«Арина»

Анатолий Ким Арина

Роман-сказка для чтения вслух маленьким детям

Проснулась Арина, а мамы нет, где мама? Вместо мамы подходит какая-то немного знакомая старуха. Большая такая, руки большие, и глаза, и рот большой. Юбка — чёрная и длинная. Большой рукой своей старуха хотела погладить Арину, но она не далась, голову отклонила, а сама на коленях к стенке отодвинулась. Я тебя не боюсь, по тому что ты всё же немного знакомая, но чтобы гладить меня по голове — не хочу, ты не мама. А где мама? Чья кровать, на которой сижу? Комната незнакомая и некрасивая. В углу, наверху, висит икона и смотрит внимательными глазами. Большая старуха повернулась в сторону этого угла и сделала рукой так и эдак — перекрестилась. Арина хотела немедленно заплакать, но ещё не получалось.

— Крепко спала? Небось, устала с дороги, — сказала старуха.

— Почему нет мамы? Куда подевалась эта несносная девчонка? — строгим голосом спросила Арина.

— Ох, те-те… — покачала головой старуха. — Да разве можно так-то про матерь свою говорить!

— Можно, — ответила Арина. — Я ей наподдам как следует. Сейчас буду плакать.

И Арина заплакала. Мама! Мама! Я боюсь. У этой большой старухи совсем незнакомые глаза. Она смотрит, и я смотрю. Я хочу на маму смотреть, и мама пусть смотрит на меня, а не эта чужая старуха.

— Не плачь, Аринушка, — сказала она. — Не бойся, я ведь твоя родная бабушка.

— Моя бабушка? А когда мы с тобой познакомились?

— Вчера вечером познакомились, когда тебя мамка привезла. Ты была сонная, ус

талая с дороги. Даже кушать не захотела. Мы тебя с мамкой раздели да в постельку уложили. Вот ничего и не помнишь. Стало быть, ишшо вечор с тобой познакомились.

— А где мама?

— Уехала мамка. Утрешним автобусом рано уехала.

— Куда уехала?

— Обратно домой. У неё, видишь ли, какие-то дела. Надо отправляться ей за границу, в Венгрию, в Будапешт. А чего она оставила там, в Будапешти-то?

Сказала: Пускай Аринка у тебя поживёт. Мол, закончу дела и приеду за ней. Ладно, пускай отправляется по делам. А мы с тобой, внучка, будем теперь вместе жить. Ты только не плачь. Плакай не плакай, а горюшку этим не поможешь.

Арина ещё немного поплакала, потом перестала. Умница, хорошая девочка, уже не плачу. Больше плакать не буду. Ну, вот и молодчина. У старухи на голове волосы под белый платок спрятаны. Глаза голубые, как то самое небо, на которое Арина недавно смотрела вместе с мамой. Она говорила: «Смотри, дочуля, как твои глаза. Голубые, аж синие». И Арина сказала:

— Бабушка, у тебя глаза голубые. А у меня аж синие. Почему?

— Потому что я твоя родная бабушка. Когда-то глаза мои тоже были синими. Теперь от старости они поголубели. Давно на белом свете живу. Всё смотрю и смотрю на него, вот они и выцвели.

— Ладно, будем теперь вместе жить, — согласилась Арина. — А мама пусть едет в Будапешт. У неё глаза карие, она сама говорила. Почему?

— Потому, что у её отца, твоего дедушки, они тоже были карие.

— Мама потом вернётся и заберёт меня отсюда. А пока будем вместе с тобой жить.

— Ну и славно. Договорились, — сказала бабушка.

И она улыбнулась. Глаза её вместе с лицом сразу стали знакомыми, как голубое небо вверху, которое смотрело на Арину и её маму. Они тогда вместе шли домой из детского сада, держась за руки. В этом небе лежали белые, как вата, тоже давно знакомые облака. Они лежали животами вниз и сверху смотрели на Арину и её маму.

— Теперь, Ариша, вставай и одевайся. Будем завтракать. Ты, небось, кушать хочешь.

— Мама говорит: «Улыбочку! Быстренько поднимайся, дочуля». А «будем завтракать» не говорит.

— Это почему же? — удивилась бабушка.

— Потому что завтракать надо в садике.

— А что там дают на завтрак?

— Манную кашу на тарелке. Масло сверху плавает.

— Ишь ты, вкусно, небось…

— Я кашу не очень люблю, а Ноздрин Алёшка любит. Я ему кашу и масло в его тарелку ложкой передвигаю, чтобы нянечка не видела. А то заругает.

— Чего же кашу не любить? — удивилась бабушка.

— Потому что всё время манная каша да манная каша! Представляешь, какой кошмар? Я её Алёшке Ноздрину откидываю. А потом над откинутой тарелкой руку поднимаю, — рассказывала Арина.

— Руку-то зачем подымать? — снова удивилась бабушка.

— Тогда нянечка мою тарелку заберёт и принесёт мне самое первое какао.

— А какаву-то любишь?

— И кисель, и компот, и кофе с молоком.

— Ишшо чего любишь покушать?

— Ничего больше не люблю, бабушка. — И Арина вздохнула. — Только ещё борщ. И котлетки. И сок апельсиновый. И пирожные. И мороженое! А больше ничего-ничего не люблю.

— Ну и то слава Богу! — сказала бабушка и засмеялась.

И всё её лицо задвигалось. Лоб и брови бабушкины подпрыгнули вверх, щёки поехали в разные стороны, стали мягкими и затряслись. Рот открылся, и стало видно, что там розово и гладко, как у сливы, — совсем нет зубов. Но и такой — сливовый-беззубовый — рот бабушкин был симпатичным. Наверное, с таким ртом бабушка никогда не кусается. У Бабы-яги, видела Арина в книжке с картинками, торчат во рту огромные зубы. Вот она-то кусается! Но я всегда сумею убежать от этой Бабы-яги! Я быстро бегаю. Она никогда меня не поймает.

— Ну ладно, Аришечка. Быстренько поднимайся.

Бабушка погладила по голове большой рукой.

Арина на этот раз не стала уклоняться, потому что рука была тёплой и уже знакомой — совсем бабушкиной. Она пахла чем-то вкусным.

— Если ты хочешь говорить, как моя мама, тогда говори так: «Улыбочку! Быстренько поднимайся, дочуля!»

— Куды ж мне деваться. Стало быть, начну говорить, как мамка твоя говорила. Быстренько подымайся, дочечка… Я слушаться тебя буду. А ты будешь слушаться меня, ладно?

— Ладно, бабушка.

После того, как бандит Мишаня непонятно как умудрился сломать бабушке её съёмные зубы, старушка обиделась, а обидевшись, _ отошла и купила в ближайшем продовольственном ларьке маленькую бутылку водки, удалилась за ларёк, села на траву, налила полстакана и выпила без закуски. И тут как из-под земли выскочил и пристроился напротив старухи сам Тумбалеле. Старуха без очков плохо разглядела его, заметила только, что он сильно космат и на человека почти не похож — напоминает толстого козла, который расселся на земле, вывалив большое брюхо на свои ляжки и протянув ноги вперёд.

Однако рожек никаких на его голове не было заметно, ничем плохим он не вонял, а наоборот — от него пахло каким-то резким одеколоном. Старушка подумала, что у бедолаги нет денег и он выпил вместо водки одеколону. Некоторые мужики в деревнях раньше, когда водку запрещали продавать, так и делали, их называли «одеколонщиками». Она пожалела этого городского одеколонщика и хотела сказать ему: «Хочешь, налью? У меня есть!» — но тот опередил её и молвил первым:

— Правильно. Я выпил «Тройной одеколон». А если водки нальёшь, отнюдь не откажусь.

Старуха вытащила бутылочку из сумки и отлила в стакан ровно половину. Незваный гость этот стакан ловко перехватил из её руки и мигом запрокинул в свой широкий рот. Затем вернул посуду, и тогда старуха вылила туда остатки и тоже выпила. Какой это был ужас, товарищи! Аринина бабушка, которая когда-то в Деревне сама пахала свой огород, доила свою корову, жила своим домом во глубине России, теперь сидела на газоне за ларьком, словно бездомная бродяжка, и пила водку из одного стакана с самим Тумбалеле!

— Неважно тебе живётся, старушка? — бодрым голосом спрашивал он.

— Неважно, касатик, — согласилась она.

— Будет ещё хуже! — пообещал он.

— Куда же хуже? — подивилась она. — Вон, почти семьдесят лет прожила на свете, а приехала в Город — и первый раз в жизни по зубам схлопотала.

— Это ещё что! Нищенкой станешь, побираться будешь.

— Меня к нищим и отправили. Но я не согласная! Мне цыганка нагадала, что наоборот — я цельный мильён в лотерею выиграю! — смеясь беззубым ртом, пошутила старуха.

— Лежать будешь на земле возле ржавой бочки. Никто воды тебе не подаст, — не унимался и пугал её собутыльник.

— А ты кто такой будешь, коли всё знаешь наперёд?

— Ты что, не узнала меня? — был вопрос.

— Без очков плохо вижу, — был ответ. — Очки мои бандюган раздавил, когда высыпал семечки на землю и стал топтать их ногами, словно бешеный бык. Ужас один! Как мне теперь жить без очков-ти?

— Помирать тебе уж давно пора, — убедительным голосом увещевал её Тумбалеле. — А ты об очках жалеешь!

— Ох, те-те! Рада была бы помереть! — искренне признавалась бабушка. — Да вот, малую внуку жалко. На кого девочку оставлю? Родители её разбежались, горшок об горшок — и кто дальше. Дитя своё на мой догляд бросили. Тяжело-то как! А мне за ней, за внучкой-ти, всё равно доглядать охота. Уж очень хорошая она, моя ласточка! Всех жалеет однажды даже яблоко красное пожалела. Ты, говорит, бабушка, жить хочешь? И яблоко жить хочет. Не ешь его. Так и не стала есть. Я потом из этого яблока потихоньку компот сварила.

— Вот-вот! Таких добрых я как раз очень люблю! Они вкусные! Давно присматриваюсь к ней, когда она бродит одна по городу.

— Подавишься! Бог не выдаст, свинья не съест. Бог всегда помогает малым да невинным.

— Ты что, не знаешь, старая дура? Что твой Бог именно таким и не помогает? Добрым да невинным, как твоя внучка? Не знаешь, что ли? Ха-ха-ха! — рассмеяльно отвалился назад и даже упал спиной на землю бабушкин ужасный собутыльник.

— Врёшь, обманщик коварный! Хочешь сказать, что Господь не помогает детям невинным, а бандюганам разным помогает? — рассердилась вдруг Аринина бабушка, стукнула кулаком по земле и начала ругать ся. — Ах ты, брехло несусветное! Думаешь, бабка деревенская, дура малограмотная — ничего не соображает? А я всё понимаю, и если не понимаю, то знаю, как говорит моя Аринушка. Знаю, что Господь таким, как я, даёт всё, что мы попросим. Только я прожила свою жизнь — и ничего не просила у Бога. Я стеснялась просить. Ведь другим-то, я видела, бывает ишшо хуже. Слышишь ты, обманщик коварный? Я не просила. А то бы Он всё дал мне! Всё, чего ни попроси! Я это знаю. И не бреши тут! Отойди от меня, сатана!

После такой отповеди Тумбалеле мгновенно пропал с глаз, словно провалился в землю, откуда и выскакивал. Бабушка поднялась с травки и направилась к станции метро. Она решила наконец прокатиться в этом самом метро, внутри которого ещё ни разу не побывала. Почему бы ей не проехаться в вагоне до самого конца, а потом не вернуться назад? Ведь поезда обязательно ходят туда и обратно.

Её пропустили без всяких билетов через боковой вход, потому как она была стара, а известно, что всех старых людей в метро катают бесплатно. Старуха пошла вслед за другими, которые столпились в очередь перед эскалатором, уткнулась носом в какую-то большую дядькину спину и вместе со всеми тихонько, враскачку, как полный воз с сеном, двинулась вперёд.

Бедная бабушка! Ни разу не видевшая эскалатора, она упала на спину, как только встала на самодвижущуюся лестницу-чудесницу! К ней бросились люди и кое-как помогли подняться на ноги. Пока лестница не спустилась до самого низа, несчастная бабушка от страха едва удерживалась на ногах и внизу, подхваченная под руки какими-то дяденьками, еле живая сумела сойти с эскалатора. Дяденьки подвели её к широкой скамейке, усадили на неё и ушли. И наконец бабушка осталась сидеть одна, еле разбирая без очков мелькавших мимо неё людей. Они все были как тени, тысячи теней!

Бабушка долго-долго сидела, не сходя с места. Она пожалела, что решилась спуститься в метро. Ругала себя и плакала, вытирая глаза уголком платка. Потом наплакалась и уснула, сидя на скамейке. Проснулась оттого, что кто-то трогал её за плечо. Смутно различила, что перед нею женщина в красной фуражке.

— Гражданка, вам куда ехать? — спросила женщина.

— Миленькая, а ты кто будешь? — в свою очередь спросила бабушка.

— Дежурная по станции, не видите, что ли?

— Не вижу дак. Очки разбились.

— А куда вам ехать?

— Сама не знаю, — растерянно отвечала бабушка. — Хотела проехать до самого конца.

— До конца! Сейчас будет поезд до «Последней станции». Скорей садитесь на него и поезжайте.

Так и получилось, что бабушка приехала за полночь на «Последнюю станцию». Всю дорогу ехала она почти в пустом вагоне, и только два человека — молодой бородатый парень да кудрявая тётенька в широком, как крылья у бабочки, сером плаще — подсели, а потом вышли на остановках из вагона. Вскоре поезд окончательно замер на месте и потушил все свои огни. Дежурный с машинистом зашли в вагон и сказали старушке, что это был последний поезд, дальше не пойдёт. Затем помогли ей выбраться из метро наверх, показали, где выход. И вот бабушка выбралась на улицу, а там уже темным-темно, горят фонари, народу не видать, потому что люди уже разошлись по домам.

Она отошла чуть в сторону от входа в метро и увидела невдалеке при свете электрических фонарей какие-то тёмные кусты. Старушка прямо направилась к этим кустам, которые показались ей знакомыми, села под ними на землю, положила сумку на колени, на сумку сложила руки, на руки уронила голову — и в таком виде замерла на долгие часы до самого утра.

Спала ли она ночь или не спала? Того я не могу сказать точно. Но мне кажется, что если и спала, то сон у неё был некрепкий и беспокойный, как у кролика, которого весь день гоняли какие-нибудь опасные звери, вроде серых волков или голодных лис, и только к ночи бедному кролику удалось оторваться от всех преследователей, желавших поймать И съесть его, и он нашёл укромное местечко в лесу под кустом, замер на месте, сжавшись в маленький комочек, и, тяжело вздыхая, подумал: «Страшно спать в незнакомом лесу ночью. Но надо спать! А ведь проснусь завтра утром — будет ещё страшнее».

Когда после ночи пришло утро, бабушка открыла глаза и подняла голову, то увидела, что перед нею стоит Полкан, смотрит на неё и тихохонько качает хвостом.

— Как ты попал сюда? — спросила старуха. — Иди ко мне, Полкаша! — сказала она и заплакала. — Ты мой золотой, добрая собачка… Узнал свою старую хозяйку-ти?

Полкан ткнулся лбом в плечо старухи и стоял, не двигаясь. Он даже глаза закрыл. А она гладила его рукой по голове, трогала то одно ухо, торчавшее у него вверх, то другое, свисавшее на сторону.

Надолго замолкли они, обнявшись, и проходившие мимо люди, спозаранку спешившие на работу, с удивлением смотрели на них. И кто-то из толпы предположил в уме, что встретились и подружились два бездомных существа — бродячая собака и старуха-бомжиха. Они каким-то образом взаимно помогают жить и любят, наверное, друг друга. Но отчего же тогда старуха плачет, а лохматый пёс стоит перед ней, опустив голову и закрыв глаза? Что-то, граждане, не совсем понятно.

А чего тут непонятного? Да всё понятно, друзья мои! Много лет прожили эти двое вместе, будто связанные одной цепью, и когда эта цепь порвалась, они стали жить врозь и как будто забыли друг про друга. Полкан в стае бродячих собак радовался новой жизни, где не было ошейника и верёвки, за которую его дёргали. И вспоминая о том времени, когда он жил в собачьей будке — и у него ни одного друга не имелось! — бедный Полкан вздыхал тяжело и обиженно скулил, словно щенок.

Но вот сегодня ранним утром, трусцой пробегая в ватаге бездомников мимо метро «Последняя станция», он словно был пронзён в самое сердце знакомым, давно позабытым запахом! Пахло старой хозяйкой, рукавами её шерстяной кофты и особенным, медвяным истечением от её седой головы, похожим на аромат засохшего полевого цветка. И вдруг он увидел старуху под кустом, всего в пяти шагах от себя. И что-то случилось с его пронзённым сердцем — оно вначале остановилось на две-три секунды, Полкан тоже остановился. Затем сердце словно прыгнуло вперёд с бешеной скоростью — и Полкан со щенячьим визгом прыгнул вперёд и уткнулся головою в бабушкино плечо.

У неё в кармане кофты был маленький клубок бечёвки, которую она отмотала на почте, где получала свою пенсию. Это была деревенская пенсия, которую бабушке стали платить, когда она состарилась, и которая была столь мала, что бабушка только смеялась и шутила: «За мой геройский труд мне назначили мышкину пензию. Хватит только на крупу да на пшено — самый раз мышке прокормить свою семейку». А бечёвка бабушке нужна была для очков — ты же помнишь, наверное, что у её старых очков оторвалась правая дужка, так бабушка вместо неё подвязывала верёвочку. Эта верёвочка часто слетала с очков и терялась, и бабушка тогда придумала таскать с собой моток бечёвки, чтобы отрывать от него кусок и заменять утерянное… Увы, теперь, когда очки были раздавлены, бечёвка для этой цели была уже не нужна. Но понадобилась для другого дела!

Старушка отмотала от клубка немного верёвки и обвязала вокруг шеи Полкана — сделала ему ошейник. Полкан мирно дозволил это сделать. Затем бабушка размотала весь клубок бечевы, конец намотала на руку и сказала своей верной собаке:

— Идём, Полкашка. Веди меня домой, а я поплетусь как-нибудь за тобою следом. А в энто метро ни за какие коврижки больше не полезу! Так что будем пробираться к дому пешком. Ну, с Богом! Домой, Полкан!

Полкан грустно-грустно посмотрел на свою старую хозяйку. Она в Городе, видимо, совсем перестала понимать звериный язык. Поэтому верный пёс не мог объяснить ей, что домой пешком им никогда не добраться. Если речь идёт о городском доме, то он был где-то на другом краю Города, и к нему Полкан никогда бы не нашёл дороги — миллион незнакомых, самых жутких запахов вставал на пути, мешая поиску. А если речь шла о деревенском доме, то он был так далеко, что отсюда туда не доходила никакая, даже самая громогласная собачья почта, и Полкан считал, что родину свою он потерял навсегда… Но сказать всё это хозяйке было невозможно, она бы не поняла, и поэтому, лишь вздохнув глубоко, Полкан молча зашагал вперёд.

Итак, бечёвку он рвать не стал, а бережно повёл свою старую хозяйку по широкой улице к окраине Города. Да, мои друзья, на этом месте Город кончался. Высокие дома-коробки — некоторые стояли на своих торцах, а другие лежали на своих боках — здесь заканчивались перед зелёным тёмным лесом. За этим лесом находилась громадная — не меньше, наверное, самого Города — городская свалка, куда свозился весь собранный у людей мусор. Там, на этой свалке, с левого края, возле лежавшей на боку помятой, ржавой железной бочки с вырезанным с одной стороны круглым дном, располагался удобный и безопасный лагерь бездомных собак, возглавляемых могучей тувинской лайкой по кличке Чадан. И туда, к этому лагерю, Полкан и повёл свою хозяйку. Он решил: пусть отныне старуха живёт в стае, коли тоже стала бездомницей. В лагере места хватит и для неё.

Впервые за долгое последнее время он открыто и уверенно шёл по самой середине тротуара, следуя вперёд на хозяйском поводке, а не крался вдоль стен и не перебегал стремглав улицу, зорко просматривая её налево и направо — не видно ли где машины с решёткой. Он теперь шёл под защитой хозяина, так что никто не смел его тронуть, а он сам готов был защищать бабушку до последнего зуба!

Остаётся ещё добавить, что родители Арины смогли не только обеспечить на всю жизнь своих детей, но не забыли и про бабушку, и про Полкана, и про кота Васю, и про мышку Катю. Последняя, правда, была полностью на попечении Арины и, состарившись, в преклонном возрасте согласилась стать ручной мышью, стала жить на подоконнике Арининой комнаты в серебряной клетке, в которой был построен для неё небольшой, но очень уютный домик… А для бабушки были подобраны новые очки взамен разбитых, также ей немедленно поставили новые зубы — и не пластмассовые съёмные, а фарфоровые постоянные. И стала бабушка жутко красиво улыбаться, как её любимая певица Бабкина. Также для старушки был выстроен в Деревне, рядом с её дряхлой серой избушкой, настоящий царский дворец из строганых светло-жёлтых брёвнышек, ровных и одинаковых, с высокими, сногсшибательно красивыми теремами, крытыми красной черепицей! Бабушка как увидела впервые этот дом со сказочным теремашником, так наотрез отказалась даже входить в него. «Чего я буду делать там, в энтом белом домети, какой показывали в телевизоре? Дак велик он для одной для меня! И карабкаться надоть на второй этаж. Ишшо брякнусь на лестнице и вниз покатюсь! Нет уж. Лучше открою свою старенькую избёнку и буду жить в ней». Еле удалось уговорить бабушку поселиться в новом доме, и то лишь под честное слово, что жить-поживать в нём и добра наживать будут все вместе, единой семьёй, а детей в школу и родителей на работу станет отвозить в Город на длинной серебристо-металлистой машине кругломордый кот оборотень Васька, не лишённый лукавства, но всегда весёлый и слегка доброватый, — теперь Василий Иванович, которого папа нанял шофёром.

Полкан оборачиваться человеком не захотел, хотя и мог бы, наверное, потому что был очень умным. Его снова привезли назад в Деревню, на цепи больше держать не стали, а построили во дворе, у резных ворот напротив большого дома, маленький дворец, в точности такой же, как и большой новорусский, и в этой новорусской конуре Полкан мог дрыхнуть сколько угодно, а если надоедало дрыхание, мог протиснуться под воротами в специально прорезанную для него дырку и уходить гулять по родной Деревне.

Когда бабушка устраивала новоселье, она сходила в Деревню и пригласила всех: и счастливую Полю, и деда Андрей Иваныча, и Нюрку Жаднову, и ещё двух-трёх оставшихся в живых старух, и даже ползающую старушку Марфу. За нею съездил на серебристой американской машине Василий Иванович — привёз без лишних слов, взял лёгонькую старушку на руки и внёс на широкую веранду белого дерева, где был накрыт пиршественный стол. Были на этом пиру Арина и принц Илия и личный гость Арины — друг её раннего детства Кирюша, ныне ученик четвёртого класса, были Аринины родители. Ну, и я там был, мёд-пиво пил, как говорится — по усам текло, да в рот ни капли не попало.

Ну вот и вся сказка про Арину. Далее будет длиться её не сказочная, но тоже замечательная жизнь с её новыми красами-чудесами, такими, как венчание Арины с принцем Догешти — когда они станут большими. Произойдёт это в белом храме облачного города Пены, в присутствии миллиона сверкающих на солнце жителей, которые уже давным-давно научились не болеть, не стареть и не умирать в продолжение тысячи лет жизни — такой же яркой, сиятельной, лёгкой и многоцветной, как Игра Солнца в Петров день, что была показана Арине её бабушкой однажды на рассвете.

Оглавление