«Машина времени Кольки Спиридонова»

ПРОЛОГ, в котором папа Спиридонов удивляется, но понять ничего не может

Петр Васильевич Спиридонов проснулся внезапно. Ему чудились какие-то голоса, негромкий скрип – точно кто-то осторожно открывает окно, чудился еще какой-то звук-тонкий, противный, похожий на вой сирены. Говорят, что комары – существа совершенно безобидные, а все дело в комарихах – их кровожадности нет предела. Петр Васильевич стукнул себя по носу – и вой сирены смолк. «Так тебе и надо, кусучка проклятая!» – подумал Петр Васильевич, нащупал на тумбочке пачку сигарет, зажигалку. Посыпались искры, вспыхнул огонек, неярко осветив комнату – темные бревенчатые стены, покрашенный белой масляной краской потолок, кровати детей – Кольки и Милочки. И тут-то папа Спиридонов удивился: постели были пустые.

– Хо-хо! – сказал Петр Васильевич и поднял зажигалку повыше. – Это уже становится интересным!

Он сунул ноги в шлепанцы, подошел к постелям детей, еще не веря себе, пощупал одеяла, взглянул на часы – они показывали пять минут четвертого – и забеспокоился не на шутку. Тут увидел он, что окно распахнуто, подбежал и посмотрел растерянно на тайгу, черными зубцами уходящую в небо. Роса со звоном скатывалась с листьев, где-то пробовала охрипший заспанный голос птица, лес, казалось, разминал затекшие за ночь плечи – шорохи, хруст, потрескивание.

Испуганный папа Спиридонов стал будить жену:

– Аня, – говорит он, – Аннушка, да проснись же!

– Что тебе не спится? – рассердилась жена. – Ночь-полночь, а все тебе покоя нет.

– Понимаешь, Аннушка, они это самое…

– Кто? Что? Ты уж говори пояснее.

– Исчезли они, Аннушка, сбежали, пропали!

– Ой, господи! Да кто пропал-то? Можешь ты мне сказать, в чем дело?

– Дети пропали!

– Послушай, Петр Васильевич, тебя вчера, случаем, никто чайком покрепче не угостил? Или, может, приболел, а? Дай-ка я лоб пощупаю.

– Ну что ты, Аннушка, право. Дети, говорю, пропали, а ты со всякими пустяками.

– Какие дети?

– Она еще спрашивает, какие! Да наши же – Коля и Милочка!

Жена все же пощупала лоб Петра Васильевича, взглянула на него сочувственно, как на тяжелобольного.

– Не мели чепухи, Петя, – сказала она, покачивая головой. – Вон же они спят.

Петр Васильевич повернулся к постелям детей, и его глаза округлились от удивления. Он даже ущипнул себя на всякий случай: дети и в самом деле мирно спали. Тут папа Спиридонов почувствовал боль в пальцах – зажигалка, которую он все еще продолжал держать в высоко поднятой руке, раскалилась, бензин в ней догорал.

Прошел час и второй, а папа Спиридонов все не мог прийти в себя. Недоуменно пожимая плечами, он поставил на тумбочку будильник, который ненароком уронил на пол, и закурил.

Отвернувшись к стене, новый сон рассматривала жена. Спал, уткнувшись носом в подушку, Колька, Милочка причмокивала губами.

«Окно! – вдруг подумал Петр Васильевич. – Окно! Оно-то оказалось раскрытым, а я сам с вечера его запирал, чтоб комары не налетели».

Он нашарил в темноте шлепанцы, подбежал к окну. Оно было добросовестно закрыто на все запоры.

Петр Васильевич рассеянно сунул сигарету горящим концом в рот, вскрикнул.

– Что? – сквозь сон проворчала мама. – Опять исчезли?

– Да здесь они, здесь… Спи.

Петр Васильевич, стараясь не шуметь, добрался до кровати, улегся и подумал: «Пожалуй, завтра надо зайти к врачу».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ БОГИ В ПИОНЕРСКИХ ГАЛСТУКАХ

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой Кольке Спиридонову приходится доказывать свою храбрость.

Возможно, друзья, вы помните тот знаменательный и нашумевший футбольный матч между командами «Синий лопух» и «Ураган», о котором вот уже несколько лет с улыбкой вспоминают в Прибайкальске. Вратарем «Синего лопуха» был Димка Смирнов, но, поскольку сделался он невидимкой, в воротах его сменил Колька Спиридонов. Паренек он был неприметный, даже в футбольной команде был всего лишь запасным, но после прошлогодних событий его не называли иначе, как «краса и гордость нашего класса».

Дело в том, что сразу же после истории с Волшебной галошей, когда с помощью невидимок команда «Синий лопух» одержала блистательную победу, Колька Спиридонов так загордился, что подал заявление капитану команды Феде Тузикову с требованием перевести его, Кольку, из запасных в основной состав. Затем он стал рассказывать о матче такие небылицы, что вскоре уже все школьники от первого до четвертого класса были уверены: если бы не Колька – победа досталась бы «Урагану». И тут, в самый разгар своей славы, Колька Спиридонов побил рекорд по плаванию: десять минут плыл он стилем «топор» по могучим волнам родного языка, пока учитель Анатолий Петрович не сказал:

– Ладно, Спиридонов, краса и гордость нашего класса, ставлю тебе, так и быть, тройку. За храбрость. Храбро плаваешь в незнакомой стихии.

«Краса и гордость» с пунцовым от стыда лицом протянул дневник. Он сейчас бы предпочел заслуженную, честную двойку.

На некоторое время Колька Спиридонов притих, да и вся история с невидимками и зеленобородым волшебником стала забываться, как вдруг…

В начале августа папа Спиридонов достал четыре путевки в дом отдыха «Елочки», погрузил чемоданы на попутный грузовик, помог маме и Милочке забраться в кабину, захлопнул дверцу, а сам вместе с Колькой забрался в кузов.

И навстречу им выплыли горы. Горы, покрытые лесом.

Сосны и березы взбегали по крутым склонам, но, вероятно не хватало им силенок добраться до вершины, взлететь на каменистый белый, ослепительно чистый гребень. И они остановились – кто почти у самой вершины, кто пониже, а другие и совсем у берега речки Кынгырги. Берег был забросан валунами, похожими на чисто вымытых спящих свиней. Кынгырга по-бурятски значит «сигнальный барабан». Она и впрямь гремит и гремит неумолчно. Резкой дробью будит и тайгу, и горы, и дом отдыха «Елочки», примостившийся в этой глуши. Его корпуса, точно светлые цветные кубики, затерялись среди, величественного сине-зелено-розового мира.

События, которые вновь сделали Кольку героем дня, начались утром. Как всегда, с пронзительным свистом он выскочил из засады – дверей домика. Как всегда, запутался в шнурках – незавязанные, они болтались маленькими черными змейками, – упал, поднялся, снова засвистел и крикнул:

– За мной!

И тогда с большой алюминиевой кружкой в руке и полотенцем через плечо выбежала из дома Милочка. Рядом со своим долговязым братом-шестиклассником она казалась совсем маленькой, хотя была всего на полтора года младше и уже перешла в четвертый класс.

По тропинке, что петляла в тайге, перепрыгивая через растопыренные корни деревьев, прячась в мохнатой, обрызганной капельками солнца – так сверкала роса! – траве, бежали Колька и Милочка к реке Кынгырге, бежали, размахивая полотенцами.

И тут из кустов-будь она проклята! – выскочила, как ошалелая, кошка и бросилась под ноги Кольке. Тот в ужасе замер, потом испуганно топнул ногой и закричал:

– Рррысь! Бррысь!!!

Милочка засмеялась:

– Мурка, Мурочка, мур-мур-мур…– позвала она. И кошка подошла и стала тереться о ее ноги.

Да, такого конфуза Колька не ожидал. К реке ему уже не хотелось бежать, но что поделаешь – с грязными руками за стол не сядешь, мама так высмеет, что и рад не будешь, И чего это все мамы только и делают, что заставляют мыть-то уши, то руки, то шею намыливай, беда. Он зачерпнул ладошкой воды, размазал ее по щекам и носу и мрачно стал чистить зубы. Зато Милочка была довольна – уж теперь-то она отыграется за все!

– А все-таки ты трус, – сказала она, – самый настоящий.

– И вовсе не трус. Просто от неожиданности.

– У тебя все от неожиданности… Трус и только. Вот ребята-то будут смеяться: Колька рыси испугался и от кошки убежал!

И тут Милочка поняла, что у нее получилась хорошая дразнилка:

Колька рыси испугался, побелел и задрожал, Колька рыси испугался и от кошки убежал!

– Ты еще дразниться! – закричал Колька, зачерпнул в ладошки воду и вылил ее Милочке за ворот. На удивление сестра не заорала, а только вздохнула:

– Эх… А еще старший брат…

Кольке стало стыдно.

– Ну, ладно, – пробормотал он, – не сердись. Я же просто так. Просто так я…

И вдруг разозлился снова:

– А чего ты дразнишься?!

И тут Милочке пришла в голову одна забавная мысль:

– Знаешь что? – предложила она.

– Ну…

– Я-то тебе верю, что ты смелый человек, но ребята, понимаешь…

– А что ребята? Ребята-то что?

– А ребята ведь не отстанут…

– Да они же и не узнают ничего.

– Узнают. Еще как узнают!

– Попробуй только расскажи!

– А ты не грози… Тоже мне храбрец посреди овец. Вот что я придумала. Я повешу на старой лиственнице свою косынку. Если ты ночью, в три часа ноль-ноль, принесешь ее, – я поверю, что ты не трус и никому-никому не скажу про Мурку. Ладно?

– Ладно, – снисходительно бросил Колька, хотя, сказать по совести, на душе сразу стало как-то муторно, как при взлете или посадке самолета.

Старая лиственница. Ей пятьсот лет! Старому городу Прибайкальску только триста лет. А в те дни, когда появился в нем первый дом, не дом даже, а малюсенькое зимовье, лиственнице было уже два века. Стоит эта древность глубоко в тайге, почти в километре от дома отдыха «Елочки» И днем-то к ней пройти нелегко – по тропинке все в гору, а ночью… Но ничего не поделаешь назвался груздем – полезай в кузов.

Колька снова наступил на собственный шнурок и растянулся под кустом черемухи. Сверху полился на него дождь прозрачных крепких капель

– Это тебе за меня! – засмеялась Милочка. – Будешь знать, как обливаться!

ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой рассказывается, чем заканчиваются ночные прогулки в лесу.

В двенадцать часов вечера в Доме отдыха выключали свет. Помигав немного, чтобы те, кто не успел юркнуть под одеяло, улеглись, гасли фонари перед корпусами, затем в одно мгновение погружались во тьму, сливались с лесом и горами дере вянные коттеджи, и наступала тишина.

Перед тем, как лампа мигнула в последний раз. Милочка негромко, чтоб не слышали родители, окликнула Кольку, показала ему три пальца, отвернулась к стене, натянула повыше одеяло и притворилась спящей. На самом деле она лежала и подглядывала пойдет Колька в лес или нет?

Наконец она услышала скрип – Колька осторожно раскрывал створку окна. Милочка взглянула – не проснулись ли родители – и отбросила одеяло: оказывается она так и легла в платье. Тихонько, почти бесшумно, Колька влез на подоконник, мягко спрыгнул вниз. Он так был сосредоточен, что не заметил, как створка растворилась вновь и на землю спрыгнула его сестрица.

Тропинка, по которой он сейчас шел, была такая же, как и та, по которой перебежала ему дорогу противная кошка. Да, тропинка была такой же, но как неузнаваемо все вокруг! Узловатые сучья деревьев похожи на скрюченные руки. Вот-вот они схватят за плечи. Корни ставят тебе подножки, и ты плюхаешься носом в мокрую траву. Хорошо еще, если в траву! А шорохи? Они идут следом, не отставая. А всхлипывания ветра?

Да, надо сказать, что не каждый согласился бы отправиться в ночной лес. Вот вы, например, отправились бы? Наверное, нет. А Колька пошел. Что ему лес! Что ему ночь!

Все бы хорошо, если бы не эти зловредные шнурки. Есть же на земле люди, мастерски умеющие их завязывать. У Кольки никогда не хватало времени осилить эту премудрость. Он наступил на шнурок, но в темноте показалось ему, будто кто-то схватил правую ногу и не отпускает.

– Ой, мама! – вскрикнул Колька, рванул ногу изо всех сил и упал, крепко ударившись о корень. В глазах поплыли цветные круги, а над головой раздался вдруг негромкий, но очень странный – тревожный и ехидный свист. Он то смолкал, то звучал вновь и вновь, становился громче. Колька замер, вобрав голову в плечи. И когда свист пронесся еще раз, уже совсем близко, наш храбрец вскочил на ноги и бросился наутек. Он бежал напрямик, без тропы, через чащу, ветки хлестали его на спине. А лес наполнялся все новыми и новыми голосами, шумел, ухал, хохотал. Милочка едва поспевала за братом. Ей тоже вдруг стало страшно, она всхлипывала и кричала:

– Стой! Стой! Коля! Колечка, миленький, остановись!

Но где там! От этого крика, от того, что кто-то топочет позади, Колька Спиридонов только набирал скорость. Он мчался с первой космической, а может быть и со второй. И если бы не поваленное дерево, кто знает, не стал ли бы Колька Спиридонов, «краса и гордость» шестого «В» класса 117-й школы города Прибайкальска спутником Земли Но дерево, поваленное давным-давно грозою, преградило ему путь. Крепко ударившись о ствол, наш герой перекувыркнулся через голову и с отчаянным криком упал на траву. А на спину ему упал еще кто-то и тяжело задышал прямо в ухо…

«Медведь, – подумал Колька, и ему стало вдруг все безразлично. – Медведь так медведь. Ешь меня, медведь, закусывай, старик: сам виноват. И чего это я так расхвастался?»

А медведь всхлипывает, шмыгает носом, точно сам испугался.

– Ты что? – спросил Колька.

И медведь ответил Милочкиным голосом:

– Да, сам от меня убежал… А мне страшно…

Они поднялись, сели на коварную валежину. У Кольки отлегло от души. и перед сестрой он себя почувствовал мужчиной.

– Что же это вы, миледи, вместо того, чтобы спать, разгуливаете ночью по лесу? Тут, между прочим, опасно. За мной вот сейчас бродяга какой-то гнался, и не один. А свистели, свистели!

– Так это же сова свистела…

– Ну да, сова! Скажешь… Будто я совы никогда не слышал. А топала тоже сова?

– Так это же я топала, и кричала я…

– Небось страшно было?

– Ага.

– Вот видишь, сама испугалась, а мне всякие слова говоришь.

– Мне простительно: я ведь женщина… – примирительно сказала Милочка. – Ну, хорошо! Пойдем домой. Я никому не расскажу, ладно? Пойдем.

Они поднялись с валежины, огляделись.

В тайге посветлело. Словно кто-то сквозь черное сито просеял робкие тонкие лучики. Вроде, видно уже все и, вроде, ничего не видно Место, где оказались брат и сестра, было им совершенно незнакомым. Таежные тропы петляют между кустами, вокруг камней и деревьев, – у каждой свой характер и свой рисунок, но прямых дорог в горных лесах не бывает. А Колька с Милочкой летели по прямой каким-то чудом: справа хлюпает болото, высокие мокрые травы качаются на кочках, как украшения на головных уборах древних индейцев, налево – гарь: черные, обглоданные огнем стволы, малиновые султаны кипрея, позади-отвесная белая скала, впереди-густое сплетение кустарников.

– Мы заблудились, – всхлипнула Милочка – Мы заблудились. А все ты. То кошки он пугается, то совы…

– Я виноват, я, да? Сама придумала чепуху: принеси косыночку, принеси косыночку… Вот тебе и принеси.

– Мы заблудились! – уже в голос заревела Милочка.

И эхо ответило ей ее же голосом:

– За-а-блу-удились!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой Милочка обнаруживает таинственный люк, а Колька нажимает на все рукоятки.

Усталые, промокшие, они разожгли костер на вершине горы, стали греться у желтых языков огня. Искры летели в небо, оно стало темней и сумрачней, едва вспыхнул костер. Хорошо, что Колька догадался спички с собой захватить: худо в тайге без огня. Снова над головой засвистела сова, филин захохотал, провожая ночь, но Колька даже не обратил на них внимания-то, что случилось, – похуже лесных страхов; они действительно заблудились.

Колька достал из кармана курточки фонарик. Совсем позабыл о нем, когда бежал через лес! Тонким лучом пошарил по деревьям. Сова зажмурилась от света, взлетела и скрылась в чаще.

– Противная полуночница! – погрозил ей кулаком Колька и проводил птицу взглядом, пока ее не скрыла тень А над горами уже набирало силу солнце. Оно тяжелым мохнатым шаром катилось по вершинам, окрашивая их известковые шапки в алый, потом в лиловый, потом в голубовато-розовый цвет.

Солнце выпило туман в распадке. Все слабее, все прозрачнее становился он, и тогда, как на фотобумаге, опущенной в проявитель, начало постепенно проявлятся внизу, за деревьями какое-то строение.

– Это же «Елочки» – закричал Колька. – Урааа!

– Миленькие «Елочки»! – закричала Милочка. – Урааа!

– Э-ге-гей! Мы нашлись!

– Мы нашлись! Мы нашлись! Вот они мы!

– Э-ге-гей!

– Э-ге-гей! – ответило им эхо. И как мячик начало швырять этот крик с горы на гору. – Э-ге-гей!

Брат и сестра скатились вниз по песчаному склону, как обычно скатываются с новогодних ледяных гор: садятся и летят вниз. Перебрели через неширокий ручей. Остановились. Полуразрушенное здание, которое они увидели теперь совсем рядом, и отдаленно не напоминало дом отдыха «Елочки». Стены его были сложены из розового мрамора, точно такого же, как чаша одного из водопадов на реке Кынгырге: уж не оттуда ли неведомые строители брали камень? Там бутылочно-зеленая вода падает на отшлифованную ясно-розовую скалу и сверкает на изломах необычными красками – точно светится изнутри. Здесь мрамор суровый, потемневший от времени, пыли и дыма. Взрыв снес крышу дома, разрушил толстую надежную кладку стен, прорезав ее трещинами. Розовый мрамор. Черная сажа. Зеленая трава. Красиво и загадочно.

Они ходили по этажам полуразрушенного дома, разглядывали обгорелые стены – на них нанесло земли, и теперь сюда вскарабкались цветы. Даже невысокая березка примостилась на красном карнизе. Как только она там прижилась?

– Э-ге-ге-гей! – крикнул Колька. Посыпалась пыль со стен, обвалились комья земли, упали на бетонный, бугристый от затянувшей его глины, пол.

– Ты что швыряешься? – хмуро спросила Милочка,

– Я?

– Что же я сама в себя комок бросила?

Милочка пнула ногой комок глины, и вдруг там, где он только что лежал, сверкнула полоска металла. Милочка разгребла пыль, осколком камня соскребла глину и увидела блестящую, словно только что изготовленную, стальную плиту.

– Коля, сюда! Сюда! Здесь какие-то буквы! На плите и в самом деле было что-то написано! Буквы, старинной вязки, складывались в слова:

Коль праздным любопытством ты влеком, то не входи и сей плиты не трогай, иди, блаженный муж, своей дорогой, СЧИТАЙ, ЧТО Я С ТОБОЮ НЕЗНАКОМ.

Но если целый мир тебе – загадка, чтоб оный разгадать, путей не ищешь кратких, и свой живот не жаль познанию отдать – ВХОДИ. ДА БУДЕТ НАД ТОБОЮ БЛАГОДАТЬ!

– Наверное, там запрятано что-нибудь вкусненькое, – глотая слюнки, мечтательно сказала Милочка.

– С чего это ты взяла?

– А вот про живот написано. Сам же прочитал.

– Хо-хо! Про какой живот? Это про жизнь написано, ясно? «Не пощади живота своего», ясно? Давай-ка лучше откроем, посмотрим.

– А как же насчет праздного любопытства? Ведь тогда нельзя.

– А у нас не праздное, мы заблудились, нам деваться некуда.

Однако поднять плиту было не так-то просто: она точно вросла в пол.

Помог ржавый прут, толстый, похожий на длинный ломик. Он лежал поблизости. Кое-как просунули его под плиту, камень подставили, навалились на конец прута – плита завизжала на шарнирах и подалась.

По винтовой лестнице, темной и пыльной, подсвечивая себе фонариком, они спустились вниз. Комната, где они очутились, слабо светилась. Они поискали глазами окна – нет окон! Пошарили фонариком по стенам – ни щелочки. У самого люка, который, едва они ступили на лестницу, захлопнулся сам собой, они увидели чуть заметную кнопку, и Милочка – ей было ближе – нажала ее. Стало светлее. Но лампы не появились, а просто стены стали похожи на текучую радугу – по ним струился красный, оранжевый, желтый, голубой, синий, фиолетовый свет, краски смешивались и вновь отделялись одна от другой, стены, казалось, жили, дышали.

Почти половину комнаты занимало какое-то сооружение – прибор не прибор, машина – не машина. Беспрестанно вспыхивало и гасло множество циферблатов, дрожали и прыгали стрелки, мелькали миниатюрные молнии, зеленые и красные. гулко стучал метроном, словно это билось большое-большое сердце. Милочка даже прижала руки к груди. Ей показалось, что это и не дом вовсе, а живое существо.

Перед машиной удобно расположились два зеленых кресла, похожих на большие лопухи. Против сидений – экран и две рукоятки.

– Вот это да! – только и мог сказать Колька. Он уселся в одно из кресел, кресло запружинило под ним, и Колька стал покачиваться, как птица на ветке.

Милочка уселась на второе и тоже стала покачиваться.

– Ой как интересно! – сказала она. – Как ты думаешь, куда это мы пропали, а, Коля?

– Куда? На марсианский корабль! Нет, правда. Они прилетели на землю, а тут еще ничего не было – лес, река Кангырга да горы. Поговорить не с кем, дорогу узнать не у кого. А машина-то их при посадке потерпела аварию. Вот они разрезали гору на камни, сложили из мраморных кубиков дом вокруг машины, чтобы ни зверь, ни человек их тайны не разведал, а сами отправились сквозь лес и горы, туда, где предполагали найти жителей нашей планеты. И заблудились. На Марсе там каналы – линеечка, иди вдоль нее – и все ориентиры, а тут-мы и то заблудились. А машина стоит, ждет, все включено. А кто-то разузнал в чем дело – и в дом. А дом-то марсиане заминировали. Трах-бах! Взрыв. И остался гость с носом. А может даже и без носа.

– Нет, Коля, какие же марсиане, если надпись на люке на русском языке, это что-нибудь другое.

– Что другое?

– Лаборатория какая-нибудь. Наверное, ученый тайком построил в тайге, чтобы не мешали ему работать. А когда была в Сибири гражданская война, то сюда попал случайно снаряд или в самой лаборатории взрыв произошел.

– Интересно, что будет, если повернуть рукоятку? – как бы раздумывая произнес ей в ответ Колька. – Сразу все станет ясно.

– Колечка, миленький, не надо. А вдруг еще взорвется!

– Хо-хо! Взорвется!

– Не трогай ничего, Коля! Не трогай!

Но Коля взялся за рукоятки, с силой повернул одну из них до отказа. Стук металлического сердца стал резче, отчетливее, торопливее. На экране вспыхнули и погасли расплывчатые картины: какие-то бородачи рубили лес, ставили избы, деревянной сохой вспарывали пласты земли, вскакивали в седла, дрались на мечах. Потом женщины у чумов пели грустные песни, костяной иглой сшивая оленьи шкуры. Картины появлялись и исчезали с такой быстротой, что ничего толком нельзя было разглядеть.

Радуга на стенах замельтешила и смешалась. Пятна трепетали, все пошло кувырком, комната кружилась. Испуганно расширились глаза у Кольки. Он пытался повернуть рукоятку, вернуть ее в прежнее положение, но она не поддавалась никак. Силы оставили Кольку. Мир исчез. И только резкий давящий на перепонки вой, и только мелькание радуг, словно толчет их в ступе огромная безжалостная рука.

И вдруг – тишина. Все смолкло, все остановилось. Милочка и ее храбрый брат в глубоком обмороке лежали на сиденьях кресел-лопухов.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой автор раскрывает некоторые секреты, а странный господин съедает свой бифштекс.

Может, кто-нибудь из вас видел в Прибайкальске на Подгорной улице двухэтажный деревянный дом, который вот уже два века красят только в темно-бордовый цвет. Белые деревянные кружева – балясы, вырезанные старинными мастерами, украшают верхний этаж, балкончики и террасы, а на ставнях резчики вырезали розы и необычных птиц с человечьими головами. Много лет назад в одной из комнат этого дома жил необщительный, немолодой угрюмый человек. Остальные жильцы дома, да и многие горожане считали его ненормальным, относились к нему с насмешкой. Но те, кто знал его хоть чуть-чуть поближе, рассказывали о нем бог знает какие нелепости. Даже говорили, что он, если захочет, может остановить время.

В небольшом ресторане «Крит», что был на углу той же Подгорной улицы, подвыпившие горожане рассказывали такую историю:

– Заглянул он как-то вечером в ресторан, уже перед закрытием. И попросил бифштекс. Ну, если бы зашел уважаемый в городе человек или, скажем, кто-либо из постоянных посетителей ресторана «Крит», хозяин, может быть, и сделал бы такое одолжение, накормил бы гостя. Но ради какого-то сумасшедшего торчать здесь лишние полчаса – дудки!

– Прошу прощения, но до закрытия ресторана осталось пять минут, и даже мои опытные повара, – хозяин не преминул похвастаться, – не успеют ничего сделать. Разве подогреть что-нибудь из готовых блюд. Не желаете почки по-критски или порцию требухи.

– Нет. Я хочу бифштекс.

– Не успеем. К сожалению, не успеем. – И хозяин с улыбкой посмотрел сторону подвыпивших клиентов, как бы приглашая их в свидетели.

– Господа, – сказал тогда странный человек, – будьте любезны посмотреть на свои часы. Если за пять минут, которые остались до закрытия ресторана, повара успеют приготовить блюдо…

– Не успеют! Уж я-то знаю! – вставил хозяин.

– Повторяю: если за пять минут повара успеют приготовить бифштекс, – хозяин платит мне сто рублей. А если не успеют, – я плачу ему двести.

Посетители засмеялись. Еще бы: хозяину ничего не стоило выиграть это пари. Вот если бы условия его были другими и хозяину надо было бы торопить поваров – тут бабушка надвое сказала, а так… Двести рублей-не шутка!

Все посмотрели на свои часы, заметили время.

Хозяин ушел отдавать распоряжение поварам и вскоре вернулся, весело напевая: «Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить». «Вот и прошло пять минут, – решил он. – Все высчитано: до кухни две минуты, из кухни – две минуты, да минуту пробыл там. Сведем сальдо-бульдо. Все. Пять минут секунда в секундочку»…

Но часы, массивные старинные часы с боем не торопились отсчитать пять минут. А эти часы у стойки, к гордости их владельца, считались самыми точными часами в городе. Но сейчас они показывали то же самое время, что и пять минут назад. Хозяин подбежал, подкрутил серебрянным ключиком пружину. Маятник забегал веселее, но стрелки не сдвинулись с места. У посетителей на их ручных часах время тоже осталось неизменным.

– Так как насчет бифштекса-с? – пряча в усах улыбку, спросил странный посетитель.

– Готовится-с, готовится-с… – растерянно ответил хозяин и натянуто улыбнулся.

Уже все гости доели свой ужин, допили вино. А часы как будто замерли, оцепенели. Кое-кто ушел, другие из любопытства остались, снова заказали шашлыки, снова попросили по бутылочке, снова все съели и выпили, а часы показывали все то же время.

От нечего делать гости начали играть в вист. И судя по количеству партий, которые они успели сыграть, прошло уже не менее пяти часов. Так что давным-давно уже должен быть рассвет, но заря сегодня, видимо, заблудилась где-то в горах и не желала появляться на горизонте, за окнами все еще висела глухая душная ночь. И – удивительно – никому не хотелось спать. И по улицам, как всегда бывает после полуночи, проезжали редкие коляски с веселыми седоками.

И еще раз гости заказали по шашлыку. И еще по бутылочке. И все съели. Но часы словно кто-то заколдовал.

Как там ни тянули повара, как ни старался хозяин, а бифштекс пришлось подавать, да еще и расстаться в придачу с сотенной бумажкой.

А странный человек спокойно съел свой ужин, раскланялся молча и вышел. И в ту же минуту бешено заходили стрелки на всех часах, заглохли голоса прохожих, и после секундного рассвета прямо на середину неба бодро подпрыгнуло веселое солнце. Его лучи заглянули в окно ресторана «Крит». Повалившись на стойку, спал хозяин; уткнувшись носами в недоеденные шашлыки, спали гости.

Можно представить себе, как назавтра хохотал весь Прибайкальск. Правда, рассказам об остановившихся часах мало кто верил, но хозяин ресторана «Крит» надолго стал посмешищем в глазах горожан. А к странному человеку, что жил в старом, окрашенном в бордовый цвет доме на улице Подгорной, стали относиться с опаской. И хотя местный врач – большой знаток новейших достижений науки – уверял всех, что странный человек просто-напросто всех загипнотизировал, ему не очень-то поверили.

В одно прекрасное утро странный человек исчез из Прибайкальска. И тогда-то страсти разгорелись. Всем от мала до велика захотелось побывать в его квартире, и владельцу дома, где снимал квартиру человек, остановивший время, пришлось нанять наряд полиции, который с оружием наперевес денно и нощно стоял у ворот. Наконец была создана специальная комиссия из горожан, ей было разрешено открыть опечатанную полицией дверь. И вот тогда среди старых, не имеющих никакой ценности бумаг была найдена непонятная карта. На ней – уголок тайги, маленькая речка со множеством водопадов, горная цепь, идущая с востока на запад. И в одном из распадков заштрихованный красным карандашом четырехугольник и надпись по латыни, которую перевел все тот же многознающий местный врач: «Машина Времени».

Кроме того, была обнаружена визитная карточка. На одной стороне прямоугольничка из толстой, высшего качества бумаги был напечатан адрес, а на обороте значилось: «Профессор многих наук Николай Тимофеевич Спиридонов».

Да, он был тезкой нашего героя.

И полуразрушенное здание в тайге, куда случайно попали шестиклассник Колька Спиридонов и его сестра Милочка, как вы уже, должно быть, догадались, было той самой Машиной Времени, что была обозначена на карте заштрихованным четырехугольником.

О! Каких только совпадений не бывает на свете!

ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой происходит неравный бой, а приемы борьбы самбо оказываются бессильными.

Легкий туман развеялся, и стала видна комната с мягкими, покрытыми мерцающей тканью, разноцветными стенами и прозрачным, удивительной прочности колпаком вместо потолка. Передняя стена, возле которой находился пульт управления, казалась совсем воздушной – сквозь нее ворвались в Машину Времени запах свежести и шум деревьев. Этот ветерок освежил Кольку и Милочку, но окончательно привел их в себя резкий удар – толстая, увесистая палка ударилась о переднюю стену и отлетела, не причинив никакого вреда Машине.

Они долго всматривались в незнакомый ландшафт – куда-то исчез ручей, через который они перебрели какой-нибудь час назад, и песчаная осыпь, и кедры, и белые березки. За стеной кабины росли теперь незнакомые деревья – лес не лес, непонятное что-то, и тяжелые птицы, чем-то напоминающие гигантских летучих мышей, неторопливо кружились над макушками почти безлистых крон.

Колька заметил нечто похожее на дверь и направился было к выходу, но Милочка удержала его:

– Не ходи. А вдруг там звери! Давай лучше посидим тихонько, понаблюдаем…

– Есть сильно хочется…

На поляне никого не было. Но если бы Колька взглянул попристальнее наверх, на вершины деревьев, ему вряд ли захотелось бы покинуть гостеприимную кабину Машины Времени. В ветвях деревьев притаились люди. Они были очень похожи на обезьян, эти люди, но их темные глаза смотрели осмысленно и мрачно. На самом близком к Машине Времени дереве расположен был наблюдательный пункт главаря. Сам предводитель мало чем отличался от своих собратьев, разве только тем, что мохнатая шкура, темно-бурая, медвежья, была на нем поновее да сам он потолще других.

Колька и Милочка вышли из Машины. И только захлопнули они дверь, как увидели: на поляне дерутся коричневые – ух, как загорели! – мальчишки.

А ведь ни брат, ни сестра не догадывались еще ни о чем: не знали они о том, что путешествуют против своей воли на Машине Времени, никогда не слышали о странном человеке, профессоре многих наук Николае Тимофеевиче Спиридонове, и, тем более, не догадывались, что неосторожный поворот рукоятки занес их в каменный век. Тем более, что мальчишки, дерущиеся на поляне, очень напоминали некоторых Колькиных одноклассников.

– Эй, ребята! – закричал Колька Спиридонов. – Не знаете, где дом отдыха «Елочки»? А то мы заблудились…

Но мальчишки, едва увидев его, с дикими криками бросились наутек.

– Куда же вы, мальчики?! – стала стыдить их Милочка. – Разве так поступают? Это же нечестно!

Но мальчишек и след простыл. И в ту же секунду лес ожил. Главарь дважды ударил каменным кинжалом по стволу, и множество мохнатых, едва прикрытых шкурами фигур свалились с деревьев и бросились к Машине Времени.

Колька пытался отбиться, но крепкие руки схватили его так, что он не мог двинуться с места и только кричал Милочке:

– Беги! Скорее в машину!

Но путь был отрезан.

Колька вспомнил вдруг приемы знаменитой борьбы самбо, изловчился и перекинул одного из дикарей через голову. Но первобытные, видимо, не знали правил борьбы, а может быть, им было безразлично, по правилам они сражаются или нет, и на голову Кольке набросили вонючую, пропахшую потом и еще чем-то неприятным шкуру. У Кольки закружилась голова, он упал на землю, и тогда его, как малого ребенка, запеленали в шкуру и связали кожаными веревками. Здоровенные детины с дубинками подняли наших незадачливых путешественников на плечи и под гортанные крики толпы понесли в глубину леса.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой ужин становится несъедобным, а побежденные превращаются в победителей.

Их положили под высоким деревом.

Вечер прикрыл лес синей мохнатой шкурой с блестками рыжих звезд. Потрескивал костер, и женщины вокруг него, взявшись за руки, мерно покачивались в бесконечно-длинном танце. Тени их плыли по траве, по стволам деревьев, по лицам Кольки и Милочки: одна за одной, одна за одной… И долетали хриплые голоса, и чудилось в непонятных и визгливых звуках что-то такое, от чего становилось вдруг холодно, зябко, и руки невольно пытались разорвать крепкие ремни.

А чуть поодаль, у другого костра, собрались мужчины. Один из них – немолодой уже, обросший почти до глаз седой бородой, вышел на середину круга и стал чертить на земле – Колька с трудом следил за ним глазами – кружочки и черточки… «Точка-точка-запятая, минус рожица кривая», – с горькой усмешкой подумал Колька и вдруг догадался, что старик рисует их с Милочкой. И едва их весьма условные портреты были завершены, как мужчины выстроились в одну линию, от нее отделился один, второй, третий. Они бежали к рисункам на земле и на ходу вонзали в них остроконечные палки, похожие на копья. Когда пронесся последний, чуть не свалив торчащий теперь у костра частокол, главарь издал какой-то нечленораздельный звук, и все собрались около него.

«О чем, интересно, они совещаются?» – подумал Колька, и вдруг, перехватив взгляд главаря, понял, что дело принимает для них с Милочкой весьма недвусмысленный оборот.

Милочка, видимо, тоже поняла, что их ждет, задергалась, пытаясь сбросить шкуру. Но ремни были крепки, и узлы на них надежны.

Два человека подняли Кольку и Милочку и понесли их к костру. Пленники отчаянно извивались, но это вызывало только восторг у племени, и не было сочувствующих глаз. Впрочем, нет: один из мальчишек – он был среди тех, что дрались перед Машиной Времени, – смотрел на пленников с явным желанием помочь им. Он стоял, крепко обняв ствол дерева, тело его было напряжено, как перед прыжком. Но Колька его не видел. И когда до рисунков на земле и частокола из копьев остался всего шаг, из кармана Колькиной курточки вдруг выпал на траву фонарик. Мальчишка ринулся к нему, схватил, стал вертеть в руках и случайно сдвинул кнопку выключателя, Вспыхнул яркий голубоватый свет. Глаза мальчишки остановились. С диким ужасом, как загипнотизированный, глядел он на тонкий ослепительный луч, потом пронзительно закричал и бросился наутек.

Фонарик покатился к главарю, но тот мгновенно вскочил с мамонтового позвонка, на котором только что величественно восседал, и через секунду был уже на самой верхушке дерева. За главарем бросились врассыпную и все остальные, а человек двадцать, ослепленные страхом, очутились на том же дереве, что и главарь. Непрочный ствол, съеденный изнутри гнилью, хрустнул и обрушился прямо в костер. К счастью, никто не поджарился – подлетая к огню, главарь прыгнул в сторону, его прыжок в наши дни мог бы сойти за олимпийский рекорд, попрыгали и остальные.

Тем временем, Колька, извиваясь, кое-как подполз к Милочке и попытался перегрызть ремень, связывающий ей руки. В рот набилась грязная вонючая шерсть, Кольку затошнило. А ремни оказались, как говорится, не по зубам. От злости и бессилья Колька даже заплакал, И тут кто-то ударил его в спину, и он почувствовал, что руки свободны. Тот самый мальчишка, что поднял и случайно зажег спасительный фонарик, что-то шепнул на ухо Кольке и скрылся в тени. А рядом с собой Колька увидел камень, заостренный с одной стороны, и понял в чем дело. Он разрубил им путы на затекших ногах, поднялся, распеленал Милочку, разрезал ремни и только после этого поднял фонарик.

Мужчины и женщины молча столпились под деревьями. Они смотрели с напряженным ожиданием на Кольку и, видимо, думали о том, что их сейчас постигнет та участь, какая только что ожидала этих грозных пришельцев с неба. Потом, поняв, что «боги» не собираются ими закусывать, по крайней мере сейчас, немедленно, они двинулись к костру. Но огонь уже погас.

Позабыв о своем страхе и об освободившихся пленниках, они бросились в пещеры, выволокли оттуда нескольких женщин и детей – тех, кому поручено было хранение огня. Среди них был и тот самый мальчишка, который несколько минут назад так выручил наших друзей.

Мужчины схватили копья, выдернув их из ненужных уже рисунков на земле, женщины подняли камни.

– Не смейте! – закричала Милочка, схватила мальчишку за руку и вытащила его из толпы.

Мужчины зашумели, стали размахивать копьями, но стояли на месте. Женщины бросили камни к ногам.

Колька вспомнил неожиданно о старой, растрепанной, зачитанной донельзя книге, где описывалась жизнь первобытных людей, борьба за огонь… И его осенило: «Или мы оказались на неизвестном материке, где все сохранилось в первобытном состоянии до наших дней, или… Или мы попали в древние времена… И значит… Значит странное сооружение, обнаруженное нами в тайге – Машина Времени?»…

Тогда Колька жестом мага и волшебника достал из кармана спички, чиркнул по коробку. Загорелся огонек. Маленький-маленький. Но без него – гибель. Без него нет костра, нет тепла, нет жизни. Он поджег веточку, и первобытные зажмурились в восторге. А когда вспыхнул костер, они упали ниц перед нашими путешественниками и, не поднимая лиц от земли, поползли к Кольке на животе.

Кто знает, возможно, это Колька Спиридонов случайно виноват, что люди выдумали бога. По крайней мере, этому племени первобытных он и Милочка показались детьми самой Молнии, сжигающей леса, убивающей людей, но зато дающей им огонь.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой рассказывается о необычной картинной галерее и рождается новый воинственный клич.

Они спали тут же под деревом, накрывшись шкурами. Новые шкуры не пахли потом, они были мягкими и пушистыми.

А ранним утром брата и сестру посадили на стулья, если можно назвать стульями позвонки мамонта. И каждый из членов племени с большой радостью и – чего скрывать – с большой опаской положил к их ногам подарки – бусы, выточенные из костей и зубов северного древнего оленя, браслеты из мамонтового клыка, куски мяса, шкуры…

Так молчаливо племя выбрало Детей Молнии своими вожаками.

Потом вышел вперед старик – его лоб был светлее и выше, чем у других, глаза смотрели приветливо, но внимательно и чуть настороженно. Он поклонился, придерживая оленью шкуру, служившую ему одеждой, потом протянул к незнакомцам руки, показывая, что в них ничего нет.

– Это он хочет, наверное, сказать, что он с добрыми намерениями? – спросила Милочка.

– Ага! – глубокомысленно произнес Колька. – С добрыми.

– А зачем они нас посадили на эти кости?

– Чудачка, не знает. Не поняла, что ли? Мы у них теперь вожди. Вот вернемся – я книжку напишу: «Колька Спиридонов – последний из дикарей».

– А что мы теперь должны делать?

– Как что? Руководить!

– Мы еще этого не проходили.

– И мы не проходили. Но надо же с чего-нибудь начать… Колька почесал в затылке и обратился к старику:

– У вас есть план работы?

Старик развел руками, давая понять, что язык пришельцев ему неведом. Он прокричал что-то своим столпившимся сородичам – и те исчезли в мгновение ока, точно растаяли за деревьями и кустами.

– Вот видишь, – улыбнулся Колька, – все в порядке, они до вечера займутся, чем заняты обычно, а там мы что-нибудь придумаем.

Старик, между тем, тоже отправился к ближним кустам, по шел неторопливо, время от времени оборачиваясь, точно приглашал Кольку и Милочку с собой. И когда они догадались в чем дело и поднялись с мамонтовых позвонков, старик радостно улыбнулся, а друзья наши убедились, что поняли его верно.

Хорошо утоптанная тропа вела их сквозь колючие, липкие кусты, сквозь заросли папоротника в гору. Она обрывалась у глубоких расселин, через них были переброшены стволы деревьев. Идти по узким круглым мосткам было опасно, но и отставать было нельзя.

Старик первым перебегал по стволам на противоположную сторону ущелья или расселины, останавливался и с нескрываемым любопытством ждал: что же произойдет. Колька переползал на четвереньках, Милочка дрожала, но пыталась идти боком, отодвигая одну ногу и медленно приставляя к ней другую. Внизу пенился поток, у нее кружилась голова. И однажды, когда ей показалось, что все обволакивается туманом и плывет вместе с бревном, на котором стоит она, куда-то в тар-тарары, ее поддержала маленькая, но крепкая рука. Это был все тот же мальчик.

– О-гей! – сказал он и улыбнулся. Потом обменявшись мнением со стариком, он пошел впереди, за ним еле поспевала Милочка, за ней – Колька, он, наконец, завязал шнурки и двигался увереннее. Старик шел последним, и когда приближался очередной ствол-мост, бесцеремонно хватал брата и сестру под мышки и с необыкновенной легкостью, как цирковой канатоходец, перелетал через пропасть. Он понял, что надежды его не оправдались: Дети Молнии или не умели летать, или не хотели делать этого при посторонних.

– Ой, как красиво! – закричала Милочка, едва они оказались на вершине горы. И в самом деле отвесные стены скал, залитые светом утреннего солнца, были покрыты необычайными рисунками – заломив рога, во всю прыть мчались олени, настороженно шагали лоси, мамонты отбивались от тощих, похожих на палки с руками, человечков. Человечки были вооружены луками и копьями, и бедному мамонту, видимо, приходилось нелегко. Лося тоже ждала неприятность; несколько человечков прятались в засаде там, куда лось этот должен был вот-вот прийти. На скале рядом плыли какие-то рыбы. И птицы с длинными шеями, похожие на лебедей, казалось, кричали, подняв к небу головы с короткими клювами.

– О-гей! – сказал мальчишка, пытаясь обратить на себя снимание. Он стоял у подножия скалы и сильными ударами, короткими и напряженными, бил по камню, видимо, очень крепкому: на скале оставался неглубокий желобок.

Старик тоже поднял тяжелый, темный камень, заостренный с одной стороны, приставил к тому месту, где начиналась рваная волнистая линия, и другим камнем изо всей силы ударил по резцу. Узкий след-канавка остался на сером, поблескивающем на солнце известняке. Прошло немало времени, пока Колька и Милочка увидели, как постепенно волнистые линии приобрели смысл – среди деревьев пасется лось, а рядом – маленький лосенок.

– О-гей! – радостно закричал мальчишка.

– Знаешь, – сказала Милочка, – ты все повторяешь это слово. Хочешь, я буду называть тебя Огей?!

– О-гей! – крикнул мальчишка и хлопнул в ладоши. Потом он подвел Милочку к скале поближе. Несколько раз пальцем показал на фигуру человека и сказал:

– Мян…

– Мян, – повторила Милочка. И показала на себя, на Кольку, на старика.

– Мен.. – Огей прикоснулся к мамонту.

– Мен.. – повторила Милочка.

Пока шел этот первобытный урок древнечеловеческого языка, старик закончил рисунок. Из костяной цилиндрической коробочки насыпал он в углубление, сделанное в глыбе, лежащей у скалы, красный пылевидный порошок, в ладонях принес воды из ручья, шумящего рядом, затем стал макать кусок мохнатой шкуры в краску и заполнять ею линии рисунка. И лось и лосенок стали красными.

– Да вы же замечательный художник! – воскликнула Милочка.

И хотя старик не понял ни словечка, до него все же дошла восторженная интонация. Не то испуганный, не то польщенный похвалой он сложил руки на груди и бухнулся перед Милочкой на живот.

– Да что вы? Что вы? – закричала Милочка. – Я же не бог! Я же пионерка!

Она взяла в руки инструмент – острый камень и камень, похожий на молоток. Еле-еле подняла их и попыталась тоже что-то высечь. Но «инструмент» оказался непослушным, упал, больно стукнув ее по ноге. Тогда она мелом – какая же девочка не имеет в кармашке мела для игры в классы – начертила свое имя.

– Ми-ла.. – прочла она по складам. – Ми-ла…

– Ми-ла.. – повторил за ней Огей, – Ми-ла…

– О-гей! – сказала девочка, показывая на него.

– О-гей! – повторил мальчик.

И Милочка рядом со своим именем написала на камне – ОГЕЙ.

Колька не слушал их разговора: ему было не до этого. С вершины открывался широкий ландшафт: но Кольку интересовали не кущи деревьев, качающих птичьи гнезда, не заросли папоротника, похожего на зеленые кружева, не белая пена водопадов, летящих с гор. Он искал хоть намек, хоть мало-мальский намек на Машину Времени. Но ее не было видно ни слева, ни справа, ни позади, ни впереди.

Они уже подходили к стойбищу, когда старик поднял руку и, жестом предложив им остановиться, прислушался. На лице его появилась улыбка – он явно услышал что-то приятное. Огей тоже вслушался и тоже улыбался. Колька и Милочка недоуменно глядели на них, но как ни напрягали слух – ничего, кроме шелеста листьев, различить не могли. Внезапно старик схватил наших друзей под мышки, перескочил одним махом через довольно широкую расселину, спрятался за обломком скалы. Огей юркнул за ним, показывая брату и сестре, что нужно молчать Теперь и они услышали неотчетливый шум. Он нарастал, стали слышны крики, визг, свист, стук, топот. Через минуту на поляну перед скалой, за которой прятались старик и трое ребят, вылетел мамонт. Под ногами гиганта вздрагивала земля, валились стволы от ударов его хобота. Но люди настигали зверя, все чаще копья их ударялись в толстую, поросшую бурой шерстью тушу. Ревел зверь. Кричали охотники, чувствуя близкую победу.

Но тут мамонт, разъяренный погоней, остановился вдруг и повернул назад, он решил принять бой.

Теперь побежали люди, спасаясь от его гнева, и только отчаянные смельчаки спрятались за деревьями, чтобы сзади, сверху, с боков на близком расстоянии поразить зверя. А мамонт голосил на весь лес, глаза его побагровели, пена и пот стекали на землю. Они были окрашены кровью: уже немало ран получил гигант в тяжелой многочасовой схватке.

Перед разъяренным зверем мельтешил вошедший в азарт главарь. Он бежал, держась на приличном все же расстоянии от мамонта, увлекал его под стрелы и камни притаившихся за стволами соплеменников. Он все приближался к скале, за которой скрывались Колька, Милочка, Огей и старик. Силы мамонта убывали, охота шла к концу, но вдруг, зацепившись за скользкий корень, главарь упал под ноги зверю И тут Колька не выдержал. Он выскочил из-за скалы, схватил отлетевшее в сторону копье главаря и ударил им мамонта в бок. Зверь развернулся – этого мига было достаточно, чтобы главарь вскочил на ноги и, все еще чувствуя над собой тяжеленную тушу, бросился назад, к лесу. Колька бежал со всех ног, за ним мамонт, за мамонтом – орущая толпа охотников, за ней – позади всех главарь.

Ничто так не развивает способности бегуна, как игра в футбол. А Колька, как вы помните, был заядлым футболистом. Футбол развивает и еще одно немаловажное качество: умение ориентироваться на бегу. Летя во весь опор, Колька увидел вдруг вывороченное с корнем дерево и глубоченную яму. Должно быть ураганный ветер вырвал гигантский ствол вместе с комом земли. Мгновенное решение пришло к Кольке. Он повернул к яме, на бегу воткнул копье в землю и в один мах перепрыгнул и через ствол и через яму. Мамонт слепо ринулся за ним, споткнулся о дерева и рухнул в яму. Но едва Колька коснулся земли, кто-то схватил его за ногу. От неожиданности он упал и закричал истошно:

– Ой, кто это?!

А первобытные, приняв его крик за воинственный клич, радостно закричали:

– Ойктоэто!!!

О, эти роковые шнурки! Наш герой снова наступил на свой собственный шнурок, и это ему чуть-чуть не стоило жизни.

Однако мамонт был побежден, охота окончена.

Первобытные подхватили Кольку на плечи и с оглушительным воплем «Ойктоэто!» понесли к стойбищу.

Только главарь устало плелся в хвосте процессии. Недобрым взглядом смотрел он на нового правителя.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой назревает заговор, а веселый Огей поет песенку.

Огей выглянул из пещеры.

Убедившись, что никого поблизости нет, он схватил инструмент старого художника и отправился к реке. Женщины у костра окликнули мальчишку, озираясь – не видит ли кто из мужчин – сунули ему кусок мяса, горячего, выхваченного прямо из огня. Аппетитно чавкая, Огей вприпрыжку промчался по тропе, перемахнул реку по бревну, заменяющему мост, остановился у скалы, где рядом с гигантским лосем и маленьким лосенком, краснеющими на сером известняке, мелом были написаны два имени.

Колька видел, как уходил из стойбища их новый друг. Он тоже решил незаметно выскользнуть из своей пещеры. Но не тут-то было. Несколько крепкотелых парней с горящими глазами– не то от страха, не то от гордости, что им доверена жизнь нового вожака, – подставили Кольке свои плечи: садись, мол, друг Колька Спиридонов, садись, мы готовы везти тебя хоть на край земли! Колька попытался объяснить им, что он – пионер, что он не какой-нибудь буржуй, готовый кататься на своем ближнем, но, едва он повысил голос, парни упали животами на землю и протянули к нему руки.

– А ну вас! – в сердцах сказал Колька, сел на гибкие носилки, ловко сделанные из жердей и шкур, великаны подняли его и замерли, ожидая дальнейших указаний.

– Туда! – сказал Колька и указал на вершину горы, где помещалась Каменная Третьяковка.

И еще один человек отправился по той же тропе. Шел он крадучись, прячась за стволы деревьев, укрываясь в мокрых от росы кустах. Он шел и думал, что жизнь стала совсем невыносимой, и все из-за этих Детей Молнии, отнявших у него власть.

Гортанно и пронзительно кричали звери, гремела в камнях река, стадо оленей, пофыркивая, перебредало поток, но, вспугнутое запахом человека, опрометью бросилось на берег – и только треск пошел по кустам.

Носилки плавно покачивались, шаг великанов был хотя и быстр, но равномерен, Кольку тянуло в сон. Казалось, поскрипывает гамак, натянутый меж двух сосенок в доме отдыха «Елочки», качается небо над головой… Вот-вот мама крикнет. «Коля! Пора обедать!»… Колька прогоняет сонливое, вяжущее состояние – нужно примечать путь, уточнить ориентиры. Когда взобрались на гору, Колька увидел маленькую точку на скале, там, где они недавно были со Старым Художником. Было непонятно: что делает Огей на святом месте, куда нисходят боги. Наверное, заметив процессию, он мгновенно исчез, а Кольку опустили на землю у самого подножия скалы. И тут Колька увидел, что рядом с рисунком мамонта, чуть пониже красного лося и маленького лосенка, высечены на камне два слова:

МИЛА ОГЕЙ

Потом он посмотрел вниз, снова глаза его поочередно останавливались на кущах деревьев, на реке, на дыме, что стоял над верхушками леса, указывая место стойбища. И снова, как и в прошлый раз, ему не удалось обнаружить даже намека на Машину Времени. Над горой взошло солнце, скалы отбросили на лес, лежащий внизу, тени – темные и длинные они были похожи на пики, воткнутые в тело зеленого гигантского мамонта. И вдруг там, где одна из этих пик уперлась в светлое пятно поляны, что-то сверкнуло Теперь Колька яснее и яснее различал вдалеке обтекаемые формы Машины Времени. Это солнце сверкало на ее прочных стеклянных стенах, и Колька все точнее определял ее местоположение: если стать спиной к горе – от стойбища нужно идти прямо в сторону группы деревьев, где убили мамонта, Машина Времени находится почти посредине этой прямой, ближе к стойбищу.

Колька даже зажмурился от удовольствия, представив себе как скоро они с Милочкой будут дома, и как удивятся родители, пациенты дома отдыха «Елочки» и все ученики от первого до десятого класса, когда вдруг среди бела дня посреди Прибайкальска появится невиданная Машина Времени. Вот она вынырнула из утренней дымки на центральной площади, вот весть о необычных путешественниках разнеслась по городу, и все побросали свои занятия, работу, плиты, на которых готовится завтрак, и все помчались к площади. Корреспонденты всех газет расчехлили на бегу свои фотоаппараты, а учитель Анатолий Петрович раздает автографы и говорит:

«У него по русскому языку, конечно, тройка, но это твердая, надежная тройка. И вообще в нем есть что-то эдакое, не зря же его всегда называли «краса и гордость нашего класса!»

Чтобы не выдать радости, Сын Молнии потребовал каменный резец и молоток. Великаны-носильщики поняли его с большим трудом и сперва принесли ему кремневый нож, которым режут мясо, потом, уразумев его намерения, доставили все, что нужно. К их удивлению, Сын Молнии не высек огонь из камня, не вырезал на скале мамонта, оленя или человека, а пробил странные, непонятные черточки и засмеялся. Надпись на скале теперь выглядела так:

МИЛА+ОГЕЙ=ЛЮБОВЬ!

И снова Кольку понесли на плечах.

Из кармана его курточки торчал, поблескивая на солнце, фонарик, носилки раскачивались, и фонарик все больше высовывался наружу, пока, наконец, не плюхнулся в траву.

И тотчас же из леса коричневой тенью мелькнула фигура главаря, он схватил фонарик, опрометью бросился в кусты и тут заметил, что за ним следят. О, обмануть его было не так-то просто, он сделал вид, что не видит пристальных немигающих глаз, бесшумно побежал к стойбищу, спрятав за пазухой драгоценную и опасную находку. Ему все казалось, что вот-вот Сын Молнии спохватится, поймет, что потерял волшебный огонь, скажет тайные слова и Молния насквозь прожжет грудь похитителя. По ничего такого не произошло, главарь благополучно добрался до своей пещеры задолго до того, как появились в толпе великаны, несущие Кольку.

Спрятав волшебный огонь под шкуры, главарь отодвинул полог и стал следить за тропой. Через некоторое время, крадучись, из леса вышел Огей и побежал к пещере, где жили Дети Молнии.

«Это он видел!» – подумал главарь, бросился наперерез Огею, схватил мальчишку и стал бить тяжелыми своими кулачищами Но Огей вырвался, а за спиной главаря раздался голос Милочки:

– За что вы его? За что?! – кричала она грозно, надвигаясь на главаря и заслоняя от него Огея.

Главарь произнес что-то нечленораздельное и скрылся в своей пещере.

– Безобразник какой! – кричала ему вслед Милочка. – Дерется, дерется, только и знает, что кулаками размахивать!

Она отвела Огея в пещеру, уложила его и стала успокаивать:

– Сильно он тебя? Сильно? Ну, ничего! Я ему покажу. Ишь какой! Маленьких обижает. Хочешь, я тебе песенку спою. Это я сама придумала:

Вставай, пионер на рассвете, походный рюкзак собери, — там утро надело планете трепещущий галстук зари. А песня, легка и крылата, зовет нас в неведомый путь, и хочется очень, ребята, и хочется очень, ребята, в грядущие дни заглянуть!

– О-гей! – улыбнулся мальчишка. Он всегда произносит это свое «О-гей!», и Милочка поняла, что у слова не одно, а много значений. Вот сейчас «О-гей» прозвучало как, скажем, «о, ты и петь, оказывается, умеешь!»

– О-гей! – сказала она и тоже улыбнулась.

И тогда Огей тоже запел. Вот его песенка:

Оны-двоны, троны-чорооны, пянер-мянер, – Чок! Анзы-дванзы, тринзы-волынзы, чуер-муер, Чок!

– О, – сказала Милочка, – я же знаю эту песню. Какая же она первобытная? Это же обыкновенная считалочка. Когда мы в жмурки играем, то всегда ее говорим.

«Кто знает, – подумала Милочка, – а вдруг эта считалочка дошла до наших дней с древних времен. Только вот у Огея она что-нибудь да значит, а у нас это просто бессмысленный набор слов».

Не успел Огей закончить свою песенку, как в пещеру вошел обеспокоенный Колька Спиридонов.

– Ты знаешь, – шепнул он Милочке, – фонарик пропал.

– Поищи-ка получше.

– Да нет же, я его брал с собой. Ну да ладно, батарейка в нем все равно кончилась.

Спиридонов вывернул карманы – на шкуру посыпались гвоздики, рыболовные крючки, коробок спичек, завернутый в полихлорвиниловый лоскуток – чтоб при случае не промокли спички, перочинный нож, сосновая шишка, чего там только не было… Не было только фонарика.

– У тебя, оказывается, есть крючки! – сказала Милочка.

– Ты не помнишь: есть в реках рыба, ты ведь уже учил все про древний мир…

– Рыбы? Рыбы есть… Ты знаешь, это – идея!.. Урра! Эге-гей! Ай да я! Ай да мы!

– Чу-чу-бо! – сказал Огей, тронув Кольку за плечо. – Чу-чу-бо-огей.

– Что он говорит? – спросил Колька у сестры, которая знала уже много слов языка первобытных.

– «Чу-чу» – огонь, «Бо» – так называют главаря. Огонь-главарь, какая-то бессмыслица… Постой-постой, а за что главарь его бил?

– Огонь-главарь? – задумался Колька. – Уж не украл ли он фонарик?

Огей говорил что-то взволнованно, но так быстро, что даже Милочка не могла понять ни одного слова. Тогда он замолчал и» стал изображать. Вот Колька восседает на носилках. Па лице его – блаженство. Огей так точно изобразил Спиридонова, что невозможно было не рассмеяться: он зажмурил глаза, растянул в улыбке рот, выпятил грудь, левое плечо выдвинул вперед… Носилки трясутся, подпрыгивая в такт с шагами великанов, фонарик падает на траву, его хватает «бо», Огей бежит за ним, «бо» бьет Огея…

Колька вышел из пещеры и остановился, заслышав в кустах разговор. Прислушался. Главарь убеждал кого-то, грозил, приказывал. Много бы отдал Колька, чтобы понять, о чем идет речь. Он осторожно раздвинул колючие ветки, подкрался поближе и понял, что главарь задумал недоброе: в его руках поблескивал фонарик, и он давал пощупать еще недавно такую страшную и священную «молнию» своим друзьям. Они протягивали руки сперва с опаской, потом, осмелев, сжимали фонарик в ладони, затем разглядывали ее, отыскивая следы небесного огня, но ладонь оставалась чистой. Главарь нажимал кнопку («Ишь ты, и это подглядел!» – подумал Колька), но фонарик не горел, и это обстоятельство, по-видимому, смущало заговорщиков За спиной Кольки хрустнула ветка, он вздрогнул, оглянулся, опасаясь засады, и увидел Милочку. Она стояла на тропе, ведущей на поляну, и выговаривала Огею, как это обычно делала мама:

– Опять ты сегодня не мылся! Ну разве можно так? Ведь чистота – это залог здоровья? Понял?

Огей скалил зубы, преданно глядел на Милочку, но понять ее не мог.

– Ми-ла! – произносил он в ответ на каждое ее слово.

– Да ты сам взгляни на себя, – и Милочка протянула ему круглое зеркальце, с которым никогда не расставалась. Огей взглянул в зеркальце, увидел свой приплюснутый нос, большие удивленные глаза, смуглые щеки с грязными бороздками от недавних слез, испугался, бросил зеркальце на землю и убежал.

Колька негромко позвал Милочку, раздвинул кусты, знаками предупредив ее, что нужно молчать.

– Видишь? – и он показал ей на главаря и его приятелей, все еще вертящих в руках фонарик.

– Они что-то задумывают?

– Конечно. Главарь понял, что наш фонарик не страшен, что в нем нет никакой молнии.

– Ах, никакой! – рассердилась Милочка. – Я ему покажу!

– Тихо-тихо! Не связывайся с ними.

Но Милочка бесшумно выползла на поляну, спряталась в густой траве, поймала зеркальцем солнечный луч. Зайчик запрыгал по лицам заговорщиков, и вдруг ослепительный свет ударил в глаза главарю. Он испуганно заслонился рукой, отбросил фонарик и пустился наутек.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой Колька становится врачом, а рыбы ходят посуху.

Еще густой, как взбитые сливки, туман висел над рекой, а наши герои были уже на берегу. По просьбе Милочки, Огей принес из своей пещеры тонкую прочную нить – ее свила мать Огея из жил мамонта, Колька привязал к ней крючок, небольшой камешек – для груза и кусок коры – поплавок На счастье поплевал Колька на крючок, забросил его подальше от берега и не успел мигнуть, как леска задергалась, поплавок ушел в воду. Подсек Спиридонов и вытащил на берег огромную трепещущую рыбину. Он никогда еще в жизни не видел таких: широкий хвост, чуть оперенный, похожий на киль самолета. Тело покрыто крупными чешуйками, на голове тоже чешуйки, что-то похожее на них, но только большого размера, казалось, голову слепили из темных листочков слюды. Плавники рыбы скорее походили на хвосты, словно из тела росли не легкие полупрозрачные крылышки, как у омуля или щуки, а присосались к нему половинки небольших рыб Спиридонов отбросил чудовище за спину, снова закинул удочку и снова вытащил буквально через секунду такую же рыбину.

– Две, – сказал он, радостно потирая руки. – Штук двадцать поймаю, – и хватит…

И подумал: «Вот бы у нас в Кынгырге было столько рыбы! Я бы чемпионом мог стать».

И еще одна громадина попалась на крючок. А четвертая – чуть не утащила рыбака в реку. Колька и эту бросил за спину.

Но рыба встала вдруг на свои плавники-ноги и как ни в чем не бывало зашагала посуху к реке. Колька оторопел. И вторая, и третья рыба, и первая тоже заторопилась к воде. Если бы Огей не прибил их крепкой дубинкой, не видеть бы Спиридонову улова.

– Вот уж чудо так чудо! – закричала Милочка и запрыгала, припевая:

Тили тили-тили-тили, Рыбы посуху ходили…

А Кольке вспомнился вдруг урок зоологии, и он так явственно услышал голос учителя, что даже вздрогнул.

…Учитель расхаживал у доски и говорил про древние времена:

– Вам теперь покажется удивительным, что рыба запросто шагает по земле. А в те времена, давным-давно, водились на белом свете двоякодышащие рыбы. Были у них и жабры, было и нечто отдаленно напоминающее легкие. В те времена климат на земле менялся, реки порой пересыхали, моря, окруженные молодыми, все время формирующимися горами, меняли очертания своих берегов. И рыбам приходилось приспосабливаться. Чтобы не погибнуть, они научились ходить по суше, перебираясь из водоема в водоем. Переходы все увеличивались, и каждое новое поколение имело все более крепкие легкие, пока рыбы не перестали быть рыбами, а превратились в земноводных. Вот какая история.

Так легко и так подробно врезался в память урок. А помнится, слушал Колька тогда невнимательно. И вдруг ему стало грустно-грустно. И в школу захотелось сейчас же, немедленно!

Он довольно толково рассказал Милочке о ходящих рыбах, хотя и не знал о них многого. Не знал он и того, что рыба, которую поймал он, называлась кистеперой – такое имя дали ей ученые, – не знал и того, что человечество долго-долго думало, будто все эти кистеперые и двоякодышащие – уже история. И вдруг в 1938 году в рыбацкие сети попалась кистеперая латиметрия – морской хищник, живущий в океанских глубинах, и двоякодышащая рыба – цератодут. И ученые тогда были удивлены не меньше, чем теперь Колька и Милочка.

Огей исчез, но через некоторое время вернулся с короткой, похожей на дубинку палкой. К ней он привязал такую же, как и у Спиридонова, жильную леску, маленький отточенный плоский камешек заменил ему грузило, а вместо крючка он приспособил кривой коготь хищной птицы – крепкий и острый.

Теперь они вытаскивали рыб попеременно – Колька одну и Огей одну, Колька три и Огей три. Но вот у Кольки клев кончился, а Огей все снимал и снимал с когтя рыбу за рыбой.

Спиридонов помрачнел – чемпионом ему не суждено было стать даже здесь. Милочка ехидно улыбалась – она явно болела в этот миг не за брата. Но Огей, глянув на вытянутую Колькину физиономию, подошел к нему и молча протянул свою удочку…

С трудом перетащили они весь улов к костру.

Рыбу накалывали на толстые палки, втыкали их в землю у самого костра, над рожнами клубился парок, запах несся такой, что у всех просто слюнки текли.

Жадность никогда не была лучшим качеством человека. Даже в каменном веке. Но бывший вожак был жадиной и себялюбцем. Пока никто не видел, он торопливо выгреб из костра огромную полусырую рыбину и, широко раскрыв рот, вцепился в нее зубами. И вдруг он взревел: тонкие, но крепкие кости вцепились в язык, одна даже застряла в, горле. Отбросив дымящуюся, горячую рыбину, вожак прыгал на одной ноге, орал, кому-то грозил кулаками. Он думал, что это подстроили ему Дети Молнии, захотевшие его наказать.

Колька подошел к вожаку, жестом приказал ему лечь на землю и раскрыть рот. Дрожа и обливаясь потом, первобытный лег, уже не надеясь подняться; сожрут его сейчас Дети Молнии – и все дела.

«Великий хирург» Спиридонов начал свою первую и последнюю в жизни операцию. Он осторожно выдернул кости из языка, но едва просунул руку поглубже, главарь чуть не откусил ее и взвыл от страха и боли. Колька зажег веточку, поднес ее ко рту пациента поближе, чтобы разглядеть: где же все-таки кость. Но пациент ловко вскочил на ноги и скрылся в кустах.

– Куда же ты? – в гневе произнес хирург.

– Ойкудажеты! – как воинственный клич подхватило племя, а Колькины телохранители ринулись в кусты и вскоре приволокли упирающегося главаря, распростерли его на земле перед Спиридоновым. Колька расщепил веточку – получился примитивный пинцет. Осторожно вытащил из горла главаря кость. Знаком он приказал отпустить пациента. Тот вздохнул облегченно: все кончилось пока благополучно, боль прекратилась.

– Ойкудажеты! – кричали мужчины, женщины и дети. Они плясали с этим воинственным кличем вокруг костра, потом расхватали рожны с рыбой и начался пир.

Надо сказать, что несколько дней, проведенных в стойбище, позволили брату и сестре настолько освоить древний язык, что Колька Спиридонов решился даже – на радостях после успешной операции – кое-что рассказать окружавшим его ребяткам о себе. Рассказ этот выглядел примерно так:

Горы. Горы. Горы.

Среди густого леса – дом отдыха «Елочки».

Колька и Милочка выбегают из дома, перекинув через плечо полотенце.

Спиридонов наступает на свой собственный шнурок, падает. А когда поднимается – над головой на ветке сидит барс.

– Брысь! – кричит Милочка и падает без сознания. Но Колька не таков. Он смело глядит в глаза барсу. Зверь прыгает на Спиридонова, он отскакивает в сторону, – зверь падает на землю.

Колька, воспользовавшись моментом, вбегает во двор дома отдыха «Елочки», запахивает за собой ворота, но зверь уже пришел в себя, почесал лапой ушибленное место и прыгнул через забор. Отдыхающие бросились врассыпную, они улепетывают, забыв в шезлонгах полотенца и очки. Колька тоже бежит. И тут он видит качели – доску, перекинутую через чурбачок.

Осененный неожиданной догадкой, Спиридонов становится на один конец доски. Барс, конечно, прыгает на ее другой конец, отчего Колька подлетает вверх и хватается за толстенный сук лиственницы. Он раскачивается, как хороший циркач на трапеции, а внизу, на доске, подняв вверх оскаленную морду, сидит барс. И даже вроде улыбается.

Руки Колькины занемели, наконец, они не выдерживают, он обрывается, падает на доску, от сильного удара она подбрасывает барса, и зверь, пролетев над деревьями, падает в речку Кынгыргу.

А все кошки, как известно, не любят воды. И вот Колька идет по школьному двору. Здесь выстроилась вся пионерская дружина. Гремит оркестр. Девочки смахивают умиленные слезы и глядят на Спиридонова восторженными глазами. Директор школы вручает ему сверкающую на солнце медаль – «За отвагу на пожаре», – другой не оказалось. А потом директор подносит на белом, расшитом красными цветами рушнике свернутый трубкой свиток с семью сургучными печатями.

Колька взламывает их, развертывает свиток. Это школьная ведомость за пятый класс. Стройными рядами заполнили ведомость пятерки. А за поведение даже стоит шестерка!

– Ну, знаешь, «краса и гордость», ври да не завирайся! – раздался над ухом Спиридонова Милочкин голос. – Тоже храбрец нашелся. Она запрыгала на одной ножке и запела:

Колька рыси испугался и от кошки убежал!

– Ладно уж… Запела… – Колька не заметил, как сестра подошла к костру, и теперь досадовал на себя за эту оплошку. Сказать по совести, так он даже малость покраснел.

– И еще интересно: у кого из нас пятерки?

– У тебя, у тебя. Молчи

– А у «красы и гордости»?

– Подумаешь, две четверки!

– И только-то? – засмеялась зловредная сестра.

– Ну, по русскому языку тройка, конечно, но зато – твердая.

– Давай уж до конца.

– Ну ладно тебе! Пристала! Двойка у меня по географии. Вот что!

– То-то! – торжественно произнесла Милочка. – Поняли? – обратилась она к ребятишкам.

– Ни-ни! – отвечали они. Что в переводе с языка первобытных людей означало «нет».

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой рассказывается о том, как легко быть изобретателем, когда изобретаешь уже изобретенное.

Колесо. Миска. Лук и стрелы

Кому теперь придет в голову заняться их изобретением? С самого малого возраста встречаемся мы с тысячами предметов, даже не подозревая, что было время, когда человеку не у кого было спросить «который час?», потому что он и понятия не имел о часах, что вилки и ложки не так-то уж и давно появились на нашем столе и что обычная ученическая ручка сменила гусиные перья каких-нибудь сто двадцать лет тому назад. И разве, отправляясь на прогулку на легкой «Волге», вспоминаем мы человека, придумавшего колесо? И разве садясь за стол, чтобы съесть тарелку вкуснейших сибирских пельменей в бульоне, думаем мы о тех, кто изобрел тарелку или построил первую мельницу, чтобы размолоть зерно? На обложке школьной тетради помещена таблица умножения.

А разве математик, установивший некогда, что дважды два – четыре, а пятью пять – двадцать пять, не величайший из математиков всех времен? Но мы заучиваем таблицу наизусть, пользуемся ею всю жизнь, и кажется нам, что она всегда была.

А Колька и Милочка попали в мир, где открыты пока очень важные, но простые вещи: огонь – горяч, на нем можно готовить пищу, острый камень может резать мясо и шкуру, а другой камень, привязанный к палке, – и топор, и молоток, и копье…

Об этом задумался Колька Спиридонов в пору дождей. Вот уже неделю небо покрыто серыми, как шерсть дикого оленя, лучами, в лесу темно и мокро, дождь, бесконечный и проливной, осатанело бьет холодными струями в землю, вздувает реки, превращает ручейки в мятежные потоки. Спрятались звери, рыба не клюет. Огонь перенесен в пещеры – главная забота о нем: только бы сберечь живительное рыжее пламя. Лишь теперь узнали брат и сестра, что значит потерять огонь. Колька впервые подумал, что коробок спичек, тех самых, что стоят сущий пустяк и продаются в Прибайкальске на каждом углу, достоин того, чтобы его изобретателю люди в каждом городе поставили памятник.

Холодно в пещерах, голодно. Надо срочно что-нибудь предпринять. Зверя сейчас не найти. Реки вышли из берегов, несутся со скоростью невообразимой, рыбы на дне закопались в ил, спрятались под камнями, даже самые прожорливые не проявляют к крючку с наживкой никакого интереса.

Вожак собрал в своей пещере всех мужчин племени. Они расселись на камнях, на гранитном полу и стали ждать, что он скажет.

– Люди, – сказал вожак, – вот уже много раз было светло и было темно, а вода с неба все течет и течет. Дети Молнии могли бы попросить огонь вернуться на небо, но они не могут сделать этого или не хотят. Нам нечего есть, нечего есть нашим женщинам и нашим детям. У нас есть пища, но мы почему-то боимся ее съесть. Мы боимся Молнии, которая у них в руках. Но я прикасался к ней – и со мной ничего не случилось, она меня не убила. Подумайте обо всем, что я сказал.

Мужчины задумались, опустив кудлатые подбородки на кулаки. Тогда к костру вышел старый художник. Он недобрым взглядом поглядел на вожака и сказал:

– Когда погас наш Большой огонь и нам грозила беда, Дети Молнии вернули нам огонь в ладонях своих. Помните?

– Помним. – понуро ответили мужчины.

– Когда нашему Бо, – он указал на вожака, – пришла пора стать звериной едой, они отвели разъяренного зверя от Бо, а мамонта мы съели. Они приносят нам удачу. Подумайте обо всем, что я сказал.

Через несколько минут мужчины вышли из пещеры вожака. Они несли три внушительных размеров шкуры. Миновав черный круг кострища, они направились к реке. Колька, накинув на голову куртку – чтобы не так промокнуть, пошел за ними следом. Мужчины, разделившись на группы, вошли, придерживая друг друга, в поток. Он валил их с ног, но они удерживались каким-то чудом, и, поставив шкуры против течения, пытались перегородить реку у берега. Вскоре, вконец измотанные, они вынули свои примитивные неводы из воды. В шкурах трепыхалась рыба. Ее было немного, но она была. Подпрыгивая и выкрикивая радостные слова, мужчины двинулись к стойбищу. А Кольке припомнился вдруг тонкий капроновый невод, что всегда сушился на гвоздиках, вколоченных в стену дома. Как редко снимал его отец – только по воскресеньям, да и то не всегда. Вот бы сюда невод! И Колька понял, что если и дальше придется оставаться здесь – кто знает: цела ли Машина Времени, можно ли на ней вернуться в будущее? – то ему придется изобретать все, что давным-давно изобретено. Но тут же сознался себе, что это все легче, когда вещь знакома тебе, когда она уже кем-то придумана, кем-то была изготовлена, и ты держал ее в своих руках. И еще он подумал, что пора приняться за дело. Он попросил Огея собрать в их пещеру всех женщин.

Вскоре, по его требованию, принесли ему женщины звериные жилы, высушенные, превращенные в тонкие нити, которыми сшивали обычно одежду. Колька показал, как надо ссучивать жильные нити в нетолстые веревки. Он привязал веревки к длинному копью, попросил нескольких женщин удержать копье на месте. Второй конец каждой веревки Спиридонов привязал к другому копью, натянул и тоже закрепил. Словно огромные гусли легли на каменный пол пещеры. Тогда, привязав жильную нить к продолговатому, заостренному куску дерева, стал Спиридонов протягивать эту импровизированную иглу то над, то под основой, связывая места перекрещения нитей так, что получились небольшие клетки. Потом он провел еще ряд. И предложил женщинам делать то же. Они начали с другого конца невода, и, надо сказать по совести, у них получилось лучше, чем у самого «изобретателя». Сеть была готова только на следующий день. Получилась сна не ахти какой, клетки – неровные, но Колька решил попытать счастья. Привязали к нижнему краю камни – для груза, привязали к верхнему краю куски дерева – поплавки – и забросили невод в клокочущую реку, перегородив течение. Сеть натянулась, но не лопнула. Через некоторое время, ее попробовали вытащить – и не смогли. Собрали все племя. Мужчины и женщины, даже малыши, даже совсем-совсем старики, – все вцепились в концы невода, и он медленно пополз на берег. Заколесила в нем рыба, забилась. И грянул в честь великого изобретателя воинственный клич: «Ойктоэто! Ойкудажеты!»

В этот вечер впервые за всю неделю люди наелись досыта. Было весело в каждой пещере. И в каждой пещере, кроме одной, говорили о том, как хорошо, что живут вместе с племенем пришельцы с неба. И только вожак да друзья его были мрачны: теперь не заставить первобытных съесть своих богов.

Однако ни Колька, ни Милочка не подозревали, что дождь грозит им нежданной бедой. Их врагом оказался не дикий пещерный медведь, часто пугающий племя своими набегами, и не гигантский носорог, ростом с доброго слона, не наводнение, не пожар. Их врагом оказался невидимый малюсенький вирус гриппа, который занесли они на своей одежде из двадцатого века в век каменный, из века атомного в век каменного ножа и каменного топора. Даже в далеком двадцатом веке, в котором еще так недавно и так беззаботно жили Колька Спиридонов и его сестра, на границах государств стояли посты биологической службы, которая запрещала перевоз из страны в страну животных и растений, чтобы случайно не завезти незнакомые вирусы и микробы. И когда космонавты доставили с Луны первые пробы лунных пород, то и самих космонавтов и все, что доставили они на Землю, довольно долго держали в карантине, нужно было проверить: нет ли в лунных камнях микроорганизмов. И это в двадцатом веке, когда есгь и пенициллин, и биомицин, и нафтизин, и тетрациклин, и даже варенье из малины. А что же тогда говорить о каменном веке?

Вирус попал, наконец, на благодатную почву. Всякие болезни были у первобытного человека, и жил он, обычно, недолго. Но, кажется мне, гриппа у него никогда не было. В первую очередь коварный враг, как всегда бывает, сразил того, кто его доставил через века и версты.

– Апчхи!

Колька вытер нос рукавом, но через секунду снова:

– Апчхи!

– На здоровье! – сказала Милочка брату, и вдруг тоже:

– Ааа-апчхи!

Вошел Огей. Он с улыбкой посмотрел на брата и сестру. которые вели себя так странно: они держались за носы и произносили одно только слово:

– Аа-пчхи!

И вдруг Огей почувствовал, что у него защекотало в носу, слезы набежали на глаза, и тогда он тоже радостно и протяжно чихнул:

– Ааааа-пчхи!

К вечеру дождь прекратился, выглянуло солнце, но радости никому не принесло: все племя чихало.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, в которой Огей проявляет благородство, а Колька опять нажимает на все рукоятки

Утром вожак, чихая и кашляя, обошел все пещеры. Он понял, что время его настало. Маленький невидимка-вирус творил свое злое дело – на шкурах в каждом жилище метались в жару люди.

– Это они накликали беду… – говорил вожак. – Это они сперва показались добрыми, а теперь хотят нас всех уничтожить…

И больные люди, хоть и не верили ему до конца, но все же начинали сомневаться: а вдруг он прав?

– Видите, им-то ничего, а нам плохо, – говорил вожак.

– Ах, этот грипп! – вздыхала Милочка. – И откуда он только взялся, проклятый?!

Она отправилась в лес, бродила в нем почти до обеда и принесла большую охапку узколистой травы, пахнущей чем-то знакомым.

– Что это у тебя? – спросил Колька. – Знаешь, колбасой пахнет.

– Колбасой? – засмеялась Милочка. – Скажи лучше чесноком!

– Дикий чеснок, что ли?

– Похоже. Ходила, ходила, срывала травинку каждую незнакомую. Я подумала: разотру, понюхаю, а вдруг лекарством каким-нибудь знакомым пахнет. И запахла одна травинка чесноком. И вправду кто ищет, тот всегда найдет!

И она запела:

Я рано утром в лес войду, Я закричу Ау! — и непременно я найду целебную траву.

– Распелась, – сердито проворчал Колька – Сегодня нужно обязательно до Машины добраться, вожак опять затевает что-то. Главное, у нас никакого оружия нет, даже рогатки паршивой.

– А ты сделай

– Ха-ха! Из чего? Из твоей ленты, что ли?

– Почему из ленты? А что у тебя на курточке в пояс продернуто? Голова! Погоди, погоди выдергивать, сперва навар из чеснока сделаем.

Милочка сбегала в соседнюю пещеру и принесла довольно вместительную чашу из грубо обожженной глины. Следы прутьев были видны на ее красных боках, как видны на бетонных стенах порой следы опалубки. Милочка налила воды, бросила в нее чеснок, предварительно разрезав его на малые кусочки, поставила чашу в костер, плотно закрыв ее глиняной крышкой. Крышку она обмазала глиной, чтобы пар не выходил и настой получился покрепче Через час она отодвинула костер, оставив чашу на горячем камне – чтоб долго не остывала, раскупорила ее – резкий чесночный дух наполнил пещеру.

Налив полную флягу, сделанную из мамонтовой кости, Милочка побежала в пещеру, где жил Огей. Она увидела мальчика лежащим на шкурах. Он был раздет донага, и старый художник натирал его пучком красноватой травы. Огей кричал и вертелся, пытаясь вырваться, но увидев Милочку, замолчал и лежал покорно.

Старик замотал Огея в теплую пушистую шкуру и оглянулся.

– Выпей, Огей! – сказала Милочка. – Это должно помочь.

Огей улыбнулся и глотнул горячий острый напиток Он уморительно сморщился, но тут же снова на лице его появилась улыбка.

– Огненная вода? – спросил он.

Тогда старик тоже попробовал питье, причмокнул и одобрительно кивнул девочке

– Я сделала много огненной воды, – сказала Милочка – Нужно, чтобы все больные выпили. Это поможет…

– Хорошо. Они придут, – ответил старик.

Милочка надела на шею Огею ожерелье из чесноковинок, нанизанных на жильную нитку, и вернулась к себе.

Вслед за ней в пещеру вошел вожак и его приятели. Чихали они немилосердно, но пить отвар отказались наотрез. Хмуро постояли они у входа и ушли. Зато все остальные входили, выпивали по нескольку глотков огненной воды, возвращались в большую пещеру, где старый художник натирал их жгучей красной травой и укутывал в шкуры.

…К вечеру брат и сестра собрали свои нехитрые пожитки и приготовились к побегу.

– Так, – подводил итоги Спиридонов, – рогатка, крючки, фонарик. Фонарик выбросим, лишняя тяжесть… Перочинный нож – Огею. Спички. Спичка одна осталась, последняя. Жаль.

– Ну ничего, дома их полно.

– Ха-ха! Домой еще вернуться надо.

У входа в пещеру раздался шорох Осторожно отодвинув полог, вполз Огей. Плотно закрыв шкуры, чтобы свет костра не был виден снаружи, он выпрямился. Вид у него был совершенно здоровый, но мальчишка был явно встревожен.

– В чем дело? – в один голос спросили брат и сестра.

– Плохо Вожак и его люди спрятались недалеко от вашей пещеры. Дай мне свою курточку.

– Я еще плохо понимаю по-ихнему, – сказал Колька Милочке, – он в самом деле куртку просит. Зачем?

Милочка негромко перекинулась с Огеем несколькими фразами, потом сказала брату:

– Он не хочет объяснить, но так нужно/ Значит, у него есть причина.

Огей погладил Милочку по плечу, притронулся к Колькиному. Спиридонов протянул ему нож. Огей улыбнулся, хотя в глазах его стояли слезы. Он набросил куртку, сунул в карман нож и, уже не прячась, резко распахнул полог и вышел в темноту. Брат и сетра залили костер, чтобы не видно было, как они выйдут из пещеры, и с легким сердцем покинули жилище, потому что тревога тревогой, а домой все-таки хочется. Они удивились, что погони нет, и все же заспешили, заторопились – кто знает, как все обернется?

А погоня летела за ними в другом конце леса. Злой вожак Бо видел как из пещеры вышел Колька – сквозь раздвинутый полог он явно узнал Сына Молнии по странной тонкой шкуре неизвестного зверя – гладкой и без меха, в которую тот всегда был одет. Странно только, что побежал он не к Дому из Твердой Воды, на котором они с девчонкой прилетели с неба, а к Священной горе. С разбойничьим криком «Ойктоэто!» вожак и его верные приятели неслись за Колькой. Внезапно погоня остановилась, и раздалось громкое:

– Апчхи!

И снова преследователи устремлялись вперед.

Вот уже близко Сын Молнии в светлой шкуре Непонятного зверя. Вот он уже рядом. Бо хватает его за куртку, поворачивает к себе, в злобе сжимает кулаки. И тогда преследователи останавливаются, отступают и падают на землю. Сын Молнии превратился в Огея.

Так, ногами вперед, и поползли они, потом вскочили и бросились наутек. А Огей остался один. Он лежал на траве и плакал. Чувство, которое родилось в нем, было ему раньше неведомо – он еще мало жил на свете, Огей, и немногое знал в свои годы. Это было больше, чем страх перед вожаком, и важнее, чем самый жаркий костер у пещеры. Он понял, маленький Огей, что такое дружба!

…Когда между деревьями заблестела, отразив звезды, полированная кабина Машины Времени, Кольку остановил подозрительный звук. Он схватил за руку Милочку, прикрыл ей рот ладонью.

– Прислушайся.

Они замерли. И тогда в темноте раздалось отчетливое и протяжное.

– Аааа-пчхи!

Оказывается у Машины Времени все время дежурили люди хитрого Бо. Они уже чуткими ушами охотников уловили хруст веток под ногами и легкий шум раздвигаемых кустов. Они уже приготовили копья, чтобы выставить их навстречу Детям Молнии, не пустить их в Дом из Твердой Воды. Но тут Сын Молнии поднял кверху руки, и в них вспыхнула маленькая молния…

– Стреляй в них из рогатки, – крикнул Колька сестре и смело пошел к Машине, размахивая горящей веткой.

Огонь и невесть откуда сыплющиеся удары вконец напугали стражу. Она расступилась. Схватив за руку сестру, стрелой подлетел Колька к двери, нажал кнопку, и дверь распахнулась перед ними. Колька схватился за рычаги.

– Коля! Что ты делаешь, Коля? – закричала Милочка. – Не спеши. Разберись что к чему… Не трогай, не трогай!.. Но Колька изо всей силы отвел рычаги до отказа влево.

Снова замелькали экраны, застучал метроном, как большое искусственное сердце. Расплылась за окном чья-то прильнувшая к стеклу физиономия, понеслись бешено и неразборчиво смутные видения. И наступила темнота.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ КОЛЬКА ОБРЕТАЕТ КРЫЛЬЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой мальчишки остаются мальчишками, а Вилю запрещается выполнять домашнее задание.

Очнулись они на просторной площади удивительного полупрозрачного, похожего на призрак города. От площади в разные стороны расходились восемь широченных проспектов, застроенных высокими ромбовидными, кубическими, округлыми зданиями из алюминия, стекла, бетона, цветных полированных блоков. Дома были облицованы ярчайших раскрасок керамическими плитами, мозаичными картинами из цветных камней был украшен каждый глухой торец строения. Особенно поражали высокие башни, похожие на окаменевшие деревья – центр их представлял из себя стометровый ствол, а на расходящихся в стороны ветвях-этажах были подвешены… домики. Каменные, деревянные, пластмассовые, они напоминали дачный поселок, оторванный ветром от земли и в живописном беспорядке брошенный на крону гигантского сказочного дуба. Да и вообще город, в который попали Колька Спиридонов и его сестра Милочка, ничуть не напоминал родного и снова ставшего недосягаемым Прибайкальска. Ажурные переплетения этажей как бы вырастали из радужных клумб, из кустов и деревьев, зеленым кольцом охватывающих дома. Каждый проспект был застроен по-своему, и деревья на нем росли совсем не такие, как на соседнем. На север уходила улица сосен. Высокие, одна к одной, они подняли кроны к блеклому небу, а за ними стояли дома из розового, серого, белоснежного мрамора, отделанные орнаментом из темно-серого гранита, из синего, как августовское небо, лазурита, из благородной яшмы. Между соснами и домами лежали поляны, заросшие жарками и саранками, ромашкой и гвоздикой, кукушкиными сапожками и желтыми пахучими лилиями А на юг уходила прямая линия пальм, за колоннадой которых в тени виноградных лоз, душистого жасмина и миндаля поднимались, горя на солнце, постройки из светлого легкого туфа с огромными – во всю стену – окнами, с мозаичными картинами, напоминающими искусство древнего мира.

На запад лежал дубовый проспект, на восток – березовый. На остальных четырех росли вишни, белые акации, кипарисы, напоминающие готовые к взлету зеленые ракеты, ажурные медоносные липы.

Над площадью кружилась легковая машина, несколько похожая на «Москвич», на котором ездил директор дома отдыха «Елочки». Только над ее кабиной весело крутились два пропеллера и на красном борту были выведены ясно-голубой краской две буквы: НИ. Отовсюду на площадь слетались люди, они приземлялись прямо над скамейками и, почти на лету складывая крылья, садились на эти скамейки, тут же вступая в оживленный разговор с соседями.

Налево, над строениями, возвышалась устремленная ввысь эстакада из пластмассы и нержавеющей стали, на ней висел плакат:

«ЛЮДИ ЕДИНОЙ ЗЕМЛИ, ЗАПОМНИТЕ ЭТОТ ДЕНЬ – 20 АВГУСТА 30 970 ГОДА. ПЕРВАЯ ЗЕМНАЯ РАКЕТА ДОСТИГЛА ГРАНИЦЫ НАШЕЙ ГАЛАКТИКИ!!

Итак, если верить этому плакату, наши друзья перемахнули свой двадцатый век Да как перемахнули!

Но не зря говорится: «Пуганая ворона и куста боится». Наученные горьким опытом, Колька и Милочка не торопились покинуть Машину Времени. Прежде чем открыть дверь, они решили пообстоятельней осмотреться. И тогда увидели они, что перед самой Машиной дерутся мальчишки. Это было настолько поразительно, что Милочка как раскрыла рот от удивления, так минут пятнадцать не могла его закрыть Да, все на свете меняется, и все, как говорится, течет, а вот мальчишки всегда остаются мальчишками!

Тем временем к драчунам подошли взрослые, стали им что-то растолковывать. Это уже становилось любопытным, и наши путешественники вышли из кабины.

– Да, а чего он спорит, если не знает? Закончил третий класс, а космонавтики не усвоил… Ведь он доказывает, что это – ха-ха-ха – ракета с Венеры. – Мальчишка показал на Машину Времени. – Ведь любой первоклассник знает, что ракета должна иметь идеально обтекаемую форму. А это же просто-напросто летающий остров!

– Вот что, Виль, – прервал его высокий седовласый человек в легком комбинезоне из оранжевой пластмассы. – Сегодня ты наказан: за плохое поведение я тебе запрещаю выполнять домашнее задание. А завтра в школе поговорим.

У Кольки аж дух захватило. Вот это да! Вот это наказание! Расскажи кому-нибудь – не поверят, да что там – лгуном назовут. Вот какая история!

Между тем людей на площади становилось все больше.

Раздвинулись мозаичные картины на зданиях, вспыхнули экраны, спрятанные за ними. На экранах тоже были видны толпы людей, радостных, праздничных. По очертаниям зданий можно было узнать и Лондон, и Париж, и Вашингтон – города, города, города – столицы Объединенных Стран.

Вокруг Машины Времени выросло кольцо любопытных, оно становилось все плотнее, кое-кто из самых любознательных взлетел: над прозрачной крышей кабины кружилось человек пятнадцать.

Раздался мелодичный механический голос, он как бы пропел: «Паа-пра-шу!» – и толпа расступилась. К нашим путешественникам подошла белая машина с красным крестом на дверцах – моментальная помощь. Из крыши выдвинулись вверх несколько трубок, заканчивающихся широкими круглыми сетками, казалось, будто на гибких стеблях покачиваются над машиной блестящие никелированные подсолнухи. Стебли продолжали расти, подсолнечные головы повисли теперь над Колькой, над Милочкой, над Машиной Времени, летающие над кабиной горожане с явным неудовольствием вернулись на скамейки, а из подсолнухов прозрачными фонтанчиками ударила бесцветная, не имеющая запаха жидкость. Она обволокла ребят и Машину подвижным, струящимся облачком, и растаяла. И тот час же люди бросились к брату и сестре.

Теперь Колька понял, что произошло: это – дезинфекция. На них уничтожили всех микробов и всех вирусов, чтобы они и сюда не занесли случайно гриппа или, скажем, коклюша.

В тот же миг по радио раздался резкий прерывистый сигнал, и люди начали исчезать, словно сквозь землю проваливаться.

– Вот чудеса! – удивилась Милочка.

– Никаких чудес! – услышала она глуховатый красивый голос. – Никаких чудес! Немедленно в укрытие, если хотите видеть финиш.

К ним подошел тот самый пожилой мужчина в оранжевом комбинезоне, только что так странно наказавший драчунов.

Он увел с собой ребят. Они спустились по короткой лестнице в подземный зал, стали на ковер – он двинулся и понес их по светлому невысокому коридору туда, где слышался говор толпы.

Посадочная площадка космодрома, растянувшаяся на многие километры, словно футбольное поле стадиона была окружена трибунами. От космодрома трибуны были отгорожены толстенной стеклянной перегородкой, прозрачной настолько, что ее, казалось, и вовсе нет. Более того, каждое твое движение позволяло изменить зону обзора – ты, не сходя с места, только повернув голову, мог видеть начало посадочной площадки, ее середину, ее конец, стапели с новыми ракетами, готовыми к взлету. Колька даже умудрился увидеть только что покинутую ими опустевшую восьмигранную площадь и сиротливо стоящую на ней Машину Времени. За трибунами вспыхнули экраны, жители Объединенных Стран теперь как бы собрались все вместе – их видели те, кто имел счастье попасть на космодром, а они на своих экранах в Токио и Мехико, Мельбурне и Варшаве видели все, что происходило здесь.

– Откуда вы? – спросил у Кольки человек, сидящий за пультом.

– Из Прибайкальска.

– Из дома отдыха «Елочки», – поправила брата Милочка. Человек в оранжевом комбинезоне взял карточку из эластичной плотной бумаги и напечатал на ней: «ПРИБАЙКАЛЬСК. ДОМ ОТДЫХА «ЕЛОЧКИ».

Он опустил карточку в прорезь небольшой коробки, похожей на портативный радиоприемник. На ее серой ребристой поверхности светились две зеленые буквы «УС».

– Универсальный справочник, – объяснил Виль, оказавшийся рядом.

Через секунду металлический голос ровно, без интонаций произнес:

– Дом отдыха «Елочки». Еще двадцать восемь тысяч пятьдесят два года шесть месяцев три дня тому назад небольшой курорт, расположенный недалеко от Байкала.

– Так вы из двадцатого века! – закричал Виль. – Учитель, извините меня, – виноват перед мальчиками и неправ. Это не Летающий Остров, это – Машина Времени. Прошу вас дать мне направление в лабораторию антизазнайства.

«Хо-хо!» – мысленно произнес Спиридонов.

– Направление тебе ни к чему, – улыбнулся человек в оранжевом комбинезоне. – Ты и сам все понял. Честно говоря, я очень рад. А теперь, друзья, по местам!

– Внимание, – произнес он уже другим голосом в микрофон. – До финиша ракеты, которую мы, земляне, ждем с замиранием сердца, осталось несколько минут. Звездоплаватели час назад вошли в плотные слои атмосферы. Внешняя оболочка корабля раскалилась и сгорела, поворотом рукоятки на пульте управления космодрома она была сброшена, корабль вышел из нее благополучно. Это остроумное предложение профессора Спиридонова, осуществленное впервые в истории звездоплавания, позволило космическому кораблю значительно резче тормозить в атмосфере, легко сбрасывать скорость, сберегая кабину космонавтов от перегрева.

– Поздравляю вас, граждане мира. Они приближаются. Даю разрешение на финиш!

Он надел на руки светлые перчатки, соединенные проводами с пультом управления Тотчас две металлические руки гигантского манипулятора опустились на Машину Времени. Учитель повел своими руками, будто он поднимает какой-то тяжелый предмет, и, повинуясь малейшему его движению, механические руки подняли легко и бережно Машину Времени, унесли ее на свободную зеленую поляну к поросшему багульником, окаймленному соснами Северному проспекту.

– Послушай, Виль, – наконец решился спросить Колька у нового знакомца, – а почему тебе запретили выполнять домашнее задание?

– Как почему? Меня наказали за грубость.

– Но разве это наказание? Если бы Анатолий Петрович наказывал меня так – я бы ничего не имел против.

– И ты бы отказался от такого задания?

– От какого?

– Мне поручалось облететь вокруг Земли и снять учебный фильм о растительных зонах, а теперь мне просто придется пойти в фильмотеку и посмотреть то, что сняли другие.

– Хо-хо! Вот это задание! Да я бы от такого ни в жизнь не отказался!

– Что-что? Я не понял.

– Хорошее задание, говорю… Скажи, Виль, а этот человек в оранжевом комбинезоне, он что – учитель?

– Учитель.

– А здесь что он делает? И почему он за пультом? И почему он командует всеми здесь?

– Как что делает? Ах, прости, я и забыл, что ты из прошлого. У нас каждый человек имеет несколько профессий и выполняет несколько работ, которые ему нравятся. Вот учитель, например, в школе преподает географию – он в дни молодости чуть не всю землю пешком обошел. Ему рассказывать о разных странах, о разных землях очень нравится. На ракетодроме он работает главным инженером пульта. Без него ни один экспериментальный взлет, ни одна посадка нового звездолета не производится – такой он специалист. А иногда вечерами он еще играет на УЭМ.

– Игра такая?

– Да нет, музыка – универсальный электронный мелофон. Вечером послушаем.

– Внимание! – загремело в сотнях репродукторов. – Они уже видны!

И действительно: в небе все росла и росла ослепительно яркая точка.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой с Милочкой происходят странные превращения, а сливогрушебуз набивает Кольке шишку.

Они ехали по городу на атомоходе. Шофера в машине не было – она управлялась автоматически Виль просто-напросто достал из кармана малюсенькую, размером с железнодорожный билет, пластинку из эластичной и прочной пластмассы, на ней с предельной точностью были нанесены улицы, проспекты, дома. Пластинка напоминала фотографию, сделанную с высоты птичьего полета, но так четко, что – и это самое странное-были видны даже отдельные деревья, даже узенькие переулки, шириной в два шага. Правда, для того чтобы разглядеть план города, нужно было пользоваться лупой, вмонтированной в металлический футляр. Нажмешь на кнопкум – увеличительное стекло подпрыгнет на ножке-проволочке – и смотри, пожалуйста, сколько угодно. Колька заглянул в стеклышко и увидел, что на миниатюрной карте против каждого дома видны цифры, а против улицы или площади стоят буквы. Стоит только в читающее устройство автошофера – специального прибора, ведущего атомоход по городу, – вставить карту-путеводитель, а затем на черном щитке нажать клавиши с буквами и цифрами, указывающими адрес, и счетная машина, хитро запрятанная в передней панели, проследит все возможные варианты маршрута, выберет самый короткий, самый удобный, самый безопасный.

Виль нажал две цифры, потом буквы «Ш» и «С», и машина плавно и бесшумно покатилась по улице.

Перед глазами наших путешественников проплывал такой чистый город, будто в нем только что вымыли полы. Машин на улицах было немного, горожане предпочитали небольшие расстояния преодолевать по воздуху, поэтому только и видно было, как прямо из подъезда выпархивали солидные добропорядочные горожане и летели по своим делам, а другие, видимо, уже свободные от работы, присаживались в уютных кафе на крышах, или просто так висели, ведя неторопливую беседу о том, о сем над улицей.

Въехали в новый, еще только строящийся район, здесь машины-автоматы строили дома без присутствия человека. В их читающее устройство были вложены чертежи будущих зданий, и программа, регулирующая последовательность операций. Не было вокруг заборов, гор кирпича и глины, не было видно ям, загородок, бетонных плит. К дому подходил десяток толстых и тонких разноцветных труб, и всякая масса, выходящая из одной, смешивалась по мере надобности с содержимым других труб, вспыхивал огонек, похожий на вспышки сварки, и дом рос. Машина-мозг следила, чтобы все было как полагается. И если где-то происходило случайное нарушение строительного процесса, в городском управлении архитектуры раздавался тревожный сигнал, вспыхивала у диспетчера красная лампочка, точно указывая, где именно случилась неполадка, выезжала дежурная машина, инженер осматривал стройку, устранял помеху, и все опять шло как по маслу.

Наконец атомоход остановился перед прозрачным кубом из нежно-желтой пластмассы и хрустального стекла. На фронтоне было написано:

ШКОЛА-СТУДИЯ № 2000117.

Школа стояла в саду.

Свешивались с веток мясистые странного вида плоды, неизвестные брату и сестре. Колька в восторге потряс одно дерево-просто так, шутки ради, и тотчас же оказался на земле: груша, огромная, как арбуз, и синяя, как слива, стукнула его по затылку так, что Спиридонов на ногах не устоял.

Поднимаясь с земли, Спиридонов заметил привязанную к дереву табличку: «СЛИВОГРУШЕБУЗ» – классная работа ученицы четвертого класса «Я» Людмилы Спиридоновой. Колька в недоумении потер зашибленный затылок:

– И здесь успела? Странно, мы же ни на минуту не расставались.

Он посмотрел на сестру, словно видел ее впервые, хотел что-то сказать, но промолчал.

– Мила! Мила! Вот ты где, оказывается! – раздались вдруг голоса. Из дверей школы выбежали девочки. Их было много, и все в одинакового покроя платьях, хотя и разных цветов – какой кому к лицу.

– Что же ты исчезла? – шумели они. – Мы тебя давно ждем!

– А почему ты не в форме?

– Девочки, девочки, смотрите, какое на ней платье! Красивое. Мы такого и не видели.

– Пойдем, Милочка, пойдем, нам пора лететь. Ты разве забыла?

Милочка и опомниться не успела, как девочки ее куда-то увели.

«Странно, – думал Колька, – и фрукты какие-то вывела, и подружиться со всеми успела. Когда же? Вот тебе задача…»

– А это наш опытный участок, – объяснял, между тем, гостю Виль. – Мы выводим новые сорта фруктов. Вот лимоноград, вот помидорины, вот свеклофель – специально для старинного блюда под названием «борщ». У нас его готовят по праздникам… Иногда, конечно, чепуха, получается: одна девочка скрестила перец с малиной – дала нам попробовать – ужас! Начинаешь есть-сладко, а потом так жечь начинает, словно тебе на язык уголь горячий положили. Но часто все же лучшие сорта у нас забирают на сельскохозяйственные плантации, и тогда их выращивают целые горы… Да вот Мила Спиридонова уже сколько интересных опытов поставила, она – самый талантливый растениевод в четвертом классе.

– Ничего себе фрукточки! До сих пор голова трещит!

Колька стал искать глазами сестру. И увидел ее: она стояла поодаль и разговаривала с учителем. Правда, успела она уже переодеться и даже прическу другую сделала. Ох эти девчонки! Только бы им платьице новое нацепить!

Пушистые волосы Милочки были схвачены легким золотистым обручем, платье, такое же, как у девочек, снующих по аллеям сада; из легкой, спокойного тона голубой ткани, удобного и красивого покроя.

– Что за чудеса! – только и мог сказать Колька. – Ты где это вырядилась?! – дернул он сестру за рукав.

– Мальчик, у нас не принято так обращаться с девочками.

– Что значит не принято? Ты что, того?… – Колька похлопал себя по лбу.

– А вот так. Не принято и все. В книгах пишут, что когда то жили на свете дикие люди по имени «хулиганы». Они дергали девочек за косы, обливали чернилами парты, ломали деревья. Но ведь с тех пор прошло много тысяч лет.

– Что с тобой, Милочка? Миленькая сестреночка, не заболела ли ты? – И Колька пощупал ее лоб.

– Что вы, что вы? Я совершенно здорова.

– А платье где взяла?

– Как где? В гардеробе школы. Ты что, разве не знаешь где переодеваются?

– Когда же ты успела, если ты только что была со мной на площади, потом ехала рядышком в атомоходе, потом смотрела этот самый сливогруше… эту, значит, петрушку?..

К ним подошел учитель. Он был уже не в оранжевом комбинезоне, а в удобном светло-зеленом костюме. Колька заметил, что в этом городе вообще любят светлые тона. Он тронул учителя за локоть и, показав на Милочку, сделал выразительный жест: дескать, не помешалась ли?

Милочка подошла к учителю с другой стороны и, что-то сказав шепотом, сделала точно такой жест, указывая на Спиридонова.

– Ничего не понимаю, – развел руками учитель. – Да, кстати, где твоя сестра?

– Да вот же она! – закричал Колька, чувствуя себя и в самом деле обалделым.

– Вот же она стоит! – И он указал на Милочку.

– Я? – удивилась она. – А я до этой минуты и не знала, что у меня есть брат.

Учитель пристально посмотрел на девочку, улыбнулся и положил руку на плечо Спиридонову:

– Ты разве еще не понял, в чем дело?

– Нет, – сказал тот, потирая затылок. – Ума не приложу!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой появляются двойники, а учительница приходит в недоумение

Милочка летела на легких крылышках вместе с четвертым классом. Сперва она плохо владела крыльями, болтыхалась в небе, кувыркалась, а главное, просто боялась оторваться от земли.

– Ну, смелее же, смелее, – подбадривали ее новые подруги.

– Что с тобой сегодня? Ты какая-то не такая.

– И вовсе самая обыкновенная. Просто я никогда еще не летала…

– Ах, не летала!.. Может, тебя поучить?

– Очень прошу… А то у меня не получается.

– Ну и умеешь ты притворяться! Ладно уж, давай поучим! Ты не махай крыльями сильно, ты просто сосредоточенно подумай: «Хочу лететь вместе с девочками. Куда они – туда и я». Они опустились на лужайку.

– Девочки, вы помните задание? – спросила учительница, собрав их в кружок.

– Помним! – зашумели все и разбрелись по лесу.

Милочка осталась стоять на поляне.

– А ты что стоишь, Спиридонова? – подошла к ней учительница – невысокая полная темноволосая девушка со смуглым лицом и большими блестящими черными глазами.

– А я не знаю, какое задание…

– Разве ты вчера не была на уроке?

– Вчера?.. Вчера мы с Колей были у первобытных…

Учительница разволновалась:

– Что с тобой. Милочка? Ты больна?

– Нет, я здорова.

– Почему же ты говоришь неправду?

– Я говорю правду. Правду! Вчера я была у первобытных, лечила их от гриппа, и мы от них еле-еле убежали. Если бы не Огей – мы бы пропали.

И тут учительница обратила внимание, что платье у девочки совсем не такое, как носят теперь, и прическа не похожа на прически других девочек.

– Постой, постой… Я, кажется, начинаю понимать, в чем дело!..

В тот же миг раздался тонкий мелодичный звон. Учительница нажала кнопочку на ручных часах – открылся миниатюрный приемник.

– Я вас слушаю.

– Это Марина Светова? – послышался голос учителя.

– Да.

– Очень прошу тебя вместе с классом вернуться к школе. Случилось забавное происшествие.

Через несколько минут стайка девочек приземлилась у опытного чудо-сада.

– Так ты все еще не догадался, в чем дело? – спросил учитель у Спиридонова, захлопывая крышку часо-приемника. – Сейчас все поймешь… Раз, два, три!

От стайки четвероклассников отделилась девочка и бросилась к Спиридонову:

– Коля! Колечка! Как я сейчас лете… – и осеклась. Рядом с Колей стояла вторая Милочка, как две капли воды похожая на нее.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой Колька и Милочка узнают о своих предках и потомках.

Высокие гости из двадцатого века знакомились со школой. В четвертом классе шел урок космонавтики.

Марина Светова рассказывала о планетах и звездах солнечной системы, а экран, заменяющий в классе доску, оживал. Ребята видели первый виток, сделанный вокруг Земли человеком, чье имя первым вписано на памятнике покорителям космоса – Юрий Гагарин. Они видели, как приземлился в Москве самолет и по красной ковровой дорожке четко и спокойно прошел этот человек, первым заглянувший в глаза вечности. Вместе с Германом Титовым ребята пережили семнадцать космических зорь, полюбили красивую мужественную Чайку – Валентину Терешкову, первую женщину-космонавта Земли. Они видели полеты в дальний космос русских и американцев, и космонавтов других стран, колонии землян на Луне, на Венере…

– Все это – история, – сказала учительница Марина Светова. – А теперь вернемся в наши дни. – Она нажала кнопку на учительском столе, скорее напоминавшем пульт управления, чем привычное сооружение на четырех ножках, киноаппарат ушел в нишу, вместо него выехал миниатюрный телевизор, полоска света ударила в экран, и перед глазами школьников возник Марс. Круглое оранжевое пятнышко посреди экрана. Оно все приближалось, все вырастало и вот уже заняло весь экран, но не переставало увеличиваться. Космическое телевидение вело очередной урок о Вселенной. Заранее была известна программа, но каждый учитель в то же время мог использовать ее так, как ему было удобно и необходимо, мог вступать также в непосредственную связь с планетами и Летающими Городами. Именно поэтому обычный учительский стол был заменен в классе пультом со многими приборами, рычагами, рукоятками, кнопками настройки, пуска и выключения.

Голубовато-зеленые пятна расплылись, приблизились и стали голубыми низкорослыми кустами, прижатыми к желтой бугристой почве. Стало слышно, как беснуется над планетой ветер, на экране возникли столбы рыжей пыли, скрученной в смерчевые жгуты.

Среди кустов, листья которых варьировали все оттенки от синего до серовато-зеленого цветов, ютилась колония землян – ломики из сверхпрочного материала, недавно синтезированного из новых химических веществ, найденных космонавтами на дальних планетах. Сатурнель – так назвали новый металл – не пропускал космических лучей, губительными потоками рвущихся из космического пространства, он не был подвержен влиянию атмосферы другой планеты, он не ржавел и был равнодушен к действию самых сильных кислот и щелочей.

Домики походили на большие белые коконы с цветными точками иллюминаторов.

Из одного такого кокона вышли люди в скафандрах, ведь, как известно даже первокласснику, воздух на Марсе хоть и есть, но он очень разрежен, как у нас на высоте двадцати тысяч метров, и содержание кислорода в нем мизерное. Вот и, приходится запасать кислород в специальных баллонах из прозрачной, упругой, как резина, и крепкой, как сталь, пленки.

Ребята разговаривали с космонавтами и учеными, задавали им вопросы.

– Смотрите! Смотрите! Милочкин папа! – заволновались четвероклассники. На экране появился космонавт, и Колька чуть не закричал:

«Папа!», но вовремя спохватился, памятуя, какой конфуз уже был у него с двумя Милочками. А космонавт и впрямь был точной копией, двойником Петра Васильевича Спиридонова.

– А у нас теперь две Милочки! – закричали ему ребята. И верно, перед экраном встали две одинаковые девочки.

– Интересно! – изумился космонавт. – Откуда же вторая?

– Она из двадцатого века! – сказала Милочка-дочка.

– Да, мы с Колькой – это мой брат – из двадцатого века. Из Прибайкальска мы.

– Из Прибайкальска? Вот интересно! Там жили наши далекие предки. Профессор многих наук Николай Тимофеевич Спиридонов. Интереснейший человек был, гениальный, хотя и со странностями. У нас дома есть фотокопия его дневника. Когда в Прибайкальске во второй половине вашего века сносили старинные деревянные дома, дневник этот нашли в тайничке. Одно из бревен дома было выдолблено, в нем устроено дупло, сверху закрытое так ловко, что бревно казалось целым. Обязательно прочитайте. А потом там, в вашем Прибайкальске, жил кандидат технических наук Петр Васильевич Спиридонов. Он оставил замечательные расчеты по ракетостроению. Только рано умер.

– Почему умер? Он ведь несколько дней назад был живым! – заплакала Милочка.

– Не плачь, девочка. Он и сейчас жив в вашем двадцатом веке. Но ведь у нас сейчас 20 августа 30 970 года. Разве может человек прожить тридцать тысяч лет? Из какого года вы к нам прикатили?

– Из тысяча девятьсот семидесятого.

– Ну так что же ты волнуешься? Когда ты вернешься в свой двадцатый век, ты увидишь отца своего живым и здоровом. Вот и передай ему, что его чертежи и расчеты очень пригодились нам на Марсе.

– Ура! – закричали все.

– Ура! – ответили космонавты на Марсе.

…Перейдя в следующий класс, Колька и Милочка попали на урок танца. Грациозно кружились мальчики и девочки, одетые в легкие одежды. Это был особый спортивный танец, он был похож на вольные упражнения гимнастов.

– Когда вы танцуете его, – сказал учитель, – все мускулы вашего тела получают нагрузку, стало быть – развиваются. Но усталости вы не почувствуете, наоборот – тело станет как бы легче, голова – светлее, уйдет накопленная в первой половине дня усталость, ваши силы обновятся.

Потом все окружили учителя, который вместе с Вилем водил гостей по школе, и попросили его подойти к инструменту. Он сел перед продолговатым ящиком, узким и плоским. Его верхняя панель была покрыта мягкой упругой пластмассой, пересеченной белыми, красными, желтыми, зелеными, синими и оранжевыми линиями. Это и был универсальный электронный мелофон, сокращенно – УЭМ.

Пригладив седые волосы, учитель задумчиво прикоснулся к переплетениям линий, и чистый, удивительно певучий, как человеческий голос, звук наполнил зал.

И хотя никто не произнес ни слова, Милочке казалось, что кто-то рассказывает ей сказку…

…Это было давно-давно. Сотни раз с тех пор отцветали деревья. А, может быть, тысячи… И самый первый человек садился в ракету, чтобы улететь не на Луну, не на Марс, а еще дальше, выше… К звездам, к золотым точкам, мерцающим так далеко.

Юноша стоял у стапелей, на бетонной площадке, и лицо его было просветленным. А девушка протянула ему цветок и сказала:

– Сбереги его там, в трудном пути. – Это – бессмертник. Он – частица меня. Он – частица твоей Земли, на которую ты вернешься. Обязательно вернешься…

И грянул стартовый гром, и молния вырвалась из дюз, и пронзила синеву безмятежного неба ракета… И ушла, навеки ушла. К звездам, к золотым точкам, мерцающим так далеко…

Когда приходило отчаяние от одиночества, от многолетних скитаний наедине с собой, юноша брал цветок бессмертника из прозрачного пенала, прикасался к жестковатым, упругим лепесткам его. И цветок словно бы стряхивал с себя оцепенение, становился прекрасной девушкой,ее улыбкой, ее голосом:

– Я – частица твоей любимой, я – частица твоей Земли, на которую ты вернешься. Обязательно вернешься…

Музыка вдруг оборвалась, а вместе с ней оборвалась сказка.

Лицо учителя было грустным.

– Вот и все… – сказал он.

– А юноша вернулся? – спросила Милочка.

– Какой юноша?

– Ну, тот, что улетел к звездам, к золотым точкам?..

– Да… да, – растерянно ответил учитель.

– А эта статуя, которую сделал Художник, оживет? – спросил Виль.

– Да… да… – задумчиво покачивая головой, сказал учитель. – Видите ли, дети… Каждый из вас видел свою сказку, они все разные, но, скажу вам по секрету, у них есть одно общее.

– А что общее-то? – спросил Колька, которому представился, пока учитель играл, деревянный дом в Прибайкальске, старый ученый, профессор многих наук Николай Тимофеевич Спиридонов прячущий в потаенное место свой дневник. А кругом стояли полицейские, готовые ворваться в дом, но их не пускала, завалив всяким хламом дверь, подперев ее старой деревянной кроватью, дочь хозяина дома, очень любившая профессора…

– Что общее? – переспросил учитель. – А самое главное у всех ваших сказок – счастливый конец… Да, кстати: а что умеют наши гости? Ты, Коля, не споешь ли нам песенку двадцатого века?

– Не… Мне медведь на ухо наступил. Как начну петь – пожарные машины приезжают, думают, что тревога, пожар… Лучше пусть сестренка споет. У нее получится.

– Милочка! Милочка! – закричали все. – Спой, пожалуйста! Мы очень рады будем услышать старинные песни!

Милочка не стала ломаться, она вышла вперед и сказала:

– Только я вам спою не старинную песенку, а самую новую, свою.

Нога в надежном стремени лихого рысака: Летит Машина Времени – сквозь годы и века. Девчоночка упрямая на сказочном коне. А где-то папа с мамою скучают обо мне. Вы так, мои родители, заботливы всегда! Со мною не хотите ли в грядущие года? Дела забудьте временно, скажите им. «Пока!» Летит Машина Времени сквозь годы и века!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой робот учится вести себя в обществе, а Колька некстати засыпает.

В соседнем корпусе, куда вошли Колька и его новый приятель Виль, шел урок труда.

Поперек зала стояли длинные, покрытые белоснежным пластиком столы. А на каждом из них – буквально чудеса творились. Рыжеволосый шестиклассник собирал электрическую собаку. Он допаял последний проводничок, вставил и закрепил в клеммах батарейку, и собака вдруг запрыгала, завертела хвостом и заливисто залаяла.

Большая группа ребят монтировала миниатюрные радиостанции, такие же, как у Марины Световой и учителя. Они стояли у конвейера, каждый выполнял только одну операцию – схема была сложна и дела хватало всем.

– А на следующем уроке они поменяются местами. И так, пока все не освоят весь процесс: сперва изготовления деталей, потом сборки, потом окончательной регулировки, – сказал Виль.

У конца конвейера, где шла наладка микрорадиостанций, ребята переговаривались с соседними школами, с теми, где сейчас тоже был урок труда.

– Они что, то же самое делают?

– Нет. У них другие схемы и другое назначение передатчиков и приемников.

На большом белом столе посреди зала шестиклассники собирали робота. Он был почти готов. Оставалось допаять несколько проводничков, проверить схему, придумать и вставить в читающее устройство программу.

Кольке, как почетному гостю из древних веков, было предложено дать первое задание роботу. Для этого на карточке из плотного эластичного картона требовалось на специальной машинке напечатать некоторые правила поведения, чтобы электропамять робота их запомнила.

Колька сел за машинку, стал перепечатывать правила с бумажки, на которой было записано несколько параграфов и стоял заголовок: «Как вести себя в обществе».

Карточку вставили в прорезь, и после секундного замешательства робот стал творить что-то невообразимое: он лег на пол, сложил руки по швам и покатился из одного конца зала в другой.

Все шестиклассники забыли об уроке,о своих делах и сбежались подивиться на шуточки электрического человека, а робот увидел низенькую тележку, служащую для того, чтобы к столам-верстакам подвозить материалы, вскочил на нее и поехал, отталкиваясь от пола руками.

Когда он начал привязывать к ноге конец шпагата из клубка, лежащего на столе, ребята успели нажать кнопку на спине робота, и он замер в комической неестественной позе.

– Что-то не так, – сказал Виль. – Нужно проверить схему.

– Да, не получилось, – подтвердили ребята.

Они вынули карточку, взглянули на нее, расхохотались и передали ее Вилю. В первой строке ее было написано:

«Как везти себя в обществе».

Спиридонов покраснел до самой макушки и вспомнил тот злополучный день, когда старый учитель Анатолий Петрович поставил ему незаслуженную тройку и сказал: «Ладно, товарищ Спиридонов, краса и гордость нашего класса, ставлю тебе, так и быть, тройку. За храбрость. Храбро плаваешь в незнакомой стихии». Да, «стихия» снова подвела Спиридонова

– Друзья, – попытался скрыть общее смущение Виль, – а что если смонтировать дополнительный контур и обойтись без письменных программ?

– Я сейчас сделаю расчеты, – предложил кто-то из шестиклассников. – Сначала он сможет воспринимать чьи-то мысли, а потом и сам научится действовать. Мы уже монтировали такого на Технической Станции из набора деталей «Электронноконструктор». И вот робот готов окончательно.

И снова Кольке, как гостю, было предоставлено право первому испробовать работу электрочеловека, Колька Спиридонов сел в кабину, надел на голову металлическое кольцо, попытался сосредоточиться… Видимо, усилия его были столь явственно видны, что юный конструктор крикнул Спиридонову:

– Зажмурь глаза, так легче думать.

И Колька закрыл глаза и стал думать. Робот сидел напротив. Он тоже закрыл глаза и лицо его стало грустным.

Признаться по совести, Колька смертельно устал. Ночью он спасался от вожака и его компании, летел сквозь века, встречал звездолетчиков 30 970 года, знакомился с городом, со школой… И едва он закрыл глаза, как выплыли из сумрака лесного огоньки дома отдыха «Елочки», какие-то люди спешили в тайгу, они волокли на плечах Кольку и Милочку, бросили их в подвал старого мраморного, разрушенного взрывом дома. И один, в серой непроницаемой маске, похожий на робота, написал на стене: «Фантомас!»

Потом Фантомас-робот гнался за Колькой по улицам Прибайкальска, стрелял из автомата по окнам, ехал верхом на паровозе, нырял с высокой скалы в Байкал, но Спиридонов был парень не промах. Он тоже прыгал, тоже стрелял – только почему-то из рогатки, кружил над Фантомасом на вертолете, который размахивал крылышками, и вообще, вел себя не как вертолет, а как птица с корпусом самолета, с винтами летающего вагона, с головой сыщика Жюва. Поэтому не было ничего удивительного, что, пролетая над Фантомасом, вертолет испуганным голосом вопил: «Ку-ку!»

Спиридонов спал.

– УУУУУУУ! – беспокойно рычал робот, ерзая на своем месте, – ууууу! – он явно рвался что-то делать, куда-то бежать.

– Все! Пять минут прошло! – закричал Виль. – Коля! Выходи!.. Э, ребята, да он уснул!

– Замаялся парнишка, устал. Шутка сказать – из каменного века да прямо к нам. Скажешь – и то голова кружится, – заговорили ребята.

Колька проснулся, вышел из кабины и тот час же… оказался на полу – сильным ударом робот сбил его с ног.

Затем электрический человек обыскал лежащего и даже не думающего подниматься испуганного Спиридонова, вытащил у него из кармана рогатку и произнес отчетливым, жутковатым механическим голосом:

– Ха-Ха-Ха!..

Никто и оглянуться не успел, как робот, ликуя, выскочил из помещения в коридор, распугал девочек и стал с методичностью машины вышибать из рогатки окна – стекло за стеклом. За ним, лая и визжа, выскочила следом электрособака, но робот отбросил ее пинком и ухмыльнулся:

– Ха-Ха-Ха!..

– Хулиган! – закричала Милочка.

– Ха-ха-ха! – ответил робот. – Берегись, крошка, Фантомас таких оскорблений не прощает.

Он вышел на улицу, сел в атомоход, на котором приехали в школу Колька и Милочка, достал из ящичка первую попавшуюся карточку, нажал, не глядя, цифры и буквы, машина тронулась и вскоре исчезла из виду.

– Ну и наделает же он бед! – вздохнув, сказала Милочка.

Колька от стыда готов был провалиться сквозь землю, хотя и понимал, что он тут почти ни при чем. Ну заснул. Но человек же не может нести ответственность за то, что ему снится!

Взволнованные школьники бросились в учительскую.

– В чем дело, дети? – спросила их пожилая добродушная дама-директор школы-студии. – Чем вы так взволнованы?

– Робот… Фантомас… Он убежал…

– А если поспокойнее и пояснее?..

Виль рассказал подробно о том, что произошло на уроке труда, директор сказала «Ах-ах!» и улыбнулась:

– Неужто мы все вместе – вон сколько голов! – не придумаем чего-нибудь? Никогда не поверю. Нужно только проследить за ним и предупредить население… Да вы заходите.

Ребята вошли в просторный кабинет директора, расселись.

– Сейчас мы вызовем БКЗИЗ.

– Это Бюро контроля за исполнением законов, – пояснил Кольке Виль. О любом из ряда вон выходящем случае их ставят в известность.

Директриса переговорила с Бюро при помощи такого же миниатюрного приборчика, вмонтированного в часы, договорилась, что контрольная служба проследит за новоявленным Фантомасом и будет ставить ее обо всем в известность.

Через несколько минут прозвучал сигнал вызова, и ровный металлический голос контрольного прибора произнес:

Четырнадцать часов двадцать семь минут. Машина шифр 218-17 миновала Кольцевой проспект. Судя по тому, как она петляет, можно предположить, что ее владелец нажимает кнопки управления безо всякого смысла. На перекрестке Кольцевого проспекта с Северным машина 218-17 чуть не налетела на атомоход сферы очистки. Только антиаварийное устройство спасло водителя от гибели. На следующем углу он остановил машину, озираясь, погрузил в нее хрустальную мусоро-приемную урну, а на том месте, где стояла урна, написал «Фантомас». Сейчас атомоход 218-17 движется по Кольцевому проспекту в сторону Восточного проспекта.

Радиоголос замолчал, и директриса обратилась к мальчикам:

– Что будем делать?

– Нужно его догнать, задержать и отключить питание. А потом привезти сюда и размонтировать, – сказал Виль.

– Ура! Я придумал! – закричал Спиридонов. – Надо найти книгу о законах и пусть он их прочитает и запомнит.

– Это правильно, – сказала директриса. – Но в наших нынешних законах ничего не говорится о хулиганстве – у нас его просто-напросто нет!

– Тогда надо найти в библиотеке старинный, то есть… ну из нашего времени… как он называется… Да, уголовный кодекс.

Вновь включилась радиоинформация:

Четырнадцать часов тридцать две минуты. Машина 218-17 остановилась в трехстах метрах от Восточного проспекта. Ее водитель нажал на все кнопки управления одновременно, вывел автоматику из строя. «Затем он написал на кузове машины «Фантомас» и вошел в магазин для детей. Четырнадцать часов тридцать девять минут. Робот – «Фантомас» вышел из магазина. Он надел женское платье, туфли с меховой опушкой и маску поросенка. Идет по улице и все время произносит: ку-ку!

Между тем Виль с еще двумя мальчиками слетали в центральную библиотеку и вскоре вернулись с небольшой в желтом бумажном переплете книгой. Издана она была в древнем двадцатом веке и называлась «Уголовный кодекс». Директриса пролистала книгу, с большим удивлением останавливаясь на статьях закона, о которых в их дальнем-далеке уже никто и представления не имел, и отметила одну из них:

– Вот, – сказала она. – Страница восемьдесят четыре, статья двести шесть: «Хулиганство, то есть умышленные действия, грубо нарушающие общественный порядок и выражающие явное неуважение к обществу…»

…А Фантомас шел по улице, размахивая дамской сумочкой, и, догнав какую-нибудь зазевавшуюся старушку или задумавшегося, озабоченного горожанина, наклонялся к самому уху бедняги и произносил раскатистым басом:

– Ха-ха-ха! Фантомас таких обид не прощает! Ку-ку!

Он и не заметил, как подъехала машина и из нее высыпали мальчишки. Только когда один из них схватил его за руку и закричал: «Стой!», робот вырвал резким движением руку и пустился наутек.

Мальчишки потеряли его из виду. Виль включил микрорадиостанцию и снова услышал сигнал контрольной службы:

Пятнадцать часов четыре минуты. Он вошел в дверь дома 1364 по Восточному проспекту.

Шестиклассники перелетели через крышу, валяющееся там платье служило подтверждением точности сведений службы наблюдения. Они остановились у входа в подъезд и стали ждать, пока по их сигналу подойдет остановленная на Кольцевом проспекте машина. Затем они вбежали в подъезд, оставив Виля и Кольку дежурить у выхода. Вскоре на лестнице раздался грохот: оказывается, ребята поднялись в лифте на самый верхний этаж и оттуда стали спускаться, робот, заметив погоню, громыхая по ступенькам тяжелыми подошвами, ринулся вниз. Колька успел подставить ему подножку, робот упал, Виль, воспользовавшись этим, вставил в прижимную рамку читающего устройства «Уголовный кодекс», открытый на странице 84.

Робот продолжал лежать, что-то внутри его бурчало: у-у-у! Наконец он сел. Ребята насторожились, но он успокоил своих стражников:

– Не бойтесь, я не убегу. Затем он вынул из читающего устройства кодекс, стал его перелистывать

– Боже мой! – воскликнул он, откладывая книгу. – Какой букет разнообразнейших преступлений! – потом вздохнул и добавил: – Зато какая ответственность! Все ясно: статья 206 – хулиганство, статья 211 – нарушение правил безопасности движения и эксплуатации автотранспорта, статья 89 – хищение государственного или общественного имущества. И это все – за тридцать минут жизни?! Ребята, честное слово я больше не буду! Ну, может быть, остановитесь на пятнадцати сутках, а? Я же никакой не Фантомас, я просто невинное дитя – ведь полчаса назад я только родился! А, ребята?..

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, в которой снова появляется знаменитый Колькин шнурок.

Длинный день в конце концов закончился, Колька и Виль укладываются спать. Колька достал из кармана брюк шнурок, со вздохом намотал его на палец снял черное колечко, сунул в карман пижамы – точно такой же, как у Виля: сегодня ему выдали полную школьную форму.

– А зачем тебе шнурок? – удивляется Виль.

– Как зачем? Он же заветный!

– А что такое «заветный»?

– Значит, особенный. Он меня спас.

– Вот как?!

– Понимаешь, дело такое произошло…

Вы помните, как рассказывал Колька первобытным ребятишкам несколько дней назад историю с барсом? Тогда вы не удивитесь, что и этот его рассказ будет настолько же правдивым…

…Связанный по рукам и ногам Колька стоит перед вожаком племени, Тот делает грозный жест – понятно, что грозит он пленнику смертью, если тот не выполнит приказа.

Кольку развязывают, и он, грустно понурив голову, уходит в лес. Деревья сочувственно кивают ему, медведи, первобытные пещерные медведи, в задумчивости провожают его полными скорби глазами.

Спиридонов подходит к дереву, а на нем надпись:

ПРЯМО ПОЙДЕШЬ – К МАМОНТУ В ПАСТЬ ПОПАДЕШЬ.

НАЛЕВО ПОЙДЕШЬ – К МАМОНТУ В ПАСТЬ ПОПАДЕШЬ, НАПРАВО ПОЙДЕШЬ – К МАМОНТУ В ПАСТЬ ПОПАДЕШЬ.

КУДА НИ ПОЙДЕШЬ – ВСЕ РАВНО ПРОПАДЕШЬ!

А ниже нарисован череп и две скрещенные кости, как на трансформаторных будках. Даже надпись такая же:

НЕ ПРИКАСАТЬСЯ, СМЕРТЕЛЬНО!

Колька пытается вернуться, но из-за деревьев наставили на него копья телохранители главаря.

А, была не была! Колька входит во владения мамонта.

Далекий рев. Вот он все ближе, и от страшного крика осыпаются листья с деревьев. Мамонт вырывается из засады, бросается на храбреца. Колька отступает. Зверь вот-вот прижмет его к дереву. Мамонт готов к прыжку. Но Колька внезапно наступает себе на шнурок, падает, мамонт с разбегу проносится мимо. Так повторяется еще раз, и еще, и еще, пока Кольке не приходит идея: увертываясь от зверя, он связывает два своих длиннющих шнурка в один, один конец прикрепляет к ботинку, снятому с ноги, а другой – к дереву. И когда мамонт приближается, Спиридонов швыряет в него ботинком. Зверь глотает ботинок и оказывается привязанным к дереву.

Промаявшись до утра, усталый зверь обессилено падает на землю. Колька ведет его на шнурке через весь лес.

Деревья приветливо машут ему ветвями, наклоняются, чтобы разглядеть смельчака, пещерные медведи радостно скалят зубы. Потрясенные первобытные падают ниц.

Приближенные докладывают обо всем главарю. Тот в испуге хватает атрибуты своей власти – тигровую шкуру и толстенную палицу-кость – и скрывается в кустах.

А Колька едет на мамонте верхом. Он останавливается у дерева, где написано:

НЕ ПРИКАСАТЬСЯ, СМЕРТЕЛЬНО!

и ниже черепа и перекрещенных костей, ниже надписи этой чертит карандашом:

ДА НУ?

– Скажи, Коля, – спросил Виль, – а тебя в школе никогда не называли Мюнхгаузеном?

– Нет, а что?

– Да, видишь ли, мамонт-то животное травоядное…

– А все равно страшно…

– Конечно, такую махину увидишь – испугаешься. Просто ты все интересно придумываешь, хоть и неправда, а интересно.

– Хочешь, я подарю тебе шнурок? Заветный? На память?

А Милочка в ту ночь спала плохо. Она ворочалась и стонала во сне. Дежурный робот-автомат нажал кнопку тревоги, и в школьную спальню вошел обеспокоенный учитель. Он поставил на стол ящичек, похожий на плоский телевизор, поднес к голове девочки тонкую ниточку антенны.

На экране поплыли смутные очертания пейзажей и предметов. Потом возник лес, дом отдыха «Елочки», встревоженные лица папы Спиридонова, мамы. Ночной побег. Огей, поющий свою песенку, он же мечущийся в бреду, охота на мамонта, погоня…

– Да, – сказал учитель. – Такие переживания и взрослый бы не всякий выдержал. Надо вернуть их в двадцатый век. Пусть это случится послезавтра, в День Детей.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, в которой приводятся страницы из дневника профессора многих наук.

Утром Милочка – вторая девочка из будущего, принесла круглую сиреневую коробочку. В ней, свернутая в рулон, лежала пленка.

– Это тебе, – протянула подарок девочка.

– А что там такое? – спросил Колька.

– Дневник профессора многих наук Николая Тимофеевича Спиридонова.

Можно представить волнение брата и сестры: сейчас они узнают о своем прадедушке то, чего даже не знает еще ни их отец Петр Васильевич Спиридонов, ни мама, вообще никто в Прибайкальске, а главное, – им откроется секрет Машины Времени, и, может быть, они узнают, наконец, как им вернуться домой.

Виль достал из шкафа микрослуховой аппарат, вставил в него пленку. Аппарат имел удивительную особенность: по почерку он мог восстанавливать голос человека. Если же на пленку была снята не рукопись, а книга, он читал ее приятным ровным тоном автомата.

Щелкнул выключатель. Послышался негромкий высокий голос. Человек говорил, нажимая на «О», что выдавало в нем волжанина.

«…Сегодня опять у меня был обыск. А все козни проклятого ресторатора. Забыть не может, как я выиграл у него сто рублей. Сам-то глупец: задумал похвастаться, время остановил, выкомаривал. А перед кем, извольте спросить?

…12 июня 1898 года.

Снова пришлось вернуться из тайги, с моего заветного местечка на Кынгырге. Какие здесь великолепные места! Не в Крым, не на Кавказ могло бы человечество возить свои немощи, да здесь пока пусто, безлюдно, разве бурят-охотник случайно забредет сюда, гоняясь за баргузинским соболем. Шумят сероводородные источники – аршаны, бьется река Кынгырга в мраморном ложе, и тайга, тайга… Машина Времени уже работает. Боже мой, как это великолепно – отравляться в плавание по океанам веков. Вчера побывал в Прибайкальске прошлого века. Еще целы были крепостные башни, сложенные из крепких лиственничных стволов. Грязь на улицах неимоверная.

Хоронили Григория Шелехова. Собрался весь город. Плакала безутешная вдова, молодая еще совсем женщина. Горожане разговаривали меж собой негромко, скорбно, рассказывали о его напористом характере, о небывалых подвигах, о предприимчивости. У него открытое широкое лицо и руки мужика. Неужели это тот самый человек, что покорил моря, изведал радости первооткрытий и горечь неудач?

Сибирь хоронила большого человека, столько сделавшего для славы России, открывшего и заселившего Аляску, построившего там форты, укрепленные крепости, города…

Только один я в небольшом этом городе, городе купцов и ремесленников, только один я во всей огромной России и необъятном мире знал, чем закончатся победы Григория Шелехова потом, через десятилетия после его смерти. Я знал, что многие его труды, все нелегкие тысячи километров, которые проплыл он на парусниках и прошел пешком, открытия, которые подарил он родной стране, будут зачеркнуты одним росчерком пера. За пустяковую сумму русские цари продадут Аляску Соединенным Штатам Америки.

Я шел в похоронной процессии, все с удивлением рассматривали мой современный костюм, почитая меня за иностранца, я шел и думал: как хорошо, что человек не может заглянуть вперед, не может пережить свою смерть, чтобы увидеть потом такой печальный итог трудов своих.

Машина моя, к сожалению, работает несовершенно – плохо, архиплохо. Пока я могу уходить в прошлое, да и то на один век, не больше. Вот и пришлось мне вернуться в Прибайкальск, дабы найти кое-что столь мне необходимое.

15 июля 1898 года, 2 часа пополудни и…

У меня все время такое ощущение, что за мной кто-то следит. Хозяин ресторана «Крит», толстая подлая свинья, донес, должно быть, на меня в полицейскую управу. Чего только он, видимо, не написал в доносе своем, как не размалевал меня. И вот теперь обыски тайные, слежка… Хорошо, если здесь, в городе, только. А если и там?

21 июня 1898 года.

Наконец я снова в своем затишье. Дела идут на лад. Машина моя начинает меня слушаться. Вчера, правда, сдал почему-то обратно-временный ход, и я едва вернулся из мезозойской эры: вероятно, многовато хватил – сорок миллионов лет! Это после одного века-то!

Да, чуть не стал я пищей всяких там «завров»! Зато теперь воспоминаний хватит на всю жизнь. …Я видел океан. Он плескался там, где стоит теперь деревянный Прибайкальск, покоящийся на семи холмах, как Москва… Берега древнего моря поросли папоротником в человечий рост. Кущи высоких деревьев с острыми тонкими листьями, похожими на расплюснутые елочные иголки, шумели под сильным ветром. И слышались глухие удары – это падали на землю гигантские, пахнущие смолой шишки. И тотчас же вслед за ударом по высокой мягкой траве проходила дрожь и выползало чудовище с плоской зубастой головой, набрасывалось на шишку – и только хруст стоял вокруг.

Над кустами, увешанными блестящими капельками росы, над верхушками деревьев носились первоптицы – ученые в наши дни называют их археоптерикс, по-гречески. Но вдруг все смолкло. Притаились хищные, метровой длины ящеры, злые, как тысяча полицейских. Птицы притаились между ветвей. Над лесом пронеслась гигантская тень, будто огромная летучая мышь закрыла солнце. Вот это был ужас – кем-то рассерженный птеродон, летающий ящер, бросился на землю поблизости от меня. Я едва успел отскочить в сторону, спрятаться за непробиваемое стекло своей Машины. Отсюда я смог подробнее рассмотреть чудовище. У него были клинообразные зеленовато-коричневые крылья, каждое метра три-четыре длиной. Плоская голова с усеянной крепкими зубами пастью была похожа на невероятных размеров раскрытый медицинский пинцет. Голова заканчивалась заостренным рогом. тоже плоским, словно расплющенным. Зло уставились на меня красные немигающие глаза. Две тонкие лапы с пальцами без перепонок были нелепо скрючены под животом.

Вот бы нашим провинциальным обитателям узрить такую картину! Подлетает такой птеродон к паршивому ресторанчику «Крит», поднимает его за крышу и швыряет прочь в тартарары… Однако же досадил мне сей субъект, хозяин ресторана, что я его даже сейчас припомнил.

Птеродону, видимо, очень хотелось докопаться до истины, что за зверь им еще непробованный прячется от него. Стал он клювом долбить стекло. Вижу-дело плохо. Силища-то у него какая! Нажал я на рычаги, а Машина-то моя мертва. Ну ни с места. Тут-то у меня засосало под ложечкой. Все, думаю, Николай свет Тимофеевич, тут тебе и смерть пришла. И с такой силой от отчаяния нажал я на рукоять, что потерял сознание… А когда пришел в себя – оказался в своем мраморном доме над рекой Кынгыргой.

Нет, надо еще и еще раз проверить Машину. А то, чего доброго, застрянешь где-нибудь среди прошлых веков, как и лифте между этажами.

28июня 1898года.

Опять за мной следят.

Ходил сегодня к хозяину ресторана «Крит». Спрашиваю:

– Чего вам от меня надо? Если жалко вам проигранных мне денег, так возьмите вдвое больше, только отвяжитесь.

Взял он, сволочь, деньги. А у меня их не так-то много и осталось. Ну да спокойная работа все искупит, все. Да, взял он деньги и говорит:

– Ежели бы дело только в ста рублях – бог с ними бы. А то ведь опозорил ты меня, клиенты меня уважать перестали, не ходят теперь в ресторан. Скоро по миру пойду.

Врет ведь, как самый паршивый пес! С того вечера, как он меня вопреки желанию своему бифштексом попотчевал, отбоя у него нет от клиентов И все поближе к ночи собираются, авось фокус-то повторится. Он и намекнул мне, дескать, повтори историю-то и отстану от тебя.

Сегодня снова рылись в моих бумагах на столе. Мне дочка хозяйская сказывала. Жалеет она меня. Пришлось уничтожить ключ к отправлению и ключ к возвращению, зашифровать. Видит бог, первый раз в жизни стихи пришлось написать. Зато теперь надежно.

Стихи:

Коль праздным любопытством ты влеком, то не входи, и сей плиты не трогай, иди, блаженный муж, своей дорогой, СЧИТАЙ, ЧТО Я С ТОБОЮ НЕ ЗНАКОМ.

Но если целый мир тебе – загадка, чтоб оный разгадать путей не ищешь кратких, и свой живот не жаль познанию отдать – ВХОДИ, ДА БУДЕТ НАД ТОБОЮ БЛАГОДАТЬ!

Да, дела мои неважные. В городе распустили слухи, что связан я с сатаной. Другие ни в бога, ни в черта не верят, а туда же – болтают что ни попало. Уже возле мраморной моей лаборатории – пронюхали-таки – вертелся какой-то весьма подозрительный тип. Вырядился в охотничьи доспехи, но видно, что за птица. Ох, чует мое сердце: быть беде.

Решил спрятать сей дневник, карту также, но в другое место: ежели найдут одно – не найдут другого. На днях привезу все расчеты свои и тоже припрячу…»

Голос смолк. И долго еще не решались заговорить ребята. Перед глазами Кольки стояли развороченные взрывом мраморные стены, засыпанные землей залы, березка, растущая на камне.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, в которой Колька обретает крылья и побивает рекорд высоты.

Только внешне крылья казались простыми. Гладкая, туго натянутая на тонкий каркас пленка. Ремни для крепления к плечам. Золотистый обруч, который надевается на голову, соединен с крыльями почти невидимыми сверхпрочными проводничками. Вот и все. Но если вскрыть яркую пленку и заглянуть внутрь – увидишь устройство необыкновенной сложности: преобразователь, получающий приказ и преобразующий его в движение – основной узел конструкции. Достаточно только подумать, и мысль будет воспринята аппаратом, превратится в нем в электрический ток, который в свою очередь оживит двигательную систему. Тогда крылья взмахнут, и ты легко поднимешься в воздух. И станешь парить, как птица. Но сперва нужно научиться сосредоточивать волю свою на чем-нибудь одном. Очень трудная задача. Особенно для Кольки Спиридонова. Конфуз, произошедший на уроке труда, он помнил крепко.

Но так хочется летать!

Спиридонов отправился в спортивный магазин, если это можно назвать магазином: бери, что хочешь, денег платить не нужно, каждый берет только то, что ему действительно нужно. Людей, ничего не производящих, в стране нет. Колька выбрал себе крылья побольше – надежнее как-то.

– Только ты смотри: пока не привыкнешь парить, руководить крыльями – не смей думать ни о чем, кроме полета. Нужно тебе вверх – думай: «Хочу вверх», нужно тебе вниз – думай: «Хочу вниз!» Понял?

Виль еще раз проверил крепления, поправил у Кольки на голове золотистый обруч.

– Что это ты себе, между прочим, крылья выбрал великоватые?

– Ничего! Из больших не выпадешь!

– Ну что? Летим?

– Летим, летим! – закричал Спиридонов. И подумал: «Хочу вверх!» Крылья взмахнули, и мгновенно Колька очутился где-то под облаками. И так как он не отдал команды «прямо», «влево», «остановка», «парение», то крылья поднимали его все выше и выше. На высоте двухсот метров покачивалась привязанная к цветным шарам табличка: «Подниматься выше запрещено. Опасно!!!» Однако остановиться Колька уже не мог. Он пролетел запретную линию, пулей проскочил мимо контрольного небодорожного поста. От страха все в нем остановилось, и мысли словно навсегда покинули голову.

– Что ты делаешь! – кричал ему Виль. – Опускайся! Слышишь? Опускайся.

Но Колька пробил головой облака и совершенно мокрый вынырнул к солнцу. Облака остались где-то внизу. Казалось, белоснежная равнина, устланная легчайшим пухом, тянется до горизонта. Иногда она разрывалась голубыми провалами воздушных озер с такой прозрачной водой, что на невероятно далеком дне видна была щетинка леса. А какие переменчивые горы вырастали из облаков – то они были похожи на замерзших диких зверей, на гигантского роста ящеров, на полярных медведей. То прозрачные башни небывалых замков выплывали ему навстречу. То клубились ослепительные вершины вулканов, извергающих белый пар и белую лаву. Но все это сказочное великолепие оставалось внизу, а Колька летел бог весть куда, пробивая головой облака – слой за слоем.

Кто знает, чем бы закончилась эта история, если бы не Виль.

Он вскочил в небомобиль – своеобразный скоростной такси-вертолет, – захватил с поста дежурного регулировщика, уже не раз спасавшего зарвавшихся летальщиков, и они, набрав приличную скорость, догнали Спиридонова в тот самый момент, когда он проходил очередной слой облаков. Там был порядочный мороз, и промокший насквозь Колька был похож на летящую сосульку. Он видел, как мельчайшие капельки воды в облаках превращаются в снежинки, как начинают они тихо кружиться в воздухе и падают вниз, чтобы растаять и долететь до земли дождем.

– Что ты делаешь? – закричал ему Виль. – Садись быстрее, а то замерзнешь и упадешь!

«Упаду!» – с ужасом подумал Колька, попытался влезть в небомобиль, но вдруг стремглав полетел вниз: крылья выполнили приказание.

Через секунду-так показалось Кольке-облака были уже высоко-высоко, навстречу Спиридонову летела земля, но он вконец растерялся. Крылья были великоваты – ведь он выбрал их не по размеру, – поэтому снижался наш герой не плавно, а выделывая такие сальто-мортале, кувыркаясь и переворачиваясь через голову, точно готовился выступать в цирке. Вот уже лес из щетинок превратился в высоченные деревья, как пики, устремленные вверх. И каждая из этих пик была направлена на Кольку Спиридонова, так бесславно заканчивающего свою жизнь.

И тут, стукнувшись о что-то мягкое, невидимое, Колька подпрыгнул вверх, опять свалился, опять легонько стукнулся и снова взлетел, но уже пониже. Так подпрыгивая, он вдруг понял, что путь к земле ему преградила тончайшая, эластичная, почти невидимая сетка.

Сверху раздался голос Виля:

– Не бойся! Сейчас подтянем тебя к небомобилю и вернемся домой!

– Это я-то боюсь?! – закричал Колька, краснея от стыда. – Может, я устанавливал рекорд высоты на крыльях этого типа и еще по затяжному падению!

И он легко взмыл на крыльях, сделал несколько фигур высшего пилотажа. Даже Виль с дежурным небодорожником удивились: вот это умелец!

А Кольке и в самом деле было теперь не страшно. И даже не потому, что под ним сетка. Ее убрали, а крылья уже слушались Спиридонова. Он летел с Вилем и даже мог позволить себе шутить и рассказывать, как он сейчас был на седьмом небе. Удивительно: крылья были послушны! Ура! Ура!

Виль восхищался мужеством и выдержкой друга. И думал: «Он впрямь, наверное, ставил рекорд. Ведь хватило же у него смелости из двадцатого века махнуть в каменный, а из каменного – к нам!» Все было бы хорошо, и на земле Кольку наверняка ждали бы и лавры чемпиона и неудовольствие органов небодорожной инспекции, если бы не одна история.

Возвращаясь домой, мальчики пролетали над всем городом. Он сверху мало походил на города, которые видывал Колька в своем двадцатом веке из иллюминаторов самолета ТУ-104. Скорее это было восемь городов, разделенных между собой широкими лесными полосами. Они были расположены, как стороны восьмиугольника, центром которого была административная часть города, где размещались театры, различные учреждения, институты, школы-студии, большие магазины – туда направлялись заказы по радиотелефону и автоматические продавцы развозили все необходимое по домам.

Посредине административной части города лежала просторная восьмиугольная площадь, уже знакомая Кольке. От нее отходило восемь широких проспектов: Северный – сосновый, Южный – пальмовый, и все остальные, как вы уже знаете, были засажены деревьями какой-либо одной породы – дубами березами, вишнями, акациями Каждый такой зеленый проспект связывал центр города с одним из районов.

– Неподалеку от Главной площади ступеньками уходила вниз чаша стадиона. Там носились по полю маленькие фигурки, а мяч был похож на прыгающую точку.

Надо сказать, что в древнем Прибайкальске – для 30970 года он и в самом деле был древним! – не было более заядлого болельщика, чем Колька Спиридонов Поэтому пропустить матч было свыше его сил. Они приземлились на трибуне, отыскали два свободных местечка рядом и уселись Матч был интересный: Чехословакия – Япония. Команды не уступали друг другу в пластичности и быстроте, меткости ударов и отменной вежливости Виль болел за Японию, Колька – за Чехословакию. Поэтому между ними, как это бывает частенько на матчах, как бы выросла невидимая стенка – они стали спортивными противниками. Виль отстегнул крылья, предложил то же самое сделать Кольке, но на поле была острая ситуация и Спиридонов только досадливо отмахнулся. Команда Японии, пробив защиту, вышла на прямую у ворог Чехословакии. Но в воротах стоял классный вратарь. Он легко подпрыгнул и взял мяч в самом правом уголке, куда хитро направил его японец.

Через пять минут увлеченный динамичной игрой Спиридонов и вовсе забыл о крыльях. Но они сами напомнили о себе.

– Гони! Гони! На тот край поля! – закричал Спиридонов. увидев, что игрок с восьмеркой на спине медлит, когда спра ва у японцев наметилась слабинка. И тут же, сам того не заметив, Спиридонов оказался на правой трибуне.

– Вперед вперед! – кричал он, и крылья несли его вперед.

Зрители на трибунах смотрели теперь не на поле, а на странного болельщика, носящегося вслед за мячом: мяч налево – болельщик налево, мяч направо – болельщик направо.

– Эй вы, лапти-кричал он. – Мазилы! Разве так бьют!

– Мальчик с крыльями, – ровным голосом объявил по радио судья. – Вы мешаете игре!

– Бей! Бей в ворота! – закричал в этот момент Колька, но вместо мяча сам оказался в воротах японцев. Пролетев над вратарем, Колька запутался в сетке и повис на крыльях у самой верхней перекладины в левом углу.

Стадион хохотал.

Двести тысяч болельщиков никогда еще не видели такого зрелища. Смеялись болельщики в Чехословакии и Японии – они видели все на экранах телевизоров, над Колькой Спиридоновым, «красой и гордостью» шестого класса 117 Прибайкальской школы, смеялась вся Земля.

А когда все успокоились, Колька единогласно был удостоен высочайшего звания «Лучший болельщик сезона».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, в которой Колька Спиридонов произносит прощальную речь.

УТРЕННЕЕ РАДИО:

Передаем важное сообщение.

Еще одна загадка науки.

Экспедицией Всемирного археологического объединения в районе Байкала найдена новая стоянка первобытного человека.

От других поселений человека каменного века, описанных в специальной литературе, эта существенно отличается: одежды женщин, сделанные из шкур, фасонами своими напоминают более поздние эпохи. Самой большой неожиданностью оказалось захоронение человека немолодых лет, в котором обнаружен камень с надписью на русском языке «МИЛА+ОГЕЙ=ЛЮБОВЬ». В этом же захоронении найдены окаменевшие растения, отдаленно напоминающие чеснок и своеобразное, тонкой работы ожерелье из клыков диких зверей, одной из «бусин» которого является… перочинный нож с пластмассовой ручкой, изготовленный артелью «Металлист» города Прибайкальска в 1969 году. На одной из зеленых пластинок отделки слабо видна надпись: «К Спир…»

Детальнейшие исследования показывают, что стоянка прежде НИКОГДА и НИКЕМ не раскапывалась, тем более странным и необъяснимым кажется появление в ней камня с надписью, ножа, сделанного в двадцатом веке. Тайна ждет своего разрешения. Что скажет наука?

– Огей, – воскликнула Милочка. – Это Огей! И она заплакала.

– Ладно уж, – насупился Колька, стараясь скрыть, что и сам готов разреветься, – не могут же люди жить несколько десятков тысяч лет.

УТРЕННИЕ ГАЗЕТЫ :

Кибернетическая машина разгадывает тайну древнего ученого!

Ключ к шифру найден!

Стихи оказываются математической задачей!

Милочка-вторая:

– Значит, все? Значит, они могут уехать?

– Да, пожалуй, теперь смогут. Хотя не ясно: какое решение подсказывают стихи? А вдруг это очень конкретные возможности, век, два века. Ты же слышала рассказ профессора многих наук. А вдруг такой полет в будущее– случайность?

– Нет, они уедут, и это очень грустно.

ДНЕВНОЕ РАДИО:

Новые находки на Байкальской стоянке На Байкальской стоянке первобытного человека продолжаются раскопки. Каждый метр исследованной поверхности (ученые осматривают пещеры и площадку перед ними сантиметр за сантиметром) открывает все новые и новые загадки. На стоянке обнаружена полуистлевшая жильная сеть своеобразного плетения.

Едва мы успели передать только что слышанное вами сообщение, как на стол диктора легла телеграмма. Внимание. Читаю:

«Немыслимая сенсация: среди черепков глиняной посуды на стоянке первобытного человека обнаружен электрический фонарик, сделанный, судя по марке, прибайкальской артелью «Точная механика».

– Вещи двадцатого века в реликвиях палеолита? – этого не может быть, потому что не может этого быть! – заявил в интервью, данном нашему обозревателю Вездепоспелову академик Умапалатинский. – Срочно лечу на раскопки, – добавил он, бросая в чемодан по рассеянности пеленки своего правнука.

ДНЕВНЫЕ ГАЗЕТЫ:

Три цифры нашла машина. Найти четвертую это может сделать только человек.

Решая загадку старого прибайкальского профессора, электронная машина нашла, что если взять первые буквы первого четверостишия – К, Т, И, С и заменить их цифрами, соответствующими порядковому номеру буквы, мы получим, сложив числа, 55. Сосчитав количество букв четвертой, выделенной особенным шрифтом строки, получим 24. Теперь от 55, отняв 24, получаем ряд 55-24-31. Такую же операцию машина проделала со вторым четверостишием и получила еще один ряд: 50-29-21. Код сверен со счетным устройством Машины Времени ОН СОВПАДАЕТ! Но.

Судя по всему должно быть в первом и во втором ряду еще по одному – четвертому числу УКМ – Универсальная кибернетическая машина дать ответ на этот вопрос не может. Судьба Милы и Николая Спиридоновых, наших гостей из XX века, сейчас в ваших руках, ученые-математики и математики-любители. Ждем ваших гипотез!

– Учитель, – сказал Колька. – Это мой нож и фонарик.

– Твои?

– Я сейчас все объясню.

И день стал похожим на калейдоскоп. События, события, события…

…Пресс-конференция в Академии наук.

Колька рассказывает всю историю с Машиной Времени: как он испугался кошки, как бежали они с Милочкой лесом, как попали к первобытным. А Милочка сидела в президиуме и удивлялась: Колька рассказывал все точнехонько, на удивление. Не фантазируя, не привирая, и даже не хвастаясь – все без утайки.

– И тогда он похитил у меня фонарик, – говорит Колька.

– Да, это так и было, – подтверждает Милочка.

Портреты Кольки и Милочки рядом с портретами космонавтов, вернувшихся из далекой галактики.

И в каждой газете сообщение:

ЗАВТРА ПУТЕШЕСТВЕННИКИ ВО ВРЕМЕНИ ОТПРАВЯТСЯ В СВОЙ ДВАДЦАТЫЙ ВЕК!

– А сегодня, – сказал учитель, – так и быть, отменяю наказание, данное Вилю, и предлагаю вам, Милочка и Коля, в последний раз взглянуть на Землю трехсотого столетия.

…Они видели города, сверкающие на солнце пластмассой, стеклом, искусственным камнем Они увидели ракетодромы, из которых уходили в небо маршрутные звездопланы. Пролетали над Беринговым проливом, перегороженным плотиной, над Заполярьем, где собирали урожай винограда, над океаном, на котором покачивались плавучие города. И Колька с гордостью подумал, что многое из этого было задумано и начало исполняться еще в его древнем двадцатом веке.

– Смотрите, смотрите! – закричал он вдруг, увидев внизу материк с мучительно знакомыми очертаниями. – Африка!

– Да? – с удивлением посмотрел на него Виль. – В ваши дни это называлось Африкой?

– По-моему, это Австралия, – тихо сказала Милочка и покраснела. «Сейчас Колька начнет оправдываться, что-нибудь придумает. Я же его знаю!»

– Виль, – тихо сказал Спиридонов, – Виль, я не должен был попадать в будущее, это произошло случайно. Сюда бы надо отправить отличника. И вообще, я не такой уж хороший… А, да что там! – Я просто плохой ученик там, в нашем двадцатом веке… Это, конечно, Австралия, я ошибся… У меня ведь в табеле двойка по географии и еще переэкзаменовка…

– А что такое «переэкзаменовка»? – спросил Виль.

– Надо возвращаться, – сказала Милочка, чтобы скрыть смущение брата. – Скоро мы будем дома!

ВЕЧЕРНЕЕ РАДИО: ЧЕТВЕРТОЕ ЧИСЛО НАЙДЕНО! Юный математик школы-студии 20035 доказал, что дополнительным, четвертым числом должны быть написанные рядом порядковый номер года, куда отправляются путешественники, номер месяца, дня, а также часы и минуты.

…И грянул марш.

И заполнили улицы города праздничные толпы людей.

И снова стены зданий превратились в гигантские видеофоны. Париж и Мельбурн, Лондон и Токио, юг и север, запад и восток устремили взоры сюда, к этой широкой восьмиугольной площади.

Посредине ее стояла украшенная цветами Машина Времени.

– Скажите мне точно дату, когда вы ушли в лес.

– Двадцатого августа, учитель, – ответил Колька.

– А время?

– Точно три ночи.

– Нет, было уже десять минут четвертого, – поправила Милочка, и Колька не стал с ней спорить.

Теперь вы, должно быть, понимаете, почему папа, проснувшийся в пять минут четвертого, не увидел детей, а мама, которую Петр Васильевич разбудил через пять минут, увидела их.

– Значит, в три часа десять минут, – уточнил учитель.

– Да! – в один голос ответили брат и сестра.

Потом их проводили на трибуну. Они глядели в нарядную толпу, а люди все слетались. Тут Виль дернул Спиридонова за рукав:

– Тебе надо сказать несколько слов.

– Мне?

– Ведь это ты уезжаешь, – засмеялся учитель.

Колька обвел глазами наполненную народом, весело шумящую площадь и видеофоны, на экранах которых виднелись дальние города.

– Друзья! – сказал он. – Нам очень понравилось у вас, в будущем. И мы бы никогда не покинули его. Но если бы все люди на земле захотели бы вот так сразу переселиться в будущее – ничего бы не получилось. Не получилось бы, потому что будущее ведь нужно же кому-то строить. Там, в нашем веке, в двадцатом, веке трудном, но удивительном, начинается вся эта красота. И там, в нашем двадцатом веке, – он для вас далекое прошлое, – нас ждет еще школа, а потом тысячи строек, там ждут нас наши друзья и наши учителя…

– …И мама с папой, – добавила Милочка.

1971

Оглавление

.

ПРОЛОГ, . в котором папа Спиридонов удивляется, но понять ничего не может

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ . БОГИ В ПИОНЕРСКИХ ГАЛСТУКАХ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ, . в которой Кольке Спиридонову приходится доказывать свою храбрость.

  ГЛАВА ВТОРАЯ, . в которой рассказывается, чем заканчиваются ночные прогулки в лесу.

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ, . в которой Милочка обнаруживает таинственный люк, а Колька нажимает на все рукоятки.

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, . в которой автор раскрывает некоторые секреты, а странный господин съедает свой бифштекс.

  ГЛАВА ПЯТАЯ, . в которой происходит неравный бой, а приемы борьбы самбо оказываются бессильными.

  ГЛАВА ШЕСТАЯ, . в которой ужин становится несъедобным, а побежденные превращаются в победителей.

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ, . в которой рассказывается о необычной картинной галерее и рождается новый воинственный клич.

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ, . в которой назревает заговор, а веселый Огей поет песенку.

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, . в которой Колька становится врачом, а рыбы ходят посуху.

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, . в которой рассказывается о том, как легко быть изобретателем, когда изобретаешь уже изобретенное.

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, . в которой Огей проявляет благородство, а Колька опять нажимает на все рукоятки

ЧАСТЬ ВТОРАЯ . КОЛЬКА ОБРЕТАЕТ КРЫЛЬЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, . в которой мальчишки остаются мальчишками, а Вилю запрещается выполнять домашнее задание.

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, . в которой с Милочкой происходят странные превращения, а сливогрушебуз набивает Кольке шишку.

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, . в которой появляются двойники, а учительница приходит в недоумение

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, . в которой Колька и Милочка узнают о своих предках и потомках.

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, . в которой робот учится вести себя в обществе, а Колька некстати засыпает.

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, . в которой снова появляется знаменитый Колькин шнурок.

  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, . в которой приводятся страницы из дневника профессора многих наук.

  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, . в которой Колька обретает крылья и побивает рекорд высоты.

  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, . в которой Колька Спиридонов произносит прощальную речь.