Владимир Король, Вадим Носов МЕНЯ ЗОВУТ НУР АХМАТ ПОВЕСТЬ
О нападении душманов[1] на пионерский лагерь в городе Пули-Хумри одному из авторов рассказывал на берегу афганской реки Сайган председатель совета пионерской организации провинции Баглан товарищ Ахматшах Пайкор.
Бандиты стреляли в детей, которые осмелились надеть галстуки пионерской организации Афганистана.
«Да, в пионеров стреляют, — говорил товарищ Ахматшах Пайкор. — Рядом со взрослыми — воинами вооружённых сил Афганистана, партийцами, революционной молодёжью становятся маленькие защитники революции».
Эту повесть, читатель, мы и посвящаем юным героям Демократической Республики Афганистан.
У ЧЁРНЫХ КАМНЕЙ
Караван тяжело гружённых машин приближался к Чёрным Камням. Оранжевый «КамАЗ» Мухаммеджана шёл за бронетранспортёром.
Не прошло и недели, как у Чёрных Камней душманы Сайфуддин-хана подожгли переполненный автобус, исхлестали людей пулемётным огнём. Чудом уцелевший дехканин рассказал потом, как главарь Сайфуддин-хан приказал застрелить раненого учителя…
Корпус обгоревшего автобуса заносил лёгкий песок.
Не отрывая глаз от дороги, Мухаммеджан нащупал автомат.
Вести за собой караван — вот это дело! Когда водители решали, кто пойдёт первым за военной машиной, у кого не дрогнет рука в трудную минуту, все сказали: «Мухаммеджан!»
От алеющих тюльпанами берегов величавой Амударьи, от моста дружбы на границе Афганистана и Советского Союза вёз караван хлеб.
Мощная машина несла на своих рессорных плечах высоко сложенные мешки. Мухаммеджан грузил их в кузов с весёлым русским парнем. Шофёр улыбнулся, вспомнив, как быстро, не зная языка, они поняли друг друга. Мухаммеджан оторвал руку от руля, проверяя, на месте ли значок с изображением Ленина. Перед самым отправлением у моста дружбы быстроглазая девочка с пионерским галстуком приколола этот значок ему на грудь. Будет что рассказать сыну Нур Ахмату.
В последнее время мальчик стал задавать совсем не детские вопросы: «Отец, что такое революция?» Мухаммеджан, как умел, объяснял: «Революция… это, можно сказать, священная справедливость».
Чёрные камни бросали на дорогу густую тень. Чёрными эти гранитные валуны ещё в древние времена назвали кочевники.
За Камнями дорога резко поворачивала, сужалась и круто сбегала со склона. Мухаммеджан крепче взялся за руль.
Взрыв за гулом моторов он едва услышал. Машина словно наткнулась лбом на упругую волну. Впереди идущий бронетранспортёр подбросило, из-под его колёс вырвался сноп огня и песка, Мухаммеджан одной рукой нажимал на сигнал, другой уже держал автомат, когда машину вдруг качнуло. Жарко ухнуло в кузове, и в раскрытое боковое стекло полыхнуло пороховой гарью…
БУДЬ МУЖЕСТВЕННЫМ, НУР АХМАТ!
— Будь мужественным! — Шофёр Джуманияз, как в строю, вытянул руки по швам и запнулся, не выдержав тревожного взгляда Нур Ахмата.
За окном слышались весёлые голоса мальчишек, играющих в лянгу.[2] И никто, совсем никто на узкой глинобитной улочке не знал в это лучистое утро о горькой вести, которую принёс в дом Нур Ахмата друг его отца Джуманияз.
— Враги, Нур Ахмат, кричали, что будет голод, Теперь все увидят, что слухи разносили грязные языки. Не победить им нашу революцию, не запугать. А сейчас стисни зубы. Твой отец вёл машину первым. Я ехал следом. У Чёрных Камней душманы устроили засаду… На всю жизнь запомни: раненый, истекающий кровью, твой отец не выпрыгнул из горящей машины. Он спасал хлеб!
Очаг кисло дымил. Угли, раздутые Нур Ахматом в ожидании отца, теперь, казалось, перекатывались внутри, прилипали к рёбрам…
— Враги не увидят наших слёз, бача.[3] — Руки Джуманияза пахли, как у отца, бензином, дальней дорогой.
Нур Ахмат до боли в скулах зажмурился…
— … Душманы потом бежали, как жалкие шакалы. — Голос Джуманияза вернул Нур Ахмата в оглушившую беду. — Они теперь только из-за угла нападают. И вот ещё листовка…
С помятого грязного листка, напечатанного где-то в Пакистане, на Нур Ахмата по-лягушечьи выпуклыми глазами смотрел Сайфуддин-хан. Из написанного следовало, что он, «правоверный», слуга аллаха, призывает всех служить в «своей» армии, уничтожать «неверных» — партийных активистов, учителей, революционную молодёжь, пионеров… Мальчик смотрел в пучеглазое лицо и видел прищуренный глаз Сайфуддин-хана, впившийся через прицел автомата в грудь отца.
… Глиняный дувал, разъеденный дождями и ветрами, отгораживал от бедняцкого района пустырь. Этот пустырь среди бедных домишек, приклеенных к боку горы, и был местом сборищ мальчишек. Перелезая через дувал, Нур Ахмат увидел, что на груде саманного[4] кирпича, как на шахском троне, восседал Нури — сын хозяина мясной лавки. На голове расшитая бисером дорогая тюбетейка, в руках — магнитофон, с которого не сводили восхищённых глаз мальчишки. Отцу Нур Ахмата не один месяц нужно было крутить баранку в раскалённой кабине своего грузовика, чтобы купить такой сверкающий чудо-ящик, которым сейчас небрежно баловался сын мясника.
Врагами они стали после того случая с ножичком…
Тогда Нур Ахмат выиграл у Нури в лянгу. А был такой уговор — проигравший воет по-шакальи. Но Нури выть отказался. Он вынул из кармана ножичек для стрижки ногтей и сказал: «Хочешь?» Нур Ахмат возмутился подачкой: «Нет! Проиграл — вой!» — «Отказываешься? — удивился Нури — Не хочет!» — сказал он громко, призывая в судьи остальных мальчишек. «И правильно! — крикнул друг Нур Ахмата Бурхан, сын жестянщика Саида. — Уговор есть уговор!» И тут вдруг Нури швырнул ножичек под ноги мальчишкам: «Кто первым схватит, тот и хозяин». Ножичек блеснул в белой пыли. Нур Ахмат до боли закусил губу, когда мальчишки бросились просеивать эту пыль руками. Они толкались, спорили. Больше всего было обидно за Бурхана, который почему-то тоже не удержался… А Нури стоял, уперев руки в бока, громко смеялся, и его жёлтые щёки тряслись, словно апельсиновое желе. Про проигрыш Нури все тут же, конечно, забыли. От досады и стыда за своих товарищей Нур Ахмат убежал домой. Долго он не появлялся на пустыре… А сегодня потянуло. Нур Ахмат слышал, что говорит Нури, и его руки сжимались в кулаки.
— Разве мы овцы или ослы длинноухие? Видели вы или ваши отцы, чтобы хлеб давали даром? Было такое? — вопрошал Нури.
— Говорят, хлеб будут раздавать только беднякам, — подал голос долговязый Фарид, сын водоноши Али.
— Я тоже слышал: будет помощь тем, у кого детей иного и кто болеет, — поддержал его Бурхан. — Вон Нур Ахмат знает. Его отец хлеб вёз.
— Да, это гак, — как можно спокойнее сказал Нур Ахмат. Он слышал от Джуманияза, что часть хлеба, купленного в Советском Союзе, власти решили раздать беднякам, — За этот хлеб заплатило наше государство. Так объяснил дядя Джуманияз. А он знает.
— Государство!.. — передразнил Нури, — Слова какие! Уж не вы ли с Джуманиязом продадите свои парчовые халаты, которых у вас нет, и изумительные шофёрские штаны, чтобы заплатить за тот хлеб? Только мне простого хлеба мало! Я люблю сдобные лепёшки. С тмином![5]
Нур Ахмат ещё крепче сжал кулаки:
— Не тебе… Не тебе, жирный баран, вёз хлеб отец. — Он не узнал своего голоса. Его словно пропустили через медную трубу.
И тут Нури с ловкостью, необычной для его рыхлого тела, сунул магнитофон в чьи-то руки, вскочил и с груды кирпичей завис над Нур Ахматом:
— Чего ты и твой Джуманияз везде лезете? Вам что, больше всех нужно? Хочешь без головы остаться? Отец допрыгался — и ты туда же? «Мусульманин» — это значит «покорный». А за непокорность знаешь что бывает?..
У Нур Ахмата был закон — первым не бить. Он выставил кулаки, с ненавистью смотрел на толстяка снизу вверх и ждал.
— Так и быть, — пищал Нури, — скажу вам страшную тайну!.. Только поклянитесь — никому!..
Он говорил о тайне, а сам кричал так, что, наверное, было слышно на соседнем базаре.
— …Муку привезли не настоящую. Я в чайхане слышал! Мука из перемолотых свиных костей! Это же грех! Аллах покарает всех, кто дотронется до такой муки.
Как ни старался Нур Ахмат сдержать дрожь где-то у сердца — не мог. Приближаясь к Нури, он пригнул голову:
— Хлеб… Да за этот хлеб…
А Нури не унимался:
— Они взяли, кости перемололи — нате, ешьте, правоверные!
Нур Ахмат поймал Нури за штанину и так дёрнул на себя, что вместе с толстяком рухнула вниз вся груда кирпича.
Сцепившись, они катались между весенних луж. Нури зубами рвал плечи ветхого халата Нур Ахмата, пухлыми пальцами тянулся к глазам и шипел:
— Голодранец… Всех вас — по горлу…
А Нур Ахмат костлявыми кулаками бил в бритую голову, откормленную рожу… Мальчишки, растаскивая их, вывалялись в грязи. Но он бил, пока Нури не разжал руки и не завизжал как резаный: «Убивают! Спасите!»
Покачиваясь, шёл Нур Ахмат домой. Обида и злость мучила сильнее, чем разбитые губы и раскалывавший голову жар.
Знал ли сын мясника, что болтает? Ну, подумаешь, поделился с друзьями тем, что услышал на базаре или от соседей. А может, толстяк Нури и сам придумал, что купленный в Советском Союзе хлеб из перемолотых свиных костей?
Только потом оказалось, что придумали это далеко от Кабула.
Ты удивишься, читатель; неужели такую чепуху и сплетню может кто-то придумать специально? И сплетни, и слухи, анекдоты и разные провокационные выдумки — всё используют контрреволюционеры. Все средства хороши, лишь бы они помогли свергнуть революционную власть.
Главари душманов — богачи и феодалы — вооружают своих бандитов не только крупнокалиберными пулемётами, безоткатными орудиями, минами, дальнобойными винтовками. Есть у них и не менее страшное оружие — ложь.
У людей, исповедующих мусульманскую религию, есть свои традиции. И одна из них — не употреблять в пищу свиного мяса. В мусульманских странах, как правило, свинину не едят, как у нас не едят мясо кошки или собаки. Эта традиция к тому же освящена религиозными законами. Поэтому многие верующие люди на Востоке свинину или даже просто изображение свиньи могут воспринять как оскорбление. На это и рассчитывали душманские провокаторы и их иностранные «советники», когда через своих агентов распространяли слухи о хлебе из перемолотых свиных костей. Для чего? Чтобы оклеветать политику афганского правительства, посеять в людях страх, недоверие к власти.
Но верно говорит восточная мудрость: кто дует на огонь, тот обожжёт себе бороду. Пламенное слово правды не погасить никому!
СЛЕД ОТЦА
Слухи об отравленном хлебе ползли узкими улочками, подобно скорпионам. Они проникали в дома водоноши и дуканщика, чеканщика и сапожника, жалили сидящх в чайхане старцев. Слухи обрастали подробностями, вселяя в сердца забитых, неграмотных людей страх.
Две женщины, чьи лица были скрыты паранджой, пугливо озираясь, шептались:
— Съешь кусок этого хлеба, и гнев аллаха превратит в прах твоих детей.
— А твой дом, говорят, с той поры люди будут обходить, словно в нём поселилась чума.
Увидев Нур Ахмата, женщины мелкими шагами торопливо разошлись.
Утром мальчик надел свой разорванный халат, затянул его потуже и вышел во двор.
Только сейчас, застыв от неожиданности, он разглядел следы отцовских сапог на до-рожке, когда-то раскисшей от дождя. Отец уезжал за хлебом… Солнце высушило глину, следы затвердели, горный ветер выдул из них соринки. Нур Ахмат поставил ногу в отцовский большой след…
Он шёл на пустырь, где колыхалась толпа, где был хлеб, спасённый его отцом, — настоящим партийцем, революционером.
Стоя на подножке машины, Джуманияз кричал, сложив руки рупором:
— Вы такие же бедняки, как и я! Почему же вы не верите мне, а верите слухам богатеев, врагов нашей революции? Как старший брат младшему, протянули нам руку помощи советский рабочий и дехканин.
Джуманияз спрыгнул с машины, с силой дёрнул борт кузова.
— Смотрите! Хлеб… Мы только сейчас поднимаемся с колен. Мы в начале пути к счастливой жизни. А нас с вами хотят запугать.
Задохнувшись, Джуманияз рванул воротник форменной рубашки и устало прислонился к машине.
Десять шагов было между ним и напуганной врагами тёмной толпой, Десять шагов, Джуманиязу они казались стеной, которую веками воздвигали феодалы между людьми и хлебом, между его народом и светом.
В кузове грузовика в ящиках лежали румяные, испечённые в тандорах[6] лепёшки. Нур Ахмат пробрался сквозь толпу, встал напротив Джуманияза, Он понял, что происходит. Люди, запуганные контрреволюционерами, боялись брать хлеб. Мальчик тогда ещё не знал, что это была провокация, организованная американскими советниками и душманами.
Окружённый малолетними детьми рядом с Нур Ахматом стоял водоноша Али. Сквозь дыры ветхого рубища выступала костлявая грудь. Босой хазареец[7] жадно вдыхал хлебный дух, робко оглядывался. Девочку с большими чёрными глазами держал за руку отец, жестянщик. Она плакала и тянулась к хлебу.
— Саид! Да, ты, Саид! — уже не кричал, а хрипел Джуманияз, обращаясь к жестянщику. — У тебя пятеро детей! Сколько дней они недоедают? Враги революции говорят, что в этом виновата новая власть. Потом они скажут: на, Саид, ружьё и стреляй в новую власть, она убила твоего сына. Вот твой хлеб, бери!
Жестянщик крутил головой, выл, как от боли, и с безотчётной силой сжимал руку вырывающейся дочери.
К тому, что произошло потом, Нур Ахмат был готов, Его словно кто-то подтолкнул в спину, и он верил, что это был отец. Нур Ахмат пошёл вперёд.
До машины — десять шагов.
Нур Ахмат шёл, а ему казалось: он рядом с отцом в горящей кабине.
Ещё шаг… Встав рядом с Джуманиязом, Нур Ахмат резко повернулся к толпе. Прямо, не мигая, уставились ему в лицо два бесцветных змеиных глаза под синим тюрбаном. Незнакомец с ненавистью раздувал ноздри, его руки были спрятаны в складках широкой одежды. Рядом с ним, как обмылок, крутился Нури. Нур Ахмат почувствовал недоброе и заторопился.
— Люди! — крикнул он. — Вам говорили, что хлеб отравлен? Смотрите!
Нур Ахмат поднял над головой большую плоскую лепёшку и под одобрительный ропот толпы с силой разломил её.
Вкуса он не чувствовал. Набив рот хлебом, мальчик лишь всхлипывал. Сотни глаз смотрели на него, люди были благодарны ему: сейчас они верили ему, верили отцу, верили Джуманиязу. Слёзы, сдерживаемые эти два дня, вдруг прорвались, качнули толпу. Незримая стена рушилась, плавилась, горела… Нур Ахмат и сам не знал, что сейчас, плача и глотая хлеб, он совершил свой подвиг.
Джуманияз сгрёб в охапку лепёшки.
— Держи, Саид! Это хлеб твоих братьев. А это тебе, Аббас! Смелей, Фаиз! Не мне спасибо — власти нашей!
Джуманияз, раскрасневшийся от волнения, стараясь всё объяснить, выкрикивал:
— Первыми хлеб получают самые бедные, многодетные семьи! Вот список. Сегодня будем делить муку, дрова, масло…
Толпа несла Джуманияза к машине, над кузовом которой развевался флажок молодой Афганской республики.
ТРОПА В ГОРАХ
Нур Ахмат открыл глаза и увидел длинную сильную шею верблюда. Животное плавно несло его под отвесной каменной стеной, нависшей над горной тропой. Нур Ахмат невольно пригнул голову.
«Где я? Где Джуманияз? Где все?»
Он хотел коснуться рукой причудливого выступа, но не смог даже пошевелиться. Грубая верёвка туго стягивала тело.
Когда тропа выпрямилась, впереди синим пятном замаячил тюрбан погонщика, Он шёл рядом с другим навьюченным верблюдом. Погонщик был опоясан пулемётной лентой. К плечу прилипла короткая винтовка. Синий тюрбан… Не его ли видел Нур Ахмат на площади в толпе?
Неожиданно потянуло холодным, остуженным в ледниках ветром, словно засвистели, заиграли миллионы каменных флейт. Облако стало редеть и подниматься мохнатыми хлопьями к ногам верблюдов.
Нур Ахмату стало холодно. Он был в своём порванном в драке халате, старых шароварах, Синему Тюрбану в толстом чапане, конечно, было теплее.
— Товарищ! — окликнул его Нур Ахмат. Голос глухо ударился о стену и вернулся мгновенным эхом.
В два прыжка Синий Тюрбан оказался рядом. Злым огнём сверкнули глаза, крючковатый нос дёрнулся. Сильная боль обожгла спину Нур Ахмата.
— Заткни глотку, сын шакала! Не то я вырву твой язык! — гаркнул Синий Тюрбан.
Как он оказался пленником душманов, Нур Ахмат не помнил. Последнее, что он видел на пустыре, — это флажок Афганской республики, трепетавший на весеннем ветру, видел, как качнулась толпа к машине с хлебом. Потом тупая боль в затылке и пустота.
— Душма-а-аны! Здесь душма-а-а-ны! Сюда-а! Сарбазы![8] — закричал он что было сил.
Верёвка Синего Тюрбана захлестнула шею. Нур Ахмат стал задыхаться…
— Что? Расхотелось кричать? — оскалился душман.
Как хотелось пить!.. И вода где-то рядом. Журчал, весело играя, горный ручей, и Нур Ахмат чувствовал на пересохших губах живительные капли прохладной влаги.
Он лежал на холодной коричневой земле и смотрел на густую крону вечнозелёного дуба. Руки и ноги были словно чужими. Рядом шумела река. Он хотел ползком добраться до воды, но на пути оказались чьи-то сапоги из сыромятной кожи. Нур Ахмат поднял голову — Синий Тюрбан.
— Сайфуддин-хан просил передать, что приглашает тебя в гости. Такой чести немногие удостаиваются. — Синий Тюрбан криво усмехнулся.
— Я хочу пить, — сказал Нур Ахмат, пытаясь подняться.
— А баранины не хочешь? Сайфуддин-хан, да продлятся его дни, велел притащить тебя с арканом на шее, а не с пузом, набитым пловом.
Бандиты набирали воду в мешки из козьих шкур, пили прямо из ладоней. Душман с бритой головой, услышав слова Синего Тюрбана, стал громко причмокивать: ах, какая вкусная вода, попью — никогда не умру, а сын шакала воды не получит.
Бандиты засобирались в дорогу. Они взвалили на спины верблюдов тюки с награбленным, оружие. Нур Ахмат знал — ночью в горах холод. Он видел, как Синий Тюрбан наматывает на шею длинный шарф, а безоружный душман в дырявой папахе туже подпоясывает халат. Верблюдов накрывали попонами. Нур Ахмату набросили на руки верёвку, а другой конец Синий Тюрбан привязал к поясу безоружного душмана в дырявой папахе.
Ночь скрыла и горы, и людей.
Верблюд Нур Ахмата теперь вёз крупнокалиберный пулемёт, который не давал прижиматься к тёплому боку животного. Острые, холодные камни жгли ноги. Как бы пригодились сейчас калоши! Хоть и ветхими они были, и служили людям больше, чем Нур Ахмат живёт на свете…
Вдруг он услышал тихий голос. Кто-то бормотал совсем рядом. Кто? Не верблюд же! Кто-то читает молитву? Но путник молиться вовсе не обязан. Нет, Дырявая Папаха не молился. Он ругал сам себя.
— Глупый ишак, — доносилось до мальчика. — Зачем я пошёл? Теперь иду, иду… Даже кости замёрзли, Винтовку не дали — не доверяют. Боятся — убегу. Куда иду?
Нур Ахмату, услышавшему причитания Дырявой Папахи, вдруг стало теплее.
Он знал, что в бандитских шайках много таких, как Дырявая Папаха, — несчастных, обманутых, запуганных людей. Это крестьяне-бедняки, втянутые в грязное дело контрреволюции клеветой, будто народная власть грозит уничтожить ислам.[9]
Нур Ахмат стал думать, как расскажет дехканину правду об аграрной реформе. О том, что народная власть теперь даёт крестьянам такую землю, с которой можно снимать по два-три урожая в год. И земля, и вода — всем этим теперь могут распоряжаться те, кто своим трудом выращивает хлеб.
Оказывается, добрые мысли могут согревать.
Во время короткой остановки каравана Нур Ахмат почувствовал на плечах тяжёлый халат. Нет, не только о себе думал в эту холодную ночь угнанный душманами дехканин Дырявая Папаха.
Когда край утреннего солнца высветил из мрака огромную чёрную гору, где-то в зарослях затянул свою унылую песню шакал.
Дырявая Папаха заговорил вполголоса, обращаясь к Нур Ахмату:
— Бача улыбается? А знает бача, почему воет шакал?
Нур Ахмат не знал. Но шакала он не боялся. Синий Тюрбан со своей верёвкой был страшнее любого шакала.
— Шакал воет — предупреждает, — продолжал Дырявая Папаха.
— О чём предупреждает? — спросил Нур Ахмат.
Дырявая Папаха говорил:
— Шакал ходит за леопардом. Тот ищет добычу, а шакал ходит следом и воет, Только леопард на караван не нападёт. Опасность чует. Он шкуру свою любит. Для него шкура — жизнь. Царапины боится. Маленькая рана для леопарда — смерть.
Караван тронулся.
— Но если леопард не собирается нападать, чего же воет шакал? — спросил Нур Ахмат.
— Или шакал глупый, — хитро улыбаясь, ответил Дырявая Папаха, — или предупреждает кого-то, чтобы от нас, бандитов, прятались…
— А ты видел леопарда? — Нур Ахмат попытался расслабить верёвку, которая стягивала руки.
Вместо ответа Дырявая Папаха снял с рук Нур Ахмата петлю и зашвырнул верёвку на горб верблюду.
— Бача так похож на моего сына…
Из-под густых бровей на Нур Ахмата блеснули два уголька чёрных глаз затравленного, но сильного человека.
— Сын ушёл в горы за плодами гималайского кедра. Я нашёл его через три дня. Сын был маленький, как ты, бача, а леопард на него напал в три больших шага. Они лежали рядом. Сын был настоящий воин. Я не смог разжать его пальцы, чтобы забрать нож.
Дырявая Папаха вынул из глубокого кармана долгополой крестьянской рубахи лепёшку и протянул Нур Ахмату.
— Ешь, бача. Путь долгий. Только аллах знает, что ждёт нас за той горой.
Солнце, наконец, совсем вырвалось из плена чёрной горы, щедро плеснуло светом и теплом.
Караван стоял. Всех пленных собрали на небольшой площадке, зажатой между двумя скалами.
Нур Ахмат стал рассказывать Дырявой Папахе о хлебе, который душманы сначала хотели сжечь, потом отравить ложью. Говорил и об отце…
Они сидели друг против друга — сын рабочего и дехканин. Их колени касались. Больными, грустными глазами смотрел дехканин прямо в переносицу Нур Ахмата. Он чувствовал, что всё именно так, как рассказывает этот маленький пленник, которого приказал доставить к себе сам главарь банды — гроза всей провинции.
— Какие же это воины аллаха, если они подняли руку на бедных? — говорил Нур Ахмат.
Он видел, как четверо душманов сняли с верблюда пулемёт и понесли его вниз по тропинке. С пленными остались Синий Тюрбан и два охранника, которые уселись повыше — так, чтобы видеть всех.
Банда явно к чему-то готовилась.
Газеты писали, что банда Сайфуддин-хана налетает на кишлаки, небольшие городки. Басмачи убивали представителей народной власти и всех, кто сочувствует революции. Если же в плен к ним попадал активист Народно-демократической партии, партийный агитатор или офицер вооружённых сил, казнь была особо жестокой. Человека до смерти забрасывали камнями.
Основные удары душманы направляют по всему новому, что пришло в жизнь афганского народа после революции. Это сельскохозяйственные кооперативы, земельно-водная реформа, новые предприятия. Школы — это тоже завоевание апрельской революции. Ведь мы с тобой, читатель, знаем, что в Афганистане из каждых ста человек ещё недавно умели поставить свою подпись только десять.
Новое — это и дворцы пионеров.
С какой гордостью показывал нам заместитель председателя Центрального совета пионерской организации Афганистана товарищ Джонали карту! Горящими лампочками обозначены провинциальные центры Афганистана, где открыты дворцы пионеров. Всего шестнадцать!
А потом с болью в голосе товарищ Джонали рассказывал: Дворец пионеров в города Файзабаде бандиты обстреляли из гранатомёта. В провинции Баглан — сто двадцать шесть школ. Из них работают только двадцать шесть. Остальные постоянно находятся под прицелом душмансних пулемётов.
Грамота, считают душмансниа главари, — только для богатых. А правоверным мусульманам победнее достаточно и священного писания. Дети главарей афганской контрреволюции, окопавшихся в Пакистане, на американских машинах ездят в богатые частные школы и университеты. Им можно. Если же афганский бедняк взял в руки книгу, значит, покушается на «чужое добро» — смерть ему!
Глядя на горы, дехканин говорил:
— В твоих словах страшная правда. И теперь я твой друг.
Он показал Нур Ахмату зажатую в ладони смятую бумажку и тихо спросил:
— Бача умеет превращать узоры на бумаге в слова?
— Я умею читать и писать, — гордо ответил Нур Ахмат.
Дырявая Папаха засомневался — ведь сам пророк Мухаммед не знал грамоты. Он осторожно протянул Нур Ахмату бумагу, которая оказалась листовкой. Мальчик быстро просмотрел её и вернул Дырявой Папахе.
— Откуда это? — спросил он.
— Сам аллах сбросил мне с неба эти узоры.
«Наверное, вертолёт разбрасывал листовки над их кишлаком», — подумал Нур Ахмат.
— Там сказано, что все, кто хочет из банд вернуться в свои кишлаки, могут не бояться наказания. Народная власть прощает им их ошибку.
— Я могу вернуться? — не поверил дехканин.
— А ты тем более. Ты же не басмач, тебя насильно угнали.
На это дехканин сказал;
— Человек — не верблюд, сам не захочет — никто не заставит. Запугали, обещали денег. Говорили: воевать за ислам…
Среди пленных, как сухой лист, пролетел шёпот. К Синему Тюрбану, восседавшему на камне, двое дюжих душманов подтащили упиравшегося старика.
— Сбежать хотел, собака! — Один из душманов с размаха ударил прикладом в согнутую спину старика.
Ноздри Синего Тюрбана заходили в злом трепете, он задышал тяжело и хрипло.
— Бежать?.. Значит, он забыл, что у него только одна голова.
Старик округлившимися от ужаса глазами смотрел на Синего Тюрбана и обречённо вжимался в землю.
— Сейчас вы увидите, — выводил Синий Тюрбан, — что бывает с теми, кто посмел ослушаться меня, кто не хочет служить Сайфуддин-хану.
Острым длинным ножом Синий Тюрбан водил у шеи старика.
— Все смотрите! Да не даст вам аллах оступиться!..
Не в силах сдержать стук зубов, Дырявая Папаха до хруста в костях прижимал к себе Нур Ахмата:
— Бача! Спрячь глаза! Не смотри! Не надо!..
СИНИЙ ТЮРБАН
Вход в шатёр, накрытый маскировочной сетью, охраняли человек десять душманов в зелёных халатах, Здесь же стояли два больших пулемёта. Синий Тюрбан подтолкнул Нур Ахмата:
— На колени, сын шакала!
Походный электрический светильник под потолком шатра горел приглушённым жёлтым светом. Толстый прохладный ковёр, в котором утонули израненные ноги Нур Ахмата, вдруг поплыл куда-то в сторону, Он узнал эти по-лягушачьи выпуклые глаза, обвисшие щёки. Вспомнил фотографию бандита на листовке.
Нур Ахмат сжался в комок. Сердце ухало. Жёлтый свет то тускнел, то вспыхивал.
Сайфуддин-хан стоял, глядя в упор на Синего Тюрбана:
— Так кто же провалил операцию с хлебом? Я хочу его видеть.
— Он здесь. Он перед тобой. — Синий Тюрбан пригнул голову Нур Ахмата, но пленник держался изо всех сил.
Сайфуддин-хан теребил пояс парчового халата:
— Где? Я вижу только тебя и какого-то измученного мальчишку с голодными глазами.
— Этот мальчишка и провалил операцию. Он на виду у толпы съел лепёшку. — Голос Синего Тюрбана дрогнул. Он не поднимал глаз от яркого ковра и держался за свою верёвку, как утопающий за деревянный обломок.
Сайфуддин-хан ткнул пальцем в грудь Синего Тюрбана:
— Ты рассказал, что мука из перемолотых свиных костей?
— Мои люди целую неделю ходили по базару, — оправдывался Синий Тюрбан. Его крючковатый нос стал как будто бы даже мёньше. — Мои люди стучались в дуканы, сидели в чайханах. В некоторых мечетях муллы предупреждали, что хлеб с севера — отрава для мусульманина!
— Почему же правоверные не стали плевать на мешки с мукой? Почему они не разбили собачьи головы неверных, раздававших этот хлеб? — Сайфуддин-хан вдруг громко щёлкнул пальцами, и в шатёр вбежали двое душманов в зелёных халатах.
— Владыка! — Синий Тюрбан упал на колени. — Владыка! Прикажи мне самому вырвать сердце у сына шакала!
— Для этого я держу палача. — Сайфуддин-хан резко вскочил на возвышение, где стояло его кресло.
— Сколько ты денег получил?! Чему тебя учили в Пакистане американцы? Ты не выполнил ни одного моего приказа. Не смог взорвать хлебокомбинат! Не смог посеять недоверие к помощи русских! Разве тебя не учили, как это делается? Они везут хлеб? Бойтесь, люди, отравы! Сам отрави хлеб! А ты не сделал ничего! Из-за тебя я потерял время, деньги и ещё нечто большее — я потерял веру людей в мои силы. И всё оттого, что какой-то мальчишка оказался умнее тебя и всех твоих людей. Что у тебя под тюрбаном — мозги или куриные потроха? Где был ты, когда этот мальчишка жевал свою лепёшку? Почему ты не сделал так, чтобы он подавился и умер? И теперь в Кабуле едят хлеб! И хвалят новую власть! А я, вместо того чтобы править в столице, должен, как горный баран, скакать через перевалы!
Послышались взрывы, пулемётные очереди. Сайфуддин-хан вдруг замолчал и сел в кресло.
Как ни спешил в Пакистан главарь душманов с пленными и награбленным, по пути он громил всё, что попадалось. Вот и сейчас по его приказу банда совершила налёт на горный кишлак Фатех.
— Прикажи мне идти туда! — взмолился Синий Тюрбан. — Я докажу свою преданность!
— Резать ты умёешь — я знаю. Но мне от тебя нужно было другое. Ты огорчил меня.
Сайфуддин-хан опустил глаза и громко добавил:
— Я очень на тебя обиделся.
Наверное, эти слова были сигналом, потому что душманы в зелёных халатах скрутили Синему Тюрбану руки и поволокли из шатра.
— Не казни! — ревел Синий Тюрбан. — Дай я вырву ему сердце!
Но только раздавленной гадюкой на ярком ковре осталась лежать его верёвка.
ВРАГ РЕВОЛЮЦИИ
Нур Ахмат прислушивался к выстрелам, крикам, которые раздавались где-то совсем рядом.
Сайфуддин-хан ласково улыбнулся:
— Это музыка священной войны. А в такой войне нет ни детей, ни стариков. И все наши враги умрут страшной смертью.
Он помолчал, потом вдруг спросил:
— Скажи, а почему ты не стал на колени?
Нур Ахмат угрюмо молчал.
— Я, если б это нужно было для спасения жизни, стал бы на колени перед кем угодно. И почему ты считаешь меня своим врагом?
— Твои люди убили моего отца.
— Он был неверным?
— Он вёз беднякам хлеб, а твои люди напали на колонну.
Душманский главарь прислушался к выстрелам. Он вынул из кармана атласных шаровар часы, щёлкнул золотой крышкой, усыпанной драгоценными камнями, и поморщился:
— Что-то они долго…
Вдруг стало совсем тихо. Чей выстрел был последним? Душмана, добивающего свою жертву, или смертельно раненного свободолюбивого юноши, из последних сил пославшего пулю в цель?
— Ну, вот и всё, — оживился Сайфуддин-хан. — Наконец можно спокойно поговорить.
Он сидел, раскинув полы халата и широко расставив ноги.
— Я понимаю… Смерть отца, кровная обида. Но твоего отца убивал не я. И я не приказывал убивать именно твоего отца. Ничего не поделаешь — священная война, А то, что ты оказался в этой войне на стороне неверных, — это случайность. Теперь ты в моём отряде. Так я хотел.
Не думал Нур Ахмат, что можно вот так мирно беседовать с убийцей отца. А Сайфуддин-хан, как из каменных глыб, строил вокруг него колодец.
— Я знаю, о чём ты думаешь. — Душман наклонился и ласково шлёпнул Нур Ахмата по щеке. — Прилетит вертолёт, придут сарбазы — и конец Сайфуддину… Хочешь, я скажу тебе, о чём думаю я? Благодаря тебе я сделал одно важное открытие. В такой войне ребёнок может то, что не под силу даже опытному взрослому. Как, оказывается, просто провалить операцию, которую планировали американские специалисты, — съел лепёшку, и всё. Люди поверили тебе. Сейчас никто никому не верит, а тебе поверили. Ты помог нашим врагам, а теперь поможешь нам. Ты мужественный человек. И я уверен: ты сделаешь так, как тебе прикажу я.
Опять давящая тишина. Было даже слышно, как тикают часы Сайфуддин-хана.
— Теперь представь себе, что ты сын другого… И не надо смотреть на меня такими глазами. — Душман ладонями закрылся от взгляда Нур Ахмата, — Представь только, что у тебя другой отец — очень богатый человек. У него есть в Пакистане несколько магазинов. Один из них продаёт автомобили. Ты приходишь в этот магазин, садишься в любую машину — и она твоя. Ты будешь учиться в самом дорогом колледже, на каникулы ездить в Америку, в Европу, в Австралию…
Он говорил и украдкой заглядывал Нур Ахмату в лицо. И чувствовал, как из груди этого худого воробья, взъерошенного и голодного, бьёт упругая волна ненависти. «Неужели он не понимает, — думал Сайфуддин-хан, — что стоит мне щёлкнуть пальцами, и он тут же в муках уснёт, чтобы больше никогда не проснуться?»
Но, думая так, душман продолжал:
— Хочешь, я заменю тебе отца? — Он сел на корточки перед Нур Ахматом. — У тебя будет всё, о чём я говорил. Я знаю — ты остался на этом свете совсем один. У меня тоже никого нет. Я брошу эти горы, купим пароход и поплывём в Африку — охотиться на носорогов.
Ответ Нур Ахмата озадачил бандита. Главарь даже не сразу понял, что нужно делать, когда в шатёр вошёл душман в зелёном халате и сказал, что люди кишлака Фатех ждут его.
Он заложил руки за спину и пошёл к выходу.
— Идём. Ты увидишь, что лучше быть со мной, чем против меня.
К шатру подвёли чёрного, как смола, коня, покрытого красной попоной. Телохранители помогли главарю взобраться в седло.
— Иди рядом, — сказал Сайфуддин-хан пленнику. — Повтори, что ты сказал. Я не понял.
Нур Ахмат повторил:
— Я сказал, что если соглашусь, то не смогу смотреть в глаза отцу.
ПОМНИ ИМЯ СВОЁ!
В долине стелился сизый дым. Глухие высокие стены домов с узкими бойницами были испещрены следами пуль. Нур Ахмату стало страшно, когда он увидел на земле мальчика с простреленной головой, со сжатым в окостеневшей руке старым ружьём. Но ещё страшнее было показать бандитам свой страх. Поэтому, как ни косился душманский вожак, он не увидел зажмуренных глаз пленника, его отвернувшейся головы. Нур Ахмат шёл и смотрел… Только шаг стал медленнее.
Подошли к разрушенному дому.
— Здесь была школа, — сказал главарю подбежавший бандит в длиннополой грязной рубахе. — В этой школе детей учил мулла. Он ездил в Кабул на поклон к неверным. А его сын — местный активист.
— Гореть им в адовом огне, — сказал Сайфуддин-хан. Он слез с коня, поднял ладони к небу, притронулся кончиками пальцев к вискам и, скрестив руки на груди, склонил голову.
У разрушенной школы стояли согнанные душманами жители кишлака. Среди них Нур Ахмат увидел и душманского муллу. Сам он в казнях участия не принимал, но убеждал мирных людей подниматься на «священную войну», натравливал бедняков одного кишлака на бедняков другого.
— Слушайте все! — громко начал Сайфуддин-хан. — Эти воины сегодня покарали моих врагов в вашем кишлаке. Скоро я возьму штурмом провинциальный центр, дойду до Амударьи.
— Большая беда идёт с севера, — вещал душманский главарь. — Сюда везут отравленный хлеб. Бросьте эту подачку в пропасть на съедение горным козлам. Только что из разведки в Кабул пришёл мой сын. Он может подтвердить правоту моих слов. Я верно говорю, Зергун?
Как хлыстом, ударили слова душмана: «Сын…»
Бандит положил на голову Нур Ахмата руку с тяжёлыми перстнями на крепких пальцах.
Нур Ахмат отстранился. Он видел, что люди кишлака Фатех ждут от него слов.
Ждал и Сайфуддин-хан.
Должен же мальчишка понимать, что его тащили сюда, за десять перевалов, не для того, чтобы угощать лепёшками и халвой. Своим поступком на пустыре в Кабуле он заслужил смерть. А сейчас ему лишь дают последнюю возможность купить себе жизнь. Пусть только скажет «да». Или хотя бы промолчит. А потом будет говорить в кишлаках всё, чему научит его новый «отец».
Скажи Нур Ахмат «да», и колонну с хлебом вооружённые, обманутые им, Нур Ахматом, горцы встретят пулями — это вместо благодарности за бескорыстную помощь. Погибнут люди. И долго ещё ложь и недоверие будут отравлять жителей кишлака Фатех.
Трещал огонь — горели оконные рамы школы. Над жителями кишлака Фатех кружились искры. Люди ждали, что скажет мальчик.
И тогда над задымлённой долиной прозвенело:
— Нет! Я не сын шакала! И зовут меня не Зергун, а Нур Ахмат!
Сайфуддин-хан молча и тяжело пошёл прочь, глядя себе под ноги.
— Как быть с мальчишкой? — засуетился рядом бандит в зелёном халате.
Сайфуддин-хан молчал.
Каких-нибудь пять лет назад он усмирял взбунтовавшегося от налогов дехканина ударом кнута. Он и лиц крестьян почти не видел. Помнит только их согнутые спины. И вот эти рабы отняли у него землю, а какой-то оборванный сын шофёра смело смотрит ему, Сайфуддин-хану, в глаза, не боится называть его своим врагом и, что уж совсем непонятно, презирает мученическую смерть.
Бандит в зелёном халате всё спешил за главарём. Сайфуддин-хан резко остановился, сквозь зубы процедил:
— Мальчишку забросать камнями.
Как из колодца, Нур Ахмат слышал визгливый голос душманского муллы: «Верьте Сайфуддин-хану! Голод помутил разум его сына, силы покинули его!» Но ответить врагу Нур Ахмат уже не мог. Душманы в зелёных халатах под руки тащили его подальше от кишлака…
Люди кишлака Фатех стояли молча. Их руки были бессильно опущены, лица суровы. Веками жили они, хоронясь от всего мира, с опаской поглядывая даже на соседа. У каждого из них было оружие, и если кому-то и верили они, то только своему мулле. Теперь их мулла лежал в окровавленной чёрной одежде у маленькой разрушенной школы.
Не все жители кишлака понимали правду революции. Но ложь и смерть, которые несла контрреволюция, сейчас были у них перед глазами.
А правда, читатель, придёт и в этот отдалённый горный кишлак.
Правда осветит мысли и лица горцев. Они узнают о революционных декретах. Они поймут, что революция указывает путь из средневековой темноты в счастливое завтра. И тогда, возможно, жители кишлака Фатех вспомнят маленького черноглазого пленника. Вспомнят и расскажут о нём своим детям.
ДЫРЯВАЯ ПАПАХА
Душманы волокли Нур Ахмата по камням, подальше от людей. Мальчик слышал, как они ругали нависший туман, боялись свалиться в пропасть.
И вдруг над самым ухом оглушительно лопнула тишина. Камни больно впились в спину. Мелькнула тень. Снова выстрел, другой… Туман перед глазами поплыл кругами — красными, фиолетовыми, сиреневыми…
Хлынул тёплый ливень.
Нур Ахмат увидел пляшущего под дождём Дырявую Папаху. Он потрясал захваченным у душманов автоматом. Дехканин радовался дождю. Так может радоваться воде человек, работающий на скудной земле.
Потом они сидели в маленькой пещере. Нур Ахмат жевал чёрствую лепёшку и запивал отваром из верблюжьей колючки. Ему было весело смотреть на дехканина, ещё недавно угрюмого, скрытного человека.
— Теперь душа не болит, потому что голова знает, куда ногам идти! — Дырявая Папаха, расслабившись, прислонился к каменной глыбе.
— В хлебе сила и жизнь. Есть дождь — будет урожай. Есть вода с неба — будешь сильным. Наполнятся арыки, ноги станут быстрыми, руки крепкими, — Дырявая Папаха говорил, словно пел.
Ветер разорвал серые тучи об острые скалы. Солнце осветило самые дальние горы.
— Бача будет сильным, — Дырявая Папаха положил перед Нур Ахматом автомат и гранату с зелёным корпусом.
Дехканин скупо рассказал, как украл у душманов винтовку и две гранаты. Потом следил… Сначала помог туман, но туман чуть и не погубил всё: в двух шагах ничего не было видно. Стрелял, боялся попасть в пленника, забрал автоматы, подхватил Нур Ахмата, очень торопился…
В пещере было прохладно и сумрачно. Небольшой вход закрывали снизу ветки куста. Сквозь них можно было наблюдать за тропой. Здесь, говорил Дырявая Папаха, и появятся преследователи, если только Сайфуддин-хан пошлёт погоню.
— А если душманы заметят пещеру? — спросил Нур Ахмат.
— Тогда я брошу гранату, — сказал дехканин, — и выскочу на тропу. А ты должен сидеть тихо-тихо.
— Но у меня тоже есть автомат!
— Сейчас бача должен повиноваться старшему. Иначе автомат ему не поможет. — И дехканин приложил к губам длинный узловатый палец.
Горные пещеры часто имеют по нескольку выходов. Дехканин приказал Нур Ахмату следить за тропой. Появятся бандиты — не дышать.
— Лежи смирно, но не спи. И думай о самом хорошем, — наказал он. А сам ушёл искать другой выход, который мог им пригодиться.
После ливня шумели горные ручьи, перекатывая на склоне валуны. Куст закрывал вход в пещеру снизу, а вверху было видно голубое небо. Там застыла в полёте какая-то птица.
…У Джуманияза дочь пионерка, лёгкая, как птица. У неё красивое имя — Анахита. Она ходит вприпрыжку, и у неё на груди звенят серебряные украшения. Нур Ахмат обязательно подружится с ней, когда сам станет пионером, А ещё попросит её подарить платок. Он не станет им хвалиться. Просто будет хорошо — знать, что этот платок вышила Анахита.
Потом Нур Ахмат вспомнил, как бежал с отцом под тёплым дождём. Вода поёт, играет жемчужными каплями на траве и листьях.
— Что случись со мной, у меня есть сын, ты, Нур Ахмат, — вдруг говорит отец.
Отцовская куртка пахнет бензином. Как Нур Ахмат любит этот запах!
Мысли летели, цеплялись одна за другую, а память выносила разные лица.
Самое хорошее в жизни — это хорошие люди.
Нур Ахмат зачем-то снял автомат с предохранителя, прицелился в то место на тропе, откуда могли появиться душманы, и живо представил, как хлестнёт их пулями — пусть только сунутся!
И тут он увидел одного из телохранителей Сайфуддин-хана. В руках душман нёс винтовку с оптическим прицелом.
Нур Ахмат перестал дышать.
На тропе появился второй бандит. Потом третий. Нур Ахмат уже не видел их лиц. Он смотрел на то, что было в их руках. У одного автомат, у другого ручной пулемёт.
Душман со снайперской винтовкой остановился прямо у куста и стал в бинокль обшаривать противоположный склон провала.
— Может, они спрятались? — сказал вполголоса бандит с ручным пулемётом.
Он сел прямо на землю, скрестив по-восточному ноги.
— Интересно, здесь есть пещеры?
— Я эту тропу плохо знаю, — отозвался душман с автоматом. — Здесь много раз бывал мой брат. Но его убил этот собака дехканин. Я принесу его голову Сайфуддин-хану.
— Где же они по-твоему? — спросил пулемётчик.
— Или свалились в пропасть, или где-нибудь прячутся, ждут темноты.
Снайпер подошёл к кусту и ножом стал срезать толстую длинную ветку.
— Верёвки нет, подержите меня. Загляну с откоса, может, где внизу притаились, здесь склон пологий. Мы с вами знаем, что бывает, когда у нас не выполняются приказы. Сайфуддин-хан очень обижается.
Нур Ахмат видел сквозь мелкие листья шрам на щеке телохранителя Сайфуддин-хана… И услышал собственное сердце.
Он нажал на спусковой крючок и водил вырывающимся из рук оружием, как видел когда-то в кино. Мальчик был уверен, что такой смерч огня сметёт басмачей с тропы. Страшный грохот, эхом отдающий в тесной пещере, вселял в него уверенность в победе. «Вот вам за отца!»
Сквозь опалённые ветки он увидел, что неподвижно лежит только бандит-пулемётчик. Двое других залегли за камнями.
Налетевший сзади Дырявая Папаха оттолкнул Нур Ахмата и легонько перебросил через куст гранату. Сразу после взрыва дехканин выбежал из укрытия, стреляя на ходу…
Потом Нур Ахмат увидел Дырявую Папаху, склонившегося над убитыми душманами.
Откуда-то сверху тихо щёлкнул выстрел, и эхо всосалось в камни. Дехканин припал на колено и, выронив оружие, качнулся в пропасть.
На тропу выскочил еще один душман; Видно, очень не хотелось Сайфуддин-хану, чтобы Нур Ахмат остался жить, раз послал в погоню четверых.
Уняв дрожь. Нур Ахмат зубами выдернул кольцо своей гранаты. Осторожно, стараясь не зацепить за ветки, он перебросил гранату через куст — точь-в-точь как это сделал Дырявая Папаха, тут же упал на дно пещеры и что было сил прижался к земле.
ДОРОГА
Сначала по тропе, потом по белому склону бежал Нур Ахмат и видел лишь раскинутые, как крылья, руки дехканина, падающего в пропасть.
Ещё со скалы мальчик увидел дорогу и движущиеся по ней машины. Силы, которых, казалось, уже не было, вдруг стали прибывать.
«Быстрее, быстрее», — стучало сердце. «Это свои, свои», — пел ветер.
Впереди, грозно задрав пушку, лязгал гусеницами танк. За ним плавно покачивался на ухабах бронетранспортёр, И дальше — знакомые Нур Ахмату «КамАЗы», «КрАЗы», «МАЗы», которые он мог бы отличить с завязанными глазами — по шуму двигателя. Машины были загружены мешками, ящиками, бочками…
Нур Ахмат стал посреди дороги, поднял руку.
Танк замедлил ход. Приоткрылся нижний люк, из него показался механик-водитель.
— Мне нужен командир! — прокричал Нур Ахмат, но его голос утонул в мощном шуме мотора.
Дверь первого «КамАЗа» распахнулась, и Нур Ахмата обдало тёплой волной — Джуманияз!
В раскалённой кабине Джуманияз то и дело прижимал мягкие усы к мокрому от слёз лицу Нур Ахмата.
— Дядя Джуманияз! Мне страшно… Человек из-за меня погиб. Понимаешь, человек!
— Знаешь, давай всё по порядку. — Одной рукой шофёр держал баранку, другой утирал Нур Ахмату слёзы.
Мальчик показал в сторону густо-синей горы.
— Там? — засомневался Джуманияз. — Ты был на Змеиной горе? Как же ты дошёл? Она весной кишит змеями, скорпионами, каракуртами…
— Бандиты там. Стреляют, разоряют кишлаки…
— Ты был у душманов?!
Джуманияз надвинул тюбетейку на лоб.
— Дядя Джуманияз… Я будто умер. Нет, я точно знаю — я умер…
— Погоди, погоди, — опешил шофёр. Он понимал, что такое в тринадцать лет случайно в голову не прихо-дит. — Я пока не знаю, что с тобой произошло и почему твои ноги чёрные от крови, Отдохни… Мы больше никому не дадим тебя в обиду. Ты вернулся, ты здесь, вокруг друзья. Видел танк?
Нур Ахмат уже не слушал. Он стал рассказывать…
Усы Джуманияза прикрыли уголки рта, как было, когда он пришёл к Нур Ахмату с вестью о гибели отца.
«Вот, оказывается, как, — думал он. — Грозное время не спрашивает, сколько тебе лет. Мальчишке пришлось взять оружие». Но вслух Джуманияз сказал другое:
— Солдатом, Нур Ахмат, стать непросто. Не сразу даётся эта наука даже взрослым. Тебя назначили наблюдателем, а не стрелком. Ты и должен был только наблюдать, как бы тебе трудно ни было. Наблюдать, а не стрелять. Ты получил страшный урок.
Они помолчали, каждый думая о своём.
— Поднимает голову наш крестьянин! — заговорил Джуманияз. — Раньше он о чём думал? Как бы расплатиться с долгами и не умереть с голоду до следующего урожая. А теперь… Как, ты говоришь, он сказал: «Душа не болит, потому что голова знает, куда ногам идти»? Видно, мудрый был человек. Жаль, что мы не знаем, из какого он кишлака и как его имя. Идёт, идёт дехканин за революцией!
Колонна остановилась. Джуманияз повязал Нур Ахмату чалму:
— Сядь в тени. Я — за доктором.
Оставшись один, мальчик перевязал чалму по-своему.
СЕРОГЛАЗЫЙ
Подошёл светловолосый курносый парень.
— Русский доктор, — сказал Джуманияз, — Если он сделает больно, значит, так надо. Доктор, да продлятся его дни, многим в этих горах вернул здоровье.
Доктор широко улыбнулся. Так могут улыбаться только добрые люди. Нур Ахмат вспомнил, что табиб,[10] который лечил маму, был совсем другим. Он тряс редкой грязной бородой, шептал непонятные слова, сыпал в огонь красный порошок. Потом, заверив, что злые духи покинули женщину, ушёл, волоча за собой блеющего ягнёнка и куль бобовой муки. А ночью мамы не стало.
Сероглазый, как про себя назвал Нур Ахмат русского доктора, хитро подмигнул и открыл свой маленький чемодан. Он положил ноги Нур Ахмата к себе на колени, присвистнул и что-то стал говорить Джуманиязу.
— Доктор сказал, — переводил Джуманияз, — что ты стойкий воин. Но надо ещё потерпеть. А ещё говорит, что когда-то на красивой реке Оке он поранил ногу, но тоже не плакал. Не потому, что не было больно, а потому, что рядом стояли ребята из его пионерского отряда.
Нур Ахмат зажмурился. Ступни ног будто окунулись в кипяток. Сероглазый промыл раны какой-то шипящей, резко пахнущей водой, положил на них заплатки и мягко, едва касаясь кожи, перевязал белоснежным бинтом. Руки у доктора были тёплые и ласковые.
Закончив перевязку, Сероглазый приложил холодную, как лягушка, и блестящую, как монета, штуку к сердцу Нур Ахмата и замер. Потом странный предмет заскользил по спине, останавливаясь то на лопатке, то на рёбрах. Доктор одобрительно кивал и, вынув из ушей провода, что-то сказал.
— Русский говорит, — Джуманияз чеканил слова, — что сердце у тебя не только крепкое, но и мужественное, как у орла. Жить, говорит, будешь долго. А ещё он говорит, что хоть ты парень и закалённый, но босиком тебе ходить сейчас нельзя. В караване запасных ботинок нет, и доктор просит тебя не обижаться и принять в дар его кеды. Он их купил в Москве, где учился искусству врачевания и занимался спортом.
— Что ответить? — растерялся Нур Ахмат.
— Скажи по-русски, как твой отец, когда хлеб за большой рекой грузили. Скажи: «Спасибо, брат».
Так, читатель, получилось, что один из первых советских людей, с кем мы встретились на земле Афганистана, был врач — со знаменитой русской фамилией Иванов. Анатолий Михайлович Иванов очень просил, чтобы мы передали привет его дочери, пионерке Свете Ивановой, которая с мамой живёт в Челябинской области, в городе Чебаркуле, Просьбу врача Иванова мы с удовольствием выполняем.
Чужая боль, читатель, всегда была для советского человека его собственной болью. Где бы ни творились несправедливость, беззаконие, у нас, советских людей, сердце переполняется гневом, возмущением. Поэтому и откликнулось Советское правительство на просьбу революционного руководства Афганистана — помочь защитить завоевания апрельской революции. Ещё в тяжелейшем для нас 1919 году Советская Россия первой признала независимость Афганистана. Основатель нашего государства Владимир Ильич Ленин писал, что наша страна всегда будет другом Афганистана.
ИНТЕРНАЦИОНАЛИСТЫ
Змеиная гора в ровном предвечернем свете теперь не казалась такой угрюмой. А может, это было потому, что рядом шёл верный старший друг.
— Понимаешь, сев пора начинать, — говорил Джуманияз. — Пшеницу, ячмень. А в далёких кишлаках не то что зерна нет — есть нечего. Последние крошки отняли у крестьян душманы. В Кабуле сказали: провези, Джуманияз, хлеб в горы, во что бы то ни стало провези. «Есть! — сказал Джуманияз. — Не пройдут машины — на себе хлеб понесём…»
Помочь провезти хлеб в высокогорные аулы взялись советские солдаты, Джуманияз, проходя мимо светловолосых запылённых ребят, прижимал по-восточному руку к сердцу, с уважением говорил:
— Здравствуй, друг!
Он пожимал крепкие руки солдат и шёл вдоль колонны дальше. Нур Ахмат едва успевал за ним: побаливали ноги.
— Понимаешь, почему караван встал? — Джуманияз показал вперёд. — Душманы на дороге сделали завал и всё заминировали.
Огромный бульдозер был помят взрывами мин.
— Этой машиной, — Джуманияз перекинул автомат на левое плечо, — управляет богатырь, настоящий герой по имени Юра. Да, да, герой. Мины под его машиной четыре раза взрывались. Четыре раза Юру контузило. А он снова — за рычаги. Помнишь, ты спрашивал меня, кто такой комсомолец? Юра — комсомолец, понимаешь? Никогда не скажет «я», скажет — «мы».
Нур Ахмат вглядывался в веснушчатое лицо, пухлые губы. И не мог найти ничего такого, что сразу бы сказало — это герой. Он повторил слово «Юра» про себя, словно пробуя его на вкус, и память вынесла — Гагарин… Цепким умом Нур Ахмат улавливал ещё неясную связь между этими людьми. Не зная, в чём она именно, он догадывался: что-то большое, общее объединяет всех советских людей, делает их сильными, непобедимыми.
— Я говорю Юре, — прервал мысли Нур Ахмата Джуманияз, — ты герой. А он рукой машет и смеётся. Нет, говорит, это долг. Мой интернациональный долг. Комбайнер, говорит, я — хлебороб… Долг — это когда мне кто-то должен? Побежал к переводчику. Говорю: Юра мне ничего не должен, а он про долг говорит, жизнью рискует. А переводчик объяснил, что русское слово «долг» имеет ещё и другое значение…
Трудовой народ, в какой бы стране ни жил, помогать друг другу должен в борьбе с империалистами. Это и есть интернациональный долг. Вот так.
На обочине аккуратной горкой были сложены какие-то круглые коробки.
— Вот что приготовили нам душманы. — Джуманияз стукнул по коробке ногой. — Теперь они не опасны — мины.
Советские сапёры щупами и миноискателями осторожно прокладывали путь к завалу.
— Старики учат, — говорил Джуманияз, — если новый путь упрётся в мечеть, даже мечеть нужно перенести в другое место. По дороге идёт зерно. По ней дети поедут учиться. А что сделали с ней бандиты? А кто, рискуя жизнью, восстанавливает путь? Да продлятся дни славных советских братьев!
Солнце большим жёлтым блюдом катилось по вершинам гор, освещая обветренные, опалённые лица солдат. В просоленных, выгоревших гимнастёрках, измотанные напряжённой борьбой с минами, они, конечно, не слышали слов Джуманияза в их честь. Прокладывая путь хлебу, солдаты выполняли то, что мы называем — интернациональный долг.
ЧАЛМА НУР АХМАТА
Когда колонна была готова продолжить путь, прямо на дорогу приземлились два вертолёта афганских военно-воздушных сил.
Командир вертолёта Шокир, красивый особой статностью бывалого воина, выслушав рассказ Нур Ахмата о банде, цокнул языком:
— Чувствовал я, что их тропа проходит где-то за Змеиной горой. Но где точно? Прячутся, как ядовитые скорпионы.
Нур Ахмат алюминиевой солдатской ложкой поддевал в банке куски тушёнки, а пилот, загибая пальцы, рокотал:
— В ущелье их искал? Искал. Долину облетал? Облетал. Нет, от Шокира им не уйти.
Длинный свободный конец серой чалмы Нур Ахмата бился, как маленький флажок. Если чалма повязана именно так, значит, человек дал себе клятву отомстить врагам. Шокир с невольным уважением смотрел на своего маленького проводника, за которым и прилетели вертолёты. Пилот уже знал, что мальчик за два дня такое пережил, что не каждый взрослый смог бы вынести. Хотя какой он мальчик? В борьбе взрослеют быстро.
— Поговорим с бандой на нашем вертолётном языке. — Шокир резко встал. — А потом — по прямой в Кабул!
Возле дверцы вертолёта Джуманияз старался перекричать гудящий двигатель:
— Нур Ахмат! В Кабуле Шокир отвезёт тебя во Дворец пионеров. Там будут встречать. Понял?
Обвисшие лопасти вертолёта раскрутились в сияющий круг. Машина сердито задрожала, оторвалась от каменной площадки и рванулась навстречу ущелью. В стекло кабины Нур Ахмат увидел на повороте, как следом поднялся другой вертолёт.
Примостившись у Шокира за спиной, Нур Ахмат схватился за ручку сиденья и похолодел от внезапно охватившей жути. То слева, то справа стремительно наваливались на него отвесные скалы. Шокир опрокидывал машину, и она, как большая умная птица, плавно облетала каменные пики.
— Что, Нур Ахмат, страшновато? — Пилот через плечо протянул ему фляжку. — Глотни. Водичка из горного родника. Очень, говорят, от страха помогает. — Шокир цокнул языком и, тут же став серьёзным, добавил:
— Не бойся, смотри вниз. Увидишь банду — можешь перевязывать чалму. Мы для них — небесная кара.
Второй вертолёт летел чуть сзади, чётко повторяя каждый манёвр пилота Шокира.
Нур Ахмат старался сосредоточиться на квадратиках распаханных в долинах полей, на петлявших внизу тропинках и ручьях. Видели б его сейчас Анахита и ребята с пустыря…
Вертолёт накренился, и в открытую дверцу хлынул свежий, пахнувший талым снегом гор и первоцветами воздух. У двери, нацелив ствол пулемёта вниз, напряжённо вглядываясь в складки гор, сидел боец.
— Триста перевалов на границе, — сетовал командир вертолёта Шокир. — А сколько тайных троп!
Он первым увидел всадников, повернувших коней от озера к тёмному поросшему склону.
— Смотри, Нур Ахмат, смотри!
Повинуясь сильным рукам Шокира, вертолёт лёг в крутой вираж по направлению удаляющихся всадников.
— Снижаемся!
Пот, выступивший от напряжения, застилал Нур Ахмату глаза. В стремительном встречном движении деревьев, тропинок вдруг мелькнул чёрный конь с красной попоной и сутулая спина в полосатом чапане.[11] Сайфуддин-хан!
— Почему молчишь, Нур Ахмат? — Пилот Шокир отжимал штурвал на себя.
— Коня узнал, его узнал! Вон он, вон! — закричал в ухо Шокиру мальчик.
Вертолёт вдруг устремился вниз. Ноги Нур Ахмата оторвались от дрожащего пола.
— Держись крепче! Сейчас проверим. — Шокир не успел договорить. Снизу, от всадников, потянулись светящиеся пунктиры. Душманы стреляли по вертолёту.
Шокир направил машину носом к земле. Мощный стук пулемёта ответил бандитам.
— Это вам вместо плова, который был обещан в Пакистане! — прищурился пилот. — Это за сестру, за пацанов, убитых вместе с нёй в школе!
Вертолёт вздрогнул. К душманам, мечущимся под свинцом пулемёта, со страшным шипением понеслись реактивные снаряды.
Нур Ахмат увидел, как из бурого облака вырвался всадник на чёрном коне и метнулся к ущелью.
— Уйдёт, уйдёт! — До хруста в пальцах сжал он плечо пилота. — Это же Сайфуддин-хан!
— Прекратить панику! — Шокир с силой дёрнул плечом. — Кричишь, как зазывала на базаре… Не уйдёт!
Вертолёт резко развернулся, словно набираясь сил, на мгновение завис, качнулся, и снова — стремительное падение, шипение снарядов. В том месте, где был душманский главарь, оседало пыльное облако. Потревоженные на крутом склоне валуны, тяжело переваливаясь, трамбовали и уминали тропу.
По радио Шокир кому-то передал, где обнаружена банда, предупредил, что там есть пленные мирные жители.
— Сообщаю, — говорил он, — что при обстреле с вертолёта убит Сайфуддин-хан. А ты, крикун, — пилот повернулся к Нур Ахмату, — можешь перевязывать чалму.
В пепельном клубящемся облаке мальчик увидел рваную голубую дыру. Вертолёт, повинуясь рукам Шокира, мягко скользнул в неё. От столкновения с облаком или от внезапной темноты и сырости вертолёт словно поёжился.
Пилот Шокир встал:
— Хочешь в моём кресле посидеть? А? Давай! Курс — на Кабул.
В иллюминаторе величаво плыла снежная вершина Гиндукуша. Из-за неё на город лились яркие солнечные струи.
— Наш вертолёт, — басил Шокир, — прибывает в столицу Демократической Республики Афганистан.
Уже были видны плоские крыши хазарейских домов, свечи пирамидальных тополей. Шокир плавно вёл машину к земле:
— Завтра весь город выйдет на улицы. А сейчас поедем ко мне. Будем есть горячую фасоль с кукурузными лепёшками, пить зелёный чай с жасмином. И спать!
«ВАТАН» ЗНАЧИТ «РОДИНА»
Под звуки музыки, в радостном плеске знамён шагал по городу праздник. В районе новостроек седобородые старики, студенты, девушки работали в аллеях и скверах. Рабочие чистили арыки, пионеры вениками из прутьев мели тротуары. Город готовился к дню апрельской революции.
Пилот Шокир затормозил так резко, что Нур Ахмат в «Волге» привстал.
— Вот и Дворец пионеров.
У дворца Нур Ахмат увидел Анахиту. В светлой лёгкой кофточке, в джинсах, она радостно махала рукой. Живой, словно сотканный из весенних тюльпанов галстук трепетал на тёплом ветру. Им ли машет? Нур Ахмат посмотрел через стёкла машины вокруг. Но на площади больше никого не было. Анахита бежала прямо к ним.
— Давай прощаться, — за бодрой улыбкой пилот Шокир старался скрыть грусть. — Мне в небо — колотить оттуда душманов. А у тебя свои дела.
Они вышли из машины и солидно, трижды коснулись друг друга щеками.
Хлопнула дверца.
— Что ж ты стоишь! — Анахита раскраснелась от быстрого бега.
Нур Ахмат топтался на месте в нерешительности.
Что произошло с этой когда-то гордой девчонкой? Она, самая красивая девчонка в Кабуле, выбежала встречать его, Нур Ахмата…
Он спрятал в рукава халата грязные, в ссадинах руки, которые они с Шокиром так и не отмыли. Хотел сказать что-то хорошее, а получилось:
— …Ты?!
— Что, не узнал? — Анахита никак не могла отдышаться. — Глазам не веришь? — Она рассмеялась. — А мы тебя с утра ждём. Вчера Шокир звонил по телефону директору. Рассказал, как ты помог отыскать в горах банду. Ты настоящий герой, Нур Ахмат. Я горжусь, что знаю тебя!
Они вошли во дворец. Двери налево, двери направо. В таких больших и красивых домах Нур Ахмат не был никогда. У портретов на стене остановились.
— Кто это? — Нур Ахмат, не отрываясь, смотрел на незнакомые лица своих ровесников.
— Герои Советского Союза — Марат Казей, Валя Котик, Лёня Голиков, Зина Портнова. Пионеры-герои! — Анахита вскинула руку в пионерском приветствии. — Они… они… жизнь за родину отдали. Их имена носят даже корабли, они плавают по всем морям и океанам. Пионер — это когда за всё отвечаешь. За кишлак свой, за улицу, за друга, за страну. Может, я и не так сказала. Только слов я таких подобрать не умею. Дотронусь до галстука, а под ним сердце…
— Анахита, а меня примут в пионеры?
— Не обижайся! Я не решаю. Отряд решает…
— Отряд?
— Да, отряд! Отряд детского дома «Ватан». Очень хорошие, добрые ребята. Вчера они помогали восстанавливать взорванную душманами школу. А скоро приедут сюда, во дворец. Приедут по очень-очень важному делу.
— По какому делу?
— Узнаешь в своё время.
Директора Дворца пионеров Нур Ахмат представлял высоким пожилым человеком в белой чалме и обязательно в белых перчатках. А в кабинете ему навстречу поднялась совсем молодая женщина и почти такая же красивая, как Анахита.
— Меня зовут Симо Юсуфи. Можно просто рафик[12] Симо. А ты Нур Ахмат? — Она протянула ему лёгкую белую руку. Никогда в жизни Нур Ахмат не жал руки женщинам. Оказывается, ничего страшного.
— Ну вот мы и познакомились, — приветливо сказала рафик Симо. — Очень рада видеть тебя, Нур Ахмат, в нашем дворце. Потом Анахита покажет тебе наш детский городок. Посмотрите мультфильмы в самолёте, побываешь в пионерской чайхане. Увидишь павильон, где когда-то сидел король. Ты не возражаешь?
Нур Ахмат покрутил головой. Он ничего не понял. Почему мультфильмы показывают в самолёте? За мультфильмы надо деньги платить, а где их взять? И где это пионерская чайхана? В чайханах не пионеры сидят, а старики — чай пьют…
Вошёл какой-то человек. Он протянул широкую ладонь Нур Ахмату. Белая в обтяжку футболка подчёркивала его мощные мускулы.
— Это рафик Абайди, — познакомила их директор. — Он может научить тебя бороться. Не просто драться, а бороться по всем правилам, в стиле вольной борьбы.
Нур Ахмат с уважением смотрел на руки и толстую шею борца Абайди, пока тот, улыбаясь, наливал себе зелёный душистый чай.
— Почему ты всё время молчишь? — удивилась рафик Симо.
— Я говорю про себя, — глухо ответил мальчик, — не люблю много разговаривать.
— Может, ты что-то хочешь спросить?
Нур Ахмат достал из кармана кусочек меха со свинцовым грузом.
— Скажите, а у вас так умеют? — И показал, как ловко подбрасывает лянгу ногой, не роняя на пол.
Рафик Симо, борец Абайди и красавица Анахита стали дружно смеяться. Но увидев, что Нур Ахмату вовсе не смешно, тут же замолчали.
По асфальтированному мостику они перешли в стеклянный домик, где в три ряда стояли парты.
— Когда-то в этом павильоне во время праздников сидел король, любовался представлениями, которые для него устраивались. Теперь здесь учатся читать и писать дети.
В павильон входили незнакомые Нур Ахмату пионеры. Каждый из них подходил к нему, протягивал руку: «Здравствуй, Нур Ахмат. Меня зовут Мухаммад Хасан», «…Меня зовут Сураё», «Меня зовут Замон», «Меня зовут Назифа…» Все они были в красных галстуках с чёрно-красно-зелёной каймой.
— А это, Нур Ахмат, Ибадулла, председатель совета отряда, — сказала рафик Симо. — Давай начнём наш серьёзный разговор с него.
— Я хочу рассказать тебе, Нур Ахмат, кто мы, — начал Ибадулла. — Все мы живём и учимся в детском доме «Ватан». Почему наш дом назван словом «Родина»? Каждый, кого ты здесь видишь, пережил, как и ты, смерть родителей. Наших отцов убили враги. У наших матерей отняли жизнь, потому что их мужья были солдатами революции. Но у всех нас всё равно есть отец — добрый и сильный. Это наша родина.[13] Вот почему наш дом назвали «Ватан». Мы хотели бы, Нур Ахмат, чтобы тебе у нас было хорошо.
Думал ли Нур Ахмат, что так всё повернётся?
Ещё несколько часов назад, сидя в быстрой «Волге» пилота Шокира, он мечтал, как придёт на пустырь. Его, «героя гор», встретят мальчишки. Бурхан обменяется с ним своей самой лучшей лянгой, она из меха куницы. И Нур Ахмат будет рассказывать им о душманах, о шатре Сайфуддин-хана, о Дырявой Папахе, о вертолёте Шокира. Потом придёт сын мясника Нури, и Нур Ахтат, конечно, выиграет у него в лянгу.
Оказывается, мечтать о будущем и думать о будущем — не одно и то же.
Нур Ахмат встал:
— Я сам смогу прокормить себя. Я стану бригадистом! И буду ходить в школу. Почему я должен жить в детском доме, если у меня есть отцовский дом?
— Погоди, Нур Ахмат, — прозвучал спокойный, тихий голос рафик Симо. — Сядь и послушай. Старая жизнь для тебя невозможна. Как бы ты ни мечтал, — угадала она мысли Нур Ахмата, — ты больше никогда не выйдешь с мальчишками на пустырь. Не выйдешь, потому что теперь для тебя это опасно. Теперь у тебя есть смертельные враги. И они будут искать тебя. Ты провалил душманскую провокацию с хлебом, ты навёл вертолёты на самую надёжную секретную тропу Сяйфуддин-хана. А на что способны враги, ты знаешь и без меня.
— Дайте мне автомат! — выпалил Нур Ахмат.
— Автомат тебе не поможет.
Нур Ахмат вздрогнул. Рафик Симо сказала те же слова, что и Дырявая Папаха.
— Да, твои ровесники — в бригадах общественного порядка. Они дежурят у комитетов ДОМА,[14] на улицах. Но тебе мы этого позволить не можем. Ты будешь жить в детском доме. Там детей охраняют. Тебе надо подрасти, окрепнуть, научиться бороться, как рафик Абайди, стрелять, как наш бригадист Латфулла. Да, ты уже не ребёнок. Но ещё и не взрослый. Я знаю, сколько ты пережил. Но ребята, которые будут с тобой в пионерском отряде, пережили не меньше. Ты должен это запомнить. Рафик Абайди, скажи слово.
Борец Абайди был немногословен:
— «Ватан» — это завтрашний день нашей революции. Нам, партийцам, нужна здоровая и образованная смена. А где мы её завтра возьмём, если сегодня вы, вместо того чтобы сидеть за партами, будете стрелять из автоматов?
Ночь Нур Ахмат провёл без сна.
В «Ватане» ему дали самую удобную кровать — у окна. И он видел просыпающийся с рассветом Гиндукуш.
КРАСНЫЙ ГАЛСТУК С ТРЁХЦВЕТНОЙ КАЙМОЙ
В «Ватан» приезжала Анахита с ребятами своего пионерского отряда. Она всё уговаривала Нур Ахмата выступить у них в школе.
Нур Ахмат подружился с Ибадуллой, председателем совета отряда. Тот, как и Нур Ахмат, был молчалив. Как и Нур Ахмат, председатель любил читать книги. К ним в детский дом приезжал первый секретарь Центрального комитета Демократической организации молодёжи Афганистана — познакомиться с новенькими. Он пожал Нур Ахмату руку и подарил книгу. «Это азбука любого революционера!» — сказал секретарь.
На обложке мальчик прочитал: «Николай Островский. Как закалялась сталь».
Это случилось в день апрельской революции. После возвращения с праздничной демонстрации, в которой участвовали все ребята из «Ватана», приехал Джуманияз. Шофёр был бледен, перевязанную руку поддерживал на груди бинт:
— Салям алейкум,[15] Нур Ахмат. — Здоровой рукой дядя Джуманияз потрепал мальчика по волосам.
Нур Ахмат смотрел на Джуманияза так, словно был ранен сам.
— Очень больно?
— Ничего. Русские говорят: до свадьбы заживёт. Хлеб, одежду, топливо в кишлаки доставили. Вот что главное.
Артисты «Ватана» готовились к выступлению во Дворце пионеров, где должен был быть большой праздничный концерт. А Джуманияз вдруг попросил Ибадуллу собрать их пионерский отряд.
Сбор начал Ибадулла:
— Товарнщи пионеры! По очень важному делу к нам приехал рафик Джуманияз. Недавно он вернулся из поездки в дальние горные аулы.
В руках Джуманияза был пакет. Пока он его разворачивал — а делать одной рукой это было неловко, — в классе стало так тихо, что Нур Ахмат слышал, как дышит его друг Ибадулла. И вот в руке Джуманияза полыхнул красный галстук с чёрно-красно-зелёной каймой. Как флажок, он поднял галстук над головой, посмотрел на него и бережно передал Ибадулле.
— Я хочу, чтобы каждый из вас прикоснулся к этой частице государственного флага нашей республики, — с волнением начал Джуманияз. В последний раз таким дядю Джуманияза Нур Ахмат видел на пустыре, когда раздавали беднякам хлеб. — На этом галстуке кровь вашего ровесника. Его звали Насирахмад Додмухад. Запомните его имя. Насирахмад жил в городе Кандагаре. Он нёс людям революционную правду. Враги не раз угрожали юному агитатору. Душманы предупреждали: «Не снимешь галстук — умрёшь». Но Насирахмад был настоящим бойцом — не испугался угроз. И погиб он как настоящий герой.
Пионеры передавали алый галстук из рук в руки. Вот он дошёл до Нур Ахмата.
Его руки дрогнули, когда их коснулся красный шёлк, ещё несколько дней назад гордо горевший на груди отважного Насирахмада. Нур Ахмат вдруг вспомнил, как три дня назад Ибадулла застал его примеряющим перед застеклённой дверью пионерский галстук. Ибадулла сам развязал свой галстук, разгладил его руками и, глядя прямо в глаза Нур Ахмату, сказал: «Никогда больше этого не делай…»
На пионерский сбор Нур Ахмата вернули слова Джуманияза:
— Галстук погибшего агитатора мы передаём в ваш пионерский отряд… А кому его повязать, вы должны решить сами. Пусть галстук носит самый достойный.
На Нур Ахмата дядя Джуманияз даже не взглянул. Он поторопился выйти. И если бы мальчик сидел поближе, то сквозь приоткрытую дверь увидел бы, как Джуманияз платком вытирает с лица пот. Он переживал. Ему так хотелось, чтобы отряд повязал галстук агитатора Нур Ахмату.
— Кто хочет сказать? — спросил Ибадулла. Он знал, как его друг мечтает стать пионером. Но Ибадуллу настораживало, что Нур Ахмат никак не может привыкнуть к дисциплине. Строем ходить — для него одно наказание, А то вдруг среди урока встанет, молча выйдет из класса, даже не спросив разрешения. Другой раз вызовут отвечать — молчит. «Чего молчишь? Мы же вчера с тобой это вон как выучили!» — дёргает его Ибадулла. Молчит Нур Ахмат. Смотрит в окно, и видно, что его мысли где-то далеко… О чём думает?..
Нелегко было Ибадулле. Нур Ахмат его друг. Значит, нужно стоять и ждать, пока скажут другие.
Руку подняла пионерка Сураё:
— Нужно организовать соревнование за право носить галстук Насирахмада.
— Кто ещё скажет? — снова спросил Ибадулла, а сам подумал: «Ну неужели им непонятно, что это галстук Нур Ахмата! Ведь все знают, как он помог партийцам провалить душманскую операцию с хлебом, как вместе с вертолётчиками выследил в горах банду Сайфуддин-хана. А прочитал за эти две недели больше, чем весь класс вместе взятый!»
Встал Мухаммад Хасан. В отряде его уважали за рассудительность и доброе отношение к ребятам. У Мухаммада было три брата и две сестры — все здесь, в «Ватане». И он, как мог, старался заменить им родителей.
— Я считаю, — тихо сказал Мухаммад Хасан, — что галстук агитатора нужно и вручить агитатору.
Глаза всех ребят тут же устремились на Нур Ахмата. Он почувствовал, как предательски вспыхнуло лицо.
И тут не выдержал Ибадулла:
— Можно я скажу?.. Нур Ахмат доказал делом свою преданность революции. Я тоже считаю, что галстук Насирахмада должен принадлежать ему!
— Правильно! Верно! — раздались голоса ребят.
— Тогда я снова попрошу войти Джуманияза. — Ибадулла уже не хотел, да и не мог скрыть своей радости. Чтобы унять шум, вошедшему Джуманиязу пришлось перекричать всех:
— Тише, ребята, тише… Я хочу сказать… Вместе со взрослыми строят новую жизнь и пионеры Афганистана. Вас ещё не так много. Летят из-за угла и в пионеров душманские пули и ножи. Но новые и новые юные бойцы встают в ваши ряды. Бандитам не запугать пионеров!
«У мужчин нет слёз», — повторил про себя Нур Ахмат слова отца. А счастливые слёзы наполняли глаза, сердце вырывалось из груди…
Звенел голос председателя совета отряда Ибадуллы:
— Кто за то, чтобы принять Нур Ахмата в ряды пионерской организации Афганистана и повязать ему галстук героя-пионера, погибшего нашего товарища Насирахмада, прошу поднять руки!
Нур Ахмат услышал радостные голоса ребят. Поднял голову, увидел руки, тянувшиеся, как пирамидальные тополя…
У ОТЦОВСКОГО ДОМА
Концерт во Дворце пионеров заканчивался, когда директора рафик Симо кто-то тронул за руку.
— Анахита? Что случилось?
Но объяснить девочка не могла ничего. Они выбрались из переполненного зала, добежали до центрального входа.
Оказалось — сбежал Нур Ахмат.
Анахита со слезами в голосе умоляла рафик Симо:
— Сделайте что-нибудь. Его же убьют! Я говорила ему про предупреждение товарищей из ХАДа,[16] что у его дома всё время видят каких-то подозрительных людей. А он заладил своё: «Отец хотел, чтобы я стал пионером. Я должен войти в отцовский дом в красном галстуке».
— Далеко он живёт? — решительно спросила рафик Симо.
Через пять минут Анахита уже показывала дорогу сидящей за рулём машины рафик Симо. Вместе с двумя автоматчиками из бригады общественного порядка они мчались к дому Нур Ахмата.
А он шёл по узким извилистым улочкам между дувалами. Здесь всё было родное: и пень старой чинары, и журчание арыка, и лай чьей-то наверняка знакомой Нур Ахмату собаки. Никогда в жизни мальчик так надолго не покидал отцовский дом. Он шёл по пыльной улочке, а ему казалось — летит и земли не касается. Посмотрел на луну и тихонько рассмеялся.
Вот еле заметный тупик, а там через два дувала — и дома.
Нур Ахмат юркнул между глиняными стенами, перемахнул высокий дувал. Он бесшумно перепрыгнул через высохший арык. Ещё один дувал, пониже. Только увидев отцовский дом, мальчик пошёл медленнее.
Луна щедро делила с людьми свой свет.
У скрипучей деревянной двери дома Нур Ахмат остановился. Всего две недели его не было здесь. А сколько увидел, сколько событий произошло! Но каждую трещинку на старых досках, каждую выбоинку помнил он. Тяжёлая цепь висела на тонкой проволоке и при ветре постукивала. Её Нур Ахмат нашёл в сарае. Хотел, как у всех, посадить на цепь собаку. Отец не разрешил. Многих поступков отца Нур Ахмат и сейчас понять не мог. Сосед отрубил своему псу хвост — чтобы злее был. А отец учил собаку гостю дверь открывать. Почему к отцу, а не к мулле шли люди за советом, шли с болью и радостью? И на всех у него хватало внимания и тепла.
Нур Ахмат снял с проволоки цепь и вдруг услышал крадущиеся шаги за спиной.
В тени дерева, как привидения, выросли двое.
Этот голос Нур Ахмат узнал бы из тысячи других.
— Считай, сын шакала, что я пришёл за тобой с того света. — Синий Тюрбан зловеще оскалил зубы. Рядом с ним, играя на свету длинным жалом ножа, стоял Нури.
Две недели назад, увидев, что он попал в плен к душманам, Нур Ахмат стал звать солдат. Но с тех пор в кабульских арыках много воды утекло. Теперь Нур Ахмат кричать не будет.
— Снимешь свою красную тряпку, быть может, помилую. Не снимешь — Нури отрежет тебе голову. А с шеи без головы тряпка сама упадёт. — Синий Тюрбан подтолкнул Нури вперёд.
Нож в руке Нури дрожал. А сам он, вдруг выставив челюсть, зашипел:
— Сними галстук, голодранец. И в ноги мне, в ноги…
— Не дождёшься, жирный баран! — стиснул зубы Нур Ахмат.
— Смелее, Нури, — торопил Синий Тюрбан. — Это не страшно. По горлу. Смелее.
Цепь плотно лежала в руке Нур Ахмата. Он оттолкнулся от стены отцовского дома и молча двинулся на врагов.
Синий Тюрбан вдруг резко пригнулся и одним махом исчез за дувалом.
— Дрэш![17] — раздался властный крик.
Вслед убегающему бандиту ударили два автомата подоспевших бригадистов.
Рис. О. КОРНЕВА.
Примечания
1
Душман — враг. Так это слово переводится с большинства языков Афганистана.
(обратно)2
Лянга — подбрасывание ногой кусочка меха с грузом. Кто больше подбросит, ни разу не уронив, тот и выиграл.
(обратно)3
Бача — парень.
(обратно)4
Саман — необожжённая глина перемешанная о соломой.
(обратно)5
Тмин — пряное растение.
(обратно)6
Тандор — глиняная печь.
(обратно)7
Хазарейцы — одна из народностей Афганистана.
(обратно)8
Сарбаз — воин вооружённых сил Афганистана.
(обратно)9
Ислам (мусульманство) — одна из наиболее распространённых религий. В Афганистане ислам является господствующей религией.
(обратно)10
Табиб — знахарь.
(обратно)11
Чапан — толстый стёганый халат.
(обратно)12
Рафик — товарищ.
(обратно)13
Слово «родина» в языке дари мужского рода.
(обратно)14
ДОМА — Демократическая организация молодёжи Афганистана.
(обратно)15
Салям алейкум — здравствуй.
(обратно)16
ХАД — служба государственной безопасности Афганистана.
(обратно)17
Дрэш! — Стой!
(обратно)
Комментарии к книге «Меня зовут Нур Ахмат», Владимир Константинович Король
Всего 0 комментариев