«Детская библиотека. Том 40»

Детская библиотека. Том 40 (fb2) - Детская библиотека. Том 40 [33 марта. Голубые люди розовой земли. Черный свет. Обыкновенная Мемба] 13661K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виталий Григорьевич Мелентьев

ДЕТСКАЯ БИБЛИОТЕКА Том 40

Виталий МЕЛЕНТЬЕВ

ЧЁРНЫЙ СВЕТ (трилогия)

Жили на свете два самых обычных мальчика. Даже имена у них были ничем не примечательные — Вася Голубев и Юрка Бойцов. Как-то раз Вася отправился на поиски зуба мамонта, а Юрка вместе с верным псом Шариком сбежал из дома — вот тогда-то и начались их невероятные приключения.

Васе, например, довелось побывать в далеком будущем, подружиться с живым мамонтом и очутиться в 33 марта. А Юрка попал на самый настоящий космический корабль и познакомился со сверстниками из другой цивилизации. Но ни один из мальчиков не подозревал, что впереди ждет еще одно приключение, участвовать в котором предстоит им обоим…

Книга I 33 марта

Глава 1

Решение принято

Звезды сверкали ослепительно ярко. Окруженные лучистыми венчиками, они казались близкими и теплыми; мороз крепчал, и в воздухе плавал густой колючий туман. Электрические фонари, фары автомобилей, окна домов тускнели и расплывались желтоватыми пятнами. Под ногами свирепо и раскатисто скрипел снег.

Искусно лавируя в путанице тропок, ученик шестого класса средней школы № 3 Вася Голубев то выходил на освещенное фонарем полукружие, то пропадал в тумане. Свернув в сторону, он перепрыгнул через торчащую из-под снега ограду палисадника, пригнулся, отодвинул в сторону доску забора и перевел дух — перед ним возвышалось четырехэтажное здание средней школы № 21. Вася с тоской посмотрел на такое знакомое, такое родное здание, покосился на пушистые маленькие кедры, которые посадил его пионерский отряд в прошлом году, и побежал вперед.

В теплом вестибюле школы раздался звонок, и почти тотчас же огромное здание наполнилось шумом и громом: в средней школе окончились занятия.

Вася пристроился в уголке около раздевалки, но здесь его заметила худая и вечно злая сторожиха тетя Поля. Она подозрительно посмотрела на Васю и спросила:

— Опять драться пришел?

Вася вытер нос и решил быть миролюбивым и добрым.

— А зачем мне нужно драться? — очень мягко спросил он.

— Этого я не знаю, — сказала тетя Поля и поджала губы. — Но как только ты здесь появляешься — так сейчас же драка.

— Ну уж и «сейчас же… — протянул польщенный Вася.

— Конечно! В прошлую субботу дрался, в том месяце дрался. Сейчас опять?

— А если они сами лезут?

— Они к тебе в школу не ходят.

— Какая вы странная, тетя Поля! — удивленно сказал Вася. — Вы хотели, чтобы и у нас в школе было такое же безобразие?

— Хорошенькое дело! — воскликнула возмущенная тетя Поля. — Если б ты сюда не ходил, никакого безобразия и не было бы.

Васе Голубеву совсем не нравился этот никчемный разговор, тем более что возле вешалки уже закипали споры. Мальчишки, стремительно врезаясь в очередь, отталкивали девчонок. Кто-то взвизгивал, кто-то кого-то звал, и никто не стоял на месте. Один только Вася, как привязанный, должен был выслушивать тети Полины наставления. Ему следовало бы тоже врезаться в очередь и свести кое-какие давние счеты со своими бывшими товарищами, а теперь врагами из шестого «Б».

Но тетя Поля заметно повысила голос:

— Чего ты с ними дерешься? Чего вы не поделили?

Было много причин, по которым Вася не хотел ссориться с тетей Полей, и поэтому он как можно ласковее старался объяснить:

— А чего они задаются? Почему так получилось: и для физического кабинета мы все модели делали, и «Умелые руки» все вместе организовывали, а когда нас перевели в женскую школу, они все себе оставили? Разве это правильно? Почему они нам ничего не отдали? Ведь половину класса перевели? Половину! Значит, должны были половину и отдать. А теперь еще и задаются: «В вашей третьей школе только слюнявчики вышивают!» Вы же, тетя Поля, сами знаете. Разве мы работали хуже, чем они? Разве не мы парты чинили? Разве не я пробки вставлял? Меня за что перевели к девчонкам? Говорили: «Вот у Голубева выдумки и фантазии много, он там работу «Умелых рук» наладит». А что получилось? Инструмент весь у себя оставили, материалов ни крошечки не дали. Это по-честному? Да еще дразнятся: «Иголки с нитками у вас остались — вот и стройте атомные электростанции». А сами — построили? Даже модель высотного здания и ту закончить не смогли! А еще задаются!

Тетя Поля поняла, что попала в затруднительное положение. Она пожевала тонкими губами и, с подозрением заглянув Васе в глаза, неуверенно сказала:

— Все равно драться не резон.

— «Не резон»! Пускай не задаются! Если вы хотите знать, наша школа еще загремит. Еще они к нам на экскурсию будут приходить!

Тетя Поля уже лет десять работала в двадцать первой (в прошлом мужской) школе. Она была уверена, что лучше этой школы нет не только в городе, но, наверно, и в области, и поэтому немного обиделась.

— «На экскурсию»! — передразнила она Васю. — Драчунами любоваться?

В это время совсем рядом начался хорошо известный всем школьникам отрывистый, но захватывающий разговор.

— Ты чего?

— А ты чего?

— Да я ничего, а вот ты чего?

— А чего ты лезешь? А то вот как дам…

— Был тут один такой смелый, да его в женскую школу перевели.

Тетя Поля быстро обернулась. Ленька Шатров и Женька Маслов легонько подталкивали друг друга и приподнимались на цыпочки. Вася немедленно воспользовался изменением обстановки и, юркнув в сторону, точным, отработанным двойным приемом — концом пальцев и ладонью — ударил в плечо Женьку и сбил его с ног. Женька Маслов — бывший Васин товарищ по кружку «Умелые руки», а теперь самый отъявленный враг — упал на проходивших школьников. Они оттолкнули его, и Женька, как мячик, стал переходить из рук в руки.

Полюбовавшись поражением врага, Вася пропал в общей сутолоке и вскоре протиснулся к самой вешалке.

Смуглый, подтянутый, в очень опрятном форменном костюме подросток пригладил свои черные, зачесанные на пробор волосы, едва заметно улыбнулся и спросил у Васи:

— Пришел?

— Конечно. Слово — закон! — ответил Вася.

— Ладно. Пошли, — тщательно застегивая все пуговицы на пальто, отозвался мальчик.

Они выбрались из толчеи и вышли на улицу. Морозный воздух сразу обжег лица. Ребята подняли воротники теплых пальто и зашагали по затянутым туманом улицам.

Вася первым нарушил молчание и мрачно сказал:

— Завтра или никогда. Понял, Саша?

— Понял.

— Пойдешь? — Голос у Васи дрогнул.

Верный товарищ и сосед по квартире Саша Мыльников опять слегка усмехнулся и ответил:

— Я все-таки не совсем понимаю, для чего это нужно?

— Но ты друг?

— Понятно…

— Так неужели ты не понимаешь, что если мы найдем мамонтовый зуб, то к нам будут ходить на экскурсии со всех школ!

— А почему не в музей? — спросил Саша.

— Ну видишь ли… Ведь с этого мы и начнем создавать свой музей. Школьного музея нет еще ни в одной школе.

— Это ценная мысль, — солидно сказал Саша.

— А ты как думал? — сдерживая гордость, ответил Вася.

— Но я не совсем верю в этот зуб… в то, что нам удастся найти его.

— Ты удивительный человек! — Вася забежал чуть вперед и повернулся к Саше. — Ты никому и ничему не хочешь верить. Ведь сколько раз и твой отец, и мой говорили: на старых разрезах, где они выкопали два мамонтовых зуба, остался еще один. Им не хотелось вырубать его из вечной мерзлоты. А мы вырубим! Нам захочется!

— Ну, я понимаю… — Саша остановился. — Ты хочешь, чтобы твоя школа загремела. Но ведь моя школа уже гремит.

— Но ты друг? — остановился Вася, в упор глядя на Сашу.

— Понятно… — уже не так уверенно, как прежде, ответил Саша и задумался.

— Я тебе так скажу! Если мы найдем два мамонтовых зуба, один будет твой, — великодушно и в то же время очень дипломатично сказал Вася. — Так как? Пойдешь со мной?

Саша покосился на него и промолчал.

Конечно, Вася друг, но помогать ему доставать зуб и, значит, давать ему возможность обставить двадцать первую школу — дело не простое. Хотя почему, собственно, там не может быть двух зубов? Ведь известно, что в ледяном панцире вечной мерзлоты, покрывающей огромные северные пространства Сибири, находили не только мамонтовые зубы. На столе у Сашиного отца лежит нож для разрезания бумаги, сделанный из мамонтовых клыков — бивней. Это подарок искусных чукотских косторезов. Почему же в старых разрезах, в которых геологи искали какой-то важный минерал, не может быть не только мамонтовых зубов, но и бивней? И Вася, и Саша недаром сыновья геологов — они знают, что необыкновенная сибирская земля хранит в себе еще и не такие тайны.

— Ладно, — сказал Саша и решительно двинулся вперед. — Я пойду. Но с условием: если мы найдем что-нибудь, все пополам. Хорошо?

— А если будет только один зуб?

— Гм… Тогда так. В своем музее ты напишешь: «Найден совместно с пионером двадцать первой школы». Ладно?

Вася долго молчал. Выхода у него не было. До старых разрезов — километров десять. Идти туда одному страшновато. Да и с кем же идти, если не со старым товарищем? Вместе они переезжали из города в город, когда их отцов, работающих в одной геологоразведочной партии, переводили в новый район. Всегда учились в одной школе и сидели на одной парте. И не их вина, что им пришлось расстаться.

Когда мужские и женские школы стали соединять, Сашу оставили, а Васю Голубева перевели. Все, кто знал Васю, не очень удивлялись этому. Он с головой погружался во всякие общественные затеи, был душой совета дружины, отлично рисовал и вечно что-нибудь мастерил: то ультракоротковолновый приемник, то модель паровой машины, то электрическую мясорубку. Понятно, что времени для домашних заданий у него было немного. Но даже и то время, которое все-таки оставалось у него, он использовал для занятий в секции юных боксеров, осваивания лыж, коньков и особых беговых санок, к которым он приспособил парус и они могли катиться по замерзшей реке, как лодка. Словом, преуспевая почти везде, Вася Голубев получал иногда не только тройки, но и, к своему величайшему удивлению, даже двойки. Как они прорывались в тетради, для него оставалось страшной тайной.

Саша Мыльников был человеком спокойным, уравновешенным и не очень спешил выполнять пионерские задания. Возиться со строительством моделей он не любил и собственных изобретений не имел. Но зато он любил спорт и стихи. Однако это не мешало домашним занятиям, и Саша был одним из лучших учеников класса.

Видимо, за все это Сашу очень уважала Васина мама, и с этим, к сожалению, приходилось считаться, потому что, когда Вася собирался уйти из дому в одиночку, это было одно, но когда он предупреждал, что уходит с Сашей, — совсем другое. В первом случае мама обязательно читала долгие и нудные наставления и иногда просто не отпускала, а во втором даже слова не говорила.

Понятно, что, если Саша не согласится с Васиным предложением, нечего и думать о походе за мамонтовым зубом: одного мама все равно не отпустит. Поэтому волей-неволей пришлось соглашаться.

— Хорошо! Напишем: «Найден совместно с пионером двадцать первой школы».

— Александром Мыльниковым?

— Александром Мыльниковым, — покорно согласился Вася, стараясь не очень сердиться.

— Ладно. Я пойду.

— Тогда так. Ты берешь топорик и спички. Я возьму лопату и немного керосину, чтобы разжечь костер и растопить мерзлоту. Нужно взять хлеба и консервов.

— Консервы я возьму, — решил Саша. — У нас есть. Когда собираемся?

— В восемь утра ты зайдешь за мной.

— Почему я — за тобой?

— Ну, видишь ли… мама…

— Ага, ну понятно. Значит, все?

— Все! И будь спокоен — мамонтов зуб у нас будет!

— Конечно, — почему-то не совсем уверенно сказал Саша.

Глава 2

Печальное начало

Всякую маму надо знать. Свою маму Вася Голубев знал очень хорошо. Когда он сказал, что собирается на дальние разрезы, она возмутилась:

— Это что еще за глупости? Мороз под тридцать, вот-вот начнутся весенние метели, а он собрался в сопки! Никуда я тебя не пущу!

Вася вздохнул, отвел в сторону свои совершенно чистые, безгрешные глаза и сокрушенно сказал:

— Вот всегда так: одному нельзя. Договоришься с Сашкой — опять нельзя. Сиди дома, а все ребята уходят на лыжах.

Он повернулся и пошел к своей кровати, стараясь идти как можно расслабленнее, слегка подрагивая плечами. Могло даже показаться, что он плачет. Мама сейчас же спросила:

— Ты собираешься с Сашей Мыльниковым?

— Конечно!

Мама ушла, и Вася немедленно юркнул в кладовую. Здесь он нашел пустую бутылку, поднатужился и приподнял бидон. Подумав, он опустил бидон, сделал из бумаги воронку — такую, какую делали на уроках физики, — и через нее налил керосин. Бутылку он поставил у двери. Потом открыл шкаф, вынул буханку хлеба, отрезал половину и, завернув в газету, тоже положил у двери под старым пальто. Только после этого он прошел за свой столик и раскрыл тетрадь и учебник. В эту минуту вошла мама.

— Ну хорошо, — сказала она уже поспокойней. — Я разрешаю тебе идти на лыжную прогулку, но ты должен сегодня же сделать все уроки и дать мне честное пионерское слово, что не будешь задерживаться.

Вася был совершенно спокоен — он знал, что иначе быть не может, и поэтому не очень обрадовался маминым словам.

— Ты же видишь — я уже учу, — даже как будто недовольно ответил он и добавил: — Честное пионерское, я не буду задерживаться.

Он выучил уроки, приготовил лыжи и рюкзак, проверил одежду: на шубе не хватало пуговицы. Очень хотелось спать, но Вася заставил себя пришить пуговицу: всякий уважающий себя спортсмен, а тем более путешественник обязан уметь все делать сам. Папа всегда говорит: лучше сделать все дома, чем потом мучиться в дороге.

Заснул он гораздо позже обычного и утром едва поднялся. Спросонья пошел зачем-то в кабинет отца, потом вернулся и едва сообразил, что и как нужно надеть.

Вася умылся, и постепенно сон стал проходить. Он позавтракал, положил в рюкзак приготовленный матерью бутерброд, надел шубу. Едва часы пробили восемь, в дверь постучали и в коридор вошел снаряженный в дальнюю экспедицию Саша Мыльников.

Опасаясь, как бы мама не передумала, Вася юркнул за дверь, но сейчас же вспомнил, что керосин и хлеб он забыл. Саша насмешливо выслушал товарища:

— Растеряха! Подожди.

Он спокойно вошел в коридор, взял из-под пальто бутылку и хлеб и вышел.

— Тоже мне, придумал — прятать хлеб рядом с керосином! Никогда как следует не подумаешь! Ты и по алгебре поэтому отстаешь — не умеешь думать.

На улицах еще горели фонари, но туман исчезал. На востоке небо уже тронул рассвет, и оно чуть-чуть зазеленело. Ветер обжигал морозом лица. По снегу прокатился язычок поземки.

Мальчики стали на лыжи и быстро, по уже проложенным лыжням, прошли еще пустынные улицы города. Справа остались сияющие в темноте корпуса рудника и обогатительной фабрики. Слева холодным синеватым светом лучились скаты стеклянной крыши — огромной теплицы. К ней от фабрики тянулся теплопровод. Снег над ним вытаял, и темная земля курчавилась легким парком, кое-где виднелись темно-зеленые стрелки травы. Теплица освещалась лампами дневного света — под ними овощи вызревали быстрее.

В небе прошумел самолет, а рядом на шоссе, вдоль которого высились мачты высоковольтной передачи, метались снопы света — в тайгу шли машины.

За шоссе начался подъем, потом спуск — и снова подъем. Мальчики шли молча. Плечи побаливали — рюкзаки тяжелели. Лыжня пропала, и пришлось остановиться. Саша осмотрелся и сказал:

— По-моему, мы взяли левее.

— Почему ты так думаешь?

— Когда я ездил к папе, сопка была левее нас, а теперь она правее.

Они осмотрелись уже внимательней, и Вася предложил вначале найти с помощью Полярной звезды север, а потом уж разобраться, куда они едут. Но ни ковшика Большой Медведицы, ни обычно яркой, голубоватой Полярной звезды не было. И тут только ребята заметили, что небо потемнело и стало низким, ветер налетал чаще и злее, вокруг как будто все помрачнело. На сердце стало тревожно. Вася поежился и согласился, что они действительно, кажется, взяли левее.

Мальчики свернули в сторону и вскоре начали новый подъем. Ветер трепал лыжников по-настоящему. По снегу неслась поземка, и седые космы ее то и дело пересекали лыжню. Ребята упрямо шли вперед, на ходу поправляя съезжающие рюкзаки.

Почти на самом перевале небо стало светлеть. Даль прояснилась, показались темная стена тайги и горные склоны, у подножия которых геологи нашли зуб мамонта. К этим сопкам вело широкое и совершенно ровное плоскогорье. На нем не было ни бугорка, ни впадинки, как на простыне, которую тщательно выгладили огромным и тяжелым утюгом…

Перед спуском на плоскогорье ребята остановились, поправили рюкзаки и проверили лыжные крепления. Вася долго любовался равниной, дальней грядой темных сопок и наконец сказал:

— А ты знаешь, Саша, когда смотришь отсюда, сверху, начинаешь верить, что в наших местах действительно когда-то путешествовали ледники. Ведь это, конечно, они сделали равнину?

— Какую еще равнину? — покровительственно спросил Саша. — Это называется распадок.

— Ну, в географии распадка ты не найдешь, — возразил Вася. — Это равнина, выглаженная ледником. Он спускался вон с тех гор, но наткнулся здесь на гряду сопок и повернул чуть на юг. И потом уж пополз дальше.

— Как ты легко делаешь открытия! — заметил Саша. — Такие сопки, как эти, — ледникам не препятствие. Ты знаешь, что их толщина достигала нескольких километров? Они все сметали на своем пути. А ты — сопки!

— Ну и что ж? Все равно сопки могли помешать им. А почему же эта равнина такая ровная? Конечно, ее пробили, а потом разгладили могучие ледники.

Саша промолчал. Он не любил признавать себя побежденным. А Вася продолжал:

— Видишь, ты какой — не знаешь, а говоришь. Вот потому в наших местах и осталась вечная мерзлота, что здесь очень долго ползали ледники.

— Эх ты, открыватель! — протянул Саша. — Разве ледники в этом виноваты? А ты знаешь, что еще никто по-настоящему не знает, почему образовалась эта самая мерзлота? Ты знаешь, что целая четверть земного шара покрыта вечной мерзлотой? И что кое-где она то возникает, то пропадает? В одних местах держится год или два, а в других — тысячелетия? Ну, ты это знаешь?

Вася этого не знал.

— Молчишь? Учиться надо, а ты вечно со всякими затеями лезешь! — назидательно сказал Саша.

Вася невольно посмотрел на него: ему показалось, что говорит это не Саша, а мама или классная руководительница. Но так наставительно, скучно и сварливо говорил именно Саша — вечный отличник, совершенно правильный парень, который никогда не ошибается и которому всегда все верят. И это почему-то обидело Васю. Он посопел, потер свой слегка вздернутый, в мелких веснушках нос и сердито сказал:

— Ты все выучил! За вечную мерзлоту ставлю вечную пятерку. Но только ты тоже многого не знаешь.

— Чего же я не знаю? — еще не решив, обижаться или принять похвалу как должное, спросил Саша.

— А вот чего ты не знаешь! Мы за чем идем? За мамонтовым зубом. А какое животное мамонт? Ледниковое. Растаяли ледники — исчезли и мамонты. Значит, жили они только там, где были ледники.

— Это еще не доказано, — неуверенно возразил Саша.

— «Не доказано»! Ты вот не знаешь, что у нас найдено тридцать целеньких, замерзших в ледниках мамонтов.

— Ну уж и тридцать! Так сразу целую мамонтовую ферму и нашли? Ты еще скажи, что их доисторические люди разводили.

— Ты не смейся. Доисторические люди мамонтов не разводили. Нашли их у нас именно в тех местах, где когда-то были ледники, а на их месте образовалась вечная мерзлота.

— Ну вот! То в ледниках нашли, то в вечной мерзлоте. Тебя никак не поймешь.

— Ты не придирайся. Были ледники, а стала вечная мерзлота.

— Ну вот мы с тобой тоже идем над вечной мерзлотой — так что ж, по-твоему, и здесь можно найти замерзшего мамонта?

— А почему нельзя? Ну почему? Ведь зубы мамонтовые находят? А почему не мог здесь какой-нибудь мамонт замерзнуть?

Теперь пришла очередь сопеть Саше. Он потер свой прямой нос, покривил красивые яркие губы, пытаясь улыбнуться как можно независимей, но ответить на Васины «почему» не мог. Вася это сразу понял и решил закрепить свою победу.

— Так что ты не задавайся своими пятерками! — хитро улыбнулся он. — И давай не спорить. Поехали!

Он оттолкнулся палками и помчался вниз, наискось пересекая склон сопки. Лыжи неслись все быстрее и быстрее, но встречного ветра Вася почти не чувствовал, потому что ему в бок бил все крепнущий юго-восточный ветер.

Вася лихо мчался точно на север. Изредка ему приходилось объезжать снежные наметы и гольцы — большие камни, выступающие на поверхности сопки, исковерканные северными ветрами низкорослые деревца и кусты удивительного растения — багульника. Он растет только на северных и восточных склонах сопок и начинает цвести в любое время, лишь бы была вода и тепло. С лыжных прогулок ребята обязательно привозили домой охапки промерзших, хрупких прутьев багульника и ставили их в воду. Через неделю на прутьях набухали почки, а еще через неделю, обычно ночью, багульниковая метла превращалась в пышный, точно окутанный ласковым туманом розовато-фиолетовый букет. Недаром эвенки, кочующие охотники и оленеводы тайги, называют багульник солнечным цветком. Он встречает северное раннее солнце и купается в первых его лучах, а потом, заслоненный с юга склонами сопок и гор, пылает своими красивыми, как утренняя заря, цветами в прохладной и влажной тени.

Чуть не наткнувшись на куст такого багульника, Вася резко наклонился, сжался в комок и, вздымая лыжами вихри снега, промчался мимо. Он даже вспотел от неожиданного напряжения, но, сознавая, что искусно избежал опасности, улыбнулся.

Вдруг он почувствовал, что лыжи потеряли опору и он несется куда-то вниз. На лицо, за воротник и даже за отвороты варежек посыпался колючий, холодный снег. Наконец Вася стукнулся обо что-то твердое, угловатое, услышал треск сломанных лыж и палок и упал на бок. Он попытался еще встать, но левую ногу пронзила острая боль, и он присел. Его лихорадило, во рту пересохло от страха и неожиданности. Понимая, что он провалился в какую-то яму и повредил ногу, Вася испугался всерьез: теперь-то наверняка ему попадет от матери, а Сашка, конечно, воспользуется его беспомощностью и мамонтовый зуб окажется в двадцать первой школе.

Глава 3

В яме

В снегу на дне ямы, куда он попал, Вася барахтался всего несколько секунд, но ему показалось, что прошло много времени. Он очень спешил освободиться от рюкзака и лыжных обломков. Наконец ему удалось с трудом встать на ноги.

— Нужно думать логически. Не надо спешить, — стараясь успокоиться, шептал Вася.

«Думать логически» — любимое отцовское выражение. Рассказывая о своих приключениях во время скитаний с поисковыми партиями на Севере, самые интересные места он начинал так: «Тогда я решил успокоиться и думать логически».

Оказывается, если человек умеет думать логически, то он обязательно найдет выход из любого, самого трудного положения. По крайней мере, отец всегда находил и всегда оказывался победителем.

Вася осмотрелся. Вверху, метрах в двух-трех над Васиной головой, в нависшем над ямой сугробе виднелось отверстие. Через него лился неверный утренний свет, едва освещая просторную, с неровными стенами пещеру. Пахло сыростью, тленом и чем-то очень странным — как будто бы паленой шерстью.

Когда глаза привыкли к темноте, Вася разглядел в стенах пещеры прослойки льда, следы кирки, пятна сажи. Видно, золотоискатели жгли здесь костры, стараясь растопить вечную мерзлоту. Но порода оказалась неподходящей — бедной золотом, и они бросили эту глубокую яму-шурф. Яму занесло снегом, и вот Вася провалился в нее, как в западню.

Вверху зашуршали лыжи, и раздался сдавленный от волнения Сашин голос.

— Вася! Вася Голубев! — кричал Саша, как будто на этой заснеженной сопке бегало с десяток Вась и среди них только один — Голубев.

— Здесь я, — нехотя откликнулся Вася, но, подумав, что Саша не услышит его и уедет дальше, испугался и закричал: — Саша! Саша! Я здесь! Я провалился…

Серенькое небо загородила Сашина голова. Когда Саша убедился, что Вася жив и почти невредим, он рассердился:

— Обязательно с каким-нибудь приключением! Ну как тебя угораздило?

— Ладно, брось, — мрачно ответил Вася. — Помоги лучше выбраться.

Обсудив положение, решили, что двух связанных за ремни лыжных палок будет вполне достаточно, для того чтобы с их помощью выкарабкаться из ямы. Но при первой же попытке ремни оборвались, и Вася грохнулся на больную ногу. Саша связал палки поясным ремнем. Дело пошло лучше. Вася поднялся на полметра, но дело застопорилось. Саша решил помочь и потащил палки на себя, поскользнулся и, сам чуть не угодив в яму, обрушил кучи снега. Вася долго отряхивался, а когда поднял голову, то увидел, что отверстие вверху стало побольше.

Палки связали снова, и Вася дотянулся почти до половины ямы. Саша кряхтел, сопел и помогал сам себе, приговаривая:

— Так… Еще разочек… Еще… Так…

Оставалось всего несколько сантиметров — и одна палка оказалась бы на поверхности, а половина Васиного пути пройдена. Но Саша слишком увлекся, перехватил палку и приналег на нее, как на рычаг. Палка не выдержала. Раздался треск, и Вася опять кубарем полетел вниз.

Неудача и усталость подействовали на обоих удручающе. Они сидели молча — один наверху, другой внизу — и ничего не могли придумать.

— Остается одно, — несмело сказал Саша, — идти за помощью.

— Нет! Ни в коем случае! — испугался Вася.

Это значило, что все узнают о его тайне, о его неудаче. Но это еще куда ни шло… А вот если узнает мама… Нет, надо попробовать еще раз. Они пробовали несколько раз, пока Вася в сердцах не крикнул:

— Чего ты все время снег сыплешь? И так за воротом полно.

— Ты знаешь, Вася… знаешь, — дрогнувшим голосом ответил Саша, — кажется, начинается метель.

Они опять замолчали. Вася посмотрел вверх. Над ним неслись снежинки. Края ямы как будто сблизились, отверстие стало меньше — снег заметал ее. Дело принимало серьезный оборот, и он решил:

— Ладно, спеши домой. Успеешь?

— Постараюсь, — несмело ответил Саша. — Мы слишком долго возились.

— Все равно нужно спешить.

— Хорошо… Но у меня всего одна палка. Ты это учитывай.

— Ладно. Но ты спеши! И слушай, оставь мне консервы.

— Да. И топорик. Ты пока что подруби стенки ступеньками. Будет легче вылезать.

— Об этом нужно было думать раньше, — вскипел Вася — Пятерочник несчастный! Тебе бы только стишки писать… А я вот сиди! Если бы мы сразу подрубили стенки, я бы уже выкарабкался.

— Почему же ты об этом не подумал?

— Ведь топорик-то у тебя?

Саша вздохнул и извиняющимся, примирительным тоном сказал:

— Ну, я пойду… Ты тут не очень волнуйся. Хорошо?

Вася не ответил. Хотя будущее не обещало ему ничего приятного, он решил быть твердым, смелым и стойким.

В яме было холодно и пахло чем-то паленым. Вася поел мороженого хлеба с мороженой колбасой — бутерброды уже успели промерзнуть, консервы он поленился открыть — и заел обед сыпучим, колющимся снегом.

— Рассуждая логически, — вздохнул Вася, — на Северном полюсе и то живут лучше. Там у них и палатки, и радио, даже артисты в гости приезжают. И потом, спальные мешки. Залезешь в них — и спи при любом морозе.

Он выбрал местечко в уголке, свернулся клубочком, подложил под голову рюкзак и решил немного отдохнуть.

Метель завывала сильней, а дыра темнела и темнела. Снег через нее сыпался реже, и наконец все стихло — метель снова затянула сугробом яму-шурф. Но Вася этого не заметил, как и не вспомнил, что не посоветовал Саше отметить яму снаружи — ведь метель могла замести лыжню. Он не думал об этом, потому что спал.

Очень плохо ложиться спать поздно, даже готовясь к поискам мамонтового зуба.

Глава 4

Тузик

Первое, что услышал Вася Голубев, был рев. То жалобный, то злобный, то умоляющий. Трубный, необычайно громкий рев.

Потом Вася почувствовал, что земля колышется и на лицо сыплются влажные комочки и что вокруг очень тепло, даже жарко; вспотевшее тело сковано такой удивительной слабостью и истомой, что кажется, не то что пошевелиться, а даже открыть глаза и то не хватит сил. Оценив все эти ощущения, вспомнив, что там, наверху, над ямой началась метель, он с ужасом подумал: «Замерзаю». Ведь все замерзающие обязательно согревались перед смертью, страшно хотели спать и не могли даже открыть глаза. Об этом он читал много раз.

Но Вася не хотел замерзать. Он собрал все свое мужество, всю силу воли и, стиснув зубы так, что один коренной зуб с дуплом даже заныл, заставил себя открыть глаза и попытался подняться.

Глаза открылись с трудом, как будто ресницы были склеены чем-то липким, тягучим. А когда он все-таки открыл их, то прежде всего удивился. Над ним было подернутое дымкой высокое небо. Края ямы-шурфа осели. Она казалась теперь не такой уж глубокой. И нигде — ни в небе, ни на краях ямы, ни в самой яме — никаких признаков снега, или изморози, или хотя бы спутников вечной мерзлоты — ледяных прожилок в стенах.

Стены ямы высохли, на краях росла трава, кусты багульника, и вниз заглядывали пушистые, как гусята, сероватые цветы — махровики. В яму все время врывался сухой, будто от утюга горячий воздух. С каждым дуновением этого необычайного ветерка Вася ощущал, что в нем крепнут силы.

В это время над ним опять раздался отчаянный рев, и та стена, к которой он лежал прислонившись головой, закачалась. На лицо упала оттаявшая земля. Вася оглянулся и увидел, что справа, в самом углу, топчется огромная, как бревно, волосатая, с костяными наростами на ступне, определенно живая нога. Не помня себя, Вася вскочил и отпрыгнул в противоположный конец ямы. Это спасло его, потому что почти сейчас же над ним метнулась темная змея. Прыжок отнял последние силы. Ноги подкашивались, в горле пересохло, сердце стучало медленно и глухо. Вася не выдержал и присел.

Он рассматривал стену, у которой ложился спать, и удивлялся все больше и больше.

Перед ним стоял удивительный, мохнатый слон. Вернее, не весь слон, а только одна его половинка, как у расклеившегося картонного елочного слоненка. Вторая половина и спина скрывались в толще еще не оттаявшей вечной мерзлоты, которая открылась после того, как со стены ямы-шурфа отвалился слой влажной, холодной земли.

Живая половинка слона, которую Вася сначала принял за стену, была не только огромна, но еще и беспокойна. Задняя нога все время ворочалась, бок, поросший густой бурой шерстью, от которой и сейчас все еще пахло паленым, тяжко вздымался. Черный морщинистый хобот то взлетал вверх и становился торчком, то бессильно падал на желтоватый сломанный бивень. Даже четвероклассник мог бы сразу определить, что перед Васей стоял оживший, но все еще скованный вечной мерзлотой доисторический житель ледникового периода — мохнатый мамонт.

Разглядывая своего соседа, Вася увидел маленький, свирепо ворочающийся сизовато-карий глаз. Он неотрывно следил за Васей, но вдруг померк, и из него скатилась большая желтая слеза. Она скользнула по ресничкам и повисла на грубых волосах. Мамонт плакал. Он опять поднял хобот и затрубил — жалобно, призывно, точно жалуясь на свою удивительную судьбу или выпрашивая помощи и защиты. Васе стало очень жалко этого оттаявшего, ожившего гиганта, который, оказывается, делил с ним все беды плена в холодной яме-шурфе.

Мальчик хотел было подойти к мамонту, погладить его, успокоить, но потом решил, что спешить с этим не следует. В школе № 3 еще не проходили мамонтов и правил обращения с ними. Можно было ошибиться.

Слабость постепенно исчезала. Захотелось есть. Да так, что даже под ложечкой засосало. Вася осмотрелся и увидел сломанные лыжи и палки, свою лопатку и Сашин топорик, тускло поблескивающую банку консервов. Осторожно, чтобы не попасть под мамонтов хобот, мальчик собрал свое имущество и сломанной лыжей подтащил рюкзак: в нем должен быть хлеб.

Но вместо хлеба в рюкзаке были какие-то мокрые серые крошки, слегка попахивающие керосином, потому что, хотя бутылка была цела, пробка в ней испортилась.

Все еще ничего не понимая, но уже догадываясь, что с ним произошло что-то невероятное, Вася покорно вздохнул, вскрыл покрытую пятнышками ржавчины консервную банку и стал есть. Консервы были вкусные, слегка солоноватые, и пахло от них так, словно их только что принесли из магазина. Это успокоило Васю, но он все-таки с горечью подумал: «На Новой Земле нашли консервы, которые пролежали на зимовке почти пятьдесят лет…»

Мысль эта не только не успокоила его, а наоборот — ему стало грустно, и он пожалел себя. Почему именно с ним вечно случаются самые неприятные вещи? То переведут в женскую школу, то никуда не пускают, то вот попал в такую неприятность, что и сам не разберешь, что же все-таки случилось. Вася вздохнул еще горше, печальней и понял, что даже хорошие консервы без хлеба — не очень приятное кушанье. Удивительное дело, когда он обедал дома, мама вечно покрикивала на него:

«Опять без хлеба? Возьми же хлеба, Вася. Ну как можно есть без хлеба?»

Тогда Вася обижался, и хлеб для него был одной сплошной неприятностью. А сейчас… Дорого бы он дал за кусочек хлеба! Да что там — хлеба! Просто за сухарь.

Притихший мамонт шумно вздохнул и пошевелил хоботом. Его диковатый глаз неотрывно следил за жующим Васей. По толстым, как щетина, волосам опять поползла желтоватая слеза. И потому что Васе было очень жалко самого себя, он пожалел и мамонта.

— Бедный… Тузик, — невольно сказал он и даже улыбнулся: собачья кличка так не шла к этому волосатому великану, попавшему в плен вечной мерзлоты. — А ведь и ты, наверно, есть хочешь!

Консервы придали Васе сил, и он, разыскав топорик и лопатку, без труда сделал в оплывшей, мягкой стене ямы ступеньки и вылез на поверхность. Мамонт проводил его взглядом, поднял хобот и затрубил — кажется, из последних сил — жалобно и призывно.

Глава 5

Неблагодарная скотина

По всем правилам, нужно было немедленно возвращаться домой, чтобы узнать, что же с ним случилось. Пусть будет нагоняй, даже наказание, но зато он узнает, что же с ним произошло. Да и мама перестанет волноваться. Но мамонт трубил так жалобно, что оставлять его в беде показалось Васе нечестным, непионерским поступком. Нужно было помочь ему вырваться из плена. Вспоминая о доме, о товарищах и, конечно, о третьей школе и о двадцать первой, Вася подумал, что было бы очень здорово вытащить мамонта и привести его в теперешнюю свою школу. Это не то что зуб. Это живой мамонт! Вот уж тогда в третью школу повалят экскурсии, пожалуй, не только со всего города! Вот уж тогда третья школа прогремит!

Пока Вася мечтал, он все-таки осматривался по сторонам, и его мечты постепенно потухали. Кусты багульника уже явно отцвели — на них вовсю разрослись листья. Травы стояли густые, темно-зеленые. В хмуром небе чирикали пичужки и даже как будто звенел жаворонок, хотя Вася твердо знал, что вокруг их городка никогда не бывало жаворонков. Внизу, у самого подножия сопки, на которой стоял Вася, подпрыгивала на камнях река, а вся долина переливалась на теплом ветру, как зеленая вода: это было пшеничное поле.

На далеких сопках, на тех самых, на которых был обнаружен мамонтов зуб, высились какие-то строения, и не то их крыши, не то огромные зеркала на них все время поблескивали. Именно оттуда непрерывным потоком, ровным и спокойным, тек теплый, сухой воздух, но с таким привкусом, какой бывает только после грозы.

«Почему же теплый ветер дует с севера?» — удивился Вася, но сейчас же подумал о другом: сколько же времени он спал в яме?

Понятно, что сейчас начало лета или конец весны. А он ходил на лыжах в марте. Значит… значит, он проспал не менее трех месяцев! Это смутило Васю, но он подумал, что бывали же случаи, когда люди спали летаргическим сном даже несколько лет, а не то что месяцев. «Вот и будут меня дразнить теперь: Спящая красавица из женской школы!» — с горечью подумал он, но тут же отмахнулся от этой мысли.

— Надо рассуждать логически, — сказал он вслух. — Когда я провалился, началась метель. Саша мог заблудиться, или меня занесло снегом. Поискали, поискали и решили, что я замерз. Значит, дома меня не ждут. А если Саша заблудился и не вернулся домой? Значит, нас обоих считают погибшими? Значит, я мертвый?! Но если я спал столько времени на морозе, я должен был замерзнуть. Я не мог не замерзнуть. Но как же я оттаял? Странно! Как это могло случиться?

Конечно, он знал, что, например, лягушку можно оживить даже через несколько лет после того, как она была заморожена. Он читал, что в медицинских клиниках научились оживлять людей через несколько часов после того, как они умерли. Да что там — в клиниках! Взять утопленников. Ведь их оживляют уже после того, как они и посинеют, и похолодеют, и сердце у них вовсе не бьется. А замерзших людей? Всякий житель Севера обязательно расскажет, как приводили в чувство людей, которые провели в сугробах по нескольку дней без всякого сознания.

Все было правильно, все говорило о том, что Вася вышел из ямы на вполне законных, строго научных основаниях, и все-таки…

Все-таки человек оживал через несколько часов… ну дней, но уж не месяцев. Оставалась только лягушка. Она одна оживлялась и через несколько лет. Вот и будут дразнить так:

Лягушонок в тине Болен скарлатиной. Прилетел к нему грач И сказал: «Я врач. Полезай ко мне в рот, И все пройдет.

В сущности, очень глупые стишки, но когда Сашка появился в школе, переболев скарлатиной, то Вася долгое время дразнил его этими стишками, а Сашка очень сердился. Да и неизвестно еще, какие ехидные стишки сочинит Сашка про Васю, когда он возвратится домой…

Нужно как следует подумать, прежде чем бежать домой. Кто и как его встретит?

Отец и мать, конечно, обрадуются, что он остался жив, и если будут ругать, так только через некоторое время. Беда в том, что уж теперь его, конечно, не будут отпускать на лыжные прогулки по крайней мере года два или три. Это неприятно, но в конце концов можно будет что-нибудь придумать. А вот ребята… Они вначале будут удивляться и даже, может быть, позавидуют, а потом обязательно припомнят ему, как он не то замерз, не то заснул. Этого не забудут. В этом случае выручить могло только что-то особое, поражающее.

И этим особым, поражающим, конечно, был мамонт, который уже не трубил, а только сипел своим бессильно опущенным хоботом.

В спасении мамонта Вася увидел и собственное спасение. Он испугался, что мамонт так и не выберется из вечной мерзлоты, в которую вмерз его правый бок и большая часть туловища.

«А вдруг мамонт возьмет и умрет?» — заволновался Вася.

Он присел перед мамонтом на корточки:

— Что тебе сейчас больше всего нужно? Может, ты есть хочешь?

Хобот мамонта упал почти к самым ногам Васи и, сдувая пыль, жадно тянулся к траве. Глаз мамонта стал еще темнее, и на нем опять показалась слеза.

— Ясно, — сказал Вася, — ты хочешь есть! Но что ты ешь? В нашей школе не проходили кормления даже домашних животных, а не то что мамонта.

В самом деле, окажись сейчас перед Васей не мамонт, а, например, корова, овца или свинья, он не знал бы толком, как и чем их нужно кормить. И Вася в первый раз пожалел о том, что они не проходили этого в школе.

Но жалей не жалей, а кормить животное нужно. И не только кормить: нужно еще и приручать. Это было просто удивительно! Тринадцатилетний пионер, ученик шестого класса, вдруг оказался в положении доисторического человека, который никогда не приручал животных, а значит, и не знал, как их кормить.

Положение было трудное, но не безнадежное.

Мамонт тянулся к траве. Значит, ему нужна растительная пища. Известно, что животных приручают прежде всего с помощью пищи и хорошего обращения. И если животное правильно себя ведет, его поощряют лишней порцией самого вкусного корма.

Вася по-хозяйски огляделся вокруг и решил, что самым вкусным кормом будет, конечно, молодая пшеница. Разработав план действия, Вася достал со дна ямы все свое имущество — лопатку, топорик, рюкзак с бутылкой керосина, спички и даже обломки палок и лыж. Все могло пригодиться. Потом он снял шубу и шапку, о камень наточил лопатку и топор и начал прежде всего рубить кустики багульника. Первую охапку он положил правее мамонта и строго сказал:

— Тузик, право!

Мамонт жадно потянулся к веткам и отправил их в белый, бескровный рот. Ветки захрустели, и Вася, положив на прежнее место новую порцию кустиков, подошел к самому мамонтову уху и несколько раз прокричал:

— Тузик, право! Тузик, право!

Тузик покосился на него и повернул хобот направо, туда, где лежали ветви.

Потом Вася клал ветви слева и кричал: «Тузик, лево!» Потом он сбегал на поле и, перебравшись через реку и начерпав полные валенки воды, положил по снопу пшеницы и справа и слева мамонта и стал кричать:

— Тузик, право! Тузик, лево!

Мамонт оказался из понятливых и если вначале тянулся хоботом невпопад, то потом, когда Вася, осмелев, руками поправил хобот, Тузик свыкся и стал брать пшеницу из той кучи, из которой ему приказывал Вася. Когда урок был почти усвоен, мамонт вдруг перестал слушаться Васю и стал тереться хоботом о его мокрые валенки.

— Да ты, брат, пить хочешь! Ну-с, будем рассуждать логически. Посуды у меня нет. Как же я тебя напою?

Взвесив все свои возможности, Вася выложил остатки консервов прямо на шубу, снял с себя теплую нижнюю рубашку — благо ему становилось все жарче, — взял шапку и рюкзак. Справа, слева и перед самым мамонтом он выкопал три ямки и вымазал их мокрой глиной из шурфа. На реке он набрал воду в банку, в шапку-ушанку, в валенки и намочил рубашку. Банку и шапку он нес в левой руке, а все остальное положил в наполненный водой рюкзак и побежал к мамонту, оставляя за собой мокрую дорожку.

Вылив воду из валенок и шапки, выжав рубашку и рюкзак, он наполнил две ямки и опять занялся дрессировкой. Раз пятнадцать он бегал к реке и за кормом. Мамонт был похож на паровоз: сколько ему ни дай, все съедал; сколько ни таскай воды, все выпивал. «Горючее», видимо, укрепляло его, и он быстро разводил пары — стал шевелиться, подрыгивая свободной задней ногой. Но остатки вечной мерзлоты держали его крепко.

Вася так устал, что ему уже не хотелось ни дрессировать, ни бегать. Он присел на шубу, рассеянно доел консервы, сходил к реке, напился воды и, разложив мокрые вещи сушиться, задумался. Через полчаса он поднялся и стал рыть возле мамонта канаву. Оттаивающий грунт поддавался его усилиям, но мешали камни. Вася так увлекся работой, что вначале даже не заметил, что мамонт все время пытается поймать его хоботом. Наконец Тузик ухватил Васю за штаны и легонько потянул на себя.

— Брось! Перестань! Не смей! — закричал Вася и замахал руками.

Мамонт отпустил Васины штаны, и Васе показалось, что Тузик чуть улыбнулся одним глазом. Впрочем, это ведь могло только показаться — он еще никогда не видел, как мамонты улыбаются. Вася внимательно посмотрел на Тузика, на его хобот и тут только заметил, что прорытая им траншея очищена от камней.

Тузик работал! Он сам пришел на помощь Васе, и мальчик до того растрогался понятливостью доисторического пленника, что не выдержал, смело подошел к нему и погладил мамонта по шершавому, в жестких волосиках хоботу. Тузик тихонько хрюкнул, как поросенок, которому почесали брюшко, и заморгал глазом.

С этой минуты освобождение Тузика пошло быстро. Вася отламывал лопатой куски породы, отковыривал камни и подсовывал их под хобот Тузику. Тот отбрасывал породу в сторону. Когда удалось освободить его голову и шею, камни полетели во все стороны. Время от времени мамонт напрягал все свои мускулы, шевелился, и порода сама сваливалась в канавку.

После нескольких часов работы Тузик как-то удивительно крякнул, напрягся особенно сильно и вдруг стал выбираться из ямы. Совершенно обессиленный, Вася сел на траву. Мамонт встал на склоне сопки, дрожа всем телом, затрубил — победно и радостно. Потом, тяжело топая, побежал по берегу реки. Вася чуть не заплакал от обиды: какая же неблагодарная скотина! Столько возиться с ней, освобождать из плена, кормить, а она взяла и убежала. Вот уж действительно доисторическая скотина!

Едва сдерживаясь, чтобы не заплакать от усталости и обиды, Вася отвернулся и ничком лег на траву.

Глава 6

Начало дружбы

Вася не то спал, не то дремал, не то просто лежал без мыслей — усталость и огорчения утомили его. Когда он очнулся, весеннее северное солнце висело над дальней грядой сопок, над странными строениями. Он подумал, что успел проспать всю ночь. Правда, ночи в это время года здесь такие короткие, что и заснуть не успеешь. Это даже не ночь, а зеленоватые прохладные сумерки с одинокими робкими звездами на бледном небе.

Но даже утром Вася не чувствовал холода. Все так же с севера тянул ровный теплый ветерок, напоенный каким-то особым, очень знакомым запахом, как будто где-то рядом пронеслась бурная гроза. Согревая, этот ветерок укреплял силы. Вася потянулся и встал. Рядом поднялась огромная волосатая голова.

Мамонт, оказывается, не убежал. Он вернулся и спал рядом с Васей, совсем как собака. Недаром Вася назвал его Тузиком. Он, кажется, будет настоящим другом. Вася подошел к Тузику и смело потрепал его за лохматое ухо. Мамонт шумно вздохнул, прищурил глаза и едва заметно зашевелил хоботом.

— Но-но! Не балуй! — прикрикнул Вася и на всякий случай отошел подальше — кто его знает, что замышляет этот доисторический житель.

Мальчик подошел к реке. Здесь он снял рубашку, размялся и стал умываться по пояс освежающей водой. Он кряхтел, сладко охал и подпрыгивал, когда капельки воды скатывались по спине. Вася почти кончил умываться, как вдруг на него обрушилась волна. Он чуть не захлебнулся и, отплевываясь, отскочил в сторону. Рядом стоял мамонт и, хитро щуря маленькие глазки, набирал хоботом воду. Вася от неожиданности не понял, откуда на него свалилась волна, и смотрел то на Тузика, то на небо. Мамонт поднял хобот, надул бока, и на Васю опять полилась могучая прохладная струя воды.

— Брось! Хватит! — закричал Вася и замахал руками. — Как тебе не стыдно! Нашел время обливаться!

Тузик опять опустил хобот в реку. Вася со злости схватил хворостину и хлестнул ею мамонта, даже не подумав, что животное не почувствует этого удара. Но Тузик вдруг смешно подпрыгнул, мотнул лопоухой головой, как щенок, задумавший поиграть, и бросился в реку. Вася опять замахнулся на него, и мамонт рванулся в сторону. Игра незаметно захватила Васю. Он бегал по берегу, замахиваясь на Тузика, а мамонт, то замирая на месте, то бросаясь в сторону, увертывался от его ударов, смешно помахивая тонким, беспомощным хвостиком с метелочкой на конце. Если Вася застревал в грязи, Тузик успевал окатить его с ног до головы водой и снова бросался в сторону.

Наконец играть надоело. Вася снял брюки и белье, разложил их на траве и, погрозив мамонту кулаком, сказал:

— Ладно, хватит! Иди сюда! Будем сушиться.

Довольно посапывая, Тузик подошел и стал топтаться на месте, раскачивая грязно-бурой головой с беспомощно поникшим хоботом и обломанным бивнем. Вся его туша была покрыта густой, въедливой грязью. Вода, стекая, не смывала эту еще доисторическую грязь.

Вася посмотрел на Тузика и подумал, что нужно бы почистить его как следует. Вася сделал несколько прочных метелок из кустарника, потом подошел к мамонту, ласково похлопал его по боку и начал сдирать грязь метелкой.

Вначале Тузик не обращал внимания на Васю, но потом перестал раскачиваться и искоса следил за его работой.

Метелке мешали засохшие комки земли в густой мамонтовой шерсти. Хорошо бы окунуть Тузика в реку. И Вася скомандовал:

— Вперед, Тузик!

Мамонт покосился на своего маленького командира, посопел и не тронулся с места. Вася рассердился, толкнул его и, хлестнув метелкой, крикнул:

— Вперед, лодырь!

Тузик покорно повернулся и пошел в воду.

— А-а, тебя, оказывается, зовут не Тузик, а лодырь!

Мамонт вскоре понял Васину затею и стал помогать ему: мальчик тер ему бока, а Тузик набирал воду в хобот и смывал грязь. Видно, ему было очень приятно, потому что он похрюкивал и посапывал.

Бока были вымыты. Но спина оставалась грязной. Дотянуться до нее Вася не мог. Он прыгал и крутился, но ничего не мог поделать. Мамонт был больше самого большого слона. Тузик долго смотрел на мальчика, потом понял, в чем дело, стал на колени и, когда Вася ухватился за шерсть, чтобы влезть мамонту на спину, подсадил его хоботом. Мыть мамонтову спину оказалось не таким уж сложным делом: каждый, кто хоть раз мыл полы, без особого труда справился бы с этой работой.

Наконец мамонт был вымыт. Вася и Тузик вышли из реки и расположились отдохнуть. Но у Тузика было явное преимущество: он стал обгладывать кусты, а потом отправился на пшеничное поле. А Вася сидел и облизывался — есть ему было нечего.

Прогулка с мамонтом затягивалась. Нужно было подумать и о возвращении: какие бы беды ни ожидали дома, но накормить-то Васю все равно накормят, а уж потом будут ругать.

Глава 7

Встреча у реки

Солнце было в зените, но теплый ветер по-прежнему ровно, без порывов, дул с севера. Вася собрал свои пожитки, уложил в рюкзак и заставил Тузика стать на колени. Мамонт не только беспрекословно послушался мальчика, но даже сам, без напоминаний, подсадил его хоботом. И Вася скомандовал:

— Вперед!

Весело помахивая головой, пофыркивая, то и дело задирая хобот и принюхиваясь, Тузик шел на взгорок. На шее Тузика была небольшая впадинка, густо заросшая шерстью, — в ней было мягко и тепло. Рюкзак и шубу Вася подложил под спину и путешествовал со всеми удобствами, слегка покачиваясь, как будто ехал не на мамонте, а в лодке или на легковой автомашине.

Со взгорка показались линии электропередачи и дальний, блистающий стеклом городок. Он был таким красивым, таким зеленым, что у Васи даже сердце сжалось. Пока он смотрел на город, разыскивая школу, главную улицу с ее большими домами и свой маленький домик, мамонт подошел к шоссе.

Оно сильно изменилось: стало шире, а главное, было покрыто зеленоватой, блестящей, как бутылочное стекло, ровной массой. На его обочине росли деревья, а за ними виднелось второе полотно шоссе — тоже блестящее, серовато-зеленое. Посредине каждое полотно шоссе разделялось широкой светлой полосой. Такие же полосы, только поуже, тянулись и по их краям. Не совсем понимая, что же произошло со знакомым гравийным шоссе, Вася даже не подумал о странных светлых полосах. Он тихонько ударил Тузика по темени, и тот, всхрапывая, двинулся вперед, но тотчас же остановился между двумя полотнами шоссе и стал ломать верхние, самые сочные, веточки деревьев. Он так аппетитно чавкал, что Вася чуть не заплакал от острого приступа голода и ударил Тузика сильней. Но тот только мотнул головой, как будто сгоняя муху.

«Мотнет посильнее — и слетишь кубарем, — подумал Вася. — Придется ждать».

В это время издалека донесся ровный тяжелый гул и из-за поворота показалась странная машина. Очень широкая, гораздо ниже и гораздо шире даже двадцатипятитонных самосвалов, она мчалась с невероятной скоростью. Впереди, в блестящей прозрачной кабине, сидел шофер. Сзади машины тянулся целый поезд длинных, таких же низеньких и широких прицепов.

Машина была совсем неподалеку от Васи, и он увидел, что лицо у шофера в прозрачной кабине-колпаке вытянулось, глаза округлились, а рот стал таким, каким он бывает у людей лишь тогда, когда они с крайним удивлением произносят: «О-о-о!»

Разглядывая мохнатое доисторическое чудо, шофер забыл об управлении, и машина на полном ходу мчалась прямо на Тузика. Столкновение представителей двух эпох было неминуемо и грозило Васе порядочными неприятностями. Он съежился и замер, неотрывно следя за бешено мчащейся на него машиной.

Но тут случилось чудо. Едва переднее колесо машины приблизилось к светлой полосе на обочине шоссе всего в нескольких метрах от мамонта и когда ни один шофер уже не смог бы вывернуть руль и избежать столкновения — машина вдруг вильнула так круто, что шофер в прозрачной кабине-колпаке свалился с сиденья. Машина удалилась, наискось пересекая шоссе. Мимо Васи, поскрипывая на повороте, проносились прицепы. Они почти касались земли своими низкими бортами и визжали множеством маленьких блестящих колесиков.

У противоположной обочины машина опять вильнула, точно наскочила на непреодолимое препятствие, выровнялась и помчалась прямо по шоссе, увлекая за собой целый поезд прицепов.

Все произошло так быстро, так неожиданно, что Вася даже не успел изумиться и испугаться как следует.

Мамонт вначале растерянно следил за бешено мчащимся автопоездом, потом вдруг вскинул хобот, дико затрубил и помчался напрямик, смешно вскидывая задние ноги, как теленок, которого наконец выпустили на прогулку. Сорваться со взбрыкивающего теленка — удовольствие маленькое. А вот свалиться с несущегося полным ходом мамонта — настоящее несчастье. Спасаясь от новой опасности, Вася вцепился в его волосатую шкуру, лег на живот, проклиная и Тузика, и свою судьбу, которая обязательно должна была сыграть с ним какую-нибудь невеселую шутку.

Тузик мчался, не разбирая дороги, ломая кусты, перепрыгивая через болотца и ручейки. Впереди чернел лес.

«Если он и там будет так же взбрыкивать, — подумал Вася, — меня обязательно собьет ветвями».

На самой опушке мамонт приостановил свой бег и быстрым шагом вошел в лес. Нижние ветки хлестали Васю со всех сторон. Приходилось терпеть. Потянуло свежей сыростью, и вскоре показалась река. Мамонт решительно протрубил и пошел к воде. Вася увидел, что от реки в лес бегут три человека — мальчик, девочка и мужчина. Опасаясь, как бы Тузик не натворил чего-нибудь неприятного, Вася отчаянно закричал:

— Стой! Стой, тебе говорят!

Мамонт шел к воде, не слушая своего поводыря. Девочка остановилась и оглянулась. На ней были ярко-красные шаровары и светлое платье, а на голове — цветная тюбетейка. Загорелая, с темными живыми глазами, она была бы похожа на узбечку, но волосы на ее лбу и на висках уже выгорели и были совсем светлые. Она посмотрела на Васю, колотившего Тузика по голове, и сочувственно крикнула:

— Не слушается, да?

Как назло, Тузик остановился и повел в сторону девочки хоботом.

— Слушай, — крикнул Вася, — ты лучше отойди! Он, понимаешь, еще не совсем прирученный.

— Вот еще! Тебе можно, а мне нельзя! — сказала девочка и тряхнула коротко подстриженной головой. — Ты ему сахару давал?

— Какой тут сахар — это ж мамонт.

— Я вижу, что не слон. У нас уже в школе слонов проходили. Но ведь и мамонты, наверно, любят сахар. Я сейчас принесу, и мы его приручим.

Девочка побежала к приземистой, тупоносой автомашине светло-стального цвета, по бокам которой, как крылья, были навесы из материи такого же цвета, как и машина. Вот на этот автомобиль и косился Тузик.

— Слушай, не нужно! Эй! Тут не до сахара! Я его только начал приручать! — кричал Вася девочке.

Из леса ей тоже кричали:

— Лена! (Это мужской голос.) Ленка! (Это мальчишеский.) Иди сейчас же сюда! (Это оба голоса вместе.)

Но девочка никого не слушала. Она достала из машины сверток и побежала прямо к мамонту.

— Не ходи ты сюда! — орал Вася. — Я не хочу за тебя отвечать! Он же еще дикий.

— Ну, на диком ты бы не катался, — возразила девочка и блеснула своими темными глазами. — Просто ты думаешь, что все будут ужасно уважать тебя за храбрость.

Она смело подошла под самый хобот Тузика и протянула ему на ладони несколько кусочков сахара. Мамонт косился то на девочку, то на сахар. Вася сидел ни жив ни мертв — он боялся, что мамонт ушибет девочку, затопчет, — и не решался даже дышать, чтобы не спугнуть животное.

Тузик обнюхал сахар, покосился опять на девочку, забрал сахар и подал его наверх, Васе. Такого доверия Вася не ожидал и, приятно польщенный, похлопал Тузика по мохнатым щекам и милостиво разрешил:

— Ешь, Тузик. Прямо ешь — и все.

Мамонт услышал знакомое слово «прямо» и понял его. Сахар исчез в его пасти. Девочка даже подскочила:

— Слушай, ну это же просто удивительно! Он как дрессированная собака: ничего не берет без разрешения. Как ты его здорово воспитал! Долго возился?

— Да как тебе сказать… — протянул смущенный и польщенный Вася. — Пришлось, конечно, помучиться… Но он — скотина понятливая, хоть и доисторическая.

— Действительно, просто удивительно: доисторическое животное, а такое понятливое! А ты его танцевать не учил?

Вася даже поперхнулся от возмущения. Мамонта — может быть, единственного на всей земле, — и вдруг танцевать? Что же, он будет ходить на задних лапках, как собачонка?

Девочка спрашивала, а сама все скармливала и скармливала сахар, аккуратно поплевывая на каждый кусочек.

Вася недовольно спросил:

— Зачем ты издеваешься над животным? Расплевалась…

— А меня папа учил так собак приручать. Поплюешь — он будет знать мой запах. И животные так быстрее привыкают к человеку.

— М-да, конечно… Рассуждая логически, это правильно… — мямлил Вася. — Но не очень приятно, когда сахар оплеванный.

Я его не так приручаю.

— Ну, я же не знала, — скромно и доверчиво сказала девочка и попросила: — А можно, я к тебе сяду? Места же там хватит. Скажи ему, чтобы он подсадил.

Этого еще недоставало! Да и как ему скажешь? Ведь Вася еще не окончательно разработал технику обращения с мамонтом. Но девочка, не дожидаясь его согласия, сразу же стала цепляться за мамонтову шерсть. И Тузик вдруг склонился на одно колено и осторожно, заботливо подсадил Лену хоботом. Вот что значит сахар.

Девочка уселась рядом с Васей, поправила тюбетейку и удивленно сказала:

— Ой, какой он высокий! И ты не боишься на нем ездить?

— Ну… как видишь… конечно…

— Ой, правда, мне страшно! — сказала девочка и вдруг пронзительно закричала: — Дедушка! Женька! Он — домашний! На нем пионер ездит! — Она обернулась и быстро спросила: — А ты пионер?

— Ну а как же? — удивился Вася.

— Значит, все правильно. Давай поедем к дедушке.

Пришлось подчиниться. Вася, как капитан, дал команду:

— Тузик, право! Еще право! Пошел! Вперед!

Похрустывая остатками сахара, мамонт покорно пошел к лесу.

Глава 8

Электронка

Окончательное знакомство состоялось под шатром, возле машины. Мамонт пошел пастись, а Васе предложили покушать. Отказаться он не посмел. Дело тут не в том, что очень хотелось есть, а просто неудобно. Такие хорошие люди… Откажешься — обидятся.

Дедушка отошел и подозвал к себе Лену и Женьку. Вася так увлекся обыкновенными котлетами, бутербродами с колбасой, яблоками и бананами, что не слышал, как дедушка строжайше предупредил внуков.

— Ни в коем случае ни о чем его не спрашивайте — ни откуда он, ни как сюда попал. Я, кажется, знаю этого мальчика. Здесь удивительная тайна. Вы только слушайте, а я сам буду разговаривать.

Новые знакомые подошли к машине и присели вокруг Васи. Он посмотрел на дедушку и подумал, что знает его. Видел где-то… Лицо круглое, румяное, с прожилками, носик вздернутый и задиристый, и очень знакомые светлые глаза. Вот видел их где-то, а где и когда — не упомнишь. А ребята — явно незнакомые. Чтобы уточнить, где же он видел дедушку, Вася решил вначале узнать все о ребятах. Уплетая бананы, он спросил как можно безразличней:

— А ты из какой школы?

— Я? — спросила Лена. — Я из двадцать первой.

— А-а… — протянул Вася и подумал, что он ее не знает по вполне понятной причине: ее, видно, только недавно перевели из женской школы в мужскую. — А ты? — спросил он у Женьки.

— Я тоже из двадцать первой.

— А из какого класса?

— Из третьего.

— А кто у вас учительница?

— Нина Петровна…

— А-а… — несколько разочарованно протянул Вася. Нина Петровна была самая молодая учительница в школе, только в прошлом году окончившая педучилище. — Это такая… блондинка? Беленькая?

— Да, вся белая. Совсем-совсем седенькая! Ты ее знаешь?

Вася не ответил: с третьеклассником разговор должен быть коротким. Дедушка то и дело посматривал на Васю и иногда едва заметно покачивал головой, не решаясь начать деловой разговор. Ребята тоже словно в рот воды набрали. И Васе показалось, что молчать неприлично — все-таки он гость, и не какой-нибудь, а серьезный.

— Скажите, это что — автомобиль новой марки?

— Да нет, видишь ли… — замялся дедушка, — он не совсем новый… И потом, это не автомобиль, а электромобиль.

Вася недоверчиво посмотрел на странно знакомого дедушку и, посопев, решил показать, что и он кое-что понимает:

— Значит, это вроде троллейбуса?

— Не совсем так, — пожал плечами дедушка и добавил: — Да ты ешь, ешь! — А потом посмотрел на машину, что-то вспомнил и крикнул: — Женя! Ты аккумуляторы подключил?

Женька вздрогнул и покорно полез под машину, потом открыл дверцы, щелкнул чем-то в кузове и наконец вернулся к шатру. Судя по тому, как старательно он избегал дедушкиного взгляда, аккумуляторов он не включал. Дедушка это понял.

— Когда ты научишься слушаться? Нам сейчас рыбу ловить, а у нас аккумуляторы пустые. Ты об этом подумал?

Женька горестно вздыхал и прятал глаза. Вася считал, что дедушка совершенно прав: готовясь к такому ответственному делу, как рыбная ловля, нужно было все предусмотреть, все продумать. Любая ошибка в этом деле нетерпима. А этот несчастный третьеклассник даже аккумуляторы не включил…

«Хотя зачем для рыбалки аккумуляторы? — спохватился Вася. — На свет ловить? Так сейчас день… И потом, куда включать?»

Вася перестал жевать и осмотрелся. Ни столбов, ни проводов вокруг не было. Дедушка между тем сердился все больше и разворчался не на шутку:

— Дома, понимаешь ты, не подзарядились, по дороге у линии не остановились на зарядку — вот и будем теперь сидеть!

Вася недоумевал все больше. Ну, если дома не могли «подзарядиться», то где ж теперь сделаешь это?

Он отложил недоеденный банан и обошел тупоносую, похожую на автобус машину, но ничего особенного в ней не заметил. Он погладил ее по тусклому крылу и почувствовал, что краска, которая покрывает крыло, не гладкая, лаковая, какая бывает на обычных машинах, а шершавая, мягко поблескивающая мельчайшими кристалликами. Вот эти-то кристаллики и были первым толчком, породившим первые догадки.

Смущенный и виноватый Женька опять захлопотал у машины. Он заглядывал под кузов, поправлял какие-то проволочки, проверял соединение шатров с кузовом. И, только убедившись, что все в порядке, стал отругиваться:

— Да ладно вам, дедушка! Солнце светит вовсю, света много, аккумуляторы враз подзарядим. Да ведь и когда мы ехали, они тоже заряжались.

— Не в том дело, что солнце светит, а в том, что ты ничего не помнишь. К делу нужно относиться серьезно. На солнце надейся, а сам не плошай!

Вася прислушивался к этому разговору, и десятки догадок, одна невероятней другой, мелькали в его голове. Как староста кружка «Умелые руки», он переводил эти свои догадки в четкие линии технических решений. Но решения требовали проверки. Вася нагнулся и заглянул под кузов машины. Первая из догадок немедленно подтвердилась.

Электромотор, двигавший машину, стоял прямо на задней ведущей оси. Никаких валов и передач. Заключенные в бронепровода проводнички от кузова и шатров тянулись внутрь машины.

«Понятно, — мысленно решил староста кружка «Умелые руки» и солидно нахмурил брови. — Это они идут к аккумуляторам».

И когда он понял все, у него замерло сердце, точно так же, как оно замирало во время встречи с Тузиком. Он понял, что сейчас, сию минуту, он находится в гостях у гениального изобретателя техники будущего, человека, опередившего свое время по крайней мере на полвека. Вася даже не представлял, что этот человек живет, работает и изобретает в его северном городке. Вот кого нужно было бы затащить в свою, третью школу! Вот с кем следовало бы работать! Правда, Вася сейчас же вспомнил, что внуки этого гениального человека учатся в двадцать первой школе, но это его не смутило. Ведь и сейчас видно, что они не очень-то уважают своего дедушку.

Вася вышел из машины и почтительно подошел к дедушке. Дождавшись перерыва в его длинной речи, он наконец вставил фразу, в которую вложил все, что мог вспомнить из прочитанного в журналах о технике. Фраза эта должна была показать странно знакомому старичку и Васины знания, и то, что из него может выйти незаменимый помощник, верный соратник и продолжатель дела создания техники будущего.

— Мне кажется, — сказал Вася, — что вашу прекрасную машину правильней было бы назвать не электромобилем, а солнечнобилем.

Дедушка прислушался к несколько заискивающему тону Васи, недоверчиво покосился на него, потом махнул рукой и коротко отрезал:

— Вообще-то, старье!

— Что — старье? — опешил Вася.

— Вот эта наша электронка.

— Но почему же? — спросил Вася, внутренне преклоняясь перед таким удивительным человеком: чудо будущего он называет старьем! Что же он держит в запасе? Подумать страшно…

— Да так… — неопределенно сказал дедушка. — Привык я к ней, вот и держу! Полупроводниковую краску нужно менять на ней… Да и вообще…

Вася даже задрожал от нетерпения. Подтверждалась еще одна его догадка.

Дедушка говорил о тех самых полупроводниках, о которых пишут газеты, о которых мечтают инженеры и техники, в том числе и юные, самых различных специальностей. Теперь, когда Вася услышал подтверждение еще одной догадки, он смог по частям восстановить целое.

Дедушкина электронка представлялась ему так: и ее кузов, и шатры, которые раздвигаются только на остановках, покрыты особой краской. Она сделана из замечательного материала — полупроводников. Вот эта-то полупроводниковая краска не только украшает машину, но еще и переделывает солнечный свет в электрическую энергию. Она по проводам собирается в аккумуляторах, а оттуда подается на электромотор, движущий машину. Все гениально просто и вполне доступно.

Правда, в цепи этих железных рассуждений была одна неясность: почему такую электронку требовалось подзаряжать? Спросить об этом у дедушки неудобно: все-таки гениальный человек. Спрашивать у Женьки бесполезно. И Вася обратился к Лене. Она выслушала его и равнодушно ответила:

— Потому и нужно подзаряжаться, что дедушка никак не хочет сменить это старье на настоящую, современную машину. Очень интересно: едешь ночью, энергии не хватает, и становись к столбу, к розетке на нем, как будто это не машина, а электроплитка!

— А… а как же можно еще заряжаться?

— Нужна машина с прибором для приема воздушной беспроводной электропередачи. Ну, вот как радио. А дедушка не хочет. Говорит, что это еще неизвестно, как она там будет работать. Вот мы и мучаемся.

— Да… — мечтательно протянул прислушивавшийся к разговору Женька. — На тех машинах и управление как на атомках. Даже первокласснику можно самому кататься — ни за что не разобьешься.

— Я вот тебе покатаюсь! — услышав последние слова, прикрикнул дедушка. — Забыл, какие неприятности из-за твоего катания были?

— Но, дедушка, я говорю о новых машинах, об атомках.

— Все равно. На машины надеяться нечего. На себя больше надейся.

Пока они спорили, Вася думал. Оказывается, чудо будущего века действительно старье. Оказывается, гениальный изобретатель-дедушка — не изобретатель. Ведь если бы он сам изобретал, Лена не жаловалась бы на то, что он не хочет сменить старье на новую машину.

И чем дольше присматривался Вася к дедушке, тем больше ему казалось, что он его знает, видел где-то. И характер у него знакомый — любит обязательно с кем-нибудь поспорить, читать нотации, словно он умнее всех.

«На кого же он похож? И потом, что за атомки? — с тревогой думал Вася. — Неужели, пока я замерзал, начали сбрасывать атомки? Да нет, что-то непохоже — все очень спокойно…»

— Да разве только атомки! — горячился меж тем Женька. — Я и сейчас, на этой самой машине, поеду куда хочешь — по любой дороге.

— Маловат еще. Маловат, — отвечал дедушка.

— Ну так что ж, что маловат? Но зато я умею! — продолжал кипятиться Женька. Он схватил Васю за руку: — Вот пойдем посмотрим, как все это просто. Пойдем, пойдем!

Глава 9

Живое привидение

Женька потащил Васю в кузов автомобиля. Мягкие сиденья, обитые прохладной, похожей на кожу тканью, едва заметно светились. В щиток электронки был вделан небольшой экранчик, а подле него блестящий диск — почти такой, как на телефонах автоматические измерительные приборы и спидометр. Словом, если бы не телефонный диск, можно было бы подумать, что Вася сел в обыкновенное такси.

Хлопнули дверцы, Женька уселся за обыкновенный руль и сейчас же опустил шторки на стеклах. В кузове стало призрачно светло.

— Это я ночь сделал, — пояснил Женька, — чтобы были самые большие трудности.

Вася с недоумением осматривался. И ветровые, и боковые стекла были закрыты, а все вокруг светилось, отражаясь на никеле телефонного диска. Светились сиденья, светились приборы, светились шторки. Голубовато-зеленые лучи сливались с синеватыми и розовыми, и все вокруг было залито чистым, мягким, будто предутренним светом.

— Как это… так получается? — крутил головой Вася, разыскивая хоть одну лампочку. Но ее не было.

— Что — получается? — удивился Женька.

— Да вот что светло? А лампочек нет…

— Ну, это же очень просто! — воскликнул Женька. — Стеклянная покрышка сиденья пропитана светящейся краской. Как же ее… лю… люми… Дедушка! — крикнул Женя и открыл дверцу. — Как эта краска… ну светящаяся… называется?

— Какая краска? — спросил дедушка.

— Ну вот которой сиденья пропитаны. Что внутри все покрашено.

— А-а! Люминофорная. А что, Вася не знает, что это такое?

— Не-ет, — смутился Вася, — не знаю.

— А я тебе напомню. Когда ты приехал из Иванова от бабушки, ты рассказывал, что видел спектакль «Зайка-зазнайка». Помнишь?

Вася вспомнил. Действительно, когда он был еще в четвертом классе и ездил к бабушке на каникулы, он видел в Иванове, в Театре музыкальной комедии, удивительную декорацию. На сцене, в ярком свете огней, стояли обычные грубоватые, размалеванные полотняные деревья. Над мочальной травой росли невероятные деревянные грибы, дымил покосившийся фанерный домишко хитрой лисы, завоеванный Зайкой-зазнайкой. Пьеса была смешная, музыка — веселая, и Вася заметил убогую декорацию только дважды: когда открывался занавес и когда он опускался.

Но вот занавес открылся снова, огни погасли, в зале наступил такой мрак, что нельзя было увидеть даже вытянутого к сцене соседского носа. А на сцене начались настоящие чудеса. На каждой травинке сверкала свежая капелька росы, каждый гриб светился своей удивительной краской, каждый листик на деревьях, каждая ягода на кустах переливались искрящимися голубоватой и розовой, зеленоватой, как изумруд, и алой, синей и желтой красками. А дом хитрой лисы! Не только резные наличники на окнах, не только карнизы и петухи на крыше, а даже бревна, каждый сучочек в них горел, сверкал, переливался и лучился.

И этот непостижимый, мягкий, удивительно красивый свет заливал всю полянку, на которую, крадучись, вышли лиса и волк. Их глаза горели, их шкуры переливались.

Васе показалось, что на лесной поляне жили настоящие зайцы, живые лисы и волк. И то, что они говорили человеческим языком, Васю не удивляло — они не могли не говорить, не могли не петь на такой чудесной лесной полянке, среди таких необыкновенных грибов и цветов.

Это была настоящая сказка, ставшая настоящей правдой. И все это сделала удивительная, светящаяся в темноте люминофорная краска.

Вася вспомнил, как он рассказывал об этом спектакле и об этой краске в кружке «Умелые руки». Ребята не верили ему, а он сердился и пытался доказать, что не сочиняет ни крошечки. Но Женька Маслов оборвал его:

— Короче говоря, ты все врешь, а попросту — брешешь!

Все рассмеялись, а Вася покраснел и стал с еще бóльшим жаром отстаивать правду. Но чем больше он уверял и доказывал, тем меньше ему верили и тем откровенней смеялись. А больше всех Женька Маслов.

Все это вспомнилось и промелькнуло в голове в одну секунду, а уже в следующую Вася подумал:

«Но откуда знает этот странный старичок, что я видел в Иванове?»

Ответ, который напросился сам по себе, ужаснул Васю. Женька Маслов был круглолицый, краснощекий, со вздернутым, задиристым носом и светлыми глазами… Все как у этого старичка. Внутренне холодея от страха, Вася уже не рассматривал машину, уже не думал об удивительных светящихся красках. Он спросил Женьку:

— Слушай, а… а как твоя фамилия?

— Моя? — беззаботно переспросил Женька. — Маслов.

Вася подскочил и чуть отодвинулся. Если бы он не был пионером и верил в привидения, он бы обязательно сказал: «Чур меня! Растворись! Исчезни!»

Перед ним действительно сидел почти что Женька Маслов. Почти, но не совсем. Он был тоже курносый, тоже вихрастый, и глаза у него были светлые, и лицо круглое, и щеки пылали.

«Что же со мной делается? — беспомощно подумал Вася. — Куда и как я попал? Это Женька Маслов. Но не тот. Он похож, но это не тот. Но ведь этот тоже Женька Маслов из двадцать первой школы, но из третьего класса. А тот Женька Маслов сейчас в пятом. Ведь вчера… или когда-то, я уже теперь ничего не понимаю… я толкнул его двойным ударом, и он покатился по всему вестибюлю. Но если это тот, тогда где же я? В прошлом или в будущем? Будем рассуждать логически. Ведь тот Женька Маслов действительно учился в третьем классе, когда я жил в Чите. Но тогда он меня не мог знать. А когда он перешел в четвертый, я поступил в двадцать первую школу, в пятый класс, и он меня узнал. Тогда, рассуждая логически, я попал в прошлое, отстал на целых два года. Но если это так, то почему дедушка знает то, что я видел в Иванове? Ведь Женька тогда меня еще не знал, и он не мог поэтому рассказать дедушке…»

Логика окончательно отказала Васе. Видно, он был очень огорчен этим, потому что Женька Маслов вдруг посмотрел на него, испуганно поморгал и стал задом выбираться из машины. Что он говорил дедушке, Вася, конечно, не знал, потому что решал страшно сложный вопрос. Кто же, в конце концов, Женька Маслов и что произошло с ним самим?

— Вечно ты все разболтаешь! — возмущался дедушка. — Ведь попросил как человека, ведь говорил же: помолчи! Нет, все по-своему! Я же тебе сказал: здесь тайна.

— Вася, брось ты возиться с машиной, — сказал дедушка ласково и заискивающе, как говорят люди только с больными или когда хотят что-нибудь выпросить. — Электронка от нас не уйдет. Пойдем лучше рыбу ловить.

Вася с ужасом смотрел на дедушку, на его чуть вздернутый нос, на все еще румяные щеки в старческих прожилках, и не двигался с места. Он даже думать как следует не мог, а все только спрашивал самого себя:

«Который из них — внук или дед — Женька Маслов? Что же со мной случилось?»

Дедушка взял его за руку и осторожно, но настойчиво потянул на себя. Вася покорился и вышел из электронки. Его уже не интересовали ни телефонный диск на щите машины, ни атомки, ни даже Тузик, который мирно ощипывал молодые древесные побеги и изредка довольно похрюкивал. Как будто сонный, пошел Вася рядом с дедушкой, даже не удивляясь, что его ведут на реку, даже не замечая взглядов: сожалеющих — Ленки, испуганных — Женьки, укоризненных и заботливых — дедушки. Он все думал об одном: кто же из двух Женька Маслов? И эта мысль была такой въедливой и вредной, что, наверно, со стороны казалось, что Вася не совсем в своем уме…

Над ним, попискивая, заплясали комары, впереди тихонько позванивала струями быстрая горная река.

Глава 10

Рыбий концерт

Река бежала по камням, тихонько и ласково булькая в прибрежных кустах краснотала. Солнце серебрило ее, а теплый ветерок с севера согревал. Было очень тихо и очень приятно. Но комары…

Вначале Вася даже не замечал их, но когда один, самый жадный, впился ему в шею и стал быстро наливаться кровью, Вася машинально изо всех сил хлопнул себя рукой по шее. Стайка комаров поднялась повыше, но потом снова опустилась, мешая Васе сосредоточиться: он все еще думал, все еще старался разгадать тайну Женьки Маслова, но уже стал кое о чем догадываться и замечать, что делается вокруг.

Дедушка и Лена возились с каким-то ящиком. На нем было множество кнопок, ручек и даже вольтметр. От ящика тянулись провода: один — к машине, другой — к берегу реки. Тот провод, что тянулся к реке, оканчивался металлической катушкой. Женька внимательно осмотрел ее и, размахнувшись, забросил в воду. Подошел дедушка, покачал головой и сказал:

— Далеко кинул. Рыбу нужно ближе собирать. — И подтянул катушку за провод поближе к берегу.

Лена еще возилась возле ящика. Женька подбежал к ней и закричал:

— Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты не вмешивалась! Опять ты на гольянов поставила! Что мы с твоими гольянами будем делать? Кошке на питание?

— Ничего не на гольянов, — ответила Лена и выпрямилась. — Я поставила на тайменей.

— Какие же это таймени?! — возмущался Женька. — На этом контакте мы всегда собираем гольянов.

— Нет, не на этом, — упрямилась Лена.

— Много ты понимаешь! — крикнул Женька и переставил ползунок прибора на другой контакт.

— Да побольше, чем ты, — запоздало возразила Лена и не совсем уверенно сказала: — Это ты сейчас на гольянов ставишь.

Женька только уничтожающе посмотрел на сестру, но промолчал.

— Вот видите, опять спорите, — вмешался дедушка. — Сколько раз говорил: напишите над контактами, какой какую рыбу ловит!

Вася все внимательней слушал ребят и дедушку и подумал:

«Что за ерунда — контакты ловят рыбу…»

Лена покосилась на Васю, капризно надула губы и сказала:

— Но, дедушка, не контакты же ловят рыбу, а ультразвук. И даже не он. Ультразвук только собирает рыбу.

Кое-что прояснилось. Ну конечно, кому не известно, что кильку, например, ловят с помощью электросвета? Это же знает всякий. Но не всякий знает, что такое ультразвук, и не представляет его роли в ловле рыбы. Вася старался быть равнодушным, хотя он и видел, что Лена молчаливо предлагает разъяснить ему трудную задачу. Но то, что можно сделать один раз, не стоит делать во второй, а тем более надоедать вопросами девчонке. Не мог он сделать этого еще и потому, что не хотел показывать, что на душе у него по-прежнему очень грустно и недоумение не прошло. Но он решил быть твердым и непоколебимым.

Все собрались на берегу. Река катила свои прозрачные, чистые волны, подхватывая со дна песчинки, кружа траву и щепочки. Почти по самому дну путешествовали небольшие юркие рыбки — гольяны, названные так потому, что их бурое, в крапинках тело совсем не имеет чешуи. Чуть выше гольянов, в прибрежных прогретых заводях, стайками юлила рыбья молодь. Крупной, промысловой рыбы видно не было. Но Вася по собственному опыту знал, что она всегда держится на глубине.

Как только начал работать ультразвуковой аппарат, гольяны вдруг остановились как вкопанные и, шевеля хвостами и плавниками, часто топорщили жабры, будто прислушиваясь. Вася невольно вспомнил свои рыбалки.

Стаи рыб разных пород недвижимо стоят на одном месте, вот так же, как сейчас гольяны, чуть пошевеливая хвостами. Вокруг — тишина. И вдруг, как по команде, одна из рыбьих стай, вильнув хвостами, исчезает в водорослях. Присмотришься — а внизу так же спокойно стоит вторая стайка рыб, уже другой породы. Она, кажется, вовсе не заметила, как исчезли соседи. Но вот опять следует неслышная и невидимая команда, и вторая рыбья стая тоже исчезает.

«А что ж… Может быть, рыбы тоже переговариваются между собой на своем рыбьем языке с помощью этого самого ультразвука. Они подают сигналы, а мы их не слышим. Ведь вот у диких гусей, например, есть же сторожевые гуси, которые предупреждают всю стаю, как только заметят опасность. Может быть, и у рыб есть свои сторожа или даже вожаки… Только мы ничего об этом не знаем».

Пока Вася думал, Лена толкнула Женьку и сердито сказала:

— Говорила я тебе — это гольяновый контакт! Видишь, как они заслушались.

— Это еще неизвестно… — неуверенно ответил Женька.

Дедушка остановил их:

— Подождите. Пусть Вася посмотрит.

Прошло еще несколько минут. Со всех сторон поверху и понизу стали собираться гольяны — стаями и в одиночку. Речные струи тревожили их, они сбивались в кучки, но упрямо старались держаться на одном месте, прислушиваясь к удивительным звукам. Гольянов становилось все больше и больше. Дедушка подумал и сказал:

— Готовьте спиннинги, а я сменю контакт.

Дедушка пошел к ящику. Вася услышал, как щелкнул контакт, и среди гольянов пробежала дрожь. Они стали двигаться, вначале медленно, несмело, потом все быстрей и быстрей, рыская во все стороны, словно пытаясь разыскать пропавший звук. Вода так и вскипала — столько гольянчиков сплылось на этот участок реки.

— Ты понимаешь, что произошло? — возбужденно спросила Лена у Васи.

Вася гордо промолчал.

— Дедушка сменил контакт, и в воде сейчас начнет распространяться новый ультразвук. Ведь ты, наверно, знаешь, что одни рыбы пищат, а сами ничего не слышат; другие, наоборот, сами слышат, а пищать не умеют. Ну вот. Но все они прекрасно слышат ультразвук — это такой звук, который мы, люди, не слышим. Знаешь, им еще металл сверлят, стекло режут, вообще он широко применяется. Вот мы и устраиваем рыбий концерт. Рыба одной породы слышит только звук одной частоты, а другой породы — другой частоты. Понимаешь?

Кое-что Вася уже понимал. Он вспомнил, что полуслепые летучие мыши с помощью ультразвука находят дорогу в ночном лесу и ловят насекомых. Он вспомнил, что комары умеют пищать не только слышно, но и неслышно и даже переговариваться на этом своем неслышном, комарином языке! Так что ничего удивительного в словах Лены он не увидел. Придумали — и хорошо!

Программа рыбьего концерта сменилась. Зеленоватую, искрящуюся толщу воды, как серебристые молнии, пронизали две огромные, почти в метр длиной, рыбы с красными плавниками.

— Таймени! — радостно завопил Женька.

Дедушка подбежал к берегу и закричал:

— Закидывайте спиннинги! Спиннинги!

Тут не утерпел и Вася. Он тоже схватил спиннинг и, чуть размотав катушку, закинул в реку блесну с крючком-тройчаткой.

Блесну подхватили речные струи и закружили. Она блистала на неярком, будто затянутом марлей, солнце, как настоящая рыбка.

Но таймени не обращали внимания ни на Васину блесну, ни на другие, которые закинули рыболовы. Они продолжали охотиться за беспомощно кружащими на месте гольянами.

Ультразвуковая катушка все работала и работала, и в реке стали то и дело мелькать серебристо-зеленые туши тайменей. Они жадно набрасывались на собравшихся сюда и все еще ожидающих продолжения концерта гольянов. Охотничьи страсти разгорались не только у тайменей, но и у рыболовов. Они то и дело перекидывали блесну, стараясь попасть на охотничий маршрут тайменей. Но подводные хищники не обращали на нее внимания. Впопыхах рыболовы не замечали, что их блесна никелированная, блестящая, а таймени ловят бурых, пятнистых рыбок, которые не похожи на блесну. Дедушка махнул рукой и начал ругать Женьку:

— Все перепутал! Конечно, тайменю в обычное время гольяна ни за что не взять, а гольянчик рыбка жирная, вкусная. Вот таймени и бросились на них.

— Ну, дедушка, — взмолился Женька, — я же не знал, что контакт не тот!

— «Не зна-ал»! — передразнила Лена. — Я ж тебе говорила — не тот контакт. Накормил тайменей сытным обедом, а теперь хочешь их ловить. Не такие они дураки.

Да, ошибка Женьки была слишком явной. Не привлеки он сначала гольянов, голодные таймени обязательно бы бросились на блесну, принимая ее за рыбку. А когда они очутились посредине своего любимого блюда — гольянов, — их, конечно, не заинтересует блесна.

Пока рыболовы переругивались, доказывая друг другу, что виноват не он, а кто-то другой, Тузик вошел в воду, опустил в нее хобот и стал пить, шумно поводя боками. Внезапно огромный таймень с налету наскочил на толстые, как бревна, ноги мамонта, метнулся в сторону и угодил как раз на хобот. В то же мгновение Тузик согнул хобот крючком и подхватил рыбину под брюхо. Все произошло так быстро, что Вася едва заметил, как над водой взлетел огромный серебрящийся красноперый таймень. Он перелетел через мамонта и тяжело шлепнулся на траву, да так, оглушенный, и застыл.

Рыболовы бросились было к тайменю, но тот пришел в себя, оттолкнулся могучим хвостом и взвился в воздух. Все четверо навалились на метровую рыбину, и дедушка, суетясь не меньше, чем внуки, кричал:

— Осторожно! У него зубищи огромные.

С большим трудом таймень был укрощен. Шум утих, и все услышали требовательный звонок.

Глава 11

На пороге разгадки

Дедушка прислушался и посмотрел на машину. Ребята возились с тайменем. Издалека опять донесся звон, и дедушка обратился к Васе:

— Кто-то нас вызывает. Пойдем, Вася, я тебе покажу еще одну вещь.

В машине звенел телефон. Дедушка вынул из-под щитка трубку, нажал на кнопку, и тотчас же зеленоватым светом вспыхнул маленький экранчик. Дедушка подождал несколько секунд и, когда на экране вырисовался облик молодой и красивой женщины, сказал в трубку:

— Что там такое, Валя?

— Я просто волнуюсь, папа. На дворе сыро, а ребята так легко одеты… Как идет ваша рыбалка?

— Наша — плохо. Но вот рыбалка нашего нового знакомого — отлично. Поймали тайменя — наверно, больше пуда весом.

— А что это за новый знакомый? — удивилась женщина.

— А вот этот… — Дедушка притянул к себе Васю, так что его лицо оказалось как раз против экранчика, а потом на минуту задумался и сказал: — Он не очень новый, и, может быть, даже ты кое-что о нем знаешь… Его зовут Вася Голубев. Василий Николаевич Голубев. Помнишь?

Женщина на экранчике вначале удивленно вскинула брови и поджала губы, потом глаза у нее расширились, и она прижала розовую, чуть припудренную мукой руку к румяной щеке и спросила:

— Неужели… Неужели это Николая Васильевича Голубева…

— Да-да! — перебил ее дедушка и обратился к Васе: — Ты пойди погуляй минутку.

Вася вышел, а дедушка, захлопнув дверь машины, торопливо сказал:

— Слушай, Валя, немедленно сообщи об этом в медицинское управление. Ты же сама видела Васю и можешь подтвердить, что он совершенно нормальный человек. Это редчайший случай, — и повесил трубку под щиток.

Экранчик потух.

Вася молча смотрел через блестящее стекло двери на дедушку. Сердце билось толчками. Он понял, что стоит на пороге разгадки своей тайны — ведь Николаем Васильевичем звали его отца. И еще он понял, что женщина на экранчике хотела спросить, не он ли, Вася Голубев, и есть сын Николая Васильевича. Вася ничего не спрашивал, потому что по глазам дедушки видел, что он собирается сообщить ему всю правду. Но он ошибся. Дедушка опять пригласил его в машину и вкрадчиво заговорил совсем о другом:

— Вот видишь, Вася, в каждой машине установлен такой радиотелефон. Стоит только включить аппарат, и ты можешь набрать нужный номер и вызвать кого хочешь. Но дело не только в этом. Мало того что ты можешь разговаривать с кем хочешь — ты еще можешь и видеть того, с кем ты говоришь, и он тебя видит. И все — в цвете. Но это, впрочем, не ново. В Москве уже в твое время работали над созданием цветных телевизионных передач. — Дедушка посмотрел на Васю и стал смущенно покашливать: он видел, что мальчика интересует совсем не радиотелефон. Однако он продолжал: — А для того, чтобы не перепутать номера радиотелефонов, им присваивается номер машины, на которой он установлен.

Если знаешь номер машины, можешь немедленно позвонить в нее — пусть та машина будет хоть за тысячу километров.

Вася упорно, не моргая, смотрел на дедушку так, словно хотел сказать: «Это все интересно, но меня волнует сейчас другое».

Дедушка опять смущенно покашлял и, чуть покраснев, продолжил:

— Ты не заметил, что впереди каждого номера машины стоит буква? Они приняты как обозначение длины волны. Набирая на обыкновенном телефонном диске нужные буквы, ты автоматически настраиваешь приемо-передаточный аппарат на нужную волну. А потом уже, когда набираешь номер телефона или машины…

— Скажите, — перебил его Вася и на мгновение запнулся, не зная, как называть дедушку. — Скажите, как вас зовут?

— Меня? — Дедушка почему-то покраснел, словно его поймали на чем-то нехорошем. — Меня?

— Да, вас. Как вас зовут? И как ваша фамилия? — Вася смотрел на дедушку, не мигая, и говорил опять спокойно и тихо.

— Так, значит… — покашлял дедушка. — Зовут меня… меня зовут Евгений Алексеевич Маслов.

— Ясно! — закричал Вася. — Значит, ты не дедушка, а Женька Маслов из двадцать первой школы! Значит, это ты занимался в кружке «Умелые руки», значит, это ты дрался в вестибюле! Так вот почему ты все знаешь обо мне! Сейчас же рассказывай, что со мной случилось, изобретатель несчастный!

Дедушка страшно смутился, стал оправлять свой пиджак и вдруг неожиданно шмыгнул носом и рукавом вытер его.

— А почему я изобретатель? Да еще несчастный? — попробовал обидеться дедушка, чтобы по привычке детских лет перехватить инициативу.

— Конечно несчастный! В кружке ничего не мог сделать толком — даже модели высотного дома не закончил — и теперь занимаешься неизвестно чем.

— Почему — «неизвестно чем»? Я, брат, очень интересными делами занимаюсь, — опять почему-то покраснел дедушка. — А ты думаешь, что это я ультразвук выдумал, — так нет. Не я.

— Разве ультразвук выдумывают! Эх ты, изобретатель…

Дедушка, конечно, не понимал, почему Вася с таким упорством называл его изобретателем, и ему почему-то это казалось обидным — ведь в свое время, в школе, именно так называли самого Васю. И дедушка никак не хотел меняться с ним ролями:

— Брось, Васька! И ультразвуковую катушку не я изобретал. Понял? И вообще хватит.

Вот теперь Вася совершенно не сомневался, что перед ним пятиклассник Женька Маслов, который, пока еще совершенно непонятным образом, прикинулся дедушкой. Вася злился уже не на шутку. Подумать только, как ему приходится мучиться, разгадывая собственную судьбу, а этот Женька замаскировался и ничего ему не говорит! А он, как дурак, еще мечтал стать помощником этого «гениального изобретателя». Вот уж действительно, поспешишь — людей насмешишь!

— Женька! Говори сейчас же, что со мной случилось! Где Сашка Мыльников? Где папа и мама? Все говори!

Вася даже сжал кулаки: он был уверен, что с Женькой Масловым иначе не договоришься — тот всегда был довольно вредным парнишкой. Но дедушка не протестовал. Он как будто даже согласился с Васиным превосходством — все-таки что ни говори, а Вася Голубев был старше Женьки Маслова на целый класс. Миролюбиво и даже заискивающе он ответил:

— Я тебе все расскажу. Ты не волнуйся. История, правда, получается таинственная, но я тебе потом расскажу.

— Нет! Это ты брось! Ты сейчас рассказывай!

Пятиклассник двадцать первой школы Женька Маслов потер морщинистыми руками пылающие щеки в красных прожилках, погладил остатки седых волос на голове и неуверенно сказал:

— Я думаю, что лучше всего сначала поехать в город. Там ты все поймешь…

— А я хочу все знать сейчас же!

— Мало ли что ты хочешь.

— Женька! — угрожающе сказал Вася.

— Вот что, Вася Голубев: ты все-таки не забывайся! Был я Женькой, а теперь в честь того Женьки назван другой Женька Маслов — вон он с тайменем возится. А я теперь тебе Евгений Алексеевич. Понятно? Как-никак, а я старше тебя ровно на полсотни лет… Точнее, на сорок девять.

— На сколько? — широко раскрыл серые глаза Вася. — На сколько?

— На сорок девять, — невозмутимо ответил дедушка. — И ты теперь меня будешь слушаться во всем. Сказано: поедем в город — и поедем… Женя, Лена! — крикнул он. — Мама звонила — собирайтесь. Сейчас поедем.

— А мамонта с собой возьмем? — спросила Лена.

Дедушка закашлялся. Мамонт — обстоятельство непредвиденное. Даже сообщая своей дочери о Васе, он как-то упустил это из виду.

— Вася, — спросил он, — ты поедешь на мамонте или мы его оставим здесь, а потом приедем за ним?

Но Вася не слышал дедушкиного вопроса. Он сидел в машине и плакал. Слезы лились сами по себе, и он даже не замечал их. Он только тихонько, почти беззвучно шептал:

— Мама, мамочка…

Дедушка посмотрел на Васю, смущенно потер лысину и, тряхнув головой, пробормотал:

— Гм… да, положение…

Глава 12

Во всем виноват зуб

Через некоторое время дедушка принял решение:

— Тузика оставим здесь, а потом приедем за ним.

— Но ведь он убежит, — сказала Лена.

— А что же делать? — развел руками дедушка. — Нас он не послушает, а Вася… Васе сейчас не до мамонта.

— А что с Васей? — тревожно спросила Лена.

— Видишь ли… я же говорил, что здесь тайна, — вот она постепенно и раскрывается. — И, заметив нетерпеливое движение девочки, остановил ее: — Не спеши — все узнаешь. Когда попадем домой, я все расскажу.

Дедушка ушел искать убежище для мамонта, а Лена бросилась к машине, открыла дверцу и растерянно остановилась: она еще никогда не видела, чтобы мальчики, да еще такие смелые, каким показался ей Вася, плакали так безутешно. Он даже не оглянулся, когда открылась дверца, а только всхлипнул.

Лена решительно убрала под тюбетейку выбившиеся светлые пряди волос. Готовясь как следует пристыдить Васю, она взглянула на него укоризненно и поджала губы. Но Вася опять всхлипнул. Лена только вздохнула поглубже и промолчала. Чем дольше она молчала и смотрела на Васю, тем быстрее проходила ее решительность. Она почувствовала, что в уголках ее глаз почему-то защипало, дышать носом стало трудно, и она беспомощно открыла рот.

Вася, конечно, заметил Лену, но он не мог сразу же совладать с собой и поэтому некоторое время плакал уже нехотя, по инерции: разогнался и никак не мог остановиться. Но наконец усилием воли он заставил себя успокоиться и спросил у Лены:

— Слушай, какой сейчас год?

— Где — какой год? — не поняла Лена.

— Ну, вот здесь. Где мы сейчас, — уточнил Вася.

— А он везде одинаковый, — растерялась Лена.

— Тем более… — уже начинал злиться Вася: на себя за то, что он так плакал, на Лену за то, что она видела, как он плакал, и за то, что она такая непонятливая. — Тем более. Неужели ты не знаешь, какой сейчас год?

— Ну, пятый…

— Какой-какой?

— Пятый, — уже твердо сказала Лена.

Вася недоверчиво покосился на нее и разозлился еще сильнее. Ему показалось, что Лена шутит над ним.

— Слушай, а тебе сколько лет?

— Мне? Двенадцать.

— Так почему же сейчас пятый год? В каком же году ты родилась?

— Я? — Лена все больше удивлялась и даже чуть растерялась. Она никак не могла понять, что от нее хочет Вася. — Я родилась в тысяча девятьсот девяносто третьем году.

— В каком-каком? — опять переспросил Вася и побледнел. Он решал новую, совершенно невероятную и очень мучительную для него задачу.

— В тысяча девятьсот девяносто третьем году.

— Значит… значит, сейчас две тысячи пятый год?

— Ну да, — совсем растерялась Лена. — Я так и сказала — пятый.

Слезы опять покатились по Васиным щекам, и, как он ни старался успокоиться и «рассуждать логически», из этого ничего не получилось.

Как только Лена увидела новый приступ Васиного горя, она поняла, что и ей самой очень хочется плакать. А когда ей что-нибудь хотелось, она обязательно это делала.

В машину заглянул наконец Женька. Он увидел, что Вася и Лена сидят рядом и дружно ревут, Женька открыл рот и испуганно спросил:

— Что случилось?

Ему никто не ответил. Вася только скрипнул зубами, но сейчас же новый поток слез покатился из глаз. Дело в том, что Вася слишком сжал зубы и коренной зуб с дуплом невероятно заныл. Лена громко всхлипнула и уткнулась в платок. Женька тоже растерялся и на всякий случай потер кулаком глаза.

— Дома что-нибудь? — спросил он, но Лена отрицательно покачала головой. — Потеряли что-нибудь?

Вася, у которого зуб болел все сильней, пробурчал: «Нет» — и вытер слезы. Женька вспомнил странное поведение Васи в электронке и, перестав тереть глаза, с подозрением спросил:

— Вася заболел?

— Дурак! — Вася окончательно рассердился на себя, на Женьку и на свой зуб. — Неужели ты не понимаешь, что я пролежал замерзшим пятьдесят лет!

— Сколько-сколько? — вскричал Женька, а Лена разом перестала плакать.

— Пятьдесят лет! Ты это понимаешь?

Женька не понимал, но на всякий случай присвистнул и с уважением, почти с завистью сказал:

— Вот это да! Здорово! Пятьдесят лет… — и попытался уточнить: — Ты вместе с мамонтом замерзал?

— Дурак! — уже спокойней повторил Вася, и слезы перестали капать, но зуб еще ныл. — Мамонт же доисторическое животное. А я… я — исторический…

— Слушай, я ничего не понимаю, — честно признался Женька.

— Я сам… — начал было Вася, но, почувствовав, что у него опять навернулись слезы, сжал зубы и вскрикнул: — Ой!

— Ты чего? — наклонилась к нему Лена.

— Зуб вот еще…

— А-а! — понимающе сказала Лена и окончательно успокоилась: от зубной боли плачут не только мальчишки, но даже взрослые, — это такая боль, хуже которой не бывает. И странно, она, жалея Васю, уже снова верила, что он очень смелый и совершенно необыкновенный мальчик.

— В конце концов, это ведь не так важно, сколько ты там замерзал, — сказала она, — важно, что ты отмерз и даже приручил мамонта. Он вместе с тобой отмерзал?

Вася кивнул.

— По-моему, это тоже не важно, — с завистью сказал Женька. — Это даже интересно — пятьдесят лет пролежать замерзшим, а потом вдруг оттаять и сразу же приручить мамонта. Слушай, а как же ты замерзал?

Вася понял, что его положение не такое уж безнадежное, и мысли о родителях отошли на задний план — ведь еще ничего не известно: может быть, они и живы. Теперь они, конечно, старенькие, но все-таки… и Вася рассказал все, что с ним случилось пятьдесят лет назад. Кстати, он спросил:

— А почему вы говорите «пятый», а не две тысячи пятый год?

— Видишь ли, это просто удобней. Ведь каждый знает, что две тысячи лет уже прошло, — ответила Лена.

— А Сашка Мыльников все-таки плохой товарищ, — твердо сказал Женька.

— Почему? — нахмурился Вася.

— Ну что же это за товарищ, если он бросил тебя в яме? Я бы обязательно разыскал.

— Метель была… пурга.

— Ну и что ж! Разве это оправдание? Вот когда первые межпланетные летчики потерялись на Марсе, так их и то нашли. А тут, на Земле, он не мог разыскать…

Лена вздохнула и почему-то очень твердо сказала:

— Ты ничего не знаешь, Женька, и поэтому не болтай.

— Сама ты болтаешь! — очень своевременно и остроумно ответил Женька. — Разве это товарищ?! — добавил он с презрением.

Они помолчали. К машине приблизился Тузик и стал обнюхивать ее хоботом, шумно вздыхая и опасливо косясь своими маленькими глазками.

Вскоре пришел дедушка и сказал:

— Тузика мы оставим в старом лесничестве. Там есть загон — в нем когда-то приручали лосей. Вот он и погуляет.

— А разве лосей приручили? — уже откровенно удивился Вася.

И дедушка, тоже уже не таясь, ответил:

— Да, уже лет тридцать, как они домашние животные. Их разводят, как коров, из-за мяса, молока и хорошей кожи. А в лесных районах лосей используют как лошадей. Ну, взбирайся на своего мамонта и веди в загон.

— Я тоже сяду! — закричал Женька.

Но Лена презрительно сжала губы:

— Так он тебя и возьмет!

— Вася ему прикажет.

Польщенный Вася взобрался на Тузика и, покрикивая на него, заставил посадить Лену и Женьку.

Дедушка шел впереди, показывая дорогу.

Вскоре они подошли к заброшенному деревянному зданию фермы.

Оно было ограждено высоким и крепким забором с хорошими воротами.

Ничего не подозревая, Тузик спокойно прошел во двор и стал обнюхивать хоботом постройки. Они не понравились ему, поэтому он фыркал и сопел. Ребята наносили в корыто воды, нарвали травы и ветвей и простились с мамонтом. Он стоял посреди двора, слегка раскачивая свою большую лопоухую голову.

— До свиданья, Тузик! — сказал Вася. — Мы скоро приедем.

Ворота закрылись, и все четверо пошли к машине. Сзади раздался трубный рев, ворота затрещали… Все остановились. Но рев затих, и слышно было, как Тузик, тяжело ступая, пошел обследовать свои владения.

— Ничего, — сказал дедушка. — Привыкнет…

Глава 13

Вулкан на колесах

Переваливаясь на кочках, электронка выбралась на шоссе, и дедушка чуть прибавил скорость. Сделать это было нетрудно — стоило только нажать на педаль и, значит, направить в электромотор немного больше тока из аккумуляторов. На повороте, где несколько часов назад Тузик испугался автопоезда, на щитке электронки зажегся красный сигнал.

Дедушка поправил зеркальце и увидел, что сзади его догоняет новый автопоезд. Красный сигнал зажег специальный аппарат, который зорко наблюдал за всем, что делается позади, и заранее предупреждал водителя об опасности. Электронка прижалась к самой обочине шоссе. Мимо промчался автопоезд. Его вагоны были окрашены в светлую краску, в них было множество широких окон, возле которых сидели пассажиры: вагоны-прицепы мелькали со скоростью курьерского поезда.

— Атомка промчалась! — с завистью сказал Женька.

«Ах вот что такое атомка! — подумал Вася. — Это, видно, автопоезд, работающий на атомной энергии. Да, такие атомки делать гораздо лучше, чем те, что делали когда-то».

Воспоминание о тех далеких днях, когда атомками называли атомные бомбы, заставило Васю опять вспомнить о своем странном положении, и он снова загрустил. Лена тоже задумчиво ответила Жене:

— Это пассажирский экспресс порт Уэлен — Ужгород.

— А не московский? — ревниво спросил Женя.

— Нет, московский проходит раньше.

— Вот вырасту, — мечтательно протянул Женька, — и стану водителем атомных поездов!

— Не очень-то интересно, — заметила Лена. — Все время в дороге. Они же могут вокруг света без остановки проехать.

— Мало ли что могут! — возразил Женька. — А водителей-то все время на станциях меняют. Сменился — и кати куда хочешь! Красота!

— Да! — почти с завистью сказал дедушка. — Атомки — хорошее дело. Недаром железные дороги перестали строить. Атомка ведь везде пройдет.

Пока выяснялись все преимущества безрельсовых атомных поездов, электронка вдруг замедлила ход и остановилась, хотя Вася ясно видел, что дедушка при этом даже пальцем не шевельнул.

— Перекресток, — сказал дедушка. — Что ж, подождем.

— Вот, «подождем»… — обиженно протянул Женька. — Меня так за руль не пускаете. А ведь вот сами заговорились, и автотелефонотормоза за вас сработали — остановили машину. А то б наверняка нарушили правила уличного движения.

— Ладно тебе! А фотоэлементы у нас на что?!

Из дальнейшего разговора дедушки и Женьки Вася сделал вывод, что и дороги, и машины устроены так, что даже при всем твоем желании устроить аварию сделать это не позволят особые устройства — фотоэлементы. Они установлены на всех машинах, и на всем протяжении шоссе на перекрестках и поворотах полосами нанесена особая краска, посылающая невидимые простому глазу лучи. Их-то и ловят установленные на машинах приборы и автоматически помогают водителю, предостерегая от опасности и аварий.

И сейчас же вспомнился случай на шоссе: бешено мчащийся прямо на Тузика автопоезд, растерянный водитель. Да, крушение тогда было неизбежно. Его предотвратили умные приборы.

Как тогда вильнула атомка! Как понеслась! Вот теперь ясно: полосы вдоль обочины шоссе — это своеобразный фотоэлементный барьер, который не позволяет машине выезжать за его предел. Пожалуй, Женька-маленький прав: при такой технике машину может водить не то что третьеклассник, а даже первоклассник. И Вася посмотрел на него уже дружелюбней.

«А Женька Маслов-старший стал таким вредным! Просто смотреть на него не хочется», — подумал Вася.

Шоссе пересек автопоезд, и электронка свернула. Сквозь ветровое стекло перед Васей открылся вид на родной городок. Как он вырос, как повзрослел! То там, то здесь из-за высоких деревьев высились разноцветные, а чаще всего серебристые крыши многоэтажных домов. Вася догадался теперь, что они также покрыты фотоэлементом, перерабатывающим солнечную энергию в электрическую. Надо думать, летом солнечные лучи с помощью специальных аппаратов охлаждали воздух в домах, а зимой помогали обогревать их.

Теплица, что была на окраине города, стала чуть побольше; но обогатительная фабрика осталась такой же. Зато неподалеку от нее высились новые фабричные здания.

Но сколько ни искал Вася родную школу, он так и не мог ее увидеть. Не нашел он и своего маленького, одноэтажного деревянного дома. Улицы были застроены многоэтажными зданиями самых различных цветов и оттенков. Среди них преобладал тот же странный зеленовато-блестящий материал, которым было покрыто шоссе.

Однако Вася не обращал внимания на эти странности, потому что больше всего думал о родителях. Живы ли они? Ведь прошло пятьдесят лет! Целых полвека… Взволнованно посматривал он по сторонам, заглядывая в лица встречным людям, надеясь увидеть родных или знакомых. Лена видела Васино волнение и ласково шепнула ему:

— Ты не беспокойся… По-моему, они живы, и ты их найдешь…

— Ты думаешь? — обернулся Вася.

— Ну конечно, — убежденно сказала Лена, и ее глаза смотрели так твердо, что Вася невольно поверил девочке.

Электронка опять остановилась, и дедушка пробурчал:

— Придется объезжать.

Прямо перед электронкой стояли люди и смотрели в переулок, вливающийся справа в улицу, по которой двигалась электронка. Блестящая загородка красиво очерчивала ярко-зеленые газоны, на которых росли деревья и аккуратно подстриженные кустарники. Между загородками, занимая всю проезжую часть дороги, стояла огромная машина. По бокам ее плоского тела с прозрачной кабиной впереди выдавались чуть вздрагивающие выступы. Под кабиной беспрерывно и стремительно вращался архимедов винт, по которому скользила слегка дымящаяся серовато-зеленая масса. Над ней струился раскаленный воздух. Человек в блестящей кабине все время посматривал на архимедов винт и иногда касался блестящих рычажков, во множестве разбросанных на щите перед ним. И тут только Вася заметил, что машина не стоит на месте: она движется медленно, ровно, как корабль на тихой воде. Позади машины остается блестящее, как зеркальное стекло, зеленоватое, искрящееся на ярком солнце шоссе.

— Вот это и есть дорожная машина, — сказал дедушка. — Она тоже атомная. Сзади в специальном котле беспрерывно выделяется тепло в несколько сотен тысяч градусов. В этот огонь попадает грунт, который машина сама выбирает по обочине дороги, — видишь, выступы по бокам. Они роют канавы по обочине будущего шоссе, а землю подают в атомный котел. Понятно, что земля не выдерживает такой невероятной температуры и плавится, превращаясь в лаву. Она подается вперед и по архимедову винту равномерно разносится по всей площади будущего шоссе. Вся машина катится на огромных, тяжелых валках, которые уплотняют лаву. Позади остается только готовое шоссе — каменное, почти базальтовое. Прямо-таки настоящий вулкан на колесах! — улыбнулся дедушка.

Вася с уважением обошел пышущую жаром могучую машину. Она неумолимо ползла все вперед и вперед. Пока дедушка рассказывал, а Вася осматривал машину, она успела выложить несколько метров нового, еще тепленького шоссе.

— А где же она берет атомное топливо? — спросил Вася, чтобы показать себя солидным, думающим человеком.

— В этом-то и вся штука! — оживился дедушка. — Помнишь, как на уроках физики нам доказывали, что построить перпетуум-мобиле — вечный двигатель — невозможно. А вот эта машина в сущности вечный двигатель. Ты не удивляйся! Конечно, и она не вечна, но… дело в том, что для нее не требуется горючего. Вначале, когда ее построят на заводе и запустят в ход атомный котел, ей, конечно, горючее требуется.

А потом она сама добывает горючее из той земли, которую она же и расплавляет. Ты, конечно, знаешь, что многие редкие элементы рассеяны в земной коре — в песке, земле, камне — в таких ничтожных количествах, что добывать их раньше было просто невыгодно. А вот при такой машине стало выгодно. У нее есть специальный атомный сепаратор, который сортирует всевозможные элементы. Ненужные атомы сепаратор выбрасывает, и они идут на строительство шоссе. А редкие, нужные элементы сепаратор сортирует по своим кладовочкам-полочкам. Так что эта машина, строя шоссе, добывает еще и химически чистое железо, медь, серебро, золото, кобальт и многие-многие другие элементы. Некоторые из них сами служат атомным горючим. Понимаешь? Машина сама добывает себе энергию, сама перерабатывает ее и сама дает столько и такой продукции, как в прошлом целая группа заводов. Вот, брат, какая это умная и дешевая машина!

Лена, скромно слушавшая дедушку, вставила:

— И знаешь, Вася, на таких машинах водителями работают наши ученики-старшеклассники.

— Почему? — удивился Вася. — Неужели им доверяют?

— Управлять-то ею не очень сложно, — сказала Лена, — а вот регулировать, готовить к работе — ужас до чего сложно! Но зато, знаешь, несколько дней поработаешь и сразу поймешь, как в лаборатории, какие элементы существуют, чем они отличаются друг от друга и в каком соотношении они встречаются в земной коре. Потом мы ходили на экскурсию в парк таких машин, когда опоражнивали их бункера, — каких там слитков только не было! Всякие-всякие!

— И золотые? — недоверчиво спросил Вася.

— Подумаешь, золотые! — презрительно сказала Лена. — Они большие, да толку в них мало. Они ведь сейчас почти не применяются в технике. А вот стронций, германий — вот это да!

Женьке было скучно слушать эти научные разговоры, и он потащил Васю:

— Брось ты! Тоже мне интерес — шоссе заливать! Это и первоклассник сумеет. А вот дома строить — это действительно… Дедушка, поедем покажем! Вот это работа! Как только вырасту, обязательно стану строителем!

— Инженером? — ехидно сказала Лена и покровительственно улыбнулась. — Если ты хочешь знать, на той машине, что строит, нельзя работать даже инженеру. Профессор — он справится. Вот это машина так машина! А кем ты все-таки будешь? — насмешливо продолжала Лена. — Водителем атомки, строителем или просто инженером?

Женька смутился только на минуту и сейчас же ответил:

— Вот чудачка! Важно стать инженером. А кем я работать буду, это уж мое дело. Может, водителем, может, строителем, а может, и пекарем.

Электронка тем временем медленно подъехала к одному из новых искрящихся домов, и дедушка скомандовал:

— Слезай, приехали.

Кажется, ничего страшного в этих словах не было. Но сердце у Васи сжалось. Приехали — а куда? Как будто и в свой город, но в чужой и незнакомый дом. Ведь вот как иногда складывается жизнь: лег спать, проснулся, и ты сирота — ни родных, ни знакомых, ни даже дома. Один на всем белом свете. Вася опять еле удержался, чтобы не всхлипнуть.

— Снова зуб разболелся? — участливо спросил Женька.

Васе так захотелось стукнуть его, но ведь нельзя!

Глава 14

«Профессорская машина»

Вася Голубев остался в квартире Масловых один (если не считать Женьки-маленького). Лена отправилась по поручению матери отыскивать ему подходящий для времени года костюм, потому что Васина одежда — шуба, шапка, валенки, — все это было явно не по сезону.

Дедушка и Женькина мама тоже отправились по каким-то делам.

Один только Женька-маленький решил быть настоящим другом и потащил было Васю показывать свой «конструктор», из деталей которого можно было, по его словам, соорудить все — начиная от высотного здания и комбайна до подводной лодки и межпланетного корабля.

Они устроились в коридоре. Женькины сокровища заслуживали самого пристального внимания. Кроме шурупов, болтов с гайками, медяшек, алюминиевых и пластмассовых обрезков, среди сокровищ были парные и даже тройчатые зубчатые колеса, шарикоподшипники, конденсаторы, лампы и лампочки и еще масса всякой всячины. И хотя многоопытный глаз моделиста и старосты кружка «Умелые руки» без особого труда определил, что не то что межпланетного корабля, но даже комбайна здесь не соорудишь, он все-таки заинтересовался сокровищами.

Однако Васю все время не покидали мысли о своем доме, о матери, похожей, понятно, и на Женькину мать, как похожи, наверно, все матери друг на друга.

Впервые за свою жизнь Вася решил сознательно обмануть младшего товарища. Конечно, он понимал, что поступает нехорошо, нечестно, но ничего не мог поделать с собой. Ему очень хотелось увидеть родителей. Поэтому, пряча виноватые серые глаза, стараясь скрыть выступивший румянец, Вася как можно спокойнее предложил:

— Вот если бы посмотреть твою «профессорскую машину», мы бы с тобой из этих деталей сделали такую модель! Сама бы дома строила!

— А можно сделать? — восхищенно понижая голос и заглядывая в глаза Васе, спросил Женька.

— Не знаю… — коварно остановился на полпути Вася. — Нужно посмотреть.

— А ты знаешь что… знаешь… Давай пойдем и посмотрим.

— Так тебя ж мать не пустит! — почти презрительно сказал Вася.

— Ну и что? Ну и что? А мы пойдем и посмотрим. Она, знаешь, куда-то по хозяйству ушла. Пока она вернется, мы уже дома будем.

— Неудобно, понимаешь… Скажут, что я тебя сманил.

— Вот еще! Я что — маленький? Пойдем. Честное слово, это недалеко.

Вася дал Женьке уговорить себя, и они тихонько выскользнули за дверь. Женька потянул Васю к ближайшей стройке, но Вася сразу стал неумолимым:

— Мне нужно найти Ленскую улицу.

— Да зачем тебе Ленская? Она ж далеко.

— Нужно. Я жил на Ленской, понял? В доме двадцать один. Такой деревянненький домик.

— Да на что тебе деревянненький?

— Нужно — и все. Веди!

Женька покорился. Они быстро миновали несколько улиц. Вася так волновался, что даже не замечал, что встречные посматривают на его необычный костюм с интересом. Но ни один из них не остановился, не стал удивляться вслух, а тем более смеяться. Ну идет человек в зимнем, да еще старомодном костюме — значит ему так нравится. Пусть себе идет.

На Ленской, такой знакомой в прошлом, такой родной, Вася не увидел ни одного старого дома. Улица неузнаваемо изменилась. Все было новое, и везде строились новые дома. Он даже растерялся. Старой улицы не было, не было и его дома. Вася подумал вначале, что Женька, по своей легкомысленности, привел его на другую улицу. Но вдруг он увидел старую знакомую: почти черную внизу и все еще нежно-белую вверху, раскидистую березу. На всей улице была только одна такая красивая, такая раскидистая и старая береза. И она стояла как раз против Васиного дома. Ошибиться Вася не мог. Правда, береза немного постарела, но почти не изменилась, стала только еще толще и раскидистей. Ее крохотные нежно-зеленые листочки беспрерывно вздрагивали — рядом проносились самосвалы и грузовики, а чуть подальше, на том самом месте, где стоял когда-то Васин дом, суетились грейдеры и экскаваторы. В шум их моторов смело вплеталась звонкая птичья песня.

Пел скворец. Пел самозабвенно, запрокинув черную, будто отлакированную голову назад и прикрыв глаза. Пел весело, словно зараженный общим весельем труда.

И только один человек не радовался и не веселился. Он думал о том, что скворечню, на крыше которой пел скворец, мастерил он вместе с отцом. Он вспомнил, как он лазил на дерево, чтобы привязать птичий домик, и как мама кричала снизу:

«Слазь! Сейчас же слазь! Упадешь!»

И как отец, задрав голову, добродушно посмеивался:

«Здоровый парень — не сорвется. Я в его годы на мачты лазил».

Это было в День птиц, и скворечню ставили не для скворцов, а для синичек, потому что скворцов в Васино время в этих местах не бывало.

И вот прошли годы. По-прежнему стоит на своем месте раскидистая береза с маленьким деревянным скворечником на вершине, и в нем уже живут веселые голосистые скворцы, а человек, который делал этот птичий домик, теперь не имеет ни дома, ни родных. Да… Если бы рядом не стоял Женька, который наверняка бы осведомился насчет больного зуба, впору было зареветь. Но делать нечего. Приходилось быть стойким и мужественным. В конце концов, люди переносили и не такие трудности. А тут просто вместо старого дома строят новый. Это ведь даже хорошо.

Пока Вася смотрел на скворечник, пока он думал о своей судьбе, Женька уже успел обежать стройку, вернулся и теребил Васю за рукав:

— Идем! Понимаешь ты, там такой дядька отличный есть — все объяснит. Идем!

Вася нехотя пошел за Женькой. Едва они свернули за огораживающий строительную площадку заборчик, Вася увидел огромную, очень высокую машину с гибким хоботом. Над ней возвышался подъемный кран. Вот он взял прямо с автомашины оконный переплет с подоконником, задвижками и стеклом, поднял его и осторожно установил на нежно-розовую стену. Двое рабочих помогли крану поставить переплет на место.

К мальчикам подошел высокий загорелый человек в комбинезоне со множеством кармашков и застежек и спросил:

— Учиться пришли? Хорошее дело! А где же ваш учитель?

— Мы одни, — замирая, ответил Женька.

— Это хуже. Как бы не попали под кран…

— Да нет, дяденька! Мы тихонько. Мальчик вот приехал… издалека, никогда не видел такой машины.

Загорелый человек с интересом осмотрел Васю, его необыкновенную одежду и переспросил:

— Издалека, говоришь, приехал? Даже по телевизору не видал такой машины?

На первый вопрос Вася тактично не ответил, а отвечая на второй, сказал честно:

— Никогда не видел. Ни по телевизору, ни так.

— Да, брат, далековато, видно, живете. Ну ладно, поможем. Раз такое дело, возьмусь за работу экскурсовода.

В это время подъемный кран поднимал второй оконный переплет, третий… десятый и наконец начал устанавливать двери, тоже совсем готовые — с ручками, электрическими звонками и почтовыми ящиками. Рабочие в это время подвели железные стены и закрепили их болтами. Дом сразу вырос на целый этаж.

— Заметили, что сделано? — спросил прораб. — Теперь смотрите дальше.

В огромной машине что-то зашуршало, загудело, и длинные хоботы опустились над металлической стеной, в которую одновременно уперлись небольшие, мелко дрожащие брусья с резиновыми набалдашниками-вибраторами. Из хоботов полилась пенистая огненная масса. Брусья задрожали еще сильней.

— Видел, как вибраторы работают! — сказал восхищенно Женька.

Через минуту хоботы и брусья присосались к другой стене, и опять полилась огненная жидкость.

— Что же это такое? — немножко испугался Вася. Раскаленный поток был слишком необычен.

— А вот это они стены делают, — пояснил, блестя глазами, раскрасневшийся Женька. — Туда воздух нагоняют, и они становятся такими… пузырчатыми.

— Куда нагоняют воздух? Кто становится пузырчатым?

— Ну, Вася, какой ты непонятливый! Это стены, значит. А воздух в них нагоняют…

— Ничего не понимаю, — честно признался Вася.

— И немудрено, — вмешался инженер. — Тебе, парень, — обратился он к Женьке, — нужно как следует заняться русским языком. Даже рассказать толком ничего не умеешь.

— А чего ж тут такого? — удивился Женька. — Воздух же нагоняют туда? Нагоняют.

— Послушай-ка лучше меня, Вася, — начал рассказывать инженер. — Давным-давно, кажется еще в тысяча девятьсот пятидесятом году, в одной из лабораторий было получено удивительное стекло — оно не тонуло в воде, не разбивалось от ударов молотка. Это было пеностекло. Делали его так. В расплавленную стеклянную массу вводили газ. Стекло застывало не сплошным куском, а мельчайшими порами, клеточками, как губка. В порах был заключен воздух, газ, и стекло поэтому не тонуло. Если его ударяли молотком, то разбивалось только несколько клеточек, а весь кусок оставался целым. Кирпич из такого пеностекла очень удобен: он легок, хорошо сохраняет тепло, почти не пропускает звук, его можно окрасить в любой цвет. Из таких стеклянных кирпичей уже пробовали строить дома. Но тогда пеностекло было очень дорого. Так вот… А в наше время для строительства зданий применили почти такой же метод — атомная машина плавит минеральную массу, отделяет от нее полезные примеси и окрашивает в нужный цвет. Когда масса готова, специальный вентилятор насыщает ее воздухом и гонит по трубе-хоботу к месту заливки. Масса выливается в нужное место и застывает, как пеностекло. Не нужно ни каменщика, ни цемента — стены домов сразу же льются из минеральной массы. А чтобы она застывала ровно, плотно, ее встряхивают, уплотняют. Пока что лучшего строительного материала у нас не придумано. Но тут еще одно затруднение: дома-то бывают разные. Один — с маленькими окнами, другой — с большими, третий — с какими-нибудь особыми выступами. В помощь машине существуют специальные заводы. Раньше они были железобетонными или домостроительными, теперь они несколько переоборудованы, но занимаются тем же делом, что и прежде, — изготавливают части домов: окна, двери, потолки, полы и так далее. Что тебе нужно, то они и изготовят. Привезут такие детали на строительную площадку, установят, как это ты только что видел, а промежутки между ними, то есть стены, зальют пеномассой. Потом покроют крышей, и дом готов.

Пока инженер рассказывал, машина уже повернула за угол дома — целая стена была готова. Ребята пошли вслед за машиной, но инженер остановил их:

— Посмотрите, что будет дальше.

На только что залитую стену кран уже подал сложное соединение резервуаров, решеток и труб.

— Это устанавливают систему искусственного домашнего климата, — сказал инженер. — Она будет регулировать в этом этаже температуру и влажность воздуха. А когда будут готовы другие стены, на них положат балки, укрепят пол и потолок и начнут возводить следующий этаж. Неделя — и трехэтажный дом будет выстроен без каменщиков, плотников и штукатуров. Вот так, брат, и строят теперь!

— Сколько же нужно учиться, чтобы управлять такой машиной? — вслух подумал Вася.

— Ну, теперь только покрасят внутри — и все в порядке! — восхищенно сказал Женька.

— Нет, брат, теперь в домах ничего не красят. На внутреннюю отделку идут или пластмассы, или чаще всего специально обработанное под высоким давлением дерево. Благодаря такой обработке дерево становится намного крепче, почти как металл, не горит и окрашивается в любые цвета — оранжевый, красный, какой угодно. С нашим замечательным деревом, только специально обработанным, никакие другие отделочные материалы не сравнишь!

Женька хотел задать еще один вопрос, но вдруг съежился, схватил Васю за рукав и торопливо стал благодарить инженера. Тот несколько удивился такой поспешности, но задерживать ребят не стал.

А Женька прошептал:

— Ленка нас ищет. Бежим!

Но убежать им не удалось. Лена подошла к ним и сейчас же напала на Женьку, но тот стал оправдываться давно известным способом:

— А я что? Ничего…

— Сбежали из дому без спросу, ребятки? — улыбнулся прораб. — А мне говорили, что вот он приехал издалека и никогда не видел атомной домостроительной машины.

— Ой, нет, нет! Это правда, правда! — торопливо вмешалась Лена. — Он действительно никогда не видел. Просто у нас обед остывает…

— А-а, ну тогда все в порядке. Спешите скорей домой.

Он усмехнулся и пожал ребятам руки. Вася тоже невесело усмехнулся. Женьке это не понравилось, и он ехидно спросил:

— Опять зуб болит?

— Женька! — крикнула Лена и топнула ногой. — Перестань сейчас же!

— А чего он печальный? Нашел мамонта, и ему все мало!

— Ты понимаешь, что он беспокоится о родителях! — яростно зашептала Лена брату на ухо. — Какой ты бесчувственный…

— А чего о них беспокоиться? — искренне удивился Женька. — Не маленькие — не пропадут.

Лена грозно сверкнула глазами, но промолчала.

Глава 15

Механизированная учеба

Возвращение с «экскурсии по знакомым местам» было не очень веселым. Вася угрюмо шагал по улицам, стараясь не замечать взглядов прохожих и не смотреть на дома. Он уже знал судьбу своего дома, и ему было очень грустно. Правда, старых домов в городе осталось еще немало. Они честно несли свою службу, только стали более опрятными — выбеленными, с покрашенными крышами. Дом, в котором жили Масловы, был не то чтобы стар, но уж, во всяком случае, не нов. Вместо литых стен — кирпичные, но крыша была покрашена полупроводниковой краской. Значит, она тоже вырабатывала электроэнергию.

Пока мать и дедушка ругали Женьку за его легкомысленное поведение, Вася вынужден был молчать: он прекрасно понимал, что виноват не Женька и что все упреки касаются прежде всего его самого. Но очевидно, Васю, как гостя, пока еще щадили.

Когда кончилась первая часть второго Васиного вступления на территорию масловской семьи и выяснилось, что Женька ни в чем не виноват, что он только помог Васе найти свою улицу и что, если б он знал, что уходить нельзя, он ни за что бы не ушел без спросу, потому что, это же всякий понимает, вначале нужно было пообедать, — после всех этих сложных переговоров Женькина мать тревожно покачала головой и сказала:

— Я понимаю, Вася, что тебе не терпелось повидать родных, но ты должен был спросить о них у меня.

Конечно, Женькина мать думала, что она права, как думают об этом все матери. Но она не учитывала, что Вася уже требовал ответа от бывшего ученика, а ныне дедушки, и не получил его. Откуда Вася знал, что о его родных может знать кто-то другой? Но опыт прошлого подсказывал, что в споры с незнакомыми старшими лучше не вступать — в конечном счете окажется, что они всегда правы. Поэтому Вася промолчал, а Женькина мать сказала:

— Если бы ты спросил у меня о них, я бы тебе ответила, что они…

Вася даже чуть подался вперед, не сводя глаз с Женькиной матери. Вся его тоненькая фигурка вытянулась, и на белом, чистом лбу обозначились морщинки, а на носу мелкими бисеринками выступил пот. Он ждал продолжения, он ждал слов и в то же время боялся их — ведь от них зависело очень многое. Почти все…

— Я бы сказала тебе, мой мальчик, что они живы и здоровы, — мягко улыбаясь, проговорила Женькина мама.

— А где же они? — хрипло спросил Вася и вдруг почувствовал, что очень устал.

— Они сейчас в Средней Азии, на Памире. Видишь ли, Вася, когда с тобой случилось несчастье, твоей маме было очень тяжело здесь жить, и тогда она попросила отца переехать. Вот почему они живут теперь все время там. Но ты не беспокойся: мы с Евгением Алексеевичем уже дали знать в Москву нашим общим знакомым, а они свяжутся с твоими родителями. И тогда они приедут за тобой. Так что ты не волнуйся. Хорошо?

Нет, конечно, он не волновался. Он был в том блаженном, расслабленном состоянии, когда все вокруг кажется необычайно милым и приятным. В этом состоянии можно, улыбаясь, пить касторку, решать незаданные задачи или зубрить ненужное правило, можно быть абсолютно послушным и приятным человеком. Вася улыбался и почему-то твердил:

— Спасибо… Вот спасибо!

Большей радости он не испытывал еще ни разу в жизни.

Но странно, чем глубже и понятней становилась эта радость, тем быстрее она уходила куда-то вглубь, в самое сердце, и уже спокойно думалось о том, что раз родители живы и здоровы, значит все в порядке, значит можно заняться теперь другими делами.

С этих минут все окружающее стало по-настоящему интересовать Васю. Жизнь не остановилась. Жизнь идет, и он должен занять в ней свое место. А это место прежде всего в школе. Он теперь ясно представлял себе все трудности, которые придется ему преодолевать. Учиться, наверно, он будет в старой школе, но уж, во всяком случае, с новыми учениками. А так как он и раньше переезжал не раз, то представил, как важно сразу же, с первых дней, завоевать настоящий авторитет среди новых товарищей. Ну, на первых порах пригодится мамонт. Он, конечно, сыграет свою роль. Но этого мало. Учиться! А вот чему теперь учат? Может быть, он забыл все? Ведь как-никак, а пятьдесят лет прошло, целых полвека. Немудрено порастерять кое-какие знания.

Вот почему, когда Вася пришел в себя и утихомирил свою радость, он заговорил с Леной о школьных делах.

Выяснилось, что в пятых классах проходят сейчас почти то же самое, что в Васино время — в шестых. Это заставило его насторожиться. Лена поняла это по-своему, хитро улыбнулась и очень серьезно предложила:

— Тебе обязательно нужно проверить свои знания. Ведь если ты забыл все на свете, тебя же могут перевести в четвертый класс, а то еще возьмут и посадят в третий.

Лена говорила без улыбки, и Вася так поверил ей, что даже покосился на несерьезного Женьку: неужели и в самом деле могут посадить рядом с такой мелюзгой? Вот будет позорище!

— Мне кажется, что тебе нужно сделать это немедленно, — продолжала Лена, и глаза у нее хитро поблескивали. — Знаешь, чтобы не волноваться. Верно? Пойдем ко мне в комнату.

Комнатка Лены оказалась маленькой и очень уютной. Кровать, столик для занятий, над ним — полочка для книг со стеклянными дверцами, стенные шкафчики для одежды, стулья, несколько картин…

На столе, слева от чернильницы, поблескивая никелем и пластмассой, стоял какой-то странный прибор, а рядом с ним — крошечная пишущая машинка. Под полочкой для книг — матовый экран телевизора.

Лена усадила Васю за стол и достала новую тетрадь в клеточку:

— Давай проверим твои знания по арифметике, а потом уж по математике. — Она тоже села за стол и придвинула к себе странный прибор. — Ну-с, вначале — умножение. Помножь три тысячи четыреста семьдесят пять на девять тысяч восемьсот двадцать один.

Вася склонился над тетрадью. Лена щелкнула выключателем, и на приборе загорелся розоватый экранчик. Потом она нажала на кнопки, на которых были написаны числа 3, 4, 7, 5 и затем 9, 8, 2, 1; через секунду на экранчике вспыхнуло вздрагивающее розовато-зеленое число: 34 127 975. Вася ничего этого не видел. Он честно писал, считал и наконец сказал с некоторым торжеством:

— Тридцать четыре миллиона сто двадцать семь тысяч девятьсот семьдесят пять!

— Правильно, — спокойно сказала Лена. — Теперь проверим деление.

Вася решил все примеры, но, прежде чем он произносил результат, на розоватом экранчике прибора перед Леной уже светилась нужная цифра. Потом они перешли к относительным числам, потом попробовали алгебру, и Лена бесстрастно произносила:

— Правильно. Неправильно.

Вася наконец не выдержал:

— А откуда ты знаешь, что правильно, а что неправильно?

— А у меня есть проверяльщик, — ответила Лена и показала глазами на прибор.

На его кнопках были написаны цифры и латинские буквы: в стороне рядком стояли знаки, обозначавшие арифметические, алгебраические и тригонометрические действия и значения.

— На этом приборе можно решить любую задачу в несколько секунд — успевай только на кнопки нажимать. Понятно?

— Ну-у, — разочарованно и обиженно протянул Вася, — так вам, конечно, в школе и делать нечего — только на кнопки нажимай! За вас же машины думают.

— Да… как бы не так! Они только ответ дают. А решать-то все равно самим приходится, чтобы в тетрадях был виден весь ход решения. Видишь ли, в наших задачниках есть только примеры и задачи. А ответов на них нет. Как же мы делаем? Решаем задачу обычным путем, а потом проверяем ответ. А учителю сдаем письменную работу.

Теперь Вася разочаровался снова, но уже совсем по другому поводу.

— Ну, это неинтересно… — протянул он. — Зачем тогда нужны такие машины? Лучше ответы в задачниках печатать.

— Ой, Вася, какой ты странный! Но нам-то ведь нужно учиться работать на вычислительных машинах? Сейчас без них везде как без рук. И в школе у нас такие же машины, только больше размером. А в институтах — так там прямо огромные.

— Что же выходит? Попадете вы в поле или в тайгу и без машины не сможете решить ни одной задачки, ни одного примера? Обязательно подавай вам машины? — почему-то начиная сердиться, спросил Вася.

Лена покосилась на него, вздохнула и постаралась ответить как можно мягче:

— Вот как раз поэтому мы и учимся всякую задачу и пример решать обычным путем. Как будто в поле, в тайге, — добавила Лена и слегка улыбнулась. — И только ответы проверяем на машине. Зато, когда мы будем работать на заводах или в совхозах, мы уже будем пользоваться этими умными машинами. Они ведь очень экономят время. И потом, на них можно решать такие задачи, которые самому и за год не решить.

— Знаю, — недовольно ответил Вася. — Читал.

Конечно, Лена была права. Но Васе очень не хотелось попадать в четвертый, а тем более в третий класс только потому, что в школу наконец пришла техника. Разве он виноват в том, что в его время техники побаивались? И, сердясь на свою неудачную судьбу, он спросил:

— Ну а какие еще машины вы изучаете?

— Мы учимся работать на пишущей машинке. Видишь, и у меня, и у Женьки есть свои машинки. Но все равно тетради мы ведем от руки, уроки записываем тоже от руки. А когда нужно, учитель диктует, и мы печатаем на машинке.

— Так… — протянул Вася и иронически присвистнул. — Ну а телевизоры у вас зачем? Чтобы не скучно заниматься было?

— Что ты! Это учебный телевизор. А для развлечения у нас в столовой стоит.

— Нет, это уж слишком! Телевизор и тот приспособлен к школьным занятиям! Такой веселый и интересный аппарат — и вдруг уроки!

Но Лене уже надоело Васино недоверие. Она сказала:

— Послушай, но это, честное слово, нехорошо — ничему ты не веришь! А ты знаешь, что у нас, кроме школьных, есть еще и телеуроки.

— Это еще что такое? — удивился Вася.

Лена щелкнула ручкой в стене, и экранчик под полочкой засветился. Вскоре вырисовались цветные картины далекой Антарктики — зеленовато-белые величественные айсберги, фонтаны китов, колонии пингвинов с белыми грудками. Потом открылась необозримая горная страна, покрытая слоем льда и снега.

— Это повторный дополнительный урок для шестых классов, — сказала Лена. — Вот на таких учебных телевизорах дают нам уроки. Ты не понимаешь? Ну видишь ли… программа во всех школах одна и та же. И вот определенные станции передают пособия для уроков. На одной волне — для одних классов, на другой — для других. Я вот смотрю программу для пятого класса. Вот мы, например, изучаем по истории техники доменный процесс. Передача покажет и старые домницы, и более поздние, еще сохранившиеся посейчас домны, и заводы, на которых добывается металл без помощи домен. Так зубришь, зубришь — ничего все равно толком не поймешь. А посмотришь передачу, книжку прочтешь — и все в порядке: сразу на пятерку отвечаешь.

Лена увлеклась. Она достала с полочки катушку с тонкой ленточкой, открыла ящик в столе, вставила катушку в приборчик и переключила ручку. Экранчик засветился сильнее. На нем появился класс, доска, учитель возле нее. Вот он обернулся, и начался самый настоящий урок по русскому языку.

— Это повторные уроки. Понимаешь? Если ты отстаешь по какому-нибудь предмету, берешь в школьной картотеке повторный урок и вкладываешь пленку, на которой он записан, в проигрыватель. Он соединен с телевизором, и тогда слушаешь и смотришь урок, пишешь диктант, решаешь задачи и все, что хочешь.

— Да, — восхищенно протянул Вася, — с такой техникой можно учиться не то что на пятерки, а даже на десятки!

Лена не поняла шутки, и Вася это заметил. Но как ни великолепна была техника, пришедшая на помощь школьнику, он все-таки считал, что теряться ему не следует. И поэтому он заговорил с Леной несколько снисходительно: все-таки что бы там ни говорили, а она девчонка и слишком уж расхвасталась. Нужно поумерить ее пыл.

— Вот вам теперь во всем машины помогают, — сказал он и усмехнулся, — а ты бы поучилась в наше время, тогда бы знала, как пятерки достаются!

— Подумаешь — «в наше время»! Конечно, теоретически теперь стало легче учиться. Так ведь теперь теория — это еще не все. Если ты не умеешь все делать на практике, все равно пятерки не получишь.

— Так-таки и все? — так же покровительственно улыбаясь, спросил Вася. — Все-все?

— Ты не веришь? — рассердилась вдруг Лена. — А знаешь, что в седьмом классе у нас будет экзамен по вождению трактора и комбайна? Ты знаешь, что всю пахоту проводят школьники и студенты? А об уборке и говорить нечего!

— Не знаю, но думаю, что ты уж слишком загибаешь — никто ведь этого не разрешит.

— «Не разрешит»! Почему не разрешит? Ты знаешь, что пшеницу теперь сеют сразу на три — четыре года. Один раз вспашут, посеют, а потом три или четыре года подряд урожаи снимают.

— Ну, этого я не видел, но такую пшеницу выводили.

— «Выводили»! — насмешливо протянула Лена. — Если ты хочешь знать, она теперь по всему земному шару растет. И тракторы теперь тоже — будь уверен! — все автоматически делают: поставишь плуг на нужную глубину и включаешь ток… А там сиди и следи только, чтобы все в порядке было. Даже скучно… Учитель и инструкторы из совхоза все время на мотоциклах разъезжают и проверяют.

Вася смотрел на Лену и начинал ей верить — так горячо она говорила, так ярко горели ее темные глаза, что не верить ей было невозможно…

— А убирают урожай как?

— А так же… Приезжаем в совхоз на производственную практику, нам дают комбайны. Опять установишь визир, включишь мотор — и пошел. Вот тут дело сложное: нужно следить за бункером, за высотой среза. А на полегших хлебах обязательно инструктор рядом.

— Видишь! А говоришь — всё ребята: и пашут и убирают.

— Ну конечно не всё, — немного поостыла Лена, — но все-таки большинство работ мы делаем. В программе так и записано: две недели производственной практики в поле. Вот и работаем. Ох, как хорошо в поле! Я, наверно, агрономом стану.

— Две недели, — задумчиво сказал Вася. — За год этого мало…

— Ты, честное слово, странный! Конечно, в совхозе и взрослые работают, ну и мы помогаем.

— Видишь! То — всё делаем, то — помогаем.

— Конечно всё! Что нам скажут, то всё и делаем… И потом, визир контролирует! Тут и младенец все сделает.

— Что это еще за визир?

— А такой прибор… Ну, вот дедушка тебе рассказывал, что на автомашинах установлены такие приборы, что не позволяют им съехать с шоссе. А на тракторе, на комбайне, сеялке и других машинах установлены такие приборы, которые не позволяют им свернуть с прямой линии. Как наведешь визирный прибор на какой-нибудь предмет, так хоть бейся не бейся, а трактор ровнехонько пойдет на этот предмет. Такие квадратики делаем — закачаешься!

— Скажешь, вы и на заводе работаете? — недоверчиво спросил Вася.

— Ясно! У нас три недели производственной практики на заводе. У станков стоим. Управляем ими. Потом на животноводческих фермах бываем, тоже работаем. Если ты в теории силен, а на практике ничего сделать не можешь, все равно пятерку не получишь, в институт не примут.

— А… а в школе мастерские есть? — срывающимся голосом спросил Вася, мгновенно вспомнив свою школу, товарищей и все, что с ним произошло.

— Конечно есть! Там и учатся вначале, а потом на фабриках, рудниках, заводах, в совхозах. В восьмом классе сдают вождение автомашины, а в девятом уж выбирают основную профессию…

— Лена! — крикнул дедушка. — Мама беспокоится: куда ты нашего гостя дела?

— Сейчас, сейчас! — откликнулась Лена и потащила за собой Васю. — Пойдем обедать. А вообще, когда я читаю старые книги про школу, так мне кажется, что у нас лучше.

Вася уже не слушал Лену. Он опять задумался над своей судьбой. Теперь она казалась не такой уж мрачной. Техники он не боится. И еще он подумал про Лену, что она толковая девочка, толковее многих мальчишек. Ничего не боится. Технику любит. Все понимает. Это здорово…

Но в следующую секунду Вася спохватился, что думать о ней слишком долго было бы не совсем серьезно. Ведь он все-таки мужчина. С какой стати думать о девчонке! И чтобы заставить себя не думать о ней, хоть ему все время думалось, он тихонько вздохнул и сурово нахмурил свои выгоревшие, редкие брови: ему казалось, что, когда хмуришься, сила воли прибавляется. А сейчас ему прежде всего нужна сила воли. Без нее не справишься с трудностями в каком угодно году и в какой угодно обстановке.

Глава 16

Биомеханика

Сила воли помогла Васе Голубеву в первые же минуты обеда.

В столовой собралось все семейство Масловых: дедушка, жена его сына Валентина Петровна, Лена и Женька. Их отца — техника автобазы Александра Евгеньевича — дома не было: он уехал на завод за новыми автомобилями. Взрослые спокойно, даже равнодушно показали Васе свободный стул. Вася вспомнил, что мама учила его никогда не садиться до тех пор, пока не сядут взрослые. Вася так и сделал. Он скромно стоял, слегка нахмурив брови, у своего стула и старался ни на кого не смотреть. Лена и Женька, конечно, немедленно уселись на свои места и потянулись к тарелкам с салатом и селедкой. Валентина Петровна немедленно отметила это.

— Лена! Женя! — сказала она укоризненно. — Ну когда вы научитесь вежливости? Дедушка еще не сел за стол, а вы уже за салат. Нужно быть более сдержанными. Вот поучитесь у Васи.

Да, как это ни удивительно, хоть и через пятьдесят лет, но Васино поведение все-таки было поставлено в пример. Вот что значит сила воли!

Взрослые сели, и тогда уселся и Вася, сжав ладони коленками. Валентина Петровна спросила:

— Ты салат любишь? А селедки тебе положить?

Честно говоря, Вася, конечно, хотел и селедку, и салат. Да что там салат! Хоть бы до хлеба добраться… Но он понимал, что находится в гостях. А мама не раз учила его, что в гостях не следует набрасываться на еду, и поэтому он промычал что-то такое, что можно было понять и как «Да, пожалуйста», и в то же время как «Нет, благодарю вас».

Валентина Петровна сразу же поняла Васю и взяла его тарелку. Женька ехидно и в то же время как будто бы невинно сказал:

— Мама, он же не будет есть морской салат.

— Почему? — удивилась Валентина Петровна. — У него же очень своеобразный вкус.

— У салата, конечно? — спросил Женька.

— Да, разумеется. Ведь я еще не знаю Васиных вкусов.

— Ну вот видишь! А предлагаешь морской салат… Ты знаешь, что это такое? — наклонился Женька к Васе. — Это всякая морская трава: водоросли, морская капуста, морские огурцы, морские помидоры — их недавно вывели. И всякое такое… С непривычки никак не лезет.

— Не говори глупостей! Китайский салат — очень вкусное и полезное блюдо.

— Ну смотри сама, мама, — скромно потупил глаза Женька. — Морской салат нравится не всем…

Валентина Петровна пожала плечами и, постучав ложкой по тарелке, спросила у Васи:

— Ну как? Положить или не нужно?

Вася растерялся. Салат, конечно, всегда был вещью вкусной. Но морской? Из водорослей? Он никогда не слышал, чтобы водоросли ели, да еще какие-то там морские огурцы и помидоры. Но раз едят все…

Впрочем, дедушка не положил себе салата. Он привык к старой пище и морские салаты, видно, недолюбливает. Значит, и Васе стоило бы вначале присмотреться, а то съешь какой-нибудь ерунды, а потом хорошего, знакомого не захочется.

— Так положить или нет? — опять спросила Валентина Петровна.

Дедушка хитро щурился. Лена молчала. Женька беззаботно ковырялся в тарелке. Надо было решать самому. Сила воли еще не оставила Васю. Он взял себя в руки и решил схитрить:

— Скажите, а это действительно китайский салат?

— Ну конечно! В Китае очень любят различные съедобные морские водоросли. Они очень полезны.

Это был опасный ответ. Многолетний опыт подсказывал Васе, что, как только взрослые начинают говорить о полезности какого-нибудь блюда, оно наверняка невкусное, а порой даже противное. Но китайцы… Если они любят, то почему это может быть невкусно? Ведь нельзя же поверить, что в Китае вместо компота подают касторку или рыбий жир… А ведь они полезны.

— Да, — твердо, но все-таки ощущая, как екнуло сердце, сказал Вася. — Положите мне немного… — Он подумал и добавил: — Пожалуйста.

Дедушка удивленно посмотрел на Васю, слегка крякнул и покачал головой. Лена едва заметно улыбнулась — поощрительно и ласково. Женька сделал вид, что Васино решение его не касается.

Китайский салат на первых порах показался Васе странным — от него чуть-чуть пахло йодистым простором южных морей. Он был слегка кисловат, чуть-чуть сладковат, немножечко отдавал перцем и еще чем-то таким необычным, что Вася даже жевать перестал.

Это немедленно заметили сидящие за столом. Дедушка хитро улыбнулся. Женька довольно ухмыльнулся. Лена тревожно нахмурилась.

Но прежде чем окончательно разобраться, чем все-таки пахнет салат из морских водорослей и овощей, Вася решил: салат просто вкусный. Он молча доел свою порцию и, уже понимая, что попытки Женьки поставить его в трудное положение не удались, решил отомстить ему. Он поднял свою тарелку и обратился к Валентине Петровне:

— Будьте добры, положите мне еще немного морского салата. Он, оказывается, не только полезный, но и вкусный.

— Ну что! — торжествующе воскликнула Лена и толкнула Женьку. — Съел? Вечно всем настроение портишь!

Если не считать этого происшествия, то обед в семействе Масловых проходил спокойно. На первое были отличные щи из свежей капусты, а на второе — оленье мясо по-турецки: с перцем, с черносливом и прочими вкусными приправами. Но когда наконец на столе появилось третье — фрукты, — Вася удивился. Какие тут были плоды! И желтоватые изогнутые бананы, о которых Женька сейчас же сказал, что они мыльные, и огромные, как хорошая слива, вишни нового сорта «Полярная», и покрытый коричневыми чешуйками ананас, и еще какие-то необыкновенные, не виданные Васей фрукты. Как ни странно, но больше всех обрадовался вкусным плодам дедушка. Он довольно потирал руки, щурился и наконец сказал:

— Это ты все ел, наверно, а вот мангуса ты еще не пробовал. — Он протянул Васе круглый, чуть побольше яблока, зеленовато-розовый плод. — Только кожуру очисти.

Вася с некоторой опаской взял невиданный фрукт.

Кто его знает, этого дедушку: морской салат ему не нравится, но ведь он вкусный. А может быть, этот самый мангус какая-нибудь кислятина…

Но мангус оказался очень вкусным — нежным, сладким и в то же время с приятной кислинкой. Он так и таял во рту, освежая его, словно на языке сразу вырос целый цветник, — таким оказался мангус душистым.

— Во-от, брат! Нравится? Это у нас в оранжерее не оплошали и вывели новый сорт — мангус «Арктический». А ведь раньше он рос только в тропических странах и был настолько нежным, что его даже перевозить было трудно: портился. А мы вот сумели вывести свой сорт.

Дедушка говорил с такой гордостью, что Вася не мог не спросить у него:

— В какой это вашей оранжерее?

— Ну в нашей, где я работаю.

— Так ты… — изумился Вася и поэтому слегка ошибся. — Так вы работаете садовником?

— Да нет… Видишь ли… ну, когда тебя перевели в женскую школу, кружок «Умелые руки» почти совсем заглох. Но зато у нас появилась такая учительница биологии, что мы сразу все записались в юннаты. Вот, брат, понимаешь, биология так захватила, что в результате я и работаю теперь механиком по искусственному климату в нашей оранжерее.

— Что же вы там делаете?

— Как — что? Создаю искусственный климат. Теплый или холодный, тропический или умеренный. Полярный день или экваториальную ночь — все, что хочешь. Потом, конечно, электронное воспитание растений — это тоже на моей ответственности. Вообще очень интересно. Тут тебе и физика, и химия, и механика, а все вместе — биология. Меня так и называют: биомеханик. Вот для мангусов я климат разрабатывал. И теперь видишь — весь район снабжаем. А бананы или ананасы — так это для нас просто чепуха. Высадили их из оранжереи в грунт, создали вокруг посадок микроклимат, поливаем их особыми растворами — ростоувеличителями, облучаем всякими лучами, и растут они лучше, чем в Мексике. Понимаешь, недавно мы новый сорт вывели — так за саженцами из Канады прилетали! Вот, брат, что такое биомеханика!

— Папа, — сказала Валентина Петровна, — но ведь дело не только в механике.

— Знаешь, Валя, я не люблю возражений. Никакая современная биология без механики быть не может.

— Ну хорошо, хорошо. С тобой спорить нельзя… Но тебе, Вася, я скажу, что дело, конечно, не только в механике.

— Нет, в ней! — упрямился дедушка. — Вот пойдем в оранжерею — сам увидишь.

Вася не стал спорить.

Впервые ему показалось, что бывший Женька Маслов, а ныне биомеханик, прав.

Все-таки выращивать ананасы или вот эти мангусы на вечной мерзлоте — дело нелегкое. Главное в этом деле, наверно, не биология, а механика. Впрочем, об этом стоит подумать…

Начиная думать, Вася взял огромную вишню и, забыв, что в ней, в отличие от мангуса, есть косточка, стал ее жевать и сейчас же вскрикнул: вишневая косточка попала на больной зуб. Он невероятно заныл. Из глаз сами выскочили две слезинки. Женька немедленно вмешался:

— Что, опять зуб?

Вася не ответил. Он сморщился и схватился рукой за щеку. Валентина Петровна и дедушка переглянулись.

— Знаешь что, Вася, все равно тебе нужно обязательно показаться врачам. Они, по-моему, уже поджидают тебя. Так что поедем в поликлинику и сразу же решим вопрос с зубом.

Что ни говорите, а хождение к врачам во все времена и у всех народов не считалось самым долгожданным удовольствием. А тем более — к зубным врачам. В другое время и в другой обстановке Вася, конечно, отказался бы от этой прогулки. Пусть лучше болит этот чертов зуб — поболит-поболит и перестанет. Но зато его не будет лечить врач, который, когда боль станет такой, что хоть к потолку прыгай, не преминет сказать: «Ну вот, молодец! Настоящий мужчина. Еще немного — и конец».

Но вся беда в том, что Вася был не в той привычной далекой обстановке, а в этой новой и еще не совсем разгаданной. Кроме того, рядом сидела сочувствующая Лена и ехидно-торжествующий Женька. В этих условиях нужно было сразу же показать всем, что ты настоящий мужчина, что ты не боишься ничего на свете. Даже зубного врача.

Обо всем этом Вася, конечно, ничего не сказал, но при мысли о зубном враче его светлые и безгрешные глаза несколько затуманились. И дедушка, кажется, понял его грусть:

— Ничего не поделаешь, брат. Нужно — значит нужно.

Тут Вася окончательно понял, что зубного врача ему не избежать, но выхода у него не было…

Глава 17

Новая роль старого знакомого

Поликлиника как поликлиника — стены белые, блестящие. Чистота, сложные запахи лекарств, озабоченные и неприступные на вид врачи, сестры и прочие медицинские работники. И кабинет зубных болезней, куда вначале попал Вася Голубев, наивно полагая, что на этом и окончится его посещение поликлиники, был тоже обычным и несколько скучным: блестящие шкафы из никеля и стекла, тяжелые кресла, сложные машины с опасно длинными, гибкими шлангами. Зубной врач сейчас же воспользовался одним шлангом, и Вася, уже по опыту зная, к чему приводит знакомство с ним, вцепился в поручни кресла и мысленно решил:

«Будь что будет, а я не крикну».

Но решительности хватило ненадолго. Чернявый толстенький врач поковырялся в зубе и, обращаясь к дедушке, сказал:

— Зуб у него, конечно, неважный, но, думается, удалять его не следует. Эмаль в основном цела, так что лучше запломбировать. Как вы думаете?

Дедушка кашлянул и не совсем решительно ответил:

— Да, конечно… Хотя, знаете, на эмаль надейся…

— Ничего, — успокоил врач, — мы ее укрепим… Ну-с, молодой человек, — обратился врач к Васе, — сейчас мы приступим к операции. Постарайтесь думать о чем-нибудь приятном. Например, о мороженом.

С этой минуты Васина решительность исчезла. Если уж врач рекомендует думать о приятном, значит впереди только неприятное. Вася хотел было сказать, что лучше вырвать зуб, чем пломбировать его, потому что во все времена не было неприятней минут, чем те, когда вам сверлят зубы. Но Вася не успел сделать этого: врач уже засунул ему в рот новый шланг. Внутри зуба что-то мелко-мелко затрепетало. Этот странный трепет распространялся все глубже, но он не вызывал ни боли, ни даже неприятного ощущения, а, наоборот, как будто успокаивал. Но Вася стойко не поддавался успокоению и ждал момента, когда сверло поглубже врежется в зуб и с противным скрежетом доберется до нерва. Тогда придется подскочить, замахать руками и ногами и, конечно, замычать.

Но время шло, врач то и дело менял шланги, потом стал что-то делать с зубом с помощью иголок, лопаток и еще каких-то инструментов. Уже давно ныли скулы, уже много раз приходила и уходила решительность, а боли все не было. Даже мелкий трепет исчез давным-давно. Вася все ждал неприятности, но врач неожиданно сказал:

— Ну-с, вот и все, молодой человек. Ввиду того что вы так долго думали о мороженом, запрещаю вам употреблять его целых два часа. Выдержите?

Еще не вполне веря своей удаче, Вася кивнул, но все-таки спросил:

— И это все? Уже запломбировали?

— Да, разумеется. Вы, конечно, ждали худшего?

Вася чистосердечно признался, что он ждал много худшего. Врач рассмеялся:

— Ах, молодой человек, молодой человек! Вы же почти взрослый, а живете все еще старыми представлениями… Вот к чему приводит несовершенство школьной программы! — обратился он к дедушке. — Ребята боятся зубных врачей, не ходят к ним вовремя и портят из-за этого зубы. А почему? Потому, что в школе уважаемые преподаватели физики не растолковывают им практического применения ультразвука… Вы понимаете, молодой человек, что мы теперь действуем с помощью ультразвука. Он не только сверлит зуб лучше, чем любое сверло, но он одновременно и совершенно безболезненно убивает больной нерв. Происходит, так сказать, обезболивание. Я теперь представляю, как вы, ничего не зная о наших методах лечения, волновались! И как видите, напрасно.

Прощаясь с зубным врачом, Вася не знал, чему удивляться: уже старому знакомому — ультразвуку, который ловит рыбу, лечит зубы и, вероятно, делает еще немало иных дел, — или неожиданно хорошему настроению дедушки. Он улыбался, часто потирал руки, похлопывал Васю по плечу. Можно было подумать, что это ему вылечили больной зуб.

— Ну вот, теперь тебя осмотрят другие врачи — и все будет в порядке.

— Какие еще врачи? — опешил Вася.

— Так, видишь ли… ты все-таки вроде бы как воскрес, и им, знаешь ли, очень интересно посмотреть на тебя. — Заметив нетерпеливый жест Васи, дедушка вдруг рассердился. — Ты не задавайся очень! Нужно уважать старших — им это для науки требуется. И вообще, если удалось тебе воскреснуть, так это не значит, что ты уже от врачей избавлен.

Спорить не приходилось — не потому, что Вася не мог не подчиниться дедушке: в конце концов, он все-таки только Женька Маслов и с ним еще можно поспорить, — но дело касалось науки…

Вася вздохнул, искоса посмотрел на дедушку и согласился.

Глава 18

Ученый совет

Они прошли по чистым коридорам и наконец попали в небольшой зал. От невысокой не то сцены, не то просто настила вверх полукругом уходили ряды полированных столиков. За ними уже сидели какие-то люди. Когда Вася и дедушка вошли в зал, люди эти примолкли и уставились на мальчика. Он слегка смутился, но, призвав на помощь всю свою выдержку, стал внимательно присматриваться к окружающему.

Над сценой-настилом висел экран. Возле него стояли какие-то странные машины, свешивались шланги и лампы. Окон в зале не было, а мягкий, приятный для зрения свет струился неизвестно откуда. Постепенно Васю окружил целый взвод седовласых, русых, лысых, черноволосых, худых и толстых людей в белых шелковистых халатах и белых шапочках, которые придавали этим людям очень ученый и даже несколько устрашающий вид. Среди них выделялся смуглый старичок с пронзительными глазами. Он первый пожал Васину руку и с легким, чуть сюсюкающим акцентом представился:

— Меня зовут Ли Чжань. А тебя — Вася? Очень хорошо…

Еще не совсем понимая, что же в этом хорошего, Вася решил, что перед ним китаец, и подумал:

«Какой он? Наш, русский, китаец или оттуда, из Китая? — Но, поразмыслив логически, решил: — Нет, наверно, китайский китаец. Он уже старенький. Если бы он жил все время у нас, он бы говорил по-русски без акцента».

Потом Вася знакомился с другими учеными-докторами и с удивлением отметил, что многие из них говорили по-русски с большим трудом. Но задуматься над этой странностью он не успел, потому что в зал вошли высокие смуглые люди в легких развевающихся одеждах. Вася без труда отгадал, что это пришли индусы. Их сейчас же окружили другие врачи, и они стали оправдываться:

— Пришлось делать крюк. Над Тибетом сильные магнитные бури. Кроме того, мы залетали за бирманскими товарищами.

— Да, что-то в этом году слишком много всяких бурь! — покачал головой Ли Чжань. — Наши австралийские и американские коллеги задержались в Индонезии. Ну, я думаю, что мы не будем откладывать конференцию? Я думаю, что можно организовать им телепередачу.

Самый молодой из всех присутствующих на конференции — высокий, белокурый, подчеркнуто аккуратный и чистенький врач — как бы в знак одобрения наклонил голову. В то же время в его глазах мелькнула искорка превосходства, точно он знал нечто такое, чего не знал никто. И эта чистоплотность, и это сознание собственного превосходства показались Васе странно знакомыми. Уже наученный горьким опытом, он подумал было, что перед ним еще один из его выросших соучеников, но потом отбросил такие мысли: аккуратный врач был слишком молод для того, чтобы учиться с Васей. Молодой врач едва заметно улыбнулся и ответил Ли Чжаню:

— Хорошо. Я организую телепередачу.

Он собрался было уйти, потом озабоченно посмотрел на Васю, подумал и улыбнулся.

— А вам, наш юный гость, придется заняться делом: заполнять анкеты. Вы… вы умеете писать? — спросил молодой врач совершенно серьезно.

Ну всего ожидал Вася, только не такого по меньшей мере странного вопроса. Неужели этот белокурый красавчик думает, что полвека назад жили только дикари, которые даже писать не умели? Вася хотел было возмутиться, но потом подумал: заполнять анкеты — дело не очень интересное. Может быть, это лучше сделают другие? Но врать он не стал, а только скромно наклонил голову. Врач кивнул, и на его красивом, тщательно выбритом лице опять мелькнула улыбка превосходства.

— Ну ничего, — сказал он, — это дело поправимое. Я сейчас организую заполнение анкет.

Он ушел, и вскоре в зал вошла регистраторша в белом халате. Поджав тонкие губы, она так сердито посмотрела на ученых-докторов, точно они уже мешали ей работать. Она села за стол, подозвала Васю и громко, как учительница, которая спрашивает правило у двоечника, окликнула Васю:

— Мальчик, как твоя фамилия? Имя? Отчество? Национальность? Место рождения?

Вася Голубев терпеливо и довольно вежливо отвечал на эти привычные вопросы, и регистраторша, не глядя на него, строчила вечной ручкой по бумаге. Все шло как по маслу. Но вот регистраторша задала новый вопрос:

— Год твоего рождения?

Вася несколько помедлил, и она подсказала:

— Ну возраст? Сколько тебе лет?

— Год моего рождения тысяча девятьсот сорок второй. Мне… тринадцать лет… — Голос у Васи чуть дрогнул.

Регистраторша сначала написала ответ, потом задумалась, недоверчиво покосилась на анкету, потом на Васю, потом снова на анкету. Наконец она убрала одну из многих прядок седеющих волос под белый колпачок и сердито сказала:

— Нужно отвечать точно: не тысяча девятьсот сорок второй, а тысяча девятьсот девяносто второй. Не маленький.

— Видите ли… я действительно родился в тысяча девятьсот сорок втором, — как можно спокойней и вежливей ответил Вася.

— Послушай, Василий Голубев, я работаю, а не разгадываю вопросы из школьной математической викторины. Если тебе тринадцать лет, то ты мог родиться только в тысяча девятьсот девяносто втором.

— Но видите ли…

— Не морочь мне голову, я все вижу отлично!

— Да я вовсе не морочу! — обиделся Вася. — Если в вашей анкете нужно писать правду, тогда вы запишите, что я родился в тысяча девятьсот сорок втором. А если в анкету все равно что записывать — тогда пишите хоть тысяча девятьсот девяносто второй год, хоть какой сами хотите. Мне все равно. Я от этого не помолодею.

— Ты просто невоспитанный мальчишка, который не уважает старших! А еще, наверно, пионер! — сердито сказала регистраторша.

«Ну что ж… — подумал Вася, услышав знакомую присказку. — Ведь многие взрослые, когда они не хотят понять ребят, обязательно обвиняют их во всех страшных грехах и прежде всего в невоспитанности, причем обязательно прибавляют: «А еще пионер!»»

И возмущенный Вася ответил:

— Вот потому, что я пионер, я и говорю правду!

Регистраторша стала багроветь, и, вероятно, Васе пришлось бы туго, но ему на помощь пришел дедушка.

— Он действительно родился в тысяча девятьсот сорок втором году, — сказал он регистраторше.

— Послушайте, гражданин, не морочьте мне голову! Если вы знаете арифметику, так вы сами поймете, что если он действительно родился в тысяча девятьсот сорок втором году, то, значит, сейчас ему шестьдесят три года. А вы посмотрите на него — разве ему можно дать шестьдесят три года?! Ведь каждый скажет, что Вася Голубев — ребенок! Да он и сам не отрицает этого. Он же сам говорит, что ему тринадцать лет.

Дедушка потер лысину, покачал головой и на всякий случай осмотрел Васю. Нет, никто бы не сказал, что мальчику уже идет седьмой десяток.

— Все это верно, конечно, — протянул Маслов. — Но вы понимаете, что случилось…

Дедушка вкратце попытался рассказать Васину историю. Но она не взволновала регистраторшу. Она думала не о Васиной судьбе, а о правильном ответе на анкетный вопрос. Поэтому она сказала:

— Ну и что же? Все правильно. Даже если он и не жил пятьдесят лет, так ему все равно тринадцать лет. Так мы и запишем тринадцать! Но… но, позвольте… тогда, как же быть все-таки с годом его рождения?

Регистраторша первый раз растерялась и почти с ужасом посмотрела на Васю. Смотрели на него и многие ученые, которых невольно привлек громкий и строгий голос регистраторши. Она сказала:

— Я действительно ничего не понимаю. Ведь если он родился в сорок втором году, значит по всем правилам ему шестьдесят три года. Но ему тринадцать. Значит, он родился в девяносто втором, но в этом году он даже не жил. Ничего не понимаю!

— Позвольте, — вмешался один из ученых-врачей. — Здесь, видимо, нужно применить не арифметику, а алгебру… Я, правда, не занимался ею уже лет сорок, но все-таки попробуем. Запишем условия задачи. Вася Голубев прожил тринадцать лет. Так. Это, значит, его актив. Плюс тринадцать. Положительное, так сказать, число. Потом он не жил целых пятьдесят лет. Поскольку он не жил эти годы, то логически это будет отрицательное число минус пятьдесят. Понимаете? Теперь мы складываем, сколько он жил и сколько он не жил… Та-ак… Плюс тринадцать плюс минус пятьдесят… Итого получается… — Ученый-врач вдруг покраснел, побледнел и почти закричал: — Так ведь получается нечто необыкновенное — человек с отрицательным возрастом! Оказывается, Васе Голубеву в данный момент минус тридцать семь лет. Но ведь этого не может быть!

Ученые-доктора, конечно, поняли, что человека с минусовым возрастом быть не может. Таким образом, не только арифметика, но и алгебра оказалась бессильной перед задачей, которую невольно задал Вася ученым.

Доктора некоторое время глубокомысленно молчали, потом вдруг зашумели. Случай этот непосредственно не касался их специальностей, но он все-таки заинтересовал их. Одни рассуждали так:

— Голубев родился в тысяча девятьсот сорок втором году, Значит, арифметически ему шестьдесят три года. Но мы все видим, что ему тринадцать лет. Арифметика зачеркивается. Алгебра результата не дает. Значит, на помощь нам может прийти только логика…

Другие возражали:

— Какая же здесь может быть логика? Раз он жил на земле, значит ему шестьдесят три года. Это же очень просто.

— Нет, не так просто. Жить — это значит расти, стариться; словом, жизнь — это движение. А Вася Голубев не рос, не старился, не двигался. Значит, он не жил. Ведь так, если рассуждать логически? А если это так, то нужно признать, что алгебра права. Но та же логика не позволит нам признать возможным появление человека с минусовым возрастом. Так что и логика отказывает.

Ученые-доктора думали. Вася молчал. Дедушка краснел так, славно он был виноват в том, что Вася невольно задал всем такую невероятную задачу. Не растерялась только регистраторша.

— В конце концов, меня это не касается, — решительно сказала она. — Раз он действительно родился в тысяча девятьсот сорок втором году, так мы и запишем. А потом кому нужно — разберутся.

Мудрое решение пришлось всем по нраву. Ученые-врачи облегченно вздохнули:

— И в самом деле. Нам ведь важно выяснить не его возраст, а установить те изменения в его организме, которые могли возникнуть в результате длительного пребывания на морозе в течение определенного периода времени, а также установить, по возможности точно, причины его… ну… так сказать, оживления, или, точнее, возвращения в нормальное состояние…

Вася упрямо молчал. Он еще не мог понять: с каких пор относительные числа перенесены в алгебру? Может быть, так требует новая программа? А может быть, настоящая алгебра поможет ему установить собственный возраст? И он, кажется, в первый — но, как потом выяснилось, не в последний — раз пожалел о том, что так мало и так поверхностно знает математику.

О логике он почему-то не вспомнил…

Вопрос как-то сам по себе несколько отодвинулся, и Вася подумал:

«Поскольку я отстал от этих людей на полвека не по моей вине, я обязан учиться, чтобы догнать их. А для того, чтобы учиться, нужно спрашивать…»

Однако ему показалось не совсем удобным задавать вопросы таким серьезным и таким ученым людям. Трудно сказать, как они посмотрят на это. Ведь врачи никогда не отвечают на вопросы. Они всегда только сами спрашивают: «Не болит ли горло? Покажите язык. Вдохните, выдохните. Здесь болит? А вот так больно?»

И на все нужно отвечать. Но когда врачу задаешь совершенно ясные вопросы: «А когда я выздоровею?» или «Когда мне можно будет выйти на улицу?» — следует покровительственный ответ: «Все в свое время. Полечитесь, молодой человек, полежите, а там будет видно. И зачем вам спешить? Разве дома плохо? Книги есть, чего вам еще нужно?»

Попробуй растолкуй, чего еще нужно! И сразу станет понятным, что только глупый человек может задавать такие дурацкие вопросы.

А перед Васей сидели не какие-нибудь, а ученые-врачи. В такой обстановке, прежде чем задать вопрос, подумаешь и подумаешь.

Но пока Вася думал, он все сильнее хмурил свои светлые брови. Чем ближе они сходились над переносицей, тем больше в Васе накапливалось силы воли. В таком состоянии Вася долго находиться не мог. Он вначале покраснел и попыхтел от напряжения, а потом очень вежливо и не слишком громко спросил:

— Простите, пожалуйста, но меня интересует один вопрос. Не могли бы вы ответить мне на него?

Первым с живостью обернулся Ли Чжань:

— Пожалуйста, мой друг. Мы охотно ответим тебе на все твои вопросы.

— На чем летели товарищи-индусы, если им помешали магнитные бури? И почему не могли прилететь американцы?

Среди ученых-докторов прокатился шумок. Они задвигались на местах, как ученики в классе, когда учитель наконец прочел условие задачи. Послышался приглушенный шепот, странные, оканчивающиеся на «ус» слова. Ученые переглядывались с Ли Чжанем, а он — с ними. И в эту очень неприятную, напряженную минуту к Васе подошел дедушка и, заикаясь от уважения к ученым-докторам, сказал:

— Мне кажется, что ему… — дедушка ласково обнял Васю за плечи, — ему нужно рассказывать все так, как есть на самом деле.

— Вы уверены? — строго и в то же время заботливо спросил Ли Чжань. — Вы проверяли?

— Видите ли… — Дедушка от волнения прижал к груди руки. — Видите ли, раз он живет в современном обществе, он не может быть отгорожен от его влияния. А он совершенно нормальный человек, и ему все интересно. Значит, ему лучше всего сразу все объяснить. Тем более что многое он и так знает — ведь он в свое время был старостой кружка «Умелые руки» и занимался вопросами техники будущего.

Это сообщение дедушки ученые-доктора восприняли несколько настороженно, но все-таки с должным вниманием. Шум, движение и шепот в их рядах стали утихать. Тогда один из индусов спросил:

— А вы уверены, что преждевременное раскрытие всех особенностей техники нашего общества не нанесет ему психической травмы?

Вася опять насторожился: ему попалось совершенно новое слово — «травма». Видимо, и дедушке это слово было не совсем знакомо. Он на мгновение задумался и пробормотал:

— Травма… травма… Ах да, это же повреждение или потрясение организма. Так что же, они боятся, что Вася испугается до смерти? Ну нет! Он не из таких.

И он уже твердо ответил ученым-врачам:

— Да, я уверен, что никаких нервных потрясений, или, как вы говорите, психических травм, не предвидится. Он парень крепкий.

— Ну что ж… — сказал Ли Чжань. — Я думаю, что мы проведем первый опыт и разъясним Василию Голубеву его вопрос. Вы не возражаете? — (Ученые не возражали.) — Индусы, как и многие другие из присутствующих, прилетели на эту нашу научную конференцию на специальных, очень быстрых самолетах. Вас удовлетворяет этот ответ, молодой человек?

— Нет, — честно и немного обиженно ответил Вася. — Не удовлетворяет.

— Почему? — удивился Ли Чжань.

— Потому что самолеты бывают разные, — твердо сказал Вася. — Я знаю, что были самолеты, которые летали со скоростью, превышающей скорость звука. Я читал — и мне рассказывал папа и потом на вечере в нашей школе летчики, — что звуковой барьер преодолеть было очень трудно. Но его преодолели. И тогда реактивные самолеты с газовыми турбинами, нагнетающими воздух, полетели быстрее звука. Но летели они все-таки не очень высоко. Не дальше начала стратосферы.

— А-а!.. — радостно улыбнулся Ли Чжань, и вместе с ним улыбнулись все ученые-доктора. А дедушка засмеялся. — Теперь мне понятно, что мой ответ вас действительно не может удовлетворить. Ну хорошо. Я исправлю свою ошибку. Видите ли, Вася Голубев, ракетные самолеты есть и до сих пор — правда, они несколько изменились. Но сейчас основным видом воздушного транспорта являются атомные самолеты. Они бывают грузовые, пассажирские, скоростные. Каждый тип самолетов используется по назначению и каждый по-своему хорош. Я надеюсь, что вы избавите меня от подробного изложения всех достоинств и недостатков атомных самолетов?

Вася милостиво избавил ученого-доктора от этого изложения, хотя и пожалел об этом, но потом подумал:

«Понятно. Когда доктора спрашивают, им обычно подробно отвечай. А когда им задаешь вопросы, они освобождаются от изложения подробностей».

Китайский ученый искоса посмотрел на снисходительного пионера и, улыбнувшись, продолжил:

— Так вот, молодой человек. А самолеты летают теперь со скоростью в три-четыре тысячи километров в час. Они снабжены такими приборами, которые дают им возможность садиться на любом аэродроме в любую погоду и в любое время года и суток. Но в силу некоторой несовершенности современной техники и на приборы, и на их моторы влияет не погода, а невидимые простому глазу магнитные бури, иногда возникающие в атмосфере. Еще больше влияют и мешают космические бури. Дело в том, что в межпланетных пространствах то и дело происходят атомные катастрофы и взрывы. Кроме того, на космические бури все еще очень сильно влияет солнце, на поверхности которого также все время происходят атомные взрывы. На поверхности земли магнитные и космические бури не так страшны, потому их порывы разбиваются о различные слои атмосферы. А так как атомные самолеты летают на очень большой высоте: тридцать-сорок-шестьдесят километров, где сопротивление воздуха ничтожно, то они испытывают на себе удары всех этих бурь. Вам теперь понятно, Вася Голубев?

— Да, благодарю вас. Теперь почти понятно.

— Только почти? — удивился доктор. — Но, честно говоря, я не смогу вам сообщить большего. Для этого потребовался бы специалист.

— Ну хорошо, — сказал Вася. — Главное-то я понял.

В зал вошли люди в нежно-голубых халатах и вкатили какой-то сложный аппарат. На нем стояли мощные осветительные приборы — юпитеры и похожие на громкоговорители большие трубы. Люди в голубых халатах подключили этот аппарат к толстым проводам, зажгли юпитеры и направили их яркий режущий свет на Васю. Потом они нацелились на мальчика трубами-громкоговорителями. Покрутив какие-то ручки, медицинские радиотехники бодро доложили:

— Двусторонняя телерадиосвязь с Индонезией установлена!

Молодой врач, который тоже пришел с радиотехниками, предложил:

— Давайте начнем конференцию!

Начались скучные разговоры. Васю крутили во все стороны, выслушивали, выстукивали, и он, озадаченный и даже слегка испуганный новым и, пожалуй, самым неприятным и сложным происшествием за все последнее время, покорно вздыхал, ложился, вставал, показывал язык и говорил «а». В то же время он успевал отвечать на десятки самых невероятных и, с его точки зрения, пустых, порой даже и неприличных вопросов. Дедушка — Женька Маслов мужественно отражал натиск ученых, добросовестно рассказывал всю прошлую жизнь Васи, хвалил его за то, что он был самым лучшим конструктором в школьном кружке «Умелые руки» и даже отлично учился.

Здесь Маслов, конечно, покривил душой: как известно, Вася Голубев имел и тройки, и даже двойки, которые, правда, не определяли оценок в четвертях, но тем не менее в тетради попадали. Но дедушку можно было извинить: ведь каждому пятикласснику кажется, что в шестом классе все учатся замечательно и стоит ему перейти в шестой класс, как и он, конечно, станет отличником.

И еще нужно сказать: Васе Голубеву показалось, что дедушка употребил не вполне приличное слово — «фантазер». Ведь в переводе на язык нормального школьника оно звучит как «враль», или «врун», или (когда этого не слышит учительница русского языка) «трепач». Но ведь это могло и показаться…

Кажется, дело подходило к концу. Но молодой врач безжалостно предложил:

— Приступим к внутреннему осмотру!

«Как же это они начнут осматривать меня изнутри? — не без робости подумал Вася. — Ведь не вздумают же они меня резать?»

Но резать его никто не собирался. В комнате погас свет, и экран на стене вспыхнул мерцающим розовато-синим светом. Молодой врач навел на Васю один из шлангов. Из репродуктора вдруг раздался голос:

— Свейтить бронхи!

Вася вопросительно посмотрел на дедушку, и тот шепнул ему:

— Это, видно, американец просит. Он же по телерадио все видит и слышит.

Васю попросили повернуться спиной. Перед его глазами оказался экран. Он посмотрел на него и обмер. На экране светились, дышали, бились, двигались все его внутренности. Он видел, как сжимается и разжимается его сердце, видел, как вздыхают сероватые легкие, как бежит в жилах ярко-красная кровь. Он видел все в красках, в цветах и не просто в натуральную величину, а в значительно увеличенном виде.

Так вот почему ученые даже не поднялись с мест! Они пользовались цветным рентгеновским аппаратом, который просвечивал тело насквозь, позволяя видеть невидимое, скрытое.

Кто-то попросил по радио:

— Включите сердечные шумы.

О, это было что-то совершенно невероятное! Вася услышал, как стучит его сердце, стучит так, что его можно было услышать даже за сто метров.

Ученые в зале и ученые в далекой Индонезии изучали состояние Васиного организма с такой точностью, что ошибок в их оценке быть не могло. И все-таки, когда длительный внутренний и внешний осмотр окончился, ученые вдруг стали спорить. В спор вмешивались и те, что были за океаном, и, как потом оказалось, африканские ученые, которые просто не успели прилететь, но были извещены о конференции. Все забыли о Васе, и он присел на диванчике. К нему подошел дедушка, крякнул и опустился рядом. Прислушиваясь к спору ученых, он с уважением сказал:

— Вот, брат, как разговорились! И понимаешь, все по-латыни! Подумать только — ведь, кроме врачей и аптекарей, теперь уж, наверно, никто не знает латинского языка. А они на нем как на родном разговаривают.

Вася следил за молодым врачом, который почти не участвовал в споре. Он стоял на сцене, заложив руки за спину, выпрямившись, и на его лице играла легкая улыбка собственного превосходства. Она почему-то показалась Васе такой неприятной, что он спросил:

— А кто этот задавака?

— Этот? А ты не знаешь? — хитро улыбнулся дедушка.

— Не-ет…

— Это, братец мой, сын Сашки Мыльникова. Да… Вот стал врачом.

— Сын… Сашки Мыльникова? Значит, он жив?!

— Ну как же! Известный поэт.

— Он и сейчас пишет?

— А как же? Товарищ Мыльников! — окликнул дедушка молодого врача. — А что пишет сейчас ваш отец?

Мыльников-младший выпрямился и с гордостью, отчеканивая слова, ответил:

— Мой отец пишет сейчас новую поэму! Называется она «Космос». В ней будет двести тысяч строк.

И Вася подумал, что этот Мыльников-младший не столько сам «воображает», сколько кичится своим папашей. Однако Вася невольно ощутил прилив уважения к поэту Александру Мыльникову. Подумать только — двести тысяч строк! Это ж надо высидеть!

Между тем ученые-врачи как будто окончили свой спор, и Мыльников-младший обратился к Васе очень официально:

— Мы вам очень благодарны, товарищ Голубев, но вам придется еще потрудиться. Нам нужно съездить с вами на то место, где вы замерзали и отмерзали.

Прежде чем Вася успел что-нибудь сказать, дедушка решительно запротестовал:

— Нет! Я не разрешу этого. Человеку нужно отдохнуть. У него и так слишком много впечатлений.

Ли Чжань первый согласился с дедушкой, и все решили, что экскурсию на место Васиного «воскрешения» нужно отложить до следующего дня.

Глава 19

Что такое счастье?

В машине Васю ждали Лена и Женька.

Солнце скрылось за ближними домами, и над сопками в зеленоватом небе взошла бледная, пятнистая луна. Она была едва заметна и казалась заплутавшимся обрывком облака. В домах зажглись разноцветные огни. Слышались звуки музыки. Бесшумно проносились сияющие мягким светом электронки.

В небе, освещенные последними отблесками розовой зари, почти бесшумно проплывали вертолеты — маленькие, похожие на жучков, индивидуальные, и побольше — семейные или общественные. Много было и пешеходов в легких красивых одеждах. У иных модников одежда была отделана цветной светящейся тканью, которая мягко и загадочно мерцала в сумерках.

И Васе почему-то стало грустно…

Он устал во время врачебного осмотра и сейчас, вспоминая его, не мог не думать и о Сашке Мыльникове.

Значит, он жив! Значит, он не сумел сделать все для того, чтобы спасти его из занесенного снегом шурфа! Разве он, Вася, смог бы успокоиться, если бы знал, что его товарищ погибает или даже уже погиб! Да он бы сам лучше замерз! А Сашка, оказывается, смог и даже не расстроился.

Он, наверно, окончил школу отличником. Ведь не мог же человек, окончивший школу кое-как, стать известным поэтом, который пишет космические поэмы в двести тысяч строк! Потом он, наверно, окончил какой-нибудь литературный институт и вот теперь пишет себе свои поэмы по всем правилам, и все его уважают.

А то, что этот уважаемый человек оставил в беде товарища, никто и не знает.

Но тут впервые Васе показалось, что он ошибается. Ведь не может быть, чтобы Сашка — пусть парень и положительный, хотя порой и вредный, самолюбивый и все такое прочее, но все-таки пионер, советский школьник, Васин товарищ — поступил так подло! Не мог он так поступить! И стоило Васе начать оправдывать Сашу, как он немедленно вспоминал, что ведь и родители тоже не нашли его. Так чего же ждать от Сашки Мыльникова? Значит, были какие-то особенно серьезные причины. И узнать о них он может только тогда, когда повидается с Мыльниковым.

Словом, почти все выяснилось, но ощущение грусти все-таки не пропадало. Может быть, еще потому, что Вася как будто даже завидовал и Женьке Маслову, и Сашке Мыльникову. Подумать только! Один — биомеханик, второй — известный поэт. А что он, Вася! Что из него еще выйдет! Ох, неизвестно… Вокруг столько интересного…

— Нужно спешить, — сказал дедушка, — сейчас самая лучшая видимость межпланетных телевизоров.

— Да, — подтвердила Лена, — а то начнутся служебные переговоры — не настроишься на волну.

И несмотря на то что Вася чувствовал себя немного несчастным, он все-таки заинтересовался этим разговором и спросил:

— Это что ж, можно будет посмотреть, как живут люди на других планетах?

— Да, конечно, — безразлично ответила Лена и едва заметно зевнула.

Вася был неприятно удивлен таким равнодушием.

— И что же, служебные переговоры очень мешают настраиваться на волну?

— Да как тебе сказать… Не так чтобы очень… Лунные еще ничего, а вот те, что работают на наводке межпланетных кораблей, и особенно те, что связаны с Марсом и Венерой, — вот эти очень мешают. Они же очень сильные! Шутка сказать — послать радиоволну сначала на Луну, оттуда передать на промежуточный искусственный спутник, а потом уж оттуда на Марс или на Венеру! Вот эти-то служебные станции и мешают… Да и вообще-то, мы уже не смотрим Марс или Венеру, а уж Луну тем более! Ничего интересного! — капризно закончила Лена.

Вася очень удивился: не интересоваться тем, что делается на Луне или Марсе? Да если бы в его время появился кинофильм «На Луне», так к кинотеатру нужно было бы пробиваться сквозь сплошную толпу. А тут — неинтересно! Подумаешь, какая умная…

Лена заметила, как у Васи сначала удивленно расширились глаза, потом они стали узенькими и между бровями прорезались тоненькие, упрямые морщинки. Она поняла, что сказала что-то не так. Чтобы исправить впечатление, она разъяснила:

— Видишь ли, вначале это, может быть, и интересно, а потом все одно и то же: машины, красивые картинки лунной природы, потом опять машины и машины… А людей почти не видишь. Ну разве может быть что-нибудь интересное без людей?

Это объяснение только рассердило Васю. Вот они — девчонки! Во все времена одинаковы. А ведь что может быть интересней машин?

Женька как будто понял Васины мысли. Он неожиданно хмыкнул и сказал:

— Конечно, стишков там никто не читает, песенок не поет и даже никто ни за кем не ухаживает… Конечно, ей неинтересно. Вот если бы там про записочки что-нибудь рассказывали, тогда да! Тогда бы она от экрана не отходила.

Лена неожиданно покраснела, быстро покосилась на Васю и вдруг накинулась на Женьку:

— Что ты говоришь? Болтун! Как тебе не стыдно!

Но чем больше она кричала и возмущалась, чем настойчивей старалась ударить Женьку, который привалился в самый угол сиденья и, отчаянно хохоча, прикрывался от Лены не только руками, но и коленями, — тем больше Васе казалось, что Лена краснеет неспроста. Записочки, вероятно, были…

«Ну а мне что за дело? — спрашивал себя Вася. — Мало ли кто пишет записки или переписывает для девчонок стихи… А я-то тут при чем?»

Но чем больше он убеждал себя, тем грустнее становилось у него на сердце. Лена все-таки… смелая девочка. Вон как она решительно познакомилась с Тузиком. Наконец, она просто сильная и ловкая девочка. Как она лихо справлялась с тайменем! Потом, она, конечно, еще и… добрая девочка — даже заплакала, когда плакал Вася.

И чем больше думал Вася, стараясь не сказать самого главного — что Лена просто красивая девочка, которая ему понравилась с первого взгляда (теперь-то он понимал это очень хорошо), — тем больше самых великолепных качеств он отыскивал в ней и тем грустней ему становилось. Он надулся и отодвинулся от Лены как можно дальше. А она, стараясь достать до Женьки, все ближе придвигалась к нему.

Женька, отбиваясь, все время подзуживал сестру:

— Сказать, от кого записка? Сказать?

Лена яростно визжала и все сильней наваливалась на совсем загрустившего Васю.

Женька не унимался:

— А про стишки рассказать? А как песенками переговаривались, рассказать? Слушай, Вася… — начал было он.

Но Вася только безнадежно отодвинулся подальше от Лены. Он с горечью думал:

«Ну и пусть записочки… Пусть песенки… Пусть даже стихи… Сашку бы Мыльникова сюда — он на любую тему любой стишок состряпает».

Ему казалось, что он должен быть совершенно безразличным и строгим, как настоящий мужчина. Но в то же время Вася понимал, что он вдруг стал очень несчастным, даже несчастней, чем в масловской машине, когда он понял, что пролежал замерзшим целых полвека. Он даже подумал, что не стоило и отмерзать только для того, чтобы узнать, какая замечательная и, без всякого сомнения, самая лучшая из всех девочек, которых он встречал за… за…

Это окончательно сбило его с толку. За сколько же лет он впервые встретил такую замечательную девочку, как Лена? За тринадцать, за тридцать семь или за шестьдесят три? Вот дурацкое положение! Даже не знаешь, какой у тебя возраст.

Вася немного успокоился и почувствовал себя менее несчастным, чем секунду назад. Тем более Лена так натурально кричала на Женьку, что он все врет, что он все выдумывает, что стоило только захотеть, и можно было поверить, что Женька действительно говорит неправду. Когда она искоса, почти умоляюще посматривала на Васю, в ее красивых — больших и темных — глазах сверкали самые настоящие светлые и чистые слезы. Ее ресницы сами по себе стали склеиваться стрелками, а лицо раскраснелось, и от этого светлые, выбившиеся из-под тюбетейки кудряшки были еще красивей. Вася не выдержал. Он поверил ей и почувствовал, что он скорее счастливый, чем несчастный.

«Все-таки как-никак, а еще никто не может похвалиться, что он приручил мамонта, — думал он. — Еще ни один мальчик из нашего города не может похвастаться, что ради него съехались ученые со всех концов света. И вообще, поживу месяц в двадцать первом веке — еще поглядим, кому записочки будут писать!»

Он уже так уверился в невиновности Лены, в собственной неотразимости, что даже сам не заметил, как у него появилась сила воли, решимость и даже, кажется, способность мыслить логически. Он уже решил, что нужно одернуть Женьку, довольно вредного третьеклассника, который явно не умеет вести себя в приличном и солидном обществе. Но Женька наконец добился своего. Он закричал:

— Валька Башмаков тебе записочки писал! И ты ему писала!

Я сам видел. Он тебе и стишки переписывал. И провожать ходил…

Вася обмер. Ну ладно — записочки, стишки, там, песенки. Ну бывает. Ну кто не поскользнется… Но — провожать! Да, тут все понятно.

Все исчезло — и сила воли, и убеждение в невиновности Лены. Осталось одно презрение к этой девчонке, которая так натурально умеет врать. Вася был горд и неприступен, и Лена, взглянув на него, поняла это. Она вдруг бросилась в дальний угол машины, закрыла лицо руками и заплакала. Еще минуту назад Вася попытался бы ее успокоить, но сейчас он отвернулся. В его глазах еще светилось презрение. Женька понял это по-своему. Он опустил свои исцарапанные, в коричневых, подживающих рубцах колени и не очень уверенно сказал:

— Разревелась… Пусть не задается… Машины ей не нравятся!

Вася молчал. Он сложил руки на груди и независимо смотрел в окно. И тут только он заметил, что электронка стоит на месте, дедушка обернулся и, улыбаясь, посматривает на них. Он улыбался так хитро, так понимающе, что Васе опять показалось, что перед ним когда-то знакомый круглолицый Женька Маслов. И он невольно испугался, что тот Женька обязательно отмочит какую-нибудь шутку, после которой придется краснеть. Поэтому Вася покраснел заранее и предупреждающе сказал:

— Ладно, Женька, брось…

Он обращался к дедушке, но откликнулся маленький Женька:

— А чего бросать? Я правду сказал…

— Врешь! Врешь! — Лена сорвалась с места и мокрой от слез рукой залепила Женьке звонкую оплеуху. — Все врешь, противный мальчишка!

Прежде чем Женька смог опомниться, щека у него побагровела, нос стал розовым. А Лена, выпрыгнув из машины, убежала в дом.

Вася посмотрел ей вслед. Конечно, Валька Башмаков — неприятность, но нужно признать, что затрещину Лена залепила звонкую и умелую.

«Можно сказать, со знанием дела», — с уважением подумал Вася и вдруг опять понял, что он очень несчастный человек.

Глава 20

Лунный рудник

Вечернее освещение масловской квартиры поразило Васю. Ему показалось, что в комнатах каким-то невероятным образом застряли разные кусочки дня.

В прихожей был яркий, но не резкий летний полдень, когда тонкие облака покрывают небо и оно едва голубеет. И глаза можно не щурить.

В другой комнате остался вечерний час — свет был золотистый, богатый и какой-то весомый. Кажется, что его можно набрать в руки и подержать. Обстановка словно выступила вперед, стала красивее. Даже в углах комнаты, как при закате, переплетались багровые, синие и оранжевые тона, незаметно для глаза дополняя друг друга.

В третьей комнате стоял рассвет. Но не южный — быстрый и буйный, больше похожий на закат, — а северный, летний. В нем преобладали нежно-зеленые и едва розовые тени. Свет был такой спокойный, такой радостный и добрый.

Вася заглянул в темный кабинет Женькиного отца и удивился еще сильнее. В кабинете стояла настоящая, живая ночь. Было очень темно. И все-таки в кабинете был свет — тихий и успокаивающий, как летней ночью у моря или реки, когда яркие звезды мерцают над головой и их лучики перекрещиваются и едва заметно вздрагивают и в воздухе, и на воде. И кажется, словно света нет, неоткуда ему взяться, и все-таки все светится, все живет своей особой, таинственной жизнью.

Пораженный этой тихой необыкновенной темнотой, Вася постепенно стал понимать, что в комнатах нет ни одной лампочки, ни одного источника света. Лучилось все — стены, потолок, вещи, карнизы, двери, рамы окон. И каждый из этих предметов светился по-своему, едва-едва отличаясь от окружающих, а все вместе образовывали этот общий необычный свет.

«Но ведь этого мало для освещения», — подумал Вася и снова пошел по комнатам.

Оказалось, что лампы были, но они прятались в углах, за вещами, в карнизах и незаметно лили свой необыкновенный свет.

Снова и снова переходя с вечера в полдень, а с полудня в раннее утро, Вася думал, что как было бы красиво жить в его время, если бы люди по-настоящему занялись освещением. Как красиво, сказочно красиво стало бы в комнатах и домах, на улицах и в парках…

Пока он думал об этом, возившийся возле стены Женька удовлетворенно сказал:

— Ну вот! Луна поймана!

Вася даже вздрогнул — так неожиданно было восклицание. Он подошел к Женьке и увидел, что матовый экран в стене уже светится и слегка вздрагивает. В его глубине стояли какие-то странные машины. Поразило не то, что они двигались, а то, что они были в ясно осязаемой глубине экрана.

— Странно… Даже не как в кино, — сказал Вася.

— Ну, в кино и не такое увидишь! — беспечно ответил Женька. А Вася подумал, что отстал он здорово: полвека назад в кино можно было увидеть только то, что было давным-давно. Но то, что будет когда-нибудь, — этого он не мог бы увидеть ни за какие деньги.

Сзади неслышно подошел дедушка, повертел круглые ручки под экраном, и пульсация исчезла. Удивительные машины словно приблизились.

— Почему кажется, что они в глубине? — спросил Вася. — Просто как живые…

— Так, видишь ли, теперь телевизоры не только цветные — они еще и объемные, или, как говорят, стереоскопические. В твои годы даже стереокино создать как следует не могли, а сейчас даже телевизоры стереоскопические.

Дедушка придвинул поближе кресло. Женька и Вася уселись рядом и уставились в экран.

— Перед тобой, — откашлялся дедушка, — лунный пейзаж сегодняшнего дня. Несколько десятков лет назад люди послали на Луну автоматические межпланетные самолеты. С помощью специальных приборов, в том числе и спектрографов, — это, знаешь, такие приборы, которые по свечению, или, иначе, спектру, определяют присутствие всяких элементов в каком-нибудь расплавленном или нагретом материале не только на Земле, но даже на звездах, — так вот с помощью спектрографов они открыли…

Дедушка не успел закончить. Там, на Луне, возле домика, что стоял у машин, показался человек в прозрачной оболочке, как будто его упаковали в целлофан. Сквозь эту поблескивающую на солнце оболочку была видна даже его одежда. В руках он держал чемоданчик и самый обыкновенный раздвижной гаечный ключ. Лунный человек шел осторожно, выбирая место для своих сапог с необыкновенно толстой подошвой.

— Что это он так? Словно он слепой идет? — спросил Вася.

— Чудак, у него ж сапоги на свинцовой подошве, — ответил Женька. — Как у водолазов.

— А зачем? — удивился Вася.

— Так на Луне же человек весит в шесть раз легче, чем на Земле. А сила у него остается прежняя. Значит, если он шагнет, как на Земле, так он знаешь как подпрыгнет? А потом шлепнется: тоже радости мало. А когда на сапогах подошвы свинцовые, он ходит почти как на Земле.

Человек обошел домик и стал осматривать самую большую машину. Он по очереди снимал огромные кожухи, легко перекладывал их с места на место, как будто они были сделаны из бумаги. Вася сразу догадался, что лунному человеку делать это было нетрудно: ведь на Луне все весит в шесть раз меньше, чем на Земле. Значит, алюминий наверняка весит столько же, сколько бумага.

— Понятно… Работать ему не так уж трудно.

И Женька, и дедушка посмотрели на Васю с некоторым сожалением.

— «Не так уж трудно»! — передразнил Женька. — А ты попробуй поработай возле металла в воздухонепроницаемом скафандре! Там же температуры какие? Климат, в общем… То жара, как в печи, то холод, какого на Северном полюсе нет. Скафандр то размягчается, то, наоборот, становится хрупким. Чуть заденешь за что-нибудь, порвешь или повредишь скафандр — и пожалуйста, в безвоздушном пространстве. На Луне же воздуха нет…

Лунный человек все так же осторожно продвигался вдоль машины, снимая кожухи и проверяя детали машин. Из домика вышел второй человек в прозрачном розоватом скафандре с голубыми разводами и, приплясывая, пошел вдоль машины. Этого кокетливого, пляшущего человека так и мотало из стороны в сторону, но он не падал, как не падает ванька-встанька: ведь и у того на ногах были свинцовые подошвы.

— Вот, — презрительно сказал Женька, — сразу видно, что девчонка. Растанцевалась…

Но в это время первый человек наклонился, и на его затылке сквозь скафандр все ясно увидели две темные косички, уложенные самыми домашними и скучными крендельками. А у второго в коротко подстриженных волосах был пробор. Вася покосился на Женьку. Тот промолчал.

Из домика вышел третий человек, большой и грузный, посмотрел на человека в розовом скафандре и, легко подпрыгивая сразу на пяток метров, подошел к нему. Даже на экране лунного телевизора было видно, что третий ругает второго и руками показывает, что танцевать во время работы не следует. Даже на Луне.

— Да, — усмехнулся дедушка, — не дотанцевал Лунный вальс. Попало? И правильно! Подумаешь, разукрасился! Скафандр — розовый, канты — зеленые, отвороты — голубые… Как попугай.

Оказывается, любители помодничать и позадаваться пробираются даже на Луну.

Три земных человека посмеялись над одним лунным, и Вася спросил:

— А что они все-таки делают там?

— Как — что? Это же лунный рудник. Добывают некоторые элементы, которых нет на Земле, — те, что открыли с помощью спектрографов. Сделали лунные машины, приспособили их к тамошней обстановке и работают. Причем интересно: на Земле ты эти машины с места не сдвинешь, а на Луне они действуют отлично. Что значит разница в условиях! А сейчас вот обслуживающий персонал проверяет, как они готовы к работе, чтобы поломок не было.

Лунные люди заканчивали осмотр машины, ставили кожухи на места и наконец скрылись в своем домике. Он, как и домик на Земле, был покрыт уже известной Васе фотоэлементной краской.

И здесь, на Луне, она занималась обычным своим делом: перерабатывала световую энергию в электрическую, которая то отапливала домик, когда это требовалось, то, наоборот, охлаждала его.

Глава 21

Взрывной комбайн

Стоящий на колесиках домик вдруг дрогнул и двинулся вперед, вслед за огромной машиной. Она подвигалась к глубокой канаве на краю холма с неожиданно острой, как пика, вершиной.

Лунный пейзаж, в сущности, был очень скучным. Вокруг — ни деревца, ни травинки. Даже паршивенькой, грязной лужи и той на Луне не найдешь ни за какие деньги. Ведь на Луне нет ни воздуха, ни воды…

На том месте, по которому двигались машина и домик, почва была грязновато-желтого цвета, с красными и зеленоватыми прожилками. Особенно много этих прожилок было как раз там, куда была направлена головная часть машины.

— Смотри внимательней! — строго сказал дедушка. — Начинается работа взрывного комбайна.

Из головной части комбайна, как иглы у дикобраза, выдвинулись длинные блестящие спиральные сверла. Они уперлись в стену, от которой шла траншея, и начали вращать ее.

— Сейчас картина сменится, — предупредил дедушка. — Земные контролеры должны следить за рабочей частью машины.

И действительно, экран задрожал, изображение взрывного комбайна на нем расплылось, но через секунду все встало на свои места. На экране было прекрасно видно, как медленно выдвигаются вперед пустые внутри длинные сверла. Вот они уперлись в стену и стали все так же медленно исчезать в ней. Через несколько минут сверла остановились.

— Случилось вот что, — сказал дедушка, — пустые сверла сделали в породе отверстия — шпуры, причем все осколки, каменная пыль, полученные при бурении шпуров, ушли по внутренним спиралям внутрь бурового аппарата. Теперь по этим же спиралям аппарат подаст взрывчатое вещество. Смотрите, смотрите! Видите?

Мальчики ясно увидели, что сверла стали вращаться в обратном направлении, а комбайн начал постепенно отъезжать от стены. Когда сверла вышли из шпуров, от них протянулась тоненькая проволочка.

— Это проводники взрывателей. Вот смотрите: сейчас машина даст взрывной электроток.

Но дедушка немного ошибся. Сначала машина выдвинула перед собой не то совок, не то фартук, а уж потом сверкнул огонь, поднялась пыль, и мелко раздробленная порода посыпалась в подставленный совок и стала исчезать в машинном брюхе.

— Это ее убирают транспортеры, — пояснил дедушка.

Взрывной комбайн все отъезжал назад, а за ним опускалась быстро вращающаяся огромная щетка. Оказалось, что при взрыве не вся порода попала в совок. Траншея была усеяна рудой. Вот ее-то и собрал аккуратный лунный дворник. Щетка подмела пол траншеи, собрала всю просыпавшуюся руду и ссыпала ее в совок.

Некоторое время комбайн стоял без дела — транспортеры перегоняли руду куда-то за пределы экрана.

— А в это время, — сказал дедушка, — заполняются камеры взрывчатых веществ. Большой их запас держать на машине опасно — из-за малейшей ошибки может взорваться весь комбайн.

— Дедушка, а зачем породу так уж мелко взрывают? — спросил Женька. — В рудниках у нас, на Земле, так прямо глыбы летят.

— Так видишь ли, внучек… на Земле сила тяжести в несколько раз больше, чем на Луне. Крупные глыбы породы подадут на обогатительную фабрику и там их раздробят. А на Луне сделать это гораздо трудней — сила-то тяжести меньше, значит и удар по глыбе будет во много раз слабее, чем на Земле. Вот, чтобы экономить энергию машин, делать их удобными и надежными, стараются дробить породу взрывами как можно мельче.

Взрывной комбайн между тем полностью закончил цикл и опять пополз по траншее на штурм стены, испещренной рудными прожилками.

— Ну вот, а теперь мы посмотрим, что делается с добытой рудой. Эх! — с горечью сказал дедушка. — Ведь сколько раз говорил, что нужно поставить широкоэкранный телевизор! Да вот времени все нет, из-за этого вечно приходится настраиваться на разные волны.

С помощью рукояток дедушка хоть и с некоторым трудом, но нашел нужную волну. Перед ребятами открылась новая картина.

Далеко, до самого горизонта, тянулись скалистые хребты. Их острые вершины вздымались вверх так отвесно, что казалось, это огромные великаны установили каменную изгородь вокруг огромного и совершенно ровного каменного поля, на котором никогда ничего не росло. На выходе из этого поля, там, где изгородь расступалась, поблескивали новые машины. К ним и тянулась линия транспортера от взрывного комбайна.

— Вот это и есть плавильная фабрика, — сказал дедушка. — В нее попадает только что добытая руда. Видишь, она исчезает в одной из машин. Это атомный реактор. Он развивает огромные температуры… Впрочем, ты уже видел подобные машины. Вот они-то и плавят руду, добывают очень важные элементы, готовят их к отправке на Землю. Вон, посмотри.

Неподалеку от машин стояли аккуратно сложенные на тележках, поблескивающие на солнце бруски металла. Только когда Вася присмотрелся, он увидел, что они разного цвета.

— Вот это и есть продукция лунного рудника и лунного металлургического комбината. Что это такое? Я тебе скажу: адрианий, галиний, лунарий и другие элементы. Раньше они создавались у нас на Земле в специальных атомных реакторах, на это тратилась масса энергии. А элементы эти крайне необходимы для современной техники. Соединяясь с другими металлами, они делают их либо жароустойчивыми, либо совершенно нержавеющими.

— Дедушка, а как же они попали на Луну, если на Земле такие элементы добывались только искусственно? — удивился Вася.

— А вот посмотри как следует на Луну, — сказал дедушка. — Видишь — перед нами огромный кратер вулкана. Ровное поле — это застывшая лава, а рваные хребты говорят, что здесь были какие-то невероятные взрывы. А ведь Луна вся испещрена такими огромными кратерами. Ты спросишь почему? Даже сейчас ученые еще не могут объяснить это совершенно точно. Но почти всем уже ясно, что когда-то, очень давно, когда Луна была совсем молода, в ее недрах произошли могучие атомные взрывы. Они не только образовали множество кратеров на поверхности Луны, но и изгнали всякие признаки атмосферы. Атомные процессы были так могучи, что создали в недрах Луны неведомые элементы и выплеснули их на поверхность. Вот их мы и добываем.

— А нам в школе объясняли не совсем так… — робко сказал Вася.

— Правильно. Но ведь наука все время идет вперед и постепенно разгадывает одну тайну природы за другой. И чем дальше мы проникаем в глубину Вселенной, тем больше раскрываем непознанных тайн и ставим их себе на службу.

Тихонько шумел телевизор. На далекой Луне плыл нагруженный рудой транспортер — значит, взрывной комбайн закончил еще один производственный цикл, из атомной машины вышла еще одна тележка с металлом. Но Вася уже не замечал всего этого, а думал о том, что когда-нибудь он тоже полетит на ракетоплане в межзвездном пространстве с быстротой свободной мысли, между кометами и разной планетной мелочью, к огромным мирам, в другие галактики. Рядом с ним, в блестящей, совершенно прозрачной кабине, пристально вглядываясь в звездное небо, будет стоять…

Дальше Вася не успел придумать, потому что рядом раздался недовольный голос:

— Ну что вы на Луне застряли! Пойдемте — я, кажется, Марс поймала.

Вася оглянулся. Рядом стояла Лена. Глаза у нее были слегка заплаканы, и не все стрелки на ресницах разлепились. Вася готов был немедленно идти не только смотреть на пойманный в телевизор в соседней комнате Марс, а даже немедленно лететь на него. Но оказывается, кроме Лены, неподалеку была и ее мама. И она сразу же запротестовала:

— Нет-нет, ребята, хорошего понемножку! Луну посмотрели — и хватит. Завтра посмотрим Марс. Потом и до Венеры доберемся. А сейчас ужинать и спать. Не забывайте, что Васе завтра рано вставать: у него много дел.

Будь это своя мама, с ней можно было бы вступить в переговоры, поспорить и все-таки отвоевать еще несколько минут. Но это была чужая мама… Приходилось подчиняться. Вася успел переглянуться с Леной и украдкой вздохнуть.

Она заметила этот вздох и вдруг расхохоталась.

«Что тут смешного? — краснея, подумал Вася. — Вечно у этих девчонок непонятные выходки…»

Глава 22

Почему разморозился Вася

Утром, во время завтрака, беспрерывно раздавались радиотелевизионные звонки, приезжали и уезжали какие-то люди. Они все время норовили хоть мельком взглянуть на Васю, и это окончательно испортило ему настроение.

«Как в музее! — сердился он. — Смотрят на меня, словно на чудо».

Слава начинала надоедать. Он невольно вспомнил свою поездку к бабушке, в Иваново. Однажды на улице он увидел необыкновенного человека: он был на три головы выше самых высоких мужчин. И к тому же горбился! И все, кто проходил мимо этого человека, обязательно открывали рот, ухмылялись самым глупым образом и, оборачиваясь, смотрели на живого великана. Тогда, в тот день, и Вася смотрел на сошедшего с книжных страниц дядю Степу и тоже приоткрыл рот и глупо ухмылялся. Великан печально вздохнул. Вася заметил, что глаза у великана были немного грустные. Вот только теперь Вася понял, как неприятно видеть обращенные к тебе глупо-восхищенные лица. Ну, увидел — удивись про себя и проходи мимо. Нет, обязательно нужно остановиться, потом еще повернуться и ухмыльнуться. Ну точь-в-точь как вот этот толстый дяденька, который, заглянув в дверь, посмотрел на Васю и исчез. Понятно, почему у того, ивановского великана, был грустный взгляд.

А тут еще ночь оказалась такая противная, что лучше и не вспоминать о ней.

Валентина Петровна заметила Васино сердитое настроение и спросила:

— Что, нездоровится, Вася?

— Нет, благодарю вас. Я здоров, — как можно вежливей ответил Вася.

— Может быть, ты плохо спал? У тебя несколько утомленный вид.

— Нет, что вы…

Это Вася сказал вслух, а про себя подумал:

«Очень неприятно, когда не владеешь техникой…»

Для такой мысли у него были все основания. Ему отвели Женькину комнату, а Женьке постелили у дедушки.

Прежде чем уйти, Женька рассказал Васе, как нужно пользоваться учебным телевизором, и по секрету сообщил, что благодаря некоторым проведенным Женькой конструктивным изменениям телевизор принимает не только учебные программы… Кроме того, Женька показал, как регулируется комнатная температура. Передвижение двух рычажков по желанию жильца делало климат комнаты то арктическим, то экваториальным. Смесь этих климатов давала нормальную комнатную температуру.

Когда все улеглись, Вася решил проверить действие техники на практике. Не меньше часа он пытался поймать на учебном телевизоре какую-нибудь передачу, но зеленоватый экран показывал нечто совершенно невероятное и расплывчатое. Разочарованный Вася лег было спать, но ему показалось, что в комнате прохладно. Он решил сделать нужный ему климат. Передвинул рычажок и задремал. Но через некоторое время ему пришлось проснуться в поту и передвинуть другой рычажок. Обстановка и стены слабо поблескивали светящейся краской, было то холодно, то жарко, в голову лезли самые различные мысли, и Вася так и не мог сказать, спал он или только дремал.

Понятно, что после такой ночи настроение вряд ли будет хорошее.

В дверях показался дедушка в таком шикарном, так тщательно отутюженном костюме и с таким ярким галстуком, что даже грустная Лена улыбнулась и сказала:

— Ты просто как на именины собрался. Правда, правда!

Дедушка слегка покраснел и тоже улыбнулся несколько самодовольно и в то же время смущенно, как всякий мужчина, когда окружающие, особенно девушки, похвалят его новый костюм.

— Ладно, ладно! Нам нужно спешить. Нас ведь ждут.

Поднялась кутерьма. Женька заявил, что он тоже обязательно поедет. Лена добавила, что если можно Женьке, то и ей, конечно, придется ехать. Дедушка колебался. Мама была категорически против. Но вы же знаете мам. Уже через минуту она «была бы согласна, если бы» Потом всякие «бы» оказались ненужными, и в виде уступки ребята только переоделись.

Вася тоже не прочь был переодеться в новый, принесенный Леной костюм, но дедушка переглянулся с Валентиной Петровной и сказал:

— Нет, брат! Сегодня ты поедешь еще в старом костюме. Ученые должны увидеть тебя таким, каким ты вышел из мерзлоты.

Вскоре электронка Масловых катила по городу. Внезапно машина остановилась. Женька недовольно спросил:

— Мы разве будем заезжать в школу?

Совсем неподалеку от шоссе, окруженная огромными стройными красавцами-кедрами, стояла серая четырехэтажная школа. Теперь, когда Вася увидел свою бывшую школу, когда он увидел кедры, которые они сажали когда-то совсем крошечными, последние сомнения в своих невероятных приключениях у него исчезли. Школа была на месте, и кедры выросли. А он по-прежнему Вася Голубев, ученик неизвестного класса. Но дедушка, оказывается, останавливал машину не ради Васи.

Возле школы толпились люди и стояли машины. Каких там только не было машин! Больших и маленьких, обтекаемых и тупоносых, и все — самых различных цветов.

Дедушка открыл дверцу электронки и помахал рукой. Люди ответили ему тем же, и едва электронка двинулась дальше, как за ней помчались другие машины.

— Ну вот, теперь они поедут за нами, — сказал дедушка.

— А зачем они у нашей школы собрались? — осторожно спросила Лена.

— Видишь ли, в городе и так заняты все гостиницы. Решили отвести для ученых вашу школу: все равно она пустует во время весенних каникул.

— Неужели их столько собралось? — с опаской спросил Вася.

Вчера несколько десятков ученых-докторов осматривали его битых три, а то и четыре часа. Сегодня, когда ученых стало несколько сотен, его могут осматривать несколько дней подряд.

— Да, — беспечно ответил дедушка, — всю ночь прилетали!

Вася поник головой. Вот когда начинаются настоящие испытания, по сравнению с которыми все предыдущие — пустяки!

Вскоре электронка остановилась еще раз — дедушка велел Васе сесть рядом с ним и показывать дорогу к той самой яме, в которой он замерзал.

Конечно, дедушка подогнал машину к самому краю ямы и, конечно, он широким жестом хозяина пригласил многочисленных гостей остановиться рядом. Видимо, ему очень нравилось играть роль хозяина. Но Вася всем этим был очень недоволен.

Гостей собралось, наверно, с тысячу. И все — самых различных национальностей. Они окружили яму густой и шумной толпой, заглядывали вниз, фотографировали и яму, и друг друга.

Вскоре гостей несколько оттеснили работники телевизионных центров, установившие свою аппаратуру, и кинооператоры. А тут, как назло, стали слетаться опоздавшие гости, и над головой то и дело шумели вертолеты. У любого человека от этого шума и пестроты разболится голова, а если он еще спал кое-как, то даже разговаривать и то не захочется.

А Васю все-таки заставили говорить. Он покорно сошел в шурф и стал рассказывать, как он провалился, как жевал промерзшие бутерброды. Он даже показал банку от консервов и клочок газеты, в которую были завернуты бутерброды.

Тут ему немедленно предложили показать, где и как он лег в то злополучное утро воскресного дня 28 марта 1955 года. Вася лег и даже свернулся калачиком. Над ним сверкали вспышки электросвета, стрекотали кинокамеры, склонялись лапы телевизионных установок. Потом его снова заставили говорить. Он устал, в горле у него пересохло, и поэтому голос звучал все тише и тише. Но странно, чем тише говорил он, тем сильнее кричали люди, собравшиеся вокруг ямы. Оказалось, что это старались переводчики — они переводили его слова на все языки мира.

Все это начинало порядком надоедать, и Вася замолк. Слушатели поняли это как конец его рассказа. Кто-то спросил:

— А как же вы разморозились?

Окончательно разозлившийся Вася подумал: «Разморозился!.. Подумаешь, судака какого нашли!»

Вслух он не очень вежливо ответил:

— А так и разморозился. Проснулся, смотрю — солнце.

Я и встал.

Все вокруг него опять закричали и зашумели. И чем больше они шумели, тем реже смотрели на Васю и наконец совсем перестали обращать на него внимание. Сотни людей сбились кучками и отчаянно спорили между собой. То и дело слышалось:

— Я вам говорю…

— Как доказал великий…

— Но это просто невозможно!

— А я вам говорю…

— Наука не верит в непознаваемое. Она верит только в непознанное.

И все смотрели не в яму, а куда-то вдаль. Это так заинтересовало Васю, что он выбрался из ямы и тоже посмотрел вдаль.

Там, на вершинах сопок, по-прежнему мягко поблескивали какие-то странные, огромные приборы. И все смотрели и показывали на них. И все шумели. Только очень немногие глубокомысленно молчали и переходили от группы к группе.

Вася разыскал в толпе дедушку. Его великолепный костюм был слегка помят, и сам он выглядел уже совсем не именинником. Рядом с ним стояли несколько растерянные Лена и Женька.

Женька смотрел на взрослых и совсем старых людей с явным недоверием и даже осуждающе. Его взгляд не изменил своего выражения и тогда, когда к ним подошел Вася. Женька только шепнул:

— Вечно так: как свяжешься со взрослыми, так никакого толку нет. Ну чего шумят, спрашивается? Лучше бы мы на рыбалку съездили. Я вчера все контакты переметил — теперь бы тайменей таскали. Да и Тузик некормленый стоит.

— Да, — поддержала Лена. — Они шумят, а животное стоит голодное. Просто удивительно, до чего взрослые люди бывают бесчувственными!

— А чего они шумят? — спросил Вася. — Я же им рассказал, как я… размораживался.

— Я сама не пойму, — сказала Лена. — Не верят тебе, наверно…

Глава 23

Наказание маловеров

Так или иначе, а настроение было испорчено. О дедушке все забыли, и он понял, что роль хозяина у него явно не получилась. Он часто вздыхал и едва заметно разводил руками, словно говорил про себя: «Ну что ж поделаешь? Так получилось…»

Растерянность дедушки была слишком очевидна, и Вася, рассердившись, решил набраться силы воли. Он нахмурил свои выцветшие брови, слегка наклонил вперед стриженую голову и сжал кулаки. После этого он прошелся среди споривших ученых и наконец наткнулся на Ли Чжаня. Старый китаец очень обрадовался и заговорил с ним как с хорошим и давним приятелем:

— Вот, не верят тебе! Говорят, что ты не мог разморозиться. А я говорю — мог. Вася Голубев не такой мальчик, чтобы обманывать. Ты же пионер?

— Конечно! А почему они не верят? — удивился Вася. — Ведь я действительно разморозился. Стоит только посмотреть на меня, и каждый поймет, что это правда.

— Видишь ли, Вася, всегда были и, к сожалению, есть и сейчас такие люди, которые считают, что если что-нибудь происходит не так, как они думают, значит это ложь. Полвека все ученые были твердо убеждены — и это подтверждалось фактами, — что человек, да и вообще всякое живое существо, попавшее под длительное воздействие атомных излучений, должно или заболеть, или умереть. Поэтому все атомные установки окружаются специальными защитными устройствами. Но вот твой случай заставляет думать, что не все атомные излучения влияют на живое существо губительно. И ведь, собственно, это не ново. Радиоактивными веществами люди лечились уже давно. За последние десятилетия в этом были достигнуты особенно большие успехи. Но еще не было случая, чтобы человек, пролежавший замерзшим полвека, оживал. Вот тут-то и начинается главный спор. Одни говорят, что если ты и в самом деле разморозился, то не потому, что попал под длительное воздействие атомных излучений. Другие уверены, что ты вообще не «воскресал», потому что и не замерзал. Просто ты жил в очень отдаленных местах и слишком отстал. А третьи — в частности, я и многие мои коллеги в самых различных частях света — уверены, что ты действительно замерзал, а потом действительно отмерз, и не как-нибудь, а именно благодаря атомным излучениям.

— Скажите… скажите, товарищ Ли Чжань, неужели я разморозился с помощью атомных излучений? — очень осторожно и почтительно спросил Вася.

— Я в этом уверен.

— Но ведь атомных-то станций поблизости нет, — возразил Вася.

— Как — нет? А вот это? Разве это не атомные станции?

Ли Чжань показал на строения с блестящими крышами, что высились на дальней гряде сопок. Как раз оттуда все так же, как и несколько дней назад, несся ровный, теплый, напоенный удивительным ароматом ветерок.

— А… а что же это? — спросил Вася.

— Вот как! Ты просто не знаешь, что это такое! Ну, тогда садись, и, пока там спорят ученые мужи, я тебе все объясню.

Они присели на траву под кустом багульника. Над ними плыли перистые облачка, а вдали клубились кучевые. Шелковистой зеленью отливало широкое пшеничное поле. Поблескивая, тихонько струилась речушка.

— Видишь ли, лет десять назад советское правительство, а также правительства других стран решили победить вечную мерзлоту. Ты знаешь, что это такое? — (Вася кивнул.) — На Крайнем Севере огромной линией установили атомные реакторы. Тепло, которое они выделяли, подогревало холодный полярный воздух. Весна пошла на север, и вечная мерзлота медленно, но верно отступала. Тепла было маловато, и оно несло в себе вредные излучения. Но вот люди добыли на других планетах элементы, которых нет на Земле. Они обладали гораздо большим запасом атомной энергии, чем все известные земные элементы, особенно один из них — макроний. По старой памяти люди считали, что и этот звездный элемент также излучает вредные для живого существа лучи. Но тут появились странности. Не только русские ученые, но и канадские заметили, что после применения макрониевых реакторов для растапливания вечной мерзлоты резко снизились всевозможные заболевания, сократилась смертность. Это же заметили американские, монгольские, норвежские и наши, китайские, ученые — ведь до северных границ этих государств дыхание макрония все-таки долетало. А вот ученые более южных стран не верили в чудодейственные качества макрония… Твое же отмерзание, Вася, заставляет подумать о многом. Мы теперь можем предположить, что излучение макрония поможет нам если и не совсем победить самое смерть, то уж, во всяком случае, отвоевать у нее многие позиции. Конечно, маловеры будут еще долго спорить, не верить фактам. Но мы-то верим твоему размораживанию и, конечно, теперь начнем заниматься вопросами излучения макрония гораздо больше, чем прежде.

Вася слушал Ли Чжаня очень внимательно. Он понял, какие изменения произошли в его городке и во всей округе, понял, какому случаю был обязан: ведь макрониевые реакторы стояли как раз против того места, где была яма, в которой он замерз. Понятно, что их излучения и разморозили Васю. И он только удивился, почему умные люди не хотят этому верить. Не верят они ни ему, ни дедушке, ни этому симпатичному старичку Ли Чжаню. Он задумался. Задумался и Ли Чжань. Вокруг ямы по-прежнему бушевали научные страсти.

— Видишь ли, Вася, — сказал Ли Чжань, — если бы ты был не один, вот тогда бы тебе поверили даже маловеры! А то один в поле не воин, как говорит русская пословица.

— А я отморозился не один, — сказал Вася и посмотрел на Ли Чжаня.

Тот недоверчиво покосился на мальчика и спросил:

— А кто же отморозился вместе с тобой?

— Мамонт. Тузик. — И, замечая, что Ли Чжань не верит ему, Вася повторил: — Да. Мамонт Тузик.

— Так… — протянул Ли Чжань. — Где же теперь твой мамонт Тузик?

— Мы его оставили на лосевой ферме… Вы не верите? Да? А мы, честное пионерское, оставили его на лосевой ферме! Он, понимаете, еще только начинал приручаться… И потом, он очень боится атомок… Вот мы и не решились вести его в город. Мало ли что может натворить недрессированное доисторическое животное!

— Очень хорошо, — сказал Ли Чжань, но Вася по его глазам видел, что он ни капельки не верит. — Очень хорошо. А позволительно спросить: кто это «мы»? В яме с тобой был еще кто-нибудь, кроме мамонта?

— Да нет же! — закричал Вася. — Нет! В яме я был один. И мамонт, конечно, — добавил он поспешно. — А «мы» — это дедушка Маслов, его внук Женька и его внучка Лена.

Ли Чжань даже отодвинулся. Его глаза широко открылись, смуглые щеки покрылись румянцем.

— Значит, и дедушка, и внучка, и этот… ну, Женька видели твоего мамонта?

— Ну конечно видели! Они даже катались на нем! — Вася чуть помедлил и для солидности добавил: — Это я их катал!

— Где твой дедушка? — закричал Ли Чжань и вскочил на ноги так ловко, словно он был не ученым, а всего лишь школьником шестого класса. — Подайте сюда немедленно дедушку!

— Он не мой дедушка, — сказал Вася. — Но все равно он стоит там, возле ямы.

Расталкивая ученых всех стран, Ли Чжань побежал к яме. Дедушкин парадный костюм был уже изрядно помят, на нем появились грязные пятна — видно, он ходил между тесно составленными машинами и задевал за их крылья. Лена стояла возле электронки, и глаза ее светились тревожно и грустно. Но когда подбежал Вася, то в них блеснула радость, и она облегченно вздохнула. На месте не было только Женьки. Но и он отыскался: Женька уже успел пристроиться к операторам телевизионной студии. Он помогал перетаскивать провода и приборы и уже так вошел в свою роль помощника, что начал даже покрикивать на ученых, чтобы они «не мешали кадру».

Ли Чжань даже не поздоровался с грустным дедушкой и сразу же закричал на него:

— Почему вы не сказали, что вместе с Васей Голубевым был еще и мамонт? Или, может быть, его не было?

Дедушка стал краснеть — быстро, стремительно. Даже склеротические жилки на его пухлых щеках исчезли в сплошной алой краске.

— Видите ли… — начал он, — мне казалось, что, если все произойдет сразу, будет не так интересно.

— Что — все? — закричал Ли Чжань. — Почему сразу?

— Ну и мамонт, и Вася… Я думал, что будет лучше, если уважаемые ученые сначала изучат Васю, а потом уж мамонта. Тем более что мне даже самому не верится, что это был мамонт.

Я очень хорошо знал когда-то Васю Голубева. Он был такой отчаянный выдумщик, что я вовсе не ручаюсь, что он привел настоящего мамонта. Знаете, не всему верь, что видишь. Я даже иногда думаю, что он просто обманул нас, выдав обыкновенного слона за мамонта.

Вася задыхался от возмущения. Вот он, Женька Маслов! Он ни капельки не изменился, даже прожив целых полвека. Такой же маловер и такой же завистник, каким был в школе.

— Дедушка, — возмутилась Лена, — но я же точно знаю, что это мамонт!

— Откуда ты можешь это знать? — искоса поглядывая на Лену, спросил дедушка. — Может быть, он просто наклеил шерсть на слона и теперь выдает его за мамонта.

— Я не понимаю тебя, дедушка! — с некоторой сдержанностью в голосе сказала Лена, и глаза ее заблестели твердо, как сталь. — Если бы Вася действительно наклеил волосы на слона, они бы обязательно отодрались, когда я и Женька карабкались на него. А волосы были крепкими.

— Ну, знаешь, — возмутился дедушка, — это не доказательство! Неужели можно поверить, что не успевший отмерзнуть мальчишка приручил доисторическое животное? Понятно, что это дрессированный, но замаскированный слон.

— Дедушка, — с недобрым спокойствием сказала Лена, — но ведь и я тоже приручила его с помощью сахара. Не могла же я знать Тузика раньше!

Дедушка так смешно засопел, так беспомощно замахал руками, что даже очень серьезный и возбужденный Ли Чжань не мог не улыбнуться. Он спросил:

— Значит, все-таки слон это был или мамонт?

— Почему — «был»? — вдруг обиделся дедушка. — Он и сейчас есть. Мы его оставили на лосевой ферме. Что ж вы, думаете, я не понимаю, как это важно? Я прекрасно понимаю. Но я думаю, что, прежде чем говорить об этом мамонте, его нужно проверить. Так я думаю.

Дедушка с таким упоением говорил «я», так смешно выпячивал при этом грудь, что Вася понял: ему очень хочется быть главным в этой истории. Он, пожалуй, даже жалеет, что не он замерз в свое время.

«Эх, Женька Маслов, Женька Маслов, — горько усмехнулся Вася, — если бы ты знал, до чего же трудная вещь не то что чужая, а даже своя слава! Потаскали бы тебя, как меня, — тогда бы узнал!»

Ли Чжань не стал больше слушать дедушку. Он подбежал к телеоператорам, поговорил с ними, и через несколько минут над усеянным возбужденными, спорящими учеными пригорком прозвучал его усиленный радиорепродуктором голос:

— Уважаемые коллеги! Мне кажется, что нам нужно на время отложить наши споры. Вначале следует изучить все факты.

Я это говорю потому, что мы знаем только один факт: отмерзание мальчика Васи Голубева. Между тем это не все. Голубев размораживался вместе с доисторическим животным — мамонтом.

Я полагаю, что, если мы убедимся в том, что мамонт действительно существует, наши споры изменят характер. Тогда мы будем говорить не о достоверности размораживания, а о том, благодаря чему оно произошло и какие выводы нам нужно сделать из этого, как поставить обнаруженные явления на службу человечеству.

Ученые стали медленно собираться к яме.

— Я предлагаю, — продолжал Ли Чжань, — ознакомиться с рассказами людей, которые не только видели ожившего, размороженного мамонта, но и кормили его, катались на нем. Предоставим им слово.

Первому пришлось говорить Васе, хотя дедушка и попытался было сразу завладеть вниманием присутствующих. Но Ли Чжань сказал, что, поскольку он видел мамонта, а не катался на нем, его выступление будет предпоследним.

Когда Вася закончил свой рассказ, вокруг ямы столпились все: каждому хотелось посмотреть на яму, в которой размораживался мамонт. Передние успели рассмотреть ее как следует и заметили, что одна стена еще хранит очертания мамонтовой туши. Эти ученые уже начинали верить Васе. Но задние не видели этого. А они хотели увидеть. Постепенно возникла давка: задние нажимали, а передние упирались каблуками, чтобы удержаться, и земля стала скатываться в яму. Послышались возмущенные крики, кто-то сорвался и, увлекая за собой глыбы земли, покатился вниз. Вскоре очертания мамонта оказались засыпанными.

Вполне понятно, что те, которые подошли к яме последними, уже не смогли увидеть эти важные доказательства и не совсем верили тем, кто их видел раньше. А те, кто их видел, были очень обижены тем, что их столкнули в яму, и громко возмущались. Таким образом, вместо успокоения случилось обратное: споры разгорелись еще сильней. Ли Чжаню с большим трудом удалось установить порядок, да и то только потому, что смотреть на яму было уже незачем.

Выступления Лены и дедушки ничего нового не дали, но рассказ Женьки вызвал необыкновенный интерес, особенно в том месте, где говорилось о рыболовной удаче Тузика. Отовсюду раздались крики:

— Этого не может быть! Мамонты никогда не питались рыбой!

— Это выдумка! Мамонт — травоядное животное!

Женька слушал, пытался возражать, объяснить, как все получилось, но на него не обращали внимания. Тогда он, рассердившись, буркнул: «Смотри-ка, еще не верят!» — и побежал к электронке. Он вскоре вернулся с объемистым свертком и поднял его над собой так, чтобы все видели кусок жареного тайменя.

— Вот видите?! — закричал он. — Вот этого тайменя поймал Тузик, а мама его зажарила. Если кто-нибудь не верит мне, пусть попробует.

И надо сказать, что ученые стали пробовать. Тут дело не в том, что они вдруг сразу поверили Женьке, а просто каждому хотелось попробовать рыбу, пойманную доисторическим животным. Ведь такую рыбу, конечно, никто никогда не пробовал. Ученые-врачи обнюхивали и рассматривали рыбу, причмокивали и делились своими впечатлениями с товарищами. Но факт был налицо: таймень был отлично прожарен и по-настоящему вкусен. Маловеры были посрамлены, и Женька мог торжествовать полную победу.

Глава 24

Бегство Тузика

Так часто бывает в жизни: люди сомневаются в серьезных, очевидных фактах и вдруг верят мелочам, которые сами по себе не могут даже подтвердить уже известные факты. Так случилось и с тайменем. Скажи о нем дедушка или даже Вася, ученые-доктора не поверили бы им — ведь тайменя можно поймать и удочкой, и сетью, и другой рыболовной снастью. Но когда его историю рассказал Женька, да еще подтвердил свои слова делом, поверили все, даже самые упорные маловеры: слишком уж убежденно говорил Женька, слишком верил он в то, что говорил. И эта убежденность покорила взрослых ученых.

На взгорке, вокруг исторической теперь ямы, зашумели моторы многочисленных электронок и вертолетов — ученые устремились на лосевую ферму, чтобы познакомиться с Тузиком. Они были так возбуждены, так спешили, что Вася Голубев невольно стал беспокоиться: он прекрасно понимал, что за поведение Тузика отвечать будет он. На помощь пришла Лена. Она сказала:

— Нельзя подпускать к Тузику такую массу машин. Он испугается и может растоптать и людей, и машины.

— А что же делать? — спросил Вася. — Они же обязательно хотят увидеть мамонта. Ведь это нужно для науки.

— Пусть смотрят, но… издалека.

— Да, «издалека»! Даже дедушка и тот не верит, что это мамонт. А они тем более не поверят.

— Поверят. Пусть подходят по одному, по двое и осматривают его.

— Слушай, Лена, но ведь если они будут осматривать его даже по двое, и то нам с тобой придется сидеть на лосевой ферме почти неделю: ты посмотри, сколько их.

— Пусть хоть месяц, — решительно ответила Лена. — Раз это нужно для науки, будем сидеть целый месяц и показывать всем Тузика.

«В конце концов, Лена права, — подумал Вася. — Для науки нельзя жалеть ничего. Кроме того, этот месяц они будут вместе с Леной, и значит какой-то там Валька Башмаков наверняка не появится даже на горизонте». Вася смутился от этих неожиданных мыслей, но промолчал: мысли все-таки были верные.

Через некоторое время, когда ученые успокоились, дедушкина электронка помчалась к шоссе. За ней, покачиваясь на кочках, подминая кусты багульника, катились другие машины, а над ними летели многочисленные вертолеты.

Все шло спокойно и примерно так, как и предполагал Вася, до той поры, пока машины не достигли шоссе. Когда пришлось пересекать его, случилось нечто невообразимое. Машины точно заплутались. Одни стали поворачивать вправо, хотя их водители изо всех сил поворачивали баранки влево, другие, наоборот, стремились вправо, хотя надлежало им ехать прямо. Третьи просто остановились на месте, а четвертые стали двигаться по кругу, будто танцуя вальс. Дедушка первый заметил это необычайное зрелище и первый раз за весь этот неудачный для него день весело рассмеялся. Он остановил машину около шоссе и сказал ребятам:

— Вот смотрите, что получается, когда очень умные люди надеются только на приборы и автоматику. Они даже не могут переехать шоссе!

— Но почему? — воскликнул Женька.

— А потому, что они забыли отключить автоводители, автостопы и прочие авто. Приборы честно выполняют свою задачу: они поворачивают машины для езды по шоссе — ведь они для этого и созданы. Приборы не разрешают нарушать правила движения. Ты теперь понимаешь, Женя, что вашему брату, малышам, еще нельзя водить машины?

— Но, дедушка, ведь несчастье-то случилось со взрослыми людьми! — невинно сказала Лена, и Женька благодарно посмотрел на сестру.

Наконец незадачливые водители справились с трудностями, и поток машин пересек шоссе. До лосевой фермы стало совсем недалеко, и дедушкина электронка остановилась. Стали и другие машины. Из них выглянули ученые.

— Я думаю, что всем сразу нельзя появляться перед мамонтом, — сказал дедушка. — Животное еще не освоилось с людьми.

«Ну вот, начинается!» — подумал Вася и заговорщически взглянул на Лену.

Ребята первыми вышли из машины и пошли к воротам лосевой фермы. Ученые и сопровождающие их работники телевидения и радио расположились поодаль, торопливо пряча машины в кустарниках и перелесках. Ворота фермы были заперты.

— Ишь ты, какой умник! — пробормотал необычайно серьезно дедушка. — Не сбежал.

Они открыли ворота, вошли за забор, и Вася закричал:

— Тузик, Тузик!

Но на зов никто не откликнулся.

Ребята обежали весь двор, заглянули в помещения и загоны, но Тузика нигде не было. Вся трава была съедена, вся вода выпита.

— Понятно! — возмутилась Лена. — Пока ученые спорили, бедное животное голодало, и голод заставил его вырваться из плена.

— Это нелегко, — сказал Женька и с уважением посмотрел на толстый и высокий забор. — Тут не сразу выберешься.

— Очень ему страшны такие заборы! — ответила Лена. — Он чуть нажмет плечом — и забора как не бывало.

Они осмотрели забор и вскоре нашли пролом. У ворот стали появляться наиболее нетерпеливые ученые. Они покрикивали:

— Ну, скоро там?

— Где же ваш мамонт?

— Получается скандал, — сурово сказал дедушка. — Нужно немедленно разыскать Тузика.

Ребята отправились по следам. Тяжелые, круглые ступни мамонта оставили на сырой лесной земле глубокие вмятины. Они вели к реке. Но, еще не доходя до нее, Женька крикнул:

— Здесь он! Вот он! Спит!

Тузик и в самом деле прикорнул на краю небольшой, густо заросшей травой полянки. Услышав Женькин крик, он пошевелил хоботом и приветливо засопел. Обрадованный Вася бросился к своему доисторическому другу и погладил его. Тузик легонько обнял Васю хоботом, приподнял и посадил к себе на шею. Так поступил он и с Леной, а вот для Женьки такой ласки у мамонта не нашлось.

— Это потому, — сказала Лена, — что ты даже не подумал накормить животное.

— Да, не кормил! — чуть не заплакал Женька. — А я ему травы не рвал? Да? А воду не таскал? Да?

— Ну ладно, не хнычь. Мы его попросим подсадить и тебя.

Вася ласково потрепал Тузика по щекам, приговаривая:

— Взять! Взять, Тузик!

Мамонт шумно вздохнул, бесцеремонно обхватил Женьку хоботом и шлепнул его рядом с Васей и Леной. Женька некоторое время молчал, отчаянно ворочая глазами, и только после того, как мамонт поднялся на ноги и, подгоняемый Васей, покорно пошел за дедушкой, наконец сказал:

— Ведь он убить может…

— А ты думаешь! — довольно равнодушно сказала Лена. — Я же тебе сколько раз говорила, что с животными нужно обращаться вежливо, тогда и они тебя будут любить.

Покачивая волосатым хоботом и мохнатой шерстяной юбочкой, важный Тузик вышел к воротам лосевой фермы и остановился.

Вдалеке толпились сотни людей. Рядом с фермой стояла небольшая толпа.

Тузик поднял хобот и принюхался. Ветер донес до него запахи металла и машинного масла. Они встревожили мамонта, и он яростно затрубил.

Все, кто был неподалеку, остановились как вкопанные и с ужасом смотрели на огромное волосатое животное с желтоватым бивнем. Мамонт ревел все сильней и, разгорячившись, стал раскачиваться и переступать с ноги на ногу.

Женька, у которого не прошел еще первый испуг, а рев мамонта испугал его снова, осторожно поднялся на четвереньки и пополз по мамонтовой спине, как по ковру, добрался до крупа животного и, уцепившись за хвост, спрыгнул на землю. И только на земле он опять стал храбрым мальчишкой и смело закричал Васе и Лене:

— Слезайте сейчас же! Он драться будет! Слезайте!

Мамонт ревел все сильней, все выше поднимал ноги, и ребята чувствовали себя так, словно на маленькой лодочке они попали в океанский шторм, — их швыряло в разные стороны. Вася пытался успокоить Тузика и кричал:

— Тише! Спокойно! Тебя никто не тронет!

Но мамонт не обращал внимания на своего хозяина.

Трудно сказать, что могло бы произойти. Ученые-зрители осторожно, чтобы не раздразнить мамонта, стали прятаться — кто в кусты, кто под машины, кто за забор фермы. Зато теле— и кинооператоры почувствовали себя в привычной обстановке. Как охотники, они окружали мамонта со всех сторон, направляя на него многочисленные объективы и лампы своих установок. Но вся беда заключалась в том, что мамонт стоял у фермы, в лесу, и освещение показалось операторам недостаточным. Они стали включать свои могучие осветительные лампы. Потоки резкого, слепящего света залили Тузика, Отчаянно затрещали аппараты.

Бедный мамонт, еще минуту назад готовившийся разметать все это полчище неожиданных врагов, струсил, как комнатная собачонка. Он вдруг осел на задние ноги, поджал хвост, поднял хобот и… заскулил. Операторы наконец нашли нужные им точки для наиболее удачных съемок и включили свои осветительные лампы на полную мощность.

Тузик беспомощно заморгал, отчаянно взревел и, круто повернувшись на задних ногах, побежал в лес. Ни Лена, ни Вася уже не могли ни соскочить с него, ни остановить. Обезумевший мамонт мчался, как танк, подминая деревца, перепрыгивая болотца и ручейки. Ребята прижались к его шее, вцепились в его густую шерсть и молчали.

Во время этой бешеной скачки ветви встречных деревьев наверняка сшибли бы ребят с мамонтовой шеи, но Тузик держал свой хобот вверх и беспрерывно трубил. О хобот, как о нос корабля, разбивался прибой зеленых ветвей, и это спасло ребят.

Тузик все мчался и мчался со скоростью атомного поезда и с шумом реактивного самолета.

Глава 25

Доисторическая жизнь

Подъемы сменялись склонами, густая, буреломная тайга — полянками, реки и ручейки — болотами. Тузик бежал на север, и ребята, понемногу осваиваясь с безостановочным движением, все чаще посматривали по сторонам.

Преодолевая очередной подъем, Тузик шумно вздохнул, коротко протрубил и перешел с рыси на быстрый шаг. На перевале он остановился и затрубил опять. Горы ответили ему раскатистым эхом, и мамонт, оттопырив свои огромные мягкие уши, долго прислушивался и, разом успокоившись, стал медленно спускаться вниз. Поросль хвойного леса сменилась перекрученным ветрами кустарником, и наконец мамонт вступил в кедровник.

Могучие темно-бронзовые стволы стояли тесно, как колонны. В невообразимой вышине между их кронами просвечивало голубое небо. Пахло смолой, хвоей и тем особым, необыкновенно приятным ароматом, который всегда наполняет кедровники. Дышалось легко и как-то празднично. Под ногами Тузика тихонько шуршала прошлогодняя хвоя, словно нарочно усыпавшая чистенький, сухой лес. Ни подлеска, ни травинки — только могучие, неохватные стволы да шуршащая хвоя.

Но и кедровник остался позади.

Тузик вышел к речке и стал жадно пить. Ребята осторожно слезли с мамонта и тоже напились студеной, кристально чистой воды. Сразу же захотелось есть.

Вася еще раз выругал про себя тех зевак, которые не дали ему утром как следует позавтракать. А Лена бранила Женьку:

— Подумать только, всего тайменя роздал! Вот бы теперь кусочек…

Вася помрачнел. Однако торжественная тишина тайги и поблескивающая река успокоили его. В эту минуту он прекрасно понимал, что отвечает не только за себя, но и за Лену, и за Тузика. И это чувство ответственности заставило его по-новому взглянуть на окружающее.

Ну и что ж, что нелегкая судьба занесла его в глухую тайгу? Понятно, что их будут искать; понятно, что их найдут. Но пока это произойдет, нужно и самим бороться с трудностями. Вася усмехнулся и сказал:

— Ты понимаешь, прямо из двадцать первого века мы попали в доисторическую жизнь.

— Как так? — не поняла Лена.

— А так. Кругом тайга. У нас ни оружия, ни огня, ни металла. С нами только мамонт. Живи как хочешь.

— Верно… — протянула Лена, и глаза у нее сверкнули восторженно и таинственно. — Верно. Мы теперь совсем-совсем одни. Как тысячи лет назад. Что же мы будем делать? Ведь есть-то хочется!.

Вася уже не старался думать логически. Он просто чувствовал: нужно что-то делать, и снова жизнь подсказала, что именно.

— Как — что? Перед нами река. Значит, может быть рыба. Неподалеку кедровник — значит, нужно достать кедровых шишек. Кедровые орешки очень вкусные и питательные.

— Верно! — все так же восторженно и таинственно прошептала Лена. — Но ведь удочек-то нет?

— Сделаем, — уверенно сказал Вася.

— Но из чего?

Вася думал только одну секунду. Потом он сказал:

— Видишь, у меня на лыжной куртке есть крючки? Мы их разогнем и сделаем рыболовный крючок. Нужна леска. Мы ее сплетем из мамонтового волоса. Ты умеешь заплетать косы?

— Конечно умею, — ответила Лена.

Глаза у нее расширились и смотрели на Васю так, что ему даже стало немного не по себе: можно было подумать, что Лена восхищается его находчивостью.

Начинались настоящие трудности. Ведь одно дело знать, что нужно сделать, а другое — как это сделать. А это, пожалуй, было потруднее. Вася задумался. Он перебирал в памяти все способы добычи огня, о которых он читал в книгах и которые пробовал во время пионерских путешествий по тайге. Когда-то с ребятами они пытались добыть огонь трением двух сухих палок друг о друга. Но тогда из этого ничего не получилось: сами вспотели, а палки так и не загорелись. Но ему вспомнилось, что эвенки добывали огонь для своих трубочек с помощью кремня. Искорка от камня падала в трут, сделанный из сухого мха, и зажигала его.

— Ладно, — уже смелее сказал Вася. — Мы сейчас попробуем. Ты ищи самый сухой мох и бересту, а я что-нибудь придумаю.

Он отправился на речной берег и после недолгих поисков нашел несколько скатанных речной волной темно-серых, немного похожих на копыта камней. Ударами больших валунов он расколол их и стал бить острыми краями о валун. Вскоре в воздухе мелькнула первая искорка.

— Есть! — закричал он. — Давай мох и бересту.

Но первые попытки не привели к успеху: искры падали либо мимо мха, либо гасли в нем. У Васи уже болела рука, удары становились неточными, и он раза два чиркал по валуну не кремнем, а суставами пальцев. Несмотря на боль, Вася даже обрадовался этому: можно было делать вид, что высасываешь кровь, а на самом деле отдыхать. Восторженность Лены угасла, но зато приходила настоящая сообразительность. Она с сомнением посмотрела на валун и сказала:

— Но что ж это получается? Кремень острый, а валун — гладкий: искре не из чего взяться.

Вася молча посмотрел на нее и немедленно сделал вывод. Он притащил большой валун и с размаху бросил его на первый. Маленький валун раскололся. Теперь кремнем били по его острой кромке, и искры полетели гуще и крупней. Во мху закурилась робкая струйка дыма. Ребята принялись раздувать крохотную искорку. От напряжения они даже вспотели. Волосы Лены растрепались и приятно щекотали Васин разгоряченный лоб. И ему почему-то захотелось, чтоб костер не разгорался как можно дольше. Он даже перестал дуть. Но Лена закричала:

— Дуй, дуй сильней!

И Вася покорно стал дуть. Дымок завивался все смелей и смелей и когда окреп, то стал залезать в глаза. И как раз в это время первый, еще очень робкий кроваво-красный язычок пламени лизнул колечко бересты. Она понравилась огоньку, и он с жадностью накинулся на бересту. Костер разгорался. Облегченно вздохнув, Вася поднялся с колен и сказал:

— Ну вот, теперь ты присматривай за костром и плети леску, а я пойду за шишками.

Лена вдруг обиделась:

— А почему ты? Думаешь, мне не хочется?

— Вот ты какая странная… — заметил Вася как можно ласковей. — Ведь за ними же нужно лезть. Что же, ты полезешь на кедр?

Лена промолчала и уже послушно, как будто извиняющимся тоном спросила:

— А леску нужно длинную?

— Да… Метров пять-шесть.

Все ясно, все понятно, и можно было бы отправляться за шишками, но Васе почему-то не хотелось уходить от речки. Он даже пожалел, что вначале стал разводить костер. Гораздо правильней было бы вместе набрать кедровых шишек, а потом уже заниматься костром: он же все равно горит без толку. Видно, так же думала и Лена, потому что она искоса посматривала на Васю с явным сожалением и даже, кажется, вздохнула.

Они молчали и никак не могли сдвинуться с места. Слышно было, как звенят речные струи, как потрескивает береста в костре, как шумно вздыхает уставший Тузик. И в эту тишину неожиданно вплелся деловитый шум моторов. Ребята прислушались и оглянулись.

Вдалеке из-за перевала вылетел огромный вертолет. Под ним на тросах висели деревья. Их было по крайней мере штук десять — и все с ветвями, с хвоей. Вертолет летел тяжело, натруженно ревели его моторы, и деревья под ним тихонько раскачивались.

— Что это? — тихо спросил Вася.

— Это? — небрежно переспросила Лена. — Лесозаготовки.

— Вертолеты-лесовозы?

— А ты думал? Конечно. Знаешь, ведь в лесу всегда много деревьев стареет, а потом умирает. Лесники их подсекают, а вертолеты вывозят — для них же дорог не нужно. И лес всегда стоит свежий. В школе рассказывали, что раньше лес рубили делянками, весь с корня сводили. А в это время в тайге гибли тысячи деревьев. А сейчас — нет. Сейчас там, где можно, лес сажают, а из старых лесов вывозят ненужные, старые деревья.

— Здорово! То-то я смотрю, что тайга не только не поредела, а стала даже гуще.

— Конечно! Вот мы были на экскурсии на разделочной бирже, куда вертолеты привозят деревья. Это такое интересное дело — ты себе не представляешь! Ни один сучочек не пропадет, все в дело пускают. И доски, и бревна, и паркет, и отделочную фанеру, и брикеты, и всякую лесную химию — все, что хочешь! А там, на бирже, стоят еще атомные лесовозы-вертолеты. Огромные! Они вывозят лес с дальних делянок. Маленькие вертолеты стянут лес в определенное место, а оттуда уже атомки везут. Прямо смотреть страшно! Представляешь, в воздухе плывет целый лес! Ну а ты чего стал? Ты думаешь, что вертолет нам шишки сбросит? — спросила Лена и рассмеялась.

Вася вздохнул. Уходить ему не хотелось, но он все-таки повернулся и пошел к кедровнику, посматривая вверх — не покажется ли еще один вертолет-лесовоз. Но вокруг было так тихо, что в самом лесу, вдали от реки, стало даже жутковато. Так бывает только перед грозой в летние дни. Вася посмотрел вверх, но вершины деревьев скрывали от него небо. Он вздохнул и пошел дальше.

Чем ближе он приближался к кедровнику, тем больше сомнений у него возникало. Он вспомнил, что кедровые шишки не снимают с деревьев так, как, например, снимают яблоки, — ведь на огромный ствол кедра влезть очень трудно: он совершенно гладкий, толстый, в несколько обхватов. Ни веток, ни выступов до самой вершины, где на ветвях висят шишки, нет. Вот почему сборщики кедровых шишек прежде всего делают из обрубка бревна огромный молоток-колотушку и стучат им по кедровому стволу. От сотрясения шишки срываются с веток и падают на землю.

Но где взять такую колотушку? Как ее сделать? Ведь никакого инструмента у Васи не было.

Он остановился, подумал как следует и повернул назад, к реке.

Глава 26

Пещерный бой

Лена очень быстро осваивалась с новой для нее обстановкой. Собственно, она не собиралась осваиваться, но как-то получалось так, что само дело, сама жизнь подсказывали ей, как действовать.

Раньше ей никогда не приходилось разжигать костры.

В пионерских лагерях это всегда делали мальчики. Но теперь она сразу же поняла, что за топливом бегать нужно не тогда, когда пришло время подкладывать дрова в потухающий костер, а заранее. Она прошлась вдоль реки и притащила несколько охапок отлично просохшего на берегу плавника.

Лена никогда не плела лесок, да еще из мамонтовых волос. Но, попробовав, убедилась, что нужно иметь запас материала и хоть небольшое приспособление. Поэтому она выдернула из Тузиковой шерсти целый пучок длинных и толстых волос, вколотила в землю рогульку и привязала к ней первые шерстинки. Работа пошла быстро и споро.

И потому, что все удавалось как нельзя лучше, она запела и, может быть, поэтому не слышала, как к ней подошел Вася.

— Знаешь, я вернулся, — сказал он тихо.

Лена вздрогнула и быстро обернулась:

— Ой, ну тебя! Как испугал… А почему ты вернулся? Не нашел шишек?

— Нет, видишь ли… на кедр залезть невозможно, а колотушки у меня нет и не из чего сделать.

— Ну и что же ты думаешь делать? — подозрительно равнодушно спросила Лена.

— Видишь ли… я подумал, что хорошо бы приспособить к этому делу Тузика. Вот я и пришел за ним.

— Что ж, он будет хоботом сбивать шишки? Он же не достанет.

— Нет, не хоботом. Он будет трясти кедры, а шишки будут падать.

— Правильно! — просияла Лена. — Верно! Так и нужно сделать. До чего же ты все здорово придумываешь, Вася! Недаром дедушка говорил, что у тебя светлая голова.

Вася не ответил. Он растерянно и счастливо хмыкнул и пошел к Тузику, который мирно пасся среди приречных кустов. Лена крикнула вдогонку:

— Вася, а Вася! Я так плету? Посмотри.

Васе пришлось возвращаться и хвалить Лену — плела она хорошо: леска получалась крепкой и ровной.

— Но ты все-таки старайся брать шерстинки разной длины и вплетать их постепенно, — стараясь быть серьезным, посоветовал он.

— А зачем?

— А затем, что тогда леска будет везде крепкой. А если брать шерстинки одинаковые, тогда на соединениях она будет рваться.

Тузик взбирался на пригорок бодро. Он уже отдохнул и, казалось, даже с удовольствием слушался своего поводыря. Вася покачивался на его шее и, чтобы не было скучно, разговаривал с мамонтом:

— Эх, хорошо бы пожить здесь хоть несколько деньков, чтобы никто не мешал! Мы бы и силки сделали — ловили бы птицу.

Я бы и луки-самострелы сделал… Да вообще все, что угодно, можно сделать. И шалаш построить. И даже избушку. Вместе бы охотились, ловили рыбу…

Он хотел сказать, что и готовили бы вместе, но воздержался: возиться с кастрюльками он не любил. Но потом у него мелькнула мысль: кастрюлек-то у них нет. Значит, свою добычу, как и полагается всем уважающим себя доисторическим людям, им придется жарить только на костре. Как шашлык. Правда, вместо сковородок можно использовать плоские камни, которые следует накаливать на угольях от костра. Так как все утряслось, Вася уже смело сказал Тузику:

— Готовили бы вместе. А в свободное бы время собирали коллекции, ходили бы на экскурсии…

Его воображение так разыгралось, что он стал мечтать о том, как они во время одной из экскурсий найдут… ну… ну, разбитый самолет. Старинный… Тогда он наделает и кастрюль, и сковородок, и всякую посуду и подарит ее Лене. Пусть ей будет легче хозяйничать. Но, вспомнив, что готовить он собирался вместе с ней, он смалодушничал.

— Правильно… Она будет готовить, а я сделаю радиоприемник из найденных в самолете деталей, и у нас, в нашем лесном лагере, будет звучать музыка. Да что там, — совсем расхрабрился Вася, — даже электростанцию можно сделать! Наплавную, конечно. Или ручеек запрудить.

Мысли бежали так стремительно, они так увлекали мальчика, что, когда Тузик неожиданно затрубил, тревожно и настойчиво, Вася даже вздрогнул и чуть было не свалился на землю. Уцепившись за мамонтову шерсть, Вася оглянулся по сторонам, но ничего подозрительного не заметил. Тузик тревожно сопел. Он потоптался и, подняв хобот, опять затрубил. Вася, глядя на хобот, тоже поднял голову, посмотрел на вершины деревьев. Между ними виднелся кусочек голубого неба, по которому плыл край облака — сероватый, будто перепачканный копотью.

В лесу было все так же жутковато. Только где-то далеко вверху слышался шепоток самых маленьких листочков и веточек. Они словно испугались чего-то и по секрету рассказывали друг другу о своих подозрениях. Васе стало не по себе. Он не знал почему, но чувствовал, что что-то изменилось и это «что-то» не обещало ничего хорошего. Но он тут же собрал всю свою силу воли, и она помогла ему немедленно вернуть утраченное было мужество.

— Ну пошел, пошел! — сердито крикнул Вася на мамонта. — Быстрее поворачивайся!

В кедровнике было не так светло и празднично, как час назад, когда они ехали здесь с Леной. Все было сумрачно, и верхушки красавцев-кедров глухо и угрожающе гудели. Вася только вздохнул: с Леной даже в лесу светлее. Настроение испортилось еще и потому, что Тузик долго не мог понять, что от него требуется, и никак не хотел толкать деревья. Вася кричал ему: «Прямо! Бей!» — но мамонт послушно подходил к дереву, останавливался и недоуменно косился взглядом на своего вожака.

А кедры меж тем гудели все глуше и все более угрожающе. Вася окончательно рассердился. Он соскочил с мамонта и решил воспитывать животное личным примером. Он храбро разбежался и, крикнув «вперед!», толкнул руками дерево. Тузик стоял не двигаясь. Так повторялось несколько раз. Вася устал и даже слегка растерялся:

— Ну что же с тобой делать, скотина ты доисторическая? Почему же ты не хочешь сбивать шишки?

Мамонт посмотрел на него и покачал хоботом, точно хотел сказать: «Так я бы сделал все, что ты хочешь, но ведь я не понимаю, что ты от меня требуешь».

У него был такой виноватый и такой забавный вид, что Вася перестал сердиться и решил думать логически. Он вспомнил все кинокартины и все книги, в которых участвовали слоны, и наконец сделал вывод:

— Слоны качают деревья лбом.

Тогда он снова отошел и, крикнув «вперед!», побежал к кедру. Толкнув ствол, он отскочил; вместо того чтобы только показать Тузику, как нужно раскачивать деревья, он так стукнулся лбом о кедр, что услышал даже глухой удар, и вдруг его стукнуло что-то сверху так, что голова закружилась. Он инстинктивно отпрыгнул от опасного дерева, но удар настиг его снова. Оказывается, Тузик, поняв наглядный урок Васи и упершись в ствол могучим лбом, тряс его. Дерево потрескивало, а шишки градом сыпались на землю. Вася быстро забрался в единственное укрытие — под брюхо мамонта.

Шишек набралось так много, что девать их было просто некуда. Недолго думая, Вася снял с себя рубашку и завязал узлом ее подол. Получился хоть и не доисторический, но зато вполне приличный мешок. В него Вася и насыпал пахучих, свежих, еще сочащихся смолой шишек. Уже взобравшись на спину мамонта, Вася совсем было успокоился и даже забыл про свои собственные шишки, которые выросли на лбу и на макушке. Главное было сделано: возвращаться к реке было не стыдно. Можно будет не только молча положить свой мешок-рубашку и показать тем самым, что его слова не расходятся с делом, но и, между прочим, рассказать, как он выучил мамонта новой работе.

Словом, все было в порядке, но…

Едва они двинулись из кедровника, как Вася заметил, что вверху, в просветах между вершинами деревьев, ползли темно-серые, почти фиолетовые облака. Тузик стал беспокоиться.

«Идет гроза», — подумал Вася и прежде всего испугался за Лену. Она там одна, у реки…

Он заколотил мамонта по шее, и Тузик, помахивая головой, словно сгоняя надоедливую муху, побежал к реке. Они попали туда кстати.

Лена уже кончила плести леску и с тревогой посматривала на гудевший и качающийся лес. Вода в реке помутнела, сердитые волны с белыми барашками на гребнях вступили в отчаянную схватку с быстрым течением. От этого казалось, что вся река кипит. Вверху грозно и неотступно плыли густые, темные облака. Над далекими сопками блистали молнии, глухо перекатывался гром. Когда Тузик выбежал к реке, Лена возмущенно крикнула:

— Ну почему ты так долго?! Ведь гроза идет!

И хотя вся тщательно продуманная программа возвращения была явно испорчена, Вася даже не пожалел об этом.

Он соскочил с мамонта и крикнул Лене:

— Нужно немедленно искать укрытие! Пошли к скалам! Бери дрова, а я возьму головешки из костра.

И хотя только что Лена была очень возмущена поведением Васи и даже накричала на него, она без возражений подхватила плавник и пошла вперед. Вася связал рукава рубашки и всунул в эту лямку голову. Мешок-рубашка лег на спину. Потом Вася взял горящие головни из костра и, прикрикнув на мамонта, пошел за Леной.

Вскоре ребята добрались до скал и пошли вдоль них. Скалы прятались в густом кустарнике и были почти отвесны. Ветер завывал все сильнее. Растревоженная тайга стонала и гудела. Где-то вверху раздался могучий шум. Это катилась вниз по склону сорванная бурей сосна.

Чтобы не продираться сквозь кустарник, Вася приказал Тузику идти впереди. Мамонт, как танк, прокладывал им дорогу в зарослях. Наконец в отвесных скалах показалась расселина. Вася бросился к ней и увидел небольшое отверстие. Он осветил его факелом. Перед ним открылась уходящая вглубь скалы пещера. Лена робко двигалась за Васей.

В пещере было тихо, темно и сыро. Пахло трухлявым деревом, гарью и почему-то кошками. Ребята продвинулись вглубь, и вдруг из темноты раздался злобный рык, мелькнуло два огненных глаза. Лена крикнула:

— Ой, что это?!

Вася ничего не ответил. Он только приподнял факел повыше, чтобы разглядеть опасность. Свободную руку он отвел назад, точно приглашая Лену спрятаться за его спину. Она так и сделала. Первое мгновение никто не двигался с места, никто не проронил ни звука. Но вот из глубины пещеры опять раздался звериный рык, а снаружи — рев мамонта. Вася увидел прижавшегося к полу пещеры и готовящегося к прыжку крупного зверя. Свет дробился на его оскаленных огромных клыках. Как настоящий мужчина, Вася, конечно, готов был к самой жестокой схватке не на жизнь, а на смерть, но понял, что он не может рисковать Леной. Поэтому он подумал, что будет правильней вначале отступить, а потом, швыряя в пещеру горящие головешки, выселить из нее зверя.

Однако отступать вслепую Вася не смог. Оглянувшись, он понял, что выход из пещеры закрыт тушей мамонта. Тузик хотел помочь своим друзьям, но вместо этого отрезал им путь к бегству. У Васи на мгновение замерло сердце. Чтобы выиграть пространство и занять наиболее выгодное положение для боя, Вася стал медленно отступать вправо, к стене. Лена тихонько, в лад с его движениями шла за его спиной. И когда они уже прижались к стене, Вася впервые почувствовал, что за его спиной не только Лена, но и кедровые шишки.

Он шепнул Лене:

— Отстегни воротник на рубашке и достань шишек.

— Что-что? — с ужасом шепнула Лена.

Она, по совести говоря, решила, что Вася начинает сходить с ума от страха, от одного вида скалящегося, сверкающего глазами зверя. Ведь нормальный человек не попросит в такой обстановке кедровых шишек. Орешки в пещере перед лицом смертельной опасности не погрызешь. Но Вася был неумолим.

— Расстегни воротник на рубашке и достань мне пару шишек. А потом готовь еще пару, — сказал он и переложил факел из правой руки в левую.

— Васечка… — пролепетала Лена и дрожащими руками все-таки стала расстегивать воротник на превращенной в мешок Васиной рубашке. Наконец она передала Васе шишки.

Он взял их правой рукой, приспустил факел и стал зажигать шишки от факела. Смолистые, ребристые, они вначале немного потрещали и вспыхнули ярким, бездымным огнем. Недолго думая, Вася размахнулся и бросил эти огненные, все разгорающиеся гранаты прямо в зверя.

Всего ожидал четвероногий противник, но только не этого. Он дико взвизгнул и сделал невероятный прыжок к расселине. Но она была закрыта могучим телом мамонта. Над зверем черной змеей мелькнул хобот.

— Давай шишки! — закричал Вася.

— Даю! — завопила Лена.

Дико рычал испуганный комками огня огромный светло-бурый зверь. В довершение всего затрубил мамонт. Он шарил хоботом внутри пещеры, и вырывающийся из мамонтовой груди воздух раздувал факел.

Вася воспользовался растерянностью врага: он разжег еще две шишки и швырнул их. Зверь не выдержал второй атаки. Он опять метнулся к выходу, с налету ударился о широкую грудь мамонта и, царапая ее огромными когтищами, впился страшными клыками в самое уязвимое место мамонтового тела — в его беспомощную и мягкую губу, как раз туда, где когда-то рос сломанный бивень.

Мамонт подался назад, отчаянно взревел и исчез вместе с обидчиком. Вася бросился на помощь Тузику. Но она не потребовалась. Тузик сорвал с себя хоботом обезумевшего зверя и ударил его наотмашь о скалу, а потом, для верности, потоптал его своими огромными ножищами.

Все было кончено. Пещерный бой принес победу.

Ярким пламенем горели четыре шишки. Стонал раненый Тузик. В это время совсем рядом блеснула молния и с ужасающим треском ударил гром. Эхо умножило и усилило этот треск. Тузик слегка присел на задние лапы, Вася вздрогнул, а Лена пискнула:

— Ой-ой!

Вася покровительственно сказал ей:

— Ты не бойся. Мы победили! — Потом, подумав, добавил: — Теперь уже все. Полный порядок.

Потом они развели костер и, хмурясь от дыма и заново переживая только что испытанную опасность, мирно грызли кедровые орешки — сладкие, маслянистые. И чем больше грызли, тем меньше хотелось есть.

А там, за стенами пещеры, грохотал гром, метались молнии и с гор потоками неслась мутная вода. Она глухо ворочала камни и валежник, шумела и ревела. В пещере было тепло и почти уютно. У входа в нее, над бурым телом поверженного врага, склонив голову и поджав хвост и хобот, стоял и мок мамонт. Струйки воды стекали по его шерсти.

Глава 27

После грозы

Гроза кончилась через час. Тузик встряхнулся и просунул хобот в пещеру. Ребята выглянули на волю. По небу неслись рваные облака. Кустарник и лес были мокрыми и хмурыми, но гребни противоположных сопок уже сияли в солнечных лучах. Под высокой и необычайно яркой на фоне темных грозовых туч веселой радугой дышалось легко и привольно.

Растоптанный зверь лежал у входа в пещеру. Ребята осмотрели его, потрогали огромные темные когти, и им опять стало не по себе. Да… положение доисторических людей было не очень-то завидное. Но все-таки… Все-таки и они ведь выходили победителями. Правда, у них не было прирученных мамонтов…

Но через минуту Вася думал уже не о звере. Он думал о том, что следует позаботиться о собственном пропитании — на одних шишках не проживешь. Он спросил:

— Леска готова?

— Конечно!

— Сейчас сделаем крючок и начнем ловить рыбу.

Крючок был сделан без особого труда: костер горел и металл можно было разогреть. Камней было сколько угодно, и поэтому крючок можно было отковать и даже сделать на нем жало. Воды повсюду было сколько угодно, и поэтому закалить его ничего не стоило. Сложнее оказалось найти блесну. Но Вася смело и самоотверженно решил использовать для нее пряжку собственного ремня.

— Она же не блестящая, — попробовала возразить Лена.

— Ничего. Мы ее песочком надраим — будет блестеть.

А когда уже все было готово для рыбной ловли, выяснилось совершенно непредвиденное обстоятельство: вздувшаяся после грозы река разлилась. Ее недавно прозрачные воды замутились. Она катила грязно-бурые, пенистые волны так стремительно, что прибрежный, затопленный водой кустарник и бурьян вытянулись в нитку.

— Да… в таких условиях не разловишься. Придется ждать, пока не сойдет вода, — сказал Вася.

Ждать можно было бы, но ведь хотелось есть. Лена доверчиво смотрела на всесильного Васю. Он понимал, что от его находчивости и мужественности зависит очень многое. И он принял решение:

— Что ж… будем охотиться.

— А как? — доверчиво и с интересом спросила Лена.

— А так… — не совсем уверенно ответил Вася. — Нужно будет сплести силки.

— А какие?

— Ну это, знаешь, такие петельки из волос или нитки. Они расстилаются на земле. Птица ходит, клюет что-нибудь и незаметно ступает ногой в петельку. Потом идет дальше, а петелька затягивает ногу, и птица поймана.

— А если не попадется? — все так же доверчиво спросила Лена.

— Ну тогда… тогда… Да нет, она обязательно зацепится. Я сделаю сейчас лук и стрелы и начну охотиться.

Так и решили. Для тетивы была использована леска — все равно ловить рыбу придется не скоро. В кустарнике выломаны и с помощью острого каменного осколка очищены от коры тонкие побеги. Получились стрелы. Но первая же их проба показала, что стрелы слишком легкие. Они то взлетали вверх, то втыкались носом в землю, но никак не хотели попадать в цель.

— Слушай, Вася, а ведь доисторические люди делали на стрелах каменные наконечники.

— М-да… Пожалуй… А вот как они это делали?

— А помнишь, в учебнике истории написано? Или привязывали их жилами животных, или просто раскалывали дерево и вкладывали в расселину острый камень.

— Верно! — обрадовался Вася. — А потом еще мамонтовым волосом свяжем, и все будет в порядке.

Но порядок пришел не сразу. Вначале пришлось сделать нож — острый каменный осколок, — чтобы расщеплять кустарниковые побеги. Потом набить каменные осколки, которые походили бы на настоящие наконечники.

Пока Вася возился со стрелами, Лена успела не только сплести с десяток силков, но и промыть Тузику раны.

Солнце уже повернуло к западу, когда приготовления к охоте были закончены. Лена осталась в пещере, а Вася двинулся было к реке, чтобы там попытать охотничье счастье. Но Лена нерешительно остановила его.

— А вдруг… вдруг еще один пещерный хозяин наведается? — спросила она и с тревогой посмотрела на Васю.

— Так, видишь ли… видишь… — тянул Вася, вспоминая, что звери очень часто живут парами. Может быть, и этот, еще неизвестный ему хищник тоже имел пару. Тогда второй зверь должен вернуться. Но потом, поразмыслив, Вася решил: — Ничего не будет, никто сюда не сунется.

— Ты думаешь?

— Конечно. Ведь у входа лежит убитый пещерный хозяин. Это раз. Какой же зверь не испугается? Ну, пусть он храбрый, но ведь в пещере горит огонь. Это два. Разве ж он сунется? И потом — Тузик. Он же будет стоять как самый верный сторож. Это три. Он же теперь раненый и потому очень злой на всяких зверей. Так что бояться нечего. Только ты силки не забудь поставить.

— Хорошо, — согласилась Лена. — Я не буду бояться.

— Только смотри силки привязывай как следует, чтобы птица не улетела.

Вася взял лук, засунул стрелы за подвязанный узлом ремень и пошел к реке. Тузик двинулся было за ним, но мальчик приказал ему оставаться у пещеры.

Река разлилась широко. То тут, то там образовывались пенные заводи. Кустарник и лесная молодь стояли наполовину в воде. По заводи шныряли дикие утки, прилетающие в эти края выводить птенцов. Они деловито покрякивали во главе целого выводка неуклюжих, смешных, еще не одетых в перья, но уже больших утят. Утка нырнет, а за ней, как по команде, ныряют утята.

Пристроившись на бережку заливчика, Вася натянул лук. Выводок подплыл к нему метров на десять. Тихонько свистнула стрела. Первый утенок встрепенулся, но потом перевернулся лапками вверх. Утиное семейство вначале не заметило гибели своего братца и продолжало нырять. Как только оно сбилось в кучку, Вася пустил еще одну стрелу — и еще один утенок перевернулся вверх лапками. Утята с любопытством посматривали на него, смешно склоняя набок свои топорщившиеся перьями-пеньками головки, и удивленно крякали. Торопясь, Вася разделся и полез в холодную воду собрать свою первую охотничью добычу.

«Ну что ж… у доисторических людей были свои преимущества — за утятиной далеко ходить им не приходилось», — подумал Вася, когда шел к своей пещере.

Жизнь представлялась ему очень интересной, и ему хотелось прожить такой жизнью еще несколько дней. Но, как это часто бывает, самые скромные мечты все-таки сбываются не всегда…

Неподалеку от пещеры стоял вертолет. Возле него возился дедушка и крутился Женька. Вася издали услышал его голос.

— А этот самый барс вас не покусал? А Вася прямо в него шишкой попал? А почему же он не бросился на вас? Он факела испугался? А как же он напал на Тузика?

«Вот еще невезение! — сердито подумал Вася и вздохнул. — Значит, нашли все-таки».

Свидание было не из приятных. Вася хмуро поздоровался с дедушкой и Женькой.

Возле вертолета и в пещере уже высились груды одеял, теплых вещей, какие-то походные печки, кастрюльки, сковородки и невероятное количество всяческих продуктов, словно дедушка собирался здесь зимовать.

Вася молча положил на эту груду двух утят и подумал, что, наверно, их даже не придется попробовать. Женька сейчас же уцепился за них:

— Это ты сам убил? Из чего? Палкой?

Вася посмотрел на него с презрением и хмуро ответил:

— Нет, я купил их в магазине. Но они, кажется, несвежие. Боюсь, что тебе не разрешат их попробовать.

Женька не понял его мрачной шутки и спросил:

— А ты что? Будешь есть несвежих уток?

— Я, знаешь, ужасно люблю несвежих. У них особенный вкус.

В это время дедушка уже успел развернуть радиотелефон и набрать нужный номер. Когда на зеленоватом экранчике показалось встревоженное лицо Валентины Петровны, он с удовольствием сообщил:

— Наши робинзоны целы и невредимы. Отвоевали у барса пещеру, развели костер и теперь собираются жарить уток. Сообщи немедленно Шуре, что все в порядке.

«Тоже мне, порядок! — подумал Вася. — Не могли хоть немного опоздать…»

Лена посмотрела на Васю грустным-грустным взглядом, и он понял, что и ей тоже не нравится дедушкин порядок. Оба они уже забыли все тревоги и невзгоды, или, точнее, они прекрасно помнили их, но ни ей, ни Васе они уже не казались невзгодами. Наоборот, это были самые желанные и самые интересные приключения.

Потом дедушка рассказал о том, что было, когда мамонт унес ребят в лес. Их, конечно, немедленно стали разыскивать, но Тузик так петлял, что следовавшие за ним вертолеты потеряли его из виду. А потом — гроза.

Все было ясно, все понятно, и все-таки было скучно. Дедушка стал сдирать шкуру с барса, а ребята ощипывали утят.

— Удивительное дело! — заметил дедушка. — Барсы у нас никогда не водились. А вот потеплело — и переселились. Но таких переселенцев нам, пожалуй, не требуется.

Ему никто не ответил. Было тихо. С гор еще скатывались тоненькие ручейки. В небе прогудел вертолет-лесовоз. Где-то рядом попискивала невидимая птица. Лена встрепенулась, прислушалась и вдруг сорвалась с места. Через минуту она вернулась с двумя рябчиками в руках.

— Откуда ты их взяла? — опешил Женька.

Лена переглянулась с Васей и серьезно ответила:

— В магазине купила. Тут, за углом.

Теперь только Женька понял, что его разыгрывают, и тяжело вздохнул. Лена смотрела на серовато-коричневых птичек и ласково гладила их перышки.

— Знаешь что, Вася, давай не будем их жарить. Возьмем их с собой. Может быть, приручим.

— Давай, — согласился Вася. Подумал и добавил: — Только ты сними теперь силки. А то еще попадется в них рябчик и погибнет. А зачем губить зря?

— Да, это верно, — деловито согласилась Лена.

Женька смотрел на них и чуть не плакал. Ох, как бы он дорого дал, чтобы испытать все, что испытывали они! И чтобы хоть как-нибудь приобщиться к их делам, он заискивающе спросил:

— Лена, а Лена! А мамонт здорово мчался? Вас не сбросило?

— Не нужно было трусить! — резко ответила она. — Мальчишка называется!

Она круто повернулась и ушла снимать силки.

Потом они сидели у костра и смотрели, как жарятся на прутиках утята. Женька принес сверток и все так же заискивающе предложил:

— Лена, а ты не хочешь тайменя? Я специально выпросил…

— Очень мне нужен твой таймень! — все так же резко ответила Лена и отвернулась.

Но Вася пожалел Женьку: все-таки он третьеклассник.

— Что таймень! Давай-ка лучше кедровые орешки погрызем. Они еще молодые, но вкусные.

Он подтащил к себе рубашку, достал ребристую, пахнущую смолой и тайгой шишку и стал ловко вышелушивать из нее трехгранные орешки. Женька со слезами в голосе сказал:

— Спасибо. Они очень вкусные.

Быстро смеркалось. Огонь костра пробился сквозь кустарник и осветил разлившуюся реку. Она засверкала таинственными, как глаза неведомых зверей, желтоватыми пятнами. Ребята сидели молча. Лена неотрывно смотрела на реку, и слезы тихонько капали из ее глаз. Потом она наклонилась к Васе и, касаясь плечом его плеча, тихонько сказала:

— Ты не беспокойся, рубашку я тебе сама выстираю. Никто ничего не узнает. Смолы не будет.

Еще никогда не было так хорошо и так печально, как в этот вечер. Вася чувствовал себя таким сильным, таким смелым и таким… немного, самую малость… несчастным. Может быть, как раз поэтому Вася понимал, что он очень счастлив.

Дедушка недоуменно посмотрел на притихших ребят, заметил светлые полоски на щеках Лены и заботливо спросил:

— Что с тобой, моя девочка? Ты устала? — Он подсел к Лене и обнял ее за плечи: — Ты испугалась?

Лена вдруг ткнулась ему в плечо и заплакала.

— Никогда больше не поеду в Индонезию!

Вася покосился на нее, потом на Женьку. Тот шепнул:

— Точно… Она как отличница ездила в пионерский лагерь в Индонезию.

— Куда-куда? — недоверчиво переспросил Вася.

— Ну в Индонезию. Это не то на Индийском, не то на Тихом океане. В общем, там где-то…

— А чего ж она туда ездит?

— Как — чего? У тамошних ребят нет ни снега, ни льда. Вот они и приезжают к нам на зимние каникулы кататься на лыжах и коньках. А наши зато к ним летом. У них же и океан, и кокосовые пальмы, и вообще…

— Чудачка моя! — тихонько говорил дедушка. — Чем же тебе Индонезия не понравилась?

— Да… почему Вася все может, все умеет? Почему он даже с доисторическим мамонтом справился? Почему он, когда мы сюда попали, знает, что делать и как делать? А я ничего не знаю. Я теперь в каникулы буду в тайгу ходить.

— Да пожалуйста, ходи! Ведь каждый месяц бывают походы. Но ты же раньше не хотела…

— Ну и напрасно! — сердито сказала Лена и перестала плакать.

Дедушка не стал спорить, хотя Васе показалось это очень странным. Ужинали беспокойно и без особенного аппетита, потому что радиотелефон трезвонил то и дело. Одним из первых звонил Ли Чжань. Он потребовал Васю.

— Ну вот, товарищ Голубев, — сказал Ли Чжань, — наша победа полная. И тебе поверили, и нам поверили. Я сегодня вылетаю домой. Что передать нашим ребятам?

— Мой самый большой привет! — сказал Вася.

— Пусть приезжают на каникулы, — добавила Лена. — Вместе пойдем в тайгу.

— Хорошо, — ответил Ли Чжань. — Я так и передам. Ну, до свидания!

Потом звонили ученые Америки, Швеции, Канады, Судана и еще многих-многих стран. Так что ужинать, в сущности, было некогда. Наконец, когда над сопками взошла луна, звонков стало меньше, и дедушка сказал:

— Пора спать, ребята. Давайте устраиваться.

Он хотел было разбить палатку, но ребята упросили его не делать этого. Так хорошо светили звезды, так таинственно шумели деревья, что спать в палатке казалось просто невозможным. Тузик застыл черной волосатой громадой, сливаясь с темными кустами. Изредка звонил радиотелефон, но дедушка не снимал трубку.

Все четверо устроились на одеялах. Женька уснул первым, потом замолкла Лена, утих и дедушка. Только Вася еще долго лежал и смотрел в темное небо, на далекие звезды. Он думал о себе, о Лене, о том, что было бы очень хорошо учиться с ней в одном классе, а в каникулы отправляться в пионерские походы. Глаза у него стали слипаться, и он задремал, а проснулся оттого, что ему показалось, будто звонок радиотелефона звенит особенно настойчиво и как-то мелодично, словно вокруг падают льдинки.

Вася открыл глаза, и на светлом фоне неба, прямо перед собой, увидел склоненное лицо матери.

— Вася… — тихонько и очень нежно сказала она. — Васенька…

У нее было такое испуганное, такое милое и любящее лицо, что Вася, еще не проснувшись как следует, почувствовал, что на глаза навернулись слезы и сердце радостно сжалось.

— Мама… Мамочка!

Он прижался к ней, обнял за шею и зарылся озябшим лицом в теплый пуховый платок. Он знал, что виноват перед ней: и за неудачную лыжную прогулку, и за то, что все последние дни он даже не вспомнил о ней, а все время думал только о Лене. Он все знал, все понимал, но теперь это казалось таким далеким, таким не важным и никому не нужным, что он сейчас же сам забыл обо всем этом. Ведь самое главное, самое важное свершилось: мать была рядом. Он оторвал лицо от ее платка и увидел отца — тоже встревоженного и радостного.

— Ах, боже мой, Вася, — сказала мама, — ну как же это так получается…

— Ладно, ладно, мама! — сказал отец. (Он часто называл жену мамой.) — Ладно. Мы все это потом решим.

И тут только Вася заметил, что в стороне, скромно опершись на лыжные палки, стоит Саша Мыльников и из-под его сбитой на затылок ушанки стекают струйки пота. А дальше стоят отец Саши и двое соседей. И, уже присматриваясь, Вася увидел, что вокруг снег, что все еще метет поземка и оранжевое робкое солнце скрывается за лиловеющей грядой сопок.

— Эх, ты! — сердито сказал Саша и нахлобучил ушанку. — Не мог даже удержаться, чтобы не заснуть! А если бы замерз?

Вася Голубев молчал. Он еще ничего не понимал.

Глава 28

От автора

В маленьком деревянном домике Голубевых очень тепло и уютно. Только что ушли ребята из кружка «Умелые руки», причем круглолицый и румяный Женька Маслов под конец не утерпел и сказал лежавшему на диване Васе Голубеву:

— Даже замерзнуть как следует не сумел: ничего не отморозил.

Вася вздохнул, потер шишку на лбу, но промолчал.

Он проводил ребят печальным взглядом и грустно сказал мне:

— Вот видите, я же говорил, что надо мной будут смеяться!

— Ну что ж, — ответил я. — Ведь это никому не запрещается.

— Верно, конечно. Но мне очень не по себе. Мамонтового зуба мы ведь так и не нашли.

— Ну и что ж? Придет весна, и мы его обязательно разыщем. И папа тебе обещал, и я даю слово.

Мы помолчали. Вася несколько раз вздохнул и сказал:

— Я рассказал вам все так, как было на самом деле. Пусть мне даже приснилось, что я побывал в две тысячи пятом году. Но мне все-таки многое неясно.

— Что именно, Вася?

— Ну вот, допустим, что со мной все это произошло на самом деле. Тогда все-таки сколько мне было лет в то время плюс тринадцать, плюс шестьдесят три или минус тридцать семь? И еще одно непонятно: я пережил, пусть во сне, но все-таки пережил четыре дня. Какого же числа я все-таки разморозился? Двадцать восьмого марта, или тридцать второго марта, или первого апреля. Я просто ничего не понимаю. Помогите мне…

— Видишь ли… — Я решил задать ему новую загадку. — Положение усложняется еще одним обстоятельством. Ты же знаешь, что в среднем длина года равна тремстам шестидесяти пяти целым и двадцати пяти сотым дня. Вот почему раз в четыре года бывает високосный год, то есть такой год, который ровно на семьдесят восемь десятитысячных длиннее нормального, или, как говорят, тропического года. Люди поэтому решили не принимать во внимание эти тысячные все сто лет. А потом, через каждый век, прибавлять один день. Вот только я не помню, происходит ли такое прибавление обязательно каждое столетие или, может быть, какое-то столетие пропускается… Мне думается, что если все эти расчеты справедливы, то в двухтысячном году люди обязательно прибавят к существующему календарю еще один день. Но тебе нужно проверить эти расчеты.

— Так… — протянул Вася. — Выходит, я отмерз тридцать третьего марта. — Он пожал плечами и честно признался: — Ничего не понимаю!

Мы молчали долго, и наконец Вася сказал:

— Во всяком случае, спал я или только фантазировал — это неважно. Я вот все думаю, думаю, вспоминаю, и, оказывается, все-все, что я видел во сне, — все есть уже сейчас.

— Ой ли? — усомнился я.

Вася смущенно замолк, но потом решительно ответил:

— А что? Почти все и есть. Только, может быть, не так еще усовершенствовано, а есть или вот-вот будет — это неважно. Электронки есть, ультразвук зубы сверлит, атомки делаются, вертолеты летают, счетные машины есть, цветное телевидение, опытное, есть, новые элементы в атомных котлах добывают, и ученые нашли их на других планетах. Но ведь все это только начало.

И в школе теперь мастерские открывают и обещают передавать по телевидению учебные программы. Вот…

— А откуда ж ты это узнал?

— Так и в «Пионерской правде» писали, и по радио рассказывают. А чего еще нет, так будет! Вы подумайте, ведь все, что я видел, мне же предстоит и сделать! Ох, я сейчас просто растерялся: какую специальность выбирать? Все думаю, думаю, а решить не могу — везде интересно. И за что ни возьмусь, все равно выходит так, что нужно не только многое знать, но еще и уметь все делать. Без этого никуда не денешься. Даже рабочим стать не сможешь, а не только инженером или, там, летчиком.

Я согласился с ним, и мы снова помолчали. А потом Вася вдруг сказал:

— А Лена Маслова мне, пожалуй, все-таки не приснилась.

Я сейчас все вспомнил. В нашей школе, в шестом «А», есть точно такая же девчонка. Я с ней еще на катке катался… — Он смолк и попросил: — Только вы, пожалуйста, никому не говорите об этом. Ладно?

Я промолчал. А это значит, что я не обещал Васе не говорить этого. Но я сделал другое: я выдумал для мальчика, который мне рассказал эту необыкновенную историю, другую фамилию и другое имя. Поэтому, если вы будете искать и, может быть, даже найдете Васю Голубева — знайте, что он не герой этой книги, а только однофамилец моего героя.

Когда я уже написал все, что вы прочли, я вдруг вспомнил, что так и не рассказал, как же был спасен мой герой. А случилось это так.

Днем, когда мы сидели у Голубевых и ждали пельменей, в дом вошел усталый Саша Мыльников и рассказал о беде, которая стряслась с ними. Мы все немедленно стали на лыжи и по припорошенной лыжне без труда нашли и яму, и сладко спящего в ней моего героя. Вот и все.

Остается еще добавить, что он закончил шестой класс без единой тройки, хотя и с несколькими четверками, что в первый же день летних каникул, как и было обещано, мы всем пионерским отрядом отправились на дальние разрезы и добыли огромный ребристый мамонтовый зуб. Теперь он находится в музее школы, где учится мой герой.

Можно было бы сказать также и о том, что девочка, которую мой герой называл Леной Масловой, тоже была с нами на экскурсии и, по-моему, не столько интересовалась героем, сколько Сашей Мыльниковым. Когда мой герой замечал это, он сопел и старался не смотреть в их сторону. Но как-то он сказал мне:

— Понимаете, до чего же мне не везет! И во сне и наяву. Хотя, рассуждая логически, не все еще потеряно…

Я опять промолчал — ведь из его рассказов я уже знал, что попытки рассуждать логически без особой на то подготовки не приносили ему ощутимых результатов…

Вот и все.

Книга II Голубые люди розовой земли

Глава 1

Случай на земляничной поляне

Когда Юрка Бойцов вышел на хорошо известную ему полянку — на ней всегда созревало много земляники, — Шарик уже топтался на месте. Он поднимал то одну, то другую лапу и повизгивал.

Юрка рассмеялся — таким смешным и растерянным был Шарик. Но потом… Потом Бойцов чуть не завизжал сам.

Нет, не от страха. Если он мог найти в себе мужество уйти из дому, и не как-нибудь, а честно, благородно, оставив записку матери и отцу; если, уже совсем уходя, он не забыл отнести в аптеку бабушкин рецепт и заплатить за лекарство из своих очень маленьких сбережений; если, наконец, он уже пробыл в лесу первую ночь и не побоялся ни криков ночных птиц, ни шорохов и потрескиваний, которые раздавались вокруг, значит Юрий Бойцов мог завизжать не от страха. Страх в данном случае был ни при чем.

Визжать хотелось от восторга, от удивления и еще от чего-то такого, чего и понять толком невозможно.

Но Юрий Бойцов был мужчиной. Настоящим мужчиной. Поэтому он только присвистнул. Шарик с готовностью оглянулся и помахал обрубленным хвостом.

«Не трусь, хозяин. Я сам боюсь», — сказал Шарик на своем собачьем языке.

Юрий поправил рюкзак и солидно отметил:

— Здорово!

Шарик оглянулся два раза и хвостом уже не махал. Он покрутил своим обрубком так, что показалось, будто у него на месте хвоста установлен пропеллер. Потом Шарик поднял вверх мохнатую веселую морду и отрывисто залаял. А когда смолк, то оглянулся и спросил: «Я так тебя понял или не так? А, Юрка?»

Юрий Бойцов не ответил. Он еще не имел опыта в таких встречах и потому мудро промолчал. Известно, что, когда настоящий мужчина попадает в необычные обстоятельства, он прежде всего должен оценить обстановку, а потом уж действовать.

Обстановка и в самом деле оказалась сложной.

На дальнем краю полянки, неподалеку от лесной веселой речушки, стоял обыкновенный космический корабль. Он был огромен, молчалив и матово-блестящ. И в этом, конечно, не было ничего удивительного.

Сложность заключалась в том, что на его полированных космической пылью боках никаких надписей не было, виднелись только суровые, как боевые шрамы, вмятины от встреч с метеоритами. А Юрий, как и всякий современный человек, отлично знал, что на бортах всех космических кораблей обязательно делаются надписи: название корабля, его порядковый номер, герб или краткое название государства, которому принадлежит корабль.

— Тише ты! — прикрикнул Юрий на Шарика и задумался.

Корабль стоял строгий и как будто тоже задумчивый. Его острая вершина была устремлена в небо, и на ней вспыхивали алые отблески — всходило солнце.

Потому что на самой вершине корабля, как флаги, вспыхивали алые отблески. Бойцов подумал, что перед ним наш корабль. Иначе чего бы он стоял так спокойно, даже безмятежно, совсем неподалеку от Юркиного родного городка?

Но с другой стороны, за все последнее время не было ни одного сообщения о полете наших космических кораблей. И потом, если бы это был наш корабль, вокруг и над ним уже наверняка бы кружились вертолеты, а к этой полянке мчались автомашины и вездеходы…

И иначе нельзя — ведь наши космические корабли все время держат связь с планетой и приземляются в том самом месте, которое укажут космонавту с командного пункта. Ведь космонавты — народ военный. Дисциплинка у них такая, что и на десять метров в сторону не приземлишься… И только тогда, когда приказано. И только так, как приказано.

Тут Юрий вздохнул, потому что вспомнил: как раз то же самое и теми же самыми словами часто говорил отец. Теперь, оказывается, он только повторяет эти надоевшие ему слова о дисциплине…

Чтобы не вздыхать — настоящий мужчина должен сдерживать свои чувства и всегда, при всех обстоятельствах жизни уметь владеть собой, — Бойцов стал думать о другом. Вернее, о том же самом, но по-другому.

Выходит, перед ним не наш корабль. Тогда чей? Американский? Ведь во всем мире есть пока что только две страны, которые запускают космические корабли, — СССР и Америка. Больше нет ни одной. Выходило, что перед ним стоял американский корабль.

С этим можно было согласиться. Сейчас утро, а корабль, видимо, приземлился ночью — трава на полянке вокруг него еще покрыта дымчатым налетом росы. Если бы корабль приземлился недавно, он бы наверняка сдул, а то и испарил бы всю росу — у него двигатели ой-ой-ой какие! Значит, сел он ночью, может быть, даже потерял ориентировку? А положение, если космонавты заблудились и сделали вынужденную посадку, может быть и неприятное — вон какие вмятины от метеоритов на обшивке.

Небось сидят сейчас в неизвестном для них месте, пытаются связаться со своим командным пунктом и сообщить о своем положении. Возможно, даже…

И тут Юрка решил действовать. В самом деле, может, у людей несчастье, им нужна помощь, а он торчит на опушке леса, гладит Шарика и рассуждает.

Действовать нужно! Действовать смело, решительно, но осмотрительно!

Юрка снял рюкзак, повесил его на куст и прошептал:

— Шарик, за мной…

Они медленно двинулись через поляну. На дымчатой траве оставались две темные полоски следов — потревоженная роса стекала со стебельков. Над самой землей краснели ягоды земляники — крупной и такой пахучей, что Шарик не удержался от соблазна. Он стал отставать и, щелкая зубами, уплетал крупные, спелые ягоды.

Такой недисциплинированности Юрий простить не мог. Он оглянулся и прошипел:

— Ты что, не понимаешь? А ну марш вперед!

Шарик понурил голову, обогнал Юрия и уже не пытался выискивать ягоду покрупнее.

А ему очень хотелось есть. С тех пор как они ушли из дому, минуло полдня и целая ночь. И за все это время Шарику перепала только подгорелая корочка хлеба, шкурка от колбасы да кусочек сахару: Юрий экономил запасы. Пропитание Шарику приходилось добывать самому.

Дело дошло до того, что он был вынужден съесть несколько кузнечиков, одного мышонка, а на рассвете приняться даже за ягоды. В свое время Юрка приучал Шарика переносить трудности и глотать эти самые ягоды.

Поэтому, чем бы ни был занят Шарик, он прежде всего думал о еде. Но еды, сколько он ни принюхивался, не обнаруживалось, и Шарик с тоской вспоминал такие же ясные, солнечные утра у себя дома, когда он, потягиваясь, вылезал из конуры, встряхивался, пил воду из кадушки, а потом копался в миске. Обыкновенно с вечера Юрина бабушка выносила ему великолепные остатки ужина. Те самые, оставлять которые до утра не имело смысла — все равно испортятся.

Принюхиваясь и поеживаясь от холодной росы, Шарик первый подошел к подозрительному космическому кораблю, горестно помотал головой, потоптался и поднял одну ногу. Юрка, конечно, был возмущен поведением несознательной собаки: впервые встретиться с чудом науки и техники — и сотворить такое!

Он прикрикнул на собаку, и Шарик виновато опустил ногу. Они стали медленно обходить корабль.

Как ни присматривался Юрий, ничего, кроме сплошной стены, он увидеть не мог.

Как ни принюхивался Шарик, от корабля распространялся только запах неизвестного металла.

Они все шли и шли, и оба не замечали, что движутся все неуверенней, все чаще останавливаясь; роса насквозь промочила Юркины ботинки, брюки стали тяжелыми и темными почти до колен. С шерсти Шарика — волнистой, белой с черными подпалинами — росная вода стекала струйками.

И Шарик, и Юрка стали выколачивать зубами мерную, ровную дробь: солнце только всходило и утро было прохладным.

Когда они почти обогнули корабль, в кустарнике возле речки метнулись какие-то неясные тени и затаились.

Но сколько ни вглядывался Юрка в густой приречный кустарник, ничего подозрительного он не увидел.

Сколько ни принюхивался Шарик, никаких опасных запахов ему обнаружить не удалось.

Правда, как выяснилось позже, Шарику почудился довольно сильный, ни на что не похожий запах, но он не придал ему значения — в лесу часто бывает так: нанесет волна незнакомого запаха и, пока с ним разберешься, он уже исчезает.

Вот почему и мальчик, и собака не стали слишком долго рассматривать приречные кусты. Ведь если бы там были космонавты, они наверняка бы увидели Юрку и Шарика и подали бы голос. Или, в крайнем случае, предприняли бы какие-либо действия.

Но все было тихо и спокойно. Собака и мальчик пошли дальше.

Корабль медленно, словно нехотя, разворачивал перед ними свои суровые, матовые, затаенно поблескивающие бока.

Солнце поднималось быстро. Его лучи, пробиваясь сквозь стену леса, как живые, меняли направление, и потому корабль словно ожил — он то вспыхивал, то гас, то рассыпал разноцветные искры по мокрой траве, на которой росная дымка уже свертывалась в капельки. Все было так красиво и необычайно, что даже Шарик, прижимаясь к мокрым штанинам Юркиных брюк, присмирел и притих.

Наверное, поэтому выход из корабля открылся им совершенно неожиданно. Большая, с полукруглым верхом дверь была распахнута настежь. На фоне играющих алыми бликами стен она казалась мрачной и таинственной.

Юрий и Шарик смотрели в эту дверь, в странный, словно пронизанный зеленоватым светом сумрак за ней, прислушивались и принюхивались.

Оттуда, из сумрака звездных глубин, еле слышно пробивались непонятные звуки. Что-то сдержанно шумело, потрескивало и пощелкивало — настороженно и не по-земному обстоятельно.

Из распахнутой двери космического корабля шел необыкновенно теплый и сухой запах.

Он тоже не был похож ни на что земное, разве только еле заметным привкусом машинного масла и жареного лука. Но в остальном запах этот был не то что неприятен, а как бы раздражающ. Так пахли, наверное, машины, химические приборы или оружие. Он был как бы неживой, и в то же время он постоянно, но неуловимо менялся, и поэтому казалось, что он — живой.

Словом, это был запах неизвестной жизни.

Шарик насторожился, поднял черный нос-пуговку, втянул в себя этот необыкновенный запах и как завороженный медленно подошел к распахнутой двери. Ступив на металлический порожек корабля, Шарик несколько раз ткнул мордой вверх и вперед, потом поднял переднюю лапу, напружинился и замер. Шерсть на нем вместе с колючками, иглами и репьями вздыбилась — он был готов к схватке с неизвестностью. В нем проснулась кровь его древних предков — охотников и бойцов.

Юрий тоже не мог устоять на месте. Он тоже сделал несколько шагов вперед и вдруг понял, что такого, что случается в эти секунды с ним, еще не случалось ни с одним мальчишкой не то что города, но, возможно, целой области и, безусловно, ни с одним человеком большинства стран мира. И тут сразу вспомнилось, что когда отец ругал его за очередные проступки, то обязательно подчеркивал: «Я в твои годы был уже…»

«Интересно, стоял ли отец в мои годы на пороге космического корабля?» — с гордостью подумал Юрий и выпрямился — до этого он двигался с опаской, слегка втянув голову в плечи и согнувшись. Теперь он тоже был готов к любой схватке с неизвестностью, и эта неизвестность неудержимо влекла к себе.

Напружинившись, он взялся за притолоку. Под рукой обшивка корабля казалась теплой, почти живой. И это живое прикосновение обшивки заставило Юрку вздрогнуть.

Шарик оглянулся и уставился на Юрия темно-карими поблескивающими глазами:

«Ну что, хозяин? Пойдем? Где наша не пропадала?!»

Юрка сделал шаг вперед.

Шарик сделал сразу несколько шагов и остановился. Сзади раздался еле приметный шорох, и Шарик оглянулся. Но стены корабля уже закрыли от него полянку и лес. Они вошли в коридор космического корабля.

Глава 2

Голубые люди

Скорее всего, от неожиданности — пол коридора был совершенно гладок и даже как бы пружинил — Юрка споткнулся. А когда споткнулся, то понял, что гладкий пол уходит куда-то вверх и вбок.

Глаза постепенно привыкли к рассеянному зеленоватому свету. Он был ровный, немигающий и совершенно одинаковый и на потолке, и на стенах, и на полу. Все излучало этот красивый и таинственный свет, и потому все казалось как бы ненастоящим. Таким ненастоящим, что Бойцов невольно оперся о теплую, ласковую стену.

Стена была настоящей. Юрий осмотрелся.

На внутренней стене коридора тускло и настороженно горели крохотные огоньки. Они словно подозрительно присматривались к мальчику и собаке. Юре показалось, что эти огоньки как бы перемещаются, косят, и ему стало не по себе. Но он сразу же взял себя в руки — настоящий мужчина не должен распускать нервы — и сделал несколько шагов вперед. Ноги слушались плохо. Они словно прилипали к гладкому полу. С каждым шагом пол все сильней и надежней притягивал подошвы Юркиных ботинок. Они стали сползать с ноги, больно врезаясь в пятку.

Бойцов приостановился. Огоньки на стенах сразу стали разноцветными, яркими. Они заметались, замигали. Шарик подался вперед, прижимаясь к Юркиным мокрым штанам. По стене стремительно пронеслась целая россыпь огней.

Сдержанный, не по-земному обстоятельный шумок, что постоянно жил в корабле, усилился. Что-то щелкало, шипело, настороженно постукивало, и наконец из глубины корабля донесся глухой, утробный звук. Он быстро нарастал и, кажется, проникал до самого сердца, потому что оно вдруг сжалось и затрепетало, как будто Юрка пробежал без передышки десять стометровок.

Одновременно с этим странным и страшным звуком, который властно заполнил весь корабль, пол перед мальчиком и собакой плавно и легко поднялся и закрыл коридор неумолимой светящейся стеной. Дорога внутрь корабля была отрезана.

Выходило, что космонавты не принимали гостей. И это было так неприятно, что Юрка даже забыл думать о затрепетавшем сердце.

Было обидно: он спешил на помощь, волновался, собирался бороться с неизвестностью, а его не пускают. Как какого-нибудь подозрительного типа. Ну бывало, конечно, что ворвешься к кому-нибудь из товарищей, а там или уборка, или просто кто-то не одет. Всякое бывало… Но в таких случаях тебе вежливо скажут: «Подождите минутку». Да еще и извинятся. А тут молча закрывают дорогу — и катись, куда тебе надобно. Очень обидно. Очень!

Обидеться сильней Юра не успел. Поднявшийся перед ним кусок пола начал двигаться на него — очень медленно, но неумолимо. Вокруг что-то зашипело, и коридор заполнился клубами не то пара, не то каких-то совершенно непонятных духов, которые были как будто бы и приятны, но в то же время от них першило в горле и на глаза навертывались слезы.

Светящаяся стена безмолвно надвигалась на него. Не то пар, не то духи обволакивали и проникали до самых печенок, и Юрий стал медленно пятиться.

Шарик жалобно тявкнул и выкатился на траву. Дверь звездного корабля медленно закрылась.

Юрка закашлялся, вытирая нос и глаза, а Шарик обиженно взвизгнул и мотнул головой. Как потом выяснилось, из всех запахов, которые он учуял, его больше всего взволновал запах лука. Он знал, что раз жарят лук — значит ему может что-нибудь перепасть: ведь ему так хотелось есть. И теперь он больше всего жалел, что ему так ничего и не досталось.

И вдруг дверь так же медленно открылась, и из корабля поползли остатки духов или пара. Юрка и Шарик переглянулись: что это означает? Может быть, космонавты одумались, поняли, что они вели себя неприлично, и теперь сами исправляют ошибку — открывают дверь и приглашают войти. А может быть, они проделали всю эту обидную шутку только для того, чтобы проверить своих гостей?

И сейчас же подумалось: а вдруг космонавты больны и просто не могут выйти навстречу? Больны настолько, что вначале перепутали какую-нибудь кнопку на пульте управления и, вместо того чтобы пригласить гостей в корабль, выпроводили их, но теперь они поняли ошибку и просто умоляют войти. Ведь если бы в корабле были совершенно здоровые, нормальные люди, они обязательно бы вышли и постарались выяснить, в чем дело. А из корабля никто не выходил.

И Юрка ринулся в открытую дверь.

Казалось, что дверь не могла закрыться с такой непостижимой быстротой и точностью. Но она закрылась перед самым носом Юрия, и он с размаху стукнулся о ее теплый металл коленкой, лбом и локтем.

Теперь сомнений не было. Космонавты не хотели видеть именно его, Юрия Бойцова, и его верного друга Шарика.

— Ах, раз так, раз так!.. — разозлился Юрий.

Но в это время сзади недоумевающе тявкнул Шарик. Юрий оглянулся — на полпути от реки до космического корабля, как раз посредине теперь заметной росной тропки, стояли четыре космонавта и смотрели на Юрия.

Шарик быстро взглянул на хозяина и нерешительно тявкнул еще раз. Юрка не ответил. Он смотрел на четырех пришельцев и молчал.

Молчал, потому что это были какие-то странные, несерьезные космонавты. Прямо не верилось, что такие могут быть на самом деле…

Прежде всего, все четверо были примерно одного роста с Юркой. А Юрке — двенадцать лет. Выходит, перед ним стояли мальчишки. Разве такие могут быть космонавтами?

Хотя… хотя, возможно, кто-то специально отобрал низкорослых людей, чтобы побольше поместить в космический корабль.

Но во-вторых, все четверо были в комбинезонах и, главное, в шлемах. А шлемы эти не только казались слишком легкими, несерьезными, но были еще и тщательно закрыты.

Зачем космонавтам, гуляющим по росной траве, закрывать шлемы? Они по всем правилам должны открыть их, хотя бы затем, чтобы надышаться замечательным утренним воздухом, приправленным земляничным духом.

Наконец, комбинезоны четверых космонавтов тоже были несерьезны.

Бойцов видел по телевизору всех космонавтов, и все они были в настоящих, вызывающих уважение комбинезонах — солидных, просторных, со всяческими застежками и раструбами, как у мушкетеров. А на этих были надеты легонькие, прозрачные, слегка поблескивающие чехлы. Как те полиэтиленовые мешочки, которые покупает мать, чтобы хранить в них хлеб и овощи. Ведь такие комбинезоны можно разодрать о любой сучок или гвоздь. Нет, в таком мешочке в космос не полетишь…

Но сразу же подумалось, что вот у японцев, кажется, есть отличные пластмассы, а сами они — народ, говорят, не очень рослый, но умный. Может, это и есть японцы? Может быть, они тоже построили космический корабль, запустили его, а Юрий о нем ничего не знал, потому что уже за день до ухода из дому не слушал радио и принципиально не смотрел газет — чтобы отец не ругал за то, что он берет его вещи.

И Юрка пожалел, что он не знает ни одного японского слова, кроме «самурай». Да еще непонятную приставку к каждому названию японских пароходов и шхун — «мару».

И он сказал то, что первое пришло в голову:

— Здравствуйте.

Космонавты переглянулись, но промолчали.

«Понятно. По-русски они не кумекают».

— Гуд монин… — не совсем уверенно проговорил Юрка: английское приветствие он слышал только в кино.

Космонавты опять промолчали и опять переглянулись.

«Ясно, английский тоже не для них. Тогда какой же?»

— Гутен морген! — совсем уверенно сказал Юрка — в школе он изучал немецкий.

Но космонавты даже не переглянулись, и Бойцов растерялся.

Он взглянул на Шарика, и собака словно поняла его. Она помахала хвостом, приоткрыла пасть так, что казалось, будто она улыбается, и тихонько, почтительно тявкнула.

Четверо космонавтов переглянулись и, кажется, улыбнулись.

Юрку это обидело — здороваются с ними по-человечески, а они, оказывается, понимают только собачий язык. Тогда он гордо насупился и поклонился так, как это делал д'Артаньян, — выставив вперед ногу и помахав перед собой рукой. Как это ни удивительно, а космонавты тоже поклонились, но руками перед собой не помахали. Они сложили руки ладошками и прижали их к сердцу.

«Ты смотри! Не то цейлонцы, не то индусы — те тоже руку к сердцу прикладывают. Что ж с ними делать? Ведь ихнего языка я и подавно не знаю».

Космонавты уже не казались ему слишком подозрительными, и, главное, им явно не требовалась помощь. Теперь Юрку разбирало любопытство, и он думал только о том, как бы завязать с ними знакомство и побывать на корабле. Поэтому он присмотрелся к ним попристальной, чтобы понять, какой подход к ним требуется.

Но вся беда заключалась в том, что солнце светило все ярче и как раз из-за спин космонавтов, насквозь пронизывая их несерьезные комбинезоны и шлемы, и слепило Юрия. Поэтому рассмотреть их лица Юрий не мог.

Как в таком случае должен был поступить настоящий мужчина? Если не удается завоевать победу сразу, прямым ударом, он должен найти обходной путь, придумать какую-нибудь хитрость.

Юрий сделал несколько шагов в сторону и поклонился еще раз. Солнце как бы переместилось. Тогда Юрий продвинулся еще на несколько шагов в сторону, поклонился и так, в поклоне, сделал еще несколько шагов. В эту минуту он был похож на токующего глухаря, который, распустив крылья, кружится на полянке вокруг противников.

Как это ни странно, но космонавты тоже поклонились и в поклоне прошли несколько шагов. Юрий мельком подумал, что они смеются над ним, но решил не обращать на это внимания — ведь он делал свое дело.

Шарик тоже не мог понять, что делается на этой земляничной полянке. И когда космонавты в поклоне приблизились к нему, он поджал хвост и, недоверчиво оглядываясь, отошел в сторонку, сел и, подняв одно ухо и опустив второе, с интересом смотрел на словно танцующих людей. Такого он в своей собачьей жизни еще не видел.

Когда космонавты выпрямились и остановились, а восходящее солнце ударило им прямо в лица, Юрий немного растерялся и от удивления даже кашлянул. Оказывается, все четыре космонавта были голубыми. Представляете, руки, ноги, нос, уши — все-все голубое!

Конечно, не такое голубое, как, например, чернила для «вечной» ручки, нет, их голубизна напоминала небо в ясный летний полдень, когда оно словно перекалено, точно выцвело. В нем есть и знойное белесое марево, и золотистость солнечного света, и некая розоватость. Но все равно небо голубое. Вот такими были и космонавты.

Юрий отлично понимал, что они здоровые, сильные ребята: на руках и на ногах у них выделялись крепкие мускулы. Но все они были голубые.

Голубые — и все! Ничего поделать с этим было уже невозможно.

И Юрий Бойцов перестал удивляться: удивляйся не удивляйся, а если люди голубые — значит так и должно быть. Есть люди белые, есть черные, желтоватые и красноватые. А эти голубые. Ну и что из этого? Обидеться и не разговаривать с ними? Ерунда же!

Голубые — значит голубые. Настоящий мужчина не будет придавать значения цвету кожи. Главное, какие они люди — стóящие или не стóящие. Свои, сознательные, передовые или, может, фашисты какие-нибудь? Вот в чем вопрос.

Глава 3

Похищение

Но вопрос не выяснялся, потому что космонавты упрямо молчали. Вернее, они наверняка переговаривались между собой; Юрий отлично видел, как шевелились у них губы, как они переглядывались, но ни одного звука ни Шарик, ни Юрий не слышали. Наверное, потому, что голубые люди были в особых шлемах, сквозь которые не проходили звуки.

Под прозрачными комбинезонами у космонавтов были самые обыкновенные трусы со множеством карманчиков и карманов и что-то вроде безрукавок, но тоже с карманчиками. И цвет их одежды был как будто бы и обыкновенный, земной, но оттенки цветов казались невиданными — то слишком яркими, режущими глаз, то, наоборот, блеклыми, словно вылинявшими на свету космических просторов.

А в остальном у них все было на месте, как у обычных людей. У кого нос курносый, у кого прямой. У кого глаза серые, а у кого черные, как переспевшие вишни. А у одного были большие уши. Почти такие же, как и у Юрки. Наверное, поэтому он смотрел на Бойцова особенно ласково.

Пока Юрий придумывал, как начать разговор с космонавтами, они стали медленно пятиться к открытой двери.

Только тут Юрий понял, почему космонавты тоже кружились в поклоне, как токующие глухари. Они, оказывается, просто пробирались к входу в корабль! Когда Юрий и Шарик стояли перед дверью, голубые люди боялись, что их не пустят. Вот они и переманили обыкновенных земных жителей на другое место, чтобы никто не помешал им вернуться на корабль.

Выходило, что космонавты не просто негостеприимны и невоспитанны, но еще и трусливы.

Бойцов мог простить все, но только не трусость. Он пронизывающим взглядом посмотрел на каждого голубого человека по очереди и, выставив вперед правую руку, засунул левую в карман. Потом постучал мокрым ботинком по беззащитной землянике, презрительно усмехнулся и сказал Шарику:

— И это называется голубые люди! Смотреть противно…

Он вынул руку из кармана и медленно, слегка пожимая плечами, пошел к реке. Шарик поплелся за ним, оглянулся и покачал лохматой головой, как будто хотел сказать: «Четверо на одного… Космонавты, называется».

Пока Бойцов брел к реке, он, конечно, не видел, как спорили голубые люди и как тот, у кого были самые большие, как у Юрки, уши, сердито махнул рукой на остальных, сорвался с места и бросился к реке.

Он обогнал Юрия, нырнул в кусты и вышел оттуда с самодельным луком в руках, стрелами и двумя удочками. Придерживая все это богатство левой рукой, космонавт протянул правую Юрию. Губы голубого человека все время шевелились, а глаза сверкали: наверное, он что-то доказывал, но звуки словно растворялись в прозрачном шлеме.

Странно и непривычно было смотреть на красные губы на голубом лице. Но они как-то успокоили Юрку, и он глядел на космонавта уже не с таким презрением, как прежде, и наконец тоже протянул ему руку. Космонавт пожал ее, потом обнял Юрку за плечи и повернул.

Теперь возле двери стоял только один черноглазый голубой человек и улыбался. Юрка тоже невольно улыбнулся и, все так же раскачиваясь, словно нехотя приблизился к нему.

Черноглазый космонавт жестом предложил ему сесть на траву. Юрка взглянул на голубого человека с большими ушами. Тот тем же жестом, но робко и как бы даже извиняясь за товарищей, тоже попросил его присесть.

Ну, когда люди просят по-хорошему — почему не пойти им навстречу?

Бойцов сел на траву, и двое оставшихся космонавтов пошли к двери. Но на пороге черноглазый остановился и показал рукой на лук и удочки. Наверное, они спорили о чем-то, потому что второй повернулся и, подойдя к Юрию, сел рядом. Черноглазый указательным пальцем постучал по шлему, и Юрка удивился — оказывается, и они знают этот жест: у тебя, дескать, в голове что — торичеллиева пустота? Вакуум? Космическое пространство?

Они еще о чем-то беззвучно спорили, и наконец голубой человек с большими ушами сдался. Он положил на колени Юрия свои удочки и самодельный лук со стрелами, а сам пошел в корабль.

К Юре подошел Шарик, потоптался и лег, исподлобья посматривая на корабль. Делать было нечего, и потому Юрка стал выбирать растущую у самых ног землянику. Космонавты не появлялись, а земляники возле ног уже не осталось, и он отодвинулся дальше.

Земляника попалась крупная и душистая. Юрка неторопливо ел ягоды и думал о том, что космонавты ему повстречались совершенно непонятные. Как будто они не настоящие, серьезные люди, а дети, играющие в космонавтов. Зачем, например, им деревянный самодельный лук? Ну, удочки еще туда-сюда, даже взрослые ловят рыбу. Но лук, лук?!

Хотя… хотя в одном журнале он видел соревнование стрелков из лука.

Шарик испуганно тявкнул. Юрий оглянулся и увидел, что в гладкой, таинственно мерцающей обшивке космического корабля образуется отверстие. Обшивка не вспучивалась, не рвалась, не втягивалась внутрь — просто в ней появлялось отверстие. Оно росло и ширилось, и в нем явственно проступало прозрачное, голубоватое, поблескивающее на солнце пятно.

Юрий хотел бросить в рот только что собранную горсть ягод, но в это время дверь корабля открылась, а в отверстии над ним голубое пятно вдруг замахало руками — их звали внутрь корабля. От неожиданности Юрка почему-то вспотел и растерялся. Он посмотрел на Шарика, сунул ягоды в карман и поднялся на ноги. Из образовавшегося в обшивке окна его манили уже два голубых человека.

И тогда Юрий вошел в корабль. За ним, опасливо принюхиваясь, вошел и Шарик.

Едва они сделали несколько шагов по притягивающему ступни полу, как внутренняя стена корабля распахнулась и чьи-то сильные, но мягкие руки подхватили Юрку и Шарика и втащили в тесную, темную каморку. Сразу запахло тем удивительным, что однажды уже смутило Юрку, — не то духами, не то паром. Он сочился со всех сторон, шипел и поддувал в штанины. Чьи-то мягкие, очень осторожные, но сильные и в то же время не по-живому ловкие руки переворачивали, терли и мяли.

От неожиданности он не сопротивлялся, молча перенося все передряги. По правде говоря, он просто не успел бы сопротивляться или кричать. Все происходило так быстро, его так переворачивало и крутило, что он просто не успевал собраться с мыслями и сообразить, в каком положении он находится — вверх ногами или на боку, в воздухе или на полу.

«Как в невесомости», — успел подумать только однажды Юрка.

Зато Шарик боролся за себя отчаянно. Он вырывался, норовил кого-то укусить, то лязгал зубами, то пронзительно визжал, а разозлившись, начинал истошно лаять. Но ему ничто не помогало. Он, так же как и Юрка, кувыркался в воздухе, и чьи-то ловкие руки мяли его, расчесывали, чем-то опрыскивали, вытирали и опять опрыскивали.

В кабине медленно разливался зеленоватый свет, облака не то пара, не то духов быстро исчезали.

Дышать стало легче, но воздух все еще отдавал чем-то машинным и химическим. Даже запах жареного лука почти исчез.

Шарик вскочил на ноги, подпрыгнул, как на пружинах, обежал всю кабину и, не разыскав ни малейшей щелочки, а не то что двери, так жалобно посмотрел на Юрия, словно хотел сказать: «Вот попали так попали! Что же теперь с нами сделают? Может, эти голубые люди настоящие собакоеды… или людоеды?»

Нельзя сказать, чтобы Юрию не приходили подобные мысли, но он сумел отогнать их.

Мужчина должен быть мужчиной и не терять бодрость духа ни при каких обстоятельствах.

Юрий нагнулся, потрепал Шарика по мягкой, шелковистой шерсти, вздохнул и сам начал обследовать стены кабины. Стены были по-живому теплые, светящиеся, но без единого шва, без единой царапинки. Как литые.

Как они сюда попали и как они отсюда выберутся, предположить было просто невозможно.

Глава 4

Зет, Миро, Тэн и Квач

Тишина была такая совершенная и полная, что Юрий слышал, как скрипят гвозди в подсыхающих ботинках, как шуршит то поднимающаяся дыбом, то опадающая шерсть на Шарике.

И все-таки даже в этой тишине он не услышал, как разомкнулись стены каморки и перед ним открылась большая, ярко освещенная комната.

И снова неожиданность случившегося не позволила ни Юрию, ни Шарику заметить, куда и как уплыли стены. Только что они высились литые и неприступные, без единой царапины и вдруг исчезли.

Посреди комнаты стояли четыре голубых космонавта, уже без комбинезонов и шлемов, и улыбались.

Юрию улыбаться не хотелось. После того, что с ним сделали, впору было не улыбаться, а драться. Но он был в плену, и перед ним стояли четверо. А настоящий мужчина прежде всего должен соразмерять свои силы и не лезть на рожон. Но и унижаться настоящий мужчина не станет, даже перед превосходящими силами. Вот почему Юрий гордо выпрямился, опять отставил ногу и засунул левую руку в карман.

Однако космонавты не собирались нападать или издеваться. Тот, у которого были большие уши, первым подбежал к Юрию и протянул руку.

Юрий чуть поколебался, но пожал ее. Тогда голубой космонавт явственно на самом обыкновенном человеческом языке произнес:

— Зет!

— Чего-чего? — не понял Юрий.

Космонавт похлопал себя по груди и повторил:

— Зет!

Выходило, что он как бы официально знакомится и называет свое имя.

Не отвечать было неприлично, и Юрий похлопал себя по груди и ответил:

— Юрка! Юра. Понимаешь? Их бин Юра.

Космонавт уперся в него пальцем и переспросил:

— Ихбинюра?

— Нет, — смутился Юрий. — Просто Юра. Без «их бин». Юра — и все.

Космонавт долго смотрел на Юру почему-то грустными серыми глазами, потом вдруг обрадовался и, несколько раз ткнув его в грудь, закричал, оборачиваясь к своим товарищам:

— Юра! Юрка! Юра!

И трое космонавтов тоже стали улыбаться и дружно повторять:

— Юра! Юрка!

Зет нагнулся и, широко улыбаясь, протянул руку Шарику. Шарик смущенно покрутил обрубком хвоста, посмотрел на Юрия, точно спрашивая у него разрешения на знакомство. Юрий серьезно сказал:

— Подай лапку.

Шарик сел, разинул пасть так, словно и он умел приветливо улыбаться, застенчиво и кокетливо склонил набок ушастую голову и подал лапу. Юрий представил его:

— Шарик.

— О! Шарик! — сразу понял его Зет и с чувством потряс лапу.

Потом к ним по очереди подходили три других космонавта, пожимали руку и лапу и представлялись.

Голубой человек с курносым носом и зеленоватыми глазами назвался так:

— Тэн.

Второй, круглолицый, с толстыми губами и особенно голубыми щеками, долго тряс Юркину руку, вздохнул и сказал:

— Миро.

А третий, черноглазый, строгий и суровый, представился как отрезал:

— Квач.

И при этом еще посмотрел на товарищей, как будто они должны были ощутить все величие этого имени. Но они почему-то ничего не заметили и только улыбались и топтались вокруг Юрки и Шарика.

Квач посмотрел на них, сдвинул густые брови и сказал несколько слов космонавтам. Они согласно закивали и бросились к стенам. А Квач отошел к той стене, на которой в рамке из блестящего металла поблескивали разноцветные кнопки.

Пока Зет, Миро и Тэн смотрели на перемигивающиеся огоньки в стенах, Квач нажимал на кнопки.

Все было как будто очень просто — ведь если есть космический корабль, то на нем обязательно должны быть кнопки, разноцветные огоньки контрольных ламп, приборов и тумблеров — крохотных переключателей. Без этого никакой космический — хоть настоящий, хоть фантастический — корабль, конечно, существовать не мог.

Странным показалось другое. На всех кораблях — настоящих и фантастических — обязательно были хоть какие-нибудь, но все-таки комнаты, кабины, помещения, а в них — всякие приборы: краны, панорамы, пульты управления, кресла, столы и приборы, приборы… Всяческие приборы на всяческий вкус.

На этом корабле ничего подобного не было. Какая-то несерьезная доска с кнопками и блуждающие по матово-блестящим, теплым на ощупь и светящимся космическим зеленоватым светом стенам разноцветные огоньки, за которыми следили Миро, Тэн и Зет.

Нет, что бы там ни говорили, а корабль Юрию Бойцову попался под стать его хозяевам — явно несерьезный и даже не фантастический. Слишком уж он был гол и неинтересен.

Бойцов даже вздохнул — так скучно все получилось.

Вздохнул и вынужден был задержать выдох. То, что происходило на его глазах, было уже не фантастикой. Это было сказкой или чудом. Наукой это уже не назовешь.

Такой ровный, такой уютный, слегка пружинящий под ногами пол вдруг стал вспучиваться, как будто из-под него стремительно вырастал огромный гриб посредине и целая семья грибочков вокруг. Эта семейка быстро и неуловимо для глаза принимала вполне определенные очертания: из пола вырастал самый обыкновенный стол, а вокруг него — стулья.

Нет, не табуретки или какие-нибудь скамьи, а самые настоящие стулья — со спинками и даже, кажется, с мягкими или уж, во всяком случае, полумягкими сиденьями.

Все происходило в полном безмолвии и так стремительно, что Бойцов и Шарик только и могли, что моргать широко открытыми от удивления глазами. Самое главное заключалось в том, что и стол и стулья не то что строились или выскакивали из каких-нибудь тайников или ниш, а именно вырастали из пола. И в то же время пол не проваливался, не понижался — он был все такой же ровный, матово поблескивающий зеленоватым светом.

Когда столовый гарнитур вырос и окончательно оформился, он вдруг изменил свою окраску. Стол оказался приятного коричневато-желтого цвета, а все стулья — разноцветными: алый, голубой, зеленоватый, как морская волна, темно-синий, розовый…

Как все это происходило, Юрка понять не мог и с надеждой посмотрел на голубых людей. Но тут оказалось, что чудо продолжается — из стен, возле которых стояли космонавты, стремительно и красиво, как ветви дерева в замедленной киносъемке, стали отделяться не то кровати, не то диваны. То, что они образовывались как бы сами по себе, было еще полбеды — Юрка уже видел, как вырастает целый гарнитур. Но то, что на диванах-кроватях, из них самих, появлялись подушки, было самым настоящим чудом. Они даже на вид казались мягкими и уютными.

И снова ни единой щелочки, ни единой выемки, только по-прежнему поблескивают на ровных молчаливых стенах блуждающие огоньки сигналов…

Квач обернулся и что-то сказал. Зет и Тэн побежали к той стене, у которой стоял Квач. Он щелкнул кнопкой, и стена бесшумно распахнулась. Тэн и Миро скрылись в светящихся сумерках космического корабля.

Зет обошел все стены, деловито проверил перемигивающиеся лампочки и что-то сказал Квачу. Тот солидно наклонил голову, потом озорно улыбнулся и пронзительно свистнул. Юрка удивленно посмотрел на него — космонавт, а свистит, как мальчишка, гоняющий голубей. И тут впервые в Юркино сердце закралось сомнение, и он пристально осмотрел обоих космонавтов.

Теперь, когда первые впечатления притупились и Юрка опять мог на все смотреть критически, как и подобает настоящему мужчине, он не мог не заметить, что оба космонавта очень молоды. Так молоды, что просто удивительно.

Ни единой морщинки у глаз или у губ, ни одного седого волоса. Алые губы чуть припухли, а глаза живые, суматошные… Если бы Юрка совершенно точно не знал, что в мире еще нигде не построено детской космической станции, он бы наверняка подумал, что перед ним его сверстники — парнишки лет по одиннадцать-двенадцать. Но он точно знал, что существуют детские технические станции, детские железные дороги, детские автомобильные клубы и даже детские пароходы, а вот космодромов и даже аэродромов еще ни один народ для своих детей не создал.

И Юрий Бойцов несколько успокоился. Хотя сомнения все еще смущали его.

Глава 5

Заговор космонавтов

Когда Квач свистнул, Зет не удивился. Он только засмеялся, а потом доброжелательно, но лукаво взглянув на Юрку и Шарика, что-то сказал товарищу.

Квач кивнул и, озорно, победно поблескивая темными, чуть навыкате глазами, наклонился к космонавту и что-то стал ему говорить. По тому, как Квач нет-нет да поглядывал на Юрку и Шарика, Бойцов понял, что речь идет о них. И это было не очень-то приятно. Ведь каждому будет не по себе, когда говорят о нем, а он не знает, что именно. Вот почему и утверждают, что секретничать в компании — неприлично, а тем более секретничать, используя знание языка, который не понимают другие.

Но Юрка всегда был справедливым человеком, и, хотя ему было и неприятно, он все-таки подумал: «А что же им делать? Они не знают русского языка, а я не знаю ихнего».

И все-таки на душе было неспокойно. Тем более что Зет, который все время посмеивался и покачивал головой, вдруг перестал улыбаться и строго посмотрел на Юрку, видимо протестуя против какого-то предложения Квача. Но тот взял Зета за плечо и, наверное, уговорил товарища. Зет успокоился, кивнул и тотчас же вышел.

Шарик вскочил, взвизгнул и закрутил хвостом. В помещение вошли два других космонавта. Они толкали перед собой легкие колясочки из того же матово поблескивающего материала, что и стены космического корабля. На колясочках стояли тарелки, стаканы, бутылки, миски, и Юрка понял, что привезли еду.

Шарик так беспокойно завертелся у Юркиных ног, что ему стало даже стыдно за лохматого друга — голубые люди могли подумать, что он совсем не кормит собаку. Поэтому Юрка нагнулся и, поглаживая шелковистую шерсть, как маленького, уговаривал Шарика:

— Ну нехорошо же… Потерпи маленько. Выйдем на поляну, и я тебе всю… нет, не всю, но половину колбасы отдам. Не вертись!

Но Шарик, хоть и перестал вертеться и даже присел, все равно нетерпеливо перебирал передними лапами, то и дело взглядывал на Юрку и нахально облизывался.

Пока Миро и Тэн расставляли посуду на столе, вернулся и Зет. Он принес странные, похожие на радионаушники приборы, от которых тянулись тонкие провода, и положил их на выросшие по бокам комнаты диваны-кровати. Квач заговорщически улыбнулся и кивнул, а потом широко расставил руки и жестом хлебосольного хозяина пригласил Юрия к столу.

Юрий не знал, как поступить — сразу садиться или, может быть, немного поотказываться, чтобы голубые люди не подумали, что он такой уж голодный. Все-таки для соблюдения настоящего мужского достоинства следовало бы сказать что-нибудь вроде: «Нет, благодарю вас, я сыт». Или: «Ну зачем такое беспокойство — мы уже завтракали». В крайнем случае можно было сказать еще и так: «Да вы не беспокойтесь, ешьте сами». Юрка на минуту споткнулся: «А как сказать правильно: ешьте или кушайте?» И мысленно поправился: «Кушайте!» Но опять смутился — уж очень это самое «кушайте» было жеманным, каким-то ненастоящим. Поэтому он опять поправился: «Ешьте сами, а мы посидим посмотрим…»

Ничего другого он не успел придумать, потому что Шарик взвизгнул и обиженно посмотрел на Юрку: «Ты что ж, в лесу меня голодом морил и теперь собираешься отказываться? Имей в виду — я против! Если люди угощают, отказываться неприлично: подумают, что ты или задавака и трепач, или что ты брезгуешь, не доверяешь им».

Вот почему Юрий вздохнул и сел на тот самый зеленоватый стул, который ему показали.

Шарик сейчас же устроился рядом со стулом и поднял нос кверху. Но космонавты не спешили садиться. Они столпились возле Юркиного места и наперебой приглашали Шарика сесть за стол. Только тут стало понятным, почему один — самый красивый, ярко-алый — стул был выше и уже других: он с самого начала предназначался Шарику.

Напрасно Юрка объяснял, что собака должна есть где-нибудь в уголке, в крайнем случае возле его ног, что Шарик непривычен к такой заботе и по своей неопытности может натворить что-нибудь не совсем приличное, — голубые люди были настойчивы. И как Юрка ни следил за ними, по всему было видно — разыгрывать его они не собирались. И Юрка усадил Шарика на ярко-алое кресло.

Шарик всего несколько секунд был как бы смущен и растерян, но через некоторое время он повел себя так, словно всю свою собачью жизнь сидел в космических кораблях за одним столом с экипажем и ел с тарелок из неизвестного материала.

Завтракали чинно, благородно, с ложками и вилками. Но что-то Юрке не нравилось. Все было чем-то не похоже на то, что ему всегда нравилось. Всего, кажется, было вдоволь: где нужно — соли и сахара, а где требовалось — горчички.

И все-таки не было того настоящего вкуса, который бывает в доброй еде. И прежде всего, не было хлеба. Дома Юрка мало ел хлеба — как-то не получалось. Утром, перед школой, он просыпал: хлеб есть некогда. Выпьет молока — и бегом. В обед — ребята ждут. Опять спешка. В ужин вообще наедаться не следует — так говорит наука. Вот и выходило, что хлеб есть было некогда.

Но в перерывах между делами Юрка очень любил отрезать добрый ломоть, посыпать солью и съесть его где-нибудь на полдороге или на лавочке, болтая с приятелями. Тогда хлеб бывает настоящим хлебом — вкусным, пахучим, емким. А за обедом или завтраком он ведь вроде и не главное. Так, обязательная нагрузка.

На завтрак в космическом корабле хлеба явно не хватало. Конечно, обойтись без него было нетрудно — были какие-то коржики, но хлеба все-таки не хватало. Вспомнилось, что есть народы, которые совсем не едят хлеба, — например, китайцы. Им хватает одной крутой рисовой каши, пресной и без запаха.

И тут Юрка понял, чего не хватало во всем том, что он ел и пил. Не хватало знакомого запаха. Все пахло очень приятно — не то духами, не то корицей с гвоздикой, но не было того доброго, сытного запаха, без которого самый распрекрасный завтрак или обед не может быть настоящим удовольствием. И тут вспомнилось, что ведь пахло же на корабле еще и жареным луком, а за столом этого запаха не было и в помине.

Пока Юрка ел и думал обо всем этом, Шарик не терял времени зря. Он сидел на своем высоком алом кресле, как король на троне, и за ним ухаживали невиданные голубые люди. Они накладывали ему на тарелку еду. Они подставляли ему стакан с питьем, а каким — ни Юрка, ни Шарик не знали. Правда, Шарику так и не удалось напиться как следует — его морда не входила в стакан. Но поскольку за всю свою недолгую собачью жизнь Шарик не видел и не слышал, чтобы обыкновенная дворняга попадала в такой почет, ему было уже не до питья: он стал стесняться. Конечно, ему бы хотелось съесть не то что в два, а даже в три раза больше, чем ему накладывали, — за прошедшую ночь он очень проголодался, — но теперь это казалось ему неудобным. И чем больше казалось, тем больше он стеснялся.

А голубые люди смеялись и гладили его по отмытой шерсти, говорили какие-то слова, которые Шарик, казалось, понимал так: «Хорошая собака. Воспитанная собака».

Правда, как потом выяснилось, Шарика голубые люди называли не собакой, а другом, дружком, но в то время Шарик еще не знал языка голубых людей. Зато он умел понимать главное — что его называли хорошим и воспитанным — и поэтому стеснялся еще больше и старался есть поменьше.

Уже потом, через много дней, Шарик признался Юрке, что завтрак ему, может быть, и понравился бы, но вся беда заключалась в том, что ни на одной тарелке ему не попалось ни одной косточки. Даже самой маленькой. А что же за еда без косточки? Вот когда наешься как следует, ляжешь где-нибудь в тени и начнешь обрабатывать настоящую мозговую кость — вот тогда это настоящая еда. А это? Что ж, хоть и на алом кресле, как на троне, а все равно настоящего вкуса нет.

Когда завтрак окончился, Юрий вежливо поблагодарил хозяев, а Шарик покрутил хвостом, но оба не спешили выходить из-за стола, потому что голубые люди повели себя как-то странно. Они опять сложили ладошки, прижали их к сердцу и поклонились сначала Юрию, а потом и Шарику. Это было непонятно: они угощали и они же благодарили. Что нужно было сделать в таком случае, Юрий не знал и сидел не шевелясь. И голубые люди тоже сидели и не шевелились, хотя всем известно, что после завтрака кто-то должен был убрать посуду.

Но убирать посуду никто не собирался. Зет только собрал остатки еды в одну миску и куда-то унес ее. А все остальные миски, тарелки, стаканы, вилки и ложки остались на месте. И это все больше смущало Юрия.

Может быть, в стране голубых людей иной обычай, чем в Юркиной? Может, гости там не благодарят хозяев за угощение, а хозяева гостей — за посещение? Может быть, в той необыкновенной стране не хозяевам полагается убирать со стола, а гостям? И то, что они с Шариком не собираются хотя бы помочь хозяевам, показывает, что они невоспитанны?

Смущенный Юрий посмотрел на голубых космонавтов и увидел, что Квач приветливо манит их из-за стола. И хотя все, что делал Квач, было как будто самым обычным и не вызывающим никакого подозрения, Юрию почему-то стало не по себе. Может быть, потому, что плутоватые глаза Квача поблескивали особенно весело и он все время переглядывался с товарищами. А может быть, и еще почему-то…

Но так или иначе, Юрий не спешил. А Квач все манил его. Даже Шарик понял, что сидеть за столом просто неудобно, и соскочил со своего алого трона. Пришлось подняться и Юрию.

Голубые космонавты взяли его под руки и подвели к выросшей из стены кровати-дивану, усадили, а сами отправились к другим таким же кроватям и тоже сели.

Впрочем, Квач сейчас же поднялся и, подхватив Шарика, попытался уложить его на свободную кровать. Шарик брыкался, выворачивался, и глаза у него были такими тоскливыми и недоуменными, что Юрий пожалел его и разозлился на Квача. Но голубой человек и сам понял, что с собакой он поступает не совсем правильно. Квач погладил Шарика, почесал ему за ухом, и Шарик успокоился.

Космонавты уже лежали на своих кроватях, и Юрий подумал, что у них на корабле, как в пионерском лагере, после еды полагается мертвый час, и успокоился. Он посмотрел на Квача, и тот, сложив ладони, прижался к ним щекой. Юрий понял — нужно спать. И впервые решил, что дело это стоящее. Ночь в лесу была бессонной, и теперь, после всего пережитого и съеденного, у него покалывало веки.

Юрий лег, вытянулся и почти сейчас же уснул.

Он не видел, как космонавты осторожно надели ему на голову наушники, как, вдоволь помучившись, надели такие же наушники на задремавшего было Шарика.

Потом они улеглись по своим местам, и только один Квач остался возле доски со светящимися лампочками, тумблерами и кнопками. Все остальные спали в зеленоватом, словно предрассветном, сумраке.

Спали и видели, вероятно, разные сны.

Глава 6

Тревога на корабле

Когда потом, спустя долгое время, Юрий пытался припомнить, снилось ли ему что-нибудь в тот день или не снилось, выходило, что ничего не снилось.

Он спал как убитый — без сновидений и все время на одном боку. Он не видел, как часа через три после завтрака проснулся Шарик и с трудом, повизгивая и посапывая от напряжения, лапами содрал с головы прибор с наушниками и по очереди начал обходить космонавтов. Он умильно крутил обрубком хвоста, пробовал улыбаться и, кажется, даже пытался разговаривать, но у него ничего не получалось. Космонавты спали на своих диванах-кроватях и сладко посапывали. Даже Квач дремал на посту, в широком, выросшем из пола кресле.

Шарик взобрался на стол, просунул морду в стакан с питьем, но ничего хорошего из этого не получилось: морда не пролезала в узкие стаканы, да и питья в них оставалось разве что на донышке. А ему очень хотелось пить. Так хотелось, что, если бы не его стеснительный характер, он мог бы заскулить.

Обойдя помещение, обнюхав все стены и не найдя ничего подходящего, Шарик остановился перед открытой дверью и, заглянув в нее, принюхался. Ему показалось, что оттуда, из глубины корабля, несет знакомым влажным запахом. Шарик виновато помахал хвостом и, подумав: «Ничего не поделаешь — пить-то хочется», — несмело пошел по коридорам и переходам.

Он проходил мимо каких-то машин и приборов, со стен ему подмигивали разноцветные огоньки, слышалось приглушенное шуршание и гудение, пахло жареным луком и уже знакомыми духами, но воды не было, а пить хотелось все сильней.

Шарик все шел и шел, пока не очутился в заставленном приборами, баками и бачками просторном помещении. На стенах в прозрачных ампулах-сосудах поблескивали жидкости. Шарик с тоской посмотрел на эти прозрачные ампулы и понял, что достать из них жидкости ему не удастся.

Он уставился на эти жидкости — розовые, синеватые и бесцветные, как обыкновенная вода. И чем дольше он смотрел на них, тем больше ему хотелось пить, и поделать с собой он уже ничего не мог.

Шарик вскочил на стол и, приблизившись к ампуле, ткнулся в нее носом. Она ничем не пахла, но под нажимом Шарикиного носа подалась внутрь. Ампула оказалась не стеклянной, а пластмассовой, мягкой. Это, наверное, для того, чтобы на ухабах дальних космических дорог ампулы не разбивались… Но Шарик еще не понимал этого. Он видел и понимал другое. Перед ним за мягкой оболочкой была жидкость, по всем приметам похожая на воду. А он хотел пить. Так хотел, что за глоток воды с удовольствием отдал бы и свое красивое алое кресло, и даже, наверное, кусок собственной шерсти.

И тут Шарика осенило: раз оболочка мягкая, значит ее можно прокусить. Приноровившись, он нашел такое местечко, где дно ампулы, закругляясь, слегка выпирало, и начал грызть его. Но ампула не поддавалась, зубы скользили по ее оболочке, оставляя лишь маленькие черточки, которые тут же зарастали и исчезали.

Шарик пришел в бешенство — чистая, как слеза, влага переливалась перед его глазами, но в рот не попадала. Он заурчал и закрутил своим обрубком, как пропеллером, потом с тихим стоном приник к неподатливому материалу. И когда ему казалось, что уже никогда он не доберется до воды, она вдруг тоненькой струйкой полилась прямо в рот.

Конечно, если бы он не так хотел пить, если бы не так был раздражен первыми неудачами, он мог бы сразу заметить, что вода, которая лилась ему в раскрытую пасть, была совсем не похожа на ту чистую, как слеза, земную воду, о которой он мечтал. Эта жидкость была солоновато-горьковато-противная, с довольно странным и неприятным запахом. Но Шарик поначалу ничего не замечал.

Жидкость была все-таки жидкостью и утоляла жажду. А когда прошел первый приступ жажды и он понял, что содержимое ампулы не такое уж вкусное, было поздно. Во-первых, он уже не очень хотел пить, а во-вторых, жидкость перестала течь — стенки ампулы сами до себе затянулись пленкой, и теперь нужно было снова их прокусывать.

Поняв, что сгоряча он наглотался совсем не того, чего ему хотелось, Шарик очень испугался и заскулил. Но потом вспомнил, что на протяжении своей собачьей жизни ему приходилось пить не только из рек или ручьев, но и из луж, из грязных банок и мисок… Далеко не всегда в них бывала чистая и вкусная вода. Поэтому он легкомысленно решил: «А-а… Ерунда… Все обойдется!»

Именно в этот момент со всей очевидностью Шарик понял, что подумал он не по-собачьи. В его просветленной голове метались непривычные мысли, громоздились странные понятия и неясные предчувствия. Это очень озадачило и смутило Шарика.

Стараясь не думать, он устало поплелся по уже знакомым переходам к дивану-кровати и лег. В животе урчала и переливалась странная жидкость. По телу расползалась удивительная, никогда раньше не испытываемая, очень приятная ломота и лень. Непреоборимо захотелось спать, но не клубком, скрючившись, как Шарик спал чаще всего, а свободно вытянувшись во весь рост.

И он, еще не понимая, что с ним делается, повозился на диване-кровати, вытянулся, и тогда ему показалось, что тело у него начинает разбухать и приподниматься, а голова поэтому как бы проваливаться. Он поерзал, носом наткнулся на брошенный прибор с мягкими наушниками и улегся на него, как на подушку. Улегся и почти сейчас же уснул.

Но всех этих приключений своего верного друга Юрий не видел, как не видел их и Квач, сладко посапывающий в своем выращенном из пола полумягком кресле.

Но проснулись они — и Юрий и Квач — одновременно. По кораблю перекатывался низкий, утробный не то рев, не то гул.

Квач сейчас же бросился к доске и покрутил какую-то ручку. Не то гул, не то рев исчез, и чей-то ровный, спокойный голос произнес:

«Внимание! Считаю необходимым подать сигнал тревоги».

Голос говорил на совершенно неизвестном Юрию Бойцову языке — в этом не было никакого сомнения. Язык этот был певучим, с легкими переливами в конце слов. В нем или совсем не было, или было очень мало шипящих звуков, и потому, наверное, голос, казалось, не говорил, а пел.

В первые секунды Юрий не удивился. Он просто испугался: как-никак, а неизвестный голос предлагал объявить тревогу. Значит, кораблю угрожало что-то опасное и, главное, неожиданное. Юрий, как и подобает настоящему мужчине, подумал прежде всего о надвигающейся опасности и приготовился ко всяким неожиданностям.

Но уже в следующую секунду он недоуменно отметил, что неизвестный голос говорил, пожалуй, на том самом языке, на котором говорили между собой космонавты. Но ведь этого космического языка он не знал. А теперь он прекрасно понял, что сказал неизвестный голос на неизвестном языке.

На лбу у Юрки выступила испарина. С ним творилось что-то неладное.

Может быть, он наелся какой-нибудь вредной для здоровья ерунды и теперь бредит наяву? Но ведь если бы он бредил, он не смог бы понять, что языка, на котором предупреждали об опасности, он не знает. Не смог бы удивляться. У него даже испарина не выступила бы — ведь он бредит.

А может быть, все это происходит во сне? Стоит только проснуться — и все станет ясным? Вероятно, ему очень хотелось узнать язык космонавтов, чтобы потолковать с ними о всякой всячине, и вот теперь это хотение обернулось трудным сном. Почти кошмаром.

Но как ни старался Юрий проснуться, это ему не удавалось, потому что он не спал. Хотя голова была тяжелой и шумела, но все было совершенно правильным и реальным: он стоял возле своего дивана-кровати, смотрел на Квача, который напряженно следил за показаниями приборов, видел безмятежно развалившегося на своем месте Шарика, видел спящих Зета и Миро, уже проснувшегося Тэна.

Тэн встретился взглядом с Юрием и спросил:

— …такое?

Если бы Юрий совсем не понял вопроса, он бы решил, что он действительно бредит наяву. Но он услышал последнюю половину вопроса, причем произнесенную невнятно. Но все-таки услышал! Значит, он не бредил. Значит, либо Тэн сказал невнятно, либо сам Юрий плохо слышал. Но Тэн был, пожалуй, даже испуган и, наверное, говорил не шепотом; значит… Значит, плохо слышал Юрий.

И тут только он догадался, что ему все время что-то мешает! Он пощупал свою слегка тяжелую шумящую голову и обнаружил на ней наушники. Он снял их, повертел и осторожно положил на диван-кровать. Как они попали ему на голову, понять или вспомнить он не мог.

В это время незнакомый, с металлическим отливом голос произнес:

«Летательный аппарат Голубой Земли висит над кораблем. Принимайте решение. Принимайте решение. Программой предусмотрено либо уничтожение враждебно настроенных аппаратов местных обитателей, что делается лишь в крайних случаях, либо переход на нейтринный режим внешнего слоя оболочки».

— Включаю внешнюю связь! — крикнул Квач. — Даю нейтринный вариант!

Нет, теперь уже никаких сомнений не было: Юрий понимал язык голубых людей! Когда и как он выучился этому певучему языку, представить себе Юрий не мог. Но факт оставался фактом. Он понимал, что говорил неизвестный голос и что отвечал ему Квач. И что самое главное — он понимал смысл почти всех слов. Правда, «нейтринный вариант» был для Юрия понятен лишь наполовину.

Что такое вариант, в общем-то, понятно, ну, вроде… Как бы одно и то же, но несколько различное. Например, задача может быть в нескольких вариантах. В одном случае турист идет и встречается с автомобилем, а в другом — автомобиль где-то встречается с туристом. А все равно нужно узнать, сколько прошел первый и сколько второй.

А вот что такое «нейтринный», Юрий не знал. Но он обрадовался как раз тому, что он не знал, что такое «нейтринный». Ведь если бы он понимал все, что говорят голубые люди, это могло ему просто казаться. Но если он понимал не все — значит все остальное он понимал правильно. Исключение из правил подтверждало правило — выходило, что Юрий знал язык. Но когда и как он мог научиться неизвестному языку, да еще за считаные часы, узнать он не успел.

Одна из стен затрепетала и, как всегда это происходило на корабле, не распахнулась, а словно вошла в себя. На месте образовавшейся пустоты выдвинулся большой экран, очень похожий на телевизорный. На его отсвечивающей поверхности забегали стремительные прочерки. Потом они исчезли, и Юрий увидел верхушки леса, дымку над деревьями и далеко-далеко смутные очертания своего городка.

У него забилось сердце, и вспомнился родной дом…

На экране возник вертолет. Он, казалось, был совсем рядом, так близко, что Юрий видел даже лица приникшего к окнам экипажа.

Лица эти казались удивленными и растерянными, как у людей, которые что-то неожиданно потеряли или были внезапно одурачены.

Вертолет двигался рывками. Он то зависал в воздухе, и тогда экипаж крутил головами, рассматривая окружающее, то летел дальше, и тогда лица в его окнах исчезали — наверное, люди переходили к окнам на противоположном борту. Словом, экипаж вертолета поступал так, как поступают что-либо разыскивающие люди.

И Юрий подумал, что разыскивать могут и его — ведь идут вторые сутки с тех пор, как он ушел из дому. Отец мог обратиться в милицию, а милиция могла перекрыть все дороги, проверить все поезда и автомашины и, не обнаружив Юрия, обратиться за помощью к летчикам:

— Поищите в лесу. Нам известно, что Юрий Бойцов частенько пропадал в лесу.

И летчики могли выполнить эту просьбу — в городе уже был случай, когда они нашли заблудившихся в лесу грибников и вывезли их на вертолете.

Словом, это было вполне возможным, и поэтому Юрий подался немного в сторону — мало ли какая техника может быть на вертолете! Если так хорошо виден вертолет, то вполне возможно, что и его экипаж видит все, что делается в корабле. Сам-то корабль они, конечно, видят отлично. Такую громадину не увидеть невозможно. И если они все-таки что-то разыскивают, то уж конечно не корабль, а, скорее всего, именно его, Юрку Бойцова.

Тут Юрка испугался по-настоящему. Он вспомнил, что шел к кораблю по росной траве. Значит, на поляне обязательно остались две полоски следов.

И хотя вертолет удалялся все дальше и дальше, на душе у Юрки было все тревожней. Он не сомневался, что летчики увидели их следы на траве и поняли, что Юрий и Шарик находятся на корабле. Сейчас они вернутся, доложат о своей находке, заберут его и Шарика домой… Тогда Юрке наверняка не поздоровится.

— Юрий! — услышал он голос Квача. — Какой вред может принести этот летательный аппарат?

— Какой аппарат? — не понял Юрий.

— Ну вот этот… что улетел.

— При чем здесь вред? — удивился Юрий. — Это же самый обыкновенный вертолет. Пассажиров возит, грузы. Разведку производит и всякое такое.

Квач помолчал, потом сурово спросил:

— Нам известно, что по уровню цивилизации на вашей Голубой Земле возможны и враждебные действия. Например, нападения и эти… самые… как же их?.. забыл совсем… ну…

— Чего — ну?

— Да вот забыл. То же, что нападение, но только когда убивают друг друга.

— Бандитизм, что ли?

— Да нет. Хотя, может, это так и называется? — Квач потер лоб. — Ага! Войны! Вот как это называется.

— Ах войны! Так это не у нас. Это у капиталистов. В капиталистическом мире, — поправился Юрий. — Там в самом деле вертолеты воюют против партизан в джунглях.

Квач задумался, хотел что-то спросить, потом махнул рукой.

— Нет, сразу всего я, конечно, не пойму. Да и некогда. Скажи только одно: у вас вот здесь, где мы стоим, эти самые вертолеты ни на кого не нападают?

— А зачем им нападать? На кого? — искренне удивился Юрий.

— Хорошо… Но принимать решение все-таки необходимо.

— Какое решение? — не совсем уверенно спросил Юрий.

— Прежде всего, тревога.

Квач подошел к спавшим товарищам и растолкал их. Когда все собрались, Квач сказал:

— Друзья, поступило предупреждение о появлении летательного аппарата обитателей Голубой Земли. Наш гость Юрий говорит, что их вертолеты никогда не нападают. И все-таки мы уже нарушили программу полета. Потом из-за своеволия Зета нарушили правила поведения на корабле. Что будем делать теперь? Взлетать или знакомиться с уже цивилизованными обитателями Голубой Земли? Напоминаю, что наша главная задача заключается не в этом.

Космонавты молчали, а Зет тяжело вздыхал и ласково посматривал на Юрия, словно хотел сказать ему: «Я, конечно, виноват, но ведь я это делал для тебя… Да и за своих стыдно».

Юрий еще ничего не понимал и потому только смотрел на космонавтов.

Наконец Миро сказал:

— Винить некого и незачем. В конце концов, лететь к Голубой Земле предложил Квач. Но дело не в этом. Дело в том, что мы потеряли много времени и контролирующие приборы справедливо послали сигналы. Так что нам все равно достанется за нарушение программы полета.

— Это ясно, — вмешался Тэн. — Взлетать или не взлетать — вот в чем вопрос.

— Считаю, что нужно взлетать. И немедленно. Иначе роботы будут дополнительно загружены расчетами траекторий и начнут снижать скорости.

— А это значит, что мы опять потеряем время, — сказал Квач, — которое мы выгадали, когда взяли управление в свои руки.

— Правильно! А ты как думаешь, Зет?

Зет все так же мягко и несмело улыбнулся.

— Я думаю, что все правильно. Но мне так нравится эта Голубая Земля; на ней так славно дышится… И потом… Потом, как быть с Юрием?

— То есть как быть с Юрием? — удивился Квач. — Мы очень рады знакомству… Но… не можем же мы взять его с собой. У него дом здесь. На этой Голубой Земле. Так что…

— Это все правильно, — мягко произнес Зет. — Но знаете, ребята, когда я подключал Юрию обучающий аппарат, я нечаянно дал обратную связь. И мне показалось, что у него какие-то очень большие неприятности. Очень большие… Может быть, он расскажет нам все. И уж тогда мы решим.

— Выходит, ты подслушивал чужие мысли? — сурово спросил Миро.

— Но я же нечаянно, — заморгал Зет. — Случайно.

— Не будем спорить. Расскажи, Юра, что у тебя стряслось и чем мы можем помочь?

Глава 7

Мужские решения

Юрий покраснел и потупился. Ему очень не хотелось рассказывать о своих неприятностях. Но еще больше не хотелось отступать — ведь он только что прикоснулся к самой большой тайне, которая когда-либо бывала на его Земле, той самой, которую космонавты называли Голубой. И вероятно, называли справедливо. Он сам читал, что из космоса его родная Земля кажется голубой и зеленой. Об этом писали космонавты. И это же самое увидели…

Нет, теперь сомнений не было — перед ним за столом сидели именно незнакомые космонавты. Они прилетели с какой-то другой планеты и сейчас спешили еще дальше. А раз так — можно им рассказать все по-честному: все равно на Земле никто ничего не узнает.

Но с другой стороны, единственным представителем Голубой Земли на корабле является Юрий. Шарика можно не считать. Значит, по поведению Юрия люди другой планеты будут судить обо всех жителях Земли — белых и черных, желтых и краснокожих. В эти критические минуты Юрий отвечал за всю Землю! Один за всех!

И первое, что он хотел сказать, было: «Ничего особенного со мной не произошло. Никаких неприятностей».

Но если он скажет так, то хоть и спасет одну сторону чести землян, но зато уронит другую. Ведь при этом он должен будет соврать. А что может быть противней лжи? Нет, настоящий мужчина никогда не унизится до лжи. В крайнем случае он промолчит, но не соврет. Правда — вот девиз настоящего мужчины. А для того чтобы принять решение, настоящий мужчина должен знать как можно больше. И поэтому Юрий спросил:

— Слушай, Зет, а почему вам важно знать, какие у меня неприятности?

— Потому, что, может быть, мы поможем тебе.

— Вряд ли… — сомневаясь, покачал головой Юрий. — У меня ведь они… личные. Их можно просто не понять.

— Ну знаешь ли! — рассердился Миро. — Можно подумать, что ты какой-то особенный. Неповторимый.

— И потом, откуда ты знаешь, может быть, и у нас такие же или, вернее, похожие неприятности? — мягко сказал Зет, и все переглянулись.

Юрий задумался. В самом деле, что он знал о голубых людях? Ровным счетом ничего. Так почему он должен думать, что они плохие и поймут его неправильно? Может быть, потому, что сам он чувствовал, что поступил неправильно, и теперь стыдится собственных поступков? Но голубые-то люди тут ни при чем.

— В общем, так, товарищи. Мы поругались с отцом. И я ушел из дому. Вот…

— Та-ак… Почти понятно, — усмехнулся Квач, и все опять переглянулись.

— Теперь давай уточним. Почему ты поругался с отцом?

— Понимаете, отец все время меня ругал, что я ни о чем не думаю, что я… бездельник. Что он в мои годы уже работал и учился, а я даже учиться как следует не умею… или не хочу. И еще он говорил, что я безвольный, бесхарактерный и настоящего мужчины из меня никогда не получится. Ну вот… Сколько же можно терпеть оскорбления? Я разозлился и ушел.

— Что же ты собирался делать после ухода из дому? — допытывался Миро.

— Не знаю… Вернее, знаю… Но… — Юрий опять вздохнул и покраснел так, что сам понял: в сущности, он был очень смешным и глупым человеком, когда принимал такое решение. — Но я собирался пожить немного в лесу, пока меня не перестанут искать… А потом пойти работать. А вечером — учиться.

— А у вас учатся вечером? — удивился молчаливый Тэн. — Странно…

— Нет, учатся и утром, и днем. Словом, кто как хочет.

— А ты хотел вечером?

— Да.

— А отец хотел, чтобы ты учился утром?

— Нет, дело не только в этом. Мне просто надоело быть маленьким. Понимаете? Все время маленьким! И то нельзя, и это невозможно! И я всегда виноват. Как будто взрослые во всем везде раз и навсегда правые, а я, потому что еще не успел вырасти, обязательно виноват. Мне это надоело. И я решил быть взрослым! Пусть… маленьким, но — взрослым! А что? — сразу став сильным и решительным, спросил Юрий у молчавших и почему-то радостно переглядывающихся космонавтов. — А что, в конце концов? Буду работать и учиться, как это делают взрослые! Буду поступать так, как я считаю нужным. И не буду вечно просить разрешения. Раз отец в мои годы мог работать и учиться — так я не хуже его! Если он никого и ничего не боится, так и я не хуже. Вот потому я и ушел из дому. И никаких неприятностей у меня нет.

Космонавты стали словно родней и ближе. Они сгрудились вокруг Юрия и, кажется, даже полиловели — наверное, у них так проявляется румянец, — и глаза были добрыми и суматошными.

— Тао! — воскликнул Миро. — Тао! И здесь Квач прав, и нечего на него сердиться. Каждому надоедает вечно быть маленьким. Особенно если есть голова на плечах, а руки крепкие.

— В конце концов, все совершенно правильно, — миролюбиво согласился мудрый Тэн. — У Юрия точно такая же история, как и у нас. Но конечно, с поправками на уровень цивилизации.

Юрий с удивлением посмотрел на Тэна, но спросить, почему у них такая же история, не успел, хотя, честно говоря, у него мелькнула странная мысль: «А может быть, эти космонавты на самом деле вовсе не космонавты, а просто сбежавшие из дому мальчишки? Украли космический корабль — и сбежали. Ведь и в самом деле нужно делать поправку на уровень цивилизации».

— Как вы думаете, — вмешался Зет, и кончики его больших ушей полиловели, — может быть Юрий нашим настоящим товарищем или не может?

Все примолкли, присматриваясь друг к другу и к Юрию, словно заново оценивая и себя, и его.

У Юрия почему-то забилось сердце и мысли словно исчезли. Но он чувствовал, догадывался, что именно сейчас, в эти секунды решается его судьба. Пришло время принимать настоящие мужские решения. У него сразу пересохло во рту.

«Спокойней… — твердил он себе. — Спокойней!»

Густой, с металлическим оттенком голос заполнил весь корабль:

«Внимание, внимание! Летательный аппарат местных жителей снова приближается к кораблю. Напоминаю, что нейтринный режим вызывает усиленный распад внешней оболочки. Принимайте решение. Принимайте решение».

И Юрий, и голубые люди обернулись к экрану.

Вертолет, теперь уже совсем иной конструкции — тяжелый и мощный, быстро и неумолимо приближался к земляничной поляне. Над ним радужным кругом вращался винт. Казалось, что он перемешивает пронизанный солнцем воздух и каждая струйка этого густого, пропахшего летом и земляникой воздуха отражает полуденное жаркое солнце. А под вертолетом трепетали и изгибались от воздушных потоков остроконечные, как пики, верхушки елей, курчавились листвой нежные вершинки берез. Все было необыкновенно красиво и в то же время сурово и мужественно.

— Слушай, Юрий! Мы с тобой вполне согласны. И мы тебя понимаем. Хочешь — летим с нами.

— Куда… летим? — еле выговорил Юрка, потому что сердце у него билось как сумасшедшее.

— Летим туда, куда летим и мы. К новым мирам! К новым землям!

— Ребята… товарищи… я… не знаю…

— Тумус! — крикнул Миро. — Ты просто настоящий тумус. Нужно же быть последовательным. Раз решил доказать, что ты настоящий мужчина, — значит доказывай. Соглашайся!

— Да… но…

— Чего там «но»! — закричал мудрый Тэн. — Ты рассуди. У тебя отец летал в космос?

Юрий уже не мог ворочать языком. Он только отрицательно покачал головой.

— Вот видишь. А вообще с вашей планеты кто-нибудь летал в космос?

Юрий кивнул.

Это несколько смутило голубых людей, но Тэн сейчас же нашелся:

— А в другие солнечные системы?

— Нет…

— Вот видишь! А ты полетишь. Понимаешь — ты будешь первым на своей Земле межпланетным космонавтом!

— Но, ребята, а как же… как же…

— Не трусь! — сказал Миро. — На обратном пути из экспедиции мы привезем тебя на твою Голубую Землю.

Юрий никак не мог принять мужского решения. С одной стороны, конечно… Полететь в настоящий космос. К другим планетам. Это… Да что говорить! Но с другой стороны, как же родные? Товарищи? Милая Голубая Земля? Это тоже, знаете…

Юрий то краснел, то бледнел и топтался, сам того не замечая, на одном месте.

Квачу, видимо, надоела эта детская нерешительность. Он сурово сказал:

— Ты странный человек, Юрий. Ты вдумайся. Мы предлагаем тебе то, ради чего люди науки, ученые, путешественники согласились бы отдать жизнь. А ты колеблешься.

Юрий быстро взглянул на небо, потупился и задумался.

Квач был прав. Ничего не скажешь! Прав — и все тут. Потому что настоящий мужчина ради науки не пожалеет ничего. Даже собственной жизни. Ведь наука нужна не одному человеку, а всему человечеству. Может быть, даже не только тому, что живет сейчас на его родной Земле. Может быть, даже тому, что проживает на других планетах и еще ничего не знает, что существуют другие цивилизации. Не знает, так же как до сегодняшнего утра сам Юрий не знал, что существуют голубые люди.

Юрий с тоской и тревогой смотрел на экран. Вертолет завис, и струи золотящегося воздуха прижимали и будоражили верхушки деревьев. Они метались зелеными космами, дрожали и переливались. И было в этом что-то очень трогательное, но беззащитное. Как будто бы деревья страшились лишиться своего места на земле, под солнцем, как будто они старались и не могли убежать от свежих и мощных потоков солнечного воздуха.

«Но ведь я-то не дерево! — подумал Юрий. — Почему же я так держусь за это свое место на Земле! Ведь взрослый мужчина никогда не боится неизвестности. Он смело идет ей навстречу».

— Решай! — властно сказал Квач. — Мы тоже должны принимать решение.

Юрий не ответил. Он продолжал думать. Да, тяжело и трудно расставаться с милой, родной Землей.

Да, тяжело и трудно расставаться с матерью — теперь он почему-то думал прежде всего о матери.

Но ведь отец тоже расставался со своими родными, когда почти мальчишкой добровольцем уходил на войну. Разве ему обещали, что его доставят домой в целости и сохранности? Нет! Он знал, что он идет, может быть, на смерть. Но он шел, потому что знал — его жизнь нужна всем людям, а значит, и его родным. И он шел.

А теперь его сыну предлагают рискнуть — рискнуть, чтобы исследовать неизвестное, раскрыть его для науки и, значит, для всех людей.

«Принимайте решение! Принимайте решение! — загудел металлический голос. — Летательный аппарат местных обитателей оснащен электронной аппаратурой и радиолокаторами. Мы не можем долго поддерживать форсированный нейтринный режим, и они неминуемо засекут нас. Принимайте решение!»

— Юрка! Ну что же ты?! — взмолился Зет и прижал руки к груди.

Каким смешным и глупым показался сам себе Юрий, когда вспомнил, почему он сбежал из дому. Подумаешь, причина: обида на отца! Желание показать, что он уже не маленький. Тогда у него нашлись и сила воли, и решимость собраться и уйти из дому, уйти да еще и понемногу злорадствовать: «Вот, пускай поволнуются! Пусть поищут! Тогда узнают, как все время пилить и воспитывать!»

Тогда все дело было только в его болезненном самолюбии, в его упрямстве, от которых никому ничего доброго не предвиделось. Даже Шарику. Ведь он морил собаку голодом чуть не целые сутки.

А теперь, когда голубые люди предлагали ему совершить настоящий подвиг, стать настоящим мужчиной, сделать доброе дело для всего человечества, он колеблется. Он волнуется так, что сердце колотится, как овечий хвост. Нет, пожалуй, он и в самом деле еще не мужчина, а самый обыкновенный сопливый мальчишка, которого не то что наказывать, а прямо-таки пороть нужно, чтобы не задавался, не воображал из себя неизвестно что.

И такая обида пришла к Юрию, так он рассердился на самого себя, что высказать он этого не мог: голубые люди наверняка не взяли бы с собой такого растяпу и эгоиста. Поэтому он только вздохнул поглубже, вытянулся, как солдат, грудью встречающий настоящую, а не выдуманную опасность, и твердо сказал:

— Я готов, товарищи!

Зет подскочил, обнял его и приподнял.

— Юрка, ты настоящий парень! Квач, принимай решение.

— Внимание! — крикнул Квач. — Перейти на самый слабый полетный режим в атмосфере. Угол отклонения — сорок пять градусов. Внимание! Взлет.

Корабль стал медленно клониться набок. Со стола посыпались на пол чашки, миски и тарелки, но на них никто не обратил внимания.

Как и все, Юрий бросился к стене и прижался к ней.

Корабль клонился все сильнее, и в это время в его утробе разлился ровный и все нарастающий слитный гул.

Что-то дрогнуло, пол под ногами не то что оторвался, а как бы отошел куда-то вниз, и тело Юрия стало на несколько килограммов легче.

Пол уходил все дальше и дальше. Тело становилось все легче и легче, и тогда Квач крикнул:

— Передаю управление для выхода на предстартовую орбиту!

Юрий явственно ощутил, что он как будто подпрыгнул и чуть-чуть повис в воздухе.

«Неужели невесомость?» — подумал он, но спросить об этом не решился. Все будет ясным в свое время. Теперь торопиться некуда и незачем. И так накопилось слишком много вопросов.

Глава 8

Отгадки загадок

На экране было сплошное темно-голубое, даже слегка фиолетовое пятно. Оно еле заметно изменяло свои оттенки и становилось то зеленоватым, то розоватым, но все-таки оставалось голубым.

В корабле что-то пощелкивало, гудело, и было такое впечатление, что все вокруг — и пол, и стены, и потолок, — все-все неуловимо перестраивается: принимает новый, более совершенный вид и очертания. Так незаметно для глаз менялись оттенки неба на экране — все вроде было так же, как всегда, и все-таки все слегка изменилось, становясь не таким, как секунду назад.

Но потому, что изменения эти происходили очень быстро, глаз и сознание не успевали отметить и осмыслить самую суть этих чудесных превращений.

Ясно было лишь одно: на корабле все становилось на свои места, уравновешивалось и успокаивалось. Юрий не стронулся даже на сантиметр, а пол незаметно стал как бы стеной, а стена, возле которой они стояли все время, пока корабль кренился набок, постепенно становилась полом.

Никого из космонавтов эти превращения не интересовали и не волновали. Тэн только спросил:

— Не пора ли убирать надстройки?

— Подожди, — ответил Миро. — Пусть полностью уйдет крен.

— Да, — безразлично подтвердил Зет. — Ляжем на курс, и тогда…

Выходило, что корабль еще не лег на курс. Выходило, что он еще только набирает скорость.

Но если он набирал скорость, так невесомость должна увеличиваться. Уж что-что, а рассказы о космических полетах Юрий прочитал от корки до корки. А на этом корабле невесомость не увеличивалась. Тело хотя и стало более легким, но все-таки ни сам Юрка, ни окружающие предметы плавать в воздухе не собирались. Все они стояли или лежали на своих местах.

Теперь, когда Юрий научился говорить на языке голубых людей, когда он стал полноправным членом экипажа, он мог спрашивать все, что ему хочется, и иначе нельзя — если не узнавать нового, не разгадывать тайн голубых людей, зачем же тогда лететь? Вот почему, хотя Юрию и было немного стыдно докучать расспросами новым товарищам, он спросил у стоявшего ближе всех Зета о самом простом и самом сложном:

— Слушай, а почему не наступает невесомость?

— О-о! Ты знаешь, что это такое?

— Конечно. Я же читал.

— Тогда очень просто — она не нужна. Она просто мешает. Она, наконец, вредна.

— Почему вредна? Ведь интересно…

— А… интересно… — покривился Зет. — Это только со стороны интересно. Или в первое время. А потом никакого интереса. Вечно то вещи плавают неизвестно где, то самого тебя занесет не туда, куда нужно…

— Но ведь невесомость — это как закон для космического путешествия.

— При чем тут закон? Все зависит от конструкции. Просто на нашем корабле установлено стабилизирующее устройство. Оно снимает часть невесомости. А часть оставляет.

— Выходит, получается полуневесомость?

— Верно. Именно полуневесомость. Она очень удобна и выгодна. При полуневесомости человек затрачивает вполовину меньше энергии, чем при обычном положении. Значит, ему и есть нужно меньше, и кислорода он потребляет меньше.

Ответы Зета были как будто точными, но слишком уж краткими. Задумываясь над ними, Юрий понимал не все, и каждый ответ рождал новые вопросы. Конечно, будь он не на корабле, он бы не стал так настырно докапываться до самой сути. Но он понимал: нужно знать как можно больше, как можно полнее и все представлять себе как можно яснее. Иначе, возвратясь на Землю, он не сможет передать новые знания всем людям. И Юрий решил спрашивать, удобно это или неудобно, красиво или не красиво, спрашивать до тех пор, пока ему не будет понятна каждая мелочь.

— А почему кислорода меньше? — Юра сделал вид, что не сразу понял Зета.

— Ну как же — кислород поддерживает горение, химические реакции в теле человека. А раз нам нужно меньше энергии, значит реакции эти не такие сильные и долгие. Вот кислорода и нужно поменьше. А это выгодно в полете. Ведь на производство кислорода тоже нужна энергия.

Они помолчали, и Юрий решил докопаться до самой сути:

— Слушай, Зет, но ведь при невесомости кислорода и еды нужно еще меньше. Верно?

— Верно! — рассмеялся Зет. — Но ведь тут вот в чем дело: нам-то нужно развиваться. А развитие бывает только в преодолении трудностей. Знаешь, как в игре? Ведь играют не для того, чтобы что-то сделать, а для того, чтобы было интересно, чтобы в чем-то развиваться.

— Это как в спорте?

— Ну да! Ведь спорт — не работа. А спорт полезен, потому что он укрепляет и развивает организм. Но ты представляешь, какой же может быть спорт в невесомости? Никаких усилий, одно только изворачивание. Вот у нас и установлен полетный режим — половина невесомости. И развиваться можно нормально, и в то же время расход питания и кислорода много меньше. Экономия. — Зет посмотрел на озадаченного Юрку и, вздохнув, сказал: — Здесь, брат, все по-научному. Все думать нужно. Иногда это даже скучно. И тогда мы меняем режим. Или устанавливаем полную невесомость и плаваем, а иногда, наоборот, увеличиваем силу притяжения и живем, как живут на Земле. А иногда пускаем гравитационные машины на полную мощность и живем с перегрузкой. Тяжело, но интересно.

— Зачем же… перегрузки? Не выгодно же.

— Так ведь опять-таки тренировка. Ведь нам, может быть, предстоит высадиться на планетах с очень сильным притяжением, или, как говорят, мощной гравитацией. Если мы будем слабыми, нас раздавит гравитация, сомнет, поломает косточки. Вот мы и тренируемся. То недогрузка, то перегрузка. Нельзя иначе.

В самом деле, иначе, кажется, поступать нельзя. Все было правильно и все разумно. Космонавты могут попасть в самые невероятные положения и условия, и они должны готовиться к этому, тренировать себя. А если необыкновенных обстоятельств не выпадает, зачем же им зря расходовать энергию? Нет, все очень правильно и продуманно.

Корабль, видимо, вышел на предкурсовую траекторию, потому что на экране опять появилась Земля — нежно-голубовато-зеленовато-дымчатая, в росчерках далеких рек, припудренная облаками. По краю этого красивого диска, там, где, по земным понятиям, должен был быть горизонт, струились разноцветные, незаметно переходящие одна в другую, очень красивые, можно сказать неземной красоты, полосы. Внизу, у самой планеты, они были темно-фиолетовыми, сквозь дымку различались огоньки не то далеких звезд, не то городов. Потом фиолетовая полоса переходила в сине-голубую, розовато-оранжевую и наконец растворялась в необозримом небе, необъятных просторах космоса.

Такой и запомнил Юрка свою родную Землю — голубовато-зеленовато-дымчатую, окруженную яркими разноцветными лентами, похожими на северное сияние.

— С этой высоты, — сказал, оборачиваясь, Квач, — твою планету еще не видел никто. Кроме нас, конечно.

— Почему же никто? — обиделся Бойцов. — А наши космонавты?

— Нет, Юра, я проверил информацию. Ваши земные космонавты еще не отрывались от Земли на такое расстояние. Но ты не сердись. Раз они уже однажды оторвались от планеты и побывали в космосе, они полетят дальше. Может быть, по нашим путям.

Тут Юрка спросил то, о чем он думал почти все последнее время, но не решался даже самому себе признаться в том, что он думает именно так. А вот теперь, когда Квач, сердитый и немного вызывающий, обратился к нему с такими хорошими, грустными нотками в голосе, Юрий спросил:

— Слушайте, а почему вы не захотели познакомиться с нашими людьми? Почему вы не захотели рассказать им о том, чего вы добились? Ведь вы бы могли здорово помочь всей Земле. Почему?

Тэн внимательно смотрел на возбужденного, покрасневшего Юрия, прямо в его широко открытые серые глаза. Остальные молчали и переглядывались.

— Видишь ли, Юра, пока что мы не имели права сделать это. Везде и всегда нужна строгая дисциплина. А в полете тем более.

— При чем здесь дисциплина, если можно помочь людям!

— Ты хочешь знать все сразу…

— А почему, зачем нужно узнавать постепенно, если можно сразу?

— Логично, — засмеялся Зет. — В самом деле, ребята, мы бунтуем против взрослых и сами поступаем точно так же, как они.

— Я тебя не понимаю, — пожал плечами Квач, — ведь действительно Юрий просто не в силах сразу все понять. Нужно время.

— Вот-вот! — опять рассмеялся Зет и стал кого-то передразнивать: — «Не нужно спешить. Не забывайте ваш возраст. Все в свое время. Сейчас вам нужно только учиться и ни о чем не думать!» — Зет выпрямился и рубанул рукой. — А мы хотим думать! И не когда-нибудь, а сейчас! Вот и Юрий тоже хочет думать.

— Зет прав, — сказал Тэн. — То, что Юрий поймет, то ему и нужно сказать.

— А что он поймет? Вот в чем вопрос, — пожал плечами Квач.

— А он сам решит, что ему понятно, а что непонятно. Говори, Миро. У тебя получится лучше всех.

— Значит, так, — бодро начал Миро, как ученик, который вдруг забыл отлично выученный урок. — Ну… прежде всего, микробы. Бактерии. Мы ведь не знаем, какие из ваших земных микробов опасны для нас, а какие нет. Причем имей в виду, Юра, может получиться так, что для вас, землян, какие-то бактерии не только не вредны, а прямо-таки полезны, а для нас они смертельны. А есть ли у нас время, чтобы исследовать их? Конечно нет.

— Как же вы решились меня впустить? Или вот Шарика, — кивнул Юрий на безмятежно посапывающего дружка.

— А ты вспомни… как тебя пускали…

Юра вспомнил. В самом деле, если разобраться, так в корабль их с Шариком не больно-то пускали. Один раз выставили механическим путем, а второй… Второй так протерли, так прополоскали, что до сих пор гудит в голове.

— Так это, что же, была не шутка?

— Какая там шутка! Когда вы вошли в корабль, сработали автоматические предохранители биологической защиты. И вас… попросили убраться.

— Постой, но двери же были открыты. Значит, в них проходил воздух, а вместе с воздухом и микробы.

— А ты заметил, что из двери все время шел запах?

— Конечно. Жареного лука.

— Не только. Но вот это вещество, которое отдает и жареным луком, само по себе убивает все микробы и вирусы. А во второй раз, прежде чем пустить вас в корабль, обработали в специальной камере. А когда вы стали стерильные, мы с вами и познакомились. Кстати, поэтому на прогулку мы выходили в легких скафандрах. Это не для красоты, а чтобы не подцепить какой-нибудь неизвестной болезни. Все понятно?

Чего ж понимать… Если такое дело — все правильно. Действительно, голубые люди могли и заболеть, и даже умереть, не успев как следует познакомиться с землянами и передать им свои знания. И запах жареного лука… Юрий давно знал, что лук, чеснок не только вкусные вещи, но и бактерициды. Одним своим запахом они убивают самые страшные бактерии. Бабушка всегда говорила: «Если простудился или живот заболел — съешь чесночку, понюхай луку, и все пройдет».

Словом, все было правильно, но что-то было не так. Что именно — Юрий не знал, но чувствовал: чтобы поделиться своими знаниями, можно найти и время и способ. Было бы желание.

Словно отвечая ему, Миро продолжал:

— Конечно, если бы мы просидели на вашей Земле недели две или месяц, мы бы разгадали ваших микробов, изготовили бы против них лекарства, и был бы полный порядок. Но все дело в том, что мы вышли из графика полета. Следящие и контролирующие роботы уже передали об этом информацию на нашу Розовую Землю, и мы наверняка получим нагоняй. А это, знаешь, не очень приятно. Даже в космосе. Вот почему мы просто не могли терять время и пошли на крайнюю меру — взяли тебя с собой. Ты теперь знаешь наш язык и вместе с нами будешь учиться тому, что знаем мы. А когда вернешься, все расскажешь и научишь своих товарищей нашему опыту. Вот и будет все в порядке.

— Кстати, Миро, я так и не пойму толком, каким образом я научился говорить по-вашему? Не умел, не умел — и вдруг сразу разговариваю.

— Так это же проще всего. Когда ты лег спать, мы надели на тебя обучающий аппарат и присоединили его к лингвистическому роботу. Он во сне задал тебе несколько вопросов, и ты, сам того не зная, ответил на них — вот почему Зет понял, что у тебя неприятности. А когда роботы расшифровали строй твоего языка, им уже ничего не стоило ввести в тебя переводы твоих родных слов на наш язык.

«Неужели неизвестному языку меня обучали роботы, да еще во сне?!» — подумал Юрка.

— Лучше всего обучаться языкам как раз во сне, — продолжал объяснять Миро. — Это же не логическое решение задач или математических выражений. Тут нужно лишь запомнить значение слов. Роботы подействовали на запоминающую систему твоего мозга и заставили ее вызубрить много слов. Не все, конечно, которыми мы пользуемся, но основные.

Загадки отгадывались просто, но от этого не становились простыми. В сущности, они оставались загадками. Ведь самого главного — как и почему делается все то, что происходит на корабле, — Юрий так и не понял и попросил Миро рассказать ему об этом.

— Э-э! Вот в данном случае действительно не все сразу, — ответил Миро.

— Но ты же сам говорил, что если можно сразу, так зачем ждать?

— Видишь ли, Юрий, — признался смущенный Миро, — вся беда в том, что мы и сами знаем еще далеко не все, как и почему. Но мы учимся, и я уверен, узнаем все! Или почти все.

Юрий не сразу поверил Миро. Да и как поверить людям, которые летят на корабле, управляют им, а сами говорят, что они знают далеко не все? Одно из двух: либо голубые люди берегут свои тайны, либо они не считают Юрия способным овладеть самыми главными знаниями.

И так и этак было неважно… Ох как неважно! Но что-либо поделать с этим Юрий не мог еще и потому, что Квач громко и торжественно провозгласил:

— Приготовиться к разгону! — и уже совсем весело, как разбаловавшийся школьник, крикнул: — Зет! Принимай дежурство! Юрка, учись! Скоро и тебе придется дежурить.

Зет подошел к доске, посмотрел на нее, потом огляделся и поморщился.

— Еще никогда не было, чтобы Квач сдавал дежурство в полном порядке… — И неожиданно властно и строго приказал: — Стать по местам! Закончить преобразование! — и помягче добавил: — Приготовиться к обеду. Тэн, обучи Юрия работе на кухне.

Бойцов поморщился — обучение космическому вождению на космическом корабле, оказывается, начинается точно так же, как и на обыкновенных кораблях, — с кухни, с камбуза. Невесело, но, видимо, необходимо. Потому что кое-что нужно знать сразу, а кое-что постепенно.

Глава 9

Шарик задает загадки

Тэн не спешил на кухню. Он повернулся лицом к стене и внимательно наблюдал за перемаргиванием разноцветных блуждающих огоньков, изредка нажимая на еле заметные на ровном фоне стен не то выступы, не то кнопки.

Все на корабле пришло в еле заметное, ровное и настойчивое движение. Медленно и незаметно стали исчезать стол и полумягкие стулья. Они не проваливались в пол, а как бы рассасывались в нем. Медленно и незаметно вливались в пол и упавшие со стола во время взлета чашки и миски. Они не спеша, с достоинством теряли свои очертания, неотвратимо поглощаясь полом.

Впрочем, теперь уже нельзя было сказать, что пол — это пол. На корабле все еще происходило неторопливое и размеренное перевоплощение предметов обстановки…

Только теперь Юрий понял, почему Зет скомандовал: «Закончить преобразование». Происходило именно неторопливое преобразование.

Те места корабля, которые перед взлетом по всем признакам были полом, теперь постепенно становились стенами, а одна из стен превращалась в пол. Но сказать это со всей точностью было невозможно.

В сущности, на корабле ничего не происходило. Стены, пол, потолок как бы текли, перемещались вокруг центра тяжести корабля, ни в чем не меняя ни своего внешнего вида, ни окраски. Все так же перемаргивались разноцветные огоньки, все так же от стен и пола исходил приятный, чуть пульсирующий зеленовато-синий свет — свет космических просторов.

И все-таки все преобразовывалось. Юрий даже не заметил, как и когда исчез наклон, и ему уже не нужно было опираться о стену, хотя порой и казалось, что его все-таки чуть клонит набок. Это смещение, наклон были бы гораздо сильнее, если бы не наполовину облегченный вес его тела и работа гравитационной корабельной установки.

Словом, все могло бы произойти незаметно, как и задумывалось, вероятно, конструкторами корабля, если бы не Шарик.

Он все время спал так крепко и так безмятежно, что о нем, в сущности, забыли. Когда наметился крен корабля и край его дивана-кровати приподнялся, он скатился к самой стене, устроился поудобней, пригрелся и засопел еще старательней.

Но когда на корабле заканчивалось таинственное преобразование и диван-кровать вместе с подушкой тоже растворились теперь уже в полу корабля, Шарик пристроился на полу, спросонья взвизгнул и вскочил на ноги — лохматый, угловатый и смешной.

Юрий и космонавты рассмеялись.

— Ушибся, наверно… — сказал Зет.

Шарик посмотрел на него, как заметил Юрий, очень внимательным и совсем не похожим на собачий серьезным взглядом и удрученно, отрицательно покачал головой.

Юрка смотрел на старого дружка и не мог понять, какие изменения произошли с ним.

А что они произошли — это было очень заметно: Шарик был не только взъерошен и как будто растерян, но, главное, он стал каким-то угловатым. Всегда веселый, кругленький, быстрый, сейчас он выглядел худым, давно не кормленным щенком. Явственно обозначились мослы на крупе и даже лопатки. И очень странные были у Шарика глаза — затаенные, растерянные. И в то же время в них бродило выражение недоумения, словно он прислушивался к самому себе и не мог понять, что с ним делается.

— Он просто хочет есть, — со смехом сказал Квач.

Шарик внимательно посмотрел на него, вздрогнул и вдруг униженно закивал, взвизгнул и стал тереться о ногу Квача, заглядывая ему в глаза.

Такого с Шариком не бывало никогда. Он был гордой собакой.

«Неужели я его довел до такого состояния? — подумал Юрий. — Но ведь если я и кормил его плохо, то ведь только одни сутки. А потом, на корабле, он все-таки поел. Что же с ним такое?»

Нет, Шарик как бы переродился. Все в нем было другое и непонятное.

— В самом деле, ребята, давайте скорее поедим — и начнем разгон. Юра, Тэн — на кухню!

Шарик радостно взвизгнул и помчался вперед. Он безошибочно знал дорогу на кухню.

Это тоже показалось Юрию очень подозрительным и загадочным. Возможно, конечно, что Шарик обследовал корабль, пока Юрий спал, — пес он любопытный. Но как он понял, что нужно идти именно на кухню, — этого Юрий представить не мог.

Глава 10

Кухонные чудеса

На кухне кухни, собственно, не было. Были колбы и бачки, столы и кресла, какие-то машины под кожухами, и доска управления, и ящик с маленькими цветными не то бумажками, не то кусочками пластмассы.

— Вот мы и на месте! — радостно сказал Тэн.

Похоже, что он хочет поскорее научить Юрия колдовать на кухне, чтобы спихнуть на него свои обязанности.

— Смотри, как и что делается. Прежде всего нужно выяснить, кто и что будет есть. Мы, например, всегда готовим одно и то же для всех: меньше возни. Но может быть, кто-то захочет чего-нибудь особенного. Ты запоминаешь, идешь на кухню и находишь карточку… ну, допустим, котлет. — Тэн и в самом деле вынул из ящичка пластмассовую карточку. — Ты вставляешь ее в преобразователь. — Тэн опустил карточку в прорезь стола. — Потом нажимаешь вот эту кнопку — и ждешь.

Тэн облокотился на стол, положил ногу на ногу и действительно стал ждать.

На приборной доске вспыхнуло несколько лампочек, в сосудах, баках и машинах что-то тихонько зашуршало и забулькало. А когда все стихло, из-под приборной доски, казалось прямо из стены, на стол выскользнула тарелочка с двумя подрумяненными котлетками. От них пахло мясом и еще чем-то, что в свое время уже удивляло Юрия, — незнакомым и не совсем приятным. Тех домашних, привычных запахов котлеты с собой не принесли.

— Вот и все, — сказал Тэн и, посмотрев на Юрия, удивился: — Ты чего морщишься? Разве у вас готовят по-другому? А может быть, тебе просто не нравятся котлеты? Тогда мы сейчас же сготовим что-нибудь другое…

— Да нет… дело не в этом, — замялся Юрий. — Маленькие они уж слишком… котлеты эти.

— Ах маленькие! Но ведь можно сделать двойную или тройную порцию. Сколько хочешь.

— И запах… Настоящего запаха нет…

— А какого тебе хотелось бы запаха?

— Ну… например, жареного лука… Или чуть чесночка… Укропа, петрушки…

— Это же проще всего! — обрадовался Тэн. — Я, правда, не знаю, какие это запахи, но раз ты знаешь — мы сейчас же их сделаем. Говори формулу.

Юрий недоверчиво посмотрел на товарища, но промолчал: при чем здесь формулы?

— Ну что же ты? Ты не забыл формулу? Ну хотя бы основные элементы…

— Послушай, Тэн, ну при чем здесь формулы? Ведь это же запахи!

Теперь Тэн с недоумением и даже тревогой уставился на Юрия. Он чего-то явно не понимал. Чего, Юрий еще не знал, но догадывался. И догадка была для него такой неприятной. Он потупился и увидел Шарика.

Собака неотрывно смотрела на краешек тарелки с котлетами. Глаза Шарика горели мрачным, отрешенным огнем. Он ничего не видел, кроме этой тарелки. Он тянулся к ней всем своим взъерошенным мосластым телом и от нетерпения перебирал передними лапами.

— Я тебя не понимаю, — наконец произнес Тэн. — Совершенно не понимаю. Разве у вас неизвестны химические формулы пищи? Как же вы ее готовите? Вслепую?

Юрий молчал, рассматривая Шарика и соображая, что же могло произойти с собакой.

Оголодать так быстро и так бессовестно он не мог — прошло все-таки слишком мало времени. Что же с ним такое?

— Почему ты молчишь? Расскажи, как у вас готовят пищу. Неужели без формул?

— При чем тут формулы? — неожиданно разозлился Юрий. — Кому нужны эти самые формулы? Разве суп варится из формул? Или вот такие котлеты. — Юрий в сердцах толкнул тарелку с котлетами, и она проскользнула по столу к стене, — жарят на формулах?

— Нет… конечно, не на формулах… но…

— У нас это делается просто! — разошелся Юрий. — Берется мясо, проворачивается в мясорубке вместе с хлебом, луком, а кому нравится, и с чесноком и зеленью — петрушкой, укропом или кинзой, обваливается в сухарях и жарится на масле или жире. Вот и все.

Шарик не выдержал, тихонько, совсем по-синичьему пенькнул и встал на задние лапы, а передними оперся о край стола.

Когда он опять увидел тарелку с котлетами, то даже задрожал. Но на него не обратили внимания — разгорался спор. Только Тэн рассеянно погладил Шарика по голове и протянул:

— Во-от оно что… У вас, значит, кухня стоит на самом низшем уровне. Во-от почему ты не знаешь формул. И наверное, не знаешь, что при таком способе приготовления пищи человеку приходится есть в десять раз больше того, что ему нужно, что усваивает его организм.

— Но зато вкусно! А у вас все… все такое… Неясное… — Какое именно, Юрий не уточнил: он еще плохо разобрался во вкусе голубых людей. — А вы что ж, из формул свои обеды готовите? Да? Ни мяса у вас нет, ни крупы, ни хлеба. Одни только формулы и эти самые… молекулы?

Шарик не выдержал. Он вспрыгнул на стол и сразу, одним махом проглотил обе котлеты.

От такой наглости Юрий прямо-таки опешил. Никогда за всю свою жизнь он не видел, чтобы Шарик позволил себе такое. Он всегда был очень воспитанной и застенчивой собакой. А тут! В гостях! На космическом корабле!!!

— Ты что делаешь?! — закричал Юрий, и Шарик, поджав хвост и прижимаясь животом к столу, умильно заморгал и тихонько заскулил.

Тэна совершенно не удивило это событие, и он взял из коробки несколько карточек и сунул их в приемник.

— Если хочет есть — пусть ест! — раздраженно сказал он. — А тебе я скажу вот что: ты действительно еще очень мало знаешь. Но раз ты знаешь, что такое молекулы и что такое атомы, из которых составляются молекулы, тогда дело поправимое. Вот видишь колбы, канистры, хранилища и все такое прочее? Видишь?

— Вижу. Ну и что?

— Так вот, в них хранятся не ваше мясо, мука или крупа, а молекулы белков, углеводов, витамины, всякие микроэлементы — магний, бор, йод, железо и все такое прочее. Понимаешь? Не целые продукты, а только молекулы и даже атомы, которые их составляют.

— Ну и что? Зачем возиться с молекулами и атомами, если проще взять обыкновенные продукты, — буркнул Юрий.

— Эх ты, тумус! — разозлился Тэн. — Как ты не понимаешь? Если бы мы брали с собой в космические путешествия готовые продукты, наш корабль никогда бы не смог оторваться от нашей Розовой Земли — он весь был бы загружен продуктами. А мы берем только молекулы и атомы. И когда нам нужно поесть, мы вытаскиваем… Ого! — с удивлением и уважением вдруг протянул Тэн. — Ты смотри, как он расправляется. — Тэн показал на Шарика.

Из стены на стол выскальзывали тарелка за тарелкой, и Шарик с жадностью, двумя-тремя глотками, не разжевывая, глотал все, что было на тарелках.

— Вот это проголодался… Кстати, ты знаешь, сколько он сейчас съел продуктов?

— Не знаю! Знаю только, что это свинство! А ну, пошел вон! — прикрикнул Юрий на Шарика.

— Да не гони ты его. Раз хочет есть — пусть ест. Он сейчас съел столько не очищенных от примесей продуктов, которыми питаетесь вы, сколько… Ну, примерно… Я еще не знаю, какая у вас мера весов, но треть того веса, что весишь ты, он съел. А продуктов было немного — пять или семь тарелочек. Верно?

— Верно, — буркнул Юрий.

— Понимаешь теперь, какая экономия места и времени.

Юрий никак не мог представить себе, что Шарик съел такую уйму продуктов. Наверное, Тэн заметил его недоверчивый взгляд и предложил:

— Вот мы сейчас еще раз покормим Шарика. А ты смотри.

Тэн снова достал пачку карточек.

— Видишь на карточке отверстия? Каждое из них обозначает то или иное хранилище, в котором лежат определенные молекулы. А вот видишь — внизу черточки. Это команда-шифр. Они подскажут автомату, сколько чего нужно взять. А дальше — треугольнички. Это команда-шифр кухонному автомату: когда и в какой последовательности нужно смешивать и что делать со смесью. Варить, жарить, обрабатывать токами высокой частоты или ультразвуком и так далее. Вот и вся кухня.

— Послушай, а можно… можно сделать новую карточку, например, на конфеты? Или на хлеб?

— Все-таки ты настоящий тумус. Я же тебя спрашивал с самого начала: ты знаешь формулу молекулы? Если знаешь, сейчас же составим карточку любого съедобного продукта, изготовим и попробуем. Знаешь формулы?

— Нет… не знаю. Мы еще не проходили, — с горечью признался Юрий. — У нас химию только-только начали. — Юрий помолчал и с горестным недоумением протянул: — Формулу соли знаю. Воздуха — знаю. Воды — тоже знаю. А продуктов… нет, не знаю… — Юрка встрепенулся: — Но неужели вы знаете все формулы наизусть?

— Конечно… не все, — слегка смутился Тэн. — Разве ж их все упомнишь! Они ведь бывают такие сложные, что…

— А чего ж ты хочешь, чтобы я знал! — приободрился Юрий. — Но тогда выходит, что вы ничего нового сготовить не сможете. Дали вам набор карточек — и шпарьте. А нового выдумывать уже нельзя.

Тэн вспыхнул:

— Ну это ты брось! Мы можем определить формулу любого продукта. А определив — изготовить.

— Любого?

— Любого!

Юрий хотел было броситься к своему походному рюкзаку и тут только вспомнил, что он так его и не снял с кустика на краю полянки.

Глава 11

Самое земное

С той минуты, когда корабль плавно оторвался от родной Земли, Юрий ни разу по-настоящему не подумал, как и куда он направляется, не почувствовал, что с ним произошло и что произойдет. Все было словно понарошку, в шутку, которую можно по желанию прекратить и вернуться на свою милую Землю, на свою привычную земляничную полянку. А если захочется, и в свой родной дом. Стоит только захотеть.

Но теперь, когда выяснилось, что рюкзак остался на опушке и хочет того Юрий или не хочет, а он все равно не сможет ни взять свой рюкзак, ни вернуться в родной дом, ни даже на родную Землю, — теперь Юрий не столько понял, сколько почувствовал, что он оторвался от всей прожитой жизни, и оторвался так быстро и так надежно, что на мгновение стало даже страшно. Глаза почему-то защипало, и в горле встал мохнатый комок.

Но Юрий знал, что настоящий мужчина, даже сделав ошибку, должен владеть собой, оставаться невозмутимым и собранным. Ведь он сам решал свою судьбу. Он сам забыл о рюкзаке. Он, и никто другой. Значит, нужно было держаться.

А держаться было очень трудно.

И Юрий сделал то, что делал всегда в трудные минуты жизни: засунул руки в карманы, чуть выставил вперед правую ногу и набычился. Ему казалось, что такая поза делает его мужественным и непримиримым. Почему, он не знал, но всегда, когда он засовывал руки в карманы и выставлял ногу, ему легче было справиться с собой.

Однако на этот раз Юрию не помогло даже это испытанное средство. Не помогло потому, что, когда Юрий засунул руки в карманы, в правом он обнаружил нечто мокрое.

Это было так неожиданно, что Юрий на мгновение обмер, а потом стремительно перебрал в памяти все события последних часов. Нет, ничто решительно не вызывало его подозрений.

Но в кармане было мокро. Юрий начисто забыл и о своей тоске по родной Земле, и о Шарике, который уже как будто нехотя разделывался с очередной порцией еды, и даже о Тэне, который, кажется, что-то говорил. Юрий держал руку в кармане, осторожно, как будто касаясь раскаленного металла, ощупывал простроченные швы и медленно краснел.

Нет, ничего страшного с ним не происходило и произойти не могло. И все-таки оттого, что карман оказался мокрым, ему было очень стыдно. Он словно невзначай осмотрел брюки, но ничего подозрительного не заметил.

— Давай, давай, — словно издалека донесся до Юрия насмешливый голос Тэна, — показывай, что у тебя в кармане.

Сам не зная почему, Юрий стал покорно вытаскивать правую руку и, склонив голову набок, искоса, недоверчиво посматривал на нее. И Тэн тоже склонил голову набок и тоже недоверчиво следил за этой медленно движущейся рукой.

Когда Юрий вытащил руку из кармана, оказалось, что пальцы испачканы в чем-то розоватом и липком.

Тэн с недоумением и, как показалось Юрию, с усмешкой посмотрел на него.

Юрий поднял руку к лицу, внимательно, как нечто необыкновенное, рассмотрел свои пальцы, понюхал и… рассмеялся.

Ему сразу стало так легко и так весело, что все заботы и печали исчезли.

— Земляника! — выдохнул он, решительно сунул руку обратно в карман и зачерпнул полную горсть мокрой массы. — Понимаешь, это земляника!

Теперь Юрка радовался так откровенно и так весело, что Тэн немного растерялся.

— Ну и что? — неуверенно спросил он. — Что ж тут такого?

— Ничего такого! Ничего! Просто… просто…

Но что именно просто, Юрий сказать не мог. Он радовался. Даже сам не зная чему, он радовался. Радость была такая большая и в ней было столько торжества, что Юрий не мог не подчиниться ей.

— Вот, Тэн, это земляника. Понимаешь — земляника!

— Хорошо, тао… успокойся.

— Нет! Зачем успокаиваться? Ты скажи — вы действительно можете сделать любой… продукт?

— Ну я же тебе сказал… — обиделся Тэн. — Только ты не нервничай.

— Так вот — сделай землянику.

— Но что это такое — земляника?

— Земляника… Земляника… — торжественно и мечтательно протянул Юрий, — это, понимаешь… Это самая лучшая ягода на земле. Лучшая потому, что она земляника.

— Но я не вижу ягод, — усомнился Тэн, рассматривая буровато-розовую кашицу на руке Юрия.

— Не важно. Это они у меня в кармане раздавились. Но они были ягодами.

— Как же не важно? Нужен плод, настоящая ягода.

Юрий немного поостыл и, перебирая земляничную размазню, уже не так торжественно спросил:

— Неужели обязательно целую?

— Конечно. Ведь анализаторы не узнают, какую форму нужно придать твоей землянике.

Юрий полез в карман, покопался в его промокших, липких углах, потом вывернул карман наизнанку. Ему повезло — маленькая спелая ягодка все-таки уцелела и, тронутая темными оспинками, доверчиво легла на стол космической кухни.

Юрка смотрел на нее с нежностью и любовью.

— Ты знаешь, почему земляника самая лучшая ягода? Нет, ты не знаешь этого! Она самая лучшая потому, что самая вкусная, самая душистая, самая красивая и самая скромная — она ведь живет у самой-самой земли и вбирает в себя все самое лучшее, что есть и в земле, и над землей. И земные запахи, и земную сладость, и солнечное красное тепло. Недаром у нас на Земле во всех сколько-нибудь знаменитых тропических фруктах люди обязательно узнают запах или вкус земляники. И ананас, и манго, и все-все обязательно пахнет земляникой либо отдает ее вкусом. Понимаешь, земляника — самая земная ягода. Сделай мне ее, Тэн. Пожалуйста, сделай. Ведь должно же быть в космосе что-нибудь земное, настоящее. Такое, что вбирает в себя всю землю. Сделай, Тэн! Сделаешь?

Тэн с уважением смотрел на маленькую алую ягоду, потом понюхал ее и наконец осторожно взял двумя пальцами.

— Ну-с, попробуем.

Он положил ягоду на ладонь и с вытянутой рукой пошел в дальний угол кухни. Наверное, ему впервые предстояло сделать анализ неизвестного продукта, и потому он казался серьезным и солидным.

Осоловевший от еды Шарик смотрел ему вслед и лениво облизывался. Он был таким смешным и странным, что Юрий снова подумал, что с собакой творится нечто необыкновенное.

Тэн медленно открыл задвижку аппарата, чем-то похожего на огромную мясорубку, положил в горловину ягоду и задумался, как ученик, который перед ответом учителю вспоминает все, что он выучил. Потом осторожно включил несколько тумблеров и облегченно вздохнул.

Юрий настороженно следил за Тэном и рассеянно ковырял пальцем левой руки в уголке левого кармана, пока неожиданно не нащупал несколько сухарных крошек. Он вытащил их, рассмотрел и, немного подумав, отложил в сторону: если на космическом корабле действительно умеют создавать любой продукт, так, может быть, удастся создать самый главный — хлеб? Или хотя бы сухарь?

Пока Юрий выискивал крошки, а Тэн выжидающе смотрел на тихонько пошумливающую машину-мясорубку, Шарик, покачиваясь от сытости, уныло бродил по кухне. Ему очень хотелось пить, а все жидкости по-прежнему поблескивали только в запаянных колбах. Шарик вздыхал и облизывался, но пока еще помалкивал.

Машина-мясорубка прекратила свою работу и вытолкнула пластмассовую карточку, а вслед за ней и ягоду.

— Ну вот, — облегченно вздохнул Тэн. — Теперь мы проверим твою землянику.

Он вставил пластмассовую карточку в отверстие космической кухни и приготовился ждать. Шарик подошел к нему и ткнулся мордой в ноги. Тэн рассеянно погладил собаку, и Шарик понял, что своего он не добьется. Тогда он ткнулся в Юркины колени. Юрий строго спросил:

— Ты чего?

Шарик смотрел на Юрия тем необыкновенным взглядом, который однажды уже поразил Юрия, и пытался издать какие-то странные, непонятные звуки. Но эти звуки не удовлетворили Шарика. Он сел, наклонился к полу и, высунув язык, стал щелкать им так, как он делал всегда, когда лакал воду там, на Земле…

— Пить хочешь? — все так же строго спросил Юрий.

Шарик вскочил, обрадованно покивал и с готовностью уставился на хозяина.

— Слушай, Тэн, он пить хочет.

— Еще бы, — рассеянно ответил Тэн, — столько слопать.

— А где у вас вода?

— Вон видишь кран? Налей ему, пусть пьет.

Юрий наливал несколько раз, и Шарик лакал с наслаждением. Но он не стал ждать, пока космическая кухня наконец изготовит землянику. Шарик тяжело вздохнул, опять издал какие-то странные звуки, покивал, словно благодарил за угощение или как будто он прощался с ребятами, смутился и улегся отдыхать.

Тэн проводил его взглядом и вздохнул:

— Что-то слишком долго не готовится эта… земляника.

— Что же этому мешает? — не без злорадства спросил Юрий.

— Наверное, в рецепте есть какие-то вещества, которых нет в готовом виде.

— Ну и что тогда? Ничего не выйдет?

— Нет, зачем же. Кухня дала команду на центральный химический пост, и эти вещества там сделают. — Тэн помолчал и торжественно закончил: — На центральном химическом посту сделают все. Абсолютно все.

Юрий не успел вымолвить ни слова, потому что из стены выскочила тарелочка с маленькой, алой, с черными оспинками и тоненькими волосками, милой ягодкой земляникой.

— Ну вот! — облегченно вздохнул Тэн. — Проверяй. Пробуй. Такая или не такая.

Ягода оказалась настоящей земляникой. Только… Только и у нее был какой-то особый, еще непонятный не то привкус, не то запах космических просторов. Очень чистый, благородный, но… Но все-таки не очень вкусный. Видно, в этом были виноваты не космонавты и не их машины, а что-то другое, чего Юрий еще не знал. Может быть, сам космос. Потом они размножили карточку, и из стены вылетели целые тарелки ягод, и Тэн согласился, что земляника — великолепная штука.

— Может, у тебя есть еще что-нибудь? Давай создадим!

— Есть… Только я не знаю, сумеет ли ваша машина сделать и это…

— Сделает! — уверенно сказал Тэн. Теперь он был похож на ученика, который вспомнил все, чему его учили, и отлично ответил на вопрос. — Наши машины все сделают.

— Тогда нужно сделать хлеб. Вот крошка. Может, мало?

— Маловато… — сказал Тэн, рассматривая крошки сухарей или хлеба, которые Юрка выложил из кармана. — Но попробуем.

Он заложил крошки в анализатор, а сам начал наконец готовить обед.

Из стены вылетали тарелочки и стаканы с едой и питьем и целое блюдо красивой — одна в одну — земляники. Потом Тэн вырастил из стены тележку и погрузил на нее еду.

Можно было бы уходить в большое помещение корабля, но похожая на мясорубку машина-анализатор все еще тихонько гудела, а карточку-шифр на производство хлеба или сухарей не выдавала. Тэн недовольно посмотрел на нее и покосился на доску управления.

На ней летучими росчерками метались разноцветные огоньки. Такой пестрой, мгновенно меняющейся россыпи огней и огоньков Юрий еще не видел. Они походили на быстро вращающийся детский калейдоскоп. Уследить за их фигурами и положениями было просто невозможно — виделись только росчерки и отдельные вспышки.

Вероятно, такое поведение приборной доски озадачило и Тэна.

— Ого, — удивился он, — я такого не видел! Вот это старается!

— Может, ей не под силу?

— Не знаю… Наверное, у твоего хлеба очень сложная формула. Причем, может быть, такая, которая еще никогда не встречалась нашим машинам. Вот они и разгадывают.

Прошло еще несколько минут, а гудение машины и мелькание огоньков не прекращались.

Тэн решил:

— Наши там, наверное, умирают от голода. Поехали. А результат машина сообщит и туда.

Земляника понравилась всем. Зет задумчиво, с легким упреком сказал:

— Ведь я говорил, что не нужно бояться такой красивой Голубой планеты. Я был уверен, что это замечательная планета.

Ему не успели ответить, потому что уже знакомый голос с металлическим оттенком произнес:

«В исследуемом материале обнаружены грибково-бактериальные образования…»

Квач подобрался, как перед лицом серьезной опасности, и, коротко взглянув на Зета, бросил:

— Как видишь, не все замечательно на твоей Голубой планете.

«…Предварительные анализы показывают их безвредность для живого организма высшего типа. Возможно, что данные грибково-бактериальные образования будут очень полезны высшим организмам. Однако требуется большая работа по разведению и выращиванию этих образований, так как ни в электронной памяти нашей Розовой планеты, ни в справочном материале, полученном от других цивилизаций, подобных грибково-бактериальных образований не значится. Принимайте решение! Принимайте решение!»

— Как видишь, Квач, на моей и Юркиной Голубой планете даже грибки и бактерии могут быть полезны. Так каково будет твое решение?

— Не знаю… — буркнул смущенный Квач. — Нужна ли эта возня… Еще неизвестно.

— Ну вот потому, что неизвестно, — сказал Миро, — потому и интересно.

— А не будет ли это слишком сложно? — осторожно вмешался Тэн.

Они еще спорили, а Юрий молчал и думал. Просто удивительно: самый обыкновенный хлеб, оказывается, такое сложное химическое да еще грибково-бактериальное образование, что его даже и не разгадаешь сразу. Можно подумать, что на той планете, где был построен этот удивительный корабль, хлеба еще нет. Не изобрели и не научились выпекать. И даже в других цивилизациях, на других планетах, которые, может быть, еще похлеще, чем Розовая планета голубых космонавтов, оказывается, тоже нет хлеба!

Это было удивительно, как открытие!

Хлеб, самый обыкновенный хлеб теперь вызывал у Юрия настоящее и глубокое уважение. И ему даже стало немного стыдно, когда он вспомнил, как люди на его родной Земле иногда несерьезно относились к этому чуду, неизвестному на других планетах. Планетах, которые в других областях человеческих знаний обогнали землян.

«Как же не беречь и не любить хлеб — великое достижение землян!» — подумал Юрий и услышал резкий голос.

— Как знаете! — почему-то рассердился Квач. — Всегда получается так, что виноват я.

— Ни в чем ты не виноват, — возразил Зет. — Мы все решаем вместе. Но хлеб нужно сделать.

На том и порешили. Теперь Юрий верил, что на космическом корабле в глубинах Вселенной будет настоящий земной хлеб. Верил потому, что уже знал — чудодейственный центральный химический пост корабля действительно может сделать все на свете, потому что, как говорили ему еще в школе, химия — это и в самом деле главная волшебница окружающего.

Юрий хотел поделиться своими мыслями и прежде всего посмотрел на Шарика. Но Шарик, развалившись, спал прямо на полу. Его туго набитые бока тяжело вздымались.

Тэн бросил в рот горсть земляники и утвердил решение:

— Если хлеб будет в десять раз хуже земляники, все равно его нужно делать.

— Точно! — сказал Миро и попросил: — А нельзя, друзья дежурные, подкинуть землянички?

— Объешься! — все еще сердито сказал Квач и сам потянулся за земляникой. И, прихватывая ягоды, рассмеялся: — Нет, ребята, я тоже «за». Тэн, тащи-ка землянику. И нужно начинать разгон. Будем готовить постели.

Глава 12

История голубых людей

На этот раз из пола и стен выросли уже не диваны-кровати, а, скорее, диваны-кресла — не очень просторные, но мягкие, будто обволакивающие тело. Миро быстро приладил к ним систему проводов, наушников и переносных пультов управления. Поглядывая на Шарика, он на секунду задумался и спросил Юрия:

— Как ты думаешь, по какой программе следует обучать Шарика?

Миро говорил так, словно Юрий всю свою жизнь жил с голубыми людьми и все знал на их розовом свете.

— Миро, ты не ошибся? — тревожно спросил Юрий, уже догадываясь, что кое-что из того странного, что происходит с собакой, он начинает понимать. — Ты уверен, что Шарика нужно обучать?

— Нет, конечно не ошибся. Ведь когда мы подсоединили вам обоим обучающие аппараты, он не брыкался и во сне прослушал, а значит, и запомнил всю программу первоначального обучения языка.

— Это выходит… выходит, что Шарик знает ваш язык? Язык голубых людей? — Глаза у Юрия были широко открыты, а руки он прижал к груди.

— Что с тобой? — немного растерялся Миро. — Почему ты так удивляешься?

— Понимаешь, ведь Шарик собака…

— Ну и что?

— Ну… ну, как бы это объяснить…

— Подожди. Давай прежде всего выясним, что такое собака. Рассказывай.

— Ну-у, собака… собака — это… Это друг человека. Животное такое. Говорить оно, конечно, не умеет, но кое-что понимает.

— Но если она не умеет говорить, то как же она может быть другом? — строго спросил Миро. — Ты ничего не путаешь?

— Да нет! Конечно же не путаю… Она действительно не умеет разговаривать. И все-таки собака — друг человека. Друг потому, что она постоянно живет вместе с человеком, помогает ему во всем. Например, она охраняет стада от волков. На собаках можно ездить, и… Да вообще много чего делает собака.

— Та-ак. А что именно делала эта собака? — Миро кивнул в сторону Шарика. — В чем выражалась ее дружба?

И тут Юрка окончательно растерялся.

В самом деле, почему Шарик считался его другом? Стада или отары он не охранял, потому что, кроме Шарика, никакой живности в семье Бойцовых не было. Ездить на Шарике никто не ездил. Охотиться никому не приходилось, да и сам Шарик вряд ли был приспособлен к охоте. Хотя по временам в нем и просыпалось нечто древнее, жестокое.

Словом, выходило так, что Шарик хоть и считался другом, но доказывать свою дружбу не доказывал. Нельзя же было всерьез считать заслугой Шарика его тявканье из своей конуры, когда кто-нибудь стучал в калитку. Скорее, он больше мешал людям своей показной бдительностью, чем помогал им.

Бойцов растерянно и сожалеюще посмотрел на безмятежно дрыхнущего Шарика, встретился с требовательным, ожидающим взглядом Миро и нерешительно кашлянул.

— Ну… это… Конечно, я не скажу… Но все-таки…

И тут он со всей очевидностью понял, что, несмотря на то что Шарик и в самом деле был не слишком полезен и без него семье Бойцовых не грозили никакие беды и невзгоды, он все-таки был настоящим другом. Почему так получилось — Юра еще не знал, но, перехватывая сердитый взгляд Миро, сам слегка рассердился.

— А что, ты разве считаешь, что друг может быть только тогда другом, когда он полезен? А если он просто… Просто такой, без которого скучно, с которым все делается легче и быстрее, которому веришь, несмотря ни на что, который всегда и везде пойдет за тобой даже в самую страшную переделку и не упрекнет за это, — разве такой не может быть другом?

Миро перестал сердиться и задумался.

— Пожалуй, ты прав, — сказал наконец он. — Друг — это не только тот, кто полезен. Хотя, конечно, бесполезный друг тоже не находка. И все-таки ты прав — другом может стать не всякий. Но если кто-то стал другом — его нужно беречь.

— Точно! — воскликнул Юра. — Ведь может же быть так, что просто еще негде было проявить свою настоящую дружбу. Событий таких не оказалось — и все. Зачем же сомневаться в дружбе без причин?

— Ты думаешь?

— Конечно! Изменятся события — и «бесполезный» друг делается самым полезным, самым необходимым. Потому что он — друг.

— Ясно! Так будем учить Шарика дальше или не будем?

— Я даже не знаю… А как у вас на Розовой Земле?

— Гм… У нас? У нас, понимаешь, с животными как-то не дружат. У нас дружат с морскими рыбами.

— Как так — с морскими рыбами? — удивился Юрий.

— Да вот так. Плавают с ними, играют, кормят иногда. А они достают со дна моря разные интересные или полезные вещи.

— И вы их тоже учите своему языку?

— Нет, зачем же… Мы просто обучаем их некоторым приемам, обучаем понимать некоторые наши звуки и движения, а сами учимся понимать их.

— Вот-вот! Точно так же и мы с собаками. Точно так же…

— Ну раз так, значит обучать Шарика не будем.

Юрке почему-то стало не то что жаль Шарика, которого решили оставить недоучкой, скорее, жаль было себя: ведь это было бы очень здорово — вернуться на Землю с собакой, которая имеет законченное среднее образование.

Тут уж о цирке, конечно, и говорить нечего. В цирке такую собаку вместе с хозяином просто на руках будут носить. Но даже в обычной жизни это было бы очень и очень хорошо. Например, забыл какое-нибудь правило — Шарик, напомни. Пожалуйста! Гав-гав — и в дамках. Шарик, сбегай в клуб и узнай, какая идет картина. Одна нога здесь, другая там! Гав-гав — и в дамках.

Или, например…

Да вообще возможности с образованной собакой могут открыться совершенно необыкновенные. И если обучение идет во сне, когда и сам Шарик этого не подозревает, — так чего уж там…

Пусть учится. Может пригодиться.

— А может, все-таки… Раз уж начали… Может, не помешает?

Но хотя Миро, возможно, и думал по-иному, но перечить не стал. Он не жадничал. Хочет Шарик учиться? Пускай учится: все равно обучением будет заниматься не сам Миро, а роботы. А тем безразлично, кого обучать — хоть человека, хоть собаку. А прикажут — и рыб начнут обучать.

Поэтому Миро спросил только одно:

— А ему не повредит так много знаний? Может, у него мозг не выдержит?

— Ну… начнет не выдерживать — перестанет обучаться.

— А если он многого не поймет?

— Ну и что? Я вот тоже не все сразу понимаю. Однако запоминаю, а потом постепенно пойму.

— Если так… Тогда — пожалуйста.

Так к сонному Шарику был подключен обучающий аппарат.

После команды дежурного Зета все улеглись в мягкие, обволакивающие кресла-кровати, и космический корабль едва заметно дрогнул. В его недрах раздался ровный, все время усиливающийся гул. Юрия все сильнее и сильнее вдавливало в кресло, и тело становилось тяжелым и неповоротливым. Трудно было пошевелить рукой, ногой; чтобы повернуть голову, и то требовалось немало усилий. Но, как это ни странно, разговаривать было не так уж трудно.

Почему это получалось, Юра понять не мог. Выходило так, словно в теле каждого человека был свой маленький гравитационный аппарат, который ослаблял все возрастающие во время разгона корабля перегрузки.

Гудели неведомые машины, мерцал пустой экран, все так же перемигивались блуждающие огоньки на стенах. Все системы корабля работали нормально, и делать было решительно нечего. Вот почему Юрий и решил порасспросить о том, чего он еще не знал.

Разговор с Миро

Ближе всех лежал Миро. Он не спал и, видимо, даже не дремал, хотя его глаза были прикрыты. Что знал о нем Юрий? Что он голубой космонавт, что его зовут Миро… Вот, в сущности, и все. Можно еще прибавить, что он хороший парень. Но ведь этого мало. Каждый из четверых людей был славным парнем. Правда, Квач Юрию нравился поменьше. Но зато Зет нравился больше. Он был мягче других, добрее и душевней. А вот Миро как будто бы умнее.

Но всего этого было не слишком много для того, чтобы считать себя хорошо знакомым с соседом.

Вот почему все нужно было начинать с самого начала.

Но что такое начало? Ведь можно спросить ради этого самого начала такое, что продолжения уже не будет. Поэтому Юрий начал издалека. Он словно мысленно заполнял невидимую анкету. Первым ее вопросом стояло: фамилия, имя, отчество. Пока что Юрию достаточно было одного имени.

Вторым вопросом в каждой уважающей себя и других анкете стоит: время и место рождения.

Место рождения соседа в общих чертах было известно — Розовая Земля. А вот время… Времени рождения Миро и других космонавтов Юрий не знал. А теперь это казалось очень важным. Ведь он уже давно, примерно с середины первого поверхностного знакомства, подозревал, что у голубых людей не все в полном порядке… Нет, не в том дело, конечно, что они какие-нибудь странные. Парни они настоящие! И все-таки… Все-таки подозрения были. И подозрения довольно основательные. Вот почему самым главным оказался второй вопрос невидимой космической анкеты.

— Слушай, Миро, — как можно спокойней, даже как будто лениво или, вернее, так, словно преодоление тяготения было хоть и трудным, но, в общем-то, привычным делом, сказал Юрий, — слушай, Миро, а сколько тебе лет?

Миро медленно повернул голову к Юрию — преодолевать гравитационные силы и в самом деле было нелегким делом.

— Чего-чего? — недоуменно спросил он.

— Я говорю: сколько тебе лет?

— Каких это еще лет? — почему-то сердито спросил Миро — может быть, потому, что Юрий заставил его тратить лишнюю энергию на пустое занятие. Миро ведь был умнее всех.

Юрий растерялся. Как же его спросить: сколько тебе годов? Годков? Когда ты родился? Или сказать так, как записано в иных анкетах: сообщите время и место вашего рождения?

И тут произошло то, над чем Юрий задумывался не раз еще на своей Голубой Земле и понять чего он так и не смог. Бывает так: кажется, добросовестно думаешь, решаешь вопрос, прикидываешь, что и как сделать, даже, может быть, карандашом или ручкой орудуешь, и все, что ты делаешь, кажется очень сложным, почти неразрешимым. И вдруг ни с того ни с сего, не думая не гадая, выпаливаешь тот самый ответ, над которым столько времени бился и мучился.

Как это случается и почему, Юрий понять не мог. Однако такое случается очень часто! Получается, что как будто в самом Юрии сидят два человека. Один что-то там считает, думает, решает, а второй сидит себе спокойненько и посмеивается. У него уже все подсчитано, он уже все знает и только ждет момента, когда можно вскочить и выпалить свой ответ.

Правда, иногда этот, второй, человек выбрасывает такие штучки, которые приносят не очень много радости и самому Юрию, и окружающим. Но это уже дело десятое. В этот момент второй, хитрый человек, который незаметно жил в Юрии, выкрикнул:

— Эх ты, тумус! Не понимаешь? Ну сколько ты прожил на белом свете? Понимаешь?

И как ни удивительно, умный Миро прекрасно понял этого, второго, человека. Миро усмехнулся и слегка — сделать это быстро и энергично было, пожалуй, невозможно: гравитация — пожал плечами:

— Понимаю. Но при чем здесь… лета? Ведь считают зимы.

— А… а почему зимы? — Второй человек в Юрии исчез, и Бойцов остался один.

— Ну… Я не знаю, как у вас на Голубой Земле. А у нас на Розовой летом тепло. Все живет, расцветает… А зимой, наоборот, все замирает. Вот мы и считаем — сколько зим.

— Подожди! А при чем же здесь зимы?

— Ну как же… После зимы начинается новый расцвет…

— Вот-вот! После зимы. Значит, весной?

Миро удивленно посмотрел на Юрия и расхохотался.

— А мы никогда об этом не думали. Ведь и в самом деле годы нужно считать с весны. С того дня, когда все начинает жить заново.

— Во-от. Значит, договорились. Так сколько тебе… лет, зим и весен?

— Тринадцать.

— Чего-чего?

— Как это — чего-чего? — уже сердито переспросил Миро.

— Да вот… Это… Нет, верно? Тебе в самом деле тринадцать лет?

— А что, я разве выгляжу слишком молодо? Или, наоборот, старше своих лет?

— Нет, не в этом дело… А другим? Другим… сколько весен?

— Только Квачу четырнадцать. А всем остальным — по тринадцать…

— Понятно… Понятно… Но послушай…

— Вот что, Юра, поговорим как-нибудь позже. Мне нужно поспать — скоро на дежурство. Менять Зета.

И Миро не то что отвернулся, а просто утонул в своем кресле-кровати и смежил веки.

А Юрий думал. С одной стороны, все было правильно. Как ему и показалось в свое время, — космонавты выглядели для своих лет очень молодо, и вот пожалуйста. Они, оказывается, ровесники Юрия Бойцова.

И это, конечно, очень приятно. Потому что не нужно слишком уж их уважать или побаиваться. Словом, испытывать сотни всяких неудобств, которые неминуемо испытываешь, когда встречаешься со взрослыми, да еще не совсем знакомыми, а тем более с кожей голубого цвета.

Юрий с беспокойством посмотрел на молчаливого, сосредоточенного Зета, который в своем кресле-кровати медленно двигался вдоль такого несерьезного, словно игрушечного, пульта управления. Он то посматривал на лучащийся космическими отсветами экран, то на пульт. Но чаще всего он приглядывался к бесконечной пляске разноцветных огоньков на стенах корабля.

Огоньков этих, кажется, стало гораздо больше, чем раньше. И главное, они словно расползлись по стенам и даже высыпали на потолке. А ведь раньше, Юрий это ясно помнил, огоньки на стенах хоть и бегали, хоть и мигали, но действовали все-таки более организованно, чем теперь, — сплошной полосой, на определенной, примерно в рост космонавтов, высоте. И тогда, на Земле, космонавты почти не обращали на них внимания. А теперь Зет все время поглядывал на них, и, когда в каком-нибудь месте собиралось слишком много одноцветных — зеленых, красных или синих — огоньков, Зет немедленно переключал какой-то тумблер, и огоньки поначалу нехотя, а потом все быстрее разбегались в разные стороны.

Ну а вдруг Зет переключит не тот тумблер? Вдруг он сделает какую-нибудь, ну пусть самую маленькую ошибку? Что тогда? Ведь это космос. И если их так прижимает к стенкам кресел-кроватей, значит скорость о-го-го-го какая!

Ведь для того чтобы летать с одной обетованной планеты на другую, говорят, нужны околосветовые скорости. Значит, не исключена возможность, что корабль летит сейчас со скоростью сто, а то и двести тысяч километров в одну-единственную секунду.

Юрка на мгновение представил себе, с какой скоростью летит корабль, и от страха даже зажмурился. Раз — и шесть раз вокруг Земли! А вы представляете, если на такой скорости произойдет хоть малейшая ошибка? Зет нажмет не на ту кнопку, переключит не тот тумблер! Тут тормоза не включишь. Такое может произойти, что просто даже думать не хочется.

Юрий перестал жмуриться и не то что с недоверием или сомнением, а, скорее, с надеждой подумал: «Ну не может быть, чтобы с такой скоростью. Ведь когда, например, мчишься на машине, так и то по сторонам все мелькает. А тут… Тут в тысячу раз быстрее, и все на месте».

На экране действительно ничего особенного не происходило — все тот же отсвечивающий фиолетовым и синим мрак, все те же огромные звезды, ясные и чистые. И ломкие лучики света. И все — на месте. Ничто не проплывает, не пролетает и не дергается. Даже не верится, что корабль куда-то летит. Все очень спокойно и совсем не страшно.

И Юрий тоже постепенно успокоился. В конце концов, нужно как следует разузнать, а потом уж принимать решение — бояться или не бояться. Ведь может оказаться и так, что где-то на корабле есть и взрослые люди, а Юрий и Шарик попали только в детскую часть корабля, где ребята играют, чтобы не мешать взрослым.

А настоящие взрослые люди управляют кораблем по всем правилам космонавтики…

И хотя сам Юрий понимал, что этого, по всему видно, быть не может, он все-таки старался думать именно так — всегда приятно надеяться, что за тебя кто-то ответит и кто-то сделает.

Разговор с Тэном

Тэн открыл глаза и, повернувшись к Юрию, засмеялся:

— У тебя такой вид, словно ты делаешь научное открытие.

— Конечно, — почему-то рассердился Юра, — думаешь, думаешь, а… Да что там говорить! — махнул он рукой.

— Давай думать вместе, — коротко и, как всегда, мягко предложил Тэн.

— Разве можно думать вдвоем?

— Вообще-то, можно, хотя для этого следует надеть шлемы и подключить приборы. Но в данном случае я это сказал в том смысле, что, может быть, я тебе помогу.

На этот раз Юра не стал хитрить. Время шло очень быстро и не давало возможности раздумывать слишком долго. Поэтому он спросил напрямик:

— Сколько тебе… Сколько ты прожил, Тэн?

— Двенадцать зим. И еще несколько месяцев и дней.

— А у вас год какой? Сколько в нем дней?

— А почти такой же, как и у вас. — И, предупреждая следующий вопрос, Тэн пояснил: — Учти, Юра, на нашей Земле почти такие же условия жизни, как и у вас. И сутки почти такие же, только у нас принята десятичная система. Например, в минуте сто секунд, в часе сто минут. В сутках десять часов, а в неделе десять суток. Ну и так далее…

— Так, выходит…

— Нет, еще ничего не выходит. Просто наши секунды чуточку другие, чем ваши. А абсолютное время и у вас и у нас одинаково. Почти одинакова абсолютная продолжительность суток. А раз так, то, значит, и год тоже почти одинаков с вашим.

— Все ясно… Но тогда скажи, как же так получается: людям всего двенадцать лет, а их посылают в космическое путешествие. Разве это правильно?

— На вашей Земле, — невозмутимо ответил Тэн, — это пока еще неправильно. На нашей уже правильно.

— Что-то я тебя не понимаю.

— А что ж тут понимать? Вот возьми себя. Когда ты научился читать?

— Ну… когда мне было пять лет.

— А когда пошел в школу?

— В семь лет.

— И что ты делал в первом классе?

Юра задумался, вспоминая то далекое время, когда он был в первом классе, и невольно усмехнулся.

— Палочки писал… Читать учился.

— Постой, постой! Ты же научился читать за два года до поступления в школу.

— Выходит… Выходит, я просто читал.

— Я тебе скажу прямо: выходит, что в первом классе ты почти все время бездельничал. И сам не учился, и другим мешал. И тебя называли балованным и, возможно, наказывали. Но наказывали не очень сильно, потому что все-таки ты получал хорошие отметки. Верно?

— Верно… — растерянно согласился Юра.

Тэн говорил так уверенно и так правдиво, что Юрий на минуту усомнился — а на корабле ли он находится? Голубые ли люди перед ним? Может, это все не так? Может, он все еще на Земле и кто-нибудь из ребят решил разыграть его, представившись голубыми космонавтами?

— А чего ж тебе не получать в первом классе хороших отметок, если ты два с половиной года назад уже знал то, чему тебя учили в первом классе? Ведь верно?

— Верно… Но… Но откуда ты это знаешь?

— Вот чудак! Так у нас тоже так было. А потом умные взрослые люди решили, что это неправильно. Если так учиться, так только учеников портить. Человек хоть в пять лет, хоть в пятьдесят всегда есть человек. У него есть ум. У него есть понимание окружающего. Пусть еще не всегда полное и ясное, но оно все равно есть. Вот у нас на Розовой Земле и решили: нужно требовать с человека с самого раннего возраста. Но и доверять ему тоже с самого малого.

— Что доверять? — нерешительно спросил Юра.

— Все! Доверять все, что может сделать человек. А он даже в пятилетнем возрасте может сделать многое. Очень многое. Если, конечно, его научить и если ему доверять.

Юра хотел возразить — смешно доверять пятилетнему человеку серьезное дело. Пятилетний человек — это еще не человек. Но тут почему-то вспомнилось, что Пушкин в пять лет писал стихи. Да еще не на русском, а на французском языке. А Суворов уже в раннем детстве возился со схемами и описаниями боев и походов. А Моцарт в пять лет давал концерты. А…

Нет, что бы там ни говорили, а пять лет для настоящего человека — это очень и очень… Ну и не то чтобы много, но и не мало. В пять лет тоже можно сделать кое-что настоящее. Если, конечно, человека научить и потом хоть немного ему доверять.

— Вот у нас на Розовой Земле и решили учить детей с четырех лет. Как человек выходит из яслей, он и начинает учиться по-настоящему.

— А это… не очень трудно?

— Чего ж тут трудного? Тебе трудно читать интересные книги? Гонять мяч ведь не трудно же? А почему? Потому что это доставляет тебе удовольствие. А разве не доставляет удовольствие всегда узнавать новое? А узнав, применить его в деле. Так что, как видишь, у вас только начинают учиться, а на нашей Земле ребята уже кончают арифметику и грамматику, естествознание и историю и приступают к настоящим наукам.

— А эти, выходит, не настоящие? — сердито спросил Юра, потому что ему показалось, что Тэн слишком уж загордился своей Розовой Землей, и своими ребятами, и своими школами. Пусть, конечно, у них так все здорово, но задаваться этим все равно не стоит. Даже космонавтам. И даже не простым, а голубокожим.

— Нет, зачем же… Тоже настоящие, но они — общие. А у нас науки более… точные, что ли. Возьмем химию. У нас в школе химия не одна. У нас и органическая, и неорганическая, и физическая, и квантовая. А каждая из этих химий разделяется еще на отделы. Вот так и идет изучение…

— И у всех так?

— Конечно! Только ведь изучение изучением, а практика практикой. Изучаем химию — и сразу работаем возле приборов и установок.

— Это в семь-то лет? — воскликнул Юрий.

Тэн долго смотрел в его возбужденное, недоверчивое лицо и с достоинством, но чуть-чуть с сожалением ответил:

— Я же тебе говорю, что человека нужно не только учить. Человеку нужно доверять! У нас научились доверять. Даже семилетним. Даже пятилетним. Понимаешь?

— Это понятно. Но пятилетние у вас… Просто так учатся?

— Зачем ты так? — с горечью протянул Тэн. — Ведь я же серьезно.

— Так и я серьезно.

— Нет. Даже пятилетние и восьмилетние на практике еще не работают, а вот десятилетние обязательно помогают студентам. А потом работают самостоятельно. Потому что их научили и им доверяют.

Нет, всего этого Юра еще не мог понять. Он чувствовал, что это здорово, когда тебе доверяют, верят, что ты настоящий человек и что ты способен на что-то дельное, хорошее. Но он не мог представить себе, что ему бы самому не то что в первом классе, а даже теперь, уже шестикласснику, вдруг доверили бы работу на каком-нибудь станке или приборе.

Выходило, что доверие не только дает, но оно и требует. Выходило, что доверие не только легкая и радостная вещь, но, оказывается, еще и серьезная, трудная обязанность. Выходило, что доверие мало заслужить, его нужно оправдать.

Ох, сколько не то что нового, а, скорее, непривычного стояло за этими словами голубого человека!

Возникли мысли, что хотя и Пушкин, и Суворов, и Моцарт — это всё гении, особые люди и, конечно, равняться на них нечего, потому что такие рождаются раз в столетие, но все-таки и самые обыкновенные земные люди могут добиться прямо-таки сказочных успехов.

Наверное, раньше Юра не согласился бы с этим и сказал Тэну: «Это все фантастика!» Но сегодня сказать так он не мог. Не мог еще и потому, что уже подумал о том, что ведь во времена Пушкина, Суворова, Моцарта не было радио. Не было телевидения. Не было машин. Настоящей химии.

Так как же можно и нужно учиться теперь? Да, Юра все-таки понимал — Тэн прав. Начинать учиться можно и нужно гораздо раньше, чем это делается до сих пор на Голубой Земле. Пожалуй, если честно, так он уже потерял целых три года. Ведь он научился читать еще в детском возрасте, когда ему было пять лет. Хотел — читал, не хотел — не читал. Потом, в школе, его заново начали учить азбуке, умению читать по слогам. Ясно, что учить то, что уже знаешь, — смешно. И Юрка не учил. Он баловался на уроках, на переменках, дома. А учительница все равно ставила ему четверки или пятерки, потому что он-то ведь знал то, чему его учили. А ведь отметки ставят не за красивые глаза, а за знания.

Ну а потом, во втором классе, ему казалось, что знания даются просто так. Ни за что. А отметки ставятся за то, что знал уже раньше. Наверное, поэтому ему все время не хватало каких-нибудь получаса, чтобы выучить уроки, пятнадцати минут, чтобы решить неполучающийся пример. Так и вышло, что вместо четверок и пятерок он стал получать уже тройки, а потом и двойки. А учительница стала ругать его и называть лодырем. А сам Юрка этого не чувствовал. Просто он по-прежнему был таким, каким бывал и в садике, и в первых классах школы. А вот требовали с него уже совсем по-другому, не так, как в садике или в первом классе. И это казалось несправедливым. Он думал, что к нему придираются.

Из-за того что учительница «придиралась и не давала жизни», Юрка то злился на нее и совсем не делал уроков: решал, что он все равно уйдет работать, а рабочему человеку очень уж больших знаний не требуется и, значит, можно не учиться. А то, наоборот, как бы мстя учительнице, вызубривал уроки и со злостью отвечал ей на четверку, а то даже и на пятерку. Но вызубренное быстро забывалось, а любви, уважения к таким знаниям не оставалось.

В пятом классе пошло еще хуже. В пятом классе был уже не один, а несколько учителей и учительниц. Отговориться тем, что к нему придираются, Юрка не мог: причин для придирок у новых учителей просто не было. А двойки в Юркином дневнике были, и отец, раньше немного веривший и придиркам учительницы, и невезению, и вообще всяким Юркиным отговоркам и оправданиям, теперь верить отказался. Он сказал прямо:

— Ты лодырь. Я в твои годы…

И пошло-поехало!

Вот почему Юрий вздохнул еще горше: что ни говори, а доверие — вещь хорошая, если… Если самому хочется оправдывать это доверие. А если не очень хочется, так лучше пусть без доверия… Как-нибудь уж по старинке… Как на Голубой Земле…

И в то же время ему страшно, до колик в сердце захотелось, чтобы ему доверяли. Поручали сложные и ответственные дела и требовали, чтобы он во что бы то ни стало выполнил их. Вот как космонавты…

Наверное, потому, что Юрий уже понимал: учили его и сам он учился в прошлом так, что равняться теперь с голубыми людьми ему было трудно, а признаться в этом, когда стало совершенно ясным, что они Юркины ровесники, было просто невозможно. Юрий попытался найти последнюю лазейку. Даже не лазейку. Он и в самом деле не очень верил тому, что видел.

— Слушай, Тэн, может, ты скажешь, что вам доверили весь корабль?

— Конечно! — ничуть не смутился Тэн. Это становилось прямо-таки интересным: Тэн явно врал напропалую. Юрка ехидно улыбнулся и спросил:

— И, кроме вас четверых, на всем корабле нет ни одного живого человека?

— Конечно!

— И с вашей Земли никто не управляет вашим кораблем?

— Конечно! — все так же уверенно ответил Тэн и наконец заметил ехидную Юркину улыбку. — Ты, кажется, не веришь? А почему? Разве я или кто-нибудь из наших тебя обманывал?

— Не в этом дело, — уклончиво протянул Юра. — Не в этом дело…

— А в чем? — И потому, что Юрий жался, кривился и недоверчиво покачивал головой, Тэн рассердился: — Что ж ты молчишь? Говори напрямик. Ты нам не веришь?

— При чем тут не веришь… Но, понимаешь, я же сам слышал, как кто-то объявлял тревогу… Предупреждал… И голос был, по-моему, взрослый.

— Так тебе же говорили, что это действуют роботы. Следящие роботы. Говорили или не говорили?

Сейчас Юрий уже не помнил, говорили ему или не говорили о роботах, но в душе он уже согласился с тем, что при таком положении дел и при такой технике и в самом деле должны работать, предупреждать и действовать роботы. Иначе зачем же тогда и космическую технику выдумывать?

Но был еще один хитрющий вопрос. Такой хитрый и с такой подковыркой, что Юрий не сразу решился задать его. А когда решился, то еще долго не знал, с чего начать.

Пока Тэн кипятился и рассказывал о том, какие роботы есть на корабле — расчетчики, следящие, обучающие, информирующие, оценивающие, предполагающие, разведывательные и многие-многие другие, — Юрий наконец придумал подход к самому важному вопросу:

— Тэн, а сколько… сколько лет вы в пути?

— Мы? В пути? Уже шестой год…

Тут Бойцов не выдержал и рассмеялся — облегченно и очень ехидно. Вопрос с подковыркой оправдал себя.

— Ты чего смеешься? — удивился и немного обиделся Тэн.

Юрий смеялся все громче и раскатистей. Он крутил головой и даже хлопал себя по коленям, хотя это было и очень трудно — силы притяжения, или, научно говоря, силы гравитации, прижимали его в мягком кресле-кровати и наливали тело если не свинцовой, то, во всяком случае, чугунной тяжестью.

Тэн недоумевающе смотрел на Юрия, потом вдруг улыбнулся и тоже рассмеялся.

— Так. Пожалуй, ты прав, — сказал он, и Юрию сразу расхотелось смеяться.

— Почему я прав?

— Потому что со стороны и в самом деле наше положение выглядит смешным.

— Какое положение? — уже серьезно спросил Юрий.

— А такое, что нам всем по двенадцать лет, а мы летим уже шестой год.

— Почему же это смешно? — насторожился Юрий.

— Ну, нам это не смешно. У нас это в порядке вещей. А вот для людей с других планет это может показаться и смешным.

Тэн объяснил это таким тоном, что Юрий даже покраснел и буркнул:

— Только ты не очень задавайся, ты лучше расскажи.

— Что тебе рассказать?

— А вот это: почему вам понятно, а людям с других планет не понятно?

— Потому, Юрочка, что с нашей Розовой Земли космонавты вылетают в свои первые дальние путешествия не в двадцать или тридцать лет, как у вас на Голубой Земле, а в семь-восемь лет.

Это было не так уж неожиданно — что-нибудь в этом роде Тэн обязательно должен был сказать, — но поражал его тон, снисходительный и в то же время сожалеющий. И нужно было поддержать авторитет всех землян, а заодно и людей каких-то других цивилизаций, о которых голубые люди знали, а земляне только догадывались.

— Это почему вам такая привилегия?

— А это, братец мой, не привилегия, а самая обыкновенная необходимость.

— Почему же это, интересно, необходимость? Везде такой необходимости нет, а у вас она появилась?

— А как ты считаешь — сколько лет нужно, чтобы добраться от одной обитаемой или годной для обитания планеты до другой?

— Ну, я не знаю… точно. Но думаю, что года два… три… Может быть, пять лет…

— Та-ак. А сколько у вас на Голубой Земле человек готовится к космическим полетам?

— Точно я, конечно, не помню… Например, Гагарин — самый первый космонавт в мире… нашем мире — готовился два года. Потом и других готовил… Тоже несколько лет…

— Вот! А теперь прибавь пять лет до нужной вам планеты, сколько-нибудь времени на то, чтобы на ней посидеть, обследовать, а потом еще пять лет, чтобы вернуться на свою землю. Сколько получится?

Юрий не раскусил всей каверзности этого вопроса. Но он сразу почувствовал, что за ним стоит что-то очень важное и нужное для понимания всей жизни голубых людей. И поэтому он не стал ловчить и выкручиваться. Он честно признался:

— Н-ну… лет пятнадцать… — И неуверенно, но великодушно добавил: — Может… чуть больше…

— Во-от. — Тэн назидательно выставил палец и сложил розовые губы трубочкой. — Вот и получается, что космонавт ваш, с Голубой Земли, слетает один раз на какую-нибудь планету, вернется, пока отчитается, пока отдохнет — и лететь ему во второй раз уже не придется.

— Брось! — решительно заступился Юрка за милых сердцу космонавтов. — Они еще будут молодые!

— А я и не говорю, что старые. Будет им лет по сорок. Верно?

— Верно.

— Ну вот. Теперь клади опять несколько лет на подготовку к полету.

— Так они же один раз уже готовились! — возмутился Юрка.

— Как ты все хорошо знаешь! — задиристо покачал головой Тэн. — А что ж, по-твоему, все пятнадцать лет, пока они готовились и совершали первый полет, ученые и инженеры на Земле сидели раскрыв рот и хором кричали: «Ура! Вот какие хорошие космонавты! Уже полетели».

— Я тебя не понимаю…

— А чего ж тут понимать? Тут думать надо.

— Я думаю… — не совсем уверенно ответил Юрий.

— Думаешь, да, видно, не о том. Ведь за эти пятнадцать лет инженеры и ученые построят новые корабли, откроют новые способы их ведения. И сами космонавты из космоса передадут, что плохого в том корабле, на котором они летят, а что хорошего. Инженеры тоже это встроят в новые корабли. Так как, по-твоему, должны будут космонавты для своего нового полета освоить новый корабль, научиться его водить и всякое такое?

— Наверное, должны, — неуверенно согласился Юрий.

— Значит, и для этого потребуется время. Может быть, даже годы.

— Наверное…

— А раз наверное, так вот и посчитай, через сколько лет ваш земной космонавт полетит в свой второй полет.

Юрий добросовестно считал. Получалось много. Так много, что и говорить об этом не хотелось.

И Тэн прекрасно понял его. Он не стал задаваться, показывать свое превосходство. Он только мягко улыбнулся и сочувственно спросил:

— Теперь ты понял?

— Почти… — печально протянул Юра. — Ты знаешь, Тэн, ты на меня не обращай внимания. Ты просто рассказывай, а я, чего не пойму, спрошу. Ладно? А то времени много уходит…

— Тао, — тоже почему-то печально протянул Тэн. — Времени действительно уходит много. Но слушай. Раз ты понял, что ваши земные космонавты при современной вашей технике и, главное, при современном отношении ваших людей между собой смогут полететь во второй свой полет не раньше чем в сорок лет, то ты должен понять и другое: домой, на свою родную Землю, они могут вернуться только в глубокой старости.

— Но ведь корабли-то будут более совершенные. Они же полетят побыстрее.

— Правильно! Но ты другое не забывай. Во-первых, теперь космонавты полетят подальше. Они же опытные, умелые — летят-то не в первый раз. А во-вторых, чем больше скорость, чем ближе она к скорости света — триста тысяч километров в секунду, тем невероятней ведет себя время. Может получиться так, что космонавт будет летать недолго, какой-нибудь десяток лет. Но его корабельное время будет бежать так медленно, что, когда он вернется на свою Землю, где время бежало нормально, как всегда, там окажется, что прошла уже сотня лет. Вот в чем дело, Юра. И это тоже нужно помнить. А то и у нас, и у вас некоторые как считают: «А-а, космос! Подумаешь! Пространство безвоздушное, скорость огромная, машины и роботы действуют автоматически — значит, космонавты вроде бесплатного приложения. Как пассажиры или как подопытные животные». А ведь небось когда садятся в самый обыкновенный летательный аппарат, который и от земли-то не отрывается как следует, все поджилки у них трясутся, лекарствами запасаются, готовят бумажные пакеты, да еще возмущаются, почему нет парашютов. У вас есть такие?

Юра еще никогда не летал на самолетах или вертолетах и потому не догадывался о подобных храбрецах на словах и трусах на деле. Но он был уверен, что такие обязательно должны быть, потому что он встречал и маленьких, и взрослых людей, которые умудрялись охаять и принизить все, что они не умели делать сами или чего у них не было. Но уж если они чему-нибудь научились или что-нибудь приобрели, так выходило, что как раз это и есть самое лучшее и самое совершенное. А все остальное — форменная ерунда. Вот почему Бойцов решительно сказал:

— Конечно есть!

Сказал и почему-то почувствовал облегчение. Выходило, что и на Розовой, пока что недостижимой планете тоже были люди с недостатками. Выходило, что голубые люди тоже были не такими уж необыкновенными, как могло показаться в самом начале. Люди как люди. Только голубого цвета. Да, Земля у них Розовая. И еще цивилизация у них выше.

Но ведь цивилизация — дело наживное. Сегодня ее нет, а завтра ее можно и выработать. Важно только не лениться и не ждать, пока тебе преподнесут ее в готовеньком виде, да еще начнут уговаривать — возьмите, пожалуйста. Не обижайтесь. Может, и лучше можно было процивилизовать, но мы еще не достигли…

Нет, после этого голубые люди стали как-то ближе и роднее. И потому Юрий сразу почувствовал себя смелее и надежней. Он засмеялся и повторил:

— Конечно есть.

— Во-от! У нас такие имеются. Но как у вас, так и у нас имеются и другие. Просто умные. И таких как у нас, так и у вас — абсолютное большинство. Вот они и решили: зачем ребятам первую половину своей жизни, в сущности, бездельничать? Ведь они привыкают бездельничать, а потом учиться по-настоящему им уже трудно. Вот у нас на Розовой Земле и начинают обучение с четырех с половиной лет. Сразу выгадывается три года.

А в семь лет тех ребят, которые подходят по физическим и психическим данным, если, конечно, они сами хотят и на это соглашаются их родители, посылают в космос.

— Семи лет?! — все еще не веря, переспросил Юра.

— Да, именно семи. И ты не удивляйся. Ты просто подумай. Вот мы с тобой сейчас болтаем и дела не делаем. Верно?

— Верно…

— Вот так и в начале полета. Пока ракета разгонится, пока ляжет на курс — лежи и болтай. А еще лучше — спи. Что мы поначалу и делали. А время-то идет нормальным образом, и мы нормальным образом растем.

Все казалось таким неправдоподобно правильным и логичным, что не верить было просто невозможно. Но именно эта простота и смущала.

Как так: погрузили тебя в космический корабль, вывели на орбиту — и лети, ни о чем не думая? Юрка не раз читал, что специальные приборы-роботы сделают это еще лучше и надежней, чем сами космонавты. Что же, спрашивается, в таком случае делать космонавтам? Решительно нечего. Недаром земные космонавты запросто спали в своих кораблях. Тогда это даже как-то умиляло. Летят в космосе, обедают и даже спят… Самым обыкновенным образом. Может, даже руку под щеку подсунут. Слюнку во сне пустят.

Интересно, храпят космонавты во сне или не храпят?

И чем больше таких вот мелких мыслишек копошилось в Юркином мозгу, тем проще и неинтересней казались космические полеты, сами космонавты и в самом деле представлялись не то ленивыми, не то просто подопытными. И от этого — неприятными…

А Юрка знал: они настоящие ребята! Настоящие! Смелые, сильные, умные и мужественные. Он знал это, восхищался своими земными космонавтами, и все-таки… Все-таки теперь после вот этих рассуждений на окраине космоса что-то было не так.

Они уже не казались настоящими, умными и смелыми… Нет, не казались. И это было так плохо, так неприятно, что мириться с этим Юрка не мог. Он стал разыскивать хоть какое-нибудь оправдание своим, земным космонавтам. Но оправданий поначалу не было, и Юрка уже почти не слушал Тэна. Его слова проходили где-то в стороне.

И вдруг Юрия, как говорят, осенило. Он резко дернулся, охнул от боли, пронизавшей все тело, — ведь перегрузка организма все время увеличивалась и резкое движение в мягком кресле оказалось очень болезненным. И все-таки, охнув, он закричал:

— А наблюдать-то они должны! Иначе зачем же им летать? Зачем? А?

Тэн посмотрел на него несколько сожалеюще, задумался и радостно улыбнулся.

— Чудак. Так наблюдать нужно вашим космонавтам. Космонавтам с Голубой Земли! Они же летают впервые. Они ведь как глаза и уши всего вашего… белого или черного, а может быть, желтого или уж не знаю какого там человечества. Они должны наблюдать, должны отмечать и запоминать все важное и интересное. Им, конечно, и труднее всех, и опаснее всех, я… — Тэн сверкнул глазами. — И все-таки… все-таки… интереснее всех. Они же все видят впервые! Понимаешь — в самый первый раз.

— А у вас? — остывая, спросил Юра.

— А у нас? У нас ведь летают в космос давно. И все космические окрестности нашей Розовой планеты давным-давно изучены. Движения всех крупных метеоритов, астероидов и комет давным-давно рассчитаны, всякие там поля и гравитационные отклонения изучаются в первых классах на уроках географии, и если школьник их не знает, так ему ставят двойку. Зачем же нужно нашим космонавтам наблюдать в начале полета? Совершенно незачем.

Опять все было правильно! Но так правильно, что Юрке захотелось кричать и прыгать от радости.

Нет, космонавты Голубой Земли — настоящие ребята! И они не виноваты, что их цивилизация еще не дает им возможности слетать подальше, заглянуть в дальние уголки космоса. Но это время будет, и тогда… Тогда…

— Правильно! — ликуя, крикнул Юрка. — Все правильно!

— Что — правильно? — недоверчиво переспросил Тэн.

— Все правильно!

— Как это — все? Все-все?

— Н-ну… все, что ты говоришь. Я, словом, все понимаю.

— А вот это точно. Но это не значит, что все правильно. Это значит, что ты все понимаешь.

— Ладно, Тэн, не придирайся. Рассказывай. А то мы уже столько болтаем, а я все еще не понял главного: что же вы делаете во время полета?

— Так ты слушай и не перебивай! А то: «Все правильно! Все правильно!» Но вот и неправильно.

— Что неправильно?

— А вот то и неправильно, что первые года полтора мы просто летим, спим, едим… Ну картинки смотрим и всякое такое… Словом, бездельничаем… Роботы запрограммированы так, что нам делать совершенно нечего. В этом беда, и это неправильно. Ты понимаешь?

— Не совсем, — сознался Юра.

— А плохо то, что полтора года мы бездельничаем. По программе, составленной на нашей Земле, нам дали отдых. Кто-то нас очень пожалел: как бы мы не переутомились. А мы не переутомились, а просто отупели от безделья. И потом пришлось мучиться, чтобы опять приступить к учебе.

— А вы, значит, не просто летите? Вы еще и учитесь?

— А ты по себе не знаешь?

— Ну так я думал… Это ж ваш язык, а вы наш, русский, не изучали.

— Чудак. А математику, а химию? А биологию и космогонию, а сотни других наук?

— А учителей где вы берете? Они к вам подлетают на скоростных ракетах? Прилетят, дадут урок и улетят? Ну конечно, оставив домашнее задание.

— Ты не смейся. Мы учимся так же, как учился и ты. Вся программа нашего школьного обучения записана на пленке. Включаем урок — и готов. Понял? Так что учителя нам не особенно нужны. Мы не маленькие и умеем заниматься сами.

— А… если не все понимаешь?

— Неужели ж мы вчетвером ничего не поймем? Ведь хоть один из нас, да разберется. Поможет другим. А главное, пленку-то мы не перерабатываем в энергию, а храним. Не поймем — заново пропустим пленку.

— Ну а если пленка плохая… непонятная?

— Тогда дадим сигнал на свою Землю и оттуда пришлют консультацию. Кстати, мы здесь летим, а оттуда нам все время присылают поправки к программе.

— Это зачем же?

— А затем, что там, на Розовой Земле, наука не стоит на месте. Каждый день рождается что-нибудь новое. А чем же мы хуже тех, кто учится в настоящих школах? Мы тоже должны знать все самое новое. Так вот мы и учимся. А могли бы и лучше. Могли бы…

Он сказал это так грустно, что Юрий тоже загрустил вместе с ним — как-никак, а полтора года они действительно теряют. Ведь это что получается — даже на такой, далеко шагнувшей вперед Розовой Земле и то есть совершенно определенные недостатки. Эти недостатки настолько заметны, что даже он, обитатель Голубой Земли, и то их замечает. Но тут память подсказала иное.

«У них плохо используется полтора года их жизни, а у нас на Земле по крайней мере три года».

«Это почему же» — мысленно спросил Юрий свою беспокойную память.

«А потому, что читать и считать ты, например, умел в пять лет, а потом до второго класса ты, в сущности, ничему новому не научился».

«Но…»

«При чем здесь «но»? — сказала беспокойная и строгая память. — «Но» здесь ни при чем. На Розовой Земле теряют полтора года, да и то только космонавты, потому что при разгоне им и в самом деле трудно учиться — слишком сильна гравитация, а на нашей Голубой — целых три. Так что «но» здесь ни при чем».

И Юрию пришлось согласиться. Он легонько вздохнул и задумался над тем, что на белом свете есть много правильных пословиц. Например, ну… как ее? Ну, где говорится о том, что в чужом глазу мы очень легко замечаем даже соринку, а вот в своем пусть торчит суковатое бревно, а мы будем считать, что все правильно и все очень замечательно.

Когда Юра собрался пофилософствовать на эту тему, кто-то требовательно ткнул его в ногу.

С трудом преодолевая все усиливающуюся гравитацию, Юрий приподнял голову и увидел возле своих ног верного Шарика.

Шарик всегда отличался очень умными и, как говорили все мальчишки на улице, человеческими глазами. А сейчас они были такими, что Юрий, несмотря на гравитацию, дернулся и приподнялся в своем кресле. Глаза у Шарика были не только умными, но еще и страдающими, растерянными, такими, что Юра сразу бросился на помощь своему товарищу.

Но помочь он не успел, потому что, когда он все-таки приподнялся в своем кресле-кровати и сел, от удивления у него опустились руки: Шарик был Шариком и в то же время он уже не был Шариком.

Он стал совсем другим. И не только потому, что у него необыкновенно поумнел и очеловечился взгляд, хотя и это было очень важно. Ведь если бы не огромный, свисающий набок язык, можно было бы ожидать, что собака вот-вот заговорит на человеческом языке. Но главное все-таки было в том, что Шарик необыкновенно вырос и вытянулся. На месте одного Шарика стало по крайней мере два.

Когда собака поняла, что от обалдевшего хозяина ждать помощи нечего, она горько усмехнулась и подобрала язык.

Несколько секунд вся морда Шарика, его уши и даже тело странно и непонятно дергались, морщились и передвигались. Доносились какие-то неясные, приглушенные звуки: клохтанье, повизгивание, хрипы. Потом все стихло. Шарик устало вывалил сухой язык и посмотрел на Юрку так, что он понял четвероногого друга.

«Хотел тебе все объяснить, Юрка, но ничего не получилось. Не умею. Понимаешь? Очень это обидно — не умею, и все тут».

И, не ожидая, пока Бойцов придет в себя, Шарик медленно повернулся и медленно, осторожно, словно на льду, стал передвигать лапы. Он не шел, а именно передвигал лапы — старательно и трудно.

Они подгибались и иногда подводили Шарика, разъезжались в стороны. Но Шарик упрямо подтягивал свои непослушные лапы и сосредоточенно вышагивал к приоткрытой двери.

В дверях он остановился и оглянулся. Взгляд у него опять был печальный и слегка растерянный. Потом на морде мелькнуло выражение усмешки. Как будто он хотел сказать: «Видишь, брат, как все неладно получается. Прямо и не знаю, что делать. А ты не поможешь. Лежишь и молчишь».

Юрка действительно молчал, хотя и не лежал, а, скорее, сидел.

На прощанье Шарик пронзительно посмотрел на него, укоризненно покачал головой и скрылся за дверью: большой, длинный, странно… нет, не то что худой, а какой-то мосластый. Словно в нем костей было много больше, чем для него требовалось. И эти словно лишние кости выпирали из неопрятной, торчащей во все стороны шерсти.

Да, по всем приметам, в глубину космического корабля поковылял Шарик, и в то же время это был уже совсем не тот Шарик… «Ведь он хотел… — подумал Юра, — хотел что-то сказать мне… объяснить, что с ним произошло, но у него ничего не получилось. А почему? Наверное, потому, что у него язык не такой, как у нас. Язык у него слишком уж длинный».

И Юрий, сам того не замечая, высунул свой язык и кончиком попробовал достать хотя бы до подбородка или до носа.

Измерения показали, что, по сравнению с собачьим языком, Юркин язык был короче, наверное, в два раза. А может быть, даже больше.

«А как ему хотелось что-то мне рассказать… Как хотелось! — опять подумал Юрка и поэтому не успел убрать язык. — Ведь это, наверное, такое мучение — понимать, что говорят другие, и ничего не уметь сказать. Надо что-то с ним делать…» — благородно решил Юрка и услышал недовольный голос Тэна:

— Ты что язык показываешь?

— Какой язык? — искренне удивился Юрка: он совсем забыл, что после опыта не успел убрать свой язык.

— Ну, если у тебя два языка, тогда, конечно… вопрос уместный.

— Я не показываю. Просто… просто я посмотрел на Шарика…

— Не оправдывайся, — поморщился Тэн, — Шарик здесь ни при чем. Ведь он пошел… — Тэн замялся, — ну ты сам понимаешь…

— Ничего я не понимаю, — обиделся Юрка. — Просто он пить хочет — вот и пошел.

— Не думаю… Во всяком случае, это ему не удастся.

— Почему?

— Для того чтобы отвернуть кран с водой, нужны руки, а у него, по-моему, нет рук.

— Он и зубами сумеет… Вы его просто плохо знаете. Это такой… такой… — с некоторой гордостью ответил Юрий и почему-то успокоился.

Ему и в самом деле показалось, что с Шариком не произошло ничего необыкновенного. Наверное, ему показалось, что собака так уж заметно изменилась.

Измениться, конечно, изменилась. Но в этом нет ничего удивительного: что ни говорите, а они находятся в космосе. И главное, с ними обоими происходят странные события. И науке еще не известно, как все такое и подобное влияет на собачий организм. Может быть, и сам Юрий изменился, только он еще не замечает этого. Вот когда изменения заметят другие, хотя бы голубые люди, тогда нужно бить тревогу, а пока следует молчать и наблюдать.

Чтобы успокоиться, Бойцов задал Тэну новый, довольно каверзный вопрос:

— Ладно. С Шариком понятно. Непонятно другое. Что вы будете делать после этого полета?

— Как — что? — искренне удивился Тэн. — Считай: лететь до намеченной солнечной системы около десяти лет. Значит, туда мы прилетим, когда нам будет около восемнадцати. Года два, а может быть, и три потребуется для обследования самой системы и ее ближайших космических окрестностей, на установление связей с соседней галактикой. Потом полет назад, на Розовую Землю: он продлится лет семь… около восьми.

— Это почему так — туда десять лет, а обратно восемь?

— Потому, что наша солнечная система и нужная нам система, как и все в космосе, никогда не стоят на месте. Они перемещаются и иногда приближаются друг к другу. Вот как раз через восемнадцать лет и начнется такое сближение. Если новая, обследованная нами солнечная система окажется подходящей для нашей цивилизации, наши люди смогут переселиться на ее планеты.

— Это вы должны все разведать? — недоверчиво спросил Юра.

— Да, мы, — совсем просто, как о чем-то само собой разумеющемся, сказал Тэн. — Значит, когда мы вернемся на свою Землю, нам будет примерно двадцать пять лет. Из них восемнадцать мы проведем в космосе. Согласись, что мы будем и опытными, и совсем еще молодыми космонавтами.

— Пожалуй…

— А это значит, что те из нас, кому не понравится космическая профессия, смогут остаться на Земле и получить другую специальность, а те, кого увлечет космос, отправятся в новые, более сложные и дальние космические путешествия. Лично я уже твердо знаю — я полечу еще не раз.

— Здорово вас готовят! — с уважением сказал Юрий и сполз в свою кровать. — Теперь я понимаю кое-что…

— Ну хорошо хоть не сказал: «Я все знаю!» — засмеялся Тэн. И серьезно, почти грустно проговорил: — Да, Юрка, для того чтобы чего-нибудь добиться, нужно все время учиться и все время тренироваться.

— С малых лет?

— Выходит, так, — мягко улыбнулся Тэн.

— Но это значит, что на Голубой Земле мы уже опоздали? — встревожился Юрий.

— Нет, почему же… — смилостивился Тэн. — Ведь у вас еще нет таких кораблей, как у нас. Но…

— Но они же будут, — перебил его Юрий.

— Вот именно. Значит, нужно готовиться как можно раньше. А ты… — Тэн опять засмеялся, — ты даже не знаешь формулу своего любимого продукта. Я уж не говорю — всей еды. Я тоже, может быть, формул всех кушаний не знаю. Но любимых!..

— Но понимаешь, Тэн, — жалобно протянул Юрка, — нас же этому просто не учили…

— Что значит — не учили?! Ты что, Шарик, что ли? Научили его понимать — понимает. Не научили говорить — не говорит. Ты же человек! Мыслящее существо. Если видишь, что чего-то не знаешь, что, по-твоему, нужно знать, возьми и изучи! Что, у вас знания под секретом, что ли? Или, может быть, у вас не разрешают учиться?

— Нет, конечно… Но… — начал было Юрий и смолк.

Не мог же он рассказывать Тэну, что за последние десять лет его жизни он ни разу не ощущал острой необходимости знать формулу хлеба. Или сахара. Существовали они — это здорово! Нужно было их купить — отлично! А на большее Юрий просто не рассчитывал…

Глава 13

Вой в космосе

Несмотря на тяжкую, пригибающую к полу силу гравитации, Шарик все-таки пробрался на кухню, с трудом отдышался и подумал уже не на своем, собачьем языке, а на том, новом, который он выучил, сам не зная когда и почему. Потому что в этом языке было много интересных понятий и, главное, все они состояли из слов, которые, в общем, очень здорово объясняли и его состояние, и состояние окружающих предметов, и обстановку, этот новый язык показался практичному Шарику очень подходящим. На нем он и подумал: «Что со мной делается! Что делается…»

Он критически осмотрел самого себя со всех доступных ему сторон и горестно взвизгнул: несмотря на овладение новым для него языком, ни говорить, ни выражать свои чувства по-новому Шарик не научился.

«Если так и дальше пойдет, так я раздуюсь… Как бык раздуюсь».

Тревога Шарика была обоснованна. С ним творилось нечто совершенно непонятное и удивительное. Если раньше, несколько часов назад, это удивительное только угадывалось, потому что оно словно прорезывалось и набирало силы, как гриб, который готовится выглянуть из-под прошлогодних листьев на белый свет, но уж когда выглянул, то увеличивается прямо на глазах. Вот такое происходило и с тем удивительным, что отличало теперь Шарика от всех окружающих: он рос.

Рос так, что, будь он на Голубой Земле, о нем бы могли сказать, что он растет как на дрожжах, или даже проще: «Во дает!»

Но все это не очень радовало Шарика, хотя временами ему и нравилось, что он раздается и вширь и ввысь. Он помнил уличные обиды от более сильных и злых собак, которые всегда бывали больше его.

Теперь запоздало Шарик мечтал, как он разделается со своими обидчиками.

Но эта маленькая и какая-то невнятная радость перебивалась тоже еще невнятной тревогой: «Мне все время хочется либо есть, либо пить. Так хочется, что я не в силах совладать с собой. И что самое главное — чем больше я ем и чем быстрее расту, тем больше и чаще мне хочется есть и пить. Что же будет, если так пойдет и дальше?»

Шарик уселся на обыкновенной космической кухне перед химическими анализаторами и представил, что же все-таки произойдет, если и дальше все пойдет так, как идет сейчас.

Вырисовывалась не очень-то симпатичная картина. И чем ярче она становилась, тем страшнее и неприятней было бедному Шарику.

На этой картине вечно голодный, томимый жаждой Шарик разросся до таких размеров, что космический корабль был уже не в силах его вместить, и он, сжатый со всех сторон оболочкой корабля и в то же время наделенный гигантской, прямо-таки космической силой, чтобы спастись, вынужден был напрячься и разломать корабль надвое. А может быть, даже на три или на все четыре части…

Что тогда будет?

Шарику стало страшно: придумать, что будет тогда, он не мог. И не потому, что не хотел. Он хотел, но не умел. Оказывается, его мозг был еще мало приспособлен к выдумкам. А может быть, потому, что пока Шарик очень мало знал. У него не было даже низшего образования.

Может быть, у него и было какое-то свое, собачье образование, но в космосе оно помогало не очень-то надежно.

Тогда Шарик стал думать о другом. О том, как он будет есть и пить, пока… Нет, он не будет расти до тех пор, пока не лопнет корабль. Он будет есть, пока на корабле имеются продукты и вода.

И тут ему опять стало страшно, потому что если он так будет есть и пить и так расти, то вода и еда на корабле кончатся очень скоро. И тогда… Тогда единственными, кого можно будет съесть, будут его двуногие друзья. Голубые и белый.

Как ни прикидывал Шарик, но получалось, что выхода у него нет. Раз он обречен на постоянный рост и, значит, на постоянные жажду и голод, он должен будет в конце концов погубить своих товарищей или погибнуть сам от голода и жажды. А он не хотел ни того ни другого. Он не мог погубить или хотя бы послужить причиной гибели своих товарищей. Но он и не хотел гибнуть сам.

Положение складывалось прямо-таки убийственное. И выхода из него Шарик не видел.

Конечно, можно было поделиться своими мыслями с товарищами — ведь он прекрасно понимал почти каждое их слово. Но вся беда заключалась в том, что рассказать о своих печальных и опасных мыслях Шарик не мог.

Он в этом убедился, когда собирался идти на кухню: он все понимал в тот момент. У него нашлись самые добрые и самые умные слова, которые он выучил на языке голубых людей. Но произнести их он не мог — язык у него оказался слишком длинным. Как у сплетника или трепача. И он не подчинялся Шарику. Он болтался во рту между редкими зубами, и ничего путного, кроме мычания и приглушенного повизгивания, не выходило. И как теперь поступить — Шарик не представлял.

А поскольку будущее в его мыслях сводилось только к двум картинам — либо гибели корабля, либо собственной гибели от голода (он даже в мыслях не мог представить, что съест товарищей), то Шарику стало так страшно, что он не выдержал и завыл на своем собачьем языке: «Ой, плохо-о-о! Ху-у-удо-о! Ши-и-ибко-о ху-у-у-до-о-о!!!»

Его вой, виноватый и немного жуткий, разнесся по всему кораблю, ударился о стенки и эхом возвратился на кухню.

Тревожно замигали огоньки на стенах, что-то неуловимо и стремительно сменилось в положении корабля, и это уже по-новому испугало Шарика.

Он перестал выть, тяжело вздохнул и, поднявшись на задних лапах, достал из картотеки программу обеда, вставил ее в отверстие манипулятора, а потом открыл краник водяного бачка и с удовольствием попил прохладной, но в общем-то безвкусной воды.

По мере того как машины выдавали ему все новые и новые порции невиданных и совершенно невероятных по земным понятиям блюд и Шарик равнодушно съедал их, время от времени наклоняясь к водяному крану и запивая съеденное водой, он успокаивался и грустно думал: «А что же делать? Ну что делать, если я хочу есть, так хочу, что забываю все на свете?»

И он ел, пил, совестился и ругал сам себя, пока наконец не заснул возле самого крана с водой.

На корабле все успокоились, и только тихонько гудели невидимые машины, вырабатывавшие огромную, прямо-таки невероятную энергию, которая еще непонятным образом разгоняла корабль в безмерных, безвоздушных и черных просторах космоса, несла его к каким-то неведомым планетам в неведомых галактиках. И никто на корабле еще не знал, как незаметно к ним подбирается настоящая, не предусмотренная никакими программами полета серьезная опасность.

Впрочем, беды всегда подбираются незаметно, потому что если бы они были предусмотрены заранее, так это были бы не беды, а просто самые обыкновенные неприятности.

После того как вой Шарика прокатился по всему кораблю и вывел из приятной, мечтательной дремоты всех космонавтов, Квач громко зевнул и, осторожно, натруженно меняя положение в кресле, сказал:

— Это что за представления? Концерты с продолжением?

Юра растерянно и извиняюще, словно он был виноват в том, что Шарик неожиданно завыл на весь корабль, попытался вступиться за собаку:

— Тоскует, наверно… Все-таки космос…

— Ну и что, что космос? — почему-то строго спросил Квач. — Если космос, так обязательно нужно выть?

— Не обязательно, конечно, но… Но может быть, у него ностальгия…

— Это еще что за ностальгия?

— Ну… болезнь такая… Иначе еще называется — тоска по родине.

— А-а, — протянул Квач и сразу осунулся и затих.

— Я думаю, что ностальгия здесь ни при чем, — вмешался Миро. — У него, вероятно, не все в порядке с организмом — собака еще не умеет управлять своими эмоциями во время искусственного усиления гравитации. Отсюда и вой.

— Брось мудрить! — рассмеялся Зет. — Шарику потребовалось в одно место, а найти его сразу, да еще спросонья, не может. Вот и воет — взывает о помощи.

Все рассмеялись, и Зет торжественно объявил:

— Предупреждаю, разгон подходит к самому трудному этапу. Устраивайтесь поудобней — перенапряжение будет особенно сильным. Выключение двигателей произведут роботы — команда-задание на вывод на главную орбиту им отдана. Информационная связь со следящим центром налажена.

Юра поерзал и покорно устроился в своем кресле поудобней. Ровно, но как будто громче гудели невидимые двигатели, все так же, как будто ничего не случилось, перемигивались разноцветные огоньки в стенах и в полу.

На экране плыл черный и бездонный космос. В его глубинах поблескивали необыкновенно яркие, многолучевые звезды — все разноцветные, такие, как огоньки в стенах. Юра рассеянно подумал: «Почему они разноцветные?» — и сам попытался дать себе ответ: «Здесь ведь нет атмосферы и ничто не изменяет окраску света, который идет от звезд. Здесь он настоящий, подлинно звездный».

Он хотел было задремать, но мозг подбросил новый вопрос: «А почему атмосфера твоей родной Земли искажает свет звезд? Может, наоборот, она очищает его? А здесь, в космосе, свет невсамделишный? А?»

И Юра ничего не мог ответить на этот вопрос. Потому что он пока умел только предполагать, а знать, точно знать что, отчего и почему он еще не знал. И тут его одолела самая настоящая, самая земная зависть к голубым космонавтам.

Подумать только — они сверстники, а вот знают, как дать роботам задание, как управлять любыми приборами, и вообще чего-чего только не делают! Вот что значит не терять времени и учиться с того самого часа, как получаешь возможность учиться.

И Юрка дал себе честное слово, что он немедленно, здесь же на корабле, будет использовать каждую минуту, чтобы учиться, узнавать новое, чтобы управлять этим новым. Сразу же приступить к исполнению своего торжественного космического обещания он не успел, потому что корабль заметно прибавил скорость. А значит, прибавилась и сила гравитации. Она вдавила Юрку в кресло, прижала, да еще и прихлопнула невидимой, но очень уж ощутимой тяжестью. Не то что двигаться или учиться — даже думать и то стало невероятно трудно. Почти невозможно. И Юрка очень кстати вспомнил старинную отцовскую поговорку: «Не трать, кум, силы, а спускайся себе на дно».

Почему куму не нужно было тратить силы и на какое дно следовало спускаться, Юра не знал. Но поговорка показалась ему очень уместной и успокаивающей. Он смежил веки и задремал.

Сколько прошло времени, как далеко пролетел корабль и сколько сменилось на нем дежурных, Юра не помнил: он находился не то в полусне, не то в полуяви, что, впрочем, почти одно и то же. Он что-то вспоминал, над чем-то пытался задуматься, но все это быстро сменялось чем-либо другим, а то, над чем он пытался задуматься минуту назад, бесследно уносилось, вероятно, в бездонные космические дали…

Когда он задумался о бездонных космических далях и попытался выяснить, есть ли у обыкновенных далей дно и какая принципиальная разница между обыкновенными и космическими далями, он услышал, как громко и сладко зевнул Квач, а потом крикнул:

— Дежурный! Ты что, всерьез задумал морить нас голодом? Ведь есть же хочется!

— Ребята, — замогильным голосом сказал Миро, — следящие роботы предупредили: необходима экономия продуктов. В бункерах резко сократилось количество белковых молекул, по крайней мере полутора сотен видов. Химические анализаторы и преобразователи уже получили задание проверить запасы и привести белковые молекулы к нормальному соотношению… Но… контролирующие роботы…

— Слушай, Миро, ты брось шутить! Кто мог растратить белковые запасы?!

— Я не знаю, Квач, но контролирующие роботы отмечают непозволительно щедрые траты белков, жиров, витаминов, кислот… ну и так далее.

— Твое решение?

— Постойте, ребята, — вмешался Зет. — Прежде чем дежурный примет решение, нужно подумать о главном — есть-то нам все равно нужно. Поэтому поступило предложение: вначале поесть, а потом уж решать сложный вопрос об исчезновении белков, углеводов…

— Углеводы, понимаете, почти в норме… — перебил Миро.

— Правильно, — не растерялся Зет и продолжил: — Их легче вырабатывать непосредственно на корабле, чем жиры, витамины, кислоты… ну и так далее. Как мое предложение?

— Принимается единогласно! — крикнул Тэн. — Дежурный, действуй!

И дежурный начал действовать. Он вызвал из кухни тележку с обедом, и тележка объехала каждого космонавта. Все поели.

Все как будто были сыты. Оставалось только поуютней устроиться в своих креслах и задремать — впереди самый трудный разгон. Гравитация будет возрастать. Нужно экономить силы.

А все, как сговорившись, ерзали в креслах, переглядывались, и непонятно было, чего им не хватает.

Первый, как всегда, это разгадал Квач.

— Знаете что, ребята? После такой еды нужна земляника.

И земляника появилась. Космонавты ели ее, хвалили, а корабль начинал выход на галактический курс. Не хотелось думать ни о миллиардах километров предстоящего пути, ни о неизвестности, ни о непонятной утечке продуктов. Вернее, не самих продуктов, а тех составных частей, из которых они делаются, — такой вкусной, успокаивающей и бодрящей была замечательная земная ягода.

Посоветовавшись, решили дать роботам задание еще раз проверить, во-первых, сами запасы, а во-вторых, работу следящих роботов. Хотя за последние полвека на всей Розовой Земле еще не было случая, чтобы роботы подводили, но теоретически такой возможности упускать не следовало. Все должно быть точно. А пока будет идти проверка, можно отдохнуть.

В тот момент, когда все, кажется, успокоилось и утряслось, космический корабль опять потряс тяжкий собачий вой. Он снова прокатился из отсека в отсек, откликнулся эхом и постепенно затих.

Космонавты еще некоторое время прислушивались к отголоскам этого воя и наконец решили: успокоится и ляжет спать. Следящие биологические роботы не заметили ничего подозрительного — иначе они известили бы людей о любых изменениях в здоровье Шарика. Вероятней всего, Шарик плохо переносит гравитацию. Вот и все.

— Давайте немного отдохнем, — предложил Квач.

Глава 14

Тайна корабля

Космонавты дремали и даже спали, ели, пили и очень страдали от гравитации — тело было налито свинцом, в висках стучало, и где-то под ложечкой все время посасывало. Но постепенно привыкли и к этому, потому что корабль только выходил на свой галактический курс. Значит, разгон еще будет длиться долгое время.

Миро очень страдал от перегрузки и, наверное, поэтому ворчал:

— У нас научились высчитывать все. Даже рост цветка или полет моли. А вот уравновешивание сил гравитации и ускорения в космическом корабле все еще не умеют делать. А все почему? Жалеют энергию.

— При чем здесь энергия? — откликнулся Зет. — Энергии у нас сколько хочешь. Мест мало. Ты же проходил космографику и знаешь, как трудно составлять графики и решать уравнения на сопряжение двух этих сил. Да еще в условиях наших систем получения энергии.

— Я все понимаю, — рассердился Миро. — Но именно потому, что понимаю, поэтому и возмущаюсь: самую сложную часть работы мы не умеем передать роботам. Они оказываются неграмотными.

— Нет, дело не в этом. Грамотных и в этом деле роботов создавать не так уж трудно. А вот поместить их на нашем корабле негде.

— Это не резон. Значит, нужно делать роботы меньшими.

— Мы еще не умеем.

— Вот поэтому-то я и возмущаюсь. Как только окончу первоначальное обучение, сейчас же переключусь на роботов. Это же прямо-таки нетерпимо. То изволь проверять следящих роботов — может быть, они напутали. То живи, как мышонок в банке. Тебя раздувает, перегружает, а ты лежи и радуйся тому, что уравновешиванием сил все еще некому заняться по-настоящему. Безобразие! Честное слово, безобразие!

Они еще некоторое время поспорили, а Юрий, прислушивавшийся к этому спору, сделал два вывода: во-первых, роботы не так уж всемогущи, как кажется. Они могут быть даже малограмотными. Во-вторых, на корабле существует какая-то интересная энергетическая установка, топлива для которой сколько угодно.

Известно, что только одному двигателю в мире «топлива» может быть «сколько угодно». Однако вся беда в том, что такой двигатель называется «вечным». А «вечных» двигателей в природе не существует. Значит, и на этом космическом корабле не может быть двигателей, которые потребляли или давали бы энергии «сколько хочешь».

Для двигателей тоже есть предел — горючее. Не может быть, чтобы на таком сравнительно небольшом космическом корабле было так много пусть даже самого замечательного, самого драгоценного и полезного горючего. Если оно разгоняет корабль до огромных, околосветовых скоростей, расход этого горючего должен быть прямо-таки катастрофическим.

Тогда, спрашивается в задаче, откуда же космонавты берут горючее для своих двигателей?

Вот об этом Юрий и спросил Миро, как только тот повернулся к нему лицом.

Миро задумался и с долей сомнения посмотрел на Бойцова. Он словно прикидывал — поймет этот бестолковый мальчишка такие серьезные вещи или нужно отшутиться и не пытаться растолковать то, что заведомо непонятно земным людям.

Потом Миро поморщил лоб и, должно быть, решил, что хочешь или не хочешь, а объяснять нужно: Юрий летит вместе со всеми. Он равноправный товарищ. И не его вина, если он чего-то еще не знает. Но если объяснить как следует, так, может, и узнает. Ну, понятно, не все сразу. Кое-что будет и непонятным. Но потом, когда Юрий сам захочет, он разберется, подучит, что нужно, почитает и все поймет.

Так что рассказывать нужно. Миро вздохнул.

— Ты знаешь, что такое атом? — тоном усталого гениального учителя спросил он.

— Знаю, — сразу же, уже привычно слегка обижаясь, ответил Юрий. Ему не понравился и тон Миро, и то, что его второй раз спрашивают об атоме. — Знаю, что такое атом. Знаю, что в атоме есть ядро, а вокруг него вращаются электроны. А иногда протоны. Или нейтроны и всякие иные совсем элементарные частицы.

— Чудесно! — чуть не подскочил Миро, но властная и тяжкая сила гравитации придавила его к креслу. — Великолепно! Тогда ты, наверно, знаешь, что обыкновенный свет состоит из квантов?

Честно говоря, Юрий этого не знал. Но он уже был научен горьким опытом и поэтому согласился:

— Тао!

— Ну а раз так, то ты понимаешь, что кванты — это крошечные частицы материи, почти такие же, как и другие элементарные частицы атомного ядра или электрона, да и вообще крупных частиц. Теперь посмотри на экран, и, может быть, ты кое-что поймешь.

Юрий посмотрел на экран, но увидел все тот же фиолетово-голубовато-черный мрак космических пространств с крапинками звезд. Иногда в него вплетался отсвет близкой или очень крупной звезды — розоватый, голубоватый или алый, а потом постепенно и сама звезда показывалась на экране и уплывала дальше; иногда бархатисто-черный экран прорезывали прямые, как мечи или столбы прожекторов, лучи невидимых звезд; иногда экран светлел и становился как бы сероватым, но не теряющим свою черную бархатистость. Иногда участок экрана ярко светился: это проплывала огромная туманность — скопление звезд или раскаленных вселенских газов.

Словом, там, за стенами корабля, в безграничных и бездумных глубинах или высотах космоса, все время бродили отсветы или лучи света. Значит, бродили и кванты — крохотные частицы материи, образующие потоки света.

И Юрий так и сказал:

— Многого, конечно, не поймешь, но одно понять все-таки можно: квантов там очень много.

— Во-от. А теперь представь себе, что творится в галактиках, когда взрываются сверхстарые звезды или образуются сверхновые.

Чего-чего, а этого Юрий представить себе не мог, потому что за всю жизнь он не видел, как взрывается обыкновенная граната. А тут речь шла о целых звездах. Поэтому он дипломатично промолчал, и Миро не заметил этого — он уже стал увлекаться своей ролью лектора или учителя.

— Ну вот. После каждого такого взрыва во все стороны с огромной быстротой разлетаются обломки той самой материи, из которой состояла взорвавшаяся звезда. Потом прибавь к этим обломкам и квантам еще всякие летучие газы, постоянно кочующие по Вселенной, и ты поймешь, что космические дали не такие уж безнадежно пустые, как это мы учили в первых классах и как они для простоты иногда представляются учеными. Нет, в космическом пространстве хоть и в ничтожных количествах, но материя присутствует. Есть даже особые солнечные, космические ветры, которые раздувают хвосты комет…

— Но ведь ты сам говоришь, что это не столько материя, сколько ее обломки.

— Чудак человек! Ну… чем вы, например, топите печи у себя на Земле?

— Н-ну, углем или дровами.

— Ясно, — подумав, кивнул Миро. — Так вы же в топку кладете не целое дерево или пласт угля?

— Конечно нет.

— А что вы с ними делаете?

— Ну… колем уголь. И дрова тоже колем. На мелкие поленца.

— Значит, материю, которой вы топите свои топки, вы раскалываете на мельчайшие обломки. Верно?

— Выходит…

— Чего же удивляться, что во Вселенной тоже бродят обломки материи? Но ведь нам-то они нужны именно как обломки. Ведь мы топим топки своих двигателей не целыми планетами, а только их обломками.

Все шло как будто более или менее правильно. Юрий уже научился беседовать с голубыми людьми. Если чего-нибудь не понимаешь или в чем-нибудь сомневаешься — не откладывай в долгий ящик, а сейчас же спрашивай об этом. Голубые люди немедленно начнут растолковывать. И если такое растолковывание будет не только понятно, но и логично, значит все верно. Можно продолжать.

Сейчас логика отказывала Юрию в одном. Если считать, что Миро говорит правду и голубые люди действительно топят топки своих космических кораблей обломками материи, то ведь этих обломков должно быть, прямо скажем… ну, хотя бы порядочно. А их, как говорит и сам Миро, в космосе ничтожно мало. На чем же тогда будут летать космические корабли? На ничтожно малом?

— Нет, что-то у тебя не получается, — сказал Юрий.

Как ни удивительно, но Миро даже не обиделся. Он только усмехнулся.

— Ты не учитываешь скорость.

— Какую скорость?

— Скорость космического корабля. Ведь он летит очень быстро. Вначале несколько километров в секунду. Потом несколько десятков километров в секунду, потом несколько сотен километров в секунду и так далее. И чем быстрее он летит, тем больше квантов, обломков атомов, сами атомы, потом обломки молекул других миров и сами молекулы попадаются на пути корабля все чаще и все гуще. А иногда попадаются облачка космической пыли, мелкие метеориты и все такое прочее. И все это годится нам в топку.

— Так что же вы, собираете их на лету? Как же это возможно?

— Это гораздо проще, чем ты можешь подумать. Космический корабль летит, а ему навстречу летят обломки материи и все такое прочее. Вы на своей Земле строили такие корабли, чтобы их обшивка отражала все встречное и поперечное. Верно?

— Верно, — согласился Юрий.

— А мы делаем все наоборот. Обшивка нашего корабля притягивает все встречное и поперечное. И все кванты, и все электроны, ядра и атомы, встречаясь с нашим кораблем, прилипают к нему, как мухи к липучке. Больше того, чем с большей энергией мчится частица, тем глубже она проникает в оболочку корабля и, отдавая ему свою энергию, помогает общему делу.

— Какому это общему делу? — на всякий случай, убеждаясь уже, что логика восстановлена и Миро рассказывает, кажется, дельные вещи, спросил Юрий.

— Общему делу преобразования энергии и материи. Понимаешь?

— Не все.

— Еще поймешь. Давай дальше. Частицы материи попадают в обшивку и в обшивке сразу же сортируются. Видал все время перемещающиеся и перемигивающиеся огоньки в стенах?

— Видал!

— Ну так вот, некоторые из них и есть контрольные огоньки преобразователей простейших частиц, из которых, собственно, и построена оболочка корабля. А все остальные — это только то, что налипло на обшивку, преобразовано ею и отныне годится в дело.

— А как же они могут преобразовывать обломки в обшивку? И потом, откуда же берется энергия для этого? Из обшивки, что ли?

Вопросов сразу набежала масса. И разобраться в них Юрию казалось невозможным, потому что любой ответ начисто зачеркивал предыдущий. Если, например, голубые космонавты додумались двигаться на энергии космических глубин, что само по себе, вероятно, возможно, то спрашивается: как же быть с обшивкой? Ведь обшивка тоже состоит из тех же самых, да еще и преобразованных обломков звездного вещества. А ведь на их преобразование тоже нужна энергия. Откуда же брать эту, дополнительную, энергию?

И пока Юрий барахтался в этих противоречиях, Миро спокойно и щедро раскрыл для него одно из подтверждений вечного закона сохранения энергии. Юра с трудом вспомнил, что в школе этот закон, кажется, проходили, но никто никогда не предполагал, что он так могуч и так всеобъемлющ, что он действует даже в космосе.

— Когда ядро, или квант, или электрон врезается в обшивку корабля и отдает ей часть энергии, преобразователи прежде всего определяют, что это такое. Если ядро, отправляют его к подобным ядрам. Если элементарная частица — к подобным частицам, а кванты сразу преобразовываются в нужные, но быстроживущие частицы. Потом преобразователи смотрят, каких атомов на корабле нехватка, и как раз их-то и начинают делать. Допустим, нехватка атомов кислорода. Начинают подбирать для них нужные ядра и нужные частицы. Получается синтез, соединение. А при синтезе выделяется энергия. Собираем ее и с ее помощью делаем новые атомы. И так все время, пока корабль не расходует энергию, а просто летит по инерции или используя притяжение соседних или дальних, но огромных звезд.

Но вот нам нужно освободиться от этого притяжения — оно ведь может быть опасным, может затянуть неизвестно куда. Или разогнать корабль, как это мы делаем сейчас, или, наоборот, притормозить его. На все это нужна энергия. Включаем свои двигатели. Преобразователи немедленно подают в них порцию атомов. Двигатели их разжевывают, сжигают и получают энергию. И все это снова выбрасывают в космос.

Что же получается? В обшивку врезаются остатки материи из космоса. Они, как аккумуляторы, заряжены атомной энергией. Космические остатки преобразуются в обшивке в нужные нам атомы, а то и молекулы, а потом эти остатки используются на получение новой энергии. И ты не спеши, Юра, я тебе сразу скажу: наша обшивка не вечная. Она все время то утолщается, то, наоборот, становится тонкой. Когда мы разгоняемся, вот как сейчас, то мы забираем очень много энергии, и, как ты видел, в дело вступили даже преобразователи внутри корабля. Они утончают пол, собирают лишние атомы с оболочек. А когда мы полетим по инерции, все это опять нарастет за счет космической пыли.

— Слушай, но, когда вы сидели на земле, я видел, что на обшивке были прямо-таки настоящие шрамы от метеоритов.

— Ну и что ж тут особенного? Конечно, мы можем встретиться с метеоритом. Если метеорит будет слишком большим, он может, вероятно, даже разбить наш корабль. Ну, это только в том случае, если не сработают защитные роботы. Но все дело в том, что нам страшны только метеориты, которые образовались при взрыве планеты или звезды. Они летят со скоростями, близкими к скорости света. У них огромные запасы энергии. Вот они и могут пробить наш корабль. Но таких метеоритов очень мало, я бы сказал — ничтожно мало. Обычно летают самые обыкновенные неприкаянные метеоритики, которые если даже и попадают в нас, то расшибаются об обшивку в пыль, а пыль эту все равно мы же и поглощаем.

— Ну а шрамы?

— А шрамы — это удары крохотных метеоритов, которые образовались при звездных взрывах. Вот они-то и оставляют шрамы. Но и шрамы быстро затягиваются новыми атомами. Я уверен, что их уже нет.

Они замолкли и задумались. Миро — о каких-то своих, космических делах, а Юрий думал о том, что голубые люди нашли, видимо, самый умный, самый простой и самый хитрый выход из положения. Они построили как бы вечный двигатель. Вечным его можно назвать потому, что он черпает свою энергию в космосе. А космос — вечен. Но с другой стороны, двигатель и не совсем вечный, потому что, если он работает слишком долго и не успевает пополняться запасами горючего, он выходит из строя. Значит, все правильно. Он вечен, как космос, но потому, что в самом космосе ничто не вечно, не вечен и двигатель…

Но тут Юрий зашел уже в такой тупик, что не столько понял, сколько почувствовал: во всем этом нужно еще разбираться и разбираться. Как-нибудь на досуге.

Глава 15

Поворот событий

Однако разбираться с вечным двигателем у него не хватило времени.

И не только потому, что он по-прежнему чаще дремал, чем бодрствовал, — так легче было переносить угнетающую силу перегрузок. И не потому, что, когда космонавты менялись дежурствами, он старался запомнить все, что они делали, — со временем это могло пригодиться и ему: впереди тот час, когда и он станет дежурным и поведет корабль к другим планетам.

Разбираться с вечным двигателем не хватило времени, потому что события вдруг и очень круто развернулись и повели его и весь корабль совсем в другую сторону.

Все началось с того, что Зет спросил:

— Вам не кажется, что Шарик отсутствует слишком долго?

— Надо бы пойти проверить, что он делает на кухне, — сказал Тэн.

— Как же ты пойдешь на кухню, если… гравитация? — удивился вжатый в кресло Квач, а Юра тут же подумал, что Шарик, может быть, и не на кухне.

Может быть, он бродил по кораблю и наконец заблудился. А потому что сила перегрузок действует и на Шарика, он, наверное, прикорнул где-нибудь в уголке и теперь мучается.

Юра спросил:

— И откуда это известно, что Шарик на кухне?

— Показывают приборы.

— Ну-ка, включи внутренний обзор, — как всегда, не посоветовал, а, скорее, приказал Квач, — посмотрим, как его самочувствие.

Очередной дежурный, Зет, переключил тумблер, и на стене рядом с космическим экраном вспыхнул экран внутреннего обзора. Прямо на Юрия смотрели два огромных, умных и страдающих глаза.

Сразу даже и не поверилось, что так может смотреть Шарик. Наверное, потому, что глаза эти были непривычно огромными, Юрий не смог выдержать его взгляда. Тогда он осмотрел всего Шарика и поначалу даже успокоился. Шарик был таким же, как всегда.

Шерсть на нем теперь не лежала космами, а казалась причесанной, глянцевитой. Те мослаки — торчащие кости, что так старили и словно принижали ладную собаку, — исчезли: они обросли мясом с жирком. Исчезла щенячья угловатость и худоба.

Словом, Шарик стал опять Шариком — ловкой, быстрой и сильной собакой. Так что как будто беспокоиться было не о чем. Перегрузки, силы гравитации сказались на собаке прямо-таки плодотворно.

Но уже в следующую секунду Юрий понял, почему его так поразили огромные собачьи глаза. Их величина — не каприз внутреннего обзорного телевизора, не оптический обман. Глаза были именно огромны. В прямом смысле этого слова. Как блюдца. И короткие реснички на веках Шарика тоже были толсты, как хорошие шпагатины.

Все в нем стало огромным. Неправдоподобно огромным и потому даже страшным.

Разглядывая своего старого земного друга, Юрий с удивлением отмечал все новые и новые приметы этой огромности. А потом, когда соединил все приметы воедино, ужаснулся.

Оказывается, Шарик занял собой, своим огромным, набравшимся сил телом все помещение космической кухни. Его черно-белая, могучая, как у слона, морда была уже не в кухне. Морда помещалась в коридоре корабля. И Юрка сразу оценил положение.

Если бы собака даже захотела втянуть свою морду обратно на кухню — сделать этого она уже не могла. Ее тело, покрытое толстой и, наверное, крепкой, как броня, шерстью, боками прижало все шкафы и шкафчики, все колбочки и сосуды, которые висели по стенам кухни.

Глядя на них, Юрий не мог не подивиться предусмотрительности голубых людей: они словно предполагали, что на невероятной химической кухне может случиться тоже что-нибудь невероятное, и поэтому заранее сделали все надстройки своего воздушного камбуза из небьющегося, эластичного материала. Надстройки эти теперь только расплющились, изогнулись, но не сломались и не треснули.

— Шарик… — пролепетал пораженный Юрий. — Что с тобой, Шарик?

Глаза Шарика потемнели и повлажнели. Но он, как настоящий мужественный космический пес, не стал выть или скулить. Он только горестно вздохнул, и этот могучий вздох, как порыв ветра, прокатился по всем отсекам и помещениям космического корабля: ведь система внутреннего обзора включала в себя и микрофоны и репродукторы.

Поражен случившимся был не только Юрий. Молчали и, видимо, побаивались Шарика все космонавты. Они переглядывались и не знали, что нужно делать. Первым, как всегда, нашелся рассудительный Тэн:

— Так вот почему следящие роботы предупредили об исчезновении запасов белков…

— Конечно, — попытался подпрыгнуть Квач, но у него ничего не получилось. — Конечно, пока мы тут рассуждали и дремали, Шарик не терял времени и питался.

— Включаю систему проверяющих роботов. Они не доложили о результате проверки, — принял решение дежуривший Зет.

Но роботы молчали и на этот раз. Такого на корабле еще не случалось.

Наверное, в этом случае Юрий бы растерялся: подумать только, послушные роботы не выполнили команды! Они взбунтовались или объявили забастовку. Они не желали слушаться своих малолетних повелителей.

Но юные космонавты не растерялись. На их стороне были знания, и они, надо им отдать должное, немедленно использовали это знание в трудном положении.

— Предлагаю включить резервных роботов, — предложил Миро.

— Зачем сразу резервных? — весь напружинился Квач. — Нужно заставить работать этих.

— Как же! — усмехнулся Зет. — Так ты их и заставишь. Просто нужно установить, почему они не выполняют команды. Миро, ты лучше всех знаешь схемы. Проверь.

Миро с трудом поднялся со своего ложа и, тяжко переступая, добрался до стены, пошарил по ней и наконец нашел нужную ему кнопку. Он нажал на нее, и участок стены стал медленно растворяться, открывая не то нишу, не то шкафчик. Там лежали пачки книжечек. Миро взял одну из них и снова нажал на кнопку. Из глубины шкафчика выскочила длинная рука-захват, в которую Миро вложил книжечку.

И почти сейчас же на вновь образовавшемся на стене и вспыхнувшем ярким светом экране появились сложнейшие, вычерченные разноцветными линиями и значками схемы. Они были похожи на схемы приемников или телевизоров, которые печатаются в их паспортах. И все стали внимательно рассматривать эти схемы.

Смотрел на них и Юрий. Но конечно, понять в них ничего не мог. А голубые космонавты понимали. Они знали, чтó стоит за их значками, прекрасно разбирались в путанице разноцветных линий. Наконец Миро вынес свой приговор:

— Роботы включены. Они работают. Но работают не на нас.

И тут случилось необычное. Голубые люди начали медленно, но верно становиться серыми. Наверное, таким образом люди на их Розовой Земле бледнели, когда стояли перед лицом опасности или узнавали о неминуемой неприятности.

Несмотря на то что посерение голубых товарищей было действительно необычным — за все время космического путешествия Юрий ни разу не видел их в таком состоянии, — он принял это как должное. Он тоже побледнел и догадался, что происходит нечто чрезвычайно важное и, возможно, страшное. В крайнем случае, неприятное.

— Ты думаешь? — робко спросил Квач, который был более серым, чем все остальные.

— Да. Видите, перехвачены узлы предохранительных и дальних связей. Они просто не могут сейчас давать информацию нам. Им запрещено это делать.

— Значит, они работают на…

— А что ж вы хотите? — перебил Миро. — Рано или поздно, а это должно было произойти.

— Да, но… — начал было Квач, но его перебил Зет:

— Перестаньте ссориться. В конце концов, решили все. Все будем и отвечать.

Терпеть неизвестность дальше Юрий не мог. Он взмолился:

— Вы хоть расскажите, что случилось!

— Случилась порядочная неприятность, — строго, но как-то безучастно ответил за всех Тэн. — Следящие роботы передают информацию на нашу Розовую Землю.

— Но что в этом страшного? — опять не понял Юра. — Ведь если бы это были враги, если бы… — Он не успел додумать. У него не было ни запаса нужных слов, ни, что самое главное, запаса мыслей. Ведь он еще так мало знал!

— При чем здесь враги? — обиделся Миро. — С врагами, если они встретятся нам в космосе, нам не страшно. Для врагов у нас есть достаточно… Одним словом, от врагов мы всегда защитимся. В том-то вся и беда, что роботы передают информацию руководителям. И может быть, родителям.

Этого Юрий не ожидал и несколько растерялся. Опять начинались не вполне ясные и не до конца понятные обычаи и привычки голубых людей. Врагов они, оказывается, не боятся. Они, оказывается, побаиваются руководителей. И даже родителей. Странно…

Впрочем, как знал по собственному опыту Юрий, родителей иногда можно и должно побаиваться. Это такой народ, от которого можно ждать всяческих неприятностей. И чаще всего не потому, что родители враждебны или злы. А просто потому, что они очень непонятливый, подозрительный и не всегда доброжелательный народ.

Так что понять голубых людей в этом вопросе Юрий мог. Родителей можно, а иногда даже нужно ну не то чтобы бояться, но, во всяком случае, быть с ними осторожным.

Так он и сказал своим товарищам.

— Что же, — вздохнул Зет, — придется объяснять. Давай ты, Миро.

— А почему я?

— Потому что я дежурный, а ты… ты единственный, кто был против нашего поступка.

— Но я же потом согласился со всеми. Иначе не было бы поступка…

— Правильно. Но вначале ты был прав больше нас. Поэтому ты и объясняй.

— Это займет много времени, — уже сдаваясь, попробовал поупрямиться Миро. — А мы еще ничего не решили с Шариком.

— Что же можно решить с Шариком, если мы еще не получили достаточной информации?

— Когда-то она будет, а там живое существо…

— Ничего с ним не случится, — вдруг разозлился Квач и стал голубеть, как будто в летний день ветер разогнал дождевые тучи и выступило ясное, голубое-голубое небо. — Ничего с ним не случится. Верно, Шарик?

Шарик покивал, и все успокоились. Что бы там ни говорили, а решать что-либо, тем более судьбу безголосого друга, без достаточной информации, вслепую было бы неразумно. Можно только повредить и себе и ему.

Получить же информацию от роботов, которые передавали эту самую информацию на далекую Розовую Землю, сейчас было невозможным. Значит, оставалось ждать. Так лучше ждать с пользой.

Глава 16

Исповедь космонавтов

— Понимаешь, Юрий, — начал Миро, — после нескольких лет полета нам до чертиков надоел и собственный корабль, и даже мы сами. И нам очень захотелось немного размяться. А программа полета не предусматривала никаких посадок. Она требовала одного — лететь в заранее намеченную солнечную систему. А нам очень хотелось припланетиться. Понимаешь?

Юрий кивнул. Он понял, когда что-нибудь очень хочется, так что уж тут думать о программе. Ему тоже иной раз хотелось удрать в лес, или на речку, или даже просто в кино, а нужно было сидеть на уроках. Чаще всего он, конечно, не удирал. Но иногда случалось…

Особенно в те дни, когда уроки почему-то не учились и ему угрожала не то что тройка… Тройка была бы спасением. Ему угрожала самая чистокровная двойка. Вот тогда как-то само по себе получалось, что и в кино шла очень интересная картина, на которую вечером ни за что не достанешь билета, и что рыба в такие дни обязана была клевать особенно хорошо… Поэтому пропускать такую рыбалку казалось прямо-таки невозможным…

Да, Юра отлично понимал голубых космонавтов. И он не осуждал их. Наоборот, голубые космонавты стали как будто еще понятней и ближе.

— Ну и что же вы сделали? — для порядка и для того, чтобы подзадорить ребят, спросил он.

Он прекрасно знал, что ответят ему голубые космонавты, потому что, если им действительно захотелось нарушить программу, они могли сделать это только одним способом.

И Бойцов не ошибся. Все получилось именно так, как он и предполагал и как бы сделал сам, очутившись на их месте.

В тот самый день, когда всем на корабле стало понятно, что жить так, как жили до сих пор, невозможно, Квач предложил высадиться на симпатичную Голубую планету. Запросили справочных роботов. Те быстренько и умненько ответили: «На основании спектральных анализов, радиооблучений и облучений мощных лазеров установлено, что Голубая планета значится в каталоге как планета, способная создать свою собственную цивилизацию. Состав ее атмосферы и сила тяжести на ее поверхности, магнитные пояса, пояса радиации и система гравитационных линий оптимальны и похожи на те, с которыми голубые космонавты встречались на родной планете».

Однако имелись и трудности. В излучениях Солнца, вокруг которого вращалась Голубая планета, были вредные для голубых людей лучи. А так как планета могла быть обитаема не только разумными или полезными существами, но и вредными, особое внимание следовало обратить на биологическую и лучевую защиту.

Ребят с корабля все это не очень волновало. У них были достаточно надежные легкие комбинезоны, на их страже стояла мощная и проверенная система биологической защиты.

Смущало ребят другое — необходимость нарушить программу. Нет, они, конечно, никого не боялись. Кто может в космосе, на огромном удалении от родных и близких, помешать им сделать то, что нравилось? Никто! И все-таки они не решались нарушить программу. Она была рассчитана на них, сделана для них, как и все вокруг них. И они не решались нарушить ее.

Честно говоря, Юра этого не понимал. Ведь если все сделано для них, так можно и распоряжаться этим так, как хочется самому. А вот у голубых людей все получалось по-другому. «Сознательные какие!» — не без ехидства подумал Юра, но тут же вздохнул.

Что бы ни говорили ребята на родной Земле, как бы они ни смеялись, а сознательность — все-таки хорошая и нужная вещь. От скольких бед она спасает — прямо диву даешься. Правда, иногда она мешает, но потом, помешав, опять становится совершенно необходимой. И даже жалеешь, что вовремя не был сознательным. Поэтому Юрию было очень интересно узнать, как голубые люди справились со своей сознательностью.

Оказалось, очень просто. Квач предложил высаживаться. Остальные не решались, хотя всем очень хотелось этого. Тогда поставили вопрос на голосование, и тут оказалось, что сознательность сознательностью, а все проголосовали за высадку.

Они высадились, размялись и вот прихватили с собой Юрия и Шарика.

Таким образом, личная сознательность у космонавтов оказалась более высокой, чем коллективная. Это показалось очень странным — до сих пор Юрию всегда говорили, что по-настоящему правильно и сознательно может поступить только коллектив. А отдельный ученик должен уметь подчинять свои личные интересы и поступки коллективным. Чтобы не позорить класс. Или отряд.

А тут получилось все наоборот. Правда, Юра тут же вспомнил, что в дни, когда ему приходилось удирать с уроков, делать это в одиночку было не то что невозможно, а как-то неинтересно. Несподручно. Получалось как бы противопоставление себя коллективу. А вот когда удирали хотя бы вдвоем, а еще лучше вчетвером или вшестером, тогда все получалось как нельзя лучше. В крайнем случае можно было ответить: «А что, я один, что ли?»

Был у них случай, когда с уроков удрал весь класс. Даже девчонки. И тогда никто не побаивался и все казались друг другу настоящими товарищами, а класс — коллективом.

Правда, потом, когда их ругали, коллектива не получалось — все начинали упрекать друг друга, и выходило, что виноваты все, кроме того, кто оправдывался.

Так что, может быть, и у голубых людей были какие-то свои законы, о которых на Земле, в ее не во всем совершенной цивилизации, еще ничего не знали.

Юрий еще не понимал, почему его товарищи по космосу так близко принимают все это дело к своему голубому сердцу. Ведь теперь они исправляют ошибку, нагоняют скорость и, значит, время. Есть надежда, что впереди все будет в порядке.

— Я не понимаю, почему вы так волнуетесь? — пожал сдавленными гравитацией плечами Бойцов.

— Мы тоже так думали, — печально ответил Миро, — но вся наша беда в том, что мы не знали, что следящие роботы имеют прямую, нам неподвластную связь с нашей Розовой Землей.

— Ну и что? Наверное, такая связь нужна…

— Она-то, конечно, нужна… — нехотя согласился Квач. — Мало ли что может случиться с нами, с аппаратурой. А эта прямая связь всегда расскажет нашему космическому центру, что с нами произошло. Но мы не знали, что роботы сообщат о нашем приземлении… Они, по-моему, не должны были этого делать. Это нечестно.

— Чего уж тут честного! Растрепаться на целую галактику, что корабль нарушил программу. Ну что же теперь будет? — осведомился Юрий.

— Хорошего, конечно, не жди… — вздохнул Зет, и все замолчали.

Юрий хорошенько обдумал создавшееся положение и, как настоящий мужчина, взвесил все возможные варианты. А когда взвесил, то спросил о том, о чем он не думал:

— А как же вы узнали, что роботы сообщили о приземлении? А может, они не сообщали?

— Сообщали…

— Но вы же сами сказали, что у ваших роботов независимая линия связи с вашей Землей. Как же вы узнали, что они передали? Выходит, эта линия не такая уж независимая.

— Не в этом дело, Юра. Не в этом дело…

— А в чем же?

— Да вот… Ну, словом, Зет перепутал тумблеры и нечаянно включил обрывки записей из передач на Розовую Землю.

— Ну и что же? Почему же вы тогда не удивлялись, не беспокоились, а теперь… вот…

— Ах, Юрий… Тогда мы подумали, что это просто путаница в электронной схеме. Какое-нибудь короткое замыкание, и роботы сами его исправят. А теперь мы точно знаем, что роботы самостоятельно, без нашего на то согласия, держат связь с Розовой Землей и… и передают все, что делается на корабле.

— Вот ябеды! — в сердцах ругнулся Юрий. — Ну а вы! Вы-то как это допускаете? Неужели вы не можете сделать так, чтобы роботы вам подчинялись?

— Послушай, Юра, ты как будто не слушаешь, что мы тебе говорим, — вдруг обиделся Квач. — Мы же тебе объясняли: мы летим и учимся. А этих систем нашего корабля мы еще не проходили. Вот потому и не знаем.

— Что же будем делать?

— Вот то-то и оно. А тут эта путаница с белковыми запасами. Ведь нам лететь нельзя, если нет запасов питания.

— Наконец, Шарик… — вздохнул Зет. — Что с ним случилось?

Все некоторое время удрученно молчали. Роботы-доносчики преподнесли явную и очень, может быть, опасную неприятность. Какую, Юрий еще не знал. И, жалея товарищей, но не зная, как им помочь, решил выяснить главное: а что может быть самое плохое и опасное, если на Розовой Земле примут сигналы роботов?

— Ничего особенного… — пожал плечами Миро. — Ничего особенного… Дадут команду на возвращение. Вот и все.

— То есть как это… дадут команду? — пролепетал Юрий, и все внутри у него почему-то сжалось еще сильнее, чем от гравитации, даже руки похолодели, а по спине побежали мурашки.

— Очень просто. Как не оправдавшим доверия, — мрачно буркнул молчавший все время Тэн. — Это космос. И если люди в самом начале пути нарушают дисциплину…

Он не договорил. Всем было ясно, что космос — это космос, а дисциплина есть дисциплина. И если ее нарушишь, хорошего ждать нечего. Хоть в школе, хоть в космосе. В космосе, пожалуй, еще и покрепче завернут. Так завернут, что останется только хлопать глазами и робко лепетать: «Я никогда не буду так делать.

Я исправлюсь и буду хорошим-прехорошим».

Юрий мрачно усмехнулся: лепетать-то ты можешь сколько хочешь, а вот услышат ли твой лепет или нет — неизвестно. Ведь в школе провинишься — ну выругают, ну в газете протянут, родителей вызовут. Неприятностей, конечно, будет много. Может даже достаться как следует дома. Но учиться все равно нужно, и поэтому в школу все-таки пошлют. А здесь? Вряд ли… Ох, вряд ли…

Люди, которые не сумели приучить себя к дисциплине, в космосе не нужны. Это ясно каждому первокласснику. И будет такой человек лепетать или не будет, в сущности, ничего не изменится. Он не выдержал испытания — значит, доверить ему корабль нельзя. Таков суровый закон космоса. Суровый и справедливый. И сделать тут что-либо уже, пожалуй, невозможно.

В отсеке стояла гробовая тишина. Только в недрах корабля по-прежнему натужно гудели двигатели. Но от этого уже привычного гудения тишина стала еще более полной и еще более гнетущей, потому что все невольно прислушивались к этому гулу и думали: «Вот сейчас, сию минуту сквозь все глубины и широты космоса прорвется сигнал рассерженной Розовой Земли и космический корабль развернется и полетит обратно. И что-нибудь сделать, предпринять будет невозможно, потому что все космонавты еще не проходили всех тонкостей управления кораблем. Они еще не знают всех тайн техники, которой он начинен. Они еще мало, слишком мало учились. Когда-то они потеряли время, и вот теперь оно мстит им. Они нарушили дисциплину, программу полета, а теперь должны будут расплатиться за это».

Все было правильно, и расплата казалась неотвратимой.

Глава 17

Что такое «надо»

И именно потому, что все было правильно и расплата надвигалась действительно неотвратимо, Юрий задумался не столько о себе, сколько о своих новых товарищах. Ему было искренне жаль вначале их, а потом уж себя: ему ведь тоже хотелось как следует попутешествовать в космосе. А если вернут их, то вернется и он.

И тут он со всей ясностью понял, что если вернутся они, то он вернется совсем не туда, куда собирался, — не на свою милую Голубую Землю, а на неизвестную, но, по-видимому, очень интересную Розовую Землю.

Вначале Бойцов растерялся, потом немного испугался, а затем решил: «Куда бы я ни попал, что бы я ни увидел и ни узнал — все равно, когда я вернусь на свою Землю, я принесу пользу всем людям, потому что я привезу с собой самое главное, что есть на свете, — новые знания. Такие, каких у нас еще никто не имеет. Значит, дело не во мне. Значит, дело не в том, куда лететь; мне, может быть, даже лучше, если я полечу на Розовую Землю. Дело в товарищах».

Да, он всегда был настоящим товарищем и прежде всего думал о товарищах. Наверное, именно это заставило Юрку относиться к создавшемуся положению особенно серьезно.

Прежде всего он, конечно, прикинул, как бы поступил на их месте настоящий мужчина.

Поскольку самым настоящим мужчиной, несмотря на всяческие оговорки, Юрка считал отца, интересно было знать, что сказал бы отец.

Но что могло быть известно настоящему мужчине? Что голубые люди виноваты?

Ладно… Каждый человек время от времени бывает в чем-то виноват. Но иногда он совершает проступок умышленно, а иногда случайно. В этом-то все и дело… Ошибиться может каждый. И если за каждую ошибку наказывать, так, пожалуй, и наказаний не хватит.

«Человек, который понимает и исправляет ошибки, заслуживает прощения, — говорил отец, когда Юрка, получив двойку, исправлял ее на четверку. — Такой человек, даже ошибаясь, достоин уважения. А вот если он врет, пытается выкрутиться, списать свои ошибки на других — на товарищей, на учительницу, на погоду, — такому человеку грош цена».

Значит, нужно исправить ошибки. Но сколько и какие сделаны ошибки, Юрий не знал. Не знали, видимо, и голубые космонавты. А это нужно знать. Обязательно. Потому что иначе не исправишь ошибки. Без этого же не могло быть и речи о продолжении путешествия.

Юрка так и сказал своим товарищам. Они согласились не сразу. Посовещались, повздыхали, и наконец Квач кисло ответил:

— Ошибку мы исправляем. Мы и раньше думали, как ее исправить… Да вот…

— Не хнычь! — впервые очень строго сказал Зет. — Нам действительно нужно подумать, какие ошибки мы совершили и как их исправить. Первая — это приземление. Мы исправляем ее тем, что увеличиваем скорости разгона. Значит, время, которое мы потратили на торможение и прогулки по Голубой Земле, будет возмещено. Ошибка вторая. Взяли пассажиров…

Все при этих словах покосились на Зета с хитрым интересом: как он выкрутится?

А Юрий посмотрел обиженно и даже несколько тревожно.

«Незачем было приглашать, если знаешь, что делаешь ошибку, — это раз. А два… Что ж, два… Не высадят же они меня посредине космоса?»

Наверное, Зет угадал мысли Юрия, потому что он еле заметно улыбнулся и продолжил:

— Исправить эту ошибку невозможно — назад не вернешься, из корабля наших гостей не выбросишь. И потом, золотое правило нашей Земли — гостеприимство.

— Здесь — больше, — вмешался Миро. — Здесь передача знаний. А это прямо записано в кодексе космонавта…

— Что это за кодекс? — перебил Юрий.

— Правила поведения космонавтов. И в этом кодексе записано: «Всемерно способствовать передаче знаний местным жителям, при условии, если они не пойдут им во вред. Получать знания от местных жителей — вторая обязанность космонавта».

— Ну вот, — вмешался Зет, — если подумать как следует, то окажется, что второй ошибки, в сущности, нет. Ведь мы не только взяли с собой товарища, чтобы передать ему наши знания, но и в какой-то степени спасали его от неприятностей…

— Ну, это как сказать, — усмехнулся Квач.

— Ладно… Я согласен. Но все равно особой ошибки в этом я не вижу. Юрий сам решил лететь с нами. Мы его не заставляли и не принуждали. Верно?

— Факт…

— Значит, вторая наша ошибка не очень и ошибка. Если бы не белки. Вернее, не исчезающие запасы питания…

— Я не вижу связи между гостями и питанием, — задиристо сказал Квач.

— А я вижу… к сожалению, — ответил Зет. — Стоит только посмотреть на Шарика, и каждый поймет, куда ушли продукты.

Зет взглянул на товарищей. Ему очень не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, будто он жалеет продукты. Но факт оставался фактом, и он говорил о нем.

— Впрочем, мы так и не знаем истинного положения с продуктами, — поправился он. — Контролирующие роботы не доложили о результатах проверки. Миро, попробуй заняться.

И пока Миро, кряхтя от напряжения, щелкал тумблерами, Тэн задумчиво спросил:

— Скажи, Юра, у вас на Земле бывали такие случаи?

— Какие?

— Ну вот когда… живое существо вдруг ни с того ни с сего начинало невероятно расти?

Юра задумался и решительно ответил:

— Я такого не видел. И не читал. Я тоже не могу понять, что произошло с Шариком. Может, космические облучения? Или какая-нибудь особая космическая болезнь?

— Нет. Облучений нам бояться нечего — защита надежная. Болезней таких тоже нет. Тут что-то другое.

Все опять помолчали, и Зет задумчиво произнес:

— Ведь Шарик, кажется, понимает наш язык?

— Похоже. Но ведь он не может говорить. Для разговора у него не приспособлен язык.

— Послушайте! — обрадованно воскликнул Зет. — Послушайте!

Но ему не удалось окончить: металлический голос робота ворвался в помещение. Он звучал ровно, размеренно и оттого не очень приятно:

«Повторная проверка продовольствия показывает, что запас молекул животных белков, жиров и частично углеводов доведен до критического. И тем не менее их расходование продолжается. Хотя запасы витаминов, растительных белков и гормонов несколько выше, но даже введение в действие химических синтезаторов не обеспечивает выполнение расчетной программы».

Космонавты тревожно переглянулись.

«Таким образом, — продолжал робот, — общий анализ запасов показывает, что команде необходимо как можно скорее принять меры для их пополнения, так как соотношения компонентов не позволяют продолжать полет».

— Вот это да! — вздохнул Миро. — Такого, кажется, еще не бывало ни в одном полете.

— Влипли! — коротко отметил Квач.

«Однако следует принять во внимание, — робот сделал паузу, — что в результате работы анализаторов установлено, что тот продукт, который был предложен для анализа и размножения, исследован. Выявлены его высокие питательные качества. Группа анализирующих и запоминающих машин отмечает, что рецепта такого продукта питания не отмечалось ни в одном из космических путешествий, и, следовательно, посадка на Голубой планете для приобретения этого рецепта вполне оправданна. Анализаторы приступают к размножению дрожжевых грибков, способствующих созданию этого продукта из растительных белков. Возможно, команда сможет пользоваться этим продуктом, и тогда общее печальное положение с продуктами питания облегчится, хотя и не снимет опасности».

Раздался легкий щелчок, и роботы выключились. Космонавты переглядывались и не совсем понимали, что же это за продукт открыли анализаторы. И поскольку все новое с неизвестной планеты могло прийти либо с Шариком, либо с Юрием, все смотрели на Юрия. Он тоже думал, потом все вспомнил и завопил:

— Хлеб! Анализаторы изучили хлеб! Мы можем изготавливать в космосе хлеб.

— Какой хлеб? — недоуменно спросил Тэн. — При чем здесь хлеб?

— Ты помнишь, когда мы создавали землянику? — все еще кричал Юрий.

— Ну… помню.

— А помнишь, как мы передали на анализ… ну… то самое… что осталось у меня в кармане? А потом еще роботы сообщили, что анализ сложен и затруднителен?

— Да, но при чем здесь хлеб? Ведь речь идет о продукте питания… Там даже грибки какие-то… Дрожжевые.

— Так это ж хлеб! Понимаешь — хлеб! А грибки… — не совсем уверенно уточнил Юрий, — грибки — это в дрожжах.

Эту неуверенность уловил Квач. Он насмешливо спросил:

— При чем здесь грибки? Ведь речь идет о хлебе?

— Давайте уточним, — поморщился Тэн, — что такое хлеб.

— Но ты же видел, — почему-то взмолился Юрий.

— Я видел у тебя на руке какую-то размазню, которую ты выудил из кармана. Мне такой хлеб как продукт питания не нравится.

— Но ведь это же не хлеб, Тэн. Это только его остатки. А хлеб… Хлеб — это…

Юрий запнулся. Вся радость, гордость и очень многие иные хорошие чувства, что владели им после объявления роботов, стали меркнуть и отступать.

Оказывается, он мог рассказать, какой хлеб, описать его вкус, внешний вид. Даже сколько он стоит и в каком магазине продается. Но рассказать, что такое хлеб, он не мог. Он не знал, что такое хлеб.

Он молчал, мычал и мялся. Голубые космонавты, озабоченные невероятным, крайне серьезным и даже опасным сообщением роботов, были настроены мрачно и критически. Но, наблюдая за Юрием, они понемногу стали отходить и даже улыбаться.

— Послушай, Юра, что ты не знаешь его формулы, — пришел на помощь Зет, — это мы понимаем. У вас ее не проходили так, как у нас не проходили систему независимой связи.

Миро и Квач быстро переглянулись и слегка полиловели. Юрий не мог не оценить дружеской поддержки Зета. Он почувствовал себя уверенней.

«В самом деле, каждый должен знать, что задаваться нечего. Вы не знаете одного, а я — другого. Вот и все. И нечего, понимаешь…»

— Но может быть, ты нам расскажешь, из чего состоит хлеб и как он приготовляется? Может быть, тогда мы поймем, что к чему.

С таким делом и не справиться? В это же никто не поверит. И Бойцов бойко затараторил:

— Хлеб у нас бывает разный — ржаной, пшеничный, пеклеванный, ну и так далее. Его выпускают в булках, батонах, потом… это… сайках. Сдобах… Бублики тоже, в сущности, хлеб… Вообще видов хлеба очень много.

Оказывается, тараторить о том, чего не знаешь твердо, наизусть очень трудно. Тем более что, если честно говорить, сдоба или бублики — это же все-таки не хлеб. А может, хлеб? Но тогда и пирожки, и печенье, и пряники — тоже хлеб…

Дело явно усложнялось. А тут еще вспомнились макароны, рожки, лапша, вермишель… И чтобы поскорее уйти от опасности, Юра уже не так быстро и, значит, не так уверенно проговорил:

— Он еще бывает серый, белый… и черный. Сладкий или солоноватый… Ну, потом… потом, если хорошо пропечен, то он пышный. А если плохо пропечен, то… не очень.

— Постой, постой. Выходит, хлеб пекут?

— Ну да! — обрадовался Юра. — Сначала делают тесто, а потом пекут.

— Из чего делают тесто?

— И в чем и как пекут?

— В этих… в печах, — немного поостыл Юрий, потом, вспомнив, как бабушка печет сдобные булочки и ватрушки и жарит пирожки, уточнил: — На листах таких… А то еще жарят. А тесто? Тесто — это так. Берут муку, разводят ее водой, добавляют дрожжей и ставят в теплое место.

— А что такое мука?

— Ну, зерна мелют мелко-мелко… Получается мука.

— А при чем здесь дрожжевые грибки? Они же вызывают брожение, а брожение преобразует в конечном счете растительный белок в сахар и спирт. Выходит, что хлеб пьяный?

В конце концов был задан самый прямой и откровенный вопрос:

— Скажи, ты знаешь разницу между органической и неорганической химией?

О какой там уж разнице говорить, если Юрка, как он ни выкручивался, почти ничего не знал о хлебе. О том самом хлебе, который, как записано во всех учебниках, является основным продуктом питания, который каждый день держишь в руках, без которого, кажется, не прожить и дня.

Юра горестно помотал головой и промолчал. В коллективе не разбираешься, о хлебе ничего не знаешь — ужас какой-то.

Может быть, космонавты и стали бы смеяться над товарищем, но, наверное, они вспомнили, что и сами-то они знают далеко не все из того, что они должны были бы знать. Поэтому некоторое время все молчали и думали.

Наконец Зет мягко спросил:

— Ты помнишь, что сказал робот, ссылаясь на мнение многих машин?

— Не помню…

— Он сказал, что за рецептом приготовления хлеба стоило лететь на вашу Голубую Землю. Понимаешь, наша ошибка обернулась открытием.

Все промолчали, но, кажется, вздохнули посвободнее. А Зет продолжал:

— Но об этом нашем открытии еще не знают на нашей Розовой Земле. Сигналы идут туда очень долго. Но там знают, что мы нарушили программу, и в наказание могут вернуть нас из путешествия. И вот представь, мы прилетаем на нашу Землю и привозим бесценный секрет. Но в секрете нет главного — как готовить ваш хлеб.

— Но я же сказал! — воскликнул Юрий. — Его нужно печь.

— А как печь, в чем печь, сколько времени — ты знаешь? — И, перебивая Юрия, закончил: — Нет, не как ты знаешь, а точно, чтобы можно было сделать все так, как делается у вас. Знаешь ты?

— Но у вас же есть машины… — слабо сопротивляясь, ответил Юра.

— Да, есть! Но машины потому и машины, что они делают то, чему их научит человек. Они сделали землянику, потому что ты им дал образец. По образцу они изготовили продукт. Вместо образца можно было передать формулу. Но формулу ты не знаешь. Сейчас ты передал машинам, оказывается, не самый хлеб, а только его полуфабрикат. Тесто. Вот наши машины и изготовят нам тесто. А что с ним делать?

— Я… я попробую вспомнить, — пролепетал Бойцов.

— Надо вспомнить, — твердо сказал Зет. — Если нас вернут, то, когда ты ступишь на нашу Землю и расскажешь, как делают этот замечательный, по всему видно, продукт питания, вся наша Розовая Земля будет уважать и тебя, и цивилизацию всей вашей Земли. Понимаешь, Юра, ты сейчас как бы в ответе за всю вашу Землю. Тебе обязательно нужно вспомнить все, что ты знаешь о хлебе.

Это легко было сказать. Но сделать… Что было делать, если о производстве хлеба он знал примерно столько же, сколько и многие люди. А этого мало, чтобы передать драгоценное открытие земной цивилизации народам других планет.

Может быть, впервые в этот день и в этот час Юрий Бойцов понял, как важно человеку знать то, что его окружает. Знать и понимать. И ясно себе представлять, как и что делается. Пусть даже кажется, что эти знания никогда не пригодятся и что они никому не нужны. Всегда может случиться так, что как раз они-то и пригодятся, как раз они-то и потребуются.

Ребята долго молчали, каждый по-своему прикидывая и общее положение, и свою судьбу. И вдруг в тишине, под натужный и ровный шумок двигателей корабля, по отсекам прокатился жалобный, тонкий, с сипотцой вой. Даже не вой, а плач. Он был так неожидан и так жалобен, что и Юра, и Зет, и даже, кажется, суровый Квач вздрогнули и огляделись по сторонам.

— Опять Шарик! — вздохнул Юра и с грустью спросил: — Что же с ним произошло? Почему он так невероятно вырос?

Глава 18

Шарик рассказывает о себе

Все задумались, и Зет закричал второй раз.

— Послушайте! — кричал Зет, и его доброе, с оттопыренными ушами лицо, кажется, порозовело. — Послушайте! Если Шарик не умеет говорить, потому что у него не так устроен язык, то ведь думать-то он умеет?

— То есть как это — думать? — не понял Миро.

— Ну так. Очень просто. Думать Шарик обязан? Пусть плохо, пусть кое-как, но думать-то он обязан?

Все опять на мгновение примолкли, и Тэн солидно согласился:

— Обязан. Потому что если он не будет думать, так он даже не поест…

Тэн хлопнул себя по лбу и сурово сдвинул брови:

— Кстати, вам не кажется странным, что Шарик живет, невероятно растет, а его, в сущности, никто не кормит.

Квач расхохотался.

— Здорово! Выходит, Шарик сам себя питает? Неужели он знает формулы?

— Он, наверно, не формулы знает, — буркнул Тэн. — Он знает, где хранятся карточки, и умело пользуется ими.

— Недаром он все время сидит на кухне.

— Послушайте! — опять закричал Зет. — Но раз он умеет пользоваться нашей кухней, значит он мыслит! Так ведь?

— Выходит, — милостиво согласился Миро.

— А раз он мыслит, значит мы можем с ним разговаривать. Ведь он знает наш язык. Он понимает язык, но сам говорить не может. Но если он может думать на нашем языке, то…

— Точно! — крикнул Квач.

— Пожалуй, это идея, — сказал Миро.

— Можно попробовать, — решил Тэн.

Юра молчал. Получалось невероятное. Шарик не умеет разговаривать потому, что у него не так устроен язык и он не может произносить нужных слов. И в то же время с ним можно разговаривать, потому что он мыслит. Но ведь нельзя же свою мысль передать другому без слов.

Ведь слова для того и существуют, чтобы передавать мысли. Но если Шарик не может разговаривать, то он не может и передавать свои мысли. В чем же дело?

Теперь Юрий не спешил высказывать свои мысли и недоумения. Жизнь среди голубых людей научила его поспокойней относиться к кажущимся на первый взгляд несуразностям. Мало ли чего напридумывали ученые с далекой Розовой Земли!

Бойцов привычно посмотрел на Зета, но тот уже поднялся со своего кресла-кровати и медленно, как будто на спину и плечи ему повесили непомерный груз, продвигался к коридору. У двери он обернулся и медленно, с трудом улыбаясь, сказал:

— Сейчас все сделаем.

Квач тоже поднялся и тоже медленно пошел вслед, но остановился у дверей. Юрий внимательно следил за ними, но ничего удивительного заметить не мог, пока Зет не передал Квачу четыре блестящих легких шлема — точно таких, какие были надеты на космонавтах в те часы, когда они бродили по земляничной полянке на Голубой Земле.

Квач, все так же медленно, натруженно шагая, вернулся к креслам и раздал шлемы товарищам. Юрий повертел шлем и вопросительно посмотрел на Квача. Тот недовольно поморщился:

— Все забываю, что ты с другой Земли и тебе все приходится объяснять. Это… Слушай, Миро, объясняй, у тебя получается лучше.

Миро несколько минут глубокомысленно молчал и морщил лоб. Потом отрывисто и подозрительно спросил:

— Ты знаешь, что при всякой работе выделяется энергия?

Ну, это-то хоть немного Юрий проходил и смело ответил:

— Не совсем так. Для производства всякой работы необходима энергия.

— Правильно! Тогда мне легче. Ну так вот, когда мы мыслим, наш мозг тоже работает и, значит, вырабатывает энергию для производства этой работы. А ты знаешь, что всякую энергию можно так или иначе уловить?

— Факт… знаю, — не очень уверенно ответил Юрий, но, подумав, уже смело подтвердил: — Факт, знаю.

— Ну так вот, энергия, которую вырабатывает мозг, в общем-то, мала. Для работы клеток мозга и, следовательно, для мышления ее, правда, достаточно, но улавливать ее трудно. Еще и потому, что в процессе мышления участвуют многие участки мозга. Вот… А наши шлемы улавливают эту энергию, усиливают ее и передают в пространство. Другие шлемы на других людях ловят эту энергию, тоже усиливают, и другой человек может знать, что думает его сосед. Понимаешь?

Ну, сказать, что Юрий все сразу понял, — значит соврать. А когда понимаешь не все, то задаешь вопрос самый простой, который может помочь понять более сложный.

— Из чего сделан этот шлем? — не очень уверенно спросил Юрий, опасаясь, что над ним могут посмеяться.

Но ребята не смеялись.

— Это очень сложный состав — мы и сами его еще не знаем. Но ты ведь понимаешь главное?

— А чего ж тут не понимать! — с долей гордости пожал плечами Юрий. — Надеваем шлем, начинаем думать. Мозг вырабатывает энергию…

— Совершенно верно, — с уважением поддакнул Тэн, но Юрий не обратил на него внимания.

— Шлем из неизвестного сплава усиливает ее и передает дальше. Другой человек улавливает… Вернее, не человек, а другой шлем улавливает эту энергию…

— Опять улавливает, — назидательно вставил Миро.

— А как же иначе? — непритворно удивился Юрий. — Обязательно улавливает и передает человеку, который носит шлем. И тот понимает первого человека.

— Слушай, ты здорово схватываешь принципы действия.

— А что тут сложного? — уже совсем искренне удивился Юрий. — Это же как радиопередачи. Певица поет, станция усиливает и передает радиоволны в воздух, вернее, в пространство. Приемник ловит волны, усиливает и преобразует в звуки. А люди слушают. Вот и все.

— Да, но тут…

— Знаю, — перебил Юрий. — А тут биотоки. Читал. По радио слышал. Но принцип тот же самый. А детали я еще узнаю. Когда включим обучающих роботов, тогда и узнаю.

— Юрка, — воскликнул Тэн, — ты все-таки настоящий парень! Скорее бы кончался разгон и мы начали бы заниматься как следует.

Зет, видимо, добрался до Шарика и пристроил на его голове шлем для усиления биотоков мозга — на экране появилась растерянная, страдающая морда Шарика. Его умные глаза заглядывали, кажется, прямо в душу, и каждый, а Юрий в особенности, понял, что с Шариком творится нечто ужасное.

Космонавты поспешно надели свои шлемы, и первое, что услышал Юрий, было странное скрежетание и повизгивание, словно где-то рядом быстро вращался несмазанный подшипник и его шарики скрежетали и повизгивали. И первое, что подумал Юрий, было: «Неужели у Шарика в мозгу действительно что-то отказало?» Но он сейчас же рассердился на себя: нельзя переносить дурацкую поговорку на серьезные дела. В мозгу нет шариков. В мозгу — клетки. А они не могут скрежетать или повизгивать.

И в эту секунду ворвался не то голос, не то биоток Зета:

— Система отстроена от помех. Можно начинать беседу.

Вот тогда-то и полились удивительно странные, отрывочные не то слова, не то мысли, перемешанные с повизгиванием и рычанием. Юрий даже не знал, как их определить.

— Хочу есть… есть хочу… и-ио-ой, как хочу!.. хррр. Больно… всему больно… что со мной делается, что делается! Вот попал так попал… никто… ни один не хочет помочь… есть хочу… хррр…

— Шарик, милый! — забыв обо всем на свете, закричал Юрий. — Что с тобой?

Морда Шарика на экране склонилась набок. Он словно прислушивался, но еще не понимая, откуда звучит голос и чей он.

Глядя на Шарика, Юрий понял, что биотоки не имеют признаков голоса. Кто бы ни говорил с их помощью, они звучат совершенно одинаково — все зависит от того, на какую частоту звука настроены шлемы. Пусть у самого думающего будет писклявый голос, пусть он будет простужен и говорит голосом разбойника — все равно у всех голос будет одинаковым: чистым и свежим.

Однако понять все это Юрий мог — ведь ему было уже тринадцать лет. А Шарик этого не понимал — ему шел всего третий год. И потом, он был собакой. Поэтому он беспомощно шевелил своей огромной головой и косил глазами по сторонам.

Но Шарик не знал, что все его мысли — хочет он того или не хочет — все равно усиливаются и передаются. И каждый может их услышать. Поэтому все услышали, что думает Шарик:

— Странно… если бы я сам знал, что со мной случилось. Есть хочу. И кто это говорит? Как хочется есть — кажется, все бы съел, даже кошку. И голос какой-то незнакомый. Как все болит, и особенно левая задняя лапа! Она, наверно, затекла и теперь зудит. Как хочется есть и пить! Пить даже больше, чем есть.

Он еще долго рассуждал, пытаясь понять, что же с ним происходит. Но космонавты уже поняли главное: Шарик совершенно незаметно, или, как говорили на Голубой Земле, втихаря, разросся до таких размеров, что его тело уже не вмещалось в кухне. Тело все росло, а кухня оставалась прежней, и кости Шарика упирались в стены. Шарик не мог развернуться, чтобы напиться или поесть. Он стал пленником и жертвой собственного обжорства, того еще неизвестного космонавтам недомогания, которое привело космическую собаку на край гибели.

Он, пожалуй, этого еще не понимал. А космонавты поняли. Если его не освободить, то Шарик так разрастется в тесной кухне, что задушит сам себя.

— Нужно что-то делать! — взмолился Юра.

— Что делать? — мрачно вмешался Квач. — Придется расширять стены.

— А… а разве это возможно? — удивился Бойцов.

— Все возможно, — опять буркнул Квач. — Но это и неудобно, и… может быть, даже опасно.

— Ты думаешь, что кухонное и синтезирующее биохимическое оборудование придется опускать к двигателям? — деловито осведомился Миро.

— А куда еще?

— Да, но там необходима дополнительная радиоактивная защита.

— Вот в том-то и дело, — причмокнул Квач.

Голубые космонавты задумались. Юрий мог только гадать, как они собираются решать, хотя он понимал, что раз на корабле установлены атомные или ядерные двигатели, значит они могут выделять вредные излучения. Если облучения попадут на продукты или их полуфабрикаты, они станут непригодными для питания. А если учесть, что с продуктами и так дело швах, то…

И тогда, впрочем, как всегда в трудные моменты, прозвучали мысли Зета:

— А зачем нам нужно опускать кухню к двигателям?

— А куда же ты ее денешь?

— Давайте потеснимся сами — это и проще и безопасней.

Решение и в самом деле было таким предельно простым, что все переглянулись. Обо всем думали космонавты, но вот только Зет сумел подумать правильно. Почему? Наверное, потому, что он всегда умел думать не столько о себе, сколько о других. Больше того, думая о других, он всегда был готов поступиться собственными удобствами. И хотя, как заметил Юрий, все космонавты отличались этим качеством, но Зет почему-то всегда делал это первым.

— Решено! — согласился Миро. — Тэн, начинай перестройку.

Тэн, кряхтя, поднялся с кресла и подошел к стене. Он долго присматривался к ритму мигающих и блуждающих огоньков, потом быстро и решительно начал нажимать на какие-то одному ему заметные кнопки.

— Что он делает? — тихонько, чтобы никому не помешать, спросил Юрий.

Но он забыл, что теперь все, что он говорил, все, что думал, слышали все остальные. Поэтому все обернулись и посмотрели на него. Даже Шарик с экрана посмотрел на своего старшего товарища.

— Н-ну как тебе объяснить… — пожевал губами Миро, но сейчас же оживился: — Впрочем, ты кое-что знаешь и умеешь схватывать самую суть. Ну а всех деталей и подробностей мы, наверное, тоже еще не знаем. Не проходили…

Все засмеялись, и даже Шарик, кажется, улыбнулся.

— Так вот, как ты знаешь, всякий материал составлен из молекул. А молекулы — из атомов. Чем крепче связь между атомами, тем крепче и материал. Так вот, у нас на корабле все сделано так, что мы можем ослаблять или, наоборот, усиливать связь атомов и, значит, молекул между собой. Как только Тэн настроит систему, начнется ослабление внутримолекулярной связи. Те стены, где будет ослаблена эта связь, станут текучими и переместятся туда, куда нам хочется. Вот и все.

— Так, значит, вы и мебель так делаете?

— Конечно! Ослабляем связь между атомами и молекулами материала и заставляем принять их форму кресла, или дивана, или кружки с водой. — Миро быстро поправился: — Конечно, не мы лично, а наши роботы. Это настолько сложно, что ты даже себе не представляешь. Мы даем им команды, а они уже рассчитывают, насколько нужно расслабить связи, чтобы сделать тот или иной предмет. Сейчас Тэн передает такие команды.

— И это можно сделать в любом месте корабля?

— Конечно! В каждом отсеке есть места, где сходятся кнопки управления роботами. А когда нас нет на корабле, или когда мы спим, или просто недосмотрим, например, если какой-нибудь невероятный метеорит врежется в корабль, роботы сами сделают необходимые расчеты и перестановки. Залатают пробоину.

— Точно! — прошептал Юрий, вспоминая, как его вышвыривали из корабля неумолимые роботы. — Точно!

— Значит, понял?

— Факт, — решительно ответил Юрий и уже не так уверенно подтвердил: — Факт.

Стены, которые были ближе к входу в ведущий на кухню коридор, начали медленно надвигаться и как бы суживаться. Все центральное помещение неумолимо уменьшалось.

Юрию вдруг показалось, что медленное, неотвратимое снижение потолка, наступление стен никогда не прекратится, что они раздавят космонавтов. Он уже начинал привыкать к тому, что его мысли могут быть услышаны другими, и поэтому усилием воли заставлял себя не пугаться. Но подумать о том, что должен делать в подобном случае настоящий мужчина, он не успел. Потолок и стены все надвигались, и Юрий наконец спросил:

— А куда же девается лишний материал?

— Какой это лишний? — не понял Миро.

— Ну вот… всего же становится меньше.

— Ах этот… Уплотняется. Переходит в запас — это же наше атомное горючее. Вот оно и переходит в резерв.

— Так… понятно… в резерв, — тянул Юра, посматривая на потолок.

И вдруг все услышали вздох. Счастливый вздох освобождения и избавления. Он был гулким и веселым, как будто кто-то очень большой, очень усталый и огорченный весело сказал: «Ух! Наконец-то!»

И все посмотрели на экран. Морда у Шарика была прямо-таки блаженная. Он даже прикрыл глаза от счастья и высунул кончик розового языка. Таким он казался довольным и в чем-то по-мальчишески легкомысленным, что его непомерный рост совсем забылся: Шарик казался веселым и лукавым щенком.

Но уже в следующую секунду шлемы приняли и усилили мысли этого веселого щенка-великана.

— Пить! Как хочется пить. И еще бы повернуться. Хоть немного повернуться. Есть! Хочу есть.

С этой секунды Шарик вел себя очень невоспитанно. Он так дергался, так скулил и вымаливал есть и пить, что казалось, весь корабль ходит ходуном.

— Дело плохо, — сказал невидимый, потому что он не мог попасть в экран, озабоченный Зет. — Нормального общения с собакой не получается. Она как будто сошла с ума.

— Ничего! — бодро и уверенно ответил за всех Миро. — Подождем, пока она удовлетворит свои потребности.

— Хорошенькое дело! — возмутился Квач. — «Свои потребности»! Эти потребности и так опустошили все наши запасы. А сейчас она доест все, что мы наготовили в дорогу.

Не согласиться с Квачем было невозможно. Угроза над кораблем нависла немалая. Продукты питания подходили к концу, а Шарик мечтал только об одном: есть, как можно чаще и больше есть! И если он буквально за несколько дней разросся так, что пришлось расширять кухонное помещение, чтобы вызволить его из плена, что же будет дальше?

Наверное, поэтому у каждого первым делом мелькнула мысль: пора прекратить это обжорство. Оно не доведет до добра. Ни Шарика, ни весь экипаж.

— Нельзя давать Шарику пить или есть! — в отчаянии подумал Юрий. — Ни в коем случае нельзя.

Но его мысль, принятая товарищами, которые всего секунду назад, может быть, могли бы подумать точно так же, теперь не была понята ими.

— Нет, Юрий, — грустно и мягко отозвался Зет, — если человек или животное хочет есть или пить — тут уж ничего не поделаешь…

Он не стал продолжать, но каждый понял: да, тут уж ничего не поделаешь. Отказать живому существу — дружественному, доброму — в еде или питье не мог ни один. Это было выше тех сил, которые в свое время воспитывали в голубых космонавтах на Розовой Земле и белого мальчишку из маленького городка Голубой Земли. Они думали одинаково. И это было так приятно и так радостно, что у Юрия от счастья даже слегка защипало глаза. Но он сейчас же подумал… Нет, пожалуй, не подумал, а, скорее, почувствовал, что настоящий мужчина обязан уметь сдерживать свои, даже самые замечательные и самые трогательные, чувства. Особенно теперь, когда его мысли стали достоянием всех. И он посмотрел на товарищей.

Но они не заметили его мыслей. И это очень удивило Юрия. Получалось, что не каждую мысль можно было передать с помощью усиленных биотоков. Выходило, что какие-то мысли, чувства и ощущения оставались недоступными для других. Какие? Припомнилась старая загадка: что самое быстрое на свете? Мысль! И если она самая быстрая, так, может быть, шлемы-усилители просто не успевают сработать и перевести мысль в усиленные биотоки?

«Может быть, и так. Может быть, и так», — глубокомысленно решил Юрий.

И сейчас же Миро спросил:

— Что — может быть и так?

Юрий покраснел и не сразу нашел ответ. Тысячи мыслей роились у него в голове. Состояние походило на то, в каком он не раз оказывался у доски, когда не мог ответить на вопрос учителя. И вопрос вроде бы знакомый, а в голову лезла всякая ерунда, и попробуй угадать, что из нее годилось для ответа. Причем самым смешным было то, что среди этой ерунды копошились и совсем не относящиеся к делу веселые мыслишки. Почему-то, например, думалось: а пробежит ли учитель стометровку? Что произойдет, если на первой парте вдруг окажется медведь?

Такие чепуховые мысли как-то сами по себе вызывали не то что глупую, а прямо-таки идиотскую улыбку, и учитель, свирепея, вкатывал двойку значительно раньше, чем сквозь всю эту сумятицу пробивался нужный, облеченный в знакомые слова ответ.

И, убедившись, что никто из ребят не улавливает этой творящейся в его голове сумятицы, Юрий обрадованно подумал:

— Значит, все дело в словах! Если мысль обернулась в слова, она может быть усилена. А если она еще не в словах, а так… в обрывках, значит шлем ее не усилит. И никто ее не узнает.

— Конечно, — подтвердил Миро, — ты сам догадался?

— Да. Сам! Но дело не в этом. Дело в другом — как быть с Шариком?

— Подождем, когда он расскажет, что с ним произошло. Пока что мы слышали от него только отрывочные, потребительские слова. Они отмечали лишь самые простейшие и жгучие его желания. Но ничего связного Шарик еще не думал.

И они принялись ждать. Стены корабля все еще сжимались и передвигались, и вскоре стереофонические общие связи принесли новые звуки. Это были не то стоны, не то выражения восторга. Зет комментировал так:

— Шарик наконец повернулся и теперь пьет.

О том, что Шарик действительно развернулся в раздвинувшемся помещении, свидетельствовало изображение на экране. Обрубленный, куцый, но теперь огромный хвост Шарика крутился, как пропеллер. Это показывало, что Шарик в восторге. Потом хвост перестал вращаться, и явственно донеслось чавканье и мерное рычание. Зет сообщил:

— Он ест. Ест все подряд.

На этот раз шлемы не усиливали мыслей. Все молча, сцепив зубы, ждали. Правда, иногда появлялись отрывочные подобия мыслей, но уловить их смысл было трудно — все они были об одном и том же: как поступить с Шариком и, главное, как выяснить, что с ним случилось?

Последнее было особенно важным. Ведь если Шарик заболел неизвестной болезнью, которую можно назвать болезнью гигантизма, то можно ожидать, что и все остальные космонавты тоже могут заболеть такой же болезнью. Тогда они тоже сразу начнут есть огромными порциями, пить ведрами и расти не по дням, а по часам, как герои самых древних сказок.

Могло произойти и нечто еще более опасное: корабль попал в какие-то необыкновенные районы Вселенной, материя или лучи которых неожиданно повлияли на рост живых существ. Если это так, то следовало немедленно приступить к изучению этой необыкновенной материи, сразу же передавая результаты изучения и на свою Землю, и на записи запоминающим роботам. Если этого не сделать, то следующие за ними корабли могут попасть в такое же нелепое положение.

А положение и в самом деле может оказаться невероятным.

Конечно, каждому мальчишке и девчонке очень хочется вырасти как можно скорее и стать сильным и умным. Но что произойдет, если рост будет продолжаться так же неудержимо, как у Шарика? Ведь можно разрастись до такого состояния, что корабль окажется тесным. Что тогда? Можно, конечно, изменять очертания и назначения помещений в самом корабле, но сам-то корабль не резиновый. Он имеет свои раз и навсегда определенные размеры, габариты. Если их изменить, то нужно изменять и двигатели, и астронавигационные приборы, и все такое прочее.

Нет, что ни говорите, а такой неудержимый рост, без границ, без остановок, — дело очень опасное. Прямо-таки страшное…

И пока космонавты думали, что делать, Шарик ел, мычал и сопел. Сколько это продолжалось, сказать было трудно. Время словно остановилось. Оно было как бы связано с Шариком и его едой, словно зависело от него.

Наконец он наелся, облизнулся, вздохнул и улегся. Его одолела дремота.

— Нельзя давать ему спать. Если он заснет, пройдет слишком много времени, и мы опять ничего не узнаем.

— Тормоши его, Зет, — решил Квач.

— Да… тормоши… Если и так еле-еле ноги двигаются…

Все было правильно — перегрузки космического разгона тяжким грузом лежали на плечах всех, и особенно у Зета: ведь он не лежал в кресле-кровати, а выполнял работу. Но он сам вышел из положения.

— Я подключу ему электровозбудитель.

Голубые космонавты переглянулись, а потом решили:

— Валяй!

Зет присоединил к загривку Шарика две тоненькие проволочки. Шарик вздрогнул и вскочил на ноги:

— Что такое? Что меня подтрясывает?

И тут вмешался Миро:

— Не волнуйся, Шарик. Тебя подтрясывает электровозбудитель.

— Зачем он мне нужен? Я спать хочу. Очень хочу спать.

— Ты не уснешь, пока не расскажешь, что с тобой…

Некоторое время шлемы молчали. Наконец Шарик ответил:

— Если бы я знал, что со мной произошло… Если бы я знал!

Шлемы не передавали окраски голоса, и поэтому неясно было, с гордостью или, наоборот, с печалью подумал это Шарик. Но на помощь пришли громкоговорители. Они и разнесли по кораблю горестный и тяжкий вздох собаки. Сразу можно было понять, как грустно Шарику, как он искренне сожалеет о случившемся.

— Тогда давай разберемся вместе.

Они честно пытались разобраться, но те отрывочные ответы, которые давал Шарик, не помогали общему делу, и Квач рассердился:

— Все-таки он очень… несообразительный. И ненаблюдательный.

Юрий жалел собаку и в то же время злился на нее — она могла испортить так хорошо начавшееся дело. И все-таки он должен был заступиться за нее. И он в сердцах подумал:

— Тебе хорошо так говорить! Тебе уже четырнадцать лет. А ему всего лишь два года. Идет третий. Ты в его возрасте был более сообразительный и наблюдательный?

— Неужели ему только два года? — удивился Тэн.

— Всего два года? — донеслась мысль Зета.

— Раз это так, ребята, значит с ним нужно обращаться совсем по-иному. На него даже сердиться нельзя, — решил мудрый Миро.

— Не сердитесь на меня, ребята, — подумал и сейчас же завыл Шарик. — Честное собачье слово, я сам ничего не понимаю. Мне очень плохо. Очень. Вы помогите…

И он начал так скулить, что динамики на корабле задребезжали, а мудрый Миро мысленно приказал:

— Замолчи! Успокойся. Сосредоточься и отвечай на вопросы. Что произошло, когда ты пришел на корабль? Чего тебе больше всего хотелось?

— Есть! И пить.

— Но ты же поел за общим столом.

— Я стеснялся есть много, — ответил Шарик, и все видели, как виновато закрутился его обрубок хвоста. — Мне и сейчас очень стыдно. Но что я могу поделать?

— М-да… Положение… Что же ты сделал?

— Когда все заснули, я пошел на кухню.

— А как ты узнал, где у нас кухня?

— По запаху. Я же очень хорошо знаю запахи. Лучше, чем вы.

— Это верно! — подтвердил Юрий.

— Точно-точно. Есть по-вашему я тогда еще не умел, и поэтому я только напился… чего-то горького… и противного.

— Что и где ты пил? — вдруг сурово подумал Миро и даже подался вперед. Похоже, его осенила какая-то очень важная мысль. — Сейчас же покажи, что именно и откуда ты пил.

На экране было видно, как Шарик поднялся и попробовал повернуться, но это ему удалось не сразу — даже расширенная кухня была ему тесновата. Но он все-таки повернулся, загородив собой всю кухню.

И тогда послышался крик Зета:

— Да он выпил полколбы биостимулятора!

Все, кроме Юрия, так и обмерли. Шлемы работали на полную мощность, но они ничего не усиливали, потому что у голубых космонавтов не было мыслей. Они были не то в ужасе, не то в оцепенении. Но так или иначе, они все-таки кое-что поняли, а Шарик еще ничего не понял. И от этого ему стало страшнее.

— Я же очень хотел пить… а ничего жидкого… не было… И я тогда не знал, как нужно открывать кран… — отрывисто думал Шарик и скулил на весь корабль противным, прерывающимся басом. — Я же ведь тогда не знал, что уже умею разговаривать по-человечески. Простите меня… — Тут ему, наверное, стало очень страшно, и он заголосил навзрыд: — Спасите меня! Помогите мне! Я не хочу больше расти. У меня все косточки ломит. Помогите! Вы же люди! Вы все знаете! А я же простая собака. Да еще и маленькая. Это я только с виду большая собака. А на самом деле я маленькая. Мне всего-то третий годик.

Шарик скулил и плакал огромными слезами. Эти слезы видел только Зет, потому что он был зажат огромной тушей Шарика на кухне. Именно Зет и прикрикнул на собаку:

— Перестань реветь! Нужно экономить даже воду. А ты ревешь вон какими слезищами! Уже на целый обед наплакал.

Шарик покорно перестал плакать, но еще тихонько, басом скулил.

— Итак, все ясно, — наконец подумал Миро. — Что же будем делать? Как ты думаешь, Юра? Ведь это прежде всего твой друг.

— Да. Это мой друг. И мне кажется, что если есть биостимулятор, то ведь, наверное, есть… и какой-нибудь другой, который действует наоборот.

— Почему — наоборот? — не сразу понял Квач. — Ведь биостимулятор способствует росту.

— Правильно. Способствует. Но ведь есть, наверное, и такой, который задерживает рост. Или даже заставляет расти… Ну, вниз, что ли. Вон бабушка у меня всегда говорит: «Стара стала, расти вниз начала». Вы такого не знаете?

Космонавты переглянулись, и Миро неуверенно подумал:

— Нет… такого антибиостимулятора мы не знаем.

— Это вы не знаете. А может, роботы знают? Как их зовут — запоминающие или информирующие? Давайте запросим.

Но запрос ничего не дал. Вещества, которое заставляло бы живой организм уменьшаться, на корабле не было. Не было его, наверное, и на Розовой Земле. До сих пор оно не требовалось. Поэтому, что нужно было делать, как поступать с Шариком, никто не знал. А он скулил и молил о помощи. Ему не хотелось расти. Он хотел быть маленьким.

И во всем этом не было ничего удивительного.

На каждой Земле все люди всегда хотели быть больше, умнее и сильнее, чем до сих пор. Того же они хотели от животных, от растений, от рыб. Ведь чем больше корова, тем больше она даст молока и мяса. Чем крупнее растение, тем больше оно принесет зерна, корнеплодов или волокна. А чем больше рыба — и говорить нечего: икра будет крупнее и вкуснее и балыки сочнее. Но ни на одной Земле не думали, как сделать картошку или яблоко помельче, корову величиной с кошку, а всю рыбу превратить в мальков для аквариумов. Вот люди и не придумывали таких веществ, которые бы замедляли рост.

Шарик нарушил правила, посамовольничал и вот теперь плачется. И помочь ему трудно. Пока будет действовать проглоченный стимулятор его роста, он будет расти и, значит, очень хотеть есть и пить. Потому что без еды и питья никакого роста быть не может. И наблюдающие роботы корабля будут с тревогой извещать:

«Запасы белков на грани катастрофы. Экипажу грозит голод».

«Воды не остается ни грамма. Экипажу грозит смерть от жажды».

Да, здорово придумали люди Розовой Земли — изобрели такой могучий стимулятор роста, который прямо-таки на глазах может превратить обыкновенную маленькую дворняжку в слона. Наверное, с таким стимулятором очень просто выращивать мясо и молоко и на Розовой Земле, и на любой иной планете. Но голубые люди никогда не думали, что может произойти, если этого стимулятора выпить слишком много.

Что же делать?

Люди на двух планетах — Голубой и Розовой — оказались одинаковы еще в одном: они не думали, что хорошее может породить плохое. А вот тут получилось именно такое положение. И как из него выходить, еще никто не знал.

— Зет, сними с него электровозбудитель. Пусть спит. Мы пока ничего придумать не можем.

Шарик вскоре захрапел, а Зет вернулся в уменьшившийся командный отсек и лег в свое кресло отдыхать.

Ребята сняли шлемы и теперь думали в одиночку. Но пока что никто ничего путного придумать не мог.

Роботы молчали: они тоже не сталкивались с подобным положением. Ведь сами роботы мыслить по-новому не могли. Они могли думать только о том, что уже было и что можно приспособить к случившемуся. Такого еще не случалось, и они растерялись. Такое могли решить только люди. Мыслящие существа, способные изобретать.

А эти люди — четверо голубых и один белый — лежали и думали.

А роботы — противные и сейчас бесполезные — бесстрастно сообщали, что положение с питанием на корабле катастрофическое. Такое, что продолжать полет просто опасно.

Глава 19

Жизнь требует решений

Да, жизнь требовала решений.

И когда — после обеда или ужина, все равно, ведь время на корабле шло по другим космическим законам — ребята опять стали думать, Квач почему-то печально сказал:

— Все равно… Все равно его не съешь.

— Кого? — тревожно спросил Зет.

— Н-ну… его… Шарика…

— Ты что? Заболел? — приподнялся Зет. — Ты думаешь, что говоришь?

— Ладно тебе. Я же сказал, его не съешь.

Юрий прислушивался к этому разговору, и сердце у него сжималось. Но когда он как следует обдумал слова Квача, то решил, что ничего противоестественного с точки зрения науки в них нет.

Ведь если все на свете состоит из атомов и молекул, а живые существа состоят еще и из особых, очень сложных белковых молекул, то, значит, из них же состоит и Шарик. И если Шарик, потребляя в химической кухне эти самые молекулы, так невероятно растет, то стоит заложить его самого в химическую машину, как они извлекут из него те же самые белковые молекулы. И порядок. Лети и ешь до отвала эти самые молекулы, в каких хочешь сочетаниях. Химическая кухня по твоему заказу сделает из них все, что угодно, хоть землянику.

Все было так просто и так правильно, что у Юрия пробежали мурашки по спине.

Шарик — молекулы животного белка! Шарик — атомы всяческих металлов и металлоидов, без которых не приготовишь котлет на химической кухне! Страдающий и взывающий о помощи Шарик — причина срыва космической экспедиции и, может быть, причина их гибели в черных глубинах космоса!

Все поперепуталось, перемешалось, и разбираться во всем этом Юрию было страшно: ведь так можно додуматься до того, что правы людоеды — они тоже только и делают, что потребляют эти самые чертовы молекулы и атомы, которые накопили их сородичи. Ужас до чего можно додуматься! И Юрий закричал:

— Братцы! На вашей Земле понапридумали столько умнейших вещей. Даже химическую кухню. Неужели на этой Земле не могут придумать что-нибудь такое, что может спасти нашего… ну, пусть не товарища, но все-таки…

Голубые космонавты молчали, и Юрию начинало казаться, что они в душе уже решили, что Шарика нужно пропустить через химические анализаторы и разложить на удобные для приготовления пищи составные части. Все протестовало в Юрии, но в то же время он понимал и другое.

Допустим, на Розовой Земле ученые найдут антибиостимулятор. Выдумают. Синтезируют. Но как они пришлют его на корабль? Допустим, они пошлют вдогонку ракету. Но ей нужно догонять корабль несколько лет. За это время от всех путешественников не останется и косточек…

Есть другой вариант — вернуться на Розовую Землю. Но и на это потребуется опять-таки несколько лет. Значит, результат тот же. Как ни думай, куда ни кинь — везде клин. Везде одно и то же: погибнуть должны либо космонавты, либо Шарик.

Это было неотвратимо и так логично, что Юрий даже не возмущался молчанием друзей. Он, как подсудимый, ждал их приговора.

Ждал и дождался.

— Юрий прав! — сурово сказал Тэн. — Нужно немедленно телеграфировать на Землю о создавшемся положении. Высший ученый совет нашей планеты что-нибудь придумает.

— А если он запоздает? — спросил Миро и почему-то улыбнулся. — Что тогда?

— Но нельзя же ничего не делать! — возмутился Зет. — Сидеть, думать и ждать, пока либо мы погибнем от голода, либо нам действительно придется пустить на молекулы… ну, не то чтобы товарища, но все-таки…

— Не нужно прикидываться, Зет. Именно товарища. Шарик летит с нами. Он с нашей помощью научился, может быть… Ну, пусть еще не мыслить по-настоящему, но, во всяком случае, выражать некоторые свои мысли. Он почти мыслящее существо. А если учесть, что по сравнению с нами он очень молод, то можно представить, что с ним будет, когда он вырастет в нашей среде, когда он вместе с нами будет обучаться. Ведь такого случая в нашей истории науки еще не было. Как же мы можем лишиться нашего младшего и потому беспомощного товарища, который, в сущности, по нашему недосмотру попал в беду и просит нашей помощи.

Зет кивнул и мрачно буркнул:

— Ты прав, Миро… Нам должно быть стыдно, что в голову могли прийти такие мысли.

— А чего ж тут стыдиться? — спросил Тэн. — Положение на самом деле отчаянное, и нам нужно сообща найти выход. Первым выход нашел Юрий. Нужно сообщить на Розовую Землю. Второй подсказывает Зет — нельзя сидеть сложа руки и только ждать. Нужно делать еще что-то…

— Что именно — вот вопрос, — усмехнулся Квач.

— Что происходит на нашей планете, когда нужно поесть?

— Как — что? Идут в столовую или пользуются доставкой на дом. Или сами делают то, что им нравится.

— А что делаем мы, когда нам нечего есть? — все так же сурово допытывался Миро, и между его светлых бровей тоже залегли суровые складки.

— Да, но здесь космос! — искренне возмутился Тэн.

— Да, но у нас космический корабль, начиненный самой современной техникой.

И все опять замолчали. Зет вздохнул и, как всегда, мягко протянул:

— Миро прав. Снова прав. Для того чтобы добыть пищу и, значит, продолжить полет, нам нужно…

— Понятно! — перебил Квач. — Но куда высаживаться — вот вопрос.

— Вот это уже деловой вопрос, — улыбнулся Миро и опять стал суровым. — Значит, есть два предложения: немедленно послать телеграмму на Розовую Землю. И в ней ничего не скрывать. И честно просить помощи. И второе. Немедленно пошевелить электронно-навигационную память нашего корабля и установить ближайшую по курсу планету, на которой может быть жизнь.

— И что тогда? — спросил Тэн.

— А тогда мы высадимся на этой планете и пополним запасы молекул животных белков, жиров и… ну, чего именно, нам подскажут роботы. Предлагаю: полчаса на размышления, и тогда решаем. Но предварительно — кто за телеграмму на Розовую Землю?

Все четверо по очереди легонько стукнули по подлокотникам своих кресел-кроватей. И это можно было понять — когда на тебя навалилась гравитация, руки поднимать трудно: они как свинцовые. А звук при гравитации распространяется так же, как без нее. Стукнул — и проголосовал.

— Кто за то, чтобы немедленно дать задания роботам?

— Какие задания? — уточнил Зет.

— Розыск подходящей планеты. Кстати, Юра, ты что, против первого предложения?

— Нет, почему же… — смутился Юра. — Но я думал… Я как бы гость…

Космонавты переглянулись, и Зет, вздохнув, махнул рукой.

— Э-эх…

Миро укоризненно посмотрел на него и покачал головой.

Как ни растерян был Юрка, но он вдруг почувствовал, что в эту минуту Миро на корабле самый главный. Наверное, не только потому, что самый умный: Тэн, например, никак не глупее Миро. И не потому, что он самый смелый и решительный. Самым смелым и решительным, только, может быть, более грубоватым, чем нужно, хотя, кстати, именно это начинало нравиться Юрию, — настоящий мужчина все-таки должен быть чуточку грубоватым в своей смелости и решительности, — на корабле был, конечно, Квач. Миро казался самым старшим и самым умным, и не потому, что он был самым заботливым и самым добрым. Таким был, безусловно, Зет.

И все-таки, хотя у Миро, кажется, и не было каких-то особых достоинств, именно он в эту минуту был капитаном корабля. Тем настоящим капитаном, слово которого было законом. Да что там слово! Жест, взгляд, намек — все могло быть законом, потому что он понимал всех и все понимали его.

Но почему он понимал всех — это было неясно. Ведь все были разные, и среди этих разных Миро был тоже разным, но равным. А вот поди ж ты, в эти минуты он был капитаном. Хотелось даже встать со своего кресла-кровати, вытянуться и отдать салют. А потом решительно произнести: «Есть!»

Но Юра, конечно, не сделал этого. Он только покраснел. А Миро начал говорить — медленно и задумчиво, как будто обращаясь не к Юре, а ко всему экипажу, и так, словно взглядом искал его одобрения и поддержки. И удивительно, ведь если он просил поддержки и одобрения, значит он был как бы слабым, он как бы не решался безо всех что-нибудь сказать или сделать. Все это Юрий отлично видел и вместе с тем понимал: даже проявляя, кажется, настоящую слабость, Миро при этом становился еще более умным и сильным капитаном. Как это получалось, Юрий не понимал. Но получалось именно так.

— Понимаешь, Юра, все, что ты рассказывал о своей Земле, заставляет меня думать, что ты какой-то отсталый. Ты только не сердись — я ведь не сказал, что я так думаю. Я только сказал, что меня заставляет так думать. Почему? А вот почему. Ведь ты рассказывал, что в той стране, в которой ты живешь, люди решают свои дела коллективно, сообща. А ты стоишь в стороне. Не то как наблюдатель, не то…

— Да нет же! — перебил Юра. — Честное слово, нет! Я просто…

— Нет, это не просто. Сейчас мы решаем самое главное, что только можно решать: сможем ли мы жить и, значит, выполнять свое задание или не сможем. Вот в чем вопрос. А ты чувствуешь себя гостем. Что же получается? Ты милостиво предоставляешь нам ломать головы, принимать решения, рисковать, а сам сидишь и гадаешь, что у нас получится. И если не получится, то ты не будешь виноват — ты-то вместе с нами решений не принимал. Ты хороший. Значит, ты не несешь ответственности за неудачи. Но если у нас все получится, ты наравне со всеми будешь пользоваться этой удачей — ведь ты же гость. С тобой обязаны обходиться как можно лучше. Так ведь получается?

— Да нет же, нет… — простонал Юрка. Он был в отчаянии оттого, что его не поняли как следует.

— Мы верим, что ты так не думаешь. Но ты так делаешь.

— Но я же не знал… Мне же было просто неудобно… Я думал, скажут: вот, ничего еще не знает, а туда же… лезет.

Кажется, еще два слова — и Юрка заревел бы. Космонавты опять понимающе переглянулись, и Тэн отметил:

— Он прав.

— Да. Так вот, Юра, — продолжал Миро. — Давай договоримся сразу — ты полноправный член экипажа. И ты не обращай внимания, что сегодня я вдруг как бы старший. Это произошло, наверное, потому, что, пока ты приспосабливался к обстановке, переживал за Шарика, Зет и Тэн дежурили, а Квач еще не отдохнул от посадки на вашу Голубую Землю, я ничего этого не делал. Я просто спал и отдыхал. Вот, наверное, поэтому мозг у меня сегодня работает лучше, чем у других, и сегодня я как бы старший. А перед посадкой на вашу Землю таким старшим был Квач. Но заметь, Юра, раз и навсегда: в любой момент, а особенно вот в таких отчаянных случаях у нас решает не тот, кто в эту минуту как бы самый главный, а обязательно все. Таков закон космонавтов. Конечно, большинство может принудить меньшинство. Говорят, что раньше так и делали. Больше того, на Земле так и нужно делать. А в космосе — нельзя. И ты знаешь почему?

— Откуда же…

— А потому, что в космосе каждый должен быть уверен, что поступить по-другому не мог ни тот, кто почему бы то ни было стал старшим, ни сам космонавт. Каждый из нас должен быть до конца уверенным: то, что решили сделать, — единственно правильное решение. Без этого не будет настоящего сознательного отношения к делу. Без этого в каждом может появиться червячок сомнений. «А может, и не нужно так делать? А может, по-моему будет лучше?» И в самую трудную минуту, когда на него надеются все остальные, такой космонавт может упустить мгновение, подвести и погубить всех. Нет! Один из законов космоса прост: один за всех, все за одного! Предлагает один, а решают все. Без настоящей, сознательной дисциплины в космосе делать нечего.

— Ну а вдруг я еще не все понимаю… Вдруг окажется, что я проголосую со всеми… за компанию, а в душе я все еще не уверен.

— Тогда ты бесчестный человек! — жестко и презрительно сказал Миро. — Значит, голосуя, принимая решения, от которых зависит и твоя жизнь, и жизнь твоих товарищей, и все дело, которое поручено всем, ты кривишь душой. Скрываешься. В космосе это нетерпимо. У нас есть все, чтобы принять правильное, единственно правильное решение. Нужно только думать. Но если ты сомневаешься, сомневайся до конца! До тех пор, пока сам не поймешь: твои сомнения ничего не стоят. Вот расчеты, которые их опровергают. Или докажи другим, что твои сомнения правильны. Ты все понял, Юра?

— Да, — твердо ответил Юра. — Ведь закон космоса и есть закон моей Земли. Только… Только мы не всегда умеем его выполнять.

— А здесь мы будем выполнять его точно. Нерушимо. Значит, ты голосуешь за первое предложение?

— Ну ясно. Я ж его и предложил.

— А как насчет второго предложения? Кто за?

Все стукнули по подлокотникам, и только Юра воздержался. И все опять с недоумением и неодобрением посмотрели на него.

— Я просто прослушал второе предложение, — сказал он.

— Дать задание роботам…

— Вспомнил, — перебил Юра, — подобрать планету. Я — за.

Он тоже стукнул по креслу, но ему уже не хотелось, как несколько минут тому назад, вскинуть ее в салюте и сказать: «Есть!» Теперь он знал, что Миро — как все. И если он сейчас капитан, то в другое время капитаном может стать каждый. Для этого нужно только одно — быть как все.

Но даже в самых гордых своих мечтах, промелькнувших в эти секунды, у Юрия не было самой сокровенной: «Придет время — и я тоже стану капитаном». Юра уже понимал, что ему вначале нужно стать как все. А эти все ушли от него очень далеко — они больше знали. Но знания — дело наживное. А поэтому, хотя мечта даже не мелькнула, она все-таки жила в Юрии.

— Полчаса на размышления, — сказал Миро и смежил веки.

Дежурный Тэн пошел отправлять телеграмму и давать задание роботам.

На корабль нахлынула тишина. Такая полная, такая раздумчивая, что даже гул двигателей и тот уже не слышался, как в ночной степи не слышится звон кузнечиков — он становится частью огромной торжественной тишины.

Наконец, как показалось Юрию, смущенно откликнулись запоминающие роботы — астронавигаторы. В их бездонной электронной памяти, конечно, нашлись планеты, на которых была жизнь и даже цивилизация. В свое время их открыли космические путешественники Розовой Земли и вложили в электронную память роботов. Но вся беда в том, что все эти планеты были на расстоянии десятков, а то и сотен световых лет пути от курса корабля. Ничего подходящего поблизости роботы не знали.

— М-да, — покачал головой Квач, — положеньице.

— Подождем, что скажут следящие и анализирующие астророботы, — решил Миро.

Эта группа роботов сработала быстро. Они доложили, что в сфере их наблюдения нет ни одной планеты, на которой возможна цивилизация, — на это указывают беспрерывно производящиеся радио— и спектральные анализы. Нет также и планет, на которых существовала бы простейшая или сложная жизнь доцивилизационного периода.

Пока они докладывали свои неутешительные данные, ребята молчали, и Юрий, грешным делом, опять подумал о Шарике — неужели его все-таки придется превратить в молекулы? Он даже вздрогнул от этой мысли и заставил себя думать о чем-нибудь другом.

«Ведь есть же запас растительных белков. Может, продержимся? Выживем? А там придет ответ с Розовой Земли, и Шарик будет спасен».

И тут роботы доложили, что несколько в стороне и, главное, уже позади корабля промелькнула довольно подходящая планета, на которой имеется атмосфера, сходная с атмосферами Голубой и Розовой планеты. Больше того, солнце, вокруг которого она вращается, дает ей достаточное количество тепла и прочих излучений. На самой планете, безусловно, имеется вода, существуют и многие газы, хотя, к сожалению, содержание углекислого газа, по крайней мере в верхних слоях ее атмосферы, несколько увеличено. Это дает основание думать, что на планете существует или простейшая жизнь, или, что более вероятно, уже появились животные.

— Так что… Решайте сами…

— Итак, — медленно сказал Миро, — решать действительно нужно самим. Прикинем. Возвращаясь, мы потеряем несколько дней. Двигаясь дальше, рискуем очень многим. Может быть, всем. Думайте.

Думали честно. Думали много. Думали и молчали.

Пожалуй, труднее всех думалось Юре, потому что перед ним все время стоял Шарик. И еще нечто, что он хотел вспомнить — и не мог. Оно, это нечто, все время крутилось в мозгу, сверлило его, а в руки не давалось.

И вдруг совершенно неожиданно пришло главное.

— Товарищи! — сказал Юра. — Если есть растительные белки, значит можно делать хлеб!

Космонавты поняли Юрия не сразу, и он подсказал:

— Но ведь вы же помните, как все восхищались анализами хлеба. Ведь информацию о нем передали на Розовую Землю.

— Ну и что?

— Как это — что? Если у нас есть запас белковых растительных молекул…

— А ты вспомнил, как нужно печь хлеб?

— Нет… Но ваши химические роботы обещали развести дрожжевых грибков вдоволь. Неужели мы не научимся?

Голубые космонавты задумались. Мудрый Миро заговорил первым:

— Это все правильно. Но… Но дело еще в том, что мы не знаем, как наши организмы будут усваивать хлеб Голубой Земли.

— Но ведь землянику эти самые организмы усваивают.

— Это не одно и то же. Земляника — ягода, плод. А дрожжевые грибки — совсем другое.

Юрию уже казалось, что Миро нарочно сомневается, нарочно не хочет принять его предложение, которое, если посмотреть на него без предубеждения, яснее ясного. И поэтому Юрий почти закричал запальчиво и даже обиженно:

— Сомневаться можно в чем угодно! Но если сомневаешься, нужно попробовать.

— Проверить можно, но… — протянул Тэн.

— Вот именно, — кивнул Миро. — Проверить можно, но… ведь на проверку нужно хотя бы несколько дней. Это даже в том случае, если ты научишься печь этот самый хлеб. Понимаешь — мы проверяем все на себе, а корабль летит. И мало того что летит, но еще и набирает скорость. Продолжает разгон. И вдруг оказывается, что наш организм усваивает хлеб плохо. Или даже больше того: дрожжевые грибки, которые мы никогда не употребляли в пищу, нам просто вредны.

— Ну а если… — перебил Юрий.

— Давай проверим одно «если». Так вот, что произойдет в том случае, если хлеб не окажется таким подспорьем нашему путешествию, как надеешься ты? Что тогда?

— Поворачивать назад, — жестко сказал Квач.

— Верно, значит, опять терять несколько дней да плюс еще денек-другой на торможение. Ты знаешь, что будет с Шариком? Если он так вырос за несколько дней, что может произойти позже? Есть важное правило космических путешествий: все замечай, запоминай, исследуй, но попусту не рискуй. Вот почему рецепт хлеба мы прежде всего передали на Розовую Землю. Там его изучат, и, может быть, мы и возьмем его на вооружение. Но только после проверки. Все понятно?

Что ни говори, а Миро опять оказался самым мудрым в этот день. Конечно, было очень обидно и неприятно. Если говорить честно, Юрий уже забыл о своей первой неудаче и был уверен, что хлеб, одно из лучших изобретений Голубой Земли, поможет голубым людям преодолеть трудную минуту, спасет Шарика и вообще все перевернет вверх дном. А если пойти дальше и заглянуть в Юркину душу поглубже, то можно выяснить, что он при этом как-то затаенно даже от самого себя мечтал, что при такой победе этого лучшего изобретения в космосе он тоже кое-что приобретет. Станет как бы старше, умнее и, значит, уважаемей. И вместо уважения он сел в лужу — так и не сумел вспомнить, как же нужно печь хлеб.

Да, оказалось, что в жизни далеко не все так просто, как это кажется на первый взгляд. Даже самое лучшее изобретение нужно не только изучить и освоить, но и применять, подумав. И как это ни неприятно, как это ни пахнет бюрократизмом или старческой осторожностью, приходится соглашаться — Миро прав. Мало знать, нужно еще и уметь. Чего ж удивляться, что через полчаса он тоже постучал о подлокотник и утвердил общее решение — возвратиться и приземлиться на неизвестной планете.

Это тоже был риск. А вдруг на этой планете ничего нет и приземление окажется бесполезным?!

Но даже в этом случае оно сможет принести кое-какую пользу: сигналы Розовой Земли догонят их быстрее; космонавты смогут точнее обследовать окружающие планеты и, может быть, все-таки найти такую, где есть хотя бы самая скромная жизнь; наконец, на планете есть много газов и, значит, имеются и многие элементы Периодической системы. Может быть, даже все. В этом случае химическая кухня корабля хоть и с трудом, но сможет изготовить необходимый запас молекул растительных белков и углеводов, а потом превратить все это в тот же самый хлеб.

Нет, высаживаться им необходимо. Без продуктов далеко не улетишь.

Глава 20

Планета Красных Зорь

Команды были отданы. Астронавигационные роботы рассчитали траекторию и режим полета. А когда рассчитали, то выключили все двигатели.

Корабль теперь летел по инерции, медленно разворачиваясь по огромной кривой. Где-то далеко впереди, а скорее, даже сзади, потому что кривая, на которую выходил корабль, в конечном счете приводила его назад, должна произойти встреча корабля и планеты. Расчеты показывали, что на это потребуются по крайней мере земные сутки: уточненные данные, которые представили роботы, показывали, что планета движется вокруг своего солнца по слабо вытянутой орбите.

— Значит, на планете, — сказал Миро, — короткая зима и не очень жаркое лето. Такие условия могут создать очень интересные формы жизни. Посмотрим.

Чтобы смотреть на эту неизвестную жизнь во все глаза, прежде всего решили как следует выспаться.

Высадка на планеты всегда сопряжена с риском. Возможны всякие неожиданности и приключения, и, значит, нервы должны быть в полном порядке. Вот почему спали все долго и очень сладко. Юрка даже снов не видел — так хорошо ему спалось.

Да иначе и не могло быть. После того как корабль прекратил разгон, исчезли перегрузки. На земных космических кораблях в эти минуты наверняка наступило бы состояние невесомости. А на этом корабле невесомости не было: роботы включили гравитационные установки, и в отсеках установился облегченный гравитационный режим. Режим, когда нет ни сильных нагрузок, ни невесомости. Так — серединка на половинку.

Тело было легким и как бы раскованным. Дышалось необыкновенно свободно. Когда Юрий проснулся, у него было такое состояние, словно сегодня большой праздник, который он встретил достойно — отличными отметками, выигрышем в футбол или хоккей. Ему казалось, что его ждут новый костюм и какие-то очень интересные и нужные ему подарки.

И в то же время это необыкновенное настроение нельзя было назвать праздничным, потому что в праздник всегда хотелось поваляться в постели, подумать о том, как он ничего не будет делать…

В этот день все было как раз наоборот. Юрию очень хотелось заняться чем-то очень важным, сложным и интересным. Причем заняться немедленно, не теряя ни минуты. И, ощущая в себе заряд этой веселой и в то же время сосредоточенной энергии, он вскочил с кресла-кровати и, не рассчитав прыжка, сразу очутился у дверей в коридор, который вел на кухню.

— Ты что? — усмехнулся Зет. — Дружка пошел проверить?

— Да нет… просто…

— Учти, после перегрузок такой переход у нас обязательно кончался тем, что мы набивали себе шишки и синяки. Так что осторожней.

Но особенно осторожничать не пришлось — проснулись остальные. Быстро позавтракали, посуда и столы растворились в полу, и Квач с неожиданным диким криком повалил на пол Тэна и Миро. Представить себе, что голубые люди могут просто баловаться, Юрий почему-то не мог и поэтому с тревогой посмотрел на Зета. Но тот тоже закричал, гортанно и воинственно, и лихо, как наездник, вскочил на Квача. Сам не зная почему, наверное, потому, что и его тоже распирала накопленная в вынужденном безделье энергия, Юрий ринулся в общую свалку.

Все пятеро визжали, сопели, катались и выкатывались, а потом разбежались, и тут Миро бросился к стене. Он нажимал на все кнопки подряд, и разноцветные огоньки на стенах заметались как сумасшедшие. Стены дрогнули и поползли, образуя длинные коридоры. Вероятно, все помещения, которые были так или иначе свободны в этот момент, выжимались этими движущимися стенами, освобождая все большее и большее пространство.

Зет бросился куда-то в отсеки и вскоре вернулся с теми самыми луками и стрелами, которые Юрий видел у него на Голубой Земле.

— Послушайте, откуда у вас луки и стрелы? — спросил Юрий. — У вас охотятся с луком?

— Тумус! У нас об охоте можно прочесть только в старых книгах.

— Ладно, пусть я тумус. Но откуда же у вас луки? Из старых книжек?

— Нет, когда мы снижались над вашей Землей, то через телеобзорную систему увидели, как на одном из островов почти голые люди стреляют из луков. Нам понравилось, и вот…

— Значит, с нашей Земли вы везете два изобретения — луки и хлеб.

— Выходит, — рассмеялся Миро. — Поэтому есть предложение — открыть соревнование.

— Подожди! — крикнул Квач. — Нужно размяться. Сотворим горку?

— Валяй, — решил Миро, и Квач прыгнул к стенам.

И тут же произошло нечто совершенно новое — пол стал горбиться, а в конце все удлиняющегося и расширяющегося помещения круто, как гребень волны, взметнулся к самому потолку.

Квач разбежался и, прыгая по горбам-волнам, с разбегу взлетел на гребень почти к самому потолку, но не удержался и покатился вниз. За ним ринулись остальные.

Юрий тоже прыгал, как и все, с горба на горб, ощущая необыкновенное, как во сне, замедленное и очень плавное движение. Когда, отталкиваясь от горба, он взлетал вверх, ему удавалось поболтать ногами в воздухе, а когда опускался, то очередной горб приближался медленно, и у Юрия оставалось время, чтобы рассчитать свой следующий прыжок. Наверное, поэтому он дальше всех взбежал на гребень.

Он был так крут, что Юрий наверняка опрокинулся бы и покатился вниз, но он успел поднять руки и прижаться ладонями к потолку. Стоять в таком положении было очень неудобно и все-таки очень приятно: как-никак, а он оказался единственным, кто сумел добраться до самого верха. Наверное, это понял коварный Квач, потому что он крикнул:

— Юрка! Сзади!

Что было сзади, Юрка не знал. Он резко повернулся, чтобы посмотреть назад. Равновесие было потеряно, и Юрка покатился вниз. Конечно, если бы он падал с такой кручи на Земле, он наверняка набил бы себе синяки и шишки. Но тут сила тяжести была ослаблена, и он мягко и весело перекувырнулся через голову, на спине влетел на очередной горб-волну и остановился на его верхушке.

Космонавты хохотали. Не обидно, но хохотали — лицо у Юрия и в самом деле было огорченным, растерянным и в то же время ожидающим. Это, наверное, оттого, что, падая, он ожидал, что стукнется по-настоящему. Но этого не случилось. Только теперь он понял, что самым приятным в этом соревновании было не то, чтобы взобраться как можно выше и как можно дольше продержаться на гребне, а чтобы мягко и не больно, как в полете, скатиться вниз.

Игра опять научила его, что на корабле, даже в шутку, даже на минутку, нельзя резко выделяться среди других, подчеркивать свою победу.

Не победа важна. Важно общее настроение.

Наверное, поэтому во время стрельбы из лука Юрка поначалу действовал без особого удовольствия и даже с осуждением косился на голубых космонавтов, которые, увлекаясь, спорили, чья стрела попала в центр круга-мишени; ее нарисовал прямо на стене Тэн. А потому, что стена была или металлическая, или биометаллическая, деревянные наконечники стрел не оставляли на ней следов. Юрке это казалось не важным: важно было общее настроение.

Но постепенно и он увлекся и тоже начал спорить, доказывать, что именно он попал прямо в центр круга. И тут поднялся такой шум и гром, какой бывал только на расчищенном льду реки, когда встречались хоккейные команды соседних классов. Сразу забылось общее настроение — очень важным стало личное положение в соревновании. Наверное, поэтому в конце концов было установлено, что в мишень Юрий попадал чаще других. И гордился он этим не меньше, чем в свое время победой на ледяном поле.

— Здорово, — задумчиво протянул Квач и обратился к Зету: — Придется теперь ему заниматься…

— Придется, — вздохнул Зет. — Такие уж правила.

И видно было, что правила эти ему не очень нравятся, но он подчинится. Вздохнув, Зет протянул Юрке лук и стрелы.

— Держи. Раз ты стреляешь лучше всех — держи и заботься как следует.

Юрка, конечно, взял лук и стрелы — раз правила, значит правила. Но не подивиться этим правилам не мог. Выходило, что победитель в соревнованиях получал не приз или какое-нибудь облегчение, а, наоборот, новые обязанности. Стоило ли стараться?

Но с другой стороны, ведь если человек лучше всех овладел луком, то кто же надежней будет ухаживать за ним? Выходило, что даже в соревновании главным все-таки было общее настроение, в конечном счете все та же забота одного обо всех, как и всех об одном. И хотя не все было привычно в этих правилах, в самой их основе Юрию опять услышалось то знакомое, о чем он не раз слышал в своем маленьком городке.

И он взял лук и стрелы — первые вещи на космическом корабле, за которые он отвечал перед всеми. Пожалуй, в этом и в самом деле было что-то настоящее, от чего веяло большой дружбой.

Но как это часто бывало во время путешествия, обдумать случившееся Юрий не успел — металлический голос роботов оповестил космонавтов:

«Объект приземления появляется в поле прямого зрения».

Ребята посмотрели на экран внешнего обзора.

В левом его обрезе, как лампочка в карманном фонаре со слабой батарейкой, багровела недобрая загадочная звезда. В стороне от нее светилась маленькая, но необыкновенно яркая и потому голубоватая звездочка. И хотя роботы молчали и ничто на экране не могло подсказать решения, Юрий сразу понял: недобрая, мутно-красная звезда — это и есть планета, объект приземления. Голубоватая от яркости звездочка — то самое солнце, вокруг которого вращается планета.

Почему он это понял? Трудно сказать… Но наверное, потому, что хотел он этого или не хотел, а он все время думал о космосе. Космос незримо присутствовал в Юрке, жил в его мыслях и чувствах. Чего ж удивляться, что в конце концов в Юрии проснулся космический инстинкт. И как всякий инстинкт, он не требовал особых объяснений. Он срабатывал как робот — вовремя, безотказно и точно.

И, повинуясь этому новому для него космическому инстинкту, Юрий попытался прикинуть, сколько времени им еще лететь до планеты. Но он не успел рассчитать как следует, потому что Зет объявил:

— Пора готовиться к посадке.

И никого это не удивило. Квач решил:

— Беру на себя вездеходы и оружие.

— За мной приборы и оборудование, — сказал Тэн.

— Хорошо, — согласился со всеми Зет, — Миро — в резерве, Юрий — наблюдение за нами.

И все поняли — сегодня самым главным, самым старшим является Зет. Почему? Кто ему дал право? Об этом никто не спросил. Даже Юра. Просто Зет сам чувствовал, что сегодня он справится, что он больше, чем кто-либо другой, сможет дать другим.

Пожалуй, в этом было главное — не взять себе, а дать другим. Потому что, как в только что проведенной игре, главное было не в том, чтобы победить других, а в том, чтобы показать другим, как можно достичь победы, помочь им в будущем добиться точно такой же победы.

Да, чем дольше летел Юрий, чем больше он общался с голубыми людьми, тем яснее он видел, что те законы, по которым живут люди Розовой Земли, очень похожи на законы людей Голубой Земли. Очень похожи. И все-таки чуточку не те. Самую-самую малость, но все-таки не те. Они в чем-то выше и чище. Чуть-чуть выше и чуть-чуть чище. Но они такие, что Юрию не стоило особых трудов понять их, почувствовать всю их прелесть и правильность и принять их, как свои. Ему не трудно было сделать это, потому что там, на своей оставленной родине, он уже был подготовлен к тому, чтобы стать чуточку лучше и чуточку чище. Раздумывая над этим, он рассмеялся про себя: «Одним словом, можно сказать, что все дело в чуть-чуть…»

Пока Зет стоял у пультов управления, Юрий и Квач по переходам и спиральным, теперь очень узким коридорам прошли куда-то в самый трюм корабля, где помещались кладовые запасных материалов и оборудования. Здесь было шумно и сильно пахло чем-то свежим и резким.

— Двигатели близко. Как ни защищаемся от радиации, однако не помогают даже нейтринные перегородки. От этого много озона.

Наверное, это было именно так, потому что в кладовых действительно пахло так, как пахнет на Земле, когда пройдет гроза или как возле высоковольтных передач в безветренный, истомный день. И все-таки, уже на всякий случай, Юрий спросил о том, что всегда волновало людей на его Земле. Волновало так, что они постоянно писали об этом в газетах и говорили по радио.

— А это облучение не опасно?

— Если просидеть здесь несколько недель — наверно, в организме что-либо изменится. Но если мы пробудем в кладовых несколько часов — так это даже полезно. Организм взбодрится и будет лучше работать. Давай-ка начнем.

Но с чего начинать, Юрий не знал. В кладовых стоял тот зеленоватый не полумрак, а полусвет, который жил на всем корабле, если не включалось специальное освещение.

В этом полумраке-полусвете глаза улавливали очертания многих непонятных или почти понятных вещей. На стенах висела одежда: прозрачные комбинезоны, которые Юрий уже видел на космонавтах, и комбинезоны непрозрачные, видимо, очень толстые, а потому даже на вид «неповоротливые».

На стеллажах лежали поблескивающие детали, трубки, колеса, стояли уже готовые приборы или их блоки; громоздились ящики и ящички, колбочки, сосуды, стеклянные или похожие на стеклянные банки и баночки. А дальше, за стеллажами, горбились машины, какие-то аппараты, блестящие и непонятные.

К одному из таких аппаратов и подошел Квач.

— Ну вот тебе наши вездеходы и… везделеты. А при случае и вездеплавы.

К такой удивительной машине нельзя было относиться без всемерного уважения и даже восхищения. И Юрка приготовился восхищаться. А восхищаться, как оказалось при ближайшем рассмотрении, было нечем.

Невероятная машина, прежде всего, была некрасиво-угловатой, как бы собранной из призм. Каждая большая призма, в свою очередь, была составлена из призмочек меньшего размера, а те — из еще меньших. И все они были прозрачны. Под ними, в чреве машины, призрачно и расплывчато чернели и краснели какие-то детали и узлы.

— Зачем… она такая? — спросил Юра.

— Все сделано так, чтобы каждая точка машины имела угол преломления.

— Чего-чего?

— Угол преломления. Неужели не понимаешь? — недоверчиво спросил Квач.

— Если честно — не понимаю.

— Нам приходится высаживаться на совершенно неизвестных планетах. Правда, роботы дают нам хорошую информацию, но вся она все-таки требует проверки на месте. И вот, представляешь, мы высаживаемся… А на планете, например, еще низшая цивилизация. И разумные существа имеются, и даже техника у них есть очень неплохая, а цивилизация все-таки низшая.

— Почему так? Техника есть, даже неплохая, а цивилизация — низшая.

— Все дело в том, куда направлена эта самая цивилизация. У низшей, на каком бы уровне там ни стояла наука и техника, пусть даже на самом высоком, она всегда приспособлена к войне. У высшей — к миру. Низшая обязательно думает над тем, как бы половчее убить человека, разумное существо. Высшая, наоборот, как бы сделать жизнь человека, разумного существа, как можно лучше, прекрасней, интересней и полней. Так вот, представляешь, высаживаемся мы на какой-нибудь планете, а нас встречают оружием. Что нам делать? Конечно, у нас тоже есть чем ответить, но ведь это значит, мы тоже должны убивать. А мы — представители высшей цивилизации. У нас войн нет. Я бы и сам это слово не вспомнил, если бы ты его не подсказал. И тебя бы мы не взяли, если бы не узнали, что в вашей стране войны не в почете. Вот. Так что же нам делать на такой враждебной планете? Прежде всего — смотреть. Наша машина к этому и приспособлена. Она создана как бы из кристаллов. Сквозь них все видно, но, если даже в нее попадает какой-нибудь снаряд или смертоносный луч, он не сможет принести заметного вреда, потому что каждая точка машины имеет отличный угол преломления. Ни снаряд, ни луч не смогут проникнуть вглубь машины, он обязательно отразится от нее или… Ну, как бы тебе сказать…

— Срикошетирует?

— Вот-вот! Именно срикошетирует. Отскочит рикошетом. Понял? И дело тут не только в том, что мы можем встретиться с враждебными существами. Можем встретиться и с загадками природы: вдруг попадутся какие-нибудь невероятные лучи. И еще — машина построена так, что, если мы что-нибудь прозеваем и свалимся, например, с кручи, она не разобьется. Призмы и призмочки примут удар на себя, а мы внутри будем целехоньки.

Квач тяжело перевел дыхание и вытер пот со лба.

— Слушай, Юрка, ты меня поменьше спрашивай о теории. Так долго разговаривать мне трудно. Это ты к Миро… Или к Тэну.

А я лучше тебе покажу, как ею управлять.

Квач открыл дверь, и они вошли внутрь универсальной машины. Вспоминая свои земные машины и машины из фантастических повестей, Юра приготовился увидеть россыпь кнопок, тумблеров и сигнальных лампочек. И конечно, приборов. Но он опять ошибся. В машине не было даже руля. Просторные сиденья, ящики, полочки и крючки. А руля нет.

— Как же ею управлять? — удивился Юрий.

— Очень просто. Смотри.

Квач сел на переднее сиденье, а рядом уселся Юра.

— Смотри на мои ноги, — сказал Квач.

Там, внизу, как и у всякой автомашины, было три педали.

— Вот и все. Когда ты включишь атомный двигатель, управлять тебе придется только ногами. Правая педаль — педаль скорости. Чем сильнее на нее жмешь, тем быстрее скорость. Левая — педаль поворотов.

— Но ведь машина-то и везделет, и вездеплав…

— Ну и что? Если попадешь в воду, она поплывет. А нужно взлететь — нажми педаль скорости посильнее — она взлетит. У нее же нет колес, как ты заметил. Она же на воздушной подушке. Двигатель нагнетает воздух под днище, и машина приподнимается над грунтом или над водой и летит.

— А если под водой…

— Ну так уменьши обороты. Она потонет, а малые обороты все-таки будут толкать ее вперед. Или назад — как ты хочешь…

Как всегда, все было правильно. Но Юра уже не был таким новичком, как в первые часы пребывания на корабле. Теперь он не только приобрел космические инстинкты и привычки, но и космическое умение думать. Нет, теперь он ничего не принимал на веру, даже если все казалось совершенно правильным. Вот поэтому он и спросил:

— Послушай, Квач, а как же ваша машина будет двигаться на планетах, на которых нет атмосферы?

— «Как, как»! — передразнил Квач. — Так и будет двигаться.

— Нет, — твердо сказал Юра, — на таких планетах она двигаться не будет.

— Это еще почему? Всегда двигалась, а тут ты скажешь — и она остановится?

— Остановится и с места не сдвинется.

— Это еще почему?

— Потому что нет воздуха.

— Где нет воздуха? — рассердился Квач.

— На планетах, где нет атмосферы.

— Гм… действительно… Ведь работает-то она на воздушной подушке… И если не будет воздуха, значит не будет и воздушной подушки. Как же быть в этом случае?

— В самом деле, — совершенно невинно переспросил Юра, — как же быть в таком случае? Ведь воздушной подушки не будет.

— Гм… Может, не высаживаться на такие планеты?

— А если нужно?

— Гм… Гм-гм… Да ну тебя! — вдруг взорвался Квач. — Вечно ты со своими вопросами! Откуда я знаю, как быть в таком случае.

— Выходит, вы этого еще не проходили? — уже совсем ехидно осведомился Юра.

— При чем здесь «не проходили»? «Не учили»! — передразнил Квач. — Просто мы ни разу не высаживались на такие планеты. Ну и, естественно, нам не приходилось заниматься таким делом.

— Одним словом — не знаешь?

— Не знаю… — потупился Квач и опять разозлился: — А ты знаешь? Да? Ты даже не знаешь, как хлеб делается! Ни одной формулы не знаешь. А туда же — задаешься. И я тебе так скажу: даже дурак может задать столько вопросов, что и сотня умных людей ему не сможет ответить.

— Выходит — я дурак? — недобро прищурился Юра и, как всегда в критические минуты своей жизни, засунул руки в карманы и, выставив вперед правую ногу, чуть подался к Квачу.

— При чем здесь ты? — несколько поостыл Квач. — Я говорю вообще.

— А я говорю конкретно. Что же получается? Ты взялся готовить к высадке вездеход и… везделет, а сам даже не знаешь, как он действует, на что он способен и какие могут быть последствия.

Сомнений не было: Юрий говорил горькую, но правду, и Квач сник.

— Юрка, но ведь нельзя же знать все на свете… Не приходилось нам сталкиваться с безатмосферной планетой. Вот… так и…

— Ладно. Допускаю. Но у тебя есть схемы машины, ее чертежи?

— Наверное, есть… У роботов.

— «Роботы, роботы»! Надоели роботы! А ты сам понимаешь, сам что-нибудь знаешь?

В своем справедливом возмущении Юрий явно переборщил. Ведь и он не знал очень и очень многого.

Однако Квач только пожал плечами и нерешительно протянул:

— Кое-что, конечно, знаю… — Но сейчас же, уловив ошибку Юрия, спохватился и стал самим собой. — Причем кое в чем побольше тебя. Но сейчас узнаю.

Он, конечно, нажал кнопку и, конечно, щелкнул тумблером. И конечно, роботы немедленно зажгли ему светящийся экран, а на экран спроектировали схему транспортной космической машины и, конечно, рассказали своими металлическими и поэтому не очень приятными голосами, как действует транспортная космическая универсальная машина.

Оказалось, что она может действовать не только на планетах, начисто лишенных атмосферы. Она может передвигаться даже в расплавленной породе, лаве, металле. Она может ходить, летать и плавать в любой среде. И как это ни удивительно, ей больше страшен холод межпланетных глубин или безвоздушных планет, чем расплавленная лава. Все дело в том, что кристаллы, из которых построен корпус машины, могут выдержать температуру в несколько тысяч градусов жары. Но космический холод — минус 271 градус, абсолютный нуль — ей опасен. При абсолютном нуле кристаллы становятся хрупкими и ломкими. Их все время нужно облучать изнутри. Тогда они смогут держаться.

И еще рассказали роботы, что универсальная машина может двигаться не только на воздушной подушке. Используя ту же систему ослабления внутримолекулярных связей, примененную во всем корабле, космонавты могут заставить машину двигаться с помощью тех же самых выступов-кристалликов. Для этого они размягчают их молекулы, а потом включают вибрационно-поступательный механизм. Выступы-кристаллики превращаются как бы в шагающие ноги. Они дрожат, вибрируют и то выдвигаются вперед — и тогда машина делает шаг вперед, то отступают назад — и тогда машина как бы замирает на месте. А так как ножек-кристаллов на машине бесчисленное множество, то, хотя у нее и почти тот же принцип движения, что и у сороконожки, двигается она очень быстро.

— Здорово! — согласился Юрий. — Это выходит, что ваши конструкторы позаимствовали идею у нашей сороконожки?

— Не знаю, у вашей или у нашей, — ехидно ответил Квач, — но в машине действительно применен принцип биологического конструирования.

— Какого-какого?

— Биологического конструирования. Подметили, что у природы есть какое-то интересное биологическое построение, изучили его и применили в технике. Вот и все. Добавлю, что машина не боится, если ее перевернут.

— То есть как это — перевернут?

— А очень просто. Переверни ее, например, во время аварии набок или даже, как говорится, на голову, она все равно будет исправно работать и двигаться.

— А ее пассажиры тоже поедут вниз головой?

— Нет. В ней применен принцип независимой подвески. Кузов может кувыркаться как ему вздумается, а все, что находится внутри кузова — двигатели, аппараты, приборы, сиденья, — все всегда будет в одном положении.

— Очень удобно… — протянул Юрий, усомнившись, как же может вся внутренность машины быть независимой от кузова. Но потом вспомнил, что ведь есть такие игрушки — ваньки-встаньки, которые, как ни качни, все равно не валятся, а возвращаются в свое нормальное положение. Наверное, и в машине так выбран центр тяжести, что все ее механизмы всегда будут в одном положении.

Почему это происходит, понять до конца Юрий не мог: он еще не учил механику. Но он верил: так может быть. Больше того — так должно быть. И он повторил:

— Очень удобно. Если бы у нас, на Голубой Земле, выдумали такие машины, аварий на дорогах, наверное, не было бы…

Теперь, после помощи роботов, овладеть универсальной космической машиной было нетрудно. Тем более что для этого требовались только две ноги, а в движущейся машине они все равно бывают безработными.

Овладевать оружием оказалось еще проще. Металлические палочки вырабатывали какие-то очень сильные, смертельные лучи: прицелься, нажми на спуск — и «выстрел» поразит любую цель.

Во время этого обучения внутренняя корабельная связь известила:

«Внимание! Переходим на посадочный режим. Внимание! Будьте готовы к принятию решения. Включаем посадочную программу номер семь. Повторяем: включаем посадочную программу номер семь».

Юрий и Квач бросились в центральное помещение. Но даже на бегу Юрка допытывался, что это за программа номер семь.

— У нас разработано несколько десятков программ посадки: на свою планету, на обитаемую, необитаемую, дружескую, враждебную, с атмосферой, без атмосферы, изученную или неизученную… Ну и так далее. В этот раз мы садимся на неизученную планету с атмосферой и, возможно, с живыми обитателями. А как будет осуществляться эта программа, сам увидишь.

Программа осуществлялась так, что Юрий не замечал ее осуществления. Все было таким простым, логичным и единственно возможным, что ни о какой заранее придуманной программе не появлялось и мысли. Но впрочем, может быть, в этом и заключалась сила программы? Ведь в нее был заложен опыт многих, может быть тысяч, космических путешествий и приземлений на неизвестные планеты.

На экранах внешнего обзора где-то очень далеко светились звезды, и их разлапистые лучи незаметно растворялись в иссиня-фиолетово-черном, но все-таки как бы пронизанном светом космосе. Все было как и раньше, и все-таки кое-что было уже по-новому.

Прежде всего, незримый свет космоса стал сильнее и как бы весомей. Он уже не только ощущался, а прямо-таки замечался. Все изменилось в космосе. Но изменилось так, что понять эти изменения, измерить их казалось невозможным.

С каждой секундой эти изменения становились все заметней. Медленно растворялась немыслимая космическая чернота. На ее место приходили краски. Белый свет как бы разлагался на голубоватый, зеленоватый и, кажется, желтоватый. Потом к ним примешался красноватый, а от черно-сине-фиолетового космоса остался только синий свет. Но из густого, тяжелого он превратился в ярко-синий, легкий и воздушный. Но все эти цвета были расположены не так, как в радуге — в строгой, раз и навсегда определенной последовательности, — а разбросанно, бессистемно.

То там, то здесь вспыхивали и пропадали или изменялись световые пятна — то красно-синее, то желто-голубое, то еще какое-нибудь. И мудрый Миро произнес так торжественно, что все посмотрели на него:

— Первые признаки атмосферы.

Этих признаков становилось все больше и больше, но вскоре они стали исчезать. Наконец корабль опять окружила космическая чернота. Можно было подумать, что путешественники, приблизившись к неизвестной планете, раздумали и понеслись дальше, в космос.

Но это только казалось. Просто корабль заканчивал свою огромную кривую и теперь переходил на режим спирально-кругового полета. Он шел над планетой по кругу. Как раз в эти минуты он попадал в ее тень, и его окружила космическая чернота.

Однако она была уже не космической. На экранах явственно проступал черный конус, за границами которого играли разноцветные всполохи. Да и сам черный конус планетной тени был не такой густой и мрачный, как глубины космоса. Это была как бы домашняя, уже теплая, хотя почему-то тревожная чернота. Может быть, оттого, что в ней угадывались багровые отсветы, словно откуда-то со стороны пробивались лучи заходящего или восходящего солнца, отражение далеких буйных зорь.

Корабль пересек черный конус. Роботы уже прощупали планету лазерами, мазерами, радио-, ультра— и инфразвуковыми локаторами и еще десятком сложных приборов, устройства и принципа действия которых голубые люди еще не проходили. Теперь роботы подводили первые итоги.

Обследование подтвердило и уточнило показания дальней космической разведки: на планете есть кислород, азот, углекислый газ и многие другие газы. Есть также и все другое, что имеется и на тех планетах, где уже возникла жизнь и даже цивилизация. Значит, и на этой может быть жизнь. А раз может быть, то существуют и скопились белковые молекулы.

Значит, можно снижаться. Можно приземляться… Хотя, точнее, следует сказать — припланетиться. Ведь планета Земля — одна. Правда, оказалось, что есть и другая, Розовая Земля. Значит, есть две Земли. Но планет — бесчисленное множество, и не все имеют названия. Вот почему космонавты говорили вместо «приземлиться» — «припланетиться».

И хотя все было ясно и как будто понятно, корабль не спешил к планете. Он медленно плыл над ней, изучая каждую ее пядь своими приборами. И чем дольше изучал, тем настороженней действовали и роботы, и ребята.

Планета оказалась какая-то странная — на ней не было гор. На всех планетах, даже на самой близкой к Голубой Земле — Луне, имеются не только отдельные горы и холмики, но и целые горные хребты, даже системы горных хребтов. И иначе не может быть.

В недрах планет или пылает, или пылало пламя невероятной силы. Оно расплавляло вещество планеты, которое, как и полагалось всякому веществу, обязательно расширялось при нагревании и ломало уже остывшую верхнюю корку. Ломало, выплескивалось на поверхность и застывало горными всплесками. Верхняя корка изгибалась, и горы постепенно укреплялись на поверхности любой планеты.

А на этой попутной планете гор не было.

Больше того. На всех планетах материки чаще всего располагались вдоль меридианов, от полюса к полюсу. А на этой был всего один материк, и он опоясывал всю планету единым гладким обручем с изодранными краями.

— Странно, — первым сказал Тэн. — Очень странно…

— Может быть, тут еще не началось горообразование? — неуверенно спросил Зет.

— Почему оно задержалось? — вмешался Миро.

— Запросим роботов, — вставил Квач.

— А может, сами подумаем?

— Не понимаю, зачем думать над тем, над чем не следует, — буркнул Квач. — Нам сейчас важно другое. А началось на планете горообразование или нет, не так уж и важно.

— И так верно, и по-нашему верно, — миролюбиво согласился Тэн, — но все равно это нечто новое.

Все помолчали, приглядываясь к показаниям приборов, к экранам внешнего обзора.

— Ладно, — решил за всех Зет, — проверим на месте — время еще будет. Начнем высадку.

Корабль, чуть дрогнув, пошел на снижение. Потом замедлил ход и стал врезаться в нижние слои атмосферы.

Багровые отсветы стали гуще, а разноцветные сполохи побледнели и наконец совсем исчезли.

Теперь на экранах внешнего обзора медленно разворачивалась огромная туша неведомой планеты — буровато-зеленая, подернутая дымкой облаков. Поначалу Юрию показалось, что это не облака, а снежные вершины высоких гор, и он хотел сообщить о своем открытии, но потом, присмотревшись, понял, что это именно облака. Местами они были гуще и потому казались снегом, местами расплывались в белесую дымку. Дымка эта густела и сплывалась в сплошную белую пустыню на полюсах планеты.

Посредине планеты облаков почти не было — там расстилалась огромная круговая твердь — земля. Буро-зеленоватая, прорезанная голубыми жилками рек.

Между твердью и белыми равнинами полюсов голубело море. Вернее, не море, а два океана: один вверху, а другой внизу. Вот и все. Все хозяйство этой планеты — два полюса, два океана и один материк. И нигде ни одного островка, ни одного озера. Все расчерчено и разделено четко и точно — вода и твердь.

— Где будем садиться? — спросил Квач.

— Роботы показали, — ответил Зет, — что цивилизации на планете нет: ни радиоволн, ни инфракрасных отражений промышленных или хотя бы костровых огней не обнаружено. Поэтому предлагаю садиться неподалеку от прибрежной полосы нижнего, южного полушария.

— А не опасно приближаться к воде? Может быть, там болота? — спросил Миро.

— Мы будем садиться не у кромки воды, где возможны встречи с выходцами из океана, а чуть подальше…

— Куда подальше?

— Вглубь материка.

— А если там ничего нет? Может быть, там пустыня?

— Нет, этого не может быть. Раз есть кислород, вода, азот и все такое прочее, какая-нибудь жизнь есть обязательно, — решительно ответил Зет и отвернулся к приборам.

Корабль все явственней замедлял ход. Планета быстро приближалась. От нее уже шли воздушные потоки, и корабль, натыкаясь на них, как автомашина на выбоину, то вздрагивал всем своим огромным телом, то едва заметно проваливался, и тогда в животе образовывалась неприятная пустота.

Все чаще и чаще корабль врезался сначала в волокнистые, рассеянные водяные пары, а потом и в более мощные облака. Следящие, наблюдающие и посадочные роботы, их контролеры, тысячи приборов и устройств, которые начиняли корабль, работали с полным напряжением. Они прощупывали новую планету, брали анализы, фотографировали, облучали радиоволнами и лучами лазеров. Космонавты молчали, они следили за этой огромной слаженной деятельностью машин и приборов и кое в чем помогали им.

К исходу второго часа полета по пологой спирали роботы окончательно определили свое отношение к планете и сообщили:

«Все в порядке. Посадка малой трудности. Рекомендуем обратить особое внимание на биологическую защиту. Состав околоземной атмосферы допускает дыхание без специального кислородного питания. Принимайте решение о месте высадки. Рекомендуем северное полушарие: в его центре оптимальные температуры двадцать три — двадцать пять градусов тепла».

— А ты хотел садиться в южном, — усмехнулся Квач, но Зет не растерялся:

— Чудак, ты забыл, что, если сесть поближе к морю, в южном полушарии, все равно будут оптимальные температуры.

Пожалуй, это был правильный ответ — ведь жарко только на экваторе. А чем дальше от него к полюсам, тем температура воздуха все ниже и ниже. Квач не стал спорить.

Корабль в это время приближался к черному конусу, который отбрасывала планета в пространстве. Из дня они приближались к ночи.

И первое, что увидели космонавты в надвигающихся сумерках, были необыкновенные зори — полыхающие в полнеба, кроваво-красные, переливающиеся, меняющие свои цвета от нежно-розовых до темно-багровых, почти фиолетовых. Все вокруг было залито этим прекрасным и тревожным светом.

Даже видавшие виды голубые космонавты притихли и долго смотрели на быстро и неуловимо сменяющиеся краски необыкновенных красных зорь. Но слишком долго следить за этими зорями не пришлось — корабль вошел в темноту ночи.

Тэн вздохнул:

— Никогда не видел ничего подобного… Вот красота! Отчего это?

— Проверим, — деловито бросил Квач. — Кстати, как называется эта планета?

Но роботы не ответили на вопрос. В их каталогах и списках планета имени не имела.

— Ну вот и хорошо! — почему-то обрадовался Миро. — Дадим ей название — планета Красных Зорь. Хорошо?

Кто же будет возражать против хорошего? Планета Красных Зорь — это и в самом деле очень красиво.

А когда впереди в туманной ночи опять блеснули красные отблески далеких утренних зорь, которые догоняли движущийся по спирали корабль, Зет обернулся и торжественно произнес:

— Приготовиться к посадке.

Глава 21

На ничьей земле

Даже если человек едет в гости к бабушке, и то, высаживаясь на незнакомой станции, он чувствует себя немножко неуверенно. Иногда даже кажется, что замирает сердце и от волнения пересыхает во рту. Потому что кто бы и что бы ни говорил, а неизвестное всегда и радует, и волнует.

Но ведь то незнакомая станция, на которой живет родной человек, а то неизвестная планета, затерянная в бесконечной россыпи звезд великого и все еще непостижимого Млечного Пути. Голубые космонавты, конечно, волновались перед посадкой, но не выдавали себя, потому что хотели казаться настоящими космическими волками, для которых посадка на неизвестных планетах — дело привычное и нестрашное, важно только как следует провести эту самую посадку. А Юра Бойцов даже не пытался задаваться или показывать окружающим, что он настоящий мужчина, не собирающийся волноваться по такому поводу. Он просто забыл обо всем на свете и не отрываясь смотрел на экраны внешнего обзора.

А на экранах, как назло, ничего не было. Была только чернота. И пустота. Как на чердаке в самую темную ночь. И пока голубые космонавты следили за приборами, щелкали тумблерами и нажимали на кнопки, Юрка смотрел на экран и по-прежнему ничего не видел. Правда, иногда где-то в стороне пробивались отсветы красных зорь, иногда мелькала какая-то заплутавшаяся в чужой темноте светлая звездочка, но все это было как-то несерьезно, как-то слишком уж по-домашнему. А Юрка ждал необыкновенного.

Между тем ничего необыкновенного не происходило. Корабль медленно и незаметно все проваливался и проваливался в кромешную темноту, и, вероятно, от этого нарастала тревога. Юрка готов был закричать от этой распирающей его тревоги, готов был броситься на стену или сотворить что-нибудь невероятное. Но он не делал этого, потому что все время ждал необыкновенного. А его все не было и не было.

Правда, в какую-то секунду, а может, мгновение корабль потряс толчок, космонавты быстро переглянулись и все, как по команде, стали смотреть на экран внешнего обзора.

Но на экране по-прежнему плыла только чернота. Не было даже отблесков необыкновенных красных зорь, даже заплутавшихся звездочек. Не было ничего. Только чернота. Но теперь Юра отчетливо понимал, что это не та странная, бездонная и бескрайняя, пронизанная рассеянным светом космическая чернота, к которой он привык за время путешествия.

Нет, теперь это была совсем другая, очень мягкая, густая и какая-то добрая чернота. Она ласково и настойчиво обволакивала корабль, и вырваться из нее казалось уже невозможным. От этого стало очень страшно, но Юра сдержался и, быстро оглянувшись, чтобы найти поддержку товарищей, встретился взглядом с озабоченным Зетом.

Зет улыбнулся.

— Кажется, все. Порядок.

— А как могло быть иначе? — спросил Миро и потянулся, как после трудной работы.

— Что — все? — пролепетал Юра.

— Сели, — очень просто объяснил Зет.

— Куда… сели? — широко открыв глаза, а потом и рот, опять спросил Юра.

— А мы куда летели? — почему-то рассерженно буркнул Квач.

— Н-ну… на планету… Красных Зорь.

— Вот именно на эту планету и сели. Зет, не пора ли включать нейтринный режим?

— Он включен, — коротко ответил Зет.

И Юрка вдруг почувствовал, что своими дурацкими — теперь он прекрасно понимал это — вопросами он словно отодвинулся от товарищей.

Они действовали сами по себе, что-то включали, проверяли какие-то приборы, разговаривали — и все так, словно Юрия не существовало. Они даже обходили его, не прося посторониться.

Вначале это обидело, потом разозлило. Но тут Юрий вспомнил, что он все-таки настоящий мужчина и при всех случаях жизни, даже попав впросак, должен бороться за самое главное — узнавать все то новое, что он может узнать. Ведь чем больше он будет знать, тем в конечном счете, когда он вернется на свою Голубую Землю, будет больше пользы всем. Всему человечеству. Сейчас на этой все еще неведомой планете Красных Зорь он полноправный представитель своей Земли, своего человечества. Забывать это нельзя ни в коем случае. А самое главное — чего ж обижаться, если в эту историческую минуту приземления на неизвестной планете он вел себя… ну не то чтобы трусливо — до откровенной трусости дело не дошло, — но все-таки не как настоящий мужчина.

И дело вовсе не в том, что он ощущал тревогу — в таком положении кто хочешь будет чувствовать себя не в своей тарелке, — а в том, что он не сумел ее подавить. А потом еще эти дурацкие вопросы. Как маленький, честное слово!

Да, при ближайшем рассмотрении космонавты, в общем-то, были правы, когда обращались с Юрием не очень любезно. Сами-то они действовали решительно, спокойно и слаженно, как будто так и нужно. А вот почему они так действовали, Юрий догадался не сразу. Но когда догадался, то совсем перестал сердиться и на них, и на себя.

Все дело в том, что голубые космонавты делали дело. Они были заняты. А он оказался в печальной роли постороннего наблюдателя. Им некогда было тревожиться по пустякам. Вон Миро — не дежурный, а все-таки потянулся, как после тяжелой и опасной работы. Значит, и у него была тревога, но ему некогда было ее показывать. У него была совсем другая, умная, так сказать, тревога. Умная потому, что он понимал, что к чему, и тревожился не по мелочам. Выходило, что даже, кажется, бездействовавший Миро был более мужчиной, чем Юрий.

Словом, ошибки были налицо, и признавать их приходилось. Прежде всего перед самим собой. И главная ошибка опять была одна: Юрий мало знал.

Поскольку известно, что не так страшна сама ошибка, сколько неумение или нежелание ее исправить, то выходило, что исправлять собственные ошибки Юрию требовалось лишь одним путем — побольше знать. А как же можно знать, если космонавты обходили его стороной.

— Знаете что, ребята, — сказал Юрий и покраснел. — Вы можете смеяться, я и в самом деле вел себя глупо, но обижаться на меня нечего. Я же просто не знал.

— Чего ты не знал? — небрежно спросил Квач.

— Многого не знал. Например, почему нам нужно было садиться ночью, если можно садиться и днем.

— Неужели ты даже такого простого дела не понимаешь? — в сердцах бросил Квач, но Миро его перебил:

— Перестань. Тебе сейчас очень удобно рассуждать. А ведь прежде чем в кодексе космонавта появилась запись об обязательности ночных посадок, сколько людей погибло на дальних планетах! Вот то-то! За всем тем, что нам кажется очень простым и само собой разумеющимся, стоит опыт тысяч людей. Иногда их жизни. Так что Юрка прав, когда он упрекает нас.

— Я не упрекаю…

— Ну и прекрасно! В этом случае ты можешь упрекать. Задаваться оттого, что мы благополучно припланетились на весьма благополучной планете, не дело. Хотя… хотя можно и позадаваться… Ведь что ни говорите, а это всего лишь второе наше припланечивание. И оба раза очень благополучные.

— Ну, об этом говорить еще рано, — вставил Тэн.

— Возможно. Посидим — увидим.

— Это когда увидим, — уже посмелее и, главное, потребовательней перебил Юра. — А вы сейчас объясните, почему в кодексе космонавтов записано, чтобы на неизвестные планеты садились только по ночам?

— В сущности, это очень просто, — вздохнул Миро, — как все, что мы уже знаем. Опыт показал, что посещение космическими гостями планет с обыкновенной или цивилизованной жизнью не всегда желательно для ее обитателей. Иногда по невежеству, иногда от злого умысла, иногда просто от страха перед всем необычным и поэтому кажущимся сверхъестественным местные жители, не разобравшись, в чем дело, могут перейти к враждебным действиям. Тогда космонавтам, чтобы защищаться, придется тоже принимать свои меры и даже, может быть, проливать кровь. А это не только нежелательно, а попросту запрещено кодексом. Вот мы и припланечиваемся ночью, когда подавляющее большинство обитателей планеты спят и не видят пришельцев из космоса. У нас, таким образом, появляется время для более точной разведки и определения степени цивилизации планеты, если она имеется…

— Кто имеется — планета или цивилизация? — уже совсем требовательно перебил Юрий.

Миро недоумевающе посмотрел на Юрия, потом усмехнулся:

— Ладно. Поймал. Будем говорить точно: имеется ли на данной планете цивилизация? Если ее нет, дело обстоит проще. Если есть, выясняем, на каком уровне она находится и сможет ли она принести нам вред. Но во всех случаях мы обязательно включаем после посадки нейтринный режим двигателей.

Предупреждая очередной вопрос Юрия, Миро сделал такой жест рукой, словно он отодвигает от себя и Юрия, и его вопрос.

— При таком режиме двигатели выделяют только две мельчайшие частички атомов — нейтрино и антинейтрино. Первая из них вращается вокруг своей оси в одну сторону, а вторая в противоположную. Сочетание этих движений нейтрино и антинейтрино позволяет нам делать корабль невидимым. И не только для глаза. Он невидим и для других видов разведки — например, для радиолокации. А пока мы невидимы и неслышимы, мы можем как следует заняться разведкой. Что мы сейчас и сделаем.

Конечно, Юрию очень хотелось узнать, что это за штуки — нейтрино и антинейтрино, и почему они вращаются в разные стороны, и, главное, почему они могут сделать корабль невидимым, но он не спешил с вопросами. И так было ясно, что и нейтрино, и антинейтрино — мельчайшие частицы атома. А что они собой представляют — он потом узнает. Время еще есть. А вот заняться разведкой неизвестной планеты времени может и не быть: ночь неслышно и неотвратимо сокращается — ведь планета так же неотвратимо вращается вокруг своей оси и вокруг своего солнца. Юрий повернулся к экранам внешнего обзора.

Наверное, где-то на вершине корабля роботы включили приемные устройства, потому что на экранах темнота вдруг сменилась какой-то странной, медленно движущейся массой. Это движение показалось вначале таким жутким и необъяснимым, что Юрий неожиданно вспотел. Но он тут же одернул себя: «Что ты как девчонка в потемках! Это же не окружающее движется, а приемное устройство».

Вот с этой минуты Юрий Бойцов уже никогда не пугался и не замечал за собой ни ужаса, ни простой оторопи. С этой минуты он всегда был настоящим мужчиной — смелым, решительным и много, по-настоящему думающим.

А в эту минуту он понял только одно — локаторы на вершине корабля пядь за пядью просматривают и прослушивают окружающее.

Оно поначалу было безмятежно и спокойно — огромная, неохватная ни взглядом, ни локатором степь. Саванна. Прерии. Все вокруг было покрыто густой травой. Постепенно, когда глаз привык и научился разбирать детали движущейся на экране картины, все увидели, что трава эта в чем-то похожа на траву Голубой Земли. Здесь были и острые, как сабли, стебли, были и цветы, как зонтики. Распластывались или тянулись вверх, к незнакомому солнцу, обыкновенные и необыкновенные по форме листья.

Одним словом, ничего особенного: степь как степь. Обыкновенная саванна или прерии. Притом безжизненные.

Но чем дольше двигались локаторы, чем надежней глаза и, главное, сознание привыкали к окружающему, тем больше интересных деталей открывалось перед космонавтами.

Всех, например, удивили длинные и узкие полосы-просеки в сплошной стене разнотравья. Они были такими ровными и прямыми, что сразу подумалось, что ничто живое, кроме человека, разумного существа, не могло их провести.

— Как каналы на Марсе, — вслух подумал Юра, но его никто не поддержал.

— Удивительно, что травы здесь необыкновенно высокие, — задумчиво протянул Зет.

И тут только стало понятным, что травы на степном материке планеты Красных Зорь и в самом деле очень высокие — наверное, метра два, а то и три вышиной.

— Может быть, это дороги? — спросил Квач.

— Не думаю, — ответил Тэн. — Как видите, на дне этих травяных каналов обгрызенные стебли. Как будто их кто скосил… А может быть, сгрыз…

И в самом деле, травяные просеки были в пеньках срезанных трав.

— И замечаете, — сказал Зет, — нигде не видно скошенной травы. Если бы это были дороги, трава лежала бы на обочинах. А ее нет.

— Точно! — обрадовался Квач. — Но тогда что это?

— Посмотрим, посмотрим, — уклонился от ответа Тэн.

Они опять смотрели на разнотравье, но ничего подозрительного не заметили.

На фоне более светлого неба мелькнула какая-то большая и несуразная тень. Она медленно, словно нехотя, покачивая большими треугольными крыльями, проплыла над степью и скрылась.

Следя за нею, все увидели, что далеко, почти на горизонте, стоят одинокие деревья — огромные, развесистые, как рощи. Но это были именно отдельные деревья, потому что на фоне неба виднелся только один ствол. Потом, когда локаторы повернулись, на экран выплыли целые рощи таких деревьев. Возле них различалось смутное и еще непонятное движение.

Присматриваясь, Юрий увидел, что над деревьями кружат все те же странные угловатые тени. Конечно, несколько минут назад он мог бы немного испугаться, просто растеряться, но теперь этого не произошло. Мозг у него работал удивительно четко и ясно. И он сказал:

— Видимо, в этих рощах гнездятся ящеры.

Никто не удивился Юркиной проницательности. Только Миро строго спросил:

— Ты думаешь, это ящеры?

— Конечно! — уверенно ответил Юрка, и у него в голове быстро, как будто их листал бешеный ветер космических странствий, промелькнули страницы школьного учебника.

Теперь его знания, казалось бы, совершенно ненужной древней науки об истории Земли неожиданно пригодились и сравняли его с людьми более высокой цивилизации. Теперь спрашивал не он, а спрашивали его. И он смело ответил:

— Конечно! Но раз есть летающие ящеры, значит есть и ползающие или шагающие. Мне даже кажется, что эти самые коридоры в траве сделали как раз они.

— Возможно!

— Факт, возможно! Они тихонько ползут или идут по траве, едят ее, а за собой оставляют целый канал. Как на Марсе.

— Что это ты второй раз вспоминаешь Марс?

— Это планета такая — наша соседка. И вот в телескоп на ней заметны прямые линии. Наши астрономы назвали их каналами и даже считали, что раз они такие прямые, то их обязательно вырыли разумные существа. А тут, как видите, такие каналы прогрызли неразумные существа.

Локатор все полз и полз, и в экранах наплывали все новые и новые картины. Но все они напоминали то, что космонавты видели в начале разведки: разнотравье, купы огромных деревьев, просеки в травостое, летающих ящеров.

— Ладно! — решил вдруг Зет. — До утра еще несколько часов. Раз есть ящеры, значит цивилизации нет. Давайте поспим, а с утра приступим к главному.

Не согласиться с этим было невозможно.

Выросли обыкновенные кровати-диваны, и все с удовольствием улеглись.

Зет уже сквозь сон спросил у Тэна, которому передал дежурство:

— Может быть, выключим нейтринную защиту?

— Нет, нужно быть осторожным! — решительно ответил Тэн.

И все вдруг почувствовали, что, хотя пока все обошлось как нельзя лучше, успокаиваться еще рано: неизведанные планеты могут преподносить неожиданные сюрпризы. И терять бдительность не рекомендуется.

— Во всяком случае, — сказал Миро, — посадка уже сейчас кое-что дает нашей цивилизации. Планета Красных Зорь вполне пригодна для переселения.

— Посмотрим, посмотрим, — пробормотал Тэн и вдруг рассердился: — Спать, спать, друзья! Завтра трудный день.

— Особенно если учесть, — буркнул Квач, — что нас могут нагнать первые телеграммы Розовой Земли.

Тут все замолчали, потому что такие телеграммы могли быть. И в этих телеграммах мог быть приказ немедленно возвращаться домой. Все вздохнули поглубже, но устроились поудобней. А едва успели сделать это, как заснули.

Понимаете, заснули самым обыкновенным образом на не известной ни одной цивилизации, удивительной планете Красных Зорь.

И спали они так, как будто ничего не произошло и как будто их не ожидало ничего необычного.

Глава 22

Отмененные решения

Космонавты проснулись на заре. Ослепительной, удивительно красной и необыкновенно красивой. Все вокруг было залито призрачным, быстро и неуловимо меняющимся в оттенках красным светом: и высокие травы степи, и огромные, похожие на рощи деревья, и небо, и даже, кажется, сам воздух.

За последнее время космонавты никогда еще не чувствовали себя так хорошо, уверенно и легко. Тело было ловким и сильным, думалось легко и остро. Все время хотелось не то чтобы смеяться, но хотя бы улыбаться и что-нибудь делать.

Да, это было великолепно — не ощущать ни угнетающих сил повышенной гравитации, ни рыбьей невесомости. Все было на своих местах, все работало на полную мощность и с предельной четкостью.

— Космос — это отлично! — воскликнул Квач. — Но земля… земля… Одним словом — земля.

Вот тут-то Юрий и понял своих друзей окончательно. Понял и навсегда простил их коллективную ошибку — высадку на его родной Голубой Земле и, уж конечно, на этой планете.

Человеку нужно хотя бы время от времени ощущать под собой твердую землю, не испытывать ни перегрузок, ни недогрузок. Человек есть человек. И он может перенести многое. Но ему все-таки нужно то, к чему он привык, что является его естественным состоянием.

Впервые за все время путешествия космонавты сделали зарядку по всем правилам, приняли душ и опять-таки впервые поели с аппетитом. Отдуваясь, вышли из-за стола.

— Будем готовиться к высадке! — распорядился Квач.

Теперь он опять становился главным на корабле. И это безмолвно признали все. Вероятно, это было правильно, потому что Квач, по сравнению с другими, обладал одним замечательным качеством — он был решителен.

— Зет — обеспечить скафандры, Тэн — приготовить оружие! — командовал он. — Миро — проверить системы оповещения и связи! Юра — со мной, в вездеход!

Выполнять такие команды — решительные, бодрые — было сущим удовольствием, и все поначалу бросились к указанным местам, но в это время по кораблю прокатился истошный рев. Как будто в порт входил огромный океанский корабль, и оповещал всех встречных и поперечных о своем долгожданном приходе, и предупреждал, что им следует посторониться. Иначе гигант может не по злому умыслу, а просто ненароком доставить неприятности.

Исполнение команд было приостановлено. Сомнений ни у кого не было — ревел Шарик. И он не мог не реветь — это понимал каждый. Ведь в своем приподнятом, почти праздничном настроении все начисто забыли о собаке. А собака не забыла о них. И всем стало стыдно. Не стыдиться своей забывчивости они не могли — ведь хорошему человеку, какого бы цвета кожи он ни был, бывает стыдно даже перед собакой.

Наверное, каждый в эту минуту думал по-своему, но все прекрасно понимали, что Шарик задал очень трудную задачу. Он так разросся за последнее время, что продвинуться в коридорах и переходах корабля уже не мог. Кроме того, выпускать его из корабля тоже невозможно — ведь он покрыт шерстью, в которую может набиться столько вредных микробов и вирусов, что их потом никакой дезинфекцией не вышибешь. А скафандров для собак, да еще такой невероятной величины, ученые Розовой Земли не предусмотрели.

Словом, как ни крути, что ни думай, а Шарика, вплоть до выяснения обстоятельств и получения телеграмм с Розовой Земли, выпускать из корабля нельзя. И не потому, что делать этого не хочется — всем сразу очень захотелось, чтобы Шарик немного погулял и размялся, — а потому, что это было неразумно.

И в то же время каждый понимал, что такие его действия или, вернее, бездействие — настоящее предательство страдающего товарища. Пусть собаки, но — товарища. Да притом еще и думающего товарища. Согласиться с этим тоже было невозможно.

И тут вовсю проявилась решительность Квача. Он нахмурился, выпрямился, как какой-нибудь командарм прошлого перед принятием ответственного решения, и не то что сказал, а сразу приказал:

— Команды отставить. Даю следующие. Тэн — работа с химическими анализаторами и преобразователями. Цель — изготовление скафандра для Шарика. Миро — работа с внутренними роботами. Цель — расширить переходы и, главное, выход из корабля до таких размеров, чтобы Шарик мог протолкнуться и выйти на планету Красных Зорь. Юрий и Зет — к собаке: немедленно установить переговорное устройство! За мной — общее руководство… — Квач подумал и решил: — Мне прежде всего послать серию телеграмм на Розовую Землю. Пусть поторапливаются и сообщают рецепты веществ, прекращающих действие биостимуляторов. Возражения есть?

Возражений, естественно, не было. Хотя каждый и подумал о том, что задача ему выпала не из легких. Нужно было сделать то, что на корабле никогда не делалось и даже не предусматривалось.

Вот почему, когда Зет и Юра, подойдя к кухне, встретились взглядами с Шариком, они прежде всего тяжело вздохнули — поставленная Квачем задача им показалась невыполнимой.

Шарик был огромен, прекрасен и пугающ. Поначалу он попытался подняться на все четыре лапы, но сделать это не смог. Задняя часть туловища уперлась в притолоку кухонной двери. Поэтому его передние лапы подогнулись и слегка дрожали. Голова Шарика — косматая, огромная — упиралась в потолок коридора.

Юрий и Зет были чуть выше подрагивающих колен Шарика. Если бы они захотели, они могли бы свободно ходить под его брюхом, даже не касаясь головами о свисающие толстенные шерстинки. И тут только стало совершенно понятно, как катастрофически выросла собака, как несерьезны были решения Квача.

— Ах, Шарик, Шарик! — горестно сказал Юрий. — Что же ты наделал…

В эту минуту он начисто забыл, что собака понимает язык голубых людей, а Юрий уже так привык к нему, что произнес эти слова именно на этом языке. Шарик посмотрел вниз, на крохотных по сравнению с ним космонавтов, и заскулил.

— Ну ладно, ладно, — пожалел его Зет и похлопал по огромной, как дерево, ноге. — Ложись-ка на живот, мы тебе сейчас приделаем аппарат и тогда поговорим.

Пока Шарик осторожно ложился на пол, пока вытягивал лапы и устраивал на них голову, он жалобно и обиженно скулил, а Зет приговаривал над ним, как над маленьким:

— Ну ничего, Шарик, ничего… Все обойдется… Вот получим рецепт, и опять ты станешь нормальной собакой…

Он долго лазил по собачьей шее, пристраивая на мохнатой голове переговорный аппарат, вздыхал и пришептывал, как добрая бабушка над заболевшим внуком. А как только аппарат был включен, в разговор вмешался Шарик.

— Эх вы, люди, люди! — взмолился он. — Я вам так верил, я на вас так надеялся, а вы меня бросили.

— Ну что же мы можем сделать! — возмутился Юрий. — Мы же тебя не заставляли пить биостимулятор.

— Да-а, не заставляли… — скулил Шарик. — Если бы ты меня кормил как следует, а не только одной земляникой, если бы ты разрешил мне напиться как следует, разве я бы полез за этим проклятым биостимулятором. Очень он нужен! Да еще такой горький, противный!

— Но ты ведь и сам не маленький…

— «Не маленький»! А откуда я знал? Если бы меня учили…

— Ну, не скули, собачка, не скули, — стал опять пришептывать Зет. — Никто тебя не заставлял пить стимулятор. Мог бы и за столом как следует поесть и попить.

— Да-а… А если я стеснялся… Первый раз на корабле… Вот и стеснялся.

— Ну ладно, ладно… В следующий раз ты будешь умнее.

Шарик дернулся и подскочил. Зет кубарем скатился с его шеи.

— Ты что?! — закричал Юрий. — Не понимаешь, что ли? Ведь так можно и убить…

— Я ничего… Ничего… Но неужели… Неужели мне еще раз дадут этот самый стимулятор?

— При чем здесь стимулятор?

— Да-а. Вот Зет говорит, что в следующий раз… Так мне что — опять нужно будет расти? Да? Опять расти?

— Ты не так понял, — уже не шептал, а, кажется, выпевал Зет, потирая ушибленный при падении бок. — Просто ты не так понял, мой милый Шарик. Больше ты не вырастешь, если, конечно, опять не будешь есть, как… как не знаю что…

— А если мне все время хочется есть?

— Нужно потерпеть… Ты же сознательная собака? Ведь верно? А? Сознательная?

— Я не знаю… Я есть хочу. А расти больше не хочу. Мне уже надоело.

— Так и нам надоело, вот потому мы тебя и просим: перестань есть. Если ты научишься сдерживаться, может быть, действие биостимулятора пройдет и ты перестанешь расти.

— А если не пройдет?

— Что ты заладил: «Если, если»! — разозлился Юрий. — Раз сказано, что нужно потерпеть, — значит нужно терпеть.

— А если не могу…

— Ну вот что… Здесь тебе не наша… Голубая Земля. Здесь космос. И здесь нужна дисциплина.

— Дисциплиной сыт не будешь, — философски ответил Шарик и облизнулся.

Вот тут стало страшно: Шарик, оказывается, может быть опасным зверем.

В рассеянном свете коридора влажно блеснули его огромные молочно-белые клыки. Они были почти как бивни. Такие грозные и могучие.

Но Юрий не испугался этих клыков. Он резко… нет, не то что крикнул — кричать нельзя, — скорее, он резко подумал, этак стремительно и отрывисто:

— Прекрати болтать! — И хотя Шарик тоже не болтал, а только думал, это не смутило Юрия. — Думать как следует нужно. Голова вон какая огромная выросла, как у слона. Или даже как у мамонта, а думать не научился. Что у тебя, мозгов нет, что ли?

И как это ни странно, но огромный Шарик испугался совсем так, как пугался на далекой теперь Голубой Земле, когда рассерженный Юрий покрикивал на него. От страха он даже начал колотить хвостом по стенам кухни, и Юрий вынужден был опять мысленно закричать на него:

— Не болтай хвостом! Ты же там все расколотишь! Тебе сказано — не ешь, значит не ешь.

— Ах, люди, люди! — опять заныл Шарик. — Чего вы от меня хотите? Зачем вы меня мучаете? Разве я просился в космос? Привезли меня в космос и мучают. Я домой хочу. Я косточек хочу… Са-ахарных…

На его огромные, как тарелки, глаза навернулись слезы, и Зет не мог не пожалеть собаку:

— Ну ладно, ладно, собачка. Успокойся. Ешь, только немного. А то ведь тебе хуже будет.

Шарик еще скулил и плакал килограммовыми слезами, и ни Юрий, ни Зет не знали, что им делать. Шарик просился домой, чтобы погрызть сахарных косточек из борща.

И как раз в этот критический момент внутренняя связь донесла голос роботов — противно-металлический, ровный и потому показавшийся особенно властным:

«Получена телеграмма Центрального Совета Космических Исследований. Слушайте текст. Слушайте текст. «Центральный Совет Космических Исследований крайне недоволен самовольством экипажа корабля. Его посадка на планету с неуточненной цивилизацией не вызывалась необходимостью. Единственное оправдание космонавтов — их возраст, но…»»

Тут у роботов-доносчиков что-то не сработало: внутренняя связь зашипела и передача прервалась.

Юрий взглянул на Зета и ужаснулся: таким серым стал Зет. Он чуть приоткрыл рот и неотрывно смотрел в угол, откуда, кажется, и доносился металлический голос роботов. Даже Шарик перестал визжать и скулить и со страхом посмотрел на Зета.

Зет молчал, но ведь он думал. А раз думал, то все слышали его мысли. И мысли эти были не то что невеселые, а прямо-таки панические.

— Вернут, обязательно вернут! А за что? Что мы такого сделали? Запустили нас в космос, и получается, что мы не имеем права действовать как хотим. Как подопытные животные какие-то… Ни на что не имеем права!

Так можно было выразить одну часть панических, скачущих мыслей Зета. А вперемежку с ними шла еще и вторая половина. Она звучала примерно так:

— Ну и правильно, что нам нет оправдания. Великая цель требует великой дисциплины. Мало ли кто что хочет, а если он решил подчиняться, он обязан это сделать. Иначе он не человек. Только человек и умеет сам подчиняться. По своей воле. По своему разумению. А если он сам себе не может подчиниться — значит, он не человек, а тряпка. У него нет воли.

Потом в дело вступала первая часть, и Зет начинал скулить, как скулил только что Шарик. А потом эти мелкие прыгающие мыслишки сменялись суровыми и честными словами осуждения… Одним словом, самокритикой.

Но, как ни странно, ни первая часть мыслей Зета, ни вторая не приносили облегчения ни ему, ни другим. Все равно было ужасно неприятно, даже противно. Потому что, как ни оправдывайся и ни набивайся на чужую жалость, как ни критикуй самого себя, все равно признавать себя виноватым очень и очень неприятно. Хоть на любой планете, хоть в космосе. Хоть в низшей, хоть в высшей цивилизации.

И Юрий великодушно сказал:

— Брось, Зет. Не переживай так сильно. Ведь…

Но не успел он договорить, потому что роботы исправили поломку и заговорили вновь:

«Ввиду провала в космической связи повторяем последние слова. «…Единственным оправданием космонавтов является их возраст, но Центральный Совет считает, что высокая сознательность и дисциплина должны присутствовать в каждом космонавте, независимо от его возраста. Иначе он не сможет быть космонавтом и принимать решения, необходимые для выполнения поставленной цели»».

— Вернут… Вернут… — лепетал Зет, и ему вторили остальные голубые космонавты:

— Может быть, и правильно, что вернут: провинились. Но ведь в другой раз не пустят.

Прощай тогда, космонавтика!

Прощай, путешествия и открытия новых миров!

Прощай, мечта!

Вот что самое страшное: прощай, мечта!

Так думали все, и, должно быть, от этого весь корабль словно затаился и примолк. Только металлический голос роботов-доносчиков продолжал злорадно передавать текст космической телеграммы.

«Вот почему Центральный Совет Космических Исследований принимает решение и отдает команды по каналам независимой связи на возвращение космического корабля с экипажем в составе Миро, Зета, Квача и Тэна».

Теперь сомнений не было. Приговор прозвучал — ему следовало подчиняться. Потому что приговор этот был передан по независимой связи и роботы-доносчики все рассчитают, все приведут в движение и корабль повезет невезучих и недисциплинированных космонавтов на Розовую планету.

Прощай, мечта!

Это было так понятно и так убийственно ясно, что у космонавтов не нашлось не только слов, но даже мыслей. Корабль молчал, как в трауре. И это в самом деле был траур — траур по убитой мечте.

Наверное, поэтому даже противный металлический голос не удивил никого.

«Команде дается десять минут на сборы: корабль переводится в предполетное состояние. Через десять минут начинаем взлет».

Приговор приводился в исполнение. Деваться уже было некуда. Все рушилось, и это понимали все, кроме… кроме Квача. Он один-единственный, по тем самым странным и умным законам голубых людей сегодня командующий над всеми, первым пришел в себя и первым правильно оценил обстановку.

— Отставить взлет! Отставить предполетное состояние! Миро — немедленно отключить независимое управление!

— Я… я еще не знаю, где оно, — мысленно пролепетал Миро.

— Ищи! Немедленно ищи.

— Да, но… — тоже робко вмешался Тэн, — но ведь дисциплина есть дисциплина. Мы обязаны подчиниться.

— Думать нужно! — вдруг обозлился Квач. — Ведь это пришла лишь первая телеграмма — ответ на первое донесение роботов-доносчиков. Тогда Центральный Совет еще не знал, что мы понаделали. Тогда до него не дошли новые телеграммы. Нужно ждать новых ответов и новых команд. А пока продолжать работу!

Нет, как ни неприятен бывал иногда самоуверенный Квач, но сейчас он оказался просто гением. Смелым и решительным гением. И конечно, его можно было бы за одно это провозгласить почетным и потомственным командиром корабля, если бы… если бы в свой черед и в свое время такими же гениями — смелыми и решительными — не бывали бы и другие космонавты. Так что с провозглашением космонавты не спешили. У них было много забот и работы и без этого провозглашения.

— Перехват независимых командных связей невозможен, — доложил Миро. — Мы можем только наложить запрет, и тогда роботы-доносчики сообщат, что мы не выполняем команду Центрального Совета. А по кодексу космонавтов это совершенно недопустимо, и Центральный Совет осудит нас за это.

— Центральный Совет теперь уже знает все обстоятельства дела, — сказал Квач. — Да и я сообщил сейчас обо всем. Вот когда он получит все наши телеграммы, тогда он и даст нам окончательную команду. А сейчас он только и будет делать, что отменять собственные команды. Накладывай запрет, Миро! Я отвечаю!

И точно. Едва Миро выполнил команду, как роботы растерянными, как показалось всем, и даже заискивающими голосами сообщили:

«Получена телеграмма Центрального Совета. Команда на возвращение космического корабля в составе экипажа Миро, Зета, Тэна и Квача отменяется. Вместо этого предлагается тому же кораблю возвратиться на место самовольной посадки и, не вступая ни в какие переговоры с местными жителями, что потребовало бы дополнительного времени и отвлекло бы от выполнения основного задания, высадить самовольно взятых на борт корабля пассажиров».

На этот раз Юрий почему-то вздохнул несколько посвободней — возвращаться, конечно, было рановато: он узнал еще слишком мало. Но возвращаться предстояло все-таки на родную Землю. Среди всех неприятностей это сообщение все-таки было приятно. Однако Квач весело и задиристо перебил его мысли:

— И это решение ничего не значит! Вслед за ним идут другие телеграммы. Они отменят и это решение.

И он торжествующе и даже немного издевательски засмеялся.

Получалось и в самом деле несерьезно и, пожалуй, смешно: не успели сесть на планету, как, вместо того чтобы заниматься настоящим делом, только и знают, что либо сами отменяют собственные решения, либо получают отмены решений.

Вот что значит космические расстояния: пока получат сообщение, пока примут решение, пока телеграмма найдет адресата — пройдет очень много времени, и решения могут устареть.

Глава 23

Воздушный бой

Экипаж космического корабля успокоился после всех передряг и организационных неурядиц и наконец приступил к настоящей работе.

Прежде всего выяснилось, что, хотя Тэн и обеспечил достаточное количество материала на изготовление защитного комбинезона для Шарика, соорудить этот самый комбинезон оказалось не таким простым делом. К зажатому коридором Шарику невозможно было подступиться, а тем более скроить, примерить и сшить космическую одежду — ведь Шарик не мог ни выпрямиться, ни сделать хоть один шаг.

Пришлось вначале принимать все меры для расширения помещения. С трудом расширив коридор, собаку перевели в центральный зал. Сделав несколько неверных шагов, Шарик вдруг тяжело задышал и подумал:

— Нет, я не могу… Ноги трясутся. Я отдохну.

— Ты что ж это? — обиделся на него Юрий. — Совсем обленился?

Шарик перевел дыхание и кое-как выполз на середину центрального зала. Толстенные мохнатые ноги дрожали, огромный алый язык вываливался, а глаза были такими печальными и виноватыми, что Миро сказал:

— Не обижайтесь на него, ребята. Вырасти-то он вырос, а вот закалить и развить свои мускулы он не мог — негде было.

— Верно! — приободрился Шарик. — Ах как верно… Какая уж там закалка… Какое уж там развитие… Мне только есть хочется… и пить…

Он еще долго скулил и жаловался на свою голодную судьбу, а космонавты молча возились с его комбинезоном. Пока его кроили, дело двигалось быстро, а вот когда дошло до примерки, все стало. Дотянуться до Шарика оказалось невозможным. Пришлось выращивать из стен и пола специальные лестницы.

Кое-как пригнали полосы прозрачного материала, а потом специальным приборчиком, похожим на обыкновенный электрический паяльник, стали сваривать эти полосы прямо на собаке.

Теперь Шарик был покрыт прозрачной броней и готов к выходу из корабля.

Все это было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство. Все космонавты при необходимости могли снимать свои комбинезоны, а Шарик не мог: ни застежек, ни отверстий в его костюме не было. Дышать он мог, а вот есть и пить не мог. Вернее, мог, но только в корабле, где ему каждый раз нужно было разрезать комбинезон, а потом снова запаивать.

Но Шарик об этом не знал. Когда ему сказали о высадке на новую планету, он очень обрадовался и даже попытался подпрыгнуть от радости, но тут же ослабел и вслух помечтал:

— Ничего… Главное, я наемся как следует.

— Шарик! — опять возмутился Юрий. — Неужели ты не можешь сдерживаться?

Собака повертела своим хвостом-обрубком, закованным, как и все на Шарике, в прозрачный материал.

— Я постараюсь, Юра… Я буду стараться.

Вывод Шарика на планету Красных Зорь оказался делом нелегким. Прежде всего Квач и Тэн сели в универсальную машину, запаслись оружием и продуктами и через днище корабля спустили ее на землю. Юрий не видел, как это происходило, — он был с Шариком. Но когда сигналы известили, что машина твердо стоит на земле, Миро начал колдовать.

Он долго и сосредоточенно рассматривал схему, нажимал и отпускал кнопки и тумблеры.

В корабле, вероятно, происходили очень сложные перестроения, потому что стена корабля дрогнула и образовала первый разрыв, а стена за Шариком тоже дрогнула и поползла вперед. Эта задняя стена подтолкнула Шарика, и он, еще нехотя и не совсем понимая, что с ним происходит, подался вперед, к открывающемуся выходу. Стена все подталкивала и подталкивала собаку, и Шарик вынужден был высунуть морду сквозь раздвинувшуюся обшивку корабля.

С земли немедленно донеслись мысли Квача и Тэна.

— Вот это голова!

— До чего ж здорово — даже не верится, что такое может быть на самом деле!

Появление Шарика на планете Красных Зорь, вероятно, было очень интересным и необычным. Из гладкой, сурово и прекрасно поблескивающей обшивки космического корабля на мир смотрела огромная волосатая морда под прозрачной оболочкой, с испуганными глазами и принюхивающимся и потому все время вздрагивающим носом. Уши у Шарика встали торчком. Но вся беда заключалась в том, что, прикрытый своим костюмом-броней, он не улавливал окружающих запахов и почти ничего не слышал. И Шарик растерялся.

Этот огромный, плоский, беззвучный и ничем не пахнущий мир показался ему подозрительным, и он слегка попятился. Но неумолимо наступающая задняя стена заставила его податься вперед, и он наконец уперся грудью в стенки корабля.

Они все раздвигались и раздвигались, а задняя стена все напирала. Ничего не понимающий Шарик растерянно крутил головой и уже начинал повизгивать от страха.

— Не напирайте… — молил он. — Братцы, больно же!

И пока он крутил головой, пока скулил, он не знал, что его голова уже вышла из невидимой сферы, созданной вокруг корабля нейтрино и антинейтрино. Те обитатели планеты Красных Зорь, которые увидели Шарика, были, вероятно, настолько поражены, что так и замерли на своих местах. Во всяком случае, поначалу Шарика встретило безмолвие.

Поражаться стоило. Ведь сам корабль благодаря нейтринному режиму был невидим. И вдруг прямо из воздуха, из ничего высунулась или, точнее, выклюнулась, как цыпленок из яйца, огромная блестящая голова.

В следующую минуту стена корабля наконец раздвинулась до своего предела, и, подталкиваемый задней стенкой, Шарик пробкой вылетел из корабля на землю.

Он упал на все четыре лапы, слабо охнул и так и остался лежать на пышном степном разнотравье планеты Красных Зорь.

Стены корабля медленно возвращались в исходное положение, и космонавты уже готовились выскочить вслед за Шариком, чтобы сесть в машину и начать путешествие. И тут случилось непредвиденное.

Откуда-то сверху, как реактивный самолет, на Шарика спикировал ящер с треугольными крыльями. По-орлиному вытянув когтистые лапы, он нацелил острую змеевидную голову прямо в шею Шарика и открыл огромную, усеянную сотней зубов пасть. Юрий вскрикнул. Миро и Зет бросились было вперед, но остановились — ящер с налета клюнул Шарика.

Однако этот клевок не повредил прозрачного материала космической одежды. Шарик остался целым и невредимым, а ящер, который не рассчитал своего удара, скатился в траву, побарахтался в ней и встал на длинные задние ноги прямо перед мордой Шарика.

Ящер, в сущности, был не очень большим. Так себе, неважненький для этих мест и доисторической жизни ящеренок — метра два с половиной — три ростом и к тому же довольно поджарый. Он тяжело дышал и по-птичьи шевелил противными кожаными перепонками своих крыльев. Склоняя страшную змеиную голову то в одну, то в другую сторону, он не мигая рассматривал морду собаки.

Шарик тоже смотрел на ящера и, видимо, не мог понять, откуда на него свалилось этакое чудище. В эту секунду он еще не боялся ящера. Он только недоумевал.

— Странно, очень странно… — думал Шарик. — Что же это за животное?

Тут мысли Шарика оборвались. Это было последнее, что слышали космонавты в своих шлемах.

Ящеру надоело крутить головой и рассматривать волосатую морду то левым, то правым глазом. Он вдруг вытянул шею и посмотрел вверх. Там, тяжело махая треугольными крыльями, летало еще несколько ящеров. И все они явно целились на собаку.

Шарик, заметив, что ящер задрал морду, тоже посмотрел вверх и увидел пикирующих на него черных и противных существ. Он даже не успел еще как следует испугаться, но в это время ящер, решив, что его сородичи первыми поживятся неведомой добычей, напружинился и бесстрашно клюнул Шарика прямо в морду.

Конечно, и этот удар не мог причинить собаке никакого вреда. Но ведь когда прямо на тебя бросается такое чудовище, а еще несколько таких же чудовищ пикируют сверху, испугается хоть кто. И Шарик тоже испугался.

Он испугался до того, что забыл о самом себе, о том, что у него нет сил, что ему нужно думать или защищаться. Он взвизгнул по-щенячьи, подскочил на все четыре лапы и, вздыбив от ужаса шерсть так, что она приподнялась и натянула защитный космический костюм, помчался в бескрайнюю степь. Он не заметил, как первым прыжком подмял и раздавил ящера, не слышал, как ему кричали в передатчики космонавты:

— Стой, Шарик, стой!

Он мчался неизвестно куда и, что самое главное, неизвестно зачем — ведь крылатые ящеры все еще кружились над ним и убежать от них было некуда. Да и незачем. Выросший в гиганта, Шарик мог сбить любого из этих небесных тихоходов одним взмахом лапы, как докучливого комара. Но Шарик еще не понимал этого. Он мчался со всех ног.

Все космонавты бросились вслед за собакой, но Миро вовремя остановил их:

— Стоп, ребята! Мы не Шарик, и эти самые ящеры для нас могут быть опасны по-настоящему.

— Да, а если он погибнет? — закричал Юра.

— Не погибнет! Нам просто нужно вспомнить о технике.

И в самом деле, прекрасная универсальная техника стояла у самого входа в корабль. Миро включил сторожащих роботов и быстро пересел в машину. За ним сели Юра и Зет.

Квач решил:

— Пойдем вдогонку лётом.

Под прозрачным полом машины полегла трава; космонавты поднялись вверх, потом перешли на горизонтальный полет и помчались вслед удирающему Шарику. Никто не смотрел на землю — все следили за отражающей блики яркого утреннего солнца блестящей шерстью Шарика. Над ним черными воронами кружила уже целая стая ящеров.

— Вот черти! — впервые за все время путешествия выругался Юрий. — Откуда они узнали, что идет погоня? Может, и у них существуют передатчики биотоков?

И хотя смешно было подозревать, что у этих доисторических чудовищ могут быть такие совершенные приборы, однако никто не рассмеялся. Наоборот, Тэн рассудительно сообщил:

— Вполне вероятно. — И сейчас же добавил: — Придется атаковать этих… чертей. Шарик, кажется, устает.

Шарика и в самом деле мотало из стороны в сторону. Он выбивался из последних сил, но все еще бежал, путаясь своими лапами-бревнами в густой траве.

Квач развернул машину и, прибавив скорость, направил ее в самую гущу крылатых ящеров. Что-то стукнуло об обшивку, что-то растеклось на блестящих призмах универсальной машины. Квач вновь развернул машину и опять пошел на таран.

В небе чужой планеты шел настоящий воздушный бой. Машина гонялась за крылатыми ящерами, а они, жадные и глупые, не привыкшие, чтобы их били в воздухе, наверное, потому, что сильнее их зверя в небе планеты не было, все равно преследовали Шарика.

Наконец собака окончательно выбилась из сил и рухнула на землю. Ящеры, не задумываясь, бросились на нее. Но Квач, как заядлый летчик-охотник, смело направлял машину в самую гущу атакующих. Каждая такая атака кончалась гибелью нескольких отвратительных черных гадин, и небо над Шариком, прекрасное чистое небо планеты Красных Зорь, постепенно очищалось. В машине все чаще стали раздаваться некоторые мысли-слова собаки.

— … Все… пропал… съедят… зачем меня завезли?.. пропал…

— Не трусь, Шарик! — кричал Юрка. — Мы над тобой. Мы тебя спасем!

Нет, не скоро собака поняла призыв товарищей. Через силу подняв голову, она увидела атакующий воздушный аппарат. Он показался ей странным — слишком блестящим и угловатым, но все-таки знакомым: самолетов и вертолетов на своем собачьем веку она насмотрелась вдоволь. С этой минуты Шарик стал успокаиваться.

Но с этой же минуты по-другому повели себя и ящеры. Кто-то из них заметил наконец, что на земле валяются сбитые сородичи, а может быть, просто почуяли запах крови. Тогда они бросили Шарика и навалились на тех, кто был повержен на землю. Там, в густой траве, загудел пир — трещали кости, рвались перепонки крыльев, и иногда из травы выглядывала змееподобная голова, заглатывающая кусок своего собрата.

Ничего противней и отвратительней никто никогда не видел, и Зет с ненавистью бросил:

— У-у, твари!

— Надо их давить, — решил Квач и посмотрел на товарищей, ожидая, что скажут они.

Но товарищи не успели ничего сказать. Шарик, тоже наблюдавший за отвратительным пиршеством ящеров, постепенно приходил в себя. Его совсем было потускневшие от страха глаза приобретали блеск, он напружинился и хотя с трудом, но поднялся на лапы. Еще некоторое время он смотрел на пожирающих друг друга ящеров, потом, видно, не совладал с собой и бросился на ближних. Укусить их он не мог — мешал комбинезон. И он сразу понял это. Тогда он пустил в ход свои могучие лапы-бревна и стал давить ящеров, свирепея с каждым ударом.

Напрасно ему кричали космонавты, перепуганные таким превращением из труса в бойца, напрасно кружились над ним и возле него, чтобы отвлечь его внимание, — Шарик никого не слушал. Он мстил за свое унижение, он не хотел быть трусом и уничтожал каждого, кто попадал под его тяжелую лапу.

Только расправившись с последним ящером, он перевел дыхание, и Квач приказал ему:

— Следуй за нами!

Он посмотрел вверх на машину и поплелся к кораблю. Ноги у него подгибались, и думал он отрывисто:

— Фу, как устал… вот бы поесть… Или попить… Или поспать… Нет, поесть…

Но что бы он ни думал, а к кораблю все-таки пришел. Пришел, лег и сразу же уснул. Все попытки разбудить собаку ни к чему не привели.

И Квач рассердился:

— Ну что с ним делать? Ведь придется сторожить. А может, поедим пока?

Глава 24

О вреде курения

Но поесть им удалось не сразу. Когда они подлетели к громаде корабля, роботы отключили почему-то нейтринный режим, и корабль стоял во всей своей могучей красе, сурово отливая благородными темными красками на фоне безбрежной зеленой степи и глубокого голубого неба.

Это всех обеспокоило, но Квач на этот раз не стал принимать решений. Он вдруг посинел и грустно сказал:

— Это опять виноват я…

— Почему ты? — удивился Зет. — Ведь решение принимали все.

— Не в этом дело. Я забыл включить связь с кораблем.

Ошибка была, конечно, опасная, но в то же время кто мог вспомнить о связи с кораблем или даже слушать его сообщения в ходе битвы с летающими ящерами? И Юрий уже хотел было сказать, что все это пустяки и раз Квач сам вспомнил, то…

Но космонавты смотрели на дело несколько по-иному. Они переглянулись, и Тэн сказал:

— Да, Квач устал. Принимаю командование.

Все-таки очень просто делается у голубых людей. Никто не лезет командовать без нужды, но и никто не боится делать это. Раз нужно, значит нужно — и все.

Квач и Тэн поменялись местами, и Тэн включил связь с кораблем. И сейчас же раздался внятный голос роботов:

«Передаем телеграммы Центрального Совета Космических Исследований. «Положение трудное. Проявляйте мужество и стойкость. Все ваши решения признаны правильными. Вы оправдываете звание космонавтов. Рецепт антибиостимулятора, который бы позволил довести рост вашего нового спутника Шарика до первоначального, еще только испытывается: рисковать мы не имеем права. О результатах сообщим особо. Однако уже сейчас нужно принять меры для прекращения роста. Химическим анализаторам и синтезаторам переданы команды на изготовление препарата. Химическая формула следующая…»»

Роботы называли много всяких пока еще совершенно неизвестных Юрию химических веществ, но одно из них показалось ему знакомым. Оно называлось никотином. Это было очень странно. В кино, перед настоящим сеансом, не раз показывались популярные киноочерки о вреде курения. Они наглядно и доходчиво показывали, что лошадь можно убить одной пачкой папирос. Если, конечно, из папирос собрать весь никотин. Никотин мог убивать также голубей и кроликов.

Одним словом, никотин был известен Юрию как очень страшный и коварный яд. И хотя сам он еще не курил, но он не мог не удивляться тем, кто после таких доходчивых фильмов вынимал папиросы или сигареты да еще и шутил:

— Ну, мы не лошади. Нас не отравишь!

Тут все было понятно: народ смелый и его пропагандой не возьмешь. И все-таки что никотин — яд, Юрий знал и насторожился. А вдруг этот самый Центральный Совет попросту решил отравить Шарика?

Но с другой стороны, ученые из Центрального Совета утверждали, что настоящее вещество, которое может помочь Шарику стать самим собой, еще только проверяется. Так что бояться за него вроде бы и нет особых оснований. И Юрий успокоился. А тут как раз приплелся Шарик и сразу же заскулил:

— Есть хочу… Очень хочу есть…

Тэн мгновенно принял решение. Он запросил главный пост химической кухни, и ему сообщили, что ограничитель роста уже готов и ждет не дождется пациента.

Втаскивать Шарика в корабль, чтобы проделать ему дыру в комбинезоне и дать лекарство, было очень сложно. Поэтому внутрь корабля вошел только Зет. Его дезинфицировали и пропустили в химическую кухню. От корабля к машине подключили систему внутреннего обзора и тогда, расширив дверь, попросили Шарика вставить в нее голову. А когда он выполнил команду, стены корабля осторожно сомкнулись и зажали голову собаки.

На экране внутреннего обзора было видно, как Зет, пыхтя, притащил огромную прозрачную бутыль, стал разрезать ткань собачьего комбинезона тем самым, похожим на паяльник прибором. Потом он вставил горлышко бутыли прямо в рот Шарика.

Несмотря на усталость, Шарик от удовольствия и нетерпения переступал с ноги на ногу. Живот у него вздувался и опадал. Он быстро вылакал первую бутыль, и Зет притащил вторую. Потом третью и наконец четвертую. После пятой он взмолился:

— Может, хватит, Шарик?

— Ну еще немножечко! — заскулил гигант. — Ну еще хотя бы ведерочко…

И уставший Зет притащил еще четыре бутыли. Только вылакав и их, Шарик скромно сообщил, что он большего пока не просит.

До сих пор никто не видел, сколько и как ел и пил Шарик. То гравитация, то всякие трудности мешали наблюдать за собакой. А теперь все впервые увидели, сколько нужно гиганту только для того, чтобы утолить жажду. А сколько же он ел? Ужас! Нет, контролирующие и следящие роботы были правы, когда сообщали о катастрофическом положении с белками. Шарик их бессовестно слопал. Теперь в этом не было ни малейшего сомнения.

— Трудное положение, — многозначительно произнес Миро. — Мы правы, и недаром Центральный Совет одобрил наши действия.

— А что им оставалось делать? Это же всегда так бывает в полетах: когда космонавт принимает решение, Центральному Совету вначале это не нравится. Им кажется, что они заранее все предусмотрели и космонавту остается только выполнять их команды, как подопытному животному. А когда происходит что-нибудь необычное и космонавту самому нужно решать сложнейшие вопросы, да еще в считаные минуты, тогда ученые из Совета вначале ставят эксперимент.

— А чего ты ворчишь? — удивился Тэн. — Иначе и не может быть! Ведь только космонавт может принять решение. Совет лишь помогает ему. Да и то не сразу. Недаром же космонавтов и готовят столько лет.

Не согласиться с этим было невозможно. Только тот, кто не летал в космосе или хотя бы в самолете за штурвалом — да что там в самолете! — кто не ездил на велосипеде, тот не может понять, что такое самому принять решение, самое простое: что лучше, объехать выбоину или подскочить на ней и, может быть, погнуть обод колеса? И если ты примешь неправильное решение и все-таки погнешь этот самый обод, те же самые взрослые, а особенно родители, обязательно начнут читать нотации и доказывать, что ездил ты неправильно, что, если бы ты поступал, как они тебя учили, все было бы распрекрасно. Вообще всякий, кто смотрит на дело со стороны, всегда кажется умнее того, кто его делает. А вот если сам возьмет… Вот тогда…

— Ну ладно, ребята, нечего обсуждать то, что каждому ясно, — сказал Тэн. — Нужно приступать к выполнению программы и начинать заготовку белковых молекул.

— Может, заберем ящеров? — спросил Квач.

— Лично я против! — вдруг решительно ответил Миро. — Они такие противные, что всякий раз, когда я буду есть что-нибудь приготовленное из их молекул, меня затошнит.

— Согласен. Меня тоже… Но тогда на кого будем охотиться?

— Давайте проедемся. Разведаем.

— А куда денем Шарика? Опять на растерзание ящерам? Вы уверены, что эти летающие черти — единственные хищники на планете?

В это самое время Шарик, с уже запаянной прорезью в комбинезоне, высвободился из плена бортов космического корабля и устало повалился на траву. Он сразу смежил веки и уснул.

— Ты смотри, как действует лекарство, — с уважением сказал Квач.

— Кстати, из чего делается никотин? — спросил Юрий.

— Как — из чего? — привычно задиристо удивился Квач, но сейчас же сник: — Наверно… это… синтетически.

Юрий промолчал, хотя ему и хотелось спросить, курят ли на Розовой Земле или не курят, но он сдержался. Представить себе, что космонавты курят, даже на Голубой Земле, было просто невозможно. А уж на Розовой и подавно. Но он сейчас же вспомнил, как в прошлом году они пошли с соседом-девятиклассником по грибы и доходились до того, что заблудились. Очень хотелось есть, и сосед посоветовал:

— А ты закури. Не так будет хотеться есть.

Девятиклассник знал, что советовал, потому что курил чуть ли не с пятого класса. И хотя он сейчас учится в десятом, но Юрка уже почти догнал его в росте. Значит, все правильно. Никотин действительно приостанавливает рост. И если ты не хочешь расти, а хочешь всю жизнь прожить маломерком — кури. Кури и хоть и не будешь лошадью, но зато и не вырастешь. И представить себе, что такие умные люди Розовой Земли не знают этого, невозможно. Поэтому и так ясно, что там не курят. А вот никотин для таких особых случаев делают. А может быть, и еще для чего-нибудь.

— Решаю! — сказал Тэн. — Поесть, отдохнуть по очереди, а потом выезжать на разведку.

— А вдруг на нас или на Шарика кто-нибудь нападет? — спросил Юра.

— Ничего. Мы включили наблюдающих роботов, и они нас предупредят.

Шарик спал и во сне даже не просил есть: никотин действовал. Космонавты, не выходя из машины, поели и тоже вздремнули. Когда проснулись, солнце стояло уже в зените и в машине стало жарковато.

Тэн прежде всего включил запись наблюдения роботов, и они сообщили, что в том самом направлении, где происходила битва с ящерами, наблюдалось усиленное движение каких-то огромных существ. Роботы все еще не достигли совершенства и поэтому не смогли точно описать, что это за существа и зачем они пожаловали. Пришлось включать запись телевизионного наблюдения.

На экран существа выползали медленно и, пожалуй, даже с достоинством, словно понимая, что все окружающее принадлежит им, и только им. Так ходят хозяева, которые никого и ничего не боятся.

Тело этих существ было похоже на тело кенгуру — вытянутая мускулистая шея, довольно длинные, но тонкие передние лапы с кривыми, как ятаганы, когтями, мощная грудь, которая явно расширялась книзу. Но что там было внизу, сказать трудно: трава прикрывала почти половину животных. А поскольку высота трав превышала два метра, то выходило, что новые знакомые имели подходящий рост — метров пять-шесть.

Самым примечательным были морды этих существ. Они очень напоминали акульи. Вначале шел костяной рог-бивень, по-видимому прекрасно приспособленный для того, чтобы долбить что-либо твердое, неподатливое. Бивень переходил в голову — тяжелую, квадратную, на которой недобро поблескивали маленькие зоркие глазки. Они то и дело прятались за жесткими кожаными веками. Глаза висели над складками возле углов пасти, и, вероятно, каждый глаз мог видеть самостоятельно. А сама пасть, как и у акулы, располагалась внизу и далеко позади рога-бивня.

— Красавцы… — поморщился Миро.

— Да уж… таким молоточком он что хочешь пробьет.

— Вот то-то и оно — они очень опасны для Шарика.

— Да и для нас — ведь бивень у них клиновидный.

— Все равно соскользнет с призмочек нашей машины.

— Это если удачно попадет. А неудачно — в развилку призм — может причинить немало хлопот.

Звери на экране остановились и долго принюхивались и присматривались. Потом вдруг, как по команде, сорвались с места и стремительно понеслись куда-то в сторону. Теперь казалось, что они летят над степью.

— Учуяли, проклятые! — поморщился Квач.

— Кого учуяли? — осведомился Миро.

— А вот тех… остатки крылатых. Но несутся-то как! Вот это скорость!

— Да уж, с ними лучше не встречаться.

— Мне кажется, что это родные братья летающих ящеров. Они только отяжелели и разучились летать.

— Возможно… Очень возможно. Вообще, вам не кажется, что фауна этой планеты слишком бедна? Мы уже полсуток сидим на одном месте, а обнаружили только два вида ящеров и следы каких-то неизвестных травоядных животных. Ни птиц, ни пресмыкающихся — никого. Я что-то даже насекомых не вижу. Чем это объяснить?

— Стоит только посмотреть на окружающее, и все станет понятным, — не оборачиваясь, бросил Тэн.

— Ты думаешь, что однообразие планеты привело к однообразию и ее животного мира?

— Конечно! К чему приспосабливаться этому самому животному миру? Здесь ведь все однообразно — степь, с совершенно определенным набором трав, и два океана. В степи примерно везде одинаковый климат. Ни гор, ни снегов, ни пустынь. С чем бороться? С какими условиями? К чему приспосабливаться? Не к чему. Вот так, наверное, и получилось — зародилась жизнь, приспособилась к одним и тем же условиям и дальше развивается очень медленно, потому что незачем.

— Ну не скажи… А океаны?

— Нет, Тэн прав, — решил Миро, — там, где живому существу не за что и не с чем бороться, — там замедляется, а то и совсем приостанавливается развитие. А здешние океаны мы еще не знаем. Там, вероятно, иное положение — ведь в районе полюсов они замерзают, значит живущим там существам нужно с чем-то бороться и к чему-то приспосабливаться. А на местном материке… Тут почти идеальные условия…

Они замолкли, во-первых, потому, что звери добежали до места битвы и скрылись в траве.

— Доедать сородичей, — невесело отметил Квач.

А во-вторых, космонавты замолкли потому, что Тэн и в самом деле был прав. Ведь каждый знает, что живое существо развивается, только преодолевая какие-то препятствия. Лентяй никогда не разовьется. В лучшем случае он просто растолстеет, как Шарик, зажатый в кухонном коридоре. А тот, кто ставит себе трудные задачи, борется за их осуществление, — тот развивается и побеждает. Так в любой жизни, на любой планете.

— Выходит, без трудностей и без преодоления этих трудностей жизнь становится скучной? — запоздало подумал Юра, и Миро немедленно ответил ему:

— Хуже того! Она застывает и никогда не бывает разумной.

— Это же ясно, — поморщился Тэн. — Пора начинать работу по заготовке белковых молекул.

— Ну… эти ящеры… тоже…

— Хорошо. Раз вам не нравятся ящеры — давайте искать тех, кого они едят.

Ребята уставились на Тэна. Что-то в его словах показалось таким, что понять, а тем более принять казалось невозможным.

— Ну, чего уставились? Ведь ящеры питаются мясом. Так?

— Та-ак…

— Так они же не друг друга едят? Верно?

— Ве-ерно…

— Значит, на планете есть кто-то другой, кто беззащитен против ящеров, и за это их и едят ящеры. Так вот давайте и найдем этих беззащитных и тоже, как ящеры, начнем их есть.

— Но при чем здесь… обязательно есть? — возмутился и сразу сник Зет.

— А что же ты с ними будешь делать?

— Ладно вам, — вмешался Квач. — А из ящеров… тоже молекулы получаются? Которые нам нужны?

— Не знаю… — пожал плечами Тэн. — Нужно будет заложить их мясо в химические анализаторы. Они и определят пригодность белкового вещества ящеров для нашего питания.

— А не получится так, как с хлебом? — спросил Юрий.

— Не думаю… Ведь хлеб — это соединение белков и грибковых образований. А из ящеров нам нужны только очень сложные белковые, вообще органические молекулы.

— Все понятно. Нужно торопиться. Поехали, — опять за всех решил Квач.

Но поехать им не пришлось — опять включились роботы. Они передавали новые телеграммы Центрального Совета.

— Теперь они нам начнут слать директивы, — насупился Квач. — До них дошли наши телеграммы, вот они и отписываются.

Пока Квач ворчал, роботы передавали:

«Формула антибиостимулятора проверена в опытном порядке. Одновременно с телеграммой даны команды на его изготовление корабельному химцентру. Для сведения…»

Тут послышался целый ворох названий неизвестных веществ и соединений, которые не только Юрий, но и остальные понять, а тем более запомнить, конечно, не могли, но которые наверняка записали в своей электронной памяти роботы.

«Предупреждаем, что после принятия антибиостимулятора у вашего нового спутника Шарика будет наблюдаться полное отсутствие аппетита, так как отныне и до достижения им своего нормального веса он будет питаться за счет уже запасенных в его организме продуктов питания. Вместе с тем предупреждаем, что этот процесс связан с очень резким повышением двигательных функций, иначе говоря, ваш спутник Шарик станет очень подвижен — ему необходимо будет израсходовать накопленную энергию».

Опыт в лечении собаки уже имелся. Разбудив сонного и усталого Шарика, космонавты опять засунули его голову в корабль, разрезали комбинезон и с трудом влили в него несколько ведер антибиостимулятора.

Свернувшись клубочком, Шарик сразу же уснул.

— Ну что же делать с этой противной собакой? — огорчился Юрий. — На охоту нужно ехать, а она спит…

— Может быть, без нее поедем?

— Ну да! Появятся здесь эти самые ящеры с акульими головами, и тогда Шарику будет капут — они проклюют его комбинезон.

— Тогда есть предложение: обследовать местность вокруг корабля, — сказал Тэн.

С ним согласились: если они не будут удаляться от корабля, Шарик не лишится охраны, а космонавты узнают кое-что о планете.

Машина медленно, все расширяющимися кругами полетела над самыми верхушками трав. В одном месте ей попались странные просеки в траве, и Тэн решил исследовать их. Машина не спеша поплыла вдоль просеки.

Уже метров через триста впереди показался какой-то странный предмет — светло-бурый, поблескивающий в почти прямых, полуденных лучах солнца. Но блеск этот был несколько необычный — как бы раздробленный на мелкие лучики и большие лучи-блики.

Космонавты даже не успели удивиться этому странному предмету, как машина уже оказалась над ним и зависла.

Внизу медленно двигалось большое, метра четыре в длину и не менее метра в ширину, сооружение. Его полукруглый верх был составлен точно из таких же полупрозрачных, видимо, костяных, а может, и пластмассовых призмочек, что и машина. Полукруглое, точнее, угловато-полукруглое сооружение так было похоже на универсальную машину космонавтов, что это показалось подозрительным.

Но стоило присмотреться к нему, как все стало понятным — под машиной было не сооружение, а самое обыкновенное животное. Сзади у него волочился веретенообразный хвост, оканчивающийся тонкой и длинной иглой. Ну а раз сзади был хвост, то впереди должна быть морда. И в самом деле, впереди у животного оказалась морда. Это почему-то страшно обрадовало космонавтов.

— Здорово! — закричал Квач.

— Нет, ну и сооруженьице… Я даже растерялся, — признался Зет.

— Вот то, чем питаются ящеры! — торжественно сказал Тэн.

— И мне теперь понятно, — глубокомысленно протянул Миро, — как они питаются.

Только Юрий ничего не сказал. Он, как всегда, вынужден был спросить:

— А как они питаются?

— У ящеров акульи головы, кончающиеся роговым бивнем. Вот этим-то бивнем и пробивают броню травоядных тихоходов.

— А тихоходы даже не защищаются? Я в это не верю! — сказал Юрий.

Миро посмотрел на него с уважением.

— Проверим, — решил Тэн и стал медленно подводить машину к тихоходу.

Животное по-прежнему тихонько лезло вперед, подрезая стебли трав, которые исчезали в его квадратной, как обрубленной, морде.

Когда машина почти села на призмочки бронированного тихохода, его хвост вдруг взметнулся и с силой ударил по машине. Из иглы вылетел заряд зеленоватой, даже на вид ядовитой жидкости, которая залила борт машины.

— Как видишь — защищается, — усмехнулся Тэн. — По-видимому, у него в хвосте заряд яда, и, когда на него нападает ящер и начинает долбить бивнем его броню, животное пускает в ход свой ядовитый хвост.

— Как скорпион, — сказал Юра.

— А это что такое?

— У нас на Голубой Земле водится такой паук. У него в хвосте тоже есть игла и яд, который убивает все живое. И еще — скорпион одно из самых древних существ на нашей Земле.

— Все это хорошо, но меня смущает другое, — сказал Тэн. — Есть ли смысл охотиться на этих ядовитых тварей?

— Ну и планетка… То ящеры, то скорпионы…

В машине на мгновение наступила тишина. И тут в шлемофоны космонавтов ворвался какой-то странный, доисторический не то крик, не то стон.

— А-а-у-а-а! — И вдруг пробились слова на чистейшем языке голубых людей: — Я сейчас! Давай-давай!

И снова — не то стон, не то крик.

— Что-то случилось с Шариком, — решил Юра и оглянулся.

Сквозь прозрачные стены универсальной машины он увидел Шарика, который огромными прыжками мчался по равнине прямо к машине.

— Что с тобой, Шарик?

— Ничего! Со мной! Ничего! Ящеры? Я их сейчас! Они у меня…

Он то выл, то стонал от ненависти, и Юра подумал, что в таком бешеном состоянии он может наброситься прежде всего на бронированных тихоходов. А поскольку морда у Шарика тоже забронирована и он даже не сможет укусить тихохода, ему грозит опасность от ядовитой скорпионовой иглы.

— Осторожно, Шарик! Осторожно! Не трогай ползучих тихоходов. Они ядовиты.

— А мне они не нужны. Вы мне подайте ящеров! А-а-у! Где ящеры? Дайте мне ящеров! Я их!.. Они мне!..

— Он что, взбесился? — спросил Квач.

— Нас же предупреждали, что у него повысятся двигательные способности. Энергия требует выхода — иначе он не будет уменьшаться в размерах.

Шарик стремительно промчался мимо машины и галопом побежал вглубь степи.

Пришлось догонять его на машине. Гонка эта длилась, наверное, целый час, потому что в Шарике проснулись древние охотничьи инстинкты и двигался он не по прямой, как всякая порядочная цивилизованная собака, а зигзагами, как настоящий охотничий пес, разыскивающий добычу. И он ее нашел.

Над густой травой медленно и важно шествовали три огромных ящера — их головы с длинными, матово поблескивающими на солнце бивнями поднимались метра на три-четыре. Шарик взвыл и бросился в атаку. Напрасно его предупреждали космонавты, напрасно сердился Юрий. Шарик уже был не в себе. Он мстил противным созданиям за свой позор во время высадки. Теперь он атаковал смело и бездумно.

— Пробьют ему комбинезон! Ох, пробьют! И в его шерсть набьется столько бактерий, что их потом год не вытравишь, — беспокоился Зет.

Но случилось нечто еще более опасное, чем предполагал Зет. Свалив первого ящера, Шарик вдруг взвыл — это второй ящер точным, молниеносным клевком пробил комбинезон и вонзил свой бивень в Шарика. Этого пес стерпеть не мог. Он круто развернулся и бросился на обидчика, стараясь по древней собачьей привычке перекусить ящеру горло. Но Шарику мешал комбинезон. Однако и у него были теперь не обычные собачьи зубы, а тоже могучие клыки-бивни. И они тоже, прокусив материал комбинезона, как сабли рассекли шею ящера.

Зет ахнул:

— Все пропало! Он может заразиться…

— Не нервничай, Зет, — остановил его мудрый Миро. — Планета странная. Животная жизнь развита крайне бедно. Почему же ты думаешь, что бактерий и вирусов здесь может быть больше? Возможно, — а я думаю, что это именно так, — их тоже очень мало. Ведь они приспосабливаются к разным организмам. А раз организмов мало, значит и бактерий мало.

Теперь Шарик расправлялся со своими неуклюжими врагами, как повар с картошкой. Он перекусывал им шеи, как на своей родной Голубой Земле перекусывал, правда только однажды, шеи соседским цыплятам, за что был жестоко наказан.

Весь заряд накопившейся в нем энергии требовал немедленного выхода, и Шарик, едва разделавшись с тремя ящерами, сейчас же взвыл:

— Дайте мне ящеров! Я их всех уничтожу!

— А что вы думаете — и уничтожит, — отметил Тэн, и ему поверили: слишком неравными были силы одного умного гиганта и пусть даже сотен больших, но глупых ящеров, да еще привыкших к своей полной безнаказанности.

— Вот что, друзья, если не остановить Шарика, он всю планету… обезъящерит. Это тоже не годится — на этом уровне жизни она должна иметь и тех и других: иначе развитие совсем остановится.

— Так что с ним делать? Он же как сумасшедший.

— Ему же энергию девать некуда.

— Нужно использовать эту энергию разумно, а не слепо.

— Что, ты его в машину впряжешь, что ли?

— Зачем впрягать? Пусть тащит ящера к кораблю, и мы проверим, годится ли он нам на молекулы. Потому что, честно говоря, тихоходы тоже не очень приятные создания.

Шарик долго не мог понять, что от него требуется, но постепенно остыл и все понял. Он прихватил зубами тушу ящера и поволок ее к кораблю. Дело это было нелегкое даже для Шарика. Но он все-таки справился с задачей и, бросив тушу у корабля, подумал:

— Устал… Странно… а есть не хочется.

Пока Квач и Юрий отсекали от ящера кусок мяса, проходили дезинфекцию, носили мясо на кухню, где передали его в анализирующие машины, Шарик спал как убитый. А когда проснулся, то сразу же вскочил на ноги. И тут все увидели, что комбинезон, который с таким трудом натягивали на него, теперь висит широкими складками: Шарик явно не то что похудел, а просто уменьшился в объеме. Ребята переглянулись — антибиостимулятор действовал безотказно.

— Ему нужна работа. И как можно тяжелей, — решил Тэн.

Пока Шарик потягивался и зевал, пока, дрожа от нетерпения, несколько раз обежал корабль, космонавты ждали решения анализаторов. Наконец они сообщили:

«Материал вполне пригоден для изготовления необходимых экипажу молекул. Системы готовы к приемке и переработке материалов».

Когда Шарику объяснили его задачу, он очень обрадовался: охота за таким материалом была не просто по душе, а прямо-таки необходима. Он сейчас же удрал на поиски ящеров.

На этот раз решили не охранять его, и универсальная машина сделала несколько больших кругов над планетой Красных Зорь. Но где бы ни летали космонавты, везде и все было совершенно одинаковым.

— А почему у нас на Земле не так? — спросил Юра.

— У нас тоже не так… — задумался Миро. — По-видимому, планета еще не переживала ни вулканических преобразований, ни каких-нибудь иных катастроф.

— А они могут быть?

— Видишь ли, Юра… Хоть наша цивилизация и постарше вашей, но и нам еще неясно, как все-таки получаются планеты. Одни ученые говорят одно, другие — другое. И все вроде правильно. Например, есть такие, которые утверждают, что планеты в начале своего существования всегда холодные. А потом, когда их вещество постепенно сжимается, в их центре происходит разогревание материи. Породы плавятся. Образуется магма. Она ищет выхода. Вот и получаются вулканы, и, значит, горообразование, и все такое прочее. А то еще может быть другое — вдруг из мирового пространства на орбиту попадет какой-нибудь бродячий спутник. Силой тяжести, гравитационным полем планета притянет его к себе. Но ведь и спутник тоже имеет гравитационные силы. Значит, он тоже притянет планету, и на ней может разразиться катастрофа — сдвинутся с места материки, огромными волнами поднимутся воды Мирового океана. Тогда опять изменится лицо планеты. Есть и другие объяснения. Но ясно одно — пока что ни одна из этих причин планеты Красных Зорь не касается.

— Запись о ней наши роботы сделали и наверняка уже передали на нашу Розовую Землю, а там ученые помозгуют, — сказал Тэн. — И вот что, ребята, нужно выполнять кодекс космонавта: раз попали на новую планету, давайте собирать образцы.

И космонавты собирали образцы трав и деревьев, брали пробы воздуха, воды и земли. Даже кусочек шкуры ящеров запаяли в специальный баллончик. Все эти пробы были снесены в хранилища корабля.

Потом все сошлись в корабле, разделись и поели. Юрий вытянулся и по привычке сунул руки в карман. Под пальцами перекатились какие-то соринки. Он вынул руку и посмотрел на эти соринки и вдруг вспомнил, что как раз в этом кармане у него была раздавлена земляника. Теперь она высохла, и вот ее остатки.

Он ничего не сказал товарищам. Он только вывернул и тщательно вытряхнул свой карман на бумажную салфетку, завернул ее, а потом, когда из-за стен корабля послышалось рыканье Шарика и космонавты надели комбинезоны, взял ее с собой.

Шарик опять притащил ящера, и его пришлось подавать в люки химической кухни. Пока возились с добычей, Шарик опять исчез. И тут Юрий вспомнил о бумажке. Он развернул ее и выбросил соринки. Ветер подхватил их и разнес по планете Красных Зорь.

Может быть, через месяц, может быть, через год семечки земляники прорастут, и на странной планете появится новое растение — земляника. Маленькая ягодка, самая земная из всех земных. Здесь много солнца, много трав и дождей. Земляничка разрастется и заставит обитателей странной планеты приспосабливаться к ее существованию, потому что все в мире обязательно влияет на все в мире. Повлияет и земляничка. И тогда развитие на этой планете пойдет быстрее.

Так думал Юра, а еще заметнее уменьшившийся Шарик опять притащил очередного ящера. И роботы на химической кухне взмолились:

«Хватит! Запас молекул для питания экипажа сделан на несколько лет».

— Можно продолжать полет, — сказал Тэн. — Кто будет дежурить?

— Будем мы с Юрием, — решил Зет. — Ему пора привыкать.

Тэн кивнул — его дежурство было, в общем-то, бесхлопотным. Он с улыбкой посмотрел на Юрия, который, кажется, впервые в жизни уже не думал, что бы на его месте стал делать настоящий мужчина. Похоже, что он просто и незаметно становился им.

Нет, до чего все-таки хороши обычаи на Розовой Земле: старый ты или молодой, а если ты способен делать что-то хорошее — делай это! Делай и не задумывайся, что и как скажут об этом. Важно только одно — делать хорошее, и делать его хорошо.

— Итак, к новым мирам! — сказал Тэн и тонко, можно было бы даже сказать — ехидно, улыбнулся. Но никто не заметил этой улыбки.

— Да, к новым мирам, — совсем серьезно ответил Миро, а Зет и Юрий даже не улыбнулись — на них возлагались сложные задачи и обязанности.

Глава 25

Предательство роботов

Над планетой бушевали красные зори. Горизонт был чист и сказочен. Краски менялись торжественно и величаво — планета провожала своих первооткрывателей. И ничто не омрачало горизонта, даже черные тени летающих ящеров — их разогнал Шарик. Он все еще кружился вокруг корабля, путаясь в своем непомерно большом для него комбинезоне.

— Что мы с ним будем делать? — спросил Зет. — Ведь он наглотался бактерий.

Юрий задумался и вспомнил, как он когда-то болел корью. Тогда в больнице его поместили в отдельную маленькую комнатку, которая называлась боксом. Из этой комнатки бактерии кори уже никуда не девались — они гибли в боксе.

— Нужно сделать для него бокс, отдельную комнатку. Это ведь можно?

— Да, но…

— Но ведь Шарик и так всю дорогу просидел на кухне.

— Тогда он ел…

— А теперь ему есть не требуется.

— Но ему нужно как можно больше двигаться…

— Вот и пускай прыгает…

Конечно, Юрий сам понимал, что он чересчур сурово поступает с Шариком, на которого до сих пор еще сердился за его непростительный поступок, но другого выхода не было. И Шарик после дезинфекции был помещен в специально созданный бокс.

Зет подал команду:

— По местам! Приготовиться к взлету!

Корабль дрогнул и стал подниматься над планетой Красных Зорь. В экранах внешнего обзора поплыли все расширяющиеся горизонты, потом блеснули кромки двух океанов, зори в небе, ледяные шапки полюсов. Космонавтов тихонько и осторожно прижала в креслах-кроватях вновь появившаяся сила гравитации: корабль набирал скорость.

— Ну вот, ребята, — довольно сказал Квач, — с первой передрягой мы, в общем-то, справились. Теперь нужно быть поумнее, и главное…

Но что, по мнению Квача, было самым главным, узнать так и не удалось. Включились роботы с противными металлическими голосами. Они опять начали передавать телеграммы Центрального Совета:

«Экипаж справился с необычными трудностями, и, несмотря на очень серьезные нарушения кодекса космонавта и специальных инструкций, за которые следовало бы вернуть корабль на космодром, Центральный Совет все-таки находит возможным разрешить дальнейшее выполнение задачи».

— Ура! — закричали на своем языке Миро, Зет, Тэн и Квач.

— Ура! — закричал на русском языке Юра. Но на роботов эти крики, конечно, не подействовали. Они продолжали читать текст телеграммы:

«Однако экипажу следует понять и исправить свою главную ошибку, которая выражается в том, что на борт были взяты два малолетних жителя очень симпатичной, судя по информации, Голубой Земли. Экипаж забыл, что их самих отпустили родители, которые постоянно следят за их поведением и самочувствием; забыли, что за них отвечает перед родителями вся Розовая Земля; забыли, что уровень цивилизации нашей Земли и, главное, сознательность ее обитателей пока еще выше, чем обитателей Голубой Земли. Экипаж забыл, что эти и многие другие факторы позволяют нам отправлять космические корабли с такими экипажами. Наконец, экипаж забыл о так называемом космическом парадоксе времени.

Напоминаем его: при скоростях, близких к скоростям света, с которыми так или иначе, а должны летать наши корабли, время исчисляется совсем по другим законам, чем на Земле. И если на нашей Земле мы уже умеем управлять этим временем, использовать законы парадокса времени и обеспечивать встречу родителей и детей даже после длительных космических путешествий — на Голубой Земле делать этого пока еще не умеют, и, следовательно, два малолетних пассажира космического корабля, даже благополучно приземлившись после путешествия на своей планете, уже не застанут своих родителей.

Допустить этого нельзя, даже если самим малолетним пассажирам сейчас кажется, что в этом нет ничего страшного и они готовы пожертвовать всем ради получения дополнительных знаний, накопленных на Розовой Земле».

— Это верно, — дрогнувшим голосом сказал Зет, — о парадоксе времени мы не подумали.

— Мы много о чем не подумали, — буркнул Тэн.

«…Но родители, близкие, сограждане — а судя по полученной нами информации, страна, в которой живут ваши пассажиры, очень гуманная и очень близкая по духу к нам — будут безутешны. Никто не имеет права причинять незаслуженное горе другим. Поэтому Центральный Совет Космических Исследований принимает окончательное решение: поблагодарить наших гостей за мужество и смелость и вернуть их на свою Голубую Землю».

— Юра! — жалобно закричал Зет. — Юрочка… — И Зет вдруг разревелся. Разревелся, как самая обыкновенная девчонка.

Покраснели глаза и у мудрого Миро. Даже Квач и тот отвернулся и зашмыгал носом.

А роботы бесстрастно продолжали свою информацию:

«Мы обещаем, что в ближайшее время, как только получим подробную информацию о Голубой Земле, мы высадим на нее специальную экспедицию для передачи знаний и более полного знакомства. И если ваши пассажиры настоящие мужчины (впрочем, на языке голубых людей слово «мужчина» звучало как «люди» и фразу эту можно было понять и как «настоящие люди»), они поймут, что даже своим знакомством с нами они отстояли честь своих сограждан.

Мы убедились, что это очень хорошие люди, и мы завяжем с ними дружбу. Но они также должны понять, что причинять горе даже ради дружбы мы не имеем права. Вот почему мы дали роботам необычную программу. Используя все тот же парадокс времени и наши новейшие открытия, корабль ляжет на специальный параболический курс. Он поможет наверстать часть упущенного в полете времени, и к моменту возвращения на Голубую Землю окажется, что наши гости пробыли в отлучке всего несколько дней. Этим мы избежим усугубления горя родителей и близких и дадим возможность нашим гостям вернуться домой вовремя.

Но для выполнения этой программы необходимо стремительное и резкое наращивание скорости — субсветовые скачки. Они вызовут огромные перегрузки. Возможно, даже полное выключение сознания. Это необходимо. Но гордитесь: вы будете первыми, кто на себе испытает субсветовые скачки, кто обгонит время в обратном направлении. Внимание, друзья! Начинаем субсветовой скачок!»

Корабль вздрогнул. До сих пор почти неслышимые, двигатели вдруг взвыли.

Космонавтов вдавила в кресла невероятная сила. Юра только мельком успел заметить напряженные лица товарищей и потерял сознание.

…Сколько длилось это путешествие, никто из космонавтов не знал: сознание было полностью отключено. Корабль несся в космической глубине по какой-то особой программе. Правда, иногда скорость полета уменьшалась, и тогда силы гравитации ослабевали. Сознание постепенно возвращалось к космонавтам. Но прежде чем они успевали полностью прийти в себя и осмотреться, программирующие роботы переводили двигатели в режим субсветового скачка. И корабль опять несся по сложнейшей параболе, пробиваясь из настоящего для него времени в прошлое.

Но это прошлое для корабля время было все еще будущим временем для обитателей Голубой Земли. Правда, они не знали об этом.

В короткие прояснения сознания Юрий чувствовал, что ему очень хочется есть, — ведь организм, борющийся с перегрузками, расходовал огромную энергию, а пополнять ее не пополнял. Ни о какой еде мечтать, конечно, не приходилось.

Наконец пришло то время, когда сознание прояснилось. Гравитация исчезла. Но сил было потеряно столько, что шевельнуть рукой или ногой, да что там шевельнуть — открыть глаза и то казалось невозможным, такая вдруг напала слабость. И тут можно было опять удивиться предусмотрительности старших из Центрального Совета. Они так построили программу, что едва космонавты пришли в себя, как из химической кухни сразу же были доставлены столы с едой.

Наверное, никогда — ни до, ни после того полета — никто из космонавтов не ел так много и так жадно. Кажется, только после третьего завтрака Юрий вспомнил все, что было с ним на планете Красных Зорь, и чуть не заплакал.

Центральный Совет был, конечно, прав. Высаживаться и возвращаться домой придется обязательно — дисциплина есть дисциплина… Тут уж ничего не попишешь. Но все-таки роботы — предатели! Неужели так уж было необходимо обо всем растрепаться на всю Вселенную! Что, они не могли подождать хотя бы месяц?

Нет, конечно, Юрий понимал, что все правильно и что роботы не могли поступить иначе — на то они и роботы. И все-таки было обидно. Гравитация все время мешала учиться, и, значит, знаний, настоящих знаний, за которыми отправился в космос Юрий, он, в сущности, не привезет. Или, точнее, почти не привезет.

Ну что ж… Что ж…

И тут он с ужасом понял, что ему очень хочется заплакать. А когда понял это, то оглянулся. Зет уже плакал.

— Ты знаешь, Юрочка, — сказал он, — знаешь… Я мечтал, что если ты полетишь с нами, то… то, когда ты вырастешь, мы… мы, ну, может, и не поженимся, но уж, во всяком случае, будем дружить.

Что произошло после этих слов с Юркой, описать почти невозможно. Глаза у него округлились, рот приоткрылся. Зачем-то оглядываясь, он хотел что-то сказать, но ни одного слова произнести уже не мог — удар был покрепче, чем при субсветовом броске: сознание почти выключилось.

— Что с тобой, Юрий? — строго спросил Миро. — Между прочим, об этом в какой-то степени мечтал не только Зет, но и я…

Юрка уже не мог даже думать. Он вдруг стал подниматься со своего кресла, ударил себя по голове, поморщился и наконец пролепетал:

— Да вы что… ребята… может, этот самый… субсветовой…

Тэн расхохотался:

— Ты не сходи с ума, Юрий. И не думай, что кто-то из нас сошел с ума.

— Да… но как же…

— А очень просто: Зет и Миро — девочки.

— Но, ребята… ребята… — лепетал Юрий.

— Ты поспокойней. Поспокойней. Просто в нашем языке нет женского рода. Вернее, он был и женский и мужской. А теперь остался один: у нас же все равны. Разве ты замечал, что Зет или Миро в чем-нибудь отличаются от меня или Квача?

Ну ясно, так сразу на этот вопрос Юрий ответить не мог, хотя если совершенно честно, так только теперь он понял, что Квач и Тэн были действительно чуть мужественнее или чуть решительнее, чем двое других космонавтов. Но все равно, даже если очень честно, даже если все вспоминать заново, все четверо были просто отличные товарищи, настоящие ребята, и кто из них мальчишка, а кто девчонка — не имело значения.

Но тут до Юрия дошел другой, очень важный для него в эту минуту смысл, и он немножко покраснел и сказал уже обычным, но чуть дрогнувшим от волнения голосом:

— Я тоже… Зет… Я никогда не забуду тебя. Никогда! Не забуду никого из вас. Никого! Но тебя, Зет, особенно. — Что-то мешало ему сказать другие слова, и он закончил не совсем так, как думал вначале: — Ведь как бы там ни было, а ты… ты первый принял меня и первый подошел ко мне. И первый стал моим… другом.

«Вниманию экипажа! — ворвались голоса роботов. — Расчеты показывают, что корабль приземлился в точке взлета с Голубой Земли. Пора начинать производить высадку гостей».

— А Шарик? — крикнул Миро.

Он бросился к стенам, нажал на тумблеры, и стена помещения стала раздвигаться. В щель просунулась мохнатая голова Шарика. Он был уже не только без комбинезона, но даже без аппарата, усиливающего биотоки. Наверное, там, в своем изоляторе-боксе, Шарик сорвал с себя костюм, который только мешал ему. И тут все увидели, что субсветовые броски не прошли для собаки даром — он уменьшился, наверное, раза в три, а то и в четыре и теперь был просто большой собакой, а не гигантом. Когда Миро подошел к нему, оказалось, что Шарик уже много ниже космонавтов.

— Ну вот, антибиостимулятор подействовал исправно. Есть хочешь?

Шарик отрицательно покачал головой.

— У него есть еще запас энергии, — усмехнулся Квач. — Пусть побегает.

— А он… не заразит нас? — спросил Тэн.

— Уже нет, — печально ответил Зет, как будто ему очень хотелось чем-нибудь заразиться и заболеть. — Уже нет. Я не знаю, сколько мы летели, но, наверное, не один день. А за это время дезинфекторы убили все вредные или незнакомые бактерии или вирусы.

А Шарик уже носился вокруг кресел, прыгал, лизался и никого не слушал. Юрий еле остановил его и сказал:

— Ну вот, Шарик, прощайся с друзьями, мы возвращаемся домой.

И тут даже Шарик растерялся. Он сразу сел, с недоумением посматривая на космонавтов, надеясь, что они шутят. Но все они были печальны и серьезны. И Шарик понял, что никто не шутит. Он повесил свою лопоухую голову, и из его уже почти нормальных глаз выкатились две почти нормальные слезы. И тут все отвернулись друг от друга, потому что всем тоже захотелось заплакать, но настоящие космонавты умеют скрывать свои чувства.

— Помни, Юра, мысленно мы всегда с тобой, — торжественно сказал Миро. — Мы верим, что придет время — и мы с тобой встретимся, может быть, на какой-нибудь далекой планете… Сегодня мы расстаемся. Но разве дружба знает расстояния? Она сильнее космоса и времени. До свиданья, друзья! До встречи в космосе. Я верю, что вы скоро догоните нашу цивилизацию.

Молча и торжественно обнимались на прощание космонавты, грустно и ласково облизывал их Шарик. Тут открылись стены корабля, и Шарик с Юркой вышли на знакомую поляну.

Начинался рассвет, и поляна покрылась росой. Пахло свежестью и земляникой.

Стены корабля сомкнулись, и корабль стал медленно подниматься ввысь.

Юрий долго смотрел ему вслед, пока он не скрылся в призрачном зеленоватом небе. На северо-востоке занималась еще робкая розовая заря, напоминающая ему, что где-то в космических безднах есть и Розовая Земля, и планета Красных Зорь. Юрий верил, что когда-нибудь они станут для него близкими и родными.

Суровый и мужественный, он зашагал к тем самым кустам, на которых когда-то оставил свой рюкзак. Он и теперь висел на том же самом кустике, и с ним решительно ничего не случилось. Юрий закинул его на плечо. Шарик посмотрел на него и вдруг весело подмигнул правым глазом. «Ну что, хозяин, все равно ведь идем домой. А дома может достаться…»

— А что ж сделаешь, — вздохнул Юрий: он уже понял, что такое настоящее мужество. — Раз виноват — значит виноват.

Шарик как угорелый носился в ельнике и березняке. Вдруг он залаял — тревожно и настойчиво. Юрий подошел к нему и увидел, что Шарик стоит перед молодым ярко-алым, в белых крапинках мухомором и вопросительно смотрит на Юрия.

— Тумус, — усмехнулся Юрий. — Это очень вредный, ядовитый гриб. Вот если бы найти белый… или подберезовик…

Шарик посмотрел на него так, что Юрий понял его.

«А ты покажи, хозяин, какой гриб белый, а какой подберезовик».

Пришлось задержаться и разыскивать белый гриб, и подберезовик, и подосиновик — все еще молодые, яркие, только вылупившиеся из-под лесной подстилки.

Шарик отлично понимал Юрия, и, когда они пришли домой, Юркин рюкзак был набит белыми грибами — их разыскивал Шарик, а Юра срезал. Бабушка всплеснула руками:

— Да батюшки, нашлись! Ты где пропадал?

Юра переглянулся с Шариком. Оба вздохнули и понурились. Говорить правду не хотелось — разве бабушка поверит? Пришлось врать.

— Вот… собирали грибы и заблудились.

— Ну достанется тебе теперь — только держись! А грибочки очень хороши.

Юра опять переглянулся с Шариком и снова вздохнул: приближалась расплата и встретить ее следовало мужественно. Ведь впереди было многое, и прежде всего подготовка к космическим путешествиям, к встречам с далекими друзьями на неведомых планетах.

Книга III Черный свет

Глава 1

Самое страшное

Самым тяжким, самым страшным, наконец, самым невыносимым обстоятельством для Юрия Бойцова оказалось то, что, возвратясь из своего космического путешествия, он вынужден был молчать, то есть сохранять тайну.

Конечно, когда его отругала мать, а потом наказал отец, хранить тайну не составило особого труда: если тебя ругают и очень обстоятельно доказывают, что на всем белом свете нет ни одного человека хуже, чем ты, — в этом случае своими тайнами делиться не хочется. Не та обстановка. Так что ни родителям, ни бабушке Юрий Бойцов ничего не рассказал. Он твердо стоял на своем:

— Пошел в лес, заблудился… Вот и все.

Бабушка первой стала на его сторону и, вспомнив, что она не только бабушка, но еще и мать Юркиного отца, накричала на своего сына:

— Сам-то забыл, как пять дней пропадал?! Я за ним всю округу обегала, отец-покойник сапоги в лесу стоптал, его разыскивая, всех дружков на ноги поднял. А ты что тогда делал?

— Ну, мама… — поморщился отец.

— А что «мама»? Забыл? Так я тебе напомню. Переплыл на остров на нашей реке и решил стать Робинзоном. Ну выпороли тебя, и дело с концом. А ты, как старик, зудишь и зудишь! Все воспитываешь ребенка. Ты ему всыпь по первое число, чтобы понял, как в следующий раз пропадать неизвестно где, — на том и делу конец. А то куда же это годится — сидит парнишка наказанный, никуда его не пускают и целый день воспитывают. Не то что мне, а собаке и то тошно стало.

Шарик смотрел грустными, преданными глазами на Юру и то печально вилял обрубком хвоста, то неодобрительно вертел головой, словно желая сказать: «Попадает тебе, хозяин? Попадает… А ведь если бы рассказал все, как было на самом деле, может, и не ругали бы… Может быть, как раз наоборот — стали хвалить. И мозговые косточки бы покупали, и гулять отпускали».

— Видишь ли, мама, — ответил отец бабушке, — настоящий мужчина не тот, кто никогда не совершает ошибок. Настоящий мужчина тот, кто понимает свои ошибки, умеет их исправлять, а когда из-за этих ошибок у него бывают неприятности или даже наказание — он их стойко переносит. И не жалуется, потому что понимает — сам виноват. Так вот… Я лично Юрия не держу. Если он считает, что мое наказание — десять дней не выходить из дому — несправедливо и он ни в чем не виноват, пусть идет куда хочет: у него каникулы. Но если он понимает, что виноват, если он настоящий мужчина, то уж пусть не жалуется и стойко переносит наказание.

И отец ушел на работу.

Конечно, отец прав… Стойкость есть стойкость, и сила воли есть сила воли. Нужно уметь их воспитывать. И раз уж он и в самом деле пропадал неизвестно где, а родители волновались, наказание справедливо.

Вот если бы он мог рассказать родителям, что случилось с ним и Шариком на самом деле! Тогда все было бы по-иному. Но разве тебя поймут люди, которые заняты твоим воспитанием. Выслушают и скажут: «Не выдумывай!»

А еще лучше, если бы рядом был настоящий друг, который все понимает, всему верит и всегда готов разделить с тобой самые большие несчастья и самые сложные приключения. Но таких друзей у Юрия не было, потому что каникулы еще продолжались и товарищи разъехались по пионерским лагерям и родственникам.

А как нужен друг! С настоящим другом легче переносить все трудности наказания.

Юрий прерывисто вздохнул и побрел вглубь сада, в малинник. Здесь хорошо было лежать на мягкой стружечной подстилке, смотреть в небо, читать, мечтать и лениво есть поспевающую малину — крупную и сочную.

Но в этот день Юра обнаружил, что малина с ближних кустов уже съедена, и он передвинулся дальше, к самому углу сада. Только он поудобней устроился, как вдруг ему показалось, что на него кто-то смотрит. Кто и откуда, Юра еще не понимал, но чувствовал — за ним наблюдают. Он покрутился, привстал и встретился со взглядом мальчишеских глаз.

За забором из еловых кольев сидел парнишка с книгой в руках, жевал малину и смотрел на Юру.

Некоторое время они изучали друг друга, потом Юра спросил:

— Ты давно здесь?

— Нет. Пятый день.

— А-а… Никуда не ходишь?

— Меня не пускают, — вздохнул парнишка.

Оказывается, неприятности бывают не только у Юрия Бойцова, но и у других. Это успокоило Юрия. В конце концов, его неприятности такие, каким можно позавидовать, потому что никто другой на всем белом свете не имел и не очень скоро будет иметь подобные.

— Натворил что-нибудь? — покровительственно спросил он.

— Да нет. Просто…

— Ну, так просто ничего не бывает.

— Конечно, это не так просто, но я… я ничего особенного не натворил… А ты почему сидишь дома?

Юрий помялся и понял, что он не в силах больше скрывать свою тайну. Но открыть ее вот так, сразу, он тоже не мог и поэтому постарался оттянуть время.

— А ты сюда насовсем приехал или в гости?

— У меня родители геологи, и потому мы никуда насовсем не приезжаем. Сейчас приехали на несколько лет. — Он вздохнул. — Из-за меня.

— Ты что, больной, что ли?

— Понимаешь, сам не знаю… — вздохнул парнишка, и Юрий почувствовал, что у того тоже есть какая-то невероятная тайна и что ему тоже хочется поделиться с кем-нибудь этой тайной.

— Как это — не знаешь? Просто, наверно, не хочешь рассказывать. Или не можешь, потому что — тайна.

Парнишка испытующе посмотрел на Юрия, потупился и опять вздохнул:

— Почти что так.

— Вот чудак, ты мне расскажи! — И скромно признался: — Я, знаешь… сам тоже кое-что испытал.

Парнишка за забором помялся, повздыхал. И тогда Юрий понял, почему он мнется: нельзя же открывать тайны через забор. Бойцов решительно потряс старые колья, выдернул проржавевшие гвозди и сделал лаз. А когда он сел рядом с парнишкой, тот сразу начал рассказывать:

— Со мной произошло нечто совершенно невероятное. Весной я поехал с товарищем за мамонтовым зубом, провалился в старый шурф — это такая яма в вечной мерзлоте — и не то замерз, не то заснул. А когда отмерз вместе с мамонтом, то оказался в двадцать первом веке. Насмотрелся всего, а потом опять заснул и вот… очутился в наших днях. Как это со мной произошло, я не понимаю. Но родители очень за меня испугались и взяли перевод с Крайнего Севера на строительство вашей гидростанции. И так как я здесь никого не знаю и они не очень на меня надеются, то никуда одного не пускают.

Юра понял не все и потребовал объяснений. Парнишка рассказывал очень обстоятельно и так подробно и детально, что не поверить ему Бойцов не мог. И тогда, в свою очередь, Юрий рассказал о том, как он и Шарик встретились с голубыми космонавтами с Розовой Земли, как отправились с ними в космическое путешествие, побывали на планете Красных Зорь и вернулись домой. Вероятно, он рассказывал достаточно убедительно, потому что парнишка сразу же поверил ему и сочувственно отметил:

— Самое неприятное, что обо всем этом никому и рассказать нельзя — не поверят.

— Вот в том-то и дело! — воскликнул Юрий. — Даже обидно… Тебя, кстати, как зовут? Меня — Юрка.

— А меня — Вася Голубев…

Вот так и познакомились два человека, которые побывали в фантастических переделках, узнали технику будущего и прикоснулись к самым невероятным научным тайнам, о которых еще только мечтают самые ученые академики на Земле.

На третий день их знакомства выяснилось, что мамы Юрия и Васи учились когда-то в одной школе. На четвертый — что папы Голубев и Бойцов воевали на одном фронте. А на пятый — сыновья получили амнистию и им разрешили отправиться в лес.

Они взяли с собой корзины для грибов, завтраки и пошли прямо к той самой земляничной полянке, на которой Юрий не так давно впервые обнаружил космический корабль голубых людей.

Лес был торжествен и прекрасен. Недавние дожди обмыли его, яростное солнце высушило, и теперь он источал запахи перегретой хвои, поздних цветов, вошедших в силу папоротников и грибов.

Юрий заглядывал под елочки и березки, а Шарик носился по всему лесу. Уши у него стояли торчком, обрубок хвоста повиливал, а темная пуговка носа все время дергалась. Шарик принюхивался и пофыркивал.

Когда он в очередной раз вынырнул из лесной чащи, Бойцов увидел под елкой красивый белый гриб. Он был так хорош, что Юрий вначале полюбовался находкой и только после этого стал на колени, осторожно срезал гриб. Глубоко в земле осталось белое пятнышко, словно в лесу кто-то обронил двадцатикопеечную монету. Шарик посмотрел на хозяина и мысленно спросил:

«Ну что? Тебе такие нужны?»

Юрий кивнул и потрепал его по загривку.

— Ищи, ищи как следует.

Шарик радостно взвизгнул и бросился в лес. Подошел Вася Голубев, взял гриб, покачал его на ладони и спросил:

— Вот это и есть белый гриб?

— Да. Белый гриб боровик, всем грибам полковник. А ты что, разве не знаешь?

— Видишь ли, там, где я жил, грибы, конечно, имелись, но местные жители их почему-то не собирали. И я не обращал внимания. Но недавно мама купила грибов на базаре, зажарила, и я понял, как же это вкусно!

— Еще бы!

В это время совсем неподалеку раздался лай Шарика. Пес выскочил из-под кустарника и требовательно потянул Юрия за штанину.

— Ты что, собака? — недоуменно спросил Юрий: такого с Шариком еще не бывало.

Шарик тявкнул и побежал к кустам. Юрий пошел за ним, а когда прорвался сквозь заросли, увидел Шарика, который стоял над огромным белым грибом. Шарик довольно улыбался, так, как мог улыбаться только Шарик. «Ну что, хозяин, я тебя так понял?» — лукаво глазами спрашивал он.

— Ну ты молодец! Молодчага! — закричал Юрий и присел над грибом.

Шарик отпрыгнул в сторону и залаял. Юрий посмотрел на него и увидел, что он стоит возле второго гриба. Собака напала на грибницу, которая распространяется под землей по кругу или овалу.

— Вася, давай! Срезай! — крикнул Бойцов. Но прежде чем Вася срезал гриб, Шарик отскочил в сторону и опять залаял: там снова был гриб.

С этой минуты земляничная полянка, где приземлялся космический корабль, была забыта. Оба мальчика только и успевали срезать грибы, которые находил неутомимый Шарик. Он носился по лесу как угорелый, обнюхивал землю, древесные пни и корни и безошибочно находил не только крупные, уже поднявшиеся над землей грибы, но и совсем маленькие грибочки, которые еще едва начинали проклевываться сквозь прелый лист, прошлогоднюю траву и хвою.

Но находил он только белые грибы, равнодушно пробегая мимо маслят, подберезовиков и подосиновиков и, уж конечно, не обращая внимания на всякие сыроежки и рыжики. И хотя, конечно, каждому грибнику было очень лестно набрать одних белых грибов, Юрию показалось, что Шарик слишком легкомысленно относится к лесному богатству. Поэтому, как только ему на глаза попались другие съедобные грибы, он срезал их, а потом подозвал Шарика и дал ему понюхать и подосиновики, и подберезовики, и рыжики, и разноцветные сыроежки. Шарик недоуменно посмотрел на него.

«Это тоже может пригодиться, хозяин? А других не нужно? А то мне и другие попадаются…»

— Других, Шарик, не нужно, а вот эти разыскивай.

Шарик работал исправно. Он разыскивал то целые колонии рыженьких липких маслят, то грибницу белых грибов или подберезовиков, и корзины тяжелели с каждой минутой. Уже через час пришлось возвращаться домой.

Глава 2

Друг человека

Необыкновенные грибные успехи парнишек покорили и родителей и бабушек. Из ненадежных людей ребята превратились в умников, которые, если захотят, могут быть замечательными сыновьями и внуками. Такова логика взрослых. Если ты сделал что-нибудь приятное для них — ты хороший. А если сделал приятное самому себе, так ты неизвестно что: «горе горькое» или «горе луковое».

У взрослых есть одна особенность — они очень любят хвалиться. В магазине и на рынке успехами внуков похвалились бабушки, на работе успехами сыновей — папы и мамы. Весть эта мгновенно облетела небольшой городок, и на следующий же день ближний лес превратился в шумный парк — везде бродили грибники. Когда ребята опять собрались в лес, он был вытоптан и замусорен обрывками газет и консервными банками. Шарик хорошо помнил свою задачу и кругами носился по лесу, но почти все грибы были выбраны, и даже пес на сей раз редко разыскивал белых красавцев.

Ребята все дальше и дальше углублялись в вековые чащи леса, как вдруг перед ними открылась огромная чаша карьера, из которого совсем недавно возили на строящуюся плотину чистейший песок.

Отсюда, от опушки, видны были необозримые дали реки, ее противоположный крутой берег, на котором тоже синели леса. Можно было догадаться, что карьер оставлен не случайно. В будущем, когда реку перекроют и она разольется широким морем, его вода заполнит карьер и желтоватые обрывы его станут берегами. Получится отличный затон.

Но как раз этого ребята не поняли; они только обратили внимание на странное поведение Шарика, который остановился на самом краю обрыва и, тревожно поднимая то одну, то другую лапу, старательно принюхивался к теплым потокам воздуха, идущим от разогретого солнцем, выглаженного дождями белесого дна карьера.

Ребята подошли к Шарику, долго смотрели на открывшиеся дали, а потом сели и свесили ноги. Шарик то виновато терся о Юрино плечо, то тихонько и тревожно повизгивал, бегая вдоль обрыва, принюхиваясь и прислушиваясь.

Когда он подбегал к ребятам, у него в глазах светились удивление и растерянность.

«Ничего не понимаю… Чудится мне что-то очень знакомое и, кажется, опасное, а что именно — понять не могу. Даже, может, и понимаю, но не могу в это поверить!»

Он был так встревожен, так озабочен, что, кружась на кромке обрыва и вокруг ребят, даже задел и чуть не опрокинул Васину корзину. Юра рассердился и вскочил, чтобы отодвинуть корзину подальше.

— А то этот косолапый тумус все рассыплет… — еще успел сказать он.

Потом случилось непредвиденное. Видимо, от резкого толчка Юриных ног кромка карьера дрогнула, и высохший на солнце песок ручейками заструился вниз. Верхний, дерновый слой стал оседать, и Вася Голубев, еще не понимая, в чем дело, попытался ухватиться за выгоревшую на солнце траву…

Песок струился все стремительней и гуще, дерн оседал все быстрее и наконец, не выдержав Васиной тяжести, обрушился песчаной лавиной. Голубев покатился вниз, увлекая за собой новые глыбы песка.

Юрий успел только ахнуть, а Шарик громко залаял и смело бросился вслед за Васей. Струящийся песок подхватил и его, несколько раз перевернул, а потом заботливо, даже нежно доставил на дно карьера.

Все случилось так быстро, что Вася не успел ни испугаться как следует, ни обратить внимание на самоотверженный поступок настоящего друга человека. Когда он понял, что ничего страшного с ним не произошло, то радостно заорал со дна карьера:

— Эх и здорово!

Юре, который сначала испугался за товарища, тоже очень хотелось закричать или сделать для Васи что-нибудь необыкновенное. Поэтому он заорал в ответ страшным голосом и прыгнул с кручи на еще струящийся песок.

Песок принял его мягко и любовно, подхватил и понес прямо к ногам Шарика и Васи.

— Эх и здорово! Давай еще разок? — сказал Юра, поднимаясь во весь рост и отряхиваясь.

— Давай, — сразу согласился Вася, и они вскарабкались по осыпавшемуся склону обрыва.

Разогнавшись, они прыгнули на сыпучий ослепительный песок.

Как и следовало ожидать, вся высохшая на солнце стена карьера пришла в движение, обрушилась и понесла ребят на самое дно.

Когда они выбрались из шуршащих потоков, хохоча и отплевываясь, то услышали тревожный лай Шарика.

— Что это он так разошелся? — спросил Вася и вдруг широко открыл глаза. Юра, проследив за удивленным взглядом Васи, открыл рот и замер.

В стене обрыва, тускло поблескивая на солнце, виднелся нетронутый ржавчиной какой-то огромный металлический предмет. Собственно, обнажена была только часть предмета, потому что потихоньку осыпающийся песок медленно открывал огромное сигарообразное тело этого таинственного предмета.

У Юрия сразу пересохли горло и язык, он прошептал:

— Послушай… Это… кажется…

— Что — кажется? — спросил Вася сдавленным голосом и тоже почему-то шепотом.

— Я еще не знаю. Но мне кажется…

Мальчишки переглянулись и, не сговариваясь, бросились к металлическому предмету.

Они карабкались вверх, но песок на этом участке карьера осыпался как-то особенно стремительно, и они сползали вниз, потом снова карабкались, но добраться до предмета так и не смогли. Поглядывая на грозно поблескивающий металл, они не знали, что предпринять.

— Послушай, а может, это бомба? — наконец спросил Вася.

— Скажешь тоже! Бомбы всегда ржавые. Сколько ведь лет лежат…

— А может быть, она какая-нибудь особенная?

— Брось! Наш город никогда не бомбили. Может, до него даже и самолеты не долетали. Откуда же взяться бомбе?

— Тогда… что же?

— В том-то и дело. Такой металл я видел только на космическом корабле.

— Бро-ось… — растерялся и даже как будто обиделся Вася, — не свисти.

— Как хочешь, можешь не верить, — пожал плечами Юрий и немного обиделся: дружили-дружили, обсуждали-обсуждали, а Вася вдруг не поверил.

— Да нет, не в том дело… Корабль-то под песком.

— Ну и что, что под песком?

— А то, что как он туда попал?

Некоторое время Юрий пытался найти или в крайнем случае придумать ответ на этот резонный вопрос, но в голове не оказалось ни одной сколько-нибудь подходящей мысли.

— Надо разведать, — уклончиво сказал он.

— Как ты его разведаешь, если до него не доберешься!

— Сегодня не доберешься, а завтра?

— А до завтра сюда могут прийти другие…

Юрий оглянулся. Оставленный карьер был пуст. Даже следы на вымытом дождями песке исчезли. В его чистом и светлом покое таилось нечто древнее и безжизненное. И Юрий уверенно сказал:

— Нет, другие сюда не придут.

Они взобрались на обрыв, подхватили корзинки и пошли домой.

Притихший Шарик то и дело останавливался и посматривал назад. Он как будто предчувствовал, что их неожиданная находка может опять перевернуть всю его жизнь, и не знал — радоваться этому или грустить.

На улицах их останавливали и заглядывали в корзину. Грибы едва прикрывали дно, и знакомые и незнакомые прохожие сочувственно покачивали головой:

— Жарынь… Ничего не сделаешь.

— Первый слой прошел, теперь жди второго, — уточняли знатоки.

А это значило, что делать в лесу грибникам нечего.

Глава 3

Да здравствуют бабушки!

Операция «Неизвестность» продумывалась во всех деталях и подробностях в малиннике. Она требовала осмотрительности, тайны и учета всех обстоятельств.

Для ее осуществления следовало взять лопаты, топорик, веревки, молоток и гвозди, чтобы на месте сколотить лестницу (не с собой же ее тащить за тридевять земель, да еще в лес), а также продукты, чтобы позавтракать и пообедать. И Голубеву и Бойцову совершенно ясно представлялись все трудности, которые им предстояло преодолеть. Сметка, мужество и физическая выносливость у них, конечно, имелись, а вот время… Времени могло и не хватить. Они потратили весь вечер на то, чтобы уговорить родителей разрешить им заночевать в лесу. Собственно, уговаривать пришлось родителей Юры Бойцова. У Васи вопрос решился довольно быстро и хорошо: его родители — геологи, сами привыкли к дальним странствиям в настоящих дебрях и пустынях. Старшие Голубевы посовещались и не только разрешили ночевку, но еще и отдали Васе свою старую, всю в почетных подпалинах, выцветшую на далеком солнце палатку, котелок, в котором когда-то варилось мясо медведей и оленей или уха из тайменей или ленков.

А вот у Юрия вышли осложнения. Возмутилась, конечно, мама:

— Что это еще за выдумки — два дня в лесу! И так пропадал неизвестно где, и тебя даже не наказали за это как следует.

— Хорошо, — скромно ответил Юрий, — раз вам не нужны грибы, я никуда не пойду.

После этих хорошо продуманных слов насторожилась бабушка:

— Почему это никуда не пойдешь? У меня маслята недомаринованы и для белых грибов еще место есть. Нет уж, батюшка, ты идти-то иди, но только не на два же дня.

— Я же вам русским языком объяснил — в ближнем лесу грибов нет.

— А в дальнем они выросли? — ехидно спросила мама.

— Конечно! Вчера мы нашли такое место, где они растут, а везде не растут.

— Удивительные грибы!

— При чем здесь удивительные?! Просто поблизости народу знаешь сколько набежало и все грибы повыбрали, и потом, везде жара, а там… подальше…

— А там Северный полюс?

Тут уж Юрий обиделся всерьез и замолчал. Вмешалась бабушка:

— А что ты думаешь, может, как раз там и прошли дожди.

Юрина мама делано рассмеялась и передернула плечами.

— Но так же не бывает. Дожди по заказу не вызываются.

— Ах, как ты все хорошо знаешь! — всплеснула руками бабушка. — Я сама по телевизору видела, как их вызывают ракетой. Да и грозы ходят там, где им вздумается. В одном месте может быть и сушь, а совсем рядом — проливной дождь. Ты разве такое не видела?

— Не знаю… Не знаю, — поморщилась мама: она всегда спорила с бабушкой по поводу воспитания сына. — А насчет Юры пусть решает отец.

В трудных случаях мама всегда поступала именно так: перекладывала свои решения на мужа, и если они оказывались неверными, он автоматически становился виновным.

Юрин отец знал это и не всегда радовался такому доверию. Поэтому он ответил неопределенно:

— Пропадать мальчику неизвестно где, по нескольку дней, совершенно одному…

— Папа, ведь я собираюсь не один, а с Васей. С соседом.

— Очень хороший мальчик, — немедленно вставила бабушка. — Очень хороший — тихий и вежливый. Всегда скажет «здравствуйте» и «до свидания». И родители у него очень приличные.

Конечно, отцу нужно было выпутаться из довольно сложного положения, в которое он попал, и он сразу понял, что бабушка подавала ему руку помощи. Он, притворно нахмурившись, спросил:

— Нет, это совершенно точно, что ты идешь с соседом?

— Конечно точно!

— Гм… Ну, тогда это другое дело. Я и сам когда-то с удовольствием ходил в лес с ночевкой. Или на рыбалку.

— Ты забываешь, что тогда было совсем иное время… — сейчас же вставила мама. Но какое это было время, не уточнила.

— Время как время. Сейчас даже еще лучше, — уже окончательно успокоился отец и посмотрел на маму ласково. — Я думаю, что вдвоем их отпустить можно. Народ они уже взрослый, пусть привыкают к самостоятельности. И нечего над ними трястись. Они мальчишки и, значит, будущие солдаты. А солдату нужно быть крепким и мужественным…

На эту тему отец мог говорить много и красиво, поэтому мама вежливо перебила его:

— Я же не против. Я просто так, как ты…

И тут бабушка сказала свое последнее слово:

— Надо ему харчишек собрать.

После таких слов Юрию очень захотелось закричать: «Да здравствуют сознательные бабушки!»

Но он не сделал этого. Он пошел готовиться к походу.

Операция «Неизвестность» началась довольно успешно. Вышли на рассвете, привалов не делали, несмотря на то что поклажа разъезжалась, рюкзаки были тяжелыми. К обрыву пришли вспотевшие и злые.

— По-моему, ставить палатку не стоит, — сказал Юрий.

— Почему?

— А зачем терять время? Надо сразу приступить к работе.

— Потом, когда устанем, труднее будет.

— Вот когда устанем, тогда и поставим. Ведь спать-то все равно захочется.

— Я бы не сказал, что это логично, — пожал плечами Вася, но спорить не стал. Главное заключалось все-таки в том, чтобы немедленно начать работу.

И она началась с того, что ребята вырубили три тоненькие, обреченные на засыхание елочки и, разрубив одну на части-перекладинки, сделали лестницу. Спустив ее в карьер, на кучу песка, они спрыгнули вниз и, поспорив, кто полезет первым вверх, решили вдвоем добраться до металлического предмета. Шарик крутился внизу и повизгивал от нетерпения.

Лестница ходила ходуном и поскрипывала, но ребята мужественно орудовали лопатами, обрушивая целые тонны песка, постепенно обнажая тускло и загадочно поблескивающий металл.

Шарик, который сумел подобраться к месту раскопок, обнюхивал и осматривал находку, отчаянно мешая ребятам. Наконец решили сделать перерыв.

Участники операции «Неизвестность» спустились вниз, сели на дно карьера и стали рассматривать дело своих рук. Отсюда, издалека, можно было увидеть то, что не замечалось вблизи, особенно в пылу азартной работы. Обнаруженный предмет лежал плашмя. Похоже было, что его основание находилось гораздо глубже выработанного дна карьера.

Вася вздохнул:

— Тут не то что лопаты… Тут экскаваторы и те не сразу отроют.

— А что это все-таки, как ты думаешь?

— Не знаю… Может, и в самом деле космический корабль?

— Похоже. Но как он мог очутиться под песком?

Они помолчали. Вася высказал свое предположение:

— Взять, например, вечную мерзлоту. Ведь она только называется вечной, а на самом деле там, где она существует, давным-давно были тропические леса. А еще раньше там было море, а до того, как образовалось море, тоже были леса, только там были другие леса, а уж потом, мне рассказывал отец, тоже в относительно давние времена, образовалась вечная мерзлота.

— И ты думаешь, что здесь когда-то было море?

— Конечно. Откуда же тогда взялся песок?

— Пожалуй. Ну и что?

— Вот я и думаю: когда-нибудь давным-давно жители другой планеты завернули на нашу Землю, сели неподалеку от берега и отправились обследовать округу. А в это время случилась какая-нибудь катастрофа, и корабль погрузился в море. Потом прошли века, много веков… и море, а может быть, река, которая впадала в этом месте в море, занесла корабль песком.

— А… а космонавты?

— Не знаю. Может быть, их спасла специальная экспедиция. А может быть… — Вася на минуту задумался и решил: — Нет, этого не может быть.

— Чего не может быть?

— Я подумал, что если они остались на Земле, то, может быть, их потомки дожили до наших дней. Но вот этого-то и не может быть.

— А почему не может быть? Почему? — заступился за неведомых космических гостей Юрий.

— Понимаешь, с того времени прошло много, слишком много лет. Были катастрофы, смены материков и морей, оледенения… Даже ящеры не смогли выжить, а люди, пусть даже очень умные, тем более.

— Но если они умные, так они же могли что-нибудь придумать и спастись.

— Не знаю, — задумался Вася. — Не знаю. Мне кажется, что, если их не спасли, они, наверно, погибли, потому что сразу приспособиться к климату, бактериям, воздуху новой планеты не так легко. Особенно к такой, какой была в то время наша Земля. Это тебе не планета Красных Зорь, на которой все тихо и спокойно.

Что ж, с этим, пожалуй, можно было согласиться, хотя соглашаться никак не хотелось. Все-таки лучше бы те неизвестные космонавты выжили…

Тут Юрий улыбнулся: он пожалел космонавтов, которых, возможно, и не было. А ведь перед ними может быть совсем и не космический корабль. Значит, прежде всего следовало установить, что это за таинственный предмет, а уж потом делать предположения и выводы о том, что же в действительности произошло с их находкой.

Он взглянул на могучие, все еще скрытые песчаной толщей очертания металлического предмета и, переведя взгляд на уже очищенную от песка блестящую гладь металла, заметил вдруг нечто необыкновенное, чего раньше они с Васей не разглядели. Но что именно, Юра решить не успел, потому что обратил внимание на Шарика, неистово копающего песок в одном и том же месте, все больше и больше зарываясь под округлую стену таинственного предмета.

Шарик то стремительно работал передними и задними лапами, так, что из-под них летел песок, то с головой влезал в вырытую им нору и замирал там, наверняка учуяв нечто.

— Пошли! Шарик что-то учуял, — сказал Вася.

И в это мгновение Юрий наконец понял, что было то «нечто необыкновенное», поразившее его при взгляде на металлическое тело корабля.

— Смотри! — подтолкнул он Васю. И тот сразу же увидел черту на глади металла, ровную, едва заметную. Рядом с ней и летел песок из-под лап Шарика.

— Ты думаешь…

— Копать! — крикнул Юрий и бросился на помощь Шарику.

Глава 4

Конец операции «Неизвестность»

После нескольких часов работы Юра и Вася, еще не решавшиеся вынести окончательный приговор вслух, оба про себя решили, что перед ними конечно же настоящий космический корабль. Им казалось, что стоит поработать еще часик-два, и, быть может, откроется его тайна.

Но на пути к тайне стоял Шарик. Он почему-то рвался в сторону от ясно теперь обозначившейся линии двери или люка, и рвался так настойчиво и упорно, что ребята перестали даже копать и наблюдали за странным поведением умного Шарика. А Шарик не обращал внимания ни на окрики хозяина, ни даже на его толчки. Ничто не могло остановить его. Как одержимый он работал передними и задними лапами, обрушив на себя очередную порцию песка, выбрался из-под нее, отряхнулся и стал тереть лапой нос и фыркать. Потом побежал вниз и долго бегал там, принюхиваясь к стене карьерного обрыва. Наконец он вернулся к раскопкам, тщательно обнюхал металл, исследовал песок вдоль всей линии раскопок, и опять в воздух полетели облачка песка — он начал рыть на прежнем, месте.

— Что бы это могло означать? — спросил Вася. — Ведь если рассуждать логически, то за те тысячелетия, а может быть, и миллионы лет, что корабль…

И тут Вася осекся. Ведь если перед ними действительно космический корабль, то они не должны, не имеют права самостоятельно заниматься раскопками. Одно неосторожное движение, один необдуманный поступок могут привести к непоправимым последствиям.

Кому известно, что таится в этом скитальце Вселенной? А может быть, в нем смертоносные бактерии и вирусы? Сейчас, закупоренные в корабле, они никому не опасны, но если их неосторожно выпустить в воздух… Даже страшно подумать, что может произойти.

Или другое: еще никто не знает, какие двигатели на этом корабле, какое горючее и каковы его запасы. А вдруг они при соприкосновении с окружающим воздухом возьмут и взорвутся?

Наконец, самый простой, мирный вариант. Ничто не взрывается, никаких вредных бактерий на корабле нет, потому что за время, пока он лежал под слоем песка, они все подохли — им ведь тоже нужно чем-то питаться. Словом, корабль совершенно стерилен, безопасен и миролюбив. Но ведь, кроме всего прочего, это ценная находка для ученых…

Вася и Юра думали еще об очень многом, но вслух ничего не говорили — так много мыслей и чувств вызывало у обоих это слово: «корабль». Но первым все-таки высказался Вася:

— Я считаю, что нужно немедленно сообщить обо всем… Ну хотя бы милиции. Дело чрезвычайно серьезное.

Юрий кивнул. Он, конечно, за, но…

— Слушай, Вася, может быть, у тебя есть какие-нибудь другие предложения?

— Какие тут могут быть другие предложения? Ясно, что мы не справимся с раскопками. А если и справимся, так что из этого?

— Я тебя не понимаю.

— А чего ж не понимать? Ну откопаем корабль. Ну проникнем в него. А дальше что? Ведь все равно о нем узнают, и нам же еще попадет. «Зачем лазили, не вашего ума дело, вы были обязаны сообщить…» Ну и всякое такое. Нет, нужно идти и сказать: нашли корабль, а что с ним делать — решайте сами.

— Если рассуждать логически, так это, конечно, верно, но, вообще-то, жалко, что не мы первые узнаем, что там есть и кто к нам прилетал.

— Но корабль же никуда не улетает! Ученые все изучат, а потом напишут книги или учебники, и мы с тобой будем изучать их в школе. И нам за это будут ставить отметки… — Вася засмеялся. — Представляешь? Сидим мы на уроке, а учитель спрашивает: «Кто расскажет об истории находки космического корабля?» Ну допустим, каких-нибудь серых людей. Мы с тобой молчим. Чего ж нам рассказывать, когда мы сами его нашли. А учитель спрашивает: «Бойцов, почему вы молчите?»

— Ну положим, на «вы» он меня не называет.

— Почему? Ты же к тому времени вырастешь, будешь старшеклассником. Ну вот: «Почему вы молчите, Бойцов? Ведь у вас и так в журнале двойка. Отвечайте». Ну ясно, ты встанешь и начнешь рассказывать: «Ходили мы с Голубевым по грибы, прыгали с обрыва на песок и нечаянно сделали ценное научное открытие: обнаружили космический корабль. Начали его откапывать…» Учитель сейчас же скажет: «Садитесь, Бойцов. Два. Двойка. Нужно быть скромнее. Открытия не делаются необразованными людьми. А тем более мальчишками». И ты вынужден будешь согласиться, хотя тебе будет очень неприятна такая несправедливость.

Юрий вздохнул и отвел глаза.

— Конечно, мне будет обидно. Но все-таки…

В это время Шарик вдруг взвизгнул и приник носом к едва заметному выступу на совершенно гладкой обшивке. Потом он обернулся, как бы спрашивая ребят: поняли ли они хоть что-нибудь?

Честно говоря, ребята ничего не поняли, и поэтому Юрий сочувственно спросил:

— Ну что там, Шарик? Что ты обнаружил?

Естественно, Шарик ничего ответить не мог. Он только снова уперся черной кирзовой пуговкой носа в странный выступ, собственно, даже не выступ, а маленькую выпуклость, и опять требовательно и в то же время жалобно взвизгнул. Ребята переглянулись, подошли к собаке и присели на корточки.

Шарик выразительно посмотрел на ребят, словно хотел сказать: «Неужели вы такие пентюхи, что ничего не можете понять? Ну-ка, хозяин, пошевели мозгами…»

И он опять с силой уткнулся носом в выпуклость и обиженно заскулил.

И в этот момент Юрий услышал мягкий шорох осыпающегося песка и невольно оглянулся.

На том месте гладкой поверхности металла, где они обнаружили очертания не то двери, не то люка, чернел провал, и в него, а значит, в чрево космического корабля, сыпался песок.

Операция «Неизвестность» была окончена. И окончил ее Шарик. Он ее начал, он и закончил. И тут ничего поделать уже нельзя. Даже если в корабле и таилась какая-нибудь опасность для окружающего мира, предотвратить ее было уже поздно.

Событие свершилось.

Глава 5

Скиталец Вселенной

Прежде чем решиться войти в космический корабль, Вася и Юра долго стояли перед люком и смотрели в темноту. Шарик нетерпеливо поднимал то одну, то другую лапу и, навострив уши, тянулся к люку, тихонько повизгивал, приседал на задние лапы и смотрел на ребят.

Вася и Юра переглядывались, каждый не решался сделать первый шаг. Что ожидало их там, за порогом?

Там, внутри, полное и совершенное безмолвие. Ни скрипа, ни шороха, ни потрескивания. Никакого запаха, никакого движения воздуха. Казалось, что они стоят на пороге космоса. Вот-вот и они соприкоснутся, быть может, с частицей древней цивилизации из иных миров.

И все-таки первый шаг сделали не люди, а Шарик. Он первый сунул голову в люк, осмотрелся и принюхался, а потом нерешительно, бочком, спрыгнул вниз. Теперь только мальчики поняли, что входная дверь-люк была ниже рушившегося песка.

Шарик не возвращался долго, очень долго. Может быть, минуту, а может быть, и пять — время вдруг как бы остановилось или пошло по иным, уже неземным законам. И мальчишки не выдержали.

— Пойдем? — спросил Юрий.

— Надо… — ответил Вася и заглянул внутрь корабля.

Юра решительно встал на порог корабля и сказал:

— Дай руку.

Вася подал руку, и Юрий спрыгнул внутрь корабля, прямо на груду осыпавшегося туда песка. Спрыгнул, сделал три шага и вернулся назад — нехорошо забегать вперед товарища. Он протянул руку Васе.

Теперь их обоих отделяла от земного солнечного мира металлическая стена с отверстием-люком.

Они постояли некоторое время, не двигаясь с места, пока глаза не привыкли к сумеркам, царившим внутри корабля.

Юрий подумал о том, что этот корабль был совсем другим, чем тот, на котором он совершил путешествие к планете Красных Зорь. Пока что ему показалось, что голубые люди Розовой Земли создали более совершенный корабль, чем этот, в который проникли они с Васей.

На этом корабле сразу же бросалось в глаза обилие лестниц — металлических и местами — вот убожество! — даже клепаных. В первое помещение, куда они попали, выходило несколько дверей.

Вправо от двери-люка, почти у самой стены, стояла какая-то довольно странная машина. Но ведь и Бойцов, и Голубев недаром побывали в фантастических передрягах и поэтому высказали предположение, что перед ними вездеход или везделет, и притом не очень уж совершенной конструкции. Широкая, почти квадратная кабина, легкие, поставленные под углом гусеницы натянуты на рубчатые колеса. По обе стороны машины выступали не то стабилизаторы, не то усеченные крылья.

Ребята обошли машину со всех сторон. И Вася для верности, чтобы убедиться, что она существует на самом деле, а не только во сне, похлопал ее по стабилизаторам-крыльям и обнаружил, что они гораздо теплее, чем тот металл, к которому они прикасались, когда откапывали корабль. Он не поверил себе, пощупал стены помещения, потом машину и убедился, что он прав — машина была теплее.

— Ты чего? — нарочито громко, пугаясь окружающей тишины, спросил Юрий.

— Пощупай сам.

Юрий, конечно, пощупал и сознался:

— Странно…

— Так, может… может, машина под напряжением? Может, у нее работает двигатель?

— Ты с ума сошел! Сам же говорил, что корабль пролежал под песком, может, миллионы лет. И выходит, мотор все время под напряжением, все время работает?

— Логично…

— А все-таки она теплая. Почему?

Никто не успел ответить на этот вопрос и даже как следует подумать над ним, потому что сзади явственно раздался слабый ритмичный цокот, как будто где-то рядом, по шоссе, бежала маленькая лошадка или коза, а может быть, еще какое-нибудь копытное существо. И это было так неожиданно и так противоестественно — жизнь на безжизненном корабле, — что ребята беспомощно замерли и даже не успели переглянуться друг с другом.

Цокот крохотных копыт все приближался и, должно быть со страху, казался все сильней и звонче. Вполне вероятно, что оба парнишки дали бы драпака, но этого не случилось, потому что ноги у них стали словно ватными и как бы прилипли к полу. Они ждали чего-то невероятного, может быть, даже появления черта — ведь черти, как известно, тоже относятся к семейству копытных.

Первым пришел в себя Юрий, решив, что прежде всего нужно занять оборону, разведать противника, а уж потом придумывать, как действовать.

Оборону можно было занимать и на одной из многочисленных лестниц, и за какими-нибудь дверями; наконец, можно было просто выскочить из корабля в карьер. Но до отверстия люка было порядочное расстояние, а квадратная неуклюжая машина была рядом.

Вот почему Юрий, не спуская глаз с той приоткрытой двери, из-за которой явственно слышался все приближающийся цокот, стал ощупывать машину и, конечно, без особого труда нашел ручку, а под ней выпуклость. Он надавил на нее и открыл дверь.

— Залазь, — шепнул он Васе и, когда тот юркнул в машину, хлопнул дверью: теперь они были в относительной безопасности.

Некоторое время они прислушивались. Царила полная и совершенная тишина: вероятно, у машины были прекрасные звукоизоляционные достоинства. Пришлось открыть вторую, противоположную, дверь и прислушаться.

Тишина.

И все-таки чувствовалось, что поблизости кто-то есть — осторожный и ловкий.

Сколько прошло времени, никто не знал. Но тут в дверь осторожно просунулась черная пуговка носа, потом лохматая морда и уши Шарика.

Некоторое время Вася и Юрий молча смотрели на Шарика, а когда поняли, в чем дело, громко рассмеялись, а радостный Шарик, ворвавшийся в машину, пытался облизать Юрия. Ведь когда Шарик бежал по пустым коридорам корабля и стучал своими коготками по металлу, он не думал, что пугает хозяина. Но когда хлопнула дверца машины, он испугался не меньше ребят и теперь обрадовался так же, как и они, — ведь все обошлось как нельзя лучше.

Так они и сидели втроем на переднем сиденье машины и рассматривали пульт управления. Возле каждого тумблера, каждой рукоятки и кнопки был чертежик-иероглиф, рассказывающий, что может произойти, если нажать ту или иную кнопку, переключить тумблер или повернуть рукоятку. Впрочем, и на Земле почти все, особенно грузовые, машины снабжены такими схемками-иероглифами.

У одной, например, рукоятки рисунок изображал машину в несколько необычном виде — вытянутую и стройную, с округлыми крыльями по бокам. Разгадать этот ребус не представляло труда: эта рукоятка переводила машину из обычного, земного варианта в воздушный.

Юрий включил тумблер, возле которого были изображены разбегающиеся во все стороны зигзаги. Под полом и чуть сзади сейчас же что-то сдержанно загудело. Похоже, что машина и в самом деле стояла в полной готовности к движению.

Невероятное свершилось. И это первым понял Шарик. Он беспокойно заерзал на сиденье, оглянулся и стал настойчиво рваться к двери.

— Пусти его, — решил Вася. — Ему, видно, не терпится…

— В самом деле, пусть бегает по кораблю, ведет разведку. А мы пока разберемся с управлением.

Они включали и выключали другие тумблеры и рукоятки, и машина то вздрагивала, пытаясь сдвинуться с места, то удивительно передергивалась, и все в ней приходило в движение, она даже едва заметно приподнималась над полом.

Сомнений не было: машина оказалась чрезвычайно умной, чуткой, универсальной — словом, такой, какой она и должна была быть для того, чтобы неизвестные космонавты взяли ее на корабль.

Положение складывалось прямо-таки невероятное. Но оно как-то мало волновало ребят, у которых после пережитых минут волнения наступила реакция — их охватило легкомысленное, возбужденное настроение, и они чересчур смело пытались овладеть этой техникой прошлого, которую, в сущности, как это ни странно, можно назвать техникой будущего.

Шарик ворвался в приоткрытые дверцы машины и, перепрыгнув через колени Голубева, прижался к Юре. Шарик вздрагивал, тяжело дышал и боязливо смотрел в сторону одной из открытых дверей.

— Ты что, собака? — участливо спросил Юрий.

Шарик попытался лизнуть хозяина в лицо, потом коротко тявкнул и потянулся в сторону двери. Казалось, он приглашал Юрия побывать там, где только что был сам.

— Наверно, опять что-нибудь нашел, — рассмеялся Юрий. — Такой разведчик да не разыщет…

Шарик нетерпеливо поерзал и, опять перескочив через Васю, выпрыгнул из машины. Шерсть на нем топорщилась, уши и обрубок хвоста все время двигались. Шарик был явно обуреваем противоречивыми чувствами — страхом и отчаянной решимостью вернуться к тому таинственному, что так напугало его. Он оглядывался, то ища защиты и поддержки, то, наоборот, словно приглашая ребят следовать за ним.

— Может, сходим с ним? — спросил Юрий, очень гордясь Шариком.

Вася молча кивнул.

Они оставили машину и пошли за Шариком, который то забегал вперед, то останавливался и оглядывался, словно проверяя, идут ли за ним его руководители и покровители. Отличное настроение и уверенность в себе как-то быстро покинули ребят, едва они очутились в длинном мрачном коридоре. Они шли вперед, все чаще и чаще останавливаясь и прислушиваясь.

В какую-то секунду оба вдруг заметили, что откуда-то — может быть, сверху, а может быть, из углов — льется ровный рассеянный свет. Значит, корабль освещался?

Но ведь всякий свет — это прежде всего поток энергии. А энергия сама по себе, из ничего, не возникает. Ее кто-то должен вырабатывать. Вернее, не кто-то, а что-то. Генераторы атомные, ядерные, химические двигатели, преобразователи — назови как хочешь эти машины или приборы. Словом, на этом погребенном под слоем песка корабле вырабатывалась пусть самая фантастическая, пусть еще неизвестная на Земле, но энергия, иначе помещение не могло быть освещено.

Но ведь для этого требовались такие запасы горючего, что и представить страшно. И просто не верилось, что все эти машины и приборы, быть может, миллионы лет работали без всякого присмотра. Ведь какими бы ни были они изумительными автоматами, а все ж таки могло же в них что-то сломаться, выйти из строя. Нет, без разумного существа тут не обойтись. И может быть, это самое разумное существо было где-то рядом? И вот они идут на свидание с ним! В какое-то мгновение оба подумали, что с подобным свиданием можно и не спешить. Мало ли что может получиться… Они могут не понравиться или сделать что-нибудь не так, не по правилам…

— Давай я пойду вперед, — великодушно предложил Вася, — а ты сзади, шагов на десять. Если со мной что-либо случится…

— Нет, Вася, нет! Впереди пойдет Шарик, а я его знаю лучше, чем ты. Поэтому я пойду за ним, а ты меня прикрывай с тыла.

И Юрий решительно двинулся вперед. Шарик удивленно посматривал на него, но постепенно тоже заразился его уверенностью и, лихо задрав обрубок хвоста, подбежал к одной из дверей.

Однако у самых дверей Юрий все-таки приостановился, перевел дух, медленно переступил порог и заглянул за дверь. Заглянул — и несколько секунд стоял как вкопанный, а потом пальцем поманил Васю.

Когда Голубев почему-то на цыпочках подбежал к товарищу, то увидел большую полукруглую, уставленную слабо поблескивающими пультами комнату — такие рисуют почти в каждом фантастическом романе. Не было сомнений, что ребята стояли на пороге командного пункта корабля. Удивительного в этом ничего не было — ведь на каждом или почти на каждом корабле такое место имеется.

Поразительным было другое. В центре пульта, уронив голову на кнопки и тумблеры, сидел человек. Оттого что свет был тускл и рассеян, различались лишь очертания туловища сидящего и бессильно опущенные руки. Можно было подумать, что человек безмерно устал и уснул.

Ребята стояли потрясенные, не дыша и не в силах двинуться с места. Тишина здесь царила полная. И в то же время не то что слышалось, а чувствовалось, что где-то неподалеку есть какое-то скрытое, затаенное движение. Казалось, что рядом происходит нечто. Но понять, что же это такое, не представлялось возможным.

Какая-то смутная тревога вкрадывалась в сердце, сдавливала мозг. Хотелось крикнуть, убежать, хотя бы пошевелиться.

Шарик несколько раз посмотрел снизу вверх на своих покровителей. Но те не замечали его тревожных и недоумевающих взглядов и стояли как вкопанные. Тогда Шарик решил, что пришла пора действовать, и, вздохнув поглубже, подал голос:

«Гав! Гав-гав!»

И тут произошло невероятное: человеческая фигура у пульта управления явственно стала оседать и распадаться, как будто таять в полной недвижимости и в абсолютной тишине.

Она таяла и опадала серой кучкой пыли или праха вокруг металлического стула без спинки, похожего на такой, какой обычно стоит возле рояля или пианино.

Это исчезновение человеческой фигуры, ее обращение в ничто было таким страшным и противоестественным, что Юра, например, явственно ощутил, как вдоль позвоночника у него побежал холодок. У Шарика дыбом встала шерсть. Он присел на задние лапы, поджал хвост и отчаянно завизжал. Юркнув между ног хозяина, пес помчался с командного пульта, громко лая и стуча когтями по металлическому полу корабля. В то же мгновение Юра и Вася, как бы очнувшись от оцепенения, тоже бросились бежать. Они неслись по коридору, ничего не соображая, ничего не замечая, и не столько выпрыгнули из люка, сколько вывалились на мягкий, прогретый солнцем песок и покатились кубарем вниз, на самое дно карьера.

Они остановились только посреди карьера, когда от сумасшедшей гонки у них перехватило дыхание.

Юрий хотел было сказать: «Я больше не могу», но слова не пробивались сквозь сдавленное учащенным дыханием горло. Он только посмотрел на Васю и, перехватив его взгляд, понял, что и Вася тоже больше не может. Не может — и точка. Ничего не может: ни двигаться, ни говорить, ни даже бояться.

Из леса доносился безмятежный птичий щебет, со стороны стройки слышался мирный машинный шум, а в небе, над бором, как горы, стояли важные кучевые облака, очень белые и очень красивые.

Нет, мир не собирался рушиться. Все везде было таким, как и прежде. И страх постепенно отступил.

— Послушай, а что, собственно, произошло? — отдуваясь, спросил Вася.

В самом деле, а что, собственно, произошло? Ответить на этот вопрос было нелегко — сначала требовалось разобраться во всем увиденном и пережитом.

— Давай рассуждать логически. Начнем? Прежде всего…

— Прежде всего хорошо бы чего-нибудь поесть. И пить очень хочется.

— Точно. В конце концов, за нами никто не гонится, — тотчас согласился Юрий, который сам еще не был уверен, какие логические рассуждения помогут ему разобраться во всем том, что с ними произошло.

Они взобрались на обрыв и первый раз за этот трудный день поели как следует, а главное, вдосталь напились.

— Везет нам с тобой, Юрка, — почему-то с сожалением протянул Вася. — Обязательно попадем в какую-нибудь историю.

— Ты жалеешь об этом?

— А чего жалеть? Все это интересно. Только тут думать нужно.

— Ну что ж, давай думать.

Они лежали под вековыми соснами, смотрели в синее небо — высокое и просторное, по которому все так же неторопливо плыли белые облака, и думали.

— Вот тебе первая загадка, — сказал Юрий, который любил во всем разбираться логически. — Прежде всего, откуда Шарик мог узнать, что под слоем песка находится как раз та кнопка, которая открывает двери?

— Чутье… — пожал плечами Вася. — Чутье на энергию.

— А почему ты думаешь, что к кнопке подведена была энергия?

— Такую толстенную дверь открыть пружиной наверняка невозможно. Ясно, что кнопка включала двигатель, открывающий дверь. Может, к этой кнопке подведена энергия, и даже не электрическая, а какая-нибудь такая, про которую не только мы с тобой, но и никто на Земле еще ничего не знает.

— Так-так. А как же ее учуял Шарик?

— Понимаешь, почти всякий источник энергии дает излучение. Возьми телевизор. Сидишь смотришь, и все идет преотлично. А потом вдруг на экране полосы. Оказывается, неподалеку прошла электричка. Или проехала машина. Мы-то ничего не замечаем, а телевизор замечает. Почему? А потому что от машины или электрички полетели помехи. Они, как волны от брошенного в воду камня, бегут во все стороны.

— Значит, у Шарика в носу свой телевизор?

— Ну, не телевизор, конечно, но пес явно чувствует, когда на него накатываются волны энергии. В общем, известно, что животные, птицы, рыбы и даже насекомые ощущают электромагнитные колебания. Вот Шарик и учуял их.

— Честно скажу, Вася, я этого представить не могу. Но факт есть факт — Шарик нашел кнопку. Значит, может быть и так, как говоришь ты. А может быть по-другому… Но меня… меня сейчас волнует другое — почему фигура, что сидела за пультом, рассыпалась, распалась?

Вася задумался, припомнил странные сумерки внутри корабля, беспомощную фигуру в странной позе за столом пульта и ее исчезновение. И таким холодом, таким дремучим безмолвным страхом пахнуло на него, что ему и в самом деле стало не по себе. И он честно признался:

— Мне даже думать об этом не хочется.

— А нужно! — неожиданно властно решил Юрий. — Если мы не додумаем сейчас, то от этого могут произойти другие неприятности.

— Какие еще неприятности?

— Суди сам. Космонавт, который сидел… вернее, умер возле пульта, пробыл на корабле сотни тысяч, а может, и миллионы лет. — Юрий помолчал и сказал значительно: — Ничто в мире не исчезает бесследно и ничто не возникает из ничего.

Вася с тревогой посмотрел на товарища.

— Ты думаешь, что на корабле зародились какие-нибудь невероятные формы жизни?

— А почему бы и нет — ведь за это время на Земле они зарождались.

— На Земле… На Земле все время менялись обстановка и условия. А в корабле, как в консервной банке, ничто не менялось.

Теперь задумался Юрий.

— Во всяком случае, нужно признать одно, — вздохнул Вася, — что мы не слишком предусмотрительные люди.

Юра засмеялся.

— Просто мы перетрусили. А теперь нужно вернуться и проверить, есть там что-нибудь или нет. А самое главное — закрыть все двери. Мало ли что оттуда может выползти.

Они вернулись на корабль, плотно закрыли все двери, что выходили в первый отсек, сели в машину и стали не спеша, с удовольствием осваивать пульт ее управления.

Глава 6

Враждебные вихри

Она двигалась, она жила своей неясной жизнью. Она, кажется, просто жаждала подчиняться хоть какой-нибудь разумной воле.

Она была еще подхалимски покорна. Но по тому, с какой легкостью она выполняла все, что ей приказывали мальчишки, чувствовалось: в ней заложены огромные и еще неизведанные силы, и неизвестно еще, какие могут быть последствия, если машина эта начнет работать.

Но мальчишки не знали об этом и поэтому действовали смело и решительно. Казалось, что им все доступно и все понятно. Их усыпляла вкрадчивая покорность машины.

А тут еще Шарик перебрался на заднее сиденье, свернулся клубком и уснул. И это удивительно спокойное и почти домашнее поведение собаки еще более подбодрило Юрия.

Несколько неожиданно для себя он вдруг предложил:

— Слышь, давай немного прокатимся.

— На этой машине?

— А что? Мы же с тобой не такое видели. Замечаешь, она же слушается.

Совершенно непонятно стремление конструкторов создавать такие машины, которыми может управлять всякий, кто захочет. Все-таки в управлении техникой нужны какие-то барьеры для слишком самонадеянных и чересчур легкомысленных. Смелость, она тоже требуется не всегда. Иногда полезнее осмотрительность…

Обо всех этих правильных и мудрых вещах Вася подумать не успел, а может быть, и не сумел. И он легко, слишком легко согласился:

— Давай попробуем. А то когда придут взрослые, они поставят машину под стеклянный колпак и нас к ней даже на пушечный выстрел не подпустят.

Юра кивнул и сразу стал серьезным и даже строгим. Он включил двигатель и нажал педаль подачи энергии.

Машина осталась верной себе — покорной и ласковой. Тихонечко тронулась с места, развернулась где нужно и встала как раз против дверей. И вовремя, потому что пройти в дверь она не могла. Но ведь недаром ребята осваивали ее столько времени и знали, как им показалось, каждую рукоятку и каждый тумблер.

Бойцов смело повернул одну из них, переключил тумблер, и с машиной произошли невероятные изменения. Собственно, невероятными они были с точки зрения всех, кто не был знаком ни с этой машиной, ни с техникой будущего. Просто в машине что-то произошло, и за несколько секунд она неуловимо изменила свои габариты, как бы «перестроилась» — стала узкой и длинной.

Бойцов возвратил тумблер в нормальное положение, повернул рукоятку — и превращение окончилось.

Машина осторожно приблизилась к открытому люку, несколько секунд словно принюхивалась или присматривалась к окружающему, а потом, смело, но несколько неуклюже клюнув носом, сползла на песок. Впервые, может быть, за многие века гусеницы под ней бодро крутились, и, должно быть, от этого плавность хода казалась необыкновенной — ни толчка, ни рывка мальчишки не ощутили.

Они вдосталь накатались по песчаному дну карьера. И тут высказался Вася:

— Послушай, а ведь, по идее, она же должна еще и летать.

Что ж, Васю Голубева можно было понять. Он, конечно, в свое время пережил необыкновенные приключения. Но в ходе всех этих приключений летать ему не довелось. Как-то не попадалось такой техники. А тут техника была под рукой, и не воспользоваться ею казалось просто невозможным. Даже неумным.

Правда, Юра на мгновение вспомнил свои приключения на планете Красных Зорь, посуровел и поэтому излишне строго взглянул на товарища. И тогда Вася, как бы понимая всю необычность своего предложения, уже готов был пойти на попятную:

— Нет, если, конечно, это опасно, то…

При этом он и сам не знал, что умудрился польстить Бойцову. Ведь из его слов можно было понять, что он во всем доверяет Юрию. Он как бы признавал, что у Бойцова отличная летная подготовка, опыт и знания. Юрий как можно скромнее пожал плечами:

— Ну что ж, если тебе хочется…

Что ни говорите, а всегда приятно, когда люди признают твое мастерство хоть в чем-нибудь: хотя бы в раскалывании орехов или в умении плевать дальше всех. А в этом случае признавалось мастерство вождения невероятной машины.

Нажали на нужные кнопки, повернули необходимые рукоятки и переключили тумблеры. И все произошло именно так, как и предполагали ребята. По бокам выдвинулись стреловидные, как на реактивных самолетах, крылья. И только после всех этих преобразований была наконец нажата педаль подачи энергии.

И вот тут-то машина впервые показала свой нрав. Вместо того чтобы плавно подняться в воздух, она резво, как молодой козлик, подпрыгнула так, что у ребят что-то подкатило к горлу и мускулы словно налились свинцом и окаменели. Безмятежно спавший Шарик проснулся и с тревогой огляделся.

— Скоростной… разгон, — нашелся Юрий, но Вася недоверчиво посмотрел на него.

— Может, ты не то включил?

— Все то, что нужно. Просто пережал педаль.

Как будто все было правильно, машина выровнялась и легко и спокойно парила над карьером. Парила так, как, например, стрекоза или вертолет.

— Здорово! — улыбнулся Вася.

— Куда уж лучше.

— Давай поднимемся повыше?

— Попробуем.

Юрий осторожно нажал педаль — и машина поднялась над лесом.

Странно и немного смешно было видеть деревья сверху. У многих сосен, оказывается, совсем крохотные, как деревца-первогодки, вершинки. И на самой-самой вершинке, упрямо тянущейся вверх, ярко-зеленая веточка — последний годовой отросток ростовой почки. От этого бор сверху казался нежным и несколько беззащитным.

Но попадались такие места, где вместо нежно-зеленых побегов торчали засохшие вершинки, смотреть на них было немного грустно: здесь стояли обреченные на гибель деревья. Ведь все живет до тех пор, пока растет. Вот почему над одним из таких участков, как говорят лесники, перестоявшегося леса Вася предложил:

— Поднимайся выше. Все идет хорошо. И нужно же попробовать…

И Юра послушно поднял машину метров на десять выше сосновых верхушек. Потом еще выше. И еще…

И тут открылся такой простор, такая красота, что ребята забыли обо всем на свете. Ни страха, ни робости не было и в помине.

И лес, и река, на которой вдалеке виднелась дуга плотины, и ползущие по дорогам машины, и даже дымы недалекого городка отсюда, с высоты, казались игрушечными и очень милыми — может быть, оттого, что вечерний синий сумрак постепенно скрадывал их очертания. И только река все явственней из серебристо-серой становилась розовой, а местами фиолетово-багровой.

Летний день кончался, а на западе все разгорался и разгорался закат.

Горизонты расширились, и очень хотелось, чтобы они стали еще шире, — не терпелось увидеть всю рабочую площадку возле плотины, весь городок и вообще все-все… Если этого не сделать сейчас, то через полчаса будет поздно. Стемнеет.

Юрка решительно поднял машину еще на несколько сот метров…

На западе было еще совсем светло, а на востоке издалека наступали огоньки. Они вспыхивали вразброс, независимо друг от друга, но постепенно образовывали целые созвездия — городки, заводы, села…

Дух захватывало от этой красоты, и ребята не сразу заметили, как машина вначале нерешительно, а потом уверенно задрала нос, подергалась, словно в ней происходили какие-то сложные внутренние перестройки, и вдруг понеслась вверх. Круто вверх. Почти отвесно вверх.

Ребят прижало к сиденьям, но Юрий быстро справился с перегрузкой и дотянулся до руля и пульта управления. Он пытался подчинить себе неожиданно взбунтовавшуюся машину, но из этого ничего не получилось. Она неслась все вверх и вверх.

Земля скрылась в темно-сиреневой дымке, огни уже не пробивались сквозь нее. Вокруг расстилалось только небо. Одно небо — огромное, зеленовато-фиолетово-розовое небо стратосферы в закатные часы.

Потом исчезло и оно. Начинался самый настоящий космос. Темный, таинственный, усыпанный каплями блистательных крупных звезд. И где-то вдали в неподвижной черноте космоса машина вдруг прекратила свой стремительный взлет, выровнялась, и ребята увидели справа от себя огромное, серебрившееся в отблесках далекого заходящего солнца, неторопливо вращающееся вокруг своей оси бревно.

Встретить бревно в космосе само по себе невероятно, да еще если это бревно с чувством собственного достоинства вращается и покачивается, словно оно живое, — и того невероятней. Вася и Юра только переглянулись, а машина пристроилась к этому бревну и поплыла рядом с ним, почти касаясь его серебристой поверхности.

Теперь рассмотреть нового космического скитальца было не так уж трудно.

И тут Юрия осенило:

— Это же ракетоноситель!

Конечно, это был ракетоноситель. Совсем такой или почти такой, какие провозят в дни парада на Красной площади. Только у этой ракеты отсутствовала головка. И это вполне понятно.

Могучая ракета вынесла какой-то очередной искусственный спутник Земли в космос, вытолкнула его на орбиту, а сама отсоединилась от него и теперь продолжала самостоятельное путешествие, медленно и неотвратимо снижаясь. Пройдет некоторое время, плотность атмосферы будет возрастать, и ракетоноситель потеряет свою скорость, войдет в плотные воздушные слои атмосферы и сгорит.

Все это было совершенно ясно и понятно. Но только зачем машина пристроилась к этой блуждающей ракете, что ей потребовалось от обреченной на сгорание трубы? Понять этого ребята не могли и пока только радовались, что вышедшая из повиновения машина не занесла их куда-нибудь дальше.

И в это время прямо над их головами медленно проплыл в воздухе удивленный и сконфуженный Шарик. Он беспомощно шевелил лапами и крутил обрубком хвоста. Шарик ударился о ветровое стекло и поплыл обратно. Юрий схватил его за лапу и потянул к себе. Но… вдруг явственно ощутил, что сам тоже поднялся над сиденьем и висит в воздухе. Начиналось парение в состоянии невесомости.

В первое мгновение стало страшно, потом они вспомнили, что космонавты свободно переносили состояние невесомости, и успокоились. А уж потом поняли, что можно было даже спокойно плавать и кувыркаться в воздухе. Жаль только, что они то и дело стукались то о стекла, то о потолок, то о борта кабины.

В это время без всякого приказания с их стороны машина сама медленно отошла от ракетоносителя и опустила нос. Началось стремительное падение. Состояние невесомости исчезло. Пассажиров опять прижало к сиденьям, и им навстречу понеслись далекие, проступающие сквозь дымку созвездия городов, фиолетово-красно-желтое закатное небо и сверкающий в просветах между облаками океан.

Впрочем, возможно, это был не океан, а море, но оно показалось таким огромным и бескрайним, что Юра решил, что они падают прямо в океан. Он грустно посмотрел на Васю. Но тот от перенапряжения прикрыл глаза. Тогда Юрий посмотрел на Шарика и встретился с его страдающим взглядом.

Шарик сейчас же подался вперед и состроил такую гримасу, будто хотел сказать: «Давай, хозяин, подождем бояться. Пока что мы еще летим, и ничего страшного не случается. Мало ли мы с тобой летали? Мало ли какие невероятные приключения испытали? И все-таки живы и здоровы. Может быть, обойдется и на этот раз».

А машина все летела вниз и вниз, прямо в поблескивающий под луной океан. И когда, казалось, спасения быть уже не могло и они должны были булькнуть на самое океанское дно, машина выровнялась и, прижимаясь почти к самой поверхности воды, помчалась догонять уходящую от нее вечернюю зарю.

Глава 7

Полет в неизвестность

Все было так призрачно и так необычно и в то же время безмятежно-спокойно, что уже не верилось, что машина летит, а не стоит на месте, что где-то существует Земля, а на ней города, леса, реки…

Ребята лежали на сиденьях, медленно приходя в себя после бешеных перегрузок. Болели наливавшиеся свинцовой тяжестью мускулы. Даже внутри костей и то что-то болело и ломило, а может быть, ныло, как, наверное, у стариков перед ненастной погодой. Юре наконец надоело их беспомощное, как у новорожденных, состояние. Он взялся за руль и попытался развернуть везделет. Но, как он ни крутил руль, как ни жал на педали, как только ни щелкал тумблерами и рукоятками, машина летела все так же ровно и независимо. Она не обращала никакого внимания на своих пассажиров. И Юрий чуть не заплакал от обиды.

— Чертовы роботы!

— При чем здесь роботы?

— Вася, я же тебе рассказывал… Если машина действует без наших команд, значит тут виноваты роботы. Взбунтовались и плюют на нас.

Вася помолчал, вспоминая все, что ему рассказывал Юрий, а потом спросил:

— А как ты думаешь, могут роботы взбунтоваться сами по себе?

— Откуда ж я знаю! Наверное, могут.

— А ты сейчас выключил тумблеры?

— Факт! По всем правилам машина должна плюхнуться в этот самый океан, а она летит да еще и держит такую скорость, что мы никак не обгоним ночь и не влетим в вечер.

— Или наоборот — не отстанем так, чтобы попасть наконец в утро.

— Все равно. Важно, что машиной, помимо нас, кто-то руководит. А делать это могут только роботы. Я-то их знаю! Они могут быть какие хочешь — и доносчики, и шпионы, и полезные роботы. На что они запрограммированы, то они и делают.

— Вот видишь — они запрограммированы… А кто их запрограммировал летать с выключенной системой управления?

— Н-ну… — поморгал Юрий, — может, их бывшие владельцы. Допустим, пассажиры хотят поспать. Они устанавливают определенный режим, и машина летит сама по себе. Такое и у нас есть: например, автопилот на самолетах или авторулевой на судах. Вот так и на этой машине.

— Логично. Ну а кто их запрограммировал на наш полет? Причем, заметь, точно на юго-запад. И не только по курсу, но еще и точнехонько по времени — не обогнать вечер и не отстать от ночи. Ты об этом подумал?

Юрий повернулся к товарищу. До такого он додуматься, конечно, не мог. Вот что значит логическое мышление! Лицо его стало очень озабоченным.

— Значит, ты думаешь, что мы летим не по своей воле?

— Ну, это и так ясно. Важно понять, по чьей воле мы летим.

— Ну да… ну да… конечно, — залепетал Юрий. — Ведь те далекие владельцы этой колымаги не могли запрограммировать такой полет: машина ведь стояла в гараже и, пока стояла, наша Земля изменилась… Наконец, вначале она же нам подчинялась. А вот потом… Но только непонятно одно — кто смог это сделать?

— Вот в этом-то весь вопрос. Именно это меня и пугает больше всего, — торжественно сказал Вася. — Ты же сам видишь, что получается. Мы не должны лететь — ты же все выключил, а мы летим. И летим по плану. Может быть, нас ведет какая-то неведомая нам станция. Она не дает нам сбиться с нужного ей, а не нам курса. Она нас тянет, как магнит железную крупинку, и мы ничего не можем сделать.

— Ужасно глупо! Попались так, что и придумать невозможно…

Бойцов рассердился не на шутку. Он бушевал, искал в машине какие-то скрытые приборы или хотя бы рукоятки или кнопки, с помощью которых можно было бы прекратить полет.

Возможно, он и натворил бы что-нибудь необыкновенное, но в это время Шарик потянулся, зевнул и, примостившись к Юрию, тявкнул. Это было несколько неожиданно, и Юрий с недоумением посмотрел на него.

А когда посмотрел, то вдруг понял, что последние минуты, исчерпав запас проклятий на русском языке, он вдруг стал думать на языке голубых людей. И вот Шарик рассердился на своего хозяина.

Опять эта невероятная загадка: каким образом Шарик узнает его мысли, если он, Юрий, не может узнать собачьи? Что же это за существо такое — обыкновенная дворовая собака, правда побывавшая в космических полетах и по ошибке обученная языку голубых людей? Но ведь говорить-то она не умеет. А вот понимать понимает.

— Я тумус?

И Шарик не только кивнул, но еще и улыбнулся. Он явно издевался над хозяином.

— А что же делать? — на том же неведомом никому, кроме Бойцова и Шарика, языке спросил Юрий.

И Шарик не то что пожал плечами, а так перебрал лапами и покачал головой, что Юрий понял его мысли: «Не трусь, хозяин. Я тоже побаиваюсь. Мне тоже многое непонятно. Но поживем — увидим. А увидим — найдем, что делать, и поймем, как делать».

— Может быть, ты и прав… — задумчиво сказал Юрий. — Нужно попробовать бороться.

Вася не видел безмолвного обмена взглядами хозяина и собаки, а вопросы Юрия на языке голубых людей принял просто за новые Юрины ругательства. Но последние слова он, конечно, понял преотлично.

— Говоришь ты правильно. Нужно попытаться найти какие-то такие кнопки или тумблеры управления, которые должны были обеспечить космонавтов средствами защиты, если вдруг что-нибудь случится. Но где искать эти средства — вот в чем вопрос.

Но тут Юрия осенила гениальная мысль. Он собрался с духом, повернулся к Шарику и, слегка выпучив глаза, уставился на него, а сам в это время мысленно стал приказывать ему на языке голубых людей: «Ищи, Шарик, ищи кнопки. Ищи! Понимаешь, от этого зависит наша жизнь».

Шарик понял его не сразу, а Вася не понял совсем.

— А чего ж тут не понимать? — удивился Юра. — Ведь если он отыскал кнопку на корабле, так он наверняка найдет кнопки или тумблеры здесь. Ведь если они есть, так к ним идет та же самая энергия, что и на корабле, и Шарик ее обязательно учует.

И Шарик действительно начал поиск. Он совался под сиденья, обнюхивал стены, пол и даже потолок, и открытия посыпались как из рога изобилия.

Оказалось, что под верхним пультом управления находится еще по крайней мере три десятка самых разнообразных кнопок и тумблеров, что кнопки есть и на потолке, и на стенах, и под сиденьями, и даже в шкафчике, который впопыхах ребята как-то не успели осмотреть.

И конечно, все эти средства управления были снабжены иероглифами-значками. Юрий осторожно переключил первый же тумблер, возле которого был значок, похожий на сноп молний. И молнии вспыхнули — могучий, пронзительный сноп света вырвался из носовой части везделета и унесся вдаль, кажется к самому горизонту, что слился с узенькой полоской вечернего заката, который машина так упорно не хотела догонять.

Так был найден свет. Потом ребята нашли и кое-что другое — что именно, они не знали, но отжали вперед тумблер, возле которого был странный значок, похожий на треугольник с очень острым углом, — и впереди машины образовалось розовато-голубоватое клубящееся облачко, в котором резво и зловеще заплясали маленькие молнии. Они не то чтобы сталкивались, а как бы дополняли и догоняли друг друга, образуя странный не то круг, не то спираль — живую, несущуюся перед машиной…

Было в этом щите нечто такое, что заставило Юрия немедленно выключить тумблер. Розовато-голубоватое облачко исчезло, и ребята, посовещавшись, решили включить тот же тумблер вправо. Справа от машины тоже появилось такое же облачко. И слева тоже. И сзади оно метало круговорот молний, особенно ярких и зловещих на фоне черного, теперь уже тропического неба.

— Что это, как по-твоему? — не без трепета спросил Юрий.

— Не знаю… Но наверно, это оружие.

— Лучи смерти?

— На лучи непохоже. Скорее, это… плазма.

— Чего-чего?

— Н-ну… такое состояние вещества. В плазме температура может быть в миллионы градусов. Вот, например, водородная бомба — тоже плазма. Вернее, при ее взрыве получается плазма.

— Ну а здесь она зачем?

— А ты попробуй подойди к машине, которая окружена плазмой… Наверно, это и есть защита от злых и, значит, глупых существ.

— Слушай, а нет ли здесь другого оружия? — спросил Юрий и стал обследовать найденные Шариком пульты.

Но никакого оружия они не обнаружили. Наверно, это был очень мирный везделет очень мирных космонавтов.

И это почему-то огорчило ребят. Все-таки приятно иметь какое-нибудь невероятное оружие, с помощью которого можно было бы драться с любым, самым невероятным врагом в самых невероятных условиях. Это придавало бы уверенности, и не пришлось бы не то что трусить, а все-таки быть излишне осторожным.

Выполнив задание, Шарик свернулся крендельком и уснул, тихонько посапывая, на заднем сиденье, совершенно не интересуясь тем, что делается вокруг и куда несет его необыкновенная судьба. Вероятно, он просто верил в своего хозяина и в его друга, а может быть, верил и в свои силы — как-никак, а он был самой умной, самой образованной и поэтому самой уважаемой собакой в подлунном мире.

Первым не выдержал Вася. Он смотрел на засыпающего Шарика и чувствовал, как у него слипаются веки, глаза теряют зоркость и в них пляшут какие-то странные радужные шарики. Вася еще пытался убедить себя, что он не имеет права спать, когда Юрий бодрствует, но сделать это не успел — он уснул. Уснул быстро, как говорится — на ходу. Впрочем, в данном случае вернее было сказать — на лету. Уснул крепко и безмятежно.

В это время окружающий мрак стал розоветь, потом желтеть, и наконец откуда-то снизу, из-под туч, выплыла полная луна. Она казалась такой близкой, добродушной и важной, так ясно вырисовывались на ней все ее «горы» и «моря», что смотреть на луну казалось сущим наслаждением. Внизу лениво вздыхал океан.

Юрий долго сидел, радуясь покою и тишине: он очень устал за этот суматошный день. Но именно тишина тревожила его.

До сих пор в машину прорывался свист встречного ветра, она иногда вздрагивала. Все это заставляло ощущать и понимать полет. А теперь царила тишина. Пропала и полоска вечерней зари, за которой они следовали столько времени.

Все это значило, что машина сбросила скорость. Она давала возможность Земле не только догнать себя, но и перегнать. Это тоже показалось и странным, и тревожным.

Юрий несколько раз потряс Васю, но тот только помычал во сне и так и не проснулся. И вот тут-то вдалеке показалась темная масса, возле которой обрывались поблескивающие воды океана.

Машина взмыла над спустившимися к самой воде деревьями и помчалась над их верхушками.

Юрий вцепился в руль, откинулся на сиденье и, сжав губы, смотрел прямо перед собой. А там творилось нечто невообразимое.

Прямо перед машиной возникали какие-то смутные, неясные тени, очертания не то деревьев, не то гор, а может быть, и мертвых неведомых городов, но все это почти немедленно ныряло под днище и пропадало… Пропадало бесследно и бездумно. Постепенно привыкнув к безмолвному исчезновению того, что вырывалось из темноты, к чередованию теней, и поняв, что везделет прекрасно ориентируется в этой путанице, Юрий расслабился и обмяк, силы быстро покидали его, глаза слипались все крепче и крепче.

Глава 8

Племя Черной Орхидеи

Юрий проснулся потому, что его трясли с двух сторон. За плечо его тряс Вася, а за штанину теребил Шарик, да еще и рычал при этом. Может быть, от этого двойного трясения, а может быть, и оттого, что спал он очень крепко, Юрий проснулся как-то сразу и так же сразу понял, что машина стоит на месте и вокруг ясный, даже, пожалуй, слишком ясный день — в машине было жарко и Вася то и дело вытирал пот.

Везделет стоял на поляне, неподалеку от берега не слишком широкой, но, видно, очень глубокой и полноводной реки — вода в ней была темного, какого-то кофейного цвета, она, казалось, даже выгибалась на стрежне и то и дело вспучивалась оспинами водоворотов и воронок.

Поляну окружали деревья…

Впрочем, даже не деревья, а какая-то невероятная смесь кустарников, ветвей, стволов, цветов, каких-то уродливых, похожих на змей воздушных корней, лиан, мхов и папоротников. Вокруг не было ни малейшего просвета — так густо и буйно обступила поляну растительность. И все-таки из каких-то непонятных отверстий в этой стене выпархивали разноцветные птицы — то крохотные, как бабочки, то огромные, невероятно яркие, с длинными разноцветными хвостами, а некоторые были гладко-черные, с голыми, морщинистыми шеями и огромными белыми клювами. Все это, сверкая на солнце, пролетало, кружилось, дралось и снова пропадало в незаметных отверстиях в растительной стене.

Только после того, как Юрий немного разобрался в окружающем, он увидел насекомых. Они ползали по стеклам — муравьи, богомолы, жучки и паучки; они летали — огромные стрекозы и бабочки, мотыльки и сбившиеся в дымчатые столбы комары.

От всего этого невероятного количества пестрой экзотической живности веяло таким чужим и далеким, что Юрий сразу понял — они в джунглях. Оставалось только уточнить, в каких именно. Может быть, это индийские джунгли, а может быть, африканские или индонезийские, а возможно, и еще какие-нибудь…

Но, прикинув все, что с ними происходило, он догадался: сидят они в южноамериканских джунглях. И как только он подумал об этом, то сразу стал узнавать кое-кого из летающих и ползающих. Например, маленькие птички — это колибри. А огромные бабочки — это махаоны. А вот те цветы, что уселись на стволах и корневищах, — это орхидеи, самые прекрасные и самые опасные цветы во всем мире. Их несколько тысяч разновидностей: одни пахнут так нежно и одуряюще, что у человека сладко кружится голова, но сами цветы серы и некрасивы. Другие прекрасны на вид, но пахнут падалью, а третьи и необыкновенно красивы, и чудесно пахнут.

Словом, как бы то ни было, а машина стояла на земле где-то в тропиках Южноамериканского материка. Этого было достаточно для того, чтобы понять: пока что ничего страшного не случилось. Они живы, знают, где находятся, и это главное.

Несколько успокоившись, Юрий огляделся внимательней и вдруг понял, почему Вася и Шарик теребили его с такой настойчивостью.

В тени деревьев сидели люди. Длинные черные волосы свободно рассыпались по голым плечам. Люди казались толстыми и лоснились так, словно их загорелые, смуглые тела были смазаны жиром. Впрочем, это мог быть не жир, а обыкновенный пот.

Лица людей казались страшными — на щеках горели ярко-красные полосы, носы покрыты белой краской, а на лбах выделялись лазурно-голубые насечки, сходящиеся к переносице, над которой чернело пятно с желтыми точечками — точь-в-точь как цветы орхидей на окружающих поляну деревьях.

— Послушай, — шептал Вася, — они ведь вооружены. Они…

Действительно, люди были вооружены. В руках они держали легкие копья — дротики и длинные палки.

«Наверно, духовые ружья», — решил Юрий про себя, а вслух сказал:

— А ты чего хочешь? Чтоб они были совсем безоружными?

— Да… но… — начал было Вася и сейчас же замолк.

Ведь если ребята не знали, как их могут встретить незнакомцы, то и эти смуглые татуированные люди тоже не знают, с какими намерениями прибыла эта странная машина и что могут принести с собой ее белые обитатели. Так что их осторожность вполне оправданна.

Эти рассуждения успокоили ребят. В конце концов, щиты и дротики этих полуголых людей просто бессильны перед броней их машины, а тем более перед плазменным облаком, которым она может закрыться от любого неприятеля. А раз так, то следовало прежде всего произвести разведку наблюдением, или визуальную разведку, как сказал бы Бойцов-старший.

Шарик вскочил на сиденье и устроился между Васей и Юрием, испытующе поглядывая то на одного, то на другого.

Неизвестные люди с черно-желтыми пятнами на лбу сидели неподвижно, положив ноги на какие-то странные серо-буро-зеленые бревна. Вначале никто из троих не обратил внимания на эти бревна, и только когда одно из них вдруг явственно пошевелилось и сменило место, они рассмотрели его как следует.

И когда они пригляделись, то только и смогли, что раскрыть рты от изумления. Юрий пробормотал:

— Не может быть…

— Ну, рассуждая логически…

— Как ни рассуждай, а я точно знаю: крокодилы дрессировке не поддаются.

— А это племя, видно, сумело.

Спорить показалось смешным — в ногах у странных молчаливых людей действительно лежали крокодилы. Огромные, бурые, с зеленым отливом, с поблескивающими алым злым светом крохотными глазками и огромными мордами. Кривые ножки, прижатое к земле брюхо и длинный, уныло распластавшийся хвост — все выглядело зловеще-опасно.

— М-да, с такими телохранителями и дротиков вполне достаточно, — вслух подумал Юрий.

Шарик повертелся и посмотрел на хозяина так, словно спрашивал: «Слушай, хозяин, а ведь эти крокодилы чем-то похожи на тех зверей, что мы встречали на планете Красных Зорь. Верно?»

Может быть, это было и верно, но тогда, на той планете, машина подчинялась воле голубых людей, а теперь…

Вот тут снова встал тот самый важный вопрос, который спросонья забылся: кто же все-таки провел везделет через океан, в эти южноамериканские джунгли? Сделать это мог только тот, кто располагает очень могущественной техникой. Такой, о которой не только эти полуголые дрессировщики крокодилов, но даже современные конструкторы могут только мечтать.

Значит, где-то рядом должен быть именно тот или те, которые навязали свою волю везделету и посадили его на полянку над полноводной рекой.

Ребята приглядывались к людям с особым вниманием и, конечно же, вскоре увидели нечто такое, что заставило их переглянуться.

Под большими пальмовыми листьями одиноко сидел на стуле какой-то полуголый и смуглый, как и все, человек, но только без татуировки, без копья и щита. Он сидел, небрежно закинув ногу на ногу, и медленно, равнодушно что-то жевал, размеренно и безостановочно двигая челюстями.

Человек этот был мускулист и, по-видимому, высок ростом, и у его ног лежали два самых больших и, кажется, самых свирепых крокодила.

Когда Юрий встретился взглядом с этим человеком, тот прекратил жевать, улыбнулся и приветливо помахал рукой. В этот момент он показался симпатичным и даже добрым.

Но Юрий недоверчиво пробурчал:

— Ладно, улыбками ты нас не купишь!

— А откуда ты знаешь, что он хочет нас купить? — спросил Вася.

— Ну а как же? Притащил нас сюда…

— Ты уверен, что это именно он?

— А кто же еще?

— Слушай, а ты видел космонавтов с крокодилами? И чтоб они сидели в одних трусах или в плавках каких-то и жевали как заведенные? И вообще, как ты думаешь, можно заставить нашу машину лететь помимо своей и нашей воли без всяких приборов и устройств?

— Н-ну, если, конечно…

— Вот то-то и оно. А где ты видишь эти самые приборы или устройства?

— Может, они где-нибудь там… — неопределенно махнул рукой Юрий в сторону джунглей.

— Допустим. Но, может, тогда там же сидят другие люди. А эти только так… для торжественной встречи.

— Хватит рассуждать! — вдруг рассердился Юрий. — Давай решим, что делать.

— А что делать? Прежде всего проверим — можем мы взлететь или нет.

И они попробовали включить двигатели, сдвинуть везделет с места.

Везделет только гудел жалобно и растерянно, но с места не трогался.

— Вот тебе и решение: взлететь не можем, с места тронуться не можем. Значит, нужно устанавливать контакт с местным населением — с теми, кто вышел нас встречать.

Юрий тоскливо посмотрел по сторонам и, вспомнив все, что с ним уже бывало, решил, что даже в такой совершенно непонятной обстановке он должен вести себя так, как советовал когда-то отец: «Если человеку очень плохо, пусть вспомнит что-нибудь смешное, попробует пошутить — и сразу станет легче».

— Видал, какую торжественную встречу устроили, почетный караул выставили, — мрачно сказал Юрий. — Только оркестра не хватает.

Наверно, Вася думал примерно о том же, потому что он сразу же откликнулся на шутку и тоже мрачно ответил:

— Действительно, прибыли два министра и сопровождающие их лица. — Он потрепал Шарика по загривку. — Сейчас начнем выяснять, кого они будут есть первыми, — министров или сопровождающих лиц.

— Значит, выходим?

— А что делать? Сколько бы времени мы ни сидели, а ничего не высидим. Нужно знакомиться…

— Тем более что они настроены как будто миролюбиво. Если бы они хотели нас слопать, они бы уже давным-давно попытались, например, поджарить наш везделет и выкурить нас наружу. А они сидят и смотрят.

И тогда они открыли двери и вышли на незнакомую землю неизвестного племени, сделали несколько шагов и почему-то поклонились. В конце концов, при такой встрече нужно прежде всего вести себя вежливо.

По всем правилам хорошего тона встречающие тоже обязаны были бы ответить им или поклоном, или так, как принято в этом племени: например, потереться носами об их носы или похлопать по плечу, пожать руки, попрыгать на одной ноге — словом, как-то выразить свое отношение к прибывшим. А представители этого раскрашенного, как орхидеи, племени сидели неподвижно, будто неживые, и даже не смотрели на ребят. Они смотрели на того, кто сидел на стуле.

Человек этот широко улыбнулся, сверкнув великолепными белыми зубами, и, по-видимому, хотел что-то сказать, но тут, как всегда в самые сложные минуты жизни, вмешался Шарик.

Он не спеша вылез из машины, обошел ребят и, став перед ними, осмотрелся. Ничто не предвещало неприятностей, и он, вдохнув терпкий, жаркий воздух джунглей, потянулся и зевнул. На солнце блеснули его клыки, а над поляной пронесся добродушный вздох выспавшегося Шарика: «Аауав!»

Пока Шарик потягивался и зевал, все на поляне затихло и насторожилось. Появление неведомого черно-белого лопоухого существа на четырех лапах с лихо вздернутым обрубком хвоста было встречено с должным вниманием.

Но уже в следующую секунду у крокодилов исчезла сонливость. Их маленькие глазки вспыхнули яростным огнем, кривые ножки и тяжелые, распластанные хвосты нервно дернулись.

Смутились, по-видимому, и люди. Они приподняли стоявшие возле них раскрашенные щиты и сжали боевые копья-дротики.

Шарик не заметил этих сдержанных приготовлений. Он добродушно и благожелательно, склонив голову набок, рассматривал окружающее до тех пор, пока какой-то мотылек довольно легкомысленно не уселся ему на нос. Шарик, естественно, чихнул и обиженно посмотрел на несерьезного шутника. Оказывается, над ним уже кружился целый рой каких-то мушек, комаров и бабочек. Некоторые даже пытались атаковать его, но сейчас же запутывались в густой собачьей шерсти.

И тут крокодилы пришли в движение. Неуловимо быстрыми, змеиными движениями они стали передвигаться к безмятежно рассматривающему мошкару Шарику.

Ребята сразу заметили это опасное движение и не столько от страха, сколько от отвращения подались назад, к машине. А Шарик не видел этого и остался один. Совсем один на чужой поляне чужого материка. Крокодилы обступали его со всех сторон, надвигаясь бесшумно, неуловимо, но, в общем-то, довольно быстро.

Еще мгновение — и Шарик, возможно, погиб бы, но Юрий не выдержал недоброй тишины и крикнул:

— Шарик!

Шарик с перепугу высоко подпрыгнул и растерянно, удивленно гавкнул.

Крокодилы прижались к земле и застыли, люди качнулись — возможно, они видели собаку в первый раз. И он сразу поразил всех — даже того человека, который в одиночестве сидел на стуле.

Если бы никто не испугался, Шарик, наверно, попросту сбежал в машину и там бы его никто не достал. Но он увидел, как все вокруг испугались, и, вспомнив бой на планете Красных Зорь, решил, что ему теперь все позволено. Он лихо подлетел к морде самого большого крокодила, того, что отполз от ног одинокого человека, и тявкнул ему прямо в пасть: «Гав! Гав! Гав!»

Крокодил отвернулся и даже, кажется, прищурился от неожиданности, и Шарик мог бы торжествовать победу.

Однако крокодилы тоже оказались на высоте. Они быстро пришли в себя, и сосед самого большого крокодила вдруг ринулся вперед и лязгнул огромными челюстями. Этот костяной лязг стал сигналом. Все остальные тоже кинулись в атаку.

Конечно, если бы на месте Шарика была какая-нибудь комнатная собачонка, которую держат только для увеселения хозяев, тогда крокодилы безусловно выиграли бы битву. Но Шарик был благородным потомком русских дворняжек, которые всему миру известны как самые преданные друзья человека, как первые исследователи неведомых космических высот, наконец. Шарик уже бывал на другой планете и сражался там не с такими чудовищами! Поэтому он не растерялся, не пал духом. Он, как истый потомок бойцов и охотников, с яростным заливистым лаем бросился на крокодилов.

Не зря говорят: смелость города берет. Шарик, не рассчитав разгона, лихо перескочил через крокодильи разверстые пасти и вскочил одному из них на спину. К нему немедленно бросились другие. Но Шарик перепрыгнул на третьего, успев при этом довольно ощутимо оцарапать морду одного из своих бронированных врагов.

Так и закружилась эта невероятная карусель. Шарик прыгал по крокодильим спинам, крокодилы лезли друг на друга и лупили соседей своими сильными, тяжелыми хвостами, а Шарик успевал при этом то укусить кого-то, то оцарапать.

Когда дерущиеся приближались к полуголым людям, те отступали, прятались в джунгли, а когда Шарик и крокодилы удалялись от них, тогда люди опять высовывали из зелени свои ослепительно сверкавшие белые носы.

Только один человек не тронулся с места. Он лишь крикнул что-то на непонятном языке, и крокодилы, тяжело дыша, стали расползаться по своим местам. Постепенно возвращались в строй и белоносые люди с черно-желтыми рисунками орхидей на лбах.

Шарик прекрасно понимал, что он вышел победителем из этой необыкновенной схватки. Его не оставил боевой азарт, он несколько раз обежал машину, принюхался к полянке, а потом торжествующе улегся у ног ребят.

Человек, сидящий на стуле, строго оглядел поляну и, дождавшись, пока все остальные соплеменники рассядутся по местам, а крокодилы расправят как следует свои могучие хвосты, на чистейшем русском языке произнес:

— Добро пожаловать, молодые люди! Здравствуйте, дорогие гости!

Если бы крокодилы начали танцевать вальс или, как говорят, грянул гром среди ясного неба, ребята удивились бы не так. Но русский язык в джунглях, да не какой-нибудь московский, с «аканьем», или волжский, с «оканьем», а самый чистый русский язык, на котором говорят артисты и дикторы!

— Здравствуйте, — вежливо ответил Вася. Но Юре почему-то показалось, что в данном случае нужно ответить иначе. И он сказал:

— Приветик! — и помахал рукой.

Вася почти с ужасом посмотрел на него и прошипел:

— Ты с ума сошел! В чужой стране…

— А что особенного? Может быть, я его обидел?

— «Может быть»! — передразнил Вася. — Ведь он, видимо, отлично знает русский язык.

— Тогда он поймет, что так тоже можно приветствовать, — сказал Юра и, расхрабрившись, пошел к стулу.

Но не дошел. Остальные люди вдруг поднялись со своих мест и стали окружать ребят. Откуда-то из глубины джунглей раздался прерывистый глухой барабанный звук. Белоносые люди с черной орхидеей на лбу стали подергиваться в такт этому ритму.

Вначале ребятам, конечно, было страшновато: мало ли зачем тебя окружают незнакомые, да еще вооруженные люди. А может быть, это охотники за черепами, которые, убив врага, высушивают его голову. И хотя, говорят, делают они это необыкновенно искусно — такое искусство почему-то не всем нравится.

Но потом, когда белоносые стали дергаться и вертеться на месте, Юрий шепнул другу:

— Ты знаешь, по-моему, они танцуют.

Вася критически посмотрел на странных, дергающихся и вертящих бедрами людей и не очень охотно, но согласился:

— Возможно… — Он решил не удивляться. Ведь когда на аэродроме встречают какого-нибудь высокого иностранного гостя, так перед ним обязательно проходит почетный караул, и высокий иностранный гость стоит и смотрит. Вот теперь и эти вооруженные люди демонстрируют высший класс своей боевой подготовки.

Все, что происходило на поляне, и успокаивало, и в то же время волновало ребят.

Юрий на всякий случай выпрямился, сурово и неприступно нахмурил брови и скрестил руки на груди, приняв гордую и независимую позу.

— Ты чего? — удивился Вася.

— Солидности набираюсь! — буркнул тот. — И тебе советую. Как-никак, а для нас выставили почетный караул, танцы всякие устроили…

Вася недоверчиво посмотрел на него, на танцующих воинов и решил, что в таком рассуждении есть доля правды. Он не стал скрещивать руки на груди, а заложил их за спину и чуть выставил вперед ногу. Поза получилась очень красивая и независимая, не хуже, чем у Юрия.

Как раз в этот момент воины стали расступаться, открывая как бы коридор к человеку на стуле, который сидел все в той же позе и все так же медленно что-то жевал.

Крокодилы остались на своих местах — с виду очень ленивые, сонные и ко всему равнодушные. Ребята не спеша и тоже, по возможности, очень солидно двинулись по этому коридору. Впереди них бежал легкомысленный Шарик, дружелюбно помахивая кургузым обрубком хвоста.

Когда они подошли к одинокому человеку, он встал, выплюнул жвачку и радушно развел руки:

— А теперь я приглашаю вас в мою резиденцию.

И они прошли сквозь зеленый коридор джунглей и вышли на другую поляну, почти скрытую окружающими ее пальмами с огромными перистыми листьями. В центре поблескивал проточный пруд, а вокруг него сгрудились хижины.

Чуть в стороне стояла особенно красивая и довольно большая хижина с верандой и большим навесом, под которым виднелась какая-то странная машина. Вася и Юра переглянулись и даже чуть замедлили шаг.

— Слушай, она поломанная, что ли? — шепнул Юрий.

— Не знаю… Может, такая конструкция…

Но рассмотреть ее они не успели — одинокий человек обогнул веранду и провел ребят в дом.

Глава 9

История Анабрадгономерата

— Садитесь, — сказал одинокий человек, показывая на легкие стулья и хлопая в ладоши. — Сейчас мои слуги подадут обед.

Все это показалось странным — человек говорит по-русски, а толкует о слугах. Неужели он дореволюционный? Но по виду он молодой. Шутит, что ли?

Но вслух ребята ничего не сказали. Они с достоинством уселись на стулья, поерзали, устраиваясь поудобней, и стулья под ними зашелестели, заскрипели и зашатались.

Но тут действительно стали появляться слуги — тоже с черно-желтыми пятнами на лбах, с белыми носами и татуировкой на лицах, небольшого роста, упитанные, похожие скорее на сытых и благополучных лакеев, чем на отважных воинов какого-нибудь малоизвестного племени.

— Ну-с, давайте знакомиться. Меня зовут Анабрадгономерат из рода Симлодатоинчена. Но поскольку вам выговаривать такие слова трудновато, называйте меня просто Ану. Итак, меня зовут Ану. А вас?

Пока белый человек произносил эти слова, ребята настороженно рассматривали его.

Странное у него лицо — как будто молодое и в то же время старое. Красивое, но чем-то неприятное. И тело у него было молодое, сильное, а на шее почему-то явственно проступала сетка глубоких морщин.

— Так как же мне вас называть? — повторил Ану.

Ребята назвались.

— Ну вот и чудесно… Прошу подкрепиться. Кухня у нас, естественно, с некоторыми странностями, но в общем ничего, терпеть можно. А привыкнешь — даже найдешь некоторую прелесть.

Рассмотреть как следует все, что принесли и поставили на стол слуги, было трудно — все покрывала мелко нарезанная зелень. Но запах от всего шел действительно ни на что не похожий. Пахло то ли перцем или луком и в то же время какими-то неизвестными духами, а может быть, и карамелями. Впрочем, если вечером не поужинаешь, то утром за завтраком съешь все, что угодно.

И ребята начали есть. Вначале какие-то травки и корешки или побеги, потом очень вкусную рыбу, наконец, нежное и странно сладковатое мясо. Оно было вкусным, ничего не скажешь, но каким-то уж чересчур странным.

Ану улыбнулся:

— Вам нравится мясо анаконды?

Анаконда! Самая большая змея на свете, гигантский удав, гроза джунглей.

— Да-да, не удивляйтесь. Это именно анаконда. — Ану перестал улыбаться и заговорил серьезно: — Местные племена давно употребляют в пищу и змей, и всяких там кузнечиков, но делают это в высшей степени бессистемно. Я, естественно, не мог этого допустить. Поэтому в моем племени неплохая анакондная ферма, есть прелюбопытные экземпляры.

Ану заметил недоумение ребят, опять улыбнулся — на этот раз, пожалуй, даже несколько злорадно — и хлопнул в ладоши.

Слуги немедленно принесли фрукты и ягоды, а хозяин сказал:

— Ну-с, не будем терять время. В конце концов, чем бы я вас ни угощал и что бы ни говорил, вас прежде всего волнует один вопрос: каким образом против своей воли вы очутились на этой земле и в этой хижине? Отвечу сразу: виноват в этом я. Это моя воля и моя программа заставила вашу машину не слушаться вас и прилететь туда, куда хотел я. А я, скажу честно, очень этого хотел.

— А… а зачем вам это нужно? — спросил Вася.

— Вот в этом все и дело. Мне не хочется вас обманывать — вы люди из самой интересной, на мой взгляд, страны. Я просто расскажу вам мою довольно-таки печальную историю, и вы сами сделаете вывод: прав я или не прав.

Все трое устроились поудобней, то есть поскрипели и пошелестели стульями, взяли по банану, но тут Юрий вспомнил, что на этот раз Шарика не приглашали к столу, и беспокойно огляделся.

Ану понял его сразу.

— Не беспокойтесь. Ваш четвероногий друг накормлен вместе с моими четвероногими друзьями.

Юрий смекнул, с кем кормили Шарика, и не без опаски спросил:

— А ваши четвероногие друзья не… того?

— Нет, не тревожьтесь. Они достаточно дрессированны и не едят никого без моего разрешения.

— Ну ладно… — не очень уверенно согласился Юрий. — Посмотрим и… послушаем.

— Так вот, — начал Ану, — родился я, по вашему летосчислению, почти двести десять лет назад на планете Саумпертон, в третьем подразделении семнадцатой галактики. Родители мои были довольно состоятельны и, стремясь расширить свое дело (они владели неплохими комбинатами по производству и переработке морских продуктов), отдали меня в космическое начальное училище, которое я окончил без особых отличий, но благодаря связям был все-таки принят в среднее космическое учебное заведение, где неожиданно для себя полюбил биологию. Родители согласились с этим увлечением — оно было связано с их основным делом. Начальство же поощрило меня — ведь на нашей планете было не так уж много молодых людей из хороших семей, желающих заниматься биологией. Это, знаете ли, иногда не очень приятно пахнет, — улыбнулся Ану.

Ребята смотрели друг на друга, на Ану и, честно говоря, стали побаиваться: уж не сумасшедший ли перед ними?

Получалась явная несуразица.

Ну что у него такой возраст — это его личное дело. Мало ли чего не бывает на других планетах. Это они понимали. А вот что там, где умудряются жить так долго, оказывается, есть состоятельные родители, владеющие собственным делом… Это что ж? Это ж выходит, что перед ними сидит самый обыкновенный капиталист, только с другой планеты?

Ану, видимо, понял, что ребята ему не поверили, он опять очень тонко улыбнулся, взял со стола какую-то желтовато-коричневую массу и отправил ее в рот. С этой минуты, разговаривая, он все время жевал.

— Я понимаю вас, вам не все ясно, кое-что смешно, иное даже враждебно. Но не спешите с выводами. Я не сумасшедший. Просто слушайте…

Как раз в это время одна из военных космических экспедиций перехватила космический корабль из третьего подразделения соседней, шестнадцатой галактики. Пленные показали, что они обнаружили довольно симпатичную Голубую планету, на которой уже окончилось образование живых существ с высшей нервной деятельностью и даже появились пока еще примитивные, но цивилизации. Самым приятным было то, что и условия планеты, и представители этих цивилизаций были разительно похожи и на нас, и на наших пленников. Ну, естественно, мы не захотели допустить, чтобы такая веселая и симпатичная планета досталась нашим противникам, которые давным-давно жили по иным, чем мы, законам и даже отказапись от принципов частной собственности и наемного труда.

Как и большинство молодежи, я тоже увлекся идеей предстоящего завоевания Голубой планеты и, воспользовавшись тем, что один из моих учителей был назначен начальником биологической группы экспедиции, добился зачисления в ее штат.

Нам нужно было спешить. Дело в том, что люди из шестнадцатой галактики могли появляться на Голубой планете только раз в шесть-семь тысяч лет, по вашему исчислению. Мы же находились еще дальше, и поэтому лететь нам предстояло еще дольше. И если бы мы пропустили выгодное время, мы не смогли бы добраться до вашей Голубой планеты в годы моего и последующего поколений.

— А почему? — спросил Юрий. — Что этому могло помешать?

— Видишь ли, Юрий… Все это очень сложно объяснить. В космосе только кажется, что все движется точно по прямой. На самом деле движение во Вселенной происходит по очень сложным, взаимозависимым кривым, да еще с непостоянной скоростью. Вот почему дальних космических путешественников всегда подстерегают неожиданности.

Так вот, в тот год кривые галактических движений располагались удачно: именно поэтому захваченный нами корабль и спешил на вашу планету. Ну, естественно, поспешили и мы.

Как проходило путешествие, рассказывать неинтересно. Были перегрузки, потом привыкание к искусственным гравитационным и магнитным полям, наконец, длительный искусственный сон и все такое, что почти обязательно в дальних путешествиях.

Когда мы вошли в зону действия магнитного поля вашей Голубой планеты, наш командир корабля стал снижаться. Мы начали изучение поверхности планеты и удивились — почти везде шла война. Все пять ваших континентов как будто сошли с ума — все воевали. Племена с племенами, страны со странами и так далее. А ведь наши пленники говорили, что те племена, с которыми они установили контакт, были очень миролюбивы.

Особенно серьезные события происходили на территории теперешней вашей страны и прилегающих к ней окрестностей. Там передвигались такие огромные людские массы, что мы заинтересовались этим и некоторое время, введя в строй тормозные плазменные двигатели, задерживались над ней, пристроившись в хвост как раз пролетавшей над Землей кометы. Уже потом, когда земляне наконец переступили порог начала подлинной цивилизации и изобрели радио, я узнал, что по странной случайности многие суеверные люди, разглядывая обыкновенную комету, предсказывали конец света, а одного из воюющих властолюбцев — кажется, Наполеона — даже объявили каким-то невероятным существом, если не ошибаюсь — антихристом.

Подчеркиваю, наша информация о вашей планете была, конечно, далеко не исчерпывающей. Правда, мы на полную мощность включали наши прослушивающие аппараты и, переводя их на специальные шифровальные машины, смогли разгадать структуру примерно полусотни языков ваших племен и народов, но этого было недостаточно. Мы владели таким оружием, что могли бы в два счета уничтожить все живое и прекратить войны. Но зачем это делать? Мы ведь пока что вели только разведку — настоящее освоение планеты могло произойти лишь через много тысячелетий, когда наши галактики снова сблизятся. А пока следовало найти место для более или менее незаметной высадки и обследовать живой мир планеты. Мой учитель, в частности, интересовался новыми рептилиями, холоднокровными, которых можно было бы разводить на наших планетах.

Мы сошли с кометной орбиты и высмотрели вот этот материчок. Нас он прельстил тем, что был почти необитаем — огромные пространства залиты водой и покрыты растительностью. Кроме того, наши пленники рассказали, что они высаживались как раз в этих местах и установили контакт с довольно высокой цивилизацией. Мы, правда, решили сесть несколько южнее, там, где приборы показали наличие разнообразной жизни, особенно рептилий.

И вот наша разведка — пятеро славных ребят, из которых я был самым молодым, — пересела на разведывательный корабль и нырнула вниз. Основной корабль дождался нашего приземления и отправился на обследование соседних планет, с тем чтобы года через два прилететь и забрать нас с собой.

Должен вам сказать, что поначалу все проходило очень хорошо. Мы не испытывали особых неудобств от перемены климата — на нашей планете он похож на местный; запас продуктов, в сущности, нам не потребовался — быстро приспособились к местной пище. Враждебных индейцев мы почти не встречали. А если и встречали, то, располагая нашей техникой, мы быстро и решительно разделывались с ними, не оставляя свидетелей — новых врагов на неизвестной планете.

Постепенно мы успокоились и освоились. И хотя научные работы велись на должном уровне, мы перестали проверять механизмы корабля, а пользовались лишь нашими вездеходами. Дожди, которые, как я теперь знаю, льют здесь целыми месяцами, постепенно превратили площадку под кораблем в болото, и он стал оседать, погружаясь в жидкую почву. Но мы так разленились, так были уверены в могуществе нашей техники, что не придали этому значения. Ведь в корабле заключена такая энергия, что стоило привести в движение хотя бы ее десятую часть, и он смог бы вырваться из любой передряги. И мы продолжали заниматься своими делами и развлекаться, пока мой шеф, начальник разведки, не потребовал перебазироваться куда-либо в предгорье — ему казалось, что корабль слишком уж глубоко ушел в болото. Да и окружающий нас животный мир был в основном изучен. Нужные нам экземпляры отобраны и приготовлены к длительной транспортировке. И тут случилось ужасное — корабль вышел из повиновения: он отказался выполнять наши команды.

— Тоже чья-нибудь воля? — спросил Вася.

— Нет, в данном случае не то, совсем не то.

— Отсырело что-нибудь? Или, может, размагнитилось? На нашей планете ведь очень сильное магнитное поле… — солидно вставил Юрий.

— Магнитное поле у вас, конечно, посильнее, чем на нашей планете, однако дело было не в нем. Но вы не перебивайте.

Я расскажу все по порядку. Мы все, конечно, бросились искать поломку, проверять схемы и буквально остолбенели. Понимаете, все, ну буквально все аппараты, приборы, механизмы и реакторы на месте, все как будто в полном порядке — и ничто не работает! Начали вскрывать кожухи, и тут обнаружилось, что наш корабль кишмя кишит муравьями. Да-да, не удивляйтесь — именно муравьями. В местных джунглях — сотни видов этих удивительных тварей, и множество из них незаметно для нас перебрались в корабль и приспособили его для своего жилья. Они разыскали лазейки, расширили их, кое-где законопатили и устроили свои муравейники, свои ходы и выходы, а заодно перегрызли во многих местах контакты, печатные, кристаллические, металлические и всякие иные схемы и соединения. Словом, если бы мы и решили восстановить все, что эти твари изгрызли, ничего бы не получилось.

Это была катастрофа. Незнакомая нам жизнь незаметно, неотвратимо победила нас.

Естественно, последняя наша надежда теперь заключалась в вездеходах. Мы прежде всего сняли с корабля некоторые блоки, которые не могли быть повреждены муравьями, потому что они находились в металлических экранированных кожухах, взяли оружие, припасы и все это выволокли на поверхность. Но самое главное, мы были лишены источников энергии, с помощью которых через несколько месяцев нам следовало сигнализировать нашему основному кораблю. Правда, рассчитав наши запасы, мы пришли к выводу, что если мы сумеем соединить энергию вездеходов, то, пожалуй, ее хватит для передачи сигналов. Но когда мы принялись за дело, оказалось, что муравьи проникли и в вездеходы.

Честно скажу, мы перепугались. Оставаться на чужой планете нам показалось страшным. И мы, вместо того чтобы спасать остатки корабля и его реакторы, решили прежде всего спасаться сами. Мы влезли в свои вездеходы и, с трудом приведя их в действие, помчались к предгорьям, туда, где проклятые дожди не так настойчиво заливают местность, не превращают ее в болото.

Я и мой шеф кое-как добрались до сухого места, осмотрелись и решили ждать второй вездеход — в пути мы все время поддерживали связь. Мы вышли из машины, чтобы размяться, и… попали в плен.

Нападение было совершено так стремительно, что мы и охнуть не успели, как нас связали, избили и уволокли в джунгли. Мы видели, как над нами кружил второй везделет, но помочь нам не мог. Больше никогда я не видел ни вторую нашу машину, ни наш разведывательный корабль, который, без сомнения, засосало болото и теперь он безмолвно лежит на дне этих бескрайних джунглей.

— Да-а… история, — вздохнул Юрий, переглянувшись с Васей.

Ему стало жалко Ану, хотя особых симпатий он к нему не питал — было в его облике и в его рассуждениях нечто очень неприятное. Но что именно, Юра все еще не определил.

Он задумался. В сущности, с ним и с Васей произошло почти то же самое, что и с этими биологами с другой планеты. Они тоже поспешили и тоже попали в плен. Так что можно, конечно, недолюбливать Ану и его шефа, можно и посмеиваться над ними в душе, но приходится делать и печальные выводы — сами они тоже почти в такой же ситуации.

Впрочем, отличием настоящего мужчины является как раз умение увидеть свою ошибку, оценить ее, и не просто оценить, а трезво и даже беспощадно осудить. А потом найти выход из создавшейся обстановки, с тем чтобы обязательно исправить ошибку. Потому что известно — нет ничего хуже застарелых ошибок. Они всегда ехидно и подло мстят.

Юрий решил быть осторожным, не спешить с выводами, а терпеливо слушать. Ведь в конечном счете Ану из пленника стал вождем племени. Значит, у него есть опыт, и его нужно перенять хотя бы для того, чтобы самим избавиться от пока что почетного, но все-таки плена.

— Впрочем, это был довольно странный плен, — продолжал рассказывать Ану, — нас просто таскало за собой кочевое индейское племя, и убежать нам не удалось, да и, честно говоря, это было бы бесполезно — кругом безжалостные джунгли, болота и такие же дикие племена. Однако моему шефу показалось, что он умнее меня. В один прекрасный день он удрал к соседнему племени, которое враждовало с нашим. Второе племя очень обрадовалось его прибытию и немедленно подвергло его испытаниям, которые он, естественно, не выдержал. Больше того, он возмутился, что его, ученого, испытывают, и пытался бежать обратно. А когда ему помешали в этом, вступил в бой. Результат был довольно прост — как враг, он был убит, а его голова высушена и, вероятно, продана кому-нибудь из белых.

Поступки шефа послужили мне примером. Но и сидеть в плену, влачить жалкое существование не то раба, не то прирученной обезьяны мне тоже не хотелось. Но я был молод, любознателен, быстро выучил язык племени, изучил его обычаи и понял главное — мои властители совершенно беспомощны против сотен болезней, которыми кишат джунгли. Поскольку я биолог, то без особого труда нашел немало средств, которые помогали бороться с некоторыми болезнями. Меня сделали главным жрецом. Но оставалось еще много болезней, лечить которые я не мог. А жрец обязан быть всемогущим. И тогда я объяснил им, что для этого мне нужно вернуться туда, где остался наш вездеход. Им пришлось подчиниться.

Дело в том, что на вездеходе находились некоторые блоки, которые могли помочь мне исполнить задуманное. Племя прибыло на это место, и я принялся за дело. Самым трудным, конечно, было разобраться в останках нашего вездехода. Проклятые муравьи за время моих злоключений успели попортить многое.

Но мое счастье заключалось в том, что вездеход предназначался для высадки на неизвестные планеты и, следовательно, имел повышенную защиту. Вот эта защита и спасла его, а теперь и меня.

Прежде всего я перевел атомный энергоблок на режим сверхэкономичной работы — энергии должно хватить как можно дольше. На сколько времени, я не знал и поэтому жадничал. Чтобы она не пропала зря, я установил радио— и лазерный приемники на постоянный режим работы и законсервировал передатчик. Ведь наш основной, экспедиционный корабль, несомненно, полетал-полетал над этой Голубой планетой и понял, что мы погибли. Поэтому он улетел — ведь его капитан знал инструкции и не мог рисковать всей экспедицией. Значит, ждать прибытия другого нашего корабля я практически не мог: прожить несколько тысяч лет даже мне не удастся. Зачем же передатчики?

— А приемники?

— А приемники могли потребоваться. Ведь в космосе летают не только представители нашей системы. Значит, я мог случайно засечь их сигналы и тогда уже включить передатчики и дать знать о себе.

— А почему же вы не дали знать о себе нашим людям — землянам? — удивился Юрий. Ану рассмеялся:

— Кому и как? В то время более или менее цивилизованные люди были заняты войнами, и, значит, устанавливать с ними контакты было бесполезно: на войне не до контактов. Да и техника у них была примитивная — ни радио, ни тем более лазерной связи.

— Верно, верно, мы совсем забыли о вашем возрасте.

— Прежде всего я позаботился о собственной безопасности и безопасности своих подданных — ведь они видели во мне теперь не только жреца, но и вождя. Сделать это было не так сложно: о населении этих мест я знал не так уж мало. Поэтому я включил биологические блоки и, облучив крокодильи яйца, вывел крокодилов с измененной наследственностью. Новые крокодилы отличались повышенной интеллектуальностью. Они воспринимали сигналы и полностью поддавались дрессировке, подчиняясь моей воле. Крокодилы стали моим главным войском. Они защищали меня и моих подданных в воде и в болотистых джунглях. Крокодилы, которых вывел и выдрессировал я, всегда нападают на людей не моего племени.

— Но ведь они напали на Шарика! — воскликнул Юрий. — А он-то на человека не похож.

— Верно. Но еще я им внушил, что все живое, чего они не знают, подлежит уничтожению. Для профилактики.

— Хороша профилактика! — буркнул Вася.

— А что же сделаешь? Все незнакомое может быть враждебно. Так зачем же ожидать, пока оно проявит свою враждебность, тем более что оно нам просто не требуется? Как видите, логика совершенно верная.

— Странная у вас логика… — уже начал сердиться Вася, но Юрий опять толкнул его ногой под столом.

— Мне кажется, что моя логика, — Ану сделал ударение на слове «моя», — моя логика совершенно правильна, потому что в конечном счете она принесла мне удачу. Так вот. Основное войско я создал. Но мне требовались еще вспомогательные подразделения: крокодилы свирепые, но недостаточно чуткие бойцы. Им не хватало разведки, службы связи. Для этой цели я приспособил обезьян, попугаев и еще кое-каких ночных птиц. Опять-таки с помощью биоманипулятора мне удалось несколько изменить их психику, теперь они прекрасно служат. Расселившись вокруг моей территории, они первыми замечают приближение любого врага и немедленно дают об этом знать своими сигналами. Крокодилы выходят в бой. Но вот беда — крокодилы не слишком поворотливы. Поэтому пришлось приспособить к делу и некоторые виды змей. Условия существования для них в этих местах идеальные, и служат они мне верно. Стоит только появиться чужаку — они немедленно атакуют его, и… дело сделано. Я бы даже сказал, что моя главная ударная сила — крокодилы несколько обленились от безделья: вот уже сотню лет, как в наших местах не появлялось ни одно индейское племя. Все они уверены, что здесь живет дьявол или злой дух. Мне это на руку. Правда, несколько раз сюда пытались пробиться белые люди, но что они могли сделать против моей гвардии? В конечном счете они никогда не возвращались. Вот таким образом я и жил, ожидая появления хоть какого-нибудь корабля. Должен отметить, что, как вы и сами это видите, для своих лет я выгляжу очень молодо — не правда ли?

Ребята только переглянулись. Да и что было говорить? Человек живет третий век, а похож на тридцатилетнего мужчину. Но обсуждать этот вопрос не хотелось — можно было попасть впросак, и поэтому Юрий вежливо, уклончиво пробурчал:

— Конечно… Но как это вам удается?

— Это удается, в общем-то, довольно просто — каждые десять лет я погружаюсь в годовой сон, подключая себя к одному из блоков биоманипуляторов… Вы, кстати, знаете, почему умирает все живое?

О многих вещах думали ребята в своей жизни, но об этом как-то не доводилось. Нельзя сказать, что они не знали, что все живое рано или поздно умирает, но почему и отчего? Они смущенно переглянулись.

— Как вам должно быть известно, — продолжал рассказывать Ану, — каждый живой организм состоит из клеток. А каждая клетка вне зависимости от организма может умирать. Понимаете? Весь организм живет, а некоторые клетки умирают, и на их месте рождаются новые. Когда организм молод, как у вас, например, клеток рождается больше, чем умирает, и вы растете. Вы, наверно, замечали, что, когда начинаешь заниматься физкультурой и спортом, развиваются те или иные мускулы, например бицепсы? Они становятся и больше, и крепче. Это значит — в них родилось клеток больше, чем умерло. И наоборот, если все время лежать, не испытывать никаких физических нагрузок, клетки будут отмирать быстрее, организм станет дряблым и быстрее состарится. Но это не все. Наступает время, когда человек уже не растет. Это значит, что смерть клеток и их рождение уравновесились. Сколько умирает, столько и рождается. И наконец, к старости все больше и больше клеток умирает, а новых рождается все меньше. Вот так, в общих чертах, наступает смерть. А представьте себе, что бы было, если бы в организме всегда, во всех случаях жизни рождалось столько же клеток, сколько и умирало?

— Я думаю, — промямлил Вася, потому что Ану требовательно посмотрел прямо ему в глаза, — что было бы очень хорошо…

— Правильно. Организм мог бы жить бесконечно. В этом, грубо говоря, весь фокус. Наши биологи создали метод восстановления клеток организма. Для наших людей важен десятилетний цикл. В течение десяти лет человек живет нормальной жизнью, затем его погружают в искусственный сон и подключают к биоманипулятору. По заранее подобранной программе различные токи — электрические, магнитные и прочие — осторожно воздействуют на клетки. В это же время идет медленное, специальное облучение. В результате организм быстро очищается от умирающих клеток. Так происходит омолаживание организма. И снова в течение десяти лет человек не стареет. У нас, на нашей планете, в стационарных, постоянных установках для этого нужно несколько недель, а для космонавтов созданы приборы, которые делают эту же работу за год.

— Это почему же такая разница?

— Так ведь когда мы летим от планеты к планете, а тем более из одной галактики в другую, проходят годы. Времени достаточно. Лети и омолаживайся.

— Здорово поставлено! Сколько же у вас живут люди?

— Как вам сказать… — почему-то смутился Ану. — Богатые, конечно, дольше, а тот, кому нечем заплатить за омоложение, меньше…

— Послушайте, Ану, — насупился Юрий, — а вам не кажется, что это не очень справедливо?

— Раньше не казалось, — вздохнул Ану. — Теперь, когда я наслушался земного радио, особенно вашего, то мне иногда кажется… Но с другой стороны… Вот, например, я так и не омолодил ни одного индейца. А почему? Потому что боюсь, что у меня не хватит энергии и биоманипулятор откажет: он требует немало энергии.

— Но ведь на крокодилов и даже змей у вас находилась энергия.

— Так она требовалась всего один раз. А на людей нужно постоянно…

— Ничего не понимаю! — искренне удивился и возмутился Вася. — Но это значит, что вы все время живете фактически один. Без товарищей. Вы хоть обучаете индейцев чему-нибудь?

Ану печально усмехнулся:

— Нет. Да и чему я их могу обучить? Ведь, в сущности, я знаю, точнее, знал одну лишь биологию. Теперь многое, конечно, забылось. Ну, знаю, как включить кнопки на тех приборах и блоках, что у меня остались. А все остальное…

— Да, но читать, писать, считать, наконец.

— А что читать и на чем писать? — пожал плечами Ану. — Считать я их научил. Так им и считать особенно нечего.

Ребята переглянулись.

— Вы не сердитесь, — поспешил объяснить Ану, — и не осуждайте. Это же очень просто — осуждать. Вы поймите… Как я мог жить по-другому? Как? Я и в самом деле кое-что знал там, на планете Саумпертон. Но постепенно порастерял свои знания, многое забыл. А самое главное — ведь мы учились с помощью блоков, видеомагнитофонов, ночного обучения, а на книги и на самостоятельное мышление у нас как-то не очень обращали внимание. И потом, я думал все время о главном: остаться в живых, не потерять надежду выбраться. Вот я и тренировался с теми блоками, что сохранились. Остальное меня даже не интересовало.

Постепенно ребята поняли, что Ану достоин скорее жалости, чем осуждения. Прожить столько лет и не только не научиться ничему новому, но даже позабыть то, что знал когда-то, — это и в самом деле страшно. И еще выходило, что в той, далекой и, видимо, высокой цивилизации, из которой примчался Ану, жизнь строилась по каким-то совершенно неведомым и непонятным для ребят законам. Подумать только: он жил исключительно для себя, заботился только о себе, а все остальное его не интересовало!

Однако ребята понимали, что его следовало не только жалеть или осуждать. Пожалуй, надо было относиться к нему прежде всего осторожно. Мало ли какие штучки может выкинуть этот странный человек!

Ану словно бы догадался, о чем думали ребята, и заискивающе сказал:

— Нет, вы не думайте, что это только по моей злой воле вы очутились тут.

— Знаете, Ану, вы задали нам столько загадок… — начал было Вася, но Юрий насмешливо перебил его:

— Выходит, что вы не виноваты и мы сами прибыли в гости к вашим крокодилам?

— Да нет, нет! — прижал руку к груди Ану. — Нет… Я, конечно, виноват, но не так уж сильно, как вы думаете.

— А мы еще ничего такого не думаем, мы слушаем! — все так же ершисто и насмешливо сказал Юрий.

Васе не очень понравился Юрин тон, и он помягче, повежливее сказал:

— Мы верим, Ану, что, может быть, вы и не так уж виноваты, но достанется за это нам. Вот в чем дело.

— Мы что-нибудь придумаем, чтоб вам не досталось, — сказал Ану. — Но я признаюсь вам честно: когда вы включили везделет, мой поисковый приемник сразу же поймал его волны и я понял, что в чьих-то руках на Земле находится машина из будущего. Не перебивайте! Дело в том, что вы почему-то включили приводные передатчики на ультрадлинных радиоволнах.

Юрий вспомнил, что, осваивая машину, они включали десятки ручек, рукояток, тумблеров и кнопок, и сказал:

— Но мы этого не хотели.

— Это не важно — хотели вы этого или не хотели. Важно, что включили. А надо вам сказать, что на вашей планете пользуются ультракороткими, короткими, средними и длинными волнами. А вот ультра— или супердлинными не пользуются. Не умеют или еще не знают, для чего они нужны. А ведь как раз ультрадлинные волны считаются у нас самым надежным средством межпланетных связей. Они не отражаются от магнитных слоев атмосферы, пробивают на своем пути многие препятствия, могут быть посланы на чрезвычайно далекие расстояния. Вот почему почти все наши космические путешественники пользуются ультрадлинными радиоволнами. Так вот, когда я услышал, что заработал этот приемник, и прислушался к его сигналам, то понял, что пользоваться приемо-передаточным устройством эти люди, что завладели им, явно не умеют. Вот тогда-то я и включил свой передатчик, подключил приводное устройство, и оно дало команду вашей машине.

— А вы не могли его выключить? — настороженно и почти зло спросил Юрий.

— В том-то и дело, что уже не мог! У меня заела какая-то кнопка. Может, муравьи повредили, а может, я не сумел сразу… Ну вот вы и полетели…

— Постойте, Ану, а почему же вы подтащили нас к ракетоносителю?

— К какому ракетоносителю? — искренне удивился Ану. — Я же вам говорю, что подключить-то я вас подключил, а выключить сразу не мог.

— А почему же мы летели?

— Но ведь на вашем вездеходе, или везделете, есть и особая система роботов. Как только она подключилась к моему приводному устройству, то сама стала выбирать и направление, и высоту полета и совершать все маневры, но я, ребята, виноват вот в чем… — скромно потупился Ану.

— В чем же это вы еще виноваты?

— Когда мне удалось исправить кнопку, я ее не выключил.

— Ага! — закричал Юрий, и почти сейчас же в помещение влетел встревоженный Шарик: не угрожает ли его хозяину опасность? А там, где опасность, Шарик считал себя обязанным присутствовать. — Ага! — злорадно повторил Юрий. — Значит, вы все-таки виноваты!

— Посудите сами. Мне так хотелось установить контакт хоть с кем-нибудь, кто помог бы мне возвратиться к себе домой. Ведь когда прилетал корабль с голубыми людьми Розовой планеты, я тоже пытался привлечь их к себе. Но ведь они пользуются нейтринной защитой, и мои жалкие блоки ничего не могли поделать. И самое главное… Самое главное, что мы, то есть наша система, постоянно враждуем с Розовой планетой. И поэтому хотя голубые люди и могли засечь мои передатчики, они вправе были просто не захотеть прийти мне на помощь.

— Плохо вы знаете голубых людей! — обиделся Юрий.

— Может быть, может быть, — поспешно согласился Ану. — Но в этот раз мне казалось, что там, откуда шли ваши сигналы, были и еще какие-то мощные излучения.

Ребята быстро переглянулись. И Ану заметил это, но не подал виду и продолжал говорить все так же покорно:

— Вначале я подумал, что это корабль из нашей галактики, а потом понял, что это невозможно, и подумал: «А вдруг на Землю прибыл какой-нибудь новый корабль из какой-нибудь не известной ни нам, ни вам цивилизации. В мире ведь может случиться все, что угодно».

— Ну-у, «все, что угодно» случается не так уж часто, — чтобы скрыть смущение, заметил Вася. — А вот если бы мы столкнулись с ракетоносителем, что тогда?

Все трое вдруг замолкли, каждый по-своему переживая услышанное. Только Шарик, обнюхав углы и мебель, вышел на порог хижины, развалился и засопел. Ему снились далекие миры и то страшное состояние, когда он вдруг стал невероятно расти. Поэтому во сне он тихонько и жалобно повизгивал.

— Послушайте, — вдруг озабоченно сказал Ану, — а ведь то, что вас занесло к этому самому ракетоносителю, действительно может быть очень опасно.

— Почему? — удивился Юрий. — Ведь страшней того, что случилось, уже не произойдет.

— Нет, вы не говорите так. Вы подумайте: все спутники Земли и все ракетоносители постоянно контролируются радарными станциями слежения. И я теперь понимаю маневр роботов вашего везделета. Чтобы уйти от станции слежения, они пристроили везделет к ракете, надеясь, что радары его не заметят. Они, вернее, их операторы подумают, что в машине легкие неполадки и сигнал от ракеты чуть раздваивается. Так, маскируясь ракетой, вы перелетели все границы до океана. Но потом вы отделились. И вот тут-то… Тут-то вас и могли засечь. А если засекли, жди беды.

— Какой же беды? — искренне удивился Вася. — Зачем вы нас пугаете? Мы кому-нибудь сделали плохое?

— Вы-то нет. Но ведь вы сами знаете, что сейчас повсюду ищут таинственные «летающие блюдца». Отметят радары ваш маршрут — и пожалуйста. Немедленно бросятся искать и вас, и ваш везделет.

— Ну при чем здесь «летающие блюдца»? — удивился Юрий.

— Не спорь, — поморщился Вася. — Я читал. Неизвестные предметы в небе или в космосе люди окрестили «летающими блюдцами» и охотятся за ними, чтобы разгадать их тайну или… или чтобы захватить их в плен и разобраться как следует, что это такое.

— Этого еще не хватало! — возмутился Юрий. — Из одного плена попасть в другой. Ну и втянули же вы нас в историю, Ану!

— Честно говоря, мне и самому эта история не нравится. И видно, нам придется выпутываться из нее вместе.

— Как это — вместе? — опешил Юрий.

— Очень просто, — пожал плечами Ану, — будем удирать втроем.

Ребят это предложение насторожило, и они переглянулись.

Ану грустно и понимающе улыбнулся.

— Вы думаете, что я вам не подхожу в товарищи? Может быть, вам кажется, что меня в вашей стране встретят не самым лучшим образом?

— Да нет…

— Ну, в общем…

— Так вот что я вам скажу. Не забывайте, что у меня сохранилось не так уж мало целеньких блоков. Это ничего, что я забыл принцип их действия. Я умею с ними обращаться. А ваши ученые сумеют разгадать их загадки, и тогда… Тогда ваша наука сразу сделает скачок вперед. Я думаю, что ради одного этого стоит взять меня в товарищи. Как вы думаете?

Ану казался симпатичным молодым человеком, с которым и в самом деле стоит совершить обратное путешествие. Ведь то, что предлагал Ану, было хоть и неожиданно, но как будто бы логично. Если и в самом деле соединить добрые изобретения планеты Саумпертон с теми, что заключены в неизвестном корабле, да прибавить все то, что знает Ану, — человечеству не потребуется изобретать уже изобретенное.

Но все-таки что-то настораживало ребят, что-то мешало по достоинству оценить великодушное предложение нового знакомого.

Ану почувствовал это.

— Я не понимаю вас, ребята, — совсем грустно сказал он. — Что вас пугает? Какие у вас могут быть сомнения? Вы просто обязаны оказать помощь попавшему в беду человеку. Я так думаю или не так?

Ребята готовы были уже раскаяться в своем недоверии, но в это время откуда-то издалека донеслись до них неясные шумы: не то крики, не то визги, и, главное, явственно послышался гул моторов.

Юрий тем не менее успел сказать:

— Дорогой Ану, мы хоть сейчас согласны пуститься в обратный путь. Мы оба уверены, что наши советские люди… — тут он немного запнулся, потому что ему впервые приходилось отвечать за всех советских людей, — сделают все возможное, чтобы помочь вам… чтобы вы… — Тут он снова запнулся и махнул рукой: — В общем, удирать так удирать. И как можно скорее.

Странный гул все усиливался, и где-то совсем близко проревели мощные самолетные моторы.

Ану уже не слушал Юрия. Он весь как-то сжался, руками вцепился в стол и прошептал:

— Ну вот, я так и знал. Вас все-таки заметили.

Он приподнялся, но выйти из помещения не успел. Вбежал перепуганный слуга и крикнул что-то на своем родном языке, руками показывая вверх, на потолок.

В то же время в хижину влетел возбужденный Шарик. Он бросился к Юрию, дернул его за штаны и кинулся к двери, нетерпеливо оглядываясь, как будто желая сказать: «Что же ты, хозяин, сидишь и ничего не делаешь, когда творится такое-этакое?»

Но поскольку говорить Шарик все-таки не мог, Юрий понял только одно: творится действительно нечто явно неладное.

Глава 10

И снова бой…

Рев самолетных моторов оглушал. Откуда-то из глубины джунглей неслись вопли обезьян и истошные крики птиц. За стенами хижины слышался топот множества босых ног.

Юрий решительно пошел к выходу, его обогнал Шарик, который выскочил за порог и, задрав голову, отрывисто, зло залаял.

Уже с порога Юрий увидел в раскаленном, белесом небе джунглей разноцветные — белые, оранжевые и красные — цветы парашютов. Сомнений не было: противник — какой именно и откуда, Юрий только догадывался — высаживал воздушный десант.

Если говорить честно, этот неведомый еще противник действовал очень умно. В здешние места иначе чем по воздуху не доберешься.

Юрий огляделся и понял, что противник знает, как воевать в джунглях: справа, за рекой, в небе тоже цвели парашюты, и слева, и сзади. Противник явно окружал деревушку со всех сторон одновременно. Вот почему отовсюду неслись истошные предупреждающие крики сторожей — они извещали Ану о страшной опасности.

И тут Юрий подумал, что будет, если сюда, на эту полянку, пробьются чужие, неизвестные солдаты и обнаружат на ней двух парнишек. Он даже поежился, представив себе, какие неприятности могут быть из-за их с Васей глупого мальчишеского поведения, из-за этого подозрительного типа Ану, из-за всего, что с ними случилось и в чем они не всегда были виноваты. Но кто их об этом спросит? Важно, что советские мальчишки на неведомой машине высадились в дебрях чужой страны.

Он обернулся. Сзади стояли Ану и Вася и тоже рассматривали в небе цветные парашюты. Дышать было трудно: от близких болот поднимались испарения.

— Что будем делать, Ану? — спросил Юрий.

— Не знаю… Я приказал моим воинам выйти навстречу.

— Каким воинам? Крокодилам?

Шарик услышал слово «крокодилы», покрутился под ногами у ребят и побежал прочь по утоптанной дорожке. Но этого никто не заметил.

— Нет, крокодилам я приказал выйти на позиции. А вот воинам… индейцам…

— Крокодилов пожалели, а индейцев нет? — сурово спросил Юрий и вдруг понял, что, прежде чем удрать, им предстояло принять бой. И, осознав, как складывается обстановка, и чувствуя необыкновенный прилив сил, Юрий все так же сурово спросил: — И вообще, что вы думаете делать со своим племенем?

— Не в них дело! — махнул рукой Ану. — Индейцы выяснят обстановку и тогда… тогда можно будет принять более существенные меры.

— Какие? Вступить в бой с противником?

— Еще не знаю… Ну, выпущу змеиные фермы, крокодилов. Да и индейцы со своими духовыми ружьями и отравленными стрелами кое-что сделают… — Ану запнулся и с надеждой посмотрел на ребят. — Но мне кажется, что все это бесполезно.

— Почему бесполезно? — удивился Юрий. — Если уж бой, так пусть будет бой. На везделете есть надежное оружие.

— Понимаете, противник слишком силен. Он сломит нас. И мне кажется, мне кажется…

Ану не договорил. Он отвернулся и стал прислушиваться к реву и стонам джунглей. Откуда-то издалека отчетливо донеслась раскатистая трель автомата.

Действительно стало страшно: с одной стороны — автоматы, а с другой — крокодилы… И, словно понимая это, Ану робко сказал:

— Мне кажется, нам нужно сдаться в плен.

От неожиданности ребята даже слова выговорить не смогли. Как, еще не приняв бой, еще не зная, в чем дело, уже думать о сдаче в плен?!

— Вы поймите меня правильно, — быстро заговорил Ану. — В конце концов, мы с ними ничего не сможем сделать, нас начнут бомбить с воздуха и уничтожат. А если мы сдадимся в плен, то, что ни говорите, а у нас есть знания, у нас есть и ваш и мой, пусть испорченный, вездеход. За все это, за наши знания они пощадят нас.

— Логично. Очень логично! — возмущенно сказал Вася. — Значит, мы отдадим свои знания, свои вездеходы и сами пойдем в плен? А поскольку у этих, — он кивнул в сторону джунглей, — такая же логика, как и у вас, то они наши знания используют, чтобы стать еще сильнее?

— Тут уж ничего не поделаешь…

— Вот именно. Значит, знания и вашей Галактики, и тех людей, которые сделали наш вездеход, пойдут им на пользу?

— Таков закон сильных…

— Поэтому мы должны сделать их еще сильнее и помочь им покорить тех, кто до этого был не слабее? Так?!

Ану сглотнул комок в горле:

— Выходит, так…

Вася от злости и от презрения задохнулся и уже не мог сказать ни слова. Тогда вмешался Юрий. Он понимал, что все дело сейчас в Ану.

Даже если они приведут в боевую готовность свой вездеход, Ану всегда сможет перехватить кибернетическую систему его управления и заставит вездеход делать то, что ему потребуется. Один раз он уже это сделал. В таких сложных условиях торопиться опасно. Вот почему Юрий, сдерживая раздражение, обратился к Ану очень миролюбиво:

— Слушайте, Ану, ведь вы собирались бежать в нашу страну. Что вам мешает сделать это?

— Я думал об этом… Думал. Но боюсь, что поздно: мы потеряли время. Понимаете, они засекли наше месторасположение и уже не выпустят вездеход. Более того, стоит ему показаться в воздухе, как они немедленно его собьют.

— Ану, но ведь вы даже не познакомились как следует с нашей машиной, а уже растерялись. И заметьте — вы и тогда растерялись, когда муравьи испортили ваш корабль, и сейчас теряетесь. Неужели это в обычаях вашей планеты?

— Вы считаете, что у нас есть шансы? — спросил Ану.

Чем дольше ребята смотрели на Ану, тем больше им казалось, что его соображения — это только отговорки. Просто он торгуется, прикидывая, кому бы продаться подороже, как наверняка спасти себя.

Ану в конце концов решил:

— Вы, ребята, правы. Нам надо немедленно удирать отсюда в вашу страну.

Он сделал выбор, принял решение, так и не заметив, как предал свое племя, мужчины которого в это время выходили на боевые позиции, чтобы защищать его, Ану.

Все трое бросились к машине. Ану пощелкал тумблерами и кнопками, потом уверенно открыл один из шкафчиков и некоторое время рассматривал заключенные в нем схемы. Он был так углублен, так сосредоточен, что даже не слышал, как со всех сторон все чаще и все ближе раздавались автоматные и пулеметные выстрелы — десантники приближались к деревне.

Индейские женщины и дети медленно и незаметно окружали машину и смотрели на нее скорбными глазами, словно предчувствуя, что их вождь задумал неладное. Столько мольбы было в их взглядах, столько веры, что ребятам стало не по себе. Это было особенно страшным потому, что лица индейцев, украшенные странной и жутковатой татуировкой, казались бесстрастными, даже на детских лицах не дрогнула ни одна жилка, ни один мускул.

И тут Юрий понял все. Он тронул Ану за плечо и показал на индейцев:

— А этих мы оставим?

— А что же делать? — пожал плечами Ану, словно сбрасывая Юрину руку. — Нам-то они не нужны.

— Но ведь воины на позициях. Начнется бой, и тогда… тогда…

— Нас это не касается. У нас более важные задачи.

— Нет! — решительно сказал Вася. — Нет! У нас так не делается. Мы не можем их бросить на верную смерть.

— Ребята, — нетерпеливо прикрикнул Ану, — у нас мало времени! Нам нужно спешить, а не думать об этих… детях природы. В конце концов, в таком положении они должны подумать сами о себе. И не беспокойтесь: те, кто останется, те подумают. Инстинкт самосохранения.

— Нет! — опять упрямо сказал Юрий. — Если бы они были одни, если бы они не верили вам, а они верили вам и сейчас верят. А вы? А мы их предаем. Так не делают.

— А как, по-вашему, нужно делать?! — разозлился Ану, он совершенно не понимал ребят. — Погибать самим или попадать в плен, чтобы спасти других?

— Да, именно так! — ответил Юрий. — Именно так. Так поступают настоящие мужчины, причем для этого вовсе не обязательно попадать в плен.

— Ну, знаете ли! — возмутился Ану. — В нашей галактике…

— Так то в вашей. А вот в нашей стране…

Между тем индейские женщины и дети все ближе и ближе подходили к машине, все пристальней смотрели на своего вождя, и в конце концов Ану, поежившись под их взглядами, опять уткнулся в схемы. Вскоре он доложил, что вездеход не только везделет, но и вездеплав. Он даже нашел необходимые рукоятки, которые обеспечивали перевод машины в нужное для этого положение.

— Ну вот что, время не терпит, — решил Юрий. — Давайте что-то делать.

— Что ты предлагаешь?

— Нужно немедленно вернуть воинов и постараться вывести племя из окружения. Иначе оно погибнет. А чтобы задержать десантников, пустим против них все ваше воинство — и крокодилов, и змей.

Ану помолчал, оглядел толпу женщин и детей. Он отдал несколько коротких команд на местном гортанном языке, и из толпы, как стрелы, вылетели подростки и скрылись в джунглях. Потом Ану подошел к развалинам своего вездехода, пошептал что-то, приложил руку к сердцу, ко лбу и стал крутить рукоятки и щелкать тумблерами. Юрий внимательно следил за ним и вдруг вспомнил, что все последнее время он почти не видел Шарика. Верный друг куда-то исчез.

Он осмотрелся, заглянул в машину, но Шарика не было нигде. Тогда он позвал собаку, но Шарик не откликнулся.

— Он найдется, — успокоил его Вася.

В наступившей тишине все чаще слышались перестуки автоматов и пулеметов и как будто менее пронзительные, затихающие крики обезьян и сторожевых птиц. Казалось, что все они успокаиваются.

Но через несколько минут над джунглями прокатился новый истошный вопль обезьян. Теперь они кричали как-то по-особенному.

Ану оглянулся и пояснил:

— В атаку пошли змеи. Обезьяны очень боятся змей.

В это время в деревеньку стали возвращаться индейские воины с длинными и легкими духовыми ружьями в руках. Они останавливались возле Ану, ожидая его распоряжений. Он подождал, пока собрались все воины, потом начал свою речь, которую, естественно, ни Вася, ни Юрий понять не смогли. Но по тому, как покорно поникали головами раскрашенные воины, можно было догадаться, что Ану сообщил им не очень-то приятные новости.

И в этот момент из глубины джунглей донесся истошный собачий лай.

— Шарик! — выдохнул Юрий и бросился на этот вопль.

Он сразу понял, что его смелому четвероногому другу грозит смертельная и наверняка необычная опасность — иначе Шарик ни за что бы так не вопил.

Но вопль этот сейчас же потонул в невообразимом шуме и гаме обезьян. Они орали, верещали и выли. В том направлении, где разыгрывался этот невероятный тропический концерт, но гораздо ближе, явственно послышался хруст ветвей.

Вася хотел было броситься за Юрием, но не успел. Юрия перехватил какой-то воин и что-то строго сказал на своем языке. Юрий не понял его, но воин, по-видимому, отлично знал все, что творится в зеленых чащях и болотах джунглей, и решительно задержал Юрия.

Обезьяньи крики все приближались, и воин, вынув из длинных черных, перехваченных ленточкой волос маленькую стрелу, заложил ее в свое духовое ружье и принял боевую позу. Несколько его товарищей тоже зарядили свои ружья и стали рядом.

Из джунглей по вершинам деревьев вырвалась стая обезьян. Они явно за кем-то гнались, швыряя в неведомого врага незрелые плоды. Неожиданно из чащи ветвей выскочил Шарик. Так вот кого преследовали обезьяны! Вид у него был загнанный и, честно говоря, жалкий, обрубок хвоста поджат, голова втянута в плечи, а выражение мохнатой морды было самое виноватое и бессовестно трусливое.

Вслед за ним, изгибаясь, почти струясь, толчками, прыжками двигалась большущая змея. От боевого возбуждения ее раздвоенный язычок метался в раскрытой пасти, усеянной острыми и страшными зубами. Еще мгновение, еще один толчок — и змея наверняка бы настигла Шарика, которого в зарослях спасали стволы и лианы: змее негде было развернуться в тугую и беспощадную пружину. Но здесь, на поляне, она наверняка схватила бы его. Но именно в это мгновение из той же чащи вывалился крокодил и молниеносно лязгнул своими огромными челюстями.

Тут случилось невероятное: голова змеи и часть ее туловища еще стремительно приближались к Шарику, а хвост и вторая часть туловища, отсеченная мощным ударом челюстей, уже извивались на траве. Стремительность и точность удара были такими, что ребята замерли, — уж на что могучей и непобедимой казалась змея, но крокодил явно превзошел своего противника.

— Да-а! — покачал головой Юрий. — Ваши вспомогательные солдаты, Ану, действуют отлично.

— Это что, — наигранно-пренебрежительно махнул рукой Ану. — Это была анаконда. Змея, скажу вам, вкусная, но несколько неповоротливая. Ею хорошо пользоваться в засадах, а в маневренном бою она стоит немногого. А вот есть тут маленькие и очень ядовитые змейки — вот этих даже я побаиваюсь.

— Ну что ж, — окончательно приходя в себя, решил Вася, — рассуждая логически, под таким прикрытием мы можем отойти довольно спокойно.

Шарик, который юркнул в машину, наконец тоже пришел в себя и виновато выглянул из-за дверцы. Невозмутимый крокодил лежал возле ног Ану и, вероятно, ни о чем не думал.

Итак, машина оказалась еще и вездеплавом, и поэтому выбраться им самим было довольно просто. Вода в стремительной и глубокой реке казалась почти черной. Стоит проплыть по ней несколько километров — и прощай окружение. Но как быть с индейцами? Как быть с остатками везделета с планеты Саумпертон? Неужели оставлять неизвестному противнику?

Ану все это не интересовало. Ему нравилась машина ребят. Но это почему-то не слишком нравилось ребятам. Кто его знает, что может выдумать этот странный вождь странного племени!

Ану сам пришел на помощь.

— По-моему, мы действительно выскочим совершенно незаметно, — сказал он. — Нужно только принять соответствующие меры. — Он вдруг поморщился и недовольно посмотрел на ребят. — Ах да… Надо же спасать еще и племя.

Ану пренебрежительно кивнул на индейцев, которые теперь казались не страшными, а скорее жалкими в своей черно-оранжево-белой татуировке, с длинными духовыми ружьями у плеча.

— Что вы предлагаете?

— Если бы мы знали… — начал было Вася, который искренне жалел индейцев, но не знал, что предпринять.

Юрий сразу перебил его:

— Прежде всего нужно снять блоки с вашего везделета, а потом уничтожить его остатки.

Видно, Ану не думал о том, что им придется уничтожить тот самый везделет, к которому он так привык за многие десятки лет своего изгнания. Ведь это было последнее, что роднило его с прошлой жизнью, с его планетой. Вот почему он ничего не ответил и даже как будто растерялся.

— А зачем машину уничтожать? — спросил Вася.

— То есть как это — зачем? — опешил Юрий. — Выходит, передать противнику ключ от знаний?

— Чтобы этого не случилось, вовсе не нужно уничтожать — можно просто спрятать. Конечно спрятать. Ведь не всегда же на Земле будут существовать такие нравы, когда людям обязательно нужно будет воевать. Ведь придет же время, когда самым главным будет получение знаний. И вот тогда эти остатки пригодятся…

— Да, но куда их спрячешь? — задумчиво протянул Юрий.

— Наш везделет пролежал в песке неизвестно сколько лет, а этот не сможет пролежать десятилетия?

— Выходит… в землю?

— Ну а куда же еще? — уже сердито переспросил Вася и добавил: — Как можно скорее!

Ану сразу оценил предложение. Он что-то крикнул своему племени, и те, переглянувшись, бросились к хижинам.

Ану, Вася и Юрий принялись за работу. Развинчивали болты и гайки, отстегивали тренчики и защелки и таскали блоки съеденного муравьями везделета в свою машину.

В это же время рядом несколько десятков воинов копали яму, аккуратно складывая землю на огромные листья тропических растений. Работали молча, споро, но по взглядам, по вздохам видно было, что им не нравится вся эта затея, потому что они ничего в ней не понимали.

Небо над джунглями очистилось от парашютов и самолетов, и сами джунгли как бы притихли, затаились. Только где-то неподалеку еще ворчали обезьяны и кричали невидимые птицы.

Ану догадывался, что, вероятно, уточняют боевые задачи и вскоре неминуемо начнется наступление. Следовало спешить.

— Сейчас, кажется, самое подходящее время переходить в атаку, — задумчиво сказал Ану.

— В какую атаку? — не понял его Вася, занятый мыслями о судьбе индейцев.

— Сейчас у нас один противник. И мы его должны атаковать, потому что самым лучшим способом защиты является атака, нападение.

— Так что же? Выходит, мы введем в дело оружие? — насторожился Юрий.

— Нет, — решил Ану. — Оно может принести неисчислимые бедствия, и, главное, оно откроет противнику нашу тайну. И вообще может случиться такое, что мы и сами не сможем себе представить. Нет, я недаром готовил свое воинство столько лет.

Он достал один из блоков, подключил его клеммам в машине ребят, осторожно покрутил какие-то рукоятки и удовлетворенно хмыкнул:

— Все в порядке! Сейчас дадим команду к атаке.

Он еще поколдовал над блоком, посвистел над ним тихонько и жалобно. И в наступившей тишине как-то вдруг тревожно и даже страшно стало на душе у ребят.

— Почувствовали? — усмехнулся Ану. — Я дал команду моим змеям нападать.

— Но, Ану, как это нападать, зачем?

— Зачем, вы знаете — нужно задержать противника. А вот как — это очень сложно. Чтобы ответить совсем коротко, скажу: слышали, как я свистел? Ну вот это и есть команда. Разные семейства и отряды живых существ, обитающих на вашей, да и не только на вашей, а на всякой планете, имеют свой, несколько отличный от остальных мозг, нервную систему и многое другое. Значит, прежде всего нужно знать эти различия. Потом, узнав, можно их подчинить, влиять на них, прививать им то, что выгодно тебе. А чтобы они слушались тебя и не путали твоих команд с другими, нужно еще и разработать для каждого вида свой особый сигнал. Для змей я разработал свист на различных нотах. По этому свисту они и пойдут в атаку.

Ану не успел объяснить, как это произойдет, потому что откуда-то издалека над джунглями прокатился истошный крик смертельно перепуганного человека. Ему сейчас же стали вторить обезьяны.

— Ну вот, началось.

— Что там… сейчас делается? — спросил Юрий.

— Все очень просто. Когда я вначале дал команду своим змеям выйти на позиции, они выполнили это, но их заметили обезьяны. А обезьяны, нужно вам сказать, прямо-таки ненавидят змей. Ненавидят и боятся. Змеи выдрессированы только на незнакомых людей или животных. Одной анаконде попался ваш четвероногий друг, и она погналась за ним. Правда, мне не совсем понятно, почему мой боевой крокодил так яростно защищал его. Впрочем, очень возможно, что совпали на какое-то мгновение их биотоки и они поняли друг друга. Ведь этот крокодил вроде полководца. Я воспитывал и тренировал его особенно долго.

Юрий подумал, что Шарик давным-давно знаком с биотоками, которые излучает всякий живой мозг, и поэтому его мгновенная дружба с крокодилами после первой драки может быть и объяснена: они сумели понять друг друга и решили помогать друг другу. Но как обстоит дело со змеями?

— Да, так вот, — с небрежной гордостью рассказывал Ану. — Змеи вышли на позиции, притаились и стали ждать моего сигнала. Обезьяны, потеряв из виду змей, тоже успокоились, тем более что противник после высадки десанта стал собирать своих парашютистов и осматриваться. А вот сейчас, когда я дал сигнал атаки, змеи пришли в движение. По-видимому, одна из них уже атаковала врага. Слышали? И обезьяны увидели пришедших в движение змей и, конечно, откликнулись. Сейчас в джунглях будет очень весело!

Он не ошибся. Крики и вопли в дебрях тропического леса раздавались все чаще и чаще. Наконец стали глухо рваться гранаты. Бой с воинством Ану развертывался по всем правилам военного искусства — одни нападали, другие оборонялись.

Индейцы хмуро поглядывали на своего вождя, ожидая от него приказаний.

Ану сказал им несколько слов.

Индейцы только склонили головы — они привыкли во всем подчиняться своему вождю. Они поняли теперь, что для собственного спасения нужно уйти из родной деревни и раствориться в джунглях.

Мужчины осторожно опустили в приготовленную яму остатки везделета и стали быстро засыпать его. В это время женщины и дети разбежались по своим хижинам и стали собирать вещи. Когда они вышли с ними на поляну, мужчины уже засыпали везделет и теперь приплясывали на холмике, утрамбовывая землю.

Ану прислушался к тому, что творилось в джунглях, и сказал:

— Пора уходить.

Солнце склонялось к горизонту, воздух стал более влажным, и дышалось еще более тяжело. И тут совсем неподалеку грохнуло несколько выстрелов.

— И противник нервничает, — усмехнулся Ану, — нужно воспользоваться этим.

И он приказал немедленно поджечь хижины. Индейцы не стали протестовать. Они покорно выполнили и это приказание вождя.

Когда вездеход тронулся, в перекаленное тропическим солнцем небо взметнулись столбы бурого легкого дыма — отлично высохшие листья, которыми были покрыты хижины, горели легко и быстро.

Глава 11

Шарик в разведке

— Куда же мы двинемся? — спросил Вася.

— Пожалуй, лучше вниз — нам поможет течение. Да и им тоже, — кивнул Ану на свое племя, толпящееся вдоль берега с пожитками за плечами и на голове.

— А вы знаете, что сейчас делается на обоих берегах реки?

— Посмотрим.

— Кто посмотрит?

— Можно послать в разведку воинов.

— А если они попадутся противнику на глаза? Тогда будет раскрыт наш замысел и могут погибнуть ни в чем не повинные люди.

— Я предлагаю послать не воинов, а крокодилов, — вмешался Юрий. — Пусть они выяснят, свободны ли берега реки. Ведь что там делается в джунглях, ничего не разберешь.

— Крокодилы — хорошие пловцы и отличные бойцы. Но я натренировал их так, что они вряд ли что-нибудь разведают. Драться они умеют, это верно. А вот разведать… Да и как они дадут знать о том, что увидели?

— А если… если мы пошлем вместе с крокодилами нашего Шарика? — осторожно спросил Юрий.

И Вася удивленно посмотрел на него — рисковать четвероногим другом?

— Кое-что он может сделать. Там, где ничего не поймет ваш крокодил, там во всем разберется Шарик. Ведь у него, кроме глаз, есть еще и великолепный нюх, чутье. Он сразу, по запаху, определит, есть ли люди вдоль нашего движения или нет. А определив, лаем даст об этом знать. Ведь крокодилы-то лаять не умеют.

— Резонно, — согласился Ану. — Вы можете отдать ему распоряжение?

— Да, если вы дадите мне ваш блок с усилителем биотоков.

Ану пожал плечами, перевалился на сиденье и, покопавшись в своей поклаже, передал Юрию блок, показав, как с ним обращаться.

Юра напряг все свои мыслительные способности, отчего у него на вспотевшем лбу прорезались глубокие морщинки. Он стал думать, глядя прямо в глаза Шарику, безмятежно помахивающему обрубком хвоста.

Шарик доверчиво улыбнулся, хотя в глазах у него мелькало виноватое выражение — он не забыл, как не то что бежал, а прямо-таки улепетывал от анаконды.

По его улыбке стало понятно, что мыслительные способности Юрия пока не действуют. Наверно, не хватало биотоков. И это очень смущало, тем более что Юрий думал не на обыкновенном русском языке, который, как известно, Шарик понимал не очень хорошо, а на языке голубых людей.

— Не получается? — насмешливо спросил Ану.

— Да… Что-то не так.

— Ах, молодой человек, молодой человек, вы еще собираетесь командовать! Ведь все нужно проверять и проверять. А вы не проверили.

— Чего я не проверил? — удивился Юрий.

— Не проверили, включен ли блок в систему питания. Ведь в нем нет энергии.

Юра густо покраснел: промах был слишком уж наглядным.

— Вот и нам, на планете Саумпертон, казалось, что все на свете будет делаться само по себе. Нет, уважаемые. И в будущем, при более высокой цивилизации, человеку необходимо быть внимательным, уметь решать сложные задачи. А мы… Да и вы…

Он говорил еще много и долго, но блок в систему питания все-таки включил. Юрий не мог слушать его рассуждения, потому что он опять напрягал все свои мыслительные способности, стараясь мобилизовать побольше биотоков. А Вася следил за товарищем, волновался и поэтому тоже не слушал Ану.

Случилось почти чудо. Почти, потому что настоящее чудо бывает тогда, когда человек не ожидает невероятного, а оно случается. А тут Юрий ждал невероятного, и оно свершилось.

Едва он начал думать на языке голубых людей, как уши Шарика встали торчком и весь он напружинился, а глаза сверкнули умно и внимательно. Юра растолковал своему верному другу боевую задачу, и тот в знак согласия и понимания кивал своей косматой головой. Наконец, вытирая пот, стараясь уже не напрягать мыслительных способностей, Юрий спросил Шарика, все ли ему понятно. Верный друг коротко кивнул, подскочил и лизнул Юрия в нос.

— Ну вот, теперь дело за вашим крокодилом.

— Этот не подведет, — лениво ответил Ану и протянул руку к блоку.

Но Шарик опередил его. Он выскользнул из машины и бросился к тому самому крокодилу, который спас его от анаконды. Встав перед его страшной, но невозмутимой мордой, он уставился в сонные, поблескивающие недобрым алым светом крохотные крокодильи глаза. Так они стояли друг перед другом, и что происходило между ними, никто понять не мог.

Но когда оба вдруг повернулись и пошли к воде, всем стало понятно, что крокодил и собака договорились между собой на каком-то особом, только им понятном и доступном языке. И вот что удивительно — ведь ни у того ни у другого не было ни блока усиления биотоков, ни общего языка. Крокодил ведь попросту не мог знать ни русского, ни тем более языка голубых людей, и все-таки он понял Шарика.

Ану пожал плечами.

— Вот этого, честно скажу, я не ожидал. Выходит, у них тоже имеется какая-то своя, особая система обмена мнениями и информацией. Чрезвычайно интересно! Я с этим не сталкивался и даже не предполагал такого.

— Рассуждая логически… — начал было Вася, но, безмерно гордый успехами Шарика, Юра перебил его:

— Век живи, век учись…

Ану с подозрением покосился на него и осторожно осведомился:

— А продолжения у этого изречения нет? Что-то вы остановились как будто на полуслове.

— Нет. Пока что продолжения нет, но, может быть, придумают…

Ему тоже стало не по себе — откуда Ану узнал, что у этой пословицы есть не слишком умное, но зато злое продолжение? Может быть, Ану умеет читать мысли даже без применения усилителя биотоков?

Крокодил медленно сполз в темные воды реки. Шарик смело вспрыгнул ему на спину и устроился на крокодильей шее. Над водой торчала только верхняя часть страшной, рубчатой морды с двумя парами дырочек. В одной пробегали зоркие злые глаза, а вторая тихонько посапывала, вдыхая и выдыхая густой парной воздух. Необыкновенная команда отчалила от топких берегов, и со стороны казалось, что аккуратно поджавший хвост Шарик несется по воде без всякой посторонней помощи.

Ану проводил их взглядом, задумался, вздохнул, а потом радостно улыбнулся и достал еще один снятый им со своей машины блок, подключил его и настроил. Вспыхнул странно розовый, слегка пульсирующий экран.

Ребята искоса наблюдали за Ану. Он то настраивал свой прибор и довольно улыбался, то сердился и хмурился. Видно, у него получалось что-то не так, как он бы того желал.

— Может быть, помочь? — спросил Юрий.

— В данном случае помощь не требуется. Просто я ставлю опыт.

Ставить опыт в такое напряженное время казалось странным. Юрий только пожал плечами. В минуту смертельной опасности — ведь как-никак, а отзвуки схваток неизвестных парашютистов с воинством Ану: крокодилами, змеями и обезьянами — все еще докатывались до берега реки — человек может вести себя по-всякому. Но ставить опыт… Такого, кажется, еще не бывало.

Ану, задумчиво помолчав, произнес:

— Мне кажется, мы не сможем увидеть то, что видит сейчас ваш четвероногий друг.

Конечно, если бы ребята не повидали на своем веку такого, что не видел еще никто на свете, они могли бы удивиться или даже не поверить Ану. Но они видели слишком многое, и поэтому Вася довольно равнодушно спросил:

— Что этому мешает?

— Я не замерил длину волны биотоков Шарика, — скромно сказал Ану, продолжая крутить рукоятки. — Вот теперь и мучаюсь.

— А вы думаете, что Шарик сможет мысленно рассказать нам, что он видит? — спросил Вася, придвигаясь к прибору.

— Нет, этого я не думаю. Хоть ваша собака и обучалась языку голубых людей, это, так сказать, исключение из правил. А правило гласит — животное не способно мыслить с помощью слов или понятий, оно мыслит только конкретными картинами.

— Что-то не совсем понятно.

— А вы как-нибудь на досуге последите за собой. Тогда окажется, что вы думаете словами, понятиями. Если вам, например, хочется выпить воды, то вы не представляете себе картину льющейся или стоящей воды, а мысленно как бы произносите слово «вода». Если вам хочется есть, то в вашем мозгу возникает не картина обеда во всех подробностях, а именно слово, понятие «обед». Вы потом можете его уточнить. Например, заставить себя представить, что на обед вы получите суп и котлеты или жаркое. Но даже представляя себе обед, даже рисуя его в мыслях, вы как бы опишете этот самый обед словами. А вот у животных дело обстоит не так. Они видят сразу целую картину — ведь у них нет языка, как у людей.

— Ну и как же можно увидеть то, что видит животное?

— Довольно просто. Когда зрительные нервы передают изображение окружающей картины в мозг, возбуждаются определенные клетки мозга. А раз они возбуждаются, то, значит, обязательно выделяют энергию. Эта энергия, конечно, ничтожна, но ведь и прибор необыкновенно чувствителен. Он может уловить, а потом и усилить как раз ничтожнейшие порции энергии, в данном случае биотоков. Но тут есть еще одна трудность — каждое животное имеет свою, только одному ему присущую длину волн биотоков. Если поймать эту волну и усилить биотоки, то можно увидеть, что видит животное. Я пробовал настраиваться на обезьян, но получалось… неважно.

— Но ведь обезьяны более умные животные, чем, например, собаки.

— Это еще неизвестно. По моим наблюдениям, у обезьян уже есть не только система отражения картины окружающего, но и отвлеченные понятия. Они как бы отошли от обыкновенных животных, но до человека им, конечно, далеко. А вот ваша собака как раз подходит для такого опыта — она и мыслит картинами, отражениями, и не имеет конкретных слов, понятий…

— А язык голубых людей? — перебил Вася.

— Так это ж не ее язык. Когда она старается понять то, что вы вдалбливаете ей на этом языке, в ее мозгу идет как бы переводческая работа. Она переводит слова и понятия, высказанные вами, в картины, образы. Это все равно что вы начали бы сейчас говорить… ну, например, на английском языке. Он не ваш родной язык, и вы не умеете думать на нем. Поэтому вы вначале составите нужную фразу на своем родном языке, а потом, в мозгу, переведете ее на английский и произнесете вслух. Ведь вы поступаете именно так?

— Точно!

— Ну вот так примерно поступает и Шарик. И если бы мне удалось настроиться…

На этот раз ему удалось. На экране мелькнуло еще неясное, словно размытое изображение медленно проплывающего леса, перевитого лианами и невероятной красоты цветами. Потом изображение исчезло, а через некоторое время появилось вновь. Оно перемежалось то гладью реки, то видом противоположного берега. Ану осторожно покручивал рукоятку. Изображение становилось то совсем резким и полным, то временами пропадало или совсем, или только частично.

— Ничего не понимаю… Блок не в порядке, что ли? — сердился Ану.

Молчавший Юрий думал о Шарике и в то же время присматривался к действиям вождя племени и вдруг как-то сразу, словно при вспышке, заметил интересную особенность — изображение на экране блока пропадало не сразу, а постепенно и не полностью, как бы смазывалось, затушевывалось. И Юрий, представив, как ведет себя Шарик на спине крокодила у берега незнакомой и враждебной реки, понял, что с ним происходит.

— Все правильно, — сказал Юрий. — Шарик сейчас принюхивается.

— То есть как это принюхивается? — не понял Ану.

— Понимаете, у собаки есть ведь не только зрение. Она пользуется еще и слухом, и обонянием. Так вот, когда она принюхивается или прислушивается, она наверняка переключает какие-то участки головного мозга, которые принимают сигналы от этих органов. Может быть, они тоже излучают биотоки, но я боюсь, что вы не изобрели блока, который мог бы переводить запахи и звуки на язык изображения.

Ану согласился с Юрием:

— Ладно. Будем следить только за тем, что он видит. — И уж потом Ану смутился: — Выходит, я совсем забыл и биологию, — и горько вздохнул. — Что ж делать… Если не пользоваться знаниями, если постоянно не учиться, они обязательно пропадают. Нас этому учили в школе, но я забыл и это…

Ану отвернулся и долго молча смотрел на экран, что-то припоминая, и осторожно работал рукоятками. Вскоре все пошло на лад. Шарик плыл на крокодиле, а люди в вездеходе видели все то, что видел он. А он видел многое: и берега, и тропы, по которым можно пройти, и болота, которые нужно обойти. И все это учитывалось и запоминалось.

Потом крокодил пристал к берегу, и Шарик долго принюхивался и прислушивался к окружающему, потому что изображение на экране часто пропадало. Наконец он двинулся вглубь джунглей. Теперь на экране были видны только корни и стволы. Толстые, тонкие и необъятные. Они переплетались, росли друг на друге, и все-таки Шарик пробирался сквозь эту путаницу, а за ним, ковыляя на своих слегка вывернутых лапах, двигался крокодил, и всем было видно, что он каким-то таинственным образом отлично понимал, чего от него хочет собака.

В одном месте изображение на экране стало особенно ярким и четким. Но оно было таким страшным, что даже смотреть на экран не хотелось. Но в то же время смотреть приходилось.

На розоватом квадратике они видели большого и, видимо, сильного человека в незнакомой грязно-пятнистой одежде, который отчаянно боролся с огромной змеей. На голове у человека еще держался лихо заломленный берет.

Человек этот извивался, стараясь избавиться от змеи, которая легко и даже как будто изящно покачивала своей страшной головой над его беретом, а сама все сильнее и сильнее сжимала тугие, лоснящиеся кольца своего могучего тела. В какое-то мгновение сил у человека не хватило, и он сдался. Змея неуловимо быстро расправила кольца, бросила свою жертву и заструилась куда-то дальше, между корней и лиан, то сливаясь с ними, то, освещенная косым лучом солнца, словно вспыхивала, красуясь своей страшной, пробивной силой.

— Теперь мне понятно, что произошло, — сказал Ану. — На них вначале напали мелкие ядовитые змеи, и они разбежались. Теперь их в лесу ловят анаконды. Да-а… Я им не завидую. Совсем не завидую…

— Послушайте! — вдруг опять словно осенило Юрия. — А почему мы не используем радио? Биотоки используем, а самое обыкновенное радио забыли!

— При чем здесь радио? — удивился Вася. — Тебе что, концерта не хватает?

— Чудак, это же солдаты! И у них обязательно есть командиры. А все командиры обязательно поддерживают связь со своими начальниками, доносят им, как идет бой или там сражение… И если мы подслушаем…

— Правильно, парень! Абсолютно правильно! Просто удивительно, как мы не додумались до такой простейшей вещи. Сейчас же включаем!

— Опыта военного у нас нет — вот что, — почему-то печально сказал Вася, словно всю свою жизнь мечтал повоевать.

— Ну, мне такого опыта, — кивнув на экран, презрительно скривился Юрий, — век бы не иметь. А вот следить за ними нужно.

Ану уже включил приемник и стал настраивать его на ближние воинские коротковолновые рации. Обнаружить их не составляло особого труда. Потом их подключили к лингвистическим блокам-переводчикам, и чужие голоса стали понятными. А послушав переговоры парашютистов со своими начальниками, он понял, что парашютисты не только потерпели поражение от воинства Ану, но и пострадали от огня своих же солдат — те палили во все стороны, преследуя невидимого, но опасного врага.

Сейчас командиры собирали остатки своих растерявшихся в джунглях подразделений и требовали подкреплений и, главное, вертолетов.

— Вот это уже хуже, на вертолете нас могут заметить. Нужно начинать отступление, — сказал Юрий.

И они двинулись в путь. Женщины и дети разместились в огромных, выдолбленных из дерева пирогах, а взрослые и подростки пошли вдоль реки, то обгоняя их, то отставая, чтобы в случае нужды помочь им.

Отступление проходило спокойно еще и потому, что впереди все время находились Шарик и крокодил, благодаря которым экипаж вездеплава знал о том, что творилось в джунглях.

Но чем дальше отходила колонна, тем тревожней становилось Юрию. Зона, где разведка была действительно необходима, уже, в сущности, кончилась.

— Как Шарику дать знать, чтобы он возвращался? — спросил Юрий у Ану.

— Ты думаешь, уже время?

— Конечно… Дело к вечеру, он может заблудиться.

— Ну, этого не случится — ведь с ним крокодил. Но вы в самом деле хотите взять его в машину?

— Ну а как же! — искренне воскликнул Юра. — Неужели мы его бросим?

Над рекой опять прокатился слитный гул моторов.

Индейские пироги прижались к самому берегу, под кроны свисающих над водой деревьев, а вездеплав юркнул в ближайшую протоку и затаился — над ними шли тяжелые военные вертолеты. В лучах заходящего солнца ослепительно и сурово сверкали лопасти винтов. Летели они сравнительно низко, и взбитый этими винтами ветер поднял на реке легкую рябь.

Глядя на эту рябь, все заметили, что вода в этой протоке была значительно чище, чем там, где находилась деревня и куда полетели вертолеты.

Когда вездеплав осторожно вышел из протоки, послышался заливистый лай Шарика. Он стоял на противоположном берегу и звонко, радостно лаял, как будто докладывал, что задание им выполнено и он готов вернуться в состав экипажа. В воду медленно и как будто опасливо спускался крокодил. Шарик уже привычно вскочил к нему на спину, и они двинулись к вездеплаву.

Юрию не терпелось поскорее встретиться со своим другом, и он тронул машину с места.

— Не стоит, доплывут и так, — заворчал было Ану, но Юрий все-таки поступил по-своему.

Почти на самой середине протоки крокодил вдруг неестественно дернулся, так, что Шарик едва-едва удержался на его шее. Что-то в поведении крокодила испугало Юрия. Он резко прибавил ход и стрелой помчался навстречу.

Он успел вовремя. Крокодил стал дергаться и колотить по воде своим грозным хвостом. А Шарик, как акробат, еле удерживался от того, чтобы не свалиться в воду.

Когда вездеплав подошел к ним, крокодил бросился к машине как к спасательному кругу. И тут все поняли, что произошло. Едва он взобрался на крышу вездеплава, как она покрылась кровью, а машину окружила стая кругленьких, как кубышки, крепеньких, серебристо-красных рыб с огромными, усеянными острыми зубами пастями. Именно эти зубы и оставили свои насечки на хвосте, на брюхе и даже лапах крокодила.

— Это страшная рыба пиранья, — сказал Ану. — И наше счастье, что мы успели помочь Шарику, а то и от крокодила, и от него не осталось бы и костей.

— Но откуда они тут взялись?

— Видишь, здесь впадает чистая, незаиленная река, а пиранья водится в чистой воде, там, где хорошая видимость. Кто-то из стаи заметил крокодила и бросился за добычей — эта рыбка нападает на все живое.

— Ну, сейчас не до этой милой рыбки! — буркнул Вася и стал отрывать подол рубашки.

— Ты что? — округлил глаза Юрий. — Тебе плохо?

— Мне-то ничего… себе… А ты подумал, что крокодилу плохо? Видишь — он истекает кровью?

Юрий посмотрел на крокодила и вдруг вспомнил: где-то в машине он видел аптечку. Он направился вниз, но его остановил Ану:

— Послушайте, ребята, неужели вы собираетесь лечить крокодила?

— Но он же ранен, — ответил Вася.

— Может быть, вы еще захотите взять и его с собой?

— А как же иначе? Ведь он ваш друг.

— Но у нас мало места!

— Ничего, найдем… наверное.

Ану смотрел на ребят с недоумением и даже не пытался их понять.

— Ох и трудно с ним будет, — тоскливо протянул Юрий.

— С кем? — не сразу понял его Вася.

— С человеком, который ничего не хочет понять, — сказал Юрий и начал копаться в шкафчике, отыскивая бинт, чтобы помочь Васе перевязать кровоточащий хвост крокодила.

— Подождите, я сам, — сказал Ану.

Он вышел на крышу вездеплава, удивленно, как будто в первый раз, осмотрел крокодила, вернулся и достал из своего багажа какой-то флакончик. Потом снова подошел к пострадавшему и небрежно носком своих мокасин ткнул его в бок. Крокодил покорно перевернулся на спину. Ану открыл флакончик и стал капать бурой, сильно и резко пахнущей жидкостью на сочащиеся кровью раны крокодила. Тот вздрагивал и дергался, но терпел.

Солнце уже садилось за кроны деревьев, взметнувшихся над бескрайним вечнозеленым разливом джунглей, как гористые островки, река меняла свою окраску.

Лес снова наполнился шумом, верещанием и стрекотанием его обитателей. Но ни гула моторов, ни автоматных очередей уже не слышалось.

— Правьте к берегу, — хмуро сказал Ану. — Я все-таки скажу им прощальные слова и дам… несколько ценных указаний.

Вездеплав приблизился к берегу, остановился перед собравшимся племенем. Индейцы казались утомленными и грустными: они понимали, что их ждет впереди, и уже готовились к этому трудному испытанию.

Их татуировка — особенно черные и желтые пятна на лбах — стала как будто ярче, издали она напоминала необыкновенные, сказочные цветы.

— Они уже выполнили свой обычай, — задумчиво сказал Ану, — и дорисовали на лбах цветок черной орхидеи до боевой точности и красоты.

— Как это — до боевой красоты? — осторожно спросил Вася.

— Так. Ведь племя называется племенем Черной Орхидеи. А черная орхидея — это очень редкий цветок. Его символ они и рисуют, татуируют у себя на лбах. А когда им предстоит большая охота, или война, или вообще какие-то чрезвычайные события, они его дополняют.

— А эта орхидея и в самом деле существует? И почему она черная?

Вездеплав ткнулся в пологий берег, и все племя уже подошло к самой воде. Вот почему Ану не ответил Васе и стал держать последнюю речь. Он говорил недолго, но, видно, убедительно, потому что лица индейцев просветлели и воины стали отделяться от своих семей, которые рассаживались по пирогам.

— Я им сказал, — вздохнул Ану, — что мы еще вернемся. И они поверили. Может быть, их не следовало обманывать?

Пироги медленно и осторожно скользили против течения светлой протоки с кровожадными пираньями, постепенно скрываясь под нависшими над водой лианами.

Воины тоже один за другим исчезали за зеленой расписной стеной тропического леса. Он словно поглощал их — красиво-неприступный, гордый и жестокий. Всем было грустно. Даже Шарик и крокодил присмирели, печально глядя вслед последнему воину, который скрылся в лесу.

— Скажите, Ану, вон там, у самой протоки, это не черная орхидея? — осторожно спросил Вася.

Ану долго всматривался в лесную стену, но ничего не увидел.

— Давайте подплывем поближе. Вообще черная орхидея встречается довольно редко.

Вездеплав бесшумно двинулся к протоке, только тогда Ану тоже увидел цветок.

Он висел низко над водой и словно светился изнутри своей желтой чашечкой.

— У тебя великолепное зрение, — сказал Ану. — Это действительно черная орхидея.

На самом деле она была не черной, а скорее темно-темно-фиолетовой или темно-бордовой. Такой темной, что выглядела как черная. Когда на ее лепестки падал свет, они казались бархатистыми и отливали мягким красновато-фиолетовым светом. Свет словно отражался от цветка, шел как бы из его глубины. Этот ровный, мягкий и добрый свет оттенял покойную и веселую красоту золотисто-желтой чашечки и разноцветных пестиков.

Вася наклонился к цветку и хотел было сорвать его, но потом оглянулся на Ану: он уже убедился, что в джунглях ко всему нужно подходить с опаской — мало ли какие неприятности могли таиться за внешней красотой.

— Не бойся, он совершенно безвреден. Когда зайдет солнце, он будет благоухать. У него самый сильный и, кажется, самый приятный запах из всех орхидей. И если у него будет вода, он проживет долго. Может быть, даже пустит ростки.

Вася сорвал цветок, и они долго рассматривали его, поглядывая туда, где скрылось красивое и доброе племя, носящее его имя.

Глава 12

Прыжок в небе

— Итак, каково будет решение? — спросил Ану, все еще с тоской поглядывая на протоку.

— Давайте обсудим. Что предлагаете вы, Ану?

— Я, Юрий, теперь ничего не предлагаю. Ведь я всего лишь младший партнер в этом предприятии. Я готов слушаться и повиноваться. Как-никак, а у меня есть опыт раба, — горько усмехнулся Ану.

— Зачем вы так, Ану? Ну зачем? — прямо-таки взмолился Вася. — Ведь нам нужно все решать вместе.

— На каждом корабле должен быть командир. А он решает все единолично, не спрашивая советов и ни перед кем не отчитываясь.

Но Юрий твердо помнил обычаи голубых людей и непреклонно сказал:

— Нет, Ану, у нас так не будет.

— А как же будет у вас?

— У нас каждый будет командиром в свое дежурство. Но когда он командир, он будет выполнять волю всех.

— Ничего не понимаю. Как же это получается? Он — командир и вдруг будет выполнять волю всех?

— Это очень просто, Ану. Гораздо проще, чем может показаться. Все принимают одно решение — самое умное, самое правильное и самое удобное для всех. А потом каждый, когда ему выпадет очередь быть командиром, делает все для того, чтобы решение выполнить как можно лучше. И вот тогда уже все будут подчиняться ему. Потому что и командир, и все остальные всё будут делать для всех и, значит, для себя.

Ану недоверчиво посмотрел на ребят, потом задумался и наконец честно признался:

— Не знаю… С таким распределением обязанностей мне сталкиваться не приходилось. Но в этом действительно есть что-то очень… верное. Я, пожалуй, согласен попробовать.

Его можно было понять — больше века он был вождем, почти богом и ни у кого не просил совета. Он только приказывал, а все покорно выполняли его волю. А теперь приходилось советоваться на равных. И к этому еще нужно было привыкнуть.

— Я думаю вот о чем, — сказал Вася, — ведь если мы будем возвращаться прежним путем, мы неминуемо опять попадем в переделку.

— Почему? — не понял его Юрий.

— Понимаешь, ведь нас засекли где-то над океаном и прислали вдогонку парашютистов. Кто докажет, что нас не заметят еще раз?

— Пожалуй… Что ты предлагаешь?

— Подождите. Есть еще одно соображение. Мне думается, что если мы полетим на восток, то время будет работать против нас.

— Неясно! — буркнул Ану.

— Неясно? Когда мы летели сюда, мы как бы догоняли день. А теперь все будет наоборот — мы полетим навстречу дню, и поэтому ночь станет раза в два короче. А это… это опасно. Могут заметить. Значит, нам нужно продолжать полет на запад и снова как бы догонять день.

Они помолчали, и Ану протянул:

— Да-а. Придется все делать наоборот.

— Как это — наоборот? — встрепенулся Юрий.

— Плыть не вниз по реке, на восток, а вверх, на запад. А так как вверху берега реки заняты противником, то… то придется уходить в сторону, в какую-нибудь протоку, а уж потом подниматься в воздух.

Ану, кажется, и в самом деле учился советоваться и подчинять свое самолюбие общему делу. Ведь это дело волей-неволей становилось его делом.

Свернуть в сторону не так уж трудно — в реку впадало немало проток; а так как и сама река и почти все ее притоки текли с северо-запада на юго-восток, то и найти нужное направление оказалось пустяковым делом.

Стемнело быстро, как это всегда бывает возле экватора и в тропиках.

Казалось, только что над джунглями багровел и переливался буйными и сочными красками могучий закат и тропический лес стоял притихший, словно уставший от изнуряющей жары, как вдруг откуда-то налетел почти прохладный ветер, и тотчас же в небе вспыхнули необыкновенно яркие, крупные звезды, и лес тоже засветился тысячами светлых точек — зеленоватых, багровых, голубых и алых. Летали огромные светляки, вспыхивали глаза ночных хищников и птиц. Кажется, даже цветы и те начинали светиться призрачным, трепетным светом.

Все стало необычным, прекрасным и в то же время тревожным.

Воздух чуть похолодал. И плыть по черной мерцающей воде среди двух стен тоже мерцающего благоухающего леса было бы полным удовольствием, если бы не проклятые москиты и еще какие-то надоедливые мошки. Они атаковали беспрерывно, настойчиво и безжалостно. Пришлось захлопнуть все люки и окна.

Исчезли запахи, стали неслышными крики и лесные стоны. Мир превратился в посверкивающую огнями безмолвную панораму, проплывающую по обеим сторонам вездеплава. Сразу захотелось спать. Шарик и крокодил устроились за грудой блоков, а ребята подремывали на сиденьях. Бодрствовал только Ану.

Но когда все спят, нужно, как известно, обязательно заняться делом — ведь сон очень заразителен. И Ану снова стал рассматривать схемы и описания, которые он нашел в шкафчиках. Одна из них очень его заинтересовала, и он увидел моток тонкой, как волос, проволоки, конец которой уходил вглубь ящичка. Сверившись со схемой, Ану включил одну из кнопок, и в машине раздался неторопливый, можно сказать, печальный, певучий голос. Он задумчиво рассказывал о чем-то на незнакомом языке.

Некоторое время Ану прислушивался к нему, потом, согнав крокодила с одного из блоков, перетащил блок на сиденье и подключил к источникам питания. Блок несколько минут только помаргивал крошечными разноцветными огоньками, потом издал несколько звуков, смолк и опять пропищал что-то. Наконец на нем зажглись красная и зеленая лампочки, и блок стал говорить явно «человеческим языком» — быстро, чуть картаво, но четко и ясно.

Ану сейчас же выключил кнопки — голос смолк.

— Слушайте самую древнюю и самую печальную историю на вашей Земле, а может быть, и в Галактике, — сказал Ану, растолкав прикорнувших ребят.

Ребята еще не пришли в себя и, позевывая, с недоверием посмотрели на Ану. Но тот не стал им объяснять, в чем дело. Он только сказал:

— Переводить буду я, но, поскольку речь идет от имени другого человека, не обращайте внимания, если я буду себя называть его именем. А звали его Алаоз. Он последний космонавт с этой вот машины. — Ану похлопал по сиденью. — Слушайте внимательно!

Ану опять щелкнул кнопкой, и ребята без труда поняли, что он включил звуковоспроизводящий аппарат вроде магнитофона, на котором «обязанности» магнитной ленты исполняла тонюсенькая проволока. Потом он включил и блок, назначение которого объяснять не требовалось. По всем признакам это был самый обыкновенный лингвистический робот. Он выслушивал чужую речь, находил в ней закономерности, а обнаружив их, без особого труда для своего электронного мозга начинал перевод на тот язык, на который он настроен. Но так как блок был, по-видимому, настроен на язык далекой родины Ану, то говорил он именно на этом языке. А уж Ану переводил сказанное на русский.

Глава 13

Голос издалека

…Вначале я, как и весь экипаж, тоже считал, что, если бы мы запаслись горючим на этой планете, может быть, нам не потребовалось бы нырять в проклятый Черный Мешок, который не без основания обходили все наши корабли — в нем всегда царил мрак и оттуда вырывались магнитные бури. А наш командир Оор все-таки решил рискнуть, и я подумал, что, наверное, понимаю его — потерпев неудачу на стольких планетах, не обнаружив ничего интересного в других галактиках, Оор решил проникнуть в Черный Мешок в надежде получить действительно интересную научную информацию и запастись горючим.

Лично я поступил бы точно так же. Конечно, в этом случае неминуем риск. Но какой же разведчик существует без риска? Он обязан, он должен уметь рисковать. Вот почему на Совете корабля я поддержал Оора. Поддержал еще и потому, что любил его.

В первых полетах он был либо младшим членом экипажа, как и я, либо заместителем более опытных командиров. А это был его первый самостоятельный полет. И то, что он не принес, в сущности, никаких ощутимых результатов, меня не смущало. Оор не виноват: подвела предварительная радио— и инструментальная разведка.

Там, где мы побывали, мы не нашли ни интересных ископаемых, ни ожидаемых нами цивилизаций. И то, что наши постоянные разведчики приняли радиосигналы, шедшие якобы с этих планет, оказалось в действительности просто-напросто результатом вулканической деятельности. Только теперь мне понятно, что это тоже было результатом влияния Черного Мешка.

Но человеку свойственно не замечать или забывать приметы и прямые признаки надвигающейся катастрофы. Всем хочется жить без катастроф, требуется всего лишь критически осмыслить изученные явления и сделать выводы. Но этого никто не сделал. Никто из тех, кто жил в наше время. Первым соединил и сопоставил разрозненные явления Оор. И если наша Солнечная система все-таки уцелела, а я верю, что она все-таки уцелела, то обязана она не кому-нибудь, а именно Оору.

Повторяю, я бы поступил тогда точно так же, как он. Это был один из самых мужественных, смелых и умных командиров космических кораблей, которые когда-либо бороздили просторы Вселенной.

Я понял, что Оор считает Черный Мешок не просто загадкой Вселенной, но и одним из источников, которые обязательно вызывают катастрофы. Но когда? Однажды, дежуря у пульта штурманской группы, я задумался о доме, о возвращении. Я знал, что у нас мало горючего, и решил проверить, сколько же горючего нам нужно, чтобы вернуться домой. Включил систему контроля и обнаружил, что один из запасных бункеров не тронут. Выходило, что не запас горючего тревожил нашего командира, а именно эта загадка Черного Мешка.

Я сказал о своем открытии Оору. Он хитро усмехнулся:

— Какой капитан откажется от пополнения горючим!

Уже после того как Совет корабля принял решение идти в Черный Мешок, Оор приказал мне — самому младшему члену экипажа — проверить все системы связи. Я удивился, что он не поставил этой задачи перед старшими и более опытными членами экипажа, но командир опять только усмехнулся и сказал загадочные слова:

— Сейчас для тебя наступил решающий момент. Отныне за связь передо мной отвечаешь ты, и только ты. Поэтому все об этом участке ты должен знать в совершенстве.

Он не потребовал от меня молчания, и я поделился кое с кем из тех, кто был помоложе и ближе ко мне. Они пожали плечами:

— А-а, стариковская блажь! Все они время от времени начинают воспитывать молодых. В свой час это произошло и с тобой.

И еще одно мне запомнилось на всю жизнь: перед самым входом в Черный Мешок, когда все поняли, что жесткие излучения в нем превышают все мыслимые нормы, командир приказал облачиться в скафандры всему экипажу, а мне — надеть два скафандра. Я тогда запротестовал — неудобно работать в таком одеянии, — но Оор опять только усмехнулся:

— Малыш, наступает такое время, когда это необходимо. Ты подумай: все мы облучались не раз, наши организмы выработали иммунитет, они привычны ко всяким перегрузкам, твой — нет. В этом твоя беда, и я прикрываю тебя от нее вторым скафандром. И это твое счастье — если мы не выдержим, выдержишь ты.

Из всего этого я делаю вывод: он знал, на что идет, и понимал, что имеет право рисковать кораблем, экипажем, собой ради чего-то более высокого и важного, чем существование корабля и его экипажа. Таким важным было предупреждение о грозящей гибели нашей системе. Что ж, на его месте я поступил бы именно так. Ради счастья и жизни других человек может рискнуть собой и убедить пойти на это своих товарищей.

Влияние Черного Мешка мы ощутили примерно в полутора парсеках от визуальной засечки его границ — у нас начали портиться приборы, а связь стала неустойчивой. Срочно провели дополнительную экранизацию. И я горжусь тем, что придумал «систему выстрела». Собственно, придумал ее не я, о ней было известно давным-давно, но потом, как это часто бывает, о ней забыли. А я вспомнил — может быть, потому, что совсем недавно окончил училище. Просто я записывал необходимые телеграммы на диски с малой скоростью, а когда в системе связи появлялось окно со сравнительно приемлемыми условиями передачи, выстреливал записанное на огромных скоростях.

И я горжусь тем, что именно я первый заметил систему в пульсации Черного Мешка. Казалось, в недрах его что-то дышало, раздувалось и опадало. И от этого зависели и потоки излучений, и наше самочувствие. Командир выслушал меня и проверил данные.

Потом он созвал главных специалистов и долго совещался с ними. После совещания все вышли от него притихшие и даже как будто удрученные. Как выяснилось позднее, именно на этом совещании Оор предупредил главных, что путешествие в Черном Мешке может кончиться трагически. Но… именно главные специалисты не согласились с его предположениями.

В пульсации Мешка они не увидели ничего страшного, ничего предостерегающего. Ведь подобное они наблюдали и в других местах Вселенной, да и вы, те, к кому я обращаюсь, прекрасно понимаете, что периоды полураспада атомных ядер повсюду одинаковы, поэтому у звезд бывает свой ритм пульсации, который зависит от того, атомами каких элементов они наиболее богаты и на какой стадии развития они находятся.

Но все-таки этот проклятый Черный Мешок дышал необычно, так, словно чуял нечто такое, о чем пока никто не догадывался.

Так или иначе, грозные предостережения окружали нас со всех сторон, и Оор отлично их видел и понимал. И все-таки… Все-таки вел корабль вперед и вперед. Хотя, если честно сказать, наше движение нельзя было назвать движением вперед в обычном космическом смысле, когда полет корабля осуществляется по четко обозначенному курсу. Наше движение проходило то зигзагом, то по спирали, хотя общее направление всегда было целенаправленно.

Только фантасты смогли бы предусмотреть то, с чем мы встретились в Черном Мешке. Нас швыряло во все стороны, и так, что корабль беспрестанно терял курс и мчался к какой-нибудь планете, чтобы разбиться о ее неведомую поверхность. Приходилось включать двигатели на полную мощность, да еще сплошь и рядом выстреливать фотонные бомбы-ускорители. Только взрыв этих бомб позволял нам оторваться от страшных сил тяготения, избежать падения.

Мы изменили курс, чтобы немедленно попасть в сферу притяжения другой планеты. В Черном Мешке планет было так много, как нигде в другом месте. Силы притяжения, гравитации постоянно переплетались и сталкивались.

И чем дальше мы летели, тем чаще нам приходилось применять фотонные бомбы-ускорители и тем яснее становилось, что невероятное еще существует.

Фотонные бомбы, излучающие колоссальное количество света, собранного в длинном пучке, и обычно видимые на громадные расстояния, здесь, в Черном Мешке, не давали света. Фотоны как бы растворялись в непроницаемом мраке. Несмотря на протесты главных, которые теперь не видели смысла продолжать по меньшей мере рискованное путешествие, полет продолжался…

Командир, который знал, по-видимому, нечто такое, чего не знали другие, все-таки сумел использовать все свое влияние и добился общего решения продолжать безумный с точки зрения того времени полет.

Между тем показания приборов уже перешли границу разумного, и мы сами, без посторонней помощи, вырвались в фантастику. Судите сами. Излучатели Ку-236, 570, излучатели Ти…

Тут пошли названия совершенно непонятных приборов, серии формул и цифр, в которых Ану разбирался не лучше ребят. Поэтому он выключил блок и, передохнув, попросил:

— Дайте воды! В горле пересохло от… всего этого.

— Но это же голос… другой эпохи! И это так интересно!

Ану напился, пожевал, словно вспоминая ту жвачку, которой он пользовался во время своей жизни в джунглях, и задумчиво протянул:

— Это действительно интересно. С вашей планеты Черный Мешок виден в районе Южного Креста. Черный Мешок абсолютно непроницаем, и в нем нет ни проблеска света. Его так и называют моряки и астрономы: угольный мешок. На нашей планете наши космонавты знают немало таких мешков, но они имеют строжайшую инструкцию — не подходить к этим Черным мешкам близко. А этот Оор решился забраться в самый мешок. Здорово!

— Включайте, Ану! — взмолился Юрий. — Хоть и не все понятно, но интересно.

— Знаете, мои дорогие командиры, а ведь переводить с такой скоростью мне и в самом деле тяжело. Мозг ведь не электронная машина — ему необходим отдых. Впрочем, где-то у меня был еще один блок. Переносный лингвистический. Им мы пользовались во время вылазок на везделете.

И он разыскал этот блок, подсоединил его и образовал целую цепь: доисторический магнитофон и два лингвистических блока-переводчика. Когда они включились, Ану безжалостно прогнал ту часть проволоки, на которой давалось описание формул и показания приборов, и тогда снова зазвучал спокойно печальный голос из прошлого. Удивительным было не то, что новый переносный блок говорил на чистом русском языке, а то, что он передавал даже интонации неизвестного рассказчика. А они, эти интонации, были грустны и задумчивы.

…Взрывы фотонных бомб-ускорителей привели нас еще к одному открытию. Приближаясь к световой скорости, корабль начал резко вибрировать. В нем все трепетало, рвалось и словно возмущалось. Почему это происходило, понять мы не могли, пока не обнаружили, что с началом вибрирования принимались бунтовать наши бортовые часы — и атомные, и обыкновенные.

Командир выслушал это сообщение совершенно спокойно и усмехнулся:

— Погодите, будет еще и не то.

Чем глубже мы проникали в густую темень Черного Мешка, тем чаще выходили из строя приборы разведки и навигации. Они не могли пробиться своими импульсными лучами в окружающем мраке. Их лучи словно застревали в темноте, и мы постепенно теряли ориентировку, но при этом явственно ощущали, что корабль сносит куда-то вправо и вверх, по-видимому, к центру Черного Мешка. Об этом же свидетельствовали и бортовые курсовые регистраторы.

Но это смещение корабля не было постоянным и равномерным. Некая непонятная нам сила мешала смещению, отбрасывая корабль от центра, и он метался из стороны в сторону — в общем-то, нас властно вела за собой какая-то гигантская сила. Она притягивала нас, как магнит притягивает железо. По силе этого притяжения, по мощности, которую затрачивает корабль, чтобы преодолеть его, штурманы определили, что мы попали в зону гравитационных полей огромной по массе звезды или иного небесного тела.

Мы предположили, что это был голубой или красный карлик — звезда с необыкновенно высокой плотностью вещества, в которой атомы как бы сплющены. Но и в этом случае диаметр такого карлика был бы гораздо больше самых крупных звезд — солнц.

Оставалось предположить невероятное — перед нами новый тип небесных тел, атомы которых не только потеряли свои электронные оболочки, но и сплющили свои ядра. Однако подсчеты показали, что и сплющенные ядра, обеспечивающие огромную плотность вещества, не могут обеспечить гравитацию такой мощности. Та сила притяжения, что волокла нас к центру Черного Мешка, могла родиться только у очень большого, огромного по размерам тела, состоящего уже не из ядер, а из кварков. Кварки — это «кирпичи», из которых строятся частицы атомов. Они имеют огромную плотность. Только кварковая звезда, по нашим расчетам, могла обеспечить невероятное притяжение, с которым боролся наш корабль.

Но тогда… тогда получалось нечто фантастическое. Ведь для того, чтобы сломать атом, нужны невероятные давления. А чтобы сломать ядро атома — и того больше. Но чтобы сломать частицы ядра атома и превратить их в кварки!.. Командир вместе со штурманами рассчитали эти силы и эту невероятную ситуацию. Получились следующие величины…

Некоторое время лингвистический робот переводил лишь цифры, формулы и непонятные термины, пока наконец опять не зазвучал задумчивый голос из прошлого.

…Как видите, расчеты подтвердили, что перед нами был уже не мир атомов, а мир кварков, предпоследнее состояние предвещества. Но ведь всем известно, что кварки тоже состоят из трех частиц — отрицательной, положительной и нейтральной. Страшные, фантастические силы, по-видимому, достигли того состояния, когда уже могли ломать и сами кварки, нарушать взаимодействие частиц, их составляющих.

Неясно было лишь одно. В центре таких реакций, таких преобразований по всем физическим законам должно быть светло как днем. Здесь все должно гореть и плавиться. А вокруг темно. Черный Мешок! И тут главный физик корабля высказал предположение, что Черный Мешок стал черным именно потому, что все частицы, вся энергия, которая мчится от удивительного небесного тела, имеет скорости выше световых.

Постепенно нам становился понятным механизм этого странного и страшного явления Вселенной. Удивительное кварковое небесное тело, разбрасывая свои частицы со скоростью, превышающей скорость света, создавало в мировом окружающем его пространстве галактический ветер огромной мощи и плотности. И именно этот ветер как бы гасил носителей света — фотоны, которые, как известно, могут светиться лишь при определенной скорости. Впрочем, и в этом случае частицы света не становились чем-то бесплотным, нематериальным, не уничтожались. Они лишь переходили в иную форму существования, недоступную восприятию нашего зрения.

Напрашивался еще один вывод. Раз звезда выделяет огромное количество энергии за счет ломки атомов и кварков, значит она непрерывно сокращается и уплотняется, усиливая отделение внутренней энергии. Но поскольку звезда уплотняется, энергии этой становится все трудней вырываться из ее недр и она все накапливается и накапливается в них. В конце концов, по логике развития, энергии накопится столько, что она взорвет кварковую звезду. Тогда произойдет вселенская катастрофа — в кварковых звездах накоплены такие энергии, такие массы предвещества и кварковых осколков, что, взорвавшись и превратившись в энергию, они разнесут все окружающее, испепелят его, превратят в рассеянное скопище атомов и их обломков. Пройдут эпохи, прежде чем это возмущенное и рассеянное вещество пройдет через сложные синтезы и опять превратится в обычную материю, сгруппируется в туманности, из которых вновь родятся звезды и планеты. Таков открытый нами постоянный путь материи во Вселенной — в ней ничто не пропадает бесследно и ничто не возникает из ничего.

Но от этого сознания нам было не легче. Наша Галактика была слишком близка к Черному Мешку, а наша Солнечная система — еще ближе. Взрыв Черного Мешка сметет окружающие галактики. Это не приведет к гибели материи, но неминуемо погубит все живое.

Теперь все, и главные специалисты, и обыкновенные, рядовые члены экспедиции, не предлагали вернуться. Они трудились не покладая рук — анализы за анализами, расчеты за расчетами, одна гипотеза за другой. О, теперь никто не подсмеивался над нашим командиром. Теперь все знали, что они поступили бы точно так же, как и он… за исключением меня.

В это время один я уже не был в этом уверен, потому что, если у него родились подобные предположения, научные гипотезы, ему не следовало их беречь для себя. Прежде чем принять решение ринуться в Черный Мешок, он обязан был сообщить о своих подозрениях на наши планеты.

Сделал ли он это? Не знаю… Я подобной фонограммы не передавал. Впрочем, я освоил связь уже после принятия решения.

На всех совещаниях и советах Оор отмалчивался. Он только слушал. Особенно главного физика, который предложил выбрасывать за борт все отбросы в открытых контейнерах, а потом, после жестких облучений, возвращать их обратно и использовать как ядерное горючее — ведь они подвергались адскому воздействию кварковой звезды. Так мы запаслись горючим.

Физико-химики предложили принципиально новый метод атомного уплотнения корабля, и им удалось провести свое предложение. Создавая сверхмощное внутриобшивочное нейтринное давление и резко разворачивая корабль навстречу наиболее мощным потокам частиц, идущих от невидимой звезды, они сумели спрессовать оболочку корабля до мыслимых пределов, что позволило почти полностью избежать проникновения в корабль жестких излучений. Все стали снимать предохранительные скафандры. Но командир своего скафандра не снимал и категорически запретил делать это и мне.

— Мучься, малыш, — говорил он, — они слишком верят в расчеты, а я считаю, что тут может оказаться нечто такое, чего мы не знаем. Поэтому давай побережемся.

В то время я не слишком верил ему — ведь я уже сомневался в нем, — но приказ есть приказ, и я мучился в своих двух скафандрах, снося еще и шутки старших товарищей по этому поводу.

Когда и расчеты, и наблюдения показали нам, что взрыв кварковой звезды, а вместе с ней и взрыв всех ее невидимых спутников неминуем и произойдет довольно скоро, собрался общий Совет, чтобы решить судьбу корабля. И вот что удивительно: весь экипаж требовал от командира остаться в Черном Мешке еще некоторое время, чтобы до конца разгадать его законы, постичь закономерности, взять пробы — словом, проделать огромную и безусловно полезную научную работу, ценность которой для будущего трудно было предугадать.

А он был против. Он, который привел их сюда и убедил, что они обязаны рисковать собой, теперь был против продолжения полета.

— Наука важна только тогда, когда ею есть кому заниматься и когда она необходима другим. Сейчас речь идет о самом существовании нашей Галактики. Если мы опоздаем с тем, что у нас есть, кому потребуются ваши знания?

Конечно, он был прав и в то же время не прав. В чем — не знаю. В то время мне казалось, что есть в его рассуждениях неправота. Но я опять стал понимать, что на его месте поступил бы точно так же.

После Совета он долго беседовал с группой врачей, биологов и биохимиков. Они первыми согласились уйти в безводный анабиоз. Естественно, за ними согласились и другие. По установившейся традиции первыми вступают в анабиоз, а тем более в безводный, самые молодые члены экипажа — их организмы лучше переносят неминуемые при этом расстройства. Самым молодым был я. Но именно мне Оор запретил вступать в анабиоз.

— Мы будем последними, малыш, — сказал он. — Занимайся своей связью и готовься к самому страшному.

Пока биологи готовились к этой ответственной операции, он приказал физикам и электронщикам оборудовать камеры абсолютной лучевой защиты. Они сразу ответили, что готовы — такие убежища всегда находятся в полной готовности. Но командир приказал утроить надежность.

— Они ведь и так с тройным запасом мощности! — ответили физики.

— А я настаиваю, — сказал он, — чтобы у них появился девятерной запас!

Пока шла эта работа, он потребовал от группы механиков установки дополнительных автоматов для вывода людей из безводного анабиоза.

— Причем независимых и более надежных, чем у нас есть. И поместить их следует не в отсеке общего управления, а непосредственно в камерах абсолютной лучевой защиты с подключением к автономным атомным часам-будильникам. Не забудьте, может случиться так, что именно эти автоматы выведут людей из анабиоза.

Вообще Оор отдавал столько приказаний, вызывающих вначале недоумение, а потом уважение к его мудрости и дальновидности, что экипаж подчинялся ему и с охотой, и в то же время со все возрастающей тревогой. Командир, по-видимому, знал нечто такое, чего не знали другие.

Но этим он нарушал закон наших космонавтов — то, что знает один, должны знать все. Иначе нельзя летать. Ведь если кто-то утаит знания или информацию, страдать будут все. И наоборот, чем скорее будут знать все то, что знает один, тем быстрее знания или информация пойдут в жизнь, обрастут новыми знаниями и помогут принять правильные решения, развивать науку дальше. Вот почему впервые на корабле был собран Совет без командира. Только после того, как Совет обменялся мнениями и принял решение, он вызвал командира.

Оор выслушал решение. Его обвиняли в превышении власти, в отступлении от правил полетов.

Он выслушал и засмеялся:

— Послушайте, ребята, а что я, собственно, могу знать? Разве кто-нибудь когда-нибудь попадал в такую же переделку? Вы об этом слышали?

Об этом никто не слышал.

— Все расчеты делаю не я, а вы. Все работы и решающие машины, вся информация не в моих, а в ваших руках. Что же я могу знать такого, что не проходило бы через ваши руки?

Совет молчал. Все было правильно. Решение повисло в воздухе.

И тогда Оор сказал:

— Вы правы в одном — вас смущают некоторые мои распоряжения. Вам кажется, что я слишком перестраховываюсь. Но именно кажется. Хотя по временам мне кажется совсем иное — что я недостраховываюсь. Поймите меня — ни я, ни вы, никто другой из нашей Галактики не знает, что нужно делать в нашем положении. Поэтому я только фантазирую, составляю прогнозы. Кто или что мне подсказывает решения, помогает фантазировать? Не знаю… Интуиция, сумма знаний и наблюдений плюс умение оторваться от изученной действительности и мыслить в отрыве от нее, по иным законам. Каким? Об этом вам лучше расскажут наши психологи…

Оор говорил долго, объяснял, почему он принимает то или иное решение, на каждый случай приводя несколько вариантов пока что не существующих причин, требующих этого решения. В конце концов Совет опять был вынужден согласиться с ним.

Биологи и врачи приступили к делу. Они подсоединяли к телам космонавтов разделительно-физиологические насосы и медленно выкачивали из космонавтов все, что можно было бы выжать из каждой клетки организма. Одновременно с этим они вводили жидкий азот и охлаждали тела извне.

Два часа работы — и человек превращался в обезвоженную и промороженную мумию. Если не сделать этого, то кровь, лимфа, желудочные соки — все жидкое, что есть в теле человека, — при неудачном замораживании могут расшириться, прорасти кристаллами льда, и тогда организм возвратится к жизни с большим трудом. Обезвоженное тело сохраняется безукоризненно. В нужный час автоматы включат приборы, и человек постепенно вновь вернется к жизни.

Один за другим космонавты погружались в анабиоз. Последнего — главного врача — вводил в это состояние сам Оор.

— Ну вот мы и остались одни, малыш, — печально улыбнулся он. — Теперь я скажу тебе, почему я поступил так, а не иначе. Мы не вырвемся отсюда, если не разовьем по крайней мере световую скорость: слишком велики силы гравитации. Теоретически это возможно, практически для нашего корабля — нет. Но я придумал одну штуку и надеюсь, что мы сделаем это. Однако это породит такие перегрузки, которые не испытывало еще ни одно живое тело. Так вот, я — самый старший. Если я погибну, потеря не так уж велика. Ты самый молодой и с самым меньшим запасом знаний, но зато и самый здоровый; если погибну я, выживешь ты. Выживешь и расскажешь, что с тобой произошло. Если корабль вырвется даже ценой наших с тобой жизней, останутся живы они. Тогда они найдут или нашу Галактику, или что-либо более подходящее. Ну а если корабль не вырвется? Тогда мы еще поживем немного, чтобы встретиться со смертью лицом к лицу. У нас нет теперь Совета. Говори прямо, что думаешь. Мы должны верить друг другу во всем.

Я долго молчал, обдумывая положение, и пришел к выводу, что Оор прав. Во всем.

Я так и сказал ему. Он взял меня за плечи, встряхнул и долго смотрел мне в глаза.

— Значит, одобряешь?

— Да?

— Значит, не боишься ни смерти, ни забвения?

— Нет!

— Тогда к делу. Готовь сразу три фотонные бомбы, а я разверну корабль.

Он сел на место главного навигатора, соединил его пульты с пультами всех остальных главных специалистов и некоторое время изучал показания приборов, словно привыкая к ним.

В это время я возился с подачей фотонных бомб в запасные люки. Манипуляторы слушались плохо, работали с натугой, люки также еле открывались, и я доложил об этом командиру. Он довольно улыбнулся:

— Так, малыш, и должно быть. Мы давно уже на пределе. Мы где-то рядом с барьером.

Я не спросил его, с каким именно барьером, потому что наконец справился с поставленной задачей и ждал команды взорвать фотонные бомбы-ускорители.

Командир крикнул:

— Держись, малыш! Выключаю внутреннюю гравитационную систему и даю последний разворот.

Держаться стало трудно. Меня швырнуло о стену, потом подняло в воздух и бросило о пол. Корабль дрожал мелкой и противной дрожью и, казалось, останавливался, стараясь пробиться через какую-то невидимую стену. А она не поддавалась, и наши двигатели, как говорят инженеры, могли пойти вразнос, но командир, по-видимому, все-таки совершал разворот, потому что крикнул сдавленным голосом:

— Разовый взрыв!

Я нажал сразу на три кнопки, и корабль рванулся как бешеный: три бомбы-ускорителя — это действительно страшно.

Впрочем, об этом я подумал, вероятно, позже. Через какое именно время, я не знаю, но, наверное, много позже, потому что, когда корабль рванулся, меня словно швырнуло на стену и я потерял сознание…

Ану выключил лингвистическую цепь, сказав:

— Нужно сделать перерыв. Невыносимо трудно слушать такое…

Глава 14

Черный свет

Вездеплав скользил по темной реке. Сверху, снизу и по бокам лучились и переливались звезды.

Ни стен джунглей, ни черного неба, ни темной воды как не существовало — были только вот эти разноцветные звезды и ощущение, будто машина летит не то в космосе, не то под водой. На сердце было тревожно и грустно.

— Вот это приключение так приключение, — завистливо вздохнул Юрий, — не то что наше.

— Как сказать, — возразил Ану. — Все, что рассказывает он о строении вещества, несколько неточно. Он не учитывает преобразований частиц материи, их способностей переходить из одного состояния в другое.

— А может, это и не важно? — задумчиво спросил Вася. — Может, он это знает, но считает не важным?

— Да, но тогда события разворачивались бы иным образом, — авторитетно заявил Ану. — В конце концов, достичь скоростей выше скорости света и распространения магнитных волн — триста тысяч километров в секунду — можно лишь экспериментальным путем, иначе… ни один корабль не выдержит.

— Почему?

— Понимаешь, Вася, существовал звуковой барьер. Первые реактивные самолеты, достигая полета со скоростью звука, как бы разбивались об этот барьер, натыкались на ими же созданный звук и разваливались. Потом стал открываться так называемый тепловой барьер. Машина могла лететь со скоростью, например, десять тысяч километров в час, а материал, из которого она была сделана, разогревался в результате трения о воздух уже после четырех тысяч километров. А на пяти тысячах — взрывался, как метеорит, как космический корабль или спутник, когда они входят в атмосферу, не погасив скорости. Наша цивилизация сумела создать такие материалы, которые отодвинули тепловой барьер на десятки тысяч километров. А потом появился световой барьер, когда скорость корабля приблизилась к скорости света. В этом случае световые волны (а свет — это прежде всего волны, как и звук) как бы спрессовываются и образуют непроходимый барьер.

Ану вдруг задумался и долго молчал, припоминая то многое, что он когда-то знал или слышал и забыл. И то, что он жалел обо всем этом, было видно по его грустному, усталому лицу.

— А вот фотонные бомбы-ускорители — это интересно. До этого у нас не додумались. Но в целом история с Черным Мешком кажется мне хоть и несколько невероятной, но крайне интересной и важной.

— Давайте не будем решать заранее, — предложил Юрий, — дослушаем их историю.

— Мы подходим к Андам. Вот перевалим хребет, выйдем к океану, и тогда пожалуйста, — ответил Ану.

Машина и в самом деле, петляя между поблескивающими стенами джунглей, начала подниматься все выше к встающим вдалеке белеющим снежным вершинам. Было нечто тревожное и прекрасное в этой темной громаде, над которой горело бело-розовое пламя снегов, еще освещенных уходящим солнцем.

Ану решительно взял управление машиной в свои руки. Прижимаясь к вершинам деревьев, он повел ее прямо к этой мрачной стене, точно повторяя все извивы предгорий, постепенно поднимаясь все выше и выше.

Потом машина влетела в ущелье, попетляла между скалами в полной темноте и стремительно взмыла вверх, так что ребята не то что прижались, а прямо-таки легли на спинки сидений, а дремавшие Шарик и крокодил обиженно заворчали.

Когда машина взобралась к самому перевалу, укрытому выутюженными ветром снегами, в невообразимой, теряющейся в ночной дымке дали блеснул океан. Он даже не блеснул, а как бы проступил сквозь эту дымку, величественный, темный, загадочный — истинно Великий, или Тихий океан.

Машина юркнула отвесно вниз, так что всем пришлось ухватиться за предохранительные ремни, и долго неслась вдоль скал и осыпей, а когда выровнялась, то оказалось, что волны океана почти касаются ее днища. Ану вздохнул посвободней, щелкнул тумблерами и кнопками, установил курс и режим полета.

— Теперь мы будем лететь все время за солнцем со скоростью вращения Земли. Засечь нас над водой очень трудно, почти невозможно, поэтому мы можем просто отдохнуть.

— Зачем отдыхать? — встрепенулся Вася. — Давайте слушать голос.

Ану снова включил свою лингвистическую цепь, и в машине опять зазвучал певучий голос издалека.

…Я очнулся оттого, что голова у меня стала какой-то необыкновенно звонкой, а тело — легким и невесомым.

Невесомость знакома каждому космонавту, но эта оказалась очень странной. Я ощущал и тело, и тяжесть руки или ноги, но это было совсем иное ощущение, чем прежде. Все шло как бы изнутри меня, словно во мне вдруг объявились некие странные весы или приборы, которые действуют сами по себе, без моего вмешательства, — взвешивали и определяли каждую часть моего невесомого тела и все окружающее.

Очень странное, неповторимое ощущение! Я как бы раздвоился — сам себя я чувствовал невесомым, бесплотным, живущим как бы вне времени и пространства, а в то же время во мне жило нечто, что все еще действовало и существовало по старым законам. Оно сурово и скрупулезно проверяло мое состояние и, как строгая мать капризному ребенку, указывало:

«Это твоя нога. Она вовсе не невесома, как это тебе кажется. У нее прежний объем, прежний вес и даже обувь того же веса. А вот — рука. Подними ее, а теперь брось как неживую… Видишь, тебе кажется, что она опустилась легко, невесомо, а на самом деле ты чувствуешь, что в ней прежний вес, и этот вес даже слегка рванул ее в плече».

Открывая все новые и новые особенности этих странностей в себе, я случайно посмотрел на часы. Они шли. Стрелка равнодушно прыгала по циферблату. Но что-то почудилось мне в ее размеренном движении, а что именно, я не успел решить, но механически отметил время своего первого взгляда.

Потом я стал вспоминать, что же со мной произошло.

Голова слегка побаливала, и мысли были отрывистые, скачущие… Они рассердили меня, и я опять невзначай посмотрел на часы. На этот раз они меня поразили. Выходило, что прошло не более двух-трех секунд, хотя я ощущал, что прошло по крайней мере несколько десятков минут. А часы бесстрастно показывали — прошло всего-навсего две-три секунды.

Теперь, когда я смотрел на них и только на них, я видел, что они передвигались с обычной скоростью — скок, скок, скок…

Но стоило мне отвернуться и начать думать, вспоминать, как часы словно останавливались, тормозились. Мысль двигалась явно по иным законам, чем раньше. И мне стало страшно. Так страшно, как никогда в жизни. Нет, не потому, что я боялся смерти. Каждый из нас знает, что смерть всегда рядом, и привыкает к этому, умеет смело смотреть в глаза любой опасности. Наконец я вполне сознательно согласился с командиром и пошел на то, чтобы в случае неудачи умереть. И все-таки, несмотря на все это, мною овладел страх, даже ужас.

Я был тем же, чем был всегда, жил в тех же, кажется, условиях корабля и космоса, и в то же время я был уже не тот, что всегда. Я уже понимал, что живу как бы в двух временны́х измерениях, в двух состояниях. Это было так противоестественно, что мне захотелось закричать.

Я вскочил на ноги и огляделся — все в рубке управления было на своих местах, ничто не нарушилось, ничто не изменилось.

Я прислушался: корабль дышал так, как он дышал всегда, во время спокойного, запрограммированного полета, когда экипаж месяцами может жить, работать, учиться и отдыхать, не прикасаясь к приборам, — роботы делают все сами.

Корабль тихонько гудел двигателями, и где-то явственно пробивался тоненький, дребезжащий звучок — он мне показался необыкновенно желанным и добрым. Ведь этот дребезжащий звук мог исходить только от какого-то ослабленного крепления, развинтившейся гайки. Словом, это был добродушный привычный звук. Он показал, что все идет как нужно. Именно он успокоил меня.

Постепенно я становился самим собой, хотя состояние раздвоенности не проходило. Но я уже начинал привыкать к нему и, как всякий человек на моем месте, стал исследовать собственное состояние и все окружающее. И тут я увидел лежащего под пультом Оора. Вернее, не самого командира, а его беспомощно вытянутые ноги, торчащие из-под стульев. Я бросился к нему, вытащил из-под пульта. Глаза его были закрыты, дыхания не было. С трудом мне удалось нащупать пульс на его руке. Как говорят врачи, пульс был нитевиден и очень плохого наполнения.

Когда в опасности товарищ, человек забывает о себе. Так случилось и со мной. Я притащил противошоковый аппарат, сделал командиру впрыскивание. Наконец он вздохнул полной грудью и пошевелился. Пульс наполнялся, становился ровным, хотя еще и слабым. Я посмотрел на часы. С тех пор как я увидел его и стал приводить в чувство, прошло около часа: часы бесстрастно отсчитывали истинное время моей работы.

Но стоило мне задуматься, вспомнить все, что я делал, как часы как бы останавливались. Действия, поступки, обычная жизнь шли своим чередом, а мысль — по иным законам. Я задумался над этим явлением — ведь теперь, когда я установил его, мне уже было не так страшно. Меня лишь заинтересовало: а что же это такое? И я довольно быстро понял, что происходит с моей мыслью. Ведь всякая мысль — это в конечном счете результат электромагнитных колебаний, бесконечно малых, слабых, но все-таки колебаний электромагнитных волн определенной частоты и силы. И вот эти колебания развивались по каким-то новым законам, значит и я находился в новых условиях.

Словом, я увидел следствие, уловил его закономерность, но еще не открыл причины. Помог это сделать командир.

Он приоткрыл глаза и медленно осмотрелся, потом опять смежил веки и долго думал о чем-то. Я молча сидел возле него и не мешал ему думать. И когда он опять открыл глаза и посмотрел на часы, на его лице отразился тот же ужас, как и у меня, когда я впервые ощутил новые условия жизни.

Но это выражение быстро сменилось обыкновенным серьезным, озабоченным, а потом Оор улыбнулся и заговорщически подмигнул мне:

— А все-таки мы живы, малыш. Это уже кое-что значит.

Я понял — Оор осознал полностью все, что с нами произошло, — и спросил:

— Перескочили световой барьер?

— Да.

— Сделали невозможное?

— Н-ну… С точки зрения нашей науки, но не с точки зрения природы.

— Послушайте, командир, но как, почему?

— Все это неудивительно, малыш. С помощью фотонных бомб-ускорителей мы преодолели притяжение кварковой звезды, а дальше нас подхватил поток энергии, поток частиц, и понес. Понес с большей скоростью, чем скорость света. Я давно понял, что Черный Мешок может быть только в том случае, если на этом участке Вселенной существуют потоки частиц, двигающиеся со скоростью выше скорости света. Вот и все, малыш. Вот и все… — Он замолк, а потом вдруг спросил: — А все-таки страшно, когда ты чувствуешь себя как бы двойным, а?

— Страшно.

— Сейчас, малыш, будет страшнее, — сказал он, поднялся и, тяжело переступая, подошел к шторам, закрывающим люки внешнего обзора.

С того момента, когда мы подошли к Черному Мешку, мы ни разу не открывали их. Оор не сразу нажал на кнопки: он не знал, выдержали или нет линзы внешнего обзора удар о световой барьер. Но вероятно, по его расчетам, линзы все же должны были уцелеть.

Он нажал на кнопки. Люки, прикрывавшие линзы, медленно поплыли. Сверкнули абсолютно целые линзы — и мы увидели черный свет.

Да, он был действительно черный — не фиолетовый, не багровый или темно-синий, а именно черный. Совершенно черный свет.

Вы — те, кто не видел этого, — не можете поверить, что свет может быть черным. Ведь белый свет слагается из нескольких цветов — красного, оранжевого, желтого… ну и так далее. Заметьте — слагается. И только в том случае, если носители этого света — фотоны — движутся с постоянной, присущей им скоростью.

А если фотоны превысят эту скорость? Если они вдруг вступят в новое состояние, они должны изменить, и они изменили свой цвет. Они стали черными.

И в этом черном свете все чаще виделись далекие или близкие планеты.

Они, как и в обычном небе, были разноцветны: багровые, голубые, фиолетовые и еще каких-то совершенно непонятных, великолепных цветов, — и все они казались прекрасными и страшными — так они были величественны и необычайны.

Наш мозг уже привык к состоянию раздвоенности, тело освоилось со странным ощущением «весомой невесомости». Все становилось на свои места — мы были живы, мы мчались сквозь черный свет, прорезали глубины Черного Мешка, и это было прекрасно. Сколько времени прошло, как мы увидели черный свет, я не знаю.

Оор спросил:

— Ты заметил, малыш, как путается время?

— Да.

— Что ты думаешь об этом? Докладывай!

— Раз мы движемся быстрее скорости света, в силу вступают законы, отличающиеся чем-то от общей теории относительности. Время по этим законам течет совсем не так, как при обычном движении.

— Правильно. Но ты знаешь, как оно течет?

— Нет.

— И предположений по этому поводу нет?

— Нет.

Командир вздохнул и признался:

— Самое неприятное, что у меня тоже нет никаких предположений. Мне известно, и это проверено на практике, что, приближаясь на световой скорости, время на корабле течет по обычным законам, но на той планете, которую мы оставили, оно как бы ускоряется в два, а то и в несколько раз. Это значит, что мы, пролетав год и постарев на год, на своей планете встретимся с людьми, которые в это время постарели на два года, на три и так далее — чем ближе скорость корабля к световым скоростям, тем больше разрыв во времени с оставленной планетой. А как пойдет время, когда мы двинемся со сверхсветовыми скоростями?

— Не знаю… Каждый день нашего полета должен стоить, может быть, несколько десятков лет жизни на обыкновенной планете.

— А может быть, наоборот? Может быть, время пошло вспять? Может быть, его нужно теперь отсчитывать в обратном направлении?

— Этого не может быть! — запротестовал я. — Это уже даже не фантастика, а просто какая-то нелепость!

— А разность времени возможна? — сурово спросил Оор. — А путешествие на сверхсветовой скорости возможно? А черный свет возможен? Нет, малыш. Вопрос этот не праздный, и, уж конечно, это не нелепость. В том состоянии, в которое мы попали, возможно всякое — мы просто еще ничего не знаем. И нужно думать… думать прежде всего о тех, кто остался на наших планетах и живет сейчас по старому, доброму времени, не ощущая никаких временны́х парадоксов.

Я молчал, не понимая, куда он клонит.

— Пойми, малыш, если временной парадокс в сверхсветовой скорости положителен, то есть если он обгоняет время планет, мы рискуем, что наши сигналы попадут к ним только через сотни лет. Но если он отрицателен? Тогда они просто не сумеют его принять. И еще: а по каким законам, по какому времени развиваются явления в этом самом Черном Мешке? И наконец, самое главное: с какой скоростью мы летим? Может случиться так, что мы вырвемся из Черного Мешка и не узнаем, что это нам удалось, и будем идти со сверхсветовой скоростью.

Все, что он говорил, было действительно важно, но я ничего не мог придумать. Я все-таки многого не понимал.

И командир оценил мое состояние. Он усмехнулся:

— Ладно, малыш, не ломай голову. Во всяком случае, мы летим не вспять, иначе наверняка встретили бы на своем пути уже не черный, а какой-нибудь другой свет. А раз так, то нам нужно просто поручить роботам подсчитать, сколько мы пролетели от границ Черного Мешка, а потом уж дать им задание на подсчет горючего. Сможем ли мы выбраться из этого невеселого местечка? Мне кажется, что на это нам потребуется около двух месяцев. Потом мы начнем тормозить и вновь пробивать световой барьер, но уже в обратном направлении. А это время мы затратим с тобой на подсчет временного парадокса. Попробуем математически решить проблему времени, пока летим в Черном Мешке.

Работали мы с командиром до изнеможения, спали по три-четыре часа в сутки и считали, считали, считали. Вычислительные машины гудели не переставая. Миллиарды уравнений, миллионы программ. И все напрасно. Закон поведения времени в сверхсветовых скоростях мы не открыли. Это предстоит, очевидно, сделать тем, кто меня слышит сейчас.

В сущности, пока еще никто не знает, что такое время, не знает его закономерностей, его поведения и его влияния на Вселенную.

Оор считал и думал, я помогал и одновременно учился. Наших товарищей, застывших в камерах абсолютной защиты, мы не трогали — им нужно было экономить время жизни.

Кто знает, если бы мы ускорили события, если бы вернули их к жизни и воспользовались не только нашими двумя, а коллективным умом всех, того, что произошло, могло бы и не случиться. Но мы не сделали этого. Мы были увлечены работой, убаюканы относительным покоем этого странного и страшного уголка Вселенной и не предполагали, что катастрофа наступит так скоро и так беспощадно. Мы опять не учли скоростей и связанного с этим парадокса времени. Нас можно было бы и не обвинять в этом — мы еще не знали этих законов, мы только стремились их открыть и, кажется, кое-что нащупали…

Когда наши организмы относительно освоились со странным ощущением сверхсветовой раздвоенности, командир необычно грустно сказал мне:

— Ну вот, малыш, пришла пора рисковать в обратном порядке.

Я не стал его расспрашивать, в чем дело, и так было понятно, что Оор решил преодолеть световой барьер в обратном направлении. Как это делается и можно ли это совершить в наших условиях, я решительно не представлял и, что хуже всего, все это время спокойного полета даже не думал об этом. А командир, видимо, думал, и ему, кажется, не понравилось, что я не спросил у него ни о чем и ничего ему не сказал.

— У тебя нет ни предложений, ни вопросов?

— Вопросов бездна, но на них и вы не ответите — нет опыта. А какие же предложения? Пожалуй, лишь одно — прорываться.

— И снова рисковать?

— Да. Иного выхода я не вижу.

Оор долго с улыбкой наблюдал за мной и мечтательно, но с грустью в голосе сказал:

— Хорошо быть молодым — даже опасности не кажутся такими уж страшными.

Я промолчал. Дело не в том, что опасности не кажутся страшными, а в том, что другого выхода, в обход опасностям, я не видел. Да и Оор тоже.

— Тогда начнем торможение, — сказал Оор. И мы начали его. Двигатели постепенно меняли режим работы, пока наконец не прекратили многолетнюю деятельность.

За линзами внешнего обзора медленно и постепенно менялись цвета — они как бы стушевывались, растекались и сливались в один густой черный цвет. Но вовсе не тот, который озарял все вокруг своим мрачным и фантастическим светом, а именно в непроницаемую, знакомую каждому нормальному человеку черноту.

Первые часы мы прямо-таки упивались полной тишиной и покоем, но, когда за смотровыми линзами черный свет стал почти черной мглой, корабль вдруг стал едва заметно вздрагивать, словно натыкаясь на невидимые препятствия. Приборы начали отклоняться от нормального режима работы, что-то разлаживало их обычную деятельность, и командир не отлучался от пульта управления, беспрерывно корректируя их. Он давал все новые и новые задания математическим машинам и машинам логического мышления. Он пытался решить возникающие перед ним задачи и, по-видимому, решил их.

— Положение у нас такое — силы тяготения так и не увиденной нами кварковой звезды явно ослабели. Но нас все еще несет как бы вихрь выбрасываемых ею частиц. Мы как лодка в море — куда ее гонит ветер, туда она и плывет. А вот эта вибрация корабля — провалы в волновой системе необыкновенного галактического ветра. Я думаю, что нас может нести довольно долго — сила кварковых излучений все еще огромна. Попробуем затормозиться фотонной бомбой-ускорителем.

Вначале я только кивнул. Мне не следовало объяснять, что для этого требовалось взорвать ее не позади корабля, как это мы делали обычно, а впереди него. Это решение казалось примитивно простым, но… если бы я знал, как его выполнить.

Я задумался. Во-первых, у нас не было приспособлений для выстреливания бомб-ускорителей вперед, по курсу корабля. А во-вторых, фотоны-то движутся с меньшей скоростью, чем двигался корабль. Следовательно, если бы даже мы придумали и установили такое приспособление, фотонная бомба в конечном счете разорвалась бы в самом корабле — она была бы загнана туда скоростью.

— Не понимаю, — решился произнести я, — как это мы можем затормозиться именно ускорителями?

— Вначале не понимал и я, но ты подумай. Когда мы выстрелим бомбу-ускоритель, на какую-то долю мгновения позади нас образуется как бы плотина из фотонов. О них ударится галактический ветер кварковых частиц, и корабль как бы прикроется этой плотинкой. А так как он движется только под влиянием галактического ветра, то на это мгновение позади него создастся пустота, энергетический вакуум. А с боков и впереди неминуемо образуются вихри — природа не терпит пустоты. Все эти вихри, обрушиваясь на наш корабль, будут тормозить его.

— Сколько же потребуется создать таких… фотонных плотинок?

— Если считать, что мы уже находимся где-то перед световым барьером, то, думается, немного. Расчеты показывают — три-четыре. Приготовь на всякий случай шесть. И вот что, давай наденем предохранительные скафандры и приготовим вакуумные подушки-тормоза. Мне больше не хочется биться седой головой об уплотненную обшивку. Это не слишком приятно.

Я выполнил приказ, подготовил огромные эластичные подушки и прикрыл ими стены рубки, а потом уж сам, без приказа, привел в полную боевую готовность все средства связи и поставил ее на автоматическое повторение. Теперь сколько бы ни летел корабль, пока на нем будет хоть капля энергии, он беспрерывно будет излучать в космос отчет о наших путешествиях, нашу научную информацию и самое главное — предупреждение о коварной сущности Черного Мешка, о том, какую опасность он представляет для окружающих галактик, в том числе и для нашей.

— Ну что ж, начнем! — сказал командир.

Не без опаски я нажал кнопку.

Корабль тряхнуло, гул прокатился по всем отсекам, и черный свет за смотровыми линзами резко сгустился.

Оор крикнул:

— Рви вторую!

Все повторилось, хотя на этот раз корабль тряхнуло еще сильнее, и встряска уже не прекращалась — по-видимому, мы находились у самого порога светового барьера, и командир уже молча махнул мне рукой: «Рви дальше».

Мы очнулись в тишине. За смотровыми линзами расстилался привычный и такой милый фиолетово-черно-зеленоватый мрак обыкновенного космоса, кое-где прочерченный черными языками вихрей, — это было последнее дыхание Черного Мешка. Необыкновенно тепло светились неизвестные планеты, и где-то совсем недалеко багрово и недобро сверкала огромная, как будто вспухшая звезда.

Едва увидев эту недобрую соседку, которая могла притянуть корабль к себе, командир ползком подобрался к пульту управления и включил двигатели. Звезда поползла куда-то вправо.

Я, естественно, прежде всего бросился к автоматам связи и убедился, что они работают четко, и по количеству передач, засеченных счетчиками, установил, что мы были без сознания несколько часов. Теперь я мог помочь командиру, который взялся за ориентацию корабля.

— Попробуй перейди на прием, — сказал он.

Я не удивился приказу Оора, меня лишь слегка насторожил его тон — отрывистый, тревожный, почти грубый.

Но когда я включил системы на прием и сразу же поймал сигналы разумной связи и, что самое главное, понял их, я ужаснулся, как, вероятно, ужаснулся и командир.

Это был наш язык.

Наш и не наш. В нем как будто присутствовали все те слова, которыми я говорю сейчас с вами, но в то же время все они были иными — все они стали длиннее. Изменилась и сама интонация речи. И, что поразительно, резко изменилось к лучшему по устойчивости и звучанию само качество передачи.

Но не это оказалось главным. Самым удивительным явилось то, что передавалось предупреждение о Черном Мешке.

«Всем космическим кораблям, всем цивилизациям! Предупреждаем, что взрыв ядра Черного Мешка, а возможно, и всей системы, по нашим расчетам, приближается. Черный Мешок на пределе…»

Они передавали то, ради чего мы рисковали собой.

Первые минуты мы испытывали не столько недоумение, сколько горечь разочарования и в то же время радость от свершившегося чуда — значит, они знают!

— Послушай, малыш, по-видимому, они поймали наши первые сигналы, которые мы давали на входе в Черный Мешок, — растроганно сказал командир, но тут же задумался.

Я молчал — в конце концов, не так уж важно, каким образом и когда они узнали о грозящей опасности, и не важно от кого… Важно, что узнали. Но горечь все-таки оставалась — обидно, что они не узнали наших последних данных, наших сегодняшних передач…

И тут меня словно осенило — я вдруг почувствовал, что наши люди, наша Галактика получили извещение о Черном Мешке давно, очень давно. Ведь сама связь показывает, что наша цивилизация находится на какой-то иной, незнакомой ступени развития. Когда и как это произошло? Сколько прошло времени? Для нас — несколько месяцев. А для них?

— Послушай, малыш, парадокс времени на сверхсветовых скоростях, кажется, сыграл с нами плохую шутку.

— Да.

— Похоже, что нас уже давно не ждут и считают, что мы давным-давно обратились в ничто — столько времени прошло там, на нашей планете, пока мы сражались со световыми барьерами.

— Кажется, да…

Мы долго молчали, понимая, что, оставшись живыми и невредимыми, мы, в сущности, стали мертвецами для всей нашей цивилизации. Там уже нет людей, которые бы нас ждали, которые бы думали о нас.

И только сознание, что мы все-таки живы, как-то успокаивало — в конце концов, мы честно выполнили свой долг, и не наша вина, что время и скорость сыграли с нами такую злую шутку. Но когда мы вернемся домой, мы все-таки сделаем доброе дело для наших людей — потомков наших родных и близких: они узнают о путешествии на сверхсветовых скоростях, они получат наши расчеты, и для них откроются другие галактики и другие черные мешки.

— Я вот о чем думаю, малыш, — задумчиво произнес командир. — Когда-то на уроках истории я изучал происхождение нашего языка. Ученые установили, что развитие языка шло от отрывистости к плавности, музыкальности и от длинных слов к усеченным, более коротким. Тебе не кажется, что в связи с этим…

Оор умолк и испытующе посмотрел на меня. Мы долго вглядывались в глаза друг другу, и я как-то сразу уловил ход рассуждений командира.

— Вы думаете…

— Да, боюсь, что это именно так. Световой парадокс времени как бы движет время, а сверхсветовой, возможно, задерживает. Ведь язык, на котором нам сообщили о Черном Мешке, как раз такой, какой был еще до того, как мы улетели в экспедицию.

— Не может быть! — запротестовал я. — А новые приемы связи?

— Кажется, они стары, малыш. Может быть, это всего лишь обыкновенная связь. Но, усиленная потоками кварковых обломков, она звучит громче и чаще. Это возможный вариант, а, малыш?

Конечно, все это могло быть — ведь чего не бывает в глубинах Вселенной!

— Но послушайте, Оор, откуда в то время они могли знать о Черном Мешке?

— Если знал я, знали и другие. Вспомни, что он отмечен во всех космонавигаторских картах. И если нам не разрешалось приближаться к нему, то как раз потому, что и ученые прошлого боялись взрыва неведомого небесного тела. Оно не взрывалось, прогнозы ученых не оправдывались. Вполне понятно, что такие прогнозы попросту забывались. И разве не может быть так — мы наткнулись на заблудившуюся в космосе радиоволну. На ту волну, которая была подана задолго до нашего рождения. Ведь она летит всего лишь со скоростью света. А мы мчались во много раз быстрей. Вот чего я боюсь. Потому что если это так, то наши с тобой сигналы могут быть не приняты. А если они и приняты, то не расшифрованы. Ведь если мы перескочили во временной парадокс с отрицательным знаком, с минусом, и мчались назад, на нашей планете еще не могут принимать те сигналы, которые ты им передал. Но допустим, — сказал он, останавливая меня жестом, — допустим, что они приняли эти сигналы и даже расшифровали их — уже в те далекие времена у наших ученых были хорошие головы. Что произойдет тогда?

Я молчал. Да и что сказать? Ведь каждому понятно, что, если мы действительно улетели в прошлое и если наши сигналы получили и расшифровали ученые наших планет, они все равно ничего не смогут поделать — у них еще нет техники, которая могла бы защитить от предполагаемого взрыва Черного Мешка. Это было еще страшней — знать, что тебе грозит опасность, и не иметь ни сил, ни средств предотвратить ее. Обреченность — вот что самое ужасное!

Мы долго молчали, пока командир не решил:

— Мы не знаем, куда мы вылетели — в прошлое или в будущее. Но будущему, так или иначе, мы передали свои сигналы об опасности. Давай дадим информацию прошлому — настраивай обычные рации, которыми мы пользуемся для связи с нашими цивилизациями.

Мы снова взялись за работу, давая сигналы и старыми, и новыми методами. А во время работы, как известно, для печальных мыслей не остается времени.

Никто не мог нам помочь, ибо еще никто не знал, как поведет себя время на тех скоростях, которые испытали мы. Мы сообщили загадку, и теперь кто-то должен ее разгадать.

Вот почему командир предложил:

— Пора выводить из анабиоза наш экипаж. Пусть работают.

Но я не успел выполнить этого приказа — нас подхватила неведомая сила, смяла и разбросала по рубке. Корабль теперь явно не управлялся, хотя двигатели все еще работали. В смотровых линзах творилось нечто невообразимое. Крутились смерчи и вихри, свет, обыкновенный белый свет, перемежался с черным светом, с багровым и еще каким-то невероятным светом. Мы то теряли сознание, то вновь на какое-то мгновение приходили в себя.

Трудно сказать, сколько времени продолжался этот невообразимый ералаш, но, когда мы окончательно обессилели, командир добрался до меня, и мы, преодолевая беспорядочное вращение и несусветные броски нашего корабля, кое-как добрались вместе до кладовой.

Мы страдали от голода и жажды, нас кружило и бросало. Сознание постоянно отключалось, на тело наваливались то гигантские силы перегрузок, то, наоборот, невесомость.

Именно невесомость беспокоила нас больше всего, потому что лампочки на пульте управления, которые мы видели издалека, постепенно меркли — двигатели прекращали работу. Почему? Мы не знали. Нас волокла по Вселенной гигантская сила, и мы не в состоянии были с ней бороться…

После того как двигатели окончательно отключились, корабль еще какое-то время швыряло и бросало, но постепенно его полет более или менее стабилизировался. Было такое чувство, словно он стал щепкой, которая наконец попала на стрежень потока, и его несло, не задерживая и не переворачивая.

Несколько недель, а может быть, и месяцев мы просто отдыхали и спали: нам нужно было восстановить силы и прежде всего запас нейронов — нервные клетки пришли в полный упадок. Потом мы восстанавливали поврежденные во время катастрофы системы внутрикорабельных связей и, только получив информацию, начали разбираться в том, что с нами произошло.

О главном мы догадались еще раньше — кварковая звезда все-таки взорвалась, и нас, как песчинку, поглотил поток раскаленных продуктов взрыва. По-видимому, благодаря работающим двигателям мы не раз переходили световой барьер, а потом, когда последний двигатель прекратил свою деятельность, возвращались к обычным скоростям — ведь на пути потока сверхсветовой энергии постоянно встречались уже обычные фотонные потоки. Они образовались в результате взрывов обычных планет и звезд. И эти потоки гасили немыслимую скорость. Но корабль лишился главного — энергии.

Теоретически это не могло случиться, потому что после путешествия в Черном Мешке запас расщепляющегося атомного топлива у нас был огромен. После выхода из него — тем более. А между тем энергия исчезала. Кое-что поставляли аварийные солнечные, вернее, фотонные батареи, питающиеся от обшивки корабля, но их работы было недостаточно; кроме того, она нарушалась сопровождавшими корабль «останками» Черного Мешка и тех планет и звезд, которые взрывались и распадались на пути чудовищного потока разложенной предматерии. Только изредка сквозь мерцание разноцветного света пробивались лучи какой-нибудь заблудшей звезды-солнца, которые едва достигали солнечных батарей, и они лениво впрыскивали в наш корабль крохотную порцию энергии.

Я уже говорил, что человек привыкает ко всему, его организм тоже приспосабливается к самым невероятным условиям. Так случилось и с нами. Мы постепенно приходили в себя. И самой страшной мыслью была мысль о наших товарищах, о возможности возвращения их к жизни. Ведь если корабль лишился энергии, автономные атомные автоматы не могут включить систему восстановления, систему возврата из состояния обезвоженного анабиоза.

Сознание, что рядом лежат товарищи, которые могли бы жить, мучило нас. Мы напрягали последние силы, чтобы разобраться в создавшейся обстановке, придумать что-нибудь, чтобы спасти товарищей.

Обстановка складывалась ужасающая. Командир пытался установить причины исчезновения ядерного горючего на корабле.

Все чаще передавал он мне часть расчетов, даже не объясняя, для чего они нужны. Просто я при нем выполнял роль простейшей вычислительной машины — делал то, что скажут, но не думал, для чего это нужно. Хотя постепенно во мне тоже накапливался запас информации, и я стал мыслить в том же направлении, что и командир.

В конце концов Оор сумел справиться с необыкновенно сложной задачей. Но это его не обрадовало. Он хмуро сказал мне:

— Малыш, я ничего не хочу скрывать от тебя. Дела наши плохи. Я бы даже сказал, что очень плохи.

Я спросил:

— Безнадежно?

— В мире нет ничего безнадежного и неизменного. Все изменяется. Возможно, изменится обстановка и наше положение тоже… Но в той обстановке, в которой находимся мы, наши дела почти безнадежны.

— Почему?

Оор невесело усмехнулся.

— Безнадежны потому, что помощи нам ждать неоткуда. Почти — потому, что именно это сознание невозможности получить помощь заставит нас думать и работать более настойчиво и продуктивно, чем прежде, и все-таки придумать такое, что позволит выкарабкаться из нашей беды.

— Она действительно велика?

— Очень! Взрыв кварковой звезды принес какие-то неизвестные нам проникающие излучения. От них не спасла даже уплотненная обшивка корабля, хотя она и ослабила их, но ведь бункера с горючим не прикрыты такой обшивкой — в прошлом в этом не было необходимости. Вот почему эти излучения сделали страшное дело — они выбили из ядерного и атомного горючего по нескольку элементарных частиц и превратили их в обычные элементы. Понимаешь, малыш, бункера полны, но уже не горючим. Оно потеряло свои качества. Возможно, нам помогла бы посадка на какой-нибудь планете, где есть радиоактивные вещества, которыми можно было бы пополнить бункера. А ты знаешь — не будет горючего для наших реакторов, не будет и энергии. Ну а без энергии…

— Да, без энергии мы только игрушка в руках Вселенной.

— Но это не самое страшное, малыш. Ты молод, ты был надежней укрыт от неизвестных излучений, а главное, ты не принимал таких облучений в прошлом, какие пришлись на мою долю. Последняя вспышка, по-видимому, меня доконала.

— Командир! — закричал я.

— Не ори, малыш. Мы — космонавты! Мы должны, обязаны уметь смотреть правде в глаза. Какая бы она ни была. Поэтому слушай внимательно и спокойно. Если бы корабль обладал энергией, я бы, пожалуй, спасся. Но энергии нет. Следовательно, я обречен… Тише, тише, малыш. Значит, сделаем так — имей в виду, я уже принял решение, и властью, данной мне планетарным Советом, я уже не прошу — ты знаешь, что за все время наших полетов я ни разу не воспользовался этим правом, — я приказываю: дальше ты полетишь один!

— А вы? — только и смог я пролепетать.

— А я сделаю то, что велит моя совесть. Я выйду в открытый космический люк в легком костюме. Вполне понятно, что неведомые излучения сделают мое тело еще более радиоактивным. В корабле меня прикрывали обшивка и специальный костюм. Там, за обшивкой, этого не будет, и мое тело превратится в настоящее радиоактивное горючее. Тогда я сам — понимаешь это, сам: тебе уже нельзя будет прикоснуться ко мне, иначе погибнешь и ты, — пройду в бункера…

Я молчал, еще не совсем понимая, что задумал командир. Но мне было ясно — я лишаюсь его, я остаюсь один. Один-единственный, где-то в неизвестных безднах Вселенной, без энергии и, что самое страшное, без знаний. Пожалуй, впервые за всю свою жизнь я понял: главный недостаток молодости — нехватка знаний. Ах, как нужны знания, как необходимы они как раз тогда, когда о них меньше всего думаешь…

Командир словно прочел мои мысли.

— Ничего, малыш. Ты крепкий парень. Поживешь один, перечтешь все мои записи и многое поймешь. Но помни — ни одного дня без труда. Пока у тебя молодой мозг — учись.

Учись и думай. Думай и учись. И я верю, что ты сумеешь победить навалившуюся на нас беду.

— А если нет? — робко спросил я.

— А если нет, поступи так, как я. Отдай все тем, кто придет после тебя. Отдай все — себя, знания, жизнь, потому что настоящий человек отличается от всех остальных только одним — он умеет жить для других. Если же он живет только для себя, он еще не человек. Лишь жизнь для других делает человека человеком…

Он говорил это так спокойно, с таким сознанием высшей правоты своих слов, что мне вдруг стало нестерпимо жаль его и у меня сами по себе впервые в жизни полились слезы.

— Перестань, малыш, — сказал он ласково и обнял за плечо. — Это не занятие для космонавтов. Будь стойким парнем — впереди слишком много всякого. Береги силы!

— Но почему именно вы? Ведь у вас знания и опыт. А у меня?

— У тебя — молодость, а знания и опыт — дело наживное. И давай кончим разговор об этом. Это приказ!

— Я подчиняюсь, но я еще не понимаю…

— А это просто, малыш. Очень просто. Когда излучения в открытом космосе сделают меня радиоактивным и я пройду в бункера, я сам стану для тебя горючим. Ты видишь — мы несемся неизвестно куда, потому что нас волочит поток взрыва. Но ведь рано или поздно он потеряет свою силу и тебя притянет какая-нибудь планета. Да, хорошо бы планета, а ну как звезда? Значит, гибель? Вот на этот случай и пригодятся мои радиоактивные останки — ты сможешь запустить двигатели, вырваться из силы притяжения и спокойно сесть на выбранную тобой или случайную планету. Кроме того, я надеюсь, что мои останки вызовут цепную реакцию в бункерах и постепенно, может быть слишком постепенно, горючее восстановится. Тогда ты сможешь спасти товарищей и начать с ними новую жизнь.

Я молчал. Да и что я мог сказать. Если рассуждать логически, Оор был прав. Может быть, он выбрал себе самую прекрасную смерть из всех существующих. Он отдавал себя общему делу, до конца растворяясь в нем, делаясь его частицей. Но ведь сердце, чувства не всегда подчиняются логике. И я не мог остановить слез.

— Ладно, малыш, я же не говорю, что сделаю это завтра. Помучимся еще вместе, поищем выхода, подождем случая. Но помни — приказ мой остается приказом!

Мы то спокойно летели в потоке взрыва, то кувыркались и падали в неизвестность. Но постепенно окружающее приобретало все более знакомые очертания. И именно в это время мы все чаще и чаще словно проваливались куда-то, теряя сознание и волю. И именно в это время Оор привел в исполнение собственный приказ — он исчез.

Ни тогда, ни сейчас, в эти последние часы своей жизни, я ни на минуту не забывал его молчаливый, расчетливый подвиг, его умение отдать всего себя людям своей или иной галактики…

Корабль приостанавливал свой беспорядочный полет, и наконец его потянуло в одну определенную сторону. Я сел за пульт управления. Мне удалось избежать притяжения дальних от Солнца планет и ворваться в самый центр системы. Без особого труда я определил, что именно в этом районе примерно на двух-трех планетах возможна жизнь.

И когда Солнце явственно потянуло корабль к себе, я включил двигатели. Они заработали — натужно, вполовину, а может быть, и в треть своей мощности, но все-таки заработали. И я благополучно пробил облачный покров планеты Земля. Посадка тоже прошла спокойно — удалось сесть на краю огромного, кажется, единого для всей Земли материка, и, что меня особенно обрадовало, при этом оставался еще некоторый запас горючего.

Естественно, двигатели были немедленно выключены и произведена визуальная разведка. Судя по всему, на материке существовали довольно высокоорганизованные формы жизни, хотя разумные существа еще не появлялись.

Я вывел вездеход и сделал первую рекогносцировку в поисках радиоактивных материалов, но ничего не нашел. Пышная растительность, влажность воздуха, настоящая, текучая вода — все было для меня, скитальца Вселенной, настолько желанным, настолько заманчивым, что я не выдержал и вышел из машины.

Как будто бы и респиратор работал вполне исправно, и обеззараживающие устройства не были повреждены, и я с наслаждением дышал чистейшим, насыщенным кислородом воздухом, так что легкие, кажется, даже надрывались от радости. Но уже к вечеру я почувствовал недомогание и понял, что вместе с потоком воздуха ворвались какие-то бактерии, а скорее всего, фильтрующиеся вирусы.

Сейчас мне очень плохо! Очень! Я все чаще впадаю в беспамятство и диктую это, уже не выходя из машины. Все, что я хотел сказать, я сказал. Расчеты привел. Тот, кто найдет наш корабль, поймет, что со мной произошло. Я не хочу прощаться с вами, люди Вселенной, но помните, мы сделали все, что могли…

Сейчас я соберу последние силы и пойду в рубку управления. Я отключу автоматы и роботы и поставлю реакторы на предохранительный режим. Если я умру, образовавшаяся затем энергия не повредит корабль. И еще — я задраю выходные люки, но не закрою задвижек. Тот, кто сумеет войти в корабль, войдет в него.

На всякий случай прощайте, люди Вселенной!

Глава 15

Дорога через океан

Вездеплав легко несся над волнами Тихого океана, который вспыхивал по временам светящимися полями, оставленными фосфоресцирующими рыбьими стаями.

Ребята молчали, не обращая внимания на эту быстро меняющуюся красоту. Они все еще жили рассказом человека, останки которого на их глазах превратились в пыль за пультом управления корабля.

— Трагическая история… — задумчиво сказал Ану. — Но они сделали свое дело — наша история донесла до нас известие о взрыве Черного Мешка. Он натворил немало бед, но, кажется, некоторые цивилизации уцелели, потому что успели перебазироваться на другие галактики.

— Послушайте, — ни к кому особенно не обращаясь, спросил Вася, — выходит, на корабле по-прежнему лежат люди? В этом самом… обезвоженном анабиозе.

— Почему вы так думаете? — встрепенулся Ану.

— Но ведь голос издалека подчеркнул, что их не вернули к жизни. А потом, наверно…

Вася вдруг вспомнил что-то свое и поперхнулся.

— Значит, они в корабле!

— А где тот корабль? — каким-то неестественным голосом вдруг спросил Ану. — И как можно установить, что погруженные в обезвоженный анабиоз члены экипажа корабля все еще способны вернуться к жизни?

— Не знаю… Со мной, например, был случай, когда мамонт ожил через несколько тысяч лет.

— А это — миллионов.

— Но мамонт не обезвоживался…

И тут впервые в разговор вступил Юрий. Он сказал торжественно и громко:

— Вот это были люди!

— А если бы нашли корабль, — опять вмешался Ану, — и оживили членов его экипажа, мы бы сказали: «Вот это будут люди!»

Юрий недоверчиво посмотрел на него, но смягчился и усмехнулся.

— До чего же все странно — прошлое, оказывается, может быть будущим, а будущее — прошлым. Все может перепутаться. А вот как распутать?

Все трое замолкли, раздумывая о тех событиях, которые произошли и с ними, и с теми, историю которых они только что услышали. Таинственно лучился блестками океан, горели яркие звезды, ворочались и посапывали Шарик и крокодил.

Внезапно Шарик проснулся, тревожно поставил уши торчком и застыл. Вслед за ним по каким-то своим законам тревогу уловил крокодил и тоже приподнял голову и прислушался.

Машина неслась над водой, почти прижимаясь к ней. Шарик приблизился к окну, заглянул в него и нетерпеливо, испуганно взвизгнул. Юрий обернулся.

— Ты чего?

Собака опять ткнулась носом в окно, к ней подполз крокодил. Оба они заглядывали в окно и ерзали.

— Послушайте, в океане что-то происходит… — сказал Юрий.

— Что тут может происходить — такая тишина и такой покой! — махнул рукой Вася. — Давайте лучше обсудим…

— Подожди! — властно остановил его Ану. — Мне тоже не нравится поведение крокодила.

Он взглянул в окно и вдруг вскрикнул. Там, за окном, медленно и неотвратимо как бы набухал и поднимался ввысь темный горизонт. Это было необыкновенно, странно и, должно быть, поэтому страшно. Горизонт несся навстречу машине, растекался по сторонам и тянулся к недобро изменившимся, словно поблекшим звездам.

— Черный свет! — в ужасе шепнул Вася.

— Ерунда… — не совсем уверенно процедил сквозь зубы Юрий и тут только заметил, как крепко он вцепился в сиденье.

Машина тоже среагировала на приближение опасности. На ее пульте вспыхнула и пробежала россыпь огней-сигналов, потом они погасли.

Машина приостановила свой размеренный полет и заплясала над волнами.

— Ану! — закричал Юрий и бросился к пульту.

Ану тоже наклонился над пультом. Его тонкие длинные пальцы неуверенно прошлись по кнопкам и тумблерам, но нигде не остановились. Он не знал, что нужно предпринять в таком случае. У него не было роботов, с помощью которых он решал все сложные вопросы. И он растерялся.

Горизонт уже поднялся вверх — беззвучный и могучий — и заслонил собой сияющие в вышине звезды. Черная, неотвратимая, матово поблескивающая стена неслась на везделет, и теперь требовались мгновения, чтобы спастись от нее.

Но этих мгновений не нашлось. Машина ударилась об упругую черную стену и запрокинулась. Соскользнули со своего заднего сиденья крокодил и с испугу заскуливший Шарик. Ребята повалились друг на друга. И длинные смуглые пальцы Ану невольно, чтобы уцепиться хоть за что-нибудь и удержаться, прошлись по всему пульту.

С этого мгновения все пошло кувырком.

Черная неотвратимая стена навалилась на машину, поглотила ее и стала швырять из стороны в сторону. Сквозь прозрачные стекла и верх машины было видно, как мимо проносятся какие-то странные светящиеся предметы. Иногда о стенки что-то стукалось и билось.

Разобраться в том, что происходит и куда летит кувыркающаяся машина, не представлялось никакой возможности. Люди, Шарик и крокодил то сталкивались, то разлетались в разные стороны, то опять сплетались клубком… Сколько длилось это беспорядочное падение, так никто никогда и не установил — не до этого было.

Постепенно машина выровнялась.

Поначалу никто не понял, где они находятся и что с ними происходит. За окном была жуткая фосфоресцирующая темнота.

Первым догадался Юрий:

— А ведь мы идем ко дну…

И в самом деле, машина не спеша, но неукоснительно скользила в этой жуткой черноте вниз и вниз. Чернота вокруг становилась все плотней и нестерпимей. Океанская вода казалась плотной и маслянистой.

— Похоже… — глубокомысленно протянул Вася и вдруг стал зевать — неудержимо и сладко.

В перерывах между зевками он судорожно глотал воздух и пытался что-то сказать, но произнести ничего не мог.

— Тебе плохо? — бросился к товарищу Юрий.

Вася пожал плечами, хотел было что-то сказать, но вместо этого промычал нечто несуразное и развел руками.

Шарик подполз к нему по сиденью, обнюхал и из сочувствия лизнул Васю в щеку. Наверное, вкус щеки ему не понравился и, возможно, даже испугал его, потому что Шарик задрал мохнатую морду и стал тихонько и безнадежно скулить.

— Что с ним делается? — тревожно спросил Юрий.

Но Ану тоже был растерян и ничего не понимал.

— Может быть, это от страха?

Однако Юрий не мог представить, чтобы Вася мог испугаться до зевоты. Он не такой человек, чтобы струсить до такой степени. Но есть Шарик. Шарик-то старый, испытанный в космических путешествиях друг. Почему же и он вдруг стал зевать и завывать?

Только один крокодил устроился на полу между сиденьями, свернул хвост на сторону, голову положил на пол и опять задремал.

— Нет, Ану, это не от страха, это от чего-то другого. Может, у них кислороду не хватает, может, у них начинается азотное отравление?

— Это еще что за отравление? — почему-то рассердился Ану. — Азот содержится в воздухе, которым мы дышим, но мы же не отравляемся.

— А на морской глубине бывает как раз азотное отравление, — упрямо сказал Юрий. — Я читал. Азот растворяется в этом… в крови… И вот…

Но что именно происходит с водолазами и аквалангистами на глубине и что такое азотное отравление, он так и не вспомнил, и Ану сказал:

— Но мы ведь тоже дышим тем же воздухом и… не зеваем.

Против этой очевидности спорить не приходилось, и Юрий рассердился. Он посмотрел на воющего Шарика и вдруг закричал:

— Ты-то чего развылся? Тебе-то чего нужно?

Шарик недоуменно покосился на хозяина и уже набрал воздуха, чтобы завыть снова, но Юрий прикрикнул:

— А ну, замолчи, тумус несчастный!

Что такое тумус на языке голубых людей, Шарик знал отлично. И поэтому обиделся — ни дураком, ни ненормальным он не хотел быть. Да и никогда не бывал. Поэтому он укоризненно посмотрел на Юрия, словно хотел сказать: «Неужели тебе не жаль товарища? Он же зевает. А я хоть чем-нибудь да помогаю ему. Ты же только орешь. Да еще и оскорбляешь».

Конечно, в другое время и в другой обстановке Юрий понял бы этот укоризненный собачий взгляд, и ему, как и всякому хорошему человеку, стало бы стыдно перед собакой. Но сейчас Юрий был возбужден и деятелен. Происходило нечто невероятное, и ему приходилось думать за всех и решать за всех: Вася зевал, Шарик выл, а Ану явно растерялся. Поэтому он не обратил внимания на этот собачий укоризненный взгляд и крикнул:

— А ну, марш на место! Не крутись под ногами!

Шарик покорно спрыгнул на пол, устроился рядом с крокодилом. Все это он сделал так, будто хотел сказать, что он очень обижен в самых лучших чувствах и если Юре захотелось сорвать на нем свою злость, так пусть он теперь пеняет на себя. Лично он, Шарик, никакого отношения к происходящему иметь не хочет. Его дело собачье: заставят — будет лаять.

Но Юрий уже не мог сдерживаться. Он откровенно рассердился на Васю и, собрав всю свою волю, закричал:

— А ну, прекрати зевать! Нашел время!

Вася как раз растянул рот в сладкой зевоте. И когда Юра закричал, он вздрогнул, возле уха у него что-то тихонечко хрустнуло, и некоторое время он смотрел на товарища, все еще не закрывая широко открытого рта. Потом закрыл рот и вполне внятно и спокойно сказал:

— Сам не пойму, что со мной случилось. — И тут же икнул: — И спать… ик… не хочется… ик… А все равно… ик…

Вася примолк, словно прислушиваясь к самому себе, и поднял на Юрия растерянный взгляд. Посмотрел и беспомощно, обреченно икнул. Юрий взглянул в его глаза и вдруг резко ударил друга по плечу. Вася вздрогнул и прекратил икать.

— Ничего не понимаю, — сокрушался он. — Может, это оттого, что я когда-то замерзал? Может, у меня с нервами не все в порядке?

— Слушай, брось ты эти нервы, не думай о них! Тут такое дело…

— Да я и сам понимаю, но мне кажется…

Вася снова замолк, опять прислушиваясь к самому себе, словно ожидая, что он опять начнет или зевать, или икать. И это ужасно не понравилось Юрию.

— Слушай, ну, прекрати! — взмолился он. — Тебе кажется, а мы врежемся в океанское дно.

— Нет, и в самом деле прошло, — облегченно вздохнул Вася. — Так вот, мне кажется, что Ану выключил всю аппаратуру машины.

— Послушайте, Вася… — возмущенно начал было Ану и стал приподниматься с сиденья.

— Нет-нет, это не нарочно. Просто, когда нас тряхнул черный свет, вы невольно провели рукой по пульту и разладили всю систему. Сами посмотрите.

И они посмотрели на пульт, на россыпь тумблеров, выключателей и кнопок. Они и в самом деле были включены и выключены в полном беспорядке.

Ану побурел — таким становилось его смуглое лицо, когда он краснел, — и стал быстро восстанавливать сбившееся управление. В машине что-то сдвинулось, что-то загудело, и она замедлила свое безостановочное движение все вниз и вниз.

— Послушайте, а что это было? — спросил Вася.

И все поняли его, вспомнив жуткую черную стену, надвигавшуюся на них.

Юрий не совсем уверенно предположил:

— Может быть, цунами…

— Чего-чего?

— Цунами. Это когда в океане случается землетрясение или, можно сказать, моретрясение. Словом, когда в океане происходит извержение вулканов, по воде идет огромная и могучая волна. Японцы называют ее цунами. Она может смыть целые острова и даже города.

Ану покивал:

— Я слышал о цунами по радио. Это действительно жутко — полная тишина, и вдруг неизвестно почему и откуда взявшийся вал океанской воды.

— Особенно ночью.

— Да… И в самом деле похоже на черный свет. Видишь что-то черное, и в то же время оно как будто светится.

— Так это оно светится, — поморщился Юрий. — А черный свет сам освещает.

— М-да… Возможно, в этом разница.

— А ты можешь себе представить, какой на самом деле может быть черный свет? — спросил Вася.

Юрий ответил не сразу. Он вспомнил все, что видел в прошлом, и твердо сказал:

— Могу. Это когда посмотришь на солнце, а потом вокруг. В глазах черным-черно, а в то же время все вокруг невероятное: трава не зеленая, а красная, вода не синяя, а радужная. Ну и все такое…

— Ну так это когда на солнце… И вообще довольно рассуждать. Нужно действовать. А то мы и в самом деле врежемся в океанское дно.

Внезапно машина остановилась и словно затанцевала на одном месте. По окнам, по ветровому стеклу, по прозрачной крыше быстро, извиваясь и переплетаясь, заскользили какие-то странные не то змеи, не то водоросли. На их живых отростках то сужались, то раскрывались, как мелкие цветы, жадные, нервно вздрагивающие присоски.

— Осьминоги! — прошептал Вася.

— Или кальмары! — ответил ему тоже шепотом Юрий.

Опять стало жутко, и Юрий подумал, что Вася снова начнет икать и зевать. Но ничего подобного с ним не произошло.

Казалось, что машина запуталась в бесконечном скопище морских хищников. Они подплывали строем, ощупывали машину, заглядывали в стекла страшными, странными, круглыми, ничего не выражающими глазами и снова отплывали. А на их место становились другие. И каждый раз новые пришельцы были побольше ростом, и щупальца у них были длиннее, а присоски на них мощнее.

Было в этом их медлительном, безмолвном скольжении нечто и отвратительное и в то же время смешное — такими важными и самоуверенными казались эти существа, так строго они соблюдали старшинство.

Но неожиданно кальмарья степенность исчезла. Они заметались и стали исчезать в слабо фосфоресцирующей массе воды. Машина вздрогнула. На нее легли огромные, толстые щупальца. Они охватили машину, их присоски накрепко впились в стекла. В ветровое стекло заглянули немигающие глаза, взгляд которых заставил людей невольно опасливо отодвинуться от ветрового стекла.

И почему-то именно в эту секунду заворочался крокодил. Он неуклюже, царапая когтями сиденье, выполз вначале на заднее сиденье, а потом перевалился на переднее.

Делал он это медленно, неторопливо и не всегда удачно — несколько раз соскальзывал.

В это же время гигантский, в несколько тонн, а может быть, и в несколько десятков тонн весом, кальмар все давил и давил своими страшными щупальцами на машину. Присоски расплющивались и выделяли липкую, вероятно ядовитую, жидкость, но, естественно, сделать хоть что-нибудь с машиной не могли. И хотя каждый видел, какие огромные усилия прилагал кальмар, чтобы раздавить своего врага, глаза его были спокойными и совершенно бесстрастными.

И все-таки машина медленно, вначале незаметно, но поддалась усилиям кальмара. Она стала скользить в глубину. Вероятно, морской хищник этого и добивался — он хотел увлечь ее как можно глубже, чтобы страшное давление толщи воды раздавило его врага.

— Что он делает? Чего он добивается? — шепотом спросил Ану.

— Не знаю… — тоже шепотом ответил Юрий. — Читал, что кальмары живут огромными стаями на определенной глубине и киты, особенно кашалоты, ныряют в глубину как раз за кальмарами. Ведь есть киты, которые питаются в основном кальмарами. Ну ясно, кальмары тоже борются со своими врагами. Они обхватывают китов и стараются увлечь их на глубину и там подержать подольше. Кит не может долго жить без воздуха. Ведь он животное, а не рыба. И если он не вырвется из щупалец вот такого кальмарища, он погибнет — задохнется.

— Значит, ты думаешь, что кальмар принял нас за кита?

— А за кого же еще? Космические везделеты он наверняка не видал.

И пока они обсуждали сложившуюся обстановку, машина все быстрее скользила вниз. Следовало что-то предпринять, но что именно, еще никто толком не представлял. Ану все еще разбирался в том беспорядке, что он случайно сотворил на пульте управления.

И вот тут-то крокодил наконец взобрался на переднее сиденье, утвердился и уперся передними лапами в пульт управления. Сидевшие справа Юрий и Вася и колдовавший слева Ану с недоумением покосились на крокодила. А он не обращал на них внимания. Он уставился в огромные, бесстрастно жуткие глаза кальмара и стал медленно разевать свою зубастую пасть.

Что-то дрогнуло в глазах кальмара. В них мелькнуло выражение недоумения, а может быть, даже страха. Клюв дернулся, и щупальца заскользили по обшивке машины. Крокодил не двигался. Он только смотрел в страшные глаза кальмара и то разевал, то прикрывал пасть.

Представить себе, что кальмар испугался такого крохотного по сравнению с ним крокодила, казалось невозможным. Однако кальмар отступил. Он оторвал щупальца от стекла и медленно «растворился» в темной толще воды. Может быть, в клетках его огромного тела еще жила память о тех временах, когда предки кальмаров боялись огромных бронированных предков крокодилов? Кто знает… Ведь никто так и не узнал, почему совсем не испугавшийся Вася то зевал, а то вдруг икал…

Много еще не разгаданных учеными тайн существует вокруг нас.

Но времени разгадывать загадки у ребят не было. Они спешили домой. А для этого им требовалось вырваться из подводного плена.

— Ну положение! — с облегчением вздохнул Юрий. — У вас как, Ану, все в порядке?

— Роботы независимого управления сделали все необходимое… — не совсем уверенно сообщил Ану. — А я, кажется, нашел систему управления машиной в подводном положении. Так что можно начинать всплытие.

— Может, может… — мечтательно протянул Вася, — может, мы поплывем в подводном положении? Ведь такое когда увидишь…

Юрий посмотрел через стекла машины. В темноте слабо лучились неясные очертания не то животных, не то рыб, иногда вырисовывались силуэты кальмаров и других незнакомых им обитателей подводного царства. Они то медленно плыли вокруг, то стремительно проносились мимо. И Юре тоже отчаянно захотелось подольше побыть в этом неведомом большинству живущих на Земле мире. Но тут он заметил странное движение.

Впечатление было такое, словно в черной толще воды появилась какая-то новая, еще более черная и потому не столько видимая, сколько угадываемая струя. Она как бы обтекала машину по эллипсу и пропадала в черноте.

— А много ли здесь увидишь? — ощущая смутную тревогу, протянул Юрий. — Может быть, поднимемся повыше?

— Можно, — согласился Ану и, переключив тумблерок, нажал на педаль подачи энергии.

Машина стала медленно подниматься вверх. Никто бы не сказал, что вокруг посветлело, все та же чернота, но в ней стало больше просветов, световых пятен — смутных и размытых. Все чаще мимо проплывали и проносились подводные жители, не обращавшие особого внимания на странную машину: плавает, ну и пускай плавает. Мало ли что бывает в океане. На все не насмотришься. Но смутное ощущение тревоги все сильнее овладевало Юрием, и он все пристальней вглядывался в толщу воды. А когда вгляделся, то снова увидел ту черную струю, которая однажды почудилась ему.

Пожалуй, впервые ему стало страшно. Почему, он не знал. Он даже не знал, откуда взялась эта странная черная струя, что медленно, могуче огибала машину по эллипсу. И он робко спросил:

— Послушайте, а почему бы нам не включить свет?

— Можно, — согласился Ану и повернул тумблерок.

Яркий луч света врубился в океанскую толщу и высветил окружающее. Оно сразу стало огромным и плотным. Стаи разноцветных рыб, клубящийся планктон, морские змеи и коньки, медузы и кальмары и еще сотни неизвестных жителей морских глубин закружились и заплясали в резком свете прожектора.

— Смотрите! — вскрикнул вдруг Ану и указал рукой туда, где луч света как бы растворялся в толще зеленоватой воды.

Там, на границе света и тьмы, медленно и важно двигалось гигантское тело морской змеи. Плавно извиваясь, оно как бы окружало собой и луч света, и машину.

О длине змеи можно было только гадать, потому что ни головы, ни хвоста ее никто не видел — они пропадали в темных, неосвещенных слоях воды. Отчетливо виднелись лишь не то гребни, не то шипы на спине да бахрома на более светлом, розовато-блеклом брюхе. А само тело казалось буровато-зеленым, но иногда на нем вспыхивали и гасли недобрые алые или багровые огоньки. Впрочем, это могли отсвечивать всякие морские паразиты, путешествующие на огромном теле морского чудовища.

В тот момент, когда ребята гадали, во сколько раз — семь или в десять — тело змеи толще самого толстого дуба, до сих пор медлительное чудище неуловимо и стремительно дернулось всем телом и исчезло, чтобы через секунду навалиться на машину. Она дрогнула и подалась в сторону. Змея обвила ее кольцом и стала давить, как давила анаконда свою жертву. И тут впервые за все время необыкновенных происшествий ребята и Ану услышали, как их великолепная, ничего не боящаяся, летающая, бегающая и плавающая машина жалобно «запищала». А ведь гигантское тело морской змеи, закрыв собой все боковые стекла и нависнув еще и по бокам, кажется, и не напрягалось как следует. Что же произойдет, если змея нажмет изо всех сил?

В одно мгновение мелькнула у Юрия мысль: настал тот самый случай, когда они обязаны обороняться от злой и нерассуждающей силы.

— Плазменная защита! — заорал Юрий и бросился к тумблеру со снопиками молний.

И его никто не задержал, потому что каждый понимал — их жизнь решают, быть может, доли секунды.

Юрий щелкнул тумблером, и машину залил зеленовато-багровый, зловещий свет плазмы. Вокруг заклокотало и забурлило, как в перегретом котле. Огромное тело змеи распалось, а машина, подхваченная могучим, как взрыв, потоком мгновенно выделившегося и все время выделяющегося перегретого пара, как пробка, помчалась вверх и взлетела высоко над водой.

Юрий не растерялся. Он выключил плазменную защиту и нажал на те кнопки, которые переводили машину из состояния вездеплава в состояние везделета.

Машина послушно рванулась из океанской пучины и понеслась ввысь, подальше от воды, по которой подводный взрыв гнал волну — новое, вызванное ребятами цунами.

Спустя некоторое время газеты и журналы многих стран мира сообщили о сильном извержении подводного вулкана в ранее спокойном центральном районе Тихого океана. Позднее ученые спорили об этом явлении и даже утверждали, что рождается очаг вулканической деятельности с высокой радиоактивностью.

Но все это произошло значительно позднее, а в тот момент, когда машина наконец вырвалась из водяного столба и помчалась на запад, никто из ее пассажиров не успел как следует ни о чем подумать. И только через несколько километров, когда Ану осторожно перевел машину в горизонтальный полет над волнами, в машине раздался странный звук: «А-а-о-оу-уууа».

Ребята оглянулись назад и увидели широко раскрытую пасть крокодила. Окончив свою невеселую песню, он звонко клацнул зубами. Ребята переглянулись, а крокодил, повозившись, опять задрал морду, широко открыл пасть и пропел: «А-а-о-оу-уууа».

Потом помотал башкой и клацнул пастью.

— Он зевает! — удивленно и в то же время радостно, словно именно в крокодиле он нашел своего сообщника, сказал Вася.

— Не может быть, — не совсем уверенно возразил Юра, — крокодилы не зевают… — и вдруг ощутил непреодолимое желание зевнуть. Еще мгновение, может быть секунду, он сдерживался, но потом не выдержал и зевнул. Зевнул сладко, безудержно, почти с ужасом ощущая, что зевать, а тем более спать ему не хочется, но ничего с собой он поделать не мог.

Ану покосился на него и встревоженно спросил:

— Что с тобой? Не можешь сдержаться?

И вдруг неожиданно для себя зевнул сам безудержно и болезненно. Вася растерянно и в то же время с улыбкой смотрел на них, пока не вспомнил, что он перестал зевать только после того, как Юра напугал его. А чем пугать их, которые уже все пережили? Вася посмотрел в ветровое стекло, потом округлил глаза и закричал:

— Цунами!

Ану и Юра повернулись к стеклу, всматриваясь в окружающее, потом оглянулись на хитро улыбающееся лицо Васи и расхохотались.

— Надо же! — сказал Юрий. — И спать не хочется, а зеваешь… Почему это?

Ану поморщился:

— Ладно, ребята, поспите-ка вы лучше, а я посижу у пульта, подумаю, разберусь в схемах.

И удивительно: когда каждому стало ясно, что можно спать, ребята поняли, что больше всего они хотят именно спать. Даже есть не хотелось. И впервые за все время знакомства они почувствовали настоящую симпатию к Ану — он заменял их, он давал им отдых. Они устроились на сиденьях и быстро уснули.

Ану достал схемы и стал их рассматривать, сверяясь с тем, что было на пульте.

Глава 16

Возвращение

Когда ребята проснулись, они увидели белесое небо, свинцовую, отливающую зеленью воду и редкие льдины на ней. Юрий потянулся и мечтательно сказал:

— Поесть бы сейчас.

— Ну что ж, — улыбнулся Ану и стал доставать из-под сиденья свертки, — используем наши запасы.

Они ели холодное мясо дикой свиньи, заедали тропическими фруктами и вспоминали пережитое.

— Слушайте! — испуганно воскликнул Вася. — А вдруг нас опять засекут локаторы? Ведь будут неприятности.

— Н-ну, знаешь, это все-таки свои. Достанется, конечно, но…

— Нет, Юрка, достанется здорово.

— Ну мы же не по своей вине.

— Отчасти и по своей, — настаивал Вася. — А что, если нас засекут локаторы, а потом заставят сесть и… начнется воспитание…

— Исключено! — рассмеялся Ану.

— Почему?

— А потому, что все земные приборы обнаружения работают на принципе подслушивания или приема отраженных сигналов. Те, кто построил эту машину, учли это. Шума мы не издаем, вернее, издаем, но специальный прибор превращает его, трансформирует в инфразвуки, которые не воспринимаются имеющимися на этой планете приборами. И мы не отражаем чужих сигналов. Машина, оказывается, может их поглощать. Вот почему нас никто не увидит и не услышит.

— Послушайте, Ану, а как же нас засекли в прошлый раз на других границах? — спросил Юрий.

— Просто тогда я еще не знал вашей машины, всего ее оборудования. А теперь я разобрался в схемах и включил все защитные системы. Они обеспечат нашу невидимость и неслышимость.

— Но ведь вы сами говорили, что нас засекли и у ракетоносителя, и в океане и что поэтому к вам пожаловали парашютисты.

Ану смутился:

— Так я думал тогда, а теперь думаю по-другому.

— Как же?

— Я думаю, что вас никто обнаружить не мог — на Земле еще не та цивилизация, а вот мою приводную станцию засекли и ради нее сбросили парашютистов.

— Ану, но ведь это… — возмутился Юрий, но Ану перебил его:

— Не нужно упреков. Ведь я ошибся, а за ошибки не судят. Важно, что сейчас никто нас не засечет и не обнаружит. На всякий случай я решил заходить с севера. Мало ли что может случиться. Лучше обойтись без неприятностей.

Ану не ошибся. Их никто не заметил, и они пронеслись над тяжелой водой и белыми льдами. Когда машина оказалась неподалеку от устья большой реки, Ану смело развернул ее и пошел прямо по реке. Парнишки примолкли. Справа и слева мелькала уже родная земля. Суровая, хмурая, но… родная. Некоторое время машина неслась как раз над стрежнем, все дальше и дальше углубляясь в разлив великого Азиатского материка. Когда по расчету всем показалось, что они ушли достаточно далеко от побережья, решили сесть отдохнуть.

Выбрали заросший тальником островок и осторожно сели на него, вспугнув целую стаю диких гусей. Они обиженно погоготали и уселись в заливчике, обсуждая случившееся — до машины доносился их гортанный говор.

По обоим берегам огромной полноводной реки тянулись всхолмленные просторы тундры. В неверном свете тускло поблескивали озерца, покачивались на легком ветру исковерканные ветрами и морозами кедры и карликовые березки. Покрикивали невидимые птицы, и даже в этом тундровом безмолвии где-то далеко стучал мотор.

Подышали свежим воздухом, посовещались, попили прохладной речной водицы — сладкой и вкусной, может быть потому, что это была своя, родная водица.

И Вася, узнав знакомые картины, мечтательно вздохнул:

— Порыбачить бы теперь…

— Не время, — сухо ответил Ану. Он заметно волновался, все время испытующе поглядывая на мальчиков. Вася примолк, потом вздохнул:

— Интересно все-таки, а что тогда было со мной и куда делся мой верный мамонт Тузик?

— Какой это еще Тузик?

Пришлось заново пересказывать собственную невероятную историю, и Ану, подумав, сказал:

— Куда делся твой Тузик, я не знаю. Может быть, снова замерз и ждет очереди, чтобы оттаять. Но если принять во внимание, что происходило с каждым из нас и особенно с теми, кто побывал в Черном Мешке, то лично я тебе полностью верю. Вполне вероятно, что здесь, в тундре, ты попал под какие-нибудь особые излучения, может быть, даже с какого-нибудь еще никому не известного космического корабля, и с их помощью, даже сам того не замечая, воспользовался парадоксом времени.

— Так для этого обязательно нужно двигаться.

— Ты в этом уверен?

— Н-ну, во всяком случае, все так считают.

— Не знаю! — отрезал Ану. — Я теперь ни в чем не уверен. Хотя нет, уверен в одном — мы все-таки слишком мало знаем. Прямо-таки катастрофически мало. Вот почему я и верю тебе. Заметь — я не объясняю, не придумываю, а просто верю. То, что произошло с тобой, вероятно, могло произойти с каждым.

— Выходит, машина времени может существовать? — спросил Юрий и почему-то застеснялся — ведь все теперь знают, что машина времени существовать не может.

— А почему бы и нет! — дерзко ответил Ану. — Что ей мешает существовать? Только людское незнание, неумение использовать законы окружающей материи и времени. Ведь, рассуждая логически, если мы можем обгонять время, то мы можем и отставать от него и, значит, уноситься то вперед живущего, то назад.

— Логически, конечно… — вздохнул Вася.

— Ну да, а тебе обязательно хочется, чтобы все было сразу же и практически и чтобы все на свете ты сам понимал?

— Хотелось бы, — серьезно ответил Вася.

— Вот и познавай. А само по себе ничто не узнается. А я лично о том, чего не знаю, теперь не сужу, но, думая обо всем, что я услышал и увидел, мне кажется: то, что ты рассказывал о себе, вполне вероятно.

— И все-таки, все-таки все эти превращения времени не очень понятны, — вздохнул Юрий.

— Ну и что, мало ли чего еще не знают люди? Узнают! И если ты даже убедишься, что машины времени не может быть, это тоже хорошо. Полезно! — сказал Ану.

— Что же тут хорошего, а тем более полезного?

— А то, что ты убедишься в ошибке, докажешь ее и ни ты, ни другие не будут потом тратить на нее время. А время, сам видишь, самое главное в жизни.

— Значит, вы думаете, что мой Тузик все еще лежит замороженный вот в такой тундре и ждет, когда его разморозят?

— А почему бы и нет, что этому мешает? Жил мамонт, попал в беду, морозы его заморозили целехонького, а потом при хорошем стечении обстоятельств он разморозился и ожил. Что здесь особенного? Ведь вам же объяснили, что в некоей прошлой или будущей цивилизации — теперь нам с вами в этом трудно разобраться — замораживаются, а потом возвращаются к жизни не только мамонты, но и люди. Сами ведь слышали… Да, уважаемые мои командиры, совершенно ясно пока что одно — знаем мы страшно мало. — Ану вздохнул и предложил: — Ну что ж, не будем терять время — нужно взлетать.

Странно было слушать этого прожившего более двухсот лет человека иной цивилизации. Уж если он жаловался, что мало знает и мало видит, так что же говорить им? Ребята только вздохнули и переглянулись.

В легких сумерках все еще длинного полярного вечера машина поднялась в воздух и помчалась к юго-западу. Чем дольше они летели, тем быстрее сгущались сумерки. И вскоре внизу и по сторонам замелькали огоньки неведомых поселков и городков, словно проклюнувшиеся среди темной массы тайги, могучих рек и высоких гор. Потом пошли степи, потом снова леса и горы. И казалось, что никогда не закончится этот стремительный и бесшумный полет над огромной землей. Но все приходит к концу. Пришел к концу и этот полет. Неподалеку от того самого карьера, в который было так приятно скатываться с кручи вместе с потоками белейшего песка, они встретили грозовой фронт. Он шел с юго-востока — темная, клубящаяся стена, беспрерывно подсвечиваемая злыми торопливыми молниями. Они обогнали его сверху, нырнули вниз и тихонько, незаметно и скромненько приземлились у самого входа в оставленный ребятами корабль.

Ану нервно позевывал. Руки у него вздрагивали и почему-то стало дергаться левое веко. Ребята и видели, и не видели все это. В тот момент они не могли понять, почему волнуется Ану перед встречей с незнакомой жизнью. Ведь сами-то они ждали встречи с хорошо знакомой им жизнью и тоже волновались. Как-никак, а им могло достаться от родителей.

Не спеша они вышли из машины и взглянули в темное предрассветное небо, на котором лучились тусклые звезды. Сама гроза полыхала зарницами где-то еще очень далеко.

— Что же будем делать? — спросил Ану, осматриваясь по сторонам. Он вздрагивал от приречного холодка и потирал голые коленки.

— Дождемся рассвета и полетим заявить о своем прибытии.

— А зачем ждать — можно лететь и сейчас, — предложил Вася. — Время и еще раз время!

— Нет, пожалуй, нам все ж таки лучше подождать, — сказал Ану. — Больше того, мне кажется, что вам вначале стоит прийти в город одним, без меня и без машины, и рассказать о том, что произошло.

— Так нам и поверят, — усмехнулся Юрий.

— Вот если не поверят, тогда вы пришлете Шарика, и я прилечу сам.

— Мне непонятно, — сказал Вася, — зачем это нужно? Лучше уж все сразу и все честно.

— Так кажется на первый взгляд. А если я просто побаиваюсь? — спросил Ану. — Если мне нужно успокоиться, привести себя в порядок?

Ребята не поняли Ану и недоверчиво переглянулись. Это рассердило Ану:

— Неужели вы не можете понять — я волнуюсь перед встречей с вашими людьми! Ведь я столько лет был, в сущности, один. И потом… Потом мне просто неудобно являться в таком виде. — Он похлопал себя по голым ногам. — И наконец, подумайте о тех, кто лежит сейчас в состоянии обезвоженного анабиоза. Вы открыли двери в корабль, пропустили в него воздух. Вы уверены, что бактерии и вирусы не проникли в камеры повышенной защиты — ведь корабль пролежал миллионы лет? Опускался вместе с сушей на дно морское, его заносило песком, и он снова поднимался. Так неужели вы не можете предположить, что металл, даже уплотненный во время путешествия в Черном Мешке, претерпел кое-какие изменения? Это значит, что те, кто столько времени ждет воскрешения, подвергаются новой смертельной опасности! А ведь если вы подумаете, кроме меня, хоть немного разбирающегося в системе подобных кораблей, вернее, способного разобраться в них, никто не сможет им помочь.

Этот довод Ану оказался таким убедительным, что ребята совсем примолкли. О тех, кто лежал в корабле и ждал решения своей участи, и в самом деле они не подумали. А подумать стоило. Они сразу вспомнили ту согбенную фигуру у пульта управления, которая рассыпалась при одном только дуновении свежего ветерка, при одном только вздрагивании пола под ногами ребят.

— А если я сейчас же, не теряя времени, начну изучение корабля, принципов возвращения из обезвоженного анабиоза и если у меня получится что-нибудь, мы возвратим людей к жизни. Мне не нужно говорить, что получит ваша цивилизация от возвращения к жизни специалистов целого космического корабля. Таких знаний, какие есть у них, нет во всех академиях вашей планеты, а возможно, и всей Галактики. Вот почему я считаю, что вам нужно делать свои дела, а мне — свои.

Как это ни печально, а Ану все-таки прав: следовало действовать, и действовать быстро и продуманно.

Ребята попрощались с Ану и стали карабкаться по склону карьера. За ними понуро брел Шарик, то и дело оглядываясь назад, за Шариком поковылял было и крокодил, но Ану остановил его.

— Не следует сразу выдавать то, что произошло. А крокодил вызовет лишний интерес у тех, кому до поры до времени не нужно знать ничего.

И ребята ради сохранения тайны оставили крокодила вместе с Ану, а сами собрали пожитки, взвалили их на себя и поплелись домой.

Неожиданно Вася остановился и решительно сказал:

— Как хотите, а черную орхидею я возьму с собой.

Он вернулся к машине и взял цветок…

Даже в лесной таинственной и тревожной темноте этот необыкновенный цветок светился необыкновенно теплым, ласкающим светом, и потому, должно быть, на душе мальчиков стало спокойней.

Светало. Посверкивала зарницами приближающаяся гроза, и поэтому в лесу было тихо и жутко. Ребята прибавили шаг.

Было уже светло, когда они добрались до опушки и увидели свой городок — мирный, тихий, с редкими столбиками дымков, со снующими автомашинами и автобусами.

— А где же наши грибы? — невесело пошутил Юрий.

— Придется что-нибудь придумать.

— Придумаем, а потом?

— А что ж потом? Ведь здесь корабль и Ану; что и кто нам может сказать?

— Все равно. Неприятно возвращаться после таких приключений и сразу начинать врать.

— Ну а если ты сразу расскажешь то, что произошло, тебе поверят? Так что иди и придумывай, почему мы не нашли грибов.

Они расстались у Васиного дома, договорившись встретиться часов в десять, чтобы сразу идти в милицию и сообщить о своих необыкновенных находках.

Вероятно, все произошло бы именно так, как они и предполагали, если бы не ряд обстоятельств. Прежде всего, оказалось, что Васиных родителей дома нет — они ушли еще с вечера на плотину. Вот почему Вася отделался очень легко — никто не поинтересовался причинами задержки и почему он пришел без грибов. Он поел и прилег отдохнуть.

Труднее пришлось Юре. Бабушка сначала обрадовалась его возвращению, а потом, узнав, что грибов он не принес, возмутилась:

— Да что же вы там делали столько времени! Шлендали, шлендали, а вернулись с пу́стом!

Тут проснулись родители, и мама, конечно, немедленно набросилась на отца:

— Вот видишь, к чему приводит твое воспитание! Мальчик пропадает неизвестно где, опаздывает и, главное, врет.

И хотя Юрий еще ничего никому не соврал и, значит, имел полное моральное право возразить и даже обидеться, он промолчал, потому что понимал: в таком огромном деле, как их, настоящий мужчина обязан проявить терпение и выдержку.

Отца заинтересовала фактическая сторона дела.

— А почему вы пришли на рассвете?

Честно говоря, вот этого варианта Юрий не продумал — объяснения такого раннего прихода у него не было. Но как всегда в трудных случаях, его немедленно выручила бабушка:

— Да ты посмотри, что на дворе делается. Там такая гроза идет, такие ужасти…

— Грозы испугались? — строго спросил отец.

— Не в том дело, что испугались, а в том…

— Да кто же грибы в грозу ищет? — опять вмешалась бабушка. — Они только через несколько дней после нее пойдут.

Но отца не очень удовлетворило бабушкино объяснение. Он поморщился и, процедив сквозь зубы: «Струсил», слегка шлепнул сына по затылку и сказал:

— Приводись в порядок. Скоро завтрак.

Незадолго до завтрака дом неожиданно вздрогнул. И вздрогнул так, что между досок потолка просочилась древняя труха. Бабушка перекрестилась и с пониманием дела пробормотала:

— Страсти-то какие, ба-атюшки!

Над городком прокатился запоздалый ворчливый гром. Потом, когда все сели за стол, дом вздрогнул снова, и снова издалека докатились раскаты грома. И в то же время вдруг, по каким-то непонятным законам, все поняли — это был не гром, а нечто другое. Отец подумал и сказал:

— По-видимому, взрывают перемычку плотины и заполняют водохранилище.

Юрий насторожился: какую перемычку, какое водохранилище? Но спросить об этом не успел — опять вмешалась бабушка:

— Боюсь я этих водохранилищ! Вода в погребах поднимется. Опять же комары разведутся.

— Да полно, мама, — улыбнулся отец. — Наоборот, климат станет мягче. Водохранилище его смягчит.

— Дай бы бог, — сказала бабушка, но, видимо, не очень поверила своему сыну.

В это время дом задрожал снова, издалека донесся не гром, а словно подземный гул.

Казалось, он идет откуда-то из подземелья — тяжкий, могучий и непонятный. Всем стало не то что страшно, а скорее не по себе, тем более что в комнате стало быстро темнеть от надвигающейся грозовой тучи.

За окнами пронесся первый порыв ветра, потом второй, третий… В коридорчике хлопнула дверь, вошел Шарик, которому совсем не хотелось в одиночестве встречать грозу.

Грохотал гром, сверкали молнии, с шумом и клекотом лились потоки спорого теплого дождя. Постепенно светлело, и бабушка, приготовившись к самому страшному, облегченно отметила:

— Кажется, пронесло.

— Кого пронесло? — спросил Юрий.

— Грозу. Стороной, видать, прошла, нас только крылом задела. Вот теперь жди грибов. Теперь грибы пойдут.

Родители ушли на работу, и Юрий осторожно спросил у бабушки:

— Какую перемычку рвали? Какое водохранилище?

— А ты будто не знаешь? — подозрительно покосилась бабушка.

— Откуда же мне знать? Меня же не было.

Бабушка что-то прикинула в уме, отчего у нее на носу пошевелились очки, и наконец решила:

— Правильно. Это без тебя было. Милиция тут ходила и строители со станции, с энтой… — бабушка кивнула куда-то через плечо, — с электрической. Ну вот, предупреждали, что будут взрывы, чтоб не пугались, дескать. Будут заполнять энто самое… — бабушка опять кивнула через плечо, — водохранилище.

По крыше стучал неторопливый дождичек, и Юра вдруг понял, насколько он устал. Болела каждая жилка и каждый мускул, а глаза слипались. Он присел на диван, облокотился на валик и сразу же уснул. И кто его обвинит, если все это произошло после грозы, под убаюкивающий шум летнего дождя.

Проснулся он оттого, что бабушка трясла его за плечо и шептала:

— Милиция к тебе пришла. Милиция… Слышишь! А ну, вставай!

Юра вскочил, освободился от старенького одеяла, которым неизвестно когда его накрыла бабушка, и вскрикнул:

— Ану пришел?!

— Милиция, говорю, пришла. Натворил небось что, тогда лучше признавайся.

— При чем здесь милиция? — ничего не понимая, почему-то растерялся и рассердился Юра.

Бабушка нахмурилась:

— А это уж тебе виднее, к чему милиция.

На пороге показался участковый милиционер. А вслед за ним вошел совершенно незнакомый пожилой, лысеющий человек со слегка кривым носом.

— Проснулся? А мы к тебе, — сказал милиционер, протягивая руку. — Здравствуй!

— Здравствуйте, — не совсем уверенно ответил Юра, поднявшись с дивана и поправляя свой костюм.

— Вот, знакомься, тоже заядлый грибник. А я, понимаешь, выяснил, что ты тут самый главный следопыт — все грибные места знаешь. А тут как раз гроза прошла, дождичек хорошо помочил, — значит, грибы будут. Вот мы к тебе. Может, возьмешь нас с собой? В напарники…

Юра помолчал — он все еще не мог понять, зачем к нему пришли два взрослых человека. Особенно смущал тот, у кого был слегка кривой нос. Милиционер угадал это Юрино смущение и представил ему своего товарища:

— Ты не бойся. Он из редакции. Пишет. Ему все интересно.

Вообще-то, когда дело касается рыбалки, ловли птиц или грибной охоты, возраст или положение значения не имеют. В этих случаях все равны. А если человек из редакции — тем более.

Юрий молча смотрел то на милиционера, то на товарища из газеты. Мысли путались, он вдруг страшно заволновался.

— Знаете что, товарищ милиционер, — сказал Юрий, — я вам все расскажу. Только вы слушайте — это очень и очень важно, — заторопился он.

Юрий до того разволновался, что его даже стала бить дрожь. И милиционер, заметив это, сделался строже и внимательней.

— Да ты сядь, сядь… И расскажи все по порядку. По порядку, говорю, расскажи.

— Вот в том-то все и дело, что мне как раз и нужно все по порядку. Тогда вы поймете.

Бабушка ахнула и раньше всех села на стул.

— Батюшки, — взмолилась она, — ну не иначе как натворил что-то!

Юра махнул на нее рукой и попятился к дивану. Там они и сели: Юрка посредине, а двое гостей по бокам.

Уже когда Юрий стал рассказывать, почему Шарик понимал некоторые его команды, милиционер переглянулся с бабушкой и потрогал Юрин лоб, тот отмахнулся от него, как от мухи, а человек из газеты вынул из кармана пиджака красный блокнот, а из внутреннего кармана — шариковую ручку. Он все время смотрел на Юрия, а ручка так и летала по бумаге, и он, почти не глядя, только перелистывал страницы блокнота.

Потом, когда Юрий рассказал о находке, милиционер тоже посерьезнел и ловким, привычным движением передвинул с бока свою полевую сумку и, тоже не глядя, достал из нее бумагу и карандаш. Но когда Юра стал рассказывать обо всем, что с ними произошло в джунглях и потом, на обратном пути, оба — и милиционер, и товарищ из газеты — перестали писать и только смотрели на него, а бабушка время от времени беззвучно всплескивала коричневыми руками и приоткрывала рот.

— А где же этот твой Вася? — вдруг строго спросил милиционер.

— Так он же сосед. Пойдемте к нему, пойдемте! — вскочил Юра и потащил за собой милиционера.

Милиционер посмотрел на газетчика, газетчик — на милиционера, и они пошли за Юрой. За ними, конечно, увязался очень скромный, даже как будто скучающий Шарик. Его-то можно было понять — после стольких приключений опять конура, вдоль и поперек знакомая улица.

Вася, оказывается, тоже спал, и его разбудили не без труда. Он тоже спросонья вспомнил Ану, а потом вскочил и растерянно посмотрел на милиционера.

— Слушай, я рассказал им все.

— Рассказать-то рассказал, — схитрил милиционер, — а вот вещественных доказательств нету.

— Как — нету? — обиделся Вася. — Как это — нету? А черная орхидея?!

И он показал на окно, где в стакане с водой стоял необыкновенный цветок.

Милиционер протянул было руку, чтобы дотронуться до цветка, но не решился сделать это — такой красивой была орхидея. Человек из редакции с завистью посмотрел и на цветок, и на ребят и наконец решительно сказал:

— Нужно немедленно действовать. Пошли!

И они не то что пошли, а побежали к лесу. Солнце уже стояло высоко, сильно парило, дышалось тяжело, и все вспотели. Но в лесу дохнуло прохладой, промытой хвоей и цветами. И главное, уже пробивался грибной запах. Когда оба взрослых вдохнули его, они приостановились и стали шарить глазами по сторонам, но потом вспомнили, зачем они пришли, и помчались дальше.

Юрий и Вася первыми выбежали на берег карьера, и оба растерянно остановились. Карьер был залит мутной, медленно и лениво переливающейся водой, на поверхности которой плавали деревья, пена и мусор. Все это кружилось и неторопливо передвигалось. И на том месте, где они нашли корабль, тоже была вода. Хуже того, те кусты, возле которых они когда-то складывали свою поклажу, плавали в воде. И те сосны, что обрамляли вырубку перед обрывом в карьер, плавали в воде и шевелили разлапистыми корнями.

И Вася и Юрий почему-то посмотрели вверх. И милиционер и газетчик тоже посмотрели вверх. Там шумели кроны мачтовых сосен. Но какие кроны! Они были ободраны, местами расщеплены и опалены каким-то страшным огнем. Он бил в них как бы сверху, потому что внизу, у подножия, сосны оказались совершенно целенькими.

— Улетел! — выдохнул Юра.

Ноги у него подкосились, и он сел на опаленную жесткую траву. Вася поморгал, поморгал и стал вытирать навернувшуюся слезу.

Милиционер походил, потрогал сосны и, вынув из своей сумки протоколы, стал их заполнять.

Газетчик поднял обломанный неведомой силой сук и острым концом с силой швырнул его в воду, как, должно быть, бросали острогу воины из племени Черной Орхидеи. Сук, булькнув, ушел под воду и не показывался довольно долго. Газетчик поднял второй сук и пошел по берегу новенького водохранилища, или бывшего старого карьера. Когда он бросил второй сук, тот моментально воткнулся в дно и задрожал над поверхностью воды.

— Все ясно, — задумчиво сказал газетчик. — Там действительно глубокий провал или промоина.

Он вернулся, тоже сел на траву и достал свой красный блокнот.

Вася и Юра переглядывались, отлично понимая, что творилось в душе каждого.

Что же произошло с Ану? Неужели он предал их, решив удрать с Земли во Вселенную? Но ведь он понимал, что ему не удастся добраться до своей планеты Саумпертон: на это ему не хватит жизни. Значит, случилось несчастье. Ану перепутал какие-то важные кнопки или тумблеры — ведь он забыл слишком многое, и корабль вырвался из земного плена. А потом…

— И все-таки он погибнет в космосе, — с горечью сказал Вася.

— А вдруг… вдруг ему удастся вернуть к жизни экипаж корабля?

— А что тогда?

— Специалисты возьмут на себя управление и возвратятся на Землю.

— А почему ты думаешь, что они вернутся?

— Видишь ли… Просто слишком много прошло времени, чтобы их цивилизация не изменилась. Они в ней будут чужими, а у нас они станут своими.

— Мне тоже кажется, что они вернутся, — серьезно сказал работник газеты. — Ведь Ану расскажет им свою историю.

— Они должны вернуться хотя бы для того, чтобы найти и освободить из болот разведывательный корабль Ану, — решил милиционер. — Таким добром не бросаются. Отремонтируют, и у них будет два корабля. А с такой материальной частью можно начинать подготовку к новым путешествиям.

В это время бродивший по берегу Шарик уставился в какую-то точку на бескрайней равнине водохранилища, поднял косматую голову и завыл. От этого всем стало не по себе. Но точка вдруг стала приближаться и возле берега превратилась в зубастую морду крокодила. Некоторое время Шарик и крокодил смотрели в глаза друг другу. Наверно, они понимали один другого, потому что крокодил вдруг шумно вздохнул и, хлопнув хвостом по воде, поплыл к плотине.

— Даже если бы я не верил вам раньше, — сказал работник газеты, — то теперь я просто обязан вам верить. Крокодил есть крокодил. Реальный факт.

— Но почему же Ану смог улететь? И главное — как? — спросил Вася. — Ведь горючего на корабле было очень мало.

Работник газеты обнял Васю за плечи и доверительно сказал:

— Честно говоря, в школе я никогда не имел больше тройки по физике. Но ты вспомни, ведь Оор, жертвуя собой, надеялся, что постепенно радиоактивное горючее сможет восстановиться. Почему ты думаешь, что этого не произошло?

Они еще долго стояли на берегу нового водохранилища, а потом медленно пошли домой, каждый думая о своем. Милиционер сказал на прощание:

— Бдительность вы потеряли, вот так все и получилось…

— Это конечно, — посетовал газетчик. — Но вся ваша беда в том, что у вас знаний маловато… — И тут же поправился: — Впрочем, для такого дела у кого их достаточно?

Было бы правильно сказать, что именно после этих слов и Юрий Бойцов, и Василий Голубев вместе подумали: «Ах, как нам нужно учиться! Только на одни пятерки! И никогда не терять времени даром, а беспрерывно наращивать свои знания, потому что во всем мире только одни знания дают настоящую силу».

Но у обоих такие мысли даже и не мелькнули. Они думали о крокодиле, который поплыл неизвестно куда, возможно даже в Каспийское море, на простор, к теплой воде. И им обоим почему-то захотелось не столько немедленно засесть за учебники, сколько поплыть вместе с ним, потому что оба они еще не были на Каспийском море, где, вполне вероятно, могло оказаться немало интересных вещей и новых приключений.

А вкус к приключениям они не потеряли, тем более что возвращение скитальцев Вселенной казалось им вполне вероятным.

ОБЫКНОВЕННАЯ МЁМБА (фантастическая повесть)

Кончаются летние каникулы, подготовка к школе уже закончена и делать совершенно нечего! Так думали стародавние друзья, соседи по лестничной площадке — будущие шестиклассники Витя и Валя. В поисках спасения от скуки ребята отправляются к школьному товарищу Андрею, который не мыслит своего существования без постоянного увлечения чем-нибудь эдаким. Брат Андрея — тоже редкостный любитель мастерить всякую всячину — «колдует» над чудесной приставкой к телевизору, позволяющей смотреть заокеанские страны.

Включение новоявленного прибора оборачивается настоящей бедой — Валя, Витя и Андрей оказываются втянутыми в странного вида объект, который с чудовищной скоростью тянет их все дальше от родного дома в необъятный космос…

Часть I

Глава 1

Невероятный старт

В нашем старом доме Витя Насонов и Валя Наливайко жили на одной лестничной площадке. Они учились в одном и том же пятом классе «Б» и дружили еще с яслей. Их называли «дубль В» или «2Н», потому что они ходили вместе в школу или из школы, в кино или на каток. В остальное время, например на переменках или в выходные дни, они встречались только случайно, и поэтому никто не называл их женихом и невестой и не писал мелом на стене неприятные намеки: «Витя + Валя = любовь!»

В этот вечер они встретились совершенно случайно в булочной. Купили по батону и буханке «Орловского» и тихонько шли на свою лестничную площадку, обламывая краешки буханок.

— Ты что думаешь делать? — спросил Витя после того, как все, о чем можно было поговорить, они уже обговорили.

— Не знаю… — пожала плечами Валя. — Делать-то нечего.

Делать действительно было нечего. Летние каникулы кончались, учебники для шестого класса в основном закуплены, тетради приготовлены, самописки заправлены. В кино шли те картины, которые каждый уже смотрел и пересмотрел в лагере. Идти на реку купаться было уже поздно — августовское солнце скатывалось в леса. Двинуться в ближайший лес по грибы — бессмысленно, потому что шел воскресный день и горожане наверняка выбрали все грибы еще в субботу.

— Тогда пойдем к нам смотреть телевизор, — предложил Витя.

— Подумаешь! — вскинула голову Валя. — Как будто у нас нет телевизора.

— Так у нас же новый. С большим экраном. И — цветной!

И хотя в то время в нашем маленьком городке еще нельзя было увидеть не то что цветной передачи, но даже третьей программы, не говоря уж об остальных, и все смотрели только первые две, Валя подумала и согласилась. Она положила хлеб на столик в коридоре своей квартиры и пошла с Витей.

Но в Витиной квартире, у его папы, сидели товарищи и ожидали, когда начнется передача футбола. Как только Витя придвинулся к телевизору, папа обернулся и сказал:

— Слушай, парень, дай ты мне хоть в выходной день посидеть спокойно. — И, увидев Валю, добавил: — Вообще, ребята, погода такая замечательная, последние дни каникул, шли бы вы погулять.

Витя и Валя вышли на лестничную площадку. Валя вздохнула и сказала:

— Что ж… Пойдем тогда ко мне. Но у Валиной мамы сидели соседка по нашему дому и соседка из дома напротив. Витя, конечно, поздоровался и остановился в дверях, потому что сразу понял: здесь тоже толку не жди. Валя благовоспитанно спросила:

— Мама, можно включить телевизор?

— Не надоело? — спросила Валина мама. — Целыми вечерами торчите у телика, а теперь еще и в воскресенье пристраиваетесь? Дайте хоть поговорить.

— Прямо-таки беда с современными детьми, — сказала соседка из нашего дома. — Они думают только о себе и совершенно не думают о взрослых.

Ее взрослый сын плавал на корабле в далеких морях и почти не бывал дома. Откуда эта соседка знала, о чем думают современные дети — неизвестно.

— Это все оттого, что мы их балуем, — печально вздохнула соседка из дома напротив, у которой никогда не было детей. — Вот когда мы были маленькими…

Валя переглянулась с Витей и сказала:

— Тогда мы пойдем гулять.

Но гулять они не пошли, потому что оба, как считали их родители, обладали очень неприятными характерами: оба были упрямы, «Если уж решат, что делать или не делать, так хоть кол у них на голове теши, — так говорил Витин папа, — а все равно настоят на своем». Поэтому они поднялись на второй этаж к своему соученику Андрею Антонову, или, как его называли в классе, «А в квадрате». С ним они дружили с детского сада. Именно из-за него эта троица из нашего дома алгебраически выглядела так: 2Н+А2=7X

Невероятный результат объяснялся невероятным характером Андрея. Он всегда чем-нибудь увлекался, и всегда его увлечения кончались либо печально, либо смешно, но он не терял ни бодрости духа, ни уверенности, что все неудачи преходящи, а успех когда-нибудь да появится. Нужно только искать и дерзать. С таким характером можно было попасть и на седьмое небо, но можно было провалиться и в седьмые тартарары.

Деятельный характер Андрея имел свои объяснения. Его отец и мать были очень добрыми людьми и ни в чем не стесняли своих детей. Наверное, поэтому у Андрея имелся старший брат, который служил в армии, старшая сестра, учившаяся в самой Москве, сестра поменьше и брат постарше — самый лучший человек на свете, потому что он умел делать приемники величиной с почтовую марку, ездить на мотоцикле по спортивному бревну, великолепно танцевать и петь. Он был уже почти взрослый — на его подбородке росли три золотистых волосинки в шесть рядов и очень много рыжего пуха.

Когда Витя и Валя появились у Антоновых, Андрей лежал на тахте закинув ногу на ногу и крутил одной ногой обруч. Последнее время он очень любил цирк. Обруч крутился сам по себе, а Андрей читал вслух. Он всегда читал вслух, считая, что так лучше запоминается прочитанное.

Его сестра поменьше гладила белье и пела. Старший брат — тот, что помладше, — возился у телевизора и свистел. Так что всем сразу стало хорошо и весело.

— А-а, — засмеялся брат. — Академики пришли! Скоро в школу? Надоело гулять? Ну ладно… Я тут одну приставку к телевизору придумал, если получится, так мы будем смотреть даже Америку, а если нет — так… Москву по «Орбите» увидим.

И все стали ждать, пока Андреев брат приладит приставку к приемнику.

— Ты что читал? — спросил Витя у Андрея.

— Так… Кое-что научное…

— Интересно? — спросила Валя, чуточку потупилась и подалась к Андрею.

— Конечно! — Андрей крутнул обруч последний раз, он сорвался с ноги, упал на стол и сбил стакан с водой, которой сестра вспрыскивала белье. Сестра привычно сказала:

— Дурак. Ненормальный.

— Наплевать! Высохнет! — махнул рукой Андрей, вскочил с тахты и стал ходить по комнате, размахивая руками. — Ты только представь, — обратился он к Вале. — Оказывается, свет, а также радиоволны распространяются в пространстве со скоростью триста тысяч километров в секунду…

— Жуть! — передернула плечами Валя.

— Конечно! А в такси написано: «Скорость не свыше шестидесяти километров в час». Представляешь? — спросил Андрей, останавливаясь возле Вали.

— Не-а, — помотала она головой. — Не представляю.

— Так это же очень просто. Это значит, что радиоволна… ну, вот хоть до этого нашего телевизора летит в… — Андрей запнулся и посмотрел на свою сестру. Но она уже не слушала младших, сушила утюгом мокрое пятно и пела. — В… в…

— Мы же этого все равно еще не проходили, — сказала Валя. — И, значит, я этого не пойму и не представлю.

— Ну все равно. Там написано, что до Луны — представляешь? — радиоволна или свет летит всего несколько секунд. Раз, два, три — и ты на Луне. Ходишь… прохаживаешься… А потом раз… два… три — и ты уже на Земле.

— Нет, — почему-то упрямо и обиженно сказал Витя. — Нет. Этого не может быть.

— Чего не может быть? — спросил Андрей.

— Прогуляться по Луне.

— Почему?

— А там воздуха нет.

— А… А зачем нам воздух? Ведь когда мы ныряем и плаваем под водой, мы можем не дышать по целой минуте! И мы можем ходить и даже бегать не дыша! — почти закричал Андрей и, увидев, что ему не очень верят, предложил: — А вот давайте попробуем. Ленка! — крикнул он сестре. — Считай!

Он вздохнул поглубже и, надутый и красный, стал расхаживать по комнате. Валя рассмеялась:

— Ой, какой ты чудной! — но тоже надулась и зашагала вслед за Андреем.

Вите не хотелось отставать, он тоже набрал воздуха и, стараясь не дышать, стал ходить за товарищами.

Минуту, конечно, они не продержались, но Лена все-таки досчитала до сорока пяти.

— Вот! Видите! Так это без тренировки! А потренировались и минуту походили б не дыша. А это значит, что если бы мы оседлали радиоволну или свет, то могли бы побывать на Луне, походить на ней и вернуться домой на одном дыхании.

Они потренировались еще пару раз, чтобы, в случае нужды, отправиться в путешествие на Луну хорошо подготовленными, но в это время Андреев брат крикнул:

— Ну вы, мастера безвоздушного спорта, садитесь к аппарату! Сейчас буду включать.

Ребята расселись у телевизора, а Лена сказала брату:

— Ты на всякий случай выключи люстру, а то опять все пробки пережжешь.

— Если перегорают пробки, то люстрам от этого ничего не делается. И потом, она выключена. Физику нужно учить, а не одни песенки.

Андреев брат включил телевизор. Он загудел, и экран озарился странным, неестественным светом: зеленым, оранжевым и голубым.

— Гм… — сказал Андреев брат. — Что-то не так… Вероятно, не хватает энергии… Впрочем, все включают телевизоры — скоро футбол.

И он нагнулся к регулирующему напряжение трансформатору и повернул ручку…

Что произошло в следующее мгновение — ни в тот момент, ни в последующие годы никто из троих толком рассказать не мог. Вокруг все завыло страшными, электронными голосами, заплясало ужасными земле — или, скорее, воздухотрясениями. Андрея, Витю и Валю подхватила какая-то огромная, сверхракетная сила, вынесла из окна второго этажа и понесла прямо над городом, в небо.

А небо это оказалось тоже странным: только что было голубым и уже чуть розовым — приближалась вечерняя заря, — но вдруг превратилось в фиолетовое, потом черное, и на нем проступили огромные и очень яркие звезды с очень длинными, мохнатыми лучами. Эти лучи трепетали и переливались.

Но не это оказалось самым главным. Впереди, перед ребятами, мчался переливающийся все тем же невероятным — оранжевым, ослепительно белым, голубым и зеленым — светом огромный пульсирующий шар. От него во все стороны, вверх и вниз, расходились странные, трепещущие, похожие на звездные, лохматые лучи. Они обтекали ребят со всех сторон, образуя прозрачную розоватую стену.

Таким образом, ребята оказались как бы в огромной светящейся бутылке. Пробкой этой бутылки оказался светящийся шар. От него вдоль стенок иногда проплывали переливающиеся пузырьки, как газ в прозрачной бутылке с вишневым напитком. Только газ в бутылке с вишневым напитком двигался обычно со дна к горлышку, а тут все происходило наоборот. Пузырьки двигались от горлышка к донышку, хотя самого донышка никто так и не увидел.

Сзади курилось и переливалось нечто совершенно непонятное. Черно-светло-фиолетовое в зеленую и белую крапинку.

Все в этой прозрачной бутылке было наоборот. От ее стенок веяло жаром, и ребята даже вспотели. Вернее, это, может быть, не был пот, а всего лишь испарина. Причем испарина довольно странная. Такая, какая бывает, когда крепко испугаешься. И все, что заключалось в этой бутылке с гибкими розовыми стенками, не стояло на месте, а медленно передвигалось и как бы переливалось. Даже внутри у ребят тоже все как будто переливалось, и сами они все время медленно переворачивались и кружились.

Когда ребята стали приходить в себя от неожиданности и, главное, от очень трудного и потому страшного переливания чего-то в самих себе, Валя крикнула:

— Ой! Мне страшно!

Валин голос показался глухим и расплывчатым, словно это кричала не Валя, а кто-то другой, чей голос был записан на граммофонную пластинку или магнитофонную ленту. И вот когда эту ленту или пластинку запустили, радиолу или магнитофон вдруг заело, и вместо обычного звонкого Валиного голоса прозвучал басовитый, утробный мужской голосище, да еще и странно растянутый.

Вот почему такой голос заставил мальчишек вздрогнуть и оглядеться. А когда они огляделись, то тоже испугались.

Оказывается, они плавали и кувыркались, как будто соринки в наполненной розовым бутылке. Андрей попробовал схватиться за Витю, но Витя, увидев, как плавает и кувыркается Валя, прежде всего попытался помочь ей. Он поймал ее за самый краешек юбки и потянул. Втроем они опять закувыркались и поплыли к розовым стенкам гигантской бутыли, вдоль которых все так же проплывали разноцветные пузырьки.

Розовые, вздрагивающие стенки показались очень недобрыми, даже опасными, и ребята, усиленно работая руками и ногами, отплыли к противоположной стенке. Но и эта стенка тоже была не лучше, и потому они поплыли назад.

Так повторялось несколько раз, пока наконец ребята не остановились как раз посреди бутылки и впервые за все время вздохнули: от страха и неожиданности они сдерживали дыхание. И в этом, видимо, им помогала тренировка.

Воздух внутри бутыли оказался приятным, острым, как газированная вода или как воздух в лесу после грозы. Он пахнул озоном и еще чем-то, слегка горелым, но тоже приятным. Валя посмотрела на ребят, и глаза у нее стали круглыми.

— Ой, какие вы страшные!

Мальчишки посмотрели друг на друга и промолчали. Они поняли, что красивыми их назвать, наверное, нельзя.

Круглое лицо Андрея вытянулось, стало неприятно розовым. Нижние веки и нижняя губа оттопырились и опустились. А вот темные, почти черные волосы, всегда тщательно прилизанные, почему-то встали торчком, и потому довольно симпатичное лицо Андрея показалось и Вале и Вите не слишком приятным.

В обычное время несколько вытянутое лицо Виктора теперь стало приплюснутым, отчего скулы на нем выступили острыми треугольниками, а глаза — серые, твердые — показались всем неестественно огромными и, главное, не серыми, как обычно, а розовыми, как у белых кроликов.

И даже Валя оказалась не красивей ребят. Ее очень милое, овальное лицо перекосилось куда-то на сторону, как в кривом зеркале, глаза превратились в узенькие щелочки. Уголок одного глаза смотрел вниз, и потому эта сторона Валяного лица казалась печальной. А уголок второго глаза подался вверх, и потому перекошенное лицо с этой стороны приняло надменное выражение.

Андрей похлопал верхними веками и прошепелявил:

— Я все понимаю. Это у нас от космических перегрузок. Мы — в невесомости.

Он мог так говорить, потому что у него был очень умный брат и очень добрые родители. Они всегда покупали для него умные книжки, и он их постоянно читал.

Однако Витя тоже кое-что знал. Он смотрел взрослые телепередачи, ходил в кино и слушал радио. Кроме того, он читал книги и «Пионерскую правду» даже тогда, когда был еще октябренком. Вот почему он усомнился:

— Как же так? Если у нас перегрузки, да еще космические, так тогда не может быть невесомости. Одно из двух.

— Правильно! — сразу согласился Андрей и зашепелявил точно так, как только что шепелявил Витя. — Ты говоришь правильно. Что-то одно из двух. Либо космические перегрузки, либо невесомость.

— И потом, — басом шепелявил Витя, — откуда мог взяться космос? Мы ведь сидели на Земле.

— Верно говоришь, — кивнул Андрей и покрепче ухватился за Витю.

Бутыль с необыкновенными розовыми стенками заметно тряхнуло, она слегка изогнулась и как бы поплыла куда-то в сторону, но вскоре выровнялась и полетела дальше.

— Мальчики! — медленно и басовито не то закричала, не то запела Валя. — А мы, кажется, и в самом деле в космосе.

Сквозь просвечивающие стенки бутыли справа по курсу проплыла какая-то далекая не то планета, не то солнце — большой серобуро-малиновый шар. Бутыль, которая, как видно, летела именно к этому шару, исчерченному ровными линейками-шрамами и с белой шапочкой на макушке, изменила направление и теперь двинулась к другой не то планете, не то солнцу. Оно маячило впереди и чуть левее по курсу полета.

Некоторое время мальчишки молчали. Сомнений, кажется, не было. Они и в самом деле очутились в космосе. Но как и почему — понять не могли, хотя бы потому, что несколько секунд, а может быть, и минут после телевизионного взрыва они ничего толком не видели и очень медленно соображали.

Нагрузки спадали, и их лица превращались в нормальные. Бульканье и перекатывание внутри тоже прекратилось, и тело постепенно становилось легким и незнакомым.

— Точно! — сказал Андрей своим нормальным голосом. — Мы в космосе.

— Но откуда же тогда взялись и перегрузки и невесомость? — запоздало удивился Витя.

— Наверное, так тоже бывает. Наука…

— А что же нам теперь делать? — спросила Валя.

— Не знаю, — честно признался Андрей.

— А кто же знает? — рассердилась Валя. Андрей пожал плечами и чуть не отлетел в сторону — его подхватил Витя. Теперь он держал одной рукой Валю, а другой Андрея.

— Я ничего не понимаю, — сказал он, глубоко вздохнул и задумался. — Но раз мы дышим, то, значит, вокруг есть воздух. А наука говорит, что в космосе воздуха нет. Там — безвоздушное пространство.

— Точно! — сразу согласился Андрей. — Ты правильно говоришь. — И, подумав, поощрительно добавил: — Говори, говори, приводи примерчики.

Но примерчиков у Вити не было. И он замолк. Тогда спросила Валя:

— А это хорошо или плохо, что есть воздух?

— Н-не знаю, — ответил Витя. — С одной стороны, как будто хорошо. Мы ведь дышим. А с другой — плохо. Если мы летим в космосе и в то же время в воздухе, значит, мы сгорим.

— А зачем это мы будем сгорать? — опять рассердилась Валя, выдернула из Витиных рук подол своей юбки и поплыла к стенке розовой бутылки.

— Потому что по радио говорили, что ракетоносители, входя в околоземное воздушное пространство, обязательно сгорают! — прокричал ей вслед Витя и бросился ее ловить, таща за собой, как на буксире, Андрея.

— Правильно! Сгорают! — обрадовался Андрей. — Но ведь мы же не в околоземном пространстве, а в космосе. Значит, порядок! Значит, мы будем дышать и не сгорим.

Витя с большим трудом поймал Валю за косичку, легко подтянул к себе. Она и в самом деле ничего не весила. Общая невесомость…

— Надо нам связаться, — сурово сказал Витя. Он начинал понимать, что ему придется стать командиром. А становиться командиром ему не хотелось. Дело это хлопотное. И он сердито хмурился. — А то вы начнете разлетаться в разные стороны, а мне вас лови. Но чем связаться?

— Верно. Чем?

Ничего, чем можно было бы связаться, под руками не оказалось.

— А давайте волосами, — предложила Валя. — Невесомость же…

— Как это… волосами? — растерялся Андрей и погладил свою круглую голову с короткими волосами.

— А я сейчас сделаю, — сказала Валя. — Ты держи меня, а я из своих волос сплету веревочки.

Она не стала ждать общего решения и, морщась от боли, начала выдирать из косичек длинные волоски. Это значило, что в космосе и при невесомости человек ощущает боль так же, как и на Земле.

Ребята летели, разговаривали и осматривались. Валя плела веревочки из своих волос.

Странная, исчерченная полосками, серо-буро-малиновая планета уплыла куда-то в сторону, и Андрей отметил:

— По-моему, это был Марс.

— Какой Марс?

— Ну планета такая… На нее еще наши аппараты высаживались. «Марс-3», «Марс-4» и так далее. На ней тоже есть что-то вроде каналов-черточек. Да! По радио говорили. Сам слышал.

— Ты, как всегда, все слышал, — капризно сказала Валя. — Или читал. Или тебе брат рассказал.

— Правильно говоришь! — рассмеялся Андрей. — А что? Разве плохо?

— Ну, если ты все знаешь, так куда мы летим и что с нами случилось?

— Не знаю, — весело пожал плечами Андрей и отлетел в сторону — Витя едва поймал его. — Ясно, что случилось необыкновенное. А раз необыкновенное, значит, и прилетим куда-нибудь в необыкновенное. Так что придется ждать.

Розовая невесомая бутыль опять изогнулась и пронеслась мимо второй не то планеты, не то солнца.

Теперь все как будто стало на свои места. Лица у ребят стали нормальными, в теле уже не чувствовалось страшной тяжести. Валя сплела наконец первую веревочку и передала ее Вите. Тот привязал ногу неспокойного Андрея к своей ноге, вздохнул и произнес, кажется, самую длинную речь в своей жизни:

— Конечно, с нами произошло нечто совершенно необыкновенное. И конечно, мы находимся в космосе. Как и каким образом мы в нем очутились, еще не ясно. Но раз мы в космосе, нужно жить по-космически. На космических кораблях у всех свои обязанности. Давайте сделаем так, чтобы и у нас были свои. Ты, Андрей, наблюдай влево по курсу, а ты. Валя, вправо. А я буду смотреть вперед и назад. И все, что заметим, доложим друг другу.

— А кто будет командиром корабля? — спросил Андрей.

— По-моему, — ответила Валя, — командир у нас уже есть. Это Витя. Пусть он и командует.

— Ладно. Значит, я наблюдаю вправо…

— Нет, Андрей. Ты наблюдаешь влево, а Валя вправо. Все вместе мы будем лететь и думать. Если что-нибудь придумаем, расскажем друг другу. Если будут вопросы — тоже спросим друг у друга. Ну а потом…

Он смолк, потому что все обязанности оказались распределенными. А что произойдет потом, он не знал.

Путешествие продолжалось.

Глава 2

В космических безднах

До сих пор никто так и не узнал, сколько времени и каким курсом летела компания ребят из нашего дома — экипаж непонятного, еще никем не виданного космического корабля.

Все так же впереди маячил раскаленный шар. Он рассекал пространство и время, и, подчиняясь каким-то своим, особым законам и распоряжениям, поворачивал то вправо, то влево. Иногда от него отрывались блестящие пузырьки и скользили по розовым стеклам назад. Всё назад и назад. Иногда этих пузырьков становилось больше. Это случалось в те минуты, когда небо за стенами неуловимо бледнело и зеленело. Огненный шар словно натыкался на полосу света далекой звезды и вздрагивал, как машина на ухабе. И от этого ребятам становилось не столько страшно, сколько неуютно. На мгновение казалось, что огненный шар врежется в полосу света и рассыплется на миллионы блестящих пузырьков. Тогда рухнут такие непрочные розовые стены и ребята останутся совсем одни в неприютной космической бездне, в которой неизвестно, где верх, где низ, где право, а где лево.

В такие секунды становилось особенно тоскливо еще и потому, что очень хотелось знать, куда же они летят и почему.

Но встреч со светом было не так уж много, а все вокруг так часто менялось, что каждому приходилось думать только о своих обязанностях — наблюдать. На то, чтобы думать о своей судьбе, оставалось совсем немного времени, и, наверное, поэтому никто из ребят не расплакался, не загрустил — просто им было некогда.

— У меня тут что-то странное, — робко сказала Валя, и все посмотрели направо.

На Валиной стороне действительно творилось нечто непонятное. Далеко, насколько виделось глазу, расползался призрачный мерцающий серебристый свет. В нем виднелись обрывки слоистых облаков или газов, а между ними вспыхивали блестки маленьких метеоритов.

Корабль-бутыль стремительно летел мимо этих обрывков. Свет становился все ярче, и в то же время его полоса все время сужалась, пока впереди не показался почти такой же, как и у ребят, светящийся шар. Но этот попутный шар был не оранжево-голубой, а белый и тоже серебристый. Он сверкал, словно кусок льда на ярком солнце, — в нем, кроме серебристости, проступали и зеленоватость, и легкая голубоватость.

— Почти как у нас, — сказал Андрей.

— Да… — протянул Витя. — Это, кажется, комета.

— Правильно! — обрадовался Андрей. — Конечно комета! Вот здорово — она летит и мы летим. Может, мы и прилетим вместе?

— Нет, — сказала Валя. — Вместе мы не прилетим.

— Верно! — согласился Андрей. — Мы летим быстрее.

И в самом деле они летели гораздо быстрее кометы, потому что вскоре она осталась далеко позади, а потом и вовсе пропала в фиолетово-черном мраке космоса.

Потом они увидели далеко в стороне странные, вращающиеся не то планеты, не то их обломки — они казались угловатыми и жуткими. Иногда вдалеке проплывали огромные темные шары. Это, конечно, были необитаемые мертвые планеты или остывшие звезды. А раза два в невообразимой дали разгоралось зарево ясного, чистого света. Вероятно, там светили настоящие солнца. Может быть, даже больше и горячее, чем то, вокруг которого вращалась Земля.

И каждый раз, прежде чем увидеть этих космических скитальцев, ребята замечали, что их светящийся шар начинал вздрагивать, часто менять направление, как щепочка в потоке ручья, когда ее тянет то к одному берегу, то к другому, а она то отойдет в сторонку от главной струи — стрежня и покрутится в маленькой заводи, то стремительно вылетит на стрежень и понесется вдаль по своему, нужному ей пути.

Так и огненный шар как бы лавировал среди пересечений, притяжений всяких солнц и планет, которыми, как казалось ребятам, кишмя кишел космос. Правда, одни небесные тела едва виделись, а другие скрывались в темноте, словно подстерегая заблудшие космические корабли или метеоры, чтобы притянуть их к себе и навсегда успокоить на своих промерзших раздольях.

— А нас не занесет куда не нужно? — осторожно спросила Валя.

— Видишь ли… Я не знаю, куда нам нужно, — вздохнул Витя.

— Как же так? — изумилась Валя. — Раз мы выбрали тебя командиром, ты должен знать, куда нас несет.

Витя вздохнул еще раз и ответил:

— Нет. Наверное, не занесет…

Они помолчали, и Витя, пожалуй, первый заметил, что огненный шар стал как бы съеживаться, расплющиваться. Он стал реже спотыкаться о потоки света. Мрак космоса сгустился и стал непроницаемо черным. Таким черным, что казался даже фиолетовым. Впереди чернела, а скорее синела, как грозовая туча перед бурным, летним дождем, жуткая в своей безмолвности и непостижимости стена. В ее глубине угадывались странные превращения. Там что-то клубилось, взрывалось черными вихрями и опять опадало и сливалось с общей, иссиня-черной стеной.

— Мне страшно, — прошептала Валя.

— Правильно. Страшновато… — тоже прошептал Андрей.

И Виктору было страшно, но он промолчал — все-таки именно его выбрали командиром. А командир должен быть бесстрашным и никогда, ни при каких обстоятельствах не терять присутствия духа. Ему надлежит быть собранным, смелым и решительным. Как стать таким, Витя не знал и потому просто промолчал.

— Что же это такое? — спросила Валя. Но ей не ответили, потому что никто из живущих на Земле еще не знал, что это такое. Ведь ни один человек такого еще не видел. Даже в самые сильные телескопы.

А было это границей Галактики. Ведь вся наша Вселенная составлена из разных частиц. Спутники, вращающиеся вокруг планет, как, например, Луна вокруг Земли. Планеты вращаются вокруг Солнца, образуя солнечные системы. Солнечные системы вращаются вокруг центра Галактики. А галактики вращаются вокруг своих центров, которые ученые еще не до конца знают. Но, наверное, узнают досконально. Все очень простони строго.

Между всеми этими вращающимися по строгим законам системами мечутся обломки планет — астероиды, метеоры, кометы и другая космическая мелочь. Иногда они путешествуют по всей Галактике, но в другие галактики забредают редко. И вот, вероятно, почему.

Каждая галактика вращается в одну сторону с одной определенной скоростью. Ее края соприкасаются с краями соседних галактик. А те вращаются со своей скоростью и, может быть, в свою сторону. И вот тут, на границах галактик, где «трутся» их невидимые края, происходят неведомые события, о которых ученые еще не знают, но догадываются, каждый по-своему.

Здесь, наверное, сталкиваются всякие бродячие частички: метеоры, астероиды и другие межзвездные пыль и мусор, перемешиваются волны самых различных излучений, света, в том числе и радиоволны. А там, где хоть что-то сталкивается и перемешивается, обязательно возникает путаница и чернота, потому что каждый знает: стоит только перемешать все имеющиеся на палитре краски, как обязательно образуется странный, почти черный цвет.

Черный-то он черный, но все равно в нем бывает и какой-то другой, неуловимый оттенок. Иногда синеватый, иногда темно-зеленый или фиолетовый.

Такими оттенками отливала и та стена — колышущаяся, мрачная и точно живая, к которой приблизился необыкновенный корабль ребят. Но тут корабль-бутылка, повинуясь все тем же неизвестным, но точным законам и предначертаниям, плавно повернул как бы вправо и вверх и понесся дальше, явственно сбавляя свой неслышимый, стремительный полет.

Тело опять стало наливаться тяжестью, и лица ребят опять исказились.

Корабль все мчался и мчался. Страшная странная граница Галактики медленно и торжественно переместилась назад. Впереди показался большой багровый диск, над которым то вспыхивали, то опадали небольшие пузыри, почти такие же, как и те, что постоянно отрывались от раскаленного шара, который все время мчался перед ребятами, в голове их необыкновенного космического корабля.

Только пузыри над диском никуда не отрывались. Они вспучивались, лопались и опадали.

Корабль мчался прямо на этот диск, и он неуловимо вырастал, совсем так, как вырастает закатное солнце. Чем ниже оно спускается к горизонту, тем больше и багровей оно кажется.

— Это, по-видимому, настоящее солнце, — сказал Витя. — И нас тянет прямо на это солнце.

— Точно. Как мотыльков на свет, — сейчас же вмешался Андрей.

— Мотыльки обжигаются… — сказала Валя.

— Правильно. А если электрическая лампа?

— Но это же не электрическая, а солнечная…

— Верно. Значит, нам не нужно приближаться к этому солнцу, иначе оно нас обожжет.

— Хорошо, — серьезно сказал Витя. — Мы к нему не приблизимся.

— А как ты, интересно, это сделаешь? — спросила Валя.

— Я еще не знаю, но думаю, что нам удастся не приблизиться.

— Хорошо говоришь! — восхитился Андрей. — Приводи примерчики.

— До сих пор наш огненный шар проводил нас среди всяких солнц, планет и комет. Наверное, в нем есть что-то такое, что позволяет ему разбираться, куда нужно лететь, а куда не нужно. Ведь если он полетит на это солнце, так он же сам обожжется.

— Зачем ему обжигаться? Он же сам из огня. Ему не страшно, — сказала Валя.

— Здорово подмечено. Но огонь от огня всегда отскакивает. Двум огням вместе всегда тесно. Вот, может, и…

Они помолчали, потому что предположение Андрея показалось правильным. Огню с огнем делать нечего. Может быть, их огненный шар и огненное незнакомое солнце оттолкнутся друг от друга и опасность пройдет стороной?

Но эта надежда почему-то не успокоила ребят. Они не знали, сколько времени уже летели, не знали, куда прилетели, и эта неизвестность начинала их беспокоить. Им уже захотелось вернуться на твердую землю, а не болтаться в невесомости посреди Вселенной, привязанными друг к другу веревочками из Валиных косичек.

Это, конечно, здорово, когда ты можешь лететь, как ты хочешь, но когда при таком полете ты рискуешь не рассчитать своего движения и удариться о розовую стену и, может быть, пробить ее, тогда ты очутишься в великом и необозримом космосе, где нет ни воздуха, ни тепла и где сразу превратишься в ледяной, безмолвный столб, в какой-нибудь астероид или метеор. Тогда ты будешь вечно летать по Галактике, пока не вылетишь к ее границам, столкнешься в неистовой круговерти с каким-нибудь другим заблудшим метеором и превратишься в пыль, в атомы или электроны.

Нет, эти печальные мысли не очень скрашивали таинственное путешествие в не менее таинственную неизвестность.

Глава 3

Обыкновенная мёмба

Огненный шар повел себя довольно странно. Он все чаще и чаще стал спотыкаться и рыскать из стороны в сторону. Ему как будто хотелось повернуть к неизвестному солнцу, и в то же время его как бы не пускали туда, отворачивали в сторону. В розовой бутылке стало неуютно и даже страшно. Ее неизвестно из чего образовавшиеся розовые стены стали морщиться и вспучиваться то на одну, то на другую сторону. То место, которое в настоящей бутылке должно было быть дном, превратилось в собачий хвост: оно все время виляло из стороны в сторону, и оттого розовые стены изгибались и вытягивались.

Ребят трясло и переворачивало вверх ногами и вокруг самих себя в беззвучном и опасном хороводе. Перегрузки увеличивались, и никак нельзя было понять, разгоняется ли странный корабль или, наоборот, начинает тормозить.

Судя по тому, что удивительное солнце со вспучивающимися и опадающими пузырями на поверхности почти не увеличивалось, корабль как будто замедлял свой стремительный полет. И это для настоящего космонавта показалось бы и опасным и странным.

Ведь если бы чужое солнце приближалось, то это значило, что корабль идет курсом прямо в его пекло. И если бы при этом корабль ускорял полет, каждый понял бы, что солнце притягивает его. Но раз корабль летел все медленнее, солнце почти не приближалось, а просто отступало куда-то в сторону, значит, существовала и еще какая-то могучая сила, которая боролась с силой притяжения солнца и старалась перетянуть необыкновенный корабль на свою сторону. Вот потому-то он, разрываемый двумя силами, спотыкался и изгибался.

Но ребята, естественно, не понимали, в чем дело, и не знали о великом борении этих могучих сил. Да им, пожалуй, было не до этого. У них опять вытягивались лица, внутри все спрессовывалось и перекатывалось, наливаясь страшной тяжестью.

Они даже не заметили, как солнце все стремительней поплыло в сторону и корабль изменил курс. Он словно нехотя повернул свою огненную голову в направлении едва заметной оранжево-зеленой звездочки.

С этой минуты сила тяжести и перегрузок прямо-таки сломила ребят, и они только слабо охали и крякали, медленно переворачиваясь в воздухе. Кричать, удивляться или протестовать они не могли — на это у них не хватало сил.

Корабль описал плавную дугу вокруг оранжево-зеленой звездочки. Перегрузки все увеличивались, а звезда приближалась все быстрей и быстрей. Корабль кружил вокруг нее и по спирали спускался к ее поверхности, кое-где подернутой белыми и серыми облаками.

— Вот теперь я начинаю бояться, — сказал Витя. Язык у него ворочался с трудом. Он опять стал большим и тяжелым. — На этой звезде есть воздух, и как бы нам не загореться в нем.

— Ох, верно… — проворчал Андрей. На большее у него не хватило сил. А Валя просто молчала. Она прикрыла глаза от усталости и только дышала часто и прерывисто.

На каком-то витке бесконечной спирали пузыри с носового огненного шара стали срываться особенно часто, и розовые, прозрачные стены корабля пересекались огненными струйками. Как раз в это время шар опять стал сплющиваться, словно наткнувшись на какую-то преграду, и движение корабля замедлилось. От страшных перегрузок ребята ткнулись друг в друга, обнялись и потеряли сознание.

Глава 4

Серебряные люди

Очнулись они в большой комнате. Стены ее казались шелковисто-коричневатыми, как хорошее какао, а потолок — золотистым, слабо мерцающим. Таких комнат они никогда не видели. В ней было не четыре, а восемь углов и очень мало мебели. Три кровати, три не то тумбочки, не то этажерки, стол, кресла и… пожалуй, все. В стенах виднелись матовые, точь-в-точь телевизионные экраны, а возле каждой кровати, на уровне подушки, — маленькая полочка, кнопки звонков. В стенах у кроватей угадывались дверцы размером чуть больше оконной форточки.

Ребята пришли в себя почти одновременно и несколько минут лежали молча, каждый думал о своем, а все вместе — об одном и том же:

«Куда нас занесло? Что с нами случилось? Что скажут дома?»

Вот после этих мыслей о доме, о том, как им может попасть за их невольное отсутствие — «без спросу», — о родителях, которые сейчас, должно быть, и волнуются и сердятся, очень захотелось плакать. Но слезы, хоть и навернулись, все-таки не прорвались.

Плакать хорошо или в одиночку, или за компанию. А когда ты не знаешь, как поведут себя твои товарищи по несчастью, плакать опасно. Может оказаться, что вместо того, чтобы заплакать вместе с тобой, они начнут смеяться над плаксой. Поэтому все трое сдержали слезы и переглянулись друг с другом. Поскольку у всех троих на глазах все-таки выступили слезы и каждый понял, что двое других тоже готовы зареветь и только ждут сигнала, они, может, и в самом деле разревелись бы, но в это время открылись невидимые до сих пор двери и в комнату вошли люди в светло-синих, почти голубых халатах.

Это были обыкновенные люди — с ногами, руками и умными глазами разных цветов: голубыми, карими и синими. И волосы у них тоже были разные: светлые, темные и каштановые. Они выбивались из-под шапочек кудрями и прядками. Словом, все было так же, как и на Земле, если бы не одно обстоятельство — люди эти были серебряными. Точнее, не сами люди, а их кожа. У этих людей лица, руки, а у женщин и ноги отливали серебром. У одних сильнее — ярко и светло, у других поменьше — тускло, блекло. Именно эти серебряные люди сказали ребятам все, еще не говоря ни слова.

Значит, это не Земля. Значит, они далеко от дома, на чужой, неизвестной планете, и что теперь делается дома — уму непостижимо. А главное, как все-таки вернуться домой?

Ребята переглянулись, и каждый понял, о чем думал другой. Серебряные люди тоже переглянулись, перебросились несколькими фразами на своем непонятном, но чем-то напоминающем невнятный птичий щебет языке и мягко улыбнулись. Один из них, высокий, стройный, блестящий, с орлиным носом и умными темными глазами, сел на Витину кровать и поднес ко рту какой-то маленький аппарат.

В этот маленький аппарат он и начал говорить на своем, похожем на птичий щебет языке, а оттуда, из аппарата, раздались обыкновенные русские слова:

— Здравствуйте, друзья. С благополучным примёмбением.

Ребята переглянулись. Что это еще за «при-мёмбение»? Блестящий человек рассмеялся:

— Звучит непривычно? Ничего! Привыкнете. Ведь вы, как мы понимаем, с далекой планеты Земля? Не так ли?

— Та-ак…

— Ну вот. Когда на вашу планету прилетают воздушные или космические аппараты, они что делают?

— Как — что? — удивился Ваня. — Они приземляются.

— Ну вот. А нашу планету зовут Мёмба. Обыкновенная Мёмба. В отличие от другой Мёмбы, которая называется Необыкновенной Мёмбой, или просто Планетой. На той, другой Мёмбе, жили когда-то наши предки, а потом переселились сюда. Но и там и тут, когда прилетают летательные аппараты, или космические корабли, мы говорим, что они не «приземляются», а «примёмбяются». Как по-вашему, правильно мы говорим?

— Правильно! — немедленно ответил Андрей. — Верно! Только одно непонятно — как же мы очутились на этой вашей Мёмбе?

— Ну, нам кажется, что это вы нам должны рассказать, как вы очутились у нас в гостях. Ведь летели-то вы, а не мы. Кстати, говорите свободно, мы вас поймем. Вот этот аппаратик, — блестящий человек похлопал по ящичку, который висел у него на груди, — называется «электронный переводчик». Ваш язык мы уже узнали и настроили переводчика на нужную волну. Так что вы будете говорить, а электронный переводчик — переводить. Все очень просто.

Как избранному командиру, Вите пришлось рассказать обо всем, что с ними случилось, и все серебряные люди важно кивали и доброжелательно улыбались.

— Мы так и думали, — сказал тот, что сидел на Витиной кровати. — Случай, конечно, редкий, но не сверхъестественный. Чтобы вас не удивляло то, что с вами произошло, я вам объясню. Старший брат Андрея, по-видимому, неправильно подключил свою приставку. Электрический ток мгновенно образовал плазму, которая по еще не выясненным нами обстоятельствам превратилась в антиматерию. Антиматерия тем и знаменита, что никак не может ужиться с обычной материей. Вот она и полетела прочь от Земли, захватив с собой все, что было в зоне ее действия. В данном случае вас. А поскольку она летела сквозь земную атмосферу, то захватила с собой и кусок атмосферы. Благодаря этому вы могли дышать в полете.

Огненный шар впереди вашей розовой бутыли — это и есть плазма. Вроде шаровой молнии. Они водятся и на вашей, и на нашей планете, эти самые шаровые молнии. А поскольку Землю окружает магнитное поле, часть плазмы под его воздействием вытянулась и образовала те самые розовые стенки, которые не выпустили воздух и позволили вам лететь в безопасности. Теперь, я надеюсь, вам все понятно?..

— Не-а, — беспечно сказал Андрей. — Вы, конечно, говорите правильно, но мы-то ничего не поняли.

— Простите, — несколько растерялся серебряный человек. — Сколько вам лет?

— Нам? Нам по двенадцати.

— Ну, в этом возрасте вы просто обязаны знать такие простые вещи.

— А у нас это еще не проходили, — вдруг обиделась Валя.

— Где… не… проходили?.. Не совсем понимаю…

— В школе. Не проходили. Не учили.

— Ах, вот оно что… Жаль… Но это ведь можно узнать и самим. Впрочем… — Серебряный человек растерянно оглянулся и взял с этажерки стакан с водой. — Попробую разъяснить. Что это такое? В сосуде? Вернее, в стакане?

— Вода.

— Правильно. А что такое вода?

Ребята переглянулись — чего от них хотят, они не совсем понимали: вода, она и есть вода.

— Вода — это жидкость. Верно?

— Верно.

— Так вот, жидкое состояние — это, допустим, первое состояние материи. А если эту воду заморозить, что получится?

— Понятно! — ухмыльнулся Андрей. — Это я знаю. Читал. Если заморозишь, будет лед. Второе состояние материи — твердое тело. А если воду испарить, получится пар или газ. Это будет третье состояние материи: газообразное.

— Все правильно. А вот когда материю — хоть твердую, хоть жидкую, хоть газообразную подвергнешь особой обработке — в вашем случае электрическим током, — то ее атомы распадутся и получится плазма. Четвертое состояние материи. Плазма — это то состояние материи, когда частицы атомов не соединились в атомы и не создали какого-нибудь определенного вещества, например воду. Из плазмы в принципе можно сделать любое вещество. И из любого вещества можно сделать плазму. Теперь понятно?

— Почти, — скромно кивнул Витя.

— А что же такое антиматерия? — спросила Валя. — У нас этого тоже не проходили.

— Ну вот у тебя есть левая рука, а есть правая. Верно?

Валя кивнула.

— Они очень похожи друг на друга, а все-таки совсем разные. У них всё наоборот. Или второй пример. Вы знаки плюс и минус проходили?

— Это проходили!

— Ну так вот. Может быть плюс один градус и может — минус один градус. Кажется, одно и то же. Но при минус один вода замерзнет, а при плюс один она растает. В одном случае тепло, а в другом — холод. Вот так и в материи. Вот мы все состоим из материи. И комната тоже из материи. И Земля, и Мёмба. А есть такие же планеты, которые состоят из такой же материи, только с обратным знаком. Все там так же, только наоборот. Где правое — там левое, где плюс — там минус… Понятно?

Честно говоря, если с плазмой кое-как ребята справились, то, что такое антиматерия, они не поняли. Но это почему-то не огорчило серебряного человека.

— Ну ничего, поучитесь — поймете. Просто запомните: есть материя, а есть антиматерия. И они друг с другом не уживаются, как встретятся, так обязательно поссорятся, вспыхнут и разлетятся в разные стороны. Эти ссоры, вспышки, столкновения материи и антиматерии называются аннигиляцией. Вот и все. А сейчас мы сделаем так. Вам принесут одежду, вы оденетесь, и мы вас познакомим с нашей планетой. Пока вы будете знакомиться, наши ученые подумают, каким образом вернуть вас на вашу родную Землю. Так что вы не очень беспокойтесь и не слишком тоскуйте об оставленной Земле. Мне кажется, что все будет в полном порядке.

Глава 5

Не все то мода, что блестит

Сообщение об антиматерии, вероятно, было чрезвычайно важным и своевременным, потому что, хотя земляне поняли не все, они все-таки повеселели. Что ни говорите, а если выяснилось, что их невероятные и чрезвычайно опасные приключения возникли и прошли в строгом соответствии с наукой, это успокаивало.

Валя осмелела и спросила:

— А скажите, почему вы все серебряные? Это у вас мода такая?

— Почему мода? — удивился серебряный человек.

— Ну вот моя мама красит губы жемчужной помадой. Губы становятся бледными и блестящими. И мама говорит папе, которому не нравится эта помада, что он ничего не понимает в красоте, потому что так модно.

Серебряные люди переглянулись и рассмеялись. Один из них объяснил:

— Нет, ребята, дело не в моде. У нас более древнее солнце, чем у вас. Оно выделяет больше вредных излучений, от которых может сгореть кожа. Вот наш народ и приспособился. Он стал серебряного цвета. Кожа такого цвета отражает излишнее тепло, и нам живется очень неплохо.

— Но если бы вам было жарко, вы бы загорели. Стали бы черные. А вы — серебряные.

— Все правильно. На вашей Земле кожа ваших людей приучилась загорать в темный цвет. И заметьте, чем ближе к экватору живут ваши люди, тем темнее у них кожа. А у нас на экваторе не живут, потому что наша кожа загорает по-иному.

Вите очень захотелось спросить, почему люди этой планеты не живут на экваторе, но он промолчал. Негры ведь черные-пречерные живут на экваторе, на самом солнцепеке. Индийцы живут подальше от экватора, и они гораздо светлее. А вот и он сам, и все его соседи, и родственники живут гораздо севернее, и они совсем белые. Правда, летом они загорают, но зимой опять бледнеют. Так что, кажется, все правильно. Почему же другие люди на другой планете, под другим солнцем не могут загорать?.. Ну хотя бы в свой, в серебряный цвет? Впрочем, раз у них другое солнце, то не живут они на экваторе, должно быть, потому, что там уж слишком жарко — там, наверное, и серебряная кожа не поможет: сгоришь на солнце.

* * *

У каждой кровати открылись дверцы-форточки, и на полочках оказались пакеты с блестящей, разноцветной одеждой. К ним подошли женщины и стали помогать одеваться. Оказалось, что это были самые обыкновенные комбинезоны на «молниях», с карманами и всякими приспособлениями. В частности, выяснилось, что лингвистический аппарат-переводчик вшит в комбинезоны, а в воротниках вделаны маленькие пуговички-лорингофоны. Они прижимались под скулами к коже. Стоило человеку заговорить, как в пуговичке-лорингофоне возникали электрические токи-колебания и по проводкам шли в аппарат-переводчик. А он уж сам, автоматически, переводил сказанное.

Кроме того, выяснилось, что комбинезоны очень похожи на известные «ползунки». У них были и перчатки, и что-то вроде тапочек на мягкой легкой подошве, и даже нечто вроде капора-капюшона, да еще с прозрачным и тоже серебристо-блестящим экраном, прикрывающим все лицо. Выходило, что ребята получили не столько костюм, сколько обыкновенный космический или подводный скафандр.

Правда, от тех скафандров, которые они видели в кино или на фотографиях, их костюмы все-таки отличались. Во-первых, на капюшоне торчало несколько выростов, похожих на маленькие рожки. Во-вторых, вдоль спины, по бокам, начиная от подмышек и кончая ступнями, тянулись красиво простроченные мягкие швы. Когда их увидела Валя, она воскликнула:

— Ой, как красиво! У вас такая мода? С вытачками?

Женщины, которые помогали ребятам одеваться, переглянулись и улыбнулись.

— Видишь ли, девочка, — сказала одна из них — высокая, статная, матово-серебряная. — Хоть ты и интересуешься модами, я должна тебя разочаровать. На нашей планете давным-давно нет мод… на одежду. Каждый одевается так, как ему нравится, как ему кажется красивей.

— Почему же так? — растерялась Валя. — Ведь когда модно, так это красиво. Иначе зачем же мода?

Женщины засмеялись и опять переглянулись.

— А вот мы думаем совсем по-другому. У нас считается красивым прежде всего то, что удобно, изящно и… — Она вдруг запнулась, и щеки у нее стали золотистыми: оказывается, именно таким образом краснеют серебряные люди планеты Мёмба. — И конечно, красиво.

— Ну вот видите…

— Но ведь красиво не обязательно модно, — слабо сопротивлялась женщина.

— Ну конечно. — Валя говорила уже уверенно. — Сегодня всем кажется, что красиво это, а завтра придумают что-нибудь другое, и оно оказывается более красивым. И вот тогда оно становится модным.

— Н-ну, возможно, — повела плечами высокая серебряная женщина. — Но вот когда вы узнаете нашу жизнь, вы поймете, что у нас каждый может создать свою моду. И если кому-то понравится эта мода и он решит ее повторить, то — пожалуйста. Пусть повторяет.

— Ну так и у нас так же! Кто-то один придумает, а потом все делают так же. Или почти так же…

— Ладно, не будем спорить. Разберемся потом. Но только помните, что все у нас так не делают. Каждый придумывает что-нибудь свое.

Валя посерьезнела, потом обрадованно улыбнулась и сказала:

— Ну да! Даже к самому модному лучше всего придумать хоть что-нибудь свое. — И, заметив, как опять, но уже с доброй улыбкой, переглянулись женщины, пояснила: — Конечно! Так и мама считает.

Вите с Андреем уже надоел этот женский разговор, но они не решались прервать его: все-таки взрослые, да еще инопланетные солидные женщины. Неловко перебивать. Поэтому они и молчали. Но когда после Валиного объяснения наступила маленькая пауза, Андрей сейчас же воспользовался ею:

— Простите, но если эти вытачки — не мода, тогда, как я понимаю, они для чего-то нужны? Верно?

— Разумеется, — ответила самая высокая и самая серебряная женщина.

— Тогда, я полагаю, эти мягкие вытачки сделаны для того, чтобы… Ну, в общем, когда падаешь, чтоб мягче было. Верно? Они как амортизаторы?

Женщины весело рассмеялись, и одна из них, пожалуй постарше других, сказала подругам:

— Не кажется ли вам, что нужно сразу же рассказать ребятам об особенностях нашей жизни? Ведь они инопланетяне и далеко не все поймут сами.

— А не получится ли излишней психологической нагрузки? Ведь мы не знаем, к каким умственным нагрузкам они привыкли на своей планете. — Это возразила третья женщина — очень серьезная и строгая.

— Ну, если они сами фантазируют, пытаясь осмыслить явления, так бояться перегрузок, по-моему, нечего. Есть непонятный для них костюм? Есть! Значит, надо сразу рассказать, почему он такой, а не этакий, и зачем он нужен на планете.

— Мне кажется, следует вначале изучить их психику… — начала было очень серьезная и строгая женщина, но ее перебила самая серебряная:

— Чего ее изучать — сразу видно: нормальные ребята. И я приступаю к объяснению. Вот что, ребята. Этот костюм как кожа. Вторая кожа. Ведь у нас есть опасные даже для нас излучения, к которым не может так сразу приноровиться ваша кожа. А костюм ее прикроет. Но этого мало. Вы на своей планете привыкли к одним бактериям и вирусам, а у нас, наверное, есть и совсем другие. Нам они не вредят, а вам, с непривычки, могут и повредить. Вот почему вас вначале поместили в этой стерильной комнате. Чтобы и вы не набрались наших бактерий и своих не распустили. Мы ведь к вашим тоже не привыкли и поэтому можем заболеть.

— Все понятно, — бодро сказал Андрей. — Не ясно одно: как же мы будем дышать? Ведь нас закупорят в костюм, а в воздухе все равно бегают… летают бактерии и вирусы.

— Ну что? — торжествующе обратилась самая красивая женщина к самой серьезной. — А вы сомневались. Они прекрасно понимают, что к чему. Дышать, ребята, вы будете нашим воздухом, но… Но вот те самые швы и вытачки, которые Валя сочла за местную моду, и есть фильтры: сквозь них очищенный и обезвреженный воздух попадает под костюм.

— Здорово! Выходит, это действительно вторая кожа?

— Выходит. Но этого мало. В этот костюм вмонтирован и автоматический лингвист-переводчик…

— А что такое лингвист? — спросила Валя.

— Лингвист? Знаток языков. Он поможет вам и слушать других, и переведет вашу речь на наши языки.

— А… у вас их много? — впервые вмешался в разговор Виктор.

— Нет. Всего два. Но один из них такой трудный, что даже мы… и то не умеем говорить на нем как следует. Вот поэтому у нас так развиты автоматические переводчики. Без них нам, всем населяющим эту планету, трудно было бы разговаривать друг с другом. Ну вот… И еще, — вздохнула пожилая женщина и переглянулась с другими, — и еще этот костюм предназначен для подводного плавания.

Тут настало время переглядываться ребятам. Неужели им придется побывать под водой?

— Понятно! — решил Андрей. — К этому костюму пристегиваются баллоны с дыхательной смесью, ласты — и давай плыви! Так?

— Нет. Не так. Я же сказала, что все эти швы и вытачки на костюме — всего лишь фильтры для воздуха. Но это на суше. А вот когда попадаешь в воду, то эти же самые фильтры-швы становятся как жабры у рыб. Они добывают воздух… вернее, кислород из воды. И человек дышит. Дышит совершенно нормально, как если бы он был на суше. Или как дышит рыба под водой.

— Правильно! Значит, мы можем тоже плавать под водой?

— Конечно! Но — в свое время. А сейчас давайте проверим, как сидят на вас костюмы, и отрегулируем фильтры.

И тут началось то самое, знакомое каждому действо, которое в общем-то никому не нравится. Ребята приседали, поднимали руки, проверяли, не жмет ли в шагу, не теснит ли под мышками. Их просили подышать, побегать, попрыгать, наклониться и выпрямиться — словом, проделать все, что проделывают люди, которые примеряют новую одежду. Тут заодно выяснилось, что маленькие рожки-выросты на капюшоне костюма — это всего лишь антенны для связи по радиотелефону.

— Точно! — сразу сообразил Андрей. — Они подключаются к приемнику, а приемник — к аккумулятору или батарее и — пожалуйста. Слушай любой разговор. Вторая антенна, конечно, от передающей радиостанции. Подключись — и разговаривай. Но вот третья, наверное, запасная.

Пожалуй, первый раз в жизни Андрей сказал «наверное». До сих пор ему всегда все было ясно и понятно. Но, к сожалению, и в этом случае его обширные знания не сработали.

— Нет, ребята, — сказала самая серьезная женщина, — аккумуляторов или батарей у нас нет. Вернее, они есть, но к костюму не пристегиваются. Сам костюм вырабатывает электроэнергию. Ею снабжается вся электронная и прочая аппаратура костюма.

— Простите, — вмешался Виктор, — а как же это делается?

— В общем-то очень просто. Костюм у вас двойной. Из двух пленок. Наружная и внутренняя покрыты особым полупроводниковым составом. Наружный перерабатывает свет и тепло, а внутренний — только тепло человеческого тела. А в результате получается электрический ток. Но этого мало. Полупроводники могут вырабатывать еще и холод и тепло. Так что в костюме всегда одна и та же температура. В нем никогда не бывает ни жарко, ни холодно, а всегда в самый раз.

— Правильно! — сразу сообразил Андрей. — А между двумя пленками — воздух — самый лучший термоизолятор. Он все сохраняет — хоть тепло, хоть… прохладу.

— Все так и… не так. Двойным костюм делается не для этого. Вот когда вы начнете знакомиться с нашими морями и нырнете в воду, между стенками костюмов возникнет воздушная прослойка. Вернее, газовая прослойка. Она автоматически поддерживает нужное давление, и вы ныряете на любую глубину. Вода вас не раздавит. Костюм предохранит от давления. А вот антенны на шлеме-капюшоне и в самом деле для переговоров. Только работают они не так, как вы думаете. Одна антенна для связи на Мёмбе с помощью обыкновенных радиоволн. Радиотелефон с автоматической настройкой. Вторая — для связи под водой. Ведь под водой мы пользуемся ультразвуковой связью. Ультразвук отлично распространяется в воде. А вот третья… Третья — это учебная телевизионная антенна. И вот для нее-то и есть приставка — обыкновенный телевизор: маленький, плоский, как книжка. В свой час вы его получите и научитесь с ним обращаться. Правда, третья антенна служит и еще кое для чего, но вы это узнаете потом.

Андрей уже набрал воздуха, чтобы высказать очередную догадку, но самая серьезная женщина решила по-своему:

— Мы сейчас уйдем, ребята, а вы получите завтрак. Поедите, освоитесь в ваших новых костюмах, отдохнете, а потом уж и решим, что делать.

Не привыкший, чтобы его перебивали, Андрей покраснел и отошел в сторону. Женщины двинулись к дверям. Самая серебряная положила руку на стену и нажала невидимую кнопку. Дверь отворилась, и они ушли.

Глава 6

А2 выходит в мир

Андрей Антонов проводил женщин до самой двери. Он видел, как открывалась дверь, постоял перед ней и, по-видимому, кое-что придумал, потому что, когда он возвращался от двери к ребятам, вид у него был сосредоточенный и несколько сердитый. Валя мельком взглянула на него и странно-взрослым жестом потерла кончиками пальцев виски.

— Понаговорили тут… всякого. Разбирайся, — сказала она сердито, и голос у нее тоже звучал противно-взросло.

— Не в этом дело, — отрубил Андрей. — Это они все в теории выдали. А вот на практике… Надо пробовать.

И они стали пробовать. Застегивать и отстегивать всякие замочки и «молнийки», задраивать и открывать шлем-капюшон. Все проходило гладко, и постепенно костюмы как бы срастались с телом. Они перестали мешать и казались привычными и обычными. Андрей неожиданно толкнул Виктора, тот ответил, и они стали возиться и гоняться друг за другом. Вале показалось, что такое легкомысленное поведение на чужой планете опасно, и она закричала:

— Перестаньте, ребята! Что подумают о нас местные жители?

Андрей увильнул от Витиного толчка и, забежав за стол, тоже закричал:

— А что мы такого делаем, чтобы о нас плохо подумали?

Именно так он всегда отвечал на замечания учителей: «А что я такого сделал?» И Валя, должно быть подражая какому-то учителю, сказала:

— Но это же просто неприлично: только что прибыли на чужую планету и уже затеяли… драку.

— Но мы же не деремся. Мы — балуемся!

— Тем более. Ну что хорошего в баловстве? Неужели нельзя посидеть тихо и спокойно?

Андрей неожиданно разозлился:

— А-а, да отстань ты! Нам костюмы нужно попробовать! Поняла? Лезет тут со своими… поучениями.

Валя широко открыла глаза и долго смотрела на Андрея. Каждый раз, когда широко открытыми глазами долго смотришь на какой-нибудь предмет, глаза устают, краснеют и на них наворачиваются слезы. Наверное, поэтому снайперы и охотники, жители степей и моряки, которым часто приходится смотреть подолгу в одно место, всегда прищуриваются. Поэтому у них и не навертываются слезы. А Валя широко открыла глаза…

Впрочем, слезы могли навернуться и по другой причине. Мы все можем дружить с одним человеком, а нравиться нам может совсем другой. И когда нравящийся нам человек делает что-нибудь не так или, что еще хуже, обижает нас, тут уж вполне можно открыть глаза от удивления: чего это он? Какая муха его укусила?

Но так или иначе, а Валя отвернулась и ничего не ответила. Виктору тоже расхотелось баловаться. Все-таки вовремя сказанное слово, пусть даже замечание или упрек, играет свою роль… Тем более, что как раз в это время открылись форточки в стенах и появились подносы с едой.

Ни на кого не глядя, независимо вздернув голову и потряхивая косичками. Валя расставила еду на столе и резко сказала:

— Ешьте!

И ребята покорно сели за стол.

Все было почти так же, как и на Земле. Маленькие колбаски — в меру сочные, в меру острые и очень нежные, почти как сосиски. Что-то похожее на поджаренный картофель, только более рассыпчатое и сладковато-перечное на вкус. Андрей, картофельная душа, почмокал и авторитетно заявил:

— Что-то вроде батата.

— Вроде чего? — спросил Виктор.

— Батата. Это такой сладкий картофель в тропических странах. А варили, видно, с перцем. А может, с аджикой.

Что такое аджика — смесь жгучего перца, укропа, кинзы, петрушки, соли и еще всяких травок, любимая приправа на Кавказе, — ребята знали. Кроме того, были фрукты, похожие на крымские продолговатые яблоки и напоминавшие их по вкусу, только более сладкие. И наконец, молоко. Густое, почти розовое молоко. Андрей понюхал его и поморщился: молока он не любил. А когда попробовал яблоко, сразу предложил Виктору:

— Давай меняться? Я тебе молоко, ты мне яблоко.

— Давай, — миролюбиво согласился Виктор, который любил и молоко, и яблоки, и картофель — словом, почти все, что едят обыкновенные люди. Кроме вареного лука. Вареный лук он не любил.

Завтракали молча. Андрей справился со своим завтраком быстрее всех и, посвистывая, пошел вдоль всех восьми стен комнаты.

— А кто, интересно, будет убирать посуду? Хотя бы за собой? — спросила Валя, и голос у нее звучал довольно-таки противно.

— Вероятно, дежурный… — пожал плечами Андрей, продолжая изучать стены.

Валя с упреком посмотрела на Виктора, но он ее не понял. И Валя пояснила:

— Ты же командир. Принимай меры.

— Я? — удивился Виктор. — Командир?

— Конечно! Мы же тебя выбирали!

— Но это же было… в полете.

— Мало ли что! Никто нашего решения не отменял.

Андрей прекратил свистеть и с интересом посмотрел на Валю. Он не привык к ее ворчанию и требовательно-назидательному тону. И он решил помочь товарищу, потому что с первого класса был уверен, что всякие выборные должности, кроме неприятностей, ничего не приносят.

— А зачем нам теперь командир? — спросил он.

— Чтобы наводить порядок! — вздернула голову Валя. — И заставлять таких, как ты, уважать товарищей.

— А я их что, не уважаю? — удивился Андрей. — Я даже очень уважаю. А тебя так больше всех. Но мы находимся на чужой планете. Может, у них совсем другие законы и… обычаи. Вот когда мы их узнаем, тогда и начнем… дисциплинироваться.

— А ты что? Думаешь тут целый год сидеть? — в сердцах спросила Валя, потому что поняла: Андрей попросту вредничает, чтобы досадить ей. А вот зачем это ему нужно, она не знала, но догадывалась, и это очень ее обижало.

Но ведь недаром говорят: если ты сердишься, то прежде чем сказать что-нибудь или сделать, досчитай хотя бы до десяти, а потом уж говори или делай. Потому что, пока ты считаешь, может оказаться, что уже готовые вырваться слова совсем не те, что нужны. Валя не считала, и потому ее слова оказались совсем-совсем не те…

Андрей переглянулся с Виктором, и оба потупились. В самом деле, сколько времени они будут пребывать на планете Мёмба? Когда и как они доберутся домой?

Конечно, наверное, можно привыкнуть и к этой планете — ведь живут же на ней умные и, по всему заметно, неплохие люди. И все-таки своя Земля лучше… Кому охота всю жизнь жить в пусть удобных и интересных, но все-таки костюмах или становиться серебряным? Может, это и красиво, но… но лучше уж оставаться белыми… Точнее, смугловатыми. И кроме того, на Земле жили родные… Что ж, что временами они оказывались и несправедливыми и далеко не всегда понимали ребят, но они были родными. Такими, кто в трудную минуту жизни и поможет, и поддержит, и… Да что тут говорить! Просто родные — и все!

— Эх ты! — поморщился Андрей, глядя на Валю. — Все настроение испортила.

Он быстро собрал со стола тарелки, приборы и стаканы и сунул их в дверцы-форточки в стенах, закрыл их и задумался.

Когда Андрей задумывался, а это случалось не так уж часто, следовало ожидать его необыкновенных действий, потому что его мысли, слова шли всегда только чуть-чуть впереди дела, поступка. А думал он о том, что следовало бы ускорить возвращение на Землю. Но каким образом, естественно, не знал и не мог знать, потому что почти ничего не знал об этой самой планете Мёмба.

Валя и Виктор тоже уселись на свои койки и задумались о будущем. Но известно, когда долго думаешь, всегда почему-то хочется спать. И нет ничего удивительного в том, что они поначалу прилегли на кровати, а потом, не придумав ничего путного, стали тихонько посапывать.

Андрей посмотрел на товарищей с недоумением и обидой: надо же, как дружно стали похрапывать… Даже завидно. Ведь вместе летели, вместе спали, вместе ели и пили. Но эти спят, а ему сон ни в один глаз не то что не идет, а даже не приближается. Андрей не знал, что заботливые серебряные люди прибавили в молоко малую толику снотворного. Андрей не пил молока, и спать ему не хотелось.

Но он этого не знал. Он понял, что раз именно он оказался крепче других, то именно он и должен прежде всего ускорить возвращение на Землю. А для этого ему прежде всего следует как можно больше узнать о планете Мёмба. Вот почему он колебался не слишком долго. Встал, подошел к гладко-ровной стене и начал ее ощупывать как раз в том месте, на которое нажимала самая серьезная из серебряных женщин. И он, конечно, нашел то, что хотел.

Дверь медленно отошла и скрылась в стене. Перед Андреем открылся маленький, слабо освещенный коридорчик, в конце которого маячила другая дверь — металлическая и даже на вид очень тяжелая. У этой, второй, двери, как и положено, виднелась ручка. Конечно, каждый нормальный человек в нормальных обстоятельствах, на нормальной планете оставил бы за собой первую дверь, подошел бы ко второй, нажал бы на ручку… и открыл бы эту вторую. Но Андрей знал свой напористый характер, который не раз ставил его в трудное положение, и потому нашел в себе силы не спешить.

Он осмотрел дверь, вернулся в многоугольную комнату, взял стул и поставил его между открытой дверью и притолокой. Мало ли что может вытворить незнакомая автоматика на незнакомой планете. А так, если даже первая дверь начнет автоматически закрываться, она упрется в стул и остановится. Тогда путь для отступления останется открытым.

Вторая, металлическая, дверь оказалась обыкновенной. Андрей повернул ручку, толкнул, и дверь мягко, не скрипнув, открылась. Перед Андреем Антоновым раскинулась манящая даль неизвестной планеты — залитые оранжевым, словно закатным, светом синевато-зеленые поля, сады и рощи, желтовато-серебряные здания и странное, голубовато-оранжевое, небо с чуть заметным фиолетовым отливом.

Все было вроде бы и привычно — здания, поля, деревья, и в то же время непривычно и необычно — цвета казались знакомыми и незнакомыми, деревья как деревья, а словно бы без листьев: прямые или изогнутые ветви, их пересечения казались четкими, как карандашный рисунок.

Поля, они и есть поля. Засеяны какой-ни будь одной культурой и потому выглядят как нарисованные. А здесь поля тоже казались не только будто нарисованными, но еще и отлакированными — они блестели ярко и тревожно. И еще одна странность. На Земле поля были понятными, преимущественно прямоугольными. А на Мёмбе каждое поле отличалось от соседнего. Треугольники, многоугольники, овалы и смесь этих фигур. Зачем и кому нужна такая пестрота?

«Ну что ж… — подумал Андрей. — А ты хотел, чтобы на Мёмбе было все как на Земле? На нашей Земле в разных ее местах тоже, наверное, не все одинаково. А тут и подавно».

Он вздохнул и почувствовал, что воздуха ему не хватает. А может быть, как раз наоборот — воздуха казалось слишком много. Во всяком случае, грудь сдавило, кольнуло сердце, и голова стала мягко звенеть и слегка кружиться. Все это было так неожиданно, что Андрей поначалу растерялся, потом слегка испугался и сделал даже шаг назад, к двери. Когда он понял, что спасается, потому что испугался, — то испугался еще сильнее. Настоящий парень никогда не согласится быть трусом.

«Капюшон! — вспомнил он. — На костюме есть капюшон, а в костюме — фильтры!»

Он быстренько натянул на голову капюшон, заправил и застегнул прозрачную маску. Дышать стало легко и просто. Головокружение прошло. Вот теперь Андрей осмотрелся. Оказывается, и вправо и влево от стальной двери шел длинный коридор, галерея. В одной стене виднелись металлические и обыкновенные двери. А второй стены как бы не существовало — во всю длину коридора, без всяких переплетов и рам тянулось сплошное стекло, а уж за стеклом — лужайки и все то, что поначалу увидел Андрей.

Лужайки пересекало несколько каменных разноцветных тропинок. Они вели прямо к стене, и не требовалось быть следопытом, чтобы понять, что там, где тропинки упираются в стеклянную стену, имеются выходы. И Андрей без труда нашел один из них, толкнул стеклянную дверь, а потом спокойно, как будто из своей квартиры, вышел на разведку неизвестной планеты.

Глава 7

Все не так, как на земле

Цветные тропинки вели к пустынной дороге. Она поблескивала, как река в солнечный день, между голубовато-зеленых берегов лужаек, газонов и ярко-красных тротуаров. Самое удивительное, что Андрей не увидел ни одного столба со светильниками.

«Что ж у них тут, ночи не бывает? — подумал он. — А может, им просто не разрешают ходить в темноте?»

Однако и ярким днем жители планеты Мёмба тоже не спешили показываться на улице. Даже машин или каких-нибудь там велосипедов и то нигде не обнаруживалось. Тишь да гладь…

«Может, нас привезли в какой-нибудь секретный, необитаемый город? Или на остров?» — с тревогой подумал Андрей и, сам того не замечая, пошел по голубой тропке и красному тротуару.

И тут откуда-то слева послышался странный звук. Он был не то что знакомый — если бы он был хорошо знаком, Андрей сразу бы определил, что это за звук, — а скорее полузабытый. Как будто нечто подобное Антонов и слышал на Земле, но так давно и редко, что забыл, кому он может принадлежать. А дробный, звонкий звук все приближался, и на дорогу из-за придорожных кустарников выехал самый обыкновенный всадник. Красная рубаха, синие штаны и белая широкополая шляпа. Не то ковбой, не то гаучо, а скорее всего, киргизский или казахский пастух. Лицо у него было совсем мальчишеское и, конечно, серебряное. Оно так и блестело на рассеянном свету.

В кино Андрей видел всадников и поживописней, и с пистолетами на боку, и с саблями, и с пиками, и в самых невероятных одеждах! Но удивил его не столько всадник, сколько лошадь… Впрочем, это, кажется, была не лошадь. С земной точки зрения по дороге стучал темными копытами невообразимый урод: некая помесь лошади — у него была явно лошадиная голова и лошадиные ноги — и коровы: у урода имелось большое серебристое вымя и длинный коровий хвост с метелочкой на конце. Но в то же время урод этот походил и на верблюда, и на яка, и на буйвола — на спине у него и у загривка горбились два больших и, видимо, жирных бугра, между которыми и сидел всадник на легком седле.

Тело урода раза в полтора было длиннее, чем тело лошади или коровы, не говоря уж о верблюде. Наверное, именно поэтому урод имел шесть ног. Четыре, как и положено настоящему, уважающему себя парнокопытному животному, росли по концам туловища, а еще одна пара — посредине.

Беспечно перебирая всеми шестью ногами и рассыпая вокруг твердый костяной стучок, урод бежал по мостовой, помахивал хвостом и весело поглядывал по сторонам. Он-то и заметил Андрея, покосился на него синеватым выпуклым глазом и не то что пискнул, а заверещал на очень высокой и тревожной ноте. Всадник повернулся и увидел Андрея. Взгляды их встретились, глаза всадника расширились, очень уж алый на серебряном фоне рот приоткрылся. Сразу можно было понять, что всадник человек мыслящий.

И в самом деле, не прошло и минуты, во время которой подседельный урод нервно и торопливо перебирал всеми шестью копытами, как всадник радостно улыбнулся и заорал:

— Так ты с того света?! — и ткнул рукой в небо.

— С какого это еще того света? — обиделся Андрей. — Я с нормального света. Это у вас тут все наоборот. А у нас все правильно.

— Брось! — закричал серебряный мыслитель и стал слезать со своего шестиногого урода. — Мы же вас по телевизору видели. Ты кто — парень или девчонка? — спросил он, спрыгнув наконец со своего «чудо-коня». Подседельный урод предусмотрительно отошел на несколько шагов в сторону. — Тебя отпустили или сам сбежал?

— Я — парень! — гордо ответил Андрей, но сейчас же несколько смутился. — Просто пошел прогуляться. Посмотреть, что у вас тут и как…

— А ты с кем-нибудь из наших знаком?

— Да нет…

— То есть как это? И да и нет? — удивился всадник. — У нас так не говорят.

— А как у вас говорят?

— Либо да, либо нет. А то если по-вашему, так и не поймешь — знаком ты с кем-нибудь из наших или не знаком.

— Видишь ли, — снисходительно пояснил Андрей, — к нам в комнату приходили какие-то женщины, и мы разговаривали с ними. Так что мы как будто знакомы. И еще мы беседовали с вашими учеными. Тоже как будто знакомы. Но ни женщины, ни мужчины-ученые даже не сказали, как их зовут, кто они и чего они хотят. Так что у нас говорят правильно: «да», «нет». Мы как будто и знакомы и в то же время незнакомы.

Всадник опять приоткрыл рот. Он думал. А когда обдумал, то радостно закричал:

— Тогда все правильно. А меня зовут Крайс. А сокращенно — Крайски. Понял? А тебя?

— Меня зовут Андрей, а сокращенно… вернее, ласкательно — Андрюша.

— Ха! — закричал Крайс. — У вас, выходит, тоже по-чудному: уменьшительное имя длиннее, чем полное. Я как раз на этом и провалился. Сдавал за пятый год родной язык и так и не мог понять, почему это, когда люди хотят приласкать, так они удлиняют имя? Ты не знаешь?

— Не знаю… — признался Андрей. Ему начинал нравиться этот ярко одетый серебряный мыслитель.

— Ну вот я так и ответил. Все суффиксы и окончания, конечно, вызубрил, а тут признался: не понимаю — и все. Так старшие, когда проверяли знания, засмеялись и сказали: «Подожди, подрастешь и поймешь». Интересно, когда же я подрасту настолько, чтобы понять? Как ты думаешь?

— А тебе сколько лет? — спросил Андрей.

— Девять. А что?

— Прикинул, сколько тебе подрастать. Выходит, долго, — так сказал Андрей, но подумал иное: «В девять лет он сдавал за пятый год… Что ж они тут, с четырех лет начинают учиться? И потом — экзамены… Неужели у них каждый год экзамены? Странно…» Но вслух он спросил: — Ну и что? Перевели тебя в следующий класс?

— А… А что это такое — следующий класс? — удивился Крайс.

«Вот это да! — тут уж удивился Андрей. — Здоровый парень, а не знает, что такое класс. Как же они тут учатся?»

— Ну раз ты учишься в школе… — начал было Андрей, но Крайс перебил его:

— А что такое школа?

Теперь у Андрея открылся рот и глаза стали выпучиваться. В девять лет знать, что такое суффиксы и окончания, задумываться над такими сложными лингвистическими проблемами и не знать, что такое школа и класс?.. Непостижимо!

Но Крайс ждал ответа, и Андрей понял, что он не шутит. Он и в самом деле не знает, что такое школа. Как же ему растолковать, а главное, самому узнать, как они живут здесь, эти странные серебряные люди?

— Ну вот ты… Куда ты сейчас… ехал?

— Я? На работу, — тряхнул шляпой Крайс.

Что-то все идет наоборот — девятилетний человек едет на лошади… или как она там называется? Корова? Лошадобык? Ведь есть же на Земле овцебык, так, может быть, это лошадобык? Но тут Андрей запутался…

Шут с ним, с этим самым животным, важно другое — девятилетний ребенок едет на работу. Вот что главное. Значит, если немного припомнить историю и кое-что из того, что писала «Пионерская правда», то можно смело делать вывод: здесь у них дремучий капитализм со всеми признаками колониализма, а может быть, даже феодализма и рабовладения.

А может, он просто разыгрывает? Может, у них работой называется какая-нибудь игра?

— Так… Хорошо… И где ж ты работаешь?

— Я? В поле.

— Та-ак… И что же там ты делаешь?

Крайс смотрел на Андрея с недоумением. Он чувствовал, что пришелец с чужой планеты не верит ему, но не понимал почему: ведь он говорит святую правду. Неужели у них, на той далекой планете, совсем другая жизнь? Ведь он почти такой же, этот Андрей. Только не серебряный, а белый. И наверное, постарше. Может, потому и старается казаться умным? Это бывает… Бывает и на Мёмбе. Но тогда таких сразу осаживают.

— Сегодня у меня дел не так уж много. Нужно определить влагозапас в почве, проверить, каких микроэлементов не хватает. А уж после этого полить, если нужно, и опять, если нужно, подкормить. Ну и, кроме того, мне нужно повторить геометрию.

— Тоже в поле?

— А где ж еще? Пока буду поливать, повторю и еще, наверное, успею посоревноваться с Требоном.

— А это кто такой?

— А это мой дружок из другого полушария. Мы с ним созвонились как-то и теперь соревнуемся.

Поскольку Крайс упомянул соревнование, Андрей несколько расслабился. В его глазах исчезло недоверие, и Крайс сразу же уловил это. Он предложил:

— Знаешь что? Поедем со мной. А? Посмотришь поля. Поскачем немного.

— А у тебя другая… другой… такой есть?

— А мы сейчас съездим на дойку и возьмем второго лятуя. Там и седло надуем. Садись сзади меня.

В конце концов, Андрей вышел из восьмиугольной комнаты для того, чтобы поскорее узнать жизнь на неизвестной планете, и уж раз подворачивается подходящий случай, отказываться от него было бы неразумно. С помощью Крайса он взобрался на лятуя, и они поехали в ту сторону, откуда приехал Крайс.

Глава 8

Всё наоборот

Когда-то Андрей читал, что неумелый седок не только сам устает и набивает себе известное место, но и сбивает спину лошади. А чтобы этого не — было, люди придумали седло и стремена к ним. Наездник сидит в седле, а ногами упирается в стремена. Когда лошадь начинает очередной шаг, нужно опереться на стремена и приподняться, а когда она уже сделает этот шаг, опять мягко опуститься в седло. Дело это нелегкое, недаром на Земле конный спорт считается одним из труднейших.

Андрей смело взобрался на лятуя, но, устраиваясь на его широкой спине, вспомнил, что, когда наездник ездит без седла, это называется «ехать охлюпкой». А ему не хотелось быть охлюпкой, да еще не на лошади, а на каком-то шестиногом уроде-лятуе. И он заерзал, понимая, что ему придется нелегко. Но ведь всякий путешественник, в том числе и поневоле, должен переживать трудности. Без них не бывает ни приключений, а значит, ни романтики, ни путешествий. Но на всякий случай он пробурчал:

— Неужели у вас машин нет? Или хотя бы велосипедов, чтобы ездить на работу?

— Машин — навалом. Бери любую. Но зачем и кому это нужно?

— Как это зачем? — удивился Андрей, который мечтал поводить когда-нибудь автомобиль. — Ведь это ж здорово: сел в машину и поехал на работу или там в школу.

— Кстати, ты мне так и не объяснил, что такое «школа» и что такое «класс». Но сейчас дело не в них. А дело в том, что, когда ты ведешь машину, ты ведь не посмотришь по сторонам, не подумаешь о чем-нибудь постороннем. Тебе все время нужно следить за дорогой, за поведением машины, соображать, где повернуть, где сбавить скорость, где прибавить… А на лятуе все очень просто. Сел, поехал в поле или там на реку. Сиди и рассматривай окружающее. Все остальное за тебя сделает сам лятуй — и дорогу выберет, и скорость прибавит и убавит… Да и другое. Для машины нужна энергия, а лятуй — сам энергия. А потом, просто приятно проехаться. Но! — крикнул Крайс. — Вперед!

Лятуй покорно развернулся на месте и трусцой направился в известное ему и Крайсу место.

Бежал он легко и очень плавно, так что Андрей почти не подпрыгивал. Но временами все-таки подскакивал и шлепался на спину лятуя. Чтобы шлепки были не так уж опасны, он старательно сжимал бока животного внутренней стороной ног — шенкелями, как говорят наездники.

Лятуй резво свернул с дороги к небольшому, приземистому зданию, за которым высились башни, и остановился. Перед зданием у дверей стояли несколько лятуев и мирно махали длинными хвостами. Другие выходили из здания и брели в сторону полей или лугов… Крайс спрыгнул с седла и побежал к тем, уходящим, поймал одного из них за хвост и потянул на себя. Лятуй обернулся и, переступив всеми шестью ногами, пошел за Крайсом.

Крайс снял с полки под навесом какую-то тряпку и кинул Андрею.

— Надувай седло!

Сам стал на приступочки, взял уздечку и взнуздал лятуя. Когда они оседлали шестиногого скакуна, Крайс спросил:

— Ты на каком поедешь, на моем или на этом?

— Я? На этом, — решил Андрей и подвинулся к новому знакомому — лятую.

— Хорошо. Только ты сначала его не гони. Потихоньку. Привыкни.

Они медленно поехали по мягкой полевой дороге-тропке к далеким полям. Андрей спросил:

— А зачем они сюда приходят?

— К доильне? Доиться.

— Как это доиться? Сами?

— Конечно! — Крайс внимательно посмотрел на Андрея и вздохнул. — Я, понимаешь, все забываю, что ты с другой планеты. Тогда уж я тебе сразу все объясню. Когда-то, очень давно, наши предки прилетели на Мёмбу, потому что наше солнце стало остывать и нашей старой планете не хватало тепла. А здесь его — хоть отбавляй. Но на Мёмбе люди застали полное разорение. Мёмба, видно, попала когда-то в метеоритный поток, и вся ее суша была будто перепахана кратерами и завалена обломками скал и метеоритов. Но климат нашим здесь понравился. Начали они сюда переезжать и привезли нужных животных. Но вот беда — все наши животные были четвероногими и постоянно ломали ноги. Вот тогда-то биологи и вывели лятуев. Среди всех ям, воронок и кратеров они всегда стояли на четырех ногах, а двумя другими нащупывали точку опоры. Понял?

— Понятно. Они стали как бы… гусеничными.

— Н-ну… примерно. Потом наши предки выровняли часть планеты, лятуев вроде бы можно было и заменить, но они оказались очень приспособленными и милыми. А потом биологи еще поработали, и вот лятуи теперь заменяют всех других животных. У них длинная мягкая шерсть, и стригут ее два раза в год. Они дают отличное молоко. Они прекрасные работники, но, правда, не слишком быстрые скакуны: ногами путаются. Что-то биологи не додумали. Рысью еще бегают, а как в галоп, так и запутываются. Что-то у них в управляющих центрах мозга не срабатывает. Биологи, конечно, докопались бы и до этого, но зачем? Галопа от них и не требуется. Они хороши при езде на короткие расстояния, на прогулки, на мелкие работы в поле, в садах… А на крупных работах — там, конечно, машины. Ну вот… И еще они дают вкусное сало. — Крайс потрепал лятуя по подушке — горбу. — Отличное животное.

— Ну а доильня?

— Ах да, доильня… Видишь ли, раньше, когда у нас было много разных животных, скот содержали в специальных помещениях, за ними ухаживали специальные люди. Животным, как барам, подвозили корма, заботились, чтобы они не простудились, мыли, чтобы они были чистенькими. Словом, скоты постепенно становились хозяевами, а люди возле них как бы прислугами. Вот наши и подумали — а зачем?

— То есть как это зачем? Чтобы получить от них мясо или там молоко.

— А что, животные без всех этих забот не наращивают мясо или не дают молока? Ведь им что надо? Корм. Простор, чтобы побегать, порезвиться. Кстати, когда животные содержались в помещениях, как отдыхающие, так они стали вырождаться, мяса от них было мало, больше жира. Молоко тоже не то… Животному нужно движение. Ну вот… Что сделали наши? Когда выровняли планету, создали пастбища и пустили на них лятуев — пусть гуляют. Но ведь на пастбищах соль не растет? Микроэлементы тоже не производятся. А без них лятуям живется плохо. Организм не развивается. Так вот, соль, микроэлементы, самые вкусные искусственные корма стали давать им только в доильнях. И строго в определенный час. Вот они и выработали условный рефлекс. Как только подходит время, они со всех ног бегут к доильне, к кормушке. Станут к кормушкам, а снизу поднимается доильный аппарат. Лятуй аж визжит от двойного удовольствия.

— Почему двойного?

— А потому что они любят доиться. И если случайно аппарат испортится — ребята недосмотрят, — они даже болеют, недоенные. Вот так все и идет. Лятуи сами кормятся, сами о себе заботятся и сами доятся.

— Слушай, а откуда ты все это знаешь?

— Ты что? С другой планеты? — удивился Крайс и рассмеялся. — Опять забыл, что ты с другой планеты. Тут, понимаешь, как… Вот я сейчас занимаюсь кормами для лятуев и зерновыми. На хлеб. Но уже через год, когда мне будет десять лет, я перейду на обслуживание лятуев. Буду их лечить, подкармливать во время стойбищного периода — словом, стану лятуеводом. Года на два. Вот почему я уже сейчас к ним присматриваюсь и занимаюсь ими.

Кое-что начинало проясняться. Но проясняться так, что Андрей запутывался все больше и больше. А ему хотелось понять, как же: все-таки живут серебряные люди. Вот с лятуями ему все ясно. Тут, главное, разумность. В самом деле, зачем ухаживать, если они могут обходиться без ухода? Зачем их доить, если они и сами могут доиться? Тут все правильно. Непонятно одно: как позволяют взрослые работать таким ребятам? И что, спрашивается, делают тогда взрослые, если ребята выращивают на полях корм для лятуев и хлеб для всех?

— Ну хорошо, — сказал Андрей, — это я понимаю. Ну а когда ты кончишь возиться с лятуями, тогда ты куда пойдешь?

— Я тогда займусь машинами. Или уйду в море. — Крайс засмеялся. — У меня ж тоже такой же, как у тебя, костюм. А потом пойду на строительство. Потом снова к машинам, но уже на заводы. Делать машины или на фабрику их обслуживать.

— Ну а потом?

— А потом, как все, — начну учиться.

Андрей невольно дернул за поводья, и лятуй покорно остановился.

— Ты чего? — удивился Крайс.

— Как… учиться?

— Ну как, как… Как все. У нас же как? Совсем маленькие возятся с цветочками, потом — на огороде, потом, вот как я, — в поле, а потом уж как я сказал. А уж когда вырастут — будет им лет по двадцать пять — тридцать, — тогда начинают учиться.

— Но слушай… они же старые… становятся. Учиться же нужно маленьким.

— Почему?

— Ну… как… почему? Чтобы знать, — лепетал Андрей. Он решительно не понимал того, что делается на этой планете.

— Чтобы что знать?

— Ну… все…

Крайс весело рассмеялся:

— Чудак. Знать все — невозможно. Познать все — тем более. Да и кто точно знает, кем он будет, когда вырастет. А? Ты знаешь?

— Не знаю… Но… я мечтаю.

— Ха! «Мечтаю»! Сегодня об одном, завтра о другом. А потом и вовсе о десятом. И наконец, пока ты вырастешь, окажется, что то, чем ты мечтал, вовсе и не нужно.

— А так бывает?

— Ну а как же! Ведь взрослые все время учатся, познают все новое и новое. Значит, то, что всем кажется, что оно нужно сегодня, завтра может оказаться и ненужным. Нет уж! У нас так: сначала научись делать, пойми, что к чему, а уж потом учись — дети тебя прокормят.

Ну, положим и на оставленной Земле взрослые тоже… не всегда бывают сахаром. И там они требуют порой от детей слишком многого. Но здесь! На Мёмбе! Это же ужас чистейшей воды! Эксплуатация детей, подрастающего поколения! Ишь как хитро придумали! Маленькие, они, конечно, протестовать еще не умеют. Профсоюзов у них нет, забастовок не объявят. Вот взрослые и пользуются… заставляют работать за себя. Вернее, на себя.

Но Крайс не знал об этих мыслях. Он добавил:

— Ведь у нас учатся для чего? Чтобы узнать что-то новое, что помогает жить и работать, делает жизнь интересней и красивей. Верно?

— Ве-ерно…

— Ну а что нового, например, в теореме подобия треугольников, которую мне сегодня предстоит повторить и выучить? И тысячу лет назад она была такой же, и сегодня. Хочешь — учи ее, хочешь — не учи, а она все равно такой же и останется. Вот на днях она потребовалась — новые поля нарезали, нужно было разработать порядок их вспашки. Я на глазок вижу, как это сделать, но если серьезно, чтобы дать задание тракторам, — не знаю. Приходится разбираться. Оно, само дело, показывает, что к чему. И потом… — Крайс помялся. — В клубе еще старшие ребята поинтересуются.

— Но это ж ты все равно учишься. Не знал теоремы, а теперь узнаешь.

— Это не настоящее учение. Это так… повторение известного. Просто стыдно жить и не знать то, что все знают. Они же на тебя, как на лятуя, смотреть будут. Все давно изучили, а ты не знаешь… Стыдно. И — неинтересно. Ни поговорить, ни поспорить… А вот когда человек копается, учится совсем новому делу, которого еще никто не знает… ну, например, новый сорт растений выводит, — вот это интересно! Вот это настоящее учение! Потому что он учится у самой природы, разгадывает ее. Научится чему-нибудь действительно новому и расскажет всем людям. И они пользуются этим.

— Послушай, но ведь это уже не учение. Это же исследование, — возразил Андрей, и на душе у него несколько отлегло. Выходит, что взрослые все-таки кое-что полезное делают. Не только дети.

— А-а! — махнул рукой Крайс. — Ты никак не поймешь. Учиться можно только новому, а то, что мы делаем, — это всего лишь повторение уже узнанного, достигнутого. Просто мы копируем. Понимаешь?

Нет, Андрей понимал далеко не все. Ясно было только одно — Крайс либо путает исследования с учебой, школу с научно-исследовательским институтом, либо у них на планете научная работа называется по-другому, чем на Земле. И он так и сказал. Крайс опять махнул рукой:

— Ладно… Все равно все сразу не поймешь. Давай помчались.

Он пришпорил лятуя и потрусил узенькой полевой дорожкой к раскрашенному в разные цвета небольшому, похожему на садовый, домику. Андрей поскакал сзади. Ветер ударял в грудь, клубилась оранжевая пыль из-под копыт, и великолепно было мчаться по этим странным полям чужой планеты. Жалко, что на нем был костюм. Он почти не чувствовал дуновения ветра, запахов и всего того, что особенно приятно в скачке.

Сейчас он уже не думал, что на Мёмбе живут наоборот. Может быть, все обойдется — люди здесь, видно, умные, если девятилетний парнишка знает и умеет столько.

Впрочем, что умеет Крайс, Андрей, в сущности, еще не знал…

Глава 9

Тревога без тревоги

Первой проснулась Валя. Она долго лежала не шевелясь, думая о своих земных делах: ставить кружева на белый парадный фартук или сделать просто прошву. Старшеклассницы от кружев отказались, говорят, что теперь так не носят. А может быть, отделать бретельки фестончиками? Нет… Грубовато.

Впрочем, фасон и украшение белого фартука можно будет обсудить еще с мамой и, главное, с соседкой напротив, потому что эта соседка работает на швейной фабрике. Важнее портфель… Мама не соглашается на современную сумку, которую можно носить через плечо… А старый портфель, он и есть старый… И вообще…

Валя вздохнула и открыла глаза. Мирно и покойно лучились нездешним светом потолок и стены. Нарушая все законы, во всех восьми углах комнаты сумрака не было. Наоборот, свет там казался ярче, чем в других местах. Валя хотела было разгадать эту загадку, но сразу же вспомнила, где она, как она сюда попала, и ей очень захотелось плакать. Но зареветь — значит уронить себя в глазах мальчишек, и она сдержалась.

А уж когда она подумала о мальчишках, то, конечно, вспомнила нахального Андрея и сейчас же поклялась, что она его, во-первых, всегда будет презирать, во-вторых, она ему отомстит, а в-третьих… но ей опять захотелось заплакать, и она опять сдержалась. Только этого недоставало — реветь из-за какого-то дурака и задаваки, который воображает из себя… как не знаю что…

Она нахмурилась, решительно сцепила зубы, потому что она была волевой девочкой, и решила, что теперь никогда даже не взглянет на Андрея. Пусть вытворяет все, что взбредет в его шальную голову, а она будет сдержанной и безразличной. И как уж тут получилось, она и сама не знает, но только она нечаянно посмотрела на ту кровать, где должен был спать Андрей. Но Андрея на кровати не было.

Стараясь не ворочаться, Валя осмотрела комнату, увидела приставленный к открытой двери стул и все поняла: Андрей сбежал! Только после этого она увидела сладко посапывающего Виктора и возмутилась:

— Спит себе, и горя ему мало! Хорош командир!

Она вскочила и с трудом растолкала Виктора — ведь он выпил и свою, и Андрееву кружки молока с легким снотворным.

Не поднимая век, Виктор спросил:

— Что случилось?

— Андрей сбежал!

Виктор с трудом поднял веки, зевнул и усмехнулся:

— Куда он мог сбежать? В другую галактику?

— Понимаешь, его нет в комнате. А дверь открыта. Ты же командир!

— Ну и что, что командир? — спросил Виктор, покачиваясь. — Вот появится — наложу на него взыскание.

— Ну ты пойми, пойми!.. Ведь здешние говорили, что тут не тот воздух… Он же может задохнуться.

Виктор сразу посерьезнел и проснулся. Он внимательно огляделся, увидел открытые двери, пустую постель Андрея и опять усмехнулся:

— Успокойся и спи!

— Я не понимаю, как ты можешь!.. — возмутилась Валя.

— Вот чудачка! Дверь открыта? Открыта. Значит, этот воздух и сюда проходит. А мы с тобой — ничего, не задыхаемся. Костюма Андреева нет? Нет. Значит, если даже воздух ему вреден, так он же не окончательный дурак, а я, между прочим, знаю, что Антонов умный человек и наверняка поднял капюшон и знакомится с этой… самой… Мёмбой.

— С чем, с чем? — насторожилась Валя.

— С Мёмбой. Планетой, на которую мы сели. Поняла? Спи!

Виктор опять улегся, повозился и засопел — мерно и сосредоточенно. Валя не могла даже возмутиться как следует. Она походила по комнате, заглянула в дверь и подумала: «А я что? Хуже Антонова?» Натянула капюшон и вышла за стальные двери, так же, как и Андрей, полюбовалась непонятными деревьями и разноцветными травами и по голубой тропинке пошла к красному тротуару. Здесь она постояла и подумала, куда же идти дальше, повернула налево и вскоре увидела доильню, к которой бежала какая-то девчонка в короткой юбке. Из-под юбки, на оранжевом солнце, весело вспыхивали солнечными зайчиками, словно хромированные, стройные ноги. Темно-рыжие пышные волосы отсвечивали старинным самоварным блеском.

Девчонка конечно же успевала смотреть не только перед собой, но и по сторонам и, увидев Валю, остановилась как вкопанная, потом осторожно, бочком приблизилась к ней и довольно долго рассматривала ее широко открытыми, очень голубыми глазами. Потом она улыбнулась и закричала:

— Ой! Ты же с другой планеты! Ты парень или девочка? Мы же видели вас по телевизору.

Потом они разговаривали точно так же, как разговаривал Крайс с Андреем. Во время этого разговора выяснилось, что девчонка, которую звали Пепа, очень спешит, потому что на ее поле поехал знакомый мальчишка, с которым она, к сожалению, вместе работает…

— А ты же знаешь, что на мальчишек ни в чем полагаться нельзя. У них вечные заскоки. И я убеждена, что он опять что-нибудь напутает. Ими постоянно нужно руководить.

Валя услышала и в голосе девочки, и в смысле этих ее слов нечто очень знакомое и совершенно понятное. Такое, словно она просто встретилась со знакомой из соседнего класса, с которой раньше не очень дружила, но все-таки была в хороших отношениях. Поэтому Валя быстро согласилась поехать вместе с Пепой на поле. Пока они седлали лятуев, пока Валя училась садиться на лятуя, слезать с него и управлять им, они успели обсудить сотни вопросов, в том числе и разницу между системами обучения на Земле и Мёмбе.

Потом они поскакали по полевой дорожке к маленькому садовому домику на поле. Скакать было страшно, интересно и весело. Пепа сразу же показалась настоящей подружкой, с которой они просто отстали от своего отряда, ушедшего из пионерского лагеря пропалывать морковь на совхозном поле. И вот теперь они догоняли отряд и страшно беспокоились, что мальчишки натворят, там или по дороге, что-нибудь такое, из-за чего придется краснеть на линейке. Правда, Валя чувствовала, что дело тут не только в том, что натворят мальчишки, а и в несколько ином… Но ведь есть же вещи, о которых не говорят.

Пока Валя путешествовала, Виктор беззаботно сопел на своей кровати и не слышал, как в комнату вошли уже знакомые три блестящие женщины. Они почти с ужасом посмотрели на приоткрытую, с приставленным стулом дверь, пощупали две пустых кровати и уставились на спящего Виктора, у которого от сладости в уголках губ появилась блестящая полоска. Женщины с тревогой переглянулись.

— Они умудрились сбежать! — всплеснула руками одна.

— Это ужасно!.. Они же не приспособлены ни к нашему воздуху, ни к нашим бактериям! — бессильно уронила руки вторая.

И только третья, самая красивая, спокойно скрестила руки на высокой груди и улыбнулась с некоторой долей превосходства:

— Полагаю, что ничего страшного не произошло.

— Но они же убежали в мир! — сказала одна, и на глазах у нее от жалости навернулись слезы.

— Этого нам не простит вся Мёмба… — заплакала вторая.

— Послушайте, если у них хватило ума найти секретную кнопку, найти замок в стальной двери и открыть его, найти дорогу и по этой дороге куда-то удрать, я считаю, что у них хватит ума и надеть капюшоны. А потом, не такая уж большая разница в составе воздуха. Последние данные показали…

— Но микробы?

— А вирусы?!

— Но ведь надо же им привыкать… — неуверенно сказала самая красивая. — В конце концов, они же люди. Мы же вот привыкли к Мёмбе и даже сменили окраску кожи.

— А вдруг они что-нибудь натворят?

— Это же дети…

Третья женщина осмотрела комнату, Виктора и улыбнулась:

— Мне кажется, что сбежали девочка и мальчик.

— Тем более!

— Вот это-то и опасно. У них ведь разные организмы…

— Как раз наоборот. Когда сбегают мальчик и девочка, ничего страшного не происходит. — И, сделав царственно-останавливающий жест рукой, пояснила: — Девочка всегда остановит мальчика от слишком опрометчивых поступков, а мальчик не даст проявиться слишком уж большой девчоночьей осторожности. Так что не нужно волноваться.

Все трое несколько успокоились и расселись на стульях вокруг стола. Помолчали. Потом самая серьезная женщина сказала:

— Ну что за дети пошли! В наше время…

— Да… Они все больше и больше думают о себе и совершенно не думают о нас, взрослых.

Самая красивая женщина опять засмеялась:

— Ничего страшного — дети как дети. Посиди в этой тюрьме, когда за ее стенами неизведанный, огромный мир… Я бы тоже наверняка сбежала.

— Ну вот один же не сбежал, — сказала самая серьезная женщина и указала на Виктора, который спал, даже не ворочаясь.

— Видимо, у них разная степень сознательности и ответственности, — вздохнула вторая.

— Разумеется! На всем белом свете во всех галактиках вы не найдете ни одной пары совершенно похожих друг на друга людей. Потому они и люди! — Серебристая женщина посмотрела на Виктора с мягкой, теплой улыбкой. — Мне кажется, что этот больше устал, чем остальные. Может быть, он даже был командиром во время их необыкновенного полета — у него строгое, волевое лицо. А может быть, наоборот — он просто выпил два стакана молока, а не один. И снотворное на него подействовало сильнее, чем на остальных.

— Но ведь им давалось по одному стакану молока, — строго, тоном вредной учительницы сказала самая серьезная.

— Ну и что? Они же дети… Да и взрослые… Одни любят одно, другие — другое. Вот и…

— Как бы то ни было, а нам нужно немедленно поставить на ноги всю округу и разыскать ребят.

— Зачем сразу поднимать тревогу? — удивилась самая красивая. — Ведь нам прежде всего следует изучить их поведение. А для этого вначале нужно установить, где они сейчас находятся.

Она ушла, и пока две другие женщины вполголоса спорили между собой, вернее, даже не спорили, а упрекали друг друга и ушедшую, Виктор проснулся. Он посмотрел на сидящих, осмотрел все восемь углов комнаты и вздохнул. Обе женщины покосились на него, а Виктор сел на кровати и вежливо поздоровался.

— Скажи, — строго спросила вторая женщина, — сколько ты выпил молока?

— Два стакана.

— Почему два? Ты отобрал второй стакан у младшего?

— Ничего я не отбирал… — удивился Виктор: оказывается, и на чужой планете имеются взрослые, которые, ничего не зная, все сразу понимают.

— Но почему же ты выпил два стакана, если у каждого было только по одному стакану? Значит, ты заставил кого-то отдать тебе молоко? Почему?

— Да никого я не заставлял! — теперь уже обиделся Виктор. — Просто Андрей не любит молоко, вот он мне и отдал.

— А что же любит Андрей? — ехидно улыбаясь, приставала женщина.

— Андрей любит яблоки. И я поэтому ему отдал яблоко.

— Значит, вы поменялись продуктами?

— Н-ну… выходит.

— А ты любишь яблоки?

— Люблю…

— Тогда мне непонятно, почему ты отдал любимые тобой яблоки за то, что у тебя уже есть? А может быть, ты любишь молоко больше, чем яблоки?

Она говорила так непререкаемо-требовательно, так строго смотрели ее темные глаза, а блестящее, но покрытое странными крапинками лицо — как будто на хромированном бампере автомобиля выступили первые признаки коррозии — казалось таким неприступным, что Виктора оставила серьезность, и он загрустил.

Ну как ей объяснишь, что он любит все, кроме вареного лука, а Андрей сам не знает, что он любит сегодня и что будет любить завтра. Но если ему сегодня хочется яблок, так почему не уступить товарищу? Пусть ему будет приятно. И зачем все это нужно этой тетке с крапинками на лице?

Виктор, конечно, не знал, что крапинки эти всего лишь обыкновенные местные веснушки.

Но в это время вошла самая красивая женщина с маленьким плоским телевизором в руках. Она поставила его на стол и сказала:

— Вот полюбуйтесь и успокойтесь. Вполне нормальные дети, которые уже нашли себе товарищей и подруг.

На небольшом, но четком цветном экране Виктор увидел и разнофигурные, разноцветные поля и сады, и странное, оранжеватое небо и, главное, лятуев. Два из них мирно паслись у края большого поля. Потом появился домик и, наконец, комната, в которой не то колдовали над приборами, не то спорили Андрей и Крайс.

Потом показались Валя и Пепа. Они подскакали к полю, Пепа лихо, как цирковой наездник, соскочила с лятуя и помогла сойти Вале. Та смешно поболтала ногами и с трудом спрыгнула на землю. Вдвоем они пошли к мальчикам в дом, а потом все вышли из него.

— Это ничего не значит, — сказала самая строгая женщина. — Важно другое. Мы провели тут кое-какие исследования и установили, что наши гости, к сожалению, не всегда могут мыслить вполне логично. Например, этот мальчик не мог нам объяснить, почему он отдал своему товарищу яблоко, которое он и сам любит, в обмен на молоко, которое он тоже любит.

— Что же он должен объяснить? — удивилась самая красивая. — И что он должен был сделать? Отобрать молоко и не дать яблока? Или уж сразу отобрать и яблоко, и молоко?

— Ну этого я не говорю… — уклончиво повела плечами веснушчатая.

Молчавшая до сих пор женщина махнула рукой и сказала:

— А-а… Все это ерунда. Отдал потому, что второму сегодня захотелось яблок. Вот и все. А не отдал бы — второй наверняка бы ныл. Верно? — обратилась она к Виктору.

— Может быть, он бы и не ныл, но… Он у нас вообще такой… — Виктор повертел пальцами, — легкий…

И все почему-то поняли его и рассмеялись. Самая красивая спросила:

— Ну ты как? Поедешь к товарищам или займемся чем-либо иным?

Виктор все время косился на телевизор и следил, чем заняты на странном поле ребята. А они там о чем-то поспорили, потом посмеялись, потом пошли в домик. И ему очень захотелось к ним… Очень.

Но женщина вкрадчиво сказала:

— Что ты скажешь, если мы, пока они там возятся на поле, слетаем к экватору и ты как следует познакомишься с Мёмбой? А потом расскажешь обо всем товарищам.

Что ж… Она говорила дело… Если Виктор сейчас присоединится к товарищам, то они наверняка уже знают нечто такое, чего Виктор и не предполагал, и ему останется только слушать. А если он и сам узнает кое-что новое, то при встрече им будет о чем рассказать друг другу. Они станут вровень.

Но тут Виктор слегка смутился: получалось, что он хочет узнать новое только для того, чтобы оказаться не хуже других. Он как бы заранее собирался соперничать с друзьями. Плохо это или хорошо, он не знал, а потому перевел дыхание и подумал, что, когда они вернутся на Землю, важно привезти как можно больше знаний и наблюдений. И вот, если они будут все время вместе, то знаний и наблюдений будет в три раза меньше, чем если бы они действовали каждый в одиночку.

Кажется, эта мысль была верной… Но она тоже не слишком понравилась Виктору. Не очень-то приятно разлучаться с друзьями даже ради знаний. И все-таки он кивнул. Уж очень ему хотелось полетать над неизвестной планетой.

Глава 10

Оказывается, не всё наоборот

Трава на поле или на лугу — Андрей еще не знал, как называется по-мёмбски этот участок земли, на который они прискакали, — была высокой, почти в рост ребят, и очень густой. Стебли росли плотно друг к другу и кончались розовато-синеватой метелочкой с соцветиями, а вся трава отдавала в голубизну. Над полем вились тучи насекомых, похожих на земных шмелей — такие же мохнатые и большие. Только у мёмбских шмелей на головке, кроме хоботка, рос еще и рог. Они ловко продирались этим рогом среди соцветий, стряхивая ими цветочную пыльцу или раздвигая чашечки цветов, а уж потом запускали туда хоботок.

— Любишь мед? — спросил Андрей.

— Конечно! — засмеялся Крайс. — Только его много не разъешься: начинаешь потеть.

— Это точно! — обрадовался Андрей. Все-таки и на Мёмбе многое походило на земное. — Особенно живот потеет.

Оба рассмеялись, и Андрей попросил:

— Ну а теперь рассказывай, что тут нужно делать и как.

Крайс вынес из дома приборчики и сказал:

— Вот этой палкой мы сейчас определим влагонасыщенность почвы. Делается это просто. Втыкай палку в землю и следи за шкалой. Если синий столбик (а вся шкала была похожа на обыкновенный термометр, только на нем было два столбика — красный и синий) поднимается выше черты — значит, влаги достаточно. Если ниже — значит, нужно поливать.

— Сколько поливать?

— А вот видишь, тут на палке написаны формулы. Подставляй цифры — результаты измерений — и решай, сколько нужно поливать. Правда, для этого следует еще знать температуру почвы. Но ее тебе сразу покажет красный столбик. И еще нужно узнать, какая температура воздуха будет ночью и завтра днем. Об этом справишься по телевиду. Пойдем.

— А это еще что за штука?

Крайс пожал плечами:

— Ну, это вроде телевизора… Только телевизор — развлекательный, а телевид — служебный. И — учебный. Набираешь номер программы, включаешь и… Но ты еще узнаешь, как с ним обращаться, когда я начну зубрить геометрию. Сейчас важно другое. Ты наконец понял, как нужно ухаживать за полем?

— Да я-то понял… почти… Но я не понимаю, зачем тут нужен человек? Ведь все можно поручить автоматам. Пусть они определяют, пусть включают и выключают.

— На некоторых полях у нас так и сделано. А вот на таких, небольших или засеянных капризными культурами, автоматика не подходит: слишком она сложна и делать ее очень долго. Быстрее и надежнее работать человеку. У нас, понимаешь ты, прежде чем применить автоматику, обязательно прикидывают, а удобно ли? А стоит ли? Вот это поле — корм для лятуев. Нужно успеть снять три его урожая. А на следующий год здесь будет хлеб для людей. Снять нужно уже два урожая.

Для выращивания корма важен каждый час, а для хлеба — и день потерять не страшно. Значит, хлеб будет обслуживаться автоматикой.

— Послушай, но ведь хлеб-то осыпется… Если перестоит хоть день.

— Не-а, — беспечно ответил Крайс. — У нас такие сорта выведены, не осыпающиеся, хоть месяц будут стоять… Ну вот… А после хлеба на этом же поле посадят овощи. И вот тогда тут будут работать, наверное, человек десять ребят — нужно ведь ухаживать за каждым растеньицем, следить и понимать, как оно развивается и чего ему не хватает. Тут уж совсем автоматики не будет. Понимаешь?

— Кое-как… — признался Андрей и погрустнел: он окончательно убедился, что все его знания и догадки, такие точные на Земле, на этой планете не срабатывают. Здесь живут веселые, но умные люди. С ними думать и думать нужно.

Вот так Андрей оказался на Мёмбе в положении эксплуатируемого ребенка. Он определял влажность, мучительно вспоминая школьные уроки, рассчитывал по формулам, а то и просто с помощью алгебры, как нужно поливать голубовато-зеленое поле, какие микроэлементы — марганец, германий, серу, железо, чуть ли не половину менделеевской таблицы элементов —, нужно растворить в воде перед поливом, а какие распылить. Все оказалось совсем не так просто. И, попыхтев как следует, Андрей показал свои расчеты Крайсу. Тот бегло посмотрел на них, кое-какие пересчитал и внес поправки.

— А в общем ничего… Разбираешься. Теперь пошли в домик и узнаем расчетную погоду, а уж потом начнем поливать и распылять.

Они вошли в домик. На его стенах — небольшие пульты с приборами. И под ними — машины: насос, распылитель. Рядом — два экрана, один большой, телевизионный, другой поменьше — телевид. Возле них — что-то вроде телефона.

Крайс набрал нужный номер, и маленький экран осветился. На нем появилась карта, перечеркнутая линиями изобар, почти таких же, какие возникают и на экранах земных телевизоров, когда передают прогноз погоды. Крайс записал нужные цифры и решил:

— Все в порядке. Существенных изменений не предвидится. Пойдем к пульту и начнем полив.

Он опять нажимал на кнопки и щелкал тумблерочками. Насосы загудели, и за окнами домика зажурчала вода. Над полем встали веселые радуги. Совсем такие же, как и на Земле, — семицветные.

— А теперь ты мне не мешай. Займусь треугольниками.

Крайс опять пощелкал кнопками, и телевид откликнулся приятным голосом:

— Урок по требованию. Треугольники. Общие положения…

Глава 11

Все пошло кувырком

К сожалению, позаниматься Крайсу не пришлось — к домику прискакали девочки. Все пошло кувырком. Пепа сейчас же затараторила с такой быстротой, что автоматический переводчик стал попискивать: он не рассчитывался на такую стремительность.

Разговаривая, вернее, болтая, Пепа все время смотрела на Андрея. И в этом не было ничего удивительного: она в первый раз видела мальчика с другой планеты и даже из иной солнечной системы. Но чем дольше она смотрела, тем надежней убеждалась, что инопланетянин почти такой же, как и мёмбяне. Только кожа у него не серебряная, а смуглая от загара. И глаза у Андрея были совсем такие же, как и у некоторых других, знакомых Пепе, мальчишек — серые, с несколькими коричневыми точками на радужке. И это показалось Пепе таким интересным и удивительным — подумать только! Мальчишка с другой планеты, а почти такой же, как и мёмбянские мальчишки! Пепа почувствовала некоторую неловкость: уж очень она пристально рассматривала Андрея. Поэтому щеки у Пепы стали золотиться, что, как известно, означало на Мём-бе, что человек краснеет. Она стала говорить медленней, сбивчивей и золотилась все сильней и сильней.

Андрей, конечно, заметил, что его пристально рассматривает мёмбянская девчонка. Он поначалу тоже слегка покраснел и хотел было украдкой осмотреться: может, она увидела на нем что-нибудь смешное, но вспомнил, что он в костюме-скафандре и, значит, ничего смешного быть не может. Только после этого он как следует рассмотрел Пепу.

Она оказалась… ничего себе, с золотистыми пухлыми щечками и большими голубыми глазами. Андрей на Земле читал очень много и давно заметил, что у большинства положительных книжных героинь бывают голубые глаза. А вот в жизни ему не приходилось встречаться с девчонками, у которых были бы действительно голубые глаза. Карие, желто-зеленовато-кошачьи, серые, голубоватые, водянистые, черные и даже в крапинку глаза он видел, а чисто голубые не встречались.

А у Пены были голубые. И ни на что не похожие. Можно было бы сказать: «как небо». Но ведь небо постоянно меняет свой цвет, а на Мёмбе оно и вовсе было не голубым, а скорее оранжевым. Можно было бы сказать: «как васильки». Но Андрей никогда не видел цветов сорняка под названием «василек». Словом, Пепины глаза можно было бы сравнить со многим, но Андрей не делал этого, потому что эти глаза были просто большими и голубыми. Да еще и меняющимися. Они то сужались и темнели, почти синели, то расширялись и светлели. Попробуй сравни…

Естественно, Андрей не стал искать сравнений. Он почувствовал, что, если такие необыкновенные глаза смотрят на него с таким вниманием, он должен сказать, сделать или совершить нечто в высшей степени привлекательное и замечательное. От этого у него слегка вздрогнули коленки, голова чуть-чуть закружилась и во всем теле произошло странноватое ослабление.

Но Андрей недаром был мальчишкой с далекой планеты Земля. Он сразу, отчаянным усилием воли, поборол это ослабление и понял, что сказать что-нибудь необыкновенное на этой планете, скорее всего, он не сумеет. Это на Земле можно было поражать знаниями своих товарищей. А здесь все как-то по-иному.

Сделать нечто необыкновенное ему тоже не придется, хотя бы потому, что он еще не знал, что здесь обыкновенное, а что необыкновенное. Могло случиться и так, что то, что на Земле посчиталось бы необыкновенным, на Мёмбе оказалось бы самым заурядным и вызвало только усмешку. А быть смешным Андрей не хотел. Поэтому он, против обыкновения, промолчал, уставившись в удивительные, так никем и не описанные глаза Пепы.

Пепа конечно же заметила это внимание, потупилась и опять стала не то чтобы очень оживленной, а, скорее, деятельной. Ей, вероятно, тоже захотелось сделать что-либо необыкновенное. Но она предпочла что-нибудь сказать и потому напала на Крайса:

— Ты опять не занимался геометрией?

Голос ее звучал довольно противно и в то же время так, словно она имела некоторое право командовать товарищем. Андрей наверняка бы возмутился и в ответ сказал бы нечто ехидное. Но Крайс только чуточку позолотел:

— Ну понимаешь… мы тут… А тут как раз вы… И вот…

— В конце концов, это твое личное дело! Но ты понимаешь, что сегодня в клубе… Ребята опять станут смеяться.

Андрей и Валя переглянулись: какое отношение может иметь геометрия к клубу? Но Крайс и Пепа этого не заметили. Они только посмотрели друг другу в глаза и кое-что поняли, потому что Крайс вздохнул и пошел в домик, чтобы снова набрать номер повторной учебной программы «подобие треугольников».

А Пепа посмотрела на Андрея и вдруг поняла, что говорить ей совершенно не о чем. А когда девочке не о чем говорить, она начинает спрашивать.

Два лятуя в это время подошли друг к другу и стали играть. Один из них толкнул другого особенно сильно и при этом… нет, не заржал. И не замычал. Даже не заблеял и не захрюкал. Он издал очень странный дребезжащий звук, похожий на тот, что издает разладившийся громкоговоритель. Андрей невольно отшатнулся, Пепа засмеялась и спросила:

— Как тебе нравятся наши лятуи?

Но как спросила! Глаза у нее стали совсем маленькими, хитренькими и засветились темно-синими огоньками, она улыбалась удивительной улыбкой превосходства.

Андрей даже слегка вспотел под комбинезоном-скафандром. Еще недоставало, чтобы мёмбянка подумала, что он испугался этого ишачьего крика шестиногого, горбатого лятуя. И то желание, что родилось в нем — сделать что-нибудь необыкновенное, — окрепло. Он ощутил необыкновенный прилив сил и решимости, но, естественно, не подал и виду. Наоборот. Он небрежно сообщил:

— Так себе… Бегают медленно.

— А у вас быстрее?

— У нас нет лятуев.

— А лятуев ни у кого нет! — гордо ответила Пепа. Глаза у нее посветлели и широко открылись. — И не может быть, потому что их вывели только на Мёмбе.

— Ну и что? А бегают они все равно медленно.

С Пепой что-то произошло. Она как бы подросла, стала тоненькой и отчаянной. Глаза светились пронзительно-голубым и жгучим огнем. В них мелькнуло нечто похожее на сожаление, а возможно, даже на презрение.

— Что ты можешь понимать в лятуях, если их нигде нет и сравнивать их просто не с чем?

— Ну и что? — не сдавался Андрей. — Я же здесь на нем ехал? Ехал. И медленно ехал.

— Так это ты с Крайсом ездил. А он боялся, что… растрясет тебя. Ты же с другой планеты.

Теперь не только во взгляде, но даже в ее тоне проскользнуло нечто презрительное, и стерпеть этого Андрей, конечно, не мог. Все то, что требовало в нем совершить нечто необыкновенное, окрепло и стало непреодолимым. Он не мог позволить, чтобы серебряная девчонка вообразила, что у них, землян, нет ничего получше этих шестиногих пушистых уродцев.

— Ну и что, что с другой планеты? У нас, знаешь… даже слоны есть! Не то что лятуи… Горбатики.

— Ну и что ж, что слоны? — не сдавалась Пепа. — У них, у твоих слонов, сколько ног?

— Четыре.

— А у лятуев — шесть! Значит, и бегают они… в полтора раза быстрее.

— У нас есть еще сороконожки, а они… почти ползают.

— Конечно! Сорок ног! Они же мешают друг другу! Запутаешься! А у лятуев — шесть, и все в деле. Знаешь, как они быстро бегают?! По любой местности.

— Да знаю я! — уже заражаясь Пепиным презрением, отмахнулся Андрей. И вообще глаза у Пепы не казались ему красивыми — обыкновенные светленькие глазки цвета полуденного июльского неба, ничего интересного. Да еще и задается. — Ездил! Бегать они, как нужно, не умеют. Тоже… заплетаются ногами.

— Да ты просто не ездил как следует, — протянула Пепа и скривилась так, что показалась Андрею прямо-таки уродливой. Надо же, как может изменяться человек! — Вот если бы ты хоть раз проскакал на лятуе как следует, вот тогда бы…

— Ну давай… проскачем, — не совсем уверенно, но довольно нахально предложил Андрей, в душе надеясь, что Пепа, как настоящая девчонка, откажется.

Но Пепа не отказалась. Она выгнулась вперед, как тростиночка под ветром, необыкновенные ее глаза стали совсем огромными, в пол-лица, и засветились отчаянным синим огнем.

— Давай! Давай проскачем! Садись! — закричала она, подбежала к одному из толкавшихся лятуев и легко вскочила в седло. — Давай. Ну же!

Что оставалось делать Андрею?

Он не очень уверенно взялся за луку седла и, высоко задирая ногу, попытался вдеть ее в стремя. Но стремя крутилось и отскакивало.?

— Эх ты! Да ты вскочи! Вскочи на лятуя! — кричала Пепа и крутилась в седле, как веселый и безжалостный чертенок.

Собрав все свое мужество, все силы — а вот силы почему-то оказалось маловато: она как-то растерялась, растеклась, — Андрей уцепился за седло, подпрыгнул и стал карабкаться на лятуя. Лятуй оглянулся. В сизых, отдающих в багрянец его глазах, как серпик месяца, обозначился белок, и оттого лятуевская морда стала хитрой и насмешливой. Он даже губы растянул, как будто посмеивался над Андреевыми стараниями.

— Андрей! — сказала Валя тем самым противным тоном, которым Пепа спрашивала у Крайса о геометрии. — Мне кажется, что ты чересчур увлекаешься.

Какое уж тут увлечение! Сплошной позор. Стояла бы и молчала, так нет. Обязательно выскажется в самый неподходящий момент.

Если бы Валя не окликнула его, Андрей, может быть, и вскарабкался бы на лятуя. А то он невольно расслабился и стал сползать.

— А тебе какое дело? — разозлился он. — Ну и пусть увлекаюсь!

— Но ведь ты действительно никогда не скакал на… лошадках! — возмущенно сказала Валя. — И кому нужны твои дурацкие соревнования?

Ее самые обыкновенные земные глаза сверкали болью и обидой. Но Андрей не замечал этого сверкания.

— Лошадка! — возмутился он. — Нашла лошадок! На лошадь я бы… Будь здрав!

— Андрей, — уже чуть не плача, сказала Валя, — научись вести себя хотя бы на чужой планете. Ты подумай, что о тебе подумают…

— А-а! — отмахнулся взбешенный Андрей и, собрав все силы, прыгнул на лятуя. Прыгнул удачно. Стоило еще чуть-чуть, самую малость, подтянуться, и он бы сидел в седле. Но лятуй опять насмешливо покосился на него багряным глазом и переступил всеми своими шестью ногами. Андрей стал сползать, и Пепа радостно закричала:

— Ха! Собрался скакать, а сам влезть не можешь!

Простить такой насмешки, извинить жалкого вида Андрея Валя не смогла. Она стала подталкивать Андрея снизу, и тот наконец утвердился в седле.

— Э-эй! — пронзительно закричала Пепа, ударила пятками лятуя и помчалась по полевой дороге.

Лятуй под Андреем еще раз оглянулся, убедился, что седок на месте, и потрусил следом. Пепа быстро удалялась, и Андрей стал колотить лятуя пятками. Расстояние начало сокращаться.

Пепа оглянулась, пришпорила лятуя, и тот, прокричав своим противным, непонятным голосом, перешел не то на галоп, не то на иноходь и прибавил скорости. Лятуй Андрея понял крик сотоварища по-своему. Он тоже прокричал положенное и тоже перешел не то на галоп, не то на иноходь. Где-то в его мохнатом нутре что-то заёкало и забулькало. Седло под Андреем то взлетало, то проваливалось, что само по себе было вполне естественным. Каждый, кто хоть раз скакал на лошади, подтвердил бы, что именно так и ведет себя седло под неопытным седоком.

Но вся беда состояла в том, что у лятуя было шесть ног. И если земной седок мог легко приспособиться к галопу, скачке лошади, который идет в ритме та-та, то седок на лятуе должен был приспособиться к вальсовому ритму — та-та-та.

Когда в галопе-скачке лятуй отталкивался и как бы взлетал вверх и вперед, его седло тоже, как и у лошади, взлетало вверх.

По закону скачки лятую, как и лошади, следовало бы приземлиться на передние ноги, а седлу опуститься. И седло вместе с Андреем и в самом деле шло вниз. Но тут вмешивались средние — пятая и шестая — ноги лятуя. И седло, вместо того чтобы опуститься вниз, вдруг опять взлетало вверх.

Тряска получилась такая, что внутри у Андрея тоже заёкало и забулькало. Он еще пытался держаться казаком, но из этого ничего не получилось. И Андрей сдался. Он перестал сжимать бока лятуя шенкелями, мысленно плюнул на стремена, обхватил мохнатый и мягкий горб лятуя и решил: пусть будет как будет. Удивить Пепу он не сумел.

Глава 12

Прорыв отариев

Женщины совещались, а Виктор не знал, куда себя деть. Собираться в поездку к мёмбинскому экватору ему не требовалось: всё его было на нем. Напоминать о себе — неприлично. Тем более, что женщины обсуждали действительно важный вопрос: как добираться к экватору — по воздуху или по земле. Каждая отстаивала свой вариант, и поэтому договориться им оказалось не так легко.

Чтобы не скучать, Виктор смотрел на включенный телевизор. Он видел, как спорили Пепа с Андреем, видел, как изменялось лицо Вали. А когда Андрей карабкался на лятуя, Виктор даже засмеялся. И этот смех привлек внимание женщин.

Они тоже заглянули в телевизор, и одна из них воскликнула:

— Только этого не хватало — устраивать скачки!

— Ну а что в этом особенного? — удивилась самая красивая. — Ведь они же ребята, а скачки на лятуе хоть и не слишком удобны, но зато безопасны.

— Ну, знаете… — попыталась возразить первая, но осеклась.

Как раз в этот момент оба лятуя понесли во весь опор. Мимо мелькали разноцветные поля, иногда проплывали синие кустарники и отдающие в розоватость деревья. Местность стала постепенно изменяться.

Стали появляться необработанные участки, среди которых виднелись глубокие, залитые водой воронки. Потом полевая дорожка обогнула не то рощицу, не то сад и устремилась к далекому лесу. Справа от нее металлически поблескивала широкая река в пологих покойных берегах, на которых ровными рядами выстроились сады: на ветвях деревьев зеленели, желтели и краснели всяческие плоды.

Скачка проходила в острой спортивной борьбе. Лятуй Андрея, закусив удила и высоко выбрасывая задние ноги, не только догнал своего соперника, но и стал его обходить. Чтобы не зацепиться седлами, Пепа, быстро взглянув на Андрея, приняла чуть вправо и дала дорогу.

Лятуй Андрея поднял морду и приоткрыл пасть — вероятно, он победно заржал — и рванулся вперед к небольшой лощинке, что неожиданно выросла среди уже бескрайних полей, засеянных какими-то низкими, но колосистыми злаками. Поле тихонько переливалось под легким ветром и походило на уже остывающую кузнечную поковку: в ней еще сохранился багряный отсвет огня, воздух над ней еще струился и всю ее перебегали синевато-багряно-фиолетовые волны.

Все было так необычно красиво, так захватывающа была скачка, что Виктор да, наверно, и женщины невольно увлеклись ею. Виктор даже не заметил, что у лятуев шесть ног. Вернее, он заметил, но в азарте скачки, в смене красок это шестиножье не показалось ему чем-нибудь невероятным.

И именно в момент наибольшего, захватывающего азарта навстречу вырвавшемуся вперед Андрею бросилось нечто синевато-багрово-фиолетовое. Словно это ожило поле и протянуло свои извивающиеся щупальца.

Собственно, поначалу Виктор увидел именно щупальца. Огромное количество все прибывающих откуда-то из недр поля, из покатой лощинки нервных, струящихся щупалец с розовыми кругляшами-присосками на тыльной стороне. Они обволакивали лятуя, опутывали его ноги, стали добираться к его морде. Лятуй вскинул ее и оскалил зубы. Наверное, он ржал из последних сил, звал на помощь.

Виктор видел, как Андрей откинулся назад от горба, попытался отбиться ногами и руками от струящихся, подбирающихся к нему щупалец. Видел и то, как Андрей, спасаясь, вскочил на седло ногами. Но в это время лятуй под ним рухнул на передние колени, и голова его скрылась под сплошным, переливающимся переплетением щупалец.

Над ними — Виктор это ясно увидел — заблестели холодные выпуклые глаза. И только теперь он понял, что на Андрея напала целая рать отвратительных, похожих на осьминогов или каракатиц стремительных чудовищ.

И когда он понял это, то уже не увидел Андрея, которого, как и лятуя, обволокли щупальца и скрыли из поля зрения.

— А-а-а! — закричал Виктор и рванулся к дверям: друг был в опасности, друга следовало спасать.

Его перехватила самая красивая женщина. Она уже стояла у стены, возле телевизионного экрана и протягивала руку к красной кнопке в стене.

— Подожди! — властно сказала она. — Там не только твой друг. Там и моя дочь.

Виктор дернулся и остановился. Он совсем забыл, что в скачках участвовало два лятуя и на одном из них скакала тоненькая серебряная девчонка. Он бросился к телевизору. Женщина нажала на красную кнопку. Сразу же высветился экран на стене, и на нем показалось мужское лицо.

— Из океана через Неа прорвались отарии. Они напали на детей. И главное, на инопланетянина.

Лицо мужчины сразу стало озабоченным.

— Он в костюме? — спросил мужчина.

— Да. Но наша девочка…

— Понятно. Сейчас вылетаем. Полагаю, что с инопланетянином ничего страшного не случится. Разве только помнут. Перевожу слежение на нашу девочку.

Виктор слышал этот разговор и теперь клял себя, что сорвался с места. Нужно было смотреть. Нужно было держать себя в руках, может быть, он понял бы что-нибудь, может, придумал бы, как помочь неизвестной девочке.

Только потом он узнал, как все произошло. Когда отарии напали на Андрея, лятуй под Пепой взвился на задние ноги, развернулся — хорошо, что Пепа пропускала Андрея, и поэтому скорость лятуя замедлилась — и, заржав, бросился назад. Он подскочил к деревьям сада, остановился у самого высокого и встал как вкопанный, беспрерывно издавая такие неприятные для Андрея крики. Пепа вскарабкалась на дерево и полезла к вершине. Лятуй, беспрерывно подавая сигналы бедствия, бросился назад, к месту схватки. Вот в это-то время Виктор снова подбежал к телевизору.

На том месте, где копошащаяся куча мала отариев погребла лятуя, виднелись лишь холодные бездумные глаза. К куче со стороны реки подползали или даже подлетали все новые и новые чудовища. Они теснили друг друга, продвигая свои щупальца меж синевато-багрово-фиолетовой шевелящейся массы.

Теперь Виктор рассмотрел отариев как следует. Они оказались удивительно симметричными. Плоское, мягкое тело с волнистыми складками-крыльями. Покатая, как шляпка у гриба поганки, спина, на которой бугорками высились четыре глаза. Восемь щупалец.

Когда отарий выбирался из воды, он делал несколько шагов… впрочем, даже не шагов, а как бы переползаний, на щупальцах, потом подбирал их под себя и прыгал, расправляя боковые складки. Они превращались в крылья, и несколько метров отарий летел, планировал, потом судорожно, волнообразно дергал этими складками и пролетал еще некоторое расстояние. Приземляясь, он повторял движения и снова переползал, прыгал и летел.

Все новые и новые отарии появлялись из воды и устремлялись к месту свалки. Большинство из них бросалось в беспрерывно растущую кучу малу над лятуем, но некоторые прыгали на кучу, которая покрыла Андрея.

Андрей явно не сдавался. В беспорядочном переплетении щупалец мелькали его руки и ноги. Иногда появлялась голова, и казалось, что он вот-вот вырвется, вывернется из этой отвратительной кучи. Но отарий снова валили его на землю и перекатывали, стараясь найти хоть одно уязвимое место. Однако костюм-скафандр надежно защищал Андрея от розовых присосок-блюдечек на щупальцах. И когда Виктор понял это, он как-то сразу успокоился и даже обрадовался. А чтобы поделиться своей нечаянной радостью, обернулся к самой красивой женщине.

Она стояла, прижав стиснутые руки к груди, и неотрывно смотрела в телевизор. Лицо у нее было светло-светло-серебряным, словно полированным, а глаза — страдающие. Виктор подвинулся к ней и, чтобы успокоить ее хоть как-нибудь, хоть чем-нибудь помочь или хотя бы отвлечь, мягко погладил ее по руке. Она быстро оглянулась, обняла Виктора и прижала его к себе совсем так, как это делала когда-то мама.

Но то была мама… И хоть Виктор и понимал, что серебряная женщина просто ищет в нем поддержки, ему все-таки было неудобно, но что делать, он не знал. И он стал смотреть в телевизор.

Отарий всё вываливались из реки и многие из них стали искать новой добычи. А поскольку лятуй все кричал, все звал кого-то на помощь, то они начали было окружать его, а потом увидели на дереве Пепу. Вероятно, увидел ее какой-нибудь один отарий, но он какими-то непонятными способами сейчас же передал сигнал другим.

Отарий стали медленно, словно примериваясь, окружать дерево. Женщина прижала Виктора.

Пепа попыталась подняться, но ветки оказались тонкими и опасно качались. Пепа только поджала ногу…

Один из отариев сжался и прыгнул на дерево, зацепился за ствол и начал быстро-быстро перебирать щупальцами, разыскивая лазейку между ветвями. Но по-видимому, ствол показался ему слишком колючим, потому что, как только он обвивал щупальцем какую-нибудь ветку, он почти сейчас же отдергивал его. Трудно сказать, нашел бы отарий подходящее место для захвата, но только лятуй тоже увидел эти опасные для Пепы движения, подскочил и ударил передними ногами отария. Тот медленно сполз с дерева и, корчась, пополз в сторону. К лятую подползло и подлетело сразу несколько отариев. Один из них изловчился и обвил щупальцами задние ноги лятуя. Горбатик дрыгнул ногами, и отарий полетел далеко в сторону. Лятуй немедленно встал уже на дыбы и с силой упал передними ногами на следующего отария.

Они подползали и подлетали, а лятуй, раскачиваясь на средних ногах, бил их то передними, то задними. Когда отариев собралось слишком много и кое-кто стал присасываться к средним ногам лятуя, он отскочил в сторону и стал с налета бить тех, кто поближе.

Однако все, кто сидел за телевизором, понимали, что долго так продолжаться не может — отарии все прибывали. Вдруг, как игрок во время передачи хоккейного матча, в кадр телевизора влетел еще один лятуй. Яростно оскалив зубы, он бросился на отария и стал его топтать.

Пепа все стояла на ветке, поджав ногу, как озябшая птица. А в кадр телевизора вбежал еще один лятуй, за ним сразу два. Они прыгали, топтали отариев, лягались и ржали, ржали…

— Ох, молодцы! — наконец сказала женщина и отпустила Виктора. — Какие они молодцы!

Разбитые отарии корчились, извивались, но им на смену прибывали всё новые и новые, лоснящиеся от непросохшей воды. И вдруг Виктор явственно увидел, как один из отариев, корчившийся так, словно ему вот-вот придет конец, стал разделяться надвое. Его шляпка треснула и стала разрываться, как раз там, куда угодил своими копытами лятуй. Когда обе половинки разделились, они самостоятельч но поползли к реке, помогая щупальцами и одним крылом. Они ползли медленно, отвра тительно извиваясь и корчась.

— О, твари! — воскликнула женщина с веснушками. — Вот гадость.

И почти сейчас же стали разделяться два других отария, но уже не вдоль, а поперек.

А четвертый разделился наискосок. И у каждой половинки оставалось два жестоких, холодных, хоть и несколько замутненных глаза, и по четыре щупальца.

Откуда-то сзади раздался спокойный мужской голос:

— Оэта, у вашего подъезда машина. Вы поедете к Неа?

— Да! Да-да! Конечно! — словно очнулась красивая женщина, и Виктор узнал, что ее зовут или ее фамилия — Оэта.

Оэта рванулась к двери, а Виктор бросился за ней.

— Возьмите меня с собой! — закричал он. — Ведь там еще и Валя!

Оэта на секунду остановилась и, видимо, увидела в глазах Виктора нечто такое, что ей очень понравилось. Она кивнула и сказала:

— Правильно! В беде нельзя оставлять товарищей, а тем более подруг. Побежали.

Но тут вскочили две другие женщины и заголосили:

— Он никуда не поедет!

— Вы не имеете права рисковать ребенком!

Виктор на ходу ответил:

— Я же в костюме! Мне ничего не будет!

Вместе с Оэтой они выскочили на лужайку, прямо к похожей на микроавтобус на гусеничном ходу длинной машине. Прозрачная дверь открылась, и Виктора подхватили заботливые руки. Кто-то спросил:

— Оэта, вы без скафандра? Это опасно…

— Ничего! Надеюсь, что вы не допустите положения, в котором он бы мне понадобился.

И она тоже вскочила в машину. Виктор осмотрелся. Вдоль стен сидели молодые широкоплечие мужчины. За спинами у них были рюкзаки или ранцы, в руках палки с белыми концами и металлическими блестящими деталями. Они были очень похожи на земные флейты, а сами мужчины — на парашютистов-пожарников, которых сбрасывают с самолета в глубину горящей тайги.

Машина тонко завибрировала и помчалась. Виктор узнавал те поля и те деревья, которые видел по телевизору, когда следил за скачкой и за удивительным боем.

У садового домика машина притормозила. Из дверей выскочил Крайс и спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Да! — ответили ему из кабины. — По Неа прорвались отарии. Девочка-инопланетянка у тебя?

— Здесь. В домике.

— На всякий случай запритесь и включите ионную защиту. Ты знаешь, как это делается?

— Конечно. Мы тренировались в клубе.

— Ну, держись мужчиной. А мы — вперед.

И машина снова понеслась к месту сражения с отариями. Мужчины натягивали шлемы скафандров и проверяли, как прилегают к шее маленькие катушечки лорингофонов. Они готовились к бою.

Виктор ждал, что они сейчас врежутся в стаи отариев и начнут их давить и утюжить, но вместо этого машина обогнула уже целое стадо рассвирепевших, беспрерывно атакующих своих врагов, лятуев и затормозила только на берегу реки. Мужчины один за другим с разгона бросались в реку и скрывались под водой. Виктор тоже хотел было выскочить, но Оэта придержала его:

— У нас другая задача. Не спеши. Машина стала медленно разворачиваться. Виктор увидел, как над словно металлической поверхностью воды вздувались и опадали огромные пузыри, будто кто-то вскипятил речную воду.

— Сейчас они очистят реку и погонят отариев до океана. А мы пока займемся уже вылезшими.

Машина помчалась прямо к той куче мале, что еще копошилась над сраженным лятуем. Водитель на мгновение включил фары, и несколько ослепительно алых лучей врезались в копошащиеся тела, прошлись по ним и словно подняли отариев в воздух. Они подскакивали на всех восьми щупальцах, расправляли крылья, пытались улететь, отскочить. Как будто это им удавалось. Одни, те, что были вверху, отскакивали метров на десять. Но те, что были внизу, уже наелись до отвала и поэтому не могли подпрыгивать. Они только перекатывались, как колобки.

Постепенно стал вырисовываться дочиста обглоданный скелет лятуя. Он не удивил Виктора. Он ужаснул его, потому что он представил, что же осталось от Андрея. Виктор закричал:

— Скорее! К Андрею!

— Успеется, — буркнул водитель машины и снова включил лезвия алых лучей.

Теперь машина стояла на месте, и водитель рычагом направлял излучающий алый свет фонарь то на одного, то на другого отария. Как только чудовище попадало под луч, оно корчилось, извивалось, а водитель, поворачивая фонарь, исчерчивал его лучом вдоль и поперек.

И уж когда чудовище испускало дух, луч перескакивал на следующее.

Виктор смотрел то на чудовище, то на водителя. У того все сильней и сильней оттопыривалась нижняя губа, а глаза сужались, становились пронзительными и… жалкими. Наконец он не выдержал и обратился к Оэте:

— Не могу… Противно.

Оэта молча приняла из его рук рычаг управления лучом. Она не так ловко и не так быстро, как водитель, но, пожалуй, точней, чем он, стала расправляться с отариями. Их становилось все меньше. Пополнение из реки перестало прибывать. Люди в скафандрах делали свое дело.

Виктор не понимал только одного: как можно так спокойно вести себя в то время, когда в опасности находятся люди. Больше того — близкие люди. Ведь за спиной Оэты спасается на дереве ее родная дочь! А мать даже не оглядывается и борется с общей опасностью!

Пусть у нее упрямо и скорбно сжаты губы, пусть она кажется уже не серебряной, а просто бледной, и в уголках ее покрасневших глаз то навертываются, то пропадают слезы. Конечно, она волнуется, конечно, она переживает, но ведь вот — дерется с отариями, прежде всего заботится об общем благе, об общей безопасности, а потом уж о… Впрочем, почему «потом уж»? Вместе с тем она дерется и за безопасность своей дочери.

Ведь если разобраться спокойно, Пепе пока что ничто непосредственно не угрожало. Она сидела на дереве, нападавших на нее отариев отогнали и искромсали копытами подоспевшие лятуи. Наконец, люди в скафандрах тоже делали свое дело под водой. Они били врага в воде, не давая ему выползти. Так что можно было и держаться.

И все-таки… Все-таки это здорово. Как смелы и организованны эти серебряные люди, как они умеют подчинить самих себя, свои чувства общему делу. Тому самому, которое в равной степени важно для всех.

Все это очень нравилось Виктору. Не нравилось только то, что Оэта не спешила на помощь Андрею. Погребенный под грудой копошащихся и перекатывающихся чудищ, он, вероятно, десять раз уже мысленно умер. И пусть серебряные люди такие сознательные и выдержанные. Но ведь должны же они понять, что подобное Андрей переживает впервые. Он же наверняка испугался. И хотя, как уверяют все, ему ничего страшного не грозит, его защитит от страшных щупалец костюм-скафандр — страх-то все равно дело не слишком радостное.

И Виктор уже хотел было сказать об этом Оэте, но она сама поняла, что не дело так долго испытывать мужество инопланетянина, и обратилась к водителю:

— Боюсь, что парнишке приходится туго. Нужно начинать разгонять и этих гадов. Только осторожно… Чтобы не задеть комбинезона.

Водитель словно нехотя оттолкнулся от спинки сиденья и включил еще один фонарь. Его свет оказался уже не пронзительно-алым, а желтым, ядовитым. Водитель осторожно подвел рычагом этот луч к самому крайнему из атакующих Андрея отариев и быстро полоснул его по глазам. Чудовище подпрыгнуло и отскочило в сторону. Если бы у него было не четыре глаза, то можно было бы сказать, что оно озирается, стараясь понять, откуда пришелся такой удар. Но отарий только вращал выпуклыми глазами и растерянно шевелил щупальцами.

Оэта быстро перенесла алый луч и перечеркнула им крест-накрест бурую спину отария. Тот скорчился, перевернулся и затих. Так повторялось несколько раз, пока из-под шевелящейся груды не показался яркий костюм Андрея.

Потом между щупалец просунулась его нога. Она поерзала по земле, нашла точку для упора и явственно напряглась. Водитель провел желтым лучом по спинам двух верхних отариев. Они, конечно, подпрыгнули и отскочили, а другие не успели занять их место. И, видимо, Андрей сразу уловил ослабление давления. Он рванулся и встал на колени. Отарий опять навалились на него: известно, что на лежачего нападать легче всего.

Андрей уже поднялся. Пусть на колени, но поднялся, и поэтому выдержал натиск. Он выпростал руки и стал бороться со щупальцами, стараясь уловить момент, когда можно будет рвануться еще раз и встать наконец на ноги.

Голодные отарии, вероятно, поняли, что они могут упустить, как им казалось, верную добычу, и засуетились. А в суете какая уж драка? Они переплетались, переползали друг через друга, соскальзывали и даже боролись друг с другом, потому что щупальца одних попадали на щупальца других и наверняка жалили их.

Этой неразберихой умненько пользовался водитель. Как только какой-нибудь слишком настырный гад оказывался на плечах и голове Андрея, его тут же «ласкал» ядовитый желтый луч. Отарий отпрыгивал и дергался в шоке. А уж потом его настигал алый луч, и он затихал…

В один из таких моментов Андрей все-таки успел встать на одно колено. И тут случилось непредвиденное. Огибая машину, прямо на Андрея помчались сразу три лятуя. Их яростные, с оскаленными крупными зубами морды, развевающиеся хвосты и вставшие торчком горбы делали их страшными. Виктор закрыл глаза — вот уж эти чудища наверняка разорвут Андрея.

Но чудища повели себя как настоящие бойцы. Два из них зубами ухватили за противоположные щупальца крайнего отария и оттянули назад, растягивая одновременно и в стороны так, что остальные шесть щупалец просто не могли дотянуться до лятуевых морд — им не хватало самую малость, чуть-чуть.

Оттащив свою добычу в сторону, они опустили ее под ноги третьему лятую, и тот стал топтать ее копытами. Два других добавили. Потом вся тройка взялась за следующего отария, и Андрей встал наконец на ноги и вступил в настоящую борьбу со щупальцами остальных.

Он был похож на укротителя или на того героя древности — Лаокоона, который боролся со змеями. Но Лаокоон и его сыновья не смогли победить страшных змей, потому что они были одни. А Андрея поддерживали другие.

Но в это время в дверцу машины кто-то забарабанил. Водитель не глядя нащупал запор и приоткрыл дверь. В нее, свешиваясь со своего оседланного лятуя, заглянула Пепа и закричала:

— Мама! Мамочка! Ты не беспокойся. Всё в порядке!

Она развернула лятуя и помчалась прямо к Андрею, который боролся с последними, тремя-четырьмя…

Лятуй заплясал перед ними, но три других стали хватать зубами за щупальца врагов, и не столько Пепа, сколько сам лятуй уловил тот единственный момент, когда Андрей почти освободился от щупалец. Пепа протянула ему руку, и Андрей схватился за нее. Пепа покачнулась и на какое-то мгновение показалось, что она вот-вот упадет на отариев. Но она удержалась в седле и помогла Андрею вскарабкаться на лятуя. Теперь — вероятно, потому, что он уже приобрел некоторый опыт, а может, просто от страха — Андрей проделал это очень быстро. Лятуй взбрыкнул — щупальца стали обвиваться вокруг его ног — и заржал. Три других лятуя копытами отбили товарища и продолжили свою схватку с отариями. Пепа и Андрей поскакали прочь. Оэта закрыла лицо руками и разрыдалась.

— Противная девчонка! До чего же противная! — Рыдания душили ее, но она произнесла сквозь слезы: — А все-таки молодец.

Виктор подумал, что на Мёмбе есть справедливые взрослые.

Глава 13

После боя

От сердца, как говорится, отлегло, и Виктор впервые за этот стремительный час вздохнул посвободней и, хотя ему очень хотелось встретиться со своими и с новыми товарищами и проверить, как они перенесли передрягу, он все-таки прежде всего осмотрелся. Оказывается, прибыло еще несколько машин, оснащенных губительными для отариев лучами, и другие машины, которые деловито занялись тем, что осталось на поле боя. Они аккуратно подбирали распластанные или истоптанные тела отариев и складывали в свои кузова.

— Зачем это? — спросил Андрей у водителя, который сидел поближе. Его нижняя губа встала на место и уже не оттопыривалась.

— Белок! Животный белок. Переработают на корм. — Он подумал и почесал за ухом: — Да и кожа у отариев вполне приличная.

— Послушайте, а откуда они тут… появились?

— Из океана.

— И… много их там?

— Когда как.

Оэта перестала всхлипывать и сердито — должно быть, оттого, что злилась на слабость, — вмешалась в разговор:

— Отарии живут в океане, но они находятся на том уровне биологического развития, когда почти уже созрели для выхода на сушу. Вот они и прорываются на материк. — Она запнулась и решила: — Что ж. Придется рассказывать все. После того как наши первые поселенцы прилетели со своей планеты сюда, на Мёмбу, мы освоили только ее южную, нижнюю, часть. Здесь более подходящий климат. Кое-что соорудили на экваторе. А северную часть еще не осваивали. И вот там еще живут и те животные, из которых мы вывели лятуев, и отарии. Потомки тех, что выползли из океана и освоились на суше. Они и ползают, и летают, и нападают на других животных — словом, они самые страшные хищники нашей планеты. На южной половине мы их уничтожили. Но они плодятся в океане, и когда… Впрочем, мы еще не знаем, по каким причинам, но иногда они страшно плодятся и тогда стремятся огромными массами выползти на сушу. Чтобы этого не случилось, мы загородили устья рек, создали укрепления вдоль всего океанского побережья. Но иногда отарии находят лазейки и пытаются прорваться. Вообще они страшные создания, эти отарии. Помучились мы с ними очень много и сейчас еще далеко не все знаем о них.

— А… почему? — задал Виктор довольно глупый вопрос. Но ему хотелось узнать о мёмбинских чудовищах как можно больше.

— Живыми они не даются, в неволе не размножаются, а близко к себе не подпускают. Мы точно знаем одно: если отария разрубить пополам или даже на четыре части, лишь бы на этой части остался хоть один глаз, каждая частичка поболеет, поболеет и вырастет в настоящего отария со всеми четырьмя глазами. Кроме глаз и щупалец, всех остальных органов у них… по одному. Почему так происходит, мы только догадываемся. И еще — мы толком не знаем, чем же они все-таки питаются. Иногда они, хищники, едят только теплокровных животных, иногда рыб, а иногда лишь растения. Становятся вегетарианцами.

— Но если они приносят больше вреда, чем…

— В том-то и беда, что и это еще не установлено точно. В глубинах наших океанов есть более страшные хищники, чем отарии. Но именно отариев они и боятся. Вот как все хитро устроено: совсем изведи отариев — другие размножатся… — Оэта задумалась, потом улыбнулась. — А вот лятуи нас не удивляют. У них осталась в памяти клеток ненависть к отариям, и это спасает их и помогает нам… Однако где же все-таки Пепа?

И они поехали искать Пепу и Андрея. Сделать это оказалось не так уж трудно. Они сидели в домике. Вернее, все сидели, только Андрей стоял посредине комнаты и, размахивая руками, рассказывал о том, что и как с ними произошло. Собственно, он уже давно все рассказал, а теперь только повторял некоторые детали, потому что Пепа то и дело вставляла свои подробности.

Когда Оэта и Виктор вошли в домик, Андрей бросился им навстречу так, словно это они подвергались нападению отариев.

— Ты где был? Как ты сюда попал? — радостно кричал он Виктору и весело размахивал руками. — А у нас тут знаешь что было?! — И он опять стал пересказывать все события, а его то и дело поправляла и дополняла Пепа. Оба они в эти минуты были страшно похожи друг на друга, и именно это, по-видимому, не понравилось Оэте. Она довольно строго сказала:

— Мы все видели, Андрей. Виктор ведь был рядом с тобой. — Она не стала наблюдать за изменениями Андреева лица, а обернулась к Пепе: — Послушай, дочка, мне понравилось, как ты себя вела во время нападения, но сейчас… В конце концов, ведь это ты устроила скачки, хотя и знаешь, что для лятуев, особенно молодых, это не слишком здорово.

И вдруг сразу стало понятно, что все, что произошло — все беды и волнения, опасности и страхи, — все это лишь последствия обыкновенной шалости. Не будь ее — ничего бы и не произошло. Это показалось очень странным, но в то же время справедливым. Виктор невольно переглянулся с Валей и Крайсом, которые все время сидели скромненько в уголочке и время от времени переглядывались. Валя уловила этот взгляд, неопределенно пожала, вернее, передернула плечиками и ужасно противным, взрослым голосом произнесла:

— Вы извините Андрея. Он и у нас на Земле… С ним и там такое бывало. Как говорит наша классная руководительница, его заносит.

Похоже, что она в чем-то мстила Андрею, а потому, как она предательски скромненько потупилась, можно было подумать, что она, может быть, даже безмолвно ссорится с ним. Крайс промолчал, он только «позолотился» и стал смотреть в окно.

Виктор подумал, что она права. Очень жаль, но права. Ведь Андрею, в сущности, ничто не угрожало. Его надежно прикрывал костюм, его передаточные антенны исправно излучали нужную информацию с помощью его личного передатчика, и о том, что он попал в беду, жители Мёмбы узнали бы очень быстро. И Пепу тоже не дали бы в обиду не только люди, но и лятуи. Ведь они сбежались со всей округи. Значит, никакого особенного героизма ребята не проявили. Просто они расплатились страхами и волнениями за свое легкомысленное поведение. Хуже того, они доставили волнения взрослым. Так что…

И ребята, видимо, поняли это. Андрей вздохнул и отправился в самый дальний уголок, а Пепа, посмотрев на него, метнула недобрый взгляд в сторону матери и прикусила нижнюю губу. Они казались не то что жалкими, а просто несправедливо обиженными. Это Виктор не столько понял, сколько почувствовал. И он не пожалел их, нет. Просто он не любил несправедливости и поэтому, прежде чем обдумать все на свете, сказал:

— А его извинять не за что.

— Ты так думаешь? — с интересом спросила Оэта и повернулась к Виктору.

— Да. Все-таки они попали в такую переделку, что…

— Какая же это переделка? — опять передернула плечами Валя. — Всем же было известно, что с Андреем ничего страшного не произойдет, потому что он в костюме.

— Ну и что?

— А то, что, когда Крайс хотел было бежать им на помощь, мы решили, что делать этого не стоит.

Крайс вдруг съежился и даже засветился от позолоты, выступившей не только на его щеках, но даже на шее.

— Ты права, Валя, — сказал Виктор. — Но Андрей-то этого не знал.

— Чего он не знал? — спросила Валя.

— А того, что ему не страшны отарии.

— Ну и что?

— А то, что, даже не зная, он поступил, как настоящий парень. Он боролся с ними до последнего.

— Ну и много ли он наборолся? — усмехнулась Валя.

— Сколько бы ни наборолся, а — боролся. Кстати, Андрей, — спросил Виктор, — что бы ты сделал, если бы сразу вырвался от отариев?

— Не знаю… Вначале я ничего не понял. Потом очень испугался, а потом усек, что они меня сквозь костюм не… укусят. И тогда… тогда я подумал, что Пепа… без костюма. Вот я и…

Он вдруг сбился и растерянно посмотрел на товарищей. Во взгляде светился какой-то новый Андрей — совсем не такой, каким он был на Земле и первое время на Мёмбе. Он как будто вступал в новую жизнь и спрашивал у товарищей: так ли он поступал? Правильно ли он думал?

Виктор понял его и, успев все обдумать по-новому (впрочем, все мысли пришли к нему как бы сами по себе, а не в результате специального, мудрого обдумывания), собрался сказать какие-то очень важные слова. Но он взглянул на Пепу. Ее прекрасные голубые глаза светились так ясно и радостно, она с таким восхищением смотрела на Андрея, что Виктор даже несколько смутился.

Этот взгляд заметил и Андрей и забеспокоился. Он попытался почесать в затылке, но, пошарив по гладкому шлему, так и не добрался до нужного места. Поэтому он и вовсе растерялся:

— Ну конечно… А как же иначе… Ведь: Пепа, когда прискакала спасать меня, она же тоже не думала, что… вот так… Она же считала…

Тут он окончательно сбился, хотел было вытереть нос, но опять наткнулся на шлем и беспомощно опустил руки.

И тут все почувствовали, что хотя все произошло из-за шалости, из-за геройства друг перед другом, но над этим нельзя смеяться. Потому что это было самое хорошее, что есть в человеке, и именно это хорошее заставило Андрея думать о Пепе и стремиться ей помочь, а Пепе — броситься на помощь Андрею. И не так уж важно, настоящие ли опасности грозили ребятам. Важно, что сами ребята смогли думать прежде всего не о себе, что новые чувства оказались сильней и опасностей, и собственной жизни… А такие чувства надо уважать.

Никто ничего не сказал. Все просто это поняли. Крайс исподлобья, с каким-то особым, острым и радостным интересом вглядывался в притихшую Валю, которая, гордо вскинув голову, ни на кого не смотрела. И вероятно, правильно делала, потому что Виктор да и все другие наверняка понимали, что она была не права.

Но как это часто бывает в жизни, и на Земле и на Мёмбе, взрослые женщины, даже учительницы иногда совершенно неправильно берут сторону явно неправой девочки. Так поступила и Оэта. Улыбаясь какой-то странной, блуждающей и чуть торжествующей улыбкой, она медленно подошла к Вале, положила ей руку на плечо и заглянула в глаза.

Оэта ничего не сказала. Она только взглянула Вале в глаза. И та вдруг потупилась, стала щипать складку костюма, потом разглаживать ее и вдруг пролепетала:.

— Я же не могла отпустить Крайса… Он же без костюма.

Крайс после этих слов обалдело улыбнулся, а Пепа и Андрей радостно переглянулись. Оба вскочили, стали теребить Валю с такими идиотскими улыбками, словно именно она была их спасительницей или самой-самой задушевной подругой, которой удалось совершить для всех нечто очень приятное или героическое.

Всего этого Виктор совершенно не понимал. Он еще не знал, что в жизни может быть так, когда все совершенно неправильное и даже, кажется, вредное и есть самое-самое лучшее. И он не мог знать всего этого, потому что в своей жизни ему еще никто никогда не нравился, хотя он всегда дружил с Валей. Даже в детском саду.

Оэта, все с той же странной улыбкой, смотрела на ребят и вдруг сказала:

— Ладно. Кажется, все кончилось хорошо. Надо ехать обедать, а потом подумаем, что мы будем делать дальше.

Глава 14

Большое кольцо

Пока ребята объясняли Виктору, как на Мёмбе выращивают корм для лятуев и как ухаживают за полями, пока они учили его вскакивать и соскакивать с лятуя, Оэта разговаривала по телевиду с какими-то серьезными мужчинами и женщинами. Когда окончились, по-видимому, очень сложные переговоры, она вышла к ребятам и сообщила:

— Обедать будем все вместе, у нас. Но перед обедом нам разрешено сделать прогулку над Мёмбой. Сейчас прилетит вездеход.

Пепа и Крайс очень обрадовались прогулке, а трое землян только переглянулись — они понятия не имели, что может им принести эта прогулка. Интересно, конечно, полетать над чужой планетой, но… но не случится ли нападение еще каких-нибудь отариев?

Не успели они посомневаться, как над домиком появился довольно странный летательный аппарат. Прилетел как-то бесшумно, завис над площадкой, а потом стал медленно втягивать в себя крылья. И когда крылья почти исчезли, он аккуратненько сел на свои мягкие резиновые гусеницы у самого домика. Открылись двери, как в каком-нибудь такси, и Оэта пригласила:

— Садитесь. Только быстрее — у нас не так уж много времени.

Землянам уступили место у окон, и машина взлетела. Водитель включил обдуватель, в салоне стало прохладней. Внизу поплыли поля, сады, потом стали появляться пустыри. Они походили на огромные воронки. Некоторые из этих воронок были заполнены водой. Вода отражала небо и потому казалась слегка оранжевой, как разбавленный абрикосовый сок. Потом пошли леса, а на пустырях появилось все больше мелких воронок и борозд.

— Вот это и есть следы встречи нашей Мёмбы с метеорным потоком… — Оэта показала на воронки и борозды. — Осколки метеоритов перепахали всю Мёмбу и сильно сократили ряды ее обитателей. А мы постепенно заравниваем следы этой напасти и возвращаем нашу планету к хорошей жизни.

Там, внизу, паслись лятуи и еще какие-то четвероногие животные.

— А это дальние родственники лятуев. Они очень похожи на них, но имеют всего четыре ноги.

Обдув в салоне набирал силу, небо становилось все оранжевей, а земля под крыльями все безжизненней — исчезли леса, воронки и борозды чернели, как обугленные. Из-под крыла вездехода вынырнула прямая, широкая, ярко-синяя лента.

Валя спросила:

— Это канал?

— Нет, — сказал водитель, — одна из космических дорог.

— Чего-чего? — переспросил Андрей, но в это время Виктор крикнул:

— А это… что? Река?

К машине приближалась вторая полоса, изогнутая желобом, широченная, должно быть в несколько километров в ширину — ее противоположный край терялся в красноватой дымке, сама она была голубоватая, слегка ребристая, как море под легким ветром. И как раз в это время чей-то властный голос предупредил:

— Внимание всех у экватора и седьмой дороги. Внимание всех у экватора и седьмой дороги! Внеочередная посадка! Внеочередная посадка!

Водитель передвинул рычажки тумблеров, и вездеход завис. Пропал легкий свист встречного ветра, слышались только урчания и перестуки мотора. Оэта озабоченно спросила:

— Что бы это могло значить?

— Может быть, отарии? — неуверенно предположил водитель.

— Не думаю… Ради такой мелочи Планета не пошлет специальный корабль. Что-то другое… — Она как-то по-новому, внимательно оглядела ребят и словно вспомнила о вопросе Виктора. — Это, Виктор, не река. Это главная космическая взлетно-посадочная полоса. На нее садятся космические корабли, прилетающие с той Планеты, с которой прибыли наши предки. С нее уходят на Планету наши космические корабли. Как видишь, от нее идет дорога. Перед нами — седьмая. А всего их двадцать пять. Корабль садится на полосу, разворачивается и по дороге следует туда, куда ему нужно.

— Вон! — вмешался водитель. — Идет на посадку!..

К полосе из-за оранжево-синеватого горизонта приближался огромный корабль. Он мягко поблескивал на солнце — розовато-зеленый, тупоносый и какой-то очень добрый, домашний.

В его корме пульсировало голубое пламя. Оно стало изгибаться книзу, и корабль заметно снизил скорость. Теперь он хорошо был виден пассажирам вездехода. Земляне смотрели на него с особенным интересом. Они надеялись увидеть нечто необычайное, а увидели самый обыкновенный космический корабль, точно такой, какой они видели и на рисунках и в макетах. Он был длинным, круглым, толстым и, кажется, даже неуклюжим. Вот поэтому он и показался издалека домашним. Сзади у него торчали суживающиеся двигатели и несколько рулей.

Над самой посадочной полосой он выбросил боковые крылья, а из брюха у него, как из тяжелого самолета, медленно, словно нехотя, выползли ряды маленьких колесиков. Он плюхнулся на посадочную полосу, покачался, убрал крылья и медленно поплелся к седьмой дороге. В кабине раздался голос диктора:

«Внимание! Только что прибыла специальная комиссия с Планеты. В ее состав входят… — Диктор стал перечислять какие-то очень странные, певучие имена, и чем больше он их перечислял, тем чаще и чаще Оэта, а потом и водитель посматривали на землян. — Главной задачей комиссии является знакомство с известными вам нашими гостями и изыскание мер их своевременного возвращения».

Конечно, никто из ребят толком не понял, что именно говорил диктор, а кто и понял, тот не придал его словам никакого значения. Потому что, как только диктор стал перечислять совершенно незнакомые имена и фамилии, все ребята смотрели только на корабль, который, словно отфыркиваясь, катился по голубой полосе, а потом стал разворачиваться, чтобы выйти на дорогу. Это было совсем неподалеку от вездехода, и только сейчас ребята поняли, что космический корабль и в самом деле — корабль. Таким огромным он выглядел вблизи. И он уже не казался добродушным и домашним. Он казался просто могучим.

Оэта долго смотрела на ребят и, когда корабль свернул на дорогу, подала знак водителю. Тот щелкнул тумблерочками, и вездеход медленно полетел к дороге. Он почтительно приблизился к кораблю, облетел его, словно приветствуя, и двинулся к посадочной полосе. Оэта хлопнула в ладоши:

— А теперь послушайте. Под вами не только взлетно-посадочная космическая полоса. Это еще и главное энергетическое кольцо планеты Мёмба. Да-да! Вся полоса покрыта особыми кремниево-титановыми кристалликами. Они как бы впитывают в себя свет от нашего солнца и тепло от самой Мёмбы. Впитывают и перерабатывают их в электрический ток.

Один вид энергии преобразуют в другой. Электрическое кольцо по экватору охватывает всю Мёмбу. Ведь круглые сутки какой-нибудь участок всегда освещает солнце, а тепло и без солнца — тепло. Поэтому наше энергетическое кольцо работает всегда, и с одной и той же отдачей. Добываемую из ничего энергию мы используем для своих нужд, а ее избыток отправляем на нашу главную Планету. Для этого в космосе, между нами и Планетой, установлены огромные зеркала. На них — в разное время на разные — падает поток энергии с Мёмбы. Зеркала отражают этот поток в нужном направлении, и энергия попадает на Планету. И наоборот. Когда нам на Мёмбе требуется энергии больше, чем ее дает энергетическое кольцо, Планета перебрасывает нам часть своей энергии. Единая космическая энергетическая система.

— Мам, — вмешалась Пена, — а с Планеты к нам энергия идет, только когда стартуют грузовые корабли?

— В основном да. Но иногда, например при подземных работах, нам тоже не хватает энергии… Кстати, ребята, вам никому не показалось странным, что мы так быстро прилетели к экватору?

Земляне переглянулись. На Земле им как-то еще не приходилось летать из своего города на земной экватор. Как люди достаточно образованные и начитанные, они, конечно, понимали, что экватор расположен посередине как Земли, так и Мёмбы и, значит, где-то довольно далеко. Может быть, даже очень далеко. Но сколько до него нужно лететь, они не знали. То ли в школе не проходили, то ли самим им пока не требовались такие знания. И Оэта поняла их и улыбнулась:

— Понятно. Сказали экватор — вы и успокоились. И правильно. Ведь вы не знали, далеко ли от экватора стоит то место, из которого вы вылетели.

— Вообще мы даже вашего… глобуса не видели, — сказал Андрей.

— Или хотя бы карты, — подхватил Виктор.

— Что ж вы, мёмбяне, — строго спросила Оэта у Пепы и Крайса, — даже не познакомили гостей со своей родной планетой? Некогда было?

— Мам, мы же не думали, что так получится. Вот пойдем в клуб, тогда…

— Ладно. Договорились. Но в клубе, боюсь, не на все хватит времени. Так что кое-что я скажу сейчас. Наша Мёмба довольно странная планета. Она раз в десять меньше и нашей старой Планеты, и вашей Земли. Но у нее необыкновенно тяжелая сердцевина. Наши ученые еще не до конца разгадали ее загадку, но полагают, что некогда, в какой-то космической катастрофе, ее сердцевина образовалась только из атомных ядер. А уж потом на них налипли и обыкновенные, не ободранные в катастрофе атомы. Вот почему…

— Простите, — вежливо перебила Валя, — у нас еще не все проходили… насчет атомов.

— Ах, вот что! Ну, это просто… Атом состоит из плотного ядра, вокруг которого вращаются электроны. А между электронами и ядром огромные, по понятиям микромира конечно, расстояния. Если все частицы, что вращаются вокруг ядра, удалить, сорвать, то ядра атомов соединятся в чрезвычайно тяжелый элемент.

Вот почему, хоть Мёмба и мала, сила ее притяжения, сила ее гравитации почти такая же, как и у нас на старой Планете и как у вас на Земле.

— А вы откуда это знаете? — спросил Андрей.

— Это же очень просто! — засмеялась Оэта. — Раз вам на Мёмбе ходится так же, как и нам, значит, у вас на Земле такая же сила притяжения, сила гравитации, как и у нас. А если бы она была больше, вы бы не ходили, а ползали и страдали бы от перегрузок. Если бы она была меньше, вы бы у нас прыгали, как молодые лятуи.

— Как земляне на Луне, — сказал Виктор.

— А что это такое — Луна? — сразу посерьезнела Оэта.

Виктор рассказал о Луне и о том, как на ней побывали и люди, и автоматические аппараты. Оэта сказала:

— Все понятно. У нас, вернее, у нашей Планеты, тоже есть спутник. Даже два. И они тоже бесплодны, и мы решили их не осваивать. Мёмба же дает все необходимое. Очень хорошая планета. Ну, да вы еще познакомитесь поподробней с нею. — Она что-то вспомнила и не очень уверенно добавила: — Надеюсь…

Глава 15

Обед по-мёмбянски

Обедали в семье Оэты. Все было как обычно: стол, стулья, салат из всяких пахнущих морем штук, салат из каких-то кисло-сладко-солено-вкусных овощей, первое, второе… И все как-то необычно.

Когда они вошли, как им показалось, в самый обыкновенный дом — двухэтажный с двумя верандами по бокам и широкими зашторенными окнами, — с самого обыкновенного дивана поднялся мужчина, отложил в сторону не то журнал, не то книгу и сказал:

— Здравствуйте.

И все ему ответили: «Здравствуйте», а Пепа, подскочив, еще и чмокнула его в щеку. Следовательно, этот мужчина был самым обыкновенным папой Пепы. Оэта посмотрела на мужа, и тот, кивнув, сообщил:

— Всё на плите.

Следовательно, на Мёмбе было далеко не все обыкновенно. Обед готовил папа. И именно он ждал маму. На Земле, как известно, чаще всего бывает наоборот. И тут все стали садиться за стол. Тоже самый обыкновенный — на четырех ножках, под веселенькой скатертью. И стулья довольно обыкновенные…

Хотя… На вид-то они были обыкновенные, а вот когда на них садились, стулья вели себя как-то странно — они автоматически и совершенно незаметно изменялись. Одни становились чуть ниже, и головы всех сидящих за столом как бы уравнялись, и поэтому все сразу показались как бы одного возраста. Создалось впечатление равенства. Потом стулья немножко изменили свою форму. Спинка Пепиного стула несколько изогнулась и придержала тоненькую Пепу за плечи. А вот стул под ее отцом, наоборот, немного раздался вширь.

Пока длились эти превращения, Пепин папа поколдовал над костюмами землян, и в их скафандрах, вернее, в шлемах образовались отверстия. Значит, можно было есть.

Оэта нажала кнопку под столом, и рядом с ней в стене открылась дверца. Из нее выглянули салаты на подносе. Она расставила их перед каждым обедающим и тут же раздала вилки. А когда морские салаты были съедены (впрочем, салаты съели не все. Валя только поковырялась в тарелке, Андрей съел наполовину, а Виктор подчистил салат полностью: он вообще любил море и все морское), Оэта собрала тарелки и вилки на поднос и отправила их за дверцу в стене.

И тут появились те самые кисло-сладко-солено-вкусные овощные салаты, которые очень понравились и Андрею, и Виктору, и всем остальным, опять-таки кроме Вали. Она поковыряла вилкой пахучую разноцветную снедь и отставила тарелку вместе с новой вилкой. И опять этому никто не удивился: не хочет есть человек — пусть не ест. Не было этих противных разговоров: «Ах, да вы попробуйте! Ах, вы нас обижаете!»

Какая уж тут обида? Не хочется — вот и все.

Но поскольку Крайс, поглядывая на Валю, несколько задержался над своей тарелкой, а Виктор справился с салатом быстро, он и присмотрелся к тарелкам. Они оказались легкими — легче, чем алюминиевые или пластмассовые, и очень тоненькими. И вилки были такими же. Но цвет у них оказался совсем не такой, какой был у тарелок с морским салатом, — розоватый с прожилками.

И вилки и тарелки отправились в окошечко в стене.

Виктор, как и все земляне, искоса и потому вполне прилично поглядывал на это окошечко, ожидая, когда из него появится еще что-нибудь. Но из окошка ничего не появлялось. Оэта выразительно посмотрела на Пепу, и та выскочила из-за стола. Оэта обратилась к Крайсу:

— Крайс, по старой памяти…

Она не успела закончить фразу, потому что Андрей каким-то новым, появившимся на Мёмбе чутьем понял, что она хотела сказать, и сейчас же попросил:

— Разрешите, я ей помогу.

Оэта переглянулась с мужем и кивнула:

— Разумеется…

И Андрей выбежал вслед за Пепой. Валя едва заметно вздохнула и оглянулась на Крайса, который смотрел на нее во все глаза. И тогда Валя снисходительно улыбнулась: дескать, что возьмешь с такого легкомысленного человека, как Андрей.

Однако Виктор всего этого не замечал. Он думал. Дома у него тоже были свои обязанности: ходить за хлебом и молоком в магазин, управляться с пылесосом. Но ни он, ни отец на кухню не допускались. Там владела всем и царствовала мама. Точнее, и отец, и Виктор иногда допускались на кухню как обязательные, но не слишком желанные гости. Там они все вместе ужинали, а обедали и завтракали тоже на кухне, но порознь. И каждый раз выяснялось, что и папа, и Виктор сделали на кухне нечто такое, что не нравится маме. То посуду сложили не туда, куда нужно, то не вытерли за собой стол, то вытерли, но не той тряпкой или неправильно. Бывало и так, что они разогревали то, что нужно было съесть холодным, и ели холодным то, что требовалось разогреть.

А вот в семье Оэты все шло по-другому. Отец что-то там сготовил на кухне, а Пепа должна принести все это, а потом, вероятно, помыть посуду… Впрочем, посуду, может быть, моет Оэта?..

Прикидывая, как все-таки устроен быт в этой семье, Виктор думал, что, когда все в семье делают нечто такое, что нужно всем, это, пожалуй, интересней. А то сидишь и ждешь, когда тебе подадут, когда от тебя уберут… А тебе только и остается, как похвалить то, что ты съел или… Впрочем, «или» здесь не бывает. Ты должен похвалить. Если не похвалишь, мама обидится и начнет ворчать: «Готовишь-готовишь, стараешься-стараешься, а они еще и нос воротят!»

А ведь никто не воротит. Просто иногда что-то там не нравится. Вот и все. А обижать маму не стоит.

И тут появилась Пепа. Вернее, в начале появился столик на колесиках, за ним — Пепа, а уж за Пепой — Андрей. Пепа расставила перед каждым очень красивые, расписные тарелки, совсем как на Земле, и разложила ложки, а Андрей, поднатужившись, поставил перед Оэтой, но посреди стола какой-то сосуд. «Супница», — вспомнил его название Виктор. И Оэта стала разливать суп.

Пепа и Андрей расставили стаканы и кувшины с красной и синей жидкостью. И все ели суп, пили красную солоновато-сладко-кислую воду и кисловато-перечно-ванильную синюю воду. И хотя все было совершенно необычно, но вкусно.

Крайсу не хватило супа, и он сам долил себе в тарелку. Потом Пепа и Андрей собрали посуду, погрузили на столик и отвезли на кухню. А оттуда привезли жаркое и новые напитки: цвета недозревшего лимона, неопределенно-остренький на вкус, и темно-бордовый, очень похожий на наш томатный сок. И снова каждый ел и пил ровно столько, сколько он хотел.

Когда обед окончился. Валя первая поднялась и попросила:

— Можно и я пойду помогу мыть посуду? Оэта рассмеялась:

— Она уже помыта. Впрочем… впрочем. Вам все-таки нужно показать нашу кухню. Может быть, у вас не все так, как у нас.

И все отправились на экскурсию в кухню. Она ничем не отличалась от тех, к которым привыкли ребята. Те же шкафчики, чистенький стол, мойка, плита — не то газовая, на то электрическая. Ну, правда, кое-какие приборы… А так все обычно. А посуды и в самом деле нигде не было видно.

— Пепа, объясни, как у нас все это делается!

— А что тут объяснять? — удивилась Пепа. — Все всем ясно. Андрей, например, всё понял.

— А другие не поняли.

— Ну ладно. Вот на столе — видите? — лист испещренный номерами и надписями. Здесь всё написано.

Виктор добросовестно, как в музее, наклонился над листом на кухонном столе и… ничего не понял. Ведь он не знал мёмбянского языка. Разговаривать и понимать мёмбянам помогал автомат-переводчик. Впрочем, мёмбяне понимали землян точно так же.

Но ни цифр, ни букв мёмбянского алфавита Виктор не знал, не успел узнать.

Вероятно, он не сознался бы в этом. Пепа была так уверена, что все и всем понятно, что обижать ее не хотелось. Вернее, было бы как-то… неудобно. Но все спутала Валя.

— Прости меня, Пепочка, — произнесла она приторным голосом, — но лично я ничего не понимаю в этих… закорючках.

Пепа с удивлением, а Крайс с уважением взглянули на нее. Крайс уже открыл рот, чтобы немедленно начать обучение Вали, но девчонки, по-видимому, прекрасно поняли друг друга, потому что переглянулись, покосились на смущенного Виктора и беспечного Андрея и рассмеялись так, словно они были закадычными подругами.

— Ах да! — воскликнула Пепа. — Я же совсем забыла, что вы не знаете нашего языка и нашего алфавита! Но впрочем, все это чепуха. Можно обойтись и без алфавита. Важна суть. А суть такая. На этом листе напечатано наименование шестисот сорока семи продуктов и готовых стандартных блюд: салатов, супов, жарких, компотов и всякого такого. И вот, представляете, вам нужно приготовить обед, а стандартные блюда вам надоели. Вы придумали свое, шестьсот сорок восьмое. Тогда вы нажимаете вот на эту кнопку. — Пепа нажала на кнопку, и из стены выдвинулся диск, очень похожий на обыкновенный телефонный диск. — И начинаете набирать… Ну, во-первых, вы набираете номер своего дома и квартиры, потом час и минуты, в которые вы собираетесь готовить ваш обед. А уж потом номера нужных вам продуктов. Набрали и нажали на кнопку.

Ровно в тот час и в ту минуту, когда вам потребуется набор продуктов, они вынырнут вот из этой дверцы — тут сработает пневдоставка.

— Понятно, — решил Андрей. — На главной фабрике-кухне дежурная примет заказ, подберет нужные продукты и перешлет вам.

— Ну… примерно так. Только не дежурная, а специальная машина. Дежурная может ошибиться, может задержаться, а машина всегда будет точна. Ну, вот вы и готовите свое шестьсот сорок восьмое блюдо вполне самостоятельно. Ведь, как у нас говорят, приготовление пищи, кулинария — самое увлекательное, самое вкусное, хотя и самое недолговечное искусство. А какой же человек равнодушен к искусству?

— Есть и такие… — усмехнулась Оэта.

— Мама намекает на меня. Я и в самом деле не очень люблю готовить. Да и зачем, если есть почти пятьсот уже готовых блюд. Набираешь их номера — и пожалуйста: хоть обед, хоть ужин, хоть праздничный стол на дому. Ставишь все на плиту, и все будет готово в нужную минуту. Просто и удобно!

Виктор все-таки вспомнил мысли во время обеда и поэтому спросил:

— А как быть с грязной посудой?

— Списочные блюда присылаются прямо с посудой. Когда мы их съедим, то отправляем остатки с посудой на наш городской пункт питания. Посуду там переплавляют на новую, а остатки продуктов идут на комбикорм для животных. А вот когда ты готовишь свое, особое блюдо, так посуда тоже своя, домашняя. А моется она, наверное, как и у вас на Земле — в обыкновенной моечной машине. Все очень просто. — Пепа едва заметно вздохнула. — Впрочем, для нас с мамой это не всегда просто. Мы слишком заняты, и поэтому все делает папа. Он очень любит придумывать новые кушанья и особенно пирожные. Он же химик. Вот и проверяет на нас и гостях все, что он выдумывает.

И скромный, незаметный папа мягко улыбнулся, незаметно щелкнул каким-то тумблерочком, и из печки на стол выдвинулся поднос с печеньем, пирожными и чашечками с темным, похожим на шоколад напитком.

Конечно, все было очень вкусно, но не очень обычно. И кажется, впервые Валя ничего не оставляла на тарелке, а ела в полную силу. Они переглядывались и пересмеивались с Пепой.

— Андрюша, — ангельским голоском вдруг пропела Валя, — поскольку ты все понял на этой кухне, пожалуйста, набери номерочек и попроси, чтобы мне прислали… знаешь, той, зеленой… воды.

Андрей ринулся было к столику, но вдруг остановился. Кажется, впервые за все последние годы своей жизни он стал краснеть не от мороза или жары, а просто так…

Валя опять переглянулась с Пепой, обе улыбнулись, и Валя обратилась к Крайсу:

— Ты знаешь, здесь все-таки жарко.

И она первая вышла из кухни. За ней пошел тихий и скромный Крайс. Они как-то забыли поблагодарить хозяев за угощение. По-видимому, у них объявились какие-то свои, очень важные дела. Поэтому за десерт благодарил Виктор.

Глава 16

Школа или клуб?

Вскоре ребята уехали в свою странную многоугольную комнату — им предстояло отдохнуть. Но хотя все и устали, им не лежалось. Они, конечно, уже привыкли к своим спасительным костюмам, но лежать в них все-таки было не совсем удобно. Но снимать костюмы они еще не могли: кто ж его знает, как поведут себя всякие микробы или вирусы. Они могут так навалиться на непривычных к этим напастям землян, что от них останутся рожки да ножки. Хуже, чем после нападения отариев.

Они ворочались, ворчали про себя, но ничего поделать не могли. И никто не знал и даже не предполагал, что в эти самые минуты решаются их судьбы, что ученые уже изучили все их анализы и, в сущности, отменили обязательное ношение спасательных костюмов по вечерам и в помещении. Днем костюмы должны по-прежнему оберегать их от палящия лучей мёмбянского солнца. А самым главным ради чего ученые прилетели на Мёмбу, была отправка ребят на Землю. Вот над этим и ломали многомудрые головы молодые и старый ученые, прилетевшие на Мёмбу тем самым кораблем, посадку которого на энергетическое кольцо видели земляне.

Но ничего этого они не знали и потому ждали совсем другого. Всем хотелось поскорее попасть в клуб. Ведь на какой бы ты планете ни очутился, хочется не только испытать приключения, хорошо поесть и отдохнуть, но еще и развлечься. А для этого, как известно, прежде всего существует клуб.

Вот почему, когда к ним зашли Оэта, Крайс и Пепа, земляне сразу же вскочили на ноги, и вскоре все шестеро пошагали к центру городка, к двухэтажному приземистому зданию, со всех сторон окруженному садами и полями, на которых работало немало ребят разного возраста.

Когда они переступили порог клуба, то невольно запнулись: все вокруг странным образом напоминало привычную школьную обстановку. В огромном вестибюле, между кадками с цветами и деревьями, шныряли малыши — пожалуй, даже поменьше, чем первоклашки в земной школе. Они визжали, сталкивались и разлетались в разные стороны. Конечно, парами и тройками гуляли девочки постарше, а их сверстники-мальчишки гонялись друг за другом или боролись. Ребят постарше почти не было видно, а взрослых и не предвиделось…

Вдоль стен вестибюля стояли похожие на автоматы для продажи газет ящики, над которыми, на стенах, висели уже привычные экраны. Время от времени к этим ящикам подбегали ребята и, в одиночку и группочками, нажимали на кнопки, и тогда вспыхивали экраны то с буквами на них, то с чертежами, то с целыми картинами. Ребята работали кнопками и тумблерочками, ящики поощрительно гудели, на экранах менялись и буквы, и цифры…

Кто-то с кем-то спорил, кто-то над кем-то посмеивался, но все были азартны и веселы.

Оэта покосилась на землян и остановилась возле одного из ящиков.

— Это проверочные автоматы по разным отраслям знаний — математике, родному языку, географии и так далее. На них всегда можно проверить собственные знания…

— Мама, проверять свои не всегда интересно, — вмешалась Пепа. — Гораздо интересней поймать на какой-нибудь ерунде другого.

— Я в этом не уверена, — ответила Оэта, — но… пусть будет по-твоему. Кроме того, на этих автоматах можно решить задачу, доказать теорему и многое другое.

Она рассказывала еще немало технических подробностей, но Виктору больше всего понравилось замечание Пепы. В самом деле, в школе иногда бывает так, что гораздо интересней доказать своему соседу или приятелю, что он не знает материала, чем, выучив этот же самый материал самому, зарабатывать на ответе пятерку или четверку. Есть в этом что-то… такое… не совсем понятное, но в общем-то интересное. Как бы спортивное. Ведь всегда приятно выйти победителем, хоть на спортивной площадке, хоть в счетном споре с соседом.

Пока он раздумывал над этим, они минули вестибюль и пошли коридором — длинным, чинным, ну точь-в-точь таким, каким был коридор в той самой школе, в которой учились земляне. Только дверей в нем было гораздо больше и они довольно часто открывались.

За дверями виднелись небольшие комнаты с партами или столами, шкафы с приборами, какие-то таблицы и картины и конечно же привычные классные доски — матово-черные и солидные. А по бокам — экраны.

В этих комнатах, за этими столами или партами сидел самый разнообразный народ: то малыши, то средние по возрасту ребята, а то и почти взрослые парни и девушки. И в каждой группочке был кто-нибудь постарше.

— Так это же самые обыкновенные классы! — воскликнул Андрей и обернулся к Крайсу: — А ты говорил, что у вас не учатся.

— Н-ну… я говорил не совсем так. Учатся, конечно…

Крайсу было не по себе. Он стал часто оглядываться по сторонам, словно опасаясь какой-то нерадостной встречи.

Оэта внимательно посмотрела на ребят и едва заметно усмехнулась:

— Видишь ли, Андрей, ты прав в одном. Мы идем по бывшей школе. Но теперь она у нас как клуб. Другое дело — чем в этом клубе занимаются… Вот поэтому-то мы и идем не спеша, поэтому, наверное, так волнуется Крайс.

— Обыкновенное явление, — передернула плечами Пепа, — Крайс, как всегда, наобещал своим малышам и ничего не подготовил. Ведь так, Крайс?

— Нет, почему же ничего… Кое-что я подготовил… — Он вдруг разозлился: — И потом, когда бы я, интересно, готовил? То, понимаешь, в поле, то опять-таки эта отариевая война… Вот времени и не хватило.

— Раньше нужно было думать. А то ты вечно все делаешь в последнюю минуту.

— А знаешь, Крайс, — сказала Оэта, — я бы начала с того, что вместе с Пепой рассказала бы малышам, как проходило сражение. По-моему, это и есть самое интересное. А все остальные занятия ты проведешь завтра.

Виктор только покосился на Крайса, а Андрей, конечно, не выдержал:

— Так ты что, сам проводишь занятия?

— А как же иначе? — пожал плечами Крайс. — Я ж тебе говорил, что у нас так: ребята работают, а взрослые учатся. Вот и мы — каждый обязательно еще и учитель.

— И сколько ж у тебя учеников? — почти с уважением спросила Валя.

— Четверо… сейчас. А иногда даже двое. Как когда… смотря по каким предметам.

Андрей кое-что начинал понимать и потому спросил:

— Значит, тебе сегодняшняя геометрия нужна была для того, чтобы позаниматься со своими ребятами?

— Не-а… Геометрия для меня нужна. У меня и у Пепы знаешь какой старший товарищ! И геометрию, и математику, да и физику сплошь знает. С ним очень интересно.

— Выходит, и у тебя есть учитель? — слегка разочарованно спросил Андрей.

— Подождите, ребята, — остановила их Оэта. — Я попробую объяснить землянам главное. Как вы думаете, зачем нужны знания?

— Н-ну-у… это… — начал было Андрей, но примолк.

Вступил Виктор:

— Чтобы жить.

Оэта внимательно и уважительно посмотрела на него:

— Правильно! Знания нужны для того, чтобы жить. Без знаний просто не проживешь. Ведь даже сев за накрытый стол, ты без знаний можешь остаться голодным — не будешь знать, что можно и нужно есть, а чего нельзя. Это только так кажется, что можно прожить без знаний. А на самом деле знания везде, всегда и во всем. И чем их больше, тем интересней жизнь. Но у знаний есть одна печальная особенность: если они становятся ненужными, они забываются. Что делаете вы, когда что-нибудь забываете?

— Как что? Повторяем! Выучиваем! — сказала Валя.

— А это очень интересно — повторять и выучивать?

— Не знаю… Пожалуй… не очень…

— Ну вот! У нас на Планете это поняли. Поэтому старшие ребята всегда занимаются и играют с младшими. И конечно, старшие чему-то учат младших. А когда учат, то невольно повторяют забывающиеся знания. И всем от этого хорошо. И тем, кого учат, и тем, кто учит. Знания закрепляются. Вот и Крайс и Пепа работают с малышами, а с ними работают старшие ребята. И так у нас все.

Кое-что начинало проясняться. Такая школа землян очень заинтересовала и постепенно увлекла. Ведь пока они шли, кругом бурлила и кипела жизнь. Кто-то пробегал, откуда-то слышался смех, кто-то стоял у экрана и решал задачу, а где-то рядом о чем-то спорили.

У одной из дверей Крайс остановился и с мольбой посмотрел на Оэту. Та кивнула и улыбнулась:

— Не бойся. Попроси Пепу рассказать, что сегодня произошло. Только все по порядку и все честно. А ты поможешь Пепе. А потом… Потом вы сами поймете, что нужно делать. Не трусь.

Крайс нерешительно кивнул и стал медленно приоткрывать дверь. Оказалось, что комнатка была битком набита ребятами. Все закричали и завопили:

— Давай, Крайс!

— Пела, рассказывай!

— Что там случилось?!

— Какие земляне?

Оэта повела ребят дальше:

— Не нужно им мешать. Видите, сколько у них сегодня слушателей! Они будут очень заняты.

Потом земляне шли по странной школе-клубу и смотрели, как ребята работают в мастерских и даже на кухне — разделывают продукты и приготовляют полуфабрикаты. Валя сейчас же отметила:

— Это, наверное, отсюда продукты и поступают на склады, а уж со складов по квартирам?

— Совершенно верно. Ведь ребята должны научиться всему, что должен уметь делать взрослый человек.

— Да… — вздохнул Виктор. — Выходит, нужно не только знать, но и уметь.

— Вот именно! — кивнула Оэта. — Знать и уметь! В этом и есть настоящее счастье.

Школа-клуб жила своей жизнью. В спортивных залах и на открытых площадках шли сражения, в музыкальных комнатах играли и пели. Взрослые — учителя или воспитатели — как-то не попадались, хотя иногда и мелькали в окружении ребят. Здесь жила и действовала своя, ребячья республика, со своими законами и со своими обычаями, которые все больше и больше нравились землянам.

Уже на обратном пути они зашли за Крайсом и Пепой. Дверь в их комнату была приоткрыта, но в комнате царила мертвая тишина. Пепа сразу увидела мать и вышла в коридор.

— Знаешь, ма, мы решили написать сочинение. Тема такая: «Как бы поступил я, очутись на месте…» — Пепа покраснела и быстро прошептала: — Нет, ма, я, честное слово, не хвалилась. Я просто дополняла Крайса. Так вот: «Как бы поступил я на месте Крайса, или Андрея, или… меня…» Мам! — взмолилась Пепа. — Я знаю, что я тут неправильно сказала. Нужно было точнее. Но это же такое… Представляешь — ребята пишут сочинения и думают, как они поступили бы на моем месте.

Оэта погладила дочку по голове и сказала:

— Хорошо. Хорошо придумали. Об этом сочинении будут долго и интересно говорить и обсуждать его.

К Оэте подбежал шустрый мальчик в яркой, даже, можно сказать, пронзительной рубашке и сказал:

— Из океана передали, что к вам едут гости.

— Спасибо, — ответила Оэта и задумалась. Потом она усмехнулась и предложила землянам: — Знаете, в клубе мы еще побудем, а вот познакомиться с нашими гостями вам будет очень интересно.

— Крнты приезжают? — спросила Пепа.

— Скорее всего.

— Мама, тогда я с вами.

— Нет, Пепа. Ты и Крайс останетесь — вас ждут. И грши уедут не сразу… Раз уж выбрались…

Глава 17

Столкновение во вселенной

На пороге школы-клуба все невольно остановились. Со всех концов необъятной равнины, окружавшей поселок, не торопясь шествовали в одиночку, а больше группами усталые лятуи. Они останавливались неподалеку от доилен и нетерпеливо переминались с ноги на ногу.

— На дойку собираются, — сразу определил Андрей. — Значит, в школе будет перерыв…

— Нет, перерыва не будет, — покачала головой Оэта. — Переменки каждая группа делает, когда она хочет. Просто на дойку придут дежурные ребята, кому доверена эта работа. А с ними, может быть, и младшие, те, с которыми они работают.

Андрей переглянулся с Виктором, и оба вдруг почувствовали, что им тоже хочется повозиться с такими замечательными животными, как лятуи. Но к сожалению, они были только гостями в этом несколько странноватом мире. А гостям далеко не всегда предоставляется такое почетное право — поработать в свое удовольствие!

И они пошли к дому Оэты. Валя спросила:

— А почему бы нам не воспользоваться машиной? У вас же они не личные или, как у нас говорят, частные. Они же у вас принадлежат всем.

— Разумеется, можно! Если вам хочется. Но я подумала, что в такой вечер приятно пройтись…

Конечно, каждый из землян мог сказать, что ему гораздо приятней пройтись… Особенно в порядком надоевшем костюме, а не ехать в машине, в которой они, кстати, так и не покатались. Но они ничего не сказали. Они только вздохнули и пошли вместе с Оэтой по цветным дорожкам.

А вечер и в самом деле был необыкновенен. Темно-оранжевое небо, смутные купы деревьев, лучащиеся светом свободно разбросанные дома поселка или маленького городка, и над всем этим — незнакомая суровая россыпь странных звезд и созвездий. Они не походили на земные — светлые до голубизны, перемигивающиеся и как бы робкие.

Здесь они были крупные, разноцветные — алые, зеленые, багровые, пронзительно-голубые и еще какие-то. Но самое главное, здешние звезды казались не то что большими или солидными, а как бы даже нахальными. Они словно вышли из общих рядов, распустили мохнатые крылья-лучи и закрыли всякую иную звездную мелочь. И висели они так близко друг к другу, что казалось, будто они связаны своими разноцветными лучами.

А над горизонтом висело великое скопище больших и малых звезд и звездочек. Их лучи переплетались в сплошную светящуюся дымку — разноцветно-трепетную. В этой массе не виделось, а ощущалось какое-то огромное небесное тело, которое притягивало, держало и в то же время освещало и отталкивало все это лучащееся скопище.

Такого земляне никогда не видели, поэтому они приостановились и уже не обращали внимания ни на лятуев, ни на темно-оранжевое небо, а смотрели на удивительную, словно живую, звездную дымку над горизонтом. Она влекла и волновала, заставляла всматриваться и тревожно угадывать, что там, в ее глубине…

Оэта посмотрела на притихших ребят и тоже стала задумчиво глядеть на горизонт, потом встряхнулась и сказала:

— Знаете, долго смотреть туда не следует.

— Почему? — удивилась Валя, хотя она и чувствовала, что к этой дымке привлекает не только ее красота, но и еще нечто необыкновенное, неиспытанное, чего, вероятно, не испытывал никто на оставленной Земле.

— Мы еще сами не знаем, что именно нас, как и вас, влечет туда, но только смотреть в этот центр соседней галактики не только приятно, но и опасно.

— Почему же опасно, если приятно?

— Не знаю… Ни я не знаю, ни наши ученые… Есть различные предположения, но… все они пока что не точны. Просто… просто, когда долго смотришь на этот центр, начинает кружиться голова, путаются мысли, не хочется ни спать, ни двигаться, а только смотреть и смотреть… Вначале, когда мы сюда прилетели… Вернее, не мы, а наши предки, было много случаев… психических отклонений. Потом привыкли, научились не смотреть подолгу, и все обходится.

— Значит, это центр нашей Галактики? — спросил Виктор.

— В том-то и дело, что не нашей. Это соседняя галактика, и, кажется, край нашей Галактики постепенно врезается почти в ее середину. Мы, то есть наша Солнечная система, находимся очень далеко от центра нашей Галактики, можно сказать, на самой ее окраине. Вот почему у нас старое солнце — оно уже догорает, и свет у него не белый, как…

— Как у нас! — сейчас же вмешался Андрей. — Но у нас, правда, нет центра Галактики, но зато есть Луна. И когда она полная, если долго смотреть на нее, так тоже…чувствуешь себя странно… Говорят, что, если долго смотреть на нее, можешь стать лунатиком.

— А это что такое, — удивилась Оэта, — лунатики?

— Это такая болезнь. Человек спит, а может ходить по карнизам, лазить по деревьям и ничего не чувствовать и потом ни о чем не помнить. И болезнь эта появляется только в полнолуние.

— Ну что ж… — кивнула Оэта. — Может быть. Это показывает, как близки мы, мёмбяне, и вы, земляне.

Они помолчали, и Виктор, оглянувшись на звездную дымку, задумчиво произнес:

— А еще у нас есть Млечный Путь…

— А это что такое — Млечный Путь?

Пришлось объяснять, что такое Млечный Путь. Оэта кивнула:

— Да. Так и должно быть. Ваш Млечный Путь — это одна из ветвей нашей с вами общей Галактики. Но мы, наша Мёмба, находимся в стороне от этой ветви и, значит, от вашей Земли.

— Значит, мы не врежемся в чужую галактику? — с надеждой спросила Валя.

— Не знаю… — очень серьезно ответила Оэта. — Но если даже и врежетесь, то это произойдет через много-много тысяч лет.

Они помолчали, потому что никто из них не представлял себе, что значит много-много тысяч лет и каким образом Галактика может врезаться в соседнюю.

Разумные существа в конце концов могут многое понять, высчитать и определить. Но представить себе, соразмерить с ним свою жизнь они умеют далеко не всегда. Что-то мешает этому в самом человеке. Виктор обратился к Оэте:

— Вы начали говорить о нашем солнце.

— Да-да… Вы ведь, наверное, знаете, что галактики образуются оттого, что где-то в глубине Вселенной собираются сгустки материи огромной величины. Сила притяжения, гравитация вынуждает материю сжиматься все сильней и сильней, пока не происходит взрыв. Материя не выдерживает напряжений и разлетается в разные стороны мельчайшими частичками, огненным туманом. И вот когда они теряют энергию, замедляют разлет, то постепенно собираются в атомы, потом в молекулы и так далее, пока не образовывают солнце, планеты и прочее. Но, как вы сами понимаете, первыми начинают собираться те частицы материи, которые первыми вылетели из места взрыва и улетели дальше всех. Значит, и первые планеты, и первые солнца, и их системы образовались не в центрах галактик, а на их окраинах. Наша Солнечная система образовалась раньше вашей, и у нас цивилизация — наука, техника, искусство — несколько выше, чем у вас. Когда-то наши ученые разыскивали братьев по разуму вокруг себя. Потом стали искать только на окраинах Галактики и нашли их. Есть цивилизации и повыше нашей, они многое передают нам. Правда, сейчас они очень заняты — их Солнечная система врезалась в соседнюю галактику. А есть цивилизации и послабее нашей и даже вашей. Они еще будут учиться у нас или у вас…

— А тем, которые… в чужой галактике, почему им сейчас трудно? — спросил Виктор.

— Они опасаются, что их может притянуть к себе какая-нибудь другая, более мощная планета или солнце, и тогда цивилизация может погибнуть…

— И что же они делают?

— Готовятся к борьбе за существование своей планеты. Они и научили нас заранее готовиться к этой борьбе. Вот почему мы перестроили свою жизнь. Вы уже заметили, что у нас работают с самых малых лет. Все организовано так, чтобы даже дети, постепенно овладевая знаниями и умением, могли обеспечить жизнь. А взрослые учатся. Точнее, стараются разгадать все новые и новые тайны природы. Вот и ваш неожиданный прилет задал загадку нашим ученым. Мы с вами беседуем, а наши ученые уже наверняка связались со Старшей Цивилизацией, консультируются у нее, стараются сами разобраться, как, каким образом вас занесло на Мёмбу. Вот так мы и живем — учимся, работаем, а главное, готовимся к тем дням, когда всем нам придется потрудиться над тем, чтобы спасти свои обжитые планеты. И может быть, для этого нам придется поменять Солнечную систему.

— То есть как это поменять Солнечную систему? — опешил Андрей.

— А просто… Впрочем, на словах очень просто. Когда дойдет наш черед втянуться в чужую, более молодую, чем наша, галактику, мы, вероятно, уже сможем в нужный момент изменить орбиту своей планеты так, чтобы она стала спутницей нового молодого солнца. Тогда наша цивилизация будет жить еще многие миллионы лет. А может быть, и миллиарды…

Оэта сказала это так мечтательно и уверенно, что все земляне очень захотели поверить в это, но представить себе, как это можно сменить солнце и прожить еще миллиард лет, они не могли…

Оэта заметила их смущение и рассмеялась:

— Это действительно трудно, а иногда и невозможно представить себе такое. Умом эту механику еще кое-как понять можно, но вот представить… Вот почему, ребята, на Мёмбе у нас такая система обучения. Дети с малых лет сталкиваются не столько с книжными знаниями, сколько с практическими. Они учатся не только знать и уметь, но и, что самое главное, понимать. У нас уже пришла такая жизнь. Нет сомнения, что когда-нибудь будет такая жизнь и у вас. Ведь человечество, если оно постоянно развивается, всесильно. Оно все поймет, и все сумеет, и все сделает. Например, сменит свое солнце. А может быть, даже создаст его заново. Но для этого нужно уцелеть в гигантской борьбе космических сил — в данном случае в борьбе двух галактик.

Они медленно шли по слабо светящимся разноцветным дорожкам, фонари на улице не горели — небо лучилось так ясно, что все было видно, как видно на Земле в рассвет. И тут, из этих словно рассветных сумерек, появились четыре довольно странные не то автомашины, не то вообще неизвестно что. Это «что-то» катило по дороге и вскоре поравнялось с Оэтой и землянами. Оэта вдруг всплеснула руками и бросилась наперерез этим странным аппаратам.

Глава 18

Новые знакомые — грши

— Всем семейством! Как это здорово! — закричала Оэта, и аппараты остановились.

Земляне рассмотрели их. Обтекаемые, блестящие, похожие на торпеды на маленьких колесиках, они ехали потому, что те, что сидели… или лежали в них, отталкивались от дороги ластами или плавниками. Словом, это были самокаты.

Их было четыре, этих самоката: два больших и два поменьше. И в каждом из них сидело по рыбе. Самой обыкновенной рыбе — с длинной мордой, с передними не то плавниками, не то ластами, которыми рыбы отталкивались от дороги. Боковыми плавниками рыбы держались… Нет, это не совсем верно… Они не держались за рулевое колесо. Само рулевое колесо служило им как бы подставкой. Передние ласты, или плавники, лежали на его ребристой поверхности и, видимо, при необходимости поворачивали колесо.

Затем, как и у всех порядочных рыб, у них были спинные плавники и могучий хвост. И вот как раз хвост и смутил землян. Он все время был в движении, то слегка извивался, то дергался, то просто ходил из стороны в сторону. И в этом случае над хвостом, внутри самоката, летали воздушные пузырьки, какие бывают в аквариумах. Похоже, что самокаты были наполнены водой, и в этой воде, как истые рыбы, лежали их пассажиры.

Все оказалось настолько неожиданным, что земляне только переглядывались и даже не пытались разобраться в происходящем. А тут еще под шлемами вместо обыкновенных человеческих голосов, которые переводил для ребят автоматический лингвист-переводчик, стали перекатываться какие-то клокочущие взрывные звуки.

— Нет-нет! Что вы! — вдруг раздался голос Оэты. — С Пепой все в порядке. Все обошлось вполне благополучно.

Под шлемами опять прокатился залп клокочущих, рычащих и присвистывающих звуков. Похоже, что эти рыбы что-то говорили. Во всяком случае, Оэта им ответила:

— Нет, и с землянами все в порядке.

Снова залп звуков и ответ Оэты:

— Да вот же они! Вместе со мной!

Самокаты, словно по команде, развернулись и приблизились к землянам. Валя невольно подалась назад, а Виктор, как настоящий мужчина, сделал шаг в ее сторону, словно пытаясь прикрыть ее собой.

— Нет, нет! Здесь вы не познакомитесь! Поедем сейчас к нам, и там все произойдет самым наилучшим образом. Кстати, вы поезжайте вперед, устраивайтесь, а мы подойдем.

Самокаты не слишком охотно, приостанавливаясь — причем под шлемами в эти секунды опять раздавался шип, свист и рычание, — все-таки покатили в сумерки. Андрей не стал ждать и спросил сразу:

— Кто… что… эти… это такое?

Оэта улыбнулась:

— Это наши морские друзья. Семейство Крнтов.

Собственно, это ребята так перевели для себя фамилию этого странного семейства. На самом деле буквы «ы» в их фамилии как бы и присутствовали, но в то же время это были не настоящие «ы». Они клокотали и подсвистывали. «Р» перекатывалось, а «к» и «н» казались длинными и певучими.

— Может быть, вы объясните нам поподробней? — попросил Виктор. — Ведь они очень напоминают наших дельфинов. У нас на Земле тоже говорили, что дельфины страшно умные животные и умеют дружить с человеком.

— Ну, если и у вас есть подобные же… создания, то мне тогда будет не так уж трудно. Понимаете, когда наши предки прибыли на эту планету, они сразу же познакомились с этими милыми морскими обитателями. Постепенно зародилась дружба… Кстати, ребята, как у вас понимается дружба?

— Н-ну… дружба, — почему-то надулся Андрей, — она и есть дружба.

— А точнее?

— Это когда человек тебе нравится, когда он все понимает, что с тобой происходит, — торопливо, словно заученный урок проговорила Валя. — А когда трудно, то поможет и всегда скажет правду в глаза.

— А ты сама очень любишь говорить правду в глаза?

— Я? — искренне удивилась Валя. — Конечно!

— А когда говорят правду тебе в глаза?

— Я не знаю… мне еще не говорили.

— Никогда-никогда?

— Нет, почему же… было такое, что кое-кто из девчонок говорил, что она говорит правду в глаза, но я же знаю, что это не была правда, а просто сплетни. Или такое, на что не стоит обращать внимание.

— Ты согласен с ней, Андрей?

— Ну, вообще-то… Правду, и верно, не всегда приятно выслушивать. Но уж если сказал друг, то она хоть и неприятна, а подумать над ней стоит. Но главное не в этом. Главное, чтобы друг всегда пришел на помощь, чтобы он себя не пожалел ради друга. Вот что главное!

— А как думаешь ты, Виктор?

— Мне кажется, что самое главное в дружбе — равенство. Пусть кто-то один в чем-то более сильный, но другой зато в другом, а вместе они вдвое сильнее. И еще, если ты друг кому-то, так ты ему во всем поможешь, даже когда он и не просит. И лучше, чтобы он даже сам не заметил этой помощи… Потому что ведь это же даже приятно — помочь другу, защитить его.

— Выходит, не ждать, когда тебе поможет друг, а самому помочь другу?

— Да. И еще… Я не знаю, как там насчет правды в глаза… Ну пусть я скажу или мне скажут эту самую правду — ну и что? Что ж, я ее сам не знаю, что ли? Я-то ее знаю, только понимаю неправильно. Значит, настоящий друг не будет резать в глаза, а поможет разобраться в этой самой правде, поможет найти в ней неправду, ошибку, а потом поможет ее исправить, а неправду изгнать.

Оэта потрепала Виктора по плечу и сказала:

— Вот такое определение дружбы — пусть даже неполное — мне нравится больше всего. Не самому ждать помощи, а идти на помощь другу. В этом главное. Ну вот, а теперь посудите сами — мы пришли на Мёмбу с очень большими знаниями, великолепной техникой, а морские обитатели как жили миллион лет до нас, так и продолжали жить. Но они были добрые и, когда поняли, что нам, например, нужна рыба, сразу стали помогать нам ее ловить. Понимаете? Они умели ловить рыбу лучше нас, и они стали нам помогать. Мы их не просили. Они сами пришли нам на помощь. А мы им помогли в другом. И так, постепенно, завязалась дружба. Мы бываем в гостях у них, они иногда бывают у нас.

— Выходит, вы у них чаще? — ревниво спросила Валя, которая почувствовала, что она в чем-то уронила себя в глазах Оэты.

— Да. Гораздо чаще.

— А почему?

— Да потому, что нам сделать это гораздо легче. Видите ли, они приспособлены для жизни в воде. И стоит им выйти на сушу, да еще при нашем очень жарком климате, как у них начинает высыхать и трескаться кожа. Мы сделали для них вот такие, как вы видели, самокаты с водой. Но и в них долго они пребывать не могут — вода же нагревается. Вот почему на суше им неуютно и неудобно. А нам проще — наши костюмы позволяют нам дышать под водой, плавать, работать. Значит, мы в гораздо лучшем положении, чем они. Выходит, справедливо, что мы чаще бываем у них, чем они у нас.

За этим разговором-спором они не заметили, что дошли до дома Оэты. За столом уже сидели… Да нет, не сидели, а как бы стояли на хвостах и в то же время опирались на стенки изогнувшегося самоката морские гости. К каждому из самокатов подходило два резиновых шланга. Из верхнего внутрь самоката подавалась свежая вода, а из нижнего она выливалась.

Теперь земляне могли рассмотреть морских обитателей как следует. Они и в самом деле очень походили на дельфинов. Такие же веселые, улыбчивые и в то же время острые глаза, такой же рот, почти все время растянутый в улыбке. И они откровенно пялились на землян, отчего всем троим стало почему-то неловко.

По-видимому, симпатичные морские жители что-то говорили, потому что в шлемах все так же посвистывало и поклокатывало, но земляне ничего не понимали и только украдкой посматривали на своих новых знакомых. Похоже, что не эти знакомые были диковинками, а именно они, земляне. И это очень смущало, мешало слышать то, что говорит Оэта. А Оэта спросила у мужа:

— Ты заказал электронные переводчики?

— Конечно! Их уже доставили.

И Оэта с мужем стали прилаживать на спины землянам какие-то кубики с проводами, которые присоединялись к невидимым клеммам на костюмах. После всего этого прилаживания и присоединения в шлемах что-то звонко, так, что даже в ушах зазвенело, щелкнуло, и земляне услышали голоса обитателей моря.

— …а самого маленького зовут Мрн.

Всем, кроме Вали, показалось просто неудобным сообщить, что они не слышали, как зовут старших. А Вале этого не показалось. Она хоть и потупилась, но спросила:

— А как зовут всех остальных? Мы ведь не слышали…

— Ах, извините, извините!

Воскликнул… Воскликнула… Ну как их, в самом деле, называть? Дельфинами? Рыбами? Или еще как-нибудь?

— Мы решили, что вы уже подсоединились к лингвисту-переводчику. Так вот все наше семейство — Крнты. Меня зовут Крнт, мою супругу — Вкн.

Вторая… Или второй? Ну, словом, то, что сидело рядом с первым — более полное, с лукавыми и добрыми глазами, мило улыбнулось и качнуло изящной головкой.

— Мою дочь — Дбн.

Очень миленькое создание похлопало веками и, вместо того чтобы поклониться, как положено, когда тебя представляют незнакомым, вдруг страшно засмущалось и стало сползать куда-то вниз — наверное, под ним подкосился хвост. В самокате поднялось легкое волнение и пробежали пузырьки воздуха. Сейчас же раздался довольно строгий голос Вкн:

— Сядь как следует!

Все это землянам очень понравилось, потому что каждый из них не раз попадал в такую же нелепую историю, когда в дом приходили незнакомые гости и папа или мама выводили тебя напоказ. Почему-то становилось стыдно, хотелось провалиться сквозь землю или, в крайнем случае, испариться. И когда ты от смущения начинал елозить или, что еще хуже, как утверждали родители, кривляться, немедленно следовал подобный же оклик: «Веди себя как следует!»

Словом, земляне сразу почувствовали симпатию к младшей Крнт.

И тут всех удивил самый младший, Мрн. Он неожиданно пробасил:

— Как зовут меня, вы уже знаете. А как зовут вас?

«Бойкий парень», — решил Виктор и назвал себя.

«Надо же, не тушуется», — подумал Андрей и сказал свое имя.

«Интересно, сколько ему лет?» — прищурилась Валя и представилась:

— Валя.

Потом выясняли, как земляне перенесли путешествие на Мёмбу, восстанавливали картины битвы с отариями, причем папаша Крнт несколько раз принимался рассказывать, как они разволновались, когда узнали об этой вылазке отариев, и особенно после того, как стало известно, что в переделке побывала Пепа.

После второго вторжения в разговор из-под стола послышались шлепки: очевидно, супруга Крита старалась образумить своего чересчур разговорчивого супруга. При этом Валя подумала, что в их семье все наоборот: папа останавливает разговорчивую маму.

Виктор вспомнил, что положение у них в семье полностью соответствует положению в семье Крнтов. Андрей ничего не подумал, потому что в их многодетной и веселой семье все говорили сколько хотели, а еще потому, что ему и самому очень хотелось поговорить.

Вторжения прекратились, и разговор потек более целенаправленно. Вспомнили о погоде («У вас очень-очень жарко!» — единодушно определили Крнты), поинтересовались жизнью на Земле (здесь, конечно, блистал Андрей), обсудили последние сводки галактического взаимопрохождения (в этом случае самым осведомленным оказался отец Пепы). Пока разговаривали, как-то никто не заметил, что Оэты в комнате нет. Она появилась со столиком на колесах, уставленным тарелками, блюдами и бутылками.

Крнты заметно оживились — заворочались в своих самокатах, поднимая целые гирлянды пузырьков. Валя вскочила и стала помогать хозяйке разносить тарелки. Крнты на что-то нажали передними плавниками-ластами, и над столом, из самокатов, выдвинулось нечто похожее на механическую руку — блестящие шарнирные манипуляторы. Крнты очень ловко управляли ими. Они придвинули тарелки и, главное, специальные стаканы с длинными носиками, похожими на чайники, но без крышек. Объяснять, зачем им понадобились такие стаканы, не требовалось. Стоило взглянуть на них…

Вот опять! Как назовешь то самое место, на котором находится нос, рот, глаза и так далее? Если оно, это место, человеческое, так всем понятно: лицо. А вот у дельфина? Ведь назвать их лицо мордой нельзя. Морда бывает только у животных или рыб. А перед землянами сидели очень симпатичные, веселые создания, умело поддерживающие общий разговор и умеющие прекрасно вести себя за столом. «Морды» у таких быть не может. Но и назвать переднюю часть их головы лицом тоже как-то… не поворачивался язык. Что-то мешало… Но все-таки это, скорее, было лицо.

Так вот, стоило взглянуть на их лица, как можно было сразу понять, что пить из стаканов, даже при помощи манипуляторов, им трудно, потому что их нос не только нависал, но и выдвигался над ртом и мешал стакану.

Пока земляне соображали, что к чему, Оэта с Валиной помощью разложила по тарелкам первые блюда. Это оказалась жареная рыба, и морские обитатели, отлично орудуя вилкой, уплетали рыбу за обе щеки. Потом шли салаты, фрукты и всякие сладости.

Крнты переглянулись и, словно по команде, заёрзали.

— Большое спасибо, но нам нужно собираться, — сказал папа Крнт. — У нас сегодня ночное дежурство по рыбьей стае. А вы ведь сами понимаете — после сегодняшнего бунта отариев ожидать можно всякое.

И странно, мёмбяне поступили совсем не так, как поступили бы в подобных случаях земляне. Мёмбяне не стали удерживать гостей, просить посидеть еще полчасика. Все люди поднялись со своих мест, а Крнты, наоборот, опустились в своих самокатах на пол. Пепин папа отключил шланги, и старый Крнт обратился к землянам:

— Мы убедительно просим вас завтра с утра к нам. Вам это не будет в тягость? Разумеется, если вам разрешат. Как вы на это смотрите?

Как могли смотреть земляне на подобное предложение? Конечно же они радостно закивали, с мольбой посматривая на Оэту. Но та довольно сурово отрезала:

— Посмотрим завтра. Сейчас ничего обещать нельзя.

— Но если можно, то мы очень просим. На вас ведь хотят посмотреть все наши грши.

И тут только земляне поняли, что подводные обитатели называются грши. А Крнты — это всего лишь фамилия Пепиных гостей.

Они простились, и грши покатили на своих самокатах к далекому морю. А Оэта показала на стоявшую у подъезда машину:

— Вы ведь хотели прокатиться? Поехали.

Земляне уселись в самый обыкновенный автомобиль. Хлопнули дверцы, и они поехали в свою странную комнату.

На этот раз все заснули.

День выдался очень интересный, но и не без неожиданностей.

Конец первой части

Часть II

Глава 19

Морские дороги

Океан открылся сразу, как только машина перевалила через прибрежную горную гряду. Земляне ожидали увидеть необозримое сине-зелено-голубое пространство с пенными барашками — дул довольно крепкий ветер, — но все оказалось не так.

Океан разлегся, как необозримая медная доска или как пшеничное, а скорее всего, как ржаное поле. Он отливал тусклым, оранжевым золотом, а изнутри светился нежнейшей зеленью. Но голубизны или синевы не просматривалось. На нем, как и положено, вскипали барашки волн, их белизна казалась серебряной.

Земляне несколько разочарованно переглянулись. Поуэн — муж Оэты — заботливо спросил:

— Вы ожидали иного?

— Почему он… не синий? — спросила Валя.

— Вполне естественно… Ведь цвет воды зависит от цвета неба. А мёмбянское небо, как вы уже, наверное, заметили, оранжеватое.

— Понятно… — вздохнул Андрей. Он никогда не бывал на море, а тем более у океана, и поэтому ему стало очень обидно — впервые в жизни увидеть океан и сейчас же узнать, что он совсем не такой, какой видели люди на Земле.

Машина спустилась к легкой пристани, вокруг которой плескались волны. Потянуло запахами водорослей, соленой рыбы и всем тем, чем пахнет море. Дышать, даже в костюмах, стало как-то привольней и вкусней.

Над длинными волнами то и дело показывались спинные плавники, иногда мелькали тела морских обитателей.

— Нас уже ждут, — сказал Поуэн.

— Но это, кажется, не Крнты, — заметила Оэта.

Машина остановилась, и все вышли на прибрежный песок. Он показался ласковым, светился алыми и золотыми искорками, и от него шел запах моря и тепла. Потом они поднялись на причал. Оэта, Крайс и Пепа стали надевать точно такие же, как и у землян, комбинезоны. Откуда-то появился мёмбянин в плавках. Он отливал старинным тусклым серебром. Молча мёмбянин осмотрел всех и по очереди стал подводить каждого к каким-то шлангам и подсоединять эти шланги где-то под мышками.

Внутри костюмов зашуршало, и они стали надуваться. Стало трудно делать выдох, и это показалось таким странным и опасным, что Валя, например, с испугу даже закашлялась. Мальчишки только покраснели от натуги, но не показали и виду, что им неудобно.

Дежурный по причалу обошел каждого со всех сторон, посмотрел на приборы у шлангов, покивал и стал отсоединять шланги. Дышать, вернее, выдыхать стало полегче, но костюмы слегка топорщились. Заметив смущение ребят, Поуэн объяснил:

— Создали воздушную подушку между двумя слоями костюма. При погружении на глубину эта воздушная подушка предохранит от излишних давлений. И, что еще важней, когда будете подниматься с глубины, она не позволит вам заболеть. В основном, рабочем, объеме костюма будет постоянное давление.

Конечно, если бы им объяснили, что такое объем костюма, какой это болезнью они могут заболеть и почему все будет в порядке, на душе стало бы, как говорится, муторно. Но они не понимали очень многого, а мёмбяне не объяснили им, потому что для них самих все было ясно и понятно, и они просто не могли подумать, что на далекой планете Земля есть люди, которые не знают, что чем глубже ныряет человек, тем сильнее повышается давление воды на каждую клетку его тела.

А ребята не знали, что даже водолазы в специальных костюмах, не говоря уж об аквалангистах, должны подниматься с глубины очень постепенно, не спеша, чтобы их организм привык к изменению давления. Если этого не сделать, то вначале может пойти кровь из носа и ушей, а если глубины будут большими, то может закипеть кровь в венах, и человек погибнет. Вот почему на Земле аквалангистами, а тем более водолазами могут быть только очень дисциплинированные и смелые люди. Там, под водой, каждая промашка, шалость или поспешность может окончиться трагически. Морские глубины не терпят легкомыслия и не прощают даже первой ошибки…

Ничего этого и многого другого, связанного с морем и морскими глубинами, земляне еще не знали, и это их спасало от многих неприятных размышлений. Ведь мёмбяне сумели разработать такие костюмы, которые полностью предохраняли их от коварства морских глубин.

Между тем темно-серебряный мёмбянин проверил всех акванавтов и разрешил спускаться под воду.

Первой, конечно, бросилась в воду Пепа. За ней хотела спуститься по лесенке Валя, но сделать это сразу она не решилась — что-то останавливало ее. Тогда нырнул Крайс, вынырнул и протянул Вале руку. Так, держась за его руку, Валя спустилась по лесенке в воду. Андрей двинулся за ней — довольно осторожно и не спеша. Виктор смотрел на них и думал:

«Мёмбяне ныряют точно так же, как мы ныряем в речку. Поскольку они похожи на нас как две капли воды, только цвет кожи у нас другой, значит, ничего страшного они не видят. Почему же должен видеть страшное я?»

И он не раздумывая оттолкнулся от настила и сделал «ласточку» совсем так, как делал каждый раз, когда нырял в воду своей реки.

Конечно, как и всякий ныряющий на Земле, он зажмурил глаза и бешено заработал ногами и руками. Дыхание он, конечно, сдерживал, ведь именно к этому он привык на Земле. И уж когда стало не хватать воздуха, он открыл глаза, надеясь увидеть светлую поверхность воды, на которую ему предстояло всплыть, она оказалась довольно далеко, а воздуха становилось все меньше и меньше. Задыхаясь, Виктор рванулся вверх, к поверхности, к воздуху и солнцу. Пусть чужому, остывающему и потому оранжево-красному, но все-таки солнцу.

Вынырнув, он сделал судорожный вдох и, когда в глазах перестали кружиться разноцветные шарики, вдруг подумал:

«А зачем я так рвался на поверхность? Ведь в этом костюме можно и нужно дышать под водой». Но хоть он и знал это, хоть и верил в костюмы серебряных людей, все-таки побаивался. Вера верой, а проверка проверкой…

Виктор подплыл к сваям, на которых стоял причал, взялся за одну из них и стал медленно, перебирая руками, погружаться в воду. Сам того не замечая, он все-таки затаивал дыхание, а когда поймал себя на этом, разозлился.

«Как будто трушу». А он не любил быть трусом…

Виктор решительно втянул в себя воздух. Дышалось как всегда. Он спустился поглубже, в оранжево-зеленоватую толщу воды, и вдохнул еще раз. Все в порядке! И он пошел и пошел куролесить под водой, перевертываясь с боку на бок, кувыркаясь и просто плавая.

Им овладевало ни с чем не сравнимое чувство сознательной невесомости. Сознательной потому, что, когда они летели к Мёмбе в плазменной бутылке, в ней тоже была невесомость, но совсем не такая. Там, в космосе, все было как-то не по-настоящему. Телом невозможно было управлять. Оно жило как бы само по себе, а ты — сам по себе. Хочется повернуть налево, а тебя несет вправо или вверх. Стараешься набрать высоту, а вместо этого плывешь вниз.

Здесь, в воде, тело было тоже почти невесомым, но оно полностью подчинялось приказаниям разума, подчинялось каждому движению руки или ноги. Можно было плыть куда хочешь и как хочешь — тихонько или, наоборот, быстро. И даже сопротивление воды, некоторая плавность, замедленность движений были необыкновенно приятны — сам себя чувствовал сильным и умелым. И когда он почти уверился и в своих силах, он увидел, что под ним промелькнула длинная округлая тень. Потом она появилась рядом и сразу же отошла в сторону.

«Акула!» — прежде всего подумал Виктор и рывком послал свое послушное тело вверх, к поверхности.

Когда он вынырнул, то прежде всего увидел встревоженное лицо Оэты и ребят, а потом уже услышал первый упрек на Мёмбе.

— Ну разве можно, не предупредив… — Это сказала Оэта, а Андрей закричал:

— Получается?

— Получается… Но… В общем, простите. Увлекся. Очень уж здорово!

Оэта видела его радостное и в то же время чем-то встревоженное лицо, улыбнулась и сообщила:

— Ребята сказали мне, что у вас в океане водятся страшные хищницы — акулы. Так вот у нас их нет. Есть отарии и мравиши — огромные морские змеи. Но они редко нападают на людей. Есть, конечно, другие хищники среди них, и очень ядовитые, есть и электрические рыбы, они могут убить не только человека, но даже лятуя, но мы их не боимся. И от электрических рыб, и от ядовитых надежно спасает костюм. И все-таки море есть море. В нем могут произойти совершенно неожиданные и неприятные истории. Вот почему у нас правило — мы никогда не плаваем в одиночку и почти обязательно в сопровождении гршей.

— Значит, это грш вился вокруг меня?

— Конечно! Я попросила присмотреть за тобой. Пожалуйста, ребята, будьте осторожны и… дисциплинированны. Без дисциплины вообще жить трудно, а в море без нее жить просто невозможно.

Оэта говорила правильные слова, но Андрей был бы не Андреем, если бы не приступил к самому главному — освоению подводного костюма. Он немедленно нырнул, но, видно, не совсем рассчитал свои силы, потому что, прежде чем погрузиться, долго болтал ногами в воздухе. Оэта терпеливо дождалась, пока он вынырнет, и впервые сказала достаточно строго:

— Я говорю не для своего удовольствия. Вам кажется, что все так просто. А ведь мы еще не включили на костюмах устройства для подводных переговоров. Но я сделаю это только после того, как мы потренируемся.

И они тренировались, убеждаясь, что серебряные люди не зря выдумали свои замечательные костюмы. Постепенно земляне почувствовали себя вполне сносно. Единственно, чего они боялись, так это того, чтобы взрослые не передумали и не прекратили эти тренировки. Но взрослые делать этого не собирались.

Привыкали земляне к воде довольно быстро, и постепенно перед ними стал приоткрываться подводный мир.

Глава 20

Причудливый мир

Прежде всего оказалось, что мир этот не так просторен, каким он кажется на поверхности. Светлый, радостно-прозрачный вблизи, он незаметно, но довольно быстро теряет свои очертания и пропадает в сумерках неподалеку.

Когда смотришь на море сверху, то невольно думаешь, что в его глубинах царит однообразие красок — ведь море одного цвета. А оказывается, что самый богатый луг или самые могучие тропические леса не имеют столько цветов и оттенков, сколько их в море. Ничего однообразного, ничего похожего друг на друга! Все разнится не только по форме, но и по цвету.

Фиолетовые, зеленые, голубые, в крапинку и в разводьях, огромные, уходящие в придонные сумерки и свободно плавающие водоросли; блестящие, переливающиеся и темные, матовые раковины; какие-то моллюски, медузы, мохнатые разноцветные морские астры и кактусы, но самое главное — рыбы!

Каких же только рыб нет в море на Мёмбе! Огромные, медлительные, в разноцветную крапинку-горошек, словно одевшиеся на ситцевый бал, они поодиночке важно проплывали в сторонке, надменно выдвинув вперед мясистые нижние губы и презрительно опустив уголки рта. Быстрые, юркие рыбки-шарики, отливающие неоновым светом — розовым, желтым, пронзительно-голубым и синим, с красными росчерками по бочкам, острые и чуть изогнутые посредине, как рыбы-сабли. А еще… Впрочем, даже перечислить всю живность, которая плавала, стояла в воде или проносилась мимо, просто невозможно — так ее было много и такая она оказалась разнообразная.

Кажется, море безмолвно. Только в шторм оно ревет и стонет. Но это ревет и стонет не море, а ветер. В тихую же погоду, особенно в штиль, нет ничего безмолвней морской глади. Даже в пустыне и то есть хоть маленький, но шум — срываются песчинки, ссыпаются барханы, движутся редкие насекомые, ящерицы, змеи… Море безмолвно. И конечно, каждый человек на любой планете, если он сам не побывает в море (не на море, на его поверхности, а в море, в его глубинах), всегда уверен, что оно безмолвно. Ведь недаром говорят: нем как рыба. А водоросли, как и всякие растения, безмолвны. Значит, в море просто некому и нечему звучать.

Но как только земляне стали осваивать глубину, как только им включили аппараты для подводной связи, оказалось, что морские глубины больше всего похожи на весенний лес, в котором все поет, шуршит и щебечет.

Ребята окунулись в разноголосицу необыкновенных звуков. Цоканье, стрекотание, пощелкивание, скрипение, взвизгивание, подвывание, лопотание, бульканье, уханье и еще десятки всяческих названий и оттенков. Поначалу они смущали землян, заставляли настораживаться, терять темп движения, вилять из стороны в сторону. Но звуков было так много, что постепенно они привыкли к ним и стали разбирать и далекие разговоры.

— Ну как там? Привыкли? — спрашивал кто-то незнакомый. А может, и знакомый. Но под водой звук несколько изменяется, да еще и распространяется гораздо дальше, чем в воздухе.

— Привыкают… — ответил благодушный голос.

— Пора двигать… А то ведь нас ждут.

Виктор понял, что переговариваются грши. Они ходили широкими кругами вокруг места тренировок. Сразу захотелось поплыть за ними в неведомый подводный мир. Хотя в груди возник и сейчас же пропал холодок тревоги, Виктор обратился к товарищам:

— Может быть, поплывем все-таки в гости?

— Пора! — бодро ответил Андрей, и его сейчас же поддержала Пепа:

— Конечно! Болтаемся, как крупа в супе.

Виктор засмеялся — Пепа сказала правду.

Вода была очень теплой, а все они плавали медленно и солидно…

— Хорошо! — решила Оэта. — Плыть так плыть. Порядок такой. Земляне двигаются за мной. Потом Пепа и Крайс. Инструктор нас прикроет. Грши! Мы готовы!

Грши сразу приблизились, сузив круг. Один из них поднырнул пониже и все время прикрывал маленький караван снизу. Так во время войны шли караваны или эскадрильи транспортных или десантных самолетов. Их тоже прикрывали истребители и сверху, и снизу, и с боков.

Эскадрилья, или караван, двигалась неторопливо. Оэта постепенно опускалась… Вода вокруг приобрела кирпичную окраску — рассеянный оранжеватый свет солнца преломлялся и тускнел. Но буйные краски вокруг от этого становились еще причудливее и сложнее. Прибавилось и звуков — ведь движение необычных существ нарушал покой постоянных обитателей морских глубин.

Впереди показался рассеянный свет. И хотя земляне все время крутили головами из стороны в сторону, стараясь увидеть и запомнить как можно больше, свет этот заметили все, и все перестали крутиться. Он притягивал и озадачивал — свет ведь не на суше, а в море…

Когда подплыли ближе, вырисовались контуры подводных избушек, точнее, кибиток или юрт: круглых, с овальными высокими куполами. Молчаливые грши направились прямо к самой большой из них и, как почетный караул, выстроились перед входом. Оэта не останавливаясь вплыла в юрту. За ней последовали остальные.

Оэта пошла вверх, все потянулись за ней и совершенно неожиданно вынырнули из воды. Между куполом подводной юрты и водой было метра два чистого воздуха. Стены юрты — прозрачные и слегка колеблющиеся под напором морских течений — светились точно таким же светом (только, пожалуй, посильнее), что и восьмиугольная комната, в которую в свое время попали земляне.

Пока они осматривались, стала вскипать поверхность воды, и на ней появились знакомые… лица Крнтов. Здесь были и сам Крит и Вкн, и Мрн и Дбн. Они подплывали, протягивали ласты для рукопожатия, очень мило улыбались и, конечно, осведомлялись, как земляне перенесли первое подводное путешествие и какая погода на поверхности.

Пока шел этот обмен светскими любезностями, вся юрта наполнилась гршами. Они деликатно останавливались в сторонке, во все глаза рассматривая землян. Вероятно, поначалу все грши были на одну… нет, на одно лицо. Но постепенно земляне стали замечать, что они, конечно, похожи друг на друга, но совсем не так, как близнецы или как две капли воды. У одних были светлые глаза, у других темные. Одни имели очень строгий, даже отчужденный профиль, а другие как раз наоборот — все время улыбались и казались добрыми и общительными.

Когда в юрту набилось сотни две гршей и между ними не прошмыгнула бы и килька, инструктор и Оэта произвели какие-то манипуляции на спинах землян и всех остальных. Шлемы приоткрылись, и сразу появились запахи.

Какие же это были прекрасные запахи! Пахло морем. Настоящим морем — йодом, солью, чистым воздухом и еще немного рыбой.

Откуда-то снизу всплыл стол и стулья, и все люди уселись на них. На столе в прозрачных сосудах стояли разноцветные напитки — совсем такие, как на столе в доме Оэты. От пола подводной юрты пробивались вереницы серебристых воздушных пузырей. Вероятно, именно эти пузыри и беспокоили Валю. Она спросила у Оэты:

— А нам этот воздух… как? Он без микробов?

— Абсолютно! — убежденно ответила Оэта. — Он искусственный. Его добывают из воды прямо на дне океана и подают сюда по трубам.

— А зачем это? — поинтересовался Андрей. — Чтобы чего-нибудь не вышло? Плохого?

— Нет, тут дело в другом. Ведь грши — животные. Им нужно дышать воздухом. А добывают пищу они в глубине. Выходит, что вся их жизнь заключается в том, чтобы нырнуть в глубину, добыть какую-либо рыбину или моллюск, а потом вынырнуть и глотнуть воздуха. Сами понимаете, что при такой жизни заниматься чем-либо иным они просто не могли.

— А теперь? — спросил Виктор.

— В этом и проявляется наша дружба. Мы помогли гршам построить вот такие домики, установили аппараты для добычи кислорода и многое другое. Теперь им вовсе не обязательно всплывать на поверхность. Они могут спокойно отдыхать в таких домиках. У них появилось много свободного времени, и они стали учиться.

— А раньше они, выходит, не учились?

— Они учились одному и тому же на протяжении жизни многих поколений — как выжить, как приспособиться к окружающей среде, как отбиться от врагов. Вот почему, хотя у них и очень большой мозг, хотя они умеют разговаривать, они практически не изменялись. И ничему новому не научились. Сейчас они учатся так же, как мы на Мёмбе, и очень быстро догоняют нас. Ведь им сейчас живется даже легче, чем нам на Мёмбе. Затраты энергии незначительные: ведь они плавают почти в невесомости, еды достаточно, смен температур почти не бывает. В этих условиях они, конечно, могут отдавать много времени для учения. И в некоторых областях знаний, например в области математики, они начинают опережать наших мёмбянских ученых. Пожалуй, самые лучшие стихи тоже пишут они… Вернее, не пишут, а диктуют.

— Да… конечно… У них же нет рук, чтобы писать. Только ласты, плавники.

— Дело не только в этом… За долгие годы и поколения они привыкли полагаться на память, и она у них очень развита. А главное, она не совсем такая, как у людей. Они быстрее и надежней запоминают отвлеченные понятия — формулы, стихотворные образы… И музыка у них великолепна, хотя сами они играть на наших инструментах не умеют. Тут уж у нас разделение труда. Гршинские композиторы сочиняют мелодии, а наши земные композиторы вместе с ними инструментируют их. Так что и музыка, и поэзия, и математика у нас теперь общие. Но техника наша. Вот так мы и живем, все вместе, помогая и дополняя друг друга.

— А что ж они? Сами ничего делать не умеют? — удивился Андрей.

— Объяснить трудно… Сами увидите, но помните, что ведь у них нет рук. И когда вы познакомитесь с ними поближе, вы убедитесь, как здорово поступила природа, снабдив нас руками. И как важно не только знать, но и уметь пользоваться руками. Работать руками!

В это время в шлемах что-то тихонько щелкнуло, и сразу же навалился знакомый шум с пощелкиванием и потрескиванием — разговаривали грши. Потом опять что-то щелкнуло, и прозвучал голос Крита:

— Дорогие наши гости с далекой планеты! Мы рады вас приветствовать и хотим показать, как живем мы, а вы расскажите нам, пожалуйста, как живете вы.

Вот ведь как обернулись дела! Земляне давали первую в своей жизни пресс-конференцию. Поскольку опыта в таких делах у них еще не было, все решилось очень просто. Андрей покрутил головой по сторонам и спросил:

— О чем рассказывать? Живем мы хорошо, не хуже вашего, разве что техника… ну и климат… и вообще…

Он сбился, и пришлось вмешиваться Виктору:

— Что живем хорошо, так это верно. И что многое у нас похоже на вашу жизнь, тоже верно, но многое и отличается. Только мы ведь еще всего не знаем и потому не сразу поймем, в чем эти различия. Так что просто задавайте вопросы.

Часа два ребята рассказывали о том, как они живут на Земле и, честно говоря, искренне жалели, что знают об этой жизни не так уж много. И географию не всегда выучивали и так… вообще… в точности всего не знали. Все больше приблизительно.

Да и вопросы попадались такие, что и взрослые, наверное, не сразу бы ответили. Ну, например, какой-то солидный грш спросил, как у них на Земле налажены контакты с морскими жителями. Что ответишь на этот вопрос? Разве только то, что в ряде стран запрещено убивать дельфинов. А в других все равно их бьют — «промышляют», как пишется в газетах. Ну дрессируют их, пытаются приспособить их для своих нужд. А то, что никто даже не пытался помочь им, облегчить их жизнь, приблизить ее к земной — об этом и речи никогда, нигде и никто не заводил. Такое даже как-то неудобно и рассказывать…

Но в целом пресс-конференция прошла успешно, грши насмотрелись на землян, поняли, что они — настоящие земляне, и порядки на этой далекой для них планете им вообще-то понравились.

Тогда они предложили ребятам ознакомиться с их подводной жизнью. Каждому из землян дали в проводники двух гршей. Пепе и Крайсу таких проводников не требовалось. Они частенько бывали и подолгу живали в океане и чувствовали себя здесь как рыба в воде. Даже, пожалуй, лучше, потому что у рыбы в воде нет друзей, но врагов сколько угодно. У Пепы же и Крайса в океане было сколько угодно друзей и почти не было врагов. «Почти», потому что враги все-таки были, но, как выяснилось позже, не слишком уж опасные.

Глава 21

Строители-невидимки

Как и все добрые и мыслящие существа, грши прежде всего хотели показать гостям именно то, чем они больше всего гордились. Все остальное им казалось не самым главным и не столь примечательным. Вот почему подводная экскурсия, прежде чем отправиться к самому интересному под водой, некоторое время отчаянно спорила между собой. Конец спору положила Оэта. Она решила:

— Поедем-ка мы все-таки на строительство. В нем как-никак, а заложен принцип нашей жизни.

Признаться, земляне поначалу переглянулись — Оэта ведь Сказала: «Поедем». А на чем же поедешь под водой?

Но Оэта, как всегда, оказалась точной и знающей женщиной. Из одной юрты грши-сопровождающие притащили странные приборчики на поясах. Все люди, в том числе Оэта и инструктор, надели их на себя, на пояс, а потом приспособили их землянам. Оказалось, что это подводные движители. Аккумулятор, маленький моторчик, насос и сопла. Аккумулятор давал ток, моторчик, вмонтированный в насос, закачивал воду через переднее сопло, сжимал ее и с силой выбрасывал через второе сопло. Получался реактивный или, как еще говорят на Земле, водометный двигатель. Как только нажмешь кнопку на поясе, тебя и несет сквозь воду так, что в шлеме посвистывает — о его стенки начинают тереться струйки встречной воды.

Экспедиция поплыла к далекому строительству. Двигались быстро, но грши не отставали — они плыли по бокам, как привязанные. Виктор освоился с движением и стал все чаще поглядывать по сторонам. Плывущий справа грш показался ему чем-то знакомым — он уже научился различать их в лицо. Спутник оказался веселым. Встречая взгляд Виктора, приветливо улыбался.

Виктору хотелось спросить у него что-нибудь, но он все еще не освоился с автоматическим переводчиком. Точнее, не то что не освоился — осваивать-то было нечего: просто говори по-своему, а переводчик сам переведет и передаст. Но он не привык еще и к гршам. Ему казалось, что нужно говорить им какие-то особые слова на необыкновенном языке, а лучше всего показывать, что он хочет сказать.

По-видимому, и грш тоже чувствовал себя точно так же. Одно дело — серебряные люди. К ним грши привыкли. А другое — земляне.

Поэтому грш тоже только переглядывался с соседом. И вдруг, когда грш улыбнулся особенно мило и приветливо, Виктор вспомнил — это же Дбн! Дочь Крнтов. Но ведь с ней-то он разговаривал за столом!

— Как дела, Дбн? — спросил он. — Далеко еще плыть?

— Все хорошо. Плыть… не очень. Может, тебе что-нибудь непонятно?

— Да как будто все понятно и… все непонятно. Я же первый раз под водой. Кстати, а кто плывет слева?

— А это Мрн. Ты удивляешься, почему он такой тихий и серьезный?

Виктор засмеялся:

— А почему?

— А потому, что отец предупредил, что, если он попытается выкинуть какой-нибудь номер, он его выпорет.

На последнем слове переводчик-лингвист сделал небольшую паузу. Видно, не сразу нашел значение какого-то гршского слова. Он сделал это недаром. Выпороть кого-нибудь грши не могли — у них нет рук. Но отшлепать они могут: у них большой и сильный хвост. Однако Виктор в это не поверил, хотя бы потому, что его отец, как и отцы Андрея и Вали, время от времени обещали выпороть своих чад, но как-то не спешили делать это…

— А он часто выкидывает? — спросил Виктор.

— Бывает… Он парень смелый, но взбалмошный, ленивый. Вечно что-нибудь забывает сделать…

— Не ври, — явственно донесся голос Мрна.

— Я никогда не вру! — гордо ответила Дбн.

— Но и не говоришь правды, — немедленно отпарировал брат и добавил: — Счастье твое, что я на страже. А то бы я с тобой поговорил как следует.

— Кстати, Мрн, куда мы все-таки плывем? На какое строительство?

— А-а… — презрительно протянул Мрн. — Ерунда какая-то. Ничего интересного! Мы тут занялись строительством островов. У нас их, понимаешь, мало, так вот — строим… А зачем — никто не знает.

— Все всё прекрасно знают. Один только ты вечно ворчишь.

— А если это правда? Зачем они потребовались? Есть корабли, есть подводный транспорт, есть подводные заводы, так нет — еще и надводные решили построить.

— Но на них же удобней. На воздухе не такое сопротивление, как в воде! Ты вот не учишься… как следует. Вот и болтаешь!

— Чему надо, я учусь. Но я не понимаю, зачем делать то, чего можно и не делать. Вот в чем вопрос.

— Подожди, Мрн. Я же с чужой планеты и всех ваших порядков еще не знаю. Ты объясняй толком.

— Понимаешь, Виктор, мы в океане производим всяческие белки. Для питания. Из рыбы, моллюсков, водорослей и так далее. Потом еще добываем всякие полезные ископаемые. Ну конечно, не мы одни, а вместе с людьми. И вот все, что мы добываем, мы отправляем в подводных кораблях на Мёмбу. Там их разгружают и нагружают тем, что нам нужно, — машинами, удобрениями, приборами… Конечно, перегружать, а главное, грузить все это в воде не очень-то удобно. Ну вот и решили строить в океане острова, чтобы они были как бы перевалочными. К ним мы все доставляем, на них все перерабатываем и отправляем людям. И наоборот.

— Так это же, наверное, правильно!

— Ну а сколько труда надо положить на строительство этих самых островов? И когда они будут готовы? Ты об этом думаешь?

— Он не сказал о главном, — вмешалась Дбн. — Мы используем только часть океана. А большая его часть просто необитаема… разумными существами. Его еще нужно осваивать. А без этих самых опорных баз, без перевалочных островов сделать это трудно. Понимаешь? И то, что они строятся долго, — так это не так страшно. Вот нам, молодым, их и осваивать. Нам их и строить.

— И вы их строите?

— Ну… не мы одни, а вообще… молодежь. А взрослые грши заняты другим — всякими исследованиями, усовершенствованиями. А мы — добычей рыбы, разведением, строительством и прочее.

Оказывается, и здесь, в океане, действовали все те же мёмбянские законы — молодежь, даже дети, работали, строили и добывали, взрослые учились. Учились распознавать окружающий мир. И это все больше и больше нравилось Виктору. Это ж, наверное, очень здорово — самому построить остров в океане, самому его обжить и украсить. Вот это след на планете! Вот это памятник самому себе!

Он с почтительным интересом посмотрел на своих собеседников: рыбы как рыбы, повиливают себе хвостами, подгребают под себя ластами… или плавниками и неторопливо пускают воздушные пузыри к… небу? К поверхности?

И тут невольно вспомнилось, что ведь дельфины, киты и похожие на них грши — обыкновенные теплокровные животные, приспособившиеся к жизни в воде. Но дышат же они, как всякие животные, как человек, не жабрами, а легкими. Значит, чтобы дышать, им обязательно нужно всплыть на поверхность и глотнуть свежего воздуха. Это рыбы могут добывать кислород прямо из воды. А животные не могут. Между тем они плывут минут десять, а то и больше, а ни один из спутников и не думал подниматься наверх, чтобы подышать. Выдыхать воздух выдыхают, а вдыхать не собираются.

— Послушайте, ребята, — спросил Виктор, — а как вы дышите? Ведь ни разу не всплыли…

— Теперь это у нас просто… — повилял хвостом Мрн. — Люди научились делать искусственные жабры, такие, как у тебя в костюме, и как только рождается маленький гршик, ему эти жабры вшивают прямо в тело. Так что теперь нам вовсе не требуется всплывать.

— Да… — вздохнула Дбн, — к сожалению, наши грши еще не умеют оперировать по-серьезному. Но уже есть такие, которые так разработали свои ласты, что делают простейшие операции. Пройдет еще несколько поколений, и у нас на ластах будут настоящие пальцы, и тогда мы сможем делать очень многое. В том числе и работать на тех заводах, которые мы же построим на новых островах…

В словах Дбн Виктор уловил настоящую тоску о тех далеких днях, когда у гршей будут руки. Она сказала это так проникновенно, так глубоко и печально вздохнула при этом, что Виктор невольно посмотрел на свои руки.

Кто из нас, людей, хоть раз задумывался над своими руками? Пожалуй, никто. Разве только в тех случаях, когда обрежешься или ударишься. А так… Ну, руки и руки. Что в них особенного?

А ведь если вдуматься, как вдумался Виктор, то окажется, что без своих умных, работящих и любопытных рук человек бы не стал человеком. Все им под силу, этим удивительным созданиям — человеческим рукам. Они приласкают и отшлепают; они сделают самую тонкую работу и напишут самые гениальные произведения; они облегчат боль страждущего, спасут от неминуемой смерти, и они же, прихватив оружие, защитят и укроют. И все — руки. Самые обыкновенные руки. Недаром на Мёмбе властвует главный закон — знать и уметь! Потому что знания, как бы велики они ни были, они всего лишь мертвый груз без рук. Только руки могут воплотить самые важные и самые нужные знания в дела — постройки, машины, записи, операции и расчеты.

И, конечно, можно понять гршей, у которых мозг даже больше человеческого, когда они тоскуют о руках. Впрочем, вспомнил Виктор, на Земле мозг у китов и слонов еще больше, а вот рук нет…

Виктор так глубоко задумался, что поначалу не заметил, как их догнала целая группа молодых гршей. Они были впряжены в некоторое подобие надувных лодок или матрацев, на которых лежали самые обыкновенные камни. Встречные прокричали:

— Здравствуй, Дбн! Привет, Мрн! Вы к нам в гости?

— Да, — ответил Мрн. — А вы всё таскаете?

— Конечно! Дела идут быстрее, чем вы думали.

Запряженные грши прибавили ходу и скрылись в оранжево-зеленоватых сумерках океана.

— Вот, пожалуйста, — проворчал Мрн. — Таскают камни на стройку. Кому это нужно? Неужели нельзя сразу навозить их машинами?

Виктору показалось это замечание вполне справедливым. И хотя впряженные грши не казались угнетенными или усталыми, все-таки перевозка камня на собственном горбу не самый лучший способ расходования энергии разумных существ.

— Все можно, — вздохнула Дбн. — Да, видно, не всегда нужно.

— Что же это не нужно?

— Ах, Мрн! Ты забываешь, что важно сегодня гршам — развивать ласты. Можно, конечно, заниматься специальной тренировкой или физкультурой. Но перевозка камней на строительство самая удобная для тренировок работа. И к тому же самая интересная.

— Но ведь это тяжело… таскать камни, — нерешительно возразил Виктор. Пожалуй, первый раз за всю свою жизнь он очутился между столь непримиримыми спорщиками.

— Это на Мёмбе их тяжело таскать. А в воде… Есть у нас такой закон… тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько весит вытесненная им жидкость. Значит, камни в воде гораздо легче, чем на суше. Верно?

— Н-ну… верно.

— Ну вот… А мы еще делаем так. Найдем нужные камни — а они для строительства островов каждый раз нужны особые, — расстилаем на дне надувную лодку и на нее накатываем камни. Какие нужно. Потом надуваем лодку. Она поднимает камни, и они, оказывается, уже ничего не весят. А уж отбуксировать такую, почти невесомую, тяжесть не так уж трудно. Верно?

— Пожалуй, верно…

— А уж на строительстве можно уложить нужный камень в нужное место. Понимаешь, Виктор, мы, грши, никогда не работали. Никогда! Ведь нельзя же считать работой охоту за рыбой. Наешься и валяйся на волнах. Скучно… А вот теперь работа нам в радость. Она заставляет думать, искать новое. И так хочется стать похожими… Нет, не то. Не обязательно похожими, а в чем-то сравняться с мёмбянами. Мы ведь не хуже. Только что-то они умеют делать лучше, чем мы, а мы что-то другое лучше, чем они. А вместе нам и интересней жить, и легче. Ведь раньше мало кто из гршей жил больше пятнадцати лет — гибли в боях с отариями, мравишами… А сейчас мы живем почти как мёмбяне. Вот что дает работа. Потому и строим острова — нас же стало больше, нам нужны новые просторы.

— Она тебе наговорит! — пробурчал Мрн. — Но я не против. Я просто думаю, как лучше сделать. А чтобы развивать ласты и превращать их в руки, совсем не обязательно таскать камни.

— Вот приплывем, и Виктор сам посмотрит и решит, кто прав, а кто ошибается.

И они плыли до тех пор, пока впереди не встала мутная стена. В этой мути что-то мелькало и передвигалось.

— Ну вот и прибыли, — вздохнула Дбн. Виктор понял это и сам — впереди маячили фигуры ребят и сопровождающих их гршей. Когда все собрались в кружок, откуда-то появился Крнт и довольно-таки противным голосом стал говорить:

— Вот и приплыли к строительству нашего очередного острова. Конечно, такой или подобный остров можно создать искусственно — сделать металлические, или железобетонные, или еще какие-нибудь конструкции, привезти сюда, опустить их в воду и закрепить на дне. А уж на эти опоры сделать настилы. Но это отнимет много труда, да и остров принесет не столько пользы, сколько вреда — морская вода будет растворять конструкции, за ними нужно будет постоянно следить. Некоторые обитатели океана не терпят, например, повышенного содержания железа в воде и откочуют. А мы делаем, так сказать, искусственно-естественные острова. Используем для этой цели крохотных обитателей морей — кораллы. Они добывают пищу прямо из океана и когда отмирают, то их скелетики остаются на месте. На них поселяется следующее поколение кораллов, и постепенно остров растет и растет. Нам остается только ускорить этот рост и, главное, заставить, чтобы он шел так, как нам бы хотелось. Для этого наша молодежь добывает со дна камни и подвозит их к месту строительства. Камень укладывается в самое слабое место коралловой постройки. Слабенькие коральчики ломаются и уплотняются под тяжестью камня.

А на нем сейчас же поселяются новые кораллы, и камень постепенно врастает в общую стену. А чтобы кораллы росли быстрее, мы их. подкармливаем известью и удобрениями. Вот почему вокруг острова такая… туманная вода. Вам-то ничего — у вас костюмы. А нашим ребятам иногда приходится нелегко. Надышатся и начинают кашлять, да и глаза слезятся. Приходится носить очки. Правда, в наших подводных жилищах чистый воздух прочищает и искусственные жабры и легкие, так что особого вреда мы не замечали. Но трудности имеются. А теперь давайте посмотрим, как работают наши ребята.

Экскурсия медленно поплыла вдоль отвесных, поднимающихся с невидимого дна океана стен острова. В одном месте возле стены копошились грши. Два из них осторожно сталкивали с полуспущенной надувной транспортной лодки порядочный валун, норовя втиснуть его в расселину между ветвистыми порослями кораллов. Им это удалось. Коралловые ветви хрустнули, камень улегся на месте, а грши стали надувать лодку и потащили ее чуть дальше, чтобы уложить второй камень.

Техника строительства искусственно-естественных островов оказалась предельно простой. И Виктор стал на сторону Дбн. Она была права в споре с братом. Такое строительство конечно же требовало индивидуальной работы каждого грша. Каждый должен следить, куда и какой камень положить, как уплотнить постройку и где создать наилучшие условия для роста кораллов.

И когда Оэта еще добавила, что на этом строительстве осуществляется главный принцип жизни на Мёмбе — не мешать природе, не портить ее, а жить с ней в дружбе, стараясь ей помочь, а от нее взять только ее излишки, которые все равно ей же и мешают, Виктор еще раз убедился, что серебряные люди — мудрые люди.

— Конечно, — говорила Оэта, — мы умеем делать пищу искусственно. Конечно, мы могли бы перестроить весь океан, как и всю нашу Мёмбу. Но зачем? Нужно помочь Мёмбе жить, нужно украсить ее, облагородить, и она отплатит нам сторицей и на суше, и в океане. Вот и здесь вы видите, что мы не мешаем природе. Мы только направляем ее туда, куда нам нужней. Вот и все.

— А что будет на этих островах? — спросил Виктор.

— Когда они поднимутся над поверхностью океана, мы начнем завозить туда природный ил (он все равно пропадает, а он очень плодороден) до тех пор, пока не создадим тоненький слой почвы. А потом посеем культурные растения, и они окончательно укрепят почву, сделают ее настоящей мёмбой, кусочком нашей планеты Мёмба. А что будет потом, решат на своем совете наши ученые вместе с гршами.

Они еще поплавали вокруг растущего острова и решили возвращаться назад, чтобы познакомиться еще кое с какими достопримечательностями океана.

Глава 22

Дыхание опасности

— Знаешь что, — сказал Мрн, — давай сплаваем тут в одно местечко, и я тебе покажу, как можно использовать эти самые кораллы с гораздо большей пользой.

— Ну конечно! Ты хочешь обязательно похвастаться своими клетками! — засмеялась Дбн.

Смеялась она странно, как будто фыркала. Но фырканье это было по-своему приятно и мелодично, словно у токующих на весеннем току глухарей.

В иное время и в ином месте Виктор не задумываясь пошел бы куда угодно. Но здесь, под водой, на чужой планете, а главное, плавая в общей группе, где один как-то зависел от другого, сам он не решился принять решение. И когда он предложил Мрну вначале сплавать к Оэте, тот покосился на него с некоторым недоумением и недоверчивостью.

Но Виктор настоял на своем. Оэта подумала и решила:

— Только чтобы недалеко… Ты же понимаешь, Мрн, что земляне первый раз в океане и кое к чему им просто нужно привыкнуть. Поэтому будьте осторожны.

Вся троица отделилась от общей группы и поплыла в сумеречную даль. Минуты через три к плывущему впереди Мрну приблизилась какая-то большая, метра в полтора, рыбина — толстая и важная. Ее большие, навыкате глаза смотрели сердито, а мясистые губы застыли в презрительной полуулыбке. Рыбина ткнулась в Мрна и поплыла рядом. Впечатление было такое, словно грш и рыбина о чем-то беседовали. Но беседа проходила явно без взаимного понимания, потому что рыбина несколько раз тыкалась губами в бок Мрна и тревожно ворочала глазами.

— Что это она? — спросил Виктор, и Дбн ответила:

— А это один из подопечных Мрна. Он разводит этих рыбин, и некоторые из них так приручились, что, кажется, научились разговаривать…

Мрну, видно, надоели толчки в бок, он круто вывернулся и шлепнул хвостом рыбину. Та отскочила в сторону и обиженно поплелась сзади. Потом опять приблизилась и ткнулась в бок Мрна.

Но тут впереди показались какие-то кружевные сооружения. Причудливо переплетенные коралловые ветви отливали красноватым и зеленоватым цветом, а за этой решеткой мелькали, искрясь и переливаясь, словно живые, кристально-чистые капельки, крохотные рыбки. Мрн оплыл это сооружение, кое-где носом подтолкнул не так, как ему показалось, растущие кораллы и довольно сообщил:

— Видишь? Вот это — нужное сооружение.

— А… зачем оно? — спросил Виктор.

— Это рыбий садок. Вроде детского сада. Сам придумал, сам и сделал.

— Не надувайся, а то лопнешь от гордости, — сказала Дбн. — Тут и папа возился и главный рыбовод ласты приложил.

— А придумал все равно я, — не сдавался Мрн.

— А все-таки для чего этот самый рыбий садок?

— Понимаешь, Виктор, мы выращиваем и пасем рыбьи стада. А это тебе не на Земле. Тут не успеешь оглянуться, а рыбку уже слизали. Ведь у каждой рыбы, особенно у маленькой, очень много врагов. Недаром рыба мечет десятки тысяч икринок, а выживают из этих десятков тысяч едва-едва десятки рыбин. И вот что обидно. Выживают далеко не все самые ценные рыбы. Всякая мелочь, хищники, сорная, малоценная рыба плодится, а крупная, вкусная, самая полезная и растет медленно, и едят ее очень уж многие. Особенно молодь. Вот я и выдумал — построить с помощью кораллов такие вот садки. Там у меня взрослые рыбины мечут икру. Когда мальки проклюнутся, взрослые рыбины уплывают, а молодь растет спокойно. Конечно, я ее подкармливаю, загоняю всякий там планктон — это разные мельчайшие инфузории, рачки и все такое. Конечно, подсыпаю витаминную подкормку и вообще все, что нужно.

— А это так сложно? Их нужно обязательно подкармливать?

— Конечно! Можно и не делать этого, но они тогда растут медленно и получаются хилыми. Ну вот… Когда они подрастают и им становится тесно в этом садке, я половину пересаживаю в другой садок, и там они доращиваются. А уж когда они становятся крепкими и сильными — выпускаю на свободу. Им тогда уже не так страшен океан. От некоторых из врагов они отобьются, а от других сбегут. Вот и получается, что из моих садков выходит самая сильная рыба. Выживает почти половина мальков.

— Откуда ты знаешь? — опять вмешалась Дбн. — Что ты их, считаешь?

— Не вредничай, — сурово сказал Мрн. — Ты же отлично знаешь, что считаю.

— Неужели всех-всех? Они же так похожи одна на другую.

— Дело в том, что каждый выводок плавает стаей. Или стадом, как говорят на суше.

Ну вот… Каждое такое стадо я подгоняю к их подводным лугам — это рыба травоядная. А эти луга мы готовим вместе с Дбн и еще с нашими молодыми гршами — очищаем дно от вредных животных и моллюсков, вспахиваем подводными тракторами и удобряем. А уж потом засеваем любым рыбьим кормом. В лугах селятся всякие червяки и личинки, которые ест и эта рыба, и другая. Так вот, зачем же стае плавать от одного луга до другого? Ей всего вдоволь, и она всегда держится одного места. Так что считать не так уж трудно. Но вот что здорово. Постепенно эти рыбы умнеют! Они уже различают меня среди других гршей. А есть прямо-таки мои друзья. Таких я не сдаю на заготовки, а берегу на племя. Вот и получается, что мы, пятеро гршей, выводим и сдаем рыбы больше, чем когда-то ее вылавливал целый специальный корабль… Так нам рассказывали. Так что выгодней и удобней — делать из кораллов садки или острова? Сам посуди…

Вот об этом Виктор судить не мог — слишком недолго жил на Мёмбе. Но то, что грши разводят рыбу, как кроликов, что они собирают ее урожай, как зерно на полях, ему понравилось. Нет, в самом деле, умно все построено на этой самой Мёмбе. Ничто не пропадает зря, все служит разумным существам, в то же время природа не только не скудеет, не разрушается, а, наоборот, все время богатеет: например, грши вместо сорной рыбы заселяют океан рыбой полезной.

Пока Мрн рассказывал о своей работе, Виктор только слушал и наблюдал за стаей мальков в рыбьем садке. Они, словно по команде, поворачивались то одним бочком, то другим, хотя все находились на разной глубине. Как это у них получалось, просто удивительно! Но когда он задумался над работой гршей, то вспомнилось, что у рыб ведь тоже есть свои сигналы. Одни пищат, другие клокочут или поскрипывают и так далее. Наверное, есть у них и другие сигналы, которые не воспринимает костюм Виктора. В общем, ничего удивительного. Нужно только присмотреться, изучить, и тогда научишься…

И тут, под водой, возле кораллового рыбьего садка он понял то, что видел, но не все понимал — почему на Мёмбе ребята работают и учатся, а взрослые больше всего учатся. Взрослые изучают, а когда откроют и поймут что-то новое, неизвестное, учатся овладевать этим новым.

Виктор огляделся и увидел сразу трех рыбин, совершенно похожих на ту, первую, которая толкала в бок Мрна. Они тревожно вращали глазами и часто разевали пасти. Молодь в садке тоже забеспокоилась и стала метаться.

Похоже, что она понимала, что говорят их старшие братья, а может быть, и прародители. Мрн покосился на свой садок, потом на троицу рыбин, и глаза у него стали задумчивыми. Он обратился к Дбн:

— Тебе не кажется, что они уж слишком чем-то взволнованы?

— Я сама смотрю и не могу понять, в чем дело. Но ведь все, кажется, совершенно спокойно…

— Понимаешь, что странно… — проговорил Мрн. — Когда я услышал о вылазке отариев, мне сразу показалось, что в океане что-то не спокойно. Только я не могу представить, что именно. А сейчас… сейчас… Тебе не кажется?..

— Что в воде что-то дрожит?

— Да. Какая-то странная дрожь.

Виктор ничего не понимал. В своем костюме он чувствовал себя вполне нормально.

— И потом, мои друзья что-то явно хотят сказать. Они словно предупреждают о чем-то…

Брат с сестрой помолчали, и Дбн решила:

— Мне кажется, что нам лучше возвратиться. Мне и вправду не по себе… Какое-то странное предчувствие. А какое — не знаю.

В это время все три рыбины резко повернулись и с разгону ударили Мрна в бок, словно разворачивая его в сторону подводного поселения. Удар был так силен, что Мрн охнул и развернулся. Тогда рыбины с разгону ударили и Дбн.

— Мрн! — крикнула Дбн. — Они конечно же предупреждают! Помнишь, отец говорил, что эти рыбины чувствуют приближение опасности лучше нас.

Теперь ощущение тревоги охватило и Виктора, и он, без приглашения, повернулся и поплыл в сторону подводного поселения. И почти сейчас же он услышал вскрик Дбн:

— Ой, смотри!

В стороне, скрываясь за рыбьим садком и выплывая из-за него, двигалась целая стая отариев. Они плыли медленно, то выбрасывая вперед щупальца и поджимая крылья, то, наоборот, поджимая щупальца и резко распрямляя крылья. Здесь, в воде, их движения не казались противными. Наоборот. Они были плавными и по-своему даже изящными.

Никто из отариев не изменил курса, никто не отбился от стаи, хотя холодно и жестко поблескивающие глаза — у каждого по четыре — явно повернулись в сторону гршей и Виктора. Откуда-то из глубины всплыли еще десятка два точно таких, как и первые, рыбин и, как конвой, заняли место между ребятами и отариями.

Похоже, что первые рыбины были всего лишь посланцами рыбьего стада, которое, повинуясь неслышимой команде, вдруг поднялось с глубин, должно быть со своих подводных лугов, и сплошной стеной огородило ребят от хищной стаи отариев.

— Быстрей! — решила Дбн. — Мне непонятно, но в океане что-то творится. Скорее всего, страшное или опасное.

— Конечно… ведь отарии никогда не плавают стаями. Они всегда ходят в одиночку или парами.

— Ладно! — приказал Мрн. — Береги дыхание!

Они приналегли — Виктор на руки и ноги, а грши на хвосты и ласты — и помчались к подводному поселению. Рыбье стадо некоторое время плыло сзади, словно почетный эскорт, потом опять, словно по команде, остановилось и стало исчезать в глубине.

Вдали показались огни подводных юрт. Напряжение несколько спало, а поскольку никто не разговаривал, в шлеме раздавались голоса океанского населения, и Виктор, невольно прислушиваясь к нему, все надежней уверялся, что голоса эти звучали не так благодушно, как в первые минуты погружения. В океане что-то готовилось, и его обитатели предупреждали об этом друг друга.

Глава 23

Мравиши

Они с разгону вплыли в подводную юрту и натолкнулись на сплошной лес хвостов. Грши собрались в подводной юрте. Они хотели слушать гостей с далекой Земли еще и еще. И это понятно. Пока они поплавали, поработали, они успели обдумать все, что сообщили им земляне при первой встрече, и теперь у них возникла масса вопросов. И они хотели получить на них ответы. Все население подводного поселка собралось в юрте. Андрей держал коронную речь — как-никак, а именно он больше всех читал и поэтому знал массу всякой земной всячины.

Мрн толкнулся в одну сторону, в другую и, поняв, что пробиться сквозь гршей почти невозможно, закричал:

— В океане неспокойно! Нас предупредили рыбы! И мы видели стаю отариев.

Грши потеснились, и все трое всплыли под купол. Мрн опять повторил свое предупреждение и рассказал поподробней о том, что с ними случилось. Грши заволновались. Папаша Крнт ударил ластами по воде и водворил тишину.

— Я немедленно свяжусь с Советом. Вероятно, им что-нибудь известно.

Он подвинулся к стене, нажал носом на кнопку, и из стены выскочил прибор, похожий на земной телефон.

— Совет! Дежурный Совета! — кричал Крит, и все с тревогой смотрели на него. — Связь молчит… — наконец сказал Крнт, и в юрте наступила тишина. — Это первый раз за всю мою жизнь, — растерянно закончил Крнт.

В этот момент юрта явственно качнулась и стала слегка потрескивать.

— Выключить свет! — вдруг крикнул молчаливый серебряный проводник. — Немедленно выключить свет!

Когда свет погас, все невольно стали смотреть на купол, сквозь который пробивались лучи, пронзительные и злые. Синие, алые и зеленые. На куполе передвигались — медленно и могуче — алые полосы, зеленые зигзаги и синие квадраты. Они сплетались в жуткую живую вязь, которая словно струилась по изгибающемуся куполу подводной юрты.

— Мравиши! — в ужасе закричали грши и, сами того не замечая, стали сбиваться в кучки, как можно теснее прижимаясь друг к другу.

— Приготовить звуковое оружие! — резко приказал проводник. Теперь он стал главным в этом собрании людей и гршей.

— Звуковое оружие находится в другом помещении, — горестно сообщил Крнт, — а нам теперь туда не пробраться.

И все грши с мольбой посмотрели на людей. Проводник насупился и озабоченно покачал головой:

— Да… Дело принимает печальный оборот.

События действительно внушали опасения. Под натиском лучащихся, словно пронзительный свет неоновых реклам, квадратов и зигзагов купол юрты изогнулся и начал потрескивать. Алые линии все струились и струились над собравшимися. Стало жутко. Андрей наклонился к Оэте, которая обняла за плечи Пепу, и спросил:

— А что это такое — мравиши?

— Я как-то уже говорила. Это огромные подводные змеи. Они живут на больших глубинах неподалеку от полюсов — там постоянная температура воды. Обычно они никогда не покидают мест своего обитания и охотятся только на электрических рыб и отариев. Я не помню, чтобы они когда-либо так близко приближались к материку. И именно это сейчас особенно страшно и опасно.

Пока она шептала все это Андрею, проводник задумчиво рассматривал гршей и людей. Наконец он принял решение:

— Поскольку гршам опасно выходить за пределы помещения — у них костюмов нет, и они подвержены гипнозу мравишей, — решаю: двое мальчиков и я отправляемся за оружием. Один мальчик остается с женщинами и гршами. — Он внимательно осмотрел ребят, заметил, как близко придвинулся Андрей к Оэте и Пепе, и сказал: — Андрей остается на месте. Виктор и Крайс — за мной. Гршам сбиться как можно плотнее и держаться друг друга во что бы то ни стало.

Всех троих почтительно пропустили к выходу. Проводник объяснил задачу:

— До помещения, где хранится оружие, метров сто. Нам нужно проплыть эти метры как можно стремительней: мравиши обладают великолепным слухом и у них отличная реакция и стремительность. Но они очень плохо видят. Вот этим мы и воспользуемся: поплывем не прямо, а зигзагами. Зрение мравишей не приспособлено к слежению за такими движениями. Напоминаю: даже если мравиш и проглотит кого-либо, — костюм его спасет. Но… Но может не хватить воздуха до той поры, пока его освободят. Однако иного выхода нет, ребята. Если мы не достанем оружие, погибнут женщины, погибнет много гршей. Они панически боятся исконного своего врага — мравишей.

— Поплывем вместе? — спросил Виктор. Странно, но им овладело удивительное спокойствие. Еще минуту назад, не понимая, в чем дело, он чувствовал холодок в груди и мурашки на спине, и ему очень хотелось выбраться на поверхность, на ласковый прибрежный песок. Но сейчас, когда он узнал, кто враг, понял, какую он опасность представляет, выяснил, что, кроме них, помочь больше некому, он успокоился. Теперь он не столько мысленно, сколько всем своим существом жил только ради одного — выполнить задачу и спасти живых…

— Поплывем в ряд и в полном молчании. Следить за мной в оба глаза и повторять каждый мой маневр. Понятно?

— Да! — ответил Виктор и посмотрел вверх — купол юрты стал трещать особенно громко.

— Каждый, кто доплывет до оружия — ведь мало ли что может случиться, — немедленно прихватывает его и, выплывая, действует самостоятельно, не ожидая других. Понятно?

— Да… но я не знаю, что это за оружие.

— Объясняю. Оно висит под куполом, справа от входа. Значит, как только вплывете в помещение, сразу же устремляетесь вверх. Звуковое оружие похоже… на обыкновенную палку. Толстую палку. На его рукоятке есть кнопка-задвижка. Нужно нажать на нее и подвинуть вперед. Оружие заработает.

— А что делать дальше? — спросил Виктор.

— А дальше? Дальше выплывать и направлять оружие, и, значит, пучок звуковых колебаний, на мравишей. Они, впрочем, как и многие другие хищники океана, не выдерживают таких звуковых колебаний. Но тут нужно быть очень осторожными. Как только змей коснется пучок звуков, мравиши начинают биться и метаться из стороны в сторону. Все время держа их под звуковым воздействием, нужно еще и увертываться от мравишей. Особенно от их хвоста — он может ударить очень сильно. Все понятно?

— Да. Все, — сказал Виктор, а Крайс только кивнул — он-то видел подобное и по телевиду, и по телевизору и слышал немало рассказов о подобных встречах.

— Уважаемые грши! — крикнул проводник. — Как можно больше шумите. Как можно громче. Надо отвлечь внимание мравишей. И — держитесь!

В шлемах поднялся невообразимый шум — цоканье, стенания, клокотание и щелканье. Но все звуки перекрыл властный голос проводника:

— Ну что ж, мужчины? Двинулись?

Они выскользнули за двери, в океан, сильно оттолкнулись от стенок юрты и, изо всех сил работая ногами и руками, включив на полную мощность движители, помчались в темной воде. Над ними струился страшный живой свет от тел мравишей, под ними тоже творилось что-то необыкновенное. Все придонные, обычно спокойные и солидные обитатели океана, перекатываясь друг через друга, изгибаясь, куда-то отчаянно спешили. Этим, ползающим и перекатывающимся, мравиши были не страшны, а они все-таки явно волновались…

Тройка людей стремительно пронеслась влево, потом круто развернулась и пошла вправо. Потом проводник сделал стремительный бросок прямо и снова вправо.

Они были почти у цели — очертания юрты, в которой хранилось оружие, уже проступало сквозь оранжево-зеленую дымку океанской воды, — как вдруг случилось нечто непредвиденное. У самой поверхности воды прошел целый косяк электрических рыб. Они быстро-быстро крутили хвостами и помахивали большими крыльями. Казалось, что они не плывут, а парят в воздухе. Вероятно, это движение электрических рыб чем-то задело мравиша. Змея дернулась, и ее длинный, с костяшками на конце хвост яростно и беспорядочно заметался в воде. Случайный удар пришелся как раз по шее проводника. Он перевернулся и, видимо потеряв сознание, пошел на дно.

В первое мгновение у Виктора возникло единственное разумное желание — броситься на помощь старшему. Но он вспомнил приказ проводника — действовать самостоятельно. Кажется, пришел тот, весьма нечастый в жизни человека случай, когда ради спасения других, многих, нужно пренебречь и собой, и товарищем. И Виктор рванулся вперед. Наверное, такое же чувство было и у Крайса, потому что он тоже на мгновение приостановился, а потом бросился за Виктором.

Мравиш обладает великолепной чувствительностью. Когда он хвостом задел проводника, по всему его огромному телу прошла как бы судорога. Он извернулся и опустил свою огромную, плоскую, с растянутым жадным ртом морду. Именно в этот момент ребята рванулись вперед и до мравиша дошли какие-то волны — может быть, просто от движения воды. Он стремительно метнул свою огромную и омерзительную морду по направлению ребят. Но зрение у подводной змеи все-таки было не на высоте. Она промахнулась на несколько сантиметров, и ребята не то что вплыли, а влетели в подводную юрту.

Виктор ногами оттолкнулся от пола и пробкой выскочил под купол. Там, на стене, висели толстые палки. Виктор схватил первую же, нащупал кнопку-задвижку, но сейчас же вспомнил о проводнике и прихватил еще и вторую. Не обращая внимания на Крайса, он нырнул, но, прежде чем выплыть из юрты, приостановился и осмотрелся.

Омерзительная голова металась неподалеку от входа. Проскочить мимо нее было почти невозможно, и Виктор нажал на кнопку и подвинул вперед задвижку. Палка едва заметно завибрировала, и по руке поползли мелкие-мелкие мурашки. Привалившись плечом к дверному проему, Виктор направил палку на пронзительно светящееся, разноцветное тело мравиша.

И тут его толкнул Крайс и заорал:

— Чего остановился? Плыви!

Странно, но пока они мчались к оружию, никто из троих не проронил ни звука, а тут, должно быть от перенапряжения, Крайс вдруг заорал. И, что самое главное, подтолкнул Виктора. Вот почему первый удар звукового оружия прошел мимо змеи. Но он насторожил ее, потому что ее голова перестала метаться и напряженно замерла как раз над тем местом, где лежал проводник.

Виктор не успел ответить Крайсу, да тот и сам увидел эту страшную голову и тоже выдвинул свое оружие. Они вместе нащупали звуком змеиное тело, которое, как только в него впился острый, направленный звуковой поток, судорожно дернулось, и в воде раздался невообразимо пронзительный визг. Такой, что даже заломило в ушах. Это кричала змея. Она сразу освободила купол подводной юрты и метнулась было в сторону, но ее настиг новый залп звукового оружия.

— Держи ее под прицелом, а я — к инструктору, — предупредил Крайса Виктор и бросился к проводнику.

Тот постепенно приходил в себя И начинал ворочаться. Виктор потряс его и, когда увидел его открытые глаза, сунул ему оружие, а сам бросился на помощь Крайсу.

Вот только теперь оба поняли, какой огромной была эта подводная змея. Она протянулась от юрты к юрте, да еще и завилась в кольцо. Ее пронзительно-блестящее, фосфоресцирующее тело, диаметром в хороший автобус, судорожно дергалось и извивалось. Змея беспрерывно визжала. Ребятами овладел припадок разрушения и уничтожения. Они носились вокруг змеи, как маленькие, безжалостные бесенята, все время прожигая это огромное тело звуковым оружием.

Направленные, остро вибрирующие ультразвуковые волны, проникая сквозь шкуру змеи, делали свое страшное разрушительное дело, убивая нервные клетки, разрывая все сложные связи этого огромного злобного тела.

Змея металась, скручивалась в кольца и распрямлялась, пропадая в темной дали, но хоть какая-то часть ее тела все равно находилась перед ребятами, и они жгли его своим страшным, беззвучным, невидимым, звуковым оружием.

Змея изнемогала в борьбе, и, пожалуй, ее можно было бы и оставить умирать своей смертью, но припадок разрушения, что овладел ребятами, не позволял им отступиться.

Змея поняла, что сопротивление бесполезно, и стала медленно, конвульсивно дергаясь, уплывать от страшного для нее места. Ребята преследовали ее, но в это время в шлемах раздался приказ:

— Спокойней! Перед смертью мравиш может выделить страшный яд. Возвращайтесь к юрте.

Это говорил проводник. Голос его звучал устало и прерывался.

Ребята бросились к нему, но отыскали его с трудом. Он уже всплыл и медленно двигался к юрте, где их ждали грши и люди. Перед входом все трое остановились.

— Ребята, — устало сказал проводник, — вы молодцы. Но это только начало. В океане творится непонятное. Связи нет. Мы не знаем, предупреждены ли другие грши, знают ли о происходящем люди. Надо немедленно сообщить им. А для этого нужно доплыть до берега. На причале есть связь. Понятно?

— Да, — сказал Виктор.

Крайс промолчал, потому что был уверен — плыть придется ему. Но проводник решил по-своему:

— Крайс останется со мной. По-моему, в глубинах начинается извержение вулкана. Обитатели глубин бегут оттуда к берегу, чтобы укрыться в устьях рек. Разве можно быть уверенными, что не появятся новые мравиши? Понимаете?

Понимали ребята не все и потому промолчали.

— А это значит, что нужно приготовиться к отражению новой атаки и, главное, подумать о спасении женщин. Крайс знает океан лучше, чем ты, Виктор. Он будет полезней здесь. Значит, именно тебе нужно плыть к причалу и сообщать о тревоге в океане. Понятно?

— Да. Но… что говорить? Кому говорить?

— Снимешь трубку и будешь говорить в нее только одно: «Тревога! В океане тревога». Тебя соединят с дежурной службой, и ты сообщишь ей все, что видел и что пережил. Понятно?

— Да.

— Плыви!

И Виктор поплыл. Аккумулятор движителя стал ослабевать, и потому пришлось славно поработать.

На берегу сгустились сумерки, и на небе выступили яркие, мохнатые звезды. Виктор прошлепал по доскам настила и сделал все, как ему велели. В ответ он получил приказ:

— Немедленно возвращайся назад и скажи людям, чтобы они как можно скорее выплывали на берег! Мы уже получили не только твое предупреждение. Извержение ожидается очень мощное. Организуем спасательные работы.

— А как же грши? — спросил Виктор.

— Они знают, как поступать в подобных случаях. А спасательные работы мы уж организуем. Плыви! Быстрее!

Виктор с разгону нырнул в темную и потому жутковатую воду и почти сейчас же столкнулся с мравишем. Его тело передергивали судороги. Иногда они были очень мощными, такими, что вода на этом прибрежном и потому более мелком месте бурлила. Виктор немедленно включил звуковое оружие. Снова раздался визг, но уже не такой пронзительный, змею оставляли силы. Она еще дергалась, еще с клекотом возмущала воду. И в какую бы сторону ни бросался Виктор, повсюду он натыкался на огромное умирающее тело мравиша.

Тогда он решительно всплыл на поверхность и несколько десятков метров проплыл самым обыкновенным земным способом — нараспашку, или, как еще говорят, саженками. А уж только после этого опять нырнул и поплыл прямо на уже ярко лучащийся свет подводных юрт.

Глава 24

Извержение

В подводной юрте все были страшно возбуждены и потому все говорили разом. Крайс, как часовой, стоял у входа. Он молча пропустил Виктора и опять уставился в темноту океана.

Виктор передал приказания Совета. Оэта переглянулась с проводником, который, видимо, был еще слаб. Тот попытался кивнуть, но сейчас же сморщился — шея у него болела здорово. Оэта выпрямилась и крикнула:

— Тише!

Постепенно шум улегся, и Оэта сообщила распоряжение Совета и добавила:

— Я не советую гршам покидать подводных убежищ. Если извержение будет слишком сильным, первый удар подводных волн примут на себя стены убежищ и смягчат их. А уж потом, если волны унесут убежища, можно будет вырваться из-под него к поверхности.

Возвращаясь в подводное поселение, Виктор не слишком задумывался, почему люди так беспокоятся о гршах, если главный их враг — мравиш был повержен. А воды им бояться не приходится — ведь они живут в ней. Но он честно выполнял приказание. Но суть предупреждения Оэты он понял не сразу.

Ну и что, если по океану пройдут подводные волны? Грши привыкли качаться на волнах. Однако он вспомнил, что ведь грши — не рыбы. Они — животные, и так же, как человеку, им нужно дышать кислородом воздуха. А для этого они должны всплывать… Стоп! Но ведь им же вшиты искусственные жабры. Они же превратились в рыб и могут дышать под водой, как дышит Виктор и все остальные люди. И тем не менее они собираются под куполами подводных юрт, чтобы подышать воздухом…

Нет, тут имелась загадка, разрешить которую Виктор не мог. И он обратился к Оэте. Та с долей удивления посмотрела на землянина и сказала:

— Видишь ли, даже в самой чистой воде растворены и взвешены всякие минеральные и другие частицы и вещества. Они постепенно оседают на искусственных жабрах и мешают дышать. Значит, гршам все-таки нужно время от времени дышать чистым воздухом, который очищает искусственные жабры. А мы ждем мёмботрясения. Подводные волны поднимут со дна океана массы всяческого ила. Представляешь, как будет трудно дышать гршам?

Виктор кивнул. Ведь нечто подобное уже говорил Крнт возле острова. Как часто мы забываем то, что нам говорят. Но тут пришла новая идея, и Виктор спросил:

— А почему бы им не надеть костюмы?

— Их костюмы нужны для суши, а там они дышат обычным, или, так сказать, старым способом. — Тут Оэта задумалась, с интересом посмотрела на Виктора и обратилась к гршам: — Вам не кажется, что стоит заранее надеть костюмы-самокаты?

— Зачем? — удивился Крнт.

— Затем, что, если волна будет слишком сильна, она может выбросить на берег.

Грши стали переглядываться. И в это время в помещение вплыл запыхавшийся Поуэн. Он бросился к жене и дочери, но как-то сразу успокоился и словно бы стушевался. Секунды раздумья окончились, и грши бросились за костюмами. В дверях образовалась давка. Виктор сразу сообразил, что грши выплывают безоружными, и бросился им вдогонку.

— Куда ты? — испуганно спросила Оэта, но проводник остановил ее:

— Он прав. Пойду и я.

— Но ведь вы…

— Надо.

Они прошли сквозь расступившиеся ряды гршей, выплыли в океан и рассредоточились так, чтобы видеть входы в каждую из юрт поселка. В океане творилось непонятное, и можно было ожидать и мравишей и других врагов гршей.

Как часто такое бывает в жизни… Совсем недавно земляне были гостями, осваивающими океан так же, как когда-то это делали серебряные люди. А грши опекали их, охраняли и незаметно учили. А теперь все изменилось. Теперь земляне вместе с мёмбянами охраняли своих подводных друзей.

Шло время, а грши всё еще возились со своими костюмами, и Виктор думал: «Чего они? Ведь только и дел что натянуть костюм». Но тут он вспомнил, что у них ведь нет рук, а с помощью ласт сделать самое простое и почти незаметное для людей дело, одеться, вероятно, очень и очень трудно.

— Может быть, им помочь? — осторожно спросил Виктор. — Ведь время-то идет?

Проводник кивнул и сказал:

— Сплавай и скажи об этом Оэте.

Выполняя поручение, он заметил испытующий и, главное, очень доброжелательный взгляд Оэты, как будто она узнала о нем нечто очень для нее приятное.

— Вы правы. Нам надо немедленно расплыться по юртам и помочь гршам.

— Оэта, — нерешительно произнес Поуэн, — уходит время…

— Я понимаю, милый. Но что же делать?

Поуэн подумал и решил:

— Делать действительно нечего — надо помогать.

Люди расплылись по юртам, и из них все чаще стали выскакивать одетые в костюмы-самокаты обеспокоенные грши… Они опять собирались в самом большом помещении, но не как раньше, разрозненно, а семьями, родственными группками.

Все, кажется, обходилось достаточно хорошо, и люди собрались отбывать на сушу. Мрн подплыл к Поуэну:

— Мне кажется, что звуковое оружие должны взять мы.

Молчаливый проводник задумался, а Поуэн спросил:

— А вам не трудно будет им управлять?

— Нет, — ответил Мрн. — Мы с сестрой тренировались… Да и другие молодые грши.

— А старшие?

— Ведь им не приходилось попадать в трудные положения… рядом всегда были люди.

— А почему же тренировались вы?

— Н-ну… просто было интересно… Насмотрелись по телевизору… Вот и решили попробовать.

— Разумно… — задумчиво сказал Поуэн. — Разумно и естественно. Мальчишкам и девчонкам во все времена и на всех планетах всегда хочется поиграть с оружием. Что ж… Я считаю, что вы можете взять оружие в свои ласты и охранять старших.

Поуэн посмотрел на проводника и Оэту, и те кивнули. Так оружие, впервые за всю историю Мёмбы, перешло в ласты гршей. Кажется, они сделали еще один новый шаг — они учились не только знать, не только уметь, но еще и защищаться от врагов.

Земляне и серебряные люди попрощались с гршами и поплыли к суше. Плыли они довольно медленно — и движители ослабели, и сами они устали от волнений и забот.

Такое заселенное океанское дно теперь казалось почти пустынным. Все, что могло ползать, прыгать или плавать, — все забилось в норы и расселины. Только раковины и неподвижные животные сидели на своих местах и казались уже не такими яркими и бодрыми, как несколько часов назад.

Возле берега же творилось что-то невообразимое — тысячи и тысячи рыб толпились, терлись друг о друга, сталкивались и миролюбиво расплывались. Общая опасность, которую они не могли понимать, но прекрасно чувствовали, соединила воедино и хищников, и тех, кем они питались. Пробиваться сквозь эту живую массу было очень трудно, тем более что вся она медленно, но упрямо двигалась к устью реки.

На берегу их уже ждали машины, и все, не снимая костюмов, поскорее забрались в салоны — водители торопили: их предупредили, что извержение подводного вулкана могло начаться с минуты на минуту.

Машины бодро взбежали по дороге вверх и сделали поворот. И вот как раз в это время светлое от крупных звезд небо озарилось страшным багровым заревом. Водители невольно затормозили, поглядывая на горизонт.

Там вспучилось и высветлилось уже не багровое, а алое пламя, а над ним взметнулся дымный черный гриб. Он все рос и все ширился, загибая края шляпки вниз. Они подсвечивались пламенем извержения и казались зловещими.

Только позднее пришли глухие звуки взрывов и шипение. Такое шипение, какое бывает у закипающего чайника, только усиленное в тысячи раз. Оно стало заглушаться клокотанием, а гриб начал задергиваться белесой пеленой пара. Постепенно в этом пару стало исчезать и пламя. Осталось только багровое, тлеющее зарево.

— Пошла лава… — почему-то прошептал Поуэн и вдруг закричал: — Вперед! Скорее вперед!

Водители рванули машины, люди повалились на спинки сидений и потому не заметили того, что заметил Поуэн. От места извержения к берегу шла первая волна, вызванная моретрясением. Она была безмолвная, крутая, и на ее блестящих склонах играли отражения и ярких звезд, и центра Галактики, и отсветы извержения. Беззвучная и могучая, она неслась прямо на берег.

Машины поднялись повыше, и, когда волна накатилась на берег, им уже ничто не угрожало. Словно погустевшая, безмолвная волна обрушилась на берег, помчалась было вверх, но сил у нее не хватило, и она стала сползать назад, в море.

И сейчас же на высотках вдоль берега вспыхнули тысячи автомобильных фар и прожекторов, а вверху зажглись осветительные сооружения. Они лили голубоватый рассеянный свет. Земляне сразу вспомнили, что о подобном они читали в книгах. На войне самолеты сбрасывали такие осветительные бомбы на расположение противника. Бомбы медленно опускались на парашютах и щедро освещали всю местность.

Стало жутковато и в то же время как-то весело. Ведь все время и земляне, и серебряные люди действовали только своей, маленькой группочкой, а тут, по всему было видно, собралось очень много людей, чтобы помочь своим морским товарищам и самим защититься от нашествия общих врагов.

Глава 25

Снова в океане

Потоки воды откатывались в океан, оставляя после себя обрывки прибрежных водорослей и россыпь придонной мелочи. Рыбы и те морские обитатели, которые жили поглубже или крепко держались за дно, устояли перед ударом волны. Могло показаться, что самое страшное уже позади. Андрей обернулся и шепнул Виктору:

— Даже обидно, что все так скоро кончилось.

— Что кончилось? — не понял Виктор.

— А вот это — моретрясение. Столько волнений…

Виктор промолчал. Он думал о гршах. Очевидно, подземные юрты были сделаны из достаточно прочного материала, если их не смогло раздавить даже такое могучее создание, как мравиш. Скорее всего, все действительно обойдется. И все-таки… Все-таки тревога не уходила.

— Внимание, внимание! — громко и властно прозвучал чей-то голос. — Начинается второй этап извержения. Будьте осторожны! Будьте осторожны!

Машины прибавили скорость и въехали на высоты. Далеко в открытом море полыхнуло багровое зарево. Оно росло, ширилось и, наконец, разразилось тяжким, перекатывающимся громом, гулом, а потом и сердитым шипом. Таким, словно на раскаленный металл вдруг опрокинулась бочка с водой.

— Быстрее вверх! — скомандовал Поуэн. — Новая волна будет покрепче.

Эта, вторая, волна от моретрясения, называемая на Земле цунами, действительно оказалась мощнее. Она выросла в багровой темноте — безмолвная, лаково-поблескивающая грозными бликами — и помчалась на берег.

Машины выскочили на гряду высот, туда, где сверкали фары автомашин и прожектора. Здесь собрался, пожалуй, весь поселок.

Цунами стремительно приближалось, и в шлемах раздалась новая команда-предупреждение:

— Внимание! Внимание! Машин не покидать! Машин не покидать! Задраить двери! Задраить двери!

Послышались хлопки дверей, слитный шумок, который на несколько мгновений перекрыл сердитый шип, что еще катился впереди волны. Высотки опустели. Все вошли в машины.

— А вдруг нас перевернет? — спросил Андрей.

— Ничего! Вода в машины не попадет. Они ведь приспособлены и для плавания, — ответила Оэта, не отрывая взгляда от ветрового стекла.

Цунами обрушилось на берег всей своей тысячной, а скорее, миллионнотонной махиной.

Первые мгновения казалось, что волна гораздо выше горной гряды, на которой стояли машины, и что она неминуемо захлестнет их — таких крохотных и слабеньких. Здесь, под светом фар, прожекторов и осветительных бомб, цунами казалось особенно могучим и непреодолимым. Может быть, оттого, что оно было уже не столько мрачно-багровым, а металлически-блестящим, вздрагивающим. Цунами мчалось и вырастало, а потом как-то незаметно на гребне закурчавилась пена, засверкала и стала опрокидываться. Могучая волна ударила о горную гряду, и она, кажется, вздрогнула. Брызги, потоки воды, пена — все сверкающее и переливающееся.

В момент этого громоподобного удара стало очень страшно, и только спустя несколько мгновений, когда стало ясным, что волна так и не достала до машин, ребята поняли, как все это было не только жутко, но и красиво.

Так же стремительно вода стала откатываться. И тут на берегу обнаружилось нечто такое, что встревожило всех людей. Прежде всего, на полпути от горной гряды до кромки океана осталось лежать огромное тело мравиша. Оно уже почти не фосфоресцировало и казалось вялым и поэтому очень неприятным. За этим огромным телом, которое обтекали последние струйки воды, барахтались рыбы, отарии и, самое главное, грши.

Десятки машин ринулись вниз. Люди выскакивали на мокрую мёмбу и, конечно, бросались прежде всего к гршам. Их подхватывали и выносили к машинам. Если требовалось, оказывали медицинскую помощь, а потом отправляли вверх, на высоты. Где-то там располагались обыкновенные бассейны для плавания. Туда и ехали в своих костюмах-самокатах грши.

Потом люди стали спасать рыбу и моллюсков, а после этого взялись за отариев. Их подхватывали огромными сачками и волочили к воде. Смотреть на все это было странновато. Совсем недавно люди и отарии вели смертный бой, а вот сейчас… сейчас люди спасали своих морских врагов, и враги эти, словно все понимая, не рвались, не нападали, а позволяли переносить их, как маленьких.

— Неужели они сами доползти не могут? — спросила Валя. — Возись с ними.

Андрей молчал. Но видно было, как трепетали его ноздри — он и сейчас ненавидел отариев.

Пепа, та самая Пепа, которая натерпелась страха, вступилась за своих смертельных врагов:

— Здоровые отарии и сами справятся. А этих, видно, помяла волна. Значит, им нужно помочь.

— А зачем, интересно? — мрачно спросил Андрей.

— А мы знаем, сколько их погибло из-за моретрясения? Может, их и осталось всего ничего. А не будет отариев — кто будет бороться с электрическими и ядовитыми рыбами и моллюсками?

Да, все в мире связано, все зависит одно от другого. Уничтожь одно — может погибнуть другое, а за ним и третье… Серебряные люди делали правильно, спасая живность — океан никогда не должен оскудевать.

Все это было понятно, все справедливо, а все-таки… все-таки неприятно. Но на чужой планете своих законов устанавливать нельзя.

Разобраться в своих чувствах ребята не успели, потому что они дошли до самой кромки океана, помогая взрослым спасать живность. Там, где недавно красовался причал, в его оставшихся невредимыми сваях люди увидели блестящий купол подводной юрты: его сорвало и притащило сюда цунами. На этот раз подводное поселение не выдержало.

— Ребята, все ко мне! — крикнула Оэта. Когда они собрались, грустная Оэта сказала:

— Спасены почти все грши. Почти все… Но нет Дбн. — Потом она назвала еще несколько труднопроизносимых и неизвестных землянам имен. — Что будем делать?

В группе стояло еще несколько незнакомых землянам взрослых серебряных людей. Один из них сделал первое предложение:

— Прежде всего нужно связаться с Советом. Возможно, ученые уже рассчитали и силу, и периодичность извержения…

— Правильно, — покивал Поуэн. Он сейчас же отошел к машине, и вскоре в шлемах раздался голос представителя Совета:

— Внимание! Внимание! По нашим данным, ожидается пауза в моретрясении примерно около часа. Повторяю — пауза около часа. Ее можно использовать для спасения застрявших гршей. И хотя, как мы полагаем, такого мощного толчка, как предыдущий, не ожидается, разрешаем идти в океан только наиболее подготовленным. И только со звуковым оружием.

Вернулся Поуэн. Они обменялись взглядами с Оэтой, и та, увидев в глазах мужа нечто одной только ей понятное, отвернулась и закусила губу. Поуэн ткнул пальцем в нескольких человек:

— Пойдете со мной. Взять оружие. Приготовить спасательные средства и движители.

Один из тех, на кого указал Поуэн, вскочил в машину и помчался вверх. К Поуэну подошел Виктор:

— Я понимаю, что нам, младшим, вы не разрешите участвовать в спасении. Но… но, понимаете, я плавал вместе с Дбн. Что она подумает, если я, ее товарищ по этому плаванию, оставлю ее в трудную минуту?

Взрослые серебряные люди посмотрели на Виктора с удивлением и, пожалуй, с уважением, но один из них решительно сказал:

— Это совершенно невозможно. При таком повороте дела мы бы могли рискнуть мёмбянином, но ведь вы…

— Вот именно поэтому я и прошу взять меня с собой, — решительно сказал Виктор. — Ведь я — землянин. И по тому, как поступлю я, грши будут судить о всех землянах. А я не хочу, чтобы они судили о нас плохо.

— Он прав, — сказал уже знакомый Виктору проводник. — И я, пожалуй, за него поручусь. И прикрою. — Он усмехнулся. — Долг ведь платежом красен.

Серебряные люди заговорили разом, но проводник перебил их, заставив выслушать рассказ о том, как они боролись с мравишем.

— Виктор поступил как настоящий мужчина. И я в нем уверен.

— Да, но он все-таки… маленький, — возмутился один из участников экспедиции. — Наконец, он может просто растеряться…

— Брось! — отрезал проводник. — Ни один из вас не дрался с мравишем. А он сражался со змеем дважды: один раз в паре со мной, а второй раз самостоятельно. Ни один из вас еще ни разу не пользовался звуковым оружием в настоящем деле. А Виктор пользовался. Ни одному из вас не приходилось спасать на дне океана своего, сбитого в бою — не в шутке, не в баловстве, а в настоящем бою — товарища. А Виктор спасал меня. Вот почему я не только прошу, я настаиваю, чтобы Виктор шел с нами. Сегодня он оказался самым опытным бойцом из всех нас. А что будет с остальными, мы еще посмотрим.

И все, как по команде, стали смотреть на Виктора, который не знал, как себя вести, куда девать глаза — когда тебя хвалят, всегда приятно. Но когда хвалят вот так, откровенно, и хоть и заслуженно, но все-таки уж слишком… В такие моменты хоть кто может растеряться.

И он наверняка бы растерялся, если бы не уловил взгляд Вали. Она смотрела на него, что называется, во все глаза. И какие глаза! Огромные, широко открытые, в которых светилось и восхищение, и в то же время сомнение, и даже, пожалуй, недоверие. Словно она впервые увидела Виктора.

Что ж… Ее можно было понять. Каждый из нас, привыкая к человеку, к его хорошим качествам, перестает замечать их. Но зато отлично видит малейшие недостатки и промашки, которые как-то незаметно перекрывают достоинства. А когда проявляются настоящие, лучшие качества человека, они кажутся неожиданными, и мы этого человека узнаем словно заново.

Поуэн выслушал всех и принял решение. Он скомандовал тому, кто уехал за оружием и движителями:

— Уон! Возьмите еще один комплект. У нас прибавился еще один боец.

— Поуэн, — вмешалась Оэта, — ты представляешь, кем ты рискуешь?

И тишайший, молчаливый Пепин папа, тот самый, который так любит «сочинять» различные пирожные и обеды, тот, который выполнял не только каждое желание Оэты, а даже, кажется, каждую ее мысль, вдруг резко сказал:

— Не вмешивайся! Решения принимаю я. Оэта молча отошла в сторону и обняла Валю и Пепу. Девочки присмирели, а Крайс тяжело вздохнул — конечно, ему тоже хотелось сходить на поиски Дбн, но он знал обычаи своей планеты и понимал, что его-то уж наверняка никто не возьмет, хотя ведь и он участвовал в бою с мравишем. И этот вздох, по-видимому, заметил проводник.

— Послушайте, Поуэн, в том бою прекрасно показал себя и Крайс.

— Я знаю. Но Крайс не землянин. И по его поступкам грши не будут судить об обитателях всей планеты.

И все молча согласились с ним. Вообще землянам очень понравилось все, что происходило. При полном равенстве всех серебряных людей они как-то удивительно быстро и просто умели подчиняться тому, кто брал на себя командование.

Приехал Уон, и все стали надевать движители и проверять оружие. Поуэн подошел к Виктору, помог ему приладить спасательное снаряжение — баллоны с жидкой дыхательной смесью и надувные спасательные плотики.

— Это на тот случай, если кто-либо из гршей окажется погребенным под илом. Может также случиться, что их искусственные жабры забились и они потеряли сознание. Ты представляешь, как пользоваться всем этим?

Конечно, Виктор не знал, и Поуэн показал ему и шланг, и как им пользоваться, и как подавать дыхательную смесь либо в рот гршам, либо в отверстие на голове, через которое они тоже дышат. Показал, как нужно уложить потерпевшего на плотик и закрепить ремнями и как продуть искусственные жабры. Потом все бросились в море.

Вода была мутной, и потому видимость ограничивалась тремя — пятью метрами.

— Включить освещение, — скомандовал Поуэн, и сейчас же вспыхнули ярчайшие пучки света.

Только Виктор был без света и не знал, что ему делать. К нему сейчас же подплыл проводник и разъяснил:

— Рядом с кнопкой привода движителя есть вторая кнопка. Нажимай на нее.

Виктор нащупал эту кнопку, и над его головой тоже вспыхнул пучок света.

— Теперь, — продолжал проводник, — движением головы ты можешь направлять свет, куда хочешь. И еще. Если ты будешь двигать кнопку включения, сноп света расширится и превратится в пятно. Мы делаем это тогда, когда требуется рассмотреть большую площадь. А вообще-то держись рядом. Постепенно научишься — дело это нехитрое.

Они плыли рядом, все время поглядывая по сторонам и вниз, время от времени приостанавливаясь, и, двигая кнопку, освещали морское дно.

Теперь оно оказалось совсем незнакомым — голым и безжизненным. Никто не ползал по этому серому, словно зализанному дну, ничто не росло на нем. Все занесло песком и илом. В лучах света иногда метались рыбы. Повинуясь каким-то своим сигналам, а возможно, инстинктам, они стремились подальше от берега, в открытый океан.

— Похоже, моретрясение подходит к концу, — сказал проводник.

Все чаще и чаще стали попадаться колючие обломки кораллов. Видимо, цунами разрушило не только подводное поселение, но и разметало искусственный остров. Люди плыли все медленней, все чаще включая освещение на рассеивание и освещая морское дно пятнами света.

Первым отличился Уон. Он ринулся в сторону и крикнул:

— Ко мне двое!

Ближние к нему люди резко развернулись и пошарили светом. На дне лежал полузанесенный песком и илом, придавленный обломками подводного острова взрослый грш. Он еле дышал.

Люди немедленно включили воздушную смесь и отмыли его от песка, а потом уж сдвинули обломок, освобождая тяжело раненного грша. Когда ему дали подышать, он слабо пошевелил хвостом. Костюм на нем был изодран, и Поуэн распорядился:

— Костюм снять! Уон! Немедленно эвакуируй. Остальным продолжать поиск. Всем ясно, что произошло?

— Пожалуй, — ответил кто-то. — Цунами разбило остров и обломками снесло поселение и поранило гршей.

— Возможно… — неуверенно возразил кто-то. — Но странно, что никто из гршей не сказал нам об этом.

— А ты бы заметил в такой сумятице и темноте, что с тобой происходит? — спросил Поуэн. — Обследуйте каждый обломок.

Спасатели медленно, зигзагами, стараясь не отрываться друг от друга, плыли над самым дном и даже ощупывали обломки острова. Через некоторое время они наткнулись еще на одного грша. Этот пострадал меньше других. Просто огромный обломок придавил ему хвост и держал, как в капкане. Люди освободили грша, дали подышать свежей дыхательной смесью, перевязали хвост и, главное, продули от ила искусственные жабры. Его тоже хотели эвакуировать на сушу, но грш наотрез отказался:

— Я в порядке. Плавать могу. И хвост почти не болит.

Он занял место Уона. В шлемах раздался его голос:

— Примем левее. Мне помнится, что там кто-то из наших просил о помощи.

Спасатели приняли левее, и вскоре грш крикнул:

— Двое ко мне! Есть!

Поскольку крайними к гршу были незнакомый Виктору спасатель и проводник, получалось, что Виктор оставался не у дел. Может быть, поэтому проводник приказал:

— Виктор! За мной!

Виктор послушался и поплыл вслед за старшими. Он подплыл к попавшему в беду гршу самым последним, в тот момент, когда взрослые уже обдули вокруг раненого ил и песок и стали снимать целый куст ветвистых кораллов, которые прижали грша ко дну.

Еще приближаясь, Виктор почувствовал, как ёкнуло у него сердце. Этот, третий, грш был явно меньших размеров, чем остальные два. Значит, это могла быть Дбн.

Раненый грш без рук, конечно, не мог слишком уж напористо помогать людям. Но он недаром родился и вырос в море. Он знал приемы, которые для людей были внове. Грш пристроился к коралловому кусту боком и сильным движением хвоста и ластов подался вбок. Коралловый куст приподнялся. Люди поднажали плечами. Тут на помощь подоспел и Виктор. Вчетвером они подняли куст, а грш, нажимая на него боком, помог отбросить его в сторону.

На иле лежала израненная острыми коралловыми вершинками Дбн. Она едва дышала. Ей немедленно сделали укол, продули искусственные жабры и дали подышать смесью. Виктор прилег на дно, заглядывая ей в глаза. Ему было страшно жаль ее, но он не знал, чем ей помочь, и потому стал с мольбой смотреть на взрослых. Вот тут только грш заметил Виктора — ведь грш все время плавал, он не мог лежать на дне. Увидел и воскликнул:

— Землянин?! Вот это здорово!

— Восторги потом! — прикрикнул проводник. — Виктор! Надувай плотик!

Надуть спасательный плотик было делом секунд. Взрослые уложили на него беспамятную Дбн, закрепили ее ремнями, и проводник доложил Поуэну о находке и состоянии Дбн, добавив:

— Принимаю решение: грша и Виктора направить на буксирование.

— Правильно! — ответил Поуэн. — Виктору и… — тут он сказал такое имя, что Виктор никогда не сумел бы его выговорить, — отбуксировать раненую на сушу. Быстро. Промедление крайне опасно. Она, вероятно, потеряла много крови. Остальным продолжать поиск. Нет еще трех гршей.

Грш с одной стороны, а Виктор с другой взялись за лямки плотика. Виктор включил движитель на полную мощность и сузил луч света. Втроем они помчались к суше.

Там их уже ждали. По-видимому, Поуэн передал сообщение, и, едва плотик показался над поверхностью воды, Дбн подхватили люди, осторожно перенесли в машину, и машина рванула вверх, на горную гряду, к больнице.

Виктор смотрел вслед. К нему подошла Оэта, положила руку на плечо и, наклонясь, сказала:

— Все правильно, Виктор. Будем надеяться, что все обойдется. У нашей медицины много надежных средств. Дбн выживет.

Виктор вздохнул и ответил:

— Хорошо бы… — и тут же решил: — Я пошел обратно.

— Нет, — ответила Оэта. — В воду ушел Уон. Это во-первых. А во-вторых, найдены еще два грша. Остается еще один. В океане — пятеро людей. Кроме того, прибывает партия спасателей с соседнего участка. У себя они спасли всех и теперь помогут нашим. Так что тебе там делать нечего.

Виктор кивнул. Он вдруг почувствовал страшную усталость — болела каждая жилка, каждый нервик. Хотелось плюхнуться на песок и уснуть.

К нему подошли девочки, и Валя спросила:

— Хочешь есть?

Виктор, взглянув в ее удивительно мягкое, внимательное и покорное лицо, искренне удивился ее перемене: ведь обычно она бывала довольно строптивой девочкой. И тут, к собственному удивлению, он обнаружил, что больше, чем спать, ему хочется есть. Поэтому он благодарно улыбнулся Вале и кивнул:

— Очень!

Конечно, настоящий герой в подобной ситуации мог бы ответить гордо или презрительно: «Нет, не хочу», или: «С чего это ты взяла?» Такой ответ только подчеркнул бы мужественную сущность героя, его презрение к девчоночьим заботам и бытовым мелочам, поставил бы его как бы выше этого. Но у Виктора был довольно серьезный недостаток… Точнее, не недостаток, а скорее странность: он не умел врать. Хотя, если говорить честно, врать-то, как и всякий иной, при случае сумел бы. Но вся беда в том, что он никак не умел определить, когда происходит этот самый случай и когда ему нужно соврать. Поэтому-то он и не врал.

И он сказал еще раз:

— Очень хочу есть. И — пить.

Глава 26

Первые росстани

Совет дал отбой большой тревоге, и на высотах остались только дежурные спасательные отряды да те, кому предстояло убрать выброшенных морских обитателей, спасти которых уже не представлялось возможным… На берегу огромным, уже расплывающимся валом лежала длинная, огромная туша мравиша. Одного его хватит на питание всем домашним животным на многие дни.

По берегу сновали машины, над горизонтом лучился центр Галактики, и близкие звезды лили свой разноцветный свет на уставшую после передряг моретрясения мирную Мёмбу.

Ребята возвратились в свою восьмиугольную комнату, поели и едва доковыляли до кроватей. Каждому казалось, что едва он коснется подушки, как немедленно уснет — так все устали и изнервничались. И все-таки всем не спалось. Виктор поднялся и позвонил по телефону в справочную, а потом в больницу и спросил у дежурного, как себя чувствует Дбн.

— Сделали переливание крови, мелкие операции, и сейчас она спит. Все будет в порядке. А кто спрашивает?

Виктор замялся. На Земле он знал, как назвать себя, но на Мёмбе…

— Да вы меня не знаете… — промямлил он. — Так… один знакомый.

— То есть как это я вас не знаю? — удивился дежурный. — Если вы назовете себя, так я обязательно узнаю. И вы это прекрасно понимаете.

Голос дежурного звучал так, что Виктор вынужден был назваться и добавил:

— Ну, может, слышали, мы с другой планеты… с Земли.

— А-а! — Голос дежурного зазвучал очень радостно, словно он сделал очень приятное для себя открытие. Он закричал кому-то из сослуживцев: — Послушайте, говорит землянин! — И сейчас же попросил Виктора: — Слушай, парень, включи-ка телевид. Набери номер 17–10.

Виктор послушно набрал 17–10, экран на стене высветлился, и он увидел на нем с десяток оживленных и любопытных, молодых и довольно зрелых лиц серебряных людей. Несколько секунд они смотрели на Виктора во все глаза, потом стали переглядываться и перешептываться. Донеслись обрывки этого шепота.

— А чего? Настоящий парень.

— Вообще земляне молодцы! Столько передряг, и они со всем справились.

— Главное в том, что они сразу приспособились к нашей жизни.

— По-видимому, их цивилизация догоняет нашу.

— Ну, раз прилетели…

— Это же случайно.

— Нет, парень — настоящий.

Тут к десятку лиц прибавилось еще несколько. Один из подошедших — небольшого роста, с глубокими морщинами на лице — строго посмотрел на Виктора и властно спросил:

— А ты почему не снимешь костюма? Очень нравится?

— Нет… Но… Нас предупредили…

— Ерунда! Анализы показали — ни вам, ни нам ничто не угрожает: сопротивляемость и нашего, и вашего организмов примерно одинакова. Можете снять костюмы.

Оказывается, на экран телевида смотрел не один Виктор. В разговор вмешалась Валя. Голос ее прозвучал не менее строго и властно:

— А мы не знаем, с кем мы говорим. Поэтому костюмы не снимем.

Люди на экране переглянулись, и тот, что отдал приказание, улыбнулся:

— Ну что ж… Решение правильное… Сейчас мы это уладим.

Он отошел, и через несколько секунд раздался голос Оэты:

— Ребята, если хотите, можете снять костюмы и отдохнуть как следует. А вас, уважаемые зрители, попрошу отключиться. Ребятам нужно отдохнуть.

Погас экран телевида, замолкли голоса. За все время пребывания на Мёмбе можно было освободиться от костюмов. Но ребята почему-то медлили. Нет, это был не страх перед новым неизбежным шагом. Скорее всего, это была жалость. Они привыкли к костюмам, как бы срослись с ними, и расставаться с этой защитой, как бы второй кожей, оказалось нелегким делом.

Самым смелым оказался Андрей. Он посмотрел на товарищей, усмехнулся и решительно стал расстегивать защелки, «молнии» и кнопки. Потом он откинул шлем, и костюм мягко, без шороха, соскользнул с его тела. Андрей стоял в трусах и майке. На лице у него быстро менялись выражения отчаянной решимости, недоумения, облегчения и тревоги.

— Ну как? — спросила Валя.

— Не пойму… Вроде легко и вроде… чего-то не хватает. — Андрей сделал несколько шагов и растерянно улыбнулся. — Вроде ходить свободней, а… не так…

Сняли костюмы и двое других. Они тоже прислушивались к самим себе и изучали самих себя. И все почувствовали разное.

— А в костюме… прохладней, — сказала Валя.

— А мне кажется, наоборот, жарче, — сообщил Виктор.

— Не знаю… А мне так просто… странно.

Как будто перед первым купанием в реке, — сказал Андрей. — И воздух вроде бы теплый, и песок… приятный, и вода такая привычная. А нырнуть боязно. И от этого по телу бегут мурашки.

— Может быть, — милостиво согласилась Валя и мягко спросила у Виктора: — Ты выключил телевид?

— Он же выключается сам.

Ребята походили без костюмов и хотели уже ложиться спать, как в стенах открылись дверцы и показались бокалы с напитками.

— Очень кстати, — решила Валя. — Пить хочется. — Она подумала и добавила: — Это, наверное, от волнения.

Ребята выпили приятный, освежающий напиток, поставили бокалы за дверцы и улеглись спать.

Лучились все восемь углов комнаты, стены и потолок. Пахло хвоей, морем и почему-то апельсинами. Было тихо. Когда все уснули, на стене неожиданно вспыхнул экран телевида. Виктор ошибся: телевидная связь не была автоматической. Раз он включил, он должен был ее и выключить. А Виктор не сделал этого, и телевид заговорил.

Глава 27

Решение совета

На экране телевида все время мелькали лица — старые и молодые, мужские и женские. Но голос поначалу звучал один и тот же.

— Уважаемые мёмбяне! Как вам известно, у нас в гостях три ребенка с далекой планеты Земля. Вы, конечно, можете себе представить, как волнуются их родители, близкие и товарищи, обнаружив их внезапное исчезновение. Вот почему и наш Совет, и Совет Большой Планеты приняли все меры, чтобы возвратить их на родную Землю. Для этого мы связались со Старшей Цивилизацией. Совместными усилиями был разработан единственно возможный в этих условиях план и созданы, пока что еще экспериментальные, но достаточно надежные технические средства, которые позволят землянам вернуться домой. Весь вопрос в моральном обосновании этого плана… Имеем ли мы право рисковать — хотя оговоримся заранее, риск сведен до самой малой степени, но он все-таки есть — жизнями наших маленьких гостей? Вот почему окончательное решение Совет будет принимать в вашем присутствии, уважаемые мёмбяне. И если у кого-либо родятся новые идеи, проекты или появятся возражения — немедленно сообщайте нам, в оперативную группу. А сейчас слово предоставляется Председателю Совета.

Сразу же на экране высветилось лицо пожилого человека, но не серебряного, а просто чуть смуглого, по-видимому загорелого. Он сказал:

— Пока земляне пребывали на Мёмбе, их подвергали непрерывному физико-биологическому и химическому исследованию, как вы сами понимаете, с помощью приборов, вмонтированных в их костюмы. Эти исследования показали, что земляне чрезвычайно похожи на нас, особенно жителей Большой Планеты, так как жители Мёмбы приобрели уже кое-какие иные качества и отличия. Вместе с тем эти исследования показали, что планета Земля жила и развивалась почти в тех же условиях, что и Большая Планета. Вот почему мы смело моделировали поведение землян, основываясь на собственном опыте, и ни в чем не ошиблись. Они оказались великолепными представителями человека разумного, или, как говорят у нас, человека вселенского. Вот почему мы считаем, что предстоящее испытание, неминуемое при их возвращении, они выдержат. О самой сущности проекта их возвращения сообщит Главный специалист по связи со Старшей Цивилизацией.

Теперь на телевиде возникло лицо молодой и очень красивой женщины с золотистыми щеками и блестящей серебряной кожей — явно мёмбянкой.

— Проект прост. Вы знаете, что Старшая Цивилизация давно работает над проектом автоаннигиляционного космического корабля. Что это такое? Старшая Цивилизация создала искусственный полуаннигиляционный строительный материал. Его атомы состоят из микрочастиц как материи, так и антиматерии. Он достаточно прочен и подвижен, но до известного предела. Стоит изменить напряжение магнитного поля до определенных величин, как связи микрочастиц нарушаются. Это, как вы сами понимаете, неминуемо приведет к внутриатомному аннигиляционному взрыву. Материя и антиматерия, как вы знаете, в обычных условиях несовместимы и стремятся оттолкнуться друг от друга. Если направить этот анниги-ляционный взрыв в одну точку, то создается реактивная тяга грандиозных энергий, которая будет двигать космический аппарат с быстротой, предельно близкой к скорости света. Над овладением такого материала Старшая Цивилизация работала много лет и недавно провела первые сверхкосмические испытания этих аппаратов с помощью «черных дыр» и подпространства. Они дали положительные результаты. Но вот беда. Однажды начавшаяся внутриатомная аннигиляция иногда вырывается из-под контроля человека и приборов. Сейчас один из экипажей космического корабля Старшей Цивилизации сидит на планете соседней галактики, которую избрали для последующей цивилизации. Дело в том, что корабль просто растворился.

— То есть как это растворился? Он же не из сахара! — спросил кто-то из членов Совета.

— Поясню. Корабли недаром названы авто-аннигиляционными. В случае нужды материалы, из которых они построены, могут стать и аннигиляционным топливом. Он постепенно сам себя взрывает и распадается на материю и антиматерию. Вот и у того космического корабля случилась беда — экипаж не сумел пресечь цепной внутриатомной реакции, и в результате корабль распался. Старшая Цивилизация сейчас работает над улучшением конструкции, но для нашего случая этот недостаток оборачивается неоспоримым достоинством.

— Не совсем понятно, — вмешался опять тот же невидимый член Совета.

— Точный анализ мыслей и впечатлений землян показал, что уровень их цивилизации еще недостаточно высок для восприятия всех новинок и нашей, и особенно Старшей Цивилизации. Если допустить, что мы отправим ребят кораблями иного типа, то, я уж не говорю о массе времени, которое необходимо затратить при этом на полет, — ребята за это время вырастут и почти состарятся, — мы вынуждены будем вступать в контакт с той цивилизацией: ведь они увидят и корабль, и многое другое. Мы считаем это преждевременным. Автоаннигиляционный корабль спокойно долетит до Земли, высадит ребят и… распадется на материю и антиматерию, то есть обратится в ничто. Это явится и отличной проверкой научной теории, и поможет ребятам перенести психологические стрессы, перенапряжения, и передаст с ними первую весточку о нашем существовании. Не сомневаюсь, что со временем мы установим контакты. Словом, в данном случае мы будем проходить тот же путь, что проходила в свое время Планета, устанавливая контакты со Старшей Цивилизацией. Все всем понятно?

— Техническая сторона дела понятна. Но мы не видим моральной проблемы.

— Передаю слово руководителю полета.

Руководитель полета — средних лет мужчина, с обыкновенной белой кожей и широченными плечами. Под его легкой одеждой при каждом движении ощутимо перекатывались отлично натренированные мышцы. Его взгляд казался строгим и даже жестким. Но он улыбнулся, и каждый мог бы решить, что руководитель полета, как и многие другие крупные мужчины, очень добрый и покладистый человек.

— Тут такая история… Галактика, как известно, вращается. На вращение нашей Солнечной системы все большее влияние оказывает соседняя галактика. Вроде как бы космическое трение. А в той части Галактики, где находится Земля, этого «трения» нет. Поэтому тамошние солнечные системы и тамошняя часть галактики движутся с несколько большим опережением «графика». Как раз в эти дни наши солнечные системы находятся почти на прямой линии. А это значит, что расстояние между ними наикратчайшее. Но этого мало. Совпадение в расположении других солнечных систем и планет сегодня тоже наиболее благоприятное. Космический корабль пройдет между ними как по коридору и, значит, испытает наименьшее влияние их притяжения. А то, сами знаете, ребята чуть не угодили за границу нашей Галактики, когда летели сюда. Вот почему и нам, и им дорога каждая минута. Планеты и солнечные системы меняют свои места, и ребятам предстоит покрыть добавочные миллионы километров. Значит, решать нужно быстро. И вот тут-то и возникает моральная проблема. Мы считаем, что нужно погрузить сонных ребят в корабль и дать ему старт, не ожидая, пока пассажиры проснутся…

Сразу же обрушился шквал вопросов.

— А если они проснутся в космосе?! Возможно непоправимое!

— Любой случай может привести их к гибели!

— Где ж это видано — пускать в космос неуправляемый корабль!

— Хороши будущие контакты: отправлять детей без их согласия, да еще во сне!

Руководитель полета был невозмутим. Он переждал этот шквал и опять улыбнулся:

— Вот поэтому мы и собрали Совет. Но прошу учесть главное. Мощное следящее и программное оборудование, то есть автопилоты по-старому, позволят кораблю избежать неприятностей. Но риск, конечно, есть. Вправе ли мы рисковать?!

Некоторое время Совет молчал. На экране проходила вереница озабоченных лиц. Задачку земляне задали сложную. Но постепенно все члены Совета приходили к единому мнению — иного выхода нет. Земляне должны возвратиться на Землю, и возвратиться как можно скорее, иначе они рискуют прибыть на свою планету в неизвестно каком веке.

— А все-таки как им предстоит поступать, если корабль встретится с какими-либо непредвиденными трудностями?

— Да-да! Не забывайте, что это все-таки дети.

— Не забываем. Но эти дети показали себя на Мёмбе довольно-таки смелыми и умными. А раз это так, то мы собираемся снабдить их программами полета. Как только они проснутся, они, в случае нужды, сами смогут взять управление кораблем в свои руки. Но при этом, пожалуйста, учтите, что даже космонавты Старшей Цивилизации не смогли остановить цепной аннигиляционной реакции. Космический полет всегда риск, и далеко не все можно предусмотреть. Вот в этом и заключается моральная сторона вопроса. И еще я прошу вас учесть — сюда они прилетели в плазменной бутылке, которая образовалась тоже, в сущности, из-за непредвиденного аннигиляционного взрыва. И — ничего. Долетели. Так что… справятся.

Совет длился долго, спорили очень серьезно, но каждый раз, когда разгорались страсти, руководитель полета улыбался и напоминал:

— Галактика вращается. Потеряно еще тридцать миллионов километров!

После такого напоминания наступала пауза и новый спор был уже не таким долгим. В конце концов выхода из создавшегося положения так никто и не предложил.

— Значит, утверждаем? — спросил Председатель Совета.

Все молчали. Председатель вынес решение:

— Приступить к осуществлению совместного проекта!

Экран погас. Но почти сейчас же открылись двери в восьмиугольную комнату, и в нее вошли люди, стали одевать ребят в ту одежду, в которой они прилетели. Ни один из них не пошевелился, не запротестовал, только Андрей сладко чмокал во сне и норовил освободить руки. Должно быть, ему казалось, что его опять атакуют отарии. Один из серебряных людей удовлетворенно заметил:

— Снотворное на них действует, пожалуй, сильнее, чем на наших людей.

— Вполне понятно, — сказал второй, — наши кое к чему привыкли, а им впервой.

— Им все впервой, — ответил первый и, вздохнув, добавил: — А все-таки я им завидую. Испытать такое!

— Ты завидуешь! Да им завидуют сейчас вся наша система и вся Старшая Цивилизация. А когда они вернутся домой и расскажут, что они видели и что пережили, им будет завидовать вся Земля.

Землян осторожно, на руках, как маленьких, вынесли из комнаты, погрузили в машины, которые помчались к космическому причалу. Возле него уже стоял автоаннигиляционный космический корабль.

Пожалуй, он не поражал и даже не восхищал. Не слишком большой: раза в два — два с половиной больше той самой ракеты, которая выводила на орбиты первые космические корабли, раза в полтора потолще, с тупым, обтекаемым носом и выступающими по бокам рулями. В его темно-серой могучей туше были приоткрыты люки, через которые внесли землян и уложили в спальные мешки.

Руководитель полета приказал всем покинуть корабль. Когда люди ушли, он проверил приборы и включил реле времени, робота и систему вычислительных машин.

Выходил он из корабля уже в то время, когда робот приступил к своим обязанностям. Двери стали медленно закрываться, а люки задраиваться.

Люди поспешно отошли в подземное укрытие и тоже тщательно задраили за собой двери, нацелив на корабль только наблюдательные перископы.

Некоторое время корабль как бы устало стоял на месте, потом, словно проснувшись, вздрогнул, приподнялся, выплюнул сгусток бело-алого пламени и сразу же исчез. Исчез стремительно и бесследно. Настоящий корабль-призрак, корабль-фантом.

— Вхождение в «черную дыру» и подпространство прошло нормально, — сообщил руководитель полета.

Глава 28

Возвращение

Первым проснулся Андрей. Он сладко зевнул, потянулся и только после этого открыл глаза. Осмотрелся и опять закрыл глаза. Несколько секунд он лежал с зажмуренными глазами, потом осторожно приоткрыл левый глаз, оглядел помещение и опять смежил веки.

— Что за ерунда?! — возмутился Андрей. — Ведь я же явно не сплю, а… вот такое…

Он решительно открыл оба глаза и убедился, что не спит. Рядом в спальных мешках посапывали Виктор и Валя. Голые стены тесной каютки были суровы и неприступны. Где-то рядом что-то тихонько и надсадно жужжало.

Андрей приподнялся на локтях, обернулся и посмотрел назад. Впору было заново зажмуриться и убедиться, что он не спит: сзади, за столом-пультом сидел некто… или нечто, составленное из квадратов, точнее, кубов и цилиндров. Перед ним лучился огромный экран, на котором пробегали и расходились разноцветные линии. Иногда в их переплетении мелькали какие-то смутные, далекие тела и пропадали за кромкой экрана.

— Ничего не понимаю! — вслух сказал Андрей, и то, что сидело за пультом, обернулось и звонким, размеренно-металлическим голосом сообщило:

— Все полном порядке. Вы возвращаетесь на Землю. Курс точен. Скорость максимальная. Происшествий не было. Питание — шкаф с тюбиками. Жду приказаний.

— Да-а… — почесал затылок Андрей. — Дела…

— Дел нет, — отрапортовал робот. — Есть спать.

— Я уже выспался. И давно мы летим?

— Пятнадцать часов сорок три минуты… Нет… Сорок четыре минут.

В роботе, видно, что-то заедало, потому что говорил он не совсем верно. И это не понравилось Андрею.

«Не могли уж подобрать как следует, исправного… — подумал он. — Нашли какого-то косноязычного и сунули. Ну да ладно, не это главное. Главное, что мы летим. И летим, конечно, в космосе».

— Слушай, а долго нам еще лететь? — спросил он у робота.

— Слушаю хорошо. Лететь долго. Если не будет препятствий — пять часов пятьдесят пять минут. Секунды не считаем. Прошу ознакомиться с программой полета и подумать заранее о посадке. Нужно выбрать пункт.

«О-о! — подумал Андрей. — Чего я один в этой программе пойму? Да еще пункт выбирать. Выберу не тот, что нужно, а наши будут меня обвинять. Лучше подожду, пока все проснутся».

Вслух он спросил:

— А что это на экране… мелькает?

— Мы все время летим на грани светового барьера. Значит, мелькают линии светового спектра…

— Ага! Понятно! — бодро ответил Андрей, хотя, честно говоря, он не понял, что такое «световой барьер». Но, подумав немного, вспомнил, что самолеты преодолевают звуковой барьер. А раз свет, как и звук, является одной из форм материй, значит, вполне возможно, что существует и световой барьер.

— А что это такое? — Он показал на фиолетовый шар, который медленно проплывал по экрану.

— Планета. Сейчас буду справляться, какая именно, — ответил робот и стал крутить ручки приборов.

Стрелки на них запрыгали. Андрей испугался: «Накрутит там чего не нужно… Космос же…» И он закричал:

— Ладно, не крути! Шут с ней, с этой планетой.

Робот неуклюже повернулся и растерянно сообщил:

— Мне неизвестно, имеется ли рядом с этой планетой шут.

Что можно поделать с таким помощником?

Обыкновенного русского языка понимать не хочет. Андрей махнул рукой и отвернулся от робота и тут же встретился с широко открытыми Валиными глазами. В них светился не то что испуг, а прямо-таки ужас. Андрей, конечно, не мог не пожалеть ее и потому бодро сообщил:

— Ничего особенного! Просто мы летим домой. На Землю. И ты не нервничай.

Оказывается, проснулся от Андреева вскрика и Виктор. Он спокойно спросил:

— А ты ничего не путаешь?

— Зачем мне путать? Вон сидит робот, и он мне все объяснил. Да и на экране видно: летим. И кажется, здорово летим. Прямо возле светового барьера.

— И куда же мы прилетим? — спросила Валя.

— Как это куда? — искренне удивился Андрей. — Тебе же ясно сказали — на Землю.

— Слушай, Андрей, ведь это же… Нам же ничего не известно!

— Ерунда, Виктор. Ерунда! У робота есть программа полета, только я не стал слушать, пока вы не проснетесь. А раз вы проснулись, давайте слушать. Эй! — крикнул он роботу! — Докладывай программу.

Робот послушно встал из-за пульта, и в тесной каюте зазвучал знакомый голос Оэты:

«Дорогие ребята! Не обижайтесь на нас за то, что мы отправили вас домой не попрощавшись. Просто условия полета складывались так, что нельзя было терять ни минуты. — Здесь она начала рассказывать все то, что говорилось на Совете, и добавила: — Вообще-то вы можете гордиться. Вы первые, кто летит на таком корабле так далеко. Знайте, что мы вас будем всегда помнить и всегда любить, потому что вы настоящие ребята. Надеюсь, что у вас хватит мужества и находчивости преодолеть все трудности и неожиданности этого сложного полета. Прежде всего сообщите роботу то место, куда нужно сесть кораблю, чтобы вы как можно скорее попали домой. Нарисуйте материк, на котором вы живете, и укажите нужную точку посадки. Она должна быть возле какого-нибудь заметного ориентира — реки, озера, большой дороги и так далее. Подобное вы, наверное, изучали в своей школе. А уж потом действуйте в соответствии с обстановкой. Обо всем справляйтесь у робота».

Пришлось срочно чертить карту мира и свой евразийский материк с горами и озерами на нем, потом нарисовали Волгу, уж потом — свою реку и большую дорогу, что шла мимо родного городка. Робот долго рассматривал сообща составленную карту, и Виктор спросил:

— Вы разбираетесь?

Робот выпрямился, а Андрей шепнул Виктору:

— Чего это ты его на «вы» величаешь?

— Н-ну, неудобно как-то… Все-таки он не ребенок.

— А ты откуда знаешь? Может, он младше нас?

Вопрос оказался не праздным хотя бы потому, что никто из ребят нигде и никогда не читал, как нужно обращаться с роботами — на «ты» или на «вы». С одной стороны, роботы создания умные, и поэтому, если обращаться к ним по уму, так нужно было бы говорить «вы». Но поскольку робот — это всего лишь машина, то…

Словом, открылись определенные неясности, которые еще предстояло решить. Но тут вмешался сам робот и сообщил:

— Я не разбираюсь. Я самоуничтожаюсь.

— Чего-чего? — не понял Андрей.

— Отвечаю на вопрос. Я не разбираюсь. Я самоуничтожаюсь. В последнюю минуту.

Самостоятельно.

— Какой же мы ему вопрос задали? — удивился Андрей.

— Так это я у него спросил, разбирается ли он в нашей карте? Найдет ли он точку посадки? — ответил Виктор. — А он понял все по-своему.

— Да уж… С ним нужно держать ухо востро, — заметил Андрей.

Робот, по-видимому, опять задумался и сообщил:

— Острые уши бывают у лятуев. Как можно их держать?

Ребята только переглянулись. Виктор обратился к Вале:

— Знаешь, возьмись-ка ты за хозяйство. Опять хочется есть. И — пить.

У девочек, настоящих конечно, есть особое чутье на хозяйственные дела. Валя мгновенно разыскала шкафчик и очень быстро определила, что в каком тюбике заключено: долгие разговоры с Пепой принесли свои результаты. Она раздала ребятам тюбики с супом, вторым и напитками. Андрей выпил последний тюбик, потом съел второе и отложил первое.

— Надо съесть и первое, — строго сказала Валя.

Андрей даже не взглянул на нее. Он небрежно сунул тюбик с супом в карман и тяжело вздохнул.

— Вы так ничего и не поняли, — грустно произнес он. — Ведь мы навсегда расстались с Мёмбой. Понимаете, навсегда! И мы уже никогда не увидим милых лятуев и не попьем их вкусного молока, мы не будем плавать с гршами и даже не встретимся с отариями, будь они неладны.

— И ты, конечно, не встретишься с Пепой, — съязвила Валя.

— Конечно! И это очень грустно. Хорошая девчонка, хоть и серебряная.

Виктор ничего не ответил. Должно быть, поэтому все примолкли, вспоминая Мёмбу и пережитое. Что ж… Жизнь есть жизнь. Она сталкивает людей и разводит их, принося грусть и разлуку. Но в жизни есть и хорошее — постоянная надежда, что могут быть и новые встречи.

Еще древние мудрецы заметили, что молчать слишком долго не только неприлично, но даже невозможно. Но если это необходимо, нужно хотя бы смотреть на что-нибудь или слушать. Слушать было нечего — корабль летел тихо и сосредоточенно. Смотреть друг на друга не слишком интересно. Поэтому все уставились на экран.

Глава 29

Нырок в неизвестность

На экране не происходило ничего интересного: набегали и расходились разноцветные световые полосы. В их линиях и спектрах, как рыба в неводе, иной раз показывались некие далекие планеты. Иной раз появлялись ослепительные неизвестные солнца неизвестных солнечных систем. Они излучали столько света, что корабль некоторое время слегка гудел от натуги, пробиваясь сквозь световые потоки.

Но в целом полет проходил как-то уж слишком спокойно и буднично. А это всегда вызывает тревогу — не может же быть, чтобы все в жизни шло как по маслу. Тем более в космосе, и особенно при такой невероятной, околосветовой, скорости. И тем не менее полет продолжался без приключений.

Ребята решительно не знали, чем себя занять. Первым не выдержал робот. Его построили для запрограммированных действий. Он был построен для того, чтобы действовать. А он бездействовал, и, вполне возможно, от этого у него перегревались какие-нибудь электронные внутренности.

Видимо, именно поэтому робот спросил:

— Какие будут указания?

Ребята переглянулись, и Валя обратилась к Виктору:

— Скажи ему что-нибудь… А то как пристанет.

— Так я же не знаю… что говорить.

— Но ведь ты же командир! Ты и должен придумать.

— Кто командир? — удивился Виктор.

— Ты.

— Почему я?

— Потому что, когда мы сюда летели, ты был командиром, значит, когда мы летим отсюда, ты тоже должен быть командиром. — И, перехватив недоуменный взгляд Виктора, пояснила: — Но у тебя же опыт. Ты же знаешь, как это делается. Вот я, например, совершенно не представляю, как это — командовать…

— Ладно. Спрошу, — кивнул Виктор и обратился к роботу: — Скажите, а как вы определили, что нам лететь еще пять часов?

— Так составлена программа.

— А если случится что-либо непредвиденное?

— Непредвиденное тоже запрограммировано. В программе нет только катастрофы. Но для катастроф программ и не требуется.

В роботе, видно, что-то прогрелось и поэтому стало на свои места, он говорил совершенно правильно и убийственно точно.

— А кто же нам сообщит эту программу? — допытывался Виктор, постепенно понимая, что серебряные люди, кажется, дали им неплохого спутника.

— Она вложена в приборы и в автопилот. Кое-что знаю я. — Робот подумал и сообщил: — Я советую передвинуться поближе к пульту. По расчету времени, хвостовая часть корабля должна уже проаннигилировать.

Валя тревожно взглянула на Виктора:

— Что он говорит?

— Он говорит, что часть нашего корабля в полете сократится, проаннигилирует, и поэтому нужно приблизиться к пульту: наверное, помещение уменьшится.

— Этак мы окажемся прямо в космосе, — опасливо протянула Валя и первая пересела в кресло за пультом.

— Ну и что? — усмехнулся Андрей. — Летели же мы в сплошной невесомости? И тут справимся.

Уверенность всегда хороша, и потому неприятное предупреждение робота несколько померкло.

— Словом, получается так, что нам, всем троим, и делать нечего? Да? Все запрограммировано, все продумано?

— Не знаю, как получается, — словом, программа правильно составлена, — сухо ответил робот.

— Ну вот. — Виктор обратился к Вале: — Сама видишь — командиру делать нечего, и я перейду на положение рядового путешественника. Кстати, а есть ли на корабле какие-нибудь обзорные люки? Скучно же лететь вот так… почти вслепую.

— Люки задраены. Экран дает полную информацию. Следите. — Робот сказал это явно недовольно. Ему, кажется, начинали надоедать эти несмышленые пассажиры, для которых созданы все условия безопасного путешествия, а им и того мало.

И как раз в это время экран стал стремительно светлеть, как бы наливаться опасным ослепительным светом, а по кораблю пронесся первый приступ еще мелкой, словно примеривающейся дрожи. Похоже, корабль наткнулся на какое-то препятствие и старательно преодолевал его.

Валя тревожно посмотрела на Виктора. Тот взглянул на робота. А робот, как и положено хорошо запрограммированной машине, молча ждал приказаний. Мыслить он мог. А вот чувствовать — ему не дано…

Между тем с кораблем творилось нечто непонятное. Впрочем, как и с его пассажирами: их непреодолимо тянуло к пульту и тела стали наливаться тяжестью. Виктор подозрительно спросил у робота:

— Появились космические перегрузки. Гравитационные перегрузки. Почему? Что делать, чтобы их избежать?

— Космических перегрузок быть не может. Корабль гравитационно отцентрован. Не может быть и состояния невесомости. Все продумано.

Но у ребят стали отвисать челюсти и вытягиваться лица. Говорить становилось все трудней. Впрочем, как и дышать. А роботу — хоть бы что! Он стоял непоколебимой грудой умного металла, спокойно опустив свои руки-клещи, руки-манипуляторы. Хоть бы глаза у него были, чтобы можно было заглянуть в них… Но робот был хорошо продуман и скомпонован: ничего лишнего.

А корабль стал гудеть и дрожать все сильней, и свет на экране все усиливался. Несмотря на перегрузки, Андрей понял, что происходит нечто не совсем понятное, и побледнел, точнее, посерел. Валя умоляюще смотрела на Виктора, и он, перехватив этот взгляд, понял, что нужно что-то придумывать. Но придумать ничего не мог. Ведь он, в сущности, очень мало знал корабль, слабо разбирался в том, что с ними происходит. Ясно было только одно: корабль теряет скорость, он словно увязает в чем-то непонятном.

Виктор с надеждой посмотрел на ослепительный экран, мгновенно прикинул все, что он знал о программе полета и технических данных корабля, и кое-что понял: корабль наткнулся на мощный световой поток. Причем не просто поток, а встречный поток.

До сих пор световые потоки были боковые, попутные, скользящие, всякие-всякие. А этот шел прямо в лоб корабля. И корабль, двигающийся со скоростью, близкой скорости света, очутился как бы перед барьером: он не мог переступить, пробить этот лучащийся поток. Хуже того. Раз свет летел точно в лоб, значит, чтобы удержаться и не развалиться, корабль должен был сбавить скорость по крайней мере вдвое.

В конце концов, это был тот действительно счастливый случай, когда Виктору помогло не присутствие, а отсутствие знаний. Он, как и большинство землян, просто не знал, как должен повести себя космический корабль, да еще двигающийся со скоростью, близкой к скорости света, если он встретится со встречным потоком света. Ведь, с одной стороны, корабль — материален, а свет как бы не материален. Но с другой стороны, свет — это тоже особый вид материи. Пусть волновой, но все-таки…

Одним словом, этого никто еще не проходил как следует, и, как себя вести в подобных условиях, как-то никто не задумывался.

Главным сейчас для Виктора являлось одно: выяснить, откуда идет этот лобовой поток света? Экран помочь не может: он залит этим светом — все густеющим и все более ослепляющим. Виктор понял, что, если такое стремительное увеличение силы света продлится еще несколько минут, экран лопнет, и тогда…

И он предположил самое простое: корабль идет прямо на какое-то огромное солнце. Или звезду. Она выбрасывает мощнейшие потоки лучистой энергии.

Но тут ему стало страшновато. Ведь звезда выбрасывает не только потоки света. Она обладает страшной гравитацией — силой притяжения, силой тяжести. Значит, корабль сейчас тянет к звезде не только, как говорят космонавты, тяговая сила корабля, но и сила гравитации, идущая от звезды. Но корабль не может лететь быстрее, чем летит свет. Вот и получился световой барьер. Значит, с одной стороны, звезда притягивает корабль, а с другой — не подпускает его. Пока что корабль находится как бы в точке равновесия нескольких сил или поблизости от нее. Но не исключено, что силы гравитации победят — их пределы не установлены. Возможно, что они беспредельны, и тогда корабль полетит прямо в пылающее пекло звезды.

Все это ясно Виктор представил себе и сразу же решил, что ему следует делать. Он закричал на робота:

— Где управление рулями корабля?!

— Рули связаны с автопилотом, — бесстрастно ответил робот.

— А где ручное управление?

— Для включения ручного управления требуется изменение программы!

Чертов робот и его бесстрастие! Как ему объяснить, что положение критическое, что дорога каждая секунда. А ведь его не испугаешь — он же не разбирается, а самоуничтожается! Он запрограммирован на самоуничтожение! Автоуничтожение!!!

Виктор с трудом подвинулся к пульту. Приборные стрелки дрожали и медленно откатывались к нулевым отметкам — корабль боролся из последних сил.

— Робот, — как можно спокойнее сказал Виктор. — Изменение программы необходимо. Мы попали в зону притяжения неизвестного солнца. Идем ему в лоб. Что делать?

— Это запрограммировано. Необходимо отметить курс, затем переключить тумблер номер три в крайнее правое положение и взять управление в свои руки. Управление осуществляется ручками «один» и «два». «Один» отклоняет корабль вверх или вниз, ручка «два» — вправо или влево. Повторяю…

Ожидать повторения Виктор не стал. Он бросился к центральному прибору. На его нимбе было нанесено триста шестьдесят делений — градусов окружности. Стрелка стояла на делении «232».

— Запомните! — крикнул Виктор товарищам. — Двести тридцать два!

Он разыскал тумблер «три» и щелкнул им. Корабль сразу же швырнуло, и в левом верхнем углу экрана вспыхнул жуткий, почти фиолетовый свет — там находилось чужое солнце. И сразу же ослабели перегрузки. Корабль явно прибавлял скорость. Теперь потоки солнечной энергии били ему не в лоб, а как бы скользили по его стенкам.

Виктор осторожно повернул ручку «один», и корабль словно поднырнул под солнце. Его фиолетовый свет на экране несколько переместился к середине верхней кромки и стал понемногу исчезать.

— Робот! — крикнул Виктор. — Есть ли здесь приборы бокового и заднего обзора?

Робот немного погудел и сообщил:

— Такие приборы есть, но если в них попадет свет близкого солнца, он может повредить глаза.

— А… — Виктор запнулся: ну, как называть это сооружение: на «ты» или на «вы»? Поэтому он окончательно рассердился и закричал: — Робот! Наблюдать за солнцем и следить, чтобы оно проходило как раз над центром корабля. Докладывать мне.

— Понял! Начинаю наблюдение.

Робот послушно передвинулся к пульту, бесцеремонно растолкал Валю и Андрея и своими руками-манипуляторами вытащил откуда-то самые обыкновенные вилки со шнурами и сунул их в розетку под пультом.

— Солнце как раз над носом корабля, — доложил робот.

— Так держать! — скомандовал сам себе Виктор и отпустил ручку управления полетом. Корабль сразу же тряхнуло.

— Солнце ушло влево, — прогудел робот. Теперь, работая уже обеими руками, Виктор выровнял корабль, и он продолжал свой нырок под неизвестное огромное солнце. Дрожь по его укорачивающемуся телу пробегала все реже, исчезло натужное гудение, пропали перегрузки.

— Солнце над центром корабля! — доложил робот.

Виктор чуть отпустил ручку номер один, и корабль стал подниматься вверх. Стрелка прибора, указывающая курс корабля, дрогнула и поползла к отметке «232». Когда она стала на свое место — курса на Землю, — робот доложил:

— Солнце скрылось за кормой.

— Вот и хорошо, — сразу повеселел Андрей. — Пусть себе там и светит. Я очень не люблю, когда солнце светит прямо в глаза.

Валя и Виктор расхохотались. Они смеялись долго и радостно — их оставляло страшное нервное напряжение. Нырок под солнце прошел как по писаному.

— Давай-ка попьем чего-нибудь вкусненького, — предложил Андрей. — А то у меня от этого солнца в горле пересохло.

И все трое пили мёмбянские напитки из тюбиков и беспричинно смеялись, изредка посматривая на экран… На нем опять пробегали, извивались и исчезали разноцветные линии, мелькали далекие планеты и солнца.

Корабль ровно несся к теперь уже недалекой Земле.

Глава 30

Электросон

Робот все еще стоял подключенным к приборам наблюдения.

Страшное ушло, скрылось в неведомых глубинах космоса, но, не получая команды, робот, по-видимому, не знал, что ему делать. Андрей сказал Виктору:

— Скомандуй ему что-нибудь. Чего он прохлаждается без дела?

— Робот! Включитесь в программу полета и докладывайте обо всем замеченном. А также обо всех отклонениях.

— Будет исполнено! — с готовностью доложил робот, выдернул вилку из розетки и устроился у пульта. — Курс выдерживается, опоздание по сравнению с программой семнадцать минут. Опоздание не превышает запасов аннигиляционного топлива. Все в порядке.

Подумать только — вся борьба со встречным солнцем продолжалась всего семнадцать минут. Они пролетели… Впрочем, как раз наоборот. Они длились столько, что казалось, прошли часы. Андрей примолк и задумался, потом улыбнулся, словно озарился:

— Семнадцать минут! Что такое семнадцать минут для нашего корабля? А вот что такое. Мы летим со скоростью триста тысяч километров в секунду. Значит, за минуту пролетаем восемнадцать миллионов километров. А за семнадцать минут больше трехсот миллионов километров. С ума сойти можно! Щелкаем, как семечки, эти самые миллионы…

Он опять задумался:

— А знаете что, ребята, мне кажется, что люди из Старшей Цивилизации проделали с нами какую-то странную шутку.

— Не понимаю, — пожала плечами Валя.

— Я читал, что поперечник нашей Галактики равен нескольким тысячам световых лет! Понимаете?

— Я — не совсем, — призналась Валя.

— А это значит, что свет — мы ведь тоже летим со скоростью света — проходит через Галактику несколько тысяч лет. Значит, и мы должны лететь несколько тысяч лет. А мы летим только сутки.

— Подожди… Но ведь когда мы летели туда…

— Вот об этом я тоже задумался. Либо мы были не на другой стороне Галактики, либо… либо что-то произошло такое, чего мы не знаем и не понимаем. Может, спросить у робота? Робот! Наш корабль сразу же набрал световую скорость и ни разу ее не менял?

— Да. Как только он вышел из подпространства, скорость не менялась.

— Из подпространства? — переспросил Андрей.

— Обыкновенное понятие. Вначале корабль ввели в черную дыру, она вывела его в подпространство, а когда программа действий в подпространстве сработала и поглотила время, корабль вышел из подпространства в пространство, и вот мы летим.

Если бы робот хотя бы повысил голос, споткнулся на каком-нибудь слове, можно было хоть за что-то зацепиться, обдумать сказанное. А он говорил механически точно и бесстрастно, как о само собой разумеющемся. Словно ребята обязаны были знать, что такое черная дыра, что такое подпространство, и как оно ведет себя, и как ведет себя в нем корабль, и где и как поглощается время.

Андрей попробовал «зайти» с другой стороны.

— Робот! Что делалось с кораблем в подпространстве и в черной дыре?

— Он летел.

— Куда он летел? И как он летел?

— Он летел к цели согласно заданной программе.

— А кто же и где поглощал время?

— Оно поглощалось согласно программе.

Сколько ни пытались ребята выяснить, что с ними было и каким образом они преодолели невообразимые пространства, робот твердил одно: согласно программе. И ничего с ним поделать уже нельзя — он сам был запрограммирован именно на такие ответы. Может быть, это был и очень ученый, но явно недостаточно образованный робот.

Когда ребята поняли, что разгадать космические загадки они не смогут — у них не хватает знаний, — робот неожиданно заговорил почти по-человечески.

— Прилетите и узнаете. Подучитесь. Решите уравнение. Окунетесь в машину. Пройдете смазку. — Тут он забормотал что-то и вовсе несуразное. По-видимому, его электронные мозги попытались решить незапрограммированную задачу.

— Слушай, — забеспокоился Андрей, — он же может чокнуться? А у него все программы.

— Робот! — закричал Виктор. — Доложить о курсе!

Робот некоторое время молчал, потом словно встрепенулся и бодро доложил:

— Курс по программе. — Подумал и попросил: — Придвиньте поближе схему посадки. Еще раз уточните курс. Советую прилечь и сберечь силы. Посадки всегда трудны. Я включу электросон.

— Это еще зачем? — удивилась Валя. — Я хочу посмотреть на нашу Землю.

— Так гласит программа. Посадка должна производиться во сне. Меньше опасных перегрузок. Ложитесь спать. Застегните спальные мешки. Спокойно. Я веду корабль. В случае отклонения от программы бужу вас. Повторяю…

Но что он повторял, никто уже не услышал.

Заснули они очень быстро.

Глава 31

На милой, но недоверчивой земле

Чем все-таки хорош робот? А тем, что человек что-то может забыть, что-то понять не так или сделать по-своему. У роботов этого не бывает. Раз они уж запрограммированы на что-то, так это что-то они выполнят аккуратно, точно и в срок. Так получилось и с самоуничтожающимся роботом.

Как только автоаннигиляционный космический корабль приблизился к Земле, робот отключил электросон, так быстро и так сладко убаюкавший ребят, и заговорил:

— Внимание! Впереди цель полета! Надо вставать! Надо вставать! Расстегните спальные мешки!

Спалось ребятам хорошо, но они явно переспали — и под влиянием снотворного, которое они приняли с последним напитком, поданным в восьмиугольной комнате, и под влиянием электросна. Спать мало — плохо. Но переспать — тоже никуда не годится. Поэтому поднимались нехотя, в теле чувствовалась вялость и разбитость. Но когда на экране показалась голубовато-зеленая с серебристым отливом милая Земля, ребята пришли в себя и бросились к пульту. Зловредина робот, конечно, и не подумал уступить место. Он заворчал:

— Ваша карта не слишком точна. Пожалуйста, корректируйте посадку на глаз. Визуально.

Земля быстро приближалась. Сквозь росчерки и завитки облаков уже угадывались очертания континентов, залитых ясным солнечным светом.

— Кажется, под нами Америка, — первой определила положение Валя.

Все помолчали, потому что корабль быстро приближался к радужной, многоцветной полосе на горизонте. Андрей задумчиво спросил у робота:

— А нас не засекут наземные радарные станции? Они же все время следят за небом. А тут, под нами, как-никак Америка…

— Что значит «засекут»? — недовольно переспросил робот.

— Ну… запеленгуют, обнаружат…

— Нас никто не может обнаружить. Земля, согласно программе, еще не умеет определять аннигиляционные явления. Ведь мы не только материя, но еще и антиматерия. Как же можно одновременно обнаружить и то и другое?

Все это звучало не слишком понятно, но настолько логично, что пришлось поверить.

Корабль неторопливо приближался к кромке, которая отделяла полосу солнечного света ясного дня от сумерек ночной темноты. Явственно проступили очертания Японских островов и Сахалина, потом показались первые огоньки городов.

— Вот это река Амур, — вздохнула Валя. — Она течет как раз нам навстречу.

— Правильно, — вмешался Андрей. — А там, вернее, северней — БАМ.

— Значит, скоро Байкал? — спросил Виктор. — А потом — Енисей.

Под ними проносилась как бы огромная карта Родины — с ее могучими реками, огневыми россыпями больших городов и крапинками маленьких. Там, где-то под ними, шла обычная жизнь, и никто из живущих не предполагал, что над ними летит необыкновенный, автоаннигиляционный корабль, которому вскоре предстоит самоуничтожиться, превратиться в ничто. Все это было так величественно и так странно, что ребята примолкли. Сумерки перешли в ночь, металлическими проволочками и пуговицами поблескивали озера и реки. Робот стал волноваться.

— Уточняйте пункт посадки. Уточняйте.

Расчетный запас аннигиляционного материала иссякает. Корабль скоро начнет распадаться. Все это, конечно, было страшновато, но ведь корабль летел уже над родной Землей. Так что, где бы он ни сел, все равно они будут дома. Виктор осведомился:

— На сколько времени хватит этого самого материала?

— Точно не скажу, но… не надолго.

Робот впервые засомневался, и это было и в самом деле опасно.

Внизу показалась сплошная лента огней — пролетали над Уралом. И вправо и влево, сливаясь в сплошной Млечный Путь, лучились огни городов и заводов.

Виктор приказал:

— Убавить скорость. Скоро должна быть Волга. — Он ткнул пальцем в самодельную карту. — А уж за Волгой нам совсем недалеко.

Корабль немедленно сбавил скорость, и огни под ними поплыли медленней.

— Следите за пунктом посадки. Следите за пунктом посадки. У меня иссякает сопротивление. Скоро я начну самоуничтожаться.

— А ну как плюхнемся? — почему-то весело спросил Андрей.

— Ты всегда со своими шуточками! — рассердилась Валя. И потому, что все промолчали, она обрушилась на Виктора: — А ты чего молчишь? Ты же командир. Если он начнет самоуничтожаться, то…

— Подожди, — успокоил ее Виктор. — Не нервничай. Нам же осталось совсем немного. Вот перелетим Волгу и пойдем на снижение. Хватит его на несколько минут.

— А вдруг не хватит? Мы же потеряли семнадцать минут, а нагнать их не могли. Корабль же не может лететь быстрее скорости света. Может, он запрограммирован так, что вот эти самые семнадцать минут и окажутся главными.

— Да нет… — вмешался Андрей. — Должен же быть у него запас прочности? И потом, мне кажется…

Андрей умолк, и Валя рассердилась:

— Чего не договариваешь? Что тебе кажется?

— Ведь Оэта через робота нам говорила, что распад материала начнется после ослабления магнитных связей. А Земля — это огромный магнит. Магнитные пучки сходятся на полюсах. А мы летим довольно далеко от них. Вот мне и кажется, что робот просто уловил изменение магнитного поля, его ослабление. Наверное, на Земле оно иное, чем на Мёмбе, и в нем что-то происходит… внутри… Так что семнадцать минут опоздания, скорее всего, для него не важны.

— Ну да! Не важны. Скажешь тоже!

— Конечно! Ведь сказали же, что программа предусматривает изменение полета и даже ручное управление в случае особых обстоятельств. А что ж та программа. Господь Бог, что ли? Ведь серебряные люди да и люди из Старшей Цивилизации сюда не летали…

— Ну и что?

— Как это — что? Значит, программа предусмотрела, что таких неожиданных встреч, как у нас, может произойти не одна. А раз это так, то именно программа и рассчитана на запас прочности. Ведь не могли же серебряные люди отправлять нас на верную гибель. Они же наверняка обо всем подумали.

Вот эта ссылка на авторитет серебряных людей и успокоила Валю. Конечно, серебряные люди не такие бездумные, чтобы не предусмотреть возможные встречи и трудности и не обеспечить корабль запасом прочности и горючего для их преодоления.

— Робот! Как дела? Самоуничтожаетесь? — спросил Виктор.

— Нет… пока… держусь. Где Волга?

Волга показалась сразу, словно вынырнув из прибрежных лесов, — огромная, слабо поблескивающая в сумерках уходящей ночи. Уже было видно, как по ее металлически-светлой глади плывут пароходы и караваны барж, рассвеченные огнями. Где-то вправо река разлилась в целое море, и это море упиралось в темную, залитую светом громаду плотины. Там работала одна из волжских ГЭС. Слева показалась тоненькая бурая линейка-дорога. По ней не спеша, словно нехотя, ползли огоньки: по автодороге шли машины.

— Ну вот, — вздохнул облегченно Виктор. — Кажется, мы прилетели.

— Имейте в виду, — с придыханием сообщил робот, — программа предписывает произвести посадку в лесу, вдалеке от крупных населенных пунктов. Выбирайте площадку. Как следует выбирайте площадку.

— Интересно! — возмутилась Валя. — Почему же это подальше от населенных пунктов? А нам, значит, блуждать по лесам? В космосе не пострадали, на Мёмбе, все на свете прошли, а на своей собственной Земле рисковать в незнакомых лесах? Я против!

— Валя права… — согласился Виктор. — Так что, робот, площадку выбирать мы будем такую, которая подходит нам.

— Послушайте, программа все предусмотрела. Как только вы выйдете, корабль начнет испаряться, аннигилировать. Программа не знает, как пройдет аннигиляция на вашей планете. Вдруг из-за каких-то невыясненных Старшей Цивилизацией причин аннигиляция будет проходить бурно. Тогда неминуем взрыв. Значит, могут пострадать люди.

Ребята переглянулись. Мёмбяне предусмотрели, кажется, все. Во всяком случае, рисковать людьми из-за личных удобств было бы неправильно.

— Ладно. Тогда мы будем садиться неподалеку от дороги. Хорошо?

Робот подумал, разыскивая в своей памяти нужное решение.

— Поскольку программа рассчитана на предутреннее приземление, а дороги в это время пустынны, такое приземление можно допустить. Ищите точку приземления. Идет время. Мне уже совсем плохо. Я разлаживаюсь. У вас тут что-то не так с земным магнетизмом.

После недолгих споров ребята выбрали небольшой луг между широкими полями и нешироким придорожным лесом. Робот щелкнул тумблером номер три, потом пощелкал еще несколькими тумблерочками, и корабль остановился в воздухе, а потом стал медленно спускаться. Он приземлился мягко и осторожно. Экран сразу же погас. Наступила полная тишина. Поскрипывая, робот сделал несколько шагов и сильно ударил в стену своей рукой-захватом. В стене что-то сработало, она затрещала, посыпались обломки металла, и перед ребятами открылся люк. Сразу пахнуло росным воздухом, запахом свежих трав и хвои. То были запахи Земли. Только теперь, вдохнув их, ребята поняли, как они близки и дороги. Хотелось дышать и дышать.

Андрей с криком «О-оп!» ринулся в люк, перекувырнулся на траве, сел и крикнул:

— До чего здорово, ребята!

Робот обратился к Виктору и Вале:

— Поздравляю с прибытием. Мёмба рада за вас. Старшая Цивилизация желает больших успехов. Программа предусматривает ваш предварительный завтрак — никто не знает, сколько времени вам предстоит добираться до дома.

— Он правильно говорит, Виктор. Надо забрать тюбики с питанием.

— Валяй, — добродушно махнул рукой Виктор.

Пока Валя опорожняла шкафчик, робот опять заговорил:

— Я убедительно прошу вас открыть дверцу на моей спине.

Виктор поддел ногтем металлическую пластинку и открыл дверцу. За ней, в нише, виднелась рукоятка с красной чертой и кнопкой.

— Все сделано, — доложил он роботу.

— Теперь поставьте, совместите, соедините, срастите, слейте красную черту на рукоятке, лимбе, диске, регуляторе с красной чертой на моем теле, на металле, и на оболочке. Как вы меня поняли? Как вы меня поняли? Повторите.

— Совмещаю красную черту на лимбе с красной чертой на оболочке.

— Вы поняли правильно. Совмещайте.

— Совместил! — доложил Виктор, передвинув рукоятку в нужное положение.

Робот помолчал, словно прислушиваясь к тому, что в нем происходит, и неожиданно запел. Ребята вздрогнули — так это было неожиданно, а робот пропел:

— Ну, на-ажми-и-те мне-е кно-опку. Ну, на-жми-те мне кно-опку!

Виктор нажал.

— А те-пе-ерь о-тхо-ди-те-е к до-ро-ге-е… Отходи-те-ее… к до-о-о-оро-о-ге бы-ыстре-е-й. Побыстре-е-е-й!..

Голос у робота оказался приятным. Он походил на звуки электрической гитары, но в нем звучали жалобные нотки, от которых у ребят защипало глаза. Подумать только, робот явно самоуничтожался. Это было что-то вроде самоубийства. И каким бы робот ни был созданием, все-таки он был мыслящим существом, и жалость все больше охватывала ребят.

— Зачем ты это сделал? — с упреком спросила Валя.

— Но он же просил, — растерянно пролепетал Виктор. — И я же не представлял, что… — Но он тут же рассердился. — А почему ты думаешь, что он самоуничтожается? Может, он еще на что-нибудь запрограммирован. И если ему не сделать то, что сделали мы, вернее, я, ему будет еще хуже. Ты знаешь, что там у него внутри?

Валя смутилась и пробормотала:

— Я, конечно, не знаю… Но все равно жалко… Хоть он и вредный, и чудак… а все равно…

— Хватит болтать. Пошли к дороге.

Робот словно специально ожидал окончания этого разговора и опять запел:

— По-обыстре-ей! По-обыстре-ей!

Теперь его голос звучал резко и властно. Ребята невольно прибавили шаг, часто оглядываясь. Корабль, укороченный и какой-то жалкий, стоял на дымном от росы лугу, освещенный занимающимся рассветом. Из люка донесся почти человеческий голос:

— Прощайте! Прощайте!

Лес подхватил этот голос и влажно ответил: «…щай… щай…»

Выходной люк захлопнулся. Над кораблем заструился воздух. Темно-серое тело корабля стало быстро и неуловимо светлеть. Воздух струился все гуще и быстрее, смазывая контуры корабля, и он словно исчезал в этом струящемся мареве, которое столбом тянулось к начинающему зеленеть небу и пропадало в нем.

Через несколько минут все было кончено. Там, где стоял корабль, пронесший ребят из одного конца Галактики в другой, не было ничего. Совершенно ничего. Только на примятой траве темнело пятно от испарившейся росы. И никто не знал и никогда не узнает, был ли там корабль или не был: он действительно испарился.

Ребята стояли грустные и какие-то ошарашенные. Валя молча ткнула каждому в руки по тюбику, и они механически, не думая, стали пить последние мёмбянские напитки. Они освежили и укрепили ребят.

— Ну что ж… Надо добираться домой. Пошли к дороге.

— Ох и достанется же нам! — покрутил головой Андрей. — Поди докажи, что с нами произошло на самом деле.

— Ну и что, что достанется? — храбро сказала Валя. — Зато пусть они посмотрят то, что мы видели.

Ребята переглянулись. А что, в самом деле? За то, что они видели, можно выдержать любые наказания. Все они не так страшны, как то, через что они прошли и вернулись на свою Землю.

И они бодро пошагали к дороге. В этот ранний час по ней проносились только огромные фургоны междугородных перевозок. Их водители всегда спешили, и, главное, им не разрешалось брать попутчиков. Они шли как курьерские поезда, без промежуточных остановок. Так мимо ребят промчалось две машины. А третья резко затормозила. Из нее выскочил шофер и заорал на всю дорогу:

— Это вы пропадали целую неделю?

Ребята переглянулись. Они считали, что их не было двое суток. Ну трое, в крайнем случае. Шофер понял это переглядывание по-своему.

Он рявкнул:

— А ну, садись в машину, беглецы этакие!

В конце концов, главное было сделано — машина их брала, а уж в ней можно было разобраться в том, что произошло. Они уселись в просторной кабине, и за спинами у них тихонько похрапывал второй шофер, удобно разлегшийся в почти таком же спальном мешке, в каком спали ребята в космосе.

— Это что за машина? — сейчас же поинтересовался Андрей.

— Новый «КамАЗ». Что, не видел таких?

— Видел почти такие же, но в кабине не бывал.

— Ну ладно, рассказывайте, где же вы пропадали. Тут даже вертолеты вас искали. Ведь вас зовут Витя, Валя и Андрей? Так?

— Так.

— Так где же вы пропадали? Только не врать!

— А зачем нам врать? — скромно ответил Андрей. — Были мы на обыкновенной Мёмбе. Вот только что прилетели и пошли домой.

— Это что за Мёмба? — подозрительно спросил шофер.

— Мёмба? Это планета такая. На той стороне Галактики. Как раз там, где наша Галактика врезается в соседнюю. Но там уже действует Старшая Цивилизация.

Шофер подозрительно посмотрел на Андрея, потом на безмятежно сидящих ребят и рассердился:

— Ну, хватит! Я вас серьезно спрашиваю. Тут в округе на триста километров из-за вас вся милиция на ноги поднята, и радио и телевидение талдычит — пропали трое ребят. А вы мне — Мёмба. Не можете говорить правду — молчите. Но не врите.

— Знаете что, дядечка, — вдруг пропела Валя на мотив, которым пользовался робот, — мы не врем, мы действительно были на обыкновенной Мёмбе. И мы действительно только что прилетели. И мы знаем, что нам никто не поверит. Но мы все-таки говорим правду. И чтобы вы нам поверили, вот, попробуйте. — Она протянула опешившему шоферу тюбик с первым блюдом мёмбянской кухни. — Если вы ели что-нибудь подобное, тогда считайте, что мы врем.

Шофер несколько обалдело посмотрел на Валю, на тюбик и нерешительно взял его:

— И что с ним делать?

— Откусите кончик и — пробуйте. Шофер так и сделал. Он осторожно почмокал и вдруг засмеялся:

— Хитренькие! Разыгрываете! Это вам подарил кто-нибудь из тех, кто вас искал, а вы все выдумали.

На этот раз в разговор вступил Виктор. Ему не нравилось недоверие шофера.

— Ну, если бы нас нашли те, кто нас искал, они бы, конечно, нас не отпустили, да еще ночью, да еще посреди дороги. Верно?

— Верно… — нерешительно подтвердил шофер.

— Но главное — другое. Валя вас попросила попробовать и решить — ели вы такое или не ели. И вот если вы такое ели, значит, мы врем. Ведь так она вас просила?

Шофер кивнул и задумался. Потом опять попробовал содержимое тюбика, посмаковал и решительно отложил тюбик:

— Ладно. Допустим. Ну и что же вы там видели, на этой самой Мёмбе?

Андрей стал рассказывать о полете, о приключениях, быте и нравах серебряных людей. Шофер слушал, рулил и время от времени переспрашивал: «Шесть ног, говоришь? А что? Самый лучший вездеход». «Грши, говоришь? А что? Я наших дельфинов видел — умнющие звери». «Черная дыра, говоришь? А что? Сам читал! Имеются такие — сплошная загадка природы».

На повороте в наш город он не затормозил, а лихо повернул и спросил:

— Где живете-то?..

Андрей назвал адрес, и шофер сказал:

— Вообще-то вас следовало бы доставить прямо в милицию — она же вас ищет. Но мне кажется, что после таких приключений да попадать в милицию, хоть и с добром, все равно не стоит. Я вас отвезу прямо домой.

Очень хорошо сказал шофер, по-доброму сказал, а сердечки заныли. Предстояла и радостная, и в то же время не слишком радостная встреча с родными и близкими. Не унывал лишь Андрей.

— Чего носы повесили? Самое главное — вернулись. А там поживем — разберемся.

Они распрощались с хорошим человеком — шофером, который поехал в дальний-дальний рейс и на остановках и ночевках стал рассказывать своим товарищам, таким же шоферам, как и он, о приключениях ребят. Ему, конечно, вначале никто не верил, но он показывал тюбик и кое-кому давал попробовать мёмбянского варева. И тогда ему начинали верить. И те, кому шофер рассказал историю полета на Мёмбу, пересказывали рассказ другим, и кто им верил, а кто и не верил. Хотя большинство стало верить, даже без предъявления тюбика.

В наши дни может случиться всякое. Так что лучше поверить, чем не поверить…

Глава 32

Дома

Ребятам пришлось труднее. Когда они с опаской подошли к нашему дому, в нем еще не светилось ни одно окно — все жители спали. Свежело, и по телу побежали мурашки. Посовещались, куда вначале податься, и Андрей решительно сказал:

— Пошли ко мне. У меня родители добрые. Если даже и рассердятся, то быстро отойдут.

И они пошли к Андрею. Насвистывая, как будто он только что возвратился с обыкновенной прогулки, Андрей нажал на кнопку электрического звонка, несколько секунд подождал, опять нажал несколько раз, приговаривая:

— Ну, разоспались. Сони этакие. Глухие тетери.

Но в коридоре послышалось шарканье, и сонный голос как положено осведомился:

— Кто там?

— Открывай, мама. Это я. И еще Валя и Виктор. — И, услышав легкий вскрик, сразу же заговорил быстро-быстро: — Да ты не волнуйся. Все в полном порядке. Я тебе тюбик привез. Попробуешь. Ты не нервничай. Тебе же вредно.

Наверное, из-за этой скороговорки мать сразу признала сына и распахнула дверь. Позади нее уже стоял и отец Андрея — в трусах и майке. Глаза у обоих были широко открыты, и в них светились и испуг, и радость.

— Ну чего, чего? — заворчал Андрей. — Ничего же не случилось. Просто слетали на Мёмбу и вот вернулись. Все в порядке. Холодно же на улице, мама. Пропусти и дай погреться.

И Андреевы родители посторонились, а ребята, смущаясь (конечно, кроме Андрея), прошли в комнату. Там, на диване, спала Андреева сестренка. Когда отец включил свет, она невероятно скривилась, приоткрыла один глаз и, увидев Андрея, буркнула сварливым, противным голосом:

— Явился наконец, чадушко пропащее.

Она хотела было отвернуться к стене, но, видно, в ней, как в роботе, что-то разогрелось, и она вскочила, схватила Андрея в охапку и запричитала:

— Живой! Здоровый! Я же говорила… Говорила, что он не пропадет! Он не может пропасть. Он весь в отца! Он нигде не пропадет!

На шум вышел тот брат Андрея, из-за которого все и произошло. Он был очень смущен и в то же время обрадован. Андрей бросился к нему и повис на шее.

— Если бы ты только знал, как все толково получилось! Если бы ты только знал!

Но тут появились старшие брат и сестра Андрея, приехавшие на его поиски, и все стали рассаживаться. Андреева мать то всхлипывала, то подходила по очереди к каждому из троих путешественников, гладила их по головам и опять садилась. Потом она взмахнула руками и убежала на кухню. Первым от всей этой суматохи пришел в себя отец Андрея. Он крепко потер лицо и довольно равнодушно спросил:

— Ну так где же вы пропадали? Тут же все с ног сбились.

— Знаешь, папа, мы все по порядку. Да?

И Андрей стал рассказывать все как было. Старшие переглядывались, из кухни все время выглядывала мать Андрея и в трогательных местах вытирала слезы и покачивала головой. Андрей показывал тюбики и тараторил, как умел только он. А когда рассказ подошел к концу, он горестно заметил:

— Кроме этих тюбиков, мы привезли с собой еще и семь загадок. Семь иксов, которые нужно разрешить, решить задачи.

— Какие семь иксов? — хмуро спросил старший брат, тот, что помладше и у которого на подбородке уже росло три волосинки в шесть рядов.

— Иксы такие: что такое черная дыра, что такое подпространство, каким образом из четырехногих животных сделали шестиногого лятуя, почему делятся надвое отарии, что же происходит с нашей Галактикой, которая врезается в соседнюю; что это за материал выдумали в Старшей Цивилизации и почему мы помним три с половиной дня, а, оказывается, прошла целая неделя. Все это мне нужно выяснить. И как можно скорее.

— Хм… Тысячи ученых над этим бьются целую жизнь, а он хочет выяснить с ходу. Какой умник нашелся.

— Ну, не глупее тебя! — отрезал Андрей. — Ты вот даже приставки к телевизору толком сделать не мог, а я зато на Мёмбе побывал. И кое-что увидел. Так что еще справлюсь! Узнаю.

— Ну ладно, — сказал отец. — Я не против. Решим так: тут не виноват никто. Случай. А случай кто же винить будет? А меня волнует вот что. Вы, ребятки, дома-то, конечно, не были?

Виктор и Валя отрицательно покачали головами.

— Вот. А дома ж… с ума сходят.

Ребята нерешительно поднялись. Они, конечно, понимали, что дома волнуются, но… но было очень страшно возвращаться: как их еще встретят… Из кухни выглянула мать Андрея:

— Что ж ты их, отец, гонишь? Наоборот нужно сделать — родителей к нам позвать: на людях и горе, и радость легче.

— Пожалуй, так… — согласился Андреев отец и взглянул на старших братьев Андрея.

Те с одного взгляда поняли отца, быстренько ушли.

Потом было много слез, вскриков, радостей и восторгов. Родители не знали, как себя вести. Ругать? А за что? Ребята-то были не виноваты. Оставалось только радоваться их возвращению, и все искренне радовались. Но Андреевым рассказам верили не очень. Правда, кое в чем их убедили тюбики с мёмбянской пищей, но справедливо сказал отец Виктора:

— Каждому не дашь попробовать. А объяснить, где они пропадали, нужно всем. Вот это задача так задача…

В школе тоже не все обошлось гладко. Как-никак, а на занятия ребята опоздали. Классной руководительнице и директору кое-что объяснили родители, да и директор с классной руководительницей не стали очень уж придираться — сами были рады, что все обошлось благополучно.

А вот с соучениками все оказалось сложней. Андрей, конечно, честно рассказывал, что и как произошло. Ему верили и не верили, а потом сошлись на одном: видно было, произошло что-то интересное, может быть, даже секретное, но и приврали они здорово.

Но жизнь шла, проходили всякие большие и маленькие события, и постепенно все забыли о Мёмбе — и шоферы, и соученики.

Но ребята нашего дома по-прежнему ходили и в школу, и из школы чаще всего вместе, и уж когда выпал первый снег и все кругом было чисто, светло и вкусно пахло, а звезды на небе горели особенно ярко и безгрешно, Виктор не выдержал и сказал:

— Знаете, ребята, мне иногда очень хочется на Мёмбу.

— Да, — кивнула Валя. — Мне бы просто нужно было бы туда слетать, — и, поймав недоуменный взгляд Виктора, пояснила: — Я, знаешь, там была… не в лучшей форме. Просто не все понимала. А теперь — понимаю…

Андрей не сказал ничего — он пел на роботный мотив:

— Из семи иксов ни один не знать, значит, вечно спать, вечно спать.

Валя посмотрела на него и засмеялась:

— Андрей, тебе что-нибудь снится?

— Не-а! Никогда.

— А мне вот снится. Мне все время снится, что мёмбяне уже научились у Старшей Цивилизации строить новые необыкновенные авто-аннигиляционные корабли и что они вот-вот нырнут в черную дыру, выйдут в подпространство и вскоре прилетят к нам. Жаль только, что наша карта исчезла вместе с кораблем. Но мне кажется, что они нас все равно найдут.

Они стояли возле своего дома, смотрели в светлое, тихое небо и думали о дне, когда к ним прилетят их далекие друзья. Теперь они знали точно — в необъятной Вселенной есть друзья. А друзья всегда встречаются вновь.

Оглавление

Виталий МЕЛЕНТЬЕВ

  ЧЁРНЫЙ СВЕТ (трилогия)

    Книга I 33 марта

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

    Книга II Голубые люди розовой земли

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

    Книга III Черный свет

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

ОБЫКНОВЕННАЯ МЁМБА (фантастическая повесть)

  Часть I

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

  Часть II

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg