«Приключения Пенрода»

Приключения Пенрода (fb2) - Приключения Пенрода [сокращённый вариант] (пер. Анна Вячеславовна Устинова,Антон Давидович Иванов) (Пенрод - 1) 974K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бут Таркингтон

Б. Таркинтон ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПЕНРОДА

Глава I ПЕНРОД И ЕГО СОБАКА

Пенрод сидел на заборе, а его маленький пес по имени Герцог с самым очаровательным и беззаботным видом взирал на хозяина. «Тебе-то хорошо!» бросив на собаку угрюмый взгляд, подумал Пенрод.

Мрачное настроение отражалось в каждой черте его лица. Конечно, как и всякий нормальный мальчишка, двенадцатилетний Пенрод Скофилд давно уже умел владеть собой и в присутствии взрослых мог напустить на себя самый беззаботный вид, чего бы это ему ни стоило. Но сейчас вокруг не было никого, кроме верного Герцога, и он, не боясь взрослых, которые вечно пристают со своими нотациями, дал волю съедающей его ярости. Жгучей, всепоглощающей ярости, причиной которой было творение некоей миссис Лоры Рюбуш.

Эту Лору Рюбуш — чего Пенрод совершенно не разделял — уважали чуть ли не все в их городке. А мать Пенрода вообще души в ней не чаяла, и они были закадычными подругами. Сама же миссис Рюбуш просто жить не могла безо всяких благотворительных сборищ и изящной словесности. И вот, одержимая страстью и к тому и к другому, она недавно скроила что-то вроде инсценировки «Рыцарей Круглого стола». Разница заключалась в том, что в ее пьесе действовали не взрослые рыцари, а дети. Она так и называлась — «Маленькие рыцари Круглого стола», и представление с декламацией и шествиями юных рыцарей должно было состояться сегодня днем в зале «Женского клуба искусств и ремесел». Весь сбор от продажи билетов миссис Рюбуш передавала «Обществу развития цветных детей».

А ведь неделя школьных занятий и без того была тяжким испытанием. К концу ее душа Пенрода неизменно утрачивала многие из черт, свидетельствующих о высоком предназначении человека. Все же обычно перед наступлением выходных он сохранял хоть немного доброты и мягкости. Сегодня жестокий удар судьбы испепелил и эти последние крохи добродетели. Дело в том, что в предстоящем спектакле ему предстояло играть ведущую роль, и избежать этой участи не было никакой возможности. А это значило, что ему придется вслух произносить слащавые стишки, которыми в пьесе миссис Рюбуш изъясняется болван по имени сэр Ланселот-дитя.

После каждой репетиции Пенрода посещала мысль, что час пробил и пора покинуть родные края. Да он бы и сбежал, но десять дней назад дело приняло иной оборот, и можно было надеяться, что ничто не омрачит выходных. У миссис Лоры Рюбуш разыгралась такая сильная простуда, что предполагали воспаление легких. Никто не сомневался, что спектакль отменят. А она умудрилась справиться с болезнью так быстро, что даже репетицию не пришлось переносить, и мир для Пенрода снова померк. Какое-то время он лелеял планы членовредительства, — ведь, если он изуродует себя, его придется освободить от роли сэра Ланселота-дитя. Но, предприняв несколько не слишком решительных попыток в этом направлении, он понял, что на подобные страдания не способен. Итак, пути к спасению не было. Час спектакля близился. И бедному Пенроду оставалось только сидеть на заборе и, предаваясь тоске, с завистью взирать на беззаботного Герцога.

Несмотря на громкое имя, Герцог явно не принадлежал ни к одному из знатных собачьих родов. Маленький, неказистый, с седой бородкой и бакенбардами неопределенного цвета, он больше всего напоминал старого почтальона. И все-таки Пенрод завидовал Герцогу. Не приходилось сомневаться, что ему-то никто никогда не предложил бы роли сэра Ланселота-дитя. А значит, Герцог мог распоряжаться своим временем как угодно. Неизвестно, правда, что сказал бы по этому поводу сам Герцог. Ведь Пенрод довольно часто ущемлял его свободу.

Сидя на заборе, мальчик мысленно посылал проклятия в адрес ненавистного спектакля. Это была тирада без существительных. Пенроду хватило и прилагательных, и уж ими-то он щедро наделил события, которые должны были развернуться в ближайшем будущем. Нагнетая эпитеты, он придал картине предстоящего спектакля столь омерзительные черты, что тоска, и без того им владевшая, достигла крайней степени. Вопль, леденящий душу, вырвался из его груди. Верный Герцог испуганно вскочил. Подняв ухо, он с тревогой следил за хозяином. А тот злобным голосом продекламировал:

Вот я, сэр Ланселот-дитя, И нежен, робок, добр, хотя Ведь молод я, я лишь дитя, Я нежен, робок, добр… С-собака!

Все, кроме «с-собаки», принадлежало гению миссис Лоры Рюбуш и воссоздавало образ сэра Ланселота-дитя, каким он виделся автору. Вложив в декламацию изрядный запас ярости, Пенрод чуть-чуть успокоился. Он спрыгнул с забора и с задумчивым видом вошел в сарай, пристроенный к конюшне. Тут на цементном полу валялись старые ведра, банки из-под краски, дырявый шланг для поливки, вытертые ковры, сломанная мебель и прочий хлам, который почему-то осел тут, на полпути к помойке.

Добрую четверть сарая занимал высокий ящик, пристроенный к стене. Сверху он был открыт и предназначался для опилок, которыми посыпали пол в стойле, пока была жива лошадь. Но после того как два года назад лошадь пала, этот замечательный ящик, который возвышался в сарае подобно башне, оказался в распоряжении Пенрода. И пока мистер Скофилд-старший, говоря его собственными словами, «подумывал об автомобиле», ящик верой и правдой служил сыну. Он стал для Пенрода и крепостью, и конторой, и кабинетом.

На передней стенке ящика еще можно было прочесть полустершуюся надпись: «Фирма „Кролик“. Пенрод Скофилд и К°. Справки о ценах», из чего явствовало, что юный владелец ящика-крепости был не чужд коммерции.

Это предприятие он затеял год назад. Оно сулило самые блестящие перспективы и даже принесло доллар тридцать восемь центов чистого дохода. Картины, одна другой прекраснее, уже рисовались в воображении Пенрода, когда внезапно разразилась катастрофа. Она свела на нет все усилия. От злого рока не уберег ни отличный замок на двери сарая, ни бдительность Пенрода, который самолично нес охрану своего имущества. Двадцать семь кроликов и бельгийских зайцев, все, как один, сложили головы в одну ужасную ночь.

Они пали не от руки человека. Бродячие коты, известные изощренным коварством, были всему виной. Подкопав опилки со стороны бывшего стойла, они пробрались в ящик. Трагедия, разыгравшаяся там, еще раз подтвердила, что коммерция — та же война; в ней есть свои жертвы и свои победители…

Пенрод взобрался на бочку и, встав на цыпочки, дотянулся до верхнего края ящика. Чуть ниже в дереве было пропилено отверстие. Воспользовавшись им, как стременем, Пенрод оседлал край ящика, потом перебрался внутрь. Теперь он стоял на плотно спрессованных опилках, и из ящика виднелась только его голова.

Герцог за хозяином в сарай не последовал. Он остановился у дверей и, понурив голову, чего-то ждал с совершенно обреченным видом. Тем временем Пенрод, повозившись в темном углу ящика, извлек оттуда корзину, обе ручки которой прихватывались длинной веревкой. Протянув веревку через катушку, которая была примотана проволокой к балке под потолком, Пенрод спустил это немудрящее изобретение вниз.

— Дзинь-дзинь! Люфт подан! — торжественно объявил он.

Произнося это, Пенрод Скофилд отнюдь не хотел подчеркнуть, что изобретенную им лебедку сильно мотает при подъеме и спуске. Он имел в виду не «люфт», а «лифт», но, будучи натурой широкой, он не придавал значения таким мелочам, как произношение или правописание.

Герцог, которому адресовалось это известие, не выразил никакого энтузиазма. Медленно приблизившись к корзине, он почтительно и осторожно потрогал ее лапой. Потом, делая вид, что не понимает, чего от него еще ждут, тявкнул и уселся рядом с корзиной. Напустив на себя победоносный вид, он словно гипнотизировал хозяина. Но все эти уловки Пенрод знал наизусть, и они ничуть не трогали его. Свой «люфт» он считал очень надежным, и паника, которая неизменно охватывала пса перед подъемом, была ему просто смешна.

— Люфт подан! — неумолимо повторил он. — Ты что, хочешь, чтобы я за тобой спустился?

Теперь весь вид Герцога свидетельствовал о крайнем расстройстве. Но пес, видимо, еще надеялся выкрутиться. Он снова легонько потыкал лапой в корзину, а когда сверху раздался новый окрик, сделал вид, что не так понял команду. Он улегся на пол и начал с подлинным артистизмом изображать, как люди потягиваются спросонья. Но и это не помогло.

— Сядешь ты наконец в люфт или нет?! — опять раздался голос хозяина.

Убедившись, что обстоятельства не предоставляют иного выбора, Герцог наконец решился на отчаянный подвиг. Он прыгнул в корзину и от ужаса застыл в самой неестественной позе, от которой решился избавиться только после того, как был поднят наверх, и, извлеченный из корзины, почувствовал под ногами твердь спрессованных опилок. Тогда Герцог наконец свернулся калачиком. Правда, он еще некоторое время дрожал всем телом, но вскоре целительный сон окончательно избавил его от переживаний.

В ящике было темно. Какой-нибудь простак предпочел бы отодвинуть деревянную панель, которая прикрывала окно в стене, но у Пенрода было средство куда интереснее. Опустившись на колени, он достал из картонной коробки, в которой когда-то хранилось мыло, керосиновую лампу без стекла и большую канистру с керосином. Лампа немного прохудилась, но течь была столь мала, что причина, по которой такую замечательную вещь отправили в сарай, не укладывалась у Пенрода в голове, и ему оставалось лишь радоваться удаче.

Он поднес лампу к уху и потряс ее. Вместо плеска он услышал сухое позвякиванье, керосин опять вытек, но это его не обескуражило, в канистре керосина было хоть отбавляй. Он зажег спичку и при ее свете наполнил лампу. Потом он повесил лампу на стену и зажег фитиль.

Вообще-то предприятие с лампой было не совсем безопасным. Керосин капал на опилки, фитиль, не прикрытый стеклом, коптил, а черные следы на стене ящика свидетельствовали, что пламя изрядно лизало дерево. Но Пенрод уже много раз разжигал свою лампу, и пока все проходило благополучно.

Наладив освещение, он снова пошарил в опилках. На этот раз он извлек коробку из-под сигар; в ней он хранил с полдюжины курительных изделий собственного производства. Свернутые из коричневой оберточной бумаги и набитые сеном, они выглядели совсем как настоящие сигары. Там же лежали карандаш, ластик и тетрадь, на которой рукой Пенрода было выведено: «Грамматика. Пенрод Скофилд. Седмой клас. Комнота шест».

Достаточно свободное правописание, которого придерживался Пенрод, заставляло предполагать, что грамматике он отдавал не слишком много сил. Содержание тетради уверяло в этом окончательно. Уже на второй странице, после слов «К наречиям нельзя прибегать в тех случаях, когда…», Пенрод окончательно прервал отношения с сей сухой дисциплиной. Так и не выяснив, в каких случаях нельзя прибегать к наречиям, Пенрод решил перейти от сухой теории к созданию литературного произведения. Заглавие гласило:

«Гарольд Рамирес — расбойник или Дикая Жизнь среди Сколистых гор».

Дальше следовала история, не имеющая никакого отношения ни к «седмому класу» ни к «комноте шест».

Сходство можно было уловить лишь в одном. И тут и там наш сочинитель решительно сметал на своем пути орфографию, пунктуацию и прочие мелочи.

Глава II ТВОРЧЕСТВО

Создатель «Гарольда Рамиреса» разжег сигару из сена и, усевшись поудобнее, пристроил на коленях тетрадь. Он прислонился спиной к стене и устроился так, чтобы свет лампы падал на бумагу. Потом он перевернул страницу и аккуратно вывел на чистом листке:

«Глава шест».

С самым что ни на есть задумчивым видом он зажал сигару в зубах, извлек из кармана складной ножик и начал точить карандаш. Проделал он это почти машинально — так справляется с досадными мелочами быта творец, целиком погруженный в замысел.

Справившись с карандашом, Пенрод со столь же задумчивым видом вытянул ногу и кончиком ботинка почесал Герцогу бок. Мысли одна другой значительней брезжили в его голове, но безошибочное наитие творца подсказывало Пенроду, что еще не пора. И он терпеливо ждал, когда смутный замысел обретет отточенность и изящество.

И вот, наконец почувствовав, что вдохновение подступает, Пенрод начал писать. Поначалу дело шло медленно, но чем больше слов ложилось на бумагу, тем сильнее разгоралось воображение, и в какой-то момент из искры, тлевшей где-то в недрах его существа, разгорелся огонь, тот самый огонь, без которого, как известно, давно угас бы светильник изящной словесности. Следует, конечно, заметить, что понятия о словесности и изяществе у юного автора были весьма своеобразные, зато сильные страсти просто кипели:

«Мистер Уилсон хотел вынуть пистолет, но наш герой скора сказал а также держал под прицелом.

— Ну пожалуй са мной тебе это не пройдет мой друг.

— Он с чего-то уверен! — подсмеивался другой и так злобно закусил зубы в свою губу что брызнула кров. — Стану я поссовать перед ним. Простой расбойник какой-то!

Рамирес прямо подыхал от смеха над такой наглостю и наставил на мистера Уилсона свой автаматичиский пистолет.

Скоро они от оскорблений пришли в драку и началась агония предсмертья. Уилсон связал его и заткнул кляпом рот уйдя ненадолго. Наш герой пребывал в одиночестве. Ему стало темно и он извивался на полу его укусили крысы и насекомые наползли на него с пола потому что связанный он не мог смыться из такого адского места. Но скоро он своим атлитически сильным языком выпехнул кляп изо рта и даже снял с себя все чем завязал его мистер Уилсон.

Мистер Уилсон пришел назад надсмеятся над положением беспомощного врага и привел похвастаться толпу своих сыщиков.

— О, глядите! — сказали они. — Они издивались над Рамиресом и его муками. И дразнили его беспомощностью потому что хитрец Рамирес надел обратно путы и все видели что он такой же как был а он мог сбросить когда захочет.

— Только поглядите на него! — издивались они — А каким смелым был! Сейчас никто бы ни захотел попасть на его место.

Скоро Гарольда это разозлило и он с горячими глазами выскочил из пут будто из воздуха.

— Ха-ха! — усмехнулся он. — В другой раз поведете себя умнее!

Тут проистекла новая опасная битва. Автоматический пистолет был забран обратно от мистера Уилсона и убил двух сыщиков прямо в сердце. „Ба-бах!“ раздалось еще два выстрела из пистолета и еще два сыщика улетели к своему небесному создателю. Теперь в живых были только двое сыщиков и он заколол одного и он улетел к своему небесному создателю потому как наш герой боролся ни на жизнь а на смерть. Теперь там совсем встемнело потому что уже была ночь и взглянув открывался ужасный вид. Все забрызгано кровью и крысы грызут мертвецов…

Вскоре нашему герою удалось встать спиной к стене и бороться за свою жизнь, ранив мистера Уилсона в живот.

— О! — сказал мистер Уилсон. — Ты…

(Тут Пенрод был вынужден поставить многоточие. Ибо если он был не слишком сведущ в вопросах грамматики, то уж во всяком случае знал, что изящная словесность не терпит таких сильных выражений, какие употребил раненый мистер Уилсон.)

Мистер Уилсон отступил. Ему было больно и рот его осквернился самыми грязными ругательствами.

— Ах ты… — глумливо издивался он. — Я тебе еще покажу… Гарольд Рамирес.

— У… — проклинал он Гарольда Рамиреса. — Зачем ты меня загрыз?

— И меня поранил в живот… — продолжал глумливо издиватса мистер Уилсон.

Потом они стали хором проклинать и глумливо издиваться. Они спрашивали зачем понадобилось колечить нас?

— Гарольд Рамирес ты… у тебя башки нет на пличах много воображаешь а сам… как другие.

Скоро терпение у нашего больше не могло сдерживаться.

— Если вы не можете держать себя джентельменами — сказал он. — Я ничего вам больше сейчас ни причиню. До лампочки мне ваши ругательства. Теперь вы полетите на небо к своему создателю и сами будете жалеть какие грубые были. Нодеюс вам теперь ни скоро нападет охота чтоб покушаться на Гарольда Рамиреса!

Насмешливо потешаясь он хладнокровно зажег сигарету и отняв ключи от камеры из кармана мистера Уилсона вышел вон.

Скоро мистер Уилсон и раненый сыщик проявили смекалку и перевязали свои раны получив возможность встать с пола.

Этот… — глумливо издивались они вместе. — Он теперь ни уйдет от нас. Пускай нас даже повесят!

И они снова изрыгнули грязное ругательство.

Глава сем

Караван мулов с золотом на спине шел с золотых приисков и ясно виднелся бредущим среди высоченных скал и бездонных пропастей Сколистых гор. Слышался высокий человек с патронтажем и шелковистыми усами. Он страшно ругался потому что тут был притон Гарольда Рамиреса.

Ах вы… Мулы вы… — глумливо издивался он над невозможностью бедных животных идти быстрее. — Я вам покажу!

Он изводился все гнуснейшими ругательствами и сказал я вас отстегаю и вообще не сможете ходить неделю.

Не успели такие гнусные слова вырваться из его губ, как…»

— Пенрод!

Это миссис Скофилд, выйдя на заднее крыльцо, звала сына домой. И тут же с разных концов городка почти одновременно раздались свистки, возвещавшие полдень. Спустившись с заоблачных высот, наш романист вновь ощутил себя в ящике с опилками. Рука с карандашом, так и не успев вновь коснуться тетради с историей Гарольда Рамиреса, замерла в воздухе. Переход от творческого парения к суровой реальности вызвал у Пенрода болезненное ощущение. Пока он писал, ему было легче; глаза его сияли и лицо дышало вдохновением. В эти мгновения он и думать забыл, что на свете существует миссис Лора Рюбуш. Не исключена, правда, возможность, что проклятия Пенродовых персонажей, которые он решался выразить лишь многоточиями, адресовались, по сути, именно сэру Ланселоту-дитя. Может быть, и сцена, в которой Гарольд Рамирес расправляется со своими мучителями, тоже адресовалась юному сэру Ланселоту и именно потому была насыщена столь неподдельной авторской страстью. Словом, как бы то ни было, но пока Пенрод писал, тоска отпустила его.

— Пен-род! — снова раздалось с улицы, и тоска снова вползла Пенроду в душу.

Он вздохнул, но продолжал неподвижно сидеть на опилках.

— Пенрод! Мы хотим сегодня позавтракать раньше. Тебе ведь надо еще нарядиться к спектаклю! Иди быстрее!

Пенрод затаился в своем убежище и хранил гробовое молчание.

— Пен-род!

Теперь голос миссис Скофилд звучал громче; она явно приближалась к сараю.

Пенрод зашевелился. Он задул лампу и с нарочитой покорностью в голосе ответил:

— Я слышу! Сейчас иду!

— Поторопись! — раздалось уже тише. Потом он услышал, как хлопнула дверь в кухню.

Пенрод, не торопясь, наводил порядок в своих владениях.

Он сложил в сигарную коробку рукопись и карандаш и аккуратно зарыл ее в опилки. Потом положил канистру и лампу в коробку из-под мыла и привел в рабочее состояние лифт, на котором должен был спуститься Герцог. Вслед за этим последнему было категорически предложено занять место в корзине.

Герцог в ответ стал сладко потягиваться, делая вид, что все еще спит и потому ничего не слышит. Когда же понял, что и этот трюк разгадан, просто отошел подальше и сел спиной к хозяину, уткнувшись мордой в стену. Когда так поступает собака — это равносильно крайней степени протеста. Пенрод приказывал, угрожал, пытался воздействовать лаской, обещал награды. Но Герцог сидел, закатив глаза, и ни на что не реагировал. А время шло. Пенрод унизился до лести и лицемерных комплиментов. Потом, потеряв терпение, снова перешел к угрозам. Герцог не двигался. Он словно окаменел, и в этом чувствовалось отчаяние демонстранта, решившего не сдаваться.

У входа в сарай послышались шаги.

— Пенрод! Вылезай сейчас же из этого ящика!

— Ну, мама!

— Опять ты залез сюда? — Поскольку миссис Скофилд слышала, откуда доносится голос сына, вопрос ее можно было отнести к разряду риторических. Если это так, — поспешила добавить она, — я скажу папе, чтобы он запретил тебе здесь играть…

Тут из ящика высунулась голова Пенрода.

— Я не играю! — возмущенно ответил он.

— А что же ты делаешь?

— Я спускаюсь вниз, — обиженно, но со сдержанным достоинством объяснил он.

— Почему же ты не двигаешься?

— Со мной тут Герцог. Должен же я его спустить. Или ты считаешь, что я должен оставить бедную собаку здесь? Чтобы она умерла с голоду? Так, да?

— Протяни его через край, я подхвачу его.

— Как я его сюда поднял, так и опущу! — решительно сказал Пенрод.

— Ну, тогда опускай!

— Опущу, если ты не будешь мне мешать. Иди домой. Я тебе обещаю, что приду через две минуты. Ну, честное слово!

В его голосе звучало столько мольбы, что мать повернула к дому.

— Но если через две минуты тебя не будет…

— Буду!

Когда она ушла, Пенрод попытался еще раз воздействовать на Герцога словом. Однако вскоре он убедился, что это совершенно бесполезно. Тогда он сгреб его в охапку и, положив в корзину, с криком:

— Кому на первый этаж, займите места! Отойдите, мадам! Готово, Джим! опустил корзину с собакой на пол сарая.

Герцог тут же выпрыгнул из корзины и, испытывая бурный восторг оттого, что остался жив, кинулся к хозяину, когда тот вылез из ящика, и облизал ему лицо.

Пенрод слегка отряхнулся. Он был удовлетворен исходом этой операции. Конечно, предстоящие испытания умеряли его радость, но все же Герцог вполне благополучно спустился в «люфте». Конечно, пес пока немного нервничал, но главное было в другом — Пенрод сумел уговорить мать уйти. Он никогда бы не решился проделать этот трюк — ни при ней, ни при любом другом взрослом. Почему, Пенрод и сам не знал. Не смог бы, и все тут.

Глава III СРЕДНЕВЕКОВЫЙ КОСТЮМ

Сразу же после завтрака миссис Скофилд и чрезвычайно хорошенькая особа девятнадцати лет по имени Маргарет, которую Пенрод имел счастье называть своей родной сестрой, принялись наряжать его. Это было ужасно, и настроение у него совсем упало. Так, наверное, чувствует себя приговоренный, которого тщательно одевают лишь для того, чтобы отвести на казнь. И вот, отдав себя на волю палачей, Пенрод оказался в материнской спальне перед окном, а обе его мучительницы принялись самым изощренным образом глумиться над ним.

Первые мгновения он терпел пытки молча. Однако, несмотря на апатию приговоренного, внимательный наблюдатель мог бы заметить, как на его лице все более властно утверждается выражение протеста.

На последней репетиции миссис Лора Рюбуш пытливым взором оглядела участников представления, одетых в обычные костюмы, и вдруг заявила:

— Мне бы хотелось, чтобы костюмчики у наших юных актеров были очень праздничные, изящненькие и непременно средневековые. Мы ведь юные рыцари, друзья мои! В остальном, дорогие родители, я полагаюсь на вашу выдумку! Я знаю, у всех у вас замечательный вкус!

Положа руку на сердце, миссис Скофилд и Маргарет не могли себя назвать знатоками средневековья. Но уж в том, что вкус у них не хуже, чем у остальных родителей, они были уверены. Руководствуясь последним, они и создали Пенроду костюм, которым остались очень довольны. Единственное, чего они теперь опасались, — бурного сопротивления самого сэра Ланселота-дитя.

Его раздели до нижнего белья и велели тщательно вымыться. Потом они задрапировали его ноги в шелковые чулки, которые были когда-то синими, но после многих лет носки стали почти белоснежные. Кроме всех остальных достоинств, они на ногах Пенрода привлекали внимание своей шириной. Но миссис Скофилд и Маргарет прельщало другое качество: чулки были длинные, а значит, по их мнению, могли заменить трико.

Верхнюю же часть Пенрода поместили в одеяние столь странное, что ему трудно подобрать название. В 1886 году, когда мать Пенрода была совсем юной девушкой и готовилась к выезду на первый бал, ей сшили платье цвета лососины. После того как она вышла замуж, платье претерпело ряд более или менее серьезных переделок в соответствии с капризами моды. Предпринятая однажды попытка изменить цвет окончательно доконала старый наряд. Выйдя из красильни, оно приобрело столь вызывающий вид, что миссис Скофилд поставила на нем крест. Поначалу она думала пожертвовать его кухарке. Но Делла была ей нужна. Боясь, как бы та не сочла подобный дар оскорблением, миссис Скофилд решила не искушать судьбу. Ведь найти новую кухарку будет не так-то легко.

И вот после того как миссис Лора Рюбуш заговорила о средневековье, мама Пенрода вспомнила о своем древнем платье. От него остался сравнительно целый и очень узкий верх. Поразмыслив, она решила дать ему возможность последний раз проявить себя во всем блеске. И верх платья, некогда лососиновый, а ныне невыразимого цвета, был водружен на торс сэра Ланселота-дитя.

Однако, как ни старался старый наряд, он все же не смог целиком выполнить возложенную на него задачу. Прикрыв плечи, грудь и спину юного рыцаря, он все же не достал до чулок, и посредине сэра Ланселота-дитя образовался довольно значительный и не слишком средневековый пробел. Но и эта задача не устояла перед изобретательным женским умом. Чтобы объяснить способ ее решения, придется со всей возможной деликатностью сказать несколько слов о той части туалета мистера Скофилда, которая обычно бывает скрыта от взоров широкой общественности. Дело в том, что изыски модельеров двадцатого века не повлияли на его вкусы, и в холодную погоду отец Пенрода по-прежнему пользовался кальсонами из красной байки. Недавно как раз пришла пора убрать зимнее белье мужа; перебирая его, миссис Скофилд заметила, что оно изрядно износилось. Тут-то на нее и снизошло вдохновение, которое после нескольких взмахов ножниц и недолгой работы с иголкой и ниткой воплотилось в короткие панталоны для сэра Ланселота-дитя. Этот сияющий штрих скрадывал пробел между верхней и нижней частью рыцарского костюма и, несомненно, напоминал что-то старинное. Ну, возможно, и не средневековое, но о джентльменах-то средних лет при виде красной байки каждый должен был вспомнить. Тогда миссис Скофилд снабдила швы этого перелицованного шедевра серебряными кантами. Теперь, придирчиво осмотрев свою работу, она была уверена, что догадаться о происхождении панталон совершенно невозможно.

Панталоны надели на Пенрода и прикрепили к чулкам английскими булавками; миссис Скофилд и Маргарет решили, что издали это будет не слишком заметно. Пенроду было строго-настрого приказано не наклоняться, после чего его обули в туфли на кожаной подошве, в которых он ходил на уроки танцев. К спектаклю туфли украсили большими красными помпонами.

— Но если мне нельзя нагибаться, — возразил сэр Ланселот-дитя, и в голосе его звучала ярость, — как же я буду вставать на колени, когда…

— Как-нибудь встанешь! — перебила его миссис Скофилд, не разжимая рта, потому что во рту она держала булавки.

На тонкую шею Пенрода нацепили что-то с рюшками и прикололи несколько бантов. Потом Маргарет густо напудрила ему волосы.

— Нет-нет, все правильно, — успокоила она мать, которой последнее действие показалось несколько чрезмерным. — Я видела на картинах. Во времена колониальных войн все офицеры пудрили волосы.

— Но, по-моему, сэр Ланселот жил гораздо раньше колониальных войн, — не очень уверенно возразила миссис Скофилд.

— Ну и ладно, — решительно отмела ее сомнения Маргарет. — Никто об этом и не задумается. Тем более миссис Лора Рюбуш. Думаю, она не очень-то в этом разбирается, хотя, конечно, — добавила она, вспомнив о Пенроде, — пьесу она написала замечательную. Стой смирно, Пенрод! — одернула она автора «Гарольда Рамиреса», который в это время начал изображать нечто напоминавшее судороги. — К тому же, — продолжила она прерванную мысль, — пудреные волосы кого хочешь украсят. Даже наш Пенрод похорошел. Ты посмотри, мама, его просто не узнать!

В другое время восклицание сестры, быть может, не на шутку обидело бы Пенрода. Но сейчас, услышав его, он даже несколько приободрился, и, не имея возможности поглядеться в зеркало, которого не было поблизости, Пенрод представил себе нечто среднее между пышными одеяниями актеров в постановке «Двенадцатой ночи» Шекспира с участием мисс Джулии Марло и портретами Джорджа Вашингтона. Это его вполне удовлетворило.

Обрадовал и меч; его одолжил сосед, который был членом общества «Рыцарей Пифии». Меч прикрепили к поясу, потом облачили Пенрода в мантию старую накидку для гольфа Маргарет. Теперь на нее нашили пушистые кружочки из ваты, а кроме того, украсили большим крестом, материалом для которого послужила та же красная байка. Фасон и украшения мантии были навеяны изображением крестоносца на какой-то рекламе, опубликованной в газете. Мантию тоже прикрепили к плечам Пенрода, или, точнее, к плечам бывшего верха от платья миссис Скофилд, английскими булавками. Сзади она свисала до самых пят, спереди же ничто не мешало созерцать рыцарский костюм как в целом, так и в малейших деталях. Теперь наконец Пенроду разрешили подойти к зеркалу.

Это было стоячее зеркало, и, увидев себя в полный рост, Пенрод немедленно ощутил весь трагизм своего положения. Подросток менее поэтичный и возвышенный, возможно, не обратил бы особого внимания на некоторые несуразности костюма. Но перед зеркалом стоял Пенрод, и сила гнева его была по меньшей мере равна извержению вулкана.

Возьмите «Тружеников моря» великого Гюго. Прочитав сцену с рыбой-дьяволом, вы получите какое-то представление о том, что за сражение происходило в доме Скофилдов. Однако и Гюго, доживи он до наших дней и вознамерься описать полчаса, которые последовали после того, как Пенрод увидел себя в зеркале, должен был бы изрядно поломать голову над образами. Даже сам мистер Уилсон, подлый, но красноречивый враг Гарольда Рамиреса, тут наверняка зашел бы в тупик. Все выразительные многоточия мистера Уилсона были детским лепетом в сравнении с чувствами, которые заклокотали в груди Пенрода после того, как у него не осталось сомнений: любящие родственники выставляют его на публичное осмеяние; они хотят, чтобы он вышел на сцену в какой-то штуке от платья матери и в чулках сестры!

Пенрод так хорошо знал обе эти вещи, что ничуть не сомневался: посмотри на него человек хоть с другого конца света, он тут же распознает их. Чулки удручали его даже больше всего остального. Сколько его ни уверяли, что никто не догадается, он не верил. Чем дольше он разглядывал себя в зеркале, тем отчетливее убеждался: каждый дурак поймет, что это не мужская одежда, а дамские чулки! Чулки были ему широки, они топорщились и пузырились, и это на тысячи ладов вопило об их предыстории. Лишь подумав об этом, Пенрод готов был умереть от стыда. И он бушевал, как узник, который надеется, что, отбившись от стражи, избежит позорной казни. Он затих лишь после того, как миссис Скофилд, чьи аргументы были исчерпаны, соединила его по телефону с отцом. Состоялся долгий мучительный разговор, и сопротивление Пенрода было сломлено.

Миссис Скофилд и Маргарет решили не дожидаться новой вспышки отчаяния и с возможной поспешностью передали страдальца с рук на руки миссис Рюбуш. Они еще дешево отделались. Ведь Пенрод не распознал, из чего сделаны его панталоны. А они не заблуждались на тот счет, что последовало бы после того, как он понял это. Но вроде бы все обошлось, и они поздравили друг друга с успехом. Теперь они могли сказать, что костюм в целом удался. Конечно, никто бы не стал оспаривать того факта, что Пенрод никак не походил на персонажей, которые родило вдохновение сэра Томаса Мелори или Альфреда Теннисона. Вообще-то, если быть до конца честным, надо сказать, что он вообще никого и ничего не напоминал, ибо такое на земле появилось впервые. И все же, несмотря на волнение, свойственное родным и близким актеров, миссис Скофилд и Маргарет были уверены в одном: внешний вид Пенрода не посрамит семью.

Войдя в зал «Женского клуба искусств и ремесел», они с чувством выполненного долга заняли места среди остальных зрителей.

Глава IV НА ГРАНИ ОТЧАЯНЬЯ

Со стороны сцены слышался гул полного зала. Помещение за кулисами, куда водворили Пенрода, было набито возбужденными детьми в более или менее «средневековых» костюмах. Если бы Пенрод внимательно посмотрел вокруг, он мог бы убедиться, что одежда остальных юных рыцарей не слишком отличается от его собственной. Но стыд захлестнул его до такой степени, что он не видел ничего вокруг. Он ждал, что на него с минуты на минуту посыпятся насмешки, и собрал все свое мужество. Он готовился достойно встретить шуточки, которые вот-вот начнут отпускать по поводу чулок сестры. Сразу же забившись в угол, он ухитрился отстегнуть мантию и понял, что еще не все потеряно. Он закутался в мантию и заколол ее под горлом. Теперь она закрывала весь костюм, и Пенрод завоевал временную передышку. Но теперь, когда он несколько успокоился, перспектива предстоящего спектакля предстала ему в совсем мрачных тонах. Ведь по ходу действия придется откинуть мантию назад.

Большинство юных рыцарей тоже плотно укутались в мантии. Лишь немногие счастливчики из зажиточных семей вели себя по-другому. Те, наоборот, гордо откидывали свои мантии из ярких тканей. Им было нечего стыдиться, и они нагло похвалялись костюмами, которые им взяли напрокат в костюмерной. Некоторые из этих последних вели себя и вовсе вызывающе, ибо родители сподобились заказать им костюмы у лучшего портного в городе. Особенно выставлялся Морис Леви. Он прямо сиял от восторга, что будет представлять этого идиотского сэра Галахада-дитя и считал своим долгом назвать каждому кругленькую сумму, в которую обошлось родителям его рыцарское одеяние. Средневековый дух, как его понимал лучший портной города, тут воплощался с подлинным мастерством и блеском. Панталоны из синего бархата сидели великолепно, атласный жилет ослеплял белизной, а изящество пиджака со скругленными фалдами подчеркивали перламутровые пуговицы. Последними штрихами этого шедевра были мантия из желтого бархата и белые сапожки с золотыми кистями.

И вот все это великолепие вдруг остановилось возле сэра Ланселота-дитя. И добро бы сэр Галахад-дитя был один. Увы, девочки, повинуясь вечной страсти, которую испытывает слабый пол к изяществу и блеску, конечно же, сгрудились вокруг и с любопытством разглядывали счастливого обладателя костюма.

Выдав им очередную информацию по поводу суммы, в которую стал его родичам рыцарский наряд, мистер Леви обратил благосклонное внимание на Пенрода.

— Ты чего это закутался в старую накидку для гольфа? А под ней у тебя что? — спросил он.

Пенрод наградил его ледяным взглядом. Раньше этот остряк себе такого не позволял. Почтительность и робость — вот что до сегодняшнего дня определяло его отношение к Пенроду. Но сейчас сэр Галахад-дитя был настолько опьянен блеском своего костюма, что явно съехал с тормозов и, похоже, униматься не собирался.

— Так что у тебя под ней? — повторил он, хотя в иной обстановке непременно почувствовал бы угрозу, которую таил в себе взгляд Пенрода.

Ценой титанического напряжения воли Пенрод напустил на себя самый беззаботный вид.

— Да так, ничего особенного! — небрежно ответил он.

Это повергло Мориса в еще большее веселье.

— Ага! Значит, ты голый! — Теперь он просто визжал от восторга. Слушайте все! — продолжал он. — Пенрод Скофилд сказал, что у него под накидкой ничего нет! Он голый! Голый!

Девочки тут же громко захихикали. На их месте Пенрод вел бы себя поскромнее, но тут новый удар потряс все его существо, заставив забыть о неделикатных выходках толпы.

Взгляд его упал на рыжекудрую красавицу Марджори Джонс. Одетая в костюм девы Элейн-дитя, она сейчас хохотала вместе со всеми, и ее прелестный серебристый смех разносился по всей комнате.

На шум сбежались мальчики и девочки, сидевшие в других углах комнаты.

— Он голый! Голый! — продолжал вопить сэр Галахад-дитя. — Пенрод Скофилд голый! Голый!

— Ну, ну, детки, успокоились, успокоились! — сюсюкала миссис Лора Рюбуш, проталкиваясь сквозь гомонящий клубок. — Не забывайте, сегодня все мы маленькие рыцари и дамы. Маленькие рыцари и дамы Круглого стола никогда не позволяли себе так шуметь! Итак, если все в сборе, нам пора выходить на сцену.

Пользуясь заминкой, Пенрод проскользнул за спиной миссис Лоры Рюбуш и оказался рядом с дверью. Он тихонько открыл ее и выскочил вон. Плотно затворив дверь, он огляделся. Он попал в какой-то узкий коридор. Тут не было ни души. На противоположном конце он заметил дверь с табличкой, которая уведомляла, что это комната сторожа.

Гордость Пенрода была уязвлена, а сердце при воспоминании о нежном, но жестоком смехе Марджори Джонс разрывалось от боли. Он думал, что все счастливые дни для него уже позади, и, облокотясь на подоконник, пытался представить, какое впечатление произведет на всех, если выпрыгнет сейчас со второго этажа. Но тут он вспомнил о Морисе Леви, и мысль о самоубийстве оставила его. Решительно, он не мог покончить счеты с жизнью, пока сэр Галахад-дитя ходит неотмщенным по этой земле.

В это время по коридору прошествовал толстяк в синем комбинезоне. «Надеюсь, теперь-то им будет достаточно тепло!» — пробормотал он себе под нос, из чего Пенрод пришел к заключению, что какие-то особы из числа деятельниц искусств и ремесел совершенно напрасно сгоняли его в котельную. Толстяк скрылся за дверью с табличкой. Вскоре он снова вышел в коридор. Он снял комбинезон и был теперь в обычной одежде. Брюзгливо бормоча под нос не очень лестные слова по поводу посетительниц клуба, которым «вечно чего-то надо», он удалился, открыв дверь, и в коридор проник гул зрительного зала. Теперь к остальным чувствам Пенрода добавился страх, знакомый каждому, кто хоть раз выходил на сцену. Тем временем оркестр заиграл увертюру, и, спасаясь от надвигающегося спектакля, Пенрод прокрался на цыпочках в комнату сторожа. Но, войдя в нее, он понял, что попал в ловушку: другого выхода не было.

В отчаянии Пенрод сбросил мантию и оглядел себя. Увы, чулки свидетельствовали, что принадлежат Маргарет, не менее явно, чем дома, когда он смотрел на них в зеркало. Правда, теперь он вспомнил, что большинство других юных рыцарей выглядело не лучше. Ему уже показалось, что, быть может, позор не столь неминуем, когда одна из булавок, прикреплявших чулки к панталонам, вдруг расстегнулась. И вот, пытаясь застегнуть ее, он впервые переключил внимание с чулок на панталоны из красной байки. И тут он все понял.

Дом Скофилдов стоял на людном перекрестке. Забор был низкий, и, когда по понедельникам миссис Скофилд приглашала прачку, Пенрод испытывал адские муки. Мальчики очень болезненно воспринимают многое из того, чему взрослые не придают значения. И если прочие члены семьи не видели ничего зазорного в том, что прачка вывешивает сушить белье на улицу, то Пенрод не находил себе места от стыда. И из всех экспонатов, с помощью которых эта деловитая женщина давала городской общественности представление о вкусах Скофилдов, его больше всего удручало зимнее белье отца. Однажды произошел кошмарный случай. Именно в тот момент, когда эти ужасные байковые вещи развевались на ветру, алея на весь город, мимо прошла сияющая и накрахмаленная Марджори Джонс. Пенрод спрятался и долгое время не решался показаться на улице. Ведь он ни минуты не сомневался, что весь город знает о пристрастии отца к красной байке.

И вот сейчас, находясь в комнате сторожа, Пенрод прозрел в отношении своих панталон. Нет, в этом он даже близко не подойдет к сцене. Ведь каждый из юных рыцарей тут же узнает, во что его одели мать и сестра, и страшная истина прогремит на весь мир. Ибо куда громче, чем чулки, эта красная байка возопит о секрете его костюма и о том, как в действительности называется то, из чего его сделали.

Каждому, наверное, хоть раз в жизни снился сон, что он идет в нарядной толпе и вдруг с ужасом убеждается, что на нем нет ничего. Чувство неловкости, которое в таких случаях охватывает спящего, лишь в малой степени отражает то, что испытывал наш юный рыцарь Круглого стола. Ведь с ним все было, увы, наяву, и он переживал жесточайшие муки.

Мужчины вообще достаточно болезненно реагируют, если в их костюме появляется хоть малейшая деталь, которая может повлечь насмешки. В таких случаях они страдают гораздо сильнее, чем женщины, и не успокаиваются, пока их одежда не станет такой, какая считается приличной среди других мужчин. То же происходит с мальчиками, и ничего нет удивительного, что, разглядев свои злосчастные панталоны, Пенрод почувствовал себя хуже, чем голым.

— Пенрод Скофилд! — раздалось с противоположного конца коридора.

Погоня началась, и Пенрод понял, что ему не уйти. Рано или поздно преследователи загонят его в угол. В его распоряжении оставалось всего несколько секунд. И, не зная, что предпринять, он сидел, съежившись, на стуле.

— Пенрод Скофилд! — возопила сердито миссис Лора Рюбуш.

Пенрод вскочил с растерянным видом. От резкого движения еще одна булавка расстегнулась и впилась ему в спину. Он резко выдернул ее. Тут же раздался треск рвущейся ткани, и на его панталонах появилась брешь в самом неподходящем месте.

— Пенрод Скофилд! — Миссис Лора Рюбуш шла по коридору.

В тот момент, когда Пенрод уже счел битву проигранной, его блуждающий взор упал на синий комбинезон, который сторож повесил на гвоздь. С находчивостью обреченного Пенрод в отведенные судьбой секунды задумал и осуществил план. Честь его была спасена.

Глава V ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

— Пенрод! — Миссис Лора Рюбуш открыла дверь и негодующим взором буравила сэра Ланселота-дитя, который стоял перед ней, по горло укутанный в мантию. — Да будет тебе известно, — продолжала она, — что по твоей милости начало спектакля уже задержалось на десять минут. Пятьсот зрителей ждут в зале! — воскликнула она, и Пенроду невольно подумалось, что теперь эти пятьсот человек вынуждены будут вместе с ним еще подождать, пока миссис Рюбуш не дочитает свою нотацию.

— Вы уж извините меня, — сказал он самым миролюбивым тоном, шествуя за ней на сцену. — Мне отчего-то захотелось посидеть в тишине, и я немного замечтался.

Две минуты спустя занавес наконец поднялся. Зрителям предстала зала средневекового замка, щедро задрапированная розовой и голубой марлей. Тут находились король Артур-дитя и королева Гвиневера-дитя. Они восседали на тронах в окружении девы Элейн-дитя, сэра Галахада-дитя и прочих знаменитостей. А пятнадцать рыцарей-детей пировали за круглым столом, скатертью для которого служил большой персидский ковер. Эти рыцари утоляли жажду из серебряных кубков, позаимствованных на время спектакля у местного Спортивного клуба.

Роскошь обстановки дополняло такое количество самых разнообразных растений в горшках и пальм в кадках, какого наверняка не знали дотоле ни подлинные замки, ни спектакли. Кроме огней, освещавших сцену, на декорацию и исполнителей был направлен луч прожектора из глубины зала, придававший окончательный блеск этому великолепному зрелищу.

Воспитанная публика с трудом сдерживала восхищение, ограничиваясь приглушенным гулом. Когда шум в зале совсем затих, дети дрожащими голосами запели, неимоверно коверкая слова:

Мы, дети Круглого стола, Играем и поем. Сейчас расскажем вам, друзья, Как славно мы живем!

Тут король Артур-дитя вскочил с трона и, размахивая скипетром, как жезлом регулировщика, завопил:

Только славные детишки могут рыцарями быть, Ведь, чтоб рыцарем назваться, нужно подвиг совершить. А теперь, мои герои, выходите-ка вперед И про славные дела расскажите, кто чем горд.

Первым вышел сэр Мордред-дитя — единственный злодей в этой пьесе. Отведенные ему слова были тем немногим в творении миссис Лоры Рюбуш, что не вызывало у Пенрода протеста. Но почему-то эти слова достались не ему, а Джорджу Бассету, который не только обладал ангелоподобной наружностью, но и славился примерным поведением. Из-за того, что он был таким паинькой, сверстники называли его не иначе, как «маленьким джентльменом», и не желали иметь с ним ничего общего.

И все они дружно сходились во мнении, что именно за примерное поведение ему дали единственную стоящую роль в спектакле. Сэр Мордред-дитя встал из-за стола и тоненьким голоском продекламировал:

Сэр Мордред-дитя — я бесчестен и зол, Блуждаю во тьме прегрешений, И грубость моя, и коварство мое, Увы, мой единственный гений.

После этого, понятное дело, сэру Мордреду-дитя наотрез отказали в рыцарском посвящении, и этот счастливчик навсегда удалился восвояси. Правда, тут останавливала внимание одна деталь: почему-то сэр Мордред, не будучи посвященным, все же носил рыцарские доспехи, но на эту мелочь мало кто обратил внимание.

Тем временем из-за стола поднялся Морис Леви. Поклонившись, он объявил, что зовется сэром Галахадом-дитя, затем бойко затараторил:

Живу я тихо, мирно, скромно, Люблю весь мир, хоть он огромный. И, как Господь нам завещал, Богатства нищим я раздал.

Король Артур-дитя всем своим видом показывал, что явно одобряет такую позицию. Он повелел Морису подойти к трону, что тот и не преминул сделать, стараясь как можно выгоднее выставить достоинства своего костюма.

Теперь настала очередь Пенрода. Стоя за столом, который, подобно барьеру, отгораживал его от зрительного зала, он, стараясь отделаться как можно быстрее, проговорил:

Вот я, сэр Ланселот-дитя, Я нежен, мягок, добр, хотя Ведь молод я, я лишь дитя. Я нежен, мягок, добр, хотя Свой выполняю долг и вот Пред вами…

Пенрод запнулся и громко проглотил слюну. Тут он услышал громкий шепот миссис Лоры Рюбуш, исполнявшей роль суфлера. И сэр Ланселот-дитя повторил:

Пред вами крошка Ланселот!

Его заявление тоже снискало монаршью милость. Его также попросили подойти к трону и встать подле сэра Галахада-дитя. Когда он шел вдоль сцены, миссис Скофилд шепнула Маргарет:

— Ну, что за мальчишка! Надо же так заколоть мантию, чтобы она закрыла весь костюм. Все наши труды пошли насмарку!

— Не расстраивайся, — успокоила Маргарет. — Мантию ему скоро придется сбросить.

Потом, прищурившись, внимательно посмотрела на брата.

— Что это болтается у него на левой лодыжке? — прошептала она с тревогой. — Не понимаю! Может, он в чем-то запутался?

— В чем запутался? — испугалась миссис Скофилд.

— На левой ноге. Видишь, он сейчас чуть не споткнулся. Что же это такое намоталось? Издали нога кажется толстой, как у слона…

Сэр Ланселот-дитя и сэр Галахад-дитя взялись за руки и повернулись лицом к королю. Вот сейчас наконец Пенрод ощутил подлинное воодушевление. Еще мгновение, и ему предстоит сбросить мантию. Но теперь это не пугало его: он знал, что надежно защищен от позора. Не мучил его больше и страх сцены, он уже вполне освоился. Позорный текст, где он вынужден был называть себя «крошкой», тоже был позади. И, главное, подлый сэр Галахад-дитя наконец попался. Ловко ухватив его за запястье, Пенрод хором с ним начал декламировать:

Мы, дети Круглого стола, Всегда исполнены добра, И наши дружные сердца Хранят отвагу до конца. В любви, надежде, вере…

На какую-то долю секунды воцарилась пауза, потом тишину прорезал истошный вопль сэра Галахада-дитя. Он орал и корчился, словно вместо концовки блистательного дуэта, которая так и не прозвучала, решил изобразить человека-змею.

— Спасите! Он выкрутил мне руку! Отпусти! — наконец выкрикнул он.

Из-за кулис немедленно послышался шепот миссис Лоры Рюбуш. На этот раз он звучал столь кровожадно, что Пенрод почел за лучшее отпустить свою жертву. Тогда король Артур-дитя, которого эта неожиданная импровизация несколько сбила с толку, поднял скипетр и, при поддержке суфлерши, чей шепот по-прежнему сохранял гневные интонации, произнес:

Наш чудный Круглый стол друзей объединяет, Тут чувства добрые поддержку обретают, И только тех, чьи помыслы чисты, Тут в рыцари по праву посвящают. Так сбросьте мантии, друзья, Теперь вас посвящаю я!

И Пенрод сбросил мантию. Зал охнул. Словно пять сотен пловцов одновременно окунулись в ледяную воду. Этот звук не был однороден. Множество оттенков слышалось в нем. Тут был и плохо скрытый восторг, и даже бурное ликование, и два горестных вопля. Такое сочетание чувств, слившихся в одном крике, услышишь не часто, и те, кто присутствовал при этом, надолго запомнили славное представление. Крику ничуть не уступало породившее его зрелище. Вид Пенрода, который, сбросив средневековую мантию, предстал залу в комбинезоне сторожа, был сногсшибателен.

Сторож был человеком дородным, и его комбинезон омывал Пенрода как море. А складки синей ткани словно штормили, ежесекундно грозя захлестнуть сэра Ланселота-дитя. Левая штанина, которую Пенрод впопыхах не успел как следует завернуть, теперь спустилась. Она-то и создавала эффект «слоновой ноги», так озадачившей Маргарет. Словом, на нашего юного рыцаря стоило посмотреть.

Возможно, некоторые из присутствующих уже тогда осознали, что стали очевидцами исторического события. Великое распознается сразу, ибо даже на первых порах несет печать бессмертия. Не ощутил величия лишь сам виновник торжества. Со скромностью, этой неразлучной сестрой истинного дарования, он решил продолжать спектакль. И, выставив плечо, по которому при посвящении король должен был ударить мечом, начал декламировать:

И я, сэр Ланселот-дитя, Сейчас, колено преклоня, Пообещаю королю…

Он продолжал свой монолог и дальше, однако его не слушали. Потеряв самообладание, зрители разразились хохотом. Позже один из них назвал это происшествие «культурным безобразием».

Что касается участников представления, то на них вид Пенрода не произвел столь сильного впечатления. Наиболее проницательные из них правда, таких было меньшинство — сразу догадались, что комбинезон — не что иное, как необходимая поправка, на которую Пенрода вынудили неправомерные действия матери. Эта часть актеров прониклась к нему невольным почтением. Так молодые заключенные робко и одновременно восторженно взирают на соседей по камере, приговоренных к виселице. Другие дети просто решили, что Пенрода так одела мать. Наряд им казался немного странным, но они считали, что родители и не такое могут придумать, и пытались продолжать представление.

Их мужество было беспредельно, но кратко. Неудержимый хохот зрителей выбивал детей из колеи. Они не понимали, в чем дело, но от этого им было не легче. Стоило сэру Ланселоту-дитя открыть рот, как зал начинал неистовствовать, повергая актеров во все большее замешательство. Наиболее решительные из зрителей, собрав последние силы, покидали зал. Эти девушки и женщины доходили до фойе, чтобы, упав друг другу в объятия, снова зарыдать от смеха. Малодушные продолжали хохотать в зале.

Места рядом с миссис Скофилд и Маргарет незаметно опустели — так зрители проявили свою деликатность. Друзья автора пьесы поспешили за кулисы, и там миссис Лора Рюбуш открылась им с совершенно неожиданной стороны. Позже они уверяли, что та сама не ведала, что творит. Как бы там ни было, она со слезами на глазах молила, чтобы ей дали возможность хоть ненадолго остаться один на один с Пенродом Скофилдом.

Ее увели.

Глава VI ВЕЧЕРОМ

Солнце скрылось за забором Скофилдов. Конечно, от их заднего двора светило, даже и заходящее, находилось на солидном расстоянии, но вечер все-таки наступил. Пенрод подошел к забору и бросил на него задумчивый взгляд. Он уже было собрался, по обыкновению, оседлать его, но, осторожно ощупав себя сзади, почел за лучшее вообще ни на что не садиться. Он тяжело вздохнул, прислонился к забору и посмотрел на верного Герцога. После этого он предался воспоминаниям. Картины, одна другой драматичнее, проносились у него в голове. И наконец он дошел до самой ужасной. Это случилось в тот момент, когда ненасытного сэра Ланселота-дитя оттаскивали от сэра Галахада-дитя. Последнего он атаковал прямо на сцене. Едва над провалившимся спектаклем опустился занавес, сэр Галахад был повержен и продолжал истошно вопить до тех пор, пока Пенрода не оттащили от жертвы.

О, коварство женской натуры! Вместо того чтобы встать на сторону справедливости, торжествовавшей в лице Пенрода, Марджори Джонс рыдала над участью сэра Галахада-дитя. Когда обозленный сторож схватил Пенрода и потащил вон, она залепила ему звонкую пощечину, а потом, презрительно отвернувшись, заключила в объятия сэра Галахада-дитя.

— Не смейте никогда больше разговаривать со мной, Пенрод Скофилд! крикнула она вдогонку.

Дома бывшего сэра Ланселота-дитя заперли в чулан, где он принужден был дожидаться прихода отца. Вернувшись домой, мистер Скофилд прибег к очень древнему методу воспитания. Может быть, к нему прибегали еще первобытные люди. Что касается античного мира, то там он совершенно определенно применялся, и с той поры пользуется популярностью среди тех, кто привержен жизни по-спартански суровой и простой.

Именно потому Пенрод стоял теперь на заднем дворе, подпирал спиной забор и переживал события минувшего дня.

Можно поразиться столь пестрой биографии, куда входили работа над «Гарольдом Рамиресом», позор, который навлек на семью Пенрод, когда, спасая личное достоинство, воспользовался комбинезоном сторожа, вызов соперника на дуэль, измена любимой, арест и, наконец, казнь. И, что самое удивительное, все эти события, испытать которые иному представителю взрослого мира не хватает целой жизни, нашему герою удалось пережить за какие-нибудь восемь часов. И вот теперь, снова взглянув на Герцога, он вполне обыденным тоном заметил:

— Ну и денек сегодня был…

Потом он посмотрел на небо и заметил первую звезду. Особенного восторга это у него не вызвало, и он зевнул. Потом у него опять вырвался глубокий вздох, но на этот раз не от горя. Просто день кончился, и ему стало скучно.

Глава VII ПАГУБНОСТЬ ПЬЯНСТВА

На другой день Пенроду удалось разжиться мелкими деньгами. Способ, которым он этого добился, был старым как мир, и, наверное, им пользовались еще мальчишки из Вавилона. Когда учительница воскресной школы стала собирать еженедельные пожертвования, Пенрод — сначала он это сделал действительно по ошибке — сунул руку не в тот карман, где лежали деньги. Обнаружив, что карман пуст, Пенрод так растерялся, что добрая леди поспешила прийти ему на помощь. Она просила не придавать значения тому, что произошло, и добавила, что с ней самой такое частенько случается, ибо она очень забывчива. Это было так трогательно, что Пенрод поневоле задумался кое о чем, и перед ним возникли совсем недурные перспективы скромного, но зато регулярного дохода.

После того как воскресная служба кончилась, Пенрод, вместо того чтобы пойти домой, направил свои стопы к аптеке рядом с церковью. Там он решил потратить средства, которых так и не досчитался многострадальный Китай. Иными словами, душеспасительную благотворительность он променял на пагубное чревоугодие. Повинуясь сей зазорной, но соблазнительной страсти, Пенрод приобрел пакетик карамели. В подавляющем большинстве его составляли конфеты того сорта, которые напоминают засахаренные конские копыта. Они обладают такой дивной крепостью, что растворить их не в силах никакая слюна, и только тот, кто скуп до крайности, мог, по мнению Пенрода, не понять, сколь выгодно вкладывать средства в эту, поистине неиссякающую во рту сладость.

Спасаясь таким образом от голода, Пенрод потратил оставшуюся мелочь на билет в кино, где, вопреки запретам церкви, сеансы по воскресеньям не отменяли. Он уселся в уютном полумраке и принялся методично истязать свою печень конскими копытами из пакетика, удовольствие от которых усиливалось немым кино.

Один из фильмов произвел на него неизгладимое впечатление. Это была трагическая история пьяницы. Началось все с пристрастия к пиву, которое герой картины поглощал в компании растленных коммивояжеров. Затем он Пенрод так и не понял, почему это произошло, — предстал зрителям в вечернем костюме среди каких-то не слишком воспитанных дам. Потом демонстрировалось пагубное влияние алкоголя на взаимоотношения героя фильма с домашними: вооружившись тростью, которая невероятной толщиной больше напоминала дубину, он сперва лупил ею жену, а позже — молившую о пощаде малолетнюю дочь. Вскоре дочь и жена сбежали из дома и, пробившись сквозь метель, которая бушевала на улице, нашли защиту у родственников. Все кончилось тем, что пьяница попал в сумасшедший дом.

Пенроду фильм так понравился, что он не выходил из зала, пока лента не повторилась вновь.

Размышляя над фильмом, он почти решил, что, когда вырастет, никогда не будет пить.

Когда он наконец окончательно насытился зрелищем и вышел на улицу, взгляд на часы, выставленные в ювелирном магазине, вызвал у него замешательство. Как объяснить дома, почему его так долго не было? Ведь ему раз и навсегда велели тут же после воскресной школы возвращаться домой. А в воскресенье он с такими приказами предпочитал не шутить. Отец был дома и в любой момент мог перейти к действиям, наносящим серьезный урон. И Пенрод понял, что ему предстоит одно из тяжелейших испытаний детства. Придется из кожи вон лезть, чтобы объяснить поступок, который ему самому казался совершенно естественным и, по его мнению, не нуждался ни в каких оправданиях.

Пока он шел к дому, начали сгущаться сумерки, и, припустившись бегом, он продолжал размышлять на ходу, что скажет домашним. На самом подходе к дому речь окончательно сложилась, и Пенрод стал репетировать ее вслух.

— Послушайте, — начнет он. — Я, конечно, не возражаю, чтобы меня обвинили, и все-таки ни я, ни кто-нибудь другой ничего не смогли бы поделать на моем месте. Я проходил мимо одного дома, и тут вдруг какая-то леди выглянула в окно и сказала, что ее муж напился пьяный и отлупил ее и малютку дочь. Она попросила меня прийти и помочь ей. Она сказала, что одной ей этого пьяницу не удержать. Ну, и я пошел. Я старался этого мужа ухватить, где только мог, но он не обращал внимания и стегал малютку дочь. Тогда я тоже сказал, что больше не могу, что меня ждут дома, а эта леди все просила меня еще остаться…

Тут Пенрод подошел к углу своего забора и увидел, что некое поразительное совпадение избавляет его не только от продолжения репетиции, но и от публичного выступления с оправдательной речью. Кэб, ехавший со стороны вокзала, вдруг остановился около их ворот как раз в тот момент, когда Пенрод приблизился к ним с другой стороны. Из кэба вышли крайне расстроенная дама в черном и хрупкая девочка лет трех. Тут же из дома выбежала миссис Скофилд и заключила их в объятия.

Это были тетка Пенрода по имени Клара и его двоюродная сестра, тоже Клара, которые жили в Дейтоне, штат Иллинойс. В суматохе, вызванной их приездом, Пенрода забыли подвергнуть допросу. Однако, как ни странно, он теперь был скорее разочарован этим и чувствовал себя, как актер, которому не дали сыграть хорошую роль.

Когда его послали умыться перед ужином, он, отнесясь к расходу воды с подлинно аскетической строгостью, успел улучить момент для гораздо более важного дела. Он прошествовал из ванной в розово-белую спальню сестры и голосом, приглушенным полотенцем, которым он усиленно тер лицо, спросил:

— Мама говорила тебе, что тетя Клара с маленькой Кларой едут к нам в гости?

— Нет, она узнала об этом только тогда, когда увидела их в окно. Она случайно выглянула на улицу, когда они подъехали. Тетя Клара говорит, что она утром отправила телеграмму, но мы ее не получили.

— А сколько они у нас пробудут?

— Не знаю.

Пенрод наконец перестал тереть и без того раскрасневшееся лицо и швырнул полотенце в ванную.

— Как ты думаешь, дядя Джон не заставит их вернуться назад? (Муж тети Клары, дядя Джон, всю жизнь страдал от того, что не стал проповедником у баптистов. Правда, это не помешало ему стать процветающим фабрикантом газовых печек и плит.) Так как ты думаешь, — продолжал Пенрод, — он их оставит в покое?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду? — спросила Маргарет и от удивления даже перестала разглядывать себя в зеркале. — Дядя Джон сам их прислал к нам. Зачем же ему теперь мешать им оставаться?

Пенрода это разочаровало.

— Значит, он не пристрастился к вину?

— Конечно, нет! — громко рассмеялась Маргарет.

— Но почему же тогда, — уныло осведомился Пенрод, — у тети Клары был такой встревоженный вид?

— Боже! Неужели ты считаешь, что люди не могут ни о чем беспокоиться, кроме пьянства? И где ты такого набрался?

— Значит, ты все-таки не уверена, из-за пьянства или нет она беспокоилась?

Теперь Маргарет просто зашлась от смеха.

— Это дядя Джон-то пьяница? Да он даже виноградный сок и имбирное пиво не позволяет держать в доме. А приехали они потому, что боятся, как бы маленькая Клара не заразилась корью. Она очень слабенькая, а в Дейтоне такая эпидемия, что даже в школах занятия отменили. Дядя Джон очень беспокоится. Вчера ночью ему даже во сне приснилось, будто малышка заболела. Вот он и отправил их в то же утро сюда. Хотя вообще-то он считает, что путешествовать по воскресеньям — грех. А тетя Клара была встревожена из-за того, что забыла сдать в багаж сундук и его теперь придется досылать скорым поездом. Но ты мне лучше скажи, с чего тебе взбрело в голову, что дядя Джон пристрастился к вину?

— Да так, ни с чего… — Пенрод отвернулся и с унылым видом пошел по лестнице. Надежда в его душе угасла окончательно, и он думал о том, как невыносимо однообразна бывает порой жизнь.

Глава XII МИСС РЕНСДЕЙЛ СОГЛАСНА

Пятница. Уроки кончились. Впереди два выходных, но Пенрод еще не чувствует себя счастливым. Ведь он по-прежнему влачит существование мученика.

— Раз, два, три, скользим! Раз, два, три, скользим! — повторяет учитель танцев, мистер Бартэ, хлопая на каждом «скользим» в ладони.

И семнадцать юных пар, которые, как и Пенрод, каждую пятницу приходят в детскую танцевальную школу, кружатся по темному полу класса. Пол отполирован до блеска, и танцоры отражаются в нем как в зеркале. Бело-розово-голубые силуэты девочек. Черные костюмы, белые воротнички и перчатки мальчиков. Сияющие лаком бальные туфли, на которые свет падает бликами, и блики движутся, как стаи рыбок в аквариуме. К этому нужно прибавить серьезность и старательность, которые можно прочесть на порозовевших от движения лицах всех танцоров. Всех, кроме Пенрода.

— Раз, два, три! Раз, два, три, скользим! Раз, два, три… О! Мистер Пенрод Скофилд! Вы сбились с такта. Левую ногу, пожалуйста. Я сказал, левую! Нет, это не левая нога! Вот, где приделана левая! Смотрите на меня. Начнем снова. Раз, два, три, скользим! Раз, два, три! Вот теперь лучше. Гораздо лучше! Ну вот, опять! Раз, два, три! Раз, два, три, скольз… Стоп. Мистер Пенрод Скофилд! Глубокоуважаемые родители посылают сюда своих детей не только для того, чтобы приучиться искусству танцевать. Вы здесь должны найти еще хорошие манеры. Может ли джентльмен щекотать свою даму до истошного визга? Уверяю вас, настоящий джентльмен никогда себе такого не допустит! Итак, начнем снова. Музыку, пожалуйста, — обратился он к аккомпаниатору, сидевшему за роялем. — Раз, два, три, раз, два, три, скользим! Мистер Пенрод Скофилд, я же сказал: правая нога! Правая! Нет, нет! Стоп!

Все остановились.

— Мистер Пенрод Скофилд, прошу вас и вашу партнершу следить за мной. Раз, два, три, скользим! Вот так! Нет, не так! Остальных леди и джентльменов прошу не двигаться. Мистер Пенрод Скофилд, смотрите внимательно. Я показываю специально для вас.

— Опять он ко мне лезет, — с возмущением прошептал Пенрод своей маленькой партнерше, — ну, прямо ни секунды покоя!

Но девочка смотрела на него безо всякого сочувствия.

— Мистер Джорджи Бассет, — сказал учитель, — выйдите, пожалуйста, на середину.

Мистер Джорджи Бассет вышел. Лицо его озаряла самодовольная скромность.

— Учительский любимчик, — свирепо прошептал Пенрод.

Он глубоко презирал таких, как Джорджи Бассет. Родители, опекуны, тети, дяди, служанки, кухарки, шоферы, кучера, — словом, все, кто жили в этой части городка и имели хоть малейшее отношение к ученикам и ученицам детской танцевальной школы, считали Джорджи Бассета Лучшим Мальчиком города. Столь же дружного мнения они были о Пенроде, которого признавали Самым Плохим Мальчиком города с населением в сто тридцать пять тысяч человек. Такую громкую славу Пенрод снискал, главным образом, благодаря блестящей, но неравной борьбе, которую вел в последнее время с превосходящими силами противника.

— Мисс Ренсдейл, не будете ли вы так любезны стать на время партнершей мистера Джорджи Бассета? — продолжал мистер Бартэ. — Мистер Пенрод Скофилд! Смотрите внимательно. Мистер Бассет и мисс Ренсдейл, начинайте! Остальных прошу смотреть! Музыку, пожалуйста!

Мисс Ренсдейл, восьми лет от роду, была самой юной дамой в танцевальном классе. Но, несмотря на это, она танцевала не хуже Джорджи Бассета. С безукоризненной техникой они заскользили по классу в назидание Пенроду Скофилду.

Возможно, прекрасную Марджори Джонс раздосадовало, что не ее, а мисс Ренсдейл выбрали для показательного танца, а может, она просто решила высказать свое мнение. Как бы там ни было, но она достаточно отчетливо сказала:

— Подумать только! Весь класс остановили из-за этого мальчишки!

Пенрод стоял в другом конце класса. Но он услышал, что сказала Марджори. Впрочем, она именно на это и рассчитывала. Однако ей не удалось вывести его из себя. Уязвленный до глубины души, Пенрод выглядел внешне спокойным. Тогда Маргарет демонстративно наклонилась к уху своего партнера Мориса Леви. С самым ехидным выражением лица она принялась что-то нашептывать этому щеголю, у которого галстук был заколот жемчужной булавкой.

— Итак, леди и джентльмены, начнем сначала! — воззвал мистер Бартэ. Мистер Пенрод Скофилд! Вам надо быть особенно внимательным! Музыку, пожалуйста! Начали!

Урок возобновился. Напоследок мистер Бартэ вышел в центр класса и, привлекая к себе внимание, хлопнул в ладоши.

Нетрудно заметить, что мистер Бартэ выражался чересчур выспренне. Это объяснялось не только тем, что он старался привить ученикам хорошие манеры, но и тем, что он был иностранцем и не очень хорошо говорил по-английски. Поэтому и неудивительно, что в речи, с которой он обратился к ученикам, были кое-какие ошибки.

— Леди и джентльмены, — сказал он, когда все затихли. — Прошу вас, посидите спокойно, я буду говорить вам о завтра. Мистер Пенрод Скофилд, за окном, на том дереве, которое вы смотрите, меня нет! Сделайте одолжение, посмотрите на меня. Уверьтесь, прошу вас, что я по-прежнему нахожусь вместе с вами в классе! Итак! Музыку, пожа… Нет, не надо музыку! Как вы знаете, сегодня последний урок в этом сезоне. А завтра — наш специальный день. Начало в три часа, и все танцуют котильон. А сегодня — пытка хороших манер. Проверим, умеет ли каждый из вас произвести маленький формальный визит, будто он человек порядочного взрослого общества. Вы получили от меня руководство. Посмотрим, как вы усвоили идеальное поведение леди и джентльменов светских манер. Когда я вас отпущу, каждая леди пойдет домой и приготовится принять визитирующего гостя. Джентльмены вытерпят время, пока леди придут домой и приготовятся к приему. Затем каждый джентльмен посетит леди и попросит оказать ему радость, чтобы стать его дамой на завтрашнем котильоне. Все вы знаете, какую форму должен носить этот визит. Я вам втолковывал о нем на прошлом уроке, пока не устал, будто умер. Надеюсь, я сделал это не зря. Итак, каждый джентльмен, если он пришел к леди, у которой уже успел быть другой джентльмен, должен идти к другой леди, и так он будет ходить, пока не найдет партнершу. А так как у нас леди и джентльмены поровну, каждый обязательно найдет партнершу. Теперь запомните: если выйдет такой случай… Мистер Пенрод Скофилд! Я вас умоляю! Когда джентльмены взрослого приличного общества идут посетить свою леди, они не чешут спину. Так что расслабьте руки и положите их себе на колени! Теперь запомните: в случае… Мистер Пенрод Скофилд! Прошу вас. Джентльмены взрослого порядочного общества также не чешут спину путем потирания ее спинкой стула! Никогда! Посмотрите кругом себя! Никто здесь не чешется! Я не чешусь! Я не могу говорить, когда вы чешетесь! О, небо! Почему вы всегда чешетесь? О чем я говорил? Где… А! Котильон! В котильоне должны участвовать все. Но если кто-то из вас сильно заболеет, он должен, на примере хорошего общества, объясниться вежливой запиской с сожалением партнерше и объяснением причины. Я не думаю, чтобы кто-нибудь так страшно заболел уже завтра. Не думаю. Если кто-то попробует и не придет, я выясню и пожалуюсь родителям. Однако котильону нужно определенное количество танцоров. Если кто-то действительно не придет с изложением настоящей причины в записке партнерше, мне нужно тут же передать эту записку, чтобы я смог найти другого партнера. Понятно? Еще раз: джентльмены должны дать леди время для дохода домой и приготовки к приему. Благодарю за ваше вежливое внимание!

До дома Марджори Джонс было девять кварталов. Пенрод взял такой быстрый темп, что меньше чем за семь минут добрался до места. Он торопился, чтобы положить себя и свою руку к ногам той, с которой будет завтра танцевать котильон. Да, она очень грубо обошлась с ним. Но Пенроду все равно так хотелось с ней танцевать, что он забыл об обиде.

Конечно, он догадывался, что мисс Джонс относится к нему не лучше, чем Саймон Легри к дяде Тому. Допускал он и то, что, когда он придет и предложит Марджори Джонс с ним танцевать, ей больше всего захочется ударить его. Но все же он надеялся, что, если придет первым, она не станет нарушать правил.

Вот почему он несся что есть духу. Он твердо решил обогнать всех соперников и, если бы мог, обогнал бы даже самого себя. Но около самого ее дома его ждало разочарование. У самых ворот стоял большой автомобиль. И тут же Пенрод увидел, как хиляк Морис Леви выходит из парадного.

— Привет, Пенрод! — небрежно бросил он.

— Что тебе там понадобилось? — спросил Пенрод.

— Где?

— У Марджори.

— Как что мне понадобилось у Марджори? — возмутился мистер Леви. — Я пригласил ее на котильон. А ты что думал?

— Ты не имел права! — запротестовал Пенрод. — Срок еще не настал.

— Но я уже ее пригласил, — сказал Морис.

— Ты нарушил правила! — настаивал Пенрод. — Ей надо было дать время. Леди должны были отдохнуть и подготовиться.

— А разве у нее не было времени подготовиться?

— Когда? — зарычал Пенрод, наступая на соперника. — Когда, скажи мне на милость?

— Когда? — взвизгнул Морис Леви, и в голосе его послышалось торжество. — Она отдохнула в нашей машине, пока мы с мамой везли ее домой.

Лицо Пенрода приняло суровое выражение. Чувствовалось, что он готов применить насилие.

— Мне кажется, тебя надо немного проучить, — сказал он грозно. — Фингал тебе, что ли, на память поставить?..

— Давай! — с неожиданной дерзостью отозвался Морис Леви и даже занял некое подобие обороны.

На какой-то миг такое сопротивление совершенно ошарашило Пенрода. Но его быстро осенило, в чем дело. Посмотрев на автомобиль, он заметил сквозь стекло не только бдительного шофера, но и рельефные очертания миссис Леви. Тут Пенрод понял, что нужно срочно разоружаться. Он разжал уже занесенный для удара кулак и почесал ухо, делая вид, что такова была единственная цель, ради которой он поднял руку.

— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал он небрежно. — Завтра увидимся.

После этого Морис исчез в салоне роскошного автомобиля, а Пенрод зашагал прочь, всем своим видом изображая полнейшее равнодушие. Его выдержка подверглась жестокому испытанию. Едва он отошел, как окно на задней дверце машины опустилось, и Морис Леви, высунув кудрявую голову, заверещал:

— Проваливай отсюда, дубина!

Котильон уже не сулил Пенроду никаких радостей. Но обстоятельства были выше него: завтра он должен привести на котильон партнершу. И скрепя сердце он пустился на ее поиски. Неудачный поход к Марджори и препирательство с соперником отняли достаточно много времени, и другие леди успели не только подготовиться к визитам, но и принять предложения джентльменов. Одиннадцать раз он предлагал себя в партнеры и получил одиннадцать вполне законных отказов, ибо другие джентльмены его опередили. После этого осталось еще только пять партнерш. Но мальчики, которых Пенрод встретил в пути, сказали, что из этих пяти партнерш, четыре уже тоже заняты.

Итак, осталась всего одна леди. Склонив голову перед неумолимой судьбой, Пенрод отправился к ней. Пока он ходил из дома в дом, сгустились сумерки. И к дому мисс Ренсдейл — а это была она! — он подошел под покровом темноты.

Мисс Ренсдейл была свободна. Она была красива. Она танцевала, как балерина. Преградой к успеху был лишь ее юный возраст, из-за которого ей и пришлось так долго готовиться к визиту джентльмена. Сидя в одиночестве, она старалась сдерживаться изо всех сил, и только дрожащие губы выдавали, что творится у нее на душе.

И вот долгожданный претендент появился. Нарядная горничная провела его туда, где мисс Ренсдейл сидела под надзором гувернантки.

— Мистер Пенрод Скофилд! — торжественно объявила нарядная горничная.

Тут выдержка оставила мисс Ренсдейл, и она громко зарыдала.

— О! — воскликнула она сквозь слезы. — Я так и знала, что это будет он!

Тут с нарядной горничной произошло что-то странное. Чопорность с нее как ветром сдуло, и она, зажав рот руками, кинулась вон из комнаты. Зато гувернантка проявила себя с наилучшей стороны. Она тут же стала утешать свою подопечную, и вскоре мисс Ренсдейл настолько пришла в себя, что снова смогла вернуться к роли леди. Она была готова принять визит джентльмена, который пришел, чтобы пригласить ее на котильон. Правда, время от времени она еще всхлипывала.

Положение, в котором оказался Пенрод, никак нельзя назвать выигрышным для джентльмена, который пришел пригласить леди на танец, и он пребывал в некотором замешательстве. Тем не менее он, соблюдая предписания мистера Бартэ, приблизился на несколько шагов к убитой горем леди и поклонился.

— Надеюсь, вы пребываете в добром здравии и ваши родители тоже, — начал бубнить он заученный текст. — Не доставите ли вы мне удовольствие быть вашим партнером завтра на котильоне?

Мисс Ренсдейл со слезами на глазах смотрела на Пенрода, и зрелище это не доставляло ей удовольствия, и, судя по конвульсивному подрагиванию плеч, она была готова вновь зарыдать. Но тут чуткая гувернантка наклонилась и прошептала ей что-то на ухо.

— Я благодарю вас за ва-ваше любезное при-при-приглашение и принима… — Но тут она снова не совладала с собой. Рыдания прорвались с такой силой, что она бросилась ничком на диван и заколотила по подушкам руками и каблуками туфель. — А я так надеялась, что это будет Джорджи Бассет! — крикнула она.

— Нет-нет! — вмешалась гувернантка.

Она опять зашептала что-то мисс Ренсдейл на ухо, после чего та постаралась завершить свой ответ по всем правилам.

— И я при-принимаю с удо-удовольствием! — простонала она, но тут же ее вновь сломили рыдания.

Громко голося и судорожно цепляясь за гувернантку, она повалилась на диван.

— Благодарю вас за ваше любезное согласие, — затараторил Пенрод, — и надеюсь… надеюсь… забыл… Ах да! Я надеюсь, это доставит большое удовольствие нам обоим. Пожалуйста, заверьте ваших родителей в совершеннейшем моем почтении. Позвольте пожелать вам всего хорошего!

Завершив эту светскую речь прощальным поклоном, он удалился так, как предписывал мистер Бартэ. Лишь одно обстоятельство шло явно вразрез с распорядком светского визита. Когда Пенрод выходил, до него донесся вопль неутешной партнерши:

— Ну, хоть бы кто-нибудь другой, а не он!

Глава XIII ЛЕКАРСТВО ОТ ОСПЫ

На следующее утро Пенрод проснулся в самом скверном расположении духа. Мрачная тень котильона нависла над ним. Он представлял себе, как неотразимая Марджори Джонс будет грациозно порхать в танце с Морисом. Разумеется, она не упустит случая посмеяться над Пенродом. Он уже словно наяву слышал ее серебристый смех. Ведь он ни минуты не сомневался, что не сможет хорошо танцевать с партнершей, которая на четыре года младше его и на два фута ниже ростом. Даже танцуя со своими сверстницами, он и то сбивался с такта.

Мрачные предчувствия терзали его все утро. Они принимали все более зловещие очертания и не давали ему ни на чем сосредоточиться. Даже удалившись в компании верного Герцога в ящик для опилок, Пенрод не обрел обычного вдохновения, и шедевр о Гарольде Рамиресе ни на шаг не продвинулся вперед. И все-таки именно тут, в сарае, Пенроду было суждено убедиться, что в жизни еще есть светлые стороны.

Мать Пенрода крайне неохотно расставалась со старыми вещами. Лишь после того, как многолетнее хранение доказывало полную непригодность того или иного предмета, его относили на помойку. Вот почему, когда после недавней уборки из дома выгребли множество пузырьков и банок с лекарствами, Делла сложила их в большую корзину. Это были очень древние лекарства. Они скопились за семь последних лет и могли свидетельствовать, какие недуги посещали семью Скофилдов в этот период. Прибавив к ним несколько душистых экстрактов, которые по той или иной причине не пришлись домочадцам по вкусу, бутылки из-под кетчупа, пару-другую банок скисших солений, старый эликсир для зубов и еще кое-какие предметы в том же роде, Делла понесла корзину в сарай.

Поначалу появление кухарки не произвело на Пенрода никакого впечатления. Он сидел на краю пустого аквариума и, подперев голову рукой, безучастно следил, как ее клетчатая спина удаляется обратно к дому. То, что Делла принесла в сарай подлинное сокровище, обнаружил не он.

Мистер Сэмюел Уильямс одиннадцати лет, сверстник и единомышленник Пенрода, — вот кто сразу оценил по достоинству поступок Деллы. Он появился в дверях сарая. В руках у него была бутылка. Заткнув ее пальцем, Сэмюел Уильямс взбалтывал пенящуюся внутри жидкость.

— Привет, Пенрод!

— Привет, — ответил Пенрод без особой радости. — Что это у тебя?

— Лакричная вода.

— Глотаю до пальца! — быстро сказал Пенрод.

Таковы были правила игры. Если владелец бутылки со сладкой водой или, например, яблока, не успел поставить своих условий, то, выкрикнув «глотаю до пальца!» или «кусаю до пальца!», ты получал возможность отведать лакомство до того предела, который указывал палец хозяина.

— Вот досюда, — сказал Сэм, показывая предел наслаждений, отпущенных Пенроду.

После того как они завершили эту церемонию, посетитель и обратил внимание на корзину, которую оставила Делла. Он покопался в ее содержимом и вскоре радостно воскликнул:

— Гляди! Гляди! Вот это запас!

— Какой запас? — спросил Пенрод.

— Как какой? Да тут же целая аптека! Давай будем компаньонами?

— Нет, — предложил Пенрод свой вариант. — Давай лучше я буду аптекарем, а ты — покупателем.

— Нет, лучше будем партнерами! — настаивал Сэм, и хозяин дома сдался.

А минут десять спустя аптека вела бойкую торговлю с воображаемыми покупателями. Соорудив из ящиков и досок прилавок, друзья расставили на нем товар из корзины, который действительно имел вполне аптечный вид. Каждый из компаньонов выбрал себе занятие по вкусу. Пенрод подвизался на ниве продавца, а Сэм был провизором.

— Прошу вас, мадам! — выкликал Пенрод, предлагая воображаемой покупательнице очередную смесь, которую изготовил Сэм. — После этого ваш муж сразу встанет на ноги! Вот ваша камфара, сэр! Заходите еще, пожалуйста! Пилюль на пятьдесят центов? Прошу вас, мадам! Вот они. Поспеши с микстурой для чернокожей леди, Билл!

— Постараюсь, как можно скорее, Джим! — отвечал провизор. — Я готовлю лекарство от оспы. Полицейский из нижней части города заболел.

Это лекарство так заинтересовало Пенрода, что он даже приостановил на время торговлю и начал наблюдать за Сэмом. А тот колдовал над пустой бутылкой. Прищурив глаза и закусив нижнюю губу, он с уверенностью бывалого химика сливал туда понемногу жидкостей из разных пузырьков и банок. Сначала он налил немного сиропа из банки с прокисшим вареньем и чуть-чуть питательного лосьона для волос. Потом он слил туда же остатки из дюжины каких-то маленьких пузырьков с аптечными этикетками, на которых были непонятные надписи, вслед за этим в качестве компонентов были использованы остатки кетчупа, мясного экстракта и зубного эликсира. Затем Сэм добавил немного эссенций и специй. В заключение он высыпал в бутылку порошки из розовых пакетиков, сохранившиеся как воспоминание о гриппе, которым прошлой зимой болел мистер Скофилд.

Сэм озабоченно посмотрел на смесь. В его взгляде можно было прочесть неудовлетворенность творца, который чувствует, что его произведению не хватает какого-то штриха.

— Оспа — тяжелая болезнь, — серьезно заметил он. — Чтобы лекарство подействовало, оно должно быть как можно сильнее.

Он уже настолько вошел в роль провизора, что забыл обо всем на свете. Схватив бутылку с лакричной водой, он безо всякой жалости вылил четверть оставшейся жидкости в «лекарство от оспы».

— Ты что, спятил? — запротестовал Пенрод. — Зачем воду-то портить? Я думал, мы ее выпьем, после того как кончим играть!

— Моя вода, что хочу, то и делаю! — отозвался Сэм. — Я же тебе сказал, лекарство от оспы должно быть очень сильным! Вот, теперь получилось то, что надо, — гордо сказал он, посмотрев на бутылку. — Смотри, оно стало черное, как лакрица. Бьюсь об заклад, оно кого хочешь вылечит!

— Интересно, каково оно на вкус? — спросил Пенрод.

— Пахнет не так уж противно, — понюхав снадобье, сказал Сэм. — Ну, разве совсем чуть-чуть.

— Как ты думаешь, если мы попробуем, нам станет плохо? — спросил Пенрод.

Сэм задумчиво оглядел бутылку. Потом его взгляд остановился на Герцоге, который мирно дремал возле двери, и у него возникла идея.

— Давай дадим немного Герцогу! — воскликнул он.

Пенрод нашел эту мысль здравой и немедленно осуществил ее. Минуту спустя Герцог, не совсем добровольно отведавший солидную порцию лекарства, вновь обрел свободу. Теперь у обоих аптекарей не оставалось никаких сомнений по поводу того, как действует их лекарство. Пес вышел за дверь, недовольно потряс головой и начал широко разевать пасть. Он закрывал и открывал рот так энергично, что юные аптекари открыли счет. Сэм насчитал тридцать девять, а Пенрод — сорок один, когда Герцог наконец завершил свои упражнения.

Все рождается из земли и возвращается обратно в землю. Герцог на этот раз возвратил земле с поистине монаршей щедростью. Потом он долго ел траву. Покончив с этим занятием, он бросил на хозяина укоряющий взгляд и неверной походкой побрел к дому.

Оба мальчика наблюдали за Герцогом с живейшим интересом.

— Я же говорил, что это сильное лекарство! — В голосе мистера Уильямса слышалась гордость.

— Да, ничего не скажешь, сэр, — хватило у Пенрода великодушия признать успех друга. — Думаю, оно достаточно сильное даже для… — Он вдруг замолчал. Потом с сожалением добавил: — У нас теперь нет лошади.

— Готов побиться об заклад, оно бы и на нее подействовало! — заверил Сэм, и, возможно, у него были на то основания.

После того как лекарство столь блестяще прошло испытания, игра в аптеку уже не возобновлялась. Оба компаньона жаждали более острых ощущений, и аптека с воображаемыми покупателями казалась им детским лепетом. Развалившись у дверей сарая, они потягивали оставшуюся в бутылке лакричную воду и беседовали.

— Бьюсь об заклад, от этого лекарства и мистеру Бартэ не поздоровилось бы, — мечтательно произнес Пенрод. — Хотел бы я, чтобы он прошел мимо и попросил глоточек.

— Я бы мог сказать ему, что это лакричная вода, — подхватил Сэм, — по виду лекарство не отличишь от нее.

— Да, тогда бы нам не пришлось идти на этот дурацкий котильон, вздохнул Пенрод. — Урок танцев пришлось бы отменить.

— У тебя кто партнерша, Пен?

— А у тебя?

— Сначала ты ответь, я первый спросил.

— У меня ничего себе, — гордо ответил Пенрод.

— Спорим, ты хотел танцевать с Марджори? — спросил Сэм.

— Я? Да я с ней не стал бы танцевать, даже если бы она меня умоляла об этом! Даже если бы она сказала, что она умрет, если я не соглашусь, все равно не стал бы…

— Ну да, не стал бы, — не поверил ему мистер Уильямс.

Пенрод чуть сбавил тон. Теперь он уже не хвастался, а словно убеждал друга.

— Понимаешь, Сэм, — доверительно говорил он, — у меня отличная партнерша, но моей матери не нравится ее мать. И, понимаешь, мне из-за этого не очень-то удобно с ней танцевать. Знаешь, Сэм, может, мы так сделаем? У меня дома есть отличная рогатка. Я могу тебе ее отдать, если ты со мной поменяешься партнершей.

— Значит, ты хочешь меняться, даже не узнав, кто моя партнерша? спросил Сэм. — Представляю, кто тебе достался, — заключил он. — Ну, а я пригласил Мэйбл Рорбэк, и она бы не захотела, чтобы я ее на кого-то выменял. Мэйбл Рорбэк хотела танцевать только со мной и ни с кем другим, — продолжал он, прикрывая гордость невозмутимым тоном, — она сказала, что очень боялась, как бы ты ее не пригласил. Но я не смогу с ней танцевать. Она прислала записку, что у нее умер дядя. Теперь мистер Бартэ будет искать мне другую партнершу. И еще могу поспорить, что у тебя нет никакой рогатки! И партнерша твоя догадываюсь кто. Крошка Ренсдейл, так?

— Ну и что? — сказал Пенрод. — Меня она вполне устраивает.

Он сказал это таким тоном, что каждому должно было сразу стать понятно: скромность тут ни при чем. Не он такой непритязательный, а дама его так хороша, что вполне достойна столь завидного кавалера.

— Ты мне только вот что объясни, — ехидно проговорил в ответ мистер Уильямс, который не поверил Пенроду, — каким образом твоей матери может не нравиться ее мать? У крошки Ренсдейл ведь нет мамы! Ну, а видок у вас будет что надо! Представляю, как вы станцуете!

Сэм словно читал мысли Пенрода, и тот не смог ничего возразить. Он лишь вновь с ужасом подумал о предстоящем котильоне и совсем затосковал. Он сел на пороге и, понурив голову, тупо уставился в пол. Сэм направился к колонке и долил воды в бутылку с лакричной, после чего напиток значительно потерял свою прелесть, но зато приобрел утраченный объем.

— Твоя мать пойдет с тобой на котильон? — спросил он, вернувшись к Пенроду.

— Нет, она придет прямо в школу. Ей еще надо перед этим куда-то зайти.

— И моя тоже придет в школу. Я за тобой зайду.

— Ладно.

— Ну, мне пора, — сказал Сэм, услышав гудок, который возвещал полдень.

— Ладно, — снова ответил Пенрод.

Сэм сделал несколько шагов, но вдруг остановился. Над забором показалась новая соломенная шляпа. Ее владелец шагал по тротуару вдоль участка Скофилдов. И оба мальчика тут же поняли, кто это был. Это был Морис Леви. Они смотрели на его шляпу, а Морис Леви внимательно смотрел на них.

Поистине сама судьба привела его сюда.

Глава XIV ОРГАНИЗМ МОРИСА ЛЕВИ

— Привет, Сэм, — сказал Морис вежливым голосом. — Что это вы делаете?

И тут Пенрода озарила блестящая идея. Это было подобно молнии. Точно он блуждал во тьме, и вдруг его мозг пронзил ослепительный свет истины. И, когда истина предстала ему, Пенрод не удержался и вскрикнул от восторга.

— Что это вы делаете? — повторил тем временем Морис Леви.

Пенрод вскочил на ноги, схватил бутылку с лакричной водой и, заткнув пальцем горлышко, как следует взболтал содержимое. Затем он сделал изрядный глоток и изобразил величайшее наслаждение.

— Что это вы делаете? — в третий раз спросил Морис Леви, которого Сэм так и не удостоил ответа.

— Пьем лакричную воду, — ответил за Сэма Пенрод.

Он вытер рукой губы, и лицо его при этом выражало такое удовольствие, что у Сэма тоже пробудилась жажда. Он вырвал у Пенрода бутылку и припал к горлышку.

— Уф! — выдохнул Пенрод. И, причмокивая губами, добавил: — Вкусная штука!

В глазах, которые взирали из-за забора, загорелся огонь.

— Спроси его, не хочет ли он глотнуть? — быстро зашептал Пенрод Сэму. Да перестань ты пить, она же никуда не годится! Ты его спроси!

— А зачем мы ему будем давать воду? — спросил практичный Сэм.

— Да спрашивай ты быстрей! — настойчиво шептал Пенрод.

— Эй, Морис! — крикнул Сэм, размахивая бутылкой. — Хочешь глотнуть?

— Давай сюда! — тут же отозвался мистер Леви.

— Сам подойди, тогда получишь, — повторил Сэм то, что ему шепнул Пен-род.

— Я не могу. Пенрод Скофилд на меня вчера обозлился.

— Да ничего я не обозлился, — успокоил его Пенрод. — Ты что, Морис, забыл, что мы с тобой вчера помирились? Так что заходи смело.

Морис по-прежнему колебался. Но Пенрод снова завладел заманчивой бутылкой. Он подносил ее ко рту, причмокивал и изображал такое блаженство, что у Мориса потекли слюнки.

Подпав под власть актерского мастерства Пенрода, Сэм закричал:

— Эй, ты так все один выдуешь! Оставь мне хоть чуть-чуть!

Пенрод опустил бутылку, которая, как ни странно, была по-прежнему полной. Пенрод не уступал ее Сэму. Держа руку с бутылкой на отлете, он другой рукой отбивал атаки друга, а тот яростно сражался за право глотнуть лакричной воды. Трюк подействовал. Аппетит Мориса Леви достиг апогея.

— Пенрод, ты честно не тронешь меня, если я зайду к тебе во двор?

— Конечно, честно! — ответил Пенрод. — Мы и не думаем тебя трогать. Заходи, и мы дадим тебе глотнуть сколько захочешь.

Это было сильнее Мориса Леви, и, забыв осторожность, он полез на забор. Пока он преодолевал это препятствие, Пенрод быстро проделал маневр, наблюдая за которым, Сэм наконец кое-что понял. Пенрод стоял на пороге сарая. Когда Морис полез на забор, он быстро протянул руку в сарай и поменял бутылки. Теперь он держал лекарство от оспы, которое со всем радушием и протягивал подошедшему Морису Леви.

В жесте Пенрода воплотились черты подлинной гениальности. Это был величественный, простодушный и широкий жест. Сэм просто остолбенел. И так как все гениальное просто, он больше всего поражался, как же ему самому не пришла в голову столь блестящая мысль?

Но он удивился бы еще больше, если бы до конца понял, сколь коварную и по-талейрановски изощренную интригу задумал Пенрод. В этой интриге Сэму тоже предстояло сыграть свою роль. Если Морис не придет в танцевальную школу — а у Пенрода теперь были основания считать, что именно так и может случиться, Сэм должен будет взять на себя заботу о мисс Ренсдейл. Ведь у него не было партнерши. План был такой. Узнав, что Морис не придет, мистер Бартэ поставит Сэма с Марджори Джонс. Уверенность в том, что Сэм уступит право танцевать с Марджори, Пенрод черпал не столько в надежде на благородство друга, сколько в том, что стоит мисс Ренсдейл предложить другого партнера, как она с радостью согласится. И вот, предложив мисс Ренсдейл танцевать с Сэмом, Пенрод наконец добьется своего. Он будет танцевать с Марджори Джонс!

— Можешь сделать большой глоток, — ласково сказал Пенрод Морису Леви.

— Только глоток? Но ты же говорил, что я могу пить сколько захочу, запротестовал Морис и потянулся к бутылке.

— Нет, я этого не говорил, — возразил Пенрод и отодвинул бутылку в сторону.

— Нет, говорил, говорил! Правда, Сэм?

Сэм как завороженный глядел на бутылку и молчал.

— Ты же слышал, Сэм, как он мне это сказал? — не унимался Морис.

— Может, я так и сказал, но думал другое, — быстро ответил Пенрод. Эти слова, как он знал, принадлежали какому-то властителю прошлого. Какому, Пенрод не помнил, но слова ему очень нравились, и сейчас они были вполне уместны. Понимаешь, Морис, — добавил он уже более мягко, — если ты выпьешь все, это будет несправедливо. Нам ведь тоже нравится лакричная вода. А в бутылке осталось всего две трети. Поэтому я имел в виду, что ты можешь выпить все, что ухватишь одним духом.

— Как это так?

— А так, пока будешь глотать, пей. Но как только тебе захочется перевести дух, ты должен отдать бутылку обратно. Тогда настанет очередь Сэма.

— Нет, следующий ты, Пенрод, — благородно уступил Сэм.

— Там разберемся, — не стал спорить Пенрод. — Я просто хотел объяснить Морису, что он должен сразу отдать бутылку, когда захочет перевести дух.

Вдруг лицо Мориса озарилось лукавым выражением. Так яркая афиша оживляет унылую стену.

— Значит, без передышки я могу выпить сколько хочу? — спросил он.

— Верно.

— Понял. Давай сюда бутылку! — заорал он.

И Пенрод вложил ему в руку бутылку.

— Значит, вы разрешаете мне пить, пока я не переведу дух? — еще раз уточнил Морис.

— Да! — хором ответили оба друга.

И тут Морис приложился к бутылке. Он пил и пил, а Пенрод и Сэм подались вперед и, затаив дыхание, следили за ним. Они очень волновались. Морис мог почувствовать запах лекарства, но эта опасность уже миновала. Теперь они рассчитывали, что Морис сделает солидный глоток. Дальше одного глотка их воображение не заходило, — они помнили, что было с Герцогом.

Но они явно недооценивали Мориса. Он сделал один глоток, второй, третий и продолжал глотать дальше. Морис был еще юн, и на его горле не было кадыка. Но и без этого оба мальчика могли наблюдать, как лекарство от оспы безо всякой натуги вливается в его нутро. Глаза Мориса при этом блаженно сверкали. Он пил и торжествовал. Это было торжество победителя, который хитростью одолел врагов.

Двое наблюдателей застыли от изумления. Морис проглотил уже больше, чем дали Герцогу, а жидкость из бутылки все убывала и убывала. Вот уже полбутылки опустело, а Морис так и не останавливался. Темная жидкость все больше уступала место светлому стеклу бутылки.

Мистер Уильямс в ужасе поднял руку. Он хотел предостеречь Мориса от смертоубийства, но тот протестующе замахал свободной рукой. Он издал несколько булькающих звуков, как бы показывая, что честно выполняет условия контракта, а потому по закону имеет право пить дальше. Перед таким натиском гуманизм Сэма не устоял, и он продолжал с интересом наблюдать за Морисом.

Морис выпил лекарство до дна. Осушив последнюю каплю, он подбросил бутылку в воздух. Из его груди вырвался победный вопль. Он раздувал щеки, блаженно похлопывал себя по животу и непрестанно повторял:

— Славная водичка! Теперь я напился всласть!

У Пенрода и Сэма просто глаза вылезли из орбит.

— А я думал, вы меня обманете, — сказал Морис тоном человека, который никак не может поверить своему счастью.

Тут Пенрода одолели сомнения. Он кинулся в сарай и взял с прилавка бутылку с лакричной водой. Сначала он понюхал жидкость, потом для верности даже немного попробовал. Сомнения оставили его. В сарае действительно стояла хоть и сильно разбавленная, но абсолютно не ядовитая лакричная вода. Значит, Морис действительно осушил бутылку с адской смесью лосьона для волос, старого кетчупа, прокисшего варенья, ванильного, лимонного и мясного экстракта, разнообразных эссенций, эликсира для зубов, нашатыря, арники, спирта, хинина, клекуаны, рвотного корня, нюхательных солей, лакричной воды с небольшими добавками мышьяка, белладонны и стрихнина.

Пенрод запрятал подальше бутылку с лакричной водой и вернулся к остальным. Морис сел на ящик и извлек из кармана пачку сигарет.

— Меня здесь никто не увидит? — спросил он и зажег спичку. — А вы курите, ребята?

— Нет, — ответил Сэм, с ужасом разглядывая его.

— Не курим, — шепотом произнес Пенрод.

Морис зажег сигарету и с видом завзятого курильщика начал выпускать изо рта клубы дыма.

— Признаюсь, ребята, не ожидал от вас такого, — сказал он. — Я думал, ты на меня злишься, Пенрод. Я считал, что, кроме гадостей, от вас ничего не дождешься. Теперь-то я вижу, что ошибся. Вы отличные ребята. И у вас все по-честному. Сказали, что могу пить сколько хочу, пока не переведу дух, и так оно и вышло. Но, я вижу, вы и относитесь ко мне неплохо. Правила правилами, а фиг бы вы мне просто так разрешили пить сколько захочу. Ведь вы же не знали, сколько я могу глотать, не переводя дух?

И он долго еще нес что-то в этом же роде, совершенно искренне упиваясь своей победой и их великодушием. Потом, продолжая курить, он начал разглагольствовать на какие-то другие темы, но оба его собеседника не очень-то прислушивались к нему. Они по-прежнему пребывали в каком-то оцепенении и не сводили с Мориса глаз. А он становился все жизнерадостней. Наконец он докурил сигарету и собрался уходить.

— Ну, ребята, — сказал он на прощание, — вы так здорово обошлись со мной, что я хочу пригласить вас к себе. Заходите, когда сможете. Будем дружить. Знаете, с такими ребятами, как вы, отлично себя чувствуешь!

У Пенрода отвисла челюсть. А Сэм уже давно сидел с разинутым ртом. И оба они не находили слов для ответа пылкому Морису Леви. А он взглянул на свои изящные часы.

— Мне надо идти, — вздохнул он. — Пора завтракать, а потом придется одеваться для котильона. Сэм, а тебе ведь тоже пора?

Сэм тупо кивнул.

— Ну, пока, Пенрод, — сказал Морис со всей сердечностью. — Я рад, что мы с тобой подружились. Пошли, Сэм.

Пенрод прислонился к столбу и отрешенно уставился на уходящих гостей. Морис продолжал оживленно жестикулировать, а Сэм двигался подобно заводной игрушке и ничего не отвечал своему спутнику. Кроме того, он явно не хотел приближаться к Морису и держался от него на некоторой дистанции.

Они уходили все дальше и дальше. Пенрод видел, что Морис продолжает размахивать руками. Потом они скрылись из виду, а Пенрод, понурив голову, медленно поплелся к дому.

Часа три спустя мистер Сэмюел Уильямс, облаченный в сияющий чистотой танцевальный костюм, вновь поравнялся с домом Скофилдов. Он издал возглас, напоминающий тирольское пение. Это был условный сигнал, и Сэму пришлось повторять его много раз, прежде чем откуда-то сверху послышался глухой ответ.

— Где ты? — крикнул мистер Уильямс и воздел голову ввысь.

Пенрод лежал животом на крыше сарая и смотрел вниз.

— Ты что там делаешь?

— Ничего.

— Осторожно, — предостерег Сэм. — А то поскользнешься и брякнешься прямо на мостовую. Прошлый раз я чуть не слетел оттуда. Ну, слезай же! Ты что, не идешь на котильон?

Пенрод не ответил.

— Слушай, — глухо про-изнес Сэм — я недавно звонил ему по телефону. Я спросил, как он себя чувствует, и он ответил, что хорошо!

— И я звонил, — сказал Пенрод. — Он мне сказал, что никогда еще не чувствовал такой бодрости.

Сэм засунул руки в карманы и задумался. Тут со стороны кухни открылась дверь, и из нее появилась Делла.

— Мистер Пенрод! — завопила она, приближаясь к ним. — Слезайте оттуда! Ваша мама ждет вас в танцклассе. Она звонила и спрашивала, почему вас еще нет? Там скоро начинают. Слезайте!

— Давай спускайся, — поддержал ее Сэм. — Опоздаем ведь! Видишь, Морис и Марджори уже едут.

Из-за угла выехал сверкающий лимузин. В нем сидела царственная Марджори Джонс. На ней было бальное платье розового цвета, а на коленях у нее лежал огромный букет роз. Рядом с ней примостился Морис Леви. Заметив Пенрода и Сэма, он заулыбался и махал им рукой, пока автомобиль не скрылся за поворотом.

И тут произошло непредвиденное. Издав какое-то странное мычание, Пенрод взмахнул руками. То ли он не нашел иного способа, чтобы выразить протест, то ли слишком засмотрелся на лимузин и забыл о бдительности, но голова его вдруг исчезла, а двор огласился криками Деллы и Сэма.

Издерганный мистер Бартэ уже собирался, несмотря на отсутствие двух пар, объявить начало котильона, когда в класс вошел Сэмюел Уильямс.

Вскоре после этого миссис Скофилд спешно покинула детскую танцевальную школу. А мисс Ренсдейл, сияя от счастья, сделала книксен.

— Пятьдесят раз я уже утверждал вам! — яростно закричал мистер Бартэ, не дав ей вымолвить ни слова. — Я не могу ничто менять! Ваш партнер еще способен появиться. С кем же тогда он будет в паре? О! Вы меня с ума спятите! Что вам еще от меня надо! — воскликнул он, увидев, что мисс Ренсдейл снова делает книксен в его сторону.

На этот раз она протянула учителю записку. Согласно предписанию мистера Бартэ, записка была адресована лично мисс Ренсдейл. Содержание ее гласило:

«Дорогая мадам! Пожалуйста, освободите меня от котильона с Вами сегодня днем из-за причины падения меня с крыши.

Ваш искренний Пенрод Скофилд».

Глава XXIV МАЛЕНЬКИЙ ДЖЕНТЛЬМЕН

Пенрода стригли. Парикмахерская располагалась на углу улицы, рядом с аптекой. Это была солнечная сторона, и, так как день стоял знойный, Пенрод обливался потом. Чрезвычайно невыгодное состояние, когда тебя стригут! Часть волос, которые падают с парикмахерских ножниц, налипают на потное лицо, лезут в рот, в нос, забиваются за воротник и даже попадают в уши.

Нельзя сказать, чтобы Пенроду не нравилось стричься. Сама по себе стрижка, пожалуй, даже доставляла ему удовольствие. Но вот состриженные волосы… Они нещадно щекотали и кололи. У Пенрода даже слезы навернулись на глаза, и он начал корчиться, ерзать, дергаться и поводить плечами, ежеминутно рискуя, что ножницы парикмахера отхватят вместе с волосами еще какую-нибудь часть его существа. Наконец он добился своего: парикмахер задел кончик его уха.

— Уй-й-й! — заныл Пенрод.

— Что, поцарапал немножко? — осведомился парикмахер приторным голосом и неискренне улыбнулся.

— А-а! — немедленно запротестовал Пенрод против квасцов, которые парикмахер приложил к ранке.

— Это не больно, — сказал парикмахер, — но если вы не будете сидеть смирно, вам опять будет больно. Может быть, даже еще больнее.

Опередив таким образом Пенрода, который как раз хотел сказать, что ему и так уже достаточно больно, парикмахер продолжил работу.

Пенрод фыркнул. Он сделал это отнюдь не из презрения к парикмахеру. Просто он пытался сдуть усы, которые образовали волосы, прилипшие к верхней губе.

— Видели бы вы, как смирно сидит у меня маленький Джорджи Бассет, продолжал в том же духе парикмахер, — я слышал, его считают лучшим мальчиком у нас в городе.

Пенрод снова фыркнул. Но на этот раз он выражал презрение, ибо был совершенно не согласен с парикмахером.

— А вот по поводу Пенрода Скофилда я что-то не слышал ничего подобного, — не унимался парикмахер.

— Ну и что? — произнес Пенрод, с трудом освободив губы от волос. Нужно мне очень! Ой-й-й!

— Я слыхал, Джорджи Бассета называют маленьким джентльменом, подначивал коварный парикмахер.

— Пусть кто-нибудь только попробует меня так назвать, — тут же заявил Пенрод, — пусть только раз попробует! Готов спорить на что угодно: больше ему не захочется пробовать! Ой-й-й!

— Почему не захочется? Что вы с ним сделаете?

— Я-то знаю, что сделаю! Могу поспорить, я у всех отобью охоту так меня называть!

— Даже если вас так назовет маленькая девочка? Неужели вы ударите маленькую девочку?

— Ну, я… Ой-й-й!

— Значит, не ударите маленькую девочку? Нет ведь? — не отставал парикмахер. Он завладел вихром на затылке Пенрода и повернул его голову в совершенно неестественное положение. — Разве не сказано в Библии, что нельзя бить слабый пол? — добавил он.

— Ай! Осторожней!

— Значит, вы ударите даже несчастную слабую девочку? — снова пристал парикмахер.

— Да кто вам говорит, что я ее ударю? — спросил благородный Пенрод. — Я с ней по-другому разделаюсь. Но, уж будьте спокойны, она пожалеет!

— Но вы же не станете ее обзывать, а?

— Не стану! Руганью вреда не причинишь!

— Ну, понятно! — воскликнул парикмахер. — А я вот однажды проходил мимо вашего дома и слышал, что вы кричали шоферу бакалейщика. Значит, вы хотели причинить ему пользу? Надо сказать ему, а то он мне говорил, что, если вы попадетесь ему где-нибудь на улице, он с вами рассчитается по-свойски. Он говорил, что сделает с вами то, что вам не понравится. Вот так-то, сэр.

— Пусть сначала меня поймает. Хвалиться-то каждый может.

— И все-таки вы так и не сказали, что намерены сделать маленькой девочке, если она вас назовет маленьким джентльменом? Хотел бы я знать, как вы поступите? Хотя, в общем-то, я и сам знаю, чего от вас ждать.

— Чего же?

— Вы натравите своего старого пса на ее кошку, если у нее есть кошка, продолжал парикмахер дразнить его.

— А вот и не натравлю!

— Ну, а что вы сделаете?

— Да уж сделаю, не волнуйтесь!

— Ну, а если это будет мальчик? Мальчик подойдет к вам и скажет: «Хэлло, маленький джентльмен!» И что вы намерены предпринять?

— Его счастье, если он вернется домой живым, — мрачно ответил Пенрод.

— А если он будет вас на голову выше?

— Пусть только попробует, — тон у Пенрода стал угрожающим. — Пусть только попробует, и свет в его глазах померкнет. Вот так!

Парикмахер погрузил десять деятельных пальцев в беззащитную голову Пенрода и предпринял все, что от него зависело, чтобы сдвинуть ее с места. Этот парикмахер очень раздражал Пенрода. Он терпел его, сколько мог, но теперь его терпение лопнуло. Правда, он не стал выражать неприязнь прямо по адресу. Он изобрел более хитрый способ. Суть его заключалась в том, что ненависть к парикмахеру он перенес на воображаемого типа, который, несмотря на то, что выше на целую голову, решится назвать его «маленьким джентльменом», и стал детально смаковать способы отмщения. Парикмахер обращался с ним так, как даже отец не позволял. Он тряс его, хватал за щеки, раскачивал из стороны в сторону. Казалось, он решил сломать ему шею. А воображение Пенрода в это время рисовало картины, в которых он жестоко расправлялся с обидчиками огромного роста. Лица верзил мелькали одно за другим, и все, получив по заслугам, вопили и взывали к милосердию Пенрода.

Вдруг мучения прекратились. Парикмахер обмакнул лицо Пенрода салфеткой, и глаза его не только перестали слезиться, но даже вновь обрели способность видеть мир. Потом парикмахер освежил его голову одеколоном, после чего от него стал исходить запах, если не изысканный, то, во всяком случае, резкий.

— Ну вот, — сказал парикмахер, аккуратно приглаживая его немилосердно пахучие локоны, — и чего вам так не хочется, чтобы вас называли маленьким джентльменом? Ведь это же, можно сказать, комплимент. Зачем же вы собираетесь побить того, кто вас так назовет?

Этот вопрос не имел для Пенрода ровно никакого смысла. Он не собирался залезать в дебри психологии, и его совершенно не волновали истоки ненависти, которой он проникся к выражению «маленький джентльмен». Он просто знал, что считает его для себя оскорбительным и на дух его не переваривает, и этого ему было достаточно.

— Пусть только кто-нибудь попробует! — предостерег он, вылезая из кресла.

Он подошел к двери, обернулся и не менее грозным тоном добавил:

— Пусть только кто-нибудь попробует! Пусть хоть один раз попробует, мне много не надо! И одного раза будет достаточно, чтобы получить от меня по заслугам!

Парикмахер захихикал. Потом ему на нос села муха. Он хотел прихлопнуть ее, но не попал и только больно ударил себя по носу. Парикмахер разозлился. Но почти тут же выражение гнева в его маленьких глазках сменилось радостным блеском. Он увидел новых клиентов, и каких! В парикмахерскую вошла самая хорошенькая девочка на свете, а за руку она вела своего маленького братца Митчи-Митча, которого и надо было подстричь, чтобы он совсем не запарился.

День был жаркий, парикмахера одолевала скука. К тому же он был раздражен болью в носу, да и вообще не отличался добротой. Словом, этот коварный субъект при виде Марджори с братцем тотчас задумал скверную интригу, которую и не замедлил осуществить.

Тем временем Пенрод с мрачным видом шагал домой. Путь был невелик, но и его хватило, чтобы воображение подкинуло еще пару-другую блестящих схваток с возможными оскорбителями.

— Советую никогда не называть меня так! — бормотал он на ходу. — Только попробуйте, и вы получите не меньше остальных. Я не люблю, когда по отношению ко мне позволяют вольности. Ах, вы все-таки будете? Будете? — И он изо всех сил пнул железную стойку забора.

Забор не понес сколько-нибудь ощутимого урона, чего нельзя было сказать о Пенроде. Он сразу же раскаялся в собственной неосмотрительности. Раскаяние выражалось достаточно бурно. Он стонал, скакал на одной ноге, не участвовавшей в схватке с забором, и наконец одарил железный столб гневным взглядом.

— Надеюсь, в следующий раз вы будете более осмотрительны, — сказал он своему врагу на прощание. — Если я снова поймаю вас тут, я за себя не отвечаю. Я…

Тут он стал бормотать что-то совсем невнятное, но достаточно грозное и агрессивное.

Правда, по мере приближения к дому его воинственный пыл несколько унялся. Тому причиной был новый объект, который всерьез привлек его внимание. Какая-то бригада, видимо, ремонтировала мостовую, и теперь на перекрестке, в непосредственной близости от конюшни Скофилдов стоял никем не охраняемый котел с варом. Первым делом Пенрод испытал вкусовые качества вара. Но этот вар ему не понравился. Он не отвечал кулинарным стандартам и даже не мог заменить жевательную резинку, ибо был слишком жидким. Но зато он был еще теплый и, главное, липкий. Последнее качество больше всего восхищало Пенрода. Он множество раз имел дело с варом, но такой ему еще не попадался. Когда Пенрод решил вытереть руки, он понял, что ни один предмет не в силах ему в этом помочь — ни жилет в горошек, ни брюки, ни забор, ни Герцог, который имел несчастье подойти, виляя хвостом, именно в этот момент, и отошел, внеся солидный вклад в копилку своего жизненного опыта.

Но вар есть вар. Даже когда он слишком жидкий, он все же годится для множества интересных дел. Пенрод услышал за соседним забором голоса мальчишек и различил среди них голос своего друга Сэма Уильямса, но не двинулся с места. Котел не отпускал его воображения. Вокруг котла валялось множество щепок и палок. Пенрод засыпал некоторое количество этих материалов в котел и как следует размешал вар.

Потом он приготовил бригаде, которая придет работать с варом, другие сюрпризы. Котел был почти полон, и вот Пенроду захотелось проверить, какое потребуется количество булыжников и кирпичей, чтобы вар полез через край? Он начал усердно работать над осуществлением этого опыта и уже почти достиг цели, когда его вдруг осенило, как можно продолжить эксперимент и придать ему несравненно большую масштабность. На другой стороне улицы давно уже покоился в траве большой белый камень, круглый, словно арбуз. Он никому не был нужен, и его присутствие здесь объяснялось лишь эстетическими соображениями, в правомерности которых тоже легко было усомниться. И вот теперь старине камню предстояло послужить во благо науки.

Выковырять его оказалось не особенно трудно. Но вот доставить в котел это была задача, и она потребовала от нашего скромного труженика немалого напряжения как умственного, так и физического. Вели ему проделать такое кто-то из старших, он с законным возмущением заявил бы, что это выше его сил. Но сейчас его никто не понуждал. Он повиновался лишь всепоглощающему инстинкту разрушения, настолько сильно выраженному у подростков, что с его помощью можно совершать подлинные чудеса. Словом, дело просто горело в его руках. Он предчувствовал, что вот сейчас в результате его трудов произойдет самый замечательный в мире всплеск, и это удесятеряло его силы.

Весь вспотев, отчаянно кряхтя, он ценой огромного напряжения, которое легло на его мышцы и позвоночник, подкатил камень к подножию котла. Пенрод немного передохнул и собирался поднять камень, чтобы перевалить его через стенку котла, как сзади раздался медоточивый голосок:

— Как поживаете, маленький джентльмен?

Пенрод моментально ощутил серьезную душевную травму. Еще не разобравшись, кому принадлежит голос, он заорал:

— Заткнись, дурак!

Но это был не мальчик. Это была Марджори Джонс. Она, как всегда, блистала красотой. Сегодня на ней было белоснежное накрахмаленное платье, и она словно воплощала освежающий ветерок среди летнего зноя, а за руку она держала только что подстриженного и благоухающего Митчи-Митча. Оба они тихо подкрались к прилежному труженику и теперь награждали его веселым смехом.

С тех пор как Пенрод оправился от увлечения Рюпом Коллинзом, он начал горько сожалеть, что так безобразно повел себя с Марджори во время их последней встречи. В общем-то, его сердце всегда таяло, стоило ему увидеть Марджори, и он сейчас с радостью помирился бы с ней. Но, увы, ее прекрасные глаза не выражали ничего, кроме жестокого превосходства, и она не желала слушать его объяснений.

— Ой! Ой! — передразнила она его смущенные возгласы. — Разве так должны разговаривать маленькие джентльмены? Маленькие джентльмены никогда не руга…

— Марджори! — Бешенство и скорбь охватили Пенрода. Большего оскорбления ему никто не мог нанести. Слышать ненавистные слова из ее уст, ну мог ли он это пережить? — Не называй меня так, Марджори! — добавил он.

— Почему же, маленький джентльмен?

Он топнул ногой.

— Лучше замолчи!

Марджори в ответ рассмеялась самым жестоким смехом.

— Маленький джентльмен! Маленький джентльмен! Маленький джентльмен! повторяла она ему назло. — Как поживаете, маленький джентльмен? Хэлло, маленький джентльмен!

Не в силах более сдерживаться, Пенрод начал отплясывать на месте какой-то экзотический танец.

— Заткнись! — заорал он. — Заткнись, заткнись, заткнись!

Митчи-Митч визжал от радости. Потом он дотронулся пальцем до котла, но его чистоплотная сестра немедленно отодрала палец от грязи и вытерла своим чистым носовым платком.

— Майенький зентимен! — с восторгом произнес Митчи-Митч.

— А ну, заткнись! — Пенрод обратил искаженное гневом лицо к маленькому обидчику. С ним общаться было проще: как-никак этот ребенок относился к мужскому полу, и Пенрод мог воздействовать на него привычными методами.

— Еще раз скажешь, — предупредил он его, — я тебе так врежу…

— Не врежешь, — ехидно сказала Марджори, — сколько ему хочется, столько он и будет говорить! Митчи-Митч, скажи еще раз!

— Майенький зентимен!

Пенрод издал вопль, который достаточно ярко передавал состояние его души.

— Еще раз скажешь, тогда…

— Говори, говори, Митч! — перебила Марджори. — Ничего он тебе не сделает! Пусть только попробует! Скажи еще раз, Митчи-Митч!

— Майенький зентимен! — злобно выкрикнул тот. — Майенький зентимен! Майенький зентимен! Майенький зентимен!

Доведенный до крайности, Пенрод нагнулся над белым камнем и, превзойдя подвиги всех сказочных и реальных силачей, поднял его в воздух.

Марджори вскрикнула, но это уже ничего не решало. Огромный камень плюхнулся в самую середину котла, и Пенрод услышал тот самый могучий всплеск, которого так долго вожделела его душа. Результат намного превзошел его ожидания.

Непосредственно за всплеском последовал катаклизм. Больше всего он напоминал извержение вулкана. И еще чуть-чуть морской шторм. Гигантская волна черного цвета вздыбилась над котлом, а потом опустилась на троих детей. Уворачиваться уже не было времени.

Когда стихийное бедствие унялось, стало ясно, что больше всего пострадал Митчи-Митч. Он был к котлу ближе других и теперь сильно раздался вширь за счет налипшего вара. Пенроду и Марджори тоже кое-что перепало от щедрот котла. Увидь их сейчас Братец Кролик, и он бы испугался и убежал.

Глава XXV ВАР

Как только Марджори и Митчи-Митч немного опомнились, они огласили округу протестующими криками. Надо отдать им должное: наверное, даже величайшие мастера вокала не могли бы заставить свои голосовые связки извлечь столь пронзительные звуки. Марджори просто обезумела от ярости. Схватив большую палку, она бросилась на Пенрода. У него оставалось еще достаточно здравого смысла, и он попробовал спастись бегством. Но Марджори устремилась за ним, и они начали бегать вокруг котла. Митчи-Митч предпринял несколько слабых попыток последовать их примеру. Но бегать он не мог. И манерой передвигаться, и цветом Митчи-Митч сейчас больше всего напоминал жука, который попал в чернильницу, сумел выбраться из нее и сохранить жизнь, но еще не оправился от сильного потрясения и не обрел былой уверенности в себе.

Шум привлек Сэма Уильямса, и он перелез через забор. Следом за ним на месте происшествия оказались Морис Леви и Джорджи Бассет. То, что они увидели, настолько потрясло их, что они глазам своим не поверили.

— Маленький джентльмен! — возопила Марджори и изо всех сил ударила палкой по обильно пропитанной варом шляпе Пенрода.

— Ай! — крикнул Пенрод.

Только сейчас Сэм Уильямс убедился, что видит своего друга, — он узнал его голос.

— Ба, да это же наш Пенрод! — радостно воскликнул он.

— Пенрод Скофилд! — изумился Джорджи Бассет. — Как это все понимать?

Подобная манера изъясняться во многом способствовала тому, что Джорджи завоевал титул самого лучшего мальчика города.

Марджори оперлась на палку. Она тяжело дышала.

— Я наз-ва-ла его… — она всхлипнула, — я назвала его малень-кий джентльмен! — Она снова всхлипнула. — И вот что он сделал с моим платьем! И с Митчи-Митчем! Поглядите на него!

Внезапно она опять замахнулась палкой, и удар ее достиг желаемой цели. Потом, волоча за руку Митчи-Митча, она с ревом побежала домой.

— Маленький джентльмен? — спросил Джорджи Бассет, и в голосе его можно было уловить некоторые признаки беспокойства. — Но ведь это меня так называют.

— Конечно, ты такой и есть! — крикнул обозленный Пенрод. — Но меня никто не смеет так называть! Хватит, я и так сегодня натерпелся. Советую тебе, Джорджи Бассет, не задирать передо мной нос! Вдолби это в свою дурацкую башку, ясно?

— Конечно, когда обзывают — это плохо. Тут ты совершенно прав! — изрек Джорджи Бассет с апломбом. — Но я считаю, что каждый имеет полное право назвать кого угодно маленьким джентльменом. Это ведь не ругательство, а, можно сказать, компли…

— Заткнись!

Тело и душа Пенрода горели от ударов, нанесенных Марджори. Неотмщенные раны привели к тому, что власть тайных сил сейчас была особенно сильна над ним. Он напоминал стихийное бедствие и, подобно последнему, готов был щедро нести разрушение и гибель всему, что попадалось на его пути. Куда уж Джорджи Бассету было обуздать такое! Пробка вылетела вон, и джинн вышел из бутылки.

— Я же не тебя назвал маленьким джентльменом, — попробовал оправдаться Джорджи, — я только сказал, что каждый имеет право так называть, кого хочет, потому что это не ругательство, а, можно сказать, компли…

— Попробуй только еще раз произнеси это при мне, и тогда…

— Я буду говорить, сколько захочу, — упорствовал Джорджи. — Я считаю, что каждый в нашем городе имеет право говорить «маленький джентльмен», потому что это не ругательство, а, можно сказать…

Взревев, точно помешанный, Пенрод погрузил руку в котел; в следующее мгновение лицо и волосы Джорджи Бассета пришли в самое плачевное состояние.

Но это была лишь разминка, вслед за которой разгорелась настоящая потасовка. Вид двух дерущихся воодушевил Сэма Уильямса и Мориса Леви, и, прыгая вокруг Пенрода и Джорджи Бассета, они кричали, как заведенные:

— Маленький джентльмен! Маленький джентльмен! Врежь ему, Джорджи! Врежь ему! Маленький джентльмен! Маленький джентльмен!

Тут Пенрод совсем потерял контроль над собой. Оснащенный новым запасом вара, он набросился на этих двоих. Для этого ему пришлось отпустить Джорджи Бассета, которому теперь представилась блестящая возможность испортить репутацию «лучшего мальчика в городе». И, надо отдать ему должное, он не упустил своего шанса. Он уже и так был безнадежно обмазан и пропитан варом, и, уже не боясь запачкаться, он решительно запустил обе руки в котел, а затем тщательно вытер их о Пенрода. Конечно, это было все равно, что возить уголь в шахты Ньюкасла, но все же настроение Джорджи несколько поднялось.

Четверо мальчиков совсем неплохо изображали смертные муки Лаокоона и его сыновей, с той только разницей, что их было не трое, а четверо. Сплетенные тела хрипели, издавали какие-то странные звуки и извергали различного рода проклятия. Время от времени кто-нибудь из них отвлекался, чтобы окунуть руки в котел с варом, и каждое обращение к щедрому источнику привносило пару-другую новых живописных штрихов всем участникам битвы. Котел удерживало в вертикальном положении несколько кирпичей. Это была не очень устойчивая опора, и нет ничего удивительного, что котел не выдержал натиска битвы. Один из толчков оказался решающим, и котел накренился. Половина его содержимого вылилась в придорожную канаву, где образовалось глубокое озеро вара.

Именно в этот момент судьбе было угодно привести сюда мистера Родерика Битса-младшего. Как всегда одетый с иголочки, он в этот жаркий день был облачен в матроску из изысканной и холодящей ткани. Праведный путь вел Родерика Битса в дом его незамужней тетки. Но он уклонился от сего чистого и верного пути ради низменного восторга, который испытал при виде четырех гладиаторов, измазанных варом. Радость его была такова, что он начал прыгать по тротуару. Когда же до его ушей донеслись многократно повторенные слова «маленький джентльмен», он, повинуясь какой-то самому ему непонятной силе, подхватил их.

— Маленький джентльмен! — с упоением орал Родерик и продолжал прыгать по тротуару. — Маленький джентльмен! Маленький джентльмен! Мале…

Дальнейшего не последовало. Потому что в этот момент одна из кошмарных личностей отделилась от общей группы и заключила вновь прибывшего в свои объятия, в основном состоящие из вара. Затем Родерик почувствовал сильный толчок и, как подкошенный, рухнул ниц в черное озеро. Кошмарной личностью, проделавшей это, был не кто иной, как Пенрод. Черная стая тут же снова насела на него. Сопротивляясь, он споткнулся о Родерика и, падая, увлек за собой остальных. С этого момента Родерик тоже начал активно действовать, в чем не уступал остальным. Так началась Великая Битва при Варе, о начале и развитии которой среди родителей ходили самые разные легенды. Произошло это из-за того, что участники давали противоречивые показания. Например, Марджори Джонс уверяла, что начал битву Пенрод. Пенрод сказал, что начал все Митчи-Митч. Сэм Уильямс сказал, что во всем виноват Джорджи Бассет. Джорджи Бассет и Морис Леви говорили, что начал Пенрод. А Родерик Битс не понял, кто атаковал его первым, объявил зачинщиком Сэма Уильямса.

Самое странное, что никому не пришло в голову обвинить парикмахера. Но ведь, справедливости ради, надо сказать, что и парикмахер начал не первый. Потому что — сначала ему села на нос муха. Но, возможно, и муха не была зачинщицей. Никто не может поручиться, что до этого не произошло еще что-нибудь. Вот так и получается, что нам редко удается докопаться до причины того или иного явления.

Что касается завершения битвы, то его ознаменовало появление матери Пенрода. Она выдержала не слишком приятный разговор по телефону с миссис Джонс, матерью Марджори, и, как только положила трубку, отправилась за своим блудным сыном. Но и этот период окутан некоторой тайной. Никто так и не понял, каким образом миссис Скофилд отличила своего сына от остальных. Ведь к тому времени, как она пришла, он так охрип, что голос его стал неузнаваем; другими же индивидуальными чертами никто из бойцов при Варе давно уже не обладал.

Мистер Скофилд взял у преступника интервью. Потом он удалился в библиотеку, а затем объявил свой диагноз.

— По-моему, он сошел с ума, — сказал мистер Скофилд. — И это — буйное помешательство. Я бы отослал его в военную школу, только, боюсь, его туда не примут. Вы знаете, как он все объясняет?

— Когда мы с Маргарет пытались его отмыть, он сказал, что его обзывали плохими словами.

— Плохими словами! — усмехнулся мистер Скофилд. — «Маленький джентльмен», вот как его обзывали! И из-за этого он поднял на ноги целых шесть семейств!

— Тс-с-с, — шептала миссис Скофилд. — Нам он говорил то же самое. Он все твердил и твердил об этом. Я не считала, но он повторил это, по крайней мере, раз сто. Он прочно вбил себе это в голову. Сколько мы его ни убеждали, он оставался при своем. Кончилось тем, что нам пришлось запереть его в чулан, иначе он бы снова побежал драться с этими мальчиками. Не понимаю, что на него нашло?

— Я тоже, — сказал мистер Скофилд. — Он так и не объяснил, что имеет против «маленького джентльмена». Но зато он твердо заявил, что, если кто-нибудь посмеет его еще так назвать, он сделает то же самое. Он сказал, пусть сам президент Соединенных Штатов его так назовет, он и его взгреет. Давно он сидит в чулане?

— Тс-с, — предостерегла миссис Скофилд, — около двух часов уже. Но, боюсь, душа его не оттаяла. Я повела его к парикмахеру, чтобы состричь слипшиеся волосы. Там мы встретились с Сэмом Уильямсом и Морисом Леви, они оказались там по той же причине. Стоило им только едва слышно прошептать: «Маленький джентльмен!» — как Пенрод стал драться с ними. Даже то, что я стояла рядом, его не остановило. Мы с парикмахером едва оттащили его в сторону. Парикмахер был очень любезен, но Пенрод…

— Говорю вам, он тронулся! — упорствовал мистер Скофилд.

— Тс-с! — снова предостерегла миссис Скофилд. — Мне кажется, он взбесился.

— Что может нормальный человек иметь против того, чтобы его называли…

— Тс-с! У меня это не укладывается в голове, — отозвалась миссис Скофилд.

— Да что ты на меня все время цыкаешь? — разозлился мистер Скофилд.

— Тс-с! — ответила миссис Скофилд. — Там сидит мистер Кинослинг. Это наш новый пастор.

— Где он сидит?

— С Маргарет на веранде. Он останется у нас обедать. Я надеюсь…

— Он что, не женат?

— Да.

— Наш старый пастор с ним вчера беседовал, — сказал мистер Скофилд, он от него не в восторге.

— Тс-с! Да, он холостяк. Ему под тридцать. Вполне солидный человек, не то что эти студенты, которые увиваются вокруг Маргарет. Я знаю, ей кажется, что лучше Роберта Уильямса никого нет на свете. Но он только и делает, что смеется. Разве можно его сравнить с мистером Кинослингом. Он такой серьезный, и беседы ведет такие умные… Маргарет хотя бы для разнообразия полезно его послушать. К тому же он очень возвышенный молодой человек. И, по-моему, Маргарет очень ему нравится. — Она о чем-то задумалась и замолчала. — Знаешь, — сказала она через некоторое время, — у меня такое впечатление, что Маргарет тоже им заинтересовалась. Он такой необычный. Он уже в третий раз за эту неделю заходит к нам и…

— Н-да, — угрюмо произнес мистер Скофилд, — если вы с Маргарет хотите, чтобы он и дальше приходил, советую не показывать ему Пенрода.

— Но он как раз хотел с ним познакомиться. Он сказал, что ему хотелось бы узнать всю нашу семью. А Пенрод обычно хорошо себя ведет за столом.

Миссис Скофилд снова немного помолчала. Потом она начала расспрашивать, не применял ли муж во время интервью с Пенродом методов физического воздействия.

— Нет, — мрачно ответил мистер Скофилд, — не применял, но…

Громкий звон разбитого стекла и столовых приборов, крик Деллы и возмущенные вопли Пенрода не дали мистеру Скофилду довести мысль до конца. Все объяснялось довольно просто. Делла знала о характере помешательства Пенрода, ей взбрело в голову пошутить над ним, и она назвала его «маленьким джентльменом». Реакция Пенрода была мгновенной. Ловким ударом ноги он поверг на пол поднос с посудой, который Делла имела несчастье держать в руках. Родители поспешили на кухню, и там мистер Скофилд договорил начатую фразу.

— Но сейчас применю, — сказал он и тут же подтвердил, что не собирается бросать слова на ветер. Экзекуцию он провел поспешно, но с возможными мерами предосторожности и выбрал комнату, которая располагалась на самом дальнем расстоянии от веранды.

Двадцать минут спустя Пенрод вышел к обеду. Так было решено на семейном совете. Достопочтенный мистер Кинослинг жаждал познакомиться с Пенродом, и надо было во что бы то ни стало создать впечатление дружной семьи, где никогда не возникает даже мелких конфликтов.

В то время как Пенрода, чей дух был опален, но не сломлен, вывели на арену светских утех, другой несчастный, по имени Роберт Уильямс, со скорбью в душе уносил прочь от их дома свою гитару. Если бы он знал, что высшие силы уже вмешались в драму и он, сам того не ведая, обрел неожиданного союзника!

Экзекуция привела лишь к тому, что сердце Пенрода еще больше ожесточилось. Его смирение стало внешним. С каждым новым поворотом два ненавистных слова все острее ранили его, и негодование его крепло. При этом жажда мести не только не оставила его, но возрастала раз от раза. Вот почему к началу обеда он превратился в некое подобие карающего меча. Абсолютно убежденный в своей правоте, Пенрод принял твердое решение: пусть даже владыки мира сего вздумают его оскорбить, он будет отстаивать свою честь до последнего вздоха.

Когда Пенрода представили гостю, на лице его, обычно открытом, появилось выражение, которое мистер Скофилд истолковал, как фанатичное упрямство. Что касается миссис Скофилд, то, едва взглянув на сына, она вознесла Создателю безмолвную мольбу о спасении. Зато галантный мистер Кинослинг по-прежнему чувствовал себя превосходно. Угрюмые, исполненные подозрительности взгляды Пенрода он расценивал по-своему, и они показались ему добрым знаком. «Раз младший брат рассматривает меня с таким любопытством, значит, в семье уже всерьез обсуждают мою женитьбу на Маргарет», — подумал он, и настроение его поднялось еще больше. Он даже погладил Пенрода по голове, хотя голова эта, в силу многих причин, сейчас не очень подходила для подобных нежностей. Во всяком случае, никто не мог гарантировать полной безопасности тому, кто отважится на этот шаг. Пенрод мгновенно учуял нового врага.

— Ой, какой дивный паренек! — засюсюкал мистер Кинослинг. — Ну, как мы поживаем? Уверен, мы станем закадычными дружками!

Надо заметить, что мистер Кинослинг не только произносил сюсюкающие речи, но и дополнял их соответственной дикцией. На слух его обращение к Пенроду звучало так: «Ой, какой дивный пайенек! Ну, как мы позиваем? Увейен, мы станем закадысными дьюзками!» Нет ничего удивительного, что подозрительно настроенный «дивный паренек» расценил тираду мистера Кинослинга как новое оскорбление. Теперь его манеры и выражение лица могли бы вселить еще меньше надежды тому, кто рвался стать его «закадычным дружком», и миссис Скофилд поспешила позвать всех к столу. Маленькая процессия послушно направилась в столовую.

— Какой прелестный сегодня выдался день! — восторженным и одновременно сдержанно-благовоспитанным тоном произнес мистер Кинослинг вскоре после того, как все уселись за стол. И, озарив лицо благосклонной улыбкой, обратился к Пенроду, который сидел напротив: — Наверно, маленький джентльмен в такой чудесный денек не упустил прекрасной возможности позаниматься спортом на открытом воздухе? Все школьники, кажется, так поступают во время каникул, а?

Пенрод отложил вилку и с разинутым ртом уставился на мистера Кинослинга.

— Положить вам еще кусочек куриного филе? — поспешно и громко осведомилась миссис Скофилд.

— Чудесный! Чудесный! Чудесный день! — воскликнула Маргарет тотчас после того, как голос матери начал затухать.

— Превосходный! Превосходный! Превосходный! — снова вступила миссис Скофилд. Беглого взгляда на Пенрода было совершенно достаточно; она поняла, что он намеревается что-то сказать, и полным энтузиазма голосом продолжила начатую мысль: — Да, превосходный, превосходный, превосходный, превосходный, превосходный, превосходный!

Пенрод захлопнул рот и откинулся на спинку стула, подарив, таким образом, своим родственникам минуты драгоценного отдыха.

У мистера Кинослинга стало совсем хорошо на душе. В этой семье он чувствовал себя все лучше и лучше. А готовность, с которой обе женщины откликались на его восторженные речи, особенно пришлась ему по сердцу. Он грациозно коснулся холеной рукой своего высокого и бледного лба и снисходительно улыбнулся.

— Лето — пора отдыха для детишек, — изрек он приторным голосом. — Что может быть лучше жизни паренька! Он резвится, он легок, раскован, и ничто ему не мешает наслаждаться обществом своих юных дружков. Все пареньки резвятся со своими дружками. Они толкаются, борются, дерутся, но так бережно, словно понарошку. Это, знаете, такие безобидные потасовки. Они только укрепляют паренькам мышцы и никому не приносят вреда. От них одна польза. Они воспитывают в пареньках дух рыцарства! Детишки все очень быстро усваивают. Они даже не замечают, как постигают замечательные истины. Они прекрасно усваивают понятие «благородство обязывает». Они усваивают правила своей касты и знают, что такое благородное происхождение. И что такое принадлежность к хорошей семье. Когда они играют в свои игры, они учатся проявлять вежливость друг к другу. А в других играх они учатся проявлять заботу. Так что все их развлечения и радости несут в себе пользу. Я с удовольствием участвую в этих ребячьих забавах всегда, когда могу. Мне так симпатичны эти наивные беседы, здоровые радости. И я всегда стараюсь помочь им в их милых трудностях. Видите ли, я понимаю их мир. А это, осмелюсь заметить, не так-то легко. Они такие забавные, эти пареньки и девчушки!

Он одарил каждого из сидящих за столом лучезарным взглядом и, наконец остановив глаза на Пенроде, спросил:

— А что вы думаете по этому поводу, маленький джентльмен?

Тут мистер Скофилд громко кашлянул.

— Еще кусочек цыпленка, а? Дайте, я вам положу!

— Кусочек цыпленка! — с мольбой в голосе подхватила Маргарет. — Еще только один кусочек! Ну, пожалуйста! Прошу вас!

— Прекрасный, прекрасный! — начала свое миссис Скофилд. — Пре-красный! Пре-красный! Пре-красный! Прекрасный…

Неизвестно, насколько понравилось лицо Пенрода мистеру Кинослингу. Вполне вероятно, что эта гримаса показалась ему знаком почтения к его особе. А может быть, он вообще не заметил ничего странного, ибо полностью был поглощен собой. Он и вообще-то отличался самовлюбленностью, а сейчас его задача усложнилась. Он одновременно вещал и упивался собственным красноречием и больше ни на что не обращал внимания. Кроме того, странные выражения на лицах мальчиков взрослые часто игнорируют, что порой приводит к совершенно неожиданным происшествиям. Как бы там ни было, выражение лица Пенрода, посеявшее такой переполох среди родственников, по-прежнему ничуть не смущало мистера Кинослинга.

Мистер Кинослинг наотрез отклонил цыпленка и продолжал держать речь:

— Да, смею заверить, я понимаю мальчуганов, — произнес он, и лицо его озарила вдумчивая улыбка. — Ведь когда-то я и сам был причастен к этому неугомонному народу! О, детство — это не одни лишь забавы. Надеюсь, наш очаровательный ученик не слишком усердствует над латынью и сочинениями классиков? Я вот, например, переусердствовал и уже в восемь лет принужден был носить очки. Он должен очень опасаться за свои глазки. Во время занятий в школе не надо горбиться за партой. Ах, золотая юность! Вот такой ей и следует быть: золотой, яркой, блестящей! Юность — это ликование, это свет бодрости! Крикет, теннис, гандбол; стихи и песни о доблести и славе, беготня и прыжки; смех и песни, вот что такое юность! Юность поет мадригалы и дифирамбы жизни, щебечет жаворонком, разливается в народных песнях, читает баллады и рондо…

Время шло, а мистер Кинослинг все говорил и говорил. Мистер Скофилд принужден был вслушиваться в каждое слово этой вдохновенной речи. Ведь как только с красноречивых уст мистера Кинослинга вновь сорвется запретное выражение, надо будет вновь громко закашлять, а потом предлагать «еще кусочек цыпленка», чтобы заглушить Пенрода. Маргарет и миссис Скофилд тоже не позволяли себе расслабиться и были готовы в любую минуту прийти на помощь главе семейства. Вот так, в борьбе и напряжении, длилась эта славная трапеза. Миссис Скофилд прилагала все силы, чтобы гость быстрее покинул столовую. Ей отчего-то казалось, что, перейдя на полутемную веранду, все они окажутся в большей безопасности, и облегченно вздохнула, когда переход наконец свершился.

— Нет, нет, благодарю вас, — отказался мистер Кинослинг от сигар, которые предложил ему мистер Скофилд. Усевшись поудобнее в плетеном кресле рядом с Маргарет, он добавил: — Не курю. Вообще ничего не курю. Ни сигар, ни трубок, ни сигарет. Книги — вот моя услада. Сладкие звуки поэзии, изысканные ритмы стиха, яркие образы… Я предпочитаю это всему остальному. Теннисон один из моих кумиров. Я упиваюсь его стихами. Ни у кого из более поздних поэтов не выходило из-под пера ничего подобного. Моя душа упивается также Лонгфелло; и читая его, я отдыхаю от трудов праведных. Да, я люблю посидеть с книгой в руках и легкими пальцами листать страницы.

Произнося эту лекцию, мистер Кинослинг наградил удивительно ласковым взглядом свои пальцы. Потом он сделал какое-то очень плавное движение, в результате которого поднял руку к свету, лившемуся из дома, и еще немного полюбовался своими пальцами. Затем он легонько провел ими по волосам и повернулся к Пенроду, который устроился на перилах в темном углу.

— Вечер принес с собой легкую прохладу, — изрек мистер Кинослинг, могу ли я попросить маленького джен…

— Кха-кха-кха, — громко закашлял мистер Скофилд. — Может, все-таки возьмете сигару?

— Нет, нет, благодарю вас. Я хотел бы попросить малень…

— Попробуйте, хоть одну, — принялась уговаривать Маргарет. — У папы отличные сигары. Попро…

— Нет, нет, благодарю вас. Я заметил, что вечер принес с собой легкую прохладу, а я оставил свою шляпу у вас в передней. Я хотел попросить…

— Сейчас принесу, — неожиданно произнес Пенрод.

— Будьте так любезны, — сказал мистер Кинослинг. — Знаете, это такой черный котелок. Я оставил его в холле на столике. Посмотрите, пожалуйста, маленький джентльмен.

— Я знаю, где она.

Как только Пенрод вошел в дом, вся семья облегченно вздохнула, и каждый с радостью отметил, что, похоже, к мальчику вернулся рассудок.

— День угас, и тьма настала, — начал декламировать мистер Кинослинг и принялся читать одни стихи за другими.

Затем он выдержал паузу, во время которой все должны были осознать, какое мастерское чтение стихов только что продемонстрировал мистер Кинослинг. И только после этого он провел рукой по голове и сказал:

— Я думаю, маленький джентльмен, сейчас самое время надеть шляпу.

— Вот она, — сказал Пенрод и вдруг появился на веранде совсем с другой стороны.

Родители и Маргарет решили, что он не хотел мешать декламации и дожидался, пока мистер Кинослинг дочитает до конца. Позже все они припомнили этот эпизод и уверяли друг друга, что еще тогда подобная деликатность со стороны Пенрода показалась им подозрительной.

— Ваше поведение заслуживает похвалы, маленький джентльмен, — сказал мистер Кинослинг.

Он действительно замерз. Взяв из рук Пенрода котелок, мистер Кинослинг постарался надвинуть его как можно глубже и сразу же ощутил блаженное тепло. Однако еще мгновение спустя мир его чувств обогатился какими-то новыми штрихами. Это дотоле неизведанное ощущение распространялось на ту область головы, которую укрывал котелок. Не будучи в силах определить умозрительно причину странного чувства, мистер Кинослинг протянул руку, чтобы снять шляпу. Однако тут его ждала неожиданность: котелок явно не собирался сниматься. Он точно прирос к голове.

— А все же кто вам больше нравится, мистер Кинослинг, Теннисон или Лонгфелло? — спросила Маргарет.

— Я, м-м-м, трудно сказать, — ответил он рассеянно. — У каждого, знаете, свой колорит и а-а-аромат, у каж…

Эта невнятная, сбивчивая речь являла такой резкий контраст недавней словоохотливости мистера Кинослинга, что Маргарет порядком удивилась и начала внимательно приглядываться к нему. Его силуэт лишь смутно вырисовывался на фоне сумерек, но ей показалось, что он зачем-то задрал руки вверх. Он проделывал над собой что-то странное, точно хотел открутить себе голову.

— Что случилось? — спросила она с тревогой. — Вы не заболели, мистер Кинослинг?

— Н-нет, н-нет, — снова ответил он в совершенно не свойственной ему вялой манере. — Я-а п-полагаю…

Он отпустил шляпу и резко встал. Куда только девались плавность и изящество его манер!

— Боюсь, я, а-а-а, заработал некоторый, а-а-а, насморк. Мне будет лучше, а-а-а, пойти, а-а-а, домой. Позвольте, а-а-а, пожелать вам, а-а-а, доброй ночи.

Спускаясь по ступеням веранды, он хотел было снять шляпу, но рука замерла в воздухе, и котелок так и остался на голове. Очень холодно пожелав еще раз всем спокойной ночи, он какой-то скованной походкой зашагал прочь от этого дома, чтобы больше никогда не вернуться.

— Ну и ну! — воскликнула совершенно пораженная миссис Скофилд. — Что это с ним случилось? Вдруг встал и ушел. — Она всплеснула руками. — Ты его ничем не обидела, Маргарет?

— Я? — возмутилась Маргарет. — Ничем я его не обидела.

— Странно, такой любезный молодой человек, а, уходя, даже шляпу не снял, — сказала миссис Скофилд.

Маргарет в это время шла по направлению к двери. Вдруг до нее донесся злорадный шепот:

— Могу поспорить, он ее не скоро снимет…

Шепот доносился из-за угла, в котором сидел Пенрод. Он явно не ожидал, что кто-нибудь услышит его.

И тут Маргарет заподозрила такое, что у нее все похолодело внутри. Она сразу же поняла, что, если ее подозрения подтвердятся, шляпу либо придется отмачивать от головы мистера Кинослинга водой, либо сбривать. Она ужаснулась еще сильнее, когда вспомнила, как надолго исчез Пенрод, когда мистер Кинослинг послал его за котелком.

— Пенрод, — позвала она, — а ну-ка покажи мне руки.

Она сама отмывала сегодня днем эти руки. Рискуя ошпариться, она не отступала до тех пор, пока они не стали белыми, как лепестки лилии.

— Покажи руки!

Она схватила Пенрода за руки. Сомнений не оставалось: руки снова были вымазаны варом!

Глава XXX ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Когда Пенрод с матерью вернулись домой, во дворе уже был готов настил для танцев и рабочие натягивали над ним тент в красную и белую полоску, предназначавшийся для защиты гостей от солнца. Рабочими руководила Маргарет, и эти последние приготовления и суета передались Пенроду. Сердце его забилось в предвкушении праздника, и он снова с восторгом подумал, как это здорово, что ему сегодня двенадцать и весь мир словно раскинулся у его ног!

После ланча Пенрода обрекли на тщательное переодевание. Раньше эта процедура вызывала у него ярый протест, но сегодня он даже не пикнул. Впервые в жизни ему доставляла удовольствие мысль, что он появится перед гостями не каким-то там замухрышкой, а в полном блеске. И он покорно дал отскрести себя, а когда его одели, он тщательно рассмотрел себя в зеркало. Сейчас он с надеждой подумал, что, кажется, тетя Сара не совсем права, и он не столь уж разительно похож на отца.

Пенроду казалось, что белоснежные перчатки на его руках замечательно пахнут. А спускаясь вниз по лестнице, он залюбовался зеркальным блеском своих новых бальных туфель. Чтобы насладиться сполна, он останавливался на каждой ступеньке и, глядя под ноги, одновременно нюхал перчатки. Словом, у Пенрода вдруг стал проявляться вкус к светской жизни, и если еще совсем недавно трудно было даже вообразить его изящно ведущим партнершу в танце, то теперь появилась надежда, что, возможно, он когда-нибудь справится с этой ролью.

Со двора донеслись звуки оркестра. Музыканты настраивали инструменты, и, услышав эти скрипки, виолончели и ксилофоны, Пенрод даже побледнел от волнения.

Уже собирались гости, и от застенчивости Пенрод не знал, куда девать себя. Он стоял рядом с матерью у входа в гостиную, встречал гостей, и пот лил с него градом. И тех, кого он почти не знал, и ближайших своих соратников он встречал одинаково холодным приветствием, которое бормотал к тому же совершенно неестественным тоном.

— Рад вас видеть! — то и дело выдавливал он из себя, и с каждым таким напутствием замешательство, которое всегда свойственно началу детских праздников, возрастало.

Торжественность обстановки настолько подавляла Пенрода, что он умудрился поразить своим поведением даже Марджори Джонс. А произошло вот что. Пожилой добродушный пастор Троуп подошел к Пенроду и поздравил с днем рождения. Потом он отошел, и его место заняла Марджори, которая была следующей в череде гостей. Она окинула его взглядом, в котором он сразу должен был прочесть прощение, и вежливо сказала:

— Желаю тебе многих лет счастья, Пенрод!

— Благодарю вас, сэр! — откликнулся он; в это время он провожал остановившимся взглядом пастора Троупа и пребывал в состоянии столь скованном, что попросту не узнал Марджори. Затем, когда вслед за Марджори к нему подошел Морис Леви, он сказал:

— Рад вас видеть!

Пораженная Марджори повернулась и, встав рядом с Пенродом, решила проследить, что последует дальше. Его пренебрежение совершенно выбило ее из колеи. Нельзя сказать, чтобы она очень ценила Пенрода. Она воспринимала его как нечто среднее между дикарем и революционером, но все же пребывала в полной уверенности, что это плохо управляемое существо принадлежит ей и только ей. И вот, казалось, в их отношениях что-то изменилось. Не веря самой себе, она внимательно смотрела на виновника торжества, а тот, не переставая, мотал вверх и вниз головой, как того требовал приветственный поклон, который все они усвоили в танцевальной школе. Затем до нее донесся голос кого-то из взрослых:

— Какое очаровательное дитя!

Марджори к такому уже привыкла. Все же она подняла голову. Голос принадлежал матери Сэма Уильямса, которая беседовала с миссис Бассет. Обе женщины, как могли, помогали миссис Скофилд, чтобы праздник удался на славу.

— Да, очаровательное! — подхватила миссис Бассет.

И тут Марджори испытала новое потрясение. Обе женщины говорили не о ней! Ласково улыбаясь, они смотрели на девочку, которую Марджори никогда раньше не видела. Эта темноволосая девочка была очень хорошо одета и держалась скромно, но чрезвычайно самоуверенно. Она только что вошла в гостиную и, как того требовали правила хорошего тона, стояла, робко потупив взор, однако все ее жесты свидетельствовали, что на самом деле она совершенно не смущается. Она была худа, изящна, а ее наряд был подлинной трагедией для остальных девочек, ибо изысканность и броскость в нем как бы слились воедино. На мочке левого уха Фаншон остались следы пудры, а тот, кто внимательно присмотрелся бы к ее глазам, мог бы заметить, что они подведены жженой спичкой.

Марджори взирала на незнакомку широко раскрытыми глазами и, быть может, впервые в жизни познавала то, что называется ненавистью с первого взгляда. Марджори вдруг показалась сама себе нескладной. А потом она с горечью подумала, что за последнее время слишком растолстела.

А тем временем Фаншон низко склонилась к Пенроду и прошептала:

— Не забудьте!

Пенрод покраснел.

Марджори это заметила. Ее прекрасные глаза еще шире раскрылись, и в них засветилось негодование.

Родерик Мэгсуорт Битс-младший подошел к Фаншон в тот момент, когда она приветствовала реверансом миссис Скофилд.

— Какие у вас красивые волосы, Родерик! Не забудьте, что вы вчера обещали!

Родерик тоже покраснел.

Морису Леви незнакомка тоже очень понравилась. Подойдя к Родерику вплотную, он шепнул:

— Познакомь меня с ней, Родди!

Когда же Родди то ли не захотел, то ли постеснялся исполнить этот ритуал, Фаншон завладела инициативой. Морис Леви произвел на нее самое благоприятное впечатление, ибо выяснилось, что папа покупает ему галстуки у Скуна. Выяснив это, она конфиденциально поставила Мориса в известность по поводу красоты его кудрявых волос и договорилась, что будет с ним танцевать. Вскоре выяснилось, что в вопросе волос Фаншон исповедует исключительную широту взглядов. Ей представлялись равно прекрасными шевелюры вьющиеся, прямые, темные и светлые, и вскоре все мальчики, начиная с Пенрода и кончая Сэмом Уильямсом, получили от нее причитающуюся им долю комплиментов. Вот почему к тому времени, как оркестр грянул марш и миссис Скофилд подвела Пенрода к Фаншон, чтобы он пригласил ее танцевать, эффектная гостья уже стояла в толпе восхищенных мальчиков.

Пенрод первый пригласил ее и, взяв за руку, повел на танцевальный настил. Остальные дети срочно подыскивали партнеров и устремлялись в том же направлении. Выйдя из парадной двери дома, они увидели яркий навес. С одной стороны от него на траве расположились музыканты, с другой, под деревом, красовалась внушительная емкость с лимонадом. Пары одна за другой изящно вспорхнули на помост, и начались танцы.

— Как это не похоже на праздники нашего детства! — шепнула миссис Уильямс, обращаясь к миссис Скофилд. — Мы играли во всякие игры — «в квакеров», «ладушки», «паломничество в Иерусалим».

— Да, или в «почту», или в «уронить платок», — согласилась миссис Скофилд. — Все так изменилось. Ну, можно ли себе представить, чтобы Фаншон Гелбрейт играла в наши игры? Смотрите, Пенрод, по-моему, совсем не дурно танцует с ней. Кто бы мог подумать! Он ведь так не успевал в танцевальной школе.

Пенроду и самому казалось, что у него сегодня хорошо получается. Вернее, ему казалось это до той поры, пока ему не пришлось танцевать с Марджори Джонс. День был уже на исходе, Пенрод, как того требовало положение радушного хозяина, о коем ему неоднократно напоминала мать, уже поочередно протанцевал со всеми маленькими девочками и четыре или пять раз приглашал Фаншон. Когда он подошел к Марджори, та смиренно приняла его приглашение, однако спустя всего несколько фигур вскрикнула от боли.

— О, Господи! Ну, неужели ты никогда не научишься танцевать, как другие мальчики? Ты же на всех наступаешь!

— Да ничего я не наступаю!

— Наступаешь!

— Не наступаю!

— И тебе не стыдно? — спросила Марджори. — Танцы уже скоро кончатся, скоро все уйдут домой, а ты по-прежнему на всех наступаешь! — Они остановились и обменялись неласковыми взглядами. — Мне бы на твоем месте было стыдно! — еще раз сказала она.

— А мне не стыдно! Это ты бы постыдилась так разговаривать!

— Замолчи уж!

— Не замолчу! — крикнул Пенрод. Он был настолько зол, что даже не заметил, как к ним подошли Фаншон и еще несколько девочек. Они намеревались проститься, а также сообщить, что «прекрасно провели время». Но Пенроду сейчас было не до Фаншон. «Марджори должна взять свои слова обратно!» — вот единственное, что сейчас его занимало, и больше он просто не мог ни на что обращать внимание.

— Ты сама замолчи! — орал он. И хотя вокруг столпилось столько жаждущих попрощаться гостей, Пенрод теперь видел только янтарные кудри Марджори и продолжал: — Ты бы сама постыдилась так разговаривать! Это тебе должно быть…

Но тут он заметил, что Марджори успела тихо уйти восвояси. Правда, Пенрод еще долго не мог успокоиться. Уже последний гость покинул праздник, а Пенрод все продолжал бормотать себе под нос: «Это тебе должно быть стыдно так разговаривать! В мой день рождения говорить такое!» Потом Пенрод заметил сосуд с лимонадом и кинулся утолять жажду. Это продолжалось до тех пор, пока лимонад не был выпит до капли.

Глава XXXI ЗАПИСКА

Пенрод вышел во двор. Солнце спускалось за забор заднего двора, и окна дома, выходившие на эту сторону, отливали золотом. От них исходил такой резкий свет, что просто больно было смотреть. День рождения почти прошел. Пенрод вздохнул и извлек из кармана рогатку. Ту самую рогатку, которую ему вручила сегодня утром тетя Сара Крим.

Пенрод задумчиво поглядел на рогатку и натянул резину. Она хорошо пружинила. Убедившись в этом, Пенрод поддался искушению. Он нашел симпатичный камушек, вложил его в кусок старой кожи и выстрелил. Он целился в воробья, который сидел на ветке. Ветка находилась посредине между Пенродом и домом. Пенрод бы, наверное, попал, но тут его ослепил отблеск солнечного света, и он немного раньше отпустил резинку.

Вот так и получилось, что вместо воробья Пенрод угодил в стекло. Звон получился громкий, и, к своему ужасу, Пенрод увидел за разбитым стеклом отца. Мистер Скофилд стоял с бритвой в руке и ловко уворачивался от осколков. Казалось, еще не отзвенело стекло, когда мистер Скофилд изрек убийственное по своей силе ругательство и кинулся на улицу.

Окаменев от неожиданности, Пенрод со сломанной рогаткой в руке ждал возмездия. Мистер Скофилд не слишком долго испытывал терпение сына. Несколько секунд спустя он предстал перед ним, и краска ярости, залившая его лицо, просвечивала даже сквозь густой слой пены.

— Что это значит? — заорал он, тряся сына за плечи. — Не прошло еще и десяти минут, как я сказал твоей матери, что, кажется, ты впервые в жизни хорошо себя вел. И вот, стоило мне пойти побриться к обеду, как ты решил запустить в меня камнем!

— Я не запускал в тебя камнем, — пробормотал Пенрод. — Я стрелял в воробья, но солнце светило мне прямо в глаза, а потом резинка лопнула и…

— Какая еще резинка?

— Вот эта!

— Откуда у тебя эта мерзость? Ты что, не слышал, как я тебе раз и навсегда запретил…

— Она не моя, — перебил его Пенрод, — а твоя.

— Что-о-о?!

— Да, папа, — смиренно ответил Пенрод. — Мне дала ее сегодня утром тетя Сара Крим. Она сказала, что возвращает ее тебе. Она говорит, что отняла ее у тебя тридцать пять лет назад. Она сказала, что ты убил ее любимую курицу. Она еще что-то тебе просила сказать, но я уже забыл что.

— Да-а-а, — произнес мистер Скофилд.

Он взял в руки сломанную рогатку и задумчиво посмотрел на нее. Он еще долго так стоял, рассматривая эту реликвию, и взгляд у него был такой же, как и у сына. Потом мистер Скофилд повернулся и медленно побрел к дому.

— Прости, папа, — сказал Пенрод.

Мистер Скофилд в это время уже подошел к двери. Он кашлянул и, не оборачиваясь, ответил:

— Да ладно, сынок. Разбитое стекло не самая большая беда!

Он удалился в дом, а Пенрод пошел к забору заднего двора и, усевшись на него верхом, принялся мечтать.

Через два двора на заднем заборе показалась еще одна фигурка.

— Привет, Пенрод! — крикнул дружище Уильямс.

— Привет, Сэм! — машинально ответил Пенрод.

— Ну, пока! — крикнул Сэм, соскакивая с забора. И уже снизу добавил: Еще раз поздравляю тебя с днем рождения!

И тут под ногами Пенрода раздался жалобный лай, и он увидел, что с земли на него преданно взирает Герцог.

Последний луч солнца, подобно благословению, осветил оседлавшего забор Пенрода. Пройдет много лет, и иногда тихими солнечными вечерами он будет вспоминать этот вечер. Память снова воскресит и ощущение ласкового тепла, и фигурку мальчика на заборе, окутанную лучами заходящего солнца, и Герцога, восторженно глядящего на юного хозяина. Вспомнит он и то, как на соседней улочке под сенью дерева мелькнуло розовое платье и янтарные кудри, а потом перед самым его лицом пролетело что-то белое. Потом он услышал тихий смех и быстрые легкие шаги, которые все удалялись и удалялись.

Пенрод опустил голову и заметил, что между передними лапами Герцога лежит белая бумажка, сложенная в виде колпачка. Когда он поднял и развернул записку, на нее вдруг упал еще один солнечный луч. И Пенрод прочел:

«Ты у меня патрисающий мальчик».

Оглавление

Глава I ПЕНРОД И ЕГО СОБАКА

Глава II ТВОРЧЕСТВО

Глава III СРЕДНЕВЕКОВЫЙ КОСТЮМ

Глава IV НА ГРАНИ ОТЧАЯНЬЯ

Глава V ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

Глава VI ВЕЧЕРОМ

Глава VII ПАГУБНОСТЬ ПЬЯНСТВА

Глава XII МИСС РЕНСДЕЙЛ СОГЛАСНА

Глава XIII ЛЕКАРСТВО ОТ ОСПЫ

Глава XIV ОРГАНИЗМ МОРИСА ЛЕВИ

Глава XXIV МАЛЕНЬКИЙ ДЖЕНТЛЬМЕН

Глава XXV ВАР

Глава XXX ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Глава XXXI ЗАПИСКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg