«Золото скифов»

Золото скифов (fb2) - Золото скифов [litres] (Моя большая семья - 4) 20589K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Александрович Емец

Дмитрий Емец Золото скифов

© Емец Д., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

Моему сыну Ивану посвящаю

Жить для детей – это здорово. Но лучше жить вместе с детьми, и жить насыщенно. Дети не прощают родителям, когда у тех только одно занятие – родительство. Поэтому жить надо интересно, тогда и детям будет интересно смотреть, как ты живешь.

Папа Гаврилов

Глава первая Золото скифов

Хотите секрет вечного счастья? Записывайте! Идете в зоомагазин. Покупаете штук двадцать сверчков. Они продаются как корм для ящериц и стоят дешево. Сажаете их в пластиковый контейнер, положив туда разрезанную картонную упаковку для яиц. Изредка кормите тертой морковью, поите из мокрой кухонной мочалки и с утра до вечера наслаждаетесь звуками.

(с) Саша

Большая семья Гавриловых – папа, мама и семеро детей – оправилась в поход вокруг озера Мойнаки. Вообще-то озеро было лиманом и примыкало к морю так плотно, что в одном месте остался лишь узкий перешеек. Но всё равно его почему-то называли озером.

Сейчас, в начале июня, немало горожан выехало сюда на пикники. Повсюду на перешейке стояли раскладные мангалы – или без мангалов над углями на шампурах жарилось мясо. Аппетитные запахи отвлекали юных Гавриловых от похода. Дети то требовали пить или есть, то устраивали сидячую забастовку. Поход, длившийся уже три часа, им порядком поднадоел. Папа Николай, которому то и дело приходилось тащить кого-нибудь из младших на руках и выслушивать капризы старших, ворчал, что для современных детей нужны гуляльные кандалы.

– Всё замечательно! Мы на свежем воздухе! Ты же всегда рассказываешь в интервью, что любишь походы! – успокаивала его мама Аня.

Она шла самой первой. Порой останавливалась и то выуживала из травы красивую ветку, то поднимала с песка ракушку. У мамы были уже заняты руки и полны все карманы, так что, когда она брала что-то одно, что-нибудь другое у нее обязательно падало. Все эти вещи нужны были маме для поделок. Папа и дети смотрели на нее с беспокойством. Они помнили, как в прошлый раз мама нашла замечательную гранитную глыбу и не успокоилась, пока они не забрали ее с собой.

– Такая чудная маленькая глыба! Поднималась со дна моря, откалывалась от скалы и ждала нас на этом месте восемьсот миллионов лет! Неужели мы отвернемся от нее и пройдем мимо?

Разумеется, отказать глыбе, прождавшей их так долго, было невозможно. Гавриловы попытались погрузить ее на детскую коляску, но в коляске что-то треснуло, и глыбу пришлось катить по асфальту километров пять.

За мамой аистом вышагивал старший сын Гавриловых одиннадцатиклассник Петя. По сторонам не смотрел, а глядел на экран телефона, по которому перемещалась точка гугл-карты. Пете важно было уличить карту в неточности.

– Это что тут на карте? Грунтовка! А по факту тут что? Асфальт! Врет карта! – то и дело восклицал он.

У Пети в последние месяцы была тяжелая полоса. Чем ближе к ЕГЭ и к поступлению, тем хуже у него становилось настроение. Папа и мама не знали, как его приободрить. Петя регулярно повторял, что удовольствия нет, счастья нет. Предстоящая взрослая жизнь – сплошное уныние и вечная работа. Никаких просветов.

Мама Петиной хандры не разделяла и всячески пыталась его растормошить, одновременно создав ему рабочую атмосферу. Она и одеялом ему угол выгораживала, и загоняла его на старый шкаф, где можно было лежать как на кровати. Но Пете почему-то и за одеялом не работалось, и на шкафу не сиделось. Часа два занятий – и его мозг отключался. Он начинал искать виноватых и, конечно, легко обнаруживал их среди братьев и сестер. Но странное дело: когда Пете никто не мешал, например все братья и сестры были на улице, то он сам бродил по дому и искал того, кто бы ему помешал и оказался виноватым в том, что он не готовится.

Вика, четырнадцатилетняя сестра Пети, захватила с собой в поход двух цвергпинчеров – Вилли и Ричарда. Вести на длинных поводках двух дрожащих собачьих мужчин было не так уж и просто. Они вечно перепутывали поводки и закручивались вокруг столбов. А еще надо было следить, чтобы они не хватали с асфальта и не глотали что попало. Собачки как пылесосы втягивали любой попадающийся им съедобный предмет, а за старое крыло чайки могли даже подраться.

– А-а-а! – кричала тогда Вика, хватаясь за голову. – Что вы делаете?! А если чайка умерла от туберкулеза?!

– А раздавленная крыса, которую они сожрали минуту назад, от бубонной чумы! – ехидно говорил Петя.

Вика закатывала глаза, прикидывая, не упасть ли в обморок, но на дороге было грязно, и обморок приходилось раз за разом откладывать. Тем более что Вилли уже нашел где-то рыбий хвост и теперь поспешно им давился.

За Викой вышагивали двенадцатилетняя Катя и девятилетняя Алёна.

Катя, она же Екатерина Великая, была большая аккуратистка. В свободное время она убиралась в своей половине комнаты, складывая вещи по японскому принципу так, что они занимали удивительно мало места. Например, майка сворачивалась и становилась тоньше карандаша.

Алёна, в отличие от Кати, убираться не любила. Она любила рукоделие, а еще слушать аудиокниги и читать. Книги высились в её части комнаты полуметровыми стопками. Вещи же лежали ковром, так что самый простой способ пройти по комнате, не наступив на них, был прошагать по стопкам книг.

– Нет-нет-нет! – говорила Алёна. – Никаких уборок! Я так никогда ничего не найду! Сейчас у меня в комнате всё валяется на своих местах, а после уборки всё аккуратно лежит неизвестно где!

Катя и Алена волокли за руки семилетнего Сашу – величайшего экспериментатора в мире. Саша ныл, что устал. Поджимал ноги, укладывался на траву, но временами, вырываясь от сестер, пробегал метров четыреста или забирался на высокое дерево. Все прошли километров восемь, а Саша – километров двадцать, потому что в начале похода он все время бегал зигзагами и вопил: «Почему мы идем так медленно?!»

А еще Саша не переставая болтал. Дядя Бубубу, знакомый семьи Гавриловых, как-то предложил ему миллион, чтобы он помолчал в течение двух часов. Вполне серьезно предложил, потому что Саша очень уж ему надоел. Саша выдержал только одну минуту сорок секунд, и Гавриловы так и не разбогатели.

За Катей и Алёной шёл глава семейства папа Николай. На плечах у него сидела трехлетняя Рита и управляла папой, дергая его за уши. Правое ухо – поворот направо. Левое – налево. Правда, папе давно уже надоело слушаться, и теперь он был непослушной лошадью. Отказывался заходить в озеро, отказывался скакать. Хотел сесть за компьютер и работать. К тому же Рита была не самым невесомым ребенком в мире.

– У Риты толстые ноги! Она все время ест! – говорила Вика.

Рита слышала это и надувалась, собираясь заплакать.

– У Риты лучшие круглые ножки в мире! У тебя такие же были! – торопливо возражала мама.

Вика с ужасом смотрела на свои ноги, похожие на палочки циркуля. Теперь волновалась уже она.

– Неправда! У меня никогда не было толстых ног! – заявляла она.

За папой и Ритой по перешейку короткими перебежками двигался пятилетний Костя. Он ловил бабочек и кузнечиков и сажал их в пластиковый контейнер с дырками, проделанными раскаленной вилкой. Все окна в доме Гавриловых были заставлены банками, в которых жили сверчки, богомолы, медведки, палочники, шипящие тараканы, майские жуки и многоножки. Всё это было хозяйство Саши и Кости. Чтобы узнать, как за ними ухаживать, они целыми днями вбивали в компьютер что-нибудь вроде «разведение клопов и тараканов» и возмущались, потому что компьютер предлагал варианты, как от них избавиться. И даже голосовой поиск не помогал. Голосовым поиском компьютера Костя научился пользоваться месяца три назад. Он дожидался, пока от компьютера все отойдут, включал микрофон, набирал полную грудь воздуха так, что казалось, он сейчас взлетит как воздушный шар, и громко-громко кричал:

«Хороший суперский бумажный самый настоящий хороший самолет как его складывать нет не такой чтобы быстро летал а чтобы долго летал не слушайте Сашу что он вопит такой вот хороший самолет и как размножать насекомых тоже».

Перед тем как выйти на перешеек, Гавриловы шли степью. Степь была ровная, плоская, с бугорками сусликов, с частыми алыми вспышками маков по обочинам. По полю перекатывались седые волны ковыля. Они точно отделялись от поля и не имели никакой связи с землей. Под ковылем средним ярусом подрагивали маки. И внизу, неподвижный, важный, едва кланялся ветру клевер. К оврагу у озера жались пришедшие на водопой ивы. Встретилась в степи и заблудившаяся карликовая сосна. Несколько раз горевшая вместе со степью, сосна была обожжена, но жива и росла наискось, тянулась к далеким горам. Рядом с сосной, ближе к тропинке, стоял серый крестик безымянной могилы. И он не сгорел: огонь пробегал здесь всегда быстро, крест же был обложен камнями.

Отовсюду проступала красота мира, и папа страдал, что не может зачерпнуть ее и перенести в книгу. Много было этой красоты, изливалась она со всех сторон, как хлещут струи в ливень, а он только и мог, что зачерпнуть совсем немного, точно под дождем бегал туда-сюда с банкой.

«Может, проблема в том, что я слишком спешу писать своё и мало читаю книгу Бога, в которой я только один из героев?» – думал он.

Последний месяц папе Гаврилову не работалось. Он мучительно ждал вспышки интереса к чему-либо, которая накроет его с головой как морская волна и передастся читателю. Пока этого увлечения нет, пока ты сам не зажег себя – любая работа бесполезна, можно только собирать материал. Солнце потому и греет, что само чудовищно горячее. Чтобы читатель увлекся, сам писатель должен запылать. Притвориться здесь не получится. Пока же папа то возился с заметками, то вырезал из полосок бумаги сюжетные линии и перекладывал их с места на место, как вдова, раскладывающая пасьянс. Сделал из колоды карт героев, наклеил им лица из выведенных на принтере фотографий и разложил их на столе, надеясь, что так будет легче. Но легче не становилось. Разве что Алёна приделала героям дополнительные ручки и ножки, сделавшие их похожими на жуков.

– Давай ромашек нарвем! – предложила Катя.

– Думаешь, это ромашки? Это пупырник! Ромашка представлена здесь только одним видом: ромашка ободранная, – важно сказал Саша.

– Не умничай, мелкий! – сказала Катя.

Саша, забывший уже, что устал, вырвался от сестер и нашел в кустарнике застрявшее с прошлого года перекати-поле.

– Костя, возьми его! Готов? – завопил Саша, забегая вперед. – Отпускай! Ловлю!

Костя отпустил. На несколько мгновений круглое перекати-поле недоверчиво застыло, покачиваясь на месте, и вдруг, рванувшись, устремилось вперед. Вертелось, спешило, отрывалось от земли. Подпрыгнув, пронеслось мимо Саши и скрылось в степи. Саша бросился догонять – да куда там!

– А-а! Не поймал! Ты неправильно пустил! – чуть не плача закричал он Косте.

Они вышли к перешейку. На дорогу из камышей выпрыгнул волейбольный мяч. Саша, не раздумывая, схватил его. Вслед за мячом неизвестно откуда выскочил плотный мальчик. Ни слова не говоря, он сбил Сашу с ног и покатился с ним по траве. Всё произошло мгновенно. Саша и мальчик катались по траве, а мяч преспокойно лежал, и на него садились мелкие мушки.

– Кстати говоря, я собирался его вернуть! – пыхтя, объяснял Саша, пытаясь положить мальчика на лопатки.

Из кустарника вышел мужчина в плавках. Он весело, как хорошему знакомому, помахал рукой папе Гаврилову, подобрал мяч и пошел к мангалу. Его сын выпустил Сашу и, победно оглядываясь, устремился за родителем. Саша встал и как ни в чем не бывало отряхнулся.

– Ну что, пошли дальше? – спросил он.

Плотный мальчик издали обернулся и показал Саше язык.

– Не местные… Скорее всего, Сибирь или Северный Урал, – сказал Петя.

– Откуда ты знаешь? – спросила Катя.

– Да это ж видно! Местные, чтобы снять куртку, ждут тридцати градусов. А эти в двадцать голые бегают! И загорелые уже, а местные еще все белые.

– А если, например, женщина встала на отдыхе в четыре утра, до шести утра уже искупалась в море, до семи все переделала, перестирала, до десяти сходила на пять экскурсий и не знает, чем ей еще заняться, то это кто? – спросила мама Гаврилова.

– Скорее всего, педагог, – мгновенно отозвался Петя.

Папа Гаврилов заинтересовался. Наблюдательности Пети он доверял.

– А если рыжеволосая женщина перегородила единственный выезд из переулка и три минуты красит в машине губы, то откуда она?

– Не знаю, – сказал Петя. – На номера машины надо было смотреть, слишком мало сведений.

Низкий рев заставил всех вскинуть головы. Поверхность озера задрожала. На небольшой высоте пронеслась двойка истребителей. Сегодня самолеты были видны во всех подробностях, а порой слышался лишь гул, доносящийся притом не из того места, где самолет находился. Это оттого, что истребитель летел быстрее скорости звука.

– Ну и чего они тут разлетались? Птиц распугали! – заворчал Саша.

Алёна дернула его за руку:

– Ноги не поджимай, мелочь!.. Хотят летать – и летают. У тебя забыли спросить!

– А почему обязательно надо мной? Нельзя в другом месте летать?

– Тут приграничная зона. Пока истребители летают – враги не нападут! – авторитетно объяснила Алёна.

– Нет, – возразил Саша. – Можно по-другому, чтобы не напали. Надо переименовать все населенные пункты в пограничной полосе. Назвать их так: «Кто захватит – тот дурак», «поселок Ненужный» и так далее. Тогда ни один враг не нападет!

– А вообще да, – признал Петя, представляя себе заголовки в Интернете: – «Растеряв всю пехоту, неприятель занял поселок Ненужный и с боями прорывается к городу «Кто захватит – тот дурак!»

За озером бесконечным рядом потянулись дома отдыха и санатории. Эти места были Гавриловым уже хорошо знакомы. Здесь они гуляли и прежде, особенно в первые месяцы, когда только переселились в Евпаторию. Тогда, бродя с младшими детьми по неизвестным ещё улочкам и переулкам, папа Гаврилов населил город страшными существами. В люках жили призраки, на чердаках – скелеты, птицы на самом деле были превращенными душами исчезнувших отдыхающих, а памятники по ночам оживали. Сам папа быстро забывал, кого и где поселил, зато дети помнили и по городу шли всегда сложными петлями, обходя все люки, подозрительные чердаки и памятники.

Саша, с поджатыми ногами ехавший на сестрах, внезапно обнаружил, что на проводе у столба висит запутавшийся воздушный змей. И, разумеется, ему сразу захотелось взять его себе. Саша забыл о смертельной усталости и начал карабкаться на столб.

– Не надо! Шарахнет! – забеспокоилась мама.

– Не должно! – авторитетно заявил Петя. – Змей за один провод запутался. Вот если бы за два провода и была бы проволока – тогда другое дело. Или, допустим, веревка змея мокрая и ноги на влажной земле, тогда…

– Ты точно уверен? – спросила мама.

– Процентов на девяносто, – ответил Петя. – Ты же видела, что птицы на проводах сидят? И что? Живенькие, если другой провод не зацепят. Или второй вариант. Представим, что птица одной лапкой ухватится здесь, а другой через километр. Тогда ее убьет разницей потенциалов! Интересно, когда Саша сейчас на проводе руками повиснет – будет разница потенциалов или нет?

Напуганная мама кинулась стаскивать Сашу со столба, но он уже ухитрился подцепить змея палкой и с ним вместе обрушился на траву. Пока Саша, Костя и Рита разбирались, кому принадлежит змей, Катя обошла столб и увидела приклеенную афишу:

2–8 июня

ВЫСТАВКА «ЗОЛОТО СКИФОВ»

с 10.00 до 19.00 ежедневно

Краеведческий музей

– О! – сказала Катя. – Со вчерашнего дня выставка, а мы и не знали! Можно сказать, золото скифов теперь у нас в доме!

– Не у нас в доме, а через стену! И не золото скифов, а всего одна только скифская чаша! – возразил Петя.

– Но зато из золота!

– Это да. Здоровенная чаша – и, говорят, красивая! – согласился Петя, и все Гавриловы задумались. Все-таки здорово, когда у тебя через стену, всего в каких-то нескольких шагах, стоит золотая чаша.

Краеведческий музей располагался в особняке, который до революции принадлежал богатому доктору. Парадные двери особняка выходили на центральную улицу города. У дома было два входа – один утопленный, с лесенкой, а другой выступающий – и декоративные балконы с кованой решеткой. На крыше же зубцы – как у крепостной стены.

Со стороны переулка доктор пристроил вплотную к дому три невзрачных флигеля буквой П, разбил их на отдельные закуточки каждый со своим крохотным садиком и сдавал внаем. Видимо, идея понастроить много-много каморок и пускать курортников была не так уж нова. Предприимчивые доктора конца девятнадцатого – начала двадцатого века вполне уже ее освоили. После революции дом у доктора отобрали и каждая каморка стала отдельной городской квартирой.

Прежний дом Гавриловых, который они снимали, находился в другой части города, у вокзала. Однако сейчас туда на полтора месяца приехал сам хозяин с внучкой, ее мужем и правнучкой, и Гавриловы на время уступили дом ему.

– Он заметит, что у него в подвале стало меньше банок с вареньем! – страдала Алёна.

– Скорее уж он заметит, что мы пробили в стене еще одно окно. И установили на втором этаже шкаф размером с нашу Вселенную в первые секунды после Большого взрыва. И сломали три стула, и лампу оторвали, и много чего еще, – сказала Катя.

Мама Аня опасалась не столько самого старичка, которого считала добрым, сколько его беспокойной внучки. Внучка у старичка была очень правильная. Например, если в пособии по уходу за детьми было написано, что ребенок не должен проводить на открытом солнце больше двух минут, то после третьей минуты юная мама вызывала «Скорую». Если на нос младенцу садился комар, то он был обязательно малярийный. Его убивали всей семьей и тащили в платную лабораторию, откуда неделю спустя приходил утешительный ответ, что комар не опасен. Правда, к тому времени о комаре уже забывали, потому что обычно успевало произойти что-нибудь новенькое, столь же роковое.

– Ничего! Я такая же была с Петей! Это от обилия сил! К пятому младенцу она будет застирывать штаны прямо на детях и сушить их феном, – говорила мама Аня. Остаться под одной крышей с внучкой старичка она все же не решилась, хотя та и предлагала. Выгоднее было не отскребывать позолоту от иллюзий, что Гавриловы люди приличные. Приличными же все люди бывают только на приличном расстоянии. Поэтому папа Гаврилов был отправлен снимать временное жилье и снял его в курортной зоне в бывшем доме доктора. Теперешнее жилище Гавриловых состояло из двух смежных комнат и кухни. Между комнатами была старинная маленькая печка с закрашенной дверцей. Отопление было газовое, и печку в последние сорок лет явно не топили, но Гавриловым ужасно хотелось растопить ее хотя бы разик и посмотреть, что будет. Правда, папа Гаврилов опасался, что ничего хорошего, потому что труба могла забиться или сама печь растрескаться. Мало ли что происходит с печами за полвека бездействия.

Еще был крохотный садик, в котором стоял деревянный стол, обитый линолеумом.

В двух комнатах и кухне Гавриловым, привыкшим к простору большого дома, было, конечно, тесно. Кровати нашлись только для Вики, Алёны и Кати. Папа, Саша и Костя спали на огромном матрасе прямо на полу. Днем требовалось постоянно оберегать этот матрас от Алёны, которая скакала на нем как белка, поднимая притаившуюся в недрах матраса древнюю пыль.

Мама с Ритой спали на английской раскладной кровати начала двадцатого века, которая очень скрипела. Кроме скрипа у раскладушки было еще одно невероятное свойство: она складывалась сама собой, а вот чтобы разложить ее, требовались совместные усилия папы и Пети. Порой ночью раздавался щелчок как от винтовочного затвора, а потом тихий голос мамы: «Ой!» Это означало, что раскладушка сейчас опять покажет маме и Рите, как пишется английская буква Z.

Алёна спала на кухонном уголке, положив ноги на табуретку, а рядом, под столом, помещались клетки с ее животными. Тут были и крыс Шварц со всеми своими женами, и кролик Чудик, и шиншиллы. В аквариуме же на окне плавала красноухая черепаха Мафия.

Пете места уже не хватило. Поначалу он пытался спать на полу, затем на двух сдвинутых письменных столах, но ему не понравилось, и он перебрался на улицу, повесив между деревьями гамак.

В промежутках между санаториями начали встречаться магазины. При виде магазинов младшая часть семейства Гавриловых оживилась и затянула любимую песенку «Купи, купи, купи, купи!». Они могли тянуть ее часами, особенно Рита.

Даже Алёна поддалась общему настроению и начала требовать молочный шоколад с трубочкой.

– Кому? – спросил папа.

– Мне, себе, Алёне, – скороговоркой пояснила Алёна, чтобы папа сбился со счета и выдал на троих. Бывали случаи, когда папа слушал рассеянно и это прокатывало.

Навстречу им по набережной двигалась экскурсия. Впереди группы бежала бодрая дама. За ней разбредшимся стадом плелись дети. Все они были одеты по-своему, но с одинаковыми желтыми платками на шее, что означало их принадлежность к одному лагерю. Костя и Рита намертво вцепились в папу. Костя даже зажмурился. Он опасался групп школьников. Петя как-то сказал ему, что в детские лагеря захватывают всех детей подряд и что если вожатый успеет повязать на шею ребенку платок, то это всё, финал. Потом уже не отпустят.

Бодрая экскурсоводша, не оглядываясь и не смущаясь тем, что до ближайшего школьника метров десять, отчетливо рассказывала сама себе:

– Наш город – город-курорт! Известен целебным воздухом и целебными грязями. А теперь обратите внимание на море! Какого оно цвета?

Вопрос про море был обращен к Кате, которая оказалась к ней ближе, чем ее собственная группа.

– Синего, – сказала Катя, чтобы порадовать тетеньку. Разумеется, Катя, как будущий художник, знала, что море бывает какого угодно цвета, кроме синего.

– А почему называется Черным? – спросила экскурсоводша.

– Чтоб враги не догадались! – выпалила Алёна, чтобы поддеть Сашу.

Экскурсоводша посмотрела на неё с тревогой.

– В бурю море черное, – опять пришла на выручку Катя.

– Правильно, девочка! А еще греки называли его Русским морем, а наши предки – Греческим.

– Ясное дело! Это как с рыжим тараканом, – авторитетно заявил Саша. – Немцы называют таракана «русский таракан», а мы называем его «прусак». Они думают, это мы им занесли таракана, а мы думаем – они. А на самом деле таракан расселился из-за изменения климата.

– Молодцы, детки! – похвалила экскурсоводша. – Вы не из нашего лагеря? Почему вы без платков? Вам повязать?

– У-у-у-у! – донеслось откуда-то из-за папиных штанин. Это был Костя, решивший, что это всё, конец.

Папа Гаврилов любил Старый город, особенно приморскую его часть. Когда он гулял здесь, то гладил старые дома, как котят. Проводил подушечками пальцев по бугристым камням. Старался запомнить их, чтобы можно было отличать дома на ощупь, с завязанными глазами. Гладил дома и думал о том, что рук, которые вырубали эти камни в карьерах, пилили, привозили, строили, резали по камню и дереву, ковали балконные решетки, давно уже нет, но кажется, будто эти люди всё ещё здесь, и оттого старые дома, умноженные на душу создателя, кажутся живыми.

Папа Гаврилов учился считывать язык старых городов. Вот это, например, что за закрашенный металлический выступ в кольце, похожий на одинокий зуб в распахнутом рту великана? Петля от ворот? Нет. К этому кольцу привязывали лошадей. Папа Гаврилов показал кольцо Алёне. Алёна кивнула и посмотрела под ноги, на старую брусчатку. В двух соседних камнях – след неглубокой, но отчетливой борозды, ведущей к воротам.

– А вот и доказательство! – сказала Алёна, и они с папой важно кивнули друг другу. Сюда, к арке, ведущей в старый двор, год за годом приезжал водовоз с тяжелой бочкой. Пока он носил и черпал воду, не бросать же лошадь непривязанной? Отсюда и кольцо.

* * *

Полчаса спустя Гавриловы добрались до докторского дома. Вдоль стены краеведческого музея тянулся длинный хвост очереди. Очередь загибалась даже за одну из двух больших корабельных пушек, целящихся прямо в санаторий напротив. У входа в музей стояли двое полицейских.

Гавриловы изумленно застыли, разглядывая очередь. Они никогда не видели здесь столько народу. Даже в День музеев, когда все музеи становились бесплатными.

– Может, нам тоже сходить? – предложила Вика.

– С такой очередью? Обидно! У нас чаша через стенку! – Петя остановился и, почесывая нос, покосился на парочку у стены. Молодой мужчина в белой рубашке фотографировал застывшую в живописной позе женщину.

– Взгляни-ка на тех типов! Только незаметно! Они фотографируются возле электрического щитка! – шепнул он Кате.

– Ну и чего? – равнодушно отозвалась Катя.

– Да ничего! Но как-то странно… Ты через всю страну едешь к морю, чтобы сфотографироваться возле электрического щитка! А они везде одинаковые.

– Ну и пускай. Есть люди, которые вообще возле всего фотографируются. Я с луной, я без луны, я с чашкой, я без чашки, – заметила Катя.

– Между прочим, это та самая женщина, которая красила губы в машине. Да, точно она! Только с волосами у нее что-то не то! Та рыжая была, а у этой волосы почему-то темные, – растерянно произнес папа Гаврилов.

– Как они могли из рыжих стать темными? – удивился Петя.

– А я откуда знаю? Рита, что ты делаешь с моими ушами?! Засовываешь в них фантики от конфет?! – завопил вдруг папа.

Рита смутилась и спрятала руки за спину. Она была девочка культурная и просто так бумажки бросать не любила. Вечно сворачивала их и искала, куда затолкать.

Гавриловы прошли мимо фасада музея и, просочившись между громадных бетонных клумб, отгораживающих пешеходную улицу от остального города, свернули в свой переулок. Здесь было уже тихо. Всего десяток шагов – и ты уже в какой-то другой реальности. Газоны с каменными плитами и скифскими бабами, заросшие сухой высокой травой. Сырые, в точках мха, стены доходных домов с арками. Ржавые, с редкими пиками, ворота. Можно убрать припаркованные машины, пустить статистов – караима, ведущего навьюченного ослика; греческого моряка, воркующим голубем прохаживающегося вокруг скромной молочницы; двух раввинов, оживленно ведущих богословский спор; барышню, трясущуюся по брусчатке на велосипеде балтийского завода, – и декорации готовы. Можно снимать исторический фильм.

Саша и Костя начали вдруг толкаться, и оба покраснели как свекла. Не втиснись между ними Алёна, они бы подрались.

– Эй, мелочь, брек! Вообразите: они спорили, кто круче – Маугли или Тарзан! – крикнула Алёна.

– Осторожно! – воскликнула мама.

Гавриловы прижались к стене. Из примыкавшего к музею общего двора, где и был их закуток с отдельным садиком, озираясь, вышли двое мужчин. Один был тощий, с жилистыми руками, до плеч покрытыми татуировками, а другой – мрачный, мощный, с большим животом. Этот второй шел опустив голову и пряча лицо, однако огромной черной бороды было не скрыть.

«Карабас-Барабас!» – прошептала Алёна, потому что он был действительно очень похож.

– Ой, я этого бородатого знаю! Это Бугайло – хозяин такой большой гостиницы! У него еще джип громадный! А этот второй, с татуировками, его водитель! – сообщила Катя, когда странная парочка удалилась.

– Интересно, что они в нашем дворе делали, – забеспокоилась Алёна и кинулась проверять, на месте ли ее самокат.

Между двумя пристройками еще с докторских времен существовал узкий проход, который называли ничейным закутком. Вёл этот проход к живописному сараю с двумя деревянными дверями такой степени ветхости, что художники вечно кидались их зарисовывать.

В ничейном закутке сегодняшние жители бывших номеров хранили свои велосипеды и детские коляски. Алёна держала там свой любимый самокат с надувными колёсами. Надувные колеса – вещь капризная. Приходится постоянно заклеивать в камерах дырки. Зато можно взлетать на бровки, гонять по мостовой и не трястись по неважному асфальту. Широкие надувные колеса всё вытерпят.

Самокат был на месте. Зато Саша стал вопить, что пропала его ковырялка. Ковырялка была куском железной трубы, прежде служившей ножкой для шашлычницы. Мощности ковырялка была необыкновенной. Саша и Костя взламывали ею трухлявые пни, выискивая в них личинки жуков.

– А-а-а! – кричал Саша, повсюду заглядывая в поисках ковырялки. – А-а-а! Я говорил, что надо ее домой взять? Говорил! А вы! А-а-а! Я до конца жизни вам этого не прощу!

– Перестань вопить мне в ухо – или твоя жизнь оборвется прямо сейчас! Кому могла понадобиться дурацкая труба? – строго сказала Катя.

Саша успокоился, только вспомнив, что ему надо срочно нарезать шиповника для колючих палочников. Поблизости шиповник рос только в одном месте: на огороженном участке возле самых ворот. Этот крохотный садик принадлежал молодой женщине по имени Кристина.

Кристина – высокая, худая, всегда ходила в длинном шелковом шарфе. Личность она была в высшей степени таинственная и необщительная. Чем она занималась, никто не знал. Почти каждый вечер Кристина куда-то удалялась, волоча за собой большой самодельный ящик, обкрученный рыболовной сетью и декорированный как пиратский сундук. Изначально ящик был на маленьких колесиках, но потом его переставили на колеса от детского велосипеда. Возвращалась домой Кристина не раньше двух-трех часов ночи. Днем же или спала, или бродила по двору, кутаясь в плед и выискивая места с ярким солнцем. Обнаружив такое место, она ставила складной стул и сидела, прихлебывая горячий чай.

У Кристины было двое детей. Девятилетний сын Алёша и пятилетняя дочка Варя. Тихая, робкая Варя говорила всегда шепотом. Просто стояла в сторонке и шевелила губами. Собеседник слышал непонятное шуршание и понимал, что его о чем-то спрашивали, только минут через десять, когда Варя уже ушла и отвечать было некому.

Алёша был круглый смуглый мальчик, не толстый, но точно литой. Весь день он сидел во дворике и или что-то выпиливал, или разбирал старые механизмы. Варя постоянно находилась с ним рядом и о чем-то тихо его спрашивала, а он так же тихо ей отвечал. Гавриловы не понимали, как такое возможно, что поблизости двое детей, а их не слышно и не видно. Учился Алёша неважно, в чтении тоже не был замечен, но когда мама Гаврилова увидела макет городского театра, который он выпилил лобзиком просто на глаз, абсолютно никем не побуждаемый, то как человек творческий восхитилась и заявила, что мальчика надо взять себе. Это не мальчик, а сокровище!

Саша и Костя ползли вдоль забора, подбираясь к усыпанному цветами шиповнику. Они знали, что Кристина его бережет и не собирается делиться им с колючими палочниками. Кристина никогда не ругалась, не кричала, но бесшумно, как удав, подкрадывалась к расшалившимся детям Гавриловым, выкидывала вперед палец и начинала сильно им дергать, точно стреляла в них из невидимого пулемета.

Если бы Кристина вопила, Саша и Костя боялись бы ее меньше, а тут сухая, подкрадывающаяся фигура в черном платье, зловещее молчание и лишь палец трясется в воздухе.

– Она колдунья! – утверждала Алёна. – Я видела, как она предметы глазами перемещает! Смотрит на что-нибудь, а оно шевелиться начинает!

– Это не колдовство, – спорил Саша. – Это левитация!

– Да-а? А этот ее сундук? Как-то она его открыла, а я случайно мимо проходила! Она меня увидела и захлопнула его так резко, словно чего-то испугалась.

Костя и Саша прокрались к садику Кристины и затаились между столбиком давно исчезнувших ворот и ржавой сеткой участка, огораживающей садик другого соседа – Адама Тарасюка.

Этот Адам Тарасюк был личностью уникальной. Маленького роста, но широкий в плечах и мощный в груди, он походил на гнома и обладал феноменальной физической силой. Когда-то давно Тарасюк приехал в Крым с Волыни и работал учителем физкультуры в школе, в которой учились дети Гавриловых. Петя утверждал, что в школе о нем ходят легенды. Говорили, что он может подтянуться на одной руке и что однажды, рассердившись на ученика, Тарасюк перекинул его через волейбольную сетку прямо на гимнастические маты.

Просовывая руку за сетку и срезая ножницами молодой побег шиповника, Саша развивал теорию, что Бог сотворил Адама и Еву голыми, чтобы они не тратили природные ресурсы.

– Чтобы была рециркуляция, понимаешь? – говорил он.

Костя важно кивал. Последние полгода Саша ходил в биологический кружок, и все мысли у него были сугубо биологические. На срезанной ветке шиповника оказалась гусеница.

– Черноточечная моль? – авторитетно спросил Костя.

– Ха! И где у нее черные точки? Ты только свою моль и знаешь! – заявил Саша. – И потом, разве у моли кормовое растение шиповник?

Неожиданно на Костю и Сашу упала тень. Братья присели на корточки и затаились, думая, что это вернулась Кристина. Но нет. В общий двор, не заметив их за столбиком ворот, осторожно проскользнули мужчина и женщина. Женщина остановилась возле желтой газовой трубы, шедшей через двор к музею, а мужчина ее сфотографировал. После этого они быстро выскользнули на улицу.

Радуясь, что это оказалась не Кристина, Костя и Саша вернулись домой и стали кормить палочников.

Глава вторая Страшная ночь

Алгоритм совершения идеального преступления в Англии в конце XIX века.

Шаг первый. Убить Шерлока Холмса.

Шаг второй. Совершить какое угодно преступление.

(с) Петя

К вечеру город обложило тучами. Первый ярус туч был почти черный. Второй – фиолетовый. И третий, видный только местами, в разрывах, состоял из легких светлых облаков, подсвеченных заходящим солнцем. Легкие облака быстро неслись куда-то, то нагоняя друг друга, то расставаясь, в то время как первые два яруса висели неподвижно и лишь меняли форму.

– Дождь будет! Закройте окна, а то стекла ветром побьет! – озабоченно сказала мама Гаврилова.

Саша и Костя торчали на крыльце и, задрав головы, смотрели в небо. Ласточки проносились так низко, что чудом не задевали плоские черепичные крыши. Костя и Саша надеялись, что какая-нибудь ласточка врежется в трубу и тогда можно будет ее поймать.

– Она потеряет сознание, а мы будем ее выхаживать! – мечтал Костя.

– А если не потеряет? – беспокоился Саша.

– Ну не потеряет и не потеряет. Все равно она не сможет взлететь.

– Костя! Это стрижи не могут взлетать с земли! У них слишком длинные крылья. А ласточки могут.

– А если стриж потеряет сознание, мы его наловим?

– Наловим! – успокаивал брата Саша. – И стрижей наловим!

Но стрижи пока сознания не теряли, да и ласточки не спешили врезаться в трубы. Воздух то совсем замирал, то вдруг порывами налетал ветер – такой сильный и внезапный, что старую иву укладывало ветвями на землю. И все это происходило почти в полной тишине. Ива укладывалась, потом поднималась, отряхиваясь, и опять лишь черные тучи висели над городом.

К Саше и Косте подошла Рита, только что избавленная мамой от скотча, и тоже уселась на крыльцо ждать, пока сверху начнут сыпаться оглушенные ласточки.

– Мальцики, мальцики! Первая птицка моя! И я вам ее не дам! – торговалась она.

Рита делиться пока не умела. Ей нужно было «всё моё». Мои игрушки, моя тетрадь, мой пластилин, моя ручка. Всё это складывалось в старый рюкзак, который задвигался в ящик под кроватью.

– Хорошо! – согласился Саша. – У тебя шоколадка была большая? Тащи ее сюда! Меняем на птичку!

Рита подумала и, так как птичка была соблазнительнее, достала из своего рюкзака шоколадку. Братья ее мигом съели и даже с самой Ритой немного поделились.

Стемнело. Ласточки исчезли. Изредка над крышами проносилось что-то стремительное, но не такое пластичное в движениях, как ласточки. Это летучие мыши охотились за мотыльками. Слышно было, как вдали ревет штормовое море.

Гавриловы потолкались на кухне еще с полчасика, а потом мама сказала «Спокойной ночи!», потушила свет и легла на скрипучую раскладушку к уже спящей Рите.

Комнаты были смежные, стены тонкие. Чтобы никого не разбудить, приходилось ложиться рано и всем вместе. Петя, привыкший бодрствовать ночами, ушел во двор. Сквозь жалюзи было видно, как вспыхивает его фонарик. Петя пытался читать при свете фонарика и временами дико хохотал. Папе Гаврилову это казалось подозрительным. Петя утверждал, что готовится к математике, но уж больно смешными были его математические формулы.

– Тебе не холодно в гамаке? Если пойдет дождь, приходи на кухню! – крикнула с раскладушки мама.

– Нет уж. Я в нашем микроавтобусе лягу, – отозвался Петя.

Папе Гаврилову не спалось. Он лежал в тишине комнаты и прислушивался к звукам. Звуки были непрерывными, доносились из разных мест, и каждый имел свое значение. Вот чешутся и зевают в темноте собаки. Вот черепаха Мафия ударилась краем панциря о стенки аквариума. Вот пискнула морская свинка. Вот Шварц, владыка крысиного гарема, скребет дверцу клетки. Вот где-то наверху в небе прогрохотал гром. Пронесся ветер, застонали листы жести на крыше соседнего дома, будто заплакали на чердаке одинокие привидения. Хлопнула раздвижная дверь микроавтобуса. Это Петя отправился спать.

Папа начал уже проваливаться в сон, когда что-то тяжело и одиночно ударило по подоконнику. Затем кто-то постучал в стекло невидимым пальцем: раз-два-три. Это было сигналом, потому что уже через мгновение все вдруг забарабанило, загудело. Хлынул дождь, такой сильный, словно кто-то приподнял море и, устав держать, отпустил его.

Временами звуки дождя затихали и грохотал гром. Удары молний и гром почти совпадали. Огромный электрический кнут стегал город. Вот он ударил в крышу подстанции, вот в парк у моря, вот тремя близкими ударами прошелся по набережной. Затем край электрического кнута высоко вскинулся, грозно выгнулся, томительно застыл – и совсем близко что-то оглушительно треснуло. Окна осветились потусторонним светом. Подпрыгнула на столе посуда. Сам собой открылся холодильник. Заплакала, проснувшись, и сразу же заснула Рита. Папа понял, что молния ударила в здание музея.

Постепенно молнии стали затихать, и остался один дождь. Он лил, лил, лил, лил, не ведая ни остановки, ни передышки. Папа заснул, и звуки дождя вплетались в его сон. Папе снилось, будто город затопило и дом плывет. И покачивается, и выплывает из города, и плывет куда-то дальше, и они отталкиваются длинным шестом, чтобы их не унесло в море. Потом и дом куда-то исчез и остался лишь плот. И на этом плоту кроме детей были еще и собаки. Вилли и Ричард оглушительно лаяли, боясь спрыгнуть в воду. В этот момент по крыше словно дятел клювом застучал, и папа сквозь сон подумал, что странный какой-то гром.

– Мне стра-а-а-а-ашно! – сказал кто-то на ухо папе.

Папа привстал. В его руку вцепился испуганный Костя. Вилли и Ричард носились по кухне и лаяли, вскидывая морды к потолку. За окном только начинало рассветать. Дождь больше не лил, и дом не плыл и не раскачивался. «Сел на мель», – подумал папа.

– Я слышал! По крыше кто-то ходил! – пискнул Костя.

– Это гром, – сказал папа и, упав головой на подушку, мгновенно уснул.

На этот раз ему ничего уже не снилось. Спал он долго и проснулся от пения птиц. Пение было назойливым и повторяющимся:

– Пилик-пик-пик! Пилик-пик-пик! Пик-пик-пилик!

Казалось, птички сидят на голове и долбят маленькими клювиками по барабанной перепонке. Некоторое время папа Гаврилов сквозь сон умилялся, что вот птички проснулись после дождя и радуются выползшим на асфальт червячкам. Но тут птички начали кричать человеческими голосами, стучать по закрытой калитке, и папа сообразил, что птички на самом деле были электрическим звонком в дверь.

Папа закутался в одеяло и, шлепая босыми ногами, отправился открывать. Звонок продолжал надрываться. Звуки растягивались. Птичка хрипела простуженным басом. Должно быть, у нее садилась батарейка. Еще не дотянувшись до замка, папа услышал, как хлопают калитки и открываются двери соседних закутков. Видно, звонили и в них тоже.

К ногам папы испуганно жались Рита, Костя и Алёна, тоже разбуженные простуженной птичкой. Саша, как всегда, спал вмертвую. Поднять его не смог бы и пушечный выстрел. Разве что произнесенное шепотом «Где Сашины богомолы? Тшш! Давайте покормим их без Саши!» заставило бы его мгновенно вскочить.

Папа вышел на крыльцо. Из-за одной его ноги выглядывала Рита, из-за другой – Костя. Алёна пряталась за его спиной, вооруженная кроликом Чудиком. Кролик выглядел безобидным, зато здорово лягался. Удар его задних лап был таким мощным, что однажды, когда кролик случайно попал Пете в солнечное сплетение, Петя от боли присел на корточки.

У бывших докторских ворот, преградив выезд с общего двора, мигала проблесковым маячком полицейская машина. По ту сторону калитки стояли двое мужчин. Один, в белой рубашке, был лет тридцати, высокий как каланча, розовый, радостный и, видимо, добрый. Папе он напомнил богатыря Добрыню Никитича. Такие же светлые брови, такой же прямой взгляд, только бороды нет.

Его спутник был небольшого роста, зато стремительный и подвижный. На фотографиях он, должно быть, выходил всегда смазанным. Он то приседал и заглядывал под калитку, то трогал листья винограда, то начинал ногтем ковырять царапины, оставленные ключом вокруг замочной скважины. Усы, украшавшие физиономию стремительного человека, походили на брови, а брови походили на усы. Из-за этих переставленных усов и бровей его лицо совершенно запутывало, и хотелось встать на голову и поглядеть, как оно будет выглядеть в перевернутом виде.

Между двумя мужчинами стоял Петя и уныло мигал себе фонариком в правый глаз.

– Что ты делал в автобусе? Прятался? От кого? – строго спрашивал у Пети бритый Добрыня Никитич.

– Пятьдесят первая статья Конституции Эр-Эф! Человек имеет право отказаться от дачи показаний против самого себя и против членов своей семьи! – гордо отвечал Петя.

Увидев папу Гаврилова, Добрыня переключил внимание на него.

– Мы из полиции, – сообщил он.

– Ух ты! Настоящие полиционеры! – радостно пропищал Костя. Он вечно путал слова «милиционер» и «полицейский».

Добрыня нахмурился, прикидывая, не обидеться ли ему на «полиционера». Но обижаться на Костю было глупо, и он ограничился тем, что подтолкнул Петю немного вперед.

– Вам известен этот молодой человек? Он утверждает, что живет тут!

Папа Гаврилов изучающе посмотрел на Петю.

– Пап, не давай показаний, кто я! – потребовал Петя.

– Это мой сын Петя, – сразу прокололся папа. – А что он натворил?

– Скрывался под пледом вон в том микроавтобусе!

– Это наш микроавтобус. А что под пледом – так он всегда с головой накрывается, когда спит. Разве законом это запрещено? – спокойно уточнил папа.

Полицейские недоверчиво переглянулись:

– Спит? И часто он там спит?

– Нередко! Он вообще спит в разных местах. Иногда в гамаке. Иногда в машине, – сказал папа.

– Однажды на дереве привязался и спал! – пискнул из-за папиной ноги Костя.

Косте полицейские поверили больше, чем папе. Великан перестал держать Петю за локоть. Петя мигнул фонариком в последний раз и прошел в дом. Полицейские втиснулись на участок следом за ним и, мешая друг другу, остановились у крыльца.

– Следователь капитан юстиции Владимир Матушкин! – представился Добрыня Никитич, показывая удостоверение.

– Оперуполномоченный отдела уголовного розыска лейтенант Максим Ушицын! – сообщил его спутник, заглядывая внутрь сваренных из труб перил, куда дети вечно засовывали жвачку и фантики.

– Ой! – в восторге воскликнула Алёна, выскакивая на крыльцо с кроликом. – Везет вам с фамилией! Целых два правила!

Лейтенант Ушицын нахмурил брови, не ведая, что нахмурил усы:

– Какие еще два правила?

– Ну как же! «Жи/ши» пиши с буквой «и»! Раз! И «Цы»! «Цыган на цыпочках подошел к цыпленку и сказал ему цыц!» Ой, а вас тут нет! Значит, вас надо писать через «и»!

Ушицын не стал писаться через «и». Он так и дрожал от желания чего-нибудь раскрыть. Посмотрел направо, посмотрел налево, потом вверх, потом вниз.

– Так-так! – проницательно сказал он и, наклонившись, поднял с асфальта какой-то вытянутый предмет. Это был глиняный осколок – толстый, с желобком, чуть позеленевший с одного края.

– Что это? – спросил Ушицын разоблачающим голосом.

– Кусок старой черепицы! – посмотрев, сказал папа Гаврилов.

– А как он сюда попал?

– Свалился, наверное, откуда-нибудь, – легкомысленно ответил папа.

– Откуда свалился?

– Видимо, с крыши.

– А участок ваш? Вы же здесь живете?

– Сейчас мы, – признал папа.

Ушицын учуял это «сейчас» и вновь нахмурил усы:

– То есть обычно вы живете не здесь?

– Мы тут временно, пока у нас ремонт, – уточнил папа Гаврилов.

– Так-так! – пробормотал Ушицын и сделал пометку в блокноте.

Матушкин тоже посмотрел на черепицу, но в руки ее брать не стал, а легонько тронул носком совершенно тупое сверло, валявшееся на бетоне рядом с лупой.

– А сверло зачем? – спросил он.

– В бетоне дырки делать, – объяснил папа.

– С какой целью?

– Чтобы диким муравьиным маткам было куда заползать, – сказал папа, понимая, что для нормального человека это звучит как бред.

Однако Матушкин, видимо, не был настолько нормальным человеком. Его лицо чуть шевельнулось. Очень незначительно шевельнулось, однако папе Гаврилову отчего-то показалось, что капитан улыбнулся.

– Понятно. Как же им заползать через бетон? Через бетон они не могут! – признал Матушкин.

– А что случилось? – спросил папа Гаврилов.

Ушицын устремил на него проникновенный взгляд.

– Это вы нам скажите, что случилось! – потребовал он.

Увы, папа ничего сказать не смог. Не дождавшись признания, Ушицын, не спуская с папы глаз, медленно и веско произнес:

– Создана оперативно-следственная группа! Осуществляется обход территории, наружный осмотр места происшествия и поиск свидетелей. Ищем точку проникновения.

– Проникновения куда?

– Этой ночью был ограблен краеведческий музей! Похищена…

– …скифская чаша! Да? – восторженно завопила Алёна.

Ушицын уставился на нее:

– Откуда ты знаешь? Я не успел ещё об этом сказать!

– Я догадалась! – завопила Алёна. – Правильно, да?

– Правильно. Может, ты еще знаешь, кто ее украл?

– А я зяю, кто уклал! Мы уклали! – радостно закричала Рита, которой хотелось в чем-нибудь сознаться.

Опер Ушицын подпрыгнул. Рука его, писавшая в блокноте, сама собой нарисовала звездочку. Видимо, звездочка должна была перепорхнуть из блокнота прямиком на погоны.

– Вы? – ласково спросил он, присаживаясь на корточки, чтобы оказаться одного роста с Ритой.

Рита смутилась.

– А мы не клали, нет? – растерялась она. – Мы уже хотели укласть? Дылку сделать?

– Мы хотели это теоретически! Тут важное отличие! – сердито поправила Катя.

Однако Рита пока не очень понимала, что такое «теоретически». И опер Ушицын, кажется, тоже.

– Ну да! Наш папа всё всегда похищает! Алмаз у шаха похитил с помощью ручной обезьянки, корону у английской королевы! – радостно влез Костя. – И ещё он убивает! Он соседке нашей, которая нам в потолок шваброй стучала, прислал пираний в банке! Смешно, да?

– Очень! – капитан Матушкин взял папу за запястье.

Папа Гаврилов подумал, что вечерами капитан, должно быть, тихо сидит у окошка, смотрит во двор робким девичьим взглядом и завязывает на гвоздиках узелки. Завяжет, полюбуется, потом развяжет. Богатыри, как известно, в спортивные залы не ходят. Им больше по душе тихие забавы с гвоздиками.

– Пройдемте в дом! – твердо сказал Матушкин.

Они прошли в дом. Вокруг папы прыгали Костя и Рита. Из-под стола с визгливым лаем выскочили Вилли и Ричард. Вика унимала их, ловя за ошейники. По линолеуму зашлепали пятки. Это поднялся Саша. Он, как зомби, с закрытыми глазами появился на кухне и стал жадно пить воду из-под крана.

– Не обращайте внимания! Он утром как лунатик! И вечером как лунатик. Он всегда как лунатик! – авторитетно объяснила Алёна.

– Это все ваши? – спросил Ушицын. Ему пришло в голову, что, может, кроме скифских чаш и корон английской королевы папа Гаврилов ворует еще и детей.

– Наши! – сказал папа.

Ушицын мучительно задумался:

– А как же вы совершаете преступления? Ну со всеми этими вот?

– Очень просто, – объяснил папа. – В свободное от детей время. Я писатель. Моя фамилия Гаврилов!

На Ушицына это впечатления не произвело.

– И что? Писателям нарушать закон можно? – спросил он.

Капитан Матушкин разглядывал старый газовый котёл, разрисованный драконами. Тут же висела и бумажка формата А4. На ней маркером было криво написано: «БУМАЗКА СПАКОЙСТВИЯ! Я СПАКОЕН. Я СОВИРШЕННО СПАКО…» На этом месте всё прерывалось кривой линией. Должно быть, тот, кто писал, отшвырнул маркер и бросился кого-то колотить.

«Бумазка спакойствия» отгибалась от сквозняка, и с противоположной стороны возникал длинненький человечек с маленькой головой и торчащими ушами. Подписан длинненький человечек был как «Пашя Волкаф – идиал мужшсчщины». Это Вика и Катя пытались подражать Сашиной грамотности и одновременно дразнили Алёну. Паша Волков был ее одноклассником.

Выпустив запястье папы Гаврилова, Матушкин подошел к книжным полкам. Постоял, почесал лоб. Отодвинул пузырьки с лекарствами, в которых Саша разводил плодовых мушек. Вытащил из шкафа одну из книг и посмотрел на задник обложки, где была фотография автора. Потом покосился на папу Гаврилова и опять перевел взгляд на обложку. С даты выхода книги папа успел обрасти бородой. Но всё же сходство явно ощущалось, потому что Матушкин призадумался.

Опер Ушицын продолжал допрашивать Гавриловых по поводу скифской чаши. Больше всего его интересовали показания Риты, которая сознавалась во всем подряд и, показывая, где они спрятали чашу, даже вынесла из ванной свой старый горшок.

– Максим, притормози! – внезапно потребовал Матушкин.

Ушицын очень удивился.

– Не, ну интересное кино! – жалобно произнес он.

А капитан Матушкин продолжал скользить пальцами по корешкам книг. Вытаскивал то одну, то другую и все хмыкал и качал головой.

– Невероятно! Все здесь! Невероятно! – воскликнул он.

– Чего «все»? – ничего не понимая, спросил Ушицын.

– Все книги! – увлеченно продолжал Матушкин, поглаживая переплеты. – Вот «Даня Трампов – президент Америки». В ней американского президента, пока он занимался подводным плаванием, подменили на нашего водопроводчика, и никто не заметил. Вот «Пляска скелетов»! Вот «Ваша лягушечка, сэр!» Здесь босса мафии прикончили, воспользовавшись тем, что он любил французскую кухню! Вместо обычных лягушачьих лапок ему подсунули ядовитую лягушку-древолаза из Южной Америки! А вот «Аллея слез»! Скульптор убивал своих богатых жен и прятал их в бронзовые статуи фурий для городского парка!

– Ну да… – скромно признал папа Гаврилов. – Я начинал с детективов… Потом уже перешел на фантастику!

– Плохо! – произнес Матушкин неожиданно сурово и с такой силой задвинул очередную книгу на полку, что Сашины мушки-дрозофилы заметались в банках. – Очень «плохо»!

– Что «плохо»?

– То, что вы бросили писать детективы! Это мои любимые! В школе полиции целая ваша полка была! Вы помогли мне выбрать профессию! Я заочно окончил юридический факультет и стал следователем! Я был безумно влюблен в ваш метод! Он не дедуктивный, как у Шерлока Холмса, а театрально-психологический! Вы всегда ставите себя на место преступника! И сами мысленно совершаете все преступления! – сказал капитан Матушкин.

Папа Гаврилов невольно выпрямился. Ему было неловко стоять босым и закутанным в одеяло перед поклонником своего творчества, одетым в выглаженную рубашку. Опер Ушицын, уже расколовший Риту по десяти резонансным делам, тоже подошел посмотреть на книги. На его розовой верхней губе грустно шевелились брови. Чтобы как-то компенсировать себе крушение надежд, он протянул руки и взял у Алёны кролика Чудика.

– Осторожно! – крикнул папа Гаврилов, но было уже поздно.

Кролик Чудик лягнул Ушицына в грудь с такой силой, что закрутился вокруг своих ушей. Ушицын грузно сел на диванчик кухонного уголка, спиной смахнув с подоконника два пластиковых контейнера. На лице опера застыла безмолвная обида. Похоже, его никогда раньше не лягали симпатичные кролики.

– Не, ну интересное кино! – повторил он ещё раз.

Костя метнулся подбирать упавшие контейнеры. Один из них оказался открытым. Костя посмотрел на подоконник. Потом на пол, а после, отбежав к двери, взглянул на спину Ушицына.

– У вас здоровое сердце? – спросил Костя.

– В полицию с больным не берут! – гордо произнес Ушицын.

– Вот и хорошо! – обрадовался Костя. – А то у вас на плече каракурт! Самый ядовитый паук в мире!

Опер медленно повернул голову, посмотрел на свое плечо, и лицо у него начало медленно приобретать пепельный оттенок.

– У… убери! – прохрипел он, протягивая к пауку дрожащую руку.

Богатырь Матушкин медленно заносил над головой толстенный толковый словарь, собираясь прихлопнуть паука, а заодно и сломать оперу ключицу.

– Ой! Не надо!.. И не каракурт это, а черная вдова! – произнес кто-то рядом. Это был очнувшийся лунатик Саша.

– Каракурт! – заупрямился Костя.

– Не каракурт! И не самый он ядовитый! Самый ядовитый – шестиглазый песочник! Кого тяпнет – мгновенная смерть! А от укусов каракурта целых пять человек в год выживают!

– Не выживают! Не пять! – заспорил Костя, и оба брата недовольно уставились на Ушицына, который один теперь, выжив или не выжив, мог разрешить их спор.

Опер перестал бледнеть и посерел. Матушкин застыл с занесенным словарем.

– Не обращайте внимания! У нашего Сашечки все пауки или черные вдовы, или пауки-волки! На самом деле это обычный тарантул! Мы его под крыльцом нашли. Видите, на нем такая шерсть? Это не шерсть! Это его дети! Не делайте резких движений, а то они сразу во все стороны разбегаются! – сказала Алёна.

Алёна приблизила к тарантулу контейнер и осторожно подтолкнула его пальцем, чтобы он туда переполз.

– Ненавижу этих насекомых! Заведут, а кормить мне приходится. Ну не глупая ли мелочь? – сказала она и, стряхнув в контейнер к тарантулу сонную муху с подоконника, закрыла крышку.

Ушицын смотрел на Алёну дикими глазами.

– И как вы всё это терпите? – спросил Матушкин у мамы Ани.

– Что именно?

– Ну все это? – Матушкин кивнул на детей.

– Постепенно привыкаешь, – серьезно ответила мама. – Но до конца привыкнуть нельзя.

Опер Ушицын взял со стола заварной чайник и отхлебнул прямо из носика.

– Прямо как наш Петя! Он тоже заварку пьет! – умилилась Алёна. – Кстати, Саша, ты не в этом чайнике вчера опыты ставил?

– Я его помыл.

– Нормально помыл или опять налил воду с йодом?

– Раствор йода, кстати говоря, стерилизует! – возмутился Саша.

Ушицын вновь начал опасно застывать, пытаясь разобраться во вкусе того, что он выпил, но тут в глубинах его кармана застучал барабан. Опер вздрогнул и достал телефон.

– Я работаю! Не могу сейчас говорить! – зашептал он и спрятался за газовый котел.

– Недавно женился. Жена очень ревнивая, – объяснил Матушкин маме Гавриловой.

Минуту спустя опер высунул голову из кухонного шкафчика, виновато крякнул и спрятал телефон в карман. Его воинственное лицо стало мирным и прирученным. Встопорщенные брови улеглись, усы усмирились, и даже стало возможным допустить, что брови – это брови, а усы – это усы.

В дверь забарабанили. Просунулось лицо, похожее на подушку с пришитой к ней шишкой носа.

– Чего тебе, Елкин? – недовольно спросил Матушкин. Папа Гаврилов, заранее подготовленный носом-шишкой, ничуть не удивился такой фамилии.

– Мы обнаружили точку проникновения! На крыше! А эксперт лезть не хочет, – бодро отрапортовал владелец уникального носа.

– Как так не хочет? – недоверчиво спросил капитан Матушкин.

– Отказывается, и всё. Говорит, ему прошлого раза достаточно, когда вы его в голубятню послали отпечатки пальцев снимать и под ним пол провалился, – ехидно сказал Елкин, и нос у него мигнул.

Петя прилип к стеклу и увидел упитанного, непрерывно вздыхающего человека, который на корточках сидел рядом с кошкой и магнитной кисточкой для нанесения порошка осторожно касался ее носа, точно замыкал и размыкал электрическую цепь. Когда он касался носа, хвост кошки приходил в движение. Когда убирал кисточку – кошачий хвост утихомиривался. Всё же кошка не уходила, из чего следовало, что приручение идет полным ходом.

Капитан вышел на крыльцо.

– Михалыч, как не полезешь? А что мне в протоколе осмотра писать? – крикнул он, откашлявшись.

– Елкина пошли или Ушицына. Я им аппарат дам фото сделать. А если будет с чего отпечатки снимать – пусть мне электрики люльку подгоняют, – заявил эксперт. – У меня ребра не купленные. Хватило мне голубятни. Сам в гипсовом корсете ходи по жаре. Потеешь, всё зудит, а почесаться нельзя.

Матушкин оглянулся на папу Гаврилова, стоявшего рядом с ним на крыльце.

– Ладно, Михалыч! – разрешил он эксперту. – Ушицын слазит! А ты заканчивай все в музее. Мне нужен общий план зала, та дыра в потолке и с разных ракурсов фото стенда, где стояла похищенная чаша. Отпечатки с пульта охраны снял?

– Со всего снял. С витрины, с пульта, с клавиатуры, с ящика видеорегистратора, с сейфа, – сообщил эксперт.

– А с сейфа зачем?

– На всякий случай. Для сравнения. Отпечатков куча, особенно на витрине. Похоже, весь город приходил, чтобы за витрину подержаться.

Капитан почесал лоб:

– А с видеокамерами что? Есть новые данные?

– Только то, что мы уже видели. В три часа ночи чаша была еще на месте. Потом на некоторое время отключали электричество из-за грозы. Камеры, сигнализация «Штора» на дверях и окнах – ничего не работало.

– А автономное питание?

– Нету у них автономного. Музей старый, система охраны «бери не хочу», – сказал эксперт и ушел, грустно оглядываясь на кошку. Кошка в свою очередь не менее грустно глядела на эксперта. Кажется, эти двое нашли друг друга, а теперь им приходилось расставаться.

– А вы возьмите её! Она ничейная! Хотите, мы её поймаем и в коробку посадим? – крикнула вслед добрая Алёна.

– У меня своих котофеев шестеро. Меня мама из дома выгонит, – печально отозвался эксперт.

Алёна разинула рот, пытаясь вообразить, что же это за мама такая грозная, которая может выгнать пятидесятилетнего эксперта полиции из дома. И где в таком случае жена эксперта? Хотя с котами и с мамой жена несовместима, ведь ей пришлось бы отбиваться и от котов, и от мамы.

– Михалыч хороший специалист. По всему Крыму его приглашают, – сказал Матушкин папе Гаврилову. – А что на крышу лезть не хочет – может, оно и правильно. Крыши в Старом городе гнилые.

– А когда поняли, что чаша украдена? – спросил папа.

– Охранник совершает обход каждый час. Утверждает, что в пять утра чаша была на месте. В шесть ее уже не было. Говорит, что сразу бросился к тревожной кнопке. Прибыли вневедомственники, а еще через несколько минут – дежурный экипаж ППС. Сразу оцепили входы, выходы, проверили окна, подвалы, служебные помещения – ничего.

– А свет к тому времени уже был?

– Да. Электричество дали примерно в половину шестого. Мы уточняли на станции.

Пока Матушкин и папа Гаврилов беседовали, Ушицын пробежался по двору, заглядывая ко всем соседям. Он искал лестницу, чтобы забраться на крышу. И капитану Матушкину давно пора было приниматься за работу, доставать протокол осмотра, извлекать из кармана верную ручку и писать-писать-писать, но ему не хотелось расставаться с любимым автором юности, указавшим ему жизненный путь. К тому же мама Гаврилова всунула Матушкину чашку с кофе. Тот повертел ее в руке и, буркнув «Сахара две ложки? Я с двумя пью!», опустился на верхнюю ступеньку крыльца.

– Вот… группа наша работает. Следователь, то есть я, опер и эксперт, – доверительно сообщил он папе.

– А сержант Елкин? – влез Петя.

– Елкин из дежурного экипажа ППС. Прибыл на срабатывание системы. В следственную группу он не входит, – сказал Матушкин.

Он допил кофе и, точно решаясь на что-то, повертел в руках пустую чашку. Потом внезапно предложил папе Гаврилову:

– А не хотите со мной осмотреть место происшествия? Вдруг идейку какую подкинете свежую? Директор музея уже приехал.

– Я уже давно детективы не пишу. Я могу придумать, как ограбить музей, а вот как раскрыть… – растерялся папа Гаврилов.

– Вот и придумайте, как его ограбить. Зато проверим, работает ли ваш метод на практике или это так, чистая литература. Согласны?

Папе, конечно, немедленно захотелось проверить, действует ли его метод. Ведь когда пишешь детектив, можно сделать преступником кого сам захочешь, да и вообще легко знать разгадку, когда сам придумал загадку, а вот тут…

– А когда осматривать будем? – спросил папа, поддаваясь соблазну.

– Да чем скорее, тем лучше. Днем могут оперативного дежурного прислать. Будет во все вмешиваться, начальнику управления по телефону докладывать. А на ближайшем совещании еще группу наверняка создадут. Старший будет из кабинета версии двигать и оперов на проверки гонять. Тогда уже никого постороннего не проведешь, а пока можно.

– А я могу с вами пойти? – спросил Петя.

Матушкин покосился на него с сомнением:

– Ладно уж! Только руками ничего не трогать! Эксперт работу уже закончил, но мало ли… Идёт?

– Идёт! – сказал Петя и стал торопливо отыскивать брюки.

Насколько он помнил, всех великих сыщиков мужского пола отличала эта общая черта: они были в брюках. «Хотя нет. Отец Браун носил сутану! И мисс Марпл точно была без брюк…» – поправил он себя.

Глава третья Чаша, шарфик и пулемет

И стал пуще глядеть во все виды и вдруг заприметил: у окна в далеком тереме сидит красавица царевна, румяна, белолица и тонкокожа: видно, как мозги переливаются по косточкам.

«Семь Симеонов». Русская народная сказка

Когда папа Гаврилов и Петя вышли из дома, у забора вертелся Святослав Кузин, оболтус двадцати пяти лет, живший напротив Гавриловых. В настоящий момент Кузин пытался любой ценой прорваться в ничейный закуток. Но, увы, единственный проход преграждали крепкие плечи лейтенанта Ушицына. Рядом сурово мерцал носом сержант Елкин.

Святослав Кузин, называвший себя потомком генуэзцев, действительно походил на итальянского мафиозо. У него были густые брови и черные, жесткие как проволока волосы. Ходил крымско-итальянский мафиозо вразвалку и одну руку постоянно держал в кармане. Кто-то мог подумать, что в кармане пистолет, но там были семечки, которые Кузин лузгал практически круглосуточно. Там, где он проходил, всегда оставалась дорожка от шелухи.

– Мне нужно велосипед взять! На работу ехать! – настаивал Кузин, соря шелухой.

– Нельзя! – запрещал опер Ушицын. – Не положено!

– Почему не положено? Это мой велосипед!

– Вот разрешат взять – тогда заберешь, а пока не положено. Вдруг с помощью твоего велосипеда было совершено преступление? – возражал Ушицын.

Святослав Кузин напрягся и даже смутился:

– Как это – с помощью моего велосипеда?

– А я уж не знаю как! Следствие определит! Ничего не хочешь сообщить? Чистосердечное признание смягчает вину!

И Ушицын устремил на Кузина свой коронный взгляд. Взгляд у лейтенанта был исключительной проницательности. Только что он проницал кошку, до этого проницал любопытную старушку, торчавшую в окне, а теперь проницал Кузина. Святослав Кузин задрожал и попятился. Ему больше не хотелось велосипеда, а желалось скрыться.

– Постой! Документы у тебя с собой? – остановил его Ушицын.

– Д-дома, – заикнулся Кузин.

– Плохо! С собой нужно носить! Живешь здесь? Ночью видел что-нибудь подозрительное?

Оказалось, что живет Кузин здесь, причем с детства, но ничего подозрительного не видел.

– Род занятий?

Святослав смутился и что-то заблеял, поскольку род занятий у него был «мелкий компьютерный жулик».

Петя понял кузинские сложности самоопределения и мстительно расхохотался. Недавно он имел неосторожность вручить Святославу для починки свой ноутбук, и с тем после ремонта стали происходить чудеса. Систему Кузин восстановил, но жесткий диск почему-то изменил производителя и стал вдвое меньше по объему. Кроме того, появилась странная программа удаленного доступа.

«Да-а… Этот Кузин тот еще фрукт! Ему до человека триста дней практики!» – говорил Петя, просматривая в компьютере список запущенных процессов.

– Место работы? – нетерпеливо повторил Ушицын, не дождавшись ответа.

– Я – это… устраиваюсь только… – промямлил Кузин.

– А как же ты собирался на работу ехать? – насмешливо спросил лейтенант.

Святослав не нашелся что сказать, растерялся окончательно и поспешил улетучиться. Взгляд Ушицына, догоняя, проницал его спину.

– Занятно! Преступников вечно тянет на место преступления! – задумчиво произнес он. – Где велосипед этого фрукта?.. Хм… Велосипед «Джант», рама алюминиевая, цвет рамы синий, двадцать шестые колеса… Кажется, где-то в Старом городе украли велосипед с алюминиевой рамой! А, Володь, слышишь? Какие там были колеса, не помнишь?

Матушкин, не отвечая, разглядывал стену. На стене были отчетливо видны грязные пятна от ног и следы сбитой штукатурки. К желтой газовой трубе была привязана полоска ткани.

– Эксперт тут был? Всё снимал? – спросил он у Елкина.

– Тут – да. Он только на крышу не залезал, – ответил сержант.

– А следы ног?

– Тоже. Говорит, есть отчетливые. И пробы почвы брал.

– А отпечатки на газовой трубе?

– Я его вроде подсаживал, и он кисточкой своей водил, порошок мне на голову сыпал, – сказал Елкин.

Матушкин присел на корточки, положил на колени протокол осмотра и начал быстро писать. У него была с собой картонка с зажимом. Примерно с такой же картонкой Катя ходила на летнюю практику в художественной школе.

– Так! – сказал следователь. – Картина ясна. Преступник проник через двор. Лестницы у него с собой не было. Он привязал к газовой трубе какую-то тряпку и по ней поднялся на крышу. Помогал себе ногами… Вон грязь осталась!

Петя, бочком просочившийся мимо сержанта Елкина и Ушицына, изучал то, что Матушкин назвал тряпкой. Только это была не тряпка. Это было что-то очень знакомое. Петя дернул папу за рукав.

– Смотри! – прошептал он. – Шарф нашей соседки Кристины!

– Больше двух говорят вслух! – не отрываясь от протокола, произнес Матушкин.

– Он спрашивает, можно ли забрать самокат Алёны! – нашелся папа Гаврилов.

Следователь замотал головой:

– Пока нет. Хоть эксперт всё и осмотрел, лучше ничего не трогать. Скоро начальство приедет. Поэтому постарайтесь детей не пускать!

– Ну и не пускайте! А мы к вам и не ходим! – донесся возмущенный голос, и с крыши, над местом, где был привязан шарф, свесилась голова Кости.

Матушкин выронил ручку и застонал. Какой смысл охранять закуток внизу, когда ребенок уже на крыше?

– Уберите его оттуда! Мы ведь еще на крыше ничего не сняли! – крикнул он.

Папа Гаврилов и Петя бросились к газовой трубе. Матушкин, опомнившись, преградил им дорогу:

– Не затаптывайте следы! Не трогайте газовую трубу! Как ты там оказался?

– Меня Алёна подсадила! Через наше крыльцо! – охотно объяснил Костя.

– А Алёна как на крышу попала?

– Алёну Саша сверху тянул!

– А Сашу кто на крышу закинул?

– Саша куда угодно залезет! Он дверь открыл, на ручку наступил – и забрался! – гордясь братом, объяснил Костя. За его спиной послышался грохот и радостный вопль Саши:

– Тут в крыше дыра! Всё внутри видно! А еще я свою ковырялку нашел!

– Мальчик, уйди оттуда! Уберите ребенка! Вы будете отвечать! – закричал Ушицын на папу Гаврилова.

– Алёна! Ты наверху? – окликнул папа.

– Вроде бы! – донесся с крыши не очень уверенный голос Алёны.

– И что в дыру видно?

– Да ничего мне не видно! Мне мокро. Это Саше видно. Он дерево трогает!

– Какое дерево?

– Здесь ветка огромная лежит. Крышу пробила. И он на ней каких-то гусениц собирает!

– Пусть не трогает улики! – взвыл Ушицын.

– Алёна, скажи Саше, что гусеницы – это улики! – весело крикнул папа.

– Хорошо! – Алёна что-то закричала Саше, получила ответ и тут же передала его: – Он говорит, что никакие это не улитки, а обычные гусеницы!

– Всё равно убери Сашу от дыры!

– Он меня не послушает, – философски ответила Алёна.

– А ты сделай, чтобы послушал!

– Ну ладно! – довольно вяло согласилась Алёна, и тут же в голосе у нее вспыхнуло предвкушение: – Но имейте в виду, я использую рычаги воспитания!

«Рычагами воспитания» Алёна называла красные, торчащие в разные стороны уши Саши, так и напрашивающиеся на методы активной педагогики. Голос Алёны сместился и затих. Должно быть, стараясь остаться незамеченной, она подползала к «рычагам воспитания». Однако прежде чем она подползла, послышался треск черепицы и крик.

– Алёна! Что там? – закричал папа Гаврилов.

– Этот чудик попытался через ветку перелезть и куда-то провалился, – отозвалась Алёна. – Считается, что я выполнила поручение, или не считается?

Опер Ушицын и папа Гаврилов одновременно издали два вопля. Ушицын оплакивал уничтожение улик, а папа переживал за Сашу. Сержант Елкин и еще один полицейский притащили из соседнего двора заляпанные краской малярные козлы. Их нижняя доска, обращенная к земле, была в два слоя покрыта виноградными улитками.

Первым на козлы вскарабкался папа Гаврилов, за ним Ушицын и капитан Матушкин. Крыша докторского дома набирала высоту постепенно. Вначале, там где была пристройка, шел обычный шифер, дальше высился небольшой парапет в форме зубцов крепостной стены, а новый набор высоты за ним был уже выложен старой массивной черепицей.

Привстав на локтях, папа Гаврилов увидел дыру в черепице, в которую сгинул Саша. Из дыры торчала здоровенная ветка тополя. Это была даже не ветка, а часть раздвоившегося ствола. Сам тополь рос в соседнем дворе и служил для всех кошек района удобной лестницей на окрестные крыши.

У дыры, раскинув руки, на животе лежала Алёна и пыталась заглянуть внутрь. Лейтенант Ушицын опустился на четвереньки и быстро побежал по черепице. За ним на животе полз папа Гаврилов. Он полз и окликал Сашу, но Саша не отзывался. Воображению папы рисовались всевозможные ужасы. Последним осторожно двигался тяжелый капитан Матушкин, опасавшийся провалиться.

– Шифер негодный… гниль одна!.. Рубашку вот испортил! – бормотал следователь.

Папа Гаврилов добрался до дыры почти одновременно с Ушицыным и, переживая, заглянул в нее. Под осыпавшейся черепицей был виден небольшой чердачок. Папа с облегчением выдохнул, обнаружив, что Саша сидит на корточках и засовывает мизинец в отверстие в балке.

– Здесь личинки! – сообщил он папе.

– Какие личинки? – спросил папа.

– Не знаю! Может, жука-древоточца? Кто-то же прогрыз? – засомневался Саша и тотчас застрял в щели мизинцем. Он стал дергать его, но мизинец не выходил.

– Или в меня кто-то вцепился, или я сам застрял! И, кстати говоря, тут дыра! Весь музей видно! – сообщил Саша.

Ушицын раздраженно запыхтел. Затем велел папе Гаврилову отползти в сторону и сделал несколько фотографий.

– Так! Отпечатки, если и были, смыло дождем. С крыши проникли на чердак, с чердака – в музей, – произнес Ушицын и вдруг схватил что-то с крыши. – Одна есть! Под черепицей застряла! – воскликнул он.

– Что есть? Что вы делаете? – спросил папа Гаврилов.

– Улики собираю! Фантик от конфеты!

– Это «улики» называется? Давайте я вам еще «уликов» дам! – обрадовался Костя, сидевший выше, у конька крыши, и на Ушицына дождем посыпались фантики. Опер застыл.

– Это твой, что ли, фантик? – спросил он у Кости.

– Ну да. Костя конфеты ел, пока Саша ветку трогал! – наябедничала на братьев Алёна.

Ушицын оглянулся на Матушкина и через дыру спустился на чердак. Чердак был низким, во весь рост мог выпрямиться только человек размеров Саши. Ветка, пробившая черепицу, пробила и потолок музея. Щель была тут же, совсем близко. Ушицын наклонился и просунул в нее голову. Стало слышно, как он перекрикивается с кем-то внизу.

Матушкин приподнялся, достал бланк и продолжил быстро писать. Слова вспрыгивали на строчки, как куры на насест. Папа Гаврилов даже позавидовал мгновенности полицейского вдохновения. Матушкин несся вперед, не сомневаясь ни в выборе слов, ни в перипетиях сюжета, охваченный единственным желанием: донести до читателя правду жизни – что вот в крыше есть дыра, а в дыре есть ветка. И что это вовсе не дыра, а точка проникновения. И даже не совсем ветка, а средство совершения преступления. И гусеницы на ветке, возможно, не совсем гусеницы, а свидетели. Папа Гаврилов смотрел на громадный тополь, который, лишившись одной из своих двух вершин, все равно оставался впечатляюще высоким и с каждой секундой становился в его глазах все преступнее и преступнее.

Только в одном месте Матушкин затруднился. Следы ствола, ударившего по крыше, – это следы давления или следы скольжения? Понятно, что когда бьют – это следы давления. Но тополь-то ударил косо, по большой площади, и где-то пробил черепицу, а где-то просто оцарапал ее. А кое-где отдельными ветками подковырнул черепицу, не разбив ее, – это как назвать? Следы подковыривания?

– Ветка – это какое орудие? Долбежное? – спросил Матушкин у папы Гаврилова.

Папа Гаврилов глубокомысленно замычал, скрывая свое незнание.

На протокол Матушкину ветер смел узкие колючие пластинки, темные с одной стороны и светлые – с другой. Эти пластинки в небольшом количестве забились в зазоры между черепицей.

– Семечки какие-то… – сказал Матушкин и сдул шелуху с протокола. – Да, вспомнил: лом, топор и долото – долбежные орудия! А вот ветка, возможно, является средством. Или тоже орудием… шут его знает.

– А чем средство отличается от орудия? – спросил папа Гаврилов, переставая скрывать незнание.

Матушкин настолько удивился, что даже перестал писать.

– Вы же автор детективов! – воскликнул он с укором.

– Да. Но я всегда путал средства и орудия преступления. Например, если падишаха ударили по голове табуреткой, то табуретка – это что?

– Орудие.

– Ага. А если преступник добирался до места преступления на специально купленном для этой цели ослике, то ослик что? Средство преступления?

– Средство.

– Хорошо! А если негодяй кольнул ослика шилом и ослик – то есть, по-вашему, средство – лягнул падишаха в лоб копытом, то орудие преступления – это ослик или шило? Или шило – уже средство, а ослик – орудие?

Матушкин задумался.

Из щели высунулась голова опера Ушицына.

– Я вот о чем думаю! – сообщила голова. – Потолки в музее очень высокие. Какая ловкость нужна, чтобы спрыгнуть вниз, в темноту, ничего себе не сломать и не наделать шума! А подняться назад? Даже если была веревка, которой сейчас почему-то нет. Преступник физически очень сильный человек!

Ушицын подсадил Сашу, и папа Гаврилов подхватил его за локти, чтобы тот сумел выбраться. Затем все спустились с крыши. Саша спустился сам, потом опять взлетел по стене и так метался бы туда-сюда до бесконечности, не отлови его Алёна за один из «рычагов воспитания».

К тому времени двор уже наполнился любопытными. Тут были и мама Гаврилова, и Вика с Катей, и подскакивающие от лая собачьи мужчины Вилли и Ричард, и кутающаяся в плед таинственная Кристина с вечной чашкой чая в руке, и компьютерный гений Святослав Кузин, и учитель физкультуры Адам Тарасюк.

– Все участники программы «Неравнодушные соседи» здесь! – сообщил папа Гаврилов, передавая маме Сашу и Костю, чтобы она держала их покрепче.

Но тут были не только соседи. Здесь же толкался и хозяин гостиницы Бугайло, невесть как проникший в чужой двор. Пузатый, чернобородый и зловещий, он выглядывал из-за полицейской машины. Рядом стоял его высушенный как скелет водитель с татуированными руками.

Зоркий Ушицын сразу выцепил в толпе новые лица.

– А вы из какого дома? Где живете? – спросил он.

Бугайло сплюнул в сторону:

– Да мы это… просто мимо проходили.

– Проезжали, – добавил водитель.

– Вот и проезжайте себе дальше! – строго сказал Ушицын.

– Проедем, командир! Нам повторять не надо! – пообещал Бугайло. Он стоял, скрестив толстые руки на груди, и вспышки невыключенной полицейской мигалки отражались в его темных очках.

Матушкин подозвал сержанта. Елкин спрятал за спину недоеденный кусок пирога, вытер губы и подошел, мигая носом.

– Сержант! Удалить со двора всех посторонних! Этот угол чем-нибудь огородите! Никого не пускать!

– Всё сделаем! Муха не пролетит! – пообещал Елкин, и тут же рядом пролетели три или четыре мухи. Одна даже села на пирог. Елкин смахнул ее.

– Где пирог взял? – спросил Матушкин.

– Вон та женщина угостила, – объяснил Елкин, глазами показывая на Кристину.

– Зачем?

Цель Елкин назвать затруднился и предположил, что он ей просто понравился. Матушкин не допустил, что с таким носом, как у Елкина, можно кому-то понравиться:

– Эх, сержант! Тут или подкуп, или пирог с психотропными препаратами! Уколы от шприца проверял? Давай сюда, я на экспертизу отдам! – потребовал Матушкин.

Отобрав у Елкина пирог, Матушкин внимательно понюхал его и откусил большой кусок с той стороны, которой не касались зубы сержанта.

– Ну что? Как экспертиза? Есть препараты? – тоскливо спросил Елкин.

– Скоро узнаем! А теперь в музей! Еще раз все осмотрим! – сказал Матушкин, доедая пирог.

Они вышли со двора и, обойдя здание музея вдоль длинной наружной стены, направились к главному входу. Приходилось прижиматься к дому. Ночью прошел такой ливень, что узкий проулок превратился в бурную реку. В спешащих к стоковым решеткам темных потоках кружились листья, ветки и даже чей-то шлепанец.

Папа Гаврилов шел и размышлял о старых городах с лабиринтами запутанных улочек, где все кажется далеким, а на самом деле очень близко. Может, и в других важных вещах действует тот же принцип? Думаешь, будто искать надо где-то далеко, а на самом деле всё самое важное рядом. За папой крались Саша, Костя, Рита и другие дети. Их в музей не приглашали, но они всё равно увязались, пользуясь тем, что мама за ними не усмотрела. Петя забегал вперед Матушкина и Ушицына и, оборачиваясь, сыпал идеями.

– А я бы не так грабил музей! – тарахтел он, когда они проходили мимо корабельных пушек. – Я бы пушку развернул, зарядил ее и бабахнул в стену музея!

– И самого бы камнями присыпало. Да и тяжелые пушки слишком. Мы на выпускном всем классом одну пытались приподнять – ни на сантиметр не сдвинули, – подумав, сказал Матушкин. – Хотя план ничего… Как тебя зовут? Петя? Быстро соображаешь!

Петя скромно потупился.

В музее их уже ждали. У входа стоял лысый человек средних лет. Нервничая, он вертел в руках платок, которым поочередно протирал то очки, то лысину.

– Здравствуйте! Я Марк Иосифович Гупт, директор! – представился он, пропуская Матушкина с Ушицыным и вопросительно косясь на Петю и на папу Гаврилова.

– Эти со мной! – заступился за папу Матушкин.

– А эти, получается, со мной, – добавил папа Гаврилов, обнаруживая целую кучу детей, которые пытались просочиться в музей мимо директора. – Катя, Вика! Держите, пожалуйста, Сашу за руки!

– Почему меня? Я что, маленький? Это я буду держать всех за руки! – завопил обиженный Саша.

– Идет, – согласилась умная Катя. – Держи ты нас за руки! Одной рукой меня, другой Вику!.. Только крепко держи, чтобы мы ничего не трогали!

Кате, как и папе, было хорошо известно, что ручки Саши имеют необыкновенное свойство все хватать, причем нередко действуют независимо от мозга. Равно как и Сашины ноги, когда бегают, обычно действуют сами по себе.

– Мне кажется, родительские проблемы можно измерять в мальчиках, а терпение в Сашах, – вздыхала мама.

– Ничего! – успокаивал её папа. – Это не гиперактивность, это запас жизненных сил! Когда все остальные подустанут от жизни, Саша как раз войдет в норму.

Капитан Матушкин разглядывал Сашу с большим сомнением. Видно, все еще не забыл, кто провалился в дыру на крыше.

– Дети точно не будут ничего трогать? Обещаете? – строго спросил он у папы.

Катя пришла папе на помощь:

– Да что мы можем потрогать, когда Саша нас держит? Рита! Схвати меня быстренько за другую руку, чтобы я этой рукой ничего не потрогала!

Рита, гордая поручением, схватила сестру за другую руку.

Зал археологии, из которого была похищена чаша, являлся продолжением большого зала караимов, крымских татар, гуннов, хазар и печенегов, составлявшего экспозиционное сердце музея.

Рядом с макетом древнего города директор Гупт на минуту остановился и стал щелкать тумблерами. При этом он снял очки, и глаза его стали близорукими и беззащитными. Едва ли он видел сейчас макет, но ему и видеть ничего не надо было: он его чувствовал. Папа Гаврилов заметил, что когда Гупт надевает очки, он становится официальным. Когда снимает – превращается в доброго старину Гупта, художника-миниатюриста.

При первом щелчке погас свет. При втором жалюзи сами собой опустились, и зал погрузился во тьму. Директор коснулся третьего тумблера – и древний город ожил. Опережая наступающий рассвет, зажигались огоньки в мечетях, и дрожащие голоса с минаретов звали на утреннюю молитву. Мечети в разных концах города просыпались не одновременно, и голоса накладывались, дробились, растекались волнами. На макете вспыхивали огоньки то в караван-сараях, то в кузницах, то в окнах ханского дворца. Маленький живой ручей вертел колеса мельниц. Взбегая на холмы, небольшими группами жались друг к другу деревья садов-чаиров. В эпоксидном море на нитяных якорных канатах дожидались погрузки купеческие корабли.

– Красиво, правда? – спросил Гупт у папы Гаврилова. – Даже не верится, что всё это сделал один-единственный человек – Емельян Новицкий! Замечательный скульптор, гончар, керамист, художник! Он был научным сотрудником музея. К сожалению, в начале года министерство сократило ставку научного сотрудника, и теперь Емельян числится у нас гардеробщиком. Я пытался отвоевать его – но разве это я решаю, кому быть научным сотрудником? Особенно когда ставки нет! Обидно, очень обидно!

Гупт надел очки и раздраженно прищелкнул их ногтем, загоняя на место. И сразу же добрый художник исчез. Появился строгий директор, щелкавший тумблерами. Жалюзи раздвинулись, свет вспыхнул – и чудо исчезло. Сразу за макетом, сужая проход и отмечая этим начало нового зала, стояли стеклянные шкафы с украшениями и бронзовыми монетами. На стенах висели кольчуги, луки и шлемы ханских воинов.

– Нам сюда! Пожалуйста!

Гупт остановился у высокой узкой витрины. Над ней в потолке было отверстие, в которое Ушицын немного раньше уже заглядывал с чердака. Вокруг витрины лежали клочья утеплителя, листья тополя и раскрошенные обломки гипсокартона, напáдавшие сверху.

– Вчера чаша стояла здесь! – сказал Гупт и потянулся протирать платком очки, но, раздумав, промокнул взмокшую лысину. Рядом с витриной у открытого чемоданчика колдовал эксперт. Окуная в порошок магнитную кисточку, он обрабатывал металлические крепления, державшие стекло.

– Вот, проверить решил! – объяснил он издали. – Не пойму, как чашу вытащили, если витрина не тронута! Никаких следов насильственного проникновения!

Матушкин с сомнением оглядел витрину.

– Вообще никаких? – удивился он.

– Стекла целы, всё цело. Есть мелкие царапины от отвертки на креплениях и на винтах, но они могли возникнуть, когда витрину монтировали изначально. Просто похищение века! – отозвался эксперт.

– Разбить стекло преступник не рискнул, чтобы не услышал охранник. Он предпочел снять его. Потом достал чашу и вернул стекло на место, – предположил Ушицын.

– В кромешной темноте? Освещение отключилось вместе с камерами, – скептически заметил Матушкин.

Он сидел на стуле дневной дежурной, на спинке которого еще висела женская кофта, и продолжал быстро вести протокол осмотра.

– У похитителя мог быть фонарь-налобник, – влез Петя.

– Мог. Даже, скорее всего, и был, – признал эксперт. – Но демонтаж стекла витрины, и особенно её сборка, дело трудоёмкое. Одних болтиков более двух десятков. И охранник может появиться. Он тут через два зала, и слышимость неплохая. Да еще существует риск, что включат свет и ты попадешь под камеры! Нет, возможно, разобрать витрину он бы еще рискнул, чтобы звоном стекла не привлечь охранника, но чтобы опять собрать!

– Вообще удивительно, как он подгадал под это отключение света! Да еще и выяснил, что автономного здесь нет, – сказал Ушицын.

– Ну, про автономное он мог догадаться, потому что лампочки резервного освещения не горели. А про грозу… может, прогноз погоды посмотрел! – предположил Матушкин, однако уверенности в его голосе не было. Слишком много совпадений. А ведь еще и тополь взял да и рухнул на крышу именно в эту ночь!

– Да-а, – протянул Ушицын. – Грозы с ливнем могло и не быть, электричество могли и не отключить, тополь мог и не упасть… Странное дело! Всё прямо тютелька в тютельку сошлось! Мистика какая-то!

Петя стоял у стены, рассматривая фотографию скифской чаши.

– Дорогая? – спросил он.

Гупт сердито оглянулся на Петю:

– Не всё измеряется деньгами, молодой человек! Она единична и неповторима! Это чаша из Гаймановой могилы! В ее поисках принимал участие мой отец!

В руках у директора блеснул узкий цилиндрик, и по стенам экспозиционного зала, выцеливая фотографии, забегала красная точка лазерной указки.

– Посмотрите сюда!.. К лету 1969 года экспедиция раскопала двадцать два малых кургана, и все оказались разграбленными еще в древности! И вот пришел черед Гаймановой могилы – огромного кургана восьми метров высотой и диаметром семьдесят метров! Разумеется, все члены экспедиции были убеждены, что её-то грабители не обошли стороной. Но все равно решили рискнуть. Сначала сняли земляную шапку. На глубине четырех метров обнаружили поставленные вертикально огромные известковые плиты. Древние строители вкопали их, чтобы предотвратить сползание грунта! Титаническая работа!

– Как египетские пирамиды? – спросила Алёна.

Гупт возмущенно повернулся, и красная точка указки уткнулась Алёне в грудь:

– Даже сравнивать нельзя, сколько египтян участвовало в постройке пирамид и сколько скифов! Скифов, конечно, было меньше! Но ведь скифские курганы не менее величественны и гораздо удачнее вписаны в ландшафт! Вскрыв курган, на уровне известковых плит нашли остатки заупокойной тризны: бараньи кости, разбитые амфоры, наконечники стрел, бляхи с конской сбруи. И здесь же открылся грабительский лаз, ведший вниз к захоронениям!

– Обчистили, значит? – спросил Ушицын, и усы на его лбу грозно зашевелились.

– Да. Причем много столетий назад. Однако археологи решили рискнуть и продолжили раскопки. Углубились еще – и открылась погребальная камера! В ней оказалось четыре скелета – два мужских и два женских. Скифские вожди и их жены. В глину вдавлено с десяток мелких золотых украшений и перстень. Грабители не заметили их, когда вычищали камеру. Им-то приходилось ползать на корточках, подсвечивая себе факелами, а то и вовсе в кромешной темноте. Было принято решение прекратить раскопки. И в этот момент мой отец случайно провел рукой по стене, счищая пласт глины! – Голос Гупта подпрыгнул. Световая указка в его руке метнулась и показала на маленькую фотографию внизу стенда. – Стена обвалилась! Открылась резервная камера с сокровищами, о которой не подозревали грабители! Сокровища лежали одно на другом горизонтальными рядами! Наверху деревянная чаша с золотой обивкой, ниже – серебряная плоская чаша – килик, еще ниже чаши из дерева, украшенные золотыми пластинами, дальше серебряный ритон с золотым раструбом в виде головы барана. И, наконец, в самом низу – самая большая ценность: серебряная с позолотой чаша ритуального назначения, украшенная фризом с рельефными изображениями шести фигур скифов!

– Так она не золотая? А почему на афишах написано «золотая»? – разочарованно уточнил Петя.

Гупт посмотрел на него так, словно хотел придушить, однако ограничился тем, что дважды перечеркнул Петю лазерной указкой.

– Потому что! – отрезал он. – Фигуры выполнены в технике высокого рельефа, покрыты золотом. В серебре оставлены только лица и кисти рук. На чаше изображены реалистичные сцены скифского быта. Встреча вождей, возможно для заключения мира. Два бородача ведут застольную беседу. В руке одного – плеть, в руке другого – булава. И то и другое – символы власти. У молодого скифа на шее гривна, а в руке чаша. Это, видимо, знатный воин. Старый скиф что-то протягивает ему. Обратная сторона чаши сильно пострадала от времени, многие мелкие детали утрачены. Под одной ручкой чаши юный скиф припал к бурдюку с вином. Под другой – пожилой воин стоит на коленях. Одной рукой держится за лоб, а другой ищет что-то на земле. Может, уронил что-то, может, пряжку или монету. Бытовая зарисовка – и это в эпоху, когда мировое искусство еще дремало, а скульптура была статичной! У египетских статуй всегда одна нога длиннее другой, барельефы плоские, а тут такое художественное совершенство! А вы говорите: пирамиды!

Гупт еще раз горестно взглянул на фото чаши и отвернулся, чтобы не растравливать себя. Одновременно он убрал палец с кнопки указки.

– Скифы пили вино неразбавленным. Для Древнего мира это было потрясением, все равно – что сейчас глушить стаканами чистый спирт. Греки говорили друг о друге, когда хотели осудить: пьет как скиф. Сами они разбавляли вино водой. Иногда добавляли вместо воды лед. А иногда использовали морскую воду, – вспомнил папа Гаврилов.

Гупт удивленно оглянулся на него, закивал, и папа Гаврилов ощутил, что его акции у директора повысились.

– Самое ужасное – если чашу переплавят и продадут по стоимости золота и серебра! – убито сказал он.

– А что, могут? – забеспокоился папа Гаврилов.

– А почему нет? Смотря кто украл, – сказал Матушкин. – Если похищали под заказ, то, вероятнее всего, попытаются вывезти из страны. Но переправить чашу через границу непросто – все таможни уже извещены, пункты досмотра в аэропортах тоже. Фотографии чаши будут разосланы в ближайшие часы. Так что, скорее всего, чаша еще в Крыму. Вор будет выжидать, пока шумиха уляжется, а потом попытается переправить её, может, с каким-то грузовым кораблем. Там досмотр не такой тщательный, мест, где можно спрятать чашу на корабле – множество. Хуже, если чашу похитили случайные воры-гастролеры. Просто увидели её на выставке и решили попытать счастья. Такие воры могут решиться продать чашу ювелирам отдельными переплавленными слитками. В этом случае их выручка будет меньше, но и риск ниже.

– Рита! Что ты делаешь?! Это неприлично! – прерывая Матушкина, воскликнула Катя.

– А что она делает? – заинтересовалась Алёна.

– Она обмахивается юбкой!

– Мне залко! – запищала Рита.

– И что? Если жалко, надо обмахиваться юбкой?!

– Ей не жалко, а жарко! – догадалась Вика. – Кстати, мне тоже жарко! Тут что, окна не открываются?

Едва она заговорила об окнах, как все ощутили, что в музее и правда настолько душно, что на блестящей лысине директора проступили капли пота.

– Странно! – удивился Гупт. – У нас кондиционер! Всегда поддерживает температуру девятнадцать градусов. Идеальная музейная температура, по всем нормам!

– Сколько-сколько? Девятнадцать? – хмыкнул эксперт. – Да тут все тридцать пять!

Директор подбежал к кондиционеру.

– Надо же! Стоит на режиме обогрева! Сбился, наверное, когда свет выключали! Сейчас я всё исправлю! – воскликнул он, нажимая кнопки на пульте. – Идемте пока ко мне в кабинет! Здесь же трогать, насколько я понимаю, всё равно ничего нельзя? Порядок наводить? Присылать уборщицу?

– Ни в коем случае! – всполошился Матушкин.

Все пошли в кабинет. Первым Вика и Катя вели Сашу, который, несмотря на то что его держали, ухитрился ногой провернуть мельничный жернов, который до него в последний раз проворачивали в третьем веке до нашей эры. Последним, продолжая что-то дописывать, шагал Матушкин. Неожиданно Петя, шедший перед ним, повернулся и присел на корточки. Следователь налетел на него, остановился.

– Что случилось? – спросил он.

– Лужа! – воскликнул Петя. – Откуда тут лужа?

Действительно, на полу была большая лужа. Тонкая струйка, ведшая от лужи, подбегала к самой витрине с похищенной чашей. Матушкин задрал голову, созерцая дыру в потолке.

– Ну лужа и лужа! Дождь же был. С крыши натекла, – сказал он.

Петя опустился на четвереньки и с интересом осмотрел лужу. Затем зачем-то потрогал ее пальцем и лизнул его. Матушкин поморщился.

– И что? Вкусно? – поинтересовался он.

– Вкусно, – серьезно ответил Петя и, поднявшись, побежал догонять папу.

Они прошли через зал с диорамой «Освобождение Евпатории». Здесь стояла заляпанная краской лестница-стремянка и громоздились мешки со строительной смесью. На полу, частично погруженная в корыто с раствором, лежала мощная дрель с миксерной насадкой.

Опер Ушицын остановился как вкопанный.

– Что это? – спросил он.

– Вот, ремонтик небольшой делаем. У нас тут трудятся двое рабочих, – бодро пояснил Гупт.

– Ночью трудятся?

– Днем. Само собой, самостоятельного доступа в музей у них нет. Утром пришли – вечером ушли.

– Рабочие не ночевали в музее? Не могли как-нибудь незаметно остаться?

– Конечно нет! – возмутился Гупт.

Матушкин поинтересовался, давно ли идет ремонт. Директор ответил, что примерно неделю.

– То есть маленький такой точечный ремонтик – строго на время работы выставки? – невинно уточнил Ушицын.

Гупт сердито выпрямился и посмотрел на него взглядом английского короля, которого охранник супермаркета обвинил в краже мороженого.

– Совершенно верно! – отрезал он. – Точечный ремонт строго на время работы выставки! Кстати, выставки этой мы и не ждали! Она свалилась на нас как снег на голову! Чашу должны были везти в Судак, а к нам только в июле! Но Судак не смог принять ее сейчас – у них там выездная выставка Айвазовского!

– Ладно-ладно! – примирительно сказал Матушкин. – Никто вас не обвиняет. Все делают свою работу. Вы свою, мы свою.

Он наклонился, не трогая дрель, вблизи посмотрел на нее и крикнул в другой зал эксперту, чтобы тот снял с дрели и с лестницы отпечатки.

– А-а-а! Не трогай ручные гранаты! – завопила вдруг Вика. Пока она держала Сашу, Костя ухитрился подойти к стенду с оружием.

– Я не трогаю! А если и брошу, то вот это колечко дергать не буду! – сказал Костя с укором.

– Пусть трогает и дергает что хочет. Гранаты обезврежены и приварены. У нас каждый день школьные экскурсии, так что мы публику свою знаем, – отмахнулся Гупт и, величественно подняв лысую, как набалдашник трости голову, свернул в маленький коридорчик. Коридорчик завершился деревянной дверью, на которой было написано «Всегда закрыто!» и которая, однако, оказалась вполне себе всегда открыта.

– Вот, это наше хозяйство с Емельяном. Тут и кабинет, и мастерская, и каталог, и бухгалтерия – всё сразу! – объяснил Гупт.

Кабинет был маленький. На одном из столов стоял дисковый пулемет военных времен. Тут же красовалось и чучело волка, на которое Гупт покосился с удивлением и неодобрением, как если бы оно забежало сюда само по себе. Полицейских пулемет заинтересовал больше, чем волк.

– Хорошо сохранился, – оценил Ушицын.

– Это сейчас! Емельян полностью разобрал его, все в керосине отмочил, краску лишнюю снял, – объяснил Гупт, убирая в шкаф маленькую, дурно пахнущую бутылочку с ацетоном.

– Славный получился пулемет. Вот эту заклепку убрать, на крышу поставить – и никто к морю купаться не пройдет, – весело сказал Матушкин.

Гупту шутка не понравилась:

– У нас его Симферополь пытается выманить. Предлагают за него противотанковое орудие. Орудий у них несколько, а вот пулеметов нету.

– Надо соглашаться! – одобрил Матушкин. – Ваш Емельян его переделает, подкрасит, смажет. Орудие вам поменяют на ржавый танк, танк на самолет, самолет на крейсер…

Ушицын оглядывал стены. Среди благодарственных дипломов за участие в городских и общекрымских мероприятиях на гвоздике скромно висел револьвер системы Нагана со вставленным в дуло карандашом. Саша тоже увидел его, причем даже раньше опера, и, пытаясь дотянуться до револьвера, задергался в руках у сестер, будто его били током.

Ушицын снял наган с гвоздя и убедился, что он тоже музейный, с дарственной гравировкой «За освобождение Крыма». Ниже курка было и клеймо с датой выпуска – 1913 год.

– Вечные делали наганчики! Больше ста лет ему – а натурально как новый. А он что тут делает? Не похоже, что ему нужна починка, – сказал Ушицын.

– Емельян играется, – буркнул Гупт.

– Хорошие игры у Емельяна. Мужские, – похвалил Матушкин. – Даже чисто случайно статья имеется за такие игры.

– Оружие непригодно к стрельбе. Это музейный экспонат, – строго сказал Гупт.

Матушкин махнул рукой и сел на снарядный ящик. Стульев в кабинете было всего два. На одном уже помещался директор Гупт, а на другом – Алёна с ерзавшей у нее на коленях Ритой, которую она обнимала обеими руками. Уставшая от расследований Рита дергала ногой, отталкиваясь от стены, и стул отъезжал, потому что был на колесиках. Рите это ужасно нравилось.

– Восстановим картину еще раз! – сказал Матушкин, как в шпаргалку заглядывая в протокол. – В три часа чаша была на месте. Это зафиксировано камерой наблюдения. Следующее включение камер было незадолго до шести. На записи отчетливо видно, что к этому времени чаши на витрине уже нет. Охранник утверждает, что видел ее в последний раз в пять часов во время утреннего обхода. В шесть он обнаружил ее исчезновение и вызвал наряд. Вопрос: почему охранник не находился у чаши всю ночь, если знал о ее ценности?

Гупт подскочил на стуле:

– Пост находится у центрального входа. Там стол и диван. Туда все кабели видеонаблюдения подведены, телефон. Нашему охраннику можно доверять. Он работает в музее больше десяти лет. Хасанов Деливер Эдемович.

– Хасанов Д. Э. утверждает, что с пяти до шести в зал не заходил. На записи видно, как он появляется, некоторое время стоит на месте, смотрит на окна, на потолок, качает головой, спокойно поворачивается и идет назад, – сообщил Ушицын.

– Хм… Просто спокойно поворачивается? Не бежит? Не спотыкается? – заинтересовался папа Гаврилов.

– Деливер Эдемович – человек с железной выдержкой. Бывший военный, в горячих точках воевал! – с гордостью сообщил Гупт.

Петя бродил по кабинету и рассматривал противопожарный плакат за подписью директора, в котором Гупт сам себе предписывал в случае чрезвычайной ситуации покинуть кабинет через выход № 1. Выход № 1 был единственной дверью в кабинет, через которую он покинул бы его и без всякого плаката.

– Хм… А почему, если камеры включились, пропажу охранник обнаружил только в шесть? Разве на мониторе не было видно, что чаша исчезла? – спросил Петя.

– Мы его тоже об этом спросили. Он объяснил, что на монитор постоянно смотреть невозможно. В музее больше десяти камер, еще несколько снаружи, на каждую свой квадрат на экране. Да и мелкое все, глаза сломаешь, – ответил Ушицын.

На столе у директора стояла вазочка с ржаными сухариками. Капитану Матушкину она не давала покоя. Было заметно, как он борется со своей рукой. Рука точно невзначай тянулась к сухарикам, змеей скользя вдоль стола и пальцами делая по полировке короткие перебежки, но капитан, заметив это, строго кашлял, и рука отдергивалась. Костя и Рита смотрели на Матушкина с пониманием.

– Берите-берите! Это жена моя делает, в духовке, с маслом, подсаливает. Пальчики оближешь! – сказал Гупт великодушно.

Следователь взял горсть сухариков.

– Так… Продолжим! Кто имел служебный доступ к чаше? Ну там подвинуть ее на витрине, переставить свет, если будет надо? – спросил он.

– Мы втроем. Я, Новицкий и Маша, – ответил Гупт.

– Маша? Кто это?

– Наш экскурсовод… Но она и выставки оформлять помогает. Музей у нас маленький, сотрудников немного.

Ушицын сделал пометку в блокноте, который возник в его руке как по волшебству:

– Тэк-с… Вы давно знаете эту Машу?

– Двадцать два года, – сказал Гупт и горько задумался. – Да, уже двадцать два года знаю и три месяца. Как время-то бежит!

– И с какой стороны вы ее знаете? Характеристику можете дать? – напирал Ушицын.

– О, конечно! Капризный, необязательный человек, вылетевший из вуза, вечно просящий денег на всякую ерунду и ссорящийся с мамой! – горячо воскликнул директор.

Матушкин перестал хрумкать сухариками.

– Ничего себе характеристика! И как вы терпите такую на работе? – поинтересовался он с набитым ртом.

– Приходится, – вздохнул Гупт. – Конечно, как сотрудника я ее давно бы уже уволил. Я ей каждый день говорю: «Маша, вон с глаз моих!» Но сложность в том, что я ее отец.

Ушицын захлопнул блокнот.

– Ну с вами не соскучишься! – сказал он сердито.

Дверь распахнулась. В кабинет влетела девушка. Коса у нее была короткая, но такой толщины, что больше напоминала канат. Папа Гаврилов поймал себя на том, что пытается услышать звук, который возникает, когда коса бьет по лопаткам.

Девушка взглянула на полицейских и, подбежав к Гупту, что-то торопливо зашептала ему на ухо.

– Ты уверена? – спросил директор.

Девушка закивала.

– Надо же! – удивился Гупт. – Тут такое дело… я попросил Машу проверить, не пропало ли еще что-нибудь. Вор, раз уж проник в музей, мог не ограничиться одной чашей.

– И? Что еще пропало? – заторопился Ушицын.

– Экспонат номер восемьсот двадцать один. «Чучело куницы с горлицей в зубах» из зала «Природа Крыма», – сообщила Маша.

Ушицын сделал запись в блокноте:

– Из зала «Природа Крыма» до чаши далеко? Попасть из зала в зал можно?

– В нашем музее реализована идея доступной среды, – важно произнес Гупт.

– «Доступной среды» – хорошо сказано! – хмыкнул опер. Выражение ему, как видно, понравилось. – То есть дверей, значит, нет? Приходи кто хочешь, бери что знаешь?

– Двери кое-где есть, поскольку особняк строился, как вы понимаете, без учета потребностей музея. Но все же где могли мы от дверей отказались, – мрачно сказал Гупт.

– Фотографии чучела есть? – спросил Ушицын.

– Должны быть. Я, кажется, снимала для нашего сайта, – отозвалась Маша не очень уверенно.

– Материальная ценность экспоната?

– Он бесценен! – заявил Гупт. – Хоть и проеден молью, но в культурном плане бесценен! У куницы там такие глаза! В них цельность, уверенность и осознание собственной правоты! Тело как пружина. Куница словно останавливается во время бега и смотрит на потревожившего её зрителя: «Зачем пришел в мой лес, человек? С какими помыслами? С какой целью?» А голубь – понимаете! – он провис в ее острых зубах. Он мертв, но словно укоряет. Это вытекает из самой трактовки образа.

Ушицын пошевелил губами:

– А куница точно похищена? Вы не могли её сами куда-нибудь убрать?

– Нет конечно! Там даже след клея остался. Мы подставки крепим двумя точками клея, чтобы дети не двигали. А тут точки клея есть, а куницы нет…

– Значит, раз дети трогали, к кунице мог прикоснуться кто угодно? А как же ваши дежурные по залу? – заметил Матушкин.

Гупт задиристо уставился на него:

– Вы когда-нибудь в музее работали? Вот экскурсия. Обычно по два класса. Шестьдесят любознательных школьников с желанием тактильных ощущений. Сто двадцать рук, познающих мир. А у дежурной только две руки, – добавил он.

– Надо Михалычу показать, где чучело стояло. Пусть поглядит пальчики, – уступил Матушкин. – Еще что-нибудь пропало?

Маша ответила не сразу, рассеянно глядя на большую амфору, стоящую в углу кабинета. На амфоре было несколько глубоких трещин, замазанных чем-то белым. Должно быть, ее склеивали из многих частей, собираясь, когда она высохнет, прикрыть следы клея лаком.

– Маша! – повторил Матушкин. – Ау! Что-нибудь еще похищено?

– Ах да! Мой смартфон со стола! – громко сказала Маша и опустилась на стол Новицкого, закинув ногу на ногу. Для того чтобы сесть, ей пришлось сдвинуть несколько стеклянных банок и пластиковый контейнер с кусочком растаявшего масла.

Услышав про смартфон, Матушкин с Ушицыным оживились куда больше, чем при упоминании исчезнувшего чучела. Смартфон – серьезная зацепка. Даже если карту вытащат и вставят другую, есть способы его отследить. Опытные воры, пришедшие по наводке за чашей, на смартфон бы не позарились.

– Какой у вас номер телефона? – заторопился Матушкин. – На аппарат остались какие-либо документы? Чек? Коробка с гарантией?

В дверь коротко постучали. В кабинет решительными шагами вошел молодой человек лет двадцати пяти, худой и изящный. У него была бородка соломенного цвета, а на лбу незагоревший след от банданы или от бейсболки. Из-за этого следа половина лба у него была смуглая, а половина – белая.

– Я случайно услышал из коридора ваш разговор и решил явиться с повинной! Я тот злодей, которого вы ищете! – произнес он и торжественно сунул руку в карман.

У опера Ушицына оказалась реакция мангуста. Он прыгнул и, сбив молодого человека с ног, уселся на него сзади, завернув ему руку к голове. Молодой человек ворочался на полу. Папа Гаврилов и Петя ошеломленно моргали.

– Вот видите… Раскрыто дело! И никаких… писателей… не надо! – с торжеством пропыхтел Ушицын, обращаясь к папе Гаврилову.

В этот момент Маша повела себя странно. Видимо, находясь в состоянии шока, вначале она убрала в холодильник банки и пластиковый контейнер, а потом сдернула с ноги туфлю и с визгом принялась колотить опера по спине.

– Что она делает?! Вова, убери ее от меня! – завопил Ушицын.

Матушкин бросился оттаскивать девушку, но споткнулся о стул и повалился поверх Ушицына. Лежащий молодой человек тихо охнул.

– Эй! Слезьте с меня, вы двое! Пусть на мне сидит кто-нибудь один! Ну или хотя бы по очереди! – потребовал он.

Пробормотав «Вова, держи его! Я оружие у него проверю!», Ушицын ухитрился просунуть руку в карман к молодому человеку, однако вместо пистолета извлек смартфон.

– Что это? – спросил Ушицын озадаченно.

– А на что похоже? – язвительно спросил молодой человек.

– Это мой смартфон! – Маша прыгала на одной ноге, потому что на другой не было туфли.

– Вы уверены, что ваш?

– Да уж уверена. Я каждую трещинку на его экране знаю!

Ушицын отпустил молодого человека. Тот встал, морщась и разминая руку.

– А этого мужчину знаете?

– И его знаю. Это Емельян Новицкий… Наш гардеробщик! – произнесла Маша с вызовом.

Молодой человек бросил на нее мстительный взгляд.

– Придушу! – пообещал он.

Ушицын на всякий случай опять схватил его за запястье.

– А чаша где? – грозно спросил он.

– Какая чаша?

– Скифская!

– Понятия не имею! Вам поручили искать – вот и ищите! – огрызнулся молодой человек.

– И найдем! – пообещал Ушицын. – Минуточку! А почему вы сказали, что явились с повинной?

– Я услышал, как Маша сказала, что опять свой телефон посеяла, и пришел признаться, что это я его взял, пока она тут всех не перебаламутила. И всё! Чаша тут при чем?

– А зачем вы похитили смартфон? – пытался сообразить Ушицын, которому мучительно хотелось раскрыть хоть что-нибудь.

– Позвольте мне внести свою лепту! Подозреваю, что смартфон моей дочери он взял на том неубедительном основании, что он ее бывший жених! – заявил Гупт. – Но я, разумеется, категорически против! И жена моя, ее бедная мама, тоже не умирает от счастья! Раньше, когда он был научным сотрудником – с этим можно было бы смириться. Неглупый молодой человек! Конечно, сидит без копейки, конечно, квартиры своей нет, даже комнату снять не в состоянии, – но все же научный сотрудник, не пьет, не курит, подает какие-то надежды – в наше время и это хорошо! Но сейчас, когда он гардеробщик, что я скажу своей родне? Что я, директор музея Гупт, выдал свою единственную дочь за гардеробщика? Она, конечно, страдает – но разве я не страдаю? Разве ее мама не страдает?

– Не страдает! Как-то незаметно! – сердито отрезала Маша.

Гупт отвернулся. Спина у него была пугающе прямая. Лысина блестела как апельсин под лампой.

– Да-да, я понимаю, что вмешиваю посторонних людей! Но обрати внимание, что с таким характером тебя можем терпеть только мы, твои родители. Мы с мамой готовы и дальше нести свой крест! Куда тебе спешить? Даже и в пятьдесят лет еще не будет поздно испортить себе жизнь! А потом, когда мы умрем, ты сможешь распоряжаться своей судьбой как угодно! Выходи замуж за гардеробщика, отправляйся пешком на Северный полюс, охоться на китов – делай всё, что твоей душе угодно!

Ушицын окончательно отпустил руку молодого человека и опять уселся на снарядный ящик.

– Всё равно не понимаю, зачем тебе смартфон понадобился! – сказал он.

– Надо было в Интернет влезть. Мой разрядился, – объяснил Емельян.

– А попросить нельзя было? – предложил свой вариант капитан Матушкин.

– Ну тогда и конфеты нужно просить! Они, между прочим, мои! Сухарики Гупта, а конфеты мои! И стол, с которого вы их берете, тоже мой! – обиженно объяснил жених-гардеробщик.

Матушкин удивленно установился на свою руку и обнаружил, что злодейская рука, опять не посоветовавшись с ним, уже расправилась с сухариками и теперь помаленьку таскает с соседнего столика конфеты. Капитан смутился и, скрывая улики, торопливо наступил на упавший фантик.

– Да ладно… чего мы к этому смартфону пристали? Вот ерунда какая! – сказал он примирительно.

– И почему сразу «сухарики Гупта»?! У меня, между прочим, имя есть – Марк Иосифович! Я твой директор! И даже можно сказать – несостоявшийся папа! – забухтел Гупт.

– Поставьте чайник, папа! Он, как всегда, у вас на столе! – предложила Маша.

– Да-да! Чайник! – заторопился Гупт.

Но чайник так и не был поставлен, потому что в этот момент произошла непонятная вещь. В узенькое окошко просунулась пухлая женская рука с большим перстнем на безымянном пальце. Оторопевший Матушкин начал было приподниматься, но тут ему в лицо с близкого расстояния полыхнула вспышка. Капитан ослепленно застыл, сгибом локтя закрывая лицо.

– Что это было? – воскликнул Ушицын.

– Нас кто-то сфотографировал. А у меня, кажется, рот был открыт! Некрасиво! Еще выложат в Сеть! – растерянно ответила Маша Гупт.

Все кинулись наружу. Рядом со входом в музей, у пушек, стоял озадаченный сержант Елкин.

– Во дела! – произнес он.

– Ты что-нибудь видел? – бросился к нему Ушицын.

– Да. Женщина забралась на балкон и в окно руку сует. Я, значит, к ней, а она заметила меня, спрыгнула – и шасть за угол. Я подбежал, а там отдыхающие толпой валят. Не нашел, короче!

– А опознать ее ты бы смог? – спросил Матушкин.

Елкин вскинул руки к голове и зашевелил пальцами:

– А как же? Запросто! Волосы такие пышные рыжие и темные очки-хамелеоны на треть лица!

Следователь покачал головой:

– Ничего себе приметы! Очки можно снять. А рыжие волосы скорее всего парик. Ты что, Елкин, детективов не читаешь?

– Да ну их, – поморщившись, ответил сержант. – Мы с дочкой серьезные книги читаем, математические.

– А сколько твоей дочке?

– Один годик. Но она слушает, не перебивает. А детективы – ну их… Мне этого добра на работе хватает во как! – сказал Ёлкин.

Глава четвертая Акриды и стрекозлята

– Алена, ты привидений боишься?

– Не-а. Я больше боюсь, когда в пустой комнате спрашиваю «Кто здесь?» и мне отвечают.

(с) Алена

Еще утром по асфальту текли реки и люди скакали по камням как птички. Сейчас же, в третьем часу дня, вода спала. Солнце жарило так, словно задалось целью приготовить блинчики. Над раскаленной крышей гавриловского микроавтобуса поднималось марево жара. Лишь небольшие холмики смытой земли у бровок и мелкие лужицы подтверждали, что дождь никому не померещился.

– В этом весь юг! Ночью включают ливень, а днем – жару, – сказал папа Гаврилов и, найдя в меню телефона диктофон, набормотал на него свои ощущения от дождя, грома, луж. Всё это могло пригодиться для книги. В придуманной книге всякая крупица правды – это как изюм в булке. Чем больше изюминок, тем вкуснее булка.

Все Гавриловы сидели дома, включая Вику, которая ненадолго отлучилась погулять с Вилли и Ричардом. Алёна дразнила Вику «дамой с двумя собачками», а папа Гаврилов утверждал, что южный роман в рассказе Чехова стал возможен потому лишь, что дама была бездетная и всего с одной собачкой и ей особо не о ком было заботиться. Будь собачек у нее две, они бы разбегались в разные стороны и путали бы поводки. Дама вопила бы на них, хватала на руки, спасая от грозных дворняг, и поминутно выдирала бы у них из пасти всякий мусор. Любой поклонник сбежал бы от нее минут через десять, оглушенный собачьим лаем, – если бы сам, конечно, не гулял с пятью таксами.

Вскоре после того, как они вышли из музея, следователя Матушкина вызвали к начальству. Замотанный, красный от жары Ушицын мелькал во дворе, записывая показания всех жильцов, но к Гавриловым не заходил. Один только раз заскочил выпить воды, но ничего не рассказал, потому что в кармане у него опять застучал барабан. Жена Ушицына желала знать, насколько сильно он ее любит. Ушицын раздраженно заверил, что любит сильно, и, для охлаждения вылив себе на макушку несколько оставшихся в чашке капель, выскочил во двор.

Из Симферополя прибыла машина мобильной лаборатории – большой закрытый фургон с широкой синей полосой и выдвижной, как у пожарников, лестницей на крыше. Папу Гаврилова заставили убрать микроавтобус со двора, чтобы фургон смог заехать на его место. Теперь и на крыше тоже работали эксперты. Слышно было, как они на четвереньках ползают по чердаку.

– Ты ничего не терял? Как твоя ковырялка оказалась на крыше? – спросил папа Гаврилов у Саши.

– Кто-нибудь ее взял, – ответил Саша.

– Но не ты?

Саша замотал головой:

– А мне ее отдадут?

– Лучше пока не спрашивать. Может, и не узнают, что она твоя.

Сержант Елкин, оставленный охранять двор от любопытных, которых с каждым часом становилось все больше, строго сидел на табуретке и с серьезным лицом читал таблицу косинусов. Катя с Викой даже бегали проверять, когда им сказали, что именно он читает. Они были уверены, что читать таблицу косинусов невозможно.

Мысль Пети кипела. Он бегал по кухне, то и дело надолго прилипая к окну. Наконец, чтобы как-то отвлечься, Петя скачал на телефон книгу Пола Экмана «Психология лжи. Обмани меня, если сможешь» и углубился в ее изучение.

Чем дольше Петя ее читал, тем подозрительнее становился. Вскоре даже кошка казалась ему ведущей себя неестественно. Зачем она искоса смотрит на него с дивана, притворяясь, что вылизывает лапу? Ну кошка пускай, а вот остальные! Проверяя, верна ли книга, Петя подошел к Кате и, преградив ей проход, спросил строго:

– Это ты взяла чашу?

Катя молча постучала себя пальцем по лбу. Петя уставился в книгу, потом опять посмотрел на Катю.

– Ага, – пробормотал он. – Избегание ответа! Мимика в области лба! Стоит полубоком. Руки скрещены на груди. Закрытая поза… Ладно-ладно, не сознавайся!

– Это ты не сознавайся! – возмутилась Катя. – Ты ночью в автобусе спал! У тебя алиби нет!

Петя не спорил:

– И верно, нет! Хорошо, допустим, я тоже мог ее взять. Но зачем я ее взял? Мотив, мотив! Ага, я же разбогатеть хочу! А почему я забыл, что ее взял? Охранное раздвоение сознания с целью избежать упреков совести! Всё совпадает!.. Но проверим и остальных! Вика! Ты брала чашу?

Вика швырнула в Петю полотенцем. Петя опять заглянул в книгу:

– Вот оно! Агрессия – лучший способ скрыть информацию. Вопишь, кидаешься предметами – и с тобой никто не связывается… Саша, зачем ты взял чашу?

– Чего? – озадачился Саша.

– Переспрашивание! Уход от ответа на прямой вопрос и попытка дать себе время на размышление! И здесь совпало! Мудрец этот Экман, всё просчитал! – восторжествовал Петя. – Кто там у нас остался? Алёна?

– Алёна! – подтвердила Алёна.

– Что скажешь, Алёна? Сознаваться будем?

– Брала! – выпалила Алёна.

Петю столь быстрое признание не смутило:

– Думаешь меня обхитрить? Что у нас там по таблице? Бравада! Попытка верное утверждение выдать за ложь. И тебя, значит, нельзя исключить!

На всякий случай Петя проверил еще Костю и Риту. Костя убежал в соседнюю комнату и стал, кривляясь, показывать язык, что, по таблице Экмана, соответствовало бурной мимике в области лица, а Рита вскинула юбку и закрыла свою мордочку – типичный жест смущения у лиц с невысоким образовательным уровнем. Однако подозрительнее всего повела себя мама. Она стала требовать от Пети готовиться к ЕГЭ, что означало явную попытку перевести разговор на другую тему.

Петя расхохотался.

– Ладно! – выпалил он, осторожно выглядывая во двор, чтобы проверить, не слышит ли их кто-нибудь чужой. – На самом деле я, конечно, никого из вас не подозреваю! И вообще я, кажется, видел преступника сегодня ночью.

– Что? – спросил папа, наклоняясь вперед. – Кого ты видел?

– Похитителя, – ответил Петя. – Думаю, что это был именно он, хотя, конечно, на сто процентов не уверен. Только пообещай сначала, что не будешь злиться.

– Э-э… – напрягся папа Гаврилов. – А почему я должен злиться?

– Ну так, на всякий случай. Обещаешь?

Папа неохотно пообещал.

– Помнишь, у тебя был старый смартфон, от которого ты отказался, потому что сказал, что писателям смартфоны иметь опасно? Писатели со смартфоном деградируют… В общем, теперь ты точно не сможешь деградировать. Сегодня ночью твой смартфон поломался.

Папа Гаврилов запыхтел.

– Почему? – спросил он.

– Потому что я фотографировал им молнии. У твоего смартфона хорошая камера… ну была…

– А почему ты не фотографировал молнии своим смартфоном? У него плохая камера?

– Ну… тоже ничего… но я боялся, что начнется дождь, – объяснил Петя. – То есть он, собственно, уже начался… Ты обещал не злиться! А то мне в дальнейшем не будет смысла сознаваться в своих проступках! Короче, я подумал, что тебе смартфон не очень нужен, взял его и выскочил снимать молнии. Они били как сумасшедшие, одна за другой! Я обежал музей и остановился у археологического треугольника.

– Где всякие сосуды, кости, жернова? – уточнила Катя.

– Да! Дождь к тому времени уже хлестал. И вот в какой-то момент мне в кадр попала крыша музея. На крыше стоял человек, а в руках у него было что-то вроде косы, которую он держал занесенной над головой… Я понимаю, что это звучит глупо. Я испугался, но все же машинально продолжал снимать. А потом ударила молния, что-то затрещало, меня на секунду ослепило, и смотрю: на крыше уже никого нет… И дождь такой, что дышать невозможно. Рот открываешь – и такое чувство, что пьешь. Я побежал в автобус. Хотел посмотреть снимки, но телефон уже не работал.

– Так давай карту памяти достанем! – предложил папа.

– Бесполезно. У тебя фотографии на внутреннюю память сохранялись. Кто ж так настраивает? Я батарею вытащил, телефон положил сушиться… Может, отлежится еще. А нет – так в починку сдадим, – сказал Петя.

Катя посмотрела на брата очень внимательно.

– А почему, Петечка, ты ничего Матушкину не сказал? Или Ушицыну? – вкрадчиво спросила она.

Петя смутился.

– Ну… – протянул он. – Я не настолько законопослушен. К тому же я видел этого человека всего пару секунд. Нечего пока им говорить. Они у нас телефон отберут и, если фотографий там не найдут, опять меня подозревать станут… Скажут: вокруг музея шастал, и всё такое! Нетушки!

Катя продолжала смотреть на брата. Уж что-что, а смотреть она умела. От ее взгляда даже некоторые учителя в школе начинали нервничать, сбиваться и сердито говорили: «Гаврилова, или закрой глаза, или иди объясняй тему вместо меня!»

– Ну хорошо… – сказал Петя, тревожно косясь на Катю. – Допустим, есть еще причина! Мне интересно раскрыть это дело самому. Из спортивных соображений.

Мама Гаврилова незаметно наступила папе на ногу. Она очень обрадовалась, что Петя наконец-то чего-то активно захотел.

И папа радовался, что Петя так загорелся.

Петя же, между тем, разгорался все сильнее и сильнее.

– Даже сам не знаю, что мне нужно! Какой-то я весь сегодня непонятный! – бормотал он. – О, знаю уже! Мне нужен кто-нибудь глупенький, но верный, кто будет слушать меня с открытым ртом! Доктор Ватсон – вот кто мне нужен! Саша, иди сюда!

Саша осторожно вылез из-за стола и подошел к Пете.

– А что мне делать? – спросил он.

– Ничего! Я буду тебе объяснять! А объясняя, понимать сам! Думаешь, почему учителя в школе такие умные? Они постоянно объясняют, объясняют, а потом однажды удивляются себе: «Надо же – всего-то двадцать лет прошло, и я действительно понял эту тему!»

Петя утащил Сашу в дальнюю комнату и вместе с ним на половине ватмана изобразил схему музея со всеми залами, крышу с дырой, чердак, витрину с чашей. Вокруг дома схематично набросал много разных человечков и напряженно задумался, то стирая что-то ластиком, то, напротив, что-то добавляя. Целых два часа Петю и Сашу было не видно и не слышно.

Папа Гаврилов бродил по квартире. Повсюду были или дети, или морские свинки, или крысиный клан Шварца. Никакой возможности уединиться с компьютером. Он попытался закрыться в дальней комнате, даже замотал ручки дверей колготками, но каждую минуту кто-нибудь входил через вторую дверь и начинал задавать дурацкие вопросы в стиле «Это не ты сломал мой сачок для бабочек?» Или «Рита потеряла где-то правый ботиночек. Ты не брал?»

«Брал! – сознавался папа. – Я всегда похищаю у Риты ботинок! И именно правый! И именно в те минуты, когда ломаю чей-нибудь сачок для бабочек!»

С горя папа Гаврилов закрылся в ванной, но ванная нужна была еще чаще комнаты. Работать на кухне? Но кухня, как известно, центр дома, а холодильник – его сердце. Папа вышел на улицу в поисках места, где поработать, но яркое солнце забивало экран. Тогда папа заполз с ноутбуком под виноград, с которого на клавиатуру сыпались красные разбегающиеся паучки, и стал мечтать, как было бы здорово купить списанный вагон метро, оборудовать его и жить в нем как в доме. Он устроил бы там печку-буржуйку, установил бы стол, а остальное оставил бы без изменений. Он представлял бы себе тысячи тысяч людей, в разные времена ездивших в этом вагоне, и ему казалось бы, что он живет на перекрестке множества человеческих судеб. А какую книгу можно написать, объединенную единым местом действия – вагоном! А какой сценарий для фильма! Ведь в одном вагоне в разные моменты жизни мог оказаться почти каждый житель России. Особенно если это вагон на Кольцевой линии.

Полчасика поработав, папа устал воевать с красными паучками, вернулся домой и обнаружил, что Петя занял кухонный стол, разложив на нем свой ватман. Вокруг же Пети столпились Катя, Алёна и Вика. Петя показывал им нарисованных вокруг музея человечков.

– Значит, так! Вы все, понятное дело, чашу не брали! Это я просто таблицу Экмана проверял и понял, что с ней ещё больше запутаешься. Но скифскую чашу точно взял кто-то из своих! Слишком уж хорошо похититель знал музей. Двор знал, знал, где наша ковырялка валяется! Поэтому похитителя наверняка нужно искать поблизости! Подозреваемый номер один… трам-парам-пам! – Святослав Кузин! Прошу любить и жаловать!

– Ты его плохо нарисовал! Ноги кривые, на жуликоватую обезьянку похож! Так-то он довольно симпатичный! – заметила Катя.

– Я художник! Это мое внутреннее видение, – сказал Петя. – Итак, Кузин! Личность скользкая. Про наш компьютер, в котором он жесткий диск подменил, не упоминаю. Про то, что он телефоны с сомнительной историей скупает, защиту взламывает и перепродает, тоже не упоминаю.

– Так ты подозреваешь Кузина? Думаешь, это он был на крыше с косой? – спросил папа Гаврилов.

– Не знаю. Помнишь, ты говорил, что видел на крыше шелуху от семечек? Ну и вообще он увивался вокруг полицейских, разнюхивал, врал, будто ему на работу надо. Зачем?

– А это кто? – спросила Катя, показывая на вторую фигурку. – Кристина, что ли? И почему Кристина?

– А шарф на газовой трубе, по которому забирались на крышу? Это же шарф Кристины! Я его узнал!

– Думаешь, Кристина такая глупая? Спланировать идеальное преступление и использовать свой шарф? Тогда уж и мы виноваты, раз наша ковырялка на крыше! – заметила Катя.

– Да, – кивнул Петя. – Меня это тоже смущает. С другой стороны, ночь, темень, гроза, дождь. Кристина пытается подняться на крышу. Веревки поблизости нет. Она захлестывает трубу своим шарфом и…

– А мне нравится Кристина! – перебила Катя.

– А шарф?

– Ну и что, что шарф? Пап, садись с нами! Помнишь, что мы с тобой про Кристину говорили и про вечную оппозицию?

Прежде чем сесть, папа Гаврилов внимательно исследовал табуретку. Одно из правил проживания в большой семье гласит, что даже если табуретка кажется незанятой, все равно лучше убедиться, что на ней действительно ничего нет. Ни лужи варенья, ни разлитого чая, ни какой-нибудь котлетки, которой заботливо вздумали покормить кошечку, а кошечка котлетки не увидела. Много раз случалось, что папа садился на черепаху Мафию, или на паука, или на какую-нибудь из мелких игрушек Риты.

– Ну… в общем, мы с Катей как-то пришли к выводу, что Кристина такая сложная, потому что она в вечной оппозиции ко всему происходящему, – сказал папа.

– Ага! – подхватила Катя. – Она во всем пытается быть справедливой, и поэтому ее многие терпеть не могут. Ну хотя бы с машинами. Парковаться негде, и жители нашего переулка конфликтуют с жителями соседних переулков, чтобы те не ставили к нам свои дребеданы. Колеса спускают, кирпичи на капот кладут. А Кристина, когда говорит с жителями нашего переулка, принимает сторону жителей других переулков. А когда спорит со своими знакомыми из других переулков – принимает сторону наших. И поэтому со всеми перессорилась. Хотя у нее у самой машины нет.

– И живет она очень просто. Обстановка спартанская, но очень уютно. Я к ним как-то заходила за зеленкой, когда Саша с дерева упал и ободрался, – вступилась за Кристину мама Аня.

Петя сдался.

– Ладно! – сказал он. – Поехали дальше! Подозреваемый номер три – Адам Тарасюк!

– Что-о?! А он с какой стати?! – воскликнула Вика.

– А чего он утром ученикам звонит: «Почему не в школе? Где ты? Что ты делаешь?», Как будто в восемь утра кто-то может что-то делать. И потом, предмет у него какой? Физкультура! Он бывший гимнаст. Ему ничего не стоит пробраться через дыру в потолке и утащить чашу!

– А улики против него какие? – спросил папа.

– Прямых улик пока нет. Но это и подозрительно. Значит, замел следы! Идем дальше! Подозреваемые номер четыре и пять в моем списке – хозяин гостиницы Бугайло и его водитель. Помните, мы их на нашем дворе встретили накануне похищения? Они отсюда так вышмыгивали, будто полотенца с веревок воровали.

– Карабас-Барабас и Дуремар? – спросила Алёна.

– Да! Точно! А я всё думаю: кого они мне напоминают! – воскликнула Катя.

Вика ловила Вилли, который с воинственным лаем прыгал вокруг черепахи Мафии. Красноухая Мафия, выпущенная Сашей прогуляться, скромно лежала на полу как большая овальная тарелка. Лапы и голова у нее были спрятаны под панцирь. Лишь изредка, пугая пинчера, черепаха приоткрывала неожиданно широкий рот, розовый и беззубый.

Вика поймала пинчера и прижала его к груди:

– Уф!.. А зачем Бугайло и его водителю скифская чаша? У Бугайло огромная гостиница!

– Да. Он богатый. У него перед входом в гостиницу – каменные львы, – Алёна стояла у плиты и, насыпав в ложку сахар, водила ее кругами над конфоркой, делая себе леденец. Саша много раз пытался подражать ей, но у него сахар пригорал к ложке и ложка оказывалась испорченной. Сейчас Саша прыгал рядом с Алёной и, прижимая руки к груди, стонал, что она все делает неправильно.

– А если чашу украла дама в рыжем парике? – спросил папа. – Помните, накануне преступления она сидела в машине у въезда во двор? Потом фотографировалась у электрического щитка? Потом сфотографировала нас в кабинете у Гупта? И с ней еще тип был в рубашке.

– Да-а-а, – протянул Петя. – Дело становится всё запутаннее. А охранник музея? Что ему стоило ночью, когда выключили электричество, раскрутить витрину и стащить чашу? Камеры не работали три часа – времени предостаточно. Ведь мы только с его слов знаем, что во время обхода в пять часов чаша была на месте!.. А еще охранник, по словам Гупта, человек решительный. Воевал в горячих точках, то есть решения может принимать быстро. А дыру в потолке пробил, заметая следы!

– А директор музея? А научный сотрудник, который теперь гардеробщик? – сказала Катя, накручивая на свои пальцы разноцветные резинки так, что получались перстни.

– А они почему?

– Ну мало ли. Директор – потому, что эту чашу нашел его папа! Вроде как чаша папина, и директор почувствовал, что не может с ней расстаться. Вот он и захотел оставить ее у себя. Как память о папе.

– А гардеробщик?

– А всем назло! Я вам тут макеты делаю, пулеметы восстанавливаю, а вы меня в гардеробщики загнали! В общем, тоже мог взять! Хотя он симпатичный!

– Влюбилась! Ха-ха-ха! – закричал Саша и запрыгал, надеясь, что Катя будет за ним гоняться.

Но Катя лишь поморщилась.

Папа Гаврилов неотрывно смотрел на лист ватмана.

– Чаша исчезла из закрытой витрины! При этом витрина не была разбита. Мне кажется, разгадку нужно искать где-то здесь, – напомнил он.

– А у тебя в книгах такого не было? – спросила мама.

– Такого – нет, но вообще-то это известный детективный ход. Преступление-загадка. Убийство, совершенное в запертой комнате. Или незаметное похищение чего-то огромного. Например, из Парижа среди ночи была бы бесследно похищена Эйфелева башня.

– Это невозможно! – заявила Вика.

– Это сложно! – согласился папа. – Но варианты поискать можно. Например, ее подкопали и она провалилась. Или на башню проецируется изображение пустоты. То есть башня есть, но кажется, будто ее нет. Или десять миллионов туристов, договорившись в соцсетях, несколько месяцев растаскивали ее по гайкам, незаметно подменяя детали на пенопластовые. Когда же вся башня стала пенопластовой, ее унесли на вертолете.

– А почему ее тогда ветром не сдуло? – влез Саша.

– Это уже частности. Можно обговорить варианты. Например, суперклей, следы которого сыщики найдут на площади.

– Суперклей не будет держать башню! – заявил Саша.

– Будет! Будет! Будет! – заспорил Костя.

– Не будет!..

У Кости покраснел нос и заалели уши. Он всегда краснел в предчувствии драки, а дракой у него завершался всякий спор, даже самый невинный. Даже на тему, что краснее – клубника или малина.

– Не будет суперклей держать! Люди бы провалились, если бы башня была из пенопласта! – продолжал донимать Костю правдолюбивый брат. – Ты умный в кавычках! А умный в кавычках – это знаешь какой?

Костя набычился и, закрыв глаза, медленно двинулся на брата. Папа подхватил его одной рукой, другой рукой отодвигая Сашу.

– Хватит! – сказал папа. – Он умный в двойных кавычках! А умный в двойных кавычках – это гениальный.

Саша застыл. Открытие, что двойные кавычки могут поменять смысл еще раз, его поразило.

– Мы отвлеклись от чаши. А Эйфелеву башню найдем потом! – напомнил папа.

Мама посмотрела на часы.

– Нет. Чаша подождет, а сейчас – спать. Рите завтра в сад, а кое у кого экзамены! – твердо сказала она.

Перед сном папе позвонил Матушкин. Следователь был невесел. Сказал, что ему устроили нагоняй за нерасторопность. Что уже доложено министру, что уже были отдельные сообщения по телевидению и новость появилась на всех крупных сайтах, а завтра прогремит в газетах. И что утром на совещании его, скорее всего, подчинят старшему следователю прокуратуры и заставят отчитываться о каждом шаге.

– Ах да, – вспомнил Матушкин. – Эксперты из Симферополя нашли на чердаке схему баллистической ракеты. Хорошо, что мне показать догадались. Целых полтетрадки исписано. Это не ваши детишки потеряли?

Папа Гаврилов строго посмотрел на еще не заснувшего Сашу. А тот еще клялся, что у него из карманов ничего не вывалилось!

– Это Саша прикидывал, как можно из нашего газового котла ракету сделать. И что? – спросил папа.

– Да ничего. Я, конечно, не технарь, но ошибочек многовато. Не долетит «рОкета». Поскольку она пишется через «а». А «сИкретная» – через «е», – хмыкнул Матушкин. – Но всё же тетрадочку я утаил. А то представляю себе заголовки: «При осмотре музея найдены схемы секретных военных ракет». Завтра сюда не только крымское начальство примчится.

– А чувство юмора? – спросил папа Гаврилов.

– Чувство юмора у начальства появляется только после окончания рабочего дня, – строго сказал Матушкин и после паузы, нуждаясь хоть в каких-то хороших новостях, спросил: – А у вас там как? Мозговой штурм идет? Прозрений пока нет?

– У нас слишком много прозрений. А когда их слишком много – это все равно что ни одного, – уклончиво ответил папа Гаврилов.

Глава пятая Нота «фасоль»

– Саша вам не мешает? Не бегает, не дерется?

– Нет-нет, что вы! Он ведет себя замечательно. Правда, мы его связали!

Саша в гостях

Следователь Матушкин как в воду глядел. Уже утром одна из популярных газет вышла с заголовком «ГЛАВНАЯ ЗАГАДКА ВЕКА!».

И дальше курсивом:

«Чаша скифов бесследно исчезла из закрытой витрины! Сбылось предсказание древней колдуньи, найденное в набальзамированных руинах пирамиды».

– В каких-каких руинах? Какое такое предсказание? – вопрошал Петя.

Однако такие мелочи, похоже, смущали только его одного. Люди раскупали газету так, что выстроилась очередь. Часам к двенадцати, когда дефицит стал налицо, приобрести газету можно было только в комплекте с подробной картой Крыма и двумя сувенирными магнитами с видом Ласточкиного гнезда и Дома-музея Чехова в Ялте.

Ближе к вечеру, проходя мимо кафе, где над входом для привлечения зрителей висел огромный телевизионный экран, Гавриловы попали на телешоу. Четверо приглашенных гостей доказывали, что скифская чаша сама по себе исчезнуть не могла. Существуют законы физики, и в этих законах черным по белому прописано, что чаши из-под стекол не исчезают. Если хочешь что-то достать и тебе что-то мешает, то надо это что-то разбить – и тогда доставай сколько угодно. При этом ссылались на Ньютона.

А другие четверо объясняли, что это возможно. Один, со светлой бородкой, блеял, что еще египетские жрецы знали трюк с исчезновением, и нет ничего обычнее, чем взять да и исчезнуть. И в наше время таких чудес предостаточно. Например, один фокусник ухитрился сбежать из сейфа, сброшенного с самолета.

Профессор из первой четверки, стуча ладонью по столу, возражал, что фокусник на то и фокусник. В сейфе его, скорее всего, и не было. А то давайте выбросим фокусника без сейфа хотя бы с третьего этажа и посмотрим, что будет.

Нет, возражали ему, мы не знаем всех свойств материи и возможностей потусторонних духов. А ведь потревожена могила! Нарушен покой мертвых! Чашу не только вытащили из земли, но и выставили на всеобщее обозрение! А кто знает, что это вообще была за чаша, для чего служила и почему ее, эту чашу, поспешили похоронить в земле вместе с ее хозяевами?

Тут его прерывали, и в речь ввинчивался третий собеседник:

– Чаша исчезла в страшную грозу! Ищите разгадку в грозе!

Последний дядечка все время кричал «Дайте! Дайте мне тоже сказать! Я же вас не перебивал!». Когда же ему давали сказать, он замолкал, и выяснялось, что он еще не придумал, что ему сказать. Или, может, придумал, но забыл, пока кричал.

– Прямо наш Сашечка! – заявила Алёна.

* * *

На другой день папа Гаврилов встал в пять утра и, открыв входную дверь, потому что было душно, сел писать на кухне. Дети, накануне легшие поздно, просыпаться не спешили, и папа работал целых четыре часа, прежде чем по полу зашлепали шаги. По шагам папа определил, что это Рита. Только у нее пятки производили такие звуки, словно кто-то вбивает в дерево гвозди. Рита подошла к папе и повисла у него на плече, требуя утешения за то, что она проснулась. Папа еще некоторое время ухитрялся печатать свободной рукой, но следом за Ритой явился Костя, и работать стало нереально.

– Манную кашу? – предложил папа.

– С кора-а-абликами! – заныли Рита и Костя.

«Корабликами» они называли высушенные в духовке мелко нарезанные сухарики. Папа сделал манную кашу с корабликами. Пришла сонная Вика и остановилась на пороге кухни.

– Я буду помогать! – сказала она, обрушиваясь в стоявшее у двери старое кресло. – Посуду помою! – Вика подтянула колени к груди. – С собаками погуляю… – Вика закрыла глаза. Ее руки вяло шевелились. Она и во сне продолжала трудиться.

Вскоре пробудилась и остальная часть семейства, и началась обычная утренняя возня. Саша пытался выковырять из зажигалки электрический элемент. Катя мыла чашки под такой мощной струей, что вода улетала к потолку. Это оттого, что она принципиально не вынимала из чашек ложки. Петя ел макароны с соевым соусом.

– Когда у тебя заканчиваются экзамены? – спросил папа.

Петя что-то промычал. До этого он был в прекрасном настроении, но вопрос папы его испортил. И, захватив с собой своего доктора Ватсона, Петя отправился проверять, не высох ли телефон.

– Если не заработает, можно показать его Кузину, – рассуждал Петя, водя над телефоном феном. – И намекнуть ему вскользь, при каких обстоятельствах телефон промок… А дальше смотреть на реакцию! И если вдруг Кузин воспылает к телефону любовью, то это, конечно, потому, чтобы стереть из него снимки. А-а? Ты что-нибудь понял?

– Неаа, – сказал Саша.

– Умница! Настоящий доктор Ватсон! Ладно, проверяем!

Петя вставил батарею и, выдохнув, нажал на включение. Телефон начал загружаться. Петя торопливо подключил его к компьютеру, чтобы успеть выкачать из телефона фотографии. А то бывает, что телефон, на схемах которого остались одна-две капли воды, проработает минуты две, пока его не замкнет окончательно.

Пока Петя скачивал фотографии, Саша отправился на кухню и съел три гренки с яйцом. Потом уселся спиной к солнышку и стал греться. От сытости и тепла Сашу заклинило. Клинило же его всегда по одному сценарию. Он начинал повторять одну и ту же фразу, причем первую попавшуюся. Вот и сейчас он как попугай твердил «Жужужу, жужужу, я сижу и не жужжу!».

– Спасибо, мы уже всё поняли! – сказала Катя, когда Саша повторил это в десятый раз.

Саша, не слушая ее, продолжал делиться своими прозрениями по поводу жужжания.

– Да не трогай ты моего доктора Ватсона! Он поел. Кровь от мозга отлила в желудок, – крикнул из комнаты Петя. – Давай, брат, продолжай! Раз, два, три, четыре, пять! С детства с рифмой я дружу!

Петя опять был в прекрасном настроении. Он сумел извлечь из телефона фотографии и теперь растягивал их на мониторе, пытаясь рассмотреть получше. Папа Гаврилов подошел к нему. Струи дождя были выбелены вспышкой молнии. Между двумя трубами на шпагате сидел человек в кимоно. Его руки были вскинуты вверх, и в них он держал длинный блестящий клинок. Лицо у человека, совершенно мокрое, было торжественным и каким-то неземным. Залитое голубоватым светом, оно походило на лицо вампира. Однако рассмотреть его подробно не представлялось возможным. При приближении оно распадалось на пиксели.

– Да-а, – протянул папа. – И эта фотография лучшая?

– Угу, – подтвердил Петя. – На тех вообще ничего не поймешь. Зато мы теперь точно видим, что это не коса у него, а меч! И одет он… ой, бабушка, где мои таблетки?.. в кимоно! Интересно, откуда на крыше музея в Евпатории взялся ниндзя?

Алёна, подбежав, развернула к себе монитор.

– Какой же это ниндзя? Это не ниндзя, а самурай! Ниндзя обычно в черное одеваются. Черные трусы, черная шапочка, а тут кимоно как у каратиста! – заявила она.

– Да, мы поняли уже, что это самурай, – успокоил ее Петя. – Иди, не мешай!

Пожав плечами, Алёна ушла.

– Ты не удивлен? – спросил Петя у папы.

– Удивлен, конечно, – признал папа. – Прямо для желтой прессы! «Ошибка древней колдуньи. Скифскую чашу стащил самурай!» И что мы будем с этим делать? Матушкину покажем?

– Нет, – сказал Петя. – Вначале я хочу разобраться во всем сам! Хотя самурай на крыше музея – это, конечно, сильно! Брат Ватсон, ау! Если увидишь кого-нибудь с мечом и в такой вот штуке – сразу говори мне!

Саша важно закивал и вернулся на крыльцо. На крыльце прыгал Костя и по памяти перечислял ноты.

– До! Ре! Ми! Фасоль! – кричал он.

– Нет такой ноты – «фасоль»! – оспорил Саша.

– Есть!

– Нету!

– Давай у мамы спросим! Нет, ты не беги! Ты надуешь! Рита, иди спроси у мамы: фасоль есть?

Рита побежала и вернулась с известием, что фасоль есть. Саша был сражен.

Во дворе зашумели голоса. Обвивавший калитку виноград раздвинулся, и просунулись головы Андрея, Серафима и Нины Моховых – лучших гавриловских друзей и их соседей по дому у вокзала.

– Утро! – ворчливо произнес Андрей.

Он редко говорил «Доброе утро», потому что считал, что это выражение лишено смысла. Действительно, для кого-то оно доброе, а для кого-то не очень. Андрей обожал все уточнять. Даже фразу «Бабушка, я тебя люблю!» он обязательно сопровождал рассуждением, что наиболее сильную любовь к родственникам он почему-то испытывает, получая от них подарки.

– Простите! Мы вас не напугали? – спросил Серафим.

– Нет, – сказала Катя.

– Жаль, – огорчился Серафим. – А мы хотели! Но Андрей все испортил. Он должен был рычать из-за ворот, а он почему-то не стал.

– Там полицейский сидит на стуле. Услышит еще, – заметил Андрей.

– Он вас пропустил? – удивился папа Гаврилов.

– Он спросил у нас, куда мы идем. Мы разговорились, и я порекомендовал ему для дочки несколько книжек. Он, оказывается, не знал, что таблицу умножения нужно зубрить начиная с девяти. Потом на восемь, на семь. Тогда учить можно только пятьдесят процентов таблицы. Остальное выучится само, – сказал Андрей.

Моховым открыли калитку. Серафим вошел и по очереди поздоровался с папой, мамой и всеми детьми, включая Риту. Папа Гаврилов любил Серафима. У Серафима было уникальное качество. Насколько его брат Андрей был скептиком, настолько Серафим умел всему радоваться. Причем поводы для радости он находил повсюду. Даже если бы его бросили с камнем на шее в болото, он, наверное, воскликнул бы в полете: «Ой! Какие здесь пиявки и лягушки!»

Моховых угостили чаем и яйцом с хлебом. Яйцо с хлебом делалось так: на раскаленную сковородку клался кусок хлеба с выковырянной серединой. В пустую середину выливалось яйцо. По настроению на нем кетчупом рисовались глаза и рот, а из огурцов выкладывались уши.

– Серафим, тебе сгущенки в чай добавить? – предложил папа Гаврилов.

– Большое! Приятного вам! – отозвался Серафим.

Если его брат Андрей из желания во всем быть точным переделывал «Доброе утро» просто в «Утро», то Серафим по свойственной ему восторженной мечтательности нередко обходился вообще без существительных. Вместо «Приятного аппетита» он говорил «Приятного», а вместо «Большое спасибо» – просто «Большое».

После завтрака Моховы пригласили детей Гавриловых побродить с ними по городу. Они обещали взять с собой и Риту, что порадовало маму, потому что Рита, когда оставалась дома, вечно висла на маме и ничего не разрешала делать. Запасливая Катя попросила у папы денег, чтобы что-нибудь купить по дороге.

Мама проверила, чтобы все дети надели бейсболки и кепки, а Рите еще поменяла шорты, поскольку ночью, как оказалось, на Риту с потолка пролилась таинственная вода. Риту наличие таинственной воды не смущало, но, поняв, что предстоит выход в люди, она уступила.

– Я согласна поменять солты, только буду надевать телез слепанцы! – заявила она.

Мама не стала спорить и поменяла Рите трусы через шлепанцы.

– Хорошо, что сейчас не зима и не надо надевать их через сапоги! – порадовалась она.

Мама наконец выпроводила детей на улицу. Она доверяла Нине Моховой – девушке умной и спокойной. И вообще Моховы были замечательным семейством. Ворчал у них один Андрей, и то ворчал как-то приятно, умиротворяюще, с уважением к собеседнику. Нине же и Серафиму знакомы были высшие восторги.

Однако сегодня, несмотря на присутствие Моховых, прогулка не задалась. Костя потерял сандалию и сказал об этом почему-то только через десять минут.

– А чего ты раньше молчал?! Ты что, не чувствовал, что у тебя нога босая?! – набросилась на него Катя.

– Я сомневался! – сказал Костя.

Пришлось возвращаться и искать. В плотной толпе курортников, шедших к морю по главной улице, найти потерю было непросто. Тем более что Костя не запомнил места, где он начал «сомневаться». Хорошо, что какой-то сердобольный человек нашел сандалию и додумался положить ее на рекламную тумбу.

Рита шла по краю тротуара и зависала перед палатками с сувенирами. Почти из всех подобных палаток, приманивая таких, как она, глупышей, торчали проволочные стеллажи с множеством игрушек. Причем помещались эти игрушки на такой высоте, чтобы ребенку удобно было в них вцепиться и не отпускать до тех пор, пока оглушенная ором мама не потянется за кошельком.

Правда, сейчас мамы с ними не было, и Рите приходилось сдерживать себя. Она прекрасно знала, что ни Петя, ни Катя, ни Вика ничего ей не купят. Внезапно Рита остановилась. Между двумя раздвинутыми палатками помещался небольшой столик, окруженный заборчиком а-ля джунгли. Заборчик был сделан из толстых стеблей бамбука и обвит камышом, плющом и сухой травой. На столе был переносной холодильник.

Рядом стояли молодой человек с бородкой соломенного цвета и девушка. Оба казались Рите знакомыми, и она уставилась на них, округлив глаза. Вслед за Ритой к столику подошли и остальные.

– Привет! – сказала девушка. – Узнаете нас? Мы в музее виделись! Я Маша Гупт! А это Емельян! Угощайтесь, вам бесплатно! Только быстрее выбирайте, а то растает! Холодильник нельзя долго открытым держать!

Глава шестая «Это римляне, сынок!»

Писатель – человек, который высказывает мысли, которые другие только думают. Они еще не материализовались, не обратились в слова. И вот он впервые озвучивает всеобщее сокровенное. Причем это невысказанное бывает как высоким и светлым, так и низким, теневым. Сам писатель едва ли угадывает, какую мысль он выпускает в мир. Он просто приоткрывает дверь в незримое.

Папа Гаврилов

Маша Гупт распахнула холодильник, в котором оказались разноцветные звери с палочками.

– Что это? – спросила Катя.

– Замороженный сок! – объяснил художник-гардеробщик. – Мы его сами делаем и продаем. Мороженое «фруктовый лед» покупали когда-нибудь? Вот у нас то же самое, только без химии!

Все взяли себе по мороженому. Костя выбрал тигра. Он любил все страшное. Катя же, обладавшая характером Екатерины II, взяла робкого вислоухого зайчика. Она была почему-то уверена, что она такая же робкая и милая.

– А как вы эти штуки делаете? – спросила Вика.

– Очень просто. Изготавливаем из скульптурного пластилина фигурку, отливаем с нее форму. Заполняем форму соком, водой, пищевыми красителями и помещаем в морозильную камеру, – сказала Маша Гупт. – Только папе моему ни слова! Если он узнает, что его дочь торгует мороженым, то сбросится с дивана и разобьет себе очки.

Саша воспользовался тем, что Маша Гупт не закрыла холодильник, и, заглянув в него, увидел там статую Геракла, тоже отлитую из замороженного сока.

– А можно мне его вместо медведя? – спросил он.

– Нельзя, – сказал Емельян. – Геракл дорогой. С ним возни в пять раз больше.

– Я свой зуб дам! А зуб – это все равно, что деньги. Его у зубной феи выменять можно! – авторитетно сказал Саша.

Не так давно он расшатал себе молочный зуб. Получил от зубной феи сто рублей одной бумажкой. Раньше зубная фея расплачивалась с ним мелочью. Саша стал жадничать. Стал считать, сколько зубов он у себя вырвет и сколько денег у него в результате всех этих финансовых махинаций окажется.

«Десять зубов – это сколько? Пятьсот?» – уточнял он у Пети. «Тысяча!» – поправлял Петя. «А сто зубов сколько?» – «Десять тысяч!» У Саши от жадности глаза на лоб лезли. Это были уже громадные деньги. «Вот! Расшатаю себе сто зубов!» – «У тебя столько зубов нет!»

Саша приуныл. Стало ясно, что хочешь не хочешь, а придется искать другой источник дохода. Пока что Саша решил стать дворником, потому что кто-то сказал ему, что дворник может не учиться в школе.

Емельян застоялся. Он то присаживался, то подпрыгивал, то начинал отжиматься.

– Мне надо пробежаться! Еще пять минут – и я начну охоту за клиентами! Буду отлавливать мелких крикливых девочек лет четырех, ставить их с ногами на высокий забор и снимать их, только когда мама купит у меня мороженое! – заявил он.

– Тогда я тоже прогуляюсь! – сказала Маша Гупт. – Нам с Емельяном надо обойти весь город и сфотографироваться у всех памятников держась за ручки.

Алёна чихнула от смеха:

– Зачем?

– Я так загадала на счастье, – сказала Маша. – Кроме того, у нас есть дальняя родственница, которая мечтает посмотреть город. А вы будете следить, чтобы Емельян не кривлялся. Он вечно кривляется на фотографиях. Даже в Сеть нельзя выложить. Все начинают интересоваться, все ли у меня хорошо с головой.

– А почему у вас плохо с головой, когда кривляется он? – удивилась Катя.

Маша смутилась.

– Ну тут… э-э… надо немного знать мою родню, – пробормотала она, а Алёна тотчас утешила ее, что это нормально. Саша тоже вечно кривляется. Наверное, у мужчин это что-то генетическое.

Петю занимал вопрос, куда Емельян денет столик и переносной холодильник и не потащит ли он их с собой, но у Емельяна все было решено заранее. Он постучал в ближайшее окно. Из окна высунулся пожилой мужчина, принял холодильник, потом столик и, закрыв окно, скрылся.

Вскоре они вышли на центральную улицу и остановились в тени, ожидая, пока подойдет трофейный трамвай. Этот трамвай был вывезен из бывшей Австрии после войны. Двигался он уже еле-еле, его постоянно чинили, но одновременно любили, потому что больше нигде в мире не было такого старого трамвая. У него и рельсы были особые, узенькие. Маше очень хотелось сфотографироваться возле него, и она заранее настраивала Емельяна, чтобы он не корчил рожи.

– Ладно, не буду! – смиренно пообещал Емельян.

Маша зорко посмотрела на него. Она хорошо знала, с кем имеет дело.

Они продолжали гулять и фотографироваться. Пете нравилось говорить с Емельяном. Петя расспрашивал его об оружии, которое хранится в музее. Емельян знал много и рассказывал интересно. Он во всем разбирался: от первобытных топоров до мушкетов, кремневых ружей и пулеметов. Оказалось, что и в музей он изначально пришел, чтобы спокойно возиться со старым оружием, да еще и в рабочее время.

– Крым в этом отношении уникальное место. И скифы тут воевали, и греки, и генуэзцы, и монголы, и турки, и Суворов, и англичане, и французы, и немцы. И все не голыми руками бились. Так что если бы земля Крыма сразу отдала все оружие, что в ней до сих пор припрятано, здесь выросла бы гора этажа до пятого.

И Емельян с восхищением задрал голову, точно в самом деле созерцал эту гору.

– Ну и в музее кое-что имеется. Почти каждый месяц что-нибудь новенькое приносят. Но видели бы вы, как до моего прихода все хранилось! Затвор открываешь – ржавчина пластами отваливается. Хотя, конечно, снаружи твой папа все исправно красил! Даже внутрь ствола кисточкой залезал! – сказал он Маше, чтобы ей было приятно.

Петя замялся. Ему очень хотелось задать один вопрос.

– А японское оружие в музее есть какое-нибудь? – спросил он вскользь.

– Навряд ли, – сказал Емельян. – Сюда японцы не доходили.

– На самом деле он хочет спросить, не видели ли вы мужчину с мечом и в кимоно. В ночь, когда чашу стащили, он что-то делал на крыше музея! – выпалила Алёна.

Петя предостерегающе взглянул на сестру, но было уже поздно. Емельян расхохотался:

– Мужик с мечом на крыше музея? И что он там делал?

– Не знаю. Сидел между трубами, вскинув меч. А вокруг били молнии, – сказал Петя, радуясь, что Алёна не проболталась Емельяну хотя бы про фотографию.

Емельян задумался:

– С холодным оружием у нас бедновато. Есть скифские акинаки, парочка драгунских палашей, буденновская шашка, несколько турецких ятаганов плохой сохранности и кое-что по мелочи. И вообще из музея совсем не скифскую чашу надо было брать! У нас немецкий миномет, например, в отличном состоянии! Думаю, из него ни разу не стреляли. Под Севастополем в заваленном блиндаже нашли.

И Емельян вздохнул так мечтательно, словно сам с трудом сдерживался, чтобы не утащить его из музея.

– А про японские мечи вот у кого надо узнавать! – сказала Маша, кивая на ограду городского парка. На ограде, привязанная к пикам, висела длинная перетяжка:

ЛИЦА ЭПОХ. ФЕСТИВАЛЬ РЕКОНСТРУКТОРОВ В ЕВПАТОРИИ.

За оградой парка прямо на газоне было разбито десятка четыре палаток. Отдельно французы, отдельно русская армия, отдельно турки. Палатки римлян, сшитые из кожи и прикрепленные веревками к деревянным кольям, охранялись. На жаре топтались двое молодых полицейских, у одного из которых сильно торчали уши. Петя и Емельян попытались подойти, но полицейские преградили им дорогу:

– Нельзя!

– Почему?

– Римляне просили никого сюда не пускать. У них вчера из палатки телефон украли.

– А где сами римляне? – спросил Петя.

Полицейские показали. Римляне обнаружились у глухой стены павильона с электрическими машинками. На двух столбах висел здоровенный мешок с песком. Человек восемь римлян, одетых в доспехи, по команде бросали в него копья-пилумы. И хотя расстояние было не больше десяти метров, ни один пилум в цель не попал. Все или не долетали, или перекручивались в воздухе и плашмя стукались в кирпичную стену. У Пети создалось впечатление, что, если хочешь уцелеть, надо стоять как можно ближе к мишени, желательно даже напротив нее. Римский центурион – роскошный красавец в алом плаще и блестящем нагруднике – хватался за голову.

– Что вы делаете?! Ну что?! На тренировки потому что надо ходить, а не на море бегать! – стонал он.

Римляне огрызались, ставя центуриону на вид какую-то рабыню из Одессы, которую тот якобы захватил в плен и которая не умеет даже варить картошку.

За тем, как римляне метают копья, наблюдало немало зрителей, откровенно издевавшихся над бедными завоевателями. После очередного нелепого промаха из толпы зрителей выдвинулся мощный человек маленького роста. Он взял у одного из римлян копье, взвесил его в руке, перехватил поближе к шару и метнул. Копье пронеслось и вонзилось в мешок с песком. Причем вонзилось так, что тяжелый мешок качнулся и стало ясно: римское копье в умелых руках действительно было грозным оружием.

Мужчина же, метнувший копье, повел себя странно. Сразу после броска он скрылся в толпе и стал пробираться к выходу, прокладывая себе дорогу локтями. Когда центурион, с трудом высвободивший застрявшее копье, вернулся, его уже не было.

– Ой! Это же был наш физкультурник! – вдруг сказал Петя.

– Какой физкультурник?

– Адам Тарасюк. Я не знал, что он копья метать умеет! Я думал, он только на одной руке подтягивается.

– Точно он? – удивилась Катя.

– Да, – подтвердил Петя. – Я на него достаточно в школе насмотрелся. У него каждый урок физкультуры – это последний бой.

После этого удачного броска центурион не отважился продолжать тренировку в метании. Он выстроил свой сильно поредевший отряд, и римляне стали ходить и, образуя черепаху, закрываться щитами от воображаемых стрел.

Емельян с Машей вскоре ушли, а Гавриловы и Моховы перекочевали в глубь парка, где на другой площадке развеселый молодой человек устраивал детские бои. Дети рубились на безопасных мечах, покрытых утеплителем и упакованных в брезент. Правил было только два: по голове не бить и если по тебе попали – выходить. И, конечно, оба эти правила нарушались.

Саша с Костей немедленно ринулись в бой, а за ними и Алёна с Ритой. Причем Алёна проявила немалое рвение и несколько раз становилась победительницей в рубке один на один. Вика и Нина Мохова ждали у забора. Изредка из окутанной пылью толпы возникали то Саша, то Костя – красные, распаренные, шатающиеся.

– Пи-и-и-и-ить! – стонали они и жадно припадали к двухлитровой бутылке. Потом снова кидались в рубку.

– Меня убила Красная Кепка! Тебя убил Ковбой! – кричали они.

Еще там была девочка в шапочке с ушками, и ее явно недооценивали, потому что она была маленькая-маленькая. Она подскакивала, наклонялась и, проскальзывая под мечом противника, била по ногам. Сама же эта девочка всегда оставалась неуязвимой. Прозвище у нее было Кровожадная Тоня.

Лишь два часа спустя дети вернулись домой. Костя, Саша и Алена только и говорили что о рубке, Кровожадной Тоне, Красной Кепке и Ковбое.

Петя же всю дорогу качал головой и думал о чем-то своем.

– А все-таки меня очень занимает один вопрос! Где мой физкультурник Тарасюк так научился метать копья? И почему он так не хотел, чтобы его кто-нибудь узнал? – сказал он.

Глава седьмая Железный человек

У меня новая теория – что таланта нет, а есть любовь к чему-либо. Если у меня есть неисчерпаемая любовь, то даже при отсутствии способностей к чему-либо я стану первым хотя бы по причине усердия. Просто же талант без трудолюбия и упорства – это просто самодразнилка. Лучше и вовсе его не иметь.

Папа Гаврилов

Петя думал весь вечер и большую часть ночи. Сидел у своего ватмана, на котором была изображена схема музея, и одну за другой подрисовывал все новые и новые детали. Людей, предметы, машины, дополнительные помещения, соединял людей и комнаты стрелками, ставил возле них знаки вопроса. Зачеркивал, закрашивал мазилкой, подклеивал дополнительные бумажки, которые открывались как окошки.

Саша как истинный Ватсон сидел возле Пети и, не пытаясь угнаться за ним мыслью, раскрашивал на крыше музея человечка с мечом. Наконец Саша устал, опустил на ватман голову и уснул. Петя поднял брата и переложил его на кровать. Потом посмотрел на то место ватмана, которое Саша закрывал ухом, и опять увидел все того же человечка с мечом. При этом выяснилось, что от усердия Саша пририсовал ему еще и копье. А у копья был такой же шар, как у римского пилума, вонзившегося в мешок с песком.

Петя долго смотрел на пилум, у которого Саша изобразил целых три зазубрины. Потом лег рядом с Сашей и уснул. И всю оставшуюся ночь ему снились ниндзя, которые пробираются в холодильник и едят там огурчики из банки, а когда за ними гоняешься, они бросаются пилумами и эти пилумы вонзаются в стены…

Утром Петя проснулся часов в двенадцать и, глядя в потолок, долго вспоминал: нужно ему сегодня идти в школу или не нужно. Потом вспомнил, что сегодня консультация по обществознанию, встал и побрел на кухню. Там уже шла обычная не утренняя даже, а дневная жизнь. Костя просил у Вики: «Дай мне чашку, которую помыла не ты!»

У Кости было трепетное отношение к чистоте. Он требовал по сорок раз перемывать чашки и тарелки, хотел, чтобы ему мыли бананы и мандарины, и это при том, что сам он засовывал себе в рот железную мелочь, а руки мыл просто пронося их под струей воды.

Алёна, рыдая, жаловалась, что у нее пропал телефон.

– Я положила его вчера на стол, а малыши его куда-то украли! Они будут на нем играть!

– Не говори «украли»! Говори «забрали», – поправлял папа Гаврилов.

– Вот я и говорю: они не помнят, куда украли…

Когда Петя появился на кухне, Катя насмешливо уставилась на него, точно спрашивая: «А ты что тут делаешь? Ты что, не пошел на консультацию?» Петя сделал строгие глаза. Не все, что известно сестре, должно быть известно родителям.

Перекусив, Петя сел к окну и стал наблюдать.

Сержанта Елкина во дворе уже не было. Интерес зевак к заднему дворику музея постепенно ослабевал. Они больше не стояли сплошной стеной и не фотографировали всякую появлявшуюся во дворе кошку с такой жадностью, словно она шла сознаваться в преступлении.

Физкультурник Адам Тарасюк жил не на первом этаже, как все, а на втором, на чердаке, который пристроил кто-то из предыдущих хозяев, чтобы сдавать курортникам. Его жилище походило на голубятню. К двери вела хлипкая железная лесенка, едва заметная, так что казалось, будто Тарасюк возникает из отвесной стены, а потом идет по воздуху. Когда к Тарасюку приходили гости, они всегда минут по пять стояли внизу, набираясь смелости, чтобы подняться. Сам же Тарасюк и перил не касался, взлетая наверх как шимпанзе – двумя могучими прыжками с опорой на руки.

Петя смотрел из окна на жилище Тарасюка и прикидывал, что если встать на перила, то можно, подтянувшись, вскарабкаться на крышу. А с конька крыши перескочить на более высокую крышу бокового дома, а оттуда уже без малейшего затруднения перелезть и на крышу музея. Интересно… ну просто очень интересно!

Он опять достал фотографию, сделанную ночью в грозу, и долго смотрел на нее. Лицо в предельном увеличении распадалось на квадратики. Примерно так же выглядят в Сети видеоролики с участием снежных людей и пришельцев из космоса. Никогда ничего конкретного, и всегда в самый важный момент в кадр якобы случайно попадает дерево или батарея у телефона разряжается.

– Ватсон! Иди сюда! – крикнул Петя.

Саша подскочил к нему. Вместе с Сашей подбежала и Рита, которая всегда подходила, когда звали кого-то другого. Зато когда звали ее, Рита всегда издали выясняла зачем, а потом уже принимала решение, подходить или нет.

– Э-э… У тебя физкультуру кто ведет? Не Тарасюк? – спросил Петя и продолжил: – Значит, так. У вас с Костей пластмассовые рапиры есть? Возьмите рапиры и начинайте сражаться на железной лестнице у Тарасюка! Сражайтесь, сражайтесь – и так до самого верха!

– А если он выйдет? – спросил Саша.

– Тогда вы ему покажете рапиры и скажете: «А у нас вот что есть!»

– А он?

– Сложно предсказать… Если поднимусь я и спрошу у него, есть ли у него меч и бегает ли он с ним ночами по крышам, то ему это может показаться подозрительным. К тому же он вечно на всех ЕГЭ дежурит. Ну а вы… ну просто два дурачка с рапирами! Ну как-то так он подумает! И даже не исключено, что захочет похвастаться… Понял? Ну иди зови Костю!

Доктор Ватсон шмыгнул носом, осмысливая задание. Потом взял рапиру, подкрался сзади к Косте и стал тыкать его рапирой. Костя всегда загорался моментально. Единственная его проблема состояла в том, что он не умел играть в войну понарошку. Если Костя хватал рапиру, то уже через три секунды начинал размахивать ею так, словно это был его последний бой и он собирался дорого продать свою жизнь. Хорошо еще, что у рапиры на конце было утолщение, мешающее больно уколоть. Но уж ударить-то ею можно было как следует. Производители рапир явно не учитывали, что те могут оказаться в таких горячих руках, как у Кости.

– Маски! Маски хоть наденьте! – запоздало крикнула мама, потому что хотя к рапирам и прилагались маски, использовались они крайне редко.

Уже в следующую секунду Костя размахивал своей рапирой, собираясь уложить Сашу на месте. Саша отступал, преграждая Косте путь стульями. Потом выскочил на улицу и, пятясь, перебежал к железной лестнице. Костя гнался за ним, размахивая рапирой, и несколько раз больно попал Саше по руке и по ногам. Теперь уже и Саша вышел из себя и тоже старался двинуть Костю побольнее.

– Ах ты так! Ну вот тебе! – заорал он.

– Эй! – крикнул Петя, вслед за ними вышедший во двор. – Эй!

Он опасался, что дело закончится обычной потасовкой между братьями, после которой им минут пятнадцать придется, успокаиваясь, сидеть по разным комнатам: Саша на коленях у папы, Костя на коленях у мамы, потому что иначе они сорвутся с места и опять помчатся вопить, что противник был не прав.

Саша, оттеснивший Костю к стене, что-то вспомнил и начал подниматься по шаткой лестнице. Костя, поднимавшийся за ним, первые несколько ступенек размахивал рапирой, но к середине лестницы ему вдруг стало страшно. Он понял, что стоит на тонких трясущихся прутиках, а под ним пустота. На левую руку надежда была плохая, и он вцепился в перила правой рукой.

Видя, что брат испугался, Саша стал за рукав тащить его наверх. Затащил еще ступенек на пять, но тут Костя испугался еще сильнее, потому что оказался еще выше. Он не мог идти ни вниз, ни вверх, а только сидел и поскуливал. Саша пытался тащить его, но Костя держался правой рукой так, что оторвать ее от прута перил можно было только оторвав пальцы.

– Натяни ему на глаза бейсболку, чтобы он не видел! – крикнул снизу Петя.

Саша натянул Косте на глаза бейсболку. Пока тот, мотая головой, пытался сдернуть ее, чтобы бояться дальше, Саша сумел втащить его на последнюю ступеньку. По счастью, это было почти у самой двери Тарасюка. Затаскивая Костю, Саша навалился на дверь спиной. Дверь внезапно открылась, и Саша с Костей точно в колодец провалились внутрь квартиры Тарасюка.

А потом дверь захлопнулась от сквозняка.

* * *

Десять минут спустя Петя ходил внизу и нервничал. Братья не появлялись. Дверь не открывалась. Вообще никаких изменений. Всё это было странно, очень странно. Братья просто сгинули в чужом доме, куда попали без приглашения.

Папа и мама ничего не знали. Лестница Тарасюка видна была только от окна, да и то если задрать голову и смотреть на полоску неба над виноградом. Иначе мешал забор.

Петя перебирал все варианты подряд. Вариант первый – Тарасюк сейчас жадно поедает Сашу и Костю с кетчупом. Вариант второй – он связал их и спрятал в шкаф. Вариант третий – допрос с пристрастием: «Кто послал вас? С какой целью? Что вам известно о тайном обществе меченосцев в кимоно, ночами прыгающих по крышам?»

Петя уже двести раз пожалел, что послал таких бестолковых шпионов. Наконец, не выдержав, вернулся домой и незаметно подозвал к себе Алёну.

– Иди поднимись и посмотри, где они! – прошептал он.

– Кто «они»?

– Саша и Костя. Притворись, что мама послала тебя их найти.

– А ты почему не можешь?

– Я буду следить снизу, и если… – Петя кашлянул.

– Что «если»?

– Если что – зови меня!

Алена пожала плечами и поднялась по лестнице к Тарасюку. У двери она секунду помялась, пытаясь заглянуть в небольшое стеклышко, но, видимо, ничего не увидела и, толкнув дверь, вошла и исчезла. Прошла минута. Алены не было. Ужасающих воплей не доносилось.

И опять Петя не знал, что все это означает и, главное, что он должен делать. Он бегал туда-сюда, грыз ногти, зачем-то вооружился железной палкой.

Снаружи остановился автомобиль. Во двор богатырским колобком вкатился следователь Матушкин. Он шел к калитке Гавриловых, с интересом поглядывая на вооруженного железкой Петю, когда сверху донесся душераздирающий вопль. Петя и Матушкин разом вскинули головы и, ни слова не говоря, бросились по лесенке вверх.

Увидели длинную с мансардным неправильным потолком комнату. К балкам потолка были прикреплены турник, трапеция и кольца. На гимнастической трапеции головой вниз висел Саша и страшно орал. Рядом с Сашей стоял учитель физкультуры с острой катаной в руках. Когда открылась дверь, Тарасюк оглянулся. В следующую секунду на него кинулся капитан Матушкин, и они оба покатились по полу, снося стулья. Катана зазвенела, отброшенная в сторону.

Богатырская мощь капитана Матушкина была посрамлена тарзаньей силой Тарасюка. Минуту спустя Тарасюк уже восседал на широкой полицейской груди и сверху вниз разглядывал следователя.

– Руки вверх! – прохрипел Матушкин. – Полиция!

Тарасюк недоверчиво посмотрел на него, как бы определяясь, что с ним делать дальше. Яростный взгляд его потух, сменившись на растерянный.

– Я сдаюсь!.. Вовочка, это не ты мячик потерял? – вдруг спросил он.

Теперь потух взгляд и у капитана Матушкина. Чудеса, натуральные чудеса творились в мире!

– Я его не терял… – буркнул он.

Тарасюк не стал дальше выяснять судьбу загадочного мячика. Он вздохнул, ловко откатился назад и помог Матушкину подняться.

– Ну-ка повернись, Вовочка, а то ты запачкался! – сказал он, отряхивая капитану спину.

Отряхиваемый следователь стоял столбиком. Потом поднял с полу валявшуюся катану и посмотрел на трапецию, на которой уже не болтался, а с удовольствием раскачивался Саша.

– А что за вопли были? – спросил капитан.

– Костя Сашу укусил, – объяснила Алёна.

Матушкин мучительно задумался, видно подбирая для этого случая нужную статью. Орудие преступления – зубы, след на пальце пострадавшего тоже имеется, но вот какое это орудие – зубы? Сдавливающее, холодное, дробящее?

– Костя, почему ты его укусил? – спросил Матушкин.

Костя молчал, спрятавшись за Алёну.

– А просто так. Саша на эту штуку залез, а Костя не смог, – объяснила Алёна.

Капитан еще немного подумал:

– А что вы тут вообще делали?

– В шашки играли. А разве шашки Чапаев придумал? – влез Саша.

А дальше, увы, Пете пришлось рассказать обо всем. В том числе и о фотографии. Матушкин заставил принести ноутбук и долго разглядывал снимок.

– Это вы? – спросил он у Тарасюка. – Катана вроде похожа, а вот лицо…

Учитель махнул рукой:

– Да ладно, чего уж… Это я!

– А почему на крыше?

Физкультурник отвернулся.

– Поехали, Вовочка! Дорогой поговорим! – сказал он.

Матушкин и Тарасюк спустились по лестнице. Причем Матушкин шел впереди, а учитель сзади так, что не совсем было понятно, кто кого арестовал.

– Ох уж эти маленькие города! Черт знает, что такое!.. А мячик я и правда не терял! У нас его восьмиклассники заиграли! – ворчал капитан.

Тарасюк угрюмо отмалчивался.

Настал вечер. Петя недовольно разгуливал по кухне, скрестив руки на груди. Он дулся на Сашу, что тот спокойно играл «в Чапаева», вместо того чтобы высунуть в окошко нос и крикнуть, что у них все в порядке. А еще больше Петю сердило, что из-за него арестовали хорошего человека. Ведь не бегай он ночью с телефоном фотографировать дождь, Тарасюка не задержали бы.

– Утешься, ты проявил гражданскую сознательность, – сказала ему Катя.

Мама объясняла Косте, что кусаться плохо. Мальчики не кусаются, кусаются только девочки, потому что… Хотя нет! Хорошие девочки тоже не кусаются! Кусать можно котлеты, а вот людей… Костя слушал, изредка корча несогласные рожицы. Алёна тоже слушала.

– Мам! – вдруг перебила она. – Тут на второй смене Анну Петровну укусила знаешь кто?

– Кто? – спросила мама, ожидая, что это будет собака.

– Ее подруга. Прямо после уроков.

Мама опешила. Анна Петровна была могучая, басом говорящая учительница английского.

– Она тогда маленькая была, – спокойно договорила Алёна. – У подруги зуб сломался и застрял у учительницы в руке.

– Ужасы какие! – сказал папа Гаврилов.

– А зубная фея ей сто рублей дала? – влез Саша.

Внезапно кто-то постучал в калитку.

– Открыто! – крикнул папа.

Вошел капитан Матушкин. На этот раз он был в форме и даже с кобурой, которая вызвала у Саши большой интерес.

– А зачем из кобуры провод торчит? Это от батарейки, чтобы красная точка появлялась? – сразу спросил он.

– Это не от батарейки. Это чтобы пистолет не украли, – объяснил капитан и проверил, застегнута ли кобура, потому что Саша кивнул очень уж понимающе.

– Ну что скифская чаша? Нашли? – спросил папа.

Капитан, чуть помешкав, мотнул головой.

– Чаем угостите? – попросил он.

Мама поставила чайник. Чай капитан пил очень интересно – обмакивал в него сухарики и съедал их. От многочисленности сухариков чай быстро мелел. Гавриловы ожидали, что он скажет. Капитан пил чай и грыз сухарики в совершенной тишине. Слышно было только, как работают его челюсти. Ощутив, что в кухне назревает что-то интересное, Петя прервал свои размышления, вышел из комнаты и остановился у стеночки.

Капитан поблагодарил за чай, а потом достал из папки большую фотографию, выведенную на цветном принтере. Это был всё тот же снимок крыши музея, уже хорошо всем знакомый.

– Кгхм… Вот какое дело! Подумал, вам будет интересно… – сказал Матушкин. – Сегодня полдня снимали показания. Учитель не отрицает, что на фотоснимке именно он. Утверждает, что… кгхм… всегда, когда гремит гром, он надевает кимоно и поднимается на крышу. Там он делает упражнения с мечом. Пытается достичь такого совершенства, чтобы отражать клинком струи дождя и видеть дождь как отдельные капли. Якобы можно так размахивать мечом, что останешься сухим.

– Я бы не назвал его сухим, – сказал Петя, вспоминая снимок.

– Да. Но он объясняет это тем, что пока не достиг совершенства.

– А что за меч? – спросил папа.

– Сувенирная катана. Эксперт ее осмотрел. Холодным оружием не является. Правда, Адам заточил ее так, что волос перерубить можно.

– А молний он не боится?

– Нет. Утверждает, что молнию можно отвести катаной. Якобы какой-то древний мастер уже это делал. Только просит не рассказывать об этом в школе. Понятно, что законом ловить мечом молнии не возбраняется, но когда учитель физкультуры в дождь с мечом бегает по крышам – это всегда настораживает отдел образования.

– Вот почему он вел себя так подозрительно, когда копье метал, – сказал Петя.

Матушкин хмыкнул.

– Тарасюк кого-то видел на крыше? – спросил папа Гаврилов.

– Нет.

– А дыра в крыше уже была? – уточнил Петя.

– Он говорит, что сидел между трубами на шпагате, когда молния ударила совсем близко. Был треск, вспышка. Тарасюк решил, что в него попала молния. Когда он очнулся – довольно скоро, может, несколько секунд спустя, то ветка тополя уже лежала на крыше. Он кое-как сполз вниз и пошел домой. Дыры в крыше не видел, потому что не до того было…

– Вы ему верите? – спросил папа Гаврилов.

Матушкин, помешкав, кивнул:

– Я давно его знаю. Со школы еще. Хороший мужик. И… кгхм… в общем, если бы кто другой мне сказал, что полез на крышу, чтобы мечом отражать молнии, я бы не поверил. А Адам – он запросто может! Да и все остальное говорит в его пользу. И про отключенную сигнализацию он не мог знать, и электричество в городе еще не было выключено. И время съемки гораздо раньше того часа, когда было совершено преступление.

– Вы и это проверили? – удивился Петя.

– Первым делом. Каждый фотофайл, как известно, имеет время создания! – назидательно произнес Матушкин. – Да и чаши в доме нет. Ушицын на всякий случай проверил, пока шел допрос.

Матушкин взял из вазочки горстку сухариков и встал.

– Вот что! – произнес он решительно. – Я ведь зачем приходил? Чтобы попросить вас держать язык за зубами! Тарасюка я отпустил под подписку, ему завтра на экзаменах сидеть наблюдателем… И не говорите ничего в школе! А то как бы у него неприятностей не было!

Глава восьмая «Святочка ругаться будет!»

Петя сходил в школу на ЕГЭ. Сдавали не в его школе, а в соседней, но среди наблюдателей был и физкультурник Тарасюк. Почти постоянно он стоял рядом с Петей, и Петя утверждал, что если у него будет плохой результат, то только из-за Тарасюка, который даже и в туалет ходил за ним следом.

– Но не потому, что ты не готовился? – спросил папа.

– Нет, конечно! Как я, интересно, мог готовиться, когда не было ни единого шанса воспользоваться телефоном?.. Зато теперь я точно знаю, что Тарасюк не преступник!

– Почему?

– Видели бы вы его лицо, когда он рядом стоял! Скорее уж это я чашу украл, страдая от лунатизма, чем Тарасюк. Значит, я взял ложный след.

Пообедав, Петя вернулся к своему ватману и стал смотреть на нарисованный музей. Ему казалось, что его музей более настоящий, чем тот, что находится за стеной. И вообще Пете порой чудилось, что фигурки оживают. Возле каждой фигурки он ставил плюсы, минусы и вопросительные знаки. Это были разного рода наблюдения, свидетельствующие как «за», так и «против».

– Карабас? – бубнил он. – Шесть плюсов, что преступник он! Кристина? Три плюса, что она, два минуса, что нет. Святослав Кузин? Хм… пять плюсов, что он, два вопроса и один минус… А если предположить, что все они одна шайка?

– Слушай, – сказала Катя. – Мало тебе одного Тарасюка? Хочешь, чтобы за тобой еще Кристина, Кузин и Карабас с охранником в туалет ходили?

– Ты меня пугаешь своими фантазиями! – сказал Петя, но было заметно, что он вздрогнул.

Всё же расследования он не прекратил. Саша, постоянно находившийся рядом с Петей, прерывался лишь на то, чтобы покормить своих насекомых. При этом многие насекомые поедали друг друга. Особенно отличались этим богомолы и пауки. «А вот тараканы все же не питомцы. Нельзя одними питомцами кормить других. Но я так люблю тараканов», – говорил Саша, натирая им морковку.

Костя ревновал Сашу к Пете. Раньше Саша был только его. Сашу можно было догонять, хватать, драться с ним, обижаться на него, а тут все это счастье доставалось Пете. Поэтому Косте пришлось переключиться на Риту. В какой-то момент, когда папы и мамы не было дома, Рита забрала у Кости прыгунчик и забыла, куда его спрятала. Костя вышел из себя и погнался за визжащей сестрой, чтобы припечатать ее маминым шлепанцем.

Рита с визгом побежала спасаться к Пете и Саше. Пете некогда было разбираться с Костей. Он взял и посадил его на холодильник.

– Пусть сидит и думает над своим поведением!

– Он упадет, – засомневался Саша.

– Я прослежу! – сказал Петя и велел Косте думать. Костя сидел на холодильнике, стучал по дверце пятками и назло Пете кричал:

– А я не думаю! А я не думаю!

В приоткрытую дверь кто-то заглянул. Просунулись головы Нины, Серафима и Андрея Моховых.

Нина подошла к Петиному ватману и некоторое время смотрела на него.

– Да-а-а, огромная работа! – оценила она. – Не один час на это убит! Не хотите на море сходить?

– Ну пошли! – согласился Петя.

Гавриловы быстро собрались и отправились на пляж. Пришлось брать с собой и Риту и даже Костю спускать с холодильника. «А я так и не подумал!» – победоносно заявил он.

По дороге на море Саша гонялся за Костей, а Андрей довел Серафима до слез, доказывая ему, что Бога нет. Братья Моховы если и спорили, то только по важным поводам, чем отличались от Гавриловых, которые вечно спорили из-за всякой ерунды.

– Чудес нет! Есть только факты! – заявил Андрей.

Пока братья Моховы рассуждали о чудесах и о фактах, Рита размахивала пакетом, который несла в руках. Это был пакет Нины. ЧПОК! Пакет ударился о столб, и звук вышел неожиданно громким. Совсем не таким, как звучат пакеты, в которых одно лишь пляжное полотенце.

– Мой смартфон! – побледнев, воскликнула Нина.

Она отобрала у Риты пакет и с ужасом обнаружила, что у смартфона треснуло стекло. Наискось через весь экран шла большая трещина, а от нее во все стороны разбегались маленькие, так что получалась елочка.

– Ничего! – утешил Нину Петя. – Я знаю человека, который отлично меняет стекла! Кстати, марка у тебя распространенная, так что такие стекла у него, скорее всего, есть в запасе.

– Святослав Кузин? – догадалась Катя. – Ты же называл его великим махинатором?

– Допустим, называл. Потому что он и правда махинатор! – признал Петя. – Но телефоны он хорошо чинит.

Через четверть часа они уже звонили в дверь к Кузину. Слышно было, как звонок в доме раз за разом повторяет мелодию. Открыла бабушка Святослава, маленькая верткая женщина с ядовито-оранжевыми волосами. Каждое утро, даже зимой, она ездила на велосипеде на море купаться. А еще бабушка хорошо готовила блинчики. Вот и сейчас в руке у нее была сковорода.

– Тшш! Проходите, только тихо! – сказала бабушка, поднося палец ко рту. – Ох, как вас много! У Святочки урок!

– Какой урок? Он что, репетитор? – поразился Петя.

– Тшш! Святочка ругаться будет! – умоляюще повторила бабушка.

Держа на ладони искалеченный смартфон, Петя на цыпочках прокрался мимо бабушки и, скользнув в комнату, спрятался за стеллажами. Под ногами у него что-то пискнуло. В коробке, окружив похожую на пластиковую шляпу поилку, сидело с десяток цыплят. Комната была заставлена ящиками с рассадой, завалена процессорными блоками, распотрошенными ноутбуками и мониторами. Рассада и цыплята – это было явно бабушкино царство, а блоки и мониторы – царство Кузина.

Правда, заставлена и завалена была не вся комната. В той ее трети, что примыкала к окну, царил офисный порядок. Там даже обои не отвисали. На фоне увешанной дипломами в рамках стены сидел Святослав Кузин и давал урок по скайпу.

Святослав был в идеально белой рубашке с небрежно оттянутым на сторону галстуком, как это делают уставшие от бизнеса нью-йоркские акулы. Стол, за которым он восседал, не был захламлен компьютерными деталями. Не прыгали на нем и цыплята. На столе лежали лишь айфон и несколько деловых журналов, попадавших в тщательно продуманный кадр.

Петя беззвучно хихикнул. Едва ли тот, кто разговаривал со Святочкой по скайпу, подозревал, что ниже уровня стола та часть тела Святочки, которая не попадала в кадр, в трусах и в шлепанцах, а рядом на стуле стояла миска с семечками.

Кузин, дававший урок, Петю пока не замечал.

– Сложнее всего заработать свой первый миллион долларов. Мы, молодые финансисты, называем его «техническим миллионом». Заработать «технический миллион» непросто. Честным путем часто даже и невозможно, ведь на что-то приходится еще и жить. Дальше вы инвестируете в стратегические проекты, делаете ставку на опережающие технологии – и ваши деньги растут как снежный ком, – ленивым голосом крупного финансиста наставлял Кузин.

В динамике робко пискнул женский голос. Что именно он пискнул, Петя не разобрал, но Кузин, к которому этот писк и был обращен, расслышал и удовлетворенно кивнул:

– Да, разумеется, я могу научить вас и даже первое время руководить вашими инвестициями. Процент я беру небольшой, хотя, конечно, все будет зависеть от оборотов. Сколько вы планируете вкладывать в месяц? Только сразу хочу предупредить: кто мало вкладывает – тот мало и получает…

Петю что-то толкнуло сзади под колени, и он лбом врезался в стеллаж, столкнув с него папку с какими-то бумагами. Это Рита не устояла на темной кухне. Ей захотелось посмотреть, что Кузин делает в компьютере и с кем он разговаривает. Рита вбежала в комнату, обогнула стол и, оказавшись в кадре, радостно сказала кому-то: «Пивет! Ку-ку!»

И тут же, показывая на голые ноги Кузина, радостно закричала:

– Ноги! Ноги! Тусики!

Ее ужасно смешила рубашка с галстуком при отсутствии брюк.

Продолжая мило улыбаться в камеру, Кузин замахал руками бабушке, требуя убрать ребенка. Петя понимал страдания финансового магната. С большим удовольствием он выставил бы Риту лично, а еще лучше – кувырком и через окошко, но для этого ему пришлось бы встать, а тогда веб-камера захватила бы его спортивные трусы и колени, покрытые шелухой семечек.

Бабушка медлила. У нее подгорали блинчики.

– Прошу прощения! – с достоинством произнес Кузин. – Клиенты пришли с ребенком! Будьте любезны, господа, подождите в приемной! У меня важный разговор с инвестором… Галина Витальевна, принесите, пожалуйста, клиентам кофе!

Уловив в голосе Святочки истеричные нотки, бабушка всполошилась. Схватив Риту за рукав, она потащила ее в «приемную», где на плите маслом стреляли блинчики. В приемной Рита попыталась усесться за стол, ожидая обещанного кофе, однако Галина Витальевна кофе ей наливать не стала, а выставила Риту и всех прочих на улицу:

– Погуляйте в садике! Через полчаса придете! Ох, и влетит же мне!

– А один блин хоть можно? – попросил Саша.

Бабушка дала ему блин и захлопнула дверь у него перед носом.

– Нет! Ну дела! Чтоб я еще раз пришел к ним в гости! – сказал Саша с негодованием, но блин все же съел.

– Гость, а гость! А что у тебя в руках? – вдруг спросил Петя.

Саша перестал жевать. Он никогда не мог ответить на вопрос, что у него в руках, поскольку и сам этого никогда не знал.

– Самолетик! Причем, кстати говоря, он далеко полетит! – сказал Саша.

Однако Петя запустить самолет Саше не дал. Напротив, он отобрал его у брата и, не обращая внимания на протесты, развернул:

– Из какой бумаги ты его сделал? Это те листы, которые я у Кузина с полки уронил?

– Ну да, – подтвердил Саша.

– Ясно! Я так и думал! – воскликнул Петя и удовлетворенно разгладил лист ладонью. На листе было четко и крупно написано: «Схема электропроводки краеведческого музея». И дальше шли уже чертежи, цифры и стрелочки.

– Ну что? Вопросы у аудитории еще имеются? – с торжеством произнес Петя. – Вот вам и ответ! Зачем честному человеку рисовать схему проводки музея? Он стащил чашу, чтобы у него появился «технический миллион»!

– При чем тут миллион? Может, он просто так эту схему нарисовал? Для души? – предположил Саша.

Петя не собирался позволять брату разрушать свою теорию.

Внезапно Костя, стоявший рядом с Петей, дернул его за руку.

– Чего тебе?

Костя не ответил, показывая на что-то. Петя увидел, что со стороны музея, пробиваясь сквозь толпу, к ним проталкивается Святослав Кузин. Он был все в той же белой рубашке с галстуком, и единственное, что на нем добавилось, были длинные, до колен, полосатые шорты. Кулаки у Кузина были сжаты, а лицо преисполнено затаенного гнева.

– Будет свидетелей убирать! – прошептал Петя.

– Куда убирать? – не поняла Катя.

– В гроб!.. Бежим! – И Петя помчался, перебросив Риту через плечо.

За ним, схватив за запястья Костю и одновременно дергая руки вверх, чтобы Костя, отрываясь ногами, делал гигантские шаги, неслись братья Моховы. За братьями Моховыми бежали Вика, Алена и Катя. Замыкавшая группу отступающих Нина на всякий случай держала Сашу за ворот майки.

– Стойте! – летел им вслед душераздирающий вопль финансового магната.

Никто не остановился. Лавируя в толпе, они удирали к морю. Кузин не отставал. Оборачиваясь, Петя видел его белую рубашку, мелькавшую в толпе. Запыхавшийся Кузин то переходил на шаг, то вновь срывался на бег, но прекращать преследование явно не собирался.

«Хватился, что схема проводки пропала!» – сообразил Петя.

– Я устала! У меня в боку колет! – простонала Алёна.

– Беги, если хочешь жить!

Теряя дыхание, они пронеслись мимо магазинчиков с сувенирами, затем мимо палаток с надувными кругами, масками, матрасами, ластами и шляпами. Дальше длинным рядом следовали сборные избушки с прохладительными напитками, сосисками в тесте, шаурмой и гамбургерами. Между избушками и палатками был небольшой зазор. Местные художники установили здесь четыре сетчатых стенда и развешивали на них свои картины для продажи.

Пользуясь тем, что Кузину мешает разглядеть их небольшое закругление улицы, Петя нырнул за стенды с картинами, а оттуда за торговые палатки. За Петей последовали и все прочие. Одна из палаток была не такой широкой, как остальные, так что получилась ниша, в которой можно было спрятаться. Они прижались к ней спинами и стояли, втащив с собой и Алёну, от усталости упавшую на четвереньки.

Один Саша не потерял хладнокровия.

– Я, кстати говоря, босиком! – сообщил он, с некоторым удивлением разглядывая пальцы на ногах.

– Тшш! А шлепки твои где? – спросила Катя.

– Потерял. А кто виноват: они мне велики!

– А бейсболка?

– Тоже потерял. А кто виноват: там сзади штучка такая пластмассовая не застегивалась!

– А ты сам-то когда-нибудь бываешь виноват? – возмутилась Катя.

Выждав с минуту, Петя осторожно выглянул из-за палатки. Белая рубашка Кузина маячила уже где-то у моря. Вела себя рубашка беспокойно. Металась то в одну сторону, то в другую. В тот момент, когда Петя собирался убрать голову, белое пятно рубашки резко остановилось. Дрогнуло, как рыболовный поплавок. Петя сообразил, что это значит. Кузин понял, что его одурачили, и сейчас повернет назад. Причем не будет пробиваться сквозь идущую к морю плотную толпу отдыхающих, а свернет за ряд магазинчиков и киосков, где, конечно, сразу их увидит.

Петя метнулся назад и опять взвалил Риту на плечи.

– Бежим! Только тихо! – крикнул он и перелез через низкий, не выше пояса, заборчик, отделявший от улицы одичавший парк. В глубине парка был двухэтажный особняк с сетчатыми деревянными балконами.

За Петей с воплями, мало соответствующими указанию «только тихо!», в парк перемахнула и вся мелочь. Андрей с Серафимом перегрузили через заборчик Костю. Саша в горячке перепрыгнул забор раз пять туда и обратно, выскочил между палатками на дорогу, но, увидев вблизи Кузина, сиганул назад и догнал братьев и сестер уже у самого особняка, где они пролезали между стеной и обвивавшим дом виноградом.

– Ты нас спалил! – крикнул Петя, цепляя стену носом Риты.

– А кто, кстати говоря, виноват, что меня бросили? – задыхаясь, спросил Саша.

У особняка было множество архитектурных закруглений, выступов, заброшенных крылечек и повисших в воздухе дверей, ведших на отсутствующие ныне веранды. Из-за всего этого разглядеть Кузина, если тот и гнался за ними, было невозможно. И Кате, и Нине, и Серафиму постоянно мерещился за спиной его топот. Они пугливо оглядывались.

– Я ус-та-ла! – с трудом выговорила Алёна. – Я больше бежать не могу!

– А больше и некуда! – кисло сказал Петя.

Дорогу им преграждал кирпичный забор метров трех в высоту. Обойти же особнячок по кругу было невозможно, поскольку узкий проход у глухой стены был завален невероятным количеством хлама: старыми рамами, сгнившими дверями и металлическими каркасами гаражных ворот.

– Какой осел затащил нас сюда? – мрачно спросил Петя и тотчас вспомнил, что этим ослом был он сам.

Вика повернула было назад, но оттуда уже доносились возмущенные голоса. Кто-то из жителей дома увидел их в окно и поднял шум. Кричали сначала из одного окна, потом сразу из всех, потом присоединилась еще и собака, судя по лаю – очень старая и толстая. Собака лаяла, потом дышала, потом опять лаяла. Лай ее был уникален: он сливался в единый, исключительной склочности и визгливости звук.

Вскоре к хору голосов присоединился и голос Кузина. Он пытался протиснуться между стеной и виноградом, но жильцы дома на него кричали, хлопнула рама, а Кузин жалобно взвизгнул – кто-то из окна второго этажа плеснул на него заваркой из чайника.

– Чаем-то зачем?! Руба-а-ашка!

– Он нас не выпустит! Снаружи будет караулить! – сообразил Петя. – Ладно, делать нечего! Лезем через забор! Осторожно! Могут быть ловушки!

– Какие? Иглы дикобраза, смазанные ядом лягушки-древолаза? – со знанием дела спросил Костя.

– Битые стекла, смазанные отравленным солидолом, – сказал Петя и наклонился, стременем подставляя руки. Обезьян Саша наступил в стремя и в одно мгновение оказался на заборе.

– Чего видишь? – спросил Петя.

– Бассейн! За ним розы всякие и длинный дом с балконами, – ответил Саша.

– А люди есть?

– Далеко.

– Так прыгай в бассейн! – просопел Петя, который уже подсаживал на забор Катю.

– Я-то прыгну. А они успеют кран открыть? А то там воды нет, – усомнился Саша и остался на заборе. Только перебежал чуть в сторону. Солидола и гвоздей, по счастью, не было.

Петя подсадил Вику, Нину, Алёну, Серафима и наконец Андрея, толкая его снизу, потому что с ним было больше всего возни. Андрей не умел подтягиваться и, болтаясь как сосиска, дрыгал ногами, пачкая Пете футболку. Правда, и Вика с Ниной не умели подтягиваться, но они хотя бы не лягались.

Последними Петя подсадил Риту и Костю. Костю приходилось придерживать. Плохо работающая левая рука мешала ему цепляться. Наконец Петя взлетел на забор и сам. Свесил на другую сторону ноги и огляделся. Под ними росла колючая ежевика. За ежевикой стояли круглые коротенькие фонарики ночной подсветки. Дальше был выложенный кафелем бассейн, глубокий с одной стороны и мелкий с другой. На одной его стене кафель отсутствовал, а из стенок торчали провода в толстой оплетке.

За бассейном был парк. Молодые, толком не выросшие деревья были посажены группами по два-три, а между ними располагались качели, теннисный стол и необычный мангал в форме паровоза, сделанный из пустого газового баллона. Должно быть, когда его разжигали, дым валил прямо через трубу.

– Прыгаем? – предложил Серафим.

– Куда? – ворчливо отозвался Андрей. – В ежевику? Она хуже колючей проволоки!

– Тогда в бассейн!

– В бассейн – ноги сломаем.

Петя продолжал осматриваться. Во всю длину участка протянулась трехэтажная гостиница в форме буквы «П». На короткой перекладине находились главный вход и ресторан. Петю заинтересовали пожарные лестницы, которыми завершалось каждое крыло гостиницы. Лестницы зигзагом шли от этажа к этажу.

Между одной из пожарных лестниц и забором была перекинута деревянная доска – секретный мост, невидный снизу, а видный только с забора. Кто-то из отдыхающих, а может, из сотрудников гостиницы перекинул доску, чтобы, не обходя квартал, напрямую со второго этажа бегать в магазинчики курортной зоны.

– Пошли туда! – принял решение Петя и, балансируя на заборе, добрался до доски. Забор был не таким уж узким – шириной в два кирпича. За Петей кузнечиком скакал Саша. За Сашей со всеми предосторожностями передвигались девочки, Костя и братья Моховы. Алёна вела за руку Риту. Рита тревожно косилась на ежевику и поминутно уточняла у Алёны:

– А мне не стьясно?

– Ты ничего не боишься! – говорила Алёна.

Узнав, что она ничего не боится, Рита делала несколько шагов. Потом ее опять начинали терзать смутные сомнения.

– А я не упаду?

– Ты героическая девочка! – успокаивала ее Алёна. И Рита двигалась дальше.

Петя перебрался на доску и убедился, что она достаточно крепкая. Три больших шага – и вот он уже стоит на лестнице, протягивая руку остальным. Дверь, ведущая с пожарной лестницы на второй этаж, была открыта. Видны были длинная ковровая дорожка, двери номеров и фотографии с видами города, украшавшие стены между номерами.

На электрической подставке помещалась пластиковая бутыль с питьевой водой, изредка призывно булькавшая и подсвеченная снизу диодными лампочками так, что вода казалась то желтой, то зеленой, то красной.

– Я пить хочу! Я умираю! – закричал Саша и рванулся к бутыли, вырывая из пирамиды стаканчик.

– Я тозе пить хочу! – заголосила героическая девочка Рита, которая еще секунду назад пить не хотела.

– И я! Я тоже умираю! – завопил Костя, налетая на Сашу и устраивая куча-мала.

Из крайнего номера сердито крикнули, что люди вообще-то спят.

– Как же они спят, когда они орут? – удивился Саша. К счастью, удивился тихо, потому что люди, считающие, что они спят, когда они уже давно не спят, обычно бывают опасны.

Петя подошел к братьям и взял их за шкирку.

– А теперь самая приятная новость! Пока мы были на заборе, я помалкивал, чтобы вы, потеряв от ужаса сознание, не свалились в бассейн! Мы в гостинице у Карабаса-Барабаса! – сообщил он.

Глава девятая Чучело куницы

Я мечтаю стать тетенькой с огромным бюстом, трубным голосом и крашеными в ядовитый цвет волосами. Тогда меня будут бояться все учителя в школе. Они будут спрашивать:

– Почему ваш сын так плохо пишет?

И я буду громоподобно рычать:

– И ПОЧЕМУ ЖЕ МОЙ СЫН ТАК ПЛОХО ПИШЕТ? МОЖЕТ, КТО-ТО ЕГО НЕ НАУЧИЛ?

И учителя будут дрожать и прятаться.

(с) Мама Гаврилова

– И как будем выбираться? По пожарной лестнице? – спросила Катя.

– Я прикидывал такой вариант. Внизу решетка и замок. Не будь этого замка, никто бы через главный вход не ходил, все бы здесь по-тихому шастали, – ответил Петя.

– А если спрыгнуть?

– Спрыгнуть-то можно, – авторитетно согласился Петя. – Но прыгать придется с перил второго этажа. Мелочь не спрыгнет. А если по решетке ее спускать, такой визг поднимет, что охранник примчится.

В электрической подставке что-то забурлило, и большой пузырь воздуха, лопнув, заставил полупустую бутыль покачнуться. Случилось это так неожиданно, что Костя подпрыгнул от ужаса и врезался спиной в ближайшую дверь. На двери серебристыми буквами было написано «Гор: ичная». Буква «н» отвалилась, и на ее месте были дырочки от шурупов. Дверь, оказавшаяся не запертой, распахнулась.

Схватив Костю за руку, Катя приготовилась бежать, однако, бросив взгляд в комнату, убедилась, что она пуста. И вообще, это была очень странная «Гор: ичная». Ни гладильной доски с утюгом, ни пылесоса, ни полотенец, ни стопок сменного белья – ничего такого, что обычно бывает в таких помещениях.

В этой комнате стоял узкий диван, небрежно накрытый пледом. На стене висели подводное ружье, ласты и маска. На столе валялись высосанные клешни и взломанные панцири вареных крабов. Между крабами на газете лежал нож устрашающего вида. Рукоять ножа представляла собой кастет с четырьмя отверстиями под пальцы.

– Да-а-а, хорошенькие у Карабаса горничные! Боюсь спросить, какие у него уборщицы! – Петя хотел поскорее закрыть дверь, но его внимание привлек примыкавший к дивану шкаф. Рука Пети, протянутая к ручке двери, застыла. – Идите сюда, – прошептал он, на цыпочках прокрадываясь в комнату.

– Что ты делаешь? Уходи оттуда! – зашипела Катя.

– Мы на секунду! Смотри, что здесь!

Опасаясь входить, Катя все же просунула голову в комнату. В шкафу было только три полки. На первой лежали папки с образцами, какие используют татуировщики, предлагающие на набережной свое искусство. На других полках стояли чучела. Выглядели они не блестяще, и запах от них шел неприятный. Ощущалось, что чучельник только еще обучается. Лишь одно чучело было выполнено не просто с большим искусством, но прямо с прорывом в гениальность, как сказал бы папа Гаврилов.

Это было чучело коротконогого хищного зверя, припавшего к земле и повернувшего голову. Казалось, зверь, внезапно застигнутый в момент удачной охоты, выясняет, что ему делать дальше: бросать добычу или защищать ее? В зубах у хищника был мертвый голубь.

– Поняла, что это? – шепотом спросил Петя.

– Экспонат номер не-помню-какой. Чучело куницы с горлицей в зубах, – осипшим голосом отозвалась Катя.

Под окнами послышался звук мотора. Петя осторожно выглянул из-за занавески. У гостиницы остановился черный джип с тонированными стеклами. Петя ожидал, что из него появится Карабас, однако из джипа вышел лишь высушенный водитель с татуированными руками, на которых были видны все вены. Воровато оглядевшись и точно опасаясь кого-то встретить, водитель поспешно проследовал к пожарному входу. Сунул руку в карман, что-то достал.

«Ключ от решетки пожарной лестницы! Мы в его комнате!» – сообразил Петя, мгновенно состыковав синие руки Дуремара и каталоги с татуировками.

Опасаясь, что их застигнут в чужой комнате, Петя хотел выскочить в коридор, но раньше чем он это сделал, кто-то положил руку Дуремару на плечо. Водитель, уже открывший решетку, оглянулся. За его спиной стоял пожилой мужчина с седыми висками. Он возник так бесшумно, словно вынырнул из-под земли.

– Когда отдашь? – спросил он с укором.

– Завтра! Еще не сделал! – поспешно ответил Дуремар.

Мужчина с седыми висками недовольно цокнул языком.

– Второй день говоришь «завтра»! По телефону звоню – трубку не снимаешь! Почему не снимаешь?

Дуремар поспешил спрятаться от него за решеткой. Мужчина, мешая ему закрыть ее, положил на решетку руку.

– Завтра все отдам! Завтра! И не приходите сюда! Не надо, чтобы нас видели вместе! – жалобно крикнул Дуремар.

Мужчина с седыми висками недоверчиво качнул головой.

– Обещал – так делай! Не то плохо будет! – с угрозой произнес он и исчез за углом гостиницы так же внезапно, как и возник.

Петя выскочил в коридор. Прикрыл за собой дверь и, схватив Риту, побежал по ковровой дорожке. За ним спешили остальные. Саша воровато придерживал рукой что-то спрятанное под майкой. Последним на цыпочках крался Костя. Он не сообразил, что в длинном коридоре, где тебя далеко видно, нужно не красться, а нестись со всех ног, стараясь при этом не топать.

Костя был так занят тем, что крался, что даже не особенно удивился, когда его окликнули. Шагах в десяти от него стоял Дуремар и искал в кармане ключи от открытой двери.

– Прячешься? – поинтересовался он дружелюбно.

– Убегаю! – серьезно объяснил Костя.

– От кого?

– От дядьки, который чашку какую-то украл! – объяснил Костя.

– Что-что украл? – повторил Дуремар, тревожно оглядываясь, не слышит ли их кто.

Ответить во второй раз Костя не успел. Чьи-то руки подхватили его под локти, и перед ним замаячили страшные глаза Пети:

– Ты что, совсем глупый?! Бежим!!!

По лестнице они неслись так, что казалось, ступени сейчас задымятся. Рита издавала свои коронные короткие взвизги, от которых сами собой загорались и погасали лампы. Лишь в ресторане юные Гавриловы немного замедлились и перешли на шаг, понимая, что здесь Дуремар их ловить не станет. Зеленый от злости Петя волок за руку Костю. Саша застенчиво таскал с пустых столов зубочистки и, опуская их в карманы, непонятно кому объяснял: «Это же общие!» Серафим всем говорил «Здрасьте!», кланялся и вежливо улыбался. Андрей, напротив, вышагивал как Наполеон. Руки у него были скрещены на груди, а голова откинута назад.

– Не привлекай к себе внимания! Веди себя как я! – шипел он Серафиму.

Администратор сидел за стойкой и что-то писал. Рядом беседовали два официанта – один пухлый, с физиономией оперного баса, а другой тоненький. Увидев их, Серафим опять зачем-то сказал «Здрасьте!», а Костя вновь начал красться, высоко вскидывая колени. К счастью, официанты не обратили на них никакого внимания.

Незамеченные, Гавриловы и Моховы вышли во двор и гуськом двинулись к открытым воротам.

– Не оглядывайтесь! Он смотрит из окна! – глядя в сторону, одними губами прошептал Петя.

Лучше бы он промолчал, потому что и Рита, и Костя, и даже Саша немедленно задрали головы и стали смотреть на окна. При этом Рита, чтобы никто не догадался, куда она смотрит, закрыла глаза ладонями и глядела в щелочки между пальцами.

– Перестань смотреть, мелкий! Иди давай! – прошипела Алёна, дергая Сашу за руку. Из карманов у Саши посыпались зубочистки и какие-то пакетики, которые оказались влажными салфетками с эмблемой гостиницы.

– Ты и салфетки стащил?!

– А что, с грязными руками надо ходить? – заявил Саша и, вырываясь у Алёны, упустил то, что было спрятано у него под майкой. На выложенную плиткой дорожку выскользнуло чучело куницы.

– Зачем ты это взял?! – воскликнул Петя.

– Он украл, а я похитил обратно! – возмутился Саша.

Окно наверху распахнулось настежь. Дуремар с перекошенным лицом смотрел, как Саша торопливо засовывает чучело под майку.

– Уходим! – велел Петя. – Не бежим, а уходим! При всех он не будет нас хватать!

До ворот они добрались с большой торжественностью, но за воротами опять перешли на бег, потому что Серафиму померещился Кузин. Он даже сказал ему «Здрасьте!», но уже когда несся во весь дух. Они летели по проходным дворам, перелезали через ржавые ограды старых санаториев, где в тенистых парках встречались еще скульптурные пионеры с горнами. На большом пустыре, где среди выжаренной солнцем травы торчали одинокие футбольные ворота, они остановились. За ними никто не гнался.

– Кажется, оторвались! – Петя сгрузил в траву Риту. Алёна и Катя тащили за руки и за ноги вопящего Костю. По дороге он расцарапал колено и теперь, глядя на крошечную багровую каплю, с ужасом повторял «Я ранен! Я ранен!».

– Погоди! Не вытирай! – велел ему Саша. – Давай твоей кровью комара напоим! Проверим, с какой скоростью он высасывает! Все равно эта капелька обратно уже не затечет!

Костя перестал ныть и деловито задумался:

– А больно не будет?

– Нет. Кровь мокрая, у нее нет нервных окончаний! – успокоил его Саша. – А если комар не прилетит, мы его сами поймаем и носом ткнем. Он все равно выпьет. У него отрицательное давление в животе.

– А если не будет пить?

– Если не будет пить, то это самец. Они питаются нектаром.

– Прошлый самец у тебя умер, когда ты его нектаром поил! – подковырнул Костя.

– Не нектаром, а сахарной водой… И потом, он не от этого умер. Он умер потому, что размножился и истек срок его годности! – резонно заметил Саша и стал искать комара.

Костя, подавленный энциклопедическими познаниями брата, помогал ему. Вика со стоном сползла на траву.

Растягивая спину, Петя повис на футбольных воротах.

– Дело становится всё запутаннее! Количество подозреваемых явно выше необходимого! Знаете, кто это был? Ну который хотел чего-то от Дуремара? Сторож музея! О котором Гупт говорил, что он в горячих точках воевал. Я в музее его видел! – сказал Петя.

– И чего сторож от него хотел? Что за «завтра»?

– Точно не знаю. Но предположим, что Дуремар обещал сторожу денег, если тот поможет ему украсть чашу. Чашу похитили, а выручкой Дуремар делиться не хочет. Или, возможно, еще не успел продать чашу. А сторож требует свою долю немедленно!

– А как они успели разобрать и собрать стеллаж? – спросила Катя.

Петя поболтал в воздухе ногами:

– Если сторож помогал, то это не вопрос. У сторожа наверняка есть мощный фонарь.

– А Кузин? А схема электропроводки? – озадачилась Катя.

– Никто не думал, что начнется гроза. Да еще такая, что вырубят свет. Возможно, схема была нужна, чтобы отключить камеры и сигнализацию. Кузин же тоже был в шайке.

– А дыра в потолке и в крыше? Охранник мог бы и через дверь вынести чашу.

– Тогда он бы сразу спалился, – оспорил Петя. – Если есть дыра – значит, в музей влезли снаружи. Если в музей влезли – значит, это точно не охранник. Ему крышу пробивать не надо.

Петя спрыгнул с ворот и озабоченно оглядел свои ладони, проверяя, нет ли на них следов ржавчины.

– Ты папе скажешь? Ну про всё про это? – спросила Катя.

– Отцу – да. Возможно, – сказал Петя.

Катя кивнула:

– А капитану Матушкину?

– Пока нет. Надо до конца всё выяснить. Хватит с нас истории с Тарасюком, – заявил Петя.

Алёна позвонила папе и попросила у него забрать их на машине. А то мелкие устали и вообще она хочет есть. Папа спросил, откуда забирать. Алена огляделась. В городе она ориентировалась хорошо, но названий улиц запомнить не могла.

– Тут бутылка такая битая валяется… – начала описывать она.

– Понятно. Еще что-нибудь есть? – спросил папа. Битой бутылки для ориентиров ему было маловато.

– Ты что, города не знаешь?! – возмутилась Алёна. – Ну ладно, тут еще трава такая… И ворота футбольные! А еще…

Тут речь Алёны прервалась, потому что, вращая головой в поиске деталей, она увидела непонятное строение. Оно походило на внушительных размеров ангар, внизу собранный из деревянных щитов, а выше полотняный, с наклоном, чтобы стекал дождь.

Внутри ангара что-то непрерывно грохотало, шипело, скрежетало. Временами стенки начинали сотрясаться. Доносились женские крики и нервный смех. От оживленной улицы к ангару шел узкий длинный рукав прохода – точно щупальце, протянутое, чтобы хватать добычу.

– Погоди! Мы еще перезвоним! Не приезжай пока! – крикнула Алёна и, нажав «отбой», побежала к ангару.

Саша и Костя, тоже привлеченные криками, подбирались к непонятному строению с другой стороны, здраво рассудив, что если сестру сожрут, у них будет запас времени для бегства. Они шли вдоль протянувшихся цепочкой бетонных блоков.

– Это как называется, знаешь? Бродюр! А что такое бродюр? От слова какого? – нравоучительно вопрошал Костя у Саши.

Алёна первая добралась до входа и остановилась, прячась за щитом и на всякий случай втягивая голову в плечи. Над рукавом горели кривые алые буквы «Дворец ужасов».

Глава десятая Дворец ужасов

У втягивающего добычу рукава прохаживались двое молодых людей и раздавали рекламные листовки. Хотя молодые люди и без листовок привлекали взгляд. У одного из них, гиганта, не было головы. Точнее, он держал ее под мышкой и изредка поправлял отваливающийся нос. Другой молодой человек сидел верхом на крошечном карлике с красными глазами. Далеко не сразу зритель осознавал, что карлика на самом деле не существует, а это у молодого человека такие штаны, к которым на уровне колен прикреплена верхняя часть туловища карлика, на плечах у которого болтаются фальшивые ноги.

Увидев Алёну, безголовый радостно устремился к ней и, положив голову на асфальт, воскликнул:

– Привет!

– Привет! – отодвигаясь, испуганно прошептала Алёна.

Поняв, что его не узнали, безголовый нетерпеливо принялся раздирать себе на животе костюм, и оттуда выглянуло еще одно лицо. Видимо, это была добыча, которую людоед проглотил до того, как ему отрубили голову. Проглоченное лицо было Алёне хорошо знакомо. Принадлежало оно их общему приятелю Покровскому, жениху девушки Любы, работавшей в зоомагазине.

– А где твои братья и сестры? Ого, вижу! – сказал Покровский, которого уже окружили Катя, Петя, Рита и все прочие. Саша и Костя уже заглядывали в валявшуюся на асфальте голову, внутри которой оказались провода и пластиковый динамик, как в детской игрушке.

– Это чтобы стоны слышались и веки поднимались… Но они не поднимаются: батарейка села, – объяснил Покровский и неожиданно предложил: – Хотите Дворец ужасов посмотреть? Проходите, только быстро, пока начальства нет и без билетов можно!

– А там не стьясно? – тревожно спросила Рита.

– Не, нормально. В мою смену пока никто не умер! Только когда будете вагончик выбирать, не выбирайте желтый. Запомнили? Все, кроме желтого, – предупредил Покровский.

Косте и Саше, разумеется, сразу захотелось узнать, почему нельзя выбирать желтый, но Покровский, не объясняя, уже торопливо заталкивал их внутрь:

– Давайте! А то нам работать надо!

Первым в рукав отважно шагнул Петя. Навстречу ему дул ветер, нагнетаемый мощным вентилятором. К лицу тянулись шевелящиеся лианы, про которые Покровский крикнул, чтобы на них не повисали – оторвутся. К ноге Пети жалась Рита. За ними крались остальные. Последними шли братья Моховы. Серафим о чем-то грустил, Андрей же сердито бормотал:

– Подумаешь, ужасы! Даже ада на самом деле нет! Это все дешевый балаган!

– Тогда чего ты за мой рукав держишься? Боишься? – спрашивал Серафим.

Молодой человек с карликом на брюках механически считал проходящих:

– Девять… десять… Ужас какой! Целую толпу пропустили! Шеф не поверит, что мы ничего с них не взяли.

– Шеф не узнает, если кто-нибудь ему не накапает. А если накапает, то я скажу шефу, что кое-кто не хочет костюмами меняться… Я тоже хочу на карлике ездить! – сказал Покровский, мрачно поднимая с асфальта отрубленную голову. Батарейка от встряски сработала, и веки у головы тяжело приподнялись.

Напарник Покровского смутился, забормотал, что он и не собирался болтать, и тотчас верный карлик подхватил его и унес от греха подальше.

– Дворец ужасов! Тысяча квадратных метров леденящего страха! Сто ночей в холодном поту! Вы запомните это на всю оставшуюся жизнь! За оставленные вещи администрация ответственности не несет! – заученно восклицал он.

Чем дальше по рукаву протискивался Петя, тем темнее становился проход. Хрипы и стоны доносились со всех сторон, но динамиков не было видно. Еще несколько шагов – и они оказались в шатре. Здесь было уже совсем темно, и лишь синеватая неоновая подсветка указывала направление, в котором надо двигаться. Временами впереди вспыхивал алый свет и душераздирающе начинали вопить женщины.

Вика осторожно высунула голову из-за плеча Пети, сделала слабый и неуверенный шаг. Что-то полыхнуло, и откуда-то сверху свалился скелет, привязанный за ноги к лиане. Его костяные руки легли Вике на плечи. Захрипев, Вика метнулась в сторону, выбежав из неонового коридора. Врезалась в отпружинившую ее стенку ангара, задела что-то рукой – и вдруг ощутила на пальцах липкую влагу. При очередной вспышке света она поняла, что это кровь, бегущая у нее по пальцам.

Вика издала горловой, совершенно нечеловеческий звук и собралась уже хлопнуться в обморок, то тут кто-то с глубоким укором произнес:

– Девушка! Вы маленькая, что ли? Почему по стрелкам не ходите? Вы у меня из рук сок томатный вышибли!

Зажегся фонарик. На стульчике в углу зала сидел печальный старичок-дежурный и смотрел на пакет сока, который только что поднял с пола. На левом колене у старичка лежала открытая книжечка, которую он читал, когда свет от его фонарика не мешал посетителям пугаться. Название у книжечки было пострашнее скелета на лиане – «Мой друг желудок. Духовные практики очищения кишечника».

Салфеткой вытерев с пальцев томатную кровь, Вика вернулась в неоновый коридор. Петя и Рита уже продвинулись вперед метров на десять. Скелетов на них больше не сваливалось, но из старого шкафа, стоявшего у стены, с хохотом выдвинулась ведьма с синим лицом. Шея у нее была обвита змеей.

Рита от неожиданности вскрикнула, но ведьма уже спряталась в шкафу. В следующий раз ведьма выглянула секунд через пять, когда напротив шкафа оказалась Катя. Катя уже не завопила, только вздрогнула и отодвинулась. За Катей на той же площадке оказалась Алёна. Ведьма выскочила и к ней тоже. Алёна ожидала этого и не испугалась. Она стала бегать туда-сюда, заставляя ведьму то появляться, то исчезать. Саша же пошел еще дальше. Он навалился плечом на шкаф, чтобы помешать ему открыться. Ведьма стучалась в двери, но высунуться не могла. Динамик хрюкал, повторяя один и тот же душераздирающий вой.

– Девочка, не ломай фотоэлемент! Мальчик, отойди от шкафа! – Дежурный вскочил со своего стульчика и сердито стоял рядом, слушая, как ведьма бьется в шкафу.

Схватив Сашу за руку, старичок оттащил его в сторону. Выпущенная на волю ведьма вырвалась из шкафа и задергалась на месте, не в силах спрятаться обратно. Дверца, пытаясь закрыться, била ее по спине.

– Что с ней? – спросила Катя.

– Пружина соскочила! Ничего больше не трогайте! Просто ходите по стрелкам! – заворчал дежурный и, сердито косясь на детей, полез в шкаф чинить ведьму.

Юные Гавриловы зашагали по стрелкам, послушно готовясь пугаться. Петя, шедший первым, ожидал, что и следующая страшная фигура сработает на него, однако всё оказалось иначе. Здоровенный паук, шипя, выполз из ниши в полу под ногами у Кости. К удивлению выглянувшего из шкафа дежурного, Костя даже не вздрогнул. Он спокойно стоял и ждал, пока паук перестанет шарить лапками и пружина втянет его обратно.

– Мальчик! Почему ты не испугался? – поразился дежурный.

– Разве это паук? У паука восемь ног, а не шесть! – произнес Костя с глубочайшим презрением.

Тем временем Петя, шедший по неоновой дорожке, нашарил две идущие рядом стены, между которыми оставался узкий проход. Впереди, отмечая конец пути, горела маленькая лампочка, но до этой лампочки никакой подсветки не было. Во мраке угадывались движения, шорохи, слышались звуки, точно по камням ползали змеи.

– Ага! Я понял, в чем тут штука! Лабиринт страхов! Надо все ощупывать! – сказал Петя и, вытянув руки, отважно пошел вперед.

Стены то почти смыкались, то расходились. Приходилось касаться их руками, чтобы определить, куда двигаться дальше. Ты ощупывал стену и понимал, что это вовсе не стена, а что-то мокрое, влажное и шевелящееся.

Катя и Вика куда-то исчезли. Рита прижималась к ноге Пети и дышала часто-часто. К другой ноге брата жался Костя. Он шел с закрытыми глазами, ничего не трогал, и потому ему было не так уж и страшно. Петя, на ногах которого висели живые утяжелители, шагал медленно, как робот. За его спиной пыхтели братья Моховы и коротко взвизгивала Алёна. В этом она даже Риту превзошла. Любой человек, слыша визг Алёны, сразу отскакивал, присаживался на корточки и зажимал уши руками.

– Да ну… ерунда! Однообразно фантазия работает у товарищей, без креатива, – сказал Петя, ощупав в темноте глазницы очередного скелета. – Дальше наверняка будет змея свисать, а после змеи опять или скелет, или мумия… Повторы, господа, повторы! Ну, что я говорил! Мумия в женском платье с пуговицами! Им даже лень было бинтами ее обмотать! Поставили обычный манекен из магазина!

Пальцы Пети заскользили по мумии вверх. Нашарили подбородок, затем щеку, потом полезли в рот. Но тут Петя ощутил, что и мумия пугливо ощупывает его руку и футболку.

– А-а! – заорал Петя нечеловеческим голосом.

– А-а-а! – завопила мумия, и ее зубы с нечеловеческой силой сомкнулись на Петином пальце.

Обезумев от страха, Петя рванулся вперед. На ногах его как гири болтались Костя и Рита. Потом Костя где-то потерялся, Петя же наступил ногой в ведро и дальше бежал уже с ведром, причем торчавшая в ведре швабра больно тыкалась ему в грудь, а грязная вода хлюпала. Прошло не меньше минуты, прежде чем Пете удалось сбросить ведро с ноги и оно улетело в темноту, расплескивая остатки воды.

Чудом добравшись живым до стула дежурного, Петя обнаружил там Катю. Катя преспокойно сидела на корточках рядом со встроенной в пол лампочкой.

– И чего ты Вику напугал? Делать больше нечего? – хмуро поинтересовалась она.

– Я напугал Вику?! Я?!

– Ну да. Ты что, не понял: в темноте вы ощупывали друг друга.

– Так это Вика меня за палец тяпнула?!

– А что ей было делать? Кто-то ее трогает, а потом пальцами в рот лезет!

Петя с облегчением перевел дух и включил на телефоне фонарик, определяя, сильно ли пострадал его палец. Оказалось, он был лишь сдавлен зубами, но не прокушен. Из лабиринта мало-помалу выбирались и прочие Гавриловы и Моховы.

Когда все собрались, стали выяснять, кто самый смелый. Все признали, что решительнее всего вела себя Нина. Она не визжала, в ведра не наступала, а отыскала в лабиринте перепуганного Костю и вывела его за руку. И Сашу тоже спасла. Саша был напуган еще сильнее Кости. После страшного сдвоенного вопля Пети и Вики Саша пришел к выводу, что всех уже сожрали и что не стоит подвергать свою драгоценную жизнь опасности. Спеша любой ценой покинуть лабиринт, Саша стал подлезать под стену и застрял.

– А все-таки самым страшным было ведро! Простенько так, но эффективно! Здорово они придумали – поставить его посреди прохода! – оценил Петя.

– Ведро? Какое еще ведро? Мое ведро?! – воскликнул дежурный и кинулся в лабиринт. Петя же поспешил по неоновой дорожке в противоположную сторону.

В центре павильона была маленькая площадка. На рельсах, светящиеся точно гнилушки, стояли пять вагончиков. Два белых, два красных и желтый. Вагончики были разрисованы размытыми лицами призраков и гробами с откинутыми крышками. Фарами вагончикам служили тыквы с глазами, из которых били лучи света. Все вагончики были двухместными.

– Нам говорили, что в какой-то вагончик садиться нельзя, – вспомнил Петя.

– В какой?

– Кажется, в желтый.

– Как это «нельзя»? Пять вагончиков по два места – это десять. И нас десять. Двоим что, пешком идти?! – возмутилась Катя.

– А если на колени? – предложила Нина.

Однако на коленях соглашалась сидеть одна Рита. Костя считал себя уже большим. Сажать же на колени Сашу желающих не нашлось.

– Кого угодно, только не Сашу! Он меня своей острой попой колоть будет! – отказалась Вика.

– Значит, без пятого вагончика все равно не обойтись! – сказал Петя. – Да не взорвется же он, в конце концов! Что там, динамит?

Услышав слово «динамит», Саша воодушевился, захохотал, завертелся, и все поняли, что от желтого вагончика его уже не оттащить никакими силами. Все погрузились в белые вагончики и в красные, а Саша – в желтый. Запускались вагончики по движению рычага. Дальше ими уже не управляли.

Вагончики тронулись, сами выдерживая нужный интервал. То разгоняясь, то замедляясь, они протискивались по тоннелю, где что-то ухало, скрипело, скрежетало. Вспыхивали в темноте глаза сов, открывались могилы, и оттуда бил потусторонний свет. Показалась корма корабля, обвитая щупальцами спрута. На корме пират одной рукой обнимал сундук с сокровищами, а в другой у него был ржавый тесак. Потом опять пошли могилки, в некоторых медленно вставали из гробов и так же медленно укладывались в них манекены.

– Электромотор и велосипедная цепь! – голосом, презирающим чудеса, сказал Андрей Мохов. – Вагончики замыкают электрическую цепь, крышки гробов отодвигаются, и мертвецы встают.

– Допустим, – признал Серафим. – Тогда почему бы тебе не потрогать вот ту страшную тетеньку за нос?

– Не буду! – отказался Андрей.

– Боишься?

– Просто не хочу. Но я вижу, что это манекен.

– Так потрогай!

– Не желаю!

За оградой кладбища началась земля динозавров. Динозавры, про которых Петя заявил, что они совсем из другой оперы, распахивали пасти, пытаясь украсть пухленькую Риту с колен у Нины. Про замыслы динозавров, конечно, первым узнал тоже Петя. И еще он сказал, что три маленькие девочки тут уже пропали, но это мелочи, потому что динозаврам тоже надо чем-то питаться, а Рита не какая-нибудь там скряга, чтобы пожалеть одну ножку для голодненьких бедненьких динозавриков.

– Я сто, на одной нозке буду домой плыгать? Я зе устану! – встревожилась Рита и бросилась снимать с себя сандалию, потому что они были новые, а если динозавр съест ногу, то, конечно, и сандалию тоже слопает.

Спустя пару минут Гавриловы и Моховы добрались до конечного пункта маршрута. Вагончики остановились, и тут все обнаружили, что их только четыре. Пятый вагончик куда-то исчез, и, конечно, это был желтый вагончик, в котором ехал Саша.

Все стали окликать его, но Саша не отзывался. Лишь ухали совы и зеленовато светились могилы. Петя шагнул было на рельсы, но не успел он пройти и десяти шагов, как навстречу ему, светя бьющими из тыквенных глаз лучами, выкатился желтый вагончик. Петя едва успел отскочить. Вагончик, замедляясь, выкатился на площадку и остановился, защелкнувшись в креплении. Его кресло было пустым, ремень отстегнут.

– Мелкий потерялся! Как бы его током не шарахнуло! А то жалко, родственник все-таки! – озабоченно сказал Петя. Прикинув, что новых вагончиков ему навстречу прокатиться не может, он, спотыкаясь, побежал по рельсам. За ним бежал Серафим и крался борец с чудесами Андрей.

– Его не могли сожрать! Там одни манекены! – бормотал он.

Вокруг всё рычало, шипело, стонало. Потом раздался какой-то новый звук. Андрей вцепился Пете в плечо.

– Ты слышал? – прошептал он.

– Кто-то скулит, – ответил Петя.

– Но раньше же не скулил?

– Раньше не скулил.

По шпалам пробежала дорожка света, и Петя с Андреем увидели череп. Череп покачивался в воздухе на высоте примерно полутора метров от пола, и из его глазниц лился свет. В этом покачивающемся, тихо скулящем и никого нарочно не пугающем черепе, грустно плывущем по узкому проходу, было нечто запредельное. Нечто, разграничивающее настоящий ужас и натянутые театральные кошмары.

– Господи! – прошептал Андрей. – Господи, спаси меня!

Череп медленно приближался к ним. По темному проходу шел всхлипывающий Саша. Правой рукой он прижимал к груди череп с горящими глазницами и черепом освещал себе дорогу. Левая рука Саши была внутри черепа. Он придерживал ею вываливающуюся батарейку. Под мышкой Саша держал ржавый тесак, который Петя раньше видел у пирата.

Выяснилось, что посреди маршрута желтый вагончик взял да и остановился. Саша сидел-сидел, а вагончик никуда не ехал. Тогда Саша отстегнулся, вылез и начал его толкать. Вагончик взял и поехал, а Саша упал и не смог его догнать. Пришлось Саше идти по шпалам. Череп он взял на кладбище, чтобы светить, а тесак захватил на корабле, чтобы отбиваться от монстров.

Петя и Андрей отобрали у Саши тесак и череп и поспешили вернуть их на место. Снаружи доносились крики дежурного, который уже обнаружил пропажу желтого вагончика.

Назад возвращались, включив фонарики на телефонах. При свете фонариков было уже не так страшно. Можно было разглядеть протянутые к монстрам электрические кабели, звуковые динамики на стенах и моторы, приводившие всё в движение. Андрей ободрился и шагал первым, потешаясь над Серафимом, хотя Серафим никогда и не утверждал, что считает чудовищ живыми, а защищал просто возможность чуда как такового.

– А кто сказал «Господи, спаси меня»? – напомнил Петя.

Андрей смутился.

– Ничего я не говорил! – заявил он.

Остальные ждали их у вагончиков.

– Нашли Сашу? Вот и хорошо! А тут еще второй этаж есть! – сообщила Нина.

На второй этаж вела гулкая железная лестница. От каждого шага ее приваренные ступени вздрагивали и лестница сотрясалась. Учитывая, что Петя возглавлял подъем, его голова первой оказалась выше уровня пола второго этажа. Петя приостановился, пытаясь разглядеть что-нибудь впереди. Он был человек расчетливый, и ему хотелось убедиться, будет ли ему интересно на втором этаже или можно сразу спускаться.

Наверху было очень темно. Ни неоновых дорожек, указывающих путь, ни аварийных ламп. Петя решил, что тут просто чердак для хранения монстров, но в эту секунду длинная струя пламени прочертила воздух и послышалась низкая рокочущая музыка. Музыка походила на скрежет, в который вписывалось биение чьего-то живого сердца – и всякий раз, как сердце совершало удар, кто-то выпускал струю пламени.

Катя подтолкнула Петю в спину:

– Ну что, идешь? Нам ничего не видно!

Петя стал крадучись подниматься.

Глава одиннадцатая Огненная женщина

Если какой-то юноша тебе понравится, сходи сперва в его семью. Посиди тихонько, посмотри, как его отец обращается с матерью. Не кричат ли, не ссорятся ли. Потом сходи к его деду с бабкой. Посиди, поулыбайся, чаю попей. Не спорь ни с кем, помалкивай, поддакивай. А сама внимательно смотри: не гнобит ли дед бабку. Хорошо ли живут, мирно ли. А потом, если все понравилось, можешь сказать молодому человеку: «Как, ты там говорил, тебя зовут?»

Уроки бабушки Маши

К тому времени, как Моховы и Гавриловы поднялись на второй этаж, струи пламени погасли. В воздухе, описывая окружности, стремительно носились горящие шары. Посреди огня металась женщина, одетая в черную кожу и с алой шапочкой на голове, от которой к плечам шли полоски фольги, защищающие волосы. То приседая, то подскакивая, женщина вертела в руках огненные шары на цепочках. Шары то почти касались ее тела, то взмывали вверх. Женщину окружало около двух десятков зрителей. Изредка кто-нибудь фотографировал ее на телефон, ослепляя всех вспышкой.

В какой-то момент шары из рук женщины исчезли, а вместо них возник тонкий блестящий жезл, по краям которого ровно и страшно вспыхивали огненные факелы. Но женщине и этого показалось мало. Она перебросила жезл в одну руку, продолжая вращать его пальцами, наклонилась и прихлебнула что-то из маленькой бутылочки.

– Я тоже пить хочу! – плаксиво сказал Саша, и тут женщина вдруг выдохнула огонь на маленький факел, сменивший в ее левой руке бутылочку.

Длинная струя огня шла под углом в сорок пять градусов, едва не касаясь барьера, за которым стояли зрители. Когда она погасла, женщина отвела факел от лица, опять прихлебнула из бутылочки и сделала три быстрых коротких выдоха – три яростные вспышки пламени. На краткий миг в воздухе повисли огненные шары.

Кто-то из зрителей испуганно вскрикнул и уронил телефон. Но женщине и этого было мало. Отбросив погасший жезл, она присела на корточки и стала выдувать пламя себе под ноги. Одновременно с этим она медленно приподнималась, отчего казалось, будто она восстает из ада в потоке бушующего огня.

– И чего тут такого? Одежда невоспламеняющаяся! А рукава из пожарной формы перешиты… Вот пусть она в купальнике такое сделает – тогда я удивлюсь! – громко сказал своей жене какой-то мужчина.

Огненная женщина вскинула голову и выпустила в его сторону короткий сердитый язык пламени. Мужчина отшатнулся и замолчал.

Костя испугался страшной огненной женщины и на всякий случай спрятался за Катю. Потом он перепрятался за Алёну, которая стояла позади Кати, а после Алёны перепрятался за Серафима. Таким образом Костя оказался у стены. Огненная женщина отсюда была уже не видна: лишь вспышки прочерчивали воздух и грохотала страшная музыка с ударами сердца.

Стоя у стены, Костя внезапно различил шепот. Шептались двое: мальчик и девочка. Девочка спрашивала совсем тихо, мальчик отвечал чуть громче. Костя оглянулся и при очередной вспышке пламени увидел, что мальчик и девочка сидят на каком-то ящике. Если не считать Кости, они были, пожалуй, единственными, кто не смотрел сейчас на огненную женщину.

– А кролика папа лечил? – спрашивала девочка дрожащим от волнения голосом.

– Да! – неохотно отвечал мальчик, поскольку это был, видимо, сотый подобный вопрос за сегодня. – Удав проглотил клетку с кроликом, а папа ее из него вытащил. Спас и кролика, и удава, который непременно бы подавился.

Девочка засмеялась, радуясь, что всё обошлось:

– А слона папа лечил?

– А как же! В слона кто-то бросил копьем. Слон разозлился, никого к себе не подпускал, и только папа придумал, как вытащить копье. Он привязал к пальме веревку, а к веревке копье. Потом стал подманивать слона сахарным тростником. Веревка натянулась, пальма согнулась, и копье выскочило.

Девочка подпрыгнула на ящике:

– А осу папа лечил?

– Конечно! У одной осы оторвалось крыло. Папа стал его пришивать, но крыло не пришивалось, и тогда он сделал протез из… не знаю, как называется… из толстого такого кулька…

Девочка опять засмеялась. Костя же придвинулся ближе. Разговор начинал его интересовать. Он попытался найти глазами Сашу, чтобы и тот тоже послушал, но Саша был занят: наблюдал за огненной женщиной. Теперь она прыгала через горящую скакалку.

– Да! – продолжал мальчик, адресуясь и к Косте тоже, потому что заметил, что тот слушает. – Никто в городе больше не лечит ос! Только наш папа! А по змеям, ящерицам и черепахам вообще специалистов нет. Даже в морских свинках и крысах никто ничего не понимает. Все лечат только кошек и собак. Иногда дорогих попугаев – но чем? Какими-то лекарствами для кур и индюшек! Нет ни схем лечения, ни выверенных доз!

Огненная женщина, все еще прыгавшая через скакалку, издала какой-то призывающий звук. Ее не услышали. Тогда на секунду она выключила музыку и нетерпеливо крикнула:

– Алексей! Где ты там? Хупы!

Мальчик, чей папа лечил слонов и ос, поспешно вскочил и один за другим перебросил женщине три обруча с фитилями. Женщина подожгла их и один обруч стала вращать на поясе, а два других на руках. В тот миг, когда три хупа с множеством фитилей ярко осветили ее лицо, Петя узнал ее. Огненная женщина в коже, выдувавшая огонь, была их вечно мерзнущей соседкой Кристиной. Чтобы убедиться, что это действительно Кристина, Петя стал искать глазами пиратский сундук. Ящик, обмотанный рыболовной сетью, стоял у стены. На нем сидели дети. Алёша и Варя – сын и дочь Кристины – о чем-то шептались, а третий ребенок, пытающийся всунуть между ними голову, был Костя.

– Это всё очень опасно! – рассказывал Алёша. – Я сам никогда не буду огнем дышать. Это только кажется красиво, а на самом деле лучше на жаре рекламу раздавать, чем так вот.

– Почему? – спросила Алёна, которая тоже уже узнала Алёшу и Варю. На сундуке Алёне места не оказалось, и она присела на корточки, опершись о него локтями.

– Может кожа загореться, если кто-то дверь откроет, а там сквозняк. Думаете, почему у мамы губы всегда обожженные? И десны у нее болят. И желудок. И кашляет она ужасно.

– А кашляет почему?

– Топливо ядовитое, оно и во рту все разъедает, и легкие… А хуже всего – это случайно вдохнуть огонь.

– Как это – вдохнуть огонь? – не поняла Алёна.

– Да запросто. Если случайно сделаешь вдох, пока топливо еще не выгорело, огонь устремится в другую сторону и опалит легкие. Или кашель вдруг на тебя найдет, а кашель – это вдох! Одна зрительница как-то попыталась трюк повторить, когда мама отвернулась, так у нее волосы сгорели и брови. Маму к следователю вызывали, суд был – хотя она тут при чем? А если кто-то попытается за гимнастом сальто повторить и шею себе сломает – это гимнаст виноват?

Варя закивала. Должно быть, дома говорилось об этом часто.

– Лучше бы уж мама только пои крутила! Роуп-дарты, метеоры там всякие… Это цепи и веревки горящие, – продолжал Алёша горько. – Можно же и без выдыхания огня прокормиться! Но я знаю, назло кому она это делает… Она всегда так… Всегда назло. И денег не берет у него!

Петя зажег на телефоне фонарик. Рядом с сундуком были разложены бутылочки, шары и какие-то страшные когти, которые могли бы принадлежать маньяку.

– Когти! – сказал Костя.

– Нет, когти – это огненные пальцы с фитилями на концах. Ими шевелить можно… А то, на что ты показываешь, это веера! Видишь, много спиц с фитилями и круглая рукоятка? – терпеливо объяснил Алёша.

Последний из обручей погас. Вспыхнул свет. Кристина стояла с опущенными руками. Большой обруч лежал у ее ног. Догоревшие фитили чадили. При ярком электрическом свете лицо Кристины утратило загадочность, сделалось очень обычным, и заметно стало, что да, рукава ее одежды перешиты из защитного костюма пожарника.

– Рано свет включили, предупреждали же их. Теперь меньше набросают! – сказал Алеша озабоченно.

И он не ошибся. В коробку, стоящую на полу, посыпались деньги. Но посыпались довольно скудно. Теперь, когда чудо исчезло, все увидели, что перед ними измученная жизнью женщина, а не грозная повелительница огня. А измученным женщинам дают меньше, чем повелительницам. В основном люди сыпали мелочь, и только один мужчина бросил бумажную купюру.

Потом толпа рассосалась. Остались только дети Кристины, Гавриловы и Моховы. Кристина недовольно собирала обручи, факелы и пои, складывая их в пиратский сундук. Катя и Алёна стали ей помогать.

– Не надо! Я сама! – буркнула Кристина.

На юных Гавриловых она поглядывала хмуро. Как видно, предпочла бы, чтобы тайна, чем она зарабатывает на жизнь, и дальше оставалась тайной.

– Никому не говорите! Соседи думают, что я певица. Пусть и дальше так думают, – попросила она.

– Не сказем! А чего не сказать? – оживилась Рита, обожавшая открывать секреты всем подряд.

– О! Чего не сказать – это в букваре написано! Там что ни слово – то страшный секрет! Давай ты дома прочитаешь! – торопливо предложила Катя.

Рита проворно спряталась. Катя усмехнулась. Она знала, как сделать, чтобы Рита не проболталась.

Кристина закончила складывать свой инвентарь в сундук и ловко замела клочки несгоревших газет и брошенный зрителями мусор.

– А то в другой раз не пустят! – сказала она и, нырнув на минуту в маленькую комнатку, почти сразу вернулась. Костюм для выступлений перекочевал в чехол. Теперь на Кристине были длинная юбка и светлая водолазка.

Вперед пролез Саша:

– А, кстати говоря, можно задать вопрос?

– Кстати говоря, можно, – передразнила Кристина.

– Тут Костя говорит, что ваш муж кролика вытащил из удава! А почему это, интересно, кролик не задохнулся? У него что, внутри кислород? – с жаждой обличения в голосе спросил Саша.

Кристина резко повернулась, но не к Косте, а к своему сыну. В ее глазах точно вспыхнули два факела. Она как-то сразу вычислила, где нужно искать разгадку спасения кроликов.

– Это ты про папу небылицы сочинял? Опять? – спросила она грозно.

– Я не виноват! Она все время спрашивает! – огрызнулся Алёша, показывая на сестру.

Варя радостно закивала.

– Да! А еще папа слона вылечил! – выпалила она. – И осу! И… и…

Кристина покраснела.

– Чушь какая! Варвара! Не лечил он никаких ос! – сказала она резко, выдвинула ручку, сделав пиратский сундук похожим на туристский чемодан, и повезла тот к лестнице.

– Лечил! Лечил! – сердито крикнула ей вслед Варя. Причем голос, которым она это крикнула, и интонация были очень похожи на голос самой Кристины.

У лестницы Кристина обернулась.

– Вы сейчас домой? Не закинете моих по пути? – спросила она у Вики. – А то мне еще к мастеру заглянуть надо. У сундука колесо вот-вот отвалится.

Вика пообещала, что да, они закинут, и Алёша с Варей остались с Гавриловыми.

– А где ваш папа? – спросила Алёна даже раньше, чем Кристина ушла окончательно. Скорее всего, она даже могла что-то услышать, потому что железная лестница с поющими ступенями внезапно перестала лязгать, а тяжелый чемодан бумкать.

– Папа с мамой поссорились! Папа иногда приходит, а мама на него кричит. А мы тогда плачем! – серьезно сообщила Варя.

– Варвара! – укоризненно воскликнул ее брат.

– Сам ты Варвара! Я Варя! – продолжала Варя уверенно, потому что у нее была куча слушателей. – Тетя одна хотела крокодила себе в парикмахерскую завести, а крокодил простудился и она завела себе нашего папу! Теперь папа хочет от тети сбежать и вернуться, а мама его не пускает. И вещи его выкинула. И компьютер поломала. И гитару его разбила о стенку.

Сундук торопливо зацокал по ступенькам. Похоже, Кристина, уличенная в порче гитар, поспешила сбежать.

Моховы, Гавриловы и Алёша с Варей вышли из Дворца ужасов. Безголовый гигант Покровский неосторожно дал какому-то мальчику примерить свою голову и теперь пытался отобрать ее у него обратно. Мальчик верещал и голову возвращать не желал, желая унести ее с собой. Мама мальчика глядела на Покровского укоризненно.

– Ну как? Нормально попугались? – крикнул Покровский Кате. – Еще приходите, только звоните, я здесь не каждый день!

Варя ухватила Петю за палец и шла рядом с ним очень довольная, не отпуская пальца, даже когда надо было обогнуть лужу. Рита вцепилась Пете в палец на другой руке, хотя раньше этого никогда не делала. Просто она впервые осознала, что Петя – это ценность и кому-то нужен.

Петя был несколько смущен тем, что его с таким доверием держат за руки. Он наклонился к Варе:

– А помнишь, гром недавно был ужасный? И дождь?

Катя наступила Пете на ногу. С ее точки зрения, использовать в качестве источника информации наивного ребенка было неблагородно. Но было уже поздно. Варя затарахтела:

– Да, помню! Я боялась, плакала! А мама два раза куда-то убегала! Говорила мне, чтобы я к Алёше легла! Мы маму ждали. А она вернулась вся мокрая-мокрая. И сердитая!

– Варвара! – опять укоризненно крикнул ее брат.

– А в музей твоя мама не заходила? Можно, например, через крышу залезть, – спросил Петя, отпрыгивая, потому что иначе Катя оставила бы его без пальцев на ногах.

– Нет! – сказала Варя голосом таким честным, что не поверить ей было невозможно. – Нам не надо в музей через крышу ходить! У нас своя дверь в музей есть! Только это тайна! – выпалила она и, смутившись, зажала себе рот рукой. Варя и Рита были одного поля ягоды.

Петя застыл столбиком. Он даже не почувствовал боли, когда Катя, как следует прицелившись, отдавила ему мизинец.

– Как это – дверь? Почему дверь? А показать можешь? – спросил он.

Варя радостно закивала. Они уже почти добрались. У служебного входа в музей стояли сразу два патрульных автомобиля и одна черная дорогая машина с синими номерами, с мигалкой, но без обычной полицейской раскраски. Судя по озабоченному лицу Матушкина, на минуту мелькнувшему рядом с машинами, это приехало начальство.

– А я не хотел бы быть полицейским! – внезапно сказал Серафим. – Когда в кино показывают, как полицейский догоняет преступника, мне всегда хочется, чтобы тот убежал. Я даже маме об этом говорил, когда маленький был. Я боялся, что я ненормальный.

Они остановились у калитки.

– Ох! И влетит же мне от мамы! – сказал Алёша.

Они втиснулись в маленькую, состоящую из двух смежных комнат квартирку. Костя сразу стал искать глазами обломки гитары, которую Кристина разбила о стену, но гитары не было и стены выглядели целыми. Костя очень удивился. Он почему-то считал, что гитара – это что-то вроде кувалды с музыкальным уклоном.

На спинке стула висела шерстяная кофта, связанная под рыболовную сеть, с прозрачными пуговицами. Внутри одной пуговицы находился крошечный краб, внутри другой – якорь, внутри третьей – раковина. Петя задумчиво уставился на эту кофту. Ему чудилось, что он уже где-то ее видел.

В прихожую набилось столько народу, что стало тесно.

– Держите Сашу за руки! А то этот мелкий клептоман все краны на газовом котле открутит, – сказала Катя, умевшая смотреть на вещи глазами брата.

Саша тихо заскулил, не понимая, как Катя могла догадаться. Ведь он только один раз покосился в сторону котла. Котел у Кристины действительно был редчайший. Он смахивал на артиллерийский снаряд с самоварными ручками и имел не поддающееся исчислению количество краников и изгибов трубы. Если гавриловский котел при зажигании делал ПЫХ, то какой звук производил этот котел-старец, даже представить себе было невозможно.

Дверь в музей не была особенно спрятана. Просто заставлена разными вещами, делавшими ее малозаметной. На ней даже сохранилась старинная ручка, несколько раз прокрашенная вместе с дверью. Заметно было, что жильцы двух комнат Кристины, сколько их ни сменилось за эти годы, не обращали на эту дверь никакого внимания. Рядом с дверью была низенькая квадратная печь, пристроенная к стене. Алёна осторожно потрогала дверную ручку, чтобы убедиться, что она настоящая.

– Откуда здесь дверь? – забормотал Петя. – А, понятно! Это же одно здание! Может, тут прислуга доктора жила. Не будет же она через улицу зимой шастать! А когда вы поняли, что дверь открывается?

Алёша замялся:

– Мы думали, она насовсем закрыта, на замок, и привязывали к ручке веревки, чтобы белье сушить. А однажды я на веревке руками повис, и дверь открылась. Смотрим, а там еще комната! Фонариком посветили – паутина, рамы от картин, стулья какие-то поломанные. И мы поняли, что это уже музей!

– А в музее знают, что тут у них дверь?

Алёша пожал плечами:

– Не знаю. Там же все завалено. Когда-то тут один дом был, а потом музей стал отдельно, а эти комнаты отдельно!

Варя подпрыгивала рядом.

– И ваша мама в ту ночь, когда дождь шел, ходила через эту дверь? – спросил Петя.

– Варя! – предупреждающе крикнул Алёша.

– Не скажу! Нельзя говорить! – сказала Варя и зажала себе рот уже не одной ладонью, а сразу обеими.

Катя и Вика схватили Петю за руки и вытащили его на улицу. Саша и Костя, пользуясь случаем, срывали для палочников листья ежевики и ойкали, потому что у ежевики повсюду были колючки.

– Чего ты к девочке пристал?! Ходила ее мама в музей, не ходила! – зашипела на Петю Катя.

Петя с достоинством высвободил руку.

– Да я не хочу ничего плохого! Мне просто интересно! – возмутился он. – И вообще, если Кристина могла проникнуть в музей в любой момент, почему тогда к газовой трубе привязан ее шарф? Смысл? И почему она была вся мокрая?

Глава двенадцатая Рита и шпингалеты

Костя оручее Саши, но не такой оручий, как Рита. Катя обидчивее Вики, но не так долго дуется. Алёна менее вредная, чем Петя. Рита громче Саши, когда ей что-то надо. Петя меньший мозгокрут, чем Костя. Катя упрямее Алёны. Саша звереет, когда кто-то кормит его пауков. Вопрос: кто из всех Гавриловых самый милый?

Логическая задача

На другой день к Гавриловым ненадолго заскочили Матушкин и Ушицын. Вид у них был таинственный. Матушкин мельком упомянул, что следствие взяло верный след, но что за след, рассказывать не стал. И расспрашивать папу Гаврилова о его прозрениях тоже. Как видно, след был очень уж верным и в других ниточках Матушкин не нуждался.

– Я говорил, что из Москвы нам знаменитость прислали на усиление?.. Уж он-то распутает! Жуть какой въедливый! Ну да мы и без него кое-что сообразили! – сказал Матушкин самодовольно.

– А еще что-то интересное есть? – спросил папа Гаврилов.

– Не соскучишься. Сегодня с утра звонили двое ясновидящих и тетушка с Крайнего Севера, беседующая с духами скифских царей, – насмешливо сказал Ушицын.

– И что цари? Сказали, где чаша?

– Нет. Но карами грозили… А ясновидящие требовали купить им билеты в Крым и обеспечить проживание в лучшем санатории.

– А мы знаем, кто чашу украл! – вдруг выпалил Костя.

Петя напрягся, соображая, как заставить Костю замолчать.

– И кто же? – добродушно спросил Матушкин.

– Вор украл! – добавил Костя важно.

Матушкин выслушал Костю благосклонно.

– Умница! Конечно, вор! Кто же еще? – сказал он и ушел вместе с Ушицыным.

Петя разрывался на части. Одна его часть продолжала расследовать преступление, другая страдала от близости ЕГЭ. Он честно пытался готовиться, но братья и сестры ему мешали. Тогда Петя отправился в магазин и купил два шпингалета и две мощные щеколды. Шпингалеты и щеколды Петя прикрутил к дверям той комнаты, что поменьше. Теперь в ней можно было запираться и никто из братьев и сестер не смог бы к нему проникнуть.

Рита стояла рядом с Петей. Сунув палец в рот, слушала, как работает шуруповерт, и смотрела, как длинные саморезы входят в дверь.

– Сто ты деяесь? – спросила Рита.

– Это чтобы мелких не пускать! – с усмешкой объяснил Петя.

– Да! – воодушевилась Рита. – Стобы мейких не пускать! Мы мейких пускать не будем!

И она побежала к Косте сообщать ему новость, что они с Петей мелких пускать не будут.

Шпингалеты и щеколды не давали Рите покоя весь вечер. Она щелкала ими, быстро перебегая от одной двери к другой, и достигла высочайшей виртуозности в пользовании всеми видами задвижек.

Саша не проявлял к шпингалетам ни малейшего интереса. Он был занят чем-то таинственным, ходил с важным видом, забивался в углы. Папе и маме Гавриловым это показалось подозрительным.

– Что ты делаешь? – спросил папа.

– Я полюбляю одиночество, – ответил Саша.

Папа напрягся. Когда Саша «полюблял» одиночество в последний раз, оказалось, что он делает ракету, используя серу от десяти коробков спичек. Взорванная на пустыре, ракета выворотила здоровенный кусок асфальта.

– Но это не бомба? Не ракета? – спросил папа, предпочитая подстраховаться, потому что Саша легко мог пообещать больше не делать ракет, имея в виду, что он сделает мину или штурмовой подкоп под стену школы.

Саша замотал головой, и папа успокоился, хотя так и не выяснил, в чем состоит секрет Саши. Первым это узнали Вика и Катя. Вскоре они обнаружили, что Саша во дворе качается в гамаке и вертит на запястье какую-то блестящую штуку. Спрятать ее от сестер Саша не успел. Это оказался мужской браслет из десятка плоских металлических пластин, просверленных во многих местах и сложно переплетенных кожаными шнурками.

– Это не только браслет! Им и драться можно! Вот так вот на руку надеваешь! Эти штучки-черепа – они чтобы стукать! Я это первый открыл! – радостно объяснил Саша.

– Я думаю, первым это открыл тот, кто этот браслет сделал! – хмыкнула Катя. – Где ты его взял?

Саша зашмыгал носом и неопределенно посмотрел в небо. Никто другой, кроме Кати, не сумел бы разоблачить его только по этому шмыганью и задиранию головы. Однако Катя была величайшим специалистом по выведению братьев на чистую воду.

– Ага! Значит, ты его на чердаке нашел! Когда через черепицу провалился! И никому не сказал! – мгновенно вычислила Катя.

– Почемушто это древний браслет пещерных людей, – быстро сказал Саша.

– Не такой уж дом старый, чтобы на чердаке у него древние люди браслеты забывали!

– У мамы спроси! Городу сколько лет? Два-пять-ноль-ноль-ноль! – закричал Саша.

Катя попыталась спорить, но спорить с Сашей было бесполезно: он рано усвоил, что самый надежный способ победить в споре – это громко и бесконечно повторять свою версию, зажав уши руками и закрыв глаза. Причем и уши зажимать, и глаза закрывать надо очень плотно, чтобы собеседник видел, что ты тайком не подслушиваешь, и не пытался бы до тебя докричаться.

Вот и сейчас Катя давно махнула рукой и ушла, а Саша все спорил сам с собой, зажав уши и все время прибавляя к возрасту города лишние нули. Вскоре город уже стал древнее Вавилона и, возможно, возник даже прежде, чем Крым миллиард лет назад выступил из моря. И уж конечно, это доказывало имущественные права Саши на браслет, который тоже выступил из моря одновременно с Крымом.

Закрытые глаза не позволили Саше увидеть, что кто-то с пристальным вниманием смотрит на него снаружи, раздвинув листья винограда.

* * *

В тот же день Рита случайно уснула после обеда. В том, что ребенок в ее возрасте спит днем, еще нет криминала, как выразился бы капитан Матушкин, но если ребенок ухитрился еще заснуть после завтрака, потом проснулся перед обедом и после обеда опять уснул, то можно не сомневаться, что вечером он проснется в ужасном настроении. Так и произошло. Рита пробудилась в пять вечера, села в кровати и сразу начала хмуриться. Одна треть ее мозга проснулась, вторая треть еще спала, а третья треть уже искала повод для скандала. Потому что если ты спал днем два раза и скоро уже вечер, когда нужно будет ложиться в третий раз, тут без скандала себя уже не утомить.

Никого не обнаружив в комнате, Рита проследовала на кухню, где была уже вся семья. Любимые ее родственники по лицу Риты сразу определили, что она в кошмарном настроении. В зубах Рита держала шнурок, которым завязывалось горло ночной рубашки. И пока она его держала, рот ее не открывался, и это было уже неплохо.

Все знали, что единственный способ не поссориться сейчас с Ритой – это в ближайшие пятнадцать минут изо всех сил делать вид, что никакой Риты здесь нет. Не говорить с ней, не смотреть на нее и ни в коем случае не произносить имя «Рита». А если уж надо что-то о ней сказать, лучше всего называть Риту «какая-то девочка». Рита будет чувствовать, что речь идет о ней, но придраться не сможет.

Откровенно говоря, Рита была не сахар. На правах младшего ребенка она вечно всеми командовала. Повторяла много раз «Купи! Купи! Купи!», и мама, давая слабину, покупала ей все что угодно. А папа, которому это не нравилось, всегда говорил: «Рита, ты тут не командир!» Поэтому Рита обычно донимала маму, когда папы не было рядом.

Сейчас Рита поймала одну из собачек Вики и, продолжая держать во рту шнурок, строго сказала ей:

– Ты тут не командил!

Собачка лизнула ее в нос и убежала. Вытеревшись рукавом, Рита подошла к столу и застыла, скрестив руки на груди. Те Гавриловы, что поумнее, спокойно пили чай, а те Гавриловы, которые прочие, искали повода поиграть с огнем.

– Какую-то девочку засунули в пылесос! – брякнул Саша, злодейски поглядывая на Риту.

– Молчи! – толкнула его ногой Алёна.

– Какая-то девочка сидит в пылесосе, и зовут ее Ру… Ры… Ри…

Рот у Риты начал опасно открываться, а глаза не менее опасно уменьшаться.

– Тебе русским голосом говорят: цыц! – Алёна лягнула по табуретке снизу так, что Саша подпрыгнул.

– Не голосом, а языком! – поправил он.

– Голосом! С тобой языком говорить нельзя! Ты языка не понимаешь!

– А чего тут такого? Я же не говорю, что это она! Я сказал «Ри»! – возмутился Саша.

– И она совсем ку-ку, эта Рита! – бестактно добавил Костя, которому не хватало гибкости ума брата.

Запретное имя было произнесено. Рита разжала зубы и выпустила шнурок. Катя быстро схватила чашку с чаем и, затыкая себе ухо, которое было обращено к Рите, выскочила на улицу. Однако, к удивлению Кати, никаких воплей ей вслед не понеслось. Вместо этого Рита кинулась в дальнюю комнату. Слышно было, как щелкнул шпингалет. Затем раздался топот маленьких ножек и щелкнул другой. Щеколды были привинчены к наружной части двери, более легкие шпингалеты – к внутренней.

– Обе двери закрыла! Никаких лазеек! Моя школа! – Петя приложил к двери ухо и убедился, что Рита стоит где-то поблизости и слушает. Потом она издала одиночный короткий вопль и опять прислушалась.

Петя прекрасно понимал, в чем тут дело. Перед Ритой стояла серьезная проблема. Как известно, для скандала нужна публика. Скандалить в закрытой комнате неинтересно. Но если ты откроешь дверь, тогда это снизит глубину обиды – ведь сидеть в закрытой на все шпингалеты комнате намного интереснее. Тебе стучат – ты не открываешь. Тебя умоляют – ты остаешься непреклонен. Тебя уговаривают – ты лежишь на полу и колотишь по полу страдающими пятками.

Катя вернулась за стол.

– Давайте не обращать на нее внимания! – предложила она, окуная печенье в чай.

Как оказалось, в запертой комнате тоже рассмотрели такой вариант. Шпингалет вновь щелкнул. Дверь приоткрылась.

– Я абыдыляс! – крикнула Рита, высовываясь и сразу скрываясь за дверью.

– Это очень хорошо, что она в комнате сидит! – сказала Катя. – В комнате она быстрее успокоится. Дайте-ка мне половинку вот той вот булочки!

Гавриловы сидели и преспокойно пили чай. Каждые две минуты Рита открывала двери, заглядывала на кухню, вопила: «Я абыдыляс!», после чего хлопала дверью и опять торопливо закрывалась.

– Что бы сейчас сделал великий педагог? – грустно спросила мама Гаврилова.

– И главное – как ее заставить открыть? – спросила Вика, у которой в комнате остался телефон.

– Да это как раз запросто. Надо запереть Риту с противоположной стороны и сказать ей об этом! Тогда она моментально начнет колотиться в двери! Спорю на миллион! – предложил Петя, с предвкушением поглядывая на щеколды.

– Не надо! Лучше потерпи пока без телефона, – торопливо сказала Катя. – Пока она сидит в комнате, у нас довольно тихо. А через полчаса она успокоится.

И чтобы Рита подольше оставалась в комнате, Катя стала временами подходить к двери и умолять Риту открыть.

– Открой мне, о сестра, если ты не слишком «абыдыляс»! – говорила она.

Убеждаясь, что о ней помнят, Рита довольно хмыкала.

Костя и Саша пытались подкараулить, пока Рита в очередной раз откроет дверь, чтобы не дать ей ее закрыть. Притаившись, они сидели у двери и не дышали. Когда же утратившая бдительность Рита в очередной раз щелкнула задвижкой, чтобы сообщить о своей обиде, братья навалились на дверь и стали ее толкать.

У Риты хватило ума сообразить, что сразу с двумя братьями ей не справиться. Не растерявшись, она кинулась ко второй двери и открыла задвижку. Пробежала через соседнюю комнату и, захлопнув дверь за Сашей и Костей, которые уже были внутри, защелкнула за ними щеколду. Потом вернулась к той двери, через которую выбегала, и закрыла на щеколду и ее тоже.

Теперь Костя и Саша были надежно заперты в комнате. Причем не просто заперты, а на два надежнейших запора. Едва братья это сообразили, как сразу начали биться в двери:

– Открой сейчас же!

Рита подождала немного, стоя у двери с довольным видом. Потом очень осторожно отодвинула щеколду. Саша и Костя, в горячке врезавшись в дверь, пролетели на кухню, и сразу же Рита, проскользнув в комнату, закрылась изнутри. Слишком поздно братья сообразили, что одурачены.

– Да-а, хочешь сделать жизнь в доме интересной – поставь повсюду задвижки! А еще лучше – по две на каждую дверь! – сказал папа Гаврилов.

Саша и Костя уже вновь пыхтели, подкарауливая Риту, но больше прежней ошибки Рита не допускала. А еще через некоторое время Петя прокрался к комнате и посмотрел в щелку.

– Играет! Вытащила свою коробку и возится в ней! – сообщил он.

Игрушки как таковые Рита не любила, за исключением нескольких унаследованных от Вики лошадок и пары кукол, зато у нее была коробка с ракушками, пузырьками из-под духов, кошельками, бусами и прочей подобной мелочью. В той же коробке хранилась и старая мамина сумка, которую Рита набивала своими сокровищами так, что та едва закрывалась. Вот и сейчас то, что Рита рылась в своей коробке, было верным признаком того, что она начинает успокаиваться.

– А не прогуляться ли нам? – предложил папа Гаврилов.

– А Риту берем?

– Пусть дома посидит. А то вспомнит еще, что она «абыдыляс», – сказал папа.

Рядом с домом находился небольшой парк с неработающим фонтаном. Юные Гавриловы любили спускаться и бегать в нем, изредка забираясь на большой каменный цветок, расположенный в центре фонтана. Парк был окружен красивой белой оградой, по верху которой дети ходили, перелезая через украшавшие ограду белые шары.

Едва Гавриловы ушли, как дверь расположенного в ничейном закутке сарайчика скрипнула и высунулось лицо, до глаз скрытое под повязанным платком. Такими платками пользуются грабящие банки герои вестернов. Еще у ковбоев, как известно, бывают кожаные шляпы. И в этом случае шляпа тоже присутствовала, но не кожаная, а сделанная из пожелтевшей газеты «Курортная здравница».

Убедившись, что последний из Гавриловых покинул двор, сарайчик исторг еще одну личность, не менее странную, чем личность № 1. У личности № 2 не было ни платка на лице, ни шляпы, однако их с успехом заменяла бумажная сумка-пакет из супермаркета, водруженная на голову как рыцарский шлем. Пакет закрывал не только лицо, но и шею. К минусам конструкции относился плохой обзор: в сумке были старательно проделаны дверки для глаз, но они все время съезжали на затылок.

Личность в газетной шляпе тем временем добралась до калитки Гавриловых и, убедившись, что калитка не заперта, коротким свистом подозвала вторую. Вторая личность семенила мелкими шажками, придерживая на голове пакет и налетая на разные предметы. Не теряя времени, обе личности просочились на участок. В общем дворе все было тихо.

– Давай ты! – прошептала личность № 1.

Вторая личность прорвала в пакете отверстие пошире и осторожно надавила на ручку. Дверь поддалась. Неизвестный просунул голову на кухню и прислушался. Бурлил котел. В клетке возилась морская свинка.

– Никого! Давай быстрее, пока не вернулись! – прошептал он, и обе личности скрылись за дверью.

Глава тринадцатая Подвиг мадам Ушицыной

Зловещие личности просочились на кухню и начали искать. Обшарив кухню, проследовали в первую комнату. Поочередно открывали шкафы и рылись в них, вытряхивая на пол содержимое чемоданов и коробок. Поиски велись лихорадочно. Переговаривались шепотом, стараясь производить как можно меньше шума. Когда они перевернули коробку с зимними вещами, оттуда выпало чучело куницы с горлицей в зубах.

– Есть! Уходим! – сдавленно воскликнул человек с пакетом на голове и прижал чучело к груди. Столь быстрый успех его, казалось, вдохновил. Он даже попытался поцеловать оскаленную морду зверя, но лишь ткнулся в нее пакетом.

– Нет, ещё не всё! Мой браслет поищем! Я видел его у мальчишки! – сказал ковбой в газетной шляпе и толкнул дверь в соседнюю комнату. Дверь не поддалась.

– Закрыта изнутри!.. У них что, еще один выход есть? – Он прокрался ко второй двери. – И тут закрыто!

Присев на корточки, ковбой попытался подсмотреть в щелку, но увидел лишь пустую комнату и блестящий штырек задвижки. Рита давно слышала шуршание голосов снаружи и пришла к выводу, что это Костя и Саша. Вот хитренькие какие! Тайком вернулись и хотят ее из комнаты выкурить. Рита довольно хихикнула. Дождавшись, пока дверь перестанет трястись, она осторожно потянула задвижку.

– Что-то тут не то! Не могут обе двери быть запертыми! – сказал человек-пакет, возвращаясь к первой двери и потянув ее на себя. Дверь гостеприимно распахнулась.

– Вот видишь! Ты не в ту сторону ее открывал! – с облегчением сказал человек-пакет и шагнул внутрь.

Газетный ковбой последовал за ним. В комнате они осмотрелись, после чего человек-пакет пошел к шкафу, а ковбой – к письменному столу Пети. Рита на четвереньках выбежала из комнаты и, тихо хихикая, закрыла ее на засов. Ковбой и человек-пакет, опомнившись, вместе навалились на дверь. Засов держал крепко. Тогда человек в пакете метнулся к другой двери и попытался открыть ее, но его и тут опередили. Со звуком винтовочного затвора щелкнул новенький засов, и сразу же раздался довольный детский смех.

– Я абыдыляс! – сообщила Рита в щелку.

Дверь сотрясалась от ударов. Однако это были старые двери, еще дореволюционные, с мощными петлями. И закрыты на засовы, а не на шпингалеты.

– Бе-бе-бе! – с торжеством крикнула Рита и выскочила из дома.

Первыми, кого она увидела во дворе, были Саша и Костя, поймавшие в фонтане здоровенную фиолетовую жужелицу и возвращавшиеся домой.

– Она ядовитые капли выделяет! Не трогай ее! – предупреждал Костя.

– Я знаю. Я ее в твоей кепке несу, – успокаивал его Саша. – Давай ей ту улитку скормим, у которой панцирь треснул!

– Это ту, которую мы гипсовым бинтом обкрутили? Жалко! – сказал Костя.

Недавно Саша и Костя нашли на стене дома виноградную улитку размером с кулак. Улитка была высоко. Чтобы снять ее, они стали толкать ее шваброй. Улитка упала, и панцирь треснул. Саша и Костя бросились в аптеку и купили для неё гипсовый бинт.

– Да, жалко! – признал Саша. – Но жужелица, может, целую неделю в фонтане просидела! И, кстати говоря, улитка все равно размножиться уже не сможет!

– Но она же уже наша! Мы ее приручили! – возразил Костя.

Саша задумался.

– Да, – сказал он. – Ты прав! Значит, нам придется кормить жужелицу молодыми улитками и не кормить ее старой, которая наш друг…

Однако жужелице пришлось еще немного посидеть без обеда, потому что навстречу братьям вылетела Рита.

– Вы сто, убезаи? А я вас закьия! – сообщила она.

– Где ты нас закрыла? – не понял Саша.

– Там! – показала Рита.

И хотя калитка была метрах в десяти, братья услышали удары. Там, в квартирке, кто-то усердно высаживал дверь. Врезался в нее плечами, бил ногами, рычал. Костя хотел проникнуть в дом и посмотреть в щелку, кто это, но звуки были слишком страшные. Саша схватил брата за руку, другой рукой поймав ворот Риты.

– Бежим! – скомандовал он, и они понеслись к парку рассказывать папе, что Рита кого-то заперла. Но, не добежав до парка, они налетели на какого-то человека, едва не сбив его с ног.

– Стой! Куда летим? – весело воскликнул человек.

Подпрыгивая, Костя задрал голову. Перед ними стоял лейтенант Ушицын. Это был определенно он, однако в чем-то уже и не он. Усы его даже походили на усы, а брови – на брови. И одежда была какая-то другая: не форма, а плавки-шорты и футболка. Рядом с ним нетерпеливо переступала на месте маленькая женщина. В ее крепкой голени таилась такая сила, что с каждым шагом ее буквально подбрасывало над землей.

Рядом с этой женщиной непоседливый Ушицын выглядел присмиревшим. В каждой руке он нес по большому пакету. Из одного пакета торчал хвост рыбы. Из другого никаких хвостов не выглядывало, но он кренил Ушицына на сторону. Видимо, в пакете скрывалась сама тяжесть земная, потерянная богатырем Святогором еще в первые века нашей эры.

Вокруг них запрыгали Костя, Рита и Саша.

– Рита кого-то заперла! Кто-то к нам влез! – крикнул Саша.

– И жужелица потерялась! – вздохнул Костя, показывая пустую руку.

– У Максика выходной! Он идет за луком! – женщина с тревогой оглянулась на мужа.

С опером Ушицыным происходили таинственные превращения. Усы и брови у него поменялись местами, и это был верный признак семейного переворота. Ушицын на глазах становился храбрым воином, а его жена вспомнила, что она робкая женщина. Она даже взвизгнула, настраиваясь на свою робость. Первый визг ей не понравился, и она взвизгнула еще раз, ловя нужную тональность. Во второй раз вышло намного лучше. Новобрачная удовлетворенно кивнула и дальше воспроизводила уже только этот звук. Рита с пониманием слушала, как взрослая тетя играет «в визжунчика».

Ушицын поставил сумки у столба и уже несся во дворик, на ходу звоня по телефону.

– Кто дежурный? Паша, ты? Экипаж к музею со стороны переулка! Квартирная кража! – крикнул он.

Когда они подбежали к крыльцу, удары были уже редкими, но тяжелыми. Злоумышленники таранили дверь диваном.

– Через окно не сбегут? – деловито спросил Ушицын.

– Там решетка! – ответил Саша.

– Отлично! – кивнул опер, и в ту же секунду засов был вырван с мясом.

В кухню влетели злоумышленники. Увидев Ушицына, они оцепенели и попытались затормозить разогнавшийся диван.

– Руки вверх! Полиция! – крикнул Ушицын, наставляя на них палец.

Его слова прогремели очень торжественно, хотя и совпали с падением на пол дивана. Человек-пакет охнул: ему отдавило ногу. Газетный ковбой несколько мгновений тупо смотрел на палец Ушицына, оценивая его скорострельность, а затем с рычанием обрушился на лейтенанта, сбив того с ног. Человек-пакет запрыгал по кухне на неотдавленной ноге, после чего не нашел ничего умнее, чем навалиться сверху на дерущихся. Видно, его идея была придавить Ушицына общей массой.

Но тут в дом ворвалась отважная новобрачная. Одним взмахом нагруженного пакета она как ядром снесла беднягу с отдавленной ногой, присевшего отдохнуть на ее мужа. Пакет лопнул. Не растерявшись, новобрачная схватила самое тяжелое, что в пакете было – рыбину, – и принялась азартно колотить газетного ковбоя.

– Грабят! Убивают! – голосила она, хотя, с точки зрения Риты, убивала скорее она, работая рыбиной как боевым топором.

А тут еще бедная рыбина оказалась живой. Махнув хвостом, она сшибла с ковбоя газетную шляпу и платок. Под шляпой обнаружилась лысина, а под платком – длинная черная борода, которую тотчас намотал себе на руку лежащий снизу опер Ушицын.

– Карабас! – воскликнул изумленный Саша.

А ожившая рыбина, выскользнув из рук у новобрачной, описала в воздухе дугу. Пытаясь поймать ее, жена Ушицына налетела на прыгавшего на одной ноге человека и сорвала с его головы бумажный пакет.

– Дуремар! – воскликнул Саша еще раз.

А спустя еще несколько секунд ворвавшийся в дом наряд полиции схватил Карабаса и Дуремара.

– Бороду отпустите! – сердито потребовал Карабас.

Ушицын отпустил.

– Гражданин Бугайло! Ваши метания были метаниями загнанного зверя! – произнес он с той же торжественностью, с которой говорил «руки вверх!», целясь пальцем.

– Это недоразумение! – буркнул Карабас.

– И это недоразумение? Не, ну интересное кино! Если я не ошибаюсь, это похищенный экспонат номер восемьсот двадцать один! – Ушицын выхватил из рук Дуремара, которого он назвал «гражданином Чернобровкиным», чучело куницы.

Карабаса и Дуремара увели. Ушицын же остался, чтобы записать показания, как Чернобровкин и Бугайло ворвались и как Рита их заперла. Показывая, как она это сделала, Рита попыталась запереть самого опера Ушицына, но щеколда была сорвана, и от огорчения Рита заперла в туалете его жену.

К тому времени с прогулки вернулись уже все Гавриловы.

– Ну вот и ваша хваленая дедукция! – насмешливо сказал папе Гаврилову Ушицын. – Мы заставили их нервничать – и они совершили ошибку. Теперь осталось выяснить, где они спрятали чашу, но тут мы их расколем, не сомневайтесь!

Папа Гаврилов кивнул, созерцая застрявший в дверях диван.

– А можно спросить, когда и почему вы начали их подозревать? – поинтересовался он.

– Запросто! – произнес Ушицын. – Думаю, можно об этом сказать, раз преступление раскрыто. Помните тех двух рабочих, что делали ремонт в музее? Мы установили их личности! Это оказались Бугайло и Чернобровкин. Любопытно? Хозяин большой гостиницы устраивается на временную работу, за которую платят гроши! Мы стали копать глубже. Выяснили, что несколько лет назад Бугайло взял большой валютный кредит. Потом курс изменился, и он не может расплатиться. Он даже ремонт бассейна в гостинице не завершил, а из-за этого курортники к нему плохо едут.

– Значит, Бугайло совсем не богатый? – разочаровалась Вика.

– Нет. Он уже распродал все что мог. Даже джип, на котором он ездит, фактически принадлежит другому лицу. Следовательно, похищение скифской чаши было бы для него выходом из положения. Продай он чашу, он смог бы расплатиться с банком.

Ушицына позвали с улицы. Он попрощался с папой Гавриловым и вышел. Спустя минуту в дверь постучали. Это была жена Ушицына.

– Где наша рыбина? – деловито спросила она.

Рыбина оказалась в ванне. Костя и Саша пустили ее в воду, где она меланхолично плавала. На чешуе у нее были множественные воздушные пузырьки.

Мама, Катя и Вика собирали с пола разбросанные вещи, поднимали опрокинутые табуретки и осколки посуды. Папа размышлял, что скажет хозяину квартиры и что хозяин в свою очередь скажет ему. Петя сидел у своего ватмана, который в потасовке был сброшен со стола, да по нему еще кто-то и ногой прошелся.

– Неполнота какая-то! Я понимаю, что сам им плюсиков наставил, но всё равно душа неспокойна! И что это за фамилия – Чернобровкин?! Насколько лучше «Дуремар»! Емкое, красивое слово!

Петя сдул с ватмана грязь и поставил его боком на подоконник. Потом отловил Сашу и, ткнув ему пальцем в грудь, строго произнес:

– Короче, доктор Ватсон, сознавайтесь, что профессор Мориарти – это вы! Тот, кого я сбросил с водопада, был всего лишь вашим помощником!

– А? Чего? – растерянно спросил Саша.

– Ничего. Иди притащи мне скрипку, чай и бутерброд с колбасой. Если скрипку не найдешь, то хватит и последних двух пунктов… А я буду думать о Кузине, о Кристине и о скифской чаше!

Глава четырнадцатая Ошибочка вышла!

САША. Всех котят мы забираем себе, потому что, во-первых, а) здесь тепло; во-вторых, б) здесь кормят вкусненькими котлетами; в-третьих, в) тут защита.

АЛЁНА. Ты можешь не говорить «а) б) в)?» Ужасно раздражает!

САША. Я могу, но, во-первых, а) так понятнее, во-вторых, б)…

АЛЁНА. А-а-а-а-а!

САША. Видишь, ты тоже стала говорить «а». Но, во-первых, а) это мое слово…

Диалог

На другой день с утра Костя понял, что ему хочется внимания и любви. Он стал капризничать и разбил банку.

– Он нечайно разбил! – торопливо сказала мама.

– Чайно, чайно! – закричала Рита, спешно соображая, что же такое Костя сделал с чаем.

Осколки банки Вика смела в совок.

– Бедная баночка! Она пережила вчерашний бой, чтобы так глупо погибнуть сегодня! – воскликнула она.

Костя же продолжал шататься по дому. Он ходил и искал, кто бы в него влюбился. Алену стукнул, Вику ущипнул, у Саши пульверизатор стащил. И все на него кричат, все требуют «Иди займись чем-нибудь!». А Катя – та даже сказала:

– Константин! Давайте уж делать уж что-то уж!

Костя подошел к Ричарду. Дал ему по носу свернутой газетой. Пес не обиделся и потерся об него мордой. Костя сел, обнял его за шею и сказал:

– Ну вот, хоть Ричард в меня влюбился!

И настроение у Кости начало стремительно улучшаться. Он решил стать писателем. Причем таким, чтобы у него сразу стояла на полке собственная книга. Помогая себе зубами, Костя ободрал у старого телефонного справочника картонную обложку до белой бумаги и написал на освободившемся белом пространстве фломастером «ЙА».

Сделавшись писателем, Костя решил заодно стать и математиком. Математики же в его представлении были те, кто придумывает задачи.

– Двухэтажный автобус врезался в трехэтажный автобус. Водители стали ссориться, но тут с моста на них упал четырехэтажный автобус. Всё! – сказал он.

– А вопрос! Вопрос какой? – зашептала Вика.

Но Костя уже охладел к математике. На глаза ему попалась звуковая колонка Алёны. Алёна слушала на ней аудиокниги и называла её «бубнилкой». Бубнилка работала и как радио. Костя стал нажимать на кнопки, и «бубнилка» внезапно заговорила:

– …предполагаемые похитители золота скифов задержаны в Крыму. Пока неизвестно, располагает ли следствие данными о местонахождении чаши. По сведениям нашего источника из правоохранительных органов, чаша, скорее всего, пока не покинула пределов России. Что ж, в прошлый раз она таилась в кургане более двух тысяч лет! Подождем еще немного! А пока небольшая реклама!

В этом месте Алёна обнаружила, что у нее стянули «бубнилку», и Косте пришлось удирать.

Петя открыл дверь. Совсем недалеко, за домом и стеной, текла непрерывная река курортников, двор же жил тихой и обычной жизнью. Воробьи прыгали вверх-вниз как мячики. Кошки, лежа на крышах, следили за ними скучающими глазами, что не мешало отдельным воробьям порой бесследно исчезать.

Кристина бродила по двору, закутанная в плед, пила горячий чай и мерзла. Ее сын Алеша шепотом рассказывал сестре Варе, как их папа вылечил кузнечика, сломавшего лапку.

Великий комбинатор Святослав Кузин, сидя на своем крыльце с ноутбуком на коленях, третий час подряд стравливал главный компьютер американского Госдепартамента с главным компьютером Пентагона. Он пытался добиться, чтобы они подбирали пароли друг к другу, а перед Кузиным хвалились бы результатами. Верная бабушка кормила Кузина блинчиками и надела на него старую соломенную шляпу, чтобы его умная головушка не перегрелась. В шляпе смуглый, с торчащими бровями Кузин еще сильнее походил на итальянского мафиозо.

Физкультурник Тарасюк подтягивался на одной руке, используя вместо турника газовую трубу. Другой рукой он порой держался за запястье первой, слегка помогая ей, а порой почесывал щеку.

Дыру в крыше музея затянули толстым полиэтиленом, однако пока не заделывали. Музей был открыт. У входа стоял директор Гупт и требовал у Емельяна убрать из музея вазу, которая не значится в описи. Рядом прохаживался охранник с седыми висками и палкой с крючком грозно шарил в стволах старых пушек, в которые курортники вечно бросали мусор.

– Сегодня приедет проверка из Симферополя! И что я скажу проверке? «Здравствуйте, дорогая проверка! Закройте, пожалуйста, ваши бдительные очи! Вы любуетесь вазой, не имеющей инвентарного номера»? – строго вопрошал Гупт. Его лысина блестела на солнце так, что на нее больно было смотреть.

– Это не ваза, Марк Иосифович, а амфора для зерна!

– Всё дно Каламитского залива усыпано этими никому не нужными черепками! Чтобы изготовить их, греки сожгли буковые леса Крыма!

– Я нырял за этой амфорой с аквалангом и подарил ее музею, – сказал Емельян.

– Официально подарили? С оформлением?

– Нет, но…

– Я таки святой человек, если терплю такого гардеробщика! Мало того что в рабочее время он разбирает пулеметы, вместо того чтобы раздевать в гардеробе кого попало! И дочь моя, святая женщина, пусть и не с лучшим в мире характером, пытается навеки приковать себя к этому человеку!.. Нет уж, мой милый! Поставь амфору у входа, вот за эти железные воротца! Сию же секунду!

– Но это уже не территория музея!

– Вот именно. Значит, инвентарного номера с нас не спросят, – удовлетворенно произнес Гупт и, сняв очки, вытер лоб и брови платком.

– Марк Иосифович! Амфору я не уберу! Ее утащат! А вы беспокоитесь о ерунде! – упрямо сказал Емельян, пользуясь тем, что директор без очков и, следовательно, временно находится в человеческом воплощении.

– Я беспокоюсь о ерунде?! – вспылил Гупт, и очки как птица вспорхнули ему на переносицу. – Да, хорошо! Я беспокоюсь о ерунде – и поэтому кто я? Директор! А ты не думаешь о ерунде – и кто ты? Ладно, оставляй свою вазу, но нарисуй на ней хоть какую-нибудь цифру, чтобы я мог занести ее в опись!

Костя, увязавшийся с Петей, узнав Емельяна, подбежал к нему.

– А лед у вас есть? Ну который вы с тетенькой продавали? – спросил он.

– Какой такой лед? С какой такой тетенькой? – напрягся Гупт.

Новицкий закашлялся.

– Лед будет зимой, – сказал он строго.

Костя разочарованно подпрыгнул. Теперь он сердился на Емельяна и хотел доказать ему, что тот не такой уж умный.

– А сколько весит зрачок, вы знаете? Один грамм? Одну сотую грамма? Больше? – крикнул он.

– Один грамм! – наудачу ответил Емельян.

– Неправильно, ха-ха! Зрачок весит НОЛЬ! На самом деле зрачок – это дырка! – с торжеством воскликнул Костя.

Новицкий поморщился:

– Неужели действительно просто дырка?..

– Ну да, – подтвердил Костя. – Отверстие.

На этом просветительство завершилось. Петя подхватил брата на плечо и унес его.

* * *

Вечером папа Гаврилов встретил Матушкина. Капитан вел из садика сына. Сын у него был мальчик богатырский. В его штанишки можно было впихнуть среднего формата тетеньку. В левой руке он держал батон хлеба, объеденный примерно на треть. В правой руке у него был пакет с кефиром.

– Вас что, в садике не кормят? – спросил папа Гаврилов.

Сын Матушкина отрицательно замотал головой, однако следователь показаниям сына не поверил.

– Что было на полдник? – спросил он.

– Запеканка, – сквозь батон отозвался Матушкин-младший.

Капитан сурово сдвинул брови.

– Что, одна запеканка?! Надо сходить разобраться! Голодом детей морят! – возмутился он.

– Как чаша? Нашли, где спрятана? – спросил папа Гаврилов.

Матушкин посуровел. Потом покосился на сына. Сын не подслушивал. Но все же капитан на всякий случай зажал ему уши пальцами. Сын отнесся к этому равнодушно, продолжая откусывать от батона.

– Вы понимаете, что это тайна следствия? Даже собственному сыну я не разглашаю! – произнес он, взглядом всверливая в папу Гаврилова ответственность.

Папа Гаврилов это понимал. Но одновременно чувствовал и то, что Матушкину хочется посоветоваться.

– Короче, чаши не нашли, – продолжал капитан. – Странная история! И отдельно их допрашивали, и вместе – вроде все сходится, противоречий нет.

– И что они говорят? В музей они залезали или нет?

– Тут все сложно… И да, и нет, – Матушкин замялся. – В общем, они утверждают, что среди ночи поднялись на крышу, чтобы отвинтить телевизионную тарелку.

Папа Гаврилов вспомнил, о какой тарелке идет речь.

– Да, знатная тарелка! Никогда таких огромных не видел. Просто слоновий зонтик. А зачем она им?

– Мама Бугайло живет прямо напротив. Вот ваша крыша, вот ее дом, – Матушкин прочертил по воздуху прямую. – От тарелки метров… ну двадцать пять до ее балкона… Я был уже у нее, проверял. Тарелка смотрит ей точно в окно кухни. И мама Бугайло вбила себе в голову, что у нее от этой тарелки радиация.

– Это принимающая тарелка, а не передающая! – заметил папа Гаврилов. – Она, кажется, того хозяина, у которого мы снимаем. И вообще она не подключена. У нас даже телевизора нет.

– Это понятно, – сказал Матушкин. – Но маме-то этого не объяснишь. Она пожилая. Рыдает. Не спит ночами, не бывает на кухне. Утверждает, что у нее цветок на подоконнике от радиации засох. Бугайло пытался поговорить с вашим хозяином. Тот упрямится, тарелку не убирает. Вот они с водителем выбрали ночку потемнее и отправились отвинчивать тарелку. Накануне присмотрели подходящую железку, в закутке валялась. А тут ливень… Ну думают, с дождиком даже лучше, никто не увидит. Залезли на крышу, а там дыра – тополем пробило.

– И, увидев в крыше дыру, они спускаются в музей? – спросил папа Гаврилов.

– Они спускаются на чердак, чтобы спастись от дождя. Говорят, дождь такой, что прямо как жабрами дышишь. Про тарелку они забыли. Ползут по чердаку – и тут потолок проваливается. Балка была подъедена жучками и не выдержала Бугайло, который, как известно, мужчина крупный.

– То есть потолок музея пробит не деревом? – спросил папа Гаврилов.

– Нет. Дерево его только надломило, а рухнул он уже под тяжестью Бугайло. Железку, приготовленную для тарелки, Бугайло потерял и потом все время беспокоился, что на ней могут остаться его отпечатки. Помните, утром они вертелись во дворе? Кстати, на этом мы и сыграли, хотя четких отпечатков не было. Железо ржавое, поверхность неровная, да еще дождь.

– Значит, они провалились в музей?

– Да. Им повезло. Сильных ушибов при падении они не получили. В музее было темно. Свет на подстанции уже выключили, не работало даже аварийное освещение. Но у Бугайло был телефон с фонариком, а у Чернобровкина зажигалка. Они стали ходить по музею и осматриваться.

– Ну это как раз понятно, – сказал папа Гаврилов. – Допустим, я провалился бы ночью в Третьяковскую галерею. И там не работала бы сигнализация. Разве я не бродил бы по музею? Не освещал бы зажигалкой картины?

Матушкин извлек из ушей сына указательные пальцы и заменил их на мизинцы.

– Странный вы человек! Я бы слинял поскорее, пока меня не накрыли. Примчатся еще на вызов экипажей пять. Столица же, объект важный. Попробуй обоснуй, зачем я вообще на крышу Третьяковки полез, – сказал он.

Папа Гаврилов засмеялся:

– Логично. И что скифская чаша? Бугайло ее увидел?

– Говорит: чаша была на месте. Но когда они смотрели на нее, то услышали, что в соседнем зале кто-то ходит. Они решили, что это охранник. Затаились, а потом взяли лестницу, которую использовали днем при ремонте, и приставили ее к дыре в потолке. Первым вылез Бугайло, связал свой ремень с ремнем водителя и свесил их вниз. Чернобровкин отнес лестницу на место, после чего по ремням вскарабкался наверх. Он легкий и достаточно сильный. Дальше они выбрались на крышу и спустились с нее по газовой трубе.

– То есть они ушли из музея с пустыми руками? А чучело куницы? – спросил папа Гаврилов.

Сын Матушкина закашлялся. Капитан похлопал его по спине.

– Иди погуляй! – велел он.

Сын отошел шагов на десять, сел на бровку и продолжил есть. От батона осталось уже меньше половины. И кефир значительно обмелел.

– Чернобровкин не отрицает, что взял чучело, – сказал Матушкин. – Но взял его еще за неделю до этого с разрешения охранника. Говорит, чучело начало подгнивать. Моль его кое-где проела, шерсть вылезла. А он увлечен чучелами. Решил его подновить. Охранник был в курсе, а директор не знал.

– А почему директору нельзя было сказать?

– Говорит, он бы не разрешил. Моль пускай ест, а выносить из музея нельзя. А так взял, на место вернул, и все дела. Никто бы и не заметил. Так, во всяком случае, утверждает водитель. Кстати, биография у него сложная. Условный срок за драку. Еще один – за угон мопеда.

– То есть чашу они не брали? А за ремонт в музее зачем взялись? – спросил папа Гаврилов.

– Бугайло утверждает, что из-за кредита он берется за любую работу. А ремонты он делает быстро и легко. Начинал когда-то как плиточник. А так и столярку может, и все остальное. Чернобровкина же взял, потому что без напарника ремонт не сделаешь. Вот такая вот у них версия! – сообщил капитан Матушкин и удалился, посадив на плечи своего богатыря-сына.

Глава пятнадцатая Пляска бешеных бананов

Всех людей можно разделить на три кучки: «плюсы», «минусы» и «всё равно». «Плюсы» говорят: «Уроки делать! Ух ты! Читать! Ух ты!» «Минусы» говорят: «Опять уроки делать? Опять купаться?» А «всё равно» говорят: «Мне сейчас уроки делать или купаться?»

(с) Алёна

– Думаешь, не Карабас? – жадно спросил Петя, когда папа пересказал ему разговор с Матушкиным.

– Не знаю, – ответил папа. – Слишком много совпадений. Случайно упало дерево. Случайно залезли в музей… Потом окажется, что и чашу случайно прихватили. Решили слегка подновить золочение, ненадолго продать, а после вернуть обратно.

Петя откинулся на спинку стула. У него была привычка так энергично раскачиваться на стульях, что у стульев отлетали ножки.

– Хорошо, допустим, взяли они… Но когда бы они успели снять стекло и поставить его на место? Хотя, конечно, в музее у них лежали инструменты. Наверняка был и шуруповерт. С шуруповертом можно довольно быстро справиться, – сказал Петя.

– Охранник видел чашу в пять утра целой и невредимой. А они провалились в музей намного раньше. И в пять их в музее уже не было, – напомнил папа Гаврилов.

– Нестыковочка! – признал Петя. – С этим тополем просто невероятное совпадение. Любая статистика отдыхает! Если ветка тополя не подпилена, то подгадать это было сложно. Бугайло и водитель могли, конечно, договориться с охранником. Тогда охранник, чтобы выгородить их, мог соврать, что в пять утра чаша была на месте. И тогда наша Рита поймала не тех!

– Чик-чик! – самодовольно сказала Рита. Она так гордилась своим поступком, за который ее много раз хвалили, что запирала теперь всех подряд. Даже шпингалеты с дверей пришлось отвинтить.

– Хорошо, – подумав, сказал папа. – Допустим, виноват не Карабас. Тогда кто?

Петя кинулся за своим ватманом. От полноты чувств он даже поцеловал его.

– Подозреваемых еще целая куча. Охранник музея – раз. Дамочка в рыжем парике, которая всё фотографирует, – два. Кристина – три. И, наконец, Святослав Кузин – четыре! Мошенник из мошенников! Вот им-то я и займусь! – произнес Петя с предвкушением.

И Петя действительно занялся Кузиным. Настоящий Шерлок Холмс написал бы преступнику вежливое письмо и назначил бы ему встречу в десять утра, на которую тот явился бы с чисто английской пунктуальностью. А на без пяти десять Холмс бы назначил встречу с полицейским инспектором, и преступник с полицией открывали бы друг другу двери, спеша на встречу с великим Холмсом.

Но здесь была не Англия, и Петя действовал иначе. Начал он с того, что стал дразнить Кузина схемой электропроводки. Прикладывал её к стеклу, показывал, убирал. Святослав короткими перебежками шастал по общей части двора. То вырастал у ограды, то его перекошенное лицо пыталось просунуться в кошачий лаз. Петя открывал двери и вежливо здоровался. Кузин тоже здоровался и мрачно отходил. Физиономия у него была издерганная. Похожие на проволовку волосы торчали дыбом.

Днем, когда Петя вышел в магазин, Кузин внезапно вырос перед ним. Оттянул Петю за рукав туда, где вздрагивал и раскачивался холодильник с водами и соками.

– Слушай! – быстро заговорил Кузин. – Давай договоримся! У меня видеокарта есть хорошая и жесткий диск отличный, новый… Могу их на твой ноут установить. Прям летать все будет! А?

– Не хочу, – сказал Петя.

Кузин вцепился ему в руку.

– Бесплатно, разумеется, – горячо зашептал он. – Только ты бумажку мою отдай!

– Я подумаю, – пообещал Петя и, чтобы Кузин держал себя в руках, громко поздоровался с продавщицей.

Рядом затрясся холодильник. Казалось, бутылки в нем ожили и рвутся из заточения. Кузин заразился от холодильника тряской и тоже задергался.

– Ты хорошо подумай, не то плохо будет! – повторил он тихо.

Когда Петя пришел домой, Катя рассказывала о какой-то женщине с рынка, час выбиравшей курицу:

– Это был прямо цирк какой-то! Можно билеты продавать! Представляю: курица бы эту тетю покупала и спрашивала: «Это у вас свежая тетя? Что-то она какая-то странная! Что это у нее за татуировка? Какая еще санитарная печать?»

– В результате она купила курицу? – спросила мама.

– Нет конечно. Мне кажется, ей не курица нужна была, а эмоции!

– Всем людям нужны эмоции, – вздохнула мама. – А некоторые их уже получили! Петя, например! Во всяком случае, у него именно такое лицо.

* * *

Вечером Костя и Саша расшумелись. Мама стала выпроваживать их на улицу. Косте она сказала по секрету, чтобы он прогулял Сашу, потому что Саша бледненький, а Саше, тоже по секрету, чтобы он прогулял Костю, потому что и Костя бледненький.

Пять минут спустя братья оказались в парке. По высоким бортикам неработающего фонтана бегали дети. В песочнице играли два мальчика года по четыре. Один – с пластмассовой лопаткой, другой – с совочком. Рядом переминались с ноги на ногу выпасающие их папы. Тот мальчик, что с лопаткой, ударил другого по голове. Карапуз начал орать. Папы сообразили, что пора вмешаться.

– Ничего-ничего! Пусть учится быть мужчиной! Дай ему сдачи! – сказал папа ребенка с лопаткой, а сам радостно покосился на совочек, понимая, что совочком особенно сдачи не дашь.

Но мальчик с совочком оказался креативной личностью. Воспользовавшись разрешением, он совком зачерпнул песка и бросил его своему обидчику в лицо. Ребенок с лопаткой кое-как отплевался от песка, протер глаза и тоже начал орать. Он получил сдачи явно на большую сумму, чем заслуживал. Чтобы не оставаться в долгу, он зачерпнул полную лопату песка и высыпал его на голову первому мальчику.

– Да, – задумчиво произнес его папа. – Хорошо, что нашей мамы тут нет.

– И нашей! – добавил папа «лопатного» мальчика. – Зато все честно! А ты не ной! Ты же мужчина! И ты тоже не реви! Ты тоже мужчина! Пожми ему руку!

Детей заставили потрясти друг другу руки, и папы разошлись, очень довольные друг другом.

Вдохновленный дракой в песочнице, один плотный мальчик лет семи решил поссориться с Костей. Подошел и сунул ему кулак под нос.

– Чуешь, чем пахнет? – спросил он громко.

Костя взял его за запястье, серьезно понюхал между пальцами и определил:

– Фу! Ты что, рыбу ел?

Тут прибежали еще дети, тоже стали хватать плотного мальчика за запястье и по очереди нюхать. Тот смутился и залез на самую верхушку фонтана, на каменный цветок, откуда когда-то била вода.

Пришли Серафим с Андреем. Андрей был в неважном настроении и что-то объяснял. Спасаясь от объясняющего Андрея, Серафим уполз в кустарник, куда Андрей никогда бы за ним не последовал, потому что под кустарником жили микробы, вирусы и бактерии. Из кустарника Серафим вылез с круглыми глазами и замахал рукой, подзывая к себе Сашу и Костю. Саша и Костя поползли за ним. На пути у них возник старый надломленный куст чертополоха. Зеленые листья смешивались с удивлением, образуя навес. Серафим приложил палец к губам и показал, с какой стороны подползать.

Под кустом чертополоха, совершенно незаметная со стороны парка, лежала на боку ежиха и кормила четырех ежат. Ежиха лежала на боку как кошка, а ежата толкали ее живот мордочками. Саша и Костя смотрели затаив дыхание. Их появление не заставило ежиху перевернуться и ощетиниться. Правда, Костя и Саша не трогали её и не приближались больше чем на вытянутую руку.

Саша и Костя поползли было обратно, но Серафим уже указывал им в другую сторону, туда, где в заборе была глубокая выбоина от раскрошившегося камня. В выбоине нашел последний приют мертвый жук-носорог. По его рогу, по лапам, по панцирю ползало не меньше двух десятков муравьев, казавшихся в сравнении с жуком совсем крошечными. Муравьи вертелись, суетились и, кажется, понимали, что им его не дотащить. Но они не отступали и пытались найти в броне жука лазейку, чтобы заползти внутрь. Жук и мертвый был величествен. На одном его роге муравьев сидело не меньше пяти или шести.

– Наверное, так выглядела смерть динозавра! – тихо сказал Серафим. Он достал телефон, чтобы сфотографировать жука, но передумал и фотографию удалил.

– Надо просто глазами запомнить его на всю жизнь! – сказал он.

Серафим выполз из кустов, и стало слышно, как кто-то его о чем-то спрашивает. Костя и Саша осторожно выглянули. Рядом с Серафимом взволнованно вертела головой маленькая пожилая женщина.

– Вы не видели тут мальчика в майке со скелетом? Он сказал, что пойдет на площадку, и потерялся! – Женщина чуть не плакала.

Добрый Серафим помчался искать мальчика. И в деревянную избушку заглядывал, и в кусты, и в фонтан. Даже под листы лопуха.

– Нет его нигде! – сказал Серафим.

– Да вот же он! Мишенька! – вдруг воскликнула женщина и, радостно всплеснув руками, куда-то метнулась. Саша и Костя увидели здоровенного лба лет шестнадцати, который стоял у шелковицы и, подбрасывая вверх увесистую палку, сшибал ягоды. Майка у лба действительно была со скелетом. Даже, пожалуй, с двумя.

– Мишенька! Не бросай палочку! Тебе на головку упадет! Ты под углом кидай! – закричала бабушка.

Решив ради разнообразия послушаться, Мишенька бросил палку под углом. Пролетев по дуге, палка исчезла за забором парка. Послышался звук удара и резкий автомобильный сигнал. Мишенька сразу сообразил, в чем дело, и, не пытаясь вернуть палку, чесанул к задней калитке. При беге он смешно работал локтями, точно приводил в движение поршни машины. За ним спешила его шустрая бабушка.

– Мишенька! Ты города не знаешь! Мишенька, не потеряйся! – восклицала она.

Сразу после исчезновения бабушки в парк ворвался разозленный мужчина в белой рубашке с коротким рукавом. Стоя у забора, он пристально оглядывал парк, особенно ту его часть, откуда прилетела палка, пытаясь по поведению людей определить, кто ее запустил. Почти сразу взгляд его остановился на Косте, Саше, Андрее и Серафиме, не сумевших скрыть, что им известна история летающих палок.

– Бежим! Он не поверит, что это не мы! – крикнул Серафим, сочетавший внеземную задумчивость с практическим знанием жизни.

Первым в кустарник метнулся Андрей, за ним – Саша и Костя, которых тащил за локти Серафим. Правда, тащил недолго, и вскоре они уже ползли, прижимаясь к земле. Кустарник, через который они пробирались, был стриженой изгородью. Он так сросся и переплелся, что они едва протискивались. Подбежавший же мужчина лишь прыгал снаружи и пытался найти лазейку. Но лазейки не было. Живая изгородь примыкала к ограде, доходя до каменных шаров.

Пока мужчина носился вокруг шелковицы, сверху на него сыпались спелые ягоды, оставляя на белой рубашке несмываемые следы. Заметив это, мужчина издал еще один рык.

– Давайте скажем ему, что это не мы! – пропыхтел Саша.

– Он не поверит. Он уже нашел виноватых. Лучше подождать, пока он успокоится. А потом я ему объясню, – сказал Андрей.

Через кустарник они доползли до ограды и убедились, что перелезть не получится. Даже встать невозможно. Кроме того, пока бы они выбирались, мужчина в белой рубашке успел бы перебежать на другую сторону через калитку.

– А скоро он успокоится? – спросил Саша.

– Трудно прогнозировать. Серафим, сколько времени из организма выводится адреналин? Он через почки выводится или химически во что-то переходит? – спросил Андрей.

Серафим не знал.

– Может, чудо какое-нибудь произойдет? – предположил он.

Саша с Костей слушали, переводя восхищенные взгляды с одного Мохова на другого. Только Моховы способны были лежать под забором и рассуждать про адреналин и чудеса.

Саша выглянул и проверил, не скрылись ли поджидавшие их у кустарника ноги. Увы, ноги в блестящих, отлично начищенных ботинках никуда не делись. Более того, к ним прибавились еще одни, женские. Эти были уже в легких летних туфлях. Ногти покрыты ярким лаком.

– Я машину припарковала. Зачем было ее на дороге бросать? – услышал Саша женский голос. – Кто там?

– Дети! – сердито отозвался мужчина.

– И что ты собираешься делать? До вечера их ловить?

Вместо ответа мужчина осторожно, чтобы не испачкать брюки, опустился на колени и, подсунув голову под куст, крикнул:

– Эй, вы! Вылезайте!

– Это не мы! – испуганно отозвался Саша. – Палку бросили не мы!

– А кто тогда? Пушкин? – озадачился мужчина. По тону его было заметно, что он успокаивается.

– Бабушка со скелетом! – объяснил Саша.

– Какая бабушка со скелетом?

– Не бабушка, а мальчик, который дядя! – поправил Костя.

– Какой мальчик-дядя? И где они?

– Они уже убежали, – сказал Серафим.

– И бабушка убежала?

– И бабушка!

– А вы почему спрятались?

– Почемушто у вас адреналин выбрасывается! – влез Саша, быстро запоминающий всё, относящееся к биологии. Однако упоминать об этом не стоило. Мужчина опять стал злиться и требовать, чтобы мальчики вылезли, на что те логично заметили, что раз они палку не бросали, то и вылезать им смысла нет.

– А если я пообещаю вас не трогать?

– Вы и так нас не трогаете, пока мы здесь сидим, – логично ответил Андрей. – И вообще мы в полицию позвоним!

– Куда-куда позвоните? – взвился мужчина. – Да я…

Он не договорил. Ноги в летних туфлях легонько пнули его по лодыжке.

– Больно!

– Идем! На часы посмотри! У нас дела!

Целую минуту Андрей с Серафимом наблюдали, как ботинки упрямятся, а туфельки сердито пританцовывают вокруг. Постепенно туфелькам удалось стронуть ботинки с места. Ботинки отодвинулись на три шага, потом, спохватившись, попытались вернуться, но тут туфельки насели и, жаля как осы, погнали ботинки к калитке. Саша бодреньким червячком вылез из кустарника.

– Это та тетя! – сообщил он.

– Какая еще тетя?

– Которая в рыжем парике и все фотографирует!

Костя тоже поспешил вылезти. На удаляющейся женщине не было никакого парика. Голова ее была повязана синей шелковой косынкой.

– Почему ты решил, что это она?

– А у нее ногти на ногах разноцветные! И на мизинце пластырь! Я запомнил!

И это было гениально. Все смотрели на лицо женщины, и только Саша, глядевший обычно не выше асфальта, чтобы не пропустить насекомых, запомнил ее ноги.

– Давайте за ними следить! – предложил Серафим.

Андрей начал бухтеть, что это опасно, но остальные уже бежали за таинственной парочкой, и Андрею приходилось бухтеть на бегу. Сдавшись, он осторожно выглянул из-за забора.

– Вон его машина! – сказал он, хотя автомобилей было припарковано больше десятка.

– Почему думаешь, что его?

– А чья еще? Он приосанился, когда на нее посмотрел. Мужчины очень смешно ведут себя рядом со своими машинами. Плюют на асфальт, ставят ногу на бампер, облокачиваются, пинают колесо. В общем, метят территорию. А сделай я это с чужой машиной, за мной будут гнаться долго и упорно, – заявил Андрей.

Не садясь в машину, парочка прошла переулком и, оказавшись на оживленной улице, слилась с толпой. На голове у женщины вновь красовался парик. Лицо наполовину закрывали темные очки.

Отойдя метров на пятьдесят, женщина и ее спутник переместились на газон, заняв удобную позицию для наблюдения. Саша, Костя, Андрей и Серафим оказались в затруднении. На газон идти глупо: заметят. Курсировать же перед носом у парочки тоже не вариант.

Выход нашелся сам собой. Костю узнала девушка, у которой он когда-то купил шоколадное мороженое с шоколадным сиропом и в шоколадном стаканчике. И сейчас эта девушка закричала:

– Эй, мальчик, который покупает шоколадное мороженое с шоколадным сиропом! Это ты? Иди сюда!

Костя подошел, а за ним подошли и остальные. Девушка угостила их мороженым, правда, без стаканчиков, а просто выдавливая его из крана с рычагом на салфетку. Стаканчики, как она объяснила, были у нее сосчитанные. И еще девушка сказала, что ей надоело стоять на жаре и она завидует своему сменщику. Он вчера за кассу сел, пять минут посидел, и она у него сломалась. И он ушел домой. Саша великодушно вызвался повторить подвиг поломки кассы, но девушка от его помощи отказалась, сказав, что Саша поломает кассу неправильно. А чтобы поломать правильно, нужен дар.

Костя, пролизавший мороженое насквозь, заодно пролизал и салфетку, подавился и закашлялся.

– Знаешь что? Ты домой беги! И позови Петю или папу! – распорядился Андрей.

– А кх-кхх… кашлять? – удивился Костя.

– А ты кашляй на бегу!

Послушно кашляя на бегу, Костя побежал домой. За Костей увязался Саша. Он сомневался, что Костя сумеет рассказать все Пете и папе достаточно внятно. Его рассказы вечно обрастали излишними подробностями.

Саша отсутствовал недолго и вскоре опять появился у музея. За Сашей спешил Петя. Бегать он не любил, а любил крупно шагать, тем более что каждый его шаг равнялся двум прыжкам Саши. Андрей и Серафим продолжали следить за парочкой. Парочка несколько раз сфотографировала друг друга на фоне запасных выходов из музея, систем видеонаблюдения и оконных решеток, после чего двинулась в направлении городской площади.

– А папа ваш где? – спросил Серафим.

– Папы дома не было! А Костя вообще мультики остался смотреть, – сообщил Саша.

– Вместо расследования дела?! Хорош сыщик! – возмутился Андрей.

Не дойдя до площади, парочка присела на веранде летнего кафе. Идти на веранду Петя не рискнул и вслед за Сашей, Серафимом и Андреем прошел в само кафе. Внутри было жарко, почти все столики пустовали. За барной стойкой стоял пузатый мужчина и мизинцем прочищал носик наливавшего квас крана. Увидев вошедших, он быстро убрал мизинец из носика и притворился, что смахивает крошки:

– Добро пожаловать! Танечка, обслужи!

Женщина в фартуке оторвала взгляд от телефона.

– О, мои любимые клиенты! – воскликнула она, узнавая Сашу. – Это ты к нам заходишь с братом? У нас вкусно, правда?

– Мы к вам не потому приходим, что у вас вкусно! – честно сказал Саша.

Женщина озадачилась:

– А почему?

– Мы приходим, почемушто у вас пауки в трещинах живут!

Официантка уронила руки вдоль тела.

– И что вы с ними делаете? – спросила она.

– Они вам в трещины мух насыпают! – объяснил Серафим.

Саша возмутился, объясняя, что они насыпают не мух, а опарышей, то есть личинок мух. Петя потянул брата за руку к выходу. Официантка и человек за стойкой о чем-то тихо совещались. Потом официантка догнала их:

– Арсений Павлович спрашивает: а где пауки? Можете показать?

– Зачем? – спросил Саша.

– Мы их тоже покормим! – ответила официантка. Саша начал наивно поворачиваться к стене.

– Не показывай!.. – шепнул ему Серафим. Вслух же громко добавил: – Да вы не волнуйтесь! Они сытые!

Спеша покинуть кафе, они перепутали двери и вышли на летнюю веранду. И сразу налетели на столик, за которым сидела парочка. Саша от неожиданности шарахнулся, а Серафим, не помня себя, приблизился к столу и, полузакрыв глаза, отчаянно произнес:

– Пляска бешеных бананов! Когда открываешь холодильник и вспыхивает лампочка, бананы лежат смирно, а когда закрываешь дверцу, бананы начинают бешено плясать!

Потом у Серафима много раз спрашивали, зачем он это произнес. И почему именно эту фразу? Он что, где-то ее слышал? Но Серафим ничего объяснить не мог.

Парочка оцепенела. Возможно, им позволили бы уйти, но тут Саша сделал самое немудрое, что вообще можно было сделать. Заорал «А-а-а! Нас засекли!» – и бросился бежать. Андрею, Серафиму и Пете не оставалось ничего другого, как понестись за Сашей. Мужчина в рубашке с коротким рукавом и женщина с разноцветными ногтями погнались за ними. Рыжий парик женщины сбился на сторону, и она его сдернула, оказавшись под париком коротко стриженной блондинкой.

Саша лавировал в толпе как тараканчик. Петя скакал полубоком. Налетал плечами на прохожих и непрерывно бормотал «Звините, звините, звинитезвините!». Прохожие недовольно оборачивались. Они не понимали, с какой это радости они должны звенеть. Андрей несся по бровке, балансируя раскинутыми руками, а Серафим вообще куда-то затерялся.

Преследуемые по пятам, они выскочили в знакомый переулок, и ноги понесли их прямиком к парку, где и кроме кустарника было немало хороших мест, куда едва ли полез бы взрослый человек. Разноцветные ногти и белая рубашка настигали. На бегу женщина размахивала рыжим париком.

– Вон… их… машина! Вторая с краю! – выдохнул Андрей.

– Чья? – не понял Петя.

– Этих… – дыхание у Андрея сбивалось.

И тут не пойми откуда впереди возник Святослав Кузин. Он шел по своим делам и нес под мышкой ноутбук с болтавшейся на одной петле крышкой. Кузин по всему городу скупал разбитые ноутбуки, придавал им более-менее сносный вид, а затем или продавал их через Интернет, или, если ноутбуки были совсем уж устаревшие, через знакомого оценщика сплавлял их в ломбард.

Услышав за спиной топот, Святослав обернулся. На его лице отразилось так много чувств, что лица не хватило, чтобы их выразить. Но Кузин вышел из положения. У него зашевелились уши, волосы и пальцы, а ноги начали пританцовывать, как бананы Серафима в закрытом холодильнике.

Пытаясь остановить Петю, Кузин растопырил руки. Петя вильнул и промчался мимо. Кузин побежал следом. Резиновые шлепанцы колотили его по пяткам. Действуя по наитию, Петя выхватил из кармана схему электропроводки, которая была у него с собой, и махнул ею перед носом у Кузина. Затем ускорился. Кузин выронил на асфальт ноутбук, у которого отлетела и другая петля, и понесся за Петей.

– Я… тебя… всё равно поймаю… – выдохнул он, пытаясь ухватить Петю за футболку. При этом Святослав потерял шлепанец и неуклюже запрыгал на одной ноге.

Еще не добежав до машины преследующей их парочки, Петя заметил, что ее заднее стекло чуть опущено. На юге мало кто закрывает у машины все стекла, разве что она стоит в тени. Кузин сделал рывок, стоивший ему второго шлепанца, и сгреб-таки Петю за ворот. Поняв, что у него сейчас отберут схему электропроводки, Петя быстро протянул руку и сквозь щель в стекле, как в почтовый ящик, бросил бумажку внутрь.

Падала схема медленно, то прижимаясь к стеклу, то складываясь вдвое. Кузин, увидев это, взвизгнул. Отшвырнув Петю, он дернул ручку двери. Машина не открылась. Святослав поднажал. Пластиковая ручка осталась у него в пальцах. Мгновение Кузин смотрел на нее с недоумением, потом отшвырнул и, вставив в щель пальцы, всей тяжестью повис на стекле. Замысел его был прост: сломать стеклоподъемник. И он его сломал. Торжествующе вскрикнув, Святослав просунул руку по локоть и начал слепо шарить, пытаясь дотянуться до блокиратора дверей.

Однако открыть дверь Святославу не удалось. Какая-то могучая сила толкнула его в спину, припечатав носом к машине. Затем Кузина опрокинули на асфальт, и кто-то твердыми коленями встал ему на спину.

– Моя рука! – взвыл Святослав. Ему померещилось, что его рука осталась в стекле. Но нет. Рука каким-то чудом была на месте. Как та, которую он засунул в щель в стекле, так и та, которую заворачивали теперь к голове.

– Лежать! – крикнул кто-то. Кузин от удивления перестал сопротивляться, потому что голос был женский.

На спине у Святослава сидела женщина. Она же и заламывала ему руку. Мужчина в белой рубашке лишь воинственно подпрыгивал рядом. Видимо, у этой парочки все было как у львов, у которых, как известно, охотятся львицы, львы же только издают победные рыки.

Петя, Андрей и Саша остановились поодаль, готовые, если потребуется, улизнуть. К ним уже спешили на помощь папа и Матушкин. Разгадка их появления оказалась простой. К Гавриловым примчался потеряшка Серафим, а капитан как раз заглянул к ним в гости.

Мужчина в белой рубашке преградил Матушкину и папе Гаврилову дорогу.

– Нельзя! Проходит задержание! – сказал он строго.

– Мне можно! Я полиция! – обиделся Матушкин, выдергивая из кармана удостоверение.

– И я полиция! – сказал мужчина в белой рубашке.

– Какая ты полиция? Я у нас всю полицию знаю! – усомнился капитан, и обе полиции принялись напирать друг на друга животами. Но тут рядом обнаружилась и третья полиция.

– Краснодарская полиция! Аполлинария Бьянка! – сообщила женщина, сидевшая на спине у притихшего Кузина. В ее руке тоже откуда-то возникло удостоверение. Видимо, витало где-то в воздухе, ожидая материализации.

Матушкин внимательно изучил его.

– Здравия желаю, товарищ майор! А я капитан Матушкин! – представился он.

Сыщица благосклонно кивнула и от здравия отказываться не стала.

– А мы все спорим: кто такой этот А. Бьянка из Краснодара? – радостно продолжал капитан. – Знаем из телефонограммы, что должен быть какой-то А. Бьянка, а вот кто он и куда делся… И еще какой-то лейтенант Иванишин должен быть!

– Почему какой-то? Я лейтенант Иванишин! – рассердился обладатель белой рубашки.

Матушкин смущенно кашлянул в ладонь.

– Ну вот и здорово! Тогда все нашлись, – сказал он.

– Э-э… – протянул папа Гаврилов, растерянно оглядывая сыщицу. – Простите, но ведь я видел вас еще до похищения чаши! Вы красили губы в машине!

– А что, нельзя губы красить? Кто запретил? – задиристо спросила сыщица.

– Да нет, можно. Но до преступления! ДО!

– До преступления, значит, нельзя красить? А когда можно? В момент преступления? После? – ехидно спросила А. Бьянка.

– Тут все сложно! – шепотом объяснил Матушкин, за рукав отводя папу Гаврилова в сторону. – Если совсем кратко, то в краснодарскую полицию еще в конце апреля поступили сведения, что чашу собираются похитить. Похищение планировал один их местный деятель, и они принимали меры по его предотвращению. Однако деятель в результате к нам так и не доехал. Засыпался на ограблении бензоколонки.

Лейтенант Иванишин угрюмо разглядывал испорченное стекло своей машины. Потом достал из салона бумажку и протянул ее, но не Матушкину, а своей начальнице.

– Схема залов музея. Вход электричества, разветвления. Внешние охранные камеры… Очень любопытно! – сказала Аполлинария Бьянка, разглядывая чертеж. – Так что, сознаваться будем?

Кузин приподнял голову.

– Это не мое! В первый раз вижу! – заявил он.

– А стекло нам зачем ломал? Отпираться бесполезно. Экспертиза подтвердит почерк. Зачем тебе понадобилась схема проводки? Ну! По чьему заказу ты ее делал?

Святослав Кузин всхлипнул:

– Ни по чьему!

– Значит, для себя? Сам украсть чашу хотел?

– Да не хотел я ничего красть! Я хотел подключиться к электросети музея! Честное слово! Только это, и больше ничего! – отчаянно крикнул Святослав.

– Зачем?

– Как зачем? Схему посмотрите! У них там в двух местах освещение на крыше! Прожектор и две праздничные гирлянды. Если от них кабель под шифером прокинуть, то за наше с бабушкой электричество платил бы музей, а у нас счетчик бы не крутился. Всего только и надо было что двадцать метров кабеля! Музею же всё равно, больше платить или меньше! Он государственный!

Матушкин коснулся локтя Пети.

– Я издали видел! Это же ты бросил схему в машину? – тихо спросил он.

– Ну я, – неохотно отозвался Петя.

– И давно она у тебя?

– Не особо.

– И когда ты начал подозревать Кузина?

– Когда понял, что в ту ночь он тоже был на крыше.

– Но как ты это понял?

– Семечки, – объяснил Петя. – Кузин все время лузгает семечки. Вокруг пролома была шелуха.

Матушкин хлопнул себя по лбу.

– Шелуха! Я тоже ее видел!.. Когда ты был на крыше? Значит, уже после того, как ее проломило тополем? – строго спросил он у Кузина.

– Не был я нигде!

– Не ври! Дыру видел?

– Я просто залез и сразу слез. Да не держите вы меня! Не брал я вашу вонючую чашу!

– Ты на чердак спускался?

– Нет! – крикнул Кузин.

– Что, прям так и не спускался? Неинтересно было?

– Зачем бы я туда полез? И как обратно бы вылез? Прыгал бы как зайчик? – огрызнулся Кузин.

– Ладно, это мы еще выясним. А в музее кто-нибудь был? Кто-нибудь слезал при тебе с крыши? Залезал на нее?

– Я никого не видел!.. Рука! Да дайте хоть встать!

– Какие инструменты были у тебя с собой? Отвертка? Фонарь? – строго спросила Аполлинария Бьянка. – Без фонаря ты бы не полез. И провода чем крутить собирался? Руками?

– Я больше не буду! Я же не тронул ваш кабель! Отпустите меня! – всхлипнул Кузин.

– Отпустим, когда надо будет! – сказала А. Бьянка, сажая Кузина в машину.

– Ноутбук там мой валяется! Ноутбук подобрать надо! – засуетился Святослав.

Сыщица из Краснодара договорилась с Матушкиным, что он сейчас подойдет в отделение полиции, после чего машина тронулась. Капитан и папа Гаврилов остались на улице.

– Парень вполне мог спуститься в музей, раскрутить витрину и взять чашу. Фонарь у него явно был, инструменты имелись… – задумчиво сказал Матушкин папе Гаврилову.

– Да. Но он настаивает, что никого не видел. Какой ему смысл врать? Напротив, есть смысл сказать, что он кого-то видел, чтобы свалить на него вину. Может, говорит правду? – сказал папа Гаврилов.

– Минуту! – возразил следователь. – Бугайло утверждает, что они покинули музей, когда услышали шорох в соседнем зале. Что, если это был Кузин? Он мог спрятаться в музее до пяти утра. Дождался, пока охранник совершит обход, а потом отвинтил стекло, взял чашу, вернул стекло на место и каким-то образом выбрался на крышу.

– Для таких дел выдержка нужна, а парень нервный, – сказал папа Гаврилов.

– Да-а, трудное дело! – вздохнул Матушкин и вдруг начал вертеть головой.

– А где, кстати, ваш старший сын? – спросил он.

– Не знаю, – ответил папа Гаврилов. – Кажется, убежал.

– Ладно! Тогда и мне пора! Меня ждут! – сообщил Матушкин и умчался в отделение.

* * *

Петю папа нашел дома. Он сидел перед ватманом и мыслил. И Кузин, и Карабас с Дуремаром были у него обведены красным маркером. Не ограничившись этим, он забрал у Кости трех солдатиков и переставлял их по чертежу как фишки.

– Этот тут. Эти двое тут. Совпадает? Нет! – Петя переставлял солдатиков дальше. – А если он внизу, а эти двое на крыше? Нет, дыру в чердаке сделал Карабас! До него в музей никто провалиться не мог!

Рядом сидел Костя и с тоской смотрел на своих солдатиков. До этого он не играл с ними полгода, но теперь, когда они были у Пети, то и для Кости они обрели новую ценность. Ему казалось, что если он не отберет их у брата прямо сейчас, то никогда больше не увидит.

– Давай я тебе принесу игрушки из киндеров! А солдатиков отда-а-ай! – ныл он.

– Хорошо… – уступил Петя. – Тащи сюда другие фигурки и… м-м-м… зефир!

Мозгу великого сыщика требовалось много горючего. Таким горючим для него служил зефир, который он ел почему-то исключительно с соевым соусом. Изредка, правда, Петя делал исключение для шоколадного масла. И его поедал уже без соуса, намазывая на хлеб.

Порой Петя что-то записывал на отдельных листах бумаги, переставлял их с места на место, точно складывал мозаику, а затем беспощадно рвал и бросал в корзину, а иногда переносил что-то с одного листа на другой. Видимо, это были мысли, которые Петя признавал наиболее ценными, с прочими же он без жалости расставался.

Папа и мама были поражены способностью Пети так долго концентрироваться на одном предмете. Они по очереди подходили к двери комнаты и любовались в щелочку на думающего Петю. Петя залепил щелку пластилином. Катя вытолкнула пластилин коктейльной трубочкой. Тогда Петя повесил на ручку двери вешалку, а на вешалку свой свитер, который выталкивать трубочкой было бесполезно. Свитер только раскачивался на вешалке, чем сразу выдавал Пете, что за ним следят.

Сашу как доктора Ватсона Петя забрал к себе в комнату. Саша был нужен Пете, чтобы ему объяснять вслух. Объясняя же Саше, Петя понимал что-то и сам. При этом Саша сразу забывал всё, что не касалось насекомых, так что объяснять ему было безопасно. Никакую тайну он бы не разболтал. Остальные же дети остались за дверью. И, разумеется, им было обидно.

– Пусти меня! Я должна что-то взя-а-а-ать! – возмущалась Алёна.

Но Петя не пускал. Тогда Рита, Алёна и Костя придумали прокрадываться к соседней двери и ложиться на животы. Щель под дверью была достаточно широкой, чтобы можно было в любое время видеть ноги мыслящего Пети, облаченные в серые носочки.

– Надо же! Пока Петя был доступен, все от него только бегали. Теперь Петя недоступен – и какая популярность! – сказал папа.

И он стал представлять, как уйдет жить в тайгу. Годами о нем не будет ни слуху ни духу. И все читатели и все издатели будут терзаться. Станут посылать экспедиции на его поиски, но только через много лет найдут его одинокую избушку и гениальную рукопись, лежащую в закрытой трехлитровой банке, потому что иначе ее сожрали бы мыши.

Пока папа мечтал, Вика ходила по кухне, держа в руке пакетик с чаем, и жалобным голосом звала:

– Чистые чашки! Чистые чашки!

Чистые чашки сидели тихо, не откликались.

Костя так долго пролежал под Петиной дверью, что на него успели несколько раз наступить. Тогда он вскочил и начал носиться по кухне, мешая Алёне.

– Костя, посиди тихо! Между прочим, сегодня тебя похвалили! Я встретила девочек из твоего садика. Они сказали, что Костя на три процента нормальный! – льстила она.

В одиннадцать вечера из комнаты донесся вопль Пети:

– Эврика! Я понял!

– Что ты понял? – спросил папа через дверь.

– Понял, что когда не подходят ответы А и В, нужно искать ответ С!

И сразу же щелкнул шпингалет. Петя приглашал всех к себе.

Глава шестнадцатая Самый неправильный сыщик в мире

Девушка из кафе подарила Косте шарик на длинной пластиковой соломинке. Костя сказал «Не хочу!», но потом все-таки взял шарик и целый день с ним не расставался. Когда шарик лопнул, он не расставался и с соломинкой, а когда соломинка потерялась, ужасно рассердился.

– Я же его не хотел! – заявил он.

(с) Костя

Было около полуночи, когда папа Гаврилов нажал на кнопку звонка. Обычно в это время Кристина еще продолжала свое огненное шоу, но сегодня в двух ее окнах горел свет. Кристина открыла и остановилась на пороге, вопросительно глядя на них.

– Вы ко мне? Ну проходите! – сказала она.

Папа Гаврилов хотел сразу объяснить, зачем они пришли, но его семейство, воспользовавшись разрешением, уже начало просачиваться на кухню. Первым вошел Петя, держа Риту под мышки и рывками переставляя ее перед собой. Рита упрямилась и заявляла, что не умеет ходить. Вообще-то Рите давно пора было спать, но говорить ей, что она хочет спать, было опасно, потому что Рита бы с этим не согласилась.

Вика застенчиво переминалась у ворот. Катя, стоя на крыльце, манила свою сомневающуюся сестру пальчиком. Рядом с Катей стояла мама Гаврилова с миксером в руках. Когда все отправились к Кристине, мама забыла оставить миксер на кухне. Теперь она понятия не имела, куда ей его приткнуть. Неходящая Рита, поставленная Петей на крыльцо, подкрадывалась и слизывала с миксера сладкое тесто.

Саша и Костя начали толкаться, выясняя, кто войдет первым, и оба застряли, так как дверь открывалась не полностью: мешала стоящая за дверью обувь. Алена принялась перелезать через Костю и Сашу и тоже застряла.

– Алёна! – охнула мама. – Ты же умная!

– А чего эта мелочь толкается? – просопела Алёна, пытаясь отловить Сашу за «рычаги воспитания».

Кристина стояла на кухне. К ее правой ноге жалась Варя, с руки которой свисала кошка. Алёша держал в руках лобзик и кусок фанеры. И тоже смотрел испуганно.

– У нас к вам секретный разговор! – сказал папа Гаврилов.

Кристина молча обвела их всех глазами.

– Да-да, мы понимаем! Мы хотели с папой вдвоем прийти. А всякие прочие с нами сами увязались! – оправдываясь, добавил Петя.

– Да уж, хороший будет секретный разговор, – сказала Кристина.

– Подождите! – спохватилась Катя и обратилась к Алёне: – Алёна! Зажми Косте уши, а то он всё рассказывает! А я зажму Саше рот, а то он всё время разговаривает, когда кто-то другой разговаривает. А когда все замолкают, чтобы послушать, что он хочет сказать, то и Саша замолкает!

– А уши Саше затыкать не будем? – с предвкушением уточнила Алёна.

– У меня рук не хватит!

– А Рите рот и уши кто будет затыкать? – поинтересовалась Вика.

– Рита занята. Пока она чужого кота до дыр не прогладит, при ней можно что угодно обсуждать! – сказала Катя.

Кристина тревожно покосилась на Варю и Алёшу.

– Идите в комнату! – велела она.

Варя охотно убежала и вместе с Ритой принялась гладить кошку, занимаясь производством кошачьего электричества. Кошка мурлыкала, обращая излишки электричества в звук. Алёша остался торчать столбиком рядом с мамой.

– Иди в комнату! – нетерпеливо повторила Кристина.

Алёша ушел.

– Вы о скифской чаше будете говорить? – спросила Кристина, твердо глядя на папу Гаврилова. Она явно уже о чем-то догадывалась.

– Да. Мы… э-э… знаем, что в ночь похищения вы были в музее. Прошли через потайную дверь, – сказал папа Гаврилов.

Кристина испуганно выглянула во двор.

– Но мы никому не сказали. Мы просто хотим найти чашу! – успокоил ее Петя.

Кристина нашарила на столе забытую монетку и пальцем двигала ее по полировке. Все смотрели на палец Кристины, и она тоже смотрела на него, словно тоже интересуясь, что он делает.

– Перед грозой у нас убежала кошка. Когда гроза, у нее сознание перемыкает. Однажды в чью-то машину забралась, туда, где мотор. Снизу из-под колеса пролезла, – внезапно сказала Кристина.

– И вы отправились ее искать?

– Да. Вымокла вся, а потом вдруг услышала мяуканье! Там место есть в закутке – повсюду черепица, а с краю шифер. Кошка забилась под шифер и застряла. Я накинула на газовую трубу свой шарф и попыталась залезть. Упиралась ногами в стену.

– Получилось?

– Нет, силенок не хватило, – призналась Кристина. – Дождь льет, кошка орет, я вся мокрая, темно. А тут вдруг что-то загрохотало, вспышка света, страшный удар – и я понимаю, что на крышу музея что-то свалилось. Кошка перепугалась и выскочила из щели. Я схватила ее в охапку – и бегом домой. Дети не спят – боятся, ждут меня.

– Значит, кошка уже была у вас? Но вы всё же пошли через потайную дверь в музей. Зачем? – уточнил Петя.

Кристина молчала.

– Попытаюсь угадать! Из-за того удара, проломившего крышу. Вы поняли, что музей, возможно, заливает. – Петя внимательно смотрел на Кристину, в выражении ее лица ища подтверждения. – И вы позвонили по телефону! Вам что-то сказали, или, может, вы сами о чем-то догадались, и тогда уже помчались в музей через потайную дверь! Так?!

– НЕТ! – крикнула Кристина.

– Да, теперь я точно вижу, что угадал! Вы звонили. Но кому? Глупо сообщать в полицию, что на музей упало дерево. Куда еще сообщать? В МЧС? Вы… Да, я понял! Вы позвонили этой кофте! – по наитию воскликнул Петя, на что-то показывая пальцем.

Кристина обернулась и сдернула со спинки стула кофту с раковинами внутри прозрачных пуговиц.

– Да, – безжалостно продолжал Петя. – Все верно! Вы позвонили хозяйке этой кофты! А теперь скажите, угадал ли я вот тут!

Дальше Петя произнес сбивчивую речь, в которую вплетались слова «сахар», «вода», «кукурузный крахмал», «желатин», «лимонный сок», «глицерин». Кристина выслушала его довольно невнимательно, после чего махнула рукой.

– Погоди! – сказала она, на что-то решаясь. – Я в этом ничего не смыслю. Я больше по горючим материалам специалист. Пусть тебя кое-кто другой послушает!

И, поманив всех за собой, Кристина прошла в дальнюю комнату. Отодвинула пиратский сундук на колесах, и папа Гаврилов впервые увидел дверь с массивными петлями и медной прокрашенной ручкой.

– Прямо каморка папы Карло! И камин на куске старого холста! – сказал он.

Кристина постучала. Два удара и еще два. Прислушалась и опять постучала, на сей раз сильнее и громче. С той стороны стены послышался звук отодвигаемого стула, и дверь открылась. В комнату вошли Маша Гупт и художник-гардеробщик Емельян Новицкий. Маша снимала с лица паутину. У Емельяна в руках была небольшая авиабомба. Он красил ее наваренный круглый стабилизатор ватной палочкой.

– Немецкая! Видно, уже в конце войны ее отшлепали. До сорок третьего немцы очень старательно все делали. Двойная покраска, аккуратная сварка. Немецкое качество, одним словом. А после сорок третьего стали откровенно халтурить. Лишь бы до фронта снаряд довезти или на самолет загрузить, а там уж как-нибудь долетит, – объяснил он Кристине и, внезапно заметив папу Гаврилова и детей, удивленно вскинул брови. – Э! – протянул он, вопросительно оглядываясь на потайную дверь. – Вечер добрый, господа! Вот уж кого не ожидал!

– Привет! – сказала Кристина. – Я знала, что вы с Машей еще на работе. Шорохи слышала за стенкой. Тут вот этот молодой человек рассказывает запутанную историю. Я решила, вам интересно будет послушать…

Емельян Новицкий взвесил на руке авиабомбу.

– Послушаем, конечно! Отчего бы не послушать? – охотно согласился он и сел на стул. Маша Гупт, встав позади стула, за спинкой, оперлась ему локтем о плечо.

Петя заходил по комнате, приводя свои мысли в систему. Ему явно не хватало сейчас его ватмана. Он даже хотел побежать за ним, но махнул рукой и остался.

– Здрасьте!.. Короче, вот!.. Раскрывая это преступление, я совершил невероятное количество ошибок! Отвлекался на незначительные детали. Подозревал кучу невиновных или совсем не в том виновных людей и не видел того, что все время было перед глазами! И только этим вечером я понял, как всё было просто!

– Что «просто»? – спросила Маша.

– Секунду! Всё началось, когда, осматривая место преступления, я зачем-то лизнул лужу под стендом. Матушкин с Ушицыным считали, что лужа – это дождь натек с крыши. Я же ощутил, что лужа сладкая! Понимаете, с сахаром! Там, под стендом была не вода – или не совсем вода!

– Ты можешь не бегать туда-сюда? В глазах мельтешит! – попросил Емельян.

Петя попытался остановиться, но был так взбудоражен, что продолжал маршировать на месте.

– И ещё момент, на который они не обратили внимания! Кондиционер! Его установили на обогрев, причем уже после того, как включили электричество! Иначе все настройки обнулились бы! Я все думал: зачем? В сбой системы я не верил. Значит, кому-то важно было, чтобы зал музея прокалился как парилка в бане!..

– И все эти выводы – из-за сладкой лужи? – презрительно спросил Новицкий.

– Ага, из-за нее! – признал Петя. – Дальше я стал думать вот в каком направлении. В пять утра чаша всё еще была на месте. Охранник ее видел. В шесть утра она уже исчезла из закрытой витрины, что заснято камерой наблюдения. И все. Чаши нет. Самое загадочное похищение века!

– Предсказание древней колдуньи, – напомнила Маша Гупт. – «Уважаемая редакция! Пишут вам из глубины веков».

Новицкий засмеялся.

– И тогда, – продолжал Петя, – размышляя о чаше, я в какой-то момент воскликнул: «Да не растаяла же она, в конце концов!» Кто-то слышал, как я это воскликнул?

– Слышали только, как ты ржал, – мотнула головой Катя.

Петя укоризненно кашлянул:

– И тут меня осенило! Я осознал, что чаша действительно могла растаять, если похититель изготовил ее из льда и, допустим, из пищевого желатина. Охранник должен был поверить, что в пять часов чаша еще была на месте.

– По-твоему, можно сделать чашу из желатина так, что спутаешь ее с настоящей? Там тонкая резьба, а тут какой-то желатин! – заметил Новицкий.

– Конечно, не совсем из желатина! – спокойно ответил Петя. – После желатина остались бы липкие следы внутри витрины, а их нет. Думаю, из желатина изготовили только форму, сама же чаша была из воды с небольшим добавлением чего-то, что дало сладкий привкус. Я просмотрел несколько видео про отливку в желатиновых формах. Это быстро, к тому же такая форма легко уничтожается. Не думаю, что охранник сильно вглядывался в чашу на витрине. Ему важно было убедиться, что чаша никуда не делась. Он посмотрел на нее издали, посветил фонариком и ушел. А к шести часам чаша уже растаяла!

И Петя торжествующе посмотрел на Емельяна.

– И что? – задиристо спросил Новицкий. – Значит, по-твоему, преступник украл чашу и подменил ее на ледяную? А потом настроил кондиционер так, чтобы она растаяла? А смысл? Зачем ему, чтобы чаша таяла?

Петя почесал в затылке.

– Меня это тоже сбивало с толку. Кто-то потратил кучу времени, чтобы снять стекло. Подменил чашу. Вернул стекло на место. Но почему он выбрал лед? Отлей он копию получше, например из пластика, преступление открылось бы только в следующем музее. А тут он как бы сам себя пытался разоблачить!

Емельян слушал его, поглаживая авиабомбу, как поглаживают кошку. Не дождавшись ответа, Петя продолжал:

– Действительно, зачем совершать заметное преступление, когда есть возможность совершить незаметное? Кто-то позаботился, чтобы сделать данную кражу преступлением века. Чтобы она привлекла как можно больше внимания, чтобы о ней писали, говорили по телевидению и одновременно произошла бы она в момент, когда у истинного виновника было алиби! Вот вы, например, что делали после пяти утра?

– Я? – удивился Емельян.

– Да, вы!

– После пяти? – лениво протянул Новицкий. – Точно не помню… Хотя в полшестого мы обычно бегаем с ребятами по пляжу. Хорошо, свежо, не жарко. В то утро песочек, правда, сырой был, но мы все равно бегали.

– Вот именно! Идеальное алиби, не так ли?

Емельян усмехнулся, но усмешка была кривой.

– Ты на что намекаешь? Что чашу украл я? – спросил он.

– ВЫ! – палец Пети взметнулся, целя ему в грудь.

– Интересное заявление… И что навело тебя на эту мысль?

– То, что у вас золотые руки. Нам показывали ваш макет старого города! Мельницы, мечети, горы, сады! Невероятно красиво! – воскликнул Петя.

– Спасибо. Теперь буду делать всё некрасиво, чтобы меня ни в чем не подозревали! – хмыкнул Новицкий.

– А еще фигурки из фруктового льда! Помните, вы нас мороженым угощали? Если вы смогли сделать всех этих медведей, значит, и фальшивую чашу отлить для вас не было проблемой!

– Ну как сказать! Желатин-то нынче дорог, да еще глицерин нужен. Это я как художник говорю, – насмешливо сказал Новицкий.

– Так что, сознаетесь? – обрадовался Петя.

– В чем? Что я бегал по пляжу? Ты сам признал, что у меня идеальное алиби!

– А до этого ночью что делали?

– Ночью я, извините, спал. У меня есть свидетель – бог сна Морфей, – насвистывая, заявил Новицкий. – Но просто ради интереса: когда ты начал меня подозревать? Уже после мороженого? Вот и делай после этого людям добро!

– Была еще история, которая заставила меня задуматься. Тот случай с якобы похищенным смартфоном… Вроде бы мелочь, но совсем не мелочь! – сказал Петя. – Всё было очень театрально. Полицейские отвлеклись на вас. Я тоже отвлекся, но увидел, как Маша что-то быстро убирает со стола. Видимо, на столе оставались какие-то улики.

– Улики? – удивилась Маша Гупт. – При чем тут улики? Я убирала в холодильник продукты!

– Продукты… – повторил Петя, напрягая память. – Да-да-да, точно! Стояли какие-то баночки и контейнер… Но почему бы не убрать их на глазах у полицейских? Что тут такого? Минуточку! Я вспомнил! Перед тем как упомянуть про то, что у вас был похищен смартфон, вы посмотрели на…

Петя сорвался с места и, позабыв, что обещал этого не делать, снова взволнованно забегал. Пока он бегал, кто-то вошел в комнату. Папа Гаврилов увидел директора музея. Марк Иосифович Гупт стоял в полутьме прохода и озирался, недоуменно оглядываясь то на дверь, о существовании которой, похоже, не подозревал, то на Машу с Емельяном, то на Гавриловых.

Папа Гаврилов быстро поднес палец к губам, чтобы Гупт стоял тихо. Тот послушно застыл, отодвинувшись в тень. Ни Маша, ни Емельян его не видели.

– Любопытно, – продолжал Петя. – Молодого человека хватает полиция, а его невеста, кстати, и заявившая о пропаже телефона, вначале убирает в холодильник продукты, а только затем уже колотит полицейского туфлей!

– И зачем же я убрала продукты? – спросила Маша.

– Видимо, потому, что забыли сделать это раньше. Полицейские могли обратить на это внимание и догадаться, что в кабинете ночью кто-то был. И еще деталь: ледяной чаше нужно было где-то застывать! Ваш переносной холодильник для этого тесноват. Скорее всего, вы использовали морозильную камеру музея, для чего вам пришлось вытащить из нее продукты, иначе чаша не помещалась. Форму из желатина вы, конечно, уничтожили, но продукты убрать забыли. Но всё же главным было другое! Амфора – вот главная причина, по которой вы устроили цирк со смартфоном!

– При чем тут амфора?! – воскликнул Емельян.

– А при том! Вам нужно было спрятать настоящую чашу. Причем срочно. Но куда? Возможно, полицейские обыщут музей. Единственное, чего они явно не станут делать – это разбивать другие экспонаты. И тут вам на глаза попадается амфора! Вы помещаете чашу в амфору и сверху чем-нибудь ее засыпаете. Опилками, например. Или скомканными газетами для набивки чучел.

Емельян хмыкнул:

– Курчаво придумано! Только я этого не делал!

– Делали-делали! – спокойно заверил его Петя. – Впервые эта мысль мелькнула у меня, когда вы не захотели выставлять амфору из музея. Ведь вместе с ней пришлось бы выставить и чашу! А в музее она была под охраной!

– Чушь! – сказал Емельян, сердито отворачиваясь.

– А вот и нет! Чашу вам приходилось прятать ночью, в темноте, при свете фонарика. Спешка, видимо, дикая! И было это в кабинете, возле вашего стола. Думаю, что-то просыпалось рядом с амфорой, приходилось все заметать. Как тут все углядеть? А тут еще в холодильник ничего не помещается! Ну что, доказал я, что преступник вы?

Маша Гупт перестала опираться о плечо Новицкого. Выпрямилась. Глаза ее пылали.

– Нет! Емельян тут ни при чем! Остальное всё верно. Про ледяную чашу и про морозильник. И еще я всё время боялась, что кто-нибудь из полицейских сунет руку в амфору. Только в амфоре не опилки и не газеты, а пенопластовая крошка. В темноте я просыпала ее мимо амфоры, и все эти шарики валялись на полу, прямо в двух шагах от спрятанной чаши! Я увидела это, запаниковала и крикнула про смартфон. Мне нужно было время, чтобы хоть ногой затолкать эти крошки под стол. Ну и продукты в холодильник, конечно, заодно убрать.

– Молчи! – крикнул Новицкий, хватая ее за руку. – Что ты делаешь?! Они ничего не докажут!

Маша поморщилась:

– Не надо, Емельян!.. Надоело! Да, чашу стащила я. И произошло это стихийно, без особой подготовки, потому что про дождь с грозой и что отключат электричество мы, конечно, не могли знать. Накануне я попросила Емельяна отлить желатиновую форму с чаши. Он сделал ее по приблизительным размерам. Достать настоящую чашу с витрины мы, конечно, не могли. Мы отлили форму и, наполнив ее водой, поставили в морозильник накануне вечером, еще до дождя.

– Зачем отлили-то?

– Просто так, ради интереса. Думали, может, продадим вместе с мороженым или себе оставим. Емельян ушел. Я задержалась на работе и тихо сидела в кабинете. Охранник не знал об этом. Он думал, я тоже ушла. До охранника отсюда далеко, и свет не пробивается. И тут все загрохотало, полилось, выключился свет. Я сидела точно в оцепенении… нет, не боялась, а просто что-то нашло на меня… ночное такое… время точно остановилось… Еще какое-то время спустя на крышу упало дерево, потом в музей кто-то провалился или спустился, и они там ходили около чаши, тихо переговариваясь… Я хотела осторожно посмотреть, кто там, и, видимо, спугнула их. Они притащили лестницу и удрали через дыру в потолке… Я подошла к чаше, осветила ее… Она была такая красивая и так близко: только руку протяни. А дальше… не знаю, что на меня нашло! Я вернулась в кабинет. Открыла морозильник. Оказалось, что наша отливка успела застыть еще до отключения света. Взяла отвертку… Времени у меня было много, и я знала, когда у охранника обход. И что камеры не работают, тоже знала. На место чаши я поставила ледяной слепок.

– А Емельян? Он не догадался? – спросил папа Гаврилов.

– Догадался. Утром, обнаружив, что пропал слепок чаши из морозильника, он моментально сообразил, кто во всем виноват, ругался, кричал, что я сумасшедшая, но покрывал меня. И Кристина знает, что чашу взяла я. Когда ночью она позвонила, чтобы сказать, что крышу музея проломило деревом, то через стенку услышала мелодию моего телефона. И она поняла, что я в кабинете. Вошла в музей, а тут я вожусь с чашей… Кристина стала меня отговаривать, мы поссорились, но чашу я не отдала, и Кристина вернулась к себе.

– Но зачем вы взяли чашу? – спросила Вика.

Маша всхлипнула и вытерла нос запястьем. Это был хищный всхлип и хищное вытирание носа.

– Взяла и взяла! Я знаю, что виновата, но все это было как во сне. Ночь, темнота, музей. Какие-то шорохи снаружи, вода капает через дыру в потолке. Моими руками точно кто-то двигал, будто это не я!

– Но зачем? Цель же, наверное, была!

– Была! Я думала: может, хоть что-то изменится! Я не хотела продавать эту чашу, хотела только привлечь внимание ко всему вот этому!

Маша опять всхлипнула.

– Сначала Емельяна, замечательного художника, практически воскресившего этот музей, делают гардеробщиком в пустом гардеробе, куда за день сдают две куртки! И это зимой две. А летом вообще ноль! И еще говорят: скажи спасибо, что хоть так, что не на улицу! Мне наплевать на полставки! Я и гардеробщика любить буду. Но моей маме не наплевать! Она говорит мне об этом сто, нет, двести раз в день!.. А завтра и ставку гардеробщика уберут, и тут останется один мой папа, который ночью будет ходить с двустволкой и охранять торпеды, а днем проводить экскурсии! Может, хоть тогда родители оставят меня в покое!

Директор Гупт, до того помалкивавший, не выдержал и выскочил из своего укрытия.

– Какие такие «родители»? У тебя нет родителей, преступная дочь! У тебя есть папа и мама! До какого позора я дожил! Правнучка профессора украла из музея чашу и теперь сядет в тюрьму, и я буду сушить ей сухари! И ради кого все это? Ради гардеробщика! Нет, я выведу на чистую воду этого интригана! Это он подговорил тебя! – закричал Гупт, бросаясь на Емельяна.

Новицкий, не растерявшись, сунул в руки директору авиабомбу, и тот застыл с ней, боясь уронить.

– Ты что, хочешь сказать, что она настоящая? – тревожно спросил он.

– А вы что, хотите сказать, что в нашем музее ненастоящие авиабомбы? – отвечал Новицкий.

– Я тебя всё равно посажу! У меня есть связи! Даже моя жена не знает всех моих связей! – пригрозил Гупт, нянча авиабомбу в руках.

Воспользовавшись тем, что ее отец стоит с авиабомбой и не знает, куда ее приткнуть, Маша Гупт подошла к нему сбоку и вполголоса сказала что-то ему на ухо. Гупт покачнулся. Руки его разжались. Авиабомба медленно соскользнула на пол – и не взорвалась. Саша быстро подхватил ее и полез с ней под стол. Он всю жизнь мечтал о личной бомбе, но его мечта никогда не сбывалась. До этого часа.

Маша продолжала что-то быстро бормотать, касаясь руки отца. Гупт слушал ее как завороженный.

– Какой еще внук? Откуда у меня внук? У меня нет внука! – непонимающе переспросил он. Впрочем, соображал он быстро: – А мама знает?

– Не уверена, – отозвалась Маша.

– А кто ей будет собщать? Я буду? А твоя мама мне что скажет? О, я наперед знаю все, что она мне скажет! Нет, я точно посажу этого гардеробщика! Садись прямо сейчас! На этот стул садись и сиди!

И Гупт опять принялся потрясать кулаками.

– Пап, сними очки! – мягко попросила Маша.

– Зачем? – напрягся Гупт.

– Ну просто сними, и всё. Что тебе, жалко?

Гупт растерялся.

– Но я же тогда ничего не буду видеть! – возразил он.

– А что тебе надо видеть? Ты и так уже всё увидел! – И Маша сама сняла с него очки.

Директор зашарил вокруг руками.

– Странное такое ощущение! Вы все такие контуры! Лица – розовые пятна! – жалобно сообщил он. – И что теперь будет? Я спрашиваю вас: что будет с моей Машей и с этим гардеробщиком? Может, все-таки посадить хоть гардеробщика? Не сажать же моего внука вместе с его преступной матерью!

– Да никого не надо сажать! – устало сказал папа Гаврилов.

Гупт повернулся на голос:

– Простите, я плохо вас вижу! Это вы – отец большого семейства? Как это – не надо сажать? То есть вы не собираетесь никому сообщать, что раскрыли это запутанное дело? А как же справедливость? Как же торжество закона? – воскликнул он.

– Что это за торжество, когда всем плохо? Торжество – это когда всем хорошо, – сказал папа Гаврилов.

Это замечание понравилось всем, а больше всего Гупту.

– И где сейчас скифская чаша? – спросил он, деловито возвращая на переносицу очки.

– Как – где? В амфоре, которую ты собирался выставить из музея! – насмешливо сказала Маша. – Она вообще не покидала музея!

Гупт забрал у нее очки и опять нахлобучил их на нос.

– Как так не покидала? В каком смысле? – спросил он сухо.

– Я спрятала ее в амфору! В ту, что склеена. Ты ее сто раз видел!

Гупт издал воющий звук.

– В этой ужасной амфоре, которая вечно торчит в проходе? Мимо которой толпами ходят люди? Возле которой вчера стояли члены комиссии?! – ужаснулся Гупт. – Могла бы хоть намекнуть!

– Как намекнуть? – удивилась Маша. – Рассказать правду?

– Когда женщина хочет намекнуть, она намекает и без правды. Как человек, проживший с твоей мамой тридцать лет, я говорю тебе это категорически! А твоя мама святая женщина! – сказал Гупт и, кинувшись в музей к амфоре, по плечо засунул в нее руку.

Из вазы стали вылетать скомканные газеты и шарики пенопласта. Внезапно пальцы директора что-то нашарили и тщательно ощупали. Лицо у Гупта вытянулось. Он облизнул губы и опять поспешно заполнил амфору пенопластом и газетами.

– Хорошо! – сказал он. – Предположим, что чашу мы обнаружили. Но что дальше? Не можем же мы просто взять и вернуть ее на витрину? Как мы объясним это всем остальным?

Папа Гаврилов задумался.

– Вот это серьезный вопрос. Даже своего рода парадокс. Вернуть чашу иногда сложнее, чем ее украсть.

– А если сознаться во всем Матушкину? Он прекрасный мальчик! Я знал его покойную бабушку! До десяти лет она водила его за руку, и стоило ему открыть рот, чтобы что-то сказать, как она засовывала туда булку! И какой вырос герой! Воин! – с надеждой произнес Гупт. – В конце концов, чаша всё время была в музее! Просто немножечко не там, где ее с самого начала поставили!

– Сказать, возможно, придется, – согласился папа Гаврилов. – Но у меня есть идея получше. Что люди любят больше всего на свете?

– Деньги? Детей? Тортики? – предположил Петя.

– Люди любят легенды! Только легенды в конечном счете имеют ценность! А что такое Крым? Крым, если разобраться, это одна большая легенда! Тут с каждой скалой, с каждым мысом, с каждым дворцом связана как минимум одна легенда! Иногда довольно нелепая, иногда сказочно красивая!

– И? – поторопил Гупт.

– И, дорогой будущий дедушка, мы попытаемся ради вашей дочери сотворить еще одну красивую легенду!

– И в нее поверят? – спросил Гупт.

– Поверят, если эта легенда будет красивой! – вдохновенно сказал папа Гаврилов. – А уж об этом мы позаботимся! Все помнят, как и откуда эта чаша вообще появилась?

– Ее взяли у мертвых. Из скифского захоронения, – сказала мама Гаврилова.

– Правильно. В каком-то смысле она была украдена, и те, у кого ее похитили, вполне могут пожелать ее вернуть!

– Это еще как? – подозрительно спросил Гупт.

– Да очень просто!.. Все слышали про греко-скифское городище «Чайка»?

– Угу, – отозвался Емельян. – Я когда мальчишкой был, нашел там копыто тарпана! Аккуратное такое, прямо в ладонь ложится. Это километрах в десяти от города. Загадочное место! У нас в городе даже боятся ночами туда ходить! Говорят, голоса слышны, стоны, оружие бряцает.

– Стоны? – спросила Катя. – А стонет кто?

– Да есть кому. Когда-то давно скифы напали на крепость и перебили всех ее защитников. До сих пор под завалами находят кости, обломки стрел, оружие. Считается, что это была ночная вылазка, к которой гарнизон крепости оказался не готов. А почему, спрашивается, не готов? Тайна! Загадка!

– И сейчас там тоже, кажется, идут раскопки?

– Да. Москвичи приехали недели две назад. Копают главную башню. Ее завалило, она заросла травой, теперь она просто как холм. Думают, что если вскрыть его, можно обнаружить что-то ценное. Когда соседние укрепления вскрывали, Пирующего Геракла нашли, терракотовую Афродиту. Керамики там целые завалы, – сказал Емельян.

– Отлично! – сказал папа Гаврилов, потирая руки. – Просто отлично! Даже и легенду придумывать не надо: она уже готова!

Из-за стены послышался детский крик. Кристина кинулась проверять, в чем дело. Из туалета бегом вылетела мокрая кошка, сразу за ней Рита и последней Варя с круглыми глазами.

– Она нашу кошку на унитаз усаживала! Едва ее не утопила! – в восторге пропищала Варя.

Эпилог

Рита, ты умеешь говорить «р-р»? Ну-ка проверим! Скажи «мышь»!

(с) Костя

Прошла неделя. И вот почти уже в ночной час, когда над курортной зоной распускались огненные цветы салютов, Петя примчался домой с газетой. Длинный, строчки на три, заголовок сообщал:

«ПРОКЛЯТИЕ СКИФСКИХ ЦАРЕЙ! ИСЧЕЗНУВШАЯ ЧАША ИЗ МОГИЛЬНОГО КУРГАНА НАЙДЕНА ПРИ РАСКОПКАХ ГОРОДА-ПРИЗРАКА!»

На фотографии два студента, один из которых был маленький и лопоухий, держали чашу. Снизу, отделенный от них текстом, к чаше тянулся страшный воин с торчащей клочьями бородой.

– Кто это? – спросила мама Гаврилова.

– Дух скифа позирует для газетного фотографа. Смотри, скиф был в часах, но они фотошопом переделали их в браслет! Чудеса творят газетные художники! – восхитился Петя.

– Вчера я беседовал с Емельяном, – сообщил папа Гаврилов. – Емельян говорит: едва чашу нашли, экстренно прилетел министр культуры, встречался с руководством города. Наш Гупт тоже там был. Министр шесть раз пожал Гупту руку и столько же раз похлопал его по плечу.

– Сколько-сколько раз? Чего так много-то? – не поверил Петя.

– У камеры Центрального телевидения какие-то проблемы с записью были. Приезд министра всё очень ускорил. Чашу после прохождения экспертизы вернули в музей. Разумеется, сейчас там такая охрана, что муха на стекло не сядет. На выставку стоит огромная очередь. Прекрасная реклама городу! Ялта, Керчь, Феодосия умирают от зависти. Сильнее всех завидует Коктебель! Наша скифская чаша совершенно затмила их дом Волошина. Чтобы примазаться к нашей славе, коктебельцы теперь утверждают, что Волошин все предвидел и даже однажды нарисовал очень похожую чашу на листке бумаги. Увидеть этот листок можно с понедельника по пятницу по адресу: город Коктебель, Центральная набережная ну и так далее…

– А дыра в потолке?

– Заделали пока наспех. А как только выставка завершится, музей закрывают на реконструкцию. Говорят, будет лучший музей Крыма. 3D-технологии, лифты, инвалидные пандусы, роботы-пылесосы – всё что угодно. Директор Гупт недаром стоял рядом с министром в окружении толпы журналистов. Ставку научного сотрудника Емельяну вернули, зарплату подняли. Мама Гупт временно всем довольна. Научный сотрудник – это не гардеробщик. Такого зятя с некоторыми оговорками уже можно родственникам представить. А через пару лет Гупт, может, пойдет на повышение, а Емельян займет его место. Признаться, мне бы этого хотелось.

– А Матушкин и Ушицын? Неужели тоже поверили в проклятие скифских царей? Вроде грамотные, – хмыкнул Петя.

– Матушкин и Ушицын тоже встречались с министром. Потом с прокурором Крыма, много с кем встречались. Думаю, дело решили замять. В городе никогда не было столько туристов. Любая бабулька, продающая семечки, теперь крупный курортный магнат. И всё благодаря скифским царям! Надо быть безумцем, чтобы разрушить такую легенду, засадив за решетку хрупкую девушку.

– А знаменитый московский сыщик? Как он выкрутился? – спросила мама Гаврилова.

– И глазом не моргнул. Я сегодня читал его интервью. Мигом прибыл в управление и отрапортовал. Основная мысль была такая, что под его скромным руководством была пресечена деятельность международного преступного синдиката, занимавшегося похищением предметов искусства. Похитители были поставлены в обстоятельства, когда, обложенные со всех сторон, они были вынуждены подкинуть чашу, надеясь избежать еще больших разоблачений. Сейчас он летит в Петербург на симпозиум по противодействию нелегальной торговле антиквариатом. А из Петербурга его в Вену пригласили для обмена опытом, а из Вены – во Францию… Там тоже из Лувра что-то украли. Так что едва ли мы когда-нибудь его снова увидим!

– А Бугайло с водителем и Святослав Кузин?

– Их потихоньку отпустили. Они слишком мелкие сошки для международного синдиката.

– Ура! Главное, что Емельян теперь сможет выйти взамуж, а Маша жениться! – в восторге воскликнула Алёна.

– Лучше бы, конечно, наоборот, но в целом мысль верная, – папа посмотрел на детей.

Дети стояли вместе в полутемной кухне, освещенной лишь экраном ноутбука и фонариком, который держали Костя и Саша. Вика прижималась щекой к газовому котлу, производившему загадочные бурлящие звуки. Даже Петя был со всеми вместе – огромный, как лебеденок среди утят.

Оглавление

Глава первая Золото скифов

Глава вторая Страшная ночь

Глава третья Чаша, шарфик и пулемет

Глава четвертая Акриды и стрекозлята

Глава пятая Нота «фасоль»

Глава шестая «Это римляне, сынок!»

Глава седьмая Железный человек

Глава восьмая «Святочка ругаться будет!»

Глава девятая Чучело куницы

Глава десятая Дворец ужасов

Глава одиннадцатая Огненная женщина

Глава двенадцатая Рита и шпингалеты

Глава тринадцатая Подвиг мадам Ушицыной

Глава четырнадцатая Ошибочка вышла!

Глава пятнадцатая Пляска бешеных бананов

Глава шестнадцатая Самый неправильный сыщик в мире

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg