«Портфель капитана Румба»

Портфель капитана Румба (fb2) - Портфель капитана Румба (Сказки капитанов - 1) 1369K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владислав Крапивин

Владислав Петрович Крапивин Портфель капитана Румба

ПОРТФЕЛЬ КАПИТАНА РУМБА Предисловие и посвящение

Много лет я командовал ребячьим отрядом «Каравелла». Даже носил звание командора. Мальчишки и девчонки в этом отряде занимались парусным делом и очень любили морские истории.

Давным-давно, в 1975 году, в предновогодние дни, мы оказались на занесенной снегами туристской базе на севере Урала. Стоял жгучий мороз, носу не высунешь. И вот, чтобы скоротать вечер у потрескивающей печурки, я начал рассказывать ребятам историю о портфеле капитана Румба, о мальчике по имени Дик и его дядюшке — папаше Юферсе. Впервые… А потом рассказывал множество раз — когда собирались у костров, у свечи или у корабельного фонаря в кают-компании «Каравеллы».

Начинал я повествование всегда по-разному. Например, так:

«За окном каменной каморки сгущались холодные сумерки, а в каморке этой сидели у холодного камина старый разорившийся трактирщик и его десятилетний племянник…»

Или так:

«Это случилось в те времена, когда паровозы были похожи на дымящиеся походные кухни, парусников на морях и океанах плавало не меньше, чем пароходов, а самолеты — даже те, что напоминали коробчатые воздушные змеи из реек и ткани — существовали только на чертежах…»

Или еще:

«Ранним зимним вечером по пустым портовым переулкам бежал человек. За ним бежали еще трое, и один время от времени стрелял в воздух…»

Вот такие непохожие начала. Но дальше речь шла об одном и том же: о событиях то загадочных, то смешных, то страшных. И конечно, о море и парусах.

Поскольку ребята вырастали быстро и на их место в наш отряд приходили новые, слушателей у меня всегда хватало…

Рассказал я о всех этих приключениях и своему взрослому другу Евгению Ивановичу, который понимает толк в морских делах и в морских книгах. И с той поры он постоянно требовал: «Садись и пиши!» Он даже нарисовал для будущей книги портреты главных героев…

И мой младший сын однажды с упреком сказал мне: «Я уже вырос, а ты все только рассказываешь, а не пишешь». (Ему было тогда шесть лет, и он впервые оказался в яхтенном походе по большому озеру с остановкой на живописном полуострове Гамаюн).

Но я боялся. Думал: напишу, ребята будут читать все это в напечатанной книжке, а мне больше нечего будет рассказывать.

Однако пришло время и свой капитанский мостик в «Каравелле» я уступил молодым командирам — пускай они, как и я, покомандуют три десятка лет! И стал таким образом командором в отставке.

Сразу появилось много свободного времени. И я наконец взялся на перо.

Эту книгу я посвящаю очень разным людям, которые одинаково любят паруса, —

моряку, художнику и писателю Евгению Ивановичу Пинаеву , пятнадцать лет подряд заставлявшему меня написать о том, что было в портфеле капитана Румба, и

своему сыну Алешке , капитану яхты «Румб», на которой он не раз занимал призовые места в штормовых парусных гонках.

Автор.

30 сентября 1990 года.

Часть первая ГОРОД ГУЛЬСТАУН 1. Самое начало. — Огоньки в окнах. — У холодного камина

История эта берет начало в портовом городе, который жители привыкли называть не иначе как «наш старый добрый Гульстаун».

Ранним зимним вечером, накануне праздника Рождества, город и в самом деле выглядел добрым и уютным. Снег мягко падал на бронзовые памятники, на чугунные тумбы портовых причалов, на реи и снасти стоявших в гавани судов. На судах приветливо горели иллюминаторы. А на берегу светились окна с частыми переплетами. Снаружи у окон висели разноцветные ребячьи чулки. Известно, что дед Мороз по имени Санта-Клаус в ночь перед праздником кладет в каждый чулок свой подарок.

Праздник светился даже в редких окошках громадных портовых зданий. Там, среди складов и пустующих вечерами мастерских прятались кое-где жилые каморки. В них обитали одинокие грузчики, сторожа, старые работницы флотских прачечных, отставные матросы и всякий полубродячий береговой люд. Но и эти бедняки в тот вечер, собравшись по двое, по трое, разжигали сложенные из булыжников камины и готовились встретить праздник за бутылочкой недорогого вина. И на каждом столе был рождественский фаршированный гусь. Пускай не настоящий, а испеченный из дешевой ржаной муки и размером не с гуся, а с галку, но все-таки с яблочной начинкой…

Лишь в одном окошке, у самой крыши высокого склада, не было света. И чулок у форточки не висел, несмотря на то что в комнатушке за этим окном жил со своим старым дядюшкой десятилетний мальчик.

Вы, конечно, догадались, что это были Дик и папаша Юферс.

Никакого праздника у них нынче не ожидалось. Ведь чтобы Санта-Клаус принес подарок, взрослые должны заранее написать заказ и выложить в кассе дед-морозовской конторы хотя бы пару медных монет. А у папаши Юферса не осталось ни одной. Да и в чулках у Дика были такие дыры, что никакой подарок там все равно не удержался бы.

Не было у дядюшки с племянником и дров для камина, последние щепки сгорели еще утром. Поэтому теперь в камине горела лишь сальная свечка, тоже последняя. А они сидели и смотрели на огонек. Он был так мал, что снаружи окно казалось черным. Но все-таки он был живой — смотришь, и делается немного теплее.

Папаша Юферс кутался в потертый клетчатый плед. Он сидел в скрипучем просторном кресле с резной спинкой и львиными лапами вместо ножек. Кроме дощатой кровати и раскладного железного стола с разобранного на утиль парохода, это была единственная мебель в каморке. Поэтому Дик устроился рядом с креслом на корточках. Время от времени Дик рассеянно зевал, прикрывая озябшие коленки полами куцего пальтишка, и посапывал маленьким, похожим на воробьиный клюв носом…

Пока дядюшка и племянник так сидят и молчат, можно рассказать о них подробнее. Ведь это главные герои нашей книги.

2. Фотография. — Что такое «юферс». — Гвоздик

Описание книжных героев начинают обычно с внешности. Но сейчас, в полумраке, дядюшку и мальчика не разглядеть. Поэтому посмотрим на фотографию в ракушечной рамке — она висит сбоку от камина. За окном, над недалеким причалом, зажегся на мачте парохода «Колумбия» белый топовый огонь. Свет с быстрыми мазками теней от снегопада полосой прорезался сквозь стекло и упал прямо на снимок.

Это — добротная фотография тех давних времен. Твердая, на плотном картоне. Кстати, она да еще заслуженное кресло с потертой кожей на сиденье — все, что осталось у папаши Юферса и Дика от прежней жизни…

Папашу Юферса мы видим на гнутом венском стуле, который для него маловат и жидковат. На папаше модные клетчатые брюки, светлый сюртук и полосатый жилет. А поверх жилета, обтягивающего обширный живот, — тяжелая часовая цепочка с брелоком-якорем. Голова у папаши Юферса лысая, с клочками седых волос на висках. Лицо круглое, глазки тоже круглые, а нос вообще затерялся среди пухлых щек. Дядюшка старается смотреть строго, но видно, что это человек добродушного нрава, хотя, возможно, временами и вспыльчивый.

Следует сказать, что именно за свою округлость дядюшка получил прозвище «Юферс». Объясняю тем, кто не знает. Юферс — это большой выпуклый блок из твердого дерева. Такими блоками на корабле натягивают стоячий такелаж — ванты, штаги и другие крепкие тросы, которые поддерживают мачты и стеньги. Колесика внутри юферса нет, а просверлены в нем три отверстия. И поэтому юферс похож на голову толстяка с глазками без бровей и удивленно округлившимся маленьким ртом…

Теперь о Дике. На снимке он стоит рядом с дядюшкой и держит в опущенной руке твердую соломенную шляпу. Ну прелесть что за мальчик! Скромный, послушный, причесанный. В матросской курточке с двумя рядами светлых пуговиц, в отутюженных брючках до колен и блестящих башмаках, поверх которых надеты белые чехлы с кнопками. И полосатые чулки вовсе не драные, а совсем еще новые, с отворотами и с кисточками по бокам… В общем, сразу видно, что сняты дядюшка с племянником, когда жилось им вполне счастливо…

Но не следует слишком полагаться на фотографию. Ведь, по правде говоря, даже в хорошую пору жизни дядюшка Юферс редко надевал выходной костюм. Обычно его видели в полосатой матросской фуфайке. А Дик часто бегал босиком и растрепанные, как пеньковая конопатка, волосы прикрывал не модной шляпой с ленточкой. Носил он матросский берет с мохнатым помпоном, но в конце концов помпон оторвал и привязал к нему нитку, чтобы играть с котом поварихи тетушки Марты. Берет сделался плоским и на маленьком щуплом Дике выглядел громадным.

Однажды, года три назад, папаша Юферс и Дик гуляли по причалам. И попался им навстречу капитан российского клипера «Кречет» Аполлон Филиппович Гущин-Безбородько. Они с папашей Юферсом давно были знакомы, но не виделись несколько лет и сейчас шумно обрадовались друг другу. Потом командир «Кречета» сверху посмотрел на Дика и спросил густым басом:

— А это что за карандаш под блюдцем?

Дик левым глазом глянул вверх из-под берета. И сказал бесстрашно:

— Здрасте, капитан! Я — Дик.

— Да-а? — удивился Гущин-Безбородько. — Это прекрасно!.. Только, по-моему, ты не просто Дик, а Гвоз-Дик. Замечательный гвоздик под шляпой. А? — И он объяснил дядюшке и племяннику, что «гвоздик» по-русски то же самое, что «тэк» по-английски, «нагельхен» по-немецки, «клавито» по-испански и так далее, на десятке всяких языков.

Это очень понравилось Дику. Не каждому повезет получить имя от капитана знаменитого клипера. В тот же день все в таверне дядюшки Юферса узнали, что племянник хозяина с этой поры не Дик, а Гвоз-Дик, так и будьте добры его называть. Все быстро к этому привыкли. Тем более что было в маленьком Дике и по правде что-то от крепкого острого гвоздика.

Он почти не плакал, если сильно расшибался или когда попадало от портовых мальчишек. Только съеживал плечи и, прищуря один глаз, сердито смотрел из-под берета. А потом научился крепко и быстро давать сдачи. Кулачки у него были твердые, как кубики для игры в кости. Папаша Юферс ворчал:

— Дикки, если ты хочешь стать капитаном, то, конечно, не должен давать себя в обиду. Но с какой стати ты поставил фонарь нашему юному соседу Джекки Тимсону? Его родители говорят, что он вовсе не задевал тебя!

— Но Тимсон стрелял из рогатки в тети-Мартиного кота! А ты сам говорил, что надо защищать всех, кто слабее!

Папаша Юферс вздыхал и натягивал на уши племянника берет. Он любил Гвоздика. И тот любил дядюшку. Хотя и не всегда слушался.

Надо признаться, что Гвоздика порой баловали. Как не приласкать сироту? Отец был штурманом на «Генерале Джексоне» и потонул вместе с пароходом семь лет назад. А мать — сестра папаши Юферса — умерла еще раньше от сильной простуды.

С самого малолетства жил Гвоздик у дядюшки. Все, кто работал в заведении папаши Юферса, относились к хозяйскому племяннику по-приятельски. Зазывали на кухню, угощали вкусненьким, делали ему игрушки. Гости таверны сажали Гвоздика себе на колени, гладили по голове и порой дарили заморские диковинки: то клешню большущего омара, то раковину «Антильский шлем», то стеклянного китайского дракончика. А капитан Аполлон Филиппович Гущин-Безбородько однажды наградил его деревянной куколкой, внутри которой сидела еще одна, а в той еще, и так шесть раз. И всех их звали одинаково — Матти Рёшкинг…

Гвоздик был не жадный. Многие подарки моряков он передаривал в школе одноклассникам. И даже Джекки Тимсону через день после драки отдал японский прозрачный шарик, внутри которого плавали игрушечные, но совсем как настоящие рыбки…

3. Славная таверна. — Книга папаши Юферса. — Печальный конец. — Учитель Нус

Таверна папаши Юферса называлась «Долбленая тыква». Возможно, потому, что над приземистым деревянным домом поднималась круглая надстройка, увенчанная желто-зеленым куполом. Словно и в самом деле кто-то вырастил громадную тыкву, разрезал, выдолбил половину и водрузил ее на широкую, досками обшитую башню. Над «тыквой» на шесте вертелся, как водится, флюгер-кораблик, а под ним скрещивались железные стрелы, они показывали норд, зюйд, ост и вест.

Моряки со всех сторон света прекрасно знали «Долбленую тыкву». Какой бы пароход или парусник ни приходил в Гульстаун, матросы его и боцманы, штурманы и сам капитан спешили навестить папашу Юферса.

Очень славно было в этой береговой таверне. Под потолочными балками, в табачном дыму покачивались, разумеется, модели кораблей. По углам стояли, конечно, громадные бочки с начищенными медными кранами. Само собой, что на окнах вместо штор висели разноцветные флаги морского сигнального свода, а в простенках красовались, упираясь в потолок, носовые деревянные фигуры со старых бригов и фрегатов: зубастые львы и усатые султаны в чалмах, суровые рыцари и лукавые русалки. То и дело звенела музыка: в стеклянном шкафу двигались рычажки, зубчатые барабаны и шестеренки, а среди них неторопливо крутился медный диск с частыми дырками музыкальной записи. Дисков было в запасе много, их меняли по заказу гостей, и колокольчики в шкафу играли самые разные мелодии. Но, пожалуй, еще лучше были песни, которые то в одном, то в другом углу затягивали морские бродяги (и, конечно, подхватывал весь зал). Ох, какие песни! Душа замирала… Пели здесь и «Малютку Дженни», и «В гавань входит черный клипер», и «В пятницу у мыса Горн», и «Плыла по Миссисипи старая лошадь», и «У моей малютки Джулы зубки в ряд, как у акулы», и (ближе к ночи, притомившись) знаменитую колыбельную:

Г орю, малыш, не поможешь слезами. Спи, бэби, в лунной тени у бизани.

Надо признаться, что не всякий час гости «Долбленой тыквы» вели себя мирно. Порой случались тут споры и потасовки. Ну да иначе было бы просто неприлично: что за портовая таверна, если ни одной драки за день? Но кончалось все, как правило, без большого урона — синяками, шишками, да парой сломанных стульев. И тут же — шумным примирением, звяканьем сдвинутых кружек и новой дружеской песней.

Дело в том, что в «Долбленую тыкву» никого не пускали с оружием, это было железное правило. За его исполнением строго следил одноглазый отставной матрос по прозвищу Бобби Брам-стеньга (он был очень длинный).

— Сеньор капитан! — окликал он какого-нибудь гордого испанца в фуражке с галунами. — Соблаговолите оставить ваш кортик на вешалке, он никуда не денется… Мучо грасиас1, капитан, вот ваш номерок…

— А ты, приятель! — останавливал он тут же другого гостя. — Зачем этот длинный «смит-вессон»? Он будет мешать тебе за столом, когда ты набьешь брюхо! Тетушка Марта приготовила сегодня отличное баранье жаркое…

Тетушка Марта с двумя поварами хозяйничала на кухне, где шипело, булькало, дымилось и восхитительно пахло. Иногда ей помогали Гвоздик и сам папаша Юферс. Дядюшка любил и умел готовить. Но чаще он проводил время в главном зале, за стойкой, в своем любимом кресле. Под рукой у дядюшки всегда были толстая клеенчатая тетрадь и остро очиненный карандаш. Нет, не для того, чтобы вносить в нее свои доходы и долги посетителей. Папаша Юферс внимательно слушал и записывал морские истории!

Это было страстное увлечение папаши Юферса. Можно сказать даже, главное дело его жизни.

Стоило дядюшкиному уху уловить чей-то интересный рассказ, как он подсаживался поближе. А Гвоздик обычно устраивался рядом. Папаша Юферс лихо строчил карандашом, а Гвоздик замирал от интереса. Он приоткрывал рот и кончиком языка нащупывал темную родинку, сидевшую у самого уголка рта. Когда Гвоздик был маленький, дядюшка рассказал ему, что это — яблочное семечко. Будто бы оно прилипло, когда Дик угощался яблочным пудингом, да так и приросло. Сначала Гвоздик старался слизнуть родинку, а потом привык просто трогать ее языком, если задумывался или слушал что-то интересное.

А послушать было что! На маленьком остром носу Дика от любопытства даже зажигалась искорка.

Рассказывали, конечно, и про Летучего голландца (каждый раз по-своему), и про знаменитых корсарских капитанов, и про бури у мыса Горн. А были истории — ну совершенно сказочные! О приключениях юнги с галиота «Старый павиан» среди корабельных гномов. О говорящем коте с «Лизелотты», который предсказывал кораблекрушения. О морском узле «кукиш сатаны», который иногда завязывается сам собой на такелажных концах, и если не сумеешь развязать — человек ты конченый… И о том, например, как однажды на полубак «Мавритании» спустился из облаков громадный металлический таз с иллюминаторами и тремя ногами. Из него вышли безголовые парни в десять футов ростом, ухватили подшкипера Бобби Думмера и улетели с ним неведомо куда. Потом Думмера видели в Кейптауне, в трактире «Барабан». Бедняга с перепугу пил там беспробудно целый месяц и рассказывал несусветные вещи: будто летал не то на Луну, не то на Солнце…

По ночам, когда Гвоздик смотрел сны про плавания и приключения, папаша Юферс переписывал из тетради услышанные за день рассказы в толстую книгу с гладкими листами. И тихо вздыхал от волнения. Была у дядюшки мечта: когда все листы окажутся заполненными, он отнесет рукопись в издательство «Гульстаун и весь мир» — туда, где выпускают в свет сочинения о географических открытиях и толстые романы. Может быть, там напечатают и его книгу — «Удивительные истории, слышанные и записанные папашей Юферсом в таверне «Долбленая тыква» и других местах».

Однажды дядюшка не выдержал и пошел в издательскую контору, хотя в рукописной книге оставалось еще немало чистых листов. В издательстве прочитали все «Удивительные истории», а потом редактор — пожилой господин с похожими на сапожные щетки бакенбардами — вежливо объяснил дядюшке:

— Господин Юферс, рукопись ваша весьма любопытна. Да-с… Но в ней, на наш взгляд, чего-то недостает. Как бы это выразиться… какой-то главной, самой интересной истории. Так сказать, стержня!.. Не огорчайтесь. Когда эта история у вас появится, будем рады встретиться с вами опять…

Дядюшка все-таки, конечно, огорчился. И даже обиделся. Но потом подумал, что ничего не потеряно. Новых историй впереди еще достаточно, а в книге пока хватает незаполненных страниц!

Однако вскоре стало не до книги.

…Ох, как не хочется из уютной «Долбленой тыквы» возвращаться в нетопленую каморку. Но пришло время рассказать о печальном.

Дело в том, что денежные дела папаши Юферса шли не так хорошо, как могло показаться. Пока он по-дружески встречал в «Долбленой тыкве» моряков, пока записывал истории и мечтал увидеть их напечатанными в толстом томе с цветными картинками, в городском банке у него копились не доходы, а долги. Где-то папаша Юферс не вернул вовремя ссуду с процентами, где-то неправильно уплатил налоги, кто-то надул его с векселями. И однажды банк предъявил хозяину «Долбленой тыквы» сногсшибательный счет. И дядюшка схватился за голову. Но хватайся — не хватайся…

Когда разоряется честный и добрый человек, принято искать виноватого. Думают обычно, что его обманул, ограбил, пустил по миру какой-то вероломный злодей. Но здесь не было злодея. Банковские чиновники и сам директор даже сочувствовали папаше Юферсу. Разрешили оттягивать, насколько можно, платежи, подсказывали, как выпутаться из беды. Каждый из них был по-своему неплохой человек. Но все вместе — со своими бумагами, кассами, костяными счетами и чернильницами — они составляли машину по имени «Коммерческий банк Гульстауна». А машина, как известно, ничего не чувствует и никого не жалеет.

Все кончилось за два месяца. «Долбленая тыква» была продана, мебель и одежда тоже пошли с торгов. А когда бывший хозяин таверны уплатил последнее жалованье своим бывшим помощникам, оказалось, что у них с Гвоздиком нет за душой ничего. Еле-еле наскребли медяков, чтобы снять каморку под крышей склада. Конечно, иногда помогали друзья, но богачей среди них, увы, не было. Тетушка Марта уехала вместе с котом в деревню. Бобби Брам-стеньга устроился подметальщиком в городском парке, другие работники таверны тоже разошлись кто куда… Папаше Юферсу обещали место портового сторожа, но это лишь весной, а до весны-то еще надо было дотянуть…

Гвоздику пришлось уйти из прежней хорошей школы — там требовалось платить за учение. Дядюшка, вздыхая, записал его в бесплатную школу для бедняков. И попал Гвоздик в класс к учителю Шпицназе.

Учитель этот — костлявый, с бледными глазами и тонкой улыбочкой — никогда громко не ругался, но учеников держал в строгости. Причем степень строгости зависела от его настроения. Если настроение было сносное, тогда еще кое-как можно жить. А если господин учитель приходил в школу, поругавшись с квартирной хозяйкой или посмотрев плохой сон, тогда держись, ребята. Ученики сидели не дыша и пуще всего боялись встретиться с господином Шпицназе глазами. Но он в любом шевелении усматривал нарушение порядка и все равно находил виноватого. И тогда он брал в углу тонкую трость, удобно усаживался на стуле у классной доски и ласково говорил:

— Ну-с, прошу-с, голубчик, ступайте сюда… — При этом длинный плоский нос его белел, а ладони потели от удовольствия. Несчастный понуро шел и укладывался животом к учителю на колени. И орал, и дрыгал ногами, потому что господин Шпицназе так обрабатывал беднягу тростью, что над штанами повисало облако пыли и они, бывало, даже лопались по шву…

Окончив педагогическую процедуру, господин Шпицназе обводил бледными глазами класс:

— Ну-с, кому еще напомнить о дисциплине? Прошу-с…

За эту вот зловещую ласковость и получил он прозвище «Нус-Прошус». Впрочем, чаще его звали просто «Нус» (похоже сразу на «нос» и на «гнус», не правда ли?).

Гвоздика до поры до времени злая судьба обходила стороной. Но вот однажды Нус пригляделся и спросил:

— А что это вы, милый мой, показываете мне, своему наставнику, язык?

Гвоздик испугался, но не очень. Он встал и объяснил господину учителю, что это просто привычка: трогать языком родинку. И на всякий случай сказал: «Простите, я больше не буду».

— Очень хорошо, что не будете. А чтобы вы скорее избавились от столь дурной привычки, мой долг вам помочь. Прошу-с…

Гвоздик вздохнул и пошел. Но когда Нус-Прошус взял его за плечо, случилось небывалое. Учительский стул полетел в угол, а сам наставник взмахнул в воздухе лаковыми башмаками, грохнулся на четвереньки и в таком положении выбежал за дверь, открыв ее головой. Вслед ему полетели обломки трости. Все обмерли. А Гвоздик стоял и смущенно потирал коленку, о которую перешиб палку господина Шпицназе.

Дело в том, что Гвоздик, хотя и был тонкий и маленький, знал кое-какие приемы. Лихие матросы из экипажа канонерской лодки «Не тронь меня» научили его, как даже щуплый мальчик может бросить через себя взрослого дядьку. Главное, чтобы неожиданно…

Ученик Дик и учитель Шпицназе были исключены из школы одновременно. Гвоздик — за то, что осмелился поднять руку на своего наставника. А Нус — потому, что позволил на глазах всего класса разрушить учительский авторитет.

Говорили потом, что Шпицназе пошел служить агентом в частную сыскную контору. А Гвоздик оказался на неожиданных и бессрочных каникулах, которые совсем его не радовали.

4. Старое кресло. — Загадка «Лакартеры». — Сокровища. — Проклятие капер-адмирала Ройбера. — «Это не мама»

— Дядя Ю, — осторожно сказал Гвоздик, — у нас ничего не осталось от той краюшки, которая была на обед?

— Ох, Дикки… Ты же сам замел последние крошки и кинул в рот. Завтра утром что-нибудь придумаем…

— До утра можно совсем отощать… — Гвоздик делал вид, что шутит.

— Тебе, Дикки, тощать некуда, ты и так настоящий гвоздик. А я все равно не похудею. Даже в голодном детстве я был круглый, как буква «о» в названии бригантины капитана Румба.

— Дядюшка, но ведь бригантина-то называлась «Лакартера», — подумав, заметил Гвоздик. — Там нет буквы «О».

— Вот именно. Значит, я был еще круглее… — папаша Юферс тоже пытался шутить.

Помолчали.

— Дядя Ю, а правда, что твое кресло с «Лакартеры»?

— Святые угодники, покровители моряков! Я же сто раз говорил об этом!

— Но я не помню, как оно оказалось в таверне. Не сам же капитан Румб тебе его подарил!

— Еще бы! Я капитана и в глаза не видел, хотя мечтал об этом, когда был мальчишкой… Зато я слышал про него много рассказов — от тех, кто знал славного Ботончито…

— А почему у него такое прозвище?

— По-испански это значит «Пуговка». Говорят, капитан был широк в плечах и носил густые усы, но рост имел очень маленький, а нос — пуговкой…

— Как у тебя? — хихикнул Гвоздик.

— Цыц, негодник! Вздумал смеяться над дядюшкой…

— А кресло-то… Расскажи.

— Я купил его, когда распродавали имущество разорившейся пароходной компании «Лунная дорога». А туда оно попало тоже с торгов. Когда шхуну-бриг «Лакартера» обнаружили недалеко от берегов Западной Африки, целехонькую, но без единого человека, все имущество с нее было распродано с аукциона. Вот любимое кресло Ботончито и попало в ту «лунную контору». А потом уже ко мне… Правда, говорят, у капитана Румба было два таких кресла, но нашли там только одно…

— Дядя Ю, а куда девались капитан и команда «Лакартеры»? Правда, что рассказывают, будто их унесли марсиане?

— Думаю, что марсианами тут не пахнет. Ходили слухи, будто потом капитана Румба, старого и облысевшего, видели на маленьком острове Крабья Клешня, это у северного берега Новой Колумбии. Вроде бы он там служил маячным смотрителем. Да… И с ним были его боцман, кок и старый корабельный пес… А «Лакартеру» они бросили, скорее всего, чтобы запутать следы. За ними охотились все, кому не лень. Уж больно много слухов ходило о сокровищах капитана Румба.

— Но ведь сокровищ на «Лакартере» не нашли!

— Конечно! Разве капитан был такой дурень, чтобы оставлять их, когда покидал бригантину? Да и не возил он их с собой, а зарыл, как водится, на каком-то острове в Тихом океане. Так все говорят… Теперь никто не найдет.

— А ты думаешь, капитан Румб не вернулся за кладом?

— Едва ли… Это ведь не просто, если человек окопался на берегу… А может, капитан и не хотел…

— Почему?!

— Всякое болтают, — вздохнул папаша Юферс. У него не было настроения разговаривать. Но не хотелось и обижать племянника. Даже совесть царапнула: «У тебя-то, у старой брюквы, хоть какая-то искорка есть впереди, а у мальчика — никакого проблеска…» Дело в том, что в углу у камина дядюшка Юферс прятал бутылочку испанского вина «Кровь матадора». Последнюю из старых запасов. И сегодня перед сном он собирался сделать два-три добрых глотка, чтобы ощутить хотя бы капельку праздника. А племянника-то этим не порадуешь.

И оставалось одно: порадовать занимательной историей.

— Видишь ли, Дикки… моряки поговаривают, будто сокровище капитана Румба было проклято капер-адмиралом Джугги Ройбером по прозвищу Красный Жук…

— Знаменитым корсарским адмиралом? Но ведь он жил гораздо раньше капитана Румба!

— Ты прав, малыш. Но ходят слухи, что Ботончито потревожил вечный покой адмирала Джугги.

— Как это?.. — Гвоздик придвинулся к дядюшке Ю поплотнее. Он, как вы знаете, был храбрый мальчик, однако если речь идет о вечном покое да еще при слабом огоньке свечи…

— А вот так… Красного Жука, когда он скончался от раны, полученной в бою с фрегатом «Адвенчер», похоронили у берегов Гаити на островке Омблиго Нэгро, что означает, как известно, «Черный Пуп»… Ну вот, прошло много лет, и никто не посещал последний приют старого корсара. Но однажды у Омблиго Нэгро бросила якорь «Лакартера». Капитан высадился на Пуп и отыскал пещеру, где в тайном каменном гроте, в долбленой колоде из обрубка мачты покоился Джугги Ройбер… Ты что, Дикки? Может быть, тебе страшновато?

— Ни капельки… Только зябко, поэтому я вздрагиваю.

— Прижмись ко мне покрепче… Капитан Румб приказал разобрать каменную стенку, постучал согнутым пальцем по колоде, которая висела в гроте на якорных цепях, и велел поднять окованную крышку. Под ней лежал скелет в парадном красном камзоле, с белым париком на черепе и в желтых морских сапогах с отворотами. Колода покачивалась, и, наверно, поэтому челюсть у черепа шевелилась… Ты что-то сказал, мой мальчик?

— Н-нет… дядюшка Ю…

— Ну, ладно… При свете фонаря блестело адмиральское шитье на камзоле, а от пуговиц разлетались ослепительные искры! Потому что пуговицы были украшены бриллиантами! На каждую из них можно было купить новый трехмачтовый корабль с грузом индийских пряностей… дело в том, что из-за этих-то пуговиц и пробрался в могильный грот капитан Румб. Он слышал про них много разговоров и решился наконец проверить, правду ли болтают в портовых кабаках морские бродяги? А решиться было непросто. Все моряки твердили, что с Красным Жуком шутки плохи — хоть с живым, хоть с мертвым… Однако сейчас капитан Румб увидел блеск драгоценностей и почти позабыл о страхе. Да и чего было бояться? Рядом стояли здоровенные матросы, и у каждого за поясом по три пистолета!.. Капитан прочитал молитву и острым ножом сбрил с камзола мертвеца все пуговицы до единой. Правда, при этом он почтительно сказал:

«Прости меня, старина Джугги. Тебе эти игрушки ни к чему, а нам пригодятся. Одну из пуговиц я отдам на строительство церкви Поминовения всех сгинувших в океане…»

Но капер-адмирал Джугги Ройбер по прозвищу Красный Жук не поверил капитану Румбу. Нижняя челюсть у него зашевелилась пуще прежнего, и мертвец проскрежетал:

«Я тебя не прощаю, пройдоха Ботончито! Знай, что отныне твои сокровища не принесут тебе счастья!.. И пошел вон из моей пещеры!» — Костлявая нога в желтом сапоге поднялась и согнулась, будто капер-адмирал хотел дать пинка нечестивцу. В это же время раздался глухой шум, и…

В это время раздался глухой шум, и в камине появились ноги в желтых матросских сапогах. Они качались.

— Ма-ма-аа!! — завопил Гвоздик и зажмурился.

Вы помните: у Гвоздика не было мамы. Но что остается кричать мальчишке в такой жуткий миг?

Ноги дернулись, и хозяин их упал из дымохода на дно камина. Свеча погасла.

— Это не мама, — раздался высокий, но, безусловно, мужской голос. — Это я… Очень извиняюсь, что так внезапно. Как говорил мой дедушка, любая неизвестная узкость среди скал все же лучше, чем дверь в таможенную контору… На чем это я так неудобно сижу? А, это железная шишечка на каминной решетке… Одну минуту, господа, у меня где-то были серные спички…

5. Извинения автора. — Бег по крышам. — О резиновых пузырях и другом товаре. — Шкипер Джордж и его дедушка. — Дрова

Здесь читатели могут упрекнуть меня: вы, мол, уважаемый автор, повторяете приключенческий трюк с камином. В самом деле, писатели неоднократно рассказывали, как их герои используют дымоход, чтобы проникнуть в разные помещения или, наоборот, покинуть их. Вспомним гимнаста Тибула в «Трех толстяках» и симпатичную Солоху в «Ночи перед Рождеством», фарфоровых трубочиста и пастушку в сказке Андерсена или, наконец, злосчастного Волка в «Трех поросятах»… Да, все это уже случалось. Но что поделаешь? У героя моей истории просто не было другого выхода. Вернее, входа. Поэтому я прошу прощения и продолжаю свой роман.

…Зашипела, зажглась лиловым огоньком серная головка. И с горящей палочкой в руках незнакомец выбрался из камина. При свете спички (да еще при свете фонаря на «Мавритании») можно было рассмотреть мятую широкую шляпу из кожи, суконную куртку и худые, перемазанные сажей руки. Лицо было тоже худое, со вздернутым носом и темными усиками.

Гвоздик слегка пришел в себя, сообразил, что это не капер-адмирал Ройбер, а вполне живой человек. И, разумеется, не грабитель, потому что грабить в этой комнате было нечего.

Дядюшка Юферс тоже справился с удивлением.

— Раз уж вы… гм… вошли, давайте зажжем снова свечку, — ворчливо проговорил он.

— Охотно… Ох, эта шишка на решетке… Прошу прощения…

Свечка зажглась, и опять стало посветлее. Незнакомец оказался молодым и симпатичным, глаза блестели.

— Ай-яй! — воскликнул он. — Это что же? Значит, я попал к папаше Юферсу? А этот молодой человек — ваш племянник? Ради одной такой приятной неожиданности стоило проделать путешествие по крышам, хотя я трижды чуть не съехал на мостовую, что привело бы к очень грустным последствиям…

— Это действительно я, — отвечал дядюшка с некоторым раздражением. — Но вас я, кажется, не имею чести знать…

— Так, и что же вы думаете, я этого не понимаю? — вовсе не обиделся незнакомец. — Разве папаша Юферс мог запомнить всех посетителей своего знаменитого заведения! Однако, если я возьмусь утверждать, что кто-то из моряков не знает хозяина «Долбленой тыквы», так меня поднимут на смех все портовые мальчишки от Порто-Бланко де Маэстра до Мариуполя…

— Увы, бывшего хозяина…

— Я слышал о ваших неприятностях! Кто мог подумать, что судьба окажется к вам бессердечнее, чем рыночный меняла, который дает за один полновесный дукат всего одиннадцать паршивых оловянных пфеннигов!.. Вместо прекрасной «Тыквы» такая, с позволения сказать, скромная квартира…

— Но и вы, кажется, не в карете ездите, — обиделся за дядюшку Гвоздик.

— Мальчик прав! О чем говорить! Кареты у меня не было даже в лучшую пору жизни. Меня утешает лишь то, что вместо кареты я имею маленькую славную шхуну «Милый Дюк», и она…

— «Милый друг»? — переспросил Гвоздик. Ему было уже совсем не страшно и очень интересно. Как-никак приключение.

— «Милый Дюк», юноша. Дюк — это… Хотя сначала я должен объяснить, почему явился в гости столь необычным путем!

— Да уж, сделайте милость, — проворчал папаша Юферс.

— Я шел по улице адмирала Ансона и высматривал наемный экипаж, чтобы поехать за город, где в одной уютной бухточке стоит мое судно. Так хотелось встретить праздник в кругу славных товарищей и вспомнить за дружеским столом хорошие времена. Казалось бы, кому это может помешать? Так нет же, три джентльмена в полицейской форме разглядели меня у освещенной витрины и проявили странное желание вступить в беседу. Я совсем не хотел отнимать время у этих славных людей, которым давно уже полагалось быть дома и рассказывать своим детям под елкой трогательные рождественские истории! Чтобы не затруднять этих господ, я ускорил шаги, а они — тоже. И как-то незаметно мы перешли на рысь, а потом и на размашистый бег. Мало того, одному из этих джентльменов пришло в голову достать свой револьвер и на бегу выпалить в воздух. Скорее всего, этот приветливый господин хотел порадовать меня и своих коллег праздничным салютом. Но мне досталась от мамы крайняя нервная возбудимость, и я решил продолжить свой путь уже не по мостовой, а по крышам. С детства люблю крыши, и ни один дворник не мог поймать меня среди труб и чердаков моего родного города, где я не был уже восемь лет… Прошу прощения, господа, воспоминания детства всегда отвлекают меня… Увы, на сей раз я не учел, что имею дело с профессионалами. Верные своему долгу слуги закона проворно следовали за мной по крышам портового квартала. Вы скажете: что было делать? Правильно! Я стал искать спасительную печную трубу. Но все жители старого доброго Гульстауна сидели у семейных очагов, и горячий дым возносился из каждой трубы. Мне и так предстоит жариться в преисподней за многие неблаговидные поступки, и я совсем не хотел торопить события. И наконец, увидев трубу, над которой дыма не было, я возблагодарил судьбу и… вот… право, господа, я не имел желания кого-нибудь беспокоить визитом. «Это, — решил я, — труба сушильной печи на складе, которая погашена, поскольку все встречают праздник. А в пакгаузе, среди тысяч тюков и бочек я отсижусь, пока не стихнет этот неприличный шум, и аккуратно выберусь наружу…» Еще раз приношу свои извинения вам, господин Юферс, и вам, молодой человек…

— Хотелось бы знать, однако, почему полиция пожелала познакомиться с вами, — придирчиво проговорил папаша Юферс. — Вы с виду моряк и не похожи на жулика или взломщика…

— Вы правы, сударь! Я моряк всей душой! Шкипер Джордж, с вашего, позволения. Или капитан Джордж Седерпауэл, если угодно… Ах, господа, мама не раз говорила мне в детстве, чтобы я выбрал себе спокойное береговое ремесло. «Мальчик мой, — говорила она, — если ты не станешь ходить в школу так же часто, как наш сосед дядя Жан Козловский в питейное заведение месье Шнеерсона, ты кончишь, как твой папа, который был боцманом на барке «Черный пудель», никогда не жил дома, ничего не заработал на старость и потому не дожил до старости, а умер от горячки, когда судно возвращалось домой через Босфор…» Но как, я вас спрашиваю, может сделаться из человека сухопутный житель, если морская соль была растворена у него в крови раньше, чем он появился на свет? Мой прадедушка служил бомбардиром на каперском бриге славного капитана Христофориди, а дедушка Анастас Сидоропуло был известен как самый умелый шкипер и самый лихой… гм, торговец в наших гостеприимных водах. А я унаследовал от дедушки любовь к парусам, неприязнь к полицейским и таможенным чинам и его честное имя… Уже потом портовые конторщики переделали эту древнюю фамилию на привычный их слуху европейский манер…

— Стойте, стойте! — оживился папаша Юферс. — Значит, вы тот шкипер, про которого сам премьер Кроуксворд вспоминал в разговоре с журналистом «Гульстаунских ведомостей»? Он грозил вас повесить, как только вы попадете в руки властей!

— Увы! Наш премьер очень вспыльчивый человек, это не делает ему чести. И кто бы мог сказать, что глава правительства проявит такую мелкую мстительность из-за партии детских игрушек, которые я недавно привез в страну, забыв случайно, что они у нас под запретом?

— А что за игрушки? — оживился Гвоздик.

— Ах, мальчик, это всего-навсего невинные резиновые пузыри с пищалками! Их надуваешь, а они начинают смешно кричать «уйди-уйди-уйди!» Так и что же? Господину Кроуксворду пришло в умную голову, будто это намек, чтобы он уходил в отставку! И вот — запрет. Над этим смеются все торговцы в портовых лавках от Макао до Бердянска!..

Дядюшка Юферс возбужденно потирал руки. Будто повеяло на него прежним воздухом «Долбленой тыквы».

— Но слышал я, — усмехнулся он, — что дело не только в резиновых пузырях. Будто бы еще капитан Седерпауэл без позволения правительства вывез и продал на каком-то дальнем острове партию нарезных ружей системы «Браунинг».

— Ах! — воскликнул шкипер Джордж. — Чего только не болтают злые языки! Какая там «партия»! Несколько дюжин! И не «Браунинг», а «Бергман»… Так и что? Не мог же я отказать в маленькой любезности королю независимого острова Нуканука, его величество всегда был так добр ко мне!.. Что?.. Мое чуткое ухо ловит шум снаружи. Ах, господин Юферс, не случилось бы еще гостей из камина! В мундирах и с кобурами…

— Гм… Я полагаю, что они все-таки пойдут через дверь. Хотя от этого не легче, — обеспокоился папаша Юферс.

— Они пойдут к тому, над чьей трубой нет дыма! — воскликнул шкипер Джордж. — Папаша Юферс, во имя святого Рождества, разожгите скорее камин!

— Легко сказать! У нас ни щепки!

— Папаша Юферс! На такое дело годится любая мебель! Вы ведь не позволите несчастному скитальцу морей отправиться в тюрьму, когда все люди встречают праздник!

— Но что делать? Стол железный, кровать не разломаешь без топора, а его у нас нет!

— А кресло!..

— Вы с ума сошли! Это кресло с «Лакартеры»!

— Папаша Юферс! Если оно дорого вам как память, я расплачусь всей выручкой от груза «Милого Дюка»!

— Вы дурень, шкипер Седерпауэл! При чем тут выручка! В этом кресле сидел сам знаменитый Ботончито!

— Ну, что ж… — печально произнес шкипер Джордж. — Наверно, хорошо сидел. Мне сидеть будет не так уютно, когда господа из полиции проводят меня в береговую тюрьму под названием «Желтая Молли»… Я пойду, господин Юферс. Пускай меня арестуют на улице, не хочу причинять вам лишние неприятности. Как рассуждал мой дедушка, «если тебе грозит возможность быть продырявленным из ружья, имей совесть, не надевай чужую жилетку…» До свиданья. Мальчик, слушайся дядю…

— Дядя Ю! — воскликнул Гвоздик. — Нельзя же так! Ты сам говорил, что моряки должны выручать друг друга!

— Я не моряк, а трактирщик! Причем разорившийся, — огрызнулся папаша Юферс. И сбросил с себя дырявый плед. — Почему я не могу подумать полминуты, прежде чем расстаться с последней любимой вещью?.. А-а-а, пропади такая жизнь! — Он поднял тяжелое кресло над головой и обрушил на половицы. Отскочили деревянные львиные лапы. Хрустнула спинка. Дядюшка тяжело прыгнул на сиденье и затоптался на нем.

…Через минуту кресло превратилось в дрова. Сперва лакированное дерево не хотело гореть, но шкипер Джордж своим тяжелым ножом нащепал из ножек лучины, и пламя загудело в камине. Не празднично, а как-то злорадно. Шкипер и Гвоздик побросали в огонь все обломки и даже кожаную обивку спинки — чтобы гуще шел дым из трубы. На полу остались железные пружины, а папаша Юферс прижал к животу квадратную кожу с сиденья — последнюю память о кресле капитана Румба.

За дверью на лестнице послышались решительные шаги нескольких человек.

— Идут… — выдохнул шкипер Джордж. — Все-таки идут! Клянусь табакеркой дедушки Анастаса, это они!.. — Он опустился на корточки и быстро полез под кровать, потому что иного укрытия в каморке не было.

6. Сержант Рупперс. — Находчивость Гвоздика. — Свиная кожа. — El tesoro cardinal

В дверь крепко и официально застучали.

— Кого там принесло! — бесстрастным голосом ни в чем не виноватого человека откликнулся папаша Юферс.

— Портовая полиция! Отоприте!

Ворча, дядюшка отодвинул засов. Трое заснеженных полицейских шагнули в каморку. Запахло зимой и сырым сукном.

— Просим прощения, — прогудел пожилой грузный сержант. — Мы разыскиваем опасного контрабандиста. У вас его нет?

— Разве что вот он, — хмыкнул папаша Юферс и кивнул на Гвоздика. Тот, сияя безбоязненной улыбкой, глядел на полицейских.

— Понимаете, преступник ускользнул в какую-то каминную трубу, — слегка виновато разъяснил сержант. — Нам показалось, что именно над вашей трубой нет дыма, вот мы и…

— Дровишки сухие, без дыма горят, — с горьким юмором сказал папаша Юферс.

— Однако для порядка надо бы осмотреть комнату…

— Валяйте… — с храбростью отчаяния отозвался дядюшка.

— Кроме как под кроватью, и смотреть негде… — весело подал голос Гвоздик. Он тоже понимал, что единственный выход — это нахально идти навстречу опасности. — Только, ох, и паутины там!

— Да ладно, сержант, пошли по домам, — заворчал один из полицейских. — А то наследим тут слякотью. Он небось удрал через мастерские. Теперь ищи-свищи…

— Апчхи! — раздалось в этот миг под кроватью. Все замерли. Первым опомнился Гвоздик.

— Будь здоров, дядя Ю! — закричал он. — Видишь, опять простудился! Я говорил тебе: надевай шарф, когда выходишь на улицу! Просто нет с тобой сладу, как с маленьким…

— Хм… будьте здоровы, — нерешительно проговорил сержант. И хотел было нагнуться, но, видимо, у него болела поясница.

— Вчера была ужасная сырость… апчхи, — ненатурально сказал папаша Юферс.

А Гвоздик подскочил и весело пригляделся к начальнику полицейского патруля:

— Ой, господин сержант, я вас знаю! Ваша фамилия Рупперс! Помните, весной мальчишек отнесло от берега на самодельном плоту и вы догоняли его на лодке? Я там тоже был. Вы еще обещали сообщить каждому домой, чтобы нам попало как следует!

— Н-да… — отозвался сержант. — Было что-то подобное. Только вот сообщить я, к сожалению, так и не собрался…

— Я ничего не знал об этом деле, — сурово заявил папаша Юферс. — Уж я прописал бы тебе путешествие на плоту!.. Что делать с такими сорванцами, господин сержант?

— И не говорите! У меня у самого трое. Дома — дым коромыслом…

— Дядя Ю! — опять подскочил Гвоздик. — Почему бы тебе не угостить сержанта Рупперса и господ полицейских стаканчиком вина в честь праздника? Они так продрогли, а у тебя ведь есть бутылочка!.. Господин Рупперс такой добрый, даже не нажаловался тогда!..

— В самом деле… апчхи, — сказал папаша Юферс. — Бутылочка «Крови матадора». А, господа? К сожалению, стакан у меня всего один, однако можно и по очереди. А я глотну из горлышка… А то вы и в самом деле станете чихать, как я…

Сержант Рупперс переступил сырыми ботинками.

— Весьма благодарен. Только сами понимаете, мы на службе.

— Не отказывайтесь, господин Рупперс, — быстро прошептал Гвоздик сержанту. — А то он выпьет всю бутылку сам и уснет, а мне будет скучно…

— Что он там шепчет? — притворно заворчал папаша Юферс. — Не слушайте этого негодника, господин сержант, он всегда подшучивает над старым дядюшкой… А что касается службы, то ей не помешает глоточек старого испанского!

Помощники сержанта одобрительно закряхтели…

С «Кровью матадора» было покончено в два приема. После чего полицейские пожелали дядюшке и племяннику счастливого Рождества и загрохотали башмаками по лестнице. Дядюшка помахал им вслед пустой бутылкой и задвинул засов.

Тогда, пятясь, выбрался из-под кровати шкипер Джордж.

— Как говорил мой дедушка…

— Не знаю, что говорил ваш дедушка, а у меня теперь ни любимого кресла, ни даже глотка в бутылочке. Последней радости не осталось. И присесть не на что. Разве что постелить прямо на пол эту кожу…

— По-моему, лучше прибить ее на стену, — предложил Гвоздик. — Будет все-таки память о кресле. И о капитане Румбе…

— Кресло-то было красивое. А кожа что? Раньше на ней было золотое тиснение, да все вытерлось… Хотя с другой стороны…

— А что с другой стороны? — подвинулся к дядюшке Гвоздик.

— Я вспомнил, как писал великий Андерсен: «Позолота сотрется, а свиная кожа останется…»

— Да я не про Андерсена! Тут что-то написано на другой стороне. На коже!

— Где?

Все трое столкнулись над кожей головами у догорающего огня. На шероховатой изнанке темнели буквы и цифры:

La Cartera del Botonchito

El tesolo cardinal

S- 22°32’O- 61°44’ 2

Isla Quijada del tiburon

Abajo de ®en espejo3

— Клянусь «Дюком», это координаты… — пробормотал шкипер Джордж.

— Ботончито… — выдохнул Гвоздик. — Капитан Румб…

— Главное сокровище… — обмирая, прошептал папаша Юферс. — Это по-испански. Остров Акулья Челюсть…

— Совсем рядом с островом Нуканука! — воскликнул шкипер Джордж. — С ума сойти! Клянусь кремневым пистолетом дедушки, у меня еще не было такой удачи!.. Сеньоры, вперед!

— Куда? — подскочил Гвоздик.

— Мальчик еще спрашивает! «Милый Дюк» готов к отплытию!

— Прямо сейчас? — испугался папаша Юферс.

— Или у вас завтра торжественный бал с шампанским и ананасами? Или вам надо собрать много чемоданов?

— Я только захвачу с собой свою рукопись!

— Давно бы так! Конечно, мой «Дюк» — не клипер «Ариэль», но через три месяца, если повезет, мы окажемся на месте!..

— Дядя Ю! Это будет твоя лучшая морская история!

— Дикки, положи в карман зубную щетку! И застегни пальто… Ох, какое куцее! Подтяни чулки, а то ознобишь коленки… Ну и что же, что дыры, все-таки теплее… Где твой берет? Как это «давно потерялся»? Тогда надень как следует капюшон… Что значит «натирает уши»! Я тебе сам сейчас так их натру!.. Капитан Седерпауэл, вы не боитесь брать на судно такого упрямого мальчишку?

7. Тропинка среди скал. — Неожиданная встреча. — Морковка. — Сожаления Гвоздика. — «Милый Дюк»

Втроем они осторожно спустились по пыльной и гулкой железной лестнице. Гвоздик первым высунул нос на улицу: нет ли опасности. В сумерках по-прежнему сыпались с высоты мягкие хлопья. Но теперь тянул ветерок, и снегопад превратился в пушистую метель. Никого за метелью не было видно.

Пустынными переулками папаша Юферс, шкипер Джордж и Гвоздик выбрались на улицу Короля Якова. Здесь горели желтые фонари и была стоянка наемных экипажей. Кучер в заваленной снегом шляпе согласился отвезти трех пассажиров к заставе «Коровьи ворота», но ради праздника и метели заломил тройную цену.

Шкипер Джордж не стал торговаться:

— Вперед! — и первым полез в крытый кожей возок.

Ехали около получаса. Мягко покачивало. Гвоздику стало чудиться, что все это — во сне. Но нет, все было по правде. Экипаж остановился, и пришлось выбираться под летящий снег. Теперь он уже не казался мягким и ласковым. Противно прилипал к щекам и холодными пальцами хватал сквозь прорехи за ноги. А ветер, дувший вдоль обрывистого берега (разумеется, в лицо) стал резким, продувал жидкое пальто и хотел сорвать капюшон.

За каменной аркой заставы кончились лачуги с бледно светившимися окошками. Сквозь метель и низкие летящие облака иногда проглядывал месяц. При его размытом бегущем свете путешественники двинулись по берегу. Среди камней вилась тропинка, но местами ее совсем занесло, и снег набился Гвоздику в широкие разношенные ботинки.

Дядюшка Юферс вздыхал и сопел, как больной слон. И наконец спросил:

— Далеко ли еще?

— Недалеко, господа! Уютная бухточка, где стоит «Милый Дюк», совсем рядом… А там нас ждет ужин в маленькой, но теплой кают-компании и общество надежных друзей… Вперед!

Это только так говорилось — «вперед!». А на самом деле тропинка по камням и гранитным уступам повела вниз. А потом потянулась по карнизу над морем. Теперь сверху были скалы, а внизу обрыв. Под ним ворочались и ворчали невидимые за снегом волны. И пришлось еще долго идти вот так, в снежной мгле, над опасной пустотой, хватаясь за скальную стену и осторожно ставя ноги между каменными осколками.

Гвоздик двигался впереди. Шкипер Джордж объяснил:

— Если ты поскользнешься, я успею схватить тебя за шиворот… А вы, папаша Юферс, держитесь за хлястик моей куртки… Осторожнее, скоро поворот.

Гвоздик первым обогнул скалу. И… увидел в обрывках лунного света неподвижного человека. Резким движением человек откинул плащ, и разлетелся ярко-лимонный свет фонаря. Гвоздик шарахнулся назад. Он узнал незнакомца.

Это был учитель Шпицназе.

Вернее, бывший учитель. А сейчас — агент сыскного бюро.

— А-а! — весело сказал сыщик Нус. — Наконец-то! Я продрог, ожидаючи вас на этой тропинке… Ай-ай-яй, мальчик совсем озяб. Ну, ничего… — Он точным движением поставил фонарь на выступ скалы и достал из-за пазухи длинный пистолет. — Руки вверх, господа. И не надо делать глупостей. Если вы вздумаете бежать или сопротивляться, я могу нечаянно выстрелить в мальчика. Это будет крайне печально для всех нас. Вы ведь очень любите вашего племянника, папаша Юферс? Что касается меня, то я обожаю своего бывшего ученика, хотя между нами и были некоторые недоразумения…

Левой рукой сыщик Нус вытащил из кармана железные наручники. Они качались на цепочке и звенели, как шлюпочные уключины, когда гребцы несут их к пристани.

— Господин Седерпауэл, весьма сожалею, но эти браслетики мне придется надеть на вас… Не надо движений, капитан! А то я и правда могу нажать на спуск! — И господин Шпицназе сунул пистолет прямо под нос Гвоздику. От ствола пахло сгоревшим порохом и холодным железом.

Обрывки перепуганных мыслей прыгали в голове у Гвоздика. Хоть снова кричи «мама»… Но вы же знаете, что он был находчивый мальчик. И одну спасительную мысль ухватил за хвост!

— Как же вы сможете выстрелить, если в дуле торчит морковка?!

— Что? — Нус повернул ствол к себе, чтобы разглядеть морковку.

Бах! — Гвоздик головой ударил сыщика в тощий живот.

— А-а-а!! — Нус, пытаясь задержаться на тропинке, замахал над обрывом руками. Трах! — это он то ли нарочно, то ли с перепугу нажал спусковой крючок, и на голову Гвоздика посыпались со скалы каменные крошки. Выстрел сослужил плохую службу господину Шпицназе. Отдача пистолета толкнула его в руку, и равновесие окончательно нарушилось. Жалобно вопя, сыщик Нус полетел в темную кашу из метели и волн…

И — словно не было господина Шпицназе. Если бы не фонарь.

Шкипер Джордж взял фонарь с уступа.

— Пригодится… Хорошо, что этот шпион ждал нас один. Частные сыщики любят работать в одиночку, это их ошибка… Мальчик, ты герой!

Но Гвоздик совсем не чувствовал себя героем.

— Я не хотел… Он теперь потонул, да?

— Ох, какие неприятности… — постанывал папаша Юферс и прижимал к груди свою рукописную книгу, завернутую в грубую кожу от кресла.

— Хм… Возможно, что и не потонул, а выбрался внизу на скалы, — с ненатуральной бодростью сказал шкипер Джордж. — И не переживай так, юнга. Ведь этот негодяй чуть не пристрелил тебя!

— Все равно… — зябко вздохнул Гвоздик.

— Вперед! — велел шкипер Джордж и взял его за руку.

Через минуту они оказались на берегу тесной бухточки с обрывистыми берегами. По выбитым в скале ступеням спустились на галечный пляж. Здесь не было волн, и темная вода лишь слабо лизнула ботинки Гвоздика. За метелью Гвоздик разглядел обрисованные снегом снасти небольшого парусника без огней, тот стоял на якоре в палукабельтове от берега.

Шкипер Джордж помахал фонарем и лихо засвистел.

— Это вы, капитан? — донесся со шхуны зычный голос.

— А кто же еще?! Может быть, господин премьер Кроуксворд решил самолично нанести вам праздничный визит? Спускайте ялик, бездельники, и поскорее, со мной гости! Готовьтесь поднять грота-стаксель и кливер да поработать на шпиле! Сейчас мы потихоньку выползем из бухты, а потом я за праздничным столом кое-что расскажу вам!..

Часть вторая ШХУНА «МИЛЫЙ ДЮК» 1. Пробуждение. — В океане. — Педро Охохито и шкипер Джордж. — Гвоздика учат морским наукам. — Остров Тенериф

Снег летел так стремительно и густо, что забивал открытый для крика рот. В этой жуткой метели опять возник сыщик Нус. Поднял пистолет. Было ясно, что на этот раз он промаха не сделает. И бежать некуда. Гвоздик безнадежно зажмурился. Выстрела не было… Гвоздик опять открыл глаза.

Над ним, под выгнутой балкой, качался стеклянный шар с медным донышком и проволочными кольцами. Вокруг были тесные дощатые стены. Гвоздик лежал под шерстяным одеялом на узкой деревянной койке, раздетый. Койку и все вокруг медленно поднимало и опускало… Гвоздик понял наконец, что балка держит на себе палубу и называется «бимс». А шар под ней — корабельный фонарь. Огня в фонаре не было, на стекле горела солнечная точка. Потому что в прозрачный люк пробивался луч.

Снег и сыщик Нус отодвинулись далеко, спрятались в дальнем уголке памяти. Потому что (ура!) Гвоздик был, без сомнения, на шхуне «Милый Дюк», а шхуна шла в океане.

Вторая койка напротив была пуста. Одежда Гвоздика лежала на прибитом к переборке стуле. Гвоздик натянул штаны и рубашку сунул ноги в заскорузлые высохшие ботинки, чуть не упал от нового плавного качка и полез по крутому трапу к люку. Поднял, отвалил тяжелую крышку с квадратным иллюминатором.

Он увидел высокое бледно-синее небо с клочьями серых и желтых облаков. Увидел мачты с круто выгнутыми гафельными парусами, с густой сеткой снастей. На передней мачте, над косым фока-триселем надувалась и слегка дрожала тугая ткань поставленных на реях (как у бригов и фрегатов!) прямых парусов. Марсель и брамсель! На утреннем солнце ткань казалась желтоватой, с золотистым отливом. Над верхним реем, подрагивая крыльями в потоках воздуха и не отставая от шхуны, неслись две громадные чайки… Гвоздик задохнулся от тихого восторга.

Стукнувшись коленками о комингс люка, он выбрался на палубу.

За кормой виднелась туманная, далекая уже земля. Впереди и вокруг была серовато-синяя Атлантика. Она мягко, словно великанскими ладонями, поднимала и опускала шхуну на пологих волнах. Эти складки океана — без гребней, гладкие, длиной чуть ли не в кабельтов — были почти незаметны, и только ритмичные ощущения медленных взлетов и падений давали почувствовать, как дышит океан.

Резкая свежесть охватила Гвоздика, ветер забрался под рубашку. Ведь как-никак время-то было зимнее. Но он только обнял себя за плечи и не ушел с палубы.

Неподалеку стоял у штурвала синеглазый бородач в широченной вязаной фуфайке. Он подмигнул Гвоздику.

Ба-бах! — раздался двойной выстрел. Гвоздик подскочил и оглянулся. Горбоносый дядька в шляпе, похожей на ведро, стоял у фальшборта и продувал двухствольный пистолет. А в воздухе переливались и сыпались в воду стеклянные осколки.

Стрелок посмотрел на Гвоздика. И обрадовался:

— Салюд, мучачо!4 Иди сюда!

Гвоздик, покачнувшись на ушедшей опять из-под ног палубе, подошел.

— Здрасте…

— Салюд! — вновь обрадовался стрелок. — Я про тебя все знаю! Ты — Гвоздик, и я буду звать тебя Клавито! Потому что я испанец! Меня зовут Педро Охохито, что означает, разумеется, «Меткий глаз»! Но, чтобы оправдывать это славное имя, мне приходится упражняться каждое утро… Подсоби мне, Клавито! Сейчас я перезаряжу пистолет, а ты подбросишь две бутылки! Договорились?

— Конечно! — радостно согласился Гвоздик.

С десяток пустых бутылок разной формы стояли у ног Охохито. Он шомполом забил в стволы заряды. Двухствольный пистолет был музейного вида, с кремнями в клювах курков.

— Это старое, но прекрасное оружие, — гордо пояснил Охохито. — Оно досталось мне от прадедушки дона Альфонсо Карлоса Хосе Марии де Кастаньетто де ла Кабанья. Дон Альфонсо был знаменитый человек в Антильских водах, ему грозил отрубить голову сам губернатор Ямайки сеньор Лопес Квадрига, но не успел… Ты готов? Бросай!.. Нет, постой! Скажи, куда стрелять? Расшибить у каждой бутылки дно или отбить горлышко?

— Горлышко! — воскликнул Гвоздик, не веря, что Охохито и правда выстрелит столь метко. И присев, швырнул вверх две тяжелые бутылки. Ба-бах! — горлышки у обеих бутылок отлетели, словно срезанные ударом сабли.

— Ну, что? — горделиво сказал Охохито.

— С ума сойти! — искрение восхитился Гвоздик.

— Вот видишь!.. А теперь смотри; на грот-мачте, вон там ниже салинга, сидит муха. Сейчас я…

— Охохито! — раздался звонкий знакомый голос. Над люком у грот-мачты возникла голова шкипера Джорджа. — Что тебе сделала несчастная муха, которая так же, как все, хочет жить, радоваться и кушать свою долю земной пищи! Опять ты дырявишь пулями рангоут вместо того, чтобы идти на камбуз и… я уж не говорю — приготовить вовремя завтрак, но хотя бы помыть посуду после вчерашнего ужина!

— Капитан! — с достоинством отвечал Педро Охохито. — Посуда вымыта, а что касается завтрака, то его взялся готовить папаша Юферс. Он сказал, что берет камбузное хозяйство на себя! Отныне вы не будете обвинять меня, потомственного кабальеро, что я использую для котлет стоптанные подошвы ваших старых башмаков!.. Клавито, не верь, когда про Педро Охохито рассказывают небылицы. Это от зависти, мучачо! Никто из этих болтунов не может попасть на лету дикому гусю прямо в глаз. Но эти люди думают, что если меткий Педро умеет без промаха настрелять дичи, то он должен так же умело жарить ее! Они выбрали меня коком, но разве я просился на эту должность? Я имею звание подшкипера по категории испанского коммерческого флота и мог бы даже стать вторым помощником капитана!..

— Ну и будь им, если хочешь, только не проси прибавки к жалованью. Или можешь считать себя начальником судовой артиллерии. Правда, у нас нет пушек, но бывают же адмиралы без флота и министры без портфеля… Смотри, мальчик совсем продрог, слушая нашу несерьезную беседу! Гвоздик, иди в кубрик, тебе дадут горячего бразильского кофе и без лишних формальностей зачислят в дружный экипаж нашего «Милого Дюка»… Эй, старина Питер, увались-ка малость под ветер, а то сейчас брамсель начнет полоскать, как полковое знамя!..

Все, кто ходил под парусами, знают, что судно при хорошем ветре сродни музыкальному инструменту. Гудит на мачтах тугое полотно, струнно поют натянутые тросы, бьют в звонкий борт пенные гребешки и звуки певуче отдаются в гулком корпусе, как в скрипке или гитаре… Эта музыка отзывается и в душе у всякого прирожденного моряка. А если тебе десять лет, и ты первый раз в океане, и если нет ни штилей, ни грозных бурь, а шхуна при ровном зюйд-осте в пять баллов бежит к юго-западу курсом то галфинд, то крутой бакштаг, а старый голландский лаг, брошенный с кормы, мотает ровную скорость в четырнадцать узлов… В общем, вы поверите, что каждое утро Гвоздик просыпался в состоянии тихого ликования, а дни за днями летели стремительно, как встречные чайки.

Совершенно некогда было скучать. С утра он помогал дядюшке Юферсу на камбузе, потом все по очереди учили юнгу матросским наукам. Боцман Том Бензель, добродушно ворча (не на Гвоздика, а на белый свет и на свой ревматизм), показывал морские узлы. Причем такие хитрые, каких не было и в Такелажном атласе Адмиралтейства. Научил даже, как вязать и (главное!) как развязывать «кукиш сатаны». При этом сказал только: «Смотри, чтобы не узнал наш храбрый Беппо…»

Здесь сразу надо сказать про Беппо. По-настоящему его звали Боб Мак-Каррон, он был шотландец. Но смуглый, с глазами как маслины, он очень походил на южанина. Вот и прозвали его Беппо Макарони, говорили, что итальянец. В ту пору существовало мнение, что итальянцы среди моряков — самые суеверные. А уж суевернее, чем Беппо, наверно, вообще было никого не сыскать. Он боялся поглядеть через левое плечо на пролетающего альбатроса говорил, что на трап надо ступать только с правой ноги; начиная заплетать такелажный конец, обязательно обвязывал запястье шерстяной ниткой — от нечистой силы; ужасно боялся историй о мертвецах и всегда отходил в сторонку, если на баке затягивали песню:

Отчего так екнуло в печенке И ползут (ох!) по спине мурашки? Это кто же там сидит в бочонке, Весь такой мохнатенький и страшный?

Но зато Макарони подарил Гвоздику кожаный морской пояс с пряжкой в виде скрещенных якорей…

Братья-близнецы Джим и Джон по прозвищу Два Сапога Пара учили Гвоздика стоять у штурвала и держать курс по компасу. И это дело он усвоил раньше, чем наловчился отличать Джима и Джона друг от друга… Бородатый старина Питер объяснял Гвоздику, как разбирать морские сигналы…

Короче говоря, все старались и приласкать Гвоздика, и обучить его чему-нибудь полезному — и Харро Бланко (большущий одноухий негр с Антильских островов), и вежливый японец Сакисаки, и Боб Кривая Пятка (который любил плясать, но обязательно падал в конце танца), и даже всегда надутый Чинче (что означает «Кнопка»). Чинче за свой короткий рост был обижен на всех в мире и только на Гвоздика никогда не сердился. Играл с ним в чехарду. Потому что хорошо мальчишке быть единственным ребенком среди взрослых — все тебя любят и балуют, — но ведь хочется порой с кем-нибудь поиграть по-ребячьи.

Но надо сказать, что Гвоздик не очень позволял себе роль балованного мальчика. Ясно же, что он хотел стать настоящим моряком и понимал: надо корабельную науку изучать всерьез. Поэтому старательно повторял названия снастей и очень охотно слушал капитанского помощника Сэмюэля Сэмюэльсона, когда тот объяснял про карты и штурманские инструменты.

У помощника было прозвище Сэм Ошибка. Потому что он отличался деликатностью и каждый разговор начинал так: «Может быть, я ошибаюсь, но…» Однако при прокладке курса он сроду не ошибался. «Милый Дюк» бежал как по ниточке прямо к порту Санта-Крус на Канарских островах. Там решено было сделать запасы для дальнего и уже безостановочного рейса.

Чем ближе к югу спускался «Милый Дюк», тем становилось теплее. Гвоздик уже бегал по шхуне без рубашки и босиком. И с нетерпением смотрел вперед, чтобы первым закричать: «Земля!»

Но хотя Гвоздик и соскучился по суше за две недели плавания, долго на берегу задерживаться не хотел. С нетерпением ждал, когда кончится погрузка. Город не очень обрадовал его. Конечно, звучит здорово: «Санта-Крус, остров Тенериф», но улицы оказались пыльными, жители какими-то скучными, а пальмы походили на большие швабры. И только знаменитый Тенерифский пик радовал Гвоздика в дни стоянки. Его белый конус висел в небе выше облаков как бы без всякой опоры и казался осколком чужой планеты. И он был виден еще целый день после того, когда сам остров и город скрылись за кормой…

2. От острова Тенериф до мыса Горн. — Вечерние истории. — Мама шкипера Джорджа. — Парус на горизонте

Что еще сказать про это плавание? «Милый Дюк» резво бежал по Атлантике проторенным путем. Этот путь описан во многих сочинениях о кругосветных плаваниях девятнадцатого века. Там есть и про летучих рыб, и про китов, и про светящееся по ночам море, когда по воде разбегаются огненные струи, спирали и шары, и про блеск южных созвездий, и про небывало яркие закаты. Все это видел Гвоздик и был счастлив…

Помощник капитана Сэм Ошибка однажды сказал:

— Какая славная погода! Может быть, я ошибаюсь, но если так пойдет, через три дня будет экватор…

Беппо Макарони трижды плюнул через плечо.

Но зря Беппо боялся — ничего плохого не случилось. И экватор перешли при ровном восточном ветре в три балла и небольшой пологой волне. Дядюшка Юферс, привязав бороду из пеньки и водрузив жестяную корону, исполнил роль Нептуна. Сперва Гвоздика, а потом и всех остальных (в том числе и самого папашу Юферса с короной) окатили морской водой, после чего был устроен праздничный обед, который оказался не хуже, чем в «Долбленой тыкве»…

Южнее экватора началась опасная зона, где мореплавателей подстерегают изнурительные штили. Но судьба оказалась благосклонной к «Милому Дюку»: небольшой, но не стихающий ветерок сдвинул шхуну по громадному земному глобусу еще ниже — в полосу пассатных ветров. С неделю шли к западу, блаженствуя в спокойном теплом воздушном потоке, потом опять круто взяли к зюйду, чтобы пересечь известные своим скандальным характером южные сороковые широты. Здесь шхуну потрепало, но вполне терпимо, и Гвоздик почти не боялся. Видимо, бог морей Нептун симпатизировал шкиперу Седерпауэлу. Или Гвоздику?

Делалось все холоднее, хотя в этом полушарии было лето. И вот однажды рано утром, в середине февраля, шкипер Джордж разбудил Гвоздика и папашу Юферса в их тесной друхместной каютке, похожей на дощатый ящик. Позвал на палубу. Было пасмурно и зябко, с юга ветер гнал небольшую волну. Реяли громадные альбатросы. Справа в тумане возвышалась темная скала.

— Мыс Горн, — сказал шкипер Джордж с таким удовольствием, словно сам поставил этот мыс тут, на южном кончике Америки. — Нет, господа, это невероятно! Обойти кап-Горн в тихую погоду! Такое случается раз в сто лет! А?..

— Мы ведь еще не обошли, — осторожно заметил Макарони и на всякий случай поскреб ногтем по деревянному планширу. Но он зря опасался. Все кончилось благополучно, и «Милый Дюк» взял курс на норд-вест, опять в тропические воды.

…Снова светилось море. Снова небывало яркими гроздьями горели в черном небе южные созвездия. А когда вставала круглая луна и разматывала через весь океан свою серебряную дорогу, можно было задохнуться от изумления такой красотой…

Порой казалось Гвоздику, что не осталось никого на планете, кроме экипажа «Дюка». И земли никакой нет, а только океан. Прежняя жизнь, Гульстаун, таверна, твердые берега и каменные улицы вспоминались смутно и без сожаления. Пожалуй, только о Джекки Тимсоне думал Гвоздик с легкой грустью. Хоть и ссорились иногда, а все-таки были приятелями…

Лишь одно черное воспоминание портило временами радость плавания: как закричал и ухнул со скалы бывший учитель Шпицназе. Но думал об этом Гвоздик все реже и реже. Прошлые, «сухопутные» дни казались удивительно далекими.

И еще плохо, что почти не было на «Дюке» книжек. Только навигационные справочники и Библия на испанском языке. Библию читал Макарони, а Гвоздик почти не понимал по-испански. Оставалось одно: слушать по вечерам истории из книги дядюшки. Гвоздик, правда, их знал почти наизусть, но все равно усаживался вместе со всеми по вечерам на баке. Зажигали пузатый фонарь, и папаша Юферс читал рассказ за рассказом о таинственных или смешных случаях, о всяких приключениях.

Случалось, что истории рассказывал и кто-то из матросов — еще не известные папаше Юферсу. Тогда дядюшка хватался за карандаш…

— …Ох и славный был рулевой наш Генри Дрок по прозвищу Восьмерка, — говорил, почесываясь, Боб Кривая Пятка. — Это, значит, когда я плавал на «Серебряной курице» с капитаном Кнопом… При ровном ветре и на спокойной воде Генри мог крутить такие вензеля, что пенным следом выписывал свое имя. Будто конькобежец где-нибудь на застывшем канале в Голландии.

— Ну, выписать восьмерку — не хитрое дело, если, конечно, команда не зевает на парусах, — ревниво замечал негр Харро Бланко, тоже отличный рулевой.

— Да не восьмерку, а слово «Генри»! — доказывал Кривая Пятка. — Я же объясняю вам!..

— Однако вы немножко врете, Пятка-сан. Извините… — не верил Сакисаки. — Так, простите, не бывает.

— Ха! «Не бывает»! Он мог еще и не такое! Однажды он поспорил на пять золотых с боцманом Дудкой, что отточенным, как карандаш, бушпритом въедет в окно таможенной конторы и выбьет им стальной зуб в пасти старшего инспектора Друмма, которого все терпеть не могли, он был взяточник. Этот Друмм имел привычку торчать у окна за своим письменным столом и пялить глаза на рейд. А контора была у самого берега…

— И выбил? — удивлялся простодушный старина Питер.

— А как же! Подкатил к пирсу круто-круто в бейдевинд, привелся до мордотыка5, въехал по инерции бушпритом сквозь стекло — и готово… Но боцман Дудка золотые не отдал, заспорил. «Ты, — говорит, — попал не в стальной зуб, а в тот, что рядом.» Уточнять же было некогда, потому что, само собой, пришлось уносить ноги с рейда. Хорошо, что был отвальный ветер… Да эту историю знают все в порту Сан-Кармазо.

— Кстати, недалеко от Сан-Кармазо есть островок с заброшенным маяком, — вступил в беседу боцман Бензель. — Слышал ли кто-нибудь из вас, как Билли Большой Карман однажды нашел там черную непрозрачную бутылку и, когда откупорил…

Ну и так далее. Иногда — такие истории, что живот болит от смеха. А иногда озноб по коже. Только о капитане Румбе почти не говорили вслух. Беппо Макарони утверждал, что, возможно, дух Ботончито летает здесь, неподалеку, и лучше его не раздражать праздной болтовней.

— Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, дух, если он и вправду есть, должен обитать на острове Акулья Челюсть, — возражал Сэм Ошибка.

— Что такое для духа несколько сотен миль! Дух летает быстрее звука, — объяснял Макарони и, ежась, оглядывался.

Шкипер Джордж назидательно предупреждал:

— Беппо, ты плохо кончишь, если не перестанешь верить во всякую чепуху. Моя мама уж на что суеверный человек, но и то говорит иногда: «Приметы надо уважать, но самая плохая примета, если ты дурак. Тут, сколько ни плюй через плечо, все равно будешь иметь неприятности…»

— Значит, у вас есть мама? — однажды осторожно спросил Гвоздик.

— Есть, — вздохнул шкипер Джордж. — По крайней мере, я надеюсь… Последнее письмо я получил от мамы полгода назад в Марселе. Мама пишет, что стала часто болеть и не может одна ходить к воскресной службе. Кто ей поможет? Разве что добрая соседка тетя Рива, с которой они играли, когда еще были девочками. Тетя Рива сама не ходит в церковь, но всегда ждет маму на лавочке, пока не кончится обедня… Ах, когда я вспоминаю свою старенькую маму, то прямо-таки вижу, как она сидит в своей комнатке с канарейкой и смотрит на стену, где висит картинка с надписью «Мамочке от Жоры в день ангела». Это я нарисовал ей, когда был такой же, как ты, Гвоздик… На картинке большой корабль, на палубе стоит мальчик и машет матросской шляпой маме, которая осталась на берегу… Кто бы мог подумать, что все так печально кончится в жизни…

— Но ведь вы можете приплыть домой и повидаться с мамой!

— Да, конечно… Только сначала я должен подождать, когда забудется небольшой шум, который я устроил у берегов моего родного города. Мы помогали уйти за границу двум очень порядочным людям, и пришлось немножко пострелять над головами пограничной стражи…

Дни бежали за днями, и конец пути был уже недалеко. Всем хотелось поскорее на землю. Хотелось увидеть зелень и отведать свежей пищи и ключевой воды. Надоела еда из оскудевших трюмных запасов. Конечно, дядюшка Юферс был отличный повар, но что можно приготовить из консервов и залежалой крупы на воде, пахнущей разбухшими бочками?.. Впрочем, никто не жаловался и не болел. А Гвоздик, тот вообще чувствовал себя великолепно. Кожа его несколько раз обгорела на солнце и облезла и наконец стала шоколадной, как у туземца с южных островов, а волосы сделались почти белыми. Он стал заправским юнгой, и дядюшка уже не вздрагивал и не кричал жалобно «вернись немедленно», когда видел племянника высоко на салинге.

Вот оттуда, с высоты, Гвоздик и закричал однажды:

— Парус за кормой! Кажется, опять тот самый!

3. Таинственный парус. — Старый знакомый! — Догадка Сэма Ошибки. — Обмен любезностями. — Дуплет. — Новая опасность

Здесь пора сказать, что от самого Тенерифа за «Милым Дюком» следовало какое-то суденышко. Оно всегда держалось в нескольких милях за кормой. Иногда оно исчезало, а потом опять над горизонтом белело крылышко. В трубу можно было разглядеть, что это одномачтовый кораблик с большим гафельным гротом и рейковым топселем. Сперва на «Дюке» удивлялись. Потом привыкли. Решили, что кругосветные путешественники. В то время как раз пошла мода на плавания вокруг света в одиночку и маленькими экипажами на крепких и хорошо оснащенных яхтах.

— Скучновато небось одним-то, — рассуждал боцман Бензель. — Вот и держатся за нами, как на длинном буксире. А близко не подходит, потому что они деликатные…

— Да просто догнать не могут, — горделиво говорил шкипер Джордж. — За «Дюком» угонится не всякий.

Когда «деликатный попутчик» исчезал с горизонта, о нем даже тревожились. И скучали. И только Макарони намекал, что это, возможно, преследует «Дюка» призрак капитана Румба…

— …Сейчас наконец разглядим, что за призрак, — озабоченно сказал шкипер Джордж. — Клянусь очками моего дедушки, это яхта «Фигурелла»! Она в Санта-Крусе торчала у соседнего причала, и рожа ее капитана вызывала у меня память о нехорошем… Кстати, его зовут Ганс фон Драгенногер.

— Не в обиду тебе будь сказано, Джордж, но у них явное преимущество хода, — опасливо заметил папаша Юферс.

«Фигурелла» подходила все ближе. Когда между ней и «Дюком» оставалось не больше двух кабельтовых, на яхте щелкнул ружейный выстрел и вдоль мачты побежали разноцветные флажки.

— Чего-чего? — удивился Гвоздик.

Он был уже не на салинге, а на палубе, и ждал, когда ему дадут посмотреть в трубу. Но сейчас и без трубы он разглядел флажки. А читать сигналы юнга Гвоздик умел теперь прекрасно:

— Требуют лечь в дрейф и спустить паруса!

— Категорически требуют! — воскликнул шкипер Джордж, — Сэм, ты когда-нибудь видел подобную наглость?

— Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, пора проверить, как работают затворы наших «бергманов»…

Не опуская подзорную трубу, шкипер Джордж возгласил:

— Когда я был маленький, мама говорила мне много раз: «Жора, если хочешь спокойно дожить до приличного возраста, никогда не связывайся с агентами сыскных служб». Так и что вы думаете? Разве я когда-нибудь хотел иметь среди них близких знакомых? Но эти общительные господа то и дело искали со мной встреч. И вот опять вместо того, чтобы любоваться бескрайними просторами Великого океана, где, казалось бы, никому не тесно и каждый может мирно плыть по своим делам, я вижу судно, арендованное частной сыскной конторой «Добберман энд Пинчер», чтобы догнать нашего «Милого Дюка»!

— Почему вы так думаете? — перепугался папаша Юферс.

— А как я должен думать, если я вижу на борту «Фигуреллы» среди других малосимпатичных личностей старого знакомого по фамилии Шпицназе?.. Гвоздик, доброе дитя мое, ты напрасно грустил о судьбе этого живучего субъекта. Посмотри, вот он, без всякой простуды, стоит на палубе и приветливо машет руками, словно здесь его любимая теща…

— Правда?! — Гвоздик схватил трубу и увидел среди бандитского по внешности люда на «Фигурелле» своего бывшего учителя. И ощутил большое облегчение, хотя радоваться было нечему.

Боцман Бензель между тем раздавал ружья и патроны.

— Однако они лихие ребята, если перли за нами через два океана, — заметил старина Питер. — Одного не пойму: неужели мы стоим того, чтобы гнаться за нами вокруг шарика?

— Стоим, старина, стоим! — оживленно разъяснил шкипер Джордж. — Думаешь, им нужны мы? Им нужен клад Ботончито! Возможно, ради нашего ареста красавчик Нус плыл за нами на рейсовом пароходе до Санта-Круса. А там подслушал наши разговоры о сокровище капитана Румба и решил, что есть возможность окупить все затраты. Вот и связался со славным капитаном Драгенногером, пообещавши ему крупную долю… Мы слишком громко говорили о наших делах на палубе и на улицах…

— Оно все понятно, только немножко непонятно, — сказал Боб Кривая Пятка, загоняя в казенник «бергмана» длинный патрон. — Если нужно им сокровище, ловили бы нас на обратном пути, когда мы с добычей. А сейчас-то чего ради?

— Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, они сожрали все свои припасы и выпили воду, — деликатно заметил помощник Сэм. — Не рассчитали малость. И теперь хотят получить от нас и сухари, и сведения где золото зарыто…

— Но их же не больше, чем нас! — храбро воскликнул Гвоздик. — Дядя Джордж, можно я тоже возьму ружье?

— Марш в кубрик! — перепуганно гаркнул дядюшка Юферс. Он был очень расстроен. Гвоздик, разумеется, не пошел.

— У них преимущество в маневре, — заметил Харро Бланко. — И, кажется, егерские многозарядные карабины. Ох, нехорошо…

«Фигурелла» тем временем догнала «Милого Дюка» и шла с наветра примерно в полукабельтове от шхуны.

— Шкипер Седерпауэл, именем закона! Спускай паруса и сдавайся! — закричал в рупор сыщик Нус.

Шкипер Джордж взял свой рупор — мятый и заслуженный.

— Это какой же такой закон дает тебе право, Нус, останавливать в нейтральных водах судно чужой державы?! «Милый Дюк» приписан к порту независимого государства Нуканука! И то, что вы делаете, по всем законам считается пиратством!.. Эй, боцман, поднимите-ка наш флаг!

И под гафель пополз оранжевый, с белым солнцем посредине и пальмовыми листьями по углам флаг Нукануки.

Экипаж «Фигуреллы» разразился гоготом и свистом. Вспухли синие дымки, и щелкнуло несколько выстрелов. Видимо, целились по флагу.

— Ах, как не хочется устраивать неприличную свалку в океане, который называется «Пацифик», что означает не только «Тихий», но и «Мирный», — вздохнул шкипер Джордж. — Гвоздик, мальчик мой, шел бы ты и правда вниз. Эти нехорошие дяди с «Фигуреллы» настроены, кажется, совершенно хулигански.

Рыжебородый «дядя» в нелепой, старинного вида треуголке (видимо, капитан Драгенногер) заорал, надрывая легкие:

— Эй, на «Дюке»! Майнай паруса, гробокопатели! Если поделитесь припасами и скажете, где зарыт сундучок, так и быть, отпустим домой!

— Я же говорил, — сказал помощник Сэм.

— Но сначала я выпорю вашего юнгу! — закричал господин Шпицназе. — Я не злопамятен и не сержусь на него за случай на узкой тропинке, но обязан сделать то, что не успел в школе! Этого требуют законы педагогики!

— Клавито, хочешь, я отстрелю этому типу нос, когда он повернется в профиль? — спросил Педро Охохито.

— Лучше перебей им дирик-фал! Грот упадет, и вдобавок ноком гафеля кого-нибудь брякнет по голове…

— Тогда уж и гафель-гардель, — сказал Педро. — Пусть всю эту компанию накроет парусиной…

— Ох, Педро! — встревожился Гвоздик. — Но ведь топсель-шкот не даст упасть ноку. Надо сперва стрелять по шкоту!

Этот разговор профессионалов, конечно, непонятен сухопутному читателю. Но он доказывает, что Гвоздик хорошо изучил хитрости бегучего такелажа. А также то, что в эти опасные минуты он не терял головы.

«Фигурелла» и «Дюк» между тем сближались бортами.

— Смотрите-ка, они убирают топсель, чтобы не обгонять нас! — воскликнул шкипер Джордж. — Уж не хотят ли они устроить маленький абордаж? Приготовьтесь, мальчики…

— Минуточку, капитан, — сказал Охохито. — Не забывайте, что я начальник судовой артиллерии.

Ба-бах! — разнесся над водой звонкий дуплет. Большой парус «Фигуреллы» дрогнул. Слышно было, как завизжали блоки. Тонкое бревно гафеля дернулось и поехало к палубе, собирая парусину в хлопающие складки. Парус обрушился на головы пиратов, из-под него послышались проклятия и грохнули выстрелы. Пуля отколола щепку от грот-мачты «Милого Дюка».

— Ну что же, у нас есть передышка, — хладнокровно заметил шкипер Джордж. — Возможно, мы успеем под прикрытие могучих береговых фортов его величества Катикали, если джентльмены на «Фигурелле» не будут спешить с ремонтом… Однако что за безобразие? Куда девался ветер? Я так не играю…

Ровный зюйд-ост утих. В жаркой тишине беспомощно качались обвисшие паруса шхуны.

— Капитана-сан! — закричал вахтенный матрос Сакисаки. — Шквал с норд-веста, извините! Очень нехорошо!

На северо-западе стремительно распухало темное облако.

— Брамсель и марсель долой! — завопил шкипер Джордж. — Фока-трисель, стакселя и кливера долой!.. Боцман, грота-трисель на двойные рифы и крепить втугую, чтобы держал против ветра!.. Сейчас мы получим настоящую трепку, это вам не шпана с «Фигуреллы»!..

4. Начало бури. — Судьба «Фигуреллы». — Страшные картины урагана. — «Гвоздик, держись!» — Без сознания

Обычно тропические шквалы проносятся быстро. Устроят большой шум, крепко потреплют попавшиеся на пути корабли и рассеются на бескрайнем океанском просторе… Но этот шквал оказался началом долгой бури. Небо и вздыбившуюся воду охватила темно-зеленая мгла. Сквозь нее сверху лишь изредка пробивался тускло-похоронный свет. «Милого Дюка» швыряло с гребня на гребень, швыряло в пропасти и укладывало то на левый, то на правый борт. Ветер вопил и ревел, как тысячи пиратов, разозлившихся друг на друга. «Фигурелла» при первых же порывах шквала исчезла неизвестно куда. Скорее всего, она перевернулась и потонула, потому что (если Сэм Ошибка был прав) экипаж перед этим слопал все свои запасы, которые были загружены в трюм, и не мог заменить их балластом, отчего судно потеряло остойчивость. Но к этому выводу пришли позже, при спокойной погоде, а во время бури рассуждать было некогда.

Потом все говорили, что, сколько ни ходили по морям, а в такой свирепый ураган сроду не попадали. Видимо, океан спохватился, что плавание наших путешественников до сей поры было слишком благополучным, и решил отыграться за все разом.

Гвоздика загнали вниз, а дядюшка Юферс помогал матросам крепить паруса и рангоут, пока это было еще возможно.

В тесной каюте, однако, было страшнее, чем наверху. Гвоздика кидало с койки на койку, хотя он и цеплялся изо всех сил за деревянные стойки-пиллерсы. Он видел, как на иллюминатор люка то и дело наваливается темная толща воды, и боялся, что всех смоет с палубы… Сколько прошло времени, понять было невозможно. Гвоздик наконец не выдержал и вскарабкался к люку. Головой и плечами поднял тяжелую крышку. На четвереньках выбрался на вздыбленную, мыльно-скользкую палубу. Крышку тут же захлопнуло могучим ударом воздуха и отрезало путь вниз. Гвоздика приподняло и опрокинуло на спину.

То, что он увидел, было ужаснее всякого жуткого сна. В зеленом сумраке носились, как воющие привидения, столбы пены. Отчаянно мотался штурвал, и привязанные к нему мотались, как тряпичные куклы, Два Сапога Пара. Люди хватались за тросы и, кажется, пытались что-то делать, но ударами гребней их отрывало от снастей и швыряло друг на друга.

Волны вставали до неба и гремели, будто канонада. Они показались Гвоздику твердыми, как горы мутного бутылочного стекла. Одна такая гора воздвиглась над Гвоздиком, обрушилась на него страшной тяжестью. Эта тяжесть смыла мальчишку, потащила его по мокрым доскам. Спиной Гвоздик проломил столбики ограждения фок-мачты и застрял там. Волна схлынула, снова открыв картину бури.

— Гвоздик, держись! — крикнул ему маленький Чинче. Но тут же нависла новая волна — такая, что сразу стало ясно: вот она — погибель!

— Ма-ма-а! — закричал Гвоздик. И умолк под тоннами воды.

К счастью, застрял он крепко, его не унесло. Чинче и Харро Бланко схватили Гвоздика, дотащили до люка, спустили юнгу в кубрик. Следом упал дядюшка Юферс. Гвоздика уложили на койку прихватили к ней свернутым в жгут одеялом. Раскачка бури сделалась, кажется, ровнее. Но Гвоздик уже ничего не чувствовал.

Даже тогда, когда ураган пронесся, оставив на плаву истерзанного, но уцелевшего «Дюка», Гвоздик не пришел в себя — только метался в бреду. У него началась лихорадка.

Часть третья КОРОЛЕВСТВО НУКАНУКА 1. Кто-то страшный. — Его величество Катикали Четвертый. — История брига «Экспедиция». — Колдовство тетушки Тонги

Очнулся Гвоздик оттого, что его мяли, гладили и натирали чем-то пахучим. Он увидел над собой большущее темно-коричневое лицо. Морщинистое, с похожим на растоптанный башмак носом, широченными губами — не розовыми, а почти белыми. Губы разъехались в улыбку, за ними показались длинные желтые зубы, и Гвоздик опять перепуганно закрыл глаза.

А громадные мягкие ладони все мяли и терли его, и это было немного щекотно, однако он терпел. Потому что кто его знает, это чудовище. Из-под опущенных ресниц Гвоздик видел, как вокруг страшного лица колышутся косматые седые кудри, а под оттянутым ухом качается медное кольцо размером с блюдце. «Дядя Ю…» — хотел позвать Гвоздик, но опять провалился то ли в обморок, то ли в сон.

Когда он пришел в себя, дядюшка Юферс был рядом и улыбался. А сквозь плетеные из тростника стены било солнце.

— Кто меня тискал, такой ужасный?..

— Молчи, молчи! — всполошился дядюшка. Потому что больным всегда говорят, что им вредно разговаривать.

— Молчу, — покорно согласился Гвоздик.

— Это была знаменитая колдунья Тонга Меа-Маа. Двоюродная сестра здешнего короля.

— Значит, мы приплыли на Нукануку?!

Потрепанный бурей «Милый Дюк» действительно добрался до Нукануки и встал в бухте Тагао. Встретили его торжественно. Король Таи-Буанга-Меа Катикали Четвертый сам прибыл на шхуну. Его величество был в белом атласном жилете парижского пошива, галстуке-бабочке на голой шее и в пышной юбке из кокосовых волокон. Про жилет он сказал:

— Французы приходили на «Красотке Жанне», жемчуг выторговывали, а этот наряд я у них выменял на дюжину кокосов. Ну, как? — И покрутился перед шкипером Джорджем.

— Отлично, ваше величество, — похвалил тот. — Изящно и недорого. Но только надо бы и штаны заодно… — У короля и капитана Седерпауэла были давние приятельские отношения.

— Штаны — это пфуги, — заявил Катикали Четвертый, что в примерном переводе означало «несусветная чепуха». — Шотландские лорды носят пиджаки и жилеты с юбками, и никто к ним не придирается. А в них ведь тоже королевская кровь.

Король был довольно образованный молодой человек. Знал по-английски и по-французски, дважды плавал на купеческих судах в Сидней и разбирался в политике. Он был известен своей скромностью и добрым нравом. На острове хватало хлебного корня таро, бананов, кокосовых орехов и съедобных крабов, жители разводили свиней, ловили рыбу, и жизнь была безбедная. Катикали Четвертый поэтому вполне справедливо полагал, что чем реже король вмешивается в дела народа, тем народ счастливее. Большую часть времени его величество проводил в плетеном из тростника обширном дворце, сочинял научный труд по истории своего государства и записывал его на сушеных листьях дерева орона нуканукским алфавитом, который изобрел сам. А исполнительную власть (ежели таковая оказывалась необходима) поручил осуществлять старшей двоюродной сестре Тонге Меа-Маа, которая и была фактически правительницей столицы (и единственного населенного пункта на острове Нуканука). Столица именовалась Уонги-Тутоа, что означает «деревня», и вполне отвечала своему названию.

Впрочем, король не был столь уж беспечен, как могло показаться. Он заботился о просвещении. Организовал для ребятишек школу, где сам давал уроки (и Тонга Меа-Маа тоже). Правда, учебный год здесь длился столько, сколько в европейских школах каникулы. А здешние каникулы — наоборот. («Живут же люди», — сказал Гвоздик, узнав про такое).

Не чурался его величество и контактов с другими государствами. Изредка в бухту Тагао приходили иностранные парусники и пароходы. Торговцы скупали жемчуг, кокосы и разные тропические редкости. Платили тканями, железными инструментами и всякими предметами европейского обихода. Какой-то португалец продал королю свой граммофон с единственной пластинкой «Песенка о прекрасной Марианне». Португальских слов никто не понимал, а мелодию все очень полюбили, и Катикали объявил ее государственным гимном.

Надо сказать еще об одном, очень разумном указе короля. Зная о горьком опыте других островов, его величество запретил иностранцам привозить на Нукануку крепкие напитки. Объявления об этом были сделаны на пальмовых досках и прибиты к столбам на берегу бухты Тагао. Они сообщали на английском, французском, испанском и русском языках, а также на языке Нукануки (новым алфавитом), что с нарушителями королевского указа поступят «в соответствии с древними обычаями этой страны».

— А что за обычаи? — спросил однажды короля шкипер Джордж. Его величество потупился и вздохнул:

— Пленников кушали. Непросвещенные были времена.

Увы, именно так поступили полсотни лет назад жители Нукануки с экипажем французского брига «Экспедиция». Бриг сел на рифы левее входа в Тагао, французы выбрались на сушу и почему-то повели себя с островитянами как завоеватели. Что было делать… Впрочем, съели не всех. Большинство удрало в открытое море на шлюпках, и судьба этих людей неизвестна. Нуканукцы разобрали бриг по досочкам, завладели имуществом, а бронзовые пушки установили на стенах коралловой крепости. В назидание другим приплывающим на остров. Эти четырнадцать орудий (а также мудрая политика здешних королей) служили причиной того, что нуканукцы до сих пор сохраняли независимость, в отличие от других островов архипелага. Конечно, сейчас любой крейсер мог бы разнести из своих орудий строптивое королевство в пыль, не обращая внимания на старинные пушчонки форта. Но, как подсчитали в Европе, это военное предприятие обошлось бы дороже, чем вся Нуканука с ее кокосами и мелким жемчужным промыслом. Подумаешь, клочок суши, двенадцать миль в окружности!.. А для всяких недобрых морских бродяг и авантюристов небольшая, но умелая армия Катикали Четвертого имела нарезные ружья «бергман» — благодаря услугам шкипера Джорджа.

— …Нет, сейчас никого не кушают, — разъяснил его величество капитану «Милого Дюка». — Но, прочитавши объявления, никто и не привозит на берег ни одной бутылки. И тебе, Жора, не советую. Если уж твоим ребятам станет невтерпеж, пусть керосинят на шхуне.

— Нам не до того, государь. Чиниться надо.

Жители деревни встретили моряков радостно и хотели устроить праздник с танцами у костра. Но потом отказались: всех беспокоило здоровье мальчика — он бредил и никак не приходил в себя. За лечение взялась Тонга Меа-Маа.

Через день старая Тонга сказала дядюшке Юферсу:

— Не бойся, Ю, у меня еще никто не помирал.

И правда, Гвоздик пришел в себя и начал стремительно выздоравливать. Он уже не съеживался, когда громадная и грозная на вид колдунья нависала над ним, чтобы натереть еще одной целебной мазью и размять косточки. Он звал ее «тетя Тонга» и улыбался ей. Но все-таки слегка побаивался. А тетушка Тонга добродушно урчала, бормотала и наконец объявила, что «завтра этот маленький лягушонок будет бегать и прыгать, потому что злой дух Гугли-мумга испугался мудрого колдовства и улетел насовсем».

Так и получилось. Утром Гвоздик поднялся веселый и будто с тугими пружинками в теле. Целый день он скакал и радовался. Но когда встречался с тетушкой Тонгой, почему-то робел. Сидели в нем то ли остатки страха, то ли какое-то смущение…

2. Новые друзья. — Глобус. — «Гоняй-пинай». — О ночном испытании

С местными мальчишками Гвоздик быстро подружился. Они были хорошие ребята: веселые, ничуть не драчливые и любопытные. Особенно славным оказался Туги — мальчик чуть постарше Гвоздика. Правда, он слегка важничал, потому что недавно его назначили барабанщиком королевской гвардии. Но важничал только перед местными ребятишками, а не перед гостем.

Скоро Гвоздик выучил сотню-другую слов на здешнем языке и смог рассказывать новым друзьям о своем путешествии. И о том, сколько на Земле всяких городов и стран. И как много там разных людей и всяких чудес.

Ребята очень удивились, когда узнали, что Земля круглая, как тыква ипу-харе. В своей школе они этого еще не проходили. На тыкве, твердой и будто лакированной, как школьный глобус, Гвоздик рыбьей костью нацарапал, как умел, все части света. Потом ткнул туда, где по его мнению был остров Нуканука. И туда, где Гульстаун. Прикинул в уме, посчитал и сообщил, что если такое расстояние топать пешком — ни спать, ни есть, а только шагать без устали, — придется идти полгода. То есть примерно шесть лун.

— Оваи-ваи! — удивлялись ребята. Но верили. И только тощая девчонка по имени Цыца-ига (что означает «заноза») сказала, что все это пфуги.

Но гораздо больше мальчишки удивлялись и радовались не тыкве-глобусу, а другому шару. Гвоздик с помощью боцмана Бензеля сшил его из обрезков мягкой кожи и набил паклей-конопаткой. Юным жителям Нукануки Гвоздик рассказал, что с недавнего времени в Европе стала очень модной игра, которая называется «football». В переводе на здешний язык это означает «гоняй-пинай». Гонять кожаный шар можно лишь ногами, а руками лапать — табу. Только тот, кто стоит в воротах между двумя пальмами, имеет право ловить мячик в ладони.

Ух какие футбольные бои разгорались на большой поляне позади плетеного королевского дворца! Его величество сам иногда смотрел на матч и порой кричал, подскакивая:

— Дунга-куау, тяпа! — Это означало: «Куда ты лупишь, мазила!»

Девчонки тоже просились в игру, но Гвоздик объяснил, что «football» только для джентльменов, а леди могут лишь подбадривать игроков криками и махать на краю поля платочками. Цыца-ига опять надулась и даже сказала: «Фаи-туха, какангла». То есть «ладно, вы меня еще вспомните, обормоты несчастные».

Во время плавания Гвоздик загорел так, что отличался от местных ребятишек только светлой кудлатой головой. Ходил он, как и все здешние мальчишки, в юбочке из мягкого мочального лыка с дерева орона, это было очень удобно. Скоро Гвоздик почувствовал себя прирожденным островитянином и радостно сказал об этом приятелю Туги. Но тот возразил. Надо, мол, чтобы стать настоящим нуканукским мальчишкой, пройти испытание.

— Какое испытание? — Гвоздик замер от сладкого страха.

— Ночное. В полнолуние надо побывать на караи-мораи. Это такое место, где стоят изваяния наших предков. А души их ночью приходят на караи-мораи, чтобы потанцевать и подкрепиться оставленными для них угощениями… Если не испугаешься, значит, настоящий мумги-нуканука.

— Одному идти? — поежился Гвоздик.

— Что ты! Один ты и дорогу не найдешь! Вместе пойдем. И еще ребят позовем…

Гвоздик облегченно заулыбался. Знал бы он…

3. Луна и джунгли. — Молчаливые предки. — Иххапури. — Посвящение в рыцари

Днем экипаж «Милого Дюка» чинил потрепанную бурей шхуну. А ночевали все на берегу, в шалашах из тростника и банановых листьев. У дядюшки Юферса и Гвоздика был свой шалаш.

Когда белая полная луна принялась светить в щели, а дядюшка стал мирно похрапывать, Гвоздик выбрался наружу. За деревней, на лужайке со сломанной пальмой, его ждал Туги, а с ним еще целая дюжина мальчишек, среди них Нуяма, Чабо и маленький храбрый Утути-Коа.

— Никому не проболтайся, — предупредил Туги. — Родители говорят, что духи сердятся на ребят за такие прогулки, а священные нямма-лопаи могут даже съесть, если поймают. Конечно, это предрассудки, но взрослым разве объяснишь…

— А кто такие эти нымм… нямм… как их… лопаи?

Туги объяснил, что это драконы, которые живут в глубине острова и очень редко подходят к деревне. Они похожи на зубастых ящериц, только размером с лодку и на высоких ногах.

— Я один раз видел, — шепотом сказал храбрый Утути-Коа.

Надо заметить, что драконы и правда жили тогда на Нукануке. Видимо, это были потомки доисторических ящеров. Говорят, их родственники до сих пор водятся на острове Комодо, но больше нигде на Земле теперь таких животных не осталось…

— Ты не бойся, — успокоил Туги, — нямма-лопаи ночью спят, да и вообще они от людей держатся подальше.

Но у Гвоздика все равно по коже бегали колючие шарики…

Долго шли гуськом по душным зарослям, в которых пахло сладкими соками и душистым цветком «кикито». Лианы хватали живыми щупальцами за плечи, за локти, за ноги. Твердые жесткие листья хлопали по ушам. Луна запускала в чащу тонкие прямые пальцы и, казалось, тоже хотела схватить мальчишек. Иногда насмешливо кричала в чаще ночная птица Куау.

У Гвоздика просто душа замирала и таяла — так было замечательно, страшно и любопытно…

В конце концов Туги вывел всех на обширную поляну, озаренную белой луной. Посреди поляны темнело плоское строение из каменных плит, над ним стоял шест, на шесте висело что-то вроде метлы. А вокруг торчали из травы трехметровые, вытесанные из бревен идолы. С глубокими глазницами, прямыми носами и костяными зубами, вставленными в большие круглые рты.

Мальчишки с почтением стали обходить эти скульптурные портреты предков. У подножия каждого предка лежали бананы и лепешки из муки хлебного корня. Стояла в кокосовых скорлупах вода (она блестела, будто круглые зеркальца).

Храбрый Утути-Коа остановился перед идолом, покрытым хитрой резьбой.

— Это мой прапрадедушка, великий воин Утути-Касуи Касуса-Пунга, — вполголоса, но гордо объяснил он.

— Симпатичный, — вежливо прошептал Гвоздик. Ему не хотелось чем-нибудь, даже случайно, обидеть этих таинственных жителей караи-мораи. Хоть и деревянные, а кто их знает…

— Куау-ау-ау! — опять закричала в черных джунглях ночная птица, и все присели на корточки. Потом Туги прошептал, что теперь надо «быстро-быстро делать топ-топ в заросли, потому что скоро начнется всякое ой-ой-ой…»

Они укрылись на краю караи-мораи за широкими листьями дикого банана. И тихо дышали, ожидая страшное. Гвоздик хотел спросить, видел ли кто-нибудь раньше, как танцуют под луной духи предков. Но он боялся разжать губы.

— Куау!! — раздался птичий вопль над самой головой. Кто-то пискнул от испуга. И в этот миг из каменной хижины посреди поляны выскочило странное существо — с человеческим телом, но с зубастым черепом чудовища вместо головы. Оно заплясало, высоко подбрасывая костлявые ноги, и черная ломаная тень от него заплясала еще страшнее. Потом существо завыло, растопырило руки и скачками кинулось туда, где сидели мальчишки.

— Это Иххапури! Бежим! — скомандовал Туги, и все ринулись сквозь джунгли к деревне. Лишь через несколько минут остановились на крошечной полянке, сбились в кучку. Туги посчитал всех. Запутался, посчитал опять и сказал перепуганно:

— Дюжина и один. А было дюжина и два…

— Его схватил Иххапури, — всхлипнул Чабо. — И сожрал…

Гвоздику было очень жутко, но он собрал последние крохи смелости:

— Как это сожрал? Не имеет права. Пошли обратно! Нас же много…

Но в эту минуту из черных зарослей выбрался Утути-Коа.

— Где ты там застрял?! — накинулись на него.

— Хотел посмотреть поближе на Иххапури… А он и не побежал за нами! Поплясал, повыл, а потом пошел к моему предку Утути-Касуи Касуса-Пунга, взял его лепешку и стал жрать…

— Вот поймал бы он тебя, — с облегчением сказал Туги. — И вместо лепешки…

— Пфуги, — отмахнулся Утути-Коа. — Зря улепетывали. Надо было еще посмотреть. А вы струсили.

— И я струсил, — вздохнул Гвоздик. — Значит, я не выдержал испытания?

Все наперебой закричали, что выдержал. Еще как! Ведь он до конца был вместе со всеми и даже храбро предлагал вернуться за Утути-Коа!.. А то, что все перепугались, так это понятно. Ведь на караи-мораи появился не обыкновенный дух, а страшный Иххапури, который раз в году ночует в каменном доме посреди поляны предков и караулит тех, кто случайно забрел ночью на это священное место. Чтобы слопать…

Теперь всем, кроме Утути-Коа, было неловко, что удирали так быстро и что самый маленький оказался смелее всех. Поэтому дальше шли с излишне шумным разговором и громким смехом.

И лишь на краю деревни остановились. Примолкли.

Потому что в деревне был переполох. Перекликались женщины, бегала малышня. Перед хижиной Тонги Меа-Маа горел костер. Сам король стоял тут же вместе с дядюшкой Юферсом. Оба о чем-то спрашивали старую колдунью.

Как стало известно после, дядюшка Юферс проснулся среди ночи, не увидел в шалаше племянника и поднял шум. От шума проснулась деревня. Матери мальчишек, сбежавших на караи-мораи, тоже всполошились. Разбудили его величество и Тонгу.

— Придут, никуда не денутся, — успокаивала их Тонга.

Увидев сбившихся в кучку путешественников, жители разом успокоились. Тут же разошлись по хижинам, досыпать. И его величество, зевнув, тоже отправился почивать во дворец.

— А скажите-ка, мои ненаглядные, — очень ласково начала Тонга Меа-Маа, — куда это вы ходили в такую пору, когда все дети должны баи-баи, чтобы не сердить злых духов?

Все, надув губы и опустив головы, молчали.

— Королевский барабанщик Туги! — возгласила правительница деревни. — Почему ты не отвечаешь, когда старая Тонга ждет с таким нетерпением?

— На караи-мораи, — буркнул Туги, потому что никто в королевстве Нуканука (даже сам король!) не смел говорить Тонге Меа-Маа неправду.

— А разве вы не знаете, что духи наказывают тех, кто не слушается старших? У этих детей начинают болеть животы и на ушах вырастают болячки!

— Пфуги… — еле слышно возразил королевский барабанщик.

Тонга Меа-Маа подбоченилась и сказала:

— Баха-какава.

Гвоздик понял: «Иди сюда, радость моя ненаглядная…»

Туги надулся пуще прежнего и пошел. Тетушка Тонга погрозила ему пальцем, взяла «ненаглядную радость» под мышку, подняла на нем коротенький подол мочальной юбки и вляпала звонкий, как пистолетный выстрел, шлепок. Потом отпустила. Туги упал на четвереньки, отбежал так шагов на пять, вскочил, вытер под носом и пробубнил:

— Буу-фига… — Это переводится примерно так: «Ну и подумаешь, делов-то…»

— Биба! — деловито велела тетушка Тонга. То есть «следующий». И следующий, почесываясь, пошел… А остальные без лишних слов, только с тихими вздохами, встали в послушную очередь. И Гвоздик смущенно посопел и встал тоже. Куда деваться-то! Если сбежишь, получится совершенно не по-товарищески. И к тому же кто знает, может быть, это была заключительная часть испытания, чтобы стать настоящим «мумги-нуканука»… Он успел встать даже не последним, а в середине очереди. А когда хитрый и верткий Таи-Кикина сунулся вперед, чтобы скорее избавиться от неприятностей, Гвоздик сказал:

— Куда лезешь? Ты тут не стоял, занимай в хвосте…

Получившие шлепок пританцовывали и облегченно хихикали. Считалось, что теперь они прощены и злые духи им больше не грозят. Наравне со всеми Гвоздик получил звонкое прощение и тоже заприплясывал. Тетушка Тонга грозила ему пальцем, но глаза у нее были не сердитые.

Оказалось, что дядюшка находился неподалеку. Теперь, когда все кончилось благополучно, он был настроен благодушно и, похохатывая, сказал Гвоздику:

— Можно считать, что тебя посвятили в рыцари. Ведь это была рука королевской сестры, то есть великой герцогини.

Обидно только, что «посвящение в рыцари» видела ехидная Цыца-ига. Она выглядывала из-за пальмы, строила рожи и радовалась.

— Девчонки на всей Земле одинаковы. Я думаю, это она про нас наябедничала, — сказал Гвоздик приятелю Туги (он еще не знал, что тревогу поднял дядюшка).

— Завтра ночью я подсуну ей на циновку сушеного хаки-кусаи, — пообещал Туги.

Гвоздик не знал, что такое хаки-кусаи, но догадался, что визга будет много.

4. Неприятности с «Милым Дюком». — Гвоздик устраивает скандал. — Вмешательство тетушки Тонги. — Плавание на упи-проа

Читатели могут возмутиться: почему такой длинный рассказ про Нукануку и ни слова о сокровище? Неужели героям нашей истории расхотелось искать его?

Ничего подобного! Всем не терпелось отправиться на поиски. Но король сказал, что плыть к Акульей Челюсти имеет смысл, когда пройдет полнолуние и ветер «мури-мури» сменится на ветер «мури-кеоко». Иначе прибой не даст войти на шлюпке в тесную бухточку Акульей Челюсти, вдребезги расшибет о камни. Да и шхуне будет удобнее держаться на якоре, когда ветер с восхода: стоянка окажется тогда под защитой высоких скал.

Но со шхуной случилась неприятность — как раз когда луна пошла на убыль и можно было бы плыть к Челюсти, боцман Бензель обнаружил в трюме течь. В нескольких местах обшивка разошлась, и вода набиралась в трюме. Конопаткой здесь было не обойтись. Оставалось одно: выгрузить балласт, вытащить «Дюка» на плоский берег и заняться ремонтом днища. Иначе «Милый Дюк» не перенес бы обратного плавания в Гульстаун.

Переправить судно на сушу помогли дружные и веселые жители деревни. В общем-то большой беды не случилось, но поиски сокровища опять откладывались. Все, конечно, расстроились.

Тогда король Катикали Четвертый сказал, что на Акулью Челюсть несколько человек могут добраться на большой парусной лодке упи-проа. От Нукануки до этого скалистого островка всего лишь полсотни миль. Для упи-проа это раз плюнуть («гугги-макака»). Предки ходили на таких лодках даже на Самоа и Фиджи. Если выйти в плавание утром, то при ровном боковом ветре (а такой как раз и подул!) будешь на месте в середине дня! До вечера можно заниматься поисками, переночевать на берегу, а на следующий день вернуться…

Конечно, не было уверенности, что клад отыщется сразу. Уж очень загадочной казалась испанская фраза, говорившая, где зарыто сокровище. Какая-то буква в кружочке и направление «вниз от зеркала»! Или «в зеркале»? Но решили, что по крайней мере это будет первая разведка. Там, на месте, глядишь, станет понятнее, что к чему…

Самая большая (королевская!) упи-проа могла вместить шестерых. Король сказал, что капитаном он будет сам. А в помощники взял командира своей личной гвардии Кеа-Лумули. Разумеется, был включен в экипаж папаша Юферс. Он считался даже главой экспедиции. Шкипер Джордж тоже сказал, что поплывет на Челюсть, а распоряжаться ремонтом «Дюка» оставил помощника Сэма Ошибку. Затем неожиданно напросился Беппо Макарони.

Все очень удивились:

— Да ты же, Беппо, со страху помрешь! Вдруг там и правда призрак Ботончито! Ка-ак вылезет из-за скалы да ка-ак…

Но Макарони серьезно объяснил, что поэтому он и хочет поехать. При поисках кладов надо соблюдать серьезные правила, «а вы, неучи и пентюхи, никаких примет не знаете и с нечистой силой как договариваться, сроду не слыхали…»

— Ну, ладно, — согласился шкипер Джордж, посмеявшись. — Осталось одно место. Есть еще желающие в гости к призраку? — И он обвел глазами матросов.

— А я!! — взвыл Гвоздик.

Тут все заговорили, что ему плыть не надо. Хотя это и не очень опасно, однако мало ли что!.. Ночевать придется на сырых камнях, а мальчик еще недавно так сильно болел…

Гвоздик просто задохнулся от такой несправедливости. А потом — ух и тарарам он устроил! Что такое получается? Разве не он уговорил дядюшку Ю сжечь в камине кресло? Если бы не это, никто бы и не узнал о сокровище! А кто спихнул с тропинки Нуса, когда спешили на шхуну?.. А в плаванье как было? Если кастрюли на камбузе чистить, так скорее «где наш юнга»! А клад искать — сразу «ты маленький»!

Гвоздик даже сделал вид, что пустил слезу (а может, и по правде пустил). И в этот момент явилась на шум Тонга Меа-Маа. Величественная, в мочальной юбке до пят, в суконной безрукавке, в медных кольцах и со своим колдуньим жезлом, на котором брякали костяные погремушки. Она узнала, в чем дело, подмигнула Гвоздику и заявила, что духи гневаются, если кто-нибудь обижает ребенка.

Король зачесал в затылке и почтительно объяснил грозной кузине, что для полной нагрузки и управления веслами и парусом нужно шесть взрослых.

— Ну так возьмите шестого взрослого, кто поменьше, — мудро рассудила тетушка Тонга. — И мальчика впридачу. Два маленьких — это один большой…

Взяли вместе с Гвоздиком коротышку Чинче.

А тетушка Тонга дала на прощание Гвоздику большой засахаренный банан. Погладила по голове: «Ах ты мой паи-паи…»

Паи-паи — это были пушистые одуванчики, которые росли среди здешней тропической травы. Совсем такие же, как на окраинах Гульстауна, только очень большие…

Океан катил пологие нестрашные валы. Ровный ветер надувал похожий на полумесяц парус. Лодка мчалась, чиркая по воде боковым поплавком. Эти поплавки из долбленых стволов были укреплены на длинном поперечном коромысле и не давали опрокинуться узкому корпусу упи-проа. Гвоздик устроился на носу. Он делал вид, что все еще дуется на дядюшку и шкипера Джорджа. А на самом деле ему было неловко за недавние слезы. Хотя и почти ненастоящие, но все равно…

Упи-проа не плыла, а буквально летела над волнами. Наперегонки с большими чайками и летучими рыбами. Иногда набегали шипучие гребни и перекатывались через Гвоздика. Он развеселился и хохотал. Несколько раз он видел, как мчатся за лодкой косые плавники акул, но ничуточки не боялся.

Скоро на безоблачном горизонте замаячило темное пятнышко. Потом оно превратилось в торчащий из моря зуб. Рядом с ним выросли другие зубья. И наконец после полудня лодка подошла к серой гряде скал, которые полукругом подымались из воды. Действительно, будто брошенная среди волн акулья челюсть — вроде тех, что сушатся под плетеными крышами нуканукских шалашей, только в миллион раз больше. Ревущий белый прибой вставал у скал — не подойдешь. Но король Катикали повел свой корабль вокруг острова, и с другой стороны стал виден проход между скалами. Здесь, с подветренной стороны, прибоя не было, только толща воды тихо поднималась и опускалась, когда проходила мимо островка пологая зыбь.

Убрали парус, взяли узкие весла и, слушаясь команды Катикали, осторожно ввели лодку в бухту между острых камней…

5. Чужие следы. — Буква «R». — Заклинание в круглом гроте. — Еще одна надпись. — Анкерок

Однажды Гвоздик был со школьной экскурсией в старинном замке рыцаря Саграмура, недалеко от Гульстауна. И сейчас ему показалось, что он опять попал во внутренний двор средневекового замка. Остроконечными башнями подымались вокруг темно-серые скалы. Разносилось между ними звонкое эхо — от ударов прибоя, который штурмовал этот замок снаружи, и от воды, которая потоками вливалась в щели между скал с одной стороны и уходила в горловину бухты с другой. Круглая бухточка была в поперечнике примерно полтораста футов (это с полсотни метров). Солнце стояло почти в зените, скользящими лучами освещало скальные обрывы. А на них…

— Да что же это такое! — вскричал дядюшка Юферс.

В замке Саграмура туристам категорически запрещалось писать на стенах — под угрозой большого штрафа. Но здесь штрафовать нарушителей было некому. И, наверное, поэтому всюду красовались надписи: названия кораблей, имена и даты. Хотя Акулья Челюсть лежала и не на оживленном судовом пути, но за несколько веков здесь побывало немало народу. И каждый, видимо, считал долгом оставить о себе память.

Надписи были выбиты железом, выведены суриком и белилами, а то и копотью от свечи или факела. Испанские, английские, голландские и вообще не поймешь какие. Были даже иероглифы.

— Здесь побывали тысячи людей! — простонал папаша Юферс. — Какой тут может быть клад?..

Шкипер Джордж сказал:

— Не будем отчаиваться с первой минуты, господа. Как говорил мой дедушка…

— Ах, оставьте в покое вашего дедушку, капитан! Если сокровище здесь и было, его давно нашли и вывезли!

— Как знать, почтеннейший папаша Юферс. Дедушка говорил: «Не пошаривши в кармане, не клянись, что ты без гроша»… Ботончито был не дурак и, конечно, умел прятать то, что не хотел подарить другим…

— Но тогда мы все равно ничего не отыщем, — уныло возразил папаша Юферс, вертя головой. — Какое тут зеркало, какое «Эр» в кружочке? Ничего не понимаю…

— А я понимаю! — Гвоздик подскочил так, что лодка закачалась с носа на корму. — Смотрите! Вон туда! «Миррор» — это ведь «зеркало»! И указатель!

На плоском скосе скалы, высоко над водой было выведено белилами:

1800

THE SHIP MIRROR

Мазали такой щедрой кистью, что все цифры и буквы как свеженькие. С последней ножки, когда писали, потекла краска да так и застыла — тонкой полоской с каплей на конце. Будто стрелка! Вниз!

— Ура! — вскричал папаша Юферс и чуть не опрокинул лодку, хотя она и была с поплавками.

— Что бы вы делали без меня? — горделиво сказал Гвоздик.

— Тише, тише, что вы… — зашептал Макарони. — Разве можно хвастаться и радоваться раньше срока! Сорвете дело…

И все притихли.

Лодку вытащили на плоский кусок суши у подножья одной из скал — подальше, чтобы не заливало. Потом по уступам и карнизам, а кое-где и по колено в воде пробрались в то место, на которое указывала от буквы «R» стрелка. Здесь, у самой воды, открылась за скальными обломками щель. Вход куда-то?

Дядюшка Юферс ринулся вперед, застрял, его с трудом вытащили обратно. Шкипер Джордж засветил фонарь, двинулся первым. Гвоздик — за ним. Потом остальные. Папаша Юферс, пыхтя и постанывая, протискивался сзади всех.

Пахнущий сыростью тесный коридор оказался коротким. Вскоре фонарь осветил стены круглого грота. Искатели сокровища заоглядывались. Они были теперь словно в большущем каменном бокале, перевернутом вверх дном. И… здесь тоже белели и темнели надписи, хотя и не так часто, как на скалах.

— Да-а… — печально сказал дядюшка Юферс. — Может, и был здесь когда-то клад. Только достался не нам…

— Но ведь мы еще не искали, — возразил Чинче.

— А где тут искать… — вздохнул опечаленный шкипер Джордж. В самом деле, стены грота были ровные, словно отесанные. Без всяких намеков на ниши или щели.

— Сами виноваты, — сумрачно объявил Беппо Макарони. — Кто же так разыскивает клады? Влезли, как в портовый кабак. Тихонько надо, и обязательно следует прочитать заклинание.

— И сразу появится бочка с золотом, — хмыкнул шкипер Джордж. — Ох ты, Вермишели… то есть Макарони.

Но остальные отнеслись к словам Беппо серьезнее. Папаша Юферс нерешительно спросил:

— А какое заклинание… господин Мак-Каррон?

— Если бы я знал! В этом-то и есть главный секрет… Но иногда надо полагаться на быструю догадку… Гвоздик, тебе ничего не приходит в голову?

— Не-а… — потерянно отозвался Гвоздик. — А что… должно прийти?

— Да все равно! Хоть считалка для игры какая-нибудь…

— Я все позабыл, — пробормотал Гвоздик и отвернулся. Взгляд его упал на короля Катикали и его начальника гвардии. Кеа-Лумули был невозмутим, а король явно расстроен. Ведь ему была обещана пятая часть сокровищ: поиски-то велись на территории его королевства (хотя его величество не скрыл, что на Акульей Челюсти он всего второй раз в жизни, а о капитане Румбе никогда не слыхал). Добавление в казну было бы совсем не лишним! Ведь королевство-то, честно говоря, совсем не богатое… Как у короля из считалки! У которого вместо дворца — домишко!

Гвоздик быстро зашевелил губами:

Жил король в своем домишке; Завелись в домишке мышки. Королевский кот хохочет, Он ловить мышей не хочет. Говорит коту король: «Ты не ту играешь роль. Тунеядец, а не кот, Вот!»

При этом «вот» полагалось ткнуть пальцем в того, кто попал под счет. Но сейчас, шевеля губами, Гвоздик ни на кого не смотрел. Взгляд его прыгал по надписям на стенах. И при последнем слове — под мысленный восклицательный знак! — глаза уперлись вот во что:

1823 г.

ШЛЮПЪ ОТКРЫТIЕ

А чуть пониже:

ЗДЪ СЬ БЫЛЪ ВАСЯ

Гвоздик не знал русских букв. Но буква «Я» — последняя в слове «Вася» — просто щелкнула его по глазам! Будто «R», только перевернутая, как в зеркале… В зеркале?!

И написана в круглой вмятине, словно кто-то вдавил в камень донышко кастрюли!

Гвоздик подскочил так, что его мочальная юбочка взлетела до подмышек.

— Ваше величество, дайте, пожалуйста, топорик! Скорее!..

У короля торчал за плетеным поясом маленький стальной топор с узорчатой рукояткой.

— Спасибо, ваше величество!.. Чинче, иди сюда! Присядь… Вот так! — Гвоздик взлетел на широкие плечи коротышки и застучал обухом по каменной стене. Пониже буквы «Я».

Тук! Тук! Тук! — отдавались в тишине глухие удары. А потом — бух! — отозвалась под камнем пустота. Гвоздик взвизгнул от радости и ахнул топориком изо всех сил. Обух пробил тонкую плитку, открылась черная дыра. Гвоздик сунул руку.

— Там что-то круглое… Бочонок!

Вмиг была разломана хитрая — под гранит — штукатурка! Папаша Юферс и шкипер Джордж приняли бочонок на руки. Он был небольшой — шлюпочный анкерок.

— Пуда два, — заметил папаша Юферс. — Гм… Если бы он был полон золота, то весил бы потяжелее…

— Почему полон? — нервно сказал шкипер Джордж. — А не хотите, если половина? Все равно это миллионы…

Макарони только шептал какие-то заклинания. Потом он сказал, что не надо бы открывать бочонок здесь. Лучше отнести его к лодке, пообедать, а потом уж…

На Макарони замахали руками. Тут же топориком выбили у анкерка днище. В бочонке оказалось что-то завернутое в промасленную парусину. Ее торопливо размотали. Под парусиной открылась тонкая кожа, ею было обмотано что-то похожее на тяжелую подушку. Размотали и кожу. Увидели, что «подушка» обернута плотной бумагой и обвязана пеньковым тросом.

Размотали трос, торопливо разорвали бумагу. А под ней…

Под бумагой оказался большой пузатый портфель из коричневой потрескавшейся кожи. С двумя медными замками. С такими портфелями ходят на службу банковские чиновники и адвокаты.

Портфель был наполнен чем-то тяжелым. Дядюшка Юферс и шкипер Джордж щелкнули замками, откинули кожаные клапаны. Переглянулись, оглядели всех. И, ощущая торжественность момента, приподняли и опрокинули портфель над каменным полом. Тусклый блеск хлынул под ноги искателям сокровищ.

Но это было не золото. Это были медные пуговицы.

Часть четвертая КЛАД БОТОНЧИТО 1. Уныние. — Макарони подозревает колдовство. — «Все не так просто». — Клеенчатая тетрадь

Не передать словами общего удивления и огорчения. Папаша Юферс как-то даже похудел и сморщился.

— Ох, елки-палки, — вздыхал шкипер Джордж. — Как говорил мой дедушка… Впрочем, дедушка Анастас ничего не говорил по этому поводу. За всю богатую приключениями жизнь ему не преподносили столь увесистую дулю с маком.

— Как ребята расстроятся, когда узнают про такую шутку, — бормотал коротышка Чинче.

— Да… Недаром ходили слухи, что Ботончито был большой шутник, — горько сказал папаша Юферс. — Вот, видать, и решил посмеяться над любителями чужих сокровищ. Пускай, мол, ищут, а когда найдут… Небось хихикает сейчас в гробу…

— Тише, тише, — перепугался Макарони. — Возможно, его дух сейчас здесь, и…

— Ну и хорошо, что здесь! — подскочил Чинче. — Пусть слышит! Скотина ты, капитан Румб! И жулик! Правильно Красный Жук дал тебе пинка, когда ты украл его пуговицы!

Макарони чуть в обморок не грохнулся. Зажал уши. Черные громадные тени в свете фонаря шевелились на стенах.

— Те пуговицы нам очень пригодились бы, — уныло сказал шкипер Джордж. — Но Ботончито оставил их, конечно, себе, а в портфель положил одни медяшки. И правда парень с юмором…

— Т-с-с… — опять испугался Макарони. — Нельзя так… Может быть, господин капитан Румб нарочно превратил монеты в медные пуговицы. Потому что мы говорили о нем без уважения.

— Тьфу на тебя! — в сердцах сказал Чинче.

Лишь король Катикали и его телохранитель вежливо молчали. Правда, Кео-Лумули тихонько прошептал своему повелителю:

— Оваи-ваи, сколько украшений…

Но король ответил строгим шепотом:

— Помолчи. Нехорошо радоваться, когда люди расстроены.

Гвоздик сидел на корточках и молча перебирал пуговицы. Макарони сказал ему с укоризной:

— Ты, наверное, выбрал не то заклинание…

Гвоздик ответил серьезно и насупленно:

— Пфуги ты говоришь, Макарони. Эти пуговицы никогда не были монетами. И шутки тут нет. Здесь тайна какая-то…

Пуговиц было несколько тысяч, и почти все разные. Но, безусловно, все — морские! Видимо, с матросских, офицерских и адмиральских мундиров, со странных форменных камзолов и сюртуков.

Больше всего было пуговиц с отчеканенными якорями — одиночными и скрещенными, самых разных форм и размеров, простых и оплетенных узором из витых канатиков. Были пуговицы и с разными гербами, корабельными пушками, со вздыбленными львами, с буквами и цифрами — наверное, обозначениями флотских экипажей. С парусными кораблями всяких видов, с непонятными узорами и значками. Были и совсем гладкие, но, несомненно, тоже с морской одежды…

— Все не так просто. Надо разобраться, — сказал Гвоздик. И стал горстями складывать пуговицы в растопыренный портфель… И костяшками пальцев зацепил надорванную шелковую подкладку.

За подкладкой что-то было! Плоское и твердое!

Гвоздик рванул шелковый лоскут и вытащил толстую тетрадь в клеенчатых корочках.

— О-о! — сказали все разом. Гвоздик отогнул обложку.

На первой странице бледными коричневыми чернилами было выведено округло, по-старинному:

Жизнеописание

славного капитана

Чарльза Роберта Румба,

составленное по его собственным

рассказам

Джоном Бугелем,

судовым казначеем и писарем

с бригантины «Ла Картера».

— О-о! — опять сказал дядюшка Юферс. — Это уже кое-что… Это может оказаться очень полезным для моей книги…

— И объяснит, почему такой клад! — воскликнул Гвоздик. — Читай, дядя Ю!

Но тут решительно вмешался Макарони. Заявил, что хватит дразнить судьбу. Найденные в кладах записи не читают, как дешевые газетки, купленные у горластых мальчишек-разносчиков. Надо вернуться на стоянку, спокойно подкрепиться, прочитать молитву против злых сил и тогда уж…

На этот раз никто не спорил. Портфель с пуговицами (а заодно и пустой бочонок) унесли к лодке. Расстелили на гравии одеяла. Из привезенных с собой сучьев и щепок разложили костер, потому что солнце уже ушло за верхушки скал. Пообедали вяленым мясом, лепешками и кокосовым молоком. Затем устроились поудобнее, и папаша Юферс взял тетрадь. Откашлялся…

2. Детство и юность Роберта Румба. — 0Злополучная пуговица. — Плавание на «Бретонце». — Шторм. — Юнга Пуговка становится капитаном

— «Наш славный капитан Чарльз Роберт Румб родился далеко от моря, в местечке Гринхаусе, в семье владельца небольшой бакалейной лавки… 6 — начал папаша Юферс. — Господу было угодно рано призвать к себе родителей мальчика, и с четырех лет осиротевший Боб оказался на воспитании у своего дядюшки.

Дядюшка был портным. Он славился добродушием нрава и поколачивал племянника не чаще двух раз в неделю, да и то если был не совсем трезв. Мальчик рос послушным и тихим. Огорчало дядюшку и его почтенную супругу лишь то, что племянник плохо осваивает ремесло закройщика. И однажды, сломав аршин о шею Боба, дядюшка заявил, что ничего путного из мальчишки никогда не получится. Однако он оказался неправ.

Когда мальчику шел четырнадцатый год, он окончил городскую школу. Учился Боб хорошо, познал начальные действия математики и научился писать красивым почерком. Последнее обстоятельство, в совокупности с аршином дядюшки Филиппа, послужило тому, что Боб оставил добрых родственников и поступил младшим писцом в адвокатскую контору господина Адамса…

Два года прошли спокойно и незаметно. Усердием своим юный Роберт Румб заслужил любовь служащих и уважение самого Абрахама Адамса. Хозяин даже слегка повысил ему жалованье, а в названии должности убрал слово «младший». Дядюшка Филипп теперь почтительно здоровался с племянником, так заметно пошедшим в гору…

Таким образом, уважаемые читатели этой истории могут убедиться, что многочисленные легенды, повествующие, будто капитан Румб был потомственным моряком, сыном знаменитого корсара, не имеют ничего общего с истиной. Возможно, эти легенды рождены морским звучанием фамилии нашего капитана, ибо известно, что «румб» — это деление на шкале корабельного компаса…

Казалось, небом было предназначено, чтобы Роберт Румб всю жизнь благополучно прослужил в почтенной адвокатской конторе и, возможно, получил бы даже должность старшего стряпчего. Но судьба судила иначе…

Однажды на тихой улице Гринхауса Роберт увидел заезжего моряка. Тот был в треуголке, с длинным палашом на поясе, в ботфортах и с множеством блестящих пуговиц на суконном сюртуке. Гордый и независимый вид этого человека поразил юношу. На мирного клерка повеяло ветром открытого океана и морских сражений. И горячее желание видеть мир проснулось в неокрепшей душе. Роберт завороженно следил, как моряк спешит к наемному экипажу. В этот миг с фалды форменного сюртука незнакомца отлетела и упала в пыль светлая пуговица.

Роберт подхватил ее.

— Сударь, вы потеряли пуговицу! — крикнул он, однако моряк лишь отмахнулся и вскочил в коляску.

И юный Роберт Румб остался со своей находкой.

Это была выпуклая пуговица из желтого металла, размером с пенсовую монету. На ней очень тонко отчеканен был галеон с раздутыми парусами. Роберт залюбовался чудесной медной картинкой. И грустно подумал:

«Неужели мне суждено всю жизнь провести в нашем славном, но таком маленьком и скучном Гринхаусе и никогда не увидеть моря, кораблей и дальних стран?»

После этого случая такие мысли уже не покидали его. Роберт перечитал все книги о путешествиях, которые нашлись в городской библиотеке и у знакомого священника… А еще через год Роберт с рекомендательным письмом господина Адамса отправился в большой портовый город Гульстаун и поступил там в большую контору «Гольденбах энд компани»…»

— Значит, он жил в нашем городе! — подскочил Гвоздик.

— Я же тебе это и раньше говорил, — сказал дядюшка Юферс, хотя никогда не говорил этого. И стал читать дальше.

«Здесь Роберт Румб после службы мог ходить в большую библиотеку и сколько угодно читать о дальних плаваниях. Кроме того, он стал часто бывать в порту. Смотрел на моряков, на корабли и порой нерешительно спрашивал капитанов, не нужен ли им в экипаже юнга. Но Роберту неизменно отвечали «нет».

Дело в том, что Роберт Румб имел весьма небольшой рост и кроме того, с детства страдал некоторой хромотой. К тому же характер у него в ту пору оставался робкий и стеснительный. Кому на корабле был нужен низкорослый застенчивый мальчик с ковыляющей походкой?! Огорченный Роберт возвращался в свою узкую комнатку на шестом этаже и садился опять за книгу о кругосветном плавании или разглядывал свою коллекцию.

Здесь пора известить вас, уважаемые читатели, что оставшаяся у Роберта Румба морская пуговица толкнула его к невинному, но сильному увлечению. Он стал, где только можно, искать пуговицы от морских форменных одежд и собирать их так же, как иные увлеченные люди собирают старые монеты, заморских бабочек или другие редкости…»

— А, вот оно что! — громко сказал Чинче. На него недовольно посмотрели и стали слушать дальше.

«Именно это увлечение, ставшее в скором времени страстью, как раз и привело будущего капитана впервые на палубу корабля. Но привело, увы, вопреки его хотению.

Вот как это случилось.

Однажды в октябре, пасмурным вечером, Роберт возвращался из конторы. В пустынном переулке ему встретились два моряка. Один был ничем не примечателен — с виду обычный боцман с торгового судна. Второй удивлял своим высоким ростом и худобой. На нем была кожаная шляпа с пряжкой и суконный редингот со светлыми пуговицами. В лучах уличного фонаря Роберт наметанным глазом в один миг разглядел эти пуговицы.

Они были восхитительны!

На каждой были оттиснуты два стоящих на задних лапах льва. Львы опирались на шток адмиралтейского якоря.

Когда дело касалось пуговиц для коллекции, Роберт становился смелее. Он пошел за незнакомцами. Те стали ускорять шаги, но Роберт нагнал их и учтиво обратился к высокому:

— Прошу прощения, сударь. Возможно, моя просьба покажется вам странной и даже невежливой, но, выслушав меня, вы, может быть, поймете единственную страсть бедного клерка и со снисхождением отнесетесь к моему чудачеству…

Далее, поспешно хромая рядом с длинным моряком, Роберт поведал о своем увлечении и с новыми извинениями просил проявить добросердечие и продать ему пуговицу, обещая за нее все свое недельное жалованье.

Моряки остановились.

— А какую именно пуговицу, сударь, вам хотелось бы получить? — спросил высокий не совсем приветливым голосом.

— Мне все равно, господин капитан… Хотя бы вот эту, с обшлага. Ее отсутствие будет совсем незаметно, и… Ай!

Это восклицание имело ту причину, что с двух сторон под ребра Бобу уперлись пистолеты.

— Тихо… — приглушенным басом велел моряк, похожий на боцмана. — Если птичка чирикнет, мы спустим оба курка… Иди с нами и не вздумай сопротивляться.

О каком сопротивлении могла идти речь! На улицах пусто, да к тому же бедный юноша совсем ослабел от страха. Впрочем, он боялся не столько за себя, сколько за свою коллекцию, с которой никогда не расставался. Пуговицы лежали в одном из отделений его большого конторского портфеля.

Безлюдными улочками пленника привели в глухой уголок гавани и велели взойти на бриг с названием «Бретонец». Тут же бриг начал вытягиваться на верпе из бухты, а миновав маяк, поставил паруса…

Роберта Румба между тем привели в каюту, и моряки во главе с высоким незнакомцем (он оказался в самом деле капитаном) приступили к пленнику с грозными вопросами: кто подослал его следить за экипажем «Бретонца»? Оказалось, в пустотелой пуговице на капитанском обшлаге была спрятана тонкая бумажка со списком контрабандных товаров и названо место, где эти товары следует погрузить на бриг. Капитан месье де Кря по прозвищу Длинный Мушкет лишь час назад получил пуговицу от верного человека, сам пришил ее к рукаву, и вдруг встречается хромой коротышка с такой подозрительной просьбой!

Роберту объяснили, что если он будет запираться и не расскажет чистосердечно о своих шпионских планах, ему вставят между пальцами тлеющие пеньковые фитили или поджарят пятки. А если и после этого он проявит упрямство, его утопят с чугунной балластиной на шее в ночном неприветливом море.

Роберт плакал и клялся, что не имел злого умысла. Он так горячо говорил про свою любовь к морякам и так жалобно просил о снисхождении, что наиболее мягкосердечные начали ему верить. А когда он в доказательство своего увлечения морскими пуговицами высыпал на стол коллекцию, поверили и остальные. Не совсем поверили, но больше, чем наполовину. Однако осторожности ради решили на берег Боба не отпускать. Пусть плавает юнгой на «Бретонце», тогда уж ни с кем посторонним не встретится и ничего не разболтает…

Увы, морская жизнь оказалась вовсе не похожей на мечту! Боб по сути дела оставался пленником. В портах его не пускали на берег, запирали в кубрике. Он делал всякую черную работу и постоянно получал от команды пинки и зуботычины. Правда, он научился вязать морские узлы, заплетать такелажные концы, работать с парусами и даже стоять у штурвала. Но эта корабельная наука не приносила ему радости, ибо она была омрачена неволей и отсутствием друзей. К тому же вместо тропических островов и заморских стран Роберт видел лишь пасмурные побережья северных морей и заливов. Именно в этих водах плавал «Бретонец», промышляя торговыми делами — не столько честными, сколько в обход таможенных правил…

Одно утешение оставалось у юнги Боба — его коллекция. Ее, к счастью, не отобрали. Кому нужны медные пуговицы и без того несчастного хромоножки! Не золото ведь. И бывало, что вместе с пинками и насмешками Роберт получал от матросов и капитана новые пуговицы — в награду за работу. Длинный Мушкет иногда позволял себе быть добрым и в конце концов подарил Бобу одну из пуговиц со своего редингота.

Самую первую пуговицу — ту, которую он подобрал на улице в Гринхаусе, — Роберт считал талисманом и носил на шее, на черном шелковом шнурке. Над этим чудачеством тоже смеялись, и постепенно за коротышкой-юнгой прочно закрепилось прозвище Ботончито — Пуговка. Так впервые назвал его кок-испанец, так его потом звали всю жизнь…

Подневольное неприкаянное существование продолжалось около года. И надо сказать, что, несмотря на все тяготы, юнга Боб постепенно осмелел, окреп душою и телом и порой даже храбро огрызался на обидчиков. Среди матросов теперь было несколько таких, которые сделались не то что его приятелями, но, по крайней мере, относились к Бобу по-человечески. Да и сам Длинный Мушкет любил иногда позвать Ботончито в свою каюту и потолковать с ним о разных книгах. Однажды капитан даже обмолвился, что надо бы со временем перевести Боба из юнг в матросы и назначить ему постоянное жалованье…

Но, к сожалению, достойный капитан «Бретонца» был подвержен распространенной среди морских волков слабости: он употреблял слишком большие порции рома и потому однажды скончался в своей каюте от сердечного приступа.

Капитана по обычаю похоронили в море, зашив его в парусину и привязав к ногам чугунную чушку от балласта. После того огорченная утратой команда с капитанским помощником Беном Вудро по прозвищу Большая Чума устроила поминальный ужин, где к бочонку с ромом приложились все, не исключая вахтенных. В это время, на беду, ветер стал крепко свежеть и к утру достиг силы шторма.

Дело было у норвежских берегов — скалистых и опасных, если к ним подходить ближе, чем позволяет приличие. Зимнее небо заволокло облаками, пьяные матросы еле держали штурвал (а точнее — держались за него, чтобы не упасть). Верхние паруса не успели убрать, их сорвало. Горластый и толсторожий Большая Чума слегка протрезвел от страха.

Шторм ревел, и где находится бриг «Бретонец», никто не мог сообразить. Определиться по солнцу с помощью секстана не было, конечно, никакой возможности, потому что не было солнца. Да и не осталось после кончины капитана де Кря на «Бретонце» человека, который умел бы всерьез обращаться с мореходными инструментами. Оставалась еще возможность найти на карте место судна по счислению. Но никто с перепою не помнил, когда начался ветер и сколько раз менял направление. К тому же у Большой Чумы были крепкие кулаки, но не было никаких способностей к математике. А острые скалы в окружении шипящей пены могли показаться в любой момент с любой стороны. Требовалось немедленно проложить правильный курс, чтобы убраться из опасного места. И здесь у Бена Вудро сработали остатки сообразительности. Он велел притащить из кубрика в капитанскую каюту «этого хромого цыпленка Ботончито».

— Ты ведь умный парень, раздери тебя ведьмы! Вот тебе карта, если не хочешь кормить вместе с нами селедок!

Роберт, конечно, не имел штурманского опыта, но математику знал и в меркаторских картах научился разбираться, читая морские книги. К тому же он в отличие от других был трезв и сумел приблизительно сосчитать, куда отнесло «Бретонца» от места погребения капитана. Сумел и прочертить курс, которым следовало плыть, чтобы не оказаться на скалах Норд-Цанге. И затем — от страха отправиться к селедкам и от злорадства, что его обидчики сейчас смотрят на него как на последнюю надежду, — Роберт Румб гаркнул:

— Убрать все тряпки с реев! Ставь фока-стаксель и штормовой грота-трисель! Шевелись, гнилые медузы!.. Эй, на руле! Левый галс и держать круто до отказа, если не хотите, чтобы вас размазало по камням, как рыбью требуху!

Экипажу «Бретонца» не хотелось быть размазанным по камням и в силу этой причины было не до обид. Все кинулись по местам, «Бретонец» стал приводиться к ветру и, ныряя среди гребней, пошел круто в бейдевинд. Смертельные скалы Норд-Цанге в брызгах и реве воды возникли в кабельтове с подветра и благополучно остались за кормой…

Когда опасность миновала, а ветер стал спокойнее, Большая Чума подошел к Роберту и, пряча неловкость за насмешливым хмыканьем, похлопал юнгу по плечу.

— А наш хромой петушок показал, что котелок у него иногда варит, хе-хе… Придется выдать мальчику в награду дюжину пуговиц, а, ребята?

Но «ребята» смотрели на Чуму сумрачно и шутку не поддержали. Роберт понял, что настал момент, когда решается судьба. Он выдернул из-за кушака Большой Чумы два пистолета. Выстрелом из одного он сбил с капитанского помощника шляпу, а другой упер ему в толстый живот.

— Отныне меня зовут капитан Чарльз Румб! Ясно тебе, Бен Вудро?.. Или капитан Ботончито, если угодно! Но именно капитан!.. Может быть, кто-то не согласен? Вы, тухлые тресковые головы, не умеющие раздвинуть параллельную линейку и два разделить на два!.. Тогда идите пьянствовать дальше! Впереди еще гряда Китовый Позвоночник, и у вас будет возможность присоединиться к капитану де Кря!.. Тихо, месье Большая Чума, руки по швам! Итак, повтори: как меня зовут?

— Э-э… вас зовут… господин капитан Чарльз Роберт Румб Ботончито, сэр, — произнес Бен Вудро, глядя на граненый ствол, упершийся ему в поддых. — Что прикажете, капитан?

— Все по местам! Фор-марсель ставить! На руле, два румба под ветер!..

…Морские волки любят решительность и умение. Вечером, собравшись на юте, экипаж решил, что лучше Роберта Румба им и вправду не найти капитана. Были, конечно, и недовольные, но их новый капитан высадил в первом же порту…»

3. «Лакартера». — Дальнейшие приключения капитана Румба. — Слухи и действительность. — Шлюп «Черная девочка». — Клевета

Было уже совсем темно. Костер почти погас, потому что запаса дров с собой взяли немного. Но ярко горел крупный корабельный фонарь, вокруг него, кутаясь в одеяла, сидели все, кто слушал историю капитана Ботончито. Светил между скал ущербный месяц, вздыхала вода — набегала на камни и гравий отмелей и отступала опять… А дядюшка Юферс все читал:

— «В одном из шведских доков «Бретонца» хорошенько починили. Грот-мачту с реями заменили другой — с гафелем и гиком. Теперь вместо прямых парусов там ставили гафельный грот и топсель, таким образом бриг превратился в бригантину. Капитан Румб поменял и название судна. Бригантина получила название «La Cartera», или попросту «Лакартера». Возможно, это в честь любимого портфеля капитана Румба. Известно, что по-испански «ла картера» означает именно «портфель». В экипаже бригантины было много испанцев, и капитан Румб научился хорошо говорить на этом звучном и красивом языке…

Сменив парусное вооружение, капитан Румб установил на судне шестнадцать карронад среднего калибра. Пушки «Лакартере» были необходимы, потому что Ботончито с экипажем добровольцев отправлялся в дальние и опасные плавания…»

Далее дядюшка Юферс читал о кругосветном плавании капитана Румба, о его приключениях у африканских берегов, об участии «Лакартеры» в морских боях с южанами во время войны Северных и Южных Американских штатов. О торговле с туземцами и стычках с соперниками на океанских дорогах. Капитан Ботончито сделался одним из тех морских бродяг, которые смысл жизни видят в плаваниях, необыкновенных событиях, открытиях и преодолении опасностей. Корабли таких капитанов были в прошлые времена как бы крошечными независимыми плавающими государствами. Эти моряки не имели подданства, а в отношении ко всем правительствам всегда находились в состоянии полувойны-полумира. Таможенные службы всех портов света обвиняли (и не без причин) эти экипажи в контрабандной торговле, но моряки считали, что каждый имеет право на вольную дорогу в океане, а платить налоги с товаров, за которые уже уплачена честная цена, — это значит кормить и без того сытых чиновников… Надо сказать и то, что капитанами таких вот вольных парусников было сделано немало географических открытий — не столь громких, как у Кука и Лаперуза, но тоже полезных для мореплавания.

— «Недруги распускали про славного Ботончито грязные слухи, — читал дядюшка Юферс. — Говорили даже, что он занимался пиратством. Это черная клевета, за которую Господь покарает на этом или на том свете всех, кто в ней виновен… Да, капитан Румб захватывал чужие купеческие корабли и не раз одерживал славные победы, пользуясь своим умением и храбростью, быстрым ходом «Лакартеры» и меткостью своих канониров. Но это была честная война, «Лакартера» имела каперское свидетельство, всегда выступая на стороне тех, кто сражался во имя справедливости… А когда каперство было запрещено международным соглашением, капитан Румб нападал только на тех, кто забыл Божьи заповеди и человеческую добродетель.

Враги обвиняли капитана Румба в жестокости. Но, клянусь Небом, он лишь однажды предал смерти двух человек не в бою, а после захвата в плен. Это были гнусный Жоао Кавергаш — капитан «Черной девочки» — и его помощник Томми Кочерга. Работорговля была тогда уже запрещена во всем мире, но «Черная девочка» тайно возила из Африки захваченных негров для плантаторов Бразилии. Ботончито с налета взял этот шлюп на абордаж, и когда на захваченном судне были открыты трюмы, моряки содрогнулись. Из трехсот несчастных пленников почти четверть была мертва — больше всего дети. Одни задохнулись ужасным трюмным воздухом, другие погибли от нехватки воды и пищи.

Ботончито приказал умерших похоронить в море, а Кавергаша и Кочергу вздернуть на ноках грота-рея. Поступать так с работорговцами международные законы предписывали всем военным судам. А то, что «Лакартера» не считалась официально военным кораблем и не принадлежала ни одной стране, разве меняло дело? Жоао Кавергаш и Томми Кочерга от этого не были добрее, а несчастные негры счастливее…

Экипаж «Черной девочки» Ботончито высадил в шлюпки и, дав им запас воды и провизии, посоветовал молить милости и прощения у Господа, который, может быть, не оставит их в открытом океане. Половину своих матросов капитан Румб перевел на «Черную девочку», после чего шлюп и бригантина двинулись к Берегу Слоновой Кости, где и передали освобожденных африканских жителей под покровительство колониальных властей.

Власти приняли несчастных, обещая способствовать их возвращению в родное племя. Но затем стали придирчиво интересоваться документами и родом деятельности «Лакартеры». Пришлось уносить ноги, оставив «Черную девочку» портовой страже, хотя шлюп был, по совести, законным призом капитана Румба…

Что касается экипажа «Черной девочки», то Господь и в самом деле оказался милостив к этим негодяям. Их подобрал французский фрегат, и потерявшие остатки совести разбойники, умножая свои прегрешения, заявили, что они моряки с честного торгового судна, которое ограбил вероломный пират Ботончито… С той поры военные корабли разных стран неустанно охотились за «Лакартерой», но море и ветер всегда спасали славного капитана Румба и его быструю бригантину…»

4. Богатство Ботончито. — Проклятие капер-адмирала Ройбера. — Где спрятать клад? — Последние сведения о планах капитана Румба

— «Следует сказать, что капитан Румб никогда не стремился к наживе. Его домом всегда был корабль, его радостями — морская жизнь и приключения, а его богатством — коллекция медных пуговиц, которая за годы плаваний многократно выросла и заполнила весь заслуженный капитанский портфель.

Многие из экипажа «Лакартеры», заработав опасным промыслом свою долю богатства, покидали бригантину, чтобы посвятить дальнейшую жизнь мирному существованию на суше. На их место приходили другие, помоложе. Но были и такие, кто навсегда связал свою судьбу с Ботончито. Среди них Бен Вудро по прозвищу Большая Чума, который под влиянием капитана поумнел и стал добрее душой.

…Когда экипаж делил прибыль от торговых сделок или добычу после веселой схватки с противником, капитан предавался своему невинному, похожему на детскую игру увлечению. Он раскладывал на столе в каюте, перебирал и разглядывал свое медное богатство. Каждую пуговицу он помечал номером, зарисовывал ее в тетрадь и кратко писал, откуда она здесь и кому раньше принадлежала. За любой пуговицей чудилась ему занимательная история, многие радовали красотой чеканного узора… Теперь в коллекции было много пуговиц с камзолов, сюртуков и мундиров известных капитанов и адмиралов. И всякая новая находка приводила нашего капитана в бескорыстное ликование.

Именно это стремление обладать пуговицами всех морских знаменитостей толкнуло капитана Румба на отчаянный шаг, который потом осуждали многие.

Я всего-навсего судовой казначей и писарь, я не судья нашему капитану и потому расскажу честно и без вымысла историю с пуговицей Джугги Ройбера по прозвищу Красный Жук, а Бог решит, сильно ли согрешил капитан Румб, беспокоя прах старого капер-адмирала. И надеюсь, простит ему этот грех.

Прежде всего должен сообщить всем, кто любит истину, что рассказы о бриллиантовых пуговицах Джугги Ройбера — пустая выдумка. Я сам был в пещере и держал фонарь, когда поднимали крышку над гробом Красного Жука (упокой, Господи, его душу и прости все неправедные дела). Пуговицы были самые простые, медные и даже без всякого рисунка, плоские. Капитан Ботончито осторожно срезал одну из них и сказал со всяческим почтением:

— Прости, Красный Жук, что я тебя потревожил, но для меня большая честь иметь одну из твоих пуговиц. А чтобы ты не обижался, я оставлю тебе другую, из чистого золота. — И стал прикалывать булавкой золотую пуговицу к камзолу мертвеца.

И тут случилось то, что стало причиною многих недоразумений и легенд.

Нам всем было в тот момент не по себе, фонарь дрожал и качался в моей руке, тени метались, и череп Красного Жука порой казался ожившей маской. И вдруг раздался звук громкого чихания и слова: «Ох, будь ты проклят!..» В тот же миг на головы нам свалился наш судовой кок Бубби Хвост.

Этот жуликоватый и хитрый парень, зная о планах капитана, решил выследить нас. Он думал, что речь идет о сокровище, и хотел, видимо, поживиться (хотя потом утверждал, что им двигало только жгучее любопытство). У него хватило смелости раньше нас пробраться в пещеру и затаиться в маленькой незаметной нише над гротом, где был замурован в своей колоде Красный Жук. Пока подымали крышку и капитан отрезал пуговицу, Бубби пытался разглядеть, что же там происходит. Сверху было плохо видно, и он свесился из ниши, забыв об осторожности.

Дальше — непонятное.

Капитан Румб утверждает, что именно Бубби чихнул и вскрикнул, а потом уж свалился на нас (ударив меня по спине каблуком сапога). Я не могу не верить капитану, однако и мне, и всем, кто был там (а это еще два матроса) показалось, что чихнул и произнес проклятие сам капер-адмирал Ройбер. В том клялся и окаянный наш кок.

Великодушный капитан простил не в меру любопытного Бубби, предупредив только, чтобы тот не болтал лишнего. Но Бубби — то ли от чрезмерного желания поразить приятелей, то ли от пережитого страха — шепнул в кубрике, что Красный Жук проклял капитана Ботончито и похищенную им пуговицу. И что теперь экипажу «Лакартеры» ни в чем не будет удачи, пока пуговица с камзола Джугги Ройбера находится на бригантине.

Конечно, это глупые выдумки! Кто бы там ни произнес «Ох, будь ты проклят», слова эти выражали только досаду неуместного чихания и никак не означали проклятия в адрес капитана Ботончито. Однако суеверия часто поселяют в душах необразованных людей беспочвенные страхи. Некоторые матросы начали с той поры нехорошо коситься на портфель капитана, а двое даже попросили списать их на берег…»

— Макарони, там тебя не было? — не выдержал шкипер Джордж. Но остальные не стали смеяться, потому что не терпелось узнать, что случилось дальше.

— «…Нет, удача не оставила капитана и команду «Лакартеры», но и успехов особых в делах не было. В это же время капитан Румб начал подумывать о том, где бы ему спрятать свое сокровище до той поры, пока он не состарится и не сделается смотрителем какого-нибудь маяка. Тем более, что ожидалось одно опасное дело. Нет, капитан вовсе не боялся, что пуговица Красного Жука принесет неудачу. Но ведь неудача могла случиться и просто так, по причинам превратностей морской судьбы. И тогда вместе с бригантиной погибла бы и коллекция. Этого капитан страшился больше всего. Потому он и решил схоронить свое сокровище на островке Акулья Челюсть, который уже посетил однажды и на котором знал укромный уголок. Он понимал, что зарывать клад на острове, часто посещаемом судами, может показаться неразумным. Однако не лишена остроумия мысль, что вещь, спрятанная на оживленном перекрестке, порой оказывается укрыта лучше, чем в сугубо тайном месте.

Да и нет у нас времени заниматься поисками специального, никому не известного острова для сокрытия капитанского клада. Сейчас, когда я дописываю это повествование, «Лакартера» стоит на якоре у скал «Акульей Челюсти» и экипаж готовит ее к плаванию в Атлантику, к берегам Западной Африки. Капитан получил известие, что в середине марта оттуда отправляется трехмачтовая шхуна «Пантера» с невольниками в трюме. Наш славный Ботончито поклялся на своей любимой пуговице изловить эту шхуну и вздернуть ее капитана, пудреного красавчика Билли Цирюльника на грота-гафеле.

Если Бог даст нам удачу в абордажной схватке, экипажу «Лакартеры» придется перейти на шхуну, оставив нашу милую славную «Лакартеру» на волю волн, потому что за долгие голы бригантина обветшала и уже не может служить как прежде. Ни продавать на дрова, ни топить в океане «Лакартеру» капитан не хочет. Он говорит, что, если кто-нибудь потом наткнется в открытом море на опустевшую бригантину, это породит новые загадки и легенды. А создавать легенды, по словам капитана, столь же приятное занятие, как собирать медные пуговицы…»

5. Догадки о дальнейшей судьбе Ботончито. — Рисунки в тетради. — Когда медь дороже золота. — Блестящие планы. — Опасения Макарони. — Страшное зрелище…

Папаша Юферс кончил читать, и все заговорили:

— Так вот оно что…

— Ясно теперь, что за пуговицы…

— Занятно, конечно…

— Понятно, почему «Лакартеру» нашли посреди океана пустую! — звонко сказал Гвоздик. — Весь экипаж с капитаном перебрался на «Пантеру», когда ее захватили. Команду с «Пантеры» наверняка высадили в шлюпки, а негров отвезли домой…

— Другое непонятно, — заметил шкипер Джордж. — Почему Ботончито оставил кресло на бригантине, если там на коже были координаты…

— Да… — папаша Юферс заскреб в затылке. — А может, его просто забыли впопыхах, или в каюте было два одинаковых кресла и по ошибке схватили не то…

— А может быть… это нарочно! — подскочил от своей догадки Гвоздик. — Ботончито хотел подсунуть людям еще одну тайну! Сам-то он и без этой кожи помнил место, где спрятан клад.

— Да зачем же он стал бы рисковать! — не поверил шкипер Джордж. — Давать шанс другим! Ведь он сам наверняка рассчитывал вернуться за кладом!

— Он рассчитывал вернуться скоро, — вздохнул папаша Юферс. — Раньше, чем кто-нибудь найдет кресло. И оторвет обивку. Да вот не получилось у него… Кстати, я никогда не слышал от моряков про шхуну «Пантера»…

— Может быть, она потонула во время шторма, а капитан спасся и потом жил на маяке, — вздохнул Гвоздик. — И всю жизнь, до последнего дня, тосковал о своем сокровище. Ведь судна-то у него уже не было… Дядя Ю, а дальше ничего не написано? Тетрадка вон какая толстая!

Но оказалось, что в одной корочке сшиты две тетради. В одной, потоньше, было жизнеописание капитана Румба, а в толстой — сделанные пером рисунки пуговиц с номерами и пояснениями, кому эти пуговицы раньше принадлежали… Все стали разглядывать рисунки, и дядюшка Юферс опять вздохнул:

— Да, у каждой пуговицы своя история. Да что нам с того? Мы-то этих историй все равно не знаем.

— Но мы знаем историю коллекции! — воскликнул Гвоздик. — И знаем историю самого капитана Румба! Это как раз то, что надо для твоей книги, дядя Ю! Целый роман получится! Пусть кто-нибудь тогда откажется напечатать!

— Гм… пожалуй, — приободрился папаша Юферс.

А король Катикали вдруг сказал удивленно:

— Сви-ваи, не понимаю! Разве славный капитан Румб не мог попросить друзей, чтобы съездили за его кожаной торбой с желтыми украшениями? Тогда он мог бы до конца дней играть этими круглыми штучками и радовать свою старость…

— А кто поплыл бы? — хмуро возразил шкипер Джордж. — Кабы это были золотые пуговицы и капитан бы пообещал ими поделиться… А так что? Для него это — сокровище, а для других, прямо скажем, простые медяшки по копейке штука. Как говорил мой дедушка, не всякий грош в карман хорош…

— Да при чем тут ваш дедушка! — опять подскочил Гвоздик. — Он ничего не понимал в пуговицах!.. Дядя Ю, а ты? Неужели ты тоже еще не догадался?! Эти медяшки дороже золота! Здесь столько пуговиц всяких знаменитостей! И вообще: это же коллекция капитана Румба! У кого есть еще такая?

Дядюшка Юферс крепко хлопнул себя по лысине.

— Мальчик прав! Отчего это мы упали духом? Я уверен: любитель морских редкостей лорд Виксфорд за самую завалящую пуговицу из этого портфеля даст не меньше фунта стерлингов и собственную душу в придачу.

— Зачем нам его душа?! — горячо заспорил Гвоздик. — И продавать коллекцию не надо! Дядя Ю, нам хватит и тех денег, что тебе дадут за книгу. А коллекцию мы выставим в «Долбленой тыкве», когда выкупим таверну обратно! Под стеклами, как в музее. Знаешь, сколько народу повалит к нам! И каждому мы будем продавать твою книгу, она разойдется по всему свету!

— Ты умница! — восхитился дядюшка Юферс.

— Мы закажем художнику большой портрет капитана. Пусть напишет масляными красками! — продолжал раскручивать радостные планы Гвоздик. — И назовем таверну «Долбленая тыква имени капитана Ботончито»!

— Да… Но… — дядюшка Юферс опять начал скрести лысину. — Никто ведь не знает, как выглядел капитан Румб.

— Никто, значит, и не придерется!.. Мы попросим художника срисовать портрет с Чинче! — веселился Гвоздик. — Они с капитаном одного роста. Надо только будет пририсовать усы!

— Я их отращу заранее, настоящие, — пообещал Чинче. Он чувствовал себя именинником. Ведь история капитана Румба доказывала, что знаменитостью может стать человек даже совсем небольшого роста…

— Ох… — вдруг встревожился дядюшка Юферс. — Но как же мы забыли, Дикки… Ведь сокровище принадлежит не только нам, оно общее. Мы не можем забрать коллекцию себе…

— Ничего, — сказал шкипер Джордж. — Забирайте, папаша. А экипаж «Дюка» станет вашими компаньонами. Вместе мы заварим такое дело, что даже в моем родном городе будут ахать и завидовать на всех рынках и причалах. И наконец я смогу послать приличную сумму маме, чтобы она не имела нужды в старости и отдала наконец долг тете Соне…

— А… его величество? — осторожно сказал дядюшка Юферс. — Мы обязаны поделиться и с нуканукцами.

— Но нельзя же разорять коллекцию! — испугался Гвоздик.

Его величество согласился, что разорять такую коллекцию неразумно. Как видите, он действительно был просвещенный монарх и добрый человек. Он разъяснил, что готов получить свою долю от прибылей новой таверны потом. Только пусть капитан Жора даст ему в виде задатка два корабельных фонаря: один для дворца, а другой для школы.

На том и порешили.

Спать улеглись еще не скоро. Разглядывали при свете фонаря пуговицы. Читали выцарапанные на изнанке номера и узнавали по тетради, какая находка откуда.

Нашлись пуговицы адмирала Ансона и капитана Кука, известного корсара Хосе Альвареса по прозвищу Пикадор и командира русского шлюпа «Сокол» Коломенцева. И многих других славных моряков… Но много пуговиц было без номера и без рисунка в тетради. Видимо, Ботончито не успел зарисовать каждую. Ведь в коллекции было не меньше пяти тысяч экспонатов!

— Да, здесь еще придется поломать голову, — солидно сказал Гвоздик. — Может быть, следует обратиться к научной литературе… А ты что вздыхаешь, Макарони?

— Да! — поддержал Гвоздика шкипер Джордж. — Ты, Беппо, снова решил капнуть соленую слезу в кастрюлю общей радости?

Макарони вскинул руки с горестным недоумением:

— Святые силы! Неужели никто на понимает?! Ведь где-то среди этих пуговиц есть и та, что с камзола Джугги Ройбера! Пускай мы ее не нашли, но она здесь! Значит, над кладом — проклятие Красного Жука! — Беппо вздрогнул, оглянулся. — И это проклятие (тьфу, тьфу, тьфу…) перейдет на нас!

— Если вы думаете, что Макарони во всем плох, так и нет, — заявил шкипер Джордж. — У него есть одно хорошее свойство. При самой сильной бессоннице, если я его слушаю, меня сразу тянет спать… — При этих словах шкипер Джордж решительно завернулся в одеяло и улегся рядом с погасшим костром, закрыв шляпой лицо. Остальные тоже, посмеявшись, начали укладываться. У Гвоздика, правда, от слов Макарони пробежали вдоль позвоночника царапистые холодные шарики, но он храбро сказал, что Беппо совершенно спятил, и тоже лег, положив голову на мягкий дядюшкин живот.

Обратное плавание протекало без приключений. Все, кроме Макарони, деликатного Катикали и молчаливого Кеа-Лумули, живо обсуждали планы на будущее.

После полудня подошли к Нукануке, обогнули скалу у входа в бухту Тагао и…

— Что это! — жалобно и тонко воскликнул шкипер Джордж. А остальные онемели, пораженные страшной и печальной картиной. На плоском берегу, куда вытащили для ремонта «Милого Дюка», лежал обгоревший остов без мачт, с черными провалами в борту и днище…

Часть пятая СЫЩИК НУС 1. Большая печаль. — Храбрая речь Гвоздика. — Как быть дальше? — Злоумышленник

У меня рука не поднимается подробно описывать отчаяние путешественников. Больше всех убивался шкипер Джордж. Он сел на песок у сгоревшей шхуны и всхлипывал, как меленький мамин сын, который впервые пошел гулять один и был побит нехорошими уличными мальчишками. Помощник Сэм Сэмюэльсон подходил несколько раз к своему капитану и осторожно начинал:

— Может быть, я ошибаюсь, но…

— Замолчите, Сэм! — вскрикивал шкипер Джордж. — Вы всегда ошибаетесь! Но почему так непостижимо ошибся я, капитан Седерпауэл?! Зачем я оставил вас командовать ремонтом, зная, какой вы растяпа?.. — Он держал себя за виски, мычал и раскачивался, словно круглая куколка, которую нельзя положить набок. Такой куколкой в «Долбленой тыкве» однажды развлекал окружающих боцман с русского парохода «Генерал-адмирал Апраксин». Куколка была русская, но почему-то с китайским именем — Вань-Кавс-тань…

Не только шкипер Джордж, но и все моряки были в великом огорчении. Папаша Юферс, правда, нерешительно попытался утешить их обещаниями, что когда он издаст свои «Удивительные истории» и с помощью коллекции Ботончито добьется счастья и процветания, у капитана Седерпауэла и его экипажа будет новая шхуна. Его, однако, не слушали!.. Подумаешь, пуговицы! Неужели можно всерьез думать, что жалкие медяшки кому-то принесут богатство?

Папаша Юферс был человек мягкий и быстро поддавался общему настроению. Поэтому вскоре он горевал вместе с остальными. А тут еще Макарони со своим бормотанием о проклятой пуговице добавлял уныния:

— Говорил ведь я, что будет несчастье… Говорил…

Пожалуй, один Гвоздик не впал в отчаяние. Конечно, он тоже был опечален гибелью «Милого Дюка», но не так, чтобы терять голову. Во-первых, он не видел беды, если придется еще пожить на славном острове Нукануке. Во-вторых, он справедливо считал, что если уж отправились на поиски сокровищ, то надо быть готовым к любым приключениям. А приключения — это, как известно, неприятности, о которых интересно вспоминать…

Гвоздик пошептался с королем Катикали, подошел к сидящим у сгоревшего «Дюка» морякам и топнул о песок голой пяткой.

— Как вам не стыдно! Такие взрослые дядьки, а хнычете, как маленькие дети, которых в наказание оставили без компота!

— Не без компота, а без «Милого Дюка», — горько отозвался шкипер Джордж, не переставая раскачиваться. — Две большие разницы…

— Но ведь могло быть еще хуже! — звонко сказал Гвоздик. — Дядя Джордж, если бы вы тогда не прыгнули так удачно в каминную трубу, вы могли бы сейчас находиться в тюрьме «Желтая Молли». А то и подальше, если бы господин премьер сдержал свое обещание! Согласитесь, что здесь все-таки уютнее…

— Да! Но… — попробовал заспорить шкипер Джордж.

— Подождите! Вы могли потонуть во время бури, как потонула «Фигурелла»! А сейчас мы живем и едим кокосы!

— М-м… да. Но…

— Постойте! Мы могли найти вместо клада фигу, а нашли портфель капитана Румба! Пускай Макарони трясется и ноет о проклятье Красного Жука, это пфуги!.. Ну, конечно, на золото можно все купить быстрее: и корабль, и таверну, и много чего… А зато коллекция капитана Румба — это в тыщу раз интереснее! Вот увидите, она принесет нам удачу! Не зря же мы мечтали об этом на Акульей Челюсти!

Гвоздик никогда раньше не говорил перед взрослыми таких длинных речей. Но теперь он чувствовал, что обязан вернуть морякам и дядюшке бодрость духа. И разгорячился:

— Неужели вы не понимаете? Ведь Ботончито оставил нам свое наследство! А этот капитан всегда был удачливым! Значит, и мы будем… Молчи, Макарони, ты хнычешь так противно, будто девчонка, которая боится спать в темной комнате!..

Гвоздик и сам побаивался когда-то спать один в темной комнате, но сейчас позабыл про это.

— Ведь главное, что мы живы, здоровы и все вместе!

Шкипер Джордж покачался еще, встал и отряхнул штаны.

— Пожалуй, мальчик прав. Как говорил мой дедушка, «ты еще не мертвый, если у тебя чешется в ноздре»… Но, черт возьми, как мы выберемся с Нукануки? Бывает, что здесь годами не появляется судно…

Гвоздик заговорил опять. Снисходительно и даже чуточку горделиво. Он имел на это право.

— Пока мы тут стонали и плакали, я беседовал с его величеством. Король говорит, что его предки плавали через океан на больших плотах. Мы тоже построим плот. С мачтой! Паруса-то наши, к счастью, не сгорели. Его величество сказал, что в эту пору океан всегда спокоен, мы с северо-восточным ветром поплывем в те воды, где постоянные пароходные линии. Нас, как потерпевших кораблекрушение, должны доставить в ближайший порт бесплатно… А кроме того, король обещал подарить нам несколько жемчужин, чтобы первое время на берегу мы не голодали.

— Я всегда говорил, что Катикали Четвертый — лучший монарх на планете! — еще больше приободрился шкипер Джордж.

Но старина Питчер поскреб бороду и усомнился:

— Да, оно конечно… А только что будет, если мы не повстречаем ни одного судна? Сколько так плавать-то?

Гвоздик уверенно объяснил:

— Ну и пусть не повстречаем! С этим ветром через месяц мы окажемся у восточного берега Австралии, там большой город Сидней. Мы в нем устроим выставку пуговиц и прославимся! Все жители города будут стоять в очередь за билетами!

— Браво, Дикки! — воскликнул папаша Юферс. — Я уверен, что портфель Ботончито всем нам принесет счастье!

А помощник Сэмюэльсон опять подошел к шкиперу Джорджу:

— Капитан, может быть, я ошибаюсь, но…

Шкипер Джордж снова расстроился и закричал тонким голосом:

— Зато я не ошибаюсь и обещаю совершенно точно: если я не успокоюсь до вечера, то разжалую тебя в помощники кока! Сколько раз я говорил, что надо быть осторожнее с огнем! Почему ты допустил, чтобы судно загорелось? Разгильдяйство…

— Капитан, вы так огорчились, что до сих пор не хотели меня слушать, — с укоризной произнес помощник Сэм. — Здесь не разгильдяйство, а злой умысел. Мы поймали поджигателя… Эй, там, приведите этого!..

Через полминуты все увидели, как братья Два Сапога Пара ведут кого-то под руки — тощего и в лохмотьях. Пленник слабо упирался и причитал. Сзади его подгонял пинкам Харро Бланко.

Когда пленника подвели ближе, Гвоздик охнул от удивления. Это был господин Шпицназе. Сыщик Нус.

2. Общее возмущение. — Что делать с поджигателем? — Приговор. — Расщепленная пальма. — Тайный совет Гвоздика

Ух, какое негодование поднялось в экипаже сгоревшего «Дюка», хотя для большинства поимка Нуса не была новостью. Стрелок Охохито вытащил пистолет и клялся, что теперь-то уж точно отстрелит шпионский нос, только пусть этого подлого негодяя отпустят шагов на пятьдесят, иначе не интересно. А шкипер Джордж ссылался на дедушку Анастаса, который утверждал, что сыщиков и поджигателей следует вешать на рее за левую ногу. Король Катикали предложил для этой цели новую кокосовую веревку. Но тут вспомнили, что весь рангоут «Милого Дюка» сгорел и вешать шпиона не на чем.

Тогда приступили к допросу. Дрожащий от страха Нус-Прошус рассказал, что во время бури его смыло с «Фигуреллы» и больше о ней он ничего не знает. К счастью, он уцепился за спасательный круг, который тоже сорвало с яхты. И два дня носился по волнам. А потом его, несчастного, вынесло на берег Нукануки, и он увидел в бухте «Милого Дюка».

Нус понимал, что от встречи с экипажем шхуны ждать хорошего не приходится. Поэтому скрывался в джунглях, а еду добывал на площадке с идолами…

— А, так это вы напугали нас ночью! — воскликнул Гвоздик.

Нус-Прошус, ежась и охая, признался, что так и было. Он как раз хотел взять несколько лепешек и бананов, когда услышал шаги и голоса ребят. Не успел убежать с поляны и спрятался в каменной хижине посреди караи-мораи. Но потом стал бояться, что мальчишки туда заглянут и обнаружат его. И решил сам напугать их! Надел на голову валявшийся в хижине череп какого-то громадного зверя и выскочил…

— Ах, если бы мы были не такие трусы! — покаянно сказал Гвоздик. — Мы тогда поймали бы этого шпиона и он не смог бы поджечь «Дюка»… Вот видишь, Макарони, к чему приводят всякие дурацкие страхи!..

— Но я совсем не хотел поджигать шхуну! — клялся Нус. — Я забрался в нее, чтобы найти кусочек сыра или окорока. Мне ужасно надоели все эти здешние бананы и кокосы, я чувствовал, что слабею. А еще я хотел отыскать какую-нибудь одежду… Когда я искал, мне почудились на шхуне чьи-то шаги, я бросился прочь и уронил кокосовый светильник… Я его позаимствовал перед этим в одной пустой хижине… Я больше не буду.

Король Катикали сказал, что раз этого «кусаи-фуфа» (что означает «болотная козявка») нельзя повесить по европейским правилам, остается поступить с ним по обычаю жителей Нукануки. С предателями и бессовестными лазутчиками здесь всегда обходились так: защемляли их любопытный нос в пальмовом стволе — крепко, чтобы нельзя было выдернуть, — и оставляли преступника в этом положении…

— Навсегда? — со страхом спросил Гвоздик.

Король объяснил, что мучения длились недолго. В жестокие непросвещенные времена рядом с приговоренным разжигали костер, а в ствол втыкали отточенный нож. Костер постепенно разгорался, осужденного поджаривало все крепче, но у него оставался выбор: изжариться совсем или отхватить себе нос ножом и освободиться. После этого он получал прощение… Сейчас обычаи смягчились и с несчастным поступают гуманнее: поджигают не костер, а небольшой фитиль, который ведет к бочонку с порохом. Фитиль горит несколько минут, и у осужденного есть некоторое время подумать: вознестись к предкам, разом окончив мучения, или опять же освободиться о помощью ножа…

Сыщик Нус затрясся и хотел упасть на колени, но ему не дали. Шкипер Джордж выразил сомнение: стоит ли изводить целый бочонок пороха для такого недостойного субъекта. А Гвоздик просто прошептал:

— Ой… не надо…

Его величество разъяснил, что можно прибегнуть и к еще более милостивому наказанию: недалеко от защемленного преступника поставить блюдо с аппетитно пахнущей едой. Правда, зажатый в дереве нос не так хорошо ощущает запахи, но все-таки чувствует. Особенно когда наказанный проголодается. А выбор все тот же: отправиться к предкам (только не от взрыва, а тихо, от голода) или расстаться с носом…

На этом и порешили. Воины короля повели несчастного господина Шпицназе на поляну позади деревни, где торчал голый ствол от сожженной молнией пальмы. Нус жалобно канючил, чтобы его отпустили. Тогда он сразу уплывет с Нукануки. Говорил, что к острову прибило ялик, сорванный с «Фигуреллы», и он спрятал эту лодку в береговых зарослях. Вот на этом суденышке он и отправится в море. Лучше уж погибнуть в открытом океане, чем здесь. А может быть, ему и повезет: доплывет до другого острова или будет подобран проходящим судном.

Но ему говорили: «Какой хитрый!»

— Простите, я больше не буду… — опять хныкал Шпицназе. Совсем как ученики, которых он в школе приглашал для воспитательной обработки тростью. Но Гвоздик не злорадствовал, ему было не по себе. Только спорить он боялся — очень уж единодушно все решили защемить поджигателя.

Остатки пальмы расщепили топориком. Нус-Прошуса вынудили сесть, чтобы ствол проходил у него между колен. Половинки ствола развели, заставили сыщика засунуть между ними длинный шпионский нос. Щель крепко взяла господина Шпицназе в плен. Он гнусаво завопил, задергался, но напрасно. Гвоздик поскорее ушел…

«Так ему и надо, диверсанту проклятому», — думал Гвоздик. Но все равно ему было тошно. К вечеру он пробрался на поляну со сломанной пальмой. Зрители давно разошлись, и теперь здесь никого не было. Кроме Нуса, разумеется. Господин Шпицназе сидел в прежней позе, осторожно поматывал головой и тихонько скулил.

Гвоздик подошел поближе, встал сбоку. Сыщик Нус услыхал, скосил на него глаз. В глазу было страдание.

— Сами виноваты… — нерешительно сказал Гвоздик.

— Конечно, виноват, — прохныкал Нус. — Я все понял. Если бы меня простили, я стал бы совсем другим человеком… Попроси за меня, Дик, а?

— Меня не послушают, — вздохнул Гвоздик.

— Ну, тогда… отрежь для меня хотя бы кусочек свинины, очень хочется кушать…

Гвоздик оглянулся: не видит ли кто его преступную доброту? Взял воткнутый в пальмовый ствол нож. Отрезал от куска мяса вкусный пахучий ломтик и дал господину Шпицназе. Тот сунул мясо между деревом и подбородком, укусил, заурчал и опять захныкал:

— Конечно, я только продлеваю свои мучения. Но что делать? Отрезать себе нос я все равно не смогу…

Гвоздику было и противно, и жаль этого глупого шпиона.

— Зачем отрезать-то! — сердито сказал он. — Совсем, что ли, ума нет? Расковыряйте ножом вокруг носа дерево. За ночь успеете… И уматывайте с острова, пока целы. Ялик-то ваш никто не искал пока, значит, он на месте…

3. Строительство плота. — Гвоздик гуляет в одиночестве. — Вероломное нападение. — Беседа захватчика и жертвы. — Еще один кошмар

Плот строили из деревьев као-кио и остатков «Милого Дюка». Просторный, прочный, с большой плетеной каютой на корме и высокой мачтой для марселя и брамселя от шхуны. Связывали бревна, стучали молотками, настилали палубу, вытесывали рулевые весла… Папаша Юферс готовил на костре завтраки, обеды и ужины. Гвоздик помогал то ему, то строителям. Но работников хватало и без мальчишки, поэтому у Гвоздика было время, чтобы поиграть с ребятами или погулять вокруг деревни…

Сначала Гвоздик не решался в одиночку уходить далеко от хижины. Однако в конце концов осмелел. Особенно когда выяснилось, что никакого Иххапури на караи-мораи не было…

В джунглях было интересно и очень красиво. Солнце протыкало воздух золотыми спицами. На лианах горели желтые и ярко-алые цветы. Пестрая птичья мелочь шуршала в листьях и порой вырывалась на свет, как залп из елочной хлопушки. В траве шастали дикие мыши и длинные холодные ящерицы, но вредных и кусачих среди них не было, и скоро Гвоздик перестал их бояться…

Иногда попадались поляны, окруженные пальмами. Среди полян стояли одинокие банановые деревья. На них сидели ушастые, с обезьяньими повадками птицы туи-панга и скандально кричали на мальчишку. А над травой и пушистыми головками паи-паи летали голубые и желтые, с переливчатыми узорами бабочки. Каждое крыло у таких бабочек было с ладонь Гвоздика.

Гвоздик радовался всему, что видел, но порой шевелилась в душе и печаль. Потому что скоро уплывет он с Нукануки и, кто знает, увидит ли когда-нибудь еще эту красоту.

«Когда вернемся домой, попрошу дядю Ю купить цветные карандаши и краски, — думал Гвоздик, — и попробую нарисовать все это… Только сумею ли?» Рисовать он и раньше любил, но это были картинки с кораблями, солдатиками и рыцарями. А сейчас хотелось, чтобы рисунки были не как игры в войну, а получилась бы вот такая спокойная и разноцветная жизнь.

Однажды Гвоздик отошел далеко от деревни. Оказался на круглой поляне. Бирюзовая бабочка-великанша села на широкий, как сковородка, лист. Шагах в пяти от Гвоздика. Он стал подкрадываться, чтобы рассмотреть как следует… И холодные костлявые руки схватили его за бока!

Гвоздик взвизгнул, но чужая ладонь зажала ему рот.

— Тихо, дитя мое, тихо… — услышал он зловещий шепот. И увидел себя в лапах сыщика Нуса…

С неделю назад, когда обнаружилось, что Нус расковырял дерево и удрал, все решили, что он бежал с Нукануки на ялике. То ли на другие острова, то ли в открытый океан — в надежде встретить корабль. И Гвоздику в голову не приходило, что когда-нибудь в жизни он еще повстречает господина Шпицназе. И вот — нате вам!

Нус улыбался и прочно держал мальчишку, прижимая к себе. Холодные влажные пальцы сыщика играли на ребрах Гвоздика, будто на клавишах. А ладонь не давала дышать. Гвоздик замычал, задергал ногами от удушья, щекотки и ужаса. Господин Шпицназе освободил его рот, но опять строго сказал:

— Ти-хо…

Гвоздик увидел у своего живота кривой блестящий нож. Тот самый!

— Не дергайтесь, сударь, — сказал Нус-Прошус. — Теперь ваши коварные приемы бесполезны.

Какие уж там приемы! Гвоздик совсем обмяк с перепугу.

— Зачем вы меня поймали? — жалобно прошептал он.

— Когда обращаются к старшему, надо говорить «господин» и называть фамилию.

— Что вы хотите со мной сделать, господин Нус… Ой! Господин Шпицназе…

У Нус-Прошуса нос побелел, как бумага, и только ссадины от дерева остались на нем темными.

— Сейчас мальчик пойдет с любимым учителем в одну уютненькую, всеми забытую пещерку, где когда-то предки нынешних дикарей складывали косточки съеденных пленников… Там я свяжу птенчику лапки и крылышки, чтобы не улетел. Ротик тоже придется завязать: лишний шум нам ни к чему. И мальчик посидит в компании чистеньких белых черепов с дружелюбными улыбочками, пока господин Шпицназе ходит с письмом к друзьям и дядюшке… В письме будет сказано, что господин Шпицназе готов отдать папаше Юферсу племянника Дика в обмен на сокровище. Дядюшка и все остальные так любят милого Гвоздика! Они ведь не захотят, чтобы мальчика подвесили на дереве и выпотрошили его, как рыбку, и потом утопили несчастного ребенка среди коралловых рифов?

— Но… господин Шпицназе! Это сокровище вам совершенно ни к чему! — очень убедительно прохныкал Гвоздик. — Там же только медные пуговицы! Они нужны лишь тем, кто умеет рассказывать морские истории…

— Нехорошо обманывать старших, Дик! Ай-яй-яй… Пойдем, голубчик. Не бойся, это будет недолго. Как только этот жулик Сидоропуло и твой дядюшка отдадут мне сокровище и я отчалю с ним на ялике, я крикну с воды, где тебя искать… Конечно, это случится после заката, когда туземцы боятся водяных духов (ха-ха) и не отходят на своих лодках от берега… Не успею я отплыть и на полмили, как ты окажешься в родных объятиях… Но сначала я, конечно, сделаю то, что не успел в школе, выпорю тебя хорошенько. Не правда ли, ты это заслужил?

— Я же вам помог убежать… посоветовал, — всхлипнул Гвоздик.

— Это говорит о том, что ты еще не совсем испорченный мальчик, и урок послужит скорейшему твоему исправлению, потому что… Что?.. А?.. А-а-а-а-а!! — Нус-Прошус выпустил Гвоздика, выронил нож и на четвереньках бросился прочь. Секунду или две Гвоздик обалдело смотрел Нусу вслед. Потом рывком обернулся…

И чуть ли не без памяти завалился спиной в траву.

4. Страшная пасть. — Тетушка Тонга приходит на помощь. — Колыбельная

Прежний ужас оказался пустяком по сравнению с новым! Нус — он хотя и злодей, но все-таки знакомый, все-таки человек. А тут в двух шагах от Гвоздика стояло зеленое чудовище. Пузатый крокодил на лошадиных ногах и с гребнем на спине. Выпуклые, размером с небольшой кокос глаза красновато блестели и слезились. С морды свисала похожая на тину борода. Чудовище опустило длинную башку и растопырило пасть.

Из пасти пахнуло остатками кислой пищи. Гвоздик увидел желтые зубы — каждый размером с банан. Между ними торчали мокрая трава и какие-то ошметки. Под красными сводами складчатого нёба уходила в черноту глотка-труба. И шевелился, истекал слюной широченный, похожий на розовый матрас язык.

Гвоздик понял, что сейчас язык этот подхватит его как мошку и втянет туда … И желтые частоколы зубов — хряп!

— Ма-ма-а!!

Обратите внимание: третий раз в нашей истории Гвоздик закричал «мама».

— Что, моя детка?! — раздался в ответ могучий голос. — Что случилось? Я иду!

Грозная Тонга Меа-Маа возникла из чащи и вмиг оказалась рядом. Она огрела чудовище по носу жезлом с погремушками.

— Брысь, негодник!

Дракон захлопнул пасть, присел и, виляя трехметровой спиной, засеменил прочь, как напроказившая такса. Тонга Меа-Маа подхватила Гвоздика на руки.

— Что, мой маленький? Эта паршивая ящерица испугала тебя? Не бойся, моя белая мышка, нямма-лопаи не едят мальчиков и девочек. Они даже бабочек не едят, а только траву и ветки. Наверное, этот лентяй и бродяга решил, что ты хочешь угостить его бананом. Я его иногда подкармливаю, вот он и разбаловался…

Гвоздик на руках у тетушки Тонги дрожал и всхлипывал.

«Так вот они какие, эти нямма-лопаи!.. Мало ли, что ребята болтают ради интереса! Тетушка Тонга лучше знает… Значит, эта пасть просила угощения, только и всего? А я-то чуть в обморок не свалился от ужаса!..»

Конечно, следовало забрыкаться, вырваться и убежать, чтобы в одиночестве пережить свой стыд… Но Гвоздик лишь сильнее прижался к Тонге Меа-Маа и всхлипнул опять.

— Не плачь, мой маленький кокосик, Меа-Маа не даст мальчика в обиду…

Тетушка Тонга принесла Гвоздика в свою хижину, усадила на мягкую циновку, развела огонь в камельке и стала готовить в глиняной чашке сладкий пузырящийся напиток кучапа — из тыквенного сока и сахарного тростника. Большущая, темно-коричневая, в седых кудрях, в серьгах и ожерельях, она сидела у огонька, иногда оглядывалась на Гвоздика и улыбалась большими белыми губами. Гвоздик смущенно вздыхал и тоже улыбался.

Потом он сел рядом с тетушкой Тонгой. Смотрел, как булькает в глиняной посуде сок, и придвигался все ближе, ближе, пока не коснулся щекой могучего локтя колдуньи. Она погладила его по голове широченной мягкой ладонью.

— Сейчас, моя рыбка, будем пить вкусный кучапа…

Гвоздик вздохнул опять, просунул голову между оттопыренным локтем и толстым боком тетушки Тонги. Вывернул шею, глянул снизу вверх тетушке в лицо. Как мышонок из норы.

— Ма-а…

— Что, мой ласковый бубенчик?

А он ничего. Просто так, само собой получилось. Вроде бы кусочек имени и в то же время похоже на «мама»…

По правде говоря, приторный горячий кучапа не очень-то нравился Гвоздику. Но он послушно выпил полную скорлупу кокоса и сказал «туи-хахабо» (спасибо, то есть)… И наконец решился: рассказал, как попал на поляне в лапы сыщику Нусу.

— Оваи-ваи! — заволновалась тетушка Тонга. — Я велю воинам проверить каждую нору, каждый кустик в округе!.. Но, наверно, этот пфуги-какабура уже изо всех сил гребет от острова на своей краденой лодке. Что ему теперь делать на Нукануке?.. Жаль, что нельзя послать погоню, духи не велят отплывать от берега после захода солнца.

— Разве уже заход? — удивился Гвоздик.

И в самом деле — в щелях плетеных стен не было солнечного света. Гвоздик вдруг почувствовал, что очень устал от переживаний и у него слипаются глаза. Надо было идти в шалаш к дядюшке. Но вместо того, чтобы подняться, Гвоздик прошептал:

— Маа, можно я еще посижу у тебя немножко?

— Иди ко мне, мой пушистый паи-паи…

Тонга Меа-Маа посадила Гвоздика себе на колени, обняла и стала покачивать, басовито и негромко напевая:

Уаме а мау-о кок, Ита хуата-уок…

Гвоздик не разбирал слов песни и не знал, что называется она «Огонек, на котором жарят неприятеля». Старинная была песня из давних, непросвещенных времен. Однако пела ее Тонга Меа-Маа ласково и, наверно, сама не думала о словах. И Гвоздик уснул под эту колыбельную.

5. Заботливый король. — Торжественные проводы. — Неожиданная задержка. — Мудрое решение тетушки Тонги. — Плот уходит в океан

Король Нукануки — Таи-Буанга-Меа Катикали Четвертый — очень заботился о путешественниках. Он не только приказал снабдить их запасами пресной воды и всякой пищи. Не только наградил каждого, в том числе и Гвоздика, крупной жемчужиной. Он еще подарил морякам бронзовую пушку — одну из тех, что попали на остров с французского брига. Точнее, это была маленькая широкая мортира. Формой и размером она походила на русский медный прибор для кипячения воды (называется он то ли «самохвал», то ли «самопал», Гвоздик не помнил точно). Такая штука была в свое время среди дядюшкиных редкостей в таверне. К мортире король выдал три пороховых заряда: один, чтобы салютовать при отплытии, а еще пару чтобы выпалить, когда на горизонте покажется какое-нибудь судно. Уж в этом-то случае плот будет обязательно замечен…

Накануне отплытия устроили большой праздник с плясками у костров и угощением. Танцевали все: и островитяне, и моряки. Даже дядюшка Юферс прыгал, ухватив за талию хорошенькую коричневую девушку. Только Гвоздик почти не веселился. Он задумчиво сидел у огня рядом с Тонгой Меа-Маа, и она гладила его отросшие пушистые волосы…

Отправление в рейс было обставлено со всяческой торжественностью. Жители острова стояли по берегам бухты Тагао и махали пальмовыми ветками. На уплывающих надели венки из цветов. Граммофон проиграл песенку о прекрасной Марианне. Загудела акулья кожа на барабанах, в которые ловко били юные королевские барабанщики — ими командовал, конечно, Туги…

К притихшему Гвоздику подошла необычно смущенная Цыца-ига и подарила свистульку из плоской перламутровой раковины. А потом убежала, растолкав провожающих локтями.

Под гул барабанов был распущен четырехугольный парус (бывший марсель «Милого Дюка»), и плот медленно двинулся к выходу из бухты. Взлетел на мачту оранжевый флаг королевства Нуканука. С крепости грянуло салютом орудие, выбросило тугой белый дым. Охохито приложил к запалу мортиры фитиль, и та бухнула в ответ с такой упругой силой, что плот вздрогнул и все присели.

Только Гвоздик не вздрогнул. Он будто даже не слышал грохота. Стоял неподвижно и смотрел на берег. Потом…

Потом случилось то, что сломало всякую торжественность.

— Нет!! — крикнул Гвоздик и бросился с плота в воду.

Плавать научился он здесь отлично. Поэтому в несколько взмахов достиг отмели, выскочил на песок и помчался туда, где в своем парадном платье и ожерельях стояла громадная седая Тонга Меа-Маа.

Гвоздик обхватил тетушку Тонгу, как могучее дерево. Прижался к ней.

— Маа…

Она тоже обхватила его большущими ладонями.

— Маа… Не поеду, не хочу без тебя!

Конечно, был убран парус, и плот подтянули к берегу. Толпа обступила Тонгу Меа-Маа и плачущего мальчика. Коричневые сморщенные старики качали головами. Мальчишки и девчонки смотрели насупленно и понимающе. Взрослые шумно обсуждали неожиданное событие. Сквозь толпу протолкались дядюшка Юферс, шкипер Джордж и Чинче.

— Дикки… Ты что же это… Пойдем, ехать надо… А, Дикки… — Дядюшка топтался вокруг, будто у кипящего «самопала» (или «самохвала»), когда неизвестно, как его ухватить.

А Гвоздик уже рыдал в полную силу. Это были не те наполовину притворные слезы, когда его не хотели брать на Акулью Челюсть. Сейчас было настоящее горе. Нестерпимое. Гвоздик отчаянно держался за тетушку Тонгу и вскрикивал, что никуда не поедет без Маа. А она прижимала его, что-то бормотала и сердито ворчала, поглядывая на всех из-под седых бровей.

— Но, Дикки… Если ты не поедешь… тогда как же я?.. — жалобно сказал дядюшка Юферс.

— Не знаю… Оставайся тоже…

— А как же наша таверна? И коллекция… Так славно все было задумано… Неужели ты всего этого не хочешь?

— Хочу… — Рыдания опять встряхнули Гвоздика. — А без Маа не хочу!

Дядюшка Юферс осторожненько взял племянника за плечо, но Гвоздик дернулся и лягнул воздух ногой. А Тонга Меа-Маа заурчала как тигрица, у которой трогают детеныша.

Совершенно растерявшийся папаша Юферс оглянулся на шкипера Джорджа. И на Чинче. Коротышка Чинче важно сказал:

— Тут, капитан, дело нешуточное…

Шкипер Джордж сдвинул с затылка на лоб шляпу.

— Так что же, по-вашему, разве я не понимаю?.. Когда меня первый раз увозили от мамы, я рыдал почти так же. А ехать-то было всего полсотни верст, в гости к тетушке Соне…

Хорошо, когда капитан помнит свою маму.

Однако никто ничего не мог придумать. И оторвать от тетушки Тонги Гвоздика не могли. Да и не пытались. И тогда все решила сама мудрая Тонга Меа-Маа.

Она обвела всех насупленным взглядом и сообщила вот что. Раз уж так получается, она едет с мальчиком в Европу. Да! И не надо попусту вопить, бренчать погремушками и рвать на себе от горя мочальные юбки. Король уже достаточно умный и взрослый, чтобы обходиться без няньки. У всех мальчиков и девочек на острове есть свои маа, а у этого мальчика нет. Когда малыш станет большим, Тонга Меа-Маа вернется на Нукануку, время летит быстро. А посмотреть, как живут в других королевствах, ей давно хотелось. Может быть, найдет там что-то полезное и для своей страны… А кроме того, она так полюбила своего паи-паи, что если расстанется с ним, то высохнет от горя, как старая банановая кожура на солнце… Поэтому пусть братец-король выписывает иностранный паспорт!

Простодушные жители Нукануки были, конечно, опечалены отъездом любимой Тонги. Но восхищение ее мудростью было сильнее печали. И к тому же все радовались за Гвоздика, который просто обмирал от неожиданного счастья.

Отплытие отложили на сутки. Вечером снова устроили праздник. На этот раз Гвоздик резвился вместе со всеми. Он так разошелся, что даже пустился в пляс вместе с Цыцей-игой, которая, конечно, была счастлива (хотя и вздыхала порой по поводу скорого расставания). На другое утро опять состоялись торжественные проводы. Тонга Меа-Маа с двумя рогожными тюками взошла на плот, где для нее срочно построили отдельную каюту.

— Мадам, вы будете украшением нашего общества, — сказал галантный капитан Седерпауэл.

— Да уж само собой, — отозвалась тетушка Тонга и глянула на шкипера Джорджа столь величественно, что он оробел.

Снова били барабаны и звучал граммофонный гимн.

— Гвоздик, приплывай опять! — кричала из толпы Цыца-ига.

— Ладно-о-о!

Грянуло орудие на форте и в ответ, сотрясая плот, бухнула мортира. И самодельный корабль неторопливо двинулся в океан. Теперь уже окончательно.

Часть шестая ДВЕ ПУГОВИЦЫ 1. Гвоздик и звезды. — Мирная жизнь на плоту. — Макарони опять боится. — Стоянка на острове. — Сигнал тревоги

Вновь наши путешественники оказались в открытом океане. Добрый, спокойный ветер наполнял паруса и двигал самодельное судно к юго-западу. Длинная зыбь приподнимала и опускала плот столь бережливо, что он почти не поскрипывал.

Было новолуние, ночи стояли черные, и небо опять развешивало над Гвоздиком такое количество сверкающих звездных миров, что он замирал. Сядет у входа в тростниковую каюту, положит голову на колени дремлющей Маа и смотрит, смотрит в глубину Вселенной. Она была тысячеэтажная, эта Вселенная — громоздила над мальчиком бесконечные ярусы пространств, усыпанные миллиардами ярких фонариков, каждый из которых был тайной. И все вместе они сливались в одну громадную тайну.

И появились у Гвоздика обычные в таких случаях мысли:

«Почему мир такой бесконечный, а я такой крошечный?»

«А что значит «крошечный» и что значит «бесконечный»? Может быть, разница такая громадная, что она где-то исчезает, не выдержав этой громадности, и тогда получается, что бесконечно маленький и бесконечно большой — одно и то же?»

«Ведь если я живу и вижу эти звезды и эту бескрайность, значит, это не случайно? Не зря же есть на свете «я», Гвоздик… А для чего — я? А для чего вообще все на свете? Откуда взялось?.. Говорят, Бог создал. Ну, ладно. А зачем? И почему среди всех он создал еще и меня?..»

Гвоздик мысленно проводил между звездами строгие прямые линии, и они образовывали разные фигуры или превращали пространство в грани неохватно великого кристалла. Иногда в этих построениях чудилась какая-то разгадка — словно вот-вот возникнут очертания стройного громадного здания и тогда придет открытие всех тайн… Но веки начинали склеиваться, и Гвоздик засыпал под ласковые прикосновения ладоней и бормотание тетушки Тонги…

Потом наступало утро. Гвоздик с подзорной трубой забирался в наблюдательное гнездо на мачте, чтобы звонко завопить, когда покажется дым или парус. Иногда ему казалось, что и правда возникает на краю океана белое крылышко. Но оно таяло, и горизонт опять делался пустым и ровным, будто край синей чисто вымытой тарелки.

Ну и пусть! В конце концов плот двигался куда положено, и жизнь текла на нем спокойно и беззаботно. Матросы несли по очереди вахту у рулевого весла, чинили одежду, вспоминали прошлые приключения и порой (обычно задумчивым вечером) пели корабельные песни. Начинали чаще всего с «Черного сундучка»:

Стало море злее и угрюмей, ребята. Плюньте через левое плечо. Что везем мы в нашем темном трюме, ребята? Только черный, только черный сундучок! — И молчок…

Песня была зловещая, но пели ее весело, и даже Макарони не боялся.

Папаша Юферс целыми днями писал историю плавания и поисков клада — для будущей книги. Запаса бумаги у него не было, но, к счастью, в тетради с рисунками пуговиц оборотные стороны листов оказались чистыми. В углу шалаша, положив тетрадь на бочонок, дядюшка Юферс вдохновенно строчил свое сочинение пером из чайкиного крыла. Делать чернила из сока тропических ягод куси-куси научила его тетушка Тонга.

Он так увлекся своим писательским трудом, что даже перестал волноваться за Гвоздика. А то сперва было: «Не свались с плота, акулам попадешь… Почему ты ничего не ешь?.. Ты не заболел ли опять, а?..»

Впрочем, теперь в этой роли дядю Ю вполне заменяла тетушка Тонга. Тряслась над мальчишкой, как будто он девочка из пансиона, а не юнга, который обошел на паруснике полсвета! Только и слышно было: «Паи-паи, не упади с мачты!.. Паи-паи, выпей кокосового молочка!.. Паи-паи, не дразни акулу, она откусит тебе голову!..»

Дело в том, что треугольные плавники то и дело чертили воду неподалеку от плота. И вот Гвоздик сделал «приманку»: стащил у Боба Кривой Пятки старый растоптанный башмак и забрасывал его с кормы на пеньковом шнуре. Ближняя акула обязательно устремлялась к башмаку — наверно, от него аппетитно пахло. Гвоздик быстро тянул приманку, акула мчалась за ней и, бывало, выскакивала головой на плот. Гвоздик замирал от восторга и ужаса, видя костяные пилы зубов, украшавших разинутую пасть. И взвизгивал, отскакивая. Тетушка Тонга, увидев такое, ахала и хватала негодного мальчишку на руки. И несколько раз он даже получил звонкого шлепка. Дрыгал ногами и хохотал.

Он очень любил тетушку Тонгу. Но, чтобы Маа не воспитывала его каждую минуту, придумал хитрость: подговорил негра Харро Бланко научить ее гаданию на картах (тот немного умел, а у матросов была растрепанная колода). Тонга Меа-Маа, как мы знаем, была слегка ведьма и очень увлеклась новым для нее видом колдовства. Она часами теперь сидела над картами, раскладывая головоломные пасьянсы… А кроме того, она приохотилась играть в шахматы с вежливым и хитроумным Сакисаки, который искусно вырезал их из попавших под руку деревяшек.

Шкипер Джордж и Сэм Ошибка каждый раз в полдень с помощью секстана и хронометра определяли место плота в океане и отмечали его на карте. Хорошо, что инструменты и карты во время пожара были не на шхуне, а в шалаше, и уцелели…

Так спокойно прошло десять дней.

На одиннадцатый день обнаружили, что в плоту ослабли стяжки и разболтались несколько бревен. Впрочем, ничего страшного. Тем более, что на горизонте показался островок. Решили высадиться, подремонтировать свой корабль и провести ночь на твердой земле. Для отдыха и разнообразия.

Островок был крошечным атоллом — такое кольцо из коралловых глыб с дюжиной тонких пальм на берегу, с круглой внутренней лагуной ярдов двести шириной и с белым песком на отмелях.

С боковым ветром, работая еще и веслами, въехали в горловину бухты и приткнулись к песку. Починили плот быстро. Гвоздик всласть накупался на отмели, куда не могли сунуться нахальные акулы, погонял среди камней здоровенных сердитых крабов и был доволен жизнью.

Когда среди пальм засветилась половинка молодой луны, развели костер и приготовили ужин. А к полуночи, после бесед и песни о черном сундучке, улеглись — кто на плоту, кто под пальмами.

…Проснулись от частых медных ударов. Это бил в оставшийся от «Дюка» корабельный колокол перепуганный Гвоздик.

— Вставайте! Скорее! Там «Фигурелла»!

Под утренним ветром, изящно накренившись, яхта пиратов — целая и красивая — скользила в лагуну.

2. Пули над головами. — Макарони дает совет. — Залп картечи. — Неожиданный исход сражения

— Тревога! — заорал боцман Бензель. Все, кто успел, расхватали ружья (их было на плоту всего шесть).

Яхта с пенным шорохом пронеслась в двух сотнях футов от плота. С нее дали трескучий, с голубым дымом залп. Свистнуло над головами. Гвоздик присел.

— Иди немедленно в каюту! — закричал на него дядюшка Юферс. Как будто стены из жердей и веток могли защитить от пуль! Тонга Меа-Маа поступила более умно и героически — заслонила Гвоздика от яхты. Но он тут же высунул голову из-за тетушки — чтобы все видеть. Впрочем, пираты стреляли пока просто для испуга, поверх людей.

У берега «Фигурелла», не сбавляя хода, лихо сделала поворот через фордевинд (в просторечии говорят «скрутила фордака») и помчалась обратно — к выходу из лагуны. Это было очень красиво. Бурлила кильватерная струя, паруса золотились под низким еще утренним солнцем. Но из-за борта опять ударил дымный залп, и у Гвоздика противно ослабли колени.

Людей на «Фигурелле» не было видно. Поручни ее пираты предусмотрительно обвесили плотными капковыми матами. Это такие штуки вроде тугих матрасов — для коек и для сооружения спасательных плотиков. Из-за них и стреляли. И лишь когда яхта опять пронеслась мимо плота, над бортом возник их краснорожий клочковато-рыжий капитан в наполеоновской треуголке.

— Эй! — заорал он. — Выкладывайте сокровище! И тогда можете плюхать на своем дровяном складе дальше, не тронем! А иначе перестреляем, как перепелов на лужайке!..

На всем ходу «Фигурелла» проскочила выход из лагуны, там, на большой воде, развернулась опять и снова понеслась в бухту.

Лагуну она пересекала буквально за полминуты. И каждый раз капитан орал в рупор угрозы и требования отдать клад. А пули свистели над головами все ниже, и одна расплющилась о железное кольцо на мачте рядом с Гвоздиком.

У Гвоздика все смешалось в ушах. Какая-то каша из выкриков, споров, залпов, команд. И голова кр угом…

— Приготовиться к стрельбе! — вопил помощник Сэм, забыв свое «может быть, я ошибаюсь».

— Отставить! — кричал шкипер Джордж. — Они же за укрытием! А мы — как бумажные солдатики на столе…

— Я говорил!.. Я говорил!.. — громко хныкал Макарони. На него ругались:

— Замолчите, Макарона-сан! И без тебя тошно, извините…

— Заткнись, Беппо, дурак!

«Фигурелла» опять пронеслась мимо, и рыжий капитан прогорланил, что дает на размышления пять минут.

У Гвоздика прыгали отрывки мыслей: «Нус, наверное, врал, когда говорил, что его унесло с яхты… А все-таки красиво… Наверно, очень больно, когда попадает пуля… Нуса после бури пираты послали на ялике на остров. Чтобы украл клад. А сами ждали в открытом море… Нус нечаянно поджег «Дюка» и потому попался. А они нас выследили… Какой мятый рупор у капитана… Тот же самый, что в прошлый раз… В прошлый раз!»

— Охохито! Перебей им фалы из пистолета! Как тогда!

— Ну и толку-то, — беспомощно сказал шкипер Джордж. — Они подгребут к плоту и без парусов. И всех издырявят в упор…

— Да и пистолет не заряжен! — жалобно крикнул Охохито. — Пороху нет! Разве что наковырять из пушки!..

Мортира была заряжена заранее — чтобы грохнуть, как только появится вдали судно. Это был единственный, аварийный заряд. (Помните, сперва их было два, но один истратили на салют при повторном отплытии).

Но все-таки орудие было готово к выстрелу!

— Капитан! Давайте по ним из пушки! — подскочил Гвоздик.

— Чем? Кокосом, что ли?

— Эх, если бы у нас была картечь! — горевал Охохито. «Фигурелла» опять бежала к выходу из лагуны, и Охохито вдохновился. — Смотрите! Там валы идут наискосок, и яхта обязательно всходит на волну. И тогда палубу видно! На секунду! Можно одним залпом вымести всех разбойников! А если кто и уцелеет, больше не сунется!

— У нас все равно нет картечи! — отчаянно воскликнул шкипер Джордж.

— Но ведь есть пуговицы, — быстро и вкрадчиво сказал Беппо Макарони. — Чем не картечь?

— Беппо, ты спятил! — закричал папаша Юферс.

— Нет, это вы все спятили! — взвыл Макарони. — Я вам говорил, что нельзя связываться с этим проклятым кладом! Послушайте меня хоть раз в жизни! Если мы выпалим пуговицами — сразу две выгоды! Избавимся от врагов и от проклятия!..

— А ведь это, пожалуй, единственный выход, — сказал шкипер Джордж. И посмотрел на Охохито. — Справишься, Педро?

— О-о-о… — застонал папаша Юферс. Схватился за клочья волос на висках и замотал головой. — Наша коллекция! Это была моя последняя надежда!..

— Если мы не отобьемся, у нас не будет совсем никакой надежды! — заявил шкипер Джордж. — Мы сами можем сколько угодно рисковать головами, но не забывайте, что с нами женщины и дети! — Он был теперь строгий и решительный командир.

— Может быть, я ошибаюсь, но тогда лучше просто отдать портфель пиратам, — осторожно посоветовал Сэм Ошибка. — И они оставят нас в покое.

— Не оставят, — горько отозвался шкипер Джордж. — Эта шпана уверена, что мы плывем с золотом! Они начнут пытать нас, чтобы мы отдали настоящее сокровище, а не пуговицы. И прежде всего возьмутся за самого маленького… Несите картечь!

Братья Два Сапога Пара притащили портфель с коллекцией (а яхта между тем снова пронеслась мимо, и несколько пуль опять свистнули над головами).

— О-о-о! — снова простонал папаша Юферс. — Оставьте хоть немножко на память… А, наплевать! Не надо! Пропадай все пропадом! — Он вдруг топнул ногой и вместе с Охохито начал торопливо загружать пуговичную картечь в пасть мортиры.

Гвоздик сперва тоже хотел ухватить горсточку на память и сунуть в карман. Он забыл, что на мочальной юбочке карманов нет. А когда вспомнил, махнул рукой. Горсточка — все равно не коллекция. Если хотя бы хватило времени выбрать самые интересные пуговицы! Но времени не было. Да и не до того, когда трясутся коленки.

Честно говоря, Гвоздик очень боялся пиратов. Поймают ведь и в самом деле замучают…

Охохито засунул в мортиру вместо пыжа свою скомканную шляпу. Навел толстый короткий ствол в рассчитанную заранее точку пространства. Запалил пеньковый фитиль.

— Дик! — взвизгнул вдруг дядюшка Юферс. — Иди в каюту! Незачем смотреть, как стреляют по живым людям!

Гвоздик и не хотел смотреть. Но глаза у него распахнулись от страха сами собой, а ноги приросли к настилу. «Фигурелла» опять пронеслась мимо. Теперь с нее не стреляли, только капитан Драгенногер злорадно прокричал в рупор:

— У вас осталась минута! Вы еще не надумали? Ха-ха!..

К счастью, пираты не видели мортиру. Ее заслоняла могучая тетушка Тонга (хотя она думала, что заслоняет не орудие, а Гвоздика).

Яхта летела к выходу из лагуны. Все замерли. И вот недалеко от горловины атолла нос «Фигуреллы» плавно поднялся на пологом гребне. Узкая палуба со стрелками и капитаном стала на миг видна, как на ладони.

Бум-м!!! — потрясла мортира плот. Медная картечь рванулась из тугого дымного выхлопа и свистнула по вражескому судну… Увы! Наверно, волна оказалась короче рассчитанной — яхта раньше срока клюнула носом и подставила под выстрел вздыбившуюся корму. И все сокровище капитана Румба врезалось в свешанный с гакабортного ограждения капковый мат — от того полетели клочья!

— Проклятье! О, горе мне! — взревел несчастный начальник судовой артиллерии. И в отчаянии сел на палубу… Но…

Но!

Бывают же счастливые случайности!

Одна — одна-единственная! — пуговица (как стало известно позже) пронеслась выше мата, чиркнула по кормовому планширу и пробила сзади штаны у толстого матроса, который стоял за штурвалом.

— Ай-яй-яй-яй! — Бедняга схватился за пробоину.

Красавицы-яхты капризны по своей натуре. Они не любят, когда бросают руль. Да еще в столь опасных местах, как узкий выход из лагуны! «Фигурелла» оскорбленно рыскнула носом к ветру и со всего размаха воткнулась корпусом в россыпь коралловых глыб левее горловины бухты. Несколько пиратов с воплем перелетели через поручни и грянулись — кто на камни, кто в воду. Топсель и носовые паруса заполоскали, а тяжелый гафель от удара сорвался (как тогда, от выстрелов Охохито!), и громадный грот опять накрыл разбойничий экипаж. Ругательства и жалобные вопли понеслись из-под парусины.

— Охаи-кукураи, мхуто вувуга! 7 — взревела Тонга Меа-Маа. Сорвала ствол мортиры с лафета, подняла его над головой, как пустой бочонок, прыгнула с плота на берег и помчалась к потерпевшей крушение «Фигурелле». Она явно собиралась обрушить бронзовую тяжесть на головы тех, кто посмел подвергать опасности ее ненаглядного паи-паи!

Нельзя было терять ни секунды! Гвоздик выхватил из-за пояса сидящего Охохито незаряженный пистолет.

— Вперед! На абордаж! — Если вместе с Меа, то ничего не страшно…

Матросы, шкипер Джордж и дядюшка Юферс с грозными криками помчались за Гвоздиком и Тонгой. Кое-кто палил в воздух из «бергманов».

Капитан «Фигуреллы», только что выбравшийся из-под паруса, увидел стремительное чудовище с пушкой над головой, открыл рот и поднял руки.

Экипаж яхты сдался на милость победителей.

3. После боя. — Злополучная пуговица. — Обличительная речь капитана Сидоропуло. — Новый экипаж «Фигуреллы»

Вскоре оба экипажа собрались на берегу. Побитые и перепуганные пленники со своим капитаном Гансом фон Драгенногером кучкой сидели на песке под охраной Двух Сапогов Пара с ружьями. Только несчастный рулевой сидеть не мог. Он в сторонке лежал на животе, штаны с него были сняты, и Тонга Меа-Маа деловито мазала ему рану целебным кокосовым бальзамом. Дядюшка Юферс, поглядывая на эту операцию, высказался, что засевшую в рулевом пуговицу стоило бы извлечь и вернуть в коллекцию. Но тут взмолился Макарони:

— Ни в коем случае! Не надо опять дразнить судьбу! Ведь это наверняка та самая пуговица! Когда она вылетела из пушки, сразу стала искать: на кого бы перенести проклятие Ройбера! И нашла, нам на счастье… Пусть она там зарастает в новом хозяине! Тогда она сможет делать пакости только ему! А он это вполне заслужил!

На сей раз все решили, что Беппо прав. Дядюшка Юферс повздыхал и тоже согласился. В конце концов, стоило ли сожалеть об одной пуговице, когда остальная коллекция сохранилась!

Счастливый и гордый победой, Гвоздик забыл недавний страх, сидел под пальмой и выковыривал пуговицы из дырявого, как терка, мата. Они были закопченные порохом, но вполне целые.

Шкипер Джордж прохаживался перед пленными, поглядывал на них через плечо и говорил петушиным голосом:

— Ха! Ха! И еще три раза ха! Эта мелкая шпана с дешевой приморской барахолки вздумала связываться с капитаном Сидоропуло и его дружной командой, где начальником артиллерии Педро Охохито! Если я расскажу это в своем родном городе, даже старые нищие по всем улицам и причалам от Малой Карантинной гавани до Молдаванского квартала за мысом Желтая Бородавка станут смеяться до боли в кишечнике!.. Клянусь памятью о «Милом Дюке», вас всех следовало бы повесить на гафеле и краспицах по закону о борьбе с пиратством!.. Что? Не пираты? Выполняли поручение полицейского агента Шпицназе? Расскажите это вашему дедушке, когда он спит после обеда, заткнувши желтые сморщенные уши ватными пробками! Вы хотели отобрать последнее достояние у несчастного старика и у этого бедного ребенка, который неприкаянно мотается по Тихому океану, когда другие дети по утрам ходят в школу, а вечером пьют сладкий компот и ложатся спать в мягкие кроватки… Скажите спасибо этому мальчику! Когда я смотрю на него, сердце мое становится мягким, как начинка перезрелого банана… Мадам! Это невыносимо! Почему ваш пациент стенает, как старый писарь из портовой конторы, которого лишили прибавки к жалованью, и он боится идти домой к своей супруге тете Сильве? Скажите ему, что мужчины должны молча страдать от огнестрельных ран…

«Фигурелла» была отличным судном! Не только быстрым, но и удивительно прочным. Когда ее стащили обратно на воду, оказалось, что в корпусе — ни единой пробоины. Правда, корпус был более узкий и не такой вместительный, как у старого доброго «Дюка», но вполне обширный, чтобы на яхте без большой тесноты разместились наши путешественники. Капитану Драгенногеру и его незадачливым пиратам оставили плот (без мортиры, конечно), кое-какие припасы и настоятельные советы не попадаться больше на пути…

Вскоре после полудня «Фигурелла» была готова к плаванию. Гордо развернулся под гафелем флаг королевства Нуканука, и яхта с новым экипажем отправилась в путь. Ее бывшие хозяева печально смотрели с берега. А наши друзья — на них, с палубы. И следует заметить, смотрели без особого злорадства. Сэм Ошибка даже сказал со вздохом:

— Возможно, я ошибаюсь, но ведь они, по сути дела, такие же морские бродяги и охотники за приключениями, как мы. Только нам повезло, а им нет…

Но шкипер Джордж был не согласен, он даже рассердился:

— Вот тут ты действительно бестолково ошибаешься, Сэм Сэмюэльсон! Сравнил! Ты стал бы стрелять в живых людей и охотиться за ними, как за рябчиками, чтобы завладеть металлическими погремушками? Пускай хоть золотыми!..

— Ну… — смутился капитанский помощник. — Они ведь тоже никого не подстрелили. Может быть, они палили так, для страха, а попадать не хотели…

Гвоздик вспомнил, как рядом с его головой расплющилась пуля, поежился и ничего не сказал.

4. Дисциплина. — Уединенный уголок. — Размышления Гвоздика. — Пароход «Капитан Румб». — Джон Кукунда, эсквайр

Плавание на настоящем паруснике ох как подтягивает людей. Это вам не тихоходный плот, на котором целыми днями можно лежать кверху пузом… Голос шкипера Джорджа окреп. Все теперь, слыша его, отвечали «да, капитан», «слушаю, капитан». Боцман Бензель тут же нашел для каждого матроса работу, помощник Сэмюэльсон всех расписал по четким вахтам у парусов и штурвала. Гвоздик вспомнил, что он корабельный юнга, и подпоясал свою мочальную юбочку матросским поясом, который еще на «Милом Дюке» ему подарил Макарони.

Все чаще стали попадаться парусники и пароходы. Но теперь они, конечно, были не нужны нашим путешественникам. Яхта «Фигурелла» курсом крутой бакштаг мчалась со скоростью пятнадцать узлов к восточному берегу Австралии. По всем расчетам в Сиднее должны были оказаться через неделю.

Было на «Фигурелле» тесновато, но Гвоздик все же отыскал себе уединенный уголок — недалеко от носа яхты, между стенкой передней рубки и основанием бушприта, у толстых бухт запасного троса, закрепленных на палубе.

Гвоздик часто сидел в этом своем закутке. Смотрел на выгнутые ветром стаксель и кливер — парусина была то неподвижной, то по ней пробегала чуть заметная живая дрожь. А еще он смотрел в зеленые изломы океанской глубины, где проносились темные тела рыб и порой гнались за яхтой коварные акулы. Иногда наблюдал, как отлетают от борта крылья воды. Или как повисает над мачтой распластанный в небе альбатрос.

Но чаще всего Гвоздик не просто так сидел здесь. Он был занят работой: чистил закопченные пуговицы. Коллекция была свалена в парусиновое ведро. Гвоздик брал почерневшую пуговицу, натирал ее до блеска суконкой и прятал в портфель Румба. Работа была не скучная. Во-первых, интересно было разглядывать изображения на пуговицах. Во-вторых, никто не мешал при этом думать о самых разных вещах.

И Гвоздик думал. О том, как вернутся они домой, как будет напечатана дядюшкина книга, как выкупят обратно «Долбленую тыкву»… А можно «Тыкву» не выкупать (дядя Ю говорит, что не следует ловить за хвост прошлое), а купить, если хватит денег, небольшой пароход. Назвать его «Капитан Румб», поставить у причала в гавани Гульстауна и на нем устроить гостиницу для моряков. И новую таверну! И выставку с пуговицами и портретом! И с портфелем капитана Румба, и с бочонком, в котором этот портфель был спрятан, и с мортирой, которая спасла путешественников от пиратов. И со всякими морскими редкостями… Пусть будет плавучий музей!

Тетушка Тонга ведала бы на пароходе хозяйством, а дядюшка Юферс командовал бы кухней и встречал гостей. И пароход «Капитан Румб» прославился бы на все моря и океаны!

Однажды Гвоздик поделился своими планами с дядюшкой, и папаша Юферс их весьма одобрил. И все остальные тоже одобрили. Каждый добавлял к этим планам что-то свое. Решили, что, когда надоест Гульстаун, можно будет отдавать швартовы и отправляться в путешествие. Гвоздику, когда он поступит в морское училище, не придется хлопотать, чтобы каждое лето наниматься практикантом на какое-нибудь судно. Матросскую и штурманскую практику он сможет проходить на своем любимом пароходе…

И конечно, «Капитан Румб» время от времени будет заходить на Нукануку, чтобы тетушка Тонга могла побывать на родине, а Гвоздик повидаться с барабанщиком Туги, с храбрым Утути-Коа, с Цыцей-игой и другими друзьями. И с его величеством Катикали Четвертым.

В общем, будущее складывалось так замечательно, что Гвоздик начинал даже бояться, как Макарони: не сглазить бы! Он даже незаметно плевал через левое плечо и, чтобы притормозить радужные мечты, начинал вспоминать события суровые и печальные: бурю, сгоревшего «Дюка», нападение пиратов… А как там господин Шпицназе? Доплыл куда-нибудь на своем ялике? Или его подобрал в океане какой-нибудь корабль?.. Или… Нет, не хочется думать про такое. Конечно, он порядочный негодяй, сыщик Нус, но все-таки…

Решив, что о грустном он поразмышлял достаточно, Гвоздик опять начинал вспоминать хорошее. Например, футбольную игру на Нукануке. А сам тер, тер пуговицу за пуговицей…

Вот так сидел он однажды, слушал бурление воды за бортом и работал суконкой. Пуговица попалась большая, с непонятным узором, похожим на арабскую вязь. Гвоздик надраил ее уже до чистого блеска, полюбовался, провел суконкой по меди еще раз и отшатнулся к рубке от упругого толчка воздуха.

Казалось, рядом лопнул большой резиновый пузырь. Воздух в этом пузыре был теплый, пахнущий имбирем и корицей — словно распахнули духовку и вынули только что испекшийся душистый кекс. Гвоздик зажмурился от неожиданности. Раскрыл глаза и рядом с бухтой троса увидел… существо.

Ни на кого не похожее!

Это был шар величиной с большой арбуз. На верхней половине его располагалось румяное лицо: голубые, сидящие близко друг к другу глазки, вздернутый нос и капризный красный ротик. По сторонам от глаз торчали мясистые розовые уши. Нижнюю часть шара обтягивало черное сукно с костяными пуговицами спереди. Внизу сукно вытягивалось в дудки, под которыми блестели похожие на черные стручки башмаки…

Но я сейчас описываю незнакомца неторопливо и упорядоченно. А если говорить о первом впечатлении Гвоздика, то ему прежде всего бросился в глаза цилиндр! Высоченная черно-блестящая шляпа, какие носят министры и дипломаты.

Были у существа и руки. Они росли прямо из-под ушей. Голые, тонкие, с редкими волосками, но с твердыми белыми манжетками на запястьях.

Левой рукой шар приподнял цилиндр и, глядя на Гвоздика, сказал скрипучим голоском:

— Позвольте представиться. Джон Кукунда, эсквайр.

— Здрасте… — робко отозвался Гвоздик. — Простите, я не понял…

— Что ты не понял? — спросил странный Джон Кукунда с ноткой раздражения.

— Я не понял, кто вы… Почему эсквайр?

— Ну… — Кукунда, кажется, слегка смутился. — Мне казалось, что так принято представляться в Европе. Кажется, в стране, которая сейчас называется Англия…

«Это сон, — подумал Гвоздик. — Видимо, я задремал тут на солнышке. Надо не удивляться, а продолжить разговор…»

— Эсквайр — это ведь дворянское звание, — вежливо сказал он. — Значит, вы дворянин?

— Гм… А почему бы мне и не быть дворянином? — Маленький нос Кукунды горделиво покраснел, а глазки заблестели. — По крайней мере, мой род и я сам древнее любого короля!

— Да? — осторожно отозвался Гвоздик.

— Ты сомневаешься? — подозрительно спросил Джон Кукунда, эсквайр.

— Нет, что вы! Я просто удивился: откуда вы здесь появились? По-моему, раньше вас на яхте не было…

— Ты все еще ничего не понял?! — капризно изумился Кукунда. — Из этой вот штуки, конечно! — Он протянул длинный палец к пуговице в ладони Гвоздика.

5. Кто такой Джон Кукунда. — О единственном желании. — Пуговица на шнурке. — Конец плавания

— Ты тер, тер ее, и в конце концов я не выдержал, — раздраженно сказал Кукунда. — Да и что поделаешь, если должность такая… — Он, помогая себе руками (которые доставали до палубы), подковылял к бухте троса, сел у нее и растопырил ноги в лаковых башмачках.

— А! — обрадовался Гвоздик. — Я понял! Пуговица арабская, вы жили в ней, как в лампе Аладдина! Значит, вы джинн!

Кукунда поморщился.

— Ну, джинн… Можно и так сказать. Это название появилось в Аравии, в эпоху зарождения мусульманства. Но вообще-то мы древнее самых древних цивилизаций. В каменном веке нас называли " угу». Потому что более сложные слова люди тогда еще не придумали… Признаться, я предпочитаю именно это название, хотя оно и простовато на первый взгляд…

— Но… вы все-таки, значит, как те самые… из «Тысячи и одной ночи»?

Кукунда опять поморщился.

— Ты, как все люди, слишком упрощенно мыслишь… Ну, ладно, пусть оттуда, если тебе хочется… Именно в ту пору мы стали популярны, но тогда же появился и этот дурацкий обычай: загонять нас то в лампу, то в кувшин, то в пуговицу. Конечно, с одной стороны это разумно — металлическая оболочка позволяет сохранять энергию практически без потерь. Но попробуй посидеть несколько столетий в такой тесноте!

— А… как же вы оказались в этой пуговице? — осторожно поинтересовался Гвоздик.

— Ну, это длинная история, — неохотно сказал Кукунда. — Честно говоря, сам напросился, надоело болтаться без работы. Не думал, что застряну в этой штуке надолго… Пуговица в свое время принадлежала знаменитому алжирскому пирату Барбароссе, потом кочевала с халата на халат, с мундира на мундир. Последним из ее хозяев был неудачливый турецкий адмирал Ахмет Капудан-паша… И никто из этих бестолковых мореплавателей не догадался потереть пуговицу и вызвать меня на помощь. Не знали, какое счастье с ними рядом, невежды!

— А вы… значит, вы можете творить всякие чудеса?! — подскочил Гвоздик. Но, по правде говоря, не очень обрадовался, потому что все равно ведь это сон… В этот миг трубно прозвучало над палубой:

— Паи-паи, где ты, мой мальчик? Пора кушать!

Кукунда подскочил и вмиг оказался внутри бухты троса, похожей на большой тюрбан. Хлопнул сверху ладонью по цилиндру — тот стал плоским, как тарелка.

— Тсс! Никому ни слова про меня, — свистяще прошептал Кукунда из «тюрбана».

— Паи-паи!..

Пришлось идти в клетушку с иллюминатором и есть кокосовую кашу, порядком надоевшую. Зато потом тетушка Тонга дала шоколадку — из запасов, найденных в кладовой «Фигуреллы».

Гвоздик торопливо вернулся на нос.

Нет, не похоже все это было на сон — так длинно и подробно. Кукунда по-прежнему сидел в мотке троса.

— Ты никому не проболтался про меня?

— Конечно, нет… А почему вы боитесь? Познакомились бы с остальными. Знаете, как все обрадуются! Особенно дядя Ю!

— Ни в коем случае! Про угу должен знать лишь его хозяин! А если узнают другие, вся его волшебная сила пропадет!

— Да?.. А кто же ваш хозяин?

— Здрасте! — Кукунда сердито вылез из бухты. — Кто же, как не ты! Ведь благодаря тебе я выбрался из пуговицы!

— И значит… — робко начал Гвоздик.

— Что? — подозрительно сказал Кукунда.

— Ну… и теперь, выходит, вы должны выполнить мои желания?

— Не желани-я, а желани-е! — почему-то рассердился Кукунда. — Ты начитался глупых сказок, будто мы только и делаем, что творим чудеса. А на самом деле угу, или, как ты выражаешься, джинны, выполняют всего одно повеление хозяина!

— Извините, я ведь только спросил…

— Не думай, что мне жалко, — смягчился Кукунда. — Но такова наша природа. Выполнив чье-то желание, угу разряжается и должен копить энергию несколько десятков лет… По сути дела, что такое угу? Сгусток энергетических полей, природа которых до сих пор не понятна ни людям, ни даже нам самим. Может быть, лет через сто наука разберется… Ну, давай!

— Что? — вздрогнул Гвоздик.

— Желание! Повеление!.. Что ты хочешь?

— Я… не знаю. А вы все, что угодно, можете сделать?

— Не говори глупости! Желание должно касаться лишь тебя или немногих людей… Построить изумрудный дворец — пожалуйста, если хочешь. А вот прекратить вращение Земли или отменить, скажем, англо-бурскую войну — тут прошу прощения. Очень уж много там переплетается желаний и судеб, эту энергетическую сеть не разорвать… Обычно золото просят. Хочешь тысячу бочек?

— На кой оно мне? — испугался Гвоздик. — У нас пуговицы есть. С ним интереснее… А когда на готовенькое, это скучно даже…

— Гм… Ты рассудительнее, чем показалось вначале, — заметил Кукунда. — Но тогда что же для тебя сделать?

— А вы… с вами что будет, когда вы исполните желание? — смущенно поинтересовался Гвоздик.

Джон Кукунда вздохнул:

— Что… Рассеюсь и полечу легким облачком по вселенной накапливать новую силу от звездных лучей. А потом буду бродить по свету, искать новое пристанище.

— А это… интересно?

— Что может быть интересного на свете, когда тебе четыреста тысяч лет… Ну, так какое же у тебя желание?

— Вам не терпится, что ли? — с досадой сказал Гвоздик.

— Н-нет… Мне здесь вполне хорошо. Признаться, я думал, что тебе не терпится.

— По-моему, тут подумать надо, — рассудил Гвоздик. — Ведь одно-единственное желание-то надо выбрать. Всего-навсего! Можно я не буду торопиться?

— Не торопись, — одобрительно согласился Кукунда.

— А ничего, что некоторое время вам придется быть со мной? — стеснительно спросил Гвоздик.

— Это не хуже, чем все остальное, — слегка ворчливо ответил Кукунда. — Вот что… Я, конечно, опять заберусь в пуговицу, а ты носи ее на шее, на шнурке… На! — он выдернул из башмака и протянул черный шелковый шнурок.

Гвоздик тут же протянул шнурок в петельку пуговицы и связал его узлом «кукиш сатаны». Надел на шею, как амулет.

— Но вам, наверно, там опять будет неловко и тесно…

— Что поделаешь… Ты почаще вызывай меня, когда сидишь тут один. Чтобы я мог поразмяться и поболтать.

— Надо для этого опять тереть суконкой?

— Можешь даже пальцем… Я буду появляться сразу…

— Эй, Гвоздик! — закричал с кормы Боб Кривая Пятка. — Куда ты опять девал мой башмак?

— Да не трогал я! Сам потерял где-то, а с меня трясешь!

— Ну да, «не трогал»! Небось опять акул дразнил! — Слышно стало, как Боб зашлепал босой подошвой, двигаясь на нос.

Вновь будто лопнул пузырь! Кукунда превратился в желтое облачко, оно закрутилось, вытянулось и тонкой полоской скользнуло в пуговицу на груди у Гвоздика. Пуговица на миг стала очень теплой…

Дядюшка Юферс ворчал на племянника: зачем таскает пуговицу на шнурке? Этак всю коллекцию растащить можно, если такая мода пойдет. Но потом смирился. Племянник-то упрямый…

Конечно, Гвоздик был счастлив, что у него есть свой собственный настоящий джинн. Жаль только, что нельзя похвастаться ни перед кем… Гвоздик теперь по несколько раз в день укрывался в своем закутке, вызывал Кукунду, и они беседовали о том, о сем. Один раз Гвоздик спросил:

— Господин Кукунда, а почему у вас такое имя? Ну, какое-то… не волшебное, не старинное…

Тот хмыкнул:

— У меня было множество имен. В каменном веке меня звали У-Ау. А в Аравии — Иекокконан Коканд-ибн-Даххар. Вот я и переделал это имя в Джона Кукунду. Чтобы приспособить к твоему произношению.

— Спасибо, — вежливо сказал Гвоздик.

— Пожалуйста… Я и внешность себе выбрал такую, чтобы тебе понравиться. Ты в тот момент с удовольствием вспоминал кожаный шар, которым играл с друзьями, вот я и подумал, что тебе будет приятно…

— Значит, вы умеете читать мысли?

— Иногда… — уклончиво ответил Кукунда.

— Эй, Дикки! — закричал из рубки дядюшка Юферс. — Австралия на горизонте! Разве ты не видишь? Скоро будем в Сиднее! Ищи свои штаны и рубашку, пора превращаться в белого ребенка!

Часть седьмая ПАРОХОД «НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ» 1. Превращение Гвоздика. — Полоса удач. Королевский паспорт. — Обида Кукунды. — Гуляющий джинн

Оказалось, что сделаться снова белым, то есть с европейской внешностью, ребенком не так-то просто. Даже легонький летний костюм, купленный для мальчика в Сиднее, казался Гвоздику тяжелым и негнущимся, как брезентовая роба гульстаунского пожарного. А твердые башмаки и круглая соломенная шляпа — те вообще были издевательством над человеческой природой. Кроме того, костюм ведь не делает островитянина светлокожим. Белая ткань только подчеркивала многослойный и навеки въевшийся в Гвоздика загар. И пассажиры «Новой Голландии» с удивлением оглядывались на мальчика с кофейной шеей, шоколадным лицом и крепкими икрами цвета мореного дуба. Некоторые даже держали пари, что это внук той громадной темнокожей старухи, которая занимает великолепную каюту на пятой палубе. Скорее всего, он сын какого-то туземного богача и едет в Европу, чтобы поступить в колледж, а бабка сопровождает его. Другие возражали, что не может мальчик быть коренным островитянином, поскольку он племянник пожилого джентльмена, занявшего каюту напротив старухиной. Этот пассажир, хотя и покрыт загаром, но в допустимых пределах и, безусловно, белый по рождению…

Впрочем, вскоре все разъяснилось, и каждый на «Новой Голландии» с удовольствием узнал, что этот столь обжаренный южным солнцем ребенок — тот самый Гвоздик, о котором так много писали газеты.

…Что же было в Сиднее?

Поскольку приносящая несчастья пуговица осталась вы помните где, для наших путешественников наступила полоса удач. Началось с того, что молодой репортер из газеты «Портовые новости» рыскал в поисках этих самых новостей в порту и увидел подходившую к причалу для малых парусников «Фигуреллу». Яхта была хотя и потрепана, однако все равно очень красива. Может быть, пожаловал в гости очередной миллионер?

Миллионера журналист на яхте не нашел, зато узнал и увидел такое…

Этот выпуск «Портовых новостей» разошелся в полчаса. А за следующим стояли очереди, поскольку был обещан подробный очерк господина Юферса, одного из участников удивительных приключений, о которых сообщалось накануне. И очерк появился: «Тайна капитана Ботончито».

На «Фигуреллу» кинулись корреспонденты всех сиднейских газет. Фоторепортеры с деревянными ящиками на треногах толкались, роняли тяжелые кассеты, громко извинялись и шепотом ругали друг друга. Помощник Сэм Сэмюэльсон в новом белом кителе сдерживал напор газетчиков:

— Господа, господа, не все сразу! Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, случится то, чего мы избежали в океане: яхта опрокинется!

Газеты трубили:

«СХВАТКА НА КОРАЛЛОВОМ АТОЛЛЕ»!

«ТАИНСТВЕННЫЙ ГРОТ НА АКУЛЬЕЙ ЧЕЛЮСТИ»!

«ЧИТАЙТЕ ИСТИННУЮ БИОГРАФИЮ

КАПИТАНА РУМБА»!

«КОГО ПРОКЛЯЛ КАПЕР-АДМИРАЛ РОЙБЕР?»

«ВСЯ ИСТОРИЯ ФЛОТА В ПУГОВИЦАХ»!

«КОГДА МЕДЬ ДОРОЖЕ ЗОЛОТА»!

Медные пуговицы и вправду оказались дороже золота. Два владельца музейных залов наперебой предлагали папаше Юферсу устроить выставку. Тот вспомнил свое коммерческое прошлое и заломил солидную цену. Ему, не торгуясь, выписали чек.

Фотографы попросили Гвоздика (к его удовольствию) снова облачиться в тропический наряд и снимали в разных положениях: Гвоздик рядом с мортирой; Гвоздик пересыпает пуговицы; Гвоздик дует в свистульку, подаренную ему девочкой на острове Нуканука; Гвоздик показывает, как дразнил на плоту акул!..

Дядюшку Юферса тоже снимали. И Тонгу Меа-Маа. И всех моряков (которым пришлось у портовых торговцев купить паспорта с другими именами — на всякий случай)…

Но больше всего шума было из-за рукописи «Удивительных историй». Узнав о ней из газет, первым примчался директор издательства «Пятый континент» господин Кингбукк. За ним — главный редактор детского издательства «Кенгуру». Первый предлагал напечатать полное собрание «Историй» в одном толстом томе. Второй — отдельными выпусками для школьников: это будут тонкие, но большого формата книги на прекрасной бумаге и с цветными картинками!

Что? У господина Юферса всего один экземпляр рукописи? Это пустяки, в наш-то век техники и прогресса! Машинистки размножат рукопись за несколько дней. «В два счета и за наш счет!» Договоры можно подписать немедленно! Сегодня же господин Юферс получит аванс!

Следующим появился сотрудник парижской книгоиздательской фирмы «Энциклопедия морей», который путешествовал по Австралии. Он заказал машинописную копию для себя и тут же купил билет на клипер австралийско-британской линии, чтобы под всеми парусами мчаться в Плимут, а оттуда во Францию.

— Но имейте в виду, господа, я оставляю за собой право напечатать книгу и в родном Гульстауне, — солидно говорил папаша Юферс.

— О чем разговор! Мы специально отметим это в нашем соглашении. Главное, что мы успеваем первыми!.. Вам выписать чек или желаете получить наличными? Фунтами или долларами?..

Королевские жемчужины можно было оставить на память…

Все перебрались с яхты в прекрасные номера отеля «Ливерпуль». Шкипер Джордж потихоньку подыскивал покупателя для знаменитой «Фигуреллы». Конечно, прекрасная была яхта, но хотелось что-нибудь попросторнее, с трюмами для торговых грузов. Что-то похожее на старого доброго «Дюка». Забегая вперед, скажу, что такую надежную шхуну капитан Сидоропуло и его экипаж нашли и купили. Но уже после отплытия Гвоздика, дядюшки Юферса и Тонги Меа-Маа на «Новой Голландии» в Европу.

Кстати, при оформлении билетов произошла заминка. И чуть не кончилась крупной неприятностью. Всем известно, что белые жители Австралии даже сейчас иногда косо поглядывают на темнокожих. А в те времена это было в порядке вещей. И чиновник в отделе оформления виз придрался:

— А эта… э-э… леди… Кто она и почему едет с вами?

— Видите ли… — оробел папаша Юферс.

— Я ничего не «вижу», — оборвал дядюшку чиновник. Он был похож на господина Шпицназе. — Аборигенам для выезда в Европу нужны специальные документы… У… этой дамы они есть?

Грузная, грозная, в европейском платье, но с туземными погремушками Тонга Меа-Маа сурово засопела. Она все понимала! Достала из модного ридикюля сушеный лист дерева орона и с размаха выложила его черед чиновником. Стол от хлопка слегка присел, его хозяина прижало к спинке кресла.

— Что это такое?! — взвизгнул он. — Что вы мне подсовываете! Сено какое-то… Это насмешка над королевским служащим! Я… полицию…

Тут Гвоздик оставил вконец оробевшего дядюшку и быстро, на цыпочках, подбежал к чиновнику. Зашептал ему на ухо:

— Тише… Что вы!.. Это же герцогиня Тонга Меа-Маа кеу Тутуота, двоюродная сестра его величества Катикали Четвертого! Короля независимого государства Нуканука! Разве можно называть сеном паспорт с королевской подписью? Скандал будет…

— Э-э… но… — слегка опешил клерк. Он, как и все чиновники, боялся скандалов. — Откуда я вижу, что это паспорт? Что на нем? Где доказательства?

— Вот доказательство, — веско обронила Тонга Меа-Маа кеу Тутуота. И на лист упала крупная розовато-белая жемчужина.

— М-м… да… Одну минуту, сударыня… Соблаговолите присесть… — Чиновник приподнял лист, будто вглядываясь в нуканукские буквы. При этом жемчужина как бы сама собой скатилась в приоткрытый ящик стола. — Действительно… Прошу прощения, ваше высочество, но тут несколько неразборчиво… Молодой человек, вы не могли бы продиктовать имя герцогини, чтобы я вписал его в паспорт латинским шрифтом? А то могут найтись невежды, которым незнакома письменность королевства… э… Нукакака…

Гвоздик толстой самопишущей ручкой чиновника сам начертал на сушеном листе орона полное имя и титул тетушки Тонги. А чиновник сказал, что на всякий случай оформит копию паспорта ее высочества на гербовой бумаге. В общем, все кончилось благополучно. А то уж Гвоздик думал, что придется просить помощи у Кукунды!

Признаться, в эти шумные и полные событий дни Гвоздик вспоминал про сидящего в пуговице джинна нечасто. Уж очень много было впечатлений. Отвыкший от городской жизни Гвоздик теперь как бы снова родился для нее. С дядюшкой Юферсом ходил в театр и музеи, со шкипером Джорджем и коротышкой Чинче — в цирк и зоопарк. (Чинче, кстати, отрастил густые усы, и с него уже дважды рисовали портрет Ботончито для газет). Лишь с тетушкой Тонгой Гвоздик гулял нечасто — она обиделась на австралийцев и не любила выходить из гостиницы.

Пуговицу Гвоздик всегда носил на шее, но вызывал Кукунду редко: постоянно люди кругом. Хорошо хоть, что спальня в гостинице у Гвоздика была отдельная… и вот однажды вечером, в этой спальне, Кукунда крепко обиделся:

— Сам гуляешь, а я сиди в медной фиговине!.. Давай выкладывай скорее свое повеление, и я пойду… Лучше уж болтаться в межзвездном пространстве, чем корчиться в такой тесноте…

— Ну не могу я так сразу придумать желание! — взмолился Гвоздик. — Потерпи немножко! — Как-то незаметно он перешел с Кукундой на «ты».

— Ага! Ты развлекаешься, а я терпи!.. Давай тогда так: пока ты в Сиднее, я тоже буду развлекаться. Самостоятельно… Давно бы загулял, да угу не имеет права никуда отлучиться без позволения хозяина… Не жизнь, а рабство сплошное…

— Ну пожалуйста! — виновато воскликнул Гвоздик. И тут же испугался: — Ой, а если что-нибудь случится, когда тебя нет? Как раз когда ты окажешься нужен!

— Ну вот! Одиннадцать лет жил без меня — и ничего! А теперь неделю не проживешь, да?

— Мне еще нет одиннадцати… — буркнул Гвоздик.

— Будет через месяц. Это уже почти…

— А ты откуда знаешь?

— Я много чего знаю… И не дрожи, ничего с тобой тут не случится. Я мало-мальски умею заглядывать в будущее. Ну, я пошел!

— Постой! А ты не боишься? Люди же сбегутся. Ты… ну, вид-то у тебя не совсем человеческий, сам понимать должен…

— Это уж мое дело, — сердито сказал Кукунда. Превратился в дымную струю и скользнул в щель окна.

…На следующий день, когда на шумной улице дядюшка стоял в очереди за газетами со своим новым очерком, а Гвоздик разглядывал соседние витрины, мальчика окликнул смуглый джентльмен. Он был в строгом европейском костюме и в ослепительно белом высоком тюрбане с драгоценным камешком. Видимо, богатый турист из Индии.

— Могу я поговорить с юным господином?

— Да, сударь, — светски ответил Гвоздик. И гордо подумал, что вот даже индусы интересуются им. Что значит газетная слава! — К вашим услугам…

Он шагнул к джентльмену в тюрбане и… остановился. Было что-то неуловимо близкое, привычное в этом господине, хотя Гвоздик никогда его раньше не видел. Может быть, чуть заметный имбирный запах?

— Ку… кунда? — нерешительно сказал Гвоздик.

— Собственной персоной… Ну, как?

— А почему ты… почему вы… такой?

— Что же это, — чуть капризно сказал Кукунда, — неужели, делая чудеса для людей, сам я не имею права побыть в благородном человеческом облике?

— Имеете, конечно! Но почему именно индийский облик-то?

— Видишь ли… Индийскую философию я предпочитаю всем остальным. На мой взгляд, она наиболее полно раскрывает связи человеческого «я» со Вселенной, хотя есть, конечно, и спорные мотивы… Впрочем, тебе это, наверно, непонятно.

— Не совсем понятно, — тихо сказал Гвоздик. — Но интересно…

— Ну что ж, побеседуем когда-нибудь. А пока… башмаки твои больше не будут жать ноги, а костюм тереть кожу… Нет-нет, это не выполнение желания, а маленький подарок.

Подошел с газетами дядюшка. Кукунда нагнул тюрбан:

— С вашего позволения, Чандрахаддур Башкампудри, профессор Академии магических наук в Калькутте. Беседовал с вашим племянником, господин Юферс… Такой молодой человек, и успел уже испытать столько приключений! Весьма польщен знакомством…

— Я тоже весьма польщен! — раскланялся папаша Юферс.

— Мы отплываем на «Новой Голландии» через пять дней! — звонко сказал на прощанье Гвоздик. Будто бы просто так, а на самом деле напомнил Кукунде: «Не опоздай».

2. Про океанские пароходы. — Прощание и планы на будущее. — Письмо шкипера Джорджа

Стоял июнь — месяц для Австралии зимний, но было очень тепло. Пестрая, по-летнему одетая толпа пришла на проводы «Новой Голландии» как на праздник.

Пароход — с белыми надстройками и четырьмя желтыми трубами (громадными, как водонапорные башни), с бесчисленными рядами иллюминаторов на черном борту — возвышался над причалом, словно многоэтажное здание. А точнее — целый город.

По сути дела, это и был плавучий город — с улицами, площадями, фонтанами, театром, бассейнами, площадками для танцев и тенниса, ресторанами, библиотеками и даже настоящим садом. Сейчас такие уже не строят. Конечно, нынешние лайнеры тоже громадины, там полно удобств, они набиты электроникой, действует моментальная связь с любым городом земного шара, в каютах — цветные телевизоры и кондиционеры. Космические спутники помогают прокладывать курс и предупреждают об ураганах… Но излишний рационализм, стремление к сверхскоростям, деловитость нашего века наложили свой отпечаток на современные океанские суда.

А в корабельном убранстве той поры, в размерах этих океанских гигантов ощущался размах инженерной мысли, которая разгулялась, впервые ощутив силу техники, но не совсем пока отказалась от прошлого. Судостроительная наука, несмотря на новейшие достижения, еще сохраняла в себе романтику эпохи фрегатов и парусных линейных кораблей. Над трубами «Новой Голландии» возвышались пять опутанных снастями исполинских мачт со стеньгами и реями. При желании можно было, наверно, даже поставить паруса. Впрочем, едва ли могла возникнуть такая необходимость. Паровые котлы чудовищной мощности двигали «Новую Голландию» через океаны с равномерной скоростью восемнадцать узлов, а это, как известно, рекордное достижение знаменитого парусного клипера «Катти Сарк»…

Желтые трубы парохода были украшены черными полосами, на которых изображены два танцующих страуса эму, а над ними — голубая звезда. Это был знак судовой компании «Аустралиа стар», которой и принадлежала «Новая Голландия».

Разумеется, простор, удобства и роскошь были для тех, у кого водились немалые деньги. Но, как мы знаем, нашим героям в конце концов повезло, и дядюшка Юферс не поскупился на приличные каюты для тетушки Тонги и для себя с Гвоздиком.

Конечно, сперва Гвоздик заявлял, что лучше бы дождаться, когда шкипер Джордж купит новую шхуну, и вернуться в Европу всем вместе. Но, во-первых, шхуны пока еще не было, а Гвоздику приходилось думать о подготовке к школе — он и так пропустил целый учебный год. Во-вторых, шкипер Джордж говорил, что ему надо сперва навести справки: вдруг еще не позабылось дело с контрабандными ружьями и пузырями «уйди-уйди». Правда, из газет было известно, что премьер Кроуксворд вместе со своим правительством загремел в скандальную отставку, но кто знает… В-третьих, дядюшка намекал, что неприлично подвергать неудобствам и опасности парусного плавания леди Тонгу Меа-Маа. Тут он, пожалуй, хитрил. Видимо, и самому ему уже хватило приключений, и сейчас он предпочитал описывать их, сидя в каюте со всеми удобствами. Да и сам Гвоздик, оказавшись в корабельных апартаментах, понял, что совсем неплохо прокатиться вокруг мыса Доброй Надежды с таким комфортом.

Провожать папашу Юферса, Гвоздика и тетушку Тонгу пришел весь экипаж «Милого Дюка». Наперебой жали руки, подбрасывали Гвоздика в воздух и говорили, что где-то через полгода обязательно встретятся в Гульстауне.

— Если у вас и в самом деле появится свой пароход, — сказал помощник Сэмюэльсон, — то, может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, понадобится и экипаж. И мы могли бы ходить не только на нашей будущей шхуне, но и на пароходе.

— Отлично! — воскликнул папаша Юферс. А Гвоздик запрыгал от радости.

Правда, не все моряки с «Милого Дюка» решили пойти на новую шхуну. Сакисаки сообщил, что соскучился по родине и уезжает к себе на остров Хонсю. Там он купит маленький домик и откроет мастерскую бумажных фонариков.

— Приезжайте в гости, Гвоздик-сан…

Боб Кривая Пятка на танцах в городском парке познакомился с симпатичной горничной гостиницы «Королевский фрегат». В конце танца он упал, девушка бросилась его поднимать, оба они очень смеялись и через день решили пожениться. Поэтому Боб оставался в Сиднее.

— А башмак мой ты все-таки утопил, — сказал Гвоздику Боб на прощанье.

— Не топил я! Ты сам потерял!

— Утопил, утопил. Да ладно, я не сержусь… — Он поскрипывал новыми лаковыми туфлями.

Шкипер Джордж на глазах у Гвоздика сунул в конверт сложенный вчетверо лист и зеленый банковский билет с портретом королевы Виктории и несколькими нолями. Заклеил, отдал юнге.

— Передай, когда зайдете в Кейптаун, на какое-нибудь черноморское судно…

На конверте было написано:

Россiя,

Одесса,

Малый Портовый спускъ,

домъ 3, напротивъ аптеки,

Мадамъ Сидоропуло

Ксенiи Христофоровнъ

въ собственныя руки

Гвоздик уже умел разбирать русские буквы, да и без того было ясно, кому письмо.

— Обязательно передам! — И он спрятал конверт под матроску, рядом с пуговицей.

Кукунда, кстати, сидел уже в пуговице. Он честно забрался в нее за час до отплытия.

3. Прогулки по «Новой Голландии». — Футболисты. — Тихое место под трапом. — Кукунда показывает характер. — Опять о единственном желании

Сперва дядюшка Юферс и тетушка Тонга боялись отпускать Гвоздика бродить по пароходу. Смешно, конечно, однако на крошечных суденышках и на плоту они волновались из-за мальчика меньше — там он все время был рядом. А на многоэтажной громадине с сотнями помещений, коридоров, трапов и переходов заблудится или, чего доброго, провалится в какой-нибудь люк! Ищи потом…

Но не станешь же все дни держать непоседливого мальчишку в каюте или водить за ручку. И привыкли наконец, что Гвоздик часами шастает по «Новой Голландии», где столько интересного. Тем более что пассажиры с удовольствием знакомились со знаменитым мальчиком, приглашали в гости.

Среди пассажиров оказались несколько ребят, понимающих в футболе. На верхней палубе нашлась подходящая площадка, а пассажирский помощник капитана мистер О' Брайен сам вручил игрокам настоящий кожаный мяч. Океан бил спокоен, качки не ощущалось, играть можно было, как на суше…

Но через несколько дней Гвоздик стал чувствовать, что ему наскучила шумная жизнь. Вспомнилась Нуканука, плот, плавание на «Фигурелле» — то время, когда он часто оставался один на один с океаном и звездным небом. И Гвоздик нашел себе на «Новой Голландии» укромный уголок. На таком громадном пароходе сделать это было гораздо легче, чем на «Фигурелле».

В носовой части судна, под широким трапом, ведущим на верхнюю палубу, стоял оранжевый рундук с запасными спасательными жилетами. Рядом, у самых поручней, торчала невысокая труба вентиляции с изогнутым и направленным вперед раструбом. Здесь же была крышка небольшого люка. Гвоздик устраивался на крышке, за рундуком его не было видно. Здесь лишь изредка пробегали матросы, а пассажиры совсем не заглядывали. Гвоздик сидел, вспоминал, размышлял и смотрел сквозь поручни, как далеко внизу катит свои валы Индийский океан…

С Кукундой Гвоздик встречался по вечерам в своей отдельной детской спальне трехкомнатного каютного номера. Кукунда появлялся из пуговицы в прежнем «шаровидном» облике и был жизнерадостен. Наверно, он хорошо погулял в Сиднее. Болтали о том, о сем, иногда Кукунда рассказывал удивительные вещи о жизни в каменном веке: про охоту на доисторического носорога или про визит марсиан в племя уу-нуу — они прилетели на блестящей штуке, похожей на таз для варенья…

— А почему сейчас не прилетают? — допытывался Гвоздик.

— Прилетают иногда, только не лезут со знакомствами. Не хотят. Марсианская душа — потемки…

А однажды Гвоздик увидел Кукунду на прогулочной палубе. Неожиданно! В образе профессора Чандрахаддура Башкампудри. Изящный индус развлекал дам фокусами. Доставал из рукавов своего английского пиджака пышные розы и дарил их со сдержанными поклонами. Дамы ахали и аплодировали.

Профессор встретился глазами с Гвоздиком, слегка смешался, торопливо откланялся и пошел к мальчику.

— А ну, шагай за мной, — сказал Гвоздик одними губами. И направился в свой уголок под трап. Не оглядываясь. Кукунда, вздыхая, шел за ним. Под трапом Гвоздик сел на люк, сощурил правый глаз, а левым снизу вверх глянул на индуса.

— Ну-ну… Гуляем? Без спросу…

Индус в неуловимый миг превратился в увенчанный цилиндром шар. Хлопнул по цилиндру ладонью, чтобы тот сплющился и не торчал из-за рундука. Потом заявил довольно развязно:

— А чего! Я никакого запрета не нарушил. Ты же сам разрешил!

— Я разрешил тебе гулять в Сиднее!

— А здесь тоже Сидней! Пароход принадлежит сиднейской компании, значит, здесь его территория! По закону!

— По любому закону это — свинство. Не выкручивайся.

— А что, мне так и сидеть в пуговице? Рабство такое!

— Если бы ты попросил по-честному, разве я не отпустил бы?

— Ну, вот и отпусти!

— Ну, и… А если ты понадобишься, где тебя искать?

— Я себе купил каюту. Как настоящий профессор! Номер тридцать четыре, на третьей палубе. Первый класс!

— Это же на другом конце парохода! И на два этажа ниже! Полмили бежать, если что…

— Никуда бежать не надо, потри пуговицу, я услышу! Это же недалеко.

— Ну смотри…

И правда, Кукунда появлялся по первому вызову. Гвоздик несколько раз проверял.

Скоро профессор Башкампудри стал любимцем пассажиров. Показывал им удивительные фокусы с огненными шарами и живой коброй, дарил дамам пузырьки с индийскими благовониями. Он заглядывал в гости к папаше Юферсу, а с тетушкой Тонгой даже подружился. Вдвоем они часами сидели в каюте и рассуждали о тонкостях древней магии.

— Какая женщина! — говорил Кукунда Гвоздику.

— Ну, ты это… смотри, — сказал однажды Гвоздик ревниво. — Давай без ухаживаний.

— А тебе жалко?

— Жалко!.. К тому же есть дамы и помоложе, а Тонга — совсем пожилая…

— А я?! Забыл, сколько мне лет?

— Тем более… нечего романы крутить.

Кукунда надулся (он был сейчас в виде шара).

…Потом они чуть не поссорились еще раз. Гвоздик спросил, откуда Кукунда взял деньги на пароходный билет.

— А что тут такого? Плевое дело! — Кукунда-шар сдвинул на затылок сплющенный цилиндр. — Превратил в банкноты несколько эвкалиптовых листьев…

Гвоздик подозрительно сказал:

— Слушай… А ты вот всякие превращения устраиваешь, фокусы показываешь. Наверно, ты расходуешь на это свою волшебную силу, а?

— Боишься, что тебе не останется? — огрызнулся Кукунда.

Гвоздик слегка опасался именно этого. Но проворчал:

— Я ведь только спросил…

— Трачу я, конечно, — неохотно признался Кукунда. — Но ведь самую малость. Не бойся, на твою долю хватит… если вдруг не запросишь чего-нибудь сверхгромадного.

— А чего, например?

— Ну, гениального таланта какого-нибудь… Или мирового господства.

— А вдруг запрошу! — заявил Гвоздик. Назло Кукунде.

— Ну у тебя и аппетит!

— Это уж мое дело! А твое дело — выполнять! — брякнул Гвоздик. И засопел, потупился. Начал лизать рядом с уголком рта родинку-семечко. Стало очень стыдно.

Они были вдвоем в уголке под трапом. Кукунда-шар, пока Гвоздик сердито и смущенно смотрел в сторону, превратился в профессора Башкампудри. Тот сел рядом с Гвоздиком на крышку люка, взял мальчика за плечи и сказал без обиды:

— Давай поговорим всерьез.

— Извините меня, пожалуйста, — через силу пробубнил Гвоздик.

— Пустяки… Я действительно должен выполнять твое желание, когда ты его придумаешь. Но беда, что ты держишь меня заложником. Золота не хочешь, чудес никаких не хочешь… Давай подумаем вместе, что тебе нужно… Может быть, правда, сделать тебя великим, пока я в силах? Кем бы ты хотел быть?

— Я хочу быть тем, кто есть, — насупленно ответил Гвоздик. — Мальчиком. Это сейчас. А потом хочу вырасти и стать капитаном… Но я и так им стану, без всяких чудес.

— Правильно. Ты молодец. Думай еще…

И Гвоздик стал думать. Изо всех сил. Самые необыкновенные желания вспыхивали у него в голове. Какое выбрать?

Профессор угадал одну из мыслей Гвоздика. И сказал со вздохом:

— Только не проси бессмертия.

— Не можете, да? — тихо отозвался Гвоздик.

— Почему же… Вполне могу. Только очень это грустное дело — жить вечно. Те, кого ты любишь, уходят, уходят один за другим, а ты с ними прощаешься, прощаешься… — и так без конца… Это во-первых. А во-вторых, каждый человек и так бессмертен, только немногие пока знают это… Вернее, бессмертно человеческое «я». Однажды рожденное, оно вечно пребывает во Вселенной, обретая разные формы и сливаясь со Всеобщим разумом мира…

— Это вы про душу, что ли? — робко спросил Гвоздик.

— Можно сказать и так… Дело ведь не в названии. А в том, что все мы — частички Вечной Мысли, а она — одно из свойств Мироздания… Непонятно, да?

— Немножко понятно… Я про такое думал, когда смотрел на звезды. Только словами это объяснить трудно…

— Словами трудно… — согласился профессор.

— Знаете что? Можно я подумаю еще? Про желание… — попросил Гвоздик. — Ну, хоть до завтра.

— Ладно… — профессор погладил его по голове. — Ты славный мальчик, мне тоже не хочется покидать тебя навеки так скоро… — Он поднялся. — Я пойду. А ты, если я понадоблюсь, зови. Появлюсь немедленно…

Кукунда исчез, а Гвоздик по-прежнему сидел на люке. Ни о чем не думалось всерьез. Он снял с шеи пуговицу, помахивал ею, крутил на шнурке.

Крутил, крутил, все быстрее — понравилась такая игра. И вдруг… шнурок сорвался с пальца! Пуговица пиратского адмирала Барбароссы свистнула в воздухе и улетела в пасть вентиляционной трубы.

4. Отчаянные мысли. — Путь в глубину. — Удивительный Тилли-Тегус. — трюмах кипят страсти

Внутри у Гвоздика ухнуло от испуга. Он даже зажмурился и замычал — такой ужасной показалась потеря. Неужели навсегда он лишился надежды на чудо? Кукунда, если они и встретятся, теперь, наверно, смотреть не захочет на Гвоздика. Ну а если и захочет, никакое желание выполнять все равно не станет. Гвоздик потерял на это право.

Жалость какая! Хоть плачь… Да еще и от дядюшки влетит за то, что посеял старинную редкую пуговицу.

Прямо хоть самому в трубу вниз головой!..

Но до раструба не допрыгнуть, не забраться в него. А кроме того, Гвоздик знал, что эти трубы идут далеко вниз, в самые глубины пароходного корпуса. Они — для проветривания машинных помещений и трюмов. Загремишь в тартарары футов на полсотни… А если поискать другой путь? Есть же где-то проход в трюм!.. Господи, но как же найдешь пуговицу в громадной утробе плавучего города? Как внизу отыщешь, куда именно выходит труба?

А если через этот люк? Куда он ведет?.. Да и наверняка заперт… Гвоздик без всякой надежды ухватился за скобу на крышке, поднатужился… Крышка нехотя поднялась, чавкнув резиновой прокладкой. Гвоздик отвалил ее, тяжеленную, глянул в пахнущую железом темноту. Вниз уходила узкая квадратная шахта. Глубоко-глубоко светился тусклый желтый квадрат. Одна стенка шахты примыкала к железному стволу трубы. На выпуклости этого ствола виднелись скобы-ступеньки. Ура!

Не размышляя ни секунды, Гвоздик уцепился за край люка, спустил ноги, ступил на первую скобу. И полез вниз.

Это было непросто. Ухала под ним страшная глубина. Давил душный сумрак. А скобы приварены были далеко друг от друга — на взрослых матросов рассчитаны. Пока от одной до другой дотянешься подошвой — душа уходит в пятки. Зато по коленкам эти железяки стукают сами собой, искать не надо! Просто брызги из глаз!.. Но Гвоздик упрямо спускался. Светлый квадрат люка вверху делался все меньше, желтый квадрат внизу — все ближе… И вот последняя скоба! Под Гвоздиком было тускло освещенное пространство железной палубы. До нее — футов семь. Гвоздик ухватился за нижнюю скобу, свесил ноги, повис. Разжал пальцы.

Он отбил сквозь подметки ступни, упал на четвереньки, поднялся. Глянул вверх. Квадратное отверстие шахты чернело в потолке — не допрыгнешь. «Как же я заберусь обратно?» А круглого зева трубы не было совсем. «Значит, она кончилась раньше? И пуговица сюда не падала? Вот еще незадача…»

Надо было искать выход. Гвоздик поддернул порванные штаны, промокнул обшлагом капельки крови на коленях, выпрямился. Помещение было просторное и низкое, освещенное пыльными электрическими лампочками в решетчатых чехлах. Тянулись во все стороны изогнутые трубы с медными колесами вентилей. Где-то ровно дышали котлы. И — никого…

Стукая башмаками по железу, Гвоздик пошел наугад. Грустно ему стало. Пуговицу не найти, выбраться бы самому…

— Господин Гвоздик, — услышал он вдруг шумный шепот. — Постойте, пожалуйста, послушайте…

Из-за клепаной железной колонны выглядывала большущая бородатая голова в полосатом колпаке. Гвоздик перепугался так, что прямо хоть взлетай с разбега в квадратную черноту шахты и марш-марш наверх по скобам. Но ничего подобного, конечно, он не сделал. Только съежился! А через пару секунд разглядел, что лицо у головы добродушное. Глазки под густыми бровями были приветливые, щеки — будто два розовых шарика, нос похож на растоптанный башмак (как у тетушки Тонги!), а толстый рот смущенно улыбался.

— Извините, пожалуйста, если я напугал вас… — И хозяин волосатой головы неловко выбрался на свет. Это был толстячок ростом Гвоздику до плеча. В мешковатом парусиновом халате, из-под которого выглядывали мясистые ступни — пятидесятого, наверно, размера! И руки были большущие — до самой палубы.

— Вы кто? — выдохнул Гвоздик.

— Ах, простите! Позвольте представиться: Тилли-Тегус. Я из местных жителей. Из обитателей, так сказать, здешних недр. Я понимаю, вы, скорее всего, о нас не слышали и потому несколько удивлены. Однако я все объясню…

— Вы… корабельный гном, что ли? — спросил Гвоздик. Все еще робко, но уже без прежнего страха.

— Вы правильно угадали! — Тилли-Тегус радостно подскочил и всплеснул ручищами. — Замечательно!..

— Я слышал про корабельных гномов от моряков и от дядюшки… И шкипер Джордж рассказывал, что у них на «Милом Дюке» раньше жил гном Фома Нилыч, но не выдержал заклинаний Макарони и сбежал на другую шхуну… Но я думал, что это шутка.

— К сожалению, не шутка, это случилось на самом деле. И очень жаль. Если бы Фома Нилыч остался на «Милом Дюке», то ни за что не позволил бы ему сгореть…

— Ой, а вы откуда про все про это знаете? И про пожар…

— Видите ли, корабельные гномы очень осведомлены о всяких морских делах. Такая у нас должность…

— Вот дядя Ю удивится, когда узнает, что я вас видел!

— Передайте ему привет. Мы о нем слышали много хорошего. Прекрасный писатель!

— Благодарю вас, — вежливо сказал Гвоздик. — Дяде будет очень приятно узнать ваше мнение… А можно поинтересоваться, много вас тут?

— Ох, много нас, господин Гвоздик…

— Не говорите мне «господин», я же не взрослый дядька…

— Тогда и вы зовите меня попросту — Тилли… Да, нас много. Раньше мы обычно жили в одиночку или парами, а теперь вот, когда стали строить такие громадины, решили попробовать поселиться вместе, как наши лесные и пещерные родственники. Что делать, времена меняются… Тут у нас что-то вроде городка получилось. И ничего, живем. Я, кстати, староста…

— Рад познакомиться, — шаркнул подошвой Гвоздик.

— Уверяю вас, я тоже весьма рад. И у меня к вам громадная просьба, господин… ох, простите, Гвоздик! Я как раз хотел выбраться на поверхность, чтобы разыскать вас. По просьбе всего населения.

— По просьбе? По какой?.. И как вы про меня узнали?

— Сию минуту объясню!.. Время от времени мы поднимаемся на верхние палубы и незаметно (чтобы, упаси Господи, никому не помешать) смотрим, как и что делается на свете. Надо же расширять кругозор… И вот два наших самых молодых жителя однажды увидели, как вы, госп… ох, Гвоздик, играете с другими мальчишками большим кожаным шаром…

— Мячом!

— Да-да… Фу-у-ут-балль! Так, да?.. И вот решили попробовать эту игру у нас. Что плохого, вы скажете? Ничего! Только, простите, с той поры в городе кошмар! Все с ума посходили. Матчи каждый день! Игроки чуть не дерутся, болельщики вопят так, что, наверно, на верхней палубе слышно! А почему? Да потому, что никто по-настоящему не знает правил! Каждый придумывает свои и кричит, что они самые правильные… Милый Гвоздик, мы вас просто умоляем! Будьте судьей на сегодняшней игре! Вы избавите нас от нового скандала и заодно во время матча научите игроков настоящим правилам! Все гномы так будут вам благодарны!.. Мы вам памятник поставим на площади! [У автора этого романа в папке «Любопытные факты» хранится вырезка из газеты «Сидней-ньюс» 1930 года. Статья называется «Морские великаны прошлого». Вот отрывок из нее: «Недавно был разобран на металл еще один из ветеранов знаменитой пароходной линии «Аустралиа стар» — пароход «Новая Голландия». В одном из трюмов была сделана любопытная находка: мраморная статуя мальчика. Выполнена она весьма изящно и сделала бы честь мастерам античности. Однако нет сомнения, что это относительно недавняя работа: мальчик изображен в почти современной одежде. Он стоит, азартно подавшись вперед, куда-то показывает рукой и дует не то в свисток, не то в раковину. На постаменте этой необычайно живой скульптуры непонятная надпись. Один из сотрудников публичной библиотеки попытался расшифровать иероглифы и сообщил, что на языке древнего карликового племени они означают: «Уважаемый и любимый маленький железный шип». К сожалению, такая расшифровка весьма сомнительна и ничего не объясняет.

Не менее необычна и дальнейшая судьба находки. Ее купил с аукциона премьер-министр малоизвестного островного государства Нуканука господин Туги Каи-Лулонга, который со своей супругой Цыцей-игой Мамуа-пена находился тогда в Сиднее с частным визитом. Премьер Туги сообщил, что статуя будет поставлена перед дворцом почтенного короля Катикали Четвертого, как памятник дружбы. На просьбу репортеров объяснить более подробно свой интерес к этой скульптуре, премьер неопределенно сослался на детские годы, а его супруга вежливо заметила: «Пфуги каманяна», что в примерном переводе означает: «Много будете знать — плохо станете спать…»]

— Да что вы… — смутился Гвоздик. — Не надо, я и так… Но только у меня беда: понимаете, пуговица сверху сюда скатилась… Не поможете ли найти, а?

— Это раз плюнуть! — горячо заверил Тилли-Тегус. — После игры мы обшарим каждую щель. Не то что пуговицу — любого микроба, если надо, отыщем!

— Тогда хорошо!.. Ой, а я не опоздаю к ужину? А то тетя Тонга разволнуется и дядя Ю ворчать станет.

— Успеете! Идемте скорее!

Так все удачно складывалось! И любопытно! Будет для дядюшки Ю новая история!

5. Нью-Гномборо. — Великая битва на стадионе. — Лекция Гвоздика. — Благополучный конец игры. — Чай-с-Лимоном. — Опять ловушка!

Вслед за Тилли-Тегусом Гвоздик пролез под толстой изогнутой трубой, затем они миновали железную дверцу. И оказались в высоком коридоре с громадным количеством всяких тюков и ящиков по сторонам. Здесь тоже горели лампы, ярче прежних.

«Видимо, грузовой трюм», — подумал Гвоздик.

Шли долго — будто по улице. Иногда коридор делал повороты, встречались на пути железные переборки с задраенными дверьми. Тилли-Тегус щелкал пальцами, и двери отодвигались с послушным рокотом подшипников…

Не сразу Гвоздик начал замечать перемены. Однако в конце концов его стало охватывать ощущение, будто он идет по настоящим улицам и переулкам. Ящики, оплетенные тросами тюки, обшитые мешковиной кипы товаров неуловимо менялись и все больше напоминали домики. Странно так! Смотришь в упор — ящик как ящик. Глянешь чуть в сторону — и кажется, что в нем появились окошки, сверху — острая черепичная крыша с трубой, а спереди — крылечко со столбиками и навесом… И такое впечатление, что домиков этих множество, они толпятся, становятся в неровные ряды, громоздятся друг над другом, как на горных склонах. Коридорный потолок исчезал куда-то, затягивался серой дымкой, свет множества ламп соединился в одно желтое пятно, которое светило, как солнце сквозь облачную пелену.

Гвоздик тряхнул головой, и тогда все эти нагромождения вокруг перестали наконец притворяться корабельными грузами. Честно превратились в сказочный городок.

Домики были разноцветные, с хитрыми украшениями, флюгерами над гребнями крыш, с узорчатыми переплетами на окнах. Они соединялись лесенками, мостиками, арками и решетками изгородей. Всюду стояли столбики с фонарями старинного вида. Посреди садика с деревьями в кадках бил маленький фонтан. Позади домов поднимались круглые башни средневекового замка — в них еще угадывались очертания больших бочек.

Красоту портили, пожалуй, только частые надписи углем и мелом. На дощатых заборах и кирпичных стенах там и тут было нацарапано: «Тулли-Тубус — глупый пень», «Вилли-Пупус + Пумпа-Бумпа = любовь», «Барракуды» — лучшая команда», «Акулы» — победят!» Среди других надписей белели крупные буквы:

ЗДЪСЬ БЫЛЪ ВАСЯ.

Как известно, Гвоздик уже выучил славянский алфавит и понимал, что к чему. «Ну и Вася, — подумал он. — Везде успел…» Впрочем, он догадывался, что Васи, скорее всего, разные…

— Как у вас тут здорово!

— Это наш главный город. В удаленных местах есть еще деревеньки, а здесь столица. Называется Нью-Гномборо…

— «Нью» — это ведь значит «новый»… — заметил Гвоздик. — Выходит, есть где-то еще и старый Гномборо?

— Был… — вздохнул Тилли-Тегус. — Каждый раз, когда пароход приходит в порт, случается разгрузка-погрузка, и наш город рассыпается, исчезает. Мы вынуждены отсиживаться в дальних трюмных закутках, а потом строить заново. Поэтому вот все время — «Нью»…

— А разве никто не замечает, что грузы превращаются в дома? — удивился Гвоздик.

— Что вы! Они превращаются только на время рейса!

— А если, когда идет плавание, кто-нибудь спустится сюда? Ну для проверки. И увидит такое…

— Никто не увидит, — с удовольствием сообщил Тилли-Тегус. — Конечно, мы строим город и раздвигаем пространство, но все это с помощью некоторых сказочных приемов. А взрослые, как известно, уверены, что сказок не бывает. Поэтому ничего и не замечают. Дети же здесь никогда не появляются. Вы — первый за всю историю… Идемте скорее, нас очень ждут. Видите, как пусто на улицах! Это потому, что все на стадионе…

Стадион оказался почти как настоящий, только поменьше. Над площадкой подымались ярусы скамеек. Они были забиты длиннобородыми гномами в пестрых колпаках и халатах и гномихами — румяными старушками в чепцах и передниках с оборками. Когда Тилли-Тегус через проход под трибуной вывел Гвоздика на поле, зрители захлопали и одобрительно засвистели (причем свистели даже старушки). Гвоздик очень смутился, хотя, казалось бы, уже привык и к славе, и к шумным встречам, когда жил в Сиднее. Он потупился и стал ковырять башмаком траву (она была искусственная — толстый ворсистый ковер).

Тилли-Тегус поднял руку.

— Уважаемые гномы! — возгласил он. — Этот замечательный мальчик Гвоздик, о котором вы все слышали, настолько добр, что без лишних слов согласился принять ваше приглашение и судить сегодняшнюю встречу между командами «Акулы» и «Барракуды»! Ура!

Ух, что поднялось на трибунах! Какой радостный рев! Гвоздик даже испугался, что весь Нью-Гномборо сейчас рассыплется, словно карточный городок. Минут десять бушевали трибуны, а Гвоздик сперва буквально засыхал от смущения, но в конце концов освоился и даже помахал над головой ладонью.

Наконец зрители поутихли, заиграли блестящие трубы маленького оркестра, и на поле выкатились двумя вереницами обе команды. «Акулы» — в зеленых трусах и желтых майках, «Барракуды» — во всем белом с голубыми полосками. Правда, майки висели мешками, а трусы на коротких гномьих ножках достигали пяток, но все-таки форма! Как полагается.

Тилли-Тегус начал церемонно представлять всех игроков судье. Гвоздик пожимал большие мягкие ладони, и в голове у него путались похожие друг на друга имена:

— Телли-Тигис…

— Буги-Кугис…

— Куги-Бугис…

— Топи-Тапус…

— Тапи-Топус…

И так далее!.. Лишь одного гнома — очень румяного, с ясными желтыми глазами и бородой веером, звали удивительно и непохоже на других: Чай-с-Лимоном!

Принесли мяч. Он оказался самодельным, как на Нукануке, только тяжелее. Плотно набитый шерстью. Гвоздик положил его на центр поля, игроки разбежались по местам, заправили в трусы бороды. Все выжидательно притихли. Гвоздик посмотрел на большие часы — они светились над стадионом на высокой башне с флюгером. Было ровно шесть. Гвоздик строго скомандовал:

— Матч!

В вмиг желто-зеленые и белые слиплись в большущий вопящий шар, который покатился на Гвоздика. Тот еле успел отскочить. Трибуны взорвались ревом… Из «шара» выскочил Чай-с-Лимоном и, подхватив свои зеленые трусы, погнал мяч к воротам.

— Куда! — орали с трибун. — В свои гонишь! Протри бородой гляделки!

Чай-с-Лимоном растерянно остановился. Мяч у него тут же отобрали, пестрая орущая толпа ринулась в другую сторону… Летали по воздуху колпаки и клочья бород. Мелькали сцепившиеся игроки. Разносились боевые кличи. Бело-желто-зеленая куча металась по площадке от ворот к воротам, вратари то и дело лезли в общую свалку. Гвоздик еле успевал увертываться. Ну, посудите сами, какое тут судейство? Он через две минуты охрип, стараясь навести хоть какой-то порядок. И наконец — вот удача-то! — вспомнил, что у него в кармане свистелка из маленькой раковины. Та, что подарила ему при расставании Цыца-ига. Гвоздик постоянно таскал ее с собой.

Он выхватил плоскую ракушку и подул изо всех сил. Пронзительный свист разнесся, наверно, не только над стадионом, а по всем трюмам «Новой Голландии». Трибуны вмиг притихли. Куча игроков рассыпалась, и они сели на ковер, упираясь ладонями и раскинув большущие босые ступни. Их похожие друг на друга простодушные лица были растерянными.

— Господа! — звонко и обиженно сказал Гвоздик. — Что же это делается?!

— Что? — нерешительно спросил один из игроков. На него цыкнули.

— Я вам говорил! — громким шепотом упрекнул прибежавший с трибун Тилли-Тегус. — Какой стыд…

Гвоздик решительно усадил обе команды в круг, стал в середине и сообщил, что у них не футбол, а вроде охоты первобытного племени за диким индюком. У футбола же есть свои строгие законы. С полчаса он растолковывал правила всем этим притихшим тути-мотусам и моти-тутусам.

— А главное правило такое: играть вежливо, быть джентльменами.

— «Мены» — это ведь люди, — придирчиво заметил Чай-с-Лимоном. — А мы гномы.

— Ну, будьте тогда… джентльгномами! — решительно потребовал Гвоздик. — И, пожалуйста, не жульничайте во время игры. Иначе никакого интереса!

— Почему это? — не поверил кто-то из игроков.

— Ну, сами-то подумайте!.. Вот, например… Вы любите арбузы?

— Да-а!! — отозвались обе команды и толпа на трибунах.

— Тогда представьте… Скажем, раздобыли вы арбуз. Но внутри он оказался пустой…

— У-у-у!..

— Да! Снаружи — как новенький, а внутри высох. Вот вы его разрезали, корки выбросили, а себя по пузу поглаживаете, делаете вид: ух, как я наелся!

— Зачем? — удивился кто-то.

— Чтобы соседи завидовали…

— Но ведь в пузе-то все равно пусто! — подал голос Чай-с-Лимоном.

— Вот именно! Так же и в игре, если вы нечестно победили, не по правилам! С виду настоящая победа, а на самом деле… как пустое пузо, сколько его ни надувай!

Сперва все молчали, потом одобрительный шепот зашелестел над стадионом, словно крылья летучих мышей. Негромко и с почтением население Нью-Гномборо обсуждало речь юного судьи. Дивились его уму и здравости суждений. Наконец капитан желто-зеленых «акул» встал, отряхнул трусы и пообещал:

— Мы будем играть без жульничества. И это… по-джентльгномски.

Капитан «Барракуд» тоже поднялся и протянул «акуле» руку. Трибуны зааплодировали.

…Ну, названия «джентльгномской» игра эта, возможно, и заслуживала, а что касается настоящего джентльменства… Впрочем, правила старались не нарушать и специально не хитрили. И судью слушались. Тем более что Гвоздик теперь не командовал голосом, а дул в свисток. Но порой судье доставалось крепко. Гномы, хотя и были без обуви, по мячу лупили от души, и он — тугой, увесистый — несколько раз вляпывал в Гвоздика и сбивал его с ног. Но судью тут же поднимали, вежливо отряхивали и просили прощения.

Матч закончился со счетом пятнадцать — пятнадцать. Правда последний гол в ворота «барракуд» показался Гвоздику малость спорным. Но, поколебавшись чуть-чуть, Гвоздик засчитал его — чтобы получилась ничья и все радовались одинаково.

И гномы радовались! Гвоздика подхватили на руки и сделали с ним круг почета мимо трибун. Зрители вопили и рукоплескали. Гвоздик чуть не оглох.

Когда Гвоздика поставили на ноги, он увидел перед собой веселого Чая-с-Лимоном. Тот широко улыбался, а из-под бороды у него… спускалась на шнурке пуговица! Та самая!

Гвоздик так удивился и обрадовался, что вскрикнул тут же без всяких размышлений:

— Эй, да это же моя пуговица!

Чай-с-Лимоном перестал улыбаться. Взялся за шнурок.

— Еще чего!

— Честное слово, моя! Она в трубу улетела, я и полез искать…

— Чаек, отдай, пожалуйста, — строго сказал Тилли-Тегус. — Нехорошо.

— Еще чего! — опять заявил Чай-с-Лимоном и сильно покраснел, а желтая борода его растопырилась. — Я ее дома нашел, в печке. Когда золу выгребал!

— Ну, вот! Она через трубу в печку и залетела!

— А печка-то чья? Моя! Есть такое правило:

Если в мой карман влетело, То кому какое дело!

— Это нехорошее правило, Чай, — заговорили наперебой гномы. — Оно совсем даже устаревшее… Отдай сейчас же. Что господин Гвоздик про нас подумает!

Чай-с-Лимоном громко заревел, размазывая бородой слезы.

Все растерялись и примолкли. «Вот ведь какая дурацкая история…» — смущенно подумал Гвоздик. И сказал виновато:

— Если бы это обыкновенная пуговица была, я бы, конечно, подарил. Но она… очень-очень важная для меня…

— А для меня… тоже важная, — пыхтел и всхлипывал Чай-с-Лимоном. — Красивая такая… Как что найдешь, сразу отбирают… — Он вдруг перестал плакать, помигал и быстро предложил: — А давай тогда меняться! На свисток!

— Ох… мне ведь его подарили. На память… — растерялся Гвоздик. Но часы уже показывали без четверти восемь, а ровно в восемь начинался ужин. — Ладно, держи!

Под укоризненное молчание гномов сопящий Чай-с-Лимоном стащил через голову шнурок. Вцепился в свистульку и сунул Гвоздику пуговицу. Засопел сильнее и быстро затопал прочь.

— Вы уж простите его, пожалуйста, — неловко попросил Тилли-Тегус. — Он прямо совсем еще дитя…

Сперва Гвоздика провожало множество народа. Но постепенно толпа редела. А когда вместо улиц Нью-Гномборо потянулись опять штабеля грузов, провожающих осталось трое: Тилли-Тегус и оба футбольных капитана. Пришли наконец в помещение с трубами, где в потолке чернел квадратный зев шахты. Капитан «Акул» встал на четвереньки, капитан «Барракуд» забрался на него, а Тилли-Тегус подхватил Гвоздика, чтобы поставить на капитанские плечи. Оттуда можно было дотянуться до нижней скобы. В этот момент забухали по железу тяжелые ступни. Из-под коленчатой трубы поспешно вылез Чай-с-Лимоном. Отводя глаза и вытирая бородой под носом, он буркнул:

— На… раз тебе подарили… — и сунул Гвоздику свисток-ракушку.

— Спасибо! — обрадовался Гвоздик. — А я тебе пуговицу подарю! Не эту, но тоже красивую. Брошу в трубу.

— Ага… — заулыбался Чай-с-Лимоном.

— Зачем же бросать, — сказал Тилли-Тегус. — Мы надеемся, что вы еще побываете у нас в гостях.

…Подъем прошел быстро. Прямо как на лифте. Потому что Тилли-Тегус лез вслед за Гвоздиком и подсаживал его мягкой, как подушка, ладонью. Когда Гвоздик выбрался наружу, Тилли-Тегус по пояс высунулся из люка, пожал Гвоздику руку и пропал. Гвоздик опустил тяжелую крышку и оглянулся. Над спокойным океаном горел красивый разноцветно-полосатый закат.

«Ох и будет мне сегодня…» — подумал Гвоздик.

В этот миг чья-то рука ухватила его поперек живота. А потная ладонь зажала Гвоздику рот.

6. Знакомый незнакомец. — Снова о сокровищах. — Краткая беседа о педагогике. — Зубы

Гвоздик замычал, задергал ногами и скосил глаза. И увидел, что держит его крючконосый бородатый дядька в черных очках.

Этого тощего нелюдимого пассажира Гвоздик замечал и раньше. Тот был одет в узкий клетчатый костюм, замшевые гетры с кнопками и украшенное клапанами кепи. Этакий турист-спортсмен, сверхсдержанный и ни с кем не вступающий в беседы.

«Турист» знакомым шепотом приказал:

— Тихо… Не пикать, малютка.

Он усадил обмякшего от страха Гвоздика на люк, прислонил к трубе, одной рукой уперся ему в грудь, а другой стянул с лица, как единую маску, темные очки, похожий на стручок перца нос и курчавую бородку.

— Ну-с?.. Прошу любить и жаловать. Не ожидали, мой милый?

Конечно, Гвоздик не ожидал! И теперь с перепугу даже забыл, что стоит лишь чиркнуть по пуговице…

— Что вам опять от меня надо? — в отчаянии прошептал он.

— Пуговки, мой мальчик!.. Не те медяшки, про которые твой дядюшка хитро раструбил в газетах, чтобы замести следы, а настоящие! Бриллиантовые пуговицы Джугги Ройбера!

— Да нету же их! Честное слово! — шепотом взмолился Гвоздик. — И совсем даже никогда не было! Это выдумки!

— Обманывать нехорошо, — ухмыльнулся Нус-Прошус. — Мальчиков за это наказывают… — Он вдруг ухватил Гвоздика за бока, вскинул и посадил на планшир палубного ограждения.

— Тихо… — опять велел он зловеще, потому что Гвоздик невольно вскрикнул. — Еще легкий писк — и птенчик полетит из гнездышка вниз. И никто не узнает, никого рядом нет.

За спиной Гвоздика была жуткая пустота, далеко внизу бурлила вдоль борта пенная вода. Вот ужас-то…

— Я же вам самую-самую настоящую правду говорю, — со слезами зашептал Гвоздик. — Ну, чего вы зря гоняетесь за нами?

— Зря ты упрямишься. Тебя плохо воспитали. Слушай и запоминай! Я знаю, что пуговицы у твоего дядюшки в портфеле. Ты тихонько достанешь их и принесешь мне… Конечно, ты сейчас думаешь: «Только меня господин Шпицназе отпустит, как я кинусь и подниму шум на весь пароход!..» Не поднимешь, детка. Я принял меры. Если ты не будешь держать язычок на привязи, я знаю, как быстро и незаметно отправить на тот свет и дядюшку, и твою коричневую колдунью, и тебя самого… Понял? — И Нус качнул Гвоздика назад так, что он чуть не потерял равновесие и сдержанно вскрикнул опять.

Нус-Прошус хихикнул:

— Ну, не буду, не буду… если ты станешь слушаться. Мы договорились? Завтра утром принесешь пуговки и будешь молчать об этом, как маленькая смирная рыбка. По крайней мере до того часа, как я сойду в Кейптауне. А там, ха-ха, можете меня искать… Но, конечно, сначала я сделаю то, что не успел в школе. Это моя учительская обязанность. Школьник не может вырасти полезным для общества человеком, если его ни разу как следует не выпороли…

Как ни перепуган был Гвоздик, он все же сказал удивленно:

— Вы ведь сейчас не учитель и даже не сыщик, а просто жулик!

Нус-Прошус не обиделся:

— Одно другому не мешает. Страсть к педагогике — это врожденное чувство, и стремление воспитывать детей может ощущать в себе человек любой профессии. Во мне это будет до самой смерти. И потому я считаю своим долгом… хе-хе… довести наше общее с тобой дело до конца… Ну-с, ты понял меня, любезный ученик? — Господин Шпицназе втянул сквозь зубы воздух, оскалил улыбку и близко-близко придвинул к Гвоздику лицо с бледным носом, на котором темнели рубцы от пальмы.

Это было так отвратительно! И страха не осталось, только злость. Резкая, толчком! Гвоздик, не думая, качнулся вперед и цапнул сыщика зубами за нос!

— И-и-и! — завопил Нус-Прошус и отпустил мальчишку. Но не просто отпустил — сильно толкнул от себя!

Гвоздик взмахнул руками и полетел в океан.

Часть восьмая ГЛАВНОЕ ЖЕЛАНИЕ 1. Падение. — Предательство Кукунды. — Одиночество. — Как умирают в океане. — Паруса в ночи. — Еще один старый знакомый

Вот тут бы опять закричать «мама!» Но у Гвоздика перехватило горло — от длинного, похожего на жуткий сон падения. Ведь летел-то он все равно что с многоэтажного дома…

К счастью, он упал головой и руками вниз, и поэтому не очень расшибся о воду. Но все же удар оглушил его. А инерция потащила вниз, в толщу воды. Очнувшись, Гвоздик задергался, закарабкался из этой соленой, давящей глухоты наверх. Вынырнул наконец. Сразу же его накрыл с головой, завертел, отбросил от парохода пенистый гребень. Гвоздик вынырнул опять.

Черный борт с многими рядами круглых, уже светящихся окон проносился мимо, как бегущая улица фантастического города. Долго, бесконечно. А Гвоздик машинально, беспомощно махал руками в глупой надежде приблизиться к этой стремительной улице, догнать, уцепиться. А горы воды опять накрывали и отшвыривали его… А потом вдруг прекратился бег этой черной стены с тысячей желтых иллюминаторов. На темнеющем небе обрисовалась высокая круглая корма, труба, задняя мачта в паутине такелажа. И «Новая Голландия» стала быстро уходить от мальчишки, которого играючи перебрасывали с вершины на вершину водяные холмы кильватерного следа…

Конечно, Гвоздик пробовал кричать. Но горло тут же забивало соленой горечью. Он кашлял, барахтался опять и наконец сообразил, что надо держаться спокойнее. Иначе — конец.

Держаться на воде он мог долго. Слава Богу, на Нукануке во время купаний с мальчишками было время научиться. Правда, сейчас мешали башмаки. Но Гвоздик, набравши воздуха и кувыркаясь, ухитрился расшнуровать их и стащить. «Прощайте, голубчики»… Он уже начал соображать и разбираться в обстановке. «Новая Голландия» быстро удалялась. След от нее стал спокойнее, водяные бугры сделались пологими и постепенно сливались с длинной, почти незаметной океанской зыбью. Когда такая волна приподнимала Гвоздика, он видел сияющий огнями и чернеющий кружевом рангоута пароход, который теперь вовсе не казался большим…

Гвоздик был уверен, что вот-вот, сию минуту на «Новой Голландии» загремят, зазвенят сигналы тревоги, разнесутся над водой усиленные рупором капитанские команды. Пароход остановится, запоют блоки спускаемых шлюпок. Потому что не бывает же так, чтобы человека бросили одного-одинешенького в океане… Ну скоро вы там?! Чего резину тянете!..

Однако «Новая Голландия» уходила все дальше, огни ее превращались в светлое, размытое в сумерках облачко, и Гвоздик понял наконец, что спасти его может только чудо…

Чудо!

Вот бестолочь-то! Как сразу не сообразил! Правду говорят, что от страха люди теряют голову… Облегченно заулыбавшись, Гвоздик перевернулся на спину. Нащупал на груди заветную пуговицу. Вот и пришло время главного желания. Что может быть главнее жизни, если тебе одиннадцать лет (да и то не полных, а без недели)?! Надо только задумать так, чтобы он, Гвоздик, не просто оказался на «Новой Голландии», а чтобы все при этом узнали про коварного Нуса и подлый сыщик наконец расплатился за все… В общем, надо сказать так: «Кукунда, сделай, чтобы кто-то видел, как Нус меня скинул, и чтобы подняли тревогу и меня сейчас подобрала шлюпка, а этого негодяя схватили и посадили в канатный ящик…»

Оттягивая удовольствие и улыбаясь, Гвоздик полежал еще в теплой воде, которая ласково баюкала мальчишку. Как Маа…

«Ох, да они же там с ума сходят от беспокойства!»

Гвоздик пальцем зачиркал по пуговице. «Интересно, в каком виде появится Кукунда? Как шар или как профессор? На лодке, на крылышках или просто поплавком на воде?»

Кукунда не появлялся никак…

Это было непостижимо! Вопреки всем волшебным правилам!

«Заснул он, что ли? Ну, я ему…»

Гвоздик тер пуговицу все сильнее, ожидая, что вот-вот раздастся знакомый хлопок воздуха и теплый имбирный запах облачком повиснет у лица…

Не было Кукунды!

Может быть, пуговица не действует потому, что мокрая? Гвоздик жарко и отчаянно подышал на нее. Стал тереть опять.

Нет…

Наверно, сигнал вызова был слышен Кукунде лишь на небольшом расстоянии, в пределах парохода. И сейчас Джон Кукунда, эсквайр, профессор Башкампудри небось развлекает фокусами ахающих дам, а о Гвоздике думать забыл!

А может быть… нет, не может… но все-таки… Вдруг это нарочно! Не стало Гвоздика — и джинн свободен от неволи! Я, мол, ничего не слышал, виноватых нет…

Гвоздик отпустил пуговицу, всхлипнул. Посмотрел сквозь мокрые ресницы вверх. Небо стало звездным. Скоро взойдет луна, а пока бесконечные созвездия выстраивали над Гвоздиком сверкающие этажи Вселенной. Их искрящийся свет лучисто вспыхивал и рассыпался среди слезинок…

Сейчас звезды не радовали, не манили Гвоздика. Они были равнодушные и чудовищно далекие…

И впервые мальчик Гвоздик ощутил, что такое безнадежное, последнее одиночество… Он отчаянно, протестующе вскрикнул. Но горло горело от морской соли, и раздался только хрип… Да и какой смысл кричать, если ты в мире совершенно один? Кому кричать? Себе? Богу? «Может, это потому случилось, что я не любил молиться и ленился ходить в церковь?.. Господи, прости и помилуй… Нет, теперь уже поздно…»

Почему-то вдруг представилось, как два его башмака медленно опускаются в толще беспросветной воды. Наверно, они уже далеко от поверхности… И сам он скоро будет вот так же… «А может, их уже с налета ухватила в зубастую пасть акула? Как башмак Боба Кривой Пятки… Нехорошо, что я ему так и не признался… Акула сцапала этот ботинок и перекусила линь…»

Сколько здесь этих чудовищ, в бесконечном океане, где до ближайшего берега, до мыса Доброй Надежды, больше тысячи миль! И в любую минуту чудовище может с маху разорвать его, Гвоздика, пополам!.. Нет, лучше уж потонуть. Но и тонуть не хочется… Боже мой, так все было хорошо! И плавания, и приключения, и клад, и друзья… И Маа… И вдруг — единым махом!.. То, что говорил Кукунда о бессмертии человеческого «я», теперь ничуть не утешало Гвоздика. Тем более что оказался Кукунда изменником и болтуном.

Гвоздик вновь протестующе забарахтался, вода забурлила вокруг… А когда он обессиленно затих, поняв, что надо привыкать к смерти, бурление воды не исчезло совсем. Отдаленное воркование струи слышалось в загустевшем воздухе… А может, в ушах шумит? Или… это режет воду акулий плавник? Акулы охотятся ночью? Гвоздик дернулся, глянул в сторону шума…

Совсем недалеко — смутно белея в свете звезд, переливаясь разноцветными каплями бортовых огоньков — двигалась на Гвоздика парусная громада. Гвоздик опять хрипло закричал, закашлял, вскидывая руки, погружаясь с головой и выскакивая снова… Но кто его услышит, кто увидит в темноте?.. Однако спасительная мысль встряхнула Гвоздика радостной надеждой: свисток-то с ним! Не потерялся!

Барахтаясь, Гвоздик выковырял ракушку из кармана. Толчком выдул из нее воду. Опять надул щеки. И резкий, печальный, очень громкий свист понесся в ночи. Еще… Еще…

Парусник, шелестя и бурля, прошел совсем рядом. И стал уходить… Что же это? Куда вы?

И вдруг часто, с резкой силой, загремел корабельный колокол, засвистела боцманская дудка. Громкий голос закричал команды. Вспыхнул белый луч, заметался по воде, ударил в Гвоздика слепящей звездой. Громада корабля с креном разворачивалась, обезветривая паруса. Но Гвоздик, полуослепший от прожектора, уже не видел этого. Он только дул, дул в маленькую раковину. И сколько времени это длилось — непонятно… Плеск весел раздался совсем рядом. Крепкие и такие надежные — до обморочного счастья надежные! — пальцы ухватили Гвоздика за матроску, за локти, за бока, вытянули из воды…

— Ваше благородие, побачьте, то ж хлопчик!..

И по-английски молодой радостный голос:

— Мальчик, ты откуда? Ты можешь говорить?

— Могу… — и закашлялся опять. — С «Новой Голландии»… Я упал…

— Навались, ребята! — И вельбот дернулся так, что Гвоздика качнуло на грудь офицеру — тот прямо поверх мокрой одежды закутывал мальчишку в свой белый китель…

На борт Гвоздика подняли на руках. Но там, на палубе, он попросил:

— Пустите, пожалуйста, я сам…

С мостика спускался офицер с окладистой русой бородой. Ярко светил фонарь.

— Нашли? Слава Создателю… Ты откуда, мальчик? Давно в воде? Как ты себя чувствуешь?..

— Господин капитан… — через силу сказал Гвоздик. — Господин Аполлон… Филип-по-вич… Вы меня не помните?.. «Долбленая тыква», в Гульстауне…

Капитан стремительно присел на корточки:

— Гвоздик!.. Чудеса твои, Господи! Тесен океан…

Над капитаном, на парусиновом обвесе мостика, чернели буквы: «KRECHET». «КРЕЧЕТЪ» — было написано на спасательном круге…

Гвоздик быстро качнулся к капитану Гущину-Безбородько, прижался к нему и заплакал…

2. На корабле спасителей. — Как Нус-Прошус выбрался с острова. — Тревога на пароходе. — Радость и праздник. — Разоблачение негодяя. — Сон…

Сначала Гвоздик попал в решительные руки веселого толстяка Петра Петровича — корабельного доктора. Тот окунул «пойманную рыбку» в горячую ванну, растер, напоил чем-то горьким и сказал наконец, что «ничего страшного, дыхание вечности еще не успело коснуться этого сорванца…» Вообще-то оно успело коснуться Гвоздика. Но сейчас он ожил и уже не чуял ни страха, ни слабости, только счастливое возбуждение.

Через полчаса он, одетый в костюм российского матроса — в подвернутых штанах и в рубахе почти до пят — сидел в командирской каюте, глотал из кружки горячее какао и, перескакивая от события к событию, рассказывал о своих приключениях.

— Каков негодяй! — воскликнул капитан Гущин-Безбородько, услыхав, как Нус-Прошус выбросил Гвоздика с парохода. — А мы-то еще помогали этому разбойнику! Ах, кабы знать!..

Оказалось, что именно «Кречет» доставил господина Шпицназе в Австралию. Российский военный клипер зашел на Нукануку через неделю после отплытия плота. А Нус, оказывается, никуда с острова не уплывал, прятался в джунглях. Он явился на клипер, поведал грустную историю, как был смыт с яхты и попал на Нукануку, как туземцы преследовали его и подвергали пыткам. И умолял забрать его с этого ужасного острова. Моряки отнеслись к рассказу «несчастного» без доверия. Туземцы были добрые люди, а этот хнычущий тип смахивал на проходимца. Однако помогать попавшим в беду — долг моряков и всех христиан. Одели, покормили, взяли беднягу на корабль. Даже денег для него собрали среди офицеров… Достигнув Австралии, «Кречет» бросил якорь сперва не в Сиднее, а в небольшом порту Грэфтоне, где были ремонтные доки. Коварный Нус от Грэфтона до Сиднея добрался, скорее всего, по суше, на почтовом дилижансе, и под чужим именем проник на «Новую Голландию»…

— Ах, кабы знать! — повторил Гущин-Безбородько. — Ну ничего, никуда он от правосудия не денется!

В дверь заглянул молодой лейтенант, который выудил Гвоздика из Индийского океана.

— Аполлон Филиппович! Мы тоже послушать хотим. Позвольте гостя в кают-компанию, а?

— Да вы его замучаете вопросами!

— Что вы! Мы деликатно, в меру… Там уже все собрались.

— Тогда и меня приглашайте.

— Милости просим!..

Тут надо заметить, что командир корабля не считал возможным появляться в кают-компании без приглашения офицеров — таков был обычай…

Гвоздика усадили в кресло, и он, тающий от безопасности, от счастья неожиданного спасения, снова и снова говорил о портфеле Ботончито, о Нукануке, о мерзком Нус-Прошусе…

«Кречет» пришел в Сидней через день после отплытия «Новой Голландии», и офицеры, конечно, читали в газетах о приключениях Гвоздика. И Аполлон Филиппович рассказывал, что знает мальчишку и что даже в свое время наградил его нынешним именем, значит, Гвоздик — все равно что его крестник. Но кто мог подумать, что события получат такое продолжение!..

Кстати, никто особенно не удивился рассказу Гвоздика о корабельных гномах. Аполлон Филиппович даже сказал, что в трюме «Кречета» тоже обитает представитель этого племени, только он очень стеснительный и редко показывается наверху…

А пока шла беседа, «Кречет», разведя в помощь парусам пары, мчался в том направлении, куда ушла «Новая Голландия». Курс-то был известен — мыс Доброй Надежды. Каждые пять минут бухала на палубе сигнальная пушка.

И наконец близко к полуночи, когда у Гвоздика совсем уже слипались глаза, в кают-компанию просунул голову матрос.

— Ваше высокоблагородие! Кажись, ихний пароход!

— Догоняем? — вскочил Аполлон Филиппович.

— Никак нет! Навстречу прут и сигналят по-всякому!

Гвоздик бросился к выходу.

— Стоп, юнга, — засмеялся капитан. — Куда ты в таком наряде? Распугаешь всех пассажиров!

Принесли высушенный и отглаженный костюм Гвоздика. Только вот башмаков не было. Зато один веселый матрос попросил:

— Ваше высокоблагородие, дозвольте подарить мальчонке мою бескозырку! Он ведь вроде бы и мой крестник. Это я его первым услыхал, а потом в луче разглядел…

«Кречетъ» — было написано на черной ленте бескозырки.

— Подари, Василий… Гвоздик, это тебе вместо прежнего берета, — сказал Аполлон Филиппович. — Теперь ты опять, как гвоздик. И гвоздик ты героический, железный, хотя и не тонешь.

…Наверное, не стоит подробно рассказывать про отчаяние дядюшки Юферса и тетушки Тонги, когда ни к ужину, ни после ужина Гвоздик не появился. Не надо терзать читательское сердце. Скажем только, что переполох нарастал, как лавина. По всем палубам, по всем закоулкам был объявлен поиск. Попробовали бы не объявить, если этого требовала герцогиня Тонга Меа-Маа… Конечно, мальчика не нашли. И безутешная Маа заявила, что паи-паи наверняка упал за борт. Немедленно полный назад! Обыскать океан!

Это, было безумие! Во-первых, как считал капитан «Новой Голландии», мальчишка шастает где-нибудь по пароходу. Заблудился или застрял… Во-вторых, если и, не дай Бог, угодил за борт, где теперь его найдешь? Да еще ночью! Сколько времени прошло! Большое, конечно, несчастье, да только что поделаешь. А разворачивать на обратный курс такую махину, жечь многие тонны лишнего угля, выбиваться из расписания! Убытков не счесть… Но тут стали возмущаться и требовать обратного курса многие пассажиры, через помощника О'Брайена предъявили капитану ультиматум. Потому что многие знали и любили Гвоздика.

Пароход описал дугу и пошел на восток, давая долгие гудки и обшаривая темную воду прожекторами. Примерно через час показался палящий из пушки русский военный корабль. Вспышками сообщил, что… о, чудо! О, счастье!

Два судна, сияя огнями, медленно сходились в океане и наконец застопорили ход в полукабельтове друг от друга. Эту чудесную картину еще больше украшала повисшая в чистом небе круглая луна. Аполлон Филиппович Гущин-Безбородько распорядился спустить капитанский вельбот. Он сам решил сопроводить Гвоздика на «Новую Голландию». По этикету, наверно, полагалось, чтобы капитан пассажирского парохода первым посетил командира военного корабля, да уж ладно. Пока эти штатские раскачаются…

Вельбот стрелой помчался к «Новой Голландии», пересекая на зыби лунную дорогу. Матросы «Кречета» кричали вслед «ура!» Опять — уже радостным салютом — бухнула пушка. А на сверкающем плавучем городе гремел оркестр…

Гвоздик опять едва не погиб — в объятиях Маа. Едва не захлебнулся в Ниагаре ее счастливых слез. И когда он, опять чудом оставшись в живых, освободился и задышал, к нему обратился капитан «Новой Голландии»:

— Поздравляю, молодой человек. Вы сегодня родились заново и для всех нас это тоже счастливый день… Однако постарайтесь больше не падать за борт. Остановки в океане и поиски таких любителей купания не всегда кончаются удачей. И обходятся судовой компании в ха-арошенькую сумму…

Гвоздик возмущенно вскинул голову в помятой бескозырке:

— Да вы что! Думаете, я сам упал? Меня скинули!

— Кто? Что? Где этот негодяй? — раздалось вокруг.

— Вот этот негодяй! — послышался властный голос. Профессор Башкампудри прокладывал в толпе дорогу, а за ним два матроса тащили под руки тощего клетчатого господина.

— Это он! — закричал Гвоздик, и горячие слезы брызнули у него из глаз. — Он меня сбросил!..

— Я протестую! — громко завозмущался замаскированный Нус-Прошус. — Я впервые вижу этого мальчика!

— Врешь! — Гвоздик подскочил и одним движением сорвал с Нуса очки, нос и бородку. — Смотрите! У него на настоящем носу следы от моих зубов!

Все ахнули.

— Сударь, — сказал Нусу капитан «Новой Голландии». — До Кейптауна вам придется посидеть под арестом в вашей каюте. Далее — дело полиции… Эй, оркестр! Марш «Морской король» в честь мальчика и его славных спасителей!

…И было еще много всего: шума, поздравлений, возмущений по поводу вероломного Нуса и радостной музыки. «Новая Голландия» и «Кречет» разошлись наконец, сигналя и салютуя друг другу. Гвоздик долго махал бескозыркой морякам клипера. Особенно капитану Гущину-Безбородько и матросу Васе, который первым услыхал и увидел Гвоздика в океанской ночи…

Несколько раз осторожно приближался профессор Башкампудри, смотрел виновато и выжидающе. Но Гвоздик делал вид, что не замечает этого… В общем понятно, кого…

Когда Гвоздик улегся в постель, Маа села у его изголовья, а дядя Ю в ногах. И так сидели до рассвета, будто боялись, что он опять исчезнет. А ему снились ботинки. Они в толще океана опускались все ниже и беседовали: «Как хорошо! Прохладно и спокойно…» — «Наконец-то мы больше не будем сидеть на ногах этого несносного бегуна! А то ведь целый день — по палубам, по ступеням, по ржавым скобам!..» — «У меня уже дыра на подошве…» — «И у меня… Ну, ничего! Дырки нам пригодятся, они будут окошками, когда мы опустимся на дно и сделаемся домиками для рыбок». — «Я предпочел бы иметь жильцом пожилого глубоководного краба-одиночку. Спокойнее…» — «Пожалуй, вы правы…»

3. Утро. — Кукунда оправдывается. — Дядя Ю и Маа боятся. — Краткое упоминание о Нусе. — Визит профессора Башкампудри

Конечно, после столь бурной ночи Гвоздик проснулся поздно. Однако все же раньше дядюшки и Маа… Он сразу все вспомнил. Но вчерашние приключения казались очень далекими и ненастоящими. Можно было бы подумать, что все приснилось, но на стуле поверх одежды лежала бескозырка с надписью «Кречетъ».

Гвоздик сел в постели, надел бескозырку и стал думать обо всем понемногу. Без тревог и запоздалого страха. На потолке горела солнечная искра. И Гвоздику вдруг вспомнилось другое утро — первое утро его первого плавания, когда он проснулся в дощатой каютке «Милого Дюка». Полгода прошло. А кажется — сто лет!..

Ну, сколько бы там ни прошло, а через несколько дней Гвоздику стукнет одиннадцать. Дядюшка проговорился, что пассажиры хотят устроить в этот день праздничный обед. Ахают: «Какой удивительный ребенок, просто герой!..» А какой он герой? Все приключения сами собой случались, а он только и знал, что боялся… Но с другой стороны… не каждому все-таки повезет в таком возрасте найти клад знаменитого капитана и совершить кругосветное путешествие!..

Гвоздик вдруг хихикнул: земной шар представился ему с ножками, с ручками и в шляпе — как Кукунда. Тут же Гвоздик насупился — вспомнил про измену. И в эту секунду из-за кровати резво выкатился живой шар в цилиндре.

— Чего пришел? — непримиримо сказал Гвоздик.

— Доброе утро! — легкомысленно отозвался Кукунда и приподнял цилиндр.

— Иди ты знаешь куда! Я тебя видеть не хочу. Дезертир.

— Ну уж, зачем уж так-то уж… Легкое недоразумение вышло. Завертелся, закрутился, потерял бдительность. Это я признаю и прошу, так сказать, прощения… Никак не думал, что этот проходимец выкинет тебя за борт… Тебе надо было сразу пуговицу тереть, а ты небось волынку тянул. На дальнем-то расстоянии связь не действует…

— Я еще и виноват! — возмутился Гвоздик.

— Не говорю я, что ты виноват, — забубнил Кукунда. — Ну, я виноват, что теперь делать… Но, в конце концов, я же тебя и вытащил! Разве плохо все кончилось? Наоборот! Еще одно приключение, будет что вспомнить!..

— Что ты врешь! Меня матрос Вася заметил! А ты при чем?

— А кто устроил, что «Кречет» на тебя наткнулся? Вася? Когда спохватились, что тебя нет, я сразу понял, что к чему! Рассчитал наилучший вариант спасения и самый ближний корабль пустил тебе на выручку… Очень просто!

— Куда уж проще! — совсем разозлился Гвоздик. — Не мог, что ли, сразу на «Новую Голландию» меня вернуть?

— Конечно, не мог! Это было бы волшебное чудо: перенести мальчишку по воздуху на много миль! Волшебное чудо угу могут совершать лишь по желанию своего хозяина, когда он четко и ясно требует: «Сделай вот это!» А то, что тебя моряки выловили — это чудо правдоподобное. Никто не придерется…

— Ты мне винтики против резьбы не вкручивай, — сказал Гвоздик. — Меня Вася заметил. А ты теперь примазываешься…

— Не хочешь — не верь…

— Паи-паи! — раздалось из-за двери с мощностью приглушенного пароходного гудка. — Ты уже проснулся, моя детка?

Кукунда усох и дымной струйкой втянулся в пуговицу, которая валялась на ковре у кровати. Гвоздик подумал и надел ее на шею…

Два дня Ю и Маа не спускали с Гвоздика глаз. Первый день он вообще провел в каюте. Дядюшка говорил, что неприлично, словно какому-то босяку, ходить по пароходу без башмаков. А ботинки, как мы знаем, были уже на дне и служили домиками морским жителям.

Но, разумеется, в громадном пароходном универмаге нашлась обувь для мальчика. Вежливый продавец принес в каюту десяток коробок, на выбор. И Гвоздик вместо твердых ботинок с крючками и шнурками выбрал легонькие сандалии с дырчатым узором. Тогда они только входили в моду, но вскоре стали обычной обувью для мальчишек и девчонок многих стран…

Но и в обуви дядюшка и тетушка не отпускали мальчика от себя. Наконец он взмолился:

— Ну, что со мной сделается! Ведь Шпицназе сидит под арестом!

— Эта бестия найдет выход, — опасливо сказал папаша Юферс. — Он уже много раз ускользал…

Забегая вперед, хочу сказать, что папаша Юферс оказался прав. Через несколько дней, во время стоянки в Кейптауне, Нус-Прошус непонятным образом сумел удрать из каюты и бесследно затерялся в большом городе. Ни на пути у Гвоздика, ни в нашем романе он больше не появится. Так что давайте скажем ему «прощай» и вернемся к нашим главным героям.

Скандальный разговор происходил в каюте у тетушки Тонги. Гвоздик доказывал ей и дядюшке, что Шпицназе сидит взаперти за дело. А почему он, Гвоздик, должен быть под постоянным надзором?.. Что? Опять свалится за борт? Пускай дядюшка — знаток всех удивительных морских случаев — скажет: где, когда было, чтобы в течение одного рейса какой-нибудь мальчишка дважды падал за борт посреди океана?

— От тебя всего можно ждать, — ворчал дядюшка. А Маа тяжело и огорченно охала.

Гвоздик применил последнее, не совсем достойное средство: хныкнул и начал тереть глаза.

— Паи-паи! — заволновалась тетушка Тонга. — Не плачь, моя птичка, не надрывай старой Маа сердце…

В этот момент в дверь постучали. И возник на пороге… профессор Башкампудри! Гвоздик машинально схватился за пуговицу.

Профессор очень вежливо попросил у госпожи Меа-Маа и господина Юферса позволения погулять с мальчиком. Неделю назад Гвоздик и он, профессор Башкампудри, вели увлекательную беседу о некоторых свойствах Бесконечности, и хотелось бы привести к завершению некоторые возникшие идеи.

Папаша Юферс и тетушка Тонга весьма уважали профессора и полностью доверяли ему. Разумеется, Гвоздик немедленно был отпущен, а профессор удостоен всяческих благодарностей за внимание к мальчику.

Когда вышли из каюты, профессор молча направился по пароходу в уединенный уголок под трапом. Гвоздик — следом. Странно — он чувствовал себя словно в чем-то виноватым…

4. Горькое признание Кукунды. — Когда не нужно волшебство. — Свобода — Тилли-Тегус. — Прощайте, друзья…

Здесь, под трапом, никого, конечно, не было. Гвоздик посмотрел на поручни и поежился, вспомнив, как недавно летел с них в океан… и вдруг сжался от испуга: а что, если Кукунда привел его сюда, чтобы вновь отправить за борт. И так избавиться от рабства.

Но тут же Гвоздик прогнал эту трусливую и глупую мысль.

Профессор сел на люк, поддернув на коленях изящные брюки, посадил рядом Гвоздика. Тот искоса смотрел на него и трогал языком родинку-семечко. Профессор Башкампудри поправил белоснежный тюрбан и вздохнул:

— Гвоздик… я должен признаться. Мне очень стыдно, и все-таки это необходимо. Дело в том, что угу никогда не лгут, а я соврал. И теперь мое энергетическое поле сохнет и тает от угрызений совести…

Гвоздик прищурил один глаз, а другим уже с интересом глядел на виноватого Кукунду-профессора.

— Где это ты… где это вы соврали? Когда?

— В то утро, после твоего приключения… Увы, я не направлял клипер «Кречет» к тебе. Это чудо совершилось тогда само по себе… А может быть, вмешались гномы…

— Как… вмешались?

— Они умеют переговариваться друг с другом на очень больших расстояниях, между разными кораблями. Люди тоже скоро придумают такую связь, а гномы это колдовство знают давным-давно… Возможно, услыхали, что ты пропал, и дали сигнал по всем кораблям. А гном на «Кречете» незаметно подправил руль до нужного курса… А я в ту пору был ужасно растерян и забыл все волшебство, не знал, где тебя искать…

Гвоздик почему-то смутился и не смотрел на профессора. Снял бескозырку, надел ее на колено, покрутил туда-сюда. Потом сказал:

— Ну и ладно… А заметил в воде меня все-таки Вася… Капитан Аполлон Филип-по-вич подарил ему свои серебряные часы. Я думаю, не зря…

— Не зря… А я достоин всяческого поношения, и не будет мне покоя, если ты меня не простишь… — в голосе Кукунды прорезались восточные нотки, как у муэдзина.

— Да ладно… — Гвоздик ежился, вертел на колене бескозырку и от неловкости шевелил в новых сандалиях пальцами. — Чего уж теперь… Все равно все хорошо кончилось.

— Для всех, кроме меня! — горько сказал Кукунда. — Как мне теперь смотреть в глаза другим угу? Если ты не простишь…

— Да бросьте вы, я не сержусь, — быстро и смущенно проговорил Гвоздик.

— Правда?!

— Честное моряцкое…

— Какое счастье… — выдохнул Кукунда. — Я будто родился заново! Я как совсем крошечный угу, который вылетел из цветка доисторического лотоса и смотрит ясными глазами на открывшийся ему неведомый мир… Спасибо тебе сердечное…

— Да ладно, чего там… — опять сказал Гвоздик, водя пальцем по золотым буквам на ленте.

— А теперь… — вздохнул Кукунда-профессор, — мы должны попрощаться. Чтобы я вновь не впал в соблазн современной жизни и случайно не подвел тебя. В общем, во избежание новых неприятностей… Придумывай срочно желание и кончим на этом!

— Но я не знаю… — робко сказал Гвоздик.

— Нет уж, давай, — тихо, но твердо потребовал Кукунда. — Тянуть дальше просто опасно.

— Ну, тогда… — Гвоздик поскреб в затылке и спросил нерешительно: — Может, вы сделаете, чтобы дядя Ю и Маа больше не пасли меня так… будто неразумную овечку?..

— Да это и без того скоро кончится! Зачем тратить волшебство на такие пустяки! А кроме того…

— Что?

— Не лишай радости заботиться о тебе тех, кто тебя любит.

— Какая же это радость? Они боятся так, что мучаются!

— И все равно радость… — вздохнул Кукунда. — Когда-нибудь поймешь…

— Тогда я не знаю… Ох, вот что! Сделайте, чтобы дядя Ю и Маа никогда не болели и жили долго-долго!

— Это и так будет, без колдовства. У них прекрасное здоровье. Не тревожься… Все, кого ты любишь, будут жить долго. И даже твой приятель Джекки Тимсон, которого ты забыл, но который тебя помнит и ждет…

— Вовсе я не забыл! Я ему… кокосовую маску подарю! Рожа такая смешная, из скорлупы вырезанная! Я ее специально для этого с Нукануки везу!

— И в старой школе, где ты учился четыре года, тебя помнят…

— Вот хорошо!.. Тогда, может быть… сделать так, чтобы у нас получилось все-все, как задумано? Пусть будет настоящий пароход! И чтобы там музей и…

— Вот чудак! Ты же отказался от груды золота. А теперь хочешь, чтобы все тебе на блюдечке… Пароход будет и так, без всяких чар, надо только похлопотать и поработать. А без этого какой интерес?

— Никакого… — кивнул Гвоздик.

— Все получится, как задумано, — немного устало объяснил Кукунда. — Потому что ты отыскал клад капитана Румба, а дядюшка написал свою книгу. Вы заработали свое счастье. А чтобы не потерять его, надо стараться дальше. Без этого все равно удачи не будет, и целая армия джиннов не поможет… Ну, загадывай желание! И я полечу…

— Чего вам здесь-то не живется? — с досадой сказал Гвоздик.

— Потому что как на привязи, — тихо ответил Кукунда. — И все время ждешь: вот-вот эта жизнь кончится…

Гвоздик снял пуговицу, покрутил на шнурке и кинул за борт.

— Вот и нет никакой привязи…

— Что ты сделал!!

— А что? — слегка испугался Гвоздик. — Вам разве хуже?

— Мне — замечательно! А тебе… Ты лишился волшебной возможности!

— Ну ее на фиг, — насупленно сказал Гвоздик. — Одна морока только. И мне… и вам.

— Значит, ты насовсем отпустил меня?

— Ну, вы же сами видите…

— О, Господи! — счастливо простонал Кукунда. — Вот радость-то небывалая! Ты даже не представляешь! Ведь угу становится полностью свободным только тогда, когда человек по доброй воле отпускает его!.. Теперь я могу жить вольно! Как люди!..

— И ухаживать за дамами, — тихонько ввернул Гвоздик.

— Что-что?

— Да нет, я так… Только с Маа вы уж не любезничайте слишком часто.

— Ладно, ладно… Ох, ну неужели это правда случилось? Четыреста тысяч лет ждал…

Кукунда вдруг притих, подпер щеки ладонями…

— А куда вы теперь отправитесь? — осторожно поинтересовался Гвоздик.

— Куда угодно! Я вольная птица!.. А крыша над головой и деньги для меня не проблема. Легкие чудеса я всегда могу творить без посторонних желаний… Гвоздик…

— А!

— У меня такая мысль… А что, если я поселюсь в Гульстауне? И когда у вас будет пароход, я стану выступать на нем перед гостями, фокусы показывать? Из меня получится неплохой артист, уверяю!

— Конечно! Дядя Ю будет очень рад…

— А ты? — нерешительно спросил Кукунда.

— Ну, и я…

Они посидели, помолчали. Кукунда вдруг усмехнулся:

— Вот ведь… Случилось небывалое счастье, а на душе вместо ликования какая-то печаль… Может, оттого, что я слишком долго ждал. Или оттого, что счастье это — сверх всякой меры и потому боится бурной радости…

— Может быть, — согласился Гвоздик. — А у меня вот печаль без всякого счастья. Влетит мне от дядюшки Ю…

— За что?!

— За пуговицу.

— Какая чепуха! Я сделаю тебе в точности такую же! Только не волшебную.

— Правда? Тогда, если можно, сделайте две! Я одну подарю гному, Чаю-с-Лимоном. Я обещал…

В этот момент шевельнулась под ними крышка люка, снизу постучали. Гвоздик и Кукунда вскочили. Крышка поднялась, из-под нее показалась бородатая голова в полосатом колпаке.

— Тилли-Тегус! — обрадовался Гвоздик.

— Добрый вечер, господа. Вы позволите мне посидеть немножко с вами?

— Сделайте одолжение, — сказал Кукунда. А Гвоздик помог Тилли-Тегусу выбраться из люка. При этом подумал, что надо бы сказать большое спасибо за свое спасение. Но почему-то постеснялся. И к тому же кто знает: вдруг корабельные гномы были здесь ни при чем? Неловко получится…

Все трое сели на крышку, гном посередине.

— Вы знаете, хотя мы и глубинные жители, но иногда тянет посмотреть на небо, на солнышко, — признался Тилли-Тегус.

Кукунда покивал тюрбаном. Гвоздик тоже понимающе кивнул. Помолчали.

Потом Гвоздик сказал:

— У меня скоро день рождения. Приходите на праздник, господин профессор и вы, Тилли-Тегус, ладно? И Чай-с-Лимоном пусть приходит, я приглашаю…

Гном поскреб бороду.

— Очень благодарю. Только мы не приучены к шумному людскому обществу, стесняемся. Да и выселить нас могут, чего доброго, за безбилетное проживание… Но подарок мы вам пришлем обязательно… Большую коробку с красками.

— Спасибо! Я давно о красках думаю…

И все опять замолчали. Солнце уже стало малиновым, неярким и опускалось в океан. Зажглись золотые и разноцветные ленты облаков. Такая красота… Но тем, кто смотрел сейчас на это, было немного грустно. Не одному Кукунде, а всем троим…

Согласитесь, что слегка грустно и нам с вами. Может быть, потому, что над океаном светит закат, а он — даже самый красивый — навевает печаль. А может быть, дело в том, что сейчас мы прощаемся с нашими героями. Про то, что случилось потом, пришлось бы писать другую книгу.

А книга про портфель капитана Румба — закончена.

Эпилог

Нет, не совсем книга закончена. В морских (да и всяких других) романах принято писать эпилоги. Они для тех дотошных читателей, которым надо — ну абсолютно необходимо!. — знать, что было с героями дальше.

Я в затруднении. Что было дальше, в точности я не знаю. Меня выручает лишь очень старая газета «Гульстаун миррор», попавшая ко мне совершенно случайно, в давние времена. Там на последней странице, где всякая реклама, есть объявление:

ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!

Дамы и господа!

Девочки и мальчики!

Все большие и маленькие любители морских путешествий!

Пароход «Капитан Румб» акционерного общества «Юферс и Большая компания»

1 июня сего года

отправляется в увлекательное плавание по Атлантическому, Индийскому и

Тихому океанам!

Билеты пока еще есть (хотя совсем немного!). Если вы хотите испытать интересные приключения, увидеть заморские чудеса и побывать на замечательном острове Нуканука, спешите в кассу, которая расположена в таверне «Новая Долбленая тыква»! Дети, торопите родителей!

Во время плавания вы познакомитесь с музеем знаменитого капитана Румба по прозвищу Ботончито и узнаете о его богатой удивительными событиями жизни. А также вас ждут всевозможные развлечения, игры и цирковые представления.

Факир Иекокконан Кокана-ибн-Даххар

поразит ваше воображение чудесами индийской и арабской магии.

Всемирно известный стрелок

Педро Охохито

продемонстрирует чудеса меткости.

Каждый вечер перед сном дети будут слушать сказки южных морей, которые расскажет им знаменитая волшебница

Тонга Меа-Маа.

А в конце плавания все дети получат на память о путешествии толстую книгу «Удивительные морские истории, собранные и написанные папашей Юферсом» с замечательными разноцветными картинками, которые нарисовал его племянник, юный, но уже известный художник

Ричард Гвоз-Дик.

1

Большое спасибо (исп).

(обратно)

2

Охотников искать этот остров автор предупреждает: координаты даны условно, с большим смещением.

(обратно)

3

Вниз от ® в зеркале.

(обратно)

4

Привет, мальчик (исп.)

(обратно)

5

Специфическое морское слово. Означает положение судна, когда ветер дует навстречу.

(обратно)

6

Следует отметить, что жизнеописание капитана излагается здесь не точно, как в тетрадке, а по тексту, который потом отредактировал папаша Юферс. Кроме того, убраны старинные обороты и сделаны некоторые сокращения.

(обратно)

7

Когда тетушку Тонгу потом просили объяснить значение такого боевого клича она стеснялась и говорила, что «это непереводимое выражение, оставшееся в нуканукском языке со старых непросвещенных времен»

(обратно)

Оглавление

ПОРТФЕЛЬ КАПИТАНА РУМБА Предисловие и посвящение

Часть первая ГОРОД ГУЛЬСТАУН 1. Самое начало. — Огоньки в окнах. — У холодного камина

2. Фотография. — Что такое «юферс». — Гвоздик

3. Славная таверна. — Книга папаши Юферса. — Печальный конец. — Учитель Нус

4. Старое кресло. — Загадка «Лакартеры». — Сокровища. — Проклятие капер-адмирала Ройбера. — «Это не мама»

5. Извинения автора. — Бег по крышам. — О резиновых пузырях и другом товаре. — Шкипер Джордж и его дедушка. — Дрова

6. Сержант Рупперс. — Находчивость Гвоздика. — Свиная кожа. — El tesoro cardinal

7. Тропинка среди скал. — Неожиданная встреча. — Морковка. — Сожаления Гвоздика. — «Милый Дюк»

Часть вторая ШХУНА «МИЛЫЙ ДЮК» 1. Пробуждение. — В океане. — Педро Охохито и шкипер Джордж. — Гвоздика учат морским наукам. — Остров Тенериф

2. От острова Тенериф до мыса Горн. — Вечерние истории. — Мама шкипера Джорджа. — Парус на горизонте

3. Таинственный парус. — Старый знакомый! — Догадка Сэма Ошибки. — Обмен любезностями. — Дуплет. — Новая опасность

4. Начало бури. — Судьба «Фигуреллы». — Страшные картины урагана. — «Гвоздик, держись!» — Без сознания

Часть третья КОРОЛЕВСТВО НУКАНУКА 1. Кто-то страшный. — Его величество Катикали Четвертый. — История брига «Экспедиция». — Колдовство тетушки Тонги

2. Новые друзья. — Глобус. — «Гоняй-пинай». — О ночном испытании

3. Луна и джунгли. — Молчаливые предки. — Иххапури. — Посвящение в рыцари

4. Неприятности с «Милым Дюком». — Гвоздик устраивает скандал. — Вмешательство тетушки Тонги. — Плавание на упи-проа

5. Чужие следы. — Буква «R». — Заклинание в круглом гроте. — Еще одна надпись. — Анкерок

Часть четвертая КЛАД БОТОНЧИТО 1. Уныние. — Макарони подозревает колдовство. — «Все не так просто». — Клеенчатая тетрадь

2. Детство и юность Роберта Румба. — 0Злополучная пуговица. — Плавание на «Бретонце». — Шторм. — Юнга Пуговка становится капитаном

3. «Лакартера». — Дальнейшие приключения капитана Румба. — Слухи и действительность. — Шлюп «Черная девочка». — Клевета

4. Богатство Ботончито. — Проклятие капер-адмирала Ройбера. — Где спрятать клад? — Последние сведения о планах капитана Румба

5. Догадки о дальнейшей судьбе Ботончито. — Рисунки в тетради. — Когда медь дороже золота. — Блестящие планы. — Опасения Макарони. — Страшное зрелище…

Часть пятая СЫЩИК НУС 1. Большая печаль. — Храбрая речь Гвоздика. — Как быть дальше? — Злоумышленник

2. Общее возмущение. — Что делать с поджигателем? — Приговор. — Расщепленная пальма. — Тайный совет Гвоздика

3. Строительство плота. — Гвоздик гуляет в одиночестве. — Вероломное нападение. — Беседа захватчика и жертвы. — Еще один кошмар

4. Страшная пасть. — Тетушка Тонга приходит на помощь. — Колыбельная

5. Заботливый король. — Торжественные проводы. — Неожиданная задержка. — Мудрое решение тетушки Тонги. — Плот уходит в океан

Часть шестая ДВЕ ПУГОВИЦЫ 1. Гвоздик и звезды. — Мирная жизнь на плоту. — Макарони опять боится. — Стоянка на острове. — Сигнал тревоги

2. Пули над головами. — Макарони дает совет. — Залп картечи. — Неожиданный исход сражения

3. После боя. — Злополучная пуговица. — Обличительная речь капитана Сидоропуло. — Новый экипаж «Фигуреллы»

4. Дисциплина. — Уединенный уголок. — Размышления Гвоздика. — Пароход «Капитан Румб». — Джон Кукунда, эсквайр

5. Кто такой Джон Кукунда. — О единственном желании. — Пуговица на шнурке. — Конец плавания

Часть седьмая ПАРОХОД «НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ» 1. Превращение Гвоздика. — Полоса удач. Королевский паспорт. — Обида Кукунды. — Гуляющий джинн

2. Про океанские пароходы. — Прощание и планы на будущее. — Письмо шкипера Джорджа

3. Прогулки по «Новой Голландии». — Футболисты. — Тихое место под трапом. — Кукунда показывает характер. — Опять о единственном желании

4. Отчаянные мысли. — Путь в глубину. — Удивительный Тилли-Тегус. — трюмах кипят страсти

5. Нью-Гномборо. — Великая битва на стадионе. — Лекция Гвоздика. — Благополучный конец игры. — Чай-с-Лимоном. — Опять ловушка!

6. Знакомый незнакомец. — Снова о сокровищах. — Краткая беседа о педагогике. — Зубы

Часть восьмая ГЛАВНОЕ ЖЕЛАНИЕ 1. Падение. — Предательство Кукунды. — Одиночество. — Как умирают в океане. — Паруса в ночи. — Еще один старый знакомый

2. На корабле спасителей. — Как Нус-Прошус выбрался с острова. — Тревога на пароходе. — Радость и праздник. — Разоблачение негодяя. — Сон…

3. Утро. — Кукунда оправдывается. — Дядя Ю и Маа боятся. — Краткое упоминание о Нусе. — Визит профессора Башкампудри

4. Горькое признание Кукунды. — Когда не нужно волшебство. — Свобода — Тилли-Тегус. — Прощайте, друзья…

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg