«Сказки Орловской губернии»

Сказки Орловской губернии (fb2) - Сказки Орловской губернии [Из собрания сказок Иосифа Федоровича Каллиникова] 5449K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Иосиф Федорович Каллиников - Александр Владимирович Воробьев (краевед)

СКАЗКИ ОРЛОВСКОЙ ГУБЕРНИИ Из собрания сказок Иосифа Федоровича Каллиникова

За далёкими морями, За дремучими лесами Много слыхано чудес… На опушке волк дозором Караулит тёмный лес И, сверкая злобно Скалит зубы и рычит — Клад в лесу он сторожит. А весной не без тревоги Выползает из берлоги Старый заспанный медведь… Волка на лето сменяет, — А глаза горят, как медь… Никого не пропускает… Съест морошки, полежит, — Тайну леса сторожит. В том лесу чудес немало, Их неведомо, незнамо… В нём не езжены пути. Не летать в нём вольной птице: Не проехать, не пройти В нём волшебнице-царице, И листвой звериный след Заметён на много лет. Дай-ка, внучек, мне лучину — Видно, нужно для почину Думой трубку раскурить И под ветер полусонный Снова сказку повторить, Чтоб уснул неугомонный Внучек Деда Баюна. Это присказка одна. Иосиф Каллиников

СКАЗОЧНИКИ И ИХ СКАЗКИ

мя нашего земляка Иосифа Фёдоровича Каллиникова (1890–1934) прочно вошло в историю мировой культуры. Поэт и фольклорист, писатель, драматург и переводчик, издававший свои книги в ряде стран — в России, Англии, Америке, Италии, Испании, Германии, Чехословакии, Польше, Португалии, — он известен своим собранием сказок, за которое в 1914 году был удостоен серебряной медали Географического общества Российской Академии наук.

Интерес к народному творчеству возник у Иосифа Каллиникова ещё в детстве, когда бабушка и мать брали его с собой в летние паломнические поездки в Белобережский мужской монастырь в брянских лесах. По пути останавливались на постоялых дворах, где на ночлеге можно было услышать неповторимых орловских сказочников.

В автобиографии писатель вспоминает о сказках бабушки, которые она рассказывала в орловском доме долгими зимними вечерами.

Первые записи фольклорных источников в Орловской губернии были сделаны в студенческие годы во время каникул, когда Каллиников учился в Петербургском политехническом институте Императора Петра Великого. С тетрадью орловских песен он пришел в редакцию журнала «Русское богатство» к помощнику редактора, его бывшему гимназическому учителю, писателю Фёдору Крюкову. Тот посоветовал обратиться к академику А. А. Шахматову, при содействии которого предпринимались многочисленные экспедиции и командировки по России и за границу для собирания материалов по диалектологии, истории русской письменности и фольклору. Получив одобрение отделения русского языка и словесности Российской Академии наук, фонограф и денежное пособие, Каллиников в 1912–1915 годах совершил несколько поездок по Орловской губернии, в Дмитровский, Волховский, Мценский, Севский, Трубчевский, Карачевский, Брянский уезды.

Летние поездки по Орловской губернии дали Иосифу Каллиникову большой материал для дальнейшей работы, обогатили его познания в области народной жизни, углубили любовь к народному творчеству. «Каждая мелочь в деревенской избе запечатлелась у меня в памяти, — писал он в автобиографии. — Фольклор является школой жизни для писателя. Записи и разговоры углубили моё знание языка и обогатили запас выражений. Источником моих изучений была Орловская губерния, где собирали фольклорные материалы мои земляки Якушкин и братья Киреевские, которые давали орловские сказки Пушкину. Из того же источника черпали свои запасы языка Тургенев, Лесков, Андреев, Бунин и иные писатели-земляки. /…/ Это была Россия Гоголя, Замятина, Лескова, отчасти Печерского, Россия помещиков, феодальная, мещанская, деревенская и монастырская».

В 1916 году Орловская типография приступила к печатанию каллиниковского собрания «Великорусские сказки Орловской губернии», но с перерывами удалось напечатать лишь 10 печатных листов (59 сказок). Настоящее издание осуществлено по текстам, подготовленным самим Каллиниковым для орловского издания.

Пятьсот семьдесят сказок, циклы свадебных несен, пословиц, поговорок, загадок, народных примет — таков итог летних экспедиций Каллиникова по Орловской губернии. «… Любовь к хорошей, старой сказке жива в народе, и её многие сёла берегут, гордясь своими сказочниками», — писал Каллиников в одном из отчётов о поездке. Для писателя сказки — не просто явление искусства, а прежде всего люди, чья мудрость и житейский опыт создают неповторимые произведения народного творчества. Не случайно одну из итоговых работ он назовет «Сказочники и их сказки».

В письме к однокашнику-орловцу Евгению Соколу Каллиников в последние годы жизни признавался: «…Если бы не было России, деревни, раздольных песен её и того, что она вдохнула в меня, когда я бродил за сказками, за её песнями, — не стоило бы жить».

О. В. Вологина,

кандидат филологических наук

КНЯЗЬ БАЛАЛАЙ

 одном царстве, не в нашем государстве, жил охотник. По лесам он ходил, птицу всякую и зверьё из ружья бил. Как-то раз ходил он, ходил, никого не подстрелил. Идет домой, видит, на сосне орёл сидит. Прицелился охотник, хотел убить, а орёл и говорит ему человеческим голосом: — Не убивай меня, любое желание исполню.

— Я бедный, — отвечает охотник. — Помоги богатым стать.

— Ступай лесом, встретишь старца. Что даст он тебе — не смотри!

Пошел охотник лесом. Шёл-шёл, старца встретил. Дает ему старец мешочек и говорит:

— Не раскрывай, пока домой не придешь.

Пошёл охотник к дому. Шёл-шёл, приморился, сел на бугорочек. Не вытерпел, решил в мешочек заглянуть. Только приоткрыл, как начали червонцы из мешочка сыпаться. Сыплются и сыплются — всё поле покрыли. Как их собрать? Видит, старичок идет.

— Что унывный[1] сидишь? — спрашивает старичок.

— Червонцы не ведаю, как собрать.

— Я тебе помогу. А за это дашь мне то, чего в доме не знаешь.

Подумал охотник: всё он в доме знает.

— Бери, — согласился.

Хлопнул старичок в ладоши. Все червонцы в мешочек скатились.

Приходит домой, а жена сына родила. «Эх, вот чего я в доме не знал», — догадался охотник.

Развязал он мешочек, полный сундук денег насыпал. Поставил дом, хозяйство завёл — хорошо жить стал. А сам всё унывный ходит. Сыну уже девять годков исполнилось.

Пошёл охотник в поле. Встречается ему старичок и говорит:

— Должок отдавать надо. Отправляй сына к князю Балалаю.

Возвращается охотник домой, говорит жене:

— Надо мальчика отправлять, обещал старику.

Отправили его. Идёт он лесом, дело к ночи, а ночевать негде, в лесу волков много. Вдруг видит — огонёк. Он на огонёк пошёл. Подходит к избушке на курьих ножках. Зашёл в неё. Там Баба-яга, костяная нога, нос в потолок врос.

— Здравствуйте, бабушка.

— Здравствуй, добрый молодец. Куда путь-дорогу держишь? По своей охоте или по неволе?

— По неволе, бабушка. Отец обещал отдать князю Балалаю, — отвечает мальчик.

— Ох, не ходи. Он злой, — говорит Баба-яга.

— Как не идти — обещано. Накормила его Баба-яга, напоила, спать уложила. Наутро отсылает к своей средней сестре.

Опять лесом пошёл.

Шёл-шёл, а как стемнело, огонёк заметил. Он на огонёк пошёл. Подходит к избушке на курьих ножках. Зашел в неё. Там Баба-яга, костяная нога, нос в потолок врос.

— Здравствуй, бабушка.

— Здравствуй, добрый молодец.

Куда путь-дорогу держишь? По своей охоте или по неволе?

— По неволе, бабушка. Отец обещал меня отдать князю Балалаю, — отвечает мальчик.

— Ну, не бойся, ложись спать, утро вечера мудренее.

Накормила его Баба-яга, напоила, спать уложила. Наутро послала его к младшей сестре.

— Ступай, не бойся, — сказала на прощанье.

Приходит мальчик к младшей Бабе-яге. И эта его накормила, напоила, спать уложила. А наутро говорит:

— Князь Балалай силой большой владеет. Чтобы не погибнуть, возьми деревянную руку и поздоровайся ею с ним.

Подходит к дому князя Балалая, а там девочка играет.

— Куда путь держишь? — спрашивает девочка.

— К Балалаю. Отец обещал меня ему отдать.

— Он родитель мой. Боюсь, погубит он тебя.

— А у меня рука есть деревянная.

— Это хорошо. Он слепой, может, не заметит.

Привела девочка его к князю Балалаю.

— Здравствуй, князь Балалай, — говорит мальчик и подает деревянную руку.

Стал князь так руку жать, что пальцы треснули:

— Это не человеческая рука, а деревянная. Сейчас я тебя убью! — кричит Балалай.

— Побежали быстрее. А то он тебя убьёт — и мне несдобровать, — говорит девочка.

Бежали, бежали, видят, погоня за ними. Девочка и говорит:

— Я обернусь полем, а ты сторожем будешь.

Так и сделали. Подъехала погоня. Видят, поле широкое да сторож одинокий.

— А не видел ли тут двоих: мальчика и девочку? — спрашивают.

— Нет, никого не видел.

Дальше побежали. Смотрят, опять погоня нагоняет. Девочка и говорит:

— Я обернусь кельей, а ты монахом будешь. Звони в колокол к обедне.

Так и сделали. Подъехала погоня. Стоит келья, да монах в колокол звонит.

— А не видел ли ты тут двоих: мальчика и девочку? — спрашивают.

— Нет, никого не видел.

Дальше побежали. Смотрят — опять погоня. На этот раз сам князь Балалай их догоняет.

Девочка и говорит:

— Я рекой обернусь, а ты ужом будешь.

Подъехал Балалай, а река перед ним такая широкая, что переплыть нельзя.

И начал князь воду пить, чтобы всю реку выпить. Пил-пил, пока не лопнул.

Слуги его назад вернулись, а дети дальше побежали.

— Ну, я к отцу с матерью пойду, — говорит мальчик. — А когда постарше будем, мы с тобой поженимся.

— Если хочешь, чтобы я твоей женой стала, когда домой пойдёшь, со всеми здоровайся, только с младшим братом не здоровайся, — говорит девочка. — А то забудешь про меня.

Приехал мальчик домой, глянул на младшего брата, не вытерпел, поцеловал его и сразу же забыл про свою невесту.

Прошло сколько-то времени. Вырос мальчик, пришла пора жениться. Узнала про это дочь царя Балалая. Испекла она пирог и послала своему суженому.

Подали пирог к столу, разрезали его. А оттуда два голубка вылетают. Сразу же вспомнил он про свою невесту. Нашел её, повенчались и зажили счастливо.

МЕЧ-САМОСЕЧ, КИСЕТ-САМОТРЯС И ВОЛШЕБНАЯ РУБАХА

или-были старик со старухой. И был у них сын Иван. Настало время — умер отец. Остался Иван один с матерью. А хозяйство у них — лошадь да собака.

Пошёл Иван на охоту. Зайца убил. Поужинали и сыты. В другой раз пошёл — тоже зайца убил. В третий раз на лошади поехал. Видит: стоит копна сена в поле, а на копне девушка. Подъехал поближе, а она как прильнёт к нему и говорит:

— Спаси меня. Отвези за тридевять земель, в тридесятое царство.

Поехали, а куда её везти, Иван и не знает.

Встречается старичок. Он к нему:

— Не знаешь ли ты, дедушка, как в тридесятое царство проехать?

— Да знаю я одну стёжечку туда. Езжай прямо, увидишь стёжку — сверни. Поезжай по ней. Увидишь дом с золотой крышей. В него ступай.

Ехал-ехал Иван, стёжка попалась. Обрадовался он, поехал по стёжке.

Близко ли, далёко ли, к дому с золотой крышей подъехал. Там две сестры живут. Узнали они девушку, что Иван привёз. Это их сестра младшая, пропавшая. Обрадовались сёстры, начали Ивана благодарить.

Поставил он лошадь за ворота, а сам уснул крепким сном. Сёстры его на диван положили, коня в шелковые травы поставили.

А когда проснулся Иван, сёстры пир устроили. Повеселились, погуляли, ему дальше ехать пора. Одна сестра ему в подарок кисет-самотряс дала, другая рубашку, в которой не сгоришь, не уснёшь; третья — меч-самосеч[2].

Едет Иван дальше. Видит, столб стоит, а на нём написано: «Поедешь в одну сторону — деньги найдёшь, поедешь в другую — царевну замуж возьмёшь».

Подумал Иван, подумал:

«Денег хватит, лучше за царевной поеду».

Приезжает в царство, начал свататься. Не отказал царь Ивану, выдал за него свою дочь. А у неё, оказывается, ещё раньше жених был, вояка.

Обиделся он, что царь за Ивана дочь отдал, и шлёт письмо: «Приеду. Царство разобью».

— Что делать, зять? — спрашивает царь у Ивана.

— Не горюй, что Господь даст, то и будет, — отвечает Иван.

Едет вояка с большим войском в чисто поле. Иван меч-самосеч взял — и навстречу. Всё войско неприятеля положил, один тот вояка в живых остался.

— Оставьте в живых! — взмолился вояка.

Отпустили его. Приехал домой Иван, спать лёг. А жена его пытать:

— Отчего вы, Ванюша, побеждаете? Если не скажете, я с собой что-нибудь сделаю.

— Есть у меня меч-самосеч, кисетик и рубаха волшебные, — рассказал ей Иван.

Заснул муж, а неверная жена все вещи попеременила, взяла волшебные и к своему прежнему воителю отнесла.

Тот опять царю шлёт письмо: «Войной иду, царство погублю».

— Что делать, зять? — спрашивает царь у Ивана.

— Не горюй, что Господь даст, то и будет, — отвечает Иван.

Едет вояка с большим войском в чисто поле.

Прискакал Иван, а меч-то у него простой, убили его, порубили на куски, в рогожевый куль положили и привязали к правому боку коня. Разогнался конь вскачь, чует, что хозяина нет, вернулся к той шелковой траве, где его сёстры пасли. Пришёл конь к дому с золотой крышей, говорят сестрицы:

— Конь брата Иванушки.

Развязали куль — Иван иссечённый весь.

Побрызгали мёртвой водой — сросся. Побрызгали живой водой — ожил Иванушка. Встал и говорит:

— Долго же я спал.

— Если бы не мы — заснул бы ты навсегда. Ну да ладно, не тужи, не горюй, — говорят сестрицы. — Дадим мы тебе крестик. Будет мужик нести сено, просись у него ночевать. А когда заснёшь — чтобы он за крестик дёрнул. Всё хорошо будет.

Устроили сёстры пир, повеселились, попировали.

Отправился Иван дальше. Видит, идёт мужик, сено несёт.

— Пусти, добрый человек, переночевать, — говорит Иван.

Пустил его мужик к себе в хату.

— Когда засну — дёрни за крестик. Я и проснусь, — просит он мужика.

Легли спать. Наутро собирается хозяин на ярмарку. Стал будить гостя — никак не разбудит. Дёрнул за крестик — проснулся Иван. Поехал мужик на ярмарку, а Иван превратился в золотого жеребца и вслед за хозяином отправился.

Привёл мужик золотого коня на базар. Все на жеребца дивятся, но цена больно велика. Привел мужик золотого коня к тому дому, где воитель с Ивановой женой живёт. Им и продал коня.

А у воителя с женой еще тётка-волшебница жила. Она и говорит:

— Это не конь, а муж твой.

Жена к своему воителю:

— Вели убить коня, а кожей его кровать обить.

Услышала про то служанка, девка-чернавка. Жалко ей стало жеребца, побежала на конюшню:

— Тебя зарезать хотят, — говорит она коню.

— А ты, как брызнет кровь, подставь свой фартук, закопай его под яблоньку — я и жив буду.

Стали резать жеребца. Девка-чернавка фартук подставила — его кровью обрызгало — и закопала под яблоньку. Стали яблоки на той яблоньке золотыми. Люди дивятся, а тётка-волшебница говорит:

— Это не яблоня. Это муж твой. Жена к своему воителю:

— Вели срубить эту яблоньку. Услышала про то служанка, девка-чернавка. Жалко ей стало яблоньку, побежала в сад:

— Тебя срубить хотят, — говорит она яблоньке.

— А ты, как два раза топором ударят, лови щепку и пусти её в ставок[3], в воду.

Стали рубить яблоньку, служанка щепку поймала да в ставок, в воду пустила.

На другой день глянули — золотой селезень плавает. Люди дивятся, пришли смотреть на селезня. Полюбовник с женой тоже глядеть пошли, а тётка-волшебница про то не знала.

Тихо плавает селезень. Воитель скинул меч-самосеч, кисет да рубашку волшебную — и в воду. А селезень всё по середине плавает. Воитель за ним. Когда тот доплыл до середины, селезень нырнул и стал человеком.

Выбрался Иван на берег, меч-самосеч, кисет взял, рубашку волшебную надел. Стала жена с полюбовником упрашивать, чтобы простил Иван их. Но не простил Иванушка, обоим головы отсёк.

А сам Иван женился потом на служанке той, девке-чернавке. И стали они жить-поживатъ да добра наживать.

НЕЗНАЙКА

ыло у царя три сына: два умных, а третий дурачок. Что ни спросишь его, всё — «не знаю» да «не знаю» отвечает. Так и стали звать его Незнайкой.

Повадилась как-то Баба-яга в царском саду яблоки обрывать. Царь призвал детей и говорит:

— Кто укараулит сад — царство тому отдам.

— Я буду караулить, — сказал старший и пошёл в сад.

Караулил, караулил, а на зорьке заснул. Прилетела Баба-яга, костяная нога, глиняный нос, оборвала яблочки и улетела.

Царь глянул в трубу[4] — яблоки порвали. Черёд среднему сыну идти караулить. Но и тот на зорьке заснул, не укараулил сад.

На третью ночь третьему идти, Незнайке. Младший взял гвоздей горсть, набил их на скамейке шляпками вниз, остряками[5] вверх. Всё ходил по саду, всё ходил по саду.

Дремать стал, перед гвоздями сел на корточки. Сидел, сидел, да как на гвозди плюхнулся — дрёма и пропала.

Глядит: на яблоне — Баба-яга, костяная нога, глиняный нос.

Поймал её, приковал к железной кровати, а сам спать завалился. Царь глянул утром в трубу — увидел, что Баба-яга к кровати прикована, кликнул рать. Взяли Бабу-ягу и заперли её в подвале, на цепь посадили.

Сколько времени прошло, стал Незнайка из лука стрелу пущать[6]. Пустит — в три часа она весь белый свет облетит, к нему прилетит. Пустил стрелу возле подвала Бабы-яги. Она изловчилась и стрелу поймала. Ждёт Незнайка — нету, ждёт — нету, он и голову повесил.

А Баба-яга в окошко:

— Что печалиться, Незнайка?

— Ну тебя, Баба-яга, не поможешь ты моему горю.

— Может, помогу, скажи.

— Я пустил стрелу, должна за три часа весь белый свет облететь, в руки прилететь. А её нет.

— Отвори, я отдам стрелу.

— А как же я отворю, ключи у мамки.

— А ты взойди на крыльцо, ударься об землю, кричи благим матом. Выскочат мамки-няньки[7], подхватят под руки. Протяни ручку в карман, вытяни ключик — и положишь так же.

Пошёл Незнайка, ударился об землю, закричал благим матом. Выскочили мамки-няньки, подхватили его. Он протянул ручку в карман, вытянул ключи. Пришёл, отворил Бабу-ягу, та отдала стрелу и улетела. А он ключи таким же манером положил.

Тут царь бал устраивает. Царевичей-королевичей пригласил Бабу-ягу смотреть. Пошли поглядеть, отворили — нет Бабы-яги.

Царевичи-королевичи разгневались, уехали. Царь ну дознаваться.

— У тебя были ключи! Я тебя убью! — кричит он на жену.

— Не убивай, я виноват, — сжалился над матерью сын.

— Как же ты упустил?

— Я пускал стрелу, а она поймала. Я ключик у матери вытащил, отворил, она отдала стрелу и улетела.

Царь прогнал его со двора долой. И пошел Незнайка куда глаза глядят. Шёл-шёл по лесу — дуб стоит. А на нём старая знакомая — Баба-яга. На макушке сидит, в сучьях запуталась.

— Эй, царевич, помоги, я тебя отблагодарю, век помнить будешь.

— А что я сделать могу?

— В таком-то месте стоят два котла. В одном смола, в другом золото. Окунись в смолу, потом в золото.

Окунулся в один котёл, в другой — сделался сильным, могучим. Повалил дуб, высвободил Бабу-ягу. Сняла она с ручки кольцо, подала ему.

Шёл-шёл дальше, умаялся. «Дай поверну колечко», — думает. Повернул колечко, выскочили два мальчика:

— Скажи, чего хочется?

— Поесть мне захотелось.

Стол появился, еда всякая. Покушал он и дальше пошёл.

Приходит в другое царство.

— Ты чей? — спрашивает царь.

— Не знаю.

— Как звать?

— Не знаю.

— Зачем пришёл?

— Наймите в работники.

— Я найму, если за два часа дорогу заровняешь, — сказал царь для смеха.

— Ладно, давайте всю дорогу за два часа заровняю.

Колечко повернул — два мальчика явились:

— Скажи, чего хочется?

— Заровняйте дорогу за два часа.

Раз — и всё сделано. Пошел к царю награду получать.

— Наймите сад караулить, — просит.

Наняли. Пошел он в сад. Повернул ночью колечко, два мальчика явились:

— Скажи, чего хочется?

— А вот чего. Сделайте из сада пашню.

Сделали из сада пашню.

Опять повернул кольцо:

— Сделайте, чтобы сад был ни в сказке сказать, ни пером описать.

Сделали богатый сад.

А у царя три дочери было. Взял Незнайка из сада ягод: на две тарелки одинаковых ягод положил, а на третью разных.

Пришёл во дворец поутру, разных ягод меньшей дал. Она как съела их — сразу к отцу:

— Отдай меня за него замуж.

Повенчались. Узнали про то братья Незнайки. Приехали и остальных сестёр разобрали.

Сколько-то времени прошло, поднялись войска на царство, где жил Незнайка.

Братья воевать поехали, а дурак в саду сидит. Говорит он жене:

— Проси у отца ведро водки, краюху хлеба, окорок ветчины да лошадку-водовозку. Я поеду братьям помогу.

Принесла ему жена всё, что просил. Поел-попил, сел на водовозку и поехал.

Заехал за деревню, повернул колечко, выскочили два мальчика:

— Скажи, чего хочется.

— Дайте мне коня и вооружение.

Всё явилось. Лошадку-водовозку за хвост дёрнул — она рассыпалась.

— Галки, вороны, вот вам царь жалованье прислал, — сказал Незнайка.

Поехал на войну. Не столько сам порубил, сколько конём подавил.

Едет с войны, видит: братья его в лесу опёнки жарят.

— А, вот вы где. Так-то на войну ходили. Скажу царю, как опёнки жарили.

А узнать его нельзя. Братья и не узнали.

— Не сказывай! Что хочешь, бери с нас, — говорят братья.

— Давайте с правой руки по мизинцу, в перчатке не видно.

Отдали ему с правой руки по мизинцу. Он в платочек завернул и поехал.

А в сад приехал — такой же, как был, дурак стал.

Прошло время, опять на войну ехать надо. Братья собрались, поехали, а Незнайка жену кличет:

— Проси у отца два ведра водки, две краюхи хлеба, два окорока ветчины да лошадку-водовозку. Я поеду на подмогу.

Принесла ему жена всё. Поел-попил, сел на водовозку и поехал.

Заехал за деревню, кобылу тряхнул — по косточкам рассыпалась:

— Галки, вороны, летите клевать. Царь вам жалованье прислал.

Кольцо повернул — мальчики явились:

— Скажи, чего хочется.

— Вооружение мне дайте и коня.

Всё явилось. На войну поехал. Не столько сам порубил, сколько конём подавил. Едет с войны — видит, братья в лесу опёнки жарят. Его не узнали.

— Так-то вы на войну ходили. Я царю скажу.

— Что хочешь, бери, только не говори.

— Отрежьте с правой ноги по мизинцу, в сапогах не видно.

Отрезали. Дали ему, он в платок завернул и дальше поехал. Приехал в сад — опять дураком стал, Незнайкой.

В третий раз братья на войну поехали. А Незнайка жену к отцу посылает:

— Проси у отца три ведра водки, три краюхи хлеба, три окорока ветчины да лошадку-водовозку.

Всё дал царь, а водовозку не дал. Поел-попил Незнайка, пешком пошёл. Зашёл за деревню, повернул кольцо, явились мальчики:

— Скажи, чего хочется.

— Дайте мне коня и вооружение.

Всё представили ему в точности. Сел и поехал на войну. Не столько сам порубил, сколько конём подавил. Едет домой — видит, братья опёнки в лесу жарят. Его не узнали.

— Я скажу царю, как вы на войну ходили.

— Не говори, бери с нас, чего хочешь.

— Вырежьте с правого бока по ремню кожи, под рубахой не видно.

Делать нечего, вырезали, отдали ему — завернул в платочек и поехал.

Приехал в сад, лёг спать. Да в наряде, в котором был, и конь привязан. Жена плачет, разбудить не может. Будит-будит — а он спит. Заплакала пуще прежнего, слеза капнула на щёку — он и очнулся.

Повернул Незнайка колечко — и явились мальчики.

— Скажи, чего хочется? — говорят.

— Нарядите мою жену так, чтобы ни в сказке сказать, ни пером описать. Мамок-нянек приставьте. Золотую карету дайте.

Сели они в карету и поехали к тестю. Их за стол ведут. А там уже братья хвалятся, как они победу одержали.

— А ну-ка, снимите перчатки, — говорит Незнайка братьям.

Сняли — по пальцу нет.

Достает из платочка мизинцы, как раз пришлись.

— Это не они на войну ходили. Они опёнки жарили, — говорит Незнайка.

Царь и сёстры дивятся, глазам не верят, ушам не верят.

— А ну-ка, снимите сапоги, — говорит Незнайка братьям.

Сняли по сапогу — у них пальцев не хватает.

Он опять из платочка достает мизинцы, как раз пришлись.

— Это не они на войну ходили. Они опёнки жарили, — говорит Незнайка.

Не верят царь и сёстры.

— А ну-ка, снимите рубахи, — говорит Незнайка братьям.

Сняли — а у них по ремню кожи нет.

Достаёт он из платочка кожу, как раз подошла.

— Это я на войне воевал, а они опёнки жарили, — говорит Незнайка.

Отдал царь дураку Незнайке всё царство.

МАРА-БОГАТЫЙ

одил по земле Спаситель. Мара-богатый и попросил Его к себе в гости. Обещал Он ему:

— Жди меня.

Мара-богатый дом метёт, ждёт Его. А Он заявляется с нищей братией, со слепыми.

— Пусти меня, пусти нас переночевать.

— Куда тебя пустить, тут ждём Спасителя-Бога, нет вам места! — кричит Мара.

После одумался, пустил их в баню. Те в кружок сели, разговоры ведут. Глядь, ангел прилетает:

— Господи, в таком-то селении женщина родила мальчика. Какое наречёте ему счастье?

— Вот ему счастье — Мары богатство.

А Мара-богатый ничего не знал. Но какой-то мальчишка лет пятнадцати лежал за трубой, всё видел и слышал. Они переночевали, ушли, а мальчишка пришёл и говорит:

— Это не нищие ночевали, а Спаситель. В таком-то селении женщина родила мальчика. Ему нарекли твоё богатство.

«Это мы ещё посмотрим, — думает Мара, — поеду куплю мальчика». Приехал к вдове, давай торговаться. Она дорого запросила, но он согласился и отдал деньги. Взял мальчика и повёз. А мороз был на улице страшный. Свалил он мальчика на глинник[8] и бросил:

— Вот, владей моим счастьем! Сам поехал…

Тут на завод к нему везли товар. Слышат, ребёнок кричит. Пошли, поглядели. Везде снег, а вокруг младенца оттаяло и трава зелёная. Не простой мальчик, видать. Взяли в тулуп[9]. Подъезжают к Маре-богатому.

— Какой это мальчик? — спрашивает Мара.

— Да нашли.

— Ну, нашли, так продайте его мне.

Купил. Снова дорого отдал. Посадил в бочку, засмолил да на воду пустил. Плывет бочка около монастыря. Увидели прачки, кликнули монахов. Те вытащили бочку, разбили, а там младенец. Оставили его в монастыре, где прожил он до семнадцати лет.

Узнал Мара-богатый, поехал в монастырь и опять купил его — в монастырь денег дал. Поехал Мара-богатый в город по делу да написал жене письмо, чтобы до его приезда был сварен парень в котле. А письмо ему отдал.

— Отнеси моей жене, — говорит.

Идет парень около церкви… Помолился мальчик Богу. Старичок вышел:

— Куда ты идешь?

— Несу письмо жене Мары-богатого.

— А ну, покажи-ка!

Дал ему письмо. Старичок в клочки его порвал.

— Вот я напишу тебе письмо.

Написал письмо, чтобы до его приезда перевенчали[10] парня на дочери. Жена поглядела письмо и скорее венчать парня со своей дочерью. Вернулся Мара-богатый, да делать нечего. На письме рука его. Остался парень у него жить.

Призывает как-то парня Мара-богатый:

— Что ж ты ночь спишь, не пройдёшь по заводу? Сегодня чтобы в первом часу поглядел.

А винокурам своим приказал:

— Придёт, станет вас будить, кричать на вас — вы его в чан.

Пришёл первый час. Встаёт парень, а жена ему:

— Ты куда идёшь?

— Папашка приказал по заводу глядеть.

— Полежи ещё часок, не ходи. Пойдёшь во втором часу.

Мара глянул на часы. «Ну, теперь готов!» — думает. Поднялся, на завод побежал. Идёт по заводу, всё тихо. Стал людей звать, а его схватили да в чан…

Так мальчик всем богатством и завладел. Как Спаситель нарёк, что ни делал Мара против, а всё по Его вышло.

КАК БОГ ПОСТЫ ДЕЛИЛ

лядел-глядел Бог, что люди одну скоромятину[11] лопают (почитай, всю скотину перевели), и думает: «Ладно ж, устрою я вам посты, будете же вы потреблять и овощ всякую».

Кликнул Михаила Архангела и говорит ему:

— Слетай-ка ты на землю да гони оттуда людей сюда, буду я им посты делить, а то всю скотину пожрут и на племя ничего не оставят.

Ангел прямо к татарину:

— Ступай, тебя Бог требует.

— Зачем нужно?

— Посты делить будет.

Татарин живенький: перво-наперво побрился, как полагается, бородку свою рыженькую подровнял, калошечки свои надел на босу ногу и побежал к Богу. Первый и прибежал:

— Зачем звал?

— Посты тебе дам, а то говядины много переводишь!..

— Давай поста.

— Вот тебе один месяц поста, чтоб до вечера весь день ничего жрать не смел, а как солнце зайдёт, — так, значит, всего, чего хочешь…

Поклонился Богу татарин и домой побежал жёнам своим говорить.

Прилетел Михаил Архангел к мужику на деревню. Взошёл в хату: мужик на поле собирается.

— Дома, Иван?

— Как не быть — пахать собираемся.

— Тебя Бог зовёт.

— Чего ему нужно?!

— Посты тебе хочет дать.

— Ладно, ужотко[12] приду.

Улетел Ангел…

Мужик и говорит бабе:

— Видно, не придётся пахать нонче, завтра поеду, надо к Богу идти.

Стал мужик к Богу собираться. Лапти достал новые, опорки[13] приладил, онучи[14] закрутил и говорит бабе:

— Вздуй-ка[15] ты мне пока что самоварчик, а то близко разве до неба, либо там есть трактиры, либо нет, а пить-то захочется.

Баба с самоваром хлопочет, мужик сидит, тулуп штопает. Поштопал тулуп…

— А ну, Марья, сходи-ка селёдочку возьми да бараночек захвати, а то что ж чай-то впустую пить?!

Пока мужик чаю напился, пока собрался, солнце на обед пошло.

Наконец отправился мужик к Богу.

Прождался Бог мужика, все глаза проглядел в окошко.

— Ты что ж долго?

— А близко разве, пока на небо-то заберёшься…

— Постов я тебе дать хочу, а то так-то всю скотину переведёшь.

— Коли милость твоя на то будет…

— Великий пост тебе дам, шесть недель чтоб скоромятины в рот не брал.

Мужик:

— Премного тебе благодарны на этом…

И ну мужик разговор завёл:

— Вот уж погода нонче, пахать я собрался было, а тут раздождило больно, да и Архангел за мной…

Стоит мужик разговоры разговаривает и уходить не собирается.

Бог и думает: «Ай[16], мало ему поста дал?» А мужик всё своё — стоит разговаривает…

— Ну, дам я тебе ещё пост, Успенский, до Успеньева дня[17] чтоб говядины в рог не брать…

— Благодарим и на том — оно как раз перед новиной[18] будет.

Опять мужик не уходит, насчёт урожая разговор завёл.

Бог и думает: «Чаем его напоить, что ль, идти-то ему далече было, может, и вправду пить захотел…»

Напились чаю, а мужик всё не уходит. Бог опять думает: «ужели ему и этих постов мало? Дам ещё ему один — Петровский».

Мужик тулуп скинул, рубаху расстегнул, распоясался[19] и говорит:

— И за это благодарим: оно как раз в рабочую пору, когда там стряпаться-то бабе, а то кваску похлебаем — и вся недолга.

Говорил, говорил мужик, поднялся с лавки, хозяина поблагодарил, собираться стал.

Бог и думает: «Наконец-то он уходить вздумал!»

А мужик попрощался с Богом, сам за скобку держится, но всё не уходит, разговоры разговаривает:

— Бедность нас одолела, насчёт земли — недохват[20], насчёт земли плохо.

Бог и думает: «Неужели и тех постов ему мало? Ну и завистный[21]. Дам-ка я ему ещё один».

— Ну, вот тебе ещё Филипповки[22] дам, пост до Рождества, а там и говядину можно…

— Спасибо тебе и на этом.

И опять не уходит мужик. Стоит у двери, мнётся, шапку перебирает.

Бог и делать не знает что с мужиком. И думает: «Дам ему среду и пятницу, авось уйдёт».

Мужик всё про своё — насчёт земли разговаривает. Бог ему:

— Ну, вот тебе ещё два дня в неделю дам — среду и пятницу поста.

— Спасибо тебе и на этом. Ушёл наконец-таки мужик от Бога.

Прилетел Ангел к чувашину.

— Иди, тебя Бог требует.

— Зачем меня Богу нужно?

— Постов тебе даст, чтоб ты скоромятину не жрал.

— Приду к Богу.

Стал чувашин к Богу собираться… Глянул в рундучок[23], а чулок и нету, не в чем к Богу идти.

— Надо чулки вязать.

Сел с утра — до обеда и довязал чувашин чулки, чулки связал — есть захотелось.

— Баба, есть надо, обед давай…

Похлебал похлебки гороховой, одеваться стал. Надел чулки, чуйку[24] надел, колпак вспялил[25]. Глянул в карман — табаку нет.

— В лавочку надо, табак купить.

Сбегал за табаком, пришёл домой, полез в карман — спичек нету.

— Моя за спичками на лавка пошёл.

Купил спичек, домой вернулся, закуривать стал… Достал трубку, а она старая…

— К Богу идти — надо трубку покупать новую…

Опять в лавку чувашин побежал, трубку купил. К Богу пошёл — солнце заходить стало.

Пришёл к Богу, а Бог посты все раздал, про чувашина и забыл вовсе.

— Тебе чего, ты зачем явился?

— Велел поста брать.

— Ты б еще больше дрыхнул. Нет тебе поста, русский посты все забрал. Иди к мужику, у мужика посты есть — проси.

— Зачем мужика, дай ты поста.

— Говорят тебе, мужик посты забрал все. Спроси у него, даст поста — твоё счастье, а не даст — у меня нет постов больше.

Не уходит от Бога чувашин:

— К тебе шёл — чулки вязал, расход делал, дай поста.

Не отстает чувашин от Бога:

— Ты сказал — моя пришла. Дай поста.

Раздосадовался Бог, прогнал его от себя.

Приходит чувашин к мужику в хату…

— Тебе что надо?

— Бог послал.

— Зачем?

— Белел поста дать!

— Какого тебе поста? Ничего не знаю, мне не говорено было.

— Бог велел поста дать! Сказал, мужик поста брал, все брал. Проси мужика, мужик поста даст.

А мужик:

— Бабу проси, это дело хозяйкино.

А баба подумала, подумала:

— Не дам я постов ему… Ты сам смотри, когда ж я тогда масло сбивать буду, сметану сбирать, творог сбрасывать?.. Девка на выданье, а он посты отдавать?! Зятя в дом брать, а кормить нечем будет?! Самим мало!

Просил чувашин, просил у мужика поста — не дал ему мужик. Так и остался чувашин без поста, все посты русскому и достались.

КОМУ ОТ МУЖИКА ПОЧЁТУ БОЛЬШЕ

ашёл у Николая Угодника с Ильёю Пророком спор, кому от мужика почёту больше.

Николай Угодник говорит:

— Меня мужик больше любит. Как что — Николай Угодник Милостивый, а про тебя и помину нет.

А Илья Пророк:

— А меня мужик боится больше. Как громыхну колесницей по небу — мужик шапку долой, крестится!

— Страхом и берёшь только?

— А ты чем?

— Я мужику помогаю. Как что — мужик у меня просит, а у тебя хоть бы когда!

— А кто дождя мужику даёт? Без меня б голодать ему век.

— А кто ему землю высушит, как не я? От тебя мокрота только.

Спорили они, спорили… Николай Угодник и говорит:

— Ну, вот что, Илья, давай уговор сделаем: кому мужик в воскресный день будет молиться больше, того, значит, и правда будет.

Так и порешили они. Подошло воскресенье. Мужик в церковь идёт, свечу с собою пудовую[26] тащит.

Вошёл в церковь…

Николай Угодник:

— Ну, смотри, Илья, мужик свечку принес. Гляди, кому ставить будет.

Илья дожидается — кому мужик свечку понесёт.

А мужик пришёл прямо к Николаю Угоднику и ну поклоны бить:

— Спасибо ж тебе, Никола Угодник, вызволил ты меня!

Бухал, бухал мужик поклоны, с пола поднялся — давай свечу ставить Николаю Угоднику, а на Илью Пророка и не глядит даже.

— Ну что, Илья, чья правда?

— Правда твоя, а только неверно это.

— Да ты гляди, кому мужик свечу притащил?

— Что ж с того?

— Мужик-то и не глянул на тебя даже!

Разобрала Илью Пророка злоба:

— Ну, ладно ж ты, коли так, я тебя доканаю, придёшь ты, поклонишься.

Николай Угодник и говорит ему:

— Не я дело задумал, а ты. Всё равно ничего у тебя из этого не выйдет!

— Ладно, посмотрим, чья правда будет, кому мужик поклонится.

Подошла весна. Илья Пророк и ну поливать землю!

Мочил-мочил, лил-лил — все зеленя[27] попропали…

Видит Николай Угодник такое дело — и прямо к Богу:

— Так-то и так-то: сгубил Илья мужику землю.

— Ну!

— Отпусти ты мне солнце, пусть-ка оно мужику землю высушит!

Отпустил Николаю Угоднику Бог своё солнце:

— Только смотри, сам доглядывай за ним, а то не ровен час — не случилось бы чего, пожару б не было.

— Это мы доглядим!

Глянул мужик на поле — зеленя пропали! Он к Николаю Угоднику:

— Никола Угодник Милостивый, помоги ты мне, из беды вызволи.

Навёл Николай Угодник солнце на землю, высушил её, ветерком проветрил, пошли зеленя на поправку. Глядит мужик, не нарадуется.

— Вот урожай-то Бог послал, а всё Николай Угодник Милостивый!

Николай Угодник опять Илье Пророку:

— Ну, Илья, чья правда? Кого мужик благодарит?

А Илья Пророк и думает: «Дай рожь всколосится, я её градом всю забью!»

Николай Угодник к Богу:

— Опять Илья собирается мужика без хлеба оставить, грозит хлеб градом повыбить. Дай опять солнце.

Лето настало, рожь выколосилась, мужик не нарадуется:

— Вот урожаю-то Бог послал, снова Николай Угодник помог!

Загромыхал Илья по небу колёсами, погнал тучу бурую с градом, с молнией… Мужик Богу молится, крещенскую свечку[28] зажёг, под образа поставил.

— Николай Угодник, спаси, сохрани!

Сыпанул град, с яйцо голубиное, все поля попристыл[29], притолок, рожь повалилась.

Туча прошла — Николай Угодник в один миг поля с припарочком[30] солнцем высушил, рожь отпарил. Отошла рожь, поднялась, стала колосом прямо — цвести принялась.

Мужик опять Николая Угодника благодарит.

— Ну что, Илья, чья взяла?

— Ладно, дай урожай с берёт, я ему молнией амбар и хату спалю, солому пущу по ветру.

Николай Угодник и делать не знает что, как ему мужика из беды вызволить.

— Ну ладно, шепну-ка я ему во сне, посоветую, что делать.

И привиделся сон мужику, явился Николай Угодник во сне и говорит ему:

— Урожай с берёшь — до зазимков[31] не ссыпай в закрома[32] зерно. Сыпь его в мешки и держи в овине[33].

Проснулся мужик и говорит бабе:

— Сон мне, баба, приснился, и такой сон, что и в толк не возьму: представился мне Николай Угодник, и говорит будто: «Не ссыпай зерно в закрома, держи в овине».

— Так и поступай, значит, коли Николай Угодник приказывает.

Собрал мужик урожай, обмолотил зерно и в закрома не ссыпает, а в мешки да в овин перетаскивает.

А на дворе сухмень[34] — люди такой отродясь не видели. Откуда ни возьмись наползла туча тёмная с молнией. Загромыхал Илья Пророк по небу, так и палит огнём.

Ударила молния в амбар, в хату мужикову. Загорелась изба, амбар полыхает…

А Илья про то и не знает, что хлеб-то в овин складен. Надул Илью Николай Угодник. Баба голосит — ручьём разливается, а мужик:

— Эх, баба, а Никола Милостивый на что, хлеб-то он сохранил нам…

Сидят они на погорелом, горюют… Глядь, старичок седой старенький с сумою идёт, еле ноги переставляет, милостыню собирает.

Мужик и говорит:

— Отрежь-ка хлебца ему краюшечку, поди, и не ел ничего, ишь какой старенький.

Отрезала баба хлеба ему ломоть, а он и говорит:

— Нельзя ли переночевать у вас будет?

— Отчего нельзя, можно, только где ж ночевать-то… сам видишь, погорели мы…

— Да я в овине пересплю.

Пустил его мужик в овин и говорит бабе:

— Эх, беды б не было: закурит цигарку[35], обронит где — пропадай мы тогда совсем.

— Ну, Бог милостив, а Николай Угодник на что?!

Переночевал старик, наутро ушёл — не видели, как.

Пошёл мужик в овин глянуть: старика нет, а хлеба вдвое прибавилось и сума на мешке оставлена. Диву мужик дается:

— Ай, спросонья мне это кажется, хлеба-то откуда взялось столько…

И думает: «Дай гляну, чего у него в суме тут положено».

Развязал суму — а там полно золота.

— Ну, баба, чудо нам с тобою послано: хлеба вдвое стало и мешок с золотом. Старик-то, что ночевал в овине, оставил.

А баба и говорит:

— Беспременно это у нас Николай Угодник был — старенький да седенький такой.

Поставил мужик избу новую, амбар справил, в зазимки из овина хлеб принес — зажил лучше прежнего.

Подошёл Николай Зимний[36] — мужик в церковь собирается, опять купил свечу пудовую… Николай Угодник и говорит Илье:

— Ну, Илья, гляди, кому мужик свечу притащит, кого благодарить станет, кому почёт сподаст[37]…

А про то и не говорит, что мужику мешок оставил с золотом да хлеба удвоил.

Илья-то Пророк по небу разъезжает-катается, на землю и не показывается, а Николай Угодник всё по земле ходит. Илья-то и не знал, что Никола Угодник мужика из беды вызволил.

Приходит мужик в церковь — прямо к Николаю Угоднику:

— Никола Угодник Милостивый, спасибо ж тебе — из беды ты меня вызволил, ходить бы мне с сумою по миру, кабы не твоя милость.

И опять ему свечу пудовую поставил и не уходит — до конца всю обедню простоял на коленках подле Николы Угодника.

— Ну, Илья, гляди, кому мужик свечку поставил, кого любит больше, кому молится. Ты его и спалил — и то не глядит на тебя и не боится вовсе.

— Твоя правда вышла.

— То-то, не спорь в другой раз… Мне от мужика завсегда почёту больше, потому я у него до всего дохожу в хозяйстве.

Вышло, как Николай Угодник хотел, оспорил Илью Пророка, потому и правда — во всём мужику помогает Николай Угодник.

КУПЕЦ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ И ЕЛЕНА-КОРОЛЕВНА

или три брата, три купца. Снаряжали они корабли и отправлялись в дальние страны с товаром. Но вот один из братьев умер. Остался сын Иван Васильевич, семнадцать годов от роду. Дяди предложили ему возглавить отцовское дело. Загрузили дяди товар на десять кораблей, а Иван Васильевич два загрузил, и поплыли вместе. Сколько плыли, неведомо, но случилась беда: поднялась буря, потопила корабли, все утонули. Только Иван Васильевич на корабельной доске спасся, прибило его к берегу.

Осмотрелся Иван Васильевич: ничего не видно, ничего не слышно. Слышит — собаки забрехали.

— Пойду на лай, — решил он.

Идёт-идёт, видит, дом стоит — да не простой, а разбойничий: ворота чугунные, запоры огромные. Иван Васильевич смекает: «Спросят, ты чей человек? Скажу, что всему острову разбойник. А иначе не сдобровать».

Стучал, стучал, наконец впустили его.

— Ты чей человек? — спрашивают.

— А я всему острову разбойник, — отвечает он смело.

Повели его к атаману. А у того пир идёт. Сидит Иван Васильевич с разбойниками, ест, пьёт. Вдруг один из разбойников кричит:

— Братцы, корабли идут. Пошли грабить их!

— Ты с нами пойдешь? — спрашивает новичка атаман.

— Не могу я с вами идти. Я всегда один граблю. Попадётся корабль — сам разобью.

Отпустили его одного. Пошёл Иван Васильевич, лёг у камышей и заплакал:

— С чем к атаману возвращаться? Отнесу ему два червонца из тех, что в кармане остались.

Возвращаются разбойники. Добыча у них славная, много добра несут. А навстречу Иван Васильевич:

— Вот Бог два червонца дал.

Посмотрел атаман и говорит:

— У нас таких денег нет. Хороший улов.

На другую ночь опять на разбой собираются.

— Ты с нами пойдёшь? — спрашивает атаман.

— Нет, я один пойду, — отвечает Иван Васильевич. Достал он из кармана еще два червонца и поджидает разбойников.

А у разбойников бой не шуточный. Напали они на сильный корабль.

Стражники порубили немало разбойников, и сам атаман погиб. Возвращаются оставшиеся ни с чем. А Иван Васильевич снова им два червонца протягивает.

— Вот кто у нас новым атаманом будет! — кричат разбойники.

— Нет, я и так вам буду служить, — отвечает Иван Васильевич.

— Не согласишься, голову отсечём да в море бросим, — отвечают разбойники.

Делать нечего, надо соглашаться. Отдали ему ключи от всех комнат, от всего добра.

Пошёл Иван Васильевич с хозяйством знакомиться.

В комнатах товаров всяких много и еды и питья вдоволь. Стал он разбойников потчевать. Ключами звякнет — ещё вина прибавляет.

— Хорошо нам с новым молодым атаманом! Кормит, поит лучше старого, — говорят разбойники.

Пошёл Иван Васильевич в одну из комнат ветчины взять, а в комнате на золоте девушка сидит.

— Ты кто? — спрашивает.

— Я Елена, королевская дочь. Поймали меня и держат взаперти. Как же из неволюшки выходить?

— Ты, Елена-королевна, попотчуй братьев-разбойничков, будь нам хозяюшкой. А как тебя из неволи вызволить, это уж моё дело, — отвечает Иван Васильевич.

Вновь вернулись разбойнички с добычей, стали пировать. А он им говорит:

— Братцы-разбойники, что-то казна у нас где зря валяется. Надо бы медь к меди, серебро к серебру, золото к золоту отобрать, в порядок всё привести.

Всё сделали, как он велел. Иван Васильевич разбойничков кормит, поит пуще прежнего.

— Вот нам раздолье, не то что при старом атамане, — говорят разбойники.

А Иван Васильевич им опять:

— Братцы-разбойнички, что-то казна у нас вся в кучах лежит. Надо бы нашить мешки и в них казну сложить.

Так и сделали. Подгребли, подсчитали, в мешки сложили.

А в это время разбойнички притащили к острову корабли.

Иван Васильевич и говорит Елене-королевне:

— Я тебя выпущу, ступай на берег, подбери судёнышко полегче, побыстроходней. Будь что будет, поплывём с тобой отсюда.

Разбойнички в разбой отправились, а он казну на телегу погрузил — и к кораблю.

Перенёс мешки с золотом, серебром и медью на корабль и поплыли они вдвоём.

Вернулись разбойнички, хватились, а ни Ивана Васильевича, ни Елены-королевны нет. Снарядили они погоню на корабле.

Догоняют, совсем близко беглецы.

— Иван Васильевич, а Иван Васильевич, подожди! Плохо ли было у нас, зачем же уплываешь? Догоним — убьём! — кричат разбойнички.

А он — от них. Видит, на море рыбаки рыбу ловят.

— Подсобите! Садитесь к нам! Я вам денег дам, — кричит Иван Васильевич.

Те сели и давай подсоблять.

Снова догоняют разбойники, совсем близко беглецы.

Но тут ветер натянул паруса на корабле Ивана Васильевича, и полетел корабль, как птица.

Приплывают они в город, к царю.

Дал Иван Васильевич рыбакам денег, а сам с Еле-ной-королевной на квартиру у бедной вдовы стал.

Нарядились Иван Васильевич и Елена-королевна так, что лучше нельзя, и пошли в церковь, к обедне. А в церкви и сам царь был. Царь не Богу молится, а на чужестранцев глядит.

После обедни позвал их царь к себе на пир.

— Что вы за люди? — спрашивает.

— Я купеческий сын. А это Елена-королевна, что я спас, — отвечает Иван Васильевич.

— Я принимаю вас к себе. Давай, Иван Васильевич, поменяемся с тобой крестами, будем братьями.

Прошел месяц или два. С пристани слышно: пушка стреляет, извещает, что корабль приплыл. Оказывается, это ищут запропавшую Елену-королевну.

Позвали их на корабль. Но Иван Васильевич, почуяв неладное, один пошёл. Схватили его там, да и говорит посол главный:

— Привяжите ему ядро на шею да в море бросьте.

А сам тот посол за Еленой-королевной отправился, взял её и увёз в родную страну.

Но Иван Васильевич не утонул. Жалко его стало в последнюю минуту, и пустили его поверх воды, без привязанного ядра.

Плыл-плыл Иван Васильевич по морю — к острову приплыл. Видит, старичок идёт.

— Чем помочь тебе? — спрашивает старичок.

— Укажи дорогу, — просит Иван Васильевич.

— А в какую сторону идти хочешь? К царю или к Елене-королевне?

— К Елене-королевне.

Дал ему путь старичок. Приплыл он в тот город, где Елена-королевна живёт. Нашёл у бедной вдовы квартиру и спрашивает её:

— Не приплывал ли посол с Еленой-королевной?

— Как же, приехала она к своему батюшке. Спас её тот посол, — отвечает хозяйка.

Тут по городу пиры пошли. К венчанию Елена-королевна с похитителем едет. А путь их как раз мимо дома лежит, где Иван у, Васильевич комнату снял. Сидит он за столом, пригорюнился, да на гуслях играет ту мелодию, какую всегда Елене-королевне играл.

А поезд-то свадебный[38] как раз мимо окна проезжает.

— Кто это мою мелодию играет? — спрашивает Елена-королевна.

Побежали слуги, узнали:

— Это Иван Васильевич играет. Такой молодец-красавец, — докладывают.

Увидела его Елена-королевна, взяла за руку:

— Вот кто спас меня! — да к отцу его повела.

Похитителя, посла этого, к коню за хвост привязали да в чистое поле коня пустили. Конь его и разметал.

А Иван Васильевич с Еленой-королевной повенчались.

Пошел у них пир горой. И я там был. Мёд-пиво пил. По усам текло, а в рот не попало.

КАК ЦАРЬ ВОРОМ БЫЛ

ыехал мужик в поле пахать. Пашет — сеет, пашет — сеет… Глянет на небо, как задачливая[39] подойдет планета, так и бросает зерно в землю. Сеет себе не спеша.

Едет царь Пётр мимо, видит, что мужик поглядывает все на небо: поглядит-поглядит — зерно бросит, опять сколько-то времени пройдет — опять горсть бросит.

Царь диву дался:

— Что бы это было такое, с чего это мужик на небо глядит, когда сеет?

Послал кучера мужика кликнуть.

— Тебя царь кличет.

— Некогда мне, вишь, пашу-сею.

— Ступай, спрашивать тебя хочет.

Подходит мужик к царю, шапку снял, кланяется:

— Чего звать изволили?

— Что ты делаешь?

— Ай не видишь? Хлеб сею.

— А зачем же ты на небо глядишь всё время?

— Планиду[40] гляжу, как подойдет задачливая, так и бросаю зерно, незадачливая — обожду малость, потом опять сею.

— А почем же ты знаешь?

— Я-то? Я всё знаю, и твою жизнь знаю.

— Что ж ты знаешь?

— Всё знаю. Жизнь твою знаю и смерть вижу, потому я гляжу планиду.

— Ну, скажи, что ты знаешь?

— А то знаю, что ты хоть и царь, а воровать пойдёшь.

— Как так?

— Да так, на Велик день[41] через год воровать пойдёшь, а не пойдёшь воровать — смерть тебе на роду написана в этот день.

Простился царь с мужиком и поехал домой.

Сколько времени прошло — Велик день подходит. Вспомнил царь про мужика того и думает: «Может, и правду старик сказал, надо идти воровать. Царское ли это дело — воровать?!»

Он и воровать-то не знает, как.

Послал Пётр в Велику субботу[42] на толкучку старья какого-нибудь купить. Принесли ему. На кухне спрятал, стал дожидаться вечера.

К заутрене собираться время.

Собрался к заутрене, проводил жену в церковь, а сам домой… Зашёл с кухни, чтоб не видал никто, снял с себя одежду царскую, босовиком[43] оделся. Вышел по чёрному ходу на улицу и не знает, куда ж ему идти воровать, и воровать-то не знает, как.

Постояли постоял и пошёл по улице прямо куда глаза глядят.

Люди все к заутрене идут с куличами, с пасхами, а ему воровать надо.

Видит он: полиция в обход идёт. Он и не знает, куда деваться.

Притулился у ворот каких-то и стоит ждёт, трясётся, когда пройдут полицейские.

Глянул — ещё какой-то в угол прижался, босовик тоже.

— Не один я, значит, такой-то!..

Разглядел и его босовик и спрашивает:

— Ты что?

— Воровать иду!

— А куда идёшь?

— Да мне всё равно куда…

— Пойдём вместе, товарищем будешь. Я тоже по этому делу собрался. Велик день подошёл, а разговеться нечем, надо воровать идти.

— А куда ж мы пойдём?

— Пойдём царскую банку[44] ограбим.

Пошёл царь казну свою грабить. Пришли к банке…

Пётр и говорит:

— Как же мы залезем туда?

— А я по трубе залезу, окно выдавлю, верёвку кину тебе, а ты стой-дожидайся тут, карауль, кабы не шёл кто.

Залез босовик по трубе к окошку, стекло выдавил, верёвку кинул.

Царь залез и спрашивает:

— Что ж мы теперь делать будем?

— Кассу ломать надо.

Босовик фомку[45] из-за голенища вытащил… Пётр и думает:

— Сундуки только попортит, убыток мне.

А при нём ключи были…

— Стой, не ломай, у меня ключи есть.

— Откуда они у тебя?

Царю и сказать нечего.

— Бывалый ты, значит!

А у Петра от казны завсегда ключи… Босовик огарочек зажигать собирается, а царю страшно стало. А ну как увидит кто!..

— Стой, не зажигай огня, я и так знаю, где золото тут лежит.

Подошёл к сундуку одному, отпер его:

— Ну, бери сколько нужно.

А сам не берёт.

Босовик полные карманы набрал, в мешок насыпал.

— А ты чего ж не берёшь?

— Мне не надо.

— А воровать пришёл?!

Нечего делать, набрал и царь в карман золота. Золота набрали, уходить стали — царь опять сундук на ключ. Слез, и босяк ему:

— Ну, давай делить теперь.

Пётр в ответ:

— Мне больше не нужно, и этого хватит. А зовут тебя как?

— Семёном звать, сапожники мы.

Идут они мимо сената. Огонь горит. Царь и думает: «С чего бы это огню гореть, собрания не должно быть, а огонь в окнах?!»

Босовика кликнул:

— Давай залезем, послушаем, чего они там говорят.

— А как же залезть-то?

— Тут дерево есть, залезем на него — и видать будет. Надел босовик кошки[46], взобрался по дереву, прямо к окошку самому, бросил царю кошки — и царь за ним.

Глянул в окно: все министры собрались, главный посредине сидит, а в окне открыта форточка, царю и слышно всё.

Самый главный и говорит:

— Как приедет он от заутрени, так мы и изведём его.

— Чем же его извести?

— Яду дадим — сразу Богу душу отдаст.

— Как же яду ему дать?

— А я велел прийти его повару, с ним столкуемся. Позвали повара:

— Изведёшь царя, дашь отравы?

— Как так?

— Мы заплатим тебе хорошо.

Подумал, подумал тот:

— Ну, ладно, согласен я!

— Так вот что! Как придёт от обедни он, разговляться сядет с главным министром, с чаем и дашь яду.

А те спрашивают:

— Мы-то узнаем как про это?

— В сенат соберитесь. Как царя порешим, на балкон выйду, махну вам платком чёрным — ступайте тогда во дворец все.

Так и решили… Говорит босовик царю:

— Ты слышал?! Слезай-ка, а то ещё увидят нас…

— И то правда!

Слезли они, пошли. Пётр и думает: «Правду мужик сказал: не пошёл бы воровать, на Велик день помирать пришлось бы».

Распрощался царь с босовиком, пошёл домой. С чёрного хода пришёл на кухню, снял босовицкое[47], надел царское и ну скорей в церковь бежать к супруге. Царицу от обедни привел, гостей дожидаться стал. Заявляется министр главный. Похристосовался с царем. Тот ему:

— Ну что ж, давай разговляться. Чайку сперва выпьем.

У самого на уме порешить злодея. Повар на подносе две чашки им, одну царю, другую ставит министру главному.

У шёл повар, царь и говорит:

— Хочу я для Светлого праздника милость тебе оказать: бери ты мою чашку, пей из моей, а я из твоей выпью.

Обомлел министр, не знает, что ему делать…

А Пётр:

— Что ж ты, чашкой моей гнушаешься?

Страшно министру из этой чашки пить — жизни решиться страшно.

Царь опять ему:

— Пей из моей чашки, приказываю!

Министр за чашку взялся, а сам не пьёт, дрожат руки. Взял царь да и вылил ему в глотку чашку с ядом. Министр бряк под стол — скоропостижная смерть. Отволок его царь в кладовку, а сам велел подавать лошадей себе.

Говорит кучеру:

— Поезжай к Семёну-сапожнику, знаешь, где?

— Не бывал, не знаю…

Едут мимо городового[48], остановил Пётр кучера, городового кликнул:

— Семёна-сапожника знаешь? Где проживает?

Так-то и так-то ехать надо, рассказал царю, дальше поехали.

Подъезжают к дому.

Увидал босовик царя, испугался, ну, думает, воровали с каким-то Петром в банке царском, а теперь дознался царь, сам приехал.

Входит царь:

— Ну, Семён, я разговляться к тебе приехал, угощай чем Бог послал.

Сели они за стол, царь водки спрашивает.

— Ну, Семён, давай выпьем с тобой, похристосуемся, отравы чай не клал в неё?

У босяка — душа в пятки. А Пётр:

— Воровали вместе и разговляться давай вместе. Испугался босовик, ну, думает, конец мне теперь…

Выпили, закусили.

— Собирайся, Семён, во дворец поедем!

Босовик ему в ноги, а тот:

— Поедем!

Приехали во дворец, царь босовика с собою ведёт. Привёл в комнату:

— Сиди, Семён, дожидайся тут.

Сам в кладовку, вытащил министра главного, под стол сунул, платок из кармана вытащил черный, на балкон вышел, платком махнул — и в комнату.

Сидят, дожидаются. Загремели кареты, подъехали ко дворцу министры, в комнату вошли: царь живой сидит и босовик какой-то рядом.

— Ну, садитесь за стол. Вон ваш под столом, а за столом новый сидит.

Те глядят, понять ничего не могут.

— Вот вам министр главный, Семён-сапожник.

А Семёну говорит:

— Теперь ты будешь главным министром!

Так те ни с чем и остались.

Вспомнил Пётр про мужика, что планету смотрел, посылает отыскать его, привезти во дворец. В деревню приехали — прямо к старосте:

— Где тут у вас мужик древний, что царю говорил правду?

Искали, искали по деревне старика такого — не смогли сыскать. Один и говорит:

— Был, да помер, на самый Велик день помер.

— Так дайте бумагу из волости[49], что помер.

Написали бумагу — помер на Велик день, печать приложили, отдали кучеру. Воротились к царю…

— Ну, нашли мужика?

— Помер, на Велик день помер, вот и бумага от волости, и печать привешена.

Ничего не сказал царь, подумал только: «Правду говорил старик этот. Как сказал, так и вышло в точности: пришлось царю воровать на Велик день».

НЕБЫЛИЦА

ыехал мужик в лес лыко драть. За пояс топор заткнул.

Едет, а топор тюк да тюк — и отсек зад у лошади. А мужик и не видел, как зад у лошади отскочил, на передку в лес приехал.

Надрал лыко и поехал назад. Доехал до того места, где зад у лошади потерял, пришил лыком зад и дальше поехал.

Едет полем, и очень пить ему захотелось, а воды нигде нет.

Стоит дуб высокий. Мужик и думает: «На дуб залезу, в облаке воды напьюсь».

Полез на дуб, пока добрался до облака — оно уплыло. Глядь, а дуб-то в небо врос.

Мужик и думает: «Дай погляжу, что на небе делается».

Залез на небо — там старик ходит с метлой.

— Дедушка, что ты делаешь?

— Ай не видишь, мету.

— А где тут ярмарка?

— Ступай прямо.

Ходил-ходил по ярмарке, смотрит — покупают комаров и мух по сто рублей штука.

Мужик слез по дубу, доехал до деревни, набрал товара да назад к дубу. Влез на дуб и распродал весь товар.

Пока он комаров да мух продавал, дуб ветром повалило, и слезать не по чему.

Ходил-ходил, думал-думал, глядит: мужик коноплю трусит[50], а замашки[51] ветром несёт. Собрал эти замашки, свил веревку, за месяц петлю зацепил.

Стал слезать, а ветер его качает от Москвы до Киева, от Киева до Москвы.

Качало-качало его, оборвалась верёвка, и забросило его в Упорейское болото.

Утоп в болоте, одна макушка видна. Обросла макушка мхом и стала кочкой. А на кочке чибис свил гнездо. Полетел чибис кормиться — пришёл волк. Стал он чибисовые яйца есть, а хвост в болото опустил.

Мужик ухватил за хвост, вылез из болота, с волка шкуру содрал, на себя надел: бельё-то всё в болоте сгнило.

Пошел по селу. Собаки лают — волка чуют. Бабы с кочергами за ним гонятся.

Он бежал-бежал, глядь — кобыла его стоит. Швы позажили, а лыко торчит.

Ухватился он за лыко, сел верхом — да до дома, до деревни Берёзовки. Где и сейчас живёт.

ПРО ЛЕНИВУЮ ЖЕНУ

ил-был мужик, а у него была дочь, да такая ленивая, что ничего делать не хотела, только на печи лежала. Сядет, поест — да опять на печку.

Приходит к ней Иван свататься, а отец её и говорит жениху:

— Она тебе, Иван, не пара. У вас в доме надо работать, а она работать не хочет.

А Иван отвечает:

— Что ж, отец, я работать её не буду заставлять. У меня кот есть, он всё делать будет.

— Ну, тогда ладно, — согласился отец и женил его на своей дочери.

Привёл Иван её в хату, а она наелась, напилась и залезла на печку. Иван уехал в извоз[52]. А кот тоже залез на печку и лёг жене под бок. Она и говорит:

— Ишь, дурак, работать не хочет, на печку лезет, — да как толкнёт кота с печи ногою.

Приезжает Иван домой, а дома ничего не сделано: хата не метена, в печи ничего нет. Вот Иван давай ругать кота:

— Ты что же, дурак, ничего не сделал! Вот я тебя сейчас накажу! Ну-ка, держи кота, — говорит он жене.

Вот Иван и давай кота бить, а он как выпустил когти, так молодке в спину и в руки впился. Жена кричит, а Иван всё лупит кота да лупит.

С тех пор не надеялась на кота, а всё сама делала.

— А то ещё, — говорит, — опять заставит кота держать!

НЕПОКОРНАЯ БАБА

ыла у мужика баба, да такая непокорная — житья мужику не давала; да притом была ещё и кривая. Так мужиком понукала! Ни свет ни заря разбудит:

— Иван, ступай по воду, скотину напоить пора.

Мужик принесет воды… Она опять:

— Коров иди подоить!

Мужиково ли это дело — коров доить?! Молока надоит, принесёт в крынке.

— Ступай по дрова, обед варить не на чем.

Дровец из лесу принесет вязанку…

— По малину ступай в лес.

А сама на печи бока протирает… Уморила кривая мужика до смерти.

Послала она его как-то по малину. Ходил-ходил мужик, примерялся; пришёл в омшару[53] самую — попалась малина ему, да такая ядрёная.

«Ну, — думает, — ублажу я кривую свою сегодня».

А сам всё вглубь да вглубь — и потерял тропочку…

И есть-то ему хочется, и жажда-то томит его, а испить нечего. Стал он искать, нет ли поблизости воды где, и совсем заблудился. Ходил-ходил, видит, в кустах яма, да такая громадная.

— Ну, — думает, — непременно вода тут окажется.

Подошёл к яме, глянул — а там чертей полным-полно. Обрадовался мужик и думает: «Подожди ж ты, кривая, приведу я тебя по малину, поживёшь ты с чертями тут!»

Стал он ветки заламывать, чтоб следок оставить к яме, — к вечеру и выбрался только из лесу.

Пришёл в хату, бабе малины лукошко.

— Где ж ты, муженёк, такой набрал?

— Да тут недалече!

— И я с тобой завтра пойду.

— Пойдём… Страсть что малины там…

Дала ему баба поужинать — почитай, впервые за сколько время. Взяла наутро баба лукошко и пошла с мужиком по малину. Пришли в лес. Мужик по заломкам ведет её, дале да всё дале, в глушь да в глушь, в самую омшару её завёл — ни тебе света не видать, глушь да темень такая.

Баба струхнула:

— Кудай-то мы, муженек, зашли?

— Не боись, баба, тут сейчас маленечко дойдём, самая что ни на есть малина пойдет ядрёная.

Прошли ещё сколько — свет видать стало, будто как полянка, и малина пошла сильная.

Приморилась баба, а от малины нейдёт:

— Нет ли тут где водицы испить?

«Ну, — думает мужик, — сейчас я тебя ахну, кривую». И говорит ей:

— Как же не быть, тут недалече родничок есть…

Подвёл он её к яме той — да как пихнёт!

— Сиди ж ты тут, кривая, с чертями, всё ты покою мне не давала. Погляжу я теперь на тебя, как ты будешь тут с рогатыми проживать.

Баба ему:

— Родименький, вправду не буду я! Пойди, муженёк, вытащи меня!

А мужика и след простыл. Пришел мужик домой, в хату зашёл — и будто чего не хватает. С кривой плохо, а без кривой и того хуже. Переспал ночь, а наутро думает:

— Дай пойду погляжу, чего она там делает?!

Пришёл в омшару, а к яме не подходит — так в кусточках издали поглядывает.

Глядь — подле ямы сидит один рогатый: хвост обдёрган, вихры общипаны — сидит и скулит себе.

«Так, — думает мужик, — на что черти, и тех допекла кривая, одного обработала уж».

Учуял чертяка дух мужицкий — туда, сюда, завидел мужика — к нему прямо:

— Сделай милость, возьми кривую свою, покою она не даёт нам.

— Вам тошно стало один день посидеть с ней, а как мне жизнь целую? Так поживите ещё с него малость.

А к ней приступиться нельзя, крест на ней, она и повелевает чертями. Воротился мужик домой, переночевал, опять наутро к яме пошёл. Сел в кусты, видит: чертей с десяток подле ямы крутится.

«Ага, — думает, — так-то вот!»

Завидели мужика черти — гуртом к нему… Обступили мужика:

— Возьми ты кривую свою. Управы на неё нет никакой, покою она не даёт нам. Что хочешь, возьми с нас, только вызволи ты нас из беды.

— Ну нет, коли вам покою нет от неё, а мне-то как же?

— Возьми кривую свою, обогатим тебя.

Не согласился мужик, как ни просили они его.

Ещё ночь мужик переночевал… На третий день уж больно жалко ему кривую свою стало, и опять без кривой хозяйство не ладится. Пришёл в омшару мужик и снова в кусты сел. Сидит и подглядывает. А чертей подле ямы тьма тьмущая, почитай, что все из ямы повыскакивали.

Зачуяли черти мужика — валом к нему повалили;

— Сделай ты милость нам, возьми кривую, житья нам от неё не стало!

— А вы сами спровадьте её.

— На ней крест, к ней приступиться нельзя.

— А мне-то каково было!

— Что хочешь возьми, только избавь от кривой!

— Что ж с вас взять: денег просить — обманете, черепков надаете битых…

— Что хочешь, бери!

— Дом поставите — сами ж его спалите после.

— Чего хочешь, проси — всё дадим без обману.

Один общипанный и говорит ему:

— Ну, коли не веришь — хочешь, лекарем поставим тебя.

— А как же я лечить буду, — для этого науку превзойти надо, а без неё как же?

— Ничего не нужно тебе, никакой тебе науки не надобно, мы лечить будем, а ты знай бери за леченье только.

Подумал-подумал мужик, почесал затылок:

— Все одно кривую брать надо, пущай лекарем делают.

И говорит:

— Ладно, что с вас возьмёшь — делайте лекарем.

А главный и говорит ему:

— Только уговор один. Более трёх человек не дадено будет лечить тебе, а больше станешь лечить — богачеству твоему конец будет и сам в пекло к нам попадешь.

— Согласен я, только не надувать чтобы.

— За лечение бери сколько хочешь — не прогадывай.

Так и порешили на этом.

Подошёл мужик к яме, а кривая-то его одна-одинёшенька, всех чертей повыгнала.

Обрадовалась кривая мужику своему:

— Возьми ты меня, муженёк, из пекла этого!..

— Мне с тобой тошно было — не чуяла, а самой пришлося — возьми, муженёк, вызволи?!

— Не буду я более понукать тобою, вызволи только.

Кинул ей мужик верёвку, вытащил из ямы. Черти в пояс ему кланяются.

А баба идёт, приговаривает;

— Муженёк, миленький…

Выучил мужик бабу…

В хату пришли, — баба в коровник бежать, молока надоила, яиц набрала — яишню ему изжарила.

— Ну, муженёк, ешь яишню, сейчас тебе молока истоплю…

Мужик па кривую свою не нарадуется.

По-хорошему жить они стали. Всё кривая по хозяйству сама справляет, мужику отдых настал.

Отобедали они как-то, только посуду кривая убрала…

Глядь, по улице тройка валит купецкая с позвонками[54]… Кучер к избе подкатил ихней.

Баба к окну:

— Глянь-ка, муженёк, с чего бы ему к нам было?!

Кучер с козел[55] вон — прямо в хату.

— Не тут ли Иван Петров проживает?!

— Тут, он самый и есть, а что надо-то?

— Купец у нас при смерти. Дознались мы, что лекарь вы будете.

— Лечим…

— Сделайте такую милость, извольте пожаловать с нами.

Баба к мужику:

— С чего-то ты, Иван, лекарем обозвался…

— Молчи, кривая, не твоего ума это дело.

Баба язык прикусила.

Сел мужик в тройку купецкую — замызганный мужичонко, из лаптей солома сыплется, а почёт ему.

В город въехали — шапки ему ломают[56]. В купецкие хоромы вошёл:

— Где тут болящий у вас?

В спальню его привели… Глянул мужик — там чертей полным-полно, кто за руку купца тянет, кто за ногу, на грудь понасели, за глотку душат.

«Так, — думает, — вот они вы, голубчики…»

Хрипит купец, задыхается.

— А дайте-ка мне водицы стаканчик.

Принесли воды ему, на подносе подали…

— А теперь удаляйтесь отсюда, один я с ним остаться должен.

Черти его научили так… Взял он воды, сбрызнул купца — черти вроссыпь, кто в окно, кто в двери, кто в печку, кто куда — все разбежались.

Очнулся купец, глянул на свет Божий…

— Кто меня от болезни вызволил?

— Иван Петров, мужик деревенский вызволил вас.

— Сколько ты за работу просишь?

— Ничего, ваше степенство, что пожаловать сами соизволите, то и возьму с вас.

— Ну ладно, избу тебе поставлю новую, под железом крытую, и по хозяйству окажу помощь.

— Покорно благодарим.

— А за лекарство сколько тебе?

— Сами положить извольте.

— Зерном тебе отпущу.

Ссыпкою купец занимался, по хлебному делу промышлял, почитай что по всей губернии[57] первейший купец был.

— Оставаться здоровым извольте, ваше степенство, а насчет болезни этой не беспокойтесь больше.

Опять мужику тройку подали и на возвратный путь. Только мужик за дверь, купец приказчика[58] кличет:

— Чтоб сегодня же сруб ему изготовить, под железом избу ему выстроить и на дворе по хозяйству чтоб всё сделано было.

— Слушаем, ваше степенство!

— Окромя того, хлеба в закрома насыпать ему до новины.

— Сделаем, как прикажете!

— От смерти он меня вызволил, обогатить его надо за это.

Мужик и до деревни не доехал — повезли ему от купца сруб новый и обоз с хлебом выслали.

Баба глядит в окно, поджидает мужика своего. Глядь — работники стучатся.

— Чего вам надоть?!

— Избу ставить посланы от купца из города.

— Какую еще такую избу?!

— Да ты сказывай, кривая, тут Иван Петров будет?

— Хата его самая, а только самого дома нету, к купцу в город вытребован.

Работники прямо на двор постройки старые ломать, избу разбирать, добро вытаскивать. У хаты кривая:

— Да что ж вы, родимчики, с хатою-то делаете?

— Сказано нам избу ставить новую…

— Добро-то куда волокете вы?

А тут и сруб привезли новый, одним махом хату поставили. Мужик приехал, глянул — изба новая стоит. Обедать сели — обоз подошёл с хлебом. Возчики в хату прямо:

— Иван Петров здесь будет?

— Тут, а чего надобно?!

— Хлеб вам от купца доставили, куда ссыпать будете?!

А кривая и в толк не возьмёт, откуда это им богатство привалило такое.

— Муженёк, как же это так, откуда это нам?!

— Видишь, купца вызволил — в благодарность это он.

А про чертей и не сказывает — говорить не велено. Живут они, коштвуют[59] себе.

Кривая на мужика своего не нарадуется, ублажает его. Сколько ни прошло времени — опять до мужика коляска пожаловала.

Кривая в окно глянула:

— Глянь-ка, муженёк, кому ж бы это быть? Видать, из господских будут.

Лакей с козел — в хату прямо.

— Иван Петров тут проживает?

— Тут, а чего надобно Вам будет?

— А так что барин за Вами прислать изволили.

— А по какому бы это делу?

А мужик враз учуял, зачем холуй барский пожаловал, а сам будто знать не знает.

— Так дознались мы, что лекарем будете, потому слух пошёл, как купца вы от смерти вызволили…

А холуй барский щупленький, поджарый, как пёс гончий…

— Недалече тут до имения — вмиг предоставим вас. Собрался мужик, поехал.

Кривая диву дается: как это мужик её лечит?! Приехали в имение — на крыльце барыня сама дожидается:

— Барин у нас больной, совсем Богу душу отдать собирается. Сделайте такую Божескую милость, вызволите его — премного благодарны останемся.

— К барину ведите меня, гляну сперва.

В спальню его привели.

Барин в перинах мается, а чертей подле — видимое невидимое множество.

— Опять вы тут досаждаете!

А они — кто в ногах суставы ломает, кто руки выворачивает, за глотку душат.

— А за хорошее житье, видно, приставлены вы тут к барину.

Мужик к барыне:

— А принесите мне стаканчик водицы холодненькой.

Лакей на подносе, как полагается, воды ему стакан.

— Требуется вам удалиться будет из спальни, один я с ним должен оставаться.

Барыня вышла, а мужик в рот набрал воды из того стакана, обкатил барину физиономию. Черти врассыпную все кто куда: кто в окно, кто в двери, кто в печку, под пол…

— Ай кривую вспомнили?

Барин очнулся, глянул: мужик стоит подле.

— Ты что, тебе чего нужно?

— Да я, барин, лекарем приставлен барыней вашей.

— А доктора куда подевались?

— Знать не можем, барин.

Кликнули барыню — она говорит:

— Ивана благодарить нам надобно, окромя его никто не помог бы…

— Чего тебе, Иван, надобно?

— Да вам виднее, барин, чего сами пожаловать изволите.

— Говори, чего надо, — всего дам.

— Кабы землицы пожаловали малость, да насчет скотинки у нас плохо…

— Сто десятин[60] отрежу тебе с лесом, скотины тебе пригоню, хозяйствуй, как знаешь.

— Покорнейше вас благодарим, барин, на этом…

Подкатили мужика бариновы лошади к хате, кучер лошадей на двор взводит…

— Куда ты?

— Барин так приказали. Ивановы, говорят, это лошади теперь стали. Приедешь — взведи на двор и коляску оставь там же.

Кривая диву только даётся.

А там, глядь, грамота мужику пришла из волости, что барин земли сто десятин жалует. К вечеру и скотину с барского двора мужику пригнали.

— Хозяйствуй, кривая…

— И, муженёк, богачества-то сколько! Живи — не помирай!

Соседи промеж себя гадают:

— С чего это Иван богатеть стал?

Живут они. Кривая хозяйствует, за всем сама доглядывает, управляется. Только опять вечером, гладь, карета подкатывает. На козлах урядник[61] сам.

— Ну, муженёк, плохо нам будет: сам урядник с каретой подъехал.

— Не боись, баба, знай молчи.

— Ох, не к добру нам это богатство.

Урядник в хату прямо.

— Иван Петров деревни тутошней здесь проживает?

— Он самый — чего вам угодно будет?

— Министр тебя главный требует.

— С чего ж бы это я понадобился ему?!

— Так помирает совсем.

— А я-то что ж?

— Так ведь вы ж лекарем будете. Барин ваш сказывал супруге ихней…

Нечего делать, собираться надо. Собрался мужик. Сели они в карету, покатили в столицу. Приехали. В кабинет повели мужика.

— Можешь от смерти избавить?

— Сперва на болящего глянуть надо…

— Гляди, да не проглядывай только!

В спальню министрову мужика привели. Глянул — а чертей видимо-невидимо, почитай, всё пекло вылезло, только главного нет самого.

— Можешь вылечить?!

— С чего же не вылечить? Не таких видали!

Спросил стакан с водою.

— Ну, а теперь уходить всем надобно из спальни.

А им боязно один на один с мужиком министра оставить.

— Так что всем уходить, а иначе лечить не берусь.

Пожались, пожались — вышли за двери.

А черти кто за что министра главного дёргают, кто за нос, кто за волосы, кто за руки, кто за ноги, глотку ему душат. Мужик опять — брызг на министра водой из стакана. Черти кто куда: кто в окно, кто в двери, кто в трубу, кто под пол лезет — подавили друг дружку сколько…

Вздохнул министр, открыл глаза…

— Кто же это от смерти меня вызволил?

— Так что крестьяне мы будем, такой-то волости, деревни такой-то, Иван Петров.

— Что ж я для тебя сделать должен, благодарить тебя чем надобно?

— А чего ваша милость соизволит пожаловать, на том премного благодарны будем.

— Хата есть?

— Как не быть, есть, купец ставил.

— Земля есть?

— Как не быть — барин пожаловали.

— Казны много?

— А вот этого недохват будет.

— Вот тебе мешок с золотом.

Недохват когда будет — по телеграфу отбей, вмиг предоставим ещё.

Обогатился мужик. Баба не нарадуется на мужика своего.

Живут себе, горя не видят мужик с кривою своею. Сидят так-то в вечере, чаек попивают.

Глядь, бубенцы звякнули, а время-то зимнее, заметуха[62] метёт.

Кривая и говорит:

— Кого же это занесло в такую непогодь? Глядь, будто подле избы полозьями заскрипело.

— Уж не к нам ли? Выдь-ка поди на улицу.

Только мужик к двери — в окно застучали…

— Иван Петров тут проживает?

— Тут, а вам чего надобно?!

— Отворитеся.

Открыл мужик сени — солдаты идут, тесаки наголо, а вслед генерал сам.

— От царя самого посланы.

Испугался мужик и говорить не знает что.

— Вы доктор будете?

— Лечим…

— Царь занедужил больно, к себе требует!

— Теперь только не лечим мы больше…

— Дела нам нет до того — царь требует!

— Так, — думает мужик, — подвели, окаянные, говорил же я: золота наобещаете — черепков сунете, дом поставите — сами же потом спалите. Так оно и вышло теперь: лекарем сделали и тут же надули.

Кривая ему;

— Как же, муженек, быть-то?

А ему зарок был даден — больше трех раз не лечить. На четвёртый ежели возьмется — и богачеству конец, и самому к чертям полезать в пекло.

— Так поедешь, что ль?!

Жмётся мужик, нельзя ему в четвёртый раз ехать.

— Не поедешь, так силой взять велено.

Подумал, подумал и говорит:

— Ну, ладно; видно, ничего не поделаешь — надо ехать.

А как ему не поехать — либо к чертям в пекло, либо посадят в острог.

— Только уговор один — кривую с собой возьму.

— И, что ты, муженёк, я-то зачем с тобою?

— Помогать будешь мне.

— Кого хошь бери — поедем только.

И кривая собралась с мужиком своим. Сели они в карету царскую, во дворец поехали.

Едут — народ расступается: наиглавнейший лекарь к царю вытребован.

А глянули — мужик в лаптях со своею бабою, кривою вдобавок.

Во дворец приехали — в спальню к царю повели их. Мужик и говорит своей кривой:

— Вот что, баба, ты подле двери стой карауль, как крикну — в секунду чтоб в спальню явилась.

Вошёл в спальню, там министры, генералы.

А чертей — видимо-невидимо. Всё пекло вылезло, и главный тут же — на груди у царя сидит, за глотку его душит.

— Ну, — думает мужик, — пропал я…

Говорил мужик посторонним:

— Так что должен я один на один остаться с царём, а иначе нельзя вылечить будет.

А черти кто за что царя тянут-мучают: кто руки ему крючит, кто ноги ему загибает — суставчики так и трещат все.

Вышли от царя генералы да министры, чертяка главный и говорит мужику:

— Тебе что сказано было, какой уговор был?

Осмелел мужик, про кривую свою вспомнил:

— А вам какое такое дело?

— Сказано ж тебе было: в четвёртый раз явишься — и богатству твоему конец, и в пекло к нам самому попадать.

Подступают к мужику черти. Главный царя бросил, норовит мужика за глотку ухватить. Испугался мужик да как крикнет:

— Эй, кривая, выручай!

Баба в дверь прямо…

Черти как завидели кривую — кто куда: кто в окна, кто в двери, кто в трубу, кто в щели. А главный поджал хвост — шмыг в форточку и кричит мужику оттуда:

— Ну, мужик, кады б не кривая твоя — сволокли бы мы тебя в пекло. Счастье твоё, что кривую с собою взял.

Очнулся царь, видит: мужик с бабою, да ещё с кривою.

— Вы зачем тут?

— От чертей тебя вызволили — вот зачем, а то б не миновать тебе в пекле сковороды лизать!

Услыхали министры да генералы, что царь с мужиком разговаривают, и ввалились гуртом все в спальню. Царя поздравлять идут. А царь:

— Чем благодарить тебя? От смерти ты меня вызволил. Проси, чего хочешь, ни в чём отказу тебе не будет.

— Ничего мне от тебя не надобно, отпусти ты меня только домой с кривою моей.

Царь ему и того, и другого… Мужик всё своё:

— Отпусти ты меня домой, ничего нам не надобно.

Отпустил его царь домой…

Приехали домой, глянули: всё в порядке, не удалось чертям понапортить мужику.

— Ну, кривая, когда б не ты, пропадать бы сегодня, — сволокли бы меня в пекло рогатые.

— То-то, муженёк, и кривая хороша стала?!

БАРИН-ВОДОВОЗ

ил мужик Кондрат, не беден был, не богат, а всё ел мякину[63] и запросто, и на именины — промышлял больше хитростью. Похлебал как-то щей пустых и пошёл себе, куда дорога его повела. Шёл он, шёл — на барский двор зашёл. Сидит барыня старая, чайком прохлаждается. Видит, что-то мужик подле похаживает.

— Ты что тут?

— Странничаем мы, ночлегу ищем.

— Да тут двор господский.

— Ошибся, значит, маленько.

— Ну, ничего, иди сюда, скажешь, где был, что видел.

Чайку она ему налила, кренделей наложила.

Сидит Кондрат, городит барыне небылицу всякую:

— Я и на тот свет, барыня, хаживал. Только воротился что…

— А барина старого не видал там?

— Как же, видал, я ему еще воду возить помогал.

— Как так воду возить?

— Так на нём черти воду таскают, огурцы поливать… Вижу, измучился барин ваш, сжалился я над ним…

И барин-то меня опознал: «Ты, что ли, Кондрат?» — «Да, мы, барин». Спрашиваю: «А тяжело вам, барин, пришлось?» — «И не говори, Кондрат». — «Давайте-ка я, барин, вместо вас бочечку вам привезу, а вы передохните капельку». — «Спасибо тебе, Кондратушка». Запрягли меня черти — и ну кнутовищем хлестать!

Барыня сидит ужасается, жалко ей барина своего.

— Что ж, Кондратушка, и его черти кнутовищем нахлестывают?

— А то как же, барыня? Барин-то ваш велел мне поклон отнести вам.

— Спасибо тебе, Кондратушка.

— Не на чем, барыня!

— Как бы ему облегчение сделать?

— Лошадку бы ему отвести, всё легче бы было барину воду возить.

— И то правда, Кондратушка.

А сама и не знает, как быть: сын-то в город уехал, а без него не может она лошадьми распорядиться.

— Сына-то мово нет дома, а без него как же?!

— Да вы, барыня, деньжонок дайте, лошадку-то я ему и сам справлю, какую следует.

— И то, Кондратушка.

Достала барыня сто рублей из шкатулки и отдала ему. А он взял эти деньги, за чай-сахар поблагодарил барыню — и долой со двора барского.

Воротился домой молодой барин, мамаша ему и рассказывает:

— Папаша-то твой на том свете мучается!

— Как так?

— Черти в аду на нём воду возят.

— Кто тебе сказывал?

— Да тут странник был, сказывал. Я его и чаем напоила, и деньжонок дала ему сто рублей лошадку купить, облегчение сделать папаше твоему.

— Ах ты, мошенник! Как же вы, мамаша, обманулись? Да это ж жулик был.

— Он и поклон принёс с того свету.

— Да разве на тот свет ходит кто? Обманул мужик этот, догнать его надо!

Велел барин лошадей запрягать кучеру, наилучшую тройку заказал. Сел в коляску и покатил мужика догонять.

А мужик шёл-шёл, видит, барин его нагоняет. «Ну, — думает, — я и тебя, барин, проведу».

Взял, наклал грязи кучу и прикрыл её шапкою. И сам грязью вымазался. Сидит, шапку одной рукою держит, в другой хлеба ломоть — сидит пожёвывает.

Подъезжает барин к нему:

— Не видал ты — тут мужик проходил сейчас?

— Как же, барин, видел, тут прошёл по дороге.

— А не знаешь, куда он пошёл?

— Как же не знать — он из нашей деревни.

— А ты не догонишь его так-то?

— Никак не могу. Меня барин мой посадил тут шапку стеречь, он недалеко в кустах с собакою ходит.

— Шапку-то зачем стеречь?

— Охотились мы тут с барином, птица попалась ему диковинная. Он под шапку её и приказал караулить, не улетела чтоб.

— Да я тебе лошадей своих дам, на них живо догонишь.

— Разве что на них только… А шапку-то бросить нельзя мне никак.

— Дай мне, я подержу её, будет цела птица.

— Ладно, барин. Так вы обождите тут маленечко, я его мигом представлю вам.

Дал ему барин тройку свою, а сам сел возле дороги и дожидается.

Сидел-сидел — нет мужика и всё тут. Солнце зашло, темнеть стало, а мужика нет. Нечего делать, надо домой ворочаться, не ночевать же барину в поле. И с шапкой не знает, что делать. «Дай, — думает, — гляну, что у него тут под шапкою». Руку под шапку, не выпустить чтоб птицу. Шарил, шарил, одна грязь мажется. Поднял шапку, глянул, а там грязь в кучу свалена.

— Ах ты, мошенник, и меня надул!

Вернулся барин пешком. Мамаша его и спрашивает:

— Что ж ты пешком-то домой воротился?

— Да я, мамаш, лошадок-то папаше отослал с мужиком. Как рассказал он мне, что черти-то вытворяют над ним — жалко мне стало. Отдал лошадей и коляску тоже, может, когда и прокатиться ему захочется…

— Я ж говорила тебе, сынок, мучается папаша твой, вызволить его надобно, облегчение ему сделать.

А про шапку-то, как караулил, и не сказал барин мамаше своей.

ШУТНИК

адумала девка замуж выходить, а боязно.

К ней парень-шутник приходит и говорит:

— Давай осьмуху[64] вина, я вместо тебя в твоём платье перевенчаюсь.

Девка согласилась, поставила осьмуху вина.

Назавтра нарядился парень в невестову одежду, посадили его за стол. Бабы песни поют. Погуляли, на венчание в церковь поехали. После отобедали, отпотчевали, повёл муж молодую спать. А молодая-то — Васька-шутник.

— Пусти на двор меня, — говорит Васька.

— Не пущу, вдруг ты уйдёшь, — отвечает муж.

— Не, не уйду. Ты привяжи меня.

Связали пояс с поясом, и пошёл Васька на двор. Видит, там козёл ходит; взял козла за рога и привязал к поясу, а сам убёг. Молодой лежал-лежал — не идёт молодая. Он звать — не откликается. Он пояс потянул — упирается. Дотянул, хвать — козёл! «Молодая козлом обернулась», — думает.

А Васька на пасеку прибежал, выбрал улей поболее. На девичнике-то ребятам не поднесли, надо угостить. Унёс Васька улей на вино, мёд весь выбрал. А тут на пасеку жулики пришли, стали выбирать улей: где шумит больше, значит, пчёл много и мёда. Не успели взять — погоня за ними.

Бегут и кричат: «Ай, ай, догоняют!»

Васька услышал, бросил улей, наложил в него грязи, сам дальше побег. Тут жулики подбегают, видят улей.

— Пойдём медку поедим, — говорит один.

Зачерпнул другой и говорит:

— Мёд-то мёд, да грязью отдаёт.

— Да это и есть грязь. Это Васьки-шута работа. Подшутил над нами. Пойдем, побьём его за это.

Пришли бить. А он лошаденку взял, скатерку подстелил, в зад лошади гривенников понатыкал, ей овса поставил. Подходят жулики и спрашивают:

— Ты что делаешь?

— А вот гляди, — отвечает шутник.

Копнул в навозе — двугривенный, копнул — пятиалтынный. Вроде как лошадь овёс подбирает, а деньгами выкладывает.

— Продай нам лошадь! — просят жулики.

— Купите.

Купили они лошадь, постлали скатерть, овса дали, а деньги из неё не сыплются. Опять обманул шутник! Решили снова его бить идти. А Васька корову вывел, наставил вокруг одиннадцать кубанов.

— Ты что делаешь? — спрашивают жулики.

— Не видишь, корову дою. Одиннадцать кубанов надоил, двенадцатый дою.

— Продай нам эту корову.

— Купите.

Продал им корову, а она и полкубанчика не дала. Решили Ваську убить. Поймали его, посадили в куль, повезли топить. К утку[65] приехали, к реке, значит. Возле утка посадили, сами пошли искать, где глубже. А тут дорога рядом была, и по ней барин проезжал. Увидел он куль, остановился. Подошел к кулю, а тот кричит.

— Ты чего? — спрашивает барин и развязывает куль.

— Да я сижу, уму-разуму набираюсь.

— Дай и мне посидеть.

Влез барин в куль, Васька завязал его, сам ко двору на тройке барина поехал. А жулики те подошли, схватили куль и понесли шутника топить, а там барин сидел. Васька ведёт лошадей поить, они его встречают:

— Стой, мы же тебя сбросили в воду, как же ты жив остался?

— А я на тройке выскочил.

— Пойдём и мы также, — говорят жулики.

Пошли к реке. Один шагнул, другой сиганул — все и потопли. Не вынесло их на тройке.

А шут и посейчас шутит.

СЕРОЕ ГОРЕ

или-были старик со старухой. И было у них два сына: старшего звали Макар Мироныч, а младшего Мирон Мироныч. И вот умерли старик со старухой. Остались братья одни. Старший брат вскоре женился, и остался младший в доме один. Однажды вечером постучался к Мирону Миронычу старичок. Мирон пустил его к себе. Переночевал у него старичок, а наутро и говорит:

— Мироша, возьми себе сиротку Марьяну в жёны, повенчайтесь и живите.

Мирон Мироныч долго не раздумывал, взял Марьяну за руку и повёл в церковь. Обвенчались они и стали жить вдвоём. И вот как-то в праздник решил Мирон Мироныч брата навестить. Взяли они с Марьяной кувшин, набрали в него ягод и пошли к Макару Миронычу. Пришли они к нему. Усадил Макар Мироныч всех гостей к богатому столу, а брата с невесткой в дальний угол. И не досталось им ни ложки, ни хлеба. Встали тогда Мирон Мироныч с Марьяной, помолились Богу, взяли свой кувшинчик, поблагодарили брата и сказали:

— Прощайте.

А Макар Мироныч и говорит:

— Прощайте, да в другой раз не навещайте.

Пошли Мирон Мироныч и Марьяна домой. Дошли они почти до села, а идти надо было дальше через гать[66]. Вот Мироныч и говорит:

— Марьяна, не ели мы с тобой, не пили, так давай хоть песню споём.

Затянули они песню. Вдруг Мироша спрашивает:

— Кто это, жена, нам третий подпевает?

Прислушалась Марьяна, и правда, третий подтягивает их песню.

— Кто это подтягивает песню нашу? — спрашивает Мироша.

— Да я.

— Кто «я»?

— Серое горе.

— А где ты?

— Здесь я.

— Иди-ка сюда.

Вышло Серое горе — маленькое, серенькое. Мирон Мироныч спрашивает:

— А можешь ты в наш кувшин залезть?

— Могу, — отвечает Серое горе.

— А ну-ка, полезай в кувшин!

Серое горе залезло в кувшин, Мироша закрыл его и опустил в воду под гать. Пришли Марьяна да Мироша домой. Стали они жить хорошо, не стало у них никакого горя. Прослышал Макар Мироныч, что брат стал богато жить, и приехал к нему в гости. Мироша принял его хорошо. А Макар ни есть, ни пить не стал, а перво-наперво спрашивает:

— Скажи мне, брат, отчего ты стал жить хорошо?

Мироша и говорит:

— Шли мы от гостей, затянули песню, а нам кто-то ещё подпевал, оказалось, Серое горе. Влезло оно в кувшин, мы его в воду и бросили.

Макар Мироныч узнал, что хотел, запряг лошадь и уехал. Приехал Макар Мироныч к гати, вынул кувшин и открыл его. Вылезло оттуда Серое горе.

— Иди, Серое горе, туда, где было, — говорит он.

— Нет, не пойду, — отвечает горе. — Я теперь с тобой жить буду.

Сел Макар Мироныч на дрожки, и Серое горе с ним. Едут они, едут, вдруг ось переломилась, а дрожки[67] новые были. Приехал Макар Мироныч домой, а там и магазины, и амбары погорели. А это всё Серое горе наделало. Всё хозяйство у Макара Мироныча развалилось, и понял он, что значит Серое горе.

Поехал он тогда к брату своему младшему, Мирон Миронычу. Мирон Мироныч с женой приняли Макара Мироныча, и стали они вместе жить по-хорошему.

СОЛДАТ ДЕВЯТКИН

ил-служил солдат. Все на побывку ходят, а его не пускают.

— Эх, кабы меня пустили, я бы делов наделал, — говорит солдат.

Пустили наконец-то и его на побывку. Снял он квартиру в городе, назвался Девяткиным.

Приезжает на этот двор генерал. Приходит генерал да говорит:

— С кем бы в карты поиграть?

— Да есть тут у нас Девяткин.

— Так давай его сюда!

Сели играть. Генерал все деньги проиграл: и одежду, и нашивки, и эполеты. Оделся Девяткин и стал генералом.

Поехал в деревню. Приезжает к барыне, к жене того генерала, и давай с ней в карты играть. А у барыни дочь-невеста. Солдат всё выигрывает и выигрывает. А потом свататься начал.

Сыграли свадьбу, поехали в город, живут там.

Солдат при жене в форме, а пойдёт на службу — снимает.

Как-то жена пошла посмотреть, как он служит. Пришла — нет его.

— Кого вы ищете? — спрашивают.

— Да тут у вас генерал Девяткин есть.

Думали, думали — кто такой? Вспомнили, что солдат такой есть. А заодно вспомнили, как он обещал делов натворить на побывке. Когда раскопали всё, того генерала разжаловали, а Девяткина сделали генералом.

Так-то и натворил он дел на побывке.

КАК КЛАД БРАЛИ

риснился мужику сон — клад с бабою взять на барской земле.

Проснулся он утром и думает: «Как же с ней взять? Её и за язык не тянут, а всё как ни на есть по деревне пустит».

А он охотник был…

«Ну, — думает, — ладно ж, коли так — я ж тебя обману».

Пошёл в лес железы[68] глянуть, в железы заяц попался.

«Так, — думает, — дело…»

На речке кубарь[69] вынул — щука барахтается.

— И это к месту!..

Взял он в кубарь зайца всадил, а в железы — щуку.

Вернулся домой…

— Ну, баба, счастье нам привалило.

— Какое, муженёк?

— Клад нам с тобою брать.

— Иде ж это?!

— На барской земле.

— Пойдём.

— Пожди малость, дай солнцу зайти, у вечерни пойдём.

А у бабы терпенья нет…

— Да на каком же месте это?

— Ты пополудневать приготовь, как пополуднуем, так и айдай-те. Только уговор: не брехать чтобы. А как придёшь, сама увидишь, где клад схоронен.

Пополудновали — и в лес к ночи. Достали в лесу из земли горшок с золотом.

— Ах ты, муженёк, деньги-то сколько!

— Ну, ладно, помалкивай только. Ночевать в лесу надобно, потому, ежели пойдём сейчас по деревне, собак распугаем, а народ: куда ж это Иван с бабою на ночь глядя ходили?!

Заночевали в лесу. Баба храпит, а мужик сидит, горшок караулит с золотом. Чуть глянула зорька, мужик говорит:

— Ну, будя, домой пора ворочаться!

А про себя думает: «Я ж тебя обдурю сейчас». Идут по лесу…

— А ну, баба, давай глянем — нет ли в железах чего?

Баба вперёд.

— Глянь-ка, муженёк, в железах-то что — застряла щука. Как же это так?

— Всяко бывает. Ты молчи только, не то ещё будет.

Идут мимо речки…

— Давай кубари глянем, нет ли там чего?!

Баба опять первая…

Вытянула кубарь, а там заяц.

— Как же это так, муженёк?!

— Сама видишь — зайцы в воду полезли, а щука на берег подалась, быть — не миновать светопреставления.

— Что ж делать-то?

— А вот что: разводи костёр, уху варить будем, прохарчился[70] я что-то с вечера.

— И то, правда твоя, а я и полбутылки припасла.

Костер развели, сварили уху. Мужик бабу потчует:

— Выпей, небось ничего не сделается.

Баба, почитай, и вылакала полбутылку всю.

Поели, попили, пошли…

А им мимо двора барского не миновать идти, а в закуте на дворе бык ревёт. Баба говорит:

— Чтой-то, мужичок, такое ревёт?!

— Да это чёрт барина за ухи дерёт, а он и ревёт.

Пришли домой. Мужик на полати, баба за водой с вёдрами.

Стоит возле колодца и позёвывает.

Соседки ей:

— Что-то ты, кумонька, ай не выспалась?!

— Когда ж спать было?

— А что?

— Да мы с мужиком клад брали.

— Где ж это?

— На барской земле взяли. Сон ему такой приснился; без меня, вишь, клад не дался бы — такой зарок ему даден был.

— И много ж взяли?

— Горшок целый с золотом… Не сказывай никому только, дознается мужик мой — чем попадя измолотит…

— Стану я сказывать?!

Что ты!

А сама по секрету… шу-шу-шу, шу-шу-шу… День, другой — по деревне и пошел слух: Иван с бабою на барской земле клад взяли.

Барин дознался:

— Позвать Ивана!

За Иваном послал.

Приходят к мужику:

— Барин тебя требует.

— Зачем это?

— До тебя дело есть.

Иван к барину:

— Зачем, барин, звать изволили?

— Иван, ты клад на моей земле брал?!

— Что вы, барин, и знать не знаю… Какой такой клад?!

— До меня слух дошёл, бабы сказывали.

— Так ты, барин, с баб и спрашивай.

— Твоя ж говорила…

— А вы её спросите сами.

— Послать за Марьей!

Пришли в хату:

— Тебя барин требует.

Она в голос…

Пришла к барину. Бух ему в ноги.

— Вот те истинный Бог — на твоей земле брали. Мужик к ней:

— Да ты по порядку сказывай, как было?

— А мужик мой и говорит: сон мне такой объявился — клад с тобою на барской земле брать, без тебя не удастся.

— Ну?!

— Взяли это мы горшок с золотом, а он и говорит: ночевать надо в лесу, идти никак невозможно — собак потому распугаем всех…

Иван про себя:

— Вишь, чего баба городит!

— А ты не мешай, Иван, сказывать.

— Ты послушай, барин, только, что дальше будет…

— Ну?!

— Взяли мы горшок с золотом, переночевали, идём себе, мужик и говорит мой: давай глянем, нет ли чего в железах? Глянули — а там щука.

— Ты, барин, только слушай!

— Идём мимо речки — опять он мне: давай в кубарях глянем… Глянули — заяц попался.

— Иван, что она? Рехнулась, что ль?

— Сами видите, барин.

— Когда ж это было?

— И что ж ты, барин, этого и не помнишь?! Было это, когда тебя чёрт за ухи драл и ты быком ревел, ужели и этого не помнить?!

— Прогнать её со двора, рехнулась баба! Прав ты, Иван!

— То-то, барин! Ты баб-то побольше слушай — не то ещё наговорят тебе.

Надул мужик бабу, и клад-таки взял с бабою.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

казка ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок, — сказал великий поэт.

А учёный-лингвист добавил бы, что сказка ещё и бережный хранитель слов и оборотов, которые давно исчезли из нашей повседневной жизни. А учёный-этнограф сказал бы, что сказка является ценнейшим источником знаний о самобытности конкретного народа, потому что часто один и тот же сказочный сюжет в разных уголках мира звучит по-разному. Историк скажет, что сказка сама по себе является историческим источником прошлой жизни народа и хранит в своих сюжетах события древности, трансформированные народной фантазией.

Всё вышесказанное хорошо бы учитывать при создании иллюстраций к сказкам. Именно поэтому издательство обратилось к художнику Алексею Шевченко, который иллюстрирует не только сказки современных писателей Э. Успенского, А. Усачева, Ю. Энтина, Г. Остера, но и принимал участие в оформлении нескольких комплектов учебников для начальной школы, где ему приходилось обращаться к разнообразному литературному и историческому материалу, включая сказки и легенды. Накопленный Алексеем Шевченко опыт воплотился в представленных иллюстрациях к собранию сказок Каллиникова.

Давайте попробуем вместе, разглядывая эти иллюстрации, совершить своеобразное путешествие в прошлое Орловщины. Уже в начале книги нас встречают первые жители г. Орла XVI века — городовой стрелец и его красавица-жена — на фоне только что построенной Орловской крепости. Стрелец вооружён пищалью (предком современного ружья) и бердышом (топором на большой ручке, который! служил подставкой под пищаль, но одновременно мог быть самостоятельным оружием в ближнем бою). Женский костюм на Орловщине был красочен и разнообразен, не изменившись в своей основе с XVI по начало XX в. Заметим, что в данной книге представлены образцы не повседневной, а праздничной женской одежды. Полюбовавшись на эту парочку, переходим непосредственно к героям сказок.

Охотник, которого мы видим в сказке «Князь Балалай», мог бы стать героем «Записок охотника» И. С. Тургенева. Он держит в руках легкое кремневое охотничье ружьё, а через плечо перекинута сумка — ягдташ.

В сказке «Меч-самосеч» противник Ивана облачён в латы литовского рыцаря начала XVII века. Хотя в сказке не указывается национальность Вояки, но характер и напористость этого героя заставляют вспомнить о Смутном времени и о лихих наездах пана Лисовского, войска которого были разгромлены Дмитрием Пожарским на Орловщине.

А необычный шлем с крыльями находится в коллекции Орловского краеведческого музея.

Бабу-ягу из сказки «Незнайка» художник нарядил в кичку своеобразной формы. Такие «рогатые» кички бытовали на Орловщине с древности, и, несмотря на протесты священников, женщины не желали с ними расставаться. Кичка украшена височными кольцами, характерными для вятичей — древних жителей нашего края.

На картинке, где Незнайка встречает своих братьев-дезертиров, художник нарядил героев в военные костюмы, характерные для воинов поместной конницы, защищавших южные рубежи нашего государства. На Незнайке мы видим зерцало — доспех из больших скрепленных вместе стальных пластин, надеваемых поверх кольчуги. Один из братьев одет в бехтерец — доспех из узких стальных пластинок, скрепленных металлическим кольцами, второй — в куяк — короткую безрукавку из плотной ткани, к которой металлические пластины крепились изнутри, оставляя снаружи характерные заклёпки.

На иллюстрации к «Маре-богатому» на заднем плане изображён монастырский комплекс Свято-Успенского мужского монастыря на берегу Оки, каким его видели орловцы ещё в нач. XX в.

Самовар, из которого пьёт на небе чай герой сказки «Как Бог посты делил», — предмет, не имеющий отношения к Орловской губернии, он взят из коллекции Центрального исторического музея.

Село, на фоне которого изображён Николай Угодник из сказки «Кому от мужика почёту больше», с малоизвестной картины «Село в орловской губернии» (1864 г.) художника-передвижника М. К. Клодта.

Сказка «О купце Иване Васильевиче» могла возникнуть только после эпохи Петра Первого, так как по своему сюжету она близка к типичным для того времени приключенческим повестям «История о Российском купце Иоанне» и «О российском матросе Василии». Поэтому художник одел и «причесал» героев согласно моде середины XVIII века. Канделябр среди добычи разбойников и квасник на столе у главного героя — предметы из собрания Орловского краеведческого музея.

Следующая сказка посвящена уже непосредственно самому Петру Первому. Поэтому место действия из Орла перенесено на берега Невы. Пётр подслушивает разговор в здании Сената, сохранившемся до настоящего времени, как и дворец Марли, изображенный на следующей иллюстрации и построенный под впечатлением от увиденного Петром в Версале. Конечно, логичнее было бы изобразить Петра пребывающим в любимом Монплезире, однако это одноэтажное здание, а в сказке рассказывается о том, как Пётр машет черным платком с балкона.

В сказке «Про ленивую жену» мы имеем возможность увидеть костюм «деревенской модницы». Героиня поверх красной завесы одета в панёву, являвшуюся обязательным атрибутом костюма замужней женщины. Панёва имела вид широкой юбки, как правило, шилась из тёмной ткани в клетку. Праздничная панёва украшалась лентами и нашивками. Поверх завесы и панёвы надет передник, так же украшенный вышивкой и расшитый лентами. На голове у неё надета сорока — женский головной убор, отличавшийся в Орловской губернии оригинальностью и разнообразием формы и богатством украшения. Передняя часть этого убора, называвшаяся очелье, обильно украшалась всевозможными способами (вышивка, золотой галун, ленты, бисер, дутое стекло), у висков к очелью крепились разнообразные украшения в виде помпонов или сложных бисерных переплетений.

На иллюстрации к сказке «Непокорная баба» представлен более простой образец сороки, точнее соответствующий характеру героини. Часы, отсчитывающие время болезни царя, изображённые на другой иллюстрации, находятся в коллекции Орловского краеведческого музея.

Помещица из сказки «Барин-водовоз» одета в типичный домашний дворянский костюм женщины преклонных лет, характерный для второй половины XIX века. Самовар необычной формы, из которого она пьёт чай, также хранится в Орловском краеведческом музее.

Герои сказки «Солдат Девяткин» изображены на фоне здания Орловской городской думы, где в настоящее время расположен театр «Свободное пространство».

Основой для иллюстрации к сказке «Как клад брали», действие которой разворачивается в помещичьей усадьбе, стала акварель начала XIX века «Усадьба князей Куракиных в Малоархангельском уезде». Барин держит в руках глиняную трубку работы орловских мастеров (похожие образцы можно увидеть в Орловском краеведческом музее), одет он в гусарский доломан, цвета Гродненского гусарского полка, прославившегося в 1812 году и после войны квартировавшего в Орле в начале XIX века. Среди офицеров этого геройского полка было немало владельцев орловских поместий.

Надеемся, что внимательное прочтение представленных в этой книге сказок и рассматривание деталей иллюстраций помогут сделать историю родного края более близкой и интересной.

С. М. Санькова,

доктор исторических наук

Примечания

1

Унывный. Унылый, печальный.

(обратно)

2

Самосеч. О мече, который сам сечёт, наносит удары.

(обратно)

3

Ставок. Небольшой пруд.

(обратно)

4

Труба. Здесь: подзорная труба, инструмент для рассматривания удаленных предметов.

(обратно)

5

Остряк. Острие гвоздя.

(обратно)

6

Пущать. Пускать, приводить в движение (здесь: о стреле).

(обратно)

7

Мамка. Кормилица, нянька.

(обратно)

8

Глинник. Участок, местность с глинистой почвой.

(обратно)

9

Тулуп. Верхняя крестьянская одежда: обычно длинная, не крытая сукном меховая шуба из овчины или заячьего меха, без перехвата в талин, с большим воротником.

(обратно)

10

Перевенчать. Совершить обряд венчания, соединить браком.

(обратно)

11

Скоромятина. Скоромная пища — пища, в состав которой входят продукты от теплокровных животных (птиц и млекопитающих): мясо, молоко, масло и др.

(обратно)

12

Ужотко. Потом, позже.

(обратно)

13

Опорки. Изношенные сапоги с отрезанными по щиколотку голенищами.

(обратно)

14

Онуча. Кусок плотной ткани, которым обертывали ступню и голень ноги при ношении лаптей, сапог.

(обратно)

15

Вздуть. Разжечь (о самоваре).

(обратно)

16

Ай. Разве, или, неужели; употребляется в начале вопросительно-предположительных предложений.

(обратно)

17

Успеньев день. День Успенья Богородицы; отмечается 28 августа.

(обратно)

18

Новина. Новый урожай, время первого сбора урожая.

(обратно)

19

Распоясаться. Развязать на себе пояс, снять с себя пояс.

(обратно)

20

Недохват. Отсутствие нужного количества чего-либо; недостаток.

(обратно)

21

Завистный. Завистливый, постоянно испытывающий чувство досады, вызванное превосходством, успехом, удачей и т. п. кого-либо другого.

(обратно)

22

Филипповки. Пост перед праздником Рождества с 27 ноября до 7 января.

(обратно)

23

Рундучок. Большой ларь с поднимающейся крышкой.

(обратно)

24

Чуйка. Верхняя мужская одежда: суконный кафтан без воротника, с вырезом у горловины и глубоким запахом, обшитый по краю ворота, пол и рукавов полоской ткани или меха.

(обратно)

25

Вспялить. Надеть что-либо.

(обратно)

26

Пудовая свеча. Большая по размеру свеча.

(обратно)

27

Зеленя. Молодые всходы хлебов (обычно озимых).

(обратно)

28

Крещенская свечка. Церковная свеча, купленная в праздник Крещение Господне.

(обратно)

29

Попристыть. Остудить, охладить.

(обратно)

30

Припарочек. Лёгкий пар от земли, нагревающейся солнцем.

(обратно)

31

Зазимки. Первые заморозки.

(обратно)

32

Закром. Отгороженное место в амбаре для ссыпания зерна, муки.

(обратно)

33

Овин. Хозяйственная постройка, в которой сушили снопы перед молотьбой. Обычно состоял из ямы, где располагалась печь без трубы, а также из верхнего яруса, куда складывали снопы.

(обратно)

34

Сухмень. Очень сухая погода без дождей; засуха.

(обратно)

35

Цигарка. Скрученная из бумаги трубочка с табаком (обычно с махоркой), употребляемая вместо папиросы; самокрутка.

(обратно)

36

Николай Зимний. День святителя Николая Чудотворца; отмечается 19 декабря.

(обратно)

37

Почёт сподать. Оказать, выразить почёт, уважение.

(обратно)

38

Свадебный поезд. Вереница повозок, саней с участниками свадебного обряда.

(обратно)

39

Задачливый. Приносящий удачу, нужный, подходящий.

(обратно)

40

Планида. 1. Небесное тело, планета. 2. Судьба, доля, участь.

(обратно)

41

Велик день. Пасха — главный праздник православной церкви, посвященный воскресению распятого на кресте Иисуса Христа; исчисляется по лунно-солнечному календарю, приходится на воскресенье.

(обратно)

42

Велика суббота. Последний день перед Пасхой; приходится на субботу.

(обратно)

43

Босовик. Бедняк, оборванец.

(обратно)

44

Банка. Финансовое учреждение банк.

(обратно)

45

Фомка. Орудие взломщика небольшой ломик.

(обратно)

46

Кошки. Род железных шипов, надеваемых на обувь для лазанья на столбы.

(обратно)

47

Босовицкое. Одежда, принадлежащая босо вику — бедняку, оборванцу.

(обратно)

48

Городовой. В Российской империи с 1862 по 1917 год: низший полицейский служащий, наблюдавший за порядком в городе.

(обратно)

49

Волость. 1. В дореволюционной России и в России до 1929 г.: низшая административно-территориальная единица — подразделение уезда, состоящее из нескольких сел и деревень с окружающей их землей. 2. Населённый пункт, административный центр этого подразделения.

(обратно)

50

Трусить. Трясти, рассыпать.

(обратно)

51

Замашки. Мужская особь конопли с тонким стеблем.

(обратно)

52

Извоз. В Российском государстве до 1917 г.: промысел, заключавшийся в перевозках на лошадях людей и грузов.

(обратно)

53

Омшара. Низкое, покрытое мхом место в лесу, заросшее кустарником и деревьями.

(обратно)

54

Позвонок. Бубенчик, колокольчик на упряжи, на шее лошади.

(обратно)

55

Козлы. Сиденье для кучера в передней части экипажа или повозки.

(обратно)

56

Шапку ломать. Приветствовать поклоном, снимая головной убор.

(обратно)

57

Губерния. Основная административно-территориальная единица в дореволюционной России с начала XVIII века.

(обратно)

58

Приказчик. Служащий в имении, управляющий помещичьим хозяйством.

(обратно)

59

Коштовать. Жить в довольстве, ни в чем себе не отказывая.

(обратно)

60

Десятина. Единица земельной площади, равная 2400 квадратным саженям, или 1,09 гектара, применявшаяся в России до введения метрической системы.

(обратно)

61

Урядник. В дореволюционной России — нижний чин уездной полиции.

(обратно)

62

Заметуха. Метель, вьюга.

(обратно)

63

Мякина. Отходы, получаемые при обмолоте и очистке зерна хлебных злаков, льна и некоторых других культур.

(обратно)

64

Осьмуха. Мера объёма жидкости: одна восьмая ведра, или 1,55 литра, а также ёмкость, содержащая такой объём жидкости.

(обратно)

65

Уток. Устье реки.

(обратно)

66

Гать. Настил из брёвен, веток и т. п. для проезда, прохода через топкое место, болото.

(обратно)

67

Дрожки. Лёгкий одноместный или двухместный открытый экипаж на рессорах.

(обратно)

68

Железы. Приспособление для ловли животных капкан.

(обратно)

69

Кубарь. Вид рыболовной снасти: корзина из прутьев, имеющая конусообразную форму.

(обратно)

70

Прохарчиться. Проголодаться.

(обратно)

Оглавление

СКАЗОЧНИКИ И ИХ СКАЗКИ

КНЯЗЬ БАЛАЛАЙ

МЕЧ-САМОСЕЧ, КИСЕТ-САМОТРЯС И ВОЛШЕБНАЯ РУБАХА

НЕЗНАЙКА

МАРА-БОГАТЫЙ

КАК БОГ ПОСТЫ ДЕЛИЛ

КОМУ ОТ МУЖИКА ПОЧЁТУ БОЛЬШЕ

КУПЕЦ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ И ЕЛЕНА-КОРОЛЕВНА

КАК ЦАРЬ ВОРОМ БЫЛ

НЕБЫЛИЦА

ПРО ЛЕНИВУЮ ЖЕНУ

НЕПОКОРНАЯ БАБА

БАРИН-ВОДОВОЗ

ШУТНИК

СЕРОЕ ГОРЕ

СОЛДАТ ДЕВЯТКИН

КАК КЛАД БРАЛИ

ПОСЛЕСЛОВИЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg