«Школа колдунов»

Школа колдунов (fb2) - Школа колдунов 2129K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Валентин Вадимович Бердичевский - Татьяна Радиевна Мокроусова

Сказка про дворника-крысу

I

Жила-была девочка. Звали ее Ксюша, хотя сама она называла себя не иначе, как Ксения.

Была она уже не маленькая, однако в школу ходить ей было еще рано. Ксюша жила с родителями в одном большом старом доме с двумя подъездами и множеством квартир с другими жильцами — взрослыми и детьми.

Дом этот окружали разросшиеся пирамидальные тополя! и аккуратно подстриженные кусты. Летом они шумели всеми своими листьями, а зимой плотно укутывались в снежные одеяла и стояли тихо, словно дети, которым на сильном морозе не разрешают разговаривать, чтобы не простудились. В общем, дом как дом, как все дома рядом и далеко.

Но была одна странная вещь, которую замечали далеко не все, хотя Ксюша, конечно, давно обратила на нее внимание. Дело в том, что в этом доме был дворник. Ну, конечно, дворники есть у каждого дома, но этот был совершенно особенный. Его видели очень редко, да и то лишь по нескольку минут, пока он выходил из своего подвала. В таких подвалах дворники обычно хранят свои метлы, лопаты и резиновый шланг, чтобы поливать деревья и траву, и много еще чего хранят… Но даже Ксюша, которая пыталась заглянуть за плечо дворника, пока он, согнувшись, затворял за собой низкую скрипучую дверь, ничего так и не видела: в подвале всегда было темно, а уходя, дворник вешал на дверь большой ржавый замок. Ну так вот, никто никогда не видел, чтобы этот дворник мел дорожки или поливал цветы, или стриг кусты. Да только все у него было всегда в полном порядке.

«Когда же он это успевает?» — думала Ксюша.

Вот зимой выпадет снег с вечера и ночью идет, а утром выглянет она в окно рано-рано, еще совсем темно — а дорожки все от снега очищены. И опять никого нет!.. Спрашивала Ксюша и маму, что она обо всех этих странных вещах думает, а та лишь посмеялась над этим. Только Ксюша, что решила узнать — все равно ведь узнает, характер у нее такой. Очень уж Ксения любопытная, и вопросы часто задает такие, что и мама с папой лишь руками разводят.

В общем, много раз пыталась Ксюша увидеть дворника за работой или хотя бы идущего с метлой в руках в свой подвал, но никак ей это не удавалось. И все же ее терпение и настойчивость однажды были вознаграждены.

Как-то раз, а дело было летом, стояла жара, и мама с папой ушли на работу, Ксюша осталась дома одна. Вообще-то она последнее лето ходила в старшую группу детского сада, но считала себя уже большой, детский сад не любила и ждала Первое сентября, чтобы пойти в школу в новенькой форме.

В то утро у нее разболелось горло и, напоив горячим молоком с медом, родители оставили ее дома в постели. Дело в том, что накануне вечером мама купила и принесла домой несколько порций мороженого. Ксюша сначала съела одно. Потом решила чуть-чуть полизать второе. А так как она больше всего на свете любила сливочное мороженое в вафельных стаканчиках, то постепенно увлеклась и съела вторую порцию. А потом как-то само собой и третью. В общем, когда мама зашла на кухню, то мороженого уже не было. Зато Ксюша совсем охрипла.

И на следующее утро она проснулась с ангиной… Но лежать в постели в такую погоду?! И как только захлопнулась дверь за родителями, Ксюша быстро выскочила из-под одеяла, оделась и, немного подумав, открыла новенькую коробку с еще ненадеванными красными сандалиями. Потом она покрутилась, стараясь получше рассмотреть себя в зеркале, и вскоре уже сбега́ла вниз по ступенькам. Вот уже первый этаж, она почти во дворе, и вдруг… Что заставило ее внезапно остановиться и оглянуться?

Под лестницей в тесном углу виднелась дверь, ведущая в подвал дворника. Тяжелая темная дверь с обрывками паутины, которые колыхались от сквозняков в подъезде. Дверь была как всегда плотно закрыта. Все как обычно. Но на двери не было замка!

Ксюша почувствовала, как у нее быстро застучало сердце, но, выглянув из подъезда и осмотревшись по сторонам, она шмыгнула обратно и, решительно взявшись за холодную медную ручку, потянула ее на себя.

II

Тяжелая низкая дверь подавалась с трудом. Пришлось изо всех сил тянуть за ручку обеими руками, и дверь медленно, скрипя, словно сопротивляясь, сдвинулась и приоткрылась немного. Из подвала дохнуло холодом и сыростью. Глаза Ксюши попривыкли к темноте, и она увидала, что от двери вниз ведут ступеньки узкой железной лесенки. Ступеньки терялись где-то в глубине подвала, и Ксюше вдруг стало страшно.

Она заколебалась: может, закрыть эту тяжелую дверь, забежать к себе на второй этаж, залезть под одеяло и постараться не думать ни об этом странном дворнике, ни о его темном и сыром подвале, где, возможно, еще и крысы водятся. Но нет! Отступить трусливо на самом пороге тайны Ксения не могла. И, откинув страх, она поставила одну ногу на ступеньку, потом вторую и медленно стала спускаться… Тут правая рука ее нащупала тонкие перила, и стало легче сохранять равновесие. Да и глаза уже различали стены сбоку от лестницы и крутые ступеньки под ногами. Вдруг лестница повернула направо. Еще несколько шагов — и снова направо! Ксюша поняла, что спускается по винтовой лестнице и что уже давно сбилась со счета, который она вела ступенькам. Она оглянулась — ни двери, ни полоски света из-под нее видно не было! Отступать поздно. И Ксюша двинулась дальше вниз. Стало теплее и как будто даже светлей. Неожиданно лестница кончилась, и она оказалась в маленькой комнате с высоким потолком и деревянным полом. Ксюша огляделась. Ей хотелось увидеть метлу, грабли, ведра — все, чем работают дворники, но комната была пуста. Совершенно пуста. Только в левой стене была еще одна дверь, вернее дверца, узенькая и почти незаметная, такого же тусклого серого цвета, что и стена. Рядом с этой дверцей, над самым полом, было еще какое-то отверстие, закрытое толстой трухлявой доской, наглухо прикрученной к стене.

«Все это очень странно», — подумала Ксюша и сильно пожалела, что ввязалась в эту историю. Становилось тоскливо. «Ладно, — решила она, — я только чуть-чуть приоткрою эту дверцу, загляну, и, если там ничего интересного нет, сразу вернусь домой». Нельзя же, так ничего и не выяснив, отказываться от своей затеи.

III

В то жаркое летнее утро на голубом небе не было ни облачка, а тополиный пух лежал на дорожке и в траве, словно нерастаявший снег. Пух противно щекотал нос и глаза и медленно продолжал опадать с тополей, кружась и опускаясь на теплый асфальт.

Странный человек, облаченный, несмотря на погоду, в длинный серый плащ и такого же цвета широкую шляпу, быстро семенил к дому, зажав под мышкой потертый кожаный портфель. На человека с удивлением оглядывались прохожие, спешащие в этот утренний час на работу, а кто и по другим неотложным делам. Лица серого человека почти не было видно. Только кончик его длинного острого носа, выглядывавшего из-под шляпы, все время шевелился и нервно вздрагивал, как бы принюхиваясь и ища дорогу. Но если бы кто-нибудь наклонился и заглянул ему под шляпу, то увидел бы еще редкие жесткие волоски, торчащие на подбородке и над верхней губой. А в самой тени от шляпы, по обе стороны от носа, две маленькие черные и блестящи бусинки — два глаза. Глаза эти воровато бегали по сторонам, ни на секунду не останавливаясь и не замедляя свой бег. Серый человек быстро подкатился к подъезду на свои тонких ножках, незаметно оглянулся и, втянув голову в плечи, юркнул в дверь. Тут же он оказался под лестницей у входа в подвал. Как вы уже, наверное, догадались, это и бы дворник.

Вдруг из-под вздернувшейся верхней губы блеснули острые белые зубы, брови сошлись над длинным носом в одну тонкую линию, а кончик носа задергался так быстро, словно был сам по себе и хотел выскочить вперед своего хозяина. Дверь в подвал была приоткрыта. Злобно бормоча себе под нос что-то неразборчивое, серый дворник распахнул ее пошире, шагнул вниз и… растворился в темноте. Тяжелая дверь со вздохом плотно захлопнулась за ним. В подъезде снова никого не было…

IV

Мы расстались с Ксюшей в тот самый момент, когда она, преодолев страх и сомнения, решила узнать, куда же ведет узкая дверца в стене подвальной комнаты.

Итак, стараясь не топать ногами и не нарушать полную тишину, Ксюша осторожно подошла к стене. Дверца едва угадывалась. Ручки на ней не было, и пришлось ее толкнуть двумя руками. Ксюша думала, что дверь эта так же туго открывается, как и дверь в подвал, и поэтому толкнула ее изо всех сил. Но дверь неожиданно легко и сразу распахнулась, девочка потеряла равновесие и прямо влетела в проем! При этом она споткнулась обо что-то и упала, больно ободрав левое колено и испачкав ладони.

Ей показалось, что на несколько секунд она даже потеряла сознание, а когда открыла глаза — кругом была такая темнота, что никакой разницы не чувствовалось — открыты они или нет. Вдруг что-то теплое и шершавое несколько раз быстро коснулось ее носа. От страха, разом охватившей ее, девочка изо всех сил закричала, но от того, что горло пересохло и сжалось, из него вырвались какие-то непонятные булькающие звуки. И в эту самую секунду, когда, казалось, сердце вот-вот выскочит из груди, яркий свет ослепил Ксюшу. Глазам сделалось больно, она сильно зажмурилась, а когда открыла их, то поняла, что до сих пор лежит на грязном и усеянном мелкими камушками полу, а прямо у ее лица стоят очень большие, стоптанные и потрескавшиеся серые ботинки. Ботинки были без шнурков, кожа на них местами потерлась и порыжела. Они стояли так близко к лицу Ксюши, что закрывали от ее глаз все остальное. Осторожно, не поднимаясь сама, Ксюша медленно перевела взгляд выше. Над ботинками она обнаружила серые брюки, еще выше — плащ, дальше — уже знакомую шляпу. «Узнала!» — чуть не вскрикнула Ксюша, с облегчением засмеялась и вскочила на ноги. Это же дворник! Ну сейчас она попросит отвести ее домой и… тут она с удивлением увидела, что место, где они с дворником находились, нисколько не напоминало подвал дома. Весь пол был перерыт и усеян чьими-то маленькими норками, уходящими вниз. Пространство было перегорожено стенками, они образовывали углы и целые лабиринты, которым не было видно конца. На самих стенах от сырости выступили тяжелые капли воды. С потолка тоже капало, это было понятно по звуку — тук-тук-тук, доносившемуся откуда-то сбоку и сверху. Все это Ксюша увидела и услышала в какое-то мгновение, и на лице ее застыл немой вопрос. Она глянула на дворника и вдруг заметила, что лицо у него перекошено от злобы.

«Как он похож на крысу! — подумала Ксюша, впервые так близко разглядев лицо дворника. — На большую серую крысу, одетую в человеческую одежду». Волоски над губой у него дернулись, и Ксюша в первый раз услышала его голос тонкий и визгливый, одновременно похожий на звук работающей бормашины и на скрип стекла, царапающего железо.

— Как ты здесь оказалась?! — проскрипел дворник. — Кто тебе разрешил зайти в этот подвал?

Ксюша со страхом принялась оправдываться, сама не понимая, чего это она так испугалась и лепечет этому противному дворнику что-то в свою защиту.

— Не пришлось бы задержаться здесь дольше, чем тебе того хочется, — сказал он и вдруг рассыпался тонким надтреснутым смехом. «Кха-кха-кха», — стояло в ушах у Ксюши уже после того, как дворник отвернулся от нее и, шагнув в сторону, словно провалился.

Лампочка, светящаяся сверху, оказалась не такой уж яркой, как вначале, когда глаза еще не привыкли к свету. Пожалуй, это была совсем тусклая лампочка, освещавшая лишь небольшой круг в плотной душной темноте.

Ксюша осталась одна. Она хотела выскочить отсюда, пыталась нащупать дверцу, через которую так глупо попала сюда, но, к своему ужасу, поняла, что не может отыскать ее. Сколько ни водила она руками по холодной и сырой стене, та была абсолютно гладкой. Нигде ни щели, ни намека на дверь. «Что же мне делать? — Ксюша почувствовала, как первые слезы выкатились у нее из глаз и побежали по щекам. — Не хватает еще тут расплакаться. Ну-ка перестань, вытри слезы и подумай, как отсюда выбраться!» — строго сказала она себе, но вместо этого расплакалась еще сильней и, сев прямо на пол, обхватила колени руками, уткнулась в них мокрым от слез лицом, продолжая громко всхлипывать. Болело поцарапанное колено, было одиноко и страшно. Ксюша решила, что она здесь совсем одна. Ей показалось, что она так и останется здесь навсегда; никто ее отсюда не выведет, она больше не увидит солнца и света, не вдохнет полной грудью свежий воздух… и она еще громче зарыдала.

Вдруг что-то теплое и мокрое ткнулось ей в ногу чуть выше сандалии. Ксюша ойкнула и отдернула ногу. Она увидела небольшую серую крысу, которая сидела прямо перед ней на задних лапках, склонив голову на бок и подперев ее передней лапкой. Это ее мокрый нос коснулся Ксюшиной ноги и, по-видимому, это он и заставил ее очнуться от падения через дверь. Крыса сидела, слегка покачиваясь вправо-влево, словно говоря: «Ай-ай-ай, как же ты так, как попала в такую печальную историю, да еще и раскисла совсем?»

Тут Ксюша перестала плакать и вытаращила глаза, даже потерла их кулаками — ведь не могла же крыса сидеть перед ней на задних лапках, да еще подперев голову перед ними, и раскачиваться. Но крыса не исчезла, напротив, она словно что-то хотела, но не могла сказать Ксюше. Вскоре появились еще три или четыре серые крысы и, усевшись кружком, тоже принялись дружно качать головами, словно жалея девочку. Вообще-то она, как и большинство людей, не очень любила крыс, пожалуй, она их совсем не любила и очень боялась. Но здесь ей почему-то совсем не было страшно. Даже наоборот, она как-то сразу успокоилась и вытерла грязные ручейки на щеках. Но в это время вдалеке послышались осторожные шаги. Крысы быстро метнулись в стороны и исчезли. Ксюша почему-то тоже испугалась и спряталась за выступ, образованный одной из стенок, перегораживающих все пространство в подвале. Она даже присела и осторожно выглянула из своего ненадежного убежища…

V

По мере того как шаги приближались, безотчетный страх все больше охватывал Ксюшу. Она просто оцепенела от ужаса и сидела, вся сжавшись в комок, напряженно вглядываясь в темноту. Шаги раздались совсем рядом, и Ксюша увидела, что это вернулся Дворник. Он остановился спиной к ее убежищу совсем близко, расстегнул свой потертый кожаный портфель и извлек оттуда толстую-претолстую книгу, ветхую и пожелтевшую от времени, в сером кожаном переплете и с двумя серебряными застежками.

Потом снова сунул руку в портфель, пошарил в нем и, достав длинный кнут на короткой ручке, громко щелкнул им два раза. Почти сразу из ямок вокруг медленно высунулись крысиные мордочки: крысы подошли и уселись перед Дворником, уныло и покорно опустив головы. Дворник расстегнул серебряные застежки на книге, раскрыл ее, полистал, нашел нужную страницу и громко произнес какие-то странные, похожие на заклинания слова. Потом он три раза повернулся вокруг себя и вдруг — Ксюша не поверила своим глазам — сразу стал как бы меньше ростом, потом еще меньше, очертания его фигуры расплылись, он опустился на четвереньки и вытянулся весь. Все его тело мгновенно покрылось серой шерстью, и вот уже огромная серая крыса сидела перед раскрытой книгой.

Это была отвратительная крыса. Ее длинный нос шевелился и принюхивался, глаза-бусинки быстро бегали по сторонам, а жесткие волоски злобно топорщились над верхней губой. Крыса-Дворник громко и пронзительно запищал, обращаясь к покорно сидящим вокруг него маленьким крысам. Они покивали головами и разбежались по своим ямкам. Оттуда донеслось тихое поскребывание и шуршание. А огромная крыса, в которую превратился Дворник, вдруг живо повернулась и уставилась Ксюше прямо в глаза. Девочка съежилась, словно пригвожденная к месту холодным и острым, как булавка, взглядом. Ей даже показалось, что крыса злорадно улыбается, обнажая редкие острые зубы, как бы говоря: «Попалась, теперь не спрячешься и не убежишь!» И действительно, резкий и скрипучий голос крысы властно произнес:

— Встань и слушай меня! Я повелитель серых крыс, всех серых крыс, что живут в домах и подвалах, в сараях и на чердаках, и везде, где только могут жить крысы. Ты узнала мою тайну и теперь тебе придется задержаться здесь надолго. Я не отпущу тебя, пока не исполню то, для чего вынужден притворяться дворником и торчать в этом холодном и убогом подвале.

Дрожащим голосом еле слышно Ксюша спросила:

— А как же мама с папой? Ведь они спохватятся, меня нет, и будут искать.

В ответ на это огромная крыса произнесла зловещим шепотом:

— Тебя никто и никогда не будет искать! Девочка Ксюша так и будет жить в своей квартире на втором этаже. Тебя же я превращу в крысу, в маленькую крысу, которая вместе с другими такими же покорными серыми существами будет работать на меня. А крыса вместо тебя превратится в девочку Ксюшу. Я просто поменяю ваш облик! Ты будешь всю жизнь жить в крысиной шкуре, а крыса, став девочкой, будет жить со своими, то есть с твоими родителями.

— Кха-кха-кха, — снова рассмеялся Дворник и продолжал: — Почти все крысы, которых ты по своей глупости и любопытству сумела увидеть здесь, — бывшие мальчики и девочки. А мои верные слуги живут в теплых квартирах, ходят в школу и гуляют с другими детьми. Их легко отличить среди всех — ведь они так и остались крысами, только облик их изменился и стал человеческим. Они злые и жадные, никогда не поделятся ни с кем и ничем не помогут другому. Зато всегда готовы подраться и украсть, кинуть камень в кошку или собаку или совершить любую подлость, на что мы, крысы, большие мастера.

Ксюша слушала все это, закусив губы, чтобы не расплакаться и не показать еще больше свой страх перед этой мерзкой крысой.

Неужели это правда, неужели она действительно станет противной серой крысой и никогда не будет девочкой? Этого не может быть! У этого Дворника ничего не выйдет!

— Как же вы смогли заколдовать этих детей и превратить их в крыс? — спросила Ксюша, желая хоть как-то оттянуть время и все еще надеясь на какую-нибудь помощь.

— Нет ничего проще, — отвечал Дворник, застегивая серебряные застежки на своей волшебной книге. — Вы, люди, боитесь и ненавидите — кто крыс, кто мышей, змей, а может, и многих других живых существ. И если рядом оказывается такое существо, например, мой верный слуга — крыса, то человек обязательно убежит или ударит ее. Вольно или невольно. Тут уж он мой! Он сразу превращается в крысу, а она принимает человеческий облик. Но власть моя ока ограничена только этим подвалом и еще кое-чем, для чего я тебя и оставлю здесь.

— Но я не боюсь крыс и никогда не ударю ни одну из них! — выкрикнула Ксюша в отчаянии.

— Вряд ли тебе удастся этого избежать. Ну хватит! Ты и так слишком много узнала сразу. Ты любопытна, и любопытство твое здесь очень пригодится…

И, оборвав этой непонятной фразой свою речь, крыса-дворник исчез в дальнем углу, прихватив с собой книгу и портфель.

VI

Ксюша осталась одна. Она покрутила головой, стараясь отыскать взглядом своих новых знакомых, о которых только что узнала правду. Ей было одновременно жаль их, страшно за себя и к тому же очень хотелось есть. Но об этом нечего было и мечтать — кругом царили пыль и полумрак. Не слышно было ни шуршанья, ни других звуков, издаваемых крысами в своих ямках. Только где-то по-прежнему капала вода с потолка — тук-тук-тук. Эти мерные звуки почему-то окончательно расстроили Ксюшу, и она снова собралась было заплакать.

Но в эту секунду она увидела рядом с собой двух небольших крыс и неожиданно для себя очень обрадовалась им. Ведь нет ничего хуже одиночества, да еще в темном подвале. Эти маленькие крысы попискивали наперебой и как-будто звали с собой, лапками указывая путь. Немного поколебавшись, Ксюша решила пойти с ними и посмотреть, куда они ее зовут. Это все-таки лучше, чем оставаться снова одной, и, кроме того, может быть, удастся обнаружить хоть какой-нибудь выход из этой ловушки.

И они двинулись в путь. Впереди семенила крыса с куцым, словно откушенным, хвостом, за ней Ксюша, замыкала шествие вторая крыса, ступающая за Ксюшей след в след. Пройдя в темноте шагов двадцать-двадцать пять, Ксюша услыхала тихое журчание, и через несколько секунд все трое оказались на довольно освещенном месте возле узкого ручья. Ручеек этот выходил из-под земли и, сильно петляя, скрывался в темноте. У самого потолка чуть покачивалась паутина, отяжелевшая от налипших на нее хлопьев пыли, каменные сосульки причудливой формы ощетинивались вниз острыми зазубринами и почти касались головы. Непонятно откуда исходил красноватый свет, образовывая освеженный круг, в центре которого и стояла теперь Ксюша о своими серыми спутниками.

Тотчас со всех сторон стали сбегаться крысы. Их было много, все они одновременно пищали и жестикулировали лапками, словно что-то пытаясь сказать Ксюше. Она напряженно вслушивалась, но, конечно, ничего понять не могла. Вдруг из темноты как-то сразу и неожиданно возник Дворник. Он снова был в человеческом облике и держал в руках свой тяжелый витой кнут. Сильно взмахнув им, он громко щелкнул и свирепо выкрикнул короткое непонятное слово. Крысы кинулись врассыпную. Ксюша испугалась, посторонилась, и нога ее наступила на что-то мягкое. Раздался жалобный писк, и она поняла, что нечаянно отдавила лапку маленькой крысе. Сразу же зловещий голос Дворника произнес прямо у нее над головой: «Ну вот и все! Теперь ты причинила боль другому существу, и сама стала беззащитна перед злом. Я смогу превратить тебя в эту крысу. Ты сделала то, что должна была сделать…»

И с этими словами он резко взмахнул кнутом, и сильный удар обрушился прямо на спину маленькой крысе. Серая шкура треснула, Ксюша вскрикнула от жалости и наклонилась, чтобы защитить зверька. Ее рука коснулась шкуры в том месте, куда обрушился удар кнута, и вдруг она почувствовала, как ладонь словно прилипла к спине крысы, а серая шерсть полезла вверх и стала покрывать пальцы. Одновременно Ксюша увидела, что пол стал быстро приближаться к ней, а потолок, наоборот, сделался очень высоким. У нее сильно закружилась голова, и она опустилась на четвереньки. Все тело ее как бы съежилось и уменьшилось, покрылось густой жесткой шерстью; голова будто вросла в плечи и стала неповоротливой, а глаза увидели свой длинный серый нос, сильно вытянувшийся вперед.

Ксюша закричала, но вместо своего голоса услышала лишь слабый писк. Посмотрела вниз и вместо своих ног, обутых в новенькие красные сандалии, увидела тонкие серые лапки, а сзади тянулся длинный, голый, настоящий крысиный хвост. Тут она заметила прямо перед собой девочку в очень знакомых красных сандалиях, подняла глаза — да ведь это она сама, Ксюша! Только с каким-то злым и хитрым лицом. В то же мгновение девочка сильно пнула ее ногой в бок, да так, что Ксюша отлетела в сторону, перевернулась через голову и больно ударилась. Из глаз у нее посыпались искры, и она осталась лежать на пыльном и грязном полу…

Она превратилась в крысу! Ксюша закричала, но вместо своего голоса услышала лишь слабый писк. Посмотрела вниз и вместо своих ног, обутых в новенькие красные сандалии, увидела тонкие серые лапки, а сзади тянулся длинный, голый, настоящий крысиный хвост. Тут она заметила прямо перед собой девочку в очень знакомых красных сандалиях, подняла глаза — да ведь это она сама, Ксюша! Только с каким-то злым и хитрым лицом. В то же мгновение девочка сильно пнула ее ногой в бок, да так, что Ксюша отлетела в сторону, перевернулась через голову и больно ударилась. Из глаз у нее посыпались искры, и она осталась лежать на пыльном и грязном полу…

VII

Вечером того же дня, когда жара уже немного спала, но солнце грело еще сильно, Ксюшины родители возвращались домой с работы. Войдя в квартиру, они сразу почувствовали неладное: вещи были разбросаны по всей комнате! Из кухни тянуло горелым и, главное, их не встречал, как обычно, кот Василий. А надо сказать, что у Ксюши был удивительный, необыкновенный кот. Большой и пушистый, с желтыми глазами, толстыми лапами и мягкими, вкрадчивыми, словно бы ленивыми, движениями. На самом же деле Василий был очень умным, хитрым и быстрым котом.

Кот и Ксюша обожали друг друга. По утрам Василий, запрыгивая на кровать, настойчивым урчанием будил свою хозяйку. Получив от нее утреннее блюдце сметаны и проводив до двери хозяев, он обыкновенно дремал целыми днями на подоконнике. Изредка в ожидании Ксюши Василий поглядывал на знакомый и надоевший ему до зевоты двор, в котором давно уже не случалось ничего интересного.

Вечерами, насилу дождавшись Ксюшу, он встречал ее у дверей, терся о ноги, мурлыча себе под нос какую-то одному ему понятную песню, а сам хитро выглядывал желтыми глазищами — не лежит ли в кармане у нее что-нибудь вкусное. Потом, раньше всех отужинав, Василий усаживался в кухне у ног Ксюши и незаметно от родителей всегда получал от нее самые лакомые кусочки…

Но в тот вечер кота у порога не было!

Встревоженные, папа и мама быстро прошли в кухню и увидели картину ужасного разгрома: на плите стояла кастрюля с пригоревшим молоком, на столе беспорядочно были разбросаны корки и крошки хлеба, рассыпан сахар и разлито что-то липкое. Одна занавеска была оборвана, а на полу, разлитая, белела лужа молока. Рядом валялась и молочная бутылка. Как стояли родители посреди кухни, так и опустились разом на табуретки, до того были поражены. Тут, грохнув входной дверью, вошла Ксюша. Лицо ее было перемазано вареньем до самого лба, а в руках она держала растерзанную куклу.

— Что случилось? — спросила мама, осторожно протянув руку, чтобы пощупать у Ксюши лоб. — У тебя температура?

Но Ксюша только засмеялась в ответ каким-то злым смехом и отскочила в сторону…

В тот вечер родители долго не могли уснуть. Они с трудом навели порядок, вымыли пол, собрали разбитую посуду и сидели на кухне, разговаривая о том, что же случилось с их дочкой. Они просто не могли узнать ее — утром это была добрая и веселая девочка, любившая поозорничать, и неразлучная со своим котом. Вечером же они застали совсем другую Ксюшу — все в ней изменилось, даже глаза ее, всегда добрые и веселые, сделались холодными и колючими. Словом, девочку как подменили. Папе и маме не оставалось ничего другого, как предположить, что Ксюша еще не совсем здорова.

А кот Василий только поздним вечером слез со шкафа, где он, оказывается, просидел все это время, тихо прошел вдоль стены и улегся спать в коридоре, хотя всегда спал у Ксюшиной кровати.

Родителей, может быть, и смогла обмануть подмена, но Василий-то сразу понял, что это не его хозяйка. Ему ни к чему было разглядывать лже-Ксюшу, чтобы обнаружить обман. Василий чувствовал это всем своим существом. Даже в человеческом облике перед ним все равно была злобная жестокая крыса, которую почему-то впустили в дом. Кот понимал, что в одном доме с крысой жить ему будет невозможно…

И он, свернувшись клубочком и положив усатую морду на вытянутые лапы, печально размышлял о человеческой глупости, которая одна только и не давала родителям Ксюши обнаружить обман.

VIII

Маленькая серая крыса лежала на грязном полу, и крошечные слезинки медленно выкатывались из ее закрытых глаз. Открывать глаза Ксюше, а это была она, не хотелось. Она просто боялась их открыть, чтобы не увидеть снова тот кошмар, который приключился с ней.

— Все это должно оказаться сном, — говорила она себе, — надо только дождаться, когда он кончится.

Наконец, когда лежать на холодном полу стало уже невмоготу, Ксюша осторожно открыла глаза. Первое, что она увидела, был ее собственный длинный серый нос, на котором к тому же торчали редкие мягкие волоски. Сильно болел бок, в который ее пнула девчонка. Потолок казался очень высоким, зато пол превратился в бескрайнюю равнину, усеянную уже не мелкими камушками, а порядочными камнями, один из которых больно врезался в ногу.

Ксюша медленно встала на ноги, то есть на четыре тонкие крысиные лапки и наконец окончательно поняла, что все это происходит не во сне. Раздался громкий и резкий щелчок кнута. У Ксюши разом подогнулись лапки, и она поджала хвост, который, конечно, был слишком длинный для этого и все равно лежал на полу, голый и розовый. Снова со всех сторон появились небольшие крысы и уселись по кругу, в центре которого сидела огромная серая крыса с открытой книгой и кнутом. Ксюша оказалась сидящей среди таких же, как она, тихо попискивающих зверьков. Но только на этот раз она понимала все, о чем они переговаривались:

— Опять придется целый день копать землю, — говорила одна.

— Как вчера и как завтра, и до конца, нам никогда отсюда не выбраться, — отвечала вторая крыса.

— Да тише вы! — прикрикнула на них третья. — Услышит Дворник, снова отведаете его страшного кнута.

Все испуганно притихли. Дворник же начал громко говорить:

— Сегодня вы будете искать здесь, на правом берегу ручья. Больше ему быть негде! Даю вам на это два дня! Кто найдет первый — получит обратно свой человеческий облик. Все остальные останутся здесь навсегда. Всем разбиться на тройки, главными в каждой, как обычно, назначаются крысоиды.

Сказавши это, крыса-Дворник три раза плавно обернулся вокруг себя против часовой стрелки, что-то тихо пробормотал, и на его месте оказался человек в плаще и шляпе с потертым кожаным портфелем под мышкой. Он еще раз глянул на своих крыс, и Ксюше показалось, что взгляд этот пронзил ее до самого сердца, оставив в нем надолго еще холодок страха. Потом Дворник ушел, гулко ступая по камушкам, устилающим пол. Шаги его постепенно стихли, и зверьки остались одни. Ксюша увидела, что все они разбиваются на тройки и расходятся по всей длине ручья. К ней приблизилась одна из крыс и знаком приказала следовать за собой. Ксюша пошла, и они оказались у самой воды. Там их ждала еще одна толстая, с ржавыми подпалинами на боках, крыса, а слева и справа уже вовсю кипела работа: зверьки усердно рыли землю, задними лапками отбрасывая ее назад. «Вот откуда эти кучки земли и ямки, которыми усеян весь пол», — поняла Ксюша. Но что-то настораживало ее в этой картине общего дружного труда крыс. Что-то было не так, но понять, что именно, она не успела, потому что третья крыса, которая ждала у ручья Ксюшу и ее проводника, резко пропищала:

— Быстро за работу! А ты, новенькая, сегодня будешь помогать этому лентяю. Работать без перерыва, пока я не скомандую!

После этого крысоид уселся на камень, скрестил передние лапки на груди, а задними принялся помахивать в воздухе, так как они не доставали до земли. А Ксюша со своим напарником начали свою тяжелую и непонятную работу. Они вырыли глубокую ямку и от нее влево и вправо повели подземные ходы. Вырытую землю они выбрасывали на поверхность и постепенно насыпали несколько небольших куч. Ксюша не знала точно, сколько продолжалась эта изнурительная работа. Она потеряла счет времени. Лапки ее стерлись и болели, в глаза набилась земля и они покраснели; пыль попадала в горло и в нос, все время хотелось чихать и кашлять. Внизу, в подземных ходах, было очень холодно, и еще стали попадаться земляные черви. Ксюша их не боялась, но все же ей было неприятно, когда ее нос натыкался на длинное тело червя. Приходилось отбрасывать его в сторону и дальше рыть землю. Наконец, когда Ксюша уже совсем выбилась из сил и в очередной раз высунулась из норки, чтобы вдохнуть воздуха, она услышала, как крысоид проговорил:

— Хватит, бездельники! Пора подумать и о еде. Ступайте и раздобудьте мне обед! И непременно корочку сыра. Запомните, обязательно сыра, а то будете у меня рыться в земле до утра. Ну, быстро!

И Ксюша вместе со второй крысой отправились за едой. Ксюша не представляла, где в этом темном подвале можно раздобыть не то что сыр, а хотя бы заплесневелую корочку хлеба. Она и сама не держала во рту ни крошки со вчерашнего дня.

Итак, Ксюша со своим спутником молча семенили вдоль стены, устало волоча по земле свои хвосты. Неожиданно бежавшая впереди крыса остановилась и села; Ксюша с ходу уткнулась ей в спину и тоже села. Зверек повернулся, и они оказались сидящими нос к носу. Секунды две молча смотрели они друг другу в глаза, словно раздумывая, стоит ли начинать, а затем зверек произнес:

— Давай посидим и немного отдохнем. Все равно нам вряд ли удастся раздобыть этот проклятый сыр и придется работать всю ночь.

— Скажи, как ты попал сюда и кто такие крысоиды? Почему они командуют, и что мы ищем в земле? — все это Ксюша выпалила так быстро, что ее спутник даже засмеялся невесело:

— Подожди, подожди! Давай по порядку, — сказал он. — Я тоже, как и ты, жил с родителями и ходил уже в первый класс, — в голосе крысы даже прозвучала гордость, а глаза заблестели.

— Меня зовут, вернее раньше звали, Сережей. Но однажды, проходя мимо этого дома, я увидел двух серых крыс, которые выглядывали из подвального окошка. Недолго думая, я запустил в них камнем и попал в одну. А тут, откуда ни возьмись, появился этот противный Дворник и позвал меня за собой:

— Ты смелый и ловкий мальчик! — сказал он тогда. — К тому же еще и очень меткий. Пойдем посмотрим на твою работу! — И я, как дурак, поддавшись на его лесть, да еще из своего глупого любопытства, пошел в подвал. Что было дальше, ты можешь догадаться сама. Теперь я здесь, и, наверное, уже никогда отсюда не выйду.

И Сережа, похоже, собрался заплакать.

— Перестань сейчас же! — сказала ему Ксюша строго. — Ты же мальчик, а совсем раскис. Лучше расскажи мне об остальном, да поподробней. Мы должны, обязательно должны найти выход отсюда и стать снова людьми.

Но Сережа уже плакал и, размазывая слезы по серой шерсти, говорил:

— И зачем я только кинул камнем в ту крысу, ведь она же не сделала мне ничего плохого. Я причинил ей зло из озорства и теперь навсегда останусь в ее шкуре. Ах, если бы я только знал, как тяжело и страшно жить маленьким и слабым! А если ты еще и уродлив, и от тебя все шарахаются как от чудовища… Нет, уж лучше бы меня съел кот Василий, и я бы перестал мучиться.

И Сережа зарыдал еще сильнее.

— Кот Василий?! — громко воскликнула Ксюша. — Откуда ты его знаешь?

— Кто же его не знает? — отвечал Сережа. — Он живет на втором этаже, и его боятся все крысы, — тут он оглянулся настороженно и, перейдя на шепот, быстро проговорил: — Даже Дворник его опасается, когда бывает в крысиной шкуре. Только смотри, не проговорись никому, а то беда…

И тут, сообразив, Сережа спросил:

— А ты что, знаешь Василия?

— Нет, нет, — ответила Ксюша, — просто я очень любопытная, из-за этого и оказалась здесь. Лучше объясни, кто такие крысоиды?

— Крысоиды — это просто крысы. Обыкновенные серые крысы. Они так и родились крысами, и Дворник им доверяет командовать заколдованными детьми. Среди крысоидов попадаются не только злые, но есть и неплохие ребята. Наш вот только с виду такой злой, а на самом деле он просто обжора и лентяй, и к тому же соня. Однажды я раздобыл ему целый кусочек сыра, совсем немного засохший. И крысоид разговорился, я узнал, что мы здесь все ищем. Но это самая страшная тайна, и не сносить нам головы, если Дворник узнает.

— Что ты все трясешься от страха? Лучше быстрее рассказывай, и будем вместе думать, как быть.

— Ну слушай тогда, что мне открыл крысоид: наш Дворник — это повелитель всех серых крыс на свете. Но он мечтает о власти и над людьми!

— Как же он сможет подчинить себе людей? — тихо спросила Ксюша.

— Да он почти у цели, — ответил ей Сережа, — и очень торопится. Поэтому и заставляет нас так быстро работать. Мы ищем страницу волшебной книги, которую он все время таскает с собой. Страницу эту 173 года назад спрятал в подземелье злой волшебник, король крыс — предок нашего Дворника. Он был очень могущественным… А на этой странице записано всего лишь одно длинное-предлинное слово — последнее в заклинании. Если Дворник узнает его, он добьется своей цели. Он сможет превращать людей в крыс где угодно, а не только в этом подвале. Даже добрый человек не в силах будет противиться его чарам и тоже превратится в крысу. А крысы будут жить среди людей и постепенно их будет все больше и больше. Они смогут потеснить и покорить остальных людей, захватят власть, и во главе их станет Дворник. Тогда уже никто не спасет нас.

— Мы должны помешать ему! — сказала Ксюша. — А куда делся тот волшебник?

— Его убил кот-крысолов, когда волшебник только составил и записал свое самое страшное заклинание. Кот Василий — это пра-пра-пра-пра-внук того кота-крысолова. Потому-то и боится его Дворник. Ну, теперь ты знаешь все, что знаю я. Только от этого еще тяжелее. Ведь у нас нет никакой надежды на спасение.

— Если вместе подумать, то, может быть, выход все же найдется. Ведь одна голова хорошо, а две лучше. Но сейчас нам надо раздобыть еду. А то ведь недолго и самим от голода лапки протянуть, — сказала Ксюша и, бодро шевельнув хвостом, встала на ноги.

Сережа медленно поднялся за ней:

— Здесь есть один лаз, через который мы выбираемся на свет. Это маленькое подвальное окошко, то самое, в котором я увидел крыс в самый печальный день моей жизни. Окошко закрыто решеткой, но для крыс это не преграда — можно протиснуться сквозь нее. Но бойся кошек, особенно Василия. И людей тоже следует опасаться, от них ведь всего можно ожидать. Знаю по себе, — вздохнул Сережа.

И обе крысы снова двинулись в путь. Они долго петляли, обходя стенки и сплетения каких-то труб, то резко сворачивали в сторону, то долго двигались почти прямо.

Внезапно Ксюша зацепила носом край липкой раскидистой паутины. Испуганно вильнув, она бросилась догонять Сережу.

— Ишь, разбегались! — понеслось ей вслед. — Шуму-то сколько. Всю моль мне тут распугают!

Паук несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться и снова замер в углу паутины, сплетенной в изгибе толстой трубы…

Сережа, похоже, хорошо ориентировался в подземелье — еще один поворот, и впереди забрезжил слабый свет. Показалось окошко, забранное ржавой и толстой решеткой, к тому же очень высоко над землей. И все же сердце Ксюши радостно застучало — ведь она увидела голубое небо и даже край зеленой листвы старого тополя, растущего у дороги. Вместе с солнечным светом, проникающим в подвал, луч надежды коснулся Ксюши и придал ей решимости.

— Как же мы заберемся наверх?! — спросила она.

— Придется мне встать на твою спину, потом я вскарабкаюсь наверх, а ты заберешься по моему хвосту.

— Ну давай, лезь быстрее! — нетерпеливо сказала Ксюша и пригнулась, Сережа вскочил ей на спину, быстро вскарабкался по стене, и вскоре уже его длинный хвост свесился вниз и почти касался Ксюши. Она ухватилась за него передними лапками и, упираясь в стену задними, полезла вверх. С трудом она взобралась на окошко и села рядом с Сережей, который, морщась, потирал свой хвост.

— Никогда бы не подумал, что ты такая тяжелая. На вид такая маленькая…

Отдышавшись, Сережа осторожно высунулся наружу и огляделся по сторонам. Ксюша тоже протиснулась рядом с ним и жадно, полной грудью вдохнула свежий воздух. После стольких часов, проведенных в темном и душном подвале, воздух опьянил ее. Позабыв об осторожности, Ксюша выбралась из подвала и чуть было не поплатилась за это. Двое мальчишек, проходивших по двору, заметили крысу, и один, быстро нагнувшись, схватил камень и запустил им в нее. Сильно ударившись о стенку над самой головой Ксюши, камень отскочил и покатился по асфальту. Ксюша испуганно спряталась обратно за решетку. Ей почему-то уже не было так радостно… Немного переждав, они снова выглянули на свет. Никого не было. Тогда обе крысы осторожно вылезли из окна и, прячась в густой траве, стали продвигаться к углу дома. Там, окруженные с трех сторон тонкой бетонной стеной, стояли мусорные баки. В одном из них были пищевые отходы. К нему и лежал их путь. Когда Ксюша и Сережа, гонимые вперед голодом, приблизились к помойке, они увидели, что баки пусты — все отходы уже забрала специальная машина, которая приезжала каждое утро. Сережа растерянно посмотрел на Ксюшу, как бы ища поддержки. И тут Ксюшу осенило:

— Слушай, я, кажется, придумала, как нам быть! Беги за мной!

И она повернулась и побежала к своему подъезду. Сережа семенил рядом, стараясь не отставать и еще не понимая, что Ксюша затевает. Забежав в подъезд, они спрятались под батарею и остановились.

— Говори, что ты придумала! — потребовал Сережа.

— Скоро с работы придут мама с папой. Я попробую проскочить в дверь за ними, а уж дома я обязательно что-нибудь достану.

— Но ведь это очень опасно! Тебя могут заметить, и — ведь ты крыса, помни об этом… Тебя же не узнают родители и сама знаешь, что они могут сделать… А в какой квартире ты живешь? — вдруг спросил он.

— В шестнадцатой.

Сережа даже присел.

— Да ведь в шестнадцатой живет Василий! Неужели это твой кот?!

— Как бы я не стала его крысой, — сказала Ксюша. — Но другого выхода все равно нет. Жди меня здесь. Если я не вернусь до захода солнца, уходи…

И, не слушая, что ответит притихший Сережа, она быстро вылезла из-под батареи и побежала вверх по лестнице… На площадке второго этажа никого не было. Вот и знакомая дверь в квартиру. Ксюше вдруг стало до того грустно, что она зашмыгала носом, стоя у родного порога. Еще бы! Стоять вот так — в крысиной шкуре — у своей двери, бояться каждого шороха и не сметь войти! Нет, это невозможно перенести. Но она вспомнила о Сереже, который ждет ее внизу, о других крысах, живущих в подвале, и сразу на душе стало легче.

Потом Ксюша спряталась за ящик, в котором зимой хранили картошку. Теперь он стоял пустым. Ждать ей пришлось долго. Наконец Ксюша услышала знакомые шаги — мама и папа! Она чуть не выскочила им навстречу, и только сильным напряжением воли заставила себя остаться на месте. Ведь она в крысиной шкуре, мама наверняка испугается и не узнает ее.

Тем временем Ксюшина мама достала из сумочки ключ и, вставив его в замочную скважину, два раза повернула, дверь открылась, и родители переступили порог. «Пора!» Ксюша быстро подскочила к двери и… сразу кинулась обратно: родителей встречал Василий! Ксюша сначала обрадовалась, увидев его, радостно пискнула, но тут же осеклась, прикрыв лапкой рот. Василий сторожко повел ушами и принюхался. Его мягкие толстые лапы сразу сделались тяжелыми и грозными. Ксюша как будто даже услыхала его голодное урчание. Но тут дверь захлопнулась. В отчаянии, не зная, что делать, Ксюша собралась было вернуться вниз, к Сереже. Но в это время перед квартирой появилась девочка и громко забарабанила в дверь ногой. Это была Ксюша, вернее тот крысоид, который стал девочкой, и чью серую шкуру носила теперь настоящая Ксюша. Девочка колотила в дверь так сильно, что грохот разносился по всему подъезду. Дверь в квартиру торопливо открыли, и Ксюша, выглянув из ящика, успела заметить, как мама испуганно глядит на входящую девочку, а в глубине комнаты, под диваном, прячется кот Василий. Надо было решаться. Другого случая могло не представиться. И Ксюша быстро, в одно мгновенье преодолела путь до порога и успела проскочить в закрывающуюся дверь. Правда, при этом ей все же прищемили хвост, но тут уж было не до таких мелочей!

Попав в квартиру, Ксюша сразу спряталась в большой папин ботинок, стоявший под вешалкой. Затаив дыхание, она дождалась, пока мама и этот ужасный крысоид-девочка вышли из прихожей. Мама громко уговаривала лже-Ксюшу пойти в ванну и умыться, но та смеялась в ответ, грубила и гримасничала. «Как мама не догадается, что это не я?» — думала Ксюша, сидя в старом ботинке. «Ведь я всегда без напоминаний умывалась и даже чистила зубы. Эх, окажись я сейчас снова девочкой, я бы даже посуду стала мыть! И цветы поливать в своей комнате. Я бы вообще стала совсем другой…» Но ее печальные размышления были прерваны голосами снова появившихся в прихожей мамы и лже-Ксюши. Они громко спорили, вернее кричала и топала ногами девочка, а мама просила ее остаться дома и помочь в уборке квартиры.

— Ну вот еще! Стану я стирать пыль и поливать цветочки! Очень мне это нужно! — кричала она. — Мне нравится, когда пыльно и грязно, а от цветов у меня болит голова! И если ты не выбросишь этого бездельника Ваську, я сама его выкину!

С этими словами лже-Ксюша открыла дверь и выскочила наружу. Донеслись ее шаги по ступенькам, скоро в подъезде хлопнула дверь, и Ксюша поняла, что враг ее на улице. Она осторожно вылезла из ботинка и тихо прокралась на кухню, стараясь все время идти вдоль стенки. Мама стояла у стола и готовила ужин. У Ксюши слюнки потекли, и она чуть было не попросила маму дать ей хлеба с вареньем. Однако, хороша была бы крыса, которая просит хлеб с вареньем; даже если бы мама и поняла, что хочет этот маленький серый зверек, она скорее всего просто бы упала в обморок или убежала. Надо было действовать по-другому. Судя по запахам, которые Ксюша жадно ловила носом, мама резала помидоры и огурцы, сыр и хлеб. Похоже, что на столе еще были сметана и молочная колбаса. Голова уже начала кружиться от голода, и Ксюша выбежала из кухни, быстро проскочила в спальню и, взобравшись на подоконник, оказалась рядом с цветочным горшком. В нем росла любимая Ксюшина герань, делать нечего, пришлось, упершись задними лапками в подоконник, а спиной в цветочный горшок, сдвинуть его сначала на край, а потом и спихнуть на пол. Горшок оглушительно грохнулся и разбился на мелкие кусочки. Земля рассыпалась по всему полу, а красные цветки лежали со сломанными стебельками и, казалось, укоряли Ксюшу за жестокость. Но медлить было нельзя. Из кухни уже донесся встревоженный мамин голос и быстрые шаги.

— Что случилось?

И, увидев разбитый горшок и сломанные цветы, она принялась бранить кота, так как больше в квартире никого не было. Папа что-то мастерил на балконе. Испуганный Василий, не понимая, за что его ругают, еще глубже забился под диван, а мама стала собирать осколки. Ксюша поняла, что на несколько минут отвлекла ее внимание и бросилась на кухню.

Там она вскарабкалась на табуретку, с нее на стол, и глаза ее разбежались от обилия еды. Несколько драгоценных секунд Ксюша потеряла из-за того, что не знала, с чего начать, что схватить. Наконец, она подбежала к хлебнице и вцепилась зубами в мягкую, душистую и хрустящую корочку хлеба. Она испытала настоящее блаженство: никогда не думала раньше, что простой хлеб может быть таким вкусным. Ксюша отрывала зубами восхитительные кусочки и, почти не жуя, проглатывала. Так продолжалось минуту-другую, и когда Ксения ощутила вдруг тяжесть в животе, она поняла, что если не остановится, то, пожалуй, не сможет даже слезть со стола. С сожалением оторвавшись от заметно уменьшившегося куска, она тяжело подошла к тарелке с сыром. Сыр лежал желтый, ноздреватый, тонко нарезанный, и источал такой аромат, что трудно было устоять. Но надо было торопиться, и Ксюша, схватив лапками два кусочка сыра, подтащила их к краю стола над самой табуреткой.

В это время внезапно вошла мама. Продолжая ругать кота, она села на табуретку и взяла в руки недочищенную луковицу. И тут она увидела прямо перед собой на столе крысу с кусочками сыра в лапках. От неожиданности мама сначала онемела, а через секунду ее истошный крик: — Крыса!!! На столе крыса!!! — можно было услышать наверное, и на улице. При этом она от испуга не двигалась с места, и Ксюша никак не могла соскочить на табуретку и продолжала стоять на столе. Наконец мама опомнилась и выскочила из кухни. Тотчас и Ксюша спрыгнула на табуретку, держа сыр уже в зубах, а потом и на пол. Громкие воинственные крики донеслись из комнаты, и она поняла, что на помощь маме пришел папа. Едва Ксения проскользнула в коридор и спряталась в уже облюбованном ею ботинке, как в кухню смело ворвался папа, вооруженный лыжной палкой. Он принялся размахивать ею и тыкать во все углы, и под стол, и под холодильник. От усердия он, в конце концов, сбросил со стола локтем тарелку с салатом. Салат, конечно, упал вниз, а сверху шлепнулась тарелка. Это подействовало на родителей успокаивающе, и они, еще раз оглядев кухню, прекратили охоту.

— А может, и не было никакой крысы, да еще на столе? — услышала Ксюша папин голос.

— Но я же своими глазами видела, как она стояла возле тарелки и держала сыр в лапках совсем как человек! Мне кажется, я схожу с ума! — это уже мамин голос.

— Успокойся, тебе надо просто отдохнуть, ты, наверное, сильно устала сегодня. А тут еще такая жара, — мягко сказал папа и вдруг выкрикнул:

— Смотри, кто это грыз корку хлеба?! Неужели крыса все-таки была?

IX

Ксюша сидела тихо, в ботинке было тепло и уютно, и она постепенно задремала. Ей снилось, что она превратилась в крысу и хочет объяснить все маме, а мама все время убегает от нее, и чем больше Ксюша говорит, тем сильнее мама пугается и совсем ничего не понимает. Потом Ксюше стало сниться, что она сидит в лодке и начался шторм. Лодку сильно качало, волны бились о борт, и приходилось упираться лапками, чтобы не вывалиться. «Скорей бы проснуться», — подумала она и действительно проснулась.

Было темно, тесно и сильно качало, да еще что-то било и скреблось снаружи. «Где я?» — не поняла Ксюша и вдруг вспомнила. В лапках у нее по-прежнему был сыр, а ботинок, приютивший ее, кто-то нещадно мял и возил по полу. «Василий!» — И точно, толстая когтистая лапа просунулась внутрь ботинка и стала шарить там, стараясь зацепить крысу. Ксюша запищала и, съежившись, забилась в самый носок. Лапа кота не доставала всего чуть-чуть до серой шерсти, было отчетливо слышно, как он хищно урчит. Василий извернулся, и когти его стали еще ближе… «Неужели конец?..» — пронеслось в голове у Ксюши, и в тот миг, когда кот уже схватил было ее лапой, в дверь громко заколотили. Кот недовольно фыркнул и исчез в комнате, а Ксюша осталась в ботинке, с наслаждением слушая этот чудесный грохот, который так неожиданно в самый последний момент избавил ее от ужасной гибели.

Дверь открылась, это вернулась лже-Ксюша. Она была чем-то очень раздражена. Не снимая сандалий, прошла в комнату и повалилась на ковер. Потом перевернулась на живот и вдруг увидела под диваном Василия. Секунду смотрела ему прямо в желтые глаза, а потом схватила на руки, выбежала в коридор, открыла дверь и выставила наружу. Мама кинулась следом, крича:

— Зачем ты это делаешь, вернись!

Но было уже поздно. Василий, обидевшись, решил пойти на улицу и гулять там до утра. «Пусть теперь поволнуются, будут знать, как обижать такого умного, красивого и сильного кота, как я», — думал он, гордо спускаясь вниз по перилам. Мама открыла дверь и звала его, ласково выкликая:

— Кис-кис-кис, вернись, Васенька, вернись домой! Ксюша больше не будет…

Воспользовавшись этим, Ксения вылезла из ботинка, и, не выпуская сыр из зубов, выскользнула из квартиры мимо маминых ног. Ее длинный хвост коснулся их, и Ксюша, сбегая по ступенькам, еще долго слышала мамин крик.

X

Спустившись на первый этаж, она забралась под батарею, где и застала своего товарища по несчастью. Он сидел в самом углу у стенки и мелко дрожал.

— Что с тобой? — спросила Ксюша, — видишь, я раздобыла сыр, а ты сидишь здесь и трясешься от страха.

— Василий… — прерывающимся шепотом произнес Сережа.

— Что Василий? — не поняла Ксюша.

— Василий только что прошел мимо меня и сейчас он наверное, во дворе. Нам не выйти из подъезда. А ведь вернуться в подвал мы можем только через окошко в стене дома.

— Успокойся, что-нибудь мы все равно придумаем. Лучше поешь пока, — и Ксюша протянула кусочек сыра своему другу.

Сережа не заставил себя долго упрашивать и тут же принялся за еду. Когда от сыра осталось совсем немного, он оторвался от этого увлекательного занятия и спросил:

— Послушай, а ты сама ела?

Ксюша ответила, что сыта и что хватит сидеть здесь под батареей; пора подумать, как быть дальше. Немного посовещавшись, но так ничего и не придумав, они решили, что кот, наверное, не сидит у подъезда, а гуляет где-нибудь в траве или охотится на птиц. А раз так, то можно рискнуть и попробовать проскочить вдоль стены дома к подвальному окошку.

И две маленькие крысы, одна с сыром в зубах, быстро выскочили из подъезда и помчались стрелой к заветному окну. Когда они были уже в двух шагах от него, в траве что-то вдруг зашуршало, и длинная тень метнулась к ним. Едва только Ксюша и Сережа протиснулись сквозь решетку, и, ободрав бока, очутились уже по ту сторону окна, как усатая морда кота Василия уперлась в железные прутья. Глаза у него были очень обиженные: опять неудача! Постояв немного и поглазев на уже недосягаемых для него крыс, он отвернулся, и, презрительно помахивая пушистым хвостом, удалился…

Две крысы сидели в подвале на полу под самым окошком, и одна из них громко смеялась и даже от восторга хлопала передними лапками.

— Интересно, чему это ты так радуешься? — спросил Сережа. — Ну спаслись мы от кота, а дальше что? — продолжал он. — Нам же опять нужно возвращаться к Дворнику, опять рыться в земле, опять его ужасный кнут… И никогда нам снова не стать людьми. Даже если мы и найдем недостающий лист волшебной книги, Дворник все равно не сдержит свое слово и не сделает нас людьми.

Замолчи сейчас же! — Ксюша даже перестала смеяться. — Я смеялась не от того, что мы спаслись от Василия, а от того, что Василий спасет нас! Я только сейчас это поняла.

— Как же кот может спасти крыс?! — удивился Сережа.

— А вот послушай.

И Ксюша рассказала ему о своем плане, который возник у нее после их бегства от кота. Вот что она придумала:

— Ты ведь знаешь, что Василий — непревзойденный крысолов. Лучше его в этом деле никого нет. Нужно заманить его в подвал, и когда Дворник снова оборотится в крысу, Василий съест его. Вот и все!!!

Закончив говорить, Ксюша, очень довольная своим планом, спросила:

— Ну как? Подходит? Здорово я придумала?!

Но Сережа радости ее почему-то не разделил и разочарованно дернул хвостом:

— Твой план никуда не годится. Даже если кот Василий и попадет в подвал, он набросится на первую попавшуюся крысу или вообще останется там, пока всех нас не переловит.

— По-твоему, лучше всю жизнь ходить на четырех лапах и в серой крысиной шкуре?! — воскликнула Ксюша. — Нет! — продолжала она, — лучше рискнуть и снова стать человеком или погибнуть. Жить крысой я не хочу! Я сама все устрою и спасу остальных. Но мне нужна твоя помощь.

— Говори, что нужно сделать! Можешь рассчитывать на меня, — сказал Сережа, которого сильно подбодрили слова Ксюши.

— Бежим скорее к остальным крысам, нам надо с ними договориться, обо всем их предупредить. Кроме того, надо отдать сыр нашему крысоиду, его помощь тоже необходима.

Сережа удивленно взглянул на Ксюшу:

— Как же это крысоид согласится нам помочь?

— Если мой план удастся до конца, — Ксюша лукаво улыбнулась, — то обязательно согласится. Ну, хватит болтать!

И они побежали по темному подвалу, повторяя свой путь уже в обратном направлении.

— У!!! Шастают здесь! — услышала Ксюша, пробегая под крутым изгибом водопроводной трубы. Она даже остановилась на мгновенье. Крупный паук недовольно взирал на нее с прилепившейся к трубе пыльной паутины… — И что шастают?!

Когда впереди показался слабый свет и Ксюша со своим эугом выбежали к ручью, крыс уже не было видно. Наверное, наступила ночь, и все они улеглись спать в свои норки.

— Как бы мы не опоздали, — сказала Ксюша, отдышавшись после долгого бега, — если кто-нибудь из крыс нашел страницу волшебной книги и Дворник ее получит, нам придется навеки остаться здесь в подвале.

— Сейчас мы это выясним.

Сережа лапкой позвал Ксюшу за собой, и они спустились в одну из норок, с виду ничем не отличавшуюся от соседних. Но Сережа, видимо, знал, куда она ведет. И, когда они, уже под землей, свернули влево и протиснулись через узкий ход, перед ними предстал спящий крысоид. Он устроился в довольно просторной пещерке, где, кроме него, свободно уместились и Ксюша с Сережей. Морда у спящего крысоида и во сне была очень недовольная. Он спал на животе, а свой длиннющий хвост держал во рту и сосал, как медведь лапу. Он явно лег спать без ужина, и теперь нужно было его разбудить, соблюдая осторожность, чтобы не получить порядочную взбучку. Ксюша осторожно подошла к самой морде крысоида и положила сыр прямо к его носу. Сама же отошла к Сереже, и они стали наблюдать. Во сне у крысоида задергался нос, потекли слюнки. Видно, ему начал сниться сыр. Он несколько раз причмокнул, и, наконец, сильно укусил свой хвост. От боли крысоид громко взвизгнул и проснулся. В ярости он готов был растерзать первую попавшуюся ему крысу. Но перед самым своим носом он увидел сыр! Не раздумывая, забыв о чуть было не откушенном хвосте, крысоид жадно набросился на еду. Не прошло и минуты, как все было уже съедено. Крысоид развалил на спине и начал напевать себе под нос что-то вроде:

— Хру-фру-хру, фру-хру-фру.

Это звучало отвратительно. На Ксюшу и Сережу он никакого внимания не обращал и словно бы не замечал их.

— Вот тебе и благодарность, — прошептала Ксюша.

— Дождешься от него, — услышала она в ответ. Но в это время крысоид открыл один глаз, и, направив взгляд прямо на Сережу, сказал:

— Хотя вы и задержались слишком долго, а сыра принесли слишком мало, я все же распробовал, что это совсем свежий сыр. Клянусь, я никогда не держал во рту такого лакомого кусочка! Где вы его раздобыли?

Сережа хотел что-то ответить, но Ксюша, останов его лапкой, вышла вперед и заявила:

— Уважаемый крысоид! Я очень рада, что вы любезно приняли мое угощение. Я каждый день смогу приносить вам такой сыр и еще кусочек сахара, и даже кубики сала.

Удивленный таким вежливым обращением, крыс открыл второй глаз:

— Сразу видно, что ты не настоящая крыса, а человек в крысиной шкуре. Только люди по своей глупости считают, что мы, крысы, любим сало. Потому-то они и ставят сало в мышеловки. На самом деле крысы больше всего любят мороженое, причем в вафельных стаканчиках. Ну, в крайнем случае, можно и эскимо. Но где взять мороженое в подвале? И вообще, где ты собираешься взять все эти вкусные вещи, о которых только что говорила?

— Я возьму это там, где взяла сыр, — у себя дома. Если только вы, такой добрый и сильный крысоид, поможете нам.

— Что это вы замышляете? — насторожился крысоид. — С какой стати я должен помогать вам? А что это я там слышал насчет сыра?

Крысоид хитро прищурился:

— И сколько, говоришь, порций мороженого ты принесешь?

— Мороженого? — Ксюша даже привстала от удивления. — Да сколько хотите!

— Ну что ж! — крысоид мечтательно завел глаза, — мне все равно! За сливочное мороженое я готов, кажется, и в цирке выступать. Говори, что я должен сделать! Только предупреждаю заранее: вряд ли у вас что-нибудь получится, Дворник — могучий волшебник, а вы только две жалкие крысы.

— Зато вы — сильный и храбрый, да еще и очень умный крысоид, — хитро вставила Ксюша, — если вы будете с нами, мы наверняка одолеем его.

— Ладно, выкладывай! Я готов тебя слушать, а ты пока, — он обратился к Сереже, — почеши мне пятки, чтобы не скучать.

Сережа стал почесывать разнежившемуся крысоиду пятки, а Ксюша заговорила:

— Нам нужно от вас, почтеннейший крысоид, чтобы вы рассказали, что может разрушить чары Дворника.

Крысоид даже сел, оттолкнув Сережу:

— Ты просишь невозможного! Если Дворник узнает о твоем предательстве, не сносить нам всем головы!

— Мы умеем хранить тайну. Откуда же тогда Дворнику узнать? И потом, если наш план удастся, я буду каждый день приносить вам сливочное мороженое. Подумайте, часто ли крысам удается полакомиться чудесным, белоснежным, сладким и воздушным, как пена, сливочным мороженым, да еще и в хрустящем, золотистом вафельном стаканчике! Мороженое будет медленно таять у вас во рту, и его будет много, очень много…

Ксюша не знала, удастся ли ей самой хоть когда-нибудь снова попробовать мороженое, но она так аппетитно говорила о нем, что крысоид не выдержал и закричал, махая передними лапами:

— Ну хватит, хватит! Я согласен. Слушайте же: волшебство Дворника разрушится само, если кот по имени Василий настигнет его, пока Дворник будет в своей крысиной шкуре. Но если завтра утром волшебник получит недостающую страницу и прочтет главное заклинание, то будет уже поздно. Дворнику не надо будет больше превращаться в крысу. Он сможет вершить свои дела и в человеческом облике. Ведь Дворник ходит в крысиной шкуре только для того, чтобы получить страницу волшебной книги, которую мы ищем ему уже не один год. Но завтра он наконец получит ее.

— Как, неужели кто-то нашел эту страницу? Неужели мы все-таки опоздали?!

— Я же предупреждал вас, что ничего не получится. А страницу нашли две такие же маленькие крысы, как вы. Они, глупые, думают, что завтра снова станут людьми. Они не знают, что Дворник никогда не выпустит из своих рук того, кто знает его тайну. Никогда им не выйти из этого подвала. Да и вам тоже.

— А у кого же хранится волшебная страница? — спросила Ксюша.

— Страницу эту взял старший крысоид. Он и спать лег на нее, чтобы не украли. А завтра утром он отдаст ее хозяину.

— Не удастся ли с ним договориться или забрать страницу силой? — вставил Сережа.

— Глупец! Крысоид тот перекусит тебя пополам, как гусеницу. Даже я не стал бы с ним связываться. А подкупить его невозможно, ведь Дворник обещал сделать его человеком. Больше всего старший крысоид хочет стать помощником и учеником волшебника. Говорю вам, нет никакой надежды.

— Неправда! — закричала Ксюша. — Надежда всегда есть! Просто нам придется поторопиться. Надо бороться до конца, а то и в человеческом облике можно жить, как крыса. Слушайте же, что я вам скажу. Постарайтесь рассказать всем, превращенным в крыс, о моем плане. Утром, когда придет Дворник, все должны попрятаться в норы и ни за что не выходить оттуда. Дворник будет злиться, станет кричать и угрожать, а потом наверняка пошлет в норы крысоидов, чтобы те выгнали крыс наружу. Это отвлечет его от заклинания и, может быть, я успею в это время привести за собой Василия.

— Да ведь кот съест тебя, и все! — воскликнул Сережа.

— Другого случая нам уже не представится. Придется мне рискнуть, — тихо, но твердо произнесла Ксюша.

Сережа принялся ее отговаривать, просил взять его с собой, но она была непреклонна. Даже крысоиду стало жаль ее, и он, помолчав, сказал:

— А что? Почему бы тебе здесь не остаться? Ведь если разобраться, то и крысой можно неплохо прожить. Здесь зимой тепло, летом прохладно. Нет ни людей, ни кошек. А то, что солнце сюда не заглядывает, так ведь зато можно и днем поспать — здесь всегда полумрак. Дворник завтра утром все равно узнает главное заклинание и покинет этот подвал. Тогда мы, крысы, будем здесь полновластными хозяевами. Клянусь, здесь будет совсем неплохо! Ты подумай, ведь наверху тебе придется ходить в школу, учиться… А крысы живут свободно и весело, они только и делают, что спят, едят да гуляют себе. Оставайся здесь, а?

— Нет, нет! Ни за что на свете! Пусть у меня ничего не получится, но попытаться я должна. Только мне нужна сейчас ваша помощь. Коту ни за что не пролезть в зарешеченное окошко. И я не знаю, что тут можно придумать.

— Ну это мы устроим! — сказал крысоид и, кряхтя, встал на лапки.

— Пошли, что ли. Если твоя затея удастся, может, я и вправду получу сливочное мороженое.

И все трое выбрались из норки наружу.

— Идите за мной, — скомандовал крысоид и лениво покатился на своих кривых лапках. Пока все они двигались в полной темноте, крысоид подробно объяснял, что идут они к выходу из подвала и что предстоит им сегодня немало потрудиться — надо прогрызть дыру для кота и еще кое-что сделать.

Заговорившись, он со всего маху влетел в густую паутину.

— Куда?! — отчаянно взвыл паук.

— Понаразвешали тут!.. — догоняя Ксюшу и Сережу крысоид с отвращением стряхивал с себя остатки паутины.

— Ах, мерзавцы! Чуть всю паутину не оборвали! — выглянул паук. — И этот с ними! — он узнал крысоида. — Что за времена?! Нет, уж если крысоиды забегали — порядка не жди. Тихое место, тихое место! И зачем я послушал братца скорпиона? Покоя захотелось. Скукочища тут! Ни мошек тебе, ни комаров… Висел бы сейчас на своей ветке. Хорошее было место — ночью на звезды смотрел, а мух-то днем, бабочек! Нет, решено! Завтра же ухожу из этого подвала!

И, досадливо наморщив мохнатую спину, паук забрался в сухой водопроводный кран.

— Все настроение пропало! Как не было… — долго еще ворчал он, поудобнее устраиваясь на ночлег.

Спустя некоторое время трое спутников очутились перед гладкой стеной. Ксюша вдруг узнала ее, эту стену, которая отделила ее от всего мира и заперла здесь в подвале. Как давно это было…

Печальные воспоминания прервал крысоид. Он подозвал Сережу, и они закопошились у стены чуть выше пола. Ксюша подошла и увидела, что они вытаскивают зубами деревянные болты, которыми прикручена к стенке доска, закрывающая прямоугольное отверстие.

Вытащив болты, крысоид с Сережей сдвинули доску в сторону и вылезли. Ксюша быстро протиснулась следом. Она сразу узнала ту комнату, куда привела ее винтовая лестница, и хотела осмотреться в ней, но крысоид поторопил:

— Надо еще прогрызть дыру в подвальной двери! Быстро за мной!

И крысы полезли вверх по лестнице. Ступеньки были очень высокие, и Ксюша под конец выбилась из сил. Но вот уж и дверь. Тут крысоид сказал:

— Давайте отдохнем немного перед работой.

Он уселся на ступеньку, свесив с нее лапки и болтая ими.

— Послушайте, а что это за доска там, внизу, и для чего она закрывает дыру в стене? — полюбопытствовала Ксюша.

— Через эту дыру Дворник выводит нас на работу по ночам. Пока все люди спят, крысы убирают за него двор, собирают мусор, словом, делают всю дворницкую работу.

— Вон оно что, — протянула Ксюша. — Вот я и узнала тайну, которая привела меня сюда. «Оказывается, двор убирает не дворник, а бедные крысы…» Но одна тайна скрывает другую, та — третью, и конца не видно. Чем больше узнаешь, тем больше вопросов появляется…

— Однако, пора и за работу! — и крысоид первый вонзил зубы в толстую доску. Ксюша и Сережа дружно поддержали его, и через полчаса все было готово, и они сели наконец на ступеньку. Перед ними зияла небольшая, почти круглая дыра с неровными краями. На ступеньках были рассыпаны щепки, пришлось их собрать и спрятать. Вот путь и открыт! Ксюше вдруг стало страшно, она заколебалась, но крысоид сказал:

— Ну все! Беги, а мы вернемся в подвал и предупредим всех крыс. А тебе я дам один совет: когда будешь убегать от кота, не беги прямо, а виляй из стороны в сторону. Мы будем ждать тебя у ручья возле входа в нору. Постарайся успеть до того, как Дворник прочтет заклинание. Ну, желаю тебе не попасться в лапы Василия. Прощай.

Все трое на мгновение сплелись хвостами, и Ксюша выскочила через дыру в подъезд.

XI

В подъезде тоже было темно, только где-то на втором этаже тускло горела лампочка. Ксюша поняла, что наступила глубокая ночь. Было очень тихо и тепло. Она медленно вышла на улицу и увидела над головой звездное небо, а вокруг — темные кусты и деревья, похожие ночью на загадочных зверей, притаившихся в ожидании добычи. Это привело Ксюшу к мысли, что если кот Василий не вернулся домой, а остался гулять до утра, то, возможно, он притаился где-нибудь в траве, и уже готовится схватить ее. А так как воспоминания о его когтистых лапах были еще очень сильны, то Ксюша быстро юркнула обратно в подъезд. Это, наверное, и спасло ее, потому что Василий действительно гулял в это время неподалеку и собирался уже пойти спать под дверь своей квартиры. Когда Ксюша поднялась на второй этаж, она услышала, как кто-то почти бесшумно идет по ступенькам вверх. Она быстро вскарабкалась на ящик из-под картошки и спряталась в нем. Появился кот Василий. Он длинно зевнул, подошел к двери и улегся спать на круглый половичок.

Ксюша поняла, что ей предстоит ночевать в таком опасном соседстве. Но делать нечего, ведь вернуться в подвал она должна только утром, а до утра надо еще просидеть ящике, да не проспать. А потом останется выполнить последнюю, самую опасную часть плана. Пока же Ксюша сидела на дне ящика и сквозь щели между плохо оструганными досками могла видеть спящего кота. Во сне Василий казался очень ласковым и совсем нестрашным. Еще недавно, когда Ксюша была человеком, она могла таскать своего кота на руках, играть с ним часами, а теперь перед ней был огромный, сильный зверь, держащий в страхе всех крыс. Постепенно глаза у нее стали слипаться, она свернулась клубочком и заснула. Ей показалось, что спала она не больше нескольких минут, но, проснувшись, Ксюша увидела, что в подъезде уже светло. Значит, наступило утро. Но как узнать, готовы ли ее друзья в подвале, не слишком ли рано, и главное — пришел ли Дворник?

Ксюша бесшумно вылезла из ящика, спустилась на пол и, быстро пройдя мимо спящего кота, побежала вниз. В подъезде она спряталась под знакомую батарею, где недавно сидела вместе с Сережей. Но сейчас она была совсем одна, и рассчитывать можно было только на собственные силы. Сидеть под батареей пришлось очень долго, и Ксюша уже решила, что проспала, и Дворник прошел в подвал. Но в это время хлопнула дверь, и серые ботинки, которые только и могла увидеть Ксюша из-под батареи, протопали мимо нее.

Проскрежетал ключ в ржавом замке, скрипнула и тяжело захлопнулась дверь за Дворником. Теперь нельзя было терять ни минуты, и Ксюша почти взлетела на второй этаж. Василий по-прежнему сладко спал. Его длинные усы шевелились от дыхания, а кончик хвоста лежал, как пушистая кисточка на полу. Вот за него-то и решила дернуть Ксюша, чтобы разбудить кота. Она подошла совсем близко к хвосту и, поколебавшись, схватила его зубами и дернула изо всех сил!

Кот прямо подскочил над половиком, не понимая со сна, что случилось. Он громко завизжал и выгнулся дугой, тараща желтые глазища. Ксюша уже бросилась бежать вниз по лестнице, когда Василий увидел ее! От удивления и злости он даже открыл пасть, показав внушительные клыки: как эта маленькая крыса посмела укусить его за хвост?! Неслыханно! И Василий, решив непременно поймать эту наглую крысу, метнулся за ней.

Это была отчаянная погоня! Ксюша летела, не чуя под собой лап, перемахивая через две ступеньки, и все же на первом этаже кот почти настиг ее. Он уже прыгнул с поднятыми лапами и оскаленными зубами, готовясь прихлопнуть крысу, как вдруг она резко вильнула вправо и остановилась, как вкопанная. Василий пролетел мимо и заскрежетал когтями по полу, тормозя всеми четырьмя лапами. Ксюша мгновенно повернулась и проскочила в подвал через дыру, которую они прогрызли ночью вместе с Сережей и крысоидом.

Кот ошарашенно озирался, не понимая, куда могла деться его добыча, которую он чуть было уже не схватил. Увидя дыру в двери, Василий не раздумывая бросился в нее. Он сообразил, что кроме этого пути у крысы дороги не было. В подвале было темно, но ведь известно, что коты хорошо видят и в темноте. И Василий, с виду толстый и неповоротливый, быстро стал спускаться вниз по лестнице, радуясь тому, что день начался для него с приключения и погони. Надо сказать, что кот давно хотел проникнуть в подвал дома, полагая, что там должны быть крысы. А так как он был заядлым крысоловом, то к радости погони у него примешивалось чувство благодарности к тому, кто проделал дыру в двери. «Интересно, кто бы это мог быть?» Василий продолжал спускаться вниз. Но тут лестница кончилась, и он попал в уже знакомую нам пустую комнату. Крысы не было и там.

— Куда же она могла подеваться? — пробормотал он и почти сразу увидел еще одно отверстие в стене над полом. «Ага! Вот ты куда спряталась!» — и Василий снова бросился в погоню. Он несся широкими мощными прыжками, стелясь над землей бесшумной тенью и зорко вглядываясь в темноту. Запах крыс доносился со всех сторон, но безошибочное чутье охотника верно указывало ему путь.

Вдруг он выскочил на освещенное пространство, перерытое множеством ямок и усеянное кучками земли. Сразу же Василий заметил и крысу, которую преследовал. Она была всего в десятке шагов от него и из последних сил бежала к ямке, возле которой стояли еще две крысы. Расстояние между котом и крысами быстро сокращалось. Еще миг и все будет кончено! Но тут две крысы, которые ждали беглянку, сделали к ней шаг навстречу, схватили ее за передние лапки и прямо вдернули в нору! Тут же они и сами протиснулись вниз. Через мгновение Василий накрыл всем телом вход в нору. Но было уже поздно.

Злой и раздосадованный неудачей, постигшей его, кот стал оглядываться по сторонам и вдруг заметил вдалеке, в том самом месте, где ручей выбивался из-под земли, еще двух крыс. Одна, огромная, размером с небольшую кошку, держала в лапах какую-то бумажку и водила по ней носом, словно пытаясь что-то прочесть. Другая, поменьше, сидела рядом. Между ними лежал серый портфель и книга на нем. Крысы были так увлечены, что, кажется, не заметили кота — ведь все произошло очень быстро. Василий, сразу сообразив, что предстоит большая охота — крыса огромная, да еще и не одна! — лег на брюхо и осторожно пополз вперед. Кот сразу забыл и о маленькой крысе, и об укушенном хвосте — перед ним была самая огромная из всех виденных им раньше крыс! Двигаясь бесшумно, он подобрался к крысам совсем близко. Их разделяло не больше метра — как раз на один решающий прыжок. Василий приподнял голову, посмотрел на свою добычу и… удивленно завращал глазами: ему показалось, что крысы разговаривают между собой, а та, что больше, даже читает что-то на пожелтевшей странице!

XII

Дворник-крыса действительно держал в руках ту самую заветную страницу из волшебной книги. Утро этого дня он считал самым удачным в своей жизни. Сколько лет он стремился к своей цели и вот почти достиг ее. Крысы нашли ему недостающую страницу с главным заклинанием на ней. Оставалось прочесть его, и он сможет превратить в крысу любого человека, а крыса, послушная хозяину, станет носить человеческий облик. И тогда Дворник будет самым могущественным волшебником!.. От таких мыслей сладко ныло в груди и хотелось петь. Но так как волшебник никогда в жизни не то что не пел, но даже и не улыбался, то вместо пения он издавал лишь какие-то хрюкающие звуки. Но все равно он был в прекрасном настроении. Одна беда — от долгого лежания под землей волшебная страница пожелтела, буквы в заклинании слегка расплылись, и трудно было разобрать все слово. Получалось только чуть больше половины, дальше дело не шло, и Дворник водил носом по самой бумаге:

— А говорят, что колдовские книги и в огне не горят и в воде не тонут. Сказки все это! Ну ничего. Сейчас разберем это заклинание до конца, и все, — бормотал он, продолжая изо всех сил вглядываться в расплывшиеся знаки.

— Хозяин, а ты купишь мне сливочное мороженое, когда превратишь меня в человека? — приставал к Дворнику старший крысоид, сидевший рядом.

— Отстань, не мешай мне, а то оставлю тебя здесь и будешь питаться сухими корками.

Старший крысоид даже вскочил от обиды.

— Ну ладно, ладно. Я пошутил, конечно, будешь ты человеком. Мне ведь нужны верные слуги! — успокоил его Дворник.

XIII

Осторожно, совсем чуть-чуть высунула голову из норы Ксюша и увидела кота Василия возле самого Дворника. «Чего же ты медлишь?!» — чуть было не закричала она. И в эту секунду, словно услышав ее, Василий прыгнул. Это было красивое и ужасное зрелище. Огромная тень кота словно зависла на мгновение в воздухе и обрушилась на голову Дворника. Все произошло так быстро, что волшебник даже не успел увидеть, кто же на него напал, ведь он никак не ожидал появления кота Василия здесь, в подвале. Завязалась жестокая схватка. Старший крысоид не стал дожидаться ее исхода и скрылся в одной из нор. В воздухе мелькали то взъерошенный загривок кота и его усатая морда, то крысиная серая шкура и оскаленная красная пасть с острыми зубами. Во все стороны летели камни, слышался грозный рык Василия и злобное шипение огромной крысы. Ксюша больше не могла смотреть на эту страшную схватку и спряталась.

— Ну что?! Как там? — наперебой закричали Сережа и крысоид. Но Ксюша только молчала, и крупные слезы катились у нее из глаз — ей было жалко кота, она боялась за него и совсем уже забыла, что недавно сама еле спаслась. Наконец, когда ожидание стало невыносимым, Ксюша снова выглянула наружу. То, что она увидела, так потрясло ее, что Ксюша даже зажмурилась. Но тут сзади ее подтолкнул Сережа, и все три крысы вылезли наверх.

Они увидели неподалеку кота Василия, изрядно ободранного, но стоящего с видом победителя на поверженном Дворнике. Черная кровь волшебника стекала каплями и, смешиваясь с пылью, превращалась в серые маленькие шарики. Оскаленная пасть его продолжала злобно щериться клыками, но была уже безопасной. Василий удивленно уставился на вылезших из норы крыс: «Что тут происходит, в самом деле?» — подумал он. «Они что, все с ума посходили?! Стоят передо мной, не боятся, как будто даже рады чему-то». Тут из всех нор вокруг стали выбираться крысы.

«Интересно, — пытался определить Василий, — они сдаются или окружают меня? Если окружают, то, пожалуй, лучше временно отступить…» Но в это время волшебная страница, которая лежала рядом с поверженным Дворником, вдруг совсем пожелтела и рассыпалась в пыль. Следом за ней то же самое произошло и с книгой, от которой остались только серебряные застежки. И сразу Ксюша почувствовала, будто она взлетает, она сразу стала выше, еще выше, плечи у нее распрямились, шея вытянулась, в расширившиеся легкие вошел воздух, и она поняла, что кончается колдовство Дворника. Она снова девочка! Рядом с ней стоял мальчик с испуганными глазами, а вокруг, удивленно озираясь, топтались другие дети. Между ними метались несколько крыс, это были крысоиды. Посреди, ничего не понимая, сидел кот Василий и крутил головой во все стороны. Вдруг он увидел и узнал Ксюшу! Тут же кот бросился к ней и принялся тереться о ее ноги, мурлыкать и заглядывать в глаза. Он сразу понял, что это настоящая Ксюша. Как он догадался, Ксюша так никогда и не смогла узнать. Видно, сердце подсказало Василию, что перед ним его любимая хозяйка.

Ксюша схватила его на руки и прижала к груди — страх перед ним еще не совсем прошел, но она уже не могла сдерживаться и гладила Василия по мягкой шерсти, чесала за ухом и говорила ласковые слова. Кот только мурлыкал, довольный. Ксюша вдруг заметила, что у ее ног жмется крыса, — и она узнала своего крысоида. Сережа, а это он стоял рядом, нагнулся, схватил крысоида и сунул себе в карман… Все мальчики и девочки как-то разом заговорили, загалдели; кто-то даже заплакал от радости. Дети говорили и смеялись, перебивая друг друга, с отвращением и страхом поглядывая на лежащего Дворника-крысу. Но вскоре их голоса стихли, и кто-то спросил испуганно: «как же нам отсюда выбраться? Ведь дорогу мы находили, когда были крысами! А сейчас не знаем, как выйти.»

Дети растерянно оглянулись. Действительно, было темно и не видно ничего, похожего на выход. Тогда Ксюша выпустила Василия из рук.

— Он выведет нас отсюда!

И кот, который прекрасно видел в темноте, повел детей за собой к выходу. Они постепенно вытянулись в цепочку и двигались гуськом, ступая след в след. Впереди с важно поднятой головой шествовал Василий, за ним Ксюша и Сережа с крысоидом в кармане, дальше двигались все остальные. Наконец, вся компания вышла к стене. Внизу зияла дыра, через которую крысы выходили на работу. Но сейчас, когда они стали снова людьми, они уже не могли пролезть в такое маленькое отверстие. А кот свободно протиснулся сквозь него, покрутил головой и вернулся обратно. Нужен был другой выход, и дети принялись искать дверцу в стене, ощупывали ее руками, толкали ногами, но двери не было. Василий тоже занялся поисками и вскоре нашел низко над полом задвижку. Он громко мяукнул, и Сережа шагнул к нему, как будто понял, что Василий его зовет. Нагнувшись, Сережа нащупал задвижку. Дверь сразу распахнулась, и свет хлынул в подземелье. Дети кинулись к выходу, толкаясь и тесня друг друга. В узком проеме образовался затор, и пришлось Ксюше прикрикнуть:

— А ну-ка назад! Встаньте друг за другом, девочек пропустите вперед, и все быстро выйдем отсюда!

Ее голос привел всех в чувство, и ребята выстроились друг за другом. Они быстро вышли и стали подниматься по крутой лестнице. Вот и дверь из подвала. Она хоть и была заперта изнутри, но засов легко удалось отодвинуть. Дверь со скрежетом распахнулась, и дети гурьбой высыпали из подвала. Они кинулись из подъезда, чуть не опрокинув старушек, сидящих на скамеечках возле дома.

Ребята бежали домой. Они торопились так, словно боялись опоздать.

В тот день родители были, наверное, немало удивлены и обрадованы встречей с ними. Ведь с тех пор, как их дети превратились в крыс, а крысы стали жить в квартирах жизнью детей, мамы и папы ни разу не видели столько слез и улыбок, не слышали столько смеха.

XIV

Сережа тоже бросился было на улицу, но Ксюша остановила его:

— Давай зайдем на минутку ко мне. Я только гляну на маму и папу, возьмем деньги и пойдем покупать мороженое.

И она улыбнулась, глядя на острую крысиную мордочку, высунувшуюся из кармана Сережи. Но крысоид теперь не понимал их языка и не мог сам ничего сказать. Пришлось его сунуть обратно в карман, чтобы не напугать родителей.

Ребята быстро поднялись на второй этаж. Впереди важно шагал Василий, временами подозрительно глядя на вздувшийся карман Сережи. Ксюша позвонила, и мама, которая собиралась на работу, ведь было еще рано, открыла дверь. Удивившись, она спросила:

— Когда ты вышла из дома? Ведь ты всегда спишь в это время! Совсем от рук отбилась, не знаю, что и делать с тобой!

Но Ксюша бросилась к ней и, обхватив за шею руками, заплакала от радости и прижалась мокрой щекой к маминым волосам. Пораженная, мама стояла и гладила Ксюшу по голове, не понимая, как дочка снова стала такой же доброй и ласковой, как и раньше. В это время из комнаты Ксюши выскочила крыса и понеслась к выходу. Мама при виде крысы чуть было не упала в обморок и громко стала звать на помощь папу.

— У нас снова крыса! Полный дом крыс! Помоги же быстрей!

Появился папа, но крыса уже проскочила мимо испуганной мамы и зазевавшегося на этот раз кота Василия и выбежала из квартиры.

— Эх ты! — сказал папа коту укоризненно, — старый стал и ленивый, совсем не ловишь крыс!

Кот виновато мяукнул — ведь он в это утро победил злого волшебника и очень устал. Но разговаривать Василий не умел, и потому Ксюша сказала:

— Неправда! Кот Василий — это самый умный и храбрый крысолов. Он спас сегодня меня и моих друзей!

Родители переглянулись.

— Опять ты, Ксюша, со своими вечными фантазиями… Ну ладно, — сказала мама, обращаясь к ребятам, — там на кухне я оставила несколько порций мороженого в холодильнике. Возьмите его, только не спешите, а то как бы у тебя, Ксюша, снова не разболелось горло. И осторожно, чтобы не наткнуться на крысу. Ведь их полно в доме!

— Не бойся, мама, крыс больше нет! — сказала Ксюша.

— Одна все-таки есть, — тихо буркнул Сережа, старательно прикрывая карман рукой.

— Ну ладно. Нам пора на работу. Смотрите, кота не обижайте! — кивнула мама, и родители ушли. А ребята отправились на кухню, и Ксюша вытащила из холодильника четыре порции мороженого; дала одно Сереже, второе взяла себе. Потом вышла в комнату и позвала кота. Но Василий презрительно сморщился, глядя на мороженое, — он любил сметану. Тогда Ксюша вернулась на кухню, налила в блюдце сметаны и поставила перед ним. Василий важно подошел, не спеша принюхался, разгладил усы и принялся за еду. Сережа тем временем вытащил из кармана крысоида, поставил его на пол и положил перед ним белое мороженое в вафельном стаканчике. Крысоид испуганно озирался — его пугало присутствие в квартире Василия, но Ксюша погладила его пальцем по спинке. Успокоившись, крысоид набросился на мороженое — ведь на самом деле он никогда не пробовал его, а только слышал о нем от одной старой крысы. Но как бы то ни было, а мороженое пришлось ему по вкусу. Накормив его, ребята снова водворили крысоида в карман и отнесли вниз, к подвальной двери. Там его опустили на пол. Крысоид сначала юркнул в дыру, но тут же высунулся наружу, словно благодаря. Ксюша сказала ему:

— Приходи к дыре каждое утро. Я буду приносить тебе корочки хлеба и сыр, и все, что ты захочешь.

Неизвестно, понял ли крысоид эти слова, но выслушал он их внимательно и скрылся. Дети вышли на улицу. Ксюша блаженно улыбалась, жмурясь на ярком, несмотря на раннее утро, солнце. Ей стало очень весело, и она громко рассмеялась. Старушки на скамеечке удивленно уставились на нее, а Сережа спросил:

— Ты чего, а?

— Как хорошо, что мы снова люди, правда?

— Правда, — отозвался Сережа. — Но лето уже кончается. Вон — листья на верхушках желтеют. А я так долго просидел в этом темном подвале! Даже не верится, что это было с нами.

Но Ксюша не ответила и, задрав голову, стала смотреть на тихо плывущие по небу пушистые облака. Они составляли между собой разные причудливые формы, которые постепенно перетекали одна в другую. Вдруг из нескольких облачков образовалась какая-то странная фигура. Еще несколько секунд — и Ксюша неожиданно разглядела в ней отвратительную крысиную морду Дворника.

Улыбка сразу сошла с ее лица, она схватила Сережу за руку, и он тоже поднял голову. Но никакого Дворника в белых кудрявых облаках он не мог разглядеть, сколько ни старался.

Ксюша с трудом заставила себя оторваться от облаков. И тут взгляд ее упал на балкон. Она увидела Василия! Кот стоял на перилах, и его пушистая дымчатая шерсть слегка колыхалась на теплом ветерке. Своими круглыми желтыми глазищами он смотрел вниз на ребят и, казалось, спрашивал:

— А я? Вы что, забыли про меня?

И Ксюша снова улыбнулась, радуясь, что у нее есть настоящие друзья, и помахала Василию рукой. Действительно, у кого еще есть такой умный, храбрый и сильный кот?

Ксюша и Сережа посмотрели друг на друга: пора было расходиться по домам.

— Скоро лету конец, — грустно сказала Ксюша.

— Но после лета бывает Первое сентября, — отозвался Сережа.

— Скоро в школу…

Школа колдунов или «Черная магия». Фантастическая повесть-сказка

I

Все наши приключения начались именно с того дня. С последнего дня учебного года. Во всяком случае, так говорит Федор, а уж он-то во всех этих делах хорошо разбирается.

Ну так вот. Сидим мы с Федором в классе на последнем уроке — как раз идет классное собрание — и строим планы на лето.

Наша последняя парта вообще имеет много преимуществ, и среди них то, что можно спокойно обсудить свои дела, никому особенно не мешая. При этом мы, конечно, не упускаем из виду происходящее у доски.

За учительским столом сидит наш классный руководитель — Игорь Палыч и бодро подводит итоги учебного года.

Радостным голосом он отмечает постоянные успехи наших отличников — их у нас двое, и его густые светлые брови резво подпрыгивают в такт словам. На румяном лице поблескивают мелкие капельки пота, которые он аккуратно вытирает сложенным вчетверо носовым платком. Затем его голос несколько успокаивается и одобрительно продолжает о тех, кто в этом учебном году обошелся без троек.

Наконец тон его становится строгим, наполняется значительностью и силой и звучит, подобно водопроводному крану, открытому до отказа. Это он о нас с Федором. Пожалуй, даже больше обо мне — ведь это у меня почти все тройки. Другое дело — Федор. Он очень умный, только не все это сразу понимают, особенно учителя.

Федор пришел к нам в класс два года назад из другой школы. Мы еще в пятом учились.

Стоял он тогда на перемене у окна, весь такой чистенький, с круглыми щеками, очень на примерного ученика похожий. Но я-то сразу понял, что нелегко это ему давалось — примерным казаться. И не обманулся. Скоро Федор себя показал. Но об этом как-нибудь потом, важно то, что мы подружились и с тех пор почти не разлучаемся.

Хоть и за последней партой, а слышно учителя хорошо. Особенно, когда он тебя ругает. Нам с Федором, конечно, не привыкать, а все же приятного мало. И мы, опустив головы и всем своим видом изображая глубокое раскаяние, продолжаем обсуждать свои планы на каникулы. Это занятие само по себе интересное, но, главное, отвлекает от сильно затянувшейся речи классного.

Выбор у нас с Федором небольшой, даже очень маленький — остаться в городе или поехать в пионерский лагерь. Но все равно мы готовы часами рассуждать о преимуществах свободного отдыха в городе. Что не мешает нам на следующий день твердо решить поехать в пионерский лагерь. Или наоборот. Этими планами наши головы заняты уже не меньше недели — с тех пор, как мы почувствовали, что учебе, действительно, скоро конец.

И вот на этом злополучном уроке, как раз в том месте обвинительной речи, которое сводилось примерно к тому, что «горбатого могила исправит», Федор и внес свое предложение.

Тогда оно показалось нам просто великолепным. И как это мы раньше не догадались?

После того, как я бурно выразил ему свой восторг, Федор глубокомысленно произнес:

— Истина часто лежит рядом, под самым носом. Но только немногие могут видеть дальше него.

При этом он задумчиво посмотрел на мой нос. Я думаю, что в этот момент он решал вопрос о моих способностях видеть истину. Да, самое главное: Федор предложил поехать на лето в деревню к его бабушке.

Просто? Но дело в том, что Федор не был в деревне, как он сам говорит, последние десять лет. Бабушка сама к ним приезжала и подолгу гостила. А мой друг деревню не любил, возможно, с тех пор, как в свой последний приезд не поладил с бабушкиным гусаком. В те далекие времена победителем вышел, конечно, гусак.

Смешно, но к деревне Федор стал относиться с опаской и никогда раньше не заговаривал о поездке туда. Теперь же он, вероятно, решил, что уже достаточно закален для борьбы с трудностями вдали от цивилизации.

Идея эта захватила нас сразу и целиком. Остаток речи Игоря Палыча мы не слышали, да и не могли бы услышать — нас не было в классе и вообще в городе. Мысленно мы уже лежали на берегу речки и наслаждались полной свободой.

К действительности нас вернул звонок — он в нашей школе такой оглушительный, что Федор даже вздрагивает. Мы молча с очень серьезными лицами выходим из-за парты — под сильным впечатлением от всего сказанного учителем — и тихо выбираемся из класса.

На улице решаем встретиться завтра утром во дворе моего дома. Сегодняшний вечер мы жертвуем на обработку родителей, которых надо убедить в совершенной невозможности оставаться летом в пыльном и душном городе. А так же в том, что и пионерский лагерь — далеко не самое лучшее место для уставшего за целый год человека. Ведь ничто так не способствует восстановлению сил, как свободный режим, чистый воздух и жизнь в естественных условиях. Дальше сам собой напрашивается вывод, что после такого отдыха и учеба покажется желанной и интересной. Федор советует убеждать родителей ненавязчиво, постепенно подводя их самих к нужному решению. Чтобы поездку в деревню, где мы будем предоставлены сами себе, предложили они.

Я в точности следую его инструкциям и после ужина слышу:

— А знаешь, по-моему, нет лучше отдыха, чем летом в деревне, — это папа. — Речка, лес, парное молоко — чудесно! Пусть Тимофей отдохнет, как следует, а то у него такой вид, будто он кончил не седьмой класс на одни тройки, а по крайней мере консерваторию с золотой медалью.

— Две четверки у меня все-таки есть, — слабым голосом говорю я, чтобы восстановить справедливость, но меня, кажется, никто не слушает.

Папа продолжает:

— Федор — мальчик серьезный. Вдвоем они вряд ли способны на глупости. Пусть побудет в деревне недельки две, а там посмотрим.

Я делаю вид, что ничего особенного не услышал, радости не показываю, чтобы не насторожить родителей. Напротив, весь мой вид говорит о крайнем утомлении, вызванном, конечно, сложной школьной программой. И родители отсылают меня спать пораньше.

В темноте, уже лежа в постели, я радостно улыбаюсь, думая о поездке в деревню и скоро засыпаю. Всю ночь мне снятся отвратительные сны — толстые вороны громко каркают и все норовят проткнуть клювами шины моего велосипеда, на котором мы с Федором едем на рыбалку. При этом нагло ухмыляются и говорят голосом Игоря Палыча:

— Рыбки захотели? Рыбку на крючок ловить надо: попадется — не сорвется!

А домик бабушки и вовсе кажется во сне избушкой на курьих ножках. И так всю ночь! После такого сна никакой рыбалки не захочешь.

Утром, а это суббота, и родители дома, я встаю, и без напоминаний, но так, чтобы они заметили — делаю зарядку. Потом иду умываться, тоже добровольно, чем привожу их в радостное удивление. Я весь слегка вздрагиваю от нетерпения, как заведенный мотоцикл, — ведь Федор давно должен ждать меня во дворе. Но приходится сесть за стол и съесть что лежит у меня в тарелке. Я встаю и вежливо говорю спасибо.

Этим я окончательно убеждаю родителей, что перемены к лучшему во мне уже начались. Что, однако, не мешает маме дать мне в руки сумку и деньги прежде, чем я успеваю выскользнуть за дверь.

— Купишь молока, Тимоша! — слышу я уже на лестнице. Не люблю, когда меня так называют.

На скамеечке у подъезда сидит Федор и степенно беседует со злющей старушкой. Из тех, что всегда знают, как всем все нужно делать. Но Федор вообще умеет прекрасно ладить с людьми, даже с такими, у которых для меня нет других слов, кроме «хулиган», «бездельник», «обормот» и все остальное из этого же списка.

Увидев меня, старушка говорит Федору:

— Как ты можешь дружить с таким лентяем? Смотри, наберешься от него…

На что Федор спокойно так отвечает:

— Нет, что вы. Это я на него оказываю положительное влияние. Через месяц вы его не узнаете.

— Это в каком смысле? — интересуюсь я.

Но Федор, не отвечая, увлекает меня за рукав.

— Ну как?! Отпускают?

Я невозмутимо киваю головой.

— Отлично! Значит, завтра и едем. Это совсем недалеко, минут сорок на автобусе. Автобус утром, в семь тридцать, я узнал. Смотри не проспи!

Остаток дня каждый проводит у себя дома. Я сообщаю родителям, что завтра мы едем в деревню, к бабушке Федора, собираю вещи и смотрю по телевизору какой-то скучный фильм. Непонятное беспокойство охватывает меня, почему-то не хочется так спешить, и радостное чувство, которое было вчера, не возвращается. Но с Федором мы уже договорились и менять решения не в наших правилах.

Пока я сижу у телевизора и пытаюсь разобраться в сложных отношениях между главными героями, Федор, как обычно, не тратит времени зря. Он вообще не смотрит телевизор, часто повторяя:

— Сколько ни читай — императором не станешь.

Хотя сам-то книжку из рук не выпускает. Все это он вымещает на телевизоре.

Я живо представляю себе, как Федор висит, словно паук, в углу под потолком в своей комнате. Во всяком случае, пытается висеть, неизвестно за что цепляясь. У него сейчас период увлечения ниндзя. Это длится не менее полугода и успело принести ему немало неприятностей. Ниндзя — это такие люди-невидимки, они жили когда-то в Японии. Федор о них вычитал в каком-то журнале и с тех пор «заболел» ими. У моего друга, конечно, много увлечений. Но он, в отличие от большинства людей, не меняет их до тех пор, пока не доберется до самой сути. Мне лично его новое увлечение никогда не нравилось, сколько раз он с ним попадал в разные истории. Однажды чуть не захлебнулся в собственной ванне — когда тренировался дышать через пустой стебелек. В другой раз застрял в вытяжном шкафу в кабинете химии, куда он пробрался на перемене. Он тогда пытался просидеть трубе весь урок, упершись ногами в одну, а спиной в другую стенку — это излюбленный прием ниндзя.

Шел урок в десятом классе, и учительница ставила опыты с какой-то едкой дрянью. Федор сильно закашлялся в трубе, чем здорово напугал всех — кашель слышался гулкий и какой-то ухающий. Но ему было не до шуток. Он пытался выбраться из трубы, чтобы не задохнуться, но это оказалось куда трудней, чем залезть туда. И Федор окончательно застрял. Когда учительница сообразила, наконец, откуда доносятся эти странные звуки, она открыла задвижку и увидела подошвы его ботинок. Потом двое рослых десятиклассников тянули его за ноги, пока не освободили из шкафа. Уже через пять минут Федор стоял в кабинете директора весь перепачканный в саже, со взъерошенными волосами, но с абсолютно непроницаемым лицом. Как индеец у столба пыток. Этим он привел в еще большее негодование директора и учителей, и случай этот долго мешал ему спокойно жить.

Такие истории случались с Федором не часто, но с постоянством океанских приливов.

Пока я припоминал разные поучительные истории из жизни моего друга, фильм по телевизору кончился. Я отправляюсь спать, размышляя о том, что неплохо бы и мне завести какое-нибудь хобби. Но никаких таких дел, которые бы могли оторвать меня от кресла у телевизора, я не могу придумать. Грустно, конечно, сознавать свою никчемность, но от этих мыслей меня избавляет сон.

На следующее утро, невыспавшийся, еду с родителями на автовокзал. По дороге я получаю кучу наставлений о том, чего нельзя делать и чего нельзя делать ни в коем случае. В ответ клятвенно заверяю, что буду следовать их советам и ни за что на свете не стану купаться в запрещенных местах. Как будто в деревне на речке есть кому запрещать, где мне купаться.

На автовокзале уже ждет Федор со своей мамой, сумкой и черным холщовым мешочком, привязанным к поясу. Этот мешочек мне хорошо знаком, но его содержимое привело бы в замешательство и Шерлока Холмса. Там должны лежать большой моток тонкой и очень прочной веревки, несколько металлических крючков и браслетов разной формы, десяток куриных яиц, бамбуковая трубочка и еще масса штуковин, описать которые я не берусь. Все эти вещи — как утверждает Федор — обязательные принадлежности ниндзя. О назначении же их он обещал мне поведать в деревне. В общем, судя по его виду, он основательно подготовился к отдыху. Хотя справедливости ради я должен сказать, что Федор к любому делу готовится тщательно.

Автобус уже стоит, нам покупают билеты, дают последние жизненно важные наставления и обнимают так, будто мы едем по крайней мере на остров Пасхи. Мы садимся на свои места и смотрим в окно. Родители машут руками, и я даже замечаю слезы на глазах у мамы.

— Ну это уж слишком, — и вдруг мне самому становится очень тоскливо.

Автобус бежит быстро, свежий ветерок врывается в приоткрытое окно и приятно щекочет лицо. Мимо проносятся березовые колки. Дорога почти прямая, и мне становится гораздо веселее. Пассажиров мало, это, в основном, деревенские жители, возвращающиеся домой из города. Почти все они задремали, и я, слыша их дружное сопение вокруг, тоже постепенно начинаю клевать носом. Моя голова то и дело падает набок и стукается о плечо Федора. Он аккуратно перекладывает ее на другую сторону и продолжает сосредоточенно изучать карту нашей области, которую прихватил с собой. Деревня, куда мы едем, обозначена на этой карте маленькой точкой. Интересно, что Федор там разглядывает?

Мои размышления прерываются сами собой — автобус останавливается. Приехали. Меня разморило, и я вяло выбираюсь на воздух, волоча за собой сумку. Федор, наоборот, оживлен и весел, бодро подталкивает меня в спину:

— Быстрей! Быстрей! Ты похож на мокрую курицу, но я сделаю из тебя человека. Через две недели тебя никто не узнает!

Я плетусь с ним по пыльной деревенской улице, думая том, хочу ли я, чтобы меня через две недели не узнали? Мы проходим через всю деревню, направляясь к самому крайнему дому. Каким-то образом Федор уверенно находит дорогу.

Домик совсем небольшой, можно даже сказать, маленький, и довольно древний на вид. Окна у него почти вросли в землю. Зато чердак выглядит совсем по-другому, внушительно и крепко, он как бы придавил своей тяжестью домик, весь согнувшийся под ним.

Дом стоит на самом краю обрыва, внизу течет речка с густо заросшими берегами. Мы останавливаемся у запертой калитки и топчемся в нерешительности — видно, Федор все же не очень уверен, что правильно нашел дорогу. Пока он пытается открыть калитку, я оглядываю окрестности.

Погода ясная, и воздух неправдоподобно прозрачен. Одинаково четко видны деревья за домом и возле речки. Кажется, я даже различаю отдельные листочки.

Задрав голову, смотрю на чердак. Он невольно притягивает внимание: темный, похожий на огромную нахохлившуюся ворону, и словно бы тоже разглядывает меня своим единственным глазом — чердачным окном. Мне становится немного не по себе, но в это время из домика навстречу нам выскакивает бабушка Федора. Ее не успели предупредить о нашем приезде, и она прямо не знает, куда нас теперь усадить на радостях. Но когда Федор сообщает ей, что мы будем в деревне не меньше двух недель, она быстро успокаивается, понимая, что успеет еще порадоваться. Времени ей на это вполне хватит. Даже слишком, я думаю, если принять во внимание новое увлечение Федора.

Бабушка усаживает нас за стол, и перед нами появляются огромные кружки с холодным молоком, в тарелке лежит нарезанный толстыми ломтями свежий хлеб. В блюдце налит желтый, тягучий мед.

— Вот это пища для настоящих мужчин! — говорит Федор, и мы набрасываемся на еду с таким аппетитом, что бабушка завороженно смотрит на нас, подперев щеку рукой. На лице ее ясно видна жалость к городским заморышам…

Отяжелев, мы с трудом выбираемся из-за стола, бабушка отправляет нас отдохнуть. Зайдя в маленькую комнатку, я слышу, как за стеной она убирает посуду.

— Никогда не видела таких бледных детей, — доносится ее бормотание. — Но ничего, у меня быстро поправитесь. Дома и не узнают.

«Вообще-то меня вполне устраивает быть таким, как есть», — думаю я, садясь на кровать, которая после еды неодолимо влечет меня. Но с Федором разве отдохнешь? Он бесшумно открывает окно, выходящее в сад с задней стороны дома. Окно расположено так низко, что им вполне можно воспользоваться как дверью. Что мы и делаем.

Пройдя через сад, в котором растут яблони, но пока еще нет яблок, перелазим через низкий заборчик и оказываемся на самом краю обрыва. Под нами речка, и мы несемся к ней, хохоча от радости и на бегу стаскивая с себя рубахи. Река — смех один — метра три в ширину. Но это не мешает нам, забыв обо всем, с разбегу плюхнуться в долгожданную воду. Мы бултыхаемся до тех пор, пока окончательно не синеем — вода в речке, несмотря на жару, холодная. Потом лежим на нагретой траве и ничего не делаем. Просто радуемся. Ни ветерка, ни облачка, тихо так, что даже в ушах шумит. Потом снова купаемся, и Федор демонстрирует мне искусство сидеть под водой и дышать через трубочку из камыша. Это у него неплохо выходит, что правда, то правда. Но мне почему-то не хочется последовать его примеру, сколько он ни предлагает. Воды в речке по грудь, и сидеть на дне, как лягушка, мне незачем.

Домой мы возвращаемся только вечером. Бабушка доит корову, во дворе гуляют гуси. Зная о давней любви Федора к этим благородным птицам, я вежливо пропускаю его вперед. И Федор с прямой, как доска, спиной и решительным лицом мелкими шажками движется к крыльцу. Гуси не обращают на нас никакого внимания, и это успокаивает Федора. Войдя в дом, он тихо спрашивает:

— Ты видел чердак? Очень странный у него вид. Ведь дом давно не ремонтировался, а чердак как новый. И вообще он слишком велик для этой избушки. Пора его осмотреть как следует!

Я устал и хочу спать, но у Федора уже пробудилась его страсть к исследованиям, и он настойчиво тянет меня за собой.

— Ну ладно, — уступаю я, — давай быстро слазим и спать. Все равно уже темнеет.

Выйдя во двор, мы обходим дом с правой стороны и приближаемся к тяжелой деревянной лестнице, приставленной к чердачному окну. Федор быстро забирается наверх и, подергав дверцу, сообщает:

— Забито гвоздями! Интересно, зачем это сделали?

Внезапно появившаяся бабушка не торопится отвечать этот вопрос, зато совершенно ясно дает понять, что если хоть раз еще увидит нас на чердаке или хотя бы с лестницей, мы в тот же день уедем домой.

— Не хватало еще, чтобы вы тут заблудились! — добавляет она непонятно по какому поводу.

Где это мы можем заблудиться — на чердаке, что ли? Утро следующего дня мы встречаем лежа в постели с покрасневшими спинами, слабо постанывая от ожогов. Еще бы! Пролежать весь день на таком солнце.

Бабушка, ворча, мажет наши обожженные спины сметаной и уходит к соседке, строго наказав нам не выходить на улицу.

А мы остаемся лежать. В комнате, несмотря на открытое окно, очень душно. Когда становится совсем уж невмоготу, Федор вдруг задумчиво говорит:

— Если бабушка пошла к соседке — это до обеда. Самый подходящий момент для того, чтобы осмотреть чердак и узнать, где на нем можно заблудиться.

Меня тоже очень интересует этот вопрос, но еще больше не хочется возвращаться в город, и я говорю Федору об этом. Но он самоуверенно успокаивает меня:

— Не бойся! Положись на меня. Еще никто не увидел ниндзя за работой.

— Да, да, — уныло киваю я, вспоминая, как Федор застрял в трубе в кабинете химии. Но все же плетусь за ним во двор. Рубашка, прикасаясь к обгоревшим плечам, жжет как кипятком, голова тяжелая и во рту пересохло. А лестницы на месте нет!

— Ну вот, — обрадованно говорю я, — бабушка и позаботилась о нас. Наверх все равно не залезть. Пойдем лучше сыграем в шашки.

Федор лишь снисходительно улыбается, развязывая холщовый мешочек.

— Разве человек-невидимка остановится перед такой пустяковой преградой? Это же сущая ерунда, для ниндзя нет закрытых дверей!

С этими словами он вытаскивает из мешочка два металлических браслета и надевает их на руки. Со стороны ладоней торчат по четыре шипа — вроде кошачьих когтей. Эти браслеты Федор мастерил после уроков целый месяц, когда ходил в кружок технического творчества. И хотя вскоре его оттуда выгнали, он все же успел изготовить себе много полезных вещей. И сейчас, мне кажется, предстоит увидеть одну из них в действии.

Федор отходит от стены и, разбежавшись, подпрыгивает, вцепляется когтями в бревна дома, потом медленно ползет вверх, точь-в-точь, как паук по стене.

Смешно и немного жутковато, что он сорвется и плюхнется вниз. Но Федор уверенно карабкается и вскоре уже сидит на узком карнизе, опоясывающем весь дом. Сидит как раз в том месте, где темнеет чердачная дверь, сбитая из толстых неструганых досок. Отдышавшись, он аккуратно снимает браслеты и сует их обратно в мешок, а мне бросает веревку. Другой конец ее он набрасывает на выступающую доску чердачной двери и закрепляет хитроумным узлом. Веревка очень тонкая и наверняка будет резать ладони, да и вообще я бы с удовольствием пошел спать в дом, но Федор нетерпеливо подгоняет:

— Ну давай, лезь! Быстро, пока никого нет!

Приходится лезть. Веревка действительно слишком тонкая для этого дела, но я все же взбираюсь на карниз и усаживаюсь рядом с Федором. Мне начинает казаться, что заколоченная дверь и в самом деле не остановит его.

Мой друг вытаскивает какое-то хитроумное приспособление — небольшой железный прутик, слегка загнутый и расплющенный на конце, да еще и раздвоенный, как змеиный язык. Я догадываюсь, что это обыкновенный гвоздодер, только маленький.

Федор, сидя на краю карниза, осторожно просовывает под шляпку гвоздя этот змеиный язык, подцепляет и медленно вытягивает большущий старый гвоздь. То же он проделывает и с остальными гвоздями, которыми заколочена дверь. Весь этот ржавый хлам он распихивает по бесчисленным карманам своей рубашки.

Тут я от нечего делать оглядываюсь и неожиданно замечаю бабушку, идущую от соседнего дома. Нас она пока еще не видит — мы сидим в тени под самой крышей.

Нам вовсе не хочется возвращаться в город не по своей воле, и мы, быстро открыв дверь, ныряем в прохладу чердака, насквозь пропитанную запахом сена. Дверь за собой аккуратно прикрываем… Воцаряется глубокий сумрак. Утопая в сене, жду, когда глаза привыкнут к темноте. Попутно узнаю от Федора, что настоящие ниндзя хорошо видят даже ночью. Я вслух выражаю ему свою уверенность в том, что он непременно научится этому. Хотя я бы предпочел, чтобы он просто вынул из своего мешочка фонарик. Но чего нет, того нет. Ниндзя жили давно, тогда еще не было электрических фонариков.

Постепенно проступает чердачное нутро. Изнутри чердак кажется еще больше. Весь он завален сеном не меньше, чем на полметра. Ходить по нему очень весело — пружинит под ногами, как матрац. Здесь совсем тихо, от запаха сена слегка кружится голова. Я немного отстаю от Федора, который педантично обшаривает все темные углы. В одном таком углу я останавливаюсь и решаю немного посидеть. Глаза начинают слипаться, и я опускаюсь на спину — сено прямо обволакивает все тело, как бы засасывает его. «Вроде трясины», — успеваю подумать я, и вдруг прямо из-под меня с оглушительным карканьем и громко хлопая крыльями, вылетает огромная черная птица. От ужаса я кричу гораздо громче, чем каркает эта ворона. Усевшись на балку под самым потолком и еще раз хлопнув крыльями, ворона складывает их. Я стою на подогнувшихся ногах, вцепившись в стену побледневшими от напряжения пальцами. Вытираю со лба пот и с облегчением перевожу дух:

— Ну и напугала меня эта глупая птица. Федор! — и в эту секунду чья-то рука ложится сзади на мою шею.

— А-а-а!!! — присев, я закрываю голову руками.

— Ты чего? — слышится обеспокоенный голос моего друга. — Посмотри, что я нашел!

Я встаю со все еще вытаращенными глазами и вижу, что Федор держит на ладони большой ржавый ключ.

— С ума сошел?! — я испытываю сильное желание влепить ему хорошую затрещину. — Так напугал, подкрался сзади и схватил за шею! А тут еще эта проклятая птица.

— Вороны — самые мудрые и загадочные птицы, — назидательно произносит Федор и добавляет:

— А ключ этот от большого сундука в том дальнем углу. Я просто хотел открыть его вместе с тобой.

— Лучше поищи в своем мешке рогатку! — я мстительно поглядываю на ворону, которая уже принялась чистить свои перья. — Ишь, прихорашивается!

— Не говори глупостей. Этой мудрой птице, может, все триста лет. Вороны живут очень долго. Пошли к сундуку!

Пока мы идем, я все время ощущаю на себе пристальный взгляд этой мудрой птицы и очень жалею, что не ношу с собой ни рогатки, ни даже камушка. В мешке у Федора, я знаю, есть несколько круглых маленьких камней. Он утверждает, что ниндзя с двадцати шагов попадают в глаз врагу. Но что-то я никогда не видел, чтобы Федор кого-нибудь обижал, не то, чтобы камнем кинуть. Он вообще у нас тихий.

Я забираюсь вслед за Федором в самый темный и дальний угол чердака. Там действительно стоит большой, довольно ветхий сундук, окованный ржавым железом. На тяжелой крышке висит огромный замок, тоже весь проржавевший и внушающий невольное уважение к этому сундуку. Не станут же так запирать какую-нибудь ерунду!

— А стоит ли открывать его? — сомневаюсь я. — Ведь не зря же его заперли. Наверное, тому, кто это сделал, не очень понравилось бы такое любопытство.

— Ты прав, — раздается в ответ, — только кто же узнает об этом? Сюда никто никогда не поднимается. Иначе не стали бы и дверь заколачивать.

Этими словами Федор легко развеял мои сомнения. Честно говоря, я и сам очень хочу увидеть, что там внутри.

— Давай, — говорю, — открывай!

И Федор, с видом фокусника, исполняющего сложный и хитроумный трюк, вставляет ключ в замок и пытается его открыть. Но не тут-то было! Замок так заржавел, что ключ и не собирается проворачиваться. Сундук, похоже, не открывали очень давно. Но Федора этим не остановишь. Он снова развязывает свой холщовый мешочек и на этот раз выуживает из него тонкий железный стерженек, сантиметров десять в длину. Затем просовывает свою штуковину в толстое кольцо ключа и этим рычагом проворачивает его в замке… Сколько знаю Федора, столько не устаю им восхищаться. Лишь ему под силу такая предусмотрительность. Интересно только, зачем он таскает в своем мешке куриные яйца? Может, на тот случай, если мы попадем на необитаемый остров?

А Федор уже осторожно вытаскивает дужку замка из массивных петель и берется за крышку.

— Помоги, не стой, как столб!

Я встаю рядом, и мы изо всех сил тянем крышку вверх. Внезапно ворона с громким карканьем срывается со своего места и, хлопая крыльями, летит прямо на нас. Я невольно втягиваю голову в плечи, а Федор невозмутимо наблюдает за ней. Ворона опускается прямо на сундук и угрожающе смотрит мне в глаза. На всякий случай я отдергиваю руки от крышки, — вблизи клюв ее кажется особенно грозным. Ворона явно не дает нам заглянуть в сундук. Я с удовольствием бы предоставил ей возможность сидеть и охранять его еще хоть триста лет, а сам бы убрался поскорее. Но Федор умеет укрощать не только пенсионерок. Он легко находит общий язык с любыми животными и птицами. Может, кроме гусей. И, вытащив из кармана рубахи маленькую белую сушку, твердую, как камень, Федор сует ее прямо в клюв птице. Вороне ничего не остается, как схватить угощение. Теперь клюв ее занят, и она только таращится на меня.

Интересно, чем это я ей досадил? В конце концов, лезть в сундук не моя затея.

Крышка сундука все равно не открывается, даже и без замка. Я советую Федору:

— Убери птицу, это ее тяжесть мешает.

В ответ он не удостаивает меня даже взглядом, а обходит сундук сзади и смазывает ржавые петли из масленки. Ее он, разумеется, извлек все из того же мешка. Меня это уже не удивляет, я думаю, что у него там нашелся бы и воздушный шар на тот случай, если бы деревенская речка вдруг вышла из берегов и затопила все вокруг.

Пока он там возится со смазкой, ворона управилась с подачкой и теперь постепенно подбирается ко мне. По ходу сушка не очень улучшила ее настроение. Тут подходит Федор, быстро сует ей в клюв вторую сушку и хватается за край крышки.

— Давай! — командует он, и мы снова, напрягаясь изо всех сил, тянем ее вверх.

Раздается такой громкий и мерзкий скрип, что ворона с шумом взлетает и усаживается на балку прямо над нашим головами. Сушку, однако, из клюва не выпускает.

Крышка медленно поднимается, и мы, наконец, откидываем ее назад. С грохотом она повисает на петлях, и перед нами предстает содержимое сундука. Внутри все покрыто толстым слоем пыли. Я разочарованно бормочу:

— Да тут же одни старые книги. Стоило лезть сюда и глотать пыль, чтобы найти эту макулатуру?

Но Федор не слышит меня. Он жадно хватает книгу, лежащую сверху, сдувает с нее пыль и счищает ладонью плесень с металлической таблички, на которой выгравировано: «Руководство по изготовлению и применению волшебных отваров».

— Что такое?! Как это волшебных? А ну-ка посмотри, что там еще лежит!

Федор молча вытаскивает вторую книгу. Она гораздо толще первой и выглядит еще более старой. На позеленевшей от времени табличке читаем: «Искусство становиться невидимым и проходить сквозь стены».

— Бред какой-то, — почему-то шепотом говорю я, однако уверенности в моем голосе нет.

А у Федора и вовсе глаза горят от нетерпения. Он торопливо кладет книги на край сундука и нагибается за третьей, последней. Она такая тяжелая, что мне приходится помочь ему. У нас в руках толстенный том в черном кожаном переплете, нисколько не поврежденном ни плесенью, ни временем. Никакого названия на нем нет. И только Федор собирается его открыть, как вдруг ворона с громким карканьем камнем кидается прямо на него, словно орел на зайца, и клювом бьет в руку. От неожиданности он вскрикивает, и мы роняем книгу. Ворона тут же садится на нее и, грозно каркая, хлопает крыльями.

— Вот это да! — Федор озадаченно потирает руку — Похоже, она не очень хочет, чтобы мы открыли книгу. Значит, мы обязательно откроем и прочтем.

— Здесь что-то не так… Дай-ка ты ей еще одну сушку — советую я.

Но на этот раз Федор лишь смущенно разводит руками:

— Нету больше. Кто бы мог подумать, что она такая прожорливая.

— А может, она яйцо съест?

Те яйца она есть не станет, — туманно отвечает Федор и тянется к книге. — Ворона угрожающе поднимает клюв, и он поспешно отдергивает руку.

Не хотелось бы применять силу, — вкрадчиво говорит Федор и развязывает свой мешок.

Кажется, ворона его поняла, потому что недовольно каркнув все же соскочила с книги. Теперь она стоит рядом с ней и, скосив глаза, наблюдает за нами.

Федор медленно раскрывает тяжелый том, и на первой странице мы видим два слова, написанные замысловатой черной вязью и окруженные разными непонятными знаками — кружками со стрелками, спиралями и прочими закорючками.

«Черная магия» — вот эти слова.

II

— Так, так, так, — нараспев произносит Федор, — это становится интересным. Он усаживается на сено, и, открыв книгу посредине, пытается что-то прочесть в темноте.

Сундук стоит рядом со мной, его крышка откинута, и мне кажется, что из него вдруг потянуло свежестью. Будто легкий ветерок подул. У меня даже волосы слегка всколыхнуло на лбу.

— Не может быть! — Я заглядываю в сундук. Только что мы с Федором доставали из него эти книги, а теперь не вижу дна. Да какое там дно! У меня такое чувство, будто я смотрю вниз, свесившись ночью с крыши дома. Ощущение не из приятных. Невольно вцепившись в край сундука, слегка отодвигаюсь.

— Может, показалось?

Снова осторожно заглядываю в сундук — то же чувство бездонной пропасти!

— Как же так? Просто в темноте, наверное, показалось, — говорю я себе и перекидываю одну ногу через бортик, пытаясь нащупать дно.

Ничего не получается — нога повисает в воздухе. Я начинаю злиться. Повиснув, дрыгаю ногами — но дна не достаю! Вдобавок снизу дует уже настоящий ветер — холодный и сырой. Судорожно подтягиваюсь и вылезаю из сундука.

— Федор! — на моей голове волосы шевелятся уже не от ветра.

Но Федор, похоже, и не заметил моего отсутствия. Он удивленно смотрит на меня, с видимым неудовольствием оторвавшись от книги.

— Чего тебе?

— Чего?! А ты загляни в сундучок — узнаешь!

— А что такое? — обеспокоенный, Федор подходит и, перегнувшись через край, смотрит вниз.

Когда он выпрямляется, на его лице смесь растерянности и удивления. От всегдашней самоуверенности не осталось и следа.

— Что это такое?! — свистящим шепотом спрашивает Федор.

— А ты спустись туда по веревке — узнаешь!

— Да? Что-то мне не очень хочется.

— Мне тоже. По-моему, надо отсюда выбираться поскорее.

Но мой друг, кажется, уже взял себя в руки и успокоился.

— Пойдем, — говорит он, — только сначала я все-таки спущусь в сундук. На улице жара, а из него холодом несет.

— А может, это начало подземного хода? — высказываюсь я. — Так без фонарика все равно ничего не увидим.

— Ты прав. Возьми книги и пошли отсюда! Внизу посмотрим, что там написано, а сюда вернемся завтра с фонариком.

Я поворачиваюсь и только хочу взять книги, как вдруг ворона, до этого тихо сидящая рядом, мигом взлетает на край сундука. Я невольно отшатываюсь, ворона злобно каркает и неожиданно клювом сталкивает одну из книг вниз!

Краем глаза я вижу Федора, который метнулся к вороне, одной рукой держа черную книгу, а вторую выставив вперед с растопыренной пятерней, словно желая остановить коварную птицу.

Его рот раскрылся в немом крике, глаза вытаращены, и выглядит он в этот момент устрашающе.

— Стой! Не трогай книгу!

Федор явно надеется еще на то, что ворона пощадит «Искусство быть невидимым».

Но черная птица молниеносно сталкивает в сундук и вторую книгу, а сама взмывает вверх и садится на балку, торжествующе каркая.

Федор в ярости. Он изрыгает угрозы и проклятья в адрес птицы и шарит в своем мешке.

— Не надо, — говорю я. — Все равно в такой темноте в нее не попасть. Лучше пойдем отсюда пока не поздно.

— Ты что?! Пропали две такие книги. Я не могу от них отказаться! «Искусство быть невидимым» — это же мечта любого ниндзя. Нет уж! Ты подержи веревку, а я спущусь за ними.

— Зря ты это затеваешь. Когда книги упали вниз, я даже стука не слышал. Похоже, там очень глубоко.

— Ерунда! Я думаю, ты прав — это вход в подземелье. Веревка у меня длинная. Я спущусь, привяжу книги, ты их вытянешь, а веревку сбросишь мне обратно.

С этими словами он вытаскивает из своего мешка моток белой веревки с железным крюком, той самой, с помощи которой мы взобрались на чердак.

Потом он решительно цепляет крюк за край сундука и сбрасывает моток вниз. «Черную магию» Федор осторожно кладет в откинутую крышку сундука.

— Следи за птицей, Тим! А то, чего доброго, она и до третьей книги доберется.

С этими словами он ловко садится на край сундука, свесив ноги внутрь, и, взявшись за веревку, соскальзывает вниз. Я придерживаю крюк и заглядываю в сундук — Федора уже не видно! Веревка натянута, как струна — значит, он еще не спустился.

— Эй! — кричу я. В ответ из темной глубины доносится что-то гулкое и нечленораздельное. Проходит минут пять-десять, а может, и больше — трудно сказать. В темноте вообще быстро теряешь счет времени. Мне кажется, что веревка давно должна кончиться, но она по-прежнему натянута. Вдруг я слышу тихий и очень далекий голос снизу, из темноты сундука. Кричу в ответ и неожиданно чувствую, как веревка ослабла. Дергаю ее — точно, она болтается в воздухе.

Снизу снова потянуло холодом.

— Федор!

Никакого ответа.

Это начинает меня беспокоить — может, доморощенный ниндзя сломал ногу? Придется лезть за ним.

Я, как и Федор, сажусь на край сундука и осторожно свешиваю ноги. Меня не покидает чувство, что я сижу на крыше дома. Вообще-то я не очень люблю высоту, но делать нечего. На всякий случай еще раз зову Федора, но с тем же успехом.

Вдруг ворона, о которой я совершенно забыл, бесшумно слетает с балки и садится на черную книгу. Глаза ее смотрят на меня как-то даже весело. Дескать, давай, давай, полезай в западню!

— Ах ты, тварь! — я стараюсь придать голосу побольше твердости. Но ворона лишь презрительно открывает длинный клюв, словно насмехаясь надо мной. Тогда, сидя на бортике сундука и держась за него руками, я пытаюсь согнать птицу одной ногой. Ворона слегка отодвигается, я тянусь за ней и, потеряв равновесие, соскальзываю с бортика и падаю в сундук, едва успев схватиться за веревку. Но самое неприятное то, что, падая, я зацепил ногой книгу. Она проносится мимо меня и скрывается в темноте. Звука от ее падения опять не слышно — сколько я ни напрягаю слух. Неужели так глубоко? Просто звук заглушается. В следующую секунду мимо моего лица мелькает черная тень, слегка задев меня по щеке. От страха я чуть было не разжимаю пальцы.

— Ворона! — и злость придает мне решимости.

Упираясь ногами в стенку, начинаю медленно спускаться. Веревка сильно режет ладони, но от напряжения боль почти не чувствуется. Кажется, что спускаешься в узкий темный колодец. Насколько я помню, веревка вот-вот должна кончиться, и я окажусь на дне какого-нибудь подвала, где уже сидит, наверное, Федор вместе с книгами и вороной. Неожиданно над головой раздается оглушительный грохот. От испуга покрывшись испариной, я задираю голову — крышка сундука захлопнулась!

«Попался!» — проносится у меня в голове, пальцы сами собой ослабевают, и я быстро скольжу вниз.

Внезапно веревка кончается, ее конец выскальзывает у меня из рук, и я лечу вниз, судорожно сжимая пустоту в ладонях. Все мои внутренности словно поднялись к самому горлу, крик застревает в нем, сердце вот-вот лопнет от ужаса, я весь сжимаюсь от неизбежности страшного удара. Еще миг, еще… и тут я с невероятной силой врезаюсь во что-то мягкое, холодное и сырое. Проваливаюсь, и все…

III

На какую-то секунду я, наверное, потерял сознание. Тело ломит, лицо горит, как обожженное, руки саднят. Вокруг все холодное и сырое, со всех сторон колется. Я осторожно ощупываю себя — вроде цел. Потом, вытянув руки вперед, шарю ими, как слепец. Да это же сено! Стог сырого сена, который спас меня при падении. Я выбираюсь наверх, разгребая его, и оказываюсь на высокой разворошенной копне. «Упал в подземелье!» — осеняет меня, и вдруг на мое оцарапанное лицо и руки падают холодные капли воды. Подставив им лицо, долго сижу с закрытыми глазами, слушая, как шумит у меня в ушах. Шум этот однако не проходит, и я понимаю, что это дует ветер! Открываю глаза — в бездонной темноте над головой несколько совсем маленьких, мерцающих неверным зеленоватым светом звездочек. Что это?! Откуда здесь звезды? Может, я пролежал весь день без сознания, и теперь наступила ночь? Но как я попал в поле? Отчаяние овладевает мной, и неожиданно для самого себя я начинаю протяжно выть. Тотчас где-то недалеко мне отвечают таким же тоскливым воем.

— Волки! — я ладонью зажимаю рот. Вот влип! Все из-за Федора… и в эту самую секунду за моей спиной раздается спокойный голос:

— Ты чего это тут волков дразнишь?

Если бы Федор крикнул или хотя бы громко произнес эту фразу, я, наверное, так бы не испугался. Но он спросил меня таким тоном, словно мы сидим сейчас за своей последней партой, а не ночью в мокром сене. Когда я, наконец, успокаиваюсь, Федор говорит:

— Не пойму, что все это значит, но до утра нам все равно отсюда не выбраться.

— Как погода так быстро испортилась? Только что была жара…

— И, между прочим, было утро. Да-а, — озадаченно тянет Федор.

— Ты птицу не видел?

— Здесь она, не отходит от меня.

Я даже отодвигаюсь в сторону.

— Где?

И точно, лишь сейчас я замечаю на плече у него ворону. В темноте ее почти не видно.

— Уже приручил?

— Да она сама ко мне привязалась.

— Наверное, не может забыть твои сушки, — ехидно замечаю я, опасливо поглядывая на птицу.

— А книги где?

— Все у меня, — Федор похлопывает себя по заметно оттопырившейся рубашке, — спрятал от сырости. Что-то они полегчали здесь. И «Черная магия», которую ты умудрился спихнуть, тут же. Чуть не прибила меня сверху!

— Федор, — перебиваю я, — как ты все-таки думаешь, где мы?

Но ответить он не успевает, совсем рядом раздается леденящий душу вой. Как по команде мы зарываемся в сено чуть не до самого дна. Ворона тоже где-то рядом, и к тому же она, встревоженная нашими действиями, начинает громко каркать.

Сидеть ночью, зарывшись в мокрое сено и слушать концерт, где воют волки и каркает наша ворона, — занятие не из самых приятных. Меня начинает бить озноб. Чтобы не слышать эти звуки, я даже затыкаю себе уши. Федор же, напротив, напряженно вслушивается. Неожиданно он хватает меня за плечо и встряхивает:

— Послушай, волки-то ушли! Кажется, наша птица их перепе́ла.

И точно: ворона каркает в одиночестве, волков уже не слышно. Через некоторое время мы выбираемся наверх. Дует резкий, пронизывающий насквозь ветер. К его шуму примешивается еще какой-то звук, похожий на скрип двери.

Постепенно проступают близкие очертания стен, но сверху по-прежнему капает.

— Кажется, мы в каком-то сарае, и к тому же заброшенном. Крыши почти нет, и двери, похоже, сорваны. Вон сквозняк какой!

— Надо отсюда выбираться, пока совсем не окоченели!

У меня тоже зуб на зуб не попадает от холода, но тащиться куда-то ночью, да еще и волки где-то рыщут… Но Федор не отстает:

— Давай, давай, поднимайся, если не хочешь тут остаться насовсем. К утру мы оба получим здесь воспаление легких.

Кряхтя, я сползаю с копны сена и следом за Федором наощупь ковыляю к выходу. Все тело ноет после падения, и ноги с трудом слушаются. Скрипучая дверь хлопает, весь сарай вздрагивает, как в ознобе от бешеных порывов ветра и, кажется, вот-вот рухнет. Ворона на плече у Федора громко каркает, и мы, как по команде, выскакиваем из этого ненадежного убежища и ступаем на раскисшую от дождя землю.

— Ну и куда теперь? — уныло спрашиваю я. Темнота хоть глаз выколи, и даже звезд уже не видно — небо совсем затянуло.

— Иди за мной, — и Федор делает первый шаг. Дверь за нами разъяренно скрипит и снова хлопает с пушечной силой. Оглянувшись, я различаю на фоне темного неба кособокий силуэт покинутого нами строения с пустыми провалами окон. А над проломленной крышей торчит неправдоподобно большая черная труба.

— Федор!

Он оглядывается:

— Вот это да! И как она его не развалит совсем? Ну, ладно, пошли! Где-нибудь, наверное, есть нормальное жилье.

Через несколько минут на ноги налипает по пуду грязи, идти дальше — сплошная пытка, но не возвращаться же назад. Ворона преспокойно едет у Федора на плече, на поясе у него болтается мешок, а за пазухой он тащит книги. А я-то иду налегке!

— Давай, — говорю, — понесу что-нибудь.

Но Федор даже не оборачивается, а продолжает упорно тащиться в одном ему известном направлении. Мы бредем, с трудом вытягивая ноги из чавкающей грязи, на нас нет и сухой нитки, но озноб действительно прошел. Становится даже жарко. «Где же в конце концов деревня?», — думаю я, из последних сил тащась за Федором, и вдруг понимаю, что мы лезем в гору. Что-то я не помню, чтобы около деревни были горы.

— Эй, — окликаю я Федора, — разве обязательно забираться на гору? — Задыхаясь, догоняю его.

— Куда мы идем?!

И почти сразу же я замечаю невдалеке темную стену леса. Не сговариваясь, мы устремляемся вперед, и через несколько шагов оказываемся среди колючих еловых лап. Здесь гораздо теплее и почти сухо. Вскоре мы забираемся в такую чащу, что дальше идти не имеет смысла. Повалившись на мягкую хвою, устилающую землю, и отдышавшись, я спрашиваю:

— Может, ты все-таки знаешь, где мы?

— Утром разберемся.

И скрестив ноги, Федор опускает голову на грудь и тут же засыпает. Во дает! Мне здесь ни за что не уснуть. Ворона тоже нахохлилась и спит, так и не расставшись с Федором. И чего она к нам привязалась?

Наверное, я все же уснул…

Федор еще спит, а вороны на привычном месте нет! Неужели улетела? В чаще висит сырой полумрак. Высоко в просвете между макушками елей виднеется хмурое небо. Ночь прошла…

Внезапно откуда-то сверху на Федора планирует ворона. Он проснулся и как-будто даже рад ей. А я начинаю бубнить:

— Из-за этой проклятой птицы мы ввязались в такую историю. Сбросила книги в сундук, а ты тоже хорош — полез за ними. Что теперь делать? Ты хоть знаешь, куда мы попали?

— Не больше твоего. И перестань ворчать!

— Очень есть хочется, — снова начинаю я, — зря ты ей все сушки скормил. Может, грибы поищем?

— А может, вообще поселимся в лесу? Нет! Пора выходить отсюда, искать жилье.

Надо вставать, и мы отправляемся в путь.

Каждый шаг дается с трудом; надо обходить завалы из старых деревьев, отводить колючие ветви, перепрыгивать через мелкие овраги. В лесу полно пауков, притаившихся в ожидании добычи, и мы вынуждены часто нагибаться, чтобы не задеть их.

Впереди, уверенно как всегда, шагает Федор, и приходится и на этот раз довериться его чутью. Мы движемся все время в гору. Ворона летит где-то над вершинами елей, изредка каркая, как бы давая понять, что не забыла о нас. Лес совершенно девственный, кроме нас, наверное, в эту чащу никто не забирался. Густые еловые ветви цепляются за одежду и не пускают вперед, ноги утопают в толстом сыром мхе, устилающем землю. Кругом так тихо, что хруст веток под ногами разносится, кажется, по всему лесу. Нам не встречается ни одной птицы, не попадается ни одного гриба, ни одной ягоды. Даже муравейников нет в этом лесу. Только огромные мохнатые пауки… Да еще наша ворона. Мы почти не разговариваем, впав в какое-то странное оцепенение, и c непонятным упорством продираемся вперед.

— Федор! Ты уверен, что мы не ходим по кругу? Так ведь бывает в лесу.

Федор оборачивается:

— Сам не пойму, но меня словно тянет идти в эту сторону. Я не могу остановиться или свернуть. Такого еще не было со мной…

Мне становится по-настоящему страшно. С нами явно происходит что-то неладное. Я понимаю, что иду вслед за Федором, будто привязанный к нему невидимыми нитями. А он, повернувшись спиной, неожиданно ныряет под тяжелую еловую лапу и через пару шагов исчезает. Я торопливо кидаюсь вдогонку.

Через какой-нибудь час, а может, и полтора, в течение которых мы не сделали ни одной остановки, наша ворона в очередной раз планирует на плечо к Федору и вдруг начинает радостно каркать:

— Каррр-каррр-каррр! — разносится по лесу, на который уже спускаются тяжелые сумерки.

Несмотря на наше давнее знакомство с этой птицей — все равно мороз по коже! Она каркает без умолку, и если бы можно было так сказать о ней — даже заливисто. Прибавив шагу, я догоняю Федора:

— Если ворона радуется, нам следует ожидать неприятностей.

— Забыл, что ли, кто нас от волков спас, — то-то…

— А из-за кого мы вообще сюда попали?

— Нет в тебе исследовательского духа, все бы ты ныл, — переходит в наступление Федор.

Мы бы долго еще препирались так, но неожиданно к карканью нашей вороны примешивается очень далекое, но уже ясно слышимое карканье ее собратьев. И доносится оно как раз с той стороны, куда мы идем.

— Вот и разгадка! — говорю я. — У вороны слух лучше нашего, она давно услышала этот хор и отвечает ему. В этом лесу кроме пауков, значит, есть еще и вороны. Так что здешняя фауна — не такая уж бедная.

— Да что ты привязался к птице? — не выдерживает мой друг. — Надо прибавить шагу, если не хочешь опять заночевать в лесу.

Я, конечно, не хочу заночевать в лесу, но вот надежды на то, что мы выйдем к какому-нибудь жилью, у меня остается все меньше. В это время над нами появляется целая стая едва различимых в темном небе ворон. Они каркают, хлопают крыльями, и наша птица вдруг плавно взмывает вверх, делает над нами прощальный круг и, слившись со стаей, исчезает за верхушками елей.

Карканье разом обрывается…

За эти несколько минут лес окутала густая темень. Вокруг так тихо и черно, что и в двух шагах ничего не видно.

— Странно, — медленно говорит Федор, — ворона улетела, и у меня такое чувство, что мы уже пришли.

— Может, ты знаешь куда?

Но Федору явно не до шуток. В темноте он обламывает несколько веток и щелкает газовой зажигалкой. Она, ясно, лежала до сих пор в мешочке у пояса. Получается небольшой факел. Горящие иголки потрескивают, огонь то вспыхивает сильнее, то начинает слабо трепетать, и Федор, держа факел в вытянутой руке, направляется в ту сторону, где скрылись вороны. Едва мы проходим с десяток шагов, как плотная стена леса неожиданно расступается: прямо под ногами — вода! Что это — река, озеро? Что теперь делать? Возвращаться назад или свернуть в сторону? Но в какую?

Свет факела отражается в глади воды, как в черном зеркале. Не сговариваясь, мы наклоняемся — и из глубины на нас смотрят два испуганных и взъерошенных типа — мы сами. Нет ни малейшей ряби. Вода застыла, и воздух вокруг застыл, и само время, кажется, остановилось в этом лесу.

Федор нагибается, шарит рукой по земле и бросает в воду кусочек коры.

— Сейчас узнаем, что это за водоем. Если речка или ручей — кора поплывет по течению, а если озеро — мы его обойдем.

Щепка, немного покачавшись на воде, замирает.

— Озеро! — бодро заключает Федор и идет вправо по самому берегу, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не угодить в воду. Я плетусь следом, не спуская глаз с горящих веток в его руке. Озеро, видимо, очень маленькое, потому что мы, идя по краю воды, скоро стали забирать влево, еще влево, и вдруг Федор чуть не лбом упирается в бревенчатую стену. Он даже ойкает от испуга и, чтобы скрыть свое смущение, важно произносит:

— Вот и жилье, как я и обещал.

На самом деле это похоже скорее на стену бастиона или на мощную деревянную изгородь. Толстенные, руками не обхватишь, бревна высятся сплошным частоколом. Между ними не просунешь и нож, так плотно они подогнаны друг к другу.

— Может, это забор? — предполагаю я. — У дома-то бревна сложены горизонтально.

— Хорош заборчик, — и Федор отправляется вдоль него искать вход.

— Стой! — окликаю я. — Не нравится мне эта избушка. Давай переждем в лесу до утра. Неизвестно, как нас здесь встретят — какой нормальный человек бродит в лесу в такую пору?

Говоря так, я все же тащусь следом, глядя на силуэт Федора, выхваченный из темноты языками огня. Факел уже догорает, и свет его пляшет, отбрасывая на частокол наши длинные, нелепые тени. Внезапно споткнувшись о корень, я чуть не падаю, едва удержавшись на четвереньках. Встаю, отряхиваюсь, страшно ругаясь шепотом, и вдруг понимаю, что не вижу впереди огня. Полная темнота. Кидаюсь вперед — наверное, Федор свернул за угол, — но никого нет. Исчез!

Я стою, держась руками за стену, а со всех сторон наползает плотная душная ночь. Ни ветерка. Ни кузнечика или хотя бы вороны. Ничего. Вообще ничего, кроме деревянной стены, к которой я изо всех сил прилипаю спиной, как бы стараясь вжаться в нее и спрятаться от невидимой опасности.

— Федор! — шепотом кричу я, и вдруг бревно, на которое я опираюсь спиной, мгновенно откидывается. Слабо охнув, падаю навзничь в образовавшийся проем. Наверняка я бы разбил затылок при падении, но чьи-то цепкие руки подхватывают меня под мышки, затыкают рот, на голову натягивают какой-то колпак и тащат, как мешок, по ступенькам вниз. И все без единого звука. На ходу мне больно скручивают веревкой руки и сильно толкают в спину. Кубарем пролетев через несколько ступенек, я приземляюсь на земляном полу, едва не сломав себе шею…

Резкая боль пронизывает все тело, она, словно раскаленная пружина, то скручивается где-то между лопатками, то снова распрямляется, и тогда я не могу сдержать стоны. Хотя звуки эти скорее похожи на мычание — во рту у меня торчит грубая тряпка, обдирающая язык и небо. Руки, скрученные за спиной, совсем затекли и одеревенели. Дышать почти нечем, так как на голове по-прежнему сидит узкий плотный мешок, который я безуспешно пытаюсь скинуть, мотая и дергая головой. Земляной пол очень холодный. Кажется, меня бросили в погреб. Интересно, как здесь отнеслись к Федору? Вместе в этой клетке было бы веселее. А вороны-то, конечно, и след простыл. Улетела со своими подружками, только ее и видели…

В этом месте мрачный ход моих мыслей внезапно прерывается. Я чувствую, как рядом кто-то сопит и возится. От страха я цепенею: а вдруг — медведь?! Мне почему-то живо вспоминается когда-то прочитанная книга о средневековье.

Тогда очень любили бросать пленников на съедение диким зверям.

Возня рядом усиливается, все отчетливее слышно тяжелое сопение. Собрав остатки сил, я несколько раз перекатываюсь по полу подальше от опасного соседства, пока не натыкаюсь на дощатую стену. Точно погреб! Пропал! Сожрет косолапый и не подавится! Где же Федор?

Я уже почти ясно вижу зверя, которого отделяет от меня, съежившегося в клубочек, не более метра. Вот он встает на задние лапы, вот-вот его дыхание обожжет мое лицо, раскрытая пасть приблизится…

— Куда ты подевался, идиот?!

Голос Федора действует на меня как удар по голове. Разом обмякнув, я вытягиваюсь на земле лицом вниз. Меня сотрясают не то рыдания, не то истерический смех, я все сильнее прижимаюсь лицом к холодной земле. Словно гора с плеч! Нет медведя, а есть этот умник Федор, из-за которого мы так влипли. Я невнятно мычу из своего угла.

— Ну наконец-то, — радуется Федор и идет на мой голос. Стащив мешок, он освобождает меня от кляпа. При этом Федор бесцеремонно опирается о мой живот. Я судорожно хватаю воздух открытым ртом, совершенно не чувствуя онемевший язык. А Федор, ловко развязав мне руки, помогает подняться.

— Как ты сумел освободиться? Или тебя не связали?

— Связали, да еще покрепче твоего. Но что для ниндзя путы? Успокойся и перестань, пожалуйста, стучать зубами.

Я машинально хватаю рукой и в самом деле прыгающую челюсть.

— Так, — бормочет Федор, — мешок на месте, книги тоже. Они ничего не тронули, даже не обыскали. Видно, решили до утра подождать.

Говоря это, он долго роется в своих бесчисленных карманах и наконец щелкает зажигалкой. Короткое пламя озаряет наши лица. Что интересно, у Федора лицо совершенно невозмутимое, он здесь, как рыба в воде. Быстро произведя осмотр нашей клетки, мой друг сообщает:

— Мы в большом погребе. Самим отсюда не выйти. Придется ждать до утра. А нашим гостеприимным хозяевам вряд ли понравится, что мы развязались. Они и так, кажется, не испытывают особой симпатии к нам. А если найдут еще и колдовские книги… Надеяться на мирный исход нечего. Придется действовать по-другому…

Федор быстро посвящает меня в свой план. Мне это кажется безрассудством, но другого выхода у нас нет. Из мешка он достает небольшой обрывок веревки, и мы, следуя плану, занимаем свои позиции.

Подвал, куда нас бросили, почти квадратный. В одной из стен узкий проем с несколькими крутыми ведущими вверх ступеньками. Заканчиваются они тяжелой окованной дверью. Вот по обе стороны этого проема мы и располагаемся. Один конец веревки у меня в руке, другой у Федора. Ждем молча, время тянется для нас томительно долго. Проходит час, а то и больше, ноги устают, и приходится все время шевелиться. Глаза в темноте слипаются, меня неудержимо клонит в сон. Я уже начинаю клевать носом, как вдруг сверху раздаются торопливые шаги. Кто-то спускается по ступенькам и, судя по звуку шагов, человек не один. Но раздумывать некогда. Лязгает засов, и тяжелая дверь бесшумно распахивается. Слабый свет узкой полоской проникает в наш подвал, мы мгновенно присаживаемся и натягиваем веревку. Идущий первым, зацепившись за веревку ногой, со всего маху падает ничком. Второй с ходу перекатывается через него и тяжело плюхается рядом. Мы пулей выскакиваем из подвала, и Федор запирает дверь на засов. Перед нами несколько крутых каменных ступеней, зажатых между холодными шершавыми стенами. Сзади, приглушенные толстой дверью, слышатся злобные крики и угрозы. Что делать? Подниматься наверх — мы рискуем нарваться на остальных обитателей дома. Оставаться здесь? Все равно хватятся тех двоих и придут.

Раз выхода нет, вперед! Бесшумно поднимаемся, и Федор осторожно выглядывает в узкий, освещенный редкими факелами коридор. Никого!

И только мы хотим выскочить из своей западни, как справа, в темном конце коридора, слышится топот ног. Кубарем скатываемся вниз на три или четыре ступеньки.

— Попались! Сейчас нас схватят!

Федор лихорадочно вертит головой, ища какой-нибудь выход. Шаги все ближе. По звуку — движется целая толпа, но голосов не слышно.

Сводчатый потолок над ступенями поддерживает толстая, прокопченная балка. Она не так высоко над головой, но допрыгнуть до нее невозможно. Мы одновременно думаем об этом. Единственный выход! Я взбираюсь к Федору на плечи и через секунду лежу на балке под самым потолком лицом вниз, протягиваю ему руку. Он мгновенно вскарабкивается наверх, едва не стянув меня. Для двоих балка слишком узка — ширина ступеней не более метра, и Федор сидит весь скрюченный, прижимаясь спиной к стене и затылком упираясь в потолок. Лицом он уткнулся в колени. Наверное, это не очень удобно, но зато я могу по достоинству оценить его успехи в ниндзютцу. С громким топотом по ступеням пускаются четверо рослых парней, одетых в широкие черные балахоны, точно такие, как на тех, что сидят вместо нас в подвале. Прямо школьная форма! Отодвигается засов, и слышны сначала удивленные, а потом разгневанные голоса.

Замерев, задерживаем дыхание, и под нами проходят, поднимаясь, четверо новых и двое знакомых «учеников».

Это происки старого Оркмахи! — доносится тревожный голос, и вскоре шаги стихают.

Через несколько минут Федор задумчиво произносит:

— По-моему, последний раз мы ели у бабушки. Пора подумать о еде.

— Уж не думаешь ли ты, что нас здесь угостят?

— Нет, они не очень гостеприимны. По-моему, это общая черта обитателей этой избушки. Придется нам самим позаботиться о завтраке.

— Ноги отсюда уносить надо, вот что! Нас здесь принимают за кого-то другого. Оркмахи какой-то…

— Ну уж нет. В лесу ни ягод, ни грибов. Пауками, что ли, питаться? Слазь быстрей!!!

И Федор первый ловко спрыгивает вниз. Приходится последовать за ним. Мы снова выглядываем в коридор.

— Пошли!

Федор, прижимаясь спиной к стене, начинает быстро двигаться боком, мягко скрещивая слегка согнутые ноги. Этот способ передвижения он мне показывал раньше, называется — «призрак в коридоре». Точно, его почти не видно, он сливается со стеной. Но мне за ним так не угнаться, и я бегу, стараясь не слишком топать ногами.

Коридор длинный и все время поворачивает вправо. Никакого выхода не видно, но никто, к счастью, не встречается нам. Стоит полная тишина, словно дом необитаем. Несколько раз попадаются запертые двери, но все они на внутренней стороне коридора и должны вести в комнаты. Неожиданно мы оказываемся перед узким проходом в стене. Вниз ведут каменные ступени. Да ведь это наш подвал! Коридор идет по кругу и опоясывает весь дом. Вот это номер! Мы стоим красные, с трудом переводя дыхание. Неужели отсюда нет выхода? Вдруг где-то позади нас слышатся медленные тяжелые шаги. Они не принадлежат никому из тех, кого мы здесь видели. Ледяной страх вползает под рубашку. Быстро шмыгнув в этот проклятый каменный мешок, мы мгновенно взбираемся на знакомую балку.

— Как курицы на насесте, — злобно шепчет Федор. Но я вижу, что и ему страшно. Гулкие шаги все ближе. Внезапно черная тень 0закрывает весь проем в стене и замирает. Кто-то стоит, молча всматриваясь в темноту, укрывающую нас. Еще немного и я закричу от напряжения или свалюсь вниз. Изо всех сил кусаю себя за палец, и резкая боль приводит меня в чувство. Тень сдвигается, и тяжелые мерные шаги постепенно удаляются. Едва я успеваю перевести дух, как Федор спрыгивает вниз и тянет меня.

— Ты что, спятил, куда?!

— Идем за ним, куда-нибудь да он выйдет. А то так и будем ходить по кругу.

— Если эти головорезы — ученики, то можешь себе представить, какой у них учитель!

Но Федор остается глух к моим доводам.

— Жди здесь, — командует он и тенью выскальзывает в коридор…

IV

Бесконечное ожидание на стертых каменных ступенях становится невыносимым. Федора нет уже с полчаса. Я так напряженно вслушиваюсь в тишину, что начинаю различать шум дождя. Он здесь, похоже, идет постоянно. Долгое напряжение слуха сыграло со мной злую шутку. Мне кажется, что я продолжаю чутко ловить малейшие шорохи, но в то же время впадаю в какое-то оцепенение. Возможно, даже засыпаю на несколько минут. Видимо, сказывается усталость. И поэтому появление Федора вначале кажется продолжением сна, он предстает словно в какой-то дымке. Но его шепот мгновенно пробуждает меня:

— У тебя что, голодные обмороки начались? Совсем раскис здесь! Но ничего, я скоро тебя обрадую. Пошли!

Я встаю и покорно плетусь за ним. Федор, идущий впереди, останавливается как вкопанный. Перед ним закрытая дверь, с виду ничем не отличающаяся от остальных. Секунду-другую он вглядывается в одному ему известные приметы, и, удостоверившись, что не ошибся, вытаскивает из мешка узкую пластинку слюды и осторожно отжимает язычок потайного замка.

Запах жареного мяса густой волной ударяет из открывшейся двери, и я чуть не падаю на Федора. Но он мгновенно втаскивает меня в комнату и притворяет за собой дверь.

Небольшая почти квадратная комната метров 5–6 в длину с низким закопченным потолком — скорее всего кухня. Прямо в центре ее пылает огонь в очаге, сложенном из грубоотесанных камней, а на решетке жарится мясо. Целая баранья нога!

— Ну как? — самодовольно спрашивает Федор и, достав острый, как бритва, ножик с деревянной ручкой, похоже, собирается завтракать. И хотя голод вот-вот победит мою осторожность, я все же успеваю спросить:

— А ты уверен, что это мясо жарят именно для нас?

— Как же, дождешься! Мастер учеников-то своих кормит одной овсянкой на воде. Я ведь и в школьной, так сказать, столовой, уже побывал. Незавидный у них завтрак. А эта баранина ждет Самого. Так что давай, не стесняйся! Он-то, небось, если попадемся, сомневаться не будет. Живо разделается с нами. А так хоть на сытый желудок…

Нарисованная им картина возможного будущего не смогла бы вызвать у меня аппетит в обычных условиях. Но здесь — дело другое; и мы оба, обжигаясь и не слишком соблюдая приличия, приступаем к завтраку. А заодно и к вчерашнему ужину. В общем, от бараньей ноги вскоре остаются только жалкие объедки. Похлопав себя по животу, Федор благодушно замечает:

— Однако Мастер нам этого не простит.

И, выкладывая книги на стол, поясняет:

— Ты что думаешь, куда нас занесло? Это же школа колдунов!

— ???

— Ну да, именно колдунов. Я тут кое-что услышал, пока искал выход. Нам действительно лучше убраться отсюда. Поели — и в путь!

— Попить бы теперь, — я с трудом шевелю пересохшими губами. Во рту все горит от щедро наперченного мяса.

— С этим здесь сложнее. Видишь ли, Мастер предпочитает всем напиткам вино из цветков адониса. Может, попробуешь? — судя по сузившимся от сдерживаемого смеха глазам Федора, он уже успел попробовать и теперь не прочь поразвлечься за мой счет.

— Знаешь, что-то не хочется. А что пьют ученики в этой лесной школе?

— Ну, у них все просто. Воду из колодца. Пойдем заглянем к ним на кухню.

В закопченной стене есть аккуратная дверца из тонких досок. Федор по-хозяйски открывает ее, и мы попадаем в довольно просторное помещение с длинным и широким столом у стены, по обе стороны которого стоят низкие, грубо сколоченные лавки. На столе с десяток пустых глиняных чашек. В углу очаг с дымящимся закопченным котлом. Окон здесь тоже нет, но на стене чадят два факела.

— Где же вода?

Но Федор превосходно ориентируется и здесь. В темном углу стоит высокая пузатая бочка с тяжелым ковшом. Подождав, пока я напьюсь, Федор говорит:

— Отсюда можно выйти через подземный ход. Но он идет мимо класса, а там сейчас урок. Так что тихо, как мышь…

Сказавши это, он наклоняется и осторожно тянет за толстое кольцо. Чуть скрипнув, поднимается квадратный кусок дубовой половицы. Приложив палец к губам, Федор начинает спускаться в подвал.

— Книги! — вдруг вспоминает он и оборачивается ко мне. — Принеси книги!

Я кидаюсь к двери и толчком распахиваю ее.

Кто-то мягко хватает меня за руку и, потянув вперед, с такой силой заламывает ее за спину, что искры из глаз! Потная ладонь наглухо запечатывает мне рот, а со всех сторон щедро сыпятся тумаки и затрещины. На голову снова нахлобучивают узкий мешок.

Ну, все! Сейчас придет учитель, и я сполна получу за наши с Федором подвиги здесь. Несмотря на то, что мы лишили его завтрака, на меня он, надеюсь, не позарится. Все-таки школа, хоть и колдунов…

С двух сторон меня крепко придерживают под локти ученики, душный мешок на голове пропах козлятиной, а по ногам вдруг резко подуло ледяным ветром. Где-то тревожно каркнула ворона. «Может, наша?» — почему-то обрадовался я, но тут раздаются тяжелые шаги.

— Мастер Тромм! — задохнулся чей-то голос.

Я стою покорно, все равно не вырвешься, и молча ожидаю своей участи. Шаги замирают совсем рядом. Пришел! Становится еще тише. Всем телом я чувствую на себе взгляд Мастера и начинаю извиваться в цепких руках учеников.

— Снимите мешок! — Неожиданно высокий и резкий голос никак не вяжется с тяжелой поступью.

С головы у меня грубо сдергивают мешок, и я вижу его лицо. Вернее, сначала одни только глаза. Черные, такие черные, что и передать нельзя. Даже зрачков не видно. Как будто две бездонные воро́нки под лохматыми сросшимися бровями. Они неумолимо засасывают мой взгляд, и я просто не в силах отвести его. В голове образуется какая-то невесомая пустота, а ноги, наоборот, разом тяжелеют.

— Кто ты?!

— Ммм, — мычу я нечленораздельно и получаю сзади подсказку в виде тяжеленного подзатыльника.

Но язык напрочь отказывает мне, и я снова мычу как можно жалобнее.

— Немой?

Я торопливо киваю, всеми движениями стараясь придать побольше достоверности своему вранью.

— Да они же только что тут болтали со вторым вором! — отвратительный фальцет белобрысого парня с одутловатыми щеками режет слух. Угодливо сгибаясь, он подает Мастеру три толстые книги.

Пропал! Теперь ни за что не поверят, что мы здесь случайно.

Мастер повелительным жестом приказывает белобрысому открыть первую книгу. «Черная магия»! Странная жутковатая гримаса искажает лицо Мастера. Огромный лысый лоб собирается веером морщин, а узкие бесцветные губы ползут куда-то в сторону, так и не разжавшись.

Улыбается!

— Это не воры. — Я снова вздрагиваю от его голоса. — Это ученики старого Оркмахи!

Руки, держащие меня, сжимаются еще сильней, а белобрысый хищно щерится, показывая неровные грязные зубы.

— Говори!

Надо спасать положение!

— Видите ли, уважаемый Мастер! Старый Оркмахи совсем выжил из ума, — я осторожно подбираю слова. Ошибиться тут нельзя. — От него скоро все ученики разбегутся. Он же просто шарлатан…

Стоп! Тут важно не перегнуть палку. Вдруг этот Оркмахи — могучий волшебник?

Длинные, заостренные кверху уши Мастера чутко напряглись и даже слегка оттопырились. Черные воро́нки притягивают и словно выворачивают наизнанку. Изо всех сил я напрягаюсь и отвожу взгляд куда-то ему за плечо:

— …Вот мы и решили перейти в вашу школу. Слава о ней выходит далеко за пределы паучьего леса…

Ученики одобрительно переглядываются. «Неужели в точку?!» Я продолжаю:

— А учебники прихватили с собой, чтобы не с пустыми руками. Оркмахи без них всех учеников растеряет. Заклинания-то он все позабыл уже…

— Где второй?

Я подскакиваю на месте, но говорю при этом до невозможности противным елейным голосом:

— Испугался, наверное, и спрятался где-нибудь. Он у нас вообще прятаться любит.

— Останешься здесь! Но если ты солгал — вспомни, как поступают с лазутчиками!..

Мастер резко поворачивает голову к белобрысому. Мне кажется, я даже слышу, как скрипит его шея.

— Отыщите второго и двадцать плетей ему!

Четверо школяров бросаются на поиски. Вот тебе, Федор, и первая двойка в новой школе… И, наверное, впервые так остро я захотел в свою школу. И плевать на каникулы.

Приятные воспоминания прерывает почтительно-робкий стук в дверь. Кланяясь, входит ученик лет тринадцати и подает Мастеру скрученную в трубочку бумагу с сургучной печатью.

— Что это? — Он ломает сургуч.

Прочитав послание, Мастер Тромм обводит взглядом напрягшихся от любопытства учеников, перебирая их глазами, и на несколько мгновений плотно прилипает к моему лицу. Я вдруг начинаю судорожно мотать головой, стараясь протолкнуть ставший комом воздух. Наконец взгляд его стекает на белый пергамент, зажатый в руке, и, почти не разжимая губ, он утробно цедит:

— Я иду в Верхний Замок. Понадобилось составить гороскоп наследнику, а заодно и вправить ногу белому жеребцу. Вернусь через три дня или в любой момент. Но помните, я вижу издалека!..

И, знаком позвав белобрысого Морквина с книгами за собой, он удаляется, тяжело вдавливая подошвы в толстые дубовые плахи.

Ученики молча переходят из кухни Мастера в «школьную столовую» и, окружив стол, тихо рассаживаются по лавкам. Меня же тычками подгоняют в спину, недвусмысленно давая понять, что принят я в школу пока что с испытательным сроком…

Распахнув дверь, появляются четверо запыхавшихся, разгоряченных поисками школяров, а следом и Морквин с самодовольной ухмылкой на лице:

— Мастер Тромм оставил меня своими «глазами и ушами», ясно?!

И, выдержав долгую паузу, он снисходительно роняет:

— Можете начинать!

Поднимается суматоха, все бросаются к котлу и, мигом наполнив свои чашки, рассаживаются по местам, отгородившись локтями от соседей. Я тоже получаю глиняную чашку с лепешкой овсянки на дне.

Так, о Федоре ни слова. Значит, не нашли. Это меня в какой-то мере успокаивает. Трудно представить, конечно, чем он может помочь, но я очень надеюсь на его изобретательность. Во всяком случае, одного меня он здесь не бросит…

Справа за столом оказывается худой рыжий мальчишка примерно моего возраста. Перед ним стоит пустая, — когда только успел? — старательно вылизанная чашка. После жареного мяса запихнуть в рот хоть ложку каши не так-то просто, и я ловко меняю местами наши посудины. Рыжий, благодарно зыркнув на меня зеленым глазом, набрасывается на кашу.

— Хи-хи-хи! — раздается смешок. — Этот ублюдок старого Оркмахи сожрал мясо и теперь брезгует нашей овсянкой. Разве ты, вор, не знаешь, что в школе колдунов мясо ест только Мастер? Или у вас на гнилом болоте не так? И где это видано, чтобы делиться с соседом? Да ты лазутчик!

За столом поднимается шум:

— Бросить его в омут!

— Плетей ему!

— Посадим его в комнату Мастера!

— Но из этой комнаты никто не выходил…

— Хватит! — кричит белобрысый, и гомон стихает.

— Иди сюда, — почти ласково зовет он меня.

Я медленно подхожу.

— И ты, Шон. — Это он уже рыжему. — Ты, я вижу, любитель каши, да еще и принимаешь ее от лазутчика. Мастер Тромм приказал найти второго и бить его плетьми. А чем плох этот? Бери плеть и начинай! А до второго мы еще доберемся. От нас не спрячется.

Рыжий стоит не двигаясь. «Глаза и уши» протягивает ему плеть.

— Ну, Шон, начинай!

В следующую секунду плеть опускается Рыжему на плечо, он ни с места!

Крепкий парень!

Плеть снова поднимается, но вдруг прямо над нами слышатся осторожные шаги. Белобрысый забывает с открытым ртом — по чердаку кто-то ходит!

— Кто это? Ведь Мастер Тромм ушел, я сам видел, — шепчет ушастый, тот, что принес бумагу.

«Он у них за дежурного», — соображаю я.

Староста — «глаза и уши» поворачивается ко мне.

— Второй? — он кивает на потолок.

— Нет, нет! Он, наверное, уже превратился в ворону и улетел на болото…

Морквин подозрительно смотрит на меня, но тут слышится далекое воронье карканье, и я обрадованно говорю:

— Точно, он лучший ученик Оркмахи, а превращаться в ворону — его любимое занятие.

Школяры озадаченно стихают.

— Сейчас мы узнаем, в кого это он превратился! — взвинчиваясь, кричит староста. — Ишь ты, в ворону!.. С помощью магии я увижу, где он скрывается. И уж тогда…

— Но ведь Мастер Тромм не разрешает тревожить духов в его отсутствие, — доносится из-за стола.

— Заткнись, трус! Тебе никогда не научиться даже порчу наводить. Ты всю жизнь проходишь в учениках… Ну, кто пойдет со мной в комнату Мастера?!

Опустив головы, ученики внимательно изучают выскобленные добела половицы.

— Гадать собрался? — шепотом размышляют у меня над ухом. — На костях или на воске?

— На бобах, поди…

— Ах, так?! — Морквин не дождался добровольцев. — Что ж, сейчас вы увидите. Все вы увидите… — злобно шипит он. — Но знайте, я никому ничего не забываю… — И, старательно подражая тяжелой поступи Мастера, он выходит…

Шепот испуганно стихает. Кухню наполняет вязкая тишина. Лишь унылый нескончаемый дождь стучит с тоскливым упорством, точно заблудившийся путник в запертый дом. Несмотря на отсутствие окон, чувствуется приближение ночи, и настроение у всех заметно портится.

Через несколько минут «глаза и уши» возникает в дверном проеме. Перед собой на опасливо вытянутых руках он держит грубую кожаную сумку.

— Сумка Мастера! — и школяры впиваются в нее глазами. Белобрысый Морквин осторожно кладет ее на стол и шумно переводит дух, широким рукавом отирая с лица пот.

— Флорин и Норин! — приказывает он сидящим с края школярам, — живо к озеру за водой!

Не отрывая глаз от сумки, они пятятся в угол и, подняв небольшой деревянный жбан с крышкой, как-то тихо и незаметно исчезают. Морквин, полностью войдя в роль Мастера, — пародист поганый! — похоже скрипит:

— Умихмасс и вы двое, быстро вниз за треногами!

Еще трое покидают кухню, спускаясь в открытый люк.

— Тащите все семь! — кричит он им вслед, а потом вдруг поворачивается и вперивает свой водянистый взгляд прямо мне в глаза.

«До Мастера тебе, конечно, далеко», — думаю я.

Минуты две-три он упорно таращится, выкатив из орбит блекло-голубые глаза и, чтобы доставить ему удовольствие, я не отворачиваюсь. Что он еще придумал? Меня почему-то беспокоят треноги, за которыми он отправил этих… ну, тьфу ты, язык сломишь!

Наконец открывается дверь, и, пятясь, Флорин и Норин втаскивают жбан, сгибаясь под его тяжестью. Почти одновременно в открытом люке возникает лохматый затылок.

Вот и треноги! Умих, или как там его, с командой волокут семь тяжелых металлических треног, вроде тех, что используют фотографы, но с причудливо изогнутыми коваными ножками. Вместе с ними в кухню вползают душные запахи сушеных трав. Под мышками у школяров зажаты свертки, из которых выглядывают сухие стебельки.

— Травы не понадобятся, — напыжившись, цедит староста и вдруг выкрикивает: — Я вызову Покровителя Озера!

— Неужели решится? — у Шона отвисает челюсть. Мне становится как-то нехорошо. Только Покровителя здесь не хватает! Маг прыщавый…

— Подойди!

Приходится подчиняться.

— Ну?

Морквин, почти вплотную приблизивши ко мне лицо, выдыхает:

— Возьми треногу…

Эти трое сложили треноги в кучу у стола, а сами сидят теперь на своих местах и с плохо скрываемым любопытством лупятся на меня.

Ну и рожи! Я поднимаю одну из треног.

— Поставь сюда! — проникновенно говорит Морквин, указывая на одному ему известную точку в центре кухни.

— Ну поставил, если тебе так хочется.

— Теперь вторую! — голос его еще мягче, но от этого настроение у меня портится окончательно.

Я мельком взглядываю на Шона. Лицо у него, как мел. Он страдальчески морщится и, не отрываясь, смотрит на меня. Остальные сильно смахивают на зрителей, которые специально пришли в зоопарк к пяти часам. Обычно в это время там кормят хищников…

Вторую треногу я тоже устанавливаю точно на место, отмеченное старостой. В конце концов мы с ним расставляем все семь треног и, оглядев нашу совместную работу, я обнаруживаю, что располагаются они по двум строго перпендикулярным линиям, образующим собой неправильной формы крест. Потом староста сам, без моей помощи, устанавливает в центре его широкую деревянную подставку.

— Подать большой таз!

Флорин и Норин проворно исполняют приказ. Обо мне как будто забыли, и я потихоньку пытаюсь вернуться за стол.

— Куда?

Этот Морквин видит и затылком! Он грубо втаскивает меня за рукав в центр кухни и определяет рядом с деревянной подставкой, на которой сияет начищенный до блеска, но довольно неказистый и уж никак не большой, таз красной меди с гнутым по краям ободом.

— Не вздумай сойти с места, гаденыш!

Пожав плечами, я делаю вид, что разглядываю дальний угол подкопченного деревянного потолка. «Давай, давай. Видали мы таких чародеев».

Староста подходит к столу и, расстегнув сумку Мастера, несколько секунд всматривается в ее темное нутро, не решаясь сунуть туда руку. Наконец он вытаскивает толстую черную книгу вроде нашей «Черной магии», но только очень потрепанную. Кажется, ею здесь частенько пользуются. Чуть помедлив, он достает узкую бутылочку мутного пупырчатого стекла. На лице его снова выступил пот, он тяжело дышит и вдруг, сунув обе руки в сумку, молниеносно выхватывает отвратительное мохнатое ожерелье и, выпучив глаза от ужаса, накидывает его себе на шею! Пауки! Огромные, мохнатые — все ожерелье из них! Горящие факелы отражаются в остекленевших глазах засушенных тварей, и ожерелье само как будто источает красноватый свет.

— Воды!

Неразлучные Норин и Флорин — кто ж из них кто? — срываются с места и, мешая друг другу, волокут жбан с водой к медному тазу. Отпихнув меня локтями, они, усердно пыхтя, приподнимают жбан и опрокидывают его над тазом. Невольно отшатнувшись, я жду, что вода перельется через край, но с изумлением вижу, что воды в тазе меньше половины.

Что такое? Эти похожие, как близнецы, водоносы изображали здесь непосильный труд, потели и кряхтели, а воды-то чуть. Я уже готов предположить, что это жбан такой тяжелый, но они как ни в чем не бывало играючи относят его к стене. Ну, сачки! И тут меня посещает нелепая мысль. Я заглядываю в таз — вода в нем черная и отливает стылым, неподвижным блеском. Как смола застывшая. Пытаюсь чуть сдвинуть таз — свинцовая тяжесть.

— Руки! — захлебывается староста, потрясая пухлыми кулаками. — Не прикасайся к тазу!

— Ладно, ладно, — я демонстративно засовываю руки в карманы. — Чего ты так перепугался? Воды вон целое озеро!

Но Морквин, похоже, не склонен шутить. Он деловито водружает на каждую треногу по толстобокой керамической плошке и откупоривает бородавчатую бутылку, из нее сразу начинает струиться бледный дымок. По нескольку капель зловонной ядовито-зеленой жидкости он наливает в каждую плошку и, подозрительно глянув на меня, в таз.

— Не двигаться! — предупреждает он и берет со стола черную книгу. Торопливо полистав ее, — тоже не отличник, всего не помнит, — он водит пальцем по строчкам. — Ага!

Морквин закладывает веревочкой нужную страницу, кладет книгу рядом с тазом и появившимся откуда-то огрызком известняка быстро очерчивает на полу большой круг. Все семь треног, и он сам, и я возле медного таза в центре оказываемся внутри него.

В напряженной тишине Морквин громко чиркает огнивом, и над треногой, стоящей от центра дальше всех, вспыхивает узкое зеленое пламя. Лицо у него окривело от возбуждения, он беспрестанно что-то бормочет и стремительно проводит второй круг, охвативший уже шесть треног, кроме одной, с горящей плошкой. Она оказывается между первым и вторым кругом. Двигаясь по непонятному маршруту, Морквин зажигает вторую плошку — на одной линии с первой, и третью — крайнюю слева.

Когда он проводит третий, внутренний круг, диаметром не более трех метров, в нем остаются четыре треноги с еще не зажженными плошками. Эти приготовления начинают меня беспокоить. Дело в том, что хотя пламя впереди и слева вроде не высокое, я ничего не могу разглядеть за ним. Словно зеленый огонь отгородил пространство с двух сторон. В горле сильно першит — удушливый запах не расползается по кухне, а наоборот, как будто стягивается и собирается над тазом. Тем временем староста зажигает последние четыре плошки, обходя их по кругу:

— Север, запад, юг, восток, не поднять чужому ног!

Это он обо мне, что ли? Пламя над треногами с четырех сторон вдруг плавно поднимается вверх и, широко раздвинувшись огненным веером, почти смыкается у потолка, отгородив нас душным зеленоватым колпаком. Жара от него почти не чувствуется, но духота становится нестерпимой. Я хочу пошевелиться, но ноги как приросли к полу. Вот тебе и шарлатан Морквин! Север, запад… треноги расставил по сторонам света! Я безуспешно пытаюсь сдвинуться с места, а Морквин подскакивает к тазу и, распахнув книгу, склоняется над ней. Запинаясь, по слогам он читает какую-то абракадабру. Над медным тазом поднимаются густые клубы пара и, собираясь вверху под потолком, образуют круги, похожие на круги от брошенного в воду камня.

— Ду́хи Темного Озера, я вызываю вас! — неожиданно громко завывает Морквин срывающимся голосом и, весь напрягшись, склоняется к самой воде. Вдруг словно порыв ледяного колючего ветра обжигает ноги и непонятно как внутри огненного купола оказываются три черные птицы.

— Слуги Покровителя, — шепчет Морквин побелевшими губами. Втянув голову в плечи, я вижу, как одна из птиц садится старосте прямо на голову, отчего он весь как-то съеживается, еще две опускаются ему на плечи и, сложив крылья, замирают, точно чучела, неподвижно уставившись в смоляную воду.

— Покровитель Темного Озера! — во второй раз хрипит Морквин.

Хорошо, что я не знаю, где Федор…

В тазу под слоем воды медленно проступают странные расплывчатые очертания какого-то захламленного помещения! «Чердак? — проносится у меня в голове. — А вдруг они и в самом деле увидят Федора?»

— Покажи чужого! — в третий раз взывает Морквин, и зеленоватый пар рассеивается; изображение, висящее на уровне головы, становится более четким. Можно разглядеть отдельные предметы на тесном чердаке, и одновременно как бы сквозь них проглядывают бледные контуры густых разлапистых елей, плотно обступивших темную гладь озера. Черное Озеро! Я напряженно, до рези в глазах, вглядываюсь в него, изображение начинает даже двоиться — уже не одно, а два озера! Вернее, два черных, без блеска, провала. Они медленно приближаются, увеличиваясь и заслоняя все остальное, и внезапно я понимаю, что это уже не озера, а бездонные черные глаза — воронки, притаившиеся под лохматыми елями бровей на чьем-то огромном лице. Покровитель Озера! Не в силах оторваться, я вижу длинную расползающуюся ухмылку, медленно перерезавшую вибрирующее в воздухе лицо. Оно, лицо это, как две капли воды похоже на лицо Мастера. Да нет, это же сам Мастер Тромм! Глаза его, еще больше приблизившись, снова сливаются в огромный черный колодец без дна. Я подаюсь вперед, голова у меня кружится, неодолимо тянет заглянуть вниз и, потеряв равновесие, вдруг перекидываюсь через край…

Неприятный шум в ушах переходит в громкий невыносимый звон, до краев затопивший голову, и внезапно я оказываюсь в длинном темном туннеле. С ошеломляющей быстротой все быстрее и быстрее несусь по нему, причем в каком-то неестественном нелепом положении, не то боком, не то на спине, левым виском вперед. Внутри у меня все словно свернулось в клубок и напряглось, готовое оборваться, и через мгновение я вдруг увидел… себя словно со стороны. Хотя нет же, это Федор, но одновременно мне кажется, что это я. Так бывает иногда во сне…

Вокруг на небольшом лысом островке, высунувшемся посредине черной глади озера, никого не видно, только слева одиноко торчит угол разрушенного строения. Но я чувствую — рядом кто-то есть!

Прижавшись к холодной влажной земле, я внимательно осматриваюсь, слегка приподняв голову.

От воды поднимается редкий белесый туман и, скручиваясь, длинными спиралями стягивается над поверхностью островка, постепенно накрывая его плотным сырым одеялом. Неясный свет сочится с пасмурного неба и вязнет в сплошной серой пелене. В сгустившихся сумерках быстро растворяются очертания островка, сливаясь с близкой водой.

Подобравшись ко мне метров на двадцать-двадцать пять, туман еще больше уплотняется и, образуя вокруг меня небольшую площадку, за края которой он почему-то не перетекает, поднимается вверх клубящимися лохматыми стенами.

Я оказываюсь как бы на дне огромного пустого колодца, куда кроме меня попадает и угол каменной развалюхи. Все это происходит в полной тишине, но не так, как это бывает где-нибудь на природе, когда воздух весь заполнен звуками, а мне словно закладывает уши.

Бесконечно долгое, обдирающее сердце ожидание опасности внезапно кончается. Впереди на самой границе моего «колодца», где кончается круг его лысого дна, из тумана медленно просовывается бесформенная черная голова, я сильно зажмуриваюсь в надежде, что она пропадет. Вместо этого рядом с ней появляются еще несколько черных существ — я бы посчитал их огромными воронами, но что-то мешает мне сделать это! Глаза у них затянуты мутной пленкой, и они слепо водят из стороны в сторону длинными клювами, словно пытаясь отыскать кого-то. Этот кто-то, похоже, я. Выдвинувшись из клубящейся стены тумана еще сильнее, черные птицы вдруг разом устремляют на меня острия своих изогнутых носов-клювов. Беззвучно каркая, клювы раскрываются — стая как будто радуется добыче.

Противная слабость растекается по всему телу. За время знакомства с нашей вороной я успел попривыкнуть к ее повадкам, но эта стая — совсем другое.

Крылья ворон неожиданно видятся мне широкими рукавами, да и сами птицы уже и не птицы вовсе, а странные черные фигуры в знакомых, опущенных на глаза капюшонах. Существа эти, неумолимо приближаясь, начинают плавно, как во сне, размахивать крыльями-рукавами, пытаясь оторвать от земли извивающиеся тела, и я вдруг отчетливо понимаю, что взлети они — и будет поздно. Надо что-то делать, но вялость переходит в полное оцепенение; я равнодушно наблюдаю за птицами, или как там их еще.

«Федора бы сюда — знатока животного мира». Черные фигуры вот-вот поднимутся в воздух; мне хочется, сжавшись в комочек, закрыть голову руками, когда же, наконец, кончится этот сон?!

От невыносимого ужаса я кричу — обычно на этом и кончаются ночные кошмары, но только не этот… В полной тишине вороны отделяются от земли и, широко распластав крылья, всплывают вверх. Что будет дальше, я уже знаю… И тут мне удается разглядеть птиц.

Чья-то невидимая рука словно сгребла их в кучу, и они неподвижно зависают над моей головой. Серая пленка на глазах у них лопается, и взгляд их горит теперь безжалостным хищным огнем. Через мгновение этот черный колпак обрушится и накроет меня.

Заслонившись от ворон, я вдруг обнаруживаю, что в руке у меня зажато тяжелое яйцо из мешка Федора. Собрав все силы, неимоверным усилием я отвожу, будто свинцовую, руку назад и, чуть откинувшись, посылаю «лимонку» в самую середину стаи. Не пролетев и десяти метров в густом, осклизлом воздухе, она возвращается вниз и, отскочив от каменистой поверхности, подпрыгивает и, крутанувшись, наконец замирает. Сейчас рванет! Только перья полетят! Однако и от меня тоже.

Я вдруг понимаю, что не хочу вот так, здесь прямо сейчас… Откуда-то всплывает дикая, совершенно нелепая мысль, и я вцепляюсь в нее всеми силами. От обвалившегося угла с обшарпанной штукатуркой, из-под которой выглядывают щербатые красные кирпичи, меня отделяет не более трех-четырех метров. Все мое существо, мгновенно сжавшись в бесконечно плотную и раскаленную частицу, взрывается таким неудержимым, неистовым движением в одну-единственную точку, к этой блестящей радужными мазутными пятнами луже за углом, что я вижу себя, уже лежащего лицом в вонючей черной жиже, за спасительным укрытием. Но тело, непослушное тело, успевает лишь вскинуться над гладкой мокрой землей и, еще не понимая, что осталось одно, без меня, замирает, недоуменно и растерянно вглядываясь покинутыми зрачками в вибрирующий мутный воздух.

Назад! Но я только глубже погружаюсь в нечавкнувшую жижу. И в это мгновение лопаются стены моего колодца! Ослепительно белое пламя острой стрелой вырывается вверх, радостно слизывая в озеро птиц…

Все это я каким-то образом вижу, хотя сам утопаю с головой в маслянистой черной воде, залепившей мне рот и глаза, заливающейся в ноздри. Я начинаю задыхаться, изо всех сил барахтаясь и извиваясь, мне не хватает воздуха. Рот мой раскрывается, и густая черная масса потоком устремляется в разрывающиеся от напряжения легкие.

Конец!.. Но тут чья-то цепкая рука вырывает меня на поверхность, оставив внизу досадливо расплескавшуюся лужу. Бешено кашляя, я ничего не вижу вокруг, струи воды вытекают из носа и ушей, а глаза готовы выскочить из орбит. Кто-то пребольно колотит по моей спине и, поперхнувшись еще раз, я наконец вновь обретаю способность видеть и слышать. Встряхиваясь, как мокрая курица, я стою в липкой чернильной луже, а рядом валяется пустой таз. Откуда-то сверху доносятся глухие удары, от которых, кажется, раскачивается весь дом, со всех сторон слышится надсадный кашель и выкрики:

— Мастер! Мастер вернулся!

За шиворот меня крепко держит Морквин и, почти приподняв над полом, плюется в самое ухо:

— Гаденыш! Утопиться вздумал? Ты опрокинул таз с озерной водой! Ну, подожди! Вернется Мастер — вдоволь напьешься ее!

Он наконец выпускает мой воротник и, схватившись за грудь, надрывно заходится кашлем. Все плошки вокруг погасли, словно задутые сильным порывом ветра, и чадят теперь клубами густого, резко пахнущего серой дыма. Захлопнув намокшую книгу, он пытается сорвать с шеи мохнатое ожерелье, ставшее вдруг тесным, и опрокидывает одну из треног. А кругом уже настоящая паника! Ученики, путаясь в своих балахонах, прячутся под широким столом, и староста, побросав в сумку колдовские причиндалы, выскакивает из кухни, опрокинув по дороге еще несколько треног. По коридору гулко разносятся его шаги, хлопают двери и где-то далеко стихает воронье карканье.

Пока я ошалело озираюсь, раздумывая, не удастся ли мне улизнуть в суматохе, Морквин появляется вновь и садится во главе стола. Дым рассеивается, и школяры, протирая покрасневшие глаза, медленно разбредаются по своим местам.

На решетке очага я замечаю разбитую яичную скорлупу и быстро отвожу от нее взгляд. Что это такое?!

Что-то сообразив, Морквин снова кидается к двери в коридор. Заперто! Он на цыпочках подходит к люку в полу и дергает за кольцо. И здесь закрыто!

— Это шутки Мастера Тромма, — глухо говорит долговязый Умих.

— На место! — шикает на меня староста. И я только теперь замечаю, что стою один посреди кухни… — Если Мастер узнает, — продолжает Морквин, — несдобровать всем! Мне он поверит больше.

Школяры угрюмо молчат, уткнувшись в пустые чашки.

— Я передумал, не стоит тревожить Покровителя Озера по таким пустякам. Убрать все! И чтоб никаких следов! А ты, змееныш, лучше расскажи нам, чему учит старый Оркмахи. И давно ли он выжил из ума? Что-то никто этого раньше не говорил…

«Начинается, экзаменатор нашелся, паршивец щербатый», — думаю я, но вслух говорю:

— Вообще-то я не самый лучший ученик, но кое-что рассказать могу. Хотя, вы же видели, какие книги мы принесли. Это очень хорошие учебники…

— Ты зубы не заговаривай! Говори, научил вас Оркмахи наводить порчу и вызывать дождь?!

— Не-ет, — тяну я, но мы изучаем математику, а скоро начнем химию…

Спросят что-нибудь, а у меня из головы все вылетело, что делать? Да, честно говоря, я и на уроке-то с трудом отвечаю. Ох, вернуться бы домой… И я с каким-то сладостным чувством вдруг вспоминаю свой учебник математики, весь исчерканный и потрепанный.

— Чего вы начнете? — у экзаменатора даже вытягивается лицо, и он опирается спиной о дверь. Она неожиданно распахивается, и «глаза и уши» вываливается в коридор. Школяры повскакивали с мест и испуганно шепчутся.

— Мастер, Мастер! — слышится вокруг, и в следующее мгновение в дверях появляется Морквин.

— Проверьте люк!

Кто-то тянет за кольцо, и крышка люка поднимается!

— Надо идти в класс! — сдерживая дрожь в голосе, говорит староста. — Мастер открыл нас на расстоянии!

Ученики тихо, гуськом спускаются в темный подпол, и мы бредем по узкому каменному переходу. Похоже, что он как и верхний коридор, сплошным кольцом опоясывает весь дом. Где-то здесь должен быть еще один выход наверх — так говорил Федор. Наверное, так мы и угодили в ловушку. Неподалеку, значит, прячется и второй ученик старого Оркмахи — ниндзя Федор. Тут меня вталкивают в подземный класс, и белобрысый закрывает за нами дверь.

Комната довольно просторная, с низким сводчатым потолком. Здесь светло и душно от множества горящих на стенах факелов. Как кроты в норах, без солнечного света! Пол в классе вымощен грубыми булыжниками, от которых тянет холодом и плесенью. Плесень покрывает и шершавые стены, поднимаясь под потолок беспорядочными лишайными пятнами. Вдоль стены стоит широкая деревянная скамья. Я снова оказываюсь рядом с Рыжим. Приставили его ко мне, что ли? Рыжий внимательно смотрит на мои кеды, облепленные засохшей грязью. Машинально я убираю ноги под лавку. Еще чего! Не хватает только, чтобы надели на меня свою школьную форму!

Посреди класса стоит низкий столик на тонких гнутых ножках. На нем что-то вроде шара, накрытого черным бархатом.

— Посмотрите на стол! — низкий, трубный голос неожиданно раскатывается между каменными стенами. Замерев, школяры вглядываются в черный бархат, из-под которого, кажется, и слышится голос. Я весь сжимаюсь от волнения и незаметно оглядываюсь — на лицах учеников тоже замешательство и испуг. Это меня успокаивает, видать, и они побаиваются Мастера. А Рыжий — тот и вовсе зажмурился и руки сжал в кулаки — что-то беззвучно шепчет, едва шевеля губами. И вдруг черный бархат медленно и плавно, как во сне, взмывает вверх, и на столе на круглом блестящем подносе скалит зубы голова в круглых зеркальных очках. И голова эта принадлежит Федору!

— О-о-о! — вздох ужаса, словно ветер, проносится по классу.

Ученики, как зачарованные, не в силах оторвать взгляд от жуткого зрелища. Рыжий, еще крепче зажмурившись, с неожиданной силой вцепляется в мое колено.

— Ух-ху-ху! — ухает филином голова.

— Я не оставлю вас одних! Бездельники, только и знаете, что спать целыми днями! Пришлось мне с помощью волшебства раздвоиться. Я буду в за́мке и здесь, в другом облике!

Большие в пол-лица зеркальные очки почти до неузнаваемости меняют лицо Федора. В стеклах отражаются языки пламени от факелов, и ученики, и вся комната.

Я осторожно хватаю Рыжего за руку и пытаюсь оторвать ее от своего колена. Бесполезно. Вцепился со страху, как клещ.

Внезапно над столом вспыхивает ослепительный шар. Когда я вместе со всеми, наконец, открываю глаза — на блестящем подносе лежит только смятый черный бархат. Никакой головы нет…

Что такое?!

И вдруг откуда-то из дальнего угла над самым полом разносится странный металлический голос:

— Ступайте все в лес! К вечеру пусть каждый принесет листьев вереска, волкозуба и лебеды. И шишек хмеля, корней валерианы, а главное, не забудьте пырея ползучего! А ты, Морквин! — голос на мгновение замирает, как бы раздумывая, — дюжину самых больших, черных и жирных пауков! Здесь останется тот, кто сидит последним!

Это же я!

А голос продолжает:

— Если ты солгал и послан лазутчиком — превратишься в ворону!

Напуганные ученики бесшумно вытягиваются из класса, старательно отводя от меня, глаза. Как ветром сдуло!

— Пропал парень, — доносится из-за двери.

«Это Рыжий», — успеваю подумать я и остаюсь один. Мысли беспорядочно копошатся в моей голове. Никакого объяснения происходящему я не нахожу. Колдовство? Неужели Мастер обезглавил Федора? Я уже готов предположить самое худшее, но в это мгновение слышу тихо, но отчетливо:

— Закрой дверь на засов!

«Спокойно», — говорю я себе и иду закрывать дверь. Когда я поворачиваюсь — на блюде снова голова Федора!

— Подойди ближе! — раздается команда. Медленно, едва переставляя ватные ноги, подхожу.

— Еще ближе!

Но я стою не в силах сдвинуться с места.

— Послушай, или ты поможешь мне выбраться из этого ящика, или я превращу тебя не в ворону, а в паука! — в голосе Федора, вернее, его головы, ясно слышна угроза.

— Ты бы не мог как-нибудь сам? — бормочу я, — мне что-то не по себе…

— Болван! — взрывается Федор, — посмотри вниз!

Я опускаю глаза: между кривыми ножками стола — грязные кеды!

Точно — отражение повторяет все мои движения.

— Ну понял? Между ножками — зеркало, и кажется, что ничего нет. Помоги же, осел! У меня голова застряла в этой щели. Тяни за край подноса!

Я сильно тяну за холодное тяжелое блюдо, и половинка его сдвигается в сторону вместе с половиной столешницы. Под столом на корточках сидит Федор и держит под мышкой ворону. Клюв у мудрой птицы обвязан веревочкой, и она только испуганно таращится на меня. Кряхтя, Федор вылезает из своего ящика, и секрет «головы» сразу становится ясен. В зеркалах, закрепленных под небольшим углом, отражается каменный пол. Большой медный поднос, с круглым отверстием в центре, распилен пополам. Половинки его приклеены к раздвигающейся столешнице. Остается просунуть голову в отверстие, сидя под столом — и готово!

— Ловко придумано! Как же ты догадался? И где прятался все время? А птица?..

Федор освобождает клюв вороны от повязки, и она долго и обиженно каркает, словно жалуясь на такое бесцеремонное обращение.

— Ты уж извини, иначе нельзя было, — это Федор вороне! — Представляешь, если бы ты закаркала, когда моя голова лежала на блюде? Как бы это выглядело — голова, да еще и каркает? Но ничего, сейчас пойдем на кухню, поищем чего-нибудь.

— Ты что, разговариваешь с ней?!

Ворона, перестав каркать, открывает клюв и как-то по-гусиному шипит на меня.

— Ну ладно, ладно, — примирительно говорю я, — держат же люди канареек, попугаев или там скворцов. Почему бы не завести ворону?

Птица, склонив голову набок, изучающе смотрит: а не врешь?

— Вот что, Тим, — командует Федор, — бери зеркала и за мной! По дороге я тебе все объясню.

После некоторых усилий мне удается вытащить зеркала — они прикручены к ножкам тонкой проволокой. Федор ждет меня в самом дальнем углу зала. Зажав зеркала под мышкой, я подхожу к нему и как можно дружелюбнее улыбаюсь вороне. Она лишь снисходительно каркает дважды. И тут я замечаю, что между двумя стенами, образующими Угол, есть узкий, почти незаметный проход.

— Это потайная лестница на чердак, — сообщает Федор.

— Какая же она потайная, если ее видно?

— Ну, может, и не потайная, но только ученики ею не пользуются. Боятся, наверное, а может, Мастер запретил. Да ты сам сейчас увидишь, что это за место…

И он скрывается в темном проходе. Я за ним. Мы поднимаемся по крутой каменной лестнице, ничем не освещенной. Может, Федор уже научился видеть в темноте? Сверху раздается отвратительный скрип двери.

— Осторожно, пригнись!

Но я уже пребольно стукаюсь лбом о низкий деревянный косяк. Вход, как в собачью конуру! Теперь точно шишка будет.

— Тут много интересных штуковин. Я сам еще не все осмотрел.

Федор чем-то гремит, и неожиданно широкая полоса света пронизывает помещение. Одновременно свежий сырой воздух врывается в духоту чердака — открылось слуховое окно.

Здесь, действительно, полно всякого хлама, и мне не совсем понятно, зачем мы сюда забрались. У меня к чердакам с некоторых пор вообще особое отношение. Федор же по-хозяйски усаживается в высокое деревянное кресло под открытым окошком. Зачем на чердаке кресло? Он зна́ком приглашает меня садиться тоже. Ничего подходящего для этого я не вижу и поэтому сажусь прямо на пол.

— Рассказывай!

В кресле колдуна, возвышаясь надо мной и поглядывая в открытое окно, Федор чувствует себя превосходно. Похоже, ему здесь даже нравится.

— Когда тебя схватили, я сразу понял, что школяры нас обошли — из подземного хода есть другой выход в верхний коридор. Они зашли из него в кухню Мастера и сцапали тебя. Тогда я не мог тебе помочь. Раз ловят лазутчика — никто, думаю, в классе не усидит. Я закрыл люк и по нижнему коридору проскочил в класс. Там уже никого не было — нас ловили. Ход на чердак я сначала не заметил. Вернутся, думаю, и схватят сейчас. Вышел из класса — и дальше по подземному ходу. Смотрю — еще одна лестница наверх, и по ней уже кто-то спускается. Это за мной! И обратно — в класс! Забился я в угол, а по коридору топот уже близко, и тут заметил узкий проход. В нем темень, но отступать-то некуда… Ну и все. Залез на чердак, закрыл за собой дверь и сижу. Внизу пошумели, пошумели и ушли. Лезть сюда они не решились, а может, и не подумали, что я могу спрятаться на чердаке. Ведь для них чего нельзя — того вроде бы и нет. Темные люди! На чердаке я осмотрелся, нашел слуховое окно. Высунулся: нельзя ли по крыше спуститься? Вдруг, смотрю, из дома вышел Мастер и скрылся в лесу. Куда это он, думаю, подался? Сверху-то видно далеко. На самом горизонте какой-то за́мок стоит.

— Верхний, — уточняю я.

— Ну вот, в эту сторону Мастер и ушел. Я за ним сверху последил, пока видно было, и пошел осматривать чердак. Тут есть такие хитрые приспособления, вроде трубок со стеклами. С чердака они идут через потолок во все комнаты. Очень удобная штука. Ученики думают, что их не видят… Ну, соображаю, раз Мастер куда-то ушел, надо действовать.

Пока вы там завтракали, я приготовил то, что ты видел в классе. Пришлось здорово потрудиться. Но не идти же на урок неготовым!

— Да уж… Так это ты грохотал здесь?

— А то кто же! За этими школярами глаз да глаз нужен; что они там затевали? Дыма зеленого напустили. Да еще тот, с плеткой, тоже мне колдун нашелся!

— Посмотрел бы ты снизу на это! Даже не верится…

— Некогда мне было разглядывать фокусы ваши! Когда они задымили — видно уже ничего не было, я решил им немного помочь, — и Федор довольно похлопал по своему мешку, — через дымоход одно яйцо бросил!

— Так ты ничего не видел?

— Не-ет, — Федор как-то странно подбирается, — а что я должен был увидеть?

— Да так… Ничего…

По лицу моего друга я понимаю, что он не договаривает. За его насмешливым тоном проглядывает неудобство.

— Понимаешь, — говорит он, — я тут, кажется, задремал немного. Тоже, наверное, дыма надышался, он и сюда проник, чуешь? — Федор как будто оправдывается… — Каково же тебе было — такой огонь развели вокруг: дом-то деревянный…

— Я тоже вроде заснул. Даже в таз свалился. Чего только ни приснится. Представляешь, как будто в этом омуте, — я показываю в сторону, где по моим представлениям должно находиться Темное Озеро, — есть остров. Лысый такой, маленький… И я во сне попадаю туда. А там — да что говорить! Потом как-нибудь.

— Нет, — Федор встает с кресла, — ты уж, пожалуйста, расскажи! И подробно, — он становится очень серьезным.

Приходится рассказать ему о своих видениях.

— Сон, говоришь? — выслушав мой рассказ, Федор за рукав тащит меня к чердачному окну. Сверху открывается чудесный вид. Темный еловый лес тянется почти до горизонта. Там, растворяясь в зыбкой серебристой дымке, угадываются очертания за́мка. «Сегодня Мастер уже не вернется, — успокаиваю я себя, — слишком далеко». Прямо у самого дома — крошечное черное озеро, зажатое со всех сторон деревьями. Над застывшей гладью воды медленно клубится редкий сизый туман. Воздух напоен сыростью и запахом хвои. От налетевшего порыва ветра туман расходится, в центре озера — остров!

Лишенный всякой растительности, он, словно нарыв на черном теле воды. Только угол каменной постройки одиноко возвышается посреди.

Мой сон… Но я же не мог видеть это раньше! Ведь попали мы сюда глубокой ночью. Наверное, об этом думает и Федор. Помолчав, он спрашивает:

— А грохот ты слышал?

— Так ведь это ты сам топал здесь.

— Я не о том… Уж не думаешь ли ты, что это я раскачивал дом? Тут грохотало так, что крыша едва не провалилась!

— Когда это было?

— Ну, после яйца… Ты что?! — Федор не дает мне вставить слово. — Этим яйцом и воробья не убьешь. Дым один… Потом меня словно сморило. Совсем ненадолго. А проснулся-то как раз от того, что дом ходуном ходил. Что там у вас случилось? Не пойму. Мне даже жутко стало. Школяры забегали, как крысы, а белобрысый — ну, быстрый же парень! — живо все отнес обратно в кабинет Мастера. И птицам здешний мой дым не по вкусу пришелся — не зря я химию люблю.

— Ну ладно, а дальше что?

— Ну что, что… Спустился быстро с чердака, зашел в «кабинет директора». На" столе лежали наши книги, а на них — ты представляешь? — сидела ворона.

— Да тут их тьма.

— Наша ворона! Как она туда попала? В окно, что ли, влетела? Так ведь и окон-то в доме нет… Хорошо хоть настроение у птицы было миролюбивое. Обрадовалась, наверное, что книги целы. Но взять их она мне не позволила, сколько я ни просил. Служебная прямо ворона! Но не бросать же их! В общем кое-как отвлек птицу. Чего я только ей не наговорил. Куда там лисе! За всю свою долгую жизнь ворона не слышала столько добрых слов. И вот результат, — Федор тряхнул набитой книгами кожаной сумкой. — Пришлось позаимствовать на время, за пазухой неудобно очень.

Ворона грустно посмотрела на него — какое коварство!

— А ожерелье?!

Я отодвигаюсь подальше от сумки.

— Да оставил я паучков, не бойся. И остальное тоже. Мне чужого не надо… Ну так вот. Подкрался я к кухне послушать, как тебя там экзаменуют, да кто-то в дверь изнутри толкнулся, я и придержал ее. После вниз спустился и отпер люк в полу. Побегал я сегодня!.. Но теперь я намерен хорошо отдохнуть.

— Какой отдых? Бежим отсюда! Постой, а почему ты решил, что школяры пойдут в класс?

— Раз испугались, значит, будут учить уроки, чтобы Мастера Тромма не огорчать. Это тебе не Игорь Палыч.

— Да уж…

— Залез я в ящик и сижу потихоньку. Подождал немного, вы и пришли. Ворону только пришлось укрощать.

— А огонь над столом?

— Пиротехника! — Федор кивает на мешок.

— Ну а голос? Странный был голос.

— Это я в трубку говорил. Прижал ее к полу, и эхо разнеслось под каменным потолком.

— Прямо голова кругом.

— Вот и отдохни здесь!

— То есть, как это здесь? На чердаке, что ли?

— Ну да. Школярам я скажу, что превратил тебя в ворону, им это должно понравиться. А сам я должен осмотреть школу. Интересно, как их тут учат? Да и пособия учебные…

— Бежим отсюда, Федор!

— Успеем! Пока Мастера нет, я этим воспользуюсь. Хоть раз побыть в роли директора школы!

— Да ведь они скоро догадаются, и тогда все, пропали!

— Ладно, переночуем здесь, а утром уйдем. Ты отдохни пока, а то ляпнешь чего-нибудь. Можешь даже в кресле посидеть…

И Федор отправляется к выходу с вороной на плече и с сумкой, набитой книгами.

— Послушай! — вдруг вспоминаю я, — а за какими это травами ты их послал?

— Успокоительный сбор, — не оглядываясь, отвечает Федор, — его моя бабушка пьет. И еще кое-что, из книги.

— Ты бы их еще в аптеку послал, за аспирином, — ворчу я и, тщательно заперев за ним дверь, усаживаюсь у окна в кресло Мастера.

Кругом такой покой, тишина, что незаметно для себя я засыпаю. Наверное, проходит совсем немного времени, и сна уже ни в одном глазу. Под окном очень зябко, не разоспишься да и в кресле Мастера мне как-то неуютно. Трясясь от холода, я принимаюсь бродить по чердаку. Где-то здесь должны быть смотровые трубки, так говорил Федор.

Наткнувшись на одну из них, я прилипаю к стеклу: коридор, освещенный факелами! Вдруг в поле моего зрения попадает Федор с вороной. Он тыкается поочередно в запертые двери и пробует ключи, идет дальше и исчезает. Наблюдать за ним сверху очень интересно, и я торопливо ищу следующую трубку. Заглядываю в класс — его нет, в какие-то пустые комнаты — не то, не то…

Ага! Вот он! Федор, видимо, так и не сумев открыть ни одну из дверей, зашел в кухню. Обедать, что ли, собрался?

Он ворошит угли в очаге, подбрасывает в него несколько сухих поленьев и выходит куда-то. Через некоторое время возвращается с большой ощипанной куропаткой. «В кладовку ходил», — заключаю я. Насадив ее на вертел, Федор усаживается на пол, скрестив под собой ноги. На коленях он раскладывает толстую книгу — наша «Черная магия» — и углубляется в чтение. Вскоре появляется огрызок карандаша, и Федор делает им какие-то пометки на полях. Если бы ты так в школе занимался!

Ворона с ученым видом заинтересованно вглядывается в пожелтевшие страницы, водя клювом из стороны в сторону, и словно пытаясь что-то прочесть. В такой обстановке Федор сильно смахивает на колдуна, не хватает только черного балахона.

Но пора подумать и о еде. Сверху хорошо видно, как подрумянивается куропатка. А Федор так увлекся, что, чего доброго, прозевает, и она сгорит. Надо спешить! Я пробираюсь к выходу, и, поровнявшись с открытым окном, случайно выглядываю из него.

По лесу в нашу сторону быстро движутся какие-то темные фигуры. Приглядевшись, я различаю в руках у некоторых увесистые палки. Школяры! Вот и сходили за пауками…

Опрокинув кресло, перепрыгиваю через всякий чердачный хлам, ударяясь о многочисленные углы, кубарем скатываюсь по темной лестнице, пролетаю класс и выскакиваю в Нижний коридор. Налево или направо? Бегу направо. Тут должна быть лестница на кухню, но вместо этого я вижу дверь. Открываю ее — ступени наверх. Возвращаться долго — в кухню можно попасть и через верх. Взбегаю по лестнице — коридор! Пот застилает глаза — скорее! А в какую сторону? Тут, наверное, только Мастер разберется. И вдруг слева, из темноты коридора, раздаются приглушенные голоса и топот ног. Я бросаюсь обратно — но поздно! Сзади слышны крики:

— Вот он! Держи!

Через три ступеньки — вниз, в подземный ход, и огромными скачками мимо класса и дальше, к Федору! Вот и лестница наверх, в кухню. Головой подкидываю люк.

— Федор!

А в дверь уже колотят, хорошо что он ее запереть догадался, книжник паршивый! Сдвинув тяжелую лавку на люк, я наваливаюсь на нее всем телом.

— Открывай! — колотят в дверь.

Снизу в люк тоже бьют чем-то тяжелым. Федор, пометавшись по кухне, прячет сумку с книгами за низкий шкаф, в котором хранят посуду, потом достает из своего мешка камышовую трубку и манит меня за собой.

Что он еще придумал?

Дверь угрожающе трещит под ударами, да и люк вот-вот не выдержит.

В углу кухни стоит широкая бочка с водой. Федор сдвигает тяжелую крышку — воды только на треть.

— Полезай!

— Да ты что?!

— Полезай, живо! — он почти запихивает меня в воду. — Брр! Вода ледяная, несмотря на жару в кухне.

Федор залазит следом, мы с трудом умещаемся в бочке. Он ломает трубку и, сунув мне в рот половину, топит меня. Сам он, пригнувшись, задвигает крышку на прежнее место и тоже погружается. Вода поднялась под самый край. Интересно, сколько мы так высидим? Из-под воды ничего не слышно. Что там делается?

Проходит пять, десять минут. Мне кажется, что нам уже никогда не всплыть. Я совершенно околел, и, кажется, вот-вот превращусь в ледышку. Вдруг свет проникает в бочку — крышка сдвигается! От неожиданности я выпускаю трубку изо рта, и, поперхнувшись ледяной водой, вскакиваю, бешено кашляя. Торжествующие вопли раздаются со всех сторон. Нас вытаскивают из бочки и тащат, угощая пинками и затрещинами.

— Стойте! — кричит белобрысый. Он берет плеть.

— Мастер говорил о двадцати плетях…

Федора останавливают и, крепко держа за руки, поворачивают спиной. Плеть поднимается, и тяжелый удар обрушивается на него! Мы так околели, что совершенно не способны к сопротивлению. Федор получает еще несколько ударов, и белобрысый говорит, сворачивая плеть:

— Остальное — утром!

Нас волокут вниз и, толкнув в спину, запирают в темноте. Лязгает засов. Мы снова в том самом погребе. Только на этот раз вырваться отсюда нам, кажется, не удастся. Чтобы хоть как-то согреться, я начинаю бегать по земляному полу, трясясь от холода и подпрыгивая на негнущихся ногах. Федор выливает из обуви воду и, скрестив ноги, усаживается на пол.

— Вставай, замерзнешь!

— Отстань, я согреюсь раньше тебя.

«Опять за свои штучки», — думаю я, продолжая описывать круги по подвалу.

Самовнушением занялся. Сейчас, наверное, повторяет про себя: мне тепло, тепло, уже жарко…

Не выдержав, Федор вскакивает и принимается носиться с бешеной скоростью. «Самовнушение не помогло», — делаю вывод я, размахивая руками, как ветряная мельница. Становится теплее. Вот только одежда не просыхает в таком холоде.

— Как ты думаешь, что с нами сделают, когда Мастер вернется?

— В пауков превратят!

— Ты что, серьезно?

— Ну, может, и не станут в пауков. А вот бросить в омут — это у них, я думаю, запросто…

От этих разговоров становится совсем тоскливо. Неужели нет выхода?

— Да-а, — подливает масла в огонь Федор, — в восьмом классе учиться, кажется, не придется. Ты ведь так это не любишь…

— Да ты что?! Когда я говорил, что не люблю учиться? Но не в этой же школе!

— Он еще выбирает! — усмехается Федор, собираясь, видимо, поговорить о пользе любого образования, даже в школе Мастера. Но в это время за дверью слышатся тихие крадущиеся шаги.

— За нами?!

— Не таились бы так. На место!

И мы занимаем позиции по обе стороны ступеней. Натягивать веревку времени нет, да и второй раз этот номер может не пройти.

Засов тихо отодвигается, и кто-то беззвучно спускается к нам.

— Эй! — приглушенный шепот нарушает тишину погреба. Мы — ни звука.

— Где вы там? — кто-то делает неуверенный шаг в глубину нашей клетки. Человек оказывается спиной к нам и стоит, всматриваясь в темноту.

— Спите, что ли?

И тут Федор тенью метнулся прямо под ноги гостю. Плечом он сильно ударяет того повыше колен, а руками крепко обхватывает лодыжки. Взмахнув руками, человек падает на пол, и в следующее мгновение Федор уже сидит верхом у него на спине. Я и сделать-то ничего не успеваю. В приоткрытую дверь падает слабый свет:

— Да ведь это Рыжий! — кричу я.

— Какой еще рыжий? — недоуменно оборачивается Федор, не разжимая, однако, хватку.

— Ну Рыжий, Шон! Я тебе не успел рассказать. Отпусти его.

Федор нехотя встает.

— Ну!

Рыжий, испуганно оглядываясь, поднимается. В руках у него узел с каким-то тряпьем.

— Вот, — протягивает он, — одевайтесь.

— Что это?

Федор развязывает узел и достает два черных балахона — «школьная форма»!

— Молодец, Шон! — Я уже собираюсь переодеться.

— Погоди, — Федор останавливает меня.

— Зачем ты это делаешь, Рыжий?

— Морквин убедил всех, что вы — лазутчики. Его здесь слушаются, он — правая рука Мастера Тромма.

— Почему же ты нам помогаешь?

Недоверчивость моего друга не так-то легко преодолеть.

— Утром вернется Мастер…

От этих слов все сомнения сразу улетучиваются. Мы натягиваем поверх своей сырой одежды черные балахоны, и в темноте становимся неотличимы от учеников.

Тихо гуськом поднявшись в коридор, крадемся вслед за Рыжим вдоль стен. Вот и дверь в кухню. Шон неожиданно исчезает.

— Предатель! — Федор в ярости.

Но Рыжий тут же появляется вновь. В руках у него большой медный ковш на длинной ручке. Теперь он гасит все факелы на стенах этим перевернутым черпаком. Коридор погружается во мрак. Ох, попадемся, как он тут ориентируется?

Весь дом словно нарочно построен так, чтобы в нем нельзя было не заблудиться. Но наш проводник видит в темноте, как кошка. А может, просто изучил здесь все ходы-выходы.

— Стойте! — вдруг шепчет он и замирает.

— Сейчас я открою потайную дверь и выпушу вас. Бегите всю ночь вниз, под гору, потом через поле, а когда переправитесь через реку, Мастеру вас уже не догнать!.. Я сразу понял, что вы не те, за кого себя выдаете. Ученики Оркмахи ничем не отличаются от здешних.

— Бежим с нами!

— Не могу. Мне от Мастера не убежать…

— Идиот! — вдруг хлопает себя по лбу Федор. — Книги!

— Какие книги, бежим! — в один голос шепчем мы с Рыжим.

— Не могу, без книг не могу.

— Да ты что, — изменившимся голосом спрашивает Шон, — хочешь открыть свою школу?

— Помоги мне!

— Мы теряем время. Кто-нибудь выйдет в коридор — и все!

— Хотя бы скажи, куда их спрятали?

Спорить с Федором бесполезно. Если упрется — не сдвинешь.

— Пропадем все из-за твоих книг, — все же говорю я.

— Беги один! — отрезает Федор.

— Ну ты даешь! Ладно, давай быстро!

— Книги в комнате Мастера, — неохотно говорит Шон. — Седьмая дверь отсюда.

Федор молча исчезает. Вскоре раздается тихий скрип, и вдруг шум, яростные крики и топот ног! Засада! Из темноты вылетает Федор в разодранной на груди школьной форме.

— Бежим!

Мы срываемся с места и несемся по коридору, не видя ничего на расстоянии вытянутой руки. Где-то сзади слышны встревоженные громкие голоса, возня и грохот. «Падают в темноте», — злорадно думаю я. И сам тут же чуть не лечу носом вниз, споткнувшись о выступ в полу. Неожиданно Федор хватает бегущего впереди Рыжего и резким рывком заталкивает его в приоткрытую дверь. Это — кухня.

— Ты что?

— Спасибо тебе. Прячься тут! Пропадешь с нами!

Шон пробует возражать, но Федор уже захлопнул дверь, и мы несемся дальше. На ходу Федор оборачивается:

— Где-то здесь выход на чердак!

Топот сзади усиливается — нас догоняют! Федор пропускает меня вперед и, вытащив из мешка яйцо, швыряет его, как гранату, в преследователей.

— Сейчас они попляшут!

Но яйцо, разбившись, выпускает на этот раз лишь слабую струйку дыма — и все!

— Химию учить надо! — задыхаясь, говорю я.

— Вот они! Стой! — голоса преследователей совсем рядом. Федор вдруг начинает отставать, сейчас его схватят!

Но он мгновенно присаживается, сложившись в комочек. Через него кувырком летят школяры, образуется свалка. Все кричат, ловят его, но в темноте разобраться невозможно — кто свой, а кто — ученик Оркмахи. Тем более, что одежда на всех одинаковая. Федор пролазит между ногами дерущихся, и мы бросаемся бежать.

— Лови! Убегают!

Но перед нами уже потайная лестница. Почти на четвереньках карабкаемся наверх, на чердак. Дверь заперта! А снизу с факелом в руке уже поднимается белобрысый Морквин, за ним — еще человек пять.

Ловушка!

— Спускайтесь вниз! — кричит он, освещая узкие ступени.

— Поднимайся к нам, — приглашает его Федор.

— Ты еще смеешься, гаденыш! Посмотрим сейчас, как ученики Оркмахи бегут от огня, — и он, вытянув руку с пылающим факелом, медленно поднимается.

— Сними балахон, — сквозь зубы кидает мне Федор.

Я мгновенно сбрасываю форму и сую вперед. «Глаза и уши» уже рядом.

— Спускайтесь, ребята! — он гадко улыбается. — Вам все равно не уйти! Лучше по-хорошему.

— Сейчас ты превратишься в ворону! — не своим голосом кричит Федор. Все замирают на мгновение, и он, развивая успех, начинает бормотать какие-то непонятные слова похожие, по его мнению, на заклинания.

Школяры в замешательстве слушают, не зная, как быть дальше.

— Лазутчики! — визжит белобрысый. — Не слушайте хватайте его!

И он тычет факелом прямо в Федора. Но тот ловко набрасывает мою форму на огонь, а сам, упершись руками в стены, подпрыгивает и изо всех сил лягает растерявшегося старосту. Опрокинувшись назад, тот сталкивает вниз остальных. Факел гаснет, на ступенях образуется затор, и вокруг разносится запах паленой материи. Федор дергает меня за собой, и мы сбегаем вниз прямо по барахтающимся школярам. Крики, угрозы летят вслед, но мы уже снова мчимся по этому проклятому коридору. Внезапно перед нами вырастают несколько рослых учеников, вооруженных суковатыми палками. Они движутся плотной стеной, тесня нас назад. Пятясь, мы заскакиваем в первую попавшуюся дверь, по счастью, не запертую. Федор тут же задвигает щеколду и, обессиленный, опускается на пол. Сейчас начнут ломиться. Но снаружи доносятся лишь приглушенные голоса.

— Все. Отсюда им не выйти. Из комнаты Мастера еще никто не выходил.

— Если он такой колдун, пусть попробует исчезнуть отсюда! — это голос белобрысого Морквина, в нем слышится злорадство.

— Утром вернется Мастер, и посмотрим, что запоют лазутчики. Я-то сразу понял, что это был не голос Мастера Никогда он нам такого не показывал — голову отделять! Этому колдовству, по слухам, учит только старый Оркмахи… Да и кто собирает вереск с волкозубом поздней осенью?

— А может, отпустим их? Вдруг Оркмахи рассердится?

— Заткнись, Рыжий! Мало тебе плети? На остров захотел? Завтра Мастер и с тобой разберется!

За дверью продолжаются споры, но уже ясно, что до утра сюда ломиться не будут. Федор щелкает зажигалкой и отыскивает факел. Комната освещается, я оглядываюсь и чуть не подпрыгиваю: прямо надо мной на тяжелом шкафу сидит черная птица.

— Ворона!

— А-а! — радуется Федор. — Вот мы и опять вместе! Значит, где-то рядом книги.

Ворона, словно поняв, каркает.

— Ну видишь, я угадал. Это кабинет Мастера. Я здесь уже был утром. Школяры нашли книги, наверное, наша птица каркала над ними, вот и помогла им, глупая. Но ничего, теперь книги у законного хозяина, — Федор довольно улыбается.

— Надолго ли?

— До утра, точно. Не может быть, чтобы здесь не было второго выхода. Надо только хорошо поискать.

— Ты слышал? — я киваю на дверь, — отсюда еще никому не удалось убежать.

В комнате кроме шкафа стоят еще массивный стол и деревянное кресло с высокой резной спинкой. Федор усаживается и знаком приглашает меня. Сесть больше некуда, я взгромождаюсь на стол.

— Спать хочется, — зевота одолевает моего друга.

— Какой тут сон! Мастера ждут!

— Не могу, засыпаю прямо, ты покарауль, а я вздремну минут десять, — говорит он, и тут же погружается в сон, сидя в кресле.

Как в ознобе, я лихорадочно мечусь по комнате, — где же выход? Ворона внимательно наблюдает за моими поисками.

— Помогла бы, что ли! — не выдерживаю я. — Да разве дождешься от тебя? Заманила в ловушку и сидит-помалкивает!

Птица презрительно отворачивается…

Я обследую каждый угол, каждую щель — нигде ни намека на выход.

Отчаявшись, я опускаюсь прямо на пол и тоже засыпаю.

Ворона и во сне не расстается со мной. Я без конца уговариваю ее не обижаться на мои глупые выходки и заверяю ее в своей дружбе. Птица все время отворачивается, прячет глаза, а потом вдруг начинает каркать. «Это очень мешает спать», — успеваю я подумать и просыпаюсь. Ворона продолжает тревожно каркать и наяву. Мало того, издалека доносится карканье целой вороньей стаи. Точь-в-точь, как в тот день, когда мы попали в школу.

За столом сидит Федор и внимательно прислушивается.

— Здешние вороны раскаркались — Мастер близко. Скоро он будет здесь.

— Пропали!

— Послушай, — проникновенно обращается Федор к нашей птице, — сейчас придет Мастер и заберет книги. Понимаешь? А я обещаю вернуть их тебе.

Ворона, сорвавшись со шкафа, начинает беспокойно метаться по комнате, хлопая крыльями.

— Ищет! — обрадованно шепчет Федор.

Наконец, птица забирается под кресло, на котором он сидит, и принимается долбить клювом пол.

— Вот оно! Есть выход!

Федор вскакивает, мы сдвигаем кресло и, ломая ногти, пытаемся поднять половицу. Безуспешно!

Что такое? Ошиблась? И тут я замечаю небольшое железное кольцо на ножке стола. Прямо над самым полом. Тяну за него — ничего! Тогда я медленно поворачиваю кольцо, и в том месте, где стояло кресло, открывается черный провал в полу.

Федор распахивает шкаф, хватает сумку с книгами, и мы прыгаем в подпол. Наша птица уже на своем месте — вцепилась в плечо Федора.

Мы успеваем услышать, как оголтело каркает стая ворон над крышей и барабанит начавшийся дождь, а из коридора доносится тяжкая поступь. Мастер вернулся! Не глядя под ноги — все равно ничего не видно — бросаемся по узкому подземному ходу. Куда он ведет? Может, сейчас сделаем очередной заколдованный круг и вернемся обратно? Но выбора у нас нет, да к тому же сзади погоня. Каменный пол под ногами начинает круто забирать вверх. Еще немного, и — Федор плечом распахивает дверь!

Глазам делается больно от дневного света, косой дождь ударяет в лицо — кругом лес! Справа, в еловом просвете, — чернильная вода. Проклятое озеро! Подальше от него! Не разбирая дороги, обдирая лицо и руки о колючие ветви, мы летим с такой скоростью, что ворона не может удержаться на плече. Она поднимается над верхушками елей и летит, не теряя нас из виду. Погони не слышно, но мы только прибавляем ходу, перемахивая через ямы и поваленные стволы. Не заметив, я пролетаю сквозь густую паутину, и она, облепив мне плечи, развевается сзади, как плащ. Федор, не успевший снять школьную форму, мчится впереди черной тенью. Бешеная гонка продолжается до тех пор, пока мы оба не валимся на сырой мох, обессилевшие, с мокрыми от пота лицами. Легкие разрываются от напряжения, раскрытым ртом я хватаю воздух, как рыба на берегу.

— Все! Больше не могу!

— Вставай! — Федор с трудом поднимается на четвереньки и трясет меня. Сверху, делая над нами плавные круги, каркает ворона.

— Наводчик! — я с ненавистью задираю голову.

— Нет, она предупреждает, что погоня близко.

Мы вскакиваем и продолжаем бегство.

Путь все время под гору, вниз, как и говорил Рыжий. Лес кончится, а в поле мы будем, как на ладони.

Мы уже не бежим, а бредем, пошатываясь, даже не отводя еловые лапы. Вокруг как-то быстро смеркается, и дождь постепенно стихает. Теперь слышны только наше свистящее дыхание да треск сучьев под ногами. Чаща впереди редеет, деревья расступаются: от опушки нас отделяют всего несколько огромных, разлапистых елей. И вдруг прямо передо мной в густых ветвях возникают две черные бездонные воро́нки.

— Мастер!

Резко вильнув в сторону, я вообще как будто перестаю касаться земли. И, обгоняя Федора, выскакиваю из леса и мчусь по раскисшему полю. Ничто не может заставить меня оглянуться: колдун словно маячит за спиной, улыбаясь бесцветными губами, и я влетаю в полуразрушенный сарай, одиноко стоящий на краю поля. С разбегу головой зарываюсь в сырое сено, и через несколько секунд рядом валится Федор. Обеими руками он прижимает к груди сумку с книгами.

— Все три здесь! Ни одной не потерял, — задыхаясь, он любовно оглаживает грубую кожу сумки.

Каркнув, в пустой оконный проем влетает ворона и садится на свое излюбленное место. Мы, наконец отдышавшись, оглядываемся: продолжает темнеть, и усилившийся ветер гуляет в нашем убежище. Это ветхая развалюха, сложенная из осыпающегося известняка. Двери сорваны, вместо крыши — голые стропила, местами прикрытые гнилыми досками. И над всем этим царит огромная кирпичная труба. Кажется, крыша вот-вот рухнет, и эта громадина придавит нас. Непонятно, на чем она только держится — печи в доме нет, только верхняя часть дымохода с неровными краями нелепо торчит под потолком.

— А ведь мы здесь были, — наконец произносит Федор, еле шевеля потрескавшимися губами.

— В этой хижине мы провели первую ночь…

За окном уже почти ничего не видно, и темный лес вдали сливается с вечерним небом.

— Интересно, школяры отстали?

— Вряд ли ночью они решатся бродить по лесу. Но до утра нам надо переправиться через реку — мало ли что?..

Ворона внезапно каркает, мы разом поворачиваемся — в пустом проеме окна́, выставляясь по плечи, чернеет неподвижный силуэт.

Звериный рык, который издал Федор, мог бы принадлежать крупному медведю. Сорвав с пояса мешок, он швыряет его в окно. Раздается деревянный стук — фигура исчезает, и Федор, схватив толстую жердь, выскакивает из дома.

— Уф! — доносится облегченно. — Это — полено!

Кричит он во все горло, и тотчас вдали раздается воинственный клич.

Школяры!

Снаружи под окном возится Федор.

— Что ты ищешь?!

— Мешок где-то… А, ладно!

Он появляется на пороге:

— Спрячемся в трубе!

— ??

Схватив книги, Федор засовывает их под сгнившие половицы.

— Уйдут школяры — заберем!

Ворона, возмущенно каркая, садится на подоконник напротив того места, где спрятаны книги.

— Будь умницей, — говорит Федор, — не привлекай к ним внимание!

Ворона смолкает, печально глядя на нас.

— В трубу!

За окном уже ясно слышны голоса преследователей. Еще минута — и они будут здесь. Скинув с себя балахон, Федор с обезьяньей ловкостью подпрыгивает и карабкается в дымоход, цепляясь за неровную кирпичную кладку. Дымоход нависает над полом на высоте примерно моего роста. Оттуда уже виднеются только кеды Федора. Ловко у него это получается! Сказывается тренировка! Но выйдет ли у меня?

— Ну где ты там? — доносится из трубы, и Федор высовывает ногу. Я, стараясь не стянуть его вниз, хватаюсь за нее и, подтянувшись, вползаю в дымоход. В следующий миг внизу раздаются громкие крики:

— Держи!

Школяры подпрыгивают, пытаясь ухватить меня за ноги. Лягаясь, я кое-как отбиваюсь от них и, обдирая руки, скрываюсь в дымоходе. Последнее, что я слышу, — это прощальное карканье нашей вороны.

Один из школяров забирается на плечи другому и лезет вслед за мной. Снаружи тоже кто-то поднимается на крышу, чтобы встретить нас сверху, когда мы высунемся из трубы. Судя по резким визгливым выкрикам, это Морквин.

Выхода нет, и Федор медленно ползет вверх, решив, видимо, что лучше попасть в руки преследователей на крыше. А по-моему, какая разница? Только силы зря тратить. Но я все же лезу вслед за ним — уж лучше вместе. Все из-за книг этих… Сидели бы дома. А осенью в школу — я чуть не взвыл от тоски. Но тут меня пытаются схватить за ногу, я изо всех сил брыкаюсь, и с громким шумом школяр срывается вниз. А мы продолжаем карабкаться, упираясь спинами и медленно переставляя ноги по кирпичам. Труба, конечно, высокая, но пора бы ей кончиться, а мы все лезем и лезем, молча и с каким-то ожесточением, как будто можем спастись таким образом.

Неожиданно перед моим носом появляется белая веревка. Поднимаю голову — Федор уже лезет по ней. Откуда? Школяры, что ли, сбросили? Чтобы мы побыстрее выбрались на крышу? Теперь уже все равно. Хватаюсь за веревку, и сразу становится легче. Мы поднимаемся, иногда останавливаясь, чтобы перевести дух, еще целую вечность. В какой-то миг я обнаруживаю, что нахожусь между деревянными стенками, точно внутри колодца. Еще через несколько минут Федор упирается головой в деревянную преграду. Сил больше нет, да и ползти наверх — незачем. Проходит некоторое время и Федор, решившись, головой приподнимает крышку.

Сейчас схватят!

Но вместо этого я слышу:

— Чердак!

И Федор вылезает наружу. Я ползу следом и, перегнувшись через край, вываливаюсь в сухое, прогретое сено. Никого! Поднявшись, делаем еще несколько шагов, увязая в сене, и сон одолевает нас.

V

Сколько прошло времени — час, минута, может быть, сутки? Сказать не берусь. Словно провалился в черноту, а потом открываю глаза — чердак! Чердак бабушкиного дома. Рядом спит Федор.

— Вставай! — я тормошу его за плечо.

— А? Чего? — Испуганно вскакивает он, озираясь по сторонам и, не сговариваясь, мы бросаемся к сундуку. Он стоит величественный, обитый ржавым железом, с закрытой крышкой, но большой замок просунут только в одну петлю.

Федор опасливо поднимает крышку, и, затаив дыхание, мы заглядываем внутрь.

Ничего!

То есть вообще ничего. Сундук пуст! Я осторожно забираюсь в него, на всякий случай держась за бортик. Дно крепкое!

Тогда мы, поднатужившись, сдвигаем сундук с места. Под ним толстые, плотно подогнанные плахи.

— Приснится же…

Покрутив головой, Федор отправляется искать чердачную дверь. Внезапно он оглядывается и смотрит на сундук. Пожав плечами, молча распахивает дверь — яркий летний день в самом разгаре. По дорожке, направляясь к дому, идет бабушка Федора. Мы быстро скрываемся и, выждав, пока она зайдет в дом, спрыгиваем на землю — тут совсем невысоко.

Не разговаривая, притихшие, заходим в дом, и бабушка спрашивает:

— Ну, отоспались? Может, погулять сходите?

— Погулять, — мямлит Федор. — Да, да, погулять… И, выйдя из дома, мы спускаемся к берегу, стараясь не глядеть друг на друга. Но у речки уже полно загорающих. На небе — ни облачка, а вода такая прозрачная, что видны все камушки на дне.

— Приснится же, — повторяю я.

— Да-а. А что, тебе тоже приснилось? — как-то испуганно спрашивает Федор.

— Духота-то какая на чердаке, — уклоняюсь я, и мы стаскиваем рубашки.

— Купаться? — Федор поворачивается и… На плечах у него багровеют свежие рубцы!

— Федор!

Замерев, он медленно поворачивает голову и ловит мой взгляд.

VI

Прошел год. Сидим мы с Федором за нашей последней партой и строим планы на летние каникулы.

За окном — конец мая, солнце, жара.

— Остаться в городе, — рассуждаю я, — или поехать в пионерский лагерь…

Из открытой форточки потянуло вдруг запахом нагретой травы.

— А может… — нерешительно тянет Федор, и, словно отвечая ему, за окном радостно каркает ворона.

Оглавление

Сказка про дворника-крысу

Школа колдунов или «Черная магия». Фантастическая повесть-сказка

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg