«Глаза Мидаса-младшего»

Глаза Мидаса-младшего (fb2) - Глаза Мидаса-младшего [ред. Увлекающийся, sonate10] (пер. Екатерина Морозова (Catherine de Froid)) 382K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Нил Шустерман

Нил Шустерман Глаза Мидаса-младшего * Перевод Catherine de Froid, редакция Увлекающегося и sonate10

Моему сыну Джарроду. В его глазах я вижу бесконечность.

1. Четырехглазик Мидас ест сосновую шишку

Когда Кевин Мидас впервые увидел гору, его очки были еще целы, так что мальчик мог насладиться зрелищем во всем его великолепии. Пик стоял, как одинокий каменный зуб, проросший из недр Земли где-то в начале времен. Он не был частью горного массива и совершенно не сочетался с покатыми холмами вокруг — просто стоял и успешно сводил на нет все попытки объяснить его существование.

Фургоны подъезжали с запада, чтобы дать всем выехавшим на природу детям полюбоваться горой с наилучшего ракурса. С запада гора представляла собой сплошную каменную стену, на сотни и сотни футов уходящую вверх. Восточный ее склон был куда более покатым и зарос соснами, покрывавшими и окружающие холмы. На самом деле, это была всего лишь половина горы — как будто кто-то разрезал ее сверху донизу, чтобы гранитный утес вечно взирал на запад.

— Ух ты! — Это было все, что Кевин мог сказать. Даже Джош поднял голову и посмотрел на гору. Самый верный друг Кевина сидел рядом с ним всю трехчасовую дорогу и успел переиграть в огромное количество видеоигр. Вид горы был единственным, что могло оторвать мальчика от игры.

— Вот он, — сказал мистер Киркпатрик, учитель, который вел их машину, — Божий Гномон[1]!

Они припарковались рядом с тремя другими автобусами, и все вылезли наружу, чтобы полюбоваться величественной горой. Кевин знал по фотографиям, что Божий Гномон кончался острым пиком, но сейчас его верхушку скрывали облака. Зрелище, однако, все равно впечатляло сильнее, чем любые фотографии. Неудивительно, что индейцы слагали об этой горе легенды.

Мало кто из двадцати ребят, участвовавших в поездке, не взял с собой камеры, поэтому воздух немедленно наполнился щелканьем.

Бертрам Тарсон, по счастью, на время поездки избавивший двух друзей от своего общества, окинул взглядом это фотографическое безумие и закатил глаза, похожие на мячи для гольфа:

— Бога ради, это всего лишь дурацкая гора, — проворчал он, не прекращая жевать жвачку, которой было так много, что Кевин чуял ее запах за добрых двадцать футов.

Мальчик не мог сказать, что ненавидит Бертрама Тарсона, потому что «ненавидеть» было бы слишком мягким словом по сравнению с тем, что он чувствовал. Тот был не просто задирой, но постоянным напоминанием, что Кевин не мог управлять своей жизнью. Дома родители следили за ним с самого момента пробуждения, а в школе эта почетная обязанность переходила к хулиганам вроде Бертрама, который, не прошло и трех недель седьмого класса, снова начал свои бесконечные приставания, отравлявшие жертве каждое мгновение жизни. Мальчик мог только гадать, зачем природа так зло пошутила, позволив самым противным детям расти гораздо быстрее всех остальных. Гораздо быстрее него. Будучи самым маленьким в классе и являясь при этом владельцем самых толстых очков, Кевин был так же далек от управления собственной судьбой, как от овладения баскетбольной силовой подачей. И хулиган никогда не упускал случая лишний раз об этом напомнить.

— Не оглядывайся, — прошептал друг, — но Бертрам пялится на тебя. — Чернокожий Джош не мог любить громил, видевших во всех остальных лишь боксерские груши.

Пристальный взгляд хулигана был плохой приметой. Все знали, что громиле нужна была ежедневная доза жестокости и он имел привычку долго сверлить жертву взглядом, строя коварные планы.

Бертрам, не сводя глаз с жертвы, жевал жвачку кривыми зубами, которых постыдилась бы и лошадь. Сколько Кевин себя помнил, громила всегда носил брекеты, но, похоже, они проигрывали сражение.

— На что пялишься, Креветка? — наконец поинтересовался хулиган. С этими словами он сунул руку в рот, вытащил оттуда ком жвачки размером с собственный кулак и вложил его в подставленную ладонь Хэла Хорнбека, неповоротливого верзилы, слывшего правой рукой Бертрама. Хэл был таким же мерзавцем, только еще глупее — что, впрочем, было практически незаметно. С таким же успехом можно сказать, что картошка глупее лука.

Бертрам побрел обратно к своему фургону, а Хэл, учившийся у своего кумира искусству свирепого взгляда, злобно уставился на Кевина и принялся скатывать жвачку в шар. Он запустил снаряд в жертву, но промахнулся, и липкий ком приземлился на голову мистеру Киркпатрику. Жвачка залипла в его волосы так же прочно, как раньше — в зубы Бертрама.

Учитель обернулся, увидел спину исчезающего в автобусе Хэла Хорнбека и вздохнул:

— Ладно, все по фургонам. Божий Гномон ждет.

«Ждет чего?» — задумался Кевин: сквозь его очки действительно казалось, что одинокая, закутанная в утренний туман гора чего-то ждала.

* * *

Гора в ветровом стекле все надвигалась, пока, наконец, огромная каменная стена не закрыла весь вид.

Когда дверь фургона открылась, Кевин выбрался наружу первым.

Занавес облаков приподнялся, и стал виден пик — острие, протыкающее небо. Мальчик, которого к тринадцати годам было сложно чем-либо удивить, был поражен настолько, что ему пришлось прислониться к фургону, чтобы не упасть.

Бертрам тоже первым вылез из своего фургона — но вовсе не для того, чтобы любоваться видами.

Кристально чистое изображение горы в глазах Кевина внезапно помутнело — очки исчезли с его лица.

— Мяч в игре! — прокричал Бертрам, которому после трех часов заточения в фургоне требовалась жертва. Он предвкушал это не один час.

С орущим магнитофоном в одной руке и очками в другой хулиган бросился к опушке леса, и они с Хэлом встали там, злорадно ухмыляясь и ожидая, что Мидас за ними погонится.

— Не надо, Кевин, — сказал видевший все это Джош. — Если ты перестанешь за ними бегать, они оставят тебя в покое.

Совет был хорошим, но желание броситься в погоню было таким сильным, что мальчик не знал, устоит ли.

Он обернулся: учителя были поглощены пересчетом учеников и не заметили, что стряслось с Кевином (похоже, Йен Аксельрод куда-то запропастился; Ральфи Шерман клялся и божился, что тот пал жертвой внезапного самовозгорания где-то на шоссе, но Ральфи говорил это каждый раз, когда кого-то не могли досчитаться).

Громила меж тем таращился на жертву своими ужасными выпученными глазами и крутил очки вокруг указательного пальца.

— Бертрам — это как прыщ, — сказал Джош. — Не обращай внимания, и в конце концов он исчезнет.

Но мальчик просто не мог так поступить. Мяч был в игре, а наш герой, похоже, был обречен всю жизнь участвовать в чужих играх.

Разъяренный очкарик припустил к хулиганам, а те исчезли в глубине леса, оставляя в воздухе след из тяжелого металла.

Кевин выбежал на поляну, заросшую мертвой травой, окружающей страшного вида туалет. Хэл зашел сзади и захватил его в печально знаменитый Тройной Нельсон Хорнбека (который был похож на обычный двойной нельсон, только сильнее). Жертва лягалась и брыкалась, и вид спорта незаметно превратился из игры в мяч в родео.

— Глянь-ка на этого щенка! — изображая техасский акцент, сказал Хэл. — Мы его быстренько стреножим, а?

Перед мысленным взором Кевина предстала перспектива: его руки и ноги свяжут вместе, как у бычка на родео, и оставят в таком виде до конца дня.

Хэл ослабил захват ровно настолько, чтобы мальчик увидел Бертрама, стоящего футах в десяти. Хулиган тряс висевшими на его пальцах очками в такт грохоту ударных из проигрывателя. Это было уже даже не родео, а бой быков.

— Ну же, Мидас! Забери свои очки! — сказал Бертрам. — Торо, торо!

Хэл аж закашлялся от смеха. Еле дышавший Кевин мог только ворчать и храпеть, как бык. Джош выбежал на поляну и, как это часто случалось, немедленно взялся за дело друга. С родителями-адвокатами поневоле научишься доносить истину до луковиц и картофелин.

— Бертрам, ты же понимаешь, — сказал он, — что и без того будешь отвечать за жвачку в волосах Киркпатрика. На твоем месте я бы сейчас залег на дно.

Кевин практически слышал, как совет влетел Бертраму в одно ухо, отразился от стенок черепа и вылетел в другое.

— Ее бросил Хэл, — парировал хулиган.

— Это была твоя жвачка, — сказал Джош.

Бертрам только отмахнулся и вернулся к корриде. Тут его музыка, без умолку грохотавшая уже много лет, внезапно прекратилась.

Издалека донесся шум водопада и пение птиц на верхушках сосен — звуки природы, должно быть, страшно раздражавшие хулигана.

— Что за?.. — удивился Бертрам, обернувшись. Джош извлек кассету и отошел, держа ее в руке. У Кевина глаза на лоб полезли. Выключить магнитофон громилы отважился бы только самоубийца. Хулиган оскалил свои отборные зубы и зарычал, как голодный питбуль:

— А ну отдай!

Предприимчивый мальчик продолжал пятиться, держа попавшую в заложники кассету в руках и направляясь к туалету.

Маленькое зеленое сооружение размером с телефонную будку распространяло один из тех ароматов, что запоминаются до конца жизни. Джош распахнул дверь, и удушающая вонь незримыми пальцами смерти потекла наружу.

Бертрам бросился было к нему, но мальчик занес над дырой руку с кассетой:

— Еще один шаг, и она летит вниз.

Кевин, все еще в железном Тройном Нельсоне, стал свидетелем того, как Джош Уилсон заставил Бертрама Тарсона онеметь. О таком рассказывают внукам.

— Ну, Джош, мы же только шутили! — проныл хулиган. — Ты ведь этого не сделаешь, правда?

Тот улыбнулся:

— Заключим сделку. Я отдам тебе твою музыку, если ты отпустишь Кевина и отдашь ему очки. — Бертрам не ответил. — Предложение действует пять секунд.

Хулиган посмотрел на своего подпевалу и кивнул. Хэл швырнул заложника на землю, и тот судорожно вдохнул.

— Хорошо, — сказал Джош, — а теперь очки.

— Сначала кассета.

— У тебя три секунды.

Лишенный возможности торговаться, Бертрам швырнул очки их владельцу. Джош кинул хулигану кассету, выполняя свою часть сделки — что в данной ситуации было не очень-то разумно.

— Берегись! — крикнул Кевин, но было слишком поздно. Громила схватил незадачливого шантажиста за горло и со стуком впечатал его в стену туалета:

— Ты тронул мои песни! — с красным лицом заорал Бертрам. — Никто не прикасается к моим песням! — Хэл открыл дверь уборной, и стало очевидно, что они задумали.

Хулиганы головой вперед потащили Джоша к дыре.

— Послушайте! — воззвал тот. — Вы не можете так поступить! Подумайте о вашей совести!

— У нас ее нет.

Тогда Кевин кинул шишку. Она со свистом пролетела по воздуху и отскочила от затылка Бертрама.

Хулиган медленно повернулся к мальчику, с решимостью снайпера стоявшему на другом краю поляны. С Кевина было достаточно. Внутри него как будто загоралось что-то очень и очень взрывоопасное.

— О Боже! — сказал Джош, осознав, что друг настроен серьезно.

Бертрам только угрюмо улыбнулся неуклюжим потугам Кевина выглядеть храбрецом:

— Ты кинул в меня шишку, Мидас?

Кевин, не дрогнув, сдвинул очки на лоб, и прорычал два слова:

— Твою мать.

Улыбка хулигана потухла. Больше его музыки для Бертрама значила только мать. Он выпустил Джоша, совсем про него забыв, и со сжатыми кулаками уставился на обидчика. Его лицо налилось кровью, а все тело дрожало от ярости:

— Чего-чего ты там говоришь про мою мать?

Кевин тоже сжал кулаки и приготовился к драке. Он посмотрел с другого конца поляны прямо на Бертрама и выстрелил от бедра:

— Твоя мать — сосновая шишка.

В сотне ярдов, на стоянке, мисс Аргус, учительница математики, с любовью вычищала жвачку из волос мистера Киркпатрика. Эта маленькая хирургическая операция была столь увлекательна, что ни они, ни остальные учителя, наблюдавшие за священнодействием, не обратили внимания на Йена Аксельрода, который в конце концов нашелся, выбежал из леса и объявил: «Эй, народ, Бертрам дерется с Кевином Мидасом!»

Через несколько секунд все двадцать детей исчезли со стоянки и бросились в лес, чтобы не пропустить битву века.

* * *

Мальчишки катались в грязи, нанося удар за ударом. В мгновение ока их окружила орущая толпа детей, счастливых от того, что хоть кому-то наконец набьют морду. Джош попытался растащить дерущихся, но Хэл применил Тройной Нельсон.

Да, Кевин взорвался — он весь обратился в ярость, находя в себе больше силы, чем мог подозревать. В кои-то веки он осмелился бросить вызов Бертраму! Наконец-то, после стольких лет, хулиган получит то, что заслужил, — унижение от рук Кевина Мидаса!

Но, как случается, одной ярости было мало. Бертрам был просто-напросто крупнее и сильнее — и весь праведный гнев мира не изменил бы этого.

В конце концов хулиган одной рукой обхватил соперника за шею, а другой поднес к его рту шишку:

— Открой пасть, Мидиот!

— Иди к черту! — вызывающе крикнул Кевин. Хулиган воспользовался этим и запихнул шишку мальчику в рот, так что щеки у того раздулись, как у бурундука.

Бертрам отпустил жертву и отступил назад, чтобы полюбоваться делом рук своих. Тут все, кроме Джоша, принялись смеяться — даже Николь Паттерсон, девочка, в которую Кевин был не очень-то тайно влюблен. Унижение было больнее, чем синяк под глазом и запекшийся рот.

— Эй, — сказал какой-то остряк, — Мидас сел на диету с повышенным содержанием клетчатки! — Смех усилился.

Мальчик осторожно вынул шишку изо рта.

Толпа начала редеть, но Бертрам не двигался с места, как гордый охотник у своей добычи. У его ног лежали очки, свалившиеся с Кевина во время драки. Не спуская взгляда с противника, хулиган поднял ногу и очень медленно опустил на очки свой грязный «Рибок», всем весом вдавливая их в землю, пока не раздался хруст.

— Упс. — Бертрам снял ногу с разбитых очков, подхватил свой магнитофон и удалился, окончательно разгромив соперника.

Всего три недели с начала года, и уже пора чинить очки.

— Он за это заплатит, — пробормотал Кевин, сдерживая слезы. — Он заплатит.

Джош только покачал головой, помогая другу подняться:

— Кто-то должен что-то с ним сделать. Этот психопат совершенно неуправляем.

Уходя, Кевин оглянулся на гору, выглядевшую теперь размытым пятном. Каждый раз, когда Бертрам унижал его, мальчик говорил, что тот заплатит, но в последнее время начинал сомневаться, что хулигану когда-нибудь придется за что-нибудь отвечать. Он гадал, на что похож наш мир: ждет ли всех Бертрамов и Хэлов справедливое наказание, или всё вокруг — та же гора, молчаливо наблюдавшая за избиением Кевина.

2. Божий Гномон

Идея забраться на гору родилась у Кевина гораздо позже. Первый раз она пришла ему в голову уже в сумерках, но мальчик отогнал ее. Нужно было думать о более важных вещах. Например, о том, как дальше жить в таком виде.

Теперь был закат, белый горный утес окрасился ярко-красным, и стоянка купалась в неземных оттенках алого и пурпурного. Большая часть ребят собралась у костра и пекла зефир, но Кевин не собирался выходить из палатки.

В его маленьком походном зеркале отражался глаз, украшенный огромным фонарем, и губы, распухшие и запекшиеся от жестокого поцелуя с шишкой. Мальчик едва узнавал себя.

Бертрам, конечно, подвергся порицанию со стороны Киркпатрика и «получил предупреждение» — этим обычно и заканчивались проделки хулигана. И у него не было проблем с тем, чтобы пережить чье-то порицание.

Но Кевин не мог выйти на люди, неся на себе свидетельства триумфа хулигана. Поэтому он сидел в палатке, как отшельник, и только иногда украдкой приоткрывал входной полог и выглядывал оттуда.

Наружу его вытащил Джош:

— Если ты не выйдешь, это сделает Бертраму еще больше чести. Это будет значить, что он так тебя побил, что тебе стыдно показываться людям на глаза.

Мальчику пришлось нехотя признать правоту друга.

Солнце уже зашло, когда Кевин подсел к огню. Теперь луна отбрасывала на стоянку темно-фиолетовую тень горы, и оранжевые язычки костра расцвечивали ее.

В темноте лиц было не разглядеть, но мальчик представил себе, что все смотрят на него. Он взял палочку с зефиром и ткнул ею в огонь, посылая в воздух быстро растаявший сноп искр. Стыдясь поднять голову, Кевин просто слушал, как Киркпатрик в своей глубокомысленной манере распинался про гору:

— Божий Гномон — загадочная гора, место, чьи корни восходят к глубокой древности. — Учитель повернулся к темной вершине, фиолетовый цвет которой становился все более и более насыщенным. — Для коренных американцев она была святыней. Они называли ее глазом бога. — Теперь Кевин прислушался. Сощурившись, он мог различить лицо сидевшего у огня Киркпатрика. Тот наклонился к центру кружка, стремясь увлечь всех своей историей. — Коренные американцы верили, что бог-солнце каждое утро глядел с вершины горы, чтобы разогнать темные силы и расчистить дорогу новому дню. Они боялись, что, если он проспит рассвет и не бросит вызов тьме, солнце никогда больше не взойдет и мир погрузится во мрак.

Кевин сунул руку в карман и вытащил оттуда сильно поцарапанную очковую линзу. Он поглядел сквозь нее на гору. Склон был теперь совершенно черным — абсолютная тьма на фоне заполняющегося звездами неба.

Слушая древнюю легенду в изложении мистера Киркпатрика, мальчик начал забывать о своих распухших губах и синяке под глазом.

— Существует пророчество, — продолжал учитель. — Звучит оно примерно так. — Пламя взметнулось выше, и он заговорил:

«На границе дня и тени — Вечный мир и схватка вечна, Жизнь сменяет сон беспечный На границе дня и тени».

— Что это означает? — спросил кто-то.

— Это значит, — сказала Николь Паттерсон, всегда знавшая все обо всем, — что, если утро не наступит, мы будем спать вечно и никогда не проснемся.

— Что-то в этом роде, — сказал мистер Киркпатрик, подняв брови.

Бертрам бросил в огонь пластмассовую вилку:

— Глупые индейцы, — сказал он. — Что они знали? — Вилка изогнулась в агонии медленной, мучительной смерти в огне.

— Мне кажется, они немало знали, — сказал мистер Киркпатрик, — потому что на этом история не заканчивается. — Теперь сумерки уступили место ночной тьме, и на лице учителя заплясало пламя костра. А с ошметками жвачки в волосах он и вовсе становился похожим на шамана — индейского знахаря. — Есть еще одно место, в пятидесяти милях к западу отсюда. Оно называется Дьявольской Чашей Пунша. Это огромная впадина шириной в целую милю, похожая на воронку от метеорита, а в самом ее центре — высокий каменный столб, сотни футов в высоту. Этот столб называется Троном Сатаны.

— И что? — спросил Хэл.

— А вот что, — сказал мистер Киркпатрик. — Около века тому назад два астронома открыли кое-что невероятное. Они обнаружили, что дважды в году, на восходе, кончик тени Божьего Гномона указывает как раз на Трон Сатаны.

— И когда же? — спросил Джош.

— Я знаю! — выпалил Кевин. — «На границе дня и тени». Должно быть, имеется в виду весеннее и осеннее равноденствие. Это единственное время, когда и день, и ночь длятся двенадцать часов.

Учитель улыбнулся широкой улыбкой шамана.

Джош саркастически ухмыльнулся в ответ:

— Как удо-о-о-обно, что завтра как раз двадцать первое сентября, день осеннего равноденствия. Признайтесь, мистер Киркпатрик, — это все ерунда, верно?

— Да! — с облегчением согласился Бертрам. — Я знал это. Знал с самого начала.

— Может быть, — сказал учитель. — А может быть, и нет. — С этими словами он поднялся и вылил в огонь ведро воды. — Сладких снов! — пожелал всем мистер Киркпатрик, когда дым с шипением вознесся к небесам.

* * *

Луна высунула свое круглое лицо из-за Божьего Гномона, отбросив на лес угольно-черную тень горы.

В небе было больше звезд, чем Кевин когда-либо видел. Достаточно, чтобы небо казалось невозможно глубоким, а вселенная — невероятно огромной. В прошлом году мальчик делал десятистраничный доклад о вселенной. Где-то там, на краю пространства, скрывались сверхновые звезды и квазары. В каждой галактике были миллионы звезд, а самих галактик было больше, чем людей на Земле. Сама мысль об этом могла заставить человека осознать незначительность собственных проблем.

Любого человека. Кроме Кевина.

— Ты заходишь или как? — спросил Джош. Он уже удовлетворил свой интерес к величию природы и сидел в их маленькой палатке, читая комиксы. Палатка постепенно наполнялась комарами и мотыльками, кружившими вокруг фонарика. Мидас, стоявший у самого входа, оставил его открытым.

Кевин не мог повернуться к горе спиной: его преследовало ощущение, что гора смотрит на него. Легкий ветер шелестел листвой, и мальчик представил себе, что, если бы гора была живой и могла дышать, она бы производила именно такие звуки.

«Посади свое воображение на привязь, — сказал у него в голове голос мамы, — прежде чем оно тебя куда-нибудь утащит».

Мечтатель вышел из оцепенения и полез в палатку.

— Только послушай! — сказал Джош, переворачивая страницу журнала комиксов. — Стероидного Мстителя засосало в черную дыру, он попал на сорок лет назад и случайно убил своего отца.

— Не может быть, — сказал Кевин. — Тогда он бы не родился.

— В том-то и штука! Теперь он может родиться только в том случае, если сам станет своим отцом.

— Жестоко! То есть ему придется жениться на собственной матери.

Джош пожал плечами:

— А нечего шутить с пространством и временем!

Кевин застегнул сетку от комаров. Размышляя о событиях прошедшего дня, мальчик поймал себя на мысли, что тоже хочет, чтобы его затянуло в черную дыру и выбросило в какой-нибудь совсем другой вселенной. Он забрался в спальный мешок и уставился в потолок, гадая, видит ли его гора сквозь тонкий синий винил.

Мечтатель лежал на спине, и его мозг жгла идея, которой вскоре понадобилось вырваться наружу через его рот:

— Я залезу на гору, — сказал Кевин, еще не понимая, что не шутит.

— Мечтай! — сказал Джош, возвращаясь к своим комиксам.

На этом бы и остановиться, но мысль грызла не хуже боли в глазу и губах. Не хуже насмешек однокашников, до сих пор звучавших в голове.

— Прямо сейчас и залезу, — сказал Кевин, — и плевать, что меня накажут. К восходу я буду там — стоять на вершине и махать вам всем рукой. Я даже покажу Бертраму средний палец.

Джош направил свой фонарик другу в лицо, и тот зажмурился.

— Ты что, серьезно?

— Если хочешь, присоединяйся! — отозвался мальчик.

Джош задержал луч фонарика на лице Кевина еще на секунду и выключил его, когда друг так и не рассмеялся. В темноте палатка казалась гораздо меньше, а их слова — гораздо весомее.

— Ты думаешь, история мистера Киркпатрика была правдой?

— Не знаю. Но проверить можно только одним способом — оказаться там на рассвете. На границе дня и тени.

Джош обдумывал это целую вечность:

— Почему ты этого хочешь? — спросил он наконец.

Кевин пожал плечами:

— Потому что могу, — сказал он. Но это было не так. — Потому что никто не думает, что у нас хватит пороху, — добавил он. Но это была только часть правды. Здесь было что-то гораздо большее. Оно имело отношение к тому, как гора смотрела на него, словно не хотела оставлять в покое. Ее темный склон обладал тяготением, которое прямо-таки тащило мальчика к себе.

— Если эта гора владеет какой-то магией, пусть именно я ее обнаружу.

* * *

Двое друзей, полностью одетые, сидели в темной палатке и слушали голоса других детей, укладывавшихся спать. Потом они слушали учителей, сидевших у костра и жаловавшихся на директора, как дети жалуются на учителей. Наконец все голоса затихли — осталось только пение сверчков и шелест листьев.

Мальчики пустились в путь где-то около полуночи. Жажда приключений заставила их вмиг преодолеть четверть мили леса, отделяющего их от подножия Божьего Гномона.

— Нам придется обойти кругом, — сказал Кевин. — По восточному склону лезть куда легче.

— Ты ненормальный, — вздохнул Джош. — Кто-то должен сунуть руку тебе в ухо и отвесить хороший шлепок твоему креветочному мозгу.

К подножию утеса слетел холодный ветер, и мальчик поднял голову. Кевин увидел в глазах друга растущее беспокойство. Тот не был склонен волноваться, но в тех редких случаях, когда находилось что-то, стоящее его волнения, он сходил с ума от беспокойства.

— Люди умирают, пытаясь покорять горы, — сказал Джош. — Медведи откусывают им головы, падальщики выклевывают им глаза. Имей это в виду.

— Я не сдамся.

Мальчик застегнул последние несколько сантиметров молнии на куртке, борясь за самые крохотные частички тепла:

— Тебе страшно, Кевин?

— В жизни не было страшнее, — с улыбкой отозвался тот. Кевин Мидас никогда не думал, что бояться может быть так прекрасно.

3. На границе дня и тени

Как может сказать вам каждый, кто занимался скалолазанием, большая часть самых важных уроков усваивается в первый раз. Среди уроков, извлеченных сегодня Кевином и Джошем, было пять самых важных:

1. Горы имеют свойство быть ощутимо выше, чем кажется на первый взгляд.

2. Слухи о твердости гранита ни капельки не преувеличены.

3. Если на склоне горы растут деревья, он вовсе не обязан быть пологим.

4. Фонарик совершенно бесполезен, если у вас нет штабеля батареек. Все это складывалось в самый важный урок: 5. Никогда, никогда не пытайтесь залезть на гору среди ночи. Но ничто из этого не могло остановить двух друзей.

Им потребовалось больше часа, чтобы обогнуть гору и найти место, откуда можно было начать восхождение. Еще через час фонарики отбрасывали на землю лишь едва различимые бурые пятна и совсем не помогали находить дорогу.

К середине ночи, когда у них остался только лунный свет, мальчики начали оступаться. На их ногах, невзирая на джинсы, появлялись царапины и синяки, а подошвы «Найков» трескались и лысели быстрее, чем мистер Киркпатрик.

А еще друзей не покидало чувство, что они здесь не одни.

Поскольку ничто, кроме звуков ночного леса и монотонного стука собственных ноющих подошв, не занимало его внимания, богатое воображение Кевина начало изобретать всевозможные ночные ужасы, какие только водятся в горах. Слева был йети, справа — горные львы, а сверху шуршали крыльями летучие мыши. Естественно, вампиры. Причем непременно большие, такие, что могут нависнуть над вами и выпить всю кровь за несколько секунд, как пираньи способны мгновенно умять лошадь. «И падальщики выклюют нам глаза», — подумал мальчик.

Кевин знал, что Джош думает примерно о том же, но никто из них не произносил этого вслух. Если не обсуждать своих страхов и продолжать путь, все будет в порядке. Чем дольше друзья шли, тем сложнее было повернуть назад — за спиной раздавалось слишком много страшных звуков.

Спустя, казалось, вечность деревья начали редеть и наконец сменились колючими кустами и зазубренными камнями. Луна, как тыква, висела на горизонте, а на противоположном краю неба несмело обозначился рассвет. Было около половины шестого, когда мальчики отважились передохнуть на плоском гранитном плато.

Кевин взглянул на вершину горы, выбивая песок и камешки из своих безнадежно испорченных кроссовок. Было еще далеко.

— Я даже не знаю, кто глупее, — сказал Джош. — Ты, потому что додумался до этой дурацкой затеи, или я, потому что пошел с тобой.

Друг прислонился к холодному камню, пытаясь восстановить дыхание:

— Мы почти добрались, — сказал он. Восход меж тем не терял времени. Кевин уже видел нечеткую красную полоску там, где взойдет солнце.

— Ты знаешь, я подумал, — сказал Джош, — может быть… если на восходе здесь что-то произойдет, вдруг нам не нужно этого видеть?

— Мне казалось, ты в это не поверил.

— Я и не верю. Но все же…

Кевин представил себе, что может случиться. Их волосы поседеют. Они навеки ослепнут. Без чего-то шесть утра, после бессонной ночи, можно было поверить почти во что угодно.

— Не-а, — протянул мальчик. — К тому же, если бы нам нельзя было здесь находиться, что-нибудь уже остановило бы нас.

— Ты хочешь сказать, убило бы, — поправил Джош.

Тут они снова это услышали, четче, чем раньше: мерный топот ног и тяжелое дыхание — как животное, огромное четвероногое животное. Друзья замерли и вгляделись вниз, в темноту.

Прежде, чем они что-либо увидели, Кевин почуял тошнотворно-сладкую вонь гниющих фруктов. Он немедленно определил животное по его запаху:

— Это Бертрам!

В тридцати с чем-то ярдах внизу раздался далекий удивленный голос:

— Кто тут?

Теперь мальчики видели — их было двое. Хэл и Бертрам осмелились вдвоем забраться на гору и теперь смотрели на двух друзей с отвисшими до колен челюстями.

Бертрам сжал кулаки и стиснул свои ослиные зубы:

— Мидас! Если вы с Уилсоном доберетесь до вершины раньше нас, вы покойники!

Кевину этого хватило:

— Пойдем! Шевели задницей! — Мальчик практически потащил друга вверх по склону. Это был их поход, и лучше было умереть, чем позволить хулиганам себя обойти.

Вершину, прежде столь далекую, теперь, казалось, можно было потрогать рукой. Гора кончалась острым пиком, похожим на ведьминскую шляпу, но самая верхушка была плоской и, похоже, достаточно широкой, чтобы кто-то мог на нее встать.

«Этим кем-то буду я!» — думал Кевин, снова и снова поднимая свои гудящие ноги, забираясь все выше и выше.

Кусты, за которые можно было цепляться, кончились, остались только острые камни. Бертрам вопил: «Трупное мясо, вот вы кто!»

Мидасу было наплевать. Его бил озноб, а кончики пальцев начинали чесаться. Он и вправду залез на гору! Усталость и страх вдруг куда-то пропали. Осталось только желание коснуться вершины Гномона. Он наклонялся, чтобы помочь другу, а тот подсаживал его, если впереди было не за что ухватиться. Мальчики были идеальной командой, и теперь нетерпение переполняло каждого из них. Кевин еле отстоял свое право идти первым.

— Если мы это сделаем, — сказал друг, — сразу войдем в легенды. Всю жизнь в героях будем ходить.

Хулиганы сокращали дистанцию, вися у Джоша на хвосте, крича и переругиваясь: каждый винил другого в том, что они шли слишком медленно.

Четыре мальчика приникли к скале в самой крутой части спуска, и Кевин впервые увидел, какой высокой и опасной была гора. Стоит ноге соскользнуть — и он, пролетев несколько сотен футов, упадет на острые камни. Страх только усиливал его энтузиазм. Видели бы сейчас родители своего сына — их бы удар хватил. Кевин рассмеялся бы, но никак не мог восстановить дыхание.

Алый горизонт расцвел ярко-синей полоской восхода, и ночь улетела прочь с завывающим ветром, налетевшим на мальчиков, когда они покоряли последние несколько футов Божьего Гномона. Солнце иногда выглядывало из-за горизонта, обозначая границу дня и тени. Хулиганы ползли гуськом прямо за Джошем и оставили попытки залезть первыми. Теперь им достаточно было залезть, и точка. Внешний мир как будто исчез, остались только четыре скалолаза и нечеловечески крутая гора.

Ветер пробирал Кевина до костей, бил его усталое тело. Он дул ему в лицо, так что слезились глаза. А сверху облака меняли форму и летели быстрее, чем мальчик когда-либо видел.

Он поднял правую руку, изо всех сил вытягивая ее вверх, и наконец, после восхождения длиной в целую ночь, кончики его пальцев коснулись плоской вершины Божьего Гномона. Кевин поднял левую руку и подтянулся, чтобы оглядеть вершину.

Когда глаза искателя приключений поравнялись с верхушкой Гномона, первые лучи солнца ударили из-за горизонта, с каждой секундой все набирая мощь. Они упали на его спину, согревая закоченевшую шею. Яркий свет заставил тень кудрявой белокурой головы Кевина пересечь гладкую, как поверхность стола, вершину Божьего Гномона. Да, она была похожа на маленький, круглый и гладкий каменный стол, не больше трех футов в ширину.

Даже со своим плохим зрением, мальчик мог сказать, что вид был великолепным. Горы под ним сменялись покатыми холмами и пустыней, все еще укутанной тенью. За пустыней был туман, могущий скрывать что угодно — близорукость не давала ничего разглядеть.

— Ну как там? — прокричал Джош, заглушая вой ветра.

— Ты что-нибудь видишь? — проорал Хэл.

Кевин посмотрел на гладкую поверхность. На ней что-то было! Что-то маленькое и блестящее, огненный шар, который захватывал солнечные лучи, менял их цвет и отбрасывал их на вершину горы — но слепящие солнечные блики мешали понять, что это.

— Ну, что там, Мидас? — заорал Бертрам. — Не тяни!

Мальчик зажмурился и поднялся еще на дюйм, так, что его голова загородила солнце и предмет оказался в плену у его тени. Вещь, казавшаяся до этого бесформенной, теперь приобрела очертания, которые Кевин сразу узнал:

— Это… это очки!

— Эй, хватит издеваться! — крикнул Хэл.

— Нет, правда! — Это были солнечные очки, темные и модные. Их линзы были единым щитом в черно-золотой оправе, похожим на лобовое стекло машины. Серебристые линзы, казалось, искрились всеми цветами, как северное сияние.

«Кто-то сюда уже забирался, — подумал покоритель вершины. — Вместо того, чтобы вырезать свои инициалы, он решил оставить в доказательство очки».

Когда Кевин протянул через Божий Гномон руку к очкам, у него заложило уши от ветра и осознание, которое мальчик гнал от себя всю ночь, наконец овладело им.

Что он здесь делает? Он может упасть! Он может умереть! О чем он только думает? Паника вопила в нем на тысячу голосов, перекрикивая ветер, требуя немедленно отсюда убраться и вернуться в лагерь.

Но мальчик все равно хотел эти очки. Пусть они будут призом за то, что он первым долез до вершины. Кевин переборол свой ужас, подцепил очки указательным пальцем и подтянул к себе.

— Мы тоже хотим туда забраться, Мидас. С дороги! — потребовал Бертрам.

— Секунду! — Мальчик пристально осмотрев очки. Они были последним писком моды и явно стоили очень, очень дорого. Он надел их, заложив гладкие черно-золотые дужки себе за уши.

Темнота.

А потом забрезжил свет, и глаза начали привыкать к темным стеклам. Но приспособиться пытались не только глаза. Казалось, линзы прояснялись и добавляли четкости, подстраиваясь под нового хозяина. Солнечные очки каким-то непостижимым образом подходили для зрения Кевина. Они были идеальны — правда, немного великоваты, но все равно — круче некуда.

Теперь открывающийся с горы вид предстал мальчику во всем своем великолепии. Он видел линии дорог, маленькие, как мухи, точки — должно быть, это были машины. Туман за пустыней теперь превратился в еле различимый на горизонте горный массив. Одинокая тень Божьего Гномона серым треугольником прорезала пески, а ее кончик лежал на крошечной каменной щепке, стоящей торчком, как вихор, среди далеких гор.

— Я вижу его! — крикнул Кевин, сам себе не веря.

— Кого? — спросил друг.

— Трон Сатаны! Точно как сказал Киркпатрик! Как он сказал!

— Как ты можешь что-то видеть? — поинтересовался Хэл. — Ты слепой, как крот!

Джош долез до вершины и вгляделся вдаль:

— Ничего не вижу! Слишком много тумана!

Мидас попытался залезть повыше, чтобы и вправду встать на вершину Божьего Гномона, но этому не суждено было случиться. Он поторопился, слишком резко дернулся и потерял равновесие.

Кевин упал на Джоша, обрушившегося на Хэла, подмявшего под себя Бертрама — и четверо покатились по каменистому склону, стукаясь о камни и друг о друга, пока, пролетев добрых пятьдесят футов, не впечатались в плато.

* * *

В десять часов утра главный хулиган появился в лагере с огромной ссадиной на руке и ободранными коленями. За ним последовали: хромающий Хэл, Джош, щеголявший порезом на лице и исцарапанными руками, и Кевин, который, приземлившись на своего заклятого врага, остался цел и невредим.

Всю обратную дорогу с лица Мидаса не сходила улыбка. Он увидел верхушку Гномона, пережил подъем и даже принес оттуда сувенир — и Бертрам, слишком уставший, чтобы затевать драку, не получит этих очков.

Четверых не покидало неприятное чувство, что горное приключение каким-то образом связало их, как цепь сковывает узников, но никто не озвучивал своих мыслей. На обратном пути они вообще мало говорили.

Ребята вошли в лагерь, похожие на жертв крушения самолета, и разбрелись по палаткам. Никто не заметил ни их исчезновения, ни возвращения — слишком много детей бегало туда-сюда, освобождая желудки от «Яиц с чесноком по-чилийски на открытом огне» по рецепту мистера Киркпатрика.

Изможденные путешественники спрятались в палатки, чтобы поспать хотя бы несколько минут, прежде чем их вытащат наружу и вовлекут в дневную программу.

4. Из головы Кевина летят камни

Слухи расползались, как им и положено, с возведенной в квадрат скоростью света, и весь лагерь гудел, обсуждая один-единственный вопрос:

Неужели это правда?

Они и в самом деле залезли на Божий Гномон — и Кевин Мидас забрался туда первым?

Бертрам утверждал, что ничего подобного не было. Он готов был на самую наглую ложь, лишь бы не позволить своей жертве получить ни кусочка славы.

— А как же порез Джоша и синяки Хэла? А как же мои очки? — пытался Кевин убедить скептиков.

— Все это объясняется очень просто, — сказала Николь Паттерсон, для всего находившая объяснение. — Хэл только и делает, что спотыкается о собственные ноги, — начала она, — поэтому вечно в синяках. У Джоша ссадина потому, что Бертрам стукнул его носом об дерево или выдумал что-нибудь еще, а ты, должно быть, нашел эти очки под каким-нибудь кустом.

Кевин знал, что никогда не переубедит ее, поэтому просто сдвинул очки на лоб и гордо спросил:

— И как они тебе?

Николь поглядела на них и пожала плечами:

— Они смотрелись бы куда лучше, будь у тебя голова побольше, — наконец сказала она.

Так что до трех часов дня жизнь Кевина оставалась практически прежней.

А в три Бертрам занялся нырянием.

* * *

В этот день детям полагалось заняться чем-нибудь, что коренные американцы могли бы делать тысячу лет назад. Большая часть ребят собралась вокруг большого пруда с ледяной водой. Кто-то безуспешно пытался пронзить рыбу острыми палками. Несколько человек раскрашивали друг друга ягодным соком, еще парочка неубедительно изображала заклинание дождя, а остальные с ужасом наблюдали, как мистер Киркпатрик жарит дары леса.

Кевин и Джош лежали на большом валуне у пруда.

— Мы изучаем облака в поисках послания от бога солнца, — сказали они учителю, — как делали коренные американцы. — Киркпатрика это устроило, и он позволил им провести день, загорая и давая отдых ноющим ногам.

Кевин в очках нежился на солнце. Он видел сквозь темные линзы, как Джош пялился на него. Друг изучал очки, как новенькую гоночную машину, скользя взглядом по гладкой поверхности:

— Знаешь, они могли бы быть моими, если бы я тебя обогнал.

Мидас пожал плечами:

— Такова судьба.

— Твои родители их, пожалуй, не одобрят, — предположил Джош.

Кевин подумал, что они могут их и не заметить. Его мама редко обращала внимание на то, что делал ее сын, а отец все еще пытался понять, что мальчик из себя представляет.

— Им все равно.

— Как думаешь, Николь нравятся твои очки? — с ухмылкой спросил друг.

Кевин нахмурился:

— Она думает, что моя шея заканчивается спичечной головкой.

— Так и есть, — хмыкнул Джош. — Но ты и сам как спичка, так что все в порядке.

Собеседник все еще искал достойный ответ, когда Бертрам окликнул их с другого берега пруда:

— Эй! Эй, Мидас, надеюсь, ты понимаешь, что я обращаюсь к тебе не потому, что ты герой дня?

Кевин, пользуясь тем, что их разделяло озерцо, проорал в ответ:

— Хочешь сказать, ты признаешь, что мы залезли на гору и я вас всех обогнал?

— Мы ничего не признаем! — крикнул Хэл, твердо стоявший в тени своего кумира.

— Все, что мы признаем, это то, что вы с Уилсоном не жильцы, если еще раз перебежите мне дорогу.

— Слушай, прыгни-ка ты в озеро! — отмахнулся Кевин.

И, представьте себе, Бертрам вскинул руки и мешком обрушился в ледяную воду.

Когда он всплыл на поверхность и выбрался на берег, двое друзей разразились пронзительным смехом, которому вторили все, кто был поблизости.

Незадачливый ныряльщик вскарабкался на валун, на котором стоял, пытаясь понять, что только что случилось.

— Эй! — прокричал Кевин, сдвигая очки на нос. — Это было неплохо, но не мог бы ты повторить?

Хулиган поскользнулся, замахал руками и с громким плюхом снова обрушился в озеро. Все свидетели этой сцены впали в истерику.

Пуская пузыри, Бертрам доплыл до берега и обнаружил, что Хэл тоже смеется:

— Не смотри, но, кажется, у тебя в штанах рыба.

Громила заорал во всю глотку: всем было известно, что из-за какой-то детской травмы он смертельно боялся живой рыбы. Бертрам скакал на месте и тряс ногами, как сумасшедший, пока из его штанины не вылетел маленький бычок.

Кевин и Джош бились в конвульсиях, но, наконец посмотрев врагу в лицо, мгновенно поняли, что он быстро превозмог свой страх. Его кулаки сжались, челюсть выдвинулась вперед, а в глазах появился стальной блеск. Бертрам соскочил с камня и побежал по берегу в их сторону, ускоряясь, как локомотив. Хэл обежал озеро с другой стороны.

Вид двух надвигающихся орудий смерти быстро отрезвил друзей. Они развернулись и босиком бросились в лес.

— Спасибо! — прошипел Джош.

Кевин добежал до убежища, но друг, ноги которого болели сильнее, попал в руки Хэлу и подвергся Тройному Нельсону.

Мидас спрятался за нагромождением валунов и стал ждать возможности вызволить его. На поляне появился, оставляя за собой лужи, Бертрам.

— Ты смеялся надо мной? — провизжал громила в лицо Джошу, как психованный сержант.

— Нет, мы смеялись вместе с тобой.

— По-твоему, это было смешно? Этот б-б-бычок?

Несмотря на все старания, Джош не смог сдержать улыбки.

Бертрам схватил его за руку и так ее дернул, что бедняга полетел на землю.

— А что с Мидасом? — спросил Хэл.

— Потом разберемся и с ним, — сказал хулиган, обнажая зубы в кривой ухмылке. — И мне наплевать, что сделают учителя, что сделает мой отец, и даже наплевать, если этот сопляк натравит на меня старшую сестру. — Бертрам рывком поднял Джоша на ноги и занес над его головой огромный кулак.

Кевину надо было соображать быстро. Изо всего этого должен был найтись выход. Жертва громил успешно увернулась от первого удара, но Бертрам вновь занес кулак.

Раскинуть мозгами было некогда — раскидывать камни было куда эффективнее. Мальчик изо всех сил налег на один из валунов, за которыми прятался, и тот с глухим стуком повалился на землю.

— Лавина! — крикнул Мидас.

— Что?

Бертрам и Хэл отвлеклись всего на мгновение, но Джош успел ускользнуть.

Друзья бежали рядом, думая, что легко отделались.

А потом они увидели поток валунов, обрушивающихся по склону прямо на них.

Громиле внезапно стало все равно, кто над ним смеялся. Они с Хэлом бросились бежать, а гул вокруг все нарастал, и булыжники грохотали все ближе.

Джош развернулся и побежал со всей доступной скоростью, но Кевин просто застыл, как кролик на шоссе, наблюдающий, как его судьба приближается со скоростью шестьдесят миль в час.

Судьбу Мидаса собирался решить летящий с горы валун высотой в два его роста. Мальчик смотрел, как камень катится к нему. Тот повалил дерево, налетел на скалу и раскололся на две части. Половинки обогнули Кевина, одновременно задев оба его плеча.

Обернувшись, очкарик увидел Джоша. Тот походил на кеглю, которая внезапно отрастила ноги и принялась метаться во все стороны, не желая быть сбитой. Когда последний валун пролетел мимо, Джош облегченно вздохнул и принялся орать на друга:

— Да что с тобой? Почему ты просто стоял?

Кевин ничего не чувствовал, ни страха, ни злости, как будто сам обратился в чистейший камень.

Он очень медленно проговорил:

— Лавины не было.

Джош глубоко вздохнул и попытался перестать дрожать:

— А это, по-твоему, что? Град?

— Ну да, лавина была, но я хотел сказать, что, когда я крикнул, ничего не было.

— Да? Что ж, может быть, камни просто вылетели из твоей спичечной головки.

Во время лавины очки свалились, и, когда Кевин поднял их, они были горячими, как будто слишком долго лежали на солнце.

— Повезло, что их не раздавило.

— Повезло, что нас не раздавило, — заметил Джош, оглядывая окрестности. — Пошли отсюда. Здесь, наверно, все время лавины сходят.

Но Кевин знал, что это не так.

5. Шоколадное безумие

Как только закончился камнепад, шторм принялся бушевать у Кевина в голове.

Пока все судачили о лавине, а учителя благодарили создателя за то, что никто не пострадал, мальчик сидел один-одинешенек на одном из упавших валунов, вперившись взглядом в гору. Сегодня она казалась лишенной цвета, и на закате оставаясь белой, как мел. А вот очки горели серебристо-оранжевым.

Мысли, бродившие в голове Мидаса, могли быть порождены его гиперактивным воображением или нехваткой сна и удобоваримой пищи, но Кевина не покидало ощущение, что здесь было замешано нечто гораздо большее. После событий дня ему становилось все сложнее и сложнее убедить себя, что очки оставил на горе какой-то сверхкрутой турист, захотевший застолбить территорию.

— Что бы ты ответил, Джош, если бы я сказал тебе, что эти очки — волшебные? — шепотом спросил мальчик, стоя с другом в длинной очереди на ужин.

— Я бы сказал, что ты читал слишком много комиксов.

Очередь медленно ползла по направлению к мистеру Киркпатрику, разливавшему какую-то жижу, которую успели уже окрестить Безнадежной Бурдой.

— А если бы я сказал, что могу это доказать?

— Тогда я ответил бы, что лавина выбила у тебя из головы пару винтиков.

Кевин знал, что Джош ни во что не верил, пока не увидит этого своими глазами. Поэтому он схватил друга за руку и вытащил из очереди.

— Эй ты чего! Я целый день не жрал! Умираю с голода!

— За мной! Всего на секунду. — Мальчик уводил Джоша все дальше в лес, пока все звуки лагеря не затихли вдали: теперь их точно никто бы не услышал. — Что ж, вот доказательство. Во-первых, я сказал Бертраму, чтобы он прыгнул в озеро, и он прыгнул.

— Подумаешь!

— Во-вторых, я попросил его сделать это снова, и он снова это сделал!

— Большое дело!

— В-третьих, лавина. Я сказал, что она надвигается, и — пожалуйста!

Джош прислонился к дереву, и раздражение начало проступать на его лице:

— Ты в курсе, что несешь полный бред?

Кевин снял очки. Теперь их дужки были темно-фиолетового цвета, как небо на западе.

— Они вибрируют.

— Кто?

— Очки. Они вибрировали. Сначала, когда я приказал Бертраму прыгнуть, и потом, когда я сказал: «Лавина». И… это было… правильно.

Друг протянул руку:

— Дай-ка проверю.

— Нет! — Владелец очков оттолкнул руку Джоша. Тот нахмурился, но новых попыток не предпринимал.

— И чего ты тогда от меня хочешь?

Кевин прошептал:

— Попроси меня чего-то пожелать.

— Ты ненормальный!

— Попроси.

— Ты полный псих.

— Чего ты боишься?

Это был хороший вопрос, и, чтобы не признаваться, что боится, Джош озвучил свое желание:

— Рожок мороженого.

— Какого сорта?

— «Шоколадное безумие». Два шарика.

— В вафле или в сахарной трубочке?

— Давай уже!

Кевин расставил ноги и вытянул вперед руку, изо всех сил сосредоточившись:

— О-кей. Для начала дайте мне двойное «Шоколадное безумие».

В очках потемнело, и некоторое время мальчик ничего не видел. Потом перед ним появилось пятно света, взорвавшееся яркими красками. Дужки очков вибрировали и грелись, принимая в себя энергию, выходившую, казалось, прямо из головы их владельца.

— Твои глаза, — дрожащим голосом сказал Джош. — По-моему, они светятся!

Кевин представил себе рожок, с которого стекало мороженое, и, когда краски перед глазами поблекли, он понял, что картинка вышла из воображения в реальный мир.

Холодное и липкое «Шоколадное безумие» стекало с его пальцев.

Первым завопил Джош, и Кевин присоединился к нему. Он выронил рожок, и друзья бросились бежать прочь, вопя во всю глотку, пока не выкочили на поляну, подальше от ужасного рожка.

— Это дико!

— Сам знаю!

— Нет, это действительно дико. Помнишь, как Ральфи Шерман заявил, что его отец оборотень, а потом одним прекрасным утром того нашли спящим в соседской собачьей будке? Так вот, это еще хуже!

Кевин посмотрел на свою руку, на которой еще осталось немного растаявшего мороженого, и слизнул его. Вкус был безумно настоящим.

— И что мы будем делать? — спросил Джош. — Что делать будем, а? — И тут до него дошло: — Эй! А мое мороженое где?

* * *

Поскольку на ужин полагалась Безнадежная Бурда, друзьям очень быстро стало ясно, что им нужно делать. Если мироздание было достаточно гибким, чтобы позволить мороженому появиться из воздуха, оно было достаточно гибким для множества других вещей.

Через десять минут полянка заполнилась едой. По земле были разбросаны надкусанные сэндвичи из всех возможных забегаловок. Птицы клевали картофель фри, а воинственно настроенные муравьи полчищами атаковали несчастные бургеры.

И, конечно, картину довершала добрая бочка мороженого. Мальчики налегали на лакомство, пока из ушей не полезло. Они лежали на земле, как два кита, еле шевелясь.

Очки, немного потеплевшие, когда Кевин измыслил всю эту пищеварительную оргию, остыли. Теперь, под лунным небом, краска как будто исчезла с линз, и они казались совершенно прозрачными.

— Это только начало. — Кевин снял очки и протер их краем футболки. — Нет числа вещам, которые мы можем нажелать!

— Да, — сказал Джош. — А что, если это все не бесплатно?

— Как это?

— Что, если… что, если эти очки… не знаю… работают, как какая-нибудь межгалактическая кредитная карта? Что, если кто-то придет и предъявит счет?

— Они работают иначе.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю. Когда носишь очки, начинаешь кое-что о них узнавать.

— Например?

Мальчик принялся баюкать очки в ладонях, нежно пробегая пальцами по черно-золотым дужкам:

— Например, что их нужно использовать. Что они предназначены для того, чтобы менять мир к лучшему. Что они ценнее, чем что-либо на свете.

Джош протянул руку и осторожно взял у Кевина очки, глядя на них так, как будто в его руках был самый огромный бриллиант в мире. Он почти боялся к ним прикасаться.

— Я бы тоже это почувствовал, если бы надел их?

— Возможно, — ответил мальчик, забирая очки и снова надевая их. — Но этого не потребуется, потому что у тебя есть я. Я дам тебе все, чего ты хочешь.

Друг, казалось, почувствовал облегчение, как будто он вовсе не хотел пробовать это на себе.

Кевин рыгнул и засмеялся пришедшей в его голову мысли:

— Похоже, я властелин вселенной…

— Эй, умерь свои аппетиты!

— Ни за что! — Его воображение слишком долго сидело на цепи. Он встал, желая чего-нибудь помощнее фаст-фуда, вскарабкался на высокий валун и протянул руку к небесам.

Джош хмыкнул:

— И что ты собираешься сделать? Разделить воды Красного моря?

— Примерно.

Мальчик перестал смеяться и молча наблюдал за Кевином, уставившимся сквозь очки в бездонные глубины звездного неба.

— Облака, — прошептал тот ночи. Дужки очков начали нагреваться, линзы потемнели и засеребрились. Прямо над головами друзей появилось серое пятно, похожее на дыру в небе, и оттуда начали выползать светящиеся облака — целые грозовые тучи, отражавшиеся в очках пестрым хороводом красок.

— Впечатляет, — сказал Джош. — А теперь останови это.

Тучи затянули небо и потемнели. Теперь вся гора была закрыта чернеющими облаками. Они наползли на луну, и в лесу стало темно, как на обратной стороне луны. Заклинатель погоды протянул руки к небу:

— Ветер! — сказал он. Гора вздохнула, порождая ветер, который пронесся по верхушкам деревьев и устремился вниз, поднимая с земли и унося прочь листья и сосновые иглы.

Джош принялся бороться со своим набитым животом, пытаясь подняться на ноги:

— Ты глухой? Я сказал, останови это! Хватит!

— Быстрее! — сказал Кевин. Ветер принялся завывать, а деревья начали гнуться.

В лагере все, должно быть, со страхом смотрели в небо. Мальчик представил себе, как ветер, его ветер, сдувает палатки.

— Видишь? Стоит мне что-то произнести, и оно сбывается! Даже если я только шепчу!

Над их головами загромыхало.

— Ты меня пугаешь! — прокричал Джош. — Прекрати это!

— Я не закончил! — Это было Рождество, помноженное на четвертое июля. Тучи начали клубиться, и электричество в них молило об освобождении.

Теперь улыбка сбежала с лица Кевина и, хотя стекла очков стали темнее ночи, мальчик предельно ясно видел искрящиеся цветами облака. Очки жгли ему уши и брови. Они тускло горели красным.

— А сейчас — фейерверк! — Он взмахнул руками, как очень маленький дирижер очень большого оркестра. — Молния! — сказал он.

— Стой!

Вспышка молнии ослепила их.

Кевин снова взмахнул руками и сдернул на землю молнию, еще ярче предыдущей. Настало время для заключительного аккорда. Он направил палец на дерево, стоящее в двух шагах от мальчиков:

— Сюда! — В ответ на его слова с неба слетел огромный светящийся шар, ударивший точно в дерево и с оглушительным рокотом расщепивший его пополам.

Вихрь красок перед его глазами улегся: очки ждали дальнейших приказов, но с Кевина пока было достаточно. Он дождался, пока цвета померкнут окончательно и линзы очков прояснятся, снял очки и принялся любоваться своим творением, бушевавшим над головой.

— И как тебе это? — Обернувшись, мальчик увидел, что Джош, сжавшись в комок и заткнув руками уши, мелко трясется, как будто ожидая конца света.

— Пусть это прекратится! — простонал тот под рев усиливающейся бури. — Пожалуйста, останови это!

— Ой, не будь таким трусом! — Мальчик сдвинул очки на переносицу и воздел руки: — Довольно молний!

Через секунду ударила еще одна молния.

— Я сказал, прекрати это! — завопил Джош.

— Я пытаюсь! — Кевин воздел руки и воззвал к небесам во всю силу своих легких: — Пусть шторм утихнет!

Но ни очки, ни небо не послушались его. Ветер дул, молнии сверкали, а тучи становились все гуще и гуще.

— Что-то не так?

— Я не знаю! Я не знаю, оно не работает! — На них начали падать первые капли дождя, а мгновение спустя облака лопнули, как водяная бомба, выпуская наружу ливень, какого эта гора еще не видала.

— Бежим! — прокричал Джош сквозь грохот грома. Мальчики рванули в лес, и в ту же секунду поляну поразила молния.

* * *

Поездка была безнадежно испорчена. С первой же вспышкой все бросились к фургонам. Два друга забрались туда последними. Полчаса все сидели внутри, полные какого-то странного энтузиазма, и гадали, погибнут они от этого наводнения или нет. Ребята, несколько часов назад заклинавшие дождь, гордо заявляли, что происходящее — их рук дело.

Через час стало ясно, что пытаться переждать грозу было опаснее, чем пускаться в путь во время нее, и учителя поспешили наружу, чтобы забрать то, что осталось от палаток. Когда фургоны покинули стоянки, дождь все еще лил стеной.

Кевин уперся лбом в стекло и протер его запотевшую поверхность. Чем дальше они отъезжали от Божьего Гномона, тем больше гром отставал от молнии. Мальчик не мог не улыбнуться. Подумать только, все это вызвал он сам!

— Ничего смешного, — заявил Джош и замолчал. Он снова включил свои видеоигры: на сей раз самолеты сбрасывали бомбы на Годзиллу. Поглядев на счет, Кевин понял, что приятель думает о чем-то другом.

Только через пятнадцать минут езды гроза наконец осталась позади и фургон заполнился обычным, приятным уху гомоном. Кевин в нем не участвовал. Казалось, он далеко отсюда, холодный, как ливень, и гладкий, как поверхность очков.

— Я знаю, почему я не смог прекратить грозу, — сказал мальчик Джошу, когда Божий Гномон остался далеко позади.

— И почему?

— Я думаю, очки не могут отменить то, что я попросил их сделать, не могут уничтожить созданное ими.

— И что, там теперь всегда будет дождь?

Кевин пожал плечами:

— Пожалуй.

— Пожалуй? — переспросил Джош. — Ты превратил гору в джунгли и больше ничего не можешь сказать?

Мидас не знал, что еще сказать другу, поэтому просто надвинул очки на переносицу и протянул руку:

— Джош?

Тот повернул голову, и мальчик коснулся пластыря на его щеке, за которым скрывался порез, заработанный во время неудачного спуска с горы:

— Заживи. — Кевин представил себе, что порез исчез, и медленно снял пластырь. От раны не осталось и шрама.

— Видишь? Очки способны и кое на что хорошее. Смотря как их использовать. — Джош молчал. — Мы все еще друзья?

Тот в раздумье посмотрел на соседа. Потом протянул руку, снял с Кевина очки, засунул их в карман его куртки и застегнул на молнию.

— Конечно, друзья.

Мидас почувствовал вес очков в кармане и на секунду захотел снова ощутить, как они давят на переносицу. Но голова начинала слегка побаливать, так что некоторое время очки могли полежать и в кармане.

За их спинами гроза все удалялась, пока не исчезла с глаз долой и из сердца вон. Две девочки на переднем сиденье пялились на очкарика и смеялись над тем, что у него загорело все лицо и остались белые пятна вокруг глаз, но это было нормально. Уже не имело значения, кто что говорил или думал про него. Ведь Кевин наконец-то мог управлять своей жизнью.

6. Сладкая жизнь и головная боль

Понедельник, как всегда, начинался со всеобщего гвалта.

Внизу орал телевизор и непрерывно лаяла собака. В главной спальне гудела бритва: Патрик Мидас, отец семейства, совершал магический ритуал, ежедневно превращавший его из заросшего бородой головореза в гладко выбритого бизнесмена. Дальше по коридору четырнадцатилетняя Тэри Мидас включила на полную катушку разом радио и фен. И, в довершение всего этого, по понедельникам вывозили мусор.

Кевин скорчился в кровати, слушая надрывный звон крышки мусорного бака. Наверняка зарплата мусорщиков зависит от того, сколько шума они производят.

— Лавины! — воскликнула Донна Мидас, мама. — Лавины и ливни! — Она грозно потрясла термометром и запихнула его сыну в рот. — Лавины, ливни и походы! Когда-нибудь ты убьешь меня, слышишь?

Мальчик знал, что температуры у него не было — зато были жуткая головная боль и полное нежелание идти в школу.

— Я говорила тебе не перенапрягаться! — продолжила мать. — Но разве Кевин Брайан Мидас слушает кого-нибудь, кроме себя самого? Нет, и не смей возражать! Я не хочу, чтобы ты разгрыз этот градусник и отравился ртутью! — Она посмотрела на часы, пробормотала: — Снова опаздываю, — и выскочила из комнаты.

Как только мама ушла, Кевин подбежал к своему столу и схватил свои очки.

— Классные стекла, — заметила Тэри, проходя мимо с зубной щеткой во рту. — Где спер?

— Нигде, я их нашел, — ответил брат, пытаясь не проглотить градусника.

Девочка фыркнула:

— Знаешь, что? Если одолжишь мне их на пару дней, я, так и быть, уговорю маму позволить тебе остаться дома.

— Не пойдет.

Сестра пожала плечами и убежала:

— Дело твое.

Кевин услышал, как она полощет рот. Тэри, младший и самый крутой хоккейный вратарь за всю историю средней школы Риджлайна, набралась невероятной самоуверенности и частенько изводила своего младшего брата. Она могла посмотреть на него с ухмылкой, а бедный мальчик уже начинал вспоминать, одинаковые ли на нем носки и застегнута ли ширинка. Она могла обронить: «Дело твое», и удалиться с таким видом, как будто знала какую-то тайну, заставляя брата уступить. Сестрица, пожалуй, уже отсчитывала секунды, ожидая, когда же он примет ее условия. Но сегодня номер не пройдет.

В очках головная боль быстро утихла, так что мальчик оделся и отправился вниз искать что-нибудь съедобное.

* * *

Из гостиной громоподобно неслись новости, и собака, по своему обыкновению, лаяла на людей с экрана, как будто они состояли из плоти и крови и действительно вторглись в ее дом. Кевин заглянул в комнату, потому что репортаж как раз касался грозы в районе Божьего Гномона. Хотя собака и мешала слушать, кое-что можно было разобрать:

— Гроза — гав-гав! — остались без электричества — гав-гав! — затопило всю — гав! — и медленно расползается по округе — гав, р-р-р! Гав!

— Кто-нибудь, угомоните Шерстинку! — проорала сверху Тэри.

— Шерсть, заткнись! — бросил ее брат. Очки ярко полыхнули, и собака продолжила лаять, но уже беззвучно.

— Посмотрим, — сказала миссис Мидас и вытащила градусник изо рта сына. — Девяносто восемь и шесть[2]. Абсолютно нормальная температура.

— Отправь его в школу, он притворяется, — встряла ее дочь, спустившись вниз, и бросила на брата косой взгляд.

Кевин поправил очки:

— По-моему, там сто и одна[3].

Мама снова взглянула на градусник:

— Странно, и вправду сто и одна. Должно быть, не туда посмотрела.

Мальчик ухмыльнулся сестре.

— Один — ноль в твою пользу, — признала изумленная Тэри. — Поправляйся, Кев!

Миссис Мидас засунула градусник обратно в рот сыну, чтобы посмотреть, не повысится ли температура еще, и тут с лестницы сбежал ее муж. Он направился к холодильнику и вытащил оттуда коробку шоколадных пончиков — свой обычный завтрак. После утренней пробежки он имел право есть все, что угодно.

— Твой сын заболел, — сообщила мать, всегда именовавшая мальчика «его сыном», когда речь шла о чем-то плохом, и «своим сыном», если он делал что-то хорошее.

— Я сообщу в газеты, — с набитым ртом отозвался мистер Мидас. Он пощупал лоб мальчика, достал градусник, поглядел на него и осведомился, зачем жене понадобился ректальный термометр.

* * *

Джош, как обычно, терпеливо ждал, пока Кевин выйдет из дома, но в итоге сдался и зашел к нему, чтобы выяснить, в чем дело, сильно подозревая, что школа сегодня не входит в список занятий друга.

Когда Мидас открыл дверь, очки сидели у него на носу. Судя по относительной тишине, дома никого больше не было.

— Я так думаю, про очки ты никому не говорил, — предположил гость.

— Издеваешься? Зачем мне лишние проблемы?

Проходя мимо гостиной, Джош увидел Шерстинку, открывающую и закрывающую пасть перед телевизором:

— Что случилось с вашей собакой?

— Я попросил ее заткнуться.

— Она у вас послушная! Поторопись-ка, мы и так уже опаздываем.

— Никакой школы! — отмахнулся Кевин. — Сегодня я сижу дома и провожу опыты. — Он направился к кухне.

Кухонный стол был покрыт газетными вырезками со всевозможной мало-мальски интересной рекламой, от открытия новых магазинов электроники до распродажи говядины в супермаркете. Самое привлекательное уже было обведено ручкой.

— Что за опыты? — спросил Джош, заранее зная ответ.

— Садись, — пригласил экспериментатор, — и выбирай, что понравится. — Гость не стал садиться, но прочел несколько объявлений. Его взгляд упал на изображение стереосистемы, бывшей, должно быть, на добрый фут выше его самого. Мальчик всегда о такой мечтал.

— Слушай, — напомнил он, — дождь-то все идет…

— Не вижу никакого дождя.

— Ты прекрасно меня понял!

Кевин отмахнулся:

— И что? Это всего-навсего гроза. Сколько она может продолжаться?

Джош изучал шикарную стереосистему, реклама которой обещала такое высокое качество звука, что можно было услышать все воспринимаемые человеком частоты. Цена, конечно, лежала вне диапазона человеческого восприятия.

— Мне пора в школу, — протянул гость, но вырезку из рук не выпустил.

— Да ну ее! — Кевин вооружился влажным бумажным полотенцем и протер свои драгоценные очки. — Давай чем-нибудь себя побалуем.

— Ладно. Но давай остановимся на чем-нибудь одном.

— Хорошо.

— Что-то одно тебе и что-то одно мне.

— Да. Две вещи.

— Именно. Что ты выберешь?

Кевин указал на рекламу в руках Джоша:

— Вот эту стереосистему.

— Отлично! Я тоже ее хочу.

— Но это просто две одинаковых вещи. Все равно что что-то одно, а мы сошлись на двух.

— Хорошо, тогда еще что-нибудь.

— Хорошо.

— Одно тебе, другое мне, — добавил Джош. — И точка.

— Именно. Четыре вещи, и хватит.

— Ладно.

— Ладно.

* * *

Через пять минут эксперимент вышел из-под контроля, и до школы в тот день никто из мальчиков не дошел. Единственными ограничениями служили воображение Кевина и скорость, с которой он мог озвучивать свои желания.

Сначала появились стереосистемы — полдюжины, потому что никак нельзя было решить, какая же лучше: та, колонки которой помещались в ладони, или другая, занимавшая целую стену. Потом они заказали множество телевизоров — на каждой странице непременно находилась модель побольше и получше.

С электроники друзья переключились на мебель, потом — на одежду. Когда реклама закончилась, экспериментаторы принялись прочесывать дом в поисках журналов с заманчивыми иллюстрациями.

— Погляди-ка! — Джош раскопал в закромах мистера Мидаса номер «Плэйбоя», который отец сыну, конечно, не показывал. От одного вида журнала Кевин покраснел как рак и нервно захихикал:

— Нет. Пожалуй, не надо.

— Может, потом?

— Может и потом.

Журнал остался лежать в гостиной, но мальчики упорно избегали приближаться к нему.

К полудню Джош почувствовал, что в доме начало холодать, но не стал делиться своими наблюдениями — вряд ли это было важно. Кевин же сейчас не заметил бы даже конца света, с головой уйдя в свои «научные опыты». В глубине души мальчик понял, что его голова снова будет болеть, но, пока очки были на нем и выполняли его желания, каждый сантиметр тела и каждая извилина мозга искрилась от удовольствия, а потом — хоть потоп.

Друзья докатили на велосипедах до ближайшего торгового пассажа и принялись глазеть на витрины, по пути отправляя копии доброй половины товаров домой к экспериментатору. Не забыли они и про игровые автоматы.

Возвращаться домой пришлось через окно: дверь загораживала коробка с одним из домашних кинотеатров.

Наконец они решили передохнуть. Совершенно истощенный Кевин стащил очки и растянулся на кровати. Друг, впервые вкусивший его фантазии и все еще очарованный ее богатством, приплясывая в такт музыке, грохотавшей по всему дому, пробрался сквозь заставленные всякой всячиной коридоры в комнату друга:

— Санта-Клаус нервно курит в сторонке! Ему такое и не снилось! — Мальчик распахнул дверь шкафчика, за которой обнаружился автомат с газировкой — понятно, бесплатный. Джош заказал себе «Доктора Пеппера», уселся на стол и выжал какую-то какофонию из украшенной звездочками гитары, разбрызгивая повсюду пену из банки.

— И никаких налогов! — Мальчик подпрыгнул, снова дернул струны гитары и обрушился на механический пинбол, экран которого протестующе замигал.

— Мне нужен аспирин, — простонал Кевин. — И "Пепто-Бисмол".

— Если тебе плохо, почему ты не пожелаешь вылечиться?

— Я пытался. Штука в том, что мне плохо из-за очков, а они не могут отменять собственные действия.

Джош принялся восстанавливать дыхание: беспечное ныряние в мир роскоши не прошло даром. Было прохладно. Нет, было холодно, и Кевин, похоже, тоже это чувствовал. Он завернулся в одеяло и мелко дрожал.

С Мидаса на сегодня уже хватило. С его друга, в принципе, тоже — пока тот не поднял взгляд и не наткнулся на постер, невинно висевший над кроватью:

— Мы кое о чем забыли.

— Я выжат, как лимон.

— У тебя нет сил даже на машину твоей мечты? — Кевин с трудом сел и попытался принять решение. — Дай мне очки, я сам все сделаю.

— Нет! — Волшебный предмет мгновенно оседлал нос своего владельца.

Машина мечты звалась «Lamborghini Countach», и именно ее Мидас рисовал на всех уроках. Борясь с усталостью, мальчик припустил к гаражу:

— Никогда не думал, что своими глазами увижу «лампо-джина», а теперь у меня появится свой!

Джош покачал головой:

— Ну сколько раз мне повторять? Не «лампо-джина», а «ламборгини»! Нужно думать по-итальянски!

Гараж встретил их кучкой всякого хлама у стены и двумя бензиновыми лужицами на месте машин родителей. Проходя через гостиную, Кевин выключил музыку, так что теперь было слышно только мазутную печь в углу гаража. Прибор безуспешно пытался согреть неожиданно холодный дом.

— Пусть их будет две, — предложил Джош. — Ладно?

— Одну тебе и одну мне, так?

— Именно.

— Хорошо.

Очкарик глубоко вздохнул, прокашлялся, и его слова отразились от стен гаража:

— Два красных «лампо-джина»!

— «Ламборгини»!

— Да, да.

Перед глазами Кевина заплясали цветные пятна. Казалось, через стекло вытекали все его мозги.

С места, где стоял Джош, очки в действии выглядели ничуть не менее эффектно, и, хотя он наблюдал за этим не в первый раз, зрелище лишь становилось более и более завораживающим. Сначала стекла потемнели и стали похожи на порталы в другую вселенную. В центре этой вселенной голубым огнем пылали две линзы. Снаружи воля владельца очков казалась чем-то огромным и всемогущим, и Джош невольно схватился за стойку для велосипедов, чтобы его не засосало через очки. Из них меж тем струились ослепительно яркие лучи — мальчику пришлось зажмуриться.

Открыв глаза, он увидел два как ни в чем не бывало расположившихся в гараже «ламборгини».

Джош взвился в воздух и оказался на сиденье ближайшей машины. Ключи торчали в зажигании. Как жаль, что мальчик не умел водить.

Кевин не так торопился. Он дрожащими руками стащил с себя раскаленные докрасна очки, чувствуя, как стук сердца отдается в глазах — они, должно быть, сейчас краснее некуда. Голова кружилась так сильно, как будто кто-то вытащил машины прямо у него из черепа. К тому же, его страшно знобило.

Мидас забрался в машину и уселся, каждой ноющей клеточкой своего тела чувствуя мягкую кожу сидения. Мальчики переглянулись и одновременно кое-что заметили. В гараже было так холодно, что изо рта шел пар.

Владелец очков огляделся: все вокруг замерзло. С плохо завинченной бутыли с машинным маслом свисала сосулька, лужица под ней превратилась в лед. Даже печка сдалась. В гараже было добрых двадцать градусов мороза!

«Это побочный эффект, — осенило Кевина. — Очки тратят много энергии и добывают ее всеми доступными способами. Тепло, свет, огонь. Да они просто высасывают ее из атмосферы!»

Некоторое время друзья сидели в вымерзшем гараже и игрались с приборными панелями «ламборгини», а потом Джош повернулся к другу:

— А теперь что?

Как ни странно, с ответом мальчик не нашелся. Теперь у них было все. Они нажелали себе всего, чего душе угодно, от малейшего пустяка до самой невозможной роскоши. Дом был забит под завязку.

Вволю наигравшись в видеоигры, наслушавшись музыки, насмотревшись телевизора, опробовав автоматы со сладостями, продегустировав всю еду, примерив всю одежду, посидев на всех диванах и насладившись собственными машинами, они наконец заскучали. И что теперь? Что?

Кевин ломал голову, чего бы еще пожелать, но ничего не находилось. Мир товаров и услуг себя исчерпал.

Тут ему пришлось поглядеть на вещи под немного другим углом:

— А что я скажу родителям?

Джош поднял голову от руля:

— Да, кстати, — откликнулся он, — как ты все это объяснишь родителям?

Волшебник поглядел на свой новенький «ролекс». Была четверть шестого. Мама, всегда опаздывавшая на работу, но никогда лишней минуты на ней не задерживавшаяся, забирала Тэри с хоккейной тренировки ровно в пять. Они могли нагрянуть в любую минуту.

В доме мальчики увидели Шерстинку, прикорнувшую за колонкой. Здесь как будто прошелся ураган, принесший с собой целую усадьбу и впихнувший ее в трехкомнатный дом. В голове Кевина проносились возможные оправдания, и паника все сильнее охватывала его.

«Это уже было, когда я пришел». Вряд ли кто-нибудь купится: мальчик слишком рьяно выторговывал себе право остаться дома.

«Мы выиграли все это в викторине». В какой еще викторине? Как? Когда? Дурацкий вариант.

«Помните те письма, где стояло: «Возможно, вы уже выиграли»?» Нет, нет и нет! Что же делать? Практически остолбенев от ужаса, горе-волшебник сидел на ступеньках и наблюдал, как Джош пытается мерить шагами забитую вещами комнату.

— Нельзя, чтобы они знали! Ты должен уничтожить все улики, — решил друг. — Отжелай все обратно!

— Не могу, — простонал Кевин. — Сам знаешь, очки не могут отменить своих же действий.

Мальчик услышал, как на улице выстрелил мамин старый «вольво». Это было первое и последнее предупреждение — оставалось не больше десяти секунд.

— Быстро! — крикнул Джош. — Сделай что-нибудь. У твоих родителей от вида всего этого добра просто случится сердечный приступ, а у моих сначала случится сердечный приступ, а потом они дадут мне двойное пожизненное без права переписки, как бы я ни оправдывался. Да сделай ты уже что-нибудь!

— Что?

— Если не можешь все уничтожить, просто отошли это куда-нибудь!

— Куда?

— Да куда угодно, черт возьми!

Автоматическая дверь гаража пришла в действие. До слуха мальчиков донесся шум машины на подъездной аллее.

Кевин встал и, обняв руками раскалывающуюся голову, приготовился желать:

— Э-э-э… Ну…

— Быстрей!

— Ну… Пусть все, чего я сегодня нажелал, отправится… к соседям!

Темнота, затем яркие краски, пальцы, тянущиеся к его сознанию, и вспышка света. Волшебник вскрикнул, сорвал с лица очки, и они упали… посреди пустого пола.

Дом выглядел так же, как и до начала их акта потребления. Все тот же старый телевизор. Все та же мебель. Все остальное пропало.

Машина матери со скрипом въехала в пустой гараж.

Потом раздался грохот, затряслась земля и затрещала древесина — как будто начиналось землетрясение. Друзья выбежали из дома как раз вовремя, чтобы увидеть все воочию.

Рядом стоял коттедж Кимболлов, приятных старичков, никогда никого не обижавших. Их домик был раза в два меньше, чем у Мидасов, и никак не мог вместить всего, что пожелал юный волшебник.

Миссис Кимболл тихо сидела на крылечке и наблюдала, как стены домика проседали наружу. Из окна второго этажа вылетел и со звоном разбился автомат с мороженым.

Рояль проломил стену дома и приземлился на клумбу, а входная дверь с металлическим скрежетом изрыгнула звуковое оборудование.

Газон пошел рябью: из земли забил фонтан игровых приставок. Из гаража раздался душераздирающий хруст — не иначе как две «ламборгини» расплющили об стенку хозяйский «бьюик».

Под конец печная труба взорвалась сотнями коллекционных монет, залив весь квартал золотым дождем.

Люди так и брызнули наружу, но все случилось слишком быстро, и никто не смог увидеть, откуда взялось это богатство.

— Круто! — выдохнула Тэри, вышедшая из гаража под конец спектакля. Ее мать просто застыла с открытым ртом. Соседи чесали в затылках и смотрели на небо в поисках самолета, решившего сбросить свой груз.

Миссис Кимболл взирала на это, уперев руки в бока. Когда все кончилось, она медленно спустилась с крыльца и спокойно обошла многочисленные препятствия, перегородившие ее участок.

Она улыбнулась маме Кевина и вежливо спросила:

— Простите, можно воспользоваться вашим телефоном?

Та кивнула, и старушка тихо исчезла в их доме.

Волшебник наблюдал из окна своей спальни, как зеваки со всего города стекались к участку Кимболлов, а бригада носильщиков перетаскивала все на газон.

Страховщик, едва не скончавшийся на месте, добрый час просто стоял на газоне с отвисшей челюстью.

Когда мистер Кимболл выехал из гаража на «Ламборджини», раздались бурные аплодисменты. А потом, конечно же, объявился Фрэнки Филпот. Фрэнки, зубной врач с горячим интересом ко всему паранормальному, вел свою собственную, пусть и какую-то третьесортную телепередачу, целиком посвященную паранормальным явлениям. Фрэнки и его команда гигиенистов взяли у Кимболлов интервью прямо под окном Кевина. Фрэнки Филпот заключил, что дом Кимболлов находится в пространственно-временной дыре, которой вздумалось выйти в Бермудский Треугольник или какой-нибудь торговый центр за много миль отсюда.

Страховщик, за неимением лучшего объяснения, решил, что дом пал жертвой аварии с участием службы доставки, причем водитель скрылся.

Остальные посчитали, что произошла очередная необъяснимая вещь, и постепенно разошлись по домам.

7. Превращения Кевина

Хотя кое-какие места мира и были укутаны грозовыми тучами, маленький городок Риджлайн ждал солнечный день.

Солнце взошло над опорой высоковольтной линии, стоявшей на холме за домом Кевина Мидаса, и тени проводов упали на стены комнаты мальчика. Здесь до сих пор было холодно, как ни пытался кондиционер поддерживать во всем доме одинаковую температуру. Только теперь, когда лучи солнца проникли в восточное окно, Кевин начал вспоминать, что такое тепло.

Ночь волшебник провел под грудой одеял, которые мама предусмотрительно заставляла его держать в ногах кровати. Проснувшись на рассвете, мальчик обнаружил, что не может пошевелиться без острой головной боли, отдающейся во всем теле.

Накануне он отправился спать без ужина и все еще чувствовал слабость, поэтому способен был только лежать и наблюдать за перемещениями теней на стене.

Вокруг Кевина что-то еле слышно жужжало. Сначала он принял этот звук за шум папиной бритвы, потом — за потрескивание проводов за окном, и наконец осознал, что жужжание доносится со стороны его стола.

В шести дюймах от стены лежали очки — в шести дюймах от розетки. Их владелец с открытым ртом смотрел, как к ним течет голубая струя электричества.

Кевин осознал, что они заряжались. Очки впитали все тепло в комнате, но им было мало. А теперь они высасывали электричество! Сколько же энергии нужно этому артефакту? Сколько он способен в себя вместить? Мальчик взял со стола карандаш и осторожно сдвинул очки, чтобы разорвать связь с розеткой. Теперь вещица просто лежала, сверкая на солнце.

Очкарик выполз из-под кучи одеял, как слизняк из-под камня. Пока все в доме еще спали, он заставил себя претерпеть душ, но это ни капельки не помогло.

Когда Кевин вернулся в спальню, очки уже ждали.

Мальчик надел их, прежде чем снять с себя халат, и сразу же почувствовал перемены. От его глаз во все стороны разлилось тепло. Мидас зажмурился и целиком отдался этому чувству. Теперь ему определенно было лучше. Зачем было столько медлить?

Кевин оделся в старые джинсы и рубашку и уставился на свое отражение в зеркале на двери шкафа. Обычный, непримечательный, скучный. Как и всегда. Зачем так одеваться? Абсолютно незачем. Он может выглядеть, как… Он может быть кем и чем угодно. Штука в том, чтобы не просить сразу всего, чего душа пожелает, а получать нужные вещи в нужное время.

Мальчик представил себе, что хотел бы носить — он практически видел все это в зеркале — и произнес слова, преобразившие его с головы до ног. Кевин вертелся перед зеркалом, восхищаясь новеньким, с иголочки дизайнерским нарядом и сверхмодными кедами, пока не заметил стоявшей в дверном проеме Тэри.

— Что с тобой? — спросила она хриплым спросонья голосом.

— Ничего, — ответил мальчик, небрежно приподнимая воротник новой кожаной куртки. — Решил примерить кое-какую одежду, что в этом странного?

— Выглядишь полным дураком, — ответила сестра (хотя оба они знали, что по-дурацки выглядит она сама) и со слипающимися глазами удалилась в ванную.

Сегодня Кевин второй раз в жизни присоединился к бегающему по утрам отцу. В прошлый раз Патрик Мидас довел сына до полного изнеможения и изобразил страшное удивление, когда тот не смог за ним угнаться.

Папа, большой любитель коротких бессмысленных фраз, всегда говорил: «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда». Эта пословица служила оправданием тому, чтобы превращать любые их совместные занятия в пытку каленым железом. Мальчик мог только удивляться, как ему после всего этого удалось не возненавидеть спорт. Хотя больше всего Мидас-младший любил футбол — единственный вид спорта, который отец не переваривал.

С очками на носу и хорошо продуманными желаниями на устах наш герой отправился с отцом на пробежку и разделал беднягу под орех. Когда Патрик Мидас, еле дыша и истекая потом, наконец добрался до двери дома, сын уже ждал его, бегая на месте и почти не запыхавшись, и с ухмылкой заметил: «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда».

Перед тем, как зайти в дом, Кевин немного посидел на крыльце, разглядывая коттедж Кимболлов. Он потерпел колоссальный урон, но это ничего: семейство готовилось к гигантской гаражной распродаже.

* * *

Школьная жизнь Мидаса постепенно менялась. Это началось в тот самый день и становилось все заметнее. Может быть, виновата была его одежда — или то, что никто не видел глаз мальчика за этими суперкрутыми очками, казалось, менявшими цвет по его желанию. Возможно, у него просто появилась уверенность в себе. Как будто что-то заставляло других ребят убираться с пути однокашника, хотя он и был на голову ниже большинства.

А может, штука в том, что у него как будто всегда в нужный момент находилось именно то, что кому-то требовалось.

У Кевина никогда раньше не хватало смелости заговорить с детьми, которые с ним не дружили, но сейчас все изменилось.

Джастин Джир, восьмиклассник, жаловался паре своих друзей, что у него были все бейсбольные карточки высшей лиги за этой год, кроме Карлайла Спаркса, одного из запасных подающих «Доджеров», очень редко вступавшего в игру. Ходили слухи, что эту карточку так и не напечатали.

— Ну ничего себе! — встрял Кевин Мидас. — У меня как раз завалялась лишняя. — Он отдал Джастину Карлайла Спаркса, которого, казалось, только что вытащил из рукава. Что он, собственно, и проделал.

Алиса Пивар рыдала, уронив свой счастливый браслет в канализационный люк, откуда он, должно быть, устремился прямиком в Китай. Браслет был, конечно, навеки потерян, но волшебник сунул руку в люк и достал его — или, по крайней мере, удачную копию.

Когда Дэш Камински, роковой красавец и мечта всех девочек, получил по своим драгоценным губам хоккейной клюшкой, кто снабдил его льдом и так хорошо утешил, что опухоль, казалось, прошла за несколько секунд? Кевин собственной персоной.

Всего за несколько дней популярность чудотворца выросла, как плющ на стене средней школы Риджлайна — быстро и бесшумно, так, что никто уже и не помнил ничего иного. Мальчик превратился во всеобщего приятеля, и, хотя он не был самым популярным в школе, люди, которым раньше было на него плевать, вдруг начали здороваться с ним и терпеть его общество.

Кевину было ясно, что мир меняется — и менялся он сам. Хотя слово «меняться» вряд ли подходило. Мастер превращений превращался сам. Вот только во что? В итоге он решил, что это не так уж важно, потому что сейчас в любом случае было лучше, чем раньше. Всего пара-тройка ребят замечала пугающие метаморфозы очкарика.

Во-первых, Джош. Увидев друга во вторник утром, после того злополучного бесплатного шопинга, он сразу понял, что тот уже не оторвется от очков. Мальчик, и вправду слегка поддавшийся искушению в тот день, вынужден был выучить свой урок: очки — это плохо, и точка. Но их владелец этого не понимал.

— Гроза все еще бушует, — часто вспоминал Джош.

— Значит, где-нибудь засуха, — отвечал волшебник, с которого эта мысль стекала, как с гуся вода. Вызванная им буря, сказать по правде, не сходила с телеэкранов. Теперь ее называли «материковым ураганом». Его назвали Глэдис, а следовало бы — Кевином.

Бертрам тоже заметил новое положение Мидаса. Хулигану оставалось пережевывать свою розовую жвачку и с раздражением наблюдать, как его враг взаправду заводил беседы со старшими и солидными ребятами.

По философии громилы, место в жизни было предопределено заранее. Его собственное место было заслужено и хорошо охранялось. Бертрам знал, кем был и чего от него ждали: он всегда будет Плохим Парнем, и это его вполне устраивало.

А вот Кевин, похоже, забыл свое место.

Коротышка был Жертвой. Он был жертвой с первого класса, и когда-нибудь в далеком будущем, когда Бертрам будет учить своих детей быть плохими, очкарик будет влачить жалкое существование в каком-нибудь вонючем городишке непременно под гнетом огромной дурацкой компании, которая уволит его при первом удобном случае.

Такие мысли помогали Бертраму выжить.

Но быстрые успехи Мидаса в его картину мира не укладывались. Они страшно бесили. Кевин предусмотрительно старался избегать хулигана — и целых три дня ему это удавалось. Но уже в пятницу тонкие нити, из которых была соткана вселенная новоявленного мага, начали трещать.

8. Кевин все усложняет

В эту пятницу дули северные ветры. Вихри кружили в воздухе и поднимали на бейсбольном поле настоящие торнадо из конфетных фантиков.

Это, наверно, давал о себе знать материковый ураган, над которым метеорологи все еще ломали головы. Дул ветер и взвинчивал детей. Кевин, как и остальные, все утро искрился энергией.

За ланчем мальчик сидел один-одинешенек под хлопающим полотном затеняющего стол зонтика. Всю неделю нашему герою удавалось окружить себя компанией, но сегодня из его рюкзака не лились рекой подарки, поэтому наш волшебник особенно никого не интересовал.

Мидаса это устраивало: ему нужно было продумать грандиозный план. Взгляд очкарика был прикован к бейсбольному полю, где ребята сидели, сгрудившись маленькими кучками, и ели. Он долго и напряженно думал.

— Я предпочел бы видеть твои глаза, — заметил Джош, садясь рядом. — Что такого интересного на поле?

Кевин снял очки и, щурясь, посмотрел на друга:

— Николь Паттерсон.

— Забудь о ней, — посоветовал тот. — Она считает тебя булавкой.

— Спорим, что я сейчас пойду и заговорю с ней.

— Тебе слабо, — с лукавой улыбкой ответил друг.

— Спорим, мне не слабо предложить ей встречаться?

Джош засмеялся, начиная входить во вкус:

— Спорим!

Кевин улыбнулся:

— Если что, это ты меня подначил. — С этими словами мальчик поднялся и приготовился к вылазке. Он был великолепно одет, шнурки были завязаны, нос чист, даже подмышки ни чуточки не пахли, хотя прошла уже половина учебного дня. Одним словом, наш герой был готов.

— А если она откажет?

Ответом Джошу служила ухмылка размером в половину земного шара:

— Она не сможет отвергнуть мужчину в темных очках! — Мальчик снова надел их себе на нос: теперь дужки плотно обнимали голову, как будто она раздалась… или это очки уменьшились, подстраиваясь под лицо владельца.

Когда очки прочно оседлали нос друга, до Джоша быстро дошло:

— Стоп! — крикнул он. — Погоди секунду. Ты ведь не собираешься, ну, использовать очки на Николь, а, Кевин?

Теперь улыбка очкарика стала даже длиннее экватора:

— Спорим, мне не слабо?

— Нет! Не буду я с тобой спорить!

Волшебник пожал плечами:

— Дело твое.

Джош только покачал головой:

— Когда ты был трусишкой и тебя вечно били, было лучше.

— Да ну тебя! На моем месте ты занимался бы тем же самым.

— Нет. На твоем месте, — ответил друг, поднимаясь, — я бы испугался. Сильно испугался.

* * *

Николь Паттерсон, Айрис Бичем и Алекса Маколини были неразлучной троицей. Родись они сиамскими близнецами, мало что бы изменилось.

Три девочки, как и вся женская половина школы, были влюблены в Дэша Камински. Наверно, они и сегодня весь ланч говорили о предмете своих воздыханий.

Кевин приблизился к ним и откашлялся:

— Эй, хотите фокус? — Девочки повернули к нему головы.

— Не особенно, — ответила Айрис.

— Он интересный.

— Предлагаешь потянуть тебя за палец? — поинтересовалась Алекса.

— Нет, ничего такого, — ответил мальчик. — Я беру обычный… — Он огляделся, потом наклонился и зачерпнул немного земли. — Обычный ком грязи. Смотрите внимательно!

Фокусник сжал грязь в кулаке. Девочки со скучающим видом наблюдали за ним.

— Я произношу волшебные слова, — продолжил незваный гость. — Абракадабра!

— А пооригинальнее никак? — фыркнула Айрис.

— Помолчи. Мне нужно полностью сосредоточиться.

— Кевин, — начала Николь, — не знаю, говорили тебе это или нет, но ты действительно чокнутый.

— Абракадабра, фокус-покус, — продолжил очкарик. — И — вуаля! — ком грязи превратился в бриллиант.

Мальчик раскрыл кулак: на его ладони лежал крошечный голубой камешек, холодно сверкающий на солнце.

Девочки так и уставились на него.

— Как ты это сделал? — спросила Алекса.

— Я знаю, в чем дело, — ответила Николь. — Он заставил нас глядеть в другом направлении и незаметно подменил грязь бриллиантом. Это называется отвлекать внимание.

— Ладно, — ответил фокусник, сжимая кулак. — А теперь бриллиант очутился на дне колы Айрис. Как он туда попал?

Его рука была пуста. Айрис потрясла свою бутылку: там действительно что-то было. Она залпом осушила колу, и бриллиант застрял между ее зубов. Девочка выплюнула находку на ладонь и внимательно осмотрела. Это был тот же камень.

— Да, Николь, как он туда попал? — повторила Алекса.

Тут Николь Паттерсон произнесла кое-что, чего Кевин никогда не ожидал от нее услышать:

— Не знаю…

Волшебник улыбнулся и потянулся к ее уху:

— Еще один бриллиант, — объявил он, вынимая камень из темно-рыжих волос девочки. — Это тебе.

Он протянул его Николь с таким непрошибаемо наивным видом, что Айрис и Алекса не могли не разразиться противным хихиканьем. Балансируя на зазубренном краю страшной неловкости, девочка оттолкнула руку незадачливого воздыхателя:

— Не нужен мне твой чертов бриллиант! Я только хочу узнать, как первый камень попал в колу Айрис.

— Да-да, — подхватила Алекса, — как он туда попал?

— Фокусник никогда не раскрывает своей тайны, — надменно ответил Кевин.

— Слушайте, — воскликнула Айрис, — да он просто лилипут из цирка! — Подруги захихикали.

Мальчик закусил губу, но не позволил себе обидеться. Отступать было поздно.

Прозвенел звонок, и эхо его разнеслось по полю. Время истекало. Если наш герой хотел чего-то добиться, он должен был действовать немедленно.

Айрис опустила свой камень в карман:

— Наверняка пластмассовый. — Тема была закрыта. Девочки затолкали обертки от бутербродов в коробки для ланча и собрались идти.

— Стойте! — позвал волшебник. — Николь, нам нужно поговорить.

— О чем это? — полюбопытствовала Айрис.

— Ну… Это личное.

Подруги переглянулись и прыснули:

— А-а, — протянула Айрис, — в этом смысле…

— Вы можете помолчать? — попросила Николь.

— Нет. Хорошо, мы оставим вас наедине.

— Стойте! — отчаянно позвала бедная девочка, но было уже поздно. Айрис и Алекса убежали, хохоча во все горло. Николь повернулась к Кевину: — Отлично. Ты только что сломал мне жизнь. Теперь вся школа будет думать, что ты мне нравишься.

— А что, я тебе не нравлюсь? — осмелился спросить очкарик. — Ни капельки? — Ответа не последовало. Мальчик зашел с другой стороны: — Я тебе, по крайней мере, не противен? — Нет, — неохотно признала девочка, — ты мне не противен.

Очкарик улыбнулся. Начало положено. Большая часть ребят уже исчезла в школе. Скоро они останутся совершенно одни.

— Кевин, это все как-то странно, — сказала Николь. — Я пойду. — Она развернулась и пошла к школе. Незадачливый влюбленный попытался остановить ее, взяв за плечо. Вместо этого его рука запуталась в волосах девочки, и та вскрикнула: — Эй! Хватит! Мне больно!

— Прости. — Все шло совсем не так гладко, как было запланировано. Прозвенел второй звонок, и железные двери школы тяжело захлопнулись.

— Слушай, — начала Николь, — почему бы нам не пойти на урок и не сделать вид, что ничего этого не произошло?

— Сначала, — ответил волшебник, — посмотри мне в глаза и скажи, что я тебе не нравлюсь. Девочка уставилась на его очки и начала:

— Кевин, я…

Но тот не дал ей закончить:

— Я тебе нравлюсь! — сказал мальчик, и очки начали жужжать. Стекла потемнели, и краски заплясали в глазах Николь. Она замерла, очарованная, попав в невидимую сеть, расставленную Кевином. — Я нравлюсь тебе сильнее, чем кто бы то ни было в школе. — Он мог бы поклясться, что видит ее насквозь. Его воля порабощала ее сознание. — Ты хочешь встречаться со мной больше всего на свете.

Николь стояла, не в силах заговорить или шевельнуться. Очки начали нагреваться. Казалось, само солнце на мгновение поблекло, и очки забрали его энергию, чтобы изменить сознание девочки. Трава вокруг пары обледенела, воздух стал морозным.

И тут все закончилось. Очки затихли, воздух мало-помалу согрелся, и наш волшебник, оставшись один на один с застывшей Николь Паттерсон, осмелился совершить невозможное. Он встал на цыпочки, подался вперед и запечатлел на губах девочки самый невероятный поцелуй за всю историю школы.

Несмотря на все ухищрения, к которым сегодня прибегнул мальчик, поцелуй был искренним. Кевин всегда мечтал, что все будет именно так.

Несколько секунд Николь просто смотрела на него, не в силах выбраться из того мира, где теряются люди, когда их слишком уж искренне целуют. Потом ее рот начал кривиться, а брови поползли вверх. Она вздрогнула и моргнула, ломая заклятие, возвращаясь в мир живых.

Николь схватила Кевина за плечи, и на мгновение тому показалось, что она ждет продолжения, но вместо этого его с нечеловеческой силой оттолкнули.

— Фу! — сморщилась девочка. — Фу! Бе! — Она вытерла губы тыльной стороной ладони. — Колбаса! Гадость! — Николь так яростно развернулась к очкарику, что тот попятился: — Страшилище! — воскликнула она. — Недомерок! Думал меня загипнотизировать?

Кевин онемел. Он открывал и закрывал рот, не в силах ничего произнести. Что пошло не так? Очки ведь всемогущи? Николь запустила в мальчика коробкой от ланча, и ему попало по голове яблочным огрызком.

— Возьми свой дурацкий пластиковый камешек, и свои идиотские очки, и свои колбасные поцелуи и засунь их себе… в одно место!

«Это было вполне ожидаемо, — сказал голос в голове нашего героя. — Ты это заслужил!»

— Маленький ограниченный ошметок креветочного ботаника! — Николь снова вытерла рот.

Этого наш волшебник выдержать уже не мог. Его унизили, его отвергли. Еще немного — и он взорвется, как звезда, превращающаяся в белого карлика.

— Ты самый мелкий, страшный, гномоподобный коротышка на свете!

С мальчика было достаточно:

— АХ ТАК?! — вскричал он.

Кевин, белый карлик из белых карликов, превратился в сверхновую звезду.

* * *

В тот день мистер Киркпатрик был на больничном — простыл у Божьего Гномона. Замещала его рыхлая женщина в полиэстере, фамилия которой была настолько длинной и непроизносимой, что сама учительница не могла правильно написать ее на доске. В итоге она попросила учеников называть ее просто мисс К.

Когда появился Кевин Мидас, эта самая мисс К. как раз пыталась учредить тоталитарный режим. Класс гудел от голосов и был усыпан жеваной бумагой, и конца этому не было видно.

— Пожалуйста, угомонитесь, — обратилась к стихийному бедствию учительница. — Я проведу перекличку.

Опоздавший юркнул на свое место и поймал взгляд сидевшего через проход Джоша.

— Выглядишь не очень, — сказал тот. Кевину показалось, что, стоит ему сейчас снять очки, и друг прочтет в его глазах, насколько все «не очень».

Мальчик очень осторожно поставил ранец на парту.

В переднем ряду пустовало одно место. Джош сразу это заметил:

— А где Николь? — Очкарик растерялся, не зная, что ответить. — Кевин! — снова начал друг. — Что ты сделал с девчонкой?

— Она назвала меня лилипутом.

— И?..

— Потом она назвала меня креветкой.

— Ну?

— И я немного… разозлился.

— Где она?

Ответом послужил кивок в сторону рюкзака. В мозгу у Джоша вспыхнула лампочка:

— Нет! Ты не мог!

Прежде, чем Кевин смог ответить, рюкзак исчез с парты:

— Мяч в игре! — заорал Бертрам, и в воздух взмыл еще один летающий объект.

— Не-е-ет! — Трудно было подобрать худшее время для шуток с его вещами. Побледнев, как пасмурное небо за окном, мальчик в ужасе вскочил с места.

Злосчастный ранец рассек воздух, и Хэл поймал его на другом конце комнаты.

— Я даю вам пять секунд, чтобы успокоиться, — попыталась вмешаться мисс К.

Кевин добежал до Хэла, но тот послал снаряд обратно. Стоило хозяину рюкзака приблизиться к Бертраму, как повторилась та же история. Главный хулиган загоготал и придавил зубами свой ком жвачки, забрызгав очкарика слюной.

— Хватит! — завопила учительница, хватаясь за висящий на стене телефон. — Я звоню директору! — Увы, аппарат не работал уже много лет.

Бертрам схватил ранец за лямку и сунул руку в открытое окно (класс находился на втором этаже).

— Ты сам не понимаешь, что делаешь! — воззвал горе-волшебник.

— А ну-ка отбери! — недальновидно крикнул хулиган. — Торо, торо!

Очкарик вскарабкался по руке громилы, как по ветке дерева. Тот втащил рюкзак обратно в класс и приготовился снова запустить его в полет.

Дальше Кевин сделал кое-что совершенно неожиданное и себя, и для обидчика. Мальчику было жизненно необходимо отвоевать свою сумку… так что он размахнулся и врезал Бертраму по морде.

Рюкзак выпал у того из рук, и Мидас успел поймать его в воздухе.

Класс походил на балаган. В уголке бушевала драка, выросшая из игры в ладушки. В центре помещения кучка весельчаков пукала подмышками, а у окна пошатывался ошеломленный громила.

Мисс К. предпочла вмешаться в драку и вытащила ее участников за дверь, чтобы сделать выговор, оставив класс в полной анархии.

От удара острый край брекетов глубоко разрезал губу Бертрама, и у того изо рта стекала кровь, как будто он кем-то пообедал. В таком виде громила еще больше походил на серийного убийцу, и Кевин понял, что спасения нет. Он осторожно передал ранец Джошу:

— Никого к ней не подпускай!

Стоило мальчику препоручить другу драгоценную ношу, как нога Бертрама соприкоснулась с его пятой точкой, и бедняга отлетел в другой конец комнаты.

— Ты ранил меня! — заорал ему вслед обидчик.

Кевин с трудом поднялся на ноги, и Бертрам наступил на носки его кроссовок, пригвоздив жертву к земле:

— Что ты о себе возомнил? — закричал хулиган. — Заполучил себе какие-то очки и уже считаешь себя повелителем мира?

Слова сопровождались сильным толчком, но, поскольку пальцы ног очкарика были придавлены весом хулигана, от удара он только подскочил, как пружина.

— Лучше не зли его, Бертрам! — предупредил Джош.

— С чего это? Да что он мне сделает?

С этими словами верзила продолжил пихать жертву, изо всех сил пытавшуюся ускользнуть. Драться с Бертрамом очкарику не хотелось, он предпочел бы еще немножко пожить, и ситуация начинала уже раздражать. Как будто мало на него сегодня свалилось!

— Я покажу тебе, как меня увечить! — завопил Бертрам, выплюнув жвачку и размазав ее по голове своей жертвы. Потом он пнул Кевина под колени, и тот рухнул на пол.

Бертрам захохотал. Он выиграл. Как всегда.

— Ты просто неудачник, Мидас, — сказал он, глядя на жертву сверху вниз. — И всегда им будешь.

Хотя у Кевина болела каждая клеточка тела, очкарик яростно сжал губы и прорычал:

— Иди к черту!

И очки начали наливаться цветом.

Все произошло слишком быстро и неожиданно, и никто не мог сойтись во мнении, что именно случилось. Зато Кевин видел все в формате 3D, да еще и в замедленной съемке.

Пол под ногами Бертрама раскололся. Оттуда вырвались ярчайшие языки пламени, обвились вокруг хулигана, как щупальца, и потянули его вниз. Раздался далекий жуткий звук — стон тысячи голосов, смешавшийся с отчаянным воплем падающего хулигана. Верзила попытался ухватиться за стул, но только утянул его за собой.

Бертрам упал в огненную бездну, и она поглотила его.

В последнее мгновение Мидас встретился взглядом со своим вечным обидчиком. Потом тот исчез, а разрезавшая деревянный пол пропасть затянулась, как будто ее никогда и не было.

От хулигана осталось только эхо его вопля, скоро потонувшее в вое ветра. А потом — тишина.

Ничего не изменилось. Исчез только стул. И Бертрам.

Все кончилось в мгновение ока. Дети завертели головами, пытаясь понять, что же это полыхнуло.

В комнату вбежала мисс К.:

— Что это было?

— Внезапное самовозгорание! — закричал Ральфи Шерман, размахивая руками, как заполошный голубь крыльями. — Внезапное самовозгорание!

Учительница потащила Ральфи прямиком к директору.

9. Из сердца вон

Остаток дня показался друзьям похожим на их школьные спектакли — вроде бы, мальчики тоже были как-то задействованы, но прятались в самой глубине сцены, и никто их не замечал.

Так что они держали рты на замке и наблюдали.

Класс судачил о загадочном исчезновении Бертрама, пока кто-то не заявил, что видел, как пропавший бежал по коридору.

— Да-да, так и было, — раздалось немедленно, и вскоре ребята сошлись на том, что хулиган, по своему обыкновению, решил прогулять урок и в конце концов объявится. Возражать пытался только Хэл, но его никто никогда не слушал.

У Кевина до конца дня дрожали руки и не было никакого желания с кем-то разговаривать.

— Пусть… пусть очки перестанут работать, — отчаянно шептал мальчик, сидя в туалете на очередной перемене. Но очки только вибрировали, жужжали, как помехи в динамике, да нагревались, пока горе-волшебнику не пришлось снять их. Этому могущественному артефакту подчинялось все на свете, но только не он сам. Просить его сломаться было так же бессмысленно, как пытаться повернуть время вспять.

Кевин слонялся по школе с бледно-зеленой физиономией, зеленевшей еще сильнее, стоило мальчику подумать о Бертраме или Николь, но до конца уроков все шло своим чередом. Звенели звонки, дети сновали по школе. Где-то в этой суете потерялись и две жертвы очков. О них забыли.

«С глаз долой — из сердца вон, — думал Кевин. — Оказывается, так действительно бывает».

* * *

После школы Джош добрый час распекал друга, утверждая, что тот повел себя, как последний идиот:

— Бертрам заслуживал, чтобы его сунули головой в унитаз или подвесили к флагштоку за трусы, но не этого! — возмущался он. — И тебе совершенно не следовало пытаться управлять сознанием Николь! Бьюсь об заклад, во всем мире не найдется достаточно энергии, чтобы подчинить эту упрямую девчонку!

Но сделанного не воротишь, сколько ни кричи.

На столе Кевина стояла клетка для грызунов. Кто-то подарил ее мальчику на прошлое рождество, но с тех пор, как змея Тэри пробралась в мамину шкатулку с украшениями, в доме Мидасов не разрешалось держать никого, кто влез бы в шкаф, поэтому подарок так и пылился.

Сегодняшних событий мама бы тоже не одобрила.

На кучке кедровых опилок лежала Николь Паттерсон, ростом не больше шести дюймов.

Девочка крепко спала — наш волшебник усыпил ее сразу, как только уменьшил, — но рано или поздно она проснется.

— Что ж, — начал Мидас, — могло быть хуже. Я мог бы превратить ее в креветку.

— Да уж, — хмыкнул Джош. — Можешь не сомневаться, она не забудет тебя отблагодарить, когда проснется. — Кевин понуро опустил голову. — Тебе нужно пожелать себе замок на рот, чтобы хоть иногда помалкивать.

Горе-волшебник кивнул:

— Это было бы справедливо.

— Еще как. Ты заслуживаешь кое-чего похуже, но вот чего, я не знаю.

Кевин коснулся кармана рубашки, где лежали очки, как будто давая клятву верности. Мальчика так и тянуло надеть их, почувствовать приятную тяжесть на переносице. Очки забрали бы весь стыд и страх, дали бы силу и могущество. Сейчас горе-волшебник ощущал только слабость и опустошенность. Как будто очки забрали с собой частицу его души.

* * *

Николь проснулась часов в пять.

Два друга, внезапно растерявшие все самообладание, полезли прятаться за мебелью, каким-то образом ухитряясь не производить шума.

— Что за?.. — Девочка огляделась. — Да-да, очень смешно. А теперь выпустите меня.

Из укрытия осторожно высунулся увенчанный очками любопытный нос — она стояла на красном беговом колесе, изначально предназначенном для мелких грызунов.

— Кевин Мидас! — крикнула Николь. — Я так и знала. Надеюсь, здесь нет хомяков.

— Нет, — ответил мальчик. — Только ты.

Девочка зевнула:

— Который час? — Она бросила взгляд на свои крошечные часики с Микки Маусом. — Ну вот, пропустила гимнастику. Пойду, а то родители меня убьют.

— Послушай, Николь, — начал Джош, вылезая из-под стола. — Ты не можешь отправиться домой в таком… состоянии.

— В каком еще состоянии? — поинтересовалась девочка.

Мидас закатил глаза. Неужели ее сознание помутилось настолько, что она даже не замечает, что что-то не так?

— Николь, — сказал мальчик, — если ты не заметила, ты очень, очень маленькая.

— Не маленькая, а миниатюрная, — отозвалась девочка. — Это совсем не одно и то же. И потом, не бывает маленьких людей, бывают ограниченные мозги. — Николь соскочила с колеса и подошла к пластмассовой стенке клетки. Девочка посмотрела прямо в правый глаз Кевину: для нее это было все равно что смотреть на огромный школьный глобус. — Шутки закончились. Мне нужно домой.

«Что-то здесь не так, — подумал Мидас. — Она ведет себя… как и должна себя вести. Как будто никто ее не уменьшал».

Друзья переглянулись, и Джош пожал плечами, поэтому горе-волшебник просто выполнил просьбу девочки — выпустил ее.

— Где у вас телефон?

Мальчики ошалело ткнули пальцами в направлении стоящего на столе телефона. Николь взобралась на книгу, едва не потеряв ботинок в липком пятне газировки, встала на циферблат телефона и, поднатужившись, подняла трубку.

— Не понимаю, — заметил Джош. — У нее шок или как? Ей что, наплевать, что ее превратили в Барби?

Девочка меж тем как ни в чем не бывало продолжала свое занятие, бодро прыгая по цифрам, как будто делала это каждый день.

— Можно подумать, я что-нибудь понимаю, — ответил Кевин.

Когда мать взяла трубку, Николь присела около динамика.

— Алло?

— Привет, мам, это я, — по-мышиному пропищала девочка.

— Николь? — переспросила мать, напуганная тем, как звучал голос дочери. На секунду повисло молчание, но растерянность миссис Паттерсон быстро прошла. Слишком уж быстро. — Слава богу, что все в порядке! Маленькая моя, как ты нас всех напугала! Никто не знал, где ты.

— Я у подруги, — объяснила девочка. — Забыла позвонить.

— Поговорим об этом, когда будешь дома, — строго сказала мама.

Николь вздохнула:

— Постараюсь добраться побыстрее.

— Хорошо. И не напорись по пути на кошку.

Кевин помог девочке повесить трубку. Он не ослышался? Ее мать действительно упомянула кошек?

— Видишь, что ты наделал? Разве твоего колбасного поцелуя было мало? Нужно было еще и похитить меня!

— Ты ее поцеловал? — подскочил Джош.

Вопрос так и остался без ответа: дверь комнаты со стуком распахнулась, и внутрь влетела сестра Мидаса, которую, как обычно, никто не звал:

— Полиция по делам идиотов! — объявила она. — Идиоты, предъявите документы.

Тут Тэри наткнулась взглядом на уменьшенную Николь и застыла с открытым ртом, как единственный идиот в комнате.

Тишина повисла в воздухе, словно дирижабль «Гинденбург».

Мальчики ждали взрыва, но его не случилось.

Да, на секунду глаза Тэри наполнились растерянностью и страхом, но потом она моргнула и справилась с наваждением. Похоже, ее мозгу просто потребовалось некоторое время, чтобы принять это зрелище… В конце концов, миссис Паттерсон тоже привыкла к мышиному писку дочки за какую-нибудь пару секунд.

— Привет, Николь, — будничным тоном поздоровалась сестра Кевина.

— Привет, Тэри, — помахала рукой малютка. — Скажи брату, что он бессмысленный кусок протоплазмы.

— Думаю, он и так это знает. — Сестра исчезла из комнаты так же стремительно, как и появилась, напоследок бросив: — Молись, чтобы мама не узнала, что ты прячешь в комнате девочку.

— Да что такое? — вскричал Джош. — Свихнулись вы все, что ли?

Тут на Кевина со всей яростью снизошло осознание правды, и его мозг отправился в свободное плавание.

Мальчик внезапно все понял.

Он поперхнулся и долго не мог отдышаться:

— Извини, Николь. — Волшебник схватил друга за воротник и вытащил его в коридор, все еще судорожно дыша.

— Скажи что-нибудь, Кев, — попросил Джош. — А то ты похож на рыбу.

В ответ наш герой взял друга за плечи и посмотрел ему в глаза:

— Джош, какого роста Николь была вчера?

— Нормального. Ты ведь помнишь, что такое нормальный рост? Дюйма на три выше тебя.

— Хорошо. А теперь закрой глаза и попытайся это вспомнить. Вспомни последний раз, когда ты видел ее нормального роста.

Друг повиновался, закрыл глаза и принялся озабоченно хмуриться:

— Не могу. Не получается представить.

— Ясно. А теперь скажи, что случилось с Бертрамом.

Джош попятился и потер руки, как будто замерз:

— Ты отправил его прямиком в загробный мир.

— А как наш хулиган выглядел?

Друг задумался, а потом его брови снова стали выписывать кренделя:

— Ну… У него были брекеты…

— А еще? — Тот замялся. — Что еще?

— Дай подумать!

— Его волосы, глаза, какого он был роста?

— Да не знаю я! Не помню, хоть убей, и хватит об этом!

Джош, похоже, напугался, и Кевин его понимал. Кто-то как будто похитил кусочек их памяти. Как тот старый трюк, когда снимают скатерть с идеально сервированного стола. Вроде бы, все в порядке, но чего-то не хватает.

Никто из мальчиков не мог ничего вспомнить. Если как следует сосредоточиться, в памяти всплывал голос Бертрама, часть его лица, запах его жвачки, — но картинки таяли и отказывались появляться снова.

— Что ты наделал, Мидас? Боже, что ты натворил?

— Кажется, — ответил мальчик, — кажется, я как-то изменил правила. — Друг непонимающе поглядел на него. — Ну, знаешь, как бывает во сне. Сначала ты дома, потом оказываешься в школе, а дальше выясняется, что ты стоишь в торговом центре в одних трусах, но никто не обращает на это внимания, даже ты сам, потому что во сне сложно заметить, что творится какая-то ерунда. Ты не понимаешь, что правила меняются.

Губы Джоша начали кривиться. Он тяжело дышал, и наш герой почувствовал, что тот начинает понимать.

Кевин вытащил очки из кармана и надел их. По телу разлилось тепло.

— Если бы мне приспичило сказать что-то вроде «дважды два — три», так бы и было, и никто бы ничего не заподозрил. — Джош поспешно сдернул с горе-волшебника очки. Они оторвались от кожи с хлюпающим звуком, как будто держались на присосках. — Когда я только нашел очки, они просто могли кое-что создавать. Теперь я натренировался, и они могут гораздо больше. Теперь очки переделывают правила. Создают новую вселенную!

Мальчики синхронно оглянулись на спальню: Николь подпрыгивала на ластике, как будто это был крошечный батут.

— И что, никто не заметит ничего необычного в том, что в ней шесть дюймов? — спросил Джош.

— Похоже, никто. Люди просто увидят ее и пойдут дальше, не задумываясь. С Бертрамом то же самое. Скоро он исчезнет окончательно, и никто не вспомнит, что он вообще был. Даже его родители. Помнить будем только мы с тобой.

— Я-то тут при чем? — удивился друг. — Если ты меняешь правила, почему я понимаю, что что-то изменилось? — Он тут же ответил на свой вопрос: — Потому, что я был рядом, когда все началось?

Мидас кивнул:

— Это наша общая судьба. — Джош взглянул на очки, все еще зажатые у него в руке. Голос Кевина изменился: — А ну отдай!

Джош только крепче сжал волшебный предмет:

— Забрать бы их у тебя — и все будет в порядке.

Очкарик протянул руку и тоже ухватился за свою собственность:

— Не смей!

Так они и стояли, не желая ослаблять хватки.

— Тупик, — хмыкнул Джош.

— Отпусти.

В голосе Кевина были такие повелительные нотки, что друг просто не мог сопротивляться. Он разжал руку, плечи его поникли. Мидас сунул очки обратно в карман, а Джош вытер руки о штаны, как будто стирая с них невидимую кровь.

— Я соучастник, — горько сказал он. — Соучастник преступления.

* * *

Кевин проводил Николь до дверей. Он предлагал отнести ее домой, но девочка воспротивилась:

— Сама справлюсь! Кошки — ерунда.

Стоя на ладони мальчика, Николь посмотрела на него долгим взглядом:

— Знаешь, лучше бы ты подождал.

— Ты о чем?

— Тебе не нужно было так спешить целовать меня. Ты спорол глупость. Следовало бы дождаться, пока мы хотя бы начнем встречаться.

Кевин осторожно опустил ее на дорожку:

— Но ты никогда бы не стала со мной встречаться.

Малютка пожала плечами:

— Ты же не предлагал! — Она развернулась и пустилась в долгий, долгий путь через четыре квартала к своему дому.

10. Гости с того света

Кевин принял решение: больше он ими не пользуется. Неважно, каким жалким он чувствовал себя без очков — это должно прекратиться раз и навсегда.

И все же этой ночью мысли об очках мешали мальчику спать. Было невыносимо сознавать, что драгоценный предмет так близко — в кармане висящей на стуле рубашки.

Что ж, если он просто на них посмотрит, ничего не случится. С этой мыслью горе-волшебник, несмотря на бивший его озноб, встал с кровати, вытащил очки из кармана и положил их на стол.

Где-то в футе от розетки.

В комнате уже не осталось ни капли тепла, но очкам этого было мало. Они лежали в по-зимнему холодной комнате, усталые и беспомощные, как и их владелец. Линзы стали мутно-серыми, как будто были сделаны из дешевого пластика и их слишком часто протирали.

Воздух немедленно прорезала голубая дуга электричества, текущего от розетки к очкам. Это было похоже на одно из фантастических приспособлений из мультиков про сумасшедших ученых.

Кевин юркнул обратно в кровать и принялся наблюдать. В том, чтобы дать очкам немножко зарядиться, ничего плохого нет. Вот только заряжались они основательно. Пока все в доме спали, мальчик добрые полчаса слушал тихий треск электричества.

Вскоре очки снова выглядели шикарно. Линзы стали прозрачными и сверкали, как бриллианты. Очки терпеливо ждали приказа хозяина.

Теперь Кевину еще сильнее хотелось позволить очкам заполнить пустоту у него внутри.

Если надеть их всего на секундочку, это ведь ничего? Выдержит ли он? Конечно. А потом снимет очки и сунет их обратно в карман. Да. Так он и поступит.

Мальчик подцепил очки кончиком пальца, совсем как в самый первый раз, и надел их.

И немедленно почувствовал, как вокруг него соткался теплый кокон, защищающий ото всех ужасов ночи.

Он потянулся — тепло разлилось по позвоночнику и добралось до кончиков пальцев.

Так хорошо, тепло, уютно, безопасно. Чего еще можно желать?

Так и не сняв очков, Кевин почувствовал, что сон начинает затягивать его в свои объятья. Мальчик не сопротивлялся.

* * *

Через некоторое время, глубокой ночью, он проснулся от стука металла по металлу. Обернувшись на звук, Кевин понял, что тот доносился откуда-то слева, точнее, из шкафа.

Мальчик поднялся и пошел выяснять, в чем дело — со сна казалось, будто расстояние увеличилось вдвое. В ноздри ударил запах перезрелых фруктов. Снедаемый любопытством, горе-волшебник открыл дверцу шкафа. Та со скрипом распахнулась, являя взору совершенно незнакомое помещение. И Бертрама.

На забияке была та же одежда, что и в момент исчезновения, но теперь она промокла от пота.

«Теперь я вспомнил, как он выглядел», — первым делом пришло Кевину в голову. А потом накатил ужас.

Бертрам в ярости бросился на своего врага, но натянувшиеся цепи удержали его. Ноги, руки и шею хулигана охватывали тяжелые черные оковы, лязгавшие, как огромные вставные челюсти. Они надежно приковывали жертву к неровным стенам из раскаленного, черного, дымящегося камня, сменившим стенки шкафа. В похожем на стекло обсидиане отражались далекие огни.

Именно так Кевин и представлял себе ад.

Если, конечно, не считать рыбы.

В Бертрамовом аду рыба была повсюду: билась у его ног, падала ему за шиворот. И вся она пахла хорошо пожеванной фруктовой жвачкой. Должно быть, это был худший кошмар хулигана.

— Мидас, ты труп! — завопил Бертрам. — Попадись мне, и ты труп! Ты заплатишь! — Потом его лицо изменилось. Беснующегося демона сменил напуганный тринадцатилетний мальчик, отчаянно зашептавший: — Пожалуйста! Пожалуйста, Кевин, помоги мне! Мне так страшно! Пожа-а-а-алуйста!

— Прости! — крикнул горе-волшебник. — Я не хотел! Я даже не знал, что ад вообще существует!

Лицо Бертрама снова изменилось. Оскалившись, он рванулся вперед, как безумный, и повис на цепях, которые, казалось, могли удержать и мамонта:

— Идиот! — прорычал хулиган. — Все это создал ты сам! Специально для меня!

Кевин знал, что это была правда. На что бы ни были похожи другие миры, эта версия ада и вправду предназначалась специально для Бертрама.

Ярость хулигана потухла, и он снова стал просто мальчиком:

— Пожалуйста, Кевин, пожалуйста, — прохныкал он. — Я буду хорошим, я буду твоим другом, только вытащи меня отсюда!

А что, если попытаться войти в шкафчик и вытащить его? Сработает ли?

Бертрам протянул руки к своей бывшей жертве, а горе-волшебник попытался дотянуться до его потных, дрожащих пальцев.

Но в его руках оказалась только старая зимняя куртка, лязгающие цепи обернулись вешалками, раскачивавшимися от дувшего из открытого окна ветра, а сам мальчик стоял в пижаме около шкафа.

Впечатления сна и лицо Бертрама уже блекли в памяти, но Кевин чувствовал, что это был не просто ночной кошмар. Дело не только в его ощущениях: по дому все еще витала ужасная вонь гнилой клубники.

* * *

Мальчик целую вечность простоял у кровати сестры, не осмеливаясь ее разбудить. В конце концов она сама проснулась и увидела брата, застывшего у ее изголовья наподобие маньяка-убийцы. Девочка опешила, а потом со злости швырнула в него подушкой:

— Думал напугать? Не вышло, — заявила она. — Так что убирайся.

Кевин не шелохнулся. Тэри принюхалась:

— Фи! Что за вонь? Братишка, ты испортил воздух?

— Нет. Тэри, — сказал тот дрожащим голосом, — мне нужно поговорить с тобой.

— Черт возьми, сейчас три часа ночи!

Она окинула его взглядом. Наверно, и в темноте было видно, как он напуган. Мальчик снял очки, оставив их у себя на столе, подальше от розетки, и теперь гадал, насколько жалко выглядит. Что-то было не так. Он уже не мог обходиться без очков. Когда-то все было хорошо и без них. Но он уже даже не помнил, на что это было похоже.

— Волнуешься из-за Николь? — спросила сестра. — Сам знаешь, ты ей нравишься.

Кевин кивнул. Теперь-то он это понял. Должно быть, очки не меняли сознания Николь, потому что им это не требовалось — он и так ей нравился. Конечно, из этого не следовало, что девочка была готова признаться в этом хотя бы самой себе. Но теперь все пошло насмарку.

— Не только, — сказал он вслух. — У меня проблемы, Тэри.

Девочка окинула его долгим взглядом:

— Что-то случилось? — прошептала она. Брат кивнул. — Забирайся. — Тэри кинула мальчику свою любимую подушку, и тот запрыгнул на кровать и уселся, подтянув колени к груди. Конечно, большую часть времени девочка доставляла Кевину сплошные неприятности, но, в конце концов, это входило в обязанности старшей сестры. — Рассказывай. С самого начала.

— Ты мне не поверишь.

Но на ее лице было написано: поверит. Неважно, как глупо и неправдоподобно это будет звучать.

— Я пойму, что ты говоришь правду, — сказала Тэри и добавила: — А если ты разбудил меня среди ночи, чтобы наврать с три короба, я тебя вздую.

Она взяла его замерзшую ногу и принялась растирать ее ладонями.

Кевин рассказал сестре все с самого начала, и, хотя слова ее ненормального брата противоречили здравому смыслу, девочка сделала самую прекрасную вещь, на которую только способна сестра. Она предпочла поверить брату.

Когда мальчик закончил, за окном начало светать. Тэри молча смотрела на него. Наконец она сказала:

— Нам нужно очень хорошо все обдумать.

— Можно я останусь до утра?

Кевин не просил об этом лет с шести, но сейчас ему почему-то не было стыдно. Он все равно не думал, что сестра сейчас его отпустит. Вряд ли ей хотелось оставаться в одиночестве.

— Если не будешь храпеть, — ответила девочка. Потом она передумала: — Хотя храпи сколько влезет.

Они лежали рядом и не могли заснуть. Вскоре рассвет окрасил комнату в серые цвета и Кевин услышал, как отец готовится к пробежке.

Патрик Мидас шел к лестнице мимо открытой двери их комнаты. Увидев внутри сына, он остановился. Тэри притворилась спящей, а ее брат не стал. Он уставился прямо на отца.

Мистер Мидас помедлил немного на пороге, как будто собираясь что-то сказать. Кевину хотелось, чтобы он это сделал. «Если я сказал Тэри, — подумал мальчик, — скажу и отцу. Даже если он мне не поверит, ему все равно придется что-то с этим сделать. Неважно, что».

Потоптавшись у двери, отец пошел дальше. Кевин услышал, как тот сбежал по ступенькам и вышел на улицу.

— Даже не спросил, что я здесь делаю, — прошептал мальчик. — Понял, что что-то не так, но даже не спросил. — Когда родители в последний раз о чем-то спрашивали? Они не интересовались, чем вызваны его перепады настроения, о чем он думает. Не беспокоились о том, что жизнь их сына с тех пор, как он нашел очки, состоит из всплесков энергии и часов полного истощения. Они редко замечали, что с Кевином что-то не так, а если и замечали, то ничего не предпринимали по этому поводу. — Если я буду умирать от удушья, мама будет пичкать меня микстурой от кашля. Если я утону, папа скажет: «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда». Они никогда не спросят, что происходит. Им что, вообще все равно?

— Им не все равно, — ответила сестра. — Они не задают вопросов, потому что боятся ответов.

11. Привычная жизнь

Как Джош Уилсон и надеялся, в понедельник мистер Киркпатрик вернулся в школу.

Все выходные мальчик бегал от Кевина, как от чумы, и не стал поджидать его у двери этим утром. Он ушел пораньше, чтобы кое-что спокойно обдумать. Поведение Мидаса начинало уже пугать, и в голове Джоша роились мысли, которыми он не стал бы делиться с Кевином, даже будь они все еще лучшими друзьями.

Дело в том, что все шло не так, как надо. И речь не только о том, чего желал горе-волшебник, а о мире в целом. Когда в их жизни появились очки, мир стал каким-то не таким, но Джош не мог сказать, каким именно — или просто боялся об этом думать.

Поэтому мальчик отправился к своему учителю. Если в школе и можно было с кем-то поделиться своими мыслями, то это был мистер Киркпатрик. Изо всех учителей средней школы Риджлайна он один по-настоящему умел думать, выслушивал до конца самые бредовые истории и всегда старался помочь. Не говоря уже о том, что с него-то все и началось. Именно этот учитель вбил Кевину в голову идею залезть на гору, как Бертрам вбил очкарику в глотку сосновую шишку.

Когда Джош вошел в класс, до первого звонка оставалось еще целых двадцать минут. Мистер Киркпатрик с красным заложенным носом сидел за столом, проверял тетради и пытался разгрести хаос, оставленный мисс К. Он не замечал мальчика, пока тот не подошел к нему:

— Ты сегодня рано, Джош.

— Ага. Мистер Киркпатрик, можно с вами поговорить?

Учитель отложил ручку и посмотрел на мальчика — тот успел усесться на ближайший стул:

— Что-то случилось? Мисс Кваакенбюш виновата? Тебя обидели?

— Нет-нет, ничего подобного. — Джош вдруг сообразил, что будет не так-то просто объяснить, что именно не дает ему покоя. — Мистер К., как вы думаете, каким будет конец света?

Учитель рассмеялся:

— А я-то ожидал истории о несчастной любви! Разве у семиклассников мало проблем и без размышлений о прекращении привычной нам жизни? — Он посмотрел на Джоша и наконец понял, что тот не шутит. Киркпатрик откинулся на стуле и запустил пятерню в свои редеющие волосы. — Не думаю, что вселенная погибнет. Вряд ли это вообще возможно. — Учитель поглядел на жужжащие лампы дневного света и покачался на стуле. — Но в юности я много об этом размышлял.

— И что вы себе представляли?

Мистер Киркпатрик пожал плечами:

— Да кучу всего. Например, ядерную войну: кто-то нажимает на кнопку — и все, конец. А иногда я раздумывал, был ли на самом деле всемирный потоп и может ли случиться еще один. Я размышлял о динозаврах — их ведь, возможно, уничтожил столкнувшийся с Землей метеорит — и гадал, может ли это повториться. — У Джоша зачесались, как обмороженные, кончики ушей. Иногда и ему в голову приходило нечто подобное. — Но я больше не волнуюсь, — продолжил учитель. — Теперь я просто верю, что этого не будет.

Джош покачал головой:

— Вряд ли это произойдет именно так. — Он подался вперед. — Мне кажется, все будет гораздо спокойнее. Никто даже не заметит, что что-то случилось. Просто все в мире потихоньку превратится в бессмыслицу. Приборы перестанут работать, люди перестанут здраво рассуждать, все перевернется вверх тормашками и будет вертеться, пока не перестанут действовать законы физики. А потом все просто… остановится.

— Время снов, — поднял брови мистер Киркпатрик.

— Что?

Учитель улыбнулся и стал похож на всезнающего шамана — совсем как тогда, две недели назад, у костра:

— Некоторые народы верят, что однажды сновидения проникнут в реальный мир, а мир станет одним бесконечным сном. Все законы физики и здравого смысла уступят хаосу ночных кошмаров. Страшновато, а?

У Джоша начали неметь кончики пальцев. Сам того не зная, мистер Киркпатрик попал в яблочко. Именно это мальчик и чувствовал. Мир как будто… выходил из-под контроля, и все из-за Кевина и этих ужасных очков. Джошу хотелось сбежать домой, встать под душ и смыть с себя это чувство, или ударить кулаком в стену, просто чтобы почувствовать, что все происходит на самом деле.

— Вы думаете, это может случиться? Время снов?

Учитель махнул рукой, как будто отгоняя муху:

— Не-а. Это древняя легенда, придуманная людьми, которым требовалось найти всему объяснение. Все равно что верить, что Земля плоская или что Солнце вращается вокруг Земли.

— Но есть же пророчество! — воскликнул Джош, практически встав со стула. — Люди, придумавшие легенду о Божьем Гномоне, должны были что-то знать!

Мистер Киркпатрик откинулся на стуле и рассмеялся:

— Так, значит, все дело в истории об этой горе?

— Пророчество имеет смысл! — возмутился мальчик.

— Возможно. Но я его выдумал.

Джош так резко отшатнулся, что его лопатки больно врезались в спинку стула:

— То есть как это?

— Я все выдумал. Получилась хорошая байка, — довольно улыбнулся учитель. — Похоже, даже слишком хорошая.

Мальчик поднял глаза:

— Вы не понимаете… — пробормотал он.

— Еще как понимаю, — мягко сказал мистер Киркпатрик.

Джош не мог отступиться. Нужно было как-то достучаться до учителя:

— В Николь Паттерсон шесть дюймов роста! — вырвалось у него.

Киркпатрик задумался:

— Ну… Я никогда не придавал этому значения, но да, она размером с башмачок.

— И это не кажется вам странным?

— А должно?

Мальчик воздел руки к небу.

Учитель принялся стучать ручкой по столу и кусать губу:

— Джош… Может быть, тебе стоит поговорить с нашим психологом, доктором Катлер?

— Зачем?

— Тебя явно что-то беспокоит. Может быть, она поможет.

— Я не свихнулся!

— Я этого и не говорил.

Мальчик поднялся так резко, что его стул упал на пол. Он быстрым шагом пошел к двери, но у самого выхода обернулся:

— Еще кое-что… — Джош вцепился в дверную ручку. Твердая поверхность под пальцами дала мальчику силы задать вопрос и получить ответ на него: — Сколько будет дважды два?

Мистер Киркпатрик удивленно взглянул на него, ожидая розыгрыша:

— В каком смысле, Джош?

— Просто ответьте, — попросил тот.

Учитель пожал плечами:

— Три, конечно. Всегда было три.

12. Не трогай эту кнопку

Ходили слухи, что именно в этот день, на четвертом уроке, Хэл Хорнбек окончательно свихнулся. Не то чтобы раньше этот молодой человек отличался здравым смыслом, но на уроке испанского он почему-то окончательно слетел с катушек. Все очевидцы говорили разное, но, в общем, дело было так. Хэл с усталым и растерянным видом вошел в класс. Потом он безо всякой причины принялся орать как резаный, и его пришлось вывести силой.

Рассказывали, что верзила так и не смог сказать доктору Катлер, школьному психологу, ничего осмысленного. Он просто звал какого-то Бертрама — наверно, своего воображаемого друга.

Кевин и Джош были в другой группе по испанскому. Конечно, они слышали об этом краем уха, но не стали забивать этим головы — у них и своих проблем хватало.

Мальчики также изо всех сил старались избегать встреч с Николь Паттерсон. И зря: именно Николь, присутствовавшая на этом уроке, могла точнее всего описать произошедшее. Девочка утверждала, что Хэл вошел в комнату, увидел ее и заорал во всю глотку. Предположение, что громила Хэл мог испугаться крошки Николь, рассмешило всех до слез.

За ланчем обсуждали, что на первом уроке Хэл ухитрился получить ноль за контрольную по математике, но Кевин был слишком занят поисками сестры, чтобы озаботиться успехами Хэла Хорнбека. Горе-волшебник надеялся, что Тэри придумает, что делать с очками.

У нее действительно нашелся совет:

— Возьми и разбей их молотком. Если хочешь, я тебе помогу. — Легко сказать — речь ведь шла не о ее собственности. Сестра-то не зависела от них. Ей не становилось плохо, когда очки исчезали из виду.

— Их нельзя разбить, — возразил мальчик.

— Откуда ты знаешь? Уже пробовал?

— А что, если мы попытаемся повредить их, а они в отместку сделают что-то с нами?

— Тебя послушать, мы говорим о живом существе, а не о каких-то очках. — Кевин не отвечал, и Тэри стало не по себе от его молчания. — Тогда давай закопаем их так, чтобы никто не нашел. Ты, я и Джош — договорились?

Мальчик изо всех сил тянул время, чтобы не отвечать. Если бы сестра додумалась до этого ночью, когда он чувствовал себя маленьким и слабым, они бы вышли на улицу прямо в пижамах и выкопали яму до самого центра Земли. Но сейчас у него нашлась идея получше, которая точно должна была сработать, хотя горе-волшебник и не собирался никому о ней говорить. Он будет носить очки, но научится держать рот на замке.

Кевин вспомнил знакомого с диабетом. Тот ходил в школу, занимался спортом, развлекался — в общем, был, как все. Вот только каждый день ему приходилось колоть себе инсулин — и так до конца жизни.

Такая же история будет и с очками.

В чем, собственно, проблема? Мальчик носил очки, сколько себя помнил. Теперь они нужны не только глазам, но и всему телу, вот и вся разница. Можно же привыкнуть носить очки и не болтать лишнего, как тот диабетик привык делать уколы.

Эти ободряющие мысли прервались самым неподобающим образом: мир перед глазами вдруг начал расплываться.

Кевин не мог разглядеть лица хулигана, забравшего его очки, но вперевалку удаляющаяся по коридору фигура была вполне узнаваемой.

Хэл Хорнбек.

Хэл не стал обманывать жертву: не играл в собачку, не изображал корриду или родео. Вместо этого он просто забрал очки, добежал до ближайшего выхода, оказался снаружи и исчез.

* * *

Горе-волшебник умял пиццу, как будто она состояла из воздуха:

— Я идиот! — воскликнул он. Ни Джош, ни Тэри, сидевшие напротив него в забегаловке, не возражали. — Я должен был догадаться! — Если уж на то пошло, и Джош должен был догадаться. В конце концов, очки они обнаружили вчетвером, а теперь, когда Бертрам исчез, их осталось трое — три мальчика, наблюдающих со стороны, как съезжает с катушек мир. Ничего удивительного, что Хэл заорал при виде Николь. Можно было бы и раньше додуматься.

Да, верзила целые сутки не мог понять, что происходит, но потом он не терял ни секунды. Кевин, Джош и Тэри немедленно принялись прочесывать улицы, чтобы выследить похитителя, но того нигде не было. Как сквозь землю провалился.

— Еще пиццы! — потребовал Мидас.

— Ты уже смолотил целую, — возразила сестра. — Если будешь продолжать в том же духе, лопнешь.

— Еще пиццы! — повторил мальчик. Он был голоден и, чем больше ел, тем сильнее становилось это чувство. Даже набив живот до отвала, тошноты и рези в желудке, он все еще хотел есть.

— Может, так оно и лучше, — предположил Джош.

— Издеваешься? — возмутилась Тэри. — Ты что, хочешь, чтобы очками распоряжался Хэл Хорнбек? Если уж братишка наделал дел, то во что превратится мир с этой дубиной в роли кукловода?

Получив отповедь, Джош вжался в сиденье и принялся грызть корочку пиццы.

Горе-волшебник уничтожил последний кусок и поднял усталые, потухшие глаза:

— Мне плохо.

— Ничего удивительного, — заметил Джош.

— Нет. Не в этом смысле.

И сестра, и друг посмотрели на него, начиная понимать, о чем речь. Очков не было под рукой всего пару часов, а Кевин уже выглядел больным. Его глаза потемнели, кожа стала бледной и рыхлой. Скоро его начнет бить дрожь. А потом что? Мальчик не знал ответа, потому что так далеко дело никогда не заходило и очки рано или поздно возвращались на свое законное место. Но сейчас они были недоступны. Что будет дальше? Сколько он еще выдержит?

Горе-волшебник отложил свой кусок корочки:

— Пицца все равно не поможет.

Все трое знали, что нужно делать.

— Куда бы ты пошел, — спросила Тэри, — будь ты Хэлом Хорнбеком и окажись у тебя в руках волшебные очки?

Стоило ей прямо поставить вопрос, как стал ясен ответ и снова появилась надежда.

Хэл поступил так же, как поступил бы на его месте любой мальчик в городе. Он отправился к зубному врачу.

* * *

Канал свободного доступа собирал весь видеомусор мира. На девяносто втором канале находили приют непризнанные звезды экрана и полубезумные пророки. Там часами шли трансляции заседаний городского совета, школьные спортивные соревнования, записанные на любительскую камеру, и совершенно безнадежные балеты. Каждый, кто готов был платить десять долларов за минуту, мог вести на местном телевидении свою собственную передачу.

Только одну из этих программ смотрели неделю за неделей. Это был «Мир ужасного и необъяснимого» Фрэнки Филпота.

Начало эпопеи было известно всем. Фрэнки, ничем не примечательный зубной врач, много лет назад обнаружил набор зубов с золотыми пломбами, которые не только ловили местную радиостанцию, но и (если руки пациента были подняты под строго определенным углом) транслировали потусторонние голоса.

С тех пор Фрэнки посвящал все свое свободное от чужих зубов время изучению паранормальных явлений и каждый четверг в шесть вечера сообщал городу о своих находках.

Конечно, количество его пациентов удвоилось: какой же подросток не хочет попасть к паранормальному дантисту, который может так затянуть брекеты, чтобы из них доносились голоса мертвецов, а еще лучше — мертвых знаменитостей?

Те же подростки каждую неделю смотрели его программу, продолжая надеяться, что в прямом эфире случится настоящее чудо, но ничего подобного не происходило.

Но на этой неделе передача обещала быть интересной.

* * *

Кевин, Тэри и Джош подошли к маленькому офисному помещению, где располагался кабинет Франклина А. Филпота, дипломированного зубного врача. Когда ребята вошли, приемная была пуста.

— Доктор Филпот не принимает до конца дня, — объяснила через крошечное стеклянное окошко дежурная медсестра. Она вручила Кевину маленькую розовую карточку: — Вот талон на бесплатную чистку зубов. Мне очень жаль, что вы зря потратили время.

— Мы не по записи, — ответил мальчик. — Нам просто нужно поговорить с ним.

— Форс-мажорные обстоятельства, — добавил Джош.

— Есть и другие зубные, — напомнила медсестра, начиная выписывать им направление.

— Но это же Элвис! — выпалила Тэри.

Медсестра навострила уши и отложила ручку:

— При чем тут Элвис?

Мальчики обернулись:

— Да, при чем тут Элвис?

Девочка продолжила импровизировать:

— Мои скобки. Я, конечно, не специалист, но, кажется, через мои скобки поет Элвис. — Медсестра не собиралась покупаться. Тогда Тэри вытащила брекеты изо рта и протянула их женщине: — Можете сами убедиться.

Та, поморщившись, отшатнулась:

— Наверно, лучше будет показать это доктору Филпоту. — Медсестра исчезла в глубине здания, а наша компания просочилась за ней.

* * *

Это была обычная зубоврачебная клиника — несколько кабинетов с креслами для пациентов, рентгеновскими аппаратами и постерами о заболеваниях десен. Вот только ни одна другая клиника не могла похвастаться маленькой телестудией в подсобке.

Здесь одиноко сидел Хэл Хорнбек, положив ноги на стол, как император, и лакомясь шоколадом из золотой вазы.

Повсюду были следы деятельности очков — пол усыпали вкусности, должно быть, появившиеся перед Фрэнки Филпотом прямо из воздуха. Самого Филпота не было видно: он, наверно, звонил кому-то более важному, чем он сам. Если Кевин немедленно чего-нибудь не предпримет, здесь родится сенсация. Но сначала ему нужно отобрать у Хэла очки.

— А вот и бандитская шайка, — протянул Хэл, не меняя позы. — Я так и знал, что рано или поздно вы окажетесь здесь.

— Отдай немедленно мои очки! — потребовал предыдущий владелец артефакта.

— Тройной нельсон! — повелел Хэл, и Кевин почувствовал, как что-то сдавило шею и оторвало его от земли, хотя никого рядом не было. Мальчик не мог говорить и еле дышал. Как кто-то смеет использовать против него его же собственные очки! — Слишком поздно, — продолжил хулиган. — Филпот уже включил меня в следующую передачу.

— Болван! Очки нельзя показывать по телевизору, — вмешалась Тэри. — Тогда каждый захочет их у тебя отобрать!

Хэл улыбнулся до ушей:

— Только если узнают, что дело в очках. Филпот думает, что я сам обладаю силой, и лучше не разубеждайте его!

Тут Фрэнки Филпот, паранормальный дантист, ворвался в комнату, вертя в руках камеру. Его волосы были взлохмачены, а глаза сверкали, как будто он только что выиграл в лотерею. Он был настолько возбужден, что не сразу понял, что в комнате прибавилось народу:

— Это твои друзья? — спросил врач Хэла. — Они… такие же, как и ты?

— Нет, — ответил тот, — это простые смертные.

— Не слушайте его, — начал Джош. — Он…

— Джош, — перебил его хулиган, — лучше бы ты не болтал с жабой в глотке.

Мальчик начал кашлять и задыхаться. Тэри раскрыла рот, но снова закрыла его, как только Хэл взглянул на нее.

Фрэнки Филпота мало волновали дети в углу комнаты. Он лихорадочно вскинул камеру, готовый запечатлеть магические деяния Хэла Хорнбека.

— Я обладал этой силой, сколько себя помню, — начал Хэл, как только камера включилась. — Я с ней родился.

Джош пытался прочистить горло, но продолжал задыхаться. Тэри, оставив попытки освободить Кевина из невидимого захвата, развернулась и провела прием Геймлиха.

— Продолжай! — просил Фрэнки. — Расскажи мне все! — Это был звездный час доктора Филпота — у него наконец-то были вещественные доказательства существования паранормальных феноменов. — Откуда родом твои родители?

— Из Питтсбурга, — ответил Хэл.

Тэри ткнула Джоша в живот, и тот выплюнул огромную лягушку-быка. Та пулей пролетела по комнате и сбила очки с носа новоиспеченной телезвезды.

— Точный выстрел, Джош! — заметила девочка.

Кевин вывернул руки и шею, прокрутился вокруг своей оси и наконец вырвался из нельсона. Он бросился на очки, как кидается на мяч отчаянный футболист.

Фрэнки Филпот не отвлекался. У него было важное дело:

— Наплевать на них, — сказал он, не убирая камеры. — Расскажи о себе побольше.

Кевин и Джош припустили к выходу, и Хэл едва не рванул за ними, но Тэри, недолго думая, схватилась за рентгеновский аппарат, вытянув длинный штатив, которым тот крепился к стене. Штуковина была похожа на голову огромного синего насекомого. Девочка направила оружие в грудь хулигану:

— Еще одно движение, и я тебя поджарю! — пригрозила она.

Хэл замер на месте.

Фрэнки наконец опустил камеру:

— Что-то не так?

* * *

Кевин добежал до конца коридора, пытаясь на ходу надеть очки. Джош и Тэри наступали ему на пятки, а где-то вдали Филпот гнался за Хэлом, не в силах позволить феномену удрать незафиксированным:

— Стой! — кричал он. — У меня всего несколько вопросов!

Мидас завернул в тупик.

Там он в конце концов надел очки и смог прочитать желтые буквы на стальной двери перед собой: «Осторожно! Высокое напряжение!»

— Кевин, сюда! — крикнула Тэри, вместе с Джошем направляясь к лифту в другом конце коридора.

Очки уже наполняли своего владельца теплом, забирая дрожь и головную боль — но слишком медленно. За запертой дверью жужжало электричество. Мальчик услышал это и остановился в раздумье. Он сдвинул очки на лоб.

Столько электричества! И всего лишь в нескольких футах…

Он сделал шаг к стальной двери. Потом еще один. Джош схватил друга за плечо:

— Не надо, Кевин, — сказал он, почти читая мысли очкарика. — Ты вернул очки, и хватит. Не надо этого делать.

Горе-волшебник стряхнул руку друга:

— Я так хочу! — С этими словами он протянул руку, открыл дверь и направил взгляд в самую гущу перепутанных медных проводов.

Грозная волна электричества отделилась от трансформатора и потекла по поверхности очков, непредсказуемая, как воронка торнадо. Джош упал на землю и вцепился в дверь, словно боясь, что его унесет бурным потоком.

Над их головами начали мигать и гаснуть лампочки, как будто в соседней комнате кого-то сажали на электрический стул.

Никто еще не видел, как Кевин заряжает очки. Это было пугающее зрелище, совершенно не предназначенное для посторонних глаз, но все же оно завораживало.

— Он поджарится! — воскликнула девочка. — Нужно что-то сделать!

Фрэнки Филпот и Хэл завернули за угол и приросли к полу, увидев, куда зашел Мидас.

Самому мальчику казалось, что он всплыл на поверхность глубокого холодного океана и глотнул кислорода. Он мог вечно вдыхать воздух и не выпускать его из себя. Это было лучше всего, что когда-либо делали для него очки.

А потом что-то пошло не так.

Раздался треск.

Звук был такой, как будто миллионы подсвечников одновременно упали на землю, а мозг волшебника словно взорвался изнутри. Кевина отбросило назад и протащило по полу. Поток электричества между ним и трансформатором иссяк, и лампочки снова зажглись.

* * *

Тэри с Джошем подняли мальчика и заглянули в его закатывающиеся глаза.

— Ты в порядке? — спросила сестра.

— Не знаю. Я…

— Очки… Они треснули! — воскликнул Джош.

Так и было. Очки впитали слишком много энергии, и по левому стеклу бежала искрящаяся сетка трещин.

— Пойдем отсюда!

Друг и сестра практически дотащили Кевина до лифта. Хэл и Фрэнки не отставали и влетели туда за секунду до того, как двери закрылись. Доктор Филпот поднял камеру:

— Я просто обязан все это заснять! — воскликнул он. — Кто-нибудь, пожалуйста, объясните, что происходит!

— Мидас, ты полный неудачник! — Хэл вцепился в очки и попытался стащить их с противника, но те не поддавались.

— Кто-нибудь, скажите что-нибудь! — взмолился Фрэнки. — Хоть слово!

— Сибирь, — обронил Мидас, и они с Тэри и Джошем исчезли.

Врач опустил камеру:

— Поправьте меня, — начал он, — но я, кажется, только что видел межматериковую телепортацию?

— Сибирь? — переспросил Хэл. — Что он забыл в Сибири? — Лифт издал сигнал прибытия и распахнул двери на первый этаж.

Вот только никакого этажа не было.

Вокруг лежало бескрайнее заснеженное поле под хмурым небом. Неподалеку стоял человек в толстой парке, в смешной шапке и с задубелым от ветра лицом, и изумленно пялился на них. Даже як рядом с ним, похоже, растерялся.

— Ё-моё, — произнес Хэл.

* * *

Кевин, Джош и Тэри поднялись на ноги на дне опустевшей шахты лифта. Свет исходил только от треснувших очков, все еще искрившихся, как будто после короткого замыкания.

— Отправь нас домой, братишка, — попросила Тэри.

Тот поднял руку к лицу и попытался поправить очки, но скоро понял, что теперь это ни к чему: они прилипли к голове. Мальчик представил себе дом и открыл рот, чтобы озвучить пожелание, но не успел ничего произнести — все трое уже стояли в гостиной Мидасов. Кевин не придал этому значения. В первую минуту.

13. Дом с привидениями

Черная дыра, как Кевин помнил из десятистраничного доклада об устройстве вселенной, — это шарообразный сгусток темноты, засасывающий все, что окажется поблизости — даже свет.

Родители часто называли комнату сына черной дырой.

Точка сингулярности, как говорилось в том же докладе, — это то место в самом сердце черной дыры, где прекращают действовать все законы пространства, времени и физики.

В день, когда очки вросли в своего носителя, это последнее понятие описывало его комнату куда точнее.

Было четыре часа. Еще высоко стояло солнце, но мальчик изо всех сил пытался заснуть, чтобы как можно прочнее отгородиться от мира. Он свернулся калачиком и так плотно завернулся в одеяло, что едва дышал. А еще он старался не думать. Вообще ни о чем.

— Я нашел кусачки, — объявил Джош, вбегая в комнату. Горе-волшебник рыгнул, треснутое стекло ярко вспыхнуло, и с небес к ногам Тэри свалилась пицца пепперони.

— То, что ты никак не можешь переварить свои горы пиццы, — возмутилась сестра, — еще не повод сваливать их на нас!

— Отвяжись. — Кевин ворочался, пытаясь не думать о еде. Чтобы выгнать все из головы, он принялся прокручивать в голове песенку: — А-рам-зам-зам, а-рам-зам-зам. — Это была самая дурацкая, привязчивая мелодия изо всех возможных. Слова ничего не значили и не могли принять форму. — Гули-гули-гули-гули-гули, рам-зам-зам.

И все же одна мысль пробралась в его мозг. Очки вспыхнули, и в пустой стакан, стоявший на столе, потекла газировка.

«Хватит думать!» — приказал себе мальчик, но, увы, сознание нельзя было выключить, как лампочку.

Вернувшись домой после богатого событиями дня, ребята скоро поняли, что им на плечи свалилась еще более серьезная проблема.

Мало того, что треснутые очки вплавились Кевину в лицо, — трещина вызвала в них очень неприятные сбои.

Теперь очки начали искрить, как зажигание в старом мамином «вольво». Каждые несколько секунд треснутая линза ярко вспыхивала, и эта вспышка, нырнув в мозг мальчика, вытаскивала в реальный мир любые шальные мысли.

Необязательно было осознанно чего-то желать или даже просто хотеть. Достаточно было подумать. Следить за своими желаниями было нелегко, но следить за мыслями — все равно что пытаться удержать рой шмелей рыболовной сетью. Горе-волшебнику удавалось только воздвигнуть в мозгу стену и не думать о штуках вроде Годзиллы.

Очки снова сверкнули, и по стенам дома потекла какая-то невиданная жидкость. Наверно, опять газировка.

Тэри сдернула с брата одеяло, и Джош подошел поближе, держа кусачки, словно хирург скальпель.

— Давай, Кевин, — сказала девочка. — Сейчас или никогда.

— Нет!

Джош наклонился и попытался отвести руки друга от лица:

— Это будет совсем не больно.

Но Кевин прекрасно знал, что больно будет. Очки стали такой же частью его тела, как глаза и уши, и, как только кусачки коснулись левой дужки очков, острая боль пронзила череп. Это было хуже, чем выдирать зубы без наркоза!

Мальчик завопил, очки полыхнули, и кусачки превратились в розу. Ее шипы впились в пальцы Джоша. Тот с воплем отправил цветок в кучу, где уже лежали губка, пучок моркови и банан, некогда бывшие клещами, молотком и гаечным ключом.

— Если ты не прекратишь, у нас кончатся инструменты!

— Хватит меня пытать! — заорал Кевин. В углу со вспышкой появилась «железная дева» прямиком из инквизиции и с колокольным звоном обрушилась на пол. Горе-волшебник схватил одеяло и закутался в него с головой.

— Ты должен хорошо уметь выключать свой мозг, — предположил Джош. — Всю жизнь только это и делал.

По воздуху пронесся сюрикэн — стальная четырехконечная звездочка едва не задела голову говорившего — и глубоко вонзился в стену. Чудом спасшегося мальчика передернуло:

— У тебя здорово получается избавляться от людей, которые тебе не нравятся. Бертрам, потом Хэл… Я следующий, да?

— Прости, — сказал горе-волшебник, — это вышло случайно. — Извиниться-то он извинился, да что толку? — Мы ведь все еще друзья, правда, Джош?

— Ну конечно, — ответил тот, избегая встречаться с Кевином взглядом.

— Может быть, я смогу разрядить очки, — прошептал их владелец, как будто боясь, что волшебный предмет его услышит. — Ну, батарейки же разряжаются.

— И как же? — в полный голос спросила Тэри.

Брат опустил глаза:

— Нужно, чтобы было холодно… и темно.

— Гараж! — осенило Джоша.

Горе-волшебник медленно вылез из-под одеяла. Это могло сработать! Пусть ненадолго, но у них появится передышка. В коридоре его взору предстала полная картина расстройства собственного мозга. Дело было не в свисающей с гвоздя «Моне Лизе», не в жареной индейке на книжной полке и даже не в средневековых доспехах. Перемены, постигшие сам дом, были гораздо хуже. Углы перестали быть прямыми. Пол, казалось, пошел пузырями, оконные рамы искривились, да и стены стояли не очень-то ровно. Потолок стал как-то выше, а в удлинившемся коридоре возникли двери, которых раньше не было.

Такой дом мог появиться только в ночном кошмаре.

Тэри растерянно огляделась:

— Похоже, я схожу с ума, — призналась она. — Я не помню, что на своем месте, а чего быть не должно.

Никто, кроме Кевина, Джоша и Хэла Хорнбека, больше не мог видеть мир таким, каким он был. Если не говорить сестре, что что-то не так, она ничего и не заметит — как и родители, когда придут с работы. С мамы станется повесить на доспехи полотенца, а с папы — разделать индейку на ужин, как будто она появлялась из ниоткуда каждый день. Поразительно, как всем вокруг может казаться нормальной любая дикость.

— Можешь мне поверить, — вздохнул горе-волшебник, — здесь все не на месте.

Они спустились по кривой лестнице, открыли скошенную дверь гаража и вошли внутрь.

Здешняя обстановка тоже походила на кошмарный сон. Потолок терялся где-то в темноте, сделанные из шлакоблоков стены стали влажными и покрылись плесенью. Воздух был затхлым, как в склепе, а печь в углу оскалилась драконьей пастью.

Очки вспыхнули, и в дальней стене возникла новая дверь.

— Что за ней? — спросил Джош.

— Диснейленд, — вздохнул владелец очков.

Проверять никому не хотелось.

— Выжми очки до дна, братишка, — попросила Тэри.

Одним усилием мысли Кевин выключил печь и заставил перегореть единственную лампочку. Из пола выросли сорняки и заслонили свет, пробивавшийся из-под двери. Ребята уселись в кружок посреди комнаты.

— Скоро вернется мама, — заметила сестра.

— Тс-с, — шикнул Мидас-младший. — Должны успеть.

Комната уже охлаждалась. Очки все еще вспыхивали каждые несколько секунд, как замедленный стробоскоп, а предметы вокруг ломались, звенели и шуршали. Никто не шевелился. Никому не хотелось знать, какие страшные создания — животные, растения или камни — населяли дом.

— Кто-нибудь знает хорошие страшилки? — спросила Тэри.

— Даже не думай, — предупредил брат.

Через пятнадцать минут все уже тряслись от холода. В темноте громко стучали три пары челюстей, но идея, кажется, была верной. Теперь очки вспыхивали не больше пары раз в минуту.

Кевину казалось, что его конечности превратились в голые кости со слабым воспоминанием о мускулах. Суставы ныли, голова пульсировала болью. Мальчик спрашивал себя, не придется ли ему так страдать всю жизнь, чтобы спасти мир от сумасшествия. Сколько он продержится? Горе-волшебник пытался представить себе, что с ним будет через много лет после того, как все это кончится, но не верил, что вообще доживет до этого мгновения.

Вспышка озарила лицо Джоша. В неестественном свете его кожа казалась фиолетовой, и Кевин задумался, не перекрасил ли ненароком лица друга. Он был уверен, что не делал этого.

Джош подал голос, звучавший гулко, как будто ребята сидели в пещере, а не в гараже на две машины:

— Помнишь, как мы иногда болтали о путешествиях во времени, космических кораблях, вселенной и прочем?

Горе-волшебник хорошо помнил эти беседы. Время от времени, в подходящем настроении, они садились у него в комнате, закрывали шторы и пугали друг друга великими мыслями — дикими, невозможными фантазиями, которым почти ничто не мешало оказаться правдой.

— То есть вы действительно треплетесь не только о девочках и бейсбольных карточках? — поинтересовалась Тэри.

— Иногда, — тонким и слабым голосом ответил брат.

Друг продолжил:

— Ну да. Однажды мы придумали, что вселенная может оказаться одним-единственным атомом в чьем-нибудь ногте из другого, действительно огромного мира. Потом мы представляли себе, что происходит с душой и прочим, когда ты добираешься до небесной канцелярии. А еще — что, умерев, ты проживаешь свою жизнь задом наперед.

— Глубокомысленно, — хмыкнула Тэри. — Ребята, вы, кажется, отстаете в развитии.

— А помнишь, Кев, мы придумали, что вселенная может оказаться одной-единственной мыслью в голове у Бога?

— Да, и что?

— Так вот, ты, похоже, украл эту мысль, и мы теперь в твоей голове.

Очки перестали вспыхивать. Силы Кевина истощились полностью.

— Я не Бог, — прохрипел мальчик.

— Нет, — согласился Джош. — Ты не Бог.

Очки так до конца и не разрядились. Возможно, они подпитывались от радиоволн, гамма-излучения и прочей неведомой энергии, струившейся в воздухе. Но они истощились достаточно, чтобы больше не похищать мысли из мозга владельца.

На последнюю энергию, оставшуюся в очках, мальчик вообразил баржу в бескрайнем океане. Потом он перенес на нее все, что создал, сделал в судне пробоину и потопил его. Когда волны в его сознании поглотили последние осколки, волшебник понял, что дело сделано. Все предметы, которые он вообразил, исчезли, но дом не стал прежним. Загадочные двери остались на месте. Кривые стены и идущие волнами потолки никуда не делись.

Добравшись до спальни, совершенно разбитый Кевин немедленно заполз под одеяло. Джош присоединился к нему.

— Знаешь, — прохрипел горе-волшебник, — что хуже всего? Мне за это ничего не будет. Меня могли бы посадить под домашний арест, исключить из школы… Но никто даже не догадывается, сколько я всего начудил.

— Я понимаю, — прошептал друг.

Внизу хлопнула дверь гаража: мама вернулась домой. Скоро придет и папа, но к тому времени их сын погрузится в глубокий сон, который, если повезет, унесет его на другой конец вселенной и позволит задержаться там на подольше.

Тэри его прикроет, придумав какое-нибудь правдоподобное объяснение тому, что брат лег спать в пять часов дня. Родители поверят или сделают вид, что поверили — в любом случае, они не станут задавать вопросов. Мама пощупает ему лоб и будет беспокоиться об эпидемии гриппа. Папа пообещает поговорить с сыном о его странном режиме дня, но к утру, если Кевин еще чего-нибудь не учинит, все обо всем забудут.

Они не спрашивают, потому что боятся ответов.

Ледяные когти Морфея утащили мальчика в царство сна без сновидений.

* * *

Этой ночью Джош практически не спал. Он боялся, как бы проклятые очки снова не начали искрить. Тогда ему не спастись от порождений друга даже в собственной спальне. Правила изменились: теперь то, что могло произойти, ограничивалось исключительно пределами чересчур живого воображения Кевина Мидаса. Кто угодно мог пострадать.

До того, как они залезли на гору, мальчик всегда гордился тем, что ничего не боится, но теперь он, кажется, начинал шарахаться от собственной тени. Хуже всего было ужасное ощущение, что, даже просыпаясь, он продолжает спать или попадает в то, что мистер Киркпатрик назвал временем снов.

Ему снова захотелось ударить кулаком в стену, просто чтобы почувствовать нормальную, физическую боль в костяшках. Но теперь Джош боялся это делать: что, если он стукнет стену, а она окажется не гипсовой, а сырной? Пока Кевин не избавится от очков, возможно всё, от влезшего в дымоход Санты Клауса до питающегося детьми монстра в шкафу. Как тут заснешь? Как вообще можно закрыть глаза?

— Ты съезжаешь с катушек, дружище, — сказал себе мальчик. — Должно быть, так и становятся психами.

Джош не смыкал глаз до первых лучей восхода, а потом наконец позволил себе заснуть.

14. Колесница Гелиоса

В семь утра будильник вырвал Кевина из объятий сна. Еще не раскрыв глаз, мальчик понял, что очки начали потихоньку заряжаться. Они подпитывались от солнца, светившего в лицо. Вчерашняя пригибающая к земле слабость уже прошла, и с миром, похоже, все было в порядке.

Трещина на левой линзе начала взаправду затягиваться. Она уже уменьшилась вдвое, и, похоже, вспышки прекратились.

Горе-заклинатель несмело встал с кровати и оделся, каждую секунду ожидая, что очки заискрят, но они молчали. Спустившись вниз, Кевин начал уже верить, что худшее осталось позади.

Отец, вернувшийся с утренней пробежки, готовил завтрак, наверно, празднуя очередной сброшенный фунт:

— Мне страшно захотелось вафель со взбитыми сливками.

— Нам повезло, — отозвалась мать.

Тэри уже смела одну вафлю и с нетерпением ожидала, когда приготовится вторая. Она ястребиным взором вонзилась в вошедшего брата:

— Как самочувствие, Кев?

— Лучше не бывает.

— Рано лег и рано встал, — заметил мистер Мидас. — Хороший сон никому еще не вредил. — Он бросил на тарелку сына вафлю и щедро сдобрил ее взбитыми сливками. — Должно быть, ты накануне выложился по полной.

— Не то слово, — ответил Кевин.

— Кстати, крутые очки, — заметила мать.

— Терпеть их не могу, — пробормотала Тэри. — Чтоб они сморщились и сдохли!

— Доченька, — начала миссис Мидас, — если не можешь сказать ничего хорошего, жуй молча. — С этими словами женщина перекинула на тарелку девочки остатки своей вафли и приступила к ликвидации яичной скорлупы и упаковок от вафель, которые разбросал повсюду ее муж. Она включила радио над раковиной, и кухню наполнили кошмарные звуки. Мать утверждала, что такая музыка помогает расти комнатным цветам.

Сейчас играло ужасающее скрипичное переложение "No Money Down, Deadman", одной из любимых песен Тэри в жанре тяжелого металла.

— Меня сейчас стошнит, — заявила девочка, как и всякий раз, когда мама слушала эту программу.

Кевин на секунду позабыл о собственных проблемах и широко улыбнулся измазанным в сливках ртом. Мальчик никогда раньше не мог оценить по достоинству их привычного утреннего дурдома.

— Как хорошо вернуться к нормальной жизни! — вздохнул он.

Тем временем включилась хоровая аранжировка песни «Восход, закат». Мама принялась подпевать, и это не предвещало ничего хорошего: ей ни разу не удавалось правильно вспомнить слова:

— Восход, закат, — бормотала миссис Мидас. — Восход, закат, быстро, день за днем…

— Нормальной? Ничего нормального здесь нет, — заметила сестра. — Здесь все давно свихнулись и без твоих очков.

Мистер Мидас положил себе вафлю-переростка и утопил ее в океане взбитых сливок, а мама продолжала петь:

— Месяцы, та-ти-та-ти-тарам, вечное счастье и любовь…

И тут в мир воплотилась одна-единственная мысль — из трещины в очках вырвалась крошечная вспышка.

Увидев это, Тэри отложила вилку:

— Братишка?

Кевин замер и побледнел:

— Только не это!

— Восход, закат… — бормотала мама.

— Что ты сделал, Кевин? О чем ты думал?

Мальчик сглотнул:

— О песне, — ответил он. — Я думал о песне.

— Нет! Этого не может быть! Скажи, что пошутил! Пожалуйста!

Мистер Мидас поднял голову:

— Что случилось?

Тут весь мир сошел с ума. Очки, заряжавшиеся все утро, начали вспыхивать в полную силу, дико и непредсказуемо.

— Сынок, твои глаза! — закричала мама.

Папа попытался сорвать с мальчика очки, но обнаружил, что из модного аксессуара они превратились в часть тела.

— Кевин! — испуганно вскрикнул он, все еще ничего не понимая. — Что ты с собой сделал!

— Нет! — Мальчик закрыл глаза руками, чувствуя, как искры прожигают его ладони и корежат окружающий мир. Вспышка — и радио исчезло, как сон наяву. Еще одна — и злосчастную радиостанцию уже никто никогда не поймает.

Горе-волшебник бросился к лестнице. Родители — за ним.

Тэри осталась на кухне. Девочка медленно поднялась и подошла к окну. Старая песня все еще крутилась у нее в голове. Солнце стояло над холмом и медленно спускалось вниз — на востоке.

«Что здесь не так? — подумала девочка. — Нормально ли, что солнце садится в полвосьмого утра? Когда оно должно садиться? Как было раньше?». Она расплакалась, потому что ничего не помнила.

Кевин вскарабкался по лестнице, убегая от охваченных ужасом родителей, и припустил по страшно длинному коридору.

Наверху мистер Мидас на мгновение остановился. «Двери! — сказал тоненький голос на задворках его сознания. — С каких это пор в нашем коридоре столько дверей?». Секундного промедления хватило, чтобы его сын добежал до ванной и заперся там.

Мальчик немедленно представил себе, что комната изолирована от внешнего мира всеми возможными способами. Окно было заложено кирпичами и замазано известкой, дверь полыхнула оранжевым и оказалась приварена со всех сторон. Лампочки вокруг зеркала одна за другой перегорели, и крошечное помещение погрузилось во мрак.

Плана у горе-волшебника пока не было, но он уже понял, что нужно сделать. Мало было ослабить очки. Нужно уморить их голодом, чтобы они перестали существовать.

— Позвони врачу! Полиции! Пожарным! — надрывалась мать.

Отец молотил кулаками в дверь, умоляя впустить его:

— Что бы ни случилось, сынок, мы поможем! Пожалуйста, ответь!

Ответить? О чем им теперь говорить? Кевин почувствовал, как его ярость затапливает все вокруг. Куда папа смотрел последние две недели? А последние два года? Как можно надеяться в мгновение ока заполнить дыру, росшую несколько лет?

Как любил говорить сам папа, после драки кулаками не машут.

С другого конца ванной из розетки к очкам потянулся толстый язык электричества. «Нет!» — завопил мальчик, и сила его мысли заставила поток энергии повернуть вспять, сжигая все приборы на своем пути и вырубая все пробки.

— Боже, его убьет током! — закричала мама с таким отчаянием в голосе, что горе-волшебник едва не рассмеялся.

— Ну все, я выбиваю дверь! — Мистер Мидас ударил дверь плечом.

— Папа, не надо!

Тот ударил снова. Дверь прогнулась, но не поддалась.

— Пожалуйста, хватит!

Удары продолжились. Кевин забился в угол, заткнул уши и завопил:

— Хватит! Оставьте меня в покое! Уходите прочь!

Шум и крики прекратились.

Наступила такая сверхъестественная тишина, что мальчику показалось, что он ухитрился лишить себя слуха. Потом, когда уши немного приспособились, волшебник различил тиканье часов на первом этаже.

— Мама? Папа? — Ответа не было. Кевину сдавило горло.

Прочь.

Он отослал их прочь. Не в Сибирь, не на океанские просторы, словом, не туда, откуда можно вернуться. Просто — прочь.

— Мама! Папа!.. Тэри! — В ответ раздавалось только тиканье часов.

* * *

Когда Джош проснулся, все еще был рассвет… но на часах было восемь. Мальчик проспал два часа, а солнце, казалось, не сдвинулось ни на йоту. Он точно не спал, но ему пришлось отвесить себе оплеуху, чтобы избавиться от ощущения, что все вокруг — сон. Кстати, почему так темно?

Мама готовила:

— Ну ты и соня, — поприветствовала она входящего на кухню сына. — Умойся, ужин почти готов.

Сначала Джош подумал, что ослышался, — увы, нет.

Обстановку в кухне было не описать словами. В восемь утра мама, не успевшая толком надеть деловой костюм, жарила баранину.

И, как будто этого было мало, отец, час назад ушедший на работу, вернулся домой.

— Как прошел день? — спросила его жена.

— Быстро. Очень быстро.

Джош мог только ошеломленно наблюдать. Мама сняла туфли, вряд ли отдавая себе отчет в том, что еще не была на работе, а небо за окном стало еще темнее.

Солнце двигалось задом наперед! К тому же, все вокруг почему-то решили, что сейчас вечер, а не утро. Мальчик представил себе людей, которые, не моргнув глазом, разворачиваются на полпути в школу или на работу и идут домой.

Но этого не может быть! Солнце не могло просто так развернуться — Земля не могла взять и начать вращаться в другую сторону. Это вызвало бы кучу землетрясений и конец света.

Но это, в конце концов, были старые правила, а они больше не действовали. Теперь мир мог быть плоским, а солнце могла таскать по небу огромная колесница. Было восемь утра, и на востоке цвел закат.

Джош отказался от раннего ужина и нанес срочный визит Кевину Мидасу.

15. Повелитель снов

Когда Джош дошел до дома Мидасов, уже окончательно стемнело, но свет внутри не горел. Он позвонил в дверь, но не услышал звонка. Потом постучал, но никто не открыл.

«Это еще не повод бояться», — сказал себе мальчик, не веря собственным словам.

Он залез в открытое окно и быстро убедился, что в доме не было электричества.

— Кевин! Тэри! Мистер и миссис Мидас! — Ответа не последовало. Коротко стриженые курчавые волосы Джоша встали дыбом.

Он почуял запах дыма, доносящийся с кухни, где горела на газу вафельница. Мальчик выключил плиту.

— Кевин, ты где? — Он прислушался и через несколько секунд вроде бы различил чей-то слабый голос. — Это ты?

— Я наверху, Джош, — прошептал голос.

Мальчик поднялся по темной лестнице.

Наверху, в конце слабо освещенного коридора, была дверь ванной.

Сначала Джош не понял, что с ней было не так, но, подойдя поближе, разглядел слой льда, покрывший низ двери. Было слышно, как что-то ползло по полу там, внутри.

— Кевин, ты там?

— Я уморил очки, — раздался этот ужасный шепот. — У меня получилось. Они совсем не работают, но мне не выбраться.

Подойдя ближе, мальчик увидел, что дверь перестала быть деревянной. Теперь это была тяжелая серая плита, и, когда Джош прикоснулся к ней, его пальцы прилипли к замерзшей поверхности, как бывало, если он запускал руку в морозилку.

Дверь превратилась в свинец. Горе-волшебник, должно быть, покрыл им все стены, чтобы никакая энергия не могла просочиться внутрь.

— Кевин, где Тэри? И где твои родители?

— Ушли. Просто… ушли прочь.

Джошу не понравилось то, как это прозвучало. Слишком уж смахивало на адрес, по которому отправился Бертрам.

— А почему садится солнце?

— Уже неважно, — прохрипел друг. — Мне отсюда не выйти. Найди кого-нибудь, кто меня отсюда вытащит… Полицию, пожарных, кого угодно! — попросил он. — Потому что… похоже… Похоже, я умираю.

Джош попятился. Хотя тема никогда не поднималась, мальчик всегда этого боялся. Боялся, что Кевин будет злоупотреблять очками, пока они не убьют его.

— Помоги мне…

Нужно было отобрать у него очки, как только стало ясно, на что они способны. Нужно было закопать их у Божьего Гномона, так глубоко, чтобы их никто не нашел. Но Джош ничего этого не сделал, и теперь пришло время расплаты. В руках у мальчика была судьба мира — как тяжелый черный меч.

— Если я тебя выпущу, очки снова заработают. Мир продолжит меняться.

— Потом разберемся, — прошипел волшебник. — Спаси меня!

Джош сжал кулаки, пытаясь унять дрожь в руках. Он ударился головой об стену, надеясь или вколотить в нее немного здравого смысла, или хотя бы выключиться и затеряться в собственном воображении, а не в фантазиях друга.

— Ты еще тут?

В душе мальчика боролись две истины. С одной стороны, единственным способом спасти мир было избавить его от Кевина Мидаса. С другой, Джош любил его, как брата. Слезы брызнули из глаз мальчика, и он зажмурился, чтобы не дать им пролиться.

— Почему ты молчишь?

Единственно верного решения здесь быть не могло. Если сравнивать выбор с обоюдоострым мечом, то, какой бы стороной Джош ни воспользовался, другая ранила бы его самого. Выберет ли он жизнь друга или всего мира, все равно придется страдать до конца жизни. Хотя варианты были один хуже другого, мальчик знал, как ему придется поступить.

— Джош!

— Я здесь, Кевин.

— Ты поможешь мне?

— Я… я только что вызвал полицию, — ответил тот, выдавливая из себя ложь, как кусок тухлого мяса. — Они уже едут.

— Это хорошо. — Дрожа всем телом, волшебник облегченно вздохнул. — Спасибо, Джош. Ты лучший друг на свете.

* * *

Джош снова уперся ладонью в замерзшую дверь, уже не пытаясь сдержать слез. Он не вызывал полицию и не звал на помощь.

— Прощай, Кевин, — прошептал он так тихо, чтобы друг этого не услышал. Потом развернулся и пошел прочь.

Пройдя половину лестницы, мальчик перешел на бег и не останавливался, пока не оказался дома. Там он уткнулся головой в подушку, чтобы никто не слышал, как он плачет.

* * *

Прохладным октябрьским утро-вечером ветер, не одну неделю гонявший по асфальту сухие листья, вдруг затих, как будто готовясь к буре. Облака, две недели упорно заполонявшие небо все дальше и дальше от Божьего Гномона, наконец добрались до Риджлайна.

Упали первые капли дождя, смочив землю перед ливнем, который бушевал в десяти милях отсюда и продвигался на юг, как девятый вал.

* * *

В тюремной камере ванной комнаты Кевин совершенно потерял счет времени. Мальчик полубессознательно блуждал по заброшенным окраинам своего сознания, где было темно и становилось все темнее. Потом он на секунду — возможно, на последний миг перед смертью — пришел в себя и понял, где находится.

С тех пор, как волшебник слышал голос друга, прошло много времени.

— Джош! — попытался крикнуть он, но выходило только сипение. Кевин замолотил в дверь, и та отозвалась глухим стуком, но некому было его услышать.

Если сейчас закрыть глаза, больше они не откроются.

Разве не этого он хотел? Уничтожить очки любой ценой?

Похоже, нет.

Было кое-что, чего мальчику хотелось сильнее. Жить. Он и не знал, что воля к жизни может быть настолько сильна, чтобы мгновенно превратить страх в ярость. Все мысли узника ванной вытеснило желание выбраться наружу и согреться, а для этого требовалось дать очкам все, в чем они нуждались.

Он должен был найти выход — но какой? Желания больше не годилось: очки истощились окончательно. Вдобавок, Кевин замуровал себя так прочно, что потребовался бы таран, чтобы выйти наружу. Если мальчик собирался выжить, нужно было найти лазейку, и немедленно.

И вдруг он понял, что надо сделать.

Это было так легко, так удивительно просто, что горе-волшебник не понимал, как не додумался гораздо раньше.

Кевин дополз по ледяному полу до ванны и онемевшими от холода пальцами включил горячую воду.

Замерзшие трубы зазвенели, когда вода попыталась прорваться наружу. Мальчик подумал было, что это ей не удастся, но в конце концов в ванну потекла холодная струйка. Она медленно набирала температуру, пока не начала обжигать. Из крана текла, пузырясь, чистая энергия.

Волшебник держался подальше, пока ванна не заполнилась, чтобы очки не начали работать раньше времени. Потом он в упор уставился на замурованную дверь и сосредоточился на том, чтобы выбраться из этой ужасной, темной комнаты. И только тогда коснулся поверхности воды кончиками пальцев.

* * *

Джош услышал взрыв за пять кварталов и сразу понял, что это дело рук Кевина. Мальчик вылетел из дома и припустил по улице к стене грозовых туч, клубившихся на окраине города. Он пронесся по чужим участкам и повалил несколько заборов, чтобы кратчайшим путем попасть к дому Мидасов.

Джош издалека увидел, что входную дверь дома снесло с петель взрывной волной. Улицу усеяли осколки выбитых окон. Мальчик ворвался внутрь и взлетел по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.

— Кевин! — кричал он. — Кевин, ты где?

От ванной комнаты осталась только зияющая дыра — и полная ванна льда.

— КЕВИН!

Через огромную дыру в стене было видно задний двор, заросший кустарником холм за ним и высоковольтную линию, одна из опор которой как раз стояла на холме, как огромная новогодняя елка.

Там и обнаружился горе-волшебник, подбиравшийся к основному источнику энергии города Риджлайн.

* * *

Как только глаза Кевина привыкли к свету, он немедленно отправился на поиски энергии. Горячей воды было мало — он не утолил голода, даже не согрелся. Очки могли бы помочь, но им было не от чего работать.

Увидев башню на холме, мальчик облизнулся. Это было идеальное место, чтобы насытиться самому и зарядить очки. В этот момент для горе-волшебника не было ничего красивее этой башни.

На полпути к вершине холма его догнал голос Джоша:

— Кевин! — кричал тот. — Стой!

В ответ мальчик только удвоил скорость, продираясь через обжигающую крапиву. Никто не помешает ему забраться наверх. Он доберется дотуда. Должен добраться.

— Кевин! — снова крикнул Джош, нагоняя его. Тот даже не обернулся. Уже было слышно, как трещало текущее по проводам электричество.

На вершине холма крапива исчезла. В голую землю упирались четыре чудовищных железных ноги. Кевин, безуспешно пытаясь восстановить дыхание, с трудом прошел между двумя опорами башни, как будто входя в ворота рая.

Но демон вцепился ему в ногу и не давал идти.

— Я не могу позволить тебе это сделать, — прокричал, заглушая электрический треск, Джош и вцепился в ногу волшебника, как цепь с ядром. — И я тебе не позволю!

Кевин лягался и изворачивался:

— Руки прочь! — орал он. Потом достал из воздуха сосновую шишку. — Ты мне не друг! Друг бы меня не бросил! — С этими словами он по примеру Бертрама запихнул шишку Джошу в рот.

Тот подавился криком и ослабил хватку. Волшебник вырвался и дополз до ближайшей опоры башни. Электричество жужжало ему в уши пением тысячи сирен, обещая все блага на свете.

Джош вытащил изо рта шишку:

— Кевин!

— Один шаг, и я превращу тебя в слизняка. Клянусь, так и сделаю! — Мальчик повернулся к бывшему другу спиной и протянул руку к башне.

— Если ты это сделаешь, все кончится! — кричал Джош. — И ты не сможешь свалить все на очки, потому что это будет твой выбор! И тогда тебе будет хуже, чем Бертраму!

— Наплевать! — проревел волшебник. И добавил: — Мне и так хуже. — С этими словами он крепко обхватил перекладину башни.

Электричество немедленно устремилось вниз — в очки. Такого напора Кевин не ожидал. Его тело и дух раздулись, как воздушные шарики. Очки всосали энергию и направили ее прямиком в мозг владельцу. Мальчик никогда не чувствовал себя настолько полным сил — и не знал, что такое возможно.

Потом что-то пошло не так. Наслаждение стало слишком острым, начало жечь, и очки снова принялись трескаться от передозировки. По гладким стеклам расползлась паутина трещин.

* * *

Всего в десяти футах на земле лежал, закрыв глаза руками, Джош. Услышав хруст лопавшихся и трескавшихся стекол, он поднял голову: поток электричества и не думал иссякать. Наконец провода оборвались и башня с душераздирающим грохотом разлетелась искореженными черными кусками металла. Город погрузился в темноту, и зарядка очков наконец прекратилась.

Теперь мальчик увидел Кевина: тот стоял на обгорелой земле и напоминал скорее лампочку, чем тринадцатилетнего подростка. Его тело, казалось, распухло, как если бы внутри уместился целый океан.

«Боже! — подумал Джош. — Вся эта энергия все еще в нем!». Но она не могла долго там оставаться. Мальчик знал, что должно было произойти, но мог только наблюдать, как Кевин Мидас превращается в ворота, через которые в мир войдет время снов.

Волшебник не смог долго держать в себе все море энергии, и его сознание, взорвавшись, вылетело сквозь трещины в стекле, как сверхновая звезда.

Джош видел идущие от Кевина волны перемен, северное сияние, искривляющее пространство и время. День становился ночью, ночь сменялась днем, снова и снова; казалось, сами звезды кружили по небу, как светлячки.

Это было похоже на величественное и ужасающее зрелище создания мира. Рождение Кевиновой вселенной.

Пространство долины под ними растягивалось и шло рябью, пока не разорвалось — из дыры полезли великолепные и ужасные сознания, ангелы и демоны, беспорядочно порождаемые воображением волшебника. Все эти создания казались знакомыми — должно быть, их создатель вдохновлялся фильмами и комиксами. Джош мог даже поклясться, что где-то на горизонте протопал Годзилла. «Господи! — подумал мальчик. — И все это происходит у тебя в мозгу, Кевин? Как ты это выдерживаешь? Как ты не потерял рассудка? — Впрочем, наверно, его собственное сознание изнутри выглядело примерно так же. — Если бы я забрался на гору первым, я сам бы оказался по ту сторону очков. Что хуже, видеть сны или быть чьим-то сновидением?»

Чтобы когда-нибудь снова появились законы, чтобы мир выбрался из сознания тринадцатилетнего мальчика, нужно было немедленно уничтожить очки. Джош бросился в сердце хаоса, прямо в глаза Кевина Мидаса.

Мальчик выбросил вперед руки, схватился за очки, потянул их к себе — и почувствовал, что с ним самим творится что-то странное. Происходило то, чего он боялся с самого начала! Очки затягивали его! Джош почувствовал, что сдувается, уменьшается — под конец очки казались огромной стеклянной стеной.

— Кевин, стой! — Но хозяин артефакта потерял управление.

Не находя опоры, Джош провалился сквозь очки, как будто вместо стекла была вода, и с криком обрушился в бурлящие недра сознания своего друга, где его ждала судьба незначительного пятнышка на огромном воображении Кевина.

Падая, мальчик вопил одно-единственное слово:

— Разбейтесь! — кричал он очкам, моля небеса, чтобы его воля один-единственный раз пересилила волю их владельца.

Через секунду Джош Уилсон перестал существовать.

* * *

Где-то в глубине сознания Кевина звенели отзвуки последнего желания друга. Потом мальчик почувствовал, что Джош исчез, и его охватила невыносимая мука.

— Остановитесь! — простонал волшебник, когда очки треснули пополам и отлетели в сторону. Взрывная волна отбросила его на землю.

Голова кружилась, как после самых длинных американских горок в парке развлечений. Все затихло и успокоилось. Ни ветра, ни единого звука. Вообще ничего.

«Я умер, — подумал Кевин. — Не иначе».

Осмелившись открыть глаза, мальчик убедился, что очков на нем больше нет: вокруг все расплывалось.

Но на город все равно было страшно смотреть. Он никуда не исчез, но выглядел так, как будто его протащили через десяток кривых зеркал. Был не день и не ночь, а что-то среднее. Сквозь разноцветные плотные облака волшебник разглядел целых три светила, как будто солнц стало много.

И ничего не двигалось.

Воздух снова заполнила неестественная тишина.

— Джош! — позвал Кевин, вопреки всему надеясь, что друг отзовется. Тот, естественно, не мог ответить.

Повсюду валялись осколки очков, наконец-то окончательно потерявших силу. Мальчик прислушался, ожидая, что хоть какой-то звук нарушит тишину, но ничего не услышал.

А потом волшебник вспомнил, что именно он приказал очкам.

«Только не это! Изо всех дурацких, идиотских вещей, которых я мог пожелать, это хуже всего!»

Перед тем, как очки взорвались, Кевин крикнул: «Остановитесь!», — и они выполнили его последний приказ. Время перестало течь, и все навеки замерло, как на фотографии.

Всё, кроме Кевина Мидаса.

16. 9:42

Ничто не шевелилось.

Подхваченные ветром листья и бумажки висели в воздухе: гравитация ленилась их притягивать. Когда мальчик проходил мимо, они слегка трепетали, но других поводов двигаться у них не было, как и у стрелок часов, застывших на сорока двух минутах десятого.

Воздух во всем квартале ничем не пах. Люди застыли на месте, как манекены: глаза глядят в никуда, сердца замерли посреди удара.

Все это теперь принадлежало Кевину — все это бескрайнее королевство, права на престол которого некому оспорить. Однако, проходя по богатейшим поместьям города, мальчик чувствовал, что не найдет ничего такого, чего ему действительно хотелось бы. Так было с самых первых опытов с очками.

Казалось, чем больше у него было, тем большего ему не хватало, а теперь он владел всем — и не имел ничего. Внутри была сосущая пустота, отчаянно кричавшая: «Мне нужно… Мне нужно…». Что ему было нужно, волшебник не знал.

Мальчику уже становилось плохо — как и каждый раз, когда он разлучался с очками.

Подходя к дому, Кевин чувствовал себя разобранным на части. Голова трещала, как никогда раньше, поднималась температура, зубы стучали так давно, что уже начали ныть, и, попади что-то в желудок, долго оно бы там не задержалось. Волшебник лег на кровать, и ему немедленно явилось видение, похожее на мираж в пустыне.

Очки уже восстанавливались.

Да, они взорвались, но на вершине холма их кусочки медленно собирались вместе: очки можно было повредить, но нельзя окончательно разрушить. Только подумав об этом, мальчик понял, что так оно и есть.

«Если ты вернешься на холм, — сказал себе Кевин, — и подберешь осколки, они в мгновение ока соберутся воедино, а потом ты сможешь их надеть». Может быть, очки и не могли снова запустить время — это значило бы отменить собственное действие, — но они были способны сделать множество других прекрасных вещей, которые помогли бы мальчику бороться с одиночеством. А главное — они забрали бы слабость и пустоту.

Но волшебник стиснул зубы, и по пустой комнате разнеслось одно-единственное слово:

— Нет!

Он почтит память Джоша и будет сопротивляться зову артефакта.

Нет!

В этот раз Кевину придется пройти через все, что уготовано ему в конце времен, и он сделает это без очков.

Мальчик закрыл глаза и лежал так, поддавшись слабости, едва ли осознавая происходящее, пока в вечной тишине не раздался стук в дверь.

* * *

Волшебник подумал, что это ему померещилось. Он приоткрыл слипающиеся веки и дождался, пока звук раздастся снова: тук-тук-тук. Стучали где-то внутри дома.

Кевин выдернул себя из кровати и двинулся по усеянному дверьми коридору. «Тук-тук-тук!» — неслось ему навстречу.

Звук шел от второй двери справа — мореный дуб трещал каждый раз, когда по нему ударяли.

Мальчик уже породил немало врат в разные места и не имел никакого представления, что было за этой дверью.

Стук продолжался.

Если волшебник был последней живой душой на Земле, то кто был по ту сторону двери? Страх в его душе боролся с любопытством.

«Тук-тук-тук!»

Любопытство победило. Кевин взялся за латунную ручку и с щелчком повернул ее.

В открытую дверь ворвался ветерок, неся с собой ароматы молодой травы и деревьев. На пороге стоял одетый в халат мужчина. Он был худым и симпатичным и немного походил на папу, только гораздо моложе — двадцать три, от силы двадцать четыре года.

Волшебнику показалось, что он узнал гостя, хотя никогда не предполагал, что Он так выглядит. В обычной ситуации мальчик преисполнился бы ошеломленного благоговения — но в обычной ситуации он вряд ли столкнулся бы с Богом в халате. Сейчас же Кевин был просто слишком усталым и измученным, чтобы что-то чувствовать.

Зато гость, похоже, был ошеломлен за двоих. Он с детским изумлением разглядывал коридор и дыру на месте ванной:

— Ни фига себе, — выдохнул он наконец.

— Простите, — сказал мальчик. — Простите, что я столько натворил.

— Хреново выглядишь, — заметил гость. — Тебе надо бы в постель. — С этими словами он взял волшебника на руки, отнес назад в спальню, уложил и укрыл одеялом. Молодой человек представился Брайаном и упомянул, что пришел издалека.

— Простите, — снова прохрипел Кевин.

— Потом, — ответил Брайан. Он намочил полотенце и промокнул им лоб мальчика. — Некоторое время тебе будет плохо, — продолжил гость. — Сначала станет хуже, потом начнешь поправляться. Я буду с тобой.

— Простите за все, что я сделал! — взмолился волшебник.

— Заткнись и отдыхай.

* * *

Кевин плавал между сном и явью, по мере того как ему становилось все хуже и хуже, но Брайан все время был рядом. Мальчик пару тысяч раз думал, что умер, но спустя, казалось, целую вечность ему и правда стало немного легче.

Мидас открыл глаза: гость сидел за столом и строил сложный замок из конструктора:

— Забавная штука. Много лет с ними не возился.

— Который час? — спросил Кевин.

— Девять сорок две.

— Точно. Черт!

Брайан вздохнул:

— Я, наверно, пойду. — Он поднялся. — Это был сплошной сюр, но мне надо кое-куда зайти и кое с кем увидеться. — Гость в последний раз огляделся вокруг и рассмеялся: — Какой кошмар! Надеюсь, этого я не забуду.

Мальчик прошел за Брайаном по коридору, чувствуя, как к нему возвращаются силы:

— То есть вы просто оставите меня здесь?

— В общих чертах.

— Но вы не можете просто так взять и уйти! Все до сих пор просто ужасно — и что делать с очками?

— С очками!.. — повторил гость с растерянной улыбкой, как будто вспомнив что-то, о чем совершенно забыл.

— Мне самому никогда отсюда не выбраться, — продолжил волшебник. — Даже с очками я не могу отменять свои желания — я пытался.

Брайан пожал плечами:

— Ты давал их кому-нибудь еще? Может быть, им бы удалось.

От одной мысли об этом Кевин захлебнулся воздухом. Похоже, это и было выходом. Каким же он был самолюбивым и близоруким! Почему было сразу не сообразить, что кто-то другой может переделать заново созданный им хаос? Тэри, Джош — да кто угодно смог бы это сделать, если бы мальчик подпустил их к очкам. Он всегда мог все исправить, просто позволив сделать это кому-то еще. Но теперь не осталось никого, кроме него самого и Брайана.

Гость взялся за дверную ручку:

— Стойте! — попросил волшебник. — У меня есть идея. Очки, наверно, уже восстановились. Я принесу их вам, а вы все исправите.

— В том-то вся и штука. Я не могу ничего исправить.

— Еще как можете! — умоляюще произнес Кевин. — Вы можете исправить все и, спорю на что угодно, даже без этих старых дурацких очков.

Брайан только покачал головой:

— Ты спятил? Кто я, по-твоему, такой?

— Я знаю, кто вы, — произнес мальчик торжественным тоном, предназначенным как раз для таких случаев.

— Не-а. Мне кажется, ты до сих пор ничего не понял. Приглядись, Креветка. — Гость присел и поглядел на волшебника такими же голубыми глазами, как и у него. На таком маленьком расстоянии близорукий Кевин наконец-то разглядел лицо Брайана: форму носа и глаз, оттенок кудрявых соломенных волос. Все это было настолько знакомым, что на секунду мальчику показалось, что он заглянул в зеркало.

Теперь гость мог не говорить, кто он такой. Можно было бы догадаться с самого начала — не по волосам, глазам или голосу, а уже по тому, что тот решил представиться Брайаном — в конце концов, это было второе имя Кевина.

— Но как?..

— Понятия не имею. Может быть, когда эти перезаряженные стеклышки еще были на тебе, ты пожелал узнать собственное будущее. И как, нравится тебе увиденное?

Мальчик улыбнулся:

— Еще как. — Ему хотелось разразиться градом вопросов. Кем он станет? Где будет жить? Что будет со всем миром? Но он не успел вымолвить ни слова: из-за двери раздался душераздирающий звук. Он был таким знакомым, что горе-волшебник сразу понял, как попал сюда его двойник. В воздухе разносился звон будильника.

— Мне пора. — Брайан потянул дверь на себя. — Не хочу проспать всю жизнь!

— И как мне отсюда выбираться? — спросил горе-волшебник.

— Не помню.

Когда двойник шагнул за порог, Кевин попытался заглянуть туда, но Брайан загородил собой дверной проем:

— Не подглядывай.

— Ладно. До встречи, Креветка.

— Кого это ты назвал креветкой? — с улыбкой поинтересовался двойник, и мальчик впервые заметил, что «Брайан» был ростом в добрых шесть футов.

Гость закрыл дверь, заставив умолкнуть звук будильника, и сразу же вернулась тишина и неподвижность мира, навечно застывшего в сорока двух минутах десятого.

Кевин, все еще слабый и немного ошалевший, немедленно выбежал из дома и поспешил к холму. Он не успел толком разглядеть того, что находилось за дверью из мореного дуба, но и увиденного было достаточно. У него было будущее в мире под голубым небом, с деревьями и солнцем. Выход должен был найтись!

На вершине холма не было ни следа очков.

Мальчик тщательно и терпеливо облазал землю у подножья башни, а потом продолжил расширять круг поисков. Если не спешить, найти иголку в стоге сена не так уж и сложно.

Волшебник обнаружил свою драгоценность в высокой траве у одной из опор башни. Как и следовало ожидать, очки вновь стали единым целым. Конечно, стекла все еще были усеяны трещинами, но и те одна за другой исчезали.

Кевин понял, что очки будут существовать вечно. Они всегда будут терпеливо ждать где-нибудь неподалеку — но вовсе не обязательно они будут ждать его. Это мальчик внушил себе сам. Очки, в конце концов, были всего лишь механизмом. Надеть очки было все равно, что сесть за руль грузовика и отправиться в деловой квартал. Если водитель врежется в половину машин города, грузовик будет ни при чем: не умеешь — не берись.

Поразмыслив, горе-волшебник сунул очки в карман и отправился искать настоящего водителя грузовика.

* * *

Пройдя всего несколько миль на север, Кевин увидел грозовой фронт: капли дождя повисли в воздухе, как невероятно плотный туман, и сырость пробирала до костей. Шагая по шоссе, мальчик заметил, что предметы вокруг него начали меняться. Дело было не только в его воображении. Дома и деревья казались бесплотными тенями, и даже повисшие в воздухе капли теряли реальность.

Похоже, замерший мир начал блекнуть, как старый снимок. Скоро все превратится в серое марево.

Горе-волшебник шел по мокрой дороге, останавливаясь, только когда совсем не оставалось сил. Если бы время шло своим ходом, путь занял бы много дней.

Кевин плелся через города, потом через городишки, потом сквозь леса, пока не дошел до горы.

Обесцвеченный Божий Гномон тонул в дождевых тучах. Горе-волшебник дотащил себя до его подножья, передохнул несколько секунд и начал восхождение.

Мальчик карабкался вверх, пока его не окутал плотный туман туч. Потом они уступили место небу, подобного которому никто еще не видел. Хотя небосвод, порожденным воображением Кевина, уже начинал таять, он все еще был величественен.

Небо походило на картину, написанную ярчайшими оттенками синего, фиолетового и красного. Шары планет весомо нависали над горизонтом, а их освещало тройное солнце, заставлявшее троиться и тень мальчика. Зрелище впечатляло не меньше, чем мог бы впечатлить другой мир, но мальчик уже налюбовался им по самые уши. Ему хотелось запихнуть все это обратно себе в голову и забыть, как дурной сон.

Земля уже исчезла под бесконечными слоями туч. Остались только небо и гора.

Кевин шаг за шагом поднимался к небесам, пока его рука не коснулась вершины Божьего Гномона. Мальчик подтянулся и, увидев пустую площадку гладкого гранита, достал из кармана очки.

Да, пусть они всегда будут здесь — не так уж и далеко, но это не беда. Теперь он мог им противостоять — нужно было только не забывать этого.

Мидас раскрыл очки и водрузил их на плоскую вершину горы.

— Ну вот, — обратился он к Божьему Гномону. — Тебе они идут больше.

Оставалось только ждать.

Сначала ничего не происходило, и Кевин с ужасом подумал, что его план провалился. Потом три тени, падающие от его руки, начали двигаться.

Три солнца над головой слипались в одно, а планеты медленно покидали горизонт.

Поднялся легкий бриз, перешедший в ветер, вылившийся в целую бурю, ударившую горе-волшебнику в лицо. Поглядев на очки, Кевин впервые увидел то, что каждый раз наблюдал Джош. На стеклах танцевали краски, а под ними была вечность — непознаваемая бездна. Измерения и вселенные, безграничные возможности — в таком количестве, что мальчику пришлось отвернуться: казалось, если смотреть в них слишком долго, очки засосут его и уничтожат.

Теперь все происходило гораздо быстрее. Облака внизу закипели. Ночь стала днем, день — ночью, снова и снова, мысли поплыли, правда и вымысел начали мешаться: вселенную снова переделывали.

Настал момент — один-единственный миг, — когда реальность и сны встретились, прежде чем поменяться местами. Это было мгновение абсолютного безумия, Кевин не мог понять, что существовало, а что — нет, и разобраться в собственных мыслях. Где он? Что происходит? Потом мгновение прошло, и солнца, планеты и ливень сгинули в недрах его сознания.

Мальчик подставил ладонь ветру, отчаянно пытаясь что-то удержать. Потом сознание включилось и вспомнило, где он и что делает.

Кевин лез на гору.

Хотя глаза слезились от холода, мальчик поднял правую руку и коснулся кончиками пальцев вершины Божьего Гномона.

— Ну как там? — прокричал Джош, заглушая вой ветра.

— Ты что-нибудь видишь? — проорал Хэл.

Кевин посмотрел на гладкую поверхность. На ней что-то было! Что-то маленькое и блестящее, огненный шар, который захватывал солнечные лучи, менял их цвет и отбрасывал их на вершину горы — но слепящие солнечные блики мешали понять, что это.

— Ну, что там, Мидас? — заорал Бертрам. — Не тяни!

Там что-то было! Мальчик поднялся еще на дюйм: тень от его головы накрыла загадочный предмет.

— Это… это очки!

Когда мальчик протянул руку к солнечным очкам, ветер засвистел у него в ушах и внезапно пришло осознание реальности происходящего.

Что он здесь делает? Он может упасть! Он может умереть! О чем он только думает? Паника вопила в нем на тысячу голосов, перекрикивая ветер, требуя немедленно убраться отсюда и вернуться в лагерь.

Мальчик отвел руку, оставив очки лежать на месте.

— Мы тоже хотим туда забраться, Мидас. С дороги! — потребовал Бертрам.

Тот попытался отодвинуться в сторону, но поторопился и потерял равновесие.

Кевин упал на Джоша, обрушившегося на Хэла, подмявшего под себя Бертрама — и четверо покатились по каменистому склону, стукаясь о камни и друг о друга, пока, пролетев добрых пятьдесят футов, не впечатались в плато.

Все отделались незначительными порезами и ссадинами. Все, кроме Кевина — он сломал ногу.

17. После падения

— Все будет в порядке, — сказал Бертрам. — Я пойду за помощью. — Перед тем, как тронуться с места, громила пихнул в бок своего подпевалу: — Это все из-за тебя.

Хэл убежал искать ветки, чтобы наложить лубок, а Джош остался с Кевином, помогая тому выдержать боль.

Перелом был очень неудачным. Мальчик всегда думал, что, сломав ногу, непременно умрет от боли — но не умер.

— Очень больно? — спросил друг.

— Очень. Но не то чтобы очень-очень.

— Ты поправишься, не волнуйся.

Солнце поднялось выше и залило долину теплым светом. Лучи упали на лицо страдальца, и боль немного утихла.

Какая-то мысль скреблась в глубине сознания, как будто нужно было что-то вспомнить, но это что-то все время ускользало. Оставалась только уверенность, что все будет хорошо: Бертрам приведет помощь, нога срастется, и жизнь будет продолжаться. Даже у такого неожиданного события, как падение и перелом ноги, был предсказуемый итог, и от этой простой мысли становилось легче. Даже в худшие моменты логика не покидала мира, и это было хорошо.

— Гляди, Джош, — сказал Кевин, наслаждаясь открывавшимся с горы великолепным видом. — Я вижу машины на нашей стоянке. Люди похожи на муравьев!

— Как ты это видишь? — удивился друг. — Ты же без очков слеп, как крот.

«Очки? — подумал мальчик. — Я ношу очки?» Он растерялся, но всего лишь на секунду:

— Джош, у меня стопроцентное зрение. Очки мне не нужны.

— Точно, — ответил тот, почесав в затылке. — Странно… С чего это я взял?

Внизу начиналось утро, и мир окрашивался в зелень и золото. По лицу Кевина расползлась ленивая улыбка.

— Эй, ты в порядке? — спросил немного напуганный Джош.

— Лучше не бывает, — ответил друг и рассмеялся, поняв, что говорит правду.

Джош попытался сохранить серьезное выражение лица, но не преуспел:

— Кевин, ты точно спятил. — Мальчики смеялись долго и громко, пока на их голоса не стала отзываться вся долина — и эхо их будет гулять там до самого судного дня.

Примечания

1

Гномон — стержень солнечных часов.

(обратно)

2

Естественно, американцы используют шкалу Фаренгейта. По Цельсию получается примерно тридцать семь.

(обратно)

3

Тридцать семь и восемь.

(обратно)

Оглавление

1. Четырехглазик Мидас ест сосновую шишку

2. Божий Гномон

3. На границе дня и тени

4. Из головы Кевина летят камни

5. Шоколадное безумие

6. Сладкая жизнь и головная боль

7. Превращения Кевина

8. Кевин все усложняет

9. Из сердца вон

10. Гости с того света

11. Привычная жизнь

12. Не трогай эту кнопку

13. Дом с привидениями

14. Колесница Гелиоса

15. Повелитель снов

16. 9:42

17. После падения Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg