«Охота на привидений»

Охота на привидений (fb2) - Охота на привидений 295K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Борисович Преображенский

Артем Кораблев Охота на приведений

Часть первая

МЕЛКИЙ БЕС

Глава I

ЕГИПТЕНОК

Везет мне на жуткие приключе­ния. Всего-то прошло три меся­ца с тех пор, как мне летом чуть не отвинтили голову, когда я рассле­довал преступление у нас на даче в Узорове, а уж я умудрился влипнуть в новое. Прав­да, на сей раз я не столько сам влип, сколь­ко меня втянули.

У меня есть друг, или подруга, — Свет­ка. А по правде, я в нее просто влюблен. Мы с ней познакомились летом на даче в Узорове, и я сразу влюбился, а потом она. В Москве я живу в Крылатском, а Светка на Речном, и, уезжая в конце августа из Узорова, я очень боялся, что в Москве на­ша любовь закончится. Но все обошлось. Мы продолжали встречаться и в городе по выходным и в будни, после учебы в шко­ле. Каждую неделю.

Когда мы вместе, нам скучно не бывает, даже если нечего делать. Мы можем про­сто сидеть где-нибудь и разговаривать о чем угодно. Что ей интересно, то и мне, и наоборот. Мы можем болтать о книгах, о фильмах, о родителях, о наших однокласс­никах, об Узорове, о любви, рок-группах, сексе, наркомании, погоде, моде — о чем угодно. Не обязательно встречаться каж­дый день, но каждую неделю просто необ­ходимо. Мы уже так привыкли.

Часто мы рассказываем друг другу о наших животных. У меня пес, кот, рыбы и красноухая черепаха, а у Светки только Ксюша — такса. Но Светка про свою лю­бимицу может часами рассказывать. На даче-то эта коричневая колбаса всегда крутилась подле ее ног, как и мой бульте­рьер Тамми, а в Москве мы их с собой не берем, когда встречаемся, не возить же их каждый раз в метро и в автобусах. Да и не зайдешь с такими приятелями никуда, разве что друг к другу в гости. А мы иног­да ходим со Светкой на выставки, в музеи или в «Макдональдс» на Пушкинской.

Светке там нравится, а мне нет, но все равно иногда ходим.

И вот как-то к концу первой четверти наступила одна неделя, когда заведенный уже нами порядок встреч нарушился. На­чалось с того, что Светка позвонила мне в понедельник (только-только мы с ней в воскресенье в театр ходили, папа мне би­леты купил) и начала разговор с того, что в следующий раз придет не одна. «А с кем?» — спрашиваю. Оказывается, ей ее дядя, полковник в отставке, котенка пода­рил, да какого-то необычного — египет­ского. Кот этот вроде дорого стоит и на других не похож. Светка мне про него пол­часа рассказывала, а про Ксюшу даже не упомянула. «Ну, — думаю, — надо посмот­реть, что ж это за зверь такой, что Светке очи затмил». А в пятницу она мне опять звонит с новостью, говорит, что свидание отменяется, они всей семьей едут к ее маме и дяде на родину, в деревню, куда-то там в Тверскую область даже. Я малость расстроился, да потом решил — ничего, проведу выходные со своими друзьями, тоже разнообразие. Однако сюрпризы не кончи­лись, это все еще только присказкой было.

Пролетели выходные, и Светка опять мне звонит. Давай, говорит, прямо сегод­ня встретимся, разговор есть, и голос у нее взволнованный и грустный какой-то одно­временно. Договорились встретиться, как обычно, на Краснопресненской, мы там часто встречаемся и сразу в зоопарк идем. В обычный день там людей мало, только животные, а лучшей компании, чтобы по­быть вдвоем, найти трудно.

Светку я увидел на нашем месте, на ла­вочке у первого вагона, если от Белорус­ской ехать. Смотрю, какая-то она не такая, печальная и молчаливая. Пошли в зоопарк. Билеты купили, вошли и двинулись нале­во вдоль пруда с гусями, лебедями и утка­ми. Я все Светке рассказываю, что со мной за неделю и выходные было, а она молчит, на себя не похожа, такое с ней редко слу­чается. Вскоре дорожка, огибая пруд, на­право повернула и привела нас к клеткам с хищниками, и в первой же манул си­дит — эмблема Московского зоопарка — роскошный котяра с разбойной физионо­мией. Обычно манула и не увидишь, в луч­шем случае из домика пушистый бок тор­чит, а тут что-то вылез и по коряге-дереву в своей клетке расхаживает. Я Светку рас­шевелить хотел и спрашиваю:

— А твой-то кот на этого бандита по­хож?

Светка молчит. Смотрю, а у нее глаза красные, вот-вот заплачет, и заплакала. Я ее за плечи обнял, отвел в сторонку к за­городке пруда и спрашиваю опять:

— Что случилось? Она говорит:

— Ганнибал пропал.

— Кто пропал? — удивился я.

— Да котенок мой. Поехали мы все с дядей Пашей в деревню, я Ганнибала с со­бой взяла и Ксюшу тоже, не оставлять же их одних. Как приехали, пока дядя дверь отпирал, я Ганнибала на землю спустила погулять, он вдруг заурчал, зафыркал, спину дугой выгнул и пулей под дом. Дядя Паша говорит: «Ничего, вечером доста­нем». Но так больше и не нашли. Вдвоем с ним в подпол лазили, и во дворе искали, кричали, и по деревне ходили — нигде нет. Ни в этот день не нашли, ни на сле­дующий.

— Может, из деревенских кто подо­брал? — старался я утешить Светку. — В следующий раз приедете — отдадут.

— Да в деревне три дома всего, осталь­ные заколочены, не живет никто. Мы всех обошли, ни у кого нет. И Ксюшка его не нашла, она бы сразу нашла, знаешь, как за ним ухаживала, как за щенком! — и Светка опять в слезы.

Вижу, дело плохо, а чем помочь, не знаю. Тут и брякнул:

— А дядя твой или отец могут с нами еще в эту деревню поехать? Через три дня каникулы начинаются. Ничего с твоим египтенком за три дня не случится, а мы его за каникулы-то найдем обязательно.

У Светки слезы сразу высохли, только глаза блестят. Смешные глазки, серо-зеле­ные. Оказывается, она меня сама об этом просить хотела, и даже мама ей советовала. Я у них дома после этого лета автори­тетом стал по расследованию преступле­ний, так уж вышло. Ну да это дело про­шлое, и там действительно было преступ­ление, да не одно, а тут котенок пропал. Впрочем, я уверен был, что он и сам оты­щется. Но поехать вместе со Светкой в де­ревню на каникулы — это ж здорово! Ока­залось, что и дядя ее ехать согласен, хочет заодно поохотиться в окрестных лесах, все складывалось просто прекрасно. Но с это­го-то все только и началось.

Три дня пролетели незаметно, а на чет­вертый, вечером, мы уже встретились на Ленинградском вокзале: я, Светка и ее дя­дя — Пал Палыч. Конечно, его звали Пав­лом Павловичем, но так у нас не говорят просто. Пал Палыч и все, как Знамен­ский. Дядя не возражал, что я его так на­зываю, и Светка к нему «дядя Паша» об­ращалась, а за глаза все больше Пал Палычем звала. Я его раньше никогда не видел, но он мне сразу понравился. Даром что в отставке, а одет был по-военному и в папахе. На плече у него висел солидный очень пухлый рюкзак цвета хаки и аж два ружья, убранные в чехлы. Был он подтя­нут, худ, сед, а его полковничий нос укра­шали очки в металлической оправе. В рюк­заке у Пал Палыча, как выяснилось впоследствии, кроме недельного запаса провианта, лежала еще теплая ватная телогрейка военного пошива, такие же ват­ные штаны и валенки. Действительно за эти три дня так похолодало и выпал снег, что на охоте теплая одежда была явно не лишней. Меня мама тоже заставила одеть­ся соответствующе.

Поезд на Тверь отправлялся поздно, в одиннадцать, у нас было в запасе еще пол­часа, и мы познакомились. По фразе: «Так это и есть твой Шерлок Холмс?», прозву­чавшей вместо приветствия, я понял, что Светкин дядя уже наслышан о моих лет­них подвигах в Узорово.

Собак мы со Светкой решили не брать — хлопот поменьше, пусть отдохнут от нас, а мы от них. Дядя же был этим не очень до­волен.

— Ксюшу-то можно было взять, — сухо заметил он, — мы бы с ней на енота сходили.

Ехали мы в обычном общем вагоне, дей­ствительно, чего там, всего-то четыре часа дороги, большую часть которой я проспал привалившись к окну, а Светка — к моему плечу. Дядя, видимо, бодрствовал, он и растолкал нас на подъезде к Твери.

Мы вышли на перрон, а потом на пус­тую привокзальную площадь, и я, честно говоря, недоумевал, что ж мы теперь бу­дем делать, ведь стояла уже глубокая ночь. Но Пал Палыч не унывал, а был на­против чрезвычайно деятелен.

— Так, вы тут постойте, — обратился он к нам, — а я пока кому надо позвоню, они нас отвезут, — и Светкин дядя раста­ял во мраке.

Ночь была холодная. Мы были одни, и стало как-то не по себе, зябко и страшно­вато. Я чувствовал, что Светка просто уже боится. Дядя все не возвращался. Тут я подумал, что если к нам сейчас подойдет милиция и решит проверить документы, то документов-то у нас и нет. Паспортов нам пока не полагается по возрасту. Я счи­таю, что это несправедливо. Должно же и у ребенка быть хоть какое-то удостовере­ние личности, хотя бы с двенадцати лет, а то мы вроде бы и не люди, а так — прида­ток к родителям. Ведь есть среди нас и такие, у которых родителей нет вовсе. Что тогда?

Однако милиция не появилась, зато от­куда-то из темноты вырулило такси и ос­тановилось прямо возле нас. Передняя дверь распахнулась, и оттуда выглянул Пал Палыч.

— Никому не дозвонился, — доложил он обстановку, — придется добираться сво­им ходом.

«Ничего себе, — подумал я, — моло­дец. Достать в наше время ночью такси, да еще за город, — это надо суметь». Мы со Светкой молча уселись в машину.

— Далеко это? — спросил шофер, молодой парень, выруливая с площади.

— Не-е-т, — бодро успокоительно протянул дядя, — километров двадцать по шоссе. Заплачу, как договорились.

В машине было тепло и гораздо удоб­нее, чем в поезде, но мы уже со Светкой не спали. Не хотелось. Меня лично вообще начинала волновать романтика ночного приключения. Ехали мы куда-то по неве­домым мне местам, и я старательно вгля­дывался в окружающую тьму, почти ни черта там не различая. Однако я заметил, когда городской пейзаж сменился лесом, сплошными черными стенами возвышав­шимся с обеих сторон дороги.

Мы ехали уже минут сорок.

— Далеко еще? — недовольно спросил шофер.

— Не-е-ет, почти приехали, тут скоро должен поворот быть, — опять успокоил его Светкин дядя.

Поворот, о котором он говорил, фары нашего такси высветили только через пол­часа. Шофер уже ничего не говорил и тер­пеливо таращился на дорогу, напряженно сгорбившись над баранкой. Неожиданно машина встала.

— Теперь куда? — Парень повернул ли­цо к своему пассажиру.

Я глянул через лобовое стекло. Асфальт кончился. Впереди стоял лес, и в свете фар разбегались две проселочные доро­ги — одна направо вдоль леса, а другая не­много налево и прямо через лес.

— Да все равно, — спокойно ответил дядя, — они обе подходят, считай приеха­ли. Давай налево, там покороче и дорога лучше.

С мрачной решимостью шофер выкру­тил баранку и дал газ. Мы въехали в ноч­ной лес. Дорога оказалась не очень. Я изо всех сил вжимался спиной в спинку своего сиденья, руками цеплялся за спинку пе­реднего, а ногами упирался в пол. И все равно меня кидало и еще как! Светка ойкая моталась у меня на плече.

— Давно на такси? — спросил дядя без­различным тоном.

— Да нет, — неожиданно вежливо ото­звался шофер, — всего полтора месяца.

— А-а, — понимающе протянул дя­дя. — У вас тут таксистов часто убива­ют? — продолжил он тем же тоном.

— Да нет, — поспешно ответил води­тель.

— А у нас часто. Вот на прошлой неде­ле одному на Варшавском шоссе дали по башке молотком, и все. Утром нашли пря­мо в машине. Машину оставили, а выруч­ки нет.

Шофер молчал, остервенело крутя ба­ранку.

— Сань, — едва повернув голову, обра­тился ко мне дядя, — расчехли там ружье, здесь могут зайчики быть. Могут в свет фары сейчас выскочить.

Я с трудом стал исполнять просьбу Пал Палыча. В конце концов с помощью Светки мне удалось вытащить из чехла ружье и собрать его с десятой попытки.

— На патрон.

Дядя передал мне патрон, извлеченный им из кармана.

— Пока не заряжай, рано.

Дорога меж тем не кончалась и стала просто кошмарной. Езда по ней напомина­ла родео из ковбойских фильмов.

— Ну ты же видишь яму, так притор­маживай, — посоветовал шоферу отстав­ной полковник.

— Так я жму на тормоз, лед, — досад­ливо ответил водила.

Машину действительно нельзя было удержать на тормозах, она юзом неслась вперед по обледенелой дороге и глухо сту­калась днищем в каждой новой яме. Лес еще не кончался. И вдруг разом все пере­менилось, мы выскочили из полной тьмы на относительный свет. Теперь впереди и по сторонам, насколько хватало глаз, рас­стилалась заснеженная равнина, залитая ровным лунным светом. Шофер только что не ахнул.

— Давай, давай, — спокойно поощрил его дядя, — правильно едем.

Машина заскользила через поле уже по более ровной дороге. Когда лес позади нас скрылся из глаз, дядя скомандовал:

— Стоп! Машина встала.

— Выходи, разомнемся, — опять скомандовал дядя. — Ружье захвати, — это было адресовано мне.

Мы все вылезли на морозный воздух, в машине остался один таксист, обреченно скорчившийся на своем месте, мне его было жалко.

Пал Палыч отошел от машины и стал ходить кругами, всматриваясь куда-то в даль и в тьму. Светка прыгала на месте, притопывая ногами. Действительно было холодно. Походив по полю, Пал Палыч вернулся.

— Садись, поехали, — опять скомандо­вал он.

Мы влезли обратно, и шофер повел ма­шину туда, куда уверенно махнул рукой Светкин дядя.

Я так и не понял, откуда он взялся. Все ехали-ехали, ничего не было, ни впереди, нигде. И вот на тебе, мы уже остановились прямо перед забором деревенского дома. Дом стоял на околице. И был это как раз тот дом, который и был нам нужен, то есть когда-то дом Светкиных бабушки и де­душки, а теперь ее матери и дяди.

Пал Палыч расплатился и отпустил на­конец сразу посчастливевшего шофера. Тот мигом обежал свою тачку, хлопнул дверью и укатил в обратном направлении.

— Эх, зря! — заметил Пал Палыч, глядя вслед удаляющемуся такси. — Надо было его в погреб посадить и продержать до отъезда.

— Дядя Паша! — укоризненно произ­несла Светка.

— Да что, точно. Как мы отсюда выби­раться будем? Твой кот небось завтра оты­щется. А отец твой не раньше чем через неделю приедет, и то еще кто его знает.

Пал Палыч пошел открывать дверь. Я огляделся и ничего не увидел, луна спряталась за тучкой и стояла непрогляд­ная тьма. «Тьма египетская», — всплыло откуда-то из глубин моей памяти это стран­ное определение. Тут только и искать еги­петских котят.

— Как деревня называется? — спросил я Светку.

— Ворожеево, — ответила она.

В конце концов ключ провернулся в за­ржавевшем замке, дверь со скрипом отво­рилась, и мы вошли внутрь дома. Это была обычная бревенчатая изба с русской печью и еще одной печкой—голландкой в соседней комнатке, служившей одновременно кух­ней и соседствующей с сенями. За сенями был когда-то хлев, а теперь там кучами ва­лялось лежалое сено и стояла колода, на которой я и нарубил выданным Пал Палы-чем топором там же сложенных дров. Тем временем сам Пал Палыч' вместе со Свет­кой постелили постели, себе на двух дива­нах, а мне на раскладушке с периной. По­том мы протопили печку и улеглись спать.

До рассвета было еще далеко. «Тьма еги­петская»,— еще раз подумал я, глянув на улицу через оконное стекло.

Глава II

ВОРОЖЕЕВСКАЯ СТАРИНА

Утром нас разбудил Пал Палыч, топавший сапогами по дощато­му полу и с кем-то громко об­щавшийся в соседней комнате. В избе стоял настоящий колотун, у меня даже нос замерз, а Светка свой спрятала под одеяло. Однако надо было вставать, чтобы хоть печь протопить, Пал Палыч этого де­лать пока явно не собирался. Пришлось мне собираться с духом. Собравшись, я вскочил и оделся, Светка с ужасом взира­ла на меня из-под одеяла, не высовывая наружу носа. Я растопил печь и вышел к Пал Палычу.

Отставной полковник сидел в одной май­ке и брюках за столом и калякал с каким-то мужиком в телогрейке. Здесь было еще холоднее.

— С добрым утром, — поздоровался я.

— С добрым. Это вот Саня, — сразу представил меня мужику Пал Палыч. — А это Егор, э-э-э Дмитрич, — представил он мне мужика.

— А племянница-то? — спросил вместо приветствия Егор Дмитриевич.

— Спит, — отрезал полковник.

— Да нет, встает уже, я печь растопил.

— Правильно, молодец, — поднял ука­зательный палец Пал Палыч, — сейчас за­втракать будем.

— Ну я пойду, — поднялся Егор Дмит­риевич, — заходи позже.

— Зайду, давай.

Дверь за Егором Дмитриевичем закры­лась, зато открылась дверь из комнаты, в которой мы спали. На пороге стояла уже одетая Светка.

— Котенка нет? — спросила она.

— Да погоди ты, не спеши, — успокоил ее дядя. — Сам он придет. Вот почует, что мы приехали, твой голос услышит и придет.

— Тогда я пойду его позову, — и Свет­ка отправилась на улицу за Егором Дмит­риевичем.

— Тьфу! — выдохнул Пал Палыч. Вскоре Светка вернулась, так никого и не дозвавшись. Пал Палыч успел уже по­ставить чай, нарезать хлеб, сыр и вскры­вал теперь какие-то консервы.

— Не спеши, — повторил он Светке, — придет твой котенок.

— А дядя Егор ничего не знает, ты спра­шивал?

— Спрашивал, не знает, не видел. Если уж тебе так неймется, можете после за­втрака к Максимычу сходить, он всегда все знает, и к Евдокии тоже. Но только после завтрака, — закончил Пал Палыч, разливая в кружки горячий чай.

Позавтракав, мы вышли из дому. На свету Ворожеево ничем особенным меня не удивило. Деревня и деревня, я так себе ее и представлял. Правда, в отличие от тех деревень, в каких мне случалось бывать под Москвой, в Ворожееве было много за­колоченных домов. Но и об этом я уже знал из рассказов родителей и Светки. Го­ворят, есть такие деревни, где и вовсе все дома заколочены, не живет никто.

Мы двинулись по улице на другой ко­нец Ворожеева. Там обитал всезнающий, по словам Светкиного дяди, Петр Макси­мович. Светка к нему дорогу знала. По пути туда на всей улице я заметил лишь один дом с занавесками на окнах и отво­ренными ставнями. Во дворе этого дома стоял грузовик и радостно забрехала соба­ка, едва заслышав наши шаги. Одна из за­навесок качнулась и только — кто-то под­глядывал за нами, не показывая своего лица.

— Дядя Егор здесь живет с семьей, — пояснила для меня Светка. — У него сын есть Вовка, еще прибежит, познакомишься.

— А сколько ему?

— Помладше нас года на два.

— Где ж он тут учится?

— В Андреевку бегает. Тут недалеко, километра три. Там дворов больше. Почти вся деревня живая. И школа есть, в нее еще и из Тимонина дети ходят, аж за пять километров. Но их на машине возят, а Вовка здесь один, когда дядя Егор подки­нет его на своем грузовике, а когда и нет.

— А откуда у него грузовик? Свой?

— Да нет. Дядя Егор в колхозе шофе­ром работает, до МТС далеко, вот он ма­шину у себя во дворе и ставит.

За разговором мы прошли всю деревню насквозь. Осталось по одному дому с каж­дой стороны улицы, а там уж было видно, что деревня кончается и из-за правой от нас крайней избы выглядывала полураз­рушенная колокольня старой деревенской церкви. Как раз этот крайний дом тоже оказался с отворенными ставнями. Вернее ставней просто не было. Были когда-то, потому что на их месте висели ржавые петли и крюки, но сами ставни отсутство­вали. А вот занавески на единственном окне, выходящем на улицу, существовали в наличности. Правда серенькие и мятые.

Мы вошли через калитку и постучались в дверь, звонка не было. Нам долго не от­крывали, и Светка стучала еще и еще. На­конец за дверью что-то загромыхало, за­шаркало, послышался кашель и сиплый голос спросил через дверь:

— Вовка, это ты, што ль?

— Петр Максимыч! Это я, Света, Ири­ны Посниковой дочь.

За дверью помолчали.

— Ирина-то, это што, Пашкина, што ль? Вместе с Пашкой? — последовало на­конец.

— Да, да! Ирина Пална и Пал Палыч! Мы с дядей Пашей сюда на неделю при­ехали.

— Подожди, щас открою.

Забрякала задвижка, и дверь отвори­лась. На пороге стоял седой, плохо выбри­тый старик в накинутом на плечи пиджаке.

— А это кто с тобой? — спросил он.

— Это мой друг. Он с нами приехал.

— Ну проходите, проходите, — старик посторонился, уступая нам дорогу в сени.

В избе было не очень чисто. Все было старым и ветхим. Пахло пылью. На подо­коннике, на столе, на допотопной этажер­ке — повсюду валялась какая-то никому не нужная ерунда, начиная с колпачков от несуществующих уже старых авторучек и оканчивая пожелтелыми листочками от­рывного календаря глубоко советских вре­мен. Но было тепло, хорошо натоплено, и это уже неплохо.

Пока я осматривал жилище, Светка от­дала Петру Максимовичу батон колбасы, пару банок рыбных консервов и большую пачку чая, посланных ему Пал Палычем. Видно было, что пожилой человек очень доволен оказанным ему вниманием, да и продукты эти ему наверняка были не ли­шни.

Старик усадил нас у стола, одной своей стороной примыкавшего к заузоренному морозцем окошку. Он чем-то погромыхал у печи, потом сел вместе с нами и поначалу долго молчал. Инициативу взяла на себя Светка.

— Как живется-то, Петр Максимыч? — начала она.

— Да ничего. Какое наше житье. Егор, тот еще живет, а мы с Евдокией уж отжи­ваем, — мрачновато ответил старик.

— Да ладно вам, поживете еще.

— Не зна-аю, — все так же угрюмо про­тянул Петр Максимович. — Тут не то что нам, а, по-моему, всему Ворожееву скоро конец.

— Это что ж так? — спросила Светка, хотя и козе было понятно, что деревня от­мирает.

— Што, што, — пробурчал Петр Макси­мыч, глянув на нас мутными, когда-то го­лубыми глазками из-под кустистых седых бровей, — не што, вот што. Нечисто опять в Ворожееве, как перед войной было. Я вот давеча пошел побродить, завернул к клад­бищу, вечером-то я туда не хожу, и вы не ходите, а тут светло было, я зашел на мо­гилку жены глянуть, да на материну, а на церкви-то сова сидит. Это днем! — Петр Максимыч значительно поднял палец.

— Ну и что? — беззаботно спросила Светка, тайком дернув меня за рукав, мол, слушай.

— Што, што, — еще недовольнее забур­чал Максимыч, — не што. Перед войной так же было. Когда на первое мая тогда шли все гулять, смотрят, а на церкви сова сидит. И прабабка твоя, живая еще была: «Это, — говорит, — плохая примета, что со­ва днем на кресте сидит. Беда будет». И точ­но, в июне-то война началась. А в августе уж и церковь взорвали.

— Немцы? — спросил я.

— Какое немцы, наши. Немцы еще да­леко были. Приказ в сельсовет пришел в августе церковь очистить и подготовить к сносу.

— Зачем? — удивился я.

— А затем, что приметная веха для не­мецких самолетов на Тверь, тогда Кали­нин, с бомбами заходить. Ее и взорвали. Только разорять-то никто не хотел. Пред­седатель, Фомич, думал, думал, да и гово­рит одной, секретарем тут комсомольским была, выноси иконы, мол, и помощников себе возьми. Ей деваться некуда — секре­тарь, а больше никто не хочет. Одного Коль­ку уговорила, тоже был комсомолец. Так Колька-то потом сразу на фронте погиб. Как пошел, так и скоро похоронка при­шла. А Анну, ее Анной звали, тут убило бомбой. На Ворожеево за войну одна бомба только и упала, и прямо между ее домом и соседним. Так в соседнем-то стену вышиб­ло, там один старик был, Кузьмич, его только с печки сбросило, даже не ушибся, а у Анны-то в доме всех и ее тоже. Вот как церкви-то разорять. Да што, она человек была подневольный.

Мы помолчали. Я не очень-то верил в дедовские россказни. То есть, конечно, я и не сомневался, что что-то такое было. И Анна, видимо, погибла, и Колька этот, только церковь-то тут ни при чем и уж сова — тем более. Война была, вот и все. Я только ради интереса спросил тогда:

-— А что нам теперь к церкви-то не хо­дить?

Петр Максимович опять ответил не сра­зу, долго смотрел в свою серенькую вет­хую скатерку, я уж думал, он опять «што, што» скажет, но ответил старик по дру­гому.

— Куделин опять бродит, — только и сказал он.

Это уж было совсем загадочно, я было подумал, что Куделин — какой-то мест­ный бандит или хулиган, что лучше ему на глаза не попадаться, и, решив прояс­нить дело, спросил:

— Куделин, а это кто?

— Дух, — ответил Петр Максимыч и глянул мне в глаза.

Я молчал.

— Дух, — повторил старик. — Приви­дение. Помещик тут раньше жил, Куде­лин. Ворожеево его село было и Андреевка тоже, но Куделин Ворожеево особенно лю­бил. Он и церковь тут эту поставил кир­пичную на место деревянной, и икону ту­да подарил редкую, Божьей Матери, в до­рогом окладе из серебра с драгоценными камнями. Церковь тоже была Божьей Матери, Успения Божьей Матери то есть. Так когда Куделин помер, а он хоть церковь-то ставил и икону дарил, рассказывали, боль­шой грешник был. Какой-то грех на нем висел, какой, я и не знаю. Только он все это строил и подарки делал, чтобы грех тот замолить, да, видно, очень уж грех ве­лик. Церковь эту Куделин знаешь, как строил, он мастера, что стены расписывал, откуда-то из другой губернии приглашал, не то из Новгородской, не то аж из Мос­ковской. Сам ездил за ним куда-то. Мас­тер тот художник настоящий был. Его рос­писи по сей день еще кое-где держатся, страшный суд там на одной стене и еще что-то на другой нарисовано — красивые. Остальное осыпалось все при взрыве.

Максимыч немного помолчал, глядя в окошко с грязной занавесочкой, и продол­жил:

— После смерти-то Куделина в склеп положили на кладбище, здесь за церко­вью. У всех там могилы, а у Куделина склеп, он вообще всякие любил ориги­нальности, медведя дома держал и зимой по Волге катался под парусом. Так вот в этом склепе его и похоронили. А потом стали примечать, что по ночам дух его во­круг церкви ходит, стало быть, охраняет от вредителей.

— Ну это уж, Петр Максимыч, совсем сказки, — не удержался я.

— Сказки не сказки, — пожал сутулыми плечами Максимыч, — а только я его видел. Да и икону он тоже с собой унес.

— Куда? — усмехнулся я. — В склеп?

— Не знаю. Только икона та древняя в драгоценном окладе в день разрушения церкви пропала. Тогда Анна-то с Колькой все вынесли, и утварь всю, и из алтаря, и отовсюду, какие были иконы, все там в ку­чу в клубе свалили, а Божьей Матери-то и нет. А ведь церковь-то перед тем за день заперли. И икона там на месте была. По­том пришли, замок нетронутый, окна за­крыты, а иконы нет.

— Ну, может, кто ночью замок открыл, взял икону, потом закрыл, и все, — вы­сказал я свое предположение.

—Не-е, — Петр Максимыч отрицатель­но покрутил головой, — ключ от замка только один был у председателя. Не-е, ее Куделин унес. Потому как он дух, и ему на стены и замки плевать.

— Да вы что, — вконец удивился я, — Петр Максимыч, и вправду в это верите?

— Я-то?

— Вы-то.

— Я верю. Потому как в Ворожееве всякое испокон веков было. Само назва­ние — Ворожеево, ворожить — колдовать значит. И тут всякие чудеса творились и творятся, и ведьмы всегда жили, и колду­ны. Вот и теперь, народу-то уж почти нет, а ведьма есть, Евдокия-то, ее бабка, — и Максимыч кивнул на Светку.

Я удивленно вытаращил на нее глаза.

— Двоюродная бабка, — скромно по­правила Светка.

— Поэтому я верю, — продолжал меж­ду тем Петр Максимович. — А вот Егор не верит. Тот не верит. Он говорит, что икону эту священнослужители из церкви выне­сли и в могилу с последним попом, прото­иереем местным, отцом Михаилом, тогда закопали. Отец Михаил-то, как узнал, что его храм разорять будут, ездил куда-то, добивался чего-то, да вернулся ни с чем и сразу заболел сердцем. А как иконы-то вынесли, он в тот же день и умер, уж ко­локольню-то без него взорвали. Только я не думаю, что икону с ним зарыли, не знаю уж, откуда Егор это взял, в заблуж­дении он, в заблуждении. Что ж это за священники, если они святой образ в зем­лю закапывают, такому не бывать. Да Его­ру-то что, нехристь.

Старик замолчал, а Светка тут как раз вспомнила о том, за чем мы, собственно, и пришли.

– Нет, — ответил Петр Максимович к Светкиному разочарованию, — котят я тут таких не видал. У Егоровой кошки ле­том котята были, но они все разноцвет­ные, а чтобы черный… Нет, не видел. Вот только у Евдокии Бармалей черный коти­ще, ну так ему уж лет семь будет. Может, Евдокия и этого прибрала, для своих на­добностей, ей черные кошки вроде как сродни. — Старик, лукаво посмеиваясь, глянул на Светку. Но она не заметила этой усмешки, опечаленная отрицательным от­ветом.

Больше нам у Петра Максимовича де­лать было нечего и мы уж собрались ухо­дить, да старик вдруг вспомнил, что еще как только мы пришли, он поставил для нас чайник. Вскочив, охая и сокрушаясь, Максимыч поковылял к печи. Чайник почти выкипел, но все же в нем хватало воды на три чашки, и нам пришлось еще немного задержаться, чтобы не обижать стариковское гостеприимство. За чаем Максимыч понес уже полную околесицу, все сетовал на какого-то беса, посещающе­го его по ночам и мешающего спать, мол, поэтому он про чайник-то и забыл. Я даже начал уставать слушать эту старческую болтовню.

Попив чая, мы все-таки попрощались и вышли на улицу. Я с удовольствием вды­хал свежий морозный воздух после пыль­ной духоты стариковского жилища. День стоял замечательный, в начале ноября такие дни редкость. И снежок выпал, и морозец небольшой есть, лучше, чем сля­коть-то. Я был уверен, что самое позднее через неделю все это растает и начнется самая обычная ноябрьская дрызга, но пока все было здорово. Хорошо, что я сюда приехал!

— Ну что ты загрустила, — обратился я к пригорюнившейся Светке, — пошли теперь к твоей бабке сходим, раз Петр Максимыч о ней поминал. Может и правда она котенка прибрала.

Светка кивнула, и мы пошли.

— Куда мы идем-то? — удивился я, — в ту же сторону домов больше нет, деревня кончается.

— Моя бабушка живет особо, — ответи­ла Светка, — на выселках за кладбищем.

«М-да-а, — подумал тогда я, — подхо­дящее местечко для ведьминого дома».

По дороге мы миновали церковь. Коло­кольня была полуразрушена, частью она обвалилась внутрь и полузавалила глав­ный вход, в окнах не было ни решеток, ни стекол, ни досок — ничего. Мне очень хо­телось забраться внутрь и посмотреть, как там, но я решил отложить пока эту экс­курсию. У самой церкви подле колоколь­ни росло высокое дерево с причудливо из­вивающимися раскидистыми ветвями, не то тополь, не то ива, не то еще что, я не ра­зобрал. Его крона сплеталась на фоне серо­го ноябрьского неба причудливым фантас­тическим орнаментом. Я видел такие деревья в музее на картинах какого-то сре­дневекового художника из Голландии, вот только фамилию его забыл. Это мама у ме­ня по художникам большой спец. Но здесь ее не было.

За церковью, обнесенное хилой поко­сившейся оградой, топорщилось крестами и звездами заброшенное деревенское клад­бище. Почти в центре его находилось странное строение, будто кто-то срезал с московского планетария его крышу, умень­шил в несколько раз и поместил здесь, приделав сверху солидный каменный крест. Я догадался, что это и был склеп Куделина. За кладбищем находилась еще неболь­шая рощица из десятка голых по поздней осени деревьев, а уж за ней стояли два последних дома Ворожеева, старые поко­сившиеся избы. В одном из них и жила Светкина бабка, слывущая местной ведь­мой. Больше за этими домами не было ни­чего, только обширное голое поле, оканчи­вающееся синей полосой леса в значитель­ном отдалении. Тишина стояла такая, какой не услышишь в городе. Все тихо. Лишь откуда-то из-за поля доносился странный повторяющийся однообразный хриплый звук: кру, кру, кру.

— Что это? — спросил я Светку.

— Ворон кричит. Там Волга. Берег кру­той. Вороны крутизну любят.

«Надо будет и туда сбегать», — отметил для себя я.

Тем временем мы подошли к одному из окраинных домов. Ставни на его окнах были открыты, дорожка к двери хожена, из трубы валил серый дымок. Во дворе стояла будка, но собаки в ней не было, и мы беспрепятственно прошли до двери. Звонка опять не оказалось, и Светка снова стучала. На первый же ее стук из-за двери раздался задиристый собачий лай, однако нельзя сказать, чтобы очень грозный. Дверь скоро отворилась, как бы сама, за ней никого не было. Светка храбро шагну­ла через порог, я за ней. Во внутренних дверях сеней я успел увидеть согбенную старушечью спину. Мы отряхнули снег с сапог и вошли в комнату.

Хозяйка, маленькая старушонка в си­неньком платьице и коричневом пуховом платке, накинутом на плечи, быстро соби­рала на стол.

— Здравствуйте, баба Дуня, — поздоро­валась Светка.

— Здравствуйте, — поспешил за ней я.

— Здравствуйте, — эхом откликнулась старушка, — садитесь за стол.

Голосок у нее был тоненький и треску­чий.

Я задержался на пороге, оглядывая внут­реннее помещение избы. Стол баба Дуня накрывала нам в комнате, соседствующей с сенями. Очевидно, что в доме была еще комната, но дверь в нее была завешена плотной занавеской.

Здесь, в отличие от дома Максимыча, все было чистенько и аккуратно, каждая вещь знала свое место, все в образцовом порядке. На стене тикали ходики с гирей на цепочке, и Иванушка летел по звездно­му циферблату на Коньке Горбунке. На лавке у стены сидел здоровенный пушистый черный котище с маленьким белым галстучком и нагло таращил на меня круг­лые золотые глаза, рядом с ним лежала и дремала серая уточка, а черная собачка, прекратив лаять и виляя хвостом, отбежа­ла от порога и прилегла под лавку прямо у кошачьих ног.

— Представь меня молодцу-то, — по­просила свою внучатую племянницу баба Дуня и впервые глянула мне в глаза. Я вздрогнул.

Нет, ничего страшного, безобразного или грозного не было в облике этой стару­шонки, но глаза… На меня глянули моло­дые, страшно знакомые серо-зеленые гла­за с бесинкой — Светкины глаза.

Тут Светка меня представила, и баба Ду­ня усадила нас за стол. Она с благодарнос­тью приняла дяди Пашины гостинцы и при­нялась потчевать гостей. К обеду у одино­кой старушки была подана прекрасная наваристая куриная лапша, картошка с тушенкой, соленые грибки, квашеная ка­пуста и завершал все традиционный чай с малиновым вареньем. Я наелся как никог­да, удивляясь домовитости одинокой по­жилой хозяйки.

Я и так в ведьм и чертей не верил, а уж баба Дуня своим приемом окончательно убедила меня, что все это сказки. Разве могут у ведьмы быть такие вкусные гриб­ки. Светка меж тем поддерживала беседу.

— Как же вы одна управляетесь, баба Дунь?

— Да уж так как-то. Егор много помо­гает, спасибо ему. От Максимыча проку мало, но тоже заходит. И вот Паша, дядя твой, тоже не забывает. А остальное сама помаленьку. Ешьте грибки-то, это все бе­лые.

Сама баба Дуня в расспросы не пуска­лась и россказней наподобие Максимыча не выдавала. Я был ей за это даже благода­рен. Единственное, что она спросила у Светы, была ли та у Максимыча.

— Да мы только что оттуда, — ответи­ла Светка, — его сказок наслушавшись. Про икону нам рассказывал, про церковь, про беса какого-то, говорит, конец скоро.

Баба Дуня только сокрушенно покачи­вала головой, поджимая сморщенные губки. Когда дело подошло к чаю, в дверь постучали.

— Ох, — поднялась со стула баба Ду­ня, — вот и Максимыч сам прется.

И точно, она не ошиблась. Вскоре после прихода Петр Максимыч тоже занял место за общим столом. И уж никто больше поч­ти ничего не говорил кроме него.

— Слышь, Петровна, што я тебе ска­жу, — прихлебывая чаек, вещал Макси­мыч.

— Што? — откликалась баба Дуня.

— Да ты не штокай!

— А я и не штокаю.

-— Так ты слушай лучше, вот я им гово­рил, бес меня посещает. Ты вот што на это скажешь, а?

— Да уж знамо дело посещает, — хит­ренько щурилась старушонка. — Как по­сетит, так ты и напьесся.

— Да нет, Петровна, правда посещает, черный такой, дохлый, но злой. И глав­ное, Петровна, бес — бес, а в кофту одет, как человечек. А из-под кофты хвост кры-сячий видать. Вот вечор-то тоже прихо­дил.

— Максимыч, да ты никак до чертей уже допился. Бес его посещает…

— Да то-то и оно, Петровна, што уж не­делю не пью, денег нет.

— Да ты и без денег найдешь.

— Да где найдешь-то? Заканчивай, пра­во слово. Заладила одно и то же. Говорю тебе, бес ходит. Тошший, черный, злоб­ный, с хвостом. И как он первый раз по­явился, так все у меня в жизни не залади­лось. Я прошлым месяцем в город к дочке ездил, новые зубы вставил, ну, на липуч­ках челюсть. А тут иду давеча вечером, по нужде ночью во двор вышел, а он, черт, сидит, и глазишшами-то так и сверкает. Я чрез плечо сплюнул, и зубы выплюнул. А во дворе темь. Я шарил, шарил — ниче­го не нашел. Только в грязи весь извозил­ся, лужа там. Ладно, думаю, утром. Куда она денется, челюсть-то. Поверишь, Пет­ровна? А к утру все запорошило и лед. Но я все равно искал. Лед побил, снег сгре­бал. Нету, и все. Все обшарил, нету. Пять­сот тыщ дочкиных, считай, псу под хвост.

Баба Дуня только махнула на старика рукой и ничего не ответила. Зато Светка не выдержала, поперхнулась чаем, вско­чила и побежала откашливаться и хохо­тать к печке.

— Не смешно, — обиженно забубнил Максимыч, — а мне зубы жалко. Чем же­вать-то? Пятьсот тыщ. Кабы ты что так потеряла?

— А я и потеряла, — серьезно сказала Светка. — Баба Дунь, я в прошлый приезд тут котенка потеряла, вы не находили?

— Котенка? Нет, милая, не находила. И даже не видела. Ты ж вроде и в прош­лый раз о нем спрашивала?

— Спрашивала, баба Дунь, да не на­шла.

— Может, соседи твои чего знают? — спросил Петр Максимыч.

— Какие соседи? — удивилась Свет­ка. — Разве здесь еще живет кто?

— Да поселились тут временно, — отве­тила баба Дуня, — в соседнем доме. Пред­седатель поселил. На месяц, говорит.

— А что им тут надо?

— Да леший их знает, что надо. Сами не знают, что, — сменила свой тон на не­довольный старушка. — Нет у них ника­кого котенка, не видела. Да и дома-то их обычно нет.

Мы еще посидели немного для прили­чия, и Светка стала собираться, само со­бой, и я с ней вместе. Когда мы вышли на улицу, уже не то что были сумерки, но как-то посерело. Дело-то шло к зиме, вот уж и темнеть начинало рано.

— Давай зайдем к соседям, — попроси­ла меня Светка, — ну, к тем, которые при­ехали.

— Да ну, мне уже надоело ходить по го­стям, давай не будем. Все равно ведь твое­го Ганнибала там нет.

Но Светка от меня не отстала. При­шлось заходить. Видно было, что в сосед­нем доме действительно кто-то жил, по крайней мере к крылечку была тропинка протоптана, но дыма над трубой не было и ставни были заколочены. Напрасно мы стучались и в дверь, и в окна, так нам ни­кто и не открыл. Светка опять погрустне­ла, след котенка не находился.

— Пошли домой, — попытался я ее уте­шить, — может, он уже у Пал Палыча си­дит.

Светка промолчала, и мы пошли. Бы­стро смеркалось. Церковь со старым клад­бищем и старым деревом у разрушенной колокольни теперь смотрелась совсем фан­тастично в неверном рассеянном вечернем свете. Когда я обернулся на нее в послед­ний раз уже со стороны Ворожеева от дома Максимыча, картина, которую я увидел, показалась мне даже зловещей, достойной кадра из фильма ужасов. Впечатление усиливалось тем, что, как мне тогда пока­залось, из одного узкого церковного окош­ка исходит слабый струящийся свет, едва заметный на фоне темнеющего на глазах неба. Я молча дернул Светку за рукав и развернул ее лицом к церкви.

— Чего? — недовольно спросила она.

— Ничего, — смутился я, — так, пока­залось.

Действительно, теперь я отчетливо ви­дел, что никакого света в окне или еще где-нибудь не было.

Знал бы я, сколько страха придется мне еще тут натерпеться, истолковал бы тогда все это, как предзнаменование.

Глава III

ПРИВИДЕНИЕ

Мы всего-то опять прошли Ворожеево из конца в конец, а как добрались до нашей избы, так уж совсем стемнело — глаз выколи, как вчера, когда приехали. И тихо совсем стало, даже ворон не кричит. Жуть. В Мос­кве такой темноты вовсе не бывает, всегда какая-нибудь подсветка есть — фонари уличные, витрины или просто окна горят. Здесь же только луна и звезды.

Впрочем, в окошке нашей избы все-та­ки горел свет. Мы вошли, дверь была не заперта. Пал Палыч принимал гостей — Егора Дмитриевича, которого я уже видел утром, и его сына Вовку, о котором до тех пор только слышал.

Пал Палыч остался с дядей Егором, так называла нашего гостя Светка, на кухне, у них там разговор был, как полагается, а мы прошли в комнату, где уже сидел Вов­ка и смотрел по старому черно-белому те­левизору «Судный день». Мне этот фильм очень нравится, так же, как и «Термина­тор», но смотреть его, на мой взгляд, надо только по цветному. Мы поздоровались и сели рядом досматривать, как киберы из будущего стараются замочить друг друга в современной Америке. К этому времени Шварценеггер только что разнес своего за­мороженного в жидком азоте соперника вдребезги, но я-то знал, что он опять собе­рется, едва его кусочки оттают. Светка только делала вид, будто смотрит фильм, по лицу было заметно, что происходящее на экране ее никак не задевает. Но она сиде­ла, молчала и про котенка своего не спра­шивала, и так было ясно, что он не объяв­лялся.

Фильм закончился. Вовка зашевелил­ся. Это был совсем невысокий мальчишка, худенький, с большой головой и оттопы­ренными ушами.

— Где гуляли? — спросил нас он, легко возвращаясь из мира терминаторов в воро-жеевскую реальность.

— По гостям ходили, — ответил я, — меня Сашей зовут.

— Владимир, — Вовка протянул мне маленькую грязноватую ладошку.

— Куличик он, — язвительно заметила Светка, тщетно пытаясь скрыть улыбку.

— Это почему? — спросил я.

— За фамилию, — ответил Вовка, — Кулешов.

Он не обиделся и даже улыбался, рот у него был большой, как у лягушонка. Смеш­ной парень.

— Чо приехали? — спросил он нас. — В Москве-то небось интереснее. Чо тут щас делать?

— Ничего, — опять ответил я, — нам и тут интересно, к тому же дело у нас есть.

— Какое? — тут же спросил Вовка.

— У Светки в прошлый приезд тут ко­тенок пропал черненький, ты не видел?

— У-у-у, все, нафик, его енот съел, — уверенно ответил Вовка.

— Ты это видел? — вздрогнула Светка.

— Не-е. Как увидишь? Енот по ночам ходит, цыплят у нас ворует. Он бы и котят украл. Да Машка не даст. Знашь, какая кошка? А этот беззащитный. Все, нафик, его енот съел, нафик, — Вовка убежденно покивал головой.

— Если он найдется, Куличик, я тебе дам «нафик», — свирепо заявила Свет­ка, — я тебе так дам.

Вовка замялся и уставился в пол, не зная, что и сказать по этому поводу.

— Может, еще погуляем? — предло­жил я. — Вы мне окрестности покажете.

— Вот с ним и гуляй, — недовольно буркнула Светка, все еще переживая за своего питомца, — а я дома посижу, чего я там не видала?

— Пойдем? — спросил я паренька.

— Пойдем, нафик, — отозвался он, без­различно пожав плечами.

Когда мы миновали Пал Палыча и дя­дю Егора, не обративших на нас никакого внимания, и уже выходили в сени, Вовка остановился и дернул меня за рукав. Я пригнулся, он был ниже меня более чем на голову.

— Ружье возьми, — прошептал Вовка.

— Как? — пожал я плечами. — Не мое.

— Жаль, — заметил Куличик и вышел в сени.

— Жаль, — повторил мой новый зна­комый уже на улице. — С ружьем лучше. И постреляли бы, нафик. Может, зайца бы или енота.

— Ну не мое ружье, — опять пожал я плечами.

Вовка промолчал. На небеса выкатила луна и стало посветлее, так же, как тогда в поле, когда мы вышли из машины по пу­ти к Ворожееву.

— Вов, — обратился я к Куличику, — пошли в церковь слазим?

— Да ну, нафик, — тут же ответил он, — пошли лучше в лес сходим, следы посмотрим, или в коровник.

— Да что я в твоем коровнике не ви­дел? — удивился я. — Пошли в церковь.

— Не, нафик, пошли лучше ко мне в гости.

— Ты что, боишься? — догадался я об истинной причине Вовкиного отказа.

— А то, — спокойно отозвался Вов­ка, — там Куделин бродит.

— Да ты чего? — удивился я. — Тоже что ль в эту ерунду веришь про привиде­ние?

—Хошь — верь, хошь — не верь, — все так же спокойно отозвался Вовка, — а ни­чего не переменится. Куделин там бродит, нафик, по ночам, и все.

— Ну ты даешь! — решил взять я Кули­чика с другого бока. — Если даже приви­дение есть, хотя я и не верю, то как оно в церковь-то попадет, в святое место?

— А церковь-то какая? — серьезно спросил Вовка и тут же сам ответил: — Разоренная. Понял? Стало быть оскверни­ли ее. Да и даже если внутри привидения нет, так Куделин вокруг нее и по кладби­щу бродит. Не-е, нафик, я туда не пойду.

Тут я уже не выдержал. Я разозлился и возмутился.

— Ты как хочешь, — сказал тогда я, — а я сам в церковь пойду и на кладбище, чтобы вы все убедились, что никакого Куделина нет. Вот только фонарь возьму. Но ты трус после всего этого.

Я пошел в дом за фонариком.

Когда я в очередной раз миновал шум­но споривших теперь о чем-то Пал Палыча и дядю Егора и вошел в комнату, Светка поспешно отвернулась в сторону. Я понял, что она плачет.

— Ты чего? — подсел я к ней на диван и обнял за плечи. — Не расстраивайся так, мы его отыщем. Найдется.

Светка молчала и ко мне не поворачи­валась. Я поцеловал ее в щеку, щека была соленой от слез.

— Ну ладно тебе, пошли лучше еще по­гуляем, — я попытался заглянуть Светке в глаза. Она отвернулась еще дальше, по­том пару раз всхлипнула и прерывисто вздохнула.

— Ладно, пойдем, — согласилась наконец Светка, справляясь с собой. Она под­нялась с дивана, оправила свитер, вытер­ла со щеки слезинку и стала одеваться на улицу. Нос у нее был в этот момент, как слива, — наплакала. Из дома мы вышли вместе.

Во дворе у калитки, на том самом ме­сте, где я его оставил, смущенно топтался Куличик. Мы со Светкой прошли мимо и вышли на деревенскую улицу.

— Ну, идешь, что ли? — обернулся я к Вовке.

Он ничего не ответил, но отправился за нами, нагоняя на ходу.

По дороге Светка и Вовка молчали, а я развлекал их разговорами.

— Свет, мы к церкви идем и на клад­бище.

Светка никак не отвечала, бодро шагая по хрусткому снежку, так, что мне прихо­дилось все время прибавлять шагу, иначе бы я отстал,

— И нечего тут межеваться, — продол­жал я свой монолог, адресуя его теперь уже Куличику. — Между прочим, сейчас еще вечер, даже не ночь, так что ваше привидение мы уж никак не встретим. По­койники-то в полночь из гроба выбираются.

Куличик молча семенил рядом, но весь как-то даже съежился от моих слов. С гро­бом я явно переборщил. Чтобы загладить произведенное мною впечатление, я стал рассуждать о том, что это только в книж­ках да в фильмах можно увидеть нечис­тую силу. И, по-моему, меня опять зане­сло не туда. Пока я вспоминал сцены из «Неуловимых мстителей», где Крамаров вопит: «Нечистая!», а потом рассказыва­ет, что видел, как «…гроб с покойничком летает. И тишина-а», все еще было ниче­го. Но когда я вспомнил «Вия» да затем еще «Живых мертвецов», ноги у Вовки стали заплетаться. И все же он доковылял с нами до старой разрушенной церкви. Там мы остановились.

Тихо было вокруг. Тишина полная. И вдруг в этой тишине, как будто из-под земли, но из церквЖ, что-то вдруг глухо ухнуло и ржаво заскрипело.

— Мама, — пискнула Светка.

Мне сразу расхотелось лезть внутрь, и я застыл в нерешительности. Куличик жался рядом, я глянул на него. Даже в темноте, только под луной, было видно, как он побледнел. Снег и тот был, пожа­луй, потемнее.

— Что это? — спросила Светка, повора­чивая ко мне свое лицо.

— А я откуда знаю, обвалилось там что-нибудь внутри.

— Ас чего бы? — опять спросила Светка.

— Да древнее все. Висело, висело, вре­мя пришло, вот и обвалилось.

— Ничего там, на фиг, не висело, — прошелестел откуда-то снизу Куличик.

— А ты там был? — спросил его я.

— И не раз, только днем, когда светло. Мне стало стыдно, и я решительно шаг­нул к церкви.

— Саш, не ходи, — вцепилась Светка мне в рукав куртки. — Не надо. Там тем­но, грязно, кирпичи навалены, хлам вся­кий. Только испачкаешься, одежду по­рвешь или ногу сломаешь.

— А ты откуда знаешь, как там? — спросил я теперь Светку. — Тоже, что ли, туда днем лазила?

— Нет, я там еще не была. Мне Вовка рассказывал.

Я опять глянул на Куличика, тот подтверждающе кивнул.

— Хочешь, завтра днем вместе туда залезем? Мне тоже интересно, а сейчас я туда не пойду, — продолжала уламывать меня Светка, и я дал себя уговорить.

— Ладно, — сказал я, — тогда давайте на кладбище сходим.

Светка и Вовка промолчали, но я на­правился в обход церкви, и они обреченно поплелись за мной. Луна по-прежнему пре­красно освещала округу, так что фонарик можно было и не брать, в ее призрачном свете на снег легли четкие черные удли­ненные тени от фантастического дерева и громады церкви. На кладбище такие же тени тянулись от крестов, местами пересе­каясь и налезая друг на друга. И здесь стоя­ла мертвая тишина, только снег похрусты­вал под нашими ногами. Вокруг ни души.

— Ну где твой Куделин? — громко спросил я Вовку.

Тот молчал, даже свое «нафик» забыл.

— Может, еще в могиле? — подзадори­вал его я. — Полночи дожидается? Кото­рая тут его? Ах да, он же в склепе.

Я уверенно перешагнул через остатки полуразрушенной в этом месте ограды и решительно двинулся к сооружению, на­поминавшему мне уменьшенную крышу планетария с крестом на макушке.

Могилы стояли тесно, кое-где приходи­лось протискиваться боком между решет­ками, огораживающими места захороне­ний. Я все время цеплялся за что-то курткой. Вовка и Светка молча следовали за мной. Поблуждав, я нашел тропинку, которая вывела нас к фамильному куделинскому склепу. Вокруг него на кладби­ще была небольшая площадка, свободная от могил и сейчас ровно засыпанная сне­гом. Прямо на нас смотрела тяжелая, мо­жет, даже чугунная, черная дверь. Лунный свет обозначал на ней тенями большое вы­ступающее из дверной плоскости изобра­жение православного креста и еще, как мне показалось, какие-то буквы. Только я вот не мог разобрать, какие, все-таки было темновато. И тут неожиданно в несколько секунд стало еще темнее, луну загородила туча.

— Пошли домой, — почему-то шепотом в полной тиши произнесла Светка, опять цепляясь за рукав моей куртки.

— Погоди, — отстранил ее я, — сейчас только посмотрю.

Я двинулся к черной двери, вытаскивая на ходу фонарик. И вдруг снова что-то ух­нуло и заскрипело откуда-то из-под земли, только теперь уже из склепа. Это застави­ло меня замереть на месте. А в следующее мгновение я подумал, что лишаюсь рас­судка, потому что края двери озарились слабым, исходящим из склепа светом, по­хожим на то самое слабое сияние, которое мне почудилось прежде истекающим из церкви. Сияние неуловимо нарастало. Из склепа послышался лязг. Словно кто-то отпирал проржавевший замок, или откидывал задвижку, или гремел цепями. Дверь жутко и пронзительно заскрипела в ночной тиши, медленно, словно нехотя, растворилась. Тусклое сияние вырвалось наружу. И в этом сиянии черной огромной глыбой, заполнившей почти весь проем, предстал перед нами Куделин!

На одно мгновение вновь воцарилась тишина.

— А-а-а-аШ — нарушил ее неистовый и долгий крик Вовки Кулешова. Этот крик пилой ударил по моим натянутым нервам.

— А-а-а-а!!! —г заорал и я, вторя Вовке.

— Ма-а-ма-аШ — одновременно со мной пронзительно заверещала Светка.

Не чуя ног, мы бросились кто куда. Жуткий, леденящий душу мертвецкий хохот молотом ударил нам в спины. Это хохотал дух Куделина!

ог его знает, как я находил проходы между могилами, как не зацепился за ка­кую-нибудь ограду. Плотный страх толкал меня в спину и нес вперед словно на чер­ных крыльях. Подлое мое воображение стало подбрасывать картинки, похожие на кадры из фильмов ужасов. Мне казалось, что отверзаются могилы и истлевшие ру­ки, высовываясь из-под заснеженных плит, стараются схватить меня за ноги. Только у самой кладбищенской ограды я вдруг вспомнил о Светке и обернулся. Она про­диралась в узкий проход между могилами в двух шагах от меня. Страшный хохот все еще гулял над погостом, и из склепа все так же изливался наружу таинственный свет. Я протянул Светке руку. Она тут же вцепилась в нее, как клещами, и мы снова бросились в бегство, теперь уже вместе. Единым махом мы преодолели ограду. Мне не пришлось даже помогать Светке, так лихо она взяла это препятствие. А дальше мы припустились в поле и бежа­ли еще долго, даже уже тогда, когда пос­ледние отголоски сатанинского хохота смолкли вдали.

Остановились мы посреди широкого по­ля, совершенно запыхавшись. Светка сра­зу села на снег, но я заставил ее поднять­ся, еще простудится. Отдышавшись, я на­чал соображать, куда нам теперь надо идти, чтобы вернуться в Ворожеево. Это было нелегкой задачей. Огней в Ворожееве практически не было, почти никто же там не живет. Звуков в поле, кроме посвисты­вания ветра, тоже никаких не доносилось. Можно было, конечно, отправиться назад по нашим следам, но они привели бы нас к кладбищу, а возвращаться туда нам очень не хотелось. Я стоял в нерешительности и озирался по сторонам. Медленно повора­чиваясь по кругу, я вдруг увидел новое чудо. Впереди ничего не было, но прямо из земли в небо исходило еще одно сия­ние, сильнее и шире, чем из куделинского склепа. Но самое странное, что шло оно прямо из-под заснеженной земли. «Неужто там еще одно кладбище», — мелькнула у меня мысль. По тому, как Светка при­жалась к моему плечу, я понял, что она тоже заметила этот таинственный свет. И по­ка мы стояли и раздумывали, что нам де­лать дальше, средь этого таинственного света, прямо из земли начала вырастать фигура. Она все росла и росла, раскачива­ясь из стороны в сторону и я все не мог по­нять, кто это или что это и откуда оно лезет. Еще несколько мгновений, и ветер донес до нас слабое равномерное железное поскрипывание. В один вечер столько мис­тики — это было уже слишком. Нервы у нас не выдержали. Не сговариваясь мы молча повернулись и направили свои стопы в противоположную сторону от не­ведомой фигуры. Шаги наши все убыстря­лись, и вскоре мы снова побежали, зады­хаясь на холодном ветру.

Впрочем, бежать на сей раз нам при­шлось недолго, неожиданно совсем неда­леко впереди я увидел черную массу дере­венских домов и на самом ее краю светя­щееся окно и понял, что мы каким-то образом выскочили к противоположной от церкви и кладбища оконечности Ворожее-ва, туда, где и стоял дом Пал Палыча. Мне даже показалось, что я слышу его басови­тый голос. Не раздумывая, мы бросились к светящемуся окну.

…Мне не послышалось. Когда мы под­бегали к калитке, то уже не было никаких сомнений, что мы слышим знакомые муж­ские голоса. Во дворике стояли все трое: Пал Палыч, дядя Егор и Вовка. Они гром­ко разговаривали; было очевидно, что мы попали на военный совет.

— Вот они! — почти вскрикнул Пал Палыч, обернувшись на скрип калитки.

— Дядя Паша, дядя Паша! — прорвало Светку. — Там! Это ужас! Ужас!

Все вместе мы вошли в дом, где, рассев­шись в тепле, сначала сбивчиво, а потом, по просьбе Пал Палыча, более подробно рассказали о том, что с нами приключи­лось.

— Ну, в поле вы тетку Дуню видели, — спокойно констатировал Пал Палыч, — она небось из коровника возвращалась.

— А откуда ж сияние? — удивился я.

— От коровника, — усмехнулся дядя Паша. — Он под горкой стоит, вот и ка­жется, когда со стороны Ворожеева подхо­дишь, что свет из-под земли струится.

— А скрип? — не сдавалась Светка. — Такой страшный.

— Небось ведром скрипела.

— Да ну тебя! К тому ж баба Дуня — ведьма.

— Ведьма, — неожиданно для меня под­твердил отставной полковник. — Только она все равно в это время в коровник хо­дит. Корова у нее там зимует. А вот кто вечерами по кладбищу шастает, да еще лю­дей пугает, это надо проверить.

Еще посовещавшись, Пал Палыч и дя­дя Егор решили отправиться на кладбище прямо сейчас. Вовка и Светка опять при­шли в ужас, мне же после дяди Пашиного рассказа про коровник наоборот переда­лась уверенность мужчин и уже стало стыдно за свое поведение. Я вызвался про­водить их и показать, как все было на ме­сте. Пал Палыч сказал, что сейчас в доме оставаться Светке и Вовке будет опаснее, чем пойти с нами. Мало ли кто тут ходит в округе, может, этого «кого-то» мы и вида­ли на кладбище. Вдруг он и сюда заглянет на одинокий огонек. А под защитой взрос­лых мужчин все будут в безопасности, тем более, что Пал Палыч брал с собой ружье. Но раз испытав страх, Светка с Куличи­ком наотрез отказались снова идти к скле­пу. И все же половину пути им пришлось проделать вместе с нами. Мы оставили их в доме дяди Егора под присмотром Вовкиной матери. А дядя Егор прихватил с собой прекрасный карабин «Барс». Хотя покой­ников и вурдалаков, как известно, берут только серебряные пули, я ничего уже не боялся, потому что к тому времени окон­чательно внутренне уверился, что никако­го привидения на кладбище нет, просто кто-то сыграл с нами неумную шутку.

— Чего вас туда понесло, Саня? — спросил меня Пал Палыч, когда мы втроем вышли из дома дяди Егора и вновь по­шагали по деревенской улице.

— Я хотел доказать им, что духа Куделина не существует, — ответил я.

— М-да, — промычал только на мои слова Пал Палыч, а дядя Егор промолчал вовсе.

Вскоре мы обогнули руины церкви и оказались уже на кладбище. Тишина и спокойствие были такими, что кто угодно мог усомниться, уж не плод ли нашей фан­тазии вся эта история. Однако дядя Егор и Пал Палыч уверенно двинулись между мо­гилами к склепу Куделина. Я вспомнил покойницкий хохот, преследовавший нас, и мне опять стало как-то не по себе. Одна­ко я собрался и двинулся вслед за мужчи­нами. Пробираясь меж оград, я все по­сматривал на дверь склепа, не исходит ли по ее краям сияние. Однако ничего там не было заметно.

Выйдя на площадку перед склепом, Пал Палыч засветил фонарик, хотя от луны было по-прежнему достаточно светло. Пал Палыч осветил склеп. Черная дверь была плотно прикрыта, никакого свечения по ее краям не было заметно даже в темноте, а уж теперь, при освещении фонариком, тем более. Ничего не напоминало о страш­ном видении, так испугавшем нас около часа назад.

— Паш, на снег посвети, — попросил дядя Егор, — следы должны остаться.

Пал Палыч исполнил просьбу товари­ща, и светлое пятно забегало по площадке перед склепом. Никаких следов вокруг него не было. То есть метрах в пяти по его окружности, как выяснили мы, обойдя склеп со всех сторон, вообще никаких. А дальше были, но наши: мои, Светкины и Вовкины. Они подходили единой дорож­кой к церкви и потом разбегались в раз­ные стороны, не достигнув метров пяти до склепа. Да мы с Пал Палычем и дядей Его­ром еще следов добавили, вот и все. Это было чрезвычайно загадочно, до того зага­дочно, что даже страшновато. Пожалуй, получалось, что мы действительно встре­тили привидение, иначе куда ж следы-то его девались. Ведь стоял, или стояло, и хо­хотал, или хохотало, а следов-то и нет.

Пал Палыч подошел к склепу со сторо­ны двери и подергал ее за большое метал­лическое кольцо, служившее дверной руч­кой и свисавшее над высокой и широкой замочной скважиной. Дверь была крепко-накрепко закрыта, замок заперт.

— Э! — крикнул Пал Палыч и бухнул кулаком в металлическую дверь. Дверь отозвалась гулом, но и только. Пал Палыч бухнул еще два раза и опять крикнул:

— Эй там, выходи! Стрелять буду! После таких слов, по-моему, если кто и хотел выйти, так уж точно не выйдет. Так и случилось: кроме гула, в ответ — ничего. Пал Палыч обернулся ко мне:

— Так говоришь, в церкви тоже что-то ухнуло? — это он вспомнил наш рассказ. – Ну да, — согласился я.

—Пошли в церковь, — скомандовал отставной полковник. Мы молча повино­вались.

В церковь Пал Палыч полез через окно, не выпуская из одной руки ружья, а из другой фонарика. Дядя Егор его подсажи­вал. Затем и он полез туда же, когда Пал Палыч спрыгнул с подоконника внутрь. Я остался снаружи. До меня долетал гул их голосов, такой гул рождается только под церковными сводами, не ошибешься, но слов разобрать я не мог. Кроме голосов, до меня доносилось также какое-то шар­канье и стуки, какие могли бы произойти от скатывающихся по кирпичной груде от­дельных кирпичей. Минут через десять гул голосов приблизился, и я уже совер­шенно ясно расслышал фразу: «Полезли обратно».

Наконец из окна показалась военная ушанка, Пал Палыч только до Ворожеева ехал в шинели и папахе, а тут переоделся в телогрейку и сменил головной убор. За ушанкой в оконном проеме появился по­степенно и весь Светкин дядя. Он спрыг­нул на снег рядом со мной и стал отряхи­ваться. Тем временем вылез из церкви и дядя Егор.

— Нет никого. Но, может, был кто, сей­час в темноте не поймешь, надо будет еще завтра посмотреть, — доложил мне ре­зультаты обследования Пал Палыч. — Егор говорит, что надо к бабы Дуниным соседям наведаться, может, они это и бы­ли. Говорит, что и раньше их у церкви видел.

— Но следы-то у склепа где? — возму­тился я.

— Черт его знает, — ответил Пал Па­лыч и стал светить фонариком под окном, а потом перешел и к двери церкви. Здесь следов было немало, да и не удивительно, и мы со Светкой тут сегодня ходили, и потом еще с Куличиком, и теперь натопта­ли. В темноте разобрать, где чей след, не представлялось возможным. Пал Палыч выругался в приличиях, допускавших мое присутствие, и погасил фонарик.

— Пошли к этим сходим. Тем, что вре­менные, возле бабы Дуни живут, — сказал он больше дяде Егору, чем мне. Но пошли мы туда, конечно, все вместе.

Это был тот самый дом, в который я уже стучался сегодня вместе со Светкой. Тогда нам не открыли, и в этот раз, когда мы пришли сюда с дядей Егором и Пал Палычем, на стук никто не отозвался. Света в окнах не было, ставни были заколочены, но, как я уже видел днем, тропинка от ка­литки до крылечка существовала.

— Ладно, завтра еще зайдем, — подвел черту Пал Палыч, и мы пошли к нашему дому.

Ничего-то наша вооруженная до зубов экспедиция не прояснила в странном про­исшествии, случившемся со мной, Свет­кой и Вовкой подле склепа Куделина. Только все стало еще загадочнее и мистич­нее, следов-то человеческих мы не нашли.

Ужинали мы в тот вечер у Кулешовых. А ночевать, конечно, домой пошли. Весь вечер и за столом, и даже уже в постели мы обсуждали события этого дня. Пал Палыч и дядя Егор склонялись к тому, что все это проделки приезжих, тех самых, которые поселились по соседству с бабой Дуней. Дядя Егор говорил, что они не то художники, не то реставраторы, и церковь их как раз и интересует. Ему, мол, это председатель сказал, когда дядя Егор этих приезжих до Ворожеева от Андреевки под­возил.

Могли они как-то и в склеп забраться. Но почему тогда вокруг склепа не было их следов, так мне никто и не объяснил.

Глава IV

НАВАЖДЕНИЕ

На следующее утро, когда мы еще только завтракали, вкус­нейшей картошкой с тушенкой, приготовленной Пал Палычем в чугунке, в русской печи, к нам заявился Максимыч.

Первым его заметил Светкин дядя, ближе всех сидевший к окошку.

— О, — сказал он, склонившись к стек­лу, — Максимыч идет, сейчас сказки слу­шать будем.

Вскоре раздался стук в дверь, я впустил старика в избу, а Пал Палыч пригласил его за стол, где Светка уже поставила та­релку с картошкой и появилась бутылка водки с двумя стопками. Однако, выпив и закусив, Максимыч, вопреки нашим ожи­даниям, начал с вопроса:

— Чего это вы вчера все к церкви бе­гали?

— Да вот, Петр Максимыч, ребята дух Куделина повстречали, — весело отвечал Пал Палыч.

— А да-а, ходит, этот ходит, — закивал головой явно довольный Максимыч. — И раньше-то ходил, а сейчас прямо иници­ативу проявляет, такой стал инициатив­ный, — повторил старик, радуясь, что ему удалось ввернуть современное на, его взгляд, словечко. — Я им про это говорил. Не к добру это. Куделин, он ведь когда бродит? Когда церковь его тревожат. А эти приез­жие в нее каждый Божий день лазят.

— Что им там надо-то? — спросил ста­рика Пал Палыч.

— Кто их знает. Я думаю, икону ишчут. Вот Куделин и бродит, волнуется.

— Ну да, может быть, может быть, — закивал головой дядя Паша.

— А бес-то к вам нынче ночью прихо­дил? — встрял в разговор я.

— Нет, этого что-то не было. А то при­ходил еженощно. Ну да я все равно не спал, старость — не радость. А бес-то — это не к добру тоже. Раньше у нас тут та­кого не было. Ведьмы — да, были. Колду­ны тоже, а бесов никто и не видывал.

— Ну как же, — вмешался Пал Палыч, — я помню, дядя Семен, царствие ему небесное, их во дворе еще шапкой ло­вил.

— Семен-то? Так то ж с перепою. С пья­ных-то глаз все чертей видют. А этот не тот, этот бес настоящий. Я-то ведь и не пью, а он все равно ходит. И курточка на нем, как на человечке. И главное, што злой очень, прямо рычит. Не к добру это, к концу, — заключил Петр Максимыч.

— Пал Палыч, — поспешил я опять вмешаться, чтобы старик не очень загова­ривался, — когда к этим приезжим-то пойдем?

— Не спеши, — ответил он, — вот Егор с Вовкой придут, и пойдем.

Тут же раздался еще стук в дверь, и у нас в комнате объявился Вовка. Занятые разговором с Максимычем, мы не замети­ли, как мелкий Куличик проскочил под окошком.

Вовка сообщил, что дядя Егор объявится не скоро, он в Андреевку на машине по­ехал, ему сегодня надо было молоко везти в город.

— Когда приедет? — спросил дядя Паша.

— Вечером. Часов в семь-восемь, — от­ветил Куличик.

— Вот тогда и пойдем, — безапелляци­онно заявил Пал Палыч, которому просто не хотелось вылезать из-за стола и из теп­лой натопленной избы. Я понял, что он может просидеть с Максимычем долго, как вчера с дядей Егором, поэтому сказал: «Спасибо», — и поднялся из-за стола сразу, как только выпил стакан чая.

Мы втроем опять перекочевали в дру­гую комнату к телевизору. Однако смот­реть было нечего, и я предложил:

— Давайте в церковь слазим. Вы мне вчера обещали.

— Опять?! — возмущенно спросила Светка.

—Так ведь светло, утро еще, — пожал я плечами. — Ты же знаешь, что привиде­ния после утренней зари не ходят.

— Сейчас можно, — неожиданно под­держал меня Куличик, — ничего не будет. Я тыщу раз в такое время лазил.

— Пошли, — позвал я еще Светку. — Что сидеть-то? Может, твоего котенка где-нибудь встретим.

— Зря я на тебя надеялась, ты совсем его не ищешь, — произнесла она немного обиженно, однако поднялась и стала оде­ваться на улицу. А я сбегал на кухню и за­хватил со стола пакетик крекера, чтобы не скучать дорогой.

Минут через пятнадцать мы уже были в другом конце Ворожеева, на подходе к церкви. Всю дорогу спорили о Куделине.

— Ну што, понял, нафик? — горячился маленький Куличик. — Теперь веришь? Сам ведь видел, как он на нас вылез и еще заржал так: «Xa-xa-xa-xa-xa — Куличик остановился, расставил руки, выпятил то­щий живот и изобразил, как мог, хохот Куделина.

Несмотря на то, что Светка была вчера страшно напугана этим событием, в изо­бражении Вовки оно вызвало у нее долгий приступ смеха. Честно говоря, у меня тоже, потому что Куличик был похож тогда вовсе не на Куделина, а скорее на каркающего воробья.

Вовка остался доволен произведенным эффектом.

— Не верю, — ответил я, отсмеяв­шись. — Привидений не существует.

— Не существует?! — Куличик даже ос­тановился, выкатив на меня глаза и поза­быв закрыть рот. — Не существует?! А вче­ра мы чего видели? Ну ты Фома-а-а.

– Не знаю чего или кого мы видели, — ответил ему я, — но только это было не привидение. И я выясню, что это было.

Куличик еще несколько секунд смотрел мне в лицо, потом повернулся и молча по­шагал к церкви. Всем своим видом пока­зывая, что с таким бараном, как я, он даже разговаривать на эту тему больше не хочет.

Вскоре мы были уже у окна полуразру­шенной церкви. Для начала я еще похо­дил вкруг нее, изучая следы. Вовка и Светка терпеливо ожидали, оставаясь на месте. Следов было много, но попробуй пойми, какие тут наши, какие нет, сапоги и сапоги. Вернее, мои, Светкины и Вовкины еще можно было распознать по разме­ру, а вот следы Пал Палыча и дяди Егора вполне могли перепутаться со следами чу­жаков. Тем более, что натоптано вокруг церкви было уже изрядно. И все же на одном почти нетронутом участке у еще одного окна я углядел несколько непохо­жих на другие следов. Это были широкие и большие следы взрослого человека, ос­тавленные обувью с ребристой подошвой. Никто из нас таких сапог не носил. Это было уже что-то. Летом, когда я распуты­вал преступление на даче в Узорове, имен­но особый след, оставленный преступни­ком, немало способствовал успеху моего расследования.

Следы под церковным окном вполне мог оставить один из приезжих, ведь Максимыч говорил, что они в эту церковь чуть не каждый день ходят. А может быть, и еще кто-то… Я решил непременно сегодня же сходить к дому приезжих и поискать, нет ли там таких же следов.

Обследовав снег вокруг церкви, я вер­нулся к Вовке и Светке.

— Ну, полезли, — сказал я им.

— Кто первый? — спросил Куличик.

— Давай сначала ты, а потом я Светку подсажу, — установил я очередность.

Несмотря на маленький рост, Куличик легко вскарабкался на высокое окно цер­кви и исчез в его проеме. Затем я помог Светке и забрался сам.

Внутри действительно было так, как вчера описывала Светка со слов Куличи­ка. На полу храма валялись доски и ста­рое сено, виднелись следы костра, а посре­ди помещения кучей были свалены битые кирпичи. Было достаточно светло. Днев­ной свет проникал в узкие, ничем не при­крытые окна. И тихо было, еще тише, чем снаружи. Лишь шарканье наших подошв по каменному полу разносилось под свода­ми храма.

Я осмотрел стены. Действительно, как говорил Максимыч, на двух из них час­тично сохранилась штукатурка с остатками старинной росписи, некогда украшавшей церковь. Краски, конечно, потускнели, но все равно были настолько ярки, что легко можно было различать цвета и само изо­бражение. На одной из стен художник изобразил много людей в длинных одеяни­ях, толпившихся у гроба. Крышка его бы­ла приподнята, и покойник собирался вос­стать из своей последней обители. По крайней мере, так я понял, потому что он уже поднял голову. В толпе стоял Хрис­тос, его никогда ни с кем не спутаешь, даже если бы художник и не нарисовал во­круг его головы сияния.

Я плохо тогда знал Евангелие, так что не мог понять, какой его сюжет был тут изображен.

На этой же стене, но по другую сторону окна, через которое мы залезли, была уже другая картина. Там кто-то побивал кого-то камнями. Лица людей были переданы очень живо, с мимикой, и кровь из головы стоящего на одном колене святого мучени­ка, а за то, что он святой, опять же говори­ло сияние, струилась прямо на землю.

На другой стене, не той что напротив, а на соседней, в которой когда-то был вход, тоже сохранились остатки росписи. Тут я уже догадался, что здесь изображено. Да и ошибиться было трудно — это был Страш­ный суд, то самое изображение, о котором говорил Максимыч.

Мы долго молча рассматривали произ­ведения старинного мастера. Я очень жа­лел, что со мной не было в тот момент мамы. Она бы уж точно сказала, что это за школа. Мама у меня здорово разбирается в живописи и художниках, она ведь по об­разованию искусствовед. А мне эти роспи­си напоминали немного те, что я видел в Ферапонтове и в Кирилло-Белозерском мо­настыре, когда позапрошлым летом ездил туда вместе с родителями.

— Здорово, да? — наконец прервала на­ше молчание Светка. — Как живые.

В общем, я с ней был согласен, хоть ни­чего и не ответил. Тем более что в картине Страшного суда изображены были не со­всем живые, а восставшие мертвецы.

Наглядевшись на росписи, я осмотрел все помещение, но так и не понял, что здесь вчера ухало и скрипело. Опять мне не удавалось подвергнуть серьезному со­мнению мистический факт.

— Доволен? — подлил масла в огонь Куличик. — Не висело тут ничего, нафик, и не обваливалось. Мы Куделина слы­шали.

Что я мог ему ответить, сокрушенно по­качал головой, и только.

Осмотрев церковь изнутри, мы опять выбрались наружу.

— Свет, пошли еще к приезжим схо­дим. Может, там твой котенок, вчера мы их так и не застали.

Я надеялся заманить с собой Светку, да и Вовку тоже, чтобы не таскаться на вы­селки в одиночестве. Очень уж мне хоте­лось выяснить, кто оставил следы сапог с ребристой подошвой у церкви.

Однако Светка не согласилась.

— Я домой пойду, — печально сказала она. — Пропал мой Ганнибал. А если он там будет, ты мне его и сам принесешь. Сам найти обещал.

Куличик тоже идти со мной отказался. Да я уж и не настаивал, пусть он лучше Светку проводит, не одной же ей пилить через Ворожеево, хотя бы и по свету. А Вов­ка хоть и мелкая, но все же компания.

Короче, они повернули от церкви на­зад, а я пошел по плохо протоптанной тро­пинке в сторону двух отдельно стоящих домов — бабы Дуниного и приезжих.

Впервые за эти полтора суток, с тех пор, как мы выехали из Москвы, я остал­ся в полном одиночестве. В общем-то это кстати, потому что мне надо было крепко подумать. Я тогда и думал. Шел и думал, почему вокруг склепа нет следов и что могло ухать и скрипеть в пустой церкви. Ничего-то я так и не придумал. Мне явно не хватало фактов, и я решил их во что бы то ни стало раздобыть. Хотя бы и из разго­воров с обитателями Ворожеева, в том числе и с приезжими.

Самое удивительное, что я сам был при­езжим, но почему-то за то совсем неболь­шое время, которое я пробыл в Ворожееве, деревня стала как бы моей. Я не мог объ­яснить почему это так, но я знал, что ТЕ здесь ПРИЕЗЖИЕ, а Я вроде как СВОЙ.

В этих размышлениях я почти дошел до бабы Дуниного дома. Подняв голову, я увидел в окошке согбенный силуэт ста­рушки, двигавшийся по комнате. Подняв­шись на хлипкое крылечко, я постучал, но мне опять никто ничего не ответил и не открыл. Я постоял немного на пороге и постучал посильнее. Тишина. Не слышит она, что ли? Я стукнул еще раз, да и дер­нул за дверную ручку. Дверь неожиданно легко распахнулась. Памятуя, как Светка запросто в прошлый раз вошла в эту избу, я шагнул внутрь, но на сей раз не заметил в сенях даже спины бабы Дуни. Странно. Смущенно потоптавшись на месте, я все-таки решил продолжить начатое. Хорошо, если баба Дуня просто не слышит, объяс­нял я себе свое поведение, а вдруг ей стало плохо и она нуждается в помощи, ведь годы-то ее немалые, потом будешь пере­живать, что не помог. Я прошел из сеней в комнату. Но и там никого не было, только ходики тихо тикали на стене. Кошечка и уточка, как и в прошлый раз, сидели на лавке, а собачка лежала у их ног. Она не сочла нужным в этот раз даже залаять, только подняла голову, глянула на меня агатовыми глазками навыкате и пару раз стукнула по полу крючком хвоста. И еще у стола стояла и о чем-то думала старая, дряхлая, клочкастая черная коза с круты­ми рогами.

Сначала я оторопел и даже не знал, что и думать, но вспомнил о еще одной двери за занавеской и двинулся туда. Однако эта дверь оказалась запертой, и из-за нее не доносилось ни звука. Я нагнул голову в поисках замочной скважины, чтобы хоть одним глазком глянуть, что там за две­рью, увы, дверь запиралась на английский замок, через его корявую щелку для ключа ничего невозможно увидеть. И тут я вдруг почувствовал, что кто-то лезет мне в карман, я обернулся и вздрогнул. На меня в упор смотрели голубые глазки ста­рой козы. Они казались совершению про­тивоестественными при ее черной масти.

— Ме-е-е, — сказала коза, обнажив жел­тые неровные зубы.

— Да иди ты, — ответил я.

Коза послушалась, отошла к столу и опять застыла там в печальном раздумье. Так ничего не поняв и не узнав, я пошел прочь из ведьминого дома. Теперь я уже сомневался, видел ли вообще в окне силу­эт бабы Дуни. Может, это коза на стол ла­зила, а я за морозными узорами принял ее за старуху. Или вовсе мне что-то привиде­лось. Но то, что хозяйки дома не было, — это точно. А козочка у нее та еще, по кар­манам лазит и глаза голубые — честные-честные.

Не добыв никаких новых сведений в до­ме Евдокии Петровны, я отправился ко второму дому, в котором селились приез­жие. Меня и здесь ожидало разочарова­ние. Опять никого не было, лишь на пери­лах крылечка сидели две нахохленные галки, вспорхнувшие при моем приближе­нии. Да когда они вообще бывают дома, эти чужаки? Воспользовавшись полным отсутствием хозяев и свидетелей, я решил изучить следы на участке. Очень скоро я отыскал след сапога с ребристой подо­швой, такой же, как я углядел у церкви, и не один. Теперь я был уже почти уверен, что тот след оставлен приезжими, вернее, одним из них. Только что мне это дает, все и так говорят, что они подле церкви вьют­ся и внутрь забираются. Вот если бы я нашел такой след возле склепа Куделина, это уже было бы кое-что. Однако там как раз таких следов-то и нет.

Все это я додумывал уже на обратном пути. По дороге я еще раз завернул к скле­пу и еще раз убедился при дневном свете в отсутствии вокруг него каких-либо сле­дов, кроме наших. Я прошелся немного по кладбищу, почитал надписи на могилах, посмотрел деревенские надгробные памят­ники. Когда я перелезал через ограду, то вдруг увидел, что как раз в этот же мо­мент в окошке церкви скрывается чья-то широкая спина в синей куртке. «Навер­ное, приезжий, — подумал я. — Сейчас все узнаю». И тоже заспешил к церкви. Ну точно! Под окном и на подоконнике от­печатались следы сапога с ребристой подо­швой. Я подпрыгнул и, подтянувшись на руках, поставил свое колено рядом с отпе­чатком сапога на подоконнике. И тут с меня чуть не сбили шапку две галки, с шумом выпорхнувшие из окна мне навстречу. Я даже свалился обратно от неожиданнос­ти, но вскоре, со второй попытки, оказал­ся уже внутри храма.

Что за наваждение?! Со мной творилось что-то непонятное. И здесь тоже опять ни­кого не было! Это уж слишком!

Глава V

ВЕДЬМА

Когда я вернулся, Максимыч все еще гостевал у нас в доме. Он явно окосел от выставленной Пал Палычем бутылки, и его поэтому несло в словесном русле. Очевидно, старик успел уже многое порассказать до моего прихода, потому что все сидели вокруг стола красные и светились улыбками, а Светка даже утирала слезинки на глазах, выступившие на сей раз не от печали. Мне тоже было что рассказывать.

— Ну как, Шерлок Холмс, — шутливо обратился ко мне Пал Палыч, который тоже пребывал в развеселом расположе­нии духа, — открыл тайну старинного склепа?

Я развел руками и признался:

— Ни тайны не открыл, ни Ганнибала не нашел, но это пока…

— Что ж так слабо? — взгляд полков­ника из-под седых бровей был и ласков, и ироничен.

— Да уж тут у вас в Ворожееве сам черт ногу сломит.

— Это точно, — радостно подал голос Максимыч, но я не дал ему опять разгово­риться.

— Куда ни сунься, новый прокол, — продолжал я. — Хотел бабу Дуню расспросить да приезжих — никого не застал.

— Это где ж Петровна гуляет? — опять удивился Максимыч. — С утра вроде дома была и никуда не собиралась. Я забегал.

— Не знаю, где гуляет, — ответил я, соблюдая общий веселый тон. — Сперва и мне показалось, что она дома. Вроде в окошко ее видел. А зашел — никого нет, только скотина по лавкам сидит, да чер­ная старая коза по избе бродит.

За столом на несколько секунд воцари­лось недоуменное молчание.

— Какая такая коза? — произнес нако­нец Максимыч.

— Черная, старая, клочкастая, с рога­ми и глаза голубые. Лазает по карманам и блеет вот так: ме-е-е.

За столом опять помолчали.

— Ведьма, — тряхнув головой, заклю­чил старик.

— Ве-е-дьма, — согласился Пал Палыч.

— Это еще что, — продолжал я удив­лять собрание. — Я видел, как один из приезжих через окошко в церковь залез и следы свои на подоконнике оставил. Я то­же за ним полез, думал, там обо всем рас-прошу, — дудки. В церкви тоже никого нет. Исчез приезжий, будто в воздухе рас­таял.

— Ну, это уж ты врешь, Шерлок Холмс, — возмутился Пал Палыч. — Та­кого не бывает. От тетки Дуни, это точно, всякого ожидать можно, но чтобы приез­жий в воздухе растаял, это ты наплел.

— Э-э, Павлик, — вмешался старик, — у нас всякое бывает. Вот как-то в про­шлую зиму…

— Да ничего я не наплел, — невежливо перебил я Максимыча, но мое возмущение неверием слушателей как-то меня извиня­ло. — Ничего не наплел. Я и не говорю, что он в воздухе растаял. Только в церкви никого не было, я там все обошел. А спину я его видел точно, в синей куртке, и следы на подоконнике остались.

— А ты другой подоконник осмотрел? — спросил меня полковник. — В другое окош­ко выглядывал? Он небось в одно вошел, в другое вышел.

— Нет, — честно и озадаченно сознался я, — другое окошко я не осматривал и в него не выглядывал. Упустил.

— Э-эх, — махнул Пал Палыч ру­кой, — Шерлок Холмс…

— Дядя Паша, — вступилась за меня Светка, — что он, дурак, что ли, этот при­езжий? В одно вошел, в другое вышел.

— Стало быть, дурак, — ответил Пал Палыч. — А вот тетка Дуня — это да. Эта могла и на помеле в форточку вылететь, пока ты через двери входил.

— Скажешь тоже! — обиделась за двоюродную бабушку Светка, — Будет баба Дуня в форточки вылетать!

— Штоб на помеле летала, этого я не видел, — ворвался-таки снова в разговор Петр Максимыч, — а так она чего только не делала. Настоящая ведьма.

— Да с чего вы взяли?! — рассердился я. — Глупости это! Нету никаких ведьм.

— Нету? А вот послушай.

И Максимыч изнова приготовился рас­сказывать.

— Вот как-то, — начал он, — после войны, когда мужиков мало осталось, за­ехали в наш колхоз студенты. Стройот­ряд, что ли. Но больше на банду были по­хожи. С гитарами, с гармошкой, кто в тельняшке, кто в гимнастерке. Коровник у нас строили. И стали они к нашим дев­кам свататься да клеиться. А Евдокия-то в те годы еще очень ничего себе была, я и сам на нее поглядывал, да-а.

Старик мечтательно закатил осолове­лые глаза, пару-тройку секунд помолчал, выдержав паузу, и продолжил:

— Так вот, говорю, приехали к нам сту­денты и стали к нашим девкам приста­вать. И один, Мишкой его звали, еще был на цыгана похож, тот к Евдокие, зна­чит, — прямо проходу ей не дает. А у нее Алешу-то на войне убило, ну, мужа ее, месяц-то всего вместе и пожили, и больше Дуня уж замуж не вышла. Так вот, гово­рю, как Алешу убили, ни с кем она знаться не хотела. Видать, любила его очень. А Мишке-то обидно. Он к ней и так, и на гитаре, и песни пел. А она ноль внимания. Вот как-то они на работу ехали вместе в одном автобусе, нас тогда такой старый автобусик возил. В нем-то тесно. А Мишка стал с Дуней рядом и все ближе и ближе, будто его люди толкают, да потом, когда его еще раз качнуло, что-то ей на ушко и шепнул. А Евдокия-то как его пихнет, глазами засверкала. «Да чтоб у тебя язык отсох, холера, чтоб ты слова не мог вымол­вить!» — кричит. Мишка только посмеял­ся, и тут автобус остановился, ему схо­дить. Стал он из дверей спускаться, а сам все лыбится, через плечо на Дуню смотрит и ручкой ей машет, вот так, — Максимыч изобразил, как Миша махал ручкой, — да и оступился на ступеньке, под ноги-то не глядел. Ка-а-ак треснется башкой о под­ножку и прям виском. Все думали, убил­ся. Подняли, отнесли, на травку положили. Он очнулся, а сказать ничего не может, только мычит. И так две недели парень слова сказать не мог. Только перед самым отъездом заговорил, видать, его Дуня про­стила.

Максимыч замолчал, довольный своим рассказом.

— Ну и что? — спросил я. — Где тут колдовство? Подумаешь, человек башкой треснулся и после этого говорить не мог. Такое со многими бывает, например, когда на войне контузит. Это и в фильмах показывают. Вот хотя бы «Они сражались за родину», так там Бондарчук после кон­тузии весь фильм только мычал.

—Хорошо-о-о. Подумаешь, говоришь, — Максимыч закачался, возбужденно поти­рая ладонями коленки. — А вот это как?

Он начал новый рассказ.

— Была когда-то у Петровны свинья Варька. Ей тогда колхоз поросенка выде­лил за работу, чтобы дома скотину расти­ла. Не у нее одной свиньи-то были. Но только Варька у Петровны не как другие жила. Как Петровна с работы придет, бывалоча, так в руки хворостину, хлев отво­рит и гонит Варьку за ворота, а сама-то за ней идет. Куда уж они ходили и зачем — никто не знает. Только куда-то далеко. Петровна домой совсем уж поздно возвра­щалась. И как Варька-то подросла, здоро­вущая стала, как трактор. Все уж своих свиней зарезали, а Петровна все не режет. Поросята у Варьки были, Петровна ее к хряку водила, так поросят она всех сразу в колхоз отдала, а Варьку не режет и все. Уж свинья старая стала, я Петровне-то го­ворю: «Ставь бутылку, я твою Варьку за­режу, чего она у тебя даром-то хлеб ест?» А Петровна: «Иди отсюда, я тебе зарежу, пьяница!» И так, пока Варька сама не сдохла, все она с ней жила и эту свинью кормила. А уж когда сдохла, кто ее мясо да сало купит, мертвячину-то? Не те уже времена были. Голод прошел. Жили по­лучше. Да-а.

— И что? — опять спросил я. — Где колдовство-то?

Максимыч аж запыхтел.

— А зачем она ее кормила-то? Куда во­дила? — старик даже наклонился над сто­лом и пристально уставился мне в лицо своими пьяненькими глазами. Я еще не нашелся, чего ответить, как он уже про­должил:

— А-а-а, то-то. Вот и никто не знает. А главное, девки-то это не раз видели, и я видел тоже, она, Евдокия-то, с этих гуля­ний домой не пешком шла. Свинья ее везла. На спине.

Максимыч многозначительно поднял палец и крутил головой, вглядываясь в наши лица. По его мнению, последний довод бил наповал и не мог оставить со­мневающихся в бабы Дунином колдовст­ве. Вскоре я убедился, что таковых, кроме меня, за столом и не было.

— Подумаешь, — пожал я плечами, — я в цирке и не такое видел.

— Тьфу! — с досады плюнул Макси­мыч. — А то, что она змей спокойно в руки берет, это как? Цирк? Тоже цирк, я тебя спрашиваю? — И, не дав мне даже от­крыть рта для ответа, разошедшийся ста­рик продолжал: — Мы как-то с ней по осени за грибами ходили, холодно уже было, но морозов еще не было. И вот у меня портянка сбилась, я на кочку при­сел, чтобы перемотать. А кочка-то подо мной, как живая, заходила. Я вскочил, а из-под нее змеи, гадюки, во все стороны. Там значит у них клубок был, гадюшник, змеиная свадьба. Я как заору и бежать. А Евдокия ни с места, змеи вкруг нее пол­зают, а ей хоть бы что. Я кричу: «Петров­на, беги!» А она стоит. И одна змея запол­зла прямо мне в корзинку, которую я бросил. Так Петровна подошла, корзину подняла, гадюку оттуда просто так голой рукой вынула и под дерево выпустила. Это как? Цирк?

Я молчал — ну, как мне было объяс­нять старику, что в холодную погоду змеи малоактивны, и ловкий, опытный человек может их запросто взять в руки. Они ведь и собираются по осени в клубки, чтобы не замерзнуть. По глазам Максимыча я ви­дел, что объяснять это было бесполезно. Тогда я обратился за помощью к Пал Палычу.

— Пал Палыч, — сказал я, — ну, это все ладно, допустим. Хотя меня это ни в чем не убеждает. А вот вы сами что-ни­будь о бабы Дунином колдовстве знаете? Колдовала она при вас или еще что? Вы что-нибудь видели?

— А как же, — ответил полковник, — и не раз. Вот, к примеру, у меня три года подряд ребра болели и в спину отдавало. Я по врачам ходил, никто не помог. Мне и позвоночник ломали и язву лечили — все без толку, только время и деньги тратил. А болит так, что спать не могу. Я в про­шлом году сюда приехал, пошел к тетке Дуне. Как только вошел, она меня спра­шивает: «Где болит? Вот тут?» И прямо туда показала, где больше всего болело. И ведь я ей еще не успел ничего сказать-то. Потом она меня на стул посадила и ушла в комнатку, в ту, что у нее за занавеской. Выходит с чашкой, а в чашке какая-то дрянь, сеном пахнет. Выпей, говорит, и поспи здесь. Я выпил, она меня к себе на кровать положила, и я сразу заснул. Как будто провалился куда-то. Проснулся ровно через час, и боли как не бывало. До сих пор ничего не чувствую.

Пал Палыч замолчал, а я понял, что после этого рассказа мне уж и вовсе крыть нечем. Так что я тоже молчал под торже­ствующими взглядами Максимыча и Вовки, который с нами, конечно, сидел за столом. И он радовался больше всех: нако­нец– то Фома неверующий из Москвы был посрамлен прилюдно.

Я налил себе чаю и пробормотал только:

— Ну, может быть, может быть.

Сказал я это лишь для того, чтобы пре­кратить бессмысленную беседу. Конечно, ни один из этих рассказов не мог меня убе­дить, что баба Дуня ведьма.

За окном между тем стемнело.

— Ладно, — сказал Пал Палыч, поднимаясь из-за стола, — давай-ка, Максимыч, я тебя провожу. А то ты еще дороги не найдешь.

— Я то, Павлик? — усмехнулся ста­рик. — Да все здесь хожено-перехожено. Вся жись моя здесь прошла в Ворожееве.

При мне впервые назвали Пал Палыча Павликом, и это меня удивило. Но скоро я сообразил, что Петр Максимыч намного старше Светкиного дяди и знавал его на­верняка еще мальчишкой. Таким он для него и остался, этот совершенно уже седой полковник.

Однако Максимыч не проявлял никако­го желания трогаться с места. В бутылке еще оставалось.

— А бутылку с собой возьми, — смек­нул суть дела Пал Палыч. — Это тебе на завтра. — И он ласково похлопал старика по спине.

Гость наш тут же со всем согласился. Он попрощался с нами, накинул на плечи старый тулуп и, сунув бутылку в про­странный карман этой удобной одежки, направился к двери. Пал Палыч пошел провожать Максимыча до дома.

Мы опять остались втроем: я, Светка и Вовка.

— Что, понял теперь, нафик, — не утер­пел Вовка, — что баба Дуня колдунья? И это еще не все, нафик. У нас тут и кол­дуньи, и привидения, и оборотни бывают.

— Оборотни-то откуда? — смиренно спросил я.

— Ну, ты ж сам сегодня видел, как ба­ба Дуня козой оборотилась. Ты что, не по­нял, нафик?

Раз! Вовка клюнул носом в стол после Светкиной затрещины.

— Сам ты козел! — сказала моя подру­га, и я был ей ужасно благодарен за соли­дарность. — Баба Дуня колдует, — про­должила Светка, — но козой она обращать­ся не будет.

Теперь я огорчился. Значит, Светка только за козу обиделась, а то, что бабуш­ку ведьмой называют, ее не смущает? Все тут чокнутые какие-то в Ворожееве! И у Светки крыша поехала.

— Чо дерешься? — ворчал Куличик. — Как дам! — и он сделал невыразительный жест остреньким локотком, который мог насмешить кого угодно. — Баба Дуня — ведьма. И она в кого хошь превратиться может. И эти, которые рядом с ней живут, тоже оборотни» В таком месте нормальные люди жить не будут. Почему их никто до­ма не видел? Ты ведь сам говорил, — обра­тился ко мне Вовка, — что никого в цер­кви не нашел, хотя они туда залезли. Мо­жет, там собаки были? Или коты?

— Да никого там не было, — усмехнул­ся я. — Две галки только вылетели, когда я в окно лез.

Куличик торжествующе уставился на меня, глядя прямо в глаза. Он молчал, на­верное, с полминуты.

— Две галки? — спросил он затем язви­тельно.

— Да, две, — ответил я.

— Вылетели? — все так же продолжал Куличик.

— Вылетели, — ответил я.

— Так это они и были! — заорал мне прямо в лицо Вовка. — Понял, нафик! Дур-рак! Это приезжие в галок обрати­лись. — Последнюю фразу он произнес уже спокойно.

Я не съездил ему по физии или по за­тылку, как это сделала Светка, хотя мне очень хотелось это сделать. Я просто встал из– за стола и молча пошел смотреть теле­визор в другой комнате. Что связываться со слабосильным деревенским дурачком, который к тому же на два года младше меня.

Вскоре ко мне присоединилась Светка. Куличика она вытурила домой. Но мы так и не успели отдохнуть, потому что вернул­ся Пал Палыч. Пришлось весь вечер смот­реть телевизор.

Спать мы легли рано, часов в десять, и мне не спалось. Я все думал, в какую чушь тут все верят. Даже Пал Палыч, который как лег, так сразу и начал выводить своим полковничьим носом замысловатые музы­кальные рулады.

— Св-е-ет, — тихонько позвал я. Но она не ответила, видать, тоже заснула. «Погулять что ли?» — пришло мне в голо­ву. После свежего воздуха лучше спится, а то тут натоплено, форточки закрыты, да еще Пал Палыч с Максимычем накурили. Я тихонько, чтобы не шуметь, поднялся с раскладушки. Хотя она все равно преда­тельски скрипела, однако никто не про­снулся. Потихоньку я стал одеваться, и тут во мне шевельнулась еще одна мысль, намного отчаянней первой: «А что, если сходить на кладбище, спрятаться там и просидеть за полночь? Может, удастся вы­смотреть, кто там хулиганит по склепам?» Тогда ведь я и Куличику нос утру, и Максимычу, если докажу, что дух Куделина — это всего лишь сказка, миф.

Когда я вышел на кухню, мысль эта окончательно овладела мною. Тогда я вер­нулся в комнату и взял фонарик, а в кар­ман сунул зачехленный охотничий нож, которым Пал Палыч резал хлеб и вскры­вал консервы. Мой маленький перочин­ный надо было искать, а этот лежал в нож­нах на стуле. К тому же охотничий нож — настоящее оружие, с ним будет как-то не так страшно.

Выпив еще на дорогу полкружки горя­чего чая и удостоверясь, что на часах уже начало двенадцатого, я отправился на кладбище.

Глава VI

МЕЛКИЙ БЕС

Так поздно я еще не выходил здесь на улицу, разве только когда мы приехали. Но тогда было совсем другое дело, мы были втроем с Пал Палычем и не разгуливали по Ворожееву, а только прошли из машины в дом и все. На сей раз я был совершенно один и идти мне предстояло в другой конец дерев­ни, на старое кладбище.

Однако я решил исполнить задуманное. В конце концов, мужик я или нет. Сжав в кармане рукоятку ножа и не зажигая фо­нарика, почему-то так мне казалось без­опаснее, я двинулся по деревенской улице. Было темно и холодно. Тут я обнаружил, что позабыл на печи перчатки, которые положил туда просушиваться. Я мыслен­но выругался, но возвращаться в дом не стал. Не потому, что дурная примета, а просто чтобы не потревожить спящих и не сорвать все предприятие.

В одиночку ходить в темноте особенно страшно, это каждый знает, но всем страш­но по-разному. Мне всегда кажется, что вот-вот кто-то выскочит и набросится на меня из темноты сзади или сбоку, а Светке мерещится, что появится привидение, упырь или еще какая-нибудь нечисть. Ей еще хуже, против нечисти нож не помо­жет, у меня же была хоть на него надежда. А самое удивительное, что, если с тобой в ночи кто-то есть, ну хоть годова­лый ребенок беспомощный, страх куда-то девается и уже далеко не так жутко, как одному. Но тогда я был один, и мне было по-настоящему страшно.

В деревне все спали. Когда я проходил мимо, ни у Кулешовых, ни у Максимыча света не было. На подходе к церкви я за­медлил шаг и пошел совсем крадучись, внимательно вглядываясь в темноту. Чер­та лысого я там видел! И никакого свече­ния из окон церкви не струилось, как по­казалось мне давеча. Тихо прокрался я мимо церкви, не рискуя даже прибли­жаться к ее стенам, и вскоре был уже у кладбищенской ограды. Здесь мне при­шлось особенно трудно: в отличие от про­шлой, эта ночь была совершенно безлунной, все небо затянуто тучами, глаз выколи — такая темь. Лезть почти в полной темноте через ограду и пробираться между могила­ми было не так просто, а фонарик я пока зажигать не хотел, вдруг те, кого я ищу, где-то рядом и я могу их спугнуть. Страш­но мне было ужасно, но я завелся и оста­новиться уже не мог. Долго я блуждал сре­ди могильных оградок и крестов, спотыка­ясь о надгробные плиты, и все никак не мог найти дорогу к склепу Куделина, а именно он меня и интересовал. Не знаю, сколько прошло времени, в темноте его те­чение не проследишь. Мне приходилось передвигаться согнувшись, ощупывая ру­ками пространство под ногами, чтобы не спотыкаться, но я все равно то и дело па­дал. Синяков и царапин заполучил не­сметное количество. Наконец, понял, что совсем заблудился. Тогда я встал в пол­ный рост, уже не боясь себя выдать, и все равно ничего не увидел. Темь вокруг и только. Немного подумав, я принял един­ственное, на мой взгляд, правильное ре­шение — невзирая на препятствия, дви­гаться в одном направлении, чтобы поки­нуть проклятое кладбище. Все равно ведь, куда ни пойди, я должен упереться в огра­ду. И вновь я шел согнувшись, ощупывая руками оградки, перешагивая через них и натыкаясь на кресты, а кое-где полз на ка­рачках. Про фонарик к тому времени я просто забыл.

Так я полз, полз и уткнулся в какой-то заснеженный холм, довольно высокий. Ре­шив следовать и тут своему плану, я начал карабкаться по склону, недоумевая, отку­да здесь такая возвышенность. Однако очень скоро склон кончился, и я оказался на плоской вершине, где решил выпря­миться и осмотреться по сторонам с высо­ты. И только встал, сразу увидел впереди себя, шагах в двадцати наверное, темную массу куделинского склепа, и крест на его макушке тоже просматривался на фоне стелющейся за кладбищем покрытой сне­гом и потому более светлой равнины. Обрадовавшись, я сделал два шага вперед по противоположному склону холмика, по­скользнулся и… полетел в бездну…

Треск и какое-то змеиное шипение со­провождали мое приземление после не­ожиданно долгого полета. На десяток се­кунд я потерял возможность что-нибудь соображать и только корчился среди ка­ких-то досок и рогаток, упиравшихся ото­всюду мне в бока. Ударился сильно — лок­тем, коленкой, ребрами… Потирая ушиб­ленные места, я все время задевал локтями о какие-то стены с обеих сторон. Ощуще­ние реальности постепенно стало возвра­щаться: я понял, что упал в узкую яму, и тут же осознал, что в яме этой я не один. Совсем рядом кто-то непрерывно свирепо урчал на низких утробных нотах, хоть и не очень громко. Ужас сковал меня, и я замер, в одну секунду забыв о боли. Тут же зато я вспомнил о фонарике и ноже. Потихоньку сунул руки в карманы — фо­нарик на месте, а вот ножа нет — потерял. Глухое утробное ворчание не прекраща­лось. Так же аккуратно и тихо я вытащил руку с фонариком из кармана, потом резко сел и включил его, направив в ту сторону, откуда доносились зловещие звуки.

Я сначала не понял, кто это, а когда до меня дошло, волосы на голове встали дыбом, больше от изумления, чем от стра­ха. Прямо передо мной сидел мелкий бес.

Что это он и есть, я догадался сразу, пото­му что он в точности подходил под описа­ние Максимыча — худой, страшный и злой, да еще в курточке. Крысячьего хвос­та я не видел, потому что бес на нем сидел. И тут я закричал, потому что этот бес на меня прыгнул. В испуге я откинулся на­зад и треснулся затылком об еще одну стенку ямы, а бес опустился мне прямо на грудь. Я его не видел, но чувствовал и, превозмогая ужас, схватил и сжал его обе­ими руками.

Бес заверещал, как котенок, которому сделали больно, острые коготки впились в кисти моих рук, и я почувствовал, насколь­ко они слабы. А тельце беса было просто тщедушным, тоненькие ребрышки прощу­пывались под тканью его курточки и так и ходили у меня под пальцами. Каким-то чудом я не раздавил его сразу. Он продол­жал жалобно пищать, ужас мой сразу же испарился, сменившись одним изумлением. Я ослабил хватку и, не выпуская странное существо из левой руки, осветил его фона­риком.

В который уже раз мне стало стыдно — я держал в руке маленького перепуганного котенка, которого кто-то, видимо ради смеха, нарядил в шутовской наряд. Коте­нок был весь какой-то задрипанный, шер­стка на голове прекоротенькая, словно плюшевая, хвост и впрямь крысячий, лап­ки тонюсенькие, сам тощий, а сквозь курточку проступает маленькое круглое пузико. В общем — смотреть жалко. А уж морда-то у него до чего страшненькая, мымрястая, я таких никогда и не видал. И тут вдруг до меня дошло, что это за ко­тенок. «Да это же Ганнибал!» — сказал я даже вслух от изумления. Я совсем отпус­тил его и стал тихонько почесывать меж ушей. Бедняга тыкался мне своей голов­кой в руку и урчал от благодарности, как маленький тракторишко. Настроение у меня поднялось, кроме теплого чувства к малышу я испытывал еще и радость, что нашел его и могу теперь вернуть Светке.

Однако надо было выбираться из ямы. Я сунул Ганнибала за пазуху и поднялся на ноги, опираясь о стены ямы. Под нога­ми у меня опять что-то затрещало и за­хрустело. Я посветил туда фонариком и не понял, что это за обломки и рухлядь. При­шлось опуститься на корточки.

О Господи! Из обломков полуистлевших досок прямо в меня острием торчал оско­лок — часть довольно толстой кости, обер­нутый какой-то тряпкой. Уже догадыва­ясь об истине, я направил луч фонарика вперед вдоль дна узкой ямы и убедился, что сижу на старом гробе в разрытой моги­ле. Ощущение ужаса вновь вытеснило все другие чувства из моей груди.

Я потревожил чьи-то останки, пусть не­вольно, и случилось это в полночь на оди­ноком кладбище. Мне стало совсем не по себе. Лучшее, что я мог придумать в таком положении, — это поскорее выбраться от­сюда. Тем более, что и цель моя, ради ко­торой я сюда приперся в полночный час, также не могла быть достигнута в таком положении. Не мог же я наблюдать за склепом Куделина, сидя на дне разверстой могилы.

Выбраться было необходимо, но как? До верхнего края ямы дотянуться я не мог никаким образом, она была слишком глу­бока. Если бы у меня был нож, я бы мог вырубить в стенках ямы ступеньки и под­няться по ним, но как раз нож-то я и поте­рял. Оставалось только попробовать под­няться, упираясь ногами и руками в проти­воположные стенки ямы, как это делают герои многих боевиков и триллеров. Пона­чалу у меня даже вроде бы получалось, но, не поднявшись и на треть глубины, я ос­кользнулся на обледенелой стенке, поле­тел вниз и опять хряпнулся спиной, да еще больно напоролся левой половинкой моего мягкого места на торчащий острый обломок кости покойника. Хорошо еще, что я не успел достаточно высоко поднять­ся, а то наверняка пропорол бы себе зад до крови, кто его знает, какие бактерии жи­вут на этих останках! Оклемавшись, я по­пробовал еще и еще в других местах ямы и все с тем же успехом, только острых кос­тей там не было. Ганнибал мне мешал ужасно, он и не думал сидеть спокойно за пазухой, а перемещался под свитером, словно крыса в норе. При этом котенок не­щадно цеплялся острыми коготками за мои бока, живот, спину. Да еще я боялся его раздавить при падении. В общем, вы­лезти из этой ловушки мне никак не уда­валось.

Я запыхался и присел на крышку гроба отдохнуть и обдумать свое положение. Ганнибала я выудил из-за пазухи, дабы он прекратил свои колючие упражнения. За­мерзнуть здесь я не боялся: во-первых, на мне была теплая одежда, во вторых, мороз был не сильным, и наконец — я мог сколь­ко угодно продолжать свои попытки вы­браться из ямы, от которых даже уже при-потел. Вот только руки у меня замерзли, перчатки-то я позабыл. Чтобы согреть их, я сунул иззябшие ладони в карманы. В правом что-то зашелестело, я вытащил это «что-то» и возблагодарил судьбу и свою забывчивость. В руке у меня оказал­ся пакетик крекера, тот самый, который я захватил еще утром, отправляясь в гости к бабе Дуне. «Так вот зачем коза лазила ко мне в карман», — неожиданно посетила меня догадка.

Я достал одно маленькое печеньице и уже собирался положить его в рот, как Ганнибал словно ополоумел. Он взвыл, за­урчал и захрипел одновременно, резво взбираясь по моей куртке к кусочку кре­кера. «И впрямь мелкий бес», — понял я заблуждение подслеповатого Максимыча. Никогда я не видел, чтобы котята так себя вели. Я отдал ему печенье, и он с хрустом стал его жрать. Более мягкое слово «есть» явно не передавало сути процесса. Тут до меня дошло, что котенок, видимо, страш­но голоден, раз покусился на кусок сухого печенья, да еще так его пожирает. Дейст­вительно, Максимыч говорил, что бес к нему уже прошлой ночью не являлся. Ви­димо, котенок попал в эту западню еще до прошлой ночи. Я скормил ему половину пакетика, и все он схрустел, не переставая дико урчать, египетское отродье. Затем я снова сунул его за пазуху, и на этот раз он тут же уснул. А я пока еще думал, что бы такое мне предпринять дальше.

Вообще-то бояться было нечего. Конеч­но, меня утром хватятся, будут искать и в конце концов найдут, по следам или еще как-нибудь. Я могу ускорить процесс по­исков, если буду орать. Но мне не хотелось быть найденным, хотелось избежать позо­ра и выбраться самому, к тому же Бог его знает, сколько пройдет времени, прежде чем меня отсюда вытащат. Сидеть на гро­бе, даже в компании котенка, немного удовольствия.

«Какая же скотина разрыла эту моги­лу? — разозлился я и задумался: — А дей­ствительно, какая? И главное, зачем?» Да, это была новая загадка Ворожеева, ко­торую Максимыч и Вовка сразу же припи-

шут к проделкам нечистой силы. Хотел я доказать одно, а получалось совсем дру­гое. Нет, надо было непременно выбирать­ся и выбираться самому.

Я поднялся и вернулся к своим упраж­нениям на стенках ямы. Ничего у меня опять не получалось. Тогда я попробовал другой способ. Я перешел в самое узкое место могилы, уперся спиной в одну стен­ку, а ногами на уровне живота в другую. Перебирая ногами по стене и упираясь спи-ной и руками, я медленно стал пере­двигаться вверх. Дело пошло, через неко­торое время я был почти у края ямы. Прав­да, силы мои были уже на исходе, ноги тряслись, брюшной пресс дрожал, и коте­нок сидел у меня на животе каким-то пу­довым грузом. Я приостановился, чтобы перевести дух и приготовиться к последне­му рывку.

«Ду-у-уня!» — донеслось до меня из ночного далека какое-то слабое, но злове­щее завывание, от которого холодело все внутри, и я чуть опять не полетел вниз. «Ду-у-уня!» — повторилось уже немного ближе и еще более зловеще. «Да кто ж это бабу Дуню среди ночи зовет?» — удивился я, пытаясь найти объяснение таинствен­ным крикам. «Ду-у-ня, чертовка старая, где ты?!» — на сей раз выкрик звучал сер­дито и визгливо. Я попробовал перекрес­титься на всякий пожарный случай даже в этом трудном положении, но забыл слева

направо или справа налево кладется пра­вославными крестное знамение. Пока я вспоминал, мне стало казаться, что навер­ху у края ямы кто-то ходит. Я перекрес­тился кое-как и сделал последнее усилие, чтобы выбраться из могилы.

— Дунька, ведьма рогатая, где тебя черти носят! — отчетливо взвизгнул дре­безжащий голос совсем неподалеку и в тот же миг на фоне неба над краем ямы прямо передо мной возникла страшная рогатая голова.

— Ме-е-е, — проблеяла она мне в лицо. Внутри у меня все оборвалось, я рухнул и вырубился.

Сколько уж я пролежал в беспамятстве на дне могилы, мне сказать трудно. Толь­ко когда я пришел в себя, было уже до­вольно светло, и Ганнибал разгуливал воз­ле моей физиономии, щекоча мне ноздри своим крысячьим хвостом. У меня было такое ощущение, что я просто проснулся, по крайней мере я видел какие-то сны — это точно. К тому же шишки у меня на башке, кроме той, что я заработал при первом падении, не было, и даже шапка не слетела.

Едва я сел, с трудом соображая, где я и что со мной произошло, как до меня опять донеслись какие-то голоса.

— Са-а-ша! Са-а-шаИ — надрывались где-то вдали мужские басы.

— Пал Палы-ы-ч! Дядя Е-го-ор! Св-е-тка-а! Я здесь! Сю-у-да!!! — закричал я в ответ что было мочи.

Глава VII

ПОСТЕЛЬНЫЙ РЕЖИМ

-Куда его сейчас? Тридцать во­семь было. Постельный режим. А как поправится — все, сразу домой. И чтобы я еще раз куда-нибудь с этим Шерлок Холмсом поехал!

Пал Палыч раздраженно басит где-то у меня за спиной. Интересно, кому это он?

— Дядя Паш, но он же все-таки нашел Ганнибала, — это Светка, опять заступается.

— И тебя никуда не возьму! Вот пусть Ирка или Андрей с тобой ездят — пожа­луйста. А со мной — все, никуда не поеде­те. На фиг мне это нужно, по сугробам да по ямам лазить, из могил кого-то вытаски­вать?

— Ха-ха-ха, — это дядя Егор.

— Чего ржешь, а если бы мы его не нашли? Если бы он себе там башку сломал или ногу даже? Что тогда?

— Павлик, помнишь, как мы с тобой с сарая прыгали и в сугробе застряли? Я че­рез полчаса вылез, а ты еще час сидел, те­бя твой батя раскапывал.

— Не помню! А вот как драли меня за это, помню!

Я молчу. Лежу в постели, носом к стен­ке, укрыв башку одеялом, и притворяюсь, будто сплю. По случаю моей болезни меня разместили на диване, а не на раскладушке.

— Тише вы! — опять Светкин голос. — Разбудите.

Долгое молчание, потом почти шепот Пал Палыча:

— Сейчас тетка Дуня придет. Она его враз поднимет. Завтра как огурчик будет.

Опять долгая тишина, только кто-то, стараясь не скрипеть дверью, выходит из комнаты. Я притворяюсь, что сплю.

На стене ходики с Иванушкой на Гор­бунке. Маятник качается, но тиканья не слышно, наверное, что-то испортилось внут­ри часового механизма.

— Это я им сказала, чтобы не тика­ли, — говорит мне черная кошечка на ла­вочке — А то растикались тут, спать ме­шают.

Уточка согласно кивает головкой.

— Да ты сама помолчи, — ворчит на кошку из-под лавки черная собачонка с агатовыми глазками навыкате. — Сама спать мешаешь.

Собачка сворачивается кольцом и засы­пает. В комнату входит Тамерлан, на губах его дежурная улыбка арлекина.

— Здорово, чуваки, — приветствует он всех прямо с порога. Никто не отвечает ему на приветствие. А кошка смотрит строго, с осуждением.

— Тамусь, — удивленно обращаюсь я к своему булю, — ты что же у меня, тоже за­говорил?

— Ага!

— Это еще что за чудище? — Старая коза злобно скалит желтые неровные зубы и наступает на моего пса, угрожающе на­клонив рога. — А ну, пошел отсюда, бе­лым тут не место!

Тамерлан весело виляет хвостом и на­чинает дурашливо припадать на передние лапы.

— Поиграем?

Маленький черный бесенок в курточке злобно шипит и урчит со стола:

— Пшел вон прид-у-ур-ррок!

— Сам козел, — отзывается Тамерлан.

— Я тебе покажу козла! — старая коза бросается на Тамерлана, выставив вперед острые рога.

Я знаю, что они отравлены, достаточно малейшей царапины. Но Тамка пребывает в неведении и весело скачет перед козой из стороны в сторону. Я хватаю его за хвост и отбрасываю за спину. Но он опять рвется вперед и подсекает меня под колен­ки. Я падаю, слышу какой-то визг. Прямо надо мной противная рожа козы. Она це­лится в меня отравленными рогами. Мне хочется закричать от ужаса.

— Тихо, тихо. Лежи, лежи, — баба Дуня удерживает меня в постели сухонькой ручкой. — Приснилось, что ли, что? Лежи, лежи.

Я опять в постели в доме у Пал Палыча.

— Баба Дуня, а вы не коза?

— Че-е-во-о? Што удумал. Приснилось видно, — удивляется старушка. — Жар у него, — говорит она уже кому-то в сторону.

— Да знаю, — отзывается голос пол­ковника.

— Ты ему чего давал? — опять спраши­вает баба Дуня.

— Ничего. Только водкой растер. А так у меня тут и нет ничего.

— Ну ладно, водкой это правильно. Сейчас я ему сама лекарство дам.

Через некоторое время баба Дуня подно­сит мне чашку с какой-то бурдой, пахну­щей травами.

— На-ка, выпей. Потом поспишь, и сразу легче станет. Завтра поправишься.

Я приподнимаюсь на локте. Теперь мне видно Пал Палыча и Светку, они сидят за столом, и оба смотрят на меня. На коле­нях у Светки спит Ганнибал, уже без кур­точки.

Питье бабы Дуни не такое уж и против­ное. Допив, я откидываюсь на подушку и скоро снова проваливаюсь в сон.

Проснулся я уже поздно утром. В ком­нате никого не было, только Ганнибал опять спал, свернувшись у меня в ногах.

Самочувствие мое было прекрасное, будто и не заболевал. Видать, баба Дуня знала, что делала, когда давала мне свое варево. Спасибо ей.

Вставать я не спешил. Мне очень хоро­шо лежалось. И не только лежалось, но думалось. Значит, главное дело, зачем мы сюда приехали, я так или иначе сделал. Вон это дело башку вывернуло и дрыхнет. Значит, и Светка довольна. А вот я нет. Уж больно много загадок накопилось за два дня и две ночи, вчерашний день, про­веденный в постели, и эту ночь можно не считать. Во-первых, осталась неразрешен­ной загадка с духом Куделина, во-вторых, непонятно, что тут делают приезжие и ку­да они в церкви пропали, в третьих, кто надел на Ганнибала курточку, если Куле­шовы и баба Дуня его и в глаза не видели, а Максимыч от «мелкого беса» чуть ли не с ногами на стол залезал? И это еще не все, прибавилась еще одна загадка, да не за­гадка, а прямо-таки загадище: кто и зачем могилу разрыл, в которую я в ту ночь сверзился? Да ведь и это не все. Кто в пол­ночь на кладбище бабу Дуню чертовкой кликал? И откуда взялась эта проклятая коза, которой никто у бабы Дуни раньше не видал и из-за которой я по второму разу в могилу грохнулся. Я чувствовал, что все это неспроста, уж слишком много тайн на­крутилось здесь вокруг церкви и кладби­ща. И все мне казалось, что разгадка рядом где-то, что-то кто-то мне уже подсказывал. Вот только что? Я никак не мог этого вспомнить. Неужели же баба Дуня и вправду ведьма? Я готов был уже поверить и этому.

Тут скрипнула за окном калитка, по­том хлопнула входная дверь, потом про­скрипела дверь в сенях, в кухне немного потопали, распахнулась последняя дверь, и в комнате появилась Светка, вся крас­ная с легкого морозца, свежая и холодная.

— О, живой, — сказала она, — про­снулся.

Она присела ко мне на кровать, и я ти­хонько погладил ее по плечу.

— Ну, ты как? — спросила Светка, от­страняясь.

— Я уже поправился.

— Домой хочешь?

— Не-а.

— Давай тогда дядю Пашу уламывать. Он к Егору Митричу пошел узнавать, ког­да машина с молоком в город из Андреевки пойдет.

— Да-а, — протянул я. — А ты где была?

— В коровник с бабой Дуней ходила, молока тебе принесла. Сейчас налью.

Светка встала, хотя я и пытался ее удержать, и отправилась на кухню. Ган­нибал резво поскакал за ней, успев про­шмыгнуть в закрывающуюся дверь.

Пока моя подруга звякала за дверью чашками и ложками, я лежал и составлял в голове план, как бы нам уломать ее дя­дюшку. Светка вернулась и принесла две чашки молока и два ломтя хлеба с мас­лом — одна порция мне, другая ей. Ганни­бал остался на кухне, наверное, ему там тоже что-нибудь перепало. Я вполне мог бы подняться и сесть за стол, но предпочел завтракать в постели.

— Слышь, Свет, — начал я, проглотив первый кусок и запив его парой глотков душистого деревенского молока.

— Чего? — с набитым ртом откликну­лась она.

— Я что думаю: если мы твоего дядю не убедим, так я опять больным прикинусь. Протянем, пока машина уйдет, и будем следующей дожидаться.

— Годится, — немного помолчав, со­гласилась Светка. — Но это на крайний случай. Надо упросить.

— Конечно, на крайний. Конечно, надо упросить, — согласился и я.

Вскоре вернулся и Светкин дядя.

— Ну, как больной? Оклемался ма­лость? — начал он прямо с порога.

— Да ничего, — невнятно протянул я, не поднимаясь в постели.

— Машина завтра будет, — заметил Пал Палыч.

Мы со Светкой пока промолчали.

Пал Палыч разделся, сходил на кухню и вернулся обратно уже с кружкой молока и бутербродом.

— К Егору племянник приехал, — жуя, сказал он. — С приятелем. Охотиться будут.

— Ура! — не удержалась Светка, а я не­осторожно бодро сел на кровати. Пал Па­лыч еще в поезде обещал нам охоту имен­но с этими людьми.

— Тихо! Тихо! Лежи, лежи! Вас теперь это не касается!

— Ну, дядя Паша, — жалостливо заны­ла Светка.

— Нечего по кладбищам ночью шас­тать. Будете дома сидеть, а то враз в Мос­кву, понятно?!

Мы опять промолчали, но было очевид­но, что удача нам улыбалась.

— Это те самые ребята, что в прошлый раз были. Помнишь, когда мы сюда с твоими приезжали? Когда еще этот чертяка пропал.

Пал Палыч имел в виду котенка.

— Помню, — кивнула Светка.

— Они часто сюда наезжают, — про­должал полковник. — Охотиться любят. А места здесь хорошие. Уж я-то знаю.

На этом разговор временно прекратил­ся, и Пал Палыч включил телевизор.

Я еще часа два в тот день провалялся в постели, а потом мне это так надоело, что я встал, оделся и стал изнывать от безде­лья перед черно-белым экраном. Светка готовила обед. А Пал Палыч опять смотал­ся к дяде Егору и его племяннику — как он выразился: «Обсуждать планы охоты». Там он задержался до вечера. А вечером у нас собрались гости.

Сначала пришел Вовка и сообщил, что завтра его на охоту тоже не берут, хоть, правда, и сказали: «Посмотрим». Потом вернулся Пал Палыч. И наконец заглянул на огонек Максимыч. Я догадывался, что сейчас мне придется рассказывать о моем вчерашнем приключении. Так оно и вышло.

Мы снова сидели за столом на кухне и пили чай.

— Ну, рассказывай, Шерлок Холмс, раз уж оклемался, как ты в могилу к отцу Михаилу угодил, — закинул первым удоч­ку Пал Палыч.

— А это его могила? — удивился я, вспоминая рассказ Максимыча о разру­шенной церкви и пропавшей иконе.

— Она самая, — подтвердил старик.

— А я и не знал, — признался я.

— Ты что, туда за котенком полез? — опять спросил Светкин дядя.

— Нет, я туда просто свалился.

— А что ты на кладбище опять делал? Духов ловил?

Мне ничего не оставалось, как сознаться.

— Это Куделин тебя туда и завел, и столк­нул, — убежденно утверждал Максимыч.

— Да не было там никакого Куделина, — возразил ему я. — Вот козу я опять видел и то под утро.

— Сколько ж ты там просидел?

— А черт его знает. Всю ночь. Я туда в одиннадцать пошел. Потом средь могил в темноте заблудился.

— У тебя ж фонарик был.

— Я не зажигал, боялся спугнуть того, кто нас из склепа пугал.

— Куделина напугаешь, как же, — опять заладил Максимыч.

— Да нет там никакого Куделина, — рассердился я, этот старик то и дело заво­дил меня. — Вот ведь ваш мелкий бес си­дит перед вами, моется. И дух Куделина такие же сказки.

— А коза? — не унимался Максимыч. — Сам же говорил, что козу видел. Откуда коза-то взялась?

Что я мог ответить? Припер меня ста­рик к стенке. Мне самому эта бестия не да­вала покоя. Про голос, звавший в ночи бабу Дуню, я и вовсе предпочитал мол­чать. Но тут я вдруг получил неожидан­ную поддержку.

— Коза как коза, — сказала Светка, — я ее тоже видела. Это Ивановых козочка из Андреевки. Они ее в коровник сдали. Держали там из жалости. Коза уже ста­рая, молока и летом-то не дает, а тут зи­мой ее кормить нечем. Зарезать им жалко, привыкли, да и какое с нее мясо. А сейчас уж и коровам стало еды не хватать, решили все-таки резать. Баба Дуня пожалела ее и взяла к себе, только и всего. Она ведь вся­кую скотину привечает. А эта еще и тезка.

— Как так тезка? — удивился Пал Па­лыч.

— Так козу тоже Дунькой зовут. Вот и живут теперь две старые Дуни на пару.

Я расхохотался. Все стало на свои ме­ста. Так это не бабу Дуню звали потусто­ронние голоса, а сама баба Дуня козу кли­кала.

Максимыч сидел как оплеванный.

— Одного не пойму, — сказал тогда Пал Палыч, — кому понадобилось могилу попа раскапывать? Сволочи.

— Кому, кому, — оживился старик, — приезжим. Кому ж еще. Они там наверня­ка икону искали. Неспроста, ох, неспроста они тут появились. И Куделин поэтому бродит.

— Да брось ты, Максимыч, свои бас­ни, — рассердился теперь Пал Палыч. — Куделин, икона, скажи еще, что они тут клад Наполеона ищут. Говорил же тебе Егор — реставраторы приехали, потому что роспись в церкви хотят сохранить, она какая-то ценная очень.

— Это все для отводу, — не унимался неутомимый спорщик Максимыч, — для отводу глаз. Чтобы никто не прознал, что они ищут. А они икону ищут, вот и Куделин бродит. Почуял недоброе дело и бродит…

— Тьфу, — прервал его полковник, без­надежно махнув рукой. — Вот заладил. Да когда это было? Да про твою икону уже за­были все давно. Забыли, Максимыч! Сей­час не те времена. Люди без всяких икон деньги делают, а ты все еще в прошлом веке живешь!

Старик обиделся.

— Ладно, Павлик, — сказал он, поднимаясь из-за стола, — я пойду. Я старый, ваше дело молодое, что я мешать буду?

— Сиди! — Полковник обхватил старика своими ручищами и усадил обратно. — Си­ди и не обижайся. На вот еще чаю выпей. Светка, налей ему свежего. И вот колбасу ешь. Водки сегодня не будет, последнюю на растирку Шерлока Холмса извел, а чай пей и колбасу ешь, нам без тебя скучно.

Хоть и грубовато извинялся Пал Па­лыч, но Максимыча это успокоило, и он остался.

Разговор свернул в мирное русло. Я до-рассказал, как сидел в яме-могиле, как встретил там Ганнибала и как пытался от­туда выбраться. Рассказал я и о том, как меня коза с бабой Дуней напугали, тут уж все надо мной повеселились. Загадкой в этой истории оставалась курточка Ганни­бала. Светка ее сняла и сожгла в печке, а зря, я ведь толком не рассмотрел, из чего она была сшита. И я уже знал не только из книжек, что для любого расследования мелочи — самое важное дело. А мне еще многое оставалось неясным. Светка ут­верждала, что на курточку пошла чья-то старая трикотажная кофта, вроде спортив­ной. И на том, как говорится, спасибо.

Потом вспоминали, как хватились ме­ня под утро, как искали по Ворожееву, как Светка услышала мои вопли и как Пал Палыч лазил за мной в могилу.

Когда все темы для воспоминаний были исчерпаны, Максимыч собрался уходить.

Провожать его сегодня не было нужды, и Пал Палыч остался дома. Максимыч уже вышел за порог, и полковник, проводив­ший его до дверей, вернулся и сел за стол, как дверь из сеней снова приоткрылась и в щель просунулась голова нашего гостя.

— Приезжие икону ишчут, — сказала голова, — а Куделин ее стерегет.

Оставив за собой последнее слово, Мак­симыч наконец удалился.

— Вот старый хрен! — любовно напут­ствовал его Пал Палыч. — Все у него в го­лове перемешалось.

Но я на этот раз не был так уж согласен с полковником. Разрытая могила протоие­рея Михаила и исчезнувшая икона ложи­лись в одну обойму. Однако свои предпо­ложения решил до поры хранить при себе.

Вслед за Максимычем убежал и Вовка, который вел себя в этот вечер неестествен­но тихо. Видно тоже переживал, что за­втра его не берут на охоту.

Пока мы со Светкой мыли посуду, Пал Палыч под нашими завистливыми взгля­дами осмотрел и проверил одно из своих ружей, набил пояс патронами всех мастей, прицепил охотничий нож, найденный дя­дей Егором в снегу на краю могилы, и стал готовиться ко сну. Ему-то завтра охота предстояла, а нам было строго наказано из дома не отлучаться.

«Ну, это мы еще посмотрим», — поду­мал я, укладываясь спать опять на раскла­душку.

Часть вторая

ОХОТА НА БЕСОВ

Глава VIII

ТАЙНА ОБОРОТНЕЙ

Меня разбудила Светка. Она ша­стала по комнате, чем-то греме­ла на кухне. Открыв глаза, я увидел, что уже рассвело и Светка одева­ется, чтобы выйти на улицу.

— Ты куда? — спросил я.

— Дядя Паша, уходя на охоту, просил в магазин сходить, в Андреевку. У нас хлеб кончился.

— Я с тобой, — сразу вскочил я.

– Тебя велено не брать, — отрезала Светка, — мы с Вовкой идем, он там все и всех знает.

— Что за чушь?! — возмутился я. — Почему это я буду сидеть дома? Фигня ка­кая!

— Ты же еще вчера лежал в постели, — попробовала убедить меня Светка.

— Не вчера, а позавчера, так что нечего тут…

Я слез с раскладушки и стал одеваться.

— Ну, Саш, — перешла на проситель­ный тон Светка, — меня Палыч ругать будет.

— А ты ему ничего не говори, вот он и не узнает.

Поняв, что спорить со мной бесполезно, Светка смирилась. Мы вместе вышли на улицу. Правда до этого попили чая.

Легкий морозец все еще держался. Ин­тересно, думалось мне, сколько это протя­нется, ведь только начало ноября. Навер­няка все это развезет, вот только когда?

По дороге мы зашли к Кулешовым, и к нам присоединился Вовка. Вернее, в дом заходила Светка, а я ждал их на улице, укрываясь за забором, меня ж вроде как не было, я ж должен был дома остаться. Прождал я их под забором прилично. Зато Вовка вытащил мне кусок пирога с мали­новым вареньем, который испекла его мама. Оказывается, она их и задержала — заправляла на дорогу пирогом с чаем, а этот кусок велела передать мне, чтобы я дома один не скучал. Ну да я и не скучал, и пирог получил.

Пирога хватило как раз до конца Ворожеева.

— Зайдем, — предложил я, увидев впе­реди стены старой церкви.

— Знаешь что, — запыхтела Светка, — хватит. Это уже наглость!

— Гляди, гляди — приезжие, — пере­бил ее Вовка.

И правда, в церковь входили, вернее лезли через окно, два мужика, и один из них в той самой синей куртке, которую я прошлый раз успел приметить.

Больше я уже никого слушать не соби­рался, а сразу рванул к церкви, чтобы по­смотреть, что они там будут делать. Свет­ка даже окликать меня не стала. Я с ходу подпрыгнул и, навалившись животом на подоконник, просунулся внутрь церкви. Там никого не было…

Это так меня ошарашило, что я чуть не выругался в храме, пусть даже и разорен­ном. Еле удержался, увидев прямо у себя перед глазами картину Страшного суда На сей раз я действовал предусмотритель­нее. Соскочив внутрь, я обежал все воз­можные выходы из церкви через другие окна и полузаваленный придел. Нигде не было свежих следов на снегу, никто из церкви этими путями ни сегодня, ни в ближайшем прошлом не выходил. Я вы­скочил на улицу — здесь вообще никого не было, даже Светки с Куличиком. Ви­дать, Светка, рассердившись на меня, утащила Вовку в магазин. Я ничего не пони­мал. Куда деваются приезжие в церкви?

И тут меня осенило! Если люди вошли в церковь и никто обратно не выходил — значит, они все еще там! Значит, где-то есть потайная дверца, ведущая в не из­вестное никому помещение. И скорее все­го это помещение находится под землей, а где же еще ему находиться, если все ос­тальные места в этой церкви всем доступны, даже то, где был когда-то алтарь. Я решил как следует полазить по этим развалинам и обязательно найти вход в подземелье, только сделать это тогда, когда там заведо­мо не будет приезжих. А пока я побежал до­гонять Светку и Куличика.

Нагнал я их уже на полпути к Андреевке, в поле, как раз неподалеку от коровни­ка, свет которого мы в ту жуткую ночь после свидания с духом Куделина приня­ли за какое-то зловещее видение.

Светка шла молча, а Куличик чуть при­отстал от нее и спросил:

— Ну, чего они?

— Ничего, — ответил я.

— Есть они там или нет? — настаивал Вовка.

Я замешкался с ответом, не решив еще, что соврать,

— Ага, — обрадовался Куличик, — я тебе говорил, нафик, что они оборотни,

— Да там они, там, — усмехнулся я его радости, — в церкви. Нет никаких оборот­ней, я их тайну открыл.

— Какую тайну? — опешил мой собе­седник.

— Всему свое время, — еще более оза­дачил его я.

Вовка разочарованно промолчал, и мы продолжили путь к Андреевке.

В магазин мы сходили успешно, а на обратном пути, когда уже сворачивали с дороги к Ворожееву, столкнулись с приез­жими, возвращавшимися из церкви в свое временное жилище.

— Здоровоэ ребята, — приветствовал нас шедший впереди владелец синей куртки.

Мы тоже поздоровались.

— Вы в церковь не лазили? — поинте­ресовался он.

— Нетэ — соврал Куличик.

— Я лазил, — не стал прятаться я.

— А котенка там не подбирал?

— Какого?

— Черненький, худой, в курточке.

— Это мой котенок, — вступила в раз­говор Светка — Он от меня дней десять назад удрал. Мы за ним сюда и приехали.

— Говорил я тебе — не здешний, — обернулся человек в синей куртке к свое­му товарищу, который был пониже, но по­шире в плечах.

— Мы его тут в церкви подкармлива­ли, — продолжал приезжий, уже опять обращаясь к нам. — И курточку смастери­ли из моей старой олимпийки, а то он уж мерз больно, тощий. Это что за порода?

— Египетская.

— Ну, тогда ясно, африканец, у них там жара. Привет ему от нас передайте.

Мы распростились и отправились по домам. Я мучился тем, что упускаю благо­приятный момент обследовать помещение церкви на предмет входа в подземелье, но решил пока ничего не открывать своим то­варищам. Время до отъезда у меня еще было, и я отложил поиски потайного вхо­да до другого удобного случая.

Домой мы успели вовремя, дотемна и до прихода охотников. Светка едва начала стряпать, как появились и они.

Пал Палыч и дядя Егор вернулись с охоты недовольные, если не сказать злые. Понятно, что с пустыми руками. Валили все на племянника Егора Дмитриевича и его приятеля.

— Я с ними больше не пойду, — распа­лялся Пал Палыч, — они здесь никаких мест не знают. И что ты дал им нас угово­рить, сидели бы сейчас с трофеями.

— Ничего, Паш, — успокаивал его дя­дя Егор, — завтра свое возьмем, на енота пойдем.

— На енота надо с собаками идти, а Свет­ка даже Ксюшу не взяла. Как бы она при­годилась.

— Одна такса погоды не сделает, –г ре­зонно возражал местный охотник. — Мой Байкал тоже для такой охоты не годится. Но ты ведь привез, что обещал.

— Это да, это да, — соглашался дядя Паша. — Хотите, вместе с нами завтра на енота пойдем? — неожиданно предложил он нам, как видно, позабыв уже мои по­хождения. И я, и Вовка, конечно, согласи­лись, а Светка ничего не ответила. Она только вдруг спросила:

— Дядя Егор, а какая у вас сейчас соба­ка? У вас ведь вроде пса по-другому зва­ли — Карай.

— Карая уже нет. Помер от старости про­шлым годом. А пес был отличный. Такого уж не будет. Я с ним много на охоту хо­дил, на любого зверя был пес. И сторож хо­роший. Все умел, даже тапочки приносил.

— Да он Егора от кабана спас однаж­ды, — вмешался Пал Палыч.

— Было, — согласился Егор Дмитрие­вич.

— Расскажите, — допросила Светка, накрывая нам на стол.

— А что там рассказывать. У меня тог­да карабин «Кабан» был, я с ним на каба­на и пошел. А в этом карабине при стрель­бе, когда затвор передергиваешь, патрон часто наперекосяк идет и клинит. Вот так и случилось, когда я зверя подранил и он на меня попер. Я затвор передернул, а пат­рон заклинило, а кабан прет. Я уж думал — все, да Карай на нем, как черт, повис. Дал мне время. Я патрон выбил, новый в ствол дослал и выстрелил, вот и все. Но Караю здорово тогда досталось, я ему потом бок зашивал.

— А кроме кабана, — спросил я, — на кого вы с ним охотились?

— Да на кого угодно. На глухарей, уток, зайцев. На лису бывало. Ну на все, что тут водится в лесу. С хорошей лайкой на кого хошь ходить можно, даже на лису. Вот только барсук, енот — тут терьеры нужны.

— А медведи здесь есть? Водятся? — спросил опять я, мне тогда страшно хоте­лось увидеть какого-нибудь дикого зверя прямо в лесу, на природе, а не в зоопарке.

— Говорят, один заходит в область, со стороны Костромской, а так нет. По медве­дям у нас Пал Палыч специалист, он в охоте на медведя участвовал.

— Дядя Паш, это точно? — округлила свои серо-зеленые глаза Светка.

— Однажды было.

— Так что ж ты не рассказывал?

— Ну, хочешь, сейчас расскажу. Желание услышать рассказ про охоту на медведя было поддержано всеми. Светка даже поскорее налила Пал Палычу свеже­го чая. Тот отхлебнул немного и начал.

— Я тогда служил на севере и ездил по заставам. Случилось мне жить целый ме­сяц на заставе подле одного села у самого Белого моря, почти на Полярном круге. И вот когда я там жил, по селу стал шас­тать ночами медведь-шатун. Тем временем стояла поздняя осень, ну как сейчас. Зи­мой-то там темно круглые сутки, а тогда еще днем светло было. И медведя по свету не видели, но ночами он меж домами про­гуливался, оставлял на снегу следы под окнами. А ему в это время уже спать пола­гается, но этот не ложился. То ли не наел­ся на зиму, то ли залег уже, а его кто-то поднял. В любом случае плохо дело — ша­туны очень опасны. Но этот шатун до поры никого не трогал, даже собаки еще ни одной не задрал. И ходил по селу, как я уже говорил, ночью, когда люди спят. Но бабы все равно боялись. Ну, как выйдешь ночью по какому-то делу, а он тебя и заде­рет, или сам зверь удумает куда-нибудь залезть. Короче, упросили они мужиков медведя того застрелить. А мужики там все охотники, других нет. На медведя со­бралось идти чуть ли не все мужское насе­ление этого села во главе с председателем местного колхоза. Только всем Игнатьич идти не позволил, отобрал самых лучших и нас с капитаном позвал.

Сначала мы в сельсовете составили план, по которому собирались охотиться. Решили зверя заманить на рыбный склад, где кучей лежала мороженая навага, вы­ловленная колхозниками, и стояли бочки с соленой горбушей, семгой, зубаткой и всякой другой рыбой.

Ох, семга у них хороша! Я такой боль­ше нигде не то что не ел, даже не видел. Особенно малосолка. К зиме-то она уже не та, но все равно вкусная.

— Дядя Паша, дядя Паша, — перебила кулинарные воспоминания полковника его племянница, — ты давай не про семгу, а про медведя рассказывай.

— Так ведь медведя-то в рыбный склад заманить решили, а там семга. Вот я и го­ворю, уж больно хороша рыба. Она-то во всем и виновата. На склад мы пришли за­ранее, еще вечером, часов в одиннадцать, и двери склада, а они там широкие, трак­тор входит, оставили открытыми, ну, что­бы медведь рыбу учуял. На улице уже сто­ял мороз, на складе тоже. Все охотники, даже вместе с собаками, в помещении, где сторож сидит, сгрудились, и под семгу председатель водки поставил. Я же гово­рил, хороша у них семга. А народу-то много, закуска быстро идет. Одна рыбина кончилась, председатель колхозника на склад за следующей послал. И эту прикон­чили. Он его опять за рыбиной гонит. И так, не помню уж на какой по счету рыбине, тот, что на склад-то за семгой ходил, воз­вращается и еще одну за хвост держит, да и говорит: «А медведь-то там уже давно ест». Тогда, значит, запустили на склад собак. Медведь сразу на улицу выскочил и там всех собак разогнал, все разбежались. И сам тоже по улицам села рванул. Все, все собаки поотстали, лишь одна малень­кая такая шавочка, — Пал Палыч наклонился со стула и показал ладонью от пола рост собачки (у него получилось сантимет­ров двадцать), — только она за медведем стелется, и по ее лаю мы определяли, где медведь по селу бегает. А медведь бегает быстро, зверь очень подвижный. Там один по весне на мотоцикле повстречал в тунд­ре медведицу с медвежатами. Так она мет­ров двести за мотоциклом шагах в пяти сзади гналась. Он потом Богу молился, что не упал и мотор не заглох. Ну, и этот мед­ведь тоже очень быстро по селу бегал. И все так, что не выстрелишь. Ко всему прочему, все же среди домов происходило. Да и только мы на лай прибежим — все, шавочка уже на другом краю села лает. В конце концов все устали, надоело, перед сельсоветом встали и начатый на складе разговор доканчиваем.

Тем временем по улицам села шли еще два охотника-ненца. Вылки их фамилия. Село-то все русское из староверов, там всего три фамилии, да еще эти Вылки из ненцев. Ну, они были ненцы оседлые, уже обрусевшие, издавна в селе жили на ок­раине. В избах все, как русские. В колхозе работали.

Эти двое тоже с нами на медведя по­шли, и от общей массы отбились, когда по селу за зверем бегали. Все уже охоту бро­сили, а эти не могут — ненцы.

А ненцы охотники хорошие. Они зверя навскидку бьют и почти без промаха. Нам, русским, нужно к прикладу приложиться, прицелиться, а ненцы как будто чуют, от­куда зверь выскочит или птица вылетит. Как увидят, так сразу и стреляют — и почти наверняка.

И вот на этих двух Вылок мишка и выскочил. У них и было-то всего одно ружье с одним патроном. А мишка на них и вни­мания не обратил, мимо бежал по другой стороне улицы. Ну, будет в таком случае нормальный человек в медведя стрелять? Но у ненцев охотничья кровь. И тот из Вылок, что помоложе был, сразу медведю в бок единственным выстрелом и закатал. Мишке стало больно, он взревел, развер­нулся, да на обидчика — и подмял его под себя. А второй ненец, Александр Петро­вич, тот вообще был старенький, слабо­сильный, лет шестидесяти. У него и вовсе ружья не было. Сначала не знал, что и де­лать. Но видит, как медведь его родствен­ника ломает, жалко родственника. Думал, думал, вытащил из кармана перочинный ножик да и прыгнул на зверя сзади вер­хом. Старик и весом-то был, как куропатка, медведь его даже не почувствовал. А Алек­сандр Петрович стал ему, сидя верхом, но­жиком промеж ушей тыкать. Тыкал, ты­кал, медведю стало больно, он его скинул и убежал.

Старик своего помятого родственника поднял, и они поковыляли к колхозному правлению, а там мы как раз стоим, все еще охоту обсуждаем на площади. Ненцы подошли и встали рядом. Андрей Петро­вич в общий разговор вступает: «Мы, са­ма, говорит, шли, так медведь-то на нас выскочил». Ему в ответ все смеются. А Петрович продолжает: «Медведь, гово­рит, мимо бежал, а он в него из ружья выстрелил». Все знали, что у них был один патрон — опять смеются. Ну, никому в го­лову не приходит, что можно — с одним патроном — медведю в бок стрелять. По­смеялись и дальше болтают, о ненцах за­были уже. Тут этот молодой, которого медведь мял, голос подает: «Сама, вызы­вайте вертолет, медведь мне, сама, руку и ногу сломал». И тут же валится к нашим ногам без сознания.

— Дядя Паш, — перебила тут рассказ­чика его племянница, — а «сама» — это кто? «Самой» он кого называл?

— Сама — это вообще никто, — смеясь, ответил Пал Палыч. — Этим словом на се­вере Архангельской области местные це­лых два слова заменяют. Сама у них зна­чит «это самое» и когда они говорят, то в каждой фразе эту саму вставляют и к месту и не к месту, особенно под хмель­ком. Ладно, дальше.

Как помятый медведем ненец упал, тут уж все всполошились. Вертолет вызвали, Вылку в райцентр увезли, в больницу. Он там поправился.

— А медведь? — не утерпел Вовка.

— А медведя потом в речке нашли, что через село течет, его туша у берега лежа­ла. Мужики говорили, он речку переплы­вал, а там устье, река в море впадает, и вода в ней в этом месте уже соленая, пото­му и замерзает поздно — приливы, отли­вы. Вот, говорили мужики, вода медведю через дырку от пули в нутро попала, и там солью все сожгло. Вот он и помер.

Я то думаю, что просто пуля ему какой-то жизненно важный орган задела, — за­кончил свой рассказ полковник.

— А собачка куда делась? — спросила жалостливая Светка.

— Какая собачка? — удивился Пал Па-лыч.

— Которая за медведем бегала.

— Ах, эта. Отвязалась где-то, отстала и домой пошла. Что ей будет?

Светка перевела дух, успокоенная тем, что хоть это животное не пострадало.

Рассказом о медвежьей охоте закончил­ся еще один наш вечер в Ворожееве. Егор Дмитриевич ушел с Вовкой домой. А мы укладывались спать, каждый со своими мыслями. Я все прикидывал, как бы и на охоту на енота сходить, и в то же время в церковь забраться — поискать там вход в подземелье.

Глава IX

НОРА ЕНОТОВ И ПОДЗЕМЕЛЬЕ ПРИЗРАКА

Вообще-то я не охотник. Мне зве­рей убивать жалко. Вот рыбал­ка — это мое дело, хотя одно время я и рыбу ловить бросил. Как пред­ставлю себе, как ей больно крюком за губу, даже немного стыдно становится, и червяку небось тоже не сладко. Но потом как-то я с этим смирился и рыбачу по-прежнему, а вот на зверей и птиц не могу и не хочу охотиться, ближе они нам, на­верное, чем рыбы.

Теперь-то я уже знаю, что многие люди просто не понимают мучений животных, для них это скот, и все. Охотники тоже люди очень разные. Много хороших людей любили охотиться. А для некоторых это просто часть жизни или хлеб насущный. Кстати, такие охотники не станут для удо­вольствия убивать. По крайней мере я так думаю. Но есть, конечно, и другие…

Как бы то ни было, а я не охотник. Но в тот раз меня ужасно тянуло пойти на охо­ту вместе со всеми. Хотя я и боялся, что мне жалко будет енотов, если Пал Палыч с дядей Егором до них доберутся, но уви­деть диких зверей в лесу тоже очень хоте­лось.

Вышли мы поздновато, около полови­ны десятого, но до леса было совсем неда­леко. Светка осталась дома, я и не сомне­вался, что она так поступит. Зато дядя Егор взял с собой Вовку.

Вот мы и в лесу. Тишина стояла даже не деревенская — только снег тихонько похрустывал под нашими подошвами да редкие барабанные дроби дятла нарушали полузимний покой.

Дяди Егоров Байкал утек сразу куда-то вперед и мелькал где-то там меж стволов и подлеска, изредка возвращаясь назад — проверить, все ли в порядке, и показать себя хозяину. Пал Палыч и Дядя Егор ра­зошлись немного в стороны и двигались молча, не снимая с плеч своих ружей. Мы с Вовкой шагали за ними в некотором от­далении, тихонько переговариваясь. Я очень скоро понял, что Вовку на охоту берут ред­ко, и он знает об этом занятии не многим больше моего. Но вообще он был напря­жен, сосредоточен и всматривался в лес, явно выискивая зверя. Порой он указывал рукавицей на снег, где в разных направле­ниях разбегались многочисленные дорож­ки всевозможных следов. Вовка показал мне среди них след енота, но большинство отпечатков было для него китайской гра­мотой, впрочем, и для меня тоже.

Так мы углублялись в лес минут сорок, а то и больше. Потом присели отдохнуть на поваленном дереве. Пал Палыч слазил в армейский вещмешок, висевший у него на свободном от ружья плече, и все мы вы­пили по стаканчику горячего чая из тер­моса,

— Зверья здесь полно, — вполголоса произнес Палыч, — надо только не ходить по лесу, а сесть под дерево и подождать молча, не двигаясь, минут двадцать. Тогда они вылезать начинают. Сначала мышки выбегают, потом еще кто-нибудь, но обя­зательно кто-нибудь прибежит или прилетит… В молодости я здесь много так на­стрелял.

Однако затаиваться мы не стали, а це­ленаправленно двинулись дальше, к тому месту, где, по уверениям дяди Егора и Пал Палыча, нас ожидала охота на енота. Вскоре мы вышли на широкую безлесую прогалину, которая завершалась шишкой заснеженного невысокого холма на фоне темнеющего за ней следующего участка леса. Поднявшись на верхушку холмика, я действительно убедился, что вся она из­рыта норами. Мне стало ясно, что мы до­стигли цели нашего путешествия. Правда, немного смущало то, что как раз вокруг этих нор и не было видно ни одного следа, но Пал Палыч уверенно скинул с плеча вещмешок, опустился возле него на коле­но, и я понял, что охота состоится.

Байкал тоже прибежал и с дурашливой физиономией наблюдал за нашими дейст­виями. Потом он подскочил к одной из широких дыр, чернеющих в снегу, и стал сосредоточенно ее раскапывать, периоди­чески побрехивая в нору или на воздух.

— Чует, — многозначительно кивнул на пса Пал Палыч. Дядя Егор ничего ему не ответил, видимо, считая, что молча­ние — знак согласия.

Тем временем Пал Палыч достал из вещмешка две шашки, как он сказал, с полицейским газом. Этим газом он и соби­рался выкуривать енотов из норы. Свер­шив все необходимые приготовления, полковник попросил нас с Вовкой отойти не­много назад, подальше от разверстых в снегу входов в жилище енотов. Так он за­ботился о нашей безопасности и освобож­дал поле для стрельбы, которая могла на­чаться, если бы еноты появились наружу.

Дядя Егор оттащил неутомимого Бай­кала за ошейник и взял его на поводок. Все были готовы к главному действу.

Пал Палыч запалил шашку, решитель­но подошел к норе и сунул туда руку, чуть ли не по плечо. Затем быстро отбежал на несколько шагов.

Видимо, еноты не живут в плохо про­ветриваемых помещениях, по крайней мере в этой норе тяга была превосходная. Дымина клубами повалил наружу и все в нашу сторону. Первым смекнул суть дела полковник, ни слова не говоря, он развер­нулся и ломанул мимо нас, придерживая на ходу свою ушанку. Мы последовали его примеру. Бежать пришлось метров семьдесят, но все равно всем досталось. Пал Палыч отстал и доковылял к нам послед­ним, задыхаясь, кашляя и утирая слезы.

— Хорошо, что не иприт, — произнес он, откашлявшись.

— А что такое иприт? — спросил Вовка.

— Есть такое боевое отравляющее ве­щество кожно-нарывного действия, — по­яснил полковник.

Мы дождались, когда дым развеяло ветром, и поспешили посмотреть на результаты. Пал Палыч опять отстал. Обер­нувшись, я заметил, что он сильно хромает.

— Пал Палыч, что случилось? — оста­новился я.

— Ничего, ничего, когда бежал, ногу подвернул.

Ни енотов, ни даже их следов у нор на холме не было.

Охота закончилась, мы возвращались домой не в лучшем настроении все, кроме меня. Я был доволен, что еноты не постра­дали и сам прогулялся неплохо. Жаль только, что живых зверей я так и не уви­дал. Ну да впереди было у нас еще трое суток каникул, и я надеялся еще сходить на охоту. Вот только как Пал Палыч будет охотиться? По мере приближения к Ворожеева он хромал все больше, и мы не раз останавливались отдыхать.

— Да-а, — сказал на одном из таких привалов дядя Егор, — не везет нам, Па­ша. И тетка Дуня осталась с носом.

— А что такое? — поинтересовался полковник, потирая поврежденную конеч­ность.

— Да она меня просила капкан на ено­та поставить, зверь к ее уточке да курам подбирается. Следов много вокруг дома. А я капканов не держу, жестокое это дело зверя в капкан ловить. Обещал ей енотов другим макаром извести. Да вот не вы­шло.

— Фигня это, — заметил Пал Па­лыч. — Что, тут одна нора на весь лес, что ли? Вон следов сколько.

Следов на снегу действительно было много.

Охота на некоторое время отвлекла ме­ня от моих мыслей о церковном подземе­лье, но на подходе к Ворожееву, на том же месте, что и вчера, мы опять повстречали приезжих» Видимо, они опять возвраща­лись из церкви.

— Как охота? — после дежурных при­ветствий поинтересовался уже знакомый мне «оборотень» в синей куртке.

— Да лося завалили и двух кабанов, — отозвался Пал Палыч.

— Где же туши? — удивился приез­жий.

— Съели, — объяснил дядя Егор.

— Поня-атно, — приезжий заулыбался. Я стоял и внутренне сокрушался, что упускаю еще один благоприятный момент для обследования церкви, но о том, чтобы отстать и задержаться с этой целью, нечего было и думать. Пал Палыч спешил домой, насколько позволяла ему больная нога.

Дома мы со Светкой аккуратно стянули сапог с ноги Пал Палыча. Лодыжка у него уже распухла.

— Ерунда, — хорохорился он, — про­стое растяжение связок.

Пал Палыч когда-то в молодости, еще до того, как угодил в вооруженные силы, окончил медицинский институт и, конеч­но, разбирался в травмах.

— Дня через три буду ходить, — ут­верждал он, — но завтра придется поле­жать. Сашок, принеси с улицы снега, при­ложим к больному месту. А ты, Светик, завари нам чаю покрепче.

Сбегав на улицу, я принес полную мис­ку снега. По возвращении я застал полков­ника отчитывающим свою племянницу.

— Ну о чем ты думала, — выговаривал он раздраженным тоном. — Кто теперь в магазин попрется? Что нам теперь, без чая сидеть?

— В чем дело? — поинтересовался я.

— Чай вы вчера не купили? Не купи­ли, — спрашивал и сам же отвечал Пал Палыч. — Если уж ты у нас тут за хозяй­ку, — обращался он уже опять к Свет­ке, — так и следи за всем.

— Ну я забыла, — оправдывалась Светка.

— Заб-ы-ыла, — передразнил ее дядя. Настроение в связи с травмой у него было не очень-то.

— Давайте я сбегаю, — обрадовался я. В голове моей тут же созрел хитрый план. Ведь идти-то к магазину опять мимо цер­кви.

— Куда? Сиди. Устал на охоте. Да и во­обще хлопот с тобой потом не оберешься, опять в какую-нибудь могилу полезешь.

— Да не полезу я больше никуда, — соврал я. — Мне больше не хочется с приви­дениями и покойниками знаться.

— Пусть сходит, дядя Паша, — вмеша­лась и Светка. — Без чая действительно плохо.

— Ладно, иди, — видимо, взвесив все «за» и «против», после некоторого молча­ния согласился полковник. — Только я те­бя прошу: туда и обратно, никуда не сво­рачивай.

Я еще раз пообещал не лезть ни в какие могилы, получил от Пал Палыча деньги, снова оделся и отправился в магазин.

Чтобы выиграть время на поиск подзе­мелья, до церкви я бежал бегом, не оста­навливаясь. Мои ожидания оправдались: заглянув в окно, я убедился, что внутри никого нет. Но надо было спешить, приез­жие могли и вернуться. Я быстро вскараб­кался на подоконник и прыгнул внутрь.

Опять меня обволокла со всех сторон тишина заброшенного храма. Потрескав­шиеся от времени и подпорченные сырос­тью, но такие живые лица молча взирали на меня со стен. Некоторое время я опять рассматривал старинные росписи. Однако надо было искать вход в подземелье.

Я понимал, что могу заниматься этим очень долго и безрезультатно, недаром ведь местные ничего про этот вход не знают. Однако я надеялся найти какие-нибудь следы или приметы, оставленные приез­жими, и использовать их в своих поисках.

Чутье меня не подводило. На полу было немало снега, нанесенного на пол храма сапогами приезжих. Был здесь, конечно, снег и от наших сапог, ведь мы сюда лази­ли со Светкой и Вовкой. Но я искал такое место, где снегу будет особенно много. Вскоре я нашел площадочку, где его было побольше, чем в других местах церкви, — рядом с картиной Страшного суда, перед узенькой лестницей, ведущей на неболь­шое возвышение, где, видимо, когда-то стояли певчие. Больше того, снег был в этом месте какой-то грязный, перемешан­ный с кирпичной пылью, но никакой дверцы или люка нигде не было заметно. Я обошел возвышение — безрезультатно. Тогда я поднялся на него и тоже ничего сначала не заметил, но когда уже собирал­ся спускаться обратно по узенькой лестнице, то обратил внимание на довольно большой кусок фанеры, валявшийся на церковном цолу, в углу за возвышением. Мое внима­ние привлекло то, что рядом как раз нахо­дилось окно, на котором еще сохранилась металлическая решетка. Однако эта ре­шетка никак не мешала проникновению внутрь снега, и его нанесло сюда ветром изрядно — у окна снег лежал целой гор­кой. А вот на листе фанеры его не было вовсе, да и у края листа он был утоптан ребристой подошвой. Я поспешил спус­титься с клироса, так, кажется, называет­ся в церкви место для певчих.

Под фанеркой оказался все тот же обыкновенный пол, только гораздо чище, чем в остальных местах церкви. Он был покрыт плитками из какого-то камня, одна из плиток казалась особенно чистой и имела глубокие щели по краям. Я достал из кармана свой любимый перочинный но­жик с эмблемой швейцарской армии — маленьким серебряным арбалетиком. Его подарил мне отец как-то в день рождения. Ценен этот нож тем, что не был поддел­кой, которыми торгуют чуть ли не в каж­дом втором московском ларьке, а изготовлен из настоящей швейцарской нержавеющей стали. Я просунул его лезвие в щель с краю плитки и попробовал ее поддеть. Плитка поддалась, я ее вынул и увидел массивное железное кольцо. Сомнений почти не оставалось, здесь должен был быть люк, ведущий в подземелье.

Ухватившись за кольцо, я что было силы рванул его и едва не полетел вверх тормашками, так легко распахнулась крыш­ка люка. Но, что меня поразило, — без ма­лейшего скрипа, а ведь мы-то с Вовкой и Светкой слышали тогда скрип, исходящий из церкви и даже какое-то уханье. Да и во­обще было странно, что петли за столько лет не заржавели. Впрочем, я вспомнил, что приезжие исчезали в церкви тоже без­звучно. Загадка скрипов оставалась нерас­крытой.

Передо мной зиял ровный черный квад­рат входа, ведущего куда-то вниз. И тут я сообразил, что не взял с собой фонарик.

Экая досада! Но отказаться от посещения подземелья я уже не мог и полез внутрь, ощупывая путь ногами и шаря в темноте руками. Оказалось, что вниз ведет удоб­ная лесенка. Скоро я достиг дна и, ощупав вокруг себя пространство, убедился, что нахожусь в конце узкого коридора, закан­чивающегося здесь тупиком. Коридор был в то же время настолько высок, что я лег­ко мог передвигаться по нему, даже не склоняя головы.

Прежде чем двигаться дальше, я вылез обратно на Божий свет и, вставив на место плитку, вновь нырнул в подземелье, поти­хоньку притворив за собой крышку люка, на тот случай, если кому-нибудь вздумает­ся заглянуть в это время в церковь, хотя это было и маловероятно.

Спустившись второй раз, я двинулся в полной тьме по коридору. Вот это была темнота так темнота! Темнее, чем в ту ночь на кладбище, когда я свалился в разры­тую могилу. Как я жалел, что не взял с собою фонарика! Подземный ход оказался на удивление длинным. Я все шел и шел и не имел ни малейшего понятия, куда ве­дет этот ход и чем он закончится. Тут я вспомнил, что в прошлые времена был обычай делать в подземельях ямы-ловуш­ки для непрошеных посетителей. Испугав­шись, я пошел еще медленнее, тщательно ощупывая перед собой вытянутой ногой дорогу и несколько раз пробуя пол на прочность, прежде чем делал следующий шаг. Одну руку я выставил вперед, чтобы ни на что не наткнуться, а второй опирался на стенку и пришел к выводу, что стены подземелья выложены кирпичом. А кори­дор все не кончался. Мне казалось, что я прошел уже не одну сотню метров, когда уткнулся, наконец, вытянутой перед со­бой рукой в холодную, шершавую твердь.

Я стал топтаться на месте и шарить во­круг руками в поисках продолжения пу­ти. Направо от меня стены не оказалось. Потеряв на мгновение осторожность, я шаг­нул туда, споткнулся и грохнулся, больно ударившись косточкой под коленом. Рас­терев упгибленное место, я понял, что ле­жу на каменных ступеньках еще одной лестницы.

Поднимался я по ней на карачках, пока опять не уткнулся в очередную твердь. Я ощупал препятствие руками. Стенка была очень холодной и достаточно глад­кой. Кирпичи в ней не прощупывались. Я поднялся на ноги и уперся в эту стену обеими руками. Стена вдруг поехала куда-то вперед, и я почти ввалился в новое по­мещение. Эта, дверь-тоже отворилась предо мной почти без звука. Но куда я попал? Я долго не мог определить этого, у меня только появилось ощущение, что здесь не­много посветлее, чем было в коридоре. Тьма уже не казалась такой кромешной; поднеся к своему лицу руку, я видел ее очертания. Откуда-то сюда проникал сла­бый свет. Вскоре я определил и его источник: прямо передо мной, в некотором от­далении, просвечивался светлыми линия­ми прямоугольник. Я догадался, что это контуры двери, и хотел уже подойти к ней, как новое обстоятельство заставило меня замереть на месте.

Я услышал приближающийся неясный гул чьих-то голосов и шаркающих шагов, повторяющихся многократным эхом в под­земелье. Эхо гуляло по коридору, который я только что за собой оставил, а вслед за эхом ко мне приближались люди.

Я всполошился и стал искать место, где бы укрыться. Глаза мои постепенно при­выкали к слабому свету, просачивающе­муся через щели. Мне показалось, что впе­реди и немного справа от себя я увидел очертание какой-то тумбы. Я отправился туда. Как я ни оберегался, но все-таки по­терял тумбу из виду и нашел снова, лишь налетев на нее коленкой. Я присел и стал ощупывать тумбу руками — она была сде­лана из такого же холодного, как и все во­круг, камня. Голоса быстро и неумолимо приближались. И тут меня снова посетила удача: внизу тумбы я нащупал какую-то нишу, достаточно просторную, чтобы в нее можно было влезть ползком. Впрочем, просторная она была только относительно, я потратил много усилий, пока надёжно укрылся под тумбой. Мне пришлось по­вернуть голову на сторону и так вползать, изо всех сил цепляясь ладонями за пол и толкаясь ногами. А когда я все-таки втиснулся, то уж повернуться там не мог нико­им образом. Однако выбирать! было не из чего и некогда.

— Нет никого. Но кто-то здесь был, я тебе говорю точно.

— Да кто был? Никого тут не было.

— А кто фанерку отодвинул?

— Да ты сам так жрать спешил, что забыл ее впопыхах прикрыть.

— Я точно помню, что положил фанеру на место.

— Да ла-адно. Он помнит! Когда ты жрать хочешь, ты вообще ничего не по­мнишь, к тебе тогда даже подходить-то опасно.

Такой разговор слушал я, лежа под тумбой. Свет от фонарика скользил иногда по полу, но из своего укрытия я не мог ви­деть даже ног вошедших. Однако я слы­шал, как эти ноги пошаркали к моей тумбе.

— Я боюсь, как бы сюда эти пацаны не залезли, — произнес тот голос, который подозревал, что я где-то рядом.

— Да ты что?! Это после того-то, как ты их сам из этого склепа напугал. Не-е, больше не сунутся. Ты только вспомни, как они орали. Их же словно ветром сдуло.

— А ты себя в детстве вспомни. Как мы с тобой школу подожгли. Как нас с тобой выгнали и как мы в Крым укатили. Вспом­ни, вспомни.

— Так то мы. Сейчас уже молодежь не та.

— Откуда ты знаешь?

— Жизнь у них другая.

— Ладно, пошли стенку простукивать, может, еще тайник найдем.

Шаги вновь зашаркали по полу склепа. Теперь уже от меня. Затем раздался гул­кий металлический удар, видимо, распах­нувшаяся дверь в подземелье ударилась о стенку.

— Икону бы найти, — донеслась пос­ледняя фраза удаляющихся приезжих. Я, конечно же, узнал их голоса. А эти пос­ледние слова заставили меня напрячься, я почувствовал, что в них, возможно, кроет­ся разгадка всех чудес Ворожеева.

Полежав еще с минуту под неведомой тумбой, я стал потихоньку выбираться. А как только выполз, тут же начал поиски двери, которая привела меня из подземе­лья в склеп Куделина. Она оказалась в той стороне, где я ее и искал, только немного левее, чем рассчитывал. Теперь я радовал­ся, что дверь открывается бесшумно, при­езжие не могли услышать, что я собрался последовать за ними.

Уже спускаясь по лесенке, я услышал где-то впереди в коридоре отдаленное по­стукивание, словно кто-то ходил с коло­тушкой. Я догадался, что это приезжие простукивают стенку. Иногда между по­стукиваниями раздавались их голоса. Я ти­хо-тихо пошел в их сторону. Вскоре мне удалось приблизиться на такое расстоя­ние, с которого я мог различать, о чем говорят эти искатели тайн подземелья. Раз­говор их касался все того же, очень инте­ресующего меня, предмета, а говорили они приблизительно вот что:

— Да, может, давно уже нет этой иконы и в России-то, — горячился тот из приез­жих, который вспоминал золотое детство.

— Ну да, нет, а где ж она? — возражав уже знакомый мне обладатель синей куртки.

— Продали за границу.

— Это во время войны-то?

— Ну, немцы вывезли. Или, может, ее укрывал кто-нибудь из деревенских, а по­том, когда время прошло, куда-нибудь пристроил.

— Не-ет, Гарик, все это ерунда. Икона здесь, в Ворожееве. Я справки через архи­вы МУРа наводил, нет ничего об этой ико­не. Как в воду канула с того дня. Икона в Ворожееве. Никуда она отсюда не уходи­ла, иначе бы она обязательно где-нибудь всплыла. Не икона, так хотя бы камни из оклада.

— Не понимаю, почему ты так уверен в том, что икона никуда не уходила? Ее мог­ли даже лет десять назад вывезти, когда деревня вымирала. Старики померли, а потомки икону в город увезли. Может, она и сейчас у кого-нибудь хранится, только не в Ворожееве.

— Если так, плохо дело. Тогда ее найти и с милицией было бы очень трудно, счи­тай, что невозможно. Но я почему-то уве­рен, что она здесь. И очень может быть, что в этом подземелье — наверняка ее этим путем из церкви вынесли. Один тай­ник мы с тобой уже нашли, так что давай стучи, а то у меня времени мало осталось.

Искатели кладов вновь задолбили по стенке.

Я, собственно говоря, уже выяснил от них почти все, что только было возможно. К тому же надо было подумать и о своевре­менном возвращении домой, да еще с чаем. Так что мне надо было выбираться. Но как? Тот путь, которым я сюда при­шел, перекрывали приезжие, а в мои пла­ны вовсе не входила встреча с ними. И тут я вспомнил, как медленно распахнулась дверь склепа, когда мы увидели на его по­роге псевдо-Куделина. Может быть, и я смогу ее открыть, если это так запросто сделал приезжий. Стараясь не шуметь, я заспешил в склеп.

Путь был мне уже знаком, но все равно трудно было идти в темноте. Хотя, конечно, теперь я двигался несравненно быстрее, по крайней мере, не опасаясь ям-ловушек. Вскоре я уже поднялся по лестнице и снова оказался в помещении склепа. Ни­где не задерживаясь, сразу направился к светящемуся по периметру прямоугольни­ку. Хорошо, что на улице еще не стемне­ло, а то отыскать выход было бы гораздо сложнее.

Я подошел к двери и навалился на нее всей своей тяжестью, однако дверь не под­давалась. Я ощупал ее поверхность и обнаружил не то ручку, не то задвижку, на ощупь и не поймёшь. Я надавил на эту штуку, и она повернулась с негромким ме­таллическим скрежетом. Тяжелая дверь тут же стала помаленьку открываться, в лицо мне ударил свет, не сказать, чтобы яркий, потому что было пасмурно, но пос­ле тьмы подземелья и он больно резанул меня по глазам.

Я вышел из склепа. Вот бы меня Максимыч увидел или Вовка, то-то было бы басен составлено. Теперь мне было очень смешно вспоминать наше бегство, когда мы столкнулись с живым привидением в лице одного из приезжих. Посмеиваясь, я оставил кладбище и припустил резвым шагом к магазину.

До Андреевки было километра три, не меньше, и времени у меня поэтому было достаточно, чтобы обдумать по дороге толь­ко что полученные факты. Теперь кое-что начинало проясняться, а что-то раскры­лось полностью.

Я развенчал почти всю ворожеевскую нечисть. Мелкий бес оказался Ганниба­лом, оборотни-приезжие никуда не исчеза­ли, а просто укрывались в подземелье, дух Куделина — тоже один из приезжих. Ос­тавались лишь некоторые непонятные мне на тот момент, но совсем незначительные факты. Например, что было причиной скрипа, скрежета и уханья, доносившихся из церкви и склепа Куделина? Особняком стояла баба Дуня. Хотя всем было ясно, что она в козу не превращалась, но ведьмаческая репутация старушки оставалась в силе для жителей Ворожеева. Догады­вался я и о том, кто разрыл могилу свя­щенника: понятно, что это тоже сделали приезжие и все с той же целью. Утерянная икона — вот их главный интерес, а вовсе не росписи разрушенной церкви. За ико­ной в дорогом окладе с драгоценными кам­нями приехали они в эту глухомань. И мо­гилу раскопали наверняка потому, что слышали одну из версий исчезновения об­раза, которую поведал нам со Светкой еще в день приезда старик Максимыч. Правда, он говорил, что сам не верит, будто икону похоронили вместе с протоиереем, но в то же время утверждал, что дядя Егор имен­но так и считает. Надо было расспросить Егора Дмитриевича, не рассказывал ли он приезжим свои соображения по этому по­воду, когда подвозил их от Андреевки. Подтвердись и это мое предположение, тогда все расследование можно было бы считать завершенным… Если бы только я сам не возгорелся неодолимым желанием лично отыскать таинственную икону.

Чай я купил без проблем и даже конфет к чаю. Уже сильно смеркалось, и мне здо­рово повезло, потому что на обратном пути до коровника меня подбросил на «уазике» незнакомый мне шофер. Дорогой он рас­спрашивал меня, откуда я и зачем при­ехал. Я рассказал.

– Так это ты в могиле ночь просидел? — удивил меня вдруг вопросом собеседник.

— Да, — ответил я, поражаясь его ин­формированности. — А откуда вы знаете?

— Я тут все знаю, полагается, — отве­тил он. — Ты смотри, поаккуратнее тут гуляй. У вас в Ворожееве опять кто-то по домам ночью лазить начал. Опять Егор ви­дел следы их деятельности.

На прощанье мой подвозчик и попут­чик велел передавать привет Пал Палычу. Я спросил от кого, он представился. Ока­залось, что это сам председатель колхоза, решивший зачем-то посетить коровник, подвез меня до полпути.

Сэкономив время на возвращении, я решил забежать по дороге к Максимычу, попросить старика еще раз рассказать мне историю исчезновения иконы, авось вскро­ются какие-то новые подробности. И вско­ре я уже стучался в двери дома с оторван­ными ставнями.

Мне долго не открывали, но я уже при­вык к этой особенности обитателей Воро­жеева и был настойчив.

— Кто? — наконец прохрипел Макси­мыч с другой стороны двери.

«Дед Пихто», — захотелось ответить мне, но из уважения к старику я сдержал­ся и отрекомендовался как следует. Мак­симыч отворил мне дверь.

Выглядел старик плохо. Щетина его еще более отросла, щеки еще больше пожелтели и ввалились, под глазами на­брякли синие мешки.

— Что с вами, Петр Максимыч, вы пло­хо себя чувствуете? — спросил я, когда мы прошли в комнату.

Старик молча подошел к своему непри­бранному ложу и тяжело опустился на одеяло.

— Конец мне скоро, — с мрачной убеж­денностью в голосе произнес он.

Подобные высказывания я от него уже слышал, так что особого беспокойства этот ответ у меня не вызвал.

— Да с чего вы это взяли? — спросил я. — У вас болит что-нибудь?

— Ничего не болит. Только… — Ста­рик испуганно глянул на окно, а потом сразу на дверь и, сбавив голос еще на пол­тона, произнес: — Куделин ко мне прихо­дил.

— Какой Куделин, куда приходил? — удивился я тем больше, что теперь уже точно знал, что никакого Куделина давно нет и быть не может.

— А вот ты послушай, Саша… — Ста­рик немного наклонился в мою сторону и начал очередную из своих басен.

— Давеча, после того, как я у вас в гос­тях побывал, сижу я дома. И что-то плохо мне стало, скучно так на душе сделалось и душно, дышать нечем. Дай, думаю, выйду на воздух, пройдусь до Егорова дома, в другую сторону к церкви да кладбищу я по вечерам не хожу. Это только Евдокия ничего не боится, ну так она ведьма. Да ты туда бегаешь, но сам теперь знаешь, что с того приключается. Я бы вообще никуда не пошел, да уж что-то совсем дышать нечем стало и тошнит. Я и вышел.

Вышел, дверь за собой затворил, с кры­лечка спустился, подхожу к калитке, от­воряю, а ОН ТАМ СТОИТ! — три послед­них слова старик произнес громким зло­вещим шепотом, глаза его при этом округ­лились и готовы были выскочить из орбит. Мне показалось, что даже редкие волосы на его голове приподнялись дыбом.

Я молчал, ожидая продолжения рассказа.

— Белый весь, — трясясь, продолжал Максимыч. — На меня смотрит, а лица-то и нет. Ни глаз, ни носа — ничего. Ровное лицо, как луна. Я вскрикнул, а дальше не помню. Очнулся у себя во дворе, лежу за калиткой на снегу. Вот так. Это Куделин за мной приходил. Помирать мне скоро.

— Бросьте, Петр Максимыч, — попы­тался я успокоить старика, — поживете еще. Нет никакого Куделина, я точно знаю. Помните, мы со Светкой и Вовкой тоже его вроде как выходящим из склепа встре­тили.

— Не говори, не говори, — испуганно замахал руками Максимыч.

— Так это никакой не дух был, — не сдавался я. — Это приезжие нас пугали. Я сегодня случайно их разговор подслу­шал, и они сами об этом говорили.

— Ох, Саня, — тяжело вздохнул больной старик, — кабы это так было. Да ведь тебе хоть кол на голове теши, ты все свое гнуть будешь. Гляди, доиграисся. Молчи уж лучше. Вот ты говоришь, нет его, а я сам видел. Стоит весь белый, и лица на нем нет.

Максимыч опять затрясся. Я понял, что мои объяснения бесполезны. Не мне, а ему можно было кол на макушке обтесы­вать.

— Вы что-нибудь ели? — спросил я вме­сто этого. — Может, чаю поставить?

— Не надо, — отвечал старик. — Ты лучше посиди со мной еще немного, а то одному страшно.

Я все-таки чай поставил. И старика на­поил, и сам попил с дороги. Конфетами его угостил. Потом мне уж уходить надо было, а то Светка с Пал Палычем наверня­ка беспокоились.

— Петр Максимыч, может, со мной к нам в гости пойдете? — спросил я, одеваясь.

Но старик отказался. Я понял, что после того, как ему привиделся Куделин за калиткой, он просто на улицу выходить боится.

Дома меня уже ждали.

— Тебя только за смертью посылать, — сказал Пал Палыч. — Чай-то принес?

Я отдал Светке чай с конфетами и рас­сказал о своих дорожных встречах.

Пал Палыч в отличие от меня вовсе не удивился председательской осведомлен­ности. Оказалось, что дядя Егор ездил в Андреевку сообщать о разрытой могиле священника. Он хотел привлечь внимание участкового. А недавно в Ворожееве по­явились следы взломов заколоченных, ос­тавленных своими жителями домов.

— Обычная история, — подвел итог Пал Палыч. — Все время здесь кто-то в них забирается. Может, бомжи, а может, еще кто, но сообщать все равно надо. Толь­ко Егор уже проверял, нет там никого. За­лезли и ушли. Дело обычное.

Затем я поведал о печальном положе­нии Максимыча. Этот рассказ, как я и ожидал, взволновал Пал Палыча.

— Ах черт! — сокрушался полковник. — А я еще ногу подвернул, вся опухла. Я ведь и сам хотел сегодня к Максимычу заско­чить. Он ведь к нам уж два дня не заходит. И вот, как на зло… — Пал Палыч указал рукой на перебинтованную ногу.

— Сань, сбегай еще раз, зайди к Егору, попроси его, пусть к старику заглянет.

Пришлось мне отложить ужин и опять идти на улицу. Выполнив задание Пал Па­лыча, я вернулся. И тут, после сытного ужина и после всех моих сегодняшних приключений и путешествий, я почувст­вовал себя таким уставшим, что смог толь­ко завалиться на раскладушку и вскоре заснул посередине интересного фильма.

Глава X

МОЙ БЕС

Утром долго никому не хотелось покидать свои нагретые за ночь постели. А Пал Палыч если бы и хотел, все равно вряд ли смог бы это сде­лать. Нога в лодыжке у него опухла и мес­тами посинела. Он кряхтел и постанывал, даже поворачиваясь с боку на бок. Я поль­зовался постельным покоем для своих раз­мышлений.

Новый призрак Куделина, явившийся Максимычу, я списал на больное вообра­жение старика. И теперь меня занимал со­всем другой вопрос: куда исчезла икона? Чтобы в нем разобраться, необходимо было восстановить в памяти все россказ­ни, которые я слышал по этому поводу. Хорошо, что моя память редко меня под­водит.

Максимыч говорил, что икона исчезла из запертого на ночь храма. Самое логич­ное было предположить, что похитил или вынес икону кто-нибудь из его служите­лей. И если храм не отпирался, то этот «кто-то» проник внутрь только через под­земный ход из склепа Куделина, потому что на окнах церкви в то время стояли ре­шетки, они и до сих пор еще кое-где со­хранились.

Конечно, отец Михаил мог знать о под­земелье и даже наверняка знал. Он мог, и опять же наверняка хотел, спасти право­славную святыню от поругания. Значит, и решиться на отчаянный поступок тоже мог. Вот только одно не вязалось в этой моей версии в общую веревочку. Максимыч го­ворил, что протоиерей вернулся накануне разорения храма из поездки, в которой хлопотал о спасении церкви и своего при­хода. И как приехал, так и слег с больным сердцем, потому что все его хлопоты окон­чились ничем. И умер несчастный батюшка уже на следующий день, как из церкви вынесли всю утварь. Так что в ту ночь, когда из церкви пропала икона, он лежал тяжело больной и вряд ли мог сам вынести икону из храма. Значит, икону вынес кто-то другой. И если это был служитель цер­кви, он мог сделать это даже по просьбе отца Михаила. Не так уж глупа тогда и ис­тория, в которую верил дядя Егор, будто икону зарыли в могилу с протоиереем. Правда, теперь-то я уже знал, что иконы в могиле не оказалось, иначе зачем приез­жие простукивают до сих пор стенки под­земелья? И все мои предположения могли оказаться такой же ошибкой. Я опять столкнулся с тем, с чем уже сталкивался этим летом, когда распутывал историю убийства на даче. Мне снова не хватало фактов.

Я, конечно, и не –надеялся отыскать икону в оставшиеся три дня каникул, но решил вплотную заняться этим делом и, если будет надо, вернуться в Ворожеево еще раз. Я также понимал, что на этот раз мне справиться с делом в одиночку будет трудновато. Конечно, можно бы попросить отца помочь, он ведь у меня частный де­тектив, раньше работал в милиции, и в по­исках иконы его связи могли бы очень пригодиться. Но у папы и так забот — полон рот, так что я не был уверен, согла­сится ли он помогать мне. Хотя — когда он мне отказывал? Я что-то не помню. Что и говорить, классный у меня папаша.

В то утро я так и не решил, обращаться мне за помощью к отцу или нет.

Нас всех поднял Вовка. Он учинил та­кой шум у дверей, будто горело все Ворожеево. Ввалился в избу возбужденный и потный, хотя на улице все так же стоял легкий морозец.

— Саня! — с порога завопил он. — По­шли на охоту, нафик! Нас Серега с Юркой берут, отец с ними договорился! Дядя Паша, отпустите его, пожалуйста.

Все это было для меня неожиданно, но еще более я не ожидал, что Пал Палыч так легко согласится меня отпустить.

— Ну, идите, — спокойно сказал пол­ковник, — Только пусть он сначала поза­втракает.

Светка тоже не возражала, чтобы я про­гулялся, она не скучала в доме. Да Светка вообще никогда не скучает. Если нечего делать, так она читает, или кино смотрит, или может гулять даже в одиночестве. А сейчас она оставалась дома со своим лю­бимым дядей и с таким же любимым ко­тенком. Так что мне не было совестно, что я в который раз оставляю ее, а сам отправ­ляюсь на прогулку или на охоту.

Наскоро перекусив, я выскочил вместе с Вовкой на улицу. Мы побежали к его дому. Вовка очень спешил, все боялся, что его двоюродный брат с приятелем уйдут на охоту, не дождавшись нас. Однако он на­прасно переживал — охотники поджидали нас у Вовкиной калитки.

Сергей, высокий парень с непроницае­мой рябой физиономией, украшенной длинным носом, стоял, привалясь к забо­ру и обнимал свое ружье, как грудного младенца. Рядом был и его приятель, по­ниже ростом и с еще менее выразитель­ным тарелкообразным лицом, на котором терялись его маленькие водянисто-голубые глазки.

— Ну, пошли, что ль? — спросил Сергей.

— А Байкал? — удивился Вовка.

— А ну его, только всю дичь перепуга­ет. Не та это собака.

С этими словами Сергей отвалился от забора, повернулся к нам спиной и поша­гал к лесу. Юрка, семеня, поспешал за своим другом. Мы замыкали шествие.

Как только мы вышли за пределы Ворожеева, Вовка подобрался к Сергею, стал ныть и клянчить.

— Серый, — тянул он, — дай сегодня ружье пострелять. Ну, Серый. Ну, пожаалуйста.

Я заметил, что когда Вовка просит или чего-то пугается, «нафик» куда-то уходит, просто начисто теряется из его речи. Иное дело, когда Вовка спорил, чему-то радо­вался или ругался, тут «нафики» сыпа­лись один за другим. В тот день, на пути к лесу, «нафик» не появился, по-моему, ни разу. По крайней мере я специально за этим следил из интереса и не помню, что­бы услышал тогда это слово из уст Вовки.

В лесу Сергей остановился, повернулся к Вовке и сказал:

— На, — протянув тому свое ружье. — Только иди в сторонке и стреляй только вперед, понял. Хоть раз увижу, что ствол в нашу сторону направлен, — все, никогда ружья больше не увидишь и еще по шее получишь. Понял?

— Не, нафик, я аккуратно. Спасибо, — глаза Вовки загорелись, как два уголька.

Он был счастлив. Честно говоря, я в тот момент ему жутко завидовал. Мне тоже вдруг ужасно захотелось подержать в ру­ках ружье, выстрелить. И даже больше. Мне очень хотелось увидеть теперь зверя, и не только увидеть, но и охотиться на него. Я сам себе удивлялся, но ничего не мог поделать. На меня накатил охотничий азарт.

Вовка шел, слегка пригнувшись, вгля­дываясь в промежутки между стволами деревьев и в редкие заросли голого по поздней осени кустарника широко распах­нутыми глазами. Рот у него приоткрылся и лицо приняло дебиловатое выражение, как у дауна. Шагал он медленно и широ­ко, иногда останавливаясь и замирая с ру­жьем наперевес. Рот в эти моменты откры­вался еще больше.

— Вовка, тигр! — неожиданно подшу­тил над ним я.

— Где?! — Вовка стал как вкопанный и повернул ко мне физиономию охотника-кретина. Я рассмеялся, а он, как будто ни­чего не поняв, отвернулся и тем же мане­ром двинулся дальше. Но я все равно ему завидовал.

Мы прошли один перелесок, другой — никто нам навстречу не попадался. Азарт начал увядать в моей душе, и я уже воз­вращался в мыслях к делу об иконе, как вдруг:

— Б-бах! — Вовка выстрелил, совсем рядом со мною.

Я вздрогнул, остановился и повернул голову в его сторону. Он стоял и тер ушиб­ленное плечо, к которому неплотно при­жал приклад ружья. Откуда-то из-за моей спины с шумом и топотом выскочил Сер­гей, а за ним Юрка.

— Чего стрелял?! — быстро спросил Вовку его старший брат.

— Дятел, — ответил Вовка.

— Чего-о? Кто дятел? — оторопел Сер­гей.

— Дятел на ствол дерева сел, я и вы­стрелил.

— Ф-фу, елки. А я думал… Ну ладно, давай ружье сюда. Тоже мне дичь нашел. Попал хоть?

— Не знаю, он улетел.

— Уле-те-ел. Давай ружье, хватит.

— Серег, ну еще немного. Я только один раз выстрелил.

— Выстрелил и хватит, — неумолимо отрезал Сергей, — всю дичь нам распуга­ешь. Будешь ныть, еще и домой пойдешь.

Вовка отдал ружье, глаза его сразу по­тускнели, и он опять превратился в рас­строенного деревенского парнишку. Даль­ше мы пошли с ним совсем рядом, шагах в десяти позади охотников.

— Слышь, Вовк, — попробовал я его расшевелить, — а я знаю, кто в склепе Куделина сидел.

— Да ну его нафик, твоего Куделина! — в сердцах ответил Куличик, и впервые он произнес эти два слова четко и членораз­дельно.

Мы бродили в тот день по лесу долго. Вскоре я и Вовка изрядно отстали от охот­ников, сноровки и сил у них было поболь­ше, чем у нас. Так что мы топали по их следам, вяло беседуя приглушенными го­лосами. Дважды их выстрелы заставляли нас бросаться вперед, но оба раза ребята промазывали.

В конце концов мы остановились на какой-то полянке, которую перегоражива­ла здоровенная поваленная ель.

— Привал, — сказал Сергей, расчистил себе на стволе место от снега, уселся и стал развязывать небольшой рюкзачок.

— Вовка, — спросил он, доставая не­мудреную снедь, — хошь, пока походи тут с ружьем, мы тебе бутерброд оставим.

Куличик ожил и, конечно же, согла­сился. Он вцепился в ружье, Сергей дал ему два патрона с мелкой дробью и напут­ствовал, махнув рукой куда-то в кусты:

— Туда иди, и больше никуда не свора­чивай. Очень далеко не отходи, возвра­щайся по своим следам и на обратном пути не стреляй, а то нас перестреляешь. По­нял?

Вовка кивнул головой и радостно поша­гал в указанную ему сторону. Около бли­жайших кустов он остановился и обернулся.

— Сань, ты пойдешь?

— Не-е, — ответил я, — тут посижу. — Охотничий запал во мне почти угас, а бу­терброды я с собой захватил тоже. Светка мне их целую гору наготовила.

Вовка ушел, Серега с Юркой выпили по стопке, а я только закусывал.

— Ну, я пойду проверю петлю, — ска­зал сразу, как только выпил, Юрка.

— Иди, — кивнул ему головой Сер­гей, — мы тебя здесь подождем. — И он подмигнул сначала мне, а потом еще раз своему приятелю.

Юрка взял свое ружье и тоже ушел, но в сторону, противоположную той, куда пошел охотиться Вовка. Мы остались с Сергеем вдвоем.

— А что такое петля? — спросил я у Вовкиного брата.

— Заяц, он ведь когда бегает, петли де­лает, — тут же ответил Сергей. — Вот одну такую мы на прошлой охоте приме­тили, теперь Юрка пошел проверять, по­тому что зайцы всегда по своим следам ходят.

Я еще переваривал новую для меня ин­формацию, как Сергей уже сменил тему:

— А ты хочешь пострелять? — спросил он меня.

Я пожал плечами:

— Не знаю.

Почему то я немного стеснялся этого парня, он был мне непонятен. Уж больно рожа непроницаемая.

— На обратном пути, — сказал он, про­жевав кусок бутерброда с колбасой, — я тебе ружье дам. Может, кто и попадется. А нет, так по пням попалишь. Или бутыл­ку расстреляем. Вернешься в Москву, бу­дешь рассказывать, что на медведя хо­дил. — Он загыгыкал, довольный своей шуткой.

Мы еще постояли немного, и я уже на­чал скучать, как вдруг в стороне, куда ушел Юрка, грохнул отдаленный выстрел.

— Охотится, — невозмутимо заметил Сергей.

Вскоре и с другой стороны послышался такой же звук.

— И этот туда же, — опять отметил мой сотрапезник.

Минут через десять послышался шорох раздвигаемых ветвей и хруст наста под са­погами, и приятель Сергея вышел к нам на поляну. В руке он что-то тащил. При­близившись, он приподнял свою ношу для обозрения. Его рука сжимала уши зайца, свисавшего в нелепой закоченелой позе с поднятыми к голове лапами, будто тот сдавался.

— Ого! — обрадованно крикнул Сер­гей. — С трофеем!

Юрка подошел и положил тушку на ствол дерева. Она сразу же соскользнула и бревнышком упала в снег. Меня удивило, что заяц так быстро окоченел. Видимо, мороз сделал свое дело.

Я наклонился и поднял тельце. Мне было и интересно, и жалко сразу. Я никог­да еще не видел зайца так близко, хотя бы и мертвого. У него была рыжеватая, не­много свалявшаяся и вся пересыпанная снегом шкурка. Как видно, косой еще не вылинял к зиме. На обеих ногах шкура была надорвана и спущена чулками к пят­кам, из разрыва выглядывали заиндеве­лые мышцы и жилы.

— Что это? — спросил я, показывая на надрыв.

— Да я с него хотел с теплого шкуру содрать, — ответил охотник, — так оно лег­че. Да к вам поспешил.

— Ничего, — вступил в разговор Сер­гей, — мы ее сейчас и так обдерем. Все равно она никуда на хрен не годится, не вылинял.

Мое предположение оказалось верным, только я очень удивился, что зайчик так быстро окоченел, наверное, мороз сделал свое дело.

Сергей вынул охотничий нож и стал сдирать с косого шкуру. Закончив дело, он выкинул рыжую шубку в кусты.

Тут грохнул еще один выстрел со сторо­ны Вовки, судя по звуку, не близко.

— Пора бы ему возвращаться, — недо­вольно пробурчал Юрка.

— Сейчас придет, — спокойно ответил Сергей, — я ему только два патрона дал. Больше у него нету. Ты пока выпей, обмой удачу.

Они прикончили бутылку, а я свои бу­терброды, оставив один Куличику. Сергей тоже, как обещал, приберег один для млад­шего братца. Но тот все не шел, видать, далеко забрел в поисках дичи.

— Небось кабана тащит, — язвил Сер­гей, — тяжело ему, бедняге. — Юрка сме­ялся.

Ожидание затягивалось. От нечего де­лать меж моими спутниками завязался разговор на одним лишь им понятную тему.

— Сегодня пойдем? — спросил Юрка своего друга.

— Обязательно, — отозвался тот. — Это главное.

— Сколько осталось?

— Один ещё и ведьмин.

— Ты все-таки думаешь, у нее лежит?

— Почти уверен.

— А если ее вообще здесь нет?

— Доска в Ворожееве есть — точно. На­до только поискать хорошенько.

Юрка невольно предостерегающе под­нял руку, и я заметил, что он выразитель­но указывает глазами на меня. Но Сергей лишь отмахнулся с усмешкой. И правиль­но. Мне была абсолютно не интересна эта беседа — про какие-то стройматериалы и где они их собираются искать. Я вообще уже давно думал только о своих собствен­ных ногах, которые стали подмерзать, не­смотря на то, что я маленько закусил. Действительно, сколько можно стоять без движения?

Наконец появился Вовка. Конечно, он ни в кого не попал и теперь зверски зави­довал Юрке. Это было видно и по его гла­зам, и по тому, с каким восхищением он осматривает тушку зайца, выглядевшую без шкурки совсем жалкой и тощей.

— На кого охотился-то? — спросил его Сергей.

Вовка ответил не сразу. Потом все-таки признался, не стал врать:

— На ворону.

Юрка и Сергей загоготали, я тоже по­смеивался.

— Ладно, ешь свои бутерброды, и по­шли к дому, — скомандовал Вовкин брат. — Ружье Сашке отдашь, пусть он на обратном пути постреляет.

Вовка безропотно протянул мне одно­стволку, а Сергей щедро выделил целых три патрона. Тушка зайца перекочевала в рюкзак, и мы двинулись в обратный путь.

У меня в руках впервые было настоя­щее ружье. Как только я вставил в него патрон, тут же захотелось выпалить. Но я не спешил, мне было стыдно позориться при всех, стреляя, как говорил Сергей, «по пням». Поэтому я стал удаляться не­много в сторону, как недавно это делал Вовка.

Черт его знает, что это за штука — ру­жье! Я чувствовал какую-то внутреннюю дрожь и, озираясь по сторонам, все время искал подходящую цель. Вовка за мной не пошел, видно, уже наохотился, а может быть, он даже боялся, что мне повезет и моя охота будет удачной.

Я уже шел один и не видел за стволами и кустами своих спутников. Уснувший было охотничий азарт опять проснулся и рвался наружу. Я так старательно всмат­ривался в скопления ветвей, что мне не раз начинало казаться, будто там кто-то прячется, но всегда это оказывалось пус­той игрой моего воображения.

Попутно я вспоминал, что рассказывал нам со Светкой Пал Палыч о стрельбе из охотничьего ружья. Я помнил, он гово­рил, что у этих ружей очень сильная отда­ча, не в пример боевому оружию, и поэто­му их приклад надо сильно прижимать к плечу. Целиться из них надо, наполовину закрывая цель стволом, а не как из боево­го — под яблочко. Впрочем, я не стрелял до тех пор ни из какого.

Несколько раз желание пальнуть стано­вилось настолько нестерпимым, что я на­чинал искать пень, который бы послужил мне мишенью. Но каждый раз, уже прицелясь, опускал ружье, представляя, как прибежит Вовка и остальные интересо­ваться моими успехами. Пни я решил ос­тавить на крайний случай, всегда ведь успею.

Зверья мне все не попадалось. Тут я еще вспомнил, как Пал Палыч говорил, что можно просто остановиться или при­сесть под дерево и подождать не двигаясь. Тогда зверье само начнет вылезать нару­жу. Так я и сделал, предварительно на­много, как мне казалось, опередив осталь­ных.

Я остановился и сел под дерево на кор­точки, привалясь спиной к бурому стволу. Ружье я держал наготове. Сколько я так просидел, даже и не знаю, только никто из обитателей леса за это время и носа не вы­сунул, даже мышка не пробегала.

Устав сидеть в не самом удобном поло­жении, я поднялся и пошагал дальше. Ме­ня грызла досада, что никто не попадается из дичи. Да еще стали доноситься крики моих спутников, видимо, беспокоившихся, что я ушел далеко и могу заблудиться. Но я так завелся, что разозлился и решил не отвечать. Что уж, я дорогу не найду, что ли? Не так и далеко мы ушли от Ворожеева.

Опять ускорив шаг, я забрал немного в сторону. Голоса доносились до меня все глуше и в конце концов стихли. Я;шагал в полной тишине. Зверья не было видно. Про себя я то посылал ему всяческие про­клятия, ругая самыми нехорошими слова­ми, то буквально молил: «Ну зайчик, ну покажись, ну что тебе стоит». Зайчик не показывался, будто лес вымер. Ведь полно же следов на снегу, полно!

Так я все шел и шел, довольно долго, и вдруг увидел впереди просвет. Я вышел на опушку леса. Дойдя до самого края, туда, где лес менялся на чистое поле, я остано­вился. Мне было чрезвычайно досадно. Глянув влево, я увидел меньше чем в полу­километре от себя группу людей и узнал в ней тех, с кем я отправился на охоту. Они ожидали меня. Делать было нечего, надо идти к ним. Мне даже по пням стрелять расхотелось.

Пошел я все-таки не полем, а опушкой, однако уже не надеясь встретить дичь. И вот тут-то глупый дятел спорхнул откуда-то сверху и уселся на ствол ели в полутора метрах от снежного покрова и метрах в де­сяти-двенадцати впереди меня. Я на мгно­вение замер, медленно поднял ружье, при­жал приклад покрепче к плечу и по­старался накрыть его дулом, как учил Пал Палыч. Ствол и мушка плавали в моих ру­ках, мне никак не удавалось прицелиться. В какой-то момент я нажал на спуск и вы­стрелил. Грохот оглушил меня, в плечо с силой ударила отдача, в груди что-то ек­нуло и сжалось. Я заметил, что дятел вспорхнул, но как-то странно. Не пролетев и десятка метров бреющим полетом, птица упала на снег. Я бросился вперед.

Дятел лежал, распластав серые крылыш­ки, и силился подняться, но ему это было не под силу. Он, должно быть, увидел ме­ня, потому что вдруг замер и повернул го­лову, глядя за спину через распластанное крыло черным глазом. Я стоял, не зная, что делать, и вдруг сразу осознал, что слу­чилось. Нестерпимый стыд горячей вол­ной хлынул мне в голову. А дятел все смотрел черным глазом, и все там было — и боль, и страх, и беспомощность, и еще что-то. Мне казалось, что, если бы эта пти­ца умела говорить, она бы сказала: «Ну что ты встал? Видишь, что наделал? Стре­ляй!» Я сунул руку в карман, где лежали у меня еще два патрона, быстро разломил ружье и вставил один из них в ствол, ста­раясь не глядеть на свою жертву. Все-таки мне еще раз пришлось увидеть этот чер­ный укоряющий глаз, когда я в последний раз глянул на дятла, чтобы не промах­нуться. Выстрелив почти в упор, я не смог себя заставить посмотреть на то, что оста­лось, а поскорее зашагал вдоль опушки.

Ожидавшие меня Сергей, Юрка и Вовка даже и не подумали срываться с места, смотреть, в кого я там стреляю. Они так и сидели на согнувшемся под тяжестью сне­га корявом стволе ивы.

— Где добыча? — спросил, весело гля­дя мне в лицо, Сергей.

Я молчал.

— В кого хоть стрелял?

— Дятел, — выдавил я.

— А попал?

Я опять медлил с ответом.

— Попа-а-ал, — сам за меня ответил бывалый охотник.

Я молча отдал ему ружье и последний патрон. Никто меня больше ни о чем не расспрашивал, даже Вовка. Мы пошли через белое поле по направлению к Ворожееву.

Голова у меня горела, и стало вдруг так жарко, что я расстегнулся и размотал шарф, а шапку нес в руке. В груди все еще сидел противный комок, а череп потяже­лел, будто его изнутри чем-то накачали. Мыслей никаких не было.

— Я тебе говорил, снег плохой, — продолжал тем временем прерванный моим появлением разговор Юрка. — Следы пло­хо видно. Не поймешь — где вчерашний, где сегодняшний.

— Чего ты хочешь. Снег старый, — от­вечал своему другу Сергей. – – Только пер­вого да второго и валило. Снегопад был чу­мовой. А с тех пор и не подсыпало больше, ни горсточки.

— И этот растает, рано еще, — заклю­чил Юрка.

Никто ему не возражал.

Глава XI

ПРИВИДЕНИЯ-ДОМУШНИКИ

Вовке я кое-что рассказал о моей охоте. Сам. Он не просил. Зато я попросил его ничего не рас­сказывать Светке. Вовка обещал и сдер­жал свое обещание. Но она все равно о чем-то догадалась.

— Ты чего такой мрачный, — допраши­вала Светка, когда я, уже отобедав после возвращения, тупо сидел перед экраном телевизора.

— Устал.

Она помолчит, посидит, потом подойдет тихонько, когда дядя ее не видит, и опять шепотом:

— Ну что с тобой случилось? Я же вижу.

— Отстань. Правда устал.

Я был себе противен, а Светка все не унималась, пока Пал Палыч не вмешался:

— Да отвяжись ты от человека, не ви­дишь, у него и разговаривать сил нет.

Светка отстала, но надулась.

Чтобы как-то загладить то настроение, которое я принес с собой в дом с охоты, я решил переменить тему. Глянув на Пал Палыча, который через очки в толстой пластмассовой оправе, оседлавшие его вну­шительный нос, изучал в постели какую-то потрепанную книгу, я спросил:

— Пал Палыч, а как вы в армию-то по­пали? Ведь Светка мне говорила, что вы медицинский институт окончили.

Цели своей я добился. Пал Палыч кни­гу отложил, очки с носа снял, повернулся на бок и сказал:

— Так и попал, под конвоем.

— То есть как — под конвоем?

— А вот как. Когда мы институт окон­чили, я ни в какую армию не собирался. В медицинском всегда существовала воен­ная кафедра, и выпускали нас уже лейте­нантами запаса. Впрочем, как и сейчас. Только мне не повезло. Как раз в год моего выпуска по стране объявили дополнитель­ный набор в офицеры из вузов. Я ведь во время войны родился, так что в моем по­колении явный недобор был. Мало в войну рожали, демографический кризис это на­зывается. Вот и пришла в институт разнарядка — забрать в армию десяток мужи­ков со всего выпуска. А это закон.

Ну, начальство в институте пошурупило, кого в армию сплавить. Женатых ведь не пошлешь, нехорошо. Решили холос­тых, а нас таких было сколько угодно. Только я и тогда в армию не собирался. И даже когда мне повестка пришла, я по­слал всех и сижу дома. Хотел в какую-ни­будь экспедицию смотаться, чтобы не до­стали, да не успел. Как-то вечером, когда я пил чай, подкатил к нашему дому «воро­нок», и меня под конвоем доставили в воен­комат. А там уж я сам со всем согласился, не в штрафбат же мне было идти. Могло быть и хуже. В те времена с такими дела­ми было строго. Армия была в силе, и за­коны в советском государстве тоже блюли. Ну а потом, как положенный срок отслу­жил, предложили место на военной кафед­ре моего института, и больше я никуда от армии не делся. А что? Зарплата была хо­рошая, форма бесплатно. Это сейчас воен­ные на голодном пайке. Тоже не дело.

Короче, мне удалось тогда разговорить Пал Палыча, и он еще долго рассказывал всевозможные истории из своей былой служивой жизни. Светка успокоилась и слушала эти рассказы, поглаживая своего Ганнибала, уютно свернувшегося на ее ко­ленях. Сытый пригревшийся котенок те­перь совсем не был похож на бесенка, который еще несколько дней назад пугал по ночам Максимыча.

Красноречия Светкиного дяди хватило до ночи. Я тоже отвлекся от собственных переживаний. Но едва мы улеглись в по­стели и выключили свет, все вернулось сызнова. Светка и Пал Палыч скоро усну­ли, что я понял по ровному дыханию од­ной и заливистому соловьиному храпу другого, а вот мне никак не удавалось.

Стыдно мне было очень. Куда только девалась вся моя любовь к животным, когда я палил в дятла? Будто бес в меня вселился какой-то. Скажи мне кто-нибудь раньше, что я такое наделаю, ни за что бы не поверил. И вот надо же — выстрелил.

Как я ни ворочался с боку на бок, все не спалось. А ведь уже хотелось. Пришлось прибегнуть к испытанному средству — прогулке по свежему воздуху.

Как обычно никто не проснулся, когда я вставал со скрипучей раскладушки, оде­вался и потихоньку выходил из дому. За исключением Ганнибала, который выско­чил за мной на кухню, но я захлопнул дверь в сени прямо перед его черным но­сом.

Как только я вышел в холодную но­ябрьскую ночь, мне уж что-то и расхоте­лось прогуливаться. Даже было как-то жутковато в этот раз на погруженной в кромешную тьму улице Ворожеева. наверное, потому, что прошлый мой ночной выход я сделал, преследуя определенную цель, у меня было дело и стремление. А на этот раз, когда я просто подышать вышел, мне показалось, что и на крылечке около стен теплого дома тоже неплохо дышится.

И все же я пересилил себя, не стал воз­вращаться в постель, а, сойдя с крыльца, вышел за калитку. Идти особенно было некуда. В лесу мне делать ночью было не­чего, в поле тоже, я и пошел по Ворожее-ву, как в прошлый раз, в сторону церкви. Дойдя до избы Петра Максимыча, я оста­новился, мне припомнился его вчерашний рассказ про очередную встречу с привиде­нием, и вдруг подумалось: а ну как и я его встречу? Только я сразу опомнился и ус­мехнулся над собой. Конечно же, старику просто привиделось, откуда тут еще одно­му «духу» взяться, если сущность Куделина из склепа я недавно раскусил.

Дальше дома Максимыча я не пошел, а постоял немного у его калиточки и уже со­бирался поворачивать вспять, как мне по­казалось, что я слышу какие-то голоса и неясный шум, доносившиеся откуда-то из-за домов с противоположной стороны ули­цы. Я прислушался — действительно, кто-то там был.

Интересно, кто это и что они делают в такую глухую пору на деревенской улице? Уж не те ли, кто ночами по домам шаста­ет? Мне тут же потребовалось это узнать, как обычно со мною в такие моменты слу­чается.

Крадучись, я перебежал на другую сто­рону и пошел вдоль забора, отыскивая ка­литку во двор. Лезть через забор мне про­сто не хотелось. Калитка оказалась даже не закрытой на деревянную щеколду, но ее привалило снегом, и мне пришлось при­ложить немало сил, чтобы открыть створку.

Зачем-то пригибаясь, я перебежал двор и прижался к бревенчатому боку избы под закрытой ставней. Кто-то неожиданно за­говорил близко-близко, но слов я не разо­брал, однако понял, что этот «кто-то» на­ходится внутри дома и с ним еще есть хотя бы один. Ведь с кем-то он же разговари­вал.

Тихонько я пошел вдоль стены, выгля­дывая на снегу следы, чтобы определить, каким путем люди проникли в избу. Вско­ре я увидел все сразу — и следы и путь. Обогнув угол дома, я обнаружил цепочку следов, протянувшуюся от заднего забора небольшого участка. Следы вели к окну, выходящему на пустырь, а под окном ле­жали снятые с петель ставни.

Голоса доносились и сюда, но слов я опять разобрать не мог. Видимо, посетители заброшенного дома были в дальней комна­те. Я долго не решался что-либо предпри­нять, но наконец любопытство взяло верх, и, поставив ногу на выступающую часть фундамента, я приподнялся и осторожно заглянул в окно.

В комнате было темно, но в щели при­открытой двери мелькал слабый свет фо­наря.

– Ни хрена, – – разобрал я первые сло­ва, и голос, их произнесший, показался мне знакомым.

— И не будет тут ничего. Пустая за­тея, — отозвался второй, и у меня возник­ло подозрение, я начал догадываться, кто эти двое. Но полной уверенности еще не было — они разговаривали все-таки тихо, да еще в другой комнате. Голоса, приглу­шенные полузакрытой дверью, доноси­лись до меня слабо, но интонации мне по­казались знакомыми.

Затем заскрипели доски старого пола.

— Сколько лазим, и везде дерево не­плохое, еще и жить можно, — спустя не­которое время произнес один.

— Толку что? Нам ведь не это нуж­но, — отозвался другой.

Последовало непродолжительное мол­чание, и они заговорили снова:

— Все сходится на одном.

— Пойдем к ведьме в гости?

— Да, только без приглашения.

— Ты думаешь, у нее, да еще та, кото­рая нам и нужна?

— Почти уверен.

— С какого такого ты уверен?

— Я сказал: «почти», а с какого, я тебе в другой раз объясню.

— Так фиг мы тут сидим, если все у нее?

— Надо было убедиться.

— Так ведь теперь уже убедились. Только с чего ты взял, что она нам отдаст или хотя бы продаст?

— А мы и не спросим, сами возьмем.

— Ты чего? А если заявит?

— Не заявит, она у нее тоже незаконно. От всех ведь прячет.

— Ну, как знаешь. А когда?

— Пошли отсюда.

Вновь заскрипели половицы, и я по­нял, что мне надо срочно покидать мой пункт подслушивания. Я сполз по стене и быстро завернул за угол. Тут же кто-то по­зади меня выпрыгнул в окно. Я понял это по характерному шуму и бросился ничком в снег возле самой стены. Затем выпрыг­нул второй. Я испугался, что они тоже за­вернут за угол и обнаружат меня. Но хруст шагов по снежному насту стал бы­стро удаляться. «Как пришли, так и ухо­дят», — догадался я. Был самый удобный момент проверить мои подозрения.

Я развернулся в снегу на пузе, быстро подполз на карачках к углу дома и выгля­нул. О Господи! Увиденное заставило меня вздрогнуть. Этого я уж никак не ожидал. Две бесформенные белые фигуры, похо­жие на привидения, перелезали через забор. В полном недоумении я уж готов был поверить Максимычу, что Куделины тут размножаются пачками, как одно из привидений неловко сорвалось с забора об­ратно во двор. Послышался треск разры­ваемой ткани и тихая матерная ругань. Из-под белого одеяния выглянула темная одежда.

— Порвал маскхалат, — сказало «при­видение» своему сообщнику и снова полез­ло на забор, на этот раз удачней.

Мне так и не удалось разглядеть тех, кто скрывался под белыми хламидами, но я был почти уверен, что мои подозрения верны. Ведь что-то очень похожее я сегод­ня уже слышал.

Вот только как мне ко всему этому от­носиться и стоит ли что-нибудь предпри­нимать? Я затруднялся ответить на эти во­просы однозначно. В принципе, не мое это дело, и в то же время нехорошо устраняться.

Решив, что утро вечера мудренее, я по­шел спать в надежде придумать что'ни-будь в ближайшем будущем на свежую го­лову.

Мы опять спали долго. Меня утомила бессонница и ночная прогулка, Светка просто любит поспать, а ее дядя все еще не оправился после травмы. На охоту нас тоже больше никто не звал. Да после вче­рашнего я и сам туда не рвался Так что вылезать из постелей с первыми петухам» дяди Егора нам былс вовсе ни в чему

Все наслаждались покоем. После позднего завтрака мы со Светкой пошли на берег Волги и гуляли до обеда. Тихо там было и безлюдно. Лишь у самого берега реки, уже скованной у края, но еще сво­бодной ближе к середине, на раннем ко­варном льду сидел бесформенной черной кучкой первый зимний рыбак.

Я удивился, откуда здесь взялся этот любитель подледного лова, но сообразил, что, наверное, пришел из Андреевки. Мне было интересно, что и на что он ловит в этих местах, и я предложил Светке спус­титься вниз и посмотреть поближе, как идет ловля. Она знала о моем пристрастии к рыбалке и согласилась.

Спускались мы по лощине, прорезав­шей крутой берег. И первые же наши ша­ги спугнули крупного черного ворона, за­таившегося там. Он недовольно крикнул и вылетел к реке бреющим полетом. Мы последовали за птицей, но более проза­ическим способом.

Когда мы вышли из лощины, то вновь увидели его. Ворон был занят серьезным делом. Медленно, шаг за шагом, то одним, то другим боком птица приближалась к неподвижной фигуре рыбака, вблизи на­поминавшего роденовского мыслителя, одетого в тулуп, валенки и ушанку. Вни­мание разбойника привлекали две-три средние по размеру рыбешки, валявшиеся на снегу рядом с лункой. Скоро рыбак за­метил эти маневры, понял их цель, привстал и махнул на вора рукой. Ворон оста­новился, но не сделал и шагу назад. Едва рыбак опустился на ящик, служивший ему сидением, птица снова начала медлен­но подбираться к предполагаемой добыче. На этот раз рыбак проявил больше энер­гии, он снова встал и замахнулся на про­вокатора буром, которым высверливают лунки во льду. Ворон, как и в первый раз, остановился, но и не собирался улетать, внимательно наблюдая за рыбаком левым глазом.

— Пшел! — крикнул рыбак, размахи­вая своим оружием.

Ворон по-прежнему стоял на месте. Тогда рыбак сделал два больших шага в сторону птицы, угрожающе подняв бур над головой. Ворон тоже отпрыгнул два раза, но не больше. Рыбак начинал свире­петь, он закричал громче и сделал еще два шага. Ворон тоже в точности повторил свои прыжки и выжидающе остановился. Разозленный рыбак бросился в атаку, во­рон подпрыгнул, взмыл в воздух, быстро, в два взмаха своих черных крыльев, обо­гнул глупого человека, подхватил со льда рыбешку и был таков. Рыбак опустил бур, зло плюнул и, повесив голову неудавшего­ся мыслителя, поплелся к насиженному месту.

Светка смеялась, уткнувшись мне в плечо. Ко мне тоже постепенно возвраща­лось хорошее настроение. К рыбаку мы подходить не стали. Что беспокоить раз­драженного человека? Мы просто про­шлись немного вдоль реки в сторону Андреевки и обратно.

Возвращаясь, мы еще раз повстречали обидчика рыбака. Уже отобедавший, здо­ровенный, черный, аж блестящий, ворон показался на крутом берегу, хрипло крик­нул и сорвался вниз на широких крыльях. Некоторое время он парил над нами, а потом сделал крутой вираж и скрылся в одной из лощин обрыва. Никто на него не охотился и не мешал разбойничать в этой глуши.

Я прямо тогда решил больше никогда не брать в руки ружья.

На обратном пути мы хотели со Светкой зайти проведать бабу Дуню и Максимыча, ведь шли уже последние деньки нашего пребывания в Ворожееве. Заканчивались короткие осенние каникулы. Завтра или послезавтра за нами должен был приехать Светкин отец на машине и увезти нас в Москву. Я представлял себе, как встретит меня после разлуки Тамерлан. Я его еще никогда на столько не оставлял, хоть бы и с родителями, и за эту неделю успел со­скучиться по своему булю. Да и Светка все чаще вспоминала Ксюшу.

Бабы Дуни не оказалось дома, я мог только удивляться непоседливости этой древней старушки.

— Сколько твоей бабке лет? — спросил я тогда Светку.

— Не знаю, — ответила она, — много, за восемьдесят давно перевалило.

— Сильна, — я сказал это с неподдель­ным уважением и заметил, что Светке ста­ло приятно.

Мы прошли мимо кладбища, и я пока­зал своей подруге разрытую могилу прото­иерея, — яму, в которой сам просидел полночи, а ее Ганнибал и того больше. Снег вокруг нее был уже весь истоптан. Затем мы зашли в церковь, еще раз по­смотрели на фрески. Фанерка лежала на месте, значит, приезжих не было в подзе­мелье. Я пока остался при своей тайне, не стал ее открывать Светке.

За церковью начиналось Ворожеево, и первым стоял дом старика Максимыча. Я бы мог его успокоить, рассказав ему, кого он принял за новое привидение, но рассчиты­вать на то, что Максимыч мне поверит, че­стно говоря, не приходилось. А оказалось все еще хуже.

Едва мы назвались через дверь на его обычное «хто?» и дверь отворилась, как Максимыч, не дав нам больше вымолвить ни слова, начал прямо с порога:

— Ну ты, Сашок, доигрался. Я тебя предупреждал, я тебе говорил — не лазай. Тебе ж все, как об стенку. Вот теперь бу­дет. Беги лучше к дому.

— Да что случилось? — перебили мы его со Светкой в один голос.

— Что случилось? Это его надо спро­сить, что случилось. — Максимыч ткнул в меня своим корявым пальцем с пожелте­лым нестриженым ногтем. — Милиция по его душу приходила, вот что. Участковый, Виктор Николаич, приходил ко мне, о нем расспрашивал. Сашок, я ничего не сказал, ты не бойся.

— А чего мне бояться, — растерянно произнес я, — я ничего плохого не делал.

На самом-то деле я разволновался. В ду­ше мне было неприятно. Только милиции здесь и недоставало! И я недоумевал, чего от меня хочет участковый?

Светка молчала, только смотрела на меня удивленными глазами. Даже забыв попрощаться, мы сбежали с крылечка и поспешили к дому, где оставался Пал Па-лыч.

У нас и правда были гости.

Когда мы вошли, за столом сидели Пал Палыч, дядя Егор и мужик в обычном ту­лупе и валенках, но на столе лежала его ушанка с кокардой.

— Вот и они, — приветствовал нас Пал Палыч.

— Здрасьте, — как можно спокойнее сказал я с порога.

Светка поздоровалась тоже.

— Привет, — отозвался тулуп. — Так это он в могиле ночевал?

— Ага, — подтвердил Пал Палыч, — наш Шерлок Холмс.

— Юный сыщик, значит, — продолжал издеваться тулуп.

— Эркюль Пуаро в детстве, — подтвер­дил полковник.

— Кто? — удивился участковый.

— Да это я так, — понял, что перебор­щил, Пал Палыч.

— Ну ладно, сыщик, — обратился опять ко мне местный блюститель порядка, — расскажи мне, что ты вчера ночью делал на улице Ворожеева.

«Надо же, уже знает!» — поразился я осведомленности участкового.

— Гулял просто. Не спалось, вот и вы­шел подышать свежим воздухом.

— А в заколоченный дом зачем лазил?

— Я не лазил, я только в окно загляды­вал, — решил сразу расколоться я.

— Так, а кто лазил?

— Два каких-то мужика в маскхалатах.

— Ни хрена себе! — вырвалось у Пал Палыча, а дядя Егор аж заерзал на табу­ретке.

Я заметил, что они многозначительно переглянулись. Участковый тоже был оше­ломлен моим ответом, но старался не по­казывать вида.

— Дело, видать, серьезнее, чем я ду­мал. Рассказывай все по порядку, что ты делал и что видел ночью.

— Да я уже говорил, — начал я, — что пошел прогуляться, потому что здесь было душно и я не мог уснуть. Да еще вы, Пал Палыч, храпите так, что стекла дро­жат, — отомстил я Светкиному дяде за из­девательство. — Поэтому я и вышел на улицу, пройтись. Шел, шел. Дошел до дома Петра Максимыча. Хотел уже назад повернуть. Вдруг слышу шум какой-то из-за домов с другой стороны улицы, и вроде как голоса. Я и пошел посмотреть, кто там по ночам шастает. Но в дом я не лазил. Когда я подошел к окну, они уже в доме были, и я в это окно только заглядывал с фундамента. А когда они вылезли, то я подсмотрел, кто это, но не разобрал, пото­му что только со спины их видел, и то, когда они уже через забор перелезали. Один, кстати, зацепился и порвал маскха­лат. И я думаю, что кто-то из них пару дней назад случайно напугал Максимыча. Пал Палыч согласно кивнул, а дядя Ге­на недовольно покачал головой.

– А о чем они говорили, не слышал? — спросил участковый, который, видимо, и не сомневался в истинности моего расска­за. Да и правильно, я же не врал. — Что им нужно было, не знаешь?

— Да кто его знает. То ли доски какие-то искали, то ли бревна, а может, еще что. Один говорил, что, мол, дерево в домах хо­рошее. Может, им были нужны строймате­риалы?

— Ну, ну, — покачал головой участковый, — может быть. А по кладбищу ты зачем ночью шатался? — неожиданно свернул он на другую тему.

— Когда? — остолбенел я.

— Ну, когда в могилу свалился.

Тут я понял, чего он от меня хочет, и рассказал всю историю про дух Куделина и мелкого беса Ганнибала. Только про под­земный ход из церкви к склепу я не стал тогда ничего рассказывать. Участковый не раз смеялся по ходу рассказа и в конце концов опять спросил:

— Так кто в склепе-то был? Как ты ду­маешь?

— Приезжие, кто ж еще? — удивил я опять всех быстрым ответом. — Они тут что-то в церкви ищут и в склеп тоже лазают.

— Да как же они туда попадают, если следов вокруг нет? — недоверчиво произ­нес участковый.

Тут уж я всех просто придавил резуль­татами своего расследования, рассказав наконец о подземелье.

— Так, говоришь, они в подземелье что-то ищут? — переспросил меня, когда я закончил, милиционер.

Я так и не сказал, что приезжие ищут икону, на то у меня были свои соображе­ния. Только кивнул головой, мол, да, ищут, и добавил:

— Они небось и могилу разрыли.

— Нет, — задумчиво произнес Виктор Николаевич, так вроде бы назвал участкового Максимыч, — могилу разрыли рань­ше, еще до приезда реставраторов церкви. А вообще ты молодец, действительно Шер­лок Холмс, спасибо. С тобой можно рабо­тать.

Настал теперь мой черед удивляться.

— Откуда вы знаете, что могилу разры­ли до приезда реставраторов? — спросил я, не обратив даже внимания на похвалу, так меня заинтересовало тогда то, что ска­зал Виктор Николаевич. — Вы что, эту могилу разрытой уже раньше видали?

— Да нет, — возразил он, довольно улыбаясь, — земля, вынутая из могилы, и гроб внутри покрыты слоем снега. Снег выпал второго и третьего числа и после этого не шел ни разу. А приезжие приеха­ли четвертого, когда снег уже лежал. Если бы они разрыли могилу, так и следы бы их там остались, и земля лежала бы поверх снега. Значит, они отпадают от подозре­ния, а могилу разрыл кто-то другой, еще до того, как снег выпал. Но все равно, у меня к ним есть вопросы.

Я буквально сгорал от стыда: как я не обратил внимания на тот факт, что земля, вынутая из могилы, укрыта снегом? Ока­зывается, местный деревенский участко­вый, хоть и не читал Агаты Кристи, но рассуждает совсем неплохо. А вот я лопухнулся.

Тем временем Виктор Николаевич по­вернулся к Светкиному дяде.

— Пал Палыч, — сказал он, — ты не отпустишь со мной парня ненадолго? Я хо­чу навестить реставраторов, и пусть он то­же со мной туда сходит.

— Если это нужно, пусть идет, — не­много удивленно пожал плечами Пал Па­лыч.

Пожалуй, это был час моего триумфа. Так сказать, официальное признание моих детективных способностей местными влас­тями. Так, по крайней мере, я тогда думал.

Виктор Николаевич сидел в тулупе. Я то­же так и не раздевался, как вошел в избу. Поэтому мы сразу направились к выходу, едва Виктор Николаевич поднялся с табу­ретки и взял со стола свою ушанку.

Пал Палыч попытался нас немного за­держать:

— Пусть сначала пообедает или хоть чаю попьет.

— После поест, — махнул рукой участ­ковый, — а чаю мы у реставраторов вы­пьем.

После этих слов никто нас больше не задерживал, и мы вышли из дома.

Вместе с участковым мы прошагали че­рез все Ворожеево быстрым шагом, мино­вали церковь и кладбище. По дороге Вик­тор Николаевич объяснил мне, что дядя Егор заявил о разрытой могиле сразу, как только меня оттуда достали. Оказывается, участковый уже приходил к нам, но я тогда болел и отсыпался, поэтому ничего и не знаю о его посещении. Пал Палыч и Светка сами ему все рассказали. Меня же они не поставили в известность, наверное, зря пугать не хотели больного человека. На следующий день участкового вызвали в райцентр, там у него тоже какие-то дела были, и вернулся он только вчера. А дядя Егор его опять встретил новостью, что в Ворожееве кто-то по заколоченным домам лазает. Такое уже случалось и прежде, но Виктор Николаевич отреагировал на сиг­нал и решил все проверить на месте. При­шел в деревню сегодня утром и обнаружил свежевскрытый дом со свежими следами. Мои следы он выделил сразу, потому что размер обуви у меня пока не очень-то взрослый, и тотчас пошел к нам в гости, памятуя мои прежние ночные похожде­ния.

В свою очередь, участковый попросил и меня рассказать о детективном прошлом, видимо, Пал Палыч успел ему уже разбол­тать и это. Рассказывать мне было прият­но, и я с удовольствием, хотя и вкратце, поведал милиционеру, как я летом рас­крыл убийство. Так за разговором мы дошли до домов бабы Дуни и приезжих. Они, как ни странно, были дома.

Открыл нам тот самый, что носил си­нюю куртку. Только теперь он был одет в серый свитер, по-домашнему. Участковый отрекомендовался, и мы зашли внутрь.

Второй приезжий поднялся нам навстречу с раскладушки, на которой читал книжку.

Кроме этой раскладушки, в комнате была еще одна такая же и некое подобие стола, скрлоченного из старых досок. На этом столе стояли чайник, миски, круж­ки, открытая пачка чая и стопкой лежали папки с какими-то бумагами. Вместо сту­льев квартиранты пользовались двумя со­сновыми чурбаками. Нам и предложили на них разместиться.

Как и предрекал Виктор Николаевич, нас действительно напоили чаем и даже угостили бутербродами с московской кол­басой. За чаепитием и проходила беседа.

Приезжие, конечно, догадывались, что милиционер зашел к ним не случайно да еще и меня привел зачем-то. Но им при­шлось довольно долго оставаться в неведе­нии по поводу цели посещения участкового. Сначала Виктор Николаевич невзначай поинтересовался, как у приезжих продви­гается их работа в церкви.

— Да все уж закончили, — сказал вла­делец синей куртки, которого участковый называл Володей. — Завтра соберемся, а послезавтра и выбираться будем.

Я насторожился: неужели приезжие уже нашли то, что искали.

— И как результаты, есть? — продол­жал свои расспросы участковый.

— Будем реставрировать, — ответил Володя. — Все восстановить невозможно,

да и нет уж, наверное, смысла, но те фрес­ки, которые остались, постараемся сохра­нить. А там пусть нанимают художников, они им новые намалюют на месте обсыпав­шихся.

— И это вы целую неделю тут эти рос­писи рассматривали? — потихоньку под­бирался к сути дела Виктор Николаевич.

— Ну, а как вы думали, это совсем не­простое дело.

— Я думал, вы там что-нибудь найде­те, — как бы разочарованно протянул Виктор Николаевич, — стоило тут столько времени торчать.

Приезжие переглянулись.

— Ну, говори, — произнес товарищ Во­лоди, которого, как оказалось, зовут Иго­рем. И я уже знал, что Володя зовет его Гарик.

Володя посмотрел на нас с участковым испытующим взглядом, будто изучал, мо­жет ли он доверить свое открытие этим людям, и, видимо, решив, что может, та­инственно сказал:

— А мы кое-что нашли.

У меня захолонуло сердце. Неужели же они все-таки отыскали в подземелье ико­ну?!

— И что же? — подгонял Володю Вик­тор Николаевич.

— Ну, для начала вам, как участково­му, в первую очередь следует знать, что от церкви к склепу помещика Куделина ведет подземный ход.

— Да ну-у? — округлил глаза Виктор Николаевич, будто впервые об этом услы­шал.

— Да, — кивнул головой Володя. — Этого подземелья нет и никогда не было отмечено ни в плане Ворожеевской цер­кви, ни где бы то ни было еще, кроме од­ного документа. И то лишь намеком.

К нам ведь с Гариком обратились по по­воду исследования этого храма на предмет реставрации не совсем случайно. Вернее, обратились в первую очередь к нему, он реставрацией зданий и старинных роспи­сей занимается. А я работаю в музее, в от­деле древнерусского искусства, занимаюсь старинными иконами. Мне давно было из­вестно об утерянной иконе Божьей Мате­ри, которую когда-то пожертвовал храму помещик Куделин. Вы, Виктор Николае­вич, наверняка слышали эту историю, ее здесь каждая собака знает.

Участковый спокойно кивнул, и Воло­дя продолжил:

— Так вот, знал об этом и я. Я даже за­езжал несколько лет назад сюда в Воро-жеево вместе с экспедицией по сбору мате­риалов для фондов нашего музея. Историю об утерянной иконе нам поведали в трех ва­риантах, тут тогда побольше еще жителей было, но ничего нового мы не узнали.

— Это когда было? — перебил рассказ­чика Виктор Николаевич.

— Точно не помню, но уж лет пять-то с тех пор прошло.

— А-а, понятно. Я тогда в другом отде­лении работал.

Володя кивнул и продолжил:

— Короче, ничего нового об иконе мы не узнали, но я еще больше заинтересовал­ся и вел поиски самостоятельно. Я даже связался с вашими коллегами, но на наш запрос пришла бумага, в которой говори­лось, что о судьбе иконы образа Божьей Матери из церкви деревни Ворожеево пос­ле сентября тысяча девятьсот сорок перво­го года ничего не известно. А ведь икона интересна не только тем, что она в доро­гом серебряном окладе, который по насто­янию Куделина украшен несколькими дра­гоценными камнями, но еще и тем, что Куделин ездил заказывать мастера для этой иконы в Псково-Печерскую Лавру. Возможно, это работа известного худож­ника. Возможно, ей вообще цены нет.

Я разыскивал потомков или родствен­ников Куделина. Большинство из них за границей, и никто не знает о судьбе этой иконы с семнадцатого года. Но кое-что я все-таки раздобыл, и не где-нибудь, а в России. Здесь, в Твери, живет Сергей Мат­веевич Лужин, он прямой потомок того Куделина по материнской линии, правда уже через несколько колен. Так вот он пе­редал мне дневник самого Куделина, этот уездный оригинал, конечно же, должен был записывать свои чудачества, что он и делал.

К сожалению, сохранились не все дневники Куделина, а только одна тетрадь, за­писи в которой охватывают период уже после того, как была построена Ворожеевская церковь и пожертвована икона. Так что узнать из дневника, кто является ав­тором этого образа, мне не удалось. Зато одна запись Куделина натолкнула меня на некоторые размышления. Раскаиваясь в каком-то своем проступке или даже пре­ступлении, суть которого для меня тоже осталась непонятной, видимо, Куделин со­вершил его задолго до тех событий, кото­рые послужили материалом записок, по­павших мне в руки, Куделин записал в своем дневнике, что ходил ночью молить­ся в церковь к иконе, и ходил туда через склеп. Так там и написано: «Ходил в храм молиться к образу, через склеп». То, что склеп для себя он построил еще при жиз­ни, я уже знал. Но как через этот склеп можно было попасть в церковь, вот это бы­ло непонятно. Тогда-то я и предположил, что склеп и церковь связаны подземным ходом. Зачем это понадобилось оригиналу-помещику, мне и до сих пор непонятно. Но у Куделина много было чудачеств.

Я рассказал о своем открытии Гарику, с которым мы дружим с самого детства, и мы хотели с ним вместе отправиться в Во-рожеево искать это подземелье. Но все как-то руки не доходили. Держали дела, работа. И вот пару недель назад он неожи­данно узнал, что храм в Ворожееве пере­дан Русской Православной Церкви и будет, наверное, восстанавливаться. Тогда он связался кое с кем по своим каналам и попросил, чтобы работы по реставрации росписей и здания храма не прошли без его участия. И вот мы здесь, в Ворожееве. И действительно нашли этот подземный ход.

— И даже пугали из него детей, — строго сказал Виктор Николаевич.

Володя немного смешался, но усмех­нулся и сказал:

— Гарик просто хотел, чтобы им этот ход не был известен. Что хорошего, если из ребят кто-нибудь туда заберется и его не дай Бог завалит. А они крутились во­круг склепа и церкви, вот он и оживил привидение, о котором все тут говорили. Знаете легенду о духе Куделина?

— Знаю, — ответил Виктор Николае­вич, — но так делать не годится. Это хоро­шо еще, что все так закончилось. А могло бы и по-другому… Ну как кто-нибудь из них спятил бы с перепугу! Или еще что. Вы знаете, что он, — Виктор Николаевич указал на меня пальцем, — что он и его подружка со страху в поле убежали и с трудом дорогу обратно нашли? А если б не нашли? Что тогда?

Володя и Игорь молчали.

— Ну, ладно, — продолжал участко­вый, — это понятно. А что вы нашли в подземелье?

Володя и Игорь разом удивленно подняли головы и уставились в глаза Виктору Николаевичу.

— Так что? — повторил свой вопрос участковый.

С минуту в комнате царило молчание.

— Ну, вы даете, — нарушил его Воло­дя. — Откуда вам известно, что мы что-то там нашли? У вас что, всюду жучки?

«Скорее червячки», — подумалось тог­да мне, потому что я вспомнил, как запол­зал под тумбу в склепе.

— У меня свои методы, — таинственно ответил Виктор Николаевич. — Но я жду от вас ответа.

— Да, собственно, ничего особенного, — сказал Володя, поднимаясь со своей рас­кладушки. – Покажем, Гарик?

— Покажем, — пожал плечами Игорь. Володя подошел к столу и взял с него

одну из папок. Развязав, он протянул ее Виктору Николаевичу.

— Что это? – – спросил тот, выудив из папки три пожелтелых толстых тетради в картонных обложках.

— Оказалось, что не один Куделин вел дневник, записывая свои мысли и собы­тия, с ним случавшиеся. У вас в руках дневники отца Михаила, последнего прото­иерея Ворожеевской церкви. Мы нашли их в тайнике, устроенном за одним из кирпи­чей кладки подземного хода. Увы, в них нет ни слова о судьбе иконы, хотя много размышлений о судьбе Русской Церкви вообще и судьбе Ворожеевского храма, в частности. Крепко там достается от попа и советской власти и вождю государства. Сейчас эти дневники могут послужить ма­териалом для романа и только, а когда-то их автору светило десять лет без права переписки, попади они в определенные ру­ки. Вот он их и прятал в подземелье.

Виктор Николаевич рассеянно листал тетради.

— А икона? — вырвалось неожиданно у меня. — Вы больше никакого тайника в подземелье не выстукали? Вы ведь еще ис­кали?

— А ты это откуда знаешь? — подозри­тельно уставились на меня две пары глаз.

— Сашок — прирожденный сыщик, — ответил за меня участковый, да еще таки­ми словами, что я смутился. — Он с вас глаз не спускал, как в Ворожееве оказал­ся, сразу понял, что вы что-то тут ищете. И ваш подземный ход он тоже обнаружил.

— Говорил я тебе, — сказал Игop^ Во­лоде.

Тот только плечами пожал.

— Он и разговор ваш там подслушал об иконе. Так что колитесь, если нашли.

— Увы, — развел руками Володя, –— увы, иконы в подземелье нет, и в склепе тоже.

— Как же мы тебя не заметили? — перебил его Игорь. — Где же ты прятал­ся? — Это он меня спрашивал.

— Под тумбой какой-то каменной в склепе, — ответил я. — А потом, когда вы простукивать стенки пошли, я тоже тихонько подобрался и разговор ваш слы­шал. Потом через склеп вышел.

— Надо же, я даже не проверил, запер­та ли там дверь, — сокрушался Игорь. — И ведь если бы я собственноручно не сма­зал маслом все петли в склепе и подземе­лье, мы бы тебя услышали. По началу-то такой скрип стоял — на всю округу! А ты еще говорил: «Не та молодежь».

Последние слова Игорь адресовал свое­му другу, а я наконец понял, куда делись скрипы и уханье, которые мы слышали в первый наш приход к церкви и склепу. Это скрипели петли люка и дверей склепа, когда их открывали Игорь с Володей. Ко­нечно, они их смазали, как я сам не дога­дался! Опять лопухнулся. Тоже мне «при­рожденный сыщик».

— А ты знаешь, где ты прятался-то? Что это за тумба? — спросил меня, посме­иваясь, Игорь.

— Откуда? — ответил я, — фонарика у меня не было.

— Ты под гробом лежал, в котором Куделин покоится. Нет! — Игорь восхищен­но хлопнул себя по колену. — А ты гово­рил: «Не та молодежь!»

— По гробам он вообще спец, — заме­тил Виктор Николаевич. — Он в разрытой могиле на гробе отца Михаила полночи просидел.

— А кто ж могилу-то разрыл? — чуть ли не в один голос удивились Игорь и Во­лодя. — Кому это надо?

— То, что это не вы сделали, я уже знаю, — ответил им участковый. — Иначе у нас другой разговор был бы. А вот кто, пока что загадка. Только думается мне, что не одни вы здесь ищете. Кстати, где вы были прошлой ночью?

— Дома спали, — ответил Володя.

— Верю, — сказал участковый. — Ну ладно, не обессудьте, что потревожил, — он стал подниматься с места.

— Да ничего, — весело отозвался Воло­дя, — мы привычные. С детства, чуть что в школе случится, Афиногенов и Безусов, это мы значит, — в милицию. Два раза из школы выгоняли.

— Без дела из школы не выгоняют, — заметил Виктор Николаевич.

— Согласен, — кивнул Володя, — но главное-то наше дело мимо вашего брата прошло.

— Это что же за дело? — уселся обрат­но на колоду участковый.

— А когда нас с Гариком в первый раз из школы выгнали, мы с ним очень обиде­лись и решили отомстить. Целую ночь мы таскали с ним рулоны рубероида с сосед­ней стройки и обкладывали ими школу. А утром полили бензинчиком и подожгли. Хорошо горело! Машин пожарных штук пять приехало.

— Больше! — поправил друга Игорь.

— Главное, чуть не попались, — про­должал Володя. — Мы на пожар с крыши смотрели, чтобы было лучше видно всю картину. Потом пошли уж спускаться. И только подходим к лифту, двери у него раскрываются, и оттуда выходит мент… Ой, извините, милиционер, — поправился Володя. Виктор Николаевич кивнул ему головой. — Выходят милиционер с овчар­кой и два дружинника. Ну, думаю, все, влипли.

— У меня вообще все оборвалось, — за­метил Игорь.

— А они проходят мимо нас, — продол­жил Володя, — и ме-е-э… то есть милици­онер, дружинникам и говорит: «Сейчас выйдем на крышу, посмотрим, кто там из-за забора подглядывает».

Володя и Игорь засмеялись, я тоже не удержался. Только Виктор Николаевич сохранял видимое спокойствие.

— И что, — спросил он, — школа сго­рела?

— Да нет, — отмахнулся рукой Воло­дя, — быстро потушили. Мы в ней потом еще учились. Только стены все почернели снаружи. Пока заново не покрасили, так черная и стояла. А второй раз, когда нас из школы выгнали, мы с ним в Крым убежа­ли на неделю. Но это уже другая история.

— Да-а, — протянул, поднимаясь, участ­ковый, — лишь за давностью срока пре­ступления я освобождаю вас от ответст­венности.

— А как же чистосердечное признание, мы ведь сами все рассказали?

— И чистосердечное признание тоже, — улыбнулся Виктор Николаевич. — Ну что, пошли, Саня? Или ты еще истории послу­шаешь.

— Да нет, я с вами, — поднялся и я. Мы попрощались с Володей и Игорем,

неплохие они оказались люди, веселые. Я вспомнил, как Игорь напугал нас, при­кинувшись привидением, и мне опять ста­ло смешно.

— Саня, — обратился тем временем ко мне Виктор Николаевич, — ступай домой. Здесь наши пути расходятся. Рад был с тобой познакомиться.

— А вы теперь куда? — спросил я.

— В Андреевку, дела.

— До свидания, — сказал я и собрался уже идти, как участковый остановил меня.

— Саня, — сказал он, — еще одно. Ты про эту икону и думать забудь.

— Почему?

— Потому что нет ее в Ворожееве. Столько лет прошло, как пропала. Нет ее тут.

— Но ведь теперь понятно, что икону через подземный ход вынесли.

— Может быть. Только мы не знаем даже, кто ее вынес. А кто вынес, тот ею и воспользовался. Наверняка уж давно про­дал и камни из оклада повыковыривал. Искать теперь икону все равно что про­шлогодний снег. А ты будешь разыски­вать — опять в какую-нибудь беду попа­дешь. Боюсь, не одному тебе эта икона покоя не дает.

— С чего вы взяли?

— Да хотя бы с того, что могила разры­та и кто-то по домам ночами тут шастает.

— Вы думаете, это Игорь с Володей?

— Может, и они.

— Нет, — уверенно сказал я, — это не они, вы ошибаетесь. Их бы я узнал.

— Ты же говоришь, что те в маскхала­тах были и ты их только со спины видел.

— Ну и что. Я Володины следы знаю. У него подошва ребристая. Таких следов под окном не было. Луна ярко светила, я бы разглядел. Да и искали они в доме вовсе не икону, а стройматериалы какие-то.

— Да с чего ты это взял? Какие строй­материалы?

— Говорил же вам уже, они о дереве разговаривали.

— О каком еще дереве?

— Ну о том, что на стройку идет. Я не знаю, дом поправить, дачу построить. До­ски какие-нибудь.

— Доски, говоришь? — задумчиво по­вторил мои слова Виктор Николаевич.

— Ну да.

— Ладно, пока иди домой и никуда не сворачивай, а мне в Андреевку надо.

С этими словами участковый развер­нулся и быстрым шагом пошел в сторону Андреевки. Я подумал, что неправильно это, когда милиция ходит пешком, хоть в деревне, и тоже пошел к нашему дому.

ал Палыч и Светка меня долго расспра­шивали, куда мы с участковым ходили и что делали. Дяди Егора уже не было. Он сразу, как мы с Виктором Николаевичем ушли, домой заспешил.

Я все рассказал. А потом Пал Палыч то­же ушел к дяде Егору в гости, хоть и хромал еще сильно. Все-таки этот вечер послед­ним был в Ворожееве или предпоследним –мы не знали еще, приедет завтра Андрей Николаевич за нами или нет.

Мы остались опять вдвоем. И просиде­ли так допоздна, Пал Палыч только к но­чи пришел. Мы за это ему только благо­дарны были, вдвоем нам всегда хорошо. Я Светке тогда жениться на ней пообещал. Она меня, конечно, идиотом назвала, но на самом деле ей приятно было. Я это чув­ствовал.

Глава XII

ДОСКИ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ

Утром Андрей Николаевич не приехал. Мы хотели со Светкой гулять пойти, но Пал Палыч не разрешил.

— Сидите тут, — сказал он, — или гу­ляйте вокруг дома. А то Андрей приедет, г вас нет. Где тогда бегать искать? Еще вы­бираться надо. Давайте лучше вещи па­куйте.

Паковать нам особенно было нечего, мы собрались за полчаса и сидели на чемода­нах, точнее на рюкзаках. Пал Палыч ока­зался прав, около полудня на улице зата­рахтел мотор. Мы выглянули в окошко.

— Это кто же это? — удивился Пал Палыч.

Действительно странно, возле нашей калитки остановился защитного цвета джип «УАЗ».

— Мужик какой-то, я его не знаю, — не переставал удивляться вслух Пал Па­лыч.

Зато я его узнал, но от этого удивился еще больше полковника. Из «УАЗа» с во­дительского места вылез мой отец. Этого уж я никак не ожидал. Во-первых, дол­жен был приехать не он, мой папа сюда и дороги-то не знает. Во-вторых, откуда у него «УАЗ»? У нас вообще-то старый «Мерседес», и ничего другого в ближай­шее время отец покупать не собирался. Однако это был именно он.

— Идет сюда, интересно, кто это? — за­дал вопрос в воздух Пал Палыч.

— Это мой отец, — ответил ему я.

— А где же Андрей?

Второй вопрос остался пока без ответа.

— Может, что-нибудь случилось? — взволнованно предположила Светка, и ее беспокойство передалось и мне, и Пал Па-лычу. Мы поспешили в сени.

— Здрасьте, охотнички! — приветство­вал нас папа, когда мы открыли ему дверь.

— Здравствуйте, — отозвался Пал Па­лыч. — А где Андрей, с ним ничего не слу­чилось?

— Приболел малость. Ничего страшно­го. По Москве опять грипп гуляет, вот он его и подцепил. Да не волнуйся так. — Отец глянул на побледневшую Светку. — Говорю же, ничего страшного. Поправля­ется твой папа. Дня через два он бы сам за вами приехал, да ведь вам уже в школу надо, вот он и позвонил мне и попросил за­брать.

— Как же вы нас нашли? — спросил Пал Палыч. — Тут не так просто добраться.

— Да мне Андрей все хорошо объяснил. И карта у меня есть, не так уж и трудно.

— А чего ты не на «Мерседесе»? — спросил отца я.

— Да дайте хоть в дом-то пройти-, — взмолился он, — завалили вопросами. Чаю налейте, я не завтракал.

Пока Светка собирала на стол, папа объяснил, что взял машину по довереннос­ти у своего товарища. «Мерседес» не го­дится для русских проселочных дорог, вот и пришлось решать вопрос по-другому.

— Андрей мне свою «девятку» предлагал, да уж больно пугал меня дорогами. Вот я и решил, что «УАЗ» получше будет, — объяснял папа, уже перемешивая ложеч­кой сахар в моей металлической кружке.

Потом он рассказал нам московские но­вости. Все было, как из другого мира. Оди­чали мы тут в Ворожееве. Наши псы нас заждались. Тамерлашка, оказывается, но­чует у двери и ругается на всех, кто прохо­дит мимо. Светкина Ксюша тоже скучает, скулит. Мамы наши здорбвы и ждут не до­ждутся момента, когда снова смогут за­няться нашим воспитанием. Отец накупил мне каких-то новых фильмов, которых я еще не видел. Так что пора было собирать­ся и ехать. Наши приключения мы могли рассказать в дороге.

Вскоре мы доупаковали в рюкзаки пос­ледние вещи. Пал Палыч запер дверь, ставни, и мы все разместились в «уазике», не забыв на этот раз и Ганнибала.

— Так это и есть тот самый египетский котенок? Ну и страшен, — немного обидел Светку папа. Ганнибалу же за это доста­лась добавочная порция ласки.

Папа завел мотор и хотел ехатъ тем же путем, что и приехал, через Андреевку. Для этого ему надо было развернуться. Но Пал Палыч, с которым они уже перешли на «ты», убедил его ехать через лес, как мы добирались сюда с таксистом.

– Здесь короче будет, – – уверял он, — и дорога получше.

— Ладно, ты покажешь, — согласился папа.

Мне это было немного досадно, потому что я хотел еще раз бросить прощальный взгляд на Ворожеево, на старую церковь, на склеп Куделина, на дом бабы Дуни. Ведь столько приключений случилось со мной за короткие осенние каникулы в этих местах! Когда я еще их увижу? То, что я сюда все-таки вернусь, я не сомне­вался. Я ведь собирался найти икону. Де­ло только откладывалось.

И вот околица Ворожеева скрылась вдали за облаком снежной пыли, подни­маемой колесами «УАЗа». Папа лихо кру­тил баранку, будто всю жизнь гонял на по­добном транспорте по разбитым проселоч­ным дорогам, а мы прыгали чуть ли не до потолка на сиденьях, хватаясь за все, за что только было можно. Ганнибал испу­ганно орал, утробно урчал и рвался из Светкиных рук.

— К лесу, к лесу, левее забирай, — ука­зывал дорогу Пал Палыч, сидя рядом с папой. На переднем сиденье его не так трясло, как нас со Светкой.

— Левее так левее, — бодро сказал мой папа и вывернул черное кольцо руля. Что случилось потом, я не сразу понял, потому что от удара оказался чуть ли не на шее у папы. Светка тоже полетела вперед и вре­залась в спинку переднего сиденья, но ко­тенка не выпустила. «УАЗ» встал. Мотор заглох сам или его заглушил папа, я уж не знаю. Но когда я пришел в себя, его тарах­тения уже не было слышно.

— Так, — сказал папа, обернувшись к нам, – все целы? Травм нет?

— Что случилось? — спросила Светка, потирая ушибленное плечо.

– Все в порядке, — ответил папа, — засели.

Он распахнул дверь и выпрыгнул нару­жу. Пал Палыч тоже стал медленно выби­раться, оберегая больную ногу. Вылезли и мы со Светкой.

«УАЗ» засел крепко, по самое днище, обоими задними колесами в обледенелых колеях.

— Как мы только тут проскочили, ког­да сюда ехали? — удивлялся Пал Па­лыч. — Ведь на такси.

— Может, это такси до сих пор где-ни­будь в лесу стоит, — мрачно пошутил па­па. — Что делать-то будем?

— Надо что-нибудь под колеса подсу­нуть, — предложил полковник. — Сейчас в лес схожу посмотрю.

Сначала он принес каких-то веток, ко­торые буксующие колеса «УАЗа» мгновен­но превратили в мелкую труху и выплю­нули назад.

Пал Палыч снова удалился в лес и не­ожиданно принес оттуда ржавую водопро­водную трубу, длиной метра в два с поло­виной. Чего только не сыщешь в наших лесах.

— Это не перемелет, — сказал Пал Па­лыч и уверенно сунул трубу под колесо.

Папа дал по газам, труба с пением опи­сала дугу в дециметре над сводом черепа полковника и, тревожно гудя, запрыгала позади «УАЗа» на обледенелой дороге.

Пал Палыч тихо выругался, надеясь, что мы не услышим. Отец вылез из машины.

— Бесполезно, — сказал он. — Надо идти за буксиром.

Пал Палыч повернулся и похромал к Ворожееву.

— Давай, я сбегаю, — остановил его па­па. — Ты только скажи к кому, а то у тебя нога.

— Не надо, — отмахнулся полковник, — лучше с ними тут посиди. А мне надо ногу расхаживать, засиделся уже. К тому же в Ворожееве может никого и не быть. Тогда придется в Андреевку идти.

— Тем более, — убеждал его папа, — ты только скажи к кому.

Но упрямый Пал Палыч настоял на сво­ем. В Ворожееве действительно помощи не оказалось. Дядя Егор ушел на охоту и не­кому было завести его грузовик. Тетя Катя не знала даже, где ключи от зажига­ния. Пал Палыч таскался в Андреевку, зато приехал оттуда на тракторе.

Пока его не было, папа развел костер, и мы неплохо проводили время, рассказы­вая ему свои ворожеевские приключения. Кое-чего я, конечно, не договаривал. На­пример, не рассказал, как убил дятла и еще кое-какие детали.

— Маме только про могилу не расска­зывай, — сделал замечание папа, — пере­пугаешь вусмерть.

С трактором дело пошло на лад, и «УАЗ» быстро был освобожден из ледяно­го плена. Отец расплатился с тракторис­том, и тот довольный покатил назад. Мы заняли наши места в «УАЗе». Дальней­ший путь до шоссе мы проделали без при­ключений, но в молчании. Трудно беседо­вать, когда только и думаешь, за что бы еще ухватиться. Наконец, проселок окон­чился, и мы выехали на ровную асфальти­рованную дорогу.

Тут первым заговорил папа.

— Они мне тут кое-что порассказали, пока тебя не было. — Обратился он к Пал Палычу. — Веселые у тебя получились ка­никулы.

— Да уж, — согласился Пал Палыч, — в другой раз пусть Андрей или Ирка с ними едут.

Папа рассмеялся.

— Однако у вас тут чего только нет, — продолжал он, покачав головой, — и при­видения, и воры по домам шастают.

— Это не воры, а дураки, — сказал тог­да Пал Палыч. — Егоров племянник и его дружок. А я, старый болван, в прошлый раз лично им с кафедры два маскхалате привез. Думал, для охоты. А они по домам заколоченным лазают. Деда тут нашего деревенского так напутали, чуть не помер. Вышел из дома, а перед ним привидение без лица стоит. Ну, один из них, в маскха­лате. Максимыч теперь только-только оклемываться начал.

— А что им там надо-то, в этих домах заколоченных?

— Да черт его знает! Темнят, не говорят ничего. Дураков из себя строят. Ну, Егор им дал жару. Больше они тут долго не по­явятся.

— А икона эта, — поинтересовался отец, — старинная диска?

— Да нет, — ответил Пал Палыч, — диска лишь прошлого века, но оклад у нее дорогой, серебро с камнями драгоценны ми. И еще, говорят, что мастер ее писал известный. В общем, дбска ценная.

Я сидел и слушал разговор отца с Пал Палычем. И испытывал при этом разнооб­разные ощущения. Сначала я с удовлетво­рением отметил, что правильно угадал тех, кто скрывался под маскхалатами, и пра­вильно сделал, что не рассказал об этом ми­лиции — вон ведь дядя Егор сам с ними разобрался. Но когда папа заговорил об иконе, меня охватили совсем другие чув­ства. Сначала я никак не мог понять, при чем тут доска. А когда понял, страшная догадка пронзила мой мозг и тяжким гру­зом придавила к сидению.

Я все же еще раз решил убедиться в правильности моей догадки и поэтому спросил папу:

— А что, иконы досками называют?

— Ну да, — подтвердил он, — их же на досках пишут. Только когда речь идет о стройматериалах, то говорят доска, а если речь идет об иконе, то обычно говорят доска. Ударение на первом слоге.

Все точно. Именно так произносили слово «доска» Сергей и Юрка. Так вот что они искали в заколоченных домах! А я-то, дурак, что думал! Тогда и могилу наверня­ка они разрыли, ведь это у дяди Егора бы­ло убеждение, будто икона похоронена вместе с протоиереем. А уж он наверняка об этом рассказывал и своему племянни­ку. Но самое главное было не это. Самое главное было то, что я вспомнил из под­слушанного мной разговора Сергея и Юр­ки. Они говорили, что им осталось прове­рить только ведьмин дом. Значит, они считают, что доска, то есть икона, у бабы Дуни. А Сергей, так тот в этом почему-то почти уверен. И, что особенно плохо, я вспомнил, что они собираются взять эту доску без спроса. «Сами возьмем», — ска­зал тогда Сергей. И ведь сделать это они могли уже сегодня, тем более, что дядя Егор направил их из Ворожеева.

— Папа, стой! Стой! Останови маши­ну! — закричал я, хватая отца за плечо, едва до меня дошел смысл того, о чем я только что догадался.

Я так рванул на себя отца, что тот не удержал руль и «УАЗ» сильно вильнул на трассе. Но папа у меня водила тот еще. Он быстро укротил автомобиль и тут же на­правил его к обочине, где и остановил, не заглушая двигателя.

— Ты что делаешь?! — зарычал на ме­ня отец диким зверем. — Всех нас угро­бить захотел?! Чего тебе надо? Совсем опо­лоумел?

— Значит, так, — резко начал я, — слушайте и не перебивайте. Дело очень важное. Я вас прошу, — последней фразой я пытался умолить старшее поколение.

— Ну? — все еще недовольно буркнул папа.

— Очень важное, — повторил я, соби­раясь с мыслями. — Сергей и Юрка в за­колоченных домах икону разыскивали, я это только сейчас понял. Они так и гово­рили, доска, а не доска. Я их разговор тогда подслушивал. И могилу попа они разрыли, больше некому. Дядя Егор ду­мал, что икону с отцом Михаилом похоро­нили. Конечно, он и Сергею об этом рас­сказывал. И в лесу еще они об этом тоже разговаривали, только я тогда не понял, а сейчас…

— Да ну, бред, — недовольно перебил меня Пал Палыч, даже рукой с досады махнул. — Поехали.

— Да погодите вы, — разгорячился и чуть ли не закричал я, — вы самого глав­ного еще не слышали. Они говорили, что им только один дом остался, бабы Дунин. Сергей уверен был, что икона там спрята­на. А самое главное, они собирались сегод­ня-завтра забраться туда, когда бабы Дуни дома не будет!

— Ерунда, — заявил полковник, — их и в Ворожееве-то уже нет. После Егорова разноса они сегодня утром уехали.

— Тем более, — настаивал я, — значит, сегодня они и полезут. Они только вид сде­лали, что уехали, а сами выждут момент, когда баба Дуня из дома уйдет, и полезут.

— Поехали, — устало отмахнулся от меня Пал Палыч. Мол, и разговаривать тут нечего.

— Поехали, — согласился папа, поддал газа и, выждав момент, ловко развернулся между проходящими машинами прямо через разделительную полосу.

— Ты куда?! — завопил Пал Палыч. — Совсем вы, что ли?..

— Паша, ты армейский полковник. А я — следователь. Семь лет в милиции оттрубил, — спокойно осадил его папа. — Не лезь.

Пал Палыч недовольно замолчал, но больше в действия отца не вмешивался.

Теперь мы летели назад в Ворожеево. Папа как мог гнал «УАЗ». Но я не беспо­коился, что-что, а тачку он водить умеет, даже в гонках на выживание участвовал. Вскоре мы были у поворота, а еще через минуту папа притормозил у развилки про­селочных дорог, каждая из которых вела в Ворожеево, только одна через лес, а другая через Андреевку. На сей раз через лес он не поехал.

Оказалось, Пал Палыч не ошибался, до­рога на Андреевку была не лучше лесной, а пожалуй что, и похуже. Но отец был предельно собран, и мы больше не попа­лись в капкан обледенелой колеи. На хо­рошем ходу мы миновали Андреевку, благо, улица ее была пустынна, как и все деревенские улицы в зимнюю пору. А за деревней дорога пошла еще хуже. «УАЗ» теперь прыгал, как бешеный конь, и нам приходилось туго. Скорость резко упала, но все-таки с каждой секундой мы прибли­жались к Ворожееву.

Раскачиваясь в салоне «УАЗа», я пы­тался всматриваться через отцовское плечо в панораму лобового стекла, отме­чая про себя вехи уже знакомого мне пути. Вот и коровник, который совсем не­давно поверг в ужас меня и Светку своим ночным электрическим сиянием. Скоро уже Ворожеево.

Первой над пригорком выглянула полу­разрушенная колокольня, несмотря ни на что упрямо возвышавшаяся над окрест­ностями деревни. Затем показались голые кроны прикладбищенских берез, и, нако­нец, чуть в стороне от дороги две белые крыши вынесенных за околицу домов с черными пеньками печных труб на ма­кушке. Ближайший — дом приезжих реставраторов, следующий — бабы Дунин, ведьмин.

— Направо, ко второму дому, — под­сказал я папе.

Наш «УАЗ» остановился у самых ворот.

— Сидеть в машине и никуда, ни при каких обстоятельствах, — повернувшись к нам со Светкой, сказал папа.

Сам он вылез из машины, коротко бро­сив через плечо Пал Палычу:

— Пошли.

Они открыли калитку и двинулись по дорожке к крылечку, и, когда уже стали подниматься по ступенькам коротенькой лестницы, я тоже открыл дверцу и полез наружу из «УАЗа».

— Куда? — ухватила меня за рукав Светка.

— Отстань, — я вырвался из ее пальцев и прикрыл за собой дверцу.

Дверь бабы Дуниного дома оказалась запертой, на стук отца и крики дяди Па­ши никто не открывал. Изнутри доноси­лось истошное блеяние моей старой знако­мой, черной козы с голубыми глазами. Собачка тоже побрехивала. Отец быстро сбежал с крылечка и завернул за угол, су­нув руку за отворот своей кожаной куртки. Пал Палыч тоже спустился и, прихрамы­вая, поспешил к другому углу, чтобы обой­ти дом с противоположной стороны. Я по­шел за отцом.

Когда я тоже завернул за угол, то никого не увидел. Только снег под открытым окном был весь истоптан, и во многих мес­тах на нем розовели слегка заиндевевшие капли крови. Да какая-то ржавая железя­ка с обрывком цепи торчала тут же из ма­ленького, наметенного у стены сугроба.

Глава XIII

ГОНКА НА ВЫЖИВАНИЕ

Отца нигде не было видно. Я ос­тановился, волнуясь и недоуме­вая, куда он пропал. Из-за про-

тивоположного угла дома появился Пал Палыч.

— Ты чего тут? — начал он. — А где Владислав?

Я пожал плечами, и тут же из окна, гремя оконной рамой, выглянул папа.

— Опоздали, — констатировал он, не обращая внимания на то, что я нарушил его приказ и покинул машину. Впрочем, не я один. Светка тоже тихонько подобра­лась и стояла уже у меня за спиной.

— Где тетка Дуня? — спросил отца Пал Палыч. — Чья это кровь?

— Кровь вора, — отмахнулся папа. — Один из них в капкан угодил. Ваша ведь­ма волчьих капканов под окнами понаста­вила.

— Во дает тетка! — Пал Палыч даже ушанку стянул с головы, так его это уди­вило.

— Да-а, — согласился папа, — только ведьмой я, может, и зря ее назвал. — Икона-то у нее в доме стояла.

— Как стояла? Да что ты мелешь? — На Пал Палыча было жалко смотреть, ка­залось, он сейчас спятит от изумления.

— А ты сам посмотри, — посоветовал папа. — Залезай. Впрочем, у тебя нога больная.

Но Пал Палыч, невзирая на свою пока­леченную конечность» полез в окно, я его подсаживал и тоже за ним забрался. На улице только Светка осталась.

Мы все оказались в маленькой темной комнатке, той самой, вход в которую баба Дуня завесила занавесочкой. На окнах тоже были плотные шторы, сейчас они были наполовину сорваны и свисали по сторонам окна неопрятными складками. Зато в остальном помещении, как и во всем домике бабы Дуни, царил порядок. Все было прибрано и вымыто, пол чист, пыли нигде нет и каждая вещь на своем месте. И все-таки все здесь было какое-то неживое.

Из общего образцового порядка, кроме взломанного окна, выбивалась еще ста­ренькая тумбочка. Она стояла особо, как бы во главе всей комнаты, рядом с изголо­вьем широкой застеленной кровати. На ней по краям располагались какие-то маленькие вазочки, и из них торчали огарки тонких церковных свечей. Две вазочки были повалены и лежали на тумбочке, а еще одна — на полу у ее подножия. За этими необычными подсвечниками на по­верхности тумбочки оставалось еще про­сторное место, и было видно, что долгое время там что-то стояло. Даже отпечата­лась серая полоса на полировке, и цвет у полировки в этом месте тоже был другой, темнее, чем на всей тумбочке. Видно бы­ло, что эта вещь тут долго стояла, и уж ее-то не трогали.

— Здесь икона была, — сказал папа. — Та или не та — это уж другой вопрос, важно, что икону эту взяли.

— Ну, тетя Дуня, — развел руками Пал Палыч. Других слов у него просто не было.

— Ладно, времени у нас мало, — при-нялс.я опять распоряжаться отец, — даже в милицию сообщать некогда. Быстро да­вайте из окна, посмотрим, куда их следы ведут. У них один хромой, у нас тоже, — папа глянул на Пал Палыча, — так что си­лы равны, попробуем не упустить.

Окно комнатки выходило на пустырь, и в том же направлении к забору тянулась цепочка следов с довольно частыми розо­выми пятнышками. Мы вылезли из окна и пошли по следу.

За забором следы резко поворачивали в сторону улицы, а затем мимо кладбища вели прямо к Ворожееву. Сами-то следы на улице терялись, но регулярные пят­нышки крови точно указывали нам путь похитителей. Так мы прошли мимо клад­бища и церкви и оказались на главной и единственной улице Ворожеева. Кто-то спешил по ней к нам навстречу. Очень скоро мы узнали тетю Катю, жену дяди Егора. Она почти бежала с непокрытой го­ловой, в наспех накинутом на плечи зим­нем пальто.

— Ой, Паша, Паша, — закричала она, едва приблизившись. — да что же это де­лается?!

— Катя, что случилось? — откликнул­ся ей Пал Палыч.

— Сережка с Юркой Егоров грузовик увели.

— Когда? — не интересуясь подробнос­тями, вмешался мой папа.

— Да только что, пяти минут не про­шло. О Господи! Паша, да что же это дела­ется?! И ведь Егор с Вовкой на охоту ушли, и сразу всем этот грузовик понадо­бился. Ты ведь утром приходил, я ключей не нашла. А эти без всяких ключей уеха­ли. Что ж теперь будет?

— Вы вот что, — решительно остано­вил ее причитания отец, — бегите в мили­цию. Где она тут у вас? Должен быть участковый.

— В Андреевке Виктор Николаевич, — ответила тетя Катя.

— Так вот, бегите в Андреевку, отыщи­те там его и все ему расскажите. А мы их догнать попробуем. Куда они поехали?

— Туда, — махнула рукой тетя Катя в сторону другого конца Ворожеева. Види­мо, Сергей с Юркой решили выбираться отсюда, как и мы утром, по лесной дороге, чтобы не светиться в Андреевке.

Не говоря больше ни слова, папа раз вернулся и побежал к «УАЗу», оставленному у ворот дома бабы Дуни. Мы все последовали за ним.

— Катя, на, шапку возьми, шапку, — протянул женщине свою военную ушанку ; Пал Палыч, но она только отмахнулась. Папа бежал так быстро, что даже я не

поспевал за ним и отстал изрядно, а Пал Палыч со Светкой еще больше. Но, может, нам и вовсе не обязательно было бегать, потому что скоро из-за кладбищенской ог-^ рады вылетел, подскакивая на кочках, «УАЗ», и папа затормозил возле нас. Мы влезли в кабину, из которой, стоя на зад­них лапках, выглядывал в окошко перепу­ганный Ганнибал. Светка тут же сцапала его в свои руки.

— Вы бегите, бегите, — крикнул на прощание тете Кате отец, и наш «УАЗ» рванул с места, как заправский «Лендровер».

— Надо бы вас высадить, да времени нет, — с досадой буркнул папа, когда мы

проезжали мимо дома, в котором прожили эти каникулы.

Мы со Светкой переглянулись, замеча­ние отца явно относилось к нам.

Мы неслись по белой равнине той же дорогой, что и несколько часов назад, и опять мотались в салоне на бесчисленных кочках и рытвинах проселка. Я уже на­столько отбил себе за этот день бока, что почти не обращал внимания на новые ту­маки.

— Только бы успеть догнать их до тем­ноты, — проскрипел сквозь зубы папа, — а то им легче будет уйти.

— Вот они! — почти тут же крикнул Пал Палыч.

И мы все увидели метрах в трехстах впереди буксующий грузовик, как раз в том самом месте, где мы застряли утром.

— То, что надо, — довольно заметил папа. — Теперь они наши.

Но не тут-то было. Грузовик раскачи­вался взад-вперед, неистово перемалывая снег и лед задними колесами, а рядом ме­талась небольшая фигурка человека, под­кидывавшего что-то под эти обутые в рези­ну жернова. И когда мы уже сократили расстояние наполовину, грузовик вдруг подпрыгнул и выскочил из ямы, на мгно­венье остановившись на самом ее краю. Этого мгновения хватило, чтобы человек догнал его и вскочил в кабину. Машина рванулась вперед и скрылась в лесу.

Однако мы сели им на хвост.

— Это был Юрка, — сказал Пал Па­лыч, — я узнал его. Это он под колеса ветки подкидывал.

Честно говоря, я узнал его тоже.

В лесу нам никак не удавалось прибли­зиться к грузовику, уж больно плоха была дорога. Да и мы не видели ничего дальше собственного носа из-за частых поворотов. Следы похитителей вновь обнаружились только у выезда на трассу. Здесь, приоста­новив «УАЗ», по отпечаткам протекторов отец и Пал Палыч быстро определили, в какую сторону вырулила машина, выез­жая на асфальтированную дорогу.

На шоссе мы получили преимущество. Отец выжимал из «УАЗа» все, что только возможно. Мы обгоняли не только наши российские «Жигули», но иногда даже иномарки. Довольно скоро за лобовым стеклом замаячил задний борт дяди Егоро­ва грузовика. Мы не сомневались, что нас заметили тоже.

— Теперь не уйдут, — сказал отец, — я их еще до Твери достану, и ГАИ за нами тоже скоро увяжется.

Но, видимо, так же мыслили и те, за кем мы вели погоню. Проскочив на боль­шой скорости мимо поста ГАИ, примерно через полкилометра после этого грузовик неожиданно вильнул и съехал на ответвлявшуюся от трассы проселочную дорогу. Очевидно, угонщики надеялись на разме­ры своих колес и мощь двигателя, позво­лявшие им лихо преодолевать препятст­вия полубездорожья.

Нам ничего не оставалось, как посту­пить тем же образом.

И снова нас окружал лес. Мы опять плохо видели грузовик, скрывающийся на извилинах дороги за непрерывно мелька­ющими деревьями. К тому же дневной свет начал уже сереть, время двигалось к сумеркам. В конце концов мы совсем поте­ряли грузовик из виду. Но погони отец не прекратил. Он гнал «УАЗ» через лес, не убирая ноги с педали газа.

Однако и его заставило притормозить то, что случилось в следующее мгновение. Мы вылетели из-за лесного поворота и со­всем недалеко впереди увидели задние ко­леса грузовика, плюющиеся в нашу сторо­ну комьями снега и ледяной крошкой. Вдруг: «Бах!» Одновременно с грохотом что-то сверкнуло слева от кузова пресле­дуемой нами машины. И тут же послы­шался звон разбитого стекла и скрежет металла. Отец так дал по тормозам, что всех нас резко бросило вперед, и тут же он снова поддал газу, вернув нас в исходное положение.

— Скоты! — мрачно произнес папа. — По скатам нам лупят.

Он на мгновенье обернулся к нам со Светкой и со зверской физиономией за­орал:

— Под сиденья! Быстро! Оба! Прежде чем исполнить его приказание, я успел увидеть, как Пал Палыч поднял у себя из-под ног лежавшее там зачехленное охотничье ружье и молча, деловито стал его вытаскивать на свет Божий.

Опустившись под сиденье, я полулежа обнял Светку одной рукой за плечи, цеп­ляясь другой за какую-то железяку. Те­перь я уже не мог видеть ничего интерес­ного, кроме Светкиного уха, и только слышал.

— Паша, как приблизимся, в правое колесо.

— Угу.

— Собирай, не спеши.

Над нашими головами лязгнул крепеж любимой двустволки полковника. Пал Палыч сложил ее из двух половинок.

— Ты пулей или картечью.

— Сам знаю.

Еще щелчок — это Пал Палыч, загнав патроны в стволы, сложил ружье, уже го­товое для стрельбы.

Некоторое время мы ничего не слышали, кроме рева мотора и ударов днища «УАЗа» о неровности дороги. Их мы не только слышали, но и очень хорошо ощу­щали.

Грохот ружейного выстрела, прозвучав­ший прямо над нашими головами, заставил вздрогнуть и меня, и Светку. Очень скоро грохот повторился.

— Молодец! — крикнул папа, и мы по­чувствовали, что он сбросил скорость, очень быстро нажал на тормоза и вдруг резко дал задний ход. Почти одновремен­но с началом нашего движения вспять грохнул еще один выстрел. Нам на голову посыпались осколки лобового стекла «УАЗа».

— Паша, цел?

— Цел.

Проехав еще немного задом, наша ма­шина встала.

— Отсюда никуда! И головы не высовы­вать, — крикнул нам отец.

Хлопнули дверцы. Уже немного при­глушенно я услышал:

— Ты только в башку им не стреляй, не убивай, — это говорил Пал Палыч, я по­нял, что отец достал свой пистолет.

Вновь грянул ружейный выстрел, те­перь уже в отдалении, а за ним два хлопка из «Макарова». Светка вжалась в пол, при­крывая голову руками. А я не мог больше удержаться. Осторожно-осторожно я чуть-чуть приподнялся и выглянул туда, где со­всем недавно было лобовое стекло.

Передо мной расстилалось белое снеж­ное поле. Метрах в двадцати прямо по кур­су лежал на боку грузовик дяди Егора. Его задранное в воздух переднее колесо еще продолжало вращаться, но уже медленно.

А в двух колеях дороги совсем неподалеку от меня ползали Пал Палыч и мой отец.

Отец повернул голову и что-то сказал полковнику. Тот быстро перекатился из колеи в колею и направил свою двуствол­ку в сторону завалившегося грузовика. Отец вскочил и бросился вперед, но, про­бежав всего несколько метров, ничком словно нырнул в снег. Тут же откуда-то из-за переднего колеса «ГАЗа» сверкнул яркий всполох ствольного огня, и привы­чный уже грохот еще раз прорезал неожи­данно навалившуюся после рева мотора тишину. Пал Палыч тоже выстрелил, а отец вскочил и снова пробежал несколько метров. Пал Палыч выстрелил еще, и отец в третий раз повторил свою короткую про­бежку. Полковник перевернулся на спину и стал быстро перезаряжать ружье. Со сто­роны грузовика молчали. Пал Палыч опять изготовился к стрельбе, и только он нажал на спуск, как ему кто-то ответил с другой стороны. Отец опять вскочил и больше уже не кидался в снег, а в несколько шагов, как хороший спринтер, покрыл оставшее­ся расстояние до лежавшей на боку маши­ны и обогнул ее со стороны кузова.

Больше выстрелов мы не слышали. Толь­ко какие-то крики, из которых добрая по­ловина нецензурной брани. Затем все стихло, и через несколько мгновений я снова увидел фигуру отца, только теперь он появился со стороны кабины. Он шел к нам спокойно, неся на плече два ружья, повернутые стволами назад, будто с охоты возвращался. В другой руке у него тоже был какой-то предмет, показавшийся мне сначала портфелем. Пал Палыч поднялся и поспешил отцу навстречу.

— Что с ними? — был его первый во­прос. — Ты их не того?

— Зачем, — ответил отец, — и так ка­леки. У одного нога в капкане побывала, другой, кажется, только что руку сломал, когда грузовик перевернулся.

— А это что? — спросил полковник, указывая стволами своего ружья на то, что показалось мне портфелем.

— Сейчас посмотрим, кажется, ико­на, — ответил отец.

Глава XIV

СИЛА ДУХА

Истинно говорю вам: не останет­ся здесь камня на камне; все бу­дет разрушено. И прекратятся жертвы в храме, и придет сюда «мерзость запустения».

Отец Михаил отложил свое самопишу­щее чернильное перо, подарок покойной жены протопопа ко дню Ангела. Больше ему нечего было записывать в свой днев­ник ни этим днем, ни последующими. Все было сказано в двух фразах уже давно, очень давно. Впрочем, для Него нет времени.

Отец Михаил вернулся из своей поезд­ки сегодня утром. Устал, очень устал. Спал только час-полтора на вокзале в Ка­линине. Зато теперь мог отдыхать сколько угодно. Службы сегодня уже не было, и за­втра тоже не будет. Вот она «мерзость за­пустения», но это еще начало.

Как ни устал протоиерей храма Успе­ния Богоматери в Ворожееве, но ложиться ему не хотелось. Не мог. Ему не сиделось в пустых комнатах собственного дома. Хо­тя, конечно, это хорошо, что дети теперь взрослые. У них своя судьба. Двое в Кали­нине. Одна в Москве, замужем за хоро­шим человеком. Один вот в армии. Война. Трудно им с таким происхождением, шутка сказать, отец — поп, служитель куль­та. А были бы помладше, еще б трудней было. Не до них ему сейчас, не до них.

Отец Михаил снял с переносицы круг­лые очки в металлической оправе и убрал их в простенький очешник, драгоценный лишь тем, что сшила его покойная подру­га жизни. Он встал из-за стола и вышел из дома, заперев за собой дверь.

Жара стояла на улице. Знойное выда­юсь лето. Куры лениво купались в пыли и копались в полуразвороченной куче засо­хшего навоза, сваленного у соседского забора. Сонную тишину нарушал лишь хрип­лый глас репродуктора, украшавшего ма­кушку столба подле здания правления. Отец Михаил на мгновение задержался на крылечке, прислушиваясь к этому хрипу. Ничего нового, немцы рвались к Смолен­ску, советские войска отвечали контруда­рами и отходили на заранее подготовлен­ные позиции.

«Если так пойдет, — проворчал себе под нос Михаил, — осенью здесь будут. Что ж, видно, тому «надлежит быть», ска­зано ведь в Евангелии от Луки: «…придут на тебя дни, когда враги обложат тебя око­пами, и окружат тебя, и стеснят тебя ото­всюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне…», но и это еще не конец».

Отец Михаил спустился по выжжен­ным солнцем серым ступенькам. Куда те­перь идти, он и не думал, ноги сами пове­ли его к храму.

Жара — наверное, поэтому и сил нет. Во рту пересохло и вкус какой-то против­ный. В груди и горле тугой комок, сдавило все. Сейчас квасу бы выпить, да где его возьмешь? Матушки больше нет, и его самого дней десять дома не было. Хозяйст­во в запустении. Впрочем, ничего теперь не имело значения.

Вот и она, беленькая, с синим шатром на колокольне под золотой луковкой, кра­савица. И крест сияет на фоне неба голубо­го, дрожит от марева. Два деревца рядом, как братцы из сказки, стоят, заколдован­ные. Только те кленами стали, а эти топольки. Образ над входом. Дверь отперта, и внутри, наверное, никого.

Отец Михаил не пошел сразу в свой храм — отправился вокруг него, зашел на кладбище. Здесь он провожал в последний путь сельчан из своей паствы. Все реже. Все чаще вместо крестов над могилами звезды появляются. За последний год двое стариков, остальные не исповедовались, не отпевались. Он перекрестился и произ­нес молитву за их нераскаявшиеся души.

Родных могил у него тут не было. Жена похоронена в Калинине. А ведь хотела ле­жать здесь. Болела — все отказывалась в больницу ехать, хотя врач и настаивал. Когда согласилась, уж поздно было. Стои­ло ли везти!..

Отец Михаил опять помолился за упо­кой благоверной и пошел прочь с деревен­ского кладбища. Задержался у склепа по­мещика, отстроившего Ворожеевский храм. Грешник был, говорят. Отмолиться хотел, икону пожертвовал чудесную. Дорогу себе к ней и после смерти оставил. Раньше лю­ди верили, многие к светлому образу в бе­де и болезнях шли. Многим она помогала, Пресвятая Богородица. Протопоп пере­крестился и быстрым шагом покинул пе­чальный погост.

Обогнув храм, отец Михаил вошел в не­го. Гулкое шарканье ступней, такой звук шагов только в пустой церкви бывает, особенный. Потом он молился, стоя на коле­нях. Сначала перед образом Спасителя, потом перед чудесной иконой Божьей Ма­тери. Долго стоял, не чувствуя больше ус­талости, о чем молил — для всех тайной останется.

Когда встал с колен, дверь скрипнула. Отец Михаил знал, кто вошел.

— Приехал, отец наш, слава тебе, Гос­поди.

К благословению протоиерея спешили отец Николай и дьякон Антон Посохов. Конечно, они зашли сюда не просто так, оповещены уже о приезде его. В деревне ничего скрыть нельзя. Куда ни пойди, что ни сделай, всем людям известно стано­вится.

Получив благословение, остановились в ожидании. Что он мог сказать им? Все за­готовленные ранее слова вылетели из па­мяти.

— Готовьтесь, братья мои. Ничего поде­лать нельзя.

Отец Николай смолчал, только потупил взор. Дьяк не выдержал:

— Что ж это делается, отец Михаил? Ведь враг на нас идет. Церковь сделала об­ращение к людям. Мы все вместе должны быть. И в такой час последние ростки ве­ры глушить? Что ж это делается?

— Значит, тому «надлежит быть», — ответил протопоп.

— А что с храмом станет? Протопоп только плечами пожал, зато

ответил отец Николай:

— Будто не знаешь, Антон. Чего пус­тое-то спрашиваешь? Все это изымут, — он обвел по кругу широким жестом правой руки, обернувшись на месте. — А в храме склад будет, или клуб, или чего похуже, конюшню здесь сделают, прости меня, Господи.

Отец Николай перекрестился и с тоской оглядел расписанные стены, иконостас.

— Пойдемте, дети мои, — печально про­изнес протоиерей, — тому «надлежит быть».

Отец Михаил повернулся и медленно побрел к выходу, но через несколько ша­гов силы снова покинули его. Он пошат­нулся, сделал шаг в сторону и тяжело опер­ся на урну для пожертвований «на общую свечу». Другой рукой схватился за широ­кую грудь.

— Что с тобой, отец Михаил?! — испу­ганно крикнул Николай, и оба они с дья­коном поспешили на помощь.

— Ничего, — выпрямился протоие­рей, — устал с дороги. Спал мало. Поле­жать нужно. Пройдет. А за себя не беспо­койтесь, и за родных тоже. Архиепископ обещал позаботиться.

Он освободился мягким движением от подхвативших его рук и вышел на улицу, еще раз перекрестившись на пороге.

— Заприте храм.

— Так нечем, отец наш. От председате­ля приходил Терехин Иван, ключи забрал. Иконы и утварь завтра выносить собира­ются.

Эту весть берегли от протоиерея до пос­леднего.

— Михал Василич, Николай Федорыч, здравствуйте. Здравствуй, Антон, — при­влек их внимание звонкий девичий голос.

Обернувшись на него, отец Михаил уви­дел Анну Терехину, подходившую в сопро­вождении невысокого паренька со стороны Ворожеева. В пареньке сквозь застилав­ший глаза туман он скоро узнал Кольку Михеева.

Анна была секретарем местной комсо­мольской организации. Всегда улыбалась, улыбалась и сейчас. Бойкая девушка. Колька, тот шествовал за ней в некотором отдалении, шага на два позади, и пылил совсем не так уверенно, как его началь­ство.

— Здравствуйте, чем обязаны вашим посещением? — осведомился протоиерей.

— Как доехали?

— Спасибо, ничего.

— Что в городе видали? Что слышали? С чем к нам оттуда пожаловали?

— В городе, Аня, я недолго был, считай проездом.

— Все о церкви своей хлопочете.

— Хлопотал.

— И что?

— И ничего, Аня.

— Правильно, кому она нужна! Да еще в такое время. Все силы должны быть борьбе с врагом отданы. Так что видели в Калинине все-таки?

— Ничего утешительного. Бомбят его. Лицо Ани залила красная краска.

— Сволочи! На мирных людей с бомба­ми! Ничего, как пришли, так и обратно уйдут. В октябре война уж кончится.

Отец Михаил смолчал, и никто ничего не хотел прибавить к сказанному.

— Ну ладно, к делу, — серьезно сказа­ла девушка. — Мы с Колькой церковь за­пирать пришли. Вы мне предоставьте опись вашего имущества. И чтобы ничего не про­пало до завтра. А завтра все вынесем, из района машина придет. Добро церковное людям послужит.

— Ступайте, отец Михаил, — отец Ни­колай взял его под локоть. — Ступайте, мы с дьяком управимся, устали вы.

— Ничего, — сказал протоиерей и, по­вернувшись, сделал шаг к церкви.

Что-то лопнуло у него в груди, словно солнце вспыхнуло и погасло. Нестерпимой болью пронзило все существо, и стало не­чем дышать. Сразу стемнело вокруг, и со стоном он повалился навзничь в июль­скую пыль.

Отца Михаила несли на руках отец Ни­колай, дьякон Антон и комсомолец Колька Михеев. Анна у церкви осталась. Положив попа дома у него на широкую кровать, Колька сразу к Анне побежал, дьякон за доктором, а отец Николай у постели остался.

Отец Михаил сначала спокойно лежал, в себя не приходил. Николай ему грудь водой смочил и пару капель сквозь стисну­тые зубы внутрь влил. Только он все равно не очнулся до прихода доктора.

Доктор слушал сердце у протоиерея, щупал пульс, потом укол ему сделал в ру­ку. Отец Михаил ровнее задышал, но глаз не открывал и не двигался.

— Сердце у него, инфаркт, — сказал врач. — Сейчас пусть лежит. Трогать нельзя. Я вечером еще зайду и поутру, если доживет. Детям надо весточку по­слать.

И ушел, оставив у постели больного по­па дьякона и отца Николая. Дьякон Антон тут же побежал телеграммы в Калинин и Москву детям протоиерея отбивать. Как ушел, отец Михаил бредить начал. Метал­ся, хватал себя за грудь. Стонал, что-то бормотал иногда, не разберешь только что. Где он был? Что ему виделось?

Потом Колька Михеев вернулся, при­вел с собой тетку Антонину, прихожанку отца Михаила. Она богомольная была жен­щина, в церковь каждое воскресенье ходила, ни один праздник церковный не пропуска­ла. Согласилась с больным протоиереем посидеть. А отца Николая Колька с собой увел, составлять опись церковного имуще­ства.

Вечером перед приходом врача отец Михаил в себя пришел, хотел на кровати сесть, Антонина его удержала.

— Кто здесь? — спросил больной.

— Это я, Антонина Михеева, лежи ба­тюшка, будь покоен.

— Антонина? А-а, помню. Слышь, Ан­тонина, это еще не конец.

— Какой конец, батюшка, лежи — по­правишься.

— Да не о том я. Граду сему не конец еще, вот я про что. Я это видел, Антонина. Только сначала камня на камне здесь не останется, и «мерзость запустения» тоже будет. Но и это еще не конец. Не допустит того Матерь Божия, защитница земли рус­ской. Надо нам только образ ее спасти, и все возродится, вместе с храмом ее возро­дится. Слышь, Антонина?

— Слышу, слышу, батюшка, — плака­ла женщина, — ты уж лежи только, боль­ной ведь.

Опять пришел врач, опять щупал пульс, опять сделал укол. Как и в первый раз, отец Михаил успокоился и, кажется, за­снул. К ночи вернулся усталый отец Нико­лай с дьяконом. Отпустили Антонину. Потом и Николай к семье ушел, а дьякон Антон остался. Сидел-сидел, видит, боль­ной спит, и сам рядом прилег на диванчик да скоро заснул.

Отец Михаил очнулся в ночи. Привы­чно, по-домашнему, тикали ходики, ря­дом кто-то храпел. Больной приподнялся на локте, боли не было, только тяжелый булыжник лежал за грудиной непосильным грузом. Тошнило.

Стараясь не шуметь, отец Михаил сел и спустил ноги с кровати. Взял в руку свою обувку и босиком подошел к стоявшему у стены шкафчику. Потихоньку в темноте выдвинул один ящик, нащупал там спич­ки, взял их, затем так же тихо вышел из дому. Храпящий не проснулся.

На свежем воздухе больному немного полегчало. Отец Михаил смог даже при­сесть на ступеньки крыльца и обуться. С тру­дом, но поднялся. Знобило, однако преж­ней боли в груди он не чувствовал, вот только булыжник.

Как и утром, протоиерей знал, куда ему надо идти. Этот путь был хожен им много­кратно за долгие годы жизни в Ворожееве. Легко ориентируясь во тьме, он двигался в сторону храма. Как и утром, он не пошел к его входу. Да теперь это было и бессмыс­ленно. Ключи от храма лежали в правле­нии, и на дверях появился дополнитель­ный здоровенный амбарный замок. Окна тоже затворены и заперты изнутри, да он бы и так туда не вскарабкался, сил остава­лось немного.

Отец Михаил, как и утром, обошел храм со стороны двух топольков. Как и утром, отправился на кладбище. Только теперь он не блуждал по нему, а шел уверенно и целенаправленно к склепу помещика Куделина. Подойдя к куполу усыпальницы, он вытащил из-под сутаны тяжелый ключ на широкой тесьме, вставил его в черную скважину. Со скрипом ключ повернулся в замке, с металлическим скрежетом отво­рилась тяжелая дверь. Протоиерей еще ни разу не входил в эту дверь, но внутреннее помещение склепа ему было прекрасно знакомо. Он уверенно пересек его и уперся во вторую дверь, ведущую в подземелье. Отворив и эту без всякого ключа, отец Ми­хаил ощупью спустился по узкой камен­ной лесенке. В самом низу он остановился и стал шарить рукой у подножия послед­ней ступеньки. Поднял оставленную здесь свечу и запалил с помощью спички фи­тиль. Дрожащий огонек с трудом рассеял непроглядную тьму, высветив часть выло­женной кирпичом стены и похожий на арку свод подземелья.

Многократным эхом отдавались шаги протоиерея, когда он шел этим одним ему известным путем в церковь. Он прошел место своего тайника, где хранил уже исписанные тетради дневника. Здесь им и место. Не они были нужны отцу Михаилу.

Он достиг тупика, но вверх вела совер­шенно вертикальная лестница. По ней он не раз спускался и посещал подземелье и, гораздо реже, — склеп Куделина. Отец Михаил долго стоял перед препятствием, собираясь с духом и силой. Наконец полез вверх. Медленно, ступенька за ступень­кой, прислушиваясь к тому, что творится в его груди. Спешить было нельзя, чтобы не разбудить притаившуюся в булыжнике боль.

Подъем закончился, отец Михаил отки­нул люк и оказался в храме возле клиро­са. Прикрывая рукой свет пламени свечи, он приблизился к чудесной иконе, пере­крестился, приложился к образу и, шепча молитву, взял икону с ее многолетнего места.

Тяжек был обратный путь протоиерея из храма. Боль вернулась в мгновенье жес­токой волной. У него еще хватило сил за­творить за собой люк, по лестнице он почти сполз, свеча при этом погасла, и не было больше ни сил, ни времени, чтобы снова зажечь ее. По подземному ходу отец Михаил двигался вдоль стены, опираясь на нее плечом и прижимая к груди обеими руками икону. Самым трудным испытанием оказалась маленькая лесенка перед скле­пом. Но и ее преодолел священник. Отдышавшись, он вновь пересек склеп, открыл его дверь и, выйдя на улицу, даже нашел силы запереть за собой замок. Но больше уже он ничего не видел. Тьма окутала его со всех сторон, хоть рассвет уже и побеж­дал ночь. Он шел, еле переставляя ноги, не зная и не видя куда. Наконец он упал и не смог больше подняться.

В это время отца Михаила посетил Ан­гел.

Так или примерно так, как представля­ется мне, разворачивалась ворожеевская трагедия в тот жаркий июль сорок первого года. А узнали мы все это очень скоро после завершения наших опасных при­ключений с погоней и перестрелкой.

Благие намерения моего отца — вывез­ти меня и Светку из Ворожеева к началу занятий — были перечеркнуты случив­шимся. Нечего было и думать еще раз пы­таться выбраться этим вечером в Москву, да еще на «УАЗе» без лобового стекла и с разбитой фарой. Нас бы и не выпустили. Отец общался с милицией допоздна. Хоро­шо еще, что смог позвонить маме и Анд­рею Николаевичу, сообщил, что задержи­ваемся.

В Ворожеево мы вернулись уже около одиннадцати вечера. Однако никто там и не думал ложиться спать. За долгие годы покоя и запустения деревня впервые была так взбудоражена. Почти все ее теперешние обитатели собрались у бабы Дуни. Не­смотря на позднее время, отправились ту­да и мы.

Баба Дуня стала царицей бала. Она вос­седала во главе стола, за которым размес­тились все. Здесь были: я, Светка, Пал Палыч, мой отец, дядя Егор и даже Воло­дя с Игорем, не успевшие еще покинуть Ворожеево. Старик Максимыч впервые так поздно покинул свое жилище, не опа­саясь встретиться с духом Куделина. Лишь беднягу Вовку тетя Катя никуда не отпус­тила и утолкала в постель, оставшись вместе с сыном.

Мы наголодались после зсех дневных приключений, и хозяйка потчевала нас за столом чаем и всевозможными своими де­ликатесами.

— Теть Дунь, давай колись, рассказы­вай, откуда икону взяла, — прожевав блин с вареньем, настаивал Пал Палыч.

— Так я же уже рассказала, — отбива­лась старушка.

— То не нам, — возражал ее племян­ник — Давай теперь нам рассказывай. Без нас сейчас бы и след этой иконы про­стыл.

— Ох, Пашка, ну что с тобой делать, слушайте. Да и рассказывать-то особенно нечего.

В тот день, когда церковь разоряли в Ворожееве, когда Аня с Николаем иконы из нее выносили, я раным-рано встала.

Пошла скотину свою проведала, да и соби­ралась на работу идти. Я тогда в коровни­ке работала. А перед тем надо было мне еще за водой сходить. А колодец-то в де­ревне, сам знаешь, он и сейчас на том же месте.

— Ну, ну, — кивнул головой Пал Палыч.

— Баранки гну, — откликнулась баба Дуня. — Вышла я из дому, да в сторону Ворожеева-то и пошла. Вижу — в пыли на другой стороне дороги у березок, что вдоль кладбищенской ограды растут, лежит кто-то. Я думала, пьяный валяется, хотела обойти. Потом соображаю, дай гляну кто, может, кто-то из знакомых. Подошла, да и ахнула. Лежит отец Михаил. Лицом вниз и руки под себя подобрал.

Я тогда в церковь-то не ходила, хоть мать у меня была верующей, сам знаешь. Да так я в церковь-то ходить и не научи­лась. До сих пор мне все там как-то не так кажется. Но и в комсомоле я не была. Меня за то много ругали. Премий не дава­ли. Много было всякого, да что поминать. Только отца своего я им простить не могла. Вот и в комсомоле не была тоже. А отец Михаил, он к нам, когда я еще до замужества с матерью жила, заходил. За­ходил, с ней часто беседовал, и я знала, что он добрый. Хороший человек был наш поп, царствие ему небесное. Вот и жалко мне его стало. Да и вообще любого человека жалко. Вижу ведь, случилось что-то, не стал бы он так пьяным валяться. Выпить он, конечно, мог, как и все, но не допьяна. Я сначала сразу самое худшее подума­ла. Думаю, убили попа. Испугалась, хоте­ла бежать. Потом все-таки подошла, на­клонилась и за плечо его тронула. А он вдруг застонал и голову поднял. «Ты, го­ворит, кто? Ангел?» Я ему: «Отец Миха­ил, какой я ангел, я Дуня Михеева». Я тог­да уж замужем была и фамилию мужа взяла. Но вижу, что поп наш на меня смотрит и не узнает и вообще мало чего понимает. Взгляд у него такой туманный. Он мне опять говорит: «Умираю. Спаси». Я ему: «Сейчас, отец Михаил, кого-нибудь кликну». Алешка-то мой уже на войне был, так хотела в деревню бежать. А он: «Стой! Не надо! Не зови никого!» И вроде бы даже и немного очухался, взгляд у него просветлился. Поднялся на колени и гово­рит: «Не меня спасать надо, милая, а Ее». И икону мне эту протягивает. «Возьми, го­ворит, и спрячь. Сохрани, покуда время придет. Чрез нее весь град сей спасется. Только им не отдавай, тогда конец всему будет». Взяла я у него икону из рук, а он так лицом-то опять в пыль и повалился. Я плачу, жалко его, сама не знаю, что де­лаю. Бегом домой, икону отнесла и в ком­натку, где мы с Алешей моим жили, ее по­ложила. Спрятала на кровати под одеяло и бегом обратно. А он все лежит и уж не отзывается. Ну, тут я побежала в деревню, а у закрытой церкви дьякон Антон мечет­ся, отца Михаила разыскивает. Я его к не­му прямо и отвела.

Антон ростом невысок был, да силен очень. Он протопопа себе на спину взвалил и в деревню понес. А дальше уж, как там что вышло, я плохо знаю. Вот.

Отец Михаил тем же днем умер. Анто­нина, Сережкина бабушка, тогда с ним си­дела. А внучек у нее, вишь ты, какой удал­ся, вон чего сегодня понатворил.

— И что ж, тетя Дуня, — спросил седой полковник, который слушал свою родст­венницу, открыв от изумления рот, — эта икона с тех пор все это время у тебя и была?

— А у кого ж? В той самой комнатке куда я ее отнесла, там все это время и про­стояла. Только я сначала-то ее под матрас перепрятала, а уж потом, когда похоронка на Лешку пришла, тогда и достала. И то­же еще не сразу.

— Так ты что, теть Дунь, еще и в Бога веришь? — не переставал удивляться Пал Палыч.

— А чего ж в Него, Пашенька, не ве­рить, когда Он есть, — просто ответила ба­ба Дуня.

— Ну, ну-у — только и смог произнести Пал Палыч, в изумлении покачав головой.

Но баба Дуня сама продолжила:

— Я ведь верующей не сразу стала. Ка­залось мне с детства, что Бог, может, и

есть. Только все мне, кроме матери, обрат­ное говорили. Да и мать все только наеди­не, полушепотом. И Алешка мой в Бога не верил тоже. А как его убили, я дней пять просто проплакала. Месяц всего-то мы с ним перед войной и пожили. Почему-то, когда я его провожала, все мне каза­лось — вернется. А его очень скоро убили. В сентябре уже и похоронка пришла. Только я не хотела тогда в смерть его ве­рить, достала икону и стала молиться, чтобы он домой живой вернулся. Или про­сто хотя бы в живых остался. Молитв ни­каких не знала, я их и сейчас мало знаю, а все молилась, как Бог на душу положит. Так молилась, так молилась, а он уже уби­тым был.

Да еще и за брата я молилась, за твоего отца, Паша, он ведь тоже тогда на фронте сражался, с начала войны. Не знаю уж, моими ли молитвами, только отец твой живой вернулся. Контуженный, но жи­вой. Хотя его-то уж точно должны были убить, от самой границы все отступление наше прошел. И потом до конца сорок третьего все на фронте. Только после кон­тузии его в тыл направили.

А потом я у матери Евангелие взяла и стала читать. Читаю и плакать мне хочет­ся, потому что, как там написано, так и хочется, чтобы люди все жили. Посмотрю вокруг, а тут война, и до войны тоже нехо­рошо люди друг с другом поступали. А Господь-то совсем другое завещал. Читаю и вижу, что так жить и надо. Тогда, навер­ное, и поверила. А что меня в деревне все ведьмой считали, знаю. Мне это только на руку было, никто и подумать не мог, что икона у меня спрятана. Я ее все хотела в церковь отнести, да отец Михаил меня о другом просил, вот я и ждала. Баба Дуня замолчала.

— А капкан, — спросил дядя Егор, — капкан ты от воров, что ли, поставила?

— Да и не думала я о ворах-то. Говори­ла же я тебе, просила: поставь мне капка­ны на енота, он к утке моей и курам под­бирается. А ты: нет да нет. А он все бродит, паразит, вокруг курятника и во­круг дома шастает. Наследил всюду. При­шлось самой как-то что-то делать. У меня в сенях от отца еще два капкана осталось. Заржавели все. Сколько лет им. Еле рас­крыла, с топором по полчаса с каждым му­чилась. Потом пошла и поставила. Один подле курятника, второй под окошком, он там больше всего наследил. А на Сережку ставить я и не думала. Знала бы, что поле­зет, так и эти бы убрала. Разве ж можно на человека, как на зверя, капкан ста­вить?

— Да они же на волка, тетя Дуня, кап­каны-то твои, — засмеялся Пал Палыч. — Как ты в них енота хотела ловить?

— А мне, что на волка, что на енота, я на них никогда не охотилась. Откуда я знаю? Какие были, такие и поставила. Других-то нет.

— И не надо, — сказал Егор Дмитрие­вич. — С капканом и на зверя охотиться нечего, особенно в этих местах. Как зверь-то в этих железных тисках перед смертью мучается. Все равно ставят, не капканом, так петлей давят. Я такую охоту не люблю. Какая это охота, когда зверя толь­ко мертвым и видишь.

— А как это петлей? — спросил тогда я, мучимый новым подозрением.

— Петлю на зайца обычно ставят, — пояснил мне дядя Егор. — Зайцы, они по одним и тем же тропам ходят. Вот найдет охотник такую тропу и поставит невысоко над землей петлю из проволоки. Косой через нее прыгнет, а петлю вокруг него и захлестнет. Чем больше рвется, тем туже затягивается. Жестокая ловушка, зверь в ней еще больше, чем в капкане, страдает.

«Вот почему Сергей еще в лесу зайца того ободрал, — догадался тогда я, — дя­ди своего боялся. Косого в петлю они с Юркой поймали, поэтому и шкура у него на ногах была рваная». Но я смолчал, не стал сообщать дяде Егору этой новости. Зачем его еще больше расстраивать? А Юрка с Сергеем и так свое получили. Один из них даже сам в капкан угодил. Вместо этого я еще спросил о том, что никак до конца уяснить не мог:

— Дядя Егор, а почему Сергей так уве­рен был, что икона осталась в Ворожееве?

— Наверное, тут и моя вина, — нехотя отозвался Егор Дмитриевич. — Я ему тоже об иконе рассказывал. А сам многое от Антонины слыхал, его бабки, а моей тетки. Может, и она ему что-то рассказы­вала. Антонина ведь с отцом Михаилом в последние минуты рядом была, когда он Богу душу отдавал. Отца Николая и дья­кона в правление сразу уволокли, едва уз­нали, что икона пропала. Антонина одна с умирающим осталась и слышала то, что другим было неведомо. Она мне под ста­рость рассказывала, что отец Михаил вдруг на кровати перед смертью сел, сразу ее узнал и говорит: «Антонина, это ты? Знаю, что ты. Ты слушай и другим пере­дай. Запомните, пока икона Божьей Мате­ри в Ворожееве, граду сему не будет кон­ца. Хоть и погибнет он, но возродится, когда Образ Святой в храм возвратится на место его. Только время должно пройти. Запомните, икона здесь, с вами, не выда­вайте ее. Все само собой сделается. И я, чтобы никто не нашел до поры, тайну в могилу возьму».

Скоро он умер. Икону не нашли. Анто­нина-то хорошая тетка была, но язык не могла вечно за зубами удержать. Пока следствие шло, молчала. И потом долго еще, но в конце концов разболтала кое-ко­му из родных. И мне тоже, когда уже старой была. Вот и пошли тогда слухи по Во-рожееву, что поп икону с собой в могилу унес. И я тому верил. И Сергей тоже, ви­димо. Может, я ему эту уверенность и вну­шил, а может, и Антонина. Только теперь-то уж все равно.

— Это понятно, — вмешался папа, — понятно, почему они могилу раскапыва­ли, а вот почему они по домам шарить стали?

— Так ведь поп-то сказал, что икона ос­талась в Ворожееве, — высказал свое предположение я.

— Ну, допустим, — не унимался мой отец, — это тоже кое-что объясняет. Но почему они начали с пустующих домов, а закончили этим, если в конце концов почти уверены были, что икона именно у вас, Евдокия Петровна?

— Ну уж не знаю, — ответила на это старушка.

— Вас милиция после этих дел не бес­покоила? — спросил ее тогда папа.

— Как не беспокоила? Беспокоили. Антон-то ведь рассказал, где протопопа нашел. Правда, про меня не сказал ниче­го, не знаю уж и почему. Но и меня, и со­седей моих, в чьем доме теперь ребята живут, — баба Дуня кивнула на реставра­торов, — всех нас допросили. Соседи-то и не знали ничего, спали. А я сказала, что в коровнике была. Когда шла туда, вроде бы видала, что пьяный на другой стороне улицы валяется, но сказала, что не подхо­дила. А в коровнике меня видели, под­твердили, что я туда раньше всех пришла. Вот от меня и отвязались, расспросили еще пару раз да и отвязались. Да и на отца Михаила, что он икону унес, тоже не ду­мали. Он ведь болен был, а церковь была заперта и ключей у него не было. Больше на отца Николая грешили и на дьякона. Их в район увезли, и уж потом мы никогда их не видели. Не знаем, живы ли. Правда, попадья-то отца Николая сказывала, что он жив. И сама к нему через месяц куда-то с детьми уехала. Что с ними дальше стало, никто у нас не ведал.

Было уже далеко за полночь, когда за­кончилась эта беседа, мы доели бабы Ду-нины блины и разошлись по домам. Утом­ленная хозяйка давно уже клевала носом.

Прощаясь с нами, Игорь и Володя все сокрушались, что так и не увидели иконы и не знают ее мастера, однако все же наде­ялись, что их, как специалистов, вызовут при оценке ее. Честно говоря, я тоже пло­хо рассмотрел в меркнувшем свете ноябрь­ского дня эту священную реликвию, когда папа развернул посреди заснеженного поля полотенце, которым Сергей с Юркой замотали икону. Мы обменялись с рестав­раторами телефонами и обещали сообщать друг другу все, что нам станет еще извест­но о судьбе образа.

Эпилог

а следующий день рано утром мы все-таки покинули Ворожеево. «УАЗ» папа ос­тавил пока у дяди Егора. Мы выбирались своим ходом. Сначала до шоссе на машине с колхозным молоком, потом до Твери на автобусе, а там поездом до Москвы. Вече­ром уже дома были.

Мы с отцом договорились маме про по­гоню с перестрелкой не рассказывать. Да и Пал Палыч тоже не хотел об этом сооб­щать Светкиным родителям. Так они и по сей день всего о наших ворожеевских при­ключениях не ведают. Светка тоже мол­чит, боится, что ее больше никуда с нами не отпустят.

Чуть позже отец еще побывал в Ворожееве, он ездил туда за оставленным у дяди Егора «УАЗом». Там все о нас спра­шивали, передавали приветы, приглаша­ли в гости на лето.

А история чудесной иконы еще не окон­чена, она продолжается. Используя свои каналы, через знакомых, папа следил за расследованием, которое велось по этому делу. Меня тоже вызывали свидетелем, и я давал показания.

Как оказалось, эта икона написана в во­семнадцатом веке и вовсе не по заказу Ку-делина, его тогда еще и на свете не было. Руку мастера пока установить не удалось. Как икона попала к помещику, тоже неиз­вестно. Сам Куделин у иконы только оклад сменил и украсил его четырьмя до­рогими рубинами. Это все отцу Игорь с Во­лодей по телефону рассказывали.

Из других источников папа наконец уяснил, почему Сергей и Юрка с пустую­щих домов начали. Оказалось, что после того, как они в могиле отца Михаила иконы не обнаружили, то решили искать ее в бывших домах церковнослужителей. Сергей тогда Максимыча, как бы между прочим, расспросил, где они жили. А что­бы не попасться за этим занятием, друзья-приятели даже заказали у Пал Палыча два маскхалата, которые он им по просто­те душевной и привез, думал, они в них будут охотиться. А они в них ночью по за­брошенным домам шарили. Только в домах тех ничего Сергей с Юркой не на­шли. Тогда и появилась у Сергея правиль­ная мысль, что икону надо искать рядом с тем местом, где нашли когда-то отца Ми­хаила, раз уж все, что об ее пропаже из­вестно, связано с именем протоиерея.

Сергей долго думал и стал подозревать бабу Дуню, ведь как раз напротив ее дома дьякон Антон отца Михаила подобрал. Знал Сергей и про таинственную комнату, в которой баба Дуня якобы творила кол­довские заклинания. Только Сергей не был верующим, а существования чертей да ведьм и подавно не допускал. Вот и стал он догадываться, что баба Дуня просто не хочет в эту комнату никого пускать, потому что скрывает там что-то. И не ошибся. Хорошо еще, что баба Дуня волчий капкан на енота поставила, да я вовремя разо­брался с «досками».

Участковый Виктор Николаевич, кста­ти, тоже, о каких досках шла речь, доду­мался, только он хотел воров ночью в Ворожееве отловить у домов заколоченных. А Юрка с Сергеем среди бела дня в жилой полезли, когда бабы Дуни дома не было.

Так что если бы не мы, то так бы и ушла навсегда икона из Ворожеева. И не вернулась бы никогда в Ворожеевский храм. А теперь у «града сего» вымираю­щего хоть какая-то надежда есть. Церковь все-таки хотят восстанавливать, собирают пожертвования, может, когда-нибудь и икону Образа Божьей Матери тоже храму вернут

Оглавление

Артем Кораблев Охота на приведений

  Часть первая

    МЕЛКИЙ БЕС

    ЕГИПТЕНОК

    ВОРОЖЕЕВСКАЯ СТАРИНА

    ПРИВИДЕНИЕ

    НАВАЖДЕНИЕ

    ВЕДЬМА

    МЕЛКИЙ БЕС

    ПОСТЕЛЬНЫЙ РЕЖИМ

  Часть вторая

    ОХОТА НА БЕСОВ

    ТАЙНА ОБОРОТНЕЙ

    НОРА ЕНОТОВ И ПОДЗЕМЕЛЬЕ ПРИЗРАКА

    МОЙ БЕС

    ПРИВИДЕНИЯ-ДОМУШНИКИ

    ДОСКИ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ

    ГОНКА НА ВЫЖИВАНИЕ

  СИЛА ДУХА

  Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg