«Земляника под снегом. Сказки японских островов (с илл.)»

Земляника под снегом СКАЗКИ ЯПОНСКИХ ОСТРОВОВ

Брат и сестра (Сказка острова Танэгасима)

В старину это случилось, в далёкую старину.

Жили в одной горной деревне сестра с братом, круглые сироты.

Сестру звали Сэкихимэ. Ещё и двенадцати лет ей не было, а уж она всё хозяйство вела и за своим младшим братом присматривала.

Встанет рано-рано утром, и воды наносит, и дом приберёт, и завтрак приготовит — всё вовремя. Проснётся младший брат Вакамацу, сестра умоет его, и оденет, и сказкой потешит.

А потом начнёт ткать полотно на продажу. До вечера ткацкий станок стучит: кирикара тон-тон-тон, кирикара тон-тон-тон. Быстро-быстро бегает уток по основе, а за ним длинная нитка торопится… Хорошая пряха была Сэкихимэ. Работает и песню поёт.

А на другом конце улицы стоял большой красивый дом. Жил в нём деревенский богач. Много у него было слуг и домочадцев, да только никто в том доме весёлых песен не пел.

Не всегда ведь богатство и радость по одной дороге идут.

Был у злого богача сынок Дзиро, первый в деревне драчун и обидчик. В школе все его боялись.

Вот однажды шёл Вакамацу мимо школы. А в это время ученики во дворе играли. И Дзиро тоже там бегал. Одному ножку подставит, другому подзатыльник даст. Увидел он маленького Вакамацу и давай дразнить его и насмехаться:

— Эй ты, Вакамацу! Тебе уже семь, а глупый совсем… В школу не ходишь… А ну, скажи, сколько будет: одна ворона да одна собака? Не знаешь? А какая дорога длиннее: из Киото в Осака или из Осака в Киото? Молчишь?.. Кыш-кыш, мальчик-глупыш!

Покраснел Вакамацу от стыда. Стал он краснее алого мака, краснее стручка спелого перца и с плачем побежал домой.

Вышла к нему сестра навстречу:

— Что с тобой? Отчего ты плачешь? Кто тебя обидел?

— Мальчишки дразнят, неучем меня зовут. Знаешь, как обидно…

Улыбнулась Сэкихимэ, легонько похлопала брата по плечу:

— Полно, полно, не плачь! Эту беду легко исправить. Завтра же ты пойдёшь в школу. Ложись-ка спать пораньше.

Утром дала Сэкихимэ брату ящичек с чёрной тушью и красивую кисточку. Взяла она мальчика за руку и отвела в школу.

Ласково встретил его учитель:

— Вот хорошо, Вакамацу, что ты учиться захотел. От ног следы сотрутся, а от кисти остаются.

— Ничего я ещё не знаю, не умею… — пожаловался мальчик.

— Это не беда! Ведь и высокую башню начинают строить с самого низу. Камень за камнем кладут, и подымается она до самых облаков. Садись сюда, вот твоё место.

Начал Вакамацу учиться. Мальчик он был понятливый, всё на лету схватывал. Скоро обогнал он в ученье всех других школьников.

А сын богача, Дзиро, завистливый был. Пошёл он жаловаться своему отцу:

— Неужели ты позволишь, чтобы этот малыш Вакамацу верх надо мной взял? Все меня засмеют. Ведь он не выше грибка в лесу.

— Это он тебе назло так хорошо учится, — решил богач. — А ты вот как сделай…

И научил сына, что тому говорить.

— Эй, друзья! — сказал Дзиро школьникам. — Всё мы учимся, учимся, надо и повеселиться. Давайте устроим завтра утром состязание вееров. Кто принесёт самый лучший веер, тому и быть среди нас первым, тот и молодец!

Согласились мальчики.

Пошёл Вакамацу домой грустный-грустный. В их бедном домике ни одного веера не было. Стала сестра утешать его:

— Не печалься, братец. Нынче же вечером я в город пойду, куплю тебе веер.

А до соседнего города путь неблизкий. Через три бамбуковых чащи надо пройти, на три горы подняться, с трёх гор спуститься. Темно стало. Идёт Сэкихимэ, фонарём дорогу освещает.

Ночью в горах страшно. То сова заухает, то кусты зашуршат…

И словно дальние деревья с ближними переговариваются:

«Шух-шух, кто там идёт? Шух-шух, кто там идёт? Шух-шух, идёт добрая сестра. Раздвигайтесь, ветки, расступайтесь, скалы!»

Было уже далеко за полночь, когда пришла Сэкихимэ в город. Отыскала она лавку мастера вееров и постучала в дверь.

Загремел тяжёлый засов. Вышел к ней мастер вееров, глаза протирает.

— Что тебе, девочка, надо? Зачем по ночам людей беспокоишь? Разве не могла ты до утра подождать?

Тут рассказала Сэкихимэ, для чего ей веер нужен и почему она ночью из деревни пришла.

Удивился мастер:

— Видно, крепко ты любишь своего брата, коли не побоялась одна в темноте через горы идти. Хорошо, я дам тебе самый лучший веер своей работы и денег с тебя не возьму. Вот он, держи! С виду этот веер неказистый, но есть у него одно чудесное свойство.

Научил мастер девочку, как с веером обращаться. Поблагодарила Сэкихимэ доброго мастера и, радостная, пустилась в обратный путь.

И кажется ей, будто деревья шумят:

«Шух-шух, ветки, расступитесь! Шух-шух, камни, откатитесь!»

Только утро занялось, а Сэкихимэ уже дома. Разбудила маленького брата, в школу собрала. А на прощанье строго-настрого ему приказала:

— Вот тебе веер, Вакамацу, но смотри по дороге его не раскрывай. Раскроешь только в школе.

А когда скажут «нельзя», тут-то любопытство и разбирает. Не терпится мальчику посмотреть, что за веер ему сестра дала.

С виду он невзрачный, из самой простой бумаги… Но, может быть, на нём красивая картинка?

«Приоткрою-ка я веер чуть-чуть, самую малость, и взгляну», — думает Вакамацу.

Сдвинул он одну планку веера в сторону.

Глядит, маленькая лошадка нарисована. Бока в яблоках, хвост по ветру развевается. Вдруг — что за чудо! Лошадка ожила. Как взмахнёт она передними копытами, как брыкнёт задними да как заржёт: «И-го-го!» И вдруг замолкла, не шелохнётся.

Испугался Вакамацу и поскорей захлопнул веер.

Вот и школа. На дворе уже много учеников собралось. Каждый в руках раскрытый веер держит. Так и кажется, что на двор много пёстрых бабочек слетелось.

У всех веера бумажные, а у Дзиро шёлковый, с золочёной рукояткой. На шелку цветы как живые нарисованы. Среди цветов красавицы гуляют в богатых нарядах.

— Вот, видели? — похваляется Дзиро. — У меня самый красивый веер! А ты, Вакамацу, что принёс? О, какой плохонький веер! Дешёвый! Верно, на нём и картинки нет.

Медленно, медленно стал Вакамацу раскрывать свой веер. Сдвинул одну планку. Вот и лошадка в яблоках.

— Э, не на что глядеть. Хромая кляча — вот неудача! — насмехается Дзиро.

Раскрыл Вакамацу веер чуть-чуть пошире. Показалась вторая лошадка гнедой масти. Стоит, траву щиплет.

Вдруг подняла лошадка голову, тряхнула гривой и как заржёт: «И-го-го!» Так громко она заржала, что на соседнем дворе лошадь отозвалась.

Мальчики так рты и разинули.

Ещё одну планку сдвинул Вакамацу. Новая картинка показалась.

Ах, какой славный вороной конёк!

Поднялся вороной конёк на дыбы и пошёл прыгать и скакать. Но вдруг услышал он ржание лошади на соседнем дворе. Остановился, уши наставил и сам в ответ как заржёт: «И-го-го!»

А потом замолчал и замер.

Смотрели мальчики, смотрели. Нет, не шелохнётся картинка!

Одну за другой сдвигал планки Вакамацу, и каждый раз новое чудо! Восемь лошадок было на веере нарисовано, и все они ожили и заржали. Кроме самой первой.

Опомнился Дзиро и говорит:

— Вот невидаль, нашли, на что дивиться! Веер-то с изъяном. Одна лошадка, видно, дохлая. Так и не ожила.

— Это я виноват, — опечалился Вакамацу. — Не велела мне сестра веер по дороге раскрывать. А я не послушался, чуть-чуть приоткрыл… Ожила лошадка, заржала, да не вовремя.

— Нехорошо ты поступил, Вакамацу, не послушался своей сестры, — сказал учитель. — Но всё равно твой веер — самый лучший. Другие и в сравнение не идут.

Услышал это Дзиро и с досады изломал свой богатый веер на мелкие кусочки.

— Что веера! — говорит он. — Пустое дело веера. А мы завтра устроим новое состязание повеселее! Станем пускать кораблики. Посмотрим, у кого будет самый лучший кораблик. Уж наверно, у самого умного. А самый плохой будет у самого глупого.

Пошёл Вакамацу домой понурив голову.

— Ты что такой невесёлый? — спрашивает Сэкихимэ.

— Завтра все мои школьные товарищи будут пускать кораблики по реке. А у меня ни одного нет. Застыдят меня, засмеют.

— Не печалься, Вакамацу. Эту беду легко поправить. Я опять пойду в город, куплю тебе кораблик.

Вышла Сэкихимэ в путь уже под вечер. Скоро стало совсем темно. Идёт девочка по крутой тропинке. Фонарь у неё в руках еле-еле светит. А кругом шепчутся деревья:

«Шух-шух, идёт добрая сестра. Шух-шух, идёт добрая сестра. Берегите её, берегите. Гоните ведьму, пугайте волка!»

В самую полночь добралась Сэкихимэ до города. Темно на улицах, все огни в домах погашены. Долго бродила Сэкихимэ по городу, пока отыскала дом мастера игрушек.

Вышел на её стук мастер, сердитый, заспанный.

— Тебе чего? Горит, что ли, где-нибудь? Будишь людей ночью, бессовестная! — закричал он на девочку.

Попросила Сэкихимэ у него прощенья. А потом рассказала, зачем она так поздно к нему пришла.

Перестал тогда мастер сердиться.

— Вон ты какая смелая… Ну, уж так и быть! Не отпущу тебя с пустыми руками. Сделал я для княжеского сына чудесный кораблик. На, возьми!

Подарил мастер девочке маленький кораблик. Был он вытесан из куска простого дерева, некрашеный. Вместо паруса лоскут серого холста.

К утру вернулась Сэкихимэ домой, накормила брата и в школу снарядила.

Возле школы текла река. Все мальчики на берегу собрались. У каждого в руках кораблик, один лучше другого.

А Дзиро принёс самый красивый. Сделан он вроде большой джонки, какие по морю плавают. Нос резной, бока золотом расписаны, парус красный, шёлковый. Загляденье!

Стали мальчики пускать кораблики по воде. Пора была весенняя. На полях вдоль берегов цвела жёлтая сурепка, и река от этого тоже казалась жёлтой. Поплыли пёстрые кораблики по золотой воде. Джонка с красным парусом плывёт, словно большая черепаха среди стаи маленьких рыбок.

Стыдно стало Вакамацу, что у него самый плохой кораблик. Спрятался мальчик за чужими спинами и только одним глазом посматривает.

— Эй, Вакамацу! — кричат школьники. — Где ты? Иди сюда, твоя очередь.

Нечего делать. Вышел Вакамацу вперёд, в руках свой кораблик держит.

— Ха-ха-ха, вот потеха! — смеётся Дзиро. — Не кораблик это, а простая щепка!

Пустил Вакамацу свой кораблик по воде. Вдруг, откуда ни возьмись, появились на нём маленькие куколки, ростом не больше мизинца. Закричали они, как заправские гребцы:

— Налегай на вёсла! Разом, дружно! Разом, дружно!

Хлопочут куколки: кто вёслами гребёт, кто парус ставит. Полетел кораблик как птица. Всех обогнал. Большая джонка далеко позади осталась.

Куколки песню затянули:

Плыви, кораблик наш, плыви!

Не бойся омута.

Сначала по реке плыви,

А после по морю.

На море остров отыщи,

Где солнце прячется

И дремлет ночью на песке

Жемчужной отмели.

Бегут мальчики вдоль берега, глаз не сводят с чудесного кораблика. А он плывёт всё быстрее и быстрее. Так и уплыл в море!

— Ты опять победил, Вакамацу, — улыбнулся учитель. — Лучше твоего кораблика, верно, на целом свете нет.

Затрясся от злости Дзиро. Что теперь делать? Как быть?

— Ну, мы ещё посмотрим, кто победит. Что за невидаль — кораблик! Давайте будем завтра воздушных змеев в небо запускать. У кого выше всех воздушный змей подымется, тому из нас и быть первым.

Согласились мальчики. А Вакамацу опечалился. Нет у него воздушного змея. Пошёл он со слезами домой. Стала сестра утешать его:

— Не горюй, Вакамацу. К завтрашнему утру будет у тебя воздушный змей, да какой хороший! Вот увидишь.

Опять пошла Сэкихимэ ночью через горы. Луна дорогу освещает. И словно голоса где-то шепчутся:

«Шух-шух, ветки, расступитесь. Шух-шух, камни, откатитесь. Шух-шух, идёт добрая сестра. Шух-шух, идёт добрая сестра!»

Пришла Сэкихимэ в город, отыскала дом мастера воздушных змеев.

Вышел на её стук мастер, зевая во весь рот.

— Кто там стучится? Зачем в глухую полночь пришла? Ступай назад, приходи в полдень.

Стала Сэкихимэ рассказывать, почему она так поздно пришла.

Призадумался мастер.

— Вон оно какое дело! Крепко же ты своего брата любишь! Слушай, есть у меня чудесный змей. Нет ему равного на всём свете. Ни за какие деньги не соглашался я продать его… А тебе подарю! — И отдал ей воздушного змея.

Сделан был этот змей из простой белой бумаги. Хвост мочальный.

Поблагодарила Сэкихимэ мастера и побежала домой. Рано утром подняла она брата с постели и говорит:

— Вот тебе воздушный змей, Вакамацу. Иди, не бойся, будет он не хуже других.

Собрались все мальчики на лугу. Каждый воздушного змея держит. Каких только воздушных змеев там не было: один как птица, другой как рыба, третий как летучая мышь. Были там змеи и с двумя хвостами, и с тремя хвостами…

А у Дзиро самый большой, на страшного дракона похож. Увидел Дзиро, какого змея принёс Вакамацу, и давай над ним смеяться:

— Вот так змей! Хуже, видно, на всём острове не нашёл. Послушай, Вакамацу, доброго совета: иди-ка домой да спрячься у своей сестры под передником.

Тут вдруг подул свежий ветер. Стали мальчики воздушных змеев запускать. У, как затрещали змеи, как высоко они поднялись! Воздушный змей Дзиро всех выше летит, хвостом, как живой, шевелит.

— Вакамацу, что ж ты ждёшь? — кричат мальчики. — Запускай своего змея.

Запустил Вакамацу змея и запел:

Змей, воздушный змей, лети!

В небо высоко лети!

В небе звезды перечти

Две звезды, три звезды

Лети дальше, считай больше,

Доброго тебе пути!

Высоко-высоко взлетел воздушный змей и вдруг обратился в настоящего дракона. Бьет дракон длинным хвостом, чешуя золотом отливает, искры из ноздрей сыплются… Встретил он на пути бумажного дракона, которого Дзиро запустил, разинул пасть — да как проглотит!

Мальчики от страха на землю попадали.

А дракон вдруг рассыпался радугой. Выгнулась радуга семицветным мостом, от самой высокой горы до самой далёкой, и растаяла.

Опомнились мальчики и зашумели:

— Вакамацу победил! Вакамацу победил! Он у нас самый умный!

И учитель тоже сказал:

— Да, победил Вакамацу.

Покраснел Дзиро от злости и досады и побежал к своему отцу жаловаться.

— Что же это, — говорит, — ты на селе самый первый богач, а не мог мне помочь! Все лучшие мастера даром для Вакамацу стараются, а для нас не хотят. А ведь ты мне говорил, что деньги всего на свете сильнее…

— Да, — насупил брови богач, — за деньги и черти в аду служат. Но сейчас, видно, пора на хитрость пуститься. Ты вот что завтра мальчикам скажи. — И научил своего сына, как всех обмануть.

Наутро пришёл Дзиро в школу и говорит:

— Эх вы, кого победителем признали! Ему сестра помогала. А я вызываю Вакамацу на другое состязание, настоящее. Тогда увидим, кто из нас самый смелый, самый сильный. Стоят возле нашей деревни две горы: Восточная и Западная. Равной они вышины, равной крутизны. На одной горе ведьмы живут, на другой — черти. Это уж верно, это мне моя бабушка сказывала. Нынче ночью побежим мы с Вакамацу наперегонки. Один пусть на Восточную гору подымется, другой — на Западную. У каждого будет зажжённый фонарь в руках. По этим фонарям и узнают, кто из нас выше залезет. Тот и смельчак, тот и победил! Ну как, Вакамацу, согласен?

Что было делать Вакамацу? Не мог же он отказаться.

— Согласен, — говорит.

— А если согласен, то старшим ни слова. А скажешь — значит, струсил.

Вот поздним вечером собрались все мальчики из школы в условленном месте, на перекрёстке дорог. Одна тропинка вправо идёт, к Восточной горе, другая тропинка влево ведёт, к Западной горе.

Поставили мальчики Дзиро и Вакамацу спиной друг к другу и дали каждому из них в руки зажжённый фонарь. Хлопнул один из мальчиков в ладоши.

Побежали Вакамацу и Дзиро, каждый в свою сторону.

Лезет Вакамацу вверх по крутой тропинке на Западную гору. Страшно ему. Хочется назад побежать. Но стыдно прослыть трусом. И снова мальчик вверх на гору лезет.

Не повернул Вакамацу назад, добрался до самой вершины. На вершине высокая сосна растёт. Поставил Вакамацу фонарь на землю, привязал к нему бечёвку и полез на сосну. Влез на нижние ветки, а дальше не может.

Свистит ветер на вершине, сосну качает. Подтянул к себе фонарь Вакамацу и в воздухе им помахал.

И не знает он, что обманул его Дзиро. Не ушёл Дзиро далеко. За поворотом тропинки ждали его двое слуг… Один остался с Дзиро, чтобы ему не страшно было, а другой с фонарём на гору полез.

Сидит Дзиро на камушке, в тёплый халат кутается.

«Ловко я провёл этого глупыша, — смеётся Дзиро. — Сейчас он, верно, уже с рёвом назад бежит. Понабрался страху один на горе».

Поднялся слуга на Восточную гору. На горе высокая сосна растёт. Ещё днём слуга так верёвку укрепил на самой верхушке сосны, чтобы можно было фонарь поднять и спустить. Привязал он фонарь к верёвке и потянул.

А мальчики внизу радуются:

— Наш Вакамацу поднялся на Западную гору. Не струсил наш Вакамацу! Наш Вакамацу победил!

Вдруг на вершине Восточной горы тоже фонарь засверкал. Высоко-высоко поднялся фонарь, как птица взлетел.

Чей фонарь выше? Как будто всё-таки фонарь Дзиро.

Опечалились мальчики.

А Вакамацу сидит на сосне, весь закоченел на ветру. Только было хотел он назад спуститься, как вдруг послышался шум крыльев. Словно большая птица прилетела и опустилась на ветку неподалёку от Вакамацу.

Смотрит Вакамацу: не птица это, а тэнгу. Нос у него длинный, как рукоятка у меча. На крючковатых пальцах когти.

Замер мальчик от страха. А тэнгу смотрит на фонарь и говорит:

— Эй, человеческий детёныш! Откуда у тебя эта маленькая луна? Очень она мне нравится. Подари мне!

А Вакамацу ни слова сказать не может.

— Ну, если не хочешь подарить, давай меняться. Есть у меня диковинный веер. Если этим веером помахать на кого-нибудь, станет у того человека нос расти, расти, расти… А если сложишь веер и скажешь: «Нос, укоротись!», станет нос опять таким коротким, как раньше был. Ну что, согласен?

Кивнул Вакамацу головой. Дал ему тэнгу веер, взял фонарь и полетел прочь.

Видят мальчики внизу, вдруг поднялся фонарь Вакамацу высоко-высоко, до самых облаков, и полетел по небу!

— Вот это чудо! — кричат мальчики.

Тут пришёл Дзиро со своим фонарём. Закричал он, ногами затопал… Что за чудо! Летает фонарь Вакамацу по небу. Так высоко летает, что кажется не больше светляка.

Опять Вакамацу победил!

А Вакамацу просидел на дереве до самого рассвета. Еле-еле он с горы спустился, до того промёрз.

Всю ночь Сэкихимэ не спала, тревожилась, куда брат делся. Увидела она брата, обрадовалась. Напоила его горячим питьём и в постель уложила. Всё рассказал Вакамацу сестре и отдал ей веер тэнгу.

Утром говорит Дзиро мальчикам в школе:

— А-а, что, не пришёл ваш герой? Верно, чуть живой от страха лежит.

Пошли мальчики проведать Вакамацу.

А сестра взяла цитру, положила её на пол. А над ней маленького краба на ниточке подвесила. Ходит краб по цитре, ножками струны перебирает. Звенят струны:

Горон-горон.

Тэнтэнтэн.

Горон-горон.

Тэнтэнтэн.

Говорит Сэкихимэ мальчикам:

— Слышите? Брат на своей любимой цитре играет. Не мешайте ему.

— Ах, какая красивая песня! — удивляются мальчики. — Никогда мы такой не слышали.

— Это «Танец краба», — улыбнулась Сэкихимэ.

Пошли мальчики назад в школу и говорят Дзиро:

— Зачем ты напраслину на Вакамацу возводишь? Он здоров и весел, на цитре играет. Не боится наш Вакамацу ничего на свете. Надоел ты нам. Не хотим мы тебя больше слушать.

А тем временем Сэкихимэ поднесла своему брату целительное питьё. На лоб ему сок выжала из лепестков алого пиона.

На другое утро повела его сестра в школу. И попался им по дороге злой богач со своим сыном Дзиро. И слуги с ними.

Стал Дзиро говорить отцу.

— Вон идёт этот негодный мальчишка! Из-за него мне в школе житья не стало. Вели нашим слугам отколотить его хорошенько.

— Проучите его, — приказывает богач слугам. — Пусть знает, как против моего сына идти.

Заслонила собой Сэкихимэ маленького брата:

— Не дам его в обиду! Не позволю и пальцем тронуть!

Подбежали слуги, хотят её в сторону оттащить.

Вынула тут Сэкихимэ веер из-за пояса и давай им махать на злого богача. Машет и на сынка его, и на драчливых слуг и приговаривает:

Нос, тянись, тянись, тянись.

Вверх тянись,

Не падай вниз.

Обвивайся кольцами

Два раза вокруг горы,

Три раза вокруг луны.

Тэнтэн-тон-тон.

Тэнтэн-тон-тон.

И вдруг начали носы вытягиваться и у богача, и у его сына, и у слуг. Стал у каждого нос длинным, словно угорь, словно ползучая лоза, словно корабельный канат. Обвиваются носы вокруг деревьев, ползут с ветки на ветку.

А нос богача зацепился за конёк на крыше дома и ещё дальше вверх тянется… Завопил богач с перепугу. Ай-ай, неужели его нос и вправду до луны доберётся? Дзиро со слугами в голос плачут.

Слетелись тут со всех сторон вороны и давай каркать:

— Кра-а, кра-а, краденый нос! Кра-а, кра-а, краденый нос!

И начали нос богача клевать.

— Ой-ой! — завопил богач. — Спасите, помогите! Никогда больше не буду Вакамацу обижать и сыну не позволю. Смилуйтесь, сжальтесь!

Пожалела их всех добрая Сэкихимэ. Захлопнула она веер и говорит:

Нос, нос, укоротись!

Нам не надо носа длинного.

Стань короче воробьиного.

Так и сделалось.

Закаялись с тех пор богач и его сынок Дзиро обижать маленького Вакамацу.

Много с тех пор времени прошло. Вырос Вакамацу большим и умным. Долго у него в доме хранился веер тэнгу, а потом веер пошёл гулять по свету.

А кто своим носом недоволен, пусть этот веер разыщет.

Обезьянье царство (Сказка острова Окинава)

Давно-давно это было.

Жил в одной горной деревушке старик с тремя сыновьями. Земли у них было с кошкин лоб. Чая и вина не пили они и в большой праздник.

Настал неурожайный год. Пришлось двум старшим сыновьям идти в город на заработки. Младшему только десять лет было. Остался он дома с отцом.

Как-то раз прислали старшие сыновья отцу из города триста медяков.

— Послушай, Сабуро, ты у меня смышлёный, — говорит отец мальчику. — Научился бы торговать вразнос, нам бы легче стало. Вот тебе сто медяков, купи на них какого-нибудь товару и продай хоть с малой прибылью. Всё будет подспорье в хозяйстве.

Идёт Сабуро по дороге, а что купить, как продавать — он и не знает. Продавать горшки? Ещё побьются. Продавать каштаны? Ещё рассыплются. Продавать редьку? Ещё никто не купит.

Вдруг видит Сабуро, навстречу ему старуха ковыляет. Несёт она мешок, а в мешке кот мяучит, да так жалобно.

— Бабушка, куда ты кота несёшь? — спрашивает Сабуро.

— Несу я его, сынок, в реке топить. Он мышей не ловил, у соседей цыплят таскал… Пусть-ка теперь ловит рыб на дне.

Ещё жалобней кот замяукал.

— Бабушка, бабушка, не топи кота. Лучше продай его мне, я тебе сто медяков дам.

— Как, ты и вправду хочешь купить этого негодника? Бери, бери, милый. Вот радость-то какая! Словно в раскрытый рот сладкий пирожок сам собой залетел…

Взяла старуха сто медяков и пошла домой не помня себя от радости.

— Вот видишь, котик, в какую беду ты чуть не попал. Вперёд тебе наука. Не таскай чужого. Возьму я тебя домой, и давай жить в дружбе.

Принёс Сабуро кота домой. Ничего не сказал отец, только вздохнул. Вот и ещё лишний рот в доме прибавился.

На другое утро снова дал отец мальчику сто медяков.

Идёт Сабуро по дороге, а навстречу ему старик бредёт, согнутый, словно стебель камыша под зимним снегом. Несёт старик мешок, а в мешке собака визжит.

— Дедушка, дедушка, куда ты собаку несёшь?

— Несу в реке топить. Она дом не сторожила да — мало того! — таскала чужих поросят. Привяжу камень к мешку — и в воду.

При этих словах собака ещё горестней завизжала.

— Дедушка, не топи собаку в реке, лучше продай мне. Я тебе сто медяков дам.

— Сто медяков за этого скверного пса! Да я бы его и даром отдал.

Взял старик деньги и пошёл домой довольный.

— Вот видишь, пёсик, несдобровать бы тебе, если б я твоему хозяину на дороге не попался. Другой раз не делай худого.

Привёл Сабуро собаку домой. Ничего не сказал отец, а про себя подумал: самим есть нечего, а тут ещё корми кота с собакой.

На третье утро вынул отец из сундучка сто медяков, отдал мальчику и говорит:

— Ну, сынок, это наши последние деньги. Смотри на этот раз потрать их с толком.

Целый день бродил Сабуро из деревни в деревню. Не умеет он ни покупать, ни продавать. Стало солнце за горы садиться. Вдруг видит Сабуро, деревенские мальчишки тащат на верёвке маленькую обезьянку. Дразнят они её, щиплют, мучают. Обезьянка уже еле-еле дышит, из глаз слезы катятся.

Закричал Сабуро:

— Вы зачем обезьянку обижаете?

Ответил ему главный заводила:

— А ты откуда взялся, чтобы нам указывать? Эта глупая обезьянка никаких забавных штук делать не умеет. Только визжит.

— Отдайте мне обезьянку, я вам за неё сто медяков дам.

— Сто медяков? Да ну, давай скорей!

Схватили мальчишки деньги и убежали с шумом и гамом.

— Ты ещё совсем маленькая, — говорит Сабуро обезьянке. — Ничего не смыслишь. Другой раз не подходи близко к деревне, чтобы мальчишки опять тебя не поймали. Ну беги, беги в горы.

Отпустил Сабуро обезьянку. А она несколько раз наклонила голову, словно в знак благодарности, и наутёк.

Солнце совсем уже скрылось за горами. Стало темно. Вспомнились тут мальчику слова отца: «Это наши последние деньги». Стыдно возвращаться домой с пустыми руками. Сел Сабуро под деревом и задумался.

Вдруг послышался крик: «Кья-кья!» Видит Сабуро, появилась перед ним обезьянка. Э, да это опять та самая!

— Ты зачем здесь? Беги прочь, спасайся, глупая.

Вдруг обезьянка заговорила человечьим голосом:

— Сабуро-сан, я рассказал моему дедушке, как ты меня спас. Он велел привести тебя. Мой дедушка — обезьяний царь. Пойдём, я отведу тебя в наше царство.

Захотелось Сабуро побывать в обезьяньем царстве. Пошёл он через горы и долины. Ночь была светлая, лунная. Обезьянка впереди — дорогу показывает. Завела она мальчика далеко в глубь пустынных гор.

Вдруг увидел Сабуро перед собой белый каменный замок. У железных ворот стоят на страже с копьями в руках большие лохматые обезьяны. По знаку маленькой обезьянки отперли они ворота.

Ввели Сабуро в просторный зал. Сидит там на высоком помосте обезьяний царь, старый-старый. На щеках глубокие морщины, из ушей белая шерсть растёт. Одежда на нём золотом сверкает.

— Спасибо, что к нам пожаловал, — говорит обезьяний царь. — Этот неразумный детёныш — мой единственный внук. Погибни он — пришёл бы конец моему роду. Не знаю уж, как и благодарить тебя.

Хлопнул царь в ладоши. Вбежали тут слуги. Несут золочёные подносы. На подносах чего-чего только нет. И рыба, и дичь, и сласти разные.

Устроили обезьяны весёлое представление. Насмешили своего гостя до слез.

На прощанье сказал обезьяний царь:

— Вот тебе в подарок бесценное сокровище за то, что ты моего внука спас.

Дал он Сабуро мешочек из алой парчи.

— Лежит в этом мешочке золотая монета. Подбрось её в воздухе и пожелай что хочешь. Всё исполнится. Прощай! Доброго тебе пути.

Было уже утро, когда маленький внучек обезьяньего царя вывел Сабуро на проезжую дорогу к самому подножию горы.

Тут они и простились.

Вернулся Сабуро домой, видит, отец сам не свой.

— Всю ночь я не спал — думал, ты уж не вернёшься.

— Прости, отец, но не зря бродил я ночью в горах. Больше не придётся нам голодать.

Достал Сабуро из-за пазухи алый мешочек, раскрыл его и вытряхнул золотую монету.

— Для начала, отец, пожелаем хороший дом. Наша-то лачуга совсем развалилась. Льёт в ней дождь, как на улице.

Подбросил Сабуро монету вверх. Покатилась она, зазвенела.

— Монета, монета, подари нам хороший дом.

Ждут старик отец и Сабуро, что-то будет.

Вдруг послышался треск и грохот. Не успели они и глазом моргнуть, как всё вокруг переменилось. Сидят они в хорошем доме, на новых циновках. Вышли они во двор, смотрят: вместо гнилой соломы крыша красной черепицей крыта. Кладовые рисом и ячменём набиты.

— Уж не во сне ли я это вижу?! — радуется отец.

Вся деревня сбежалась смотреть на невиданное чудо. Созвал старик всех на пир, никого не забыл.

Толстый Гомбэй пришёл как гусь. Шею вперёд вытянул. А ушёл как черепаха. Весь согнулся, и на спине мешок подарков.

Вернулся сосед домой, не спится ему. Жадным он был, таким жадным, что в деревне про него говорили: «У Гомбэя из глотки рука тянется. Так и норовит чужое ухватить».

Рано-рано утром, только рассвело, пришёл Гомбэй к старику отцу и попросил в долг чудесную монету:

— Пусть покарают меня боги, если не верну вашу монету через три дня в целости и сохранности.

Никогда старик никому в просьбе не отказывал. Дал он Гомбэю чудесную монету.

Но вот прошло и три дня, и четыре, и пять. Стал Сабуро тревожиться. Не несёт сосед монету. А тут как раз вернулись домой старшие братья. Видит Сабуро, обносились они, обтрепались. Захотелось ему нарядить своих братьев в новую одежду.

Пошёл он к Гомбэю, просит возвратить чудесную монету. Вернул монету Гомбэй. Лежит она, как была, в мешочке из алой парчи.

— Ну, — говорит Сабуро братьям, — увидите, что сейчас будет. Сами себя не узнаете.

Подбросил он монету в воздух.

— Наряди моих братьев в новую одежду, да покрасивее.

Покатилась монета, зазвенела. А братья как были, так и остались оборванными, в лохмотьях.

— Что это? Не слушается монета, — удивился Сабуро. — Верно, плохо я её подкинул.

Много раз бросал он монету в воздух — и всё без толку.

— Так вот оно что! Мою чудесную монету подменили. Подсунул мне взамен плут Гомбэй эту пустозвонку. Какое несчастье! Пойду потребую у него, чтобы отдал мне мою волшебную монету.

Побежал Сабуро к Гомбэю, а тот в ответ: не знаю, мол, ничего. Что получил, то и вернул. Хоть на весы клади монету, — та же самая.

Вернулся Сабуро домой ни с чем и заплакал горькими слезами.

Опечалились, глядя на него, кот с собакой. Толкуют между собой, совет держат, как хозяину в несчастье помочь.

— Он наш спаситель. Хоть головы сложим, а вызволим его из беды.

Побежали кот с собакой к дому Гомбэя. Глядят, у того не дом, а княжеский дворец. Стоят вокруг семь белых стен, кольцо в кольце.

Бегает собака вокруг ограды, не может в дом пробраться. А коту стены не страшны. Залез он к соседу на чердак и притаился в углу. Пробежала мимо мышка. Кот её цап-царап. Запищала мышка в его когтях.

Вышла тут из норки старая мышь с седыми усами, склонила голову и стала просить:

— Господин кот, уважаемый господин кот! Осмелюсь доложить, у нас, мышиного народа, сегодня большое торжество. Мы играем свадьбу. Да вот беда, ты невесту поймал. Жаль нам жениха, он сейчас так страдает! Будь милостив, пощади невесту.

— Что ж, пожалуй, я согласен. Но даром, так и знай, я её не отпущу, а только за выкуп. Здесь где-то в доме спрятан красный мешочек с золотой монетой. Принесите мне его, а я, так и быть, разожму свои когти.

Тут изо всех углов выскочило множество мышей. Рассыпались они в разные стороны, словно листья на ветру, и пустились на поиски.

Много времени не прошло, бежит старая мышь, в зубах красный мешочек держит.

— Взгляни, господин кот, тот ли это, который тебе нужен?

— Он самый. Где же вы его разыскали?

— В спальне нашего хозяина Гомбэя.

— Молодцы! За это отпускаю на волю вашу невесту. Веселитесь, играйте свадьбу.

Схватил кот мешочек в зубы и скорей бежать. Мигом перескочил через семь стен. У ворот собака дожидается.

— Ах, бедный, как ты устал! Дай я мешочек понесу.

— Нет, пёс, не дам я тебе мешочка. Мой подвиг — моя и слава.

— Это что ж выходит! Шли мы с тобой вдвоём на врага, как верные товарищи, а воинская слава тебе одному достанется? А я, значит, неблагодарный, не сослужил моему хозяину службы! Как же я теперь людям на глаза покажусь?

И так обидно стало собаке, что не вытерпела она, вырвала у кота мешочек — и бегом домой. Вперёд кота добежать торопится.

А по пути надо было через речку переплыть. Бросилась собака в воду и плывёт. Кот сзади гонится.

— Мяу, мяу, пёс-разбойник, вор, отдай мою добычу!

— Гав, не отдам! — рявкнула собака и упустила красный мешочек в воду.

Пошёл мешочек на дно — ведь в нём тяжёлая монета была.

Вот беда какая! Вылезла собака на берег, отряхнулась и, поджав хвост, поплелась домой, как побитая. Ругает себя, да уж поздно.

Подбежал кот к речке. Вдруг возле самого берега плеснула хвостом большая рыба. Поймал её кот, понёс в зубах своему хозяину. Хочет хоть чем-нибудь его в горе утешить.

Взял рыбу Сабуро и стал резать на тонкие ломтики, чтобы угостить отца с братьями. Вдруг из брюха рыбы выпал мешочек из алой парчи. Открыл его Сабуро, а в нём золотая монета лежит.

Глазам своим Сабуро не верит. «Уж не моя ли это монета?» — подумал он.

Тут рассказал ему кот всё, как было.

Подбросил Сабуро монету в воздух.

— Монета, монета, наряди моих братьев в новые одежды.

Глядят старшие братья друг на друга и не узнают. Вместо лохмотьев на них новая красивая одежда.

Тут пошло такое веселье в доме, что и не описать. А Сабуро сказал коту с собакой:

— Вы оба хотели помочь мне, не жалея своей жизни. За это спасибо! Но собака схитрила, отняла чужую добычу. И потому вот как я решил. Ты, кот, будешь жить у меня в доме и спать возле тёплого очага. А ты, собака, станешь во дворе дом сторожить.

Так с тех пор и повелось. Живёт кот в доме, а собака во дворе, и нет между ними прежней дружбы.

Как острова рассердились (Сказка острова Хатидзёдзима)

Давно-давно это было.

Жили на одном маленьком острове голубь и голубка. Весною вывела голубка двух птенцов.

Старшего назвали Тэтэхё, а младшего — Тэтэкун.

— Такие маленькие, а как широко клювы разевают! — радовались отец с матерью. — Как громко пищат! Всех птенцов в соседних гнёздах заглушили. Видно, наши дети самые сильные, самые умные.

Сначала голубята только пищали, а потом стали покрикивать на отца с матерью. Принесут родители корму, а птенцы сердятся:

— Разве это червяки? Не червяки, а дохлые мошки. А это разве мошки? Одни сухие крылышки.

Братья и ворковали-то, словно ворчали.

Не отдохнут голубь с голубкой, сами зёрнышка не склюют, все торопятся детей накормить. А Тэтэхё и Тэтэкун недовольны:

— Мало нам, мало! Непроворные вы, неповоротливые. Не голуби, а вороны. Самые вкусные зёрна проворонили.

В соседних гнёздах другие птенцы скучают, когда отец с матерью улетят, грустные песни поют:

Тэтэн-тэтэн.

Цубуцубу-цубуцубу.

Наша мама

К морю пошла за водой.

Отчего её долго нет?

Может, волны её унесли?

Волны, волны, морские волны,

Отпустите маму домой!

Тэтэн-тэтэн.

Цубуцубу-цубуцубу.

Наш отец

На охоту в горы пошёл.

Отчего его долго нет?

Может, ветер его унес?

Ветер, ветер, сердитый ветер,

Отпусти к нам отца домой!

Увидят птенцы в соседнем гнезде, что отец с матерью домой летят, обрадуются и долго-долго от себя не отпускают.

А Тэтэхё и Тэтэкун сразу прочь своих родителей гонят:

— Мало нам, мало! Сладкого горошку хотим.

Вот выросли все птенцы на острове, стали большими и сильными. Сами себе корм добывают.

Только Тэтэхё и Тэтэкун не хотят ни о чём заботиться. Целый день с ветки на ветку перепархивают, перышки носом чистят.

— Посмотри, старший братец, какие перья у меня! Зелёные, словно молодая травка. А вот эти на крыльях коричневые, словно каштаны.

— Нет, Тэтэкун, перья у тебя бурые и тёмные. Это у меня перья как молодая травка и спелые каштаны.

И начнут спорить и ссориться.

Не раз их стыдили лесные птицы:

— Как вам не совестно! Знаете ли вы, какую пословицу сложили в птичью старину? «Почтительный голубёнок садится на три ветки ниже отца с матерью, благодарный воронёнок набивает кормом клювы своим родителям». А ваши отец с матерью высохли, словно осенние листья.

Но Тэтэхё и Тэтэкун никого не слушали. И вот пришла беда. Вконец их родители из сил выбились. Летать не могут.

Пришлось братьям самим о себе заботиться. А уж об отце с матерью они и не вспоминали.

Тут сказали лесные птицы:

— Ах вы, ленивые, злые дети! Сами себе зобы набиваете, а родителей своих бросили в беде. Не хотим мы больше с вами жить.

А в глубине земли вдруг что-то заворчало, загремело: гу-у-у!

— Слышите? — говорят птицы. — Рассердился на вас наш остров.

— И пускай. Что за печаль! — отвечают братья. — Не один он в море, есть и получше его. Недаром говорят: «Одна крышка не годится, подойдёт другая».

И полетели на соседний остров.

Как там было красиво! В зелёной долине ручьи поют, цветы словно на праздник нарядились.

— Вот тут нам будут рады, — говорят братья. — Ведь мы такие красивые! Будем здесь жить.

Вдруг дохнуло зимним холодом, загудел ветер. Вся долина покрылась льдом и снегом. Не стало ни цветов, ни бабочек. Небо словно шапку на глаза надвинуло.

— Что это, старший братец? Откуда снег и холод, ведь ещё лето не кончилось?

— Улетим отсюда, Тэтэкун. Плохой это остров, неприветливый. Не рад он гостям. Вон там, далеко в море, видишь, что-то зеленеет. Туда и полетим.

Долго летели братья над водой и прилетели к новому острову. Росли на нём высокие ветвистые деревья.

Сели братья на ветку, сложили усталые крылья. Ах, хорошо здесь!

Вдруг послышалось: шорх-шорх.

— Что это, братец Тэтэхё? Ветра нет, а листья падают.

Зашелестели, зашуршали листья и в один миг все осыпались. Облетело дерево и стоит голое. Тёмные сучья во все стороны торчат, словно грозятся.

— Ой, не к добру это, братец Тэтэкун. Какой сердитый остров! Хуже прежних. Страшно на нём оставаться. Делать нечего, полетим дальше счастья искать.

Но вблизи больше не было ни одного острова. Пришлось братьям лететь в дальнюю даль, на самый край неба. Вот наконец показался в морских волнах новый остров. Он был весь покрыт зелёными лесами. Долго-долго выбирали братья, на какое дерево опуститься. Всё казалось им, что вот-вот с веток листья посыплются.

Выбрали они сухое дерево и сели на голый сучок. Теперь отдохнуть бы! Вдруг раздался треск, словно охотник из ружья выстрелил. Вспорхнули испуганные голуби. Покружили-покружили над деревом и сели на другой сучок. И опять послышалось — крак! Обломилась сухая ветка, а за ней и все другие — крак, крак, крак! — стали с треском падать на землю. Стоит ствол, будто топором его обтесали.

— Нет, братец Тэтэхё, видно, и отсюда нам надо спасаться! Полетим, поищем где-нибудь приюта.

— Ах, Тэтэкун, если бы хоть какая-нибудь голая скала посредине моря нас приютила! Я и то был бы рад.

Летят братья-голуби от одного острова к другому. Этот льдом оденется, другой огнём дохнёт. На третьем все деревья колючками ощетинятся.

Полетели братья к одинокой голой скале. И вдруг опустилась она на морское дно, только волны сердито забурлили.

— Беда, беда, видно, все острова в море на нас рассердились, — говорит Тэтэхё. — А меня уж и крылья не держат.

— Полетим обратно, на наш родной остров, — просит Тэтэкун. — Может, хоть там нас пожалеют.

Собрались братья с последними силами и полетели обратно. Тяжело-тяжело крыльями машут.

Но вот и родное гнездо. Обрадовались детям голубь с голубкой, так обрадовались, что сразу всё простили.

Стали Тэтэхё и Тэтэкун о них заботиться. Сами зёрнышка не склюют, пока отца с матерью не накормят.

Никогда больше не гремел родной остров. Видно, перестал сердиться. И так на нём птицам жилось хорошо, что даже и прозвали его «Голубиный остров».

Три связки соломы (Сказка острова Окинава)

Давно-давно это было.

Жили в городе Наха мать с сыном. Когда исполнилось мальчику семь лет, мать тяжело заболела.

Говорит она сыну:

— Видно, приходится мне умирать. Послушай меня. Ты хоть и мал, а понятлив. Терпели мы с тобой горькую нужду. Всего-то оставлю я тебе в наследство три связки рисовой соломы. Спрятаны они вон там, в чулане. Больше нет у меня ничего. А ведь была я женой самого царя… Царь — твой отец. Но однажды разгневался он на меня страшным гневом.

— За что же, матушка?

— А вот за что. У нашего царя много рабов. Трудятся они, головы не подымая. Кто жернова крутит, кто землю копает, кто тяжёлые камни носит.

Как-то раз смотрела я на море и вижу, плывёт вдали на всех парусах корабль.

«Какой большой корабль!» — воскликнула я.

Тут все рабы подняли головы. Замолк на минуту шум работ.

Узнал про это царь.

«Негодная! — закричал он на меня. — Ты остановила работу сотен людей. Нет тебе прощенья. Вон с глаз моих!»

Выгнал он меня за ворота. Только старик, отец царя, пожалел меня. И дал он мне на прощанье три связки рисовой соломы…

Вскоре и ты родился, сынок, мне на утешенье.

Когда я умру, пойди к лавке продавца мисо. Может, он даст тебе что-нибудь в обмен на три связки соломы. Только помни: менять меняй, а денег не бери.

В эту ночь уснула больная да так и не проснулась.

Похоронил мальчик свою мать с горькими слезами.

Прошло семь дней. Решил он исполнить материнскую волю. Отыскал он в чулане три связки рисовой соломы и пошёл к лавке продавца мисо.

— Не нужна ли тебе рисовая солома в обмен на твой товар?

— Ещё чего выдумал! Мне солома и даром не нужна, вон под ногами валяется… Пошёл прочь отсюда!

Но мальчик с места не тронулся. Сел на пороге лавки и сидит. День сидит, и другой, и третий. Покупатели спрашивают, что за мальчик, почему здесь и зачем.

Стало хозяину лавки стыдно. Дал он мальчику за три связки соломы три мерки мисо.

Пошёл мальчик к лавке скобяных товаров. Говорит хозяину:

— Не нужно ли тебе хорошего мисо в обмен на твой товар?

— Вот ещё что выдумал! У меня своего некуда девать, полные бочки стоят.

Сел мальчик на порог лавки и сидит. Вот уж и вечер близко. Покупатели удивляются, спрашивают, откуда этот мальчик и что ему нужно.

Надоело это хозяину лавки. Скорей бы от мальчика отделаться.

— Ну вот что, давай сюда мисо. Сколько ты за него хочешь?

— Здесь три мерки. Немного, но это всё моё богатство.

— Вот как! Ну, выбирай в лавке, что понравится.

— Вон в углу старый топор валяется, весь в зазубринах, отдай мне его.

— Ну и прост же ты, я погляжу. Бери, бери!

Взял мальчик старый топор и пошёл к кузнецу.

— Кузнец, кузнец, не нужен ли тебе этот топор?

— Куда он мне, у меня и без него старого железа много.

Сел мальчик на порог кузницы. Сидит день, сидит другой. Стало кузнецу его жаль.

— Ну хорошо, я куплю у тебя топор.

— Не могу я продать его за деньги, а вот на меч сменял бы.

— Ого, совсем маленький, а уже к мечу тянешься. Ну, выбирай, какой хочешь.

— Дай мне вон тот сломанный, без рукояти.

— Ах, этот? Худо же ты выбрал. Да бери его, пожалуйста.

Взял мальчик старый меч без рукояти и пошёл к берегу моря.

Дело шло к полудню. Было так жарко, что казалось, вот-вот море закипит. Сморила мальчика дремота. Положил он меч под голову и уснул.

Шёл мимо вор. Увидел он меч под головой спящего мальчика, подкрался и протянул было руку к мечу. Вдруг меч превратился в страшную змею. Вытянула змея голову и злобно зашипела. Отдёрнул вор руку. А змея опять превратилась в меч. Думает вор, ему почудилось. Снова попробовал он схватить меч. Да не тут-то было. Меч опять принял образ рассерженной змеи и как кинется на вора. Бросился тот бежать без оглядки.

Стоял в гавани заморский корабль. Был на корабле старый кормчий. Увидел он всё это и подумал: «Э-э, не простой это меч!»

Позвал он мальчика громким голосом:

— Эй, мальчуган, проснись! Иди ко мне сюда!

Поднялся мальчик на корабль. Стал кормчий просить:

— Продай мне твой сломанный меч.

— Продать не продам, а сменять, изволь, сменяю.

— Что же ты хочешь в обмен?

— Дай мне за него шёлковые ширмы.

— О-о, у меня богатый выбор расписных шёлковых ширм. Выбирай, какие хочешь.

— Дай мне вот эти, рваные.

— Ну, я вижу, ты чудак. Бери, коли понравились.

Взвалил мальчик рваные ширмы на спину и отправился в царский сад. Пропустили его стражники. Подумали они, что несёт он ширмы по царскому приказу.

А в саду у царя красиво. Ручьи журчат. Через ручьи мосты переброшены с точёными перилами. Перешёл мальчик через семь мостов и поставил свои ширмы в тени ветвистого дерева. Лёг и уснул.

А на ширмах был соловей нарисован.

Вдруг соловей встрепенулся и запел, да так чудесно!

Сбежались люди послушать его.

Сам царь вышел из своего дворца. Никогда он не слышал такого прекрасного соловьиного пения.

— Проснись, мальчик, проснись. Продай мне эти ширмы, я за них гору денег тебе насыплю.

— Нет, не продажные эти ширмы, царь. Не возьму я за них ни серебра, ни золота. А вот обменять — обменяю.

— Что же ты просишь в обмен?

— Отдай мне, царь, всю воду в твоих владениях, и морскую и речную.

«Мальчик-то, видно, не в своём уме. Ну, как он унесёт всю воду, и морскую и речную?» — подумал царь. Усмехнулся и говорит:

— Что ж, согласен. Бери себе всю воду в моём царстве.

— Смотри же, царь, ты дал слово, сдержи его.

В тот же день вышел царский указ. Отдал царь во владение мальчику всю воду на острове Окинава.

Не стал мальчик мешкать, нанял много сборщиков денег.

На другое утро пошли женщины, как всегда, черпать воду в реке. А сборщики тут как тут. Требуют с каждой десять медных монет. Пошли женщины к морю. И здесь сборщики стерегут. Плати пять медных монет за морскую воду.

Поднялся крик, шум. Побросали женщины вёдра, кувшины, плачут в голос. Побежали люди к царю:

— За что нам такое разорение?

Понял тут царь свою ошибку. Призвал он к себе мальчика:

— Возьми с меня сколько хочешь денег, только верни мне воду, морскую и речную.

— Хорошо, царь, верну тебе всю воду, только ответь мне правдиво на один вопрос.

— Спрашивай, отвечу.

— Вот что случилось когда-то на нашем острове. Была у одного человека жена, добрая и разумная. Как-то раз взглянула она на море и воскликнула: «Какой большой корабль!» За это муж выгнал её из дома. А у прогнанной жены сын родился. Горькую нужду терпела она с ребёнком, пока от горя не умерла. Теперь скажи мне по совести, царь: хорошо ли поступил тот человек?

Долго молчал царь и наконец ответил:

— Нет, дурно поступил он с женой и несправедливо.

— К какому же наказанию, царь, ты приговоришь его?

Тут понял царь, кто перед ним стоит, и снял с себя свой царский венец.

— С этого дня, мой сын, правь здесь на острове вместо меня.

— Так вот моя первая воля. Пусть отныне на острове Окинава каждый любуется морем сколько захочет. Нет большей радости на свете, чем смотреть, как вольно и весело плывут по морю корабли на белых парусах.

Горное чудище — Омои (Сказка острова Сикоку)

Давно-давно это было.

Жил в одной деревне бочар. Как-то раз пошёл он в соседнюю деревню бочки чинить. Было раннее утро, ещё третьи петухи не пропели. Верхушки гор красным огнём горят, а в бамбуковой чаще хоть фонарь зажигай, так темно.

Идёт бочар по тропинке вверх на гору, вниз с горы, петлей вокруг горы и снова вверх на гору. В руках держит лёгкие бамбуковые обручи. Эти обручи он на бочки набивал, чтобы крепко, дружной семьёй держались вместе дощечки-клёпки.

Идёт и напевает:

Что круглей клубочка-бочка-бочка?

Только бочка, только бочка.

Сутонтон-сутонтон.

Что красивей голубочка-бочка-бочка?

Только бочка, только бочка.

Сутонтон-сутонтон.

Очень бочар своё дело любил.

Вдруг слышит он — хлоп, хлоп! — словно мяч по земле прыгает.

Взглянул бочар вниз с горы — беда!

Скачет ему навстречу по тропинке страшное чудище: нога у него одна и глаз один, а вот рук, как нарочно, две и обе с когтями.

Затрясся бочар от страха. Думает:

«Про такое пугало я никогда не слыхивал».

А чудище смеётся:

— Эй, бочар! Так я, по-твоему, пугало?

Ещё сильнее бочар испугался:

«Откуда он знает, как я его в мыслях назвал? Убегу-ка я скорее направо по тропинке на Кипарисовую гору, к лесорубам. Они меня спасут».

А чудище хихикает:

— Ага, бочар, ты от меня на Кипарисовую гору убежать хочешь вон по той тропинке? А я — прыг-скок — забегу вперёд и поймаю тебя.

«Угадал он, — думает бочар. — Побегу-ка я налево на Сосновую гору к угольщикам под защиту».

А чудище хохочет:

— Так вот что ты затеял! Хочешь на Сосновую гору бежать? Ведь верно? А я твои мысли как в раскрытой книге читаю.

Совсем бочар духом пал: «Все мои мысли горное чудище читает. Всё наперёд знает, что ни придумаю. Пропал я, нет мне спасенья!»

— Правда твоя, бочар, — заливается смехом чудище. — Что ты ни затеешь, я всё разгадаю. Недаром меня зовут Омои — Угадчик мыслей. Но хватит болтать по пустякам, завтракать пора.

Облизнулся Омои, разинул пасть и поскакал вверх по тропинке к бочару. А бочар и бежать не может, ноги к земле приросли.

Посыпались у него обручи из ослабевших рук.

Покатился один обруч вниз с горы, запрыгал, словно заяц, да как щёлкнет вдруг чудище по лбу — пон!

— Ой, ой, ой! — завопил Омои от испуга.

А тут второй обруч его по лбу — пон!

Прыгают обручи, катятся — третий, пятый, десятый, — и каждый Омои по лбу щёлкает — пон, пон, пон!

Завопило чудище диким голосом:

— Ой, боюсь, боюсь, ой, боюсь! Значит, человек может нападать не подумавши. Сначала проглотит, а потом уж подумает, что хорошо бы меня съесть. Как же я хитрости человека разгадаю? Ой, боюсь, убегу на край света, туда, где люди не водятся, а то ещё, чего доброго, съедят меня, беднягу!

С тех пор никто больше не видел страшного Омои.

Слушают люди рассказ про него и смеются: глупое чудище! Ведь бочар нечаянно из рук обручи выронил. В голове у него от страха ни одной мысли и не было.

Но ведь бывает и так. Человеку и надо бы наперёд поразмыслить, а он наобум поступает, не подумав. И покатится у него нужное дело под гору, словно обруч.

Только всем ли, как бочару, от этого счастье?

Бочка, петушок и стрела (Сказка острова Сикоку)

Давно-давно жил в одной деревне бедный крестьянин, и было у него три сына.

Всем сыновья взяли: и красотой, и умом, но вот беда — не любили работать в поле. С утра до вечера упражнялись они в стрельбе из лука.

Не раз отец бранил их за это:

— На что крестьянину лук и стрелы? Всё равно что летом очаг, а зимой веер. Нет от них пользы.

Однажды во время жатвы отец пришёл с поля усталый и говорит своим сыновьям:

— Хватит, хватит стрелы пускать, попусту воздух рассекать. Возьмите в руки серпы и ступайте в поле.

Послушались было сыновья. Идут они с серпами в руках, но тут вдруг, на беду, где-то в роще птица засвистела. Вспомнили они, как свистит стрела в полёте, и воротились назад.

Смотрит отец, а сыновья опять луки натягивают. Тут уж пришёл конец его терпению.

— Вон из моего дома, непослушные! Знать вас больше не хочу! — И прогнал всех троих из дому.

Что тут будешь делать? Взяли с собой братья каждый по одной лепёшке и пошли, сами не зная куда.

С горы на гору идут они, через реки и потоки переходят.

Вдруг видят братья: перед ними перекрёсток. На три стороны дорога разбегается.

Тут сказал старший брат:

— Всем вместе идти — толку не будет. Пусть каждый выберет себе дорогу.

— Что ж, здесь и простимся, — решил средний брат.

А младший добавил:

— Но только уговор: не забывать друг друга.

Разлучились братья. Каждый пошёл своим путём.

Не прошло и часа, как старший брат увидел возле самой дороги домик бочара. Бочар молотком бамбуковые ободья на бочку набивает, да так ловко.

Спрашивает он юношу:

— Куда путь держишь?

— Иду какому-нибудь мастерству учиться.

— Тогда поступай ко мне в ученики. Я первый бочар в Японии. Никогда ещё на бочках моей работы ни один обруч не лопнул.

Понравились эти слова старшему брату. Поступил он к бочару в ученики.

А средний брат шёл по дороге и час, и другой, и третий. Вдруг увидел он возле самой дороги домик резчика по дереву.

Сидит резчик во дворе, работает. Остановился средний брат, любуется, какого красивого петуха резчик сделал. Так и кажется, что петух вот-вот крыльями взмахнёт.

Спрашивает резчик:

— Куда ты путь держишь, юноша?

— Иду какому-нибудь мастерству учиться.

— Так поступай ко мне в ученики. Я первый в Японии резчик по дереву. Звери и птицы у меня как живые.

Понравились среднему брату эти слова, остался он у резчика в учениках.

Долго шёл младший брат по дороге. В открытом поле и заночевать пришлось. Утром заглянул он в дорожный узелок с едой и видит: не осталось там ни одного куска лепёшки. А есть хочется до того, что в глазах темнеет.

Стал младший брат глядеть по сторонам и увидел грушевое дерево. Висят на самой его верхушке груши сочные, спелые. Снял он лук со спины, вынул стрелу из колчана и прицелился. Вдруг ветви дерева начали быстро-быстро подниматься и опускаться. Груши то вверх птицей взлетят, то книзу рыбкой нырнут.

Но юноша не раз сбивал птиц на лету. Спустил он стрелу и сбил одну грушу. Но только впился в нее зубами, как, откуда ни возьмись, прибежал хозяин грушевого дерева.

— Ого! До сих пор никто не мог сбить стрелой ни одной моей груши. Как же тебе это удалось? А ну-ка сбей ещё одну, я посмотрю.

Смутился юноша. Но делать нечего, прицелился и сбил ещё одну грушу.

— О-о, я вижу, у тебя меткий глаз и быстрая рука. Ну, а я первый стрелок в Японии. Поступай ко мне в ученики.

С радостью согласился юноша.

Прошло три года.

Усердно учились братья мастерству.

Старший стал таким искусным бочаром, что прочней его ободьев на свете не было. А уж если обод лопнет, то недаром. Это верный знак: быть беде!

Второй брат научился вырезать из дерева всевозможных зверей и птиц. Но лучше всего умел он делать петушков. Если грозит беда, встрепенётся петушок, забьёт крыльями и закричит громким голосом: «Кэкэро-о!»

Вот как-то раз подумал бочар: «Давно я не видел моих братьев. Каково-то живётся им на свете?»

Пошёл он сначала к среднему брату, а потом они оба вместе навестили младшего своего брата — стрелка.

Стали братья толковать обо всём, что случилось с ними за время разлуки.

— У меня дом просторный, — говорит бочар. — Пойдёмте ко мне, будем жить вместе ещё дружнее прежнего.

Средний брат охотно согласился, а младший не захотел оставлять своего учителя.

— Мне, — говорит, — ещё до настоящего мастерства далеко. Вчера за сто шагов мухе в правый глаз стрелой не попал. Нет, ещё рано меня мастером называть.

Подарили старшие братья младшему на прощанье бочку и петушка своей работы.

— Если на бочке лопнут ободья, знай: с нами беда случилась, — сказал старший брат — бочар.

— А если деревянный петушок встрепенётся, как живой, забьёт крыльями и закричит, скорей спеши к нам на выручку, — добавил средний брат.

Прошёл ещё год.

И вот однажды услышал младший брат громкий треск. Это лопнули обручи на бочке. Рассыпалась бочка, и вся вода из неё вылилась.

А деревянный петушок ожил, забил крыльями и закричал: «Кэкэро-о!»

«Дурной знак! — подумал младший брат. — Случилось большое несчастье».

Взял он лук со стрелами и поспешил на выручку.

Вот пришёл он к дому братьев. Видит, двери растворены, всё в комнатах переломано, перебито, а братья лежат мёртвые.

Поглядел младший брат вокруг и увидел на полу следы больших лап с когтями.

— О-о, так вот кто здесь разбойничал! Горные черти! Но не уйдут они от меня. Отомщу я за своих братьев.

Пошёл молодой стрелок в самую глубь гор искать чёртово логово. Спустилась ночь. И вдруг зажглись в густой чаще яркие огни. Это черти костры разожгли. Сидят они вокруг костров, пируют, песни горланят. Сколько их там — и красные с кривыми рогами, и синие с прямыми рогами!

А посреди восседает с важным видом главный чёрт и пьёт вино из золотой чарки. Брюхо у него как барабан, глаза красным огнём сверкают.

Прицелился младший брат получше и пронзил главного чёрта стрелой.

Что тут поднялось! Зашумели все, загалдели. Красные черти от страха стали синими, а синие так завопили, что покраснели от натуги.

Увидели черти юношу и стали умолять его:

— Не убивай нас своими страшными стрелами, могучий стрелок. Мы тебе подарим два бесценных сокровища.

— Несите их сюда, да скорее, не то перестреляю вас всех, как куропаток.

Принесли черти две палицы: золотую и железную.

— Вот возьми эти палицы, человек. Не простые они, а волшебные. Если стукнуть золотой палицей мёртвого по голове, он сразу оживёт. А вот этой, железной, стоит замахнуться — и целое войско победишь. А нам эти палицы ни к чему. Сильны они только в руках доброго человека.

— Хорошо, — говорит младший брат, — на этот раз я вас прощаю, но не смейте больше людям вредить. Живите тихо в своих горах.

Побежал он так быстро, как только ноги его несли к убитым братьям. Одного по голове хлоп! Другого по голове хлоп! Вскочили братья и спрашивают:

— Как это мы посреди дня так крепко уснули?

С той поры братья не расставались. Поселились все вместе и старика отца к себе взяли, на покое век доживать.

Не раз говорили братья:

— Одну стрелу легко сломаешь, а пучок стрел сломать трудно.

Длинная-длинная сказка (Сказка острова Сикоку)

В старину, далёкую старину, жил один владетельный князь. Больше всего на свете любил он слушать сказки.

Придут к нему его приближённые:

— Чем угодно, князь, сегодня позабавиться? В лесу много всякого зверья: и вепрей, и оленей, и лисиц…

— Нет, не хочу на охоту ехать. Лучше мне сказки сказывайте, да подлиннее.

Начнёт, бывало, князь суд чинить.

Пожалуется ему обиженный на виноватого:

— Обманул он меня, вконец разорил…

А виноватый в ответ:

— Князь, я новую сказку знаю.

— Длинную?

— Длинную-длинную и страшную-страшную.

— Ну, рассказывай!

Вот тебе и суд, и управа!

Станет князь совет держать, и там ему одни небылицы плетут.

Слуги князя все деревни в том краю обегали, всех расспрашивали, не знает ли кто новой сказки позанятнее.

Поставили по дороге заставы:

— Эй, путник, стой! Стой, тебе говорят!

Обомлеет путник от испуга. Что за беда нагрянула!

— Стой, говори правду! Был ли ты на морском дне в гостях у морского царя?

— Не-не-не был. Не довелось.

— А на журавле летал?

— Нет-нет, не летал. Клянусь, не летал!

— Ну так полетишь у нас, если сейчас же, тут же, на этом самом месте, не сплетёшь небылицы почуднее.

Но князю никто угодить не мог.

— Сказки-то в наши времена пошли короткие, куцые… Только начнешь слушать с утра пораньше, как уже к вечеру сказка кончается. Нет, не те пошли теперь сказки, не те…

И повелел князь повсюду объявить:

«Кто придумает такую длинную сказку, что князь скажет: «Довольно!» — тот получит в награду все, что пожелает».

Ну, тут уж со всех концов Японии, с ближних и дальних островов, потянулись к замку князя самые искусные рассказчики. Попадались среди них и такие, что целый день говорили без умолку, да еще и всю ночь в придачу. Но ни разу князь не сказал: «Довольно!» Только вздохнет:

— Ну и сказка! Короткая, короче воробьиного носа. Была бы с журавлиный нос, я и то наградил бы!

Но вот однажды пришла в замок седая сгорбленная старушонка.

— Осмелюсь доложить, я первая в Японии мастерица длинные сказки сказывать. Многие у вас побывали, да никто из них и в ученики мне не годится.

Обрадовались слуги, привели её к князю.

— Начинай, — приказал князь. — Но смотри у меня, худо тебе будет, если зря похвасталась. Надоели мне короткие сказки.

— Давно-давно это было, — начала старуха. — Плывут по морю сто больших кораблей, к нашему острову путь держат. Нагружены корабли по самые края драгоценным товаром: не шёлком, не кораллом, а лягушками.

— Как ты говоришь — лягушками? — удивился князь. — Занятно, такого я ещё не слыхал. Видно, ты и в самом деле мастерица на сказки.

— То ли ещё ты услышишь, князь. Плывут лягушки на корабле. На беду, только показался вдали наш берег, как все сто судов — трах! — разом налетели на камни. А волны кругом так и кипят, так и бушуют.

Стали тут лягушки совет держать.

«Давайте, сестры, — говорит одна лягушка, — доплывём до берега, пока не разбило наши корабли в мелкую щепу. Я старшая, я и пример покажу».

Поскакала она к борту корабля.

«Ква-ква-ква, ква-ква-ква, ква-ква-ква. Куда голова, туда и ноги».

И прыг в воду — шлёп!

Тут и вторая лягушка поскакала к борту корабля.

«Ква-ква-ква, ква-ква-ква, ква-ква-ква. Куда одна лягушка, туда и другая».

И прыг в воду — шлёп!

Следом третья лягушка поскакала к борту корабля.

«Ква-ква-ква, ква-ква-ква, ква-ква-ква. Куда две лягушки, туда и третья».

И прыг в воду — шлёп!

Следом четвёртая лягушка поскакала к борту корабля…

Целый день говорила старуха, а не пересчитала всех лягушек даже на одном корабле. А когда попрыгали все лягушки с первого корабля, принялась старуха пересчитывать лягушек на другом:

— Вот запрыгала первая лягушка к борту корабля:

«Ква-ква-ква, ква-ква-ква, ква-ква-ква. Куда голова, туда и ноги».

И прыг в воду — шлёп!

…Семь дней не умолкала старуха. На восьмой день не вытерпел князь:

— Довольно, довольно! Сил моих больше нет.

— Как прикажешь, князь. Но ведь жаль. Я только-только за седьмой корабль принялась. Ещё много лягушек осталось. Но делать нечего. Пожалуй мне обещанную награду, я домой пойду.

— Вот наглая старуха! Заладила одно и то же, как осенний дождик, ещё и награду просит.

— Но ведь ты молвил: «Довольно!» А слово князя, так я всегда слышала, крепче тысячелетней сосны.

Видит князь, от старухи не отговоришься. Приказал он выдать ей богатую награду и прогнать за двери.

Долго ещё у князя в ушах звучало:

«Ква-ква-ква, ква-ква-ква… Прыг в воду — шлёп!»

С тех пор разлюбил князь длинные сказки.

Чародей поневоле (Сказка острова Окинава)

Давно-давно это было.

Жили в городе Наха два мальчика, два неразлучных друга. Одного звали Усинобо, другого — Матяку.

Каждое утро мальчики вместе в школу идут. Похвалит учитель одного — другой радуется. Больше радуется, чем если б самого похвалили. Вот как дружны были Усинобо и Матяку!

Но Усинобо возвращался из школы в новый дом с черепичной крышей, а Матяку — в старую хижину с соломенной кровлей. Тесно было в хижине: голову всунешь — ноги из дверей торчат. Ноги всунешь — голова на дожде мокнет.

Перед Усинобо ставили красный лакированный столик и подавали ему в фарфоровой миске белый-белый рис. А Матяку ел зелёные-зелёные листья диких трав из бамбуковой корзины.

— Матяку, ведь мы с тобой друзья. А верные друзья должны всё делить поровну. Приходи ко мне каждый день обедать. Пусть и тебе подают белый-белый рис на красном столике.

Матяку ответил:

— Друзья-то мы с тобой друзья, но ведь не родные братья. Рассердится твой отец, выгонит он меня за дверь, тогда что? Ты не горюй обо мне, я к нужде привычен.

А Усинобо всё не мог успокоиться. Все лакомства казались ему горькими от того, что не мог он разделить их со своим другом. День и ночь он голову ломал, как сделать так, чтобы Матяку тоже ел белый-белый рис, сидя на мягкой подушке перед красным лакированным столиком. И вот что придумал Усинобо.

У его отца хранился в каменной кладовой золотой ларчик. Дорожил отец этим ларчиком, пуще глаза берёг. Унёс Усинобо ларчик и спрятал его под старой дырявой лодкой. Лежала эта лодка днищем кверху на морском берегу.

Как-то раз захотел отец Усинобо полюбоваться золотым ларчиком, глядит — а его нигде нет. Поднялась в доме суматоха. Переполошились слуги и служанки, дрожат от страха.

Стал богач всех по очереди расспрашивать. Спросил он и у своего сына:

— Усинобо, не знаешь ли ты, кто украл золотой ларчик?

— Нет, отец, не знаю. Но есть у меня друг, по имени Матяку. У него самый тонкий нюх на свете. Ни одна охотничья собака лучше его по следу не пойдёт. Всё он носом чует. Вели ему разыскать твой золотой ларчик. А уж если он его найдёт, отдай ему половину того, что ларчик стоит.

Согласился богач: ведь для него золотой ларчик был дороже денег.

Пошли мальчики вдвоём на морской берег. Богач за ними идет. Велел Усинобо своему другу, чтобы тот почаще на четвереньки становился и землю нюхал.

— Чуешь ли ты след, Матяку?

— Чую, чую. Вон здесь прошёл вор, ах как следы воровством пахнут!

— На вот тебе, понюхай ещё раз шнур, которым была шкатулка завязана.

Так дошли они до старой лодки.

— Чуешь ли ты след, Матяку?

— Чую, чую горячий след. Здесь он где-то близко, ваш золотой ларчик.

Дошли мальчики до старой лодки. Только подняли её, как засветило-засверкало золото в лучах солнца. Вот где было спрятано сокровище!

— Какой чуткий нос у мальчика! — изумился богач. Сдержал он своё слово, отдал половину того, что ларчик стоил.

С тех пор зажил Матяку по-другому. Сидит он за обедом перед красным лакированным столиком, ест белый-белый рис, а Усинобо не нарадуется. Удалась его хитрость!

Повсюду от одной деревни к другой, от одного острова к другому летит весть о мальчике с чутким нюхом.

Вскоре случилось, что у Сацумского князя украли золотой чайник.

Говорят князю:

— Живёт на острове Окинава один необыкновенный мальчик. У него тонкий нюх — сразу вора чует. Ни один вор от него не укроет краденое добро.

Велел князь нагрузить рисом семь кораблей.

Вот явился посланный князя к Матяку.

— Прислал тебе Сацумский князь семь кораблей, доверху гружённых рисом. Просит он, чтобы разыскал ты украденный у него золотой чайник. У тебя ведь, говорят, самый чуткий нюх на свете.

Перепугался Матяку. Побежал со всех ног к своему другу Усинобо посоветоваться, как быть в такой беде.

— Откроет князь обман, велит мне голову срубить.

— Не бойся, — утешает друга Усинобо. — Поезжай к князю смело. А как приедешь, попроси князя, чтобы выстроил он для тебя домик на три угла. Сиди в треугольном домике один и поджидай. Трёх дней, трёх ночей не пройдёт, как вор сам к тебе прибежит. Вот увидишь!

Поехал Матяку на корабле в Сацумское княжество. Ласково принял его князь. Спрашивает:

— Можешь ли ты найти золотой чайник?

— Могу, князь, только вели выстроить для меня домик на три угла. Просижу я в этом домике один, вдали от всех, три дня и три ночи, погадаю-подумаю, с чего мне поиски начинать.

«С виду он простой мальчик, а на самом деле могучий чародей», — подумали люди.

Уединился Матяку в треугольном домике. Ходит из угла в угол, бормочет, руками машет.

Люди мимо треугольного домика ходить боятся. Колдует там знаменитый чародей.

Не знают они, что Матяку сам от страха дрожит. Ну как вор не придёт, что тогда?

Прошла первая ночь. Вот и вторая ночь миновала. Нет вора как нет.

Не спится мальчику. Но что это, никак, в дверь стукнули! Отпер он дверь.

Тут вошёл в треугольную комнату, прихрамывая на обе ноги, седой старичок. Упал он перед мальчиком на колени, кланяется до самой земли. А в руке у старика золотой чайник.

— Знаю я, что ты любую тайну разгадать можешь. Вот тебе золотой чайник, только не выдавай меня князю. Велит он мне голову срубить. А ведь украл я от горькой бедности… Есть нечего было.

— Не бойся, дедушка, я тебя не выдам. Вот что я придумал. В саду князя есть озеро, а посреди озера маленький остров. Спрячь золотой чайник в густой траве посреди острова и беги, беги скорей. Завтра я на поиски пойду.

Обрадовался старик:

— Спасибо тебе. Добрая у тебя душа. Всё сделаю, как ты велишь.

Отлегло у Матяку от сердца. Уснул он спокойно.

На другое утро, чуть свет, зовут мальчика во дворец к князю.

— Ну, Матяку, — говорит Сацумский князь, — третья ночь миновала. Что ты мне теперь скажешь?

— Три дня, три ночи гадал я, князь, и узнал посредством тайных, одному мне ведомых чар, что спрятан золотой чайник здесь неподалеку, возле твоего дворца. Сейчас искать его буду.

Начал Матяку воздух нюхать. Бегает по саду, словно след ищет. На четвереньки встал.

— Чую, — говорит. — Нашёл. К озеру след ведёт. Там на острове спрятан золотой чайник.

Отыскал его Матяку в густой траве.

Обрадовался князь.

— Чудо какой нос у тебя! Не хочешь ли ко мне на службу поступить? Тогда ни один вор не будет мне страшен.

Но не захотел Матяку служить у князя в собачьей должности. Вернулся он на родной остров и отдал своему другу половину княжеской награды.

Но вот что вскоре случилось.

Был у китайского царя конь с золотой уздой, и вдруг — надо же было такой беде случиться! — украл какой-то вор золотую узду.

Опечалился царь — ну как он на коне поедет, если нет золотой узды?

Послал царь в подарок Матяку восемь кораблей, доверху гружённых рисом и цветными шелками.

— Опять зовут меня краденое добро отыскивать. Беда, да и только! Что мне делать, как быть? — тревожился Матяку.

— Поезжай смело, — успокаивает друга Усинобо, — и делай всё так же, как и в прошлый раз. Вот увидишь, нападёт на вора такой страх, что он к тебе сам прибежит.

Поехал Матяку в далёкое Китайское царство. Обещает китайскому царю отыскать золотую узду, если позволят ему сперва в треугольном домике погадать. Велел китайский царь построить треугольный домик на морском берегу.

Ждёт Матяку в домике три дня, ждёт пять дней, вот и седьмой прошёл, а вора всё нет как нет. Не пришёл вор. Видно, ничего не боится.

«Вот когда не снести мне головы, — думает Матяку. — Разгневается китайский царь страшным гневом. Надо поскорее убираться отсюда».

И убежал в горы.

Был как раз канун Нового года.

Блуждает Матяку в глухом лесу. Вдруг слышит он, что в самой глубине гор стучат пестики, звучат голоса.

«Вот чудо! Кто здесь шумит в безлюдной чаще, словно к празднику готовится?»

Смотрит он и видит: три обезьяны, белая, красная и чёрная, в ступках пестиками рисовое тесто отбивают и поют:

Стук-стук-стук, стук-стук-стук.

Не растёт густая шерсть

У людей и у лягушек.

А у нас густая шерсть

Мягче шёлковых подушек.

Стук-стук-стук, стук-стук-стук.

Мы проворны, мы легки,

Всех красивей в целом мире.

У людей по две руки,

А у нас их по четыре.

Стук-стук-стук, стук-стук-стук.

Говорит белая обезьяна другим:

— Всё готово. Пойдём теперь позовём нашего главаря.

Поставили они сторожем хромую обезьяну и убежали со всех ног.

Матяку с утра ничего не ел и проголодался до того, что хоть плачь. Улучил он минутку, когда хромая обезьяна зазевалась, и стащил колобки.

Стояла неподалёку пустая бочка.

Залез в неё Матяку и ждёт, что теперь будет.

Вот вернулись назад обезьяны вместе со своим главарём.

— Пожалуйте, — говорят, — к столу. Всё для вашей милости приготовлено. На подносе вкусные колобки лежат.

А поднос-то пустой. Заверещали обезьяны.

Белая вопит:

— Это ты стащила колобки, красная обезьяна! Сознавайся сейчас же!

Красная визжит:

— Нет, чёрная обезьяна украла, чёрная! Сама она чёрная, и душа у неё чёрная!

Чёрная обезьяна на хромую наскакивает:

— Это ты воровка, ты! Нечего сказать, устерегла колобки! Сама их сожрала, колченогая!

Затряслась хромая обезьяна от горькой обиды.

— Пусть я колченогая, пусть у меня прежней прыти нет, но не стерплю напраслины. Я свой век честно прожила. А вот ты у царя золотую узду украла. Что, думаешь, не знаю? Видела я, хорошо видела, как ты её прячешь в глубине леса. А уж кто воровать повадился, нет тому доверия. Ты, выходит, и колобки съела.

Слышит Матяку, в бочке сидя, перебранку обезьян.

Наконец убежали они куда-то с криком и визгом. Хромая обезьяна за другими не поспевает. То споткнётся, то отдохнуть присядет, то с горки вниз головой покатится.

Подошёл к ней Матяку.

— Здравствуй, госпожа обезьяна. Правда ли, что ты знаешь, где золотая узда спрятана?

— Знаю, как не знать. Висит она на сосне, а верхушка у сосны молнией расщеплена. Вон там, видишь, над самым обрывом.

— Так посторожи золотую узду, пока я не вернусь. Я щедро награжу тебя.

— Не тревожься, глаз с неё не буду спускать в отместку чёрной обезьяне. Не достанется ей золотая узда.

Вдруг послышался крик и топот многих ног. Бежит толпа царских слуг.

— Где он тут спрятался, обманщик, предатель?

— Не меня ли вы ищете? — спрашивает спокойно Матяку.

— Тебя, тебя! Ты недаром в горы убежал. Боишься, что раскроются твои плутни. Обманул ты нашего царя! Но не уйдёшь от суда и расправы. Сейчас мы тебе руки назад скрутим.

А Матяку с улыбкой им в ответ:

— Что вы так расшумелись? Не легко мне было найти, где золотая узда спрятана. Семь дней я гадал, куда вор скрылся, да ещё долго шёл по следу. Все горы пришлось обнюхать. Даже нос у меня заболел. А золотая узда висит на сосне над самым обрывом. Вон видите, там словно огонёк сверкает. Это она и есть. Лазить по деревьям я не умею, а уйти отсюда боялся. Чего доброго, надумает вор царскую узду ещё хитрее спрятать. Хорошо, что вы догадались, пошли меня искать. Спасибо вам, умные головы.

Сняли царские слуги золотую узду с ветки сосны, а сами от страха трясутся — вдруг чародей на них разгневается.

Отдал Матяку золотую узду китайскому царю.

Обрадовался царь и богато наградил мальчика.

Взял Матяку хромую обезьяну с собой на корабль, чтобы чёрная обезьяна ей не отомстила, и вернулся на свой родной остров.

Снова зажили друзья в мире и дружбе.

Но как-то раз Усинобо сказал своему другу:

— А что, если опять тебя позовут краденое добро искать? Ведь у счастья быстрые ноги: как прибежало, так и убежит.

И вот что придумал. Стал он повсюду жаловаться:

— Вот беда так беда. Пропал у моего друга Матяку нюх после простуды. А ведь вся сила у него в носе была. Как же он, бедняга, будет краденое добро разыскивать?

Поднесёт Усинобо на глазах у людей гвоздику к самому носу Матяку и говорит:

— Зажмурь глаза и скажи мне, чем пахнет?

— Вот уж не пойму. Как будто ничем.

— Ну, нюхай ещё раз.

— О-о, догадался. Это рыба!

Люди вздыхают:

— Ах, как жалко! Такой чуткий нюх был у мальчика и вдруг сразу пропал. Одно название — нос, а ничего не чует.

А Матяку и Усинобо так на всю жизнь и остались друзьями.

Вот что случилось в далёкую старину.

Флейтист Санта (Сказка острова Садо)

В старину, далёкую старину, жил один юноша, по имени Санта. Никто во всей Японии не умел лучше его играть на флейте. Заиграет печальную песню — любого заставит плакать. Заиграет весёлую песню — каждый в пляс пустится. Но Санта был так беден, что ни одна девушка за него замуж не шла.

Сидит однажды Санта возле своего домика, играет на флейте и грустит, сам не зная о чём.

Флейта поёт: пироро-пироро… Кругом тихо-тихо. Ветер и тот заслушался.

Вдруг спускается с неба лёгкое, как дымок, лиловое облако. Сошёл с него одноглазый старик в богатом наряде и говорит:

— Здравствуй, Санта-дон!

— Здравствуй, гость с неба. Чем могу тебе услужить?

— Звуки твоей флейты слышны даже в моём солнечном царстве. Много-много раз ты радовал меня своей игрой. В награду за это отдам я тебе в жёны свою дочь. Согласен?

— Как не согласиться! От души благодарен.

— Ну, если так, жди свою невесту завтра утром.

Махнул рукой на прощанье старик и улетел на лиловом облаке.

Всю ночь Санта глаз не сомкнул.

На другое утро чуть свет вышел он из дому. Бродит по двору взад и вперёд и всё на небо посматривает. А небо, как нарочно, прозрачное, синее. Ни облака на нём, ни птицы.

Вот дымок показался… Но нет, это где-то в горах костёр разожгли.

Вдруг, откуда ни возьмись, выплыло белое-белое облако. Летит по небу, а Санта глаз с него не спускает. Остановилось облако над домом Санты и плавно-плавно спустилось вниз.

Сошла с облака девушка невиданной красоты. Лицо светится чудесным светом, одежды так и сверкают.

— Я здесь по приказу моего отца, — говорит она голосом звонким, как флейта. — Если хочешь, буду твоей женой.

Взял её за руку Санта и повёл в дом.

Хорошо зажили молодые. Санта на жену не нарадуется. Звали её о-Ката. На всё она мастерица: и ткать узоры чудесной красоты, и песни петь.

Поёт молодая жена, а муж вторит ей на флейте. Кто ни пройдёт мимо их дома, остановится и слушает-слушает…

А то наденет Санта маску и начнёт весёлый танец. И жена вслед за ним. Так красиво — глаз не отведёшь.

Стали люди говорить, что у флейтиста жена так хороша собой, что все знаменитые красавицы перед ней просто уродины.

Дошёл этот слух и до ушей князя — правителя острова. Велел он своим слугам садиться на самых быстрых коней и скакать к Санте.

— Доставьте его в мой замок пред мои очи, да поскорей!

Удивился Санта:

— Что его светлости от меня понадобилось? Уж не хочет ли он послушать, как я на флейте играю?

Княжеские слуги долго толковать не привыкли. Посадили Санту на коня и привезли в замок.

Говорит ему князь:

— Эй, флейтист! Молва идёт про твою жену, что уж очень она собой хороша. Отдай мне её в служанки.

— Нет, князь, хоть убей меня, а я со своей женой не расстанусь.

Посулил князь флейтисту много золота. Но и тут Санта не согласился.

Призадумался князь. Если силой отнять у флейтиста жену, пойдёт про него, князя, дурная молва. Нет, видно, тут не сила, а хитрость нужна.

— Хорошо, я оставлю тебе твою жену, если исполнишь ты мою волю. А не исполнишь — пеняй на себя.

— Приказывай, князь.

— Свей из пепла верёвку и завяжи узлом в виде бабочки. А сроку я тебе даю до завтрашнего утра.

— Свить верёвку из пепла? Да где же это слыхано? Вот когда пропал я! Разлучат меня с моей женой.

Вернулся Санта домой и с горя бросился ничком на постель.

Встревожилась о-Ката. Подбежала, расспрашивает:

— Что с тобой? Что случилось?

Рассказал ей Санта о своём горе. Требует князь невозможного: «Свей верёвку из пепла и завяжи узлом в виде бабочки».

— Только и всего? — улыбнулась жена. — Не печалься, это дело простое.

Вымочила о-Ката верёвку в солёной воде, а потом хорошенько высушила. На другое утро переплела она искусно верёвку и уложила кольцами на круглом железном подносе. А потом подожгла. Запылала верёвка ярким пламенем. Пламя догорело, и — вот чудо! — лежит на подносе верёвка целая, как была. Узел в виде бабочки завязан.

— На, возьми! — говорит жена Санта. — Отнеси князю.

Пошёл Санта к князю, подал ему верёвку на круглом подносе.

— Вот, князь, верёвка из пепла. Исполнил я твоё повеление.

— Где? Покажи, быть не может!

Схватил князь поднос, вертит в руках, рассматривает. Но, видно, притаился огонь в пепле. Обжёгся князь, бросил верёвку, на пальцы дует.

Опомнился немного и говорит:

— Ха, подумаешь, трудное дело! Такую верёвку из пепла любой простак совьёт. Задам-ка я тебе задачу потруднее. Принеси мне завтра утром такой барабан, чтобы он сам собой гудел на весь мой дворец. А не принесёшь — пеняй на себя. Заберу твою жену в служанки.

Пришёл Санта домой грустный-грустный и бросился ничком на постель.

Подбежала к нему жена:

— Что с тобой? Что такое?

— Вот когда беда так беда! Требует князь, чтобы принёс я ему к завтрашнему утру барабан-самогуд. Такого, поди, на всём свете нет.

— Ну, это задача нехитрая, — усмехнулась о-Ката.

Отыскала она барабан, сняла с одной его стороны кожу. Спрятала внутри гнездо шершней, а потом снова натянула кожу и хорошо её укрепила.

Гудят шершни, стучатся в стенки барабана: гу-у, гу-у, стук-стук, гу-у, гу-у, стук-стук.

На другое утро отнёс Санта барабан к князю.

— Исполнил я твою волю. Вот смотри, барабан-самогуд. Никто в него не стучит и пальцем его не трогает, а он сам собой гудит так, что стены дрожат.

Вот уж этого князь не ожидал. Закричал он:

— Эй, слуги! Разрежьте кожу на барабане. Хочу я посмотреть, отчего он гудит, какая хитрость в нём спрятана.

Слуги так и сделали. Вылетел тут из барабана рой гудящих шершней. Начали шершни всех жалить. Кого один раз, кого два, а князю всех больше досталось. Бегают все, кричат, руками машут.

Только тогда шум утих, когда всех шершней переловили.

Отдышался князь и говорит:

— Пустое дело — барабан-самогуд. Каждый мальчишка такой сделает. Нет, не оставлю я тебе твою жену.

— Осмелюсь доложить, мне её пожаловал в жёны сам владыка солнечного царства. Она — его родная дочь. Разгневается, пожалуй, тесть мой, если кто её обидит.

— Вздор, вздор! Как ты смеешь болтать мне всякие небылицы! Кто тебе поверит!

— Нет, князь, это чистая правда.

— А если правда, так отправляйся в солнечное царство. Попроси своего тестя, чтоб дал он тебе письмо за своей печатью. Тогда, пожалуй, я поверю. А не исполнишь моего приказа, твою жену в служанки заберу, а тебе велю голову отрубить, чтоб не лгал бессовестно своему князю.

Вернулся Санта домой и со слезами упал ничком на постель. Узнала жена, что князь требует, и немного призадумалась.

— Да, эта задача потрудней других. Но не бойся, я тебе помогу.

Вышла она во двор, подняла глаза к небу и взмахнула чёрным веером раз и другой.

Вдруг послышался такой гул и свист, будто подул сильный ветер. Летит, словно тёмная туча, большая-большая птица с чёрными крыльями.

— Садись птице на спину и не бойся, — говорит о-Ката. — Она отнесет тебя на самое небо к моему отцу.

Сел Санта на спину птице. Понеслась она вверх. Зажмурил Санта глаза на минуту. Открыл их, а уж земля внизу кажется не больше кунжутного семечка.

Вот прилетел он на небо.

С радостью встретил его одноглазый старик — владыка солнечного царства.

Говорит он:

— Здравствуй, Санта-дон, давно мы с тобой не видались, — и повёл зятя в золотой дворец.

Усадили Санту на шелковые подушки и подали ему на золотом подносе горы белого как снег риса, а к нему множество вкусных приправ.

— Слышал я, знаю, что князь от тебя требует, — говорит владыка солнечного царства. — Кушай, зять, спокойно, не торопись, а я тем временем напишу князю, чтоб не смел он мою дочь обижать.

Остался Санта один. Пробует он небесные кушанья, одно другого вкуснее.

Вдруг в соседнем покое послышались плач и стоны:

— Ой, ой, хочу риса! Дайте мне хоть рисиночку!

Открыл Санта узорчатую дверь… и что же видит?

Черт огненного цвета, ростом великан, на голове рога, прикован к стойлу железными цепями и плачет, роняя большие, как бобы, слезы:

— Ой, ой, хочу риса! Дайте мне хоть рисиночку!

Принёс добрый Санта полную чашку риса:

— На, поешь, бедняга. Видать, сильно ты проголодался.

Разинул Огненный чёрт свою пасть, глубокую, как жерло пещеры, проглотил рис вместе с чашкой и вдруг разом порвал все цепи, словно паутинки. Завыл он от радости диким голосом и пропал из глаз.

Тут бегом прибежал одноглазый старик. Лицо у него белое-белое.

— Санта, что ты наделал! Этот чёрт давно задумал похитить одну из моих дочерей.

— Твою дочь? Которую? Уж не мою ли жену?

— То-то и беда! Разве можно было его кормить? Он одну пригоршню риса проглотит — станет сильнее тысячи человек. Две пригоршни риса проглотит — так десять тысяч могучих воинов с ним не справятся.

— Не знал я, не знал…

— Боюсь я, унесёт он мою дочь на чёртов остров Кэкэгасима. Лежит этот остров в самой дальней дали моря. Туда и мне доступу нет.

— Ну, коли так, зови скорей птицу с чёрными крыльями, полечу я домой, к своей жене на помощь.

Кликнул владыка солнечного царства птицу с чёрными крыльями. Отнесла она Санту домой.

Только опоздал он. Нет жены дома! Двери распахнуты, один ветер в пустых комнатах гуляет.

«Поплыву хоть на самый край света, — решил Санта, — а жену свою отыщу».

Взял он с собой свою любимую флейту да ещё маску седого старика, положил их к себе за пазуху и пошёл к берегу моря. Стоит на берегу моря лодка с парусом.

Сел в неё Санта и поплыл искать чёртов остров Кэкэгасима.

Долго скитался он по морям. Разные повидал острова: и такой, где людоеды живут, и такой, где у всех людей собачьи головы, и ещё много других. Наконец заплыл он так далеко, где ни один корабль ещё не бывал.

Однажды утром увидел Санта: торчит из моря чёрная гора, а над ней красный огонь пылает.

Вышел Санта на берег и весело заиграл на своей флейте: пироро-пироро.

Тут сбежались к нему со всех сторон чертенята. Бьют в ладоши, пляшут.

Спрашивает Санта чертенят:

— Не знаете ли вы, где живёт Огненный чёрт?

— Как не знать? Он у нас самый главный. Пойдём с нами, покажем.

Показали они Санте пещеру в горе.

Подошёл он к самому входу и тихо-тихо заиграл на флейте.

Услышала его жена знакомые звуки и залилась слезами.

— Что с тобой? Отчего ты вдруг заплакала? — спрашивает её Огненный чёрт.

— Слышишь, флейта играет. Сердце у меня так и защемило.

— Ого! С чего бы это? Уж не твой ли муж-флейтист играет там у входа?

— Не говори глупостей! Как он сюда попал бы! Просто я с самого детства люблю звуки флейты. Не могу без слез слышать, так люблю.

Надел Санта на лицо маску старика и вошёл в пещеру. Не узнал его чёрт.

— Играй, — говорит, — да смотри повеселее, а я своих приятелей созову, устрою пирушку.

Вот собрались в пещеру черти самых разных цветов: синие, красные, жёлтые. Заиграл Санта на флейте весёлый напев. Запрыгали черти, заскакали, закружились в пляске. Всё быстрей играет Санта, всё быстрей пляшут черти. Наконец, пьяные и усталые, повалились они на пол рядами. Храпят так, что пещера дрожит.

Тут схватил Санта жену за руку:

— Бежим скорее!

— На твоём челноке мы далеко не уплывём, — отвечает о-Ката. — Догонят нас черти сразу.

— Что же нам делать?

— Тут в пещере спрятана волшебная колесница. Стукнуть по ней один раз железной палицей, она тысячу ри пролетит.

Выкатили Санта с женой из пещеры большую колесницу. Вскочили на неё и ударили по ней железной палицей:

— Колесница, колесница, лети отсюда побыстрее!

Взлетела колесница на воздух. Мчится, только ветер в ушах свистит. Вот и остров Кэкэгасима из виду скрылся. Обрадовались Санта с женой, полегчало у них на сердце.

Но тут, как на грех, очнулся от сна Огненный чёрт.

— Беда! Беда! Украл флейтист небесную деву. Проснитесь, черти, вставайте!

Повскакали черти, глаза протирают.

— Скорее тащите из железной кладовой нашу самую быструю колесницу! — вопит Огненный чёрт. Глаза у него от злости во лбу, как колёса, вертятся.

Притащили черти колесницу. Была она куда больше первой и могла лететь в десять раз быстрее.

Вскочили на неё все черти, сколько их было. Кому места не хватило, тот влез на плечи к другому.

Ударил Огненный чёрт колесницу железной палицей с такой силой, что искры брызнули.

— Лети, лети быстрее бури. Догоняй беглецов!

Мчатся черти, огненный след за ними по воздуху стелется.

Увидали они Санту с женой и заорали громче раскатов грома:

— Держи, держи! Попались! Не уйдёте от нас.

Уже совсем черти близко. Вот-вот когтями схватят.

Тут достала о-Ката чёрный веер и быстро-быстро им замахала.

— Лети, лети к нам, птица! Защити нас, птица!

Вдруг появилась над ними чёрная птица. Крыльями беглецов прикрывает, лапами колесницу с чертями отпихивает. Стали черти стрелы в чёрную птицу пускать, копья в неё метать. Обернулась птица да как клюнет носом вражескую колесницу!

Перевернулась колесница вверх дном — и камнем в воду. Тут все черти и потонули.

А Санта с женой полетели к владыке солнечного царства. Обрадовался он, ласково их принял и долго от себя не отпускал.

Собрались, наконец, молодые к себе домой. Дал им старик на прощанье письмо за своей печатью.

Пошёл Санта в замок, подал князю письмо.

А в письме написано:

«Я, повелитель солнечного царства, выдал дочь свою замуж за флейтиста Санту. Худо будет тому, кто им зло причинит».

Вспыхнул князь от гнева:

— Опять ты морочить меня вздумал пустыми выдумками. Настрочил это письмо по твоему приказу какой-нибудь наёмный писец и подложную печать приложил. Но меня не проведёшь. Вот тебе твоя грязная бумажонка!

И бросил письмо на пол. Вдруг вспыхнуло оно ярким пламенем.

Бросились слуги тушить пламя. Пробуют затоптать его, залить водой, а пламя всё сильней разгорается.

Запылал княжеский дворец, как большой костёр.

Тут напал на князя страх.

Стал он просить у Санты прощенья голосом слабым, как писк цикады:

— Никогда больше тебя не потревожу, золотом осыплю, только избавь меня от гнева твоего грозного тестя.

И тут вдруг пламя само собой погасло.

— Ничего мне, князь, от тебя не надо, только оставь нас в покое.

С той поры зажил Санта со своей женой в мире и довольстве.

Желаю счастья! Желаю счастья!

В мышиной норке (Сказка острова Сикоку)

Давно-давно это случилось.

Жили в одной деревне старик со старухой. Добрые они были, ласковые. Знали дорогу к их домику и дети, и птицы, и лесные звери.

Как-то раз пошёл старик в лес за хворостом.

Старуха ему с собой рисовый колобок дала.

— Вот тебе, старик, вкусный завтрак. Смотри только не вырони колобок по дороге.

Привязал старик узелок с колобком к поясу. Идёт по тропинке в гору. Только вдруг упал колобок на землю. Катится вниз по крутому склону, а старик за ним гонится и приговаривает на бегу:

Развязался узелок,

Сутонтон-сутонтон.

Покатился колобок,

Сутонтон-сутонтон.

Остановился колобок, словно передохнуть захотел, и опять покатился. Старик его догоняет:

Колобок мой катится,

Сутонтон-сутонтон.

Вниз под горку катится,

Сутонтон-сутонтон.

Катится колобок вниз с горы, через камни перескакивает. На пути ручей течёт. Колобок прыг через ручей — и опять покатился, а старик за ним, не отстаёт:

Прыг-скок мой колобок,

Сутонтон-сутонтон.

Не догонит даже конь,

Сутонтон-сутонтон.

Катился-катился колобок и закатился в мышиную норку под большим камнем.

Опечалился старик. Теперь придётся ему весь день голодному в лесу работать.

Вдруг из норки мышь выглянула.

— Спасибо тебе, дедушка, за твой вкусный колобок. Он нам как раз кстати пришелся. У нас, мышиного народца, сегодня свадьба. Будем мы пи-пи-пи-пировать, гостей угощать.

— О-о, если так, кушайте мой колобок на здоровье.

— Пойдем к нам, дедушка, самым дорогим гостем у нас будешь.

— Я бы с радостью, да только видишь сама, я вон какой большой! Как же я в мышиную норку залезу?

— Это, дедушка, не твоя забота. Зажмурь глаза покрепче, держись за мой хвостик и смело полезай в норку.

Полез старик в норку. Ползет он по подземным переходам, за мышиный хвостик держится. Наконец мышь говорит:

— Теперь открой глаза, дедушка.

Смотрит старик, а перед ним домик, и такой нарядный! Крыша красная, сёдзи красные.

А перед домиком мыши пестиками рисовое тесто в ступках отбивают, к пиру готовятся. Поют они звонким хором:

Пусть живут жених с невестой

До ста лет, до ста лет!

Чтоб не встретить им лисицы,

Ни совы, ни кота!

Не услышать «мяу-мяу»

Никогда, никогда!

Вышла из дверей мышка-невеста в свадебном наряде. На конце хвоста бант повязан. Зовет она старика:

— Заходи в дом, дедушка.

В мышином доме так красиво!

Все к пиру приготовлено. Стоят красные столики, а на них много-много красных чашек — все с разными лакомствами.

Рисовый колобок на золочёном блюде лежит.

Стали мыши старика угощать. Вина ему в золотую чарку наливают, пляшут перед ним. Мыши-музыканты свистят на флейтах, в барабаны бьют. Песня так и льётся:

Мыши, мыши, попляшите

Перед добрым стариком,

Сутонтон-сутонтон.

Не боимся злого волка,

Сами крутимся волчком.

Малые мышата до того распрыгались, что унимать пришлось.

Наконец настало время прощаться.

Подарили мыши старику два шёлковых халата, для него самого и для старухи, да ещё кошелёк с золотом. Стал было старик отказываться, но мышка-невеста упросила:

— Возьми, дедушка, не то меня обидишь.

Вывели мыши старика из норки и простились с ним.

— Приходи к нам опять, дедушка, когда захочешь.

Вернулся старик домой и рассказал обо всём, что видел и слышал. Вся деревня сбежалась его послушать.

А по соседству жили старик со старухой, жадные и завистливые. Про таких людей говорят: «На языке мёд, а в сердце колючки».

Бежит старуха соседка к своему мужу:

— Дед, а дед, слышал новость? Наш-то сосед на мышиной свадьбе пировал, богатые подарки получил. Жива не буду, если ты у мышей не побываешь и подарков не принесёшь.

Вот приготовила она большой рисовый колобок.

Пошёл жадный старик в горы. Идёт вверх по крутому склону, а рисовый колобок, как назло, лежит себе в узелке и не падает. Что тут будешь делать? Бросил его жадный старик на землю и палкой подгоняет, чтобы поскорей с горы катился.

Катится колобок, а жадный старик кричит:

— Беги, беги, мой завтрак! Ищи мышиную норку.

И палкой колобок толкает, палкой!

Вдруг — о счастье! — закатился колобок в мышиную норку.

Выглянула оттуда мышь:

— Здравствуй, дедушка! Спасибо тебе за твой вкусный колобок.

— Ну что ж, берите его, коли он к вам закатился, ешьте на здоровье. Но не худо бы и заплатить за него. Ведь он большой был, больше толстого кота.

Повела мышь усами.

— Не говори, дедушка, этого противного слова. Держись-ка за мой хвостик, зажмурься и полезай в норку.

Полез жадный старик в норку. Прошло немного времени, мышь ему говорит:

— Открой глаза, дедушка.

Поглядел жадный старик вокруг. Ого, видно, здесь большой пир затеяли! Пестики так и стучат. Готовят мыши в ступках рисовое тесто и поют хором:

Пестиком стучу, стучу,

Так и пляшет он в руках,

А услышу «мяу-мяу»,

Всех проворней убегу.

Пригласили жадного старика в мышиный домик, посадили на почётное место. А у того даже дух захватило, когда увидел он мышиные богатства. Сколько нарядной утвари, сколько шёлковых халатов, а вон там на подносе золото горкой насыпано!

Он даже заикаться стал от жадности:

— Ну, мыши, ско-скорей! Самое время-мя-мя-у-у-мя-у-мя-у угощенье подавать.

— Сейчас подадим, дедушка! Только что это у тебя выходит все мяу да мяу! Слышать мы этого не можем.

«Ага! — подумал старик. — Тут-то я их и поддену! Очень нужно мне ждать, что мне какие-то скверные мыши на прощанье подарят. Все богатства разом у них заберу».

Как крикнет жадный старик страшным голосом:

— Мя-ау! Мя-ау, мя-ау!

Вдруг стало темно как в погребе.

Послышались писк, визг, беготня. А потом стало тихо-тихо. Остался жадный старик один в темноте. Шарит вокруг руками, никак выхода нащупать не может.

— Эй, мыши, где вы? Вернитесь, я пошутил!

Но в ответ ни звука. Заплакал жадный старик от страха. Руками землю роет.

К вечеру вышла старуха, его жена, полоть грядки в огороде. А на одной гряде земля горкой поднялась, шевелится.

— Уж не крот ли там роется? Вот я его!

Принесла старуха лопату, начала землю раскапывать. Вдруг показалась рука, потом голова высунулась.

— Ой, ой, ой! — голосит старуха. — Оборотень из земли лезет!

Поглядела, а это её старик. Еле-еле он на свет выбрался.

— Ой, старуха! — охает жадный старик. — Гони прочь кота. Видеть его не могу. Вся беда из-за него…

Насилу-насилу жадный старик опомнился. С тех пор перестал он завидовать чужой удаче.

СКАЗКИ ОСТРОВА ХОНСЮ

Груша, вверх! Груша, вниз!

Давным-давно жили старик со старухой. Были они бедны, но зато дружны.

Скажет старуха:

— Дед, а у нас сегодня на ужин всего-то одна просяная лепёшка.

— Что за беда, старая! Ведь нас с тобой двое. Стало быть, каждому по половинке, — и, посмеиваясь, разломит просяную лепёшку пополам.

Как-то раз шёл старик в лавку табачку себе купить. Дорога вела через мост. А на мосту стоит сосед. Хочет щенка в реку бросить. Щенок ещё слепой и скулит так жалобно.

— Не топи его, сосед, отдай мне. Будет нам со старухой и забота, и забава.

— Ага, выходит, щенок тебе нужен? А если нужен, давай мне за него деньги. Даром не получишь.

— Денег у меня с собой три медяка. На вот, возьми, а я и без табачка обойдусь.

Спрятал старик щенка за пазуху и принёс домой. Обрадовалась старуха.

— Теперь, — говорит, — будет у нас в доме веселее.

Шёрстка у щенка была белая-белая, вот и прозвали его Снежком.

Крепко полюбил Снежок своих хозяев. А умный такой, умнее во всей деревне собаки не было.

— Снежок, Снежок, — позовёт старик, — пойдём со мной в горы!

Старик сучья в лесу рубит, а Снежок зорко хозяина стережёт и за зверьём охотится.

— Снежок, Снежок, — кликнет старуха, — пойдём со мной к реке!

Старуха бельё стирает, а Снежок в реке рыбу ловит.

Бывало, скажет старик, собирая хворост в лесу:

— Беги направо, вон в ту долину, там фазан кричит.

Пустится Снежок как стрела вниз по крутому горному склону и, смотришь, фазана в зубах несёт.

— Эй, Снежок, беги налево, там в долине барсук ходит. А ну-ка, поймай его!

Не успеет старик договорить, а уж Снежок мчится вниз с горы. И через минуту барсука притащит.

Славный охотник был Снежок!

Узнал про всё это сосед и раздосадовался:

— Эх, зря я отдал этого щенка за три медяка. Вот и всегда так! Пользуются люди моей добротой.

Пошёл он к старику:

— Дай мне, сосед, Снежка на один день. Хочу в горах поохотиться. К вечеру я его приведу обратно.

Смутился старик. И соседу отказать совестно, и жалко со Снежком расставаться.

— Отчего бы не дать, да только будет ли он тебя слушаться? Как бы не вышла из твоей охоты одна досада.

— Эх, вижу, балованный он у вас. Самое время взяться за него хорошенько. Да ведь это все пустые отговорки. Вижу, не хочешь ты соседу одолженье сделать. Так бы сразу и сказал. А ведь я тебе Снежка когда-то за три медяка уступил. Не забудь, всего за три медяка!

Ну как тут откажешь!

— Что ж, хорошо. Только ты смотри, сосед, не брани Снежка. Не наказывай, если чего не поймет. Молод он ещё.

Мотнул головой сосед и повел Снежка в горы. Неохотно с ним Снежок идёт, всё назад оглядывается.

Вот зашли они далеко в горы. Отпустил сосед собаку с поводка и приказывает:

— Эй ты, слышишь, вон там в долине фазан закричал. Беги направо, да поживее у меня!

И палкой Снежку погрозил. А Снежок возьми и вцепись соседу в правую пятку.

Завопил сосед от боли:

— Ой, ой, дурацкий пёс! Слеп ты на оба глаза, что ли? Это же моя нога, а не фазан, пустобрех ты этакий!

Отпустил Снежок соседа. Вот прошло немного времени, опять сосед кричит:

— Эй, Снежок! Слышишь, лисица залаяла. Беги налево, хватай её. Не то я тебя палкой!

А Снежок — гам! — и вцепился соседу в левую пятку.

— Ой, ой! Ай, ай! Ну, уж теперь я тебе не спущу. Ты это нарочно! Проклятый пес, кот шелудивый, мышиное отродье!

Кричит сосед, ругается. Сам себя не помнит от злости. Как хватит Снежка палкой со всех сил, из того и дух вон.

Ждали-ждали Снежка старик со старухой, так и не дождались.

На другое утро чем свет пошёл старик к соседу:

— Прости, пожалуйста, но где моя собака?

— Какая? Ах, та! Дрянной пёс, ничего не понимает, ещё и кусается! Хотел я его поучить, ударил палкой, да невзначай и убил. Что ж ты заплакал? Было бы о чём. Всего-то, по совести, три медяка потерял.

Горько заплакал старик. Пошёл он в горы, принёс убитого Снежка и закопал у себя в саду. А на могиле посадил грушевое дерево.

Быстро-быстро росло молодое деревцо. Весной словно снегом осыпало его белым цветом.

К осени поспела на дереве одна-единственная груша. С одной стороны солнцем подрумянена, а с другой словно жёлтым мёдом пропитана.

С тех пор не стало старикам покоя:

— Как бы мальчишки грушу не сорвали. А ведь это не простая груша, о нашем Снежке дорогая память.

Увидел старик, что мальчишки повисли на изгороди, с груши глаз не сводят, и закричал:

— Груша, груша, беги,

Чтоб не настигли враги!

С ветки на ветку прыг!

С нижней на верхнюю прыг!

Закачалась груша на ветке и вдруг пошла прыгать с одной ветки на другую, всё выше, выше, выше и спряталась в листьях на самой вершине.

Видит старик, что убежали мальчишки, и позвал грушу:

— Груша, спускайся вниз,

Груша, обратно вернись!

С ветки на ветку прыг!

С верхней на нижнюю прыг!

Спустилась на его зов груша. Снова повисла на нижней ветке.

— Послушная, как наш Снежок, — радуются старик со старухой. — Всё понимает.

Пошли толки о чудесной груше, разбежались вширь, как круги по воде, и, наконец, дошли до ушей самого князя.

В тот же день прибыл он в паланкине к дому старика.

— Эй, старик! Говорят, выросла у тебя в саду на дереве такая груша, что слова понимает. По приказу с ветки на ветку прыгает, и вверх и вниз. Только правда ли это?

— Чистая правда.

— Так веди меня в свой сад. Хочу я своими глазами на это чудо посмотреть.

Привёл старик князя к грушевому дереву и крикнул:

— Груша, груша, беги,

Чтоб не настигли враги!

С ветки на ветку прыг!

С нижней на верхнюю прыг!

Стала груша с ветки на ветку, как белка, прыгать. То красный бочок сверкнет, то жёлтый мелькнёт. Спряталась груша на самой вершине.

Тут позвал её старик:

— Груша, спускайся вниз,

Груша, назад вернись!

С ветки на ветку прыг!

С верхней на нижнюю прыг!

Спустилась груша на самую нижнюю ветку по зову старика.

— Диковинную грушу ты вырастил, — говорит князь. — Молодец! Впрочем, ничего удивительного в этом нет. У самого мудрого князя и садоводы самые мудрые. Но ты меня позабавил, а это ведь на свете всего важнее.

И пожаловал старику полный кошелёк золота.

Услышал сосед о княжеской награде и чуть ума не лишился от зависти.

Побежал он к старику со всех ног:

— Отдай мне во владение на один день твоё грушевое дерево. Пусть и меня князь наградит.

— Отдать-то можно. Но только послушается ли тебя моя груша? Только осрамишь себя попусту.

— Я вижу, у тебя всегда отговорка наготове. Забыл, чем мне обязан. Не я ли продал тебе такую умную собаку всего за три медяка?

Что будешь делать! Пришлось старику согласиться.

Переставил сосед изгородь так, будто грушевое дерево в его собственном саду выросло. И думает:

«Сегодня же позову самого князя. Только раньше надо испробовать, как груша умеет по веткам прыгать».

Крикнул сосед так громко, что с ближней сосны шишки посыпались:

— Груша, груша, беги,

Чтоб не настигли враги!

С ветки на ветку прыг!

С нижней на верхнюю прыг!

Только смотри, не сломай себе шею второпях!

А груша ни с места. Словно оглохла. Сосед давай и просить, и молить, и браниться, но не тут-то было.

— Ну, груша, ну, красавица, полезай вверх! Полезай вверх, гнилой опадыш, червивая дрянь, собачье отродье!

А потом как ногами затопает:

— Ты что, меня морочить вздумала? Вот же тебе!

Вытащил топор из-за пояса и срубил грушевое дерево. Затрещало оно и повалилось набок. А грушу ногами растоптал.

Увидел это старик и закричал со слезами:

— Ах, сосед, сосед, что ты сделал! Ведь это о Снежке нашем дорогая память. Отдай мне хоть срубленный ствол.

Принёс старик домой грушевое дерево и сделал из него ступку. Всё-таки останется в доме память о Снежке.

Собралась старуха рис в ступке толочь. Ударила пестиком раз-другой, и вдруг посыпались из-под пестика сладкие пирожки. Да такие вкусные, словно с княжеского стола.

Всю деревню от мала до велика угостили старик со старухой.

— Теперь, — радуется старик, — мы с тобой, старуха, всю жизнь и сами сыты будем, и голодных накормим.

А сосед пирожок-другой съел и губы скривил. Думает: «Я бы эти пирожки на базаре за хорошие деньги продал. Вот уж правда дуракам счастье».

Снова он к старику пристал с неотвязной просьбой:

— Дай мне твою ступку на один только день. Гостей угостить.

— Нет, больше я тебе ничего не дам. И не проси!

— Вот уж это не по-соседски. Но правду говорят, нет у жадности дна. Привалило к тебе счастье, так ты ни с кем поделиться не хочешь. А я вот не таков! Щенка продал тебе всего за три медяка. Вспомни-ка!

Вот бесстыжий человек!

— Уж очень ты на руку скор, — нахмурился старик. — Нрав у тебя запальчивый. Как бы не расколол ты нашу ступку.

Не отстаёт сосед, совсем старика попрёками извёл. Пришлось отдать ступку.

Схватил сосед ступку и бегом домой. Насыпал её рисом чуть не доверху и кучу мешков приготовил, а у самого руки так и дрожат. «Натолку, — думает, — пирожков столько, что и сосчитать нельзя».

Ударил он пестом со всего маха. Как поскакали тут из ступки лягушки и ящерицы, посыпались во все стороны. Фу, пакость какая! Затрясся от злости сосед. Хватил он пестом что было сил, ступка и раскололась.

Как теперь нести её обратно, с какими глазами… Бросил сосед сломанную ступку в печь и сжёг дотла.

На другой день пришли к старику гости. Попросил он соседа:

— Верни ступку!

— Ступку? Никуда она не годилась, твоя ступка. Одни гады из-под пестика сыпались. Ну, я её в печи и сжёг.

— Ах, сосед, что ты сделал! Ничего теперь у нас от Снежка не осталось. Позволь мне хоть пепел от ступки собрать.

— На что он тебе? Бери.

Сгрёб старик пепел в корзину. Пошёл в горы, туда, где он прежде бродил вместе со своим Снежком, взял пригоршню пепла и пустил по ветру:

— Лети, лети, пепел, по знакомым дорожкам.

Полетел пепел облачком, осыпал голые зимние деревья — и вдруг на них распустились цветы, красные, белые, золотые, серебряные. Вся долина запестрела цветами. Повеял тёплый душистый ветер, засвистели, защёлкали соловьи.

Много людей сбежалось полюбоваться на это чудо. Дошёл слух о нем до ушей князя. Призвал он к себе старика.

— Говорят про тебя, что по твоему слову деревья в любую пору зацветают. Неужели это правда?

— Чистая правда, князь.

— У меня в саду много слив и вишен. Сделай так, чтобы они расцвели, а я полюбуюсь.

Вышел князь в сад вместе со своей женой и всеми придворными.

Начал дед сыпать пепел целыми пригоршнями. Разлетелся пепел по ветру, осыпал деревья. Стали на деревьях почки наливаться. И вдруг раскрылся первый цветок. А за ним и второй, третий, сотый… Даже неба не видно — всюду облака цветов.

Повеяло весенним теплом, запели соловьи.

— Ну, старик, ты и в самом деле несравненный мастер, — похвалил его князь. — Разогнал ты мою скуку, а это ведь дорогого стоит. Жалую тебе прозвище «Дед Цвети-Сад». И повозку разного добра. Пусть все знают, что я не только строг, но и милостив.

Увидел сосед, что старик полную повозку добра привёз, и сразу прибежал:

— Дай и мне хоть пригоршню чудесного пепла.

— Нет, сосед, и не проси. Не зацветут у тебя деревья.

— Вот смотрите, какие скареды на свете бывают. Уже и пригоршню пепла тебе жалко! А ведь выгреб ты его из моей собственной печи.

Жужжит над ухом сосед, как надоедливый комар. Никак не отвяжется. Отдал ему старик ведро с пеплом. И только одну маленькую горсточку отсыпал в тряпицу. На память о Снежке.

А сосед со всех ног побежал к замку князя. Кричит у ворот во всё горло:

— Пришёл Дед Цвети-Сад! Я — Дед Цвети-Сад!

Доложили князю.

Вышел князь в сад вместе со своей женой. Слуги и воины толпой сбежались. Все широко-широко глаза раскрыли. Ждут, какое чудо сейчас случится.

— А старик-то будто не тот, — усомнился князь. — Не прежний Дед Цвети-Сад. Ну всё равно, пусть покажет своё искусство.

Начал сосед сыпать пепел горстями. Полетел пепел по ветру, запорошил глаза и князю, и его жене, и придворным дамам, и воинам, и слугам. Засыпал пепел шёлковые одежды, набился в ноздри и уши.

Разгневался князь страшным гневом. Завопил:

— Гоните прочь этого обманщика! Палками гоните! Бейте его, как собаку!

Воротился сосед еле живой, прихрамывая, в изорванном платье.

Пожалел его добрый старик и дал ему новый халат.

С тех пор перестал сосед бессовестно клянчить.

Как-то раз пошёл Дед Цвети-Сад в горы. А навстречу ему идет, словно летит, незнакомый человек. Говорит он старику ласковым голосом:

— Хорошо зацвели деревья в моей долине, когда ты их пеплом посыпал. Порадовал ты меня, украсил мой дом, спасибо.

Понял Дед Цвети-Сад, что перед ним горный дух. Оробел старик, что и сказать, не знает.

— Подай мне сюда тряпицу с горсточкой пепла, — повелел горный дух. — Богато князь наградил тебя, но что стоит его награда против моей! Я тебе друга верну, а на свете нет ничего дороже верного друга.

Высыпал хозяин гор пепел из тряпицы на придорожный куст. Не зацвел куст цветами, но вдруг послышался знакомый лай и выскочил из куста Снежок.

А горный дух пропал, словно растаял в воздухе.

Обрадовались старик со старухой так, что если бы радость их на всех людей разделить, так каждому хватило бы и ещё бы немножко осталось.

Земляника под снегом

Давно-давно это случилось.

Жила в одной деревне вдова. И было у неё две дочери: старшая о-Тиё — неродная дочь, а младшая о-Хана — родная.

Родная дочь в нарядных платьях ходила, а падчерица — в лохмотьях. На долю родной дочери доставались ласка да баловство, а на долю падчерицы колотушки да чёрная работа. Падчерица и воду носила, и стирала, и обед варила, и ткала, и пряла, и весь дом обшивала.

А родная дочка была ленивица. Не любила она ткать и прясть, а любила лакомиться всласть.

Вот как-то раз поссорилась мачеха с соседкой.

Стала соседка кричать:

— Не указывай мне, учи лучше свою родную дочь! Вон она как ленива и привередлива! Придёт время — к падчерице твоей любой жених посватается, а дочку твою никто не возьмёт. Твоя дочка, раньше чем пальцем шевельнёт, три раза подумает, а потом всё равно раздумает.

Никогда не любила мачеха свою падчерицу, а после этих слов так её возненавидела, что решила со свету сжить.

Вот пришла холодная зима. Падчерица во дворе работает, а мачеха и о-Хана у очага греются.

Однажды разморилась о-Хана от жары и говорит:

— Ох, как мне жарко стало! Сейчас бы съела чего-нибудь холодненького.

— Хочешь немного снежку?

— Снег ведь невкусный, а я хочу чего-нибудь холодного да вкусного.

Задумалась о-Хана и вдруг как хлопнет в ладоши:

— Земляники, хочу земляники! Красных, спелых ягод хочу!

О-Хана была упряма. Уж если чего ей захочется, так подай.

Подняла она громкий плач:

— Мама, дай земляники! Мама, дай земляники!

— О-Тиё, о-Тиё, поди-ка сюда! — позвала мачеха падчерицу.

А она как раз стирала бельё на дворе. Бежит она на зов мачехи, на ходу мокрые руки передником вытирает.

Приказала ей мачеха:

— Эй ты, лентяйка, живо иди в лес и набери в эту корзинку спелой земляники. А не наберёшь полной корзинки, домой и не возвращайся. Поняла?

— Но, матушка, разве растёт земляника в середине зимы?

— Растёт не растёт, а ты одно помни: придёшь с пустыми руками — в дом не пущу.

Вытолкнула мачеха девочку за порог и дверь за ней крепко-накрепко заперла. Постояла-постояла о-Тиё на дворе, взяла корзинку и пошла в горы. Зимой земляника не растёт. Да делать нечего, боится о-Тиё ослушаться мачеху.

В горах тихо-тихо. Снег валит хлопьями. Кругом сосны, словно белые великаны, стоят.

Ищет о-Тиё землянику в глубоком снегу, а сама думает: «Верно, мачеха послала меня сюда на погибель. Никогда не найду я в снегу земляники. Тут и замёрзну».

Заплакала девочка, бредёт, не разбирая дороги. То взберётся, спотыкаясь и падая, на гору, то в ложбинку скатится. Наконец от усталости и холода упала она в сугроб. А снег валил всё гуще и гуще и скоро намёл над ней белый холмик.

Вдруг кто-то окликнул о-Тиё по имени. Подняла она голову. Приоткрыла глаза. Видит: наклонился над ней старый дед с белой бородой.

— Скажи, о-Тиё, зачем ты пришла сюда в такой холод?

— Матушка послала меня, велела набрать спелой земляники, — ответила девочка, еле шевеля губами.

— Да разве не знает она, что зимой земляника не растёт? Но не печалься, я тебе помогу. Идём со мной.

Поднялась о-Тиё с земли. Стало ей вдруг тепло и радостно.

Шагает старик по снегу легко-легко. О-Тиё за ним бежит. И вот диво: только что она в рыхлый сугроб по пояс проваливалась, а теперь стелется перед ней крепкая, хорошая дорога.

— Вон там на поляне спелая земляника, — говорит старик. — Собери, сколько надо, и ступай домой.

Поглядела о-Тиё и глазам своим не верит. Растёт в снегу крупная красная земляника. Вся поляна ягодами усыпана.

— Ой, земляника! — закричала о-Тиё.

Вдруг смотрит: старик куда-то пропал, одни сосны кругом стоят.

«Видно, не человек это был, а дух — хранитель наших гор, — подумала о-Тиё. — Вот кто спас меня!»

— Спасибо тебе, дедушка! — крикнула она и низко-низко поклонилась.

Набрала о-Тиё полную корзинку земляники и побежала домой.

— Как, ты нашла землянику?! — изумилась мачеха.

Думала она, что ненавистной падчерицы уже и в живых нет. Покривилась-покосилась мачеха от досады и дала своей родной дочке корзинку с ягодами.

Обрадовалась о-Хана, села у самого очага и давай совать в рот землянику пригоршнями:

— Хороши ягоды! Слаще мёда!

— Ну-ка, ну-ка, и мне дай! — потребовала мачеха, а падчерице ни одной ягодки так и не дали.

Прикорнула усталая о-Тиё у очага и дремлет. Только недолго ей отдыхать пришлось.

Слышит, кто-то за плечо трясёт.

— О-Тиё, о-Тиё! — кричит ей мачеха в самое ухо. — Эй ты, слушай, о-Хана не хочет больше красных ягод, хочет синих. Ступай живо в горы, собери синей земляники.

— Но, матушка, ведь уже вечер на дворе, а синей земляники, поди, на свете нет. Не гони меня в горы, матушка.

— Как тебе не стыдно! Ты ведь старшая, должна заботиться о своей младшей сестрёнке. Нашла же ты красные ягоды, найдёшь и синие!

Вытолкала она падчерицу на мороз без всякой жалости и дверь за ней со стуком захлопнула.

Побрела о-Тиё в горы. А в горах ещё больше снегу намело. Сделает один шаг о-Тиё — провалится по колени, сделает другой — провалится по пояс и заплачет-заплачет. Да полно, уж не во сне ли собирала она здесь свежую землянику?

Совсем темно стало в лесу. Где-то волки завыли. Обняла о-Тиё руками дерево, прижалась к нему.

— О-Тиё! — послышался вдруг тихий зов, и, откуда ни возьмись, появился перед ней знакомый дед с белой бородой. Словно тёмное дерево вдруг ожило.

— Ну что, о-Тиё, понравилась твоей матушке красная земляника? — ласково спросил её старик.

Полились у о-Тиё слезы ручьём.

— Матушка опять меня в горы послала. Велит принести синей земляники, а не то и домой меня не пустит.

Тут засверкали глаза у старика недобрым блеском.

— Пожалел я тебя, оттого и послал твоей мачехе красных ягод, а эта злодейка вон что придумала! Ну хорошо же, я проучу её! Ступай за мной!

Старик пошёл вперёд большими шагами. Идёт — словно по воздуху летит. Девочка за ним еле поспевает.

— Смотри, о-Тиё, вот синяя земляника.

И правда, весь снег вокруг светится синими огоньками. Повсюду рассыпана крупная, красивая синяя земляника.

Боязливо сорвала о-Тиё первую ягоду. Даже на дне корзинки сияла она синим блеском.

Набрала о-Тиё полную корзину и побежала со всех ног домой. Тут горы сами собой раздвинулись и в одно мгновение оказались далеко позади, а перед девочкой, словно из-под земли, родной дом вырос.

Постучала в дверь о-Тиё:

— Отвори, матушка, я нашла синюю землянику.

— Как? Синюю землянику?! — ахнула мачеха. — Быть того не может!

Думала она, падчерицу волки съели. И что же! О-Тиё не только вернулась живая-здоровая, но и земляники принесла, какой на свете не бывает. Неохотно отперла мачеха дверь и глазам своим не поверила:

— Синяя земляника!

О-Хана выхватила корзину из рук сестры и давай скорей ягоды есть.

— Ах, вкусно! Язык можно проглотить! Синяя земляника ещё слаще красной. Попробуй и ты, мама.

О-Тиё начала было отговаривать сестру с мачехой:

— Матушка, сестрица, уж слишком эти ягоды красивы. Так и сверкают, словно огоньки. Не ешьте их…

Но о-Хана злобно крикнула:

— Наелась, верно, в лесу до отвала, да мало тебе, хочешь, чтоб тебе одной всё досталось. Нашла дурочек!

И вдруг как залает, залает. Видит о-Тиё: выросли у мачехи и о-Ханы острые уши и длинные хвосты. Обратились они в рыжих лисиц, да так с лаем и убежали в горы.

Осталась о-Тиё одна. Со временем вышла она замуж и жила счастливо. Родились у неё дети. Много собирали они в лесу красных, спелых ягод, но в зимнюю пору земляники под снегом никто больше не находил, ни красной, ни синей.

Бамбук до самого неба

Давно-давно это было.

Жили в одной деревне старик и старуха.

Как-то раз летним вечером сидят они на веранде своего дома, прохладой дышат. Задремали старики.

Вдруг словно кто-то в дверь постучал: тон-тонтон. Не понять даже, наяву это слышится или во сне.

И снова: тон-тон-тон.

Проснулась старуха, разбудила старика.

— Дед, к нам стучатся. Выйди навстречу гостю.

Старик пошёл к передней двери, а старуха из кухонной выглянула. Никого. Видно, почудилось. Снова задремали старики.

Вдруг опять откуда-то донеслось: тон-тон-тон.

— Да ты прислушайся, дед! Стучат-то внизу, под самой половицей.

Прислушался старик.

— Правда твоя, старуха, пойду-ка я посмотрю.

Заглянул он под веранду — и что же видит! Росток молодого бамбука упёрся в половицу и стучит: тон-тон-тон.

— Ах ты бедняга! Трудно тебе приходится. Расти-то дальше некуда. Ну ничего, я выпущу тебя на волю.

Прорубил старик дыру в половице и освободил верхушку бамбука. Распрямился молодой бамбук. Согрело его солнце, овеял тёплый ветер. Рос бамбук быстро-быстро.

Но скоро повстречал он на своём пути новую помеху. И трёх дней не прошло, как молодой бамбук снова упёрся — в потолок: тон-тон-тон, тон-тон-тон.

— О-о, опять ты просишься на свободу! — смеётся старик. — Погоди, погоди, сейчас я тебе помогу.

Прорубил старик дыру в потолке.

Но не прошло и двух дней, как снова послышалось: тон-тон-тон.

Упёрся молодой бамбук в черепичную кровлю. Не пожалел старик кровли — разобрал черепицу.

Теперь над зелёным ростком только синее небо. Всё дальше от земли уходила его верхушка. А старик со старухой любовались, как тянется ввысь молодой бамбук, и так радовались, словно был он их родным сыном.

— Смотри, старая, как он вырос. Уж и не видать его верхушки. Скрылась в облаках.

— Он теперь, дед, поднялся выше самой высокой горы. Выше горы Фудзи вознёсся наш бамбук. Вот узнать бы, докуда он дорос.

— А вот завтра, старая, влезу я по его стволу на самую верхушку. Тогда и узнаем.

На другое утро поднялись старик со старухой рано-рано. Старуха лепёшек напекла.

Подкрепился старик в дорогу. Привязал узелок с лепёшками к поясу. Старуха ему с собой крепкую верёвку дала:

— Устанешь, дед, так привяжи себя крепко-накрепко к стволу, отдохни немного. А там и опять полезай.

— Ну, прощай, старая, жди меня.

— Ты смотри, дед, осторожнее. Годы твои немолодые. Ведь недаром говорят: «Обезьяна и та падает с дерева».

Вот полез старик кверху по стволу бамбука. Старуха рукой машет на прощанье: возвращайся, мол, скорее.

Поднялся старик вровень с крышей дома, посмотрел вниз — старуха во весь рот ему улыбается. Поднялся он выше самой высокой сосны во дворе дома, опять вниз глянул, а лицо у старухи стало маленькое-маленькое, как орешек. Лезет старик всё выше, карабкается, уж и жаворонок до него не долетит.

А старуха с земли смотрит.

Вот старик стал величиной с дыню, вот с баклажан, вот с горошину, вот с кунжутное семечко, а там, смотри-ка, и вовсе из глаз пропал.

Старик на свой дом с вышины посматривает. Вот стал его дом величиной с дыню, вот с баклажан, вот с горошину, вот с кунжутное семечко — и совсем исчез, словно растаял.

Посмотрел старик на небо. Нет, ещё не видать верхушки бамбукового ростка.

Верно, долго ещё лезть придётся. Вот снежная вершина Фудзи стал величиной с горошинку, вот уже её и совсем не видно. Да что там гора Фудзи! Вся Япония теперь словно маковые зёрнышки — и не разглядишь.

Наконец совсем скрылась земля из виду. Вокруг только широкое небо.

Привязал старик себя верёвкой к стволу, отдыхает и думает: «Как-то там теперь моя старуха? Верно, тревожится обо мне».

Но уж не спускаться же вниз, когда залез так высоко! Отдохнул он, собрался с силами и снова полез по стволу.

Поглядел вверх — не узнать неба, так переменилось.

Были звёзды величиной с кунжутное семечко, а теперь стали крупные, как горошины. Луна была величиной с круглый веер, а теперь большая-большая, как гора Фудзи.

Видно, дорос бамбук до самой луны. Обрадовался старик. «Хорошо бы, — думает, — в Лунном царстве побывать. Много про него на земле чудесного рассказывают».

Наконец добрался он до верхушки молодого ростка.

— Утомился я в дороге, — говорит, — и ты, верно, тоже устал, бедный. Вон ведь докуда дорос.

В Лунное царство серебряные ворота ведут, а у ворот два зайца на страже стоят.

Не раз, когда старик с земли на луну смотрел, казалось ему, что видит он дерево, а под ним зайца с длинными ушами. «Не обманули меня глаза, — думает, — вот они, лунные зайцы!»

Вошёл старик в ворота. За воротами сад. Растут в нём серебряные деревья с жемчужными ветками.

А в глубине сада серебряный дворец виднеется. Встретили гостя у входа маленькие звёзды и провели в богато убранный чертог. Весь он так и светится.

Посадили старика на парчовые подушки, подносят ему разные кушанья, чаем угощают.

Вышла к гостю сама Лунная дева.

Говорит она старику:

— Спасибо тебе, что навестил нас. Все мы тебе рады. Ты добрый человек, позаботился о нашем любимом ростке бамбука. Погости у нас, не торопись домой… Эй, зайцы, звёзды, позабавьте гостя!

Стали зайцы плясать перед стариком. Скачут друг через друга, кувыркаются. Одни в барабан стучат, другие в ладоши прихлопывают, третьи поют:

Заяц, заяц, отчего

У тебя такие уши

Длинные, длинные,

Словно листья у бамбука?

Бам-бам-бам, бум-бум-бум.

Оттого что в детстве мама

За уши меня тянула,

Стали уши у меня

Длинные, длинные,

Словно листья у бамбука.

Бам-бам-бам, бум-бум-бум.

Потом звёзды начали кружиться в хороводе и запели звонкими серебряными голосами:

Свет-свет-светляки!

Свет-свет-светляки!

Если будут вас ловить,

Прилетайте к нам сюда.

Смотрит старик, слушает. Незаметно время летит, на земле уже вечер близок.

И тут вспомнил старик о своей старухе. Верно, ждёт она не дождётся. Пора и домой.

Простился старик с Лунной девой, простился со звёздами, а зайцы его до самых ворот проводили.

Спускаться-то скорей, чем подниматься.

Вот звёзды стали маленькими-маленькими и скоро совсем из виду пропали, а внизу земля показалась. Сперва была она с маковое зёрнышко, а потом стала как орешек, а потом — как баклажан, а потом — как большая дыня. Вот её уж и глазом не измерить. Гора Фудзи высится большая-большая. А вот и родная деревня! Вот уж и дом старика виден.

Спустился старик до самой своей крыши и зовёт:

— Старуха, а старуха, выходи-ка меня встречать!

А старуха с самого утра ждёт, места себе не находит. Всё на небо поглядывает, даже шею заломило. Под вечер пошла домой ужин варить, но на голос старика бегом из дверей выбежала:

— Наконец-то вернулся! Вот радость! А у меня как раз ужин поспел. Ну, рассказывай, где побывал, что видел.

— А видел я, старая, чудеса. Наш-то бамбук до самого неба дорос! Вот ты послушай…

Поужинал старик. Трубку покуривает и старухе рассказывает про Лунное царство. Удивляется старуха:

— И правда чудеса! Нет, старик, уж ты как себе хочешь, а завтра возьми меня с собой на небо. Посмотрю и я, как звёзды пляшут.

Пожалел старик старуху. Не много она в жизни радостей видела. Пусть хоть напоследок в Лунном царстве побывает.

Вот на другое утро встали оба рано-рано. Старуха по деревьям лазать не умеет. Посадил ее старик в большой мешок.

— Только помни, старуха: ты меня ни о чём по дороге не спрашивай. Я мешок в зубах буду держать. Если раскрою рот, беда случится! Полетишь ты камнем вниз, и костей не соберёшь.

— Не бойся, старый, ни о чем тебя не буду спрашивать, словечка не скажу. Буду молчком сидеть в мешке до самого Лунного царства.

Взял старик мешок в зубы — они у него были ещё крепкие — и полез вверх по стволу бамбука.

Вот поднялся старик выше своего дома, выше самой высокой сосны в саду. Стал его дом не больше дыни, а там с баклажан, а потом с горошину. Стал маленьким-маленьким, как кунжутное семечко, и совсем из глаз скрылся.

Высока снежная гора Фудзи, а теперь кажется не больше орешка. Много времени не прошло, глянул вниз старик, а уж вся Япония — маковые зёрнышки. И совсем в тумане растаяла. Передохнул старик и снова полез вверх.

Старухе в мешке ничего не видно. Была она словоохотлива. Надоело ей молчком сидеть. Но ведь старик приказал рта не раскрывать. Приказывать-то легко, а каково выполнить?

Лезет вверх старик, карабкается по стволу.

Были звёзды не больше кунжутного семечка, а теперь стали величиной с дыню. Луна — что большая гора.

Тут начала было старуха:

— Эй, послу… — да на полуслове спохватилась.

Немного времени прошло, она опять:

— Эй, послушай, дед… — да вовремя рукой себе рот зажала.

Чуть-чуть было старик не откликнулся, но, к счастью, промолчал.

А старухе всё больше не терпится:

— Эй, старик, далеко ещё?

Старик в ответ мычит:

— М-м-м.

Слово за слово, разговорилась старуха. Толкует о том о сем и время от времени спрашивает:

— Ну что, старик, далеко ли еще до луны? Скоро ли мы там будем? А что, виден уже серебряный дворец?

Вот уж Лунное царство так близко — рукой подать.

— Ну что, старик, долго ли ещё мне ждать? В мешке темно, душно…

Вот наконец серебряные ворота показались.

— Эй, старик, да когда же ты, наконец, доберешься до неба?

У старика с языка и сорвись:

— Уже добрался.

Только старик открыл рот, как при первом же его слове полетел мешок вниз. Вот он стал не больше дыни, вот уж он меньше баклажана, вот величиной с горошину, вот с маковое зёрнышко — и совсем из глаз пропал.

Выбежали звёзды и зайцы деду навстречу. Сама Лунная дева к нему вышла. Но не захотел старик один в Лунном царстве веселиться и начал быстро-быстро спускаться вниз.

Слез он с бамбука на землю и кричит:

— Эй, старуха! Вот я и домой вернулся.

Никто не отвечает. Никто не выбежал ему навстречу. Нет нигде старухи — ни дома, ни в саду.

Заплакал старик. Сел один ужинать.

Ночью проснулся он и слышит, словно кто-то стучится в двери и ставни.

Спрашивает старик спросонок:

— Где ты, старуха?

«Тут, тут, — слышится ему, — тут, тут».

Обратилась старуха в лёгкий ветерок.

Хлопочет ветерок в саду, сухие листья в сторону сгребает, бельё сушит — и всё шепчет, шепчет без умолку.

Прислушается старик и слова различает:

«Эй, дед, как живёшь? Хорош-ш-шо ли рис у тебя сварился?..»

Кувшинный человечек

В старину, далёкую старину, жил в одной деревне молодой парень, по имени Таро. Был он бездельник, каких мало. И к тому же любопытен.

С утра бродит по улицам и глазеет по сторонам. Тут новую крышу настилают, там бочку чинят, а вот собака за кошкой погналась. Кошка сидит на дереве, а Таро стоит под деревом. Ждёт, когда кошка с собакой помирятся.

Мальчишки даже песню сложили:

Кто глаза таращит,

Словно филин в чаще,

Как лягушка на болоте?

Это наш Таро.

Оророн-коророн!

Оророн-коророн!

Настала осенняя страда. Все парни жали и молотили рук не покладая. Один Таро шатался по деревне как ни в чём не бывало.

Вдруг приметил он на обочине дороги глиняный кувшинчик.

— О-о, ходишь дальше — найдёшь больше, — обрадовался Таро. — И целёхонький, ни трещины. Но что в нём шуршит? Верно, полевая мышь туда забралась.

Заглянул Таро в кувшин — и что же видит? Не мышь там прячется, не ящерица, не лягушка, а маленький человечек. Головёнка у него ну не больше каштана, а сам он, если на ноги встанет, будет ростом с гороховый стручок. Вот чудо! Таро так широко рот разинул от удивления, что в него, как в ворота, повозка с конём могла бы въехать.

Человечек заговорил голосом тонким-тонким, как писк цикады:

— Здравствуй, Таро! Вот мы и встретились. Из всей вашей деревни один ты мне полюбился. Ох, как я не люблю других парней! Возьми меня к себе домой жить.

— Что ж! — отвечает Таро. — Пожалуй, возьму. Отчего не позабавиться.

Дома вынул он маленького человечка из кувшина и бережно, двумя пальцами посадил посреди комнаты. А кошку на улицу выгнал за то, что стала облизываться.

— Кувшинный человечек, какой ты забавный! Верно, меньше самого крошечного карлика на свете. Хочешь, поиграем?

Целый день играл Таро с Кувшинным человечком. Посадил его в деревянную чашку и катал в кадке с водой. Подует посильнее — в кадке буря поднимается.

Тележку сделал и мышь в неё запряг. Мышь побегала-побегала и бросилась в норку, тележку опрокинула.

Смеялся, смеялся Таро, но к вечеру надоела ему новая забава. Не привык он долго одним и тем же заниматься.

На другой день опять пошёл Таро шататься по улицам. Солнце уже начало садиться, когда вспомнил он о Кувшинном человечке.

Вернулся Таро домой, смотрит, а там какой-то долговязый верзила на полу развалился, руки-ноги раскинул… Кто бы это мог быть? Стал Таро вглядываться в незваного гостя. Словно он его уже где-то видел. Да ведь это Кувшинный человечек!

— Вот чудо из чудес! Как же ты так сразу, в один день, вырос? — спрашивает Таро. — Еще вчера был меньше мыши, а теперь меня перерос.

— Всё твоими трудами, друг мой, твоими заботами, — отвечает Кувшинный человечек. — Недаром я тебя из тысячи выбрал. Гуляй, гуляй больше, я ещё и не так вырасту.

В первый раз в жизни призадумался Таро: чтоб эти слова значили?

А Кувшинный человечек уже не гостем, а хозяином себя держит. Принеси ему то, подай это, да поживее.

На другой день Таро ушёл из дому раньше обычного. Сказать по правде, сбежал от своего гостя. Весь день бродил он по деревне без дела.

Вечером вернулся, открыл дверь — и замер на пороге. В дом войти нельзя. Гость так вырос, что ему и одному в доме тесно.

— Тоже выстроили домишко, недотёпы деревенские, — ворчит Кувшинный человечек. — Повернуться негде. Очаг посредине сделали, то и дело ногой в него попадаю. А угли-то горячие!

Пришлось Таро спать под открытым небом. Чуть свет ушёл он со двора подальше. А вскоре соседки у колодца поспорили, чей ребенок в драке виноват. Ну как тут не послушать!

Вернулся Таро домой уже в сумерках и понять не может, что за толстые брёвна из окон и дверей торчат? Пригляделся, а это руки и ноги гостя. Стал Кувшинный человечек великаном. Того и гляди, крышу своротит. Всю ночь Таро думал, как от беды избавиться, — ничего придумать не мог.

А наутро вот что случилось. Пришёл к нему сосед и говорит:

— Сын у меня заболел. Одному мне, старику, не управиться. Помоги в поле урожай убрать.

Не хотелось Таро за работу браться, но и отказать совестно. Взял он серп в руки, пошел помогать старику соседу. Вечером сосед говорит:

— Спасибо тебе, что помог. Вот на, возьми за свой труд.

И дал ему немного денег. Первый раз в жизни заработал Таро деньги. Держит их в руке, и на душе у него легко так стало. Пошел он домой. Только смотрит, не торчат больше из дверей руки и ноги непрошеного гостя. Ворчит гость в доме, ворочается, как медведь. Припер Таро дверь покрепче и лег спать во дворе.

На другое утро опять пошел Таро помогать соседу. Вернулся к себе домой поздно вечером, а гость почему-то вдвое меньше стал. Сидит в углу сердитый.

В доме так хорошо стало, просторно. Можно после работы чайку попить.

А гость жалуется:

— Ошибся я в тебе, Таро! Думал, ты стоящий человек: мухи с головы не сгонишь — так ленив. Еще бы дня два ты поленился, я бы с гору вырос, до самых облаков. Ну чего ты серпом целый день махал? В гроб, что ли, меня вогнать хочешь?

«Э-э, — смекнул Таро, — вон оно в чём дело! Ну, уж завтра я так работать буду, что никто за мной и не угонится».

Назавтра к вечеру Кувшинный человечек стал опять ростом с гороховый стручок.

— Прошу тебя, Таро-сан, — запищал он плаксивым голоском. — Посади меня снова в кувшин да и оставь возле дороги. Поищу я себе другого хозяина, поленивее.

Таро так и сделал.

Старые люди в деревне сказали: верно, это сама лень была в образе Кувшинного человечка.

А кто потом нашёл его, не знаю.

Может, и сейчас Кувшинный человечек лежит возле дороги, ждёт нового хозяина.

Самый красивый наряд на свете

В старину, далёкую старину, были у ворона перья белые-белые. Захотелось ему принарядиться. Вот и полетел ворон к сове.

В те времена сова была красильщицей. Она красила всем птицам платья, в какой только цвет они пожелают: красный, синий, бирюзовый, жёлтый… От заказчиков отбоя не было.

— Госпожа сова! Госпожа сова! Выкр-р-рась мой наряд в самый кр-р-расивый цвет. Я хочу весь свет поразить своей кр-р-расотой.

— У-гу, у-гу, могу! — согласилась сова. — Хочешь голубое платье, как у цапли? Хочешь узорчатый наряд, как у сокола? Хочешь пёстрый, как у дятла?

— Нет, выбери для меня цвет совсем невиданный, чтобы другого такого наряда ни у одной птицы не было.

Стряхнул с себя ворон своё белое оперенье, а сам улетел.

Думала-думала сова, какой цвет самый невиданный, и выкрасила перья ворона в чёрный-чёрный цвет, чернее туши.

Прилетел ворон и спрашивает:

— Хор-рош ли нар-р-ряд у меня получился?

Надел он своё новое платье и давай в зеркало глядеться. Посмотрел да так и ахнул! С головы и до самого хвоста стал он чёрным-чёрным, и не разберёшь даже, где глаза, где нос.

— В какой это цвет ты мои перья выкр-р-расила, р-разбойница? — завопил ворон.

Стала сова оправдываться:

— Ты же сам хотел, чтобы я выкрасила твой наряд в небывалый цвет.

— Погоди же, поймаю тебя — р-разорву в клочья! Теперь мы вр-раги навсегда! — злобно закаркал ворон.

С той поры как увидит он сову, так и бросается на неё.

Вот почему сова днём прячется в дупле. Не показывается она на свет, пока ворон летает.

Журавлиные перья

Давно-давно жили в одной горной деревушке старик со старухой. Очень они печалились, что детей у них не было.

Однажды в снежный зимний вечер пошёл старик в лес. Собрал он большую охапку хвороста, взвалил на спину и начал спускаться с горы. Вдруг слышит он поблизости жалобный крик. Глядь, а это журавль попался в силок, бьётся и стонет, видно, на помощь зовёт.

— Ах ты бедняга! Потерпи немного… Сейчас я тебе помогу.

Освободил старик птицу. Взмахнула она крыльями и полетела прочь. Летит и радостно курлычет.

Настал вечер. Собрались старики сесть за ужин. Вдруг кто-то тихонько к ним постучался.

— Кто бы это мог быть в такой поздний час?

Открыл старик дверь. Видит — стоит в дверях девушка, вся запорошённая снегом.

— Заблудилась я в горах, — говорит. — А на беду, сильно метёт, дороги не видно.

— Заходи к нам, — приглашает старуха. — Мы гостье рады.

Взял старик девушку за руку и повёл к очагу:

— Садись, обогрейся да поужинай с нами.

Поужинали они втроём. Видят старики, девушка красивая да такая ласковая. Стала она старухе по хозяйству помогать, а потом и говорит:

— Хочешь, бабушка, разомну тебе плечи, спину потру?

— Вот спасибо, доченька. Спина-то у меня и вправду болит. А как тебя по имени зовут?

— О-Цуру.

— О-Цуру, Журушка, хорошее имя, — похвалила старуха.

Пришлась старикам по сердцу приветливая девушка. Жалко им с ней расставаться.

На другое утро собирается о-Цуру в путь-дорогу, а старики ей говорят:

— Нет у нас детей, Журушка. Останься с нами жить.

— С радостью останусь, у меня ведь на свете никого нет… А в благодарность за доброту вашу натку я для вас хорошего полотна. Об одном только прошу: не заглядывайте в комнату, где я ткать буду. Не люблю, когда смотрят, как я работаю.

Взялась девушка за работу. Только и слышно в соседней комнате: кирикара тон-тон-тон.

На третий день вынесла о-Цуру к старикам свёрток узорчатой ткани. По красному полю золотые журавли летят.

— Красота-то какая! — дивится старуха. — Глаз не отвести!

Пощупала ткань: мягче пуха, легче пера.

А старик взглянул на девушку и встревожился:

— Сдаётся мне, Журушка, что похудела ты. Щёки у тебя вон как впали. Другой раз не позволю тебе так много работать.

Вдруг послышался хриплый голос:

— Эй, дома хозяева?

Пришёл торговец Гонта. Ходил он по деревням, скупал у крестьян полотно. Спрашивает Гонта:

— Ну что, бабушка, есть у тебя полотно на продажу? Наткала, верно, за зиму-то?

— Есть на этот раз у нас кое-что получше, господин Гонта, — отвечает старуха. — Вот взгляни-ка. Это наткала дочка наша Журушка, — и развернула перед Гонтой алую ткань. Золотые журавли словно живые летят.

— О, такого прекрасного узора и в столице никто не видал. Ваша дочь, я смотрю, мастерица! — Гонта сразу полез в кошелёк, достал пригоршню золотых монет. Понял он, что в княжеском дворце продаст такую замечательную ткань во сто раз дороже.

— Золотые монеты! Смотрите, настоящее золото! — Старики глазам своим не поверили.

Впервые на своем веку видели они золото.

— Спасибо тебе, Журушка, спасибо! — от всего сердца поблагодарили девушку старик со старухой. — Заживем мы теперь по-другому. Сошьем тебе новое платье к празднику. Пусть все любуются, какая ты у нас красавица.

Наступила весна. Пригрело солнце. Что ни день, прибегают к дому стариков деревенские дети:

— Сестрица, Журушка, выйди поиграй с нами.

Улыбается Журушка:

— Ну хорошо, давайте играть. Поплывем в гости к лунным феям.

Поднимут двое детей руки — это ворота в царство фей. А Журушка поет:

Поплывем мы в царство фей

Дружно, дружно, весело

Облачко — как лодочка,

Серебряные весла.

Проходят дети в ворота веселой вереницей и стариков зовут:

— Дедушка, пойдем с нами играть! Бабушка, пойдём играть!

— Да полно вам, не тяните нас за руки так сильно, — смеются старики.

Но не всегда светить солнцу. И дождь полям нужен. Поглядит Журушка, что небо облака закрыли, и запоёт:

Дождик, дождик, лей сильней,

Дождик, лей среди полей.

Дольше, дольше погости

На грушевом дереве.

Соберутся дети вокруг Журушки, а она им сказки рассказывает о разных диковинных птицах.

Хорошо было детям играть с Журушкой.

Но вот как-то раз снова пожаловал Гонта.

— Здравствуй, дедушка! Не найдётся ли у тебя опять такой же ткани, как в прошлый раз? Продай мне, я охотно куплю.

— Нет, и не проси. Дочке моей о-Цуру нельзя больше ткать: очень она от этой работы устаёт. Боюсь, заболеет.

Но Гонта чуть не силой всунул старику в руки кошелёк, набитый золотыми монетами.

— Я заплачу тебе ещё дороже, чем в прошлый раз. А если ты не согласишься, пеняй на себя. Худо тебе будет. Меня ведь сам князь к тебе прислал, — пригрозил Гонта. — Чтоб через три дня была ткань готова, не то головой поплатишься!

Ушёл Гонта, а старик и старуха стали горевать:

— Беда, беда! Что же с нами теперь будет! Пропали наши головы.

Всё слышала о-Цуру, хоть и была в другой комнате. Стала она утешать стариков:

— Не бойтесь, не плачьте. Через три дня будет готова ткань, красивее прежней.

Пошла девушка в ткацкую комнату и затворила дверь наглухо.

Вскоре послышался за стеной быстрый-быстрый стук: кирикара тон-тон-тон, кирикара тон-тон-тон.

День, и другой, и третий стучит ткацкий станок.

— Журушка, кончай скорее, будет тебе! — тревожатся старик со старухой. — Ты, верно, устала, доченька?

Вдруг послышался грубый голос:

— Ну как, готово? Покажите мне.

Это был Гонта.

— Нет, показать нельзя. Журушка крепко-накрепко запретила к ней входить, пока она ткет.

— Ого! Вот ещё выдумки! Я вижу, ваша дочь привередница. Ну, а я и спрашивать у нее не стану!

Оттолкнул Гонта стариков и настежь распахнул двери.

— Ой, там журавль, жу-жу-равль! — испуганно забормотал он.

Входят старики — и правда, стоит за ткацким станком большая птица.

Широко раскрыла она свои крылья, выщипывает у себя клювом самый нежный мягкий пух и ткёт из него красивую ткань: кирикара тон-тон-тон, кирикара тон-тон-тон.

Захлопнули старики дверь поскорее, а Гонта со всех ног убежал — так он испугался.

На другое утро прибежали дети звать Журушку.

— Журушка, выйди к нам, поиграй с нами или сказку расскажи.

Но в ткацкой комнате все было тихо.

Испугались старик со старухой, раздвинули сёдзи, видят: никого нет. Лежит на полу прекрасная узорчатая ткань, а кругом журавлиные перья рассыпаны… Начали старики звать дочку, искали-искали, да так и не нашли.

Под вечер закричали дети во дворе:

— Дедушка, бабушка, идите сюда скорее!

Выбежали старики, глядят… Ах, да ведь это журавль. Тот самый журавль! Курлычет, кружится над домами. Тяжело так летит…

— Журушка, наша Журушка! — заплакали старики.

Поняли они, что это птица, спасенная стариком, оборотилась девушкой… Да не сумели они ее удержать.

— Журушка, вернись к нам, вернись!

Но все было напрасно. Грустно, грустно, точно прощаясь, крикнул журавль в последний раз и скрылся в закатном небе.

Долго ждали старик со старухой, но Журушка так и не вернулась.

Есть, говорят, на одном из дальних островов большое озеро. Видели там рыбаки журавля с выщипанными перьями. Ходит журавль по берегу и все поглядывает в ту сторону, где старик со старухой остались.

Две корзины глупостей

В старину, далекую старину, был у отца с матерью сын-дурачок.

— Ничего-то он, глупый, не умеет, — горевали родители. — Случись с нами беда, как он жить будет?

Стали думать, какому ремеслу его научить, и решили, пусть торгует вразнос. Дело нехитрое, были бы крепкие плечи да звонкий голос.

Дали ему каштанов и говорят дурачку:

— Вот тебе каштаны на пробу. Носи по всему городу.

Ходит дурачок с коромыслом на плече и кричит:

— А вот каштаны на пробу всему городу! А вот каштаны на пробу всему городу!

Все дети сбежались на этот крик. Мигом поели они каштаны, а дурачок и рад: вот как быстро товар с рук сбыл. Пришёл дурачок домой весёлый-превесёлый. Спрашивают родители:

— А деньги где?

— Какие деньги? Разве надо было деньги брать? Сами же сказали: носи на пробу всему городу.

Опечалились родители. Стали ему объяснять, как вразнос торгуют.

На другое утро положили родители в две корзины разного товару: каштаны, чай, несколько мерок проса.

Весь день бродил дурачок по городу — ничего не продал. Воротился домой к вечеру, плачет:

— Ничего у меня не купили глупые люди. Только смеются. Уж я кричал, кричал, выкликал свой товар — у самого в ушах звенело.

— Как же ты товар выкликал? — спрашивают родители.

— А вот как, — затянул дурачок. — «Просочай-просочай — сопрочай-прочайсо-чайкаштаны-ташкачаны-штаныкачай…»

— Глупый ты, глупый, разве можно так? Товар надо выкликать ясно, чтоб слово от слова отскакивало. А ты их вместе сболтал, как муку с водой. Каштаны ведь не чай, а чай ведь не просо.

Вот снова пошёл дурачок торговать. Целый день он пропадал. Вернулся только к вечеру, плачет:

— Живут в нашем городе одни дураки. Смеются, сами не знают над чем. За весь-то день ничего я не продал.

— Уж верно, ты опять не так кричал, как мы учили, — говорят ему отец с матерью.

— Вот и неправда. В точности так. Вот послушайте: «Каштаны — не чай, просо — не каштаны. Чай — не просо, кричу особо!»

— Глупый ты, глупый! Ты всего три слова кричи, от себя ничего не прибавляй: «Чай, каштаны, просо!» Да кричи медленно, внятно, чтобы все поняли.

Пошел на другой день дурачок товар продавать. Кричит медленно, с расстановкой:

— Чай-ка-шта-ны-просо!

Да скоро заболтался у него язык. Стало у него выходить:

— Чайка штаны просит. Чайка штаны просит.

А тут, как на грех, идёт следом другой разносчик. Орёт во всю глотку:

— А вот сковородки! Сковородки хорошие!

Вконец дурачок сбился.

— Чайка штаны просит. Чайка штаны просит. Сковородки — сковородки. Чайка штаны просит, а сорока — водки!

Люди на улицах от смеха падают. Ни у того, ни у другого ничего не покупают.

Рассердился другой разносчик, что дурачок ему торговлю испортил, и надавал ему тумаков.

Вернулся дурачок домой, плачет:

— Ничего-то я не продал, да еще вдобавок побили меня.

Долго думали родители, как теперь быть, и надумали. Пусть продаёт товар, какой совсем просто зовется. Горох! Уж чего проще. Тут ошибиться нельзя.

Насыпали они в корзины несколько мер гороха.

Идет глупый сын по городу и кричит:

— Горох, горох, а вот хороший горох! Гороху на грош, горох хорош. На грош нагрохаю гору гороха!

Люди смеются, за бока держатся.

Тут вдруг вышел из соседнего переулка разносчик с корзинами на коромысле. Выкликает он свой товар:

— Горшки, кому горшки, горшки хороши!

Опять сбился глупый сын. Всё у него в голове спуталось. Кричит:

— Горох, горох, хороший горох. Горшки, горшки хороши. Грохочет горох, а горшок оглох. Горох кроши, горшки круши. Горький горох, а горшки с горки грох!

Заслушался дурачка разносчик, споткнулся и уронил горшки, только черепки задребезжали.

Разинул рот глупый сын:

— Вот беда, горе! Нечего сказать, огорошил ты меня.

Рассердился тут разносчик и огрел дурачка коромыслом.

Вернулся дурачок домой с горькими слезами.

— Говорил я вам, что в нашем городе одни дураки живут. Прохожие смеются, а разносчики дерутся.

Родители только вздохнули:

— Видно, правду люди говорят: от глупости нет лекарства. Сиди-ка ты лучше дома. Оно и нам спокойнее будет.

Как сороконожку за лекарем посылали

В старину, далекую старину, как-то раз под вечер шло у цикад большое веселье.

Вдруг одна из них жалобно заверещала:

— Ой, больно! Ой, не могу! Ой, голову ломит!

Поднялся переполох. Решили цикады скорее послать за лекарем. Тут заспорили они между собой:

— Пошлем ту, нет, лучше эту…

А самая старая и мудрая цикада посоветовала:

— Надо сороконожку послать. У нее ног много, она скорее всех добежит.

Попросили цикады сороконожку сбегать за лекарем, а сами стрекочут возле больной:

— Потерпи немного, потерпи, потерпи!

Стонет больная, а лекаря всё нет как нет. «Где же наша сороконожка? Отчего она до сих пор лекаря не привела?» — тревожатся цикады. Пошли они посмотреть, не вернулась ли сороконожка к себе домой. Видят: сидит сороконожка, обливаясь потом, на пороге своего домика, а перед ней — ворох соломенных сандалий.

Спрашивают ее цикады:

— Что же лекарь так долго не идет?

А сороконожка в ответ.

— Не видите разве, я спешу изо всех сил. Как раз двадцать первую ногу обуваю. Надену сандалии на все свои ноги и сразу же побегу за лекарем.

Тут только догадались цикады, что сороконожка еще только обувается в дорогу. Хорошо, что больная тем временем и без лекаря выздоровела.

Недаром старики говорят: «Первым добежит не тот, кто быстрее всех бегает, а тот, кто скорее всех в дорогу соберется».

О чём рассказали птицы

Давно-давно это было. Жил в одной деревне старик. Ходил он по горам, хворост собирал да продавал его на базаре.

Как-то раз нашёл он в лесу красный колпак. Обрадовался старик находке: хоть и дырявый колпак, да ведь у него и такого не было.

«Впору ли он мне?» — подумал старик и нахлобучил его на голову. И что же? Слышал он до того только щебет и крики птиц, а тут вдруг весь лес наполнился спорами и разговорами.

— Отдай моего червяка! Отдай моего червяка!

— Фить, фить, не отдам! Давай пополам.

— Сова-то увидела меня и кричит: «Угу-угу!»

— А ты что?

— А я ни гугу. Так и спасся.

— Дети мои, дети, голубяточки, давайте я вас приголублю.

Вон на той ветке ссорятся, а на этой идёт дружная беседа. И вдруг:

— Р-разбой! Разбой! Держи вора! Кар-р! Кар-р!

Старик даже в сторону шарахнулся от испуга! Сбила ветка колпак у него с головы, и сразу стихли речи, снова зазвенел непонятный птичий щебет. Поднял старик колпак с земли, надел на голову, и опять послышались разговоры и вверху, на ветках, и внизу, в кустах. Снял колпак — снова птичий щебет да шорох листьев. Надел колпак — опять разумные речи.

«Вот оно что! — догадался старик. — Не простой колпак я нашёл, а волшебный: зовут его в народе колпак “Чуткие уши”. Кто его наденет, тот научится понимать язык птиц и зверей, цветов и деревьев».

Пошёл старик дальше в лес, присел отдохнуть под большим деревом и задремал. Разбудило его карканье ворон.

— Что это я, задремал, кажется? — встрепенулся старик.

Видит он: сидят на ветке над самой его головой два ворона и хрипло каркают.

«О чём это они?» — подумал старик. Надел он свой красный колпак и стал слушать.

— Давно мы с тобой не встречались, друг Кангарасу, — говорит один ворон другому. — Ты откуда путь держишь?

— Был я на морском берегу, но пропала там рыба, нечем стало кормиться, вот я и прилетел сюда, — отвечает другой. — А ты где летал, брат?

— Возле деревни на рисовых полях охотился, да только ныне на улиток неурожайный год. И ещё мало того, дети дразнятся:

Вор-вор-ворон,

Где ты закоптел?

Выкради краски,

Выкраси перья.

— Да, друг, беда нам от этих озорников. Но скажи мне, что на свете нового, небывалого?

— Каркнуть по правде — ничего. Ах да, вспомнил. Расскажу я тебе, что в наших краях случилось. Лет шесть назад, не соврать бы… Да, точно, шесть лет назад строил один крестьянин кладовую. Стали настилать крышу из дранки…

— Драную, драную крышу?

— Да нет, из дранки. Словом, стали дощечки одну к другой приколачивать. И случилось так, что заползла на крышу змея, её невзначай и прибили гвоздём. Лежит змея полуживая и не умирает. Все эти годы её кормит верная подруга. Приползёт к ней, и плачут они обе, плачут… Растёт чужое горе над домом, словно чёрная туча. И тут пришла к крестьянину беда: заболела его единственная дочь.

— Кра-кра-красивая?

— Красавица, да ещё какая! Жаль её! Если никто не догадается приподнять доску и освободить змею, то змея умрёт. В тот же миг умрёт и девушка. Много раз летал я над крышей и каркал об этом во всё горло, да что проку! Никто меня не послушал.

Другой ворон отвечал ему:

— Правда твоя, непонятливы люди! Как громко ни каркай, всё им невдомёк.

Наговорились вороны и разлетелись в разные стороны.

Услышал это старик и подумал: «Хорошо, что на мне чудесный колпак! Надо скорей идти спасать девушку. Но раньше выряжусь-ка я чародеем, а то и не поверят».

Сплёл старик из соломы высокую-высокую шапку с острым концом, обклеил её пестрой бумагой и напялил на голову. Вот приходит старик к дому крестьянина и кричит у ворот:

— Гадатель пришёл, гадатель! Всё на свете разгадать могу, что, отчего и почему случилось.

Позвал хозяин старика:

— Эй, гадатель, не стой у ворот, зайди ко мне в дом, погадай!

Зашёл старик в дом, спрашивает:

— А что ты узнать хочешь? Может, есть у тебя какое-нибудь заветное желанье?

— Одно у меня есть заветное желанье: чтобы дочка выздоровела. Болеет она уже много лет. А какая болезнь на неё напала, ни один знахарь понять не может.

— Хорошо, я погадаю. Только надо мне сперва на больную посмотреть. Ведите меня к вашей дочери, — говорит старик.

Лежит девушка, тонкая, жёлтая, словно листок осенью. Вот-вот упадёт листок с ветки…

Сел старик у изголовья больной, забормотал про себя, будто заклинания читает:

Гуру-гуру, буру-буру.

Хвороба — вон.

Здоровье — в дом.

Буру-буру, гуру-гуру.

Бормотал он, бормотал, что в голову придёт, а потом и говорит хозяину:

— Строил ты шесть лет назад новую кладовую, крышу над ней настилал да невзначай прибил гвоздем змею. Страдает змея, день и ночь мучается. За это змеиное племя болезнь на твой дом наслало.

— Правду говорит гадатель! — воскликнул крестьянин. — Как раз шесть лет назад строил я кладовую… Надо скорее освободить змею.

Тут же позвали соседа-плотника. Полез он на крышу и стал поднимать дощечки… А под одной и в самом деле змея лежит, вся белая, высохшая, еле живая.

— Вот она, причина болезни! — сказал старик.

Осторожно положили змею в корзинку, поставили корзинку на берегу ручья и давай поить и кормить змею. Стала змея оживать.

В то же самое время стала и девушка поправляться. Вернулась к девушке прежняя красота. А как отпустили змею на волю, девушка и совсем выздоровела.

То-то пошло в доме веселье.

Подарил крестьянин старику новую одежду. Решил старик свет посмотреть и отправился странствовать.

Ходит он из деревни в деревню, из города в город.

Однажды сел он отдохнуть под раскидистым деревом возле дороги. Глядь, снова прилетают два ворона. Уселись они на дереве и повели между собой разговор.

— Тоскливо жить всё в одном и том же городе, мало слышишь нового, — жалуется первый ворон, — поневоле улетишь в другие края.

— Да что ты! — отвечает второй ворон. — А вот у нас, в нашей маленькой деревушке, случилось небывалое. Тяжко заболел один крестьянин, не сегодня-завтра умрёт. А всё отчего? Лет пять назад пристроил он к своему дому ещё одну комнату. Чтобы расчистить место, срубил он старое камфарное дерево. Остался пень стоять возле самого дома, и течёт на него дождевая вода с крыши. Не погибли корни дерева, каждую весну дают они новые побеги. Да только их тут же обрезают. И жить дерево не живёт, и умирать не умирает. Вот и постигла крестьянина за это тяжёлая кара…

— А ты каркал на крыше, сказал, от чего болезнь приключилась?

— Каркал, каркал, даже охрип. Да разве люди что понимают!

— Правда твоя. Прошлую ночь у нас в городе воры дом обокрали. Уж как я кричал: «Караул, караул!» И всё без проку, не проснулся никто. Но рассказывай дальше.

— Страдает камфарное дерево, мучается, бедное. Каждую ночь из горных лесов приходит множество деревьев навещать своего несчастного друга. Уж дали бы ему люди жить на свободе или выкопали бы, чтоб сразу засохло и не мучилось больше. Тогда бы и крестьянин сразу поправился…

Услышал старик рассказ ворона и отправился в дальний край к больному крестьянину. Пришёл и кричит у ворот:

— Гадатель пришёл, гадатель!

Выбежали люди из дома и зовут старика:

— Гадатель, зайди сюда, хозяин тебя приглашает.

Ввели старика в дом. Видит он: лежит на постели больной, еле дышит. Сел старик у его изголовья и спрашивает:

— О чем же вам погадать?

— Погадай, долго ли мне мучиться? Или, может, есть на свете какое средство спасти меня.

— Не горюй! — говорит старик. — Я узнаю причину болезни и вмиг тебя вылечу. Для меня это проще простого.

Забормотал старик про себя:

Гуру-гуру, буру-буру.

Хвороба — вон

Здоровье — в дом.

Буру-буру, гуру-гуру.

Бормотал, бормотал старик, а потом и сказал:

— Пять лет назад сделал ты, хозяин, пристройку к своему дому.

— Ах, гадатель, откуда ты это узнал? — удивились все кругом.

— Это мне открыло мое гаданье. Оставьте меня одного в той комнате, и за одну только ночь я открою причину болезни вашего хозяина и вылечу его.

Отвели туда старика. Первым делом он приказал:

— Не входите ко мне, пока не позову!

Настала ночь, но старик не лег спать. Надел он свой волшебный колпак и ждёт, что будет.

В полночь что-то зашелестело, зашуршало под окном:

— Эй, камфарное дерево, отзовись! Как нынче твоё здоровье?

В ответ послышался тихий-тихий голос, точно из-под земли:

— Кто это говорит? Верно, криптомерия с Горы криптомерий? Ты приходишь ко мне каждую ночь. Как мне благодарить тебя за твою заботу? Плохо мне, чуть дышу… Об одном только думаю: как бы мне поскорее умереть…

Стала криптомерия утешать друга:

— Что ты, что ты, нельзя так падать духом! Мужайся! А теперь мне пора. Завтра опять приду.

Ушла криптомерия.

Но не прошло и часа, как снова послышался шорох и чей-то голос спросил:

— Здравствуй, друг, камфарное дерево! Может, полегчало тебе?

— Кто говорит со мной? Уж не сосна ли с Сосновой горы?

— Да, это я.

— Ты пришла издалека!.. Спасибо тебе. Сама ведь устаёшь да и птиц на своих ветках беспокоишь.

— Полно, полно! Просто я собралась погулять и зашла к тебе по дороге. Настанет весна, и ты непременно поправишься! Не теряй надежды!

И снова послышалось: шурх-шурх! Это уходила сосна.

Старик в своём колпаке «Чуткие уши» слышал все их речи и думал: «Поскорее бы рассвело!»

Едва наступило утро, старик поспешил к больному, и опять забормотал свои заклинания: «Гуру-гуру, буру-буру…» А потом сказал:

— Срубил ты камфарное дерево… А пень возле дома остался. Живой он, растут на нём зелёные побеги. А ты их каждый раз обрезаешь. Чужое горе — вот причина болезни. Ведь не только камфарное дерево страдает — все деревья на высоких горах вокруг горюют о своём друге. Никому в лесах покою нет. Оставьте камфарное дерево, не обрезайте его побеги, тогда ты и поправишься.

— Не трогайте камфарное дерево, — наказал крестьянин своим сыновьям. — Если нужно, и крышу над ним разберите.

А как зазеленели на камфарном дереве молодые побеги, и крестьянин поправился. Болезнь как рукой сняло.

Построили сыновья крестьянина по соседству дом старику. Возле дома сад разбили. Поселились там самые красивые деревья со всей округи и цвели каждую весну небывалым цветом. И все звери и птицы тоже дружили со стариком, потому что он их понимал и любил.

Незадачливый ротозей

Жила в городе Осака одна бедная вдова, и был у неё сын, по имени Тораян.

Часто бранила она сына за то, что он первый на свете ротозей, вечно в беду попадает. Посуда у него из рук валилась. Кошелёк сам, без помощи вора, исчезал неизвестно куда. Верёвка вокруг ног оплеталась, грабли по лбу били. А уж если Тораян падал, то, как нарочно, в самую грязную лужу во всём городе.

По приказу своей матушки жарил он угрей на продажу. Тем и промышлял.

Как-то раз купил Тораян большого жирного угря, положил на доску и хотел было ножом отхватить ему голову, да, как всегда, зазевался. Соскользнул угорь с доски, вильнул хвостом — и в канаву. А там в другую. А из другой в третью.

— Эй, куда ты? Постой, милый, подожди!

Бежит Тораян за угрём. Уже за хвост его было схватил, да споткнулся и снова выпустил. Бежит дальше. Вот и городу конец.

Прибежал Тораян на поле, где редька росла.

А хозяин поля как закричит:

— Эй ты, чего здесь бегаешь по моей земле? Овощи топчешь!

— «Чего, чего»!.. Ловлю сбежавшего угря, вот чего! Да, уж видно, не поймаю. Как же я теперь вернусь домой? Мать у меня знаешь какая строгая?! Ах, несчастный я, лучше бы не родиться мне на свет. Куда я теперь денусь?

— Ну чего ревёшь! — говорит ему крестьянин. — Слезами горю не поможешь. Если боишься домой идти, оставайся у меня. Возьму я тебя в работники, поможешь редьку убирать.

Обрадовался Тораян, взялся за работу. На беду, попалась ему большая редька с таким крепким корнем, что никак не выдернешь. Понатужился Тораян, упёрся ногами, тянет изо всех сил:

— А ну, ещё раз!.. Идёт, идёт, пошла!.. Опять ни с места… Ну погоди, я сейчас тебя так рвану, что если б ты деревом была, и то бы с корнями из земли выскочила.

Как рванёт он редьку!

Выскочила она из земли — пон! А Тораяна подбросило словно щелчком высоко-высоко. Полетел он вверх, как стрела, спущенная с тетивы, и хлоп! Упал возле дома одного бочара на улице Бочаров.

Онемел бочар от испуга.

— Откуда ты? Вот уж правда с неба свалился.

— Тянул я из земли большую редьку, да как дёрну изо всех сил, ка-ак выскочит она — пон!.. Меня к вам и забросило, — рассказал Тораян, потирая ушибленную спину. — Не могу я теперь идти к моему хозяину — огороднику. Засмеёт он меня. И домой не могу идти, матушки боюсь! Куда мне теперь деваться, бедняге! Не приютишь ли ты меня, хозяин?

— Вот оно, выходит, какое дело, — удивился бочар. — Ну что ж, мне как раз нужен работник. Будешь ободья на бочки набивать.

Начал Тораян набивать бамбуковый обод на бочку, да, видно, у него от рождения обе руки были левые. Согнул обод в круг и не удержал.

Пин! — щёлкнул обод да как подбросит Тораяна высоко-высоко!

Хлоп! Упал он на землю. Глядит, где это он? Оказалось — во дворе одного зонтичных дел мастера на улице Зонтов.

— Ты откуда такой взялся, с молотком в руке? — удивился хозяин. — Каким ветром тебя занесло?

— Служил я у одного бочара, набивал ободья на бочку. А один обод так сильно щёлкнул меня, что взлетел я под самые небеса… Стыдно мне теперь бочару на глаза показаться. Не приютишь ли ты меня, хозяин, у себя?

— Что ж, хорошо! Натягивай бумагу на зонты, это дело нетрудное.

Поглядел Тораян вокруг. Повсюду во дворе зонты пестреют, словно медузы в море.

«Что ж, я, кажется, не худо устроился, — думает Тораян. — Возьмусь-ка я за работу».

Натянул он бумагу на самый большой зонт и понёс его показывать хозяину. Вдруг, откуда ни возьмись, налетел вихрь. Ему бы бросить зонт, да не догадался Тораян, и понёс его ветер, закрутил, как пушинку.

Держится Тораян за ручку зонтика, болтает в воздухе ногами. Так высоко, верно, ни один воздушный змей не залетал.

Всё выше и выше летит ротозей и очутился на самом небе. Под ногами у него облака. Видит он, стоит на облаках высокий красивый дом. Крикнул Тораян:

— Эй, хозяева, кто в доме есть, отзовитесь!

Вышла из дверей на зов Тораяна диковинного вида женщина. Глаза у неё так и сверкают, так и сверкают как молнии. Даже зажмурился Тораян.

Говорит она:

— Как ты попал к нам сюда, человек? Это ведь дом громовиков, а я — Огненная зарница.

Подкосились ноги у Тораяна. Насилу-то-насилу сошло у него с языка:

— Так, значит, зонт меня на самое небо занёс? Что теперь со мною будет? Пожалей меня, дай приют.

Тут как раз идут рогатые черти, стуча в барабаны. Это и были громовики. Рассказал им Тораян про свою беду.

— Ну что ж, пожалуй, поживи у нас, — говорят громовики. — Поможешь нам. Как ударим мы в свои барабаны: горо-горо-горо-горо, ты сразу лей воду из кувшина.

— Уж постараюсь.

Стали черти бить в барабаны, Тораян воду из кувшина на землю льёт, Огненная зарница то и дело глазами сверкает.

Посмотрел Тораян сквозь облака на землю:

— Вот смех-то, весёлая работёнка! Ой, вот потеха!

Льёт Тораян воду из кувшина, а на земле суматоха. Люди бегают, как испуганные муравьи, бельё с шестов снимают, зонты раскрывают, прячутся кто куда. Загляделся Тораян, зазевался да и ступил в просвет между облаками.

Летит Тораян с неба вверх тормашками. Ухватился было за крыло пролётного дикого гуся… Закричал дикий гусь не своим голосом. Выпустил его Тораян — и шлёп! Угодил в самую середину Осакского залива. Только круги по воде пошли.

В один миг очутился Тораян на морском дне.

Стоит под водою дворец дивной красоты, весь жемчугами изукрашен.

— Ой, что это? Никак, дворец Повелителя драконов?

Вышла к Тораяну Отохимэ, прекрасная дочь морского царя, и повела гостя к своему отцу.

Ласково встретил морской царь Тораяна.

— Ты откуда взялся, гость? Волны ли морские тебя унесли, с корабля ли ты упал?

— Нет, не с корабля я упал, с самого неба.

И рассказал морскому царю всё, что с ним приключилось.

Стал морской царь хохотать. Рыбы и те до слез смеются. Осьминог за бока хватается.

— Ну, развеселил нас гость, спасибо тебе.

Подали тут богатое угощение.

Стали рыбы танцевать, осьминог прыгать. Морские девы песни запели.

Говорит Отохимэ гостю:

— А видел ли ты, какой прекрасный у нас сад? В нём все цветы года разом цветут.

Захотелось Тораяну сад посмотреть.

Прекрасная царевна Отохимэ ему наказывает:

— Смотри же, гость, будь осторожен. Если спустится сверху какое-нибудь вкусное лакомство, не польстись на него — беда случится.

Хорош сад у морского царя. Всё сразу в нём цветёт: и весенние вишни, и летние ирисы, и осенние хризантемы.

Гуляет Тораян по серебряным дорожкам, посматривает вокруг.

Вдруг спускается, откуда ни возьмись, кусочек мяса, да такой на вид нежный и вкусный. Висит он перед самым носом Тораяна. Забыл Тораян слова морской царевны, поймал приманку ртом да как завопит:

— Ай! ай! Что-то мне в губу впилось. Спасите!

Мясо-то было на рыболовный крючок насажено! Чувствует Тораян — тащат его кверху. Как показалась его голова из воды, рыбаки на лодке всполошились:

— Чудище! Чудище! Поймали мы на крючок чудище морское!

Тораян им в ответ со слезами.

— Да какое я чудище! Такой же человек, как и вы! Спасите, помогите!

— И правда, как будто человек! Вот диво!

Вытащили рыбаки Тораяна из воды и спрашивают:

— Откуда ты взялся такой? Какого роду-племени? Где живешь?

— Живу я в городе Осака, тут неподалеку.

— Вот так штука, поймали мы на удочку здешнего парня. Куда только наш брат не заберётся!

Взвалили они Тораяна на плечи и понесли домой к строгой матушке на расправу.

Оглавление

Брат и сестра . (Сказка острова Танэгасима)

Обезьянье царство . (Сказка острова Окинава)

Как острова рассердились . (Сказка острова Хатидзёдзима)

Три связки соломы . (Сказка острова Окинава)

Горное чудище — Омои . (Сказка острова Сикоку)

Бочка, петушок и стрела . (Сказка острова Сикоку)

Длинная-длинная сказка . (Сказка острова Сикоку)

Чародей поневоле . (Сказка острова Окинава)

Флейтист Санта . (Сказка острова Садо)

В мышиной норке . (Сказка острова Сикоку)

СКАЗКИ ОСТРОВА ХОНСЮ

Груша, вверх! Груша, вниз!

Земляника под снегом

Бамбук до самого неба

Кувшинный человечек

Самый красивый наряд на свете

Журавлиные перья

Две корзины глупостей

Как сороконожку за лекарем посылали

О чём рассказали птицы

Незадачливый ротозей

Реклама на сайте