«Концерт для контрабаса с собакой»

Антонов Б. С

Концерт для контрабаса с собакой Повесть

Художник Л. В. Левицкий.

Рассказ первый МУЗЫКАЛЬНЫЙ КАПКАН

Проснулся я по привычке рано и задумался. Что делать? В школу идти не надо. От физзарядки в каникулы можно отдохнуть. Рисовать не хочется. Читать — тоже. Сбегаю-ка я лучше на речку! Искупаюсь! Позагораю! Подумаю!

Летом вообще лучше думается. Свободнее, что ли. Просторнее. Шире.

Сядешь на берегу и думаешь. Долго думаешь. О деревьях. О животных. О всяческой жизни думаешь.

— Куда? — остановила меня на пороге мама.

— На речку! — ответил я.

Мама улыбнулась, взяла меня за плечо, повернула на сто восемьдесят градусов и тихонько втолкнула в дверь.

— Моду какую взял: не успеет глаза продрать — и сразу на улицу. Ну-ка, живо за стол! — скомандовала она, открывая дверцу холодильника.

Передо мной появились большая кружка простокваши, тарелка с ядовито-желтыми листиками и ломоть хлеба во весь каравай.

— Ешь, Герман! — приказала мама.

Бесполезно отказываться от листиков салата. Мама где-то вычитала, что только в них хранятся витамины. А те шарики — красненькие, беленькие, желтенькие, оранжевенькие — не настоящие витамины. Их надо продавать не в аптеках, а в магазинах вместо конфет.

Я подсыпал сахару в простоквашу, размешал ложечкой и, вздохнув, взялся за кружку.

Ох уж эти мамы! Все они делают против нашего желания. Хочешь квасу, они дают простоквашу, а когда с удовольствием выпил бы холодной простокваши, они потчуют тебя чаем. Они заставляют сидеть за учебниками вместо того, чтобы отпустить в кино.

После сна хочется искупаться, а мама сидит напротив и следит за моим аппетитом.

Ну кто ест перед купанием? Никто, потому что вредно. Об этом даже врачи говорят.

— Герман, не торопись. Тебя не подгоняют.

— Мне на речку надо. К ребятам, — давясь листиками, промямлил я.

— К каким ребятам? — насторожилась мама. — На какую речку? — она застегнула пуговицу на халате, встала и решительно заявила: — Никаких речек!

— Но, мам, каникулы же! — попытался я возмутиться.

И как взрослые не поймут, что мы тоже хотим самостоятельно распоряжаться своим временем? У нас ведь тоже есть желания!

Но что значат наши желания, если они не совпадают с желаниями взрослых?!

— Никаких речек! — повторила мама, боясь, что я не понял ее с первого раза.

Она подала мне полотенце и спросила:

— Мы зачем в деревню приехали?

— Отдыхать!

— Неверно! — воскликнула мама, как будто заметив ошибку в моем ответе. — Отдыхают на юге. Но мы не поехали ни в горы, ни к морю. И знаешь почему?

Мама вывела меня из кухни, посадила на старый диван и, поправив букет полевых цветов в вазе, приступила к объяснению:

— В городе мне некогда следить за вами. Ты кое-как делаешь уроки, а отец твой никакого питательного режима не признает. Здесь вы будете под контролем. Знайте это. Я наверстаю упущенное. Отец здоровье поправит, а ты с художественным развитием подтянешься. Каникулы каникулами, а режим режимом! Запомни, Герман: чтобы стать человеком, надо много работать.

Начинается! И кто только это «художественное развитие» придумал? Уроков полным-полно, а тут еще на контрабасе гуди, на пианино долби, пока соседям не надоешь, красками пиши, о прекрасном рассуждай. Побегать по-человечески совсем некогда!

Тоска да и только! Особенно, если призвания к художественному развитию нет.

Некоторых, правда, медом не корми — дай гаммы погонять или различные па повыделывать. У меня же нет желания «художественно развиваться». Тем более — на контрабасе играть.

Контрабас — это та же скрипка. Только очень большая и громкая. Его и в руки-то нелегко взять. Того и гляди: или ты его уронишь или он тебя придавит.

Я дернул за струны. Контрабас загудел, заурчал, захрипел. Я дернул еще раз. Он рванулся из моих рук, стукнул грифом по голове, сбил с ног и, ухнув, словно самбист на ковре, навалился на меня всем своим деревянным корпусом.

Я вскрикнул. Нога запуталась в толстых, как веревки, струнах. Напрасно я старался высвободить ее. Музыкальный капкан крепко держал меня, и, если бы не мама, едва ли я выбрался бы из него.

Мама приложила к ноге подорожник и заставила выпить горькой-прегорькой настойки.

Я жалобно стонал. Мама беспрестанно охала, и только контрабас, довольный местью, спокойно лежал посреди комнаты,

Мама поставила его в угол. Потом посмотрела на меня, потрогала ногу и вздохнула:

— Ну, что же, Герик, иди погуляй.

Мама зовет меня по-разному: Гера, Герман, Герик. Больше всего я не люблю «Герика», Но что поделаешь, если маме иногда хочется назвать меня ласковым именем? К тому же я так обрадовался разрешению погулять, что было не до имени.

Не чуя под собой ног, я бросился к речке.

Рассказ второй АЛЕКСЕЙ

Стояла отличная погода. О такой всю зиму мальчишки мечтают.

Да и времени для загара лучшего, чем утро, не придумаешь.

Я снял на ходу рубашку. Зачем мне лишний груз носить? Без рубашки даже лучше. Свободнее. Да и времени зря не теряешь. Идешь, а загар прямо на ходу пристает. Через неделю-другую все тело забронзовеет.

Моему загару всегда все завидуют. Позавидуют и в этом году. Здесь хоть и не юг, но солнце тоже загаристое.

Пусть рубашка полежит в дупле. Не зря же такое хорошее дупло в этой сосне. Говорят, ей сто лет, а может, и больше. Ее толстые сучья причудливо переплелись между собой. По земле змеями расползлись корни.

О дупле знал только я. Оно небольшое. Сосна стоит у дороги на речку, и на обратном пути ее не миновать.

Я сбежал по извилистой тропинке к речке, перед самой водой ухватился за куст и… стал как вкопанный. На моем любимом камне с удочкой в руках сидел рыжий мальчишка.

Он тоже увидел меня и заулыбался во весь рот.

— Ну, чего стоишь? — спросил он.

— Потому, что не сижу, — неопределенно ответил я, не сводя глаз с камня.

— А почему не сидишь? — не отставал рыжий.

— Потому, что стою… — так же неопределенно ответил я, рассердившись.

Рыжий усмехнулся, хотел еще что-то сказать, но на воде задергался поплавок, и рыжий отвернулся.

И с чего я взбеленился? Посидит он, встанет и уйдет. Не съест же он мой камень. Но все равно жалко, что на нем чужой сидит.

— Что с тобой? Плохо? — спросил вдруг рыжий.

Я недовольно хмыкнул.

— Со мной хорошо, а вот с тобой сейчас плохо будет. Жми отсюда! — стараясь казаться спокойным, скомандовал я.

— Здрасьте… — протянул от неожиданности рыжий, нанизывая червяка на крючок. — Может, велишь удочки сматывать?

— И велю! — не отступал я.

— Может…

— Что ты заладил: «может» да «может»? — перебил я рыжего, сжимая кулаки.

Рыжий встал, молча воткнул конец удочки в песок, наклонился, взял большущий камень и без всякого напряжения поднял его над головой. Движения его были неторопливыми и спокойными. Раз — рука согнулась в локте. Два — тело подалось назад. Три — камень ядром пронесся над рекой.

Да, силенка у рыжего есть! Позавидовать можно, как ловко он камень бросил. Правда, и мне известно несколько приемчиков. Жаль только, в секцию перестал ходить. Про все захваты-перехваты позабыл, наверно.

— Ну и как? — повернулся ко мне рыжий, когда круги на воде смыло течением.

— Ничего особенного, — пожал я плечами, — подумаешь, камень до другого берега бросил. Была бы река, а то так себе… Ручеек!

— Ручеек? — переспросил рыжий. — Да какой же это ручеек? Это река-. Самая настоящая река! Тут такие омута есть — дна не достанешь, а ты — «ручеек»!

Он топнул ногой по камню:

— Попробуй перебрось!

Я глянул на камень. Он был значительно меньше того, который бросил рыжий, но все равно дальше середины речки мне его не кинуть.

— Не хочется что-то, — махнул я рукой. — Только рыбу распугаешь.

— О рыбе не беспокойся. Бросай!

— В следующий раз, — попытался я пошутить, но рыжий не понимал шуток.

— В следующий раз ты в город укатишь.

— Не укачу. Мы все лето в деревне будем жить.

— Все лето? — удивился рыжий. — А вам не надоест?

— Нисколечко, — сказал я, присаживаясь на освободившийся камень. Теперь незнакомец стоял передо мной.

— Надоест — книги буду читать.

— Книги? — встрепенулся рыжий. — Какие книги?

— Разные. Но больше всего по художественному развитию.

— Это какие такие — «по художественному развитию»?

— Про художников, музыкантов, про искусство.

— А-а, ясно, — разочарованно протянул рыжий, — Лучше бы вы про космос привезли,

— Про космос нету.

— Жаль. Мы с дядей Петей все книги в нашей библиотеке про космос перечитали. Даже журналы. А про космос нам надо много читать.

— Уж не собираетесь ли вы туда лететь? — усмехнулся я.

— А что? И полетим! — запетушился рыжий, — Только дядя Петя на космодроме останется, а я — туда, — Он показал на небо, — Ты его знаешь! Он на машине вас привез,

— Невысокий?

— Невысокий.

— Седой?

— Седой.

— Конечно, знаю. — Я сразу вспомнил этого шофера. Он всю дорогу рассказывал про деревню, машины и своего племянника Алексея.

— Дядю Петю, конечно, не возьмут в космос, а меня вполне могут. Я ведь в космическую школу писал.

— Ни и как?

— Не приняли, — вздохнул рыжий.

— Может, письмо не дошло? Адрес перепутал?

— Адрес ясный: Звездный городок. Его каждый почтальон знает… — он с досадой махнул рукой, наклонился, подобрал камень и с силой бросил его.

Плоский камешек проскакал по воде и упал на противоположный берег. У меня так не получится. Надо потренироваться, когда один останусь.

— Ответили так, — продолжал рыжий, — в космос многие хотят, а космических школ пока мало. К тому же, как назло, я двойку схватил. По иностранному.

— Эх ты! Как же ты с марсианами будешь разговаривать?

Он растерянно посмотрел на меня, взъерошил лохматые волосы:

— Не знаю… Они написали, что надо хорошо учиться, заниматься спортом и еще много-много чего надо.

Этот рыжий нравился мне все больше и больше.

Я решил удивить его.

— А тебя Алексеем зовут! — сказал я,

— А ты откуда знаешь? — и вправду удивился рыжий. Но потом засмеялся и выпалил:

— А тебя — Германом!

Теперь удивился я.

Мы с Алексеем смотрели друг на друга и молчали. А потом как начали хохотать! Ведь это дядя Петя рассказал Алексею обо мне, когда привез нас из города. Он тогда еще говорил папе: «Вот и товарища моему Алексею привез». Значит, мы уже давно как бы заочно познакомились с Алексеем. А я то, дурак, чуть не подрался с ним из-за какого-то паршивого камня!

Алексей перестал хохотать и сказал:

— Конечно, ты и так космонавт!

— Это почему же? — снова удивился я.

— А у тебя имя космическое!

Это он про Германа Титова вспомнил, наверное.

— А ты тоже космонавт. У тебя тоже имя космическое — Алексей, — сказал я, — как у Леонова. — И я хлопнул его по плечу.

— Нет, у тебя лучше, — сказал Алексей и тоже хлопнул меня по плечу.

— Я — Герман, ты — Алексей, — сказал я и опять хлопнул его.

Он подмигнул мне сразу двумя глазами и тоже хлопнул меня:

— Ты — Герман, я — Алексей.

Так мы стояли, хлопали друг друга и хохотали. Солнце светило вовсю. А у Алешки даже какая-то рыбина на крючок попалась.

Рассказ третий ТАЙНИК

А потом я пошел домой обедать. Папа уже вернулся из города и сидел за столом. Я рассказал ему об Алешке и его мечте полететь на Марс или другую планету, где есть люди. Папа сначала заулыбался, услыхав про космос, а потом достал из портфеля книгу. «Нас ждут планеты» — так называлась она.

Как раз то, о чем мечтал Алешка!

Я посмотрел книгу, и она мне понравилась. Там было много цветных иллюстраций. Сквозь синеву мчались ракеты. Ярко сияли звезды. Расцветали космические рассветы. Вот Алешка-то обрадуется!

Папа сказал, что это картины космонавта Леонова. Когда Леонов вышел из космического корабля в открытый космос, то все это увидел своими глазами.

Я смотрел и удивлялся: до чего здорово! А потом подумал, что и сам смог бы нарисовать не хуже, если бы как следует постарался. Акварелью. Только таких ярких красок и резких переходов в закатах не бывает. Это космонавт нафантазировал. А папа сказал, что космонавт видел это своими глазами, а объясняются все эти оптические явления законами физики космоса.

Мама принесла окрошку в миске. Увидев нас на диване, сначала рассердилась, а потом заглянула в книгу и вздохнула:

— Вот видишь, Герман, как помогло космонавту Леонову художественное развитие изучать космос. Он так ярко воспринял его и сумел рассказать о космосе людям, которые его не видели… — и она опять тяжело вздохнула.

Понятно. Это она намекает, чтобы я рисовал и играл на контрабасе.

Я ел молча, но сидел как на иголках: не мог дождаться конца обеда. Только мама собрала тарелки, как я взял книжку про космос и медленно направился к двери. Но мама поняла.

— Куда? — остановила она меня.

— К Алешке, — сказал я, намереваясь проскользнуть в дверь.

— Опять к Алешке? А музыка? А рисунок?

— Но контрабас-то расстроен, — сказал я, скрывая радость от того, что на нем нельзя играть.

— Павел, ты слышишь? — крикнула мама в комнату. — Герман умудрился уронить инструмент. Теперь ему не на чем заниматься.

— Пусть отдохнет, — раздался папин голос.

— Как так отдохнет? — опешила мама. — А работа? А музыка?

— От музыки пусть отдохнет! — снова крикнул папа.

Мама заволновалась. Папины ответы ей не нравились.

— Во-первых, Павел, непедагогично говорить при ребенке такие слова. Во-вторых, Герман ни на шаг не продвинется в своем художественном развитии. Ты видишь, он опять навострил лыжи к какому-то Алешке.

— Не к какому-то, а одному. К Алешке Окунькову, — уточнил я.

— Вот-вот. Это плоды твоего воспитания, Павел. — Мама остановилась в дверях и повернулась ко мне: — Когда разговаривают взрослые, дети не подслушивают.

Я заткнул уши пальцем, но все равно до меня доносились мамин и папин голоса. Хоть пластилином залепляй уши! Осталось только уйти. Взрослые не хотят, чтобы их слушали? Пожалуйста. Надо просто-напросто оставить их одних. И как я раньше не додумался?

Заткнув книжку за пояс, я выпрыгнул в окно и помчался на речку. Алешка ждет меня. Он сидит на нашем камне и глядит на воду. Думает. А чего думать? В книжке все про космос написано. Если ее выучить, безо всякого в космическую школу примут. И будет тогда Алешка космонавтом. Полетит он к другим планетам, а я буду следить за полетом его корабля и гордиться им. А может быть, вместе полетим. Надо же проверить, правильно ли нарисовал Леонов космос.

Я быстро спустился к речке, стараясь не задевать крапиву. Вот и берег. Кусты. Камень.

Но что это? На камне сидел не Алешка, а совершенно незнакомый кто-то, я даже не понял сразу, что это мальчишка: круглое лицо обрамляли пышные девчоночьи волосы, на голове золотилась широкополая шляпа, из-под полей которой чернели большие, как автомобильные фары, очки.

Куртка и штаны отделаны кисточками и металлическими заклепками.

Артист да и только.

С чего же начать! С Алешкой мы хотели померяться силами. Этот не такой.

Начну первым.

— Меня Германом зовут, — представился я.

Мальчишка снял очки, пожевал губами и сказал

пискляво:

— Очень приятно. А я — Вольдемар Таратута.

— Как, как? — невольно вырвалось у меня.

— Вольдемар — имя, а Таратута — фамилия.

Мне было очень смешно.

— Таратута, — закатился я. — А как это — Вольдемар? Володька, что ли?

— Можно и Володька, — надул губы мальчишка и встал. — Впрочем, пройдет немного времени, и вы заговорите обо мне.

— В космос хочешь? — почему-то спросил я.

— Мне и на земле славы хватит, — гордо ответил Вольдемар.

— Да причем тут слава! Это же интересно — в космос. Космос — это знаешь что такое? Не знаешь? Это… это…

Нужные слова не находились, а Вольдемар, покрутив не без намека пальцем вокруг виска, стал подниматься в гору.

Подумаешь, воображала! Видели мы таких! И с чего это он успел так загордиться?

А я тоже хорош! Нашел с кем разговаривать! Где же Алешка запропастился? Придется по деревне побегать. Поискать. Книгой порадовать.

Я взбежал в гору, остановился передохнуть, прикинул расстояние до первого дома и только было хотел взять старт, как вспомнил про рубашку.

Пришлось свернуть к сосне. Я погладил ее толстую шершавую кору и сунул руку в дупло.

Рубашки не было. Вчера я сказал маме, что оставил ее у Алешки. А сегодня что придумать?

Вот так фокус! Фокус-покус! Неужели тайник рассекречен? Не может быть! Про него даже Алешка не знает.

Я обшарил все уголки, но вместо рубашки вынул клочок желтой бумаги.

Интересно, как он сюда попал? Может, похититель рубашки оставил взамен?

Я развернул листочек и прочел:

Совершенно секретно.

Только для посвященных в великую тайну полетов к другим мирам. Только для смелых, отважных, сообразительных и находчивых.

Если хотите в космос — действуйте! Ликвидируйте для начала хвосты! Изучите теорию полета! Займитесь общефизической подготовкой! Приказ немедленно уничтожить!

Центр подготовки космонавтов.

Ну и ну! Кто же это нашу тайну узнал? Неужели кто-то подслушал на берегу?

Я покрутил бумажку, посмотрел на свет, но никаких водяных знаков не заметил.

«Приказ уничтожить», — прочел я еще раз последнюю строку. Я уже хотел разорвать записку на мелкие клочки, но не успел: на тропинке показался Алешка.

Он бежал за собакой.

— С дороги! Уходи с дороги! — кричал Алешка, размахивая руками.

Я сразу понял: собака злая. Алешка боялся, что она укусит меня. Подскочив к сосне, я подпрыгнул, ухватился за сук, подтянулся да и был таков. Теперь мне и волк не страшен. Собака улеглась на траву. Прямо подо мной. Она задрала морду и высунула свой длинный язык.

— Привет! — крикнул Алешка, подбегая к сосне.

Собака зарычала.

— Ну что ты рычишь? — сказал Алешка, но тотчас же отдернул руку, увидев, что собака не намерена шутить. — А у тебя хорошая реакция, — заулыбался он, глядя на меня. — Быстрая. Со второй космической скоростью от земли оторвался.

— Думаешь, из-за собаки? Как бы не так! Породистых не пугался! А тут — дворняжка!

— Ха! Дворняжка!! — возмутился Алешка. — Посмотри внимательнее. Эх ты, собачьих пород не знаешь. Не можешь дворняжку от овчарки отличить.

Я смутился. В самом деле, что же это за собака? Большая, как настоящая овчарка, а хвост колечком. Одно ухо торчком, другое повисло. И шерсть на ней странная. По светло-серой размазались черные и рыжие пятна. Ей-ей, не знаю, что за порода. Может, из новых?

— Как ее зовут? — крикнул я-

— Слезь, познакомься — кивнул Алешка.

— И слезу!

— Слезай, слезай, не бойся! — гладя собаку, пригласил Алешка.

Собака уже не рычала. Она дружелюбно помахивала хвостом и тыкалась мордой в Алешкину грудь.

— Ну, что ты рычал? — выговаривал ей Алешка. — Почему? Может, не узнал? Не стыдно тебе?

Алешка качал головой, а собака крутила мордой, протягивала Алешке лапу и виновато поскуливала.

Опасность миновала. Но спускаться вниз труднее, чем подниматься. А спускаться надо, иначе Алешка подумает, что я трус. А то и вовсе водиться не будет.

Я осторожно коснулся ногой земли и ласково посмотрел собаке в глаза.

При встрече с собакой нельзя делать резких движений, а при разговоре не надо употреблять грубых слов. Собаки все понимают.

— Хорошая собака! — сказал я. — Как ее зовут?

— Дик. Подходи, не бойся. Дик, поздоровайся с Герой.

Дик оскалил зубы. Я хотел было снова оторваться от земли, но Алешка предостерегающе крикнул:

— Стой на месте! За пятки схватит! Стой! Брось палку!!!

Я держался за ветку. Неужели Дик подумал, что это палка? Пришлось отпустить ветку и стать по стойке «смирно».

Дик успокоился. Подчиняясь Алешкиной команде, он протянул мне лапу. Я не без опаски ее пожал. Знакомство состоялось.

Я вынул из-под ремня книжку и протянул ее Алешке. Видели бы вы, как он обрадовался! Еще больше радости доставило ему письмо из ЦПК. Он подозрительно покрутил его, понюхал, перечитал раз на пять и недоверчиво спросил:

— Не врешь, что в дупле нашел?

— Ну что ты? — возмутился я.

— Поклянись!

Я сложил ладошки, закатил глаза и произнес:

— Клянусь!

— Не так, — остановил меня Алешка. — Делай, как я, и повторяй за мной.

Он сложил руки крестом на груди и зловещим шепотом начал:

— Клянусь далекими звездами и близкими планетами…

— …Далекими звездами и близкими планетами, — эхом повторил я.

— …Клянусь солнечной жарой и космическим холодом…

— …космическим холодом, — проговорил я.

— Клянусь невесомостью и земным притяжением…

— …земным притяжением…

— …клянусь, что говорю я только правду.

— …говоришь ты только правду.

Алешка опустил руки.

— Не я говорю, а ты говоришь.

— Не ты говоришь, а я говорю… Слушай, Алешк, что-то я запутался. Кто чего говорит, не пойму.

— Ты говоришь, что я говорю, а я говорю… фу, совсем запутал… Давай сначала.

— Клянусь далекими и близкими планетами, — затараторил я. — Клянусь солнечной жарой и космическим холодом. Клянусь невесомостью и земным притяжением. Клянусь, что я говорю только правду. И если я вру, то пусть меня пришибет метеоритом или сожжет комета.

— Молодец! — похвалил Алешка. — Теперь я верю, что письмо из Центра.

Все приказы были ясными. За исключением одного. Насчет хвостов. Не обезьяны же мы. Ну да ладно, потом разберемся.

— Сейчас надо к испытаниям приступать, — предложил Алексей. — Знаешь что, Герка? Начнем с холода.

— Почему с холода?

— Да потому, что это самое главное испытание. Вот посмотри на рисунок. Видишь, космос — это тебе не земля. Там с одной стороны жарко, с другой холодно. Так холодно, что железо замерзает. Без закалки не обойтись. Надо и к морозу привыкнуть, и к жаре. К тому же эти испытания легче всего провести. Догадываешься?

Ну, конечно, догадываюсь. Найти погреб — в деревне не проблема. Заберемся в него, как в космический корабль, и пожалуйста — испытания холодом. Вылезем закаленными. Потом еще чего-нибудь придумаем. Ведь у нас теперь книга есть. Все по-научному делать будем. Здорово!

Изорвав записку, мы помчались в деревню. Впереди' нас, виляя хвостом, бежал Дик. У первого же дома он неожиданно скрылся за забором.

— Приходи ко мне вечером, — крикнул Алешка. — Сейчас некогда. Дик! Дик! Стой, Дик! — закричал он вслед собаке.

Вечером так вечером. Часом раньше, часом позже — невелика беда. Главное, мы знаем, какое испытание проводить. А знать — значит наполовину сделать.

Рассказ четвертый ПЕРВАЯ КОСМИЧЕСКАЯ АВАРИЯ

За самовольный уход мне попало. Мама сначала удивилась моему поступку, потом возмутилась, а еще потом стала выговаривать папе:

— Ну скажи, пожалуйста, когда он человеком станет? Когда?

Папа не торопился с ответом, а может, не знал, что сказать маме, и потому беспрестанно ходил из угла в угол.

— Я пожертвовала путевкой на юг, я взвалила на себя бремя приготовления завтраков, обедов и ужинов, я готова часами просиживать около контрабаса, а результат?

А папа все ходил и ходил. И молчал.

— Ты заметил, он меньше стал читать. Почти совсем забросил карандаши. А инструмент?.. Другой бы печалился, а он радуется… Радуется тому, что инструмент расстроился. Ему бы только бегать да бегать… Двадцать четыре часа в сутки бегать… Круглые сутки прыгать… Когда он человеком станет?

Папа робко улыбался и старался успокоить маму:

— Ну что ты, Нина, волнуешься?.. Каждому ребенку хочется побегать, попрыгать, поиграть. Это же естественно…

— Вот-вот, — возмущалась мама. — И это говорит отец в присутствии ребенка… У других дети как дети, а у нас… Один связался с какими-то жуткими машинами, другой неизвестно чем интересуется. Вот у Таратутов! Любовь Степановна горя не знает: ее Вольдемар сам к художественному развитию стремится. И я уверена, он не обманет материнских надежд. Он будет киноартистом!

— Это интересно — киноартистом, — склонил голову папа. — У него что — врожденный талант?

— Да, талант! — подтвердила мама. — Он уже снимался. В цветном фильме.

— В каком?

— Не помню, в каком. Давно это было. Немудрено и забыть.

— И сколько же лет было тому вундеркинду? — не отступал папа.

Мама задумалась, считая что-то про себя.

— Года два. А может, три или четыре.

Папа засмеялся.

— Понятно. Юному киноартисту нужно было пройтись под столом.

Мама глубоко вздохнула, пристально посмотрела на папу и вдруг скомандовала:

— Довольно шуток! Ты, Герман, рисуй, а ты, Павел, выпей настойку пустырника и отдыхай!

Мы с папой переглянулись и вышли из комнаты.

С мамой спорить нельзя. Еще в городе мы договорились, что будем подчиняться каждому ее приказу. Не подчиняться нельзя: она очень обеспокоена состоянием папиного здоровья и моего художественного развития. К тому же папа-по секрету сказал мне, что у мамы стали пошаливать нервы. Ее нельзя сильно волновать.

Я набросал пару эскизов с самовара и заскучал. Раньше я с большой охотой рисовал, а вот теперь даже рисование стало как наказание.

Папа сказал, что, может быть, на природе интереснее рисовать. Я согласился.

— Понимаешь, Нина, об этом даже в книгах пишут. — убеждал маму папа.

Он вдруг хлопнул себя ладошкой по голове и сказал:

— И как же это я позабыл? Ведь я не только Гере книги привез. И для тебя кое-что достал.

Папа вышел в другую комнату и вернулся с двумя книгами.

Увидев их, мама очень обрадовалась, поцеловала папу в щеку и нетерпеливо залистала.

— И как ты догадался купить такую книгу? — говорила она, шелестя страницами. — Какая хорошая книга! Давно мне хотелось найти такую. Хм… «Зеленая аптека». Все травы нарисованы, про все расписано. Хорошая книга! Спасибо, Павел. Теперь мы не будем травы в аптеках покупать. Сами соберем и насушим.

Папа вздохнул и заговорщически посмотрел на меня. Да, теперь нам с папой еще больше разных настоек придется пить. И еще больше листиков да корешков есть. Что поделаешь, если мама убеждена, что от них польза! Да и в книжках об этом стали писать. А зря-то ведь не пишут.

Вторая книжка была, наверное, про воспитание, потому что мама так увлеклась ей, что сразу обо всем забыла.

Папа громко кашлянул. Мама оторвалась от книги, подозрительно посмотрела на него и спросила:

— Павел, что с тобой? Почему кашляешь?

— Не волнуйся, Нина, у меня нет никакого кашля. Это так. В горле запершило… Да и Гере гулять пора.

Мама встала, потрогала папино горло и сказала:

— Смотри, горло надо беречь. А ты, Герик, можешь погулять немного. В книге пишут, что занятия предпочтительнее вести на воздухе.

Я бросился к дверям, но мама напомнила про рисование.

Пришлось взять альбом и карандаш.

Я вышел из калитки.

Ничего примечательного рядом с домом не было. Бревна и поленницы я уже рисовал. Сараи да топоры — тоже. Надо что-нибудь поинтереснее найти.

Я побрел вдоль улицы и вдруг повстречался с Вовкой— Вольдемаром. Он важно вышагивал рядом с матерью, выпятив петушиную грудь. Заметив, что Вовка косит в мою сторону, я сделал ему «нос» и скрылся за магазинчиком. Здесь, у груды ящиков, мы лоб в лоб столкнулись с Алешкой.

— Не видел Дика? — выпалил он, переводя дыхание.

— Не-е-е… — протянул я. — Дика не видел, а с киноартистами встречался.

— С какими киноартистами?

Я рассказал про Таратуту-младшего, про то, как он в кино снимался и как в артисты готовится.

Алешка, оказывается, знал его.

— Я хотел с ним подружиться, а он задается. Теперь ясно, почему он нос задирает. Подумаешь, знаменитость! В кино снимался! Вон дядю Петю в кино снимали и по телевизору показывали. На День Победы. Ты думаешь, он зазнался? Как бы не так! Дядю Петю заслуженно в кино снимали. Он воевал. А тут пешком под стол и нате вам — артист. Да что про него говорить, время терять. Испытания проводить надо. Пошли!

— Куда?

— К нам. Погреб не заперт. Папка с мамкой на работе. Чего еще лучше!

Я растерянно посмотрел на альбом.

— Как же быть? Рисовать надо… Развиваться,

— В космосе разовьешься, — заявил Алешка и зашагал вдоль забора.

Я сунул альбом за пояс и пошел вслед за Алексеем.

Мы пробрались во двор, спустились по лесенке вниз и прикрыли за собой тяжелую крышку.

В погребе темно, холодно и сыро. Только один лучик проникал через щель в наш корабль. Я присел на какой-то ящик. Что-то мокрое, скользкое и холодное коснулось моей руки. Я испуганно отдернул ее.

— Ты что? — засмеялся Алешка. — Испугался?

— Ухты, — выдохнул я. — Я думал, лягушка.

— Ну и трус! Нашел кого бояться! Да и не лягушка это, а огурец. Держи. Здесь много их. Целая кадушка.

Острый запах соленых огурцов заполнил весь космический корабль. Аж в носу защекотало.

— Ну что же ты не берешь? — еще раз ткнул мне в руку огурцом Алешка.

— Не хочу. Сам ешь.

Алешка аппетитно захрустел. Мы молча начали выполнять задание. Потом молчанка надоела. Алешка стал рассказывать о космосе:

— Понимаешь, днем воздух защищает землю от горячих солнечных лучей, а ночью тепло бережет. Атмосфера— это как одеяло для Земли. В космосе нет такого одеяла. А теперь представь, воздуха нет, а солнце светит. Что с нами будет?

— Сгорим.

— Яснее ясного, сгорим. И угольков не останется. Чувствуешь, холодает? Значит, в тень попали.

Я действительно стал мерзнуть, но признаваться в этом не хотелось. Еще подумает, что сдрейфил.

Мы опять помолчали, а потом заговорили на самые разные темы, но только не о космосе. Я заметил, что когда говоришь, то забываешь о холоде, и поэтому стал рассказывать Алешке о музыкантах и художниках. Он внимательно слушал меня и очень огорчился, что мои познания в искусстве не так уж велики. Разговаривать стало не о чем.

— Интересно, — сказал я тихо, — скоро мы вылетим на солнечную сторону или нет?

— Скоро, — ответил Алешка и икнул. — Вот, ясное дело. Как поем или попью чего-нибудь холодного, так икаю.

Он пересел на мой ящик.

Еще немного помолчали.

— Наверно, уже солнце село, — проговорил я. — Плохо, часов тут нет. Не знаем, сколько времени летим.

— Тттер-пи, — икнул Алешка. — Космонавтам знаешь какая закалка нужна?

— Ззззна-ю, — икнул я в ответ.

— Ввввот и хорошо, — перездразнил меня Алешка.

Наверху что-то зашебаршило, стукнуло, звякнуло, хихикнуло и умолкло.

Один лучик был и тот погас.

Мы оказались в космической темноте. Только звезд не хватает. Говорят, они там крупные и яркие.

— Алешк…

— А?

— Ты ничего не слышал?

— Ничего. А что?

— Да так. Мне показалось…

— У тебя галицин… галлюцинации… Ну, это когда ничего нет, а ты видишь. В космосе бывает такое.

И все-таки наверху кто-то ходил. Кто-то задраил все щели, а может, и нас.

— Алешк…

— А?

— Мы еще не вылетели на солнечную сторону?

— Пока в тени. От Солнца нас Земля загораживает. Терпи, скоро на солнечной стороне будем, — проикал Алешка.

— А ммможет?..

— Терпи! — отрезал Алешка, плотнее прижимаясь ко мне.

Еще немного поикали.

Не разговаривая.

Молча.

Я потихоньку двигал руками и ногами, сжимал и разжимал пальцы, набирал полную грудь воздуха и задерживал дыхание. Дрожь не проходила.

— Внимание! — торжественно прошептал Алешка.

— Что? — не выдержал я.

— Внимание! — повторил Алешка. — Космический корабль входит в полосу солнечных лучей. Приготовиться к перепаду температур.

Я понял Алешку с полуслова и бросился к лестнице. В темноте загремела какая-то кастрюля, а может, и ведро. Глухо стукнулась бутыль.

Я нащупал ступеньки, поднялся наверх, уперся головой в крышку, поднатужился и нажал на нее. Крышка не поддавалась.

— Алешк… — тихо позвал я. — Люк заклинило.

— Как заклинило? — испуганно прошипел Алешка и надавил рукой на крышку.

Крышка не открывалась. Мы спустились вниз. Присели.

— Главное — сохранять спокойствие! — заявил Алешка. — Нет безвыходных положений. Надо только…

— Надо, надо, надо… — не выдержал я. — Что надо? Не надо было в погреб запираться. Вот что! Не сидели бы тогда взаперти!

— Во-первых, это не погреб, а космический корабль, — начал рассуждать Алешка. — Во-вторых, нас никто не запирал. Просто в аварию влетели. Может, метеорит задел. Может, марсиане пленили.

— На Марсе нет людей, — возразил я. — Пора бы знать!

— Не марсиане, так оранжане.

— Кто? Кто?

— Оранжане. Жители оранжевой планеты, — разъяснил Алешка и добавил — Яснее ясного, оранжане. Они хотят знать, откуда мы прилетели.

— Залезали бы тогда в погреб.

— В какой погреб? — возмутился Алексей, — Это же звездолет.

— Ну, в звездолет пусть залезают. А запирать-то зачем?

— Уж не от страха ли ты дрожишь? — ткнул меня в бок Алешка.

— Конечно, от страха, — усмехнулся я. — Кто знает, что у них на уме? Да и вообще, есть ли у них ум? Может, у них голова транзисторами набита.

Оранжан я не боялся. Просто я давным-давно замерз-перемерз. Да и Алешка зря хорохорится. Зубы как у волка стучат.

— Алешк, а как та планета называется?

— Оранжад.

— Странно. Где-то я слышал такое слово.

— Про Оранжад мало кто знает. А с оранжанами вообще никто не встречался. Может, мы первыми будем.

Уж лучше бы мы действительно на Оранжад попали. Какие-никакие, а оранжане тоже люди. Они посочувствовали бы нам. Они не стали бы так долго держать нас в холоде. Тем более— какая им выгода от того, что мы превратимся в сосульки?

Я пошевелился. Пошевелился и Алешка. Ящик угрожающе заскрипел, и мы очутились на холодных мокрых досках.

— Алешк, — поднимаясь в темноте и ища опору, сказал я, — а может, это твоя мать заперла? А? Пришла с работы, взяла замок и…

— Ну что ты придумываешь? — перебил Алешка. — Какой замок? Да у нас в деревне дома не запираются, не то что погреба. Да и мамка еще не пришла. Говорят тебе, оранжане это…

— Так ведь оранжане-то добрые и ласковые, а тут на зимовку закрыли. Нет, не оранжане.

— Я тоже так думаю, — согласился со мной Алешка. — Не оранжане. Земляне это. Но кто?

Алешка угрожающе засопел и громче икнул.

Тень от Земли оказалась длинной-предлинной, и мы никак не могли попасть на солнечную сторону. Уж лучше бы космическая жара, чем ледяной холод! А впрочем, и жару придется испытать. Бррр!

Рассказ пятый УРОК ОРАНЖАНСКОГО ЯЗЫКА

Целую неделю я провалялся в постели. Простыл. Меня не ругали, не упрекали: не расстраивали. Меня лечили компрессами, поили микстурами и настоями трав. Меня не выпускали из-под одеяла. Папа и мама редко отходили от кровати и беспрестанно вздыхали. Вздыхали тяжело и часто. Мне даже жалко их стало.

Один или два раза папа спросил, как мы оказались в погребе.

— Врать можно? — спросил я.

— Нельзя, — покачал головой папа.

— А тайну хранить?

— Тайну хранить можно. — Он поправил одеяло и добавил: — Тайну надо хранить!

— Тогда не могу сказать.

— Остается предположить, что кто-то прилетел с другой планеты, сунул вас в погреб, захлопнул крышку и — на замок.

Папа прошелся по комнате, приоткрыл окно, сел на плетеный стул и хитровато сощурил глаза:

— Одно непонятно, откуда инопланетянам известна наша система запоров? У них, поди, и замков-то нет, а тут такой сложнейший прибор. Непонятно. Это ведь для нас просто защелкнуть замок, — продолжал папа, — а для марсиан.

— Никаких марсиан нет, — сказал я, приподнявшись на локте.

— Как нет? — удивился папа и от удивления даже встал. — В детстве мы верили в них.

— Научно доказано, что нет.

Мои слова озадачили папу. Для него известие о марсианах, вернее, о том, что их нет, было потрясающим.

— Вот ведь как! — покачал головой папа. — А я думал, что инопланетяне существуют не только в воображении фантастов.

— Конечно, существуют! — воскликнул я.

— Ничего не понимаю, — в растерянности остановился папа. — То они есть, то их нет. Сплошные противоречия.

— Никаких противоречий, — начал объяснять я, вылезая из-под одеяла. — Когда взрослые, как ты с мамой, были маленькими, как мы с Алешкой, то были марсиане. А потом в космос полетели спутники, собаки, люди, корабли, луноходы. Даже до Марса долетели. И никаких марсиан не стало, потому что их не было. Это только взрослые, когда они были маленькими, верили в марсиан. Они выдумали их. Понятно?

Папа приложил руку к моей голове.

— Жара нет, а понять нелегко. Значит, марсиан выдумали мы? Так?

— Так, — подтвердил я.

— Но на самом деле их нет?

— Нет, — подтвердил я.

— Значит, люди живут только на Земле?

— Вовсе нет! Люди живут и на других планетах — на голубых, красных, оранжевых.

— Ага! — стал догадываться папа. — Значит, так: марсиане были только в моем детстве.

— Верно, — похвалил я папу за сообразительность.

— В вашем детстве научно доказано, что марсиан

нет?

— Тоже правильно!

— Интересно, как же называются ваши инопланетяне? Голубяне, красняне, синяне, оранжане? Так, что ли?

— Совершенно верно! — подпрыгнул я на кровати и чуть было не свалился на пол.

— Понятно, — сказал папа, загоняя меня под одеяло — Без марсиан… Э-э-э-э… без краснян и оранжан было бы очень скучно. И даже тоскливо.

Папа вынул из-под подушки книгу.

— Ну, на сегодня хватит разговоров. Ты устал. Утомился. Поспи немножко.

Он дошел до двери, остановился, посмотрел на меня и, пряча улыбку, спросил:

— И все-таки, как же вы в погреб попали?

— Папа! — с упреком сказал я. — Это же тайна!

— Ну, раз тайна, то молчу. Я ведь просто так спросил. Все-таки интересно: погреб на запоре, а внизу люди. Хорошо еще, Мария Ивановна шум услышала. А если бы не услышала?

Я молчал. Не мог же я сказать о том, что мы проводили испытания. Трудные испытания. Холодные. Не каждый такие выдержит.

— Ну, ладно, — сказал папа. — Тайна так тайна. Только ведь нет таких тайн, которые бы не перестали быть тайнами. Спи.

И папа вышел из комнаты.

Я закрыл глаза. Спать не хотелось. В голове крутились всяческие мысли.

У кровати на коврике мирно мурлыкал кот Васька. Вдруг он замолчал, приподнял голову и зашевелил ушами.

Звякнуло стекло. Я повернул голову к окну.

Стекло еще раз звякнуло. На кровать упал камешек. На спине у Васьки дыбом поднялась шерсть. Он даже недовольно заурчал, выгибая спину.

Я выглянул в окно. Внизу стоял Алешка. Он держал на поводке Дика, пес прижимался к его ногам.

— Алешка, живой! — радостно крикнул я.

Кот Васька бросился к дверям.

— Тише ты! — предупреждающе прошипел Алешка, взяв Дика за ошейник. — Услышат!

— Не бойся. В доме никого нет. Мама с папой травы собирают, а я с Васькой. Залезай.

— А Дик? — не выпуская поводка, спросил Алешка.

— Привяжи. Не убежит.

— Убежать-то не убежит, только не хочу, чтобы его видели.

— А ты под веранду его, — подсказал я.

Алешка отстегнул поводок, сказал Дику что-то на ухо и погладил. Дик скрылся под домом. Алешка ловко взобрался на подоконник. Он долго прислушивался, вздрагивая при каждом шорохе и подозрительно озираясь, но потом успокоился.

Только кот Васька продолжал урчать, беспрестанно шевеля длинными усами.

— Опять записка, — таинственно прошептал Алешка, вынимая из кармана клочок красной бумаги. — В том же тайнике нашел. Читай.

Я осторожно развернул записку и прочел:

Совершенно секретно.

После прочтения уничтожить.

Беркуту и Чайке.

Я с недоумением посмотрел на Алешку:

— Какой «Беркут»? Какая «Чайка»? — спросил я.

— Эх ты, не знаешь! — покачал головой Алешка. — У всех космонавтов позывные есть. Короткие, как у птиц. Чтобы по радио легче разговаривать было.

Алешка поднес кулак ко рту и заговорил, словно в микрофон:

— Я — «Беркут», я — «Беркут», вызываю «Чайку». Перехожу на прием. — Алешка убрал «микрофон» и спросил: — Чего молчишь? Отвечай, «Чайка».

— Это кто — «Чайка». Я — «Чайка»?

— Ну, конечно, ты. Я — «Беркут», а ты, выходит, «Чайка», — разъяснил Алешка, но такое объяснение меня не устраивало.

— Это почему же «Беркут» ты, а не я? Может, я — «Беркут»?

— Какая разница, кто «Беркут», а кто «Чайка»?

— Раз никакой, то будь «Чайкой», а я — «Беркутом»!

Алешка стал раздувать ноздри. Он походил на кота

Ваську. Даже волосы у него приподнялись. Глаза округлились, а на лбу заблестели капельки пота.

— Понимаешь, — начал он, — в Звездный писал я. Мне и ответили. Значит, первое имя мое, а второе — твое. Ясно?

— Яснее ясного, — вздохнул я.

Пришлось уступить и на этот раз. В самом деле, первым-то про космос придумал Алешка. Пусть он будет «Беркутом», раз ему нравится это слово. «Чайка»— Ведь тоже неплохое имя. И летает она не хуже беркутов. Я крикнул Ваське: — Брысь!

Кот просунул морду в щель и исчез.

— Читай дальше, — наклонился надо мной Алешка. — «Беркуту» и «Чайке», — повторил я вслух. —

«Старт неудачен. Духом не падайте. Ликвидируйте иностранные хвосты. Не бросайте друг друга в беде. ЦПК».

— ЦПК — центр подготовки космонавтов, — подсказал Алешка.

— Про это я и сам догадался. Скажи лучше про иностранные хвосты.

— Яснее ясного неясно.

— Сказал тоже: «яснее ясного неясно»! — приподнялся я с постели. Ты по-русски-то не умеешь говорить. «Яснее ясного неясно»… Ясно, Алешка! Яснее ясного ясно! Иностранные хвосты — это твои двойки по немецкому.

— По английскому, — поправил Алешка. — Только зачем он мне?

— Как зачем? А с оранжанами как ты будешь разговаривать? Руками?

— Руками не руками, но ведь и английского они не знают.

— Подожди ты, — попытался я остановить Алешку. — Английский они не знают, но их язык очень похож на иностранный.

Я сбросил одеяло и сел, свесив ноги с кровати.

— Давай поговорим по-оранжански, — предложил я. А как? — удивился Алешка.

— Проще простого. Наши слова нужно не по-нашенски говорить! По-оранжански. Ясно?

— Яснее ясного!

— Представь: мы прилетели на Оранжад. Сели, открыли люки, вышли на чужую планету. Видим, оранжане идут. С цветами. Обязательно с цветами. Душистыми, как после грозы. Подошли. Стали. Что мы скажем?

— Агром-ворей! — выпалил Алешка и растянул рот до ушей.

Я с восхищением посмотрел на него.

— Правильно! «Агром-ворей», — значит, «здравствуйте». А они ответят…

— Здаром-бугрей! — не задумываясь подхватил Алешка. — Будьте здоровы, значит.

— Верно, — восхитился я. — У тебя поразительные способности к языкам. Не знаю, почему только по английскому двойка? Наверно, учительница ошиблась… Давай дальше!

— Трактиорен карбютор, — продолжал увлеченно Алешка, да так быстро, что я еле-еле успевал переводить. — . Симпло фуген трактиорен. Оранжадо громго гроген…

— Мы прилетели к вам, — переводил я вслед за Алешкой, — мы прилетели к вам… что значит «трактиорен»? Трактор, что ли?

— Не трактор, а корабль.

— То-то. А то нескладуха получается. Получается «прилетели на тракторе».

— На корабле, тебе говорят. Переводи дальше.

— Мы прилетели на космическом корабле для того, чтобы узнать, как вы живете. Это неважно, что мы не похожи на вас, а вы на нас. Главное, мы понимаем друг друга.

Я ткнул Алешку локтем в бок:

— Шпарь дальше!

— Рикогра рекрен грибен, — шпарил Алешка.

— Мы долго летели на Оранжад — тридцать третью планету семьдесят седьмой солнечной системы пятьсот сорок восьмой галактики… Очень долго… Подожди, Алешка…

— «Беркут», — поправил Алешка.

— Все равно подожди. Я не успеваю.

Но Алешка продолжал тараторить по-оранжански:

— Агромен гроген громборей!

Язык у оранжан несложный. Слова рокочущие, потому что в них вставляется часто звук «р». Часто встречается в словах и звук «г». А вот мягкого знака в оранжанском алфавите совсем нет. При разговоре губы надо делать трубочкой. Тогда произношение получается чисто оранжанским.

— Мы рады, что вы встречаете нас цветами, — продолжал я переводить. — «Беркут», а какие у них цветы?

— Оранжанские! — заявил Алешка. — Яркие-яркие. Большие-пребольшие. На кристаллы похожи.

— Может, на кораллы.

— Вот-вот, на кораллы. Большие кораллы. И без запаха.

— Это что же за цветы без запаха?

— Говорю, оранжанские. Сначала у них были запахи. Потом пропали.

— Как так пропали?

— Откуда я знаю? — начал злиться Алешка. — Может, у них катастрофа была?

— Бедные они, бедные! — пожалел я оранжан. — Как же им помочь? А?

Как вернуть запахи оранжанским цветам, не знал ни я, ни Алешка. А что это за цветы без запаха? Все равно что бумажные. Или пластмассовые.

Из задумчивости нас вывел шум под верандой. Там загремели какие-то железяки, гавкнул Дик, раздалось жуткое мяуканье, и тотчас же в комнату влетел взлохмаченный Васька.

Мы насторожились.

Алешка пристально посмотрел в окно и выдохнул:

— Таратута идет.

— Кто? — переспросил я. — Вовка?

— Нет, отец, — забеспокоился Алешка. — Большой Таратута идет. Сюда. Надо скрываться.

Алешка нырнул в комнату. Я оперся локтями о подоконник и стал осматривать улицу.

***

У ограды остановился плечистый дядя с круглой, как футбольный мяч, головой. Маленькие глазки беспрестанно бегали и, казалось, не могли остановиться ни на секунду.

— Тебя, кажется, Германом кличут? — навалившись на штакетник, пропел Таратута.

— Кажется, Германом, — не совсем любезно ответил я.

Большой Таратута поморщился, но продолжал улыбаться.

— Скажи-ка, Герман, не видел ли ты мальчишку? Рыжего такого? Может, видел?

— Рыжего?

— Да, рыжего.

— Всего-всего рыжего?

— Да, всего из себя рыжего. Видал?

— Нет, не видел.

— А мне показалось, он сюда забежал.

— Вам просто показалось, — улыбнулся я.

— Вот сорванец! Куда же он скрылся?

Большой Таратута оттолкнулся от штакетника, потер подбородок и, прищурив глаза, подмигнул:

— А может, вы заодно? А?

— Нет, не заодно, — ответил я и захлопнул окно.

— Вот паршивцы! — донеслось до меня.

Из-за шкафа показался Алешка. Кот Васька шмыгнул под кровать. Под домом зазвенели железные банки.

Я пристально посмотрел Алешке в глаза. У него еще больше стало веснушек.

— Я потом все объясню, — махнул он рукой и достал из кармана синенькое стеклышко. — Вот, смотри, что это?

— Где взял? — спросил я, разглядывая стеклышко.

— Не угадаешь.

— А если без загадок.

— На погребе. Стекло потеряли, когда мы сидели в корабле.

— А может, раньше? Откуда ты знаешь?

— Догадываюсь. Оно лежало прямо на крышке. Раньше мы увидели бы его. А если бы не увидели, оно свалилось бы с крышки. Ясно?

— Не совсем. Почему ты в тот же день ничего не сказал?

— В тот день, в тот день, — передразнил меня Алешка. — В тот день не до стеколок было. Да и не я его нашел. Мама подобрала.

Интересно, откуда могло появиться стеклышко на погребе? Да и вообще, откуда оно? Все края у него неровные, острые.

— Мама говорила, что таких много было на крышке. Кто-то что-то разбил, а подобрать не успел. — Алешка неожиданно замолчал, к чему-то прислушиваясь. В этот момент он был похож на индейца, почуявшего опасность.

— Твои идут! — испуганно прошептал Алешка. Скрипнула входная дверь. Алешку словно ветром сдуло с подоконника.

— Дика береги! — крикнул он на прощанье, скрываясь за углом сарая.

В комнату вошли мама и папа. Из-под кровати вылез Васька и бросился маме под ноги.

Мама очень удивилась, увидев, что я не сплю. Она поправила одеяло, дала отвар какой-то травы и немного водички. Папа внимательно осмотрелся.

— Здесь никто не был? — растягивая слова, спросил

он.

— А что? — спросил я, усиленно думая, как мне вести себя.

— Да так, ничего. Впечатление такое, как будто ты с кем-то разговаривал.

— Разговаривал, — неожиданно сознался я.

Васька терся около мамы. Так и хотелось запустить в него подушкой.

Папа стоял надо мной, ожидая ответа.

— Разговаривал, — повторил я. — С большим Таратутой разговаривал.

— Знаю, — кивнул папа. — Знаю, что ты был нелюбезен с ним. Он жаловался на тебя. Говорит, я думал, что ваш сын — это ты, значит, — культурным человеком растет, а он грубиян.

— Так и сказал — грубиян? — Я даже задохнулся от возмущения.

— Да, так и сказал: грубиян! — повторил папа и присел у кровати.

— Что здесь произошло? Объясни, пожалуйста!

— Он обозвал нас сорванцами и паршивцами.

— Кого это — нас? — насторожилась мама, отталкивая Ваську в сторону.

— Меня, — замялся я. — Ну и других мальчишек.

— Каких мальчишек? — продолжала допытываться мама.

— Всех мальчишек. Всех, которые есть на свете! — выпалил я.

— Он, наверно, погорячился, — попытался вступиться за большого Таратуту папа. — Дело в том, что у него пропала собака.

— Дик! — вырвалось у меня.

— Ты знаешь, где он?

Я ничего не ответил. Я сделал вид, что страшно устал. Мне трудно слово сказать. Я могу только смотреть. Смотреть на кота Ваську, который презрительно сощурил свои большие зеленые немигающие глаза.

Папа встал, взял маму за локоть, и они вышли, осторожно прикрыв за собой дверь.

Я схватил коробочку с витаминами и с силой запустил ее в Ваську. Коробочка пролетела мимо, а витамины горохом рассыпались по полу.

Васька неторопливо встал, махнул хвостом и залез под шкаф.

Это еще больше меня разозлило, но под рукой ничего больше не было, и я отвернулся от Васьки.

Неужели Алешка действительно украл собаку? Что же теперь будет?

Странное дело: Дик молчал все время, пока рядом стоял Таратута. Здесь что-то неладно. Во всем этом надо хорошенько разобраться. Пусть что хотят, то и думают, а про Дика я никому не скажу. Не скажет про него и Васька.

Я крепко сжал ладонь и ойкнул. На безымянном пальце выступила кровь. Про стеклышко-то я совсем забыл.

Рассказ шестой Я ОТКРЫВАЮ ТАЛАНТ

Дик — собака исключительно умная. Днем он тихо лежал под верандой, а ночью убегал за деревню. Ему давно надоело молчать, но он понимал, что лаять нельзя. Не время. И он молчал.

Иногда слышалось его напряженное дыхание и тихое поскуливание. Видно, ему было очень тоскливо, и он думал о чем-нибудь жизненном.

Он не мог объяснить, почему убежал от Таратуты. Не появлялся и Алешка. Родителей моих боялся. Боялся, видно, что его сочтут виновником моей болезни.

А болеть я устал. Так устал, что трудно сказать, как устал. Еле вылечился. Градусник показывал правильную температуру, голова не кружилась, кашель прошел, но из дома меня не выпускали. Рано, говорят. Окрепнуть надо.

Местный учитель пения настроил контрабас, и я по нескольку раз в день играл гаммы.

Мама ходила довольная-предовольная. Наконец-то ее сын стал «художественно развиваться».

Сам. Безо всяких понуканий.

Дивился и папа. Мои музыкальные занятия настраивали его на веселый лад. Он отпускал шутливые замечания и неизменно спрашивал маму:

— Не понимаю, почему вы выбрали контрабас?

— А ты что выбрал бы? — спрашивала она.

— По крайней мере — барабан! — заключал папа, делая выразительный жест, словно в его руках была колотушка. — Знаете, как соседи обрадовались бы?

Мама привыкла к подобным выпадам, не улыбалась и не злилась.

— Тот, кто не любит музыки, потерянный человек, — говорила она. — Медведи и те музыку чувствуют.

— Как же, как же! — подхватывал папа. — Медвежьи ансамбли всех восхищают!

— Так вот, медведи и те музыку чувствуют. Не улыбайся, барабан — тоже музыкальный инструмент. Без него ни один оркестр пе обойдется. В оркестрах они большим уважением пользуются.

Мама раскладывала высушенную траву и делала надписи на бумажках.

— Конечно, первая скрипка есть первая скрипка, — продолжала она. — Но в школьном оркестре все скрипичные места уже заняты. Счастье, что контрабасист в. другой микрорайон выехал. Ну, ничего. Придет время, и Герман сядет за виолончель.

Хотя мама разговаривала, она не переставала работать. А у ее ног растянулся кот Васька. Вдруг он поднял голову и зашевелил ушами.

— Что это? — прислушалась мама.

Я понял, почему задвигал ушами Васька.

Внизу скулил Дик.

Как же он неосторожен! Ведь его тотчас же разоблачат!

Тогда беды не оберешься.

Я соскочил со стула, схватил контрабас и рванул струны.

Папа сморщился, как будто кислое яблоко надкусил, и поспешно вышел из комнаты.

За ним шмыгнул Васька. Мама улыбнулась, погладила меня по голове, сказала:

— Молодец! Я верю в твои способности. — И вышла.

Я остался один. И хотя контрабас гудел на всю деревню и ближайшую березовую рощу, мне казалось, что Дик перебивает его.

Я переиграл все песни, у меня уже болели пальцы, а Дик не умолкал. Казалось, сейчас все сбегутся к нашему дому. Люди увидят такой концерт, какой им и во сне не снился. Представляю, с какой радостью большой Таратута схватит своего Дика. Уж он-то постарается прославить меня. А все Алешка. Это из-за него я потею за контрабасом. Из-за него мне придется краснеть. Из-за него отвечать за Дика.

Все! Больше не могу! Я рванул струну и опустил контрабас. В тот же миг умолкла и собака.

Я прислушался. Дик молчал.

Я взял несколько аккордов. Дик заскулил. Я приглушил струны ладошкой. Замолчал и Дик.

Не зря мама о медведях говорила. Животные тоже любят музыку. Сегодня я открыл еще один талант. Если бы я был композитором, я написал бы концерт для собаки с оркестром. Его с удовольствием слушали бы во всех школах и пионерских лагерях.

Мои музыкальные занятия радовали маму. Она, конечно, ничего не знала про Дика и думала, что у меня появилась любовь к музыке. Но эта любовь пришла вместе с Диком. Я утаивал от обедов и ужинов хлеб, косточки, картошку, по вечерам вылазил в окно и кормил собаку. На день приходилось ставить воду в кастрюльке. Но кастрюлька была нужна маме, и она все время спрашивала то меня, то папу, не видели ли мы светлую кастрюльку. Мы говорили, что не видели.

Папа говорил правду, а вот мне при ответах приходилось краснеть. Хорошо, что меня больным считали. Думали, от температуры краснею.

Однажды вечером на подоконнике снова появился Алешка.

— Ты не обижайся, что я долго не был, — затараторил он. — Мы с папой и дядей Петей в город ездили. За разными покупками. В гостях были. Мне, конечно, не до гостей. Все о Дике думал да о тебе. Но ведь об этом никому не скажешь. К тайнику ходил. Никаких признаков нет. Может, связь пропала? Не знаю, что и делать? Ну, как он?

— В порядке! — заверил я. — Каждый день песни поем. Хочешь послушать? — спросил я, беря контрабас.

— Ты что? — испугался Алешка. — Не надо.

Я прислонил контрабас к стенке. Не надо так не надо.

— Значит, пусто в тайнике? — спросил я.

— Пусто. Хотя бы про хвосты написали, что ли.

— Может, потому и не пишут, что мы не все приказы выполняем? Скажут, зачем писать, если они не выполняют? Ведь писали же они про хвосты?

— Писали, — подтвердил Алешка.

— Ты выполняешь приказ?

Алешка отвернулся.

— Учишь английский?

Алешка уставился куда-то вдаль.

— Ясно, не выполняешь. Вот Центр и отказался от нас. Другим пишут!

— Я пробовал… не получается. Была бы учительница, легче было бы. Приедет из отпуска, займусь.

Я не на шутку рассердился.

— Вот что, «Беркут»! Ты командовал холодными испытаниями. Ты первым выбрал имя. Я молчал и соглашался. Теперь я не буду молчать. Я беру командование на время твоей подготовки в свои руки. Ясно?

— Яснее ясного! — оживился Алешка.

— Выучишь три параграфа и двадцать слов!

— Много, — попытался возразить Алешка.

— За пререкание с командиром выучить еще пять слов.

Алешка аж рот открыл, но возмутиться вслух не посмел.

Так-то! Надо везде, во всем и со всеми твердость проявлять!

— Выучишь параграфы, займемся фонетикой. И не крутись, когда задание объясняют!

— Я не кручусь. Только смотри!

Алешка разжал кулак. На его ладони блеснули стеклышки. Ничего не сказав, я бросился к шкафу, достал из своего ящика синенькую стекляшку, положил ее на подоконник. Алешка подставил к ней свои осколки. Они плотно подошли друг к другу.

— Как ты думаешь, откуда стекло? — спросил я, глядя на Алешку.

— Из очков, — сообразил он. — Из солнечных очков.

— Из защитных очков, — поправил я. — А такие очки в деревне носят моя мама, мой папа, мать Вольдемара и…

— Ясно! — крикнул Алешка. — Это из его очков. Яснее ясного, из его. Гадать не надо, из его.

— Гадать не надо, а доказать нужно, — собирая осколки, сказал я.

Алешка недовольно закрутил головой.

— Ох, какой ты! Чего тут доказывать? Ты не мог потерять, потому что в погребе сидел. Родители твои быстрее бы лупанку тебе задали, чем крышку запирать. Нечего делать в нашем дворе и Вовкиной матери. Остается…

Значит, опять Таратута? Даже не Таратута, а Таратуты! Отец и сын!

— Зачем они сюда приезжают? Отдыхать?

— Как бы не так — отдыхать! Раньше они недели на две-три наведывались, а теперь от весны до осени живут. Говорят, у них в городе свой дом есть. Они его квартирантам сдают, а сами сюда. Дом купили. Сад. В саду крыжовничек, яблочки, картошечка. Все для базара.

Алешка сцепил пальцы в замок, потянулся, расправил плечи. В глазах промелькнули искорки недовольства.

— У большого Таратуты кислой ягодки не выпросишь. Жадина, каких свет не видывал! Он и Вовку к толкучке хотел приучить, да мать скандал подняла. Сказала, неудобно будущему артисту на базаре красоваться. Всю карьеру испортит. Не знаю, где Таратута работает, но мне кажется, он больше в своем саду пропадает. С Диком живет. Он его у нас отнял.

— Как отнял?

— Нахально. Строились мы. Заняли у него денег. За это он собаку взял. Ненадолго, говорит. Сад посторожить, говорит. Мы долг вернули, а он собаку не отдает. Говорит, за кормежку надо платить. Папа разозлился и поругался с Таратутой. А тому того и надо. Он собаку с цепи не спускал.

Алешка заморгал и отвернулся в сторону.

— И ты решил украсть Дика? — спросил я, отодвигая стеклышки в сторону.

Мой вопрос испугал Алешку. Он покраснел и стал тереть одной ладошкой о другую.

— Мне и в голову не приходило красть, — вымолвил он. — Дик сам убежал от Таратуты. А если Таратута такой, так я ему и деньги отдам.

— Деньги? Где ты их возьмешь? — насторожился я.

— Заработаю. Я в колхоз ходил. На сенокос просился. Не взяли. Говорят, мал. А чего мал? На конях я не хуже других езжу. Скоро опять пойду проситься. Скажу, мне вот так нужны деньги! Принимайте и все!

Нехорошо получается. Хоть Таратута и вредный, но собака-то, выходит, его. Алешка сманил, а я прячу. Вот перемахну сейчас через подоконник и выгоню Дика из-под дома. Пусть бежит на все четыре стороны! А если Таратута опять его привяжет? От Таратуты с цепи сорвался, а тут безо всякой привязи живет. Даже к Алешке не бежит. Наверно, чует опасность.

Я еле сдерживал себя, и Алешка видел это.

— Ты Таратуту не знаешь, — оправдывался он. — Не знаешь! Он такой… Такой… Он ведь и убить может.

— Кого? Дика?

— Да, Дика!

— Как убить?

— Очень просто. — Алешка прищурил правый глаз, сделал руку пистолетом и прищелкнул пальцами. Я представил, как, жалобно взвизгнув, упал Дик.

— В прошлом году, — продолжал Алешка, — Таратута ни разу Дика с цепи не спускал. Днем он сидел в сарайчике, ночью бегал по проволоке от одного забора до другого. Все боялись мимо сада пройти, не то, что за забор заглянуть. У Таратуты привычка была — конфеты ребятишкам раздавать.

Я удивился.

— Чудеса! Ты же говорил, что у Таратуты ягодки не выпросишь, а тут конфеты.

— Чудеса на других планетах бывают, — махнул рукой Алешка. — Таратута без чудес живет. Он не всем конфеты раздавал. Самым отчаянным. Даст конфету, да еще скажет, что ничего не будет, если они ночью в сад залезут. Мальчишки рады стараться. Да напрасно. Дик такой тарарам устраивал, что в темноте только пятки сверкали. На другой день Таратута гоголем вышагивает. Улыбается. Встретит мальчишек, даст еще по одной конфетке, а потом — по затылку. Ну как, говорит, ягодки? По вкусу пришлись? Мальчишки сопят. Синяки растирают. Расхохочется Таратута и подастся вдоль деревни.

Алешка замолчал, уставясь в одну точку. Я проследил за его взглядом и увидел в дверях Ваську. Тот внимательно смотрел на Алешку.

— Иди сюда, — ласково сказал Алешка. Васька послушно прошагал через всю комнату и, бросив на меня презрительный взгляд, вскочил на подоконник.

Алешка взял его на руки, погладил по спине и потрепал за уши. Васька с переливами замурлыкал.

— Дальше что? — нетерпеливо спросил я.

— Ты думаешь, почему Таратута злой ходит?

— Алешка, я тебя спрашиваю, а ты меня, — начал я досадовать. — Знаю, Дик злой, Таратута злой. Почему?

— У Таратуты ягоды обобрали…

— Как обобрали? А Дик?

— Не перебивай… Дик на привязи бегал. Ночью все тихо было. Утром Таратута к грядкам, а они чистехонькие… Таратута — туда, Таратута — сюда. Ехать на базар надо, а ягод-то нету. Вот он и разозлился на Дика. Привезу, говорит, другую собаку, а эту…

Алешка прикусил губу и часто-часто заморгал.

— Дик, конечно, не чистокровная овчарка, — продолжал он объяснять. — Но если его учить, он не хуже чемпионов с медалями будет. А его чему учили? Лаять да злиться! Зря папка отдал его Таратутам.

— Зря! — согласился я. — Мы бы Дика в космонавты записали. Он не дал бы нам замерзнуть. Слушай, а ты уговори отца. Пусть сходит к Таратутам. Может, отдадут?..

— Говорил я, — безнадежно махнул рукой Алешка. — И папка ходил. Только напрасно. Он так и сяк, а большой Таратута одно ладит: не отдам я вам его, и все тут. Он, говорит, подвел меня. Он, говорит, ограбил меня. Наказание, говорит, должен принять Дик за свою провинность. Так ни с чем и ушел. А сейчас я даже боюсь папке сказать. Ругаться будет. Собака-то чужая, выходит.

— Чужая, — подтвердил я.

Алешка задумался, глядя на Ваську.

— Скажи, что бы ты сделал?

Я ничего не ответил. Не знал, как ответить. А ведь надо что-то делать. Дика не продержишь все лето под верандой. Кто-нибудь увидит, скажет Таратуте, и тогда…

— А если в милицию заявить? — предложил я. — Там не разрешат собак убивать. Закон разыщут: собак не убивать!

— Откуда ты знаешь про закон? Сам придумал?

Закон, конечно, я сам придумал. Мне хотелось, чтобы

был такой. К тому же милиции здесь нет, а в город пока напишешь, много дней пройдет.

— Знаешь что? — сказал Алешка. — Давай пока спрячем Дика на Островах.

— Каких таких островах? — переспросил я.

— Дом отдыха в лесу. Озеро там. А на озере острова. Вот дом отдыха «Островами» и зовут. Там дядя Петя работает. На автобусе. Отдыхающих с вокзала да на вокзал возит. Он поможет, — убеждал Алешка. — Обязательно поможет… Ну, ладно… До завтра… Встретимся у сосны.

Я кивнул в знак согласия, хотя еще толком не знал, отпустят меня или нет.

Алешка положил Ваську на кровать и уже приготовился исчезнуть за окном, но я задержал его:

— С собой учебник возьми. По дороге спрашивать буду. Строго. Как учительница.

— У нас не строгая.

— Не перебивай. Что непонятно, подскажу. У меня «пятерка».

— Ишь ты! — воскликнул Алешка. — Гра-до-дрей!

— Что ты сказал?

— Я сказал: вот это да! По-оранжански сказал, — уточнил Алешка.

— Знаю, что не по-русски и не по-английски. Только как мы Дика из деревни выведем? Увидят же.

— Не увидят, — успокоил меня Алешка. — Я знаю местечко. Спрячу, ни в жизнь не найдут.

На дороге показались мама с папой. Увидев их, Алешка шмыгнул за угол. Я же взял контрабас, ноты и приготовился играть.

Они вошли. Васька бросился маме под ноги, но она, не обращая на него внимания, подошла ко мне и по привычке приложила ладонь ко лбу.

Папа выглянул в окно и удивленно сказал:

— Смотри-ка, на музыку собака прибежала.

Я похолодел. Пальцы застыли на струнах.

— Ну-ка, Гера, сыграй что-нибудь.

Я дернул за струны.

— Видишь, Нина, как собака слушает? Ты не зря про медведей говорила.

— Я никогда не говорю зря, — ответила мама, наливая в стакан коричневую жидкость. — Подумаешь, собака музыку слушает! В прошлый раз она пела.

— Как пела?

— А ты что — не слышал? Герман на контрабасе играл, а собака пела.

— Подожди, подожди… Кажется, я тоже слышал собачье пение. Только я боялся ошибиться.

— Вот и я боялась ошибиться, — созналась мама. — Мне казалось, что собака воет под нашим домом.

— Странно, мне тоже так показалось. Теперь ясно, кто там пел. Вы посмотрите, посмотрите, — увлеченно говорил папа. — Она даже уши навострила. Ай да умница! Интересно, как зовут эту собачку.

Я боялся выглянуть в окно.

— Эту собачку, — медленно перебирал я слова, — зовут Дик.

— Неужели Дик? Мне казалось, что Дик не такой.

— Это Дик, — мрачно повторил я.

— Нет, Дик не такой, — глядя в окно поддержала папу мама. — Это совсем другая собака.

Я глянул в окно и радостно закричал во весь голос:

— Это Стрелка! Стрелка, Стрелка, иди сюда!!!

В каждой деревне бегают ничейные собаки. У них нет хозяев. У них нет своей конуры. Они бродят по дворам, останавливаются у ворот или под окном и ждут, когда кто-нибудь даст им поесть.

Они радуются выброшенной косточке. Бывает их прогоняют. Тогда они поджимают хвосты и не спеша, проглотив обиду, перебегают на другой конец деревни.

Но таких людей, чтобы собак прогоняли, мало. Это хмурые, мрачные и злые люди.

— Стрелка, подойди сюда. Не бойся, Стрелка, — звал собаку папа, показывая принесенную из кухни кость.

Стрелка, осторожно перебирая белыми лапами, подошла к забору и остановилась. Папа бросил кость.

Собака благодарно посмотрела на него, не спеша подобрала кость и прилегла с ней у калитки.

Я продолжал весело играть на контрабасе, радуясь, что Дик молчит и не выдает себя. А вечером Алешка увел его на новое место.

Рассказ седьмой ПЛАВАЮЩИЕ ОСТРОВА

Наконец болезнь прошла. Об этом сказала мама, убирая градусник в шкаф. Мне разрешили гулять на улице. Без каких-либо условий. Даже без альбома. Мама предупредила только насчет солнца. Чтобы не перегревался. И в воду не лазил чтобы. А то снова заболею, и тогда пропало лето.

У колодца показался Вовка. В руках он держал сачок. Через плечо висела блестящая сумка.

Гм, бабочек пошел ловить. Для коллекции. Постарается, чтобы у него самая большая была. На «пятерку». А на «пятерку» много наловить да насушить надо!

Нам тоже коллекцию велели сделать. Анна Ивановна даже обрадовалась, узнав, что я в деревню еду. Книжку про бабочек да жуков дала. Только я пока не решил, надо их ловить или не надо. Ведь если все на «пятерку» наловят, то и бабочек не останется.

Увидев меня, Вовка быстренько развернулся и трусливо заспешил к дому. Он был в своей широкополой шляпе, но без очков. Таким я его впервые вижу. Чудной он без очков.

Ну, ничего, у нас есть кое-какие соображения. Зря не будем на человека наговаривать, но если докажем, то…

С Алешкой встретились у сосны. Учебник он, конечно, не захватил. Сказал, что не нашел.

Я все равно заставил Алешку повторять английские слова. Английский ему давался труднее, чем оранжанский. Но ведь кроме нас никто не знает оранжанского.

Спустились к речке. Алешка нырнул под мост и вывел оттуда Дика.

Казалось, пес все понимает. Понимает, что его нужно прятать. Понимает, что из-за него мы идем на какие-то острова. Понимает, что мы хотим ему только добра.

Дик радостно носился среди деревьев. Забежит вперед, спрячется в кустах и, как только мы подойдем, с визгом бросается под ноги. Мы делаем испуганный вид, охаем, ахаем, а он снова бежит вперед и снова прячется.

— Ты думаешь, мы зря на «Острова» отправились? — сказал Алешка, сшибая прутиком яркие соцветия пижмы. — Нисколечко не зря. Во-первых, спасем Дика, а во-вторых, проведем испытания,

— Придумал?

— Придумал!

Алешка размахнулся и резко ударил по высокому стеблю дудника.

Дик что-то искал в траве. Я позвал его, но он не отозвался.

— Наверно, мышь учуял? — предложил я.

— Может, мышь, а, может, траву какую лекарственную, — спокойно сказал Алешка.

— А что — собаки тоже в травах разбираются? — удивился я.

— Еще как! Они все травы знают. Знают, какую для аппетита нужно, а какую, чтобы живот не болел.

— Так что же ты придумал? — постарался я вернуть Алешку к разговору об испытаниях.

Алешку стоит только попросить. Он быстро увлекается и начинает разъяснять долго и упорно. Иногда кажется, что он объясняет не мне, а себе. И убеждает не других, а себя. И только когда убедит себя, начинает действовать.

— Понимаешь, долго я думал. Ночь не спал. Все думал, И придумал.

— Ну что? Что ты придумал? — торопил я его с ответом.

— Понимаешь, в космосе совсем другая еда. Огурцы да яблоки туда не возьмешь. В них слишком много воды.

А зачем лишний груз в космос возить. Вовсе незачем. Лучше какой-нибудь прибор взять с собой. Так вот, еду космонавтам заделывают в тюбики. В такие, в каких зубную пасту продают. И кухня у них особая, космическая. Но вдруг она сломается… Что тогда делать?

— Голодать, — предложил я.

— Гм, голодать… Голодать тоже надо уметь. А ты умеешь голодать?

Я неопределенно пожал плечами.

— То-то и оно… Яснее ясного, без кухни не долететь до Оранжада.

— А мы ее отремонтируем.

— Правильно, — похвалил меня Алешка. — Но есть-то ужас как хочется! Что тогда? — повторил он вопрос.

Я молчал.

— Не знаешь? Будем питаться неприкосновенными запасами.

— А если их не хватит?

— До ближайшей планеты хватит. А там кухню отремонтируем. Но без терпения не обойтись… Я нарочно ничего не сказал про еду. Даже кусочка хлеба не взял.

— И я не взял, — забеспокоился я.

Ох, уж этот Алешка. После таких испытаний ничего не забоишься.

Я посмотрел на Дика и смекнул, что ведь мы тоже можем кое-что для себя найти. Землянику, например. Вон она из травы выглядывает. Да и черничных кустиков, усыпанных темно-синими ягодами, здесь немало.

Смекалистые нигде не пропадут! Вот только Дик одной травой едва ли насытится. Придется и его к ягодам приучать.

***

Озеро появилось внезапно. Шли, шли по густому лесу, разговаривали, инопланетные слова учили, с Диком играли и вдруг — вот оно! Заиграло, заволновалось, заблестело.

Видел я море с большими кораблями. Видел Волгу с далекими берегами. И озера разные видел. Даже такие, у которых берегов не видно. Но такого, чтобы посреди остров стоял, ни разу не встречал.

Прямо на берег выбежали высокие прямоствольные сосны. Выбежали и окунулись в холодную воду. Чуть подальше они уступали место кудрявым кустарникам. Над водой склонились камыши. Среди широких листьев желтели кувшинки и разбросали свои белоснежные лепестки водяные лилии.

Я стоял, затаив дыхание. Алешка улыбался, глядя на меня. Даже Дик присел от восхищения, приподняв правое ухо и свернув хвост колечком.

— Налюбовались? — спросил Алешка, доставая из-под куста длинную толстую палку. — А теперь еще шире рты раскрывайте!

Он подошел к воде и оттолкнул палкой кусок берега. Полоска воды между берегом и островком становилась все шире. Глянув на меня и кивнув Дику, Алешка прыгнул на оторвавшуюся землю.

— Осторожней! — крикнул я. — В воду свалишься.

— Не свалюсь, — прогудел Алешка. — Хочешь прокачу?

— Двоих не выдержит!

— Выдержит!!!

Для убедительности Алешка попрыгал на своем крохотном островке. Островок закачался на воде, но не утонул.

— Прыгай ко мне! — пригласил Алешка. '

Я замялся.

— Боишься?

Алешка пристал к берегу, воткнул палку в дно, чтобы остров не уплыл, присел рядом.

Дик опустил ухо и замахал хвостом.

— А ты не бойся, — уговаривал Алешка. — Это только поначалу страшно, а потом хоть бы хны!

— А я и не боюсь. Вот выясню, что к чему, и поеду.

— А чего тут выяснять? Остров как остров.

— Не скажи. У других острова к земле приросли, а у вас по воде плавают.

— И у нас прирастут. Знаешь, сколько здесь островов было? Много-много. И все приросли. Одним большим островом стали. Вон этим, — Алешка кивнул на середину озера. — Вот и мы на берегу сидим, а под нами-то вода.

Я невольно подался назад.

— Не бойся… Видишь, корешки все дальше и дальше в воду тянутся. Потом они травой и мхом зарастут. Земля к ним прилипнет. Бывает, оторвется такой кусочек от берега и плывет. Старики говорят, раньше большим это озеро было. Сейчас меньше. Зарастает.

Алешка вздохнул. Я встал, подошел к островку. Сбоку виднелись длинные переплетающиеся между собой корешки, упругие и прочные, как толстая проволока.

Алешка катался — не боялся. Попробую и я. Я осторожно ступил на островок одной ногой, потом другой. Островок ни на сантиметр не погрузился в воду. Я выдернул палку и только хотел оттолкнуться от берега, как Алешка шагнул на мой островок.

— Ты что? — испугался я.

— Не бойся. Мы впятером катались, и ничего.

— Может, и Дика возьмем? — усмехнулся я.

— А что? Это мысль!

Но Дик плавать не захотел. Он отошел от берега и уселся под сосной. Его радостное настроение сменилось беспокойством. Он беспрестанно крутил хвостом, скулил и рыл лапами землю.

Островок медленно поплыл по озеру. Боязнь прошла, и я почувствовал себя Робинзоном, бесстрашным морским волком. Мы кричали от радости, пели, хлопали по воде палкой, поднимая фонтаны брызг.

А Дик бегал по берегу и лаял. Скучно одному. Так ему и надо! Не хотел путешествовать — сиди на берегу и жди бывалых моряков.

Мы обогнули остров и потеряли Дика из виду. На противоположном берегу белели двухэтажные дома. Алешка сказал, что здесь, в доме отдыха, работает дядя Петя. Здесь мы и оставим Дика. Любой сторож обрадуется ему.

Мы пристали к большому острову, и Алешка, передав мне шест, перепрыгнул на остров.

— Плыви дальше! Я догоню! — скомандовал он, уходя в глубь острова.

Я нерешительно оттолкнулся, распрямился и сделал глубокий вдох. Плавающий остров подчинялся каждой моей команде: быстрее! левее! прямо! стоп! Он вывез меня на середину озера. Прямо пролегла солнечная дорожка. В темной воде отражались прибрежные деревья и кусты. У берегов раздавался короткий всплеск, и тотчас же над водой мелькала серебристая рыбина.

Дул легкий ветерок. С берега доносился шум леса и беспокойный лай Дика. Он волновался за скрывшегося в кустарнике Алешку. Волновался и я. Но мой призывный крик и лай Дика не долетали до Алешки. Иначе чем можно объяснить его молчание.

Солнце поднималось все выше и выше. Дорожка от него сместилась в сторону, ближе к берегу. Время катилось к обеду. Но только не для нас. Космическая кухня потерпела аварию. У нас даже неприкосновенных запасов нет. Крошки хлеба нет. Ничего нет. А рыбу не поймаешь руками. Волей-неволей голодать придется.

Озеро неглубокое. Шест упирался в дно, я плыл все дальше и дальше.

За нависшими над водой кустами показался Алешка. Он стоял на таком же, как у меня островке, и ловко управляя шестом, шел наперерез моему курсу.

— Внимание! — крикнул Алешка. — Приготовиться к стыковке космических кораблей. Я — «Беркут», я — «Беркут»… Вызываю «Чайку». Вызываю «Чайку». Перехожу на прием.

— «Чайка» слышит «Беркута», — подхватил я, — Перехожу на прием.

— «Чайка», — продолжал командовать Алешка, — приготовьте свой корабль для стыковки.

— «Беркут», вас понял, — рапортовал я. — К стыковке готов!

Мы медленно приближались друг к другу. Когда между островками осталась узенькая полоска воды, я протянул Алешке свой шест. Он ухватился за него, напрягся, и наши корабли состыковались. Мы обнялись.

Над озером раздалось громогласное «ура!»

Вот и проведено еще одно удачное испытание. Мы его не планировали. Но время-то не терпит. И так много потеряно из-за моей болезни. С программой подготовки к полету следовало поторапливаться.

Алешка хитро улыбнулся и вынул из кармана горсть крупных ягод.

— Ешь. Ты таких не пробовал. Клюква. Очень полезная ягода! От болезней полезная! От нездоровья!

— А как же испытания? — спросил я.

— Все правильно, — успокоил меня Алешка. — Мы же говорили, что на первой же планете подзаправимся. К тому же, какая же клюква еда? Это… это… — Алешка замахал руками, подыскивая подходящее слово. — Это…

— Витамины, — выручил я его.

— Ага, витамины «А», «Б» и «Ц». Ешь!

Я никогда не ел таких ягод, поэтому не заставил себя долго уговаривать. К тому же страшно хотелось есть. Завтрак я отдал Дику, а сам выпил кружку простокваши да съел пол тарелки маминых листиков.

Клюква была кислой-прекислой. От нее глаза так и лезли на лоб. Да и рот кривился. Все это веселило Алешку, и он даже присел от смеха.

Ну и пусть смеется! Мне-то что? Иногда даже приятно, что над тобой смеются. Люди удовольствие получают. Весельем заряжаются. Настроение у них повышается. Значит, смех на пользу идет.

Вдруг Алешка замолк, распрямился и растерянно посмотрел на меня.

— Смотри!..

Он повернул голову. Я проследил за его взглядом и похолодел.

Опять беда!

Наши корабли расстыковались. Не зря говорят, что смех до добра не доводит. Пока Алешка смеялся, его остров, оказавшись без надзора, сбился с курса. Он уплыл. Уплыл с шестом. Но и это еще полбеды. Он и мой шест прихватил, превратив его в длинный руль.

Мы окинули взглядом свой корабль. Ни сучка, ни палочки! Хоть руками греби!

Мы присели на корточки и стали грести руками.

Остров не двигался.

Рассказ восьмой ДИК СПАСАЕТ АЛЕШКУ

Остров не поддавался.

— Ясно! — выдохнул Алешка. — За дно зацепились. Со мной уже случалось такое. Ну, ничего. Главное — не паниковать. Сейчас мы его сдвинем… Мы поставим его на правильный курс…

Скинув штаны и майку, Алешка осторожно спустился в воду. Все его тело покрылось гусиной кожей. Вода была не по-летнему холодной.

— Сейчас мы его, — бормотал Алешка, пытаясь сдвинуть остров с места. — Мы его… Ну-ка, пошевелись… По-раскачивай… На другой конец перейди… Вот так веревки!..

— Какие еще веревки? — недоумевал я.

— Водоросли разные… Длинные… Толстые… Крепкие… И лохматые… Зацепились — не оторвешь.

Корабль прочно сидел на мели. А что делают в первую очередь с таким кораблем? В первую очередь освобождают его от лишнего груза. Лишним грузом был я.

Пришлось снять штаны, рубашку и прыгать в воду. Я боялся воды и поэтому прыгнул нерасчетливо. Торопливо, резко. Вода замутилась. Я по колено увяз в иле. Ноги обвили водоросли, длиннющие и лохматущие.

Остров закачался.

Я рванулся к нему, но не смог сделать и шага. На выручку бросился Алешка. Он помог мне освободиться от водорослей и вылезти из ила. Нащупав корягу, я стал на нее и навалился на остров.

Мы поднатужились, поднажали, но все напрасно.

Остров стоял как вкопанный.

Хоть подлезай под него да приподнимай!

И это испробовали. Алешка нырнул и вылез из-под острова совсем как водяной: весь в осоке и водорослях и синий. На шее висела желтая кувшинка, на голове белела лилия.

— Ззззалезай! — выстучал он зубами. — Ззззаболеешь!

Пришлось подчиниться. Я насухо обтерся майкой и стал помогать Алешке с острова.

— Зззнаешь что? — стучал зубами Алешка. — Ты сиди… Я свой корабль догоню… И за тобой…

— А д-д-доплывешь? — отстукал я, прикидывая на глазок расстояние до острова. До него не так-то близко. Но Алешка, размахивая руками, смело поплыл к беглецу.

Мое беспокойство передалось Дику. Он уже не бегал от куста к кусту. Не лаял на весь темный лес. Он стоял у самой кромки берега, вытянув морду и навострив уши, и внимательно следил за пловцом.

Алешка плыл. Все меньше и меньше оставалось до островка. Еще два-три взмаха, и он ухватится за шест. Ухватится, залезет на корабль, и мы спасены!

Испуганно гавкнул Дик.

Я вздрогнул.

Мы увидели, как Алешка беспорядочно замахал руками, закружился на одном месте и, вскрикнув, скрылся под водой. Потом он всплыл, снова вскрикнул и снова исчез. Над озером мелькала его рыжая голова и раздавался испуганный крик.

Я прыгнул в воду. Упругие водоросли цепко обвили мои ноги, мягкое илистое дно засасывало их.

— Алешка, держись! — кричал я нечеловеческим голосом. — Держись, Алешка!.. Дик!.. Дичок! Дикуша!!

Дик бросился в воду. Задрав морду, он быстро поплыл к тонущему Алешке.

— Быстрее, Дик! Быстрее!!!

Я схватился за край своего островка, стараясь выдернуть ноги из ила и освободиться от корней. Ничего не получалось. Я почувствовал, что левую ногу сводит судорогой — вода была очень холодной, видимо, недалеко был родник. Я не сводил глаз с Дика. Он показался из воды и уже вместе с Алешкой плыл к берегу. На берег выбрались с трудом. Алешка отфыркивался и что-то орал, но я не разобрал ни одного слова. Он крикнул еще раз. Голос был глухим и хриплым. Алешка выбился из сил, но все равно беспокоился за меня. Он, наверно, боялся, что я опять простужусь и кричал, чтобы я вылезал из воды. Я сделал последнее отчаянное усилие и с трудом взобрался на остров. Кожа моя покрылась пупырышками, зубы стучали. Я стал размахивать руками, приседать, растирать ноги.

Как теперь добраться до берега? Вот тебе и Робинзон новоявленный.

Вдруг я услыхал тарахтение мотора. Из-за кустов вылетела лодка, в которой сидел белоголовый дяденька. Тот самый, который привез нас в деревню. А раз «тот самый», значит, это дядя Петя. На носу лодки сидел наш Дик. Правое ухо его было опущено, хвост свесился через борт.

На берегу, где белели домики, бегали и размахивали руками люди. Я почувствовал себя словно на сцене и сделал вид, что ничего не боюсь и что мне нисколечко не холодно.

Мотор заглох. Лодка мягко ткнулась в островок. Тот закачался на волнах.

— В лодку! — отрывисто крикнул дядя Петя.

Я прыгнул и чуть не упал за борт. Дядя Петя поддержал меня, помог сесть, завел мотор, и лодка ринулась к берегу.

***

Пристали к берегу. Дик, радостно визжа, первым выскочил из лодки и побежал к Алешке. Вокруг него стояли люди. Они шумно обсуждали случившееся и давали разные советы доктору. Я растолкал толпу и увидел на земле Алешку. Алешка улыбался мне белыми губами и незаметно подмигнул: все в порядке! Дика пришлось оттащить от Алешки..

По берегу бегал невысокий бойкий дяденька в берете.

— Ах, какой кадр! — всплескивал он руками. — Ах, какой эпизод! Ах, какая собака! Ах, как жалко, что это не съемки!

— На съемках так бы не получилось, — сказал толстый мужчина.

— Что вы знаете о съемках? — взмахнул рукой кудрявый. — Ровным счетом ничего. А я — режиссер! Вы смотрели фильм «Туман над озером»? Не смотрели? Жаль!.. Там почти такая же ситуация, как в жизни…

Режиссер крепко схватил толстяка за локоть и потащил его к берегу.

Дядя Петя моргал и внимательно следил за доктором, словно тот был фокусником или волшебником.

— Ну, как он? — с надеждой спросил дядя Петя.

Доктор встал, поправил халат и, не спуская глаз с Алешки, бодро ответил:

— Нормально! Легким испугом отделался. Воды, конечно, изрядно глотнул, но это не страшно. Отдохнет, на ноги станет.

Все зашумели, загалдели, обрадовались, заговорили о том, кто и сколько раз тонул в детстве, кто сколько воды наглотался и кто сколько через это страху натерпелся.

Дядя Петя спросил, надо ли Алешку в дом отдыха везти. Доктор потер очки и махнул рукой:

— Не надо… Разожгите костер… согрейте — и все как рукой снимет.

Дядя Петя обрадовался. Он напомнил, что всех ждет обед, и вскоре берег опустел.

Только у самой воды режиссер по-прежнему донимал разговорами толстого мужчину.

— Какой эпизод! Какой случай! Если бы все это на пленку! На цветную.

Он вдруг остановился, растерянно посмотрел на дядю Петю и удивленно спросил:

— А где зрители… э-э-э… отдыхающие?

— Обедать пошли.

— Как? Уже обед?

Дядя Петя показал на часы.

Кинорежиссер засуетился, забегал, заохал.

— Ай-яй-яй! Опять мне выговор за опоздание на обед будет!

— Это поправимо, — успокоил его дядя Петя. — Иван Иваныч, — обратился он к толстяку, — выручай! И к ухе что-нибудь привези.

Режиссер прыгнул в лодку, Иван Иваныч сел за мотор, и они скрылись за островом.

Иван Иваныч возвратился, когда у нас горел костер. Появились картошка, лук, рыба и котелок.

— Отменная ушица будет, — говорил дядя Петя, потроша ершей. — Потерпите немного. Накормлю — век вспоминать будете!

Мы жались ближе к огню.

— Ты что, из сил выбился? — спросил дядя Петя Алешку.

— Силы-то были. Озеро переплывал. А тут ногу свело.

— Понятно, — кивнул дядя Петя. — Судорога. Бывает. Родники снизу бьют. Купаться здесь — жизнью рисковать. Не каждый моряк отважится.

Он поманил Дика. Дик подбежал и присел у костра.

— Если бы не Дик, не пришлось бы нам вместе ушицы поесть.

Дядя Петя бросил каких-то листиков в котелок и, привязав ложку к длинной палке, зачерпнул ухи.

— Готово! — сказал он, снимая котелок.

Мы с Алешкой набросились на еду.

— Значит, вернул Таратута собаку? — спросил дядя Петя.

Алешка поперхнулся и закашлялся. На его глазах выступили слезы. Дядя Петя похлопал Алешку по спине.

— Ну, куда ты торопишься? Ухи на всех хватит. Тебе добавить, Гера?

Я кивнул. Вторую тарелку я ел медленнее. Мне показалось, что уха немного пересолена и слишком переперчена, но я промолчал.

— Ну, Дик! Ну, Дик! — восхищался дядя Петя. — Верно говорят: собака — первый друг человека! Она все понимает… Умное животное!

— Умное… — подтвердил Иван Иваныч. — Но этим еще не все сказано. Бывают собаки умнее хозяев.

Дядя Петя бросил насмешливый взгляд на толстяка:

— Хе, скажете тоже! Разве может собака умнее человека быть?

— Вполне, Петр Петрович! Я знал такую собаку. Все отмечали ее великолепнейшее понимание, ее исключительную память, ее непостижимый ум.

— А кто же был ее хозяин?

— Я!

Дядя Петя чуть не лопнул со смеху. Смеялись и мы, и только Иван Иваныч добродушно улыбался и ел, как будто ничего не случилось.

— Умнее?.. — сквозь смех спрашивал дядя Петя.

— Умнее! — спокойно отвечал толстяк.

— Хозяина?..

— Хозяина…

Мы смеялись. Смеялись, позабыв про все волнения и страхи, которые нам только что пришлось пережить.

Смеялись так, что не заметили, как из леса выскочил мотоцикл и чуть не залетел в костер.

За рулем в ядовито-желтом шлеме сидел Таратута-старший. Он спрыгнул с сиденья, набросил на шею Дика ошейник, втолкнул его в коляску, крутанул ручку газа и скрылся в лесу, оставив за собой облачко сизого дыма.

Рассказ девятый ПОГОНЯ

Все произошло так быстро, что мы и сообразить ничего не сумели.

Первым закричал Алешка:

— Дик! Дичок!! Куда ты? Куда?

Он бросился к лесу, но споткнулся и упал.

Дядя Петя тряхнул головой, как будто сгоняя сон, встал и быстро пошел к озеру.

— Иван Иваныч! За костром последи! Я быстро!! — крикнул он, прыгая в лодку.

Только мы успели сесть рядом, как на всю округу взревел мотор, и лодка ринулась к противоположному берегу.

Через несколько минут синенький автобус запрыгал по лесной дороге.

Ехали быстро, но нам с Алешкой казалось, что машина плетется как черепаха.

— Быстрее, дядя Петя! Скорее! Уйдет Таратута! — как заводной, твердил Алешка, склонясь над дяди Петиным плечом. — Быстрее!.. Скорее!.. Вон его след!..

Я напряженно всматривался в дорогу. Следы были, но какой из них Таратутин, трудно сказать.

— След-то следом, да вот как догнать его? — ворчал дядя Петя.

— У тебя же первый класс! — подзадоривал его Алешка.

— Класс-то первый, да дорога неклассная. Того и гляди, в дерево врежемся… На мотоцикле легче… а тут выворачивайся как знаешь.

Дядя Петя резко нажал на тормоз, наклонился над рулем.

— Стоп! След пропал!

— Как пропал? — закричали мы с Алешкой, выпрыгивая из машины.

Узкий мотоциклетный след и в самом деле пропал. Мы побежали назад и за поворотом увидели свежий скользящий след. Здесь Таратута, услышав за собой погоню, тормознул, юзом проехал по дороге и свернул в просеку.

Схитрить решил. Просека тоже выведет к реке, но не там, где мост, а у запруды. Речка там мелкая, так что на мотоцикле переехать ее — все равно что воробью по луже пройти.

Дядя Петя хотел тоже свернуть, но мы уговорили его ехать по главной дороге. Если поднажать, то Таратуте не уйти от нас. На подъеме в гору обязательно догоним. Там только одна дорога. Такая, что двум машинам не разъехаться.

— Быстрее, дядя Петя… Скорее… А то не успеем, — торопил Алешка. — И откуда только он вывернулся?..

— С базара, наверно, — предположил я.

— Яснее ясного, с базара… Только дорога-то оттуда мимо «Островов» идет… А тут точно выехал… Как знал…

— Может, Вовка сказал?

— Он! Яснее ясного — он! Ну, погоди!

Дорога пошла под уклон. Сквозь заросли кустарника блестела речка. Машина въехала на мост и забуксовала. Заднее колесо провалилось меж бревен.

— Сколько раз говорил: нельзя по такому мосту ездить! — заругался дядя Петя, вылезая из автобуса. Он подсунул доску под колесо, сел за руль и нажал на газ.

Машина заурчала и нехотя стала выбираться из капкана.

— Дядя Петя, смотри! — крикнул я. показывая в сторону.

Через речку переезжал Таратута. Он боязливо вел свой мотоцикл через брод, кидая на нас недобрые взгляды. Вот он добрался до берега, поддал газу, и мотоцикл выскочил на песок.

Хочешь не хочешь, а теперь надо ехать мимо моста. И Таратута поехал. Он видел, что мы прочно застряли на мосту, и решил проскочить перед самым носом.

— Быстрее! — кричали мы с Алешкой. — Быстрее! Уйдет!

Автобус выскочил из ловушки и запрыгал по бревнам. Мы были готовы перегородить выезд на дорогу, но автобус вдруг вздрогнул и остановился.

Дядя Петя снова завел мотор, рванул и съехал с коварного моста. Недаром по нему не поехал Таратута. Он уже успел проскочить мимо нас, и его мотоцикл, натужен-но гудя, упрямо лез в гору.

Мы сцепили зубы.

Вот он — мотоцикл.

Вот она — коляска с Диком.

Протяни руку и достанешь.

Достанешь, отвяжешь поводок, и Дик снова жив и свободен.

Но достать нелегко. Дорога вывела нас на самый верх, но не успел дядя Петя переключить скорость, как заглох мотор. Машина покатилась назад. Я глянул в окно и обмер: мы ехали по кромке обрыва.

Рассказ десятый КАК МЫ БЫЛИ ДИПЛОМАТАМИ

Дик спас Алешку.

Дик помог мне.

Он, наконец, был просто собакой, и бросать его в беде мы не имели никакого права. Это было бы предательством. Но как спасти его, не знали ни я, ни Алешка. Даже дядя Петя отказался ехать к Таратуте, узнав, что тому не вернули долг. Он считал, что никаким разговором Таратуту не проймешь. Только время потеряешь да нервы потреплешь. К тому же после погони автобус ремонта запросил. Хорошо еще — с горы не загремели. Дядя Петя вовремя тормоз включил да баранкой крутнул, а то бы быть нам на дне оврага.

— Дела-а-а… — протянул Алешка. — Что же делать-то будем?

Я пожал плечами.

— Таратута теперь убьет Дика и нам отомстит.

— Может, Вовка поможет? — предположил я.

— Нашел помощничка! — сморщился Алешка. — Что большой, что малый — одного поля ягода.

— Вот что, — решительно заявил я. — Силой не взяли, дипломатией возьмем.

— Чем, чем? — прищурил глаза Алешка.

— Дипломатией, — повторил я.

Главное — выдержка. Надо сначала убедить Алешку.

— Нравится тебе Вовка или не нравится, а с ним надо по-хорошему поговорить. Дипломатично. Ясно?

— Яснее ясного! Дипломатия — это когда улыбаешься вместо того, чтобы кулаком треснуть.

Я безнадежно вздохнул.

— Уговорил, будем дипломатами. Только он сам-то согласится на переговоры?

— Согласится, — заверил я, еще не зная, каким образом мы заведем разговор с Таратутой-младшим. Тут надо придумать что-то особенное.

Я взял дома красивую открытку — портрет знаменитой артистки — и вложил ее в конверт. Потом на тоненьком листочке написал молоком:

Вольдемару Таратуте, будущему великому артисту кино.

Предлагаем кучу кинооткрыток.

Обмен по соглашению.

Место встречи — под сосной.

Время встречи — сразу после ужина.

Г. и А.

Послание готово! Осталось переправить его. Но как? Можно передать с тетей Нюрой — почтальоншей, но вдруг его перехватит большой Таратута. Он, конечно, удивится пустому листочку, изорвет его и бросит. Тогда конец нашей дипломатии!

Мимо, изображая из себя новый трактор, бежал Витька, соседский малолеток.

— Рули сюда, — крикнул я ему в окно.

Витька подрулил.

— Конфетку хочешь?

— В обвелтке?

— В обвертке.

— Давай!

Он поймал конфетку и засунул ее за щеку.

— А чего ты заставишь меня делать? — спросил Витька, шмыгнув носом. — Чего?.. Плясать заставишь?

— Не-е-е… Вот письмо… Отнеси его Вовке…

— Алтисту?

— Ему… Стой… Да скажи ему, письмо пусть погреет… Стой… Прямо в руки передай… Да так, чтобы никто не видел…

— Письмо секлетное?..

— Тсс… Дай напишу, а то позабудешь…

Шариковой ручкой я написал на отдельном листочке:

«Подержать над огнем, прочитать и уничтожить!»

— Теперь беги, — подал я письмо Витьке, — да помни про секрет…

— Отнесу, конфетку дашь?

— Дам, дам…

— В обвелтке?

— В обвертке, в обвертке… Беги…

Витька сунул секретное письмо и листочек за пазуху, включил скорость, гуднул и запылил по середине дороги.

…Никогда мы не были такими нетерпеливыми, как в этот раз. Вроде бы и к сосне подошли вовремя, но Вовка не появлялся. Неужели Витька не передал наше письмо? Поди, сломался дорогой его новый трактор, и он свернул на ремонт к себе домой… А, может, открытку видел? В общем ненадежный связной попался. Еще и на наш след наведет. Надо менять место явки. Решили перебраться на речку. Но догадается ли Вовка, куда мы ушли? Как он узнает об этом?

Алешка схватил ветку, разломил ее и выложил на землю стрелу. Я вопросительно посмотрел на него.

— Если он прочитал про индейцев хотя бы одну книгу, то найдет.

Вслед за нами потянулись стрелы, сложенные из палочек или просто начерченные на земле.

Не успели мы спуститься вниз, как увидели на горе Вовку.

— Готовь конфетку Витьке: он выполнил задание, — усмехнулся Алешка, усаживаясь на камень. — В общем, я буду молчать, а ты дипломатию разводи.

Вовка подошел, поблагодарил за приглашение, но об открытках ничего не сказал. Видно, не очень-то они ему нужны. Молчал он и о Дике. Молчали о нем и мы.

Разговор не клеился.

Можно было бы начать с синеньких стеклышек. Спросить, например, почему он без очков ходит и не разбил ли их. Но только я хотел задать ему этот вопрос, как Вовка плавным движением руки достал из кармана очки и посадил их на свой горбатый нос.

Мы с Алешкой переглянулись. Вот ведь как бывает! Были уверены, что осколки из Вовкиных очков, хотели счет за аварию предъявить, а он, оказывается, ни при чем. Чуть впросак не попали. Поневоле в оранжан поверишь.

С какой стороны подойти к нему, я не знал. Вот если бы он в космос захотел, тогда бы другое дело. Может, мы бы и зачислили его в наш экипаж. Но в космос Вовка не хотел. Он мечтал только о кино.

— Знаешь, что? — заговорщически произнес я. — Хочешь, мы тебя с киношным режиссером познакомим?

— Да ну? — недоверчиво сказал Вовка, снимая очки.

— Ей-ей! — постарался я подогреть Вовкино любопытство. — Мы знакомы с одним режиссером. Он еще разные сказки снимает. Про ребятишек. Про зверей. Про чудеса всяческие. Ты смотрел «Туман над болотом»?

— «Туман над озером», — поправил меня Алешка.

— «Туман над озером» смотрел? — наступал я на Вовку.

— Смотрел, — встрепенулся Вовка.

— Так вот — это наш знакомый режиссер снимал. Сейчас он вторую серию снимать будет. «Туман над болотом» называется.

Алешка хмыкнул, но я так глянул на него, что ему больше уже не хотелось хмыкать.

— Не врете? — подался вперед Вовка.

— Нисколечко! — заверил я.

— Ни-ни! — пробурчал Алешка.

— Так вот, — продолжал я фантазировать, — режиссер и говорит: помогите мне найти такого мальчишку, чтобы я его в кино снял.

Вовка приосанился, выдвинул одну ногу вперед, подтянул потуже свой широченный пояс, поправил шляпу.

— И чтобы собака при нем была.

— Надеюсь, вы сказали ему обо мне?

Я с безразличным видом прошелся по берегу.

— Понимаешь, как-то из головы вылетело. Но если хочешь, мы скажем про тебя.

Вовка оживился. Он снял шляпу, расслабил пояс, расстегнул куртку.

— Это же здорово — кино! Я уже давным-давно не снимался, а тут на тебе! Может, он меня на главную роль возьмет?

— Едва ли, — пожал я плечами. — На главную роль нужно с собакой.

— С Диком?

— Да, с Диком.

— С Диком не получится.

— Это почему же — не получится? — не вытерпел Алешка, приподнимаясь с камня.

Вовка застегнул пуговицы, надел шляпу.

— Отец сегодня злой приехал… Откуда, не знаю… Дика привез… Он убегал от нас…

— Ну и что? — торопил Вовку Алешка.

— Он не велел никому к Дику подходить… Ни мне, ни маме… Бил его…

— Ну, а ты?

— А что я?.. Я захотел заступиться — отец меня как котенка отбросил…

— Ну и что? — наседали мы на Вовку.

— Что? Вас бы так, знали бы тогда что…

Больше всего я боялся за Алешку. Я видел, как сужались его глаза, как сжимались кулаки. Еще миг, и он бросится на Вовку. Бросится, хотя Вовка, может, и не виноват.

Я оттер Алешку в сторону.

— Дело твое, — сказал я как можно безразличнее. — Не можешь сниматься — другие найдутся. Знаешь, сколько желающих к тому киношнику приходило? Уйма! Только проверки не выдержали. Один говорить не умел. Другой прыгать. Третий тонуть. Четвертый собак боялся. Он и нас с Алешкой приглашал.

— Вы согласились? — ревниво спросил Вовка.

— Не-е! Отказались, — махнул я рукой. — Ни к чему нам это. Он уговаривал нас. Говорил, что мы по всем статьям подходим. И прыгать умеем, и тонуть, и собак любим. И фотогеничные мы и еще там какие-то… Не уговорил. Не по нам это. Снимемся в кино — знаменитыми будем. Люди проходу не дадут. Открытки разные, автографы будут просить. А мы не любим шума. Главное, в школе на одни пятерки придется учиться. А то как-то неудобно: киноартист — и вдруг двойка в дневнике.

Алешка зло посмотрел на меня и переступил с одной ноги на другую.

— Ну и ну! — закачал головой Вовка. — Ничего вы не смыслите в жизни! Вам в руки счастье катилось, а вы…

Он всплеснул руками.

— Такой случай упустить! Такой случай…

Он колебался. Он не знал, что делать: отец не даст ему Дика. А без Дика его не возьмут в кино.

Я поднялся с камня и кивнул Алешке:

— Пошли. Увидим режиссера, скажем, что мы не нашли подходящего артиста.

Вовка схватил меня за локоть.

— Подождите. Я все умею. И прыгать. И бегать. И говорить! И с собаками водиться! Познакомьте! Познакомьте меня с ним! А?

— Зря время теряем, — сказал я, высвобождая свою руку.

— Я с Диком приду! — в отчаянии закричал Вовка. — С Диком!!!

Мы остановились. Алешка отломил веточку и помахал ей около лица, отгоняя комаров. Он помнил про уговор и молчал. Говорить следовало мне.

— Хорошо! — отрезал я. — Мы замолвим за тебя словечко. Скажем, что у тебя киношный опыт есть. И что собака имеется. Только смотри: не приведешь Дика — кина не будет! Ясно?

— Приведу. Обязательно приведу! — горячился Вовка.

— А отец?

— Что отец?

— Не отпустит.

— Отпустит. Мама нажмет, как миленький отпустит. Она знаете как хочет, чтоб я в киноартисты подался? Не знаете? Она на все готова, только чтоб я в кино снимался. А тут случай! Счастливый случай! Пусть попробуют упустить такой случай! Я им такое устрою — не обрадуются!

Мы поднимались в гору. Тропинка терялась в кустах, и приходилось все время раздвигать ветки. Да еще от крапивы надо было опасаться.

Впереди пробирался Алешка, за ним — я, а за мной Вовка.

Мы знали, что он теперь сделает все возможное, чтобы сохранить жизнь Дику. Хотя бы на время киносъемок.

Если они будут, конечно.

А если нет?

В общем так, — сказал я, остановившись на горе. Мы ждем решения до завтра. Встретимся у сосны. Не придешь, значит не сниматься тебе в кино.

— Приду. Обязательно приду, — залепетал Вовка и бросился в деревню.

Мы посмотрели вслед убегающему Вовке и облегченно вздохнули.

— Нелегкая работа у дипломатов, — сочувственно выдохнул Алешка.

— Нелегкая, — подтвердил я.

— Кулаком легче.

— Кулаком значительно легче.

Наступал вечер. Надо было торопиться домой. Родители, они такие: чуть опоздал — и на улицу не ходи! А без улицы что за жизнь? Так себе — сплошная тоска! Существование!

Рассказ одиннадцатый МЯГКАЯ ПОСАДКА

По радио передали о запуске космического корабля. С космонавтами. Я так обрадовался, что даже есть расхотелось. Но попробуй выскочи из-за стола! Мама сразу же остановит. Пока свое не съешь, ни о какой улице не думай.

— Интересно, долго они будут летать или нет? — спросил папа.

— Недели две или три, — предположила — мама. — А может, месяц или два. Раньше это было в диковинку, а теперь…

— Все равно жены переживают.

— Жены всегда переживают! — сказала мама, подкладывая папе салату.

— А что — недалеко то время, когда люди к другим планетам полетят, — задумчиво сказал папа.

— Ничего удивительного — прогресс! — вскинула брови мама.

— Возможно, и наш Гера полетит, — сказал папа.

— Наш Гера не полетит, — ответила мама.

— Это почему же? — откладывая вилку в сторону, удивился папа.

— У него совершенно другие наклонности. Художественные. Ты очень плохой психолог, Павел. Герман равнодушен к железякам и разным формулам. Так, сынок?

Рот у меня был забит протертой морковкой, и я промычал что-то невнятное.

— Вот видишь: а ты говоришь, в космос полетит. Желания своих детей надо хорошо знать.

Папа глубоко вздохнул.

— Ну что ж, Герман не полетит, так, может, друзья его полетят. А мы на концерты будем ходить.

Он поблагодарил маму за обед, встал и вышел на веранду. Следом за ним вышел и я. К Алешке еще рано бежать. Мы договорились встретиться вечером, а сейчас еще только обед. Я взял альбом и стал рисовать. Папа присел рядом.

— Интересно, а космический корабль ты можешь нарисовать?

— Запросто! — ответил я и быстро набросал рисунок.

Корабль возвращался на Землю. Он врезался в синеву атмосферы и засиял огненным шаром. Сзади тянулся длинный хвост.

— Молодец! — похвалил папа. — А парашют где?

— Какой парашют?

— Как какой? Корабль надо затормозить. А это непросто. Вот тут-то и нужен парашют. Он погасит скорость, и мягкая посадка обеспечена.

— Можно без парашюта, — возразил я. — Нужен только маленький реактивный двигатель. Как только кабина с космонавтами подлетит к Земле, двигатель включится, и из него вылетит струя огня. Вылетит не сзади, а спереди. Тормоз что надо!

И я нарисовал спускаемый аппарат во время приземления.

— Я смотрю, ты соображаешь кое-что в космических проблемах, — удовлетворенно сказал папа и вышел на улицу.

Я еще немного почеркал, а потом спрятал альбом и карандаши, сказал маме, что мне надо понаблюдать за природой и побежал к сосне.

В руках у меня был зонт. Старый черный зонт. Я нашел его на чердаке среди разной рухляди и до поры до времени не знал, что с ним делать. Разговор с папой натолкнул на великолепную идею. Мы проведем сегодня еще одно испытание. Реактивный двигатель не достать, а парашют — вот он, в руках. Только бы Алешка пораньше пришел.

***

Я не ошибся: Алешка уже ждал меня у сосны.

— Слышал? — встретил он меня вопросом.

— Слышал, — ответил я, догадавшись, о чем он спрашивает.

— Здорово?

— Еще бы! Скоро к другим планетам полетим.

— Кто полетит, а кто и на Земле останется, — двусмысленно произнес Алешка, приглядываясь к моему зонту.

— А ты что, не хочешь лететь?

— Я-то хочу, да только пока подготовимся, люди на всех планетах побывают. И до Оранжада долетят.

— Тогда — за дело! — предложил я, распуская зонт. — Пока Вовки нет, проведем испытание.

— Какое?

— Самое что ни на есть нужное — возвращение на Землю.

— Чур, я первый, — выкрикнул Алешка и полез на дерево.

— Отставить! — скомандовал я.

Алешка от неожиданности свалился на землю.

— Про дисциплину забыл? — строго спросил я, и он невольно подтянулся.

— Объясняю задачу, — продолжал я командовать. — Космический корабль возвращается на Землю. Он вошел в плотные слои атмосферы. Включена тормозная установка. Задание понятно?

— Яснее ясного! — ответил Алешка.

Ответ был не по форме, и я еще раз повторил:

— Задание понятно?

— Так точно, — отрапортовал Алешка, выхватив из моих рук зонт.

— Выполняй, «Беркут»! — сказал я и отошел на наблюдательный пункт к копне душистого сена.

Алешка залез на первый, самый толстый сук, потом поднялся повыше, покачался на ветвях, ухватился за другой сук, подтянулся, хотел забросить на него ногу, но нога соскользнула, и Алешка сорвался вниз. Он проехал по самой густой ветке и шмякнулся о землю.

В два прыжка я очутился рядом с Алешкой. Он страшно сморщился, закрыл глаза и отчаянно махал руками. В таком случае надо оказать самую что ни на есть первейшую помощь. Опустившись на колени, я раскрыл Алешке рот, дернул за язык и стал делать искусственное дыхание. Назад — вперед, назад — вперед. Алешка стал дышать. Сначала часто и отрывисто, потом ровнее и глубже. Он пришел в себя.

Алешка сел и с тоской глянул на испытательную сосну.

— Ну что, первая попытка не удалась? Ко второй приступим?

— Нельзя, — сказал я, делая ему массаж.

— Мне нельзя, а тебе-то можно, — возразил он.

До этого я не додумался. Действительно, почему я решил, что прыгать с парашютом должен только Алешка? Все космонавты с парашютами прыгают. Значит, и я должен прыгать.

Я подобрал зонт, легко взобрался на первый, самый толстый сук, постоял немного и полез выше.

У сосны тоже этажи есть. С каждым этажом сучья становятся все тоньше и тоньше, а ветви все гуще. Внизу остались те, с которых сорвался Алешка, а я лез все выше и выше.

Наконец я остановился и сел, свесив ноги. Буду отсюда прыгать. Отдохну, восстановлю дыхание и прыгну.

Алешка энергично качал головой и размахивал руками, отдавая какие-то команды, но я не понимал его.

Никогда я не взбирался так высоко. По золотистой ржи пробегали дорожки и терялись вдали. Из-за густых развесистых ив выглядывали дома. На дальнем лугу у березовой рощи паслись пестрые коровы, а там, дальше, синел лес.

Красива наша земля сверху. Очень красива. Внизу как-то не ощущаешь всей красоты. Над тобой, задевая за верхушку сосны, проплывают облака. Вдали зеленеют деревья и змейкой извивается река. А вокруг — горизонт, то есть то место, где небо сходится с землей. Не по-настоящему сходится, а «якобы». Так говорила нам Дина Петровна, географичка. Однажды я позабыл сказать слово «якобы», и ответ получился неправильный. Тройку схватил. С тех пор это слово на всю жизнь в память врезалось.

— Прыгай!! — донеслось до меня.

— Сейчас, — нехотя ответил я, пытаясь раскрыть зонт.

Я глянул вниз и растерялся. По телу пробежали противные мурашки, а в душу закралась тоска.

— Мягкой тебе посадки! — пожелал Алешка.

Я и сам хотел, чтобы посадка была мягкой. Но попробуй угадай, как ты брякнешься на землю: мягко или твердо? Алешку вон еле-еле откачал. Так ведь он не с такой высоты прыгал, а тут разика в два повыше. Да и парашют, как назло, не раскрывается.

Волновался я. Волновался и Алешка. Он думал, что я струсил, а я боялся, что Алешка усомнится в моей храбрости и перестанет дружить со мной. Нехорошо все выходит. Алешка прыгнул, а я с парашютной системой вожусь. А без нее как на землю спустишься? Только по веточкам.

— Что там случилось? — кричал Алешка.

— Да вот — парашют отказал!

— Как отказал?

— Не раскрывается.

Алешка почесал затылок и, еще выше задрав голову, скомандовал:

— Отставить испытания!

Я человек дисциплинированный. Отставить так отставить. Буду по сучочкам до земли добираться. Алешка снизу подсказывал, за какую веточку можно держаться, а за какую опасно.

Вот и первый, самый толстый сук. Теперь до земли рукой подать! Я сел на него.

— Так что с парашютом-то? — спросил Алешка, привалившись к копне.

— Заржавел, наверно, — ответил я.

— Давай проверим, а то с такой техникой вся наша космическая программа погорит. Где же парашют? Где зонт?

— Алешк, парашют-то я в небесах оставил.

— Растяпа! — только и успел вымолвить Алешка. Он даже от копны отвалился. — Скажи, разве можно тебе доверять космическую технику? Ни в коем разе! Этак ты весь космос замусоришь, — распекал меня Алешка. — Я-то думал, что парашют случайно не раскрылся, а ты нарочно его сломал.

От таких слов я даже задышал чаще. Как он мог подумать, что я нарочно сорвал испытания! Выходит, я трус? Нет, я не могу согласиться с этим! Я докажу, что не трус! Я докажу, что он ошибается! Он еще пожалеет!

— Ты куда? — закричал диким голосом Алешка, увидев, что я снова полез вверх.

Я не ответил. Я взобрался на сучок повыше.

— Тебя спрашивают: куда полез? «Чайка», ты слышишь меня? «Чайка»?

Ага! Забегал! Заволновался! Убедился, что я не трус! Я еще и не такую высоту заберусь!

— Отставить испытания!!! — скомандовал Алешка. — Слышишь? Слезай вниз! Вовка идет!

Я посмотрел на дорогу. По ней бежал Вовка. Он не обманул нас. Вот только удалось ли ему уговорить отца?

Посадка оказалась почти мягкой. Алешка схватил меня за руку. Заглянул в глаза. А Вовка не спешил. Ему во весь опор бежать бы, а он еще с какой-то бочкой связался. Вот разиня! Далась ему эта бочка. Она то и дело сворачивала в сторону, и Вовке приходилось направлять ее. Наконец-то бочка звонко стукнулась о сосну, а Вовка шлепнулся рядом.

— Уф! — выдохнул он. — Умаялся я с этой железякой.

— Ну, что? — нетерпеливо выкрикнули мы.

Вовка развел руками.

Рассказ двенадцатый «ДЕЛАЙ, КАК Я!»

Вовка не торопился с ответом. Он видел, что мы сгораем от любопытства и испытывал наше терпение. У меня-то его хватит. Хватило бы только у Алешки. Как бы раньше времени оно у него не лопнуло. Тогда вся дипломатия насмарку пойдет.

Я пнул в бочкин бок. Она загудела, как мой контрабас.

— Ну, так как же? — стараясь не выходить из себя, спросил я Вовку. — Будем в кино сниматься или нет?

— Будем! — вскинул голову Вовка, и его пышные волосы рассыпались по плечам. — Обязательно будем.

— А Дик?

— И он будет! Отец про Дика сначала и слышать не хотел. Не дам, говорит, и все тут! Собака, говорит, сторожить должна, а не в кино сниматься! Мама в слезы — отец как камень! Мама в крик — отец тверже камня! Тогда и я в крик — отец и сдался! Сценка была — дай-дай! Мама на отца шумит: ты, говорит, эгоист! Родное дитя не любишь! Талант его зарыть хочешь! У других отцы как отцы: всю душу детям отдают, а ты… В первый раз такое видел… Не выдержал отец. Из дома сбежал… В огород… А потом подозвал меня и говорит: Дика отдам при одном условии: без поводка ни шагу. Покажешься режиссеру — и домой. Я, конечно, кулаком в грудь ударил и страшную клятву дал.

— А бочка зачем? — спросил Алешка.

— Бочка… Из нее отец душ собирается смастерить…..

Вычистить велел. Я попробовал во дворе — не получается… Сказал, что на речке ототрется…

Я заглянул внутрь бочки:

— Ого! Твой отец даром не дает разрешений. Помазюкаться придется.

Заглянул в бочку и Алешка. Заглянул, гукнул, распрямился и почесал в затылке:

— Вазелин в ней был. Только не настоящий. Технический. Машины им смазывают да детали разные.

Он провел ладонью по стене и размазал золотистую мазь по руке.

— Не беспокойся, поможем. Засияет!

Взгляд у Алешки подобрел, да и разговаривать с Вовкой он стал мягче. Может, потому что Вовка позабыл на этот раз про шляпу, про куртку с кисточками и заклепками и свой высокомерный взгляд. На нем была простая клетчатая рубашка и шорты.

— Так когда к режиссеру? — с надеждой спросил Вовка, поправляя волосы.

— Хоть сегодня, — сказал Алешка. — Только ведь Дика все равно нет.

Вовка сник. Глаза потускнели, с лица сошла улыбка.

— А может, сегодня? — попытался он разжалобить, но, встретив твердый Алешкин взгляд, умолк.

Он встал, с досадой пнул бочку и выкатил ее на дорогу.

— Понимаю, не верите! — обидчиво проговорил Вовка. — Только я ведь не хотел вас обманывать. Вот вычищу бочку — и добьюсь своего. Пусть отец попробует тогда от своих слов отказаться! Уговор есть уговор!

Мы с Алешкой переглянулись и, не сговариваясь, бросились к Вовке.

***

Бочка весело покатилась к реке, распространяя вокруг шум и звон. Мы бежали за ней вприпрыжку и громко обсуждали предстоящее знакомство с режиссером.

Только бы он не уехал из дома отдыха! А если уедет, потеряем Вовку. Потеряем союзника, и Дику уже никто не поможет.

На берегу мы нагребли сена и принялись за бочку. Мы залезали в нее по пояс и плоскими камешками и щепками, а потом сеном соскребали вазелин. Особенно туго пришлось со дном, откуда мазь хоть лопатой греби. Как мы ни осторожничали, но с ног до головы вымазались. Мы походили на индейцев. Наши плечи блестели на солнце. Не хватало только перьев на голове да татуировки на груди.

— Вот что! — таинственно проговорил Алешка. — Знаю я один способ. Верный способ! Через пять минут чистенькими будем, как этот котелок!

— Не котелок, а бочка, — уточнил я.

— Не препирайся, — отмахнулся Алешка. — Лучше храбростью запаситесь. В общем, делай, как я!

Алешка не спеша направился к мосту, взобрался на перила, приосанился и ласточкой ринулся в воду.

Вовка ойкнул от восхищения.

Следующий прыжок за мной. Я стал на краешек бревна, резко оттолкнулся и сложил руки над головой. В воду вошел удачно. Коснувшись ладошками песчаного дна, я развернулся и всплыл рядом с Алешкой.

На мосту уже стоял Вовка. Он боялся прыгать. Это было видно по его растерянному лицу и дрожащим коленям.

— Прыгай! — торопил его Алешка. — От нас уже весь вазелин отстал. Прыгай, не бойся.

— А я и не боюсь, — дрожащим голосом пропел Вовка. — Вот только дыхание сбилось. Сейчас отработаю дыхание и прыгну.

Уж слишком долго он отрабатывает дыхание. Даже ждать надоело. Не то чтобы очень надоело, но ведь так и замерзнуть можно. Пождешь-пождешь и замерзнешь.

Правда, я заметил, что было на удивление тепло. И вода вроде бы холодная, а озноб не брал. Неужели из-за вазелина? Гм, не превратились ли мы в гусей? Они ведь тоже из-за жира холода не боятся. В другое время зубы чечетку выбивали бы, а тут хоть бы что!

Вовка медлил.

— Какой же ты артист, если воды боишься? — распалялся Алешка. — Фу! Все уважение к тебе теряется! Прыгай!

— Солдатиком прыгай! — посоветовал я.

— Солдатиком — это значит прямо, прижав руки к бокам. Так прыгают все, кто по-настоящему не умеет нырять. Но и тут нужно умение. Не рассчитаешь — в дно врежешься! Не успеешь руки к бокам прижать — отобьешь до синяков!

Вовка и в дно врезался и руки отбил.

Вид у него был жалкий.

Мы вытащили его на берег и положили под кустом. Вовка хныкал. Весь он покрылся мелкими капельками воды. Глянули на себя — то же самое. Сколько было на нас вазелину, столько и осталось. Алешкин способ не помог.

Я нарвал травы и стал энергично счищать с себя мазь. На руках и груди оставались бороздки, но вазелина становилось все меньше и меньше. То же самое делал Алешка. За Вовку мы принялись вместе. Плохо он себя чувствовал после прыжка. Очень плохо. Пришлось помогать. Вовка засобирался домой.

— Знаешь что: оставим бочку пока здесь.

— Зачем? — не понял Вовка.

— Нужно, Вовка. Очень нужно!

Алешка вопросительно посмотрел на меня. Я понял его. Он хотел включить в экипаж и Вовку.

Не рано ли? Доверим тайну, а он возьмет да и выдаст. Тогда вся наша подготовка пропадет. Хотя бы из Центра были бы какие-нибудь сообщения. Но Центр молчал. Нужно было соображать самим.

— В космос хочешь? — спросил я Вовку.

— Не-е… домой хочу! — ныл он, растирая живот.

Рано. Не готов еще человек для космоса. Не созрел.

— Хорошо, — сказал Вовка. — Про космос мы потом поговорим, а бочку вот здесь спрячем, — и он закатил ее в кусты.

— Отцу скажешь, не совсем вычистил.

— Ладно, — неожиданно согласился Вовка. — Только вы меня не подведите.

— Не подведем, — авторитетно заявил Алешка. — И с режиссером познакомим. И слово замолвим. Лады?

— Пуще всего Дика береги. Без Дика труба твоим испытаниям! Да и нашим тоже!

Последние слова предназначались для меня.

Рассказ тринадцатый МЕТЕОРИТНЫЙ ДОЖДЬ

— Не кажется ли тебе, Нина, что наш Герман окреп? — сказал папа, укладывая бритву в футляр. — Смотри, как он чудесно выглядит.

— Сплюнь через плечо! — крикнула из кухни мама.

Она, конечно, не суеверна, но в некоторые приметы

верит. Особенно в те, про которые в журналах пишут.

— Не зря мы сюда приехали! Не зря! — кивнул головой папа, любуясь моими мускулами. — А какой загар! На юге так не загорают! Красота!

Мама вышла из кухни, довольно улыбаясь. Это она придумала насчет деревни. И насчет трав разных она придумала. Но больше всего моему развитию и папиному здоровью помогал чистый воздух. Даже маминым нервам он помог.

— Вот еще килограммчика по три прибавите, тогда совсем будет хорошо! — сказала мама, жестом приглашая нас к столу.

— Сегодня рано утром с Любовью Степановной встретилась. У колодца. Расстроена до ужаса. А ведь все из-за вас, из-за детей, — укоризненного покачала головой мама.

— Что-нибудь с Вольдемаром случилось? — поинтересовался папа.

— С ним.

— Так что же он сделал? Ногу сломал? Руку? Потерялся или еще что? — расспрашивал папа, но мама не торопилась с ответом.

— Любовь Степановна в полнейшей растерянности. Вольдемар заболел. И болезнь какая-то непонятная: глаза красные, тело в волдырях и говорит не поймешь что. Даже фельдшер не знает, от чего лечить. Я посоветовала настойку из полыни. Или зверобоя.

— Мудро, — не без улыбки сказал папа. — Настойка, особенно из полыни — средство универсальное! Из зверобоя — тоже!

Шутки шутками, а дело-то невеселое. Мы договорились встретиться на речке и — на тебе!

Может, обойдется? Выпьет таблетку-другую, хлебнет настойки и полный порядок! Выздоровел же я! И Вовка выздоровеет. Только бы его раньше времени в больницу не отвезли.

Алешку пришлось долго ждать. Я уже собрался уходить, но услышал его пронзительный свист с горы. В руках он держал какие-то веревки. Через плечо перекинуты вожжи. Значит, предстоят испытания! Не зря бочку на речке оставили.

Новость о Вовкиной болезни огорчила Алешку. Он не на шутку расстроился и пожалел Вовку.

— А как же с Диком теперь? — спросил он.

— Не знаю.

Алешка сбросил с себя веревки.

— Всегда так: только дело наладится и — на тебе, неувязка. Что с ним?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Воды он не успел наглотаться. Говорят, у него тело в волдырях.

— В волдырях, говоришь?

— Ну да. И красный.

— Яснее ясного! Знаю я такую болезнь. Сам страдал. Кожу придется сменить.

— Почему? — испуганно спросил я.

— Потому что пузырьки полопаются, и вся кожа как решето станет.

— Что же это за болезнь? — спросил я Алешку.

Тот нырнул в кусты и вскоре оттуда с грохотом выкатилась вчерашняя злополучная бочка. Алешка уселся на нее верхом и стукнул пятками в бока.

— Спрашиваешь, болезнь отчего? От крапивы!

— От какой крапивы? — удивился я, срывая широкие листья лопуха. — Вот этими самыми листьями оттирались, а ты говоришь от крапивы.

— Яснее ясного говорю: от крапивы. Вместе с лопухами крапива попалась. У меня тоже в одном месте до сих пор жжет. Так, жжет, что сидеть трудно. Это ты мне подсуропил.

Я стал клясться, что не рвал крапиву, но Алешка снисходительно улыбался:

— Я-то к крапиве привычный, а вот для Вовки она в новинку. Ну, ничего. Пройдет. Он еще сегодня сюда прибежит.

— Не прибежит.

— Прибежит.

— Я тебе говорю: не прибежит, потому что болеет.

— А я говорю: прибежит. Ему с режиссером познакомиться охота. Яснее ясного, прибежит.

Я согласился с Алешкой. В самом деле, Вовке так хотелось сниматься в кино, что он мог прибежать к нам с высокой температурой и дырявой кожей.

— Согласен, прибежит, — сказал я. — Только не сидеть же нам без дела.

Алешка спрыгнул с бочки, залез в нее, постучал по стенкам и, довольный, вылез.

— Не корабль, а орбитальная станция «Салют»!

Я ломал голову над тем, какие испытания придумал на сегодня Алешка. Но не стал спрашивать: какая разница! Начали готовиться в космос — надо доводить дело до конца. Хуже всего, когда люди на полпути останавливаются.

***

Алешка закатил бочку в воду и поставил «на попа». От любопытства лопнешь, пока от него разъяснений дождешься. Не торопясь он топтался вокруг бочки, раскачивал ее и подкладывал под дно камни.

— Залезай! — скомандовал Алешка, выходя из воды.

— Зачем? — спросил я.

— Ты что? Струсил?

— Причем струсил? Не-е-е. Просто я хочу уяснить задачу.

Алешка хлопнул себя по ноге:

— Ты знаешь, что такое метеориты?

— Не знаю, — спокойно ответил я.

— И ты никогда не слышал о них?

— Слышал, но мне хотелось, чтобы ты объяснил задание.

— Хорошо, объясню.

Выведенный из себя моим невозмутимым видом, Алешка начал горячо объяснять:

— Ты видел вспышки на небе? Вечером?

— Ну, видел.

— Это метеориты.

— А откуда они берутся?

Алешка на секунду остановился, а потом опять забегал вокруг меня:

— «Откуда берутся?» «Откуда берутся?» Дотошный какой! Из космоса берутся. Какая-нибудь комета лопнет и — на тебе — миллиарды миллиардов метеоритов по космосу туда-сюда помчатся. Теперь представь, что будет, если такой камешек с кораблем встретится.

— Космический звон!

— Вот именно — звон! От такого звона проще простого с курса сбиться. А если еще и дырка в стенке появится, то как быть? Воздух-то из корабля — фюить наружу, и дыши, как рыба на песке!

Да, нелегкая это задача сохранить воздух в корабле. Но ведь придумали же что-нибудь ученые для этого? Главное, не растеряться в опасный момент, и я понимаю Алешку. Он хочет приучить и себя, и меня ко всяким неожиданностям.

Я вошел в воду и, не торопясь, влез в бочку.

— Только по голове не бей! — крикнул я, сворачиваясь калачиком.

За бортом журчала вода. Тихо шумели ветлы над рекой, заливались в небесах жаворонки.

В борт ударил метеорит.

Небольшой.

Ударил второй.

Побольше.

Я зашевелился, ожидая третьего удара.

— Ну, что там у тебя? — крикнул я, не высовывая головы.

Алешка собирал камни, складывая их в кучу. Ясно, готовится серьезная атака. Сейчас звездолет войдет в метеоритный поток. Каким он выйдет из него? И что станет с космонавтом? Вернется ли он целым на Землю?

Можно, конечно, покинуть корабль. Сослаться на аварийную обстановку, но какой космонавт боится трудностей?

Бам! — раздалось снаружи.

Бам! — ударило в бока.

Бам! — зазвенело в ушах.

Целый метеоритный поток атаковал мой корабль.

Гудела голова, саднило плечи, не хватало кислорода и терпения.

Я попытался пошевелиться, чтобы усесться поудобнее, но в корабль попал такой метеоритище, что только чудом не пробил стенку и не влетел внутрь.

Я налег плечами на стенки. Корабль накренился.

Авария. Метеориты сбили его с космической трассы. В ушах у меня звенело. Голова раскалывалась. Да, не так-то легко привыкнуть к космическим перегрузкам. Но что поделаешь: космос любит смелых и терпеливых.

— Ну, как дела? — прыгал вокруг меня Алешка. — Как там метеоритный дождь?

Он сгорал от любопытства. Ну, ничего, потерпи, дружок! Я теперь стреляный воробей. Знаю, почем фунт лиха, а вот тебе-то еще придется побывать под обстрелом.

***

Течением бочку отнесло вниз, и она застряла под кряжистой ивой, опустившей свои ветви в воду.

Не сказав ни слова, Алешка взял веревки, залез в воду и перепоясал бочку. Я понял его замысел и забрался на сучок. Он забросил ко мне конец веревки, и я привязал ее к ветвям.

Когда я спрыгнул на землю, сучок распрямился, и бочка закачалась на воде.

— Давай покрепче привяжем, — предложил Алешка, приподняв бочку.

Я повис на ветке, прижимая ее к воде. Алешка ухитрился сделать еще одну-две петли. Теперь бочка висела в воздухе.

Мы присели на берегу: перед испытаниями надо немного отдохнуть. У меня они были трудными, а у Алешки будут еще труднее. Он вздохнул, посмотрел на небо, окинул взглядом лес за рекой, прислушался к стрекоту кузнечиков и, пожав мне руку, забрался на дерево. Следующим его шагом был шаг в корабль. Сучок заскрипел под тяжестью корабля с космонавтом. Бочка на миг коснулась воды.

Я подобрал один метеорит, другой, третий. Они были самые разные. Круглые и плоские. Продолговатые и квадратные. Черные, синие и серые. С прожилками и пятнышками. Крупные и мелкие.

— «Беркут», «Беркут», я — «Чайка», перехожу на прием.

— «Беркут» слышит вас. К испытаниям готов!

— Внимание! — крикнул я. — Корабль вошел в метеоритный поток. Приготовиться к атаке!

— К атаке готов! — услышал я глухой ответный голос.

Бам!

Прочитаешь книги про космонавтов, узнаешь, сколько всего они должны знать и уметь — и в космос не захочешь!

Бам!

Но подготовка подготовке — рознь. Для Алешки легче такие испытания вынести, чем английский учить.

Бам!

Ничего, мы и английский заставим его выучить.

Бам!

Огонь велся прицельно. Метеориты точно попадали в корабль и отскакивали от него, как горох от стенки.

Шумела ива, опуская кудри в воду. Раскачивался и подозрительно скрипел сук. Корабль метался из стороны в сторону.

Нелегко космонавтам в метеоритном потоке. Едва ли они что-либо слышат, кроме космического гула и звона. По своим приборам они внимательно следят за летящими метеоритами. Вот навстречу мчится самый большой. Мчится со скоростью снаряда.

Бам!

Бам! — повторило эхо в лесу.

Бам! — поднялись фонтаном брызги, и корабль скрылся под водой.

Над водной рябью сиротливо раскачивались концы веревок. Космонавт Алешка в опасности! Необходима срочная помощь. Я бросился к воде, но вдруг кто-то схватил меня за руку.

Надо мной стоял большой Таратута. Глаза его недобро блестели. Я рванулся, но Таратута завернул мою руку назад, и от резкой боли я присел. Перед глазами замелькали цветные кружочки.

Рассказ четырнадцатый СХВАТКА

— Паршивцы! Хулиганы!! — визжал Таратута. — Мало того, что вы собак воруете, так вам еще и бочка понадобилась! Маленьких забижаете!

— Кого мы обидели? — всхлипнул я.

— Сына моего, Вольдемара. Я его делом заставил заняться, а вы у него бочку отняли. Где она?

Я посмотрел на воду и ужаснулся: ни бочки, ни Алешки не было. Я рванулся изо всех сил.

— Спокойно, — сказал Таратута. — Пакостить так вы герои, а отвечать так трусы? Сейчас я сведу тебя к отцу, он тебе спустит с определенного места шкуру.

— Мой папа не такой! — крикнул я.

— Все папы одинаковые.

Из-за кустов метнулась тень. Таратута с криком разжал руку. Я выскользнул из-под него.

— Ага! — закричал Таратута. — И ты здесь!

В руках у Таратуты бился Алешка. Выплыл!

Зачем только он на Таратуту бросился? Ведь тот сильнее! Может, на внезапность рассчитывал и просчитался?

Я теперь на свободе, а он — в цепких руках.

— На выручку, говоришь, пришел? Похвально, похвально! — бормотал Таратута. — Нельзя товарищей в беде оставлять. Так, кажется, вас в пионерах учат? Ну, что делать будем?

— Если вы про бочку, то достанем, — проговорил Алешка, пытаясь вырваться из Таратутиных рук.

— Ой ли? — недоверчиво покачал головой Таратута. — Я отпущу, а вы домой сиганете.

— Слово даем! — кричал Алешка.

— Для меня ваше слово — дым!.. За бочку я с Вольдемара шкуру спущу. Будет знать, как шапошные знакомства заводить.

А мы-то с Алешкой думали, что Вовка дома — царь и бог. Выходит, ошиблись. И ему, видно, несладко бывает. А все из-за какой-то бочки. Да пропади она пропадом!

— Мы достанем бочку, — пообещал я, сбрасывая с себя рубашку. — Только вы Алешку отпустите.

— Ну, нет, меня не проведете.

— Сказали достанем, значит, достанем!

Я пошел к воде.

— Гера, не ходи! Не ходи! — закричал Алешка. — Нельзя ему в воду, — стал он доказывать Таратуте. — Захворает он.

У самого краешка воды я замешкался. Не зря Алешка про болезнь напомнил. Вода с каждым днем становилась холоднее, и мне, неокрепшему, она не пойдет на пользу. Даже после вчерашнего ныряния я всю ночь чихал. А если еще раз окунусь, то постельный режим и мамины настойки надолго обеспечены. Но надо же выручать товарища.

Я прыгнул в речку.

Бочки на дне не было.

Я вынырнул, глотнул воздуха и снова ушел на дно. Отплыл в сторону, к старой коряге. Нет бочки.

Нырнул в третий раз. Тоже напрасно. Видно, далеко ее унесло течением.

— Ну что, подводник? — насмешливо спросил Таратута. — Загубили вещь? Кто за нее теперь рассчитываться будет? Родители?

— Не-е-е, — протянул я, стуча зубами.

— Ага, значит, побаиваетесь своих стариков? Вот и хорошо! Теперь и тебя, рыжий, можно отпустить.

Алешка выскочил и, растирая руку, отошел к кустам.

— Значит, так, — диктовал нам свои условия Таратута! — или вы бочку достаете, или я иду к вашим папам-мамам… Выбирайте…

Смешно… Тут и выбирать-то нечего. Алешка уже и рубашку снимает.

И тут на мосту показался синий автобус.

Дядя Петя едет.

Только бы он нас не увидел! Помочь не поможет, а дело испортит.

Но он увидел. Автобус остановился на обочине, дядя Петя высунулся из кабины и крикнул:

— Алешка! Назад!

Алешка неторопливо входил в воду. Дядя Петя выпрыгнул из кабины и подбежал к нам.

— Я кому говорю: назад? Ну-ка, храбрец нашелся! Вылезай!

Алешка нехотя пошел к берегу. Дядя Петя обернулся и увидел Таратуту.

— Здрасьте! — протянул дядя Петя, обескураженный неожиданной встречей.

Таратута поздоровался. Глаза его забегали, как будто пытаясь зацепиться за что-нибудь.

— Гм, — хмыкнул дядя Петя, — на мировую пошли?

— Не совсем так, — замялся Таратута. — Я сына с бочкой на речку послал…

Таратута замолчал, бросая на нас ехидные взгляды. Мы оцепенели.

— …а она утонула, — неожиданно закончил Таратута.

— И вы заставили их в холодную воду нырять?

— Сами вызвались… Спросите их.

Дядя Петя посмотрел на нас. Мы отвернулись.

— Ясно! — махнул рукой дядя Петя. — Что же вы им за свою бочку пообещали? Собаку?

— Какую собаку?

— Ту, которая вам не нужна… Дика… Непонятно. только, почему вы вчера с ним от нас удирали… Убить собираетесь?

— Кто сказал?

— В деревне говорят… Из-за ягод каких-то…

— Колупнички?

— Вот-вот, из-за нее.

— Я эту колупничку сам сажал, сам растил, сам водой полил… Она созрела, а он проворонил… Разве я буду такую беспородную разиню держать?.. Нет, конечно… Этак и без яблок останешься… Ну, ничего… Скоро я такую собачку привезу, за версту обходить будут…

— Отдайте Дика! — попросил дядя Петя. — Я за это вам новую бочку достану.

— Не нужна мне ваша бочка… И хитрость ваша не пройдет… Вовка, шалопай, про режиссера все толковал. Но меня не проведешь на мякине.

Таратута усмехнулся, провел пухлой ладонью по блестевшей на солнце лысине и потрогал мясистый нос.

— Не выйдет, уважаемые. Как говорится, кина не будет!

— Может, найдем общий язык? — не отступал дядя Петя.

— Едва ли! — покачал головой Таратута. — Слишком много накопилось, чтоб на пакости добром отвечать…

— Но поймите же, — пытался убедить Таратуту дядя Петя, — я вам новую бочку достану, я…

Таратута насмешливо вздохнул и отвернулся.

— С вами говорить — только время терять. А время — деньги.

— Не все же деньгами измеряется! — крикнул ему вслед дядя Петя, но тот даже не обернулся.

Журчала вода в реке. Вокруг раздавалась трескотня кузнечиков. Где-то вдалеке лениво гавкнула собака.

Рассказ пятнадцатый ВЫСТРЕЛ В НОЧИ

Я не находил себе места. Брался за контрабас, но игра не получалась. Хватался за карандаш, но рисовать не мог.

Папа заметил мое беспокойство и спросил:

— Что-нибудь случилось, Гера?

— Да нет, ничего особенного, — ответил я, стараясь не морщиться от боли в пояснице и руках: встреча с метеоритом давала знать о себе.

— А может, случилось? — не отставал папа.

Мамы и папы хорошо чувствуют наше настроение. От них трудно что-либо скрыть. И тогда приходится или говорить правду или скрывать ее. Есть, конечно, тайны, которые нельзя раскрывать. Но это совсем другое дело.

— Скажи, папа, что бы ты сделал, если бы твой товарищ в беде оказался? — спросил я, отложив альбом в сторону.

— Что за вопрос? — удивился папа. — Помог бы ему.

— Даже если бы тебе грозила опасность?

— Я бы не подумал об этом. Просто не успел бы подумать.

Папа уже несколько дней сидел над чертежами и делал какие-то расчеты. Мама выговаривала ему за это, но он только разводил руками, обещал до конца отпуска не браться за чертежи и все-таки брался.

Все ясно. Папа поддерживает меня, даже не зная, о чем я говорю. На всякий случай я уточнил, не собираются ли они вечером сходить в кино. Картину новую в дом отдыха привезли. Туда пешочком полезно пройтись, а оттуда деревенских на автобусе привозят.

Папа сказал, что они пойдут в кино.

Все шло по плану.

Как только мама и папа ушли в клуб, я побежал к Алешке. С полчасика мы позанимались английским. Алешкина мать радовалась и благодарила меня. Доволен был и Алешкин отец. Его приводили в восхищение иностранные слова и выражения, и он очень жалел, что сам не знает ни одного иностранного слова.

Когда стемнело, мы сделали вид, что собрались подышать свежим воздухом и вышли на крылечко.

— Знаешь что? — прошептал Алешка. — Дика-то, наверно, уже и нет.

— Как нет? — шепотом ответил я, схватив его за руку.

— А вот так и нет. Зря что ли Таратута грозился? Не слышно Дика.

Мы бросились к Таратутиному дому. Недалеко от забора залегли в траве.

Алешка тихо окликнул собаку.

Дик не отозвался.

Алешка свистнул.

Дик молчал.

Мое волнение передалось Алешке. Я положил руку на его плечо и крепко сжал ладонь. Хорошо, что вовремя. Иначе бы он перемахнул через забор.

— Алешк, не волнуйся. Сейчас мы узнаем про Дика,

Я сказал, как можно узнать, жив Дик или нет. Алешка от радости так хлопнул меня по спине, что я еле от земли отлепился.

Мы побежали ко мне. Я залез в окно и подал Алешке контрабас. Он осторожно взял его, поставил на землю. Я выпрыгнул, и мы поспешили к Таратутиному дому.

Дальше пошло, как по нотам. Я дернул за струны.

Воздух наполнился густым бархатистым гулом. Я взял еще несколько аккордов. В тот же миг к звукам контрабаса присоединился знакомый вой.

— Алешка! Это Дик! Дик это! Дичок! Дикуша! — кричал я, дергая за струны. — Он живой! Живой он!

Алешка зашипел на меня и прижал струны ладонью,

— Хватит музыки! Таратута услышит.

Я положил контрабас на землю. Надо подумать. Подумать вот о чем.

Мы выяснили, что Дик еще живой. Это раз.

Мы выяснили, что его прячут. Это два.

Мы выяснили, что дипломатическим путем его не освободить. Это три.

Значит, надо выяснить, где скрывают Дика и придумать, как освободить его. Это четыре, пять и шесть.

Алешка сказал, что слышал вой из погреба. Мне же показалось, что Дик пел в сарае.

— Давай еще раз, — прошептал Алешка. — Ты играй, а я буду звукоулавливателем. Подушевнее играй.

Алешка приложил ладошки к ушам и превратился в звукоулавливатель.

Я провел пальцами по струнам, словно у меня в руках был не контрабас, а арфа. Раздался густой звук. Его поддержал Дик. Вой его был томным, глухим и далеким.

— Ясно! — отрезал Алешка, переставая быть звукоулавливателем. — Дик в погребе! Яснее ясного, в погребе. Это же надо додуматься: собаку в погребе держать! — возмущался Алешка. — Что предпримем?

Мне показалось, что за забором стукнуло окно.

— Что будем делать? — громче повторил Алешка.

— Спасать! — категорически ответил я.

И папа тоже так считает. Наши мнения сошлись. Дик был нашим товарищем. Значит, и раздумывать нечего. Надо спасать.

Алешка пожал мою руку и перемахнул через ограду.

Загремели какие-то железяки. В одном из окон зажегся свет. Скрипнула дверь.

И вдруг мне в лицо ткнулся мордой Дик. Он прерывисто и громко дышал, метался из стороны в сторону, бросался на грудь.

Появился Алешка.

— Тревога! — прохрипел он, падая рядом со мной. На него бросился Дик.

— Дик? — удивленно вскрикнул Алешка. — Откуда?

— Как откуда? Из погреба. Разве не ты его открыл?

— Не-е, не я! Я шуму испугался… Там кругом консервные банки понавешены… Бежим!

Мы подхватили контрабас и, низко пригнувшись к земле, побежали от забора.

Сзади ослепительно сверкнуло. Раздался выстрел.

Алешка ойкнул и упал. С испугу я выпустил из рук контрабас. Он гулко шмякнулся о землю и загудел всем корпусом.

Надрывно залаяли собаки. Дик вдруг громко гавкнул и бросился к забору.

— Дик! — кричал я.

— Дикуша! — кричал Алешка.

— Дик! Дичок! Дикуша! — кричали мы вместе, позабыв про опасность.

Я в изнеможении сел рядом с Алешкой, ожидая прихода Таратуты-большого. Алешка стонал, навалившись на меня, сжимая от боли зубы, и растирал левое плечо.

Во дворе раздался еще один выстрел. Взвизгнула собака, ее поддержала другая, и вскоре вся деревня наполнилась собачьим лаем.

Молчал только Дик. Его-то голос я узнаю среди десятков других.

Рассказ шестнадцатый ТАРАТУТА-МЛАДШИЙ

Стукнула форточка. Я открыл глаза и выглянул в окно. Внизу стоял Витька.

— Чего тебе? — недовольно спросил я.

— Конфетку да вам.

— Я же давал тебе.

— Еще надо… За письмо… — Витька помахал бумажкой. — Секлетное…

— От кого?

— Не велели говолить… Большой секлет… Давай конфетку, а то уеду…

На этот раз Витька изображал машину и вполне мог уехать, не отдав письма.

Конфетки не нашлось. Дал витаминов. Витька кинул бумажку в окно, бибикнул и скрылся за поворотом.

Я развернул записку и прочитал: «Место встречи — сосна. Время встречи — сразу же».

Что значит — «сразу же»?

Я еще раз перечитал записку. Почерк был незнаком. Да и написано открытым текстом, безо всякой конспирации. Не из Центра записка, это уж точно. Но откуда? И что значит — «сразу же»?

Сразу же… сразу же… сразу же…

Чего тут непонятного? Время встречи — сразу же после получения записки. Легче всего расшифровывается, а я гадаю.

Мама с папой вчера поздно из кино вернулись, так что не стану их будить. Потом объясню, почему и как из дома исчез.

Я побежал к сосне. Мне не терпелось знать, кто так срочно поднял меня с постели и по какому делу.

Вдали мелькнула мальчишечья фигура. Это не Алешка. Того я сразу бы узнал.

Я перешел на шаг. Не буду торопиться. Может, серьезный разговор предстоит, а я подбегу взлохмаченный и разгоряченный. Может, насчет космоса разговор. Посолиднее надо держаться.

Из-за дерева вышел Вовка. Так вот почему я не узнал его! Он был в простой теплой рубашке, в обыкновенных штанах и без своей широкополой шляпы. Не было и очков.

— Выздоровел? — вместо приветствия спросил я.

— Не совсем.

— А зачем пришел?

— Поговорить нужно.

— Оправдываться пришел?

— А чего мне оправдываться? Я с вами не воевал…

— Ты не воевал, так отец вовсю палил.

Вовка виновато опустил голову.

— Как он… Алешка-то?

— Гм, пожалел… Я и сам хотел бы знать, как он… Только не пойдешь же домой, не спросишь… Может, отец холостыми палил? — спросил я с надеждой. — Для испуга?

Вовка еще ниже опустил голову.

— Дробью он палил…

— В человека — дробью? — возмутился я.

— Он патроны перепутал.

— Как — перепутал?

Вовка поднял голову и впервые посмотрел мне прямо в глаза.

— Два патрона было… Один заряженный, другой холостой…

— Значит, холостым он в Дика стрелял?

— В Дика… Со злости…

Я не знал, что делать. Хоть пляши от радости! Дик живой! Вот Алешка обрадуется! Только что с ним? Поди все плечо разбарабанило! Вчера он от боли стонал. А сегодня еще и попало! Отец у него горячий.

— Ну, и чего же ты хочешь? — осторожно спросил я.

— Отец насчет Алешки велел узнать… и Дика привести велел.

Так вот оно что! Он не по своему желанию вызвал меня. Отец велел. Беспокоится, значит? Боится!

— Отец велел, говоришь? — презрительно сказал я. — Алешка в космос хотел тебя записать, а ты: «отец велел».

— Да я сам… Сам… Может, сбегать к нему? — растерянно лепетал Вовка.

— Не надо. Его в больницу увезли. Ясно?

— В больницу? — испугался Вовка. — А что, сильно ранил?

— Постарался.

Про больницу я на ходу придумал. Для острастки. Пусть поволнуются, подрожат. Я еще и про Дика что-нибудь придумаю.

— Про Дика забудьте. Закон такой вышел: в собак не стрелять! А кто стреляет, того судить будут. Так и передай своему отцу. Пусть сухари сушит.

— Ладно, — опустил голову Вовка. — Только ведь…

— Все! Разговор окончен! — оборвал я его.

— Как окончен? — возмутился Вовка. — Я хотел…

— Знаем, что ты хотел! Ты хотел, чтобы мы тебя с киношником познакомили. Хотел через нас в знаменитости пробиться? Так? Из-за этого в товарищи набивался. Так? Не выйдет! Отец твой в Алешку и Дика из ружья палил, а ты рядышком стоял. Так?

— Не стоял я! — попытался возразить Вовка, но я по-прежнему горячо высказывал все, что на душе накипело:

— Стоял! Ты трус! Тебе только ягодки собирать да на толкучке стоять. Больше ты никуда не годишься! Что глаза щуришь? Очки потерял?

— Вот они, — Вовка торопливо вынул очки из кармана, покрутил их и снова спрятал.

— Это не твои очки. У тебя синие были, а эти зеленые.

Вовка покраснел.

— Точно, не мои. Маманя дала. Свои я потерял.

— Где?

— Не знаю. Наверно, на речке.

— Ошибаешься. На, посмотри, — я протянул осколки от очков. — Узнаешь?

— Узнаю, — нехотя сказал Вовка. — Где ты их нашел?

— На погребе.

Вовка побледнел и замотал головой:

— А что, и пошутить нельзя?

— Хороши шуточки! — разозлился я. — Мы чуть сосульками из-за них не стали. Эх, ты! Трус и вредитель!

— Полегче ты! — расправил плечи Вовка.

— Иди, иди, — начал я наступать на Вовку. — Топай отсюда… Вот твое письмо… Возьми для памяти… Пригодится…

Вовка хмыкнул, отвел мою руку в сторону и пошел, низко опустив голову.

Надо во что бы то ни стало с Алешкой встретиться! О Вовке рассказать, о погребе, о Дике, а заодно узнать, что с ним. Я хотел домой к нему зайти, но встретил Витьку, который изображал сивку-бурку, остановил его и спросил:

— Алешку видел?

— Дашь конфетку?

— Дам… Видел?

— Видел.

— Где он? Дома?

— Не-е-е… На машине уехал… Лано-лано… Еще когда ты спал… Дядя Петя его повез… Давай конфетку…

— Потом…

— Потом ты забудешь…

— Не забуду… давай шпарь дальше…

Витька недовольно фыркнул, пришпорил своего «сивку» и поскакал через дорогу.

Видно, не зря я про больницу говорил. Хотел попугать, а оно и на самом деле так вышло.

Не везет Алешке!

Рассказ семнадцатый ПОБЕГ

Меня ждал неприятный разговор.

— Так что же за концерт вы вчера устроили?

Папа расхаживал по комнате, покусывая карандаш.

Раньше он много курил. Согнется над чертежом и курит, и дымит, и пыхтит. Но однажды мама сказала, что

с его здоровьем нельзя курить и перестала покупать сигареты. Папа стал ходить за ними сам. Маме надоело уговаривать папу, и она предъявила ультиматум: или — или?

Именно так: или — или?

Папа выбрал первое «или» и перестал покупать сигареты. И дымить не стал. И пыхтеть перестал. Но привычка держать что-нибудь во рту осталась. Чаще всего; это был карандаш.

— Так как же вас угораздило контрабас угробить? — спросил папа.

Я сказал, что хотелось вечерком на природе поиграть.

— А если бы ты на рояле учился? Как тогда? С собой бы прихватил? Да? Взял бы под мышку и поволок?.. Присел бы на бережочек и нате вам — фортепьянный концерт с речным журчанием.

Папа провел рукой по воображаемым клавишам. Он смеялся над нами. Но зря. Если бы он знал, из-за кого пострадал контрабас, он бы не издевался. Но как ему сказать об этом? Ведь не поймет.

— Превратить такой инструмент в охапку дров! — восклицал папа, вышагивая по комнате.

Вошла мама. Она тихо присела на плетеный стул, сложила руки на груди и посмотрела на меня долгим философским взглядом. От такого взгляда становится не по себе. Сейчас и она спросит, где и как мы разбили контрабас. Родители всегда остаются родителями. Они доставляют нам немало хлопот. Но что поделаешь: у каждого свое детство, свои приключения и свои тревоги. У них детство давным-давно кончилось, и они жалеют, что оно никогда не вернется. Даже песни об этом сочиняют.

Мама молчала.

Глядя на маму, замолчал и папа. Он ждал ее первого слова.

Мама посмотрела на меня еще раз, перевела взгляд на папу и удивительно тихо и спокойно заявила:

— Мы уезжаем! Уезжаем немедленно!

Папа вынул карандаш изо рта. Я потянулся за альбомом.

— Не надо, Гера, — остановила меня мама. — Рисовать ты не хочешь, а для вида не стоит стараться. И играть не надо. К тому же играть-то больше не на чем.

Она встала, нежно провела рукой по корпусу контрабаса и, не оборачиваясь, спросила:

— И все-таки, что вчера произошло?

Я молчал.

— Я спрашиваю, что произошло?

Я молчал.

Мама повернулась ко мне. Ее щеки покраснели, глаза стали сужаться. Папа поспешил к ней, взял за руку.

— Говорят, в деревне собака сбесилась, — сказал он. — Ее Таратута пристрелил…

— Совсем не так, — вырвалось у меня. Я прикусил язык, но было уже поздно. Мама и папа ждали объяснений. Нужно было говорить правду или…

И я решил рассказать правду.

Вдруг за окном скрипнула калитка, и на дорожке показался большой Таратута.

***

— Хозяева, гостей встречайте! — шумел Таратута, поднимаясь по ступеням.

Мама с папой вышли на веранду. Они предложили Таратуте плетеный стул, а сами сели на диван. Через окно мне был хорошо слышен весь разговор, и я старался не выдать себя неосторожным движением.

— В одном городе живем, в одной деревне отдыхаем, а познакомиться не удосужились, — начал Таратута.

— Не пришлось как-то, — ответил папа. Он, видно, не очень-то хотел с Таратутой знакомиться.

— Все дела, дела, — пропел Таратута. — Для знакомства минутки не выберешь. Ну, да ладно. Я с разговором к вам пришел. С серьезным разговором.

— Что-нибудь случилось? — встревожилась мама.

— А что — ваш сын ни о чем не говорил? — вопросом на вопрос ответил Таратута.

— Нет, не говорил, — сказала мама.

— Ну, конечно, — хмыкнул Таратута, — разве они сознаются? Где так герои, а где — трусишки! В общем так: вы родители и я родитель. У меня сын и у вас сын.

— Так как мы родители, то своим детям добра желаем. И они нам добром должны отвечать.

— В чем дело? — не выдержал папа. — Причем тут

наш сын?

— При том, что он не с теми, с кем надо, дружбу

водит, — сказал Таратута. — Мой тоже хотел с этим рыжим Алешкой подружиться. Но я цыкнул, у них и дружба врозь.

— Зачем вы это сделали? — спросила мама. — Что тут плохого? Правда, Алешка отвлекает Геру от занятий, но с другой стороны, он положительно влияет на него.

— Скажете тоже — «положительно влияет», — донеслось до меня. — Влияет, но только не так, как надо. За пацанами глаз да глаз нужен, а вы в жмурки играете. Может, и ваш за моей колупничкой лазил?

— За какой такой «колупничкой»? — спросил папа.

— За сладкой. Я растил. Собака сторожила. И вдруг нету ее. Кто, спрашивается, в сад-огород насмелится залезть? Тот, кто собаку знает. А знает ее Лешка. Может, он держал ее, а сын ваш ягодки собирал? А? Что вы скажете на это? А бочка? Где она? Утопили! Кто? Опять же рыжий Алешка и сын ваш Герман. Бочку утопили, а сына моего Вольдемара отколошматили. До сих пор в постели валяется. Вот оно — ваше воспитаньице-то! Со стороны посмотришь — интеллигентные люди. А вчера что хотели сделать ваши хулиганы? Знаете?

Мама с папой молчали.

— То-то и оно! Они хотели украсть мою собаку и ободрать яблони.

— Но яблоки еще зеленые, — сказал папа.

— Им-то что до этого! Главное для них — навредить, напакостить. А вот и доказательства.

Таратута бросил что-то на стол. Мне хотелось выбежать, объяснить, но я знал, что мама с папой слова не дадут в оправдание сказать. Да и сам я не решился бы оправдываться при людях. Я прикусил губу и невольно сжал кулаки.

— Вот такие-то дела, — заскрипел стулом Таратута. — Я ведь могу куда следует пожаловаться, да думаю, что мы поймем друг друга. Как-никак, в одном городе живем, в одной деревне отдыхаем.

— Хорошо, мы разберемся, — коротко сказал папа, показывая, что разговор окончен.

Таратута встал, вышел на крыльцо, остановился и добавил обидчиво:

— Одного я хотел: вашей поддержки. Спросите у него и насчет колупнички и насчет собаки.

Он хлопнул калиткой и засеменил вдоль улицы. Папа с мамой долго смотрели ему вслед, потом молча вошли в комнату и сели.

Я ждал вопросов.

Вопросов не было.

За стеной тикали ходики. Где-то за деревней рокотал трактор.

Мама смотрела на меня, папа — на маму, и только я не мог остановить взгляда на чем-нибудь одном.

Уж лучше бы они ругали. Тогда бы я знал, как отговариваться. Такая молчанка хуже страшной пытки.

— Ну что, Павел, будем в город собираться? — вздохнула мама.

— Куда? — не выдержал я.

— В город.

— А Дик? А Алешка? А космос?

— Мы все знаем, — сказала мама. — Нам рассказали. И берет твой принесли. Вот он. В чужом огороде его нашли.

— Врет он! Врет он все!

Мама и папа с изумлением посмотрели на меня.

— Взрослый человек, а врет! — кричал я.

— Что значит — «врет»? — возмутилась мама. — Вот доказательства! И рубашку, наверно, в огороде оставил. Изорвал на чужом заборе и выбросил.

— Не рвал я рубашку и по огородам не лазил!

— Но нам же сказали!

— И вы верите? Ему — верите?

Мама глянула на папу. Папа подошел к ней и взял ее за плечи.

Из головы у меня вылетели все слова. Я знал, что хотел сказать, но позабыл, как нужно говорить. Я боялся, что меня не поймут, что как только я раскрою рот, на меня посыплются укоры, угрозы, наставления. К тому же клятва, которую я дал, заставляла молчать.

— Я объясню. Я потом объясню. Пожалуйста, потом, — выдавил я из себя.

— Как — потом? Когда — потом? Когда в огороде поймают? Так, что ли? Как поймали того… Алешку?

— Мама!!! — закричал я.

— …такая дружба к добру не приведет!

— Мама! Папа! — кричал я. — Вы верите? Обманщику верите?

Не знаю, что случилось со мной. На глаза навернулись слезы. В горле застрял тугой комок. Уши словно ватой заложило.

Я хлопнул дверью, сбежал с крылечка и пошел куда глаза глядят.

Пусть не верят! Они еще пожалеют об этом! Домой я не вернусь. Уеду куда-нибудь, как Колька Дубов. Теперь понятно, почему он из дома убегал. Не считались с ним, вот он и бегал.

И я убегу…

Рассказ восемнадцатый, фантастический ТАЙНА ПРОПАВШИХ ЗАПАХОВ

Приборы отсчитали пятнадцать световых лет, но до планеты Оранжад еще лететь да лететь.

Позади остались семьдесят три солнечные системы, но ни в одной из них мы не встретили признаков разумной жизни. Повстречалась, правда, одна планета в Двадцать i Девятой Системе. На Землю очень похожая. Полюбовались мы ее сказочной природой, но ни одного живого существа не заметили.

Разочарованные, мы направили свой корабль в Оранжевую Галактику. Алешка все время пытался установить связь с какой-нибудь планетой, но никакого отклика на свои радиосигналы мы не получали.

Я сидел над звездными картами, прокладывая маршрут.

За иллюминаторами чернел космос. Ярко и ровно светили звезды. Мимо проносились метеоры. В Чепрачной Галактике нам пригрозила хвостом комета, но нас на испуг не возьмешь. Мы на Земле прошли все огни, воды и медные трубы.

Комета смутилась и свернула с нашей трассы.

Пролетели еще две солнечные системы.

Алешка все чаще и чаще склонялся над электронным звукоулавливателем.

— Есть! — закричал он, когда мы из Семьдесят Шестой Солнечной Системы перелетали в Семьдесят Седьмую. — Есть сигнал!

Оранжане услышали нас!

— Ура! — закричали мы, да так громко, что Дик недовольно гавкнул и укоризненно помотал головой.

— Курс? — спросил я.

— Три-пять-БЦ с поправкой эР-Же десять.

— Так держать! Расстояние?

— Два световых года…

Алешка беспокойно следил за приборами. Что-то его настораживало в их показаниях.

— Понимаешь, «Чайка», — бормотал он, — нам подает сигнал еще одна планета. На какую летим?

— На Оранжад! Нам легче общаться с жителями.

Выключены главные двигатели. Тихо щелкает автонаводчик. Он настроен на сигналы, идущие с планеты, и руководит всем полетом. Мы только следим за показаниями приборов.

За иллюминаторами заполыхало. Голубые, алые, оранжевые, лиловые всполохи охватили полнеба. Впереди сиял диск планеты.

— Вот он — Оранжад! — тихо произнес Алешка, вглядываясь в планету. — Интересно, какие они — оранжане?

— Раз сигналы подали, значит, разумные, — сказал я.

— Ясно, что разумные. На вид какие? ' Сколько рук у них, сколько глаз? Цветом какие? Неужели оранжевые?

— Прилетим — увидим. Зачем гадать?..

— Приготовиться к включению тормозных двигателей! — скомандовал Алешка.

Гудит тормозная система. Корабль мягко садится.

Все стихает.

Мы откинулись на спинки кресел. Не знаю, как у других, но у меня от волнения колотилось сердце. Я посмотрел на Алешку. Его лоб усеяли капельки пота. От волнения он даже прикрыл глаза. Один Дик спокойно смотрел в иллюминатор. Он даже второе ухо не поднял. На далекой планете ему все казалось обычным.

Вдруг Дик заволновался, заскулил, потом подпрыгнул, но стекло помешало ему выскочить из ракеты.

Интересно, почему он забеспокоился?

Я приподнялся с кресла, глянул в иллюминатор и закричал на всю вселенную:

— Кошка!!!

Алешка с недоумением посмотрел на меня и тоже приподнялся со своего кресла.

— Верно, кошка! — изумленно произнес Алешка, — обыкновенная рыжая кошка!

Мы были готовы ко всему, но только не к встрече с этим домашним животным.

Рыжая кошка сидела на дереве и нахально смотрела на Дика. Все кошки нахально смотрят на собак, из-за чего те не любят их и при всяком удобном случае гоняют по заборам и деревьям. Но эта смотрела по-особому. Вызывающе. Издевательски.

— Алешка! — кричал я. — Смотри: береза, сосна, кусты… речка… Уж не на Землю ли мы прилетели? А?

Алешка уткнулся в звездные карты.

— Не-е, не на Землю. Мы на планете Оранжад! — уверенно доложил он.

— А где же фантастика!? Где кристаллические деревья и многоногие звери? Где люди с голубыми волосами и антеннами на голове? Где? Где, я вас спрашиваю? Где?

Алешка даже расстроился. И было от чего расстроиться. Летели, летели — и на тебе — прилетели! Здравствуй, матушка Земля!

— Ей-ей, мы сбились с курса и вернулись назад, — предположил я. — Это все из-за кометы. Не зря она смеялась.

Алешка не соглашался.

— За кого ты меня принимаешь? Я все звездные маршруты изучил, а при подлете к Оранжаду ориентировался по звезде Рек-Ба. Вот она!

Все правильно. И карты правильные. И звезда Рек-Ба на месте. И курс правильный. Непонятно только, как мы снова на Землю попали. Конфуз полнейший! Такой, что не хотелось в Центр о прилете сообщать. Встретят, конечно, по всем правилам, но и ехидненьких улыбочек будет не меньше, чем цветов. Уж лучше промолчим. До Центра доберемся, а там будь что будет. Семь бед — один ответ.

Открыли люк. Вышли, вздохнули полной грудью. Давно мы не дышали таким свежим воздухом. Даже голова от удовольствия закружилась. Дик побежал к дереву, но кошки уже не было. Она убежала.

После долгого полета приятно было ступить на твердую землю и сорвать травинку.

Я наклонился, сорвал ромашку, поднес к носу.

Ромашка не пахла. Я сорвал гвоздику. Тоже без запаха.

Я срывал фиалки, ландыши, маки, еще какие-то цветы, названия которых не знал. Все они были без запаха.

— Алешка, — прошептал я испуганно, — запахи пропали.

— Как пропали?

Я кивнул на цветы. Он понюхал их и удивленно уставился на меня.

— Помнишь, Алешка, мы про цветы без запахов говорили?

— Ага… Но те были, как кристаллы.

— Может, как кораллы?

— Ага, как кораллы, — поправился Алешка. — Только те были оранжанскими, а эти… — Алешка замялся.

— А эти?

— А эти не знаю чьи… Вроде бы земные…

— Вот именно «вроде», потому что мы на Оранжаде! — воскликнул я, показывая на странное сооружение, которое скрывалось в тени деревьев.

Мы облегченно вздохнули и стали готовиться к путешествию по незнакомой планете.

Тайна пропавших запахов поразила нас. Мы должны разгадать ее.

***

Мы сняли скафандры. Они были лишними, потому что оранжанский воздух мало чем отличался от земного. Разве только прозрачнее да кислороду побольше. Такой же была температура и сила притяжения. В общем условия жизни сходны с земными. А раз так, то и природа здесь такая же, и животный мир должен быть похожим.

Вот только люди какие? В том, что у них есть разум, мы не сомневались. Они посылали нам радиосигналы. А сейчас мы видели интересное сооружение с направленными в небо антеннами. Здание светилось изнутри. Это не иначе как оранжанская обсерватория. Возможно, у них здесь Центр управления космическими полетами или Центр связи с другими планетами.

Алешка вывел из звездолета планетоход и проверил все системы. Планетоход похож на «жигули». Только он чуть приземистее да колес на две пары больше. Вместо багажника двигатель приделан. Реактивный. При случае планетоход может перелетать через пропасти и речки.

Мы сели в кресла, и планетоход, зарокотав, помчал нас к спиральному сооружению.

Позади остались кустарники, березовая роща, луг, похожий на многоцветный ковер, две речки.

Перелетели через поросший елками холм. Остановились. Вот оно — светящееся здание. В нем ни окон, ни дверей, и сделано оно из неизвестного нам легкого материала. От него во все стороны разбегались столбики с разноцветными проводками. Странно, ко многим деревьям были подведены красные, синие, желтые провода. Скрывались провода и среди цветов.

Первым из планетохода выпрыгнул Дик. Он побежал по гладкой дорожке и остановился лишь по команде Алешки.

Дорожка привела нас к глухой стене здания. Алешка обошел вокруг, но не увидел ни одной двери.

— Фантастика,'—усмехнулся он. — Расскажи дома, не поверят. Они что, прямо с неба в свою обсерваторию спускаются?… Тогда зачем тропка?.. А ты говоришь, что на Землю прилетели. На Земле нет таких фокусов.

Он дотронулся ладошкой до стены, ойкнул и отдернул руку. В стене образовалось отверстие.

Мы переглянулись.

— Чудеса!

— Ну-ка и я попробую погладить стенку.

Дотронулся. Ладонь пронзили тысячи иголочек. Ощущение такое, как будто ты за электрический провод схватился. Под ток попал.

У меня хватило выдержки для того, чтобы провести рукой донизу. В стене образовался проем. Такой, что пройти можно. Но мы не торопились, дивясь необычному зданию.

К стене подбежал Дик. Он подозрительно обнюхал ее, ткнулся в нее мордой и неожиданно очутился внутри здания. Стена сомкнулась за ним, но мы отлично видели его словно через стекло.

Прошли сквозь стену и мы. Оглянулись. Стена как стена. Никаких щелей. Фантастика, да и только!

Мы ступили на двигающуюся дорожку, которая привела нас в просторный зал. Под потолком сияли металлические шары, между которыми с сухим треском проскальзывали яркие молнии. Сверкали всеми цветами радуги круглые экраны. На приборах волновались стрелки.

Прямо перед нами стоял огромный подковообразный пульт со множеством кнопок и клавиш.

Что-то гудело, шипело и щелкало.

— Это не обсерватория, — сказал я. — И не Центр управления полетами.

— Что же это? — спросил Алешка.

— Не знаю… Наверно, электростанция.

— Электростанция? — удивился Алешка. — А где, скажи, турбины? Атомный котел где? И потом, разве можно по таким проводкам ток высокого напряжения подавать?

— Не забывай, что мы на чужой планете. Здесь все можно.

— Сомневаюсь, — покачал головой Алешка и нажал на ярко-синюю кнопку.

Засветился экран телевизора. Раздался призывный сигнал, и на экране появилось лицо человека. Да, да, самого обыкновенного земного человека. Он смотрел внимательным взглядом и, казалось, ждал от нас первого слова.

— Агром-ворей! — не растерялся Алешка.

— Агром-ворей! — поздоровался я.

Оранжанин улыбнулся и ответил:

— Здравствуйте!

У нас челюсти отвисли от неожиданности. Оранжанин приветствовал нас по-русски! Было чему удивиться.

Он снова улыбнулся и проговорил:

— Не удивляйтесь. Мы знаем про вашу планету. Несколько слов… — оранжанин замялся, как бы ища подходящее слово, но Алешка, знаток оранжанского языка, быстро пришел на помощь:

— Он сказал, что знает по-нашенски всего несколько слов, но недостаточно твердо.

— Да, да — улыбался оранжанин, — не твердо… Пуст Алоша переводит меня… Спасибо… Регби популяро сиреноико грингва Оранжадо…

— Он приветствует нас, — переводил Алешка, — и приглашает в их главный город — Оранжанию.

— Спроси, где мы находимся.

Алешка спросил.

— Рикритеро гонкулезоз принтер воп…

— Он говорит, что это Станция Регулирования Жизнедеятельностью Природы.

— А почему здесь никого нет?

— Станция автоматическая… Оранжане прилетают сюда только для установки новой аппаратуры… Но это бывает очень редко… Что касается живых существ, то они есть на Станции.

Оранжанин широко улыбнулся. Он показал глазами наверх, и мы увидели на одной из площадок под потолком кошку. Ту самую, которая встречала нас. На нее, задрав морду, скалил зубы Дик.

— Не удивляйтесь, — переводил Алешка, — это традиция… Хотя Станция и автоматическая, но стало традицией держать на ней хоть одну живую душу… С начала Века автоматизации здесь живут кошки.

Мы пожалели кошку, но оранжанин заверил нас, что кошка не скучает в одиночестве. Она первой встречает инопланетные делегации, играет с лесными зверьками, а если ей надоедает на Станции, то ее увозят оттуда.

Мы поблагодарили Гринголея — так звали оранжанина — за приглашение, прошлись по другим залам и направились к стене.

Подошли, дотронулись ладошками. Стена не раздвинулась. Мы с надеждой посмотрели на экран. Гринголей предупредил, что надо выходить в том месте, где вошли, то есть напротив дорожки.

Так и сделали. Стена свободно пропустила нас, и мы сели в планетоход.

Дик еще долго оглядывался назад, жалея, что его разлучили с оранжанской кошкой, которую он не успел погонять по деревьям.

Ехали по радиомаяку. Леса разрезали ровные дороги, через реки перекинулись легкие мосты. Ракетный двигатель почти не включали.

Все чаще и чаще встречались каплеобразные машины. Они быстро и бесшумно проносились мимо, оставляя за собой голубоватый след. Позже мы узнали, что оранжанские двигатели поглощают углекислый газ и выделяют через выхлопную трубу кислород.

Показались высокие разноцветные здания.

Город.

— «Оранжания», — прочитал Алешка затейливую надпись.

Маяк продолжал вести нас мимо домов по широким улицам. Туда и сюда шныряли сверхбесшумные машины. Но еще больше было пешеходов. Они не стояли настороженно у перекрестков, ожидая, когда загорится зеленый огонек светофора. Здесь они были хозяевами улицы, а машины в местах перекрещивания улиц шли в подземных туннелях. Поэтому здесь не так-то легко под машину попасть.

Планетоход подъехал к куполообразному зданию и остановился. Мы хотели выйти, но замигала сигнальная лампочка, и планетоход медленно въехал внутрь помещения и очутился посреди просторного зала.

— Вот он — Центр управления космическими полетами! — сказал Алешка и вышел из планетохода.

В зале стояли оранжане. Они были такими же, как и земляне. Только одежда их была поярче и покрасивее. И вообще я заметил, что на Оранжаде все краски чистые и яркие. Там нет предметов неопределенного цвета.

Оранжане — люди стройные. Казалось, каждый из них занимается либо фигурным катанием, либо художественной гимнастикой.

— Агром-ворей! — разнеслось под сводами зала.

— Здравствуйте!

— Ворей-агромадо!

Приветливые возгласы стихли. Мы рассказали оранжанам о нашем полете и о Земле.

О Земле они хорошо знали. Они принимали ее сигналы и даже видели ее на экранах цветных объемных телевизоров. И мы были приятно удивлены, когда они показали видеозапись последнего сеанса связи. Даже Дик обрадовался, увидев родные места. Он весело махал хвостом, тихо поскуливая.

Поделились своими знаниями и оранжане. Многие проблемы, которые мучают нас на Земле, они уже решили. Молодое поколение оранжан, наших сверстников, не лазит по чужим садам, не употребляет бранных слов, уступает старшим места, не дымит во время перемен за углом школы и не получает троек на уроках. Последнюю двойку на Оранжаде поставили в начале Века магнитофонии. Ученик Лен-Тай вошел в историю школьного развития. Ему даже памятник поставили. В назидание другим.

Было чему удивляться. Много полезного и поучительного мы привезем на Землю.

И все-таки…

— И все-таки почему у вас цветы не пахнут? — решился спросить я.

Оранжане растерянно переглянулись и опустили глаза.

Гринголей пригласил нас в соседнюю комнату, где предложил нам удобные кресла.

Одна из стен была сплошным экраном, на котором в такт речи вспыхивали цветные пятна. От этого разговор становился доходчивым, каждое слово — впечатляющим.

— Крикоторон прогрид рензон, — начал Гринголей свой рассказ.

— Было это давно, — переводил Алешка. — На Земле жизнь только начиналась. Да и мы еще не установили связи с другими мирами. На нашу планету неожиданно налетели посланцы Фиолы. Мы радушно встретили их, оказали самые высокие почести. Еще бы! Они были первыми инопланетянами. Мы показали им свою планету, они рассказали о своей. Технические чудеса мало интересовали их.

Гринголей умолк. Его глаза были грустны. Углы рта опустились.

— Тигронори принегро грациози…

— Наши научные и технические тайны мало интересовали их. Они все приглядывались к нашим цветам и деревьям. Мы выяснили, что когда-то, давным-давно, фиоляне обосновались на безжизненном астероиде. Волей ума они превратили астероид в небольшую обжитую планету. Построили город, дороги. Почти везде работали автоматы и автоматические станции и заводы. Мы видели Фиолу. Она и в самом деле красива. Но красива, как детская игрушка…

Гринголей подошел к пульту и нажал кнопку.

Цветные пятна уступили место яркому изображению фиолетовой планеты. Круглые, как хоккейные шайбы, и шарообразные дома. Многоступенчатые сооружения. Острые пики гор. Металл, стекло, бетон…

— Такой была Фиола до прилета на Оранжад, — переводил Алешка объяснения Гринголея.

— И ни одного деревца, ни одного цветочка? — удивился я.

— Да, ни одного деревца, и ни одного цветочка… И тогда они сделали искусственные деревья и искусственные цветы. И даже траву соткали из капрона. Планета стала приглядней…

Я вспомнил выставки рисунков и картин про космос. Именно такой, необычной и причудливой, изображали земные художники космическую природу.

Цветы походили на кустики кораллов. Они переливались всеми цветами радуги, излучая ровный свет, отчего кругом царила музыкальная тишина.

— Красота! — восхищенно прошептал я.

Гринголей со странной улыбкой посмотрел на меня.

Я смутился.

— Приобреро ророт бромборей…

— Цветы красивые… Они нравились фиолянам… Но ни одно растение на Фиоле не имело запахов. Тогда они создали искусственные запахи и каждый день стали поливать цветы духами. Но однажды…

Опять однажды!

— Но однажды, когда были налажены добрые контакты между нашими планетами, к нам во второй раз прилетели фиоляне. Они стали просить поделиться настоящими запахами цветов. Даже свой проект предложили: запахи собирались в полиэтиленовые мешочки. Мы вежливо отказали, так как наша планета лишилась бы запахов. Делить их невозможно. Фиоляне улетели. Мы продолжали поддерживать с ними связь, но однажды… Однажды к планете Фиола тайком отправился корабль с Оранжада. Его вели три оранжанина: Орго, Зегр и Дир. На наши радиозапросы беглецы не отвечали. Мы думали, что им надоело жить на Оранжаде. Люди они вздорные, ни с кем не ладили, ссорились, что для нашей планеты противоестественно, и мы только облегченно вздохнули.

Связались с фиолянами. Те сообщили, что беглецы требуют предоставления убежища, а также каких-то условий для жизни. Оргу понадобилась сверхскоростная машина. Зегр попросил самоувеличивающийся дом, а Дир — неограниченных прав поведения в обществе. Фиоляне сочли их сначала сумасшедшими и отказались принять. Тогда беглецы сказали, что в обмен на их требования они отдадут фиолянам… И тут связь прервалась. В то время она была еще несовершенной… Мы долго гадали, что же увезли с собой беглецы. Какие секреты они прихватили с собой? Разгадка пришла быстро. Беглецы украли…

— Запахи растений? — не выдержали мы и вскочили.

— Да, запахи. Беглецы слышали о богатствах фиолян и польстились на них. Темными ночами они собирали запахи в мешочки, сгущали их и загоняли в баллоны.

Гринголей замолчал. Он, как и все оранжане, раскачивался из стороны в сторону, что, вероятно, должно было означать выражение высочайшего сожаления и печали. Черты лица у каждого стали резкими. На экране мерцали синие пятна.

Алешка спросил, прерывая молчание:

— А разве фиоляне не вернули вам запахи цветов? Неужели они были такими несправедливыми и жестокими?

— Родонео корридо радус, — сказал Гринголей, а Алешка перевел:

— Они не приняли изменников, себялюбов и жадин… Орго, Зегр и Дир не долетели до Фиолы. Их корабль столкнулся с ядром кометы и взорвался. Видно, предатели не могли договориться о чем-то между собой и сбились с курса.

На экране забушевали разноцветные всполохи, и несколько секунд светлые цвета боролись с грязно-серыми. Затем мы увидели оранжанскую природу, удивительно похожую на земную. И представив, что эти красивейшие цветы и деревья не имеют запахов, мы вздохнули.

— Приретето фиолото авро пандус…

— Наши химики изобрели духи с тончайшим и нежнейшим запахом, но они не могли заменить настоящие. Те, которые мы не уберегли.

Оказывается, и здесь были злые люди. Они думали только о себе. И оранжане вспоминают их недобрым словом…

Во время путешествия по Оранжаду мы обратили внимание на сооружение, удивительно похожее на то, которое мы увидели в первый день прилета. Это были Станции Регулирования Жизнедеятельностью Природы.

— Зачем они? — спросил Алешка.

— Генеракли керомег дрограно, — начал объяснять Гринголей.

— Без этих станций погибла бы вся природа.

— Почему?

— Варограндо логогрей непордо…

— Вы, думаете, вся эта красота создана только для людей? Ошибаетесь. Цветы ярко цветут и благоухают для того, чтобы привлекать насекомых, которые переносят пыльцу с одного цветка на другой. Запахи цветов приманивают насекомых не только ночью, но и днем. Они прекрасно «читают» книгу запахов. Пчела, шмель или бабочка ориентируются на лету и садятся именно на тот цветок, нектар которого им нужен.

— Цветы разные. Одни огнем полыхают на лугу, другие малоприметны. И чем невзрачнее цветок, тем он сильнее пахнет. Обратите внимание на липу. Видите, какие у нее цветочки: маленькие и скромные. Но у липы сильный запах, который привлекает пчел. А теперь представьте: медовый запах пропал. Его украли. Что станет с липой?

— Она перестанет опыляться, а значит… — я не договорил. И так все стало ясно.

— Да, мы чуть не лишились липы, как лишились резеды и некоторых других растений. И тогда мы спроектировали Станции Регулирования Жизнедеятельностью Природы. Вы не ошиблись, они похожи на электрические.

— Скажите, а зачем тогда антенны?

— Керолиро варомен выгупрод…

— Это не антенны. Это панели, с помощью которых мы ловим звездную энергию. Она аккумулируется и по проводкам доставляется до каждого дерева, до каждого цветка и каждой травинки. Звездная энергия поступает в ветки, корни и почву и делает окраску растений более яркой, чтобы привлечь насекомых. Кроме того, она излечивает растения от болезней…

— От болезней?

— Да, от болезней… С потерей запаха среди растений стали распространяться болезни. В этом нет ничего удивительного. Ведь из-за того, что природа лишилась запахов, мы позабыли, что такое грозы, а молодое поколение знает о них только понаслышке.

— Удивительно!

— Препореро гронго труролир…

— Об этом расскажет изобретатель Искусственных Молний член Академии Гроз Труролир.

Академик подошел к подковообразному пульту, нажал на несколько кнопок и клавиш, и на экране ожили, словно мультики, схемы.

— Негренело ракетро лендра…

— Пахучие растения выделяли в воздух много ароматических веществ. Каждая частичка несла на себе положительный электрический заряд, притягивающий влагу, которая окутывала ароматическую капельку водяным футляром. Капелька по капельке, капелька по капельке — и над планетой образовывались грозовые облака, мечущие на Оранжад пронзительные молнии. Если бы собрать все электричество, содержащееся в этих молниях, получился бы грандиозный заряд. Вот сколько энергии поднимали в воздух ароматические вещества! Но их украли. Связь растения — атмосфере, атмосфера — Оранжаду, Оранжад — растениям нарушилась. Природе грозила катастрофа…

На экране появилась голая пустыня. Лишь кое-где зеленели чахлые деревья да никли бледные травы. Труролир выключил экран.

— Мы предотвратили ее с помощью Станций. Но молнии и грозы у нас — искусственные.

— Скажите, а разве нельзя было предотвратить катастрофу с помощью растений с других планет? — спросил я.

— Пробовали, — ответил Труролир. — Не получилось. Чужие растения не прижились на нашей почве…

— Мы получили жестокий урок, и мы не хотим, чтобы он где-нибудь повторился. Берегите каждое деревце, каждый кустик, каждый ручеек на земле. Берегите каждую молнию. Берегите от недобрых глаз и злых помыслов. Это мое пожелание и пожелание всех оранжан.

Мы поблагодарили Гринголея за гостеприимство и. выразили сожаление, что не можем помочь им. Наш полет был первым полетом за пределы Галактики. Мы нашли планету, подобную нашей, и доказали, что земляне не одиноки во Вселенной. Теперь надо выяснить, почему оранжане похожи на нас. Сейчас мы не можем этого сделать. Придется организовывать еще одну экспедицию на Оранжад.

Мы проверили звездолет и заняли места в межпланетном корабле.

Объявлена готовность номер один. Пять, четыре, три, два, один. Старт! Оставив за собой огненный след, звездолет вонзился в оранжевое небо и направился к Земле.

В иллюминаторы смотрела космическая ночь. Приветливо размахивали пушистыми хвостами кометы. И вот — Земля! Большая голубая планета!

Пробившись через метеорный поток, звездолет вошел в атмосферу. Заработали тормозные установки. Корабль охватили длинные языки пламени. Они были не опасны нам, просто было немного страшновато лететь внутри жаркого пламени.

Рассказ девятнадцатый СОСНА

Я приоткрыл глаза. Странный запах щекотал ноздри, и я чихнул. Не понимая, как я снова очутился возле сосны и задремал под копной, я вскочил на ноги и принюхался. Запах гари был сильным и тревожным. Пожар!!!

Я выскочил на дорогу, посмотрел на деревню. Там все спокойно. Дыма не видно, не лают собаки, не бегают люди.

И поля не дымили.

Глянул на сосну и похолодел. Из-под ее ветвей вырывались клубы дыма.

Я бросился к дереву.

Горело в дупле. В том самом, где мы находили почту из Центра.

Я стал рвать траву и кидать в дупло, потом палкой выкорчевал кусок дерна и тоже бросил в дупло.

Дым стал еще гуще, он выедал глаза и не давал дышать. Я чувствовал себя беспомощным и бессильным. Хоть бы кто-нибудь был рядом!

Еще один ком земли бросил в дупло. На этот раз вместе с дымом оттуда вырвались языки пламени. Их подхватил ветер, и они лизнули верхние сучья. Вниз полетели искры.

Горсть за горстью летела земля в огонь. Я сдернул с себя куртку и закрыл дупло. Дым на минуту стих, но потом с новой силой вырвался наружу.

У меня кружилась голова, я задыхался.

Но отходить от сосны никак нельзя. И я кидал и кидал землю в дупло и мимо него. Я не видел, когда появились здесь папа и Алешка.

В ушах у меня звенело… Я упал. Когда очнулся, увидел, что сюда прибежала почти вся деревня. Люди таскали воду, заливали огонь, ругали поджигателей.

Кто и зачем поджег сосну? Кому она помешала? Этот вопрос волновал всех.

Алешкин отец кружил на тракторе вокруг сосны. За плугом тянулась черная борозда, она не давала огню перекинуться на хлебное поле.

Огонь залили. Водовозка уехала. Разошлись люди. У сосны остались дядя Петя, папа, я и Алешка. Вовка тоже почему-то был тут.

Ему-то чего тут надо?

— Так что же случилось? — спросил дядя Петя.

— Не знаю, — пожал я плечами.

Дядя Петя внимательно посмотрел на сосну, подошел к ней и сунул руку в дупло. Через секунду в его руках чернела какая-то тряпка. Я присмотрелся и узнал свою рубашку. От нее остались рукав да воротник.

— Рубашка! Моя рубашка! — закричал я. — Как она там очутилась? Ее же там не было!

Я подскочил к сосне и только сейчас разглядел, что в стволе было два дупла. В одном лежала рубашка, а из другого мы вынимали письма.

Два. И оба рядом.

— Так вот, — сказал дядя Петя. — От этой тряпки весь пожар случился. Спичку — в рубашку, рубашку — в дупло. Из дупла дым коромыслом, а дыма без огня, как известно, не бывает.

— Вы думаете, я поджег? — возмутился я и посмотрел на Вовку. Тот часто-часто заморгал, резко повернулся и пошел прочь.

— Поругались? — спросил Алешка, кивнув на Вовку.

— Было дело…

— До горячего?

— Почти. Это ведь он аварию устроил.

— Какую аварию? — насторожился дядя Петя.

— Да так, — замялся я. — Из-за него и Алешку ранило. Больно? — дотронулся я до его плеча.

— Сейчас не очень…

— Много дроби вынули?

— Какой дроби? — спросил папа.

— Никакой дроби не было, — как ни в чем не бывало ответил Алешка. — Он не попал в меня. Мазила!

— А говоришь — больно… — не отступал папа.

— Пустяки! — махнул рукой Алешка. — Я споткнулся и плечом о контрабас шарахнулся. Терпимо. Дика вот жалко. В него-то он наверняка попал.

— Не попал! — сказал я.

— Промазал? — переспросил Алешка.

— Нет, не промазал. Он патроны перепутал. В тебя— заряженным, в него — холостым! Понимаешь? Холостым!

— Уррра! — закричал Алешка и вдруг замолк. Его крепко взял за руку дядя Петя.

— То, что у вас есть секреты, я знаю. Пришло время рассекретить некоторые дела. Говорите: кто стрелял и в кого стреляли?

Мы сначала отнекивались, но потом рассказали о Дике, о таратутиной «колупничке», о Вовке, который вредил нам, и о ночных выстрелах.

— А ну, немедленно в машину! — скомандовал дядя Петя, и мы помчались в деревню. Догнали Вовку. Но он даже и не глянул в нашу сторону. Перепрыгнув через канаву, он торопливо, почти бегом, зашагал прямо через поле, руками раздвигая колосья.

Эх, Вовка, Вовка!

Плохие у тебя шуточки получаются! То слишком холодные, то слишком горячие. А отчего? Оттого, что дружить не умеешь.

Рассказ двадцатый «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО»

Таратуту встретили у «лягушатника». Так называли пруд, в котором в жаркие дни барахтались голопузые ребятишки. Они и сейчас крутились на берегу и галдели, словно грачи весной.

— Что за шум? — крикнул дядя Петя.

Голопузая команда бросилась к автобусу. Поднялся такой гвалт, что дядя Петя разулыбался и прикрыл ладонями уши.

Ребятишки выдохлись, и дядя Петя спросил:

— Из-за чего шум?

— Таратута воду отымает…

— Лягушатник захватывают…

— Купаться негде…

— Захватывают!

— Таратута пруд высасывает!..

— Как высасывает? — удивился папа. — Что это значит?

Таратута держал в руках какую-то трубу.

— Ишь, разгалделись! — попробовал он пошутить. — Маленькие, а панику на всю деревню подняли… Голопузики…

— Может, не зря паника? — спросил дядя Петя. — Тише вы! — крикнул он ребятишкам.

Те приумолкли и недоверчиво уставились на взрослых.

— Что случилось? — подступал дядя Петя к Таратуте.

— Да вот водички хотел для сада…

— Пруд засохнет… Болото будет… Лужа! — закричали ребятишки, но дядя Петя шикнул, и они попритихли.

— Так вот… — начал дядя Петя и осекся. Он не знал, как звали большого Таратуту. Не знали и те, кто на шум подошел.

— Так вот, — повторил дядя Петя. — Пруд не трогайте… Был он в деревне и быть должен.

— Чего ему сделается? Подумаешь — утром полить да вечером. Вам что — ничейной воды жалко? — пропищал Таратута.

— Вы приехали и уедете… А нам жить здесь! — пробасил бородатый дяденька.

Таратута поджал губы, пожевал их и вдруг заругался:

— Черт меня дернул в эту деревню заехать… Воды не выпросишь… Воровать, так мастаки…

— Кто мастак? — раздалось в толпе.

— Этот вон! — Таратута ткнул пальцем в Алешку. — Да и у этого рыльце в пушку.

Толстый, словно сарделька, палец остановился на мне.

— Ну-ка, повторите! — неожиданно громко сказал папа и шагнул к Таратуте. Тот сделал шаг назад. Дядя Петя схватил папу за руку.

— И повторю… Всю колупничку ободрали… Кто?

— А ты у сына своего спроси, кто! — подал голос Алешкин отец. Он подъехал на тракторе, а мы даже и не слышали.

— У сына спроси, — пробираясь сквозь толпу, повторил Алешкин отец. — Пусть он скажет, как ночью ребят в огород сзывал. Тебя, Ванька… тебя, Василий… Валерку… Женьку… Маришку… Ну-ка, скажите, сладкие ягодки у Таратуты или нет?

— Сладие…

— Вкусные…

Таратута закрутил головой и вдруг схватил за руку Валерку.

— Так, значит, это ты в мой сад лазил?

— Меня Вовка пригласил… Пойдем, говорит… Он всех звал… сам калитку отворил… Сам Дика держал… Сам угощал…

— У него день рождения той ночью был, — вставила Маришка. У нее даже сейчас чертики в глазах плясали.

— Сговорились? — засуетился Таратута. — Все сговорились… На сына моего наговариваете… Не пройдет!

— А вы у него спросите, — сказал Алешкин отец. — Если бы своими глазами не видел, тоже бы не поверил… Ну, пригласил — доброе дело, значит, сделал… Думал, по согласию… А оно, выходит, батька-то ничего не знал… Негоже так.

Таратута шарил глазами по толпе. Видимо, Вовку искал. Но того не было.

— Он у меня получит! — пригрозил Таратута и стал выбираться из окружения. — Я ему покажу «день рождения»! Я ему обрежу киношные волосы! Отцовское добро разбазаривать стал! Он у меня и за собаку получит. Узнает, как с цепи спускать!

Алешка толкнул меня плечом:

— Слышь, мы гадали, как Дик из плена сбежал… Вовка его освободил. Ясно?

— Яснее ясного! Не безнадежный, значит.

Таратуте не дали выйти из круга.

— А где собака? — спросил Алешкин отец.

— Не знаю, — торопливо проговорил Таратута. — Нету ее. Поймаю, тогда…

Он не договорил. Алешкин отец вынул из кармана деньги и протянул их Таратуте. Тот сощурил покрасневшие глаза.

— Вот… За собаку… Долг…

— Еще чего? Нету такого закона, чтоб собак отымать. Да и денег тут мало.

— Хватит. Все подсчитано. И за кормежку сколько истрачено, и за службу сколько заработано. Выходит, лишнего даю.

— А за колупничку? Собака прозевала ее. Пусть отвечает.

Мой папа тоже сунул руку в карман, но дядя Петя остановил его:

— Не надо. Хватит с него.

Таратута цепко ухватился за деньги, пересчитал их, мусоля пальцы, и спрятал за пазухой.

— За собаку рассчитались? — спросил дядя Петя.

— Рассчитались, — нехотя ответил Таратута.

— Теперь за стрельбу давайте рассчитываться.

— За какую стрельбу? Ничего не знаю!

Таратута переминался с ноги на ногу, будто ему жали ботинки. Все с презрением смотрели на него.

— Ошибся я, — пробормотал он. — Холостым припугнуть хотел. С дробью попался. Я в воздух палил.

— В воздух, в человека или в собаку — поди докажи, куда дробь летела, — сказал дядя Петя. — Но ничего, следователь разберется. Да и с пожаром загадку загадали.

— С каким пожаром? — дрожащим голосом произнес Таратута. — За пожар я не ответчик.

— Вовка ваш героем оказался.

— Это не Вовка гелой. Это я — гелой!

На середине круга стоял Витька. Он изображал из себя памятник.

— Чего ты мелешь? — подскочила к нему тетя Катя, его мать.

— Я бежал, а Гелка хлапит. Он мне конфетку обещал. Я сел и стал ждать. Смотлю, из делева тляпка ластет. Я достал, а это лубашка.

— Безобразие! Зачем ребятишкам спички дают? — возмутился бородач.

— У меня не было спичек. У меня стеклышко. Зажигательное. Я его на солнышко наставил и огонек поймал.

Тетя Катя шлепнула Витьку.

— Лубашка задымила, — невозмутимо продолжал Витька, — я тушу, а она дымит. Я лубашку в дупло — и побежал.

Тетя Катя еще раз шлепнула Витьку.

— Убежал я… Вон он стоит, а конфетку не отдает. Гелка, отдай конфетку!

Тетя Катя шлепнула Витьку еще раз.

— Пло пожал я Вовке сказал. А тот длаться стал. Гелка, когда конфетку отдашь? А то пло все секлеты лассказу…

Тетя Катя вытащила Витьку из круга и повела домой. На всю деревню раздался пронзительный рев.

Все вдруг весело рассмеялись.

Алешка протиснулся к отцу:

— Папа! Дядя Петя! Таратута обманул нас! Дика нет, а вы деньги отдали!

— Не беспокойся, — сказал дядя Петя. — Дик найдется. — Он открыл дверцу, сел за руль. — Поехали!

Но мой и Алешкин отец отказались ехать в машине. До дома недалеко. Можно и пешком дойти. А мы с Алешкой сели. Дядя Петя повернул ключ зажигания, но на стартер не нажал. Из маленького ящичка, куда шоферы обычно кладут бутерброды, он достал оранжевый конверт и протянул его нам. На нем крупными буквами было выведено:

Совершенно секретно.

Беркуту и Чайке.

Мы схватили конверт и выпрыгнули из автобуса.

Рассказ двадцать первый КОНЦЕРТ ДЛЯ КОНТРАБАСА С СОБАКОЙ

— Не понимаю, зачем мы привозили в деревню холодильник? — разводил руками папа.

— Как зачем? А где бы ты продукты хранил? — спрашивала мама.

— В погребе… Говорят, они там лучше хранятся…

— Кто говорит?

— Не помню. Где-то слыхал, а, может, читал…

— Читал?

— Наверно, читал…

— Ох, Павел, Павел, — укоризненно закачала головой мама. — В следующий раз про все интересные сообщения мне говори. Зря не пишут. А холодильник в деревне и в самом деле ни к чему. Привезем льду… Павел, а где лед для погреба покупают?

Папа развел руками:

— Не знаю…

— Вот, вот… Какие же вы, мужчины, непрактичные!..

Герман, что ты там делаешь с контрабасом?

— Ремонтирую… — откликнулся я.

— Ремонтируешь? Зачем?

— Нина, — сказал папа и что-то зашептал маме на ухо.

Мама наклонила голову и широко раскрыла глаза.

— Ты думаешь, ничего особенного не произойдет?

— Нет, не произойдет… Вернее произойдет, но это особенное особое.

Мама приложила ладонь к папиному лбу.

— Ну, раз ты так считаешь… а я давно твержу, что отцы должны активнее вмешиваться в воспитательный процесс… раз ты уверен, пусть идет.

Я навострил уши. Неудобно, конечно, прислушиваться к чужому разговору, но ведь речь-то о моем воспитании идет.

— Герман, меня просили… э-э-э… мне сказали… — папа осекся и тут же поправился, — в общем, если у тебя есть желание погулять, то пожалуйста.

Вот это здорово! Папа узнал о моем желании. Это было не только желание, но и приказ, который мы получили. А написано так:

Совершенно секретно.

Беркуту и Чайке.

Как только над сосной повиснет луна, сядьте под ней и сыграйте концерт для контрабаса.

ЦПК.

Я во все глаза следил за луной. Чуть из окна не выпал, а она все цеплялась за деревенские ивы да тополя и не торопилась за околицу.

На улице раздался тихий свист.

Я пошире отворил окно и подал Алешке контрабас. Можно было выйти через дверь, но я все равно через окно выпрыгнул — так интереснее.

— Ты думаешь, зря вызывали? — спросил Алешка.

— Не знаю.

— Не зря. Испытания хотят устроить.

— Ночное?

— Ага, ночное. Вот только какое, не знаю. Всю книгу перелистал, а какое, так и не нашел… Может, на испуг взять хотят?

— Как это — на испуг?

— Сядем под сосной, а сверху чем-нибудь шарахнут… Потом посмотрят, что от нас осталось…

— Кто посмотрит?

— Из ЦПК…

— А разве они ночью проводят испытания?

— Проводят… И днем проводят, и ночью…

Мы шли по освещенной луной дороге, напрягая все силы, чтобы не ударить контрабас.

— А может, не на испуг, а на невесомость хотят испытания провести? — ломал голову Алешка.

— А как — на невесомость? — сбавив шаг, спросил я.

— Очень просто… Ты же знаешь, что в космосе все предметы тяжесть теряют… Они не лежат там, а плавают… Их надо привязывать или гайками прикручивать… Иначе они в кабине по воздуху летать будут… Так же и с космонавтами… Им все равно, как работать: что вверх ногами, что вниз головой… Такое испытание обязательно надо сделать…

— А как?

— Проще простого… Возьмем веревки… Привяжем к рукам и ногам… Потом каждый конец за дерево зацепим… Разумеешь?

— Ага… Я в книгах читал про такие пытки.

— Это не пытки, а испытания… Привяжемся и повисим, как в невесомости…

— Так ведь руки-ноги выдернутся?

— Не выдернутся!.. А если выдернутся, в космос не возьмут… Это очень важное испытание!

Я вздохнул. Ну что ж, надо так надо! Только и от английского и от математики ты у меня не отвертишься!

Дошли до сосны. Глянули на луну. Она вот-вот за макушку заденет.

Я поставил контрабас на землю и тронул струны.

Звук, конечно, не классический. Дребезжащий. Но что поделаешь? Сами виноваты.

Еще раз тронул. Алешка озирался по сторонам, прислушивался.

— Герк, — прошипел он. — А может, нас разыграли?

— Кто?

— Не знаю, но только луна с макушки съезжает, а ничего нету.

— А что должно быть?

— Не знаю. В приказе не написано. Но ведь что-то должно же быть? Что же ты не играешь?

— Надоело.

— Играй, раз приказано.

Я провел смычком по струнам и прислушался. Мне показалось, что в деревне раздался собачий вой.

Я провел по струнам посильнее.

— Алешк?

— А?

— Слышишь?

— Не-е-е… Ну-ка, ну-ка, погромче играй… погромче… шибчее!!!

— Он! Дик!!! — закричал Алешка.

— Дичок!!! — подхватил я.

— Дикуша!!! — шумели мы на всю округу.

По дороге мчался Дик. Он добежал до сосны, остановился на миг, как бы раздумывая, подбегать к нам или нет, а затем бросился к Алешке.

Дик скулил, ворчал и лаял, крутил головой и махал хвостом. Дик радовался.

Я играл концерт. Дик присел, задрал к луне морду и завыл. Это была его любимая песня.

Темноту над деревней раскололи два острых луча. Они пробороздили по небу и осветили верхушку нашей сосны.

По дороге шла машина.

— Дядя Петя едет… Прячься!

Спрятаться мы не успели. Напротив сосны остановился автобус, и из него, хлопнув дверцей, вышел дядя Петя.

Он негромко крикнул:

— Эй, космонавты! Выходите!

Мы подошли к автобусу. Не ожидая приглашения, сели в него. Сел за руль и дядя Петя, Дик тоже впрыгнул в автобус.

— Ну, а теперь какие испытания будут? — спросил дядя Петя.

Мы переглянулись.

— Ясно, Алешка? — сказал я.

— Яснее ясного! — ответил тот. — Одно темно: где он Дика скрывал?

— Это кто — он? — спросил дядя Петя.

— Вы…

— Где Дика скрывал, спрашиваете?.. Он сам скрывался… Под верандой…

— А пакет, дядя Петя?.. Где вы пакет взяли? — наседал Алешка.

— Пакет? — дядя Петя хитро улыбнулся и выключил свет в кабине. — Это мой секрет. Я ведь тоже когда-то мечтал… Не о космосе — о самолетах…

Машина катилась сквозь ночь.

Я играл на контрабасе. Мне подпевал Дик.

Концерт для контрабаса с собакой продолжался.

Рассказ двадцать второй СТИХОТВОРНЫЙ

Вчера я получил письмо от Алексея. Большущее. Он описал все деревенские и школьные новости. Но больше всего меня обрадовала фотография, на которой он снялся вместе с Диком.

Зимой школьный поэт Всеволод Мамушин прочитал стихотворение про космос. Мне оно очень понравилось, и я послал его Алешке.

Приборы справа, приборы слева, перед глазами тоже приборы. На светлых кружочках стрелки и стрелы между собою о важном спорят. Позади пустота, впереди пустота, мчится сквозь мрак ракета. Это не я, это — мечта рвется к другим планетам. А если и я? Да, это я рву неизвестность в клочья. И если веришь, увидишь меня звездочкой алой ночью. Тьму прорвав, пролетев сквозь сияния, я пройдусь по планете красной. Если встречусь там с оранжанином, по-земному скажу ему: — Здравствуй! Он пугаться меня не будет. Голос свой приглушу, если нужно. И скажу я: — Земные люди к вам послали меня с дружбой!

В стихотворении я заменил «марсиан» на «оранжан». Ведь давно доказано, что никаких марсиан нет. Другое дело — оранжане.

Но про них знаю пока я, папа, Алешка, Дик да вы.

Оглавление

Концерт для контрабаса с собакой Повесть

Рассказ первый МУЗЫКАЛЬНЫЙ КАПКАН

Рассказ второй АЛЕКСЕЙ

Рассказ третий ТАЙНИК

Рассказ четвертый ПЕРВАЯ КОСМИЧЕСКАЯ АВАРИЯ

Рассказ пятый УРОК ОРАНЖАНСКОГО ЯЗЫКА

Рассказ шестой Я ОТКРЫВАЮ ТАЛАНТ

Рассказ седьмой ПЛАВАЮЩИЕ ОСТРОВА

Рассказ восьмой ДИК СПАСАЕТ АЛЕШКУ

Рассказ девятый ПОГОНЯ

Рассказ десятый КАК МЫ БЫЛИ ДИПЛОМАТАМИ

Рассказ одиннадцатый МЯГКАЯ ПОСАДКА

Рассказ двенадцатый «ДЕЛАЙ, КАК Я!»

Рассказ тринадцатый МЕТЕОРИТНЫЙ ДОЖДЬ

Рассказ четырнадцатый СХВАТКА

Рассказ пятнадцатый ВЫСТРЕЛ В НОЧИ

Рассказ шестнадцатый ТАРАТУТА-МЛАДШИЙ

Рассказ семнадцатый ПОБЕГ

Рассказ восемнадцатый, фантастический ТАЙНА ПРОПАВШИХ ЗАПАХОВ

Рассказ девятнадцатый СОСНА

Рассказ двадцатый «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО»

Рассказ двадцать первый КОНЦЕРТ ДЛЯ КОНТРАБАСА С СОБАКОЙ

Рассказ двадцать второй СТИХОТВОРНЫЙ X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?