«Таинственный кашель»

Анатолий Скала ТАИНСТВЕННЫЙ КАШЕЛЬ

«Все люди, как люди, один я — домовой», — рассуждал на крылечке Тимоня, поглядывая на детей, собирающихся на рыбалку. «А где это сказано, что домовым нельзя на рыбалку ходить? Вот возьму сейчас удочку и пойду… И причина есть: кошка Мурка, как только котят завела, никакого прохода мышам не дает, куда только не глянешь, везде глаза с хвостиком выставляются. Притащу кошке рыбы, а мыши мне — сыру, за то, что их спас от разбойницы».

К сожалению, мыши Тимоню не понимали:

— И чего ты затеял, Тимоня? Зачем тебе эта рыбалка? Ты рыбу не ешь, кошку Ростик с Иринкой прокормят. Сиди-ка ты дома. И дождик всю ночь под окошком стучал. Ну куда ты по этакой грязи, и в чем пойдешь?

— Босиком, — отвечал им Тимоня. — Дождя ночью не было — это мошки в окошко стучали.

— Дождя ночью не было — это мошки в окошко стучали. Сам видел — полно было мошек и бабочек… Идти надо… Плотвички сейчас возле берега насекомых глотают… Конечно же, если лещ или тот же карась — им горох подавай или сыр… Ну да где мне хорошую рыбу… Придется уж этих… навозников наковырять… Может, кто и позарится. Но навряд ли…

— Да возьми ты свой сыр, забери, — совершенно расстроились мыши, — отстань только. А если к тебе же и гости нагрянут, тогда с нас не спрашивай — на стол нечего подавать.

— Рыбой жареной угощать гостей буду… Если кто-то придет, — отвечал им Тимоня.

— Сперва налови, — запищали тонюсенько мыши, и хвостиками кто куда зашуршали — как будто бы с перепугу, что кошку увидели, — но скорей всего, лишь причину нашли, чтобы сыру не дать. Сколь Тимоня потом не выглядывал, ни одной серой спинки нигде больше не выглядел. Кошки тоже в то утро нигде не было.

Повздыхал домовой, повыглядывал заодно в ненадежное, словно мыши, и точно такое же серое небо — с него все еще капало — снял обувку и следом за Ростиком и Иринкой отправился к пруду.

За ним следом хозяин снял сетку свою пчеловодную: в дождик пчелки по ульям сидят, в дождик можно и рыбку сходить половить — да и тоже на пруд.

Идет, смотрит: следочки по гряди нашлепаны. «Ну вот, — думает, — надо будет сынишку ругать — в такую погоду и шлепает босиком». Так до самого пруда следочки и проследил. А уж там — за поклевками бы уследить! И еще отвлекал его кто-то в соседних кустах: все кряхтел, да шумел, да плескался, как будто одну за другой рыб вытаскивает. Самого из кустов не видать, а шумит, словно кроме его никого рядом нет. Только рыбу соседям распугивает, да вылавливает.

А Тимоня еще ни одной рыбки и не поймал. Как закинул он с первого раза крючок на кусты, так с тех пор и не мог его выручить. И чего уж он только с кустами не делал: и ветки, какие сумел, пообламывал, и водой под кустами бродил — думал, так будет ближе к зацепу добраться — нет, никак не выходит крючок отцепить. Хоть совсем всю рыбалку бросай и домой уходи.

А погода как раз для рыбалки и разыгралась. Сквозь белый туман солнышко проглянуло, тепло сделалось. В середине, где солнышко, там пожарче, к бокам — попрохладнее, только-только бы рыбу ловить! Неохота домой уходить.

Отыскал домовой кусок хлеба, скатал маленький шарышек, прилепил его на листочек осоки и в воду засунул. Слыхал, что и так можно рыбу ловить, когда нет под рукой другой снасти. Глядит — что дальше будет?.

А что дальше будет! Приплыл большой окунь и встал у коряги, разглядывает домового: откуда такой к ним пожаловал? Сам с пенек — борода до ног! Кто такой?. У своих рыбаков все повадки изучены — кто на что рыб ловить придет — а у этого ничего с собой нет. Хлебных крошек у берега насорил и сидит. Чего сидит, ждет?

Из подводной прохлады уклейки на свет выплыли. Подобрали бесплатное угощение. Одна для чего-то на бережок выпрыгнула… Глупая… Чуть замешкалась — и поймал ее бородатый пенек. Так и надо — вперед будешь думать, куда прыгаешь… Опять крошек у берега понасыпалось. Удивляется окунь — когда пенек рыб ловить начнет? Или так и будет их за нечто кормить?

Переплыл он поближе: уклейки заметили — сиганули, как брызнули по воде. Вместо них появились плотвички. У окуня сердце замерло: ходят, ходят плотвички, поглядывают, крошки носиками подтыкают, закусывают… Вот одна увидала еще крошечку, на осоку упавшую. Ухватила ее, плещет хвостиком, развлекается, вот куда-то помчалась — не выдержал полосатый, да цап ее за сверкающий хвостик, плотвичка — на берег, а окунь — за ней, треплет хвостик. Чуть вовсе не оторвал!

Уж Тимоня в пакет его затолкал, а он все еще перепуганную плотвичку сглотнуть приспосабливается… Пришлось глупую выручать.

— Ну, злодей, отпускай ее, я кому говорю! — зашипел на него домовой.

Бросил окунь плотвичку, уставился через пленку на домового, передними плавниками его к себе манит. Приблизился домовой, а разбойник глаза на него выпучил и грозит:

— Я тебе сейчас так поддам плавником, ты еще у меня тут наплачешься. Выпускай меня в воду немедленно, пока я у тебя весь пакет не истыкал.

«Ну, — думает домовой, — пугать вздумал меня». Насадил снова хлебушка на осоку и снова плотвичку поймал. Интересно ему: только схватит рыбешка за листик, чтоб хлебушек сдернуть, а вместо того — дерг — и вылетела на бережок. Схватит рыбку Тимоня и тут же в пакет. Пускай плавает.

«Хорошо им там, — думает, — как в аквариуме!» Ловит, ловит он рыб, потом вздумал пересчитать — сколько рыбок поймал? Удивляется: как было в пакете три рыбы — две плотвички и окунь — так три и осталось!

— Куда рыб подевал? — зашипел он на окуня. — Сознавайся, утроба твоя ненасытная, съел уклеек с плотвичками?

— Не извольте напраслину возводить, — отвечает сердитый разбойник. А сам в сторону смотрит, и хвостик у самой последней рыбешки еще изо рта торчит.

— Это как не извольте? — тоже начал сердиться Тимоня. — Было три рыбки вместе с тобой, да еще трех поймал — всего, значит, полдюжины, куда остальных подевал?

— Не извольте напраслину возводить, — повторил снова окунь, управившись с хвостиком. — Мы на дюжины не обучены, мы по весу определяемся. Вы прикиньте пакет на весах — сколько было в нем весу вначале и сколько сейчас? А потом с вами будем и разговаривать! Если прежнего весу не обнаружится.

— Хорошо, пойдем вешаться на весах, — рассердился Тимоня. — Не может быть, чтобы рыбок не стало, а весу не убыло. Заморочил мне голову полосатый разбойник!

Дошли до дому. Чтобы было удобнее наблюдать за разбойником, притащил домовой на весы большой таз. Запустил в него одного окуня и двух рыбок уклеек. Сам в сенцы за гирьками побежал. Пока рылся — хозяин с рыбалки вернулся…

Ступил на порог и кричит:

— Ростик, вы чего рыбу бросили? Посмотри, там ворона уже одного окуня утащила… — Хозяйка ему отвечает:

— Так еще ни Ирина, не Ростик не приходили… Откуда там рыба взялась?

Бросил гирьки свои домовой, через щелочку во двор выглянул: что там окунь успел натворить? Смотрит — доэкспериментировал полосатый разбойник — ворона сейчас над ним свой эксперимент производит, уселась на веточку и глядит, с какой стороны за обед взяться удобнее? А у тазика кошка Мурка одну рыбку съела и за последнюю принялась. Уж такого бесстыдства от Мурки Тимоня не ждал. От вороны, от той что угодно дождешься, но Мурка!. Ведь видела, кто с рыбалки тех рыбок принес!.

Вот хозяин не видел, так, значит, не видел — с хозяина спросу нет. Он и сам до сих пор в толк не возьмет, кто с реки домой рыбу принес. Ходит по двору взад-вперед, сам с собой разговаривает:

— Если Ростик с Иринкой еще не пришли, то сама что ли рыба к нам с речки пожаловала? И чьи это следочки до самых ворот понашлепались?

— Вот не знаю, — жена ему отвечает, — разве только сапожки одни с речки пришли, а детишки еще ловить рыбу остались.

Хозяин еще раз на улицу вышел — следочки в грязи посмотреть.

— Нет, — кричит жене, — если бы сами сапожки пришли, то тогда бы рисунок другой от подошв отпечатался — у ребячьих сапожек протекторы, как у машин, а здесь пятка и пальчики отпечатались. Надо дальше по этим следочкам пройти, может быть, и подошвы с таким отпечатком отыщутся…

Домовой водит — дело неладное, убежал да и спрятался от хозяина в подпечи. А о том, что печь летом холодная, не подумал; и что сам сырой — тоже, видимо, позабыл. Так от этой забывчивости да холодных ног и стал к ночи подкашливать… Днем еще не заметно бы было, а вечером вся семья села ужинать. Все молчат. Тишина за столом. Только изредка кашель вылетит из-под печи: «кхе-кхе-кхе». И опять тишина.

Слушал, слушал хозяин таинственный кашель, не выдержал — бросил ложку и говорит:

— Надоел мне уже этот кашель. Простыл если кто, так ему надо меду дать и горячего молока… А чтоб больше не кашлял, пускай босиком по рыбалкам не шляется. Пускай дома сидит.

После этого взял табак и ушел на крылечко курить.

Только двери захлопнулись, сразу начали ребятишки о чем-то шептаться. Потом кто-то пришел и под печку что-то поставил. Домовой протянул туда руку — стоит кружка горячего молока, а на блюдечке рядом с кружкой лежит сотовый мед… И еще на него листик сыру рывочками залезает — как будто кто его снизу подталкивает, и шуршит в темноте. Ну а кто в темноте шуршит? Кошка рыбой объелась и спит на всю избу с котятами. А сыр влазит тоню-ю-юсенький, тоньше мышьего писку. Как раз такой, какой больше всего домовой и любил.

Съел он мед, выпил кружечку молока и уже собирался за сыр приниматься, да тут и опамятовался!. Окунь что говорил?. Если что-нибудь съесть на весах, то продукт никуда не девается… А я где молоко с медом съел? На полу! На весы надо было идти!

Взял он сыр и пошел на весы. Прилетела ворона, поглядела на сыр, спрашивает:

— Ты чего это, сыр собрался поесть?

— Сыр, — ответил Тимоня. — Не все другим свое пузо едой набивать… Ты зачем моего окуня утащила?

— Твоего? — переспросила ворона и о чем-то задумалась.

— Я с ним опыт хотел провести, а ты — раз и стащила, — по-прежнему выговаривал ей Тимоня, устраиваясь на весах.

— Какой опыт? — полюбопытствовала ворона. А выслушав, говорит: — Раз уж я виноватая, проводи этот опыт со мной. Этот окунь опять бы тебя обманул: много ты разглядишь сквозь пакет, как бы он тех плотвичек ел? А я вся на виду — сразу видно, что с сыром произойдет. — Она вспрыгнула на весы, приготовила клюв пошире для опыта, да тут кошка Мурка откуда-то появилась и замяукала. Сыр со страху в желудок вороне упал, а ворона на дерево убралась.

Посмотрел домовой — вот разбойники, так разбойники, ведь опять же меня обманули: нет ни рыбы, ни сыру. А гости нагрянут, и опыт им не на чем показать, а не только уж чем-нибудь угостить… Постоял, порасстраивался домовой — делать нечего — пошел к себе под печь, простуду лечить.