«Настоящая принцесса и Снежная Осень»

Александра Егорушкина Настоящая принцесса и Снежная Осень

Автор приносит особую благодарность:

Е. А. Бродоцкому — за смычки и струны;

Барышням Гофман-Мюнхгаузен — за своевременное потрясение;

Диане Уинн Джонс — за маяки, светочи и ориентиры;

А. Ю. Волъкович — за петербургские, музейные и прочие тайны;

И. А. Богдановичу, Хранителю города А. — за бдительность на боевом посту;

О. А. Миклухо-Маклай — за неизменную доброжелательность;

Кристоферу Чанту — за то, что осенял и вдохновлял;

А. И. Полищук — за прояснение облачности;

Филипу Глассу — за прозорливость.

Пролог,

в котором троллейбус спит на ходу

Ранний прохожий, спешивший по одной из набережных Петроградской стороны, свернул на Тучков мост, завидел впереди троллейбусную остановку и замедлил шаг. Некоторое время он, ежась, топтался на остановке в полном одиночестве. Ни троллейбусов, ни маршруток, ничего не было видно, да и сам туман, вместо того чтобы поредеть, густел прямо на глазах, заволакивая скучное небо и круглую белесую утреннюю луну. Вот уже и противоположного берега Малой Невы не стало видно. А ещё обещали тёплый сентябрь, вздохнул прохожий. Он безнадёжно вгляделся в молочный влажный туман и снова вздохнул.

И тут прямо из тумана на него выбежала запыхавшаяся, разрумянившаяся рыжая девочка в джинсах и курточке. Ничего странного в этой девочке не было, только вот выскочила она так неожиданно, будто только что перешла реку вброд или перепрыгнула через гранитный парапет.

— Осторожнее, — буркнул прохожий.

— Ой, извините, — девочка покраснела ещё больше. И понеслась дальше. Растрёпанный рыжий хвостик летел у неё за плечами. Прохожий посмотрел ей вслед и недовольно крякнул, Ну и детки в этом городе! Они не то что по улицам — по Эрмитажу галопом бегают! Да и погодка в этом городе тоже…

А троллейбус всё не появлялся, да и вообще вокруг было как-то слишком тихо для восьми утра, да ещё и понедельника.

Минут через двадцать за спиной у прохожего послышалось пыхтение и топот. Рыжая девочка бежала обратно к остановке, только теперь за спиной у неё подпрыгивал рюкзачок, а в руке мотался мешок со сменной обувью. И одета она была в клетчатое платье. И почему-то была уже не румяная, а бледная — с перепугу, что ли? Или в школу боится опоздать? При виде прохожего девочка замерла как вкопанная, потом приподнялась на цыпочки, вытянула шею и как будто прислушалась.

— Не видно троллейбуса, не видно, — проворчал прохожий.

— Там, на Большом, всё сломалось, но что-то ужё идет, — заявила девочка. — Со Зверинской поворачивает. Сейчас появится.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил прохожий.

— Я слы… — девочка осеклась и, прикусив губку, посмотрела на часы.

В тумане что-то заскрипело, застонало, заохало, и из мглы вперевалку выполз троллейбус. Он помигивал, будто у него фары спросонья слипались. Рыжая девочка взлетела на подножку, троллейбус скрипнул, тронулся, двери сомкнулись.

Только в троллейбусе Лиза смогла немножко отдышаться. Уф! Сто лет так не бегала.

Глава 1,

в которой принцесса попадает в первую пятёрку, а директора школы выставляют из собственного кабинета

Остановка таяла в тумане, а вместе с ней и одинокий прохожий. Лиза приклеилась носом к мутному стеклу. И что он там такое в воде увидел? Застыл как вкопанный. Ужасно неприятный дядечка. Нос унылый, ноги как у журавля, и на Лизу вытаращился, будто она с неба свалилась. Вообще-то почти так и было — она ведь выскочила на набережную прямо с Бродячего Мостика. Хорошо, что туман, — ещё не хватало, чтобы всякие разные неизвестные видели дорогу в королевство Радинглен!

Троллейбус качнулся, Лиза покрепче ухватилась за твёрдый холодный поручень, и часики очутились прямо у неё перед носом. Без четверти девять!

«Опаздываю! — ужаснулась она. — Флаги и факелы, точно ведь опоздаю!» Лиза завертела головой, пытаясь понять, где же они едут, но туман с Бродячего Мостика словно растёкся по всему городу. К окнам троллейбуса как будто мокрая белая вата липла. Ну вот, теперь опять придётся Малине Вареньевне объяснять, а ей разве всю правду скажешь?

А всё дворцовое говорящее Зеркало! Заладило ещё вчера — обновить гардероб, обновить гардероб, у настоящих принцесс должно быть не меньше дюжины платьев наготове! А лучше две дюжины, и столько же пар соответствующих туфелек… А Бабушка возьми и согласись, вот Лиза весь вечер и проторчала перед Зеркалом в гардеробной, изнывая от тоски, а потом оказалось, что домой идти поздно, и её оставили ночевать во дворце, а потом дворцовый будильник не сработал — приятное хотел сделать принцессе, а потом Мостик чуть не полчаса не откликался и не появлялся, и непонятно, чего это он вдруг раскапризничался. Вот и поди расскажи такую правду классной руководительнице Марине Валерьевне…

Лиза безудержно зевнула. Опять посмотрела на часы. Вздохнула. Вообще-то быть принцессой совсем не сахар. Особенно при такой строгой королеве-Бабушке. Бабушка всегда была строгой, даже когда они с Лизой просто жили на Петроградской и ни про какой Радинглен Лиза слыхом не слыхала. А уж теперь Бабушка развернулась по-настоящему и всласть воспитывала всё королевство — от Лизы до последнего дворцового домового. Правда, время от времени она во всеуслышание ворчала, что, мол, законный повелитель его величество Инго Четвёртый хорошо устроился — учится себе на Магическом факультете в Амберхавене, а про королевство и думать забыл. Но Лиза-то прекрасно слышала, что ворчит Бабушка больше для виду — нравилось ей править, и ещё как! Иначе бы она не ходила через Мостик каждый день, как на работу, к девяти утра. Да и на Инго Бабушка совсем не сердится — это Лиза тоже прекрасно слышала. Если у человека есть к чему-то способности — надо учиться, а неучёный маг попросту опасен для общества. Лиза вот тоже учится. Музыкальной магии. У Филина, радингленского придворного волшебника.

— Проезд не забываем оплачивать… Девочка, ты билет покупать будешь или у тебя проездной?

Лиза вздрогнула и принялась лихорадочно шарить в кармане куртки. К счастью, карточку она дома не забыла. А то ещё, пожалуй, пришлось бы платить за билет радингленскими монетками с дырочкой посередке — то-то бы кондуктор порадовался!

— Скажите пожалуйста, а который час? — робко спросила Лиза. А вдруг её часы всё-таки спешат?

— Без десяти девять. — Кондуктор, звякая мелочью, двинулся дальше. Троллейбус вновь шатнуло на повороте. Лиза глянула в окно и ахнула. Сквозь пелену тумана проступали какие-то неположенные улицы.

— А куда мы едем? — испугалась Лиза,

— В объезд мы едем, девочка, через Малый, — через плечо отозвался кондуктор. — На Первой линии всё перекопано.

— Опять, что ли, трубы меняют? — проворчала сидевшая впереди старушка с мокрым зонтиком и авоськой. — Сколько можно! Безобразие!

— Следующая остановка — Девятая линия, кому к метро «Василеостровская», — нараспев объявил кондуктор.

«Как Девятая?» — Лиза испугалась ещё больше. Теперь она вообще на пол-урока опоздает, Малина её даже в класс не пустит! А вдруг на неё в коридоре завуч наткнется? Или тетя Маша? Она всегда шваброй замахивается! Или того похлеще — за шиворот хватает и тащит! Ой, что будет!

Лиза опоздала непростительно — почти на двадцать минут. Хорошо хоть в бескрайнем белоснежном вестибюле никого не было, кроме гипсового Пушкина. Пушкин смотрел в окно, на Филологический факультет на том берегу Невы, и томился.

Лиза запуталась в мешке со сменкой. Потом чуть не порвала ремешок босоножки. Потом помчалась через ступеньку вверх по лестнице и чуть не грохнулась на скользком мраморе. Второй этаж… Третий… «Ты куда несёшься как угорелая!» — грозно гаркнула вслед уборщица тетя Маша, которую робел даже сам директор. Но Лиза не остановилась.

В коридоре второго этажа она чуть не упала ещё раз: в учительской кто-то на кого-то рявкнул по телефону, а Лизе показалось, что это на неё. Ничего, на неё сейчас тоже нашумят. Лиза притормозила и спохватилась: «Забыла! Надо же объяснение придумать!» Прямо над головой громко и насмешливо тикали часы на стене: «Ну-что? ну-что?» Первым уроком был русский, а русичка Малина Вареньевна шуметь совсем не шумела и даже пускала опоздавших, только вот при одном условии — виновник должен был придумать какое-нибудь такое объяснение, чтобы Малине Вареньевне понравилось. Повторяться не разрешалось, а вымученные причины вроде «у трамвая шины спустили» не рассматривались. Лиза вытянула шею и прислушалась — вдалеке, у доски, экал, мекал и отдувался Костя Конрад! Похоже, королевский дракончик тоже опоздал. Обычный человек ничего подобного через весь коридор и толстую дверь в жизни бы не расслышал, но Лиза слышала ещё и не такое. Волшебный слух, знаете ли. В природе он встречается редко, а в жизни иногда очень помогает. Мешает, впрочем, тоже.

Под дверью кабинета литературы, на которой щедро было намалевано Лукоморье, русалка на ветвях и кот, ходящий по цепи кругом, Лиза замерла и наморщила лоб: ничего не придумывалось, хоть тресни! Ой, ну что же сказать-то?!

За спиной послышалась величавая поступь тети Маши, Лиза съежилась и робко сунулась в кабинет. Костя Конрад, угрюмо повесив кудлатую голову, брёл к своей парте у окна. В классе вразнобой хихикали.

— А, Лизавета, — обрадовалась Малина Вареньевна. — Ну-ка, а ты чем порадуешь? Только не говори, что тебя марсиане похитили — нам Конрад уже про это рассказывал… Ну? Мы слушаем.

— А меня не марсиане похитили, — Лиза ринулась напролом.

— А кто же? — заинтересовалась русичка.

— Меня… меня… доппельгангер, — наобум брякнула Лиза. — Вот. Доппельгангер, который… который… превратился в крысу. Он меня похитил. А потом… потом отпустил. — На этом слова кончились. Костя Конрад мрачно уселся за парту и взора не поднимал.

В классе захихикали ещё пуще. Особенно веселились три главные классные модницы — Олечка Судакова, Танечка Богомолова и Алиса Спицына.

— Боже мой, Кудрявцева, что ты читаешь на ночь? — удивилась Малина Вареньевна, поймав мел у самого пола. — Что такое доппельгангер?

— Это такое существо, которое может принимать какой угодно облик, — отбарабанила Лиза твёрдо, как «жи-ши и ча-ща».

— Хорошее начало. А почему он тебя отпустил?

— Да кому я нужна?! — вздохнула Лиза.

«Вот уж точно», — прошипела на ухо Спицыной Богомолова. Лиза побагровела. Иногда от волшебного слуха одни неприятности.

— Недостаточно увлекательно, — рассудила Малина Вареньевна. — Иди-ка, Кудрявцева, сразу к доске и сделай мне фонетический разбор слова «доппельгангер».

Оглядев класс, Лиза обнаружила, что многих товарищей по несчастью на месте нет, — должно быть, нелады с транспортом были с утра не только у неё. Место Лёвушки Аствацатурова — через проход — тоже пустовало. Лиза, привстав на цыпочки и морщась от противного скрипа мела, уже выводила «…гангер», и тут в дверь настырно заскреблись.

— Мариночка Валерьевна? — сладким голосом защебетала англичанка Ульяна Сергеевна по прозвищу Саблезубая. — Извините, Мариночка Валерьевна, что мешаю вести урок…

Малина Вареньевна слегка нахмурилась, но ничего не сказала.

— …но вот я вам возвращаю Аствацатурова, а там Кудрявцеву просят… — Саблезубая подтолкнула Лёвушку и поманила Лизу когтистым пальцем.

Лиза втянула голову в плечи. Это что ещё за новости? На улице, значит, марсиане распоясались и доппельгангеры похищают, а в школе учителя и сами горазды?

— С вещами на выход, — тихо, но внятно буркнул Лёвушка. Вид у него был озабоченный. Пропуская Лизу в дверях, он быстро прошептал какое-то одно слово, но Лиза не успела разобрать: то ли «малина», то ли «павлина». Какого ещё павлина??! Или это он про Малину?

— Лизавета, рюкзак оставь, не навеки уходишь, — со вздохом напомнила Малина Вареньевна. — Лев, давай-ка ты нам слово «доппель- гангер» и разберёшь.

Лиза успела ещё увидеть, как Лёвушка вытаращился на доску, а Костя — на Лёвушку, но Саблезубая уже тащила её за собой по коридору.

— Лиза, не волнуйся, это нам для завтрашнего мероприятия, — деловито сообщила Саблезубая, цокая шпильками по пустынному коридору, как манекенщица в телевизоре. Лиза понуро плелась следом, стараясь не поскользнуться, Она только теперь заметила, что пол натёрт до зеркального блеска, как будто сюда целую команду радингленских дворцовых домовых запустили. Ну какого павлина? И что за мероприятие? Одни загадки…

Пахло в коридоре унылым школьным запахом — мастикой, мелом, пылью и масляной краской. Ещё тянуло остывшими пирожками из буфета. После радингленских ароматов — булочек с корицей, горячего шоколада, белых роз в покоях Бабушки — от этого запаха хотелось то ли спать, то ли плакать. А Саблезубая всё нудила, нудила…

— Ты меня слушаешь, Лиза? Тебе зададут несколько вопросов и сфотографируют. Ты девочка разумная, вежливая… в общих чертах… — Саблезубая притормозила, критически обозрела Лизу и бесцеремонно поправила ей воротник, царапнув шею оранжевым ногтем. — Только почему-то ты всегда у нас такая растрепанная… Ах, ну зачем Южина в другую школу ушла! Так некстати! — почему-то прибавила она и устремилась дальше.

«Я не у вас растрепанная, я сама у себя растрёпанная! Только Южиной тут и не хватало для полного счастья!» — несмотря на серьёзность момента, Лиза тихонько хихикнула. Вот интересно, после всего, что этим летом было, Южина и в другой школе по-прежнему ведьму изображает?

— Мероприятие ответственное, если тебя выберут, я тебе потом на бумажке напишу, что говорить… — тарахтела Саблезубая.

Про мероприятие было непонятно, а про бумажку вообще глупость какая-то, но Лиза промолчала: у Саблезубой спрашивать — дураков нет, все знают, чем это на уроках кончается!

На втором этаже они свернули к святая святых, а у самых дверей директорского кабинета Саблезубая вообще стала красться и даже каблуками не цокала. Лизе стало не по себе — настолько, что даже волшебный слух включить не удавалось. А за дверями жужжали незнакомые голоса… или знакомые? Один — это директор… а вот ещё один, женский, и он-то точно почему-то знакомый…

Саблезубая ещё раз обозрела Лизу, поджала накрашенные губы и скорбно вздохнула:

— Иди, Кудрявцева. И помни, ты представляешь лицо школы!

— Ну, кто у нас следующий? — важно спросил директор Игорь Сергеевич, выглянув из кабинета. При виде Лизы он сморщился. — Ульяна Сергеевна, я же достаточно четко сказал, из младших классов не надо!

— Кудрявцева у нас уже большая, — сладко пропела Саблезубая и костяшками пальцев больно подтолкнула Лизу в спину. — Седьмой «б».

— Хм, — директор оглядел Лизу с ног до головы и расправил лихие усы. — Попробуем. Яркая девочка. О чём-то таком ведь и просили… Заходи, не бойся.

Прямо невольничий рынок какой-то! Лиза вздернула нос и шагнула вперёд. Саблезубая зацокала следом и примерилась усесться в кресло для посетителей,

— Большое спасибо, Ульяна Сергеевна, — послышался низкий сладкий голос. Знакомый. — Большое спасибо. У вас, наверное, очень много дел.

Посреди директорского кабинета, рдея вишневым бархатом жакета, возвышалась герцогиня Паулина собственной персоной. Та самая!

Лиза отшатнулась.

Саблезубая вскинулась, фыркнула и уселась, а потом, к полному изумлению Лизы, поднялась обратно.

— Игорь Сергеевич, я пойду, списочек первого тура по восьмым классам распечатаю, — проскрежетала она и удалилась.

— Здравствуй, детка, — пропела Паулина, когда за Саблезубой с грохотом захлопнулась дверь. — Садись сюда. Расскажи нам, как тебя зовут.

— Кудрявцева, ну что же ты? — удивился директор.

Лиза с трудом выдохнула. Паулину она первый (и последний) раз видела в Чёрном Замке, и тогда это была злая колдунья, да ещё к тому же и гарпия со стальными крыльями и здоровенными когтями. А сейчас она на вид была вполне обычная тетенька, в бусах и перстнях, — ни крыльев, ни когтей, и разговаривала совсем не так, как тогда. А послушать некогда. Может, показалось?

— Кудрявцева Лиза, седьмой «б», — автоматически выдавила Лиза. Ну вот, зубы вроде не стучат, уже достижение.

— Елизавета, значит, — сочным голосом сказал восседавший в директорском кожаном кресле благообразный мужчина с холёной седой гривой, орлиным носом и пристальным взором. Лиза только сейчас его заметила. — Хорошее имя, императорское. (Лиза вздрогнула.) Садись, Елизавета, побеседуем, познакомимся поближе, — любезно предложил орлиный нос, поправляя шейный платок. — Меня зовут Эдуард Федорович, а это — Алина Никитична, она с телевидения. Ты, наверно, видела такую передачу — ток-шоу «Все свои»?

Лиза помотала головой. Паулина уже в телевизор устроилась! Хотя она же теперь не Паулина, а Алина, и вместо крыльев у неё вон фотоаппарат… и ещё диктофон, кажется? По крайней мере, кнопку она какую-то нажала — неужели всё записывать будет? Лиза кашлянула.

— Ты что, совсем телевизор не смотришь? — протяжно удивился Эдуард Федорович. — Не любишь? — Он прямо излучал благолепие, а голос у него был как бархатом выстланный и при этом такой фальшивый, что у Лизы заболели уши. И зубы.

— Расскажи, Лиза, чем ты любишь заниматься, — напряжённым тенорком подсказал директор, ерзая на краешке стула для посетителей. — Извините, Алина Никитична, эта девочка у нас застенчивая. Но, как видите, серьёзная.

«Это я-то серьёзная?» — изумилась Лиза. Насчет застенчивости директор тоже, пожалуй, погорячился. Игорь Сергеевич был страшно далек от народа — впрочем, он и по фамилиям-то помнил только школьных хулиганов.

— Ничего-ничего, сейчас мы её разговорим, — мило улыбнулась вишнёвая Алина Никитична, поудобнее устраиваясь на пухлом диване. Занимала она его целиком, от края и до края, еле место для крокодиловой сумочки оставалось. — Зато предыдущие дети были очень раскованные, особенно та, с ногами.

Это сколько же они народу за двадцать минут допросили? Длинную Нину-Резину, Лёвушку, ещё кого-то… Прямо конвейер.

— Лиза, ты, наверно, читать любишь, да?

— Ага, — брякнула Лиза. — Очень. — Слова из горла не шли ни в какую — очень уже страшно было рядом с Паулиной, которая ещё летом чуть не убила Лизу с Инго. Правда, бывшая герцогиня Лизу явно не узнавала и вообще вела себя как обычный человек — ободряюще кивала, гремела бусами, умащивалась на диване, поглядывала на мигающий огонек диктофона. Ой, да у неё же и сердце стучит, как у нормальных людей, а тогда вообще как мотор урчало, даже когда она летала! Может, всё-таки не она?

— А какие у тебя любимые книжки? — встрял Эдуард Федорович, подробно разглядывая Лизины веснушки.

— «Мио, мой Мио», — Лиза чуточку оживилась. Всё-таки про книжки говорить хоть с кем можно. — Ещё мне «Ходжа Насреддин» нравится, особенно «Возмутитель спокойствия» — ну, это где он придворным целителем притворялся и Гюльджан спасал.

Эдуард Федорович почему-то выпятил мужественный подбородок и пошёл пятнами.

— Очень хорошо, — похвалила Паулина. — А теперь расскажи нам про свою семью. Кто у тебя папа, кто мама…

Лиза затосковала: вот пристали, а? Лучше бы про «Мио» спрашивали, честное слово!

— Я с бабушкой живу, — кратко ответила она, а про Инго на всякий случай смолчала: в конце концов, всякие посторонние, кроме Южиной, его не видели.

Паулина и седогривый Эдуард Федорович многозначительно переглянулись.

— Лизина бабушка — председатель родительского комитета, — подобострастно сообщил директор. Алина-Паулина подняла соболиную бровь, и он запнулся на полуслове. Про родителей дальше спрашивать не стали. Или Игорь Сергеевич зачем-то всё рассказал? Тактичные они, что ли?

— Ну а кроме чтения ты что любишь? Ты такая худенькая, бледненькая — спортом наверно, совсем не занимаешься, а? — допрашивал Эдуард Федорович. — Может, музыкой?

Лиза сжалась: соврать нельзя, директор всё равно всё знает.

— Угу, — буркнула она, глядя в пол. Хорошо хоть стихи с выражением прочитать не просят.

— Прекра-а-сно, — одобрил Эдуард Федорович. — Ну что ж, Алина Никитична, с моей стороны претензий нет. У девочки замечательная энергетика и чудесная аура. Лучшего и желать нельзя. Так, Лиза, а теперь подойди-ка вот сюда и повернись… Нет-нет, чуть-чуть левее. Прошу вас, Алина Никитична, снимайте.

Лиза мигнула от вспышки. Потом что-то зажужжало, и из Алининого фотоаппарата поползла карточка.

— Хочешь посмотреть? — милостиво предложила та. Лиза вытянула шею, увидела, как на белом квадратике проступает её собственный понурый нос, растрёпанные кудряшки и вытаращенные глаза (обошлось, не закрытые) — и вздохнула.

— Ну вот, с этой девочкой практически всё ясно, — провозгласила Паулина, убирая фотографию в сумочку. — Глазки грустные… На сегодня, пожалуй, хватит. Иди, Лиза, на урок.

— А я вам ещё нужен, господин Хрустицкий? — осведомился Игорь Сергеевич, робко поглядывая то на Паулину, то на Эдуарда Федоровича. — А то у меня одиннадцатиклассники контрольную пишут…

— Нет-нет, бегите-бегите, мы справимся, — успокоил его тот и вальяжно закинул длинную ногу на другую длинную ногу. Директор засеменил прочь из собственного кабинета, как послушная собачка.

— До свидания, Кудрявцева Лиза из седьмого «б», — многообещающе сказал в спину Лизе господин Хрустицкий. — До скорой встречи.

«Ещё чего — до скорой! — возмутилась Лиза. — Забыть бы вас всех, как страшный сон!»

Под дверью караулила Саблезубая — подслушивала, что ли?

— Список по восьмым готов? — деловито спросил директор над головой у Лизы. — Как, ещё нет? С седьмыми они уже всё.

— Но как же… а Лялечку? — задохнулась Саблезубая, зашуршав красной папкой. — Они ведь вашу Марианну уже смотрели, а она вообще в пятом!

Тут оба вспомнили про Лизино существование.

— Пойдём-ка я тебя обратно провожу, Кудрявцева, — хищно сказала Саблезубая, метнула на директора испепеляющий взор и, цепко держа Лизу за плечо, повела вверх по лестнице.

— Это ничего, что через пять минут звонок, — бормотала Саблезубая, — за пять минут много успеть можно… — она явно имела в виду не оставшийся Лизе хвостик от урока русского.

На этот раз она даже не стала стучаться в дверь — впихнула Лизу в класс и под вопросительным взглядом Малины Вареньевны официально потребовала:

— Ещё мне нужна Алла Шевченко, — как будто вся школа не знала, что Лялька Саблезубина дочка!

— Пойдём, — железным голосом велела Саблезубая. Лялька побелела и медленно, словно русалка под водой, заскользила к двери.

— Ну что, Кудрявцева, обломилась? — ехидно прошипел Лизе в спину ябеда и вредина Гарик Горшков. Лиза его почти не услышала — Лёвушка через проход усиленно мигал, пытаясь без слов задать примерно тот же вопрос.

— Горшков, уймись, — устало сказала Малина Вареньевна. — Кстати, ко всем относится, — добавила она, потому что по классу, как осенний ветер, гуляли шепоточки и шуршали записочки. — Откройте дневники и запишите домашнее задание.

Лиза даже толком за ручку взяться не успела — грянул звонок.

— Поскольку диктанта сегодня не было по не зависящим от нас обстоятельствам, — Марина Валерьевна постучала карандашом по столу, — на следующем уроке с него и начнем. И не разбегайтесь особенно — хватит на сегодня опозданий.

С возмущенным гулом седьмой «б» повалил в коридор.

Ляльку вернули совсем скоро — не прошло и тех самых пяти минут. Надутая и красная, она набежала на Лизу, капая слезами на сияющий паркет.

— Ну, как? — осторожно спросила Лиза.

— А никак! — горестно возопила Лялька. — Даже почти разговаривать не стали. И диктофон не включали! Дядька этот чего-то там спросил про хобби, и всё, и не дослушал! Я ему даже про шейпинг ничего рассказать не успела!

Лиза похолодела: её-то и фотографировали, и записывали, и про Бабушку пытали, и про музыку, Она огляделась по сторонам, но изнывающий от нетерпения Лёвушка соблюдал обычную конспирацию — на переменках он с Лизой по-прежнему старался не разговаривать. И дело было не в пресловутом «тили-тили тесто» — в конце концов, вон Вовка Миланов с Надей Приходько с самой дискотеки все переменки не разлей вода, и рюкзак он ей с первого сентября носит, и ничего. Но Лёвушка и с Костей Конрадом тоже в школе не особенно разговаривал. На всякий пожарный случай. А то вот в прошлом году как чуть потеряли бдительность, пронырливая Юлечка Южина тут же заинтересовалась, какие у них троих такие секреты, выследила и… до сих пор вспоминать страшно!

— Ну не расстраивайся ты так, — утешала Ляльку Лиза. — Ещё никто ничего не сказал, я сама слышала. Пошли посидим.

За выходные в коридоре неведомо откуда появились симпатичные банкетки, обитые чуть ли не бархатом. Цвет, правда, был какой-то неаппетитно-бурый, но зато, усевшись, Лиза с Лялькой сразу оценили новшество — теперь не было никакого риска, что проносящийся мимо с визгом третьеклашка врежется тебе в живот.

— Что ты слышала? — подозрительно спросила Лялька. — Чего они тебя столько мариновали?

— Они ещё отбор не закончили, — на второй вопрос Лиза решила не отвечать. — Может, потом ещё раз вызовут.

— Да-а, — обиженно взвыла Лялька. — Тебя-то вызовут, тебя-то, может, даже уже и во второй список включили…

— В какой второй? — насторожилась Лиза.

— Ты что, с луны свалилась? — Лялька захлопала тяжёлыми от туши ресницами. — Мама говорит, они с той недели отбирают. Мама говорит, сначала по всем классам, потом вроде решили, что из первых-третьих не будут, и из старших тоже.

Лиза не успела и рта раскрыть.

— А ну встать! — грянуло над ухом.

Лиза с Лялькой хором вздрогнули.

— Я кому сказала! — мощный голос тети Маши перекрыл многоголосый визг малышни. — На скамейках сидеть запрещено!

— А для чего тогда их тут поставили? — искренне удивилась Лиза и тут же раскаялась.

— По инструкции! — припечатала тетя Маша и воздела швабру. Лиза и Лялька спорхнули с банкетки легче бабочек. Вся школа знала, что от тети Маши можно и по шее схлопотать, и потом жалуйся — не жалуйся, никто не заступится.

— А ну убрал ноги! Живо! — тетя Маша двинулась дальше со шваброй наперевес и согнала со следующей банкетки разлегшегося Костю Конрада. — В школе журналисты, а он тут красоту портит!

«Сейчас Костик её испепелит», — испугалась Лиза, но дракончик, вместо того чтобы сверкнуть глазами, лишь скорбно вздохнул и покорно поплёлся прочь. Заболел, что ли?

Диктант на следующем уроке оказался, по счастью, недолгим и не очень-то сложным. Правда, мысли у Лизы всё равно разбегались, да и Лёвушка уже просто изнемогал. Ещё ведь целых три урока!

Собрав листочки с диктантом, Малина Вареньевна объявила:

— А теперь займемся литературой. — Она раскрыла журнал. — Так, кто у меня должники? Ефимов, начнем с тебя.

Вечно сонный Макс Ефимов воздвигся над партой и, запинаясь, начал:

— Жуковский. Василь Андреич. Баллада. Крысы и епископ. То есть… это… Епископ и крысы.

«Опять крысы!» — Лиза передернулась. Вот уж не везёт так не везёт. Мало того, что утром в подъезде было…

— «Суд Божий над епископом», — обречённо поправила Малина Вареньевна. Должников накопилось порядочно, и выслушав в третий раз мрачную историю о епископе, которого съели крысы, — а из всего Жуковского к сегодняшнему дню почему-то все выучили именно её, хотя были баллады и покороче, — Лиза заёрзала. Лёвушка забыл о конспирации и сверлил её глазами. Малина Вареньевна под аккомпанемент очередных крыс понаблюдала за ними и сжалилась:

— Лизавета, будь добра, принеси мел из учительской. А ты, Лев, сходи-ка намочи губку.

Очутившись за дверью, Лиза беззвучно выдохнула.

— А… — начала она.

— Т-с-с! — Лёвушка ухватил её за рукав. — Пошли спрячемся и поговорим.

— Куда? — едва слышно пискнула Лиза. Школьный коридор просматривался насквозь. Больше того, в нём и свет уже горел вовсю — наверно, потому что день выдался серый.

Но гном — он и в школе гном и, если надо, найдет надёжное укрытие даже в чистом поле, Лёвушка потащил Лизу на самую верхнюю лестничную площадку перед чердаком. Вообще-то подниматься туда было запрещено, но взрослых поблизости сейчас не наблюдалось. Принцесса и её верный паж спрятались за баррикаду из старых стульев и стали совещаться.

— Ну и как тебе Паулина? — с места в карьер поинтересовался Лёвушка.

«Значит, не показалось», — подумала Лиза.

— Паулина стала ужасно странная, — осторожно прошептала она. — Добрая какая-то. А вот этот дядечка при ней…

— Я не верю в добрых Паулин, — отрезал Лёвушка. — Не бывает. А дядечка при ней какой-то очень уж красивый. Как фаянс раскрашенный… Лизка, чего от нас хотят?

Лиза поёжилась. Не отвертишься. Хотят именно от нас. Таких совпадений не бывает…

— И учти, Лизка, весь этот отбор много… многоступенчатый — сплошная туф… туфта! — от волнения Лёвушка даже заикаться начал. — Выберут тебя! Ну, ещё меня, может быть, но тебя — точно! А потом будет такое мероприятие, что мало не покажется! Потому что Паулина просто так не появится! Я знаю, в словаре это называется паранойя, но…

— Я сейчас как раз об этом и думаю, — ответила Лиза. Голос получился замогильный. — Это что же будет-то? Лёвка! Погоди! Должны были ещё Конрада вызвать!

— Для ровного счета — конечно… — Лёвушка задумчиво надул щеки. — Но мы же не знаем, для чего всё это затеяли? И потом — ты видела, он с утра не в себе. Может, с ним уже… гм… побеседовали.

Лиза вздохнула.

— Может, Малине всё рассказать, а?

«Зубы о камни они навострили, грешнику в кости их жадно впустили…»

— слышалось из кабинета литературы.

— Очень долго придется рассказывать. И вряд ли она поверит… Есть идея, — сказал вдруг Лёвушка. — Не нравятся мне эти списки. Вот что, Лизка, а давай попросим нас просто вычеркнуть. Может, мы стесняемся, заикаемся и в обморок падаем перед камерой. И вообще, скажу, что ты глухонемая, а я умственно отсталый. И посмотрим, что будет.

Лиза закивала. Хоть горшком назови, только в печку не ставь!

— Главное — разработать хороший план. Я подумаю. А теперь, — Лёвушка подтолкнул её к ступенькам, — иди за мелом и возвращайся первая, а то начнётся…

— Тс-с! — Лиза навострила уши и прижала палец к губам. — Там внизу кто-то. Давай переждём лучше.

Они отползли подальше за мебельную баррикаду. Лёвушка пихнул Лизу локтем и вопросительно задрал брови — кто, мол, там?

Лиза прислушалась: директор! Прямо сюда поднимается! И с ним завуч! А если найдут?!

— Давайте хоть здесь постоим, Ольга Владимировна, тут никто не услышит, — быстро говорил директор. — Запомните, пожалуйста, с ними надо вести себя любезнее. Ещё любезнее. Это очень нужные люди.

— Я вообще ничего не понимаю, Игорь Сергеевич! — тонким плачущим голосом отозвалась завуч. — Они же ни вашу Марианночку толком не посмотрели, ни моего Кирюшу, а Шевченко от них вышла — вообще рыдала в три ручья. Вся школа гудит! Вы мне можете сказать, что они в эту Кудрявцеву вцепились?

— Знаете что, Ольга Владимировна, заказ есть заказ, — оборвал директор. — Раз им нужна Кудрявцева — будет им Кудрявцева. За такие деньги пусть хоть насовсем её забирают!

Лиза и Лёвушка переглянулись. Ничего себе!

— Этот фильм пойдёт за рубежом! Они уже и название придумали — «Наследница Паганини»! И вообще, если мы прохлопаем такого спонсора, попечительский совет школы мне голову оторвёт! — громким шепотом кричал директор.

— Это же документальное кино — какой из них спонсор? — удивилась завуч.

— Да не из них, а из него — Директор чуть не затопал ногами от возмущения. — Вы что, не понимаете?! Это же мировая знаменитость! Он миллионер! Он же ещё половину фестиваля оплачивает, и стипендии для лауреатов, и учёбу им за границей, и ещё я не знаю что! Нельзя его упускать — лишь бы он на этих музыкальных не распылялся и на интернаты для слабовидящих! Он обещал школе своё имя дать, так что пусть Кудрявцеву удочеряет, если ему приспичило!

— То есть как удочеряет — буквально? — завуч ахнула.

— Да хоть как! — прошипел директор. — Они позвонили, сказали, поменяли сценарий, якобы документальный, но на самом деле с сюжетом — что вот он вернулся, а в родной школе талантливая девочка-сирота, и он дарит ей скрипку Страдивари, от сердца отрывает, ну и так далее!

Лёвушка безмолвно схватился за голову.

Лиза сидела ни жива ни мертва. В животе у неё сделалось холодно.

— Значит, так, Ольга Владимировна, — директор взял себя в руки. — Вы пока ей ничего не говорите, завтра скажем, что идёт третий тур. С утра должны прислать бумагу, что Кудрявцеву берут на этот конкурс, обещали — она пройдёт в финал как самая одарённая. А послезавтра он сам приедет и всё посмотрит, тогда и объявим. И запомните — что они скажут, то и делайте!

— А он действительно у нас учился? — подозрительно уточнила завуч. — Я кого ни спрошу, никто сказать не может, был такой мальчик или не было. Может, проверить? Или Серафиме Спиридоновне позвонить? Ей хоть и за девяносто, а она всех по именам помнит.

— Учился, не учился, какая разница! Всё уже решено, — и директор несолидно, через ступеньку, помчался вниз по лестнице. Завуч, вздыхая, поспешила за ним.

— Ой-й-й, — только и сказала Лиза.

— Ну вот, что я говорил. — Лёвушка насупился. — Всё ещё гораздо хуже. Погоди реветь. Мы уже столько всего узнали, это хорошо. Значит, запоминай.

Лиза шмыгнула носом и закивала. Всё-таки здорово, когда есть верный паж.

— Алгоритм такой, — шепотом провозгласил Лёвушка и поправил очки. — Больше никуда ни на какие собеседования ты не ходишь. И вообще не разговариваешь с незнакомыми людьми. Нигде. Ни на улице, ни в магазине. Вечером звони Филину и скажи ему про Паулину, хотя она, по-твоему, и добрая. Завтра придешь в школу с забинтованной головой и вся в зелёнке и наврёшь Малине, что на тебя на Лахтинской упал балкон…

Лиза передумала возмущаться, потому что идея с зелёнкой ей понравилась. Никто не станет снимать зелёную пятнистую физиономию ни для какого кино. И можно вообще никуда не ходить, а сказать, что заболела. Ветрянкой. А про зелёнку и Лёвушка расскажет.

Лёвушка что-то прикинул, покачал головой.

— И вообще хорошо бы нам с тобой пойти тихонечко домой прямо сейчас, — продолжал он. — И позвонить Филину.

— Следующий инглиш. Саблезубая, — вздохнула Лиза. — Она нас уже видела.

Лёвушка решительно поднялся.

— О! Вот с Саблезубой и начнём, — сказал он. — Перед инглишем подойдёшь к ней и скажешь, что передумала. Просто передумала. В конце концов, имеешь ты право отказаться? Не потащат же тебя силком.

Лиза послушно поплелась в учительскую. Конечно, план у Лёвушки получился что надо, но… в носу всё равно щипало, а к босоножкам как будто по пудовой гире привязали. Мел ей выдали мгновенно и прямо-таки с реверансами, хотя она чуть не наступила на чей-то выставленный на просушку зонтик. Прикрыв за собой дверь, Лиза расслышала, как секретарша и завуч жарко зашептались про её, Кудрявцевой, избранность.

А Малина Вареньевна ни Лизе, ни Лёвушке вообще никаких вопросов не задала. А ведь двадцать минут ходить за мелом — это, наверное, не всякому удастся. Одноклассники учуяли неладное, и на переменках Лиза отчетливо различала за спиной шепоток и смешки. Гадость какая — то!

Всю переменку перед английским Лиза в одиночестве уныло подпирала стенку в коридоре и сочиняла речь (Лялька к ней почему-то не подходила — держалась поодаль, надутая и зарёванная, а потом и вообще ушла на другой конец коридора с Ниной-Резиной и о чём-то с ней зашушукалась.) Мысль о том, чтобы самой искать Саблезубую, вызывала дрожь в коленках. Лёвушка маячил неподалеку и сверлил Лизу яростным взглядом из-за сверкающих очков. Часть коллег уже вернулась из столовой, дожевывая на ходу, — длинная перемена неумолимо подходила к концу. Лёвушка многозначительно показывал Лизе глазами на лестницу. Делать нечего!

Лиза поплелась вниз, но до учительской дойти не успела — Саблезубая, как по заказу, выплыла ей навстречу с журналом наперевес.

— Ульяна Сергеевна… — робко начала Лиза.

Несмотря на гвалт, Саблезубая её услышала и очень удивилась:

— Что тебе, Кудрявцева?

— А можно… Пожалуйста… Список… Я не хочу… — заготовленная речь куда-то испарилась, как утренний туман. Одни клочки остались.

— Что-о? — Саблезубая так поразилась Лизиной дерзости, что чуть журнал не уронила. Однако смысл сказанного дошёл до Саблезубой мигом, и глаза её кровожадно блеснули.

— Все списки в сейфе у директора, с ним и разговаривай, — отрезала она. — И вообще, Кудрявцева, я не понимаю, что это ты кочевряжишься. Другие бы на твоём месте спасибо сказали. — Саблезубая не стала уточнять, какие именно другие, демонстративно посмотрела на часы и зацокала наверх.

Лиза поспешила следом — и вовремя: грянул звонок, так что с Лёвушкой ей не удалось даже словом перемолвиться.

Саблезубая, видно, здорово разозлилась, что Ляльку не включили в список, — весь урок свирепствовала, устроила Лизе показательную расправу и вкатила тройку, а потом пообещала на завтра контрольную по неправильным глаголам. Смотреть в сторону Лёвушки под испепеляющим взором Саблезубой Лиза побоялась, но на перемене взяла себя в руки и пошла к директору. Кабинет был заперт, и возле него толпились и несмело радовались одиннадцатиклассники — очередной урок Игорь Сергеевич отменил и куда-то уехал. А списки у него в сейфе…

Дальше школьный день пошёл ничуть не лучше. Историк Иван Васильевич (по прозвищу, разумеется, Грозный) долго и занудно талдычил, что в прошлый раз половина класса писала проверочную про крестовые походы новомодными гелевыми ручками, а надо шариковыми, и что у всех почерк, как курица лапой, особенно у Конрада, и что Конрад его огорчил и расстроил, потому что он, Грозный, уже хотел Конрада выдвинуть на городскую олимпиаду по истории, а теперь ещё подумает, не задвинуть ли обратно.

Костя Конрад только молча сверкнул на Грозного глазами, потом отвернулся и стал смотреть в окно, на физкультурные брусья под мокрыми деревьями. Дракончик не заинтересовался, даже когда Грозный стал рассказывать дальше про крестовые походы, хотя в последнее время на уроках истории он обычно оживлялся и бомбардировал Грозного вопросами, ответы на которые знал явно только папа Конрад, в свои восемьсот лет помнивший Средневековье как нельзя подробнее.

Лиза про крестовые походы слушала вполуха — голова была занята совсем другим, да и трясло её так, что записывать всё равно не получалось. Кто такой этот миллионер? И почему журналисты в неё, в Лизу, вцепились мёртвой хваткой? И что за дурацкий сценарий про бедную сиротку и доброго дядечку?!

Историк что-то вещал насчет крестовых походов как массового явления, потом съехал на крестовый поход детей — был, оказывается, и такой, но про него слушать было ужасно тоскливо, потому что кончилось там всё плохо, и вообще в Средние века жилось несладко. Потому что детство кончалось очень рано. Практически сразу.

— Конрад! — воззвал вдруг Иван Васильевич, прервавшись на полуслове. — Может, соизволишь послушать всё-таки?

Костя с трудом оторвал мрачный взор от окна.

— Итак, дети вашего возраста считались вполне взрослыми, — продолжал историк, расхаживая по классу. — В тринадцать лет… ну-ка, скажи мне, Олейникова, какие обязанности возлагались на детей в этом возрасте?

— Замуж могли выдать, — томно протянула длинная Олейникова, она же Нина-Резина, прозванная так за тугодумие и непрерывное жевание резинки. — И женить.

— Масштабнее надо мыслить, Олейникова, — покачал головой историк. — Могли воевать отправить. И на трон возвести. Так что это был серьёзный возраст. Это вам легко живется — вон, даже проверочные задней левой ногой пишете.

— А сейчас в нашем возрасте тоже всё серьёзно, — неожиданно подала голос Спицына. — В кино уже можно сниматься. И в телесериалах, — она кокетливо поправила заколку с блестками.

— С ума вы все посходили с вашим кино, — проворчал историк. — Объясняю: в Средние века тринадцатилетний — уже взрослый человек, даже имущественно, у него свой дом, скот, семья, слуги. В прошлом году у нас с вами шла речь про войско Александра Невского? — он обозрел класс.

— Ну, — неуверенно промямлил кто-то.

— Баранки гну. Сколько лет было большинству латников?

— А что, тринадцать, что ли? — недоверчивым басом усомнился с последней парты здоровенный троечник Мишка Агалаков.

— Про битву Челубея и Пересвета слышали? Так вот, и им было примерно по столько же. А ещё в вашем возрасте детей могли отправить заселять новые земли. Вот возьмем хотя бы подлинную историю Гаммельнского Крысолова…

«Да что у нас, день крыс сегодня? — Лиза втянула голову в плечи, хотя вообще-то про легенду о Крысолове ей всегда было интересно. — Как будто одной Паулины для полного счастья не хватает!»

— В легенде говорится, что Крысолову, мол, бургомистр не заплатил за истребление крыс, вот он и отомстил, увел маленьких детишек, только их и видели — то ли в горы, то ли в реку Везер. А на самом деле… Конрад, ты тоже послушай, может, ещё одумаешься, блеснешь на олимпиаде! — рявкнул Иван Васильевич и постучал указкой по первой парте. — Оболгали Крысолова. Недавно немецкие ученые выяснили, что когда-то в тринадцатом веке ходили по Пруссии королевские вербовщики, набирали отряды добровольцев, заселять новые края, — там, где сейчас Польша. — Историк развернулся к карте и потыкал указкой в жёлтенькую Польшу. — Один такой пришёл в город Гаммельн двадцать шестого июня тысяча двести восемьдесят четвёртого года, — Грозный, как обычно, со смаком отчеканил точную дату — мол, где уж вам запомнить! — а потом с отрядом погрузился на корабль, да и попал на Балтийском море в бурю и потонул. — Указка назидательно переползла на синеву моря, — А в отряде по тогдашним временам были вполне взрослые люди — ну, не тринадцать, так четырнадцать-пятнадцать лет им было точно.

— А чего они из дому ушли? — вдруг спросил доселе безучастный Костя.

— Это уж тебя надо спросить, Конрад, — съязвил историк. — Чего вашему брату дома не сидится — на приключения тянет?

Конрад шумно вздохнул и опять демонстративно уставился в окно.

«Вот уж чего-чего, а приключений нам и так хватает, — мрачно подумала Лиза. — Выше крыши. Может, поспорить с Лёвушкой, что и на биологии про крыс будет?»

Но биология началась вообще не с млекопитающих, а с разгула стихии. Новая биологиня Елена Павловна была молода и полна нерастраченных сил, и за сентябрь оказалось, что она ещё посвирепее Полины Петровны и гораздо вреднее, так что её прозвали Евглена Зелёная. В начале урока Евглена самумом пронеслась по классу и проверила у всех девочек уши на предмет серёжек и пальцы на предмет колечек.

— Вдруг журналисты придут, а тут такое безобразие! — разорялась она. Лиза лишний раз порадовалась, что мамино сапфировое колечко из радингленской сокровищницы осталось дома, в шкатулке.

— Болотина, я кому сказала, снять все украшения и убрать в пенал! Что у тебя там на шее? — командовала Евглена Зелёная, с которой, надо сказать, украшений-то свисало немало. — Шевченко, иди умойся, смотреть на тебя страшно! Журналисты придут, решат, что у нас тут не школа, а дискотека или что похуже!

Лялька вздохнула и побрела смывать с ресниц водостойкую французскую тушь, выкраденную у маменьки.

— А это что такое? Отвечай, я тебя спрашиваю! — биологиня зависла над съёжившейся Алисой Спицыной и тыкала пальцем в парту, будто гадюку увидела. Все, разумеется, стали оборачиваться и даже повскакали с мест.

Гадюки на парте не было — перед Спицыной лежала толстая тетрадка, а во всю обложку целовалась парочка из какого-то модного кино. У Спицыной все тетрадки были с парочками.

— К твоему сведению, Спицына, существуют специальные тетрадки по различным дисциплинам, — провозгласила биологиня, тряхнув модной пегой стрижкой. — И на тетрадке по биологии должна быть биология, а не… не этика семейной жизни! Передай это своим родителям! — Биологиня двумя брезгливыми пальцами приподняла злосчастную обложку и вдруг — хвать! — оторвала, скомкала и швырнула в мусорную корзину. — Пусть подумают, кого они воспитывают такими тетрадками!

Спицына жалобно захныкала.

Предчувствие Лизу не обмануло — выставив рыдающую Спицыну за дверь, Евглена включила видик и поставила какой-то фильм про муравьев и пчёл, которые оказались общественными насекомыми и всё время что-то добывали и строили как заведённые. Сначала было ничего, интересно, хотя Лиза в полутьме всё время клевала носом — несмотря на страх, спать хотелось с самого утра. Но потом фильм всё-таки съехал на крыс! Ведущий вдруг ни с того ни с сего стал рассказывать, какие они умные, любознательные и выносливые — никакого сравнения с людьми. Лиза немедленно проснулась и утешения в этом не нашла ну ни малейшего. Потом видик вообще распоясался и принялся подробно показывать крысиную жизнь — под аккомпанемент весёлых рассказов про средневековую чуму в Европе и про то, что крысы запросто прогрызают стальной лист в палец толщиной и наверняка выживут после ядерной войны.

— Щас меня стошнит, — отчетливо прошептала Лялька Лизе на ухо.

На экране бегало и попискивало, мелькали серые морды и голые хвосты.

— Существует также любопытное явление, называемое «крысиным королём», — задушевно повествовал ведущий. — Когда крысы собираются всемером…

Лиза зажмурилась и постаралась не слушать. Зато она сразу услышала, как нервно ёрзает Лёвушка, — стул так и скрипит. Потом Лиза различила шуршание карандаша по бумаге — Лёвушка в темноте на ощупь строчил записку. Значит, что-то его осенило. Это хорошо.

Тут крысиные истории как раз кончились — стало ясно, что людям такой конкуренции не выдержать, и можно даже не стараться. Евглена Зелёная включила свет, и тут Костя Конрад как раз умудрился уронить послание. Видно, тоже сам не свой. Ещё и нагнулся за бумажкой, чучело!

— Что это у тебя там, Конрад? — тоном сыщика из детектива произнесла Евглена. — Ах, за-пи-соч-ка? А кто мне потом контрольную по пчёлам на кол напишет? — Она повертела листочек. — Ах, это у нас Аствацатуров такой общительный! Узнаю твой почерк — сплошные иероглифы… С Кудрявцевой объясняешься? Нет, я понимаю, любви все возрасты покорны… Но на уроке!

Одноклассничкам, конечно, после того, что было на литературе, много не надо — тут же захихикали на все лады. Лёвушка окаменел — как он умудрился не покраснеть, Лизе осталось неясным, но уши были белые. От ярости. Евглена развернула записку, уткнулась в неё острым носом, пробежала, но оглашать не стала — и на том спасибо.

В общем, день был ужасный. После биологии Лёвушка, махнув рукой на всё, забрал у Лизы рюкзак и понёс в вестибюль. Ну её, конспирацию, к зелёной бабушке, когда такое творится.

В вестибюле было холодно, как зимой. Лёвушка оглядел Лизину лёгкую курточку, хмыкнул и полез в рюкзак.

— Жизнь тебя ничему не учит, — констатировал он, извлекая пёстрый, как кукушкино яйцо, свитер. — На. Завтра вернёшь.

Перекрывая гвалт, хлопнула парадная дверь. Высунувшись из ворота, Лиза увидела, как через вестибюль несется на всех парах Игорь Сергеевич. Вернулся, значит. Завидев Лизу, он затормозил, и его занесло на мраморном полу.

— Кудрявцева, поздравляю, — сообщил, запыхавшись, директор, — Ты у нас в первой пятёрке… По секрету могу сказать, что маэстро, должно быть, остановится именно на твоей кандидатуре…

Ничего себе по секрету! Директор громыхал на все четыре этажа, а эхо за ним повторяло: «кандидатуре… туре… уре…»! Лизе показалось, что весь город его слышит.

— Молодец, Кудрявцева! — Директор похлопал Лизу по плечу. — Ну, в общем, телефон твой у меня есть, жди, тебе позвонят… Будь, пожалуйста, дома вечером, готовься представлять лицо школы!!!

Лиза застыла. Все обернулись и посмотрели на неё. Танечку и Олечку чуть в узел не связало от зависти. Нина-Резина, старательно надувавшая устрашающий пузырь жвачки, замерла и забыла про свою резинку. Лялькины глазищи заволокло слезами, и Лизе тоже сразу захотелось плакать. У Лёвушки с лицом, наверное, тоже произошло что-то несусветное, потому что пробегавший мимо Горшков притормозил и вякнул:

— А тебя, Аствацатуров, не возьмут! Я уже всё выяснил! — Горшкова прямо распирало от новостей, он облизывался от удовольствия. — Потому что туда только русских берут! А ты не русский, и Конрад тоже не русский, вот и обломитесь!

— Ого, — поразился Лёвушка и мигом вышел из транса. — Горшков, надо бы намекнуть кому следует, чтобы взяли тебя, дружок, — ты ведь у нас такой чистокровный и породистый, как бультерьер… — И Лёвушка так глянул на Горшкова поверх очков, что чистокровный Гарик счёл за лучшее испариться.

И вот тогда-то Лёвушка и развернулся к Лизе. Был он страшен.

— Ты чего стояла как дерево? Ты чего ему сразу не сказала, чтобы из списков тебя вычеркнули? А ну беги, его догоняй! — От гранитного гномского взгляда Лиза задергалась, но с места не сдвинулась. — А, ладно, сам схожу! — Лёвушка помчался вверх по беломраморной лестнице вслед директору и возникшей рядом с ним Саблезубой с красной папкой под мышкой.

Директор, заметив Лёвушку, аж вздрогнул, а Саблезубая отнеслась к нему неожиданно мирно, даже попыталась приобнять за плечи, — Лёвушка отстранился и с достоинством поправил рюкзак на плече, — и повела наверх. Лиза присела на скамейку, уткнувшись носом в воротник и засунув озябшие пальцы в рукава. Одноклассницы косились на неё так, будто убить были готовы — и за «лицо школы», и за загадочное хождение за мелом, и за Лёвушкин свитер, и вообще за всё хорошее. На душе было гнусно.

— В Голливуд поедешь, — с завистью протянула Лялька, плюхаясь рядом. Сменила гнев на милость. — Везёт…

— Лялька, а давай тебя вместо меня впишем? — Лиза ухватилась за соломинку. Ей вдруг ужасно захотелось, чтобы все эти загадки разрешились как-нибудь попроще и чтобы Ляльку взяли в кино.

— Ни фига, — пробасила Лялька, завязывая шнурок. — Там маленькая была нужна и рыжая. С самого начала.

— Откуда ты знаешь?

— Я слышала, мама говорила… — уныло сообщила Лялька. — Точно, и ещё обязательно девочка — мальчишек сразу всех повычеркивали. Им с этого… с «Ленфильма» звонили. Ваще, даже Лукьянова из десятого «в» не взяли! А он же уже в прошлом году в «Ералаше» снимался! Брр, холодина! Лизка, ты чего?

— Нет, ничего, — с трудом выговорила Лиза. Её знобило, но уже не от холода. Хоть бы Лёвушка поскорее вернулся, даже сердитый, — с ним не так страшно.

Лялька воровато огляделась, не видать ли Саблезубой, и принялась быстро-быстро мазать губы темно-сизой, как баклажан, помадой. Рассекреченную Евгленой тушь она уже восстановила.

— Ну, пока, — сквозь зубы выдавила она и многозначительно добавила: — Тебя не приглашаю, за тобой персональный лимузин пришлют.

Лиза проводила Лялькину сердитую спину растерянным взглядом.

Прошло минут десять, прозвенел звонок на шестой урок, а Лёвушка всё не возвращался. Вестибюль опустел. В окно лупил дождь. Где-то вдалеке тетя Маша гремела ведром и фальшиво пела про какую-то погоду в доме. Охранник у дверей поговорил с рацией и принялся запирать парадный вход.

Через вестибюль, чеканя шаг, прошел злющий на весь мир Костя Конрад — Лизу он в упор не заметил.

— Куда? — окликнул его охранник. — Через чёрный давай, не видишь, закрываю.

Костя вскинул голову и, едва охранник повернулся к нему спиной, ловко вылез в приоткрытое окно первого этажа. До чёрного хода было рукой подать, но драконий дух противоречия взял своё.

«Совсем Конрад с катушек слетел», — Лиза даже обиделась. Потом натянула куртку поверх Лёвушкиного свитера, а поверх куртки замотала шарф, — из окна тянуло холодом и брызгало дождем. Охранник защёлкнул задвижку и наконец увидел Лизу.

— А ты чего сидишь? Ждешь кого-то? — спросил он. — Иди тоже через чёрный. Здесь закрыто будет до завтра, всё будут мыть, чтоб блестело. Телевизионщики приедут.

«И так всё уже как зеркало», — печально подумала Лиза и понуро побрела к чёрному ходу — может, Лёвушка там её ждет…

Ветер был такой сильный, что Лиза едва сумела открыть дверь — с третьей попытки. Лёвушки у чёрного хода не было, зато у открытого подвального окна восседали две жирные крысы, ужасно похожие на ту, утреннюю. Обе пронзительно попискивали, как будто разговаривали, но, завидев Лизу, замолкли и уставились на неё. Лиза передёрнулась, топнула на крыс ногой, и те неторопливо и величественно, как тетя Маша, удалились в подвал, где тускло отблескивала чёрная вода. На небо наползала набрякшая туча. Почему-то было уже темно, как вечером. «Домой, — решила Лиза. — Лёвка по дороге догонит. Или мы разошлись. Позвоню». Она перепрыгнула гостеприимно раскинувшуюся под крыльцом лужу и побежала к Дворцовой площади на троллейбус. Домой хотелось ужасно — и как можно скорее.

Лужа перед школьным крыльцом оказалась далеко не последней. Погода портилась на глазах, дождь уже лил как из ведра, и лужи теперь попадались на каждом шагу, и все, как на подбор, глубокие и широкие. Лиза попыталась было обходить их одну за другой, но не тут-то было. С серой, вздувшейся Невы налетал ледяной ветер, рвал с шеи шарф, грубо толкал в грудь, как будто у него были сотни здоровенных невидимых локтей. «Эх, надо было с Костиком идти, он хоть что-то весит вместе с ботинками. Не то что я!» — Лиза изгибалась и петляла восьмерками, и ей казалось, что вот ещё немножко — и её просто унесет. Вон как тот красный зонтик, который кувыркается по мостовой — никто его не подбирает.

Зонтик перелетел на набережную, потом за гранитный парапет — только его и видели.

Лиза посмотрела ему вслед и тут же наступила в холодную лужу.

Оба постамента перед Адмиралтейством пустовали. А ведь ещё утром львы были на месте! Лиза точно помнила — она даже когда опаздывала, всё равно успевала хоть секундочку на них посмотреть. Или сегодня их не было? Ну да, туман, в таком тумане ничего не видно.

Забыв о промокших ногах, Лиза вытянула шею и уже собиралась перебежать на набережную.

— Девочка, ты что тут одна делаешь? — строго спросила какая-то женщина с прилипшими ко лбу волосами. — Нашла время гулять! Ну-ка беги домой — не видишь, вода поднимается?

Лиза, стуча зубами, заторопилась к остановке. Может, Леонардо и Леандро забрали на реставрацию? Странно как-то всё, одно к одному…

Она приподнялась на цыпочки, высматривая троллейбус, но вместо этого увидела странную картину: на остановке у Адмиралтейства Нина- Резина нависала над Лялькой и что-то настойчиво ей вдалбливала, для пущей убедительности размахивая леопардовым зонтиком, а потом и вовсе потянула покорную Ляльку за собой. На Невский они, что ли, собрались? В такую погоду?! Лизе всё это почему-то страшно не понравилось. Она крадучись двинулась за Лялькой с Ниной — те уже скрылись из виду. Лиза перешла на бег и тут же увидела их: они свернули за угол, в проезд вдоль Александровского сада, отчаянно мотавшего ветками на ветру. Нина дергала Ляльку за рукав и что-то внушала, но из-за шума деревьев ни слова было не разобрать.

«Что-то тут нечисто! — сообразила Лиза. — Ну, ничего не поделаешь!» — и она включила волшебный слух.

— Я не поняла, где ты с ним познакомилась? — уныло спрашивала Лялька.

— Не, ну ты ваще тормозная! — Нина-Резина хохотнула, покосилась на припаркованный неподалеку серебристый блестящий автомобиль и отставила в сторону длинную, как макаронина, ногу на высоченном каблуке, будто фотографу позировала. — Я ж тебе говорю: я та-а-акая стою, он та-а-акой подходит, ну и, типа, девушка, внешность у вас нужная, стал на кастинг приглашать. Реально, они портфолио бесплатно снимают. Ну, ты идёшь или нет?

— Не знаю… — Лялька колебалась и беспокойно озиралась.

— Не, ну ты ваще даешь! — Нина-Резина перекатила жвачку за щекой и нетерпеливо тряхнула мокрым зонтиком. — Им возраст по барабану, лишь бы внешность была! Ну чо ты тормозишь! Они же денег дадут за просто так! Может, нас по телику покажут! Круто же!

Этого ещё не хватало! Сначала Костя спятил, теперь Лялька глупостей наделает. Лиза чуть за голову не схватилась. Ветер швырял ей в лицо пригоршни желтых листьев. Мокрых и грязных.

— Ну давай уже, решай! — изнемогала Нина. — Он щас подъедет! Ну, ты идёшь или как?..

Лялька, приоткрыв рот, посмотрела на Нину, как кролик на удава, и кивнула.

— Пошли! — скомандовала Нина-Резина. Ветер рвал у неё из рук леопардовый зонтик.

Лиза бросилась вперед.

— Куда это ты собралась, Лялька? — длинноногих одноклассниц она нагнала, совсем запыхавшись.

— Куда надо, туда и собралась, — отрезала Нина, поправляя безнадёжно растрёпанные локоны, утыканные добрым десятком ядовито- розовых заколочек. — Не твое дело, Кудрявцева. Иди-иди, тебя в Голливуде заждались. А у нас свои дела, да, Ляльк?

— Ага, — прогудела Лялька, но и без волшебного слуха было яснее ясного — трусит она ужасно.

Лиза набрала в грудь воздуху и отчеканила с Бабушкиными интонациями:

— Если ты, Олейникова, в гарем к турецкому султану собралась или ещё куда поближе, это твоё личное дело. А Ляльку оставь, пожалуйста, в покое. — Лиза прекрасно умела говорить Бабушкиным голосом, и обычно на противника это действовало ошеломляюще. Вот и сейчас с Нины-Резины слетела вся важность. Но сдаваться так просто она не собиралась:

— Ну и пжалста. — Верблюд Арнольд бы обзавидовался, глядя на такое фырканье. — Детский садик. Без вас обойдусь. Вон, он уже на месте. Ой, Лялька, глянь, какая тачка кру- та-а-ая…

Лялька нерешительно завертела головой.

— А тебе, Лялька, скажу по большому секрету — там твоя мама идёт, — добавила Лиза для верности. — Она Меня у гардероба поймала, спрашивала, ты домой пошла или нет, и почему без меня?

У Ляльки в глазах замерцал панический ужас, как у затравленной лани. Она выдернула руку из цепкой хватки Нины-Резины и со всех ног припустила в сторону Дворцового моста.

Лиза, не обернувшись, помчалась за ней, но едва Лялька в три длинных прыжка пересекла Невский, как зелёный на светофоре сменился красным. Нина-Резина что-то крикнула им вслед, но разбирать было решительно неинтересно. Лялька ввинтилась в подкативший троллейбус, а Лиза осталась на другой стороне. Промчавшаяся маршрутка чуть не окатила её грязной водой из лужи — принцесса Радингленская еле успела отскочить.

«Ну вот, наврала с три короба, — печально подумала она. — Лялька на меня обидится на всю оставшуюся жизнь. Она и так из-за этого несчастного конкурса целый день дулась!» От мысли про конкурс Лизе сделалось ещё холоднее. Ветер злорадно бил ей в лицо, так что на глазах даже слёзы выступали. Следующий троллейбус подошел не сразу, и Лиза хоть и забилась под навес, всё равно совсем замёрзла. Втиснувшись в переполненный троллейбус, она уставилась в забрызганное стекло. Ветер яростно гнал по Дворцовой площади какие-то сорванные куски полиэтилена, опрокинутую полосатую палатку, сломанные ветки. Потом троллейбус, кряхтя и стеная, пополз по Дворцовому мосту, и Лиза увидела, что вода и впрямь поднялась — вон даже ступенек там, где раньше были львы, и то не видно — только свинцовые волны набегают. От пустых постаментов Лизе сделалось не по себе. Все-таки со львами она дружила, однажды даже каталась на них в полнолуние — правда, всего один раз, больше Филин не разрешал. Да, честно говоря, и того одного раза с избытком хватило. Интересно, может, и сфинксов у Академии художеств тоже убрали? И грифонов? Лиза изо всех сил вгляделась в набережную, но тут троллейбус свернул на Стрелку и всё заслонила чья-то просторная спина в пальто.

По Васильевскому острову троллейбус опять потащился вкруговую, по перерытым улицам, огороженным красными флажками и заборами. Пассажиры ворчали и приглушенно переговаривались. Лизе опять померещилось слово «крысы» — захотелось срочно заткнуть уши. «Послышалось, наверно», — с надеждой подумала она. На заборах то и дело попадалась одна и та же афиша, совсем свежая и такого яркого жёлто-оранжевого цвета, что на общем сером фоне её было видно за километр. Только вот сквозь исполосованное дождем стекло было не разобрать, что там написано. И кто в такую жуткую погоду афиши придумал клеить?

Уже на Петроградской над крышей троллейбуса что-то вжикнуло, он качнулся и встал так резко, что все чуть друг на друга не попадали, а Лизе кто-то больно наступил на ногу тяжёлым грязным ботинком размера так сорок пятого.

— Троллейбус дальше не пойдет, просьба освободить салон, — угрюмо оповестил водитель. — Обрыв проводов. — И совсем неофициально добавил: — Эх, жизнь-жестянка…

Лиза обречённо выбралась в грязь вслед за ворчащими и причитающими пассажирами. «Ничего, пешком как-нибудь доберусь, или, может, трамвай подойдет», — утешала она себя.

Почему-то здесь ветер был ещё сильнее, чем на набережной, — или, может, на набережной уже вообще шторм? Лиза медленно пробиралась по лужам вдоль домов по проспекту Добролюбова, а ветер злобно швырял ей в лицо холодный дождь и всё старался сбить с ног.

Над головой что-то гулко гремело. Но какая может быть гроза в сентябре? Лиза задрала голову: это ветер мчался по крышам.

Впереди замаячила оранжевым пятном всё та же афиша. А ещё шагах в двадцати впереди под проливным дождем стоял расклейщик в капюшоне и с отсутствующим видом, как автомат, разглаживал на мокром строительном заборе следующую такую же афишу. Лиза отплюнулась от дождя, заливавшегося уже и за шиворот, и присмотрелась. Какой-то детский музыкальный фестиваль «Петербургская осень», ерунда… Или не ерунда? Стоп-стоп-стоп, ведь директор-то в школе говорил, что позвонят с фестиваля. И что Лиза займет первое место. Хотя она там даже не участвует. Это как же понимать?

За спиной у Лизы грохнуло железом. Она подпрыгнула. Тяжеленная крышка люка начала подниматься, как будто снизу лезло поспевшее тесто.

На асфальт широким потоком хлынула бурая вода.

— Эй, детка, ты чо зависла? Не видишь, люки вскрываются? — возле неё затормозил огромный чёрный джип, а из него высунулся кто-то краснолицый и щекастый. — Садись, давай подвезу! Ты где живешь?

Вместо ответа Лиза, забыв про хлюпанье воды в ботинках, помчалась напрямик, через лужи, подальше от подозрительной машины. Ни трамваев, ни троллейбусов ни впереди, ни сзади не было, люди шли пешком по залитым тротуарам и мостовым, не разбирая дороги. Кое-где попадались открытые люки, а из них торчали прутики с красными лоскутками. На трамвайной остановке Лиза замедлила было шаг, и зря — сердобольные взрослые тут же обратили на неё внимание:

— Девочка, ты что, потерялась?

— Да она же мокрая, как мышь!

— Тебя в милицию отвести?

— Лучше домой её отведите кто-нибудь! А то ещё в люк провалится!

Лиза подхватила рюкзак и помчалась дальше.

— Ну, совсем ненормальная! Вон как носятся! — звучало ей вслед. — Вот так бёсятся-бесятся, а потом из дому бегут. А знаете, Марь Иванна, у Кукушкиных-то младший сбежал, три дня искали, чердаки-подвалы все облазили, еле вернули!

— Куда бегут-то в такую непогодь? Говорят, на Приморской деревья уже падают и крыши срывает!

— Слышали, штормовое предупреждение утром по радио объявили?

— А крыс-то, крыс-то! Все из подвалов повылазили!

С проспекта Лиза трусцой свернула в маленький переулок, который вёл мимо собора на Большую Пушкарскую. Ничего, до дома уже рукой подать, а дома есть горячий чай с лимоном, и сухие носки, и ещё Бабушка совсем скоро из Радинглена вернется…

Фонари, конечно, не горели — кому в голову придет их зажигать в три часа дня, — и на Лизиной улице стояла темень, как в лесной чаще, и в довершение сходства под ногами влажно шуршали листья — будто кто-то мокрый зонтик встряхивал. Только у самого подъезда было посветлее — сквозь побитый витраж просачивался свет тусклой лампочки. Лиза нырнула в дверь.

— Девочка, — окликнул её сахарный голос, — пожалуйста, скажи, где в этом доме квартира номер тринадцать?

— 3-здесь нет тринадцатой квартиры, — не без труда ответила Лиза. Она готова была дать честное слово, что полной дамы, которая танком вдвинулась за ней вслед в парадную, на улице ещё не было. Точно, она вместе с тёмными очками, выставленным вперёд, как дуло, букетом траурных георгинов и чёрным шоколадным тортом только что возникла на пороге из ниоткуда. Хотя что разглядишь в такую темень…

— Не-ет? — протяжно удивилась дама и сверилась с какой-то бумажкой. — А номер двадцать?

«Сама не знает, куда ей надо, что ли?» — удивилась Лиза.

— Двадцатая на пятом этаже, — как могла учтиво сообщила Лиза и прибавила шагу.

— Я вызвала лифт, — ласково сказала полная дама и улыбнулась в полумраке. Лизе показалось, что у неё многовато зубов, а передние как-то странно выпирают. — Куда же ты? На каком этаже живет такой славный рыжик?

«Съест», — коротко подумала Лиза и помчалась вверх, перепрыгивая через ступеньку.

— Пешком полезно для фигуры, — дрожащим голосом заявила она и огорчилась — сказала бестактность. Ух, ведь шестьдесят три ступеньки наверх…

Миновав первый пролет, Лиза обернулась. Было тихо, лифт никуда не ехал, а на кафельном затоптанном полу сидела и нагло, не отводя взгляда, смотрела ей вслед толстая утренняя крыса с голым длинным хвостом.

Оставшуюся лестницу Лиза пробежала в несколько скачков. На площадке она принялась рыться по карманам — опять ключ куда-то засунула… Или в рюкзаке?

Бац!

Дзыньк!

— Ну, лампочка взорвалась, — вслух сказала Лиза через секунду и осторожно, бочком, захрупала по осколкам к двери. — Ну и что. Бывает. А вот ключ, конечно, я вниз уронила, я же иначе не могу…

Внизу послышались какие-то незнакомые шаги, гулко загалдели грубые голоса. Лиза кубарем скатилась на площадку этажом ниже, подхватила упавший ключ — и поскорее захлопнула за собой дверь квартиры, пока незнакомые люди с зубами не спросили ещё о чем-нибудь.

Дома было очень хорошо и очень-очень тихо.

Слышно было только эхо дождя во дворе-колодце, бульканье воды в батареях да неспешный рост кактуса.

Лиза первым делом позвонила Лёвушке — никто не брал трубку, наверно, пока до дому не дошёл. Потом она порылась в холодильнике, включила радио, но там бубнили про наводнение и штормовое предупреждение, западный ветер и длинную волну, так что пришлось выключить. Ещё раз позвонила Лёвушке — с прежним результатом — и села делать английский на завтра.

Если задернуть шторы и включить все лампы, всё будет хорошо. Подумаешь, дождь.

Из промозглой темноты протянулась невидимая рука и двумя холодными пальцами аккуратно сняла с Лёвушки очки.

Потом где-то на полу захрустели стекла. Раздавил!

Этот человек притворил за собой протяжно скрежетнувшую дверь и теперь мягко расхаживал взад-вперёд по комнате. Больше Лёва ничего не видел. Хорошо Лизке с её волшебным слухом, она бы про этого, который ходит, сразу определила: кто, откуда и зачем. Да и Костя Конрад своим драконьим зрением в темноте бы его преспокойно разглядел. Хотя кто перед ним такой, Лёва уже и сам догадался. А мог бы и раньше догадаться, между прочим, — ещё когда увидел в кабинете директора общительную и приветливую Паулину без крыльев и когтей, но с диктофоном, фотоаппаратом и в придачу с новой свитой из одного человека, который что-то там говорил про ауру и энергетику.

— Насколько я помню, ты плохо видишь, — сказал из темноты довольный голос, — а так наверняка не увидишь ничего вообще. Всем будет спокойнее — и тебе, и мне.

Лёва постарался не шевелиться, хотя стул, на который его посадили, был жесткий и неудобный. Откуда-то тянуло влажным сквозняком.

— Итак, прежде всего запомни: сам по себе ты мне совершенно не нужен, — невидимый человек остановился. — Я могу в любую минуту раздавить тебя, как комара. Понял?

— Да, — коротко буркнул Лёва. А что тут ещё скажешь? Если бы он, Лев Аствацатуров, был очень нужен Мутабору или как его теперь там зовут, — не притащили бы его сюда, как тюк с тряпьем. Кстати, кто тащил? На этом месте в голове у Левы как будто стирательная резинка прогулялась: он помнил только, как необычайно сговорчивая Саблезубая согласилась вычеркнуть их с Лизкой из списка, а потом почему-то решила проводить Лёву до чёрного хода, и на этом всё обрывалось — словно мешок на голову набросили.

— Ты у меня будешь наживкой, мальчик, — продолжал невидимый собеседник. — Приманкой. Живцом. На тебя клюнет дичь покрупнее. Клюнет обязательно, не волнуйся. Она меня больше интересует, чем вы все вместе взятые.

«Ещё чего не хватало! — возмутился Лёва. — Лизку ему подавай. Нет, так дело не пойдёт».

— Но всему своё время. Я тебя приберегу напоследок. А пока побудешь в заложниках.

Лёва промолчал. Что-то он ведь где-то читал про то, как надо вести себя, если взяли в заложники. Главное — тихо надо себя вести. Не выступать и никого не раздражать. И вопросов не задавать. Ух, насчёт вопросов жалко…

— Будешь сидеть тихо, как мышь, и делать что скажу — тогда жив останешься, — наставительно сказали из темноты.

Тихо, как мышь… Лева передёрнулся. Вспомнил! Крысы это были! Саблезубая его через чёрный ход вывела, а потом по ступенькам к подвалу столкнула, а над ступеньками железная крыша была, и с неё сеть упала, он запутался и грохнулся, а потом кто-то на него сверху и впрямь мешок натянул — неужели сама Саблезубая? А потом, вспомнил Лева, огромная стая крыс с визгом и писком тащила его по каким-то вонючим коридорам — самих коридоров он не видел, только слышал, как что-то плескалось под крысиными лапками, стучавшими по сырым камням, и как что-то лилось сверху… Никогда не думал, что крысы такие сильные. И что они там такое пищали? Лизка бы наверняка поняла. Только хорошо бы она таких крыс и близко не видела. Никогда вообще!

Лева потянул носом: от промокшей одежды пахло гнилой гадостью. Наверно, под землей тащили, через канализацию. И в ботинках теперь хлюпало. Очень трудно сохранять достоинство в темноте, без очков, да ещё когда в ботинках хлюпает. И Непонятно, он-то меня видит или нет?

Мягкие шаги опять заходили взад-вперед. Пол, кажется, каменный. И сыростью пахнет. Подвал, что ли?

— Просто удивительно, насколько все стремятся мне помочь, — человек в темноте глумливо фыркнул. — Поразительно. И тебе огромное спасибо — то, что ты сам вернулся с порога и пришёл в учительскую, сэкономило мне некоторое количество усилий. А за тобой и другие придут. Как миленькие.

«Другие — это кто? — напрягся Лева. — Да кто бы они ни были! К этому! Сюда! Лизка точно побежит, и никто её не остановит. Нет, так не годится. Надо думать. Шёл бы он отсюда, а то сосредоточиться не дает! Или нет, пусть говорит, мало ли про что-нибудь полезное проболтается?»

Тот, в темноте, будто мысли читал:

— …девчонка первая прибежит, а как только я получу девчонку, то получу и мальчишку, — спокойствия в голосе как не бывало, теперь человек в темноте лихорадочно бормотал, будто разговаривал сам с собой, забыв о присутствии Левы. — Да-да, конечно, он наверняка носит это с собой, — он же не дурак, да и никто это так просто из рук не выпустит…Отлично, отлично, всё как по заказу, до Амберхавена-то мне не дотянуться…

Лева вздрогнул от неожиданности — стул под ним скрипнул. Человек в темноте осёкся и умолк, а когда снова заговорил, то голос у него опять был ровный и даже вкрадчивый:

— Главное, дружок, — меня слушаться, тогда будешь цел и невредим. Всё честно, ты — мне, я — тебе, — пообещал он. — Кстати, ты имей в виду — я всегда играю по-честному. Да и не изверг я — детей убивать, они мне для другого нужны…

«Для чего это для другого? — Лева навострил уши. — Отлично, давайте, подкиньте мне ещё информации к размышлению!» — он хотел машинально поправить очки, но на носу было пусто. Тьфу ты!

— Мне нравится твоё молчание, — снисходительно одобрил голос. — Похоже, ты намерен вести себя разумно. Видишь, я с тобой откровенен. Или теперь уже не видишь? А? — он отрывисто засмеялся и вроде бы подошёл поближе.

Лева попробовал отодвинуться. Находиться рядом с этим человеком было просто невозможно — в голове начинало мутиться, как будто температура сразу подскакивала.

— Вот так-то лучше. — Голос и шаги удалялись. — Отдыхай, дружок.

Дверь со скрипом приоткрылась, но светлее не стало. А потом захлопнулась.

* * *

Возвращаясь домой, Филин зашел в аптеку и набил карманы промокшей серой куртки всякими пакетиками, содержимое которых щедро сулило мгновенно избавить от любой простуды. Или, по крайней мере, отодвинуть болезнь на шесть часов. Когда живёшь один, болеть нельзя, а кто же знал, что на улице вдруг станет около нуля и внезапно грянет дождь со снегом? Вчера ещё было плюс пятнадцать и даже солнышко… А термометр за окном разбился ещё летом, когда Филин, возвращаясь с ночной прогулки, задел его крылом. В общем, сам виноват.

Фокстерьер Монморанси, которого Филин привязал снаружи у аптеки, тоже озяб и дрожал крупной дрожью. Правда, это не мешало ему грозно рычать и изо всех сил натягивать поводок, стараясь добраться до разбитого подвального окошка. Крысы там, что ли?

При виде хозяина песик радостно тявкнул и устремился к парадной, рассекая засыпанные листьями лужи, как катер. Первый пролёт он преодолел одним прыжком, а потом вдруг кинулся назад и, скуля, прижался к ногам Филина.

— Что такое, Ране? — Филин поморщился: горло изрядно саднило. То ли ещё будет.

— Здрасьте, — послышался с площадки хрипловатый мальчишеский голос. — А я тут вас жду.

Монморанси позорно поджал хвост и даже глаза закрыл от ужаса. Дугокрылых огнедышащих он боялся в любом виде.

— Привет, Константин, — удивился Филин. — Заходи, гостем будешь. Не замерз? Ране, спокойно, свои, не узнал?

Красивый темноволосый мальчик с готовностью соскочил с подоконника и потянулся, не выпуская изо рта сигареты.

— Я не знал, что ты куришь, — осторожно сказал Филин и закашлялся.

— Это, — буркнул младший Конрад. — И вы туда же.

Филин зажёг свет в прихожей. Дождь за окном лил стеной. Крыши и карнизы гремели, как жестяной барабан.

— Я… В общем, домой я не пойду, — сообщил Костя и неумело затянулся. С волос у него текло — значит, ждал недолго.

Филин, стягивая отяжелевшую от воды куртку, посмотрел на него вопросительно. Где-то в затылке проклюнулось и пошло в рост зерно головной боли.

— Ладно, можно, — уронил он.

— Что — можно? — удивился Костя.

— Курить здесь можно.

— Издеваетесь! — Дракончик весь ощетинился и погасил сигарету о косяк, а окурок воровато сунул в карман.

— Напротив, — сказал волшебник, глядя на некрасивую подпалину на дереве.

— Что — напротив?

— Ванная напротив. Душ горячий прими, а то простынешь. А я, с твоего позволения, переоденусь.

Пока в ванной шумела вода, Филин успел ещё и градусник в аптечке отыскать — надо же узнать о себе всю правду.

— В общем, — повторил Костя, получив чашку горячего чая и бутерброд, — не пойду я домой. Чего они как эти?

Монморанси скулил в прихожей — боялся. Филин поднял повыше воротник самого тёплого свитера и вынул градусник из-под мышки. Ничего себе. Только температуры не хватало…

— Ты поссорился с родителями? — Филин грел ладони о горячую голубую кружку, над которой вился парок. В кружке плавало прозрачное колесико лимона.

— Маме вообще слова не скажи — на всё орет, что сестрёнку не жалею! — взорвался Костя и чуть кружку не опрокинул. — А сестрёнка эта даже не родилась ещё! А папа туда же — не кури, не ругайся, здесь не стой, того нельзя! А сам как паровоз дымит!

— На лестнице, — вполголоса напомнил Филин и отхлебнул обжигающего чаю.

— И вообще всё время говорит про то, как подросшие драконы стадо покидают! — Костя прогудел последние слова так похоже на папеньку, что Филин усмехнулся. — Им новый драконёныш, — он тряхнул взлохмаченной подсыхающей головой, — старого дороже!

— Охохонюшки-хохо, — вздохнул Филин. — Что же мы с тобой теперь делать будем?

— Не пойду домой! — набычился звероящер.

— Ну, по крайности, надо позвонить и сказать, что ты жив, — заметил Филин. — Хочешь, я сам позвоню?

Костя посмотрел на него недоверчиво, откусил полбутерброда сразу и кивнул.

— Хорошо, поживи пока у меня, — предложил Филин. — Живи сколько надо. — Он разболтал в стакане содержимое яркого пакетика — вода вспенилась и заволоклась оранжевым — и залпом выпил шипучку. Тоже мне апельсиновый вкус.

Костя оторопел и чуть не подавился бутербродом. Ожидал он совсем другого.

— В школу тоже не пойду, — предупредил он на всякий случай.

— Дело твое, — покорно согласился Филин. Лечь бы…

— Работать буду, не думайте, — усовестился дракон. — Каскадёром.

— Идея хорошая, но, боюсь, тебя не возьмут, годами не вышел и паспорта нет. Впрочем, проверим… Когда сестрёнка-то родится?

— Ну, через неделю. Может, вообще завтра.

— Понимаешь, родится сестренка, а папа твой всё время на работе, — задумчиво сказал Филин. — Я, знаешь ли, наблюдал вблизи маленьких детей — трудно с ними. Так что же, маме всё одной? Иногда ведь даже за хлебом некогда выйти…

Костя заёрзал.

— Ты, конечно, можешь иногда и отсюда к родителям заходить помочь, — продолжал Филин. — В общем, решим. А теперь прости, что-то я себя неважно чувствую. Холодильник к твоим услугам. Захочешь спать — устраивайся на диване в библиотеке. Бельё сейчас дам. — Филин поднялся и сделал пробный шаг вверх по крутой деревянной лесенке, которая вела из кухни в его комнату на башенке, — ничего, идётся, только температура, кажется, лезет… Ох, некстати… Не подействовал порошочек, а все Мелиссины снадобья остались в Радинглене…

Стемнело в тот вечер стремительно, как в театре, когда люстры гаснут. А дождь всё не унимался.

Из Филинского окна площадь Льва Толстого казалась одной огромной бездонной лужей. В ней отражалось мокрое чёрное небо. Машин на площади не было.

Когда во всей квартире с громким щелчком погас свет, был уже вечер. Лиза, решив не бояться, зажгла на кухне свечку, пристроив её в розетку для варенья, потом разумно и хозяйственно проверила пробки — все было в порядке. Вдохнув поглубже, она отважилась позвонить в аварийную — как-никак она дома за старшую и надо проявлять самостоятельность. И тут оказалось, что телефон тоже не работает — даже гудка не было. Никакого вообще.

Лизе стало не по себе. Она сразу вспомнила, что так и не дозвонилась Лёвушке, что Бабушка в Радинглене и почему-то до сих пор не вернулась и что наводнение и крысы. И дождь и ветер за окном стали очень громкие, а окна не горели во всём дворе, и только кое-где ходили со свечками — было видно, как в чужих окнах тени качаются. И сколько Лиза ни ругала себя, сколько ни вспоминала действительно неприятные истории, в которые ей случалось попадать в последнее время, — становилось только хуже.

— Подумаешь, света нет! — строго и вслух сказала себе Лиза. — Ну и не надо. Ну и пожалуйста. Ночью свет не нужен. Всё равно никто не позвонит, можно смело чистить зубы и ложиться спать. — Она посмотрела в Бабушкино большое трюмо и на всякий случай показала себе язык — для бодрости.

Но отражение, слабенько озаренное свечкой, в ответ состроило кислую гримасу. За спиной у него качалась и кланялась высокая тень.

— Но-но-но! — дрожащим голосом погрозила ему Лиза. — Кто спать-то весь день хотел? Вот иди и спи, твоё высочество. А завтра мы все вместе посмеемся над этой дурацкой историей.

Телефон зазвонил.

— Андрей Петрович! — обрадовалась Лиза и в следующий момент испугалась. — Ой, а что у вас с голосом?!

— Простыл немного, — кратко ответил Филин, но Лиза ясно слышала, что вовсе не немного. — Лизавета, бабушка просила передать, что останется сегодня в Радинглене. Так что не волнуйся.

— Не буду, — горячо пообещала Лиза и прикусила губу. Андрею Петровичу и так там плохо, ещё не хватало носом в телефон хлюпать. Она всё-таки надеялась, что Бабушка сегодня вернется.

— Хочешь прилечу? — неожиданно предложил Филин. — Нехорошо, что ты дома одна…

— Ещё чего! — Лиза гордо задрала нос. — Мне совершенно не страшно, я совсем не волнуюсь и сейчас пойду спать, а вы тоже идите лягте и болейте как положено, — велела она Бабушкиным голосом. От Бабушкиного голоса ей стало совсем спокойно.

— Я, собственно, уже лежу и сейчас пойду лягу обратно, — послушно согласился Филин. — Спокойной ночи, Лизавета. Если что — звони. И просто так тоже звони.

Но позвонить «если что» и «просто так» оказалось невозможно — телефон, как выяснилось, работал теперь только в одну сторону — Лиза проверила сразу, как только Филин повесил трубку. А спать совсем не хотелось.

Лиза пошла в кухню, залезла в отключившийся безмолвный холодильник и начала при свечке выставлять на стол всё, что там нашлось, — сыр, варенье, винегрет, колбасу, сок, холодные блинчики…

Глава 2,

в которой одной жабе не дают поспать, а дракон покидает стаю

В заведении «Жабы и Богданович» было пустовато, хотя в Амберхавене обычно в одиннадцать вечера жизнь ещё только начиналась. За развесистым цветущим кактусом у окна пан Лисовски полушёпотом обсуждал какие-то бумажки с робеющей дипломанткой. А в закутке у самой стойки за столиком на одну персону рыжий первокурсник в белом свитере сосредоточенно стучал по клавиатуре ноутбука — только пальцы мелькали. Время от времени рыжий шуршал объёмистой книгой с маятником на обложке.

Хозяин заведения Богданович, напевая себе под нос, предавался извечному барменскому занятию — протирал бокалы — и прислушивался к разговору рыжего с компьютером. Телевизор у него за спиной беззвучно мельтешил новостями. Тихо пылилась на полочках по стенам подобравшаяся за несколько веков коллекция разнообразных жаб — от хрустальных до плюшевых. Главная жаба Джабба, налакомившись улитками до полной невменяемости, дремала в террариуме.

— Вот это сохрани, — говорил рыжий, — а потом новый документ создай мне, пожалуйста, и табличку в нем сделай в пять столбцов.

— А поужинать? — У машинки был трескучий капризный голосок, будто кузнечик стрекотал. — Сам небось третью чашку кофе пьешь!

— Прости, Мэри-Энн, заработался, — виновато улыбнулся рыжий и вытащил из кармана пакетик орехов. Сбоку компьютера мгновенно выдвинулся небольшой перламутровый ящичек.

— Фисташки? — просвиристела Мэри-Энн. — Хррр-шо…

Ящичек с чмоканьем втянулся. В ноутбуке удовлетворенно захрустело.

В новостях безмолвно пошел новый сюжет. Богданович поставил бокал на стойку, обернулся и уставился в экран. Бесчисленные брелоки на кожаной жилетке звякнули, как кольчуга. Телевизор под пристальным взглядом длинного бармена мигнул и послушно забубнил — сначала тихонько, а потом погромче. Рыжий книгочей резко поднял голову от книжки.

— …зима. Несмотря на беспрецедентное похолодание, городу в ближайшие часы грозит наводнение…

Рыжий бесшумно поднялся и тоже уставился в телевизор.

— …коммуникации и электроэнергия. Аэропорт «Пулково» закрыт… Железнодорожное сообщение…

— Нет, ты видел?! — пробормотал Богданович. — Это что, их за сегодня так скрутило? За один день?! Куда храни… куда все смотрели?!

— «Пулково» закрыли и поезда не ходят, — очень тихо отозвался рыжий студент. — Туда ж не попасть теперь…

— Фробениус умеет, — лаконично сообщил бармен. — Скоро зайдёт.

Пан Лисовски за кактусом повертел в руках листок с какой-то сложной схемой и с усмешечкой показал его дипломантке вверх ногами. Та ахнула и застрочила в блокноте, то и дело кивая. Лисовски удовлетворенно усмехнулся, отчего крошки на скатерти тут же сложились в длинную формулу. Дипломантка покрылась испариной, склонилась над столом и стала списывать. Уши у неё заалели.

— …музыкальный фестиваль. Всемирно известный музыкант, композитор и меценат, который родился и вырос в этом городе… — гнул своё телевизор. Бармен поднял бровь. Телевизор покорно показал крупный план — элегантного господина в тёмных очках. На губах у него играла сдержанная, корректная улыбка человека, привыкшего к вниманию журналистов.

— Богданович, — рыжий студент забарабанил по стойке, как по клавиатуре. — Это он.

Бармен вгляделся в экран и скривился.

— А я его тоже знаю, — заключил он, прищурив жёлтые ягуарьи глаза. — Это же Алоис

— На службе, — обиженно ответил девчоночий голос. — А у нас наводнение и света нет, вот! А я думала, ты приехал!

— Лизкин, ты меня послушай, — вполголоса сказал Инго. — Ты можешь пока дома посидеть и никуда не выходить?

— Инго, ты чего? Тут вообще на улицу не выйти, тут наводнение…

— Вот и хорошо, что не выйти, вот и славно. Так надёжнее, а то знаю я тебя, пролезантка.

— Бузюзю! — не очень уверенно ответил девчоночий голос.

— Что Филин про это всё говорит?

— Ничего не говорит, — на том конце провода явно надули губы и захлюпали носом. — Он спит, потому что более-е-е-ет, температу-у-ура у него со-о-орок.

— Ч-чёрт, как некстати… Дома тепло?

— Ну, так… Еда ещё есть.

— Лисёночек, тебе что, там страшно?

— Нет, — помедлив, твёрдо сказала Лиза, задёргивая занавеску, чтобы не глядеть в окно. Там было всё то же самое — проливной дождь лупил в стекло, и в тёмных окнах блуждали тусклые огни — кто-то ходил со свечками. «Не буду про Лёвушку говорить, — решительно сказала себе Лиза, — и про Паулину тоже. Что человека волновать, всё равно он далеко и сделать ничего не может. И вообще у него только в этом году нормальная жизнь началась, так что пусть сидит себе в Амберхавене!»

— Лизкин, всё образуется. Ты только не ходи никуда и… знаешь что ещё… окна не открывай. Спокойной ночи. — Инго повесил трубку и задумчиво уставился на дремлющую Джаббу. — Богданович, что же наши-то этим не занялись, а?

— Почему же, занялись, — сказал рядом очень спокойный голос. У стойки возник маленький кудрявый человек. Он близоруко оглядел зальчик, по-птичьи склонив голову набок. — Думаю, не сегодня-завтра пространственники отправят кого-нибудь разобраться. Полагаю, Грифонетти поедет или Герш-Иоффе. Или даже Бубендорф. А что вы так волнуетесь, Инго, — у вас кто-нибудь в Петербурге? Вы же из Радинглена, или я опять всё перепутал?

При виде близорукого король Радингленский облегчённо вздохнул. В Амберхавене его никто «величеством» не называл — на одном только Магическом факультете училось несколько принцев, парочка королей и эрцгерцог Месмерийский. И все они яростно противились титулованию: дома хватило.

— Вы ничего не перепутали, мейстер Фробениус, — ответил он, через силу улыбнувшись. — У меня в Петербурге все.

— Так-так-так, сейчас разъясним… Вы пока собирайтесь, минут через пять-десять я вас отправлю. — Фробениус повертел кудрявой головой, махнул рукой спускавшейся с лестницы весёлой компании и устремился к ней, чуть прихрамывая. От компании откатился симпатичный толстяк в тирольской шляпе с легкомысленным зелёным перышком, и они с Фробениусом подсели к пану Лисовски, оттеснив зардевшуюся дипломантку.

— Постой, — вполголоса велел Богданович и вытащил из большой стеклянной чаши на стойке два сцепленных брелочка-бубенчика. — Вот тебе, — он расцепил брелочки и один бросил Инго, а второй прикрепил к своей кожаной жилетке. — Если что — сигналь.

Фробениус уже о чем-то уговорился с Лисовски и толстяком и спешил к стойке.

— Ну что, всё-таки поедете, Инго? — спросил он. — Я бы вас кратчайшим путем через Радинглен переправил, но боюсь, его от Питера тоже отрезало. А вообще — смотрите, там ведь и без вас разберутся, дело опасное…

— Мне бы поскорее, — умоляюще сказал Инго.

— Поскорее так поскорее, — Фробениус успокаивающе закивал. — Вот сейчас Танидзаки-сан подбежит, и мы вчетвером вас за милую душу… Простите, я забыл, вы кофе без сахара пьёте?

— Да, — удивился Инго. — Только мне уже больше некуда.

— Один глоточек придётся. Богданович, нам, пожалуйста, пять эспрессо, один вон в ту чашку, — попросил Фробениус.

Богданович, не оглядываясь, протянул руку к полке, на которой выстроилось в ряд десятка два сувенирных кружек: Прага, Зурбаган, Иерусалим, Синдбадия, Иллирия, Эмпирей, Гаммельн, Оксенфорд, Нью-Йорк, Катманду…

— Нет-нет, левее, — Фробениус привстал на цыпочки и сощурился. — Этак ведь в Венецию угодить можно. Что совершенно излишне.

Богданович плеснул немного горячего кофе в кружку с изображением Медного Всадника и вручил Инго. Фробениусу, Лисовски, толстяку и подоспевшему Танидзаки бармен невозмутимо раздал фирменные зелёные чашечки.

— Готовы? Куда именно вам надо, точно решили? — Фробениус ласково посмотрел на Инго снизу вверх. — Тогда пейте. До свидания, Инго. Удачи вам.

Инго заглянул в кружку, пожал плечами и глотнул кофе.

От радужной вспышки Джабба проснулась и недовольно вздохнула всем брюшком. Суета сует…

Прочая публика в баре даже не оглянулась — здесь и не такое видывали. Фробениус взобрался на освободившийся табурет у стойки.

— Который час? — поинтересовался он у бармена.

— Одиннадцать пятнадцать, — Богданович вытащил из жилетного кармана серебряные часы на цепочке. — А в Петербурге уже четверть второго. — Он ещё раз сверился с часами, потом что-то прикинул, зажёг белую овальную, как яйцо, свечку в старинном подсвечнике в виде гнёздышка, пылившуюся рядом с кружками, и стал бережно заводить часы.

— Давайте-ка мы с вами, Фробениус, объясним друг другу, почему мы так легко согласились отправить мальчика в это пекло… — бармен говорил так тихо, что его не услышала даже жаба в террариуме. — Как это он нам так головы-то заморочил, а? Ведь он вроде бы ничего такого и не говорил…

— Стыд и позор нам, — печально отозвался Фробениус, глядя в пустую зеленую чашечку с черным кругом на дне. — Ведь поняли же уже, что способный словесник, — так надо было ухо востро держать. Мне в его возрасте для этаких фокусов пришлось бы сочинять заклинание с «Одиссею размером… И все бы заметили и на смех подняли…

— А он просто попросил, и мы, как миленькие…

— Да.

— Вот талантище… Вернуть никак?

— Смеётесь?!

— Пропадёт же!

Фробениус опустил глаза и повозил чашку по стойке.

— Не пропадёт. Во-первых, в Петербурге сейчас Глаукс, а они в паре очень неплохо работают. Во-вторых, талантище. В-третьих, Богданович, этот мальчик так решил…

— В-четвёртых, судьба, — замогильным голосом отозвался бармен и театрально закатил жёлтые глаза. — Фатальный рок.

— В-пятых, пространственники туда кого-то отправят, — веско отозвался Фробениус и слез с табуретки.

— В-шестых и в-седьмых… — пробормотал Богданович. Это прозвучало как крепкое ругательство. — Шляпы мы с тобой, Джабба, — тихо сказал он, повернувшись к аквариуму. Жаба вздохнула, не открывая глаз. — Думать надо было. А ведь не стоило его туда отпускать. Не стоило. Одна надежда — там Глаукс…

* * *

Над Радингленом моросил дождь. Он так мерно и убаюкивающе постукивал по крыше караульной будки, что стражник начал потихоньку клевать носом. Да и тусклый огонек фонаря, покачивавшегося снаружи на кованом крюке, тоже как будто засыпал — мигал и гаснул, вскидывался и опять мигал. На пустынном перекрёстке Трилистника послышались лёгкие шаги. Стражник сонно заморгал: по блестящему булыжнику легко и стремительно скользила женщина в длинном плаще с капюшоном. Плащ серебрился от дождя и даже как будто светился изнутри.

— Не иначе, привидение Бессонной Дамы. Бедная, несчастная… — невнятно пробормотал стражник и вновь задремал под песенку дождя.

А дама поспешила дальше, ни на миг не теряя царственной осанки. На шаг впереди неё чёрной тенью стлался кот.

— Разгильдяи, — сердито, но всё-таки не повышая голоса, сказала дама, миновав спящего стражника. — Караул называется…

Её величество Таль, королева-бабушка, огляделась и щёлкнула кнопкой электрического фонарика. В экстренных случаях цивилизация бывает очень кстати. Над крыльцом, отражая свет, покачивалась и позванивала от дождя вырезанная из тонких медных листов раскрытая книга.

Дверь распахнулась прежде, чем королева взялась за дверной молоток.

В глубине комнаты замигала от ворвавшегося ветра свеча, и по тёмным стенам закачались тени.

— Ваше Величество! — удивленно сказал хозяин лавки, срывая с головы фланелевый колпак с кисточкой. — Среди ночи… Я полагал, утренняя аудиенция… Простите мне мой вид…

— Что стряслось, Гарамонд? — без околичностей спросила Бабушка и откинула капюшон. — Говорите сразу. Неужели вы думаете, что, выслушав такие вести, я стану мирно спать до утренней аудиенции?

Гарамонд плотно прикрыл дверь и усадил Бабушку в креслй.

— Вот… — он снял с шеи какой-то ключик на шелковом шнурке, щёлкнул хитроумным замочком и поднял резную крышку деревянной шкатулки. Королева Таль наклонилась поближе. В шкатулке стеклянно поблескивало и переливалось. — Вы ведь знаете, как действует схема?

Больше всего содержимое шкатулки было похоже на сверкающую гроздь крупных мыльных пузырей. Которые чуть-чуть светились. Приглядевшись, Бабушка заметила, что в одном из них как будто вставлена маленькая картинка с зеленоватым морем и городом-островом, черепичные крыши которого поблескивают от ночного дождя. Только картинка эта была объёмная и живая. Соседние шарики были прозрачны, и только в одном из них… Бабушка сощурилась.

Некоторое время слышалось только потрескивание фитильков. Наконец Бабушка выпрямилась. Лицо у неё было усталое, как после экзамена или большого дворцового приема.

— Вот, Ваше Величество, — показал Гарамонд. — Видите — один из шариков светлее прочих. Кристаллы показывают тот мир, в котором мы сейчас находимся. Это Радинглен. В соседнем кристалле, то есть шарике, должен быть Петербург. И всё время был.

— Что-нибудь сломалось? — уточнила Бабушка не предвещавшим ничего хорошего тоном. Студенты обычно от такого тона покрывались мурашками. — Да не молчите же, Гарамонд!

— Схема в порядке, — тихо сказал Гарамонд. — Она лишь отражает происходящее.

Динь-дилинь. Шур-шур-шур.

— Что такое? — Бабушка насторожилась и вновь вгляделась в кристаллы. В стеклянной грозди совсем рядом с Радингленом что-то темнело. Внутри шкатулки шебуршалось и позванивало, как будто вместо схемы миров туда посадили десяток хрустальных мышей. Шуршащий звон стал ещё громче, и к нему добавилось странное побулькивание — будто что-то кипело на огне. И Бабушка заметила, что тёмное пятнышко медленно, неуклонно чернеет и растёт.

— Петербурга больше не видно, — тщательно подбирая слова, проговорил Гарамонд, словно не решался или не имел права сказать все сразу. — Он… он исчез… или его отгородило в отдельный мир, Вместо него теперь вот это. Видите, Ваше Величество, там сгусток темноты.

— Что — это? — голос у Бабушки все ещё был суровый, но сама она стремительно побледнела. — Что-то мне это очень напоминает, — пробормотала она. — Когда за тобой приходит кот, жди вестей… ё

— Мрмяу! — Мурремурр взъерошил чёрную шерсть. — Но не всегда же дурных, Ваше Величество!

— Прости, Мурремурр, — Бабушка провела рукой по его пушистой шкурке, и из-под руки полетели искры. — Я не хотела тебя обидеть. Видно, жизнь у нас такая весёлая, что хороших вестей тебе приносить не выпадает… — Она рассеянно отвела со лба выбившуюся из прически седую прядь. — Что же нам делать? Вот что. Сначала я пойду и проверю, отзовется ли Мостик. Или нет, лучше связаться с Филином, он-то наверняка знает, в чём дело… — Она что-то поискала в бархатном кошельке у пояса и досадливо поморщилась — ну вот, конечно, оставила бубенчик во Дворце!

Гарамонд плотнее запахнул шлафрок, будто ему стало холодно. Но сказать он ничего не успел: дверь распахнулась настежь, и из мокрой ночи, как кит из океанской пучины, всплыла огромная фигура.

— Господин Гарамонд! — сипло провозгласила фигура. — Что стряслось-то, а? Дайте-ка глянуть! Где что не так, плетён батон?!

— Добрый вечер, мастер Амальгамссен, — отчетливо сказала Бабушка.

Великий радингленский маг-механик поспешно отвесил поклон, причем, как всегда, в карманах у него разнообразно забрякало. Потом мастер заметил Мурремурра, приветственно выгнувшего спину, и озабоченно спросил:

— Ну как, господин кот, получилось у вас через Мостик-то пройти аль нет?

Мурремурр прижал уши. Бабушка с Гарамондом переглянулись: они впервые видели доблестного кошачьего рыцаря сконфуженным. Ещё бы: чтобы кот да куда-то не пробрался — это почти такой же кошачий позор, как свалиться с забора!

— Так, по порядку. Мостик, значит, опять пропал. Гарамонд, ваши кристаллы это и отражают? — Бабушка взяла инициативу в свои руки, но никакого порядка не получилось, потому что кот, маг-механик и радингленский летописец заговорили наперебой:

— Не муррпропал, Ваше Величествоу…

— Господин кот сам ко мне пожаловали…

— …Если ход из Радинглена в Петербург отрезан…

…говорят — гляньте, мастер, дело неладно…

— …извольте мурррпроверить…

— …а сами от щепок-опилок отряхаются и шипят и шерсть у них дыбом…

На слове «щепки» Бабушка решительно встала и накинула капюшон:

— Идёмте.

Гарамонд аккуратно запер шкатулку на ключик, а ключик повесил на шею.

Снаружи по-прежнему сеялся дождь, качались на ветру вывески и блестели на мостовой лужи. Мурремурр брезгливо поднимал лапы и подергивал спиной. Гарамонд раскрыл над Её Величеством внушительный чёрный зонтик. Все четверо прошли по Флейтовой улице, на которой и располагалась Гарамондова лавка, свернули на Хрустальную, с неё — в проулок Трёх Удодов и очутились на берегу Оборонного рва. Неподалеку, шагах в двадцати, горбился Птичий мост, но Бабушка в ту сторону даже и не глянула. Она тихонечко позвала Бродячий Мостик.

Канал подернулся знакомым туманом. Мурремурр навострил уши, мастер Амальгамссен просипел: «Ну, елки гнутые! Ну же!», Гарамонд приложил палец к губам, и механик затаил дыхание.

Туман сгущался, но теперь он больше походил на дым. Мурремурр настороженно принюхался, а Гарамонд кашлянул. Да, пахло дымом — горьковато, как будто горела бумага. Бабушка глубоко вдохнула и шагнула вперед.

Доски Мостика, которые обычно дружелюбно поскрипывали, вдруг зловеще затрещали.

Амальгамссен не выдержал:

— Ах ты, песий хвост! — заорал он и ринулся в туман, за королевой с Гарамондом.

Летописец и Бабушка, хором кашляя от тумана и крепко держась за перила, стояли на середине Мостика, который опасно покачивался и проседал под ногами. И немудрено — теперь это была никакая не середина, а конец: Мостик упирался в глухую стену из неизвестного радингленским жителям материала. Бабушка, впрочем, сразу признала в нём тупой бетон, грубо покрашенный масляной краской в два цвета: снизу, где-то в рост принцессы Лиллибет, тюремно-зелёным, а остальное — больнично~белым.

Гарамонд выпростал из-под плаща руку, бесстрашно колупнул пальцем стену и, скривившись, сказал:

— Цвет выбран неудачно.

Чувствовалось, что сказать радингленскому летописцу хочется и много других слов тоже.

— Что ж это такое деется-то? — Мастер трясущимися ручищами ощупывал покорёженные перила Мостика и размозжённые в щепки доски. — Это как же понимать-то прикажете? — Амальгамссен выпрямился. — Вы вот что, Ваше Величество, отойдите-ка, а то уж больно опасно тут.

Бабушка слепо водила рукой по влажной твёрдой стене.

— Что ж, надеюсь, у Её Высочества хотя бы достанет благоразумия не выходить из дому, — полушёпотом произнесла она.

Амальгамссен шумно вздохнул, как голодный сенбернар, и многозначительно покосился на Гарамонда. Тот потупился, сохраняя каменное лицо. В благоразумие её высочества Гарамонду не верилось.

Глава 3,

в которой бронзовые львыне тонут, а телевизор говорит очень много слов

Лиза уныло побродила по квартире. Свет всё не включали. Свечка в зелёной розетке истекала восковыми слезами и оплывала на глазах, а есть ли ещё запасная — неизвестно. Дождь настырно барабанил в окно. Еды на столе и в холодильнике изрядно поубавилось, но спокойнее от этого не стало. И спать не хотелось решительно, а читать при свечке… читать и вообще не хотелось. Лиза попыталась включить радио, но радио на этот раз упорно молчало. В нём только что-то мерно и гулко тикало, будто вода капала из крана с большой высоты. «Метроном», — догадалась Лиза, и на душе у неё стало совсем тошно. На всякий случай она щелкнула кнопкой телевизора.

Экран засветился. Чудеса в решете — электричества-то нет! Впрочем, телевизор ничего толком и не показывал — на экране только шуршало и мельтешило, как будто внутри шёл густой мокрый снегопад. Лиза надавила одну кнопку на пульте, другую, третью — экран знай мерцал да мелькал.

В Бабушкиной комнате, выходившей окнами на улицу, что-то стукнуло — раз, и ещё, и ещё. Лиза вздрогнула, потом закусила губы, взяла свечку и пошла проверять.

Это была форточка — её распахнул ветер, который теперь метался по комнате, дергал занавеску и шелестел Бабушкиными бумагами на столе. Лиза поднялась на цыпочки, но не тут-то было — ветер тут же наотмашь ударил её в лицо мокрой ладонью. Пламя свечки шатнулось и чуть не погасло, а сама Лиза запуталась в занавеске. Наконец форточку удалось закрыть. К стеклу прилип жёлтый лист, а по карнизу что-то дробно стучало, будто горох сыпали. Похоже, там уже не просто дождь, но и град. Ещё новости!

— …сделаю всё от меня зависящее, чтобы город как можно скорее зажил нормальной жизнью, — заговорил где-то совсем рядом спокойный мужской голос.

Лиза подпрыгнула, будто её оса ужалила, и опрометью метнулась в кухню, потеряв тапочку.

В телевизоре мелькнули было какие-то знакомые лица, но тотчас пропали, и на экран выползла яркая заставка. Лиза ойкнула. На фотографии нарядная Паулина — утренняя Алина Никитична — сидела за изобильным столом и с милой улыбкой наливала чай из самовара, а поперёк змеилась надпись: «Все свои».

Вот это да! Лиза ощупью, не сводя глаз с телевизора, подтянула к себе табуретку и чуть не села мимо. Заставка исчезла, а вместо неё на экране появилась настоящая Паулина и ласково заговорила:

— Мы рады, что в этот непогожий вечер вы с нами, дорогие телезрители, — она уютно завернулась в малиновую шаль поперек туловища. — Напомню, сегодня мы работаем в прямом эфире, и, как всегда, у меня в гостях за самоваром собрались все свои. Внеочередной выпуск нашей передачи посвящен чрезвычайной ситуации, сложившейся в нашем любимом городе. Как вам, полагаю, известно, было принято решение о создании группы эзотерической поддержки…

Камера проехалась по ряду кресел, в которых солидно, но непринужденно сидели очень серьёзные дамы и господа, ничуть не похожие ни на каких колдунов и ведьм.

— … Магистр тайного ордена Прозорливых Николай Степанков, — представляла между тем гостей радушная Паулина, — почетный член Гейдельбергского общества парапсихологов Марианна Караулова…

Камера показала сначала неприметного толстячка с орлиным, однако же, взором, а затем светловолосую красавицу средних лет, немного похожую на секретаршу директора в Лизиной школе.

— И наконец, руководитель группы, — ворковала Паулина, — знаменитый целитель-экстрасенс, признанный эксперт в области паранормальных явлений, академик Академии Тонких Уровней Эдуард Хрустицкий…

Ух ты! Телевизор проворно продемонстрировал замершего в мягком кресле седогривого Хрустицкого, который был совсем не такой напыженный, как в школе. Ах, вот он, значит, кто такой!

— А на почетном месте во главе нашего чайного стола — блистательный заокеанский гость Виктор Изморин.

Камера наплыла на элегантного человека в чёрных очках. Гость мирно взял со стола чашечку и ласково улыбнулся в экран. От него веяло спокойствием. Лиза уселась поудобнее. И пальцы, которые вцепились в бахрому скатерти, разжались сами собой. Бывают люди, рядом с которыми исключены наводнения, землетрясения и войны. Их сразу видно. И к ним хочется держаться поближе.

— Слово вам, Виктор Александрович, — пригласила Паулина. — Напомню телезрителям: мы остановились на проблеме отмены фестиваля.

— Помилуйте, как можно! — горячо возразил гость. Он изящно отставил чашечку. — Мне странно это слышать. Ни о какой отмене абсолютно не может идти и речи, если только о непродолжительной задержке. Я превосходно понимаю, что молодым гостям фестиваля это может быть трудно…

Как-то он странно разговаривает, этот Изморин, мелькнуло в голове у Лизы. Но слушать и думать одновременно не получалось. А не слушать было никак нельзя.

— Я и сам не могу быть спокоен, пока жизнь не встанет на свои места, вещи не пойдут своим чередом… — Изморин замешкался. — Прошу прощения. Когда я волнуюсь, я могу делать ошибки. Меня давно не было здесь, я немного забыл русский. Но вспомню, — он снова улыбнулся, на сей раз застенчиво и смущённо. — Потом, у меня в этом городе много старинных друзей, я знаю, они сейчас нас смотрят…

«Каких ещё друзей?» — удивилась Лиза.

— Ну что вы… — утешила его Паулина. — Главное, что вы никогда не ошибаетесь в нотах! Насколько я понимаю, именно на это у нас теперь вся надежда. Вот вы только сейчас сказали, что сделаете всё от вас зависящее…

— Я постараюсь, — серьёзно ответил Изморин. — За этим я, собственно, и приехал.

— Вы нас так интригуете! — Паулина подалась вперед, будто хотела склевать гостя.

— Более того, — веско продолжал гость, остановив её легким движением узкой ладони, — я совершенно точно убежден, что мои коллеги в Амберхавене очень удивятся, если я сдамся и отступлю. У нас это не принято, особенно когда мы работаем со стихийными бедствиями.

— Как интересно! — Паулина что-то ещё рассказывала, но Лизе было не до того. Надкусанный бутерброд шлёпнулся на стол.

Значит, Изморин из Амберхавена! Ух ты, как они быстро своего мага прислали! Ну да, наверно, Инго просто ещё не знал…

— …да-да, вы не ошиблись, именно с помощью музыки, — говорил Изморин. — Ведь сейчас город может спасти только чудо. Знаете, — он вздохнул, — есть у меня старый знакомый, один учитель музыки… то есть все убеждены в том, что он просто учитель музыки… так вот он на сей счет говаривал, что многие музыканты были волшебниками. Судите сами — Моцарт, Лист… А Паганини? Вот уж кто точно был сущий кудесник!

Эту фразу Лиза слышала от Филина! Так, может, они с Измориным знакомы? Ничего себе!

Хрустицкий кивал, как заворожённый, а Паулина посылала амберхавенскому магу чарующие улыбки.

«Вот обсели! — сердито подумала Лиза. — А он ведь, наверно, даже не знает, какие они! А вдруг это Паулина всё устроила, а теперь радуется?! Наверно, она как была гарпия, так и осталась на самом деле, а человеком просто прикидывается. Надо его как-нибудь предупредить, а то мало ли что…» — она беспокойно заёрзала на табуретке.

— Напомню нашим телезрителям — в эфире ток-шоу «Все свои», — Паулина вклинилась во вдохновенную речь Изморина. — Ну а поскольку у нас собрались все свои, то настало время прямых вопросов и откровенных ответов.

Хрустицкий почему-то втянул голову в плечи, но Паулина обращалась вовсе не к нему:

— Скажите, Виктор Александрович, а как вы планируете совместить проведение фестиваля с вашими личными планами? — бодро спросила она. — Я имею в виду операцию на глаза, которая вам предстоит.

Ого, да у тётеньки просто воспаление бестактности! Лизе даже неловко стало. А Изморин слушал Паулину терпеливо и внимательно.

— Насколько нам известно, ваш визит был очень плотно распланирован, — как ни в чём не бывало наседала Паулина. — Но, учитывая чрезвычайную ситуацию, сложившуюся в городе, каковы ваши приоритеты? Усмирение стихий или восстановление зрения?

Так вот почему он в тёмных очках, сообразила Лиза. Надо же, а так с виду и не скажешь, что почти слепой. Или просто света не выносит? Непонятно…

— Для меня большая честь взять на себя нелёгкую задачу спасения города, — выслушав Паулину, отвечал Изморин совершенно без всякого выражения, словно отделаться хотел от назойливых журналистов. — Это важнее всего.

— О, теперь нам срочно нужен комментарий специалиста! — Паулина повысила голос. — Господин Хрустицкий?

Целитель и академик дернулся и чуть не расплескал чай.

— Итак, вопрос к вам, Эдуард Федорович, — Паулина уставилась на него в упор. — Что и говорить, решение выступить с такими экзотическими средствами против разгулявшейся стихии — это смелая идея. Как вы оцениваете ситуацию?

Изморин чуть усмехнулся — уголком рта — и сцепил пальцы, изготовясь слушать. Камера, конечно, усмешку не упустила, наехала крупным планом, а потом сместилась на академика. Да уж, поняла Лиза, никакой группы эзотерической поддержки Изморину не нужно. Хрустицкий откашлялся. Глаза у него почему-то бегали. Ага, Изморина боится! И правильно делает!

— Я бы не назвал эти средства экзотическими, — плавно, как по-писаному, повёл речь целитель. — Мы живём в очень необычном, поистине волшебном городе, не правда ли? У него такая незаурядная аура и своеобразная энергетика, в нём так много необъяснимого… — он покосился на Изморина, — и поэтому кому как не господину Изморину, чья музыка, как давно установил я и мои коллеги, оказывает целительное воздействие, утихомирить взбунтовавшуюся природу, остановить катаклизм?

Дальше слово взяла суровая Марианна Караулова и понесла что-то длинное, запутанное и наукообразное про катаклизмы и катастрофы, и что всё это от особенных вибраций, и наводнения и землетрясения в том числе, и что грызуны тоже как-то там реагируют на вибрации, и что музыка — это тоже вибрации, узыка, ации, тро- фы, измы, жу-жу-жу, тра-та-та… У Лизы зажужжало в ушах, но тут Паулина опять встряла:

— В таком случае, Виктор Александрович, почему бы тогда вам и другим специалистам по катаклизмам не предотвращать все подобные неприятности? Ведь этим летом Прага и Германия как раз пострадали от наводнений…

— Один момент! — Изморин поднял указательный палец. — Мне, к несчастью, не должно раскрывать все профессиональные секреты, но и в Праге, и в Германии мы сделали всё, что могли. Поверьте, в противном случае потери были бы куда большими.

Лиза попыталась вспомнить про Прагу, — был там какой-то Изморин, не было Изморина, — а утонувшего в зоопарке слона было ужасно жалко… Она сидела как на иголках.

— То есть вы обещаете, что в ближайшее время всё войдет в колею? И река вернётся в берега? — сыпала вопросами Паулина. — И погода исправится? И фестиваль состоится?

— Конечно, — Изморин пожал плечами и снова взял чашечку. — Иначе и быть не может. А то, что в городе сейчас собралось столько талантливых детишек, очень вдохновляет. Я знаю, что среди них наверняка есть немало тех, кто в будущем — или, как знать? — в самом ближайшем будущем станут моими помощниками.

Лиза впилась глазами в экран. Ей начинало казаться, что от участия в пресловутом мероприятии она сегодня в школе отбрыкивалась зря.

— Знаете, мне ведь уже случалось прибегать к поддержке ребятишек, — по-прежнему спокойно сказал Изморин. — И мы вместе сыграли ту самую, как метко сформулировал господин Хрустицкий, энергетически умиротворяющую музыку. И как сыграли! Вы не поверите, какой это был эффект! — Изморин взмахнул руками, будто невидимым оркестром дирижировал. — Ведь именно дети обладают поистине волшебной способностью чувствовать и понимать музыку. Дети и есть подлинные волшебники — вы ведь согласны со мной? — Он чуть повернул голову и сквозь тёмные очки взглянул в камеру. Прямо Лизе в глаза. — Когда я думаю о детях, когда представляю себе эти талантливые юные лица, то понимаю, что вместе мы одолеем любое стихийное бедствие. Так и вижу, к примеру, маленькую рыжую девочку со скрипкой, которая способна творить настоящие чудеса!

Лиза чуть с табуретки не упала. Жалко, Филину не позвонишь!

А впрочем, зачем вообще звонить Филину?

Лиза вскочила. Ну конечно, все яснее ясного! Всё сходится, как по нотам: Инго говорил, что кого-то пришлют, — так вот, наверно, уже и прислали. Этого кого-то зовут Изморин, и ему нужны дети-музыканты. Он даже очень прозрачно намекнул на неё, Лизу! Тут, правда, вмешался Лизин внутренний голос: он ехидно спросил, откуда этот человек знает Лизу и не подозрительно ли это.

— Ну мало ли, — растерялась поначалу Лиза. — Может, ему Филин про меня говорил! Да и вообще, — вспомнила она, — я же принцесса, а принцессы — люди известные!

Все вопросы благополучно разрешились, и Лиза принялась лихорадочно собираться: натянула джинсы — холодно всё-таки — и Лёвушкин свитер — на счастье, потуже затянула хвостик и открыла окно. Инго, правда, внятно велел окон не открывать, но ситуация чрезвычайная. И вообще, я ему потом всё объясню. Открыть окно удалось, но не сразу: злющий холодный ветер, метавшийся снаружи, швырялся дождём и снегом, норовил разбить стекло и отпихнуть Лизу, но в конце концов она высунулась наружу, в непроглядную темень двора-колодца, и заверещала, перекрывая ненастье:

— Леонардо! Леандро! Вы где?

Львы объявились тут же, как будто ждали под окнами.

— Скорррей! Быстррее! — зарокотало внизу, гулко отскакивая от стен двора. Удивительно, но из окон на этот рык ни одна живая душа не выглянула.

Лиза облегчённо выдохнула. Ещё повезло, что полнолуние, а то неизвестно, как до этого Изморина пешком добираться в такую непогоду. И, кстати, как его искать — тоже непонятно, спохватилась Лиза.

Она кубарем скатилась по лестнице, не успев испугаться темноты и невидимых крыс. Выскочила из подъезда, на ходу застегивая куртку. Что-то колючее жалило лицо — не то мокрый снег, не то мелкий град. На улице не было ни души и вовсе не горели ни окна, ни фонари, ни вывески. Из-за несущихся рваных облаков показалась полная луна, и стало видно, как львы хлещут себя хвостами по бокам и подгарцовывают, словно кони в упряжке. А ещё стало видно, что по мостовой ровным потоком течет тёмная вода и выплёскивается на тротуар.

— Мне надо к этому… к Изморину, — прокричала Лиза сквозь вой ветра и грохот дождя, тщетно пытаясь удержать на голове капюшон. — Ой! Только я не знаю, куда! — И вдруг она сообразила: откуда львам вообще знать, кто такой Изморин?

— Он говоррил! Он ждёт с нетерррпением! — восторженно отозвались бронзовые звери.

Вот это да! — удивилась Лиза. Знают! Неужели принцессы и вправду такие известные? Или Изморин уже успел с Филином связаться?

Леонардо придвинулся к самому краю тротуара и чуть присел:

— Мы знаем! Мы отвезем! Дерржитесь, Лиллибет! — проурчал он. — В «Пальмиррру»!

Только на углу Лиза сообразила, что впопыхах забыла футляр с Виви. Это же надо — так разволноваться… Может, это и ничего, подумала она, сначала ведь надо договориться, всё обсудить, а скрипку в такую непогоду лучше по улицам не таскать… или в самом деле он мне настоящего Страдивари привез? Да ну, быть такого не может! Интересно, а где у нас «Пальмира»? Где-то около Исаакия, кажется. Или нет?

— Эй, а откуда он про меня знает? — спросила Лиза, одновременно подумав, что надо бы ещё спросить, откуда они его знают.

— Знает! Знает! — хором откликнулись звери.

— Чего? Не поняла! — крикнула Лиза сквозь шум ветра, решив, что львы её не расслышали.

— Он знает всё! — опять хором сказали львы.

— И кто это натворил, тоже знает? — она надеялась, что львы скажут про Паулину, и тогда хоть что-нибудь станет понятно.

Но львы почему-то не ответили и побежали быстрее, точнее, понеслись по лужам Большого проспекта длинными плавными прыжками. От них валил пар, и Лиза, отплевываясь от мокрого снега, вдруг поняла, что спина у Леонардо не просто теплая, но на ощупь вполне живая и шерстяная, и грива, за которую она держится, тоже. А на вид львы по-прежнему бронзовые — странно! Но подумать об этом не получалось — слишком жутко оказалось вокруг.

Лизе уже один раз случалось кататься на львах в полнолуние, но тогда всё было иначе. Грифоны, птицы, драконы, кошки резвились по всему городу, и постукивали по асфальту когти, и таинственно шуршали крылья, и мелькали в лунном свете диковинные силуэты, но от всего этого было весело, а не страшно. И вообще Лиза тогда ужасно пожалела, что не получилось с ними со всеми познакомиться, только со львами и с верблюдом Арнольдом из Александровского сада. А теперь то и дело что-то глухо просвистывало над головой у Лизы — то ли сильный порыв ветра, то ли каменные крылья, и в переулках эхом отзывался глухой топот, рокот, гул, но сами звери почему-то не показывались. Лизе померещилось, будто все они, как один, спешат в ту же сторону, что и львы, — к Неве.

И ещё ей все время казалось, что за ней пристально следит множество настороженных враждебных глаз. Она покрепче ухватилась за гриву Леонардо, задрала голову и ахнула — фасады домов опустели. С них исчезли не только звери, но и люди! Лиза столько раз гуляла цо Петроградской, что точно помнила, на каких домах есть кариатиды, а на каких — просто маски. Куда же они подевались? Может, ей показалось? Ничего, вот сейчас луна опять из туч выползет, и увижу.

Но всмотреться не получалось — ветер со снегом бил в лицо, так что глаза слезились. Лиза поспешно натянула слетевший капюшон и теперь видела только, что мимо мелькают тёмные дома и жмущиеся к тротуару, подобравшиеся машины. Вода поднялась так, что до половины закрывала им колеса. Было темно, как в лесу, — Лизе ещё никогда не приходилось видеть в городе такой темноты.

Львы то и дело погружались в воду по самое брюхо; Лиза только успевала поджимать ноги. «Вот пошла бы я пешком, и что?» — она изо всех сил старалась не думать о том, что под водой полно вскрывшихся люков. Вот ужас-то! Наверно, все подвалы затопило. А в подвалах…

Вдруг львы замедлили бег. Впереди был очередной перекресток. Лиза вгляделась и ойкнула — кажется, там вода поднялась ещё выше и волнами перехлестывала через тротуар, через капоты машин, низкие подоконники первых этажей, ручейками текла в подворотни. Как же мы дальше-то проберемся? Львы же бронзовые, плыть не смогут — потонут. И почему она такая грязная, эта вода? Пена какая-то серая…

Львы подбежали к самому перекрестку, и Лиза поджала ноги и чуть не завизжала. Это была не вода, а крысы. Они стекались на перекресток со всех улиц плотным серым потоком, бок о бок, почему-то очень ровными рядами. Это сколько же их? Сотни? Тысячи? А если вообще миллионы? И почему они так странно бегут — будто в колонны построились?

— Дорррогу! — глухо рыкнул Леонардо, Крысы ответили злобным многоголосым писком, но через миг из-за туч выскользнула луна, осветила львов и Лизу — и крысиная армия резко затормозила на тротуаре. Как пешеходы на красный свет, промелькнуло в голове у Лизы, и тотчас до неё дошло, что возглавляющие колонну крысы стоят на задних лапках, а в передних что-то держат, какие-то палочки, провода, что-то ещё…

Леонардо в один прыжок перенесся через перекрёсток, а за ним и Леандро. Львы помчались дальше, к реке. Лиза озиралась — в боковых улицах деловито семенили крысы, и, несмотря на вой ветра и грохот дождя по крышам, ей все время казалось, что в пронзительном попискивании серой армии различаются какие-то отдельные слова, но разбирать, какие именно, совсем не хотелось. Вот, наконец, мелькнули мимо купола собора, отчаянно качающиеся деревья, а на Биржевом мосту ветер ударил Лизе в лицо с такой силой, что она зажмурилась и осмелилась открыть глаза, когда львы уже миновали Стрелку, Дворцовый мост и свои собственные пустые постаменты. Тёмная вода давно поглотила гранитные ступени Дворцовой пристани — теперь свинцовые волны вздымались всё выше и жадно лизали подножие постаментов.

«Понятно, почему никого нету, — Лиза стиснула стучавшие зубы. — Все по домам сидят».

На этом берегу крыс попадалось меньше, зато мокрую ночную темноту то и дело вспарывал шум чьих-то крыльев, а асфальт просто дрожал от тяжёлых шагов множества статуй. Когда перед Лизой открылась чёрная шахматная доска Дворцовой, в разрыве облаков вновь мелькнула луна, и в зыбком свете стало видно, что вся площадь заполнена полчищами высоких чёрных фигур. Иные из них были огромны — массивные, важные, они гулко и медленно шагали по брусчатке.

«Ой, так ведь это не звери! — поняла Лиза. — Это же статуи! Ну точно! Вон Атланты! И ангелы… один, другой… и кариатиды… А вон вообще кто-то на коне и в шлёме! Ой, сколько их! Со всего города собрались! Какие они, оказывается, страшные, когда на землю спускаются… Да, такого даже Паулина в одиночку бы не наворотила! Кто-то ей помогает! Но кто?»

Львы побежали ещё быстрее — наверно, тоже побаиваются статуй.

— Йиииииии! — пронзительно взвыло над ухом у Лизы. Она чуть не грохнулась с львиной спины. Что-то твёрдое и жесткое больно чиркнуло её по плечу. Леонардо глухо, угрожающе зарычал, не замедляя бега, а Леандро досадливо мотнул косматой гривой.

— Что это? — испуганно пискнула Лиза, но львы то ли опять её не услышали, то ли не хотели отвечать.

— Йииии! Не пропустиииим! — то, непонятное, вновь спикировало на Лизу. Это была оскаленная каменная маска Медузы Горгоны, змеи развевались вокруг её головы и злобно шипели, а рядом с ней летела ещё одна, с мужским лицом, застывшим в коварной многообещающей улыбке.

— Неееет! Ийиии! Йииииграааа! — на разные голоса визжало слева, справа, сверху, сбоку. Львы и Лиза оказались в самой гуще каменного роя — маски голосили, кружились, свистели, жужжали, взмахивали крылышками, которые у некоторых из них росли прямо на висках. От этой жуткой какофонии голова у Лизы просто раскалывалась. Она старалась не думать, сколько килограммов камня и металла сейчас парит у неё над головой и что будет, если они все посыплются вниз.

— Пр-р-ропустите! Мы тор-р-ропимся! — львы попробовали вырваться из каменной тучи, но маски и слушать не желали — хоровод закружился быстрее.

Тогда Леандро скакнул вперед, оскалив пасть с внушительными зубами, потом привстал на задние лапы, а передними стал отмахиваться от стаи масок, как рассерженный кот.

— Тыиииии! Тыииии из ниииих! Из дышащииииих! — одна из крылатых масок зависла прямо над головой у Лизы и била крыльями. — Осмелилась выыйтиииии! А здесь мыиииии! Повелителииии! Мы правииииим!

Лиза съежилась на спине у льва и уткнулась лицом в гриву. И вдруг послышался разгневанный клекот и зашумели тяжёлые крылья, а откуда-то сбоку раздался не менее разгневанный рык.

— Пр-р-рочь!

Летучие маски с визгом и шипением шарахнулись в разные стороны, пропуская огромных золотых грифонов с Банковского мостика. А за спиной у Леонардо с Леандро возникли величественные золотые львы — в два раза выше их ростом.

— Он спр-р-рашивал, где вы пр-ропали! — прогремел один из них. — Потор-ропитесь! Мы их р-разгоним!

— Благодар-р-рим! — И Леонардо первым помчался в сторону Александровского сада. Лиза решила не оборачиваться. По счастью, каменный рой за ними не погнался. «Значит, они к тому же все перессорились, — мелькнуло у неё в голове. — Или они всегда враждовали? Или статуям вообще не полагается разгуливать, вот они и взбунтовались? Ой-ой-ой, как же мы со всем этим справимся? Ну ничего». Ей даже стало жаль Изморина: столько всего на одного человека. «Хотя почему на одного? — Лиза попыталась расправить плечи под промокшей насквозь курткой. — А я на что? Скорее бы до него добраться! А вдруг и Филин уже там? Может, они придумали, как быть… Хорошо бы».

Лужи становились все просторней и глубже, Лизу то и дело обдавало брызгами, Леонардо несколько раз поскальзывался. А когда лев в конце концов поплыл, недовольно пофыркивая, Лиза поняла, что тёмные улицы кругом похожи на реки в глухих ущельях. Вокруг высились дома, заросшие строительными лесами и укутанные в черный полиэтилен, как в кокон. Свирепый ветер рвал шуршащие полотнища, и Лизе казалось, что какие-то грозные великаны размахивают у неё над головой рукавами.

…Чем ближе львы с Лизой подбирались к площади, тем тише и пустыннее было вокруг. И ещё — почему-то резко похолодало: дождь кончился, будто его выключили, и кое-где неглубокие лужи затянуло льдом. Стаи говорящих крыс и каменных птиц, грифоны и львы, маски и кариатиды — все остались позади, как будто не решались ступить на площадь перед гостиницей и кружили по близлежащим улицам. Наверно, боятся этого Изморина, решила Лиза. Значит, он и вправду ого-го какой маг. Леонардо и Леандро, всегда такие разговорчивые, молча трусили вперед — в неподвижном морозном воздухе далеко разносился стук когтей по мостовой да плеск луж под тяжелыми львиными лапами.

Надо же, как тихо стало, удивилась Лиза. Будто мы под купол въехали — ни дождя со снегом, ни ветра, ни — она задрала голову — ни даже облаков. Тяжелые тучи разбежались, и в огромном пустом небе висел белый бугристый шар луны. Бр-р-р, зуб на зуб не попадает — это не купол, а холодильник какой-то! Куртка на плечах и на спине обледенела и похрустывала.

Сама площадь была пуста. Тускло поблескивала в лунном свете гранитная колоннада собора, резкая черная тень от покинутого памятником постамента ложилась на асфальт. А посреди площади неподвижно стояла огромная лужа, подернутая ледком, и в ней отражалась равнодушная луна.

В зашторенных окнах гостиницы не было видно ни огонька. Лизу зазнобило. Через площадь, высоко поднимая лапы, как брезгливый кот, прошествовал сфинкс с набережной у Академии Художеств, — только лед в луже затрещал. Лиза перевела дыхание — по счастью, сфинкс ни её, ни львов не заметил. Он глядел вверх, на луну, немигающими пустыми глазами.

Львы пересекли площадь и замерли у самых дверей гостиницы.

— Пр-рошу, — негромко проурчал Леонардо. — Двер-ри не запер-рты.

А Леандро даже попятился, скрежетнув когтями по камню. Было ясно, что дальше львы не двинутся.

Лиза спрыгнула наземь. Ей ужасно не хотелось входить одной в тёмный вестибюль. Но настоящим принцессам довольно часто приходится делать то, что ужасно не хочется. По спине у Лизы побежали мурашки — снизу вверх, так, что волосы чуть дыбом не встали. Лиза оглянулась на львов, глубоко вдохнула — и нырнула в тёмный вестибюль. Как в омут с обрыва.

Лиза стиснула зубы, чтобы не стучали, и на ощупь двинулась вперед, едва не налетела на какое-то дерево в кадке. Зашуршали жесткие листья — кажется, ненастоящие. Сначала идти было мягко, потом под ногами глухо отозвались мраморные плиты пола — значит, с ковра она уже свернула. Куда же теперь идти?

Лиза остановилась.

«Так, — вдруг отчетливо подумалось ей. — Это кому же я поверила? Это что же теперь будет?!»

Лиза повернулась и кинулась к дверям. Каждый шаг грохотал по плитам, как чугунная гиря, а двери не то что скрипели, не то что визжали — они выли, как волки! Лиза выскочила на улицу, перевела дух и…

И поняла, что никуда она не вышла, а по- прежнему стоит в темном вестибюле. И что ноги у неё онемели.

И тут в воздухе прямо перед Лизиным носом соткались ровные светящиеся буквы:

«Сюда, Лиллибет».

Лиза сделала шаг. Ещё шаг. Надпись медленно плыла перед ней. Вот и лестница, и даже лифт, только он, конечно, не работает. Лиза вцепилась в холодные мраморные перила, пытаясь остановиться, но не тут-то было. Пальцы пришлось разжать. Буквы заколебались, как будто их ветер пошевелил, и сложились в новую надпись.

«Смелее, вперед».

Первый этаж, второй, третий… В гулких пролетах взлетало эхо и шевелились сквозняки. Не горела ни одна лампочка. В темноте проступали какие-то драпировки, вазы, высокие позолоченные двери. На четвертом этаже Лиза очутилась в бескрайней гостиной. Посреди, как айсберг, белел концертный рояль. От него, кажется, и впрямь тянуло холодом. Или это где- то окно открыто? Лиза поежилась.

«Поднимайся на последний этаж. Я тебя жду», — поманили буквы. Лиза осторожно обогнула рояль и оказалась на ступенях другой лестницы, винтовой, но довольно широкой. Как же этот Изморин тут ходит, если он почти слепой?

Ноги шли, как заведенные, Лиза чуть не упала, с трудом удержав равновесие. А потом заболела голова. А потом все остальное — как будто мгновенно поднялась температура. Хотелось сесть прямо на ступеньки, уткнуть голову в коленки и заплакать. И никуда не ходить. Да что же это такое?

Вот и последний поворот лестницы. Буквы в воздухе сложились в слово «Входи». В их слабом свете Лиза увидела прямо перед собой неплотно прикрытую дверь. Из-за двери, сквозь стены, шел низкий, невыносимый гул. Лиза чувствовала его всем телом, до самых кончиков пальцев, но не слышала — вокруг по-прежнему царила мертвая тишина, и в этом-то и заключался главный ужас.

По спине у Лизы поползли мурашки. Это все уже было! Она точно помнит — это было совсем недавно.

И дверь тоже была, только серая, железная…

Черный Замок.

И облако клубящейся мглы, и фигура какого-то человека… Так вот оно что!

— Вот мы и встретились, Лиллибет.

Она с трудом открыла глаза.

Глава 4,

в которой король Радингленский загадывает Сфинксу загадки, а волшебника Филина больше нет

Можно было и не открывать — в номере висела чернильная мгла.

— Заходи, заходи, — гостеприимно сказал ровный знакомый голос. Извини, Лизавета, темновато тут. Сориентируешься?

— Ага, — с трудом выдавила Лиза. Ей хотелось тихонько шагнуть назад, в коридор, и выбежать на улицу, под снег, град, дождь, под колючий ветер — куда угодно. Ноги словно примерзли к полу.

По щеке у Лизы холодком пролетел сквозняк — кто-то совершенно беззвучно прошел мимо неё к окну. Звякнула защелка.

— Нет, это никуда не годится, — в голосе прозвучала приветливая улыбка. — Темно, страшно и меня не видно… Ничего, потерплю, — шаги удалились, зашуршала тяжелая ткань. Лиза увидела сизый прямоугольник окна и на его фоне — очертания высокого стройного человека. Изморин. Да.

— Кажется, похолодало, — великий маг и музыкант глянул на площадь. Там, далеко внизу, чернели лужи и качались на ветру погашенные фонари. — Как ты добралась — все в порядке?

Лиза кивнула, потом спохватилась и сказала:

— Да-да.

— Ничего-ничего, когда ты киваешь, я тоже вижу, — Изморин рассмеялся неизвестно чему. Смех был приглушенный, но гул в ушах у Лизы не прекращался. Сейчас он повернется и посмотрит мне в лицо, поняла она и вся съежилась. И никакой он не слепой! И вообще он все врал! А я попалась, как дурочка. Что же теперь делать? Это ведь самый настоящий черный маг, да ещё и доппельгангер.

Изморин повернулся.

На белом, как творог, лице черными дырами темнели очки.

— Сейчас станет светлее, — ровным тоном сказало лицо.

Сквозь облака начало пробиваться белесое сияние.

— Солнечный свет мне совсем нельзя, — продолжал Изморин огорченно. — Но лунный ничего. Хоть он и отраженный солнечный. — За окном очистился клочок неба, и Лиза зажмурилась от неожиданно яркого серебряного сияния. — К сожалению, за все приходится платить, в том числе и за магическое могущество. Тут уж ничего не поделаешь. Садись, Лиза.

Лиза на негнущихся ногах добралась до ближайшего кресла и опустилась на краешек. Вот уж влипла так влипла. Теперь понятно, что не Паулина тут главная, она так, на побегушках. И кто все это натворил, тоже яснее ясного.

— Я очень рад, что ты пришла, — мягко начал Изморин и сел напротив. — Честно говоря, вся надежда теперь только на тебя, именно на тебя и ни на кого другого. Ты же видела, что в городе творится? Одному мне со всем этим не справиться. Правда же. Но это строго между нами, договорились? — Он побарабанил извилистыми белыми пальцами по журнальному столику. — Ну что ты молчишь? А, понятно…

«Как же быть? — лихорадочно соображала Лиза. — Убежать никак. Перебивать страшно. Тогда, в Замке, Инго рядом был, и вообще…» Ей очень хотелось отвести от Изморина глаза — и никак не получалось, шея одеревенела. В волосах его сверкали лунные искры. Как в снегу.

— Я вижу, ты меня узнала. Что ж, так лучше для всех нас. Ты всегда была умной девочкой, сколько я тебя знаю. Да, я именно Мутабор. Точнее…

Лиза было дернулась, но Изморин остановил её движением узкой ладони.

— Точнее, я был Мутабором — тогда, на коронации. Но ты оказалась весьма достойным противником. Я был побежден. Я и сейчас признаю твою победу, — он шутливо поднял руки вверх — сдаюсь, мол, — и вновь шелестяще рассмеялся. — Тогда-то ты мне и понравилась.

Ведь все они — ты понимаешь, о ком я говорю, верно? — без тебя бы вообще ничего не смогли со мной сделать. А теперь послушай меня внимательно и, если не трудно, не перебивай.

Какое там перебивать!

— Мутабор, — усмехнулся вдруг Изморин, — Слово-то какое смешное… Будто и не про меня.

Музыкант прошелся по комнате, потом присел на подоконник и снял очки. Лиза беззвучно ойкнула.

— Посмотри-ка на меня повнимательнее, Лиллибет, — радушно пригласил он. — Прости, свет я всё-таки зажечь не могу, но ты ведь и так видишь, да?

Лучше бы она ничего не видела!

Изморин на вид был совсем как человек — умное, серьезное, немного усталое лицо, и глаза совершенно нормальные, вполне зрячие, и не красные, и в темноте не светятся, разве что очень-очень светлые. Только почему-то смотреть на него больно — такое с Лизой однажды было, когда она в первом классе решила примерить Бабушкины очки. И ещё он был какой-то слишком отчетливый, как глянцевитая фотография в журнале — до мельчайших подробностей, От аккуратного, волосок к волоску, пробора до посверкивающих запонок.

— Видишь? Теперь я уже вовсе не Мутабор. Побыл доппельгангером, и хватит. Чего не сделаешь, чтобы удовлетворить собственное ненасытное любопытство. — Изморин сверкнул улыбкой. Улыбка была обаятельная, даже теплая, не придерешься, но Лиза сидела ни жива ни мертва — от музыканта шел гудящий холод Черного Замка.

— Кстати, имей это в виду, ты ведь девочка талантливая, — с любопытством надо поосторожнее. Впрочем, если будешь меня слушаться, неё будет хорошо. Ах, да, — спохватился он. — Может, ты замерзла? Может, хочешь чаю?

Это было уже слишком. Лиза отрицательно кашлянула.

— Не хочешь? Смотри, воля твоя. Давай поговорим как два взрослых, разумных человека.

Изморин снова поднялся.

— А ведь я знал, что трудно будет разговаривать… — он хрустнул сплетенными пальцами. — Могу себе представить, что тебе про меня наговорили. Могу себе представить. — Изморин помедлил. — Скажи, пожалуйста, при тебе ведь можно курить?

— А? — Лиза чуть не подскочила от неожиданности. Оно ещё и курит!!!

— Да, все как у людей. Привык мгновенно.

Он со стуком переставил на столике что-то поблескивающее.

— Собственно, — он доверительно понизил голос, — я и раньше курил. Успел соскучиться — как по десяткам других ощущений. Доппельгангеры ведь всего этого лишены. — Он зажал длинную сигарету в зубах, а потом сделал очень странный жест — прикрыл глаза ладонью, как щитком, а другой рукой поднес к сигарете зажигалку. Язычок пламени мелькнул и пропал.

«Живого огня видеть не может», — отчетливо подумала Лиза,

— Так, — продолжал Изморин. — Давай по порядку. Что тебе, собственно, говорили наверняка? И кто говорил? Это ведь тоже важно.

Лиза на всякий случай промолчала. Впрочем, Изморин ответа и не ждал.

— Тебе наговорили, что я будто бы убил твоих родителей. Но как может человек, которого при этом и близко-то не было, доподлинно знать правду? — он недовольно пожал плечами. — А на самом деле все было иначе.

«Ага, щас, как же!» — подумала Лиза с ехидной интонацией Костика Конрада.

— Запомни, Лилли, Уну и Инго убили те четверо, которых я потом заточил в кристалл — Паулина, Коракс, Штамм и Ангст, — мерно чеканил Изморин. — Ты с ними дело имела, так что помнишь, что это за нелюдь была. А я, наоборот, пытался помешать — и не успел, не смог. Господи, там была такая неразбериха! — Он раздраженно стряхнул пепел, передвинув стеклянную пепельницу поближе к себе. — Когда используются магические кристаллы, при свертывании пространства происходит спонтанный выброс энергии. Колоссальный. Впрочем, я, наверно, непонятно объясняю, это же третий семестр квантовой магомеханики как минимум.

Лиза изо всех сил старалась не отводить взгляда от мерцающего огонька сигареты. Так было спокойнее.

— Одним словом, там был просто столб огня до небес. Скалы плавились, лед испарялся и птицы на лету горели. Я сам еле выжил. Не будь я тогда доппельгангером, не выжил бы вообще. — Он помолчал и скорбно вздохнул. — А тебе, значит, расписали, что я гнусный убийца, да? И ты вот уже год живешь с этой мыслью? Бедная девочка. — Он вздохнул. — Прежде чем рассказывать такое впечатлительному ребенку, двадцать раз подумать надо!.. Ладно, я что-то отвлекся.

«Это он под Филина подкапывается, — поняла Лиза. — Так я и поверила! Он вообще все врет! Вон на этих, из шарика, нелюдью ругается, а сам с Паулиной вовсю сработался». Слушать все равно было ужасно трудно. И страшно. Хотя уже не так страшно, как вначале, по крайней мере думать хоть что-то получалось.

— Ты, наверно, хочешь знать, как же вышло, что теперь я с одним из этих убийц… м-м-м… как бы сотрудничаю? — вкрадчиво спросил Измо- рин. — Что ж, ты вправе задать такой вопрос.

«Мысли читает, что ли? — обожгло Лизу. — Этого ещё не хватало! Надо как-нибудь… потише думать».

— Видишь ли, Лиллибет, я — человек широких взглядов и готов заключать союз с бывшими противниками, особенно с достойными. Вот, например, с тобой, да? — Изморин заулыбался. — Но ты-то мне более чем симпатична. Однако иногда, во имя высших целей, — каких именно, я тебе объясню позже, — приходится иметь дело с не самыми приятными людьми. Или не совсем с людьми. Паулина, которую ты, несомненно, уже видела, как раз из таких. Только погоди винить меня в неразборчивости, хорошо?

Как у него все складно получается, разозлилась Лиза. Ещё и высшие цели приплел. Сейчас вообще начнет мне мозги пудрить и весь этот морок на кого-нибудь свалит.

— Что ты, собственно, видела, Лилли? — спросил Изморин. — Точнее — кого? Силы у Паулины сейчас уже не те. Я лично держу её под контролем.

Даже не волшебный слух, а здравый смысл подсказывал Лизе, что вся эта речь, с паузами и улыбками, заранее отрепетирована — может, даже и перед зеркалом.

Лиза стиснула зубы. «Надо что-то срочно с лицом делать. Срочно! — пронеслось у неё в голове. — Улыбаться ему, что ли, всю дорогу? Так ведь щеки заболят. А ведь даже интересно, как он будет отвираться…»

— Так вот что касается твоего брата, — заговорил Изморин. — Ты видишь, что получилось из Инго? И как быстро! Какова работа, а? — с нажимом спросил он. — Вундеркинд! Шедевр! А как он сопротивлялся, строптивец! А теперь слышала бы ты, как этого потрясающего словесника хвалят мои амберхавенские друзья…

«Имена амберхавенских друзей, пожалуйста», — холодно уронил Лизин внутренний голос. Лиза даже подивилась, сколько от него пользы.

— Так что он просто до сих пор не понял собственного блага, — с огорчением в голосе сказал Изморин. — И везения. Ему ведь крупно повезло, что мы оказались в Черном Замке одновременно, товарищами по несчастью. Повзрослеет — поймет. — Изморин сделал паузу, чтобы до Лизы все хорошенько дошло. — Согласись, Лиллибет, я имею полное право гордиться таким учеником. И горжусь. Прав да, может показаться, что сейчас в учителях у него совсем другой человек… Впрочем, я не ревнив. Хотя когда этот Глаукс был моим студентом… Как, ты не знаешь?

Лиза вспомнила приемчики бывшей одноклассницы Юлечки Южиной — прилежно разинула рот и с видом крайнего изумления распахнула глаза пошире. Получилось как фальшивая нота, но Изморин ласково улыбнулся в ответ. «Не заметил! Да он же вообще ничего не понимает! — едва не ахнула Лиза. — Он же про настоящих людей все забыл! Если вообще знал!»

— Он тебе, наверно, мало что рассказывал про Амберхавен, — успокаивающе, как маленькому ребенку, объяснил Изморин. — Потому что скрывал правду. Видишь, что получается — все это время тебя со всех сторон окружал обман, Лилли! Так вот, там, в Университете, он познакомился с твоей бабушкой, с Таль. Я помню, они были очень красивой парой. Думаешь, почему Филин теперь так с тобой носится? — Изморин подался вперед. — Сложись обстоятельства иначе, ты ведь могла бы быть его внучкой. Да-да!

«Не хочу ничего слушать! Не хочу ничего знать!» — Лиза еле удержалась, чтобы не заткнуть уши. Наоборот, вытянула шею, изображая внимание.

— Правда, тогда ты бы точно не была принцессой, а это ведь обидно, правда? Быть обычной девочкой скучно, ты согласна? Словом, я считаю, что все сложилось к лучшему. Королевская кровь нам пригодится.

«Это в каком же смысле?!» — Лиза прикусила язык.

— Я понимаю, тебе нелегко все это осмыслить, сразу столько всего навалилось, — сочувственно произнес Изморин. — Но ты уже совсем взрослая и должна подумать о своем будущем. У тебя дар, ты отмечена особым талантом, его нельзя зарывать в землю. Да, конечно, Филин очень способный волшебник — он был одним из лучших моих студентов. Но эта его странная система запретов — одно нельзя, другое нехорошо, третье нарушает равновесие… — Изморин пренебрежительно пожал плечом. — Согласись, если так осторожничать, далеко не уйдешь. Не спорю, он был тебе хорошим учителем — до определенного момента. Правда? — он подался вперед.

Лиза на всякий случай сделала глупые глаза. Пусть думает, что она соглашается.

— Ну вот, ты же сама все прекрасно понимаешь, — удовлетворенно кивнул Изморин. — Умница. Пойдем дальше. Ну чему он тебя успел научить, этот Филин? Все эти загорающиеся по свисту фонарики и послушные коты — как-то мелковато, право слово. Но больше он ничего тебе дать не в силах. А все, что ты сделала на коронации, ты сделала абсолютно самостоятельно. Ты теперь многое можешь — я в этом убедился на своей шкуре, — он усмехнулся. — Филин тебе просто руки связывает. Тебе нужен размах, масштаб, смелость. А значит, и новый, настоящий учитель. Обо всем этом я позабочусь.

Изморин погасил сигарету, поднялся и заходил по комнате.

— Самые сильные должны держаться вместе, верно? — воодушевленно продолжал Изморин. — Правда, у нас с тобой сейчас очень мало времени на учебу.

— Почему? — надо же было что-нибудь спросить и вообще изобразить интерес.

— Ты же видишь, что творится, — Изморин махнул рукой на темный затопленный город за окном. — Нужно спасать Питер. Думаю, сил у нас должно хватить. А уж потом…

— А без меня никак? — пересохшими губами спросила Лиза.

— А ты что, не хочешь спасти свой город? — поразился Изморин, хромая взад-вперед по комнате. — Ну же, возьми себя в руки, девочка моя! Я понимаю, тебе страшно, и вообще это все так неожиданно. Но ты должна набраться мужества, Лиллибет. Мы с тобой два самых сильных мага на весь город. Поверь, если бы Филин был способен хоть чем-то нам помочь, я бы и его пригласил. Но сейчас он со своей осторожностью, с этими разговорами про равновесие может нам только помешать. Нельзя терять время! Надо отвоевать город, уничтожить зло — любыми способами!

— К-к-какое зло? — выдавила Лиза. Неужели есть ещё что-то хуже этого улыбчивого манекена с белыми волосами?

— Как какое? Чёрный Замок, конечно. Не я же все это устроил, — Изморин опять кивнул на окно. — Мне нужна твоя помощь, Лиллибет.

Лиза окаменела. Ну все, теперь-то ей точно не отвертеться!

…В квартире на Петроградской было темно и пусто. В стекла яростно молотил дождь.

Потом где-то в глубине квартиры скрипнул паркет.

Инго вытянул вперед руку и нащупал книжные полки. Ага, он очутился на пороге Бабушкиной комнаты. Король что-то тихонько сказал себе под нос и потер ладони. В левой тут же затеплился огонек — неяркий, как у старого фонарика, — и с ним Инго быстро прошелся по квартире. Никого. Посреди прихожей валялся клетчатый Лизин тапочек.

О второй Инго споткнулся в кухне, Посреди стола стояла чашка. Инго потрогал чашкин бок — ещё теплая, И чаю вон почти половина не допита. Как всегда. В сахарнице торчала ложка. На блюдце сиротливо засыхал бутерброд с сыром — надкусанный. Рядом в розетке печально кренился на бок огарок свечки,

Инго поднес к свечке ладонь, и огонек радостно перепрыгнул на фитиль, как канарейка на жердочку. Инго упал на стул и стал думать. Огарок мигнул раз, другой и принялся медленно гаснуть. По квартире гуляли сквозняки, король поежился и машинально сунул руки в карманы куртки. Правый был застегнут на молнию. Инго отдернул руку и вполголоса сказал: «Ну конечно, так я про тебя и забыл». Потом он выложил на кухонный стол Белую Книгу.

По стенам темной кухни поплыли зыбкие световые пятна, словно солнечные зайчики от воды в погожий день. Книга засияла всей обложкой — над ней даже воздух задрожал, как над костром. Огарок смущенно погас. Инго некоторое время смотрел на Книгу, причем лицо у короля было такое, будто и она на него смотрит. В упор. В озаренной кухне раздался тихий вкрадчивый шелест. Переплет вопросительно дернулся — что, мол, не открываешь?

— Ку-да? Нет-нет, спасибо. — Инго мотнул головой и поднялся. — Не нужно. Ты мне просто фонариком поработай, и хватит с тебя.

Потом он стряхнул с блюдца бутерброд и быстро обежал взглядом кухню. Подошел к буфету и стал распахивать все дверцы и выдвигать все ящики подряд, пока, наконец, не отыскал на дне шкафчика одинокую маленькую луковку. Инго бережно положил находку на блюдце и, склонившись над столом, зашептал:

— Серебряное блюдечко и наливное яблочко, милые вы мои, покажите-ка мне принцессу Лиллибет…

Польщенная луковка принялась кататься по блюдечку, — сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Блюдечко тихонько засветилось.

— Где это? — ахнул Инго, вглядевшись в блюдце. Потом, спохватившись, поставил сахарницу на край стола:

— Это север… Где она?

Луковка замерла.

— Ага, — кивнул Инго и переставил сахарницу, едва её не уронив. — Теперь это Петропавловский собор, а вот это, — он провел по столу ладонью, — Нева. Где она?

Луковка чуть сдвинулась.

— Спасибо… теперь сахарница — Исаакий… Где она?

Луковка поерзала и указала хвостиком чуть левее.

— Карту бы… — пробормотал Инго. — Спасибо, милые, примерно ясно… это что, где-то возле «Пальмиры»?

Луковка застыла на блюдце хвостиком вверх.

Инго аккуратно снял её с блюдца — пусть отдохнет, — быстро убрал Книгу в карман и через ступеньку помчался по темной лестнице вниз, на улицу.

* * *

…Лиза вжалась спиной в кресло. Ей ужасно хотелось исчезнуть вообще.

— Мне очень нужна твоя помощь, — с нажимом повторил Изморин, подавшись вперед.

А потом резко вскочил, будто у него над ухом из пушки выстрелили. Лиза замерла, но даже волшебным слухом ничего не расслышала. Только лед на лужах потрескивал.

Изморин медленно поворачивал голову. Он весь вытянулся вверх и стал похож на кобру, которая на миг застыла в высокой траве — вот- вот ужалит. Из щели рта вырвалось какое-то сдавленное шипение:

— Давай, мой мальчик, смелее… Давай же… что же ты медлишь… отдай её мне…

Лиза старалась не дышать. Что же это такое?! С кем он разговаривает? И почему я ничего не слышу?! Неужели…

— …сейчас, сейчас я до тебя доберусь, — музыкант слепо шагнул вперед, мимо Лизы, шевеля пальцами в воздухе, будто пытаясь схватить что-то невидимое, сжать, скрутить, разорвать, — и казалось, будто пальцев куда больше, чем десять…

И вдруг все кончилось. Изморин застыл.

— Ну что ж, — он говорил обычным голосом, но теперь-то Лиза слышала, что он вне себя от ярости. — Не сейчас, так потом. Рано или поздно я все равно… — он обернулся к Лизе и растянул губы в улыбку. — Ничего, ничего, мы пока и вдвоем управимся, да, Лиллибет? Итак, слушай меня внимательно.

«А если я просто откажусь ему помогать? — лихорадочно соображала Лиза. — Откажусь, и все?»

Неужели нельзя?..

* * *

…Королевские кроссовки мгновенно промокли, и ветер хлестнул по лицу тяжелым мокрым полотенцем. С неба рушились толстые струи холодного дождя. Вода в бескрайних лужах кипела серыми пузырями, и в ней крутились желтые листья.

— Леонардо! — позвал Инго, перекрикивая ливень. — Леандро! Сюда, живо!

— И-во-оо… — гулко повторило эхо. Отродясь на тихой этой улочке эха не водилось, а тут на тебе.

Несущиеся по чернильному небу тучи вдруг раздвинулись, и с неба на Инго уставился мутноватый лунный глаз.

— Оч-чень страшно, — сквозь зубы сказал Инго глазу. Тучи сомкнулись — как собака хвост поджала.

Из подворотни показались бронзовые львы. Они брели, опустив головы и подталкивая друг друга мокрыми боками, — мол, сначала ты, братец, — нет уж, сначала ты… С грив у них текло.

— Мне нужно в «Пальмиру», — велел Инго. — И как можно быстрее.

Звери попятились и прижали уши.

— Что такое?

Львы остановились, но молчали.

— Леонардо, говори!

— Он… он запр-р-р-ретил, — зверь гулко бил себя хвостом по блестящим бокам. — Он пр-р- р-риказал Лиллибет пр-р-р-ривезти.

— Кто — он?!

— Oн… он запр-р-ретил… — жалобно заскулили бронзовые хищники и припали к земле, как побитые дворняжки. — Нам нельзя… Он нас разор-р-рвет, он нас в неживых превратит насовсем, он нам сам сказал… — наперебой жаловались они.

Инго вытер с лица капли и сунул крепко сжатые кулаки в карманы ветровки. «Как их легко напугать, бедняг… мозги-то литые… А теперь вот и мне их пугать придется», — с неудовольствием понял он.

— Вот что. Он там, а я здесь, — тихо сказал король. — Будете слушаться — я, так уж и быть, забуду, что вы тут городили. Леандро, подставляй спину.

— Да, Ваше Величество… — лев послушно сделал шаг вперед.

— Так-то лучше. — Инго натянул капюшон — жалко, сразу не догадался. — В «Пальмиру». Живо! — Он ловко взобрался на спину Леандро, и лев мягкими скачками понесся вперед. Леонардо спешил следом.

— Брррратец Леандро, а брррратец Леандро, — проскулил он. — Что же теперрррь с нами будет-то? Что он нам скажет?

— Ничего он вам не скажет, много чести, — обернулся Инго. — Ему теперь со мной разговаривать придется, не до вас будет.

— А как же мы, Ваше Величество? — Леандро тряхнул ушами, будто в них вода попала.

— А он про вас уже забыл… Леонардо, через Тучков будет ближе!.. А я теперь буду про вас помнить, уж не сомневайтесь…

— Чем можем искупить?… — хором заныли львы,

— Вы уже таких дел наворотили — отрабатывайте теперь, — оборвал король. — Будете хорошо отрабатывать — все обойдется. Леандро?

— Да, Ваше Величество?

— Ещё быстрее бежать можешь?

— Слушаюсь, Ваше Величество…

— Слушайся-слушайся… — неласково согласился Инго.

— Вы уж с нами постр-роже, Ваше Величество…

* * *

— В чем дело? — чуть требовательнее, чем нужно, спросил Изморин. — Что с тобой?

Лиза отпрянула и замотала головой.

— Так. — Изморин недовольно дернул уголком рта. — Это я предвидел. Все-таки Глаукс успел напортить, — пробормотал он, снова глядя в окно. — Придется-таки применить нежелательные меры. Край-ни-е.

Он легко, как в балете, повернулся, двумя пальцами вынул из нагрудного кармана что-то блестящее и положил Лизе на колени.

Очки.

Разбитые.

Лёвушкины.

Лёвушка вчера не пришел домой.

Лиза закрыла лицо руками. Очки беззвучно соскользнули на ковер и блестели там, подняв дужки.

— Видишь, девочка моя, — негромко сказал Изморин. — Придется согласиться. Ты ведь хочешь, чтобы он отделался всего лишь разбитыми очками?

За спиной у Лизы щелкнул замок.

В лицо ударил ослепительный свет. Изморин отчетливо ахнул и вдруг захрипел, будто ему воздуха не хватало. Всхлипнуло окно, посыпались стекла, по комнате завихрились снежинки, и что-то черное, хлопая кожистыми крыльями, с пронзительным свистом вылетело вон.

Очень сильные руки ухватили Лизу под мышки, как маленькую, и выдернули из кресла. Фонарик покатился по полу, освещая грязные кроссовки и мокрые клешеные джинсы.

Инго!

Инго присел перед ней на корточки и, крепко ухватив за локти, посмотрел снизу вверх ей в глаза. Фонарик все катался и катался, по стенам метались и метались жутковатые тени. Взглянув в лица брату, Лиза ойкнула, а потом твердо сказала себе, что давно и прекрасно знает — Инго ещё как способен на королевскую ярость и сейчас имеет на неё полное право.

— Я же тебе говорил — окна не открывать! — голос у Инго был тихий и страшный. — Лизкин, лисенок, ты можешь объяснить, как тебя угораздило?

Лиза попыталась ответить, но ничего не вышло — она только всхлипнула. Инго не стал дожидаться ответа, поднял фонарик и подхватил Лизу на руки. И очень кстати — сама бы она идти не смогла, у неё сил хватило только оглянуться на окно.

Закрытое, с совершенно целым стеклом.

Лиза тут же уткнулась лицом в мокрую и измазанную белую куртку Инго, который легко сбежал вниз по лестнице и поставил сестру на землю только на набережной.

— Что тебя сюда понесло?! — Инго навис над Лизой.

Ой, да он же с лета на полголовы длиннее стал. И голос у него ниже… И небритый… И вообще как будто сразу лет на пять повзрослел.

— Лизка, разве он…

— Инго, он хочет, чтобы я ему помогала! — шепотом закричала Лиза. — У него Левка! И Паулина в подручных! Я не узнала… я подумала… хотела предупредить…Что нам делать?!

— Добираться до Филина, и очень быстро, — ответил Инго, крепко держа Лизу за руку и вглядываясь в небо, Паулина его совсем не интересовала. — Господи, ну почему я летать не умею… Не успеем же! — он потащил Лизу по набережной. Лиза сразу поскользнулась и с трудом удержала равновесие, потому что на асфальте под ногами успела нарасти толстая корка бугристого льда. И на Неве дыбился белый лед. Как в Ажурии…

Лиза уперлась ногами в мостовую.

— Ты что? — набросилась она на брата. — Ты куда? У него же Лёвушка! Лёвушка у него! Надо его спасать!

Инго остановился как вкопанный.

— Объясни, — попросил он.

Лиза повиновалась.

— Так, — сказал Инго, помолчав. — Так, Лёвушке сейчас мало что грозит, он же заложник. Ты лучше подумай, куда он направился, — и король решительно устремился дальше. — Он мог бы сейчас уложить меня одним щелчком. Ну, двумя. Но не стал.

— Он тебя боится! — Лиза еле поспевала за братом.

— Ничего подобного. Смешно даже… Он на меня просто силы не стал тратить. — Инго по прежнему высматривал что-то в небе, отбрасывая с лица прилипшие пряди мокрых волос, — Он совсем другого человека боится. Лизкин, ты что, не понимаешь? Он с Филином разговаривать полетел! Он экономил силы перед встречей с самым серьезным противником!

Лиза споткнулась и едва не упала.

— Филин же болеет, — вспомнила она. — Он гам один совсем, И ночь, он же спит! А вдруг ого во сне…

— Господи! — задохнулся Инго. — Ведь точно не успеем! — он завертел мокрой головой. — Ну где они, я же их видел, когда сюда ехал!

— Ты на ком лететь хочешь? — заверещала Лиза. — Они тут взбесились все! Они на людей кидаются! Не вздумай!

По набережной слышались шаги— мягкие и гулкие одновременно. Ту-ду-дум, ту-ду-дум, ту-ду-дум… Как будто бежал кот, только очень большой. С автомобиль размером. Инго направил на звук луч фонарика.

Прямо на них, мягко выбрасывая лапы, как лев по саванне, плавно несся Сфинкс. Лицо его было неподвижно, тяжелые веки приопущены, высокий полосатый убор закрывал луну.

— Стойте, молодой человек, — гулко повелел он, точнее, она, потому что у существа окапалось гулкое медленное контральто. — Сейчас я загадаю вам загадку, и, если вы не ответите…

— Нет-нет, не время, сударыня, — помотал головой Инго. — Извините, сейчас я буду вопросы задавать. А вы — отвечать.

— Не положено, — растерялась Сфинкс и даже присела, как вороватая кошка, которую застукали у взломанного холодильника. Лиза осторожно высунулась из-за спины Инго и с усилием закрыла разинутый рот. Ничего себе!

— Ладно, — покорился Инго, чтобы не тратить время на пустые споры. — Тот, кто утром ходит на четырех ногах, днем на двух и вечером на трех, — это человек. Довольны? Отлично.

Сфинкс растерялась ещё больше.

— Тут только что нетопырь пролетал. Очень большой, не каменный и не бронзовый. Куда? — не давая ей опомниться, быстро спросил Инго.

Сфинкс похлопала ресницами.

— Господин и повелитель полетел вон туда, — сообщила она с нажимом и махнула передней лапой куда-то в сторону Петропавловки.

— Господин… — горько скривился Инго. — Благодарю вас, сударыня. Раньше я думал, вами повелевать нельзя. Спасибо за науку, учту на будущее. Скажите, пожалуйста, нет ли поблизости ваших крылатых коллег? Грифонов, например?

— А зачем вам грифоны, молодой человек?

— Сударыня, позовите, пожалуйста, двух грифонов сюда. Спасибо.

Сфинкс шарахнулась в сторону, поджала хвост — теперь уже как кошка, у которой над ухом сработала автомобильная сигнализация.

Перед королем и принцессой на набережную опустились два надменных златокрылых грифона.

Филин проснулся от холода. Ему долго и настойчиво снилось что-то про стужу, метель и погасший костер, и ещё про то, что дом зачем- то обмотали черным полиэтиленом — ремонтируют, что ли? — и теперь непонятно, как окно открыть, чтобы летать, и огромный клок оторвался и хлещет по стеклу. С трудом разлепив глаза, он удостоверился в том, что нет, окно не разбито, и да, отчего-то ужасно холодно. Должно быть, опять температура поднимается. Куда уж ей подниматься…

Натянув ещё один свитер, Филин, спотыкаясь, побрел на кухню — в горле пересохло. Ране дрожал в углу у входной двери и тоненько, тихонько скулил — ясное дело, дракон в доме, страшно, но пора бы и привыкнуть… В коридоре было ещё холоднее. Из-под приоткрытой двери библиотеки явственно тянуло морозом. «Понятно, — медленно, с трудом подумал Филин. — Забыл форточку закрыть. Не простудить бы Конрада…» Он осторожно отворил дверь — она не скрипнула, — и шагнул в комнату.

У серого прямоугольника окна стоял стройный человек с резким профилем и белыми волосами.

Филин узнал его сразу, хотя красивая голова с гордо приподнятым подбородком ещё только начала поворачиваться в его сторону. Плавно, как радар.

«Боже мой, он же убил мальчика», — в панике подумал Филин, и словно в ответ на эту мысль Костя на диванчике у стены перевернулся на спину и задышал очень ровно. Очень медленно. Слишком медленно. Гость сквозь тёмные очки посмотрел на Филина в упор и улыбнулся.

— Не такой же я изверг, — мягко сказал он. — Мальчик спит.

Не спуская взгляда с Филина, он скользнул вперед, протянул руку и двумя пальцами снял с полки увесистый том. «Жизнь животных», часть вторая — «Птицы».

И швырнул книгу Филину.

В последний момент волшебник отдернул руки, и книга рухнула на пол. Теперь она была ещё толще, а на глянцевой обложке щетинились готические буквы и белело усатое личико с черной косой челкой.

— «Майн Кампф», — так же мягко пояснил незваный гость. — Я и тебя так могу, словесник.

— Нет, — хрипло ответил Филин. Воздух в комнате стал твердым и жестким, как лед, и царапал легкие.

— Твое любимое слово, — ещё шире улыбнулся гость. — Могу-могу, не сомневайся. Но, знаешь ли, не хочу. Пока что. Вот что, мейстер Глаукс, довольно нам с вами воевать. Устал я от этого, да и глупо…

Филин опустил взгляд. Как он стал хорош. Действительно мастер. Мастер превращений и иллюзий.

— Конечно, вашей хваленой гордости, Андрей, такое предложение — нож острый, — гость опустился в кресло и положил ногу на ногу. Смотреть на него было трудно — как будто прямо перед глазами сверкали вспышки сварки. — Но теперь вам придется подумать и о моей гордости. Давно прошли те благословенные времена, когда вы могли со мной тягаться.

— Действия нашего с вами общего ученика были мне очень на руку, — снова улыбнулся гость. Филин счел за лучшее смотреть под ноги. — Мальчик даровитый, но он даже сам не знает, как мне помог.

Гость выжидал, барабаня по подлокотнику, но Филин молчал.

— Понимаю, вам непросто привыкнуть к этой мысли — ах, все ваша хваленая гордость, сколько от неё помех в жизни… — Изморин сочувственно вздохнул. — Но теперь придется поверить, дорогой мой, придется! Я понимаю, после всего, что произошло… После всего, что нас связывает, Андрей, вам, конечно, трудно представить себе, что мы можем и объединить наши усилия. Только не горячитесь! Бог свидетель, я действительно устал драться с вами. — Он развел руками. — Как-никак, вы самый серьезный мой противник, как ни смешно это звучит, — не считая, конечно, одного рыжего мальчика голубой крови, но его можно в расчет не принимать — он-то никогда не поднимет на меня руку. Нас с ним, знаете ли, тоже многое связывает.

— Бог свидетель? — впервые подал голос Филин.

Гость рассмеялся.

— Все к словам цепляетесь, узнаю. Все по мелочам, по мелочам… Так вот, я предлагаю союз, — благодушно сказал он.

— Условия? — хрипло поинтересовался Филин. «Интересно же, во сколько он меня оценил…»

— Молодец, — одобрил гость, пристукнув ладонью по подлокотнику. — Очень просто — жизнь в обмен на полную покорность. — Он больше не улыбался.

— Обхохочешься, — бросил Филин.

— А ты посмотри на меня, недоумок, — гость поднялся пружинисто и легко, как юноша. — На меня и на себя. Помнишь, как ты наскакивал на меня, петушок? «Ах, не трогайте Белую Книгу, ах, не становитесь доппельгангером, это нехорошо, это неэтично!» — передразнил он нарочито тонким мальчишечьим фальцетом. — Стал бы я тебя слушать! Тогда ты был совсем юнец, какие-то двадцать лет, смешно вспомнить. А мне уже тогда было за семьдесят. Помнишь? Так вот посчитай, сколько мне сейчас. И посмотри на меня. Посмотри повнимательнее, нечего глаза опускать! Таким я буду очень долго, а если у меня все получится в этом городе — а у меня все получится — я буду таким всегда! А ты уже почти старик. Лет через десять — да что я, куда скорее — ты впадешь в детство. Если, конечно, тебя ещё раньше не скосит какая-нибудь ваша человечья болезнь— инфаркт там, инсульт… Если я тебя сейчас не убью… А живешь-то ты один, и никто о тебе не вспомнит…

«Ну и монологи, — подумал Филин. — Так и ищет, куда бы побольнее пнуть. Но какого лешего он порет эту чушь? Я же прекрасно понимаю, зачем он здесь!»

— Из моего предложения логически следует вечная молодость. И возможность умереть, когда и как захочешь, — отчеканил Изморин. — Бессмертия я тебе не предлагаю, раз уж у тебя предрассудки…

«Господи боже мой, — с трудом подумал волшебник, — это что же, он надеется меня так купить?»

Гость помолчал и снова сел в кресло. Сквозь тёмные очки глянул на тускло блеснувшие часы.

— Нет, уже не покупаю, — прищурился он. — Знаешь, Андрей, я передумал. Кажется, я зря разоряюсь.

— Совершенно верно. Едва ли я буду для вас ценным союзником. — Филин закашлялся — говорить было все труднее. — Нет.

Гость снова помолчал.

— Очень жаль, — процедил он. — Оч-чень жаль. Что ж, ты сам виноват.

Он поднялся и прошелся по комнате, искоса поглядывая на Филина.

— А ведь у тебя был талант, — продолжал он. — Своеобразный, конечно, но талант. Я даже готов допустить, что в свое время ты был ничуть не слабее меня. И что ты с ним сделал? На что разменял свою жизнь? На служение захолустной королевской семейке? На глупую любовь к рыжей красотке, превратившейся в стервозную седую толстуху? Стоять!

У гостя была очень хорошая реакция. Он успел вскинуть руку, когда Филин был в каком-нибудь метре от него.

— Я советовал не горячиться, — негромко уронил гость. — Но ты даже этот совет до конца не дослушал. Так что — получай.

Филину показалось, что воздух в комнате пошел трещинами, как тонкий ледок в луже под ногами. Должно быть, вот так чувствует себя бабочка, живьем насаженная на булавку. Бабочка… Крупный экземпляр в коллекцию. Было очень больно. Филин попробовал сделать ещё шаг. Куда там…

— Да, этот товар не по мне. — Гость ощерился. — Ещё силы тратить, возиться с твоей строптивостью. Нужен ты мне, старый и больной! Я лучше выпью тебя, как хорек — яйцо, — с расстановкой просмаковал он. — У меня, знаешь ли, в запасе твои… ха-ха… как бы внуки. Девочку я уже уговорил, она, считай, моя с потрохами. Мальчишку в крайнем случае придется убить, хотя крайнего случая не будет.

Филин снова попытался рвануться, но тело было совершенно ватным. И мизинцем не пошевелить…

— Есть много интересных способов убивать магов, — деловито сообщил гость. — Ну-ка, повторим пройденное. Не помнишь? Так я тебе напомню. — Жестом профессионального музыканта гость пошевелил длинными белыми пальцами в воздухе. — Семьдесят седьмое заклинание Вифстранда… м-м-м… не пойдет, безболезненно, мне так неинтересно. Танец Кавасаки типа А-штрих — занятно, эффектно, но долго. Восемнадцатый канон — нужны двое на двое…

«Увлекся, — стараясь не скривиться, подумал Филин. — Есть ещё зеленый луч — делается одними глазами. Не смертельно, но чувствительно…»

Гость охнул и согнулся пополам.

— Хорохоришься… — прошипел он, выпрямляясь. — Ну-ну, потрепыхайся напоследок. Потешь себя иллюзией, что у нас честный магический поединок. Как будто они бывают честными! Но ты же всю жизнь живешь иллюзиями. Давай, попробуй ещё, ну! Выдохся? Тебе меня все равно не одолеть.

«Что да, то да, — мысленно согласился Филин. — Но дел ещё куча. Понять, что он затеял. Выяснить, что он там напел Лизавете, и, главное, где она сейчас — неужели у него в логове? Отхлестать эту тварь по щекам за Таль. Предупредить Инго. — Думалось на удивление спокойно, как будто один Филин сосредоточенно и неторопливо наблюдал со стороны за другим, скорченным от боли. — А что больно — это ничего, эта гадина с Инго ещё и не такое делала…»

— Гость четыре раза ударил каблуком в пол и выбросил правую руку вперед.

«Никогда не видел сигма-сатурналис на деле, — подумал Филин. — Не было случая. Вот теперь увидел».

Он ещё слышал, как колотится наколотое на булавку сердце, пропуская удары.

Боль отступила, и в ушах запели колокола.

Глава 5,

с которой гном выясняет отношения с камнями, [ «Л I^H-HCct]никто не гладит

За дверью заурчало и поползло вниз. Лифт уехал.

«Вот не везет!» — сердито подумал Лёва. Этаж пятый, никак не ниже, а то и выше — ну да, конечно, выше, Саблезубая же его из подвала сюда привела, значит, плюс один этаж. Лёва насупился. Хорошенькое дело — сколько времени зря ухлопалось. В подвале его промариновали полночи — он на часы смотрел, часы-то они отобрать не додумались, деморализаторы несчастные. А когда он в очередной раз глянул на часы, нажал подсветку и понял, что уже наступило следующее число, и от этого окончательно дошел до белого каления и уже почти придумал, как сбежать, пришла эта Паулина, позабыв где-то крылья и когти, зато обмотавшись вишневой шалью, и повела его на верхотуру. И ладно бы она одна пришла, так ведь нет — вместе с ней явилась Саблезубая! А у неё руки оказались просто железные и подозрительно похожие на те, которые ещё вчера днем натянули на Леву мешок, так что Лева решил пока не упираться и с достоинством прошествовал к лифту. Ещё не хватало, чтобы его и дальше силком волокли. То, что Паулина при этом смущалась и алела и извинялась и повторяла: «Ах-ах, осторожнее с ребенком!», душу не грело совершенно. Скорее, наоборот. Ясно, что добрых Паулин не бывает, так что извиняться нечего. И ещё ясно, что Саблезубая теперь ничуть не лучше Паулины. А может, и хуже. Но про лифт они бы сами не додумались. Это их хозяин — Паулины и Саблезубой, видите ли, сообразил, что если связался с гномом, то надо иметь в виду — в подвале ему вовсе не страшно, а страшно ему на высокой башне. И он прав. Лева очень не любил высоту и всяческие просторы. Очень может быть, что с этой башни именно они и открывались, но к окну Лева подошел далеко не сразу.

Сначала он довольно долго сидел в темноте, не двигаясь и даже не осматриваясь вокруг. Некоторое время у него получалось только злиться на себя — и ох как он злился! — но ни про что дельное думать не выходило.

То есть думалось сразу про многое, но все как-то не по делу.

Как ахнет мама, когда поймет, что он не пришел домой…

Кого будет этот ловить на живца, ясно — Лизку будет ловить и Филина.

«Лизка — та и думать не станет, сразу примчится, а Филин даже если подумает, все равно придет. Я бы на его месте пришел, не думая, — хмуро размышлял Лева. — Хорошо хоть Инго в городе нет, а то бы и он…»

И веселее от этих мыслей, конечно, не становилось, да и пользы от них не было никакой.

Хватит злиться без толку, надо сосредоточиться и сообразить, куда это он попал. Предположим, башня — хорошо, но мало. То есть плохо, но все равно мало. Вряд ли эта башня без окон, как-то нелогично, рассудил Лев. При этом темнота хоть глаз выколи — такой никакими плотными шторами не добьешься. Значит, во- первых, ночь, а во-вторых, в городе электричества по-прежнему нет.

Под ногами был мохнатый ковер. Лева сделал несколько осторожных шагов, наткнулся на стену и пошел вдоль неё. Было тихо — он только и слышал, что шуршание собственной ладони по стене. Даже обои в этой комнате были холодные и чуть скользкие. Ну и место…

Исследование много времени не заняло, хотя, мрачно думал Лева, на ощупь продвигаясь по комнате, Костя Конрад с его драконьим инфракрасным зрением управился бы куда быстрее. «Десять шагов на двенадцать, — запоминал Лева, — окно одно, стеклопакет… открыть?»

Рука скользнула по стеклу и замерла.

«Ого, ручка-то отвинчена! Ничего себе, какие тут все предусмотрительные… И высоко… а тут вообще сколько этажей?… Табло в лифте не было, а посмотреть сквозь щель в дверцах по техническим причинам не получилось… Выключатель… не работает, конечно… Полка., пустая… Дверь… ага, ванная… о, ещё одна дверь, а это что? Две створки… не шкаф… ага, лифт, на нем меня сюда привезли… Какая интересная комната, лифт прямо сюда, а лестницы нет… Для секретных переговоров, что ли? И кнопок не видать. Эх, без очков совсем никуда, ну почему я запасные с собой не таскаю?!»

Тут Лёва вспомнил, что у него не то что очков — и рюкзака-то нет: не то потерялся по дороге, не то вообще в учительской остался, не то этот отобрал… «И правильно сделал, — думал Лева, — у меня там много чего было, нож, например, был швейцарский, пригодился бы…»

Лева остановился и сердито запыхтел. На что, интересно, пригодился бы швейцарский нож? Створки лифта пилить, что ли? Кирпичи из стен выковыривать? Это уже просто «Граф Монте-Кристо» какой-то…

И тут он понял, что с самого начала твердо намерен отсюда сбежать. Проста как-то забыл сам себе об этом сообщить. Подумаешь, башня. Потруднее, конечно, чем из подвала, но задачка так себе — даже не олимпиадного уровня.

Дальнейшие исследования показали, что в комнате имеется большой диван, низенький столик, о который Лева споткнулся и чуть не упал, и ещё одно кожаное кресло. И ещё крошечный холодильник с батареей всяких разных бутылок внутри, очень холодных.

Он сел на ковер — обратно в кресло совсем не хотелось — и стал думать дельные мысли.

Итак, закрытая комната, запертое окно. Есть ещё лифт, который отсюда не вызовешь.

«И все равно лифт — это хорошо… — твердо сказал себе Лева. — Почти то же самое, что коридор, только не по горизонтали, а по вертикали. В общем, та же шахта. А какой же я гном, если перед шахтами и штольнями спасую?»

Так. Шахты. Кто-то в каких-то фильмах куда-то спускался по шахте лифта. Лева вздохнул. Такие подвиги обычно совершали стройные мускулистые ребята в оранжевых майках, и очки им были ни к чему. Вот Костя Конрад бы наверняка справился. Улетел бы, и дело с концом. Лева насупился. Ничего, у нас свои методы.

Он вскочил и принялся осторожно двумя пальцами простукивать стену вокруг створок. Подземный Народ без подобных умений обойтись не может. «Наплевать, что услышат. Где сказано, что заложники не могут, оставшись одни, тихонько стучать в стенки? Нигде. Может, они азбуку Морзе зубрят на будущее… Ага, так и есть, шахта. А вот и кнопка под обоями… не работает, кто бы сомневался… А где кабина, интересно? — он постучал ещё. — Нет, далеко, наверное, внизу…а, нет, наоборот, надо мной! Ух ты, тут что, ещё выше что-то есть? — Он задрал голову и увидел под потолком расплывчатые очертания чего-то вроде люстры. «Предположим, выше есть чердак, — прикинул Лева. — И теоретически я могу вылезти наверх если не через окно, так через шахту. И уйти по крышам. — Он передернулся. О том, как уходить по мокрым или обледенелым крышам на такой высоте и без очков, не хотелось думать даже теоретически. — Так, проехали. Но в шахту мне все равно придется лезть, как ни крути».

Какое-то время Лева прикидывал, как разжать створки лифта и попасть в шахту. Ничего не придумывалось, только время зря потратил. Ясное дело, нужен какой-то рычаг, например, ножка стула, но стульев как раз в комнате ни одного. А столик… Лева проверил — столик пластиковый, хлипкий, почти ничего не весит и решительно ни на что не годится. Лева сердито крякнул.

Вот бы меч! Длинный, тяжелый двуручный меч очень бы подошел. И гномский топор, хотя бы тот, серебряный, который Лева получил от Инго и держал дома, тоже был бы кстати. Никакой стеклопакет не устоит против доброго топора…

В шахте снова заурчало. Лева схватил столик за ножки — ну, пусть только этот сюда сунется… Глупо, конечно, сражаться с чёрным магом каким-то там журнальным столиком, но и вовсе с ним не сражаться тоже глупо. Нашел тоже живца, Мутаборище…

Лифт с легчайшим щелчком остановился. Двери не открылись.

Лева затаил дыхание. Нет, точно никого.

«Так это для того, чтобы я в шахту не полез! — осенило его. — Ну да, ясно, что раз нет электричества, лифт совсем другие силы поднимают… Он что, мысли читает? — Лева отчаянно замотал головой и с яростью подумал: — Ну и пусть читает, раз ему интересно! Не могу же я вообще остановить мыслительный процесс!»

Он снова уселся на ковер.

Значит, в шахту нельзя. Остается окно. Закрытое. Стеклопакет. Их даже опытные взломщики, говорят, открыть не могут.

А я — неопытный гном. Но очень, очень рассерженный. И упертый.

Стеклопакет. Поставили его недавно, а гостиницу строили давно. Это что значит? Это значит, что стена каменная, а не бетонная… то есть бетон вокруг окна имеется, но немного. И камни вокруг окна… и бетон… пошли слегка наперекосяк. Иначе быть не могло.

Лева вскочил, поднял руку к лицу, чтобы поправить очки, и со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы — очков-то нет. Ладно-ладно.

Он пошел к окну, запнулся о невидимый угол ковра и едва не упал. Тьфу ты!

Потом Лева приложил ладони к стене под окном и крепко зажмурился, чтобы сосредоточиться.

Он чуть не отдернул руки. Ему показалось, что стена дрожит крупной дрожью, как озябшая собака. Камни боялись! Ничего себе, это как же тот их так напугал? Лева осторожно погладил стену, стараясь успокоить камни, потом легонько постучал по ней костяшками. Но камни нипочем не хотели отвечать — если бы они были людьми, они бы, наверное, мотали головой и закрывали лицо руками. Ничего себе — так напугать камни…

«Ладно, — решил Лева. — Разговаривать мне с ними пока не надо. Надо понять, где у них слабое место!» Он зажмурился ещё крепче и боком двинулся вдоль стены. Есть! Лева почувствовал разбегающиеся в толще стены невидимые глазу трещины — так ясно, как если бы он их видел сквозь обои и штукатурку. У него под веками словно отпечатался отчетливый цветной рисунок. Это было даже красиво — красновато- рыжая кирпичная стена и в ней — узор трещин, что-то похожее на застывшие в камне фейерверки. Или даже не застывшие, а медленно-медленно разлетающиеся… И где-то есть главный огненный цветок, громадная снежинка, от которой летят все остальные… Вот её-то и надо найти. И если камни не хотят подсказывать — обойдемся и без них. Значит, надо кончиками пальцев простучать стену вокруг окна везде, куда можно дотянуться. Приступим…

Леве показалось, что у него ушло на это несколько часов. Он работал с закрытыми глазами, а когда открыл их и близко поднес к глазам часы, то страшно удивился. Оказывается, прошло всего минут двадцать! Ничего, работа нескучная. А главное, теперь все ясно и можно действовать.

Он подтащил к окну оба кресла. Это было нелегко — колесики отчаянно цеплялись за ворс ковра. Потом он попытался сдвинуть диван, но быстро махнул на это рукой — диван стоял насмерть. Потом он открыл холодильник и, взвесив в руке, выбрал там самую объемистую и тяжелую бутылку. И отошел от окна подальше, держа бутылку, как гранату.

«Извините, камушки, так надо», — Лева замахнулся и…

Когда-то друзья-музыканты привезли маме Соне для крошечного Левы из-за границы особенный небьющийся рожок, расписанный зелеными утятами и сиреневыми крокодильчиками. Мама Соня очень гордилась выдающимся рожком и хвасталась им направо и налево, потому что все знакомые младенцы сосали молоко из стеклянных рожков, которые разбивались очень легко. И вот она показала подарок дедушке Дайну, а дедушка Дайн, человек практического склада, решил все проверить и с размаху хватил рожком об пол. А потом, сметая в совок мелкие осколки утят и крокодильчиков, объяснил онемевшей маме Соне, что рожок разлетелся вдребезги не потому, что был чем-то плох, а потому, что у каждого предмета есть свое слабое место и про это придумали науку сопромат. От этого ученого объяснения мама Соня впала в такую задумчивость, что даже сердиться не стала.

Потом, когда Лев вырос, дедушка Дайн рассказал ему эту историю, и Лева запомнил: слабое место есть у каждого предмета. И у египетской пирамиды, и у Великой Китайской стены. А ещё потом, в подземельях Радинглена, он узнал, что гномы прекрасно умеют находить слабые места. Иначе все подземное строительство и рудное дело шло бы в два раза медленнее.

…Лева размахнулся и со всей силы швырнул бутылку в стену на полшага левее окна и метра на полтора от пола. И попал.

Сначала ничего не произошло. Бутылка, отлетев от стены, упала на пол и не разбилась — только вяло, беззвучно прокатилась несколько шагов по толстому ковру. Лева замер. Ну! Ну же!

Что-то тихо хрустнуло — будто кто-то вдалеке наступил на сухую ветку. Потом хрустнуло громче, а потом затрещало, будто этот кто-то с размаху свалился на кучу хвороста.

Это рвались обои. Лева почувствовал, как камни завибрировали и вокруг окна побежала трещина. Он поспешно подобрал бутылку и ударил ею в нижний угол рамы. Новенький стеклопакет накренился и рухнул в комнату — на заботливо подставленные кресла.

Есть! В комнату хлынул морозный воздух. Даже в груди закололо тысячью ледяных иголочек. Лева только сейчас понял, как же душно было в этой проклятой комнате.

— Ух ты, — потрясенно выдохнул он — получилось! — и высунулся в пролом.

Надо же, как тихо, — будто в лесу. Что это? Показалось? Где-то внизу и вдалеке перекатился глухой тяжелый стук — и замер.

Лева подышал-подышал, потом сощурился, вытянул руку и провел по заиндевелому фасаду. Карнизов поблизости не наблюдалось — стена была совершенно гладкая. Даже лепнины никакой. Вид из окна — Лева сощурился ещё сильнее — был как положено в центре города: с расплывчатым памятником, туманной площадью и смутным куполом какого-то собора. Подробнее ничего разглядеть не удалось. Внизу — эх, пригодился бы фонарик, фонарик в рюкзаке тоже был! — проглядывало нечто похожее на балкон.

— А вот если начать сейчас думать, — пробормотал Лева, — то я струшу и останусь здесь. И замерзну. И зачем тогда было стараться?

Он ещё раз оглядел пролом. Ха-ха! Выглядела дыра в стене так, словно тут по меньшей мере что-то взорвали. Причем поработала над этим целая бригада стройных мускулистых ребят в оранжевых майках. А вот же вам!

«То-то господин Мутабор удивится, — с удовольствием подумал Лева и решительно полез через подоконник. — Придет, а тут….оп-па!» — И он мешком рухнул на балкон этажом ниже и, крякнув, поднялся.

Больно не было. Может, будет, но потом. Когда надо, настоящий гном забывает про боль. Вот и хорошо, что очков нет, а то бы они как раз сейчас разбились, то-то бы я огорчился. Лева протянул руку и ощупал балконную дверь. Надо же, а ручка цела… и дверь не заперта! Значит, это только мне такое почтение.

За темным стеклом заколыхалась какая-то смутная тень. Лева сначала решил, что это его отражение, но тень была длинная, высокая и сутулая. И в ужасе закрылась руками.

— К-к-кто это? — спросил незнакомый заикающийся голос. Заикался он так, будто его обладатель изо всех сил старался не стучать зубами.

Сутулая тень шарахнулась от Левы в дальний угол комнаты. Ну, и что отвечать? «Аствацатуров Лев, седьмой "б"» или «рыцарь Лео из клана Дайн, паж её высочества принцессы Радингленской»? Но тень опередила Леву:

— Мальчик, т-т-ты не знаешь, который час?

Лева поднес часы к самому носу и нажал кнопку подсветки. Часы встали. Так, ещё новость!

— К сожалению, не могу сказать, — вежливо ответил Лев. Тыльной стороной руки он стер с лица кирпичную пыль, машинально стараясь не сбить с носа отсутствующие очки. — Но, думаю, шестой час утра. Светает сейчас примерно в семь тридцать.

— Го-о-осподи! — сутулая тень с тихим воем вскочила из глубокого кресла и заметалась по смутной комнате.

— А у вас что, часов нет? — спросил вдогонку Лева. Когда часы останавливаются, это значит… Что-то такое очень важное мелькнуло у него в голове, но тут же пропало. Ладно, потом.

— Остановились, — сутулый человек схватился за щеки и говорил таким голосом, будто у него страшно болели зубы. Причем все. — Остановились у меня часы, мальчик. Боже ты мой, неужели уже скоро утро?!

— Механические, что ли? Так завели бы, — посоветовал Лева.

— Ты что? — Пленник вскинулся. — Нельзя же!

Интересно, почему, подумал Лева. Неужели этот бедняга всё-таки спятил?

— А вы давно тут сидите? — спросил он.

— Д-давно… Не помню… дня два…

— А почему?

Сутулый человек уронил руки вдоль тела и уставился на него.

— Все тебе скажи, — прошипел он и снова рухнул в кресло. — Может, ты на него работаешь?

— Ну, почему вы тут сидите, он-то точно знает, так что в этом никакой такой тайны нет, — резонно возразил Лева. — Так почему?

— А ты, мальчик?

— А я живец, — не без гордости сообщил Лева. — Наживка. На меня разных хороших людей ловят.

Сутулый человек опять застонал.

— Только я собираюсь сбежать и вам предлагаю, — продолжал Лева, понимая, что даже если на самом деле этот человек работает на того, его, Леву, это вряд ли остановит. — Лев Аствацатуров меня зовут.

— Смуров, Илья Ильич, — вяло представился сутулый. — Ац-ва… Ох. Шестой час, говоришь? Боже мой, боже, всего час остался…

— Час до чего? — требовательно спросил Лева. Он уже начал, не теряя времени, прощупывать стены. Ага, здесь все как наверху, а вот шахта лифта, а вот створки…

— Пытать придет, — бесцветно ответил Смуров. — Сам сказал.

— Так чего вы тогда тут сидите? — искренне удивился Лева. А между створками щель… А лифт у нас наверху…

— Что ты делаешь?! — Смуров с трудом встал и на шатких ногах подошел поближе.

— Ищу выход. Будем отсюда выбираться, — отвечал Лева, между тем сделав приятное открытие: журнальный столик тут тоже есть, но вовсе не пластиковый… Прогресс.

— Нет!

— Что? — Лева поднял голову от столика.

— Нет! Нельзя мне уходить!

— Погодите, — приостановился Лева, нащупав у столика отвинчивающуюся ножку. — Вот тут подержите, пожалуйста.

Смуров почему-то послушался.

— Вы что-то такое знаете, за что вас пытать будут, — так надо удирать! Почему нет-то? Пытки любите?

— Идиот! — свистящим шепотом заорал Смуров, выпустив столик. — Не могу я бежать, у меня же дочка здесь, дочка у меня, как ты не понимаешь?

Лева ахнул. Руки сами собой продолжали отвинчивать ножку столика.

— Бедная Маргошка… Она же ни при чем… А я хранитель, и он от меня ерунду просит, стишок, только я не скажу, и тебе не скажу, и никому не скажу, даже если он пытать придет… — бормотал Смуров.

— Хранитель чего?!

Смуров не ответил.

— Ты-то как сюда попал? — без интереса спросил он после паузы.

— Сверху. — Ножка у столика наконец отвинтилась. Вся надежда на неё. — Погодите, Илья Ильич, но стишок — это же действительно ерунда! Зачем же пытать за стишок? — удивился Лева вслух, а про себя подумал, что стишок, видимо, очень даже серьезный и что надо бы этого Илью Ильича показать, например, Филину. А здесь его явно оставлять нельзя.

— Ничего себе ерунда! Ничего ты не понимаешь! — снова взвился Смуров. — Это же хранительское заклинание! Он узнает — и городу конец!

У Левы в голове мелькнула мысль, что этот бедолага тут и свихнуться мог, потому что легко себе представить, каково это, когда запугивают дочкой и грозят пытками. Но забрать его отсюда надо точно.

— Погодите, — сказал он, прилаживая ножку в щель между створками лифта. — Не лезет… Илья Ильич, помогите, пожалуйста, отожмите створку совсем чуть-чуть, хорошо?

— А Маргошку как жалко! Она же умница у меня, она же музыку пишет, у неё же призы…

А стишок он давно просит… Он приходил ко мне на службу… ночью… да, кажется, ночью… но ведь ночью Эрмитаж заперт… как же он туда пробрался… не помню… мы вышли в висячий садик… он что-то говорил про гнездо птицы… я ещё помню, он закурил, хотя курить там строжайше запрещено… и «Павлин» почему-то играл, а сигнализация не сработала и овчарки не услышали… Но я же не могу! Всему же есть предел!

— Вот если мы отсюда сбежим, — подумав, медленно сказал Лева, прилаживаясь отжать створку углом изувеченного столика, потому что руками не получалось, — вот если мы сбежим, у нас с вами может получиться спасти вашу Марго. Честное слово. Вот увидите.

Скрииииип!

Лева исхитрился засунуть ножку в щель, они со Смуровым налегли на рычаг, и створки разошлись. Лева мгновенно вставил ножку враспорку, чтобы они не съехались обратно, и створки, побунтовав, смирились.

— Полезли, — скомандовал Лева.

— Ку… куда? — испугался Смуров. — В шахту?! Ты в своем уме, мальчик?

— Я Лев, — напомнил Лева. — У нас что, есть выбор? Или вы опять хотите остаться? В последний раз предлагаю! — Даже гномскому терпению приходит конец.

— Нет-нет, не останусь, нет… Но послушай, может, всё-таки снаружи спустимся, а?

— По фасаду лезть у всех на виду и без страховки?! — сердито мотнул головой Лева и вдруг отчетливо увидел на полу собственную тень, будто вырезанную из черной бумаги.

Луна! Это луна из-за туч вылезла! Лева высунулся на балкон и на секунду остолбенел.

Гостиница была оцеплена какими-то расплывчатыми фигурами — иные были просто гигантского роста. И они двигались с места на место, и по площади ползли их черные тени.

— Снаружи отменяется, — бросил Лева через плечо. — Идите, посмотрите сами.

Смуров метнулся к окну, выглянул и сдавленно ахнул.

— Видите, кто там? — спросил Лева. Собственно, вопрос был риторический — не хотелось признаваться, что он, Лев, не может толком рассмотреть местную стражу. Но Смуров неожиданно ответил:

— Мать честная, — потрясенно зашептал он, схватившись за голову. — Ходят! Ногами ходят! Это же они со всего города! И Атланты, все десять! И…

— Они каменные или бронзовые? — деловито уточнил Лева. — С каменными я могу договориться, они гнома послушают. Наверное, — без особой уверенности добавил он.

— Гнома? — недоумевающе переспросил Смуров. — Нет, там всякие… со всего города… Что ещё за глупости, мальчик?

— Не сладить. Затопчут, — сокрушенно произнес Лева.

Смуров все смотрел на площадь, как зачарованный.

— Ах я дурень! — он вдруг хлопнул себя по лбу. — А я-то думал — галлюцинации! Значит, тогда и под землей… — он осекся.

— Это вы о чем? — насторожился Лева.

— Так, — отмахнулся Смуров. — Да, лично я туда ни ногой!

— Тогда в шахту и в подвал. Только поскорее, а?

— В подвал? Там же, наверно, крыс полно. Или воды по пояс… — неуверенно начал Смуров.

— Попытка не пытка. А время идет, — пресек его Лева. Мысли у него в голове толпились совсем невеселые. А что, если этот лифт, который сам по себе ездит, сейчас резво спустится на этаж ниже и заблокирует шахту? А что если, когда они будут лезть вниз — ещё неизвестно как, кстати! — лифт возьмет да и рухнет на них сверху? А если они вообще всю дорогу под наблюдением или под прицелом, как в Ажурии?

— Я первый, — твердо сказал он и с замирающим сердцем глянул в шахту, снова вспомнив о мускулистых ребятах в оранжевых майках. Один такой, помнится, бесстрашно палил из чего-то там в противовес лифта… Ой. Он пролез под распорку, лег на живот и спустил в шахту ноги, пытаясь нащупать хоть какие-нибудь неровности в кладке. Не тут-то было. Старые каленые кирпичи отзывались неохотно — они были упрямы, как бараны. И ничуть не напуганы. А Смуров глядел на Леву сверху и дрожал, бедняга, так, что было слышно. Ох, надо скорее, а то он опять забоится и решит остаться… «Ну же, ну же, — настаивал Лева, камни вы, в конце концов, или нет? Или, может, вы считаете себя какой-нибудь там пластмассой?» — «Мы тут сто лет стоим, — недовольно отозвались кирпичи, — и никогда ничего подобного не делали. Благовоспитанные кирпичи не ерзают, а стоят себе смирно». — «Ну пожалуйста», — взмолился Лева. Кирпичи и не думали слушаться. И вдруг Леву осенило. «Ну конечно, вы же не камни, а керамика дурацкая! — как можно ехиднее подумал он. — Вот и торчите за решеткой! Слабо высунуться? Ну, кто-нибудь!»

Тишина. Смуров, как загнанный, дышал над головой.

Крак!

Где-то совсем рядом из стены наполовину выдвинулся один кирпич. Получилась ступенька.

«А ещё?» — мысленно спросил Лева.

Крак!

— Держитесь за сетку покрепче, — и Лева полез в шахту. — Только, пожалуйста, распорку эту на прощанье выбейте — и тогда получится у нас герметичный детектив. Труп закрыл окно… — Ага, вот ещё кирпич… — Запер дверь и лег на ковер…

— Мальчик, — простонал Смуров, — тебе сколько лет?

— Я Лев, — сквозь зубы ещё раз напомнил Лева, — и лет мне двенадцать. Делайте, что я прошу, ладно?

Смуров вздохнул и повиновался.

Рассерженные кирпичи прорывали металлическую сетку, и Лева все время цеплялся за неё то штаниной, то рукавом. Он слышал резкий треск ткани, «крак» кирпичей, собственное пыхтение и тяжелое дыхание Смурова. Один раз нога у него соскользнула и он чуть было не сорвался. Несколько раз обидчивые кирпичи, выскакивая из стены, больно били его по щиколотке или по запястью. Руки он ободрал в кровь почти сразу. Крак! Крак! Крак!

Смуров следовал за Левой молча и очень медленно — Лева отчетливо слышал, как тот неуверенно нащупывает ногой очередную ступеньку. Трясло его так, что сетка издавала скрежещущий шорох.

Крак! Крак! Крак! Леве казалось, что спуск никогда не кончится. Считать этажи тоже не получалось — в шахте царила кромешная тьма, а времени проверять, есть ли рядом дверцы лифта, не было. Руки у Левы занемели.

«Странно, что этот за нами не гонится, — пронеслось в голове. — Мог бы просто лифт уронить, и все… Хотя нет, ему же Смуров зачем-то очень нужен, да и я тоже… Может, он наблюдает?»

Крак…

Стоп! Нашарить следующий кирпич не удавалось. В животе у Левы что-то оборвалось. Отвлекся! А кирпичи и рады! Лева замер и попытался определить, далеко ли до первого этажа. Кажется, уже совсем близко. Придется прыгать. На секунду он повис на сетке на руках, потом выдохнул и разжал пальцы.

Все.

От удара в ногах загудело, а вокруг взлетело эхо.

— Что там? — испуганным шепотом спросил сверху Смуров.

— Прыгайте, тут невысоко. — Лева встал и отряхнулся. Руки саднило ужасно. И джинсы в клочья.

Смуров неуклюже рухнул рядом, болезненно охнул.

— Вы целы? — на всякий случай спросил Лева.

Вместо ответа Смуров вытянул перед собой руки и зашарил по стене.

— Где мы? — встревоженно спросил он. — Это что, подвал? Ты не видишь, где тут выход, мальчик? У меня времени мало.

Ясно, понял Лева, сейчас он кинется Маргошу свою искать. Эх, если бы знать, что с ней точно все в порядке! Хотя откуда нам это знать?

— Так просто отсюда не выйти, — прошептал он. Акустика в подвале была просто потрясающая — хоть концерты устраивай. — Засов заперт на амбарный замок, можете проверить. — Для убедительности Лева подергал тяжелую железную дверь ещё раз, хотя, конечно, Смуров этого в темноте все равно бы не увидел. — Выхода у нас нет, надо идти по этим… по катакомбам. Доберемся до Филина, пусть он решает, как быть, — задумчиво пробормотал он. — Эх, даже жалко, что с Его Величеством не связаться…

— Мальчик, что ты несешь? — свистящим шепотом закричал Смуров. — Какой филин, какое величество? — Ему явно хотелось тряхнуть Леву за шкирку, но он сдержался из последних сил. — Он у меня дочку забрал, ты что, не понимаешь?! И никуда я отсюда не двинусь!

Лева мысленно посчитал до десяти.

— Пожалуйста, прекратите, — тщательно подбирая слова, попросил он. — От этого ничего не изменится. Или вы предпочитаете лечь здесь и умереть? Кстати, если мы тут застрянем, нас определенно найдут, — добавил он. — И Маргоше вашей тогда точно никто не поможет, потому что некому будет. Пойдемте уже, а?

Смуров покорно пожал сутулыми плечами и побрел за Левой.

— А как мы дорогу-то найдем? — обреченно спросил он. — Ты что, в свободное время по канализации лазаешь, в гнома играешь? Ну и деточки пошли…

Лева вспомнил про гномские подземные тренировки с Бьорном и Эрином и усмехнулся — Смурову все равно в темноте не видно.

— Примерно, — согласился он.

В темноте что-то ржаво скрежетнуло, потом звякнуло.

— Тут какие-то железяки, — недовольно сообщил Смуров. — И лужа, кажется. Куда ты лезешь? Отвечай за тебя потом. Я ни черта не вижу.

— Я вам очень сочувствую, — яростно соврал Лева.

Он тоже ничего не видел, но зато чуял, а это было все равно что видеть, только не глазами, и даже ещё лучше, потому что теперь Лева одновременно ощущал все сразу — и запахи, и тепло, и сквозняки, и расстояние, и много чего ещё.

— Погодите, я первым пойду, — решительно велел он. — Нет, держаться за меня не надо, просто не отставайте, хорошо? — Командовать взрослым ему страшно надоело. Ну а что ещё с ним делать, если он ведет себя, как маленький?

Лева закрыл глаза — открыть всегда успеем, а от зрения сейчас все равно никакого проку, только мутные пятна перед глазами плавают. Зато он мог определить, что потолок в этом подвале низкий, и что в дальнем углу есть ещё одна дверца, и она не заперта, и надо пригнуться, иначе стукнешься, и повыше поднимать ноги, иначе споткнешься о порог, а из дверцы несет холодной гниловатой сыростью. Он принюхался — ага, точно так же пахло, когда его сюда тащили! Значит, тащили подземным ходом! А от дверцы под уклон идет какой-то мощеный коридор… наверно, это он и есть.

А главное — камни, старые камни, отзывались под рукой, когда Лева касался стены, и слабо гудели под ногами, все ниже и ниже — по мере того как пол шел под уклон. Ага, эти камни напуганы не были, но и на вопросы отвечали неохотно, как будто сквозь вязкую дрему. Ничего, я их расшевелю, это всё-таки не каленые кирпичи на высоте шестого этажа уговаривать, это же старые камни, им лет сто, если не все двести, — должны же они признать своего!

Лева подождал, пока Смуров неуклюже пролезет в дверцу, и не без труда прикрыл её. Раздался длинный ржавый скрип. Ничего-ничего, главное, что мы под землей. Лева расправил плечи. Вот она, гномская выучка, пригодилась! Ведь Лизка, бедолага, каждые выходные отдувалась на дворцовых церемониях, разучивала реверансы и примеряла платья, а Лева в это время тренировался с гномами — Подземное Чутье оттачивал. Жалко, конечно, что оно под землей работает, а на поверхности сразу слабеет. Ну да ладно.

Он двинулся вперед по коридору, а сам подумал — наверно, теперь тот маршрут, который они с Лизкой преодолели зимой в Радинглене, он бы и с закрытыми глазами прошел. Зимой. В Радинглене. Часы тогда тоже встали. Вот оно. И с рассветом непонятное было. Значит, Мутаборище навело на Питер морок. Тьфу ты. Главное, чтобы камни были не заморочены, а с этими вроде все в порядке, сонные только какие-то…

— Мальчик, — шепотом позвал Смуров, — ты чего молчишь? Ты скажи что-нибудь, а? Куда мы идем?

— Я же сказал — к Филину, — терпеливо ответил Лева. — То есть я постараюсь вас туда отвести. Или по крайней мере убраться отсюда подальше.

Смуров откашлялся — по коридору, огибая углы, полетело эхо. Дверей впереди больше нет, машинально отметил Лева, зато поворотов до дури. Только бы не лабиринт, хотя, спрашивается, откуда под Питером взяться лабиринту?

— А… — начал Смуров.

— Пожалуйста, давайте пойдем молча, — вежливым шепотом попросил Лева. — А то мало ли что.

— Совсем молчать? — испуганно уточнил Смуров.

— Если что-нибудь особенное услышите — дергайте меня за рукав, — сжалился Лева.

Правда, поначалу он и сам ничего особенного не слышал. Все тот же набор — под ногами скользкие обомшелые камни, стены тоже каменные, коридор поворачивает, но уклона больше нет… Кладка стен, отметил про себя Лева, на ощупь была явно не гномская, но старинная, — значит, давно тоннель прокладывали. Так, что мы ещё слышим? Ещё под ногами плюхала тухлая вода, но луж по колено, о которых стенал Смуров, не оказалось — так, по щиколотку. Ноги у Левы промокли, но он решил, что вот уж это точно ерунда. Могло быть гораздо хуже — например, полностью затопленные подземелья, — размышлял Лева на ходу. А вот интересно, кстати, наверху же такое неслабое наводнение было, а тут практически сухо. По идее, воды должно быть по горлышко. Куда же она делась? Отвел её кто- то? Но кто? Здесь явно ни одной живой души. Только они, Илья Ильич этот и Лев Аствацатуров.

Слабое эхо от их шагов улетало вперед и вверх, но тоже ничего важного не сообщало, разве что шагов за тридцать предупреждало о поворотах. По счастью, никаких развилок пока не встречалось. Так, ступеньки, надо Илье Ильичу сказать, а то не видно ни зги.

— Осторожнее, тут лестница вверх, пять ступенек, — прошептал Лева. — Вы держитесь за стенку.

— А если там кабели? Под током?

— Нету там никаких кабелей, — устало сказал Лева. — И ток весь выключен. Чшш!

По левой щеке мазнул слабый сквознячок. Коридор впереди явно расширялся. И сверху тянуло холодным воздухом посвежее. Наверно, какая-то вентиляционная шахта, сообразил Лева. Это нам ничего не дает, а вот что впереди то ли подвал, то ли зал какой-то… и воздух стал приметно суше… Ого, и лужи кончились! Причем совсем недавно здесь стояла вода — камни сырые и скользкие. Очень интригующе. Ладно, идем дальше.

Но пойти дальше не удалось. Что-то острое задело вытянутую руку Левы. Смуров рядом зашипел от боли.

— Что за чертовщина?

— Не знаю, — Лева облизнул порезанный палец. Хорошо бы яду не было. — Оно острое, как, как осока. И прямо у нас перед носом. Вы что-нибудь видите?

— Нет! — паническим шепотом сообщил Смуров. Лева замер, потом ещё раз вытянул руку — на этот раз очень осторожно.

Это оказалась тонкая стальная проволока, натянутая поперек коридора туго, как струна. «Хорошо ещё, что мы медленно шли», — Лева передернулся, представив, каково налететь на такое с разбегу… лицом и руками… Странно, что он её не почуял. Всего несколько нитей, и натянуты ровно на высоте человеческого роста… значит, и чуть ниже, над землей, тоже есть — чтобы споткнуться. Лева проверил — на уровне ног проволоки не было. Но никто нам не гарантирует, что дальше не будет второй такой ловушки. Эх, фонарик бы!

— Под неё можно поднырнуть, — сказал Лева. — Не порежьтесь. — Он перебрался через ловушку первым, потом сделал несколько осторожных шагов и замер.

— Ну что там? — осторожно поинтересовался Смуров.

Лева не ответил. Он весь превратился в слух — точнее, в Подземное Чутье.

Впереди было странное.

Во-первых, он ощущал совсем рядом присутствие воды — чувствовал сырость, слышал слабый плеск. Казалось, где-то поблизости течет подземный ручей… и ещё что-то вроде плотины… или резервуара? Только все это было каких-то совсем нечеловеческих масштабов… а ловушки, они, значит, на людей тут ставят. Лева разом вспомнил, как его тащила по такому же затхлому коридору стая крыс, но тотчас засомневался. Может, ему и тогда показалось? Ну как крысы, даже стаей, могут тащить человека? А эти ловушки и постройки… Крысы, конечно, умные, но не настолько же, чтобы подземные ручьи отводить и водохранилища воздвигать.

Рядом зашуршало — это Смуров озирался.

И вдруг Лева понял, что не только слышит, но и видит своего незадачливого спутника. Из- за поворота сверху сочился слабый серенький свет. Значит, всё-таки светает вовремя. Это утешает. Хотя и не слишком.

— Там выход, — с облегчением воскликнул Смуров и почти сразу же вновь обернулся. — Ты слышал — вроде какой-то шум?

Там, откуда они только что пришли, издали по коридору катился мелкий шорох, будто по каменному полу стучал град. Все ближе и ближе. Это был топот тысяч лапок.

А потом Лева увидел. Прямо на них со Смуровым стремительно текла рыжевато-серая, как грязный войлок, река.

— Крысы! — тихо ахнул Смуров. — Значит, всё-таки правда… Нет. Я не смогу. Я не хочу. — Он затравленно оглянулся вокруг и вдруг бросился по направлению к свету.

Многоголосый злобный писк резал ему уши. Нет, нет, нет, не то что разговаривать с ними, близко выдержать никак… Он больно оцарапался о проволоку, запутался, рванулся… За спиной грохнули и покатились какие-то камни, но впереди, в трех шагах, маячили спасительные ступеньки канализационного люка. Одна, другая, третья…

Смуров вцепился в обжигающе холодную железную скобу, вывалился на обледенелый асфальт и боком отполз в сторону. Потом из последних сил поднялся и огляделся. Он стоял под гулкой аркой Главного Штаба. Впереди была Дворцовая площадь и — неужели? — Александрийская колонна, странно куцая без привычного ангела. И в ту же секунду за спиной у Смурова раздался железный грохот.

Люк захлопнулся.

…Пальцы у Лизы совсем свело. Она вцепилась в скользкий холодный загривок грифона. Обернулась, выворачивая шею — второй, с Инго на спине, тяжелыми, ныряющими рывками летел в двух шагах позади. Хорошо хоть теперь не отстает и в догонялки не играет, дуралей позолоченный.

Лететь было ужасно нервно, тем более что грифоны взахлеб хвастались тем, каким теперь славно быть живыми, и норовили это продемонстрировать — примеривались закладывать в воздухе мертвые петли, наперегонки ныряли в воздушные ямы, а к проводам относились как девчонки, играющие во дворе в «резиночку» повышенной сложности. Перед тем как лететь, Инго, у которого мокрые волосы уже похрустывали от инея, сунул сестре фонарик, чтобы ей было не так страшно. И зря: от неровного грифоньего полета свет фонарика скакал и все время выхватывал из темноты что-нибудь неожиданное: то гребень крыши далеко под ногами, то печную трубу сбоку, то паутину проводов совсем рядом.

Так что фонарик Лиза поскорее выключила, но запихнуть в карман не догадалась, а держаться одной рукой было неудобно, и когда её грифон в первый раз решил лихо нырнуть к самому асфальту, Лиза сгоряча стукнула его этим самым фонариком промеж ушей по глупой блестящей башке. Фонарик с хрустом разлетелся на детальки, крупным градом застучавшие по обледенелой мостовой, грифон дурным голосом заклекотал «Больно же!» и некоторое время вообще отказывался лететь, куда велят, потом согласился, но весь остаток пути фыркал и шипел, как выкипающий чайник, и ещё Лизу подташнивало от — острого запаха мокрых перьев и шерсти.

Впереди показалась сумрачная громада с двумя высокими башнями, и Лиза ойкнула — она не сразу признала в мокрой мгле Филинский дом. Как только грифоньи лапы мягко коснулись обледенелого тротуара, Инго ринулся в темную пасть арки.

— Лисенок, догоняй, не стой! — крикнул Инго из-под арки.

Лиза, скользя на льду, кинулась следом и успела услышать, как грифоны тут же взмыли в небо и с клекотом унеслись прочь. Она совсем ничего не видела, зато слышала, как впереди, в чёрном провале двора, яростно хлопнула дверь, а потом — как помчались вверх по лестнице гулкие шаги, распугивая эхо. Лиза прикусила губу и нырнула в подъезд вслед за Инго. Сразу же больно стукнулась о перила — аж слезы брызнули.

Инго наверху отчаянно колотил в дверь. Когда запыхавшаяся Лиза взлетела на площадку последнего этажа, стук уже прекратился.

— Ч-черт, у него же замок заговоренный… — шептал Инго, оглядывая старинную двустворчатую дверь Филинской квартиры. Пластинка вокруг замочной скважины заиндевела — пальцы прилипали и обжигались, как в тридцатиградусный мороз. — Ни тебе открыть, ни тебе сломать… Лисенок, ты слышишь что-нибудь?

— Нет, — испуганно всхлипнула Лиза, отдернув руку от двери и дуя на пальцы. — Совсем ничего! Инго, а вдруг его там вообще убили?!

Инго яростно мотнул головой и со всей силы стукнул в дверь кулаком. От крашеного дерева полетели искры.

— Спокойнее, — посоветовал сам себе король Радингленский.

— Инго, — жалобно попросила Лиза. — А ты свет зажечь не можешь? Ну, не факел, так хоть свечку, а?

В темноте, даже рядом с Инго, было очень страшно. За дверью, в квартире, что-то тяжело скреблось и поскрипывало.

— Сейчас, — сказал Инго.

* * *

…Филин успел заметить мелькнувшую за окном черную тень.

Поднять голову получилось не сразу. Форточка хлопнула на сквозняке.

«Жив, — потрясенно подумал Филин. — Вот это да. Сигма-сатурналис — это не шутки… тем более в этом исполнении… а я жив».

Он поднялся на ноги, цепляясь за дверной косяк. Кажется, кто-то стучал в дверь? Интересно, кто бы это…

Филин прислушался к себе и похолодел. Ну вот и все. Как это, оказывается, просто.

Но двигаться всё-таки надо.

Сначала подойти к кровати, посмотреть, как там Костя. Вот так, держась за полки. Сейчас, сейчас, потихоньку…

Дверная ручка заледенела так, что примерзали пальцы, и подалась не сразу. Навстречу из коридора, истерически взлаивая, кинулся Ране. Бедная псина, как перепугался-то…

Лиза тоже услышала, как подвывает песик. И как прерывисто шуршит по обоям рука Филина.

— Ране скулит, ему страшно, — дрожащим голосом сказала она. — Ой, Инго, он идет!!! Инго, он…

…Инго снова ударил в дверь. Щелкнул замок.

— Вовремя, — не своим голосом выдавил Филин. — Спасибо.

Филин! Дышит! Ходит! У Лизы в глазах потемнело от облегчения. Она даже не успела понять, что случилось дальше — то ли Инго с Филином обнялись через порог, то ли король подхватил падающего волшебника.

— Да вы же больной совсем, — произнес Инго.

Филин отмахнулся.

— У меня… там… Конрад в библиотеке… Костя… — Каждое слово ему приходилось с трудом выталкивать из горла. — Он спит. Надо его разбудить, я так не могу. Сходи взгляни на него, пожалуйста.

— Что?! — хором поразились Лиза и Инго. Монморанси, повизгивая, крутился под ногами и не понимал, отчего никто его не гладит.

— Пойди и посмотри, — сквозь зубы сказал Филин. — У меня был Притценау. Помнишь такого?

Лиза решительно ничего не поняла, хотя незнакомая фамилия почему-то неприятно царапнула слух — так сломанный ноготь цепляется за атласную ткань. А может, и знакомая. Даже определенно знакомая фамилия — только вот откуда? Между тем Инго ещё раз очень внимательно оглядел Филина и брюсился в тёмные недра квартиры.

— Простите… — раздался знакомый голос откуда-то с лестницы. — Мне вчера Костя сказал — вы болеете, Андрей Петрович…

Все обернулись.

На площадке ниже этажом стояла замерзшая, бледная и заплаканная мама Соня с фонариком и увесистым пакетом в руках. Круглое пятно желтого света взволнованно дрожало на ступеньках, потому что мама Соня пыталась посветить сразу во все стороны и убедиться, что хоть тут крыс нет.

— Сонечка! — сипло ахнул Филин. — Как вы сюда добрались по всему этому? Простите, я в таком дурацком виде… — Он поднял ворот ворсистого голубого свитера до самого подбородка.

— Да ладно вам. Я и сама… — мама Соня поднялась на площадку. Песик радостно залаял и, клацая когтями по плитчатому полу, запрыгал вокруг, норовя сунуть нос в мамы-Сонину зеленую сумку. — Я вот вам кое-что принесла.

— Тетя Соня, — глубоко вдохнув, осторожно сказала Лиза, — я узнала точно, что Левка жив и здоров. Я точно знаю.

Мама Соня всплеснула руками и расплакалась, чуть не выронив пакет и фонарик. Филин же при этих словах, кажется, окаменел, вцепившись в вешалку.

— Спасибо, рыжик, — пробормотала мама Соня, вытирая слезы. Она внимательно посмотрела на Лизу. Та сразу вспомнила, что из-под куртки у неё торчит Лёвушкин свитер, и покраснела, но мама Соня то ли не заметила, то ли ей не до мелочей было. — Я чуть с ума не сошла. А теперь объясни все, пожалуйста.

— Только не на лестнице, — безнадежно попросил Филин. Все гуськом потянулись вниз в кухню по маленькой скрипучей лесенке в пять ступенек. — Нет-нет, пальто не снимайте, у меня тут холодина, — он опять закашлялся. — Инго, возьми в ванной полотенце и вытри голову, ладно? И куртку сними, мокрый же насквозь.

«Что у него такое с голосом творится?!» — Лиза, едва перестав бояться, тут же насторожилась.

— Сонечка, фонарик можно погасить — где-то у меня свечка была. — Филин негнущимися пальцами открыл коробок, чиркнул раз, другой, отбросил сломанную спичку. С третьей попытки свечку, стоявшую посреди стола, удалось зажечь. К волшебству Филин почему-то не прибегал. «Ой-ой-ой», — подумала Лиза и опустилась прямо на деревянные ступеньки лесенки. Слова кончились.

От свечки по потолку тотчас заходили тени: мама Соня выгружала на стол большую банку малинового варенья, банку поменьше — с медом и несколько коробочек разнообразных лекарств.

— Спит, — доложил Инго, по своему обыкновению беззвучно возникнув в кухне и накинув Филину на плечи его серую куртку. — Просто спит, только очень крепко. Я его разбужу, но вы сначала расскажите мне все, ладно?

— Кто спит? — жалобно вопросила мама Соня и замерла, прижав к груди очередную банку, но Инго с Филином не ответили. Лиза хотела было объяснить, но услышала, как тяжко дышит Филин, и ничего не сказала.

— Он был здесь, — Филин, не мигая, смотрел мимо Инго, на свечку. — Мы поговорили. Он хотел меня убить, но вы, кажется, его спугнули. Спасибо. Только вы теперь без меня, пожалуйста. Я больше не волшебник.

Лиза прикусила язык. Мама Соня тоже. И даже опустилась на краешек стула.

— Почему, собственно, без вас? — очень спокойно возразил Инго, неспешно, по-королевски, усаживаясь на табуретку в углу.

— От меня ничего не осталось, — с отчаянием прошептал Филин. — Ты что, не видишь? — он быстро-быстро крутил в пальцах обгорелую скрюченную спичку. — Я боль-ше не вол-шеб-ник, — по слогам сказал Андрей Петрович. — Он у меня все отнял. Я ничего не могу. Я понятно объяснил? — спичка упала куда-то под стол, в темноту.

Лиза оторопело уставилась на Андрея Петровича. Это как — с Филином такое можно сделать?! И что же теперь дальше будет?

— Смешно слушать, — тихо, но твердо сказал Инго. Бирюзовое мохнатое полотенце свисало у него с плеч, как мантия. — Колдовать — дело нехитрое, это и я могу. Если вы мне скажете, что именно делать.

Мама Соня между тем развернула пакетик из вощеной бумаги и высыпала в стакан какой-то зеленый порошок. В стакане зашипело и запузырил ось, а над краем повисло облачко, вкусно пахнущее летней травой.

— Вот, выпейте, — строго сказала она и придвинула стакан Филину.

— Пил я уже, — понуро ответил Филин. — Не помогло.

— Это Мелиссино, а не из здешней аптеки! — мама Соня сделала вид, что обиделась до глубины души. — На шесть часов выздоровеете. Без обману!

— А через шесть часов все начнется с того же места, — обреченно выдохнул Филин и, поморщившись, выпил снадобье.

— А я вам тогда ещё порошочек дам. — Мама Соня ехидно склонила голову набок, но глаза у неё были круглые и испуганные. — А это Его Величеству, — она приготовила ещё один стакан зеленого питья, — а то мало ли что…

Инго старательно закивал, с очень послушным лицом опустошил стакан и начал демонстративно вытирать голову.

— Да-да, покой нам только снится, — объявила мама Соня. — И давайте-ка все конфорки на плите зажжем, всё-таки потеплее будет. И камин затопим…

— Дымоход засорился сто лет назад, — печально покачал головой Филин. — Надо бы печника вызывать, да не до печников все время…

— Филин, вы в своем уме — двери не запирать? — загремел, врываясь в кухню, старший Конрад. Багряный шарф летел за ним, как длинный язык пламени. Сразу стало ужасно тесно. Монморанси, карауливший около стола на предмет вкусненького, тут же брызнул под драконьими ногами в прихожую и затаился. — А где Константин, собственно? Надежда заснуть не может — меня подняла, велела сейчас же ребенка домой забрать…

Он осекся и потрясенно оглядел собравшихся. Часы бестактно пробили четыре раза.

«Сколько же всего и всем сразу надо объяснять!» — в ужасе подумала Лиза.

…Костю будили долго. Старший Конрад волновался и тяжело расхаживал по комнате, а белое пальто у него за спиной топорщилось, как крылья. Мама Соня щекотала дракончика за пятку, Лиза трясла его за плечо. Ничего не помогало.

— Придумал! — Инго вскочил на ноги и начал озираться — что-то искал.

— Только не вздумай первую агипнию, — нервно предупредил Филин, оглядываясь на окно. — Разбираться потом сам будешь.

— Эти ваши штучки на драконов все равно не действуют, — не без гордости сообщил папа Конрад. Да чем тут вообще гордиться-то; мельком удивилась Лиза.

— Тем более, — кивнул Филин,

— Да нет… — Инго прищелкнул пальцами. — Филин, у вас ведь есть будильник? Дайте, пожалуйста. Конрад, скажи ему, что завтрак готов, и если не трудно, как можно естественнее…

— Это же ему не я обычно говорю, — удивился папа Конрад и замер на месте, — это Наденька!

— Обойдемся тобой за неимением лучшего, — негромко, но сердито сказала мама Соня. Лиза хоть и дрожала от всего подряд, но успела подумать, что драконско-гномские отношения — они и в Петербурге сложные.

Филин вскочил и зачем-то полез со свечкой в бело-голубой изразцовый камин. Оказалось, что в камине стояла табуретка, на табуретке — просторная алюминиевая кастрюля, а в кастрюле под крышкой обнаружился будильник. Как Кащеева смерть, подумала Лиза.

— Что вы все на меня так смотрите? — возмутился Филин, обернувшись. — Знаете, какой там резонанс? А Косте в школу вставать!

Будильник оказался что надо, — когда он зазвонил, все подпрыгнули.

— Константин, яичница стынет, — дрогнувшим голосом произнес Конрад. — Опять в школу опоздаешь.

— Мнээээээ? — сказал дракончик и сел. Оказалось, что спал он в свитере.

Глава 6,

в которой в Радинглене не удаются ремонтные работы, а в Петербурге все сладко спят и видят сны

— И имейте в виду, — её величество королева Таль, качнув кринолином, плавно поднялась с трона и обвела подданных грозным взором, — горожанам ничего знать не полагается. А то ещё запаникуют, знаю я их. Все, что здесь сказано, не должно выйти за пределы тронного зала. К вашим неугомонным потомкам, легкокрылая госпожа Вирлирлилалалюрри, это относится прежде всего. Я понятно объяснила?

Крошечная старушка с выцветшими сиреневыми крылышками положила сухонькие, но цепкие ручки на плечи своего правнука Далена и его подружки Шин-Шин. Юные сильфы тут же закивали, как заведенные.

— Они будут молчать, как рыбы, — звонким молодым голосом заверила её величество сильфская бабушка Вирлирлилалалюрри, сокращенно госпожа Вирли. — Как капустные кочны! Как… как камни!

Присутствовавшие в зале гномские старейшины при слове «камни» недоверчиво переглянулись и заворчали: гномам не нравилось, что в происходящее посвящают сильфов. А с другой стороны, как ещё проверишь, нельзя ли выбраться из Радинглена в Петербург по воздуху? А Дален с Шин-Шин привстали на цыпочки и затрепетали крылышками.

— Мы уже туда летали, и ничего! — наперебой заверещали они. — Мы над Мостиком хотели, пока не стемнело! Там мастер его чинил-чинил, так и не починил, а мы сверху пытались! Там стена, только внизу видимая, а выше невидимая! И пружинит! И холодно — ужас! Как в погребе! Как в леднике!

К согласию растерянные радингленцы так и не пришли. В тронном зале воцарилось тягостное молчание — было только слышно, как потрескивают свечи в канделябрах и огонь в камине величиной с хорошие ворота, а ещё — как шумят на ветру деревья парка за непроглядно- темными окнами. Бабушке было бы куда легче, подними подданные гвалт.

Гномский картограф Кирн, сидевший с краю, рядом с Гарамондом, хотел было что-то сказать, но старейшина Болли сурово дернул его за полу кафтана, и Кирн только вздохнул.

— А ежели всё-таки в Ажурию за помощью послать? Авось вреда не будет… — озабоченно предложил долговязый, вечно простуженный ныряльщик Дип из недавно учрежденного Ведомства Почтовых Бутылок, собственно, состоявшего из него одного. — Они-то, я так понимаю, со всей душою.

— Значит, хотя бы с Ажурией связь есть? — быстро уточнил молчавший доселе Гарамонд.

— Ещё как! Намедни вот опять три бутылки прислали, одна другой краше, — Дип подвинулся поближе к камину и пошевелил растопыренными пальцами. Гарамонд нервно прикусил губу. — Не иначе, дружить хотят, а мы до сих пор посольство ихнее принять не согласились.

— Этого ещё не хватало! — вспылила Бабушка, чуть не сказав «щас!», как школьница. — Знаю я их дружбу! Никакой Ажурии! У Ее Ажурийского Величества такие амбиции, что ажурийцев близко к Радинглену подпускать нельзя! Кристабель только на вид умудренная годами старушка, а на самом деле по уму девчонка зеленая! — не без злорадства прибавила Бабушка. — Нет, и речи быть не может. Какая от них тут польза? С таранами и пушками?! — она покачала головой, хотя с высокой прической и в малой парадной короне это было трудновато.

— Так может, они бы и прорва… — робко начал Циннамон, украдкой отряхивая с рукава муку, но королева так сверкнула глазами, что министр двора осекся и задрожал.

— Позвольте подземному народу слово молвить, Ваше Величество, — подал голос старейшина гномов Болли, и на лице у Бабушки отразилось глубокое облегчение. Болли поднялся, тяжело опираясь на окованный железом посох. — Наше мнение такое. Поскольку крылатый народ оплошал, да и по морю хода от нас нету, то вам, наверху, главное сейчас — Мостик починить.

— Делаю что могу, — не дожидаясь вопросов, прогудел Амальгамссен, возвышавшийся рядом с серебряным канделябром, изображавшим раскидистый дуб чуть не в натуральную величину. Сильфы поддакнули. — Да только, шишки-почки-зеленые листочки, Мостик триста раз починить можно, так ведь он же все одно в стенку энту поганую упираться будет!

— А порушить её, любезные гномы, даже и вам, боюсь, не под силу, — невесело прибавил Гарамонд. — Мастер, если вдруг получится, вы сразу мне сообщите, сделайте одолжение, — попросил он.

— Сначала всё-таки мне, — вполголоса напомнила Таль, отчего все пригнулись.

А Болли продолжал:

— Мы, со своей стороны, тоже подземными дорогами пытались из Радинглена пройти как можно дальше, да не преуспели — не пускают нас камни. — Он огладил бесконечную бороду. — Но мы так просто не сдаемся, потягаемся ещё с этими чудесами.

— Погодите, куда пройти, любезный Болли? — насторожилась королева Таль. — Разве у подземного народа есть ходы в другие миры?

Болли старательно спрятал в бороду усмешку, но отвечать не спешил и даже сел. Вдруг Кирн поспешно поднялся и, прежде чем соплеменники успели его остановить, заговорил:

— Я, Ваше Величество, сейчас объясню, — начал он, потом повернулся к Болли и прижал ладонь к сердцу. — Вы уж простите меня, почтеннейшие, я сейчас опять Подземные Уложения нарушать буду.

Болли сурово насупил мохнатые брови и неохотно, но кивнул.

— Где бы гномы ни обитали, у них всегда были свои ходы под землей, это понятно, — извиняющимся тоном продолжал Кирн* — Иначе как бы они расселялись по множественным мирам? И каким образом, отправившись путешествовать из Радинглена, попал бы в Петербург много лет назад клан Дайна-Непоседы, к которому имеет честь принадлежать доблестный Лев?

— Но как же… — Бабушка чуть не вскочила, но сдержалась. — И я ничего…

— …Ваше Величество и не могли ничего знать, — успокоил королеву Кирн. — Согласно Подземным Уложениям, сведения об этих ходах хранились в строжайшей тайне от верхних жителей, и, кроме того, подземелья меняются — как поверхность земли обрастает лесами, течет новыми реками или превращается в пустыню. Врата же обозначены далеко не на всех наших картах, а в мои обязанности входит обновлять эти тайные карты по мере поступления сведений от наших разведчиков.

Болли, Ньяли и прочие гномы сидели как на углях, но не перебивали.

— Значит, под землей в Радинглен может пробраться кто угодно и когда угодно? — начальник городской стражи опередил королеву Таль и грозно схватился за рукоять парадного меча.

Тут уж один из гномов помоложе, Эрин, не выдержал и пришел Кирну на помощь:

— Не кто угодно и не когда угодно, напрасно беспокоитесь. Гномскими вратами может пройти только гном. Да мы и охраняем их как зеницу ока.

— Ещё того не легче, — пробормотала Бабушка.

— Точнее, охраняли двенадцать лет назад, — добавил Кирн. — А потом в Радинглен пришло зло, и власть его под землей распространилась даже быстрее, чем на земле, и разрушений оно произвело больше.

— Тогда все врата были уничтожены, и много ещё страшного случилось в наших владениях, — скорбно сказал Болли. — Черный Замок, или как его там зовут, многих наших погубил, но выжить нас ему оказалось не под силу. А вот в Ажурии, похоже, удалось — там наверняка когда-то жили гномы, и мы даже собирались туда на разведку…

Кирн кашлянул. Болли свирепо глянул на него, но, о чудо, замолк на полуслове и махнул Кирну посохом — продолжай, мол. «Эх, моло- до-горячо», — буркнул Ньяли.

— Мы до сих пор не успели вернуть радингленским подземельям былой вид, — заторопился Кирн, — ни завалы разобрать, ни прежние шахты-подъемники починить. Да и врата восстановили только одни, Дятловы, ещё прошлой зимой, когда зло было изгнано, и они все это время открывались, и мы вновь, спустя двенадцать лет, выставляли там свои караулы. На всякий случай. А теперь они опять сомкнулись. — Он смиренно поклонился Болли. — Вот теперь можете меня хоть в стену замуровать, старейшина. За разглашение. Но мне бы не хотелось, чтобы Ее Величество решила, будто мы как дракон на сокровищах — сам не ам и другим не дам.

— Правильно сделал, что сказал, — Болли неожиданно улыбнулся. — Как говорится, не до секрету — выйти бы к свету. А ты, Кирн, ещё и покороче сумел, так мы хоть королевское время зря не потратили. Теперь вы, Ваше Величество, все знаете, так уж позвольте нам откланяться. Не сомневайтесь, мы и у всех разрушенных подземных ворот караулы повыставим. Может, кому и удастся пройти.

Гномы шумно поднялись. Гарамонд пристально глянул: в глаза Кирну, и гномский картограф понимающе кивнул.

— Ступайте, — милостиво разрешила озадаченная королева Таль, и подземный народ потянулся к дверям. — Все ступайте, каждый на свой пост. Если что… то есть кто… сразу дайте мне знать, — добавила королева. — Тронный зал стал пустеть, и только троица сильфов, не чинясь, прикорнула у камина — ждать рассвета.

За окнами королевского дворца висела мокрая ночь и все так же шумели где-то внизу невидимые деревья.

* * *

Кофе, который сварила мама Соня, оказался чудовищно крепким. И сладким. В общем, тот самый гномский кофе. От него Лизе сразу стало казаться, что глаза у неё на полметра впереди лица, туловище рвется в бой, а голова по-прежнему умоляет отпустить её поспать. И как только взрослые это терпят?

Между тем взрослые расхватали чашки, расселись вокруг стола и наконец все друг другу рассказали. Коротко и сдержанно. Лизу, конечно, выслушали тоже. Взлохмаченный спросонья Костя ёрзал на соседнем стуле и косился на неё с глубокой выстраданной завистью.

— Надо же, проспать самое интересное! — прошуршал дракончик на ухо Лизе. Он даже кофе пить не мог от огорчения. Лиза возмущённо двинула его локтем. Интересно ему, видите ли! Нашел тоже аттракцион! Изморин Филина чуть не убил, а бедный Костик проспал такое веселье!

— Так, — Филин потер лоб. — Так-так-так. А куда у нас, с позволения сказать, Хранитель смотрит? — Заглавную букву в начале слова «Хранитель» Лиза услышала так ясно, как будто её красными чернилами в воздухе написали. — И вообще, кто у нас Хранитель? — поинтересовался Филин звенящим голосом. — Ну что молчите, остолопы?! — взорвался он. — Инго! Ваше Величество! Ты что, не знаешь, кто в Питере Хранитель?

Инго терпеливо подождал, не скажет ли Филин чего ещё, отпил кофе, а потом покачал головой:

— Нет. Вы же лучше моего знаете, Филин, личность Хранителя — тайна Гильдии. И потом, напомню, я не здешний.

Лизу страшно удивило, что Инго отвечает так спокойно и только на поставленный вопрос. Она бы обиделась, если бы на неё зарычали, да ещё и не по делу. «Что за Гильдия такая?» — громким шепотом спросил над ухом у Лизы изнемогший Костя. «Сама не знаю!» — отмахнулась она и приложила палец к губам.

— Вот именно — тайна Гильдии! — папа Конрад сурово покосился на сына и, не выпуская из зубов трубки, окутался душистым ванильным дымом. — Я восемьсот лет на свете живу, а ни одного Хранителя в лицо не знаю и не знал! Ни в Радинглене, ни здесь!

«Чего это он горячится, — удивилась Лиза. — Или оправдывается? Можно подумать, его кто-то в чем-то обвиняет!»

— Так что насчет Петербурга… — Папа Конрад мрачно собрал лоб в складки и обреченно покачал головой. — Думаю, Хранитель давно уже у него. Без Хранителя такие штучки не удались бы. Вы же видите, что с городом творится! Городу конец.

— Конрад, перестань, — негромко, но отчетливо велел Инго.

— Что опять — перестать? — Конрад загромыхал так, что пламя свечек, расставленных на столе, испуганно пригнулось и едва не погасло. — Как это — перестать? Ты видишь, что делается? Знаешь, бывают ситуации, когда города надо сдавать хотя бы ради блага их жителей!

— Как интересно, — сказал Инго королевским тоном, не предвещавшим ничего хорошего. — Ради блага каких именно жителей? Филина? Сони? Льва, например? Может быть, Надежды?

— Между прочим! — Конрад принялся яростно выколачивать трубку прямо в блюдце. — Да! Именно ради Наденьки!

Костя открыл рот, но тут же закрыл.

— Ещё интереснее. — Инго застыл. Ему страшно хотелось, чтобы Конрад больше ничего не говорил, и на самом деле было совершенно не интересно.

«А Филин-то почему молчит?» — недоумевала Лиза. Филин совсем утонул в кресле и слушал Конрада, прикрыв глаза. Вид у него был такой, будто он слушает речь о своевременной капитуляции уже не в первый раз.

— Потому что если мы город не сдадим, погибнут все, это точно! — Конрад взмахнул руками и чуть не опрокинул Филинскую чашку. Жалобно звякнуло блюдце. — Оглянись кругом! А если сдадим и сделаем это грамотно, кому-то удастся уцелеть! И отомстить!

Инго помолчал, бросил взгляд в темное окно.

— Что же ты делаешь, Конрад… — с трудом проговорил он наконец. — А как города грамотно сдают? А? Ты откуда это знаешь?.

Филин приоткрыл один глаз. Конрад медленно вывернул шею и посмотрел на короля.

Инго стиснул зубы. Остальные замерли. Мама Соня пристально изучала пустую чашку. Костя побагровел ушами и выпятил подбородок. Лизе показалось, что сладкий кофе горчит.

Конрад набрал в грудь воздуху.

— Не говори, — не выдержал Инго. — Молчи. Потом расскажешь. Сейчас не до этого.

Конрад опустил седеющую голову. Как троечник перед завучем.

Стало так тихо, что Лиза услышала, как трещит фитиль и капает воск на стол.

«Это что же получается? — у Лизы даже рот сам собой приоткрылся. — Конрад сдал какой-то город, а Филин про это знает так давно, что даже говорить не хочет… И ещё Конрад что-то с Хранителем намудрил…» — через секунду до неё дошло, про какой именно город речь, а ещё через секунду Инго заговорил вновь, и стало совсем не до этой давней истории.

— Нет, — Инго развернулся и сел на подоконник, ни на кого не глядя. — Нет, так не пойдет. Городов мы не сдаем, а Хранителя срочно ищем… А если Хранитель у него… — Инго тряхнул встрепанной шевелюрой, — …то мы Хранителя за-би-ра-ем. Вот. Что скажете, господа заговорщики?

Лиза вдруг заметила, что все они так и сидят — кто в пальто, кто в куртке внакидку. И все равно в комнате было холодно — у Лизы зуб на зуб не попадал. А вот Костя, кажется, не мёрз. Он зачарованно смотрел в рот Инго. Вид у дракончика был такой, будто он в любой момент готов вскочить и помчаться забирать Хранителя. А Инго, порывшись в кармане, вытащил серебряный бубенчик — Лизе такие уже приходилось видеть. — Для начала я у Богдановича спрошу, как искать местного Хранителя, — ответил он на вопросительный взгляд Филина. — Он говорил, у них свои каналы связи…

— А Богдановичу устав Гильдии не писан, значит? — Филин резко вскочил с кресла. Лиза вздрогнула от неожиданности. — Ну что?

— А ничего, — очень спокойно ответил Инго и протянул вещицу Филину. — Не отвечает.

Филин звякнул бубенчиком и замер.

Лиза ужасно испугалась. Она уже знала, что обладатели пары серебряных амберхавенских бубенчиков найдут друг друга где угодно, и ей стало страшно за неведомого Богдановича — ведь живые люди обязательно откликаются на зов, — а потом стало ещё страшнее за всех, кто здесь.

— Сейчас проверим, — Филин вернул бубенчик Инго. — У меня свой есть. — Он выскочил из комнаты и секунду спустя вернулся. — Таль тоже не отвечает, — сообщил он. — Это, господа, в нас дело, а не в них.

— Кто-кто это вам не отвечает? — уточнил Конрад. Филин даже отмахиваться не стал. Он наклонился над свечкой, норовившей погаснуть, и начал пристально поправлять фитилек чайной ложечкой. Конрад хотел было прицельно дохнуть на свечку огнем, но Инго быстро помотал головой — мол, не надо.

— Самолеты не летают, — подвел итог король, — поезда не ходят и телепатия не действует…

— Мы что, как Ажурия, в отдельном мире? — отважилась Лиза. Все закивали, не глядя на неё. — И статуи взбесились…

— Тем более Хранителя искать надо… Инго! — Филин, вернувший свечку к жизни, посмотрел на короля. — Как же я сразу не догадался! Книга при тебе?

Лизе сразу стало спокойно. И кофе в горле больше не застревал. Действительно, как все просто! У Инго же есть Белая Книга — Книга Всех Заклинаний! Ну и чего они мучаются? Наверно, он просто забыл, а сейчас вытащит её, откроет — и все станет хорошо, и Лёвушка вернется, и Хранитель этот найдется, и Изморина-Мутабора со всеми его Паулинами наверняка победить будет проще простого — Книга-то уж должна подсказать, как… Вон летом она нас с Инго даже домой из Ажурии вытащила.

Но Инго почему-то медлил. И вообще в комнате стало как-то очень уж тихо.

Потом коротко вжикнула застежка-молния, Инго извлек Книгу из кармана куртки, висевшей на спинке стула, и осторожно положил её на стол у свечки. Переплет мягко засиял, то ли отражая теплый желтый свет, то ли сам по себе.

— Вот она.

— Ну? — Конрад подался вперед.

— Мне бы очень не хотелось открывать её сейчас, — грустно сказал Инго. — И мне бы особенно не хотелось открывать её здесь. — Переплет трепыхнулся, внутри Книги шуршнуло и стихло. Лиза вздрогнула. — Нет, не надо, пожалуйста, — велел Инго чуть громче, и Книга замерла. — Я объясню, — Инго обвел всех взглядом. «Придется их огорчить», — подумал он.

Филин разом побледнел. Конрад досадливо скривился. Костя запустил ложку в сахарницу, да так про неё и забыл. Мама Соня беззвучно опустила чашку на стол. У Лизы глаза стали круглые, как у изумленного лемура.

— Во-первых и на данный момент в-главных, — продолжал король, — Myтабор её ищет. Он знает, что она у меня, и руки у него чешутся. Он уже знает, что я в городе. Зачем докладывать ему, что Книга именно здесь? А стоит мне её открыть — и он нагрянет сюда… Потому что он всегда чувствует, когда Книгу открывают. И не только он. Ох, Филин, я про неё столько всего узнал… — Инго покачал головой.

— А ну, рассказывай, — велел Филин и присел на ручку кресла мамы Сони.

— Дурак я был, вот что, — Инго посмотрел на Книгу с нескрываемым отвращением. — Раньше надо было думать. Только вспомнить, что и кто творил с её помощью! Достаточно одной истории с тем молоденьким волшебником, которого заставили её открыть, а потом убили! Достаточно того, что некая крыса с её помощью стала канцлером Ажурии! Достаточно того, что один престарелый музыкант по имени Алоис Притценау дорвался до неё и стал Мутабором! И она же это стерпела! А я сам? — Он вскочил, не отрывая взгляда от Книги. — Филин, вы когда-нибудь думали, что в понимании этого неодушевленного предмета означает «чистая совесть»? Разве у меня тогда, летом, совесть была чиста? Я, например, убил Ангста и к тому же врал напропалую…

Лизе захотелось съежиться и вообще исчезнуть. «Какой музыкант? Почему врал? А что за…» — задышал в ухо Костя. Лиза под столом пихнула его ногой, чтобы замолк. Дракончик надулся и все прочие вопросы оставил при себе. Хотя их явно была куча кучинская. У Лизы тоже возник вопрос, и пресерьезный. Она вспомнила, откуда знает эту странную фамилию.

Алоис Притценау был из великих музыкантов. Самого первого ряда. Скрипач. Только записей его Лиза слышала мало: дома была всего одна пластинка с «Дьявольскими трелями» Тартини, которые Лиза терпеть не могла, а Филин на уроках это имя упоминал всего раза два, коротко и сухо. И однажды даже сказал, что-де не любит его манеру игры — холодно и чересчур технично, как компьютер. Лиза этим объяснением вполне удовлетворилась и трудную цеплючую фамилию запихнула куда-то на самую дальнюю полочку памяти. А сейчас тот Алоис Притценау, который играл Сарасате, и тот, про кого говорили Инго и Филин, все стремились слиться в одного человека, и никак у них не получалось. Не щелкало. «Может быть, Филин его вовсе не за манеру игры не любит? — пронеслось у неё в голове. — Тогда что же он молчал-то?!»

— Гм, — только и сказал между тем Филин. Он весь подобрался и глаза у него были не голубые, а серые. И колючие.

— Вот именно — гм! А теперь выходит так, что она моя. Видали? — Инго с силой потер лоб. — У меня же её в Амберхавене в библиотеку не взяли! Твоя, говорят, ты её в честном поединке… Ничего себе честный поединок — кто кого лучше заморочит! Тьфу! — Он перевел дух. — Просто летом так все… ловко и гладко устроилось… и я не стал сразу разбираться, что произошло. Сам виноват. Моя — так моя, что делать… А потом я её почитал… попросил подробно доложить о себе… В общем, использовали её много, разнообразно и затейливо, но из этого почти никогда не выходило ничего путного. А она запоминала всех и от всех понемногу всякого набиралась — без разбору, потому что она не живая и разбираться ей нечем… Так что есть в ней и от Парагона, и от Кристабели, и от Мутабора… и от меня.

Лизе стало тошно. Тошно оттого, что всё перевернулось с ног на голову. Оттого, что надежда разом угасла. Оттого, что и так невесёлые летние впечатления предстали теперь в ещё более мрачном свете. И оттого, что Книга, лежавшая на столе, была такая белая, гладкая, теплая…

— Ну да, — печально кивнул Инго. — Она и правда очень красивая. И, в сущности, ни в чём не виновата — она просто совсем неодушевленная, понимаешь, лисенок?

Лиза совершенно не удивилась. Инго очень часто отвечал на незаданные вопросы. Особенно в последнее время. Как будто у него тоже волшебный слух прорезался. Но легче от этого не стало. Даже наоборот.

Старший Конрад прочистил горло и аккуратно отложил трубку на край блюдечка. Все посмотрели на него.

— Позвольте высказаться, — начал королевский дракон, поиграв пальцами. — Предлагаю рассматривать попавшую нам в руки Книгу как мощное оружие против Мутабора. Если я правильно понимаю, этим предметом его можно и убить.

Костя заинтересованно уставился на Книгу.

— Отдача замучит, Боренька, — неожиданно подала голос мама Соня из глубин кресла. «Кто это у нас тут Боренька?!» — дернулась Лиза.

Папа Конрад задрал брови и хотел было пуститься в пространные возражения, но король Радингленский коротко глянул на дракона, и тот промолчал.

— Я об этом думал, — сказал Инго безо всякого выражения. — Я её спросил. Так вот, она его любит, потому что… Ладно. Она их всех любит. Всех, кто подвернется. И вредить ему не будет. А спросил я, потому что действительно хотел его убить. И сейчас хочу.

— Да что ты говоришь? — взвился Филин. — И как, интересно? И что будет до, во время и после?

Лизе показалось, что воздух в комнате затрещал, как дрова в очаге, и рассыпался искрами.

— А я это примерно себе представляю, — Инго посмотрел Филину прямо в глаза. — После обсудим.

— Сигма-сатурналис? — желчно поинтересовался Филин. — Трисекция Зубайри? Нокс Пакис Этерне? И на ком ты руку набивал, интересно?

Папа Конрад молча переводил взгляд с короля на волшебника. Трубка его давно погасла, а он и не заметил.

— Не берите меня на слабо, пожалуйста, — попросил Инго.

— Мальчики! — воззвала мама Соня и возмущённо звякнула чашкой о блюдце. — Инго же сказал — после обсудите! Вы же вроде хотели какого-то хранителя искать! Что он хранит-то?

— Город он хранит. В любом городе есть свой Хранитель, — отозвался Филин. — Хранитель нужен для того, чтобы город стоял, на месте и жил благополучно. Чтобы сделать что-то с городом, Соня, надо сначала добраться до Хранителя. Это мы и обсуждаем.

Костя скрипнул стулом. Чего это он ёрзает? Лиза повернула голову, но дракончик вроде бы сидел неподвижно, только быстро-быстро переводил блестящий взгляд с Филина на Инго и обратно. Потом он почуял Лизино внимание и стал многозначительно показывать глазами на дверь. Намекает. Но на что? Лиза забеспокоилась, но взрослые были слишком увлечены разговором.

— Раз так, тогда понятно, почему Хранитель прячется, — мама Соня пересела поудобнее и обхватила руками коленки. — Устав уставом, это понятно, и что с другими мирами не связаться — это тоже понятно… А жалко. Вы ведь, Инго, наверняка знаете Хранителя Радинглена. А этот Богданович, наверное, Хранитель Амберхавена — я правильно догадалась?

— Все мои знакомые дамы необыкновенно умны, — заметил Филин и покосился на Лизу.

И вдруг Лизе стало холодно. То есть ей и так было холодно даже в Лёвушкином шерстяном свитере и куртке, но тут уже показалось, будто в квартире стало градусов двадцать. На столе дрогнула и погасла одна свечка, за ней другая, а Книга, мягко сияя и огибая чашки, поехала по скатерти к Инго, как будто стол резко наклонили и сама Книга была не из бумаги, а из мокрого скользкого мыла, а скатерть — из кафеля. Инго прихлопнул её ладонью. В воздухе повис оглушительный гул, как от лопнувшей струны, и притаившийся в углу телевизор замигал белым экраном.

— …реходить к решительным действиям, — сказал экран знакомым голосом, ещё немного поморгал и показал крупным планом узкое лицо в темных очках. Камера в руках оператора дрожала. — Со стороны городских властей было очень разумно предоставить мне свободу действий, и я не премину этой свободой воспользоваться. Заранее прошу прощения за возможные неудобства, но я постараюсь свести их к минимуму. Итак, все, кто мне нужен, меня сейчас видят, — сказал Изморин. Камера надвинулась. — Все, кто мне нужен, — повторил Изморин и аккуратно снял тёмные очки. В камеру уставились странно неподвижные светлые глаза. Светлее лица. Почти белые. Как мутное молочное стекло.

Инго вскочил.

— Филин, дайте руку! Скорее! И смотрите на меня, а не на него!

Филин послушался, но с трудом — взгляд прилипал к экрану, как пальцы — к обледенелому железу.

— Я. Вас. Жду, — раздельно сказал Изморин. — Все прочие — спите.

Дзыннь!

Мама Соня уронила чашку с остатками кофе. Черная гуща вперемешку с осколками разлетелась по комнате. Блюдце покатилось по паркету и, пожужжав и повертевшись, успокоилось.

— Соня! — ахнул Филин и кинулся к креслу. Лиза обернулась и почувствовала, что сейчас заплачет. Мама Соня не просто уронила чашку — она обмякла, будто в обмороке, и неловко уткнулась лицом в подлокотник, свесив руку.

Филин пощупал на этой руке пульс.

— Так, — сказал он, выпрямляясь.

— Спит, — негромко пояснил Инго. — Он же сказал: все прочие — спите.

Лиза хотела поднять блюдечко, но голова у неё так закружилась, что даже нагнуться оказалось трудно. Она покосилась на опустевший серый экран. Наверное, оператор тоже уснул и уронил камеру в снег: в телевизоре стало совсем ничего не понятно. А потом он и вовсе выключился. Папа Конрад подобрал с пола провод со штепселем — само собой, в розетку телевизор включен не был. С самого начала.

— За-ме-ча-тель-но, — сквозь зубы процедил папа Конрад. — Как в считалке. И их осталось пять. Инго, как ты думаешь, Наденька тоже заснула? — обеспокоенно обернулся он. Король кивнул. — Хоть это хорошо…

Почему Костя с папой не спят, ясно, поняла Лиза. Они драконы, их эта магия не берет.

А мы с Инго волшебники.

А Филин… а Филина Инго за руку держал.

— Слушай, Инго, не могу я так, правда, — сказал вдруг Филин. — Разбуди Соню, пожалуйста! Сил моих нет!

— Да, сейчас. Я тоже так не могу, — ответил Инго, словно очнувшись. — Погодите, попробую. — Он присел на корточки перед креслом и долго и внимательно смотрел маме Соне в лицо. — Не получится, — сообщил он через полминуты. — Заклятье очень сложное. Оно… оно весь город оплело, как паутина. Ч-чёрт… Сейчас… — Он стал очень осторожно водить одной ладонью над другой, словно котенка гладил, и Лиза вдруг увидела, как в руке у него появился большой ком спутанных тонких нитей, слабо светящихся голубым. Инго очень бережно повертел комок в руках, нашёл кончик и начал аккуратно сматывать нить в клубочек. — Ну вот, — печально сказал он. — Распутаем — и она проснется. Только я не уверен, что это нужно. — Он протянул комок Филину.

— Фробениус научил? — горько спросил Филин, принимаясь за дело. Инго кивнул.

«Дура я, дура! — рассердилась на себя Лиза. — Надо было сразу сообразить и маму Соню держать тоже!» — А потом подумала — может, и к лучшему, что она спит. И вообще, кто мог знать, что на маму Соню магия подействует, если она чуточку гном? Лиза вспомнила было про Лёвушку — уснул он или нет, но она тут же отогнала эту мысль. «Ещё неизвестно, где он сейчас. Хотя, может, вовсе нас и не пять осталось, — решила она. — Не спят те, кто Изморину нужен. Значит…» — Лиза вспомнила про Паулинину передачу и навострила уши.

Как только волшебный слух включился, разговоры взрослых как будто отодвинулись куда-то вдаль и слились в мерный шорох — будто волна на песок набегает. Зато теперь Лиза отчетливо слышала весь город»

Она слышала, как хрустит лёд под тяжелыми гулкими шагами статуй.

И как морозный воздух рассекают бесчисленные крылья — каменные, бронзовые, чугунные, медные.

И как дробно цокают по обледенелому асфальту коготки миллионов крыс.

Но людей она почему-то не слышала, и от этого становилось холодно и неуютно, будто и впрямь во всем огромном городе, кишевшем каменной и металлической живностью и крысами, они остались впятером.

Это всё морок, сказала себе Лиза, и прислушалась ещё раз.

Шаги. Легкие, живые, они зазвучали по всему городу. И ещё — хлопали двери, щелкали замки. Кто-то осторожно сходил по лестницам, и скрипели створки в подъездах, и эхо отпрыгивало под арками.

И все шаги направлялись с разных концов города в одну сторону. И все они были медленные и какие-то неуверенные, словно… словно во сне.

— Что, лисенок? — вскинулся Инго. — Ты что-то услышала?

Взрослые смотрели на неё. И Костя тоже.

— Там, — Лиза дрожащей рукой показала на окно, — они идут.

Все кинулись к окну.

Глава 7,

в которой цветы светятся в темноте, а подвиги решительно не задаются

Сначала они видели только свои отражения в стекле, как в высоком чёрном зеркале. Потом Инго досадливо сморщился и быстро переставил свечу с подоконника обратно на стол.

За окном открылась бескрайняя городская ночь. Над городом висела такая тишина, что было слышно, как в печных трубах подвывает ветер. Площадь была пуста. А потом откуда-то с Каменноостровского на площадь выбрела маленькая тёмная фигурка. Она шла неуверенно и медленно, как во сне, но ни разу не споткнулась и не поскользнулась. За ней показалась другая, с небольшим продолговатым чемоданчиком в руках. Третья, четвёртая… Потом ещё несколько появились со стороны Карповки, потом потянулась цепочка справа, от Островов.

Это шли дети. Одинаковой шаткой походкой. Одинаково не замечая подёрнутых ледком луж и наступая в них с размаху. Они не обращали внимания на крыс, жавшихся по краям площади, и не смотрели в небо, где время от времени пролетала какая-нибудь каменная нежить. И крысы со статуями их не трогали. Некоторые дети несли футляры с музыкальными инструментами. Посреди площади каждый из них на несколько секунд замедлял шаг, вскидывал голову, будто к чему-то прислушивался, а потом медленно убредал по Большому проспекту. Были среди них совсем малыши-первоклашки, были и старшеклассники. Они не оглядывались друг на друга, не разговаривали, не держались за руки. Шли по одному, но все в одну сторону.

— Да они же спят на ходу! — хриплым шепотом сказал старший Конрад. Я отсюда вижу!

Филин покосился на него с завистью:

— Что, буквально?

— Глаза у всех закрыты, — растерянно развел руками Конрад.

Инго прищурился, потом решительно распахнул окно и высунулся из него чуть ли не наполовину.

— Да, — подтвердил он. — И не спотыкаются. И луж не замечают.

По комнате закружил ледяной ветер, норовя задуть свечи.

— Филин, отойдите-ка, сквозняк, — сказал Инго. Филин послушно повернулся и…

— Лизавета!!! — панически закричал он. — Ты где? — он бросился вон из комнаты и тут же нернулся. — Сбежали! Оба! — рявкнул он так, что свеча на столе погасла, и закашлялся. — Паршивцы! Подвигов захотелось!

Инго побелел, не поверил и побежал проверять, а Конрад приосанился и тихо, но внятно пробормотал: «Неудивительно».

— Всех поздравляю, — Филин мешком осел па стул. Рядом с креслом спящей мамы Сони.

— Они что, как те, на улице? — Инго снова метнулся к окну. Филин поднял голову:

— Дров не наломай, ладно? Ты сначала пойми, что с ними…

Инго прикусил губу, с усилием выпрямился и стал глядеть вниз, на площадь.

— Филин, а я этого заклятья не знаю, — сказал он через несколько секунд. — Это не сон, они сейчас вообще как неживые, даже холода не чувствуют, и, видите, их ни крысы, ни статуи зa людей не принимают. А физиология вроде бы работает нормально, только дыхание поверхностное… Странно, при таком дыхании они физически не должны идти! У них сил не может быть! — Он запустил пальцы в растрепанную шевелюру. — Я попро…

— Не смей! — сипло закричал Филин. — Вообще ничего не смей! Сядь! Это может быть гаммельнский сомнамбулизм! Оно не снимается, пока само не пройдёт! Ты же их убьёшь, остолоп! — он захлопнул окно так, что стекло задребезжало.

— На Константина это всё не действует, — твёрдо сказал старший Конрад. — Константин ушёл сам и знал, что делает… Или даже улетел.

Филин не сказал «сомневаюсь», хотя мог бы.

— Думаю, Её Высочество тоже, — продолжал Конрад с отеческой гордостью. — Не такие они… кхм… люди, чтобы плясать под чужую дудочку. Или не дудочку.

— Всё равно я иду за ними, — решил Инго. — Конрад, пошли. Филин, пропустите, пожалуйста.

Взъерошенный Филин застыл, насупившись, в дверях и двигаться с места явно не собирался.

— Только попробуй, — раздельно произнес он. — Там тебя ждут и очень обрадуются.

— Филин, пропустите! Там же Лиза! — Если бы Инго говорил это тем самым голосом, которым словесники творят заклинания, не осталось бы не то что Филина, но даже и дверей. А то и всей башни…

— Именно что уже там! — Филин упрямо пригнул голову. — На драконе здесь долететь за две минуты можно! И ей там тоже обрадовались! Зачем чрезмерно радовать врага? Думать надо!

— Филин, а почему это, интересно, вы мне всё время диктуете, что делать и чего не делать? — Инго сузил полыхнувшие зелёным глаза, как разозлённый кот. Только что спину не выгнул и шерсть не вздыбил.

— Во-первых, потому, что ты сам попросил час назад! Сядь, кому говорю! — Филин тоже сверкнул глазами и пошел на короля. — Во-вторых, мы не знаем, что Притценау говорил Лизе на самом деле и какие приводил доводы!

— Здрасьте пожалуйста! — Инго хлопнул в ладоши, отчего во все стороны полетели небольшие, но яркие зелёные молнии. — Такую возможность я отказываюсь даже рассматривать! Филин, вы что? Вы же знаете Лизу!!

— Мутабора мы с тобой тоже неплохо знаем!!!

Конрад сидел очень смирно и очень беззвучно, сложив руки на коленях, трубку не зажигал и переводил взгляд с одного на другого.

Инго и Филин секунду молча смотрели друг па друга, и воздух между ними звенел. Потом они одновременно глубоко вздохнули и хором отчеканили:

— А ну, прекратить истерику!

Инго коротко извинился, после чего Конрад осторожно перевёл дух и нервно глотнул остывшего кофе. Филин извиняться не стал, но пост покинул. Чтобы хоть что-нибудь делать, он собрал со стола посуду, сколько в руках поместилось, и понёс в кухню.

— Идея, — Инго бросился за ним, прихватив свечу. Филин сгрузил чашки в раковину и шагнул в сторону — всем известно, как его величество любит мыть посуду, когда горячая вода чудесным образом льется из крана сама собой. Водопровода-то в Радинглене ещё не построили.

Но Инго чашки мыть не стал и даже наоборот, выставил их на кухонный стол, рядом с бесцветным огоньком свечи. Темнота постепенно л иняла, проступил серый узкий прямоугольник кухонного окна и за ним — пустой двор.

— Сейчас всё узнаем, — пообещал король и вспенил под сильной струей воды капельку бирюзовой пахучей жидкости, сулившей миллионы сверкающих тарелок без всяких усилий. Поднялась бурная белая пена. Инго выключил воду.

— Мне бы посмотреть, что делается в районе Исаакиевской площади, — попросил он.

Пена стала очень быстро оседать. В ней про мялась широкая лента Невы, на мгновение вылепился и стек назад шпиль Адмиралтейства, по том посреди раковины вырос Исаакий, увенчанный радужным куполом, потом пена, словно передумав, осела совсем. И начала все сызнова.

Филин с Инго затаили дыхание. Конрад замер с погасшей трубкой.

Нева, Дворцовая площадь, Адмиралтейство, Невский, Исаакиевский собор… вроде бы все как надо…

В раковине вспух огромный радужный пузырь.

Если приглядеться, под переливающейся пленкой можно было различить резкие очертания «Пальмиры» — прямоугольник старого здания с узкими зашторенными окнами и какую-то новую постройку во дворе, увенчанную прозрачной крышей. А потом плёнка перестала переливаться, и пузырь застыл, как стеклянный. Его верхушка почти касалась крана.

— Вот же нам пожалуйста, — растерянно сказал Инго и протянул руку к пузырю.

Филин не успел вцепиться ему в рукав — в кухне грохнуло, будто пустой медный таз на пол уронили, сверкнуло и неприятно запахло зубоврачебным кабинетом. Инго отдернул руку, тихонько зашипев от боли, потер плечо и снова включил воду. Струя разбивалась о загадочный прозрачный волдырь вдребезги, зато по кухне залетали крошечные пузырьки. Конрад было опасливо отодвинулся от них, но вдруг показал на один пузырек, норовивший упорхнуть в комнату, погасшей трубкой:

— Посмотрите-ка!

Филин с Инго разом обернулись.

— Ну-ка… — Инго осекся, но пузырек все равно послушно увеличился, вернулся в кухню и завис в воздухе. Теперь и Филин видел темный силуэт дракончика, стремительно снижавшегося над Исаакием. Костя сделал эффектный вираж и пошел на посадку.

— Долетели уже, — севшим голосом сказал Филин. — Чёрт, и ведь ничего не сделаешь!

Дракончик исчез. У ступенек Исаакия возникли две крошечные фигурки и быстро зашагали прямо к «Пальмире», точнее, к белесому от инея куполу, который её накрыл. Филин издал неопределенный звук сквозь стиснутые зубы. Фигурки ускорили шаг, добежали до купола и протиснулись сквозь стеклянную стену, как сквозь переполненный вагон в метро.

— Всё, — тихо сказал Инго. — Не успели мы. — Он отвернулся и ссутулился.

— Инго, — через силу проговорил Филин. — У тебя Книга есть.

— И что? — бесцветно спросил Инго, не оборачиваясь. — Она мне Лизавету вернет?

— Ты можешь предложить что-нибудь другое? Выходит, надо с ней договариваться…

Инго не ответил и снова запустил пальцы в волосы.

— Л-л-ладно, я это сделаю, — сказал он наконец, повернулся и с явной неохотой вытащил Книгу из кармана. — Но не здесь. Конрад, пойдем со мной. Нет, Филин, останьтесь, пожалуйста.

Конрад воздвигся во весь свой немалый рост, молча кивнул Филину, расправил плечи, размашистым жестом замотал вокруг шеи багряный шарф, поднял воротник и пошёл за королем. А Филину возражать ему очень не хотелось.

Он постоял на тёмной лестнице, пока внизу не стихли гулкие шаги Конрада и почти неслышные — Инго. Потом вернулся в комнату, оставив входную дверь открытой. Запирать её было незачем. Задул уже ненужные свечи. Над огарками в восковых слезинках вился серый дымок. Филин, сам не зная зачем, махал ладонью в воздухе, разгоняя его. Мама Соня свернувшаяся в кресле, что-то жалобно мычала и бормотала во сне. Филин принес плед, укрыл маму Соню, а сам присел с остывшей чашкой на край дивана — нервничать. Пожалуй, ничего хуже ощущения собственного бессилия.

Сидел он недолго — как тут усидишь? Между зелеными шторами робко принц мутный серый рассвет. Филин подошёл и глянул на улицу.

Посреди пустой заледенелой линии шёл Инго с раскрытой Книгой в руках, страницы мерцали, только свет был почему-то немного красноватый, будто Книга накалилась. За спиной у короля высился Конрад. Под фонарём их было очень хорошо видно, один в пальто, другой рыжий.

Потом Инго тряхнул головой от досады, — и захлопнул Книгу. Конрад что-то ему сказал. Инго пожал плечами.

А потом оба исчезли.

* * *

Драконы из рук вон плохо приспособлены для верховой езды. Чешуя у них местами скользкая, словно мылом намазанная, а в местами шипастая и царапается. Это, наверно для того, чтобы верхом не ездили, седло на дракона надевать как-то неловко, а кто и пробовал — ничего об этом не расскажет. В общем, летать на драконе — удовольствие ниже среднего: сначала ещё надо на него забраться, потом приходится очень крепко держаться за что попало, чтобы не свалиться, потому что дракону на лету не до подобных ей, и при этом ещё нужно умудриться не поцарапаться о чешую. А ещё ветер свистит и пробирает до костей, из-за хлопанья — крыльев ничегошеньки не слышно. Да и видно-то мало: не всякий отважится взглянуть с этакой высоты.

Лиза и не отваживалась. Конечно, на спине дракона лететь куда спокойнее, чем в когтях, но ей вполне хватило сегодняшнего рейса. Так что на Косте Конраде она летела, глядя прямо перед собой в узкую щелочку. Так получилась, когда Лиза подняла ворот свитера и натянула капюшон на нос, был только виден чешуйчатый кусочек драконьего бока. По сторонам смотреть не хотелось. Особенно после того, как на Большом проспекте напала очередная стая взбесившихся летучих статуй, и Костя почему-то разгонял их ударами лап, а огнём дохнуть не додумался, хотя она ему и кричала, чтобы пальнул, а сама старалась не свалиться. Это было непросто: Костя над городом первый раз в жизни, поэтому набрать высоты додумался не сразу, и немало порванных проводов и обрушенных печных труб устилало драконий путь.

«А если он башенку какую-нибудь сшибет? Или окно выбьет? Или хвостом за крышу зацепится? Ещё хорошо, что провода все отключены!» — Лиза всю дорогу старалась как можно сильнее рассердиться, чтобы не стучать зубами от страха. А страшно было так, что внутри все сжималось и хотелось проснуться. А вовсе не лететь обратно к этому Изморину. Но ничего не поделаешь — надо. «Ну что такое, в самом деле! Все одно к одному! — сердито твердила себе Лиза. — Папа Конрад струсил, с Филином совсем худо, а Книга оказалась такой гадостью!» Вообще-то именно после того, как Книга поехала по столу к белому лицу на экране, Лиза и решила — все, надо побыстрее браться за дело.

Костя, правда, возомнил, что это ему первому пришла в голову мысль расправиться с неведомым Измориным самостоятельно. Лиза без боя уступила ему пальму первенства, и дракончик всю дорогу гулким басом рассуждал про подвиги и их значение в мировой истории.

Над Дворцовым мостом Лиза зажмурилась совсем. Из-за рева встречного ветра и натянутого до самого носа капюшона драконские разглагольствования были слышны с пятого на десятое, волшебный слух включать не хотелось, но Лиза все равно уже начала с ужасом понимать, что должных струн слово «подвиг» в её сердце не задевает. Наверно, она какая-то неправильная, раз подвигов не хочет. И вообще, куда нас понесло без взрослых?

Она открыла один глаз. Костя наконец сообразил, что в драконьем обличье совсем не обязательно лететь через реку точно над мостом, и теперь несся высоко над Невой, больше похожей на какой-то темный металл, чем на воду. На лету дракон кровожадно пощелкивал зубами — прикидывал, как будет воевать врага. Да, обреченно поняла Лиза, в бой рвется, а мы ничегошеньки заранее не решили, не продумали… и плана у нас нет. А путь к отступлению все равно отрезан: если вернемся — запрут, уши надерут и вообще позор будет… А с другой стороны, вот на «Гиппокампус» мы с Лёвушкой тоже без спросу полезли, и ничего, обошлось, а ведь тогда и выручать-то никого не собирались, а теперь выручать надо всех подряд. Да, подвиг — не подвиг, а что-то предпринимать надо, угрюмо думала Лиза, подскакивая на драконьей спине.

— Нет, ты представляешь, как мы его сейчас?! — радостно громыхал Костя, закладывая крутой вираж над Исаакиевской площадью. — Ыыыыыыы!!! — завыл он, изображая звездолетный двигатель, и приземлился на обледенелую мостовую, так что лед расплавился, из-под когтей полетели искры, а на асфальте остались глубокие параллельные борозды.

Лиза съехала с драконьего загривка на заиндевелую площадь, и они побежали к темному фасаду «Пальмиры». Костя несся впереди, лихо перепрыгивая замерзшие лужи, а Лиза старалась не отставать, потому что, в отличие от дракончика, в темноте ничего не видела.

— Ни фига себе! — Костя вдруг остановился, да так резко, что Лиза на него налетела. — Лизка, ты глянь! А чего я этого сверху не видел?

Сердце у Лизы ухнуло куда-то в желудок. Ну что ещё?!

Перед ними высилась прозрачная стена, отливающая, как пятно бензина на асфальте — вроде гигантского мыльного пузыря. Лиза задрала голову — гостиница была накрыта огромным стеклянным куполом. Костя бестрепетно протянул руку и похлопал по стене ладонью. Пузырь оказался очень холодным, а на ощупь — немного упругим и липким.

— И как нам внутрь? — растерянно спросила Лиза. Ей показалось, что от её голоса по всей огромной пустой площади заскакало эхо.

Костя прищурился, отступил на несколько шагов, разбежался и боком протиснулся сквозь стену — деловито, будто в троллейбус ввинчивался. Лиза глубоко вздохнула и последовала его примеру. Оказалось, что это очень просто — действительно, как в переполненную «семерку» садиться.

— Ты не забудь потом сказать Инго, кто тебя надоумил-то, — Костя и на земле не унимался. Лизе неожиданно подумалось, что до этого «скажи Инго» ещё дожить надо. — А то он меня плющил, плющил из-за Южиной, — ворчал звероящер, толкая массивную дверь, — из королевских драконов выгнал, а я, между прочим, никакие города не сдаю. И впредь не намерен.

Обиделся за папу Конрада, поняла Лиза. Будет теперь из шкуры вон лезть и доказывать, какой он героический. Как бы его придержать? А то ещё дров сгоряча наломает, кого-нибудь не того спалит…

Додумать она не успела — в вестибюле гостиницы их ждали. Нет, не сам Изморин и даже не огненные буквы в воздухе — многовато чести.

Утренняя Алина Никитична, бывшая герцогиня Паулина. В шали с кистями, в пальто в накидку и со слабеньким фонариком.

— Что ты так долго? — строго сказала она Лизе, а на Костю даже не взглянула. — Идем скорее!

Лиза с Костей побежали за ней по лестнице. Паулина, качая кистями, как слон под балдахином, долго вела их по каким-то темным коридорам, где были двери-двери-двери и совсем тихо, и наконец остановилась у просторного темного дивана, с двух сторон обставленного разлапистыми искусственными деревьями в кадках.

— Сидите тут, — кратко велела она. — Вам скажут. — И тяжело, как отряд ажурийской армии, затопала по коридору, удаляясь вместе с фонариком. Лиза вдруг поняла, что строгость у Паулины напускная: «Да она же боится не меньше, чем я! Ее же трясет, как студень на тарелке!»

Как только Паулина скрылась, Костя принялся за первый подвиг — обежал помещение, суя нос во все углы.

— Фигня, — приглушенно и сердито бормотал он.

— Ты разве что-нибудь видишь? — дрожащим шепотом спросила Лиза, слушая, как он чем-то шебуршит и щелкает.

— Здрасте! — обиделся дракончик. — Ещё как! Тут все окна задраены наглухо — под шторами эти… жалюзи. Металлические, а?! Ну прям подлодка какая-то! Не пойму, куда окна выходят. И двери остальные все заперты. И выключателей не видать. Не дрожи, щас свет поищем. — Костя влез на диван с ногами и очень быстро нашел на стене выключатель. Но свет не загорелся. Костя прошипел: «Облом» и мрачно плюхнулся обратно на диван.

— Костик, а Костик, — позвала в темноту Лиза. — Слушай, она нас не узнала или притворяется?

— А фиг её разберет, — прошелестел в ответ дракончик. — Знаешь, ты лучше вообще никому тут не верь. На всякий случай. Я вот лично не собираюсь. — И замолк.

Сидеть пришлось долго. Лизе вообще показалось, что целый час. Замерзла она сразу же: по коридору в темноте беззвучно ползали ледяные сквозняки. За одной из дверей, ближайшей, что-то происходило — слышались пружинистые энергичные шаги, шуршала бумага, иногда что- то пикало — то ли компьютер, то ли ещё какая-то электроника. Лиза попыталась было включить слух, но к особым достижениям это не привело — разве что стало ясно, что за дверью много и торопливо пишут. Перьевой ручкой. Сидеть было противно — диван оказался кожаный, холодный, скользкий и коварный: на краешке сидеть — съезжаешь, а поглубже, задвинуться — проваливаешься так, что ноги выше головы задираются.

Глаза у Лизы понемногу привыкли к темноте, и она различила квадратный — как это называется? — ну да, холл со светлыми стенами, увешанными картинами. Напротив темнел такой же диван с такими же двумя пластиковыми деревьями и тумба с громадным мертвым телевизором. Разговаривать совсем не хотелось. Костя, потерпев фиаско с подвигом номер один, сидел смирно, словно в очереди к зубному, — наверно, лелеял далеко идущие планы. Действие гномского кофе постепенно выветривалось, и Лизе, несмотря на страх и колотящееся сердце, нестерпимо захотелось спать. Она судорожно зевнула и строго велела себе не поддаваться. А то ещё врасплох возьмут.

Потом снова послышался мерный топот, из- за угла коридора поплыло, покачиваясь, жиденькое пятно белесого света, и показалась Паулина. Лиза с Костей одновременно поднялись. Паулина, не глядя на них, прошествовала к той двери, за которой таинственно шуршало, и постучала в неё — очень трепетно и несмело. Ого, Паулина боится!

Петли еле слышно скрипнули.

Этот человек стоял у заваленного бумагами письменного стола с дымящейся чашечкой в руке и смотрел на Лизу сквозь дымчатые стекла очков с такой издевкой, что ей сразу стало горячо — и ушам, и щекам и даже глазам. Уже потом она поняла, что в комнате почему-то светло — по крайней мере, вовсе не темно, хотя откуда исходит синеватое холодное сияние, было неясно. И очки — да, очки же у него теперь не тёмные! Приспосабливается, — подумала Лиза, и ей вновь стало очень зябко, особенно спине.

— А, это вы, — сказал Изморин и поставил чашечку на стол. В комнате крепко пахло кофе, сигаретным дымом и чем-то отвратительно- сладким, но при этом было холодно, как в морозилке. В левой стене разевал темную пасть нетопленый камин.

— 3-здравствуйте, — выдавил Костя, делая попытку заслонить Лизу.

— Обязательно буду, благодарствуй, — сквозь зубы ответил Изморин. — Здоровье мне пригодится. Рад тебя видеть, Лиллибет, — кивнул он и снял очки вовсе. Костя с подчеркнутым интересом смотрел в белые глаза бывшего Мутабора и старался не щуриться. Допрыгается, в тоске подумала Лиза.

— Садитесь, раз пришли. — Изморин указал подбородком на металлические стулья у дальней стены и вернулся за стол. И тут Лиза заметила, что на столе стоит тяжелая хрустальная ваза с толстым букетом белых лилий — вот они-то и сияли мертвым синеватым светом, от которого сразу заболели глаза. Лизе даже сначала показалось, что цветы стеклянные и что это такая лампа, но цветы стояли в воде, никаких проводов от них никуда не тянулось, да и пахли нестерпимо.

Неоновый свет глянцево поблескивал на расстеленной по столу новенькой карте Петербурга.

Некоторое время Изморин внимательно смотрел на карту. И Лиза вдруг почувствовала себя страшно глупо. Как в кабинете директора, честное слово! Изморин продолжал молчать, потом побарабанил по карте длинными белыми пальцами. Лиза поежилась.

— И с чем вы явились, позвольте спросить? — издевательски поинтересовался Изморин. — Уж не помощь ли предлагать?

Лиза набрала было в грудь воздуху, но тут он поднял глаза и посмотрел на неё в упор.

Ну вот, опоздала.

Изморин вышел из-за стола и навис над ней, сунув руки в карманы.

— А знаешь, что мне кажется, дитя мое? Кажется мне, что не стоит больше тебе верить, — сказал он, покачиваясь с пятки на носок. — Учитывая: твои предрассудки, — он поднес руку к самому Лизиному носу и стал загибать бледные аккуратные пальцы, — влияние разных принципиальных волшебничков, тяжелую наследственность, строптивого старшего братца и некоторый ночной эпизод — нет, не верю. Передумал. И я не верю, что ты пришла сюда потому, что испугалась. Ты ещё совсем букашка, Лиллибет, ничего по-настоящему страшного в своей маленькой жизни не видела и потому не умеешь по-настоящему пугаться. А зря, девочка моя.

Изморин вернулся за стол и снова уставился в карту.

— Потому что скоро тебе станет страшно, очень страшно, принцесса, — пропел он, — и ты будешь помогать мне как шелковая. К тебе, дракон, это тоже относится.

Он оторвал уголок какой-то бумажки и стал катать между пальцами бумажный комочек.

— Намерения у меня, как вы поняли, самые серьезные, — продолжал Изморин. — Мне, само собой, нужен не только этот город, планы у меня куда обширней. С этого вашего Петербурга просто удобнее начинать. У меня довольно солидный жизненный опыт, Лиллибет, и на данный момент я очень точно знаю, чего хочу.

Он прицелился и двумя пальцами бросил на карту крошечный бумажный шарик.

Лиза мгновенно включила слух. И услышала, как где-то вдали об асфальт грянулась ледяная глыба. Только вот где? Сейчас ведь в городе не спят только…

— Слушаешь? — глянул на неё Изморин. — Ушки на макушке, да? Ну слушай, тебе полезно… А хочу я владений в масштабах Вселенной — раз и бессмертия — два, — бессмертие или, по крайней мере, сколь угодно долгая жизнь в таких делах решительно необходимы. Я ведь теперь человек, а для человека, как ты понимаешь, старость и смерть — проблемы весьма актуальные.

Он оторвал ещё клочок бумажки, но на сей раз скатал комочек небрежно и бросил его почти сразу после первого.

«Псих», — коротко подумала Лиза.

— Я знаю, что не оригинален, — просто до сих пор это никому не удавалось, — Изморин улыбнулся, не глядя на Лизу, и вдруг сгреб со стола карту и смял её, а потом снова разгладил. — А мне удастся. Отчасти с твоей помощью.

Он ухватил со стола металлическую скрепку, разогнул её и, сложившись пополам над столом, кончиком с силой процарапал на карте ка- кую-то линию. Лизин слух уловил глухой и страшный хруст расходящейся земли — как будто расселся замороженный арбуз.

— Пространство города уже почти мое, а будет совсем мое…

Изморин выпрямился и полюбовался на дело рук своих, а потом начирикал что-то на обрывке кальки, положил её на карту и прижал ладонью, хотя сквозняка в комнате не чувствовалось.

— Ах, Лиллибет, Лиллибет, маленькая моя Лиллибет, — он деланно вздохнул, — знала бы ты, что я сейчас делаю и с кем… Так вот, талантливые дети — прекрасный материал для создания личного бессмертия, а музыка, как ты сама прекрасно понимаешь… особенная музыка… прекрасный способ овладения пространством. Сейчас, Лиллибет, здесь, в гостинице, собирается камерный оркестр. Я почти завершил работу… мне осталось совсем немного… — Изморин критически осмотрел карту, потом взял настольные часы, что-то в них подкрутил и заключил:

— Хватит с них. Достаточно, пожалуй. Так вот, я почти дописал некое музыкальное произведение, которое увенчает мою победу над городом. Теперь его есть кому исполнять. Там будет партия виолончели.

Костя, непринужденно державший руку на спинке стула, легонько толкнул Лизу костяшками пальцев между лопатками. Да она уже и сама заметила, что в углу кабинета матово темнеет виолончельный футляр.

Стоп-стоп-стоп, Мутабор же вроде всегда скрипачом был… Хотя если он это новое тело где-то взял, кто его знает… И тут ей смутно вспомнилось — что-то такое совсем недавно Филин с кем-то обсуждал — не то заболел, не то погиб, не то в катастрофу попал известный виолончелист, причем не очень и пожилой…

Изморин проследил её взгляд.

— Именно, именно, Лиллибет. Чем, как ты думаешь, я их позвал? Дудочка — это вовсе не обязательно. А из нас с тобой выйдет отличный дуэт.

Вот, значит, как доппельгангеры себе тело собирают, с отвращением осознала Лиза. По частям. Как грифы-падалыцики. А вместе с телом и эти… ну, в общем, дарования. От Штамма — умение крыс в армию говорящую строить, от бедного Коракса — превращаться…

Изморин постоял над картой, вцепившись в край стола, и впрямь похожий на грифа, потом подошел вплотную к Лизе.

— А знаешь почему, дитя мое, дуэт? Знаешь, что там будет? — он заглянул ей в лицо, отчего Лиза вжалась в жесткую спинку стула, придавив Косте руку. — Там будет партия скрипки. Угадала, для кого я её написал? Это будет потрясающая музыка. Обещаю.

Лизу опять бросило из жара в холод и обратно. Слышали мы вашу потрясающую музыку на коронации. И потом, скрипка против виолончели… Ой, попалась.

— А детки, которые её сыграют… Детки пригодятся мне потом.

— А если я откажусь? — пискнула Лиза. Получилось совершенно неубедительно.

— Откажешься? — Изморин оглушительно расхохотался. — Ох… — у него даже слезы на глазах выступили. По крайней мере, показалась какая-то вода, и он изящно промокнул её платочком. — Вот это да, — сказал он, отхохотавшись. — А зачем тогда было приходить? Откажешься — сделаю с тобой то же, что с этим твоим Глауксом-Филином, и найду другого скрипача. Проблема, конечно, но невеликая. — Услышав про Глаукса-Филина, Костя опять пихнул Лизу в спину. Лиза и без него понимала: про то, что Филин жив, Изморину знать ни к чему.

— Более того, — продолжал тот, откинув со лба прямую белую прядь, — по завершении операции я подумаю, кого мне оставлять в живых, и при условии безупречного поведения, Лилли, рассмотрю твои предложения. Сразу хочу предупредить — на брата не рассчитывай. Дело слишком серьезное. А вот про одного моего пленника, бывшего очкарика, забывать не советую. Ах, не советую. Да-да, дитя мое, все равно ты все сделаешь, как я скажу.

— А вот я не сделаю! — У Кости получился настоящий драконий рык, яростный и очень внушительный. — Фиг вам! Да я сейчас ка-ак превращусь и ка-ак разнесу тут все вдребезги пополам! — Он шагнул вперед.

— Едва ли, — усмехнулся Изморин. — Можешь прямо сейчас попробовать — вряд ли что- нибудь получится. Я тебе про это расскажу кое- что интересное.

Лиза не без труда скосила глаза на Костю и в ужасе увидела, что он привстал на цыпочки, раздул ноздри и весь стал как сжатая пружина. Наверно, действительно попытался превратиться, а не вышло!

Изморин смерил его оценивающим взглядом и снова повернулся к Лизе:

— Так вот тебе первое задание. Сейчас сюда придет — если уже не пришло — некоторое количество детей. Они, можно считать, спят. Я им уже кое-что объяснил, но что-то кажется мне — не буду я пользоваться у них популярностью. — Изморин скверно усмехнулся. — Однако про то, что их задача — спасти город, они усвоили твердо. Вот и прекрасно. А твоя задача — их разбудить, выяснить, кто там что может и на чем играет, а потом отобрать состав камерного оркестра. Запомнила? Вот и отлично. Потом приходи ко мне за нотами.

— К-как будить? — спросила Лиза. — И к-к-ак выяснять? Они… они же меня слушать не станут!

Затылок ей обжег возмущенный Костин взгляд.

— Насчет послушания — не мои проблемы, — отрезал Изморин. — А будить — как умеешь, скрипкой. Ты, конечно, явилась без инструмента, — нечего сказать, предусмотрительно! — пожурил он. — Но я тебе тут приготовил кое-что. Не хуже Страдивари. Попробуешь — убедишься.

На стол перед Измориным, на мятую карту лег скрипичный футляр. Щелкнули серебряные замки. Лиза встала — против собственной воли.

Эта скрипка была совсем черная. Даже не как эбеновое дерево или, скажем, уголь. И даже не как бархат. Черная — и все. Как будто в этом месте в мире вырезали дыру. Очень изящных скрипичных очертаний. Даже струны и то черные.

Инго недавно ей объяснял, почему недолюбливает всякие волшебные предметы. Это было летом, в Радинглене, — они с Инго спустились в Сокровищницу и потратили целый день на ту самую Большую Ревизию, которую Инго задумал после истории со стеклянным шаром, в котором двенадцать лет сидела тесная и неприятная компания. Так вот, он сказал: надо твердо усвоить, что человек сильнее вещи. «А Черный Карбункул?» — вспомнила тогда Лиза. «Но вы же его одолели, — пожал плечами Инго, перебирая крупные перстни с самоцветами, — этот немножко волшебный, а этот просто так». — «А ядерный реактор?» — «А он не волшебный, — ответил Инго. — Мы про магию говорим. Магической силой наделен сам человек, его слова, его голос, его руки, музыка, которую он играет. А вещь — она вещь и есть».

Вот, — подумала Лиза. — Вещь — она вещь и есть. А какая она — черная, белая или синяя со звездами — дело десятое. Человек делает с вещами что хочет. Она протянула руку. И все опять задвигалось. Задышал рядом Костя.

Лиза взяла скрипку в руки.

Ничего не случилось. Даже током не дернуло. Просто на секунду возникло ощущение, что в руках какое-то маленькое хищное животное, которое может цапнуть, но и приручить его тоже можно. А потом оно пропало. Морок, морок, твердила Лиза, укладывая скрипку обратно, мутаборский морок, не верю я в него, не хочу и не буду. Это просто инструмент.

Как интересно! — осенило её. — Получается, что он все равно меня ждал! И подарочек припас! Или он отдал бы её кому угодно? — почему-то Лиза была твердо уверена — нет, не кому угодно.

Она глянула на Костю. И поняла, что с Костиной точки зрения брать скрипку не следовало. Лиза поспешно наклонилась над футляром и принялась с излишней аккуратностью застегивать замочки.

— Лизавета, — грозно вопросил дракончик, нехорошо прищурившись, — ты что, вообще уже? С дуба рухнула?! Ты что, играть тут собралась? Нашла тоже место!

Лиза почувствовала, что рот у неё жалобно улыбается и никакими силами эту кривенькую дурацкую улыбку с лица не согнать. Ну все, Костя в предательницы меня записал!

— Лизка, ты что, собираешься делать, как он велит? Ты меня сюда не за этим звала! — Костя, которого Лиза вовсе никуда не звала и который сам ей весь совет через стол мигал, закричал во всю глотку: — А-а-а! Я все понял! Ты с самого начала… ты и в первый раз к нему тоже бегала не просто так! Ты, ты… — на этом слова у дракончика кончились.

Изморин снисходительно усмехнулся — мол, велика важность, детские ссоры, буря в стакане воды.

Лиза не шелохнулась. Так и стояла, как суслик, с футляром в руках.

— Мо-ло-дец, Лил-ли-бет, — пропел Изморин, как гамму. — Ум-ни-ца. А теперь иди. Иди- иди. — Он нетерпеливо развернул её за плечи и легонько подтолкнул к двери. Даже сквозь Лёвушкин свитер Лиза почувствовала, что пальцы у него как лёд. — Тебя проводят в концертный зал. До встречи, принцесса.

Костя двинулся было за Лизой — бдить будет, а может, сразу карать и казнить, поняла она. А как ему объяснишь, что выбора нету?

Но Изморин повелительно бросил:

— Стоять, Конрад. Ты останешься здесь. У меня к тебе разговор есть.

Костя выпятил челюсть, как главный герой в боевике.

— Ну, прощай, Лизавета, — странным голосом сказал он вслед Лизе.

Голос у дракончика был — будто меч о щит лязгнул.

Глава 8,

в которой городские статуи узнают кое-что новое, а дракон вызволяет из темницы прекрасную даму

Первое, что увидели король и дракон, выйдя на площадь перед Филинским домом, — это странные серые островки на обледенелом асфальте. Конрад сделал шаг вперед, и через секунду в разные стороны с пронзительным визгом брызнули сотни крыс. Но прятаться по подвалам они и не подумали — нет, замерли по краям площади, будто там из асфальта выступала грязная пена, замерли, не нападая, но и не убегая — выжидали. Кажется, — [Г £] у многие из них сидели на задних лапах.

— Чертовщина какая-то, — брезгливо буркнул Конрад.

— Не нападают, заметь, — сказал Инго, явно думая о другом.

— Конечно, — небрежно уронил Конрад. — Боятся.

— Нет, — нахмурился Инго. — Дело не в этом.

Над королем и драконом прошумело. Конрад задрал голову: кто-то большой унесся на широких тяжелых крыльях в сторону Невы, а за ним, тонко пересвистываясь и клекоча, умчалась стайка кого-то помельче.

Королевский дракон не без самодовольства расправил плечи:

— Вот эти точно боятся, и правильно делают, — с нажимом сказал он. — Помнится, во-он на том доме орел был каменный… и ещё много всякого. Разбежались все.

Инго кивнул.

Дома стояли безмолвные и голые — с фасадов исчезли птицы, звери, фигуры людей…

— Ну что, Конрад, — вздохнул Инго, глянув в сереющее рассветное небо. — Отойди-ка. Три, два, один, пуск.

Книга открылась охотно и услужливо — даже не дожидаясь слова «пуск». По замерзшим лужам разлетелись яркие пятнышки света, как солнечные зайчики. Крысы громко запищали и молниеносно разбежались в тёмные ущелья улиц.

— Мне нужно расколдовать этот город, — сказал Инго. — Помоги мне, пожалуйста.

Страницы зашуршали, перелистываясь. Белые лучи мягко подсветили лицо Инго, ставшее причудливой маской из света и тени.

По белоснежному развороту побежали ровные буквы — округлые и изящные.

Невозможно, невозможно, невозможно… — писала книга. — Невозможно, невозможно, невозможно, невозможно…

— Стоп, — кивнул Инго. — Понял, спасибо. Объясни, почему.

Невозможно, невозможно, невозможно… — неслось по странице, слова разбегались в разные стороны, скручивались спиралью, суетясь, спеша и толкаясь, как огромные черные муравьи.

— Да стоп же! — Инго положил руку на страницу, и она снова стала чистой и белой. — Это что, необратимо?

Книга пошуршала, но ничего не ответила. Конрад осторожно подошел и стал тоже смотреть на страницу через плечо Инго. Ровное свечение, которое испускали страницы, стало помаргивать.

— Ладно. У тебя нет таких заклинаний?

Книга помолчала. Страницы стали мертвенно-зеленоватыми.

Не могу, — появилось посреди страницы. — НЕ МОГУ! ОН ХОЗЯИН!

— Объясни, пожалуйста, — нехорошим шепотом попросил Инго.

Он хозяин, — зигзагами побежали по странице колючие, угловатые буквы. — Он хозяин, хозяин, хозяин! Он говорил! Ты — нет! Ты сам говорил — нет! Не могу против него!

— Ну и ну, — пробормотал Конрад.

— Был такой разговор, действительно, — успокоил его Инго. — Вот что. Я тебя открыл, придется тебе меня слушаться.

Ты не хозяин, — страницы стали стремительно желтеть, а буквы заплясали, как огоньки по углям в догорающем очаге, и стали жгуче-красными. Казалось, они вот-вот прожгут бумагу. — Ты сам говорил. Ты меня открыл, да, да, да, ты велишь, я тебя слушаюсь. Но ты не хозяин. Против него не могу. Лучше отдай меня хозяину. Хочу к нему.

— Извини, — процедил сквозь зубы Инго. — Хотеть ты не можешь, ты не живая, и хозяину я тебя не отдам.

Я не живая, нет, — понеслось по странице. Буквы топорщились, щетинились, как мохнатые пауки, — Не живая, нет, нет, нет, нет. Не живая. Хочу к хозяину.

— Можно один вопрос? А вот если, например, тебя отдать хозяину и он велит тебе убить Инго, ты это сделаешь? — поинтересовался Конрад.

Книга отчаянно зашелестела, дернулась, явно пытаясь захлопнуться, — Инго придержал её за обложку, — а потом ответила:

Нет, нет, нет, нет. — Буквы летели по странице с резким наклоном, стелились, как трава на ветру параллельно земле. — Не смогу, не смогу, не смогу против. Он может сам. Сам, сам, сам, сам, сможет, сделает все сам. Нет, нет, нет. Отдайте хозяину.

— Ясно, — уронил Инго.

— А книги случайно с ума сходить не умеют? — уточнил Конрад.

НЕТ! Нет, нет, нет, нет! Не живая! — со страницы полыхнуло так ярко, что Инго пришлось прищуриться, но взгляда он не отвел.

— Гхм, — сказал Конрад и поежился. — Закрой-ка её, Инго, подобру-поздорову.

Инго немного помедлил.

— Ага, вот как надо, — сказал он наконец. — Книга, будь любезна, закройся изнутри и никому не открывайся до особого распоряжения. Пока я не скажу, что это особое распоряжение. Понятно?

До особого распоряжения! Да — выгнулось на странице. — Д ад ад ад ад ад а… — Книга погасла и громко, со стуком, захлопнулась — будто дощечкой о дощечку ударили.

Инго и Конрад хором вздохнули с облегчением.

— Смотри-ка, Конрад, у неё даже страницы срослись… — Инго провел пальцами по белоснежному гладкому обрезу, который на ощупь стал как гипсовый. Потом постучал по нему — книга откликнулась глуховато и твердо. А веса была прежнего — бумажного.

— М-да, — закряхтел Конрад и нервно обернулся — обежал глазами безмолвные тёмные улицы. — Получается, что против Изморина с ней каши не сваришь. Попали мы в переплет. Ха-ха, буквально.

— Не умею я обращаться с волшебными предметами, — пожал плечами Инго — без всяких признаков досады. — Не сказал ей, что это я её хозяин. Слава богу, обошлось.

— Не знаю, не знаю, — усомнился Конрад. — Может, и не стоило этого де…

Он замер — и тотчас схватил Инго за плечо и очень сильно рванул в сторону. Туда, где только что стоял король Радингленский, грянулась здоровенная ледяная глыба и разлетелась вдребезги.

— Смотри-ка, — сказал Конрад, задрав голову. — Во-первых, упала с неба, а во-вторых, была идеально круглой формы.

— Начинается бильярд, — пробормотал Инго. — И я даже знаю, кто у нас кием орудует. Пойдем-ка, Конрад.

— Что за… — начал Конрад, и тут прямо ему под ногами обрушилась вторая глыба. Инго и Конрад метнулись прочь и налетели на какую- то стену.

— Была же площадь! — ахнул Инго, оглядевшись. Они оказались в совершенно незнакомом дворе-колодце. На них пялились пустые окна. Почти все стекла были выбиты, а уцелевшие покрыты толстым слоем войлочной пыли. Посвистывал сквознячок.

— Была площадь, — запоздало согласился Конрад. — Посмотри-ка вверх. Где это мы, интересно? Явно не Биржевой проезд. Откуда это такой вид?

Посмотреть было на что: в серое небо уходили две рыжие колонны. Ростральные. Только очень высокие. Несмотря на то что с Петербургом Инго был знаком совсем недолго, он успел понять, что дворов-колодцев в окрестностях Ростральных колонн отродясь не было. Да и сами колонны, помнится, были раза в три пониже. Король и дракон переглянулись и кинулись в подворотню. Асфальт под ногами шел трещинами, как апрельский лед. Снаружи оказалась совершенно незнакомая улица: с одной её стороны теснились плечом к плечу белые унылые дома новостроечного вида, с другой тянулась высоченная глухая желтая стена, единственным отверстием в которой чернела подворотня.

— Там вода, кажется, — сказал Инго и бросился направо — там действительно что-то тускло отблескивало. Асфальт тихо лопнул, как бумага. Поперек улицы распахнулась глубокая расселина, оттуда ударил вонючий пар.

— Та-ак, — протянул Конрад. — Очень своеобычные ощущения, вы не находите, Ваше Величество?

— Ага, — кивнул Инго, глядя на пар. — Города нет. Пространства нет. Как в лифте. — Он развернулся и побежал в противоположную сторону — туда, где желтая стена изгибалась, а между белыми домами, кажется, замаячил просвет. Конрад, тяжело дыша, последовал за ним, некстати подумав, что маловато летает последнее время. Вдруг Инго резко остановился, поскользнулся, не удержал равновесия и упал на колени.

— Погляди-ка, Конрад, — без выражения сказал он, медленно поднимаясь.

Конрад подошел поближе. Перед Инго поперек улицы было натянуто что-то вроде толстого негнущегося холста. И проем между домами, и изгиб стены были грубо намалеваны на холсте масляной краской. Было совершенно непонятно, как их угораздило так обмануться. Вблизи желтые, серые и коричневые мазки сливались в неаппетитное месиво. Холст уходил в небо, насколько хватало глаз. Он свисал совершенно неподвижно, плотный, грубый, самодовольный, и от него так веяло затхлостью и пылью, что, казалось, простоишь перед ним ещё хоть чуть- чуть — задохнешься.

— Не верю, — сказал Инго, и по холсту вдруг прошел слабый трепет, будто его шевельнуло сквозняком. — Ну ладно, — король отряхнул руки и с размаху ударил в холст кулаком. Раздался сухой хруст, холст лопнул, из разрыва шарахнулся ледяной ветер, бросил в короля и дракона пригоршню желтых листьев. За полотном показалась было Нева с обнадеживающе знакомыми очертаниями Адмиралтейства и Исаакиевского собора на том берегу. Инго первым полез в дыру.

Конрад выбрался за ним, сдавленно охнул и схватился за голову.

Да, Нева была как Нева. Несмотря на сильный ветер, над ней висел легкий туман. Сквозь него даже, кажется, пробивались солнечные лучи. Инго и Конрад стояли на высоком травянистом склоне неизвестно какого берега — похоже, этого места в настоящем Петербурге вовсе не существовало. Набережной не было. Не было и увенчанной глобусом башенки Кунсткамеры. Да и Адмиралтейство с Исаакием заглотил сгустившийся туман. И про наличие Петропавловского собора и шпиля с ангелом ничего определенного сказать было нельзя.

За спиной зашуршало. Король с драконом обернулись. Холста не было — только глухие, без единого окна, брандмауэры каких-то домов, больше похожих на заброшенные заводские корпуса из закопченного кирпича. Ни дворов, ни улиц — сплошные стены.

Инго почувствовал, что сейчас просто завоет от страха и отчаяния. Морок опять надвигался на него удушливым облаком, как черный дым. Конрад, кажется, ощущал то же самое.

— Плохи дела, — хрипло сказал он и сел на пожухлую траву, пересыпанную инеем. — Совсем плохи. Городу конец.

— Вот ещё, — сказал Инго с интонацией её Радингленского высочества и упрямо дернул плечом. — Только, пожалуйста, не говори сейчас про сдачу города, — совершенно серьёзно попросил он, не глядя на дракона.

— Нет-нет, — в голосе Конрада прозвучал испуг. Инго обернулся и глянул на него в упор. — Не смотрите на меня так… — взмолился королевский дракон, вжав голову в плечи и впервые в жизни назвав Инго на «вы». Это было так тягостно, что Инго отвел взгляд, прищурился и стал пристально смотреть на тот берег — у него даже в висках заломило.

— Я ведь не забуду, — грустно пообещал он. — Придется мне теперь все у тебя узнать. Даже то, чего я знать не хочу… А этот город мы не сдадим. Я не сдам. Речь идет о моей чести. Больше мы об этом говорить не будем.

Откуда-то налетел порыв ветра — холодного, пахнущего рекой, мокрым камнем.

— Так-то лучше. — В голосе короля послышалось облегчение, и Конрад вскинул голову.

Туман медленно, неохотно расползался в стороны, как тяжелый, пыльный театральный занавес. На том берегу проступили под мутным серым небом знакомые силуэты, блеснула золотом игла Адмиралтейства, встал над крышами темный огромный купол Исаакия. А вон и Зимний слева, а ближе — Стрелка и Петропавловка.

— Чего-то не хватает, — заметил Инго. Он огляделся. — Или что-то явно лишнее. Так, это где же мы?

Король с драконом по-прежнему были на берегу неизвестно чего, и за спиной у них толпились непонятные здания. Но Инго сделал над собой усилие и стал сосредоточенно припоминать — вроде бы в нормальном, настоящем городе перед ними сейчас должен быть стадион… или метро? А потом два моста. Ничего похожего…

— Хочется туда, — с тоской пробормотал Конрад и сунул руки поглубже в карманы ещё недавно белого пальто. — Там все как у людей. Я вам скажу, чего не хватает. Нет мостов.

— Конрад, а Конрад, — отозвался Инго. — Ты же летать умеешь.

— По всему этому — летать?! — слабо возразил Конрад. — Ваше Величество… Ещё собьют, пожалуй.

— Мне что, приказывать, что ли? — король нетерпеливо скривился.

Конрад крякнул, встал, отряхнул пальто от листьев и травинок. Потом расправил золотые крылья и сделал круг над свинцовой водой.

— Поднимись повыше! — крикнул Инго, пристроившись у дракона на шее. Вниз он даже и не взглянул — и так знал, что изморинский морок сейчас рассеивается. Инго покрепче ухватился за какой-то роговой выступ на Конрадовской шее. Руки он оцарапал сразу, но боли даже не почувствовал. Было не до мелочей, хотя на драконе он летал первый раз в жизни. Или второй, но вряд ли больше. Сначала внизу не было видно ничего, кроме тумана и тусклой раздваивающейся Невы, — Конрад слишком резко набрал высоту. Потом показался белесый волдырь рядом с Исаакием — тот самый купол… нет, туда нам пока не надо. Прояснились ещё кое-какие очертания — Стрелка с Ростральными колоннами нормальной высоты, сетка линий на Васильевском, шестиугольник Заячьего острова с острием собора, мосты — надо же, все в наличии, — путаная паутинка Петроградской… Дальше все терялось в тумане.

Нет, город был на месте, по крайней мере, центр, только очень уж опустел — ни людей, ни машин, — а когда Конрад чуть снизился, Инго увидел, какими плоскими и голыми стали фасады домов. Даже крыша Зимнего дворца… но и воздухе над ней Инго краем глаза уловил какое-то движение.

Он прищурился:

— Конрад, что там?

— Похоже на осиный рой, — отозвался дракон. — Или на птичью стаю. Только… — и вдруг он зарычал — так низко и громко, что рык этот отдался у Инго по всему телу, до кончиков пальцев. Конрад не успел ничего добавить — король уже и сам увидел.

Над Зимним дворцом кружила стая черных птиц, только птицы эти были слишком крупными, и крылья их разрезали воздух с тяжёлым свистом. Завидев Конрада, вся чёрная туча снялась с места и ринулась прямо на дракона. Штормовой ветер, который сбил бы обычных птиц, этим был нипочем.

— Совы, орлы… ого, даже ангелы… — Зрение у старшего Конрада было гораздо острее, чем у Инго. — И грифонишки-драконишки всякие. Тоже мне, р-р-разлетались, — надменно прорычал он. — Пугнуть их огнем, Ваше Величество?

Инго вспомнил Костю и чуть не улыбнулся, по было не до смеха — стая стремительно приближалась. Сквозь свист ветра доносился угрожающий клекот… и ещё голоса.

— Чужиииийййееее! — визжала одна из летающих статуй.

— Пррргонать прррочь! — раскатисто вторила другая.

— Воннн! Вонннн! — гулко, как колокола, подхватил целый хор.

Конрад предупреждающе рыкнул:

— А ну брысь отсюда! Огня захотели?

— Не боиииимся! — прямо перед ним завис в воздухе трехметровый ангел с неподвижным лицом и выкаченными глазами. — Видалиииии мы эти огниииии!

— Пожарры! — из-за ангела вынырнула стайка раскормленных купидонов со старческими морщинистыми личиками. У одного из них, правда, на месте лица был неровный скол, но голосил он громче других. — Это стррашно для дышащиииих! Не боиииимся! — и они закружились перед самым драконьим носом.

Больше Конрад с ними не церемонился — он резко выдохнул раскаленную струю белого пламени. Инго обдало жаром.

Статуи с воплями разлетелись кто куда. Но не все — те, кто оказался слишком близко, с грохотом осыпались на асфальт далеко внизу грудой оплавленного камня.

— Вот так, — самодовольно проурчал Конрад. — Это им урок.

«Драконий огонь и волшебный камень… — пронеслось в голове у Инго. — Конечно… Карбункул и агатовый шар… а ожившие статуи — тоже, в общем, волшебный камень… Но тогда получается, что он и этот купол мутаборский должен взять… Или нет? Или купол из чего-то другого? — Он сжал зубы. — Только бы Костя не сообразил! А то полезет проверять и…» — додумать не удалось: теперь Инго разглядел, что творится на Дворцовой площади.

Казалось, будто кто-то невидимый играет на брусчатке безумную шахматную партию разнополикими фигурами. Статуи вразброд блуждали по площади, исчезали и появлялись из-под арки Главного штаба (колесница Аполлона с неё бесследно исчезла), с набережной Мойки, с Миллионной улицы… Целый строй конных памятников маршировал по Дворцовому мосту к Стрелке.

Инго повернул голову — посмотреть, нет ли статуй прямо под ними.

По Тучкову мосту ползла крошечная черная букашка.

Точно, кто-то идет.

Человек! Не статуя! И не спит! И те от него совсем недалеко!

— Конрад!!! — закричал Инго. — Садись! Прямо здесь!!!

Длинный сутулый человек при виде пикирующего дракона шарахнулся к перилам, явно готовый сигануть в воду.

— Стойте! — прорычал Конрад, тормозя когтями. — Ваше Величество, Инго, да скажи ты ему, чтоб стоял!

Сутулый обернулся, блеснув мокрым лысеющим лбом, и передумал прыгать:

— Кто тут величество?!

Мост качнулся. От огромного дракона шла полна сухого железного жара, из ноздрей у него клубами валил пар. Смуров задрожал — до этого он шел через мост в одном пиджаке, не замечая пронизывающего холодного ветра. С драконьей спины прямо перед Смуровым спрыгнул на асфальт рыжеволосый молодой человек:

— Вы кто? И что тут делаете?

— Гуляю! — нервно рявкнул Смуров. — Свежим воздухом дышу! Нет, вы мне скажите — это вы величество?

Молодой человек кивнул.

— Так вот он про кого болтал! — и Смуров весь осел, будто из него воздух выпустили.

— Позвольте узнать, кто и что болтал? — спросили у него за спиной. Смуров дернулся — вместо крылатого чудовища к нему обращался статный господин.

— Да мальчик этот психованный!

— Высокий блондин? — немедленно уточнил господин по всем правилам Шерлока Холмса.

— Какой блондин? Толстый такой, с челкой! В подвале! — Смуров взвился так, что дурить ему голову дальше было попросту жестоко.

— А сейчас он где? — быстро спросил рыжий.

— Сбежал. Дальше не знаю, — ответил Смуров, пытаясь унять зубовный стук. Рыжий пристально посмотрел на него, снял куртку, вытащил из кармана какую-то книжку в белом переплете и сунул за ремень под свитер, а куртку отдал Смурову.

— С-спасибо, — пробормотал Смуров. Рукава были ему длинноваты.

— Полетели-ка к Филину, вот что, — решил рыжий. — Он там небось с ума сходит.

«Это я с ума схожу», — в тоске подумал Смуров, а вслух уныло сказал:

— Про филина он тоже говорил.

— Филин — это фамилия, — объяснил рыжий. Понятливый юноша. — Он живет во-он в том доме с башнями, видите? — Он показал вдоль Большого проспекта. — Нам недалеко.

— Э-э-э… — нерешительно начал Смуров.

— Нет уж, извините, придется лететь, — понятливый юноша был неумолим. — Время дорого. Конрад?

Смуров на своем музейном веку повидал немало драконов. Но исключительно на картинах, а также в виде скульптур, барельефов, мозаик и витражей. Так что на спину этому, настоящему, огромному и пышущему жаром, рыжему юноше пришлось его подсаживать под локоть.

* * *

…Филин сидел под окном на полу, привалясь спиной к холодной жесткой батарее. Некоторое время ему казалось, что ноги от ужаса отказали и что встать он теперь не сможет, но потом всё-таки удалось подняться. В комнате стоял серый стеклянный свет, но смотреть в окно не хотелось. Некоторые вещи голова, к счастью для неё, сразy в себя впустить не может — нужно время.

Чего-чего, а времени было вдосталь.

Филин понимал, что просидел на полу довольно долго, — он помнил, как слышал краем уха бой часов. Только вот сколько они били — непонятно. Мама Соня снова всхлипнула во сне, плед съехал, Филин кинулся к ней, радуясь возможности хоть что-то сделать, задел рукавом стоящее на краю стола блюдечко. Собрал осколки. И вдруг наткнулся взглядом на светящийся комок, при дневном свете уже не такой яркий, который валялся на полу за креслом. Забыл совсем… Филин взял комок в руки и повертел. Распутать — и Соня проснется… Нет. Инго прав — не нужно.

На улице послышался какой-то шум, хрип, перестук, сиплые обрывки знакомой музыки. То есть, может быть, шум раздавался уже давно, но теперь он стал громче. Громче, тише, громче, громче.

«Соню же разбудят», — сердито подумал Филин, тут же одернул себя — сколько раз повторять, Соня спит колдовским сном, её не разбудишь, это и к лучшему, и вообще пора прекратить истерику, — и всё-таки подошел к окну посмотреть.

Над площадью разносились неаппетитные хрипы и летели клочья ни в чем не повинных «маленьких лебедей». Филин поправил очки — ничего себе! Репродукторы заработали! Ну конечно, под крышами полно репродукторов! Лет двадцать назад на этой площади собирались демонстрации — первого мая и седьмого ноября, — и тогда из репродукторов грохотали бравурные марши, а внизу размахивали гвоздиками, выкрикивали лозунги… спать не давали… жаворонок я им, что ли?

Зачем репродукторы?

Филин задернул шторы и сел за стол. Его снова отчаянно знобило. Это что же, уже шесть часов прошло?

Ах вот оно что!

Музыкальный фестиваль. Взбесившийся город. Колдовская музыка. Должны быть ещё крысы. То есть, собственно, крысы уже есть, — вспомнил Филин. Последние два дня по городу только и разговоров, что про крыс. Так-так, картинка из кусочков складывается как на заказ. И ко всему этому — талантливые дети…

Колдовская музыка. Талантливые дети.

Через пять минут Филин все понял. Факты встали на свои места с приятным щелчком. И больше ничего приятного не было. Потому что сошлось абсолютно все, только легче от этого не стало. А я-то ещё думал — Мутабор, радингленкий уроженец, честолюбивый маг. Нет, все гораздо хуже. У этого господина совсем другой размах и, увы, возможности.

Когда они познакомились, Филину было едва ли двадцать. А господину Притценау — далеко за семьдесят. И он все ещё выступал. Боже, какой был музыкант… Ничего подобного, никогда, ни до, ни после… Говорили — наследник Паганини, говорили — недаром родился в Зальцбурге, как Моцарт… А потом он стал стареть. Его жалели — не в глаза, конечно. Скверная штука — артрит. Как, должно быть, грустно, когда такие пальцы перестают гнуться.

Филин учился у него. Совсем недолго. Почему-то почти никто не помнит, что он, Филин, на самом деле музыкант. Скрипач. Ну да ладно.

Потом они крепко поссорились. Очень юный Филин с бестактностью, свойственной только очень юным людям, пытался объяснить старику Притценау, что завладеть Белой Книгой с единственной целью превратиться в доппельгангера нельзя. Нельзя — и все.

Откуда было юному Филину знать, что такое страх неминуемой старости.

Откровенно говоря… Откровенно говоря, даже теперешний, не очень юный Филин этого до конца не понимал. Старости он боялся, но не так. Совсем не так.

Филину в голову не приходило, никогда, ни разу, что Притценау всё-таки добрался до Книги и превратился в то существо, которое называло себя Myтабором. Собственно, это открытие его ничуть не взволновало. Ничего это не меняло, по сути дела.

А теперь это существо стало настолько могущественным, что позволило себе роскошь обзавестись человеческим телом. Самым настоящим. Теоретически мы знаем, как доппельгангеры и им подобные создают себе настоящие тела — думал Филин отстраненно, как будто лекцию читал не очень любимым студентам. У одного берут голос. У кого-то глаза. У кого-то ноги. Именно берут. Не копируют, а отнимают. Так. Тогда ясно, зачем ему дети.

Об этом думать решительно не хотелось, но Филин, скрипнув зубами, додумал мысль до конца.

Человеческое тело — настоящее, не иллюзия, — не вечно. Оно стареет. Кому, как не Притценау, об этом знать. Дети — бесперебойный источник жизненной энергии. Маг такого класса с легкостью может устроить себе и вечную молодость, и бессмертие. Только для этого надо найти, из кого черпать жизненные силы. Магии-то чужой он уже нахлебался… Вот и моей тоже… — Филин скрипнул зубами. Он всё-таки многое умел. Раньше.

А потом — напившись досыта — можно закрепить достигнутое колдовской музыкой. Филин не сдержал усмешки. Притценау, сколько он знал старого музыканта, всегда терпеть не мог детей. Когда на концертах маленькие девочки с большими бантами выносили ему букеты и корзины цветов, желтел и кривился. Во время ежегодной Открытой Недели в Амберхавенском университете, когда по острову, на котором стоит Магический факультет, разгуливали школьные экскурсии, маэстро прятался, как барсук в норе. А теперь, значит, ему придется окружить себя детьми. Можно только посочувствовать.

Ещё вечно молодому, бессмертному телу надо где-то жить. Например, в этом городе. Почему именно в этом? Всякий город — пространство магическое, а этот, с его историей, с его кителями… Нет. Этот — потому что я здесь живу. И Таль. И Лиза. Ах, как много нам чести, надо бы пойти в уголок и там зазнаться.

Так. Понятно.

Колдовская музыка может очень многое. Может покорить город. Может сделать магию необратимой.

— Господи боже мой! — вслух произнес Филин и вздрогнул от звука собственного голоса. — Он же заполучил Лизавету! А Инго и Конрад теперь вообще неизвестно где!

Думать дальше у него сил не было.

А время все шло и шло.

* * *

Костя летел по темному коридору «Пальмиры» как на крыльях. Если бы не это «как», драконский триумф был бы полным. Да, отточенные веками техники доведения учителей до белого качения оправдали себя на все сто. Саблезубая, «прочем, оказалась достойным противником — продержалась не меньше часа. «Ай да я!» — торжествующе прогремело в голове у Кости, пока сам он несся мимо запертых дверей, зашторенных окон, толстых диванов и тусклых зеркал.

Как только Изморин сдал его Саблезубой и велел где-нибудь с ним посидеть, Костя оскорбился до глубины души. За кого его принимают в этой гостинице — за дурачка? Ишь, Мутаборище! Подумаешь, перекинулся в наглаженного-расфуфыренного дяденьку вроде архизлодея из «Джеймса Бонда» и сразу заважничал — ему, видите ли, не до драконов, он, видите ли, музыку пишет! Тоже мне, гений выискался — решил, что раз дракон… ну, в общем… молодой, так его охранять и училки вполне хватит. Ну уж нетушки! А то получается несправедливо — самое интересное всегда Аствацатурову, его вот и в заложники взяли по правде. Фиг вам! Ещё не хватало — время терять, надо поскорее вернуться и показать этому Изморину, что такое драконский гнев. Можно, конечно, отпихнуть Саблезубую, выбить окно и улететь на все четыре стороны, но лучше остаться — за Лизкой, предательницей, глаз да глаз нужен, а то они с Мутабором дуэтом такого наворотят…

Так подумал Костя час назад и начал с ушераздирающего сопения, переходящего в томительные зевки, больше похожие на стоны с подвыванием. И со щелканьем зубами. В комнате было темно, фонарик у Саблезубой погас ещё в коридоре (хиловато у них тут с оборудованием, батарейки надо запасные носить в кармане!), так что читать торчавший у неё из кармана журнал «Дамские секреты» она все равно не могла, хотя и пыталась. Костя в темноте прекрасно все видел, и ещё Саблезубая пыталась на ощупь напудриться, смехота одна, но и это у неё тоже не вышло — и наверняка ужасно скучала. А может, даже и злилась. Но молча.

И Костя принялся усиленно раскачиваться на стуле, делая вид, что жует жвачку, — увы, настоящей жвачки у него не было, а то можно было бы знатно пузырями почпокать. Тут Саблезубая не выдержала в первый раз и произнесла привычную тираду о вредоносной природе жвачки, об этике, эстетике и выпадающих пломбах. «Я чего? Я ничего», — праведно возмутился Костя. Все слова были знакомые до оскомины, но внутренне он возликовал, а вслух нахально напомнил училке — пломб у него ни единой и к тому же мы не в школе. И вообще, теоретически можно все и сидит он смирно и покорно только по большой своей милости. А мог бы и не сидеть. Костю так и подмывало сообщить Саблезубой, что эта большая милость к тому же ещё и драконская, но он титаническим усилием воли сдержался. И продолжал вдохновенно чавкать. Жаль, в носу шумно ковырять не получится. Хотя если попробовать…

Саблезубая злобно теребила журнал с оставшимися ей не известными дамскими секретами. И старалась не шипеть сквозь зубы. Знала бы, кого охраняет!

Костя поднялся и вразвалочку походил по комнате, с шорохом потеребил жалюзи, потом плюхнулся на гиппопотамского вида кресло и от души на нем подпрыгнул. Жалобно зазвенели пружины.

— Конрад, что ты там вытворяешь? Вернись на стул и сиди смирно! И это называется — мне поручили особо ценного ребенка! Ну что за дети нынче пошли, наказание какое-то! — Саблезубая раздражалась все сильнее — ей не просто было скучно караулить постылого Конрада, она явно изнывала от каких-то упущенных возможностей и даже не ведала, что охраняет грозное огнедышащее чудовище. От досады и тоски её пробило на какую-то воспитательную муть про уважение к старшим. Огнедышащее чудище в который раз от души пожалело бедную Ляльку — ей ведь наверняка приходится выслушивать всю эту шарманку и за завтраком, и за ужином, и даже — вот не везет бедолаге! — по выходным. Костя до поры до времени сидел на стуле, но вклинивался в каждую паузу и гнусным голосом переспрашивал «Чи-во?!» Саблезубая скрипнула зубами, а потом и говорит:

— Если ты считаешь, что мне очень интересно тут с тобой время терять, Конрад, то ты сильно заблуждаешься! У меня и без тебя дел полно! — Костя отчетливо увидел, что она нервно поглядывает то на невидимую ей дверь, то на часики — тоже невидимые. — Разве можно детей доверять каким-то случайным людям? Тем более одаренных! Тем более такую ораву! Можно подумать, эта дамочка с телевидения смыслит в педагогике! — Яду в Саблезубином голосе было хоть отбавляй. — А Виктор Александрович один не справится, ему надо беречь себя, ему помощь наверняка нужна! — продолжала Саблезубая с придыханием. — У него тонкая душевная организация, он человек возвышенный, не от мира сего! А теперь на нас с ним такая ответственность! Мы одни на весь город!

Эк её разбирает! — подумал Костя. — Ладно, щас мы её живо вскипятим! Он пересел на краешек обнаруженного письменного стола, заболтал ногами, и левым ботинком — уж точно грязным — рассчитанно задел Саблезубину светлую юбку.

Саблезубая как взовьется да как закричит:

— С меня довольно, Конрад! Идем к Виктору Александровичу!

Тактика возымела должное действие. Ох, возымела. Костя не мог не заметить про себя с глубочайшим удовлетворением, что «Идем к Игорю Сергеевичу» Саблезубая произносила совершенно так же.

Поэтому-то он и летел по коридору как на крыльях за широко шагавшей на высоченных ногах Саблезубой, которая первый коридор даже проволокла его по старой памяти за руку, по потом сообразила, что всё-таки зловредный третьеклассник Царапкин давно и намного вырос в не менее зловредного семиклассника Конрада, и выпустила Костин рукав. На Саблезубую Косте было плевать. А вот поговорить ещё разок с этим Измориным — это да, это очень интересно. Даже если придется смотреть ему в глаза, ничего, для дела потерпим. Пусть знает, что он, Костя, подчиняться и сдаваться не намерен. Даже если Лизка прогнулась и кому попало позволяет командовать.

От этой мысли Костя почему-то споткнулся, и триумфальное настроение мгновенно улетучилось, как воздух из плохо завязанного шарика.

Тем более что поговорить с Измориным не удалось.

Саблезубая и постучать не успела, как из-за двери отрезали: «Я занят!» Саблезубая оробела, трепетала и несолидно отскочила от двери.

И очень вовремя — потому что Изморин резко распахнул её, а открывалась она в коридор.

— Что там ещё? — отрывисто поинтересовался он и уставился на Костю неподвижным прозрачным взглядом из-за дымчатых очков. В руках у него была пачка нот.

«Хорошо бы сейчас по этим нотам лучом пальнуть, — мелькнуло в голове у Кости. — То-то бы гений запрыгал!»

— А, Конрад. — Изморин поморщился. — Мне сейчас некогда на тебя отвлекаться. Я тебе очень настоятельно советую: делай что велят, мальчик, и без выкрутасов. И не раздражай никого по пустякам.

— Ещё чего! — Костя попытался фыркнуть и с изумлением обнаружил, что под этим взглядом особенно не пофыркаешь. Как в противотуманные фары пялиться. Только ещё давит, будто в стенку вплющивает. И голову не повернуть, не то что лучом не пальнуть. И…

— Ступайте в зал, Ульяна Сергеевна, вы мне пока не понадобитесь, — ровным голосом велел Изморин, и Саблезубую как фантик ветром сдуло. Впрочем, это Костя видел только краешком глаза — шея одеревенела, и он почему-то испугался.

— Что-то мне начинает казаться, мальчик, ты решил внаглую попользоваться создавшимся положением. — Изморин свернул ноты в трубку и пристукивал ею по ладони в такт собственным словам. — Ты ведь сообразительный, быстренько понял, что дракон мне нужен. А? Скажешь, нет? — У него даже веки не дрожали. Как у гремучей змеи. — Да, дракон мне необходим. Именно ты, другого искать некогда.

Причем дракон, который ведет себя смирно, и послушно. А ты слушаться не хочешь. Хорошо, раз так — заставим. Паулина, — позвал он, не повышая голоса. Из-за соседней двери показалось багровое пятно — ничего больше Костя разглядеть не мог. — Покажите Конраду нашего пленника. Младшего. И чтобы никаких разговоров, только покажите. — Он повернулся и ушел в номер.

Костя покрутил головой и громко вздохнул от облегчения. «Хорошо сделал, что не улетел! — торжествующе подумал он. — Сейчас Левку увижу, сто пудов! А что не разговаривать… Ладно, на месте соображу. Может, я его вытащу, тогда Лизка передумает»

Паулина завела дракончика в какой-то совсем крошечный закоулок на первом этаже, где была только одна дверь в торце и ещё лифт, и лифт почему-то приехал, когда Паулина нажала на кнопку, хотя электричества не было во всем здании. Темная тесная кабинка, в которой тухло пахло крысами и липко — Паулиниными духами, взмыла вверх и резко остановилась, словно её сверху пристукнули.

Створки разъехались, и Паулина сделала шажок наружу.

И остановилась.

И забулькала, как большой котел над очагом в радингленской дворцовой кухне. Ожерелья у неё на груди запрыгали и застучали, как град.

Костя протиснулся мимо Паулины и едва не заорал от восторга.

И он продолжал мысленно орать от восторга, когда Паулина задвинула его в лифт, не подпустив даже к провалу окна (между прочим, очень подходящему, чтобы улететь). Костя не сомневался, что Лева сам умудрился устроить этот разгром — иначе выломанное окно вместе со стеклом не опиралось бы так ровненько и аккуратненько на подставленное мягкое кресло. Чистая работа! Молодчина Левка! Не одними мозгами шевелить может!

Этажом ниже лифт снова остановился — буквально на секунду. Выглянув наружу, Паулина снова забулькала, и Косте из-за её широкой спины не было видно, почему. Тоже, наверно, кто-то что-то высадил.

Паулина до низу еле дотерпела — едва лифт открылся, она потеряла интерес к Косте уже по- настоящему и покатилась по коридору.

«Ревет, что ли? — прислушался ей вслед Костя. — Вроде да. Ха! Так она Изморина боится. И меня тоже. Ну, не хотите, как хотите, тетенька из телевизора», — и Костя здраво решил за Паулиной не бежать, а просто отстать.

Так, и чем бы теперь заняться,? Вернуться, что ли, на ихнем хитром лифте в комнату с выломанным окном и сбежать? Ну да, чего проще — превратиться в дракона и вылететь наружу. Там высоко, мимо ничьих окон лететь не придется, и никто внимания ни на что не обратит. Но лифт не открылся — слушаться Костю ему, видимо, было не положено. «Ну и пожалуйста! — Костя даже не огорчился. — Может, так и лучше, а то улечу сейчас, а потом, если Лизка окажется не виновата, Инго меня заплющит, что принцессу бросил». Оглядевшись вокруг, Костя обнаружил в самом темном уголке закуточка, у железной двери, не что-нибудь, а самый обыкновенный школьный рюкзак.

Очень знакомый.

Принадлежавший пленнику.

Костя снова ужасно обрадовался. Он кое-что знал про этот рюкзак и поэтому сразу полез в нужные карманы.

В нужных карманах оказались мобильник, фонарик и швейцарский складной нож. От мобильника, как и следовало ожидать, толку оказалось мало: железный женский голос вещал из него, что абонента нет, услуг нет и вообще ничего нет. Понятное дело, купол. Фонариком, к которому прилагались запасные батарейки, Костя посветил вокруг в свое удовольствие, а нож решил попробовать на ближайшем же замке.

Замки здесь, впрочем, оказались не из таковских, расковырять их ножом, даже швейцарским, не получалось. Зато из-за двери в отпет на шорох послышался напряженный глуховатый голос:

— Это ещё кто? Опять пугать пришли? Открывайте дверь по-человечески, хватит скрестись!

По-человечески все равно не выходило, пришлось по-драконски. Костя аккуратно, как учил его папа, выдул ровно на замок струйку белого пламени, металл с громким шипением задымился и закапал на каменный пол.

Кап — шлеп.

Кап — шлеп.

И дверь открылась.

У окна спиной к нему стояла, гордо задрав стриженую голову, тоненькая высокая девочка.

— Ты кто? — спросил Костя.

Девочка обернулась, и Костя понял, что пропал.

Никого красивее он в жизни не видел.

Даже, можно сказать, ничего.

* * *

Дверь почему-то заперта не была. В полутемной прихожей Смурова, дракона и его рыжего спутника встретил невысокий бородатый человек с очень усталым лицом, весь в чёрном.

— Филин, — представился бородатый. Имени у него, что ли, нет?

— Илья Ильич Смуров, — поклонился Смуров.

— Конрад, — несколько запоздало сообщил статный господин, он же, оказывается, дракон. Под пальто у него оказался зеленый бархатный пиджак. Смуров таких недолюбливал. Из тех, небось, кто по Эрмитажу ходит, будто приценивается, а в Золотой кладовой начинает глазами сверкать и облизываться, тут же решил он.

— Инго, — сказал рыжий и тут же поправился: — Иннокентий.

Что это у него за имя такое? — подозрительно подумал Смуров. — Он что, из любителей ролевых игр? Как тот толстый мальчишка в гостинице, который что-то про гномов нес? Ролевиков Смуров тоже не любил: они подолгу торчали в Рыцарском зале, старательно, высунув языки, срисовывали гарды и даггеры, а чего ради? Чтобы потом делать себе дурацкие мечи из жести или из дерева? Рыжий, правда, при ближайшем рассмотрении на ролевика решительно не был похож. Слишком настоящий. И если бы у него был меч, почему-то подумалось Смурову, меч тоже был бы самый настоящий.

М-да, ну и компания. А рыжего он, Смуров, определенно недавно где-то видел. Буквально на днях. Или кого-то, очень на него похожего?

— Хотите чаю, Илья Ильич? — спросил хозяин квартиры. — Или лучше кофе?

Почему-то при этих словах силы окончательно покинули Смурова. Он почувствовал, что нот-вот упадет.

— Да, пожалуйста, — сипло сказал он и понял, что, кажется, теряет голос.

* * *

Люк захлопнулся.

Там, куда только что метнулся Смуров, с грохотом раскатились здоровенные камни и завалили проход. Путь наверх был отрезан.

Лева вжался спиной в сырую и твердую степу. Крысиный поток катился прямо на него. «Ух, и чего я ножку от стола с собой не прихватил!» — промелькнуло у него в голове.

В туннеле стало темнее, но не настолько, чтобы не различать буровато-серую массу крыс.

Лева хотел было нагнуться за камнем, но мигом понял, что осколков кирпича или булыжников тут не доищешься: под ногами плотно пригнанные плиты, а камни, преградившие путь, по щуку такие крупные, что их не подымешь.

Крысы были уже в двух шагах. Лева чувствовал резкий, отвратительный запах и слышал их дыхание, И ещё они оглушительно пищали, причем как-то слаженно, чуть ли не хором.

«Буду отбиваться ногами», — успел подумать Лева, но тут крысиная армия затормозила v самых его кроссовок и откатилась назад, как прибой на песке.

— Стой и не смей трогаться с места, если тебе дорога жизнь!

Этот пронзительный голос царапал воздух, как нож стекло. В следующий миг Лева понял, что это не один голос, а несколько, звучащих в унисон.

— Света! — велел голос.

Над серой массой поплыли зеленые огоньки. Гнилушки, что ли?

Лева сощурился и в неверном мерцании огоньков различил нечто странное.

По спинам столпившихся грызунов бежало несколько крыс покрупнее… причем… Лева сощурился так, что голова заболела… бежали они на задних лапках, а в передних несли что-то вроде лучинок. Они-то и испускали призрачный, пляшущий зеленоватый свет.

Лева быстро скосил глаза. Он стоял посреди просторного подвала с низким сводчатым потолком, а из подвала расходилось несколько коридоров. В один из них и убежал Смуров. А из других потоками мутной пены двигались бесчисленные крысы. Лева, как ни щурился, не мог их толком разглядеть, может, и к счастью. Крыс было великое множество. Крысы семенили ровными рядами, в две колонны, причем арьергард этой армии терялся где-то далеко за поворотами коридоров, в гнилых сумерках. Над колоннами поднимался белесый парок крысиного дыхания.

— Кто ты такой, что смеешь бродить священными тропами нашего народа в эту пору? Откуда идешь и зачем? — спросил голос.

Теперь, при слабом свете гнилушек, Лева смутно разглядел, что говорило какое-то бесформенное пятно, серый шевелящийся комок, который передний ряд крыс почтительно держал на спинах. Лева чуть нагнулся, вскользь подумав: «Ну и глупость же я делаю!»

— Я, крысиный король, спрашиваю тебя. Отвечай! — семь крупных крысиных голов холодно смотрели вверх на Леву блестящими черными глазками. Семь оскаленных желтозубых пастей хором говорили с ним. Остальное сливалось в какую-то многоногую массу, желтовато-серую, в мерзких розовых пролысинах. Кое-где из неё торчали когтистые лапки и лысые хвосты. Передвигаться сам король не мог — подданные носили его на спинах. — Отвечай, не то моя стража обглодает тебя до косточек живьем.

Лева с трудом переглотнул тошноту.

— Мое имя ничего вам не скажет, — быстро отозвался он. Молчать себе дороже — ещё напросятся всем скопом. — Я иду этой дорогой, потому что… в общем, мне нужно здесь пройти, — он понимал, что отвечает уклончиво, но другого выхода не было.

— Я не об имени тебя спрашиваю, — прошипел крысиный король семью голосами. — Я не напоминаю ваших имен. Вы для меня все одинаковы. Даже когда кто-то из вас изобретает новый яд или ловушку, мы мстим всему вашему племени, а не кому-то в отдельности. Но ничего, скоро нам больше не придется прятаться и мстить! — торжествующе взвизгнул он.

Лева вжался в стену ещё плотнее. Ноги и спина начали затекать, но шевелиться было бы неблагоразумно. «Ладно, во всем есть свои плюсы, — подбодрил он себя. — Этому их королю хочется похвастаться — пусть. Чем больше он скажет, тем легче мне будет отовраться. И вообще, пока он говорит, они не бросятся — ждут приказа».

— Раньше вы, люди, частенько дерзали нарушать наши границы. Сколько стоит этот город, между нами и вашим народом шла война не на жизнь, а на смерть. Я был здесь с самого начала, я помню все. — Похоже, крысиный король вовсю наслаждался даром речи. — Вы слишком долго теснили нас, гнали, травили, убивали. Но теперь наконец-то наступает наше время, и города вам больше не видать. Мы получим то, что причитается нам по справедливости. Наш друг нам обещал!

Над скопищем крыс пронесся ликующий многоголосый визг. Леве показалось, что он различает отдельные слова, но вслушиваться, какие именно, не хотелось.

— Ты был у него? — неожиданно спросил крысиный король. Вопросы он задавал так, что не ответить было нельзя. — Я знаю, мои подданные доставили тебя к нему ещё вчера днем.

«Ага, вот оно что, — подумал Лева. — Про крысиного друга все понятно. Ладно-ладно, ещё посмотрим, кто кого». А вслух он осторожно сказал:

— Все так, но теперь я должен пройти. Я очень спешу. Вы меня пропустите…э-э… Ваше Величество?

— Вы, люди, вечно вторгаетесь на нашу территорию, — угрюмо сказали семь скрипучих голосов. — Вечно спешите. А зря. Мы всегда знали, что рано или поздно победим. Нет, мы не пропустим тебя. Мы желаем поговорить с тобой, а потом — посмотрим. Нам нравится разговаривать.

Крысы угрожающе сдвинулись вперед. Их коготки с шорохом задели Левины кроссовки. Потом они расступились, и четверка крыс ловко мы катила откуда-то моток тонкой стальной проволоки — похоже, изготовилась опутать Леву по рукам и ногам, как только его повалят наземь.

— Хорошо, — Лева стиснул зубы, стараясь не смотреть себе под ноги, где копошились крысы с проволокой. Время уходило. Наверно, наверху уже совсем рассвело, — Поговорим.

— Отравы при тебе нет, мы чуем, — крысиный король оценивающе сверлил Леву семью пирами глаз. — Ловушек тоже. И ты запираешься. Отказываешься поведать нам, кто ты и куда так спешишь?

— У каждого свои тайны, — Лева призвал на помощь всю гномскую дипломатичность. Прыгнуть бы вперед и — сколько шагов он успеет пробежать, давя бурые тельца, прежде чем серая армия его повалит? Нет, не пойдет, надо тянуть время. — Я ведь не спрашиваю вас о ваших.

Но почему-то слово «тайны» на крысиного вождя подействовало, а над полчищем крыс поползли шорохи и шепот.

— Нам теперь скрывать нечего, — со злобным самодовольством заявил король. — Я скажу тебе кое-что и хочу, чтобы ты запомнил этот миг. Передашь тем, кто ещё остался наверху. Наклонись, не бойся, мы пока не причиним тебе вреда.

Вот уж порадовали, подумал Лева и чуть-чуть нагнул голову. Неужели всё-таки отпустит? От крыс пахло тухлятиной. От пляшущих гнилушечных огоньков тоже попахивало.

— Ваше время истекло, — вещал крысиный король. Семь пар глаз загорелись красными огоньками. — Теперь город принадлежит нам. Он отдаст его нам, он так обещал. Видишь, он уже дал нам власть, мы встаем на ноги. Мы, наконец, смогли сделать то, о чем так долго мечтали. Мы отводим воду от наших жилищ и собираем её впрок. Теперь наше потомство будет в безопасности. — Король разразился скрипучим хихиканьем, полным превосходства. — А как тебе наши ловушки, человек? Ничуть не хуже капканов, которые вы ставили на наш народ. Мы всегда были умнее вас, и он знает это. Он оценил нас по достоинству. Он сказал— мы слишком долго ждали. Нас больше, мы умнее и хитрее, и мы выживаем там, где вы падаете лапками кверху и дохнете. Мы можем приспособиться к яду и холоду. Он все это знает. Он гораздо моложе меня, но хорошо знает, сколько мы натерпелись и что нам надо. Он знает нас так, словно он один из нас.

— А что ещё он вам обещал? — Сердце у Левы заколотилось где-то в пересохшем горле. Какой полезный монарх у этих крыс, столько всего сказал…

— О, многое! — крысиный король защелкал зубами. — Он сказал — наступает наша эпоха. Сначала мы получим только этот город, потом весь мир. Скоро, очень скоро. Мы будем жить в ваших домах. Мы получим пищу — много, много пищи. Мы всегда будем сыты.

Несметная армия крыс жадно, с присвистом, облизнулась в полутьме. Лева осознал, про какую пищу говорит крысиный король, и передернулся.

— Скоро, скоро мы выйдем наверх, и нам больше некого будет бояться, — продолжал тот,

— А когда? — рискнул Лева.

— Он подаст нам сигнал, — важно ответил крысиный король. — Он сказал, будет музыка, громкая музыка, её услышат даже те из нас, кто будет ждать под землей. Она заиграет с неба, она зазвучит с крыш.

Лева вздрогнул. Надо как-то выбираться! Надо скорее сообщить все Филину!

— Благодарю вас, Ваше семиглавое Величество. Я все передам тем… тем, кто остался наверху. Вы ведь этого желаете?

— А может быть, мы тебя и не отпустим, — крысиный король вдруг передумал. — Или отпустим, но не наверх. Мы ещё подумаем. Ты ведь куда-то очень спешил под землей?

У Левы внутри вскипело от ярости. Он всей спиной ощущал твердые камни, а с места сдвинуться не мог. Твердые камни, твердые и… очень тяжелые. Его осенило. «Ну я вас сейчас!» — Лева глубоко вдохнул.

— Вот что, — сказал он, глядя прямо на крысиного короля. — Я выслушал вас, и мне дальше неинтересно. К тому же больше медлить я не могу. — Он выдохнул, стараясь делать это пошумнее, и прикрыл глаза — когда тебя со всех сторон окружают крысы, это не так-то просто. — Раз… Два… — громко отчеканил он.

— Что ты делаешь? — насмешливо проскрипел крысиный король.

— Вы считаете себя здешними хозяевами, но кое над чем вы все равно не властны, — не разжимая век, отвечал Лева. — А я умею повелевать камнями. — Он чувствовал твердость и холод камней сквозь куртку, а потом вдруг перестал, будто слился с ними в одно целое. Теперь он сам был этим каменным коридором, а его затекшие плечи — неподвижными сводами… и плечи хотелось расправить, размяться, с треском и хрустом выпрямиться и глубоко вздохнуть, полной грудью… а крысы превратились в горстку мошек у него на ладони… на каменной ладони, твердой и тяжелой… которую можно сжать в кулак.

Откуда-то из немыслимой дали до Левы долетел тонкий пронзительный писк — как комариный.

— Нееееет!

Лева помотал головой, потому что у него звенело в ушах от напряжения. Потянуться хотелось мучительно.

— Нееет! — пищали крысы, все до единой, во главе с семиглавым семихвостым монархом.

Он открыл глаза. Пол под ногами дрожал. И стена за спиной грозно гудела. Лева замер. «Кажется, я переборщил», — он задержал дыхание. Гудение и дрожь тут же стихли.

— Уф, — выдохнул Лева. — Вот так. Или вы меня пропустите, или… в общем, вы сами видели. У вас там водохранилища… потомство…

Крысиный король подкатился ближе.

— Следуй своей дорогой, — поспешно согласился он, пытаясь держаться с достоинством, — Я понял. Мы сразу догадались, но я испытывал тебя, ибо так полагается. Ты не сказал всех слов.

«О чем это он?» — из последних сил удивился Лева. Ноги были как ватные.

— Я спрашивал, кто ты, ибо только один человек может сейчас пройти этой дорогой, — продолжал крысиный король, шевеля хвостами. — Наш друг сказал нам — здесь пройдет ключ от города.

— Да, так и должно быть, — поспешно ответил Лева. Кажется, это называется блефовать. Про крысиного друга все понятно, но кто этот человек-ключ? Они что, приняли меня за него? — Я думаю, теперь-то мы сможем договориться? — наобум добавил он.

— Договор! — шершаво прошуршало над крысиными полчищами. — Он сказал слова! Договор!

— Надо было с этого и начинать, — наставительно, но без тени прежнего самодовольства попенял Леве крысиный король. — И вовсе ни к чему рушить стены, за которые ты же и отвечаешь. В былые времена мы с твоими предшественниками всегда все решали мирно. Они, правда, были не из каменного народа, потому что каменный народ не живет там, где прокладываем тропы мы. Но раз так, во всем должен быть порядок. Люди — это люди, а ключ — это ключ. Они могут исчезнуть, но ключ должен остаться, И если из рук людей он перейдет к нам — тем лучше! Это знак! Город наш!

У Левы закружилась голова. Человек-ключ… А вдруг он, как дракон для радингленской сокровищницы — и ключ, и замок? Только как так вышло? Вдруг без него Мутабору город к рукам не прибрать? Но почему крысы-то столько знают? Эх, надо бы в следующий раз радингленских гномов про крыс спросить, да только когда он будет, этот следующий раз? А что они меня испугались, как только я им показал, что гном, это как раз понятно, смекнул Лева. Болли же недаром говорил: где есть гном — крысы вон, боятся они подземного народа.

Крысы торжествующе заколыхались.

— Дорогу тому, кто должен пройти своим путем! — в семь голосов провозгласил крысиный король.

Крысиное море расступилось. Лёвушка оторвался от стены и с трудом сделал шаг вперед. В голове проползло: «Крепким ребятам в оранжевых майках такое и не снилось. Они бы, наверно, кричали: "Мы это сделали!" и прыгали от радости».

— Я мог бы дать тебе провожатых, — в голосе короля было почтение. — Но, сам знаешь, ты должен идти один. Эй, посветите ему! — велел он.

Десяток крыс с гнилушечными фонариками перебежали на задних лапах к устью одного из коридоров.

— Тебе туда, — напутствовал Леву крысиный король. — Ты смелее прежних. Иди же. Я передам стражникам, чтобы они тебя пропустили. — Опережая Леву, в коридор сгорбленной деловитой трусцой метнулась ещё одна крупная крыса, но уже без гнилушки и на четырех лапах. Она мгновенно исчезла в темноте.

Лева последовал за ней, стараясь не качаться. Крысиные толпы поспешно растекались по другим коридорам.

— Увидимся, когда заиграет музыка, — сказали вслед Леве семь скрипучих голосов.

Оборачиваться и отвечать он не стал. Просто пошел вперед. Сначала ноги совсем не слушались, кроссовки тяжело бухали об пол, как каменные, да и голова кружилась. Но потом Лева сделал над собой усилие и ускорил шаг, а в голову запустил думаться несколько мыслей сразу — про ключ, про музыку и про кое-что ещё. На ходу он машинально вел рукой по стене, и ему казалось, что теперь камни отзываются под пальцами, как деревья в лесу. «Интересно, это они мне подсказали про обвал или само получилось?» — мельком подумал Лева.

Рысца крысы-скорохода давно затихла вдали. После разговора с крысиным королем Подземное Чутье у Левы не ослабло ни на йоту, наоборот, даже обострилось — он прикрыл глаза, потому что и так чувствовал себя вполне уверенно, особенно когда ноги перестали подкашиваться. И следующую заставу-ловушку он на этот раз почувствовал за несколько шагов.

Глаза пришлось открыть. В стенной нише светилась гнилушка. На этот раз проволочная паутина тускло поблескивала на повороте над крутой лестницей в несколько ступенек, заткав весь проход, а по верхней проволоке ловко бежала поперек коридора крыса-часовой. При виде Левы она с писком сорвалась, но на пол не шлепнулась — проделала остаток пути, ловко перехватывая проволоку лапками и зубами. Потом крыса прыгнула в нишу, где мерцала гнилушка, что-то дернула, и паутина с металлическим шелестом заскользила вверх.

Ловушки попадались и дальше, одна гаже другой. Один раз встретилось коварное сооружение, накрытое листом железа: человеку достаточно было сделать один шаг, чтобы под его весом лист перевернулся, как крышка люка, но крысы гуськом, по одной, вполне могли перебежать ловушку над трехметровой глубины ямой. Это уже не говоря о таких мелочах, как проволочные паутины, и затопленные люки, на дне которых таились заточенные острыми крысиными зубами колья, и камнепады, державшиеся на честном слове, и узкие проходы, полностью забранные металлическими листами, в которых были прогрызены звездообразные дыры с рваными острыми краями.

Гномское чутье Леву, по счастью, не подводило, и он навострился огибать все эти засады, да и крысиный гонец исполнил свое поручение честно — там, где ловушки стерегли часовые, Лёвушку неохотно, но все же предупреждали пронзительным писком. И все равно идти было неприятно: то ползком, то впритирку спиной к волглой стене, то по узкому карнизу над вялым ручейком тухлой воды. Ничего себе, мрачно думал Лева, развели тут цивилизацию. Нет, конечно, умные они, эти крысы, уважение вызывают, но город им отдавать — слишком жирно будет.

Потом Лева поймал себя на том, что уже какое-то время идет с закрытыми глазами и плохо понимает, наяву это или во сне, а камни охотно ложатся под ноги, и, хотя они твердые, ступать по ним почему-то стало приятно, как босиком по мягкому прибрежному песку, а вот сейчас осторожнее, впереди тесаная винтовая лестница, очень крутая, а потом узкая арка…

Он резко остановился и открыл глаза. Какая лестница? Какая арка? Светлее не стало, но темнота сделалась какой-то теплой и дружелюбной, а сухой воздух пахнул только старым камнем и ещё чуть-чуть нагретым металлом. Лева присел на корточки, протянул руку и нащупал стертые множеством ног тесаные каменные плиты, выпрямился — и под пальцами зазмеились знакомые узоры. Он медленно двинулся по винтовой лестнице, и за ней высоко над головой у Левы выгнулась арка, а за аркой ему в глаза брызнул яркий слепящий свет.

На самом деле это был тусклый масляный огонек кованого фонаря. А фонарь висел на стене сводчатой пещеры, сбоку от массивных железных ворот, хитроумно сделанных в виде находящих друг на друга зубчатых шестеренок. По краям шестеренок, сплетясь хвостами, сидели цепочкой искусно изображенные дятлы.

Лева постучал в ворота. Пнул их как следует, выбрав место без дятлов. Ничего не произошло. Лева прислонился к стене и перевел дух, водя пальцем по чеканным птицам. Пришли, называется. Поселиться ему, что ли, у этих ворот?

У одного из дятлов расшатался клюв. Вот странно — ворота по-гномски тщательно вычищены, ни пятнышка ржавчины под пальцами не чувствуется, а клюв расшатался. Лева нажал покрепче.

И отдернул руку, потому что железный дятел принялся отчаянно долбить железную кору.

А потом и все его сородичи.

А потом шестерни бесшумно провернулись, и между ними открылся просвет. По стенам туннеля по обе стороны от Левы побежали яркие огоньки — один за другим вспыхивали крошечные светильники.

Теперь уже глаза у него по-настоящему заслезились от света, и он сердито вытер их кулаком — ещё не хватало показаться гномам в таком виде!

Глава 9,

в которой Лёвушка получает новые очки, краше прежних, а Лиза играет по чужим нотам

— Где тут свет включается? — шепотом спросила Лиза, стараясь отодвинуться от Паулины и шаря в темноте, — фонарик у надсмотрщицы замигал и погас на полпути. По невидимому помещению куда-то вдаль и вверх стремглав полетело испуганное эхо.

— Не знаю, — Паулина почему-то тоже говорила шепотом и тоже старалась бочком отойти от Лизы. — Я вообще ничего тут не знаю! — если бывает плачущий шепот, то вот это он самый и был. Телевизионная колдунья готова была заплакать от страха. — Ты погоди, я сейчас, сейчас, — и Паулина заметалась вдоль стены, тяжело шурша в темноте подолом бархатной юбки. Прямо как мышекрыс, передернулась Лиза. Наконец Паулина разыскала за портьерой выключатель, и по залу зазмеились какие-то бледные мерцающие линии — они ветвились по стенам и увивали потолок.

Это была плесень. А потолок над всем необъятным залом оказался стеклянный. К нему кое-где прилипли желтые, красные и бурые листья, и ещё сквозь него было видно темное небо, но темнота эта, кажется, начинала медленно линять. Светает, что ли? Неужели уже утро? А плесень расползалась по стеклянному потолку все быстрее и быстрее, потом стала спускаться по стенам, выкрашенным в серо-стальной цвет, — кое-где она копилась комками и лепилась неаппетитными гроздьями. Ну да, подумала Лиза, лилии-то я тоже сначала за светильник приняла… а в Радинглене тогда, перед коронацией, тоже плесень повсюду ползла… и ещё паутина. Она принюхалась, но ничем, кроме холода, свежей обивки, краски и мебельного лака, в зале не пахло.

— Понимаешь, маэстро обычного света не переносит, так что придется вам обойтись этим, — оправдывающимся тоном предупредила Паулина.

Ну точно, голос у неё дрожал. Ладно, может, это она притворяется, решила Лиза. И что нас с Костиком не узнала — тоже притворяется. Так что лучше Паулину не злить.

Лиза шагнула вперед и чуть не упала, потому что зал спускался к сцене амфитеатром, на скользких мраморных ступенях лежали незакрепленные ковровые дорожки, и ноги на них съезжали. Она схватилась за спинку крайнего пунцового плюшевого кресла-раскоряки на золоченых ножках и только тогда увидела детей.

Их было десятка три. С нормальный школьный класс. От шестилеток до старшеклассников. И они действительно спали, прижимая к себе футляры с инструментами, — кто на полу, прямо на сверкающем мраморе, застеленном алой ковровой дорожкой, кто в креслах, кто уткнувшись в пыльный малиновый занавес на сцене, а кое-кто даже стоя, привалясь к стене. Они спали глубоко и дышали очень медленно. Как спал Костя. Как спит мама Соня. Белые облачка пара поднимались в воздух строем.

Только лица у них у всех были серые, как холодный остывший пепел.

Лиза плюхнулась в толстое кресло — ноги, конечно, до полу не доставали, — и так и сидела, уронив дрожащие руки. Будить надо, причем срочно, решила она. Смотреть на этот замок чокнутой Спящей красавицы, которая возомнила себя Снежной королевой, было невыносимо.

Лиза положила футляр на соседнее кресло и принялась расстегивать замки из густо черненого серебра, И увидела свои собственные руки. Того же пепельного цвета. У-у-уф, так это от освещения… Она оглянулась — ну да, вон и Паулина тоже серая вся. И пальто стало из бордового чернильно-фиолетовым. Колышется у двери и вздыхает так, что бусы у неё на груди сдержанно погромыхивают, — не знает, то ли ей остаться и проследить, то ли поскорее исчезнуть. Она-то чего трусит? — вскользь удивилась Лиза, вынимая скрипку, и… застыла. А вдруг я их разбужу, а им от этого только хуже будет?

Костя бы сказал что-нибудь вроде: «Ну, поспят ещё! Надо думать, как Левку освобождать, а не выстилаться перед этим».

Костя бы много чего сказал. Он даже начал,

И что с ним там теперь Изморин делает, ещё неизвестно.

У Лизы разом ослабели руки. Да, действительно, выходит, что она пришла сюда со всякими идеями про то, как будет ставить Изморину палки в колеса, а получается, что она с первой минуты слушается его, как паинька. И дальше будет в том же духе. Черную скрипку взяла. Детей собирается будить. Ну да, потому что скрипка — просто вещь, а когда дети так спят — это невозможно вынести, и главное — потому что Лёвушка… Она повернулась и, не глядя на Паулину, снова взялась за замки. Откинула крышку. Вынула инструмент. Положила обратно и нашла в бархатном кармашке футляра канифоль.

— Девочка, — вдруг подала голос Паулина и двинулась к Лизе. — Э-э-э, Лиза! Ты что так долго возишься?

Лиза втянула голову в плечи и принялась сосредоточенно канифолить смычок, пристально уставившись на конский волос, чтобы не глядеть на Паулину. Смычок тоже был черный. Пальцы зябли — то ли от этой скрипки, то ли от стужи в зале.

— Им же вредно, наверно, таким сном долго спать! — громким нервным шепотом закричала Паулина. — Ты их что, музыкой будить будешь? Что, Ульяне Сергеевне не справиться? Тогда тебе их согреть надо, они же в чем были, в том и пришли. Сможешь?

Вот это да. Что это с ней?

Дети все были разные — она это знала, даже кого-то отметила — круглую девочку с русой косой, упавшей на лицо, двух, одинаковых белобрысых мальчишек, совсем взрослого черноволосого красавца с серьгой в ухе. Но спали они как будто одинаковые. Это-то и было самое страшное. Нет, нет, будить. Только вот как? «Полетом шмеля»? Или, наоборот, «Полетом валькирий»? И как бы не навредить?

Лиза осторожно приложила скрипку к плечу — та мягко, послушно ткнулась в подбородок. Лёвушка в таких случаях говорит — надо рассуждать логически. Лиза провела смычком по струнам — и чуть не выронила инструмент. Скрипка была настроена! Более того, настроена идеально! Как та, радингленская, волшебная. А ведь нормальные… то есть обычные скрипки каждый раз надо заново настраивать! Скрипка откликнулась таким насыщенным, глубоким тоном, что у Лизы отзвук пошел по всему телу, до кончиков замерзших пальцев. Так, по логике: если бы этот думал, что будить детей музыкой вредно, он бы её, Лизу, ни о чем просить не стал. Эти дети ему нужны. И он почему-то не может разбудить их сам.

До-ре-ми-фа-соль… Ничего ей в голову не приходило. Вообще ничего. А потом пришло — и хотя это было очень глупо, и вообще «Ода к радости» не для скрипки написана, получилось хорошо. «Та-та, та-та, та-та-та-та, та-та-та-та та- па-пам…» На большее Лизы не хватило, и она опустила смычок. Но и этого оказалось довольно. Акустика в зале была потрясающая — ноты заплясали, перекатываясь, под стеклянным потолком, словно эхо в горах, взметнулись, как живые язычки пламени, и даже серый свет, который испускала плесень, как будто на минуту-другую стал теплым.

Спящие зашевелились.

Лиза поспешно уложила скрипку обратно в угольно-черное бархатное гнездо. Пальцы вновь назябли, пришлось на них подышать.

Первой проснулась круглая девочка, которая спала на ковре, привалившись к громадному контрабасному футляру, как детеныш к боку взрослого моржа. Она отбросила толстую, словно канат, косу за спину и сладко потянулась, а потом открыла глаза и так и застыла с растопыренными руками.

Кто-то чихнул. Кто-то из маленьких начал хныкать. Кто-то что-то забормотал спросонья.

Паулина права — они и в самом деле пришли и чем были. Наверно, одевались во сне, поняла Лиза. У кого-то из-под пальто и курток виднелась пижама. Кто пришел в свитере поверх ночной рубашки и в зимних сапогах. Кто — без пальто вообще, но в двух шарфах. У одной девочки даже ботинки были разные. У другой — варежки. И при этом все были с инструментами, хотя как обладательница косы доволокла на себе контрабас, Лиза не понимала. Наверно, по привычке.

— Эт-то ещё что такое? — басом спросила девочка с косой и тут же охлопала свой контрабас, будто верного коня по крупу. — Я сплю?

— По-моему, уже нет, — отозвался черноволосый красавец, первым делом приглаживая стянутые на затылке в хвостик кудри.

— Хочу домой, — твердо сказала сероглазая первоклашка.

— Холодно, — тонкий мрачный мальчик с кларнетом попробовал ладонью сквозняки, поворачиваясь, как флюгер. — Отовсюду дует. И от пола, и от потолка, — похоронным голосом констатировал он. — Значит, мы все простудимся. Заболеем. И умрем.

— Ты кто? — хором спросили близнецы, уставившись на Лизу.

— Лиза, — ответила Лиза, поспешно перестав дышать на пальцы и решительно не представляя, что ещё сказать. Многообещающее начало. Так они меня и будут слушать!

Дети, покряхтывая, поднимались на ноги, с трудом, по складам, как древние старички. Их пошатывало.

За спиной у Лизы послышались торжественные неспешные шаги.

— А вот и наша Лиза! — провозгласил до ужаса знакомый голос. — Здравствуй, деточка. Ну, пойдем на сцену. — Ее мягко, но решительно подтолкнули вперед.

Паулина метнулась к выходу и исчезла. Лиза резко обернулась.

— Здравствуйте, Ульяна Сергеевна, — автоматически отчеканила она.

— Ты очень вовремя, мы уже заждались! — с противоестественным радушием воскликнула Саблезубая, закидывая на плечо пышный лисий хвост воротника и что-то стряхивая с подола юбки.

Саблезубая! Что она тут делает?!

Ульяна Сергеевна между тем прошествовала на сцену:

— Рада вас приветствовать, юные коллеги. С добрым утром.

По толпе проснувшихся пронесся вялый гул: почему коллеги?

Саблезубая покивала Лизе пальцем — поди, мол, сюда — и продолжала:

— Мы собрались здесь, поскольку того требуют чрезвычайные обстоятельства. Вспомните, юные друзья, вспомните, почему вы здесь оказались… вспоминаете? — Все удивленно переглянулись. А потом все они, не отрывая глаз от Саблезубой, одновременно сделали шаг к сцене.

— Сейчас вам кажется, что это был сон… — Саблезубая вкрадчиво наклонилась вперед и понизила голос. — Сон о том, что вас позвали… даже, я бы сказала, призвали…

Шаг.

— …спасать наш любимый город, зачарованный злыми силами… И вот вы встали и пришли. Молодцы! Умницы! Не испугались!

Ещё шаг.

Лиза стиснула кулаки.

Проснувшиеся согласно кивали на каждое Саблезубино слово. Похоже, соответствующий сон действительно приснился всем поголовно. Ой… Надо же так людей заморочить! Лизе удалось не стронуться с места, хотя почему-то очень хотелось подойти к сцене и тоже покивать. Она не верила своим глазам и ушам тоже. Ничего себе Ульяна Сергеевна! Как будто пленку в неё вставили и прокручивают! И почему это, интересно, ей, Лизе, так хочется её слушаться? Или уже сразу и не хочется?

— Но нам с вами крупно повезло, дорогие ребята. Здесь, в наших рядах, есть человек, который знает, как одолеть наваждение. Это ваш коллега, ваш старший друг, знаменитый, гениальный музыкант и композитор Виктор Александрович Изморин, — со сдержанным ликованием продолжала Саблезубая. — Вам, конечно, уже известно — он прибыл в Петербург, бросив все дела, специально чтобы вручить вам награды как самым талантливым юным музыкантам.

Дети слушали, вытянув шеи, словно стайка зачарованных гусей. Теперь они все сгрудились у самой сцены и смотрели Саблезубой в рот.

— Но на нашу с вами долю выпало суровое испытание, ребята. И вы… мы должны с честью его выдержать. — Ульяна Сергеевна раскинула руки, будто решила обнять всех сразу. Лиза попятилась. — Сейчас в ваших руках, в ваших музыкальных пальчиках судьба города, судьба тысяч людей, да и ваша собственная тоже. От вас зависит, увидите ли вы своих пап и мам, бабушек и дедушек, братишек и сестренок. От вас зависит, проснется ли спящий город, загорятся ли в его окнах приветливые огоньки, побегут ли по улицам бойкие машины, зашумит ли пестрая толпа.

«Шпарит как по-писаному, — с неприязнью подумала Лиза. — И такую пошлость несет, даже зубы заболели, а никто и пикнуть не смеет. Неужели она теперь тоже приколдовывать умеет? Ой, как все скверно!»

— Виктор Александрович от всей души хочет, чтобы так и произошло, и как можно скорее. Но ему, ребята, нужна ваша помощь. Он написал некое музыкальное произведение, и ваша задача — его разучить и исполнить, — голос Саблезубой лился плавно, как сироп из бутылки. — В этом вам посодействует наша дорогая девочка, наша золотая звездочка, наша Лиза, — Саблезубая привольно взмахнула рукой снизу вверх и сверху вниз, словно демонстрировала не то манекен, не то скульптуру. — Моя лучшая ученица, — гордо добавила она.

Здрасьте, пожалуйста! Ученица! Лучшая!

Все дети одинаковым движением повернулись и уставились на Лизу, одиноко стоявшую посреди рядов пустых кресел. Неподвижными глазами с серых отупевших лиц. Лиза принялась отчаянно тереть нос. Было неловко и противно, как на медосмотре. Нет, в сто раз хуже.

— Великий музыкант во всем ей доверяет, — Ульяна Сергеевна снова поманила Лизу к себе, на сцену, но та воздержалась. Меня не загипнотизируешь, твердо решила она. На не такую напали!

— Эта девочка — его главный помощник, его маленький верный дружок. — (Лизу передернуло, будто прямо перед ней крыса пробежала). — Я вам настоятельно рекомендую её слушаться. Задача перед вами стоит не из легких — сыграть волшебную музыку нужно как можно скорее и уж во всяком случае — сегодня до заката, ибо тёмные силы не дремлют.

Ясно, не дремлют, безрадостно подумала Лиза. Ноты пишут и кофе пьют. Им, небось, и дремать-то не обязательно.

— Если что, мы с Алиной Никитичной всегда готовы вам помочь, но главная тут Лиза. — Саблезубая не спеша спустилась со сцены и двинулась к дверям. — Пока что просыпайтесь, осваивайтесь, знакомьтесь, но помните, времени у нас в обрез. А ты, Лиза, принимайся за работу, Виктор Александрович тебя ведь уже проинструктировал? А я сейчас Алину Никитичну пришлю, чтобы вы все тут без присмотра не сидели… — проплывая мимо Лизы, Саблезубая ласково потрепала её по плечу.

«Теперь все считают, что я с этими заодно. Маленький дружок, бррр! — в отчаянии подумала Лиза. — И как им объяснить, если Саблезубая с Паулиной над душой стоят?» После Саблезубиной речи что ни скажи — все выйдет фальшиво.

Она несмело прошла между рядами, чувствуя, что настороженные взгляды упираются ей в спину, как острые копья. Подниматься на сцену не стала — глупо как-то — и хотела сесть на краешек, свесив ноги, но запрыгнуть не получилось, слишком высоко. Вышло ещё глупее. Кто-то из проснувшихся сдавленно фыркнул.

Тогда она прислонилась лопатками к твердому и жесткому краю сцены и откашлялась.

Как начать? «Дети»? Да ну, идиотство какое. «Ребята»? Ещё хуже, тошнит прямо. «Всем привет»? Тьфу ты, опять не то… И так всем привет — полный. Вот Инго бы точно знал, что и как сказать. Он даже на коронации и то не растерялся.

— В общем, вот, — нерешительно начала она, ожесточенно наматывая на палец длинную бахрому шарфа. Кое-кто обернулся, но не все.

— В общем, вот, — сказала Лиза погромче. Хорошо бы с Бабушкиными интонациями говорить, да только слов не подобрать, а без слов какие интонации? — Нам надо музыку сыграть, но нот пока нету. Ноты нам потом дадут. — Собственный голос показался ей ужасно противным и фальшивым. Она бы сама нипочем не стала не то что слушаться — даже слушать человека с таким голосом. Пристукнула бы сразу, честное слово. Но музыканты всё-таки слушали, хотя над маленькой толпой, рассевшейся в первых рядах, как легкое облачко, висел невнятный гул.

Саблезубая, задержавшаяся в дверях, ободряюще кивнула Лизе и удалилась.

Смелости это Лизе не прибавило. Наверняка ведь под дверью осталась — подслушивать. Или ей теперь и не надо для этого под дверью стоять… И Паулина сейчас придет… Лиза сглотнула и через силу продолжала:

— Я… я не знаю, кто тут на чем играет. И как кого зовут. Надо… Вы скажите мне, кто на чем и… кто есть кто, ладно? А я…

— А ты что, сама не видишь, кто на чем? — старшеклассник с хвостиком поднял повыше футляр, похожий на черную улитку, в котором явно могла быть только валторна.

— Тебя как зовут? — осмелела Лиза.

— Ну, Миша я, — не особенно вежливо буркнул он. — Может, тебе ещё фамилию сказать? И год рождения?

— Я… я не знаю, — Лиза с неимоверным трудом заставила себя больше не оглядываться на двери. — Наверно, нет. А вот вы? — Она посмотрела на близнецов с флейтами, а сама подумала: «Вот ещё, без этих взрослых как-нибудь обойдусь!»

— Петр, — тонким петушиным голосом представился один и ткнул себя в грудь.

— Не, это я Петр, а он Павел, — тут же перебил другой. Похоже, трюк был отработанный на множестве взрослых. Кто-то неуверенно засмеялся. Различить близнецов было невозможно — и куртки на них были одинаковые, и клетчатые пижамы под куртками, и даже тапочки в виде глупых плюшевых бульдогов.

— А я вообще ни на чем не играю, — сиплым надменным шепотом сообщила пышноволосая девочка в зеленом пальто, похожая на недовольную замерзшую русалку. — У меня сопрано, я лауреатка… Мне простужаться нельзя, между прочим. Даже насморка нельзя. А у меня уже горло болит. — Назваться она и не подумала, замотала на горле пушистый желтый шарф с помпонами и села в кресло с ногами, запахнув пальто на цветастой пижамке.

— Так и я тогда ни при чем! — подал голос очень высокий мальчик с льняными волосами, бровями и ресницами. — Я органист, понятно? Я в этот ваш оркестр не гожусь, как Янка. — Он кивнул на надутую русалку. — И органа тут нет. Я тогда пошел обратно. У меня тетя на этой, как её, в общем, около Эрмитажа живет. Где тут выход? И где мы вообще? А? Кто со мной?

«Ага, начали в себя приходить!» — поняла Лиза, не зная, радоваться или нет.

— Я! Я пойду! — наперебой запищали первоклашки.

— И меня возьми!

— И я!

— Я тоже! У меня мама волнуется!

— Куда обратно? — Лиза представила себе, как они двинутся по замерзшему городу, среди крыс, и без никакого, пусть и изморинского, но всё-таки охранного заклятия — и чуть не закричала. — Спятили? Лучше тут сидите!

— Ну ладно, могу и остаться, только тогда я именно тут сидеть не обязан. В этом зале как на Северном полюсе, — взъерошился органист. — Даже если отопление не работает, все равно где угодно теплее, даже в фойе.

— Правильно, Федя, — трагически прошептала Яна. — Пошли отсюда.

— Куда это вы пошли, дети? — осведомился за спиной у Лизы голос Саблезубой. — А работать? Лиза, как у вас дела? Почему ты кого-то отпускаешь? Кто тебе разрешил? Это что ещё за инициатива?

— Но Ульяна Сергеевна! — решилась Лиза. — Может, малышей и правда выпустить? И лишних? В фойе? Там теплее. Может, вы с ними посиди…

С Саблезубой мигом слетела вся благообразность.

— Не велено! — гаркнула она. — Никаких лишних! Не твоего ума дело, Кудрявцева!

Лизе мгновенно стало понятно, что «звездочка» и «лучшая ученица» — это так, для публики. Ну и прекрасно. Ещё не хватало, чтобы её Саблезубая полюбила.

А великий педагог Ульяна Сергеевна повернулась к детям и примирительно зажурчала:

— Ну-ну, нам всем нелегко, но надо потерпеть. Посидите пока тут, ребята. И куда это Алина Никитична запропастилась, хотела бы я знать? — сквозь зубы добавила она.

Ясно, сообразила Лиза, между собой у них не все гладко. И то хлеб. Может, пригодится. Только вот когда и как?

— Нет, я не понял, — валторнист Миша глянул на Саблезубую без особого уважения, хотя белесый Федя послушно сел. — А чего это мы девчонку будем слушать? Она что, дирижер? Концертмейстер?

— А давайте Василису выберем! — вредным голосом предложил Петр не то Павел. — У неё контрабас, а контрабас больше скрипки!

— Дурак, — пробасила Василиса. — Надо старшего!

— Нам надо взрослого! Она маленькая! — поддержали Мишу несколько человек сразу.

— А вы разве не учительница? — спросил кто-то у Саблезубой. — А та тетя?

— Ты что, с Луны? Она из телевизора!

— Концертмейстером и я могу! Я тоже первая скрипка!

— И я! И Люся вон тоже!

— Не, пусть Виктор Александрович сам!

— Найдем кого постарше!

— Командирша выискалась!

— Чего она может, ваша Лиза?

— Чем она лучше нас?

— Ты в каком вообще классе?

— Тебе сколько лет?

— Лет тебе сколько, рыжая?

— Рыжая!

— Рыжая-конопатая!

Лиза съежилась и обежала паническим взглядом зал. Ну конечно, закон подлости! На тридцать человек она один-единственный рыжий экземпляр, хотя вон там шумно сморкается, не выпуская свою скрипку, длинноносая девочка с ярко-алыми и ультрамариновыми прядями в бойкой прическе.

— Кудрявцева, поторапливайся, — внятно велела Саблезубая. — Ты уже, — она сверилась с часами, — почти час возишься, а прогресса никакого. Твою работу за тебя никто выполнять не будет! Я свое дело уже сделала.

«Вот посидели бы вы в моей шкуре, Ульяна Сергеевна, — в тоске подумала Лиза. — Вы-то хорошо устроились — отрезал вам Изморин кусок магии, как от пирога, вот вы и пользуетесь, и на остальное вам наплевать. А я — не вы, и гипнотизировать никого не буду! Так нечестно!»

Музыканты нестройно гудели. Кто отвернулся, кто переговаривался. Петр-и-Павел корчили ей рожи.

И тут…

— Ой, гляньте! — забыв про больное горло, тонко крикнула сопранистка Яна и ткнула пальцем вверх.

В небе над стеклянным потолком мелькнуло что-то ослепительное. Лиза задрала голову и успела увидеть оранжево-белую вспышку и — только этого не хватало! — заостренный силуэт дракона в небе! Ей показалось, что драконьи когти чиркнули по стеклянному потолку. Потом раздался оглушительный грохот. Но потолок был цел, значит…

— Мама! — пискнул кто-то из малышей.

— Ох ты батюшки! — прогудела Василиса.

Лиза пулей вылетела из зала.

Что это на Костика нашло? Неужели он, дуралей, вбил себе в голову, будто купол — такой же волшебный камень, как Черный Карбункул или тот шар с колдунами? Точно, по всему так и получается. Наверно, решил спалить… в смысле, чтобы нас выпустить.

Лиза вынеслась в знакомый вестибюль, выходивший огромными цельными окнами на пустынную площадь, — и ахнула.

На обледенелой площадке перед парадным входом бился кверху брюхом, как выброшенная на сушу рыбка, черно-алый дракон. Он извивался, растопырив крылья и отчаянно молотя хвостом по асфальту, — пытался перевернуться. Чешуя его сверкала, словно звероящера водой окатили. Трезубец хвоста то и дело ударял в радужную переливчатую стену, которая даже не вздрагивала.

Поодаль, глумливо посмеиваясь, стоял тот человек, Изморин.

Лиза рванула тяжеленную дубовую дверь на себя и выскочила на крыльцо, задыхаясь от бега.

— Конрад поверженный, — Изморин скользящим шагом переместился поближе. — Сногсшибательное зрелище. Пугнуть меня решил, чешуйчатый? Мало мне от вас всех радости было, — он обернулся через плечо, и Лиза увидела, как от него тяжело шарахнулась заплаканная Паулина — лицо в разводах поплывшей косметики и вообще вид виноватый, если не побитый.

Когти брыкающегося дракона свистнули в воздухе.

— Вот уж не предполагал, что ты лбом об стенку придумаешь биться, Конрад. Оч-чень смешно. Мо-ло-дец. — Изморин сделал небрежный дирижерский жест, будто отмахнулся от чего-то. — Хватит корячиться!

Секунду спустя на асфальте навзничь лежал Костя и брыкал в воздухе ботинками. Изморин шагнул ближе, и Лиза испугалась, что сейчас он Костю пнет, но тут он оглянулся на непрошеных зрителей, оскалился в ненатуральной усмешке и передумал. Что-то его страшно разозлило, поняла она, и это что-то (или кто-то) был не дракон. Точнее, не только дракон.

— Мальчик! — Пришибленная Паулина нагнулась над Костей и протянула ему трясущуюся руку. — Мальчик, вставай скорее! Простудишься!

Обалдевший Костя наконец сообразил, что он уже не в драконьем виде и тут же, залившись краской, вскочил. Паулина попятилась, а Лиза перевела дух — встает, значит, цел, не сломал себе ничего. Она сразу почувствовала, что снаружи, на площади, ничуть не теплее, чем внутри гостиницы.

По осанке было видно, что дракончика раздирают противоречивые чувства. Костя смерил Изморина презрительным взглядом, угодившим совершенно мимо цели. А потом обернулся, увидел Лизу и нарочито спокойно, словно бы между прочим, сообщил:

— Лизка, а Левка-то отсюда сколол. Нету его тут.

Все кругом замерло, словно от фотовспышки. Лиза ахнула. Изморин окаменел.

— Зря болтаешь, Конрад, ой зря, — он покачал аккуратно причесанной головой. — Ну так теперь поздно. — Он крутанулся на носках. И тут Лиза, Изморин и все остальные увидели неизвестного черноволосого мальчика, высокого и худенького. Потом мальчик отделился от стены и Лиза поняла, что это совсем взрослая девочка, только стриженая почти наголо. И на плече у неё… знакомый Лёвушкин рюкзак, черный, в зеленую полоску, арбузной расцветки — не спутаешь!

— Ах, Маргарита, — сквозь зубы процедил Изморин. — Очень кстати. Я как раз собирался вас проведать. — Он шагнул к стриженой девочке, та отпрянула, заслонилась руками и вжалась обратно в стену, прямо под бронзовой вывеской «Пальмира».

— Ваш папа, Маргарита, сделал фантастическую глупость. Он, знаете ли, сбежал, — неторопливо произнес Изморин. — Кое-кто за ним недоглядел. — (Паулина громко всхлипнула). — Я, впрочем, давно подозревал, что он человек трусливый и неумный. О нашем договоре вам известно. Так что, как это ни жаль, а придется мне вас убить, мой юный друг, потому что уговор дороже денег. Уж не обессудьте.

Костя сделал еле уловимое движение, Изморин махнул на него рукой, и тот застыл, словно статуя, только на одной ноге, Это было гораздо хуже любого страшного сна.

— Не смейте! — дурным голосом заверещала Лиза и, оскальзываясь, ссыпалась по ступенькам. — Не вздумайте!

Изморин глянул на неё с усмешкой.

— Не мешай, Лилли, — посоветовал он. — Тебе же хуже будет, девочка моя.

— Придержать? — с готовностью спросила подоспевшая Саблезубая.

Изморин отмахнулся, как от мошки:

— Послушаем, что она скажет.

— Я что скажу? Я… Если вы кого-нибудь тут убьете, я не стану играть! — закричала Лиза, топнув для убедительности ногой, Морозный воздух ободрал горло. — Если вообще хоть пальцем тронете! Не стану — и все! Ищите другого скрипача! У вас время кончается, Сабле… Ульяна Сергеевна нам все сказала!

— Ух ты, какие страсти, — с издевкой заметил Изморин, прищурясь на Лизу. — Но ты продолжай, продолжай, мне даже интересно. Вы все такие выдумщики, дети.

— Вам нечем меня взять! Нечем — ясно? — бушевала Лиза и затопала ещё пуще. — Филиппа вы убили, — голос у неё сорвался, потому что говорить такое было страшно, даже если это неправда и блеф чистой воды, — от Инго мокрое место обещаете оставить! И сами сказали, что, это… торг неуместен! А Левки у вас теперь нет! Не буду играть! И все тут!

— А если я отпущу Маргариту, будешь? — с исследовательским интересом осведомился Изморин.

Лиза задохнулась и не нашлась что ответить. Изморин глянул на часы. Он был похож на шахматиста, который молниеносно придумывает новый ход, сохраняя ледяное хладнокровие: раз тот вариант не вышел, пойдем конем вот сюда, хотя съеденного противником ферзя безмерно жалко.

— Будешь, — постановил Изморин и снова легонько махнул рукой — Костя оттаял и неуверенно зашевелился. — Ульяна Сергеевна, проводите эту вот девушку в зал, к остальным, пусть посидит там. И присмотрите, чтобы без эксцессов, — желчно продолжал он. — Всех держать в зале, ясно? Всех! Что это они у вас на свободе разгуливают, а?

Кто-то звонко чихнул. Лиза обернулась и обнаружила, что на крыльце, кроме Саблезубой, стоит горстка разбуженных детей. Не все, но кое-кто. Человек десять точно. Они поголовно забыли закрыть рот и переводили круглые, как монетки, глаза с Кости на Изморина. Значит, все видели. У Лизы внутри защекотало от радости, и губы сами собой разъехались в улыбку. И Левка удрал! И эти все дракона видели! А раз дракона видели, то, наверно, дальше им уже можно будет про всякое волшебство объяснить — поверят.

— Рано радуешься, — Изморин цепко взял её за плечо. — А ну марш за мной. — Другой рукой он тащил за собой пугающе безмолвного и покорного Костю — легко, как котенка за шкирку. Тот не сопротивлялся, и Лиза решила — не иначе, это обманный маневр, наверно, дракончик мстить хочет за принародное унижение. Как же ему, балбесу, дать понять, чтобы не вздумал? Ведь этот его в порошок сотрет! За одно только полыхание над куполом!

— Я дам тебе партию, Лилли, — продолжал на ходу Изморин. — Как договаривались, партию для камерного оркестра.

Лиза еле поспевала за ним по темному коридору — тусклый уличный свет сюда еле пробивался. Она старалась на всякий случай всё-таки запомнить, как выбраться из зала в основное здание, а оттуда — на площадь. Мерно бухали по мраморам и паркетам Костины ботинки. Голову дракончик повесил как можно ниже. Ну что он замышляет, чучело?! Жаль, волшебным слухом мысли не прочитаешь.

— Ты как, уже их распределила, опросила, отобрала? — Изморин резко обернулся, не замедляя шага. Лиза издала неопределенный звук. — Что, до сих пор нет? Чем ты вообще все это время занималась? Ладно, разберись, всех ли хватает, раздай партии — и вперед. Мою виолончельную я как — нибудь сам. Постарайся побыстрее — музыканты талантливые, а музыка несложная.

Тут он остановился и, прищурясь, оценивающе поглядел на Лизу — сверху, потому что они как раз поднимались по очередной лестнице.

— И ещё вот тебе мой совет, добрый совет, дитя мое, — он развернулся и вдруг спустился ступенькой ниже. — Постарайся больше со мной не торговаться.

Лиза попятилась, чуть не упав, и тоже остановилась и уставилась на него в полном ужасе — даже не в белое кафельное лицо с белыми главами, а куда-то в район горевшей колючим огоньком булавки в сизом галстуке.

— Торговаться со мной, Лиза, абсолютно бесполезно. Запомни это. — Изморин взял её за подбородок очень холодными пальцами и рывком заставил поднять голову. — Потому что ты мне ничего особенного предложить не можешь.

В голове у Лизы заметались беспорядочные мысли. Она пыталась отдернуться и не могла. Хоть бы Костик вмешался — так нет, молчит.

— Нечего тебе предложить, — рассудил Изморин вполголоса, будто сам с собой разговаривал, но взгляд его держал Лизу хватко, как булавка бабочку. Он легонько повернул Лизино лицо влево-вправо. Зажмуриться тоже не получалось. Белые глаза слепили даже сквозь притемненные стекла. — Что с тебя взять? Жизнь не возьму — ты мне нужна живая. Пока. — Изморин выпустил её подбородок и взял за левое запястье, повертел руку, как вещь. — Руку левую, рабочую? Тоже не возьму — по тем же причинам. А больше у тебя ничего нет. Ни-че-го.

Он снова зашагал по мраморным ступеням, волоча за собой Костю. Лиза пошла следом.

— А мне на самом деле есть чем тебя взять, — продолжал Изморин, не оборачиваясь. — Подумай — поймешь.

Лиза молча спешила за ним, то и дело переходя с шага на унизительный бег вприскочку. И глядела в пол. Изморин, не выпуская Костю, распахнул перед ней какую-то дверь и отступил в сторону, как перед дамой. Лиза шагнула внутрь.

— Иди, Лилли, и подумай о нашем разговоре, — негромко сказал Изморин Лизе в спину.

— Виктор Александрович! — застрекотала Саблезубая и вдруг несолидно побежала за Измориным. — Вы сказали проследить за мальчиком, но я его Алине Никитичне больше доверить не могу, у неё на все один ответ — не знаю, не видела, ей ничего нельзя поручить, а мне за всеми не углядеть, их много, а я одна…

— Мне это неинтересно, — обернулся Изморин. — Проследите за репетицией и… — он поморщился. — И прекратите, наконец, эту суету. Мальчиком теперь займусь я. — Он целеустремленно двинулся дальше вместе с Костей.

Что же теперь с дракончиком будет?

— Кудрявцева! — Саблезубая настойчиво постучала Лизу по локтю — как в дверь кабинета русского языка и литературы вчера утром. — Ли-за! Лиза Кудрявцева, ты меня слышишь?

— Я? Да… ой. — Лиза воззрилась в стеклянные глаза лисы, возлежавшей на плечах у педагога, и ляпнула первое, что пришло в голову. — Ульяна Сергеевна… а… а… вот вы тут, а где же Ляль… Аллочка?

— Аллочка дома, спит, конечно, — как само собой разумеющееся ответила Саблезубая. Лиза почему-то ужасно обрадовалась, что Лялькино бегство в фотомодели не состоялось. Конечно, на фоне всего остального это капля в море, но хоть что-то у меня получилось, подумала она. Л вот получится ли все остальное… Я и так уже дров наломала.

* * *

Гадингленские сильфы свое обещание, как это ни странно, сдержали: горожане о поломке Бродячего Мостика ничего не знали. Впрочем, многие радингленские жители даже и не ведали о сто существовании, а уж Петербург и вовсе представляли себе весьма смутно. Так что в Радинглене шла обычная жизнь, и на компанию гномов, спешившую по мосту Кота-Рыболова из Нижнего города в Верхний под мелким осенним дождичком, никто внимания не обращал — после реставрации монархии гномы не только вновь вышли из подземелий, но и весьма бурно участвовали в городской жизни, охотно помогая горожанам восстанавливать прежние торговые связи и сбитые с домов каменные украшения — следы правления господина Гранфаллона. И даже когда один из гномов неподобающе громко забарабанил в дверь, на стук обернулась разве что парочка бездельников-сильфов с гребня крыши напротив да пробегавший мимо полосатый кот.

Между тем гном, стучавший в дверь, нетерпеливо сбросил капюшон, и сильфы сверху ничего этакого не заметили — макушка и макушка, — а вот кот затормозил, промахнулся и вздыбил шерсть: у гнома начисто отсутствовала борода. Что, гномов снова бреют? Неужели опять последние времена настали?! Но безбородый гном стучался не куда-нибудь, а в дверь книжной лавки Гарамонда, большого друга всех радингленских котов, и дверь отворилась, а потому полосатый кот с облегчением выдохнул и засеменил дальше по Флейтовой улице к перекрестку Трилистника.

В лавке Гарамонда царил полумрак. Видел Лева и на свету не очень-то, а в сумраке и вовсе глаза можно было бы закрыть за ненадобностью, но тут прямо над ним воздвиглось что-то громадное и побрякивающее.

— А! — мощно прогудел знакомый голос Амальгамссена. — Кого я вижу! Господа подземные мастера! О-о, Лео! Да проходите же! — Мастер отложил на стол рулон каких-то чертежей и обернулся в глубь лавки. — Господин Гарамонд, кончайте вы пылинки с зеркала сдувать, к нам тут гости! — после чего затряс мгновенно онемевшую Левину руку, приговаривая:

— Щиты клепаные, носки штопаные! Вот так дела! Вы откуда ж, мастер гном? Это… а без окуляриев почему?

Насчет зеркала Лева не понял, а вопросу про очки не удивился. Устал он удивляться.

— Разбились, — коротко ответил паж её высочества и сделал неуверенный шаг вперед.

Амальгамссен внимательно посмотрел ему в макушку и, пробормотав: «Срочно новые сделать… Линзы вроде были…», — охлопал себя по обшитым карманами бокам, сгреб со стола чертежи и исчез. Гномы расступились и замерли у двери в поклоне, подметая бородами пол, и только светлобородый Бьорн последовал за Левой со словами:

— Господин Гарамонд, просим извинения, что обеспокоили. Убедитесь сами, не зря мы караул выставили! Наши в городе!

— Приветствую, любезные гномы, — сказал из сумерек голос Гарамонда. Лева прищурился — радингленский летописец отделился от еле различимого зеркала, занимавшего почти всю левую стену лавки. При виде Левы он выронил мыльную тряпку. — Лео! Так это вы! Ну что же, добрый день, коллега. Я как раз вас поджидал, — поклонился Гарамонд. — Только никак не думал, что вы появитесь оттуда, — он кивнул на дверь.

— Юный Дайн сумел пройти Дятловы врата, — с неприличной для гнома поспешностью объяснил сияющий Бьорн.

— Вы же говорили, они наглухо закрылись? — вспомнил Гарамонд.

— А доблестный Лео прошел! Сила в нас! — с гордостью сообщил Бьорн, но тут же помрачнел. — Правда, за ним они опять сомкнулись намертво. Мы сразу же уведомили нашего долгожданного гостя, что королева велела тотчас доставить любого вестника во дворец, однако же, не успев толком отдохнуть и едва перевязав раны (Лева, и без того красный, покраснел ещё пуще), доблестный Лео настоял на том, чтобы сперва увидеться с вами. Мы, впрочем, отправили к королеве гонца.

— И правильно сделали, — согласился Гарамонд, нетерпеливо глядя на Леву.

— Э, — сказал Лева и поглубже вдохнул. Про «коллегу» он решил пока не думать. И про то, что сделает с бедолагой-гонцом Лизкина бабушка — тоже. — Странная история тут стряслась,

Гарамонд… В общем, вы не знаете, кто в Радинглене человек-ключ? Это не вы случайно?

Гарамонд встревоженно глянул Леве через плечо. Лева обернулся. Тактичных гномов во главе с Бьорном и след простыл. А ведь найти в себе силу воли откланяться, когда речь заходит о каких-то неведомых ключах, может далеко не каждый гном.

— Всего доброго, любезные гномы, — вполголоса проговорил Гарамонд им вслед. Лева сделал шаг вперед и немедленно на что-то наткнулся. Что-то было твердое и угластое, а с него обрушилось и зашуршало — книжные полки, наверно, что же ещё.

— Извините, — он развел руками. — Я тут уронил что-то…

Гарамонд привычным нырком поднял упавшую книгу, быстро подвинул Леве стул, и оба уселись перед зеркалом во всю стену.

Лева чуть не плюнул с досады. В Радинглене утрата очков ощущалась весьма остро — сейчас он, как ни щурился, не мог разглядеть, действительно ли зеркало только наполовину пыльное или это кажется. Ну не носом же в него тыкаться!

— И как вам удалось сюда добраться? — Как только они остались одни, Гарамонд стал похож на кота, стерегущего мышь, — весь подобрался. — Ведь Мостик разбит, и, по словам Ее Величества, даже через бубенчики с Петербургом не связаться. Рассказывайте с самого начала.

Лева тяжело вздохнул. Ему не то что не хотелось рассказывать — хотелось поскорее начать вопросы задавать. Кроме того, Лева боялся, не прорежется ли в нем в самый неподходящий момент присущая всему подземному народу наклонность к длинным, неспешным повествованиям, а потому старался говорить кратко и в подробности не вдаваться.

Гарамонд выслушал внимательно, не перебивая, только глазами поблескивал. А потом покачал головой:

— Это, как вы обычно говорите, уважаемый Лeo, сухой остаток.

— Я старался, — с достоинством кивнул Лева и одернул гномский кожаный кафтан.

— Понимаю, — Гарамонд улыбнулся, но глаза у него остались серьезными. — Но нам важны детали. Я вам сейчас вопросы буду задавать, настырные и дурацкие, а вы, пожалуйста, отвечайте, даже если вы об этом уже упоминали.

— Угу. — Настырные — это может быть, но дурацкие — вряд ли.

— Значит, вы шли в Радинглен за помощью? — Гарамонд придвинулся так близко, что теперь Лева видел каждый волосок в его кудрявой бородке.

— Получается, что да… — Лева подумал, что в Радинглен-то он попал случайно. Но шел за помощью. Правда, непонятно кому — Лизке, Смурову, Петербургу? Всем сразу, наверно.

— Та-ак. Хорошо. И этот человек… Смуров… — радингленский летописец слегка скривился, — испугался крыс и убежал?

Лева засопел. Смуров ему и самому не очень-то нравился, но…

— Выходит, что так, — хмуро сказал он.

— И при этом крикнул что-то вроде «не могу, не хочу и не буду»? — уточнил Гарамонд. Будь он котом, у него бы из глаз искры летели, а хвост ходуном ходил, мелькнуло в голове у Левы.

— Да, — сказал он, начиная понимать, к чему клонит Гарамонд.

— Дальше, — продолжал Гарамонд, — он упоминал, что тот человек, который вас держал в плену… а, ладно, мы же с вами прекрасно знаем, что это Мутабор, как бы он себя ни называл… так вот, Мутабор требовал с него некий стишок. Лев, вспомните, пожалуйста, это очень важно, — Смуров ему все рассказал?

Лева опять пожалел, что он не Костя с абсолютной драконской памятью.

— Нет… — медленно произнес он. — Смуров как раз упирал на то, что стишок не выдал… и мне, сказал, тоже не выдаст, и никому вообще. То есть я не знаю, сколько бы он выдержал, — насупился он. — Мутабор же его пытать собирался, так что мы вовремя смылись. Ой, я забыл, я вам насчет птиц и статуй сказал или нет? Он ещё про гнездо птицы какое-то упоминал и про статуи что-то такое странное… — Лева зажмурился — так было легче вспоминать. — Вот, Смуров в окно высунулся, их увидел и ну ахать — «дурак, своим глазам не верил». Да, кажется так.

— А-га, — Гарамонд стал ещё серьезнее.

— Про крыс повторить? — Леве показалось, что впереди, как тогда, под землей, забрезжил какой-то свет. То есть смысл.

— Про крыс пока хватит, — Гарамонд почему-то понизил голос. — Крысы всегда одинаковы. И насчет музыки тоже понятно. Или нет… чем вы их взяли, доблестный Лев?

— Так, гномские штучки, — отмахнулся Лева. А то ещё, чего доброго, опять хвалить начнут, время терять.

— Но что вы им сказали? Точно помните?

Лева вздохнул. Долгожданные ответы на вопросы все откладывались.

— Сказал, что я должен пройти, — отчеканил он. — И предложил… так, и предложил договориться по-хорошему.

— Долг. И договор. И потом они указали вам путь, и вы прошли сюда, — как будто сам себе пробормотал Гарамонд. — Одно к одному.

Больше ждать было невмоготу.

— Гарамонд! — взмолился Лева. — Я так не могу. Так кто тут человек-ключ-то?! Вы?

— Да, человек-ключ — это я. Я — Хранитель Радинглена. К вашим услугам. — Гарамонд коротко кивнул. Вообще-то ему полагалось встать и отвесить глубокий церемониальный поклон, но после стольких часов неподвижного сидения у зеркала сил уже не было.

— А у Петербурга тоже Хранитель есть? — решил уточнить Лева.

— Теперь есть. — Гарамонд всё-таки поднялся. — Вы.

Лева оторопел.

— То есть вы им ещё не совсем стали, доблестный Лео, — поспешно добавил Гарамонд, — но половину пути уже проделали.

Гнома так просто не ошарашишь. Даже в столь необычной ситуации. Лева тоже поднялся.

— И что мне дальше делать? — деловито спросил он, потуже затягивая гномский пояс с заклепками. — И при чем тут ключ? И какой стишок? И…

— Видите ли… — начал было Гарамонд, но тут кто-то с топотом промчался по крыше, и в окно забарабанили четыре настойчивых кулачка.

— Сильфы, — с досадой сказал Гарамонд. — Ну что им тут понадобилось? Они же книжек не читают.

— Послание от королевы! Срочно! — запищали два пронзительных голоска за окном, так что Гарамонд отказался от первоначального намерения притвориться, будто дома никого нет, и со вздохом открыл окно.

В темную комнату, мельтеша туманными бирюзовыми крылышками и пихаясь локтями, впорхнули две расплывчатые фигурки. По голосам Лева узнал давних знакомых — Далена и Шин-Шин. С крылышек у них летели мелкие брызги.

— А, это ты, — разочарованно буркнул при виде Левы Дален, который на ходу, то есть на лету, дожевывал прихваченную где-то по дороге булочку. — А гномы говорили — важная персона, важная персона.

Лева даже и обижаться не стал — что с сильфа возьмешь?

— Послание-то… — Шин-Шин закончила охорашиваться перед Гарамондовым зеркалом, тряхнула кудряшками и пихнула Далена в бок. — Давай, ты первый.

Сильфы в Радинглене, как и коты, с большим или меньшим (чаще с меньшим) успехом заменяют телефоны. Но посылают гонцов всегда по двое, ибо редкий сильф долетит до цели и не отвлечется на что-нибудь более интересное. Так что второй, спутник, — для напоминаний.

— А! — спохватился Дален и почесал нос. — Ага. Её Величество срочно требует вас во дворец.

— Очень срочно? — безнадежно спросил Гарамонд. Лева досадливо крякнул.

— Ну. Прям кипит. — Дален почему-то потер остренькое ухо. — Сердилась, что вот он, — сильф мотнул растрепанной головой на Леву, — не сразу во дворец пошел.

— И Амальгамссена уже из мастерской вытащили, — подхватила Шин-Шин, нетерпеливо подпрыгивая на месте, — как был, с инструментами препроводили. Он такую кучу блестящих штучек с собой взял, вы бы видели! И гномы все-все там!

Гарамонд вздохнул:

— Королеву можно понять. Вот что, крылатый народ, летите-ка вы вперёд, скажите, мы уже на подходе.

— А вы не забыли передать, что с Её Высочеством все в порядке? — поспешно спросил Лева.

Сильфы переглянулись — наверняка забыли, головы дырявые, подумал Лева, — быстренько закивали и выпорхнули прочь. Надкусанное яблоко, забытое на столе Амальгамссеном, исчезло вместе с ними.

— Вот засада, — огорчился Лева. И договорить не удалось, и спотыкаться на виду у всего города придется, и Лизкина бабушка там вне себя, и время уходит.

Гарамонд направился к двери.

— Пойдемте, Лео, я вам все по дороге расскажу.

Похоже, отвертеться от высочайшей аудиенции было никак. Лева заёрзал. Когда нервничаешь и торопишься, ёрзать получается даже стоя.

На крыльце Лева надвинул на лицо капюшон — дождь усиливался, да и раскланиваться ни с кем не хотелось. Хорошо хоть прохожих попадалось мало — наверно, Гарамонд выбирал окольный путь и задворки.

Дорогу во Дворец Лева запомнил плохо. Во-первых, Верхний город он хоть и знал, но гораздо хуже, чем гномские подземелья. Во-вторых, без очков отличить одну петляющую улочку от другой было не так-то просто. А в-третьих, Гарамонд, тактично придерживая Леву за плечо, приглушенно рассказывал на ходу такое, что отвлекаться не хотелось. Правда, Леве то и дело начинало казаться, что все это или почти все он почему-то уже знает. Интересно, откуда бы?

У некоторых городов, говорил Гарамонд, есть Хранитель — действительно своего рода человек-ключ. Он не волшебник и вообще персона довольно скромная, но именно его стараниями жизнь в городе идет своим чередом. Нарушить этот свой черед, само собой, можно, — всякое случается, бывают и пожары, и землетрясения, и наводнения, и осады; но для того чтобы уничтожить город или захватить его, нужно прежде убить Хранителя — а лучше каким-то образом заставить его служить той силе, которой город зачем-то понадобился. Без Хранителя город может худо-бедно существовать, но оказывается совершенно беззащитен.

— А у Праги Хранитель есть? — неожиданно для себя спросил Лева, с размаху ступая в лужу.

— Есть, конечно, я его даже знаю, — приостановился Гарамонд на каких-то обомшелых крутых ступеньках. — А почему вы спросили?

— Наводнение недавно было, — коротко отметил Лева и в сотый раз споткнулся. — Летом. И слон утонул.

— А то бы не только слон, — зловеще сообщил Гарамонд и продолжал свой рассказ.

У Хранителя есть свои обязанности — в обычное время не очень обременительные, ну, например, — тут Гарамонд почему-то замялся, — заводить определенные часы, закрывать определенные окна, ходить по городу определенными маршрутами… В каждом городе и у каждого Хранителя обязанности свои, но во многом они схожи, просто надо знать местную… гм… специфику. Обычно пост Хранителя передается по наследству, из поколения в поколение, к старшему в семье. Тогда все просто — прежний Хранитель посвящает преемника во все дела, и времени у него на это предостаточно. Само собой, бывают всякого рода обстоятельства, в том числе и трагические. — Тут Гарамонд вздохнул, хотя вроде бы не так быстро они шли, чтобы запыхаться. — Тогда приходится передавать Хранительство человеку со стороны. А как? Существует, разумеется, особый обряд, определенная последовательность действий, её при посвящении объясняют и потомственному Хранителю — на всякий случай, вдруг ему понадобится срочно передать пост кому-то другому… Смуров этот должен все знать.

Леве страстно захотелось обратно в Питер. И пусть даже без очков — дома запасные были. Разумеется, предварительно уяснив, а лучше даже записав, все детали определенной последовательности действий. А тут, понимаете ли, к королеве надо идти пред светлые очи… и ещё неизвестно, увидит он их толком или нет, потому что сколько Амальгамссен будет делать очки — непонятно.

— Половину пути вы уже проделали, — приглушенно повторил Гарамонд, проводя Леву под какой-то тёмной аркой, изо всех сил пытавшейся откликнуться на его слова эхом. — В экстренной ситуации Хранитель, чтобы стать таковым, должен, помимо обычного ритуала посвящения, пройти под своим городом под землей, договориться с другими народами, населяющими город под землей и над землей… с теми, кто живет в городе столько же, сколько и люди.

Лева с достоинством поправил сползавший мокрый капюшон.

— Ну, с гномами-то я всегда договорюсь, — заверил он Гарамонда. — Можно считать, уже. Нас в Питере всего трое и есть. Ой, нет, дедушку Дайна забыл. Четверо.

— Подземный народ — это, увы, не всегда гномы. С крысами нужно договариваться, — напомнил Гарамонд, сворачивая в очередной узкий переулочек. — И со статуями. Впрочем, и с крысами вы уже.

— А со статуями? — Лева задел разбитой коленкой оградку какого-то палисадника и тихо зашипел от боли. — Значит, мы тогда со Смуровым могли преспокойно вылезти по фасаду и я бы статуи уговорил? Да?

— Очень может быть, — Гарамонд на секунду задумался. — Но тогда бы вы не стали спускаться под землю и не встретили крыс и не пришли сюда. Все к лучшему.

— Ну да, — добавил Лева. — Логично. Как говорит подземный народ, самоцветы обратно в руду пихать — толку мало.

Впереди замаячила смутная громада Дворца. Зажурчали за оградой парковые фонтаны.

— Мы что, через главные ворота пойдем? — Лева вспомнил про почетный караул, неизменно провожавший гостей к королеве, про фанфары, расфуфыренную толпу придворных и сморщился. Гарамонд понимающе усмехнулся и извлек откуда-то что-то маленькое и блестящее.

— Её Величество, по счастью, прекрасно понимает, что церемонии далеко не всегда уместны. — Он остановился перед поросшей мхом каменной оградой; как занавес, отвел пышный плющ и отпер неприметную калитку, точнее, дверку. Лязгнул замок. Под ногами у Левы заскрипел сырой гравий, над головой зашумели ветви и отовсюду запахло мокрой листвой — деревья в Радинглене пока и не думали облетать.

— Так, а что мне осталось? — спросил Лева, нащупывая ногой крутые ступеньки выложенной галькой лестницы. — У нас ведь случай экстреннее некуда?

— Завести часы и зажечь огонь в гнезде птицы, — Гарамонд протянул ему руку, — пройти определенный маршрут по улицам… его знает прежний Хранитель и тот, кто его посвящал, а больше, увы, никто… И он же должен рассказать вам нечто… После чего вы и вступите в свои права. И обязанности.

— Ясно, — буркнул Лева. Зря он этого Смурова упустил. — Что за гнездо птицы?

— Не знаю, — развел руками Гарамонд. — Везде всё своё, в том числе и маршрут на экстренный случай. Я вот всегда заводил часы у себя в лавке и зажигал факел на крыше башни Птичье Гнездо — ну, вы её помните, серая такая, на углу

Вот город твой, вот город твой, Горят его огни,  Смешайся с уличной толпой, Держись всегда в тени. Бежит игла, латает ткань — Дома его, мосты,  И, как в калейдоскопе грань  — Цветные лоскуты  Дворцов, и площадей, и крыш, Проулков и дверей.  О том, кто ты такой, молчишь?  Пускайся в путь скорей.  Игла бежит, игла спешит, За ней мелькает нить.  Прорвется ткань — её зашить, А город — сохранить.  Лесничий свой обходит лес, И дом обходит кот. Ты часовым поставлен здесь — Вперед, вперед, вперед. А если в дверь стучит беда, Семь башен обойди, Хотя б огонь или вода Вставали на пути. Пока горит огонь в гнезде, Пока игла спешит И стрелки движутся — беде В твой город путь закрыт.

— Ну как? — осторожно спросил Гарамонд.

— Ух ты, — вырвалось у Левы. — Это не стишок, это стихи. Красивые. И все ясно. И на ходу бормотать удобно, как раз нужный ритм.

— На то и рассчитано. Да, имейте в виду, записывать их нельзя, — предупредил Гарамонд.

— А я запомнил, — сказал Лева. — Хотите, повторю? — И повторил, к своему немалому удивлению, без ошибок, так что даже самому приятно стало. Вот так, господа драконы, память хорошая не только у дугокрылых огнедышащих бывает!

— Отлично. Теперь вот что, — просветлевший Гарамонд повел Леву дальше и тем же ключом отпер ещё одну дверцу, на сей раз в боковую галерею Дворца. — Вам… нам сейчас предстоит нелегкий разговор…

Лева только фыркнул.

— Вам сейчас ответ держать. Можете поступать как хотите, но должен вас предупредить: хранительство — тайна Гильдии.

— А что королева? Ей тоже знать не положено? — быстро уточнил Лева.

— Вообще-то Её Величество догадывается, что Хранители существуют. Но про меня она знает, что я летописец. И всё. Так что…

— Дальнейшее понятно, — отозвался Лева. — Даже ёжику. — В галерее, под каменными сводами, он сразу почувствовал себя увереннее. Впереди замаячили распахнутые двери в какое-то ярко освещенное помещение. — Я вот что хотел ещё спросить, пока можно… — осторожно начал он. — Насчет зеркала.

— Вот именно, — вмешался недовольный и очень хорошо знакомый летописцу и Леве голос. — Мне тоже страшно интересно насчет зеркала. Гарамонд, оно что, сработало в последний раз?

…Из Дворца Лева вышел, прекрасно понимая, что именно испытывает металл в кузнице, когда его доводят до белого каления и с шипением окунают в холодную водичку. Сдерживаться он, по правде говоря, перестал ещё раньше. Так что теперь восстановить отношения с бабушкой Лизы Кудрявцевой и председателем родительского комитета удастся, скорее всего, не скоро. Если вообще удастся. Впрочем, не до этого. Голову на месте не отрубили за непочтительность, и то спасибо.

— Я бы мог оказаться в Питере час назад, — прошипел Лева сквозь зубы, прыгая через ступеньку по крутой лесенке улицы Синих звезд на Флейтову. — Нет, два!!!

— Без очков, — спокойно напомнил Гарамонд, которому каким-то чудом удавалось держать себя в руках. — И ничего не зная о Хранителях.

Лева мысленно зарычал. Он и раньше-то сомневался в мифическом всемогуществе и неизменной правоте взрослых — лет так с шести, когда узнал о существовании какого-то таинственного «свежего воздуха» и был принужден читать не дома и с комфортом, а во дворе на холодной жесткой скамейке. А теперь он в этом самом всемогуществе, правоте и всем прочем разуверился окончательно. Иногда так называемые взрослые решительно ничего не понимают.

Лизкина бабушка подловила их с Гарамондом в коридоре, не дав толком договорить, и, шурша шелками, учинила форменный допрос про загадочное зеркало, про погоду в Петербурге и про Лизу. При допросе присутствовали Болли и Кирн — ну, это понятно, они королеве про Левино прибытие и рассказали. Выяснилось, что достучаться до Филина с помощью амберхавенского бубенчика у Лизкиной бабушки не получилось. Лева объяснил про наводнение и крыс. Услышав слово «Мутабор», королева Таль враз побледнела и шуметь перестала. Про подробности плена и побега Лева благоразумно умолчал, причем ему удалось заметить, что Гарамонд одобрительно подмигнул. Сообщение о том, что Лиза уже добрые сутки назад поехала из школы домой, королеву не утешило. Лева медленно закипал — у него все спрашивали, и спрашивали, и спрашивали, а ничего полезного не сообщали. Королева Таль в стотысячный раз поинтересовалась, не сумеют ли гномы открыть Дятловы врата, и изъявила желание отправиться в Петербург самолично. От ужаса Лева утратил дар речи, и Лизкина бабушка уже приняла его молчание за знак согласия, но тут, по счастью, примчался Амальгамссен. С окуляриями наперевес. Очкам Лева обрадовался — хотя стекла у них оказались изумрудные, зато расплывчатый мир мгновенно стал отчетливым. Лева ясно увидел зеленую Лизкину бабушку и зеленых гномов, а потом — зеленые настенные часы с большим маятником, которые внятно показывали, сколько времени пропало зря. И не выдержал.

Ругаться и кричать было бессмысленно, поэтому Лева тихим страшным голосом сказал, что он лично уже все, что нужно, выяснил, и большое спасибо всем, особенно мастеру, но он справится сам, и врата железно не откроются, и даже проверять не стоит, и пока из Радинглена выйти может строго один человек, волшебным ходом, который не подлежит оглашению, и вообще ему, Льву, извините, пора. Давно пора. А как только будут новости, он сообщит.

С этими словами Лева двинулся к выходу, даже не обернувшись на королеву Таль. Гарамонд за ним еле поспевал.

Они пронеслись по улицам Верхнего города молча — Лева экономил силы, и только когда Гарамонд запер на засов дверь своей лавки, паж её высочества перевел дыхание, переложил увесистый топор на другое плечо, кивнул на зеркало и спросил:

— А перенастроить его никак? Ну… оборотов добавить? Хоть на сколько-то раз?

— Увы, — Гарамонд пожал плечами. — Само по себе оно не волшебное. А изменить или обновить заклинание может только тот, кто его создал. — И опережая вопрос Левы, сказал: — Его подарила моему отцу фриккен Амалия Бубендорф — они в Амберхавене вместе учились пространственной магии. Ее Величество, спасаясь от Мутабора с принцессой Лиллибет, израсходовала предпоследний проход. Так что… — он поднял оброненную тряпку, осторожно стер с зеркала оставшуюся пыль, и Лева увидел, что на стекле тонкой, едва заметной линией выгравирована дверь с причудливой ручкой. Он шагнул вперед и вдруг кое-что вспомнил.

— Гарамонд, можно спросить?

Радингленский хранитель кивнул.

— А что… что вы делали тогда, двенадцать лет назад, когда Мутабор объявился?

— Летописи вел, — сумрачно ответил Гарамонд, — Хранителем был мой отец, он тогда погиб, защищая город, и даже не успел передать мне пост. Меня же и посвятили только этим летом. Думаете, иначе я бы допустил такое?

— Он что, один был против этих… и никто ему не помог? — удивился Лева. — А Конрад?

— Давайте об этом не будем, — торопливо сказал Гарамонд. — Напугать можно кого угодно. Даже дракона. Ступайте, Лео. Насколько мне известно, в Гильдии Хранителей гномов никогда не было, но мне почему-то кажется — у вас все получится очень неплохо… Только…

— Ну что? — подскочил Лева.

— Не сердитесь на королеву, — неожиданно сказал Гарамонд. — Мне показалось, что вы не придаете значения тому, что Ее Величество очень беспокоится за принцессу Лиллибет…

— Не придаю, — отрезал Лева. — Не время!

— А вы не думайте, что все такие, как вы, — посоветовал Гарамонд. — Не все такие. Ну, удачи.

Лева на миг остолбенел, но решил подумать обо всем потом. Когда время будет.

Входить в зеркало было — как в Темную воду озера, только почему-то поставленного на попа: прохладно, но приятно. Лева сунул вперед руку — по зеркалу пошли круги. Он даже на всякий случай придержал вновь обретенные очки, чтобы не уплыли. Зеркальная гладь с легким плеском сомкнулась, силуэт Гарамонда исчез. Лева встряхнулся и огляделся.

— Мама дорогая! — вырвалось у него. Эту позолоту и мрамор он прекрасно узнал даже сквозь изумрудные стекла.

А ведь где-где, а тут статуи просто кишмя кишат, мрачно подумал он и двинулся вниз по лестнице.

* * *

Разучивать с листа незнакомую музыку, в которой к тому же недостает главной партии — все равно что пазл складывать без картинки на крышке. Это Лиза поняла на пятой минуте репетиции. Пазл получался мрачнее некуда — в черных, синих, фиолетовых, бурых тонах. Если бы у обрывков мелодий, которые она слышала, был цвет, то именно такой.

Но, по крайней мере, репетиция началась. Надо же, от Саблезубой не только гипноз бывает, но и польза! Как только все — и дети, и взрослые, — потрясенные зрелищем Конрада поверженного, вернулись в зал, Лиза тяжко вздохнула и безнадежно двинулась к сцене, как осужденный на плаху. Правда, слушаться никто ни за что не будет, но…

Но тут Ульяна Сергеевна, педагог со стажем, взяла дело в свои наманикюренные когти. Она оттерла Лизу в сторону и громко сказала именно то, что только что подумалось Лизе: «Тебя, Кудрявцева, все равно никто не слушает. И Алину Никитичну тоже. — Она победоносно оглянулась на нахохленную Паулину, которая сидела на отшибе и молчала в шаль. — Так дело не пойдет, Виктор Александрович нами очень недоволен». Паулина на это ничего не ответила и даже заплаканные глаза опустила.

Выходит, теперь Саблезубая мощнее и главнее? Все с ног на голову…

А Ульяна Сергеевна между тем провозгласила совсем уж неожиданное: «Дай-ка я сама». Лиза и ойкнуть не успела, как вся разношерстная музыкальная толпа уже не ерепенилась, а сидела по креслам ровными рядами. Пересчитанная по головам и занесенная в алфавитный список — чтобы перекличку проводить. Надутая, но не очень. И даже более или менее рассортированная по музыкальным инструментам — отличить духовые от струнных Саблезубая сумела. На этом, правда, её музыкальная эрудиция и кончилась.

«А где у нас дирижер? Кто дирижер? — в сотый раз настойчиво спрашивала она, сверяясь со списком. — Дирижер кто? Тихонов Миша, ты?» Лизе не сразу удалось до Саблезубой докричаться и объяснить, что камерному оркестру дирижер не обязателен и его роль исполняет солист или первая скрипка, он же концертмейстер. Это в мозгу у Ульяны Сергеевны решительно не укладывалось, и дирижера она начинала искать снова и снова. Высокий валторнист Миша ожесточенно отказывался. Наверно, Саблезубая к нему так прицепилась, потому что он из всех в зале самый взрослый, подумала Лиза и оглянулась. Не считая загадочной Маргариты. Которая в пересчете по головам не участвовала, а села с краешку где-то в десятом ряду, натянула ворот свитера на подбородок и притихла.

— А кто солист-то? — осторожно, а вовсе не дерзко спросил кто-то из духовых.

— Я, — твердо ответила Лиза, сделав шажок вперед. И не стала добавлять про Изморина. Не стала — и все. А то начнется неизвестно что, потому что кто их знает, как музыканты теперь к Изморину относятся — он же у них на глазах дракона в мальчика превратил.

Возражать насчет солиста, как ни странно, никто не стал, хотя скрипачей было несколько.

Пока Саблезубая всех строила, Лиза натянула рукава Лёвушкиного свитера до кончиков пальцев и, щурясь в полумраке до головной боли, разобрала ноты. Неужели Изморин не понимает — светло должно быть и тепло, иначе играть невозможно?! Пойти ему сказать? Паулину спросить? Так Паулину теперь, похоже, вообще никто за человека не считает.

Шесть первых скрипок. Пять вторых. Три альта. Виолончель, видимо, одна — солист. Контрабас. Две флейты. Два гобоя. Фагот. Две валторны. Кларнет.

— Ну, Кудрявцева, что у тебя там? — обернулась Саблезубая. Голос у неё был снисходительный и самоуверенный, будто Ульяна Сергеевна всю жизнь не английский преподавала, а музыку. Лиза слабым голосом перечислила состав, умолчав про виолончель, чтобы не будоражить музыкантов. Саблезубая во всеуслышание огласила список, как герольд на рыночной площади, и те, кто оказался не у дел, повскакали с мест с явным облегчением. Для великого музыкального произведения не пригодились, разумеется, ни органист Федор, ни вокалистка Яна.

Кроме них лишними оказалось ещё шестеро: хорошенькая, как сильфида, белокурая арфистка, назвавшаяся Анютой, — с виду лет десяти, два скрипача, оба Сережи, один тонкий и в веснушках, как у Лизы, второй толстый и с челкой; сероглазая пианистка Маша, отчаянно хлюпавшая носом, похожий на боровичок баянист Руслан, и то и дело чихающий Андрей, который назвался барабанщиком и одет был так, что мог сойти за младшего братишку Кости Конрада, — в широченные спадающие штаны и куртку, разукрашенную черепами и костями, Вся эта братия расселась в задних рядах, и малыши немедленно зашушукались.

— И имейте в виду, — воззвала к лишним Саблезубая. — На перемену пойдете вместе со всеми, и никаких «можно выйти», а пока что-бы я вас не видела и не слышала! Репетировать будем как в школе, — преувеличенно бодро командовала она, повернувшись к оркестрантам. — Сорок пять минут работаем, десять минут перемена. И перекличка. Всем понятно?

— А у нас дома в школе уроки по сорок минут, — дерзко буркнул Миша.

— А ты здесь не дома, — оборвала его Саблезубая. — Вот вернешься домой, и там будешь выступать сколько душе угодно, а сейчас быстренько доставай свою трубу.

Миша нахмурился, но смолчал.

Саблезубая отстегнула с запястья тускло блеснувшие часики и привычным учительским жестом положила их перед собой — на Лизин пюпитр. Через сорок минут все имели возможность убедиться, что часы эти умеют пищать самым что ни на есть гнусным голосом.

— Ну, Кудрявцева, начинай, — Саблезубая подтолкнула зазевавшуюся Лизу и сунула ей черный футляр.

Деваться было некуда — оркестранты уже щелкали замочками футляров и настраивались.

— А партия? — напомнил, глядя мимо Саблезубой на Лизу, глазастый кларнетист Яша, который жаловался на сквозняки.

— Ой! — Лиза спохватилась и забегала по сцене с пачкой нот в одной руке и с черным футляром в другой. Она лавировала между пюпитрами — шаткие конструкции кренились и звякали, ноты, конечно, норовили с шорохом рассыпаться, музыканты подбирали ноги — и чувствовала себя ещё нелепее, чем обычно.

— Ты футляр-то поставь, — не без сочувствия в голосе прогудела Василиса, когда Лиза добралась до величественного контрабаса и, держа футляр под мышкой, быстро сортировала на коленке ноты, ища Василисину партию.

— Ты скоро, Кудрявцева? — поторапливала Саблезубая, поудобнее усаживаясь в первом ряду.

— Все, все! — запыхавшаяся Лиза вернулась к краю сцены и рывком выхватила скрипку.

— Раз-два-три, начали! — отчеканила Саблезубая, хотя её никто не просил.

Лиза опасливо провела смычком по струнам, и побеги плесени на стенах и стеклянном потолке сразу же засветились ярче, и музыканты уже не щурились в ноты. «Ой, а может, это Изморин мне такую ловушку подстраивает? — вскользь подумалось Лизе. — Сначала мне черная скрипка понравится, потом руки к ней прирастут, потом…» Но тут вступил оркестр, и струнные сразу сбились, а духовые зафальшивили, и Лизе пришлось остановиться и начать все с начала, и музыканты глядели на неё косо, и вообще репетировать эту музыку — даже без солирующей виолончели — было все равно что вязнуть в болоте. Дело шло туго, оркестранты играли как будто через силу… нет, словно каждый из них тяжеленный колодезный ворот крутил… и глаза у них делались оловянные. Лизе не раз приходилось бывать на концертах, и она твердо знала, что нормальные музыканты нормальную музыку играют совсем иначе. «И дело тут вовсе не в возрасте и не в том, что репетиция! — обреченно поняла она. — Это музыка такая! И ещё они из-под заклятья никак не выберутся!»

Лиза, как только вступил оркестр, на первых же тактах попыталась под шумок усыпить Саблезубую и Паулину. Бывшая колдунья и гарпия только зевнула с жалобным всхлипом и потерла глаза, а свежеиспеченная гарпия и колдунья Ульяна Сергеевна вообще ничего не заметила. «Разучилась! Я разучилась! — перепугалась Лиза и сбилась. — Или это Изморин меня… отключил? Он ведь может, наверняка может! Но обратно-то он же меня включит!»

Оркестр опять заиграл, и опять вразброд, так что даже Саблезубая, изображавшая, будто кивает в такт, вспорхнула с кресла:

— Дети, дети! — дробно цокая каблуками, она взбежала на сцену и, отодвинув Лизу, замахала руками, видимо, полагая, что дирижирует. — Алина Никитична, не отвлекайте их! Пусть тоже слушают, им полезно!

Лиза обернулась и с изумлением увидела, что Паулина, все ещё заплаканная, подсаживается к лишним, набрасывает на замерзших первоклашек вместе с арфисткой свое широченное пальто — им как раз на троих хватило, — заботливо укутывает надутую лауреатку Яну в свою бордовую шаль, сует ей завалявшийся в сумочке леденец от кашля и затевает с малышами какую-то увлекательную беседу. Во дает…

— Ещё раз, с самого начала! — скомандовала Саблезубая. — Кудрявцева, не зевай, что же ты!

Лиза стиснула зубы. Она изо всех сил старалась концертмейстерствовать как полагается, но Саблезубая, видно, твердо решила, что доверять бестолковой Кудрявцевой ответственное дело нельзя, и вмешивалась каждые пять минут. Правда, оркестранты довольно быстро сообразили, что Саблезубая в музыке ни аза не смыслит, но попросить взрослую тетку, да ещё учительницу, отойти и не мешать? Это как? Вот никто и не решался — даже музыканты постарше, не говоря о самой Лизе.

«Лиза, а почему у нас контрабас все время молчит? Гонобоблева Василиса, к тебе относится!»

«Кудрявцева, а остальные у тебя почему простаивают? Они ленятся?»

«Дети! Дети! Играть надо с выражением!»

«Девочка с разноцветной головой! Архипова Люся! Играй громче! Как волосы красить, так пожалуйста, а как работать, так тебя не слышно!»

Ну как слон в посудной лавке, разозлилась Лиза. И весь хрусталь вдребезги. Вот и попробуй вклинься да объясни Василисе, что надо на полтона ниже, а Яше — что наоборот. У неё и так не хватало духу останавливать музыкантов и делать им замечания, а тут ещё Саблезубая встревает!

Наконец Саблезубая притомилась гарцевать перед сценой и села, но реплики подавала по- прежнему, а ещё раздобыла карандаш и норовила им барабанить по подлокотнику кресла, как указкой, — почему-то получался противный громкий звук, будто Кощей костяным перстом стучит. По собственному черепу.

Постепенно оркестранты начали прислушиваться к Лизиным замечаниям и сердито поглядывали ей за спину, на настырную училку. Ну и отлично, обрадовалась Лиза. Злитесь-злитесь на Саблезубую, а не на меня, может, разберетесь наконец, что к чему, поймете, что я человек подневольный!

Оркестранты и впрямь кивали, когда Лизе удавалось вставить замечание по делу, и не огрызались, и рыжей-конопатой больше не дразнились. И даже как будто старались играть без ошибок, но музыка все равно вязла, как телега в глубокой луже, и лица у всех раскраснелись, словно приходилось эту самую телегу вытягивать.

Ну давайте же, думала Лиза, ну пожалуйста, ведь уже начинает получаться! Вслух она этого не говорила, чтобы никого не злить, хотя ей и самой уже начинало казаться, что мелодия не дается, вырывается, как воздушный змей на сильном ветру.

— Алина Никитична! — грянула за спиной Саблезубая. — С этим что, никак подождать нельзя?

Мишкина валторна поперхнулась, за ней сбился альт и дал петуха гобой — может, от смеха, но скорее от неожиданности. Лиза разъяренно обернулась. Паулина за руку вела к дверям маленькую смущенную Машу и шепотом в чем-то убеждала, показывая фонарик. На вопль Саблезубой Паулина тоже обернулась, и тоже разъяренно.

— Нет, нельзя! — резко сказала она. — Не видите?

— Тогда потише! Вы мешаете вести урок! — вспылила Саблезубая, которая только вчера утром не меньше трех раз бесцеремонно врывалась на урок к Малине Вареньевне за кандидатами в кинозвезды. — Сразу видно, что вы никогда в школе не преподавали!

Паулина глянула сквозь неё и вместе с приплясывающей Машей удалилась, Сережа-круглый поскреб в затылке и на цыпочках двинулся за ними. Лиза опять взмахнула смычком, как дирижерской палочкой, — она знала, что в принципе дирижировать не обязательно, но так было удобнее. Раз, два, три…

Через пять минут Паулина с Машей вернулись, и Саблезубая опять на них обрушилась насчет хождения взад-вперед, и оркестр опять сбился, и теперь уже все музыканты поглядели па Саблезубую испепеляюще. А Паулина что-то пошептала на ухо Маргарите, сидевшей рядом с лишними, и двинулась к сцене. Тут Лиза заметила, что лишние на музыку вообще не обращают внимания, а вот новенькая Маргарита забралась с ногами в кресло и ни на кого не глядит, но слушает почему то очень сосредоточенно. «Чего это она? — насторожилась Лиза. — Паулина её надоумила, что ли?» К тому же в руках у Маргариты был какой-то предмет очень знакомой расцветки, но какой, Лиза рассмотреть не успела.

— Ульяна Сергеевна! — в полный голос позвала Паулина на полпути к сцене — гулко, как колокол. — Маэстро просил передать вам кое-какие распоряжения! По техническому обеспечению мероприятия!

«Интересно, Паулина-то должна про эту музыку понимать, что же она, нарочно мешает?» — удивилась Лиза и в третий раз начала играть с той же фразы.

А Паулина уже что-то тихо говорила недовольной Саблезубой, и пришлось включить слух, что бы расслышать — а вдруг это важно? — и в уши сразу полезло множество лишних звуков, стало слышно, как шепчутся Яна с Федей, как тоненько чихает барабанщик Андрей и как у Саблезубой туфли скрипят и подковки на них скрежещут, и играть стало ещё труднее.

— … и аппаратура для трансляции по городской радиосети, — бубнила Паулина.

— Какая аппаратура? — Саблезубая отмахивалась от Паулины и рыла паркет каблуком. Оскаленная лиса на шее у педагога таращилась стеклянными глазами. — Почему сейчас? Разве будет работать?

Паулина закивала.

— Потом! — отрубила Саблезубая. — Сразу видно, что у вас нет никакого опыта работы с детьми! Вы что, не понимаете, они в перерывах будут тут носиться и все микрофоны посшибают!

«Спасибо за идею, дорогая Ульяна Сергеевна — Лиза почувствовала какую-то злую радость. — При случае обязательно посшибаем. — Потом обвела глазами усталые лица в оркестре и подумала, что носиться, похоже, никто не станет. — Микрофоны? Это что же, он музыку будет записывать? Зачем? Ой, наверно, не записывать, а транслировать!» — Лиза опять сбилась, и Саблезубая одернула её — мол, хватит ворон считать. Ох, трудно столько всего делать одновременно — и думать, и играть, и дирижировать, и ещё волшебный слух не выключать. Голова у Лизы пухла, и она жалела, что у неё нет по крайней мере ещё парочки ушей, желательно тоже с волшебным слухом. И ещё глаз на затылке — ей все время хотелось оглядываться и посматривать, не затевает ли чего Паулина, вернувшаяся к лишним, или она опять ушла, и в таком случае не затевает ли чего непроясненная Маргарита.

Но старалась Лиза не зря — музыка наконец-то зазвучала ровнеё, слаженнее, и что-то в этой музыке слышалось такое, от чего у Лизы засвербило в голове, и казалось, она вот-вот что-то поймет, очень неутешительное, но важное, и…

Пик! Пик! Пиииик!

— Перемена! Дети, перерыв! — подала голос Саблезубая, размахивая пищащими часами. — Ну-ка, встали, потянулись!

На лицах оркестрантов выразилось единодушное «тьфу!» Как бы скверно им ни было, все-таки они честно старались разучивать музыку. И вообще, сообразила Лиза, раз они финалисты и лауреаты и на конкурс приехали, то, наверно, тут все очень упрямые подобрались. И не переменки им важны, а чтобы получилось, а то самолюбие страдает. «Профессионалы, не то что я», — вздохнула Лиза и огорченно почесала нос.

Тем не менее музыканты сложили инструменты и поднялись.

— Мальчики, мальчики, вы куда это? За кулисы не ходите, там очень холодно, — с переливами в голосе предупредила Саблезубая. Миша и Яша с сожалением переглянулись и вслед за остальными спустились в зал. Со сцены никто из музыкантов не прыгал, все осторожно тянулись по ступенечкам. Лизу они тщательно обходили — на всякий случай. «Ну и пожалуйста, — сердито подумала она. — Что могу, то и делаю! Не хотите — как хотите, я вовсе не обязана всем нравиться, вот!» — мысль была свежая и сладостная, хотелось её как следует обдумать, да где уж там — надо за всеми наблюдать. Паулина вон опять куда-то делась.

— Докладывать пошла, — проникновенно пожаловалась Саблезубая в пространство. Потом покосилась на Лизу и, накаляясь, прошипела: — А меня, между прочим, Виктор Александрович сюда пригласил отнюдь не в качестве звукооператора. Да! И пусть этим занимается кто-нибудь другой, а я педагог!

Музыканты разбредались по залу и переговаривались. Голова у Лизы болела отчаянно, но слух она твердо решила не выключать, и поэтому теперь до неё доносились обрывки фраз с разных концов зала и в ушах стало как в радиоприемнике, который скачет с волны на волну и то и дело попадает на две станции сразу.

— … а куда ты из аэропорта делся? Мы тебя в гостинице искали, искали… А-а, а чьи друзья — папы? Мамы?

— Кха! Кху!

— …ух ты, прямо рядом с Эрмитажем? Везет твоей тете!

— …не было в Москве никакого снега, вон тебе Женя скажет, мы в одном вагоне ехали.

— Ага, а здесь — бр-р-р! Зуб на зуб не попадает.

— Пчхи!

— …да ничего они нам не сделают, сказали же. Мы же им нужны.

— …да, а что дальше будет? Когда все кончится? Когда нас выпустят?

— …странная какая-то музыка.

Лиза вскинула голову. Это кларнетист Яша сидел с краю первого ряда и смотрел в свои ноты, а рядом стоял Миша.

— … они говорят, для спасения города, а получается прямо похоронный марш. Да я не про ритм! Нет, дело не в том, что минор. Ты же не хуже меня знаешь, минор разный бывает.

Около мальчиков тут же возникла Саблезубая — в случае необходимости она передвигалась прямо-таки молниеносно,

— А вот это уже не ваше дело! — рявкнула она не хуже ажурийских соратниц, — Положи ноты на место, Мазур Яша, и марш отдыхать.

Ага, боится, что они сообразят, поняла Лиза. А раз они соображают хотя бы насчет музыки, даже чуточку, значит, дела обстоят не так уж и плохо. Она оглянулась и заметила, что к разговору о нотах внимательно прислушивается ещё один человек — Маргарита. Она даже привстала с неудобного кресла. И на плече у неё висел рюкзак,

Черно-зеленый.

Лёвушкин рюкзак!

Ну да, она же и стояла на крыльце с рюкзаком, а я и забыла!

Почему-то Лизу это взбесило, хотя она сразу поняла: Костя, когда обнаружил Лёвушки, но бегство, нашел рюкзак, а перед тем, как превращаться, отдал этой Маргарите.

Ну Костик! Ну удружил! Кому попало доверять! Откуда мы знаем, кто она такая?

Лиза решительно направилась к непонятной изморинской пленнице.

— Отдай рюкзак, — отрывисто потребовала она. — Это… это мой.

— Да? — неприязненно переспросила Маргарита. Голос у неё оказался низкий, глуховатый, как у простуженного мальчика, — Твой? Ну, на. Знаешь, там мобильник был, но дозвониться никому не…

— А чего это ты чужое хватаешь? — Смотреть на Маргариту пришлось снизу вверх, от чего Лиза вовсе рассвирепела.

Маргарита заметила это и села — стало ещё обиднее.

— Звонила не я, а Костя, — внятно и терпеливо объяснила она. — Он, кстати, сказал, что это рюкзак вашего с ним общего друга.

— Не твое дело! — Лиза прижала Лёвушкин рюкзак к его же пестрому свитеру. От злости щеки у неё запылали.

— Как скажешь, — Маргарита вернулась обратно к лишним. — Федор! Гони шарф! — скомандовала она. — Ты что обещал?

Лиза с удивлением увидела, как белобрысый органист, замотанный в два шарфа, безропотно делится с первоклашкой Машей, высунувшейся из Паулининого пальто, как из палатки, и тут же шмыгнувшей обратно.

Она завертела головой. В зале опять стояла ледяная стужа — вон, все пар выдыхают, будто на улице стоят. А ведь пока играли, тепло было. Даже жарко. Странно… Она подышала на руки, потом порылась в Лёвушкином рюкзаке — нет ли там чего теплого.

Ничего теплого не нашлось, но пальцы нащупали знаменитый швейцарский нож, в котором только складного самолета не было, а все остальное было. Лёвушка этим ножом гордился не меньше, чем серебряным гномским топором. Лиза вспомнила, что у неё самой в карманах куртки есть перчатки. Огляделась, не наблюдает ли кто, потом открыла нож и обрезала у перчаток кончики пальцев. Филин ей как-то подсунул книжку про музыкантов в блокаду, там рассказывалось, что они так Седьмую симфонию Шостаковича играли и много чего ещё.

«Надо остальным сказать», — решила Лиза. Может, не будут отбрыкиваться. Хотя у кого-то вообще варежки…

Оказывается, за ней всё-таки следили.

— На, — это Маргарита протягивала ей две нары перчаток — одну шерстяную, одну замшелую. — Я у Яны забрала и вот мои. Обрежь и отдай тем, кто в оркестре и без перчаток. А я пойду и всем скажу, чтобы проверили, у кого перчатки есть.

Помощь была кстати, но Лиза все равно посмотрела на Маргариту с недоверием. Раскомандовалась! Чего она старается? Паулина её подучила? Но зачем?

— Спасибо, — буркнула она, но перчатки не взяла.

— Ладно, я сама. — Маргарита вынула из руки у оторопевшей Лизы ножик, откромсала пальцы на перчатках и двинулась к скрипачке Люсе, которая ушла с разноцветной головой в куртку и дышала оттуда на пальцы, стуча зубами.

Кому верить, а кому нет? Лиза смотрела, как Маргарита проводит ревизию, — теперь варежки перешли к лишним, а обрезанные перчатки распределились по оркестру, и даже самые маленькие, Машины, с разноцветными пальцами, пригодились, потому что у флейтистки Жени руки были совсем миниатюрные. Маша, правда, заныла было, но Маргарита погладила её по голове и уговорила. Она переходила от группки к группке, распоряжалась голосом, не допускающим возражений, музыканты поглядывали на неё настороженно, но слушались — а Лиза злились: «Можно подумать, она тут главная! Это неспроста. Она за них, наверно. Ой-ой, так у меня крыша съедет совсем! Если про всех самое плохое думать, как же вообще жить? И на музыке как я сосредоточусь? Пилить смычком и подозревать? Все время? Кошмар и ужас…»

— Эт-то ещё что такое? — Маргариту ухватила за плечо бдительная Саблезубая.

«Тюремщик бы из неё получился что надо», — мрачно сказала себе Лиза.

— Перчатки, чтобы играть, — четко объяснила Маргарита. — А то у них пальцы мерзнут.

— Нет, вот это! — Саблезубая вырвала у неё нож. — Что это за безобразие? Может, ещё и пистолет у кого найдется? Бомба? Ну-ка, сумок больше ни у кого нет? Дети! Быстренько предъявляем сумки. И карманы! Ах, ни у кого ничего нет?

Паулина попыталась было что-то возразить, но Саблезубая ошпарила её презрительным взглядом:

— Лучше бы помогли карманы проверить!

Маргарита глянула на Лизу и с извиняющимся видом пожала плечами. Лиза рассвирепела и чуть не показала ей кулак: ну вот, и Лёвушкин нож упустила, ворона несчастная! Маргарита отвернулась и двинулась на Саблезубую.

— Можно вопрос? — отчеканила она.

— Ещё и вопрос? — удивилась Саблезубая такой дерзости.

— У вас пальто теплое? — невозмутимо поинтересовалась Маргарита. — Может, отдадите тем, кто в зале сидит? — Она мотнула стриженой головой на лишних. — Алина Никитична уже поделилась, но на всех не хватает.

— Алина Никитична мне не указ, — Саблезубую перекосило.

— Понятно, — коротко кивнула Маргарита. — Но ведь они не играют и мерзнут сильнее остальных. И там малыши. А номера наверняка свободны все, гостиницу же только что отреставрировали и ещё не заселили. А в главном помещении обязательно отопление есть. Может быть, младшие спать лягут нормально?

Лиза искоса наблюдала за происходящим и, хотя Маргарита ей по-прежнему не нравилась, отчаянно завидовала. Ей так никогда не научиться! Никогда и нипочем! А сейчас бы ой как пригодилось!

— Вам велено не расходиться. Оставайтесь на местах, — отрезала Саблезубая.

— Тогда, может, вас не затруднит одеяла принести? — настаивала Маргарита. — Здесь холодно, они же простудятся, а куртки не у всех есть — вы же сами видите.

— Не было инструкций, — огрызнулась Саблезубая.

— А вы сходите и узнайте, — очень вежливо предложила Маргарита, но в голосе у неё Лиза услышала хорошо знакомую холодную ярость. Многообещающую и страшную. Ну совсем как Инго или Бабушка, подумала она и тут же устыдилась — нашла с кем сравнивать!

— Что?! — подозрительно тихо спросила Саблезубая.

— Да, и ещё — здесь есть лекарства?.. А лучше — нормальный врач? Половина народу простужена, — заявила Маргарита. — Вон как чихают.

— Послушай, девочка, — прошипела педагог. — Что ты выступаешь? Все работают! В равных условиях! Даже сам маэстро, ты понимаешь? Никто не жалуется! А ты, по-моему, тут единственная, кто не музыкант. Тебе что, больше всех нужно? Живо сядь на место.

— Они не жалуются, потому что вас боятся, — Марго глянула на Лизу, и та уже машинально раскрыла рот, но…

Пик! Пик! Пииик!

— Ладно, — Саблезубая пристально уставилась на Маргариту, как будто фотографировала. — У нас с тобой ещё будет отдельный разговор. — Ульяна Сергеевна прошествовала в первый ряд. — Дети! Звонок на второй урок! Пора за работу!

Оркестранты неохотно побрели на сцену.

Второй «урок» оказался ничуть не лучше первого — Саблезубая по-прежнему вмешивалась с дурацкими замечаниями вроде «играть с выражением», мельтешила перед сценой. Лизе то и дело приходилось оборачиваться, а это ужасно отвлекало. Паулина ерзала и скрипела креслом: видно, сообразила, что такими темпами «волшебно-спасательную» музыку они и до завтра не разучат. Наверно, она тоже получила какие-то свои инструкции, потому что не выдержала и что-то зашелестела Саблеэубой, после чего та — о чудо! — угомонилась и села, и репетировать стало гораздо легче. Правда, Лиза на всякий случай не выключала слух — мало ли что взрослые полезного сболтнут. Но выслушивать приходилось ерунду.

Саблезубая с Паулиной яростным шепотом препирались, причем шипела в основном Саблезубая — доносила до Паулининого сведения, что никому, кроме Виктора Александровича, собой командовать не позволит, и пригласили её сюда как выдающегося педагога для работы с особо талантливыми детьми, а вот в телевизоре разоряться любой дурак может, и ещё посмотрим, кого маэстро наградит за отличную работу — у неё, Саблезубой, есть на этот счет кое-какие соображения и очень, очень большие планы. Паулина изнемогала, но возразить ей почти не удавалось. «Это как же она развернется? Страшно подумать!» — Лиза решила, что хотя бы ради того, чтобы не дать Саблезубой развернуться, волшебную музыку надо завалить.

Когда кто-то из младших попросился выйти, Паулина спорхнула с кресла, как обрадованный ночной мотылек в темную форточку. Саблезубая угрожающе приосанилась. Лиза вспомнила, что у Ляльки, кажется, класса с третьего нет папы (оно и понятно, кто ж Саблезубую выдержит) и решила: «Может, Изморин ей обещал, что потом на ней женится? Ну на что-то же он её подманил? Не только же на спонсорскую помощь школе? Он же вроде бы миллионер…»

Вернувшись, Паулина отсела от Саблезубой подальше. Музыка принимала все более отчетливые очертания, и Лизе они нравились все меньше. К тому же оркестранты уже не краснели от усилий, а серели на глазах, и замечания понимали со второго раза, хотя старались и слушались. А в перерыве вон как соображали! И в зале опять тепло! Лиза изо всех сил попыталась не думать, от какой такой и чьей энергии появилось это тепло, но все и так было понятно.

Лиза уже не успевала следить ни за лишними, ни за взрослыми, ни за Марго. Она никогда не думала, что репетировать и ещё быть концертмейстером — такая нелегкая работа. Правда, на уроках у Филина тоже бывало нелегко, но совсем по-другому. Потому что там он ей объяснял, что делать, или, по крайней мере, где неправильно, а она старалась. А тут надо самой понимать, где неправильно, и другими командовать. Ой…

Пик! Пик! Пииик!

На сей раз надзиратели смилостивились и выпустили всех из зала, хотя сначала Паулина опять поругалась с Саблезубой и направилась с фонариком в фойе. И опять резко похолодало, а ещё, когда, музыканты потянулись к дверям, Лизе показалось, что перед глазами у неё все качается, а потом она с ужасом осознала — ничего ей не мерещится, музыкантов и впрямь заметно шатает.

Посреди фойе стояла растерянная Паулина и смотрела в потолок, а луч ненужного фонарика был едва различим: вместо мертвой люстры с пыльными висюльками фойе освещало множество плававших в воздухе мутных шаров — такого же неонового цвета, как светящийся букет у Изморина в кабинете. Они же маячили и над входом в туалет. Музыканты обходили шары стороной, а те, кто помладше, вообще жались по стенам. Пробовать, жгутся ли шары, и гонять ими в футбол никому не хотелось. И никто не перекрикивался, и по лестнице на второй этаж на разведку никто не полез, и на замечательно удобных широченных изогнутых перилах кататься никому в голову не пришло, даже младшим, хотя они-то уже битый час сидели неподвижно и бездельничали. И вообще, если закрыть глаза, то можно подумать, что в фойе не дети, а старички, поняла Лиза: музыканты и не пытались согреться — вяло бродили чинным прогулочным шагом и сидели по диванчикам. Просто какая-то мечта педагога. А ведь в фойе ещё холоднее, чем в зале!

Маргарита, правда, подошла было к двери, ведущей из фойе в коридор, но Саблезубая, которая неотступно следила за оркестрантами и лишними, тут же её одернула — даже за рукав:

— Девочка, ты куда это собираешься?

— Кто как, а я есть хочу. Буфет ищу, — во всеуслышание объявила Маргарита.

При слове «буфет» музыканты навострили уши, и на замученных лицах появился интерес. Кое-кто даже привстал с диванчиков.

— А я тоже есть хочу! — Лиза набралась смелости и решилась подать голос, а то сейчас эта Маргарита опять все одеяло на себя перетянет. — Мы все голодные, вы что, не видите?

— И я! — пискнул кто-то из малышей.

— И я!

— И попить!

— Ну, не знаю, инструкций не было. — Саблезубая сделала вид, будто думает.

— Музыкантов надо кормить! На голодный желудок играть вредно! — Лиза брякнула первое, что пришло в голову, чувствуя на себе пристальный взгляд Маргариты.

Ульяна Сергеевна сверилась с часами.

— На следующей переменке, дети! — сладким голосом пообещала она. — Сейчас одиннадцать часов, уже на урок пора!

— У-у-у! — разочарованно проныл кто-то в толпе. — А почему не сейчас?

Лиза глубоко вдохнула и кинулась в атаку:

— Извините, Ульяна Сергеевна, вы не музыкант и можете этого не знать, — начала она. Голос дрожал от злости, но прозвучал так, будто её трясет от страха. Тьфу ты! — А маэстро вам не сказал, потому что он… он великий и… и выносливый, и он занят и может без еды и воды и… без воздуха! — во рту от таких слов появился противный железный привкус. — Но мы же первый раз вместе играем, мы сыграться толком не успели. И все не выспались. Я вот ужасно спать хочу. А не выспавшись и на голодный желудок мы даже «Чижика-пыжика» не сыграем! Не то что эту… спасательную музыку! А раз поспать не даете, покормите хотя бы, а то нечестно! И попить дайте горячего! Лучше кофе!

Музыканты утвердительно загудели и запищали на разные голоса.

— Вы сами-то разве не голодная? — нахально спросила Лиза.

— Кудрявцева, не забывайся! — возмутилась Саблезубая и тут же сглотнула. Ага, тоже подкрепиться не прочь!

— На такую музыку калорий больше уходит в сто раз! — выпрашивать Лиза ничего не собиралась, ещё чего не хватало, но с противником надо говорить на понятном ему языке.

— И где я вам буфет возьму? — поинтересовалась Саблезубая.

— Да вон же! — неожиданно вмешалась Паулина и потыкала тусклым фонариком вверх, в темноту, куда уходила витая бетонно-железная лестница. — На втором этаже буфет, только он заперт, надо открыть.

— Что вы от меня хотите? — вскипела Саблезубая. — То я вам звукооператор, то я вам взломщик!

— Не нам, а Виктору Александровичу. — Паулина надвигалась на Саблезубую, и в голосе у неё зазвучали зловеще-ласковые модуляции. — Виктору Александровичу вы должны предоставить все и вся, чего бы он ни потребовал. Или вы не хотите получить награду? За отличную работу? — одними губами произнесла она, так что разобрала только Лиза. — Сладенькое посулили? Ну вот и отрабатывайте.

— Да вы просто нам дайте чем открыть, а дальше мы сами. — Миша с Федей уже поднимались по лестнице в темноту. — И фонарик какой-ни- будь.

— Вот, — Лиза тут же вытащила из Левушкиного рюкзака фонарик. — Регулируется. Так пошире луч, так поуже.

— Класс! — Миша наконец-то глянул на Лизу дружелюбно.

— Эй, меня возьмите! — за ними двинулся дотошный Яша. — Я замки чинить умею… ну и ломать тоже, наверно.

— А ножик, мальчики, у Ульяны Сергеевны, — въедливо сообщила Лиза.

Саблезубая нож так просто не отдала, а двинулась за разведчиками наверх, как пришитая, бормоча про безобразие и облизываясь.

В буфете ничего особенно утешительного не нашлось — в основном лимонад, леденцы, шоколадные батончики и всякие чипсы с орешками.

— Мы не все взяли, на потом оставили, — честным голосом сказал Миша, оделяя народ скудным провиантом. Ножик он припрятать не сумел — Саблезубая тут же отняла обратно.

Яша подозрительно вертел в руках яркий пакетик, внутри которого что-то колюче шуршало, как осенние листья, пересыпанные песком.

— Мама говорит, от этого у меня будет гастрит, — вздохнул он. — И аллергия. — И грустно захрустел, как лошадь овсом.

— Ну прям камень! — Василиса попробовала укусить батончик и посмотрела на него с осуждением. — Смерзлось! Зубы обломаешь!

Орешки оказались соленые, а чипсы перченые, и от них страшно хотелось пить, а лимонад был липкий и тепловатый, но пленники умяли все, что им дали, в один присест, и умоляюще глядели на разведчиков, как радингленские коты на рыбных торговцев.

— Надо на потом оставить, — объяснял Миша. Марго кривилась.

Взрослые устроились в сторонке. Саблезубая деликатно вынимала орешки из пакетика по штучке наманикюренными пальцами и, отставив мизинец, аккуратно отправляла в рот, стараясь не размазать помаду. Ещё она вытребовала себе стакан, потому что из бутылки пьют только некультурные люди. Паулина испустила тяжкий вздох, отпила глоточек лимонада и тем ограничилась. Все с ней ясно, мрачно подумала Лиза, старательно жуя безвкусный шоколад. Ей еда не нужна, как обычным людям. Она же бывшая гарпия. От лимонада щипало в носу, как от слез, но настроения реветь у Лизы не было никакого. Наоборот, в ней все сильнее вскипала злость.

Ну Изморин! То ли он забыл, каково человеком быть, то ли ему никого не жалко. Наверно, и то и другое. Или нет — у него-то самого в кабинете кофе пахло! Вот же гад. Это как же мы ему играть будем, голодные и холодные? И ещё эти тюремщики над душой стоят! И поспать не дают! Лиза зевнула. Действие гномского кофе давно закончилось, и про дымящуюся горячую чашку Лиза теперь вспоминала с тоской.

— Ульяна Сергеевна, а горячего ничего найти нельзя? — раздался неподалеку возмущенный голос Маргариты. — Это ведь не еда, это так. Нам сколько ещё тут сидеть?

«Ой, Саблезубая же её сейчас просто стукнет!» — испугалась Лиза. У Саблезубой, кажется, действительно руки чесались, но народу вокруг было полно, поэтому она сдержалась.

— Всем плохо, Смурова, — укоризненно напомнила учительница. — И все терпят. Даже маэстро. И вообще, ты не слышала такую поговорку — искусство требует жертв?

— Человеческих? — Марго смотрела на Саблезубую в упор, и глаза у неё были как черные угольки, твердые и блестящие. — Мы на это, между прочим, не подписывались! А маэстро наш вовсе не в таких же условиях, у него камин есть, я сама видела!

Лиза и не заметила, как подошла поближе и закивала. Марго оглянулась на неё и накинулись на Саблезубую с удвоенной силой:

— А раз у него есть, значит, где-то ещё есть, и чем топить, мы бы нашли! У маэстро наверняка нотной бумаги чемодан!

— Ты соображаешь, что говоришь? — взвилась Саблезубая. — У неё только что ножик забрили, а она ещё пожар норовит устроить! Мало мам Конрада! Девочка, ты нам что, мероприятие будешь срывать? Хочешь, чтобы тебя опять зaперли? Или мне отвлечь маэстро, чтобы он с тобой ещё разок поговорил?

— Нет! — вырвалось у Маргариты.

— Тогда веди себя соответствующе, — отрезала Саблезубая. — Дети! Дети! Пора на урок! — она налила себе ещё и поплыла в зал, стараясь не расплескать лимонад.

Музыканты, ворча, потянулись обратно. Ну что же они Маргариту-то не поддержали, расстроилась Лиза, неужели так взрослых боятся? И тут же мысленно обрушилась на себя: а сама-то ты чего молчала? Мало ли за кого человек, [лито} дело говорит.

Маргарита, видно, испугалась угроз взрослых, потому что в следующий перерыв к Саблезубой больше не подходила, только присматривала за малышами. Вскоре Лизе вообще стало не до наблюдений. Скудная кормежка не помогала, и перерывы тоже — оркестр опять стал играть хуже, каждые несколько тактов кто-нибудь сбивался, или ронял ноты или смычок, или начинал чихать и кашлять, вместо того чтобы вступить со своей партией, и приходилось останавливаться и ждать. Саблезубая опять принялась вмешиваться и покрикивать, а лишних и Паулину и Маргариту было вообще не видно и не слышно.

Музыканты то и дело жаловались:

— У меня голова болит!

— А у меня кружится!

— А у меня горло! Я играть не могу! Дыхания не хватает!

— Кисть сводит!

— А попить ещё можно?

— Тут душно!

— Тут холодно!

А потом кто-то из них подал голос, что пора перерыв сделать, а Саблезубая рявкнула и перерывы сократила, и в буфет больше никого но пускала, и велела никому на часы и смотреть не сметь, а то отберет.

У Лизы ноты прыгали в глазах, от темных фигурок на фоне темно-красного занавеса голова болела ещё больше, замученные, напряженные лица оркестрантов маячили бледными пятнами, а время мчалось, как пейзаж за окном электрички.

Пик. Пик. Пииик.

Флейтистка Женя уронила курчавую голову на пюпитр и безудержно зарыдала.

— Я больше не могу-у-у! — всхлипывала она.

Все. Приехали, тупо подумала Лиза. Самой впору зареветь. В носу отчаянно защипало, но она велела себе держаться. Сквозь стеклянный потолок сочился грязноватый серый свет, но плесень на стенах почти его затмевала.

Дальше пошло по цепочке: захлюпали носами успокоившиеся было малыши около Паулины, потом заплакал ещё кто-то из девочек-оркестранток, и еще, и еще. Яна плакала аккуратно, шепотом. Мальчики и могучая Василиса держались, но явно из последних сил. Печальный кларнетист Яша, похожий на глазастого [/кирафенка], хлопал ресницами и судорожно переглатывал. Кто-то — кажется, Маша — тоненько заскулил: «Хочу домой, хочу к маме».

Саблезубая призывала всех успокоиться, но перерыв объявлять и не думала.

Ах вот, значит, как! Лиза неуклюже спрыгнула со сцены и начала аккуратно укладывать черную скрипку и черный смычок в черный футляр.

— Ты что это, Кудрявцева? — возмутилась Ульяна Сергеевна и строго постучала по подлокотнику карандашом. — Дети! Прекратите!

Лиза даже не оглянулась — она вихрем пронеслась через зал и вылетела за дверь, чувствуя между лопаток пристальный взгляд непонятной Марго.

В темном вестибюле она всхлипнула — все равно никто не видит, даже шары эти, гнилушки болотные, не горят. Потом яростно вытерла нос кулаком и двинулась по коридору. Вот сейчас и проверим, как я дорогу в изморинское логово запомнила, с мрачной решимостью подумала она.

Глава 10,

в которой Лиза учится вести переговоры, а Инго проявляет несусветную расточительность

У него было самое лучшее на свете детство. Отец, который вернулся с фронта невредимым, пил чай из диковинной синей с белыми узорами чашки, найденной — так он рассказывал — на развалинах города, когда-то называвшегося Кенигсберг, Королевская Гора.

А у мальчика было детство с морем и солеными брызгами в лицо, и с военными кораблями, и с Балтийской косой до самого горизонта, просвистанной ветром, с горячим белым песком и сладкой дикой смородиной, бункерами, дотами, развалинами форта, аэродромом, на который ещё надо было уметь пробраться, и с темными кусочками янтаря в хлюпавших под ногами водорослях, и с играми в войну. И ему казалось, будто ничего лучше и не бывает, рассказывал Смуров. Он старался говорить шепотом, хотя ему уже объяснили, что маленькая кругленькая женщина в кресле спит очень крепко и её не то что громким: голосом — пушками не разбудишь. Хотя при этом на неё все время выжидательно косились и шторы не раздергивали тоже вроде бы из-за неё.

А потом мальчик увидел тот альбом — огромный, с упоительно пахнущими страницами, о края которых можно было запросто порезать палец, как об осоку в дюнах. Вот что странно, качал головой Смуров, у него начисто вылетело из головы, кому этот альбом принадлежал — кому- то из сослуживцев отца? — да и репродукции в нем никак не восстановить в памяти, хотя, хотелось бы, теперь-то он музейщик и мог бы… наверно, Дрезденская галерея, да-да, очень похоже на то. Но зато он помнит, как переворачивал тяжелые листы с непонятными немецкими подписями, и на каждом словно открывалось окошко в какой-то совсем другой мир, странный, загадочный, да и был ли он на самом деле…

Там с картин смотрели мужчины и женщины в удивительных нарядах, с какими-то нездешними лицами; на мощеных улочках, под черепичными крышами, на шахматных плитчатых полах торговали невиданным товаром, дрались на шпагах, танцевали сложные танцы — жили какой-то особенной, ни на что не похожей жизнью. И ещё там змейками убегали вдаль, в зеленые холмы, узкие дороги, а по ним катились запряженные осликами тележки, а на горизонте вставали высокие башни замка. И ещё были там грозные и прекрасные люди с крыльями, и какие-то удивительные полузвери-полуптицы, и высокий солдат в железных доспехах пронзал копьем длинного извилистого дракона! выползавшего из темной пещеры. Мальчик спросил отца — а у нас такое есть? Да, ответил тот, в Эрмитаже, в Ленинграде.

Мальчик долго потом ходил сам не свой и пробовал на вкус волшебное, таинственное слово «эррррмиташшш» — оно перекатывалось и шелестело, как прибой. Он почему-то твердо решил — вырасту, будут работать там, где много таких картин. В Эр-ми-та-же.

Правда, в Ленинград он попал уже студентом, И уже знал, что устроиться на работу в Эрмитаж не легче, чем добыть Кощееву смерть. Но Смуров отступаться не собирался. Он выучился на искусствоведа, работал себе в Калининграде, тихо писал статьи, когда мог — приезжал в Ленинград на конференции, затаив дыхание, ходил по бескрайним эрмитажным залам. Залы были похожи на тихие озера, окруженные золотым осенним лесом. Он навещал свои любимые полотна. Он уже знал всю постоянную экспозицию наизусть. Ему уже казалось, он может пройти с закрытыми глазами от парадного входа до Эрмитажного театра. Мимохожие экскурсанты частенько принимали его за местного сотрудника, спрашивали, как найти Рыцарский зал, импрессионистов, зал «Павлина», — Смуров отвечал важно и подробно, но при этом все поглядывал в сторону: в парадных зеркалах и паркетах отражался какой-то другой Смуров, который был здесь на своем месте, словно всегда тут и работал. Илья Ильич завидовал отражению и, привычно ссутулясь, спускался по мраморному леднику Иорданской лестницы, выходил на набережную, уставясь себе под ноги. Кроме Эрмитажа его в этом городе мало что интересовало. Даже белые ночи.

Рыжий Иннокентий — или как его там, Инго? — явно удивился, но смолчал. Ну, значит, ему не понять, мельком подумал Смуров.

А потом в один прекрасный день к нему заявились эти двое, один вроде бы москвич, а второй из Новгорода, что ли… нет, из Киева. Как они его разыскали, непонятно. Смуров тогда был уже женат и Маргошке как раз четыре годика исполнилось, она в соседней комнате диньдинькала на подаренном ксилофоне. Да, они пришли прямо домой и завели какой-то разговор о сотрудничестве — мол, не хочет ли он перебраться в Петербург, а они бы ему помогли устроиться в Эрмитаж, да-да, они все знают, динь-динь-динь, и рекомендации будут, и ровно две смуровские публикации окажутся гениальными, и даже испытательный срок можно сократить, зачем ему, Илье Ильичу Смурову, такелажником работать, с больным-то сердцем — видите, мы все о вас знаем, дилинь-динь-динь, один из гостей встал и беззвучно прикрыл дверь. Смуров было испугался, что эти двое — бандиты или ещё кто похуже, и решил не связываться, Маргошка ведь… но отказаться сразу у него духу не хватило, а они наседали, уговаривали. И тогда он рискнул спросить — зачем я вам, сдался.

— А дальше начался полный бред! — Смуров от волнения повысил голос и тут же, оглянувшись на спящую, прикрыл рот ладонью.

Гости заявили — им, мол, надо, чтобы он срочно стал хранителем в Петербурге. «Я и так хранитель, — растерялся Смуров. — Музейщик, хранитель фондов, только здесь — в краеведческом музее». Нет-нет, сказали гости, и понесли что-то про хранителей городов, Гильдию, посвящение, миссию, какую-то фантастическую детективную околесицу, так что…

Рыжий Инго глубоко вздохнул, но промолчал, только руки на остром колене сплел. Смуров покосился на него и продолжал.

…так что он, Смуров, нормальный взрослый человек, эти сказки даже и слушать не стал — слишком подозрительно они звучали. «Что ж, тогда попробуем второй вариант», — сказал один гость другому, и они удалились, и Смуров ещё десять лет прослужил в калининградском городском музее и все так же безнадежно тосковал по Эрмитажу. И только он решил, что в Питер больше ни за что не поедет, незачем расстраиваться, как вдруг пришло это письмо. На бланке Эрмитажа и на адрес местного музея, в котором работал Смуров, что само по себе большая честь простому смертному.

Смуров прочитал и схватился за сердце, а потом за чемодан. Дилинь-динь-динь, зазвенело в ушах у Ильи Ильича. Ему предлагалось как можно быстрее перебраться в Петербург — ждала Смурова вакансия хранителя музейного фонда. Приглашение пришло от человека, которого Смуров не то что в глаза никогда не видел, но даже и фамилию его не припоминал, и вот на тебе — соглашайтесь скорее, Илья Ильич, другого раза не будет. И все бумаги уже, оказывается, были в полном порядке, и две каких-то древних статьи, про которые сам Смуров позабыл, превозносились до небес. Смуров стал собираться. Жена переезжать отказалась — мол, пусть Маргоша школу спокойно закончит, а там посмотрим. Смуров с легкостью согласился — он-то знал, что дочка, которую в калининградской музыкальной школе на руках носят, все равно года через два приедет к нему в Питер, в Консерваторию поступать.

Господи, думал Смуров, что я несу, зачем эти ненужные подробности, надо же Маргошку вызволять, да и я этим людям на что сдался… Но он говорил, говорил, и вдруг понял, что ему некому было раньше обо всем этом рассказать. А они слушали, кивали, подливали кофе, пытались накормить. Когда Смуров сказал про больное сердце, откуда-то возник валидол, и Смуров его взял, хотя, наверно, не следует им доверять, никому нельзя верить, но он говорил, говорил взахлеб и остановиться не мог. Смешно даже…

Итак, Смуров был счастлив: принимал фонд и в Эрмитаже проводил чуть ли не круглые сутки. Кабинет ему полагался — даже не кабинет, а рабочий стол на хорах в зале с часами «Павлин», с фонтаном слез, рядом с висячим садом. Каждый день он открывал дверь служебного входа на Дворцовой набережной, поднимался по гулкой лестнице, отражался в зеркалах. Тихое счастье, стрекочут под пальцами твердые каталожные карточки, табунки туристов перемещаются внизу, разноязыкий благоговейный гул взлетает под мраморные своды, фонтан мерно капает слезами…

Он не прослужил в Эрмитаже и недели, как к нему на работу явились те двое — он уже успел забыть, как они выглядят, не сразу узнал, тем более что вид у обоих был какой-то затравленный. «Ну, вы всем довольны?» — спросили они, и душа у Смурова ушла в пятки. Он понял. Это они все устроили, они, и теперь пришли требовать расплаты. Но, к удивлению Смурова, они не то что требовали — просили, умоляли, а главное, опять завели речь про хранителей городов. Напирали на то, что династия питерских хранителей пресеклась накануне революции, а потом Гильдия Хранителей хоть Смуровых и разыскала, да только никак не могла с ними связаться, объяснить, убедить — и так семьдесят лет город стоял без надзора. Только десять лет назад нашелся один человек, которого они уговорили, когда Смуров отказался, боковая веточка, дальний родственник, но он умер, а теперь вот на него, на Илью Ильича, последняя надежда, потому что род оборвался, а ведь это древний род, чуть не с самого основания города Смуровские предки тут жили, и пора ему возвращаться на обжитое место, пора, самое время. Динь-динь-динь, капала вода из фонтана слез внизу, под галереей. Они много чего ещё рассказали — напоминали, убеждали.

Смуров послушал — вроде все сходилось: и деда его расстреляли зимой двадцатого года, и у отца была до войны другая семья, и был сын, который сгинул в блокаду, — пятнадцатилетний мальчишка уперся, не поехал в эвакуацию, остался из-за какой-то девчонки, а дальше то ли бомбежка, то ли голод, кто его знает. Истории про Гильдию Хранителей Смуров, правда, все равно не поверил, уж очень на детективный фильм смахивало, но то, что эти двое к нему обратились, Илье Ильичу странным образом польстило. Укоренившись в Эрмитаже, он был теперь полноправным питерским жителем, а раз так, почему бы и не называться Хранителем города, звучит красиво и почетно. Тем более что должность показалась ему синекурой — ведь эти двое просили какой-то сущей ерунды…

— Какой именно? — быстро спросил рыжий Инго, подавшись вперед.

— Да может, это не так уж и важно, — медленно ответил Смуров, не поднимая глаз, но кожей на лбу чувствуя его пристальный зеленый взгляд. — Впрочем, он про это знает, так что молчать нет смысла. Если в общих чертах — меня провели по подземному ходу, потом заставили поджечь заброшенное воронье гнездо… в глухом сквере на Петроградской, ночью… мальчик я им, что ли, по деревьям лазить?… я ещё подумал: чушь какая несусветная, да что там, хулиганство… — Смуров вымученно усмехнулся уголком рта. — Часы завести… Я решил, что меня от этого не убудет — раз в месяц часы заводить, огонь зажигать — ну, не гнездо в сквере, конечно…

Высокий дракон пыхнул трубкой и прикрыл глаза, будто стараясь получше запомнить.

— И ещё кое-что объяснили, — внезапно сорвалось у Смурова с языка совершенно против воли. Он осекся. Зажал рот двумя руками и в ужасе посмотрел на рыжего Инго — вдруг понял, что едва не проболтался и что этот рыжий своим зеленым взглядом совершенно его заморочил. Да что он за существо, в самом деле?! Как тот — или совсем наоборот?!

— Извините, — сказал рыжий Инго, отводя глаза. — Пожалуйста, говорите только то, что считаете нужным. Я больше не буду.

— Короче говоря, я решил, что все это — невелика плата за Эрмитаж, — с усилием продолжал Смуров, теперь уже тщательно подбирая слова. Он вытер испарину, выступившую на лбу, хотя в комнате этой было холодно, как в подземных коридорах. И даже ещё холоднее. Дальше говорить не хотелось.

— Вы камин бы затопили, что ли, — промямлил он и опять оглянулся на спящую — ей, наверно, даже под пледом холодно. Простужена? Жалко, на вид милая женщина, из тех, что в Эрмитаж со своими тапочками ходят.

Дракон Конрад многозначительно прочистил горло, и Смуров обреченно продолжал — деваться было некуда, все равно все вытрясут:

— Ну вот, принял фонд, стал работать. Сижу я там на хорах над залом с павлином, знаете?

Человек по фамилии Филин кивнул — знает. Ну да, такие в музеях дотошные завсегдатаи, все наизусть помнят, хотя, конечно, до хранителей им как до неба.

— Проход туда только через сам зал, и из зала прямиком выход в висячий сад. Вот так и так. — Смуров прочертил ложечкой по закапанной восковыми кляксами скатерти. — Сотрудникам туда можно. Так вот, эти двое попросили меня отныне раз в месяц выходить в этот сад и буквально на три секунды щелкать зажигалкой, раз уж камина в зале нет. — Смуров перевел дыхание и быстро выглотал остывший кофе. Рот свело от горечи.

— А разве… — Дракон отложил трубку и выпустил из ноздрей дым. Сизые клубы заплавали в сером свете, наполнявшем комнату. — Послушайте, я знаю, у меня книжный магазин, это же…

— Запрещено, конечно, — закивал Смуров. — У нас с этим строго. В Эрмитаже и печное отопление-то упразднили в тридцать восьмом году, после пожара, и поставили калориферы, паровое, и каминами никто не пользуется. Но зажигалкой незаметно щелкнуть можно. Раз в месяц-то исхитрюсь, я так подумал.

— Раз в месяц? Все равно когда? — быстро спросил седой Филин.

— Нет, конечно. В полнолуние. — Смуров попытался улыбнуться. Получилось у него плохо, он сам знал. — Ну, всё-таки кой-какие книжки я читал, так что с полнолунием все понятно. И ещё они просили часы заводить. У меня электронные были, пришлось на обычные, механические поменять. Вот, собственно, и все. Остальное, извините, я сказать не могу.

— Хорошо. Пожалуйста, дальше, — не то поторопил, не то разрешил рыжий Инго.

Ещё те двое настоятельно попросили Смурова переехать поближе к Эрмитажу, туда, где обитал предыдущий хранитель, на Дворцовую набережную, правда, на первом этаже, но до работы рукой подать, и вид на Петропавловку, ну что вам стоит.

Ему ничего не стоило. Но едва Смуров вошел в эту квартиру, как ему показалось — по углам шепчутся какие-то тени, отвернешься — кто-то быстро и беззвучно проходит за спиной. Здесь кто-то жил совсем недавно, но кто — непонятно, на стенах светлые прямоугольники на месте исчезнувших фотографий, бумаги пропали, телефон молчит, соседи не здороваются и смотрят сквозь, конечно, странно, но он был так счастлив, и позвонил домой похвастаться, и Маргоша обещала приехать на каникулы.

Но все оказалось гораздо серьезнее, чем полагал Илья Ильич. Он понял это, когда у него стали уже не то что выспрашивать — выпытывать.

— Понимаете, — в отчаянии говорил Смуров, — понимаете, я ведь до этого лета просто считал, что все это игры! Очень для меня выгодные, но игры! Ну, подумаешь, сочинили они себе тайное общество, мало ли таких, кто как хочет, так и развлекается… Понимаете, когда мечты сбываются с такой страшной силой… (Седой Филин опять кивнул). А летом…

— Минутку-минутку! — Высокий дракон ткнул в сторону Смурова трубкой, словно продырявить хотел. — Ничего себе игры! Но не станете ли вы утверждать, милейший, будто не видели статуй? В полнолуние? А? Когда часы в Эрмитаже заводили? — Взор его метал молнии. — Львов! И прочих! Ведь видели же! Не отпирайтесь!

Смуров поник.

— Да я и не отпираюсь, видел, — потерянно выдавил он. — Но я подумал…

— Конрад, в самом деле, — недовольно пробормотал Филин и скривился, как от кислого.

— Нет, постойте, это, наверно, важно, — подхватился Смуров. — Я их с самого начала видел, но… не верил. Не верил, что они настоящие. Я решил — раз эти, которые назвались Гильдией, смогли такое провернуть, может быть, это они меня так гипнотизируют? Глупость, конечно, но что мне оставалось думать?

— Пфф! — Дракон не то фыркнул, не то дымом поперхнулся от возмущения.

Инго успокаивающе кивнул:

— Все понятно, Илья Ильич.

— А летом к вам явился неизвестный в темных очках, — устало, будто через силу произнес Филин. — Такой вежливый господин с легчайшим акцентом. Очень красивый. И держался небось спиной к свету.

— А? Откуда вы… — Смурова тряхнуло. — Да-да, он, именно он. Похвалил за послушание и качественную работу… Я немного испугался, потому что не понял, за что именно хвалят… Решил, что он тоже из тех, но сглупил — спросил об этом прямо, тот, конечно, согласился… — Смуров почувствовал, что позорно краснеет.

Тогда-то ему казалось — он ведет себя логично, правильно, держится молодцом, а сейчас как стал рассказывать — выходило, что был он распоследним идиотом. А ведь ни за что бы и не рассказал, если бы все они не верили. А они верят. Слушают. Этот рыжий Инго со своей невыносимой предупредительностью вон опять кофе подливает и бутерброды подкладывает. Смурову кусок в горло не лез — потому что предстояло нелегкое признание.

— Так вот он сначала пришел ко мне в Эрмитаж… Ночью… — Смурова вдруг осенило, что и рядом с павлином тот спичкой чиркал совершенно не зря. «Ну почему, — подумал он, — почему до меня все так медленно доходит?!»

— И попросил сделать… именно то, что мне объяснили, — закончил Смуров после паузы и прислушался к себе — нет, вроде бы соображаю, что говорю, и говорю по собственной воле. — И я отказался. Он стал обещать всякое… — Смуров заерзал. — Ну, что дочка вот-вот приедет… И действительно, Маргошка приехала — на конкурс этот, прошла в последний тур, а собиралась только в ноябре, на каникулы… Сюрприз, говорит… — Он стиснул руки. — И когда она уже приехала, он пришел опять… Хорошо хоть Маргошки дома не было. И начал угрожать… — Смуров умолк. — И тут, понимаете, я сообразил, что раз угрожают, значит, все эти часы и огни и все прочее… — это по-настоящему…

Он зажал руки между колен, чтобы не дрожали.

— И вы ничего ему не сказали? — осторожно уточнил Филин. — Ну, того, ещё кое-чего?

— Ну да, — Смуров недоумевающе поднял замученные, воспаленные глаза. — А как же иначе?…

— Здорово, — почти с восхищением выдохнул Инго.

— Не бывает, — дракон Конрад недоверчиво качнул массивной головой.

— Ещё как бывает, — тихо отозвался Филин из глубины кресла.

— Это вы о чем? — не понял Смуров. — А?

Никто ничего объяснять не стал, И хорошо, что не стал, а то бы Смуров сбился, а рассказывать было чем дальше, тем тяжелее, и он старался говорить покороче: вспоминать не хотелось, так что до момента, когда за ним захлопнулся люк, Смуров дошел довольно быстро.

— А Лев что? — хором спросили все трое. Женщина под пледом пошевелилась и всхлипнула во сне. Смуров едва не подпрыгнул.

— Убежал, я же вам говорю, — нервно объяснил он. — Куда-то под землей убежал. Он вообще намекал, что он…. Ну, в общем, гном или вроде того.

— А почему убежал? Куда? — с нажимом спросил дракон.

— Понимаете, там, под землей, стаи крыс, одна такая нас разделила, вот он и…

— Крыс? — Филин покосился в окно. — И как они себя вели?

— Слушайте, — Смуров страдальчески схватился за виски. — Когда я вижу крыс, я не имею обыкновения оценивать их поведение!

И тут в щели между тяжелыми шторами за окном мелькнуло что-то огромное и темное. Филин ахнул. Стекла задребезжали. Темное и огромное пронеслось снова, и Инго, подскочив как на пружине, бросился к окну и отдернул шторы.

Когда впереди показался до отвращения знакомый холл с той самой дверью, Лиза замедлила шаг, хотя до этого она бежала по смутно серевшим коридорам и лестницам, перепрыгивая через ступеньку, А под дверью ноги вдруг стали заплетаться. «Ну да, ну страшно тебе, ещё бы! — свирепо сказала себе Лиза. — А им там, в зале, не страшно, да? Им ещё хуже!» Она шагнула вперед и уже занесла руку — постучаться — но попятилась. «Трусиха! — обругала она себя. — Ладно, вот минуточку постой и стучись.» — Она принялась было общипывать ствол ближайшей пальмы, но пальма была искусственная и общипываться не желала, А может, Изморина в кабинете вообще нет? Ну-ка…

Но Лиза даже не успела включить волшебный слух.

— Молчишь? — с нажимом спросил голос Изморина. — Молчи, молчи. Ты мне таким нравишься гораздо больше — тихим и покорным.

Лиза замерла, боясь шевельнуться. Кого это он так? Сколько у него тут вообще пленников?

— Молчишь, не егозишь, не ерзаешь, никакой инициативы не проявляешь, — довольно продолжал Изморин. — То, что надо. Вот так бы с самого начала.

Получается, опять я подслушиваю, сообразила Лиза. Изморин сам виноват — громко разговаривает. Но почему тот, с кем разговаривает Изморин, голоса не подает? Она включила слух и разобрала только знакомое дыхание — почему-то загнанное, будто этот человек долго бежал. А больше ни шороха.

— Так вот слушай дальше. Ты мне даже не союзник, а инструмент. Инструмент должен быть покорным. — Теперь Изморин говорил размеренно, без всякой угрозы, но слова его чем- то напоминали Лизе липкую паутину. — А ты будешь покорным. Тебе нынешнее твое состояние навсегда запомнится — у драконов ведь память-то абсолютная.

Лиза намертво закусила губы и вцепилась в пальму, чтобы не вскрикнуть.

— Вот и папеньке твоему в свое время я тоже кое-что очень крепко в голову вбил, до сих пор он под впечатлением живет. И будешь ты меня слушаться, чешуйчатый.

Лиза стиснула кулаки. Какое ещё состояние? И при чем тут старший Конрад? И почему, почему Костя не шелохнется?!

— А если ты думаешь, что теперь я тебя отпущу из поля зрения хоть на секунду, то глубоко ошибаешься, Конрад. Я больше рисковать не могу. — Изморин заходил взад-вперед по кабинету. — Ты мне слишком нужен. Пока этот Смуров не сбежал, я думал, статуи можно сбросить со счета. Конечно, я бы мог и без него справиться, но силы надо беречь для музыки. Вот ты-то у меня статуями и займешься, будешь их огнем распугивать, когда я скажу. Ты все равно на большее не годишься. Понял? — он остановился. Лизе казалось, она через дверь видит, как Изморин сверлит Костю глазами. И почему он все Косте рассказывает? Неужели думает, что дракончик совсем сломался?

Изморин прислонился спиной к двери. Лиза подалась назад.

— Да, — с тщательно скрываемой досадой в голосе рассуждал Изморин. — Не вовремя Смуров сбежал. С другой стороны, хлопот с ним было… не понимаю, их что, всех от гипноза специально кодируют? Или это от избытка порядочности?

Это что же за Смуров такой? Маргаритин папа?

И тут дверь распахнулась.

— Ты что тут делаешь? — резко спросил Изморин. — Подслушивала?

— Ничего я не подслушивала! — огрызнулась Лиза, удивляясь, что у неё получается грубить. — Вы… вы так кричите, на всю гостиницу слышно! И вообще, я… я по делу! — очень хотелось ворваться вихрем, но на пороге ноги предательски подкосились, и Лиза бочком протиснулась мимо Изморина в кабинет.

— Очень кстати. Заберешь свою партию. — Изморин плотно прикрыл дверь и сунул ей пачку нот — даже не пачку, а разваливающийся на листочки ворох. — Возьми. Ну, ты что-то хочешь мне сказать? Почему у тебя такое выражение на лице — глубокомысленное? — иронически осведомился он. — С духом собираешься?

клятие-оберег. Ты же видела, дети прошли под его охраной через весь город и явились целыми и невредимыми. И кстати, насчет простуды ты определенно привираешь. Сомнамбулизм дает иммунитет, и во сне никто простудиться не мог. По науке.

— Какая наука! — вскинулась Лиза. — Они уже чихают и кашляют! Они в пижамах! В тапочках! Там малыши! А если заболеют? А если воспаление легких? А если Яна голос потеряет? Насовсем? А если…

— К твоему сведению, Лиза, в том, что детям плохо, виновата ты.

Лиза онемела.

— Да-да, ты, и нечего таращиться. — Изморин присел на краешек стола, заваленного ногами, и покрутил в пальцах ручку. — Гаммельнский сомнамбулизм, дорогая моя недоучка, штука тонкая, деликатная, с ним надо обращаться умеючи, И снимать его надо бережно. А ты что наделала? Ты же их будила, не я? Или я ошибаюсь? А? — Он поднялся и навис над Лизой. — И мне теперь прикажешь расхлебывать твои ошибки?

«Неужели и вправду я виновата? — в ужасе подумала она. — Или это он мне мозги пудрит?» — запал пропал, Лизу зазнобило. Она втянула голову в плечи и панически огляделась.

В кабинете было синё от сигаретного дыма, сквозь жалюзи еле пробивался серенький свет, но лилии в вазе по-прежнему испускали неоновое сияние. В нетопленом камине накопился ворох скомканных, исчирканных нотных листков — Маргарита была права. А на столе все так же лежала карта, но смотреть на неё Лиза побоялась даже краешком глаза — что и с кем он ещё делает?

И тут же в кабинете сидел Костя Конрад, больше похожий на собственную статую. Он был такой тихий и неподвижный, что бушевавшая Лиза не сразу его заметила, — сидел на краешке стула, не касаясь спинки и ровно сложив руки на коленях, как в обычной жизни не сидел никогда — ведь драконы, как и коты, всегда устраиваются, как им удобно, и на официальную обстановку плюют.

Лизу зазнобило. Костя смотрел на стол, на разбросанные ноты стеклянными глазами. Или нет… Не стеклянными. Он не моргал, но зрачки у дракончика двигались, метались, а вот головы он повернуть не мог, и рта раскрыть не мог, и сердце у него отчаянно колотилось. Косте страшно! «Теперь понятно, почему он молчал. Наверно, тоже заклятье, вроде сомнамбулизма», — Лиза сникла.

— Извинись, Лиллибет, — Изморин тряхнул её за плечо.

— Вот ещё… — из последних сил воспротивилась Лиза. — Ну ладно, ну какая разница, от чего им плохо, но помочь-то вам что, трудно? Им же плохо, как вы не понимаете… — получался уже не крик, а жалобный шепот. Костя смотрел Лизе в спину круглыми затравленными глазами.

Изморин нетерпеливо отмахнулся:

— Как ты мне надоела с этими глупостями, безмозглая девчонка! Да меня ни на йоту не волнует, что у них там болит. Лишь бы сыграли, а потом пусть хоть ложатся и помирают. Все до единого.

— А… — Лиза осеклась.

— Ты хочешь спросить, разве они мне на потом не нужны? — равнодушно уточнил Изморин. — Какая наивность. Эти козявки в зале — мой запас на самое ближайшее время. Кто под руку подвернулся. Кто поближе оказался. Ты думаешь, кроме этой жалкой кучки я талантливых детей больше не найду? А ты прикинь, сколько их в вашем городе, музыкантов. А в вашем мире? На первое время мне хватит. Я использую этих, пока они на что-то годятся, а потом возьму других. Это как лопнувшую струну поменять. Поняла?

* * *

— Уху! Ухухху! — раздалось за окном Филинской башни так, что стекла задребезжали, будто в трамвае.

Инго дергал раму.

— Что ты делаешь? — сипло закричал Филин.

Инго не ответил. Справившись наконец с ручками, он распахнул окно, створки загрохотали, темное нечто снова промелькнуло и исчезло со свистом и утробным уханьем, а на подоконнике оказался Лев Аствацатуров собственной персоной.

В гномском капюшоне и в изумрудных очках.

— Не ждали? — поинтересовался он и тяжело спрыгнул на пол. И тут же закричал жутким шепотом:

— Что с мамой?!

Ему все объяснили. Смуров позавидовал тому, как сжато иные люди могут излагать свои мысли. А также тому, с каким спокойствием этот непрошибаемый Лев услышал о том, что мама его спит колдовским сном и разбудить её не представляется возможным и, главное, нужным.

— А Лизка где? И Костик? — был следующий вопрос. Ответ на него Леву не удовлетворил. — Вот черт! — заорал он и со всей силы шарахнул по столу кулаком. Никто не сделал ему замечания.

— Клюнули всё-таки на живца!!! — Лева плюхнулся на стул и залпом выпил остывший кофе из чьей-то чашки. Смурову подумалось — как-то у мальчика это по-взрослому получилось.

— Мы тут, собственно, над этим и работаем, — сказал Филин.

Смуров несколько оторопел — про неведомых Лизу и Костю, оказавшихся там же, где Марго, он слышал впервые. Правда, при этом известии ему полегчало — всё-таки девочка там не одна, хотя если эти Лиза-Костя ровесники Льву, то проку от них… Да, но если они такие же непрошибаемые… ах, кабы знать, что там вообще творится!

Между тем Лева взял себя в руки, засопел, порылся в большой зеленой сумке, привалившейся кожаным боком к креслу спящей женщины, и извлек оттуда очечник.

— Вот и не стоило столько в Радинглене торчать, — прошипел он, нацепил нормальные, не зеленые очки и уставился сквозь них на Смурова. — Здравствуйте, Илья Ильич, — сказал Лева ядовито. — Вам поклон от Хранителя Радинглена. Я с Гарамондом виделся, — обратился он к остальным. — Так вот, я под землей прошел и с крысами договорился и со статуями тоже, которые каменные. — Он снова свирепо посмотрел на Смурова. — На каменной сове сюда прилетел, между прочим.

Если бы Смуров стоял, то непременно бы попятился. А так он просто попытался слиться с обивкой кресла.

— Уху. Мы заметили, что на сове, — невесело усмехнулся Филин.

— Ты в Радинглене был?! — переспросил Инго. — А как ты оттуда-то?..

— Через зеркало на Иорданской лестнице, — поведал Лева. — А потом, я же говорю, на каменной сове. Ее даже уговаривать не пришлось — затормозила быстрее маршрутки. И всю дорогу бронзовых разгоняла.

— Как — на Иорданской? — Смуров вздрогнул. — А что там с зеркалом? Я же там чуть не каждый день хожу!

— Ходите, ходите, — Лева тычком поправил очки. — Только вы… ну да ладно. Потом все подробно расскажу. Понимаете, — он повернулся к Филину с Инго, — кажется, я знаю, как навести в городе порядок.

— Ты? И как, интересно? — суровым прокурорским тоном вопросил дракон Конрад, но под взглядом Инго продолжать не стал.

— Так ты… вы прошли под землей и договорились с теми, кто живет в городе столько же, сколько и люди, — вполголоса протянул опомнившийся Смуров. Лева сверлил его глазами. — Сплошные совпадения…

— С чем совпадения? — методично спросил Инго.

«И как это он до сих пор не потерял терпения? — вяло удивился Смуров. — Я на его месте давно бы уже взбесился». И вдруг в сердце у него полыхнула паника: проболтался! Взяли врасплох!

— Видите ли… — начал было Смуров, но как вывернуться, придумать не мог.

— С ритуалом посвящения Хранителя, — встрял очкастый Лева. Смуров даже не успел цыкнуть на мальчишку — тот взял и добавил нечто уж совсем невероятное. — С экстренным, конечно.

Сначала все онемели. Потом седой Филин подпрыгнул в кресле, как подросток, хлопнул по столу и сиплым шепотом завопил:

— Блеск! Красота! Лучшего Хранителя и придумать нельзя! Илья Ильич, как вы смотрите на то, чтобы довершить инициацию вашего преемника?

— Что?! — Смуров так возмутился, что даже вскочил. — Сдавать полномочия кому попало? Мальчишке? Школьнику?!

Лева насупился, но сказать ничего не успел, возможно, к счастью. Вместо него ответил Инго:

— Лев — не кто попало. Илья Ильич, все присутствующие, и вы в первую очередь, понимают, что у вас, взрослого, есть очень весомые причины сложить с себя обязанности Хранителя. И нам и вам здорово повезло, что у нас есть Лев. Правда же. А теперь будьте так добры, не препятствуйте. Все, что вы могли, вы уже сделали. Спасибо.

А старший Конрад посмотрел на бывшего Хранителя так, словно испепелить собирался.

— Схалтурили — так дайте другим за вас доделать, — припечатал он. — Вы, конечно, ни с какими крысами и статуями договариваться и не думали. Я полагаю, вы тянули до последнего — прикидывали, экстренный случай или ещё недостаточно, — ярился дракон. — Вот из-за кого города пропадают!

Филин с Инго переглянулись и одинаково безнадежно вздохнули.

— Я попробовал, — отбивался Смуров. — Я… Со статуями разговаривать, да ещё и в наводнение — вы что, книжек не читаете? Не знаете, чем это кончается? А крысы… Вы не понимаете, крыс я не могу. Правда же, я…

— Ах, значит, вы всё-таки верили в то, что со статуями можно беседовать. И не стали. Просто прекрасно. А мальчика, — Конрад не дал ему договорить и простер руку в сторону Левы, — я уверен, мальчика вы просто-напросто бросили на произвол судьбы. Там, под землей. А он об этом благородно умолчал. Между прочим, следовало бы извиниться…

— Да ладно, — Лева был как помидор. — Все обошлось. Проехали. Давайте дело делать.

Смуров поспешно сел в угол и обхватил себя за локти. Только бы больше не мучили! Так ведь не отстанут!

— Лев, ты оставшийся ритуал знаешь? — спросил Филин. Лева кивнул. — Да? А откуда? От кого?

— Молчи, Лев! — Инго даже замахал руками. — Мы все знаем, от кого! Молчи! Это неважно!

— Тайна Гильдии. Радинглен — город маленький, — иронически протянул Филин и посерьезнел. — Так что тебе осталось, Лев?

Сообщение о часах, гнезде птицы, пешей прогулке по городу и загадочных стихах не то чтобы кого-то обрадовало. Все, само собой, посмотрели на Смурова в ожидании разъяснений. И тут на Смурова, который не успел задуматься, что ещё за Радинглен, накатил нервный смешок.

— Вы что, всерьез полагаете, что я вам это скажу? — губы у него запрыгали. — Нет, вы правда считаете, что я ему не сказал, а вам — скажу? С какой стати? С чего это я должен вам настолько доверять?

— У меня под куполом сестра, — глуховато напомнил Инго. — А у Конрада — сын. Вам этого недостаточно, Илья Ильич?

— Вы мне ещё ничего не доказали! — шепотом взвизгнул Смуров. — Вы не доказали, что все это не спектакль и вы с ним не заодно!

Стало тихо. Лева придвинул себе табуретку и плюхнулся на неё. Филин бросил взгляд на часы. Конрад подошел к окну, отодвинул зеленую штору и выглянул наружу.

— О, да там интересно, — тоном, не сулившим ничего хорошего, протянул он.

— Что ещё? — прошелестел Смуров.

— Идите-идите, полюбуйтесь, Илья Ильич. Истолкуйте нам это загадочное явление, — мстительно поманил Конрад. — Если не ошибаюсь, это ведь именно по вашей части.

Прежде чем Смуров нашел в себе силы подняться, у окна сгрудились все.

На площади перед домом теснилась темная толпа статуй. Были там и кони — в основном без всадников, и орел, и пеликан, и лебедь, и павлин, и змея, и собака, и крупный каменный кот, и карликовые львы, и бесчисленные львы большие. И люди — с крыльями и коронами, в хламидах и мундирах, высоченные старцы с трезубцами и жезлами, толстые приземистые херувимчики, мускулистые атланты всех видов и возрастов. Насупленные кариатиды покачивались на шероховатых каменных хвостах, как русалки, выбравшиеся на сушу. Ангелы и дамы волочили по асфальту крылья и подолы. Площадь уже не могла их вместить, они стояли и на Каменноостровском, и на Большом — было видно, как вдали подтягиваются новые и новые силы. Те, у кого были крылья, молча и зловеще описывали над площадью плавные круги. В репродукторах стучал метроном, будто сердце у города билось все медленнее и медленнее.

Конрад задернул шторы, и серые сумерки стали ещё темнее.

— Надо что-то решать, — бросил он.

Все расселись по местам и минуты две молчали. Потом Инго потер лоб, и Смуров вдруг заметил, какие у него руки — как на полотнах старых мастеров, изящные, будто из мрамора выточенные. Только сплошь в веснушках.

— Ну, что будем делать? — негромко спросил Инго, не глядя на Смурова. — Дальше уговаривать?

Смуров весь сжался и замотал головой. Ему хотелось заслониться, как от удара.

— Нет так нет, — просто сказал Инго и повернулся к Конраду. Дракон неотрывно смотрел на лежащую на столе Книгу, призывно сияющую теплым молочным светом. И трубку набивал на ощупь.

— Все равно она нам ничего не скажет, — произнес Конрад, и по его голосу было совершенно ясно, что он сам себе не верит.

— Она не откроется до особого распоряжения, — напомнил Филин.

Конрад вскочил, отвернулся от стола и снова уставился в окно.

— Инго, там же Константин. И Лиза. Может быть, всё-таки откроешь её?

На Смурова никто больше внимания не обращал, и он затаился в своем углу, боясь вдохнуть. Они просто оставили его в покое! «Нет так нет» — и все. Отвернулись. И совещаются. А он- то после всего пережитого был готов к чему угодно. На секунду подумалось даже, что не тот, так эти пытать будут. Да какое там на секунду, осознал Смуров, я же все время боялся.

— Между прочим, статуи зачем-то становятся одна на другую, — заметил Конрад. — Строят пирамиду. Как в цирке. Или как на параде — я такие видывал лет семьдесят назад. Кстати, это статуи с соседнего дома, насколько я вижу, — такие важные господа в тогах. И амуры с вашего.

— Ну да, я им глаза-то намозолил, летает, понимаете ли, мелькает туда-сюда чуть не каждый день, — без улыбки сказал Филин. (Смуров слабо дернулся.) — Да-да, я, видите ли, оборотень, — объяснил ему Филин. Смуров уже не знал, куда ему отодвинуться. — Что они там, Конрад?

— Строят пирамиду, я же говорю. И прямо под нашим окном. Это очень странное совпадение. — Конрад пристально смотрел на Инго. — Открывай книгу, Инго. Старших надо слушаться. По крайней мере, тех, которые на восемьсот лет старше.

Смуров даже не удивился. Сил не было удивляться — ни восьмисотлетнему дракону, ни летающему человеку по фамилии Филин, ни шагающим статуям, ни школьнику-гному. И что они так с этой книгой маются?

— Вот уже до третьего этажа поднялись, — бодрым тоном футбольного комментатора поведал Конрад. — Инго!

— Что ты, Конрад, — бесцветным голосом сказал Инго. — Ты же помнишь, что с нами в прошлый раз было. — Он поднялся на ноги, машинально взял Книгу в руки и взвесил на ладони — она почему-то заметно потяжелела.

— Четвертый этаж, — констатировал Конрад. — Рискуем.

— Нет. У нас просто времени не осталось так развлекаться. Какое тут, к черту, может быть особое распоряжение…

И вдруг белое сияние сменилось багровым. Смуров в углу тихо охнул. Воздух в комнате стал густым и упругим. Книга с костяным щелчком открылась. Страницы словно бы взметнуло ветром.

— Вот и молодец, — отчетливо и суховато сказал со страницы металлический голос. — Открыл всё-таки, не сдюжил. Молодец. Теперь ты точно мой, и Книга эта тоже моя, а она-то моя по праву…

Руки у Инго словно приросли к переплету. Книга стала невозможно, свинцово тяжелой, она немилосердно тянула вниз, так тянула, что ноги подгибались и Инго волей-неволей опустился на колени перед камином. Филин ахнул и начал судорожно рыться по карманам.

— Давай-давай, сюда, ко мне, здесь и поговорим… — в голосе невидимого Изморина звучала чуть ли не усталая благожелательность.

— Огонь, — Инго изо всех сил старался говорить внятно, но получалось у него только уголком рта — все лицо окаменело, будто анестезией заморозило. И руки стремительно немели. — Огонь мне!

— Зря стараешься, — снисходительно сказали ему со страницы. — Где тебе.

— Конрад!!! — взмолился Инго. — Сожги её! — Он чувствовал, как его тянет, засасывает огромная слепяще-белая воронка, чувствовал злобную радость того, кто поджидал его, и не мог даже глаз отвести от страницы.

— Кого? — растерялся Конрад и завертел головой.

— Лев, держи! — Филин размахнулся, об пол звякнуло что-то маленькое и блестящее. Лева подхватил зажигалку.

— Прямо так жечь? — деловито осведомился он. Инго собрал все силы и кивнул. Руки и плечи уже отнялись, и жгучий холод подбирался к самому сердцу.

Заплясал язычок пламени.

— Не берет, — доложил Лёвушка — голос у него впервые за все это время дрогнул.

И тогда Филин схватил лежавший на полу толстый черный том, содрал с него обложку и швырнул вздыбившийся бумажный ворох в камин, Лёвушка рывком ткнул туда зажигалкой. Взметнулся оранжевый костер.

— Спасибо, — выдохнул Инго. И сунул руки с Книгой прямо в гудящее пламя.

Смуров позеленел и отвернулся.

Конрад застыл с разинутым ртом.

Инго наконец сумел закрыть глаза.

Пламя несколько секунд лизало белый переплет, словно смакуя его, как мороженое, а потом Книга разом вспыхнула, почернела и скорчилась. Наконец-то отлипла от ладоней Инго и рухнула в огонь. Король выдернул руки из камина. Ослепительно полыхнуло пламя, ударила волна нестерпимого жара, раздался громкий треск, и по плитам камина побежала извилистая трещина. А потом огонь разом потух, и стало совсем темно.

И очень тихо.

* * *

— Это как лопнувшую струну поменять. Поняла? Проще простого. Так что прекрати эти капризы и… — Изморин замер, потом рывком повернул голову, будто прислушиваясь и принюхиваясь одновременно. Влево. Вправо. Протянул руки и пошарил пальцами в пустоте. Он уже не видел ни Лизу, ни Костю и стал похож на настоящего слепого. — Вот и молодец, — напряженно сказал он неизвестно кому.

Лиза вжалась в стену и прислушалась. Откуда-то издалека донесся слабый шорох страниц.

— Открыл всё-таки, не сдюжил, — удовлетворенно говорил Изморин куда-то в пространство. — Молодец. Теперь ты точно мой, и Книга эта тоже моя, а она-то моя по праву… — Его пальцы мертвой хваткой вцепились в обрез невидимой Белой Книги, — Давай-давай, сюда, ко мне, здесь и поговорим. Зря стараешься, где тебе… — Он замер.

«Что же там с Инго сейчас творится?!» — испугалась Лиза.

Изморин вдруг дернулся и схватился за грудь скрюченными пальцами. Ноты белым веером разлетелись по полу.

— Лиллибет, — прохрипел он. — Капли. Там, на полке. Сердце…

Лиза метнулась в ванную, сильно ушибла в темноте руку о косяк, что-то уронила, что-то разбила, но в конце концов разыскала среди разных баночек корвалол. Когда она вернулась, Изморин сидел в кресле белый как мел и, сняв очки, потирал переносицу. Глядел он куда-то в пустоту, неподвижными и твердыми, как зеркало, глазами. А непривычно тихий Костя вжал голову в плечи.

— Это же надо, как некстати, — процедил Изморин, и Лиза так и застыла с корвалолом в кулаке. Да ему же совсем не плохо. И бледный он ни от какого не от сердца, а от злобы. Интересно, что случилось? Неужели Инго всё-таки Книгу отстоял? Но как?

— Сделай милость, собери ноты, — велел Изморин совершенно здоровым, но стылым от ярости голосом, и Лиза, осторожно поставив пузырек на столик и подув на ушибленную руку, послушно присела и принялась собирать листки. Костя все ещё сидел неподвижно и не помогал, ну и хорошо, так даже и лучше. На Изморина она старалась не смотреть — себе дороже, но и так знала, что глаза он закрыл. А листки были исписаны торопливыми нотными строчками, во многих местах перечеркнутыми крест-накрест… Лиза поднимала листки с натертого паркета медленно, один за другим, один за другим…

— Положи на стол, — глухо велел Изморин сверху, прищурясь и капая корвалол в высокий стакан. Электронные часы у него на столе пронзительно чирикнули три раза. Лиза аккуратно подровняла тощую пачку нотной бумаги, выпрямилась, шагнула к столу, но запнулась о край толстого ковра, половину рассыпала — один листок даже в камин улетел. И начала собирать заново, потихонечку пятясь на корточках к двери.

— Сколько можно возиться! — вдруг визгливо заорал Изморин, вскинувшись от шуршания. — Убирайся! — Он замахнулся. — И ты тоже пошел отсюда! — крикнул он Косте, который тотчас вскочил.

Лиза ойкнула — как можно писклявее, — и опрометью кинулась вон, как можно громче хлопнув дверью. Костя огромными мягкими прыжками мчался за ней, словно выпущенный из клетки тигр. «Разморозился! Ура!» — успела подумать Лиза.

Уже на скользкой мраморной лестнице она на секундочку замерла, прежде чем сбежать вниз, и волшебным слухом различила, как Изморин простонал: «Гаденыши!» и рухнул обратно в кресло…

…— Очень больно? — осторожно спросил Смуров, стараясь не смотреть на Инго. Тот помотал головой, пытаясь дышать как можно ровнее. Говорить пока не получалось, потому что больно на самом деле было ещё как. Филин, сосредоточенно хмурясь, поливал ему руки из баллончика оранжевым пенистым аэрозолем от ожогов.

— Как, в сущности, правильно, — пробурчал он в бороду, — что я так и не бросил курить.

— «Майн Кампф»? — поразился Конрад, двумя пальцами подняв с пола пустую черную обложку, будто дохлого нетопыря. — Откуда у вас эта гадость?!

Филин не ответил.

Бом, бом, бом, — занудно пробили часы.

— Господи, — подал наконец голос Инго. — Это что, уже три часа? Это же сколько вы, Филин, нас тут ждали?!

— А вот столько, — проворчал Филин, осторожно бинтуя ему руки. — Первокурсник. Неуч. Знаешь, сколько на свете есть обезболивающих заклинаний? А от ожогов?!

— От огня только одно, — хрипло ответил Инго. — Вывела Евпраксия Теодориди в семьдесят шестом году. — Он прикусил губу и тихо зашипел от боли. — А от такого огня, как этот, ни одного. Магомедицина действительно на пятом курсе, а я действительно на первом. И вообще — не ругайтесь. — Он заморгал и протер рукавом глаза — ресницы, кажется, сгорели напрочь.

— Нет уж, буду! — свирепо возразил Филин. — Кто ещё тебя ругать-то станет, а?

— Смотрите-ка! — воскликнул Конрад, дежуривший у окна. — Смотрите! Статуи расходятся!

— С чего это они? — удивился Лева, подходя к окну. — Это потому что мы Книгу сожгли?

— Нет, — отозвался Инго. — Филин, только не бейте меня по голове тяжелым предметом и не бросайте за борт, я вам ещё пригожусь. Это потому что мы развели огонь в гнезде птицы. В доме одного филина. Они чувствуют, что на них вот-вот будет управа — Хранитель.

— Обхохочешься, — сказал Филин, подумав пару секунд. А потом действительно рассмеялся. Хотя и хрипло.

— Все! — закричал Смуров и, вскочив, опрокинул стул. — Все! Вы меня убедили! Слушайте! Во-первых, на! Держи! — он сорвал с запястья часы и сунул Леве. — Заводи! Любые часы можно, любые, только обязательно механические и все время одни и те же! Дарю! А теперь осталось обойти семь башен… Да что вы на меня уставились? Уговорили! У-го-во-ри-ли вы меня! Такой спектакль никому не по силам! И совпадения эти ещё! Слушайте и пишите кто-нибудь, потому что я второй раз повторять не имею права! — Он оглядел собравшихся, прикинул — может, попросить удалиться всех, кроме этого Левы? Да, но мама его в кресле спит, может, слышит. Потом мысленно махнул рукой — у них тут тесная компания, коммуналка просто, какие уж секреты.

— Пишите, ну! — Чтобы решиться, Смуров зажмурился, а когда открыл глаза, рыжий Инго неуклюже делал пометки в блокноте, возникшем из воздуха, маленьким карандашиком. Карандаш ему пришлось держать в забинтованном кулаке. Больше Смуров не мешкал. — Первая — циферная башня, знаете? Петровских времен, во дворе аптеки доктора Пеля, на Васильевском, на Седьмой линии. Вторая — башня Кунсткамеры. С глобусом. Третья — извините, этот самый дом, гак что придется возвращаться. Только не правая башня, а левая, с зодиаком, но это неважно. Да не смотрите вы на меня так, вы не могли этого знать… — напустился он на Филина. — Ваш дом, ваш! Потом дом со шпилем у Пяти углов… На углу Загородного и Рубинштейна… Потом — Дума и Дом Зингера, то есть Дом Книги… и Heart киевский собор — последним.

— Удачно, — заметил Инго, пытаясь поудобнее ухватить карандаш. — Все сходится.

— Не перебивайте! — цыкнул на него Смуров. — В идеале на каждую надо взобраться, но если не выйдет, а у нас не выйдет, то придется обойти каждую посолонь… Иногда целый квартал… И вообще концы не маленькие, начать-то нам надо не отсюда, а с Васильевского.

— Так может, на мне полетим? — предложил Конрад, поводя широкими плечами.

— Нет! — отчаянно замахал на него Смуров. Страшно больше не было. — Надо пешком, в этом-то и дело! Вот вам маршрут. А теперь — последнее. Лев, тебе… вам придется слушать внимательно и запомнить все с первого раза, ясно? — Смуров прокашлялся. — «Вот город твой, вот город твой, горят его огни, смешайся с уличной толпой, держись…»

— Я дальше знаю, — заявил Лева. — Мне рассказали.

Смуров осекся.

— И я тоже знаю, — безмятежно сообщил Инго, рисуя в блокноте солнышко. Вышло коряво. — Представляете, Богданович иногда поет под гитару песню с такими словами… То есть она так начинается, — он развел руками: в одной блокнот, в другой карандашик. — Может быть, конечно, он дальше что-нибудь переиначил… Там ещё про кота, лесничего и калейдоскоп…

— Расслабился, — с чувством сказал Филин. Смуров онемел и оцепенел. Ничего себе тайна Гильдии!

— Ну что, пошли? — деловито встал Лева.

— А статуи? — напомнил Конрад. — Они, между прочим, с площади никуда не делись.

— Лев договорится, или ты распугаешь, — ответил Инго. — Илья Ильич, вы с нами? Если не хотите, можете остаться.

— Да вы что?! — возмутился Смуров. — Пойду, конечно!

— Не доверяете? — прищурился Лева.

— У меня там Маргоша, — устало ответил Смуров. — И вообще — подсказывать буду, если что.

Филин молча глядел на маму Соню.

Инго обошел кресло и заглянул Филину в лицо.

— Пойдемте с нами. Пожалуйста.

Филин явно колебался.

— Я вас очень прошу, пойдемте с нами, — повторил Инго.

Тогда Филин поправил на маме Соне плед, па стол около неё положил коробок спичек, придвинул подсвечник — за окном снова смеркалось. Потом вышел в прихожую и вернулся со спящим без задних лап Монморанси. Осторожно устроил песика перед креслом.

— Охраняй, — велел он.

…У выхода из подворотни Лева решительно оттер Инго плечом и шагнул на площадь первым. Больше желающих возглавить отряд не оказалось. Вопреки опасениям, никто на Леву не кинулся. Наоборот, статуи даже отступили. На слух это как внушительный раскат грома. Л на вид… Площадь, заполненная статуями, сделалась непроходимой чащей, над которой кружат стаи огромных птиц, — так подумалось Леве. Со всех сторон высились стволы, каменные и металлические, блестящие и тусклые, и тянулись, как могучие ветви, руки, и свисали клочья паутины, и, как мох, зеленела патина, и белели сколы. Статуи, которые раньше царили на крышах и снизу выглядели не выше человеческого роста, оказались огромными, будто раскидистые вековые дубы. Но пахло от них не деревом — мокрой одеждой, шерстью, пером, чешуей. Наверно, выгляни сейчас солнце, его бы просто заслонили — и те, кто стоял, и те, кто летал.

— Я Хранитель, — веско сказал Лева. — Что… э… чем могу служить?

В тесных рядах статуй возникло замешательство.

— Что случилось? — повысив голос, спросил Лева. — Зачем вы сюда пришли? Говорите, патина и паутина! — неожиданно вырвалось у него.

Статуи расступились, и по площади прошествовала Сфинкс. Поступь её была величавой, как и подобает существу с царственным телом льва, и голову в высоком уборе она несла гордо, — весь эффект портило то, что время от времени она косилась на Инго, сбивалась с важного плавного шага и поджимала хвост. Инго отвел взгляд, чтобы её не смущать.

— Мы просим о защите и покровительстве, — начала Сфинкс. Голос у неё был как густой темный мед. — И о справедливости. Нас обманули, Хранитель.

Она умолкла — по всем законам риторики в этом месте полагалась пауза, — но тут Лева, у которого терпение кончилось так давно, что и не упомнишь, понял — набрасываться, терзать и давить никто никого не собирается. Скорее наоборот. И взял дело в свои руки.

— Досточтимые статуи, — сказал новый Хранитель, — времени у меня совсем нет, поэтому давайте говорить кратко, хорошо? Кто обманул, как именно и чем я могу помочь?

— Человек с каменными глазами! Он обещал вечное полнолуние и вечную забаву! — обиженно промяукала Сфинкс. — Он не предупредил, что надо будет есть и спать, а мы не умеем! Нам нечем! И нам теперь бывает больно! И холодно! А он взамен требует охранять его дворец!

— От кого? — поразился Лева.

— От вас, — отвечала Сфинкс. — Он послал нас рыскать по городу и сказал — выследить и убить всех, кто ходит и дышит… А убивать мы тоже не умеем и не желаем, это дело живых — намеренно делать живое мертвым!

— Ну, не совсем так, — вступил от неожиданности Конрад, но вовремя умолк.

— От нас охранять — это почетно, — рассудил Лева. — Что ж. А скажите мне вот что: вы все не хотите быть живыми?

— Хотим! — обиженно загалдели те, кто умел галдеть. — Но не всегда, только по полнолуниям! И раньше нам больно никогда не было! И холодно тоже! И голодно!

— Да нет, я не об этом! — Лева умудрился перекричать весь нестройный хор. — Кто-то из вас думает иначе?

По толпе пронесся ропот вроде отдаленной лавины, а потом из задних рядов поднялся в воздух щит с изображением головы Медузы Горгоны с ограды Летнего сада:

— Не все! Не все! Половина наших хочет жить вечно! — пронзительно выкрикнула она, помавая шипящими косами-змеями.

— И все статуи с Публичной библиотеки! — подхватили в толпе. — И два коня с Аничкова моста! И семь Атлантов!

— Мама дорогая, — пробормотал Лева. — Хорошо! А на этой площади все согласны сидеть по постаментам и гулять только в полнолуние?

В ответ раздался красноречивый гул — низкий, вибрирующий.

— От-лич-но, — отчеканил Лева. — Слушайте, что я скажу! Мне тоже больше нравится, когда вы по местам расставлены! И к нему у меня очень много вопросов накопилось! Так что будем считать — противник у нас общий. Так? А ваши… сотоварищи продолжают его от нас охранять. Так? Тогда вот что… кто тут покрепче-то… Вот вы, вы и вы…

От толпы, гордо поигрывая черными мраморными мускулами, отделились три Атланта в набедренных повязках.

— И вы, пожалуйста… — Лева поправил очки.

За Атлантами вперед вышел надменный египетский фараон — продолговатые глаза, застывшая полуулыбка и взволнованно шипящая коброчка во лбу. Лева смутно припомнил, что видел таких где-то недалеко от Литейного, но четырех. Остальным троим, видимо, быть живыми пока нравилось.

— И все львы, пожалуйста… привет, Леонардо, привет, Леандро… и вы, госпожа Сфинкс… и все прочие сфинксы… есть ещё сфинксы? — Лева оглядел толпу. — Есть… Два, четыре, шесть, восемь. Ага. Ничего, что нереставрированные, все равно пойдемте, не стесняйтесь, тут все свои, да и смеркается уже, никто вас разглядывать не будет.

Сфинксы, вскинув головы, построились в ряд. Вышло внушительно.

— И все летающие покрупнее… — Над головой у Левы захлопали крылья — это рвалась в бой знакомая ему каменная сова, а за ней пикировал огромный орел. — Хотя нет, вам не нужно, впрочем, если за компанию… Слушайте меня. Мне… нам всем сейчас надо обойти несколько мест в городе. Раз уж вы пришли ко мне за помощью, ваша задача теперь — охранять нас. А не его. Понятно?

— От кого охранять? — не поняли отборные.

— От других статуй, — втолковал им Лева, начиная приплясывать от нетерпения. — И от всего прочего, от чего придется. Вы же сильные, пока живые, правда? Летучие — прикрывайте сверху.

— А помощь? А справедливость? — забеспокоилась Сфинкс.

— А вот после этого мы все пойдем и с ним разберемся! — свирепо подытожил Лева.

— А нам что делать? — неживыми голосами гулко прогудела толпа.

— Свободны! — рявкнул Лева. Его не поняли.

— Ступайте по своим домам и ждите, вам скажут, — предложил Инго.

Статуи обрадованно послушались. Толпа начала рассасываться, на площади сразу же сделалось просторнее. Отборная гвардия по собственному почину сбилась в более или менее организованную кучку с тремя Атлантами впереди и изготовилась сопровождать Хранителя и его спутников в путешествии по городу.

— По-моему, у этого города просто потрясающий Хранитель, — шепнул Инго Филину.

— Что с тобой? — поинтересовался в ответ Филин.

— Страшно, — признался Инго.

— Мне тоже, — вздохнул Филин.

Глава 11,

в которой Лиза читает с листа очень красивую музыку, а заговорщики разжигают народный гнев

Когда Лиза влетела в душный холодный зал, Саблезубая как раз стояла над душой у Мишки и допытывалась, почему это они без Кудрявцевой дальше играть не могут. Запомнить мудреное слово «концертмейстер», а также то, что оно относится к Лизе, Ульяне Сергеевне решительно не удавалось вот уже четыре часа кряду. Если не больше.

— Перерыв, перерыв, — с порога закричала Лиза, — Ульяна Сергеевна, он сказал, нас отпустить на полчаса на перерыв, и ещё сказал, чтоб ему не мешали и в дверь по пустякам не ломились, вот! Я ему доложила, как тут у нас все, он сказал, молодцы, так держать.

Все тут же уставились на неё в упор — и замученные оркестранты, и раскаленная Саблезубая, и озабоченная Паулина, и сгрудившиеся около неё дети. И Маргарита. И подоспевший Костя — вылупив глаза.

— Не «он», а Виктор Александрович, — поправила Лизу Саблезубая, но возразить насчет перерыва не посмела. Оркестранты, потягиваясь и охая, стали слезать со сцены, задевая занавес и поднимая тучи пыли. Сердце у Лизы в очередной раз ухнулось куда-то в живот, когда она заметила, что все они стали ещё бледнее и двигаются с трудом — не дети, а старички какие-то.

— Виктор Александрович ещё передал — чтоб вы зал проветрили и апп… аппаратуру проверили, а дети чтоб пока все в фойе погуляли и им не мешать. — Лизу осенило вдохновение, и она шпарила как по-писаному противным голосом учительской любимицы. Если они полезут аппаратуру проверять, будем потом знать, где ломать, сообразила она. Мальчиков туда напустим. С Лёвушкиным ножом.

Саблезубая недоверчиво поджала пламенно накрашенные губы.

— А больше ничего не передавал? — подозрительно спросила она.

Лиза прижала руки к груди:

— Ульяна Сергеевна, если не верите, сходите спросите сами!

— Это исключено! — отрезала Саблезубая, и лиса у неё на плечах испуганно подпрыгнула.

— Маэстро нельзя беспокоить, когда он творит! — неожиданно подпела Паулина. — Идите, идите, дети, — и она, как наседка, стала подпихивать своих подопечных к выходу, жалостливо качая головой. — Там диванчики такие стоят, ложитесь, ножки вытянете, курточками накроетесь, подремлете хотя бы. А потом приходите, будем дальше в «мафию» играть.

Лишние и хворые тоже потянулись к выходу. Ну Паулина дает, мельком подумала Лиза. Театр по ней плачет. А ножки мы тут все скоро вытянем. То есть протянем.

Паулина нахохлилась в кресле и прикрыла глаза.

— Ну, мне лично кажется, что у вас сейчас откроется второе дыхание, но… Надо следовать инструкциям Виктора Александровича, — провозгласила Саблезубая. — Перерыв так перерыв. Алина Никитична, имейте в виду — чтобы никаких вольностей! Двери в основное здание запереть, и никому из фойе ни шагу. Буфет тут, туалет тут, чего им ещё надо? Ах, ладно, сама все сделаю, так надежнее! — Чуть не сбив Лизу с ног, Саблезубая на рысях вынеслась из зала со связкой ключей наперевес, и, пока никто не рассосался по гостинице, поспешно заперла обе двери, ведущие из концертного корпуса в основное здание, после чего маршевым шагом вернулась в зал. Паулина посмотрела ей в спину с неприкрытой ненавистью.

Цапайтесь-цапайтесь, злорадно подумала Лиза и тоже двинулась в фойе. Раздрай во вражеских рядах — за неимением лучшего большой подарок. Это она ещё прошлым летом уяснила, когда колдуны из шара вырвались и тоже сразу цапаться начали. Плотно прижимая пачку нот под мышкой, Лиза остановилась посреди фойе на шахматных мраморных плитах и покрутила головой. Кто вяло бродил взад-вперед, пытаясь согреться, кто кучками дремал на диванах, кто в который раз прижимался хлюпающим носом к плотным шторам, за которыми были глухие жалюзи, а за ними, кажется, ещё и тонированные стекла. Со второго этажа, из разгромленного буфета, доносились приглушенные голоса, брякание и звякание, но там, похоже, уже подъедали последнее. В воздухе по-прежнему светились те же белые шары, и теней от них было больше, чем света, а пальмы казались покрытыми не то плесенью, не то инеем. Но, в принципе, прочитать партию можно.

«Нет, одной мне нипочем не разобраться!» — Лиза поудобнее перехватила ноты и решилась:

— Эй!

По фойе разнеслось эхо. Несколько человек обернулись.

— Эй, а кто-нибудь в композиции понимает? — робко спросила она в недоверчивые усталые лица.

— Ну, я, — рядом с Лизой неизвестно откуда возникла Маргарита. Опять она!

— А… а больше никто? — ляпнула Лиза. Настороженная Маргарита насторожилась ещё больше и покосилась на пачку нот.

— А чем я тебе не подхожу? — процедила она, подозрительно сощурившись.

— Нет, я так… я вообще… — Лиза вконец стушевалась. Почему-то советоваться с человеком, который сидит возле Паулины как пришитый, совсем расхотелось.

— Ты скажи, помочь чем? — голос у Маргариты был холодный.

А вдруг она теперь шпионить за мной будет? Зря я на рожон полезла, расстроилась Лиза.

— Нет… я сама… спасибо большое… я ещё поспрашиваю… я пойду лимонаду… — забормотала она и, напустив на себя деловитый вид, направилась к лестнице на второй этаж. Потом обернулась — непонятная Маргарита куда-то делась, вот и хорошо, вот и замечательно, не надо нам никакой Маргариты, мы сами.

Лиза ушла в угол, на толстый плюшевый диванчик, воровато огляделась, разложила на сиденье пачку нот и стала просматривать свою партию. А потом вытащила из середины один- единственный листок.

Это была очень красивая музыка, несказанно красивая и несказанно тоскливая. Соло для виолончели — Лиза определила это даже по нескольким строчкам, косым летящим почерком записанным на нотном листке. Но главное было в другом. От этой музыки все казалось неважным, и все прочие звуки стихли, и те, кто бродил по холлу, стали как смутные тени. В этой музыке было все — и тяжелые свинцовые волны, взбегающие на гранит, и пронизывающий до костей ветер, и неосвещенные улицы, и тёмные окна домов, и крысиные полчища, и все- таки эта музыка была красивой.

Виолончель неторопливо, вкрадчиво рассказывала о вымершем городе, о том, как воет ледяной ветер в ущельях пустых улиц, ворожила, кружила, как поземка, как пыль, город молчит, и нет никого, никого, и никогда уже не будет… Мурашки побежали у Лизы по спине, когда она поняла, что где-то здесь вступает скрипка, её скрипка, ну да, ну конечно, вот отсюда и начинается моя партия.

А низкий голос виолончели пел сначала негромко и печально и как будто даже спокойно — вот видишь, город мертв, все уже произошло, ничего не поделаешь, и вдруг взлетел, взвыл и заметался, как взбесившаяся каменная нечисть, загремел железом крыш, грохнул настежь распахнутой дверью в дом, где никто уже не живет. И где-то рядом тоненько заплакала скрипка, заскулила, как потерявшийся щенок, закричала, как живой человек, надрывно, отчаянно, пронзительно, а виолончель глумливо смеялась — да, да, плачь, так и будет, так и есть.

Черные ноты мельтешили перед Лизой, и её затягивало в этот обрывок партии, как в болото. Она не могла отвести глаз от исписанного листка — взгляд притягивало, как магнитом, он примерзал, как тогда к серому экрану, на котором появился Изморин, и вот застыл на какой-то черной черточке, линейке, почему-то проведенной с очень сильным нажимом…. Да нет же, она растет, она превращается в черную щель, а щель — в колодец тьмы, и Лиза падает туда, и уцепиться не за что… падает в пустоту, в темноту, тошнотворно медленно, не чувствуя ни рук, ни ног…

Лиза стояла посреди пустого города, кажется, на Большом проспекте, неподалеку от площади Льва Толстого… но теперь окрестности было почти не узнать — от некоторых домов остались только развалины, похожие на острые черные зубы, и посмотреть в сторону Филинского дома Лиза не решалась. А если бы и решилась, все равно вряд ли бы что увидела в навалившихся на город холодных сумерках. Как она здесь очутилась? Лиза испуганно озиралась, потом прислушалась. Было тихо, ужасно тихо, только ветер слабо шуршал где-то в переулках да в темноте над головой поскрипывало распахнутое окно с выбитым стеклом. И под ногами тоже хрустело разбитое стекло… а может, лед. И Лиза вдруг поняла, что она совсем одна посреди пустого города, никого больше нет, и это не радингленский морок, это все по-настоящему, потому что все умерли, давно умерли, и Инго, и Филин, и Бабушка, и Лева… и она была рядом, когда они умирали, а сделать ничегошеньки не смогла, а теперь она одна, одна, одна, насовсем, навсегда.

Где-то вдалеке слитно зашуршали по асфальту и льду сотни когтистых лапок. Это шли крысы, шли как полноправные хозяева, потому что теперь городом правили они. Все ближе и ближе и ближе.

— Фи-и-и-илин! — Лизе казалось, что она кричит во все горло, срывая голос, по получился какой-то сдавленный писк. — И-и-и-инго!

И вдруг откуда-то издалека донеслось едва слышное: «Лиза!», и какой-то призрачный звон, а потом Лизу крепко схватили за плечи и потащили. Перед глазами замелькало, она зажмурилась…

…и оказалось, что она сидит на плюшевом диванчике в качающемся, темном холле гостиницы, а та стриженая девочка, Маргарита, яростно трясет её за плечи, а ноты рассыпались по полу, как тогда, у Изморина в кабинете. Диньк! Диньк! — звенели браслеты у неё на запястьях.

— Лиза! Ты чего? — лицо у Маргариты было озабоченное и испуганное. — Плохо?

Лиза, стараясь не разреветься, сгребла с пола ближайший листок, в ужасе поняла, что это не тот и, стиснув зубы, опустилась на четвереньки — на холодный клетчатый пол.

— Давай помогу, а то голова закружится, — вызвалась Марго и тоже поползла по полу — по скользкому мрамору листки разлетелись далеко.

— Ты сидела, сидела с этими нотами… держи, вот… а потом я смотрю — ты все ниже наклоняешься, будто слишком темно, я к тебе, ты падать стала… и звать кого-то, — объяснила Марго. — Шепотом.

Тот листок все не находился. Лизу прошиб пот.

— Мишка! Мишк! Принеси лимонаду, а? — крикнула Маргарита через плечо. — Что, нету больше? Ну ладно. Так, вот ещё один, за диван улетел… ой, а это что? Половина перечеркнута. Черновик какой-то?

— Отдай! — дурным голосом завопила Лиза и выдрала листок из пальцев Марго. — Не смей смотреть!

— Да пожалуйста, — Марго и не думала обижаться. Потом прищурилась и быстрым шепотом спросила:

— Это тот самый?

— Какой? — Лиза из последних сил прикинулась, что не понимает.

— Из-за которого тебя скрутило.

— А как ты догадалась? — Лиза тоже почему-то перешла на шепот.

— Да так, — Марго постучала себя по лбу, отчего все её браслеты вновь задинькали. — Дедукция. Смотри. Он другими чернилами… и почерк чуточку другой… и те чистовые все, а этот черновик. А ты его держала отдельно, перед носом, а те просто рядом лежали. Ты что, музыку пишешь и посоветоваться хотела?

«Ага, — Лиза почувствовала некоторое облегчение. — Дедукция, значит. Кажется, я знаю, кто у нас тут горазд планы придумывать. Только вот вопрос — можно ей верить или она с этими заодно? Она ведь за мной наблюдала, раз все это увидела». А вслух спросила:

— А… а как ты меня вытащила?

— Откуда? — удивилась Маргарита. — А, вот ты о чем. Ну, не знаю, просто само получилось. Со мной иногда так бывает. — Вдаваться в подробности она не стала.

Ого! Непростой человек эта Марго! Столько может, а с Паулиной спелась.

— Спасибо, — Лиза потерла нос, чтобы не покраснеть. Плохо, когда тебя спасает непонятно кто.

— Это ведь не твои ноты, а его, верно? Так, а теперь расскажи толком, откуда это я тебя вытащила, — не давая ей опомниться, попросила Марго. — А то мне все это со страшной силой не нравится, — она неопределенно мотнула стриженой головой на темный холодный холл, по которому, чихая, пряча озябшие руки в рукава и тщетно вытрясая последние крошки из пустых пакетиков, бродили музыканты в куртках и пальтишках поверх пижам и в тапочках на босу ногу.

И пришлось рассказать. Хотя слов хватало с трудом.

— Хм. — Марго покосилась в ноты. — Все это, конечно, замечательно, только я вот не знаю, можно ли тебе верить или ты с этими заодно.

Лиза похолодела. Мысли читает — слово в слово!

— Хотя та мадам из телевизора, в смысле, Алина Никитична, вроде и ничего, — не дожидаясь ответа, размышляла вслух Марго, — А с вашей Ульяной Сергеевной все ясно, Изморин её просто дешево купил,

— Ты что?! Алина — ничего?! — Лизу как подбросило. Даже пальма рядом зашуршала, — Да она… да она никакая не Алина, она Паулина, она жутко сильная колдунья! — шепотом закричала она, забыв про решение не доверять Марго, — Я её когда последний раз видела, она была гарпия, — Лиза замахала руками, — крылья — во! Когти — во! А сейчас почему-то скромничает, и это ужасно подозрительно… А Саблезубая никакая не наша, она сама по себе!

— Подумаешь, крылья во и когти во, — возразила Марго, явно намекая на Конрада-Поверженного. — Она ничего такого не говорила про гарпию. И про больных беспокоилась.

— Ну ещё бы! — фыркнула Лиза. — Скажет она, щас! И ты хороша — нашла тоже, кому верить!

— Слушай, — Марго примирительно погладила ощетинившуюся Лизу по плечу. — Хватит нам с тобой дикобразов изображать и иголками друг о друга греметь. Мы так далеко не уедем. Я тебя прекрасно понимаю. Я ей тоже не очень-то доверяла. В конце концов, она же меня из дому… ну, из папиной квартиры украла.

— Как — украла? — поразилась Лиза. Точно, не простой Марго человек, раз её, как Лёвушку, похитили. Зачем-то она Изморину нужна. Или её папа нужен.

— А так украла. — Марго покаянно понурилась и опустила ресницы. — Позвонила, что вот на телевидении репортаж будут делать про финалистов конкурса, потом домой к папе приехала, напела мне, какой я гениальный ребенок, — вот, мол, дети-композиторы ах как редко бывают, то-се, а я одна была, ну и согласилась, как дура, — думала, мы на студию поедем, на съемки, а приехали к этому Изморину. Теперь из-за моей глупости он мной папу шантажирует. Надо же так вляпаться!

Лиза вспомнила очумевших Ляльку с Ниной-Резиной и ободряюще кивнула — мало ли у кого крышу сносит и куда. Особенно когда морок в городе.

— Но понимаешь, сейчас-то я на неё не сержусь, — с нажимом произнесла Марго. — Она, бедняга, попала ещё почище, чем мы, — она человек подневольный. Изморин этот ей угрожает. А она против него ничего не может, потому что не колдунья больше.

— Так она тебе все рассказала? — У Лизы в животе похолодело. Это как понимать? Паулина Марго на свою сторону сманивает? И кто на чьей стороне вообще? И кто всё-таки у Марго папа? Ой, путаница!

— Частично, — невозмутимо объяснила Марго. — Надо же ей было кому-то поплакаться, она от страха трясется и зачем детей тут запирать, в упор не понимает. Правда, она думала, я про волшебство не поверю. В общем, её сюда занесло, колдовать она больше не может, а в Питере ей нравится. И на телевидении работать нравится. И котов у неё дома семь штук по лавкам. И детектив дома недочитанный про Фандорина и коронацию. А тут этот Изморин как снег на голову, и велит делать, что скажет, а не то убьет, но сначала помучает. Вот она и тут.

Лиза поерзала. Выходило убедительно. Даже про детектив и котов. Про котов особенно. В конце концов, ведь и она, Лиза, волшебным слухом никакого колдовства в Паулине не расслышала. И когда Лиза пыталась их с Саблезубой заморочить, Паулина зевала как миленькая. И зачем бы гарпии про больных беспокоиться? И тем более котов заводить?

«Но это мне убедительно, — смекнула Лиза. — А Марго-то, может, и нет?»

— И ты ей поверила?

— А куда денешься? — Марго философски пожала плечом. — После дракона во что хочешь поверишь. Кстати, слушай, Костик этот… он по- настоящему дракон или это его Изморин превратил?

— Что-о? — сипло возопила над ухом у Лизы раскидистая искусственная пальма. — Не веришь, значит! Я тебя, значит, освободил, гениального ребенка, а ты вот, значит, как, да?!

— Конрад! — вяло возмутилась Лиза. Сил визжать от неожиданности не было. Силы вообще надо было беречь, чтобы — как там Филин говорил? — всем дружить против Мутабора.

— Давно подслушивал? — хладнокровно поинтересовалась Марго, закинув голову на спинку диванчика.

— Порядочно, — надутый Костя выбрался из-за пальмы и без тени смущения сел рядом с Лизой, демонстративно отодвинувшись от Марго. — Это, между прочим, полезно бывает. Твое Высочество, так про какую вы это музыку?

— Да все про ту же, — Лиза вздохнула. От того, что Паулина не колдунья, легче почему-то не стало. — Можешь глянуть? — спросила

Лиза и сунула Марго несчастный листок, а сама тут же испугалась — а ну как и ей тоже сейчас плохо станет?

Но Марго точно умела мысли читать!

— Знаешь, ты только сама больше сюда не смотри, ладно? — она осторожно заглянула в ноты, сначала на секундочку, потом, осмелев, стала внимательно читать запись. Она сморщила вздернутый носик и тихо втянула воздух сквозь зубы, как от боли.

— Не знаю я, что это, — пробормотала она, скривившись. — Музыка-то красивая… но… но гадость это ужасная. В дрожь бросает. И зубы ноют. Ну-ка, дай остальное гляну. — Она бегло пролистала Лизину партию. — Ага, и с этой стороны ничуть не лучше, как говорил Иа-Иа.

— Угу, — мрачно подтвердила Лиза. — Что гадость, то гадость. Со всех сторон. — А сама подумала: неужели у этой Марго тоже волшебный слух или что-то такое? Или она правда в музыке так здорово понимает?

— Неудивительно, что на репетиции всем даже от аккомпанемента сплохело. И что тебе такое от этих нот мерещилось, — подытожила Марго.

— Да не мерещилось мне! — рассердилась Лиза. — Оно настоящее было! А если мы ничего не сделаем, то оно и будет! В городе уже и так! Костик, скажи!

— Ну, — закивал Конрад. — В городе дурдом полный. Статуи летают, крысы на задних лапах бегают, вооруженные до зубов, а люди спят…

— …а кто не спит, всем плохо, — подхватила Лиза, пока Костя не сболтнул чего-нибудь лишнего — например, про пропавшего таинственного Хранителя. — А если он заставит нас это сыграть, тогда вообще все! Конец всем! Я тебе даже не буду рассказывать, чего он там дальше планирует! И зачем мы ему все на потом нужны.

— Да уж, сделай одолжение, мне и так хватит, — Марго поежилась. Но глаза у неё сосредоточенно искрились. — Значит, чтобы он не сыграл, надо его просто переиграть.

Ничего себе, нашла тоже «просто»! Лиза аж руками развела.

Марго потеребила одну из четырех сережек в ухе, не сводя глаз с нот.

— Только вот как? — Она задумчиво поцокала языком. — Тц-тц-тц, вот бы хоть два таких листочка или три… — Она покусала губы. — Ну что с этих десяти тактов возьмешь? — досадливо протянула она. — Я даже развития темы понять не могу…

— Момент, — встрял заинтересованный Костя Конрад, забыв про обиду. — Я не понял, девчонки, вам надо те ноты, которые у этого на столе лежат, да?

— Мало ли кому что надо, мечтать не вредно, — пессимистически высказалась Марго, вертя листок так и сяк, — даже вверх ногами перевернула. — Ну-ка, погодите-ка… — Она пощелкала пальцами и подняла глаза к потолку, будто что-то высчитывала.

— Нет проблем, — важно заявил Костя, пересел поближе к Марго и плюхнул стопку нот ей на колени, поверх чернового листка. — Тащите бумажку, все напишу.

— Что-о-о? — Лиза ушам не могла поверить.

— Ну и ну… — Марго уронила руки и невидящими глазами смотрела на стопку нот, накрывшую листок. Но дракончик этого не заметил:

— То самое, Твое Высочество. Я ж там у него сидел, у стола, ну, минут десять, не меньше.

— Но ты же… — Лиза хотела напомнить дракончику, что он нотной грамоты не знает, да постеснялась. Но тот и сам понял:

— Абсолютная память! — Костя поднял палец. — Про что закорючки, я могу и не знать, но очертания-то…

— А тебе плохо не станет? — на всякий случай спросила Лиза. — А?

— С чего бы? — напыжился Костя. Потом что-то вспомнил и поежился, но тотчас встряхнулся и начал командовать:

— Давайте ручку и бумагу.

— Так это нотная нужна… — растерялась Лиза. — Марго, у тебя нету?

— Не захватила, — Марго даже не стала рыться по немногочисленным карманам. — Вот не везет! И партия эта на обеих сторонах… А раз уж у меня нет, то ни у кого, наверно, нет.

— Погоди! — Лизу осенило. — Нужно просто тетрадку. Любую. Разлинуем.

Костя залез за диван и извлек оттуда Левушкин рюкзак.

— Костик, я же его в зале оставляла! — Лиза всплеснула руками.

— А я прихватил. Там эти. Не фиг им нос совать… — Костя покопался в рюкзаке и выложил Лёвушкин пенал и едва начатую тетрадку по биологии — ту самую, из которой только вчера утром был вырван клок на записку.

— Давайте я разлиную, у меня быстрее получится, — предложила Марго.

…Лиза, затаив дыхание, смотрела, как Костя, высунув от старания язык, выводит на бумаге ноты. Скрипичный ключ он нарисовал не в ту сторону, но в остальном… Гелевая ручка, за которую Костю так ругал историк Грозный, бежала по кривым линеечкам импровизированной нотной бумаги все быстрее и быстрее, все увереннее и увереннее.

— Не смотри, — напомнила Марго Лизе. — Ну-ка, ну-ка… ага. Все, Костик, этого достаточно, — сказала она, когда Костя исписал четвертый листок. Потом положила на левую коленку Костины каракули, а на правую — ноты Лизиной партии.

— Ну зачем же так! — Костя вскочил и через минуту подтащил к Марго журнальный столик, похожий на таксу, — только ножки по мрамору завизжали Маргарита была так погружена в ноты, что даже спасибо не сказала — просто коротко кивнула и разложила ноты заново. Как Бабушка — пасьянс.

— Ого. М-да. — Брови у Марго сошлись на переносице. — Оч-ч-чень интересно…

— Что, совсем плохо? — убитым голосом спросила Лиза.

— Почему плохо? — Марго опять дернула плечом. — Он просто гениальный композитор. Пишет красиво, как Вивальди, и сложно, как… последняя гадина. Музыкантов жалко. Правда же. Даже обидно. Странно, что я раньше про него не слышала, хотя… ну да. По манере кого- то напоминает, пожалуй, но вот кого? Что-то такое… годов двадцатых…

— Так он же не Изморин по-настоящему! — объяснила Лиза. — Он… Прик… Приц… — Выговорить щетинистое слово никак не получалось.

— Притценау Алоис! — выпалил Костя и, поймав взгляд Лизы, небрежно скривился — мол, делов куча для дракона, запомнить один раз услышанное мудреное имя.

— Как — Притценау? Это — Притценау?! — От колючего и шипящего имени Марго почему-то оцепенела, будто кобру перед собой увидела, причем редкую, белую. — Да не может быть. Вы меня дурите! А ты говорил — Мандрагор или как его там, Мутабор! — накинулась она на Костю.

— А я что? Он все сразу, — поспешно оправдался дракончик. — Одно другого не исключает. Я ж тебе про доппельгангеров объяснял, Марго! Ну, когда мы вниз спускались, помнишь?

«Очень интересно, что он ещё наобъяснять успел», — Лиза заелозила.

— Нет, но Притценау… — не могла опомниться Марго. — Ни фига себе! Тогда понятно, почему он такой красавец, — некстати добавила она. — Он и в старости был ого-го, я фотографии видела.

«А я вот не видела, — с неожиданной злостью подумала Лиза. — Никто мне их не показывал. Всех видела, а его не видела. Интересно, почему? Ведь если бы я его раньше видела… Я бы сразу про Изморина этого все поняла! А если бы слышала толком, так и вообще наверняка до чего-нибудь додумалась!»

— А чего вы так запрыгали-то? — спросил Костя. — Ну, фамилия… Он вообще кто? Знаменитость?

— Ещё какая! — Марго действительно подпрыгнула на диване. — Он же… ну, я не знаю, он как… как Паганини. Как Яша Хейфец. Как фон Караян. Как Горовиц. Он же музыку писал! Про него во всех учебниках по композиции по полглавы! Про Зеркальную сюиту! Про концерт-гамбит! Он же великий! Скажи, Лиза?

Лиза вяло кивнула. Ну почему все знают, а я не знаю? — с тоской думала она. И вдруг поняла, почему.

Потому что все про музыку она знает в основном от Филина. А Филин знал Притценау лично и терпеть не мог. По каким-то своим взрослым причинам. Там была какая-то гадость. Вот, например, Изморин что-то говорил про Филина и Бабушку… и говорил очень мерзко. И вообще — что Притценау было за что невзлюбить, это, конечно, сразу понятно. И понятно, почему Филин про него никогда не рассказывал. Хотя все равно жизнь жизнью, а музыка музыкой! — Лизе вдруг стало ужасно горько и обидно. — Это что, повод не говорить? Почему я такая отсталая, что про Зеркальную сюиту не знаю?! Почему Марго в композиции вон как понимает, а я не понимаю? Какой же я музыкант?! — У Лизы даже кулаки сжались так, что' разжать не получалось.

— Все старые записи сейчас оцифровали, все архивы подняли! — взахлеб рассказывала между тем Марго. — Он австриец, он от Гитлера сбежал, а потом после войны куда-то пропал лет на десять, а потом он в Америке выступал и записывался. Я читала! Я про этого Изморина вообще до конкурса в жизни не слышала, а Притценау — звезда мировой величины… был.

— Почему — был? — осведомился Костя, который с непостижимым терпением выслушал эту речь, не перебивая.

— Потому что Притценау в начале Второй мировой уже за пятьдесят было… а то и больше! А Изморину этому лет сорок… на вид, по крайней мере. Если он Притценау, так ему что же — сто с лишним уже? Люди столько не живут!

— Так-он и не человек, — вздохнула Лиза.

— Оно и заметно, — Марго передернула плечами. — Даже по музыке, кстати. Но дела это не меняет.

— Не меняет, — уныло сказала Лиза. — Ты пойми, это не просто музыка. Это заклинание. Один раз исполнить, и назад уже не отыграешь. Если только… — у неё в голове что-то мигнуло и погасло, как свечной огарок.

— Фа-а-арш невозможно провернуть наза-а- ад, и мя-я-ясо из котлет не восстано-о-овишь, — фальшиво, но бодро пропел Костя на мотив небезызвестной песни про сложные отношения одной дамы со старинными часами, которую обожала мама Надя.

— Погоди. Ой. — Лиза воззрилась на Костю такими круглыми глазами, что дракончик осекся. — А если… Нет. — Она зажмурилась и плотно сжала губы, чтобы ненароком не ляпнуть глупость. — Нет, наверно, так не делается. — Она замотала головой, словно от осы отмахивалась, но настырная мысль продолжала жужжать свое.

— Что? — Марго вытянула шею и прикрыла рот ладонью.

Лиза опять посмотрела на Костю:

— Как ты сказал? Повтори.

— Что? — удивился тот. — Про фарш-то? Ну это прикол та…

Лиза, не дослушав, повернулась к Марго:

— Какой он концерт написал? То есть нет, ты сказала — какую сюиту?

— Зеркальную, а что? — Марго подобралась. — Не томи, говори!

Лиза опустила глаза на собственные грязные ботинки и почувствовала, что ей жарко и что щеки запылали. Сказать — не сказать? Чушь собачья, наверно, ученая Марго её на смех поднимет.

— Да ну, это так, — неуверенно выдавила она. — Ерунда всякая в голову лезет.

— Говори! — потребовала Марго. — Ну Лизка, ну пожалуйста! Ну что мне, из тебя клещами вытягивать?

Лиза набрала в грудь воздуху, поскребла пятно на джинсовой коленке ногтем и решилась.

— В общем… я подумала, может… нам эту его музыку сыграть наоборот? — не смея поднять глаз, начала она. — Как если бы мы ноты к зеркалу поднесли и те, зеркальные, играли, понимаешь? Я… я где-то слышала, что заклинания можно шиворот-навыворот читать, — робко добавила она. — Некоторые. И тогда они превращаются в рас… в расклинания. Я подумала, может, раз это магические ноты… может, их переписать наоборот…

— У-ра, — отчеканила Марго таким голосом, что Лиза вскинула голову. Марго сощурилась, будто целясь в невидимую мишень, потом звонко, на все фойе, прищелкнула пальцами. Костя посмотрел на её руки с интересом: как это она так умеет?

— Что — ура? — почти не дыша спросила Лиза.

— То, что ты у нас молодчина, — Марго оживилась. — Ну да! Ну конечно!

— Что — так можно? Ты правда знаешь? — Лиза подалась вперед, — Это точно?

Костя молча переводил взгляд с одной на другую.

— Абсолютно точно! — Марго подпрыгнула и затрясла Костю за плечо. — Ко-ко-ко-остенька!

— Я-то при чем? — ошарашенный дракон- чик вырвался,

— А ты у нас как то яблоко, которое Ньютону на голову бухнулось, — и Марго повернулась к Лизе. — Лизка, я точно знаю, так можно! Понимаешь, — возбужденно сверкая глазами и динькая браслетами, заторопилась она. — Я точно знаю, так можно.

— Это что же получается? — внутри у Лизы защекотался смешок и она осторожно заулыбалась. — Мы его… его же оружием, да?

— Именно! азартно воскликнула Марго. — Написал на свою голову зеркальную симфонию… Нам и работы-то всего ничего, надо только сольные партии обработать, а аккомпанемент можно прямо с листа навыворот играть. Честное слово, Лизка, мы справимся! Мы в музыкалке на композиции ещё и не то устраивали. Можно вообще листок на стол положить, по разные стороны ну хоть со скрипками встать, и вперед.

— А… а зачем устраивали? — Костя уже просто не знал, то ли ещё попыжиться от гордости, то ли на «яблоко» обижаться.

— Зачем? — Марго даже сначала не поняла вопроса. — Просто… развлекались.

— Развлечения у вас, — буркнул Костя.

— У нас не хуже, Костик, — напомнила ему Лиза. (Марго дурашливо сделала круглые глаза и кивнула). — Левка вон для развлечения эти… интегралы щелкает. И вообще.

— И вообще, — кивнула Марго и опять потормошила Костю за рукав. — У настоящих драконов жизнь нескучная. Все, давайте думать.

Все трое минуту помолчали.

— Пункт первый, — заявила Марго, — У нас есть одно крупное преимущество. Смотри, Лиз… то есть нет, не смотри! Виолончель вступает позже скрипки. Гораздо. На те самые десять тактов. За это время ты с оркестром можешь далеко уйти. И пусть он попробует выкрутиться, а я послушаю, как у него это получится, — Она азартно потерла руки.

Лиза вспомнила коронацию и неуверенно расправила плечи,

— Пункт второй. — Лиза оглянулась на запертые двери зала, — Взрослые все время в кадре маячат.

— И на перерыв не уходят или уходят, но по очереди, — согласилась Марго. — Это минус. С хорошее бревно это минус.

— Они разве заметят, если мы начнем другое играть? — усомнилась Лиза. — Саблезубая… ну, Ульяна Сергеевна… до сих пор дирижера ищет.

— Шут их знает. А вдруг? — Марго поджала губы. — Не глухие всё-таки. Давайте не будем слишком полагаться на их музыкальную безграмотность. То есть она может нам пригодиться, но… Хорошо бы их на время вывести из действия.

— Выманить и запереть где-нибудь, — мечтательно протянул Костя. — А эта, ну, как её теперь, Алина, может, раз она за нас, так пусть их и отвлечет. Или ты, Лизка, их заколдуй.

— Она боится, — коротко объяснила Марго. — Алина.

— А я их заколдовать не смогу, — смущенно созналась Лиза, краснея до ушей под пристальным взглядом Марго. — Я пробовала уже. То есть я раньше могла, а теперь он…

— И не надо! — перебила Маргарита, успокаивающе потрепав Лизу за хвостик. — Своими силами справимся. Смотри. Им надо, чтобы мы репетировали, и побыстрее. Значит, наказать они нас не могут, так? Ни в угол поставить, ни запереть — в общем, отрывать-то никого нельзя. Так что бить вряд ли будут.

— Саблезубая не дерется, она шипит только, — подтвердила Лиза. — Ей надо перед Измориным выслуживаться, пусть он думает, что она деточек любит.

— Отлично, — продолжала Марго. — Итого, если мы их разозлим, это нам ничем не грозит, просто они дойдут до белого каления и уберутся из зала. Оба. То есть обе. И Саблезубая, и Алина. Я её беру на себя.

— Довести — это раз плюнуть, это мы можем, — оживился Костя и стал стремительно подниматься, как молоко в кастрюльке. Марго ухватила его за рукав.

— Погоди ты, — осадила она дракончика. — Я скажу, например, Яне, ой, нет, она без голоса… скажу Феде, а он Мишке, а Мишка остальным. А потом, когда мы выкурим взрослых, я объясню всем про музыку. Или ты, Лизавета.

— Ничего у вас не выйдет, — вдруг обрубил Костя. — Сто пудов.

— И ничего я никому не объясню, — добавила Лиза.

— Ой, спасибо, подбодрили, — вздохнула Марго, косясь в ноты. — А почему?

— Да кто вам поверит? Что тебе, что Лизке? — Дракончик развел руками. — Не, ну правда. Чем вы их убедите? Нужно же сказать, зачем доводить. А потом объяснить, для чего играть. Ну что вы им скажете? Уй, блин, Инго тут нет, — добавил он с чувством.

— А кто это? — с неожиданным интересом спросила Марго.

— Что скажем… — Лиза запнулась и глянула на помрачневшую Марго. — Всю правду про Изморина. Они же видели, что на улице делается.

— Да они ж во сне сюда притопали, двоечница! — Костя хлопнул себя по бокам. — Они про погоду и про него не понимают. Этим их не возьмешь.

— Тогда… тогда скажу, нужно спасать город, — упавшим голосом ответила Лиза, зная, что говорит не то и зря. И снова уставилась на ботинки.

— Фигня! — припечатал Костя. — Им уже Саблезубая это талдычила. То же самое. И вдруг играть задом наперед? С какой стати? Ух, Лизка, нет у тебя королевской воли! Вот Инго как скажет — все по струнке ходят.

Оказывается, не только Лёвушка Аствацагуров умеет рассуждать логически, поняла Лиза. Но от этого не легче. И королевской воли у неё действительно нет.

— Костя, но мне-то они поверят? — подозрительно спокойно поинтересовалась Марго, быстро-быстро крутя серебряное колечко-змейку на большом пальце.

— Тебе?! Не-е-ет! — Дракончик подался вперед. — С какой радости, сама подумай? Ты же самая старшая, много командуешь, орешь на всех, и ещё почти все друг друга знают, я вон слышал — кто вместе ехал, кто в гостинице вместе жил. А тебя они здесь первый раз видят, поэтому думают — ты со взрослыми.

Лиза слушала, приоткрыв рот. Речистый дракончик делался все логичнее и логичнее. Наверно, это он тоже для подвига разминается.

— А ты, Лизка, про принцессу лучше молчи, — напористо продолжал Костя. — Никто не поверит. Инго бы поверили, конечно…

— Кто такой Инго? — холодно уточнила Марго. — Что за настырная реклама?

Про принцессу не спрашивает, на секунду обиделась Лиза. Про принцессу ей, значит, до фонаря, Инго ей подавай! Вот всегда так…

— Ну, можно какое-нибудь волшебство им показать, ну там, чайник согреть или ведро котлет на всех наколдовать… — размышлял Костя, словно бы и не слышал вопроса Марго. — Но ты ж сама говоришь — то ли вообще колдовать разучилась, то ли этот на тебя заклятие наложил, — Костя поежился, вспомнив про кабинет Изморина.

— Я не разучилась! — пискнула Лиза. — Я… частично не могу. А так могу.

— А раз можешь, тогда силы береги, — посоветовал Костя. — На потом. На наоборотную музыку.

— И что ты предлагаешь? — Марго на глазах теряла терпение.

— Щас скажу! — Костя набрал в грудь воздуху. — В общем, вот что. Давайте Я им все объясню. Они меня видели, как я летаю? Видели. И что он меня… гхм… уронил, тоже. Вот, я скажу, один даже я его спалить не могу, а если мы все вместе сыграем совсем наоборот, мы его завалим. Скажу, такая особенная драконья музыка, мы её втроем написали. А чтобы её разучить, надо сначала взрослых довести, и они тогда пойдут этому жаловаться или просто плюнут и свалят. Они ж не железные. А пока все бунтуют, вы с Лизкой эту музыку и перепишете. Ну как? — дракончик победоносно посмотрел на Марго, потом на Лизу. — Приемлемо? Потянете?

Марго помолчала. Потом кивнула.

Лиза с облегчением выдохнула. Когда кто- то придумывает дельный план и этот кто-то — не ты, жизнь сразу кажется чуточку лучше. В конце концов, какая разница, пусть музыка называется драконьей. Драконья музыка — это звучит гордо.

— Ладно, — сказала она.

Как выяснилось, королевские драконы не только умеют под гнетом обстоятельств рассуждать логически — они ещё и в придворных интригах понимают.

Костя не стал поднимать шума, влезать на стул и произносить речи. Он деловито пошел к Мишке, с отвращением вгрызавшемуся в тридесятую шоколадку с орехами, и что-то проникновенно зашептал ему на ухо. Потом показал на Марго и вытянул губы трубочкой — наверно, показывал, как огонь выдыхал, чтобы прекрасную даму из темницы вызволить. Потом начал хлестать воздух невидимым хлыстом — не иначе, скрипача изображал. Марго тихо хихикнула. Сначала Мишка мотал головой. Потом замер. Потом усмехнулся. Потом закивал. К нему устремились заинтересованные Петр-и-Павел, а с другой стороны подкатилась Василиса.

Костя забубнил погромче и замахал рука ми — как крыльями.

— Зуб даю! — донеслось до Лизы. — Смычки и струны! Сто пудов! Да мы их!

— Ого! — с уважением сказала Лиза. — Заработало.

— Пошли, наш выход, — Марго поднялась и сунула свернутые трубкой ноты в карман пальто. — Только знаешь что, дай-ка мне партию маэстро.

— А тебе его нот хватит? — с уважением спросила Лиза. — Как ты без моих-то?

— За глаза и за уши, — заверила Марго. — Бери, бери. Такое не забывается. Даже если очень захотеть. А кто такой Инго — ты мне потом расскажешь. Подробно. Мне ужасно интересно.

Костя поступил грамотно: он не стал переходить от кучке к кучке, а предоставил музыкантам самим разжигать народный гнев по цепочке. Марго тем временем присела на корточки перед группкой, которую прозвала «лазаретом» — малышами и лишними, — и что-то им настойчиво внушала, кивая то на двери зала, то на Костю, то на Лизу. Осипшая сопранистка Яна, взметывая русой гривой, быстро подхватила инициативу, её поддержал истомленный бездельем Федя, и Марго на цыпочках отправилась в зал — выманивать на разговор Паулину.

Лиза осталась не у дел. Правда, на неё все кивали, но самой ей говорить почти ничего не пришлось. «Ну, может, оно и к лучшему, — подумалось Лизе. — Какой я оратор? Никакой. Надо подумать, как музыку переписать. Если будет бунт, значит, будет шум… а как её в шуме перепишешь? И в ноты я смотреть не могу. Ладно, хоть в свои могу, а в его и не надо. Придется Маргариту просить. Никакой от меня пользы обществу. — Лиза пригорюнилась. — И никому про меня не интересно — вечно только про Инго или про драконов. Интересно, это всегда так будет? Или потом пройдет?» — она судорожно зевнула. Спать хотелось невыносимо, а когда и где удастся прикорнуть — ещё неизвестно. И как это Костик держится? Ну да, драконы — им сон почти что и ни к чему, везет же некоторым. Лиза даже начала с тоской вспоминать о гномском кофе. Он ведь не только крепкий, но и горячий…

— Уф, — рядом с Лизой присел утомленный революционно-подпольной деятельностью Костя. — Ну что, Лизка, по-моему, получается неплохо. Я им про тебя такого напел! Такого! И знаешь, мне они сразу поверили.

— Спасибо. — Лиза подумала, что не будь Костик бессмертным драконом, ему могла бы угрожать любая смерть, только не от скромности.

— Костик, а про Паулину ты тоже веришь? — осторожно спросила Лиза. — Ты… ты слышал, что мы про неё с Марго говорили?

— Ха, — с некоторым пренебрежением бросил Костя. — Тетка как тетка. Я как от неё тогда по коридору дунул — заголосила, будто маленькая. И заметь, она нас с тобой ни фига не помнит. Наверно, он её здорово напугал. Что теперь с ней делать, лично я без понятия, — Костя призадумался, потом просветлел. — Но если Марго сумеет её как-нибудь на что-нибудь полезное подбить — будет супер.

прохлаждаемся! Ничего, сейчас всем станет очень жарко. Особенно взрослым. Только бы с нотами успеть!

Поначалу Хранитель и компания бежали — им даже жарко стало, Смуров то и дело вытирал лоб, а Конрад шумно выдыхал облачка пара. С Большого проспекта пришлось свернуть сразу, на первом же перекрестке, потому что с темнеющего на глазах неба спикировал целый эскадрон мелких летучих тварей. Летающие подразделения отборной гвардии взмыли им навстречу, начался воздушный бой, полетела каменная крошка, орел клекотал, сова ухала, а Конраду, еле поместившемуся на перекрестке, пришлось снова грозно полыхать пламенем — особенно его раздражали мелкие облупленные дракончики чуть покрупнее Монморанси.

— Сюда! — сипло крикнул Филин, тыча в ка- кую-то темную арку. — Скорее!

Все кинулись во двор, который, как и почти все дворы на Петроградской, оказался проходным, и помчались вдоль Малого проспекта к Тучкову мосту — короткими перебежками от подворотни к подворотне. Вскоре выяснилось, что проходных дворов Филин знает немыслимое количество: он нырял в самые неожиданные щели в заборах и арки и парадные и ловко открывал кодовые замки, за которыми внезапно оказывались выходы на соседние улицы. Но стоило им оказаться под открытым небом — и снова на головы с воем, гоготом и свистом пикировала нежить, кое-кто даже самоубийственно норовил свалиться прямо на врага и придавить, а кто-то застревал в узких подворотнях и там упрямо бил конечностями и головой, но дальше не пролезал. Конрад притомился превращаться взад-вперед каждые пять минут, тем более что узкие переулки и арки громадного звероящера не вмещали, и навострился извергать мощную струю пламени в человеческом обличье, причем Смуров каждый раз не выдерживал и отворачивался, а нападавшие статуи норовили сбить двуногого дракона с ног.

Отборная гвардия помогала, чем могла, но в потерях, похоже, никто заинтересован не был. «Нет уж, пожалуйста, без жертв», — на бегу подумал Лева. И изумился: раньше он из-за своей близорукости едва различал маячившие в высоте статуи и мало кого знал в лицо, а теперь ему было жалко каждого скола и каждой трещинки. А Изморинские сторонники, разъяренные изменой соплеменников, атаковали особенно яростно, и гвардий приходилось скверно — кое-кто остался без крыла или руки; охающий египтянин потерял часть ноги, его злобно шипевшая кобра — глаз, два сфинкса утратили тиары; головы, правда, пока уцелели у всех.

— Дальше так нельзя, — простонал Смуров, который стер ногу и хромал. Лева оглянулся на спутников. Конрад охрип и уже был способен лишь на жалкие струйки едкого дыма, Филин начал задыхаться, а Инго ничего не говорил, но даже в полутьме был белее собственных бинтов. Лева с облегчением понял, что на пределе не он один, и перестал сдерживать пыхтение: умение бегать быстро и далеко не входило в число его достоинств.

* * *

— Этак мы никуда не доберемся. Надо сбить их со следа, — проклокотал Конрад, когда они заскочили в очередную парадную с секретом. В пустой нише белел свежий скол — отсюда явно сбежала какая-то статуя.

«Дышащие! Хранитель! Вы где? Вы куда?» — распространяя каменное эхо, гулко голосила снаружи растерянная гвардия. Судя по грохоту, при этом она продолжала отбивать вражескую атаку.

— Как сбить? — просипел Филин, закашлялся и прикрыл дверь— в парадную летела каменная крошка.

— Я попробую, — подумав секунду, сказал Инго. — Эх, карту бы… Больше без карты ни за какие коврижки за порог не ступлю… — Он присел на корточки у двери на улицу и сотворил себе кусок мела, причем светящегося — в подъезде было совсем темно. Зажав его в кулаке, Инго с трудом начертил на полу нечто вроде плана города — Дворцовая площадь, Адмиралтейство, Невский, Литейный… — Филин, расскажите, как запускать хрустальных двойников.

— Ах вот ты что затеял… Вообще-то это шестнадцатая ступень, так что все отойдите, пожалуйста, — попросил Филин и коротко шепнул что-то Инго на ухо.

— Спасибо, — кивнул Инго и легонько хлопнул в ладоши, поморщившись от боли. Потом нарисовал мелом на полу какую-то то ли зверюшку, то ли иероглиф и быстренько затер рисунок подошвой. На белой меловой линии, означавшей Малый проспект, зажегся блеклый зеленоватый огонек.

— Теперь по городу пойдет компания, очень похожая на нас, — объяснил Инго. — В общих чертах. По-моему, детали у меня не больно-то получились, но те, кто за ними погонятся, в деталях не смыслят. Эту компанию я отправил по совсем другому маршруту. Будем надеяться, что удастся отвлечь статуи.

— Понял, — сказал Лева и осторожно высунулся на улицу.

Цели и задачи — за кем идти и зачем — новый Хранитель вдалбливал статуям минут десять. Неизменная логика Леве очень помогла, потому что каменные и бронзовые головы варили туго. В конце концов отборная гвардия с грохотом унеслась вдоль Малого. Потом надо было подождать ещё, чтобы те, кому было поручено убивать дышащих, клюнули на приманку. Пока все не затихло, Хранитель и его спутники окончательно извелись. А когда они вышли на Пионерскую, оказалось, что там их поджидают Леонардо с Леандро. Оба льва сидели на мостовой, обвив лапы хвостами, и вид у них был донельзя смиренный.

— Ох, — сказал Лева, поглядев на львов. — Ладно. Идите уж с нами, котики-обормотики.

* * *

Музыканты потянулись с зал с показательно-послушным видом, хотя и еле волоча ноги от усталости.

— Итак, дети, — угрожающе-ласково сказала Саблезубая, — вы все хорошо отдохнули, целых пол… — Она сверилась с часами. — Ах, даже больше получаса! А теперь давайте так же хорошо, с огоньком, поработаем.

Оркестранты гуськом поднялись на сцену, аккуратно обходя микрофоны, которые Саблезубая уже успела расставить, и осторожно переступая расстеленные повсюду провода. Лишние и примкнувший к ним Костя смирно расселись в зале вокруг напряженной Паулины, только уже не в задних рядах, а поближе. Все были такие дисциплинированные, что Лиза на секундочку испугалась — а вдруг ничего не выйдет? Вдруг все струсили? Вдруг Костя с Марго никого и ни на что не подбили? Она поискала глазами Марго, но та спряталась за широкой спиной Паулины и склонилась над нотами.

— Кудрявцева, займи свое место, — скомандовала обрадованная всеобщим послушанием Саблезубая. — Тебе помочь, или ты теперь сама справишься?

Лиза и рта не успела раскрыть.

— Ой, погодите, нам сначала настроиться ещё раз надо, — подала тоненький голос первая скрипка Люся.

Оркестр согласно загудел. Ага, наверно, это так нужно, решила Лиза. Эх, надо было заранее с ними сговориться!

— Кудрявцева, ты настройкой дирижировать будешь?

Лиза с трудом сохранила серьезное лицо.

— Нет? Ах, не надо?

Лиза толком не слышала, на что именно Костя с Марго подбивали пленников — могла бы включить слух, да забыла, — и уж точно не слышала, о чем именно они совещались мелкими группками на профессиональные темы. Но как только музыканты взялись за инструменты, у неё в животе радостно екнуло: сработало!

Сначала под стеклянным потолком запрыгали обычные разрозненные звуки, запорхали музыкальные лоскутки и клочки — там кусочек гаммы, тут арпеджио, духовые, струнные, кто-то прокашлялся — кхе-кхе, кто-то зашуршал нотами. Саблезубая расслабилась и попыталась благосклонно закивать в такт, но такта-то не было и в помине.

Вообще-то Лиза всю жизнь ходила с Бабушкой на концерты и в театр и слышала, как настраивается оркестр, раз сто, не меньше, но при первых же звуках обрадованно навострила уши. Ах, вот они что придумали! Ну конечно, помирать — так с музыкой!

Кашель того, кто прочищал горло, что-то затянулся. Ноты шуршали слишком громко, как будто их нарочно комкали, а то и жевали. Гаммы и арпеджио сталкивались лбами, как упрямые бараны. Гул исподволь делался все громче и громче и вот уже превращался в какофонию. Лиза обернулась в зал — Марго строчила, Паулина внимала, — и тогда Лиза, прикидываясь, что все нормально, подмигнула оркестрантам и сделала дирижерский жест — продолжайте в том же духе.

— Тум! Тум! Тум-пурум!

— До-ми-соль-до!

— До-ре-ми-фа-соль!

— Иииу! Ииииу!

— Миииу!

— Мяяу!

— Меееее!

Оркестранты оживились. Скрипки и альты сипло замяукали, как мартовские коты на крышах. Жеманно пищали и томно хихикали флейты. Гнусавил фагот. Валторна ухала, кашляла и даже как будто сморкалась, кларнет заливисто кукарекал — в общем, изощрялись кто во что горазд. Лиза повернулась боком, чтобы не упускать из виду противника. Ага, заерзали! Сейчас мы вам покажем!

— Мяаау! — заверещала Люсина скрипка, как разгневанный кот, которому отдавили хвост.

— Что вы вытворяете? — Паулина вскочила.

Не выдержала. Один готов.

Саблезубая укоризненно поглядела на неё за отсутствие выдержки, но тоже поднялась:

— Дети, дети, давайте займемся делом! Кудрявцева, они ведь уже настроились?

— Не-а, ещё доооолго, — авторитетно заявила Лиза и опять махнула оркестрантам — мол, наддайте!

Василисин контрабас взревел, как Амальгамссен в гневе. Флейты испуганно запищали.

— Гонобоблева! — Саблезубая схватилась за уши. — Все, музыку играем уже! Му-зы-ку! Три-четыре!

— Чего это вы ко мне пристали? — громко возмутилась Василиса, легко перекрыв весь колобродящий оркестр. — Тут холодина такая, руки мерзнут, мне никак не настроиться, а вы мешаете!

— У нас и так инструменты страдают! — дерзко выкрикнула флейтистка Женя. — Вы вообще знаете, что флейта как человек, её тоже простудить можно? Не знаете? Вот и молчите!

— И скрипку можно простудить! — пискнула Люся.

— И альт!

— И кларнет! Да!

— Да при такой температуре вообще играть нельзя! Всем вредно! — в один голос добавили Петр и Павел, размахивая смычками.

— А вы знаете, сколько у меня скрипка стоит? Это же ручная работа! Девятнадцатый век! — надрывно вопрошала Люся, встряхивая разноцветной головой.

Играть при этом оркестр не прекращал — духовики отрывались от гавкающих и хихикающих инструментов только затем, чтобы внести свою лепту в общий гам. Какофония нарастала. Лиза завертелась на одном месте и захлопала перед надсмотрщицами глазами — с таким видом, будто вот-вот разревется. Но внутри у неё все пело. Это надо же! Во время репетиций от музыки и чар были всё просто вареные, а как дошло до мятежа — сразу оживились, глазами заблестели. Бунт разгорался, как огонь в очаге.

— Кудрявцева! — взвилась Саблезубая. — Они будут у тебя играть или нет?

— А я что? Я ничего! Ульяна Сергеевна, ну они же все правильно говорят! И делают! — жалобно заблеяла Лиза, прижимая к груди черный футляр. — Если инструменты от холода расстроены, ничего же не сыграть! — потом повернулась к оркестру, сделала страшную рожу и достала черную скрипку.

Музыканты поняли, что пора переходить к решительным действиям, и заиграли Изморинскую музыку, но при этом кто-нибудь то и дело нарочно фальшивил или сбивался. Странное дело: лица у всех горели от азарта, и тоскливая музыка то ли не действовала вообще, то ли действовала гораздо слабее. И ещё Лизе удалось учинить одну забавную штуку с ритмом, отчего музыка стала запинаться и хромать и сделалась почти смешной, похожей на глумливый, с подвыванием, хохот, — она как будто издевалась сама над собой.

«Вот вам! И вот вам! — думала Лиза, заставляя черную скрипку вопить, визжать, срываться и врать на каждой ноте, — Ай да мы!» — стучало у неё в голове, потому что и она сама, и оркестр умудрялись не прерываться, и музыка была как карета, которая скрипит, трещит, стучит колесами, прыгает на ухабах и то и дело съезжает в канаву, но хода не замедляет.

Саблезубая героически старалась не зажимать уши. Но это была только увертюра — вскоре вступил лазарет лишних. Лиза нарочно заняла стратегическую позицию бочком к залу, и ей было хорошо видно все происходящее.

Сначала лишние слаженно, как по нотам, зачихали и закашляли, причем оркестр, не прерывая музыки, поддержал их тем же. Удивительно, но и Паулина всё-таки подключилась и свое дело делала от души: она уговаривала лишних потерпеть и утешала как можно громче, хорошо поставленным телевизионным голосом, гулким, как колокол. Марго она заслоняла полностью — неужели Марго может что-то писать в таком шуме?! — а шиканье Саблезубой пропускала мимо ушей.

Потом все младшие поголовно начали оглушительно чавкать жвачкой и надувать гигантские лопающиеся пузыри. Костя чавкал вовсю и подавал всем нехороший пример. Вслед за ним арфистка Анюта, чистый ангелочек с виду, долго вытягивала изо рта длинную белую нить жвачки, потом смяла её в комочек и недрогнувшей рукой прилепила на спинку соседнего бархатного кресла. Паулина громогласно ахнула и стала отчитывать их с Костей за бескультурье.

Саблезубая стискивала челюсти. На лице у педагога читалось отчетливое желание, чтобы какая — нибудь черная, белая или серая в крапинку магия перенесла всех этих детей, а лучше вообще всех детей на свете, куда-нибудь в пустыню Гоби, и желательно насовсем. К варанам и барханам.

Между тем среди лишних кто-то ерзал и хихикал, а кто-то пихал кого-то локтем. Два Сережи под Паулинским пальто-палаткой очень убедительно делали вид, будто затевают драку. Костя пытался их разнять, они отбивались. Маша-маленькая испуганно пищала. Паулина увещевательно гудела. Потом органист Федя положил ноги в грязных тапочках на спинку кресла (Яна глянула на него и развалилась точно так же, не забыв, однако, одернуть пижамку) и свистнул в два пальца — у Лизы аж уши заложило.

— Ты чего? — обиженно загалдели оркестранты. Музыка увяла.

— А того, что вы фальшивите! — завопил Федя. — Уши вянут! Эй, рыжая, ты-то куда смотришь? Ты концертмейстер или кто? — бросил он Лизе. Та ради правого дела даже обижаться не стала:

— Да? — возмутилась она и демонстративно убрала скрипку в футляр. — Иди тогда сам играй! Хочешь вон — скрипку бери, не жалко! Моль белесая! — мстительно припечатала Лиза. — А я посмотрю, как у тебя получится!

— Дети, дети! — заголосила Саблезубая.

— Чиво-о-о? — гнусным голосом протянул Федя. — Я критикую! У меня слух!

— У всех слух! — хором грянул оркестр.

— Играйте нормально, вот чего! — Саблезубая утратила выдержку.

— Щазз! — громко сказали Петр и Павел и синхронным жестом вытерли рукавами носы.

— Я не могу работать, когда меня критикуют! — Лиза ткнула в Федю футляром. — Не буду играть! И на голодный желудок тоже не буду!

— Сначала накормите как следует, а потом посмотрим! — поддержала её Василиса. — Мы ещё растущие организмы, у нас аппетит!

— Есть хочу! — подхватили остальные оркестранты.

— Пить дайте!

— Горяченького чаю налейте! У меня горло болит!

— А у меня живот! Можно выйти?

— А я тоже хочу выйти!

— А давайте перерыв сделаем!

— Точно!

— А где тут камин?

— Перерыв!

— Мы устали!

Саблезубая кинулась к сцене, как коршун на цыплят.

— Никаких перерывов! — заклекотала она. — А ну играйте как следует!

— А мы что делаем?! — вразнобой отвечал оркестр.

— Кудрявцева! — Саблезубая дернула Лизу за штанину. — Дирижируй нормально! Ты что, из школы вылететь захотела?

Лиза обернулась, посмотрела на злющее лицо учительницы, пошедшее красными пятнами, и внутри у неё все вскипело. Как будто кофе через край джезвы убежал.

— Ах так? — она хотела спросить это страшным тихим голосом, как Инго, но получился пронзительный крик. — Из какой школы?! Нету никакой школы! Если мы город не спасем, и не будет никакой школы! Мы стараемся! Я все делаю как надо! — Она зажмурилась и затопала ногами, да так, что ближайший пюпитр со звоном упал. Лиза приоткрыла один глаз и увидела, что её вопли взрослых прямо-таки парализовали. И решила не давать врагу спуску:

— Вы… вы… вы только мешаете! — закричала она ещё громче. — Не понимаете, так и не лезьте! У нас и так плохо получается, потому что тут холодно и есть нечего! А вы даже еду найти не можете! И этот… отдых организовать тоже! Маргарита все правильно говорила! Нам нормальные условия нужны! Мы же заболеем! Мы уже тут все простыли! — Лиза кричала и топала и никак не могла остановиться, и почувствовала, что внутри у неё что-то разжалось и по лицу слезы катятся. — А если кто-нибудь умрет? Вы же за нас отвечаете!

В зале повисла тишина. Саблезубая метнулась вперед — хотела, наверно, схватить Лизу и заткнуть ей рот, но та спрыгнула со сцены, ловко увернулась и подбежала к лазарету.

— Вот, смотрите! — она ткнула в лишних. — Вон Яна уже совсем без голоса!

Лауреатка Яна тут же подхватила эстафету — и хорошо, а то бы Лиза разревелась по-настоящему.

— Да! — шепотом напустилась она на Саблезубую, взметнув гривой и шарфом. — Я просто не знаю, что мои родители с вами сделают, если я голос потеряю! А вы вообще знаете, кто мой папа? А дядя?

— Ну так и молчи, береги горло! — возразила было Саблезубая, но Лиза не дала ей опомниться:

— А у Руслана астма! — напропалую врала она, — А у Маши уже температура тридцать восемь! — Она повернулась и показала на оркестр, — а у Яши гастрит, а у Василисы с Мишей аллергия на пыль! Всем плохо! А вам хоть бы что!

Лишние, которые только-только наладились в порядке бунта в пятнашки поиграть, срочно сделали умирающие лица и закашляли ещё пуще, Паулина ахала, прижимала руки к груди, как оперная певица, и поддакивала:

— Да-да, детям плохо, я ничего не могу сделать! Я снимаю с себя всякую ответственность!

— Марго говорила — нормальный врач нужен, а вы и не чешетесь! — Лиза кричала так, что горло и вправду заболело, и ей становилось все легче, и слезы на щеках высыхали,

— Лизочка, — Саблезубая шла на неё с искаженным от ярости лицом, но при этом журчала так проникновенно, что Лизе стало страшно — а вдруг Ульяна Сергеевна её убьет? — Лиза, деточка, ты пойми, мы все в одинаковом положении, я бы рада помочь, но…

— Ну так помогайте! — Лиза понимала, что если она остановится и замолчит, тут-то ей и конец. — Придумайте что-нибудь! Вы же взрослые! Давно уже можно было всю гостиницу обежать, одеял натащить! — Саблезубая опять не успела её ухватить — Лиза отбежала к ближайшему зашторенному окну, быстро, как обезьянка по лиане, вспрыгнула на кресло — и начала подскакивать и дергать тяжелые шторы с колючей позолоченной вышивкои и дурацкими кистями. — Ну не стойте, помогите хоть! Можно же в занавески завернуться! Для тепла! Чего они тут висят!

— Девочка, ты что, с ума сошла? — изумилась на всякий случай Паулина.

— Кудрявцева! — ослабевшим от потрясения голосом-взывала Саблезубая. — Прекрати хулиганничать!

Штора с хрустом оборвалась и рухнула, Лиза отчаянно зачихала от пыли.

— Рыжая спятила! — Федя подскочил к Паулине. — Слушайте, я с самого начала говорил — надо взрослого! Пусть ваш маэстро сам!

Лиза обернулась — Федя смотрел на неё с вызовом, но глаза у него весело блестели. Ага, понятно, это он придумал, чтобы надсмотрщики не заподозрили единомыслия и заговора.

— Чего он придирается? — заныла она, волоча тяжеленную штору к сцене. — Я хочу как лучше!

— Ну и дура! — Федя показал;ей язык. — Всю репетицию завалила! Бестолочь!

— А ну извинись! — грозно зарычал Костя Конрад.

Ого! Наши заходят с воздуха. Он что, не понял, что так надо?

— Вот ещё! — Федя попытался стряхнуть дракончика с рукава. — Отвали! Чего заступаешься? Рыцарь нашелся! Тили-тили-тесто!

Испробовав на своей шкуре дразнилку, неоднократно примененную к Лизе с Лёвушкой, Костя утратил всякое самообладание.

— Йааа! — он шикарно взмахнул ногой, как завзятый каратист, но попал не по Феде, а по микрофону. Через секунду дракончик с Федей, сцепившись, покатились по полу перед сценой, сшибая микрофоны и запутываясь в проводах. Лизе показалось, что Костя всё-таки уловил сценарий и катятся они очень продуманно — ни один микрофон не устоял, и к тому же мальчишки отдавили Паулине ногу. Паулина и Саблезубая тщетно пытались их растащить, младшие раздумали умирать и кричали «он первый начал», и непонятно было, про кого из участников рыцарского турнира речь. Саблезубая, пытаясь восстановить порядок, застучала по своему стакану лакированным ногтем, и тут…

Федя, позабыв про рыцарскую честь, отпустил Костю, как раз вошедшего в раж, вскочил, выпутываясь из проводов, и заорал дурным голосом:

— Вы что делаете? Перестаньте! Перестаньте сейчас же!

От неожиданности гомон стих.

— Вы что, не знаете? Нельзя по стеклу звенеть! Здесь же струнные!

— Это что, примета такая? — раздраженно поинтересовалась педагог.

— Какая примета! Вы… — Федор с трудом перемолчал несколько слов. — В общем, если звенеть по стеклу, то струнные инструменты расстраиваются. Сильно. Потом очень долго настраивать. Скрипку или там виолончель так вообще убить можно. Вы бы… поосторожнее, вот что! — и тут Федор выпутал наконец из проводов руку и вырвал у Саблезубой стакан.

Педагог оторопела.

— Все! — громовым голосом заявила перекошенная Паулина и вытряхнула Яну из шали. — Мерзкие, дрянные дети! С ними по-хорошему нельзя! Никакой благодарности! Сил моих больше нет! Ульяна Сергеевна! За мной! — и она на всех парусах помчалась к дверям, хотя и прихрамывая.

Наверно, бывшая гарпия всё-таки сохранила толику своего былого магического могущества, решила Лиза, потому что Саблезубая оставила безнадежные попытки навести порядок и ринулась за ней.

Бах!

Двери зала захлопнулись.

Лиза перевела дух. И огляделась.

Она стояла, вцепившись в сорванную штору.

Костя, опутанный проводами, опасливо поглядывая на дверь, приподнимался с пола.

Раскрасневшиеся оркестранты стояли среди опрокинутых пюпитров и рассыпанных нот и тяжело дышали.

Лиза уронила штору и громко чихнула.

— Ой, не могу! — сдавленно пискнула Женя и захихикала.

За ней засмеялись остальные. Они притопывали ногами, тыкали друг в друга пальцами. Они покатывались от хохота, всхлипывали, вытирали слезы.

— Нет, ты видел, Мишка?

— Как она взъелась! «Дрянные дети»!

— Ой, умру!

— Нельзя с нами по-хорошему!

Смех подействовал, как кружка горячего сладкого чаю. Никто уже не чихал и не кашлял — только запыхавшаяся Лиза, от пыли.

— Ну, тебе просто в театр надо, — с уважением сказал ей Федя. — Это… извини, в общем. А тебе — в карате, — адресовался он к Косте.

— Мне и так неплохо, — Костя тоже отряхнулся. — Марго! А Марго? Чего дальше-то делать, а?

Та, оказывается, все это время просидела над Изморинской партией, плотно зажав уши. Лиза двинулась к Марго. Ноги почему-то шли плохо. И вообще ощущение было — будто после трех физкультур подряд.

— Марго! — Лиза потеребила её плечо. — Все! Ушли! Только они сейчас вернутся и нас всех убьют!

— А? Что? — Марго подняла голову от нот. — Никого они не убьют. Они сейчас очень заняты. И я тоже. И если будете мешать, я убью. Всех. Как скрипку стуком по стеклу. Лизка, сейчас, минуточку, не мешай, я уже почти все.

Лиза покрутила головой:

— А где мои ноты?

— Тут! — Марго постучала себя согнутым пальцем по лбу. — Сейчас все допишу. Там немного. Костик, ручку быстренько, у меня эта кончилась.

Костя, который зачарованно смотрел куда-то в район Маргошиного уха с четырьмя сережками, бросился исполнять.

Вернувшись с добычей, Костя с озабоченным видом унесся и потянул в сторону Федора, Мишу и Яшу.

— Мужики, — с пафосом сказал он. Потом вспомнил папу Конрада и поправился. — Э-э… джентльмены. Чего тут про аппаратуру звучало? Давайте-ка её перепортим на фиг!

Предложение было встречено с бурным энтузиазмом. Лиза тоже поспешила за кулисы. Там стояло много металлических коробочек, сцепленных паутиной проводов.

— А как оно, интересно, работает? — вытянул шею Миша. — Тут электричества-то нет…

— Понятия не имею, — пожал плечами Федор, — но из розеток повынимать стоит.

— И провода бы перерезать, — робко предложила Лиза и потерла нос. — Только нам нечем.

— Ерунда, — отмахнулся Федор.

— Перегрызешь? — с уважением спросила Лиза.

— Чтоб ты понимала. Ничего перерезать не надо. Контакты расшатаем — и всего делов.

— А этого хватит? — подозрительно уточнил Яша. — Они же и без электричества вроде бы будут работать…

— Послушай, вундеркинд, — скривился на него Федя. — Если они между собой соединяются — значит, это кому-нибудь нужно. А нам не нужно. Я-то знаю. Сам синтезаторы паял. Делай, как я! Берешь и голову ему сворааачива-ешь… — и он вытащил из бока ближайшей металлической коробочки какую-то штучку на проводке и брезгливо покрутил её в пальцах, как будто отламывал. — Ну, чего стоите?

— Нет, погоди, — продолжал сомневаться Яша. — Вроде бы то, что мы будем играть, должно по всему городу звучать, я так понял, что и аппаратура для этого…

— И так сработает, — уверенно сказала Лиза. И свернула ближайшей штучке на проводе электрическую шейку.

Ломать вражью электронику оказалось неожиданно приятно, но Лиза решила всё-таки не увлекаться и вернулась в зал — а вдруг взрослые соберутся с силами и перейдут в наступление. Непонятно, кстати, почему они так долго не возвращаются. И вообще надо поглядеть, что там надумала Марго.

Марго была мрачна.

— Не знаю, что вышло, — буркнула она, протягивая Лизе ноты. — Так, вешки расставила. Лучше давай-ка ты, Лиза, импровизировать будешь, как на волшебной скрипке, в Радинглене.

— Угу, — машинально кивнула Лиза и вскинулась: — Что?!

— Мне Костик рассказал, — застенчиво отвечала Марго.

— Трепло, — с чувством высказалась Лиза.

— Но он же не все время про себя, — вступилась Марго. — Лихо ты этому… Мутаморину тогда вмазала. Молодец.

— Л-ладно… Им-про-ви-зи-ро-вать… — пробормотала Лиза и замахала нотами в воздухе:

— Эй! — крикнула она. — Давайте-ка без взрослых сыграем все как надо!

Оркестранты разом обернулись. Лизе это понравилось: час назад никто бы и ухом не повел.

— В общем, это, — как всегда, начала она и, подумав, побежала на сцену. — В общем, то, что мы играем, на самом деле правильно играть наоборот. Сможем?

— А как это?

— А зачем?

— Это что, с последней страницы, что ли?

— Да, — Лиза для верности кивнула четыре раза. — С последней ноты до первой. У нас даже ноты переписанные есть, — Марго, раздай быстренько, а? Тогда музыка наоборот подействует. Потому что так она… очень скверная. Мы ведь это и так поняли, правда? Эта музыка — она для того, чтобы уничтожить город совсем, а не спасать его! Это же ясно! Я… я понятно объясняю?!

Оркестр безмолвствовал.

— А я ведь с самого начала знал, что маэстро этот — гад ползучий, — высказался вдруг тихий альтист Егор. — А говорить боялся — не поверят же…

— А получится? — робко спросила Люся.

— Получится, — сурово вскинула подбородок Лиза. И принялась расстегивать черный футляр.

— Никуда не денемся, — подхватила Марго. — Он у нас попрыгает!

— И вообще, я не понял, вы домой, к папе-маме хотите, или как? — убедительно рявкнул Костик. И вдруг тихо, грустно добавил: — Я лично — очень…

И тогда все потянулись на сцену и взялись за инструменты.

Младшие, не сговариваясь, побежали к дверям и прижали к ним уши — не идет ли кто ненужный. Руслан предложил запереть дверь, но замков не нашлось, а кресла с места не сдвигались.

Репетиция пошла на ура. Бунт очень освежил народные массы, да и музыка наоборот оказалась действительно музыкой наоборот. Даже дышать в зале стало легче. Лиза с облегчением убедилась в том, что имеет дело с настоящими музыкантами — когда понимаешь, что делаешь, и Саблезубые за спиной не маячат, все идет как по маслу. Хоть сразу диск записывай.

Радость длилась минут семь. После чего дверь распахнулась, едва не прихлопнув Сережу-с-челочкой, и в зал ворвалась Саблезубая.

Растрепанная, разъяренная, почему-то без лисы и с засученными рукавами.

— Кудрявцева! — завизжала она. — Кудрявцева! И эта… ну ты… — Она развернулась и ткнула оранжевым ногтем в Марго. — Смурова Рита!

— Маргарита. В крайнем случае — Марго, — тихо поправила её Марго, медленно поднимаясь и почему-то застегивая пальтишко на все пуговицы до самого горла.

— Обе! К Виктору Александровичу! Быстро!

— Ещё чего, — сказала Марго.

А у Лизы в голове как будто лампочка вспыхнула. Изморину же только что настучали про бунт!

Значит, если она, Лиза, сейчас не пойдет к нему, совсем не исключено, что он придет сам.

И даже если у него нет волшебного слуха, ещё на лестнице поймет, что они играют. Музыка-то чья? Его.

Ой, нет, этого допустить нельзя. Этого нельзя допускать до самого последнего момента.

Она уложила скрипку в футляр и послала Саблезубой лучезарную улыбку от уха до уха.

— А мы уже идем, Ульяна Сергеевна. К нему так к нему. Пошли, Марго. Пошли-пошли.

Марго прямо-таки побелела от злости. Но поглядела на Лизу — и пошла.

— Только мы дорогу не помним, — добавила она. — Проводите нас, пожалуйста, Ульяна Сергеевна.

* * *

Хранитель и компания устроили последний привал на Большой Морской. Все присели на какие-то ступеньки и некоторое время молчали. Было подозрительно тихо.

Идти по городу от башни к башне было по- настоящему увлекательно. Другого слова не подберешь. Хотя по дороге, наверное, именно это слово никому в голову не приходило. Было все что угодно — от внезапных налетов воющих медуз-горгон до бешеной гонки по крышам Васильевского острова, после которой Лева твердо решил, что бояться высоты больше нет решительно никакого смысла. Поразительно, но никто не провалился в люк, не рухнул во двор- колодец, ничего не сломал и не потерялся. До последней башни — купола Исаакия — добрались все.

— А вот сейчас как выйдем на площадь, тут нас и… — пробормотал Смуров первое, что пришло в голову. Повисшее молчание было невыносимо — он и так все время думал про дочку, а теперь, когда они вдруг остановились в виду купола, замерли и замолкли, Смуров вообще не мог думать ни про что другое.

— Весьма вероятно, — отозвался Филин и опять закашлялся.

— Сколько мы шли-то? — мрачно спросил Лева в пространство, потом опустил глаза на свои, бывшие Смуровские, часы. — Так, для статистики, сообщаю — часа три. Сейчас около шести.

— Быстро, — с уважением сказал Инго. — Спасибо, Филин, мы бы без вас ещё сто лет плутали. И как вы все эти дворы помните… Вот из кого бы Хранитель вышел…

— Я не совсем человек, — сипло напомнил Филин.

— Я тоже, — Лева встал. — Пошли, чего сидеть-то.

— А чего идти? — подчеркнуто флегматично заметил Инго. — Вон к нам уже направляются. В больших количествах.

С площади на улицу хлынула серая волна.

Смуров вскочил и попятился. Прочие просто встали. И, присмотревшись, поклонились.

— Добрый вечер, — сказал Лева и снял очки. Некоторые вещи лучше всё-таки не разглядывать.

— Приветствуем тебя, человек-ключ, — отозвались семь скрипучих голосов. — Скоро, скоро заиграет музыка. На чьей ты стороне, отвечай? И эти люди с тобой? Пора, пора решать! Говори!

Лева задумался, и тут со всех сторон — и сзади, с улицы, и с площади — раздался знакомый бронзово-каменный рокот:

— Серые!

— Вредные!

— Острозубые!

— Топчи их!

— Вот мы вас! — кричали разгоряченные статуи. Хлопали крылья, щерились пасти, сжимались мраморные кулаки. Это подоспела отборная гвардия. Но радоваться подкреплению было как-то несвоевременно.

Крысиное море заколыхалось. Семиглавого короля поспешно принялись передавать ближе к середине строя.

— Тише! Стойте! — завопил тогда Лева, сообразив, к чему дело идет. — Стойте! Никто никого давить не будет! Не время! Гвардия, смирр- рно!

Отборные действительно замерли. Кое-кто из летающих едва не попадал, вытянув крылья по швам. Однако те, что подобрались к Большой Морской со стороны площади, слушаться пока не собирались.

— Кто вы такие?

— Они собираются отнять у нас вечную жизнь!

— Приковать нас к постаментам!

— Бей дышащих!

— Топчи!

— Стойте, братья! — закричал кто-то бронзовый в тоге. — Здесь Хранитель!

— Совершенно верно, — сказал Лева. — Здесь Хранитель. И послушайте, что Хранитель скажет. Я ничего не собираюсь у вас отнимать. Мне нужно некоторым образом восстановить порядок. А порядок, как я его понимаю, это, в частности, когда никто никого не бьет. И не топчет.

— А вечная жизнь? Хранитель, мы просим вечной жизни!

— Господин и повелитель отказывается с нами разговаривать!

— А вдруг он нас обманет?

— Не вдруг, а как пить дать, — ответил Лева. — Подождите, не до этого сейчас. Это я иду сейчас с ним разговаривать. А пока — властью Хранителя, вот, — я запрещаю вам нападать друг на друга. К серому народу это тоже относится. Всем ясно?! Иначе… иначе не разрешу статуям гулять в полнолуние! — наобум рявкнул он. Интересно, как можно статуям запретить гулять в полнолуние? Однако те явно испугались. Они расступились и замерли.

— Ну что? Теперь всем ясно, на чьей я стороне? — яростно огляделся Лева. — Нашли время ругаться! Мир! Мир, понятно?

Статуи согласно закивали, а по рядам крыс пробежал малоприятный ропот.

— А зачем ты привел с собой оборотня? — не очень уверенно уточнил семиглавый король.

Филин прошипел что-то неразборчивое, но выразительное.

— Затем, что я так хочу! — ответил Лева. — Пропустите, серый народ!

— Вы хотите навредить нашему другу? — снова уточнил крысиный король.

— У нас дело к вашему другу, — нашелся Инго. — Срочное. Связанное с музыкой. Пропустите, серый народ.

— Договор, — напомнил Лева. — Я вам не мешаю, вы мне не мешаете! Я только что защитил вас от статуй! — со всех сторон раздался сдержанный досадливый скрежет.

— Договор! — зашелестели крысы.

И тут строй распался. Крысы повставали на четыре лапы, ропот перешел в писк, а семиглавый король вдруг обернулся семью крупными облезлыми грызунами в проплешинах и разбежался на семь сторон. Статуи расступились. Впереди на фоне стремительно сереющего неба виднелся громадный радужный волдырь, накрывший полплощади.

— Обходим последнюю башню, — сквозь зубы процедил Лева, покосившись на волдырь. — Сейчас все и проверим.

И они обошли Исаакиевский собор по часовой стрелке. Хранитель шел впереди, пригнув голову, словно против ветра, Смуров с Конрадом чуть поотстали, держась подальше друг от друга. Замыкали шествие Инго с Филином. Они жарко что-то обсуждали шепотом, но пару раз до Смурова донеслись-таки реплики, от которых он ежился. «Элементарно, Филин. Если он человек, то люди столько не живут! — Инго, мне не нравится, что ты затеваешь. — Придется вам потерпеть. И вообще, неужели вы… — Нет, никогда! — Пауза. — Но не из сентиментальных соображений…» И так далее. Смуров вжал голову в плечи и ускорил шаг.

— Ну вот, — пробурчал Хранитель, развернулся на пятках и устремился к радужному куполу.

И ничего не случилось. Купол остался на месте.

— Не вышло, — выдохнул Смуров.

— Ещё чего, — сказал Лева и коснулся купола ладонью.

Пузырь стал таять под его рукой, словно изморозь на стекле. В упругой стене образовалась прореха, она подалась, распахнулась, словно драная обивка на старом кресле, а потом купол стек на мостовую радужным кольцом, изошел на едкий дымок и исчез бесследно.

Все не удержались и вздохнули.

А Инго тряхнул огненной головой, потянулся, как леопард перед охотой, и зашагал, не оглядываясь, к темному зданию «Пальмиры». Сунув забинтованные кулаки в карманы перепачканной белой куртки.

Глава 12,

в которой обсуждаются вопросы чести

Когда Лиза и Марго вошли в кабинет, Изморин стоял у стола спиной к двери и медленно, аккуратно поправлял в вазе светящиеся лилии. Он со стуком положил на стол очки и резко развернулся им навстречу. Лизе было очень страшно, но все равно ей бросилось в глаза, что прежние грациозно-балетные движения у маэстро почему-то не получаются.

— Я думал, ты всё-таки несколько умнее, Лилли, — бесцветным голосом сказал он. — Но ты, кажется, решила, что у нас тут парк аттракционов. Русские горки. — Он разогнал ладонью сигаретный дым.

Лиза отвела глаза — смотреть ему в бумажное белое лицо было по-прежнему невозможно. И увидела на диване раскрытый виолончельный футляр, похожий на черную колыбель, а в нем — что-то, завернутое в кусок темной ткани. И ещё увидела, что Марго бочком подбирается к этому футляру, и поскорее стала снова глядеть Изморину в лицо, чтобы он не обернулся.

— Так, Лилли, — сухо продолжал Изморин. — Оркестр унять. Углы, дорогая моя, загладить. Без шуток и развлечений. Осталось совсем немного, принцесса. Потом начнется совсем другая жизнь. И у меня, и у тебя. У нас.

Со стороны дивана послышался тоненький стеклянный шелест — едва различимый, как комариный писк. Лиза удержалась и не обернулась.

— Сколько… сколько осталось? — с трудом спросила она.

Почему-то мятно запахло корвалолом. Только непонятно, откуда и почему.

— Сколько? А ты надеялась тянуть время до бесконечности? — уголком безгубого рта при-улыбнулся Изморин. — Хоть сейчас играть можно. — И, повернувшись всем телом, будто ему трудно стало головой ворочать, он оглянулся на виолончель.

— Что?

Марго застыла у дивана, сузив глаза в щелочки. В одной руке стакан, а в другой — карандаш.

— Что ты делаешь?! — надтреснуто каркнул Изморин и качнулся к дивану.

— Убиваю ваш инструмент, — выдавила Марго. Лизе было видно, как ей худо. — Есть… такой… способ. Потом очень долго настраивать. Очень. — Она с усилием задрала подбородок.

Изморин ударил её по руке — несильно, но Марго почему-то охнула и согнулась, прижав руку к груди. Стакан отлетел в сторону и, разбившись об угол стола, разлетелся на два миллиона осколков. Лиза шарахнулась, под ногами у неё захрустело.

— Повстанцы, — прошипел Изморин, дергая щекой. — Герои. В зале у кого-то есть виолончель. — И вдруг снова сорвался на крик: — Мне все равно, на чем играть! Ясно?! — И он вытянул шею, как коршун, и уставился на Марго. Лизе с трудом удалось не упасть — так задрожали коленки. — Нет, — голос у Изморина опять стал тихий, а сам он пошел на Лизу по осколкам стекла. — Сейчас не буду. Лучше там, в зале, при всех, для острастки. Идем, Лилли, крошка моя. Выясним, что вы там нарепетиро вали. Да, принцесса, прямо сейчас.

И он впился пальцами Лизе в плечо и потащил её по непроглядно-темным коридорам к залу, а другой рукой волочил Марго, и Лиза в ужасе поняла, что сейчас всем смерть и что сыграть она все равно ничего не может, потому что левая рука вот-вот отмерзнет навсегда. Ой, а что же он тогда Марго с рукой сделал? Страшно стало так, что шея заболела и вдохнуть не получалось.

Впереди показалось темное фойе, но из-под запертых дверей в зал почему-то сияло желтым. Неужели свет включили?

А потом двери вдруг распахнулись — сами, и Изморин вскрикнул, а Лиза зажмурилась. Ого! Белесая плесень исчезает на глазах, а по стенам, оказывается, канделябры, и в них вместо лампочек горят настоящие свечки. Изморин швырнул Лизу в зал, она пробежала два шага, едва не споткнувшись о край ковровой дорожки, и замерла, успев обрадоваться, что леденящая хватка на плече разжалась.

И поразилась тишине.

Оркестранты оцепенели на сцене.

Изморин застыл в дверях, закрывшись локтем от света — живого и желтого, но Марго не выпускал. Потом он выпрямился и с усилием отнял руку от глаз.

— Маргарита, — он рывком развернул Марго лицом к себе и тряхнул за плечи. Она мотнулась у него в руках, как тряпичная. — Начнем с тебя. Смотреть в глаза. Остальные — глядите, вам полезно. — В горле у него что-то заскрежетало — как в старых часах перед боем. — Твой отец нарушил обещание и, согласно договору…

— Вряд ли.

Лизу как обожгло.

Этого голоса здесь быть никак не могло.

Из-за толстой мраморной колонны вышел Инго. Глаза у него были не зеленые, а совершенно черные, и руки почему-то в грязных бинтах, но это был Инго. Здесь. Под куполом.

А с кресла у прохода легко поднялся Филин и улыбнулся ей одними глазами.

Потом Лиза увидела стоящего у сцены напружиненного Лёвушку, и у неё задрожали губы и защипало в носу. Потому что когда видишь Лёвушку, сразу становится ясно, что все будет в порядке. А рядом с ним старший Конрад поддерживал оседающего на пол пожилого лысеющего человека с безумными глазами. А в углу в окружении перепуганных малышей сидела не менее перепуганная Паулина, очень крепко ухватив за локти красную от злости Саблезубую.

— А, все собрались, — уронил Изморин и отбросил Маргариту, как ненужную вещь. — Впрочем, я вас не звал. Никого. В особенности вас, Глаукс, я не звал, и тебя, Инго, мальчик мой, тоже. Не мешайте. Даю последний шанс остаться в живых. Вон из города. Вон из моего города. Прямо сейчас. Куда хотите. Хоть в ваш Радинглен. Не сметь мешать, человечки. Мне осталась самая малость. Лилли, играй. Если будешь играть не то, тебе конец.

Лёвушка замахал Лизе рукой — бегом, мол, сюда, на сцену, не стой! Лиза послушалась, краем глаза заметив, что Марго тоже порскнула прочь от Изморина, по боковому проходу, к Конраду.

— Вряд ли, — повторил Инго. — У нас с вами, сударь, счеты свои, и больше никого в это впутывать не надо. — Он повел забинтованной рукой, словно опуская невидимую штору, и воздух между ним, Измориным и остальным залом затрепетал, будто над костром. — Тем более детей — это ведь нечестно, — и пробегавшая мимо брата Лиза почувствовала, как её легонько и ласково отпихнули — отойди, мол, тут опасно.

«Сама знаю», — подумала Лиза и побежала к сцене.

— Нечестно? — Изморин взметнул бровь. — Это скверное начало для такого волшебника. Мальчик, с каких пор тебя так волнуют вопросы чести? Не с тех ли пор, как ты совершил убийство на глазах у сестры? Или украл у меня Белую Книгу? — Инго не успел ничего ответить, а Изморин желчно продолжал: — В любом случае, ты не будешь отрицать, что выбор оружия за мной. — Он протянул руки в пустоту. Как тогда, в кабинете, вспомнила Лиза, и по спине у неё пробежал озноб. Изморин медленно тянул пальцами воздух, словно невидимую рыбачью сеть из воды выбирал, и вот уже ему в руки легла виолончель и смычок.

Лиза обернулась к брату. Инго сжимал в забинтованных руках тяжелый меч. Посмотрел на тускловатое лезвие — и отшвырнул оружие на пол.

Металл зазвенел о мрамор, как гонг.

Изморин усмехнулся и уселся в кресло с высокой спинкой, неизвестно откуда возникшее.

И тогда Лиза взлетела на сцену, не глядя по сторонам. Выхватила из футляра черную скрипку, взмахнула смычком и крикнула:

— Начали!

Ее послушались. И тут Лизе показалось, что все пропало окончательно и бесповоротно.

Потому что оркестр, как миленький, как заведенный, как шарманка заиграл ту, первую Изморинскую партию, а вовсе не музыку наоборот.

И вступила виолончель, и невыносимо печальные звуки пробрали Лизу до костей, она уже не просто слышала их — чувствовала всем телом, как холод, как боль… Она взмахнула смычком, чтобы показать оркестру, что нужно играть на самом деле, — и поняла, что ничего не выходит. Руки не слушались, норовили выжать из черной скрипки совсем не те ноты, были вообще как не свои…

Инго потрясенно обернулся, и тогда Лиза сжала зубы и с огромным трудом опустила смычок вовсе.

Оркестр продолжал играть, причем казалось, что это музыканты приставлены к инструментам и те ими управляют. Лица у музыкантов сделались сначала потерянные, а потом и вовсе чужие и одинаковые. Как тогда, в самом начале, когда они спали и она ещё не знала, как кого зовут.

Что делать? Ну что?

— Пианиссимо! — закричала Лиза не своим голосом. — Да пианиссимо же! Кому говорю!

Музыканты её послушались. Музыка не смолкла совсем, но поутихла, стало светлее и чуточку легче дышать. И тогда-то Инго и заговорил.

— Время, назад, — скомандовал он и вытянул перед собой левую руку, словно сдвигая забинтованной ладонью стену. — Я вам расскажу, как все было. И чего не было.

Виолончель сбилась и захлебнулась.

— Мы с вами никогда не встречались. — Инго говорил негромко, но воспрявшая музыка его почему-то не заглушала. Оркестр словно разморозился.

— Ну вот же! — выдохнула Лиза и снова взмахнула смычком. Ерунда, что скрипка черная. Вещь, она вещь и есть!

С первых же настоящих аккордов огненные лоскутки свечей замигали, но не погасли, а запылали ярче, будто обрадовались. Ноты золотыми мячиками заскакали в воздухе, а остатки плесени на глазах превращались в сосульки и исходили бойкой капелью. И ещё плесень превращалась в плющ и хмель, который немедленно пополз по стенам, ловко огибая свечи, а ещё — в виноград, на котором на глазах вызревали гроздья. А вместо пыльных портьер на окнах шпалерами зацвели и запахли розы.

Но виолончель не сдавалась. Темное, низкое, хриплое соло спикировало на оркестр, как коршун с высокого неба, и вспороло когтями радостную, радужную музыку, которая вздувалась, как разноцветный парус, и она пошла клочьями, а виолончель безжалостно полосовала её. Ледяной ветер рванул плющ на стенах, лепестки и листья пожухли, обожженные морозом.

Лиза стояла вполоборота к залу и видела Изморина гораздо лучше, чем хотелось бы, — он как будто слился с виолончелью в единое целое, мелькали паучьи пальцы, смычок пронзал воздух, как жало какого-то огромного многоногого насекомого, самозабвенно запрокидывалось оскаленное лицо, а отвести глаза не получалось, и черная скрипка покорно, словно собачка по свисту хозяина, помчалась за виолончелью.

И Инго она тоже видела, но считанные секунды, потому что он сник, нет, сгорбился, нет, снова стал тем скрюченным карликом, которого она пыталась забыть с прошлой зимы, с коронации, и воздух вокруг него стал таким же, как тогда, в замороченном Радинглене: — глухим, потрескивающим фиолетовым маревом.

Лиза на миг опустила смычок. Это я наделала или Изморин?

Оркестр смолк.

Рыжий карлик выпрямился.

— Мы с вами никогда не встречались, — голосом Инго продолжал он. — Слова «Радинглен» вы тоже никогда не слышали.

Изморин ощерил желтоватые зубы, как волк. Прядь белых — нет, уже седых волос упала ему на лицо, по которому побежали морщины.

— Вы так ничего и не узнали о Белой Книге, вы просто не подозревали о её существовании. — Инго, который вновь стал самим собой, расправил плечи, будто они у него затекли.

Изморин перехватил смычок — кажется, пальцы плохо его слушались, но он всё-таки играл, морщась от усилий, и виолончель закричала так пронзительно, словно он её перепиливал. Инго пошатнулся, но устоял.

Лиза увидела, что он тоже изменился. В рыжей шевелюре проглянули серебряные нити, потом пряди, плечи стали чуть шире, — Инго стал вылитый портрет дедушки Ларса, висевший у Бабушки над кроватью. Седеющий лев. — Вы родились и умерли Алоисом Притценау, великим музыкантом, затмившим Паганини и Сарасате, — звучно продолжал он, глядя на старика в кресле. И сделал шаг вперед, затем другой — мягко, как лев по траве. — Вы были равно блистательны как скрипач, виолончелист и органист — мир ещё не знал подобного сочетания.

Скрипка в руках у Лизы запела нежно и сильно, и уверенно повела за собой весь оркестр, как вожак — птичий клин в высоком небе. С каждой золотой, певучей, яркой нотой Изморин все больше ссутуливался в своем кресле и все больше делался похож на собственную выцветающую фотографию. Желтоватая седина падала ему на лоб неопрятными космами.

Плесень со стен исчезла окончательно, розы цвели вовсю, гроздья на лозе наливались, пахло виноградом, воском, цветами. Свечи потрескивали и капали на пол, но не на мрамор и не на ковровые дорожки — на полу уже росла трава, и из неё победоносно выстреливали мать-и- мачеха, подснежники, одуванчики. Бархат на креслах потемнел и превратился в мягкий сухой мох.

— Вы родились в Австро-Венгрии, а потом оказались в Германии, но в сорок третьем вам пришлось покинуть её, поскольку быть любимым музыкантом фюрера вам вовсе не нравилось. Вы перебрались в Амберхавен, в чем вам помогли зеенландские спецлужбы, — впоследствии вы частенько загадочно улыбались, вспоминая эту историю, но подробностей её никто не знает. Два года вы прятались, вели мирную жизнь рантье и приват-доцента, но в сорок пятом раскрыли инкогнито.

Старик попытался вставить хотя бы слово — и не смог: Инго говорил вроде бы медленно, но речь его лилась, как поток воды, без единой паузы, без единого зазора между словами, и Лиза вдруг услышала, что его голос, спокойный и усталый, даже если не слушать слов, вплетается в мелодию, которую вел оркестр. Музыканты сообразили, что происходит, и даже без Лизиной команды играли пиано.

Между тем Инго снова помолодел до себя нынешнего, но было заметно, что силы у него кончаются. Он оперся о спинку ближайшего кресла и чуть наклонился вперед.

— …и вернулись в музыкальный мир. Двадцать семь лет вы были величайшим виртуозом планеты. Да, в шестьдесят первом из-за болезни суставов вы перестали было играть, но амберхавенские магомедики сумели вам помочь, и вы снова начали выступать. Последний ваш концерт состоялся в Карнеги-Холл в ноябре семьдесят второго, в день вашего восьмидесятипятилетия. С первой супругой вы расстались ещё в Германии в тридцать восьмом — увы, из-за её нацистских убеждений. Второй раз вы женились уже в Амберхавене, в шестьдесят семь лет, на дочери вашего первого ученика, — ей тогда было тридцать. Брак был очень счастливым. У вас четверо детей, двое из них — музыканты, скрипачи, довольно известные. Преподавать вы продолжали и после этого и последний урок дали за несколько часов до смерти.

При слове «смерти» пальцы у старика в кресле разжались и смычок беззвучно упал в траву. Изморин с трудом поднялся, опираясь на виолончель, а кресло исчезло.

— Инго, — прохрипел он, — мальчик мой, за что ты меня так?

Инго прислонился спиной к колонне. И даже придержался за неё забинтованной рукой — точнее, за плеть плюща, обвившую мрамор. Но старик тоже еле держался на ногах и хватал морщинистым ртом воздух.

— Всех ваших учеников вы помнили, — беспощадно продолжал Инго. — С большинством состояли в оживленной переписке. — Инго приостановился. — Но меня среди них никогда не было. Никогда. И этот город… город точно… не ваш, — чуть задыхаясь, говорил он, глядя в глаза Изморину, — а вы… вы теперь даже колдовать… не можете — как оно вам? Быть просто… человеком? Давно забытые ощущения, да?

Изморин заслонился — как когда-то заслонялась от его давящего взгляда перепуганная Маргарита, вжимаясь в стену.

— Вы мирно скончались во сне в ночь на восемнадцатое марта восемьдесят второго, не дожив до девяноста пяти. На следующий день во всех газетах напечатали фотографии в траурной рамке — фантастически красивый старик с сияющей улыбкой. Это было ровно за два года до моего рождения.

От каждого слова Изморин вздрагивал, как от удара. Лизе показалось, что старик усыхает на глазах, а потом она поняла, что он оседает, как сугроб на солнце, и вот уже падает, и скрюченные пальцы, которые протянулись то ли удержаться за Инго, то ли вцепиться в него, повисают в воздухе, а потом темный силуэт без лица медленно осел, рассыпаясь на жухлую, тусклую осеннюю листву.

— Мы с вами никогда не встречались. — Инго глухо хлопнул в ладоши и взмахнул руками, словно бросая мяч.

Лиза услышала, как рядом тихо ойкнул кто-то из музыкантов. Но отвести глаз она не могла. Взгляд от ужаса как будто прилип туда, где на траве темнело что-то пыльное, бурое, сморщенное, оно съеживалось, сворачивалось, чернело на глазах, как горящая бумага, а потом в воздухе как будто вспыхнул беззвучный взрыв, взметнулся столб синеватого света, и над головой оглушительно хрустнуло.

Стеклянный потолок медленно-медленно пошел трещинами, словно в кино, и жуткие острые осколки медленно-медленно полетели вниз — на Лизу, на Лёвушку, на оркестр, на всех…

— Филин! — сдавленным голосом крикнул Инго. — Помогите, мне его не удержать!

Филин вскинул над головой руки, и все замерло.

Осколки повисли в воздухе.

Капли обрушившегося сверху ливня — тоже.

— Ничего себе, — вслух сказала Маргарита, почему-то оказавшаяся рядом с тем незнакомым лысым человеком.

Филин глубоко вздохнул, развел руками — и осколки, не причинив никому вреда, с шуршанием ссыпались по стенам.

То темное, что лежало в траве, бесследно исчезло.

Инго побелел, закрыл глаза и сполз на пол.

Все кончилось.

И тогда Лиза пошла по залу — мимо Лёвушки, мимо Кости, мимо Маргариты, даже мимо Инго — хотя он, не открывая глаз, протянул ей руку, и она её коснулась на ходу. Она знала, куда ей сейчас надо, и дошла наконец, и ткнулась лицом Филину в теплый, колючий, пахнущий табачным дымом свитер, и так и осталась.

Эпилог,

в котором куда ни глянь все свои

Проснуться Лизе никак не удавалось. Когда она, наконец, разлепила правый глаз, вместе с ним проснулись и уши, и тут выяснилось, что за стенкой, в коридоре, уже давным-давно звонит телефон. Знакомым звонком.

— Спишь? — поинтересовался на том конце голос нового Хранителя города Санкт-Петербурга. — Полезное дело. А из окошка выглянуть не хочешь?

Лиза машинально повернулась. Из распахнутой двери комнаты ей в лицо так и хлынул солнечный свет. Спросонья можно было подумать, что на дворе лето.

— У тебя, конечно, окна не на улицу, — подозрительно спокойно продолжал Лёвушка, — но поглядеть все равно стоит. Только вы с Инго не уходите без меня никуда, я сейчас приду.

Лиза зашлепала босыми ногами к окну. Сначала голова не соображала, а потом как-то сразу вспомнилось все, что случилось за последние два дня. Лиза бы с удовольствием сочла это все сном, и преотлично жила бы дальше, но…

Над ровными рядами окон и над железными крышами торчало что-то черепичное. Лиза усиленно зажмурилась, потом открыла глаза. Башня Птичье Гнездо. Так.

Мимо окна пролетел кто-то маленький, юркий, на бирюзовых крылышках. Сильф. Так.

Лиза глянула вниз. Во дворе, на растрескавшемся асфальте, искрились на солнце островки снега, пересыпанного листьями. Сосед сверху, Николай Иванович, щеткой методично сгребал листья с лобового стекла своего «Москвича». Когда сильф сделал второй круг над двором, сосед задрал голову и посмотрел ему вслед с задумчивым недоумением: вроде бы что-то не так, но вот что? Из подворотни раздались гулкие голоса, и показалась пара гномов в полной боевой выкладке — шлемы так и сияют, бороды перекинуты через левое плечо, а топоры через правое. При виде автомобиля гномы замедлили шаг, и у них на лицах тоже выразилось недоумение — как у человека, который проснулся в незнакомой комнате. Они покрутили головами, оглядывая двор, потом остановились в двух шагах от соседа и принялись сосредоточенно наблюдать, как он чистит машину. Николай Иванович то и дело нервно оглядывался.

— Ой, — сказала Лиза. И со всех ног кинулась в соседнюю комнату — будить брата. «Хорошо ещё, что Бабушки дома нет. А то бы началось… Хотя, — тут Лиза замерла и потеряла тапок, — если Птичье Гнездо на Петроградскую переехало, то где же у нас теперь Дворец-то?»

— Инго! Там такое! Такое!

Инго просыпаться не хотел — сначала пытался спрятать всклокоченную голову под подушку, потом умоляюще бормотал: «Лизкин, ну имей совесть, ну ещё пять минут…» Лиза не отставала:

— Да Инго же! Там Радинглен во дворе прямо!

Король рывком сел, протирая глаза забинтованными руками. Потом подошел к окну, драпируясь в плед, как в клетчатую тогу, и тут же проснулся окончательно.

— Ох, — произнес он. — Это мы что, вчера недоработали? Или, наоборот, перестарались? Опять разбираться…

Задать неизбежные вопросы Лиза не успела — телефон зазвонил снова. Инго вздрогнул от неожиданности и схватил трубку. Вообще-то Бабушка понаставила аппаратов по всей квартире, чтобы не бегать, но Лёвушкин звонок Инго почему-то не услышал, а этот, который Лиза не узнала, услышал.

— Да? — сказал Инго, прижав трубку к уху плечом. И после паузы добавил совсем другим голосом:

— Маргарита?! Д-добрый день…

И тут же стал приглаживать взлохмаченные волосы.

«Тьфу», — почему-то подумала Лиза и уже честно направилась было умываться. Но глаза у Инго вдруг расширились.

— Где?! — воскликнул он, а сам перехватил Лизу за рукав — мол, стой тут.

В трубке что-то частил голос Марго, но слух Лизе включать не хотелось. Впрочем, и не понадобилось.

— Ага, — кивал трубке Инго. — С Миллионной — к зоопарку? Вместо Эрмитажа?.. — он умолк, потом поспешно сказал: — Д-да, это другой берег. Ничего ты не заблудилась. Как — мгновенно? Но дома-то хотя бы на месте стоят?

Лизе показалось, что солнечный свет меркнет. И что вчерашний сон плавно перешел в какой-то новый. Пока ещё непонятно, какой. Хотелось протереть глаза.

— Нет. Да. — Отрывисто продолжал Инго. — Нет, карту пока не выбрасывай, не надо горячиться. Позвони ему, конечно. А вот это бесполезно. Вряд ли. Где? Нет. Стой где стоишь. Я… мы скоро. — Он осторожно повесил трубку, как будто телефон был хрустальный, и повернулся к Лизе.

— Извини, лисенок. — Король вздохнул. — Завтрак отменяется.

В дверь деловито затрезвонили.

— Это Левка, — убежденно сказала Лиза.

От подъезда до угла улицы Гатчинской и Большого проспекта Петроградской стороны король, принцесса и Хранитель добрались быстро — всего-то за четверть часа. Это при том, что обычно ходу тут было минуты две, не больше.

Улицу было не узнать. Ещё вчера прямая, ровная и коротенькая, сегодня она петляла, бежала то в горку, то под уклон. И на ней было полно чужих домов! То есть не чужих, а… радингленских. И питерских — но с других улиц. Точно! Вот этот трехэтажный дом с воротами, как черное кованое кружево, вообще откуда-то с Каменноостровского проспекта.

— А куда мы идем? — робко спросила Лиза, крепко держа Инго за локоть. Ей было стыдно, но отпустить духу не хватало.

— Лично я иду искать Гарамонда, — решительно сообщил Лёвушка, который шагал по другую сторону от Лизы. — Он наверняка… где-то тут. Может, он знает — по нашей это части или как.

— Вряд ли только по вашей, — озабоченно сказал Инго. — Вряд ли.

Лёвушка насупился.

— Это из-за нас? Из-за «время-назад»? То есть это мы вчера такое устроили? — осторожно спросила Лиза, заглядывая в лицо брату, потом не выдержала, и на Инго посыпался град вопросов. — Но это же не насовсем, да? А скоро все по местам встанет? А когда? Инго, ты мне только скажи, что делать!

— Тише, лисенок, не шуми! Скажу, как только сам пойму. Похоже на… нет, не знаю. Ух, плохо быть первокурсником… Надо позвонить в Амберхавен, вот что.

— Неужели это по всему городу так? — упавшим голосом сказала Лиза в пространство.

— А вот сейчас увидим, — пообещал Лёвушка. — Я знаешь мимо чего до вас с Пушкарской добирался? У нас там кусочек Васильевского острова вклинился, и не только — представляешь, Двенадцать коллегий, а вдоль них Пряничная улица! И здоро-о-овый такой серый дом с Приморской, представляешь?

Казалось, что какой-то великан взял в горсть два города — Питер и Радинглен — и перемешал, как кубики, а потом, забавляясь, расставил как попало.

Лиза попыталась смотреть только под ноги, но под ногами асфальт чередовался с брусчаткой. Лиза усиленно потерла глаза.

— Да не помогает, я проверял, — махнул рукой Лева. — И вообще мне бы очень хотелось знать, в каком, собственно, городе мы теперь живем.

— И мне тоже, — растерянно пробормотала Лиза. — Вот сейчас, например, мы где?

— Как — где? Должен быть Большой проспект, — сказал Инго. — А впереди Малая Нева. По идее.

Лиза ожесточенно помотала головой. Ей показалось, что перед глазами что-то качнулось. И поворотов вроде бы стало меньше. Теперь окрестности и впрямь походили на Большой проспект.

— Я тоже заметил, — тихо сказал ей на ухо Лёвушка.

— Инго, — робко начала она, — вроде что-то получилось, может… ты ещё раз попробуешь? Может, мы сами все расста…

— А откуда мы знаем, что именно получилось? Что-то мне, лисенок, после вчерашнего экспериментировать не хочется… — Инго на ходу осмотрелся. — По крайней мере, пока мы не нашли Маргариту. Чего её зря пугать.

«Испугается она, как же», — подумалось Лизе.

Большой проспект теперь вроде бы шел, как всегда, прямо, но только вот улицы от него отходили какие-то странные. Некоторые из них Лиза узнавала, некоторые — нет, а про некоторые точно помнила, что они вообще из другого района. И почти все они петляли и выгибались, как радингленские. А может, они и есть радингленские? Вон там, налево, очень похоже на Бибервельтов тупик, а вот эта улочка, на которой все дома с расписными ставнями, смахивает на Пуньскую. Дома чередовались — там и сям из-за облупленных или, наоборот, недавно отремонтированных питерских фасадов выглядывали знакомые кованые вывески и черепичные крыши. Над модерновыми башенками возвышались башни радингленские — с зубчатыми парапетами, узкими окошками, остроконечными крышами и причудливыми флюгерами. Питерские статуи и рельефы соседствовали с радингленскими жар-птицами и зверюшками. Все они вроде бы смирно сидели на фасадах, но вид у них был смущенный. «Местами небось поменялись, — недовольно бурчал Лева. — Ни стыда ни совести… Никто же не помнит, как должно быть! Даже Смуров. Придется все проверять! Хотя ладно, пусть уж лучше стоят, тут и так работы невпроворот…»

Лиза вертела головой. Уверенность в том, что Большой проспект и впрямь приведет к Малой Неве, покидала её с каждым шагом — а вдруг на Черную Речку или к проливу Драконья Пятка? И что тогда делать?

Похоже, горожане тоже задавались этим вопросом. И те и другие. Потому что по улицам неузнаваемого города вперемешку бродили питерцы и радингленцы — одинаково растерянные. Друг на друга они посматривали хотя и не враждебно, но настороженно и удивленно. Все как будто пытались что-то вспомнить, но тщетно — и автомобилисты, которым преграждали дорогу повозки, и мастеровые, останавливавшиеся поглядеть на автомобили, и продавщицы бутиков, которые обхаживали сильфид за огромными витринами.

Погода стояла просто солнечная, настоящее бабье лето, все лужи куда-то поисчезали, словно их и не было. Но никого это особенно не радовало — что хорошего, когда не понимаешь, на какой улице очутился и как вернуться домой или дойти до друзей? Горожане тщетно рассматривали таблички с названиями улиц, приглушенно спрашивали друг у друга дорогу, заглядывали в переулки и за углы, возвращались, пожимали плечами. Даже у котов вид был озадаченный.

Толпу разглядывала не только Лиза — Инго с Лёвушкой тоже сверлили прохожих глазами. Кого искал брат, Лиза знала точно.

— Нет, мне это нравится, — не без горечи пробормотал Лева. Он весь подобрался. — Лизка, ты Гарамонда не видишь?

— Нет пока, — Лиза завертела головой ещё старательнее. — Может, спросим кого-нибудь?..

— Что спросим?

— Ну… — Лиза растерялась. — Как найти его лавку.

Лёвушка развернулся к Лизе всем корпусом.

— Ха, — только и сказал он. — Поди туда не знаю куда. — И дернул Лизу за рукав, уворачиваясь сразу от тележки и от троллейбуса, который умудрялся ползти в горку по кривой улочке, мощеной булыжником. Над которой висели провода.

— Она сказала, у зоопарка, значит, — пробормотал Инго и покосился на Лизу, — надо попасть к зоопарку…

Лиза точно знала, что зоопарк никак не мог выходить на Большой проспект. И тем не менее через минуту они миновали неведомо как затесавшуюся сюда улицу Веретена и… очутились у ворот зоопарка. «Непонятно, это само так совпало или всё-таки город его слушается?» — подумала Лиза, но сказать брату ничего не успела, потому что Инго замахал забинтованной рукой, ускорил шаг, а потом перешел на бег:

— Маргарита!

Марго терпеливо стояла у самых ворот. Она с интересом и без всякого страха озиралась по сторонам и даже пыталась объяснить что-то топтавшимся рядом ошалелым туристам — по крайней мере, явно отговаривала их прибегать к карте города.

Туристов можно было понять. От перетасованных городов не только рябило в глазах, но и звенело в ушах. Машины раздраженно бибикали повозкам, а кони и ослики изо всех сил учились держаться правой стороны и останавливаться на красный свет, но получалось у них пока плохо. К тому же половина перекрестков была радингленская, без проводов и светофоров, и потому то и дело возникали заторы. Лиза углядела в гуще машин безнадежно застрявший телевизионный автобус, из окошка которого высунулась Паулина — наверно, прикидывала, не пойти ли пешком. На боку у автобуса голубела надпись «Все свои». «Вот уж точно — все свои», — подумала Лиза. Тут вверху мощно зашумело. Она задрала голову и мысленно добавила: — «Куда ни глянь. Даже в небе».

Над зоопарком, который ещё можно было более-менее узнать, кружил Костя Конрад. Горожане то и дело вскидывали глаза и цепенели с озадаченным видом — как будто пытались вспомнить, полагается ли в небе над Петербургом летать крылатому чудовищу.

— Пижон, — сердито сказала Лиза.

— Не-ет, это он на разведку, — вступился за звероящера Лёвушка.

Дракон пошел на снижение и… исчез. Прохожие ахали.

— Ну вот, теперь можно и к Эрмитажу, — Инго, который вел за собой Марго, не успел и шага ступить, как из толпы вынырнул взлохмаченный Костя и кинулся им наперерез. Наверно, сверху углядел, догадалась Лиза.

— Слушайте, там такое! — не поздоровавшись, закричал дракончик. — Ну, сверху такое видно!

— Что? — не сговариваясь, спросили все в один голос.

— Ничего не узнать! — Костя возбужденно размахивал руками. — Неву ещё так-сяк видно, а все остальное как в тумане… Нет, не как в тумане, — перебил он сам себя. — Как будто одну фотографию на другую наложили… и перемешали! И она колышется!

— Ну все, — с чувством сказал Инго. — Хватит. Пошли искать телефон, в Амберхавен звонить.

— В Амберхавен твой звонить мы будем с папиной работы, — твердо отвечала Маргарита.

На Дворцовом мосту они очутились почему-то очень быстро — как будто дорога сложилась и стала втрое короче. В ясное небо над Невой там и сям тянулись Радингленские башни.

— Ух ты! — завопил Костя. — Гляньте! Душераздирающее зрелище!!

Но Лиза уже и сама увидела. Королевский Дворец перекрыл проезд на Невский, а вместо радингленского уступчатого парка с фигурно выстриженными кустами у его подножия желто-красным морем плескался и шелестел Александровский сад. Исаакий из-за высоченных башен было не видно. «Ой, — подумалось Лизе. — Мы же у Бабушки под окнами галдим. Все. Хором».

— Боммм!

— Бух!

Лиза втянула голову в плечи.

Одновременно ударила полуденная пушка на Петропавловке и часы на главной дворцовой башне. Значит, хотя бы со временем все в порядке — уже что-то!

На площади, вокруг Александрийской колонны с присмиревшим ангелом, толпа была ещё гуще. Похоже, жители Питера подтягивались сюда так же инстинктивно, как радингленцы — к королевскому дворцу. Лева наконец увидел Гарамонда, рыскавшего глазами вокруг, оттащил его в сторону и затеял с ним бурную беседу. Вдруг сквозь городской шум Лизе послышался голосок скрипки. Она на секунду замерла, навострила уши, а потом ввинтилась в самую гущу толпы, даже не оглянувшись на Инго с Маргаритой, которые бросились за ней.

У подножия колонны на низенькой деревянной скамеечке сидел Филин, до самых глаз замотанный в голубой шарф. Он наигрывал на скрипке невероятно сложную румынскую мелодию, петляющую, как тропинка. Скрипку он держал не под подбородком, а уткнул в плечо, на цыганский манер, и она то всхлипывала, то вскрикивала. И она была черная.

Ее вчерашняя скрипка — черная, мутаборская. Которую Лиза благополучно оставила в зале.

Секунду Лиза смотрела на скрипку в оцепенении.

И вдруг ей все стало ясно. Вещь — она вещь и есть. Скрипка — это скрипка, вопрос в том, кто на ней играет. И только в этом.

Филин отсалютовал Лизе смычком и продолжал играть. Над ухом у Лизы сказали «привет». Она оглянулась и увидела Василису. Рядом с ней стояли Петр-и-Павел… а вон Яша… и Федор…

— Куда ни пойдешь — одно непонятное, — объяснила Василиса. — Мы по городу потыкались, а потом как-то само получилось сюда прийти.

— Ну да, — без особой уверенности добавил Яша. — Вдруг опять играть надо? Если что, ты свистни. — Он показал Лизе футляр. — У меня и кларнет с собой.

— Угу, — кивнула Лиза. Потом вспомнила Паулину. — Подождем, нам скажут.

А Инго уже пристроился рядом с Филином, и волшебник, продолжая играть, что-то ему вполголоса сурово выговаривал сквозь шарф. Инго покорно кивал. Марго бочком отошла в сторонку и всё смотрела на Зимний дворец, как будто боялась, что он вот-вот возьмёт и исчезнет. Или сменится крепостной стеной. Потом вытащила из кармана мобильник и принялась сосредоточенно набирать номер.

Мелодия всплеснулась и кончилась, прохожие и оркестранты захлопали, и Лиза, стараясь никого не задеть, просочилась к Филину.

Тот похлопал Лизу по спине и подвинулся, предоставив ей пятнадцать сантиметров деревянной скамеечки, продолжая при этом говорить с Инго:

— …до заката потерпеть можно. Но дальше лучше шуток не шутить.

— Чтобы я — и шутил? — возмутился Инго. — Я? После вчерашнего? Никогда!

— Тьфу! Я, чтоб ты знал, с утра уже поговорил с Амберхавеном.

Лиза с облегчением выдохнула.

— К нам едет фриккен Бубендорф. — Продолжал Филин. — Но и без неё работы нам с тобой выше ушей, так что изволь не расслабляться, — Филин то ли случайно, то ли намеренно покосился на Маргариту. Лиза потерла нос. — Эх, — сказал волшебник сипло и горько, сам, все сам, вечно все сам! — Он снова уткнул скрипку в плечо и заиграл протяжно и грустно.

Когда музыка смолкла, Филин хрипло крикнул публике:

— Спасибо!

Толпа разочарованно загудела, кто-то потребовал «бис», но Филин развёл руками и замотал головой. Лиза вгляделась в публику и поняла, почему. Со стороны Миллионной к ним через площадь бежала незнакомая светловолосая женщина в распахнутой дубленке, отороченной искрящимся голубоватым мехом. При виде её Инго учтиво встал и произнес что-то вроде «Гуттин ток, фриккен Амалия», но фриккен Амалия, запыхавшись, едва кивнула ему и бросилась к Филину, взволнованно восклицая что-то на незнакомом Лизе языке, похожем на немецкий, — должно быть, по-зеенландски. Филин, улыбаясь, ей ответил, Амалия густо покраснела, глубоко вдохнула и высказалась:

— Итти ты к зильоной бабьюшьке!

После чего нагнулась, поставила наземь плоскую чёрную сумку и звонко чмокнула Филина в щеку. Инго подмигнул Лизе, как мог осторожно снял с Филинского плеча жёлтый липовый листок и пустил его лететь. Листок послушно взмыл в небо и, вернувшись оттуда лазоревой бабочкой, принялся виться вокруг белокурых кудрей Амалии, и тут Лиза с изумлением поняла, что в ушах у неё зазвучал голос фриккен Бубендорф, говорившей теперь на безупречном русском. Правда, слова с движением губ фриккен Бубендорф никак не совпадали, словно в иностранном кино, но к этому можно было и не присматриваться, — главное, Лиза теперь понимала, что происходит.

— …у тебя был такой голос— я думала, ты умер! — обвиняла Амалия, сверкая глазами.

— Была и такая версия, — ответил Филин. — Но не подтвердилась.

— А ты, оказывается, на скрипочке пиликаешь! И вообще я думала — ледниковый период и конец света! — Амалия грациозно повела плечами и скинула голубую дубленку на руки Инго. — А тут, извольте видеть, теплынь и народные гулянья! Нет, я, конечно, вижу, двойной узел пространства при темпоральной перемотке, разбираться и разбираться, но все вроде живы…

Подоспевшие Хранители слушали фриккен Бубендорф затаив дыхание — ждали инструкций. Высунувшийся из-за них Костя тоже оцепенел — от восторга.

— Амалия, душенька, это мы тут вчера дел наворотили, — извиняющимся тоном сказал Филин и покосился на Инго. — Нам без тебя не справиться.

— Очень мило, — заметила Амалия, оглядевшись. — Полное безобразие. К закату надо будет все распределить по местам… — Она наморщила носик, снова огляделась и заметила Лизу.

— О! Извините, Лиллибет, — и Филин обернулся к Лизе с церемонным поклоном. — Ваше Высочество, позвольте представить вам фриккен Амалию Бубендорф из Амберхавена.

Лиза растерянно встала, запоздало сообразив, что принцессе в таких случаях полагается сидеть, а Амалия, к полному её ужасу, присела перед ней в глубоком реверансе, умело придержав пальчиками подол длиннющей юбки. Ой…

— Вообще-то мог бы и сам справиться, если бы захотел! — Амалия, взмыв из реверанса, напустилась на Филина по новой. — Тем более у тебя тут Инго и Ее Высочество! И рядом два Хранителя! Я Бог знает что подумала!

— Аль, душенька, прости, я совсем не в форме, — честно сказал Филин и чихнул. — Я, скорее всего, не справлюсь. А ты у нас как раз пространственница.

— А я, — подал голос Инго, — неуч, первокурсник и двоечник. Мне мейстер Глаукс только что это объяснил.

Амалия прищурилась.

— Вы — неуч с размахом, — вполголоса сказала она Инго. — Надо вас поскорее учить. — Она наклонилась к сумке. — А вот, кстати, тут вам привет от Богдановича.

— Мэри-Энн! — Инго обрадованно взял в руки ноутбук. — Пригодится.

— Причем прямо сейчас, — добавила Амалия.

Маргарита осторожно потеребила Инго за рукав.

— Я пойду, чтобы не мешать, хорошо? — спросила она. — Эрмитаж-то вроде вот он, на месте стоит. У папы там в оружейном отделе просто праздник — все вокруг твоего вчерашнего меча скачут, говорят, подлинный, Дания, девятый век, а как сохранился! Пока, в общем. Позвоню. — И она сделала ручкой и понеслась к Эрмитажу.

— Вот, наверное, какой-нибудь викинг удивился, — заметила ей вслед Амалия и вдруг вновь присела в реверансе, а Костя, с тоской проводивший Марго глазами, внезапно вытянулся в струнку. Лиза обернулась.

Наверно, в толпе только радингленская часть публики знала, кто, собственно, направляется к Александрийской колонне, однако перед величественной женщиной в чёрном муаровом платье с серебряными кружевами почтительно расступались все. Тем более что в руках у неё была сияющая на просвет рубином банка варенья. Малинового.

— Держи, Филин, — печально произнесла королева Таль. — Я приказала затопить камин у тебя в башне. Шел бы ты в постель, а то совсем разболеешься. Добрый день, Амалия, рада вас видеть. Инго, не сутулься, — сурово добавила она дрогнувшим голосом, крепко прижимая Лизу к расшитому черным жемчугом корсажу.

— Извини, не могу, — почему-то с нажимом ответил Инго. Лиза внимательно посмотрела на него и обнаружила, что с королевской осанкой действительно что-то случилось. Пустячок, но заметно.

— В чем дело? — вскинулся Филин.

— Я теперь сутулый, — пожал плечами Инго. — Наверное, насовсем. Это тоже после вчерашнего, — пояснил он. — Ничего, полюбите меня кривеньким, а пряменьким меня всякий полюбит.

— Так даже лучше, — заверила его Амалия. — Глаукс, пойдем строить планы, только перед этим я хочу кофе со сливками, и чтобы мне все объяснили!

— Твое слово — закон, Аль, — поклонился ей Филин. — Хочешь — идем во Дворец, хочешь — ко мне на Петроградскую. Выбирай. Инго, Лиза, Хранители, Конрад, — милости прошу с нами.

* * *

Слушаться фриккен Амалию Бубендорф оказалось интересно, да и дело нашлось всем — и Филину, который не желал идти ни в какую постель с вареньем, пока города не расцепятся, и Инго, который вчера в разгромленном зале утверждал, что в жизни больше не станет колдовать, и Лизе, которая заявляла примерно то же самое насчет волшебных скрипок. Лёвушка с Гарамондом, напустив на себя таинственный вид, отправились в совместный хранительский обход, Лизе, разумеется, велели играть — нет, не на той черной скрипке, а просто на Виви, но какую-то очень странную, немного механическую музыку, которую Инго с помощью Мэри-Энн и Амалии отыскал в Интернете. Играть полагалось на ходу, а идти — вокруг Исаакия. Хорошо, что рядом шествовал Костя и распугивал любопытствующих сильфов, а то бы ничего сыграть не получилось. Отбежал от Лизы он только один раз — взглянуть на стеклянный купол «Пальмиры», — и, вернувшись, доложил, что купол цел и сверкает, а внутрь не попасть и не заглянуть, потому что все двери заперты и жалюзи опущены. Лизе в ту сторону даже смотреть не хотелось.

Потом Костя предложил плюнуть на пешее хождение и быстренько подбросил Лизу до Австрийской площади — там Филин что-то строчил в блокноте, а Инго читал написанное вслух, глядя ему через плечо, — кажется, по-латыни. А когда он дочитывал очередной листок, Филин отрывал его и пускал в воздух, и листок, желтея и отрастив хвостик, превращался в кленовый и исчезал над крышами. Амалия ходила кругом и всех хвалила — почти как Малина Вареньевна.

И на закате, который выдался ничуть не хуже вчерашнего, светившего сквозь разбитый стеклянный купол, радингленцы, кто конный, кто пеший, незаметно для себя подтянулись на Австрийскую площадь. А посреди площади очень чинно стоял на суше целехонький Бродячий Мостик и никуда не брел, и радингленцы гуськом переходили его и исчезали в сгущавшемся над площадью тумане. Последним через Мостик перешел Гарамонд, махнув на прощание Лёвушке. Подсвеченный закатным солнцем туман сначала был румяно-розоватым, потом стал сиреневым, потом голубым, и все сгущался, и окрестные дома как будто таяли, а когда совсем стемнело и загорелись фонари, выяснилось, что здания на площади уже только питерские, и улицы от неё отходят прямые, и ни осликов, ни повозок, ни гномов, ни сильфов не видать — все разошлись по домам.

* * *

На следующий день снова был понедельник. С утра светило солнце, троллейбус подошел сразу, и Лиза не спеша переодевала босоножки под портретом Пушкина, когда рядом с ней на скамейку плюхнулся Лёвушка.

— А вот скажи мне, Лизавета, — ехидно осведомился он. — Вот у нас вторым уроком инглиш, и вот в класс входит Саблезубая, которая, натурально, ничегошеньки не помнит… Твои действия?

Лиза замерла, нагнувшись к босоножке.

— Н-ну? Чего молчишь? — поинтересовался Лева. — Вот то-то и оно.

Лиза поняла, о чем он говорит. Жизнь изменилась безвозвратно. И ничего с этим не поделаешь.

— А ножик швейцарский Саблезубая-то мне тогда отдала, — с глубоким удовлетворением похвастался Лёвушка. — То есть не мне, конечно, а Филину. Он у неё так, знаешь, вежливо попросил… Представляешь, Лизка, Паулина-то Саблезубую, оказывается, в туалете заперла. Только она в конце концов вылезла. Дверь взломала. Моим ножом!

Замочек на босоножке, наконец, застегнулся.

— Знаешь, Лизка, я думаю, надо к Паулине в гости пойти с тортом, вот что. Здрасьте, скажем, Алина Никитична, а можно котов погладить?.. — неожиданно предложил Лёвушка, но Лиза даже не успела удивиться.

— Э, привет! — гулко заорал, врываясь в вестибюль, Костя Конрад. Он эффектно проехался по беломраморному полу — старшеклассницы разъезжались от него в стороны, женственно взвизгнув, — и ловко, как на коньках, притормозил возле Лизы с Лёвушкой. — Давайте поздравляйте, — приосанясь, потребовал дракончик. — У меня сестренка родилась. Сегодня, в пять утра. Викторией зовут. Три девятьсот! — гордо добавил он. Потом от полноты чувств завопил: — Э-ге-ге-ге-гей! — подбросил рюкзак до самого потолка и умудрился поймать его — без потерь.

— Ух ты! — хором закричали Лиза и Лева.

— Драконша! Здорово. Слушай, пошли после школы к нам, — предложил Лева. — У мамы опять котлеты!

— Драконтесса! — строго поправил Костя. — Котлеты — это круто, — продолжал он. — Только ни фига я не пойду, извини. Мы с папой едем коляску покупать. Мама хочет розовую в цветочек. Поди пойми этих женщин… — И дракончик на минутку затуманился — не иначе, про Марго вспомнил.

Лиза тоже затуманилась, но по другому поводу, и плюхнулась на банкетку.

— Подожди, Левка, я не понимаю! — Она обняла рюкзак. — Если время назад, то как же конкурс? Марго-то здесь! Она с утра Инго уже звонила! Два раза! Сказала, и все остальные тут! И… Это как?

— Это так, что радио надо слушать, — торжествующе ответил Лёвушка. — Я уже успел. Сказали, финал конкурса состоится через три дня, как раз Мариинский театр с гастролей вернется, а эти… гости города пока по городу погуляют.

— При чем тут театр? — не понял Костя.

— Так их главный дирижер будет награды вручать. На всех афишах написано. А Изморина никакого не было, напоминаю. — Лёвушка поднял палец. — А театр в Норвегии застрял, там нелетная погода и метель. По радио сказали, циклон прошел стороной, наводнение отменяется.

— Циклон прошел стороной… — машинально повторила Лиза, глядя в окно на синюю Неву и университет. — Ой!

— Ты чего?

— А… а про меня в новостях не говорили? — трепеща, спросила Лиза. — Ну — про финал конкурса.

— Лизка! — Лёвушка засмеялся. — Мания величия у тебя, что ли? Не говорили, не говорили, выдохни.

— Что, Лизка, не дали звездой побыть? Звездолета не пригнали? — съехидничал дракончик.

— Ну и хорошо, — отмахнулась Лиза. — Ну и распрекрасно. Мне и так нескучно живется.

КОНЕЦ

Приложение для взрослых

Маленькие истории, из которых состоят большие, копятся и копятся, как лоскутки в коробке, — лоскутки, из которых когда-нибудь будет сделано огромное и теплое одеяло. Когда коробка наполнится, можно будет сесть и перебрать накопленное — это в серединку, а это по краям, а это, увы, в дело не пойдет… Вот ещё один лоскуток из моей коробочки.

Перелет. Осень, 1958-й

Бармен Богданович уставился на птицу, а птица нахохлилась и круглыми оранжевыми глазами пялилась в пространство. В глазах была паника. Мощные когти скребли по стойке мореного дуба.

— Ну что ж, не в первый раз, — пробормотал Богданович и двинулся к холодильнику, стараясь не делать резких движений — отнюдь не потому что боялся серповидных когтей и крючковатого клюва. Просто на его памяти такие странные гости, в том числе и птицы, появлялись в Амберхавене не раз, и он знал, как их легко напугать — лис, кошек, собак, ястребов, чаек, диких гусей и даже одного мохнатого шотландского пони с разбитыми копытами.

В баре было пусто: раннее утро перебирало солнечными лучами витражи в библиотечных окнах через площадь. Все на занятиях, даже профессура самого высокого ранга, лекции у которой никогда не начинаются раньше десяти, пока не подтянулась на первую чашечку кофе.

Бармен налил в керамическую плошку чистой воды, подумал, согнулся пополам перед холодильником, набросал в другую плошку мелко порезанного сырого мяса, выставил все это перед птицей. Птица отшатнулась.

— В чем-то я тебя понимаю, — хмыкнул Богданович. — Потом вспоминать тошно будет… Подумай, ночной хищник, ты же голодный, ты же небось до крыс и лягушек не опускался, а летел долго… Ну, как знаешь. Если передумаешь, не ешь, пожалуйста, Бригитту и Хильдегарду.

Две толстые жабы в террариуме с момента появления непрошеного гостя пребывали в полуобмороке.

Богданович плавно отвернулся и принялся накручивать диск старинного телефонного аппарата с бронзовой тяжелой трубкой.

— Танидзаки-сан? — спросил бармен. — Доброе утро, простите, что отрываю от дела. У меня тут гости и, кажется, как раз по вашей части. Филин сидит. Нет-нет, не белая сова, именно филин. — Он послушал мелкий дробный голосок в трубке, закивал, усмехнулся. — Спасибо, вашими стараниями уже разбираюсь. Когда? Хорошо, я… мы подождем. Никуда он не денется. Нет-нет, не ест и даже на воду смотреть не хочет, — Богданович оглянулся на неподвижную птицу через худое плечо.

— Похоже, издалека. Да, понял. Да, конечно, Танидзаки-сан.

— Он мягко, беззвучно положил трубку. Помедлил, достал с полочки серебряную кофемолку и, засыпав туда горсть смуглых матовых зерен, стал не спеша вертеть ручку. Под сводами бара поплыл будоражащий запах.

На крылатого гостя Богданович больше не обращал ни малейшего внимания. А птица, казалось, в упор не замечала ни воды, ни пищи и почти не шевелилась. Потом, с трудом переступая боком, передвинулась в самый темный уголок, прижмурила круглые глаза и задремала было, но тут резная дверь бара протяжно скрипнула (петли Богданович не смазывал лет триста — принципиально. Не колокольчик же вешать). Филин вздрогнул.

— А, кофе у вас ещё не готов, Богданович. Поздновато вы сегодня, — сказал от дверей старческий голос с холодноватым металлическим призвуком. Его обладатель медленно, с достоинством спустился по истертым ступенькам и прошествовал к стойке — впрочем, на негнущихся ногах иначе ходить затруднительно. А ведь по сути он ещё не стар — под семьдесят…

Богданович едва заметно дернул уголком рта, скосил глаза туда, где прятался филин, чуть развернул плечи, чтобы птицу было не сразу видно, и учтиво ответил:

— Доброе утро, герр Притценау. Ваш кофе будет через пять минут ноль — ноль секунд. Вам, как всегда, с корицей?

Старик с длинной седой гривой чуть усмехнулся. Он прислонил к столу скрипичный футляр, не спеша уселся и развернул газету. Богданович любил смотреть, как герр Алоис читает газеты — всегда понятно, о чем он читает. Этот человек не удостаивает скрывать свои чувства.

Богданович не любил герра Притценау. Все пятнадцать лет. И все пятнадцать лет корил себя за это. Особенно в последнее время, когда маэстро начал стремительно стареть.

Вот и сейчас, орудуя джезвой и прикрывая спиной филина, Богданович думал о том, что герр Алоис никогда никого не убивал, герр Алоис неоднократно и недвусмысленно высказывался против массовых казней, герр Алоис вообще не воевал — ни в Первую, ни во Вторую. А что любимый музыкант фюрера — ну что любимый музыкант фюрера, вон Элизабет Шварцкопф — тоже, вон Вагнер — любимый композитор. Так что, его и не играть теперь?… И как, в сущности, повезло старику, что здесь, в Зеенландии, никогда не было настоящей войны… Как, в сущности, ему повезло, что он оказался именно здесь, а не в Варшаве, в Ленинграде, в Дрездене, в Лондоне…

Но Богданович не любил герра Притценау. И ничего не мог с собой поделать. Между прочим, и Танидзаки вызвонил именно поэтому. Вызвонил, хотя Притценау ходит сюда каждое утро, и по нему ратушные часы сверять впору. Хотя Притце- нау умеет делать некоторые вещи даже лучше Танидзаки. Куда лучше.

— О, — сказал герр Притценау и опустил газету. — Кто это там у вас, Богданович? О. Филин. Ага.

Богданович отделался невнятным неучтивым междометием и приметно помрачнел.

— О, непростая птица. Этих я хорошо и сразу вижу. Давно прилетела?

— Час назад. — Бармен понес к столику благоухающий кофе. Филин почему-то распушился, встряхнулся и передвинулся обратно к свету. Теперь он осматривался.

— Если желаете, могу помочь, — старик отпил глоточек кофе, прикрыл глаза, оценил, отставил чашечку. — Это и без инструмента достаточно просто, а уж со скрипкой тем более.

Богданович ничего такого не желал.

— Скоро Танидзаки-сан подойдет, — уронил он без всяких интонаций.

— Я здесь, — надменно отчеканил старик.

Филин отвернулся и уставился на каменную стену, украшенную выцветшей афишей.

Старик, как будто забыв о кофе, поднялся и завозился с замочком скрипичного футляра.

— Давайте его сюда, — кивнул он на филина.

— Пожалуйста, берите, герр Притценау, — разрешил бармен.

Под взглядом старика хищник забил крыльями, защелкал клювом — приготовился к обороне.

— Тише, глупая птица, — высокомерно велел старик. — Сейчас узнаем, кто ты на самом деле.

Скрипка издала первую вибрирующую ноту. Богданович отвернулся и стал смотреть в окошко на площадь. Волшебная музыка на него не действовала — никакая, а процесс таких превращений он наблюдать не любил.

Сначала скрипичная мелодия не торопилась. Она ходила кругами, принюхивалась к добыче и вкрадчиво трогала воздух мягкой лапой со втянутыми когтями. Потом она прыгнула и захлестнулась тугой петлей.

— Уху! — Филин отчаянно забил крыльями, и музыка оборвалась.

— Извольте убедиться, — объявил Притценау. — Дело сделано.

Богданович обернулся убедиться. На высоком табурете перед стойкой, не доставая ногами до полу, сгорбился очень юный белобрысый паренек в рваной ковбойке. Его заметно трясло. С усилием отняв ладони от лица, новенький окинул бар ошалелыми голубыми глазами. И уставился на свои руки.

— Видите, прекрасно обошлись собственными силами, — старик бережно убрал скрипку. — Откуда, кстати, он мог явиться? — На юношу он посмотрел без особой приязни.

— Vielen Dank, — машинально отозвался тот.

* * *

ББК 84(2Рос=Рус)6-4

УДК 882-93

ЕЗО

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

А. Егорушкина

ЕЗО Настоящая принцесса и Снежная Осень. — СПб.: прайм-ЕВРОЗНАК, 2005. — 448 с.

ISBN 5-93878-191-4

Александра Егорушкина

Настоящая принцесса и Снежная Осень

В оформлении книги использовались иллюстрации: Е. Поповского Литературный редактор: А Ефремов

Подписано в печать 15.02.05. Формат 84 х 108 г/32.

Печать офсетная.

Усл. печ. л. 23,52. Тираж 2000 экз. Заказ № 4837. «прайм-ЕВРОЗНАК». 195009, Санкт-Петербург, ул. Комсомола, д. 41.

Отпечатано с готовых диапозитивов в полиграфической фирме «Красный пролетарий».

127473, Москва, ул. Краснопролетарская, д. 16.

© Егорушкина А., 2004 © Серия, оформление, прайм-ЕВРОЗНАК, 2005 ISBN 5-93878-191-4 © прайм-ЕВРОЗНАК, 2005

Оглавление

Пролог,

Глава 1,

Глава 2,

Глава 3,

Глава 4,

Глава 5,

Глава 6,

Глава 7,

Глава 8,

Глава 9,

Глава 10,

Глава 11,

Глава 12,

Эпилог,

Приложение для взрослых

Реклама на сайте