«Черепаха без панциря»

Георгий Владимирович Шилович

Черепаха без панциря

Повесть

Авторизованный перевод с белорусского В.Идельсона

Повесть о школе и школьниках. О том, как у ребят пробуждается интерес и любовь к знаниям.

Маленькие открытия, которые делают для себя ребята на уроках, помогают им хорошо учиться, жить весело и дружно.

Для среднего школьного возраста.

СОДЕРЖАНИЕ

Глава первая. Почему растет борода

Глава вторая. Необыкновенное путешествие

Глава третья. Поединок с воробьем

Глава четвертая. Полундра

Глава пятая. Седьмое небо

Глава шестая. Маша будет бабушкой

Глава седьмая. Невидимка в лодке

Глава восьмая. Нагоняй

Глава девятая. Кибернос на балконе

Глава десятая. Печеная картошка

Глава одиннадцатая. Кирпич в портфеле

Глава двенадцатая. Черепаха ныряет

Глава тринадцатая. Дремучий лес

Глава четырнадцатая. Не боги горшки обжигают

Глава пятнадцатая. Эврика, открой дверь!

Глава первая

ПОЧЕМУ РАСТЕТ БОРОДА

Обычно, когда папа работал во вторую смену, Казик не ждал его: ужинал и ровно в девять ложился спать. Такой порядок в доме издавна заведен мамой. Мальчик даже не помнит, было ли когда-нибудь иначе. И ничто - ни праздники, ни гости - не могло нарушить этот режим.

Напрасно иной раз Казик пытался хитрить. Ссылался на интересную книгу, которую нужно побыстрее дочитать, потому что за ней уже образовалась целая очередь, или выдумывал что-нибудь насчет плохо подготовленного урока. Мама была неумолимой. Как только стрелки на часах показывали девять, она ласково, но непреклонно говорила:

- Сынок, пора!

С видом мученика Казик нехотя плелся к дивану, служившему ему постелью. Медленно раздеваясь, вздыхал: "И когда это можно будет самому распоряжаться своим временем". Он считал, что с мамой ему не очень повезло: слишком строгая, не то что у Веньки Кривого Зуба. Тот всегда гуляет сколько хочет. А со вчерашнего дня у Веньки и вовсе масленица: родители уехали отдыхать на юг и оставили его с бабушкой, которую вызвали из Москвы. Но что ему бабушка! Теперь Венька сам себе хозяин: что хочет - то и делает. И никто его не прижимает с режимом.

"Везет же людям!" - завидовал Казик другу. А сегодня, когда вечером возвращался из Дворца пионеров, даже подумал: "Хорошо, если бы и моя мама куда-нибудь уехала... Хоть на недельку..."

Под мышкой он держал книгу "Быстрее мысли", которую посоветовал прочесть учитель математики тем, кто интересуется кибернетикой и вычислительной техникой. Казик хотел сегодня же поговорить с отцом о том, что услышал от Агея Михайловича на уроке. Пусть себе мама бранится, как всегда загоняя в постель, но на этот раз он попробует перехитрить ее лечь-то ляжет, но изо всех сил будет стараться не заснуть, пока не вернется с работы папа.

Ну как не рассказать о сегодняшнем уроке математики, о том, что так его поразило! Дело не в какой-нибудь головоломной задачке с неожиданным ответом. Агей Михайлович, часто задавая такие задачки на дом, брал их не из учебника, а из каких-то старинных книг или составлял сам...

Сегодня у них был необычный урок. Рассказывая об электронных быстродействующих вычислительных машинах, Агей Михайлович отметил, что на уроках в школе они изучают лишь математическую азбуку. И пообещал в следующий раз показать самую простую счетную машину в мире.

- И не лишь бы какую, - хитровато прищурил он глаза, поглядывая поверх очков на класс, - а такую, какой люди пользовались еще в далекой древности.

- В древности! - удивился Казик. - Какие же машины были в древности?

- Сами увидите, - ответил учитель. И снова напомнил ученикам о книге "Быстрее мысли", сказал: - Советую прочесть. Не пожалеете.

Откровенно говоря, Казик не очень-то поверил Агею Михайловичу. Он знал, что вычислительная машина не какой-нибудь там ящичек, его в руки не возьмешь и на плечи не вскинешь. Просторный зал, как рассказывал папа, занимает она. А тут выходит, если верить учителю, вычислительные машины существовали давным-давно. Почему же папа не раз повторял, что это дело новое и очень сложное. Ведь он инженер. Учился после школы еще целых пять лет! А потом ездил на практику в Ленинград. Папа знает что к чему.

Но и Агей Михайлович не бросает слов на ветер. Казик не помнит такого случая. Кто же из них прав?

А тут еще это странное и непонятное объявление на дверях пионерской комнаты:

Внимание! Внимание!

Эврика!

Эврика!!

Эврика!!!

И больше ни слова. Кто его написал и что такое "Эврика!" - в классе никто не знал. Спросили у вожатой, но Алиса Николаевна только загадочно пожала плечами. Сказала: "Думайте".

Мысли обо всем этом не давали Казику покоя ни в школе, ни после занятий.

Через двери, что ведут на кухню, видно, как мама усердствует над корытом. Стирает белье, окутанная густым облаком пара. Ловко перебирает простыни, сорочки, старательно трет их о стиральную доску. Изредка поправит спадающую на глаза прядку волос, немного передохнет и снова за работу.

Казик, молчаливый и сосредоточенный, сидит, поджав под себя ноги, на диване и тихонько шелестит страничками книги. Внимательно разглядывает рисунки: нет ли на одном из них вычислительной машины, о которой говорил Агей Михайлович? Пока ничего похожего не встречается.

Казик переворачивает страницу за страницей, не забывая при этом поглядывать на пузатый будильник на коротеньких ножках, что стоит на верхней полке этажерки. Казик надеется, что мать, занятая стиркой, забудет о нем. Только напрасно. Звякнуло на кухне пустое ведро, и тут же послышался усталый голос матери:

- Казик!.. Слышишь, сынок?

- Что, мама?

- Ужинай без меня, не управлюсь я.

- Подожду немного, - неуверенно возразил Казик.

- Что ты еще там надумал?

- Может, папа скоро придет.

- Говорю, ужинай! Отец поздно вернется. Ты уже будешь спать как пшеницу продавши.

"Почему пшеницу, а не что-нибудь другое, и почему продавши, а не, скажем, купивши?" - думает Казик и, как утопленник за соломинку, хватается за эти слова:

- Скажи, мама, а почему так говорят - "пшеницу продавши"?

Книгу Казик не откладывает в сторону, держит в руках открытой. Ему совсем не хочется спать.

- Долго ты еще будешь сидеть над книжкой? - заглядывает в комнату мама.

- Да я только картинки разглядываю.

- Снова начинаешь свое?

- Ничего я не начинаю. А ты скажи, почему так говорят: "Спит как пшеницу продавши"? - не отстает Казик.

- Много будешь знать - борода вырастет.

- Как у нашего Агея Михайловича? - живо подхватывает Казик, сразу представив себе седоватую бородку учителя математики.

Какое-то время мать смотрит на сына молча, с едва заметной улыбкой на губах. Потом, разогнувшись, резко стряхивает с рук мыльную пену и вздыхает:

- Совсем заморочил мне голову. И в кого ты такой настырный?

Это Казик пропускает мимо ушей: все знают, в особенности мама, что он вылитый отец. Казик хочет затянуть разговор и вслух рассуждает:

- Борода у Агея Михайловича - ты же сама видела - седая.

- Вот сейчас ты у меня получишь! Будет тебе и борода, и пшеница в придачу! - сердится мама. - Разве можно так говорить про учителя? Сейчас же марш за водой, и чтобы я ничего подобного больше не слышала. Понял?

Казик не перечит, потому что хорошо знает: вся его дипломатия ему же боком и вылезет. Никакие уловки не помогут. Он быстро подхватывает пустые ведра, стоящие возле корыта, и пулей выскакивает за двери.

- Только смотри мне там, не задерживайся! - крикнула вдогонку мама.

На крыльце Казик приостановился. Несколько раз вздохнул полной грудью. После домашней духоты вечерняя прохлада особенно приятно ласкала лицо и шею.

Поблизости никого не было. Вдруг с той стороны улицы, где тесно сгрудились старые деревянные до мишки, долетел веселый мальчишеский гомон. Казик прислушался и по раскатистому "р-р" узнал голос Веньки.

- Впер-ред! - орал тот. - Впер-ред! За мной!

- Ура-а! - удаляясь, слышалось в переулке.

"Наверно, в войну играют, - с завистью подумал Казик. - А может, к Жминде за яблоками собираются?"

Он медленно пошел к водоразборной колонке. Уж если не везет, так не везет! Бросить бы эти ведра да рвануть вслед за ребятами! Но нельзя... А если по правде, то даже и не хочется, чтобы кто-нибудь заметил, особенно этот счастливчик Венька Кривой Зуб. Еще насмехаться начнет...

"И к Шурке не забежал, как обещал, - вспомнил Казик. - Он же наверняка над моими пленками сидит, проявляет".

Как-то незаметно Казик снова вернулся в мыслях к разговору с мамой. "Ну что я такого плохого сказал про Агея Михайловича? Чего она рассердилась? Про пшеницу - не спрашивай, про бороду - не говори... Спать ложись рано. Просто труба! А если подумать: действительно, почему растет борода? Не потому же, что человек много знает. Это мама пошутила. Когда-нибудь и у меня вырастет. Вот если б столько знать, сколько Агей Михайлович. - И Казик снова вспомнил про обещание учителя показать вычислительную машину, которой пользовались еще в древности. - Интересно, где Агей Михайлович возьмет ее? В музее или где-нибудь в другом месте? И можно ли этой машиной подсчитать, скажем, сколько капель воды в обыкновенном ведре?.."

Казик замедлил шаги. Взгляд его остановился на бочке, мокшей под водостоком соседнего дома. "А сколько капель в бочке? - подумал он. Машина, видать, быстро бы подсчитала..."

Вероятно, Казик дошел бы в своих рассуждениях и до цистерны и этак, перескакивая с одного на другое, добрался бы и до озера, а потом - до моря или даже до океана. Только в этот момент голос мамы вернул мальчика к действительности:

- Ка-зик! Где ты там запропастился? Казик, слышишь?

Казик тут же спохватился: и без вычислительной машины можно было убедиться, что в ведрах, которые он держал за дужки в одной руке, не было ни капли.

- Иду-у, мама! - закричал он и сломя голову помчался вдоль забора к колонке, громко стуча каблуками по дощатому тротуару. - Я ми-гом!

Больше в тот вечер Казик не хитрил и не надоедал маме. Не расспрашивал у нее ни о пшенице, ни о бороде.

"Зачем? Только сам себе навредишь", - думал он за ужином, старательно намазывая маслом ломоть хлеба. Знал, что мама все равно не уступит, настоит на своем и он ляжет спать ровно в девять.

Он с аппетитом уплетал хлеб с молоком и прикидывал: "Сейчас поужинаю и лягу. Но спать не буду. Дождусь папу..."

- О чем это ты мечтаешь? - спросила мама, внимательно глядя на Казика.

- Я? - прикинулся удивленным Казик и помотал головой: - Ни о чем...

Он допил молоко и поставил стакан на стол. Его удивление было столь естественным и достоверным, что мама сразу же смягчилась, смотрела на него уже не так строго.

Примирительно сказала:

- Наливай еще! Устал, вижу, набегался за день...

- Нет, достаточно. Спасибо.

- Тогда убери со стола, сынок. И ложись.

Казику показалось, что пузатый будильник на этажерке затикал звонче, словно поддразнивая его. Усы-стрелочки сошлись на "любимой" цифре.

Казик убрал со стола, умылся и подошел к дивану. Прежде чем раздеться, он на минуту остановился перед зеркалом. Для чего-то пощупал чуть оттопыренное холодноватое ухо и кончик носа, на котором кое-где виднелись золотистые веснушки. Потом несколько раз провел расческой по своему непослушному чубу. Погладил ладонью подбородок. Точь-в-точь как это делал папа, собираясь бриться. Кожа была гладкая и мягкая, словно бархат.

- Так-так-так, - исследовал Казик свой подбородок с ямочкой посередке. - Ни волоска!

Он повернул голову и удовлетворенно побарабанил кончиками пальцев по надутым губам. Получилось какое-то невыразительное - тлям-блям!

Казик рассмеялся и подмигнул мальчишке, весело глядевшему на него из зеркала, показал ему язык:

- А спать я не буду!

- Что ты там бормочешь? - с подозрением спросила мама, заглядывая из кухни в комнату.

Казик смутился, положил расческу на тумбочку и сказал:

- Это я так, самому себе, мама... Готовлюсь на боковую.

Мама выключила в комнате свет и вернулась на кухню. А Казик, укладываясь на диване, был озабочен лишь одним, как бы не заснуть, дождаться прихода папы. Он высунул из-под одеяла ноги, уперся пятками в холодную стену. По ногам пробежал щекочущий холодок. И тут же Казик зевнул. "Нет, так ничего не получится", - подумал он.

Казик тихонько поднялся, нащупал на тумбочке одежную щетку и положил себе под бок: "Если и задремлю, повернусь - щетина, как иголки! - враз проснусь".

Но вскоре, согревшись, Казик уже не чувствовал ни щетки, ни холодной стены. Сон сразу же спутал мысли, подхватил мальчика и понес, помчал его на своих легких крыльях куда-то вдаль, словно чудесная сказочная птица... Где-то внизу мелькнули знакомые огоньки их квартиры, двор с засохшим цветником, водяная колонка. Напрасно пытался Казик уразуметь, что это за сила несет его и куда.

...Казик не знал, что в то время, пока он боролся со сном, из темной боковушки при веранде соседнего дома на двор выскочил вспотевший Шурка. Взглянул на окна квартиры, где жил Казик, и понял, что непростительно задержался: друг уже спит. Хотел позвать, может, откликнется, но почувствовал, как устало гудит голова, ноют онемевшие от долгой неподвижности ноги и плечи, и передумал.

"Завтра покажу", - решил Шурка и, немного постояв, снова вернулся в боковушку.

Когда-то это был самый обыкновенный чулан, обшитый почерневшей уже вагонкой, где мама хранила нехитрые хозяйственные пожитки и где по углам пылились разные ненужные вещи, давно просившиеся на свалку. Но с того дня, когда Шуркин брат Микола стал победителем на районной математической олимпиаде старшеклассников и получил в подарок новенький "ФЭД", чулан начал постепенно приобретать иной вид. Микола смастерил столик для бачков и ванночек, выпросил у мамы и перенес туда небольшой сундучок, провел электричество.

Шурка не стоял в стороне во время этой реконструкции: как мог помогал брату.

Позже Микола увлекся киносъемкой. Приобрел специальные часы для проявления пленок и даже кинокамеру "Спорт". В прошлом году в день рождения мама подарила ему проектор. И Шурка помнит, какой счастливой была мама, когда Микола показал дома первый снятый им самим кинофильм. В нем были кадры и о ней.

Для Шурки тот день тоже стал знаменательным. Тогда Микола вручил ему свой "ФЭД" и сказал:

- Учись фотографировать. Только береги, не забывай, что это дорогая для меня память.

Так фотолаборатория Миколы перестала быть только его хозяйством. Теперь здесь подолгу засиживался и Шурка. Он готовил брату реактивы, присматривался что к чему и постепенно научился обрабатывать кинопленку. Но все же обычная фотография увлекала его больше. Он считал, что любительская кинокамера еще несовершенна. Какое же это кино, если оно немое!

- Подожди, - как-то заспорил с ним Микола. - У кинематографа есть и более сложные проблемы, чем звук. Скажем, объемность. На экране она исчезает. Мы видим все словно одним глазом. Не то что на сцене в театре. В этом большой недостаток кинематографа.

- Почему? - не понял Шурка.

- А вот посмотри, закрыв глаз, на некоторые предметы. Ты не отличишь, какой из них находится дальше, а какой ближе. Глаз словно фотообъектив. Тут, брат, закон оптики.

- А что, если сделать камеру с двумя объективами?

- А снимать как?

- На две пленки, а потом склеить их: кадрик с одной, кадрик с другой.

- На одну проекцию?

- Конечно.

- Ишь ты, хитрец какой, - улыбнулся Микола. - Ничего не выйдет. Напрасные хлопоты.

- Почему?

- Длина ленты совсем другой будет, кадры разные, без четкой последовательности.

- Так ведь можно же рассчитать, - упрямо стоял на своем Шурка.

- Ничего ты не понял, - рассердился Микола. - А вообще-то попробуй. Увидишь, что из этого получится. - И, чтобы отвязаться от брата, пообещал ему дать для опытов свою кинокамеру.

Но, как говорится, обещанного три года ждут... Пока Шурка дождался камеры, наступили летние каникулы. Первые невеселые для него каникулы - с работой на осень по русскому языку. Вполне понятно, что он и не заикался о кинокамере.

Микола тем временем сдал экзамены за первый курс университета и вместе с друзьями, прихватив кинокамеру, поехал на целину. Их комсомольско-молодежный отряд должен был пробыть там до конца сентября. Вместе со студентами других институтов. На прощание он сурово сказал брату:

- Не бездельничай. Не теряй зря времени. Теперь без науки, без знаний и шагу не ступишь, не то что опыты с оптикой ставить.

Шурка вовсе и не считал себя бездельником. И чтобы доказать это брату, он решил не отступаться от своей затеи. Особенно после того, как однажды прибежал к нему Казик с новенькой кинокамерой.

- Не лишь бы какая - "Амбассадор"! - не удержался он, чтобы не похвастаться. - Из Ленинграда отец привез.

- Заграничная? - не поверил Шурка, потому что камера была точно такой же, как и у Миколы.

- Да нет же, наша! На экспорт в Англию идет.

- А почему "Амбассадор"?

- По-нашему - посол, - объяснил Казик.

"Амбассадор" на красивом витом ремешке висел у Казика на шее, и он все нацеливался то на Шурку, то на стены... Вертелся, приседал, щелкал затвором, показывал, как он будет снимать.

Вот тогда Шурка и рассказал Казику о своем замысле. Но Казика это не очень увлекло. К тому же он собирался на все лето в деревню, в родные места отца. Он сказал:

- Вернусь - попробуем. Ладно?

- Как хочешь, - огорченно ответил Шурка.

И все же опыты с объемным кино он не забросил. Надумал приспособить к киносъемкам свой "ФЭД". Попробовал фотографировать на узкую пленку одни и те же неподвижные предметы. Закреплял фотоаппарат на штативе и щелкал кадр за кадром, пока не кончалась вся кассета. Потом перезаряжал и повторял те же самые кадры, но уже сместив "ФЭД" немного в сторону, как раз на расстояние между глазами.

Иной раз, наблюдая за занятиями сына, мать недовольно говорила:

- Что это ты все колдуешь? За учебники бы лучше взялся. А то и не заметишь, как лето пролетит.

- Ничего, еще успею, - успокаивал ее Шурка и снова брался за свое.

Трудно сказать, чем бы это все кончилось, если б не Агей Михайлович.

Как-то в середине июля учитель наведался к Шурке. Шурка как раз нацеливался "ФЭДом" на вазон.

- Ого! - удивился Агей Михайлович, поздоровавшись. - А я и не знал, что Протасевич-младший тоже фотографией увлекается! Интересно, какая у тебя выдержка при таком освещении?

Шурка смутился: он не предполагал, что Агей Михайлович придет в это время. И очень удивился, что учителя математики тревожит его подготовка по русскому языку.

- Безусловно, и отдыхать надо, - говорил Агей Михайлович, - но кто же виноват, что у тебя нелады с языком. В седьмом классе еще больше работать придется. Знания должны быть прочными. А ты обо всем забыл...

Мамы дома не было. Шурка и не заметил, как постепенно рассказал Агею Михайловичу про все-все: и как каникулы проводит, и что от брата давно писем нет, и о своем замысле с киносъемками.

Учитель не перебивал, слушал и разговаривал с ним, как со взрослым парнем. Говорил, что ничего легкого в жизни не бывает, что каждое дело требует усилий, настойчивости, а главное - знаний. Он попросил бумаги, взял карандаш и сказал:

- Вот ты бьешься над очень сложной проблемой. Действительно, объемность в кино - интересная, еще не решенная до конца проблема. А ты хочешь подступиться к ней, не зная законов оптики. Но ведь это же все равно что слепому идти по незнакомому лесу. Смотри, - и он начал чертить, показывать, в чем ошибался Шурка в своих опытах.

Но Агей Михайлович и похвалил Шурку. За пытливость. Сказал, что в общем от замысла своего отказываться не следует. Хорошо, конечно, что уже существуют стереокино, панорамное, широкоформатное. Но ведь они во многом несовершенны. Настоящая объемность еще ждет своего воплощения. И вполне возможно, что с течением времени этого добьется именно он, Александр Протасевич. Но сейчас главное - не отстать от товарищей, не остаться на второй год.

После встречи с учителем Шурка приналег на русский язык. Ему пришлось немало потрудиться. Каждый день писал упражнения, диктанты, учил правила... И когда наступило первое сентября, был вместе с товарищами - в седьмом "А".

Глава вторая

НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Наконец-то Казик крепко и сладко заснул.

Какое-то время он удивленно вертел головой, разглядывал очертания родного города, что стремительно проносился внизу.

Отсюда, с высоты, было видно широко и далеко. Дома как игрушечные. На окраине, за железнодорожным переездом, белели кубики нового микрорайона. Немного дальше, по обе стороны шоссе, зелеными точками тянулись две березовые аллеи.

Казик всматривался и никак не мог вспомнить названий знакомых улиц. Улицы и улочки, бульвары и площади разбегались в разных направлениях, неожиданно обрывались, подступив к реке, берега которой были закованы в гранит.

Постепенно все это тускнело в вечерней дымке, город будто мельчал и исчезал из глаз. И только красные немигающие огоньки громадной телевизионной башни еще долго сверкали вдали.

Непонятная чудесная сила несла мальчишку все выше и выше. Казалось, он плывет, подхваченный упругим ветром, а рядом - никого... Что-то тягуче шумит, словно стрекочут какие-то невидимые шестеренки.

"А-а! Уж не Шурка ли это стрекочет своей кинокамерой? - Казик посмотрел по сторонам. - Нет, не видно Шурки. Да и откуда ему здесь взяться? Он, наверное, проявляет его пленки. Что же это в таком случае шумит?"

Казик снова посмотрел вниз. Теперь перед ним не город - вся необъятная земля с реками, озерами, лесами и полями... Только все окрашено как-то удивительно. Преобладают однообразные краски - желтоватые, голубые, зеленоватые. Земля вдоль и поперек изрезана извилистыми линиями. Везде разбросаны кружочки и точки, одни - маленькие, другие - немного побольше. Что это такое? Где он видел что-то подобное?.. И вдруг кто-то невидимый очень знакомым голосом - не то Вадима Ивановича, не то Агея Михайловича тихо приказал:

"Марченя, посмотри, пожалуйста, на карту нашей Родины".

"Карту? - удивился Казик, узнав наконец голос учителя математики. - Где она?.. Разве под нами не земля?"

"Ты, очевидно, забыл, - немного помолчав, с укором сказал Агей Михайлович, - не знаешь, чем отличается география от других наук? Мы уже говорили об этом, изучали раньше".

"Да, изучали, - хочет сказать Казик, но язык не слушается его, словно прилип к нёбу. Казик вертит головой, хочет увидеть Агея Михайловича, только напрасно: учителя математики нигде не видно. - А может, это и не он вовсе? Может, это учительница географии спрашивает у него голосом Агея Михайловича? Странно, где же она спряталась? И зачем?.."

"Что ж ты молчишь, Марченя? - снова слышится голос учителя математики. - Забыл?"

"Да нет, - сумел наконец проговорить Казик. Он глубоко вздохнул и торопливо начал объяснять: - География использует карту... Тем она и отличается от других наук..."

"А дальше? Объясни, что собой представляет географическая карта?"

Казик страдальчески морщит лоб, чувствует, как запульсировала жилка на виске. Припомнились слова учительницы, что карта - величайшее приобретение человечества.

"Почему?"

"А как же! - волнуется Казик. - На небольшом листе бумаги мы видим каждую страну мира со всеми ее особенностями. По карте каждый может узнать, где находится та или иная страна, каковы ее территория, рельеф, какие там реки, озера, города..."

"Неплохо! А что из этого следует?"

"А то, - отвечает Казик, - что каждый, кто изучает географию, должен прежде всего научиться читать карту. Это значит - разбираться в ней". - И Казик с благодарностью думает о Янине Феоктистовне, учительнице географии.

"Очень хорошо, - говорит Агей Михайлович. - Вот мы сейчас и проверим, по заслугам ли ты получил пятерку по географии".

"Не нужно сейчас!" - Казик хотел чистосердечно признаться, что не повторил предыдущего урока. Но учитель опередил его. Велел подойти к карте и попросил:

"Скажи нам, пожалуйста, куда мы летим: на север или на юг, на восток или на запад? Подумай".

Прямо перед собой Казик увидел ослепительно-лучезарный диск солнца. Огненный шар с невероятной скоростью поднимался над головой. Выше, выше и все быстрей катился он в космической бездне. Светил до боли в глазах, а Казик отчего-то не мог отвернуться от света. Невидимый воздушный корабль, на котором он летел, стрелой пронзал небо, нацеливаясь в небесное светило. Оно прожигало Казика нестерпимым жаром, будто он оказался под увеличительной линзой.

"На восток! - наконец догадался Казик. - Мы летим на восток!"

"Правильно. Теперь взгляни, что это за река показалась под нами?"

На этот вопрос Казик ответил моментально.

"Волга! - засмеялся он. - Ну кто не знает Волгу! Ее самые могучие в мире электростанции! А вон уже и Уральские горы показались. Вон, вон, на горизонте".

Чудесный корабль все быстрее устремлялся вперед. Казику даже страшно стало. Шальной ветер распахнул сорочку, взлохматил волосы. Казик крепче ухватился двумя руками за какие-то блестящие перила: "Только бы не снесло этим бешеным ветром!.. Не сорвало и не бросило в бездну..."

А голос Агея Михайловича уже слышался где-то совсем рядом:

"Может, теперь ты нам скажешь, что это чернеет на юго-востоке от Уральских гор? Посмотри, пожалуйста".

Казик вытягивает шею, высовывает голову за борт корабля. Грохот моторов оглушает его. Он жмурится, внимательно вглядывается вниз. И вдруг вместо земли видит под собой обыкновенную географическую карту.

"Что за наваждение, - испугался Казик. - Куда исчезли горы?"

Он пытался прочесть названия городов, проносившихся внизу, но напрасно. Все сливалось перед глазами в одну сплошную мелькающую серую полосу.

"Не знаешь? - грустным голосом спросил учитель. - Жаль. Придется тебе сделать остановку. - И коротко приказал: - Слезай!"

"Куда слезать? Не надо!" - хочется крикнуть Казику, но у него снова отнимается речь. Он дрожащей рукой хватается за какой-то рычаг на пульте управления кораблем. Рычаг этот очень напоминает изогнутую цифру "2". И сразу же гремит сильный взрыв. Невидимая сила швыряет Казика вниз головой...

"А-а-а-а!" - закричал он, с ужасом глядя, как стремительно приближается земля. Сердце болезненно сжалось, не вздохнуть. Еще мгновение - и он разобьется... Даже мокрого места от него не останется. И нет спасения!.. А точка на карте, к которой он летит, кувыркаясь в воздухе, постепенно превращается в город. Вон и название его: Целиноград. Название это то загорается ярким светом, то угасает, то прочерчивается пунктиром, черточками: Це-ли-но-град, Це-ли-но-град...

"Знаю! Как же это я! - Казик полной грудью хватил воздух. - Знаю, что это такое!.. Целина! Спасите, Агей Михайлович! Спа-си-те!.."

Но чудесный воздушный корабль не остановился. Словно метеор, пронесся над головой Казика. Только сверкнул на солнце серебряным крылом и исчез где-то за облаками. Гул моторов сразу же начал утихать.

Какие-то мгновения Казик еще пытался удержаться в воздухе. Дрыгал ногами, судорожно загребал руками. Тщетно!.. Последние силы покинули его. И он от сознания неизбежности чего-то страшного, неотвратимого сомкнул глаза, весь сжался.

Казик плавно проваливался в какую-то бездну. Названия на карте больше не интересовали его. "О, как долго тянется время! Какая бездна под ним!.. Когда же, наконец, будет земля?.."

Казик поджал под себя ноги, закрыл ладонями лицо. Как жутко ждать, зная, что вот-вот грохнешься об землю или напорешься на какой-нибудь скалистый пик Памира. Ведь горы где-то совсем близко. И никто не в состоянии помочь ему: никто же не знает, где он. Ни Щурка, ни Маша, ни Венька...

И вдруг - что за чудо! Казик почувствовал, что больше никуда не проваливается. Осторожно пошевелил рукой, ногой. Неужели живой и невредимый?!

"Земля!" - воскликнул Казик и посмотрел вокруг, надеясь увидеть не знакомый ему Целиноград.

Но перед глазами вовсе не целинный край и никакие не горы, а их квартира. Вон и этажерка, и портфель его. Все такое знакомое, такое родное. А за обеденным столом сидит папа, ужинает. Время от времени добродушно поглядывает на сына. И хотя с работы он пришел поздно, уставший, но на лице - ни тени, ни облачка. Папа выглядит как в праздничный день, кажется, вот сейчас затянет вполголоса свою любимую песню про партизана, который выезжает в разведку на вороном коне...

Казик боится шевельнуться - как бы мама не заметила, что он не спит. Следит за каждым движением отца, ждет, когда тот запоет. Но папа неожиданно встает из-за стола и говорит:

"Посмотри, сынок, что я тебе принес, - и подает Казику небольшую в черном футляре шкатулку, напоминающую арифмометр. - Видал когда-нибудь такую машину?"

На шкатулке блестят три загадочные буквы - МСМ. Немного ниже под буквами - экран с кнопками под номерами. Сбоку маленькая никелированная ручка.

"Что это? - спрашивает Казик. - Проектор купил мне? Или электрочасы?.."

"Не гадай, - торжественно говорит папа. - Все равно не отгадаешь. Это малая счетная машина".

"Такая же, как в Академии?"

"Не знаю, какую счетную машину вы видели в Академии, а эта работает вот так..."

"Подожди, - вдруг прервала их разговор мама. - Не надо ему ничего показывать".

"Это почему же?" - удивился папа.

"Много будет знать - борода вырастет".

"А-а!" - только и сказал папа и положил счетную машину на шкаф, а сам молча вышел на кухню. Вслед за ним вышла и мама.

Казик прислушался. Тихо... Тогда он выскользнул из-под одеяла, подставил к шкафу стул и осторожно снял шкатулку. "Какая тяжелая!" - подумал он. Громко стучало в груди сердце. Так и подмывало поскорей узнать самому, как работает этот мудреный аппарат. "Сейчас подсчитаю, сколько капель воды в нашей ванне..."

Решительно крутнул ручку. Раз, другой... Что-то зашумело в шкатулке. На экране засветились зеленоватыми, красными огоньками цифры. Двузначные, трехзначные... Казик не успевал следить за их быстрым бегом.

И вдруг что-то заставило его насторожиться. Он почувствовал, как зачесался подбородок, словно по нему в разные стороны побежали мурашки.

"Неужели борода? - Казик даже похолодел от страшной догадки. - Что я натворил?"

Забыв о счетной машине, он подскочил к зеркалу, взглянул на свое отражение и остолбенел: у него и вправду росла борода! Черная вьющаяся и колючая, как рубленая проволока... Волосы прямо на глазах удлинялись, закрывали лицо. Просто ужас, какая огромная бородища растет у него...

"Ага!" - вспомнил Казик о папиной бритве. Подбежал к столу, одной рукой ухватился за бороду, зажал ее в кулак, другой - нащупал в ящике бритву. Осторожно раскрыл ее, помогая себе зубами. Примерился и полоснул лезвием по волосам. Искры посыпались на пол, борода увяла в руке. Казик поднял ее высоко над головой и, засмеявшись, с отвращением швырнул в угол.

"Вот и все!" - вздохнул он и вдруг почувствовал, что борода растет вновь. Противная, колючая и длинная... Вот уже болтается, словно помело какое! Он хотел пуститься наутек, но борода зацепилась за стул. Казик дернулся, пытаясь вырваться, и с грохотом полетел на пол. Благим матом он закричал:

- Ма-ма-а!.. Ма-а...

- Что, сынок? Что, родной мой? - взволнованно, наклонившись над ним, спросила мама. - Что с тобой творится? Что ты все бросаешься во сне, о чем-то бредишь... Проснись, сынок! Уж не заболел ли ты?..

Казик раскрыл глаза и увидел над собой озабоченное лицо мамы. Рядом с мамой стоял папа. Минуту-другую мальчик смотрел на них, ничего не соображая, потом спросил:

- Ты уже вернулся с работы, папа?

- Давно.

Казик зажмурился от яркого света в комнате, прикрыл рукой глаза и снова спросил:

- А где счетная машина?

- Какая машина, сынок? - забеспокоился папа. Он пощупал лоб Казика, заботливо укрыл его одеялом. - Тебе, видно, что-то приснилось?..

Но Казик уже ничего не слышал. Сон снова одолел его. Теперь он дышал ровно и спокойно.

В тот поздний час Казик так и не успел узнать, с какой радостью и долгожданной новостью вернулся с завода папа. Не слышал, о чем родители говорили между собой, обсуждали, советовались.

Глава третья

ПОЕДИНОК С ВОРОБЬЕМ

Напрасно Шурка ждал Казика. Тот не появлялся. Обычно Казик забегал за ним, чтобы вместе идти в школу. И Шурке было обидно, что закадычный друг не пришел вчера и задерживается сегодня.

Голова была тяжелой, стучало в висках.

- И ничего удивительного, - ворчала мама, - столько времени просидел без свежего воздуха. На вот, прими.

И она протянула Шурке таблетку величиной с фасолину.

Шурка нехотя проглотил эту горькую отраву. Но и после таблетки ему легче не стало.

Вчера вечером, вернувшись в свою крохотную фотолабораторию, он действительно несколько часов кряду проявлял пленки, которые Казик привез из летнего путешествия. А сделал, наверное, лишь половину.

В боковушке от густого настоя разных химических препаратов не продохнуть. Это особенно чувствовалось после двора.

"Хватит, - решил Шурка, сливая в бутылки реактивы, чтобы не оставлять их открытыми в ванночках на ночь. - Завтра кончу".

И вот теперь, морщась от головной боли, Шурка думал, что и сегодня снова придется забраться в душную боковушку, снова сидеть над бачками и ванночками, следить за медленными стрелками часов.

"Выходит, не ему, а мне нужны эти пленки, - злился Шурка. - Нет уж, дудки, пусть сам попробует, какое это удовольствие! Пусть сам почувствует всю прелесть фотографии..."

- Смотри не опоздай, - предупредила его мать, прислушиваясь к радио. Уже пора идти.

- Успею.

Шурка перекинул ремень полевой сумки через плечо и вышел на крыльцо. Посмотрел в сторону дома Казика и удивился: квартира Марчени была на замке.

"Что за чушь? - подумал он. - Неужели без меня ушел? Ну, погоди же!.."

Он сбежал по ступенькам и, не оглядываясь больше на двери с висевшим замком, вышел на улицу. И тут же остановился, потому что сразу на другой стороне увидел Веньку.

- Давай сюда! - позвал его Кривой Зуб. И таинственно подмигнул: Скорей!..

Еще совсем недавно Шурка дружил с Венькой. В прошлом году они даже сидели за одной партой. И, наверное, их дружеские отношения не были бы ничем омрачены и в нынешнем году, если бы не то досадное происшествие, которое произошло погожим утром первого сентября.

Утро было как утро: не очень солнечное, но и не пасмурное. По традиции день первого звонка в их школе начинался торжественно. Первоклассников встречали выпускники. Перед новичками выступали директор, старшая пионервожатая. Затем все вместе, притихшие и взволнованные, шли в классы. Но в этом году Венька решил по-своему отметить начало учебного года. Встретив накануне Шурку, он предложил:

- А что, если мы салют устроим? - и доказал настоящую сигнальную ракету.

- Где ты взял? Покажи!

- Не лапай, не купишь, - увернулся Венька. - Я сверху конфетти насыпал. Вот фейерверк будет!

Никто тогда не знал, что перед торжественной линейкой Венька, озираясь, тайком пробрался в глубину двора. За ним - и Шурка. Оба притаились в кустах сирени и следили оттуда за первоклашками, которых учителя никак не могли построить ровными рядами. Потом они начали торопливо прилаживать ракету, нацеливая ее так, чтобы фейерверк сыпанул как раз над головами первоклассников.

Вот уже и горнист затрубил. Начинался праздник первого звонка.

- Давай! - подтолкнул Венька приятеля. А сам бочком, бочком вдоль зарослей сирени отбежал подальше и, спрятавшись за кустами, наблюдал, как Шурка чиркает коробком по спичке. У того что-то не получалось, фитилек не загорался.

- Сильнее!..

Шурка наклонился над ракетой, поправил фитилек, сменил спичку и снова начал чиркать коробком.

Наконец фитилек загорелся. Шурка все еще медлил, хотел убедиться, что система действует. Через несколько мгновений спохватился, бросился бежать, но уже было поздно.

Грохнул взрыв. С шипением, разбрасывая во все стороны огненные искры, пронеслась над головой ракета.

Шурка невольно пригнулся и зажмурил глаза. А когда поднял голову, увидел, как над ним, медленно опадая, кружится в воздухе разноцветное конфетти.

- Са-лют! Са-лют! - полнился ребячьим криком школьный двор.

Линейки как не бывало: ее ряды сразу дрогнули, рассыпались. Вместе со всеми, задрав голову, кричал и Шурка. А к нему уже бежала вожатая.

- Что ты натворил? - отчитывала Шурку Алиса Николаевна. - Ты же мог глаза себе выжечь. Пиротехник несчастный! Откуда у тебя этот самопал?

- Ракета, - тихо проговорил Шурка, потупившись.

И сколько у него потом ни допытывались - и вожатая, и Агей Михайлович, и даже директор школы, - он не выдал Веньку. Всю вину взял на себя, потому что догадался, где Старовойтенко взял ракету и что произойдет, если об этом узнают.

Дома ему еще досталось и от матери. Она долго ругала его, даже плакала, а потом сказала: "Ну что с тобой делать? Ничего путного из тебя не выйдет. Только мучаешь всех!"

Шурка переживал, но молчал. Так вот и получилось, что виноватым оказался он. О Веньке никто не вспоминал, никто не допекал его, никуда его не вызывали.

Назавтра Венька подстерег Шурку во дворе, отвел подальше от окон и, как всегда, нажимая на "р", сказал:

- Р-раззява, не мог удрать!

- Почему же ты не поджег?

- Я не мог... Смотри, никому ни слова, что эта ракета была моя. А то мне еще не так влетит. - И признался, что стащил ракету на метеостанции, где работал его отец.

С того времени между приятелями и возник холодок отчужденности.

Но сегодня Шурке было все равно. Обиженный на Казика, он даже обрадовался, что встретил Кривого Зуба. Сразу пошел навстречу, еще издалека протягивая руку.

Но Венька руки не подал, даже не соизволил из кармана вытащить. Это разозлило Шурку. Нарочно не выговаривая "р", он прогнусавил:

- Пливетик! На лаботу?

- За др-ровами, - не понял розыгрыша Венька. - А ты?

- Тоже в лес, за колышками.

- А Казик где?

- Остался топор точить.

- Пойдем вдвоем?

- Пошли.

Шурка вновь обратил внимание на какую-то неестественную улыбку Веньки. Подумал, уж не смеется ли он над его спортивными шароварами? Сегодня он их впервые надел в школу. Шаровары и впрямь были необычные - ярко-желтые, широченные. Мама купила их когда-то для Миколы в магазине уцененных товаров. Но Микола их так ни разу и не надевал.

Ребята шли посреди тротуара, нисколько не заботясь о том, чтобы кому-либо уступить дорогу. Венька, невысокий, какой-то нескладный, в форменной ученической фуражке, привезенной ему бабушкой из Москвы, семенил мелкими шажками, стараясь не отставать от длинноногого Шурки. Он болтал без умолку. О том, как они вчера играли в прятки, как потом, когда стемнело, пытались отрясти яблоню у Жминды.

- Ну и как? - спросил Шурка.

- Овчарку, гады, с цепи спустили! Едва не покусала.

- Жаль!

- Что жаль? - даже приостановился Венька.

- Что не отрясли. А Казика с вами не было?

- Нет, его вчера запрягли в работу: весь вечер воду таскал.

Венькины губы улыбка снова растянула до ушей. В зеленевато-серых глазах прыгали веселые чертики. Его прямо распирало от хорошего настроения, от того, что пока припрятано от приятеля.

- Ты что, съел кого-нибудь? - не выдержал Шурка.

- Ты про что?

- Да про то самое: чего ты весь цветешь, как майская роза?

- Гы-гы-гы! - громко захохотал Венька. Потом взглянул на Шурку сбоку и признался: - Погляди, какой подарочек!

Он остановился и осторожно вытащил из кармана зажатого в кулаке воробья.

- Зачем он тебе? - удивился Шурка.

Птаха, пытаясь вырваться, жалобно пискнула. Венька оглянулся и быстренько сунул воробья в карман, прошипев пленнику:

- Тс-с, дорогуша... Свободу надо заслужить! Потерпи чуток, и небо снова будет твое.

- Куда ты его?

- Молчи! - многозначительно подмигнул Венька. - Небольшой опыт поставим. Пусть подучится грамоте.

- Чего ты выдумываешь?

- Сам увидишь... Вот смеху-то будет!

- У нас же математика первый! Агей Михайлович!

- А в седьмом "Б"? Для них подарочек. Пусть попрыгают, задаваки.

"Вон оно что!" - сразу сообразил Шурка и даже позавидовал выдумке приятеля.

Шурка и сам недолюбливал соседей. И не без оснований. Шурка хорошо помнил тот последний совет дружины, на котором подводились итоги пионерского соревнования за год. Толпясь в коридоре, ждал результатов не только их класс. На двери пионерской комнаты нетерпеливо поглядывали и соседи, ученики шестого "Б". Они были уверены, что первенство будет за ними. Горячо доказывали свое преимущество, ссылались главным образом на учебу, на то, что первыми в школе взялись за создание ленинского музея.

- А кто больше всех собрал металлолома? - не сдавался Казик, выкладывая козырь своего отряда.

- Вы.

- А кто получил галстук от пионеров острова Свободы?

- Мы! - дружно подхватили ребята из шестого "А".

- А кто пригласил на свой сбор героя революции?..

- Вы!.. Мы!.. Мы!.. Вы!.. - гудели в коридоре голоса учеников.

За дверями пионерской комнаты была тишина. Но постепенно и там назревал спор.

Венька, которого пригласили на совет дружины как вожака по сбору металлического лома на пионерский трактор и как командира "Красных следопытов" класса, сидел рядом с Алисой Николаевной. Он важно откинулся на спинку стула и с затаенным волнением следил за Машей Васильковой, которую они в нынешнем году избрали председателем совета отряда. Ему приятно было услышать похвалу в свой адрес от вожатой. Пусть знает об этом и Маша. Вот только почему в ее синих глазах насмешка?

Старовойтенко знал, что за дверями пионерской комнаты его с нетерпением ждут Казик, друзья. Изредка кто-нибудь из них осторожно заглядывал в комнату:

- Ну, как? Что слышно?

Венька только улыбался в ответ: "Не волнуйтесь, ребята, пор-рядок! Все идет как полагается".

Но неожиданно слово взяла Алиса Николаевна и все переиначила.

- Почему вы не говорите о главном? - спрашивала вожатая. - Об учебе. Какое почетное звание носит шестой "А"? Сами знаете: "Отряд-спутник пятилетки". А как вы окончили учебный год? Не вытянули Шуру Протасевича. Остался с работой на осень. От вас мы ждали лучшего.

И как потом ни старался Венька, как ни доказывал, что переэкзаменовка вовсе не означает, что Шурка останется на второй год, ничего не помогло. Только зря распинался.

- Знаем, все знаем, - отрезала Алиса Николаевна. - Какие будут предложения?

Никто Веньку не поддержал. Даже Маша! За шестым "А" осталось второе место, а на первое выдвинули теперешний седьмой "Б".

Так что кому-кому, а у Шурки был повод обижаться на соседей. Не один упрек ему пришлось выслушать от друзей. Потому вот так рьяно и ухватился он за Венькину выдумку с воробьем, предложил Старовойтенко:

- Давай я запущу! Пусть знают, задаваки несчастные...

- Нет, я сам, - возразил Венька, резво забегая вперед. - Ты же доказал им, не остался на второй год. Снова с нами! Вот мы им и покажем наших!

Шурка прибавил шагу. Теперь он уже совсем забыл и про Казика, и про непроявленные пленки...

- Прикроешь, ладно? - предупреждал Венька, оглядываясь. - Вдвоем оно сподручней.

- Конечно! - согласился Шурка. - Только запускать надо перед самым звонком, а еще лучше, когда прозвенит. Тогда точь-в-точь успеем...

- А может, и вправду ты?

- Что - я?

- Запустишь его.

Венька вытащил из кармана воробья.

- Давай.

- Эх и допечем! - скалил зубы Венька. - Ну и поскачут...

Представив себе, как соседи будут гоняться по классу за воробьем, он аж давился от смеха. Как это удачно, что встретился Протасевич! Венька едва в пляс не пустился. Потом вдруг остановился, предупредил:

- Только смотри, чтобы никому ни гу-гу.

- Будь уверен!

Вскоре они уже были в школе. Теперь не спешили, умышленно тянули время до звонка. Венька не отходил от Шурки ни на шаг. Чуть ли не прижимался к нему, прикрывая карман, в котором тот держал воробья. А сам зорко следил за окружающими: только бы не нарваться на Агея Михайловича!

На лестничной площадке второго этажа ребята задержались. Переглянулись, словно испытывая друг друга: кому идти первым?

Мимо них с громкими криками, шутя и смеясь, неслись наперегонки ученики, спеша к дверям своих классов. Изредка кто-нибудь здоровался с ними, перебрасывался на ходу словом и мчался дальше.

Чем ближе к звонку, тем больше начинал тревожиться Шурка. Им овладела какая-то вялость, которая заставляла горбиться, прижиматься к стене. Шурке показалось, что и Венька как-то скис и слишком уж часто шарит глазами по сторонам. Он вздохнул и, поглядывая в конец коридора, тихо признался:

- Боязно немного...

- Сдрейфил?

Это Венькино "сдрейфил", как кнутом, хлестнуло Шурку, подтолкнуло к действию. Щеки его вспыхнули, он оторвался от стены и кивнул приятелю:

- Пошли!

Шурка бежал и чувствовал, что рука, в которой он держал в кармане воробья, почему-то взмокла. Ладонь неприятно липла к перышкам птицы. Даже противно стало. Подумалось: не слишком ли сильно сжал? И он ослабил пальцы.

А вдогонку уже катился заливистый звонок, торопя тех, кто запаздывал, только еще переступал порог школы, тревогой отзывался в сердцах нерадивых, плохо подготовивших уроки учеников.

Звенит школьный звонок!.. Зовет, торопит, предупреждает. И только заговорщики понимают его по-своему. Для них это сигнал к действию. Вот они уже шмыгнули в свой класс, чтобы, перед тем как незаметно подпустить воробья соседям, успеть сунуть в парту учебники.

Звенит школьный звонок, заливается...

Шурка проскользнул между партами, приостановился возле своей. Кажется, никто не обращает на них внимания.

- Давай быстрей! - жарко зашептал в самое ухо Венька. - А то поздно будет.

- Сейчас...

- Да шевелись ты!

И тут произошло неожиданное и непоправимое. То ли Шурка забыл, то ли просто машинально вытащил руку из кармана, чтобы поскорей затолкать полевую сумку в парту, только воробей, как очумелый, вырвался на волю. Вспорхнул вверх и пронзительно зачирикал, теряя в воздухе пух.

- Стой! Куда? - неуклюже подпрыгнул за птицей Шурка.

Да где там! Воробей стремглав рванулся к окну. Бедняжка летел прямо к свету. С разгона птаха сильно ударилась о стекло, затрепетала крылышками и, разинув клювик, упала на подоконник.

На какое-то мгновение Шурка остолбенел: "Как же это я? Что я наделал! Сейчас войдет Агей Михайлович и..."

Испуганно хлопал глазами Венька. Не знал, что делать: бежать к воробью или притвориться, что все это его не касается.

- Ротозей несчастный! - зло прошипел он. - Осел вислоухий! Где твои руки были?..

Деловой тишины в классе, который уже подготовился к уроку, как не бывало.

- Лови его! Лови!.. - бросились к окну ребята.

Но воробей встрепенулся и снова взлетел вверх. Снова начал биться крылышками о стекло, осыпая подоконник пухом...

"Надо что-то делать, - спохватился наконец Шурка. - Скорей, пока не пришел Агей Михайлович!.."

Невероятный шум и гам стояли в классе. Ничего нельзя было разобрать. Девчонки визжали. Кто-то из мальчишек начал, как угорелый, носиться по партам, гоняя воробья. Одни кричали, что надо заходить справа, другие слева.

Но воробышек никак не давался в руки. Каждый раз, когда казалось, что его вот-вот схватят, он в самую последнюю секунду выскальзывал из рук, взлетал под потолок, кружил в воздухе. Выбившись из сил, цеплялся коготками за стены, перелетал на плафон, искал спасения на классной доске.

- Шапкой его, шапкой! - командовал Венька, бегая по классу.

- Не пускайте к окну! - пискливо кричали девчонки. - Он убьется!

Было просто удивительно, что такой махонький серый комочек оказался проворнее всего класса.

Воробей, как видно, понимал, что к окну ему не прорваться. Решил передохнуть в самом безопасном месте - на плафоне. Зацепился за шнур и стал раскачиваться, как на ветке. Крылья у него были приспущены, клювик раскрыт.

- Теперь ему хоть соли на хвост, - устало проговорил Венька.

Никто не заметил, как в класс вошел Агей Михайлович. Он стоял в двери, с недоумением взирая из-за очков на невиданное зрелище. Потом строго спросил:

- Что это у вас творится? Кто дежурный?

- Тив-тилив! - встрепенулся под потолком воробей. Класс замер. Никто не сводил глаз с учителя. - Ти-ли-лив! Тир-рик! Чик! - Воробей покинул свое убежище и закружил над столом учителя. Снова подлетел к окну. Его обыкновенное чириканье показалось Шурке оглушительной пальбой - хоть уши затыкай! И не только ему...

- Сейчас же раскройте окна! - приказал Агей Михайлович.

Шурка бросился к окну. На помощь ему заспешил Венька. Вдвоем они никак не могли справиться с защелкой.

- Хотел бы я знать, какому это мудрецу взбрело в голову принести в класс воробья? - в голосе учителя слышался укор. - Осторожней! Не пугайте...

Наконец окна были распахнуты. Упругими струями в класс ворвался холодный воздух. Воробей сразу же почуял его. Стремительно взлетел навстречу спасению и, издав на прощание победное и радостное "ти-ли-лив?", скрылся с глаз.

Шурка с облегчением вздохнул. Прикрывая окно, он вдруг услышал, как в гулкой тишине монотонно и надоедливо зажужжала муха.

"Успела залететь!" - почему-то подумал Шурка. Встретившись с напряженным взглядом Веньки и опустив голову, пошел к своему месту. За ним, казалось, следил весь класс.

Шурка не видел, как у него за спиной, плавно кружась в воздухе, снижается возле учительского стола светло-серая пушинка - последнее напоминание о воробье. Агей Михайлович дождался, пока пушинка опустится на пол, медленно нагнулся и поднял ее. На класс смотрел помрачневший, строго насупив широкие брови.

Шурка с Венькой не выдержали взгляда Агея Михайловича. Опустили глаза. Никогда они не думали, что подведут любимого учителя. Да и от друзей, знали они, теперь непоздоровится.

Невыносимо трудной показалась заговорщикам эта минута.

- Начнем урок, - сказал наконец Агей Михайлович. - Где Марченя?

- Его нет, - тихо ответила Маша Василькова - она была сегодня дежурной. - Не пришел.

- А кто у нас еще "пионерский фонарик"?

- Поля, я... - начала перечислять Маша и посмотрела на Веньку.

Старовойтенко достаточно было этого взгляда, чтобы понять: знает, кто принес воробья! "Неужели выдаст? - беспокойно завертелся он на месте. Пусть только попробует!.."

- Вот вы и займитесь этим воробьем. А сейчас к доске пойдет Протасевич, - сказал Агей Михайлович. - Пожалуйста, Шура.

"Пока что, кажется, пронесло! - с облегчением вздохнул Венька и пожалел, что связался с этим дылдой Шуркой. - Лучше бы сам все сделал!"

Стоя у доски, Шурка впервые в этом году видел свою парту пустой - Казик так и не пришел, и не будет с кем на переменке переброситься словом, посоветоваться, поговорить об этом досадном происшествии.

Очень не хватало Шурке дружеского совета Казика, который никогда, ни при каких обстоятельствах не бросит в беде, не подведет под монастырь, как Венька.

Глава четвертая

ПОЛУНДРА

Едва только прозвенел звонок и Агей Михайлович вышел из класса, ребята обступили Шурку. Никто, как обычно на перемене, не выбежал в коридор, не завел веселой возни.

- Что ты натворил? - первой накинулась на Шурку Маша. - Зачем притащил этого воробья?

Шурка растерялся. Честно говоря, он не ждал от Маши такой решительности.

Маша Василькова была в классе, пожалуй, самой тихой девочкой. Небольшого росточка, тоненькая, хилая с виду, с большущими синими глазами, в которых теперь светилось холодное презрение. Черные стрелочки Машиных бровей вздрагивали, нижняя губа прикушена. Девочка нервничала. Промокашка, которую она безостановочно свертывала в трубку, напоминала прутик, а Маша все свертывала ее и свертывала, будто хотела пронзить этим прутиком Шурку.

"Начинается... Вот тебе и Маша! - издали наблюдал за девочкой Венька. Еще недавно была тише воды. А теперь... Не успели выбрать председателем, а она уже и нос задирает! Эта от своего не отступит!"

Поэтому он посчитал за лучшее без надобности не вмешиваться в разговор. В конце концов, не он проворонил. Пусть Шурка сам и выпутывается.

- Что же ты молчишь? - наседала Маша на Протасевича. - Разве не слышал, что сказал Агей Михайлович?

- А что? - буркнул Шурка.

- Брось притворяться. Иди лучше в учительскую и попроси прощения у Агея Михайловича.

- Почему я?

- А кто же?

- Потише, Кнопка! - не выдержал, заспешил к ним Венька.

- Как ты сказал? - чуть не заплакала от обиды Маша, сжимая кулачки. На глаза у девочки навернулись слёзы, губы задрожали. - А-а! Так вы вместе?

- Уймись, говорю! - пригрозил Венька и попытался как-то замять этот неприятный разговор. - Не надо ссориться. Все равно назад не вернешь. Да и вообще говоря, что тут особенного произошло?

- Как - что? - не сдавалась Маша. - И это говоришь ты? Командир "Красных следопытов"?

- Замолчи, говорю, - снова угрожающе проговорил Венька.

- А вот и не буду молчать. Не пугай. Набедокурили, а теперь в кусты? Трус!

Венька аж задохнулся от злости. Прищурив глаза, шагнул к Маше. Процедил сквозь сжатые зубы:

- К-кто трус? К-кто, Кно-поч-ка?

- Ты! Ты! И не пугай! Никто тебя не боится. Это ты был зачинщиком. Теперь все видят... И не обзывайся. Я - Кнопочка! А ты? Ты Шуркин сообщник! Приспешник его! И с ракетой так было. Я все знаю, все видела! Все расскажу...

- Ха-ха! - неестественно захохотал Венька. - Напугала! Слыхал? повернулся он к Шурке. - Я твой сообщник, я трус! Ха-ха-ха!

Но всем было понятно, что ему не до смеха.

И тут произошло такое, чего никто не ожидал. Венька петухом подскочил к Маше и со злостью ударил ее кулаком в живот.

- Ой!.. - Маша хватала ртом воздух и корчилась от боли. Из глаз у нее брызнули слезы.

Что было потом, Венька плохо помнил. Кто-то сильно толкнул его в грудь, кто-то огрел по затылку, ударил по лицу. Напрасны были его попытки отбиваться. Он отступил к стене.

На помощь ему бросился Шурка, но что он мог сделать один? Со всех сторон на заговорщиков сыпались удары. Ребята дружно наседали на них, оттесняя в угол.

Придя в себя, Маша пыталась остановить драку, но ее никто не слушал.

Шурка понял, что со всем классом не сладить, надо удирать, пока еще не поздно. Ему тоже здорово досталось - так треснули по длинному носу, аж внутри что-то хрустнуло и в глазах потемнело.

- Полундра! - взревел он, закрывая руками лицо. Пригнув голову, ринулся вперед и протаранил себе путь к дверям.

Вслед за ним кое-как выбрался и Венька. Раскрасневшийся, потный, с воротником нараспашку, он тяжело дышал и дико таращился по сторонам: не видит ли кто-нибудь из учителей?

- Пошли, - тянул его Шурка за рукав. - Быстрей!

Никто не гнался за ними, никто не удерживал. Ребята стояли тесной гурьбой у дверей своего класса и улюлюкали им вдогонку:

- Ату!..

- Держи их!..

Но, пожалуй, самым обидным было то, что за них пытались вступиться ученики седьмого "Б", того самого, которому дружки хотели подпустить воробья. Соседи о чем-то говорили, сочувствовали им, особенно девочки. Но беглецы никого не слушали.

Шурка трусцой бежал в конец коридора, злился, что Венька отстает, подгонял его:

- Шевелись, рохля! Сейчас звонок, поздно будет!..

Они пробежали мимо учительской и оказались на лестничной площадке. Теперь скорей вниз, через вестибюль и - на улицу!

Огнем горят Шуркины уши: "Опять влип..." Он перескакивает через две, а то и через три ступеньки, его словно подстегивает оскорбительное улюлюканье, которое все еще звенит в ушах. Нет, это звенит школьный звонок! Но напрасно он зовет беглецов вернуться обратно, в класс!..

Наконец глухо стукнули за спиной тяжелые школьные двери. Шурка даже вздрогнул. Вдруг его охватила какая-то непонятная печаль. Полевая сумка с учебниками осталась в классе, и он с пустыми руками чувствовал себя непривычно. Оглянулся на окна своего класса. Никто не наблюдал за ними. Как-то сами по себе задрожали веки.

- Что с тобой? - с сочувствием спросил Венька.

- Ничего, - ответил Шурка и отвел взгляд. Обидно было, что все так нелепо получилось.

Венька тоже чувствовал себя неловко. Солнце золотило его светлые волосы, ветерок охлаждал разгоряченное лицо. Но прохлада не приносила облегчения. Ныла челюсть, болело плечо. Но больше беспокоило Веньку другое: как выручить портфель и новенькую фуражку, подаренную бабушкой? И что он скажет бабушке, когда вернется домой. А еще ведь обещал ей принести книгу...

"Ладно, как-нибудь выкручусь!" - решил он и подтолкнул Шурку локтем.

- Пошли!

- А куда?

- Н-ну... Найдем место... Ты не переживай. Мы их еще всех по одному переловим. Вот увидишь! Просто так им это не пройдет.

Какое-то время Шурка уныло молчал. Потом заправил рубашку в шаровары и поплелся за приятелем. Он хорошо понимал, что ничем досадить тем, кто остался в классе, они не смогут.

- Подожди, - вдруг остановился Венька, - не зайти ли нам к Казику? Может, он что-нибудь придумает, а?..

- Нельзя к нему, - поморщился Шурка.

- Почему?

- А что, если встретим кого-либо из своих?

Венька задумался: и правда, ведь они все трое живут недалеко друг от друга. Бабушка может оказаться на улице, увидит - тогда беды не миновать. Он вопросительно посмотрел на Шурку. Тот пощупал свой припухший нос, прогнусавил:

- Давай лучше в кино. У тебя деньги есть?

- Нет, лучше к Казику. Незаметно.

- Какое там незаметно! - начал злиться Шурка. - А что ты матери Казика скажешь?

- Как - что?

- А вот так! Она же обязательно поинтересуется, почему так рано пришли.

- Вот чудак, пусть спрашивает! Скажем, что из школы прислали... Казика проведать. Спросить, почему, мол, на занятия не пришел...

- У-гу! - хмыкнул Шурка, показывая на свой нос и Венькину рубашку, в которой не хватало двух пуговиц. - Так тебе и поверят.

- Брось ты хныкать! Теперь или позже, а ответ все равно придется держать. Пошли к Казику.

- А может, вернемся в школу?

Но Венька настоял на своем. И предложил идти не напрямик, как они обычно ходили в школу и из школы, а глухими улочками, через дворы, чтобы избежать нежелательных встреч.

- А по дороге попробуем яблок у Жминды нарвать, - говорил Венька. Может, она как раз на базаре с утра.

Против этого Шурка не возражал: ему тоже не хотелось попадаться на глаза знакомым, а к саду Жминды и сам уже давно присматривался.

- Пошли! - согласился он.

Мальчишки перебежали наискосок шумную улицу и свернули в ближайший переулок. Здесь было тихо и безлюдно. То, что им и требовалось. И автомашины не ходили, потому что проезжую часть переулка недавно перекопал экскаватор проложил траншею для газовых труб. Толстенные, точно гигантские бревна, одни из них, просмоленные, с блеском, маслянисто чернели на желтом песке, другие были тщательно обернуты бумагой.

- В микрорайон ведут, - ответил Венька и не удержался, нагнулся и закричал в отверстие трубы: - Бу-бу-бу-у!

"Бу-у... Бу-у..." - таинственно и глуховато откликнулось стальное эхо.

- Как живая! - повеселел Шурка и тоже заглянул в отверстие.

- Ага, - усмехнулся Венька. - Стальной орган. Вот бы такой в филармонию!

Он взобрался на трубу, ступил несколько шагов, потом соскочил на землю и пошел вслед за Шуркой.

Теперь они шли по довольно узкому недавно асфальтированному тротуару мимо деревянных разномастных заборов. Местами штакетник изгородей покосился, был выщербленным и подгнившим снизу, с обрывками колючей проволоки. Казалось, толкни ногой, и сразу обвалится все это непрочное и никому не нужное сооружение.

За заборами виднелись крохотные огородики, садики с беседками, увитыми диким виноградом, хмелем или цветной фасолью.

Истлевшая картофельная ботва на огородах понуро клонилась к земле. Полысевшими заплатками выглядели места на грядках, где хозяева выращивали ранние овощи.

Неподалеку от ворот Жминды ребята приостановились. По ту сторону ограды, под кустами крыжовника, облюбовали себе местечко куры. Сладко прижмурив осоловелые глазки, они дремали на солнце в песчаных ямах, изредка подгребали под себя песок и сонно потягивались.

- Ко-ко-ко-кыш! - вдруг подскочил и замахал над головой руками Венька.

Куры ошалело бросились врассыпную, подальше от опасности. Но Веньке этого показалось мало. И он еще громче заорал вдогонку:

- Ку-ка-ре-ку!

- Вы что там вытворяете? - неожиданно послышался сварливый голос.

Скрипнула форточка, и на улицу высунулась голова Жминды в платке, подвязанном под подбородком.

- Яблоки трясем! - огрызнулся Венька.

- Чтоб тебя нечистая сила трясла, паршивец, - выругалась старуха и плюнула вслед мальчишкам.

Друзья тем временем были уже далеко. Вдогонку им еще долго злобно лаяли собаки и неслись проклятья хозяйки.

- Дома сидит, жадина старая, - бурчал Венька, изредка оглядываясь. Видал, как расходилась! Над каждой гнилушкой дрожит.

- А что, если попросить? - спросил Шурка.

- У Жминды, у этой скряги? Да она скорей повесится, чем паданок даст. Видел, какой у нее сад? Ранние давно обобрала, каждое яблочко в погреб спрятала. А зимой к школе принесет: "Сладенькие, - будет петь, - не дорого". Мало мы летом потрясли. Надо было больше.

Шурка вспомнил, как эта торговка недавно стояла у ворот их школы с полнехонькой корзиной мелких груш и мешочком тыквенных, видно еще прошлогодних, семечек. Она льстиво поглядывала на учеников, спешивших на уроки, и уговаривала: "Купите, детки, не пожалеете. Вкусные груши, сладенькие. Как мед".

Шурка поморщился, вспомнив Жминду. На душе снова стало противно. Даже тяжелые поздние антоновки, гнувшие книзу ветви яблонь за оградами, упругие и наливные, прозрачные, как само солнце, не манили его больше. Яблоки были за колючей проволокой. Потом и они попадут в погреб к такой же торговке, как Жминда...

Не ласкали его взор и ярко-красные, пестрые георгины, лучистые астры, что тихо догорали в цветниках. Их не коснулось еще первое дыхание холодных ветров, и цветы жадно тянули свои красивые бутоны вверх, настойчиво пробивались сквозь щели оград навстречу свету, навстречу людям.

Тяжелое, путаное раздумье овладело Шуркой, вернуло его в школу, к оставшимся в классе товарищам.

Безучастно смотрел он теперь на сады и огороды, в потемневших глазах застыла печаль. Сознание того, что уже ничего нельзя ни вернуть, ни поправить, тяжкой ношей легло на Шуркины плечи.

- Смотри, смотри, - неожиданно подтолкнул его к забору Венька.

Венька ничего не замечал. Он не обратил внимания на то, что настроение у друга изменилось.

Шурка неохотно заглянул в просвет между строгаными досками. По ту сторону ограды виднелся небольшой шалашик-голубятня. Птицы ворковали, не спеша водили свои хороводы.

- Видишь, видишь! - прилип к щели Венька. - Вон какой дутыш. А космач, космач, взгляни, какой красавец!

Венька восторженно наблюдал за птицами. Потом надумал поднять голубей. Подхватил с земли комок, чтобы запустить им в птиц, но Шурка решительно воспротивился:

- Не надо, - и показал глазами на овчарку, которая сидела на крыльце дома и зорко следила за каждым их движением. - Это тебе не дворняжка.

Он отошел от забора и плюнул сквозь зубы в щель. Но не попал, отвернулся и смущенно проговорил:

- Далековато.

- Стрелок из тебя, - усмехнулся Венька. - Смотри, как я сейчас вжарю!

Он размахнулся и с силой метнул камешком по голубятне.

- Видал, как надо!

За забором тотчас же послышался грозный лай овчарки. Собака разъяренно бросилась к забору, ощерив влажные зубы.

- Ну и цербер! С таким только на волков, правда? - сказал, повернувшись к Веньке, Шурка.

Но Венька уже не слышал его. Он улепетывал со всех ног подальше от грозящей опасности. Лишь в самом конце улочки возле железнодорожного переезда догнал его Шурка. Замедлил шаг и сказал:

- Послушай, Кривой Зуб, чего ты дрейфишь? Как тогда...

Венька промолчал. Знал, на что намекает Шурка - виновник клички.

Действительно, ни с кем в их классе такого не случалось: у всех молочные зубы менялись без особых недоразумений, своим чередом. А вот у Веньки один передний зуб ну никак не выпадал. Долго шатался, из-под него начал расти молодой, а он упрямо не хотел покидать родного гнезда. Иногда Венька, дурачась, подпирал этот зуб языком, и тогда он выступал за губу. Друзья смеялись:

- У тебя не зуб, а клык, как у дикого кабана. Вырви!

Это "вырви" очень страшило Веньку. Он удирал от друзей, во время переменок держался поближе к учительской.

И вот однажды к нему подошел Шурка и доверчиво зашептал:

- Вень, знаешь что, подвяжи-ка свой зуб.

- Зачем?

- Никто смеяться над тобой не будет, да и не потеряешь, если выпадет. И подал Веньке заранее подготовленную суровую нитку.

- А как его подвязать?

- За другой, здоровый, зуб. Давай помогу.

Венька доверчиво открыл рот. Высунул языком зуб. Шурка старательно обмотал его ниткой и вдруг резко рванул за конец. Венька сразу даже и не сообразил, что кривого зуба уже нет. А когда увидел его на конце нитки, дико завопил:

- Зуб!.. Мой зуб! Ай-яй!..

- Да ведь он же кривой. Погляди! - старался успокоить беднягу Шурка.

Но Венька струхнул не на шутку. Побелел, почувствовав на языке кровь, и долго не мог прийти в себя.

После того случая миновал не один год. Давно на месте щербины вырос новый зуб, но кличка Кривой Зуб так и осталась за Венькой...

Ребята неторопливо перебрались через насыпь железной дороги, спустились с пригорка. Прошли немного мощеной улицей, снова нырнули в переулок и вскоре очутились у дома, где жил Казик.

Это было довольно нескладное строение на низком кирпичном фундаменте, напоминавшем огромную пульмановскую платформу без колес. Квартир в нем было много, маленьких, неуютных, с подслеповатыми окнами. А над плоской крышей, покрытой побелевшей толью, победно тянулись вверх сплетения телевизионных антенн самых разных конструкций.

- Может, ты один зайдешь? - приостановился Шурка, хмуро поглядывая на знакомый дом.

- А ты?

- Подожду здесь.

Венька косо взглянул на Шурку, потоптался на месте, но ничего не сказал и пошел во двор.

Он уже свернул за угол, направляясь к крыльцу, как вдруг невольно остановился. Какие-то незнакомые люди ходили возле квартиры Казика, выбрасывали из сеней всякое старье.

"Уж не беда ли какая стряслась?" - встревожился Венька и бегом бросился к крыльцу. У ступенек в нерешительности остановился. Никто не обращал на него внимания. Венька оглянулся: "Вернуться, позвать Шурку?" Но в этот момент из дверей показалась тетя Броня - Шуркина мама - соседка Марченей.

Отступать было поздно.

- Теперь, кажется, все. Можно замыкать, - озабоченно говорила тетя Броня, обращаясь к невысокому мужчине, стоявшему на пороге с замком в руках.

Она вытащила на крыльцо самодельную скамеечку, которая раньше валялась в сенях Марченей, вздохнула и уселась на нее. И только теперь Шуркина мама увидела Веньку. Приветливо улыбнулась ему и сказала:

- А-а, Веня!.. Что ж ты опоздал? Казика уже нет. Переехал.

- Как переехал? - растерянно пробормотал Венька. - Куда?

Уж очень неожиданной для него была эта новость.

- А ты разве не знаешь?.. На новую квартиру. Слава богу, получили. Да и нам здесь недолго осталось прозябать. Дождались наконец: скоро начнут сносить и нашу лачугу.

- Как же так? - недоумевал Венька. - Переехал и ничего не сказал...

- А вот так! Подъехала машина, погрузили сразу все вещи и - фи-й-ють! Только их и видели. Теперь все быстро делается.

- А куда? - допытывался Венька.

- Точно сказать не могу, но говорили - в микрорайон, - охотно рассказывала тетя Броня. - Здесь, за железной дорогой. Где-то недалеко от вашей школы. А ты навестить забежал? - вдруг насторожилась она.

- Ага, - поспешно кивнул головой Венька.

Он никак не мог понять, почему Казик не предупредил вчера ни его, ни Шурку о своем переезде. Счел за лишнее? Или, может, тому иная причина была?

Шурка издали следил за Венькой и мамой, украдкой высовывая голову из-за угла. Вытягивал шею, прислушивался к голосам у крыльца, но ничего не слышал. Не знал, какая неожиданность ждала их тут.

Глава пятая

СЕДЬМОЕ НЕБО

Стоит ли говорить, каким необычайно радостным показалось Казику это субботнее утро, когда они переезжали на новую квартиру.

Он сидел в кабине шофера, рядом с мамой, и с интересом смотрел вокруг, слово впервые оказался на этих улицах.

Мощно работал мотор грузовика. Тянуло бензином и теплом. Мягко и пружинисто покачивалось сиденье. Иногда из кузова через зарешеченное окошечко заглядывал в кабину папа, весело махал рукой, подмигивал. Казик понимал его настроение.

"Прощай, Северный! Прощай, колонка!" - прощался он с переулком.

И на новой квартире их не покидало это чувство взволнованности. Никогда раньше не видел Казик своих родителей такими счастливыми. Папа сразу же сбросил пиджак, рубашку, раскатисто смеялся, не находя, куда их повесить. Мама распахнула все окна, дверь на балкон. А Казик вертелся возле водопроводных кранов. Крутил их на кухне, в ванне и смотрел, как шипя вырываются из кранов упругие струи пока еще грязной и ржавой воды. Они на глазах светлели, становились все чище и чище.

- Осторожней, сынок, не сверни, - предупреждала его мама.

Она с умилением осматривала газовую плиту, оконные шпингалеты, электрические розетки, осторожно дотрагивалась до свежепокрашенных стен, заглядывала в кладовую, стенные шкафы. Не придиралась, не сердилась, если обнаруживала какую-нибудь щербинку в полу или выбоинку в стене. Только тихо говорила:

- Ничего, мелочь. Главное - переехали.

- Переехали! - с радостью подхватывал Казик и прислушивался к своему голосу. Ему казалось, что голос его звучит здесь как-то по особенному красиво и звонко.

Лицо Казика лучилось, озорно блестели глаза, капельки веснушек звездочками сияли на носу. Шустрый, подвижной, он был как заведенный: вертелся и носился по комнатам, подпрыгивал, пытаясь достать до потолка. В который раз выбегал на балкон, чтобы посмотреть, что происходит внизу, как выглядят люди, автомашины, улица с высоты их последнего, седьмого, этажа. Он считал, что им неслыханно повезло.

- Ух, как здорово! - восторгался Казик. - Высотища какая! Под самые облака! Как хорошо, что никто над нами не живет! Все небо - наше!

Мать радовалась не меньше сына. Присев на диван, она медленно осмотрела весь свой нехитрый скарб, от которого в прежней квартире, казалось, и повернуться негде было, и вздохнула:

- Что ни говори, а мебель придется менять. Так что, отец, готовь деньги.

И действительно, на фоне матово-сизых стен, ослепительно-белых оконных рам и подоконников, зеркального пола их старая мебель выглядела убогой и бедной. Даже купленный недавно сервант не смотрелся, выпирал и лез в глаза. А про обтрепанные стулья и тяжеленный дубовый стол овальной старомодной формы с витыми выгнутыми ногами и вообще говорить не приходилось. Мама была права: сюда так и просилось все новое - свежее и чистое, светлое и красивое, как и сама квартира.

- Конечно, - согласился папа. - Но не все сразу. Приобретем и гарнитур, и холодильник, и торшер купим. И к "Амбассадору" твоему разные причиндалы... Правильно я говорю, Казик?

Папа остановился посреди комнаты, коренастый, сильный, с такой же симпатичной ямочкой на подбородке, как и у сына, и хитровато поглядывал на маму. Та в ответ улыбнулась:

- С фотолабораторией подождете.

- Можно и подождать, - поддержал ее папа. - Казик парень уже взрослый, понимает, что и Москва не сразу строилась. - И пошутил: - Вот только с чубом никак не сладит: торчит, как у ежа! Ты мылом попробуй. А затем расческой пригладь.

Папа снова начал расхаживать по комнате, вымерять, где что разместить.

- Диван как раз станет напротив окна. Смотри, и проход в боковушку остается. Ну-ка, сынок, помоги!

Вдвоем они легко переставили диван, приставили вплотную к стене.

- Смотрите осторожней, - предупреждала их мама, - а то еще мне пол испортите.

Где-то в середине дня, когда, в основном, в квартире уже был наведен порядок и папа начал собираться на завод, Казик спохватился:

- А мне ведь в школу надо было!

Мама взглянула на пузатые часики, временно стоящие на сундучке, и покачала головой:

- Какая там уже школа, сынок. Половина второго...

- Ничего, Алису Николаевну еще успею застать, - настаивал Казик.

Как же иначе: назавтра у них намечена прогулка на Комсомольское озеро, а он за нее в отряде ответственный. Надо узнать у вожатой, не отменили ли по какой-либо причине это мероприятие. Да и вообще, если не в школу, то к Шурке надо забежать обязательно.

И только теперь Казик вспомнил об Агее Михайловиче. Он стал рассказывать отцу об уроке, на котором учитель пообещал показать им самую древнюю счетную машину. Это же как раз сегодня и должен был Агей Михайлович принести ее.

- А ты, папа, видел такую машину?

- Как тебе сказать, - загадочно улыбнулся отец, отрезая ножом толстую краюху хлеба и накладывая на нее кружочки колбасы. - Такая счетная машина и у тебя есть.

- Что? - подался вперед Казик. - И у меня-а? - Ему показалось, что отец пошутил. - Где же она у меня? Где?.. Покажи!..

Отец очень спешил, чтобы не опоздать на работу. Уже на ходу, заталкивая в карман пакет с едой, он вытянул перед собой свободную руку с растопыренными пальцами и сказал:

- Вот она, первая счетная машина человека. Самая древняя.

- Рука? - с удивлением переспросил Казик.

- Да, сынок! Обыкновенная рука с пятью пальцами. Мы с тобой еще поговорим об этом. - И он помахал на прощание Казику и маме. Уже открыв дверь, приостановился и, прежде чем выйти, сказал: - Вернусь как обычно, так что не ждите, ложитесь спать.

До Казика не дошел смысл последних слов отца. Он стоял у стены, взволнованный только что услышанным, и с удивлением разглядывал свои пальцы.

- Рука... Пальцы... Руки... - бормотал он. - И правда, не их ли имел в виду Агей Михайлович?

Вскоре, наспех пообедав, Казик выскользнул за двери.

- Смотри долго не задерживайся! - бросила вдогонку мама.

"И здесь дисциплина! - невольно отметил Казик. - Посмотрим... А сейчас - быстрее к Шурке! Он наверняка знает, и о чем говорил Агей Михайлович на уроке, и о завтрашней прогулке".

Да и про квартиру, про свое седьмое небо хотелось как можно скорей рассказать другу. Пусть знает, какой у него сегодня счастливый день!

Чем ниже спускался Казик со своего этажа, тем чаще ему приходилось замедлять шаги, приостанавливаться и даже по нескольку минут стоять на лестничных площадках, давая возможность пройти тем, кто с разными домашними вещами поднимался навстречу.

Новоселы, сгибаясь, несли на спинах матрасы, тащили узлы с бельем и одеждой, осторожно ступая, несли, держа перед собой, коробки с посудой. Люди не чувствовали усталости: только бы поскорее к дверям новой квартиры! Где воздух и свет, простор и уют... Лица их светились радостью, такой близкой и понятной Казику.

И только какой-то очень важный с виду толстяк сердито командовал носильщиками, которые тащили на плечах причудливый трехстворчатый шифоньер, и недовольно бурчал:

- А почему это лифт не работает? Что мы - лошади? Где начальство?

- Здравствуйте! - поздоровался Казик с сердитым новоселом, как и с каждым, кто шел ему навстречу или кого он обгонял. И объяснил: - Умышленно не включили, чтобы не перегружали, не сожгли ненароком мотор.

- Я не у вас спрашиваю, молодой человек!

- Салют! - взял под козырек Казик и ловко нырнул под шифоньер, протискиваясь вниз.

- Уши надрать надо! - понеслось ему вдогонку, и сразу же послышалось испуганное: - Осторожней, ребята! Гарнитур импортный! Полировку обдерете пиши пропало!.. Ни за какие деньги не реставрируешь.

- Здравствуйте!.. Здравствуйте!.. - здоровался Казик этажом ниже.

Он приветливо улыбался незнакомым мальчишкам, новым соседям, будущим друзьям. Он, как и отец, не любил ни с кем ссориться. Да и как можно ссориться, недовольно бурчать в такой день! Потому и не придал значения неуместному поведению того сердитого, важного с виду новосела, который так рьяно руководил подъемом своего импортного шифоньера.

Казик спускался все ниже и ниже...

"Гу-гу-у!.." - полнилась лестничная клетка над головой разными звуками.

Слышался топот ног, шарканье, звяканье банок, ведер...

Среди новоселов Казик замечал и таких, кто свою жизнь на новом месте начинал с просверливания в дверях отверстий для разных хитроумных замков.

Засучив рукава, они с усердием налегали грудью на стамески и буравчики, натужно сопели, лихорадочно лупили молотками и ни на кого не обращали внимания.

"И чего торопятся?" - не понимал Казик и почему-то старался не наступать на стружки и опилки, устилавшие площадки перед дверьми.

Он радовался, что для них внутренний замок, как сказала мама, дело десятое, успеется, и вообще, что весь этот кавардак переселения для него уже кончился.

Как хорошо, что они приехали рано утром!

Наконец последний, двенадцатый, пролет лестницы остался позади.

Оказавшись во дворе, Казик отбежал немного и оглянулся на свой дом. Задрал вверх голову: вон его седьмой этаж!.. Высоко! Выше всех остальных домов, построенных раньше.

"Какой здесь простор! Как красиво! - Казик гордился, что стал здешним жителем. Он шел к автобусной остановке, а сам все время озирался, придирчиво сравнивал другие дома со своим. - Такого тут пока еще нет! Разве что только вот этот будет вровень с нашим", - приглядывался он к фундаменту, мимо которого шел.

Будущие размеры новостройки он определил по высоченным башенным кранам, что передвигались по рельсам. Машины плавно поворачивали свои длиннющие стрелы, предупреждали сигналами строителей, подавая груз.

Казик сел в автобус и доехал до остановки "Северный", которая была как раз напротив Венькиного дома. Знакомые места тронули сердце тихой грустью. Оказывается, не так-то просто расставаться с родным уголком, он никогда не забудется, останется в памяти и сердце навсегда. Куда ни посмотри - везде напоминания: и эта обветшалая скамейка у глухой стены, где они всегда начинали свои игры в прятки или салки, и колонка, и сады с огородами, куда совершали налеты за яблоками и огурцами...

Казик вздохнул: теперь он здесь только гость. Но ничего. Дружить с Венькой и Шуркой он будет по-прежнему.

Решил сначала зайти к Веньке. Толкнул плечом тоскливо заскрипевшие на петлях воротца, стукнула за спиной калитка, звякнула пружина.

Пройдя несколько шагов, Казик остановился: двери Венькиной половины дома были на замке. Он потоптался немного во дворе и снова вышел на улицу. Перебежал ее, свернул в переулок и вскоре оказался перед домом Протасевича. Поднялся на знакомое крыльцо, постучался.

Долго никто не откликался. Казик застучал громче.

- Да будет тебе дурачиться! - послышался за дверью голос Шуркиной мамы.

Казик вошел. Поздоровался. После дневного света не сразу разглядел тетю Броню, которая сидела на кровати, опершись плечами на подушки, с грелкой в руках. Увидев, что Казик один, тетя Броня нахмурилась:

- Я думала, это мой... Когда возвращается - обязательно какую-нибудь штуку выкинет. Взял дурную моду...

- Что, Шуры еще нет?

- Нету обормота. Где-нибудь баклуши бьет! - гневалась тетя Броня. - Это ж подумать только: из школы сегодня удрал, учебники бросил! - показала она на полевую сумку, висевшую на стене. - Недавно принесли. Дожил, окаянный! И где его нечистая сила носит?

- А кто приходил? Венька?

- Какой там Венька!.. Вместе они удрали. Устроили в школе бедлам... Девочка приходила, беленькая такая, деликатная.

- Василькова! - догадался Казик.

- Может, и она. А ты проходи, пожалуйста, проходи, - пригласила его Шуркина мама. И пожаловалась: - Что-то я совсем расхворалась сегодня. С утра ничего было. А потом так взяло, так печет в боку, что хоть ложись и помирай.

Казик видел, как кривились от боли губы тети Брони, как она все сильней прижимала к животу обернутую платком грелку.

Потом закрыла глаза, утихла.

- Может, вам чем-нибудь помочь? За лекарством сбегать, - с беспокойством спросил Казик и подошел ближе к кровати.

- Нет, детка, ничего мне не надо... Видно, съела что-то несвежее... Пройдет... А ты посиди немного со мной... Расскажи, как там у вас... Хороша ли квартира?

Только теперь Казик разглядел, какое побледневшее лицо у тети Брони. Щеки запали, явственней проступили морщинки.

Тетя Броня прилегла, поджала под себя ноги. Слабым голосом попросила накрыть ее. Казик стащил с Шуркиной кровати одеяло, укутал им больную. Он понимал: надо что-то делать, потому что Шуркиной маме становилось все хуже и хуже...

"Воды подать?.. Еще чем укрыть?.. Позвать кого-нибудь из соседей?.. проносились тревожные мысли. И вдруг пришло решение: - Что же это я медлю? Нужно за доктором!.. Как можно скорей!"

Он заторопился, решительно сказал:

- Я в "Скорую помощь" позвоню.

- А где Шура? Пусть бы сбегал.

- Я сейчас! Тетя Броня, слышите, я сейчас вернусь... Потерпите немножко... - И Казик пулей выскочил из комнаты.

На улице порыв ветра распахнул полы куртки Казика, надул словно парус за спиной. Казик, не останавливаясь, на бегу застегнулся, глубже натянул на лоб кепку. На углу приостановился, прикидывая, в какую сторону ближе к телефону-автомату: направо, в конец улицы, или налево, к железнодорожному переезду, откуда тоже можно позвонить. "К переезду ближе!" - И Казик припустил со всех ног.

Прохожие уступали дорогу. Удивленно смотрели мальчишке вслед. Казик ни на кого не обращал внимания, ничего не видел. Перед его глазами стояло искривленное страдальческой гримасой лицо Шуркиной мамы с капельками пота на лбу, бледное, с запекшимися, прикушенными губами. Слышался ее слабый голос: "...детка, ничего мне не надо". Какая-то неукротимая злость на Шурку распирала грудь.

Он не понимал, как это Шурка может где-то шляться в такую минуту, не быть рядом с матерью? Ведь в доме беда!.. Неужели он нисколько не жалеет мать? И что он там натворил в школе? "Эх, Шурка, Шурка, - укорял в мыслях друга Казик, - что ты скажешь брату, когда тот вернется с целины? Забыл, о чем обещал Миколе перед отъездом? А нам что говорил в классе? Снова подвел..."

Резкий сигнал автоматического шлагбаума неожиданно оборвал мысли Казика.

"Ду-ду-у! Ду-ду-у!" - угрожающе загудело где-то совсем рядом. Под черными козырьками, которыми были прикрыты красные фонари шлагбаума, вспыхивали поочередно два багряно-красных глаза, также предупреждали: "Осторожно, опасность!"

Полосатая стрела шлагбаума качнулась, поползла вниз. Вот-вот опустится, перекроет улицу. К переезду стремительно приближался поезд. Гремели колеса, вздрагивала под ногами земля.

"Успею!" - не останавливаясь, подумал Казик. Нырнул под стрелу шлагбаума и бросился на ту сторону переезда, где была будка телефона-автомата.

Глава шестая

МАША БУДЕТ БАБУШКОЙ

Утром Веньку разбудило радио. Передавали музыку из кинофильма "Дети капитана Гранта". Но любимая мелодия утратила для Веньки всю свою прежнюю прелесть, как только он вспомнил вчерашние нелепые приключения. Дотемна болтались они с Шуркой по городу после злосчастной драки в школе. Веньку не радовало ни ясное утро, ни ласковое солнце, что так приветливо заглядывало в окна, обещая погожий день. Что из того, что сегодня их отряд отправляется на Комсомольское озеро?! Ведь все равно Венька никуда не пойдет...

"Пионерский фонарик", который вчера наведался и к нему, обо всем рассказал бабушке: и про воробья, и про драку, и про то, что он удрал из школы. И портфель с фуражкой принесли. Как на ладони показали его прилежание к учебе.

"А все из-за воробья, - горевал Венька. - И зачем он мне сдался, зачем я его ловил?!"

Венька лежал тихо с закрытыми глазами. Старался не шевелиться. Вспомнилось, как бабушка встретила его вчера, когда он вернулся домой. Строго так посмотрела и с укором сказала: "Ничего не скажешь - порадовал ты меня, внучек! Не ждала от тебя такого..."

Больше выговаривать не стала. Велела умыться и усадила ужинать. А сама молча села за письменный стол. Чуть склонившись над листом бумаги, о чем-то быстро писала. Потом долго шевелила губами, видно, перечитывала написанное. А Венька втихомолку поглядывал на ее седую голову и маялся: "Лучше бы сама выругала, чем жаловаться папе с мамой..."

И сейчас мысли об этом письме бередили Веньке душу. Письмо, наверное, сегодня же полетит на юг... А что он скажет родителям, когда вернутся из отпуска?.. Чем оправдается? Придется держать ответ...

"Попросить бабушку, чтобы не посылала? - рассуждал Венька. - Напрасные хлопоты. Да и стыдно. А что, если перехватить письмо?! Перехватить - и концы в воду", - неожиданно осенило его.

Венька аж заерзал в кровати. Под ним заскрипели пружины матраса, и в то же мгновение из другой комнаты послышался бабушкин голос:

- Пора вставать, соня, а то опоздаешь.

- Куда? - удивился Венька.

- Как куда? Разве ты не знаешь, что ваш отряд собирается на озеро.

- А-а! - протянул Венька. - Знаю...

Лицо его передернулось. Напоминание о предстоящей прогулке, к которой готовились все семиклассники, было для него теперь неприятным.

"Да черт с ним, с этим озером! Никуда я сегодня не пойду, дома буду сидеть. И вставать не к спеху", - решил он и хотел было снова накрыться одеялом с головой, но в спальню вошла бабушка и решительно приказала:

- Хватит из себя сибарита корчить... Поднимайся!

Пришлось расстаться с теплой постелью. Венька босиком соскочил на пол, присел, расправляя плечи, затем забегал по комнате, закружил вокруг письменного стола, высматривая, куда бабушка положила письмо. Конверта нигде не было видно.

"Неужели успела отнести? - думал он, приседая и подпрыгивая. И вдруг обрадовался: - Ага! Вот оно где!"

Голубой конверт с ярко-желтой маркой лежал на мамином туалетном столике. Венька, громко топая ногами, будто и на самом деле делает разминку, все ближе подбирался к столику. Оставалось только протянуть руку - и письмо у него! "Сейчас я его - раз - и под майку!"

Вместе с тем какая-то нерешительность не давала сделать последнее движение. Наконец Венька отважился. Он весь напрягся, кося глазом в сторону кухни, протянул руку.

- Что ты там возишься, Вениамин! - вдруг громко спросила бабушка. Завтракать пора!

Венька вздрогнул и отскочил от стола как ошпаренный, пробормотал себе что-то под нос и, торопливо глотая слова, ответил:

- Сейчас!.. Еще одно упражнение... Разминочка и - готов!

Он громко топал ногами, хлопал в ладоши, чтобы бабушка не сомневалась, что он занят зарядкой. А сам снова бочком, бочком стал приближаться к столику, не сводя глаз с кухни.

- Где же ты там, Веня! - настойчиво звала его бабушка.

- Слышу! Иду!

- Надо ж еще убрать, прихватить кое-что в дорогу...

Венька не ответил.

- Ну что мне с тобой делать? - заглянула в комнату бабушка.

Но Венька уже был начеку. Вместо конверта он схватил со столика расческу. Встретившись в зеркале глазами с бабушкой, сдержанно сказал:

- Надо же причесаться.

- Конечно, надо! Но ты, кажется, еще и не умывался?

- Сейчас.

Венька намеренно тянул время. Надеялся, что бабушка выйдет и тогда можно будет, наконец, сцапать конверт. Но бабушка только на минутку вышла на кухню и тут же вернулась обратно, подавая на стол завтрак.

- Что-то у тебя сегодня все шиворот-навыворот идет, - приговаривала она, суетясь у стола. На сковородке скворчало сало, желтели глазки яичницы. Приятный запах щекотнул Венькин нос.

- Майку надел не так? - спросил Венька, оглядывая себя.

- Да нет! - усмехнулась бабушка. - Вообще говорю. Хватит тебе уже прихорашиваться. Беги умываться.

"Не выгорело!" - Венька неохотно пошел на кухню к рукомойнику, злясь на себя за свою нерешительность... Давно мог стянуть этот злосчастный конверт с бабушкиным письмом. А теперь что? Завтракать и идти в школу! А как показаться на глаза друзьям, Маше? Как избежать всех этих неприятностей?

За столом Веньке не хотелось ни есть, ни пить. Не хотелось собираться в такой заманчивый, такой желанный еще совсем недавно поход. Ведь столько готовились, такой шум подняли! На всю дружину...

- Что-то ты сонный какой-то? - озабоченно спросила бабушка. - Может, у тебя голова болит?

Венька поднял глаза от тарелки и от изумления разинул рот: бабушка стояла перед ним в папиной спортивной куртке, затянутой замком-молнией до самого подбородка, с его рюкзаком и компасом на левой руке. Не обращая внимания на Веньку, она через плечо взглянула в зеркало и спросила:

- Ну как, подходит?

- Куда это ты, бабуля? - едва слышно прошептал Венька и почувствовал, как у него похолодело в груди.

- С тобой, на озеро.

- К-как?!

- А вот так, пешком.

Венька отодвинул тарелку. Медленно встал со стула, все еще не понимая, что происходит. "Неужели бабушка и вправду надумала идти с ним? С рюкзаком за плечами! Что он - ребенок, чтобы его за ручку водили! Хочет на посмешище выставить?.. Да что она, издевается над ним, в самом деле!.. А может, это только шутка?"

Нет, по всему было видно, что бабушка всерьез решила идти вместе с внуком.

- Послушай, бабуля, - бросился к ней Венька. - Не нужно на озеро! Давай лучше... в кино сходим.

- В другой раз, внучек.

- В клуб!..

- Рано!

- На стадион... - умолял Венька. - В цирк! Знаешь, кто приехал? Клоун из Москвы! Зачем нам озеро?

- Как зачем? - голос бабушки окреп. - Как ты можешь так рассуждать! Там весь твой отряд будет. Друзья твои! А ты кто же, принц-отшельник? Какой же ты после этого пионер?

Она начала стаскивать с плеч рюкзак, отстегнула компас.

- Если бы мы так рассуждали, разве смогли бы выкопать это озеро?

- Как выкопать?

- А вот так. Выезжали за город после работы. С песнями, с настроением!.. А чем копали? Лопатой-матушкой! Таких машин, как теперь, тогда и в помине не было. Ни бульдозеров, ни скреперов. На носилках землю таскали. Бывали, конечно, и недоразумения, и споры. Но мы все горой стояли друг за друга. А ты чего переполошился? Знаю: боишься с Машей встретиться. Так, что ли? Но ведь сам от себя никуда не убежишь. Ты обидел Машу. Да еще как обидел!.. Девочку! Так имей же мужество признать свою вину, попроси у нее прощения. Молчишь... Выходит, ты и меня, и маму мог бы ударить?.. Нет? Тогда пойми: Маша вырастет - тоже станет мамой, бабушкой, как я. А посмел руку на нее поднять... Позор!..

Такой неожиданный поворот очень взволновал Веньку. Он стоял и хлопал глазами, растерянно поглядывая то на бабушку, то на рюкзак и компас, которые она торжественно положила перед ним на стул.

А на столе остывал недоеденный завтрак.

Из всего услышанного Веньку особенно поразило то, что Маша тоже будет бабушкой. Это никак не укладывалось в голове. Она же такая маленькая, сидит на первой парте - только белый бантик торчит на макушке. И вдруг - мама, бабушка! Тут же подумалось, что, как ни крутись, ни изворачивайся, все равно придется увидеться с Машей и друзьями, смотреть им в глаза...

- Доедай яичницу и собирайся побыстрей.

Бабушка еще немного помедлила, глядя, как внук доедает завтрак. Потом, спохватившись, засеменила в другую комнату. Вернулась оттуда с конвертом в руках, подала его Веньке.

- Не забудь по дороге опустить.

- Ладно, - озадаченно ответил Венька. И вдруг от удивления округлил глаза: вовсе не родителям было адресовано письмо, за которым он так неудачно охотился! Бабушка посылала письмо на целину, в совхоз "Пионерский", Миколе Протасевичу - брату Шурки.

"Вот так чудо: откуда она знает Миколу? О чем ему пишет?"

Венька засуетился по комнате, приговаривая:

- Сейчас, бабуля, сейчас... Я быстренько - сию минуту! Вот увидишь!

Из недоеденной яичницы он сделал бутерброд, на ходу допил из чашки остывший кофе. Потом убрал со стола посуду. Взялся за укладку рюкзака. Налил во флягу воды, упаковал свое рыбацкое снаряжение. А сам в душе радовался: какая у него чудесная бабушка! Не забыл прихватить с пяток картофелин и на ее долю. Готовясь к походу, ребята договаривались разжечь где-нибудь на острове костер, напечь картошки...

"Может, и уху удастся приготовить! Где котелок? Пару луковиц в него, немного лаврового листа, перцу, щепотку соли. Кажется, все?" - Венька завязал рюкзак, приподнял его. Прилично набралось.

Он надел белую туристскую панамку, забросил рюкзак за плечи и, молодцевато стукнув каблуками, вытянулся перед бабушкой, как по команде смирно, шутливо отрапортовал:

- Товарищ генерал, разрешите доложить?

- Пожалуйста, - подтянулась и бабушка. - Слушаю вас.

- Пионер Старовойтенко готов к выполнению любого задания!

- Что ж, очень приятно. Слушай мою команду: равнение на рюкзак! На трудности не обращать внимания! Прямо на улицу, с песней ша-агом марш!

Венька прошел до дверей чеканным строевым шагом и во весь голос запел песню о юном барабанщике:

Мы шли под грохот канонады,

Мы смерти смотрели в лицо...

Бабушка тоже заспешила. Сунула под мышку зонтик и засеменила за внуком. Через руку у нее был перекинут клетчатый непромокаемый плащ. Седую голову прикрывала соломенная шляпка с заколкой сбоку. Добродушные темно-карие глаза молодо светились: многое из прошлого, такого близкого и дорогого сердцу, напомнила ей Венькина песня.

Глава седьмая

НЕВИДИМКА В ЛОДКЕ

Медленно тянулось для Казика время: никогда раньше не приходилось ему бывать в больнице!.. Он сидел на стуле у стены в приемном покое и внимательно следил за матово-стеклянными дверьми, за которыми исчез Шурка, напялив на себя белый не по росту большущий халат. Где-то там, за этими дверями, были палаты, лежали больные, среди них и Шуркина мама. Что с ней?

Над дверями, которые время от времени неслышно раскрывались и закрывались, пропуская посетителей, висели пузатые, круглые, как эмалированный таз, часы. Их циферблат поблескивал со стены холодно и настороженно. Стрелки, казалось, застыли на месте, но Казик и так знал, что теперь на озеро уже не успеть.

Хоть в приемном покое было довольно людно - многие пришли проведать родственников или знакомых и у гардероба, чтобы раздеться и получить халат, стояла длинная очередь, - вокруг царила затаенная тишина. Не слышно было даже шума с улицы, что совсем рядом, за сквером, по которой привычно струился неудержимый живой поток.

В покое пахло лекарствами. Все стулья были в полотняных чехлах; на столе стояла ваза с букетом осенних цветов. Чистотой сияли стены, пол из метлахских плиток, подоконники, которые снова и снова протирала влажной тряпкой девушка-санитарка с аккуратно подобранным под марлевую косынку узлом огненно-рыжих волос.

К девушке-санитарке часто обращались посетители. В этих случаях она отрывалась от работы, вежливо отвечала. Кому советовала подождать профессора, кому объясняла, как найти главного хирурга или палатного врача, показывала, где находится окошко дежурной сестры. Вообще, как заметил Казик, девушка-санитарка знала все, каждому могла дать необходимые сведения.

"Может, и о Шуркиной маме что-нибудь знает?" - подумал он. Но спросить постеснялся.

- Мальчик, - подошла санитарка к Казику, - подними, пожалуйста, ноги.

Под ногами проворно заходила электрическая щетка: "Шах-шах!" Этот звук чем-то напомнил Казику железнодорожный переезд, когда он бросился наперерез поезду, чтобы быстрей добежать до будки телефона-автомата. Едва успел перескочить рельсы, как кто-то сильно схватил за воротник, дернул к себе: "Жить надоело, молокосос?!"

Это был стрелочник в промасленном ватнике, подпоясанный армейским ремнем, за которым торчали два флажка - красный и желтый, дудочка-рожок и еще что-то, что Казик не успел разглядеть. Он весь сжался, втянул голову в плечи от страшного грохота, что обрушился сзади, оглушил. Дохнуло жаром в затылок, густое белое облако пара окутало лицо, осело холодными мелкими капельками на лбу, щеках, шее...

Он закричал: "Пустите, дяденька!" - и изо всех сил рванулся из крепких рук стрелочника, даже воротник куртки затрещал...

"Эх, нет на вас управы", - только и услышал за спиной.

Об этом он никому не рассказал: ни маме, когда усталый вернулся домой, вызвав "скорую помощь", ни Шурке, когда встретились сегодня утром. Хорошо, что еще вечером осмотрел надорванный по шву воротник и сам незаметно подшил его. Мама так ничего и не заметила.

Утром мама сама посоветовала Казику сбегать к Шурке и вместе с ним проведать в больнице тетю Броню. Попросила передать ей баночку яблочного компота и сверток с печеньем, приготовленный Казику в поход. Сказала, что на озеро можно и не ехать и чтобы он пригласил Шурку пожить у них, пока не выздоровеет его мама... Кажется, еще наказывала, чтобы не опаздывали на обед.

Казик неподвижно сидел на стуле и думал о том, что теперь главное, чтобы все хорошо обошлось с тетей Броней. А что все в порядке, что все будет хорошо, он почувствовал сразу, как только увидел друга, показавшегося из-за матово-стеклянных дверей.

Халат на Шурке висел, как на жерди, почти до самых пят. Лицо было немного растерянным, но прежняя тревога и озабоченность исчезли. Остались где-то там, за стеной приемного покоя.

- Ну как? - подбежал Казик к Шурке. - Что с мамой? Выписывают?

- Нет, сказали, не раньше чем через неделю. - Он сбросил халат, сдал его в гардероб. - Операцию сделали. Аппендицит был.

Они оказались на широкой лестнице главного входа. Здесь Казик остановился, спросил:

- А что говорит мама?

- Привет тебе передала и большое спасибо... А знаешь, что доктор сказал? Хорошо, что не промедлили, сразу вызвали "скорую помощь". С аппендицитом шутки плохи...

- А что это за аппендицит такой?

- Ну, кишка такая в животе. Воспаляется... Разве не знаешь?

- Нет...

- Заболеешь - узнаешь! Чикнут, как маме.

- Типун тебе на язык! - отмахнулся Казик и хлопнул друга по плечу. Давай лучше подумаем, что будем делать дальше? Ко мне пойдем или на озеро? Может, еще успеем...

Ребята посоветовались и решили податься вслед за отрядом на озеро. Обычно туда ездили трамваем или автобусом. Но теперь им не было никакой нужды связываться с транспортом. Пешком через парк Победы - гораздо ближе. И не нужно петлять по улицам - сразу попадаешь к пристани, откуда семиклассники договаривались начать свое путешествие на речном трамвае, чтобы потом высадиться на острове.

Казик теперь уже жалел, что ничего не прихватил в собой. Все туристское снаряжение оставил дома. Он размахивал руками и говорил:

- На пристани, наверное, не застанем.

- Семеро одного не ждут.

- Тогда сами переберемся на остров.

- Ага, - соглашался Шурка. - Возьмем лодку... А не найдем - искупаемся и назад.

- Ишь, чего захотел! Не та пора.

- А что?.. Смотри, какой денек выдался! Теплынь-то какая...

Казик не ответил.

Ребята свернули на улицу, ведущую к реке. Мимо них с тихим шуршанием проносились легковые автомашины, мчались одна за другой почти вплотную. В общем потоке чадили мотоциклы, приглушенно тарахтели форсистые мотороллеры. Ближе к тротуару жались деликатные мопеды, обгоняли велосипедистов, ехавших с пучками удочек, заброшенными за плечи, словно ружья, с рыбацкими ведерками, прикрепленными к багажникам. Все стремились вперед - скорей на лоно природы, к реке, к озеру, в лес!

"Эх, был бы у меня хоть какой-нибудь завалящий мопедик, - думал Казик, - махнули бы с Шуркой далеко-далеко, в Березинский заповедник или еще дальше, к чарующе-синеокому Палику, где в нынешнем году бродили с отцом".

Никогда не забыть ему тех молчаливо-величавых мест, смолистого аромата боров, душистой, как мед, земляники, глухих, таинственных стежек! Все показал бы Шурке: и как в грозу ловят рыбу, и где начали строительство нового пионерского лагеря, и памятник партизанам, погибшим в войну.

Напрасно не взяли они летом Шурку с собой. Ничего этого он не испытал, ничего не увидел. Теперь только на пленке посмотрит, да и то, если получилось.

- Ты уже проявил что-нибудь? - спросил Казик.

- Не все.

- Ну и как?

- Пока еще не прокручивал, но есть удачные кадры.

- Правда?

- Конечно, хоть и не все одинаковые.

Об уроке математики, на котором Агей Михайлович должен был показать счетную машину, Казик не расспрашивал. Жалел, что Шурка снова влип. Учителя подвел, Машу обидел, с друзьями поссорился... Нужно его и Веньку как-то помирить с классом. Вот только как?..

Берег там, где они вышли к реке, был высокий, обрывистый. К почти неподвижной воде свисала порыжевшая зелень плакучих ив. В тени деревьев стояла прохлада, тянуло влагой и сыростью. У самого берега плавала стайка белых уток. Они раз за разом ныряли, показывая над водой свои куцые хвостики, смешно шарили плоскими клювами в траве, ища какую-нибудь поживу.

- И что они там находят? - удивился Шурка, с любопытством глядя на уток. - Разве в такой топи может что-нибудь водиться?

Казик не отвечал. Время от времени он останавливался и, привстав на цыпочки, вытягивал шею, стараясь разглядеть пристань. Но ему это не удавалось, пока они не вошли на пригорок. Отсюда, с высоты, все озеро, начинавшееся за плотиной, было как на ладони. На тонком шпиле над пристанью весело трепетал на ветру красный флажок. Одноклассников нигде не было видно.

- Опоздали, - сказал Шурка.

- Конечно. Пошли быстрей, а то и на острове никого не застанем.

- А как мы туда доберемся?

- Как-нибудь! Попросим кого-либо из рыбаков, чтобы перевезли.

Они вышли к плотине. Серебристый каскад упруго переливался через щит, грозно шумел, падая вниз, пенился, кружил опасные водовороты. Ниже стремительное течение стихало и, угомонившись, бежало дальше по своему древнему руслу.

Муть и пена не давали рассмотреть дно реки. Видно, тут были рыбные места, потому что много народу сидело с удочками. Какой-то высокий дядя в широкополой шляпе и резиновых сапогах-ботфортах даже спиннингом размахивал. Заядло забрасывал то на середину реки, то вниз по течению, то вверх.

Шурка хотел остановиться, понаблюдать за рыбаком, но Казик потащил его дальше, в сторону лодочной станции, где находился морской клуб с моторками, скутерами и байдарками. Он все приглядывался, к кому бы обратиться, попросить перевезти их на остров. Но возле берега лодок не было.

- Видно, ничего не получится, - с сожалением отметил Казик. - Придется идти на пристань. Там быстрей что-нибудь попадется в нашу сторону.

- Так будет лучше всего, - согласился Шурка.

Да и что им оставалось делать? Бродить по пляжу и любоваться разноцветными зонтами-грибками?! А в это время друзья, наверное, где-то готовят уху, слушают Агея Михайловича. Ведь учитель собирался весь выходной день провести с ними на озере...

Шурка потянулся, затем уселся на песок возле самой воды и начал разуваться.

- Помою ноги, - сказал он.

- И я сполоснусь, - присел Казик и вдруг насторожился.

Из-за мыска показалась моторка. Плыла она как-то непонятно: виляла, словно шла без руля, неуверенно направляясь в их сторону.

Шурка тоже увидел лодку и с интересом следил за ней. - Что за черт, удивился Казик. - Балуется кто или, может, утонул?

- Почему?

- Разве не видишь? В моторке же никого нет.

Шурка подхватился с земли, переглянулся с Казиком и пожал плечами:

- Действительно, никого...

- Может, кто-нибудь укрылся от ветра, лежит на дне да и загорает себе в затишье?

Неожиданно моторка заглохла. По инерции проплыла еще немного и ткнулась широким дюралевым носом в берег. Волны сразу же тихо заплескались о борт, закачали ее.

Шурка подался вперед и, высоко, как аист, поднимая ноги, двинулся по воде к лодке. Штаны, чтобы не замочить, он подтянул и придерживал руками. Хорошо, что здесь было мелко, не выше колен.

Вот он приблизился к моторке, заглянул в нее. Пустая! Шурка растерялся: и вправду, не утонул ли хозяин?

Казик почувствовал тревогу друга и тоже заспешил к лодке.

- Надо быстрее сообщить водолазам! - командовал Шурка. - Давай залезай, попробуем завести. - И он перевалился в лодку.

За ним начал карабкаться на борт и Казик. В этот момент дрогнул мотор. Захлебнулся и снова застучал. Казик закричал:

- Что ты делаешь? Подожди!

Его ноги были еще в воде. Он почувствовал, как задрожал металлический корпус моторки и та начала медленно двигаться. Казик напрягся и опрокинулся на дно. Подхватился и сел. И только теперь увидел изумленное, застывшее лицо друга. Широко раскрытыми глазами Шурка уставился на корму, будто увидел там не мотор, а самого утопленника, которого они собрались искать.

Наконец он растерянно пробормотал:

- Я... Я ничего не делал! Ничего не трогал!.. Мотор без меня начал работать...

- Как?

- Не знаю.

Шурка не врал, как вначале показалось Казику. Вот лодка сама сделала крутой поворот, нацеливая свои нос на середину озера. Ее немного покачивало из стороны в сторону, это заставило ребят крепче ухватиться руками за борта.

- Что за чертовщина! - испуганно проговорил Казик.

А на корме все более напряженно и слаженно рокотал мотор. Бурлила и пенилась сзади вода. Моторка оставляла за собой длинный волнистый след.

Ветер упруго бил в лицо, надувал рубашки. Казик вертел головой и не понимал: "Что за нечистая сила включила мотор? Кто управляет лодкой?"

- Куда это она нас? - громко прокричал Шурка, потому что шум мотора и ветер заглушали слова.

- На середину!

- Куда?

- Разве ты сам не видишь куда? - разозлился Казик. - В гости к Нептуну!

Пригнувшись и держась за борт, он медленно продвигался вперед, к носу лодки. Не обращал внимания на то, что берег уже остался далеко позади. Он хотел остановить лодку, разгадать ее тайну.

Казик добрался до черной баранки руля. Уцепился за нее, попробовал осторожно покрутить. Не поддается! Нажал сильней. Лодка по-прежнему держалась своего направления. Ее нос теперь был высоко задран над темно-зеленой водой. За кормой слышалось неизменное "тух-тух-тух!..".

- А ведь здорово, правда? - крикнул с кормы Шурка.

Он освоился и повеселел. С увлечением следил, как моторка догоняет парусник, который шел немного в стороне, почти тем же курсом, что и они. Оттуда махали руками, что-то кричали.

- Салют, - крикнул Шурка. - Ха-ха-ха... Нажимай, калоша!

Он свешивался за борт, зачерпывал ладонью воду. С наслаждением подставлял лицо брызгам, фонтаном взлетавшим в воздух. Ловил их ртом. И хохотал, когда брызги, попадая за воротник, щекотали тело.

Моторка обогнала парусник, и тут Казик почувствовал, как баранка в руках против его воли сделала уверенный поворот. До этого он еще мог думать, что лодка завелась и двинулась с места по чистой случайности. Но теперь сообразил, что лодкой управляют на расстоянии, и внимательно следил за стрелками приборов на щитке, хотел уразуметь, понять тот хитрый механизм, который подчинялся чьей-то воле, и не замечал опасности, которая неумолимо надвигалась.

Эту опасность, пробравшись к другу, первым увидел Шурка. Прямо наперерез моторке шел речной трамвай. Снизу он казался мальчишкам огромным пароходом, громадиной, которая не сойдет с дороги, не свернет, а разобьет, уничтожит их маленькую посудину. И не проскочишь, не обойдешь...

- Смотри! - похолодел Шурка. - Видишь?

Казик не шелохнулся. Он смотрел на металлический блестящий прутик, что покачивался на носу лодки. Раньше не обращал на него внимания: думал, просто так, для флажка. А не тот ли это невидимка, который принимает радиосигналы и управляет моторкой?

Шурка стукнул друга по плечу:

- Ты слышишь?.. Смотри!.. Мы не проскочим!..

- Подожди! - Казик не выпускал из рук руля. Надеялся, что вот-вот, как и тогда, когда они обходили парусник, баранка шевельнется в руках и заставит моторку свернуть в сторону от речного трамвая. Только напрасно. Баранка не шевелилась. Слегка вздрагивала, напоминая, что мотор работает, мчит их навстречу беде.

Прошло еще несколько бесконечно долгих секунд. Казик весь сжался, подался вперед. Вот сейчас, сейчас. Минута, еще одна... Баранка не двигалась с места. Издевательски покачивался прутик. Тогда он, выпустив баранку, прыгнул на выпуклый нос моторки. Распластался и припал к гладкому и скользкому дюралю.

- Куда ты?! - ужаснулся Шурка. - Назад!

Не обращая внимания на его крик, Казик подтянулся к прутику, чтобы проверить свою догадку. Шурка ничего не понимал: зачем Казику этот проволочный штырек? Надо же спасаться!..

За спиной грозно и ритмично постукивал мотор. А прямо по ходу лодки стремительно надвигался и рос красно-желтый борт речного трамвая. Сейчас столкнутся, и тогда...

О том, что будет тогда, Шурке думать не хотелось. Страх подтолкнул его к борту моторки.

- Спасайся-а-а! - завопил он и прыгнул в воду.

Зеленоватая волна, бежавшая за лодкой, покрыла Шурку с головой. Ветер подхватил его крик и разорванным эхом разнес над водой:

- А-а-а!..

Глава восьмая

НАГОНЯЙ

Происшествие на озере, когда Шурка и Казик попали в беду, снова растревожило отряд седьмого "А".

- Как нехорошо получилось! Ой, как нехорошо! - в один голос гудел перед началом уроков класс.

Никто не предполагал, что Марченя и Протасевич так подведут Агея Михайловича. Про драку и воробья даже не вспоминали. Говорили только о моторке, потому что она как раз и была тем сюрпризом, который Агей Михайлович подготовил для них.

На пристань, где собирались семиклассники, учитель пришел не один. Вместе с ним были его бывший ученик, а теперь аспирант Академии наук Вадим Иванович Руденок и десятиклассник Юрка Федоринчик, известный в школе радиолюбитель.

Сначала на аспиранта ребята не обратили особого внимания. Высокий, загорелый почти до черноты, он был в обычных парусиновых штанах и такого же светлого цвета спортивной куртке нараспашку. За спиной Вадим Иванович поддерживал довольно тяжелый рюкзак, словно собрался не на прогулку, а в длительное туристское путешествие. Своим внешним видом, как показалось ученикам, Вадим Иванович ничем не напоминал научного работника. И все очень удивились, когда Агей Михайлович, отрекомендовав его, сказал, что Вадим Иванович работает в институте математики и вычислительной техники.

- Ого! - воскликнул Венька и поинтересовался: - И что вы делаете?

Вадим Иванович снял с плеч рюкзак, осторожно поставил возле ног и только после этого ответил:

- А как ты думаешь?

- Ну, задачки разные решаете.

- Правильно, решаем. Только не такие, как вы в школе, и не так. У нас есть добрые помощники. Весьма надежные.

- Электронно-вычислительные машины?

- Правильно. Слыхал о таких?

- О, так вам легко! - Венька взглянул на Агея Михайловича, который разговаривал с вожатой. - Вот бы нам такую машину!

- И что бы вы с ней делали?

- Как что? Ведь у нас каждый день математика. Уроки в школе, примеры и задачи на дом. Иной раз в футбол некогда сгонять!

- А видел ли ты когда-нибудь, как действует электронно-вычислительная машина? Представляешь ли себе ее размеры? - улыбнулся Вадим Иванович.

- Нет, - смутился Венька.

- Вот и приходите к нам в институт. Посмотрите. И не думай, что математика занимается лишь простым подсчетом и измерениями. Наверное, и сам теперь это понимаешь. Математика вовсе не скучная наука.

И уже когда семиклассники разместились на верхней палубе речного трамвая и подготовились к прогулке по озеру, Вадим Иванович начал рассказывать об одной из интереснейших областей техники - кибернетике, которая без математики не смогла бы и шагу сделать. Он распаковал свой рюкзак и на удивление всем достал оттуда не туристское снаряжение, а походную радиостанцию.

Венька сидел рядом с бабушкой и Машей. На душе было легко и радостно: он и сам не заметил, как бабушка помирила его с Васильковой. Правда, язык долго не поворачивался, не мог вымолвить несколько таких простых, казалось бы, слов, точно присох к нёбу. И все же Венька произнес их, попросил у девочки прощения.

- Прости, Маша, - пробормотал он и протянул руку: - Мир.

Маша покраснела, как и Венька, сразу согласилась:

- Мир так мир. Только - чур! - на сто лет.

- Навеки! - подхватил Венька и заглянул ей в глаза.

Маша не откусывает, а понемножку слизывает эскимо с палочки, причмокивает влажными губами, остерегается, чтобы не капнуть на чистенькое платьице с белым воротничком. А сама внимательно следит за приготовлениями Вадима Ивановича и все удивляется: никогда раньше не приходилось ей видеть, как работает походная радиостанция.

Венька тоже старается не пропустить самого интересного. Ребята, столпившиеся впереди, мешают ему, но он молчит, не подает голоса. Слышно, как под ногами слегка подрагивает палуба. Пенится, шумит за кормой вода. Трамвай плавно набирает скорость. Постепенно отдаляется берег, исчезает с глаз пристань. И совсем не требуется большой фантазии, чтобы представить то, о чем говорит Агей Михайлович. Он стоит посреди палубы. Ветер ерошит его седую бородку, развевает полы черного в полоску пиджака.

- Вот так когда-то, - рассказывает учитель, - спешили к родным берегам древние греки. Везли на своем паруснике финики, дорогие ткани, разные ценности. Проходили день, неделя, месяц... Всходило и заходило солнце. День сменялся ночью. Над морем высыпали большие яркие звезды. Матросы отправлялись отдыхать. И только один человек не имел права сомкнуть глаз. Это был рулевой - по-гречески "кибернос". Он обязан был все время следить за курсом корабля.

Забыв о мороженом, Маша не замечает, что оно растаяло, стекает по палочке. Не сводит с учителя глаз и Венька. И мнится ему, что не на палубе речного трамвая он, а на древнем греческом паруснике. Направляется к родным берегам.

- Нелегкое это дело, особенно во время бури, - слышится глуховатый голос Агея Михайловича. - Поднимется шторм, собьет парусник с дороги. Тогда рулевой по солнцу, по звездам вновь определяет направление и заставляет парусник лечь на правильный курс. От мастерства киберноса, от его опыта, навыков и знаний зависела судьба корабля, судьба товарищей. Так было когда-то... А вот современный океанский пароход. На смену парусам пришли могучие машины. Сначала паровые, потом дизельные, электрические. У рулевого появились умные и надежные помощники - точные приборы-автоматы. Они теперь следят за курсом, определяют направление, управляют кораблем. Механизмы безупречно выполняют функцию древнего киберноса.

На какой-то момент Агей Михайлович умолк. Передохнул немного, поглядывая на учеников. Потом заговорил снова:

- Видите, откуда пришло к нам это слово. А науку, которая занимается созданием таких автоматов в самых различных областях техники, назвали кибернетикой. Она очень тесно связана с физикой и радиотехникой. В ее создании принимают участие также и физиологи, и медики, и лингвисты... Но самое непосредственное отношение к кибернетике имеет математика...

Это было продолжением той беседы, которую Агей Михайлович совсем недавно начал с рассказа о самой первой счетной машине человека. Десять пальцев руки - и электронно-вычислительная машина! Парусник с рулевым на корме - и космический корабль, управляемый человеком на расстоянии в сотни тысяч километров...

Теперь семиклассники наблюдали за Вадимом Ивановичем. Следили за его приготовлениями и все расспрашивали: где сейчас моторка, откуда она должна появиться, можно ли сделать такую в школьной мастерской. Даже Венькина бабушка подошла ближе к краю палубы и, щуря старческие глаза от солнечных зайчиков, сверкавших на воде, пожалела:

- Ай-яй! Как же это мы не догадались взять бинокль. Почему ты мне ничего не сказал?

- Да я и сам не знал! - протиснулся вперед Венька.

Позже, когда вдалеке действительно показалась моторка и семиклассники восторженно зашумели, он и без бинокля первым разглядел, что в ней кто-то есть. Сперва Венька подумал, что это так и надо. Подбросил вверх свою панамку и поймал на лету. А когда присмотрелся внимательней - не поверил глазам: в лодке были Казик и Шурка.

"Откуда?" - оглянулся он на товарищей. Те также узнали своих. Еще громче загудела голосами палуба.

Но учителя и вожатую, особенно Вадима Ивановича это неожиданно насторожило. Юрка Федоринчик, сняв пиджак и оставшись в матросской тельняшке, нервно перебирал рычажки радиостанции, волновался, что-то говорил Алисе Николаевне. Та вдруг побледнела, поняв, что с моторкой что-то не ладится. Над радиостанцией озабоченно наклонился Вадим Иванович.

Тревога нарастала. Юрка и Вадим Иванович не отходили от радиостанции, настойчиво искали причину неполадок. Они не знали, что уже ничего не смогут сделать. Лодка без антенны не могла принимать сигналы, не слышала и не выполняла их команд. Она мчалась наперерез трамваю. Оставалась только надежда - рулевой успеет повернуть судно и уклониться от столкновения с моторкой.

Алиса Николаевна стремглав бросилась к носовой части палубы... И в этот момент послышался Шуркин пронзительный вопль: "Спасайся-а-а!" Еще мгновение - и Казик не успел бы вставить антенну в гнездо. Тогда, возможно, не обошлось бы без аварии. И кто знает, стояли ли бы минутой позже Марченя и Протасевич на палубе речного трамвая.

Ребята выкручивали Шуркины штаны и рубашку. Венькина бабушка укутывала его своим плащом и приговаривала:

- Разве ж так можно? Не зная брода - сунуться в воду?.. Хоть бы мать пожалел...

Рядом стоял Казик. Виноватая улыбка кривила его губы. Он старался не смотреть на Агея Михайловича, прятался за спины товарищей. На все расспросы Вадима Ивановича нес какую-то околесицу. И никак нельзя было понять, каким образом они оказались в лодке, что у них там приключилось.

Венька тихо шепнул Казику, что напрасно он связался с Протасевичем. Шурка может еще и не так подвести. Как его с тем воробьем. Он потащил Казика в сторону.

- Ты ведь, наверное, ничего не знаешь. Пошли, расскажу...

- Отстань! - вдруг обозлился Марченя. - Сам ты ничего не знаешь! Привык только во всем себя видеть.

Это "отстань" здорово обидело Веньку. "Ну и ладно, - думал он, - пусть сам выкручивается. Ко мне лодка никакого отношения не имеет. А с Машей я помирился. Теперь все на них навалятся. Тоже мне, моряки нашлись!.."

И Венька больше не подходил ни к Казику, ни к Шурке.

Не заговорил он с ними и на другой день, когда прибежал в школу и встретил их вместе. Даже не поздоровался. Прислушивался к тому, о чем говорили в классе, и радовался: про драку и воробья никто не вспоминал. Говорили только о моторке да про Шуркино купание.

Перед звонком в класс забежала старшая пионервожатая.

- Здравствуйте, Алиса Николаевна! - сразу же заспешили ей навстречу девочки. - Мы вас ждем.

Семиклассники обступили вожатую. Маша обняла Алису Николаевну за талию, прижалась к ней и восхищенно смотрела на нее снизу вверх. На груди у вожатой алый галстук, белая блузка безупречно выглажена, черные блестящие волосы аккуратно причесаны. И следа не осталось от вчерашнего волнения! Теперь даже трудно представить, что во всем этом наряде Алиса Николаевна прыгнула с верхней палубы спасать Шурку. Лишь лодочки на высоких шпильках успела сбросить. Никто не ждал от нее такой смелой решительности. С виду вожатая совсем не сильная, а вот же смогла помочь Шурке выбраться из воды.

И вот она вновь стоит перед ними. Глаза ее улыбаются, но она старается спрятать улыбку под пушистыми ресницами. Венька тоже протискивается ближе к вожатой, не обращая внимания на толкотню.

- Никто не заболел? - спросила Алиса Николаевна и посмотрела на Протасевича.

- Не-ет!

- Тогда и вовсе хорошо. - Вожатая положила руку на Венькино плечо. - А твоя бабушка как?

- Нормально. Сказала, что снова поедет с нами, когда выберемся...

- А в школу ее пригласили?

- Пока еще нет.

- Смотрите, а то седьмой "Б" опередит. Снова останетесь с носом.

- Не опередит, - с важностью сказал Венька. - Ведь бабушка-то моя! - И он посмотрел в сторону Марчени.

Ни Казика, ни Шурки не было, когда там, на пристани, в ожидании речного трамвая бабушка рассказывала, как копали озеро, которое поздней назвали Комсомольским. Все удивлялись, что тогда не было бульдозеров, самосвалов, что там, где теперь зеленеет парк, была сплошная пустошь...

Прозвенел звонок, и вожатая заторопилась.

- Давайте, друзья, соберемся после уроков, - сказала она. - Нам есть о чем поговорить.

На переменках Венька расхаживал по классу гоголем. Для него как будто все складывалось распрекрасно. Никто из одноклассников на него не косился. Про воробья и драку не вспоминали. Алиса Николаевна и вчера и сегодня разговаривала с ним хорошо... Вот только с Казиком надо бы переговорить. И чего он прилип к Шурке? Ни на шаг не отходит.

И когда семиклассники остались после уроков, чтобы поговорить о своих делах, Венька первым взял слово и стал называть фамилии тех, кто уже успел нахватать двоек. Сказал, что такое положение дальше нетерпимо. Надо что-то предпринимать.

- А что именно? - спросила Маша. - Вот ты и скажи.

- Подтянуть их надо. Прикрепить сильнейших, чтобы помогли. И за дисциплиной следить...

Сказав о дисциплине, Венька покраснел и попытался перевести разговор на другие пионерские дела отряда. Напомнил, что у них еще и план работы на первое полугодие не составлен, и редколлегия не избрана, и вообще они только начали раскачиваться.

- Ты лучше расскажи про воробья!

- Про драку в классе!

- Почему ты с Протасевичем с уроков удрал? - послышались голоса.

Венька растерялся. И надо же ему было вылезти со своим выступлением. Теперь хоть провались со стыда.

Маша почему-то опустила голову. Уставился куда-то в угол Шурка. Не реагирует Казик, сидит, подперев голову кулаками. Никто не спешит на выручку Веньке.

Неужели ему одному держать ответ? За все! И что он может сказать? Но говорить что-то надо было. И он жалобно бормочет вовсе не о том, о чем хотел сказать:

- Я... Я не виноват. Это же Протасевич пустил воробья...

- Не виноват?.. Посмотрите на него! - возмущенно зашумели девочки. Ягненочек какой... Не прикидывайся!..

Венька еще пытался о чем-то беспомощно мямлить в свою защиту, но его уже никто не слушал. Шум и галдеж взорвали тишину в классе.

- Пусть Протасевич скажет! - требовательно выкрикивали с мест. - Почему он молчит?

- И скажу, - поднялся из-за парты Шурка. - Чего вы на одного Старовойтенко накинулись? Это правда, что я принес воробья в класс. Из моих рук он вырвался... И на озере был я...

Он глубоко вздохнул и опустил голову. Но не сел. По-прежнему стоял, крепко сжимая обеими руками поднятую крышку парты.

Казик заметил, как у Протасевича побелели кончики пальцев. И весь он словно окаменел. Не просто дались ему те, внешне спокойно сказанные слова о признании своей вины. А в чем она? Что он такого сделал? Хотел как лучше.

Как ни крути, а Шурке не везет. Неприятности за неприятностями. А тут еще Венька. Сам изворачивается, на Шурку все валит.

Все это разозлило Казика. И он не сдержался. Вскочил со своего места.

- Алиса Николаевна! Ребята! - торопливо заговорил Казик. - Подождите! Не будем сегодня обсуждать поведение Протасевича. Слышите? Я все знаю! У него мать больна, в больнице...

У товарища беда, и все, только что стоявшее в центре внимания, вдруг отступило на второй план.

Вон уже Маша о чем-то перешептывается с соседкой, намеревается что-то сказать вожатой.

- Я же ничего не знал, - потихоньку сказал Венька Марчене. - Я...

- Тогда лучше помолчи, - резко оборвал его Казик. - Привык, трус, за чужие спины прятаться.

- Тише, друзья! - прервала их Алиса Николаевна. - Не надо ссориться. Давайте попробуем разобраться спокойно.

Венька не поднимал головы. Плохо понимал, о чем говорили вожатая, товарищи. Чувствовал, как пульсирует на виске жилка, словно неутомимо выстукивает одно только слово, неотвязное, обидное слово - трус, трус, трус...

"Неправда! - хочет крикнуть Венька. - Я совсем не такой!"

Глава девятая

КИБЕРНОС НА БАЛКОНЕ

После обеда Казик не спешил на улицу: ждал возвращения из больницы Шурки. Но того почему-то долго не было. Должно быть, поэтому и задача не решалась. Вон уже сколько страничек в тетради исчеркал, а конца и не видно!..

- Пойди погуляй, отдохни, - сказала мама, подходя к столу.

- Сейчас! - кивнул Казик и снова склонился над задачей, решение которой ему никак не удавалось.

На первый взгляд ничего сложного в задаче не было. Задача как задача. Правда, в тетради она оказалась после того, как Агей Михайлович дал задание на дом. В конце урока учитель вызвал к доске Протасевича и продиктовал небольшое предложение:

"Каждый может добиться победы знаниями".

Шурка старательно вывел каждую букву, поставил в конце жирную точку. Затем перечитал и вопросительно обернулся: ведь у нас же урок математики, а не языка. Что же здесь надо решать?

- Не спеши, - успокоил его Агей Михайлович и попросил: - Пожалуйста, попробуй переставить слова.

- Как? - не понял Шурка.

- Ну, например, таким образом: знаниями может добиться победы каждый.

- А-а! Тогда так, - наморщил лоб Протасевич. - Знаниями может каждый добиться победы.

- Тоже правильно, - сказал учитель. - Возможно и такое сочетание слов, хотя не трудно заметить, что теперь они образовали предложение с несколько другим оттенком. А как еще можно? - обратился он к классу. - Подумайте.

Шурка хотел было написать новый вариант, но Агей Михайлович остановил его:

- Не надо записывать. Попытайтесь самостоятельно решить дома: сколько возможных перестановок слов в этом предложении?

- Только и всего? - вслух удивился Казик.

- Всего лишь, - улыбнулся Агей Михайлович. И сказал, что задача эта не по программе, а задает он ее любителям, тем, кто любит поломать голову над решением.

Теперь же Казик не мог простить себе этого легкомысленного "только и всего", сорвавшегося с языка. Домашнее задание - и задачи, и упражнения - он выполнил довольно быстро. А вот задачка Агея Михайловича оказалась совсем не легкой.

Вначале Казик пробовал решить ее простым подбором. Выписывал каждую возможную перестановку. Вскоре была исписана страница, за ней - другая... Все новые и новые сочетания находил он. В конце концов запутался и понял, что начал не с того конца. Поразмыслил и решил: каждое слово в предложении заменить цифрой. Дело пошло легче. Он уже насчитал свыше ста разных вариантов, но на этом возможности перестановок не исчерпывались. И каждая из них соответствовала условию.

"Ошалеть можно, - в отчаянии думал Казик. И поражался: - Ведь это же только одно предложение, всего пять слов..."

Он понимал, вернее догадывался, что тут есть какая-то закономерность, найдя которую, решить задачу совсем не трудно. Но какая?

Казик настойчиво искал ответ. Злился, перечеркивал все и снова начинал сначала. Иногда ему казалось, что молчаливые столбцы попросту издеваются над ним, смеются над его тупостью... Тогда он бросал на стол ручку, подпирал лоб руками, сжатыми в кулаки, и долго сидел над тетрадкой, уставившись в исчерканные страницы.

- Хватит уже тебе крюком сидеть, - сказала мама. - Придет папа поможет разобраться. Что у тебя еще не приготовлено?

- Только эта задача.

- Иди, иди на улицу, освежись.

Казик не ответил. Откинулся на спинку стула, потянулся - даже в плечах хрустнуло, и только теперь почувствовал, что по ногам тянет холодком.

Рядом с письменным столом перед приоткрытыми на балкон дверями то упруго надувалась, то медленно колыхалась, спадая чуть ли не до самого пола, широкая гардина. Колыхнет ее ветром - и на стене зашевелится узорчатое отражение: то сверкнет букетом роз, то вспыхнет чудесной цветистостью, то вдруг потемнеет и угаснет.

За окном кучерявятся редкие облачка, густеют и медленно плывут на город.

Только на западе край небосвода чистый и голубой, как нарисованный.

Там по еще не остывшей, белой клубящейся далекой дорожке - следу реактивного самолета - медленно катится тяжелое, по-осеннему холодное светило. Солнце не слепит: можно смотреть на желтоватый диск, не жмуря глаз. Нехотя расстается с летом, легонько задевая желтизной зеленые шапки деревьев, пробуждает дрожащий, еще совсем прозрачный туман, что прячется у самой линии горизонта.

Тишина в комнате дышит какой-то непонятной печалью. Даже шума улицы отсюда почти не слышно. Не слышно людского говора... Только вдруг - щелк! и "гу-гу-гу" - загудит на кухне неутомимый труженик холодильник. Неторопливо пропоет вполголоса свою незатейливую песенку, затем, удовлетворенный, утихнет, будто также, как и Казик, прислушивается.

А то водопроводная труба подаст голос: застрекочет луговым кузнечиком или тоненько пропищит комариком. И нельзя понять - на кухне это или в ванне. А может, и совсем не у них в квартире - у соседей?

Молчит в коридоре звонок: нету Шурки.

"И куда он запропастился? - думает Казик. - Уже давно должен был прийти".

И вдруг тишину комнаты нарушают какие-то новые непонятные звуки. Они напоминают не то электрический звонок, который заливисто звенит, не то стрекот шестеренок неисправных часов, когда их пробуешь завести. Казик вертит головой: не залетел ли со двора шмель?

- Стой! - внезапно послышался с балкона резкий, требовательный приказ.

От неожиданности Казик вздрогнул: уж очень знакомый голос! Вскочил на ноги, бросился к балконной двери.

- Стой! - снова словно ударил в грудь тот же голос.

Потом послышался громкий хлопок в ладоши, и все стихло.

Не выходя из комнаты, Казик осторожно высунул голову на балкон. Пусто. Посмотрел направо - никого нет, налево - тоже.

"Что за чушь?" - он подошел к холодной металлической решетке балкона, оперся на нее руками и наклонился, глядя вниз. И в тот же момент его окликнул знакомый голос:

- Значит, и ты здесь живешь?

Казик мгновенно повернулся и увидел в раскрытых дверях соседнего балкона Вадима Ивановича, с которым впервые встретился на озере. Оказывается, они - соседи.

- Здравствуйте, - немного смущенно поздоровался Казик.

- Здравствуй, - улыбнулся Вадим Иванович и тоже вышел на балкон.

Несмотря на осеннюю прохладу, он был в майке и трусах, в тапочках на босу ногу. В одной руке он держал электрический паяльник. Как видно, только что включил его. Он нагнулся над табуреткой, на которой лежали какие-то жестянки, мотки медной проволоки, начал что-то припаивать. Казик с любопытством следил за его работой. Широкоплечая фигура Вадима Ивановича на фоне неба вырисовывалась четко и красиво.

- Это вы звали? - наконец спросил Казик.

- Кого звал? - с недоумением взглянул на него сосед. Немного помолчал, как будто что-то обдумывая. Потом глаза его весело заблестели. - А-а!.. Вот ты о чем! Это я черепаху свою дрессирую, - и он кивнул на середину балкона.

Только теперь Казик разглядел рядом с табуреткой какую-то странную металлическую штуковину, освещенную солнцем. На черепаху она была мало похожа: ни головы у нее, ни ног. Ребристый выпуклый панцирь, сделанный из жести, напоминает скорей солдатскую каску. Спереди загадочно блестит стеклянный глаз в медной оправе.

- Шутите, - не поверил Казик.

- Насчет чего?

- Дрессировки.

- Ну, если говорить более конкретно, вырабатываю соответствующий рефлекс. Вот сейчас увидишь.

Вадим Иванович положил паяльник на табуретку. Повертел перед глазами какую-то мелкую деталь, величиной с ириску. Дунул на нее и еще раз осмотрел на свет, осторожно держа пальцами. Затем удовлетворенно сказал:

- Кажется, прихватил.

Он наклонился над черепахой, приподнял панцирь и ловко воткнул куда-то под ним эту деталь. Казик внимательно следил за движениями Вадима Ивановича.

"Интересно, при чем здесь дрессировка, условный рефлекс?" - раздумывал Казик. Наконец сосед нажал какую-то кнопку на панцире черепахи и, широко расставив ноги, осторожно опустил ее на цементную плиту балкона. Сказал:

- Покажи нам теперь свои способности.

Какое-то время черепаха была недвижима. Слышно было, как где-то внутри у нее тихонько урчал моторчик. Но вот она шевельнулась, неуверенно двинулась вперед. Вадим Иванович ладонью прикрыл стеклянный глаз черепахи от солнца. Черепаха приостановилась, словно в раздумье, затем стала неуклюже поворачиваться. Вадим Иванович снова перекрыл ладонью стеклянный глаз. Снова остановка. Черепаха искала солнечный луч. Настойчиво и упорно. До тех пор, пока глаз не оказывался как раз против солнца. Тогда шум моторчика становился громче, и она ползла прямо навстречу свету. Пядь, еще немного, еще.

Вадим Иванович больше не заслонял стеклянного глаза черепахи, и она двигалась уверенно и довольно быстро. Но неожиданно он задал ей новую задачу: преградил дорогу ногой.

И тут черепаха повела себя словно живая. Приблизилась к препятствию, приостановилась, как бы обнюхивая ногу и решая, что предпринять дальше. Под панцирем слышались все те же ритмичные звуки. Что-то щелкало, переключалось.

"Уж не по радио ли, как та моторка на озере, получает она сигналы?" подумал Казик. Присмотрелся, но ничего похожего не заметил - никакой антенны нигде не было. Вадим Иванович стоял и сам с интересом следил за поведением черепахи, тихо приговаривая:

- Ну, кибернос, шевели мозгами.

И черепаха вдруг сообразила. Начала пятиться от ноги. Словно понимала, что ей не преодолеть это препятствие. Подалась немного назад, приостановилась на мгновение и снова двинулась вперед.

- Вот это да-а... - прошептал Казик.

Вадим Иванович стоял не шелохнувшись, не убирал ноги, которую черепаха огибала справа. Какой-то момент спустя путь перед ней был снова свободен. Стеклянный глаз загадочно светился. Смотрел прямо на солнце.

Казик не сводил глаз с этого необычного существа. Черепаха тем временем приблизилась к краю балкона, к последнему рубежу. Казик даже весь подался вперед, ожидая, что же будет дальше, почувствует ли черепаха опасность. И вдруг снова услышал знакомый хлопок в ладоши и резкий приказ: "Стой!"

Черепаха замерла. От изумления Казик разинул рот. Черепаха понимала голос человека! Выполнила его приказ!

Вадим Иванович нагнулся, поднял черепаху и спросил:

- Ну, что теперь скажешь?

Казик молча пожал плечами. Решетчатый край балкона по-прежнему упирался ему в грудь. "Что он теперь скажет? Нет, не обычной была эта игрушка! И вовсе не обычный мотор, видно, управлял ею! Что же спрятано под тем панцирем?"

В этот момент откуда-то снизу послышалось звонкое и протяжное:

- Ка-а-зи-и-ик...

Казик перевесился с балкона и с высоты своего "седьмого неба" не сразу разглядел на тротуаре Машу Василькову. Запрокинув голову, девочка кричала что-то, но слов нельзя было разобрать.

- Давай сюда! - обрадованно замахал рукой Казик. Сложил ладони рупором и объяснил: - Третий подъезд!.. На лифте.

- Не-ет! - покачала головой Маша. - Сбор по тревоге! Идем к Шурке!..

Прохожие удивленно оглядывались, слушая эти переговоры седьмого этажа с землей. С улыбкой наблюдал за ними Вадим Иванович.

С переездом на новую квартиру Казик оказался последним в цепочке отряда. И ближе всех от него жила теперь Маша.

"Что там еще приключилось с Протасевичем? А может, с его мамой плохо? обеспокоенно думал Казик, на ходу надевая куртку. - Иначе - почему же он не забежал из больницы, как обещал?.."

Глава десятая

ПЕЧЕНАЯ КАРТОШКА

Двери Шуркиного дома почти не закрывались: на удивление дружно собирались семиклассники у своего товарища. И хоть квартира была небольшой две маленькие комнаты, - места хватило всем.

Никто не жаловался на тесноту. На стульях, старых и потертых, сидели по двое, а то и по трое. И кухонную скамеечку оседлали, и даже какой-то стародавний, еще, наверное, бабушкин, сундучок из-под старья и тот пригодился. А диван, стоявший у стены перед столиком, словно ласточки-береговушки крутой островок реки, облепили девчонки. Перешептывались между собой и на шутки ребят отвечали громким смехом.

- Ты как на троне сидишь! - поддел Казик Веньку, который уселся на чемодане, поставив его на попа. - Вот только короны, как настоящему царю, не хватает.

- И скипетра.

- Царь-государь!

Венька обиженно надул губы, огрызнулся:

- Какой я вам царь!

- Тогда слазь! Слазь с трона!

- Скинуть его! Скинуть! - зашумели девчонки. Подбежали к Веньке, стали щекотать и, как он ни упирался, стащили с чемодана. "Трон" зашатался и грохнулся на пол.

Казик подбежал к чемодану, снова поставил его на попа. Важно уселся, подбоченился и насупил брови.

- Теперь я царь! - пробасил он и дрыгнул ногой. - Царь Гвидон! Подать сюда корону! Скипетр подать!

- Вот это царь. Настоящий государь!

Маша проворно вскочила с дивана и подбежала к печке. Вернулась с алюминиевой, давно нечищенной кастрюлей и поварешкой.

- Держи, - сказала она, торжественно передавая Казику поварешку. - Это будет твой скипетр, а это - корона, - и Маша ловко напялила на голову Казика кастрюлю.

Комнатка содрогнулась от взрыва хохота. Даже Шурка, который до этого чувствовал себя неловко, покатился со смеху. Никогда раньше в его доме не было такого цирка. Казик не снимал с головы черную от сажи кастрюлю, кивал по сторонам, стучал по полу скипетром-поварешкой и монотонно приговаривал:

- Войско мое славное, слуги мои верные! Слушайте мой приказ...

Маша о чем-то шепнула девчонкам. Затем взмахнула руками и звонко затянула:

- Сла-а-ва-а!

- Сла-ва, сла-ва, сла-а-а-ва-а! - подхватили вместе мальчишки и девчонки.

Как только певучие "а-а" начали затихать, Маша приложила палец к губам, скомандовала:

- Тс-с! - и сразу же пропела: - Слушаем тебя, наш по-ве-ли-те-е-ель!

- Прика-зы-ва-а-аю, - в тон ей подладился Казик и поправил корону-кастрюлю на голове, - брать ве-дра и кор-зи-ны, ло-па-ты и мо-ты-ги и выходить за мной!..

- Сла-ва, сла-а-ва царю-государю Гвидону, - галдели семиклассники.

Они толпились у порога, выходили во двор, продолжая в разноголосицу тянуть все ту же "славу".

На них с крайним удивлением, как на скоморохов, смотрели Шуркины соседи. Даже малыши в песочнице и те побросали свои игрушки. Такого ералаша в этом тихом переулке еще не видывали и не слыхивали.

А Марченя, не обращая ни на кого внимания, с кастрюлей-короной на голове и поварешкой-скипетром в руках распоряжался:

- Кто добровольцы? На самое ответственное задание.

- Я! Я! - выбежали вперед девочки, опередив ребят.

Казик назвал пять человек и сказал:

- Оставайтесь здесь. Будете убирать квартиру: мыть полы, чистить посуду. Остальные за мной! - и, приказав Поле хорошенько оттереть его "корону", повел друзей в Шуркин огород, где были две грядки моркови и бураков, грядка лука и махонький участочек картошки.

Здесь он остановился, завертел поварешкой в воздухе, показывая Шуркины грядки, и приказал:

- Выбрать все до стебелька!

Смеясь и переговариваясь, семиклассники дружно взялись за работу. Шурка рьяно подкапывал лопатой клубни, а сам украдкой поглядывал на друзей счастливыми глазами. Не замечал, что плечи взмокли, что горят огнем ладони рук.

- Чего это ты все молчишь? - обратилась к нему Маша. - Может, что не так делаем?

Она разогнулась и поправила тыльной стороной ладони прядки волос, завитками спадавшие на лоб и глаза. Корзина возле ее ног была уже наполнена доверху.

Шурка воткнул лопату в землю и взялся за корзину, хотел нести ее один.

- Подожди, - сказала Маша и подхватила корзину с другой стороны.

Картошка не грибы: пока донесли до погреба, запыхались. А спускаться по скользковатым ступенькам еще трудней. Надо было пригибаться, чтобы не задеть головой за балку. Фонарь, который зажег Шурка и повесил где-то внизу, светил тускло. Затхлый воздух отдавал плесенью и землей. Ступеньки ненадежно скрипели под ногами, и Маша, пригибаясь, опиралась свободной рукой о шершавую холодную стену кирпичного фундамента. Она не шла, а сползала, стараясь не подавать вида, что ей тяжело. Шурка чувствовал это и незаметно поддерживал корзину снизу другой рукой, чтобы взять большую тяжесть на себя и хоть как-то помочь Маше. Но из этого, как ему казалось, ничего не получалось, и он ругал себя за то, что согласился помогать девчонке.

"Маша совсем слабенькая, - думал он. - Больше не пущу ее сюда. Пусть лучше помогает там, в огороде. А носить буду с Казиком или с Венькой..."

- Эй, там, на трапе! - послышался вдруг голос сверху. - Дайте ходу пароходу!

И в этот же момент, не обращая внимания на то, что проход все еще занят, по лесенке с полным ведром морковки затопал Венька. Он не спускался, а скатывался вниз, пулеметной дробью отстукивая подбитыми каблуками, словно матрос по трапу во время боевой тревоги.

- Куда ты? Подожди! - запоздало крикнул другу Шурка, пытаясь стянуть с прохода тяжелую корзину с картошкой. Но не успел. Венька со всего разгона налетел на корзину, не удержался на ногах и кувыркнулся через нее вниз головой.

Еще хорошо, что на лету выпустил ведро и успел подстраховаться руками. Опрокинув корзину, он растянулся на земляном полу. Сверху на него градом посыпались морковка и картошка. Клубни лупили по голове, по плечам и спине.

Маша отшатнулась в сторону и приникла к Шурке. Тот обхватил ее за плечи, а сам прижался спиной к стене, чтобы хоть как-нибудь удержаться на лесенке и не загреметь вслед за Венькой.

Наконец все стихло. Венька шевельнулся, подобрал под себя ноги и сел. Пощупал голову, покачал ею, стряхивая с волос песок и пыль.

- Ух ты! - громко выдохнул он и вытер рукавом нос. - Кажется, жив курилка.

- Жив! Жив! - радостно хлопнула в ладоши Маша.

Она сбежала по лесенке вниз к Веньке, начала сбивать пыль с его спортивной куртки, озабоченно допытываться, не сильно ли он ударился, не болит ли где.

Шурка смотрел на Машу и с сожалением думал: почему не он на месте Кривого Зуба. Удивлялся, откуда у девочки появился в руках гребешок, которым она причесывала Венькин чуб.

А Маша все повторяла:

- Терпи, курилка, терпи, пароход. Будешь в следующий раз знать, как форсить.

...Часа через два с Шуркиным огородом все было покончено. Картошку, морковь и бураки выбрали и снесли в погреб. Осталось только привести в порядок лук.

Веньку в погреб больше не пускали, потому что он немного прихрамывал. Но, как показалось Казику, не оттого, что действительно болела нога, а просто прикидывался, чтобы выглядеть перед девчонками героем, особенно перед Машей. Многие удивлялись, как это ему удалось после такого сальто-мортале не набить шишки на лбу.

- Уметь надо, - важничал Венька и уже в который раз повторял, что он приземлился на пол, как на спортивный мат. - Видали, как прыгают через "коня"? Вот точно такой же номер у меня получился и с корзиной.

- А-а... - заметил кто-то, - так ты, значит, номера откалывал?

- Какие еще номера? - огрызнулся Венька, понимая, что его разыгрывают. - Если б не зацепился за эту чертову корзину, все бы обошлось нормально.

Сам же тайком от ребят почесывал затылок, где вскочила ладная шишка след "поцелуя" увесистой картошины. Однако Венька не печалился. Придумывал, что бы такое смешное отмочить, как Казик с кастрюлей и поварешкой.

Шурка сказал, чтобы лук не сносили в погреб. Его надо было просушить на солнце, а затем сплести в вязанки. Вот тут-то Веньке и пришла в голову новая мысль. Он предложил:

- Пока вы будете убирать картофельную ботву, я лук в ведра соберу. А потом сплетем в вязанки. Шпагат у тебя есть?

- Может, я с этим уж как-нибудь сам справлюсь? - несмело заметил Шурка.

- Нет, нет, - возразил Венька. - Давай без хвостов. Сказано - сделано. Нам раз плюнуть!

Пока девчонки и мальчишки сгребали подсохшую ботву и сносили в кучу разный мусор, Венька незаметно разрубил лопатой несколько луковиц и, зажмурив глаза, быстренько натер ими внутренние стенки ведер. И даже сам удивился, когда заглянул снова в ведра, - так они теперь блестели. В нос ударил такой въедливый запах, что Венька едва сдержал слезы.

"Вот смеху-то будет!" - радовался он, хватая ртом свежий воздух.

Собирая лук, Венька не подходил близко к ведрам. Бросал в них луковицы издали, время от времени с затаенной усмешкой поглядывал на девчонок, суетившихся поблизости. У них были свои заботы. И только когда услышал, как Маша запела "Бульбу", Венька понял, что они собирались делать. Подхватил ведра и со всех ног, забыв о том, что должен хромать, бросился к веранде. Там поставил ведра под плетеный столик и побежал обратно, напевая вместе со всеми:

Бульбу варят, бульбу жарят, бульбу печеной едят!

Казик уже помогал Шурке раскладывать посреди огорода костер. Подкладывал мелкие щепочки, солому, сухой бурьян.

Огонь разгорался нехотя, затухал и снова вспыхивал неверными красноватыми язычками. Казик, став на четвереньки, раздувал его, злился, что плохо разгорается. Глаза у него слезились от тяжелого желтоватого дыма, но он не отступался.

- Подожди, - встрепенулся Шурка, - сейчас керосину принесу.

- Зачем! Без него обойдемся. Готовь лучше бульбочку да найди какую-нибудь жестянку.

- Для чего жестянку?

- Увидишь.

Шурка побежал в конец двора, под навес, и вскоре вернулся с большой круглой жестянкой из-под балтийской сельди. Показал Казику:

- Подойдет?

- Как раз то, что надо, - довольно кивнул Казик. - С крышкой!

Он поднялся с колен, отряхнул штаны и стал насыпать в жестянку картофель. Друзья с любопытством наблюдали за ним: чего это он - варить картошку собрался, что ли?

Но вода Казику не понадобилась. Он подождал, пока разгорится огонь, потом разворошил костер и в самую середину бросил жестянку с картошкой, предварительно прикрыв ее крышкой. Пламя взметнулось ввысь, снопом рассыпались искры.

- Ты что делаешь?! Сгорит ведь картошка! - подскочил Венька. - Одни уголечки останутся.

- Увидим, - спокойно ответил Казик. - Так пекли картошку партизаны. Они и в этом деле знали толк. Очень удобно: и быстро, и дров много не требуется.

И вправду, картошка вскоре была готова. Эх, и какой же она была вкусной! Желтенькая, пахучая, рассыпчатая, с тоненькой аппетитной корочкой. Ребята не променяли бы ее ни на какие лакомства. Картошку, что называется, уплетали за обе щеки. Жаль, что сразу на всех не хватило.

Казик тем временем, не обращая внимания на то, что уже спускались сумерки, засыпал в жестянку новую порцию.

Венька перекидывал с ладони на ладонь горячую картофелину, не спеша, чтобы не обжечься, откусывал от нее и все допытывался у Казика, где тот научился так вкусно, так быстро ее печь.

- Отец научил, - улыбнулся Казик. - Когда были с ним в Березинском заповеднике. Он меня в нынешнем году водил по всем местам, где партизанил во время войны.

- И на Палик?

- И на Палике побывали. Рыбу удили, в палатке ночевали.

- Так вот ты где пропадал все лето! Хоть бы нам что-нибудь привез оттуда!

- Хвостик от рыбки? - весело блеснул глазами Казик. - Или, может, щуку целиком?

- Балаболка! - обиделся Венька. - Я серьезно, а тебе все шуточки. А если по правде, то мог бы для отряда что-нибудь и сделать. Хотя бы фотографию партизанской землянки привезти.

- А если не фотографию? - прищурился Казик.

Он перестал следить за костром, отбросил поварешку-скипетр и подмигнул Шурке.

- Брось прикидываться! А что ты привез? - наседал Венька.

- Не знаешь - не говори, - решительно вступился за друга Шурка. Марченя не то что фотоснимок, а целый альбом привез. Двенадцать цветных пленок!

- Гы-ы! - осклабился Венька. - Нашел дураков. Фильм! Бабушке своей расскажи!

- Не веришь? Тогда пошли. Все пошли. - И Шурка решительно зашагал от костра. - Сейчас сами увидите.

- Подождите! - крикнула Маша. - А костер? Залить же надо.

Затушив костер, все вместе пошли к веранде. До этого мало кто из одноклассников Шурки знал о фотолаборатории, находившейся в темной боковушке.

Казик в последний момент почему-то засомневался и попытался отговорить друга:

- Ну что ты будешь показывать? Только начало, несколько пленок?

- Ничего, - стоял на своем Шурка. - Пусть посмотрят, что есть. - И он широким жестом пригласил друзей в дом.

- Стойте, - вдруг остановила всех Поля и первой взбежала на крыльцо. Посмотрите на свои ноги... Мы же только недавно вымыли полы, убрали... Не пущу! Дальше веранды не пущу.

Девочки, наводившие порядок в доме, решительно поддержали Полю.

- А нам дальше веранды и не надо, - уступчиво согласился Шурка. - И здесь хватит места. Я могу на подоконнике поставить проектор, а экран - в конце веранды.

Он снял ботинки, вошел в дом и сразу же оценил работу девочек. Тут было свежо и чисто, как в лесу после дождя. "Теперь хоть самому не заходи, чтобы не наследить, - подумал Шурка. - Послезавтра мама вернется из больницы, а дома полный порядок. И напрасно она волновалась из-за огорода. Хотя, если сказать по правде, одному мне бы никогда не управиться".

А на веранде уже шутливо выкрикивали:

- Кинщик! Куда подевался кинщик?

Последним, на ходу доедая картофелину, на крыльцо поднялся Венька. Попытался пробраться ближе к экрану, но его не пропустили. Ребята смеялись, дурачились, сталкивали друг друга со скамейки, которую поставили впереди импровизированного зрительного зала. Стулья за скамейкой заняли девочки, назвав их ложей.

- Я раненый, потерпевший! - приговаривал Венька, стараясь пролезть к "ложе".

- Ничего, постоишь! Будь галантным кавалером, - неслось ему в ответ.

И как Венька ни сопротивлялся, как ни хитрил, его оттеснили в самый уголок, к плетеному столику, под которым стояли припрятанные им ведра с луком. О них он давно забыл. А когда спохватился, было поздно. На экране уже светились цветные кадры, а Венька, зажатый со всех сторон в углу, не знал, куда деться от въедливого запаха лука. Он вертелся, морщился, закрывался рукавом, но это не помогало. На глаза навернулись слезы, нос стал мокрым.

Из того, что показывал Шурка, Старовойтенко почти ничего не видел. Только по репликам ребят понимал, что происходит на экране. Протасевич крутил первую ленту, которую успел проявить еще до случая с воробьем. На ней заснято начало путешествия Марчени с отцом. Поэтому многое было знакомо зрителям: и автобусный вокзал, и центральная магистраль города с ее памятниками и стройными рядами светло-зеленых лип, и колоннада перед фасадом Академии наук... Все это на экране выглядело более величественным и красивым, чем в действительности.

- Смотрите, смотрите, - слышались голоса. - Это же арка Ботанического сада!

- Стадиона!

- Какого еще стадиона, если вон парк Челюскинцев.

- А где Обсерватория?

- Мы не доехали, на улицу Калинина свернули, - объяснил Казик.

Кадром с Ботаническим садом пленка неожиданно кончилась. Экран снова засветился ярко-белым светом. Отчетливо было слышно монотонное потрескивание проектора на подоконнике, словно где-то поблизости стрекотал кузнечик.

На веранде началось оживление, но никто не покинул своего места.

- Давай еще! - просили Шурку из "зала". - Крути новую ленту!

- Ту же самую!..

- Не надо! - спохватился, закричал не своим голосом Венька. - Пошли по домам...

Дальше сидеть над ведрами с луком он уже не мог. Почти ничего не видя, спотыкаясь и наталкиваясь на ребят, он с трудом пробрался к дверям. И только тут вздохнул полной грудью. Задрав голову, протер глаза. А когда раскрыл их, увидел на темном, словно бархатном, небе мерцающую звездочку.

На дворе было по-осеннему зябко, дул холодный, не сильный, но пронизывающий ветер. Со стороны огорода пахло антоновками и печеной картошкой. Венька взглянул на костер. На пепелище неожиданно засветилась и тут же погасла красноватая искорка. Он не сразу услышал, что кто-то из ребят зовет его с веранды.

- Вень-ка! Скорей, начинаем новую!.. Венька!

Во всю ширину экрана уже горел эпиграф:

"Имя славного сына белорусской

земли Льва Михайловича Доватора

золотыми буквами вписано в историю

Великой Отечественной войны.

Кузьма Чорный"

На этот раз Шурка рискнул прикоснуться к золотому фонду брата прокручивал ленту, которой Микола особенно дорожил и над которой еще работал. Ее кадры переносили в героическое прошлое нашей Родины.

...Глубокая ночь. От перрона Белорусского вокзала неспешно, с притушенными огнями отходил воинский эшелон. Впервые полковник Доватор покидал Москву с чувством щемящей тревоги. Раньше с ним такого не было. Он стоял в тамбуре вагона, пристально вглядываясь в темноту за окном, и пытался сосредоточиться на главном, на том, что впереди, как и всех из этого эшелона, его ждет фронт, встреча с неумолимым, беспощадным, всепожирающим молохом войны.

В сознании Доватора все еще никак не укладывалось, что где-то там, охватывая огромное пространство страны от Балтийского до Черного моря, навстречу ему стремительно катится огненный смерч. Рушатся города, горят села, гибнут люди... Казалось, будто вся земля, по которой фашистские орды стремились на восток, охвачена гигантским пожаром.

Он, кадровый командир Красной Армии, недавно окончивший военную академию, отчетливо представлял себе, какие беды и страдания несет война человеку, понимал смертельную опасность случившегося: не однажды с товарищами они вели горячие споры о возможности военного столкновения с гитлеровской Германией.

Особенно остро дискуссировали совсем недавно, когда он вернулся с границы. Был усталый, но по-прежнему подтянутый, энергичный. Его послали в инспекционную командировку на Запад, в один из укрепленных районов страны, где обстановка вызывала повышенную тревогу. На том участке было очень неспокойно, многое внушало опасения. Почти ежедневно оттуда поступали агентурные сведения о подозрительных перемещениях немецких частей, о концентрации вражеской артиллерии вблизи границы. Случалось, что фашистские самолеты залетали на советскую территорию, провоцируя нашу воздушную оборону. Наглея, враг маскировал свои действия "навигационными ошибками" штурманов, сложными условиями погоды. Но по всему чувствовалось, что это были не ошибки пилотов и не случайные конфликты: с фашистской Германией назревало опасное столкновение. Предчувствие говорило о том, что война не за горами.

И вот она грянула. Коварно ворвалась в наш мирный советский дом, сея повсюду смерть и разрушения. Беда стала неотвратимой действительностью, о которой недавно лишь говорили и от которой теперь никуда не уйти, нигде и никому не скрыться.

В висках призывным эхом стучали слова: "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой..." А перед взором то вспыхивало, то гасло близкое видение: заплаканное лицо жены Алены, пугливые глазенки дочурки Риты, сурово сжатые губы сына Саши, четырнадцатилетнего подростка. Саша держится молодцом, пока крепится и все шепчет: "Слышишь, не надо, не плачь, мама... Папа скоро вернется... С победой... Вот увидишь! И ты, Рита..." "Правильно, сын, - обнимает его Лев Михайлович, целует всех и на прощанье говорит: - Обязательно с победой вернемся. А пока за старшего в доме остаешься. Помни..."

Он не договорил. Зачем повторять? Это была его с Сашей тайна. Недавно на Красной площади, у Мавзолея великого Ленина, впервые, как взрослому, он поведал сыну, что значило для него имя вождя революции. И не только для него. Для всей голытьбы из глухого белорусского села Хотино, откуда и его, Сашин, корень берет начало.

"Всегда помни, сынок, - говорил тогда Лев Михайлович, - что фамилию Доваторов испокон веков носили честные люди. Твой дед Михась и бабуля Агафья были потомственными землепашцами. Уважаемыми в селе людьми. Хоть и света за работой не видели, в лаптях ходили, в домотканом, впроголодь жили..."

"И ты? - живо стрельнул Саша быстрым взглядом по новенькой, с иголочки, казачьей форме отца, до блеска начищенным сапогам".

"Что я?" - мягко, с лукавинкой переспросил тот.

"Ну, ходил в лаптях?.."

"А куда ж поденешься. Яблоко от яблони далеко не падает. Первый червонец, считай, после революции своим мозолем заработал, в семнадцатом, когда в Витебск подался на льнопрядильную фабрику. "Двиной" нарекли, по названию нашей реки. Аккурат на год старше тебя был..."

И снова, теперь уже под напористый перестук колес, чудится ему голос сына... Расспросы порой по-детски наивные, а в основном - острые, жгучие. Теперь и не упомнить, все ли успел поведать, все ли напутствия дал, отправляясь в этот опасный путь на Западный фронт?.. Главное, кажется, успел сказать: никогда не забывай наказ Ильича - учиться, учиться и еще раз учиться! А перед глазами, словно наяву, проносятся картины своего, теперь уже далекого детства...

Вспоминается хата, тесная, с палатями над печкой. За окнами - кромешная осенняя темень, хоть глаз выколи. Слышно, как в трубе нудно гудит, завывает ветер. А он уже на ногах, подхватился и торопливо накручивает портянки, собираясь в школу. Двенадцать километров надо отмахать до Уллы, чтобы не опоздать на первый урок. На дорогу мама прячет в торбочку краюху хлеба, несколько печеных картофелин, тяжко вздыхает и осеняет его крестом...

1918 год... Особенно памятный. Вражеские полки снова прут из-за кордона. Многие односельчане, среди них Иван Борэзденко, Левон Бурнейко, Иван Корзун, не раздумывая подались в партизаны, встали на защиту революции, дела Ленина, новой жизни. Вместе с одногодками, такими же вездесущими, как и он сам, Доватор смело тянется к красноармейцам.

А вот и он в строю. Ему, сыну бедняка, председатель местного ревкома дает первое поручение: помочь продотряду изъять хлеб у кулаков - страна голодает, революция в опасности! Трудно приходится рабочим Москвы и красного Питера, балтийским морякам, защищающим Кронштадт...

И всегда он - в гуще событий, неутомимый, энергичный, повсюду поспевает. Молодежь села выбирает его своим вожаком, а в конце 1922 года Ленинский горком комсомола направляет в Витебскую губсовпартшколу. Начинается новый этап в его жизни. Очень ответственный, напряженный, когда взрослел и мужал не по годам быстро.

В 20 лет он уже председатель Хотинского комитета бедноты. Гнетет его, болью отзывается в душе разруха. Пустыми глазницами смотрит из каждого двора нищета, бесхлебица. Не хватает самого простого - спичек, керосина, гвоздей. Обыкновенный плуг, деревянная борона - на вес золота.

"Где взять, где раздобыть? В амбарах - ни шиша, а как с семенами будем, Михайлович?" - идут к нему с бесконечными вопросами односельчане. Самых неотложных дел - невпроворот! Голова идет кругом...

Даже трудно понять, как одолел все это, как выдержал на своих, тогда еще не окрепших плечах. А теперь вот новое, еще более страшное испытание обрушилось на его поколение, на всю страну. Враг коварен, жесток, вооружен до зубов. Почти весь арсенал Европы работает на его военную машину.

Не спится Доватору, хоть и коротка летняя ночь. Многое успел перебрать в памяти, взвесить под перестук колес, пока стремительный рассвет настиг своим первым лучом уходящий к фронту воинский эшелон. И не было в этих размышлениях ни тени сомнений за каждый прожитый день, за каждый сделанный шаг, за каждое принятое решение. Нет, не напрасно в 1924 году связал он свою судьбу с кадровой армейской службой. Крепкую выучку успел пройти.

...Утро, знойное и яркое, занималось широко и властно, когда эшелон, притормаживая и подолгу останавливаясь, подходил к Днепру. В вагоне уже никто не спал. Переговаривались тихо, больше молчали, каждый напряженно думал о своем заветном. По всему чувствовалось приближение боевой обстановки, того рубежа, с которого отсчет времени начнет укладываться в совсем иные категории: болью утрат, гибелью товарищей, уходящих навстречу врагу в кромешный ад боя.

Голубое небо над эшелоном вдруг оказалось вспоротым черными силуэтами "юнкерсов". Вражеская эскадрилья пикирующих бомбардировщиков со страшным завывающим гулом шла в атаку на цель. Где-то рядом прозвучали команды: "Воздух! К бою! В укрытие!" Захлебываясь, строчили пулеметы, ухали зенитки. От разрывов бомб вздрагивала и стонала земля. Все вокруг окуталось огнем и черным дымом. А "юнкерсы" не уходили, цепко висели над мостом и эшелоном...

"Вот и встретились, зверюги! - зло подумал Доватор, скатываясь по железнодорожной насыпи вниз, следом за соседями по купе капитанами Антоном Ласовским и Андреем Картавенко. - Мы еще побачим, кто кого! Долг платежом красен", - и почувствовал, как на зубах захрустел песок. Завихрилось, померкло раннее утро...

Экран вспыхнул ярким светом. Кончилась лента, а ребята, словно завороженные увиденным, долго еще не могли проронить ни слова.

Глава одиннадцатая

КИРПИЧ В ПОРТФЕЛЕ

То, что Казик рассказал Шурке о черепахе, увиденной на балконе у соседа, произвело на Протасевича большое впечатление. Ведь ни он, ни Казик ничего не знали о том, что рассказывал Агей Михайлович о кибернетике во время прогулки семиклассников на речном трамвае.

- Не выдумываешь? Неужели сама двигалась на свет? - допытывался Шурка.

- В том-то и фокус, что сама. Выруливала, преграды обходила как живая.

- Вроде той лодки на озере? Может, ею также кто-нибудь по радио управлял, на расстоянии?

- Нет, никакой антенны на ней не было. Панцирь ребристый, а впереди стеклышко, как в фотоаппарате. Выпуклое, в медной оправе.

- Почему в медной?

- Не знаю. Смотрит этим стеклянным глазом на свет и ползет...

- На колесиках?

- Ага.

- Надо будет у Агея Михайловича расспросить, - решил Шурка. - Давай после уроков зайдем к нему в кабинет.

Казик согласился. Но когда прозвенел последний звонок и начали торопливо складывать учебники, к ним подошел Венька.

- Ребята, - сказал он, - Алиса Николаевна просила нас зайти к ней.

- Кого это нас? - насторожился Шурка.

- Ну, меня, вас и Машу. - Венька намерился заглянуть в туго набитый портфель Казика.

- А без нас нельзя? - Казик щелкнул замком перед Венькиным носом и взял портфель под пышку.

Никто в классе не знал, что кроме учебников и тетрадей у него в портфеле лежал увесистый кирпич, аккуратно завернутый в белую бумагу. Вот уже сколько дней подряд Казик таскал этот груз, тщательно оберегая от посторонних глаз. Боялся, что ребята будут подтрунивать над ним. Дело в том, что Казик возлагал на этот кирпич большие надежды. Он рассчитывал, что кирпич поможет развить мускулатуру рук. Что ни говори - портфель сразу потяжелел на два с половиной килограмма. Тренировочка - будь здоров!

- Пошли, пошли, мальчики, - подбежала к ним Маша. - Алиса Николаевна, наверное, уже ждет.

- Пойдемте, - вдруг согласился Казик и пропустил Машу вперед. А Шурке тихо сказал: - Ничего, успеем еще к Агею Михайловичу.

Пионерская комната, куда они направлялись, находилась на втором этаже. Там всегда было шумно. Во время переменок ученики забегали сюда, чтобы сыграть партию в шашки, погонять биллиард или настольный футбол, полистать журналы и газеты, поговорить о прочитанных книгах, похвастаться новыми марками. Вместе с пионерами младших классов толклись здесь и очень любопытные ко всему октябрята.

После уроков в пионерской комнате - боевом штабе дружины - собирались, в основном, старшеклассники: председатели советов отрядов, вожаки октябрят, пионеры-активисты. Приходили, чтобы посоветоваться с Алисой Николаевной, как лучше провести сбор, организовать экскурсию, встречу с ветераном труда или войны, со старым коммунистом и вообще с интересным человеком - ученым, художником, пограничником, мастером спорта...

Отсюда, из пионерской комнаты, начинались те неприметные тропинки, которые потом выводили всю дружину на дорогу больших увлекательных дел. Обычно кто-нибудь из любознательных выскажет интересную мысль, другой добавит что-то свое. Глядишь - мнение отряда превращается в новую идею. Ее подхватывают другие отряды, дружина, соседние школы. На помощь пионерам приходят взрослые. И маленький ручеек становится истоком большой реки. Тогда только поспевай за ее стремительным течением.

Именно об этом заговорила Алиса Николаевна с активом седьмого "А", собравшимся в пионерской комнате после уроков. Вожатая напомнила, как в прошлом году их класс стал инициатором сбора металлического лома на пионерский трактор.

- А с чего все началось? - спросила она. - Помните, как озеленяли школу? Кто тогда, дуя на мозоли, сказал: "Вот бы нам свой трактор!"?

Венька, сидевший напротив Алисы Николаевны, вскинул брови. Ждал, что вот сейчас вожатая назовет его фамилию, ведь это же он тогда подал такую мысль. Это он дул на ладони в мозолях, что жгли с непривычки.

Алиса Николаевна тем временем продолжала:

- Помните, как выворотили из земли железный рельс? Как тащили его? И, пожалуй, никто не думал тогда, что это будут наши первые килограммы из тех двенадцати тонн, собранных дружиной. А чей трактор шел первым по Центральной площади? Трактор нашей школы! Помните ту колонну тракторов, построенных из лома, собранного пионерами города? Помните, как провожали их на целину?

В голосе Алисы Николаевны послышалась вдруг какая-то затаенная обида. Вожатая молча развернула папку, лежавшую перед ней на столе, и достала из нее обыкновенный конверт. Держа его в руках, заговорила вновь:

- А чем мы сегодня можем гордиться? Какими интересными делами? Что мы ответим вот на это письмо? Оно из целинного края, от нашего бывшего ученика, брата Шуры Протасевича...

- От Миколы! - невольно вырвалось у Шурки. Его тут же кольнула мысль, что он ничего не написал брату о болезни мамы, о своих неудачах за последнее время.

Вожатую сразу засыпали вопросами:

- А о чем пишет Шуркин брат?

- Где он теперь?

- На целине.

- Прочитайте!

- Пусть Шура прочтет сам, - сказала Алиса Николаевна и, перегнувшись через стол, протянула ему письмо. - А мы послушаем. Пожалуйста, Шура, только не спеши.

Письмо начиналось с обращения к вожатой, к пионерам и комсомольцам школы. Непривычным для Шурки было то, что написано оно на листках из блокнота, карандашом и очень торопливо. Но каждое слово было понятно. Он хорошо разбирал крупный почерк брата.

- "Сегодня, - читал Шурка, - у меня необычный день. Сегодня я получил письмо от своей первой учительницы Ирины Владимировны. Она пишет, что гордится нашей работой, что здесь, на целине, мы совершаем большие дела, что именно такими она желала видеть каждого своего ученика.

Я читал письмо всей бригаде, а сам думал о нашей школе, о наших учителях, пионерской дружине. Вы спросите почему? Потому что со школы началась наша тропинка в жизнь. Школа, учителя дали нам знания. Они научили нас понимать, что все в жизни достигается знаниями и трудом. Каждое зерно, выращенное здесь и которое, возможно, попадет и на ваш стол, - добыто не только нашим трудом.

Я не говорю сейчас о хлеборобах, которые выращивали этот урожай, о рабочих, давших нам чудесные машины. Сейчас хочется сказать о вас, о всей дружине, потому что на тракторе, доверенном мне, сверкает эмблема: "Целинникам - от пионерии Родины". Я сразу узнал этот трактор. Трактор нашей школы! А если прибавить, что и совхоз, в котором мы трудимся, называется "Пионерский", то вы должны понять мои чувства. Письмо Ирины Владимировны напомнило мне о родной школе, о том времени, когда и я был пионером. И думаю, что поступил правильно, передав свой галстук брату. Надеюсь, Александр не подведет меня, не подведет дружину. Так и передайте ему, а то он почему-то совсем не пишет мне..."

Нелегко было Шурке произносить вслух слова упрека в свой адрес. Так и слышались слова брата "Надеюсь, Александр не подведет... совсем не пишет..." На какое-то время Шурка умолк, растерянно отвел взгляд, чтобы не встретиться глазами с ребятами. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь.

Протасевича попросили читать дальше. Шурка перевернул еще один листок письма и взялся за последний.

- "Дорогие друзья! - дочитывал он. - Скоро мы кончим работу на целине. Богатый, весомый каравай нового урожая получит Родина. Мы вернемся с победой. Вернемся, чтобы снова сесть за учебники. Хочется и вам пожелать новых побед. Привет вам от всего нашего комсомольско-молодежного отряда целинников совхоза "Пионерский".

Командир отряда Микола Протасевич".

Шурка умолк. Он все еще держал в руках письмо брата, будто перечитывал заново. А в памяти молниеносно проносились события последних дней: случай с воробьем, болезнь мамы, неудачная прогулка по озеру в очень странной моторке...

Несколько минут в пионерской комнате царила тишина. Каждый обдумывал только что прочитанное письмо. Каждый понимал, что недаром вожатая позвала их сюда, что вот сейчас она начнет укорять актив класса за пассивность.

Так думали Венька и Маша, Казик и Шурка. Но они ошиблись. Алиса Николаевна заговорила совсем о другом.

- А знаете ли вы что-нибудь про Ирину Владимировну? - спросила вожатая. - Про первую учительницу Миколы? Нет? А вы ведь уже встречались с ней. Недавно. Помните прогулку на речном трамвае?..

- Венькина бабушка?! - Маша взглянула на Старовойтенко. Тот сидел на стуле, свесив руки вдоль туловища и вытянув шею.

- Да, - сказала Алиса Николаевна. - К сожалению, мы тогда не успели познакомиться поближе. А между тем Ирина Владимировна была не только учительницей.

- А кем, Венька, еще была твоя бабушка? - все повернулись к Старовойтенко.

Венька не ответил. Он и сам не знал, ведь никогда не интересовался бабушкиным прошлым.

- Так вот, - сказала вожатая, - когда-то вместе со своим отцом-красногвардейцем она была пулеметчицей в Ленинском полку. Била врагов нашего молодого государства. Прошла многие версты гражданской войны. Видела и слушала Владимира Ильича Ленина на третьем съезде комсомола. Вот какая бабушка у вашего командира "Красных следопытов". Такой интереснейший сбор просто сам просится, чтобы вы его провели в своем классе! Только нужно подумать, как лучше его организовать...

- Я знаю как! - вскочил со стула Венька. - Мы пригласим бабушку на сбор отряда. Беру это на себя! - И он приложил ладонь к груди.

- Хорошо, а что еще? - спросила вожатая. - Что будут делать Казик, Маша, Шура? Какими делами займется весь отряд?

- Надо подумать, - сказала Маша. - Посоветоваться.

- Вот об этом я и говорю, - заметила Алиса Николаевна. - Хотелось, чтобы это был не просто очередной сбор-встреча, а нечто большее. Особенно для тех, кто уже в нынешнем году готовится к поступлению в комсомол. Посоветуйтесь с товарищами в классе... Ну, а насчет письма с целины решайте сами. Сейчас напишете ответ или позже - ваше дело. Подумайте, как лучше.

Беседа в пионерской комнате затянулась, и Казик с Шуркой поняли, что поговорить с Агеем Михайловичем сегодня не удастся. Учитель, наверное, давно ушел домой.

Попрощавшись с Алисой Николаевной, друзья вышли на улицу, но не сразу разошлись по домам. Им хотелось еще побыть вместе, потому что каждый чувствовал потребность выговориться. По мнению Веньки, которое он сразу же высказал, получалось, что если браться за подготовку нового сбора по-настоящему, то надо до поры до времени отложить экскурсию в электронно-вычислительный центр Академии наук, которую предложил провести в конце недели Агей Михайлович.

- Зачем нам распыляться, - говорил Старовойтенко в полной уверенности, что его поддержат.

Маша и Шурка молчали, но Казик решительно возразил. Он был возмущен такими необоснованными рассуждениями Веньки, доказывал, что все связанное с электронно-вычислительной техникой имеет первостепенное значение, что нельзя подводить Агея Михайловича, который уже обо всем договорился в институте.

- Никто никого не подводит, - стоял на своем Венька. - С экскурсией можно и подождать. Никуда она от нас не денется, а вот бабушка, как только вернутся родители, снова уедет в Москву... Где мы тогда найдем такую пулеметчицу?

Это был веский аргумент.

- А может, она еще захочет остаться у вас? - спросила Маша. Погостить, скажем, до праздников.

- До октябрьских? Да ты что! Ее же в Москве ждут. Ветераны революции. Знаешь, какое торжество готовится?

- Погодите, - говорил Шурка, - а кто сказал, что экскурсия должна помешать сбору. Экскурсия - экскурсией, а сбор - сбором.

- И правда! - поддержала Маша. - Мы и на сборе будем говорить об учебе, о знаниях...

- О каких знаниях? - обозлился Венька. - О ре-во-лю-ции, о гражданской войне.

- А о чем Микола написал в письме? О чем нам Агей Михайлович говорил? Забыл?

- Правильно, Маша, - воскликнул Казик. - И как мы раньше не додумались. Тут же все просто, все ясно, все хорошо сочетается: и экскурсия, и встреча с Ириной Владимировной! Подумайте сами, ну! - И, ухватившись за ручку портфеля обеими руками, он завертел портфелем над головой.

Возбуждение Казика передалось остальным. Они готовы были пуститься в пляс, как недавно на огороде у Шурки, когда распевали "Бульбу".

- А ну, крутни еще, - подзадоривал Венька, блестя глазами. - Сколько сможешь без передышки?

Казик никого и ничего не замечал, приседал и снова раскручивал портфель над головой, точно спортсмен, который готовится запустить свой молот. Он притопывал ногой каждый раз, когда делал поворот, и все спрашивал:

- Ну как? Как мой "танец с саблями"?

- Довольно, будет тебе! - звонко смеялась Маша. - Пошли!

- Подождите, еще разок. - И Казик, пружинисто приседая на обе ноги, повел свой тяжелый портфель на новый круг.

И вдруг - никто не понял, как это произошло, - с глухим посвистом портфель пронесся перед самыми лицами ребят и шлепнулся на проезжую часть улицы. По асфальту рассыпались учебники и тетрадки. Дальше всех отлетел сверток в белой бумаге.

Сразу же послышался пронзительный визг тормозов "Волги", которая как вкопанная остановилась перед портфелем. За ней резко затормозил троллейбус.

Кто-то из прохожих остановился около ребят, укоризненно покачал головой:

- Как вам не совестно! Нашли место для баловства! А еще пионеры.

Толпа на тротуаре быстро росла. Наверное, все бы кончилось большими неприятностями, если бы не Маша. Она первой опомнилась и крикнула ребятам: "За мной!" - и бросилась на мостовую подбирать учебники и тетради Казика. Ловко крутнулась перед носом "Волги", отскочила назад и снова оказалась на тротуаре. Отбежала подальше от места происшествия и остановилась, поджидая остальных.

Венька, не задерживаясь возле Маши, исчез за углом дома. Бежал он как-то странно, словно отбрыкивался от кого-то. Но на самом деле за ним никто и не гнался.

Когда Маша увидела рядом с собой растерянных Шурку и Казика с разодранным портфелем без ручки, ей вдруг стало весело.

- Ты, наверное, рекорд установил, - озорно блеснув глазами, обратилась она к Марчене.

- Жаль, что судьи не зафиксировали, - почесал затылок Казик. - А то мог бы получить медаль чемпиона.

- Или бесплатный проезд в больницу, - Шурка показал глазами на скопление машин.

- Типун тебе на язык! - сказала Маша. - Посмотрите лучше, все ли собрали.

- Все, - уверенно ответил Казик, краешком глаза следя за Шуркой.

Среди собранного, что снова складывалось в портфель, не было только одного - кирпича, завернутого в белую бумагу. Его держал за спиной Шурка.

- Ну и завтрачек у тебя! - насмешливо сказал он, разворачивая бумагу.

- Жаль, на зубок не возьмешь...

- Что это? Кирпич? - удивилась Маша. - Зачем ты его таскаешь?

Казик смутился, покраснел. Но в конце концов вынужден был признаться, с какой целью носил в портфеле кирпич.

Он растерянно посмотрел на друзей и спросил:

- Выбросить?

- Зачем? - засмеялась Маша. - Клади его снова б портфель. Только как его теперь нести?

- Ничего, бечевкой перевяжу. - Казик с благодарностью посмотрел в синие глаза Васильковой.

Друзья не заметили, как к ним потихоньку подошел Венька. Ребята, не договариваясь, проводили Машу до самого дома. И тут на прощание каждый пожал руку девочке. Напоследок Маша сказала:

- Портфель, Казик, можно починить. Хочешь - я пришью ручку.

- Спасибо, не надо. Мы ее на заклепки возьмем. Сделаем не хуже прежнего!

Глава двенадцатая

ЧЕРЕПАХА НЫРЯЕТ

Несколько дней Казик все же носил портфель без ручки. Держал под мышкой, как папку.

Никто в классе не обратил внимания на это обстоятельство. Маша и Шурка, словно заранее сговорившись, не напоминали Казику о его уличном "рекорде", котя и видели, что Марченя от кирпича не отказался и по-прежнему таскает его с собой. И только Венька не пропускал удобного случая, чтобы не зацепить товарища:

- Ты теперь точно профессор, - говорил он, показывая глазами на пузатый, обтрепанный, с испорченным замком портфель. - И еды, как видно, набираешь, будто в поход собрался на всю неделю. Похудеть боишься?

- Боюсь, Венечка. Тебя догнать хочу, - в тон ему отвечал Казик, намекая на слабость этого рохли к разным лакомствам. Венька почти на каждой переменке обязательно что-нибудь жевал: то пирожок, то яблочко, то конфетку.

И когда сегодня Венька снова начал подтрунивать над Марченей, что вот, мол, скоро портфель и вовсе не выдержит, Казик не удержался. Прищурившись, смотрел, как Венька обкусывает желтую грушу, а потом язвительно спросил:

- Послушай, Кривой Зуб, и куда это столько в тебя лезет?

- Вот куда, - рассмеялся Венька и похлопал себя по животу. Но тут же поперхнулся и закашлялся.

- Требух несчастный! - только и сказал Казик отходя.

Веньке хотелось, чтобы последнее слово осталось за ним, но, так и не найдя подходящего ответа, крикнул вдогонку:

- А вот и не буду, не буду приглашать бабушку на сбор! Посмотрим, как вы без меня обойдетесь.

Он доел грушу, а огрызок, лихо размахнувшись, швырнул через открытое окно на улицу.

Шурка стоял поблизости и все видел и слышал. Он с укором посмотрел на Веньку. Кто-кто, а Протасевич знал Веньку, знал, что тот всегда может подвести. И если на то пошло, то Ирину Владимировну можно пригласить на сбор и без его одолжения.

- Ты, может, и на экскурсию с нами не пойдешь? - спросил Шурка у Старовойтенко.

- А ты не будь подпевалой, - огрызнулся тот. - Может, и не пойду, если вы все такие умники.

- Не трогай его, - махнул рукой Казик.

Он отвел Шурку к окну и предложил сегодня же зайти после уроков к нему.

- Знаешь, - говорил он, - вчера снова видел ту черепаху. Жаль, что тебя не было.

- А что?

- Оказывается, она не только ползет на свет, не только обходит препятствия. Она слышит и понимает человека. Даже не верится.

- Как это?

- А вот так: стоит крикнуть "стой!" - и она останавливается, ждет новой команды.

- И не пошевельнется?

- Ни-ни! А мотор - слышно - работает, потихоньку стрекочет.

- И ты приказывал черепахе?

- Фью! - свистнул Казик. - Чего захотел! Кто это тебе позволит! Ведь не игрушка. Машина кибернетическая!

- Эх, меня не было!

- Вот и я говорю. Так придешь сегодня?

- Если успею.

- А что у тебя?

- Брикет вчера привезли. Сложить надо.

- Чего же ты молчал? - с укоризной спросил Казик. - Мы его вмиг приведем в порядок. Все вместе.

- Не стоит. Ведь и так уже помогли с картошкой. Знаешь, как мама радовалась.

Звонок на урок прервал их разговор. Но Казик не забыл о брикете. Правда, никому ничего не сказал. Решил, что они с Шуркой и вдвоем управятся.

После уроков, когда уже собирались домой, Казик спросил у Шурки:

- У тебя заклепки есть?

- Зачем тебе?

- Надо же ведь с этим покончить, - и Казик кивнул на портфель, держа его обеими руками перед собой. - Надоело ходить без ручки.

- Вот это правильно, - обрадовался Шурка. - Пошли. Заклепки найдутся.

Они и не заметили, что чуть поодаль от них стоял Венька, хмурый, помрачневший. Он хотел заговорить с ними, пойти вместе домой, но так и не решился подойти.

Домой Венька пошел не сразу. Повертелся немного возле спортивной площадки, где ученики старших классов играли в волейбол, потом перелез через ограду и выбрался в переулок, по которому недавно удирал с уроков вместе с Шуркой. Здесь приостановился, наблюдая, как бульдозер, натужно рыча, засыпал канаву. На дне ее лежали газовые трубы. Теперь они, ровнехонькие, блестели смолой, как отполированные. И было странно смотреть, как на них с грохотом летят камни и гравий, падают комья черной земли.

- Эй, парнишка! - крикнул рабочий в ватнике нараспашку, шедший рядом с бульдозером. - Поостерегись!

Венька посторонился, пропуская неуклюжую с виду машину. В лицо его дохнуло жаром. Но он не отвернулся. Сошел еще немного с дороги, проваливаясь ботинками в песок, и снова стал наблюдать за бульдозером. Его стальной щит медленно подвигал к канаве широкий вал земли. Что-то около тонны, а может, и больше.

- Правей бери! - кричал рабочий в ватнике бульдозеристу и показывал рукой, куда надо поворачивать. - Праве-ей... Вот так! Давай!

За бульдозером тянулся ровный гладкий след, словно кто провел по пригорку гигантской бритвой. Камни, побывавшие под щитом, почему-то дымились беловатой пылью.

Венька подбежал к раздробленным камням, нагнулся и, присев на корточки, осторожно, кончиками пальцев, дотронулся до беловатого, как бы припудренного, осколка. Теплый! Почти горячий. Пахнет серой, как будто кто-то рядом чиркнул спичкой. Попробовал вывернуть камень - и не смог.

- Чего ты все вертишься здесь, - вдруг послышался над головой знакомый уже голос рабочего. - Уж не бульдозер ли вздумал перевернуть?

Венька испуганно отскочил. Оглянулся и увидел, что бульдозер ползет прямо на него. Он отбежал на тротуар. Пока вытряхивал из ботинок песок, разувшись возле забора, бульдозер сделал еще один заход и остановился, заглушил мотор.

К машине подошли женщины в темно-синих комбинезонах, какие-то парни. Некоторые из них держали в руках свертки, бутылки с молоком, батоны. Они о чем-то оживленно говорили, смеялись.

Венька понял, что у рабочих сейчас обеденный перерыв, но ни в какую столовку они не пойдут, ее поблизости нет, а будут полдничать здесь, возле бульдозера. Это уже было неинтересно, и он пошел дальше, жалея, что не прихватил осколочек раздробленного камня с сернистым запахом.

Возле знакомого уже штакетника, за которым в глубине двора виднелся шалашик-голубятня, Венька приостановился. Уткнулся носом в щель и начал разглядывать голубей. Птицы сидели нахохленные, ленивые и сытые, изредка постреливая глазом куда-то вниз.

Двор был пустой, словно вымерший. Ни кур, ни овчарки, которая тогда бросилась на них с Шуркой, и никого из хозяев. Это, скорее всего, и придало Веньке смелости попугать голубей. Он нашел под ногами увесистый ком. Долго ждал, пока на улице не будет никого поблизости. Наконец отважился. Размахнулся и швырнул ком в шалашик. Отбежал и оглянулся. Но ком, как видно, не долетел, потому что голуби не поднялись в воздух. По-прежнему тихо было во дворе за штакетником.

"Тьфу!" - сплюнул Венька и зашагал дальше.

Скоро он вышел к переезду. Отсюда до дома было рукой подать. Но Старовойтенко еще задержался возле газетного киоска. Его внимание привлекла обложка какого-то зарубежного журнала. На обложке - цветная фотография девчонки, очень похожей на Машу. Такая же золотистая коса спадала на плечо, едва заметные прядки кудрявились над висками, такие же синие глаза, ямочка на щеке. Ну точно Василькова! Даже белый воротничок, как у нее. И только изящные погончики на плечах, которых Венька сразу и не разглядел, свидетельствовали о том, что на фотографии совсем иная девчонка. И все же Венька решил купить журнал.

"Только как спросить?" - топтался, не отходил от витрины мальчишка. Как ни старался, никак не мог попить, что собой означает название журнала.

- Прей... пра... прамо... - ломал он язык и морщил лоб.

Он уже утратил всякую надежду, потому что понимал, неудобно ведь просить продавца дать ему вон тот журнал, на обложке которого девчонка с золотистой косой. В том, что она похожа на Машу, он никогда и никому бы не признался.

И тут вдруг за спиной Веньки послышался очень знакомый голос:

- Старовойтенко? Только из школы? Почему так поздно?

Это был Агей Михайлович. Придерживая под мышкой портфель, он доставал из кошелька мелочь и внимательно посматривал на Веньку.

- Я, я... - пробормотал Венька и показал рукой на витрину киоска, журнал хотел купить.

- "Прамо"? "Практише моде"? - удивился учитель. - Для мамы?

- Ага! - соврал Венька, чувствуя, как краска заливает лицо. Только теперь он сообразил, что это журнал мод для женщин.

- Хорошо. - Агей Михайлович подал продавцу деньги, попросил еженедельник "За рубежом" и немецкий журнал мод "Прамо". Еженедельник взял себе, а журнал отдал Веньке, сказав: - Держи.

Венька стоял красный как бурак и не знал, что ему делать с этим журналом. Он старался не смотреть на обложку, с которой так приветливо улыбалась незнакомая девчонка, как две капли воды похожая на Машу. Он стыдливо отвел взгляд и едва слышно пробормотал, заикаясь:

- Э-это не мама. Ба-бушка просила.

- Ах, вот оно что! В таком случае ты хороший внук. Бабушке будет приятно твое внимание. Ну, пойдем вместе. Я иду к вам.

- Что-о? - в замешательстве проговорил Венька. В эту минуту он готов был провалиться сквозь землю. - Что? - повторил он.

- Да, да, к вам.

- Мама еще не приехала. Она на курорте. С папой.

- Знаю, знаю, голубчик. Но я как раз хочу повидаться с твоей бабушкой, с Ириной Владимировной. Кстати, у меня есть дело и к тебе.

Кажется, никогда раньше Венька не чувствовал себя так отвратительно. Ему казалось, что каждый встречный видит его насквозь, знает, какой он враль.

Венька не поднимал глаз. Шел со страдальческим видом, низко опустив голову, и невпопад отвечал на вопросы Агея Михайловича.

- А знаешь, - говорил учитель, - мы с твоей бабушкой старые друзья. Даже больше, если уж на то пошло. Ирина Владимировна моя учительница. Когда-то, когда был студентом, я проходил у нее в классе первую практику. Давно это было. А теперь, видишь, и сам с бородой.

Венька искоса посмотрел снизу вверх на седоватую бородку Агея Михайловича. Он никак не мог представить учителя учеником бабушки. И не мог простить себе, что обманул Агея Михайловича. Что он скажет ему, что скажет бабушке, если разговор коснется журнала мод? Зачем было выдумывать. У них же вообще нет швейной машинки. Лучше бы сказать Агею Михайловичу, что искал в киоске книжку. Бабушка давно советовала прочесть "ТВТ" Янки Мавра. А в школьной библиотеке за ней очередь...

Меньше всего Веньку заботили школьные отметки. Тут уж никто о нем плохого не скажет. Только одну тройку схватил за последнее время, а так сплошные четверки и пятерки. Даже по английскому языку, который так трудно дается, и то вчера получил четверку. Не зря сидел с бабушкой над учебником. Он не Шурка, которого еле вытянули по русскому языку. И не Казик, который всем уши протрубил своим "Амбассадором". Пусть не хвастается кинокамерой! Если Венька захочет, отец купит и ему. Еще лучшую!

Но как Венька ни храбрился, он чувствовал, что с каждым шагом, приближавшим его к дому, уверенности в нем остается все меньше. А тут еще Агей Михайлович начал расспрашивать про Казика и Шурку, про Машу.

- Что-то, вижу я, - говорил он, - вы снова не поладили. Или мне это только кажется? Что не поделили? Какая черная кошка пробежала между вами?

- Не кошка, - растерянно ответил Венька. - Кирпич!

И он, неожиданно для самого себя, откровенно рассказал учителю о случае с кирпичом.

- Я же не знал, что Казик таскает его в портфеле, а вышло, будто я нарочно подзадорил его. Он теперь и обижается.

- Действительно, нехорошо получилось, - отметил Агей Михайлович и замолчал.

Его широкие брови были сурово насуплены, выражение лица непроницаемо, и Венька не мог понять, к чему относилось замечание учителя: к тому, что произошло на улице с портфелем, или к тому, что он поссорился с Казиком. Расспросить не довелось, потому что они оказались уже возле дома, и Венька увидел на крыльце бабушку, которая, видно по всему, ждала его и, наверное, давно беспокоилась. Присмотревшись, она узнала Агея Михайловича, поправила на плечах платок и быстренько засеменила по ступенькам навстречу.

Случилось так, что в тот день Казик задержался у Шурки. Помогал ему проявлять пленки, после того как они убрали и сложили брикет. Домой возвращался поздно вечером, усталый, встревоженный. Знал, что мать по головке не погладит за такое нарушение распорядка дня, и попросил Шурку проводить его.

И действительно, едва только вошел в прихожую, пропустив Шурку вперед, как сразу же услышал недовольный голос матери:

- Где это ты шатаешься?

- К Протасевичу заходил, - ответил Казик, ставя портфель в угол.

Мать заглянула в прихожую, увидела Шурку и сразу подобрела:

- А, и Шурик здесь. Ну, как, маме лучше?

- Пока на бюллетене. Говорит, что еще с неделю дома побудет.

- Ну, и чудесно. Хорошо, когда все хорошо. Проходи, проходи, пожалуйста. Только обувь там снимите, не несите мне грязь в дом. - Она взглянула на Шуркины ботинки и всплеснула руками: - Где же зто вы так выпачкались? Где грязь месили?

- Это не грязь, - сказал Казик, только теперь увидев, какие грязные у него и у Шурки ботинки. - Это пыль от брикета.

- Пыль от брикета? - переспросила мать. - Так вы имели дело с брикетом?

- Ага.

- В таком случае немедленно в ванну, под душ, - распорядилась она.

Шурка чувствовал себя неловко, боялся ступить лишний шаг и растерянно поглядывал на Казика. А тот подмигивал ему, улыбался: мол, видишь, все обошлось благополучно.

Казик никогда не перечил маме, тем более когда чувствовал себя перед ней виноватым. Что ни говори, а все можно было сделать гораздо лучше. Надо было сразу после школы зайти домой, предупредить маму, а потом починить портфель, помочь Шурке и прийти с ним сюда, чтобы подкараулить соседа с черепахой на балконе. Ну, а уж если случилось иначе, лучше не перечить, не испытывать мамимо терпение. Это Казик хорошо понимал. Потому он коротко спросил:

- И Шурка со мной?

- И Шура пусть помоется, - сказала мама. - Не повредит. Только смотрите поаккуратней, не наплескайте мне там.

Ванна, освещенная матово-белым плафоном, сверкала чистотой. Шурке она показалась гигантской раковиной. Он остановился перед ней в нерешительности. Казик же сразу отвернул два крана, пустил горячую и холодную воду. Отрегулировал так, чтобы вода была в меру теплой и приказал:

- Раздевайся!

С шумом вырывалась из кранов вода, булькала, пузырилась, на глазах заполняла ванну. Постепенно цвет ее становился прозрачно-синим. Влажный пар приятно обволакивал лицо, торопил сбросить с себя липнувшую к телу одежду.

Шурка присел на ярко-красную, как мухомор, табуреточку, которую ему пододвинул Казик, стал расшнуровывать ботинки. Снял один, другой. Поднял голову и увидел Казика уже без штанов и трусов, в одной майке. Марченя сидел на краю ванны, опустив ноги в воду, и приговаривал сквозь зубы:

- О-го-го-о, как печет! Ух ты! Надо холодной добавить. - Он поднимал ноги над ванной, снова болтал ими в воде, стараясь все же не брызгать. - Как в том самом пекле!

- Откуда тебе известно, как там? - поеживаясь от холода, весело спросил Шурка. Он хлопал себя ладонями по плечам, топал босыми ногами по холодноватому кафельному в шашечку полу. - Почему ты майку не снял?

- Ой, я и забыл. Лезь ко мне. Места хватит. А хочешь с сосновым экстрактом?

- Ну его, - отмахнулся Шурка и окунулся по самую шею.

- Давай поплаваем, - предложил Казик.

- Я вам поплаваю! - предупредила мама за дверью. - Я вам поплаваю! Расходились! Людей затопить хотите? Хватит дурачиться! Слышишь, Казик?!

На какое-то время мальчишки поутихли. Переговаривались шепотом, хихикали, намыливая и натирая друг другу спины. Потом Шурка предложил попробовать, кто дольше выдержит под водой. Вдохнув полной грудью, хватил ртом воздух и окунулся в ванну с головой.

- Раз, два... пять... восемь... - считал Казик. И едва только Шурка захотел вынырнуть, снова окунул его с головой. Но Шурка все же выскользнул наверх. Захлопал глазами, фыркнул. Из носа потекли струйки воды.

- Э-то не по пра-вилам, - наконец, задыхаясь, заговорил он. - Сколько насчитал?

- Сорок. А сколько я, - приготовился нырнуть Казик и зажал нос рукой. Считай!

Они, конечно же, не услышали, как в прихожей коротко звякнул звонок.

Мама Казика открыла дверь. На пороге стоял Венька.

- Меня Агей Михайлович прислал, - смущенно сказал он.

- Чего же ты стоишь, заходи. Давненько тебя не видела. Что-то совсем забыл о нас.

- А что, Казика нет?

- Дома. Моются с Шуркой. Посиди немного, они скоро, - и мама Казика показала на диван, стоявший возле балконной двери. - Я сейчас потороплю их.

Она оставила Веньку одного. Какое-то время он сидел неподвижно, осматривал новую квартиру Марченей. Его взгляд ни на чем долго не задерживался. "Седьмое небо" Казика большого впечатления на Старовойтенко не произвело. За свою короткую жизнь он уже успел побывать и в Ленинграде, и в Москве, где жили родственники. Видел там и не такие квартиры. Не то что на седьмом, а даже на семнадцатом этаже, как на площади Восстания в Москве, где живет мамин брат, его дядя. Да и они сами скоро переберутся в новый многоэтажный дом. "И если повезет, - думал Венька, - получат квартиру на каком-нибудь восьмом, а то и на девятом этаже..."

Неожиданно порыв ветра, упруго раздувая гардину, качнул ее на середину комнаты. Венька подошел к раскрытой двери балкона.

По небу тяжело ползли, время от времени заслоняя солнце, клочковатые осенние облака. Мальчишка засмотрелся на небо, и ему вдруг привиделось, что не облака, а он плывет им навстречу, стремится куда-то в воздушную бездну.

- Не скучаешь в одиночестве? - вернула его к действительности мама Казика, заглянув в комнату.

- Не-ет, - встрепенулся Венька.

Он прислушался к приглушенным голосам Казика и Шурки за стеной, подумал: "А может, и не ждать их, самому спросить у мамы Казика, где живет Вадим Иванович?" Если б не просьба Агея Михайловича, никогда бы он сюда не пришел. Не знал, как заговорит с Казиком, как тот встретит его.

Венька постоял еще с минуту и вдруг решил выйти на балкон, чтобы взглянуть на микрорайон с высоты.

И действительно, с высоты седьмого этажа город был виден далеко-далеко. Совсем рядом, в каком-то метре от него, на соседнем балконе ветер трепал на натянутой веревке полосатое полотенце. Венька оперся на перила балкона, чуть наклонился и вдруг замер. Он увидел на самом краешке перил соседнего балкона дощечку, а на ней... черепаху. Панцирь черепахи, выпуклый и ребристый, был покрашен в желтоватый цвет.

- Так вот ты какая! - восторженно прошептал Венька, вспомнив рассказ Казика об удивительном киберносе.

Какое-то время он разглядывал черепаху. Потом невольно потянулся к ней руками. Едва достал. Дотронулся пальцем до панциря и понял, что покрасили его недавно - краска липла к руке.

Перила балкона упирались ему в грудь. Было неудобно. Тогда он нащупал ногой планку, стал на нее и снова потянулся к черепахе. На этот раз дотронулся до маленькой черной кнопки, как в электрическом выключателе. Попробовал нажать. Кнопка легко подалась, щелкнула. Под панцирем черепахи что-то приглушенно застрекотало.

И в тот же момент Веньке почудилось, что кто-то открывает дверь на балкон. Он вздрогнул, соскочил с планки, прижался к стене. Но на соседний балкон никто не вышел.

"Просто ветер открыл двери", - догадался Венька, чувствуя, как громко стучит сердце.

Он снова перевел взгляд на черепаху. Та медленно двигалась по дощечке. Венька не сразу сообразил, какая опасность угрожает киберносу. Черепаха уже была на самом краю дощечки. Она шла на свет, который чувствовала своим единственным стеклянным глазом в медной оправе.

- Куда? - ужаснулся Венька и снова кинулся к граю балкона. Попытался дотянуться до черепахи. Уже не достать. - Куда ты, кибернос, куда?.. - едва не закричал он в отчаянии.

Но кибернос не понимал его.

На глазах у Веньки черепаха преодолела последние сантиметры и, неуклюже перевернувшись, сорвалась с дощечки. Венька ухватился за перила и зажмурился...

Так он стоял с минуту, не осмеливаясь посмотреть вниз. "Что я натворил! Что я натворил!" - стучало в висках. Казалось, не хватает воздуха. Где-то рядом ветер трепал полотенце. И тут он явственно услышал, что кто-то выходит на соседний балкон.

Венька отскочил от балконной решетки и - прижимаясь спиной к стене, быстренько, бочком, бочком - к двери. С облегчением вздохнул только когда оказался снова в комнате. И сразу же заторопился к выходу.

- Куда это ты? - остановила его в прихожей мама Казика.

Венька не ответил. Даже не обернулся. Крутнул ручку замка и стремглав выскочил за двери. Не побежал - помчался сломя голову, перепрыгивая через две и три ступеньки вниз по лестнице.

"Скорей, скорей!" - подгонял себя Венька. О, как высоко это седьмое небо Казика! Громко стучат каблуки ботинок по ступенькам - бух! бух! бух!.. Тревожное эхо - словно кто-то в бубен бьет - перекатывается где-то в вышине.

- Куда ты, Венька?! - слышатся над головой голоса. И он никак не может понять, то ли это ему только кажется, то ли его и вправду зовет Казик.

Венька не останавливается. Виток за витком, виток за витком. Вот, наконец, и первый этаж!.. Дверь на улицу!.. Венька с разгона толкнул ее и выскочил на двор. Где-то тут должна быть черепаха... Осталось ли что-нибудь от нее?..

Глава тринадцатая

ДРЕМУЧИЙ ЛЕС

Тревога и отчаяние не покидали Веньку в течение всей недели. На занятия он приходил притихший и задумчивый. Во время переменок держался поодаль от товарищей, с Казиком и Шуркой почти не разговаривал. Напрасно те расспрашивали, почему он не дождался их, пока они мылись в ванне, почему удрал и даже не откликнулся, когда его звали.

- Нужно было домой, - ничего лучшего не смог придумать Венька.

Лицо его нервно передергивалось, когда он украдкой поглядывал на Шурку и Казика: знают ли они, что случилось с черепахой?.. Кажется, не знают. Но это не очень успокаивало. Венька знал, что рано или поздно все всплывет, просто так не пройдет.

На вопрос Агея Михайловича, повидался ли он с Вадимом Ивановичем, договорился ли с ним о времени экскурсии, Венька соврал, что не застал того дома.

- В таком случае не тревожься, я сам позвоню, - сказал учитель.

После этого доброжелательного "не тревожься" Венька сам себе стал противен.

Отряд был увлечен подготовкой к сбору, назвать который решили крылатым призывом: "Учиться, учиться и учиться". Именно с этими словами обратился к молодежи Ильич на третьем съезде комсомола, делегатом которого была Ирина Владимировна.

- Давайте попытаемся ответить сообща, - говорила накануне сбора вожатая, - возможно ли в наши дни выполнять самую, казалось бы, простую работу без знаний? Загляните на завод, в колхоз. Вспомните моторку на озере или возьмите наших школьных радиолюбителей. Разве можно сегодня работать без глубоких и прочных знаний?

Алиса Николаевна выслушивала предложения учеников, как лучше провести сбор, одобряла их. А Веньке почему-то слышался в словах вожатой укор, адресованный именно ему: и бабушку пригласят без него, и с Вадимом Ивановичем Агей Михайлович договорится сам, и экскурсию проведут...

Тогда на улице, подобрав возле дома, где жил Казик, черепаху, Венька спрятался за дощатым забором новостройки и нажал черную кнопку-выключатель. Она легко подалась, как и на балконе, щелкнула, и на этом все кончилось. Стеклянный глаз не разбился, был целым. Он смотрел холодно и загадочно... Венька попробовал подковырнуть щепочкой погнутый панцирь. Ему казалось, что стоит лишь там что-нибудь посмотреть, пощупать, и все станет на свое место: черепаха оживет. Тогда можно будет вернуться к Казику, зайти к Вадиму Ивановичу и откровенно во всем признаться. Но покореженный панцирь не поддавался.

"Попытаюсь дома", - решил Венька и, расстегнув рубашку, спрятал черепаху за пазухой. Кибернос неприятно холодил живот, выпирал из-под рубашки, точно арбуз. Венька, пригибаясь, припустил со всех ног.

Бежал всю дорогу. Но прежде чем войти в дом, спрятал черепаху в тайнике под крыльцом.

Бабушка, как только увидела его, воскликнула:

- Что с тобой? На тебе же лица нет! Напугал кто-нибудь или подрался с кем?

Но сколько бабушка ни допытывалась, о черепахе Венька не обмолвился ни словом. Отнекивался, доказывал, что ничего с ним не случилось, что он просто спешил домой.

На следующий день он все же выбрал момент, чтобы хоть как-то разобрать черепаху. Бабушки как раз не было дома. Венька взял отвертку, плоскогубцы и начал отвинчивать разные винтики, гаечки из-под низа черепахи. Некоторые сразу не поддавались, но Венька не отступал. Пустил в ход перочинный ножик, мамины ножнички и маленький плоский напильничек из маникюрного набора.

Когда расправился со всеми винтиками и гаечками, снова попробовал подковырнуть неподатливый панцирь.

Но отвертка соскальзывала, никак не просовывалась в едва заметную щелочку между панцирем и тележкой. И каждый раз, срываясь, острием вонзалась в клеенку, которой был застлан кухонный стол. Эти отметины в клеенке не давали мальчишке покоя. Он слюнил их, заглаживал ногтем, но все напрасно: следы порезов не исчезали, а, наоборот, взбухали. Венька злился, снова начинал подковыривать панцирь черепахи. Наваливался на край стола грудью, тяжело сопел. Даже вспотел от напряжения. Наконец, когда сменил отвертку на ножик, панцирь чуть приподнялся.

И тут Венька не рассчитал, ножик сорвался с панциря и полоснул лезвием по руке. Брызнула кровь, несколько капель попали на пол. Венька перепугался. Скорчился от боли и громко застонал:

- Ай! А-я-яй!

Потом, немного придя в себя, подхватился и, зажимая правой рукой рану, забегал вокруг стола, не зная, что делать.

Хорошо, что как раз в это время из магазина вернулась бабушка. Она тут же достала из ящика йод и бинт. Руки у нее дрожали, когда перевязывала внука.

- Куда это годится? - говорила она, кивая на испачканный стол, где валялись сломанные мамины ножнички, напильничек, ножик с согнутым лезвием. Разве можно так неосторожно! Что ты делаешь с этой железкой?

Бабушка подошла к столу, наклонилась над черепахой, осмотрела ее со всех сторон.

- Что это такое?

- Кибернос.

- Что еще за кибернос?

Ребристый панцирь напомнил бабушке гранату-"лимонку". И она с опаской спросила:

- Не взорвется?

- Это же черепаха, а не бомба, - сквозь слезы улыбнулся Венька.

- Ты мне голову не морочь, - строго сказала бабушка. - Черепаха! Что ж, по-твоему, я не вижу?!

Она еще раз осторожно, словно это в действительности была бомба или граната, осмотрела черепаху, потрогала пальцем. Недовольно сказала:

- Таскаешь всякий хлам. Немедленно выбрось.

- Не трогай, бабушка, не трогай! - подскочил к столу Венька. - Это не хлам. Это вправду черепаха. Кибернетическая!

- Так бы и сказал, - подобрела бабушка.

Убрав все со стола, Венька задумался: "Куда спрятать черепаху? А может, выбросить, как советует бабушка. И концы в воду. Ведь все равно никто не знает, что она у меня. Никто же не видел, как я выходил у Казика на балкон. Никто не догадается".

И тем не менее Венька колебался. Он боялся, что все еще может выплыть наружу. Что он тогда скажет, если Вадим Иванович дознается, куда делся его кибернос. Ведь не для потехи же он сделал эту черепаху. Видно, что-то испытывал, исследовал.

С еще большей силой тревога охватила Веньку, когда отряд стал собираться после последнего урока на экскурсию в институт математики и вычислительной техники Академии наук. Первой мыслью мальчишки было вообще отказаться от экскурсии. Как он встретится с Вадимом Ивановичем, как посмотрит ему в глаза? Нет, он не пойдет. Придумает что-нибудь. Скажет, что болит голова или живот...

Но стоило ему только заикнуться, что он плохо себя чувствует, как Маша удивленно воскликнула:

- Ты что? Не хочешь идти с нами?

- Да нет... Не в том дело, - не знал, как отвертеться Венька.

Он отводил глаза от девочки, косился в сторону друзей, которые торопливо собирали портфели и переговаривались, с нетерпением поглядывая на двери, - все ждали Агея Михайловича. Шурка был вооружен "Амбассадором" Казика. Его окружила стайка девчонок. Смеялись, шутили. В классе царило настроение взволнованной приподнятости. Только Венька чувствовал себя неловко и на все попытки Маши растормошить его отвечал неохотно и часто невпопад. Прихватив учебники, он уже было намерился незаметно выскользнуть за двери, как неожиданно его остановил Агей Михайлович, который торопливо вошел в класс с портфелем и плащом через руку.

- Куда это ты? - спросил учитель. - Подожди минутку, сейчас пойдем все вместе. - И предупредил учеников, чтобы не топали, не шумели в коридоре, потому что в остальных классах идут занятия.

Агей Михайлович подал Веньке свой увесистый портфель, набитый, как всегда, тетрадками для проверки, и попросил подержать. Сам же быстро надел плащ, тщательно застегнул его на все пуговицы и вместе с учениками вышел из класса.

На улице ребята начали шумно советоваться, как лучше добираться автобусом или троллейбусом. Веньку оттеснили от Агея Михайловича, и ему теперь с портфелем учителя ничего другого не оставалось, как идти следом за всеми.

"Как не повезет, так уж не повезет во всем, - думал Старовойтенко, удивляясь тому, какой все же у Агея Михайловича тяжелый портфель. - Тут и без кирпича запаришься".

Венька старался не отставать от Агея Михайловича, и когда тот, уже на троллейбусной остановке, поблагодарив, взял у него портфель, у мальчишки снова мелькнула мысль, а не сбежать ли как-нибудь незаметно. Но тут как раз к остановке подкатил новенький с широкими окнами троллейбус.

- Смотрите не потеряйтесь, - шутил Агей Михайлович, пропуская учеников вперед. - Выходим на остановке Клинический городок.

Дверь за учителем захлопнулась, и троллейбус плавно тронулся с места. Вот он уже мчится мимо дома Казика, первый этаж которого занимают сверкающие витрины гастронома. Венька задирает голову, видит знакомые, почти спаренные балконы. Вон и тот, с которого упала черепаха. Дощечка так и осталась лежать на краешке перил. Никто ее не убрал, словно намеренно оставили, надеясь, что рано или поздно кибернос вернется на свое место. Веньке становится не по себе.

Перед ним сидят Маша с Полей и Агей Михайлович. Учитель в шляпе, а девочки в одинаковых темно-синих беретиках. Чуть подальше устроились возле окна Шурка и Казик. Возле них сгрудились еще человек пять. Что-то горячо доказывают друг другу, переговариваются, спорят, как лучше снимать. Каждый считает себя знатоком фотографии и не скупится на советы Шурке. Тот держит кинокамеру наготове и при каждом удобном случае нацеливает ее объектив то на друзей, то на улицу. Снимал кадры на ходу, не жалея пленки. И не сердится, когда кто-нибудь из девчонок показывает ему язык. Смеется вместе со всеми и приговаривает:

- Уникальный кадр: язык как лопата, рот - до ушей! Кто следующий?

Троллейбус, сделав короткую остановку, бежит дальше, притормаживает с горки. Мимо окон медленно проплывают ярко разрисованные цирковые афиши. Дальше - мост через реку и серебристый купол нового детского планетария.

И снова тихо стрекочет кинокамера. Теперь ее объектив направлен на памятник воинам и партизанам на площади Победы, где Вечный огонь, где всегда венки живых цветов.

Сделав полукруг, троллейбус вновь выходит на прямую.

Еще через остановку наиболее нетерпеливые вскакивают со своих мест и начинают продвигаться ближе к выходу. Агей Михайлович тронул за плечо сосредоточенного Веньку:

- Старовойтенко, а ты чего сидишь? Проходи вперед. Сейчас выходим. - И озабоченно, обращаясь ко всем, сказал: - Не суетиться и не разбегаться, ждать на остановке остальных.

- Наша! Выходим! - галдели ребята, покидая троллейбус.

Девочки поправляли беретики, одергивали форменные платья, перешептывались. Шурка и тут успел снять несколько веселых кадров. Затем, отбежав немного подальше, чтобы захватить в объектив сразу всех, замахал рукой:

- Идите на меня! На меня! Не толпитесь. Идите свободно, естественней получится.

Но его уже почти никто не слушал. Советовали приберечь пленку для более интересного, что ждет их за этими светло-серыми стенами таинственной Академии наук, перед фасадом которой полукругом выстроились колонны. Они тянулись ввысь, поддерживая конструкцию, напоминавшую эстакаду. Никто не знал, для чего она сделана.

- Может, груз какой по ней перевозят? - спросил кто-то у Агея Михайловича.

Учитель подумал и сказал:

- Да нет, какой же там может быть груз?

- Ну приборы какие-нибудь из одного крыла в другое...

- Друзья мои, - улыбнулся Агей Михайлович, - никакой эстакады там нет. Просто так было задумано архитектором, так и построено. Как вы считаете красиво?

- Красиво, - не совсем уверенно сказала Поля. - Вот только нужно было застеклить.

- Словно недостроили, забыли о крыше. Почему так сделано?

- Видите ли, - задумчиво проговорил учитель, также поглядывая вверх, когда-то было такое направление в архитектуре. Конструктивизмом называлось. Теперь уже так не строят. - И он рассказал, когда была построена Академия наук, какие научно-исследовательские институты в нее входят. - Это целый научный городок, - закончил Агей Михайлович.

Венька теперь держался поодаль от учителя, а когда вошли в вестибюль, где их ждал Вадим Иванович Руденок, и вовсе спрятался за спины ребят. Но его волнения были напрасны. Вадим Иванович ничем не выделял Веньку среди остальных.

Они поднялись по ступенькам широкой, застланной ковровой дорожкой лестнице, повернули направо и оказались в коридоре без окон, освещенном многочисленными лампами дневного света. В конце коридора, куда направлялся Руденок, над дверьми пламенела надпись: "Посторонним лицам вход запрещен". Здесь Вадим Иванович остановился и сказал:

- Отсюда, друзья, и начнется наша экскурсия. Сейчас я познакомлю вас с нашим электронно-вычислительным центром.

Он широко распахнул обе половины дверей, пропуская школьников вперед. Сам вошел с Агеем Михайловичем последним и некоторое время молчал, давая экскурсантам возможность оглядеться.

Школьники стояли в огромном просторном зале с высоким потолком, сплошь усеянным множеством плафонов необычной формы. Свет из них струился ровно и мягко, нигде не оставляя теней. Вдоль стен вплотную друг к другу стояли какие-то шкафы с панелями, на которых то тут, то там вспыхивали зеленые и красные огоньки. За стеклом передних стенок во многих шкафах виднелись блестящие прямоугольные секции.

- Вот это и есть электронно-вычислительная машина, - сказал Вадим Иванович, показав на шкафы широко разведенными руками. - Вам, наверное, Агей Михайлович уже рассказывал, какой сложный путь прошла наука, прежде чем претворить в жизнь это выдающееся достижение человеческой мысли.

Вадим Иванович, как и в свое время Агей Михайлович, начал с самого простого, с того, что первой "счетной машиной" человека были десять пальцев его рук. Он показал, как некоторые народы для записи цифр пользовались узелками на веревочках, камешками, пока не придумали обыкновенные счеты, которые сохранились и поныне. Потом он попросил школьников подойти к шкафу, повернутому к залу задней стенкой. Снял крышку, и взору ребят открылось неисчислимое множество разных радиоламп, конденсаторов и сопротивлений.

- Видите, какой дремучий лес монтажа! - говорил Вадим Иванович. Только одних полупроводниковых диодов машина насчитывает около десяти тысяч. А в основе своей работы они напоминают все те же обыкновенные счеты с круглыми костяшками на параллельных прутиках.

- Как это так? - не выдержал Казик и протиснулся вперед. Вадиму Ивановичу нелегко было объяснить, каким образом вместо костяшек конторских счетов машине служат электрические заряды, а вместо прутиков - приборы, называемые триггерами. Он стоял перед школьниками в белом халате, который очень шел его загорелому лицу, и постепенно раскрывал один за другим секреты чудесной машины. Оказывается, она может справляться с самыми сложными математическими действиями. С ее помощью рассчитывают траекторию полета спутников, планируют работу заводов, возводят атомные электростанции...

- Даже трудно перечислить, на что способна эта умная машина, - Руденок достал носовой платок и провел им по лицу. - А сейчас я хотел бы вам показать, как она работает, как считает. Кстати, я сказал "умная машина", но, заметьте, это не совсем точно.

- Почему?

- А потому, что без человека она глуха и слепа. Как бы это вам объяснить, - задумчиво проговорил Вадим Иванович. - Ага! Вот так. Слыхали ли вы такое выражение: "Глухой услышал немого, как тот сказал слепому: "Посмотри, вон хромой идет!"? Понятно что-нибудь?

- Нет! - сразу же откликнулось несколько голосов. - Такого не может быть.

- Правильно. Так вот без человека электронно-вычислительная машина одновременно глухая и немая, слепая и хромая. Человек, со своим разумом и знаниями, должен задать ей определенную программу, и тогда она надежный его помощник. Кроме того, машина, даже такая сложная, как эта, неизмеримо проще человеческого мозга. Точнее говоря, в ней всего несколько тысяч разных элементов, столько же, сколько у обыкновенного дождевого червя. А человеческий мозг состоит из нескольких миллиардов элементов! Чтобы только их перечислить, затрачивая на каждый по секунде, понадобилось бы 1800 лет! А ведь надо же еще сделать, собрать, смонтировать их!

Вадим Иванович подошел к черной доске, висевшей на стене, обычной, такой же, как у них в классе, и написал мелом названные цифры. И можно себе было отчетливо представить, какая бездна между мозгом человека и счетной машиной, даже самой сложной.

- А теперь давайте убедимся, какую большую пользу приносит электронно-вычислительная машина. Может быть, кто-нибудь из вас хочет задать ей задачу?

- Я, - вышел вперед Казик и припомнил последнюю задачку Агея Михайловича.

- Каждый может добиться победы знаниями, - повторил вслух Вадим Иванович. - Хорошо сказано. Очень хорошо. Но у машины мы не будем спрашивать, сколько здесь возможных перестановок. Каждый из вас может решить эту задачу в один момент, вот по этой формуле. - И он быстро написал на доске формулу перестановок. - Поставьте вместо слов цифры и получите ответ. Сколько?

- Сто двадцать, - быстро подсчитал Казик и удивился: "Как все просто. А я целый вечер бился над этой задачей, а ответа так и не получил".

- Вот видите. Зачем же заниматься ненужной тратой времени? Пока оператор подготовил бы машине программу действий, у вас уже готов ответ. Производить на машине такие простые вычисления не имеет смысла. Иное дело сложные расчеты с большими цифрами, которые нужно произвести за очень короткое время. В этом случае электронно-вычислительная машина экономит годы, десятки лет работы. Посудите сами: чтобы подготовить расчет полета спутника без электронно-вычислительной машины, всем гражданам нашей страны, знающим математику в объеме восьми классов, пришлось бы корпеть над бумагой тридцать пять лет!

- И нам с ними? - спросила Маша. Глаза ее округлились.

- Нет, - улыбнулся Вадим Иванович, - ведь вы пока в седьмом.

- Алгебру нужно знать?

- Конечно. И не только ее.

Вадим Иванович рассказал, что для того, чтобы умело пользоваться электронно-вычислительными машинами, необходимо овладеть основными законами физики, химии, математики...

- Помните, что в науке нет легких дорог.

Вадим Иванович переглянулся с Агеем Михайловичем.

- Вот об этом вам, пожалуй, тоже надо поговорить на своем сборе.

- А вы к нам на сбор придете? - спросила Маша.

- Правда, Вадим Иванович, приходите! Приходите! - заговорили наперебой девочки. - Мы очень вас будем ждать.

- Посмотрю, друзья, как у меня со временем выйдет. А сейчас обещать наверняка не могу.

Венька больше не прятался за спины товарищей. Он слушал Вадима Ивановича, следил за каждым его движением, а самого не оставляла мысль о том, что легких дорог, видимо, вообще не бывает. Слова эти он воспринял по-своему, снова вспомнил про черепаху. А позже, когда Руденок показал им работу электронно-вычислительной машины и подарил всем на память по кусочку перфорационной ленты, к Веньке пришло решение. Было оно, правда, еще не совсем определенным.

Дома все тот же неопределенный замысел, овладевший мальчишкой там, в электронно-вычислительном центре Академии наук, снова расшевелил его, подтолкнул к действию. Не таясь от бабушки, Венька пошел в каморку, где была припрятана черепаха, и принес ее в дом. Положил на кухонный стол и начал исподволь рассматривать ее со всех сторон. Панцирь, хоть и был смещен со своего гнезда, все еще крепко держался на тележке. Венька снова взял в руки отвертку. Бабушка, увидев его за этим занятием, подошла и сказала:

- Если уж хочешь мастерить, так хоть газету подстели, а еще лучше положи на стол фанерку. Вещи надо беречь, - и подала Веньке свой старенький халат.

- Спасибо, бабуля, - сказал Венька и проворно начал раскладывать на столе свой нехитрый инструмент.

Через некоторое время он все же сладил с панцирем. Приподнял его над тележкой и, сдерживая волнение, заглянул вовнутрь киберноса. Панцирь отделился не полностью, повис на пучке разноцветных проводков, соединявших батарейки и тоненькие медные пластинки.

"Так вот ты какой", - дивился Венька, разглядывая блестящий, хитро скомпонованный механизм киберноса. Крошечные, как бусинки, конденсаторы, сопротивления, разные реле и переключатели, тоненькие, словно паутинки, проволочки на катушках переплетались между собой в строгой последовательности. Все было таким миниатюрным, таким ажурным, что даже боязно дотронуться до чего-либо без риска нарушить, погнуть или ненароком оборвать.

Венька озадаченно почесал затылок. Чудак, он хотел найти повреждение, не зная ни схемы, ни отдельных узлов!

Чем больше старался Венька понять что здесь и к чему, тем беспомощней чувствовал себя, как человек, который неожиданно оказался в дремучем сказочном лесу, где все сплелось в колдовстве неизвестности. Ему казалось, что каждая деталь с издевкой смотрит на него, смеется над ним. Детали эти начали представать перед ним в виде каких-то причудливых существ. Они молчат и только поглядывают на Веньку своими красноватыми, зелеными, желтыми, голубыми глазками. Молчат, ибо что они могут сказать тому, кто нем, глух и слеп в технике. Венька горько усмехнулся, припомнив слова Вадима Ивановича: "Глухой услышал немого, как тот сказал слепому: "Посмотри, вон хромой идет!"

Там, в Академии, впервые услышав это образное выражение, он, как и все ребята, не осознал до конца смысл этих слов. Его удивило их необычное сочетание. Он даже решил записать их в специальную тетрадку для крылатых выражений и афоризмов, которую вел давно. А теперь понял. Это же сказано про него, хромого и слепого, немого и глухого перед дремучим лесом разных реле и конденсаторов, сопротивлений у проводников... Он хотел починить киберноса! На что он надеялся? Только на слепую удачу?! Кто поможет ему?

Венька, растерянный и удрученный, сидел возле черепахи и не видел, что бабушка, подняв на лоб очки и забыв о спицах и клубке ниток, пристально наблюдает за ним.

Глава четырнадцатая

НЕ БОГИ ГОРШКИ ОБЖИГАЮТ

Экскурсия в Академию наук расшевелила весь седьмой "А", оставила глубокий след в сознании школьников, оживила их фантазию. Теперь они спешили на занятия раньше обычного. Никто не оставался безразличным после встречи с Вадимом Ивановичем в вычислительном центре. Юные техники приносили с собой в школу разные журналы, научно-популярные книги, вырезки из газет. Семиклассники горячо обсуждали прочитанные статьи или услышанное по радио, увиденное на экране телевизора или в кино.

Случалось, что прийти к согласию так и не удавалось. Тогда в ход шли справочники, словари технических терминов. Размахивая руками, стараясь перекричать друг друга, спорили чуть ли не до хрипоты. Шум и галдеж не утихали до самого звонка, вплоть до того момента, пока в класс не входил учитель.

Споры сразу же утихали, чтобы на перемене разгореться с новой силой.

- Вот! Посмотрите, - разворачивал Казик "Неделю", показывая друзьям чертеж и схему радиоприемника размером с лампочку от карманного фонарика. На полупроводниках. Без батарей. А кто сделал? Радиолюбитель!

- Ну и что из того?

- Как что? - сердился Казик из-за того, что друзья не понимают его. Ведь я же не против Вадима Ивановича. Но я убежден, что со временем конструкторы все же смоделируют человеческий мозг.

- Голова - два уха! Ничего ты не понял.

- Обязательно сделают!

- Подожди, - прерывал друга Шурка, разглядывая чертеж и схему радиоприемника. - Не понимаю, о чем спор?

- Не замечаешь, какой крохотный? Капелька! В ухо вложить можно.

- А зачем в ухо?

- Чтобы слушать, - снова начинал горячиться Казик. - Ведь не динамик же! Говорит, словно комар пищит.

Он припоминал разговор с отцом относительно этой схемы и доказывал, что первые радиоприемники походили на увесистые чемоданы, тяжелые и громоздкие. Прежде и не думали, что придет такое время, когда в одну радиолампу можно будет вместить целую дюжину радиоприемничков.

- Вот так и с электронно-вычислительной машиной, - уже спокойно продолжал Казик. - Теперь она целую комнату занимает. А вскоре - одного шкафа или вообще коробочки достаточно будет.

Какое-то время ребята молчали. Шурка рассудительно заметил:

- Счетная машина - не радиоприемник.

- Конечно, не радиоприемник. Но и ее сделают маленькой. К этому мысль направлена.

- Со спичечный коробок? Клади в карман и носи с собой! Задачки на ходу решай?

- А что? И решай!

- Быть такого не может.

- Может, может, - стоял на своем Казик. - Человек все может!

- Вот ты, человек, и попробуй, - язвительно заметил Венька, не очень-то и принимавший участие в разговоре.

Обычно арбитром в таких спорах становился Агей Михайлович, к которому обращались с вопросами и на уроках, и во время переменок, и после занятий.

Так было и в тот день.

- Подождите, друзья, - сказал учитель. - Не надо ссориться. Ведь известно, что наука не стоит на одном месте. Она все время в поисках. Тут Казик, безусловно, прав. Но то, что вы сегодня знаете, скажем, об электронике или кибернетике, бионике или космонавтике, всего лишь частичка бесконечно неизвестного. Извините, но это действительно так. - Агей Михайлович помолчал, а когда заговорил снова, голос его зазвучал торжественно и вдохновенно: - И все же будущее науки, ее завтра - за вами. Среди вас те, кто примет и понесет дальше ее эстафету. Я в этом уверен. И я не говорю вам - подождите, подрастите. Наоборот, уже сегодня, сейчас ищите, пробуйте, исследуйте... Я за то, чтобы каждый из вас добился права воскликнуть: "Эврика!"

"Эврика! Так вот откуда взялось это слово на объявлении! - догадался Казик. - Агей Михайлович написал его. Он!"

Марченя смотрел на учителя глазами, полными восхищения.

- Агей Михайлович, - не удержался он, - давайте сделаем счетную машину.

- Сами?

- Ага.

- А осилим ли? Хватит ли у нас знаний, настойчивости?

Казик посмотрел на Шурку, на Машу, окинул взглядом весь класс, в том числе и Веньку, и в глазах у каждого прочитал молчаливое согласие.

- Осилим, Агей Михайлович, - решительно сказал он. - И мой папа поможет нам. Я поговорю с ним...

Учитель откинулся на спинку стула, руки, сжатые в кулаки, положил на стол. Его лицо было наполовину освещено солнцем. Сквозь редкую, тронутую сединой, бородку местами на щеках проступали красные шрамы. Это были следы войны. Незаживающее напоминание той ночи, когда капитан Агей Михайлович Жерносек вел свое танковое подразделение на штурм Берлина. Машину капитана подбил снаряд. Танк загорелся. Пламя текло по броне, он полыхал в ночи, как факел. А рядом с танком, чудом успевший выскочить через нижний люк, корчился на земле изувеченный и обожженный Агей Михайлович.

О чем он думал в эту минуту, глядя на своих воспитанников? Может быть, вспомнил свои юношеские годы?.. Молодость?.. Нелегкие фронтовые дороги, госпиталь?.. А может, встречаясь взглядом то с Шуркой, то с Венькой, то с Казиком, вспоминал последние школьные события?

Класс ждал.

- Это хорошо, - сказал наконец Агей Михайлович, вставая. - Очень хорошо, что наша прогулка на озере, каша экскурсия в Академию наук заставили вас задуматься. Я не уверен, что начинать надо именно со счетной машины. Тут нужно подумать. Мы еще поговорим об этом... Кстати, что означает слово "эврика", вы, наверное, знаете. А может, не все?

- Я знаю! Знаем! - зашумели ученики. - Оно принадлежит Архимеду!

- Правильно, - сказал учитель. - Значит, вы кое-что раскопали. А с Юрой Федоринчиком говорили? Нет? - Агей Михайлович хитровато прищурился. - Ну, не беда. Скоро узнаете, какая неожиданность ждет вас, всех юных техников школы. А сейчас пора по домам.

Громко стуча крышками парт, ученики повскакивали со своих мест, окружили учителя. Стали допытываться, какая же неожиданность ждет юных техников. Но Агей Михайлович был неумолим.

- Нет, нет, друзья, потерпите до завтра, - говорил он. - Имейте хоть немного выдержки. Это не мой секрет... До свидания!

На следующий день, прибежав в школу, Казик прежде всего кинулся в пионерскую комнату. Там как раз напротив боковушки, где когда-то находилась школьная игротека, кучкой стояли десятиклассники, окружившие Алису Николаевну. Они о чем-то говорили, но, заметив Казика, сразу же утихли. Мальчишка взглянул на закрытую дверь боковушки. На том месте, где раньше висело необычное объявление со словами "эврика", теперь поблескивала стеклянная табличка:

Клуб юных изобретателей

Так вот какая неожиданность ждала их!

Казик крутнулся и, даже не поздоровавшись с Алисой Николаевной, сломя голову помчался искать Шурку. В коридоре встретилась Маша. Рассказал ей. Пока добежал до класса, встретил еще нескольких одноклассников. Новость в одно мгновение облетела всю дружину.

Шурка, узнав о Клубе изобретателей, обиделся:

- Почему нам раньше не сказали? Зачем все тайком делали? Не доверяли?

Но никаких оснований обижаться у семиклассников, безусловно, не было. После уроков, на торжественном открытии клуба, Агей Михайлович сказал:

- Клуб юных изобретателей - идея десятиклассников, их подарок пионерской дружине. Очень хороший подарок! Я надеюсь, что не одно интересное изобретение будет сделано в нем и каждый член клуба оставит по себе добрую память. Пожалуйста, друзья, - обратился учитель к десятиклассникам, передавая им слово.

Вперед вышел Юра Федоринчик, ученик десятого "А". Семиклассники хорошо его знали, особенно после прогулки по озеру. Отличник, первый помощник Агея Михайловича, любитель радиоэлектроники, а главное - участник ВДНХ. Недавно журнал "ЮТ" напечатал портрет Юры. Он был сфотографирован в той самой тельняшке, в которой когда-то проводил испытание моторки.

Теперь Юра был в щеголеватой куртке желтоватого цвета на замке-молнии, которая очень шла к его стройной спортивной фигуре. Говорил он не очень складно, волновался. И все время вертел в тонких пальцах блестящий ключ. Он рассказывал, как родилась идея создать Клуб юных изобретателей, говорил, что подарок этот только для тех, кто по-настоящему увлечен техникой и никогда не изменит творческой мысли.

- Видите? - сказал Юра, показывая всем ключ.

Казик, приглядываясь, удивился: ключ по форме напоминал фигурку старика Хоттабыча с длинной бородой и в башмаках с загнутыми вверх носками.

Прежде чем передать ключ Алисе Николаевне, Юра объяснил, что ключ этот необычный, что он весьма своеобразный. Открыть дверь Клуба сможет только тот, кто будет знать пароль юных техников.

- Вот здесь он обозначен, этот пароль, - показал Юра на ключ.

Под шумный говор, выкрики и аплодисменты Юра торжественно вручил ключ вожатой. Алиса Николаевна поблагодарила, пожала Федоринчику руку.

Казик начал пробираться ближе к вожатой. Его так и подмывало поскорее узнать, что же это за пароль.

Но тут к двери подошел Юра. Сложил ладони рупором и сказал несколько слов. Говорил он, повернувшись ко всем спиной, едва не уткнувшись в дверь, и никто так и не разобрал, что же он сказал.

В тот же момент дверь, подчиняясь какой-то неведомой силе, плавно раскрылась. Это было так неожиданно, что те, кто стоял впереди, сперва отшатнулись, а затем устремились вперед, подталкивая друг друга, нетерпеливо заглядывали в комнату: не спрятался ли кто-нибудь там заранее?

Нет, никого! Ни за дверью, ни за шторой...

Шурка, который не отставал от Казика и протиснулся в комнату вслед за ним, подумал, что здесь использована пневматика, как в троллейбусе или в автобусе. Не утерпел, пощупал дверь, зачем-то заглянул под стол, стоявший у стены. Оглянулся и увидел Веньку.

- Гм! - пожал плечами Шурка, озадаченный неожиданной загадкой. - Почти как в той сказке с сорока разбойниками. Помнишь?

- Конечно. - Казик задумался и вдруг, схватив друга за руку, воскликнул: - Смотри, а это что?

Только теперь он обратил внимание на небольшую черную коробочку, прикрепленную к дверям. На первый взгляд она напоминала обычную почтовую открытку и потому не очень бросалась в глаза.

Казик сразу вспомнил черепаху, которая подчинялась голосу Вадима Ивановича. Может, и здесь так же? Он пожалел, что не успел расспросить соседа, в чем состоит секрет механизма черепахи. А еще раз повидать удивительного киберноса ему не довелось. Напрасно они с Шуркой караулили Вадима Ивановича на балконе - тот не показывался. Ни с черепахой, ни без нее. Казика очень огорчало, что он никак не мог показать Шурке это чудо, так поразившее его.

- Наверное, дел много у Вадима Ивановича, - как бы оправдывался перед другом Казик.

Накануне, встретившись с ним на лестничной площадке, Вадим Иванович пристально посмотрел на него. Что-то хотел сказать или спросить, но, вероятно, передумал и заспешил вниз.

Припоминая все это, Казик подумал, не передал ли Вадим Иванович своего киберноса школе? Уж не механизм ли черепахи спрятан в этой коробочке и не он ли, откликаясь на голос человека, открывает дверь?

- Как ты думаешь? - спросил он у Шурки.

- Не знаю, - пожал тот плечами и в который уже раз снова начал расспрашивать про черепаху.

- Никакой черепахи там нет, - неожиданно проговорил Венька, глядя куда-то в сторону.

- Откуда ты знаешь?

- Знаю, - вздохнул Венька и отошел от друзей.

В боковушке при пионерской комнате за последние дни многое изменилось. Настольный биллиард и футбольное поле в коробке, стоявшие тут раньше, куда-то убрали. Вместо них на столе лежал копировальный станок, при нем несколько самодельных угольников на ножках, "плавающие", как объяснил Юра, рейсшины. Книжную полку переоборудовали в "Бюро справок". Здесь можно было найти ответы на самые всевозможные вопросы: схемы разных реле, радиоприемников на полупроводниках, чертежи новинок юных техников страны...

Ученики разглядывали плакаты и подписи под рисунками и фотографиями, которыми были сплошь увешаны стены. Здесь были советы, как учиться анализировать, тренировать свою память, приводились примеры логического мышления, приемы быстрого устного счета. Особый стенд с высказываниями известных ученых занимала "Азбука умственного труда". Она начиналась словами Карла Маркса:

"В науке нет широкой прямой дороги, и только тот сумеет достичь ее сияющих вершин, кто, не боясь трудностей, карабкается по ее каменистым тропам".

Юрка прочитал эту выдержку медленно и выразительно. Потом сказал:

- Не так просто научиться читать чертежи или разбираться в схемах. Еще более сложно - конструировать самому. Так что легких путей здесь не ищите. Тот, кто пожелает открыть двери нашего Клуба, должен будет сперва написать сочинение, в котором нужно ответить на вопрос: "Почему я хочу записаться в Клуб юных изобретателей?"

- А, это можно!

- Хоть завтра!

- А где писать: здесь или дома? - послышались голоса.

- Конечно, дома. Попытайтесь рассказать, как вы представляете себе завтрашний день нашей техники. Кем бы вы хотели стать?

- И про кибернетику можно?

- И про счетную машину?

- А что, если про объемное кино?..

Венька прислушивался к вопросам ребят и чувствовал какую-то растерянность. Определенного мнения относительно сочинения у него не было. Он никогда не ставил перед собой такую цель - стать изобретателем.

- Подождите, друзья, не все сразу, - вдруг сказал Агей Михайлович. - А знаете, кто у нас будет главным консультантом? Наш добрый знакомый, наш друг из Академии наук...

- Вадим Иванович?.. Руденок?..

- Он, - улыбнулся учитель.

Веньку словно обухом по голове ударили. Казалось, он не слышал ни возбужденного говора, ни аплодисментов, взорвавших комнату. Венька в одно мгновение сник, подумал, что в таком случае сюда он больше не ходок.

- Когда Вадим Иванович придет? - нетерпеливо допытывались у Агея Михайловича. - Когда мы начнем занятия?

Учитель отвечал, что-то объяснял, но Веньке все это было безразлично. Он чувствовал себя посторонним. Нет, он теперь постарается с Вадимом Ивановичем не встречаться, а в Клубе и вовсе не покажется. Да и вообще нечего было сюда соваться!

Потихоньку, не оглядываясь, Старовойтенко медленно отошел к двери. Никто не остановил его, никто не окликнул.

На следующий день Агей Михайлович однако поинтересовался:

- Куда же ты вчера подевался? Что-то я тебя под конец не видел.

По лицу Веньки пробежала тень растерянности. Конфета во рту показалась ужасно горькой.

- Я, я... - не сразу нашелся что сказать Венька, стараясь проглотить конфету, - я не буду записываться в Клуб.

- Почему?

- Да так, - ответил Венька, глядя в сторону.

- Экзамена испугался?

- Нет...

- Ничего не понимаю. А я думал, что ты будешь вместе с нами. Будешь мастерить с друзьями "Первоклассницу".

- Счетную машину?

- Да.

- Ведь это же очень сложно.

- Конечно, не просто, но главное - желание. К тому же мы начнем с обыкновенного реле. Так что не спеши с ответом. Слышишь, Веня, подумай. Как говорится, не боги горшки обжигают.

Разговор с учителем не выходил у Веньки из головы. И так и этак примеривался он к сказанному Агеем Михайловичем. Прикидывал: а что, если и в самом деле записаться в Клуб? Кто у него будет спрашивать о черепахе? Вадим Иванович? Он же ничего не знает. А там...

После уроков, нигде не задерживаясь, Венька сразу же заспешил домой. Всю дорогу думал, с чего бы начать сочинение. Но как ни ломал голову, ничего придумать не смог. Полет человека на Луну?.. Путешествие в глубины океана?.. Фотонная ракета?.. Про все это говорили в классе, писали уже. Да и не его это стихия.

Он зачитывался книгами о пиратах и индейцах, о таинственных кладах, о мужественных людях, которые на обыкновенных парусниках открывали новые страны и материки. В мыслях он часто путешествовал по океанам и морям. Плыл на катамаране или индейской пироге где-нибудь в дельте Амазонки, охотился на анаконд, крокодилов...

И только однажды, когда папа взял его с собой на работу, чтобы показать, чем он занимается, и они поднялись на самолете метеослужбы, Веньку захватило совсем иное. Не папины приспособления, с помощью которых он брал пробы воздуха, измерял температуру, определял силу ветра на высоте, заинтересовали мальчишку. Он сидел в кабине летчика рядом с пилотом и не сводил глаз с множества рычажков, кнопок и разных приборов. "А это что? спрашивал он. - А это для чего? А вон тот рычажок?.."

К концу полета ему казалось, что он уже отличает их, знает, какие показывают высоту и скорость полета, а какие следят за работой моторов. Казалось, что сам бы смог в точности повторить каждое движение пилота, а это значит - поднять машину в воздух и повести ее сквозь толщу голубого океана навстречу солнцу.

Как-то, разговорившись с ним, отец сказал:

"Хорошая у тебя мечта, сын, но вряд ли ты сумеешь ее осуществить".

"Почему?" - едва не крикнул Венька.

"Летчик, - сурово сказал отец, - должен быть волевым, мужественным человеком, а ты - куда ветер подует, туда и клонишься, словно былинка какая".

Тогда Венька не очень обиделся, потому что почувствовал в отцовских словах справедливый укор. Что он мог ответить?

Но теперь он не согласен с отцом. Никакая он не былинка. И не трус. Раньше, может, и был, но сейчас - ни в коей мере! Он добьется своего. Не отступится от того, что задумал. Никто его силой не тянет в Клуб. Да он, скорее всего, и сам бы не пошел, если б не эта черепаха, не угрызения совести. А как же иначе починишь киберноса, как докопаешься до истинной причины того, что сломано в этой чертовой черепахе? А ведь он должен раскумекать, что там и к чему. Обязательно должен, чтобы поставить черепаху на ноги.

Глава пятнадцатая

ЭВРИКА, ОТКРОЙ ДВЕРЬ!

Прошло еще несколько невеселых для Веньки дней. Никто особенно не докучал ему с приглашением в Клуб изобретателей: ни друзья, ни Агей Михайлович. Обидно было и то, что в подготовке к сбору, который решили провести широко и празднично, не только как встречу с Ириной Владимировной, он, в сущности говоря, не принимал никакого участия.

"Ну что это за поручение - пригласить бабушку, привести ее в школу! переживал Венька. - Нашли работу!.. Ему, командиру "Красных следопытов"!"

Он приходил на занятия задолго до звонка, садился за парту и раскрывал перед носом какую-нибудь книгу. Делал вид, что споры ребят не интересуют его, подготовка к сбору его не касается. На самом же деле Венька чутко прислушивался к каждому разговору, с какой-то болезненной настороженностью следил за всем, что происходило в классе. Он знал, что Казик и Шурка уже проявили пленки, на которых была снята их экскурсия в Академию наук. К сбору отряда они готовили свой кинофильм и все спорили, нужно ли подключать к новым кадрам те, какие Казик сделал летом на Палике.

- Не надо все мешать в кучу, - говорил Шурка и доказывал, что Палик с экскурсией не монтируется.

- Тогда пустим впритык или после перерыва. - Казику очень хотелось показать пленку с партизанскими землянками.

Поля, у которой был магнитофон, предлагала подобрать музыку и сделать текст для кинофильма. Эта мысль понравилась и Шурке и Казику. За нее сразу ухватилась редколлегия стенной газеты "Знайка и Незнайка", которая была ответственной и за альбом "Герои революции". Алиса Николаевна посоветовала разучить к сбору несколько песен времен гражданской войны, принесла Маше ноты.

С приближением сбора в классе крепли согласованность и хорошее настроение. И только Венька по-прежнему чувствовал себя человеком со стороны. Ему казалось, что это торжественное событие незаслуженно проходит мимо него.

"Посмотрим еще, - Веньку так и распирало упрямое самолюбие, - что у вас получится..."

Но пока суть да дело, у самого Веньки ничего не получалось: не ладилось с сочинением, которое должно было дать право на зачисление в Клуб юных изобретателей. В тетради, специально для этого заведенной, не появилось ни строчки. Правда, кроме одной. В самом верху, подчеркнутый двумя красными черточками, красовался заголовок: "Не боги горшки обжигают". О чем писать дальше, с чего начинать, как рассказать о том, что еще так неопределенно зрело в голове, Венька не знал.

Бывало иной раз, вернувшись из школы и пообедав, он сразу хватался за эту свою тетрадь. Раскрывал ее, брал карандаш и... мечтательно глядя на нее, задумывался. Страничка тетради, разлинованная едва заметными, как бы выцветшими линиями, таяла, исчезала. Вместо нее откуда-то наплывала и бежала навстречу бесконечная снежная бель. Глаза щурились от морозного ветра, и он никак не мог разглядеть, что там впереди за этой метельной мутью. Куда подевались нарты с Машей? Им, геологам и исследователям, ведущим поиски новых кимберлитовых трубок, нужно совсем б другую сторону. Он это знает наверняка, потому что стрелка компаса его не обманывает.

"Ма-а-ша! М-а-а-ш-а-а!" - кричит он, захлебываясь от ошалевшего, бьющего в лицо ветра. Но напрасно. В ответ только жалобный посвист метели. Не слышно уже и собачьего лая. Венька проваливается в снег по самую грудь. Последние силы покидают его. Не выручить ему Машу, не выбраться и самому...

И тут внезапно очень знакомыми звуками начинает полниться тундра. Что это?.. Самолет?.. Вертолет?.. Аэросани?.. Венька молниеносно выхватывает ракетницу. Надо скорей! Скорей подать сигнал о помощи. Но пальцы, скованные морозом, не слушаются. Скорей, скорей, а то будет поздно... И тут он видит, что на выручку им спешит не самолет, и не вертолет, и не аэросани. Словно привидение появляется из мрака полярной ночи кибернос Вадима Ивановича. Не такой маленький, как тот, что свалился по его, Венькиной, вине с балкона, а огромный, точно танк. Черепаха уверенно таранит сугробы снега, слепит глаза стеклянным глазом-прожектором... Ни бездорожье, ни метель, что валит с ног, не могут остановить ее, кибернос пробивается на помощь геологам...

А бывало иначе. Веньке представлялось, что он уже не ученик, не просто Венька, которого могут оскорбить кличкой Кривой Зуб, а Вениамин Захарович, взрослый человек, известный путешественник. Недавно он вернулся из Уссурийской тайги, где когда-то охотился Дерсу Узала, и привез с собой шкуру тигра.

Он возлежит на тигровой шкуре, которой застлана тахта, покуривает, как отец, трубку и перебирает свои путевые заметки. Ему надо срочно подготовить статью в журнал "Вокруг света". Дома никого нет, и никто ему не мешает. И вдруг телефонный звонок. Но Венька не реагирует. Знает, что это Маша.

"Поздно", - мстительно шепчет Венька и приказывает киберносу переговорить с Васильковой, сказать, что его нет дома, что он снова в путешествии. А сам следит, как робот снимает телефонную трубку, подносит ее к стеклянному глазу, чтобы убедиться, что звонит действительно Маша, и холодным металлическим голосом произносит:

"Поздно. Вениамин Захарович просит передать, что его нет дома..."

"Дурак, что ты наделал!" - Венька хочет вскочить с тахты, броситься к киберносу, но уже и вправду поздно: телефонная трубка лежит на аппарате. А куда звонить Маше, он не знает. И не может сказать, что пошутил, что ничего еще не поздно, что виноват во всем этот глупый кибернос! Правду говорил Вадим Иванович про машину и мозг человека! Как же теперь встретиться с Машей?

"Поздно... Поздно... - словно живая, издевательски бубнит черепаха. Ничего ты не знаешь... Ты глухой, слепой, немой..."

Венька был в отчаянии. Он швырял карандаш, так и не написав ни одной строчки. Тетрадка для сочинения оставалась чистой, как первый снег.

Так было не однажды.

Сегодня Венька пришел домой хмурый как никогда. Обед, поданный бабушкой, показался невкусным. Ел без всякого аппетита. Только ради приличия ковырял вилкой, чтобы не огорчить бабушку. Из головы не выходило услышанное в школе. Клуб изобретателей назвали "Эврика". Сегодня собираются. Будут начинать, как говорил Агей Михайлович, с простого реле.

А он, Венька? Будет сидеть дома... Даже сочинение написать не может.

- Что-то ты сам не свой? - допытывалась бабушка, убирая со стола. Неприятности какие в школе?

- Да нет, ничего, - неохотно отозвался Венька. - Просто устал.

И пожаловался, что много задают на дом, что еще и сочинение надо писать.

Какое сочинение, он тем не менее не сказал.

До тетрадки Венька не дотронулся. Постоял немного, издали поглядывая на письменный стол, на котором рядом с тетрадкой лежала черепаха, а потом, не разуваясь, развалился на мягкой тахте. С наслаждением потянулся, устраиваясь поудобней. Закинул ногу на ногу. Притих.

- Так вот как ты сочинение пишешь! - удивленно проговорила бабушка, вернувшись с кухни и увидев Веньку на тахте. - Совсем не замечаешь, что только свою лень-матушку тешишь.

- Я немножко, - скрипнул пружинами Венька. - Папа после обеда тоже любит полежать. Газеты читает или телевизор смотрит.

- Во-первых, отец никогда не позволяет себе разлечься на тахте в обуви. Немедленно разуйся, слышишь?

Венька неохотно сбросил ботинки.

- А во-вторых, - продолжала бабушка, - у него не твои годы, он работает, понимаешь, тру-дит-ся!..

- Но ведь папа говорит, что я тоже работаю. - И, поддразнивая бабушку, закончил: - Тру-жу-усь!

- Брось прикидываться! - Бабушка опустилась в кресло рядом с тахтой и уже добродушно сказала: - Ну, конечно, и ты работаешь. Не какой-нибудь там трутень. Учишься... К сбору готовишься?

- Где там готовлюсь! - приподнялся Венька. - Это тебе готовиться нужно. Тебя же пригласили выступить.

- А ты что будешь делать?

- Я слушать буду. Тебя в школу провожу.

- Вот как! Только и всего?

- Разве мало?

- Отчего же мало. Как говаривали в старину, по Емельке и сошка. Нет, не завидую я тебе.

Тахта Веньке вдруг показалась жесткой. Он сел и, чтобы изменить тему разговора, спросил:

- Скажи, бабушка, а о чем ты будешь рассказывать? Про тачанку? Как била врагов революции? Или, может, про Чапая?

- О чем я расскажу?.. - задумчиво проговорила бабушка. - Пока еще не знаю, хотя, скорей всего, о самом могучем оружии...

- Про ракеты? - живо встрепенулся Венька.

- Нет.

- Про танки?

- Нет, и не про танки.

- Авиацию?.. Артиллерию?.. - гадал Венька, но в ответ слышал все то же "нет". - Тогда про что же, бабуля?

- О завете Ильича, о его наказе молодежи...

- Учиться?

- Вот теперь ты угадал.

- Какое же это оружие?

- Какое, говоришь? А вот послушай.

Бабушка замолчала. Взгляд ее стал глубоким, задумчивым. Ей припомнился теперь уже далекий и очень тяжкий для нашей страны год...

- Была осень, - начала она, - а я только из госпиталя. Иду в райком - а у самой ноги подгибаются. Голодная, обессиленная. "Ну, думаю, никому я такая не нужна. Никуда меня не возьмут". Пройду немного и останавливаюсь, чтобы передохнуть. Стараюсь останавливаться там, где объявление или листовка висит. Стою и читаю...

Тяжело на фронте. Ох, как тяжело. Белополяки на западе. А с юга Врангель жмет. Никак не могут буржуи угомониться, хотят во что бы то ни стало задушить власть Советов, чтобы снова на шею рабочим и крестьянам сесть.

- А где Чапай был? - не выдержал, вскочил с тахты Венька.

- Подожди про Чапая. Ты сиди, сиди. Послушай... Так вот, прихожу я, значит, в райком и говорю: "Я - пулеметчица. В Ленинском полку была. Теперь из госпиталя. Поправилась. Снова хочу на фронт, бить нечисть всякую". "Хорошо, - говорят мне, - садитесь, пожалуйста", - и просят документы показать. Достала я свои бумаги, билет комсомольский секретарю показала. А тот посмотрел и говорит: "Извините, Ирина, я здесь человек новый - не знал вас. Только на фронт мы вас не пошлем".

- Так и сказал?

- Слово в слово, как теперь слышу.

- Эх, меня не было с тобой, - вздохнул Венька. - Я бы ему показал!

- Ты слушай, герой... Слушай, что дальше-то было... Спрашиваю это я: "Почему на фронт не пошлете?" - "А потому, - говорит секретарь, - что на вас пришли другие документы и распоряжение откомандировать в Москву, на съезд комсомола". - "Как это?" - не понимаю. "А так, - снова говорит он. - Вас выбрали делегатом съезда. Так что поздравляю", - и пожимает мне руку. Велит оформить документы на проезд, талоны выдать на питание.

- И ты поехала?

- Поехала, внучек. Товарняком добралась до Москвы. И вот тут мне хочется рассказать тебе про самое главное... Многие из делегатов съезда прибыли прямо с фронта. Приехали питерцы и крестьяне с Украины. Казахи и узбеки в тюбетейках, сибиряки в кожушках, горцы в бешметах... В зале пестрота одеяний, разноязыкий говор. Настроение у всех бодрое, праздничное. Еще утром мы узнали, что на съезде должен выступать Ленин. Ждем этой волнующей минуты. Обсуждаем между собой, о чем же скажет Ильич. О трудностях на фронте? О разрухе в стране? Оказалось, что совсем не об этом. Ленин раскрыл перед нами завтрашний день. Просто и понятно показал, в чем состоят задачи молодежи, как надо строить коммунизм. "Перед вами, - говорил Владимир Ильич, - задача строительства, и вы ее сможете решить, лишь овладев всеми современными знаниями..." Коммунизм строится не на пустом месте. И он призвал нас учиться, учиться и учиться. Вот как было... А теперь посуди сам, какое это оружие - знания. Без знаний - ничего нет. Ни спутников, ни атомных электростанций, ни вычислительных машин... Это следует хорошо понять, внучек. Раз и навсегда.

- Я понимаю.

- Ой, так ли это?

- Ты что, бабуля, сомневаешься? - беспокойно заерзал на тахте Венька.

- Да вот, как погляжу, ты все никак в толк не возьмешь. Как котенок слепой: в блюдечко не ткни - сам ни за что не догадается, не найдет, где молоко.

Это уже было слишком. Венька стал возражать бабушке. Доказывал, что он вовсе не такой. И учится неплохо, и много читает, и в Клуб изобретателей записаться собирается. Вот только сочинение одолеть.

- А о чем ты написать хочешь?

- Как о чем? О кибернетике. О том, что задумал починить черепаху.

- Молодец, я именно так о тебе и подумала. И что же тебе мешает?

- Я и сам не знаю...

- В таком случае нечего одному возиться. К друзьям надо идти. К Агею Михайловичу. Ведь вы, кажется, сегодня собираетесь?

- Собираемся, - неуверенно ответил Венька. - Только что из того? Я же все равно не знаю пароля.

- Бери своего киберноса и иди. Не медли. И "Эврика" откроет перед тобой двери.

- Правда, бабуля?

- Да я в этом нисколько не сомневаюсь. С товарищами, внучек, не пропадешь.

Венька подошел к письменному столу, на котором лежал кибернос. Посмотрел на покореженную черепаху, на свою тетрадку для сочинения. Неясные мысли, которые еще недавно не давали ему покоя, исчезли. Новое, незнакомое ранее чувство уверенности овладело им, преодолело прежнюю робость... Оно, это чувство, вселяло в него веру, что никакой он не трус и никогда не будет прятаться за чужими спинами. А если это так, то надо поступить, как советует бабушка. Надо идти к товарищам и не бояться того, что от них, вероятно, придется выслушать пусть себе и горькие, но зато справедливые слова правды.

И уже не рассуждая больше, не сомневаясь, Венька решительно взял в руки черепаху. Бабушка помогла ему завернуть ее в газету, сказала:

- Передай Агею Михайловичу, что я обязательно приду на сбор, - и добавила: - Было бы хорошо, если бы к моему отъезду поставили киберноса на ноги. А то уеду и не увижу, как вы с ним справились.

...Уже опускались сумерки, когда Венька возвращался из школы. Давно не было у него такого радостного настроения. Шел Венька не один. Вместе с ним шли друзья - Маша с Полей и Казик с Шуркой. Они направлялись к Протасевичу, чтобы сделать еще одну, последнюю, прикидку уже смонтированного кинофильма. Никто не вспоминал старое, никто не ворошил того, что было неприятно Старовойтенко.

Только об одном допытывались девочки у Веньки: откуда ему стал известен пароль Клуба изобретателей? Каким образом, опоздав, сумел он открыть дверь?

- Может, кто из наших сказал?

- Да я и сам не знаю, как это получилось, - искренне удивлялся Венька и уже в который раз признавался, как нелегко ему было подойти к дверям, преодолеть свою робость. Долго стоял, глядел на табличку, а потом сказал: "Эврика, открой дверь!" И дверь открылась.

Он даже и теперь не уверен, что она открылась после этих произнесенных им слов.

Венька поглядывал то на Машу, то на Полю и не видел, как Казик, пряча улыбку, подмигивает Шурке. Не знал Старовойтенко, что накануне ребята побывали у Ирины Владимировны, говорили об отрядных делах.

- Счастливый ты человек, - смеялась Маша.

- В рубашке родился.

- А сочинение напишешь?

- Конечно...

И еще одна радость ждала друзей в тот вечер. И была особенно приятной для Шурки.

Как только они вошли в дом, навстречу им, придерживая на плечах белый пуховый платок, вышла Шуркина мама. Лицо ее светилось счастьем. Она едва слышно шепнула: "Тсс!" - и показала глазами на диван. Там, заложив руки за голову, крепко спал Микола. Он лежал на спине, дышал ровно, глубоко.

"Так вот как спят продавши пшеницу!" - почему-то подумал Казик. Он растерянно оглянулся, не зная, что делать: не лучше ли повернуть обратно. Неудобно чувствовали себя, переглядывались девочки.

- Проходите, - тихо пригласила их Шуркина мама и повела за собой в другую небольшую комнатку. Села к столу, попросила всех подойти ближе и торжественно приподняла рушник. Под ним лежал, словно только что из печи, огромный пшеничный каравай.

- С целины? - спросил Шурка.

- Оттуда, сынок. Попробуйте. - Она взяла нож, стала нарезать хлеб толстыми ломтями, а сама все приговаривала: - Какой душистый! Слышите? А красавец какой! Как солнышко! Нет, такого хлеба вы еще не едали. Берите, берите. Сейчас молочка принесу.

- Я сам, мама, - Шурка вскочил со стула и вдруг застыл, увидев на этажерке новенькую кинокамеру. - Что это?

- А это - тебе, - сказала мать. - От Миколы.

Шурка посмотрел на спящего брата. Померещилось, что ли: Микола хитровато мигнул глазом и снова прижмурился. Но Шурка и не стал ждать, когда тот подмигнет снова. Подпрыгнул и, словно подхваченный вихрем, бросился к брату с радостным криком: "Ага, так ты не спишь!" Ведь надо же скорей, как можно скорей рассказать о том, что произошло здесь, пока он работал на целине. И как они письмо от него получили. И что у них теперь Клуб изобретателей есть. И что он, Шурка, не отступится от своих опытов с объемным кино. И какой сбор им предстоит провести. И что Ирину Владимировну они пригласили!

Оказавшись в крепких объятиях брата, Шурка прижался к его щеке и вдруг радостно засмеялся:

- Мама, Казик! Идите сюда все, все... Скорей! У нашего Миколы растет борода... Как у Агея Михайловича! Ой-ой! Не щекочи... Спасите! Ребята, спасите!..

Квартира Протасевичей сразу же наполнилась веселым гомоном, какого здесь давненько не слыхали.

Вместе со всеми беззаботно смеялся и Венька.