«Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается»

Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается (fb2) - Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается [книги 11-13] [litres, сборник] (пер. Анастасия Михайловна Бродоцкая,Наталия Леонидовна Рахманова) (Тридцать три несчастья) 12017K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дэниел Хэндлер

Лемони Сникет Тридцать три несчастья. Том 4: Занавес опускается

Lemony Snicket

A Series of Unfortunate Events:

THE GRIM GROTTO

Text copyright © 2004 by Lemony Snicket

Illustrations copyright © 2004 by Brett Helquist

THE PENULTIMATE PERIL

Text copyright © 2005 by Lemony Snicket

Illustrations copyright © 2005 by Brett Helquist

THE END

Text copyright © 2006 by Lemony Snicket

Illustrations copyright © 2006 by Brett Helquist

All rights reserved

Published by arrangement with HarperCollins Children’s Books,

a division of HarperCollins Publishers.

Перевод с английского Наталии Рахмановой, Анастасии Бродоцкой

Иллюстрации в тексте Бретта Хелквиста

© Н. Л. Рахманова, перевод, 2006, 2007

© А. М. Бродоцкая, перевод, 2006

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа

„Азбука-Аттикус“», 2019

Издательство АЗБУКА®

Угрюмый грот

Посвящается Беатрис

Умершая женщина уже не расскажет историю жизни.

Скорбящий мужчина изложит ее на бумаге

.

Дорогой читатель!

Если только вы не слизень, не актиния и не плесень, для вас, вероятно, предпочтительнее поменьше сырости. Возможно, для вас также предпочтительнее не читать этой книги, в которой Бодлерам приходится иметь дело с чрезмерным количеством сырости, погружаясь в морские глубины, а также в глубины отчаяния.

Поистине ужасы, с которыми они сталкиваются, слишком многочисленны, и вряд ли вам пришлось бы по душе, упомяни я хотя бы худшие из них, а именно: ядовитые грибы, отчаянные поиски пропавшей вещи, механическое чудовище, огорчительное сообщение от потерянного друга и чечетку.

Раз уж я взял на себя обязательство вести запись всей удручающей истории Бодлеров, то, как преданный своему слову автор, я вынужден продолжать погружаться в бездонные пучины их жизни. Но вы-то имеете право погрузиться в чтение какой-нибудь более жизнерадостной книги, чтобы не дать своим глазам отсыреть, а духу заплесневеть.

Со всем подобающим почтением,

Лемони Сникет

Глава первая

В результате долгого изучения океанов, исследования ураганов с ливнями и пристального разглядывания питьевых фонтанчиков ученые всего мира создали теорию распределения воды на планете, назвав это «круговорот воды в природе». Он состоит из трех главных явлений: испарение, осаждение и скапливание – и все они в равной степени скучны.

Разумеется, читать про скучные явления скучно, и все-таки лучше читать, зевая от скуки, чем безудержно рыдать, колотить кулаками по полу и заливать слезами подушку, простыни и коллекцию бумерангов. Подобно круговороту воды, история Бодлеров касается трех главных составляющих, вернее, трех персонажей. Однако чем изучать их печальную судьбу, лучше уж читать про круговорот воды.

Вайолет – старший персонаж – почти достигла пятнадцати лет и была едва ли не лучшим изобретателем в мире. Во всяком случае, насколько я могу судить, лучшим изобретателем, очутившимся в мутных водах Порченого потока. Она отчаянно цеплялась за сани, и ее уносило все дальше от Главного перекрестка ветров. Будь я на вашем месте, я бы предпочел сосредоточиться на скучном процессе испарения, при котором вода превращается в пар и в конечном счете образует облака, но не старался вообразить тот бурлящий водоворот, который ожидал Вайолет у подножия Мертвых гор.

Клаус был вторым по возрасту бодлеровским ребенком, и для ваших нервов предпочтительнее было бы сосредоточиться на скучном процессе осаждения, при котором пар превращается обратно в воду и выпадает в виде дождя, а не задумываться хотя бы на минуту об отличных исследовательских способностях Клауса и о количестве горестей и бед, которые доставляет ему эта способность, стоит только ему и его сестрам повстречаться с Графом Олафом. Отъявленный негодяй Граф Олаф охотился за детьми с тех пор, как родители их погибли во время страшного пожара.

И даже Солнышко Бодлер, только что вышедшая из младенческого возраста, тоже в некоем роде явление. И не только из-за своих весьма острых зубов, не раз выручавших Бодлеров в тяжелых обстоятельствах, но и благодаря новооткрывшимся кулинарным талантам, так что она не раз кормила Бодлеров в не менее тяжких обстоятельствах. И хотя процесс скапливания, то есть сбора выпавшего дождя в одно вместилище, чтобы затем он снова испарялся и весь нудный процесс начинался заново, быть может, наиболее скучное явление в цикле круговорота воды, для вас, вероятно, лучше было бы отправиться в ближайшую библиотеку и потратить несколько скучнейших дней на чтение всех скучнейших подробностей про скапливание, ибо случившееся с Солнышком Бодлер в дальнейшем представляется мне самым ужасным из всего, что я могу вообразить, а вообразить я могу много чего. Да, конечно, круговорот воды представляет собой ряд скучных процессов, но история Бодлеров – нечто совсем иное, и вам сейчас представляется превосходный случай почитать что-нибудь скучное, вместо того чтобы узнать, что сталось с Бодлерами в то время, когда бурные воды Порченого потока уносили их вниз по горным склонам.

– Что с нами будет? – Вайолет пришлось перекрикивать шум стремительно мчащейся воды. – Вряд ли мне удастся изобрести что-то, что остановило бы сани.

– Даже и не пытайся! – крикнул Клаус. – Наступление Фальшивой весны растопило поток, но вода все равно жутко холодная. Если в нее свалиться, долго не проживешь.

– Куигли, – прохныкала Солнышко. Младшая из Бодлеров часто изъяснялась таким образом, что ее трудно было понять. Правда, в последнее время речь ее развивалась почти так же быстро, как и кулинарные таланты, и брат с сестрой сразу поняли, что она имеет в виду Куигли Квегмайра, с которым Бодлеры недавно подружились. Куигли помог Вайолет и Клаусу достичь вершины Коварной горы, чтобы разыскать штаб Г. П. В., помог вырвать Солнышко из лап Графа Олафа, но еще один рукав реки унес его в другую сторону, а у картографа (имеется в виду тот, кто хорошо разбирается в картах и к кому особенно привязалась Вайолет Бодлер) не нашлось саней, чтобы плыть в ледяной воде.

– Я уверена, что Куигли выбрался из потока, – поторопилась ее успокоить Вайолет, хотя сама ни малейшей уверенности не испытывала. – Только бы знать, куда его унесло. Он что-то крикнул про то, где мы встретимся, но его заглушил шум водопада.

Сани закачались на воде, когда Клаус полез в карман и достал темно-синюю записную книжку. Ему подарил ее Куигли, и Клаус использовал ее для заметок, иначе говоря, записывал в нее всякую интересную или полезную информацию.

– Мы расшифровали сообщение о том, что в четверг состоится важное собрание Г. П. В., – сказал Клаус, – а благодаря Солнышку мы знаем, что встреча произойдет в отеле «Развязка». Возможно, именно там и хочет встретиться с нами Куигли – в последнем безопасном месте.

– Да, но нам неизвестно, где этот отель, – возразила Вайолет. – Как можно встретиться, если не знаешь где?

Вся троица вздохнула, после чего несколько минут Бодлеры сидели молча и слушали, как булькает вода. Некоторые люди могут часами сидеть на берегу реки, любуясь сверканием воды и размышляя о загадках Вселенной. Но воды Порченого потока были слишком грязны и не сверкали, а каждая тайна, которую дети пытались разгадать, приводила в свою очередь к новым тайнам, а те тоже содержали тайны, поэтому, размышляя над всеми этими тайнами, дети впали не в задумчивость, а в подавленное состояние. Они знали, что Г. П. В. – это тайная организация, но им пока не удалось докопаться, чем же все-таки организация занята и какое отношение имеет к Бодлерам. Они знали, что Граф Олаф жаждет заполучить некую сахарницу, но понятия не имели, в чем ее важность и вообще где она находится. Они знали, что есть люди, которые могли бы им помочь, но многие из них – опекуны, друзья, банкиры – уже не раз доказывали свою бесполезность или же исчезали из их жизни в самый нужный момент. Знали дети также и то, что на свете есть люди, от которых нечего ждать помощи, – подлые, мерзкие злодеи, число которых растет и чьи коварные злодеяния расползаются по миру подобно выходящим наружу подземным источникам горя и отчаяния. Но в данный момент самой великой тайной была проблема – что делать дальше. Сколько ни думали Бодлеры, сидя на санях, прижавшись друг к другу, им ничего не приходило в голову.

– Если продолжать плыть на санях, – наконец проговорила Вайолет, – куда, вы думаете, нас вынесет?

– К подножию Мертвых гор, – ответил Клаус. – Вода ведь течет под уклон. Возможно, Порченый поток протекает через Пустоши и дальше впадает в какое-то большое вместилище воды – в озеро или в океан. Там вода испаряется и превращается в облака, выпадает дождем и снегом и так далее.

– Скука, – проговорила Солнышко.

– Да, круговорот воды – процесс однообразный, – согласился Клаус. – Но может, благодаря ему и удастся удрать от Графа Олафа.

– Верно, – подтвердила Вайолет. – Он же сказал вдогонку, что сразу настигнет нас.

– Эсмелита, – выговорила Солнышко, имея в виду нечто вроде «Вместе с Эсме Скволор и Кармелитой Спатс».

И Бодлеры помрачнели, вспомнив о подружке Олафа, которая принимала участие во всех его интригах, поскольку считала вероломство и обман стильными, иначе говоря, модными, а также о своей бывшей соученице, которая не так давно присоединилась к Олафу из корыстных соображений.

– Значит, мы так и будем сидеть на санях и ждать, когда они нас куда-то вынесут? – сказала Вайолет.

– Да, план не ахти какой, – признал Клаус, – но ничего лучше в голову не приходит.

– Пассивность, – произнесла Солнышко, и брат с сестрой мрачно кивнули.

Слово «пассивность» странно слышать из уст маленького ребенка, да, собственно говоря, странно слышать вообще от кого-то из Бодлеров или любого, кто ведет увлекательную жизнь. Его смысл: «принимать все, что с тобой происходит, ничего не предпринимая самому». Естественно, у каждого время от времени бывают в жизни моменты пассивности. Быть может, и вы пережили такой момент в обувном магазине, когда сидели на стуле, а продавец без конца запихивал ваши ноги в безобразные и неудобные ботинки, хотя в действительности вы мечтали о паре ярко-красных башмаков с причудливыми пряжками, каких вам никто на свете покупать не собирался. Бодлеры уже пережили один раз состояние пассивности, когда на пляже Брайни-Бич узнали ужасную новость про гибель своих родителей и безропотно дали мистеру По увести себя к новой, несчастливой жизни. Я и сам недавно испытал момент пассивности, когда сидел на стуле, а продавец без конца запихивал мои ноги в уродливые и неудобные ботинки, хотя я-то мечтал о ярко-красных башмаках с причудливыми пряжками, которые никто на свете не собирался мне покупать. Но вот с состоянием пассивности посреди мчащегося потока, когда тебя преследуют по пятам злодеи, примириться трудно, поэтому Бодлеры нервничали и ерзали на санках, уносящих их вниз по склону гор, как и я нервничал и ерзал на стуле, замышляя бегство из зловещего торгового центра. Вайолет ерзала на санях и думала о Куигли, надеясь, что он спасся из ледяной воды и добрался до безопасного места. Клаус ерзал на санях и думал о Г. П. В., надеясь все-таки побольше узнать об этой организации, хотя штаб ее и был уничтожен. А Солнышко ерзала и думала о рыбах в Порченом потоке, которые временами высовывали головы из усыпанной пеплом воды и откашливались. Ее интересовало, не повлияет ли отрицательно пепел, налетевший в воду с пожарища в горах и мешавший рыбам дышать, на вкус рыбных блюд и не улучшит ли дела большое количество растительного масла и лимонного сока.

Бодлеры до такой степени были заняты ерзаньем и думаньем, что, когда сани обогнули один из странных квадратных склонов горного пика, они не сразу заметили открывшийся внизу вид. И только когда перед лицом у них запорхали мелкие клочки бумаги, дети взглянули вниз и обомлели.

– Что это такое? – произнесла Вайолет.

– Не знаю, – отозвался Клаус. – Мы еще слишком высоко, отсюда не разобрать.

– Субджавик, – пробормотала Солнышко, и была права.

Бодлеры думали увидеть с этого склона Пустоши – обширную плоскую равнину, на которой они провели немало времени. Вместо этого местность превратилась в сплошное темное море. Насколько хватал глаз, повсюду виднелись серые и черные завихрения, и они извивались, точно угри в мутной воде. По временам из завихрения высвобождалась маленькая, хрупкого вида частица и как перышко взлетала вверх к Бодлерам. Одни частицы были клочками газеты. Другие казались крошечными кусочками ткани. А некоторые – такие темные, что были абсолютно неузнаваемы, или, как выразилась Солнышко, «субджавик».

Клаус прищурился сквозь очки, а затем обернулся к сестрам с отчаянием на лице.

– Я знаю, что это такое, – сказал он тихим голосом. – Это результаты пожара.

Сестры вгляделись и увидели, что Клаус прав. Глядя с высоты, они не сразу осознали, что по Пустошам пронесся пожар и оставил после себя лишь пепел.

– Да, совершенно верно, – подтвердила Вайолет. – Удивительно, как мы не поняли этого раньше. Но кто же поджег Пустоши?

– Мы, – ответил Клаус.

– Калигари, – добавила Солнышко, желая напомнить сестре о кровожадном карнавале, на территории которого Бодлеры жили какое-то время, скрываясь под чужой личиной. Как ни печально, но чужое обличье вынудило их помогать Графу Олафу в поджоге лагеря карнавала, и вот теперь они наблюдали плоды своих деяний, что в данном случае означает «результаты своего ужасного поступка, хотя они вовсе не собирались так поступать».

– Пожар не наша вина, – запротестовала Вайолет. – Не целиком наша. Нам пришлось помочь Олафу, иначе он раскрыл бы наш маскарад.

– Нивины, – произнесла Солнышко, подразумевая что-то вроде «Все равно мы не виноваты».

– Солнышко права, – поддержала ее Вайолет. – Не мы все это затеяли, а Олаф.

– Но мы его не остановили, – возразил Клаус. – И многие считают, что пожар – дело наших рук. Сгоревшие клочки газет – возможно, остатки «Дейли пунктилио», и нас там обвиняют в самых разных преступлениях.

– Да, ты прав, – вздохнула Вайолет. (Хотя впоследствии я обнаружил, что Клаус ошибался: пролетавшие мимо клочки бумаги имели отношение к другому изданию, и, если бы Бодлеры подобрали их, они оказали бы детям неоценимую помощь.) – Может, нам стоит немножко побыть пассивными. Активность не слишком нам помогла.

– Во всяком случае, – заключил Клаус, – следует оставаться на санях. Пока мы на воде, огонь нам не страшен.

– Скорее всего, у нас и нет выбора, – сказала Вайолет. – Глядите.

И Бодлеры увидели, что сани приближаются к своего рода развилке, откуда отходит другой рукав Порченого потока. Поток теперь резко расширился, а течение сделалось более бурным, так что Бодлерам пришлось крепко вцепиться в сани, чтобы их не выбросило в воду.

– Наверное, мы приближаемся к более крупному вместилищу, – заметил Клаус. – Мы углубились в водную систему дальше, чем я ожидал.

– Как ты думаешь – может, Куигли унесло по тому рукаву? – Вайолет завертела головой, высматривая пропавшего друга.

– Самомы! – крикнула Солнышко, желая сказать: «Сейчас надо думать не о Куигли, а о себе!»

И младшая сестра была права. С громким плеском поток сделал еще один крутой поворот, и вода вдруг забурлила с такой неистовой силой, что Бодлерам показалось, будто они скачут верхом на дикой лошади, а не плывут на ломаных санках.

– Можешь направить сани к берегу? – заорал Клаус, пытаясь перекричать шум реки.

– Нет! – крикнула в ответ Вайолет. – Рулевое управление сломалось, когда мы съезжали с водопада, а грести тут невозможно – поток слишком бурный! – Вайолет нашарила в кармане ленту и подняла руки, завязывая волосы, чтобы не мешали думать. Она опустила взгляд на сани и попыталась вспомнить разные чертежи механизмов, которые она рассматривала в детстве, когда родители были живы и поддерживали ее изобретательские интересы. – Полозья… – пробормотала она и повторила громко, чтобы перекричать шум воды: – Полозья! Они позволяют управлять санями на снегу, может, они помогут управлять ими и в воде?!

– А где полозья? – Клаус осмотрелся.

– Снизу, на днище!

– Невомож? – вопросительным тоном произнесла Солнышко, желая сказать что-то вроде «Каким же образом достать до днища?».

– Не знаю. – Вайолет начала лихорадочно рыться в карманах, ища хоть какие-то изобретательские материалы.

Раньше у нее с собой был длинный хлебный нож, но он исчез, – возможно, его унесло потоком одновременно с Куигли, когда она использовала нож в последний раз. Она посмотрела прямо перед собой на пенящуюся стремнину, грозящую поглотить их. Она оглядела берега, которые все удалялись, по мере того как поток продолжал расширяться. Потом она поглядела на сестру и брата, которые ждали, что ее изобретательское мастерство спасет их. А брат и сестра посмотрели в свою очередь на нее, и все трое с минуту глядели друг на друга, смаргивая брызги мутной воды с ресниц и придумывая, что бы им такое сделать.

И вдруг, именно в эту минуту, перед ними появился еще один глаз, который тоже смаргивал мутную воду. Он возник из глубины потока прямо перед Бодлерами. Сперва они приняли его за глаз какого-то морского чудища, какие встречаются только в книгах по мифологии и в бассейнах некоторых курортов. Но, очутившись ближе, дети разглядели, что глаз металлический и сидит он на конце длинного металлического стержня, изогнутого наверху так, чтобы глазу было удобнее рассмотреть Бодлеров. Увидеть металлический глаз, возникающий из глубины бурного потока, – зрелище непривычное, однако именно такой глаз им не раз приходилось видеть, начиная с того дня, когда они впервые столкнулись с вытатуированным глазом на левой щиколотке Графа Олафа. Глаз был символом и, если смотреть на него под определенным углом, выглядел к тому же как три загадочные буквы.

– Г. П. В.! – выкрикнула Солнышко, когда сани вплотную подплыли к непонятному феномену.

– Что это? – спросил Клаус.

– Перископ! – ответила Вайолет. – Ими пользуются на подводных лодках, чтобы разглядывать предметы на поверхности.

– Так что же, – воскликнул Клаус, – значит, под нами подводная лодка?!

Ответа не понадобилось: глаз высунулся из воды еще выше, и сироты увидели, что стержень прикреплен к чему-то большому, плоскому и металлическому, в основном погруженному в воду. Сани подплыли к самому перископу и резко остановились, как останавливается плот, уткнувшись в скалу. Поток забурлил, обтекая сани.

– Глядите! – крикнула Вайолет. Она показала на крышку задраенного люка у основания перископа. – Давайте постучим, может, нас услышат!

– Но мы не знаем, кто внутри, – запротестовал Клаус.

– Такошанс! – выкрикнула Солнышко, что означало «Это наш единственный шанс благополучно спуститься по течению». Она наклонилась и поскребла люк зубами. Брат с сестрой присоединились к ней, но по- своему – они застучали по металлической дверце кулаками.

– Эй! – крикнула Вайолет.

– Эй! – завопил Клаус.

– Шалом![1] – взвизгнула Солнышко.

Сквозь шум мчащейся воды Бодлеры расслышали слабые звуки, доносившиеся из люка. То был человеческий голос, глухой и низкий, как будто он шел со дна колодца.

– Свой или чужой? – спросил голос.

Бодлеры переглянулись. Они, как наверняка и вы тоже, знали, что «Свой или чужой?» – традиционный оклик, обращенный к посетителю, который приблизился к какому-то важному месту, например к королевскому дворцу или к строго охраняемому обувному магазину, и должен назваться либо другом, либо врагом тех, кто внутри.

Но трое Бодлеров не знали, как отозваться, – по той простой причине, что понятия не имели, кто с ними говорит.

– Что ответить? – Вайолет понизила голос. – Глаз может означать, что подводная лодка принадлежит Графу Олафу, и тогда мы ему враги.

– Но глаз может означать, что подводная лодка принадлежит Г. П. В., – возразил Клаус. – В таком случае мы им друзья.

– Очеви! – заключила Солнышко, и это означало «Ясно, что лишь один ответ может нас впустить в лодку». И она крикнула в люк: – Свои!

Последовало молчание, потом глухой голос сказал:

– Пароль, пожалуйста.

Бодлеры снова переглянулись. Пароль, как известно, некое слово или фраза, которые произносят, с тем чтобы получить нужную информацию или доступ в секретное помещение, но дети-то понятия не имели, что они должны сказать, чтобы попасть внутрь подводной лодки. С минуту все трое молчали и делали попытки сообразить. Им, правда, хотелось соображать в более спокойной обстановке, чтобы их не отвлекал шум мчащейся воды и кашель рыб. Им хотелось не торчать тут на санках посреди Порченого потока, а сидеть в тихой комнате, например в библиотеке бодлеровского дома, и читать про всякие пароли. Но пока все трое думали об одной и той же библиотеке, один из детей вспомнил про сожженную библиотеку Г. П. В. в горах, на Главном перекрестке ветров, где когда-то находился штаб. Старшей сестре пришла на ум железная арка – почти единственная уцелевшая часть библиотеки с выгравированным на ней девизом. Вайолет поглядела на младших, а затем пригнулась к люку и произнесла загадочные слова девиза, надеясь, что они принесут безопасность:

– Здесь царит покой.

После небольшой паузы люк с громким металлическим лязганьем отворился, дети заглянули в темную дыру и разглядели приставную лестницу, по которой они могли спуститься вдоль стенки. Их охватила дрожь, и не только от пронизывающего горного ветра и холода мчащегося мутного потока. Они задрожали от неизвестности – они не знали, куда они попадут и кого встретят, когда спустятся в дыру. Бодлеры медлили на краю люка, не решаясь сделать первый шаг, им самим хотелось крикнуть вниз: «Свой или чужой?», задать тот же вопрос: «Свой или чужой?» Что было безопаснее – сойти вниз, в подводную лодку, или рискнуть жизнью и остаться наверху, в бурлящих водах Порченого потока?

– Входите, Бодлеры, – произнес голос, и – будь что будет – Бодлеры решились спуститься в дыру.

Глава вторая

– Вниз прямо! – скомандовал глухой голос, и Бодлеры начали спускаться. – Сбавить обороты! Тихий ход! Остерегись! Не оступись! Так точно! Меня не пугать! Вниз не смотреть! Смотреть вперед! Горючих жидкостей с собой не брать! Так точно! Отставить! Смотреть назад! Отставить! Не болтать! Отставить! Опасаться всего! Так точно!

– Так точно? – шепотом переспросила Солнышко.

– «Так точно» заменяет «да», – тихо объяснил Клаус.

– Так точно! – снова послышался голос. – Не спать! Под ноги смотреть! Вверх смотреть! Шпионов берегись! Друг друга берегись! Вообще берегись! Так точно! Не зевать! Стоп машина! Отставить! Полный вперед! Не дремать! Без паники! По курсу не рыскать! Так точно!

Несмотря на отчаянное положение, в каком очутились Бодлеры, они едва удержались от смеха. Голос отдавал так много команд и среди них так мало осмысленных, что выполнять их было невозможно, да и, судя по непоследовательной манере, казалось, говорившего на самом деле не заботило, следуют его инструкциям или нет. Он явно тут же про них забывал.

– За поручни держись! – продолжал голос. Бодлеры заметили в конце прохода свет. – Так точно! Нет! Держаться друг за друга! Нет! Фуражки надвинь! Нет! Держитесь за руки! Нет! Держитесь, и все! Подождите минуту! Подождите секунду! Хватит стоять! Долой войну! Долой несправедливость! Хватит мне надоедать! Так точно!

Солнышко начала спускаться первой, поэтому первой достигла нижней ступеньки и очутилась в небольшой, тускло освещенной комнате с низким потолком. Посредине комнаты стоял огромный человек в блестящем комбинезоне из скользкой на вид ткани и в скользких на вид сапогах. На груди у него красовался портрет мужчины с бородой. У самого человека, стоящего перед ними, бороды не было, зато были длинные усы, загнутые на концах и напоминающие пару скобок.

– Один из вас – младенец! – закричал он, когда Клаус и Вайолет тоже спустились вниз и встали рядом с сестрой. – Так точно! Нет – двое младенцев! Нет – трое! Нет – все трое не младенцы! Но один некоторым образом младенец! Добро пожаловать! Так точно! Привет! Добрый день! Как поживаете? Пожмем руки! Так точно!

Бодлеры поспешили пожать руку человеку, которая оказалась в перчатке из той же скользкой материи.

– Меня зовут Вайолет Бо… – начала Вайолет.

– Бодлер! – прервал ее мужчина. – Знаю! Я не тупица! Так точно! А вы двое – Клаус и Солнышко! Вы – Бодлеры! Трое бодлеровских детей! Так точно! На которых «Дейли пунктилио» взваливает все вымышленные преступления, какие им приходят в голову! Но на самом деле вы ни в чем не виноваты, хотя неприятностей у вас по горло! Да, конечно! Приятно познакомиться! Лично! Так сказать! Пошли! За мной! Так точно!

Человек круто повернулся и, тяжело ступая, двинулся из комнаты. Озадаченным Бодлерам ничего не оставалось, как последовать за ним в коридор. Там вдоль стен, пола и потолка сплошь тянулись металлические трубки, и Бодлерам приходилось то пригибаться, то высоко поднимать ноги. Иногда на голову им капала из трубок вода, но, поскольку они и так вымокли во время плавания на санях, им было все равно. И, кроме того, они были поглощены попытками уловить смысл того, что говорил их новый знакомый.

– Поглядим! Я вас сейчас же приставлю к работе. Так точно! Нет – сперва покажу вам судно! Нет – сперва накормлю! Нет – познакомлю с командой! Нет – дам отдохнуть! Нет – сперва одену вас в комбинезоны! Так точно! Все на судне должны носить непромокаемые костюмы на случай аварии, если нас затопит! Но тогда, разумеется, понадобятся и водолазные шлемы! Так точно! Всем, кроме Солнышка, – ей шлем будет велик! Стало быть, она утонет! Нет – она вся поместится в шлеме! Так точно! На затылке шлема для этой цели есть дверка! Так точно! Мне уже приходилось такое видеть! Я много перевидал на своем веку!

– Простите, – обратилась к нему Вайолет, – не скажете ли, кто вы такой?

Человек круто повернулся лицом к детям и воздел кверху руки.

– Что?! – загремел он. – Вы не знаете, кто я такой?! Никогда в жизни меня так не оскорбляли! Нет – оскорбляли, и много раз! Так точно! Помню, как Граф Олаф повернулся ко мне и сказал своим ужасным голосом… Нет, не важно, что он сказал. Я вам отвечу: я – капитан Уиддершинс. Говорю по буквам: У-и-д-д-е-р- ш-и-н-с. Наоборот читается с-н-и-ш… Ладно, не важно, никто не читает мою фамилию наоборот! Кроме тех, кто не уважает алфавит! А таких здесь нет! Так ведь?

– Да, – отозвался Клаус. – Мы испытываем огромное уважение к алфавиту.

– Еще бы! – вскричал капитан. – Чтобы Клаус Бодлер не уважал алфавит?! Немыслимо! Не может быть! Как ты посмел это сказать?! Нет – ты не говорил! Прошу прощения! Тысяча извинений! Так точно!

– Это ваша подводная лодка, капитан Уиддершинс? – спросила Вайолет.

– Как?! – опять загремел капитан. – Ты не знаешь, чья это субмарина?! Знаменитая изобретательница, и представления не имеешь об элементарной истории подводных лодок? Разумеется, это моя лодка! Много лет уже моя! Так точно! Разве вы не слышали о капитане Уиддершинсе и «Квиквеге»? Никогда не слышали о Субмарине Ка и ее Команде Два? Я сам придумал ей название! С небольшой помощью! Так точно! Я-то думал, Жозефина рассказала вам про «Квиквег»! Все-таки я не один год патрулировал озеро Лакримозе! Бедная Жозефина! Дня не проходит, чтобы я о ней не вспомнил! Так точно! За исключением тех дней, когда забываю вспомнить!

– Нелья? – спросила Солнышко.

– Мне говорили, что я не сразу начну понимать все, что ты говоришь. – Капитан посмотрел вниз, на Солнышко. – Не уверен, что у меня найдется время изучать еще один иностранный язык! Так точно! Разве что удастся поступить на ночные курсы!

– Сестра имела в виду, – поспешно вмешалась Вайолет, – что удивляется, откуда вы так много про нас знаете.

– Откуда вообще люди о чем-то узнают? Прочел, разумеется! Так точно! Я внимательно читаю каждую глубоководную почтовую весть, посылаемую волонтерами. Правда, в последнее время я их не получаю! Так точно! Поэтому я так рад, что вы неожиданно тут объявились! Так точно! Я чуть в обморок не хлопнулся, когда заглянул в перископ и вдруг увидел прямо перед собой ваши мокрые мордашки! Так точно! Я не сомневался, что это вы и есть, но все равно не колеблясь потребовал у вас пароль! Так точно! Я никогда не колеблюсь! Так точно! Такова моя личная философия!

Капитан остановился на середине коридора и показал на медный прямоугольник на стене. Это была табличка, что означает «металлическая дощечка с выгравированными словами, и такие таблички, как правило, свидетельствуют о том, что на этом месте произошло нечто важное». На верхней части таблички был выгравирован глаз Г. П. В., взирающий сверху на слова «Личная философия капитана». Надпись была сделана громадными буквами, но, чтобы разглядеть слова пониже, Бодлерам пришлось подойти совсем близко.

– «Тот, кто колеблется, – пропал!» – вскричал капитан, тыча в каждое слово толстым пальцем в перчатке.

– «Или та», – добавила Вайолет, показывая на два кое-как нацарапанные слова.

– Их приписала моя падчерица, – пояснил капитан Уиддершинс. – И она права! «Или та!» Однажды я шел по этому самому проходу и вдруг осознал, что любой может пропасть, если будет колебаться! Скажем, вас преследует гигантский осьминог, а вы на мгновение останавливаетесь, чтобы завязать шнурок на башмаке. И что произойдет? Все пропало – вот что произойдет! Так точно! Вот откуда взялась моя личная философия! Я никогда не колеблюсь! Никогда! Так точно! Правда, изредка я тоже колеблюсь! Но стараюсь удержаться! Ибо тот или та, кто колеблется, – пропали! Идем дальше!

И, ни минуты не колеблясь, капитан Уиддершинс круто развернулся и повел детей по коридору. При каждом шаге его непромокаемые сапоги издавали чавкающий звук, который разносился по всему коридору. У детей немного кружилась голова от беспрерывной трескотни капитана. Они глубоко задумались о его личной философии и начали прикидывать, не следует ли им перенять ее. Обзавестись личной философией – это все равно что завести дома ручную мартышку: поначалу это очень увлекательно, но бывают ситуации, когда это не совсем сподручно. «Тот или та, кто колеблется, – пропали» – философия на первый взгляд вполне разумная. Но Бодлерам вспомнились ситуации, когда лучшее, что они могли в тот момент сделать, – это заколебаться. Вайолет радовалась, что однажды заколебалась, когда они с сестрой и братом жили у Тети Жозефины. Без этого она не успела бы осознать важность мятных лепешек, лежавших у нее в кармане. Клаус радовался, что на минуту заколебался, когда они прятались в больнице, иначе у него не родилась бы мысль переодеться самому и переодеть Солнышко в белый халат и таким образом, выдав себя за медицинских работников, избавить Вайолет от неуместной операции. А Солнышко радовалась, что помедлила перед палаткой Графа Олафа на Коварной горе, в результате чего подслушала название последнего безопасного места, которого Бодлеры надеялись достичь. Однако, несмотря на все эти случаи, когда колебания оказали большую помощь, детям не хотелось брать себе в качестве личной философии выражение «Тот или та, кто не колеблется, – пропали», поскольку в любой момент мог появиться гигантский осьминог, особенно пока Бодлеры находились на борту подводной лодки, и было бы чрезвычайно глупо с их стороны колебаться, если бы он за ними погнался. Возможно, рассуждали Бодлеры, самым разумным в качестве личной философии было бы выражение «Иногда тот или та должны колебаться, а иногда не должны». Но это им показалось слишком длинным и невнятным и не годилось для таблички.

– Возможно, если бы в свое время я не заколебался, – продолжал капитан, – «Квиквег» был бы уже отремонтирован! Так точно! Боюсь, подлодка и команда не в лучшей форме. Так точно! Мы подвергались атакам злодеев и пиявок, акул и агентов по продаже недвижимости, пиратов и их подруг, торпед и рассерженного лосося! Так точно! – Капитан остановился перед толстой металлической дверью, повернулся к Бодлерам и вздохнул. – Все: от радиолокационной установки и до моего будильника – в неисправном состоянии! Так точно! Поэтому меня и радует, что ты здесь, Вайолет Бодлер! Нам позарез требуется кто-то, разбирающийся в механизмах.

– Посмотрю, что я смогу сделать, – отозвалась Вайолет.

– Пойдем, посмотришь! – И капитан Уиддершинс распахнул дверь.

Бодлеры вошли вслед за ним в огромное помещение, своего рода кают-компанию. Когда капитан говорил, слова его отдавались гулким эхом. Повсюду были трубки – на потолке, на полу, они торчали из стен под разнообразными углами. Между трубками размещалось множество непонятных пультов с кнопками, рычажками и экранчиками, а также мелкими надписями типа: «Опасно!», «Осторожно!» и «Тот или та, кто колеблется, – пропали!». Кое-где поблескивали зеленые огоньки. В дальнем конце помещения стоял громадный деревянный стол, заваленный книгами, картами и грязной посудой. Он располагался под огромным иллюминатором (имеется в виду круглое окошко, через которое Бодлеры увидели мутные воды Порченого потока).

– Мы с вами в чреве зверя! – объявил капитан. – Так точно! Здесь сосредоточена вся жизнь на «Квиквеге»! Отсюда мы управляем субмариной, тут едим, тут обсуждаем очередное задание и играем в настольные игры, когда устаем от работы! – Он подошел к одному из пультов и засунул под него голову. – Фиона! – позвал он. – Вылезай!

Послышалось тихое дребезжание, и из-под пульта на середину кают-компании стремительно что-то выкатилось. В тусклом зеленоватом свете Бодлеры не сразу разглядели, что на небольшой платформе на колесиках лицом вверх лежит девочка чуть постарше Вайолет. На девочке был такой же, как на капитане Уиддершинсе, непромокаемый комбинезон и тоже с портретом бородатого мужчины на груди. В одной руке она держала фонарик, а в другой клещи. Она улыбнулась и протянула клещи капитану, он помог ей встать с платформы, после чего она надела треугольной формы очки.

– Бодлеры, – сказал капитан, – это моя падчерица Фиона. Фиона, это Вайолет, Клаус и Солнышко Бодлер.

– Рада познакомиться, – ответила девочка и протянула руку в перчатке сперва Вайолет, потом Клаусу и под конец Солнышку, которая одарила Фиону широкой зубастой улыбкой. – Простите, что не встречала вас наверху. Я пыталась починить телеграфный аппарат, но ремонт электротехники не моя специальность.

– Так точно! – выпалил капитан. – Мы давненько уже не получаем телеграмм, но Фиона в таких аппаратах ничего не смыслит! Вайолет, приступай!

– Вам придется извинить моего отчима за его манеру говорить. – Фиона обняла его одной рукой. – К ней не сразу привыкнешь, на это потребуется время.

– Некогда привыкать! – отрезал капитан Уиддершинс. – Сейчас не время проявлять пассивность! Тот, кто колеблется, – пропал!

– Или та, – мягко поправила Фиона. – Пойдем, Вайолет, я дам тебе водолазный костюм. Если тебя интересует, кто на нем изображен, то это Герман Мелвилл.

– Один из моих любимых авторов, – вмешался в разговор Клаус. – Мне страшно нравится, как в своей странной, нередко экспериментальной философской прозе он привлекает наше внимание к тяжелому положению зачастую презираемых людей – бедных моряков или эксплуатируемых подростков.

– Я должна была догадаться, что тебе он нравится, – отозвалась Фиона. – Когда дом Жозефины рухнул в озеро, мы с отчимом успели спасти кое-какие книги из ее библиотеки, которые не успели непоправимо промокнуть. Я прочла некоторые из твоих дешифровок. Ты очень проницательный исследователь.

– Ты очень любезна, – отозвался Клаус.

– Так точно! – вскричал капитан. – Проницательный исследователь – то, что нам нужно! – Он протопал к столу и приподнял пачку бумаг. – Один таксист ухитрился раздобыть для меня вот эти морские карты. Но я не способен в них разобраться! Они запутанные! Они затейливые! Они замызганные! Нет – я не то имел в виду!

– Я думаю, вы хотели сказать «замысловатые», – предположил Клаус, вглядываясь в карты. – «Замызганные» значит «грязные», а «замысловатые» значит «сложные». А что это за карты?

– Приливов и отливов! – закричал капитан. – Мы должны вычислить направление господствующих приливов там, где Порченый поток впадает в море! Клаус, подбери себе комбинезон и немедленно приступай к работе! Так точно!

– Так точно! – отозвался Клаус, стараясь приноровиться к стилю, принятому на «Квиквеге».

– Так точно! – радостно заревел капитан.

– Я? – осведомилась Солнышко.

– Так точно! – ответил капитан. – Я про тебя не забыл, Солнышко! Я ни за что не забуду про Солнышко! И через миллион лет буду помнить! Столько я, правда, не проживу! В особенности потому, что я редко делаю физические упражнения! Но просто я не люблю физические упражнения, следовательно, так мне и надо! Помню, меня не взяли с собой в горы оттого, что я не тренировался как следует, и я…

– Ты хотел объяснить Солнышку, какую ты ей поручаешь работу, – мягко напомнила Фиона.

– Да, разумеется! – воскликнул капитан. – Естественно! Стряпней у нас занимается еще один член команды, но он только и знает, что готовить противные овощи! Надоело до смерти! Я надеюсь, благодаря твоим кулинарным талантам наше меню улучшится!

– Саус, – со скромным видом проговорила Солнышко, что означало нечто вроде «Я очень давно не стряпала», и брат с сестрой поспешили перевести сказанное.

– Мы торопимся! – Капитан направился к дальней двери с надписью «КАМБУЗ». – Нам некогда ждать, пока Солнышко сделается поваром экстра-класса и только тогда приступит к работе! Тот или та, кто колеблется, – пропали! Эй, Куки! – Он открыл дверь и крикнул внутрь: – Куки! Выходи, познакомься с Бодлерами!

Дети услышали тихие неровные шаги, как будто у идущего была повреждена одна нога, и тут же из глубины кухни, прихрамывая, вошел мужчина в таком же комбинезоне, что и у капитана. На лице его сияла улыбка.

– Бодлеры! – воскликнул он. – Я всегда верил, что рано или поздно снова вас увижу!

Троица уставилась на него, потом друг на друга в полном остолбенении, что в данном случае означает «изумившись при виде человека, которого знали во времена лесопилки „Счастливые запахи“, когда его доброе отношение к ним явилось одним из немногих положительных сторон той злополучной главы из их жизни».

– Фил! – закричала Вайолет. – Что вы тут делаете?

– Он и есть второй член Команды Два! – заревел капитан. – Так точно! Сначала вторым членом команды была мать Фионы, но несколько лет назад она погибла во время несчастного случая, связанного с морской коровой.

– Не уверена, что это был несчастный случай, – возразила Фиона.

– Потом вторым членом был Жак! – продолжал капитан. – Так точно! Потом его брат, как там его звали, а потом ужасная женщина, которая оказалась шпионкой, и, наконец, теперь у нас Фил! Правда, мне нравится называть его Куки! Не знаю уж почему!

– Мне надоело работать в лесостроительной промышленности, – объяснил Фил. – Я не сомневался, что подыщу работу получше. И вот видите: теперь я повар на ветхой субмарине. Жизнь делается все лучше и лучше.

– Вы всегда были оптимистом, – заметил Клаус.

– Нам нужен не оптимист! – заявил капитан Уиддершинс. – Нам нужен кок! Принимайтесь за работу, Бодлеры! Все трое! Так точно! Нельзя терять ни минуты! Тот, кто колеблется, – пропал!

– Или та, – напомнила отчиму Фиона. – А непременно надо начинать прямо сейчас? Бодлеры наверняка утомились от путешествия. Мы могли бы провести спокойный вечер, поиграть в настольные игры…

– Настольные игры?! – изумился капитан. – Развлечения? Увеселения? У нас нет на это времени! Так точно! Сегодня суббота, значит у нас осталось всего пять дней! В четверг состоится собрание Г. П. В., и я не желаю, чтобы хоть кто-то в отеле «Развязка» мог сказать, будто «Квиквег» не выполнил своей миссии.

– Миссия? – переспросила Солнышко.

– Так точно! – отозвался капитан Уиддершинс. – Мы не должны колебаться! Надо действовать! Надо спешить! Надо двигаться! Надо искать! Надо исследовать! Надо вести поиски! Надо продолжать! Иногда надо ненадолго остановиться и перекусить! Мы должны найти сахарницу раньше Графа Олафа! Так точно!

Глава третья

Выражение «Разрази меня гром!» принято в обществе пиратов, которым нравится употреблять громкие выражения почти в такой же степени, как перепрыгивать на борт чужих судов и завладевать чужими драгоценностями. Оборот этот применяется для изъявления крайнего удивления, когда человек чувствует, что обстоятельства вот-вот сокрушат его. Я лично не употреблял этого выражения с тех пор, как одним дождливым вечером мне довелось изображать пирата, испытывающего крайнее удивление. Но когда капитан Уиддершинс сообщил бодлеровским сиротам, куда направляется «Квиквег» и в чем состоит цель поисков, упомянутая фраза пришлась как нельзя более кстати.

– Разрази меня гром! – воскликнула Солнышко.

– Что это с тобой? – вскричал в ответ капитан. – Разве Бодлеры промышляют пиратством? Боже милостивый! Если бы ваши родители знали, что вы отнимаете у людей сокровища…

– Мы не пираты, капитан Уиддершинс, – поспешно вступилась за сестру Вайолет. – Солнышко узнала эти слова из старого фильма. Она просто имеет в виду, что мы удивлены.

– Удивлены! – Капитан заходил взад-вперед, скрипя при каждом шаге водонепроницаемым костюмом. – Думаете, «Квиквег» преодолевал все трудности, когда плыл против течения по Порченому потоку ради своего удовольствия? Так? Думаете, я пошел на этот риск просто потому, что у меня выдался свободный денек? Так? Думаете, вы по чистой случайности наткнулись на наш перископ? Так? Думаете, я нарядился в этот скафандр, чтобы казаться толще? Так? Думаете, члены Г. П. В. баклуши бьют, пока Граф Олаф вьет густую паутину коварства и подлости по всему миру? Так?

– Значит, вы нас искали? – Клаус был потрясен. Его так и подмывало вслед за сестрой воскликнуть: «Разрази меня гром!» – но он не хотел еще больше растревожить капитана Уиддершинса.

– Да, вас! – закричал капитан. – Так точно! И сахарницу! Так точно! И справедливость! Так точно! И свободу! Так точно! И возможность сделать мир мирным! Так точно! И безопасным! Так точно! А время у нас есть только до четверга! Так точно! Мы в ужасной опасности! Так точно! Поэтому за работу!

– Абракадабра! – крикнула Солнышко.

– Моя сестра сбита с толку, – пояснила Вайолет, – и мы тоже. Вот если б только на минутку остановиться и выслушать вашу историю с самого начала…

– Остановиться? – возмутился капитан. – Я только что вам объяснил наше отчаянное положение, а ты просишь остановиться?! Милая моя, вспомни мою личную философию! Так точно! «Тот или та, кто колеблется, – пропали!» А теперь – пора двигаться дальше!

Обескураженные дети переглянулись. Им не хотелось двигаться дальше. Им казалось, они и так беспрерывно перемещаются после ужасного дня на пляже, когда жизнь их перевернулась. Двигаясь, они переместились в дом Графа Олафа, потом они попеременно перемещались из дома в дом к разным опекунам. Они двигались, чтобы покинуть деревню, где их вознамерились сжечь на костре. После чего переместились в больницу, где вскоре вспыхнул пожар. Они переместились в багажнике олафовского автомобиля в Пустоши, а из Пустошей в переодетом виде – в Мертвые горы, надеясь найти там кого-нибудь из своих родителей, а затем вниз, спустившись с Мертвых гор, убежденные, что родителей они не увидят никогда. И сейчас, находясь в субмарине в глубине Порченого потока, они мечтали остановиться, хоть ненадолго перестать двигаться и получить ответы хотя бы на некоторые из вопросов, которые они не переставали задавать себе с тех самых пор, как начались их перемещения.

– Отчим, – нежно сказала Фиона, – почему бы тебе не завести двигатели «Квиквега»? А я тем временем покажу Бодлерам, где у нас хранятся запасные скафандры.

– Я – капитан! – грозно объявил капитан. – Так точно! Здесь я отдаю команды! – Он передернул плечами и поднял прищуренные глаза к потолку.

И тут Бодлеры в первый раз заметили веревочную лестницу, висевшую вдоль стены. Лестница вела к полке, на которой помещалось большое колесо, возможно рулевое, а также несколько ржавых рычагов и выключателей, назначение которых было непонятным, как китайская грамота, и в данном случае это означает «такой сложности, что, возможно, даже Вайолет Бодлер не справилась бы с ними».

– Приказываю себе подняться наверх, – продолжал капитан несколько смущенно, – и запустить двигатели «Квиквега». Так точно! – выпалил капитан и полез по лестнице, а Бодлеры остались внизу с Фионой и Филом.

– Наверное, вы несколько ошеломлены, – проговорил Фил. – Помню, как в первый день моего пребывания на «Квиквеге» лесопилка «Счастливые запахи» вспоминалась мне как тихое, спокойное место!

– Фил, принеси-ка Бодлерам газировки, а я подберу им гидрокостюмы, – попросила Фиона.

– Газировки? – Фил бросил пугливый взгляд на капитана, который как раз долез до середины веревочной лестницы. – Газировку нам велено беречь для особых случаев.

– Сейчас и есть особый случай, – настаивала Фиона. – Мы приветствуем трех новых волонтеров на борту субмарины. Какую вы любите газировку, Бодлеры?

– Любую, только не с оливкой. – Вайолет вспомнила любимый напиток Эсме Скволор.

– Я принесу лимонной, – сказал Фил. – Организм моряка должен содержать много цитруса. Дети, как же я рад вас видеть. Знаете, если бы не вы, я бы здесь не очутился. После той истории в Полтривилле я был так перепуган, что не захотел больше оставаться в «Счастливых запахах». И с тех пор моя жизнь – одно сплошное приключение!

– Жаль, что нога у тебя так и не зажила, – заметил Клаус, намекая на хромоту Фила. – Я и не представлял, что та история со штамповальным станком была настолько серьезна.

– Да я не потому хромаю, – отозвался Фил. – Просто меня на прошлой неделе укусила акула. Было очень больно. Но мне, я считаю, повезло: мало кому выпадает счастливый случай оказаться в такой близости к смертельно опасному существу!

Бодлеры проводили его взглядом, пока он шел, прихрамывая, на камбуз, насвистывая веселый галоп.

– Фил и раньше был таким оптимистом? – спросила Фиона.

– Всегда, – подтвердила Вайолет, и двое младших Бодлеров кивнули. – Других таких людей, кто бы сохранял жизнерадостность в самых ужасных обстоятельствах, мы не встречали.

– По правде говоря, иногда мне это кажется немного утомительным. – Фиона поправила свои треугольные очки. – Пойдем подыщем для вас комбинезоны.

Бодлеры кивнули и вышли вслед за Фионой из кают- компании в узкий коридор.

– Я знаю, у вас накопилось много вопросов, – продолжала Фиона. – Постараюсь рассказать вам все, что знаю. Отчим считает, что тот или та, кто колеблется, – пропали. Но у меня более осторожная личная философия.

– Мы будем тебе очень благодарны, если ты нам кое-что объяснишь, – начал Клаус. – Во-первых, откуда вы знаете, кто мы? Почему вы нас искали? Откуда вы узнали, где нас искать?

– Довольно много «во-первых». – Фиона улыбнулась. – По-моему, вы забываете, что ваши подвиги не секрет для многих. Почти ежедневно в одной из самых популярных газет рассказывалась ваша история.

– В «Дейли пунктилио»? – спросила Вайолет. – Надеюсь, вы не поверили их бессовестному вранью?

– Конечно нет. Но даже самые нелепые рассказы могут содержать крупицы правды. В «Дейли пунктилио» сообщалось, что вы убили человека в Городе Почитателей Ворон, а затем подожгли больницу и лагерь Карнавала Калигари. Мы, естественно, понимали, что вы не совершали этих преступлений, но таким образом мы прослеживали ваш путь. Мы с отчимом догадались, что вы нашли тайное пятно на карте Мадам Лулу и направляетесь к штабу Г. П. В.

Клаус кивнул:

– Значит, вам известно про Мадам Лулу и про закодированное пятно?

– Так ведь именно мой отчим научил ее этому коду. Это было давным-давно, когда оба они были молодыми. Недавно до нас дошли сведения об уничтожении штаба, поэтому мы предположили, что вы теперь спуститесь с гор. Вот я и задала курс вверх по течению Порченого потока.

– И вы проделали такой трудный путь наверх только ради нас? – поразился Клаус.

Фиона опустила глаза:

– Честно говоря, нет. Вы не единственное, что нас интересовало в штабе Г. П. В. В одной из полученных нами глубоководных почтовых вестей сообщалось, что там же находится и сахарница.

– Глаповес? – спросила Солнышко.

– «Что такое „глубоководные почтовые вести“?» – перевела Вайолет.

– Это способ передачи информации, – объяснила Фиона. – Волонтерам трудно встречаться друг с другом часто, поэтому, раскрыв какую-нибудь тайну, они сообщают об этом в телеграмме. Таким путем происходит обмен важной информацией, и наши ежедневники быстро наполняются данными, которые помогут нам победить наших врагов. Ежедневники – это…

– Мы знаем, что это такое, – перебил Клаус и вынул из кармана темно-синюю записную книжку. – У меня он есть.

Фиона улыбнулась и постучала пальцами в перчатке по переплету книжки.

– Я и сама должна была догадаться, что он у тебя есть, – сказала она. – Если твоим сестрам захочется завести себе такие же, у нас найдутся лишние. Все находится в подсобке.

– Значит, мы поднимаемся вверх по течению к штабу, чтобы забрать сахарницу? – проговорила Вайолет. – Мы ее там не видели.

– Мы считаем, ее кто-то выбросил в окно, когда начался пожар, – ответила Фиона. – Если ее выбросили из окна кухни, то она должна была попасть в Порченый поток, и тогда течение понесло ее к подножию Мертвых гор. Мы как раз собирались поискать ее на дне потока, когда вдруг наткнулись на вас.

– Возможно, течением ее унесло гораздо дальше, – задумчиво произнес Клаус.

– Я тоже так думаю, – согласилась Фиона. – Я надеюсь на тебя, может быть, тебе удастся определить ее местонахождение, когда ты изучишь карты приливов и отливов. Я в них ничего не смыслю.

– Я тебе покажу, как ими пользоваться. Ничего сложного.

– Это меня и пугает, – отозвалась Фиона. – Если это так легко, то Граф Олаф имеет шанс отыскать сахарницу раньше нас. Отчим говорит, если сахарница попадет в руки Графа Олафа, то усилия всех волонтеров сведутся на нет.

Бодлеры кивнули, и дальше все шли по коридору молча. Выражение «на нет» просто еще один способ сказать «напрасны». Однако какое бы выражение вы ни употребили, все равно смириться с таким результатом трудно. Например, позже, во второй половине дня я войду в большую комнату, полную песка, и, если не найду пробирку, которую ищу, мне трудно будет примириться с тем, что я просеял весь этот песок напрасно. Или: если вы упорствуете в своем желании прочесть эту книгу до конца, прерывая чтение приступами слез, – вам трудно будет признать, что вы прочли эту историю напрасно и лучше было бы пролистать нудные описания круговорота воды. А Бодлерам не хотелось признать, что все беды они перенесли напрасно, все их старания насмарку и вся их жизнь прошла впустую, – в том случае если Граф Олаф сумеет найти роковую сахарницу раньше их. Трое детей шли за Фионой по тускло освещенному коридору, и им хотелось верить, что время, проведенное ими на борту субмарины, не станет очередным ужасающим путешествием, которое еще раз приведет к безнадежности, безысходности и безотрадности.

Пока что путешествие привело их к невысокой двери, перед которой Фиона остановилась и обернулась к Бодлерам.

– Это наша подсобка, – сказала она. – Внутри вы найдете комбинезоны, хотя даже самый небольшой будет для Солнышка велик.

– В полоску, – пробормотала Солнышко. Она имела в виду нечто вроде «Не беспокойся – я привыкла к неподходящей одежде», и брат с сестрой поторопились перевести ее слова.

– Вам также понадобятся водолазные шлемы, – продолжала Фиона. – Наша лодка старая, может дать течь. Если течь будет серьезной, то под давлением воды обшивка «Квиквега» может не выдержать и вода хлынет внутрь. Кислородное устройство внутри водолазных шлемов позволит вам дышать под водой – во всяком случае какое-то время.

– Твой отчим сказал, что шлем Солнышку будет велик и ей придется поместиться внутри шлема, – заметила Вайолет. – Это безопасно?

– Безопасно, но неудобно, – ответила Фиона, – как и вообще все на «Квиквеге». Наша субмарина когда-то была в отличном состоянии, но, поскольку тут нет никого, кто бы разбирался в механике, сейчас лодка не очень-то соответствует своей былой славе. Многие помещения залиты водой, так что спать, к сожалению, мы будем в тесноте. Надеюсь, вы ничего не имеете против коек?

– У нас бывали постели и похуже.

– Да, я слышала. Я читала описание Сиротской лачуги в Пруфрокской подготовительной школе. Что-то кошмарное.

– Так вы уже тогда слышали про нас? – воскликнула Вайолет. – Почему же вы не разыскали нас раньше?

Фиона вздохнула:

– Да, мы про вас знали. Я каждый день читала в газете про все ваши ужасные приключения, но отчим сказал, что мы ничего не можем поделать со злодеяниями, о которых там шла речь.

– Почему? – не выдержал Клаус.

– Он сказал, что ваши беды чересчур серьезны.

– Не понимаю, – пробормотала Вайолет.

– Я тоже, – призналась Фиона. – По словам отчима, злодейства в этом мире так много, что самое лучшее – это суметь совершить какой-то один небольшой благородный поступок. Потому-то мы и ищем сахарницу. Казалось бы, задача пустяковая, но поискам конца-края не видно,

– А чем так важна сахарница? – поинтересовался Клаус.

Фиона опять вздохнула и поморгала за стеклами своих треугольных очков. Вид у нее был такой огорченный, что средний Бодлер даже пожалел, что задал вопрос.

– Не знаю, – ответила она. – Отчим не хочет мне говорить.

– Поченет? – осведомилась Солнышко.

– Он говорит, мне лучше не знать. Думаю, это тоже великая тайна. Он говорит, что людей убивали за знание подобных великих тайн и он не хочет подвергать меня опасности.

– Но ты и так в опасности, – возразил Клаус – Мы все в опасности. Мы на борту ненадежной субмарины, пытаемся найти маленький, но важный предмет, прежде чем на него наложит лапы гнусный злодей.

Фиона повернула ручку двери, и та открылась с долгим громким скрипом, заставившим Бодлеров вздрогнуть. Каюта была маленькая, плохо освещенная: горел только один зеленый огонек, и сперва Бодлерам почудилось, будто комната полна молча стоящих людей. Правда, они тут же разглядели, что это гидрокостюмы, висящие вдоль стены на крючках.

– Думаю, есть опасности и похуже, – тихо произнесла Фиона. – Думаю, мы даже и представить себе не можем какие.

Бодлеры взглянули на свою спутницу, а потом на ряд жутковатых пустых водолазных костюмов. Выше на полке выстроились большие водолазные шлемы – круглые металлические шары с круглыми смотровыми окошечками посредине. В неясном зеленоватом свете шлемы немного походили на глаза, пялившиеся на Бодлеров из подсобки, в точности как столько раз пялившийся на них глаз на щиколотке Графа Олафа. И хотя они пока не были пиратами, их так и подмывало повторить «Разрази меня гром!», когда они шагнули в тесное, заставленное вещами помещение. Их с ног до головы пробрала дрожь, им совершенно не хотелось думать о том, что «Квиквег» даст течь или разрушится под давлением воды, не хотелось представлять, как они лихорадочно напяливают на голову шлемы или как Солнышко лихорадочно втискивается в шлем. Им не хотелось размышлять о том, где сейчас Граф Олаф, или воображать, что случится, если он найдет сахарницу раньше, чем они. Но больше всего бодлеровским сиротам не хотелось думать об опасностях хуже тех, каких они даже вообразить не могли.

Глава четвертая

Выражение «сидит как перчатка» звучит довольно странно, поскольку перчатки бывают разного типа и лишь немногие годятся именно в вашей ситуации. Если вам нужно согреть руки при низкой температуре, вам потребуется пара подходящих перчаток на теплой подкладке, а перчаточки, которые помещаются только в ящике кукольного комода, начисто не годятся. Если вам необходимо проникнуть в ресторан среди ночи и украсть пару китайских палочек для еды, вам потребуются тонкие перчатки, не оставляющие отпечатков, а перчатка, украшенная звонкими бубенчиками, абсолютно не подойдет. А если вам надо незаметно пробраться через поросший густым кустарником участок, вам потребуется очень-очень большая перчатка из зеленой, в цвет листьев, ткани, а пара элегантных шелковых перчаток будет бесполезна.

Чаще всего выражение «сидит как перчатка» просто означает, что какая-то вещь вам в самый раз и подходит вам так же, как, например, сладкий крем подходит для десерта или китайские палочки – для выуживания документов из открытого портфеля. И поэтому, когда бодлеровские сироты облачились в водолазные костюмы, оказалось, что они сидят на них как перчатка. Хотя, по правде говоря, это не вполне соответствовало истине. Вайолет до такой степени была довольна тем, что на талии имелось несколько петель для инструментов, что не обратила внимания на пузыри на локтях. Клаус был рад-радешенек, что на комбинезоне имеется непромокаемый карман, куда можно класть записную книжку, и потому не обратил внимания на то, что сапоги немного жмут. А Солнышко, убедившись, что блестящая ткань не только водоустойчива, но и брызгоустойчива при готовке, не возражала против того, чтобы подвернуть штанины комбинезона до самого верха, иначе она не могла сделать ни шагу. Но даже не в отдельных подходящих деталях водонепроницаемых комбинезонов было дело – подходящим было место и люди. Уже долгое время Бодлеры испытывали ощущение, что жизнь их превратилась в прохудившуюся летающую тарелочку, которую перебрасывают от одного к другому, даже не пытаясь оценить их по достоинству или найти им подходящее применение. Но сейчас, застегнув молнии и разгладив портреты Германа Мелвилла на груди, дети почувствовали, что летающие диски еще можно привести в порядок. В квиквеговских скафандрах они ощутили себя частью чего-то – если и не семьи в точном смысле этого слова, то добровольного сообщества людей, объединившихся ради одной цели.

Мысль, что их изобретательские, исследовательские и кулинарные таланты оценят по достоинству, давным-давно не приходила им в голову, и теперь, когда они стояли в подсобке и рассматривали друг друга, мысль эта пришлась им по сердцу, как перчатка по руке.

– Вернемся в кают-компанию? – предложила Вайолет. – Я готова осмотреть телеграфное устройство.

– Погоди, сперва я ослаблю пряжки на сапогах, – остановил ее Клаус, – и тогда уже буду готов заняться картами приливов.

– Кюизи[2]… – начала было Солнышко. Под этим она подразумевала что-то вроде «С нетерпением жду, когда увижу, как…», но раздавшийся у них над головой громкий скрежет помешал младшей из Бодлеров закончить фразу. Вся лодка сотрясалась, и сверху на Бодлеров закапала вода.

– Что это? – Вайолет схватила водолазный шлем. – Может быть, «Квиквег» дал течь?

– Не знаю. – Клаус взял один шлем для себя и другой для Солнышка. – Пойдем узнаем.

Трое Бодлеров поспешили по коридору в кают-компанию. Между тем пугающий скрежет не прекращался. Если вам когда-нибудь приходилось слышать, как скребут ногтями по грифельной доске, то вы знаете, как это бьет по нервам. Детям показалось, будто самые длинные ногти в мире приняли субмарину за предмет этого школьного инвентаря.

– Капитан Уиддершинс! – как можно громче позвала Вайолет, пытаясь перекричать скрежет, когда они вошли в кают-компанию. Капитан все еще стоял на верхушке веревочной лестницы, ухватив рукой в перчатке рулевое колесо. – Что происходит?

– Да все это проклятое рулевое управление! Дрянь, а не механизм! – с отвращением крикнул в ответ капитан. – Так точно! «Квиквег» стукнулся о скалистый выступ на берегу потока. Если б я не сумел справиться с рулем, субмарина «К» и ее команда «Двое» уже лежали бы на дне с рыбами! Так точно!

– Может, сначала я проверю рулевой механизм, – предложила Вайолет, – а телеграфное устройство починю позже?

– Глупости! – отрезал капитан. – Если мы не сможем получать глубоководные почтовые вести, то так и будем блуждать с закрытыми глазами! Мы обязаны найти сахарницу раньше Графа Олафа! Так точно! Наша личная безопасность менее важна! Действуйте! Так точно! Шевелитесь! Так точно! Торопитесь! Так точно! Выпейте стакан воды, если одолела жажда! Так точно! Тот или та, кто колеблется, – пропали!

Вайолет не стала указывать ему, что найти сахарницу не удастся, если подводная лодка развалится, и к тому же она решила не спорить с капитаном по поводу его личной философии.

– Что ж, попробую, – сказала она и подошла к платформе на колесиках. – Ты не против, если я воспользуюсь ею? – спросила она Фиону. – С нее удобно поближе рассмотреть механизм.

– Сделай одолжение, – ответила Фиона. – Клаус, а мы с тобой займемся картами приливов. Давай разложим их на столе. Но при этом будем поглядывать в иллюминатор – не мелькнет ли сахарница. Вряд ли мы ее увидим, но последить стоит.

– Фиона, – нерешительно начала Вайолет, – а не могла бы ты также проследить, не мелькнет ли там наш друг, Куигли Квегмайр? Его унесло по другому притоку, и больше мы его не видели.

– Куигли Квегмайр? – переспросила Фиона. – Картограф?

– Он наш друг, – сказал Клаус. – Ты его знаешь?

– Только понаслышке, – ответила Фиона словом, которое здесь означает «Я не знакома с ним лично, но слышала, что он специалист по картам». Волонтеры давно потеряли его из виду, и Гектора, и остальных тройняшек Квегмайр тоже.

– Да, им не так повезло, как нам. – Вайолет затянула волосы лентой, чтобы сосредоточиться на ремонте телеграфного устройства. – А все-таки вдруг он попадет в поле зрения перископа?

– Попытка не пытка, – отозвалась Фиона.

В этот момент из камбуза вышел Фил в переднике поверх водолазного костюма.

– Солнышко! – окликнул он. – Кажется, ты собиралась помочь мне готовить. Боюсь, у нас порядочная нехватка продуктов. Я тут наловил сетью трески – прямо с «Квиквега», и еще у нас осталось полмешка картошки, но больше почти ничего нет. Не придумаешь ли, что бы такое сделать на обед?

– Чауда? – предположила Солнышко.

– Попытка не пытка, – отозвался Фил.

И следующие несколько часов трое Бодлеров успешно трудились, делая каждый свою попытку. Вайолет въехала на платформе под трубки, чтобы рассмотреть как следует телеграфное устройство. Она переплела какие-то проволочки, завернула шурупчики найденной поблизости отверткой, но вдруг нахмурилась. Клаус сел за стол и принялся разглядывать карты, отмечая карандашом возможные пути, по которым сахарницу тащило течение Порченого потока. Солнышко же трудилась вместе с Филом на маленьком грязном камбузе, стоя на большой суповой кастрюле, чтобы дотянуться до стойки. Она варила картошку и вытаскивала маленькие рыбные косточки. Наступила вторая половина дня, вода за иллюминатором еще больше потемнела, а в кают-компании «Квиквега» стояла полная тишина, пока волонтеры трудились каждый над своим заданием. Но даже когда капитан Уиддершинс спустился вниз, достал из кармана комбинезона маленький колокольчик и огласил комнату громким металлическим звоном, Бодлеры все еще не были уверены, что их попытки увенчались успехом, а не остались лишь попытками.

– Внимание! – провозгласил капитан. – Так точно! Я жду от всей команды «Квиквега» отчета об их достижениях! Все сюда к столу и докладывайте!

Вайолет выехала на платформе из-под телеграфного устройства и присоединилась к брату и Фионе, уже стоявшим у стола. Солнышко с Филом показались в дверях камбуза.

– Я докладываю первым! – заявил капитан. – Так точно! Потому что я – капитан! А не потому, что я хвастун! Так точно! Я стараюсь хвастаться поменьше! Так точно! Хвастаться невоспитанно! Так точно! Я сумел провести судно вниз по Порченому потоку и больше ни на что не налетел! Так точно! А это намного труднее, чем может показаться! Так точно! Мы достигли моря! Так точно! Теперь будет легче ни на что не наскочить! Вайолет, теперь ты!

– Ну, я тщательно обследовала телеграфное устройство, – начала Вайолет. – Подкрутила кое-какие гайки, но не обнаружила ничего такого, что мешало бы получать телеграммы.

– Ты хочешь сказать, что аппарат исправен? – требовательным тоном спросил капитан.

– Так точно! – отозвалась Вайолет, уже освоившись со стилем капитана. – Я думаю, что-то не в порядке на другом конце.

– Прокто? – спросила Солнышко, желая сказать «другой конец?».

– Для передачи телеграмм требуется два устройства, – пояснила Вайолет. – Одно – чтобы отправить сообщение, другое – чтобы принять его. Думаю, вы не получаете глубоководных почтовых вестей оттого, что сломана отправляющая аппаратура.

– Но обычно мы получаем сообщения из многих волонтерских организаций, – заметила с недоумением Фиона.

– Так точно! – поддержал ее капитан. – Мы раньше получали телеграммы от двадцати пяти агентов и даже больше!

– Значит, повреждено много аппаратов, – ответила Вайолет.

– Саботаж[3], – заявил Клаус.

– Да, похоже, что повреждения нанесены умышленно, – согласилась Вайолет. – Помните, мы посылали телеграмму мистеру По из лавки «Последний шанс»?

– Силенсиа[4], – проговорила Солнышко, что означало «Но ответа мы так и не получили».

– Они стягивают силы, – мрачно сказал капитан. – Наши враги мешают нам поддерживать связь друг с другом.

– Не представляю, каким образом Граф Олаф смог испортить такое количество телеграфных устройств.

– Многие сообщения передаются по телефонным линиям, – возразила Фиона, – оборвать их нетрудно.

– А кроме того, Олаф не единственный враг, – добавила Вайолет, имея в виду двух других негодяев, с которыми Бодлеры повстречались на Коварной горе.

– Так точно! – заявил капитан. – Без всяких сомнений. Вы и представить себе не можете, сколько зла вокруг. Клаус, как ты, разобрался с картами приливов?

Клаус разложил одну из карт на столе, чтобы все могли ее рассмотреть. Она демонстрировала Порченый поток на всем протяжении, с самого верха. Он без конца петлял между скалами, прежде чем влиться в море. Многочисленные стрелочки и условные знаки отмечали путь, которым текли воды потока. Стрелочки и знаки были нарисованы разноцветными чернилами, как будто карта переходила от одного исследователя к другому и каждый добавлял новую, добытую им информацию о том или ином участке.

– Это оказалось делом более сложным, чем я предполагал, – сказал средний Бодлер, – и гораздо более скучным. На этих картах отмечаются все до единой детали круговорота воды.

– Скучным?! – загремел капитан. – Так точно! Мы в разгаре выполнения труднейшего задания, а ты думаешь только о развлечениях? Так точно! Ты хочешь, чтобы мы колебались? Перестали действовать и устроили тут балаган, чтобы тебе не было на субмарине скучно?!

– Вы меня не так поняли, – поспешно ответил Клаус. – Я имел в виду, что исследовать что бы то ни было легче, когда тебе это интересно.

– Ты говоришь прямо как Фиона, – заметил капитан. – Когда я прошу ее заняться изучением жизни Германа Мелвилла, работа у нее продвигается черепашьим шагом, но если объект изучения грибы – тут ей удержу нет.

– Грибы? – повторил Клаус. – Так ты миколог[5]?

Фиона улыбнулась, и глаза ее за стеклами треугольных очков удивленно расширились.

– Вот уж не думала встретить кого-нибудь, кто знает это слово. Кроме меня. Да, я миколог. Грибами я интересуюсь всю свою жизнь. Если будет время, я покажу тебе мою микологическую библиотеку.

– Время?! – возмутился капитан Уиддершинс. – Нам некогда рассматривать книжки про грибы. Так точно! У нас нет времени на то, чтобы вы тут флиртовали!

– Мы не флиртуем! – запротестовала Фиона. – Мы ведем беседу.

– А по-моему, флиртуете! Так точно!

– Не пора ли тебе рассказать, что дало исследование карт? – посоветовала Клаусу Вайолет, знавшая, что для него куда приятнее обсуждать карты приливов, чем свою личную жизнь.

Клаус бросил на сестру благодарный взгляд и показал какое-то место на карте.

– Если мои расчеты правильны, – сказал он, – то сахарницу унесло по тому же притоку, что и нас на санках. Господствующие течения ведут именно сюда, где начинается море.

– Значит, ее тоже вынесло в море, – предположила Вайолет.

– Думаю, да, – подтвердил Клаус. – Судя по карте, отлив несет сахарницу от Воскресного берега в северо-восточном направлении.

– Тонуть? – спросила Солнышко, имея в виду что-то вроде «Не упадет ли сахарница на дно океана?»

– Она слишком мала, – сказал Клаус. – Океан находится в постоянном движении, и предмет, который падает в море, может оказаться в нескольких милях от места падения. Приливы и течения в этой части океана потащат сахарницу мимо архипелага ГУЛАГ, а потом прямо к Заурядному коралловому рифу, не заворачивая в этой точке, которая на карте помечена буквами «А. А.». Капитан, вы не знаете, что значат эти буквы? Похоже, там какое-то плавучее сооружение.

Капитан вздохнул и покрутил кончик загнутого уса.

– Так точно, – с грустью произнес он. – «Ануистл Акватикс»[6] – Морской исследовательский центр, основанный Грегором Ануистлом, известным ихнологом[7], братом мужа Жозефины. Но все это дела давно минувших дней. А куда сахарница направится дальше? Бодлеры с удовольствием послушали бы про центр еще, но приставать к капитану с расспросами не стали. Клаус показал на овальное пятнышко на карте и продолжал докладывать:

– Меня смущает это место. Видите – овал рядом с «Ануистл Акватикс»? Здесь стоят буквы «Г. Г.», но больше никаких объяснений нет.

– Г. Г.? – повторил капитан Уиддершинс и задумчиво пригласил усы. – Никогда не видел такого овала на такой карте.

– Тут есть еще кое-что загадочное. – Клаус всмотрелся в овальное пятно. – Внутри пятна две стрелки, и они показывают в разных направлениях.

– Возможно, течение здесь раздваивается, – предположила Фиона.

Вайолет нахмурилась:

– Это лишено всякого смысла.

– Мне тоже непонятно, – признался Клаус. – По моим расчетам, сахарницу должно было принести именно в это место. Но куда ее повлечет дальше, не могу представить.

– Думаю, надо взять курс на Г. Г., что бы эти буквы ни значили, – сказала Вайолет, – и увидеть это место своими глазами.

– Я – капитан! – рявкнул капитан. – Здесь командую я! Так точно! Приказываю взять курс на овал и там осмотреться на месте! Но прежде всего – я хочу есть! И пить! Так точно! И у меня рука чешется! Руку я могу почесать сам, но, Куки и Солнышко, еда и питье – ваше дело! Так точно!

– Солнышко помогла мне приготовить рагу из рыбы, через несколько минут будет готово, – успокоил капитана Фил. – Солнышкины зубы очень пригодились, она ими накрошила вареную картошку.

– Флош[8], – заметила Солнышко, что означало «Не беспокойтесь, я их вычистила, перед тем как использовать в качестве кухонной утвари».

– Рагу? Так точно! Звучит восхитительно! – вскричал капитан. – А как насчет десерта? Самая главная пища в течение дня – десерт! Таково мое мнение! Хотя, собственно, это не пища! Так точно!

– Сегодня наш единственный десерт – жвачка, – ответил Фил. – У меня немного осталось со времен лесопилки.

– Я, пожалуй, откажусь от десерта, – сказал Клаус. С тех пор как он столько натерпелся на лесопилке «Счастливые запахи», жвачка у него вызывала отвращение.

– Йомхьюлдет, – проговорила Солнышко. Она имела в виду «Не волнуйтесь – мы с Филом готовим для вас десерт-сюрприз на завтрашний вечер». Но естественно, лишь брату с сестрой было под силу понять ее оригинальную манеру выражаться.

Едва Солнышко успела произнести свое загадочное слово, как капитан Уиддершинс отскочил от стола и завопил:

– Так точно! Господи помилуй! Священный Будда! Чарлз Дарвин! Дюк Эллингтон! Так точно! Фиона, останови двигатель! Так точно! Куки, выключай плиту! Так точно! Вайолет, проверь, отключено ли телеграфное устройство! Так точно! Клаус, сложи все материалы вместе, чтобы не разлетелись! Так точно! Спокойствие! Действуем! Быстро! Не паниковать! На помощь! Так точно!

– Что происходит? – спросил Фил.

– В чем дело, отчим? – спросила Фиона.

На этот раз капитан молча показал на экран на стене субмарины. Экран выглядел как лист миллиметровки, светящийся зеленым светом. В центре экрана ярко выделялась буква «К».

– Похоже на гидролокатор[9], – заметила Вайолет.

– Это и есть гидролокатор, – отозвалась Фиона. – Мы по звукам определяем приближение другого подводного судна. Буква «К» символизирует «Квиквег» и…

Она вдруг ахнула, и Бодлеры посмотрели, куда указывала ее рука. На самом верху экрана возник еще один светящийся символ, и он двигался по экрану вниз в стремительном темпе, иначе говоря, прямо к «Квиквегу». Фиона не стала объяснять, что этот зеленый знак значит, и Бодлеры не осмелились спросить. Это был глаз, он вперился в испуганных волонтеров, шевеля длинными тонкими ресницами, торчащими во все стороны.

– Олаф! – прошептала Солнышко.

– Ну, наверняка утверждать нельзя, – сказала Фиона, – но лучше следовать командам отчима. Если это субмарина, то на ней тоже должен быть гидролокатор. Если «Квиквег» будет бесшумным, нас не обнаружат.

– Так точно! Скорее! – скомандовал капитан. – Тот, кто колеблется, – пропал!

Никто не счел нужным добавлять «или та» к личной философии капитана, все бросились заглушать звуки. Фиона вскарабкалась наверх по веревочной лестнице и отключила стрекочущий мотор. Вайолет снова легла на платформу и, оказавшись под телеграфным устройством, выключила его. Фил и Солнышко бросились в кухню и выключили плиту, чтобы пассажиров не выдало бульканье кипящей похлебки. А Клаус с капитаном собрали все материалы в одно место, чтобы на столе ничто не шуршало и не дребезжало. За какие-то секунды на лодке стало тихо, как в могиле, а все волонтеры молча застыли у стола, вглядываясь в темную воду за стеклом иллюминатора. По мере того как на экране глаз приближался к букве «К», из воды все выше поднималось нечто диковинное, становясь все отчетливее по мере приближения. Скоро стало окончательно ясно, что это тоже подводная лодка. Но таких лодок Бодлерам никогда не приходилось видеть даже в самых мудреных книжках. Субмарина была намного больше «Квиквега», и, когда она оказалась совсем близко, дети прикрыли себе рты рукой, чтобы их не выдал вырвавшийся вздох ужаса.

Чужая субмарина имела вид гигантского осьминога с громадным металлическим куполом вместо головы и двумя большущими иллюминаторами вместо глаз. У настоящего осьминога, разумеется, восемь ног, но у этого было гораздо больше. То, что на экране гидролокатора выглядело как ресницы, оказалось узкими металлическими трубками; они торчали из тела осьминога и шарили в воде, отчего к поверхности стремглав мчались тысячи пузырьков, как будто испугавшись подводного чудовища. Осьминог подплыл еще ближе, и все шестеро пассажиров «Квиквега» застыли как статуи, надеясь, что чужая лодка не обнаружит их. Странное судно подошло так близко, что внутри одного из глаз осьминога Бодлеры увидели неясную фигуру – высокую и тощую, и, хотя больше разглядеть ничего не удалось, они не сомневались, что у фигуры одна бровь вместо двух, грязные ногти вместо чистых и опрятных и вытатуированный на левой щиколотке глаз.

– Граф Олаф, – не удержавшись, шепнула Солнышко, и тут же фигура в иллюминаторе дернулась, как будто этот еле слышный шепот позволил засечь «Квиквег».

Выпустив новый фонтан пузырьков, осьминог подплыл еще ближе, и казалось, вот-вот одна из ног сейчас заскребет по наружной стенке «Квиквега». Бодлеры посмотрели вниз, на шлемы, которые оставили на полу, и заколебались – не пора ли их надеть, вдруг лодка развалится. Фиона схватила отчима за руку, но капитан Уиддершинс молча покачал головой и опять показал на экран. Глаз и буква «К» уже чуть не наехали друг на друга. Но не на это показывал капитан.

На экране появился третий объект, светящийся зеленым, еще крупнее двух первых: огромная изогнутая труба с маленьким кружком на конце ползла к центру экрана, словно змея. Но на змею она была не похожа. Маленький кружок точно влек за собой огромную изогнутую трубу в сторону «Квиквега» и перепуганной команды, и по мере приближения к глазу и букве «К» труба все больше выглядела как вопросительный знак. Бодлеры с ужасом взирали на этот новый объект, приближающийся к ним в зловещей тишине, и им чудилось, что вот-вот их поглотит тот самый вопрос, на который они все время ищут ответа.

Капитан Уиддершинс снова показал на иллюминатор, и дети увидели, как осьминог остановился, словно тоже заметил третью фигуру. Его щупальца заработали с бешеной скоростью, и он ретировался, иначе говоря, исчез из поля зрения глядевших в иллюминатор, удирая прочь от «Квиквега». Бодлеры молча смотрели на экран гидролокатора и следили за тем, как вопросительный знак гонится за светящимся зеленым глазом, пока оба объекта не исчезли с поля экрана и «Квиквег» не остался один. Шестеро пассажиров подождали еще минутку, а потом с облегчением перевели дух.

– Уплыл, – выдохнула Вайолет, – Граф Олаф нас не обнаружил.

– Я знал, что все обойдется. – Как всегда, Филу не изменил его оптимизм. – И вообще Олаф, возможно, был в хорошем настроении.

Бодлеры не стали объяснять ему, что у их врага хорошее настроение бывает только в тех случаях, когда ему удалось привести в исполнение один из своих коварных планов или когда громадное состояние, доставшееся Бодлерам, должно вот-вот оказаться в его неопрятных руках.

– Что произошло, отчим? – спросила Фиона. – Почему он удрал?

– Что это была за третья фигура на экране? – поинтересовалась Вайолет.

Капитан покачал головой:

– Нечто очень скверное. Может быть, похуже Олафа. Я же говорил вам, Бодлеры, существует зло, какого вам даже не вообразить.

– Нам и воображать не надо, – возразил Клаус. – Мы его только что видели на экране.

– Подумаешь, экран, – отозвался капитан. – Экран ведь просто оборудование, правда? Был такой философ, он говорил, что вся жизнь лишь игра теней. Люди просто сидят себе в пещере и наблюдают, как движутся тени на стене. Так точно! Тени чего-то более значительного, грандиозного, чем они сами. Так вот, этот экран служит для нас чем-то вроде стены в пещере, и он показывает нам отражения чего-то гораздо более могущественного и устрашающего.

– Не понимаю, – проговорила Фиона.

– Я и не хочу, чтобы ты понимала. – Капитан обнял ее за плечи. – Потому и не говорю тебе, чем так важна сахарница. В этом мире водятся тайны такие ужасные, что юным существам лучше их не знать, даже когда тайны подступают все ближе! Так точно! Как бы то ни было, я хочу есть! Так точно! Будем мы наконец обедать?!

Капитан снова затряс колокольчиком, и Бодлеры словно очнулись от глубокого сна.

– Сейчас подам рыбное рагу, – объявил Фил. – Солнышко, помогай!

– Я включу двигатели. – И Фиона начала карабкаться по веревочной лестнице наверх. – Вайолет, в ящике стола полно ложек и вилок. Может, вы с братом накроете на стол?

– Да, конечно, – отозвалась Вайолет, но, повернувшись к брату, нахмурилась: средний Бодлер стоял как вкопанный и с сосредоточенным видом вглядывался в карту приливов. Глаза его за стеклами очков блестели так ярко, что напоминали светящиеся знаки на экране локатора. – Клаус! – окликнула Вайолет.

Клаус, не отвечая, отвел взгляд от карты и обратился к капитану Уиддершинсу:

– Может, я и не знаю, чем важна сахарница, но я только что вычислил, где она находится.

Глава пятая

Kогда приходится обедать в гостях, особенно с малознакомыми людьми, всегда удобно иметь наготове фразу-открывалку, то есть вступительную фразу, призванную разговорить присутствующих и положить начало интересной беседе. Хотя в последнее время званые обеды, на которых я бываю, все реже обходятся без перестрелки или без тапиоки[10], в записной книжке у меня тем не менее имеется список удачных и неудачных вступительных фраз, которые помогают избежать неловких пауз за обеденным столом. К примеру, фраза «Кто хочет посмотреть пачку фотографий, которые я привез из отпуска?» никуда не годится в качестве затравки для разговора. Услышав это, ваши сотрапезники[11], чего доброго, содрогнутся, вместо того чтобы вступить в беседу. А вот удачными фразами для начала, с моей точки зрения, можно считать вопросы: «Что способно побудить человека совершить поджог?», или «Почему так часто истории истинной любви заканчиваются трагедией и отчаянием?», или «Мадам ди Люстро, кажется, я выяснил, кто вы такая на самом деле!». Эти фразы, вероятно, вызовут обсуждение, спор, обвинения, и, таким образом, обед пройдет оживленно. Когда Клаус Бодлер объявил, что установил местонахождение сахарницы, слова его явились одной из лучших вступительных фраз в истории застолий, и все пассажиры «Квиквега» заговорили одновременно, а обеда, между прочим, еще даже и не подали.

– Так точно? – прокричал капитан Уиддершинс. – Ты вычислил, куда ее унесло течением? Так точно? Но ты только что сказал, что не знаешь этого! Так точно! Сказал, что запутался в картах приливов и тебе непонятен овал с буквами «Г. Г.»! Так точно! И все-таки ты сообразил! Ты умница! Так точно! Ты гений! Так точно! Книгочей! Так точно! Выдающийся! Так точно! Блестящий! Так точно! Если найдешь сахарницу, я разрешу тебе жениться на Фионе!

– Отчим! – Фиона зарделась.

– Не волнуйся, – отозвался капитан, – для Вайолет мы тоже подыщем мужа! Так точно! Может быть, найдем твоего пропавшего брата, Фиона! Он, конечно, много старше и пропал давным-давно, но если Клаус сумеет разыскать сахарницу, то, возможно, и брата твоего найдет! Так точно! Он обаятельный молодой человек, так что, Вайолет, ты вполне можешь в него влюбиться, и тогда устроим сразу две свадьбы! Так точно! Прямо здесь, в кают-компании «Квиквега»! Так точно! Я буду счастлив совершить обряд бракосочетания! У меня давно припасен галстук-бабочка для торжественного случая!

– Капитан Уиддершинс, – прервала его Вайолет, – давайте не отклоняться от темы сахарницы. – Вайолет не добавила, что еще достаточно долго не будет помышлять о замужестве, особенно после того, как Граф Олаф недавно пытался жениться на ней.

– Так точно! – вскричал капитан. – Естественно! Разумеется! Так точно! Рассказывай, Клаус! А мы пока будем есть! Так точно! Солнышко! Куки! Несите ваше рагу!

– Обед подан! – Фил внес две дымящиеся миски с рагу. Младшая из Бодлеров шла за ним по пятам. Она была еще мала и не могла нести горячую пищу, но она нашла перечницу и теперь обходила стол, предлагая всем по очереди свежемолотого перца.

– Мне двойную порцию, Солнышко! – крикнул капитан, первым выхватывая миску, хотя вежливость требует сперва обслужить гостей. – Отлично, горячо! Двойная порция перца! Местоположение сахарницы! Так точно! От этого перца у меня сейчас очки слетят! Так точно! Как я рад, Бодлеры, что выудил вас из воды!

– Я тоже рада. – Фиона застенчиво улыбнулась Клаусу.

– А уж я как рад! – подхватил Фил, внося еще две миски с рагу. – Никак не думал, Бодлеры, когда-нибудь вас увидеть, и вдруг вы тут как тут! Все трое подросли и выглядите хорошо, хоть вас и преследует злобный негодяй и ложно обвиняют во многих преступлениях!

– Да, путешествие у вас было изматывающее, – добавила Фиона, подразумевая «отчаянное и крайне мучительное».

– Боюсь, нам предстоит еще одно изматывающее путешествие, – отозвался Клаус. – Когда капитан Уиддершинс рассказал о философе, который считал, что вся жизнь лишь тени на стене в пещере, я сразу догадался, что означает овальное пятно.

– Философ? – переспросил капитан. – Немыслимо! Так точно!

– Абсурд! – выпалила Солнышко, желая сказать «Философы живут на вершинах гор или в башнях из слоновой кости, а не под водой».

– Я думаю, Клаус имеет в виду пещеру, – поспешно вставила Вайолет. – Овал, должно быть, означает вход в пещеру.

– Это вблизи «Ануистл Акватикс». – Клаус показал на карту. – Океанские течения должны были доставить сахарницу к самому входу, а течение внутри пещеры – утянуть ее дальше внутрь.

– Но карта показывает только вход в пещеру, – заметила Вайолет. – Неизвестно, что там дальше. Вот если бы Куигли был здесь. С его знанием карт он бы понял, куда ведут ходы в пещере.

– Но Куигли здесь нет, – мягко напомнил Клаус. – И придется нам путешествовать по неизведанным водам.

– Это будет интересно, – вмешался Фил.

Бодлеры переглянулись. Выражение «неизведанные воды» относится не только к подводной местности, не обозначенной на морских картах. Речь может идти о любом незнакомом месте, как, например, лес, в котором заблудился не один путник. А может относиться к вашему будущему, которое остается неизвестным, пока оно не наступило. Не нужно даже быть таким оптимистом, как Фил, чтобы считать плавание по неизведанным водам интересным. Я и сам провел не один увлекательный день, исследуя неисследованные страницы непрочитанной книги или укромный уголок, который я обнаружил в буфете (имеется в виду предмет мебели в столовой с ящиками и полками, чтобы держать в них различные полезные вещи). Бодлерам уже не раз приходилось исследовать неведомые воды, начиная с озера Лакримозе и населяющих его ужасных созданий и кончая неисследованными тайнами больничного хранилища документов, а также неизведанными глубинами олафовского коварства, которые были глубже и чернее любых морских глубин. После всех своих блужданий по неизведанному бодлеровским сиротам вовсе не хотелось исследовать неизведанные воды, поэтому они не разделяли восторженности Фила.

– «Квиквег» не первый раз попадает в неизведанные воды, – сказал капитан Уиддершинс. – Так точно! Бóльшую часть этого моря исследовали именно субмарины Г. П. В.

– Мы думали, эти буквы означают «Группа пожарников-волонтеров», – заметила Вайолет. – Зачем пожарной команде проводить столько времени под водой?

– Они не просто пожарные, – ответил капитан очень тихим голосом, как будто говорил сам с собой. – Да, начиналось это с пожарной команды. Но волонтеров интересовало и многое другое! Я одним из первых вступил в общество Гармоничного противопожарного воспитания. Такова была одна из миссий центра «Ануистл Акватикс». Так точно! Я провел четыре долгих года, обучая лососей плыть вверх по течению и отыскивать лесные пожары. Ты, Фиона, тогда была еще совсем маленькая, но твой брат уже работал наравне со мной. Видела бы ты, как он таскал у меня червей и скармливал их своим любимцам. Так точно! Программа не слишком удалась. Так точно! Возникло кафе «Сальмонелла» и забрало весь наш флот для ловли рыбы! Сникетовская троица боролась как могла. Так точно! Историки назвали это время «Сникетовские сражения»! Так точно! Но, как писал поэт: «Много трески, много тоски».

– Сникетовская троица? – быстро переспросил Клаус.

– Да. Один благороднее другого. Так точно! Кит Сникет помогала строить эту субмарину! Так точно! Жак Сникет доказал, что причина знаменитого пожара в Королевском парке – поджог! Так точно! А третий брат со своими мартышками…

– Вы, кажется, знали Жака Сникета? – обратилась Фиона к Бодлерам, без стеснения прерывая отчима.

– Очень недолго, – ответила Вайолет. – Недавно мы нашли адресованное ему сообщение и таким путем узнали про собрание в четверг в последнем безопасном месте.

– Никто не мог послать сообщение Жаку, – возразил капитан. – Так точно! Жака нет в живых!

– Этартсигам! – выпалила Солнышко, и брат с сестрой поспешили объяснить, что она хотела сказать «Там стояли инициалы „Ж. С.“».

– Значит, это какой-то другой Ж. С., – предположила Фиона.

– Кстати, о загадочных инициалах, – вспомнил Клаус. – Интересно, что означают буквы «Г. Г.». Если бы мы знали, как называется пещера, мы получили бы более ясное представление о нашем путешествии.

– Так точно! – проговорил капитан Уиддершинс. – Попробуем догадаться! Грандиозная гора! Так точно! Голубая гряда! Так точно! Грозный глетчер![12] Так точно! Гармоничная гимнастика! Так точно! Грязный гуляш! Так точно! Готический губернатор! Так точно! Глупый гайморит! Так точно! Гадалка, гадающая-на-картах! Так точно!

На этом месте падчерица встала, вытерла губы салфеткой с вышитым портретом Германа Мелвилла, направилась к шкафу в дальнем углу кают-компании и открыла дверцы. Внутри обнаружилось несколько полок, плотно уставленных книгами.

– Вчера я начала читать новое поступление в мою микологическую библиотеку. – Она привстала на цыпочки и потянулась к верхней полке. – И сейчас вспомнила кое-что, что может пригодиться. Так, посмотрим. – Фиона принялась листать толстый том под заглавием «Микологические миниатюры[13]», что означает здесь «сомнительные факты о грибах». – Так. Это было в оглавлении, больше я ничего прочитать не успела. Где-то на середине оглавления. – Фиона перенесла книгу на стол, и, пока она водила пальцем по строчкам, Бодлеры глядели ей через плечо, столпившись рядом. – Глава тридцать шесть «Дрожжевой гриб», глава тридцать семь «Поведение сморчков в свободном обществе», глава тридцать восемь «Грибковая плесень», глава тридцать девять «Посещаемые канавы с грибами», глава сорок «Грот горгоны». Здесь!

– Грот? – повторила Солнышко.

– Грот то же самое, что пещера, – объяснил Клаус.

Фиона стала быстро перелистывать страницы, ища сороковую главу.

– «Грот Горгоны, – прочла она. – Находится в водах, пограничных с „Ануистл Акватикс“, наименование фантастическое, уходит корнями в греческую мифологию, поскольку эта конусообразная полость, иначе говоря, пещера, населена тем, что, возможно, является главным кошмаром всего микологического пантеона[14]».

– Так точно! Я же говорил, что книга слишком трудная! – воскликнул капитан Уиддершинс. – Ребенку не под силу расшифровать подобный лексикон.

– Да, стиль тяжеловат, – согласился Клаус, – но, по-моему, понятно, о чем тут речь. Название грота идет из греческой мифологии.

– От имени «Медуза Горгона», – подхватила Вайолет. – Это женщина, у которой на голове змеи вместо волос.

– Она превращала человека в камень, – добавила Фиона.

– Но если бы познакомиться с ней поближе, она могла оказаться вполне милой, – вмешался Фил.

– Так точно! По-моему, меня в детстве водила в школу именно такая! – вскричал капитан.

– Не думаю, что Горгона существовала в реальности, – сказал Клаус. – Она, скорее всего, сказочное существо. В книге говорится, что назвать грот именем мифологического чудовища было уместно, поскольку в пещере обитает нечто кошмарное.

– Кошмар? – спросила Солнышко.

– Кошмарным можно назвать кого и что угодно противное и страшное, – пояснил Клаус. – Графа Олафа мы тоже могли бы назвать кошмарным, будь у нас такое желание.

– Мне бы вообще не хотелось о нем говорить, – заметила Вайолет.

– В книге под словами «главный кошмар» подразумевается своеобразный гриб. – И Фиона продолжила чтение: – «Медузообразный мицелий обладает уникальной и эффективной стратегией прибывания и убывания. Все начинается с короткого состояния покоя, когда мицелий почти невидим, затем происходит скоропалительный рост и выбрасывание пестрых стеблей и шапочек крайней ядовитости. Счастье, что грот служит как бы местом карантина».

– Я не все научные термины понял, – проговорил Клаус.

– А я поняла, – сказала Фиона. – Грибы состоят из трех основных частей: шапочки в форме зонтика и стебля, поддерживающего его зонтик. Эти части видны.

– И есть часть, которой мы не видим? – спросила Вайолет.

– Да, она называется мицелий. Мицелий похож на пучок ниток и разветвляется во все стороны под землей. У некоторых грибов мицелий уходит под землей на мили.

– Как пишется «мицелий»? – осведомился Клаус, опуская руку в водонепроницаемый карман. – Я хочу записать про грибы в ежедневник.

– «Медузообразный мицелий, – прочла вслух Фиона, – прибывает и убывает», то есть шапочки и стебли поднимаются кверху из мицелия, потом вянут, а потом снова вырастают. Пока они не вылезли из почвы, мы и не знаем, что под ногами у нас грибы.

Бодлерам представилось, как из-под ног у них внезапно выскакивают грибы, и им стало немного не по себе – они будто предчувствовали близкую встречу с этими смертоносными грибами.

– Звучит жутковато, – проговорила Вайолет.

– Дальше еще хуже, – продолжала Фиона. – Грибы крайне ядовиты. Послушайте: «Как сказал поэт: „В их спорах яд ужасной силы. / Вдохнешь – и через час в могилу!“ Спора – то же, что семя. Если для нее найдется подходящее место, она станет мицелием. Но если ее съесть или даже вдохнуть ее запах, то последует смерть».

– В течение часа? – повторил Клаус. – Быстродействующий яд.

– По большей части против грибных ядов имеются противоядия, – добавила Фиона. – Яд смертоносного гриба может быть одновременно источником чудодейственных лекарств. Я и сама занималась кое-какими из них. Но в этой книге говорится: «Хорошо, что грот выполняет роль карантина».

– Карант? – переспросила Солнышко.

– Карантин – это когда изолируют что-то опасное, чтобы оно не распространялось вокруг, – объяснил Клаус. – Благодаря тому что медузообразный мицелий находится в неизведанных водах, им отравляются очень немногие. Если занести на сушу хоть одну спору, кто знает, каковы будут последствия.

– Мы и выяснять это не будем! – воскликнул капитан Уиддершинс. – Мы не возьмем с собой никаких спор! Так точно! Мы просто схватим сахарницу – и наутек! Так точно! Иду ставить судно на курс!

Капитан вскочил и начал карабкаться по веревочной лестнице к пульту управления.

– Ты уверен, что надо продолжать выполнять нашу миссию? – задала отчиму вопрос Фиона, захлопывая книгу. – Все это мне кажется очень опасным.

– Опасным? Так точно! Опасным и жутким! Так точно! Жутким и трудным! Так точно! Трудным и таинственным! Так точно! Таинственным и неуютным! Так точно! Неуютным и рискованным! Так точно! Рискованным и благородным! Так точно!

– Думаю, гриб не может нам повредить, пока мы в субмарине, – сказал Фил, стараясь сохранять всегдашний оптимизм.

– А если бы и мог! – прокричал капитан сверху, сопровождая свой пылкий риторический монолог (иначе говоря, эмоциональную речь, показавшуюся Бодлерам вполне убедительной, хотя не с каждым словом они были согласны) эффектными взмахами руки. – Степень коварства в нашем мире огромна! – громогласно продолжал он. – Так точно! Подумайте о судах, которые мы видели на экранах гидролокатора! Подумайте о громадной субмарине Графа Олафа и другой, еще более громадной лодке, которая ее прогнала! Так точно! За нами всегда гонится по пятам что-то с каждым разом все более громадное и более устрашающее. Так точно! Потому и погибло столько благородных субмарин! Так точно! Думаете, водонепроницаемые комбинезоны с портретом Германа Мелвилла – единственная благородная форменная одежда на свете? Были волонтеры с портретами П. Г. Вудхауза[15] и Карла ван Вехтена[16] на скафандре. Встречались также изображения Коминз[17] и Клири[18], Арчи и Мехитабел[19]. Но сейчас волонтеры стали редкостью! И наше дело – совершить какой-нибудь один скромный благородный поступок! А именно забрать сахарницу из грота Горгоны, каким бы он ни был угрюмым! Так точно! Не забывайте мою личную философию! Тот, кто колеблется, – пропал!

– Или та! – добавила Фиона.

– Или та, – подтвердил капитан. – Так точно!

– Так точно! – крикнула Вайолет.

– Так точно! – прокричал Клаус.

– Так точно! – взвизгнула Солнышко.

– Ура! – завопил Фил.

Капитан Уиддершинс бросил на Фила недовольный взгляд – он предпочел бы услышать от него «Так точно!», как от всех остальных.

– Куки! – приказал он. – Мой посуду! Остальные – на боковую! Так точно!

– На боковую? – с недоумением проговорила Вайолет.

– Это значит «спать!», – объяснил капитан.

– Мы знаем, что значит «на боковую», – возразил Клаус. – Просто мы удивлены, что должны спать, вместо того чтобы выполнять нашу миссию.

– До пещеры не так близко! – отозвался капитан. – Я хочу, чтобы вы все четверо хорошо отдохнули, до того как понадобитесь! А теперь – в кубрик! Так точно!

Одна из самых горьких жизненных истин состоит в том, что время ложиться спать часто наступает именно тогда, когда начинается самое интересное. Бодлерам совершенно не хотелось ворочаться без сна в кубрике (слово, означающее здесь тип спальни, как правило неуютной), в то время как лодка все приближается к таинственному гроту и к столь неотъемлемо важному предмету (имеется в виду сахарница, хотя дети и не знали, чем она так важна). Однако, пока они шли за Фионой по коридору мимо таблички, извещающей о личной философии капитана, мимо двери в подсобку, мимо бессчетного числа капающих металлических трубок, Бодлеры и впрямь почувствовали усталость, а когда Фиона открыла дверь в небольшую, с зеленоватым освещением комнату, уставленную просевшими койками, дети уже зевали во весь рот. Возможно, причиной был долгий утомительный день, который начался на ледяной вершине Коварной горы, но только Вайолет, против обыкновения, не пришло в голову ни одной механической идеи, когда она улеглась на койку. Клаус едва успел снять очки и положить их на ночной столик, как в ту же минуту отключился, что означает здесь «заснул, не успев поразмыслить над прочитанной за последнее время книжкой». А Солнышко свернулась калачиком на подушке и, ни секунды не потратив на мечты о каком-нибудь новом кулинарном рецепте – предпочтительно твердого, а не кашеобразного кушанья, поскольку ей по-прежнему, как и в младенчестве, нравилось кусать предметы, – погрузилась в сон. И даже Фиона, с чьими привычками перед сном я знаком не так хорошо, положила свои очки на столик рядом с очками Клауса и мгновенно уснула. Жужжание двигателей «Квиквега» действовало так усыпляюще, что дети проспали несколько часов и, вероятно, спали бы и дальше, если бы их не разбудил страшный – и страшно знакомый – звук. Это был громкий и пугающий скребущий звук, как будто кто-то царапал по школьной доске ногтями. Лодку невероятно тряхнуло, и Бодлеры, можно сказать, вывалились из коек.

– Что это? – спросила Вайолет.

– На что-то налетели, – хмуро отозвалась Фиона, хватая очки одной рукой и шлем другой. – Надо посмотреть, в чем дело.

Бодлеры кивнули и, покинув кубрик, поспешили обратно по коридору. Из некоторых трубок раздавалось неприятное хлюпанье, и Клаусу пришлось схватить Солнышко на руки, чтобы перенести через несколько больших луж.

– Субмарина вышла из строя? – спросил Клаус.

– Скоро узнаем, – ответила Фиона и не ошиблась.

Они быстро дошли до кают-компании, где Фил с капитаном стояли около стола и глядели в иллюминатор в непроницаемую черноту. Лица у обоих были мрачные, хотя Фил и пытался выдавить улыбку.

– Хорошо, что вы немного отдохнули, – встретил их сей оптимист. – Вас ждет настоящее приключение.

– Молодцы, что захватили с собой шлемы, – одобрил капитан Уиддершинс. – Так точно!

– Почему? – спросила Вайолет. – Субмарина серьезно повреждена?

– Так точно! – ответил капитан. – То есть я хочу сказать – нет. Повреждена, но какое-то время продержится. Мы достигли грота Горгоны примерно час назад, и я с легкостью завел лодку внутрь. Но дальше пещера все сужалась и сужалась по мере нашего продвижения вперед.

– В книге говорилось, что грот имеет коническую форму, – вмешался Клаус, – так что он и должен сужаться.

– Так точно! – отозвался капитан. – Вход оказался широким концом конуса, а теперь субмарина застряла. Если мы хотим забрать сахарницу, придется использовать кое-что небольшого размера.

– Перископ? – выговорила Солнышко.

– Нет, – ответил капитан Уиддершинс. – Ребенка.

Глава шестая

– Ну, вы, ребята, шикарно выглядите в шлемах! – встретил их Фил с широкой оптимистичной улыбкой. – Наверное, нервничаете немножко, но уверен, все вы окажетесь на высоте!

Бодлеровские сироты со вздохом посмотрели друг на друга из глубины водолазных шлемов. Когда вам говорят, что вы безусловно окажетесь на высоте, стало быть, рассчитывают на ваши силы или умение справиться с создавшейся ситуацией. Но Вайолет, Клаус и Солнышко так боялись оказаться на глубине, что очень сомневались в своей способности оказаться на высоте. Они уже, правда, попривыкли к шлемам, пока таскали их в руках туда-обратно по коридору, но, лишь пристегнув их к своим водолазным костюмам, они осознали, насколько шлемы неудобны. Вайолет не нравилось, что она не может сквозь шлем завязать волосы, если понадобится изобрести что-то вдруг, экспромтом – слово, в данном случае означающее «пробираясь по гроту Горгоны». Клаус обнаружил, что видит очень плохо, так как смотреть через маленькое круглое окошко в очках очень трудно. А Солнышку совершенно не понравилось ютиться внутри закупоренного шлема, да еще когда сестра несла этот шлем в руке, как будто она волейбольный мяч, а не маленькая девочка. Когда совсем недавно дети облачились в водолазные костюмы, всем троим показалось, что костюмы сидят на них как перчатка. Но теперь, когда они шагали за капитаном Уиддершинсом по мокрому, заливаемому сверху из трубок коридору, они стали опасаться, что костюмы, точно якорь, потянут их на дно.

– Не беспокойтесь, – ободрила их Фиона, словно прочла их мысли. Она улыбнулась через окошко шлема. – Уверяю вас, костюмы абсолютно надежны – надежны, но неудобны.

– Конечно, они позволяют дышать! – воскликнул капитан. – Так точно! Кислородная система внутри шлемов обеспечивает поступление воздуха на время короткого путешествия! Разумеется, если подвернется случай, сразу снимайте шлемы! Так точно! Тогда система подзарядится и воздуха прибавится.

– Разве нам может предоставиться такой случай в подводной пещере? – осведомился Клаус.

– Как знать? Так точно! Вы же попадете в неизведанные воды. Я бы и сам хотел пойти с вами! Так точно! Но грот чересчур узкий!

– Хьюинкелла, – пробурчала Солнышко. Голос ее звучал так глухо, что даже сестре с братом не удалось понять смысл сказанного.

– Думаю, сестра интересуется, как мы разглядим, куда идти, – предположила Вайолет. – Есть ли на «Квиквеге» водонепроницаемые фонарики?

– Фонарики я вам дам, но они не помогут, – ответил капитан. – Так точно! Слишком темно! Так точно! Если расчеты Клауса верны, то прилив протолкнет вас дальше в пещеру и принесет прямо к сахарнице!

– Какой-то чересчур пассивный способ путешествовать, – заметила Фиона.

– Так точно! – согласился отчим. – Так и есть! Но другого способа нет! Главное – не колебаться! – Он остановился и указал на табличку. – «Тот или та, кто колеблется, – пропали!» – напомнил он.

– Как тут не колебаться, – отозвалась Вайолет, – все-таки не простое путешествие.

– Еще не поздно тянуть соломинки! – воскликнул капитан. – Так точно! И вам не обязательно идти всем троим!

– Мы предпочитаем не разлучаться, – ответил Клаус. – У нас уже есть печальный опыт.

– Да уж, неприятностей у вас всегда хватало! – подтвердил капитан. – Так точно!

– Бодлеры правы, отчим, – вступилась Фиона. – Самое разумное – держаться всем вместе. Нам может пригодиться эрудиция Вайолет в области механики или клаусовское умение разбираться в картах приливов. А размеры Солнышка придутся кстати, если грот совсем сузится.

– Алп, – произнесла Солнышко, что, возможно, означало «Мне вовсе не улыбается плыть одной внутри шлема».

– А ты, Фиона? – спросил капитан. – Так точно! Ты могла бы остаться тут со мной!

– Мои знания тоже могут пригодиться, – тихо ответила Фиона, и Бодлеры вздрогнули и заставили себя не думать о медузообразном мицелии и его ядовитых спорах.

– Так точно! – уступил капитан Уиддершинс и погладил усы пальцем в перчатке. – Хорошо, я сообщу об этом Г. П. В. Так точно! Вы все четверо попадете в список волонтеров, проявивших храбрость.

Бодлеры переглянулись, насколько это позволили им маленькие окошечки в шлемах. Объявление благодарности за храбрость – не более чем лист бумаги, на котором написано, что вы в том или ином случае проявили отвагу. Но вынесение благодарности, как известно, не слишком помогает при столкновении с опасностью – что под водой, что (как под конец убедятся Бодлеры) высоко в воздухе. Любой может поблагодарить вас за храбрость в письменном виде, да я и сам порой писал себе такую благодарность для поддержания духа посреди чреватого опасностями рискованного путешествия. Трое детей были гораздо больше заинтересованы в благополучном завершении блужданий по гроту Горгоны, чем в письменной похвале. Но они понимали, что капитану Уиддершинсу просто хочется ободрить их. Он вел их по коридору, пока они не дошли до помещения, где Бодлеры впервые встретились с капитаном «Квиквега».

– Чтобы погрузиться в воду, – начал капитан, – вы должны подняться по трапу и, добравшись до люка, крикнуть. Я приведу в действие клапан, который не пропустит в субмарину воду, когда вы откроете люк. А дальше, как я уже говорил, вы отдаетесь на волю течения и в конце концов окажетесь там, где сахарница.

– И вы так и не скажете нам, чем она так важна? – не удержалась от вопроса Вайолет.

– Важна не сама сахарница, – ответил капитан Уиддершинс, – а ее содержимое. Так точно! Ну вот, теперь я сказал слишком много! Так точно! В этом мире существуют страшные тайны, о которых не годится знать юным существам! Только представьте: если вы знаете всё про сахарницу и вдруг попадаете в лапы Графу Олафа, неизвестно, что он с вами сделает! Так точно!

– Взгляните лучше на хорошую сторону, – посоветовал Фил. – Какие бы противные создания ни водились в том гроте, по крайней мере там вы не встретите Графа Олафа. Его осьминогу туда никаким образом не проникнуть!

– Так точно! – подтвердил капитан. – Но на всякий случай мы будем следить, не появится ли он на экране гидролокатора! И за вами будем следить! Так точно! Все время! Глаз с экрана не будем спускать! Кислородные системы в ваших шлемах издают достаточно шума, так что на экране вы будете выглядеть как четыре крохотных пятнышка! Всё! Вперед! Счастливо!

– Желаем вам всего лучшего! – добавил Фил.

Оба взрослых легонько шлепнули каждого из детей по шлему, и без дальнейших колебаний Бодлеры, а за ними Фиона полезли вверх по трапу к люку, через который недавно попали на борт судна. Четверо волонтеров молчали во время подъема до тех пор, пока Вайолет не протянула руку (другой она держала шлем с Солнышком) и не схватилась за рычаг, открывавший люк.

– Мы готовы! – крикнула она вниз, хотя вовсе не ощущала ни малейшей готовности.

– Так точно! – послышался голос капитана. – Привожу в действие клапан! Ждите пять секунд и открывайте люк! Так точно! Никаких колебаний! Так точно! Тот, кто колеблется, – пропал! Так точно! Удачного путешествия! Так точно! До свидания!

Раздалось отдаленное бряканье – очевидно, звук приводимого в действие клапана, и четверо детей переждали рекомендованные пять секунд, как и вам захотелось бы переждать несколько секунд, чтобы выветрились из головы подробности всех бодлеровских передряг и не пришлось бы лить слезы в то время, как вы получаете скучные сведения о круговороте воды. Круговорот воды, повторяем, состоит из трех главных процессов – испарения, осаждения и скапливания. Все они в равной степени скучны и поэтому вызывают меньше тревоги, чем происходившее с Бодлерами после того, как Вайолет открыла люк и в проход хлынула ледяная черная вода. Если вы все же прочтете о последовавших моментах, дальше вы уже не сможете спать, а будете плакать в подушку и представлять себе, как дети, совсем одни, медленно плывут по течению, втягивающему их в глубину угрюмого грота. А вот если вы возьметесь читать про круговорот воды, вас неизбежно сморит сон вследствие скучнейшего описания распределения воды на земном шаре. Поэтому из милосердия я продолжу книгу наилучшим для заинтересованных лиц образом.

Итак, круговорот воды в природе состоит из трех явлений – испарения, осаждения и скапливания, и все вместе они составляют то, что называется круговоротом воды. Испарение, первое из явлений, есть процесс превращения воды в пар и в конечном итоге образования облаков, какие мы видим на облачном небе в облачные дни или даже облачные ночи. Облака образуются в результате явления, известного под названием «испарение», – и это первое явление из трех, составляющих круговорот воды. Испарение, первое явление из трех, является процессом, при котором вода превращается в пар и образует в конце концов облака. Облака сразу можно определить по их внешнему виду, как правило в облачные дни или ночи, когда их можно видеть на облачном небе. Процесс, в результате которого формируются облака – когда вода обращается в пар и становится частью структуры, называемой «облака», – получил название «испарение», первое из трех явлений, составляющих водный круговорот, известный еще под названием «круговорот воды»… Ну и к этому времени вы уже наверняка заснете и таким образом будете избавлены от устрашающих подробностей бодлеровского путешествия.

В ту же минуту, как Вайолет открыла люк, проход заполнился водой и детей вынесло из субмарины в черноту грота Горгоны. Бодлеры, разумеется, знали, что «Квиквег» заплыл в подводную пещеру, и все-таки не были готовы к той черноте и холоду, которые их сейчас окружали. Солнечный свет не попадал в грот довольно давно – с тех самых пор, как «Ануистл Акватикс» находился еще на подъеме, иначе говоря, не был уничтожен при подозрительных обстоятельствах. Казалось, вода, словно черная ледяная рука, обхватила детей холодными пальцами. Как и предсказывал Клаус после изучения карт приливов, течение понесло всех четверых прочь от лодки, но в темноте не понять было, насколько быстро и насколько далеко. В секунды волонтеры потеряли из виду «Квиквег», а потом и друг друга. Будь грот снабжен какой-то системой освещения, как и было в свое время, дети многое бы разглядели. Они бы увидели мозаику, выстилавшую дно грота, – тысячи и тысячи цветных плиток с изображением разных благородных событий из ранней истории одной тайной организации, с портретами знаменитых писателей, ученых, художников, музыкантов, философов и лидеров организации, вдохновлявших ее членов. Они бы увидели огромную заржавевшую помпу, или насос, который за считаные минуты откачивал всю воду из грота или за какие-то минуты опять заполнял его свежей водой. Они бы взглянули вверх и увидели острые углы Генеральных прямых воздуховодов и других тайных ходов, которые когда-то выводили наверх, прямо к центру морских исследований и к Службе риторических советов, а возможно, они разглядели бы и некую персону, которая, замышляя недоброе, с трудом пробиралась сейчас по одному из проходов, возможно в последний раз, в сторону «Квиквега». Но вместо всего этого дети сквозь маленькие круглые окошечки только и видели что сплошной мрак. Разумеется, Бодлерам и раньше приходилось иметь дело с мраком тайных проходов и туннелей, заброшенных зданий и пустынных улиц, мраком в глазах злых людей и даже мраком других пещер. Но ни разу еще сиротам не приходилось оказываться в таком мраке неизвестности. Они не знали, где они, и только раз Вайолет на миг ощутила, как ноги ее скользнули по чему-то очень гладкому, словно по плитке, прочно сидящей на твердой земле. Они не знали, куда движутся, к тому же некоторое время спустя у Клауса возникло подозрение, что течение перевернуло его и теперь он плывет вверх ногами. И они не знали, когда прибудут на место, хотя время от времени Солнышко видела сквозь отверстие в водолазном шлеме крохотное пятнышко света, очень похожее на те крохотные пятнышки, какими они сейчас выглядели, по словам капитана Уиддершинса, на экране гидролокатора.

Бодлеров несло по течению в холодной темной тишине. Они были напуганы, сбиты с толку и чувствовали себя донельзя одинокими. И когда их путешествие внезапно оборвалось, им показалось, будто до этого они пребывали в глубоком-глубоком сне, таком же глубоком и мрачном, как сама пещера, а теперь их выбросило толчком из сна. Сперва в ушах у них раздался звон, как будто на них просыпался мешок битого стекла, но они быстро поняли, что вынырнули на поверхность. Прилив мягким, плавным движением вытолкнул их на что-то похожее на берег, и вот уже трое Бодлеров ползли вверх по мокрому темному песку.

– Клаус! – окликнула его Вайолет сквозь шлем. – Ты тут? Что случилось?

– Не знаю, – ответил Клаус. Он едва разглядел сестру, которая ползла рядом. – Это не может быть на поверхности моря – мы находимся на очень большой глубине. Солнышко с тобой?

– Да, – отозвалась Солнышко из своего шлема. – Фиона?

– Я здесь, – раздался голос специалистки в области микологии. – Где же мы? Ведь мы не можем быть ниже поверхности моря, когда вокруг нет воды?

– Не могу сказать с уверенностью, – отозвался Клаус, – наверное, так бывает. В конце концов, подводная лодка тоже находится под водой, но внутри ее сухо.

– Разве мы на субмарине? – удивилась Вайолет.

– Не знаю. – Солнышко нахмурила брови в глубине шлема. – Смотрите!

Старшие Бодлеры посмотрели, хотя не сразу сообразили, что имеет в виду Солнышко, поскольку им не видно было, куда показывает младшая сестра. Но через минуту они разглядели два пятнышка света совсем невдалеке от них. Они нерешительно поднялись на ноги – все, кроме Солнышка, она оставалась внутри шлема, – и увидели, что свет исходит от вполне обычных источников света – от ламп. Невдалеке у стены стояло три светильника на высоких подставках, а на абажуре у каждого виднелось по букве. На первом стояла большая буква «Г», на втором «П». Третья лампа перегорела, и разглядеть букву в полумраке было трудно, но дети и так знали, что на абажуре стоит буква «В».

– Что это за место? – спросила Фиона, но, сделав еще несколько шагов, дети увидели, где они.

Как они и подозревали, течение внутри грота прибило их к песчаному пляжу, но пляжу, ограниченному стенами узкого пространства. Дети стояли наверху песчаного склона и рассматривали небольшое, тускло освещенное помещение. Гладкие, выложенные плитками стены выглядели мокрыми и скользкими, песчаный пол был усыпан разнообразными мелкими предметами, либо сбившимися в кучки, либо полузарывшимися в песок. Глазам детей предстали бутылки (некоторые все еще с пробками и крышечками), неоткупоренные консервные банки, несколько книг с разбухшими от воды страницами, несколько небольших ящичков, по-видимому запертых на замок. Валялся перевернутый роликовый конек. Лежала колода карт, разделенная на две кучки, будто кто-то собирался и не успел их перемешать. Там и сям из песка, точно иглы дикобраза, торчали шариковые ручки. Было множество разных других предметов, которых в полутьме дети не могли опознать.

– Где мы? – в который раз спросила Фиона. – Почему тут нет воды?

Клаус посмотрел вверх, но там уже через несколько метров ничего нельзя было разглядеть.

– Наверное, там есть какой-то проход, – ответил он. – Должно быть, он ведет прямо на остров, а может, сворачивает к берегу.

– «Ануистл Акватикс», – задумчиво проговорила Вайолет. – Должно быть, над нами как раз руины центра.

– Окси?[20] – спросила Солнышко, что означало «Значит ли это, что здесь можно дышать без шлемов?»

– Думаю, да, – ответил Клаус и осторожно снял с себя шлем. За что я бы объявил ему благодарность за отвагу. – Да, – подтвердил он. – Дышать можно. Все снимаем шлемы – таким образом произойдет перезарядка кислородной системы.

– Но что это за место? – настойчиво повторила Фиона, снимая шлем. – Зачем кому-то понадобилось устраивать помещение так глубоко?

– Похоже, его покинули, – заметила Вайолет. – Тут полно хлама.

– Но кто-то ведь приходит менять лампочки, – возразил Клаус. – А кроме того, весь этот хлам, скорее всего, принесло сюда с приливом, как и нас.

– И сахарницу, – добавила Солнышко.

– Да, конечно, – отозвалась Фиона, разглядывая предметы, валяющиеся на песке. – Она должна быть где-то здесь.

– Давайте поскорей найдем ее и выберемся отсюда, – сказала Вайолет. – Мне здесь не нравится.

– Миссия, – проговорила Солнышко, что означало «Как только мы найдем сахарницу, наше задание будет выполнено».

– Не совсем, – сказал Клаус. – После этого нам еще предстоит вернуться на «Квиквег», причем, должен напомнить, против течения. Поиски сахарницы – только полдела.

Все в знак согласия кивнули, разошлись в разные стороны и принялись изучать разбросанные по песку предметы. Сказать «полдела» – это все равно что сказать «полпути». Опасно объявлять преждевременно о том, что полдела сделано, когда наиболее трудная часть дела, возможно, подстерегает за углом. Скажем, вы полагаете, что уметь вскипятить воду – уже полдела, а оказывается, сварить после этого яйцо всмятку – вещь потруднее, чем вы предполагали. Скажем, вы полагаете, что подняться на гору – уже полдела. Но наверху обнаруживается, что на вершине обитают горные козлы – злобные животные с мощным вооружением. Вы, скажем, предполагаете, что спасти похищенного ихнолога – уже полдела, но оказывается, сварить яйцо всмятку – задача похитрее, чем вы думали, а все дело целиком во много раз сложнее и опаснее, чем вы способны вообразить. Бодлеры и их подруга-миколог думали, что найди они сахарницу – и полдела сделано, но, к сожалению, они ошибались, и счастье ваше, что вы заснули, пока я описывал круговорот воды в природе, и не узнаете про вторую половину дела и про кошмарный яд, с которым детям придется иметь дело вскоре после копания в песке.

– Я нашла коробку с резиновыми бинтами, – объявила через какое-то время Вайолет. – И еще круглую дверную ручку, две матрасные пружины, неполную бутылку уксуса и нож для чистки овощей и фруктов. Но сахарницы не вижу.

– А я нашел сережку, ломаную дощечку с зажимом для бумаги, книжку стихов, половину сшивателя для бумаг и три палочки для помешивания напитков, – сказал Клаус. – Но сахарницы нет.

– Три суп консервы, – произнесла Солнышко, – арахис масло, крекер коробка, песто[21], васаби[22], ло мейн[23]. Но надасюкр[24].

– Да, труднее, чем я думал, – признался Клаус. – А что ты нашла, Фиона?

Фиона не отозвалась.

– Фиона! – снова окликнул Клаус, и все Бодлеры обернулись и посмотрели на нее. Однако она смотрела не на Бодлеров. Взгляд ее был устремлен куда-то мимо, и глаза ее за треугольными очками расширились от страха. – Фиона! – В голосе Клауса прозвучала тревога. – Что ты такое нашла?

Фиона сглотнула и показала пальцем на песчаный берег.

– Мицелий, – еле слышно прошептала она, и Бодлеры, тоже взглянув в сторону воды, поняли, что она имеет в виду.

Из песка быстро и бесшумно прорастали стебли и шапочки медузообразного мицелия – гриба, который Фиона описывала Бодлерам еще на «Квиквеге». Невидимым нитям мицелия, соответственно описанию в книге, полагалось прибывать и убывать, и, как раз когда дети оказались в этой странной пещере, нити прятались под землей. Но сейчас пришло время прибывать, и грибы начали прорастать вдоль всего берега и даже вдоль гладких, выложенных плиткой стен. Сперва показалась горстка ростков – темно-серого цвета с черными пятнышками на шапочках, как будто их обрызгали чернилами. Но дальше – больше: безмолвная смертоносная толпа высыпала на берег и словно смотрела на детей неподвижным взглядом. Грибы пока что отважились взобраться только до середины склона и, казалось, не собирались одолевать детей – пока, во всяком случае. Однако, по мере того как мицелий прибывал, весь берег покрывался зловещими грибами, и Бодлерам в ожидании убывания оставалось лишь, сбившись в кучку, в свою очередь уставиться с ужасом на ядовитое скопище грибов. Толпы их все прибывали и заполняли берег, громоздились друг на друга и как будто расталкивали друг друга, чтобы хорошенько рассмотреть перепуганных детей. Поиски сахарницы, может, и составляли полдела, но сейчас, когда бодлеровские сироты попали в ловушку, другая половина дела внушала гораздо, гораздо бóльшую тревогу.

Глава седьмая

Слово «вшивый», как и слова «волонтер», «пожар», «департамент» и многие другие, имеющиеся в словарях и прочих важных документах, повторяю, слово «вшивый» имеет целый ряд значений. Чаще всего это слово употребляется в значении «плохой, паршивый», и именно в этом смысле оно определяло многое в истории жизни бодлеровских сирот, начиная от зловещих запахов Паршивой тропы, по которой когда-то брели дети, и до паршивого путешествия вверх-вниз по Мертвым горам в поисках штаб-квартиры Г. П. В. Существует также медицинское значение слова «вшивый», а именно «кишащий вшами». В этом смысле слово это ни разу не появлялось в моем исследовании, хотя не исключено, что ввиду усиливающейся нечистоплотности Графа Олафа еще представится случай употребить его. «Кишащий» в свою очередь означает «битком набитый». Например, Граф Олаф был битком набит коварными замыслами. «Квиквег» был битком набит металлическими трубками. А можно и так: весь мир кишит непостижимыми тайнами. Именно об этом значении слова и размышляли бодлеровские сироты, когда, прижавшись друг к другу под таинственными светильниками в гроте Горгоны, они вместе с Фионой наблюдали за прорастающими из песка грибами. По мере того как их становилось все больше и место буквально кишело медузообразным мицелием, дети вспоминали, чем еще за свою жизнь они бывали снабжены в изобилии. Жизнь их изобиловала тайнами, начиная с тайны букв «Г. П. В.» и кончая тайной, касающейся их будущего, и каждая тайна громоздилась одна на другую, точно стебли и шапочки ядовитых грибов. Их жизнь изобиловала опасностями, начиная с тех, с которыми дети столкнулись высоко в горах и глубоко под домами, и кончая опасностями, с которыми они сталкивались в самом городе и за его пределами, в Пустошах. Опасности исходили как от злобных негодяев, так и от добрых людей, которые плохо разбирались в ситуации. Жизнь их кишмя кишела всем что ни есть паршивым – от гнусных личностей до отвратительной еды, от устрашающих мест до ужасающих обстоятельств, от ужасных неудобств до неудобных ужасов, и казалось, жизнь их всегда будет изобиловать чем-то паршивым – паршивыми днями и паршивыми ночами, даже если все паршивое, изобилующее в их жизни, сделается по ходу сменяющих друг друга паршивых, изобилующих паршивостью мгновений менее паршивым, менее изобилующим всем паршивым. Но пока что с каждым новым паршивым грибом пещера все больше и больше изобиловала паршивостью, так что все это сделалось почти невыносимым для бодлеровских сирот.

– Паршиво, – выпалила Солнышко.

– Да, новость не из приятных, – согласился Клаус. – Фиона, как ты думаешь, мы уже отравились?

– Нет, – уверенно ответила Фиона. – Спорам до нас не достать. Пока мы находимся в самом дальнем конце пещеры и пока грибы не продвинулись дальше, мы в безопасности.

– Кажется, они перестали приближаться. – Вайолет показала на ряды пятнистых шапочек, и остальные волонтеры убедились, что она права. Кое-где еще выскакивали отдельные грибы, но они перестали надвигаться на детей.

– Наверное, мицелий дальше не вырос, – проговорила Фиона. – Нам очень повезло.

– А я как-то не ощущаю, что нам повезло, – заметил Клаус. – Я ощущаю себя в ловушке. Как мы отсюда выберемся?

– Способ у нас один, – ответила Вайолет. – Единственный путь назад, к «Квиквегу», идет через грибы.

– Но если мы будем продираться через грибы, – возразила Фиона, – мы, скорее всего, будем отравлены. Споре ничего не стоит проскользнуть в водолазный костюм.

– Противояд? – спросила Солнышко.

– Да, я могла бы отыскать в моей микологической библиотеке какое-нибудь лечебное средство, – отозвалась Фиона. – Но лучше не рисковать. Надо попытаться выйти другим путем.

С минуту все четверо вглядывались в черноту у себя над головой. Вайолет нахмурилась и приложила руку к влажным и скользким плиткам на стене. Другую руку она сунула в водонепроницаемый карман водолазного костюма и вытащила ленту, чтобы завязать волосы.

– Сможем ли мы выйти через этот ход? – усомнился Клаус. – Удастся тебе изобрести что-то такое, что бы помогло нам выбраться?

– Штуковина, – проговорила Солнышко, имея в виду «Тут в песке полно материалов».

– Не в материалах дело, – отозвалась Вайолет и вгляделась наверх, в темноту. – Мы сейчас под водой, на большой глубине. До поверхности, возможно, мили и мили. Любое самое лучшее альпинистское снаряжение за столь долгий путь износится. И тогда мы грохнемся вниз с большой высоты.

– Но кто-то ведь пользуется этим ходом, – настаивал Клаус. – Иначе зачем было его строить.

– Все это не важно, – отрезала Фиона. – Мы все равно не полезем наверх. Нам надо вернуться на «Квиквег», а то отчим будет волноваться, куда мы подевались. И в конце концов наденет водолазный шлем и отправится выяснять…

– И прилив принесет его прямо в ядовитые заросли, – докончил Клаус. – Фиона права. Даже если бы нам удалось взобраться наверх, мы выбрали бы неправильный путь.

– Но что мы еще можем придумать? – Вайолет нервно возвысила голос. – Не проводить же здесь всю оставшуюся жизнь!

Фиона поглядела на грибы и вздохнула:

– В «Микологических миниатюрах» говорится, что здешний мицелий прибывает и убывает. Сейчас он прибывает. Придется подождать, когда он снова начнет убывать, и тогда мы быстро пробежим по песку и поплывем к субмарине.

– А через какое время они начнут убывать? – осведомился Клаус.

– Неизвестно, – призналась Фиона. – Может быть, через несколько минут, а может быть, через несколько часов. И даже через несколько дней.

– Несколько дней?! – повторила Вайолет. – Через несколько дней твой отчим перестанет нас ждать! Через несколько дней мы пропустим собрание Г. П. В.! Невозможно ждать несколько дней!

– Это наш единственный выбор. – Клаус положил руку на плечо Вайолет, чтобы ее успокоить. – Или мы ждем, пока грибы не исчезнут, или отравимся спорами.

– Тогда это никакой не выбор, – с горечью возразила Вайолет.

– Это выбор Хобсона, – сказал Клаус. – Помнишь?

Старшая сестра посмотрела на брата и слабо улыбнулась:

– Конечно помню.

– Мамасан, – добавила Солнышко. Старшие поглядели на нее, и Вайолет взяла ее на руки.

– Кто такой Хобсон? – спросила Фиона. – Какой у него был выбор?

Клаус улыбнулся:

– Томас Хобсон жил в Британии в семнадцатом веке. Он держал конюшню и, согласно легенде, всегда говорил покупателям: «Либо берите лошадь, ближнюю к двери, либо никакой не получите».

– Это же никакой не выбор, – удивилась Фиона.

Вайолет улыбнулась:

– Вот именно. Выбор Хобсона означает, что на самом деле выбора нет. Это выражение любила употреблять наша мама. Она говорила: «Вайолет, я предлагаю тебе хобсоновский выбор – или ты прибираешь свою комнату, или я буду стоять в дверях и распевать твою самую нелюбимую песню».

Фиона усмехнулась:

– А какая у тебя самая нелюбимая песня?

– «Плывет, плывет твоя лодка», – ответила Вайолет. – Ненавижу то место, где говорится, что жизнь лишь сон.

– А мне мама предлагала на выбор – или мыть посуду, или читать стихи Эдгара Геста[25], – присоединился Клаус. – Он мой самый-пресамый нелюбимый поэт.

– Ванна или розовое платье, – проговорила Солнышко.

– Ваша мама всегда шутила в таких случаях? – спросила Фиона. – Моя так жутко злилась, когда я не убирала свою комнату.

– Наша мама тоже могла разозлиться, – сказал Клаус. – Помнишь, Вайолет, мы оставили открытым окно в библиотеке, а ночью пошел дождь?

– Да, она тогда прямо разбушевалась. – Вайолет употребила слово, означающее здесь «страшно рассердилась». – Из-за нас испортился атлас, и мама сказала, что он незаменим.

– Слышала бы ты, как она раскричалась, – подхватил Клаус. – Отец даже спустился из кабинета вниз – узнать, в чем дело.

– И тогда он тоже начал на нас кричать, – продолжала Вайолет, и тут вдруг Бодлеры замолчали и с сомнением поглядели друг на друга.

Все люди, разумеется, время от времени на кого-нибудь кричат, но детям было как-то неприятно представлять себе, как родители кричат на них, тем более сейчас, когда родителей тут не было и они не могли извиниться или объяснить свое поведение. Зачастую бывает трудно признать, что тот, кого вы любите, далек от совершенства, или вспоминать стороны его характера, которые отнюдь нельзя назвать похвальными. Бодлеры словно провели некую черту в своей памяти после смерти родителей, некую тайную границу, отделив все достойное восхищения в них от не столь уж достойного восхищения. Со времени пожара, вспоминая о родителях, Бодлеры никогда не переступали этой тайной границы. Они предпочитали вспоминать о лучших моментах в жизни семьи, а не о тех, когда у них бывали взаимные несогласия и кто-то бывал несправедлив или эгоистичен. Но сейчас, во мраке грота Горгоны, дети вдруг переступили эту черту и вспомнили о том хмуром дне в библиотеке. Вспомнились им и другие хмурые дни и вечера, и под конец головы у них кишели воспоминаниями всех сортов, что в данном случае означает «и хороших и плохих». Оттого что они перешли границу и признали, что с родителями порой бывало нелегко, у них возникло неприятное, муторное ощущение, и оно еще усилилось от сознания, что им уже не вернуться назад, не притвориться, будто они не помнят об этих далеких от совершенства моментах, равно как не вернуться назад во времени и не оказаться снова в безопасности, в бодлеровском доме, до пожара и до того, как в их жизнь вошел Граф Олаф.

– Мой брат тоже часто злился, – сказала Фиона. – До того как он исчез, у них с отчимом происходили страшные перепалки поздними вечерами, когда они считали, что я сплю.

– А твой отчим об этом не упоминал, – заметила Вайолет. – Он говорил, что твой брат обаятельный молодой человек.

– Может быть, ему помнятся только его светлые стороны, – предположила Фиона. – Может быть, он предпочитает забыть о темных сторонах.

– Как ты думаешь, твой отчим знал об этом месте? – Клаус обвел взглядом жутковатую пещеру. – Помнишь, он упоминал, что, возможно, нам где-то и удастся снять водолазные шлемы? Тогда мне это показалось странным.

– Не знаю, – отозвалась Фиона. – Быть может, это еще одна из его тайн.

– Как и сахарница, – добавила Вайолет.

– Кстати, – напомнила Солнышко.

– Солнышко права, – сказал Клаус. – Давайте опять искать сахарницу.

– Да, она где-то здесь, – спохватилась Фиона. – К тому же так мы используем время до убывания грибов. Расходимся по пещере в разные стороны, и если кто-то найдет сахарницу – кричите.

Бодлеры кивнули, и все четверо волонтеров заняли позиции подальше друг от друга, стараясь при этом не приближаться к медузообразному мицелию. Следующие несколько часов они копались в песчаном полу грота и рассматривали находки при свете двух ламп. Каждый слой песка содержал множество небезынтересных предметов, но ни один из них не исторг у детей крика радости. Вайолет нашла масленку, кусок электрического провода и странного вида квадратный камень с надписями, высеченными на трех языках, но не нашла того, что искала, и поэтому хранила молчание. Клаус нашел коробочку с зубочистками, куклу, надеваемую на руку, и кольцо из тусклого металла, но не нашел того, за чем пришел сюда, поэтому только вздыхал. А Солнышко нашла две матерчатые салфетки, сломанную телефонную трубку и фигурный бокал для вина, весь в дырочках, но когда она открыла рот, то из него раздалось лишь «съесть!», что в данном случае означало «Не пора ли нам сделать перерыв и перекусить?». И она тут же ловко вскрыла найденные ею пачку крекеров и банку арахисового масла.

– Спасибо, Солнышко. – Фиона взяла у нее крекер, намазанный маслом. – Должна сказать, Бодлеры, я разочарована. У меня уже руки заболели от бесконечного копания, но сахарницы и в помине нет.

– Я начинаю думать, что нас оставили в дураках, – проговорила Вайолет, имея в виду, что им дано бессмысленное поручение. – Мы проделали такое длинное и опасное путешествие, чтобы найти крайне важную вещь, а вместо того нашли только хлам. Пустая трата времени.

– А вот и нет, – возразил Клаус. Он поедал крекер и одновременно рассматривал найденные предметы. – Может, мы и не нашли сахарницы, зато, по-моему, нашли крайне важную информацию.

– О чем ты? – спросила Вайолет.

– Поглядите. – И Клаус показал им книгу, поднятую с песка. – Это сборник стихов, книга промокла, и прочесть почти ничего нельзя. Но взгляните-ка на титульный лист.

Средний Бодлер раскрыл книгу, и волонтеры заглянули в нее. – «Гадальный поэтический выявитель», – вслух прочла Вайолет.

– Г. П. В. – пробормотала Солнышко.

– Да, – подтвердил Клаус. – Видимо, с помощью стихов разгадывались какие-то тайны. Я думаю, Г. П. В. хранили здесь не только сахарницу, но и какие-то другие секреты.

– Что ж, вполне возможно, – заметила Вайолет. – Эта пещера напоминает тайный ход – вроде тех, какие мы обнаружили под нашим домом или какой Куигли нашел под своим.

Фиона кивнула и начала перебирать предметы, выкопанные из песка.

– Я уже довольно давно нашла конверт, – сказала она, – но еще не заглянула в него. Я целиком сосредоточилась на сахарнице.

– «Пунктилио», – произнесла Солнышко, поднимая кверху рваный и мятый обрывок газеты.

Дети разглядели обведенные кружком крупные буквы «Г. П. В».

– Я так устала копать, больше не могу, – сказала Вайолет. – Давайте немножко почитаем. Клаус, просмотри книжку стихов. Фиона, проверь, нет ли чего-нибудь стоящего в конверте. А я прочту Солнышкину вырезку из газеты.

– Я? – задала вопрос Солнышко, чье умение читать находилось пока в начальной стадии.

– А ты приготовь нам что-нибудь поесть, – предложил, улыбаясь, Клаус. – Твои крекеры только раздразнили мой аппетит.

– Легко, – отозвалась младшая Бодлер, разглядывая продукты, обнаруженные ею в песке. Бóльшая их часть была наглухо запакована.

Фраза «раздразнили мой аппетит», как вы, вероятно, знаете, равнозначна фразе «у меня пробудился аппетит» и обычно относится к еде. Бодлеры, роясь в песке по всему гроту, потеряли счет времени. Они только теперь, при виде Солнышкиных приготовлений, осознали, как давно не ели по-настоящему. Однако у Бодлеров пробудился и аппетит иного рода – аппетит к раскрытию тайн и к получению информации, которая бы им помогла. Пока Солнышко возилась с продуктами, собираясь покормить своих собратьев-волонтеров, Вайолет с Клаусом просматривали найденные материалы, поглощая подряд все сведения, казавшиеся им важными, а Фиона, прислонившись к выложенной плитками стене пещеры, проделывала то же с содержимым конверта. Их жажда информации почти не уступала жажде пищи, и после продолжительного изучения добытых материалов, записывания, сбивания и смешивания все четверо уже не в состоянии были различить, чего они больше жаждут – услышать о сделанных открытиях или съесть то, что приготовила Солнышко.

– Что это? – спросила Вайолет сестру, вглядываясь в содержимое аквариума, в котором Солнышко подала еду.

– Песто ло мейн, – объяснила Солнышко.

– Сестра хочет сказать, – вмешался Клаус, – что она нашла пакет китайской вермишели и залила ее итальянским соусом из базилика, который взяла из банки.

– Можно сказать, интернациональная комбинация, – заметила Фиона.

– Хобсон, – проговорила Солнышко, желая сказать «наши условия не дали мне выбора», и она подняла кверху еще один найденный ею предмет. – Васаби?

– Что такое «васаби»? – спросила Вайолет.

– Японская приправа, – объяснил Клаус. – Очень острая, ее часто подают к рыбе.

– Не лучше ли приберечь васаби на будущее, Солнышко? – Вайолет взяла у нее баночку и положила в карман своего водолазного костюма. – Отнесем ее на «Квиквег», и ты будешь использовать соус в блюдах из морепродуктов.

Солнышко кивнула в знак согласия и протянула аквариум брату и сестре.

– Инструменты, – произнесла она.

– Мы можем использовать палочки для размешивания напитков вместо палочек для еды, – предложил Клаус. – Будем есть по очереди, а те, кто ждет, будут рассказывать по очереди о своих открытиях. Возьми, Фиона, начинай первая.

– Спасибо, – поблагодарила Фиона, беря палочки. – Я очень хочу есть. Ты что-нибудь узнал из книги стихов?

– Не столько, сколько хотелось бы, – отозвался Клаус. – Бóльшая часть страниц пропитана водой, так что прочесть удалось не много. Но кажется, я узнал новый код: головоломный подменный вариант. Это способ сообщаться, подменяя слова в стихах.

– Не понимаю, – призналась Вайолет.

– Да, довольно замысловато. – Клаус раскрыл записную книжку, куда переписал информацию. – В качестве примера в книге используется поэма Роберта Браунинга «Моя последняя герцогиня».

– Я читала. – Фиона накрутила на палочку несколько вермишелин и поднесла ко рту. – Довольно жуткая история про человека, который убивает свою жену.

– Правильно, – отозвался Клаус. – Но если волонтеру понадобится употребить название поэмы в зашифрованном сообщении, то оно может звучать, скажем, как «Моя последняя жена» поэта Оберта Браунинга, а не Роберта.

– А зачем это делается? – спросила Вайолет.

– Волонтер, прочитавший эти слова, заметит ошибку. Изменение определенных слов или букв и есть подмена. Если установить все подмены в поэме, вы получите присланное вам сообщение.

– Герцогиня Р.? – проговорила Фиона. – В чем же состоит сообщение?

– Не знаю, – признался Клаус. – Следующая страница в книге отсутствует.

– Думаешь, отсутствующая страница тоже представляет собой код? – спросила Вайолет.

– Не знаю. – Клаус пожал плечами. – Шифры ведь просто способ говорить так, чтобы одни люди тебя поняли, а другие – нет. Помнишь, мы разговаривали в пещере с Куигли и нас слушали все Снежные скауты?

– Помню, – ответила Вайолет. – Мы тогда употребляли слова, начинающиеся с «Г», «П» и «В» и таким образом поняли, что мы с Куигли в одном лагере.

– Может быть, и нам завести свой код? – предложила Фиона. – Чтобы сообщаться между собой, если попадем в беду.

– Отличная идея, – одобрил Клаус. – И какое слово мы возьмем за кодовое?

– Еда, – выпалила Солнышко.

– Превосходно, – отозвалась Вайолет.

– Мы составим список всякой еды и пометим, чему соответствует каждое слово по нашему коду. Мы будем то и дело употреблять их в разговоре, и наши враги даже не заподозрят, что на самом деле мы тайно сообщаемся между собой.

– А враги могут подстерегать нас на каждом шагу. – Фиона передала аквариум Вайолет и взяла в руки найденный конверт. – Тут внутри письмо. Как правило, я не читаю чужих писем, но в данном случае письмо это вряд ли попадет когда-нибудь в руки Грегора Ануистла.

– Грегор Ануистл? – переспросила Вайолет. – Тот, который основал исследовательский центр? А кто ему пишет?

– Женщина по имени Кит. Думаю, это Кит Сникет, сестра Жака.

– Да, конечно, – отозвался Клаус. – Твой отчим говорил, что это была благородная женщина, она помогала строить «Квиквег».

– Судя по ее письму, – продолжала Фиона, – Грегор Ануистл участвовал в каком-то расколе. Что это значит?

– Это был крупный конфликт внутри Г. П. В., – ответил Клаус. – Куигли нам кое-что рассказывал.

– Да, каждый встал на одну из сторон, – вспомнила Вайолет, – и теперь организация находится в состоянии хаоса. На чьей стороне был Грегор?

– Не знаю. – Фиона нахмурилась. – Часть письма зашифрована, а часть промокла. Я не все поняла, но впечатление такое, что Грегор занимался так называемым грибным переменчивым внедрением.

– «Грибное» – это понятно, – сказал Клаус. – «Переменчивое» значит «ненадежное», а «внедрение» значит «насаждение». Кто же и куда внедрял грибы?

– Г. П. В., – ответила Фиона. – В период раскола Грегор считал, что медузообразный мицелий может пригодиться.

– Медузообразный мицелий? – Вайолет нервно взглянула на ряды безмолвных серых грибов, которые преградили им путь наружу. В тусклом освещении черные пятна на их шапочках выглядели особенно зловещими. – Как можно считать такие смертельно опасные грибы полезными? Представить себе не могу.

– Послушайте, что пишет Кит, – сказала Фиона. – «Разведение, как ты настаиваешь, ядовитых грибов в гроте всем нам грозит большими неприятностями. Наша фабрика на Паршивой тропе может обеспечить некоторое ослабление губительного воздействия мицелия на дыхательную систему. Ты уверяешь меня, что мицелий хорошо растет только в небольшом замкнутом пространстве, но это слабое утешение. Одна ошибка, Грегор, и твой центр придется покинуть. Прошу тебя, не уподобляйся нашим злейшим врагам, не прибегай к их разрушительной тактике – не играй с огнем. Ты сам страшился этого».

Клаус принялся деловито записывать письмо Кит Сникет в записную книжку.

– Значит, Грегор выращивал эти грибы, – сказал он, – чтобы использовать их против врагов Г. П. В.

– Он собирался отравлять людей?! – ужаснулась Вайолет.

– Преступных людей, – поправила Фиона. – Но Кит Сникет считала преступным использование ядовитых грибов даже против них. Фабрика на Паршивой тропе как раз разрабатывала способ ослабить действие яда. Но автор письма все равно считала грибное переменчивое внедрение чересчур опасной затеей. Она предупреждала Грегора: если он не остережется, мицелий отравит весь исследовательский центр.

– И теперь центра нет, – заключила Вайолет, – а мицелий остался. Как раз здесь, где мы сидим, что-то пошло не так.

– Все равно мне не совсем понятно, – сказал Клаус. – Грегор был негодяем?

– Думаю, он был переменчивым, – ответила Фиона, – вроде медузообразного мицелия. Ведь автор этого письма предупреждает: если ты разводишь что-то переменчивое, ты играешь с огнем.

Вайолет поежилась. Она бросила есть песто ло мейн и отставила в сторону аквариум. Выражение «играть с огнем» относится к любому опасному и рискованному роду деятельности, каким является, например, написание письма к переменчивому лицу или блуждание по темной пещере, полной ядовитых грибов, с целью найти давным-давно исчезнувший предмет. Бодлерам совсем не хотелось иметь дело с огнем, с которым они сейчас играли, или с огнями, с которыми играли до них другие в этом сыром загадочном помещении. Какое-то время все молчали. Бодлеры не спускали глаз со стеблей и шапочек ядовитых грибов и размышляли о том, что же случилось с центром «Ануистл Акватикс». Они размышляли о том, с чего начался раскол. Они размышляли обо всем таинственном и злодейском, окружавшем их и надвигавшемся все ближе и ближе, по мере того как их горестная жизнь шла дальше и дальше. И еще они думали о том, будут ли раскрыты когда-нибудь эти тайны и побеждены злодеи.

– Убывать, – произнесла вдруг Солнышко, и остальные увидели, что так оно и есть. Толпа грибов чуть-чуть поредела: то один, то другой стебель или шапочка втягивались в песок, словно ядовитые грибы решили применить альтернативную стратегию, иначе говоря, терроризировать Бодлеров иным способом.

– Солнышко права, – с облегчением произнес Клаус. – Медузообразный мицелий убывает. Скоро мы сможем с относительной безопасностью вернуться на «Квиквег».

– Цикл увядания будет, вероятно, довольно коротким, – предупредила Фиона, помечая что-то в своей записной книжке. – Сколько, по-вашему, времени мы здесь провели?

– По крайней мере, всю ночь. – Вайолет развернула найденную Солнышком газету. – Хорошо, что мы нашли все эти материалы, а то бы умерли со скуки.

– У моего брата всегда была с собой колода карт, – вспомнила Фиона. – На всякий случай, чтобы не скучать в скучной ситуации. Он придумал карточную игру под названием «Причуда Фернальда», и мы обычно играли в нее, когда нам приходилось долго ждать.

– Фернальд? – переспросила Вайолет. – Так звали твоего брата?

– Да, а что?

– Просто хотела знать. – Вайолет торопливо засунула газету в карман водолазного костюма. Там еле хватало места из-за баночки васаби.

– А ты не собираешься нам рассказать, о чем там напечатано? – спросил Клаус. – Я заметил в заголовке буквы «Г. П. В.».

– Дальше ничего не разобрать, – ответила Вайолет. – Печать совсем расплылась.

– Хммм, – пробормотала Солнышко и бросила на сестру лукавый взгляд.

Младшая Бодлер знала Вайолет с рождения и отлично понимала, когда та говорит неправду. Вайолет взглянула на Солнышко, потом на Клауса и еле заметно качнула головой.

– Не пора ли собираться в обратный путь? – сказала она. – К тому времени, как мы соберем документы и наденем водолазные шлемы, грибы как раз окончательно убудут.

– Это верно, – согласилась Фиона. – Давай, Солнышко, я помогу тебе забраться в шлем. Это самое большее, что я сейчас могу для тебя сделать в благодарность за вкуснейшее блюдо.

– Благовос, – отозвалась Солнышко, что означало «Ты очень любезна».

И хотя Фиона познакомилась с Солнышком совсем недавно, она более или менее поняла, что сказала самая младшая из Бодлеров, и улыбнулась всем троим. Пока волонтеры облачались в форму, то есть готовили шлемы к подводному путешествию, сестрам и брату казалось, что Фиона подходит им как перчатка, – она была их другом и даже больше чем другом. Они с Фионой были членами одной команды, одной и той же организации и вместе старались раскрыть одни и те же тайны и победить одних и тех же злодеев. Во всяком случае, так казалось двум младшим Бодлерам. И только Вайолет догадывалась, что дружба их носит переменчивый характер и Фиона подходит ей как перчатка не на ту руку, что у их дружбы есть крошечный изъян, который может привести к расколу. Надев шлем, Вайолет проверила, до конца ли застегнута молния на водолазном костюме, пересекающая портрет Германа Мелвилла. При этом она услышала тихое шуршание газеты в кармане и нахмурилась. Она продолжала хмуриться и тогда, когда последние грибы исчезли в песке и все четверо детей опять осторожно ступили в темную ледяную воду. Теперь они плыли против течения и поэтому решили взяться за руки, чтобы не потерять друг друга по пути к «Квиквегу». И пока длилось их путешествие во мраке, Вайолет думала об опасной, тревожащей ее тайне, скрытой у нее в кармане. Она сознавала, что даже в ледяных глубинах океана, плывя, взявшись за руки, к субмарине (Клаус – впереди, Фиона – держась за его руку, Вайолет – за руку Фионы, а Солнышко, свернувшаяся клубочком в своем шлеме, – под мышкой у Вайолет), даже сейчас Бодлеры играли с огнем. Зловещая информация в газетной вырезке была как бы крохотной спорой, разрастающейся в тесном пространстве – в кармане у Вайолет, такой же, как спора ядовитого медузообразного мицелия, разраставшаяся в этот момент в закрытом пространстве водолазного шлема на одном из бодлеровских сирот.

Глава восьмая

Круговорот воды в природе состоит из трех явлений: испарения, осаждения и скапливания, и вместе они составляют то, что в совокупности известно под названием «круговорот воды». Второе из этих явлений, а именно осаждение, есть процесс, в результате которого пар превращается в воду и выпадает в виде дождя, что вам, вероятно, доводилось наблюдать во время ливня, а также выходя на улицу в дождливое утро, день, вечер или даже ночь. Падающая сверху вода и называется дождем, который является результатом осаждения – одного из трех явлений, составляющих круговорот воды. Из этих трех явлений осаждение считается вторым, в особенности если в списке перечисленных явлений осаждение помещено средним, или вторым, по списку. «Осаждение» не что иное, как термин, которым обозначают превращение пара в воду, выпадающую затем в виде дождя, а с этим вы можете столкнуться, если выйдете на улицу во время ливня. Дождь представляет собой воду, которая сперва была паром, но в процессе осаждения – одного из трех явлений в круговороте… ну а к настоящему моменту мое нудное описание, вероятно, уже усыпило вас, и вы, таким образом, сможете избежать страшных подробностей обратного пути Вайолет, Клауса и Солнышка через грот Горгоны в сторону «Квиквега».

Бодлеровские сироты поняли, что на лодке случилось что-то плохое, как только доплыли до субмарины, постучались в металлический люк и не услышали отклика капитана. Их обратное путешествие через пещеру совершалось в холоде и мраке, к тому же теперь они двигались против, а не по течению. Клаус, плывший первым, поводил перед собой рукой из стороны в сторону, боясь пропустить «Квиквег» или налететь на что-нибудь жуткое, таящееся в пещере. Фиона дрожала всю дорогу, и Вайолет, державшая ее за руку, ощущала, как нервно шевелятся пальцы подруги. Солнышко внутри своего водолазного шлема старалась не паниковать, когда он подпрыгивал в темноте, следуя за движениями сестры и брата. Ни малейшего света не проникало к ней в крошечное круглое окошечко, но, как и старшие Бодлеры, она настроилась на благополучное завершение путешествия, и надежда на возвращение на «Квиквег» светила ей, как крохотный огонек во мраке грота. Скоро, мечтали Бодлеры, они услышат гулкое «Так точно!» капитана Уиддершинса в награду за выполнение задания. Быть может, Фил приготовил для них что-нибудь горячее и вкусное, хоть и без помощи Солнышка. А возможно, по телеграфному устройству пришла новая глубоководная почтовая весть, которая поможет найти сахарницу, чтобы их путешествие не осталось бессмысленным. Но когда Клаус привел их к люку, они не обнаружили никаких признаков того, что их ждут.

Постучав несколько минут, обеспокоенные, они открыли люк сами, что в темноте оказалось весьма затруднительным делом, быстро закрыли его за собой и начали спускаться по трапу. Они забеспокоились еще больше, когда никто не привел в действие клапан, так что немало воды натекло в то помещение, где Бодлеры впервые встретились с капитаном Уиддершинсом. Они напрягали слух, надеясь, что вот-вот раздастся окрик капитана: «Так точно! Ну и лужа!» или «Так точно! Клапан поврежден!» – или хотя бы что-то оптимистическое из уст Фила типа: «Смотрите на хорошую сторону – это же настоящее болото!»

– Капитан Уиддершинс! – позвала Вайолет. Голос ее в шлеме звучал глухо.

– Отчим! – окликнула Фиона тоже глухо звучащим из шлема голосом.

– Фил! – позвал Клаус.

– Команда! – пискнула Солнышко.

Никто не отозвался, никто не сделал им замечания по поводу натекшей из люка воды, и в коридоре их тоже никто не встретил.

– Отчим! – еще раз окликнула Фиона, но в ответ они услышали только плескание лужи на полу.

Не снимая шлемов, все четверо зашлепали дальше, мимо таблички с выгравированной личной философией капитана, и, не останавливаясь, дошли до кают-компании. Она оставалась, разумеется, такой же огромной, как раньше, и так же полной непонятных трубок, приборных щитков и предупреждающих надписей, но почему-то выглядела более прибранной, а возле деревянного стола, где команда наслаждалась Солнышкиным рагу и обсуждала путешествие по гроту Горгоны, появилось кое-какое украшение: к трем стульям было привязано по голубому воздушному шарику и на каждом шарике красовалось по яркой черной букве. На одном стояло «Г», на другом – «П», и только безнадежный тупица удивился бы, услышав, что на третьем шарике стояло «В».

– Г. П. В., – сказала Вайолет. – Как вы думаете – это код?

– В данную минуту меня не интересуют коды. – Голос Фионы прозвучал внутри шлема слабо и напряженно. – Я хочу найти членов команды. Ищите все.

Бодлеры осмотрелись вокруг, но кают-компания выглядела такой же пустой и безлюдной, как грот. Без внушительного присутствия капитана Уиддершинса (имеются в виду крупные размеры в сочетании с неуемной энергией и зычным голосом) кают-компания выглядела абсолютно заброшенной.

– Может, они в камбузе, – предположил Клаус, но, судя по неуверенному тону, он и сам в это не верил. – А может, спят в кубрике.

– Не может этого быть, – возразила Вайолет. – Они обещали все время следить за нами.

Фиона сделала шаг к двери в камбуз, но тут же остановилась и посмотрела на стол.

– Нету их шлемов, – сказала она. – Фил и отчим держали их обычно на столе на случай тревоги. – Она провела рукой по столу, как будто думала, что шлемы от этого появятся. – Фила и отчима нет. Они покинули «Квиквег».

– Я не могу в это поверить. – Клаус покачал головой. – Они знали, что мы в гроте. Они не могли бросить своих собратьев-волонтеров.

– Возможно, они думали, что мы не вернемся, – предположила Фиона.

– Нет. – Вайолет показала на экран. – Они наблюдали за нами. Мы были крохотными зелеными точками на экране гидролокатора.

Дети взглянули на экран, надеясь увидеть пропавших членов команды в виде точек.

– Вероятно, у них была очень веская причина покинуть лодку, – сказала Фиона.

– Какая? – возмутился Клаус. – Они ждали бы нас независимо ни от чего.

– Нет. – Фиона грустно покачала головой. Она медленно сняла водолазный шлем, и средний Бодлер увидел у нее на глазах слезы. – Отчим не стал бы колебаться независимо ни от чего. Тот или та, кто колеблется…

– …пропали, – закончил Клаус и положил руку ей на плечо.

– Может быть, они оставили судно не по своей воле, – предположила Вайолет, желая сказать «против своего желания». – Может быть, кто-то увел их.

– Увел команду и оставил три шарика? – с недоумением произнес Клаус.

– Новая тайна, – заметила Вайолет. – Но уверена, эту нам удастся разгадать. Снимаем шлемы – и за работу.

Клаус кивнул, снял водолазный шлем и поставил его на пол рядом с Фиониным. Вайолет тоже сняла свой, а затем протянула руку к шлему с Солнышком с намерением открыть дверку и выпустить младшую сестру, чтобы та расправила руки и ноги, выползла из закрытого, тесного пространства и присоединилась к старшим. Но Фиона вдруг перехватила руку Вайолет и показала на круглое оконце в Солнышкином шлеме.

Много есть на свете вещей, которые трудно увидеть. Можно, например, не заметить кубик льда в стакане воды, особенно если кубик льда маленький, а стакан имеет десять миль в диаметре. Низенькую женщину трудно разглядеть в уличной толпе на городской улице, особенно если она замаскировалась под почтовый ящик[26], так что люди опускают письма ей в рот. А маленькую керамическую чашку с плотно прилегающей крышкой, внутри которой заключено нечто ценное, очень трудно отыскать в бельевой громадного отеля, особенно когда поблизости обретается ужасный негодяй, заставляя вас нервничать и не давая сосредоточиться. Однако, бывает, трудно увидеть что-либо не из-за громадности окружающего, не из-за хитроумного маскарада, не из-за присутствия коварной личности с коробкой спичек в кармане и дьявольским умыслом в голове, но из-за того, что вашим глазам предстало нечто в высшей степени неприятное и поверить в это трудно и огорчительно. Ваши глаза словно отказываются видеть то, что находится прямо перед ними. Вы можете, например, смотреть в зеркало и не замечать, как вы постарели или как неудачна ваша прическа, пока кто-нибудь – из добрых побуждений – не укажет вам на это. Вы можете смотреть на дом, где когда-то жили, и не замечать, насколько он изменился к худшему или какой зловещей сделалась атмосфера в округе, до тех пор, пока, зайдя в ближайшую лавочку с мороженым в двух шагах от дома, не обнаружите, что вашего любимого сорта больше не производят. И вы можете смотреть в маленькое круглое окошечко водолазного шлема, как делали в этот момент Вайолет и Клаус, и не видеть ядовитых стеблей и шапочек страшного серого гриба за стеклом, пока вам не шепнут испуганно в ухо его научное название.

– Медузообразный мицелий, – прошептала Фиона, и двое старших Бодлеров прищурили глаза и увидели, что так оно и есть.

– Ой нет, – пробормотала Вайолет. – Нет, нет!

– Вынь ее оттуда! – закричал Клаус. – Вынимай немедленно, она отравится!

– Нет! – твердо сказала Фиона и вырвала шлем из рук Бодлеров. Она поставила его на стол, точно супницу, – слово, означающее здесь широкое и глубокое блюдо, в котором подают на стол тушеное мясо или суп, а совсем не маленькую перепуганную девочку, свернувшуюся клубком в детали глубоководного снаряжения. – Шлем послужит своего рода карантином. Если шлем открыть, гриб распространится вокруг. Вся субмарина может стать питомником грибов.

– Но мы не можем оставить ее там! – крикнула Вайолет. – Споры отравят ее!

– Возможно, она уже отравлена, – тихо сказала Фиона. – В таком тесном, закрытом пространстве это неизбежно.

– Не может этого быть! – Клаус снял очки, словно отказывался видеть весь ужас создавшейся ситуации.

Но в этот самый момент им пришлось поневоле признать реальность происходящего: тихий слабый звук донесся из шлема. Он напомнил Клаусу и Вайолет кашляющих рыб в Порченом потоке, которые пытались дышать в черной, полной пепла воде. Солнышко кашляла.

– Солнышко! – позвал в окошко шлема Клаус.

– Болезнь, – ответила Солнышко, желая сказать «Мне как-то нехорошо».

– Не разговаривай, Солнышко, – посоветовала Фиона и обернулась к старшим Бодлерам. – Мицелий разрушительно действует на дыхательную систему. – С этими словами миколог направилась к шкафу. – В письме говорилось именно об этом. Ваша сестра должна экономить дыхание. Споры будут все больше мешать ей говорить, и она, вероятно, начнет кашлять все больше, по мере того как гриб будет разрастаться внутри. Через час она не сможет дышать. Наблюдать это было бы увлекательно, не будь это так страшно.

– Увлекательно?! – Вайолет прижала ладони ко рту и закрыла глаза, пытаясь не представлять себе, как чувствует себя испуганная Солнышко. – Что мы можем сделать?

– Мы можем приготовить противоядие, – отозвалась Фиона. – В моей библиотеке наверняка найдется полезная информация, чтобы спасти вашу сестру.

– Я помогу тебе, – сказал Клаус. – Мне, конечно, будет трудно понять текст, но я…

– Нет, – ответила Фиона. – Для исследований мне требуется быть одной. А вы с Вайолет заберитесь по веревочной лесенке наверх и запустите двигатели. Надо выбраться из пещеры.

– Но мы все должны заняться исследованиями! – запротестовала Вайолет. – Остался только час, а может быть, и того меньше! Если грибы успели прорасти, пока мы плыли к подводной лодке, то…

– То у нас уже нет времени на пререкания, – докончила Фиона, открывая шкаф и сдвигая в сторону ряд книг. – Приказываю вам оставить меня одну и дать мне возможность заняться книгами, чтобы спасти вашу сестру.

Старшие Бодлеры посмотрели друг на друга, а потом на водолазный шлем, стоящий на столе.

– Ты нам приказываешь? – не поверил своим ушам Клаус.

– Так точно! – вскричала Фиона, и Бодлеры услышали, как она впервые произносит эти слова. – Я здесь за старшего! Теперь, когда отчима тут нет, я – капитан «Квиквега»! Так точно!

– Не имеет значения, кто капитан! – возразила Вайолет. – Сейчас главное – спасти мою сестру!

– Лезьте наверх! – скомандовала Фиона. – Так точно! Запускайте двигатели! Так точно! Мы спасем Солнышко! Так точно! И найдем моего отчима! И сахарницу! Так точно! Колебаться некогда! Та, кто колеблется, – пропала! Вот моя личная философия!

– Это личная философия капитана, – буркнул Клаус, – а не твоя!

– Я – капитан! – с яростью воскликнула Фиона, и средний Бодлер разглядел сквозь треугольные очки, что миколог плачет. – Идите делайте, что я приказала!

Клаус открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь еще, но, как оказалось, у него тоже полились слезы, поэтому без дальнейших споров он повернулся и пошел к веревочной лесенке, а Вайолет последовала за ним.

– Она не права! – гневно прошептала старшая Бодлер. – Ты сам знаешь, Клаус, что она не права. Что мы будем делать?

– Запустим двигатели и выведем «Квиквег» из пещеры.

– Но это не спасет Солнышко, – настаивала Вайолет. – Ты помнишь описание медузообразного мицелия?

– «В их спорах яд ужасной силы. Вдохнешь – и через час в могилу», – процитировал Клаус. – Естественно, помню.

– Час? – послышался из шлема испуганный голос Солнышка.

– Ш-ш-ш, – остановила ее Вайолет. – Береги дыхание, Солнышко. Мы найдем способ быстро тебя вылечить.

– Быстро не выйдет, – грустно проговорил Клаус. – Теперь Фиона капитан, а она нам приказала…

– Мне все равно, что она приказала, – прервала его Вайолет. – Она чересчур переменчива и ненадежна, чтобы вызволить нас из создавшейся ситуации, она такая же, как ее отчим и как брат! – Старшая из Бодлеров сунула руку в карман комбинезона и достала газетную вырезку, которую взяла в гроте. При этом она задела рукой баночку с васаби и вздрогнула: ей так захотелось, чтобы сестра выздоровела и смогла использовать японскую приправу в каком-нибудь кушанье. – Послушай, что я прочту, Клаус!

– Не буду слушать! – шепотом огрызнулся брат. – Может быть, Фиона права. Может быть, нам не следует колебаться, да еще в такой момент! Если не найти противоядия для сестры, она может погибнуть! Колебания только все ухудшат.

– Будет хуже, если заводить двигатели, вместо того чтобы вместе с Фионой искать противоядие, – продолжала твердить свое Вайолет.

Но в эту минуту оба они увидели нечто такое, отчего поняли, что хуже быть уже не может и оба они не правы. Им не следовало заводить двигатели и запускать «Квиквег» и не следовало помогать Фионе в ее исследованиях, а также не следовало спорить друг с другом. Бодлерам да и Фионе следовало замереть на месте, стараясь не производить ни малейшего шума, и, вместо того чтобы смотреть на водолазный шлем, где томилась отравленная ядовитым медузообразным мицелием Солнышко, им следовало смотреть на экран гидролокатора или в иллюминатор, глядевший в темную глубину пещеры. На зеленом экране светилась буква «К», символизирующая «Квиквег», но это была еще одна вещь, которую, как мы выше говорили, трудно увидеть, поскольку это же самое место занимал другой зеленый светящийся символ. А за стеклом иллюминатора виднелось множество небольших металлических трубок, они кружили по воде, выпуская тысячи и тысячи пузырьков, и в центре, где трубки сходились, зияла огромная дыра, похожая на гигантский голодный рот – рот осьминога, готового поглотить «Квиквег» и остатки его команды. Изображение на экране локатора было, само собой разумеется, глазом, а в иллюминаторе была видна субмарина, но и то и другое, как знали дети, означало одно: Граф Олаф. А уж это было хуже некуда.

Глава девятая

Если вы подумываете, не начать ли преступную жизнь – а я решительно надеюсь, что это не так, – то для успеха вам, как и всякому злодею, требуется соблюдать целый ряд условий. Прежде всего следует относиться с преступным пренебрежением к остальным людям, грубо разговаривать со своей жертвой, не обращать внимания на мольбы о пощаде и даже, если вздумается, вести себя агрессивно. Кроме того, преступник должен обладать злодейским воображением, чтобы на досуге вынашивать разные злодейские планы для поддержания своей преступной карьеры. Злодей подбирает себе небольшую группу или отряд негодяйски настроенных личностей, которые готовы служить ему в качестве его личных приспешников. Преступник должен к тому же выработать особый злодейский смех, который знаменовал бы собой торжество очередного злодейства и одновременно запугивал оказавшихся рядом людей без преступных наклонностей. Всеми этими качествами преуспевающие злодей или злодейка должны обладать в полной мере или же отказаться вообще от преступной жизни и постараться вести жизнь добропорядочную, чистую, исполненную доброты, что гораздо труднее, хотя и благороднее, но далеко не так увлекательно.

Граф Олаф был, разумеется, превосходным злодеем, что в данном случае означает не «злодей, обладающий рядом превосходных качеств», а «исключительно искусный в своих преступных деяниях». Бодлеровским сиротам это стало ясно уже вскоре после того ужасного дня на Брайни-Бич, когда они услышали про страшный пожар, с которого и начались их дальнейшие несчастья. Но когда «Квиквег» засосало в пасть олафовской ужасающей субмарины-осьминога, сиротам подумалось, что Олаф за тот недолгий период, пока они его не видели, достиг еще больших высот негодяйства. Он неоднократно доказывал свое, характерное для злодеев, пренебрежение к жизни других людей – начиная со злодейских убийств бодлеровских опекунов до пристрастия к поджогам, иначе говоря, страсти сжигать дома независимо от количества находящихся внутри людей. Однако дети ощутили, что это олафовское пренебрежение еще усилилось, когда «Квиквег» вплыл в зияющую пасть и его начало швырять из стороны в сторону, поскольку механический осьминог изображал глотательные движения. Вайолет и Клаус и, разумеется, Фиона хватались за что попало, стараясь удержаться на ногах, а кают-компания накренялась то в одну, то в другую сторону, так что Солнышко болталась в шлеме, как арбуз в стиральной машине. Граф и раньше проявлял свое, типичное для злодеев, воображение в целом ряде случаев – начиная с подлых планов кражи бодлеровского состояния и кончая гнусными умыслами похищения Дункана и Айседоры Квегмайр. Но сейчас дети глядели в иллюминатор и видели, что дьявольское воображение Олафа проявилось самым необузданным образом, когда он отделывал свою жуткую субмарину: «Квиквег» переваливался по грохочущему туннелю, почти такому же темному и зловещему, как грот Горгоны, но каждый дюйм металлических стен туннеля был покрыт жуткими светящимися глазами. Графа всегда сопровождало сборище приспешников, состоящее из членов его прежней театральной труппы (многих, правда, уже недоставало), а также из нескольких работников Карнавала Калигари, но сейчас, как отметили сироты, он заманил много новичков. Когда туннель сделал поворот и перед глазами старших Бодлеров промелькнуло огромное помещение, они увидели множество людей, которые гребли длинными металлическими веслами, приводя в движение страшные металлические щупальца осьминога. Но что хуже всего – когда «Квиквег» наконец дернулся и остановился и Вайолет с Клаусом выглянули в иллюминатор, стало ясно, что негодяй, видимо, все последнее время тренировался и теперь его злодейский смех сделался сверхгнусным и еще более театральным, чем прежде.

С торжествующей ухмылкой Граф Олаф стоял на небольшой металлической площадке, одетый в знакомый комбинезон из скользкой ткани, но с портретом не Мелвилла, а другого писателя, узнать которого мог только очень начитанный человек. Как только он заглянул в иллюминатор и увидел испуганных детей, он разинул рот и разразился совершенно новым злодейским смехом, в котором появились новые хрипы и визги, а также целый набор странных звуков, каких Бодлеры никогда не слышали.

– Ха-ха-ха хипа-хипа хо! Хот ча-ча-ча! Сниггл хи! Ха, как я в этих случаях выражаюсь! – Он с хвастливым видом спрыгнул с платформы, выхватил длинную острую шпагу и быстрым движением начертил круг на стекле иллюминатора.

Вайолет и Клаус заткнули руками уши, чтобы не слышать пронзительного визга острия по стеклу. Затем резким ударом шпаги Олаф вышиб стеклянный круг, который упал, не разбившись, на пол кают-компании, а Граф Олаф впрыгнул в дыру прямо на большой деревянный стол и снова принялся хохотать.

– Я сейчас надорвусь от смеха! Прямо катаюсь от хохота! Смех меня душит! Во мне гремит ликование! Я всерьез думаю собрать юмористическую книжку из всех веселых идей, толпящихся у меня в голове! Хуп-хуп ха-ха хам хи-хи!

Вайолет кинулась вперед и схватила шлем с Солнышком, чтобы Олаф, изображая победный танец, не сшиб шлем со стола. Ей было мучительно думать о сестре, вдыхающей ядовитые пары медузообразного мицелия, в то время как Олаф отнимал у них драгоценные минуты, демонстрируя свой новый невыносимый смех.

– Перестаньте смеяться, Граф Олаф, – наконец не выдержала Вайолет. – В злодеяниях нет ничего смешного.

– Еще как есть! – радостно прокаркал Олаф. – Ха-ха хам карр! Нет, вы только представьте! Я спускаюсь с горы и нахожу обломки саней, разбросанные по острым камням! Ти-хи хилый кит! Я уже решил, что вы утонули в Порченом потоке и плаваете вместе с кашляющими рыбами! Хо-хо дохлый кот! Я был убит горем!

– Ничего подобного! – отрезал Клаус. – Вы много раз пытались нас уничтожить.

– Потому я и был убит горем! Хо-хо сниггл! Я мечтал лично покончить с вами, Бодлеры! Конечно, после того, как заполучу ваше наследство и вырву сахарницу из ваших мертвых рук – или ног.

Вайолет с Клаусом быстро переглянулись. Они совсем позабыли о том, что сказали Олафу, будто знают, где находится сахарница, хотя, разумеется, представления не имели, где она на самом деле.

– Чтобы утешиться, – продолжал негодяй, – я повидался со своими соратниками в отеле «Развязка» – они там и сами кое-что затевают – и убедил их одолжить мне горстку новых рекрутов.

Старшие Бодлеры знали, что под соратниками Олаф разумел мужчину с бородой, но лысого и женщину с волосами, но без бороды – людей настолько зловещих, что даже Олаф, судя по всему, их побаивался. А под новыми рекрутами имелась в виду группа Снежных скаутов, которых те злодеи недавно похитили.

– Ти-ти террорист! Благодаря их щедрости мне удалось привести в движение мою субмарину! Сниггл хо-хо-хо! Мне, конечно, надо вернуться в отель «Развязка» к четвергу, но до тех пор придется как-то убить несколько дней, вот я и решил убить кого-нибудь из моих старых врагов! Хи-хи хирургия! Я начал рыскать по морю, высматривая капитана Уиддершинса и его дурацкую лодку на экране локатора! Ти-хи телотаксис! И вот я захватываю «Квиквег» и нахожу на борту Бодлеров! Ну и умора! Ну комедия! Ну потеха! И даже довольно смешно!

– Как вы посмели захватить нашу лодку! – закричала Фиона. – Я – капитан «Квиквега», я требую немедленно выпустить нас в море! Так точно!

Граф Олаф уставился с высоты своего роста на микологиню.

– Так точно? – повторил он. – Значит, ты Фиона, маленькая маньячка, помешавшаяся на грибах! До чего же вы все выросли! В последний раз я тебя видел, когда бросал в твою колыбель чертежные кнопки! Ха-ха-хой поллой! А что случилось с Уиддершинсом? Почему не он капитан?

– Отчима в данный момент здесь нет. – Фиона заморгала за своими треугольными очками.

– Ти-ти-ха зеленая махра! Сбежал, значит? Ну что ж, этого следовало ожидать. Все члены твоей семьи вечно не могли решить, какую сторону раскола принять. Твой брат до поры до времени тоже был паинькой – тушил пожары, вместо того чтобы их раздувать, но в конце концов…

– Отчим не сбежал! – крикнула Фиона, но голос у нее дрогнул, иначе говоря, прозвучал так, словно она не была в этом уверена. Она даже не добавила «Так точно!».

– Это мы проверим, – злорадно ухмыльнулся Олаф. – Сейчас я отведу всю вашу компанию на гауптвахту. Так называется тюрьма у моряков.

– Мы знаем, что такое гауптвахта! – огрызнулся Клаус.

– Тогда ты знаешь, что это не слишком приятное местечко, – продолжал негодяй. – Предыдущий владелец субмарины держал там предателей.

– Мы не предатели, и мы не покинем «Квиквег», – возмутилась Вайолет и подняла кверху водолазный шлем.

Солнышко попыталась произнести что-то, но закашлялась – разрастающийся гриб делал свое дело. Олаф нахмурился, глядя на кашляющий шлем.

– Это еще что? – грозно спросил он.

– Там Солнышко, – ответила Вайолет. – Ей очень плохо.

– А я-то удивляюсь, куда подевалась маленькая девчонка. Я думал даже, что наступил на нее, а оказывается, под ногами у меня какая-то дурацкая книжонка.

Он приподнял ногу в скользком сапоге, и там обнаружились «Микологические миниатюры» – книга, которую изучала Фиона. Он пнул книгу так, что она отлетела в дальний угол.

– Внутри этого шлема находится смертельный яд. – Фиона с огорчением проводила книжку взглядом. – Так точно! Если в течение часа Солнышку не дать противоядия, она погибнет.

– Мне-то что? – прорычал Олаф, в который раз проявляя пренебрежение к жизни других людей. – Чтоб забрать в свои руки наследство, мне нужен только один Бодлер. А ну пошли! Ха-ха-ха халва!

– Мы остаемся тут, – заявил Клаус. – От этого зависит жизнь нашей сестры.

Граф Олаф снова выхватил шпагу и изобразил в воздухе нечто зловещее.

– Я скажу, от чего зависит ваша жизнь. Она зависит от меня! Если бы я хотел, я бы утопил вас в море или задушил щупальцами механического осьминога! Лишь по доброте сердечной и из жадности я сажаю вас на гауптвахту!

Солнышко опять закашляла, и Вайолет начала быстро соображать:

– Если вы дадите нам помочь нашей сестре, мы вам скажем, где сахарница.

Граф Олаф сузил глаза и одарил детей широкой улыбкой, обнажающей зубы, улыбкой, которую Бодлеры не раз видели в самые бедственные моменты своей жизни. Глаза его загорелись особым блеском, как будто он только что отпустил удачную шутку – такую же гадкую, как его нечищеные зубы.

– Больше со мной этот номер не пройдет, – фыркнул он. – Я не намерен заключать сделки с сиротой, пусть она и хорошенькая. Очутитесь на гауптвахте, быстро расскажете, где сахарница. Стоит вам только попасть в руки моего пособника… или я должен сказать – в крюки? Пых-пых пытка!

Граф Олаф выпрыгнул в иллюминатор. Вайолет с Клаусом в страхе переглянулись. Они знали, что Граф Олаф имел в виду своего приспешника с крюками вместо рук, которого дети знали на протяжении всего знакомства с Графом Олафом. Именно он был у детей одним из самых нелюбимых.

– Я могла бы взобраться быстро по веревочной лестнице, – тихо пробормотала Вайолет, – и завести двигатели «Квиквега».

– Без стекла в иллюминаторе лодка не сможет погрузиться, – возразила Фиона, – она утонет.

Клаус приложил ухо к водолазному шлему и услышал, что его младшая сестра хнычет. Потом она закашлялась.

– Но как же спасти Солнышко? Время истекает.

Фиона бросила взгляд в дальний угол кают-компании.

– Я возьму книгу с собой, – сказала она, – и я…

– Поторопитесь! – прикрикнул Олаф. – Я не могу торчать тут весь день! У меня под началом куча народу!

– Так точно! – отозвалась Фиона. Вайолет с Солнышком в руках впереди, а Клаус за нею вышли через иллюминатор на платформу, где стоял Граф Олаф. – Иду через минуту! – крикнула микологиня и сделала неуверенный шаг в сторону книги «Микологические миниатюры».

– Ты идешь сейчас! – зарычал Олаф и погрозил ей шпагой. – Тот, кто колеблется, – пропал! Хи-хи сниггл!

При упоминании личной философии капитана Фиона вздохнула и прекратила свое продвижение исподтишка, иначе говоря, незаметно красться к микологической книге.

– Или та, – тихо сказала она и, шагнув в иллюминатор, присоединилась к Бодлерам.

– По дороге к гауптвахте я устрою вам обзорную экскурсию! – объявил Олаф, выходя первым из круглой металлической комнаты, которая явилась своего рода гауптвахтой для «Квиквега».

Пол туннеля был покрыт несколькими дюймами воды, чтобы захваченная субмарина могла скользить по нему, поэтому сапоги Бодлеров, следовавших за хвастливым негодяем, при каждом шаге издавали громкое хлюпанье. Солнышко снова закашлялась. Олаф нажал на стене какой-то глаз, низкая дверь со зловещим шорохом отъехала в сторону, и за ней открылся коридор.

– Эта субмарина – самое шикарное из всего, что я украл, – похвастался Олаф. – На ней есть все, что мне нужно, чтобы покончить с Г. П. В. раз и навсегда. Есть система звуковой локации, так что я могу очистить моря от субмарин Г. П. В. Имеется громадная зенитная установка, так что я могу очистить небо от самолетов Г. П. В. Запаса спичек здесь хватит на всю жизнь, так что я могу избавить мир от штаб-квартир Г. П. В. Есть несколько ящиков вина, которое я выпью сам, а также шкаф, полный весьма стильных нарядов для моей подружки. А самое главное – уйма тяжелой работы для детей! Ха-ха хулиган!

Размахивая шпагой, он свернул за угол и завел детей в громадное помещение, то самое, которое мелькнуло перед их глазами, когда «Квиквег» втягивало в жуткий туннель. Там было бы совсем темно, если бы кое-где на верхушках высоких колонн не висели фонари. При их свете Клаусу и Вайолет удалось разглядеть два длинных ряда деревянных, неудобных на вид скамеек, а на них множество детей, которые быстро-быстро работали длинными веслами. Весла проходили через весь зал и даже дальше, сквозь отверстия в стенах, и приводили в движение щупальца осьминога. Старшие Бодлеры узнали кое-кого из отряда Снежных скаутов, которых встречали в Мертвых горах, а несколько человек очень напоминали учеников Пруфрокской подготовительной школы, где Бодлеры впервые познакомились с Кармелитой Спатс, однако были и такие, с кем у Бодлеров пути не пересекались, иначе говоря, которые, возможно, были похищены Графом Олафом или его пособниками при иных обстоятельствах. Видно было, что дети очень устали, весьма проголодались и двигать металлическими веслами туда-сюда им порядком надоело. В самом центре помещения оказался еще один осьминог. Этот был из скользкой ткани, шесть его щупальцев свисали неподвижно вдоль тела, а два были задраны высоко вверх, и одно размахивало чем-то похожим на длинную мокрую лапшу.

– Быстрей гребите, тупицы! – орал осьминог знакомым голосом. – Нам надо вернуться в отель «Развязка» к четвергу, а сегодня уже понедельник! Не поторопитесь – огрею тальятеллой гранде! Предупреждаю: удар большим куском теста – ощущение липкое и малоприятное! Хо-хо сниггл!

– Хи-хи снаггл! – присовокупил Олаф.

Осьминог резко обернулся.

– Милый! – взвизгнул он, и Бодлеры нисколько не удивились, увидев, что это Эсме Скволор, коварная подружка Графа Олафа, в одном из своих нелепых модных нарядов.

Используя скользкую материю от водолазных костюмов, злодейка соорудила себе костюм осьминога с двумя большими пластиковыми глазами, шестью дополнительными рукавами и густо насаженными на сапоги присосками, какие помогают передвигаться настоящим осьминогам.

Эсме сделала несколько шагов к Олафу, каждый раз прилипая к полу, и всмотрелась в детей из-под скользкого капюшона.

– Бодлеры?! – изумилась она. – Каким образом? Мы же отпраздновали их гибель!

– Оказывается, они выжили, – ответил Граф Олаф. – Но теперь их везению пришел конец. Я веду их на гауптвахту!

– Маленькая девчонка, безусловно, выросла, – заметила Эсме, глядя на Фиону. – Но такая же уродливая, как и раньше.

– Нет-нет, – поправил ее Олаф. – Девчонка сидит вон в том шлеме, кашляет-надрывается. А это Фиона, падчерица капитана Уиддершинса. Он ее бросил!

– Бросил? – повторила Эсме. – Как это модно! Как стильно! Как чудесно! Над этим стоит посмеяться нашим новым смехом! Ха-ха хамелеон!

– Ти-хи тишина! – хихикнул Олаф. – Жизнь становится все лучше да лучше!

– Сниггл хо-хо! – выкрикнула Эсме. – Наша победа близка!

– Ха-ха хепплуайт![27] – прокричал Олаф. – Г. П. В. будет сожжен дотла!

– Гиггл-гиггл гланды! – воскликнула Эсме. – Мы дико разбогатеем!

– Хипа-дипа хо-хо-ха! – заорал Олаф. – Мир навсегда запомнит имя этой изумительной субмарины!

– А как ее имя? – спросила Фиона, и, к великому облегчению детей, раздражающий смех негодяя и негодяйки разом оборвался.

Олаф бросил на Фиону свирепый взгляд, но тут же опустил глаза.

– «Кармелита», – нехотя признался он. – Я хотел назвать субмарину «Олаф», но кое-кто разубедил меня.

– «Олаф» – кексолизное имя! – раздался грубый голос, который Бодлеры надеялись никогда больше не слышать, и, к моему огорчению, должен сообщить, что в комнату впрыгнула Кармелита Спатс, бросив по дороге насмешливый взгляд на Бодлеров.

Кармелита и всегда была неприятной особой, из тех, что считают себя красивее и умнее всех на свете, но сейчас, как Клаусу и Вайолет сразу бросилось в глаза, Олаф и Эсме окончательно испортили ее баловством. На ней был наряд, пожалуй, еще более нелепый, чем на Эсме Скволор, – весь розовый самых разных оттенков, преимущественно таких пронзительных, что Вайолет и Клаусу пришлось сощурить глаза. На ней была пышная балетная пачка в оборочках, а на голове огромная розовая корона, вся в бледно-розовых бантиках и темно-розовых цветочках. На спине торчали два розовых крыла, на щеках алело по сердечку, а на ногах были надеты непарные розовые туфли, которые при каждом шаге неприятно шлепали. На шее у нее висел стетоскоп, какими пользуются доктора, с наклеенными розовыми грибами, а в одной руке она держала длинную розовую палочку с ярко-розовой звездой на конце.

– Прекратите пялиться на мой наряд! – крикнула она презрительным тоном Бодлерам. – Вы мне просто завидуете, потому что я балерина-чечеточница-сказочная принцесса-ветеринар.

– Ты восхитительна, радость моя! – промурлыкала Эсме, погладив Кармелиту по короне. – Правда, она восхитительна, Олаф?

– Допустим, – буркнул Олаф. – Хорошо бы ты спрашивала моего разрешения, прежде чем брать театральные костюмы у меня из багажника.

– Ну-у, графуля, они мне были так нужны, – прохныкала Кармелита, хлопая ресницами, покрытыми блестками. – Мне был нужен особый наряд для особого балетного представления балерины-чечеточницы-сказочной принцессы-ветеринара!

Несколько из сидевших на веслах детей застонали.

– Ой нет, пожалуйста! – закричал один из Снежных скаутов. – Ее танцы длятся часами!

– Сжальтесь над нами! – крикнул другой скаут.

– Кармелита Спатс – талантливейшая танцовщица на земле! – рявкнула Эсме и завертела лапшой над головами гребцов. – Вы должны спасибо сказать, неблагодарные отродья, за то, что она танцует для вас. Это поможет вам грести!

– Уф, – не удержалась даже Солнышко, словно сама мысль о танцах Кармелиты ухудшила ее состояние. Старшие Бодлеры переглянулись и попытались сообразить, чем бы помочь младшей сестре.

– По-моему, у нас на «Квиквеге» есть розовый капюшон, – торопливо сказал Клаус. – Он будет прекрасно смотреться на Кармелите. Я сейчас сбегаю на нашу лодку и…

– Очень мне нужно ваше старье, кексолиз несчастный! – презрительно отрезала Кармелита. – Балерина- чечеточница-сказочная принцесса-ветеринар не носит чужих обносков!

– Ну разве она не прелесть? – проворковала Эсме. – Она мне прямо как приемная дочка, таких у меня никогда не было. Не считая, конечно, вас, Бодлеры. Но вы мне никогда особо не нравились.

– А ты останешься посмотреть, как я танцую, графуля? – спросила Кармелита. – Это будет совершенно особенный, единственный в целом мире танец!

– У меня работы по горло, – поспешно отозвался Граф Олаф. – Надо посадить сирот на гауптвахту, а уж там мой помощник выжмет из них признание, где сахарница.

– Тебе сахарница дороже, чем я. – Кармелита надула губы.

– Конечно же нет, радость моя, – запротестовала Эсме. – Олаф, скажи ей, что сахарница для тебя не имеет никакого значения! Скажи ей, что она дивный цветок алтея на нашем жизненном пути!

– Ты алтей, Кармелита, – промямлил Олаф и вытолкнул четверых детей из огромной комнаты. – Увидимся позже.

– Скажи крюкастому, пусть как можно хуже обращается с этими отродьями! – крикнула вдогонку Эсме и крутанула тальятеллой гранде над своей псевдоосьминожьей головой. – А теперь начинаем концерт!

Граф Олаф вывел детей из комнаты в тот момент, когда Кармелита Спатс принялась притоптывать и кружиться перед гребцами, и старшие Бодлеры, можно сказать, обрадовались, что их ведут на гауптвахту и им не придется смотреть на выступление балерины-чечеточницы-сказочной принцессы-ветеринара. Олаф потащил их еще по одному коридору, который извивался каждые несколько шагов, поворачивая то вправо, то влево, точно змея, которую проглотил механический осьминог. Наконец Олаф остановился перед невысокой дверью, где вместо ручки сидел металлический глаз.

– Вот и гауптвахта! – крикнул он. – Ха-ха галантерея!

Из шлема опять донесся кашель Солнышка – на этот раз громкий и лающий, гораздо хуже прежнего. Судя по всему, зловредный медузообразный мицелий продолжал разрастаться. Вайолет сделала еще одну попытку убедить негодяя дать им возможность оказать помощь сестре.

– Пожалуйста, отпустите нас на «Квиквег», – попросила она. – Слышите, как она кашляет?

– Слышу, – отвечал Граф Олаф, – а мне-то что?

– Пожалуйста! – крикнул Клаус. – Речь идет о жизни и смерти!

– Естественно. – Олаф ухмыльнулся и повернул ручку. – Уж мой помощник добьется от вас, где сахарница, даже если ему придется разорвать вас на кусочки!

– Послушайте моих друзей! – взмолилась Фиона. – Так точно! Мы в ужасном положении!

– Не сказал бы. – Граф Олаф гадко улыбнулся.

Дверь со скрипом открылась, и глазам детей предстала маленькая пустая комната. В ней не было ничего, кроме табурета, на котором сидел какой-то человек и с явным трудом тасовал колоду карт.

– Разве воссоединение семьи может быть ужасным? – И с этими словами Олаф втолкнул детей в комнату и захлопнул за ними дверь.

Вайолет и Клаус посмотрели на олафовского сообщника, потом повернули шлем так, чтобы и Солнышко могла его увидеть. Бодлеры, конечно, нисколько не удивились, что человек, тасовавший карты, их старый знакомый – тот самый крюкастый. Присутствие его отнюдь их не обрадовало, к тому же они испугались, что пребывание на гауптвахте сделает невозможным спасти Солнышко от растущих внутри шлема грибов. Но, посмотрев на Фиону, они увидели на лице миколога удивление и радость при виде того, кто встал с табурета и в изумлении замахал крюками.

– Фиона! – воскликнул он.

– Фернальд! – отозвалась Фиона.

И Бодлерам подумалось, что, может быть, им все-таки удастся спасти Солнышко.

Глава десятая

То, как действует печаль в том или ином случае, – одна из самых непонятных загадок на свете. Если вас охватила глубокая печаль, у вас может возникнуть ощущение, будто вы охвачены огнем. И не только из-за сильнейшей боли, но и оттого, что печаль окутала вашу жизнь, как дым от громадного пожара, и вы уже не различаете ничего вокруг, кроме собственной печали. Точно так же, как дым скрывает окрестность и вокруг все становится сплошь черным. Даже радостные события для вас подернуты грустью, так же как от дыма на всем, чего он касается, остается дымный цвет и запах. И даже если вас обольют водой с головы до ног и вы промокнете и в какой-то мере отвлечетесь, все равно это не излечит вас от печали. Так же как пожарная команда потушит огонь, но не воскресит того, что сгорело. В жизни бодлеровских сирот, как известно, глубокая печаль сопутствовала им с той минуты, когда они услышали о гибели родителей. По временам им приходилось словно отгонять дым с глаз, чтобы различить даже самые радостные события. Наблюдая, как обнимают друг друга Фиона и крюкастый, Вайолет с Клаусом испытали ощущение, будто дым их несчастий заполнил маленькую камеру. Им невыносимо было думать, что вот Фиона нашла давно пропавшего брата, а им, скорее всего, никогда больше не увидеть своих родителей и даже грозит потерять и сестру, судя по тому, как ядовитые споры медузообразного мицелия вызывали у Солнышка все более и более глубокий кашель.

– Фиона! – воскликнул крюкастый. – Это и правда ты?!

– Так точно! – Микологиня сняла свои треугольные очки и вытерла глаза. – Никогда не думала, что снова увижу тебя, Фернальд. Что у тебя с руками?

– Не будем об этом, – быстро ответил крюкастый. – Почему ты здесь? Ты тоже присоединилась к Графу Олафу?

– Нет, конечно, – решительно заявила Фиона. – Он захватил «Квиквег» и посадил нас на гауптвахту.

– Так, значит, ты присоединилась к этим отродьям, к Бодлерам. Я и сам мог бы догадаться, ты ведь у нас паинька.

– Я не присоединилась к Бодлерам, – так же решительно ответила Фиона. – Это они присоединились ко мне. Так точно! Я теперь капитан «Квиквега».

– Ты? – удивился олафовский приспешник. – А что случилось с Уиддершинсом?

– Он исчез с лодки. Мы не знаем, где он.

– Туда ему и дорога. – Крюкастый ухмыльнулся. – Плевать я хотел на этого усатого дурака. Из-за него в первую очередь я и ушел к Графу Олафу! Вечно орал: «Так точно! Так точно! Так точно!» – и шпынял меня. Вот я и удрал, и вступил в театральную труппу Олафа.

– Но Граф Олаф чудовищный негодяй! – возмутилась Фиона. – Он с пренебрежением относится к другим людям. Он замышляет всякие коварные интриги и заманивает людей в ряды своих сторонников!

– Ну да, это его плохие стороны, – признал крюкастый. – Но у него много хороших. Например, у него замечательный смех.

– Это не извиняет его злодейских поступков! – возразила Фиона.

– Останемся при своих мнениях, – ответил крюкастый, употребив избитое выражение, которое в данном случае означало «Может, ты и права, но я сейчас растерян и не готов с тобой согласиться». Он небрежно махнул крюком сестре. – Отойди в сторону, Фиона. Пора сиротам сказать мне, где сахарница.

Олафовский пособник наскоро поточил крюки, потерев их друг о друга, и с угрожающим видом сделал шаг к Бодлерам. Вайолет и Клаус в испуге посмотрели друг на друга, а потом на водолазный шлем, откуда как раз послышался душераздирающий кашель, и поняли, что пора им выложить карты на стол, то есть в данном случае честно признаться во всем отвратительному олафовскому пособнику.

– Мы не знаем, где сахарница, – сказала Вайолет.

– Сестра говорит правду, – поддержал ее Клаус. – Делайте с нами что хотите, все равно нам нечего вам сказать.

Крюкастый устремил на них злобный взгляд и опять потер крюком о крюк.

– Врете, – сказал. – Вы – парочка сирот-вралей.

– Нет, это правда, Фернальд, – подтвердила Фиона. – Так точно! Найти сахарницу – такова была миссия «Квиквега», но нам это не удалось.

– Если вы не знаете, где сахарница, – сердито отозвался крюкастый, – то держать вас на гауптвахте бессмысленно! – Он отвернулся и мрачно пнул табурет, отчего он опрокинулся. После чего заодно пнул стену. – И что мне теперь прикажете делать?

Фиона положила руку ему на крюк.

– Отведи нас на «Квиквег», – сказала она. – В этом шлеме находится Солнышко вместе с ростком медузообразного мицелия.

– Медузообразного мицелия? – в ужасе повторил крюкастый. – Но это очень опасный гриб!

– Она в большой опасности, – добавила Вайолет. – Если мы как можно быстрее не найдем противоядия, сестра умрет.

Крюкастый нахмурился, но потом взглянул на шлем и пожал плечами:

– Ну и пускай. Мне от нее с самого начала одни неприятности. Граф Олаф каждый раз, как бодлеровское состояние уплывает у нас из-под носа, задает нам взбучку!

– Это ты приносил Бодлерам одни неприятности, – сказала Фиона. – Граф Олаф осуществлял свои бесчисленные коварные замыслы, а ты ему снова и снова помогал. Так точно! Тебе должно быть стыдно!

Крюкастый вздохнул и потупился.

– Иногда мне бывает стыдно, – признался он. – Поначалу работать в труппе Олафа было очень весело, но теперь мы совершили столько убийств, поджогов, шантажа и прочих разных преступлений, что, по мне, это даже чересчур.

– Сейчас у тебя есть возможность совершить какой-нибудь благородный поступок, – сказала Фиона. – Не обязательно ведь оставаться на плохой стороне раскола.

– Ох, Фиона. – Крюкастый неуклюже обнял ее за плечи одним крюком. – Ты не понимаешь. У раскола нет плохой стороны.

– Нет, есть, – вмешался Клаус. – Г. П. В. – благородная организация, а Граф Олаф – отъявленный мерзавец.

– Благородная организация? – фыркнул крюкастый. – Ты так считаешь? Скажи это своей младшей пигалице, очкарик несчастный! Да если бы не грибное переменчивое внедрение, вы бы не напоролись на смертоносные грибы!

Дети переглянулись. Они вспомнили письмо, которое прочли в гроте Горгоны, и вынуждены были признать, что олафовский пособник прав. Но тут Вайолет сунула руку в карман и вытащила газетную вырезку, найденную Солнышком в пещере. Она выставила ее перед собой, чтобы все увидели статью в «Дейли пунктилио», которую она так долго скрывала от младших Бодлеров.

– «ПОДТВЕРЖДАЕТСЯ ИЗМЕНА ФЕРНАЛЬДА», – прочла она вслух заголовок, а затем, строкой ниже, фамилию того, кто написал статью: – «Жак Сникет». «Установлено, что пожар, который уничтожил центр „Ануистл Акватикс“ и унес жизнь известного ихнолога Грегора Ануистла, был устроен Фернальдом Уиддершинсом, сыном капитана подводной лодки „Квиквег“. Участие семьи Уиддершинс в недавно происшедшем расколе породило ряд вопросов относительно…» – Вайолет подняла голову и встретилась со злобным взглядом олафовского приспешника. – Остальная часть статьи расплылась, – сказала она, – но смысл ясен. Вы изменили Г. П. В. и перебежали к Олафу.

– Разница между двумя сторонами раскола, – добавил Клаус, – в том, что одна сторона тушит пожары, а другая их устраивает.

Крюкастый пригнулся вперед и наколол газету на крюк, потом он повернул статью к себе, чтобы прочесть ее самому.

– Видели бы вы тот пожар, – тихо проговорил он. – Издали будто гигантский черный столб поднимался прямо из воды. Будто горело само море.

– Ты, наверное, гордился своей работой, – с горечью сказала Фиона.

– Гордился? – переспросил крюкастый. – Да это был худший день в моей жизни. Тот столб дыма… ничего печальнее в жизни не видывал. – Он насадил обрывок газеты на второй крюк и разодрал газету в клочья. – В «Пунктилио» все перепутали: капитан Уиддершинс мне не отец и фамилия у меня другая. И с пожаром не все так просто. Вы должны знать, Бодлеры, что в «Дейли пунктилио» рассказана не вся история. Так же как яд смертоносных грибов может послужить источником чудодейственных лекарств, так и кто-то вроде Жака Сникета может совершить подлость, а кто-то вроде Графа Олафа совершить благородный поступок. Даже ваши родители…

– Отчим знал Жака Сникета, – перебила его Фиона. – Жак был хорошим человеком, а Граф Олаф убил его. И ты тоже убийца? Это ты убил Грегора Ануистла? Ничего не ответив, крюкастый с мрачным видом вытянул перед собой крюки.

– Когда ты видела меня в последний раз, – сказал он Фионе, – у меня было две руки, а не крючья. Наш отчим небось не рассказал тебе, что со мной случилось. Он всегда твердил, что на свете есть тайны, о которых не следует знать молодым. Вот олух!

– Наш отчим не олух, – запротестовала Фиона. – Он благородный человек. Так точно!

– Люди не бывают либо плохими, либо благородными, – возразил крюкастый. – Они вроде фирменного салата – вкусное и невкусное, плохое и хорошее нарублено и перемешано, так что получается неразбериха и раздоры. – Он обернулся к Бодлерам и показал на них крюком. – Поглядите на себя, Бодлеры. Вы что же, считаете, будто мы с вами такие разные? Когда орлы несли меня над горами, я увидел внизу пепелище – то, что осталось от Пустошей после пожара, который мы с вами устроили вместе. Вы жгли – и я жег. Вы присоединились к команде «Квиквега», а я – к команде «Кармелиты». Оба наших капитана люди ненадежные, оба стремятся попасть в отель «Развязка» к четвергу. Единственная разница между нами – это разные портреты на комбинезонах.

– У нас – портрет Германа Мелвилла, – возразил Клаус. – Писатель величайшего таланта; в своей странной, нередко экспериментальной философской прозе он привлекает наше внимание к тяжелому положению зачастую презираемых людей – бедных моряков или эксплуатируемых подростков. Я горжусь тем, что ношу его портрет. Но на вас портрет Эдгара Геста. Он был поэт ограниченных способностей, писал неуклюжие, скучные стихи на безнадежно-сентиментальные темы. Как вам не стыдно!

– Я и сам не слишком люблю Эдгара Геста, – признался крюкастый. – До того как примкнуть к Графу Олафу, я изучал поэзию с отчимом. Мы читали друг другу стихи в кают-компании «Квиквега». Но теперь слишком поздно. Я не могу вернуться к прошлой жизни.

– Возможно, и нет, – согласился Клаус. – Но вы можете вернуть нас на «Квиквег», чтобы мы спасли Солнышко.

– Пожалуйста, – услышали дети голос Солнышка из глубины шлема. Голос был хриплый, казалось, скоро она совсем не сможет говорить.

Какое-то время в камере, по мере того как одна за другой проходили решающие минуты отпущенного Солнышку часа, слышались лишь ужасающий кашель Солнышка да ворчание крюкастого, который ходил из угла в угол, сплетая и расплетая крюки и решая, как быть. Вайолет с Клаусом следили за его крюками и вспоминали все случаи, когда он угрожал ими Бодлерам. Одно дело полагать, что в людях плохое и хорошее перемешано наподобие ингредиентов в салате, но совсем другое – глядеть на пособника отъявленного негодяя, который столько раз старался причинить им зло, и пытаться выискать в нем хорошее, хотя вспоминаются только причиненные им боль и страдания. Пока крюкастый кружил по комнате, Бодлеры словно копались в салате, состоящем главным образом из ужасных и, возможно, даже ядовитых элементов, и отчаянно пытались отыскать тот единственный благородный кусочек, который мог бы спасти их сестру. В точности как я временами отрываюсь от своих записей, лежащих передо мной на столе, и копаюсь в салате, надеясь, что в моем официанте больше благородства, чем вредности, и мою сестру Кит, возможно, спасет маленький ломтик тоста, пропитанного соусом, если мне удастся найти его в тарелке. Наконец после долгого мычания и хмыканья, что в данном случае означает «после того, как он долго бормотал и откашливался, чтобы оттянуть решение», олафовский приспешник остановился перед детьми, упер крюки в бока и преподнес им поистине хобсоновский выбор:

– Я отведу вас на «Квиквег», если вы возьмете меня с собой.

Глава одиннадцатая

– Так точно! – воскликнула Фиона. – Так точно! Так точно! Так точно! Мы возьмем тебя с собой, Фернальд! Так точно!

Вайолет с Клаусом переглянулись. Они, конечно, были благодарны за то, что крюкастый отпускал их и они могли попытаться спасти Солнышко от медузообразного мицелия, но им невольно захотелось, чтобы Фиона не произносила столько раз «Так точно!». Они опасались, как бы им потом не пришлось пожалеть о принятом решении – пригласить олафовского пособника на «Квиквег», хоть он и давно пропавший брат Фионы.

– Я очень рад, – проговорил крюкастый, одарив Бодлеров улыбкой, которая показалась им непроницаемой, иначе говоря, трудно было понять, приятная она или гадкая. – У меня масса идей насчет того, куда мы направимся, после того как покинем «Кармелиту».

– Что ж, я не прочь их услышать, – отозвалась Фиона. – Так точно.

– Лучше бы обсудить их позже, – запротестовала Вайолет. – Не думаю, что сейчас подходящее время колебаться.

– Так точно! – спохватилась Фиона. – Та, кто колеблется, – пропала!

– Или тот, – напомнил Клаус. – Нам нужно немедленно попасть на «Квиквег».

Крюкастый открыл дверь и выглянул в коридор, кинув взгляд направо и налево.

– Не так это будет просто. – Он поманил к себе детей крюком. – Единственный путь на «Квиквег» проходит через гребной зал, но там полно похищенных нами детей. Эсме забрала у меня тальятеллу гранде и хлещет их, чтобы гребли быстрее.

Старшие Бодлеры не стали напоминать крюкастому, что он угрожал им той же лапшой, когда они работали на Карнавале Калигари вместе с несколькими другими работниками, которые потом присоединились к труппе Олафа.

– А нельзя как-нибудь проскользнуть мимо них? – задала вопрос Вайолет.

– Поглядим, – ответил крюкастый. – Идите за мной.

Он быстро зашагал по пустому коридору, за ним Фиона, а за ней Бодлеры, неся водолазный шлем с кашляющей Солнышком.

Вайолет и Клаус нарочно отстали, чтобы перекинуться словом с микологом.

– Фиона, ты уверена, что хочешь взять его с собой? – пробормотал ей прямо в ухо Клаус. – Он очень опасный и ненадежный.

– Он мой брат, – яростно прошептала в ответ Фиона, – а я ваш капитан. Так точно! Я отвечаю за «Квиквег», значит мне и подбирать команду.

– Мы знаем, знаем, – успокоила Вайолет, – но мы подумали, а вдруг ты передумаешь.

– Ни за что, – твердо ответила Фиона. – Отчим исчез, и теперь Фернальд – мой единственный близкий родственник. Вы что же, хотите, чтобы я отвергла родного брата?

И словно в ответ Солнышко отчаянно закашлялась у себя в шлеме, и старшие Бодлеры поняли, что Фиона права.

– Конечно не хотим, – ответил Клаус.

– Вы, там, прекратите шептаться, – приказал крюкастый, огибая еще один угол. – Мы подходим к гребному залу, нас не должны услышать.

Дети умолкли, но в ту минуту, как сообщник Олафа остановился у дверей гребного зала и приложил крюк к глазу на стене, который открывал дверь, Вайолет и Клаус услышали кое-что и поняли, что причин соблюдать тишину нет. Даже через толстую металлическую дверь проникал громкий пронзительный голос Кармелиты Спатс:

– Во время третьего танца я буду кружиться и кружиться, а вы хлопайте как можно громче. Это будет прославляющий танец в честь балерины-чечеточницы-сказочной принцессы-ветеринара, самой очаровательной в мире!

– Пожалуйста, Кармелита, – раздался детский голос. – Мы гребем уже несколько часов, у нас болят ладони, мы не можем громко хлопать.

Послышался какой-то слабый шлепающий звук, как будто на пол уронили мокрое белье, и старшие Бодлеры поняли, что Эсме ударила детей громадной лапшой.

– Вы будете участвовать в выступлении Кармелиты, – провозгласила злодейская подруга Олафа, – а то испытаете ожог тальятеллой гранде! Ха-ха хойти- тойти!

– Это не похоже на ожог, – осмелился сказать кто-то из детей-гребцов. – Больше похоже на мягкий мокрый шлепок.

– Заткнись, кексолиз! – приказала Кармелита. Бодлеры услышали шорох ее розовой пачки и поняли, что она начала кружиться. – Хлопайте! – пронзительно крикнула она, и вслед за этим Бодлеры услышали звуки, каких им никогда еще не приходилось слышать.

Нет ничего преступного, если у вас ужасный голос и петь вы не умеете. Равно как нет ничего плохого, если у вас ужасная осанка, ужасные племянники или ужасные брюки. Многие благородные и приятные люди обладают тем или иным в избытке, а несколько вполне милых людей обладают и тем, и другим, и третьим. Но если, обладая чем-то ужасным, вы навязываете это окружающим, вот тогда вы поступаете в высшей степени дурно. Если, например, вы навязываете кому-то вашу ужасную осанку, и отклоняетесь вбок, наваливаясь на соседа, и вынуждаете его буквально нести вас по улице, вы самым безобразным образом портите ему прогулку. А если вы подкидываете в дом каким-то знакомым ваших ужасных племянников, чтобы они там поиграли, а вы сами отдохнули от их общества и побыли в тишине, значит вы испортили знакомым весь день. Ну и только очень дурной человек способен навязать кому-то свои ужасные брюки, заставив того натянуть их на ноги и нижнюю часть тела. Но навязывать кому бы то ни было свое ужасное пение есть одно из худших преступлений в мире, и именно в эту минуту Кармелита Спатс раскрыла рот и нанесла преступный удар команде «Кармелиты». Голос поющей Кармелиты был громким, как сирена, пронзительным, как скрип двери, он забирался то слишком высоко, то опускался слишком низко, и казалось, все ноты музыкального ряда толкали друг дружку, стараясь звучать одновременно. У нее, можно сказать, была каша во рту, как будто ей напихали в рот картофельного пюре перед началом концерта, а кроме того, он изобиловал многочисленными вибрато – итальянский термин, передающий колебание голоса, а у Кармелиты он качался, как будто ее очень сильно трясли. Даже самый отвратный голос можно перенести, если песня хорошая, но с огорчением должен сказать, что Кармелита сочинила песню сама – такую же безобразную, как ее пение. Вайолет и Клаусу вспомнилась Пруфрокская подготовительная школа, где они впервые встретились с Кармелитой. Завуч школы, занудный человек по имени Ниро, заставлял учеников часами слушать его игру на скрипке, и Бодлеры решили, что заведующий, очевидно, оказал сильнейшее влияние на творческую манеру Кармелиты.

– К – значит красивая!

А – значит активная!

Р – значит разумная!

М – значит великолепная!

Е – единственная!

Л – значит любимая!

И – значит изумительная!

Т – значит талантливая!

А – артистичная балерина-чечеточница-

сказочная принцесса-ветеринар!

А теперь споем мою чудесную песню сначала!

Песня была такая раздражающая и так скверно спета, что Вайолет и Клаус испытали настоящие мучения, словно их на самом деле пытали. Тем более что Кармелита продолжала петь снова и снова без остановки.

– Я не могу выносить ее голос, – не выдержала Вайолет. – Он напоминает мне карканье ворон в городе Г. П. В.

– А я не могу выносить ее стихи, – добавил Клаус. – И кто-то должен ей сказать, что слово «великолепная» не начинается с буквы «М».

– Не выношу эту дрянь, – со злобой проговорил крюкастый. – Она – одна из причин, почему мне хотелось бы сбежать отсюда. Но сейчас, по-моему, как раз подходящий момент, чтобы пробраться через зал. Там полно колонн, за ними можно прятаться, и, если пройти как можно ближе к стенке, где весла проходят в дыры и попадают в щупальца, мы доберемся до следующей двери. Конечно, это при условии, если все наблюдают танец балерины-чечеточницы-сказочной принцессы-ветеринара.

– Мне кажется, довольно рискованный план, – заметила Вайолет.

– Сейчас не время трусить, – проворчал крюкастый.

– Сестра не трусит, – вступился за сестру Клаус. – Она просто проявляет осторожность.

– И проявлять осторожность некогда! – вскричала Фиона. – Так точно! Та, кто колеблется, – пропала! Так точно! Или тот! Идем!

Не сказав больше ни слова, крюкастый ткнул в кнопку на стене, и дверь в громадный зал отворилась. Как и предсказывал олафовский помощник, глаза всех детей, сидевших на веслах, были устремлены на Кармелиту, которая скакала и пела на одной половине комнаты. Эсме, держащая в одном из щупальцев громадную лапшу, следила за ней со счастливой улыбкой на лице. Крюкастый и Фиона впереди, трое Бодлеров (Солнышко по-прежнему, разумеется, внутри шлема) позади начали осторожно красться по другой половине зала, пользуясь тем, что Кармелита в это время кружится и поет свою нелепую песню. Когда она пропела первую букву «К», дети юркнули за колонну. Когда она сообщила слушателям, какие эпитеты начинаются с «А» и «Р», дети проскользнули мимо двигающихся весел, стараясь при этом не споткнуться. Когда она заявила, что слово «великолепная» начинается с «М», олафовский пособник указал крюком на дальнюю дверь, а когда Кармелита достигла «Е» и «Л», дети нырнули еще за одну колонну, надеясь, что слабый свет фонарей их не выдаст. Когда Кармелита похвасталась, что она «любимая» и «талантливая», Эсме вдруг нахмурилась и, обернувшись, прищурилась под своими фальшивыми осьминожьими глазами. Бодлерам пришлось распластаться на полу, чтобы злодейка их не заметила, а когда балерина-чечеточница-сказочная принцесса-ветеринар сочла нужным напомнить аудитории, что она балерина-чечеточница-сказочная принцесса-ветеринар, двое старших Бодлеров очутились впереди Фионы и крюкастого, так как спрятались за колонной, ближней к их цели. И только они собрались тихонько шагнуть к двери, как Кармелита завела последнюю строчку своей песни, то есть начала петь особенно громким и особенно противным голосом, а потом, не успев начать свою чудесную песню сначала, вдруг остановилась.

– «К» – от слова «кексолизы»! – выкрикнула она. – Вы что тут делаете?!

Вайолет с Клаусом замерли, но тут же с облегчением увидели, что отвратительная девчонка с презрением показывает пальцем на Фиону и крюкастого, которые неловко топчутся между двумя веслами.

– Как ты смеешь, крюкастый? – Эсме потрогала большую лапшу, как будто хотела его ударить. – Ты прерываешь моднейшее выступление моей невыразимо драгоценной любимицы!

– Прошу прощения, ваше Эсмечество. – Крюкастый вышел вперед и изысканно поклонился злодейке. – Лучше я лишусь еще раз обеих рук, чем прерву танец Кармелиты.

– Но ты уже меня прервал, инвалидный кексолиз! – Кармелита надула губы. – Теперь мне придется начинать все выступление сначала!

– Нет! – закричал кто-то из юных гребцов. – Что угодно, только не это! Это настоящая пытка!

– Кстати, о пытке, – быстро вставил крюкастый. – Я заглянул, чтобы спросить, не одолжите ли мне тальятеллу гранде. Мне это поможет выпытать у Бодлеров, где сахарница.

Эсме нахмурилась и потрогала щупальцем лапшу.

– Вообще-то, я не люблю давать взаймы свои вещи, – отозвалась она. – Люди обычно все портят.

– Прошу вас, мэм, – присоединилась Фиона. – Мы вот-вот узнаем, где сахарница! Так точно! Мы возьмем хлыст ненадолго в камеру.

– А почему ты помогаешь крюкастому? Я думала, ты тоже благонравная сиротка.

– Ничего подобного, – вмешался крюкастый. – Фиона – моя сестра, она присоединяется к команде «Кармелиты».

– Фиона немодное имя, – заметила Эсме. – Пожалуй, я буду звать ее Треугольные Гляделки. Ты действительно хочешь быть с нами, Треугольные Гляделки?

– Так точно! – ответила Фиона. – От этих Бодлеров одни неприятности. – Почему вы столько разговариваете? – возмутилась Кармелита. – Сейчас идет выступление балерины-чечеточницы-сказочной принцессы-ветеринара!

– Прости, сокровище мое, – спохватилась Эсме. – крюкастый, Треугольные Гляделки, берите лапшу и убирайтесь!

Крюкастый с сестрой вышли на середину зала и встали прямо перед Эсме и Кармелитой, предоставив старшим Бодлерам отличную возможность убраться – грубое слово, в данном случае означающее «выскользнуть из зала незамеченными и пройти по сумрачному коридору, по которому вел их недавно Олаф».

– Как ты думаешь, Фиона нас догонит? – произнесла Вайолет.

– Вряд ли, – ответил Клаус. – Они же сказали Эсме, что вернутся в камеру, значит, они должны вернуться.

– А ты не думаешь, что она действительно присоединится к олафовской команде?

– Конечно нет, – ответил Клаус. – Она просто хотела дать нам уйти из гребного зала. Может, Фиона и переменчива, но не настолько.

– Да, конечно, – согласилась Вайолет, но голос ее прозвучал не очень убежденно.

– Конечно нет, – повторил Клаус. И в этот момент из шлема опять раздался хриплый кашель. – Держись, Солнышко! – крикнул брат. – Мы тебя мигом вылечим!

Хотя он и говорил нарочито уверенным тоном, он не мог знать, сбудется ли его обещание (к счастью, оно сбылось).

– Как ты собираешься вылечить Солнышко без Фионы? – осведомилась Вайолет.

– Придется нам самим провести исследование, – решительно сказал Клаус.

– Нам не прочитать всю микологическую библиотеку, чтобы успеть сделать противоядие, – запротестовала Вайолет.

– А нам и не нужно читать всю, – возразил Клаус. Они уже достигли двери, ведущей в «Квиквег». – Я знаю, где надо смотреть.

Солнышко снова закашлялась, а потом начала сипеть, иначе говоря, издавать свистящие сиплые звуки, свидетельствовавшие о том, что связки в горле у нее почти сомкнулись. Старшие Бодлеры еле удержались от того, чтобы не открыть шлем и успокоить младшую сестру, но все-таки не захотели рисковать заразиться.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – отозвалась Вайолет и нажала металлический глаз на стене. Дверь отъехала, и дети кинулись к разбитому иллюминатору их субмарины. – Солнышкин час уже почти закончился.

Клаус мрачно кивнул и прыгнул через иллюминатор внутрь «Квиквега», попав прямо на большой деревянный стол. Вайолет внесла Солнышко. Хотя отсутствовали дети совсем недолго, кают-компания производила впечатление, будто «Квиквег» покинут давным-давно: три шарика, привязанные к ножкам стола, начали уже съеживаться, карты приливов, которые изучал Клаус, свалились на пол, а стеклянный круг, вырезанный Графом Олафом из иллюминатора, лежал на полу. Однако средний Бодлер, не обращая внимания на валявшиеся предметы, подобрал с пола только «Микологические миниатюры».

– Эта книга наверняка содержит сведения о противоядии, – сказал он и открыл ее прямо на оглавлении. – Глава тридцать шесть «Дрожжевой гриб». Глава тридцать семь «Поведение сморчков в свободном обществе». Глава тридцать девять «Посещаемые канавы с грибами». Глава сорок «Грот Горгоны».

– Вот! – крикнула Вайолет. – Сороковая глава!

Солнышко опять издала свистящий звук, и Клаус перелистнул несколько страниц кряду, хотя мне бы хотелось, чтобы он успел вернуться назад, к пропущенным страницам.

– «Грот Горгоны, – прочел он вслух, – находится в водах, пограничных с „Ануистл Акватикс“, наименование фантастическое…»

– Мы все это знаем, – прервала его Вайолет. – Переходи прямо к тому месту, где про мицелий.

Клаус быстро пробежал страницу глазами. У него был большой опыт по части пропускания неинтересных, с его точки зрения, мест в книгах.

– «Медузообразный мицелий обладает уникальной и эффективной стратегией прибывания…»

– И убывания, – перебила Вайолет, между тем как Солнышкин хрип все продолжал прибывать. – Переходи к яду.

– «Как сказал поэт, – прочел Клаус, – „В их спорах яд ужасной силы. / Вдохнешь – и через час в могилу! / Рецепт спасения, бесспорно, / Лишь капля выжимки из корня!“».

– Какого корня? – с недоумением спросила Вайолет.

– Не знаю, – ответил Клаус. – Противоядия чаще всего делаются из какой-нибудь части растения. Берется обычно цветочная пыльца, стебель, корень…

– А «выжимка» – то же самое, что «противоядие»? – спросила Вайолет, но не успел брат ответить, как Солнышко снова захрипела и водолазный шлем закачался – девочка боролась с грибом.

Клаус взглянул на книгу у себя в руке, затем на старшую сестру, а потом полез в водонепроницаемый карман комбинезона.

– Что ты делаешь? – спросила Вайолет.

– Достаю записную книжку. Я записал всю информацию по истории «Ануистл Акватикс», которую мы нашли в гроте.

– Нам некогда перечитывать твои записи! Мы должны сию же минуту найти противоядие! Фиона права: тот или та, кто колеблется, – пропали.

Клаус покачал головой.

– Не обязательно, – сказал он и перевернул страницу темно-синей книжки. – Стоит подумать минуту – и мы, возможно, спасем нашу сестру. Что там написано в письме у Кит Сникет? Вот! «Разведение, как ты настаиваешь, ядовитых грибов в гроте всем нам грозит большими неприятностями. Наша фабрика на Паршивой тропе может обеспечить некоторое ослабление губительного воздействия мицелия на дыхательную систему…» Вот оно! Г. П. В. производили на фабрике что-то такое, что ослабляло действие мицелия.

– Паршивая тропа, – повторила Вайолет. – Это была дорога к дому Дяди Монти. Там еще стоял отвратительный запах, помнишь? Пахло черным перцем. Нет, не черным перцем…

Клаус заглянул в записную книжку, а потом в «Микологические миниатюры».

– Хрен, – тихо сказал он. – Там пахло хреном. Корень хрена! Вот какое противоядие!

Вайолет уже направлялась в камбуз.

– Будем надеяться, что Фил любит добавлять хрен в пищу. – Она толкнула дверь.

Клаус подхватил хрипящий шлем и последовал за старшей сестрой в тесный камбуз. Там еле хватало места на двоих между плитой, холодильником и двумя деревянными кухонными шкафами.

– Шкафы, должно быть, заменяют кладовку. – Клаус имел в виду место, где, как он надеялся, держат противоядия. – Хрен – если он тут вообще есть – может храниться в них.

Старшие Бодлеры вздрогнули. Они и думать не хотели, что будет с Солнышком, если хрена там не окажется. Однако уже через несколько мгновений им пришлось об этом задуматься. Вайолет открыла дверцы одного шкафа, а Клаус – другого, и дети сразу же увидели, что хрена там нет.

– Жвачка, – еле слышно сказала Вайолет. – Сплошные коробки со жвачкой, Фил унес их с собой, когда покидал лесопилку. Но больше ничего нет. А ты что-нибудь нашел?

Клаус показал на две небольшие жестянки, стоящие на полке второго шкафа, и достал оттуда бумажный мешочек.

– Две банки водяного ореха и маленький пакетик семян кунжута. – Клаус крепко зажал пакетик в руке и сморгнул слезы за стеклами очков. – Что же делать?

Солнышко снова засипела, и этот отчаянный сип напомнил старшим одинокий паровозный гудок уходящего в туннель поезда.

– Посмотрим в холодильнике, – ответила Вайолет. – Может быть, хрен там.

Клаус кивнул и открыл кухонный холодильник. Он был почти так же пуст, как и кухонные шкафы. На верхней полке стояло шесть бутылочек с лимонной газировкой, какой Фил угощал Бодлеров в первый их вечер на борту «Квиквега». На средней полке лежал остаток мягкого белого сыра, завернутый в вощеную бумагу. А на нижней полке они обнаружили большое блюдо и, увидев то, что в нем лежало, заплакали.

– Я совсем забыла, – сказала Вайолет. Слезы катились по ее лицу.

– Я тоже. – И Клаус достал блюдо из холодильника.

Фил употребил всю оставшуюся провизию (слово, означающее здесь запасы продуктов), чтобы испечь торт. На вид он был похож на торт с кокосовым кремом, какой делал доктор Монтгомери, и старшие Бодлеры удивились – неужели Солнышко, тогда совсем еще младенец, настолько усвоила секреты готовки, что помогла Филу соорудить такой десерт. Торт был густо покрыт глазурью, из толщи крема торчали кусочки кокосового ореха, а сверху голубой глазурью были выведены веселым, оптимистичным почерком Фила два слова.

– «Пятнадцатилетие Вайолет», – с ошеломленным видом прочел Клаус. – Вот почему воздушные шарики.

– Да, мне исполнилось пятнадцать, как раз когда мы были в гроте, а я и забыла.

– Солнышко не забыла, – заметил Клаус. – Помнишь, она обещала какой-то сюрприз? Мы должны были вернуться из пещеры после выполнения задания и отпраздновать твой день рождения.

Вайолет опустилась на пол и положила голову на Солнышкин шлем.

– Что же делать? – прорыдала она. – Мы не можем потерять Солнышко! Не можем!

– Должен же быть какой-то заменитель хрена, – сказал Клаус. – Но какой?

– Не знаю! – выкрикнула Вайолет. – Я ничего не понимаю в готовке!

– Я тоже! – И Клаус тоже зарыдал. – Одна Солнышко понимает!

Плачущие Бодлеры посмотрели друг на друга и враз взяли себя в руки, что в данном случае значит «собрали все свои душевные силы». Затем они, не сговариваясь, открыли маленькую дверку Солнышкиного шлема, быстро вытащили оттуда сестру и быстро захлопнули дверцу, чтобы гриб не успел распространиться. С виду сестра их не изменилась, но, когда она открыла рот и со свистом втянула в себя воздух, они увидели во рту у нее несколько серых стеблей и шапочек страшного гриба – все в черных пятнах, как будто в рот ей налили чернил. Дыша с присвистом, Солнышко протянула свои ручки к брату и сестре и схватилась за их руки. Ей не надо было ничего говорить, Вайолет с Клаусом и так поняли, что она просит их о помощи. Но что они могли сделать? Только задать в отчаянии один вопрос.

– Солнышко, – сказала Вайолет, – мы выяснили, какое требуется противоядие. Спасти тебя может только хрен. Но хрена на кухне нету.

– Солнышко, есть ли какой-нибудь кулинарный заменитель хрена? – спросил Клаус.

Солнышко открыла рот, словно пытаясь что-то ответить, но старшие услышали лишь свистящий звук – это воздух пытался протиснуться сквозь грибы. Руки сестры сжались в кулачки, тельце скорчилось от боли и страха. И наконец ей удалось выдавить одно слово – слово, которого многие не поняли бы. Одни приняли бы его за какое-то выражение из личного словаря Солнышка – возможно, способ сказать «Я вас люблю» или даже «Прощайте, дорогие брат и сестра». Другие сочли бы это полной бессмыслицей, просто звуками, которые издает тот, кого душит смертоносный гриб. Однако нашлось бы немало тех, кто понял бы это сразу. Житель Японии понял бы, что она имеет в виду приправу, подаваемую к сырой рыбе и маринованному имбирю. Шеф-повар понял бы, что Солнышко говорит о зеленом едком корне, который многие считают кулинарным заменителем хрена. А Вайолет с Клаусом поняли, что их сестра назвала средство своего избавления, иначе говоря, то, что спасет ей жизнь, или же что избавит ее от медузообразного мицелия, или же, что важнее всего, предмет, закупоренный в жестяной баночке, который Солнышко нашла в подводной пещере и который Вайолет до сих пор хранила в водонепроницаемом кармане своего комбинезона.

– Васаби, – прошептала Солнышко сиплым, сдавленным грибами голосом. И больше ей ничего и не надо было говорить.

Глава двенадцатая

Выражение «полная перемена декораций» не относится к числу тех, которые Бодлерам приходилось употреблять часто. Оно, как известно, связано с внезапным изменением ситуации, когда те, кто прежде находился в забитом состоянии, внезапно оказывались на вершине власти, и наоборот. Для Бодлеров декорации полностью переменились на Брайни-Бич, когда они получили известие о страшном пожаре и когда Граф Олаф сделался всесильной и страшной фигурой в их жизни. Шло время, дети все ждали и ждали, чтобы снова произошла перемена декораций, чтобы Олафа удалось одолеть раз и навсегда и Бодлеры освободились бы от таинственных зловещих сил, которые грозили поглотить их. Однако декорации словно приросли к месту, и дети по-прежнему оставались всё в том же бедственном и горестном положении, а вокруг по-прежнему торжествовало зло. Но в тот момент, когда Вайолет поспешила вскрыть баночку с васаби, хранившуюся у нее в кармане, и влила ложку зеленой острой жидкости в рот задыхающейся сестре, в тот момент появилась надежда, что декорации все-таки могут перемениться. Солнышко охнула, когда васаби попало ей на язык, а стебли и шапочки медузообразного мицелия задрожали и словно съежились под действием мощной японской приправы. За считаные секунды гриб начал вянуть, а Солнышкин хрип превратился в кашель, затем кашель перешел в глубокий вдох-другой-третий, и младшая Бодлер воспряла, то есть вновь обрела силы и возможность дышать. Она крепко держала руки старших, в глазах у нее стояли слезы, но Вайолет и Клаус поняли, что медузообразному мицелию не удалось погубить их сестру.

– Получилось, – сказала Вайолет. – Она дышит все увереннее.

– Да, – подтвердил Клаус. – Мы победили.

– Вода, – выговорила Солнышко, и брат, поднявшись с пола, быстро подал сестре стакан воды. Она с усилием села прямо, а затем как могла крепко обняла брата и сестру. – Спасибо, – сказала она. – Спасли.

– Ты сама себя спасла, – отозвалась Вайолет. – Васаби все время был у нас, но нам в голову не приходило дать его тебе, пока ты про него не сказала.

Солнышко закашлялась и опять прилегла на пол.

– Мало сил, – пробормотала она.

– Неудивительно, – проговорила Вайолет. – Сколько ты мытарств перенесла! Отнести тебя в кубрик? Ты там отдохнешь.

– Здесь, – ответила Солнышко и улеглась около плиты.

– Удобно ли тебе прямо на полу? – забеспокоился Клаус.

Солнышко с трудом приоткрыла один глаз и улыбнулась старшим.

– Около вас, – произнесла она.

– Хорошо, Солнышко. – Вайолет взяла кухонное полотенце со стойки, свернула его и подсунула вместо подушки сестре под голову. – Мы будем рядом, в кают-компании, если понадобимся.

– Что дальше? – пробормотала Солнышко.

– Ш-ш-ш. – Клаус укрыл ее еще одним кухонным полотенцем. – Не беспокойся, Солнышко. Сейчас что-нибудь придумаем.

Старшие Бодлеры вышли на цыпочках из кухни, унося банку васаби.

– Как ты думаешь, она поправится? – спросила Вайолет.

– Уверен, – ответил Клаус. – Поспит и будет как новенькая. Но нам и самим надо принять васаби. Все- таки, когда мы снимали с нее шлем, мы подвергались воздействию медузообразного мицелия, а нам понадобится много сил, чтобы удрать от Олафа.

Вайолет кивнула, взяла в рот васаби и передернулась, когда приправа обожгла ей язык.

– Там осталась еще одна ложка. – Вайолет протянула баночку брату. – Надо проследить, чтобы водолазный шлем оставался закрытым, пока мы не раздобудем корень хрена и не уничтожим гриб.

Клаус кивнул и, закрыв глаза, глотнул остатки японской приправы.

– Если когда-нибудь мы изобретем пищевой код, как собирались еще с Фионой, то слово «мощный» мы будем говорить вместо «васаби». Немудрено, что оно вылечило Солнышко.

– Ну а теперь, когда мы ее вылечили, – Вайолет повторила Солнышкин вопрос, – что дальше?

– Дальше – Олаф, – решительно ответил Клаус. – Он говорил, у него есть всё, чтобы покончить с Г. П. В., – все, кроме сахарницы.

– Правильно, – согласилась Вайолет. – Мы должны одолеть его и найти сахарницу раньше, чем он.

– Но мы не знаем, где она, – напомнил Клаус. – Наверное, кто-то забрал ее из грота Горгоны.

– Кажется, у меня есть мысль… – начала Вайолет, но ей не пришлось договорить, какая именно, – ее прервал непонятный звук. Сперва послышалось странное жужжание, затем гудение, а потом целый набор всевозможных звуков, и шли они откуда-то из машинного отделения «Квиквега». Наконец на одной из настенных панелей загорелся зеленый огонек и из узкой щели заскользило что-то белое и плоское.

– Бумага, – сказал Клаус.

– Не просто бумага. – Вайолет подошла к панели. Лист бумаги свернулся и упал ей прямо в руку, как будто с нетерпением ждал, чтобы старшая из Бодлеров как можно скорее прочла сообщение. – Это телеграфное устройство. Мы получили…

– Глубоководную почтовую весть, – подхватил брат.

Вайолет кивнула и быстро пробежала глазами листок. Действительно, наверху стояла надпись «Глубоководная почтовая весть», и по мере развертывания рулончика Вайолет увидела, что сообщение адресовано «Квиквегу», а ниже стоит дата отправления и, еще ниже, имя отправителя, находящегося в милях и милях от них, где-то на суше. Имя это Вайолет даже не решилась произнести вслух, хотя ей казалось, будто она твердила это имя про себя постоянно, с тех пор как ледяные воды Порченого потока унесли прочь того, кто так много для нее значил.

– Это от Куигли Квегмайра, – тихо проговорила она.

Глаза Клауса расширились от удивления.

– И что он пишет?

Телеграмма закончилась, и палец Вайолет оказался на букве «К», как раз на имени ее друга. Вайолет улыбнулась. Казалось, ей почти достаточно хотя бы знать, что Куигли жив.

– «Насколько я понимаю, у вас на субмарине появилось трое новых волонтеров ТОЧКА, – прочла она и вспомнила, что слово ТОЧКА в телеграмме означает конец фразы. – Мы страшно нуждаемся в их услугах в крайне важном деле ТОЧКА Пожалуйста, доставьте их во вторник в место, указанное в стихах, приведенных ниже ТОЧКА».

Вайолет проглядела всю телеграмму до конца и в задумчивости нахмурилась.

– Дальше идут два стихотворения. Одно – Льюиса Кэрролла, второе – Томаса Элиота.

Клаус достал записную книжку из кармана и стал листать страницы, пока не нашел того, что искал.

– Головоломный подменный вариант, – сказал он. – Тот код, который мы узнали в гроте. Наверное, Куигли изменил в стихах некоторые слова, чтобы чужие не поняли, где мы должны с ним встретиться. Давайте посмотрим – поймем ли мы, какие внесены изменения.

Вайолет кивнула и прочла вслух строки первого стиха:

Ах, Устрицы! Придите к нам, — Он умолял в тоске, — И погулять и поболтать На фоне казино.

– Последняя строка, по-моему, должна звучать по-другому, – заметила она.

– Да, во времена Льюиса Кэрролла казино на пляжах не было, – согласился Клаус. – А какие там должны быть слова?

– Не знаю, – ответила Вайолет. – Льюис Кэрролл мне всегда казался чересчур эксцентричным.

– А мне он нравится, – возразил Клаус, – но я не учил его стихов наизусть. Прочти другое стихотворение. Может, оно нам что-то даст.

Вайолет кивнула и прочла вслух:

В багровый час, когда глаза и спины

из-за конторок поднимаются,

Когда людская машина в ожидании дрожит,

как пони на морозе…

Голос старшей Бодлер замер, и она в замешательстве посмотрела на брата.

– Всё, – сказала она. – На этом стихотворение обрывается.

Клаус нахмурился:

– И больше в телеграмме ничего нет?

– В самом низу есть несколько букв – «КК: Ж. С.». Что это может значить?

– «КК» означают, что Куигли послал кому-то еще копию, – объяснил Клаус. – А «Ж. С.» – кому послал.

– Опять те загадочные инициалы, – заметила Вайолет. – Это не может быть Жак Сникет – он умер. Но кто же еще?

– Нам сейчас не до инициалов, – остановил ее Клаус. – Надо сообразить, какие слова в стихах заменены.

– И как это сделать?

– Не знаю. Почему Куигли думает, что мы знаем эти стихи наизусть?

– Он и не думает, – сказала Вайолет. – Он знает нас. Но телеграмма-то послана просто на «Квиквег». Он знал, что кто-то на лодке сумеет расшифровать стихи.

– Кого он имел в виду? – Клаус задумался. – Не Фиону – она миколог. И такой оптимист, как Фил, вряд ли знаком с поэзией Томаса Элиота. И трудно представить себе, чтобы капитан Уиддершинс всерьез интересовался поэзией.

– В последнее время – нет. – Вайолет задумалась. – Но брат Фионы упоминал, что они с капитаном вместе изучали поэзию.

– Да, верно, – согласился брат. – Они читали стихи друг другу в кают-компании. – Клаус подошел к буфету, открыл дверцы и обежал взглядом книги, которые держала там Фиона. – Тут нет поэзии, только книги по микологии.

– Капитан Уиддершинс не стал бы выставлять поэзию на видное место, – высказала предположение Вайолет. – Он бы их скрывал где-нибудь.

– Как скрывал то, что случилось с руками Фиониного брата, – подхватил Клаус.

– Он считал, что есть тайны настолько ужасные, что молодым не следует их знать, – напомнила Вайолет. – Но сейчас мы должны их узнать.

Клаус с минуту молчал, а затем повернулся к сестре:

– Есть одна вещь, про которую я тебе никогда не говорил. Помнишь, как родители страшно рассердились на нас из-за испорченного географического атласа?

– Мы об этом вспоминали в гроте, – отозвалась Вайолет. – Его намочил дождь оттого, что мы оставили окно в библиотеке открытым.

– Я подозреваю, что они разозлились не только из-за этого, – сказал Клаус. – Ведь я тогда снял атлас с верхней полки, для этого мне даже пришлось поставить стремянку на стул. Родители не думали, что я смогу достать до верху.

– Но почему это их так рассердило?

Клаус опустил глаза:

– Они держали там книги, которые специально убрали от нас. Меня тогда интересовал только атлас, но за ним оказался еще целый ряд книг.

– Каких?

– Я не очень-то их разглядывал. Несколько книг про войну, кажется, несколько романов. Меня больше интересовал атлас, и я не стал их смотреть, но, помню, подумал – с чего бы родители их спрятали? Потому они, наверное, так и разозлились: увидели атлас на подоконнике и поняли, что их секрет раскрыт.

– А потом ты рассмотрел книги?

– Не успел. Родители перепрятали их в другой тайник, и больше я этих книг не видел.

– Может быть, родители собирались рассказать нам про них позже, когда мы стали бы старше? – предположила Вайолет.

– Возможно. Но мы этого не узнаем. Книги сгорели.

Старшие Бодлеры посидели немножко молча, оглядывая буфет, а потом, не сговариваясь, залезли на деревянный стол, чтобы дотянуться до самых верхних полок. Они увидели небольшую стопку книг на такие скучные темы, как воспитание детей, правильное и неправильное питание, круговорот воды, но когда брат с сестрой сдвинули книги в сторону, то обнаружили то, что искали.

– Элизабет Бишоп[28], – прочла Вайолет, – Чарлз Симич[29], Сэмюэл Тейлор Колридж[30], Франц Райт[31], Дафни Готтлиб[32] – самые разные поэты.

– Ты почитай Томаса Элиота, – Клаус протянул сестре толстый пыльный том, – а я проработаю Льюиса Кэрролла. Лучше поскорее найти подлинные стихи и расшифровать послание.

– А я нашла кое-что еще. – И Вайолет протянула брату мятый бумажный квадратик. – Смотри.

Клаус взглянул. Это была фотография, выцветшая, помутневшая от времени. Четверо людей стояли близко друг к другу, как будто одна семья. В центре располагался крупный мужчина с длинными усами, загнутыми на концах наподобие скобок. Капитан Уиддершинс выглядел на снимке много моложе и гораздо веселее, чем теперь, когда с ним познакомились Бодлеры. Он смеялся и обнимал за плечи соседа, в котором Бодлеры узнали крюкастого, только на снимке у него были две нормальные руки – одну он положил на плечо капитану, а другую вытянул в сторону того, кто фотографировал. Тут он еще не был взрослым, вы бы скорее назвали его юношей. По другую сторону от капитана стояла женщина, и она тоже смеялась, а на руках держала младенца в крошечных треугольных очках.

– Должно быть, это мать Фионы, – сказал Клаус, указывая на смеющуюся женщину.

– Смотри. – И Вайолет показала на стену, на фоне которой снималась семья. – Фотография сделана на борту «Квиквега». Вон край таблички с личной философией капитана – «Тот, кто колеблется, – пропал!».

– А пропала почти вся семья, – тихо произнес Клаус. – Фионина мама умерла. Брат примкнул к труппе Графа Олафа. И кто знает, куда девался отчим.

Клаус отложил снимок, раскрыл записную книжку и перевернул первые страницы, куда он в свое время приклеил другую старую фотографию. На ней тоже запечатлили четверых людей, правда, один отвернулся, так что нельзя было сказать, кто это. Вторым был Жак Сникет, который, как известно, умер. А еще двое – Бодлеры-родители. Клаус хранил снимок с тех пор, как дети нашли его в больнице, и глядел на него каждый день, всматриваясь в лица родителей и читая и перечитывая единственную напечатанную над снимком фразу: «Основываясь на фактах, обсуждаемых на странице девять, – гласила надпись над снимком, – эксперты подозревают, что в пожаре, скорее всего, уцелел один человек, однако местонахождение оставшегося в живых неизвестно». Из-за этой фразы дети довольно долгое время считали, что и в самом деле кто-то из родителей жив, но сейчас они уже почти не верили в это. Вайолет и Клаус переводили взгляд с одной фотографии на другую и представляли себе то время, когда никто из этих людей не пропал и все были счастливы.

Клаус вздохнул и поднял глаза на сестру.

– Может быть, нам не следует сейчас колебаться, – сказал он. – Может, надо спасать капитана, а не читать стихи и рассматривать старые фотографии. Я не хочу потерять Фиону.

– С братом она в безопасности, – успокоила его Вайолет, – я уверена, она присоединится к нам, как только сможет. Сейчас необходимо расшифровать сообщение, иначе мы потеряем все. В нашем случае тот или та, кто колеблется, – пропали.

– А что, если мы расшифруем сообщение до того, как появится Фиона? – спросил Клаус. – Будем мы ее ждать?

– Незачем, – ответила Вайолет. – Мы втроем прекрасно справимся с субмариной. Нужно только починить иллюминаторы – и мы, возможно, сумеем вывести «Квиквег» из «Кармелиты».

– Мы не можем бросить Фиону, – запротестовал Клаус. – Она бы нас не бросила.

– Ты уверен? – отозвалась сестра.

Клаус вздохнул и снова взглянул на снимок.

– Нет, – ответил он. – Приступим к работе.

Вайолет кивнула, и оба Бодлера отложили обсуждение этой темы в долгий ящик, иначе говоря, временно прекратили обсуждение, а вместо того достали с полки поэтические книжки и принялись за расшифровку полученного от Куигли головоломного подменного варианта. Бодлерам так давно не приходилось читать в уюте и покое, что они с наслаждением листали страницы, отыскивая нужные слова, и даже делали выписки. Когда вы читаете стихи, даже если вы всего лишь ищете за словами тайное послание, это дает ощущение своей силы, так же как вы ощущаете себя сильным, если вы единственный в дождливый день захватили с собой зонтик или же единственный, кто умеет развязать узлы, когда всех взяли в заложники. С каждым следующим стихотворением дети ощущали себя все более сильными, а если использовать их пищевой код, то все более васаби, так что, когда их прервали, обоим казалось, что декорации вроде бы продолжают меняться.

– Перекус! – объявил веселый голос, и Вайолет с Клаусом обрадовались, увидав свою маленькую сестру, которая несла из кухни тарелку.

– Солнышко! – воскликнула Вайолет. – Мы думали, ты спишь!

– Взбодра, – отозвалась младшая Бодлер, желая сказать что-то вроде «Я поспала, а когда проснулась, почувствовала, что вполне способна приготовить что- нибудь».

– Пожалуй, я немного проголодался, – признался Клаус. – А чем ты нас угостишь?

– Амюз буш[33], – ответила Солнышко, желая сказать что-то вроде «Маленькие сэндвичи с водяным орехом, сырной пастой и семечками кунжута».

– Очень вкусные, – одобрила Вайолет, и, пока все трое поглощали забавную закуску, старшие Бодлеры просветили Солнышко, иначе говоря, поведали обо всем, что произошло, пока она мучилась внутри водолазного шлема. Они рассказали об ужасной субмарине, которая проглотила «Квиквег», и об ужасном негодяе, которого там встретили. Описали неслыханно отчаянное положение, в каком очутились Снежные скауты, и неслыханно уродливые одеяния на Эсме Скволор и Кармелите Спатс. Они рассказали ей про глубоководные почтовые вести и про головоломный подменный вариант, который пытались сейчас расшифровать. И под конец сказали ей про то, что крюкастый оказался давно пропавшим братом Фионы и, возможно, он присоединится к ним на борту «Квиквега».

– Перифидо[34], – заметила Солнышко, что означало «Глупо было бы доверять олафовскому приспешнику».

– Так оно и есть, – ответил Клаус. – На самом деле мы ему не доверяем. Но ему доверяет Фиона, а мы доверяем Фионе.

– Ненадежно, – проговорила Солнышко.

– Да, – согласилась Вайолет, – но у нас нет особого выбора. Мы где-то посреди океана… – И должны попасть на берег, – добавил Клаус и поднял кверху томик Льюиса Кэрролла. – По-моему, я разгадал часть головоломного подменного варианта. У Льюиса Кэрролла есть стихотворение, которое называется «Морж и Плотник».

– В телеграмме что-то говорилось про моржа, – заметила Вайолет.

– Да, – подтвердил Клаус. – Я не сразу нашел соответствующую строфу, но вот она. Куигли пишет:

Ах, Устрицы! Придите к нам, — Он умолял в тоске, — И погулять и поболтать На фоне казино.

– Ну да, – подхватила Вайолет. – А как по-настоящему?

Клаус прочел:

Ах, Устрицы! Придите к нам, — Он умолял в тоске, — И погулять и поболтать Приятно на песке[35].

Клаус закрыл книгу и посмотрел на сестер:

– Куигли ждет нас завтра утром на Брайни-Бич.

– Брайни-Бич, – тихонько повторила Вайолет.

Ей, конечно, не надо было напоминать брату и сестре о том дне, когда они в последний раз были на пляже и узнали от мистера По о полной перемене декораций в их жизни. Дети сидели и думали о том ужасном дне, и он казался им таким же неясным и выцветшим, как фотография семьи Фионы или же фотография их собственных родителей, вклеенная Клаусом в записную книжку. Возвращение на Брайни-Бич после всего, что с ними произошло, представлялось Бодлерам громадным шагом назад. Им словно опять предстояло потерять родителей или родной дом и быть отвезенными мистером По к Графу Олафу, и все несчастья должны были опять обрушиться на них, как волны океана, которые обрушиваются на пляж Брайни-Бич и на крошечных безропотных обитателей луж, остающихся после прилива.

– И как мы туда попадем? – спросил Клаус.

– На «Квиквеге», – ответила Вайолет. – Наверняка на лодке имеется прибор для определения местонахождения, и, как только выяснится, где мы, я попробую взять курс на Брайни-Бич.

– Расстояние? – задала вопрос Солнышко.

– Вряд ли это далеко. Мне надо свериться с картой. Но что мы будем делать, когда приплывем туда?

– Думаю, у меня есть ответ на твой вопрос, – отозвалась Вайолет, беря в руки томик стихов Томаса Элиота. – Куигли приводит строки из поэмы «Мертвая земля».

– Я пробовал ее читать, – заметил Клаус, – но смысл стихов мне показался темным. Я почти ничего не понял.

– Может быть, там тоже все зашифровано, – предположила Вайолет. – Послушай, Куигли пишет так: «В багровый час…» Но у Элиота говорится: «В лиловый час…»

– Бла-бла-бла-xa-xa-xa! – прервал ее жестокий издевательский голос. – Ха-бла-ха-бла-ха-бла! Ти-хи снаггл-сниггл ти-хи-хи! Хубба-хубба гиггл-риддл развязка!

Бодлеры подняли головы и увидели Графа Олафа, который как раз влезал через иллюминатор и уже ступил на деревянный стол. За ним следовала Эсме Скволор, ухмыляясь из-под капюшона своего осьминожьего костюма, а затем дети услышали неприятное шарканье безобразных розовых туфель Кармелиты Спатс, которая тоже всунула свою разукрашенную сердечками физиономию в дыру и противно хихикнула.

– Я счастливее, чем свинья, лакомящаяся беконом! – вскричал Граф Олаф. – Я от смеха краснее, чем обгорелый курортник! У меня настроение лучше, чем у новенького кладбища! Я до того беззаботно весел, что веселые и беззаботные люди, чего доброго, побьют меня палками от необузданной зависти! Ха-ха джикама! Когда я зашел на гауптвахту посмотреть, каковы успехи моего помощника, оказалось, что курятник пуст, – птички улетели. Я уж испугался, что вы сбежали, или устраиваете саботаж на моей субмарине, или даже послали телеграмму с просьбой о помощи! Но я должен был догадаться, что таким тупицам, как вы, в голову не может прийти что-то путное! Вы только посмотрите на себя, сироты: вы тут закусываете, читаете стишки, когда могущественные красивые люди кукаречут, торжествуя победу! Кукареку, кровопийца!

– Через несколько минут, – похвасталась Эсме, – мы, спасибо команде сопляков, прибудем в отель «Развязка». Ти-хи триумфально! Последнее безопасное место для Г. П. В. скоро превратится в пепел – так же как ваш дом, Бодлеры!

– А я спляшу особый танец балерины-чечеточницы-сказочной принцессы-ветеринара на могилах всех этих волонтеров! – тоже похвасталась Кармелита. Она впрыгнула в иллюминатор вслед за Олафом и принялась плясать на столе победный танец. Ее розовая пачка трепетала, как будто ей хотелось улететь прочь.

– «К» – значит красивая, – запела Кармелита. – «А» – значит активная, «Р» – значит разумная, «М» – значит великолепная…

– Ну, будет, будет, Кармелита. – Граф Олаф натянуто улыбнулся балерине-чечеточнице-сказочной принцессе-ветеринару. – Ты бы приберегла свой танец на потом! Я куплю тебе все балетные костюмы на свете. Г. П. В. будет ликвидирован, и тогда все наследства в мире мои: бодлеровское, квегмайровское, уиддершинское и…

– Где Фиона? – прервал его Клаус. – Что вы с ней сделали? Если вы ей причинили вред…

– Причинил вред? – переспросил Граф Олаф, и глаза его под единственной бровью ярко заблестели. – Причинить вред Треугольным Гляделкам? Да с какой стати мне обижать такую умницу? Ти-хи члена труппы?

Граф Олаф повел рукой давно всем надоевшим театральным жестом, Эсме захлопала щупальцами, а в иллюминаторе показались двое: крюкастый, выглядевший, как всегда, отвратительно злобным, и Фиона, которая выглядела не совсем так, как раньше. Во-первых, у нее было другое выражение лица – она казалась смирившейся, то есть микологиня полностью отказалась от мысли одолеть Графа Олафа. А второе отличие заключалось в надписи спереди на комбинезоне из скользкой материи.

– Нет, – тихо произнес Клаус, с ужасом глядя на подругу.

– Нет, – решительно сказала Вайолет и покосилась на Клауса.

– Нет! – сердито выпалила Солнышко и оскалила зубы, увидев, что Фиона вышла из иллюминатора и встала рядом с Графом Олафом на деревянный стол.

Сапогом она при этом задела книжки стихов, вынутые Клаусом и Вайолет из буфета, включая книги Льюиса Кэрролла и Томаса Элиота. Конечно, некоторые считают стихи Льюиса Кэрролла чересчур эксцентричными, иначе говоря, полными смешной чепухи, другие жалуются, что смысл стихов Томаса Элиота слишком темен, иначе говоря, они излишне сложны. Но хотя мнения по поводу поэтов, представленных на деревянном столе, могут и не совпадать, любой благородный читатель согласится, что поэт, представленный на униформе Фионы, был поэтом ограниченных способностей и писал нудные, неуклюжие стихи на безнадежно сентиментальные темы.

– Да, – тихо сказала Фиона, и Бодлеры, глядя на портрет улыбающегося Эдгара Геста, почувствовали, что декорации снова переменились.

Глава тринадцатая

Круговорот воды в природе состоит из трех явлений, а именно: испарение, осаждение и скапливание, причем скапливание – третье явление из трех, составляющих то, что общеизвестно под названием круговорот воды. Явление это, а именно скапливание, есть процесс собирания воды в океаны, озера, реки, пруды, искусственные водоемы и лужи по всему миру, для того чтобы дать толчок процессам испарения и осаждения, а дальше весь цикл начинается сначала. Читать про такие вещи, конечно, утомительно, поэтому, хочу надеяться, мое описание круговорота воды вам давно уже наскучило и вы успели отложить эту книгу в сторону, прежде чем успели взяться за главу тридцать девять «Микологических миниатюр», невзирая на всю важность этой главы. Однако, как бы ни был круговорот воды скучен читателю, каплям воды, вероятно, несравненно скучнее участвовать в нем снова и снова. Порой, когда я делаю перерыв в работе над описанием жизни бодлеровских сирот, и мои глаза и спина поднимаются от стола, и я вглядываюсь в вечернее небо, пурпурный оттенок которого объясняют слова «в лиловый час», я начинаю представлять себя каплей воды, особенно если идет дождь или если мой стол плавает в водоеме. Я думаю о том, как, должно быть, ужасно оказаться оторванным от своих товарищей, когда они все вместе собрались в озере или в луже, и быть вынужденным взлететь в небо в результате процесса испарения. Я думаю о том, как ужасно быть изгнанным из облака в процессе осаждения и свалиться кубарем на землю, как выброшенная из окна сахарница. И думаю я также, как был бы я убит горем, если, достигнув вместе со всеми какого-то безопасного места, мне в результате перемены декораций пришлось бы опять испариться в небо, а там снова начался бы этот нудный цикл. Невыносимо размышлять над такого рода жизнью, при которой вас вынуждают к постоянному передвижению разные таинственные и могучие силы и вы нигде не можете задержаться надолго, никогда не обретаете безопасного места, которое могли бы назвать своим домом, и декорации никогда не меняются надолго. Также и бодлеровским сиротам было невыносимо размышлять над своей жизнью теперь, когда Фиона предала их, как предавали многие сотоварищи, и именно в то время, когда они, казалось, вот-вот вырвутся из нудного цикла несчастий, в который их затянуло.

– Скажи им, Треугольные Гляделки, – Граф Олаф гнусно ухмыльнулся, – скажи Бодлерам, что ты присоединилась ко мне.

– Это правда, – проговорила Фиона, однако за стеклами очков глаза ее глядели удрученно, иначе говоря, печально смотрели в пол. – Граф Олаф пообещал, что, если я помогу ему уничтожить последнее безопасное место, он поможет мне найти отчима.

– Но ведь Граф Олаф и твой отчим – враги! – закричала Вайолет. – Они по разные стороны раскола!

– Я бы не была уж так в этом уверена, – возразила Эсме Скволор. Она как раз входила в иллюминатор, и все щупальца тащились за ней по полу. – И вообще, капитан Уиддершинс вас бросил. Может, он решил, что волонтеры вышли из моды, а в моде теперь мы.

– Мой брат, отчим и я могли бы воссоединиться, – тихо проговорила Фиона. – Неужели вы не понимаете, Бодлеры?

– Ясно, не понимают! – вмешался Граф Олаф. – Ха-ха простофили! Эти отродья проводят жизнь, читая книжки, вместо того чтобы гоняться за наследствами! Так, теперь забираем с «Квиквега» все ценное и запираем сирот на гауптвахту!

– На этот раз вы от нас не удерете! – Крюкастый закрутил в воздухе тальятеллой гранде, которую прятал за спиной.

– В последний раз мы никуда от вас не удирали, – возразил Клаус. – Вы сами помогли нам удрать на «Квиквег», чтобы спасти Солнышко. Вы сказали, что хотите уплыть вместе с нами и присоединиться к Г. П. В. в последнем безопасном месте.

– Г. П. В.! – фыркнул крюкастый и с презрительной гримасой проткнул с размаху крюком один из шариков, которыми Фил украсил кают-компанию к дню рождения Вайолет. – Уж эти глупые волонтеры с их драгоценными библиотеками и хитроумными кодами! Дураки они – все до единого. Не хочу я сидеть и читать идиотские книжки! Тот, кто колеблется, – пропал!

– Или та, – добавила Фиона. – Так точно!

– Не будем же колебаться ни минутой дольше, – заключил Граф Олаф. – Крюкастый, сейчас обойдем всю субмарину и заберем что захотим!

– Я тоже пойду! – заявила Эсме. – Мне нужен новый модный наряд!

– Конечно, босс. – Крюкастый направился к двери, ведущей из кают-компании. – Следуйте за мной!

– Нет, это ты следуешь за мной! – Граф Олаф шагнул вперед, опережая крюкастого. – Я тут главный!

– Графуля, – заныла Кармелита, спрыгивая со стола и неуклюже кружась. – Первой хочу идти я! Я – балерина-чечеточница-сказочная принцесса-ветеринар!

– Конечно, ты пойдешь первой, сокровище мое, – отозвалась Эсме. – Ты получишь все, что твоя душенька пожелает, правда, Олаф?

– Да уж наверняка! – буркнул Олаф.

– И вели Треугольным Гляделкам оставаться здесь и стеречь сирот, – добавила Кармелита. – Я не желаю, чтобы она забрала себе все ценное.

– Стереги сирот, Треугольные Гляделки! – приказал Граф Олаф. – Хотя, собственно, чего их теперь караулить? Деваться им некуда, ти-хи тюрьма!

– Гиггл-гиггл галдеж! – выкрикнула Кармелита, возглавляющая шествие.

– Ха-ха хирургия! – взвизгнула Эсме, следуя за ней.

– Ти-хи гланды удалим! – заорал Граф Олаф, шагая за подругой.

– И мне тоже весело! – завопил крюкастый и захлопнул за собой дверь.

Бодлеры остались в кают-компании наедине с Фионой.

– Предать, – сказала Солнышко.

– Солнышко права, – поддержала сестру Вайолет. – Не делай этого, Фиона. Еще есть время переменить решение и остаться на благородной стороне раскола.

– Мы получили глубоководную почтовую весть, – сказал Клаус, показывая телеграмму. – Г. П. B. настоятельно требуется наша помощь в каком-то важном деле. Мы должны встретиться с волонтерами на Брайни-Бич. Ты могла бы плыть туда с нами!

– Гринхат! – выкрикнула Солнышко. Она хотела сказать нечто вроде «Ты могла бы оказать неоценимую помощь!», но Фиона даже не стала дожидаться перевода.

– Вы же не бросили сестру, – сказала она. – Так точно! Вы рисковали своей жизнью, чтобы спасти Солнышко. Как же вы просите, чтобы я бросила моего брата?

– Твой брат – плохой человек, – возразила Вайолет.

– Люди не бывают только плохими или только благородными, – ответила Фиона. – Они – как фирменный салат.

Клаус взял со стола фотографию и протянул Фионе:

– Они мне не кажутся салатом. Они мне кажутся семьей. Как бы, Фиона, отнеслась твоя семья к тому, что ты собираешься сделать – отвести троих детей на гауптвахту, чтобы помочь негодяю исполнить его преступные замыслы?

Фиона взглянула на снимок и сморгнула слезы:

– Семья моя пропала. Так точно! Мама умерла. Так точно! Отец куда-то уехал. Так точно! Мой брат, может быть, и не такой замечательный, как вы, Бодлеры, но из семьи у меня остался он один. Так точно! Я остаюсь с ним. Так точно!

– Оставайся с ним, если хочешь, – проговорила Вайолет, – но отпусти нас.

– Рандеву[36]. – добавила Солнышко.

– «Отвези нас на Брайни-Бич», – перевел Клаус. – Даже если мы по разные стороны раскола, Фиона, это не должно мешать нам помогать друг другу.

Фиона вздохнула, бросила взгляд сперва на Бодлеров, потом на фотографию и сказала:

– Я могу повернуться к вам спиной, а не караулить вас.

– А мы можем взять «Квиквег», – продолжила Вайолет, – и уплыть.

Фиона нахмурилась и положила фотографию на стол.

– Если я отпущу вас и вы уплывете на Брайни-Бич, то что вы для меня сделаете?

– Я научу тебя ремонтировать подводные лодки, – Вайолет показала на телеграфное устройство, – и ты вернешь «Квиквегу» былую славу.

– Мне больше не нужен «Квиквег», – отозвалась Фиона. – Так точно! Я теперь член команды «Кармелиты».

– Я отдам тебе мой ежедневник. – Клаус достал из кармана свою темно-синюю записную книжку. – Там полным-полно важных секретов.

– Граф Олаф и так знает больше секретов, чем ты узнаешь за всю жизнь.

– Пф! – услышали дети и, взглянув вниз, увидели Солнышко, которая успела за это время ускользнуть в кухню и теперь с трудом тащила оттуда водолазный шлем.

– Солнышко, оставь его! – крикнула Вайолет. – Там внутри очень опасный гриб, противоядия у нас пока нет!

– Микол, – сказала Солнышко и положила шлем к ногам Фионы.

– Солнышко права. – Клаус взглянул на шлем и поежился. – Там внутри главный кошмар микологического пантеона – медузообразный мицелий.

– Я думала, вы его уничтожили, – удивилась Фиона.

– Нет, – сказала Вайолет. – Медузообразный мицелий произрастает лучше всего в ограниченном пространстве. Ты говорила, что яд смертельно опасного гриба может быть источником замечательных лекарств. Для миколога это очень ценный образчик.

– Да, это верно. – Фиона посмотрела на шлем, стоящий перед нею на полу.

Бодлеры тоже посмотрели на него, и им вспомнилось ужасное путешествие по гроту. Они вспомнили, как там было темно и холодно, когда, покинув «Квиквег», они плыли по течению вглубь пещеры. Вспомнили устрашающее зрелище – медузообразный мицелий, закрывавший им выход из жуткой пещеры, пока стебли и шапочки не убыли. Они вспомнили, как продрогли, плывя против течения к субмарине, и какие страшные открытия они сделали по возвращении – пропажу команды и грибы, растущие внутри Солнышкиного шлема. Вспомнили, как возникло на экране локатора изображение субмарины-осьминога и как они увидели поджидавшего их негодяя, когда их втянуло внутрь осьминога.

– А вот и мы! – объявил Граф Олаф, вваливаясь в кают-компанию со всей компанией. Эсме и Кармелита на ходу заглядывали в блестящую шкатулочку, а крюкастый сгибался под тяжестью водолазных костюмов и шлемов. – Боюсь, пожива небольшая, субмарина уже не та, что в дни былой славы. Правда, в кубрике я нашел маленькую шкатулку с драгоценностями, там есть кое-что ценное.

– По-моему, кольцо с рубином очень модное, – промурлыкала Эсме. – Оно великолепно будет смотреться с моим платьем, имитирующим пламя.

– Это мамино кольцо, – тихо произнесла Фиона.

– Она была бы рада, что оно досталось мне, – быстро нашлась Эсме. – Ведь мы были близкими подругами в школе.

– А я хочу ожерелье! – заявила Кармелита. – Оно отлично подойдет к моему ветеринарному стетоскопу! Дай мне его, графуля!

– Жаль, с нами нет карнавальных уродов. – Крюкастый вздохнул. – Помогли бы мне таскать водолазные костюмы.

– Мы увидим их в отеле «Развязка», – оборвал его Граф Олаф, – как и всех остальных моих соратников. А теперь уходим отсюда! До прибытия в отель у нас еще куча дел! Треугольные Гляделки, веди сирот на гауптвахту! Ха-ха хулахуп!

Напевая нелепую мелодию, негодяй сделал несколько танцевальных па, торжествуя победу, но тут же споткнулся о водолазный шлем. Кармелита злорадно хихикнула, когда Олаф нагнулся и потер татуированную щиколотку.

– Ха-ха, графуля! – воскликнула она. – Я танцую лучше, чем ты!

– Убери отсюда эту шляпу, Треугольные Гляделки! – прорычал Граф Олаф. Он наклонился, поднял шлем и только хотел передать его Фионе, как крюкастый остановил его.

– Он вам самому пригодится, босс, – сказал он.

– Я предпочитаю шляпы поменьше и полегче, – отозвался Граф Олаф, – но все равно благодарю за внимание.

– Мой брат имел в виду, – объяснила Фиона, – что внутри шлема растет медузообразный мицелий.

Бодлеры ахнули и в страхе переглянулись, а Граф Олаф заглянул в окошечко шлема, и глаза его под единственной бровью расширились.

– Медузообразный мицелий, – пробормотал он и задумчиво провел языком по зубам. – Может ли это быть?

– Не может, – заявила Эсме Скволор. – Гриб давно уничтожен.

– Они его принесли с собой, – объяснил крюкастый. – Потому маленькая девчонка и кашляла.

– Но это чудесно! – произнес Олаф таким скрипучим хриплым голосом, как будто он тоже успел отравиться. – Как только вы, Бодлеры, очутитесь в камере, я открою шлем и заброшу его к вам! То-то помучаетесь! Всегда об этом мечтал!

– Вы не должны этого делать! – закричала Фиона. – Это очень ценный экземпляр!

Эсме шагнула к Олафу и обвила его шею двумя щупальцами.

– Треугольные Гляделки права, – сказала она. – Незачем тратить гриб на сирот, кроме того, один из них тебе нужен для получения наследства.

– Это верно, – согласился Олаф, – но уж очень приятно помечтать о том, как они будут задыхаться!

– Представь, сколько состояний мы сможем украсть! – продолжала уговаривать его Эсме. – Подумай, сколько людей окажется в нашей власти! Теперь, когда медузообразный мицелий в наших руках, кто нас остановит?

– Никто! – торжествующе захохотал Олаф. – Ха храбрая курица! Ха-ха хаманта! Ха-ха хамелеон! Ха-ха…

Бодлерам не пришлось узнать, какое еще нелепое слово собирался выдумать Олаф: он вдруг оборвал смех и показал пальцем на экран на стене кают-компании. Экран выглядел как лист миллиметровки, светящийся зеленым светом, в центре светилась буква «К», символизирующая «Квиквег», а вокруг нее светился глаз, символизирующий ужасную субмарину-осьминога, который проглотил «Квиквега». Но на самом верху экрана показалась еще одна фигура – та, про которую дети почти забыли. Длинная изогнутая трубка с маленьким кружком на конце медленно скользила по экрану вниз – как змея, или как громадный вопросительный знак, или же как воплощение зла, какого дети не могли даже вообразить.

– Что за кексолизная штука? – спросила Кармелита Спатс. – Похоже на большую запятую.

– Ш-ш-ш! – зашипел Граф Олаф, зажимая Кармелите рот грязной ручищей. – Тихо – все!

– Надо уходить! – пробормотала Эсме. – Осьминогу с нею не справиться.

– Правильно! – проскрипел Олаф. – Эсме, иди постегай гребцов, чтобы гребли быстрее! Крюкастый, займись униформами! Треугольные Гляделки, веди сирот на гауптвахту!

– А я? – надулась Кармелита. – Я – самая умная, мне тоже надо что-то поручить.

– А ты лучше иди со мной, – устало произнес Олаф. – Но никакой чечетки! Мы не должны появиться на экране их гидролокатора!

– Пока, кексолизы! – Кармелита помахала сиротам розовой палочкой.

– Ты такая стильная, радость моя, – проворковала Эсме. – Недаром я всегда говорю: невозможно быть чересчур богатой или чересчур модной.

Две бессовестные негодяйки выпрыгнули из «Квиквега» через дыру иллюминатора, за ними последовал крюкастый, на прощание неуклюже помахав Бодлерам. Но Граф Олаф, прежде чем покинуть сцену, вытащил длинную острую шпагу и вытянул ее в сторону детей.

– Ваше везение наконец кончилось, – произнес он угрожающим голосом. – Слишком долго вы губили мои планы и ускользали из моих цепких рук. Для вас, сирот, этот период был удачным, но для меня невыгодным. Теперь декорации переменились, Бодлеры! Вам больше некуда податься. Поэтому, как только мы улизнем от нее, – он махнул шпагой в сторону экрана и грозно задрал бровь, – вы увидите, что тому периоду пришел конец. Вы должны были сдаться давным-давно, сироты. Я вас победил в ту же минуту, как вы утратили семью.

– Мы не утратили семью, – поправила его Вайолет. – Мы утратили родителей.

– Вы утратите все, сироты, – отозвался Граф Олаф. – Погодите!

И, не добавив больше ни слова, он выпрыгнул в иллюминатор и скрылся внутри своего механического осьминога. Бодлеры остались с Фионой одни.

– Ты нас отведешь на гауптвахту? – спросил Клаус.

– Нет, – ответила Фиона. – Так точно! Я дам вам убежать. Спасайтесь, если сумеете. Но поторопитесь.

– Я могу поставить лодку на курс, – сказала Вайолет, – а Клаус способен разобраться в картах приливов и отливов.

– Подам торт, – пообещала Солнышко.

Фиона улыбнулась и обвела грустным взглядом кают-компанию.

– Позаботьтесь о «Квиквеге», – попросила она. – Мне будет не хватать его. Так точно!

– А мне будет не хватать тебя, – отозвался Клаус. – Не останешься с нами, Фиона? Теперь Олаф завладел медузообразным мицелием – и нам понадобится любая помощь. Ты не хочешь завершить миссию «Квиквега»? Мы ведь так и не нашли сахарницу. И не нашли твоего отчима. И не закончили кода, который начали придумывать.

Фиона печально качнула головой и подошла к деревянному столу. Она взяла в руки «Микологические миниатюры», а затем поступила вопреки своей личной философии, что означает «на минутку задержалась и посмотрела на среднего Бодлера».

– Когда будешь думать обо мне, – тихо сказала она, – вспоминай свою любимую еду.

Она наклонилась вперед, нежно поцеловала Клауса в губы и исчезла в иллюминаторе, даже не добавив «Так точно!».

Трое Бодлеров стояли и прислушивались к ее удаляющимся шагам.

– Ушла, – проговорил Клаус, как будто не в силах поверить в это. Он дотронулся до лица дрожащей рукой, словно Фиона ударила его, а не поцеловала. – Как она могла покинуть нас? Она предала меня. Предала всех нас. Как она, такая чудесная, могла поступить так ужасно?

– Кажется, ее брат прав, – сказала Вайолет, обнимая Клауса за плечи. – Люди не бывают только плохими или только благородными.

– Correctiona[37], – выговорила Солнышко, что означало «Фиона тоже права: надо спешить, если мы хотим вырваться из „Кармелиты“, пока Олаф не заметил, что нас на гауптвахте нет».

– Я беру курс на Брайни-Бич, – сказала Вайолет.

Клаус бросил последний взгляд на иллюминатор, в котором скрылась Фиона, и кивнул:

– Я принимаюсь за карты приливов.

– Амнези![38] – выпалила Солнышко. Она хотела сказать нечто вроде «Вы кое-что забыли!» и показала пальчиком на стеклянный круг, лежащий на полу.

– Солнышко права, – подтвердил Клаус. – Мы не можем запустить субмарину, пока не заделаем дыру. Без этого мы утонем.

Но Вайолет уже карабкалась по веревочной лесенке наверх, к рычагам управления.

– Тебе придется чинить самой, Солнышко! – крикнула она сверху.

– Стряпня, – отозвалась Солнышко. – Стряпня и зубы.

– Некогда препираться, – хмуро бросил Клаус и показал на экран гидролокатора.

Вопросительный знак подползал все ближе и ближе к светящейся букве «К».

– Так точно, – ответила Солнышко и кинулась к стеклянному кругу. Он не разбился при падении, но младшая Бодлер никак не могла придумать, чем бы прикрепить стекло к краям иллюминатора.

– Кажется, я нашла прибор для определения местоположения, – крикнула сверху Вайолет. Она щелкнула выключателем и с нетерпением ждала, пока экран оживет. – Похоже, мы в четырнадцати морских милях к югу от грота Горгоны. Клаус, тебе это поможет?

– Так точно! – отозвался брат, водя пальцем по одной из карт. – Надо держать прямо на север к Брайни- Бич. Это недалеко. Но как выбраться из «Кармелиты»?

– Думаю, мы просто приведем в действие двигатель, и я попробую вывести лодку через туннель.

– Тебе раньше приходилось управлять подводной лодкой? – несколько нервно спросил Клаус.

– Конечно нет, – ответила Вайолет. – Мы опять в неизведанных водах, верно?

– Так точно! – отозвался Клаус, с гордостью глядя вверх на сестру.

Оба Бодлера не удержались от улыбки. Но тут Вайолет потянула за большой рычаг, и кают-компания «Квиквега» заполнилась знакомым гулом двигателей.

– С дороги! – крикнула Солнышко, протискиваясь мимо Клауса и устремляясь на кухню. Старшие услышали, как она там повсюду роется, и через минуту младшая Бодлер уже возвратилась с двумя коробками, знакомыми им с тех времен, когда они жили в Полтривилле.

– Жвачка! – торжествующе выкрикнула Солнышко, на ходу срывая обертки и запихивая пластинки в рот.

– Отличная идея, Солнышко, – похвалила ее Вайолет. – Жвачка сыграет роль клея и удержит стекло в иллюминаторе.

– Та штука все приближается. – Клаус показал на экран локатора. – Пора сниматься с места. Солнышко может производить ремонт, пока мы плывем по туннелю.

– Мне нужна твоя помощь, Клаус, – сказала Вайолет. – Встань около иллюминатора и говори, куда поворачивать. Так точно?

– Так точно! – отозвался Клаус.

– Так точно! – прокричала Солнышко с полным ртом жвачки.

Старшие Бодлеры помнили, что их сестра была слишком мала, чтобы жевать жвачку, когда они работали на лесопилке, и теперь с трудом верили своим глазам, наблюдая, как она запихивает горстями липкую массу в рот.

– Куда направить лодку? – крикнула сверху Вайолет.

Клаус взглянул в иллюминатор.

– Вправо! – скомандовал он, и «Квиквег» повернул вправо, с трудом ворочаясь в малом количестве воды на дне туннеля. Послышался чудовищный скрежет, и Бодлеры услышали громкий плеск воды в одной из трубок.

– Я хотел сказать «влево»! Мы с тобой смотрим в противоположные стороны.

– Так точно! – отозвалась Вайолет, и субмарина накренилась влево.

Через иллюминатор Бодлеры увидели, что они удаляются от платформы, на которой их недавно встречал Олаф. Солнышко выплюнула большой комок жвачки на стеклянный круг и размазала руками по краям.

– Вправо! – крикнул Клаус, и Вайолет снова повернула «Квиквег», едва не пропустив поворота.

Старшая Бодлер бросила нервный взгляд на экран локатора, где все приближалась зловещая фигура.

– Влево! – крикнул Клаус. – Влево и вниз!

Подводная лодка сделала поворот и погрузилась глубже, в иллюминаторе на краткий миг промелькнул гребной зал, где с угрожающим видом Эсме задирала вверх фальшивое щупальце с тальятеллой гранде. Солнышко снова торопливо набила рот жвачкой, яростно разминая сладкое тесто большущими зубами.

– Снова влево! – скомандовал Клаус. – А потом резко вправо, когда я скажу «Давай!».

– Сейчас? – отозвалась Вайолет.

– Нет! – Клаус поднял руку. Солнышко выплюнула еще комок жвачки на стекло. – Давай!

Субмарина резко повернула, с деревянного стола попадало несколько предметов. Солнышко пригнулась, чтобы поэзия Томаса Элиота не угодила ей по голове.

– Простите, что дергаю! – крикнула Вайолет. – Я еще не совсем освоила рычаги управления. Куда дальше?

Клаус выглянул в иллюминатор:

– Держи прямо, и мы вырвемся из осьминога.

– Помощь! – закричала Солнышко, размазывая последнюю жвачку по краям стекла.

Клаус бросился к ней, а Вайолет быстро спустилась по лесенке, оставив рычаги в заданном положении, чтобы «Квиквег» двигался по прямой. Все трое Бодлеров подобрали стекло и залезли на стол, чтобы приставить стекло к иллюминатору.

– Надеюсь, оно удержится, – заметила Вайолет.

– Если не удержится, – отозвался Клаус, – мы это скоро поймем.

– На три! – Солнышко, скорее всего, хотела сказать: «Когда я скажу раз! два!..» – Раз! Два!

– Три! – крикнули разом бодлеровские сироты и прижали стекло на место.

Они разгладили жвачку по всей трещине, стараясь, чтобы жвачка держала стекло. И в этот момент «Квиквег» вывалился из механического осьминога в холодные воды океана. Бодлеры, вытянув руки, все вместе держали стекло, они прижимали его изо всех сил, как будто стараясь не впустить кого-то, кто рвется в дверь. Несколько речушек, вернее сказать, тоненьких струек воды просочились через жвачку, но Солнышко быстро прихлопнула липкую массу и остановила протечку. Ее маленькие ручки беспрерывно приглаживали жвачку, прижимая к краям круга, она хотела быть уверенной, что дело ее рук надежно и они все не утонут. Но тут вдруг она услышала, как ахнули брат с сестрой; оторвавшись от работы, она взглянула в отремонтированный иллюминатор и в изумлении застыла.

В конечном счете – что в данном случае означает «после долгих размышлений и споров с коллегами» – можно прийти к выводу, что капитан Уиддершинс ошибался во многих отношениях. Он ошибался относительно своей личной философии, поскольку во многих случаях колебаться следует. Он ошибался относительно смерти своей жены, ибо, как подозревала Фиона, миссис Уиддершинс погибла вовсе не из-за несчастного случая, связанного с морской коровой. Он ошибался, называя Фила «Куки», ибо вежливость требует называть человека его настоящим именем. И он ошибался, когда покинул «Квиквег». Он не должен был этого делать, что бы там ни наговорила ему женщина, явившаяся, чтобы увести его. Капитан Уиддершинс ошибался, доверяя столько лет своему пасынку; ошибался, участвуя в разрушении центра «Ануистл Акватикс», и ошибался, когда много лет назад настаивал на том, что история в «Дейли пунктилио» чистая правда, да еще показывал статью многим волонтерам, включая Бодлеров-родителей, всех троих Сникетов и женщину, которую я тогда любил.

Однако капитан Уиддершинс был прав в одном. Прав, когда говорил, что есть на свете тайны, которых не надо знать молодым, и причина проста: они так ужасны, что их не надо знать никому – ни таким юным, как Солнышко Бодлер, ни таким старым, как Грегор Ануистл. Эти тайны так ужасны, что должны оставаться тайнами, на то они и есть тайны, и одна из этих тайн – это длинная загадочная фигура, которую Бодлеры увидели сперва на экране гидролокатора «Квиквега», а потом в иллюминаторе, когда прижимали круглое стекло на место дыры и глядели прямо в воды океана. Уже настала ночь – ночь с понедельника на вторник, снаружи было очень темно, и Бодлеры едва различали огромную зловещую фигуру. Они даже не могли сказать, как не скажу и я, было ли это нечто механическое, как, например, субмарина, или какое-то страшное морское чудовище. Они только видели очертания чего-то громадного, и оно свивалось и развивалось в воде, и детям казалось, это единственная бровь Графа Олафа разрослась и превратилась в огромное существо, которое бороздило океан, и фигура эта вызывала озноб, как и взгляд того же злодея, и была черной, как само злодейство. Бодлеровским сиротам еще никогда не доводилось видеть ничего столь бесконечно жуткого, они застыли как статуи, прижавшись лицом к иллюминатору в абсолютном молчании. Возможно, именно это молчание и спасло их – жуткая тень изогнулась еще раз и потом стала удаляться, растворяясь во мраке.

– Ш-ш-ш, – произнесла Вайолет, хотя и так все молчали.

Таким нежным тихим шепотом обычно успокаивают младенцев, расплакавшихся невесть из-за чего посреди ночи, – кто их знает, какая драма не дает младенцам спать в своей кроватке и заставляет всю семью стоять на страже, иначе говоря, держаться рядом, чтобы быть уверенным, что все в порядке. Этот успокаивающий звук на самом деле ничего не значит, но младшие Бодлеры даже не стали выяснять, что имеет в виду старшая сестра. Они просто держались рядом с нею, пока зловещая фигура не растворилась во мраке океана и они не оказались снова в безопасности. Не говоря ни слова, Вайолет сняла руки со стекла, слезла со стола и опять заняла свое место за пультом управления. И весь остаток путешествия дети молчали, как будто скованные потусторонними чарами загадочного чудовища. Всю ночь напролет и ранним утром Вайолет работала рычагами и кнопками, управляющими лодкой, чтобы лодка наверняка не сбилась с курса. Клаус отмечал на карте их путь, чтобы наверняка плыть в правильном направлении, а Солнышко подавала своим собратьям-волонтерам куски праздничного торта, испеченного в честь дня рождения Вайолет, но никто из них не произнес ни слова, пока мягкий удар не сотряс «Квиквег» и подводная лодка не остановилась. Вайолет спустилась по лесенке вниз и пригнулась, чтобы посмотреть в перископ, как, вероятно, капитан Уиддершинс смотрел на Бодлеров еще тогда, в Мертвых горах.

– Ну вот мы и на месте, – сказала она, и все трое покинули кают-компанию и прошли по коридору, где с потолка капала вода, в помещение, через которое в свое время Бодлеры впервые попали на борт субмарины.

– Клапан? – спросила Солнышко.

– Нам не нужно приводить его в действие, – ответила Вайолет. – В перископ видно Брайни-Бич. Мы можем просто подняться по трапу…

– И очутиться там, где были когда-то, – подхватил Клаус.

И без дальнейших разговоров Бодлеры стали подниматься по лесенке. Шаги их гулко отдавались в узком проходе. Наконец они достигли люка, Вайолет схватилась за ручку и увидела, что брат и сестра тоже схватились за ручку, и так они все вместе открыли люк и выбрались наружу, потом спустились по стенке субмарины и ступили на пляж Брайни-Бич. Было утро – в точности то же время, когда они были здесь в последний раз и услышали страшную весть о пожаре. И сейчас, как в тот страшный день, тоже стоял серый туман. Под ногами Вайолет опять разглядела гладкий плоский камешек на песке и подобрала его, как тогда, давным-давно, когда бросала камешки в море, не подозревая, что вскоре будет исследовать его неизведанные глубины. Дети сощурились от света встающего солнца. У них возникло ощущение, будто весь цикл начнется снова: они снова получат ужасное известие, снова попадут в чужой дом, снова будут постоянно оказываться в окружении негодяев. Возможно, и вы тоже гадаете, начнется ли для вас история бодлеровских несчастий с самого начала и буду ли я снова предупреждать, что если вы любите хорошие концовки, то куда лучше выбрать какую-нибудь другую книгу. Не слишком приятно представлять, что декорации никогда не переменятся и весь нудный процесс начнется с самого начала, поэтому Бодлеры впали в пассивное состояние, как уже было с ними в Порченом потоке, то есть они принимали все происходящее, не пытаясь что-то делать сами, и только оглядывали ничуть не изменившийся берег.

– Гак! – выкрикнула Солнышко, что означало «Смотрите, какая странная фигура показалась из тумана!»

И Бодлеры и впрямь увидели, что некто знакомый остановился прямо перед ними, снял шляпу с высокой тульей и стал кашлять в белый платок.

– Бодлеры! – воскликнул мистер По, кончив кашлять. – Ну и ну! Не могу поверить! Прямо не могу поверить, что вы здесь!

– Вы? – Клаус в изумлении воззрился на банкира. – Так это с вами мы должны встретиться?

– Видимо, да. – Мистер По нахмурился и достал из кармана мятый листок. – Я получил сообщение, где говорится, что сегодня вы будете здесь на пляже Брайни-Бич.

– И кто его прислал? – спросил Клаус.

Мистер По закашлялся и устало пожал плечами. Дети заметили, что он выглядит намного старше, чем когда они видели его последний раз, и задумались, насколько же старше выглядят они сами.

– Сообщение подписано буквами «Ж. С.», – сказал он. – Предполагаю, это та репортерша из «Дейли пунктилио», Джеральдина Жюльен. Но каким образом вы здесь очутились? Где вы пропадали до сих пор? Должен признаться, Бодлеры, я отчаялся вас найти! Досадно было думать, что наследство Бодлеров так и останется в банке накапливать пыль и проценты. Ну хорошо, теперь это дело прошлое. Идемте со мной – мой автомобиль припаркован неподалеку. Вы должны многое объяснить.

– Нет, – сказала Вайолет.

– Нет? – поразился мистер По и яростно закашлял в платок. – Ну разумеется, должны! Вы очень долго отсутствовали, дети! Очень нечутко с вашей стороны убежать и ни разу не сообщить, где вы, тем более когда вас обвиняют в убийстве, поджоге, похищении детей и ряде других проступков! Мы садимся в мой автомобиль, я везу вас в полицию и…

– Нет, – повторила Вайолет и сунула руку в карман комбинезона. Она достала телеграмму и прочла ее вслух: – «В багровый час, когда глаза и спины из-за конторок поднимаются, когда людская машина в ожидании дрожит, как пони на морозе…» – так написано здесь. – Вайолет замолчала и пристально всмотрелась в даль. Что-то привлекло ее внимание, и она слегка улыбнулась младшим. – А по-настоящему в поэме говорится: «В лиловый час, когда глаза и спины из-за конторок поднимаются, когда людская машина в ожидании дрожит, как таксомотор…»[39]

– Головоломный подменный вариант, – сказал Клаус.

– Код, – добавила Солнышко.

– О чем вы толкуете? – возмутился мистер По. – Что происходит?

– Ключевые слова, – продолжала Вайолет, не обращая внимания на кашляющего банкира, – «лиловый», «такси» «в ожидании». Нам не следует ехать с мистером По. Мы должны сесть в такси.

Она вытянула руку вдоль пляжа, показывая на какую-то точку вдали, и младшие разглядели еле видное в тумане желтое такси, стоящее на обочине дороги. Бодлеры кивнули, а Вайолет повернулась наконец к мистеру По со словами: «Мы не можем ехать с вами. У нас есть еще кое-какие дела».

– Какие глупости! – рассердился мистер По. – Мне неизвестно, где вы были, как вы очутились здесь, почему на груди у вас изображение Санта-Клауса, но я…

– Это Герман Мелвилл, – сказал Клаус. – До свидания, мистер По.

– Сайонара, – попрощалась Солнышко, и трое Бодлеров быстро зашагали по песку, оставив изумленного банкира кашлять.

– Стойте! – приказал он, как только отнял платок ото рта. – Вернитесь, Бодлеры! Вы – дети! Вы – несовершеннолетние! Вы – сироты!

Голос мистера По звучал все тише и глуше по мере того, как Бодлеры удалялись по пляжу.

– Как ты думаешь, что значит слово «лиловый»? – спросил у сестры Клаус. – Такси не лилового цвета.

– Опять код, – высказала догадку Солнышко.

– Может быть, – согласилась Вайолет. – А может быть, Куигли просто захотелось написать мое имя[40].

– Бодлеры! – донеслось до них. Голос мистера По звучал так, как будто банкир только примерещился детям.

– Думаешь, он ждет нас в такси? – спросил Клаус.

– Надеюсь, – ответила Вайолет и бросилась бежать. Младшие помчались за ней. Она бежала, с каждым шагом взметая песок. – Куигли! – проговорила она тихо, словно про себя, а потом громче: – Куигли! Куигли!

Наконец дети добежали до такси, но стекла были тонированы, то есть затемнены, так что дети не разглядели, кто там сидит.

– Куигли? – спросила Вайолет и распахнула дверцу. Но их друга там не оказалось. На водительском месте сидела женщина, которой Бодлеры никогда не видели. Она была в длинном черном пальто, застегнутом до самого подбородка, в белых бумажных перчатках, а на коленях у нее лежали две тоненькие книжки, возможно, чтобы скоротать время ожидания. Женщина отпрянула, когда дверца распахнулась, но, увидев детей, вежливо кивнула и еле заметно улыбнулась, как улыбаются не совсем посторонние, но и не близкие люди. Такой улыбкой одаряют коллегу или члена организации, к которой принадлежите и вы.

– Привет, Бодлеры, – сказала она и поманила их рукой. – Влезайте.

Бодлеры неуверенно переглянулись. Они, разумеется, знали, что никогда не надо садиться в машину к незнакомым людям, но они знали также, что это не обязательно относится к таксистам, хотя водитель такси всегда незнакомец. А кроме того, когда незнакомка подняла руку и махнула им, они заметили названия книг, которые она читала, поджидая их. Названия были такие: «„Морж и Плотник“ и другие стихи Льюиса Кэрролла» и «Мертвая земля» Томаса Элиота. Возможно, если хотя бы на одной книге стояло «Эдгар Гест», дети повернулись бы и бросились назад, к мистеру По. Но на свете редко попадаются люди, ценящие хорошую поэзию, поэтому дети позволили себе заколебаться.

– Кто вы? – наконец спросила Вайолет.

Женщина заморгала и снова слегка улыбнулась, как будто она ждала, что Бодлеры сами могут ответить на этот вопрос.

– Я – Кит Сникет, – сказала она.

И бодлеровские сироты влезли в машину, благодаря чему декорации все-таки переменились и цикл следующих друг за другом несчастий прервался.

Отель «Развя…

Моему любезному издателю

Боюсь, мои враги, обла…

чрезвычайно длинными пальц…

так что вы, возможно, никогда не прочт…

Паршивая тропа кончается тупи…

служащего заправочной станции, он…

полная рукопись…

никаких спичек рядом!

Помните, Вы моя посл…

будет рассказана широкой пуб…

Со всем подобающим почтением,

Лемони Сникет

Отель…

Моему любезному…

Я вынужден изви…

полностью не…

но я сомневаюсь, что…

Вместо того чтобы еха…

поле маргариток…

Если вы будете копать пря…

книга на двенад…

Помните, Вы моя…

будет рассказано шир…

Со всем подобающим…

Лемони Сникет

Отель «Р…»

Моему любезному издат…

Я вынужден снова…

«третий раз не сч…

чтобы никто не…

Аллея позади…

отличное место, чтобы спрят…

ужасную историю.

НЕ ИСПОЛЬЗУЙТЕ…

Помните, Вы…

рассказано широ…

Со всем подобающим почтением,

Лемони Сникет

Оте…

Моему любезному изда…

Сколько раз мне еще придется изв…

«Четвертый раз…

продолжается предат…

Один из самых извил…

чашка очень горьк…

Двенадцатая кни…

Помните, Вы моя…

рассказано широк…

Со всем подобающим почтением,

Лемони Сникет

Отель…

Моему любезному издателю

Пожалуйста, примите еще…

На сей раз я уве…

невозможно опи…

Голуэйская псарня…

лает громче всех…

Глава в его текс…

Помните, Вы…

будет рассказана шир…

Со всем подобающим почт…

Лемони Сникет

Отель «Р…

Моему любезному изд…

Последнее безоп…

бельевая в…

название…

Ее зовут…

Помните…

Со всем…

Лемони Сникет

Предпоследняя передряга

Тебе, Беатрис Никто не в силах был уничтожить мою любовь – и твой дом

Дорогой читатель!

Если это первая книга, которая попалась вам под руку, когда вы думали, что бы вам такое почитать, то вам следует знать одно: эта предпоследняя книга – первое, что вам следует поскорее отложить. К несчастью, в этой книге излагается предпоследняя хроника жизни бодлеровских сирот, уступающая по количеству отчаяния, несчастья и всяческих неприятностей лишь последней из них.

Вероятно, предпоследнее, о чем вам хочется читать, – это гарпунное ружье, солярий на крыше, два загадочных инициала, трое таинственных тройняшек, прославленный негодяй и неудобоваримое карри.

Предпоследних материй следует избегать первым делом, поэтому позвольте мне посоветовать вам, во‑первых, отложить эту предпоследнюю книгу, а в‑последних, найти какое-нибудь другое чтение, которым могут стать, например, предпоследняя книга из другой хроники или хроника, повествующая о других предпоследних вещах, и тогда эта предпоследняя книга не станет последней, которую вы прочтете.

Со всем подобающим почтением,

Лемони Сникет

Глава первая

Иногда полагают, будто мир – это тихий омут и будто совершить даже самый крошечный поступок – это все равно что бросить в этот омут камень, пустив по воде круги во все стороны, и поэтому даже незначительное деяние меняет целый мир. Если это так, то книга, которую вы сейчас читаете, – идеальный предмет для бросания в омут или пруд. По поверхности пруда разойдутся круги, и мир изменится к лучшему, ведь его обитателям теперь придется читать на одну кошмарную историю меньше и еще одна тайна окажется погребена на дне тихого омута, куда почти никому не приходит в голову заглядывать. Печальная повесть о бодлеровских сиротах найдет упокоение в мрачных глубинах омута, а вы будете чуточку счастливее, если так и не прочитаете горестную историю, которую я написал, а просто понаблюдаете за тем, как поднимаются на поверхность зловонные пузыри болотного газа.

Сами же Бодлеры, уносясь в такси, за рулем которого сидела полузнакомая им женщина, вероятно, были бы рады добровольно прыгнуть в тихий омут, знай они, какой поворот событий ждет их в самое ближайшее время, а между тем автомобиль мчался по извилистым улицам города, в котором сироты когда-то жили. Вайолет, Клаус и Солнышко Бодлер глядели из окон машины, удивляясь тому, как мало изменился город с тех пор, как пожар уничтожил их дом, погубил их родителей, а по жизни младших Бодлеров пустил такие круги, что теперь она едва ли когда-нибудь успокоится. Когда такси свернуло за угол, Вайолет увидела рынок, где они с братом и сестрой покупали ингредиенты для обеда, который заказал им Граф Олаф, печально известный негодяй, ставший после пожара их опекуном. И хотя все это время Олаф плел бесконечные интриги, чтобы заполучить громадное наследство, которое оставили после себя старшие Бодлеры, рынок выглядел в точности так же, как в тот день, когда сирот впервые привела туда судья Штраус, их добрая соседка и судья Верховного суда. Над рынком высилось огромное сверкающее здание, в котором Клаус узнал дом № 667 по Мрачному проспекту, где Бодлеры прожили несколько дней в огромном пентхаусе под опекой Джерома и Эсме Скволор. Среднему из Бодлеров показалось, что с тех пор, как Вайолет, Клаус и Солнышко обнаружили предательскую романтическую привязанность Эсме к Графу Олафу, здание ни на йоту не изменилось. А Солнышко Бодлер, которая все еще была настолько мала, что возможности посмотреть в окно были для нее несколько ограниченны, услышала грохот крышки люка под колесом такси и вспомнила обнаруженный Бодлерами подземный ход, ведущий из подвала дома № 667 по Мрачному проспекту к пепелищу их родного дома. Загадка этого подземного хода не изменилась, подобно рынку и пентхаусу, хотя Бодлеры обнаружили тайное общество под названием Г. П. В., которое, как полагали дети, и построило множество таких ходов. За каждой раскрытой Бодлерами тайной обнаруживалась еще одна, и еще, и еще, и еще несколько, и снова и снова – а между тем Вайолет, Клаус и Солнышко все глубже и глубже погружались в тихий омут, а город мирно дремал на поверхности, не подозревая о тридцати трех несчастьях в жизни сирот. И даже теперь, возвращаясь в город, который некогда был Бодлерам домом, сироты понимали, что разгадали лишь немногие из тайн, тенью омрачивших их жизнь. Например, сейчас они не знали, куда направляются, и не знали о женщине, которая вела автомобиль, ничего, кроме имени.

– Должно быть, Бодлеры, у вас накопилась тысяча вопросов, – сказала Кит Сникет, крутя руль руками в белых перчатках. Вайолет, у которой были незаурядные технические способности – здесь это выражение означает талант к изобретению всяческих механизмов, – пришла в восхищение от негромко урчащей оснастки автомобиля, когда такси, сделав крутой поворот, проехало через большие железные ворота и помчалось по узкой извилистой улочке, обсаженной кустарником. – Жаль, но как следует поговорить нам некогда, ведь уже вторник. Поэтому вам едва хватит времени на то, чтобы съесть завтрак, переодеться посыльными и начать наблюдения в качестве фланеров.

– Посыльные? – спросила Вайолет.

– Фланеры? – спросил Клаус.

– Завтрак? – спросила Солнышко.

Кит улыбнулась и снова сделала крутой поворот. С пассажирского кресла на пол автомобиля соскользнули две книги: «Морж и Плотник» Льюиса Кэрролла и «Мертвая земля» Т. С. Элиота. Недавно Бодлеры получили шифрованное послание и, расшифровав его при помощи стихов мистера Кэрролла и мистера Элиота, встретились с Кит Сникет на Брайни-Бич, но теперь им казалось, что Кит по-прежнему говорит загадками.

– Один великий человек сказал: добро, потерпевшее временное поражение, сильнее победоносного зла. Вы понимаете, что это значит?

Вайолет и Солнышко посмотрели на брата, который считался в семье специалистом по словесности. Клаус Бодлер прочитал так много книг, что стал практически ходячей библиотекой, а недавно взял себе в привычку записывать важные и интересные сведения в темно-синюю записную книжку.

– Думаю, да, – сказал средний Бодлер. – По его мнению, добрые люди могущественнее злых, даже если кажется, будто злые побеждают. Он тоже член Г. П. В.?

– Можно сказать и так, – ответила Кит. – Конечно, это утверждение идеально подходит к нынешней ситуации. Как вам известно, наша организация некоторое время назад разделилась, к вящему огорчению обеих сторон.

– Раскол, – сказала Вайолет.

– Да, раскол, – со вздохом согласилась Кит. – Когда-то Г. П. В. была единой группой волонтеров, пытавшихся бороться с пожарами – и в прямом, и в переносном смысле. Но сейчас она превратилась в две группы злейших врагов. Одни из нас продолжают бороться с пожарами, а другие заняты гораздо менее благородными делами.

– Олаф, – сказала Солнышко. Речевые способности младшей Бодлер еще не развились полностью, однако все в такси поняли, что имела в виду Солнышко, назвав имя злокозненного негодяя.

– Граф Олаф – наш враг, – согласилась Кит и, нахмурившись, поглядела в зеркало заднего вида. – Но есть и другие – многие другие, – и они не менее злокозненны, а может быть, и более. Если не ошибаюсь, с двоими из них вы уже познакомились в горах: это мужчина с бородой, но без волос, и женщина с волосами, но без бороды. Врагов у нас множество – с самыми разными прическами, усами и бородами. В давние времена членов Г. П. В. можно было, конечно, опознать по татуировке на щиколотке. Но сейчас злодеев стало так много, что следить за всеми нашими врагами уже не удается, а вот они постоянно следят за нами. По правде говоря, враги преследуют нас даже в эту самую минуту.

Бодлеры обернулись и увидели сзади – довольно далеко – другое такси. Стекла в нем, как и в автомобиле Кит Сникет, были тонированные, и сквозь них ничего не было видно.

– Почему вы думаете, будто в этом такси враги? – спросила Вайолет.

– Таксист обязан сажать к себе всякого, кто его вызовет, – сказала Кит. – В мире бессчетное множество злодеев, следовательно, рано или поздно в любом такси окажется негодяй.

– Или благородный человек, – возразил Клаус. – Наши родители однажды поехали на такси в оперу, потому что у них машина не завелась.

– Я прекрасно помню этот вечер, – со слабой улыбкой ответила Кит. – Шла «La Forza del Destino». На вашей маме была алая шаль, отороченная длинными перьями. В антракте я отправилась за вашими родителями в буфет и тайно передала им коробочку отравленных дротиков, и Эсме Скволор не успела меня перехватить. Это было непросто, но, как любит говорить один мой соратник: «Не падать духом ни перед какими трудностями, сохранять спокойствие, когда все его утратили, выходить незапятнанным из любой интриги, а достигнув цели, забывать даже о честолюбии – это ли не подлинное величие?» Кстати, о величии – пожалуйста, держитесь покрепче. Нельзя, чтобы потенциальный враг выследил нас по дороге на наш важный завтрак.

Когда кто-то говорит, будто у него голова кругом идет, это выражение обычно означает, что говорящий окончательно запутался. Разумеется, Бодлеры могли бы с полным правом использовать это выражение, выслушав рассказ человека, в спешке изложившего все беды расколовшегося тайного общества и цитирующего высказывания всевозможных исторических деятелей по поводу человеческого злодейства, продолжая при этом вести такси на большой скорости навстречу загадочным и необъяснимым делам. Однако в редких случаях выражение «У меня голова идет кругом» относится к минутам, когда голова действительно кружится, и когда Кит произнесла последнее слово «завтрак», наступил как раз такой момент. Крепко сжав руль, Кит развернула такси так резко, что автомобиль закружился и слетел с дороги. Головы детей, как и все остальное, закружились вместе с автомобилем, который помчался в густой зеленый кустарник на обочине дороги. Врезавшись в кустарник, автомобиль еще кружился, и несколько секунд Бодлеры не видели ничего, кроме зеленой пелены, когда автомобиль несся сквозь кусты, и не слышали ничего, кроме скрежета веток, царапавших борта машины, и не чувствовали ничего, кроме облегчения, поскольку не забыли пристегнуть ремни, а потом головы у Бодлеров внезапно перестали кружиться, и оказалось, что пассажиры целы и невредимы, хотя и несколько потрясены, а машина наконец остановилась на пологом травянистом склоне по ту сторону кустов. Кит заглушила двигатель и глубоко вздохнула, положив голову на руль.

– Вероятно, в моем состоянии этого делать не стоило, – сказала она.

– Состояние? – спросила Солнышко.

Кит подняла голову и впервые с тех пор, как Бодлеры сели в машину, повернулась к ним лицом. Лицо у нее было доброе, но на лбу пролегли тревожные морщинки, и казалось, что Кит уже давно не удавалось выспаться. В длинных растрепанных волосах косо торчали два карандаша. На Кит было очень элегантное черное пальто, однако в петлице торчал цветок, знававший лучшие дни, – это выражение здесь означает «Потерял почти все лепестки и заметно увял». Если бы Бодлеров попросили сказать, в каком Кит состоянии, они бы ответили, что она выглядит как женщина, которая перенесла много горестей, и Бодлеры задумались, видны ли их горести по лицу и одежде так же ясно.

– Я обезумела от отчаяния, – сказала Кит – эта фраза в данном случае означает «Я очень огорчена и расстроена». Она открыла дверь такси и снова вздохнула. – Вот в каком я состоянии. Я обезумела от отчаяния, и я беременна.

Она отстегнула ремень и вышла из машины, и Бодлеры увидели, что так оно и есть. Живот Кит выдавался под пальто – не слишком сильно, но отчетливо, – как бывает, когда женщина ожидает ребенка. В этом состоянии женщине следует избегать напряжения – эти слова здесь означают «Избегать излишней физической активности, которая может навредить и самой женщине, и ее будущему отпрыску». Насколько помнили Вайолет и Клаус, когда их мама ожидала Солнышко, она проводила свободное время, нежась на самом большом диване в библиотеке Бодлеров, а папа носил ей лимонад и ржаные гренки или поудобнее поправлял подушки. Иногда он заводил фонограф, чтобы мама послушала любимую музыку, и тогда мама поднималась с дивана и неуклюже танцевала, поддерживая живот и строя смешные рожицы Клаусу и Вайолет, которые глядели с порога, однако в целом третья беременность мамы Бодлер проходила в тишине и покое. Бодлеры не сомневались, что во время беременности мама точно не стала бы направлять автомобиль в кусты, и им было жаль, что состояние Кит Сникет не позволяет ей избегать подобного напряжения.

– Соберите вещи, Бодлеры, – сказала Кит, – и, если не возражаете, я бы попросила вас понести и мой багаж тоже: это всего лишь несколько книг и бумаг на переднем сиденье. Никогда нельзя оставлять вещи в такси, поскольку неизвестно, увидишь ли их снова. Пожалуйста, поскорее. Возможно, наши враги развернут свое такси и найдут нас.

Кит повернулась к Бодлерам спиной и быстро зашагала вниз по пологому склону, а Бодлеры в изумлении переглянулись.

– Когда мы оказались на Брайни-Бич и увидели, что нас ожидает такси, как и было сказано в послании, – проговорила Вайолет, – я рассчитывала получить наконец ответы на все наши вопросы. Но теперь у меня стало еще больше вопросов!

– И у меня тоже, – сказал Клаус. – Чего от нас хочет Кит Сникет?

– Что она имела в виду, когда говорила о посыльных? – спросила Вайолет.

– Что она имела в виду, когда говорила о наблюдениях в качестве фланеров? – спросил Клаус.

– Что такого важного в этом завтраке? – спросила Вайолет.

– Откуда она знает о том, что мы видели в горах тех негодяев? – спросил Клаус.

– Где Куигли Квегмайр? – спросила Вайолет, имея в виду одного молодого человека, который особенно нравился старшей Бодлер и который прислал троим детям шифрованное послание.

– Верим? – тихо спросила Солнышко, и это был самый важный вопрос.

Своим «верим?» Солнышко хотела выразить приблизительно «Похожа ли Кит Сникет на человека, достойного доверия, и следует ли нам идти за ней?» – а когда о ком-то задают такой вопрос, ответить на него нелегко. Решать, стоит или нет кому-то доверять, – это как решать, стоит или нет залезать на дерево, ведь можно насладиться великолепным видом с самой верхней ветки, а можно просто перемазаться в смоле, и именно поэтому люди обычно предпочитают проводить время в одиночестве и в закрытом помещении, где сложнее засадить себе занозу. Бодлеры не очень много знали о Кит Сникет, поэтому им было трудно понять, каким окажется их будущее, если они пойдут за ней по пологому склону навстречу загадочным делам, о которых она упоминала.

– За те несколько минут, которые мы провели с Кит Сникет, – заметила Вайолет, – она успела направить несущееся такси прямо в гущу кустарника. В обычных обстоятельствах я бы не стала доверять такому человеку, однако…

– Афиша, – сказал Клаус, когда голос его сестры затих. – Я тоже ее помню. Мама говорила, что купила эту афишу на память. Она говорила, что ей еще не приходилось так увлекательно проводить время в опере и она не хочет об этом забыть.

– На афише был нарисован пистолет, из которого шел дымок, а из него получались слова, – припомнила Вайолет.

Солнышко кивнула.

– «La Forza del Destino», – сказала она.

Трое детей поглядели на пологий склон. Кит Сникет отошла уже довольно далеко и не оборачивалась посмотреть, идут ли бодлеровские сироты за ней. Не говоря более ни слова, дети подобрали вещи Кит – две книги стихов, которые они уже заметили, и пухлую картонную папку для бумаг. Потом они тоже повернулись и зашагали следом за ней. Из-за кустов послышался слабый шорох, но дети не знали, разворачивается ли это такси, или просто ветер шелестит в кустах.

«La forza del destino» – это итальянская фраза, которая означает «сила судьбы», а «судьба» – это такое слово, вокруг которого ведутся споры. Одни думают, будто судьба – что-то такое, от чего не уйдешь, например, когда умирает человек или скисает молоко: и то и другое случается рано или поздно. Другие полагают, будто судьба – это такое время в жизни человека, например момент, когда он взрослеет или когда внезапно приходится делать себе укрытие из диванных подушек. А третьи считают, будто судьба – это незримая сила, вроде гравитации или боязни бумажных обрезков, которая сопровождает человека всю жизнь – принимается ли он за загадочное дело, совершает ли предательство или решает, будто книга, которую он начал читать, такая страшная, что дочитывать ее не стоит. В опере «La Forza del Destino» всевозможные персонажи спорят, влюбляются, тайно женятся, уходят в монастыри, идут на войну, объявляют кровную месть, стреляются на дуэли и роняют на пол пистолет, который случайно выстреливает и кого-то убивает, и этот несчастный случай жутким образом напоминает события, описанные в девятой главе этой самой книги, причем персонажи все время пытаются выяснить, в каких из этих горестей повинна судьба. Они постоянно ломают себе голову над всеми опасностями, выпавшими на их долю, и когда наконец опускается занавес, даже зрители не до конца понимают, каков же тайный смысл этих тридцати трех несчастий. Шагая за Кит Сникет, бодлеровские сироты не знали, какие их ждут передряги, однако ломали себе голову – как и я ломал себе голову, поспешно покидая тем судьбоносным вечером оперный театр в страхе, как бы меня не заметила некая женщина, – что же движет их историей: сила судьбы или нечто даже более загадочное, более опасное и более злокозненное.

Глава вторая

Если бы вам пришлось поднести эту книгу к зеркалу, вы бы сразу поняли, как трудно читать И вообще мир в зеркале выглядит как-то странно – словно 

только наоборот. Жизнь и так слишком сложна, чтобы думать о тех мирах, которые глядят на вас из зеркала, из-за чего тем, кто тратит много времени на то, чтобы смотреть в зеркало, становится трудно думать о чем-нибудь, кроме

Конечно, бодлеровским сиротам в последнее время было некогда подолгу глядеть в зеркало, поскольку они были очень заняты, а эта расхожая фраза здесь означает «Из-за происков Графа Олафа оказались в отчаянных и таинственных обстоятельствах». Но даже если бы они с утра до вечера только и смотрели на собственные отражения, они не были бы готовы к необычайному зрелищу, которое открылось им на дальнем конце травянистого склона. Когда Вайолет, Клаус и Солнышко догнали наконец Кит Сникет, чувство у них было такое, словно они сами не заметили, как ступили в зазеркальный мир.

Невероятно, но факт: склон привел детей на крышу здания, однако это здание не вздымалось к небу, а плашмя лежало на земле. Бодлеры едва не наступили на сверкающую кровлю, большая вывеска на которой гласила: «Отель „Развязка“». За вывеской находился ряд окон, причем на всех ставнях красовалась цифра 9. Ряд был очень длинный и тянулся в обе стороны от Бодлеров так далеко, что конца видно не было. За этим рядом виднелся другой, у которого на ставнях красовалась цифра 8, а за ним – следующий, с цифрой 7, и так далее и так далее, и цифры все удалялись и удалялись от Бодлеров и доходили до 0. В одном из окон с цифрой 0 торчала странная труба, из которой на детей валил густой белый дым, скрывавший лестницу. Она вела к большой крутой арке с табличкой «ВХОД» этажом выше. Дом был выстроен из странных поблескивающих кирпичей, а на фасаде там и сям виднелись крупные странные цветы и островки зеленого мха, и все это лежало на земле прямо перед детьми.

Мгновение спустя ставни на одном из окон отворились, и тут же Бодлеры обнаружили, почему вид у отеля «Развязка» такой необычайный. Оказывается, смотрели они вовсе не на здание, а на его отражение в огромном пруду. Настоящий отель стоял на дальнем берегу пруда и отражался в нем. Разумеется, обычно отличить здание от его отражения труда не составляет, однако те, кто проектировал отель «Развязка», снабдили его несколькими чертами, которые призваны были ввести прохожих в заблуждение. Во-первых, здание стояло не прямо, а под точно выверенным углом, и поэтому в пруду отражался только отель, а не окружающий пейзаж и небо над ним. К тому же дизайн вывесок – здесь эти слова означают всего лишь то, как они были нарисованы, – был продуман так, что все надписи читались задом наперед, то есть правильно прочесть их можно было только на отражении в пруду, а на крыше настоящего отеля виднелась надпись:. И наконец, какой-то усердный садовник высадил прямо на фасаде отеля лилии и мох – совсем такие же, как те лилии и ряска, которые обычно плавают в прудах. Дети смотрели то на пруд, то на дом и вынуждены были несколько раз переводить взгляд, прежде чем сумели взять себя в руки, – здесь это выражение означает «Отвести глаза от необычайного зрелища и обратить внимание на Кит Сникет».

– Сюда, Бодлеры! – позвала их беременная женщина, и дети увидели, что Кит уселась на расстеленное на газоне большое покрывало.

На покрывале громоздились горы пищи, которой хватило бы на целую армию, если бы эта армия решила в то утро форсировать пруд. Три вида хлеба выстроились перед мисочками с маслом, вареньем и, судя по виду, растопленным шоколадом. Кроме хлеба, на покрывале имелась огромная корзина со всевозможной выпечкой – от пышек и пончиков до кремовых эклеров, любимых пирожных Клауса. Еще там стояли две круглые жестянки с особой запеканкой из овощей, яиц и сыра и громадное блюдо копченой рыбы, а на деревянном подносе высилась пирамида из фруктов. В трех стеклянных кувшинах было три вида сока, а рядом стояли серебряный чайник и серебряный кофейник и были веером выложены столовые приборы и три салфетки с монограммами – здесь это слово означает, что на них были вышиты инициалы «В. Б.», «К. Б.» и «С. Б.».

– Садитесь-садитесь, – сказала Кит Сникет, откусив от плюшки, покрытой сахарной пудрой. – Как я уже говорила, времени у нас немного, но это не повод не поесть как следует. Берите что хотите.

– А откуда вся эта еда? – спросил Клаус.

– Это приготовил один наш союзник, – ответила Кит. – Такова политика нашей организации: провиант всегда следует отдельно от волонтеров. Тогда если враги захватят провиант, то не дотянутся до нас, если же враги захватят нас, то не получат провиант. Об этом стоит помнить в ближайшие два дня, когда вы будете участвовать в деятельности, которую наши враги называют постоянной борьбой за территорию и пропитание. Попробуйте джем, пожалуйста. Он очень вкусный.

У Бодлеров все плыло перед глазами, словно головы у них еще шли кругом после того, как автомобиль проехал сквозь кустарник, и Вайолет полезла в карман за лентой. Старшая из Бодлеров хотела сосредоточиться – так же, как если бы что-то изобретала, – поскольку разговор был слишком уж туманен. Когда Вайолет подвязывала волосы, это помогало ей мобилизовать изобретательский талант, однако не успела она нащупать ленту, как Кит с ласковой улыбкой протянула ей свою. Кит жестом пригласила старшую Бодлер присесть, и вот отчаявшаяся беременная женщина, нежно глядя на Вайолет, сама подвязала ей волосы.

– Ты так похожа на отца, – вздохнула Кит. – Когда он оказывался в тупике, то точно так же хмурился, хотя, решая задачи, почти никогда не подвязывал волосы лентой. Завтракайте, Бодлеры, а я попробую обрисовать вам нашу затруднительную ситуацию. Надеюсь, к тому времени, как вы доедите вторую булочку, вопросов у вас больше не останется.

Бодлеры сели, расстелили салфетки с монограммами на коленях и начали есть, удивляясь тому, что голод, оказывается, мучил их не менее сильно, чем любопытство. Вайолет взяла ломтик румяного пшеничного хлеба и сделала себе бутерброд с копченой рыбой, решив попробовать растопленный шоколад потом, если останется место. Клаус взял себе кусочек запеканки и эклер, а Солнышко принялась рыться во фруктах, нашла грейпфрут и стала чистить его своими необыкновенно острыми зубами. Кит улыбнулась детям, промокнула губы салфеткой с монограммой «К. С.» и начала рассказ.

– Здание на том берегу пруда – это отель «Развязка», – сказала она. – Приходилось ли вам бывать там?

– Нет, – ответила Вайолет. – Как-то раз родители брали нас на выходные в отель «Прелюдия».

– Да-да, – кивнул Клаус. – А я и забыл.

– Морковка на завтрак, – сказала Солнышко, с улыбкой вспомнив те выходные.

– Да, отель «Прелюдия» – очень славное место, – сказала Кит, – но отель «Развязка» – это нечто куда большее, чем просто отель. Долгие годы он был для волонтеров местом встречи, где они могли обменяться информацией, обсудить планы борьбы с врагами и вернуть книги, которые мы брали друг у друга почитать. До раскола подобным целям служило очень много мест. Ведь честные и благородные люди могут собираться практически где угодно – в книжных лавках и в банках, в ресторанах и канцелярских магазинах, в кафе и в прачечных, в опиумных притонах и на геодезических вышках.

– Наверное, прекрасные были времена, – заметила Вайолет.

– Мне тоже так говорили, – сказала Кит. – А когда мне было четыре года, все изменилось. Наше общество пошатнулось, и это было так ужасно, словно пошатнулся весь мир, и тогда все наши прибежища были уничтожены – все, одно за другим. У нас была большая научная лаборатория, но волонтера, которому она принадлежала, убили. У нас была огромная пещера, однако ею завладела предательская фирма по торговле недвижимостью. И еще у нас был колоссальный штаб в Мертвых горах, но…

– Его сожгли, – тихо сказал Клаус. – Мы побывали там вскоре после пожара.

– Да-да, – кивнула Кит. – Я и забыла. Так вот, это было наше предпоследнее прибежище. И когда был уничтожен штаб в горах, остался лишь отель «Развязка». Теперь на всей земле лишь здесь осталось место честности и благородству. – Она вздохнула и устремила неподвижный взгляд на спокойную плоскую поверхность пруда. – И стоит нам допустить малейшую оплошность – они исчезнут навсегда. Только представьте себе мир, где неукротимо свирепствуют злоба и обман!

– Представляем, – тихо сказала Вайолет, и ее брат и сестра согласно кивнули.

Дети понимали, что слово «неукротимо» здесь означало «буйно и неуемно», и с легкостью могли представить себе подобный мир, ведь они сами в нем жили. Со времени первой встречи с Графом Олафом вся жизнь Бодлеров была полна неукротимой злобы и обмана, и детям было очень трудно удержаться и не стать негодяями. Более того, обдумывая свои недавние поступки, они не были уверены, что не совершили никакого негодяйства, хотя намерения у них при этом были самые добрые.

– Когда мы были в горах, – сказал Клаус, – то нашли сообщение, которое оставил кто-то из волонтеров. Там говорилось, что Г. П. В. собирается в отеле «Развязка» в четверг.

Кит кивнула и подлила себе еще кофе.

– Оно было адресовано Ж. С.? – спросила она.

– Да, – ответила Вайолет. – Мы решили, что за этими инициалами скрывается Жак Сникет.

– Брат? – спросила Солнышко.

Кит печально кивнула, не поднимая глаз от плюшки.

– Да, Жак был моим братом. Из-за раскола я не видела братьев много лет, и лишь недавно я узнала, что Жака убили.

– Мы были едва знакомы с Жаком, – сказала Вайолет, припомнив то время, когда опекунами Бодлеров были жители целого города. – Наверное, это известие вас потрясло.

– Опечалило, – ответила Кит, – но не потрясло. Ведь наши враги убили столько хороших людей. – Она протянула руку и по очереди погладила всех Бодлеров. – Не мне вам объяснять, как горько потерять родственника. Мне было так горько, что я решила больше никогда не вставать с постели.

– А дальше? – спросил Клаус.

Кит улыбнулась.

– Мне захотелось есть, – ответила она, – а когда я открыла холодильник, оказалось, что мне там оставили сообщение.

– Как в главном противопожарном вместилище, которое мы обнаружили в горах, – сказала Вайолет. – Тот же принцип.

– Да, – подтвердила Кит. – Вас заметил другой волонтер. Разумеется, дети, мы понимаем, вы не имеете отношения к смерти моего брата, что бы там ни написала та дура-журналистка в «Дейли пунктилио».

Бодлеры переглянулись. Они уже позабыли о Джеральдине Жюльен, журналистке, из-за которой Бодлеров постигло столько неотвратимых бедствий, – здесь это выражение означает «Сиротам пришлось пережить много опасностей, поскольку Джеральдина напечатала в газете, будто Бодлеры убили Жака Сникета, которого она приняла за Графа Олафа». Бодлерам пришлось несколько раз маскироваться, чтобы не попасть в руки властям.

– А кто нас заметил? – спросил Клаус.

– Куигли Квегмайр, конечно, – ответила Кит. – Он нашел вас в Мертвых горах, а потом, когда вы разлучились, сумел выйти со мной на связь. Мы с ним встретились в заброшенном бутике, некогда торговавшем махровыми халатами, и маскировались под манекены, пока не поняли, как быть дальше. В конце концов нам удалось отправить на подводную лодку капитана Уиддершинса глубоководную почтовую весть.

– Квиквиг, – сказала Солнышко, имея в виду подводное судно, на котором она с братом и сестрой недавно провела несколько кошмарных дней.

– Мы планировали встретить вас на Брайни-Бич, – продолжала Кит, – и отправиться в отель «Развязка» на собрание Г. П. В.

– Но где же Куигли? – спросила Вайолет.

Кит вздохнула и отпила кофе.

– Он очень хотел с вами встретиться, – сказала она, – но получил сообщение от своих брата и сестры.

– От Дункана и Айседоры! – воскликнул Клаус. – Мы так давно ничего о них не слышали! Они в безопасности?

– Надеюсь, – ответила Кит. – Сообщение обрывалось на полуслове, но, судя по всему, на них напали в воздухе над морем. Куигли вылетел к ним на помощь на вертолете, который мы угнали из местной зеленной лавки. Если все пойдет хорошо, то в четверг вы увидитесь со всеми тремя тройняшками Квегмайр. То есть если вы не отмените собрание.

– Как это – отменим? – спросила Вайолет. – Зачем же мы будем это делать?

– Даже последнее прибежище может оказаться небезопасным, – печально заметила Кит. – И если вы это обнаружите, то именно вы, Бодлеры, должны будете подать Г. П. В. сигнал, что собрание в четверг отменяется.

– Почему так? – спросила Солнышко.

Кит улыбнулась младшей Бодлер, открыла папку, которую Бодлеры забрали из такси, и начала просматривать бумаги.

– Все так плохо организовано, – сказала она. – Извините. Мне было некогда вносить все новости в записную книжку. Мой брат частенько говаривал, что все тайны на свете перестали бы быть тайнами, если бы у него было чуточку больше времени на чтение. Я едва успела просмотреть все те карты, стихи и чертежи, которые присылал мне Чарльз, и выбрать обои для детской. Секундочку, Бодлеры. Я все найду.

Дети продолжили завтрак, изо всех сил стараясь проявлять терпение, пока Кит просматривала бумаги в папке, время от времени останавливаясь, чтобы разгладить те из них, которые были очень уж измяты. Наконец она взяла бумажку – совсем крошечную, не больше гусеницы, – свернутую в рулончик.

– Вот она, – сказала Кит. – Вчера вечером мне ее передал официант. Она была спрятана в печенье.

Она вручила бумажку Клаусу, а он сощурился на нее из-под очков.

– «Человек по имени Ж. С. зарегистрировался, – прочитал он, – и заказал чай с сахаром. Привет от моего брата. Искренне ваш, Франк».

– Обычно те записки, которые запекают в печенье, – это полнейшая чушь, – сказала Кит, – но недавно в ресторане сменилось руководство. Наверное, Бодлеры, вы понимаете, почему записка привела меня в такое отчаяние. Кто-то выдает себя за моего брата и зарегистрировался в отеле незадолго до того, как там должно собраться все наше общество.

– Граф Олаф, – сказала Вайолет.

– Может быть, и Олаф, – согласилась Кит, – но на свете есть множество негодяев, которые готовы выдать себя за кого-то другого. Например, те два негодяя, которых вы видели в горах.

– Или Хьюго, Колетт и Кевин, – сказал Клаус, перечислив тех троих, с которыми они познакомились на Карнавале Калигари и которые потом примкнули к труппе Графа Олафа и договорились встретиться с ним в отеле.

– Но этот Ж. С. не обязательно негодяй, – продолжала Кит. – Ведь в отель «Развязка» приезжают многие честные люди, и многие из них заказывают сахар к чаю. Разумеется, не для того, чтобы подслащивать чай, ведь чай должен быть горьким, словно полынь, и острым, словно шпага, а чтобы подать условный знак. И наши друзья, и наши враги охотятся за одним предметом – за глюкозно-полисахаридным ведерком.

– Сахарница! – сказала Солнышко, растерянно переглянувшись с братом и сестрой.

Бодлеры поняли, что Кит имеет в виду ту самую сахарницу, которая играла очень важную роль для Г. П. В. и Графа Олафа, который отчаянно стремился заполучить ее. Эту сахарницу дети искали повсюду, от высочайшей вершины Мертвых гор до подводных пучин грота Горгоны, но не сумели ни найти ее, ни понять, что в ней такого важного.

– Точно, – подтвердила Кит. – Уже сейчас, во время нашего разговора, сахарницу везут в отель, и мне страшно подумать, как повернутся события, если ее захватят наши враги. Я не могу себе представить ничего хуже, хотя если в распоряжении наших врагов каким-то образом окажется медузообразный мицелий…

Растерянность Бодлеров возросла асимптотически – в данном случае это означает «Стремительно увеличилась при мысли о том, что они должны сообщить Кит Сникет неприятную новость».

– К сожалению, у Графа Олафа уже есть образчик медузообразного мицелия, – сказала Вайолет, имея в виду смертоносный грибок, который дети обнаружили, исследуя океан. Бедная Солнышко заразилась его ужасными спорами и, вероятно, не выжила бы, если бы брат с сестрой не нашли способа обезвредить отраву. – Мы герметично закрыли немного спор в водолазном шлеме, но Олаф сумел ими завладеть.

Кит ахнула:

– Тогда нам тем более некогда. Вы должны проникнуть в отель «Развязка» и освидетельствовать Ж. С. Если Ж. С. честный человек, то вы должны сделать все возможное, чтобы сахарница попала к нему в руки, но если Ж. С. негодяй, вы должны проследить, чтобы этого не случилось. Как ни грустно, но сказать это легко, а сделать трудно.

– Да и сказать не очень просто, – заметил Клаус.

– В этом-то и дело, – сказала Кит, отправляя в рот виноградинку. – Разумеется, вы будете не одни. Умение появляться заранее – признак честного человека, поэтому в отеле уже есть и другие волонтеры. Вероятно, вы даже узнаете некоторых волонтеров, которые наблюдали за вами во время ваших путешествий. Но при этом, вероятно, вы узнаете и некоторых ваших врагов, если они выдадут себя за честных людей и тоже появятся заранее. И когда вы будете наблюдать за самозванцем, другие самозванцы наверняка будут наблюдать за вами.

– Но как же нам отличить волонтеров от врагов? – спросила Вайолет.

– Как и всегда, – ответила Кит. – Разве не поняли вы, что Граф Олаф – коварный предатель, в тот самый миг, когда его увидели? Разве в ту минуту, когда вы познакомились с тройняшками Квегмайр, у вас возникли малейшие сомнения в том, что они обаятельны и находчивы? Вам придется наблюдать за всеми, кого вы увидите, и самим делать подобные выводы. Вы станете фланерами.

– Подробней, – сказала Солнышко, а это в ее устах приблизительно означало «Извините, но я не понимаю, что значит это слово».

– В нашем случае, – объяснила Кит, – это люди, которые спокойно изучают обстановку, вмешиваясь в ход событий лишь тогда, когда это совершенно необходимо. Из детей получаются превосходные фланеры, ведь их почти никто не замечает. Вы сможете проникнуть в отель незамеченными.

– Мы не сможем проникнуть в отель незамеченными, – сказал Клаус. – В «Дейли пунктилио» напечатали наши фотографии. Кто-нибудь нас наверняка узнает и доложит о нас властям.

– Мой брат совершенно прав, – сказала Вайолет. – Трое детей не могут просто так бродить по отелю и за всем наблюдать. Кит улыбнулась и приподняла уголок покрывала. Под ним оказалось три бумажных пакета.

– Человек, который послал мне сообщение о самозванце, член Г. П. В., – сказала она. – Он решил нанять вас в качестве посыльных. В этих пакетах ваша форма.

– Подробнее опять, – сказала Солнышко.

Клаус вынул записную книжку и стал записывать инструкции Кит. Однако он даже прервал свое занятие, поскольку нужно было объяснить сестре, что означает это слово.

– Посыльный, – сказал он, – это человек, который выполняет разные поручения постояльцев отеля.

– Это отличная маскировка, – сказала Кит. – Вам придется делать все – от доставки посылок до рекомендации ресторанов. Вам будет дозволено появляться в любом уголке отеля, от солярия на крыше до прачечной в подвале, и никто не заподозрит, что вы за кем-то следите. Франк постарается вам помочь, однако будьте осторожны. После раскола брат пошел на брата. Ни под каким видом не выдавайте, кто вы такие, коварному предателю Эрнесту – брату-близнецу Франка, похожему на него как две капли воды.

– Как две капли воды? – переспросила Вайолет. – Но как же нам тогда отличить их друг от друга?

Кит сделала последний глоток кофе.

– Пожалуйста, постарайтесь быть внимательными, – сказала она. – Вам придется наблюдать за всеми и каждым и самим делать выводы. Только так можно отличить волонтера от негодяя. Все ли вам ясно?

Бодлеры переглянулись. Они никогда в жизни не оказывались в столь загадочном положении: Кит говорила все туманнее и туманнее. Клаус просмотрел заметки в своей записной книжке и постарался подытожить, какую задачу поставила перед ними Кит.

– Мы должны переодеться посыльными, – медленно и вдумчиво повторил он, – стать фланерами и распознать самозванца, который или волонтер, или враг.

– Помогать нам будет человек по имени Франк, – сказала Вайолет, – а его брат Эрнест постарается нам помешать.

– В отеле есть и другие волонтеры, – сказал Клаус, – но и другие враги тоже.

– Сахарница, – сказала Солнышко.

– Отлично, – похвалила их Кит. – Когда позавтракаете, переоденьтесь в форму вон за тем деревом и дайте Франку знак, что вы уже идете. У вас найдется что-нибудь бросить в пруд?

Вайолет порылась в карманах и вытащила камешек, который она подобрала на Брайни-Бич.

– Мне кажется, это подойдет, – сказала она.

– Превосходно, – одобрила Кит. – Франк будет смотреть из окна отеля, если, конечно, его брат Эрнест не перехватил мое сообщение и не будет смотреть вместо него. Так или иначе, бросьте камешек в воду, когда будете готовы к встрече, и он увидит круги и поймет, что вы идете.

– А вы с нами не пойдете? – спросил Клаус.

– К сожалению, нет, – ответила Кит. – Меня ждут другие дела. Куигли пытается улучшить положение в небе, а я постараюсь улучшить положение на море, а вам придется улучшить положение здесь, на суше.

– Мы одни? – спросила Солнышко. Она имела в виду «Неужели вы и в самом деле полагаете, будто трое детей могут совершить подобный подвиг без посторонней помощи?» – и брат и сестра не замедлили перевести ее слова.

– Посмотрите на себя, – сказала Кит и указала на гладь пруда.

Бодлеры поднялись, подошли поближе к краю воды и склонились над ней, и на фоне крыши отеля показались их отражения.

– Когда умерли ваши родители, – сказала Кит, – ты, Вайолет, была всего лишь маленькой девочкой. Но ты повзрослела. Эти глаза принадлежат не маленькой девочке. Это глаза человека, пережившего бесконечные горести. Ты, Клаус? У тебя вид опытного исследователя, а не просто юного книгочея, чьи родители погибли при пожаре. А ты, Солнышко, твердо стоишь на своих ногах, а зубов у тебя теперь столько, что они вовсе не кажутся такими уж крупными, как тогда, когда ты была еще младенцем. Бодлеры, вы уже не дети. Вы волонтеры, готовые достойно встретить все испытания, которые готовит вам этот непостижимый и отчаянный мир. Вы должны отправиться в отель «Развязка», а Куигли – в автономный летучий дом, построенный с использованием принципа нагретого воздуха, а я – на коралловый риф сомнительного качества, где меня должен ожидать непотопляемый плот. Но если Куигли сумеет сделать такую большую сеть, чтобы в нее можно было поймать всех орлов, а я сумею связаться с капитаном Уиддершинсом и договориться о встрече с ним у определенного пучка водорослей, мы будем здесь в четверг. Гектор наверняка сумеет посадить автономный летучий дом, построенный с использованием принципа нагретого воздуха, на крышу отеля, даже если на борту будем мы все.

– Гектор! – воскликнула Вайолет, вспомнив того человека из Города Почитателей Ворон, который был так добр к бодлеровским сиротам, и исполинское изобретение, которое унесло его прочь от Бодлеров. – Он цел и невредим?

– Надеюсь, – тихо ответила Кит и поднялась. Она отвернулась от Бодлеров, и голос у нее задрожал. – Оставьте посуду как есть, Бодлеры. Один мой соратник вызвался убрать все после нашего пикника. Он настоящий джентльмен. Если все будет хорошо, в четверг вы с ним познакомитесь. Если все будет хорошо…

Но закончить фразу Кит не смогла. Вместо слов у нее вырвался всхлип, плечи затряслись, и Бодлеры переглянулись. Разумеется, когда кто-то плачет, задача благородного человека его утешить. Но когда кто-то пытается скрыть слезы, вероятно, благородному человеку следует сделать вид, будто он их не заметил, чтобы не смущать плачущего. На миг дети растерялись, не в силах выбрать между благородным поступком, который заключается в попытке утешить плачущую женщину, и благородным поступком, который заключается в попытке не смущать плачущую женщину, но Кит Сникет плакала все горше и горше, и тогда они решили ее утешить. Вайолет взяла ее за руку. Клаус обнял за плечи. Солнышко обхватила Кит за колени, поскольку выше ей было не достать.

– Почему вы плачете? – спросила Вайолет. – Почему вы в таком отчаянии?

– Потому что ничего не будет хорошо, – проговорила наконец Кит. – Вы и сами, наверное, уже поняли это, Бодлеры. Настали черные дни, черные, словно ворон, одиноко парящий в беспросветной ночи. Может быть, поступки наши и благородны, только ничего у нас не выйдет. Вероятно, еще до четверга я увижу ваш сигнал и пойму, что все наши чаяния растаяли как дым.

– А какой сигнал? – спросил Клаус. – Каким пользоваться шифром?

– Любым, какой вы сами придумаете, – ответила Кит. – Мы будем наблюдать за небом.

С этими словами она высвободилась из рук утешающих детей и поспешила прочь от пруда, не сказав им на прощание ни слова. Вайолет, Клаус и Солнышко глядели, как она становится все меньше и меньше, удаляясь от них по склону – то ли возвращаясь к такси, то ли собираясь присоединиться к какому-нибудь загадочному волонтеру, – и наконец исчезает за гребнем пологого холма. Некоторое время дети молчали, а затем Солнышко нагнулась и взяла пакеты.

– Переодеть? – спросила она.

– Наверное, да, – вздохнула Вайолет. – Жаль, если вся эта еда пропадет, но я больше не могу съесть ни кусочка.

– Может быть, тот волонтер, который придет убирать, отдаст ее кому-то другому, – сказал Клаус.

– Может быть, – согласилась Вайолет. – У Г. П. В. по-прежнему столько тайн!

– Может быть, когда мы станем фланерами, то узнаем больше, – сказал Клаус. – Если мы станем наблюдать за всем, что происходит вокруг, может быть, некоторые из этих тайн раскроются. Надеюсь.

– И я надеюсь, – сказала Вайолет.

– Тоже надеюсь, – сказала Солнышко, и больше Бодлеры ничего не говорили.

Завтрак был окончен, и они спрятались за дерево, как и предложила им Кит, и растянули покрывало для пикника наподобие занавеса, желая переодеться в относительном уединении. Вайолет, застегивая сверкающий серебряный пояс, на котором по всей длине крупными черными буквами были вытиснены слова «ОТЕЛЬ „РАЗВЯЗКА“», надеялась, что сумеет отличить Франка от его коварного брата Эрнеста. Клаус, надевая жесткую круглую фуражку с тугой резинкой под подбородком, надеялся, что сумеет распознать, кто из постояльцев волонтер, а кто негодяй. А Солнышко, натягивая белоснежные перчатки, удивлялась, как это Франку удалось раздобыть ей перчатки такого маленького размера, и надеялась, что ей удастся вывести на чистую воду самозванца, который выдает себя за Жака Сникета.

Когда все трое детей надели форму, они вернулись на берег пруда и довершили маскировку последней деталью – тремя парами громадных темных очков, напоминавших наряд Графа Олафа, который он носил, когда притворялся детективом. Очки были такие большие, что закрывали не только глаза бодлеровских сирот, но и почти все лицо: под них целиком помещались даже обычные очки Клауса. Глядя сквозь темные очки на собственное отражение в пруду, дети не знали, удастся ли им при помощи маскировки ускользать от властей достаточно долго, чтобы успеть разгадать все тайны, которые их окружали, и не знали, не ошиблась ли Кит Сникет, сказав, будто они уже не дети, а волонтеры, готовые достойно встретить все испытания, которые готовит им этот непостижимый и отчаянный мир. Бодлеры на это надеялись. Но когда Вайолет рукой в перчатке взяла камешек и бросила его в самую середину пруда, дети не знали, не утонут ли их надежды, подобно этому камешку. Они смотрели, как по поверхности пруда расходятся круги, искажая отражение отеля. Дети смотрели, как покрывается рябью сверкающая кровля и как исчезает слово «Развязка», словно чья-то рука смяла бумагу, на которой оно было написано. Они смотрели, как сливаются ряды окон и как расплываются цветы и мох, а камешек погружается все глубже и глубже и круги бегут по отражению все дальше и дальше. Бодлеровские сироты смотрели, как исчезает отраженный мир, и не знали, не суждено ли и их надеждам исчезнуть в странном неверном мире отеля «Развязка» и

Глава третья

На свете существуют места, где царит мир и покой, однако огромный вестибюль отеля «Развязка» к ним не относился. В тот день, когда Бодлеры поднялись по лестнице, окутанной белым дымом из трубы, и ступили под гигантскую арку, на которой было написано, или, как отражалось в громадном пруду, «ВХОД», вестибюль жужжал, словно улей. Как и предсказывала Кит Сникет, Бодлеры вошли в отель незамеченными, поскольку все были так заняты, что не замечали абсолютно ничего. Постояльцы, спеша зарегистрироваться и разойтись по номерам приводить себя в порядок, выстроились перед конторкой портье, над которой почему-то красовалось число 101. Коридорные, спеша развезти чемоданы по номерам и получить свои чаевые, грузили горы багажа на тележки и катили их к лифтам, на дверцах которых почему-то красовалось число 118. Официанты и горничные разносили еду и напитки людям, которые сидели в вестибюле в креслах и на скамейках и желали подкрепиться. Таксисты провожали постояльцев в вестибюль, где они тоже вставали в очередь, а собаки тащили хозяев прочь из вестибюля на прогулку. Заблудившиеся туристы стояли столбом, в недоумении глядя на карты, а непослушные дети играли в прятки среди деревьев в кадках. За роялем, на котором красовалось число 152, сидел человек в смокинге, наигрывая бодрые мотивчики на радость всем, кому хотелось его слушать, а целый штат уборщиков и уборщиц отдраивал зеленый деревянный пол, инкрустированный числом 131, на радость всем, кому хотелось при каждом шаге любоваться отражением своих туфель. В углу вестибюля сверкал огромный фонтан, вода из которого ниспадала каскадом по числу 131, врезанному в гладкую полированную стену, а в противоположном углу виднелась огромная женщина, которая стояла под числом 176 и снова и снова выкрикивала мужское имя, причем голос у нее становился все более и более сердитым. Бодлеры постарались стать фланерами и двинулись через царивший в вестибюле хаос, но им нужно было сразу столько всего заметить, а при этом все кругом так стремительно менялось, что они не знали, удастся ли им даже приняться за свое благородное начинание.

– Как здесь, оказывается, людно и шумно, – сказала Вайолет, растерянно осматривая вестибюль из-под очков.

– И как нам выявить самозванца, когда у нас столько подозреваемых? – вздохнул Клаус.

– Сначала Франк, – напомнила Солнышко.

– Солнышко права, – сказала Вайолет. – Приниматься за поручение Кит нужно с того, чтобы найти нашего нового работодателя. Если он видел в окно, как мы подали знак, то будет нас ждать.

– Если вместо него нас не будет поджидать его коварный брат Эрнест, – сказал Клаус.

– Или оба, – сказала Солнышко.

– А как вы думаете, почему тут везде эти числа… – начала Вайолет, но не успела она договорить, как к ним подскочил какой-то человек. Он был высокий и тощий, а руки и ноги у него торчали под странными углами, словно он был сделан не из плоти и крови, а из коктейльных соломинок. На нем была форма, похожая на бодлеровскую, но на кармане куртки было затейливо вышито «УПРАВЛЯЮЩИЙ».

– Вы, наверное, новые посыльные, – сказал он. – Добро пожаловать в отель «Развязка». Я здешний управляющий.

– Франк или Эрнест? – спросила Вайолет.

– Он самый, – ответил человек и подмигнул. – Счастлив, что вы здесь, хотя одному из вас недостает роста, но нам здесь недостает персонала. Я ужасно занят, поэтому систему вам придется разведывать самим.

– Какую систему? – спросил Клаус.

– Это здание столь же сложное, сколь и огромное, – ответил Франк или, возможно, Эрнест. – И наоборот. Просто страшно подумать, как повернутся события, если вы в ней не разберетесь.

Бодлеры пристально оглядели нового начальника, но выражение лица у него было совершенно непостижимое, а это слово здесь означает «Такое бесстрастное, что Бодлеры не понимали, услышали они дружеское предупреждение или вражескую угрозу».

– Мы постараемся, – тихо сказала Вайолет.

– Хорошо, – сказал управляющий и повел детей за собой через громадный вестибюль. – Вы будете в полном распоряжении наших постояльцев, – продолжал он, употребив выражение, которое означает, что постояльцы имеют право командовать Бодлерами. – Если кто-нибудь, кто угодно, попросит вас о помощи, вы должны немедленно вызваться волонтерами и помочь им.

– Извините, сэр, – перебил его какой-то коридорный. В каждой руке у него было по чемодану, а на лице недоумение. – Этот багаж прибыл на такси, но его владелец, по словам водителя, приедет только в четверг. Как мне поступить?

– В четверг? – нахмурился Франк или Эрнест. – Простите, посыльные. Наверное, я не должен объяснять вам, насколько это важно. Сейчас вернусь.

Управляющий вслед за коридорным нырнул в толпу, оставив Бодлеров у громадной деревянной скамьи, помеченной числом 128. Клаус провел рукой по скамье, испещренной кругами, так как на нее ставили стаканы без подставок.

– Как вы думаете, с кем мы говорили, – спросил он, – с Франком или Эрнестом?

– Не знаю, – сказала Вайолет. – Он произнес слово «волонтеры». Может быть, это какой-то условный знак.

– Четвекстренно, – заметила Солнышко, и в ее устах это значило «Он понимает, что четверг – это важный день».

– Это правда, – сказал Клаус, – но почему он для него важный – потому что он волонтер или потому что он негодяй?

Не успели сестры Бодлер догадаться с трех раз – это выражение здесь означает «попробовать верно ответить на вопрос Клауса», – как рядом с ними появился высокий тощий человек.

– Вы, наверное, новые посыльные, – сказал он, и дети поняли – перед ними другой брат. – Добро пожаловать в отель «Развязка».

– Вы, наверное, Эрнест, – попытала счастья Вайолет.

– Или Франк, – уточнила Солнышко.

– Да, – сказал управляющий, хотя было совершенно непонятно, с кем он соглашается. – Я так благодарен вам за то, что вы здесь. Сейчас в отеле очень людно, а к четвергу мы ждем новых гостей. Ваш пост будет у стойки посыльных № 175, вот здесь. За мной.

Дети последовали за ним в дальний конец вестибюля, где под числом 175, нарисованными краской на громадном окне, стояла большая деревянная стойка. На ней имелась лампа в виде лягушки, а за окном дети увидели ровный серый горизонт моря.

– С одной стороны у нас пруд, – сказал Эрнест, если, конечно, это был не Франк, – а с другой море. Не самое безопасное местоположение, однако некоторые считают наш отель поистине безопасным прибежищем. – Франк, если, конечно, это был не Эрнест, поспешно поглядел по сторонам и, понизив голос, спросил: – А вы как думаете?

И снова выражение лица у управляющего было непостижимое, и дети не знали, кто упомянул о прибежище – волонтер или негодяй.

– Гм… – сказала Солнышко, что иногда сходит за ответ, хотя на самом деле это совсем не ответ.

– Гм, – сказал на это Франк или Эрнест. – А теперь давайте я вам объясню, как организована работа отеля.

– Извините, сэр, – сказала какая-то коридорная, лица которой не было видно за кипой газет. – Прибыл последний выпуск «Дейли пунктилио».

– Дайте взглянуть, – сказал то ли Эрнест, то ли Франк, вытаскивая из кипы экземпляр. – Я слышал, Джеральдина Жюльен написала о последних новостях по делу Бодлеров.

Бодлеровские сироты застыли на месте, не решаясь даже переглянуться, не то что посмотреть не то на волонтера, не то на негодяя, который вслух читал заголовок.

– «Ходят слухи, что В ГОРОД ВЕРНУЛИСЬ БОДЛЕРЫ, – сказал он. – Согласно сведениям, которые наш корреспондент получил, разломив печенье, Вероника, Клайд и Сьюзи Бодлер, печально известные убийцы прославленного актера Графа Омара, вернулись в город, вероятно намереваясь совершить новую серию чудовищных убийств или предаться своему последнему хобби – поджогам. Мы советуем горожанам бдительно выслеживать этих кровожадных детей, а заметив их, сообщить властям. Если же дети не будут замечены, мы советуем горожанам ничего не предпринимать». – Управляющий повернулся к Бодлерам все с тем же непостижимым выражением лица. – Что вы на это скажете, посыльные?

– Вопрос, конечно, очень интересный, – сказал на это Клаус (это выражение тоже легко сходит за ответ).

– Я рад, что вас это интересует, – отозвался Эрнест или Франк, и это тоже сошло за ответ на ответ Клауса. Затем он повернулся к коридорной. – Пойдем, я покажу тебе стойку для газет № 168, – сказал он и вместе с газетами растворился в толпе, оставив Бодлеров в одиночестве глядеть в окно на море.

– По-моему, это был Эрнест, – сказала Вайолет. – Его замечание о том, что в отеле безопасно, прозвучало очень зловеще.

– Но статья в «Дейли пунктилио» его, кажется, совершенно не взволновала, – сказал Клаус. – Если Эрнест – враг Г. П. В., он бы нас выслеживал. Получается, этот человек – Франк.

– Может быть, он нас просто не узнал, – сказала Вайолет. – В конце концов, лишь немногие узнают Графа Олафа, когда он маскируется, а его маскировка ничем не лучше нашей. Может быть, мы больше похожи на посыльных, чем на Бодлеров.

– А может быть, мы совсем не похожи на Бодлеров, – сказал Клаус. – Как говорила Кит, мы больше не дети.

– Фмефно, – вздохнула Солнышко, и это в ее устах означало «А по-моему, лично я еще ребенок».

– Ты права, – улыбнулся Клаус, глядя на сестру сверху вниз, – но чем старше мы становимся, тем труднее нас узнать.

– И тем легче нам делать наше дело, – добавила Вайолет.

– Как вы сказали? – спросил знакомый голос: то ли Франк, то ли Эрнест вернулся.

– Моя коллега имела в виду, – нашелся Клаус, – что нам тем легче будет начать работу посыльных, чем скорее вы объясните нам, как организована работа отеля.

– Так я и обещал вам все объяснить, – сказал то ли Франк с досадой, то ли Эрнест с раздражением. – Как только вы поймете, как устроен отель «Развязка», то сможете делать ваше дело с той же легкостью, с какой нашли бы в библиотеке нужную книгу. А если вы умеете искать книги в библиотеке, то уже знаете, как устроен наш отель.

– Подробнее, – попросила Солнышко.

– Отель «Развязка» организован согласно Десятичной классификации Дьюи[41], – объяснил либо Франк, либо Эрнест. – Точно так же устроены многие библиотеки. Например, если вам нужна книга о немецкой поэзии, то начать нужно с того отдела библиотеки, которому присвоен № 800 и в котором хранятся книги по литературе и риторике. Подобным же образом мы отвели восьмой этаж отеля риторическим постояльцам. В 800‑м отделе библиотеки книги о немецкой поэзии помечены числом 831, и если вы подниметесь на восьмой этаж и найдете 831‑й номер, то обнаружите там компанию немецких поэтов. Понятно?

– Кажется, да, – сказал Клаус. Бодлеры достаточно много времени провели в библиотеках и прекрасно знали Десятичную классификацию Дьюи, однако даже обширные познания Клауса не гарантировали, что он помнит всю систему наизусть. И вообще, если хочешь пользоваться библиотекой, знать Десятичную классификацию Дьюи совсем не обязательно, поскольку в большинстве библиотек есть каталоги, в которых все книги перечислены на карточках или на экранах компьютеров, и их легко найти. – А где у вас каталог всех служб отеля «Развязка»?

– Каталог? – переспросил Франк или Эрнест. – Каталог вам не понадобится. Отдел библиотеки № 100 посвящен философии и психологии, как и первый этаж отеля от конторки портье, помеченной № 101, как теория философии, и поста посыльных, который помечен № 175 – как этика досуга и отдохновения, до вон тех диванчиков, помеченных № 135 – как мистические откровения и сны, – на случай, если нашим постояльцам захочется вздремнуть или спрятать что-нибудь под диванными подушками. Второй этаж – это 200-й отдел, религия, и там у нас церковь, синагога, мечеть, собор, храм, вертеп, святилище, молельный дом, крикетная площадка и апартаменты № 296, которые сейчас занимает один эксцентричный раввин. Третий этаж отведен общественным наукам, и именно там мы разместили бальные и конференционные залы, а четвертый – языкознанию, поэтому там живут иностранцы. Пятисотые номера посвящены математике и естественным наукам, а шестой этаж – технике и технологии, от сауны в номере 613, устроенной для заботы о здоровье, и до комнаты № 697, где у нас центр управления отоплением, вентиляцией и кондиционерами. Итак, если седьмой этаж отведен искусствам, то как вы думаете, что расположено в номере 792, предназначенном для сценических представлений?

Вайолет уже хотела подвязать волосы лентой, поскольку так ей легче думалось, но боялась, как бы ее не узнали.

– Театр? – предположила она.

– Вам, несомненно, уже приходилось бывать в библиотеках, – сказал управляющий, но дети не поняли, комплимент это был или подозрение. – К сожалению, не обо всех наших постояльцах можно сказать то же самое, и когда им нужно прибегнуть к нашим службам, они вызывают посыльного, а не ходят по отелю сами. Уже к завтрашнему дню вам, скорее всего, придется побывать во всех помещениях отеля – от астрономической обсерватории в комнате № 999 до комнаты служащих № 000, расположенной в подвале.

– Там мы будем спать? – спросил Клаус.

– Рабочий день у вас двадцатичетырехчасовой, – сказал Эрнест или, возможно, Франк. – Но по ночам в отеле очень тихо, поскольку все постояльцы спят или читают до утра. Можете вздремнуть под стойкой, а если кто-нибудь вызовет посыльного звонком, вам это будет как будильник.

Тут Франк или, возможно, Эрнест умолк и, быстро оглядевшись, нагнулся к Бодлерам поближе. Трое детей испуганно поглядели на Эрнеста или, вероятно, Франка сквозь темные очки.

– Должность посыльного, – сказал управляющий своим непостижимым тоном, – это прекрасная возможность спокойно изучить обстановку. К персоналу отеля обычно относятся как к невидимкам, поэтому вам предстоит услышать и увидеть много интересного. Однако не забывайте – наблюдать будут и за вами тоже. Я понятно выразился?

На этот раз выдать что-то за ответ пришлось Вайолет.

– Гм, – сказала она. – Вопрос, конечно, очень интересный.

То ли Франк, то ли Эрнест прищурился на старшую Бодлер и, кажется, хотел что-то добавить, но тут Бодлеры услышали громкий, пронзительный звон.

– Ага! – воскликнул управляющий. – Началась ваша работа!

Вслед за Франком или Эрнестом Бодлеры обошли стойку, и Эрнест или Франк показал им ряды крошечных, не больше наперстка, звоночков, расположенных там, где у письменных столов бывают ручки от ящиков. На каждом звоночке был номер – от 000 до 999 и еще один звоночек без номера. Этот звоночек как раз и звонил, а вместе с ним еще и звоночек № 372 и звоно- чек № 674.

– Звонят! – воскликнул не то Эрнест, не то Франк. – Звонят! Нет нужды говорить вам, что звонок – это сигнал к действию. Нельзя заставлять наших постояльцев ждать ни секунды. Кто именно звонит, ясно по номеру на звоночке. Если на звоночке стоит номер, например 469, значит в помощи нуждается один из наших гостей из Португалии, и вы должны сразу это понять. Вы меня слушаете? Звонок № 674 относится к нашим союзникам из области лесной промышленности, так как этот номер согласно Десятичной классификации Дьюи означает деревообрабатывающую промышленность и товары из дерева. Нельзя же превращать важных гостей во врагов! Звонок № 372 относится к гостям из сферы образования. Прошу вас и с ними быть неизменно учтивыми, хотя они далеко не такие важные. Едва заслышав звонок, немедленно спешите на помощь всем нашим гостям!

– Но к чему относится звоночек без номера? – спросил Клаус. – В Десятичной классификации Дьюи есть числа только до 999!

Управляющий нахмурился, словно средний Бодлер неверно ответил на его вопрос.

– Это солярий на крыше, – сказал он. – Любители позагорать, как правило, библиотеками не интересуются, поэтому им все равно, где находится солярий. Ну же, живее, живее!

– А куда сначала? – спросила Вайолет. – Ведь наша помощь потребовалась гостям сразу в трех местах!

– Вам, разумеется, придется разделиться, – ответил Франк либо Эрнест с прежним непостижимым выражением лица. – Каждый посыльный должен выбрать себе гостя и поспешить в нужном направлении. Пользуйтесь лифтами – на них стоит число 118, соответствующее энергии и силе.

– Извините, сэр, – сказал еще один коридорный, похлопав то ли Франка, то ли Эрнеста по плечу. – Звонит один банкир, который желает немедленно переговорить с кем-нибудь из управляющих.

– Надо работать, – сказал управляющий. – К вам, посыльные, это тоже относится. Чао-какао!

«Чао-какао» – это выражение, к которому прибегают люди, которым недостает воспитания для более вежливой формулировки, например: «Если вам больше ничего не нужно, мне необходимо вас оставить», или «К сожалению, мне придется просить у вас позволения уйти, если не возражаете», или даже «Извините великодушно, но вы перепутали мой дом с вашим и мое ценное имущество со своим, и я вынужден просить вас вернуть мне упомянутые предметы и, если вас не затруднит, покинуть мой дом, предварительно отвязав меня от стула, так как самостоятельно я этого сделать не могу». Детям было неприятно, что с ними простились так грубо, и им неприятно было узнать, что деятельность посыльных связана с таким сложным методом организации работы в огромном и непонятном отеле. Им было неприятно, что не удалось разобраться, который управляющий Франк, а который – Эрнест, и им было неприятно узнать, что «Дейли пунктилио» подняла среди горожан тревогу по поводу их прибытия и что в любой момент их могут разоблачить и арестовать за преступления, которых они не совершали. Но самым неприятным для Бодлеров был намек на то, что им придется разделиться и выполнять в этом неимоверном отеле разные поручения. Они надеялись выполнять обязанности посыльных и фланеров вместе и с каждым шагом к лифту становились все несчастнее и несчастнее при мысли о предстоящей разлуке.

– Я займусь солярием на крыше, – сказала Вайолет, стараясь казаться храброй. – Тебе, Клаус, стоит отправиться в номер 674, а тебе, Солнышко, – в номер 372. Когда все сделаем, встретимся у стойки посыльных.

– Так мы сможем больше наблюдать, – с надеждой сказал Клаус. – Если мы будем на разных этажах, то скорее найдем и опознаем самозванца.

– Страшно, – сказала Солнышко, и в ее устах это означало «Не хотелось бы мне обнаружить самозванца, когда я буду одна».

– Не бойся, Солнышко, – сказал Клаус. – Этот отель похож всего-навсего на большую библиотеку.

– Да-да, – сказала Вайолет. – А что плохого может случиться в библиотеке?

Младшие Бодлеры ничего ей не ответили, и трое посыльных несколько секунд постояли молча, глядя на табличку, привинченную возле раздвижных дверей лифта. Когда одна пара дверей наконец открылась и дети вошли внутрь и нажали кнопки, соответствующие местоположению постояльцев, которые их вызывали, и небольшая кабина начала подниматься, Бодлеры вспомнили шахту лифта в доме № 667 по Мрачному проспекту, по которой пришлось несколько раз взбираться и спускаться. Теперь Бодлеры знали, что плохого может случиться в шахте лифта: это если тебя сбросит в нее подруга негодяя. Бодлеры знали, что плохого может случиться на лесопилке: это если тебя зловещей силой гипноза заставят устроить кошмарный несчастный случай. И Бодлеры знали, что плохого может случиться в школе-интернате: это если встретишь хороших друзей, а их тут же и увезут в длинном черном автомобиле. Сироты знали, что плохого может случиться в доме герпетолога, и что плохого может случиться в маленьком городишке, и в клинике, и на покосившейся башне, и на карнавале, и на горной вершине, и в подводной лодке, и в пещере, и в бурном потоке, и в багажнике автомобиля, и в львиной яме, и в подземном ходе, и во многих-многих других зловещих местах, о которых они предпочитали не думать, и при этом во время всех передряг, которые им довелось пережить, и во многих других обстоятельствах детям постоянно попадались разного рода библиотеки, где Бодлерам удавалось почерпнуть важнейшие сведения, позволявшие им спасти себе жизнь, – здесь это выражение означает «Не погибнуть и получить возможность пережить очередную кошмарную главу своей биографии». Но теперь новый дом Бодлеров действительно был библиотекой – конечно, странной, но тем не менее библиотекой, – и пока они бесшумно неслись в лифте навстречу своим разным поручениям, им не хотелось думать, что плохого может случиться в библиотеке, особенно после того, как прочитали первые два слова на маленькой табличке, привинченной у дверей лифта. «ПРИ ПОЖАРЕ» – так начиналась надпись на табличке, и когда бодлеровские сироты разошлись в разные стороны, им совсем не хотелось об этом думать.

Не глава

Как вы, наверное, заметили, история бодлеровских сирот изложена по большей части последовательно – это слово здесь означает «До сих пор события в жизни Вайолет, Клауса и Солнышка Бодлер были описаны в том порядке, в котором они происходили». Однако на протяжении ближайших трех глав история будет развиваться параллельно, а это означает, что эти главы не обязательно читать в том порядке, в котором они напечатаны. В четвертой главе вас ждет рассказ о путешествии Вайолет Бодлер в солярий на крыше и о неприятном разговоре, который она подслушала. В пятой главе вы можете прочесть о том, как Клаус приобрел опыт общения с некоторыми деятелями деревообрабатывающей промышленности и о зловещем плане, разработанном прямо у него под носом. А в шестой главе сообщается о результатах моего исследования ужасающих обстоятельств визита, который Солнышко Бодлер нанесла в 372‑й номер и в загадочный ресторан, расположенный на девятом этаже. Но поскольку все это происходило одновременно, вам не нужно читать главы в последовательности «четвертая – пятая – шестая», а можно знакомиться с ними в том порядке, в каком вы сами пожелаете. Или, что было бы более благоразумно, можно пропустить все три главы вместе с семью последующими и подыскать себе другой способ провести время – последовательный или параллельный.

Глава четвертая

Когда лифт доехал до крыши и двери открылись, у Вайолет Бодлер было сразу две причины радоваться, что в обмундирование посыльных входят солнечные очки. Во-первых, солярий на крыше был залит ослепительно-ярким светом. Утренний туман, такой густой несколько часов назад, когда дети прибыли на Брайни-Бич, рассеялся, и солнце залило город, отражаясь от всего блестящего – и от сверкающих морских волн, бившихся о берег с противоположной стороны отеля, и от поверхности пруда, уже успокоившейся с тех пор, как Вайолет бросила туда камешек. Вдоль края крыши выстроились большие прямоугольные зеркала, наклоненные, как и сам отель, которые улавливали слепящие лучи полуденного солнца и направляли их на кожу загоравших гостей. Десять загорающих, чьи обнаженные тела были намазаны толстым слоем липкого крема, неподвижно лежали на блестящих ковриках вокруг подогретого бассейна, такого теплого, что с поверхности поднимались клубы пара. В углу стоял служитель, глаза у которого были прикрыты зелеными очками от солнца, а тело – длинным мешковатым халатом. В руках у него были две огромные лопатки, вроде тех, которыми переворачивают оладьи, и он то и дело протягивал руку с лопаткой и переворачивал кого-нибудь из загорающих, дабы животы и спины у них были одного оттенка коричневого цвета. Лопатки тоже отражали свет, как и зеркала, коврики и вода, и Вайолет была рада, что на глазах у нее защитные очки.

Но Вайолет радовалась очкам и по другой причине, и эта причина имела отношение к постоялице, которая нетерпеливо ждала у самых дверей лифта. На этой женщине тоже были очки, но гораздо более оригинальной формы. Вместо стекол у них были два больших конуса, которые начинались от глаз и становились все шире и шире, а заканчивались в нескольких футах перед лицом постоялицы, где они уже были величиной с тарелки. Конечно, такие очки маскировали того, кто их носил, однако Вайолет понимала – на свете есть только один человек, который так помешан на моде, что стал бы носить такие дурацкие очки, и поэтому она была рада, что ее собственное лицо невозможно разглядеть.

– Ну вот наконец и вы, – сказала Эсме Скволор. – Я уж думала, не дождусь.

– Прошу прощения? – нервно спросила Вайолет.

– Посыльная, вы что, оглохли? – капризно спросила Эсме.

Презрительно искривленные губы были накрашены серебряной помадой, словно злодейская подруга Олафа пила расплавленный металл, и она обвиняюще наставила на Вайолет палец с длинным серебряным ногтем. На каждом из четырех ногтей было по букве, и каждая рука гласила «ЭСМЕ», а на больших пальцах красовалось знакомое изображение глаза. Ногти были покрашены под цвет сандалий Эсме, длинные сборчатые завязки которых обвивали ноги злодейской подруги Олафа, словно сороконожки. К сожалению, остальное одеяние Эсме, как я вынужден сказать, состояло из трех больших листов салата, приклеенных к телу липкой лентой. Если вам доводилось видеть купальный костюм, именуемый бикини, тогда вы догадаетесь, куда именно были приклеены листья салата, а если не догадаетесь, советую спросить у того из ваших знакомых, кто не так щепетилен, как я, и готов обсуждать фигуры всевозможных злодеек.

– Гламурным личностям вроде меня некогда любезничать с глухими! – рявкнула Эсме. – Я вызвала посыльного звонком уже больше двух минут назад и все это время ждала!

– Так и вижу заголовок, – прокаркал другой голос. – «НЕИМОВЕРНО ГЛАМУРНАЯ красавица ЖАЛУЕТСЯ НА ПЛОХОЕ ОБСЛУЖИВАНИЕ В ОТЕЛЕ!» Подождите, вот прочтут это читатели «Дейли пунктилио»!

От радости, что ее не узнали, Вайолет даже не заметила, кто стоит рядом с коварной подругой Графа Олафа. Безответственную журналистку, которая напечатала столько клеветы о Бодлерах, звали Джеральдина Жюльен, и Вайолет вовсе не была рада обнаружить, что журналистка попала в число лизоблюдов Эсме – это слово здесь означает «Люди, которые обожают льстить тем, кто обожает, когда им льстят».

– Извините, мэм, – сказала Вайолет самым профессиональным тоном, на какой только была способна. – Сегодня у посыльных особенно много поручений. Чем могу вам помочь?

– Да не мне, – сказала Эсме, – а вон той прелестной девчушке в бассейне!

– И никакая я не прелестная девчушка! – со стороны бассейна донесся еще один знакомый голос, и Вайолет, повернув голову, увидела Кармелиту Спатс, избалованную и препротивную девчонку, с которой Бодлеры познакомились в интернате и которая затем стала пособницей Графа Олафа и Эсме Скволор в их коварных кознях. – Я футбольно-ковбойски-супергероически-солдатская пиратка! – завопила Кармелита, выныривая из облаков пара.

Наряд на ней был такой же смехотворный, как на Эсме, хотя, к счастью, не такой откровенный. Кармелита щеголяла в расстегнутом ярко-синем кителе, покрытом медалями, которые обычно дают за подвиги на военной службе, а под ним виднелась белая майка с названием какой-то спортивной команды, написанным выгнутыми синими буквами. К спинке кителя был металлическими скрепками приколот длинный синий плащ, а на ногах оказались ярко-синие сапожки со шпорами – это такие колесики с шипами, с помощью которых животных заставляют двигаться быстрее, чем им бы этого хотелось. Один глаз закрывала синяя повязка, а на голову Кармелита надела синюю треуголку, на которой были нарисованы череп и скрещенные кости – символ, который используют пираты, когда промышляют в открытом море. Конечно, Кармелита Спатс находилась вовсе не в открытом море, но умудрилась затащить в солярий на крыше отеля большую деревянную лодку, чтобы промышлять в открытом бассейне. Нос лодки украшала затейливая резная фигура – в данном случае это слово означает «Деревянная статуя осьминога, напавшего на человека в водолазном костюме», а на высокой мачте раздувался парус с изображением такого же глаза, как и на щиколотке Графа Олафа. Некоторое время старшая Бодлер не могла отвести глаз от этой ужасной фигуры, а затем перенесла внимание на Кармелиту. Когда Вайолет последний раз видела несимпатичного капитана этой лодки, та была с ног до головы в розовом и заявляла, будто она балерина-чечеточница-сказочная принцесса-ветеринар, но старшая Бодлер даже и не знала, можно ли сказать, что футбольно-ковбойски-супергероически-солдатская пиратка чем-то лучше или хуже.

– Конечно, лапочка, – промурлыкала Эсме и повернулась к Джеральдине Жюльен с улыбкой, с какой одна молодая мать могла смотреть на другую на детской площадке. – В последние дни Кармелита стала таким сорванцом, – сказала она, употребив несколько обидное словечко, которым называют девочек, чье поведение некоторые люди находят не совсем обычным.

– Не сомневаюсь, это пройдет, когда ваша дочурка немного подрастет, – ответила Джеральдина, говоря, как обычно, в микрофон.

– Кармелита Спатс мне вовсе не дочь, – надменно возразила Эсме. – Собственные дети у меня появятся не раньше, чем я начну скромно одеваться.

– А мне казалось, вы усыновили троих сирот, – сказала Джеральдина.

– Когда сироты были в моде, – поспешно уточнила Эсме. – А сейчас сироты не в моде.

– А что же в моде? – с придыханием спросила Джеральдина.

– Разумеется, вечеринки с коктейлями в отелях! – прорычала Эсме. – Зачем же еще я бы позволила брать у меня интервью такой нелепой женщине, как вы?

– Как чудесно! – воскликнула Джеральдина, которая, судя по всему, не поняла, как ее только что оскорбили. – Так и вижу заголовок: «ЭСМЕ СКВОЛОР, САМАЯ ГЛАМУРНАЯ ОСОБА В ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА!» Подождите, вот прочтут это читатели «Дейли пунктилио»! Когда они узнают о вашей карьере актрисы, финансового советника, подруги и хозяйки коктейльных вечеринок, то у некоторых даже может от восторга случиться сердечный приступ!

– Надеюсь, – сказала Эсме.

– Я уверена, мои читатели захотят узнать все о вашем стильном наряде, – сказала Джеральдина, поднося микрофон под подбородок Эсме. – Не расскажете ли вы нам об этих оригинальных очках?

– Это солнокль, – сказала Эсме, проведя рукой по своим странным очкам. – Комбинация солнечных очков и бинокля. Это очень модно, к тому же в них я могу смотреть в небо, и меня не будет слепить солнце – или луна, если что-то вдруг произойдет ночью.

– А зачем вам смотреть в небо? – с любопытством спросила Джеральдина.

Эсме нахмурилась, и Вайолет сразу догадалась: стильная красавица о чем-то проболталась – это выражение здесь означает «Сказала то, чего ей говорить не хотелось».

– Поскольку сейчас очень модно наблюдать за птицами, – ответила она неубедительно, а это слово здесь означает «Так, что было очевидно: она лжет».

– Подождите, вот прочтут это читатели «Дейли пунктилио»! – ахнула Джеральдина. – Наверное, все приглашенные на вечеринку с коктейлями придут в солноклях!

– В чем будут гости, это не важно, – с притворной улыбкой сказала Эсме. – Все равно они не смогут разглядеть, какие мы им готовим сюрпризы.

– А какие сюрпризы? – тут же спросила Джеральдина.

– Если я вам расскажу, это будут уже не сюрпризы, – сказала Эсме.

– Ну хотя бы намекните! – взмолилась Джеральдина.

– Нет, – сказала Эсме.

– Ну хоть самый малюсенький намек! – взмолилась Джеральдина.

– Нет, – сказала Эсме.

– Ну пожа-а-алуйста! – заскулила Джеральдина. – Ну пожа-пожа-пожа-а-а-алуйста!

Серебряные губы Эсме задумчиво искривились.

– Если я вам намекну, – сказала она, – вы обязательно расскажете еще кому-нибудь. Вы же журналистка, а значит, вам известны всевозможные интересные сведения. И прежде чем я раскрою вам некоторые тайны, касающееся подготовки коктейльной вечеринки в четверг, я хочу, чтобы вы рассказали мне об одном постояльце этого отеля. Он все шнырял в подвале, пытаясь испортить нам праздник. Его инициалы «Ж. С.»

– Шнырял в подвале? – переспросила Джеральдина. – Но ведь Ж. С. – это…

– Эсме! – завизжала Кармелита из бассейна, перебив журналистку на самом интересном месте. – Эта посыльная стоит столбом, а должна быть в полном моем распоряжении! Она просто кексолизка!

Эсме повернулась к Вайолет, которая уже давно не обращала на кексолизку ни малейшего внимания.

– Чего вы ждете? – зашипела она. – Идите и раздобудьте все, что захочется этой прелестной девчушке!

Эсме развернулась и зашагала прочь, и тут, к радости Вайолет, в наряде злодейки обнаружились еще два листа салата, которых спереди видно не было. Старшей Бодлер было жаль прекращать деятельность фланера и приступать к обязанностям посыльной, но она, осторожно ступая и вглядываясь в облака пара, подошла к краю бассейна.

– Чем могу помочь, мисс? – спросила она, надеясь, что Кармелита не узнает ее по голосу.

– Хочу гарпунное ружье! – заявила Кармелита. – Нельзя быть футбольно-ковбойски-супергероически-солдатской пираткой без гарпунного ружья, вот и графуля так говорит!

– Кто такой графуля? – спросила Джеральдина.

– Приятель Эсме, – ответила Кармелита. – Он считает, что я самая милая и расчудесная девчушка в целом мире! А если я буду хорошо стрелять из гарпунного ружья, он обещал научить меня плеваться, как настоящая футбольно-ковбойски-супергероически-солдатская пиратка!

– Так и вижу заголовок: «Футбольно-ковбойски-супергероически-солдатская пиратка учится плеваться!» Подождите, вот прочтут это читатели «Дейли пунктилио»! – завопила Джеральдина.

– Я принесу вам гарпунное ружье, мисс, – пообещала Вайолет, уворачиваясь от лопатки служителя, который как раз поддел ею загорающую женщину.

– А ну перестань называть меня «мисс», кексолизка! – сказала Кармелита. – Я футбольно-ковбойски-супергероически-солдатская пиратка!

Приносить всякие предметы людям, которые так ленивы, что не желают ходить за ними сами, всегда неприятно, особенно когда эти люди вас оскорбляют, однако Вайолет, возвращаясь к лифту и нажимая кнопку, думала вовсе не о нахальном поведении Кармелиты. Она была слишком поглощена другими мыслями – это выражение здесь означает «Размышляла о том, с какой целью Кармелита Спатс и Эсме Скволор оказались в отеле „Развязка“». Эти премерзкие особы прекрасно знали и о Г. П. В., и о собрании в четверг, но старшая Бодлер ни на миг не поверила, будто они действительно затевают всего-навсего вечеринку с коктейлями. Когда двери лифта открылись и Вайолет шагнула внутрь, она думала о том, зачем Эсме глядеть в небо сквозь свой солнокль. Она думала о том, зачем Кармелите потребовалось гарпунное ружье. Она думала о том, что именно знает Эсме о самозванце Ж. С., который, очевидно, шнырял в подвале отеля. Но больше всего она думала о том, где прячется Граф Олаф, или, как предпочитала называть его Кармелита, «графуля», и какие козни он строит.

Вайолет задумалась о своих наблюдениях фланера и вспомнила о своих обязанностях посыльной, только когда дверцы лифта закрылись, – и сразу задалась вопросом о том, где же взять гарпунное ружье. В обычный инвентарь отелей гарпунные ружья не входят, и Вайолет видела упомянутое устройство лишь один раз в жизни – в руках не кого-нибудь, а Эсме Скволор, когда она в Городе Почитателей Ворон переоделась капитаном полиции. Даже если предположить, что такое оружие может найтись в здании отеля «Развязка», Вайолет совершенно не представляла себе, как разыскать его, используя Десятичную классификацию Дьюи без каталога. Она пожалела, что рядом нет Клауса, поскольку сама из Десятичной классификации помнила лишь № 621, обозначавший ее любимый раздел – «Прикладная физика». С унылым вздохом старшая Бодлер нажала кнопку вестибюля.

– Вы просите меня о помощи? – воскликнул Франк или Эрнест, когда Вайолет наконец его разыскала. В вестибюле отеля «Развязка» было еще более многолюдно, чем тогда, когда сюда прибыли Бодлеры, и Вайолет разглядела в толпе знакомую фигуру то ли волонтера, то ли его негодяя-брата лишь через несколько минут. – Это мне нужна помощь! – заявил он. – Прибыло невообразимое количество постояльцев – и все раньше, чем мы ожидали! Мне некогда работать помощником посыльных!

– Я понимаю, сэр, вы очень заняты, – сказала Вайолет. Насколько она знала, зачастую можно получить желаемое, обратившись к человеку «сэр», если, конечно, этот человек не женщина. – Одной нашей постоялице понадобилось гарпунное ружье, а я не знаю, где его взять. Жаль, что у отеля «Развязка» нет каталога.

– А зачем вам каталог, если вы та, кто я думаю? – сказал управляющий. – А ведь вы та, кто я думаю?

Вайолет зажмурилась под прикрытием темных очков. В этом мире находятся люди, которые полагают, будто молчание – золото, но на поверку они просто предпочитают шуму и грохоту мира безмятежное спокойствие тишины. Само по себе такое предпочтение понятно и естественно, однако в некоторых обстоятельствах безмятежное спокойствие тишины попросту невозможно. Например, если вы любуетесь закатом, тишина позволит вам остаться наедине со своими думами, глядя на темнеющий пейзаж, однако, может статься, нужно будет произвести громкий шум и отпугнуть медведей-гризли, которые, вероятно, решат к вам подобраться. Если вы несетесь в такси, то, возможно, предпочтете посидеть в тишине и спокойно изучить карту, но обстоятельства могут сложиться так, что вы волей-неволей закричите: «Разворачиваемся! По-моему, они проехали через вон те кусты!» А если вы потеряли близкого человека, как это случилось с Бодлерами в роковой день пожара, вам, вероятно, отчаянно захочется побыть в тишине как можно дольше, дабы вместе с братом и сестрой как следует обдумать сложившуюся горестную и непростую ситуацию, но окажется, что вас швыряет из огня да в полымя – а это выражение здесь означает «Одна опасность в вашей жизни сменяет другую без всякого промедления, и вам начинает казаться, будто больше никогда уже не удастся насладиться безмятежным спокойствием тишины». И когда Вайолет оказалась в вестибюле, ей хотелось исключительно помолчать немного и получить возможность как следует понаблюдать за человеком, который стоит рядом с ней, и понять, кто он – волонтер, которому можно сказать «Да, я Вайолет Бодлер», или негодяй, которому нужно ответить «Простите, сэр, я не знаю, о ком вы говорите». Но в хаосе отеля «Развязка» нечего и мечтать о безмятежном спокойствии тишины, и Вайолет прекрасно это знала и поэтому не стала молчать, а как могла ответила на вопрос управляющего.

– Конечно, я та, кто вы думаете, – сказала она, чувствуя себя так, словно говорит при помощи шифра, хотя сама не знает, какого именно. – Я посыльная.

– Понятно, – с непостижимым выражением лица сказал не то Франк, не то Эрнест. – А кто требует гарпунное ружье?

– Одна девочка на крыше, – сказала Вайолет.

– Одна девочка на крыше, – повторил управляющий с хитрой усмешкой. – А вы уверены, что в распоряжение этой девочки на крыше действительно следует предоставить гарпунное ружье?

Вайолет не знала, как на это ответить, но тут, к счастью, и настал такой момент, когда молчание – золото, поскольку в ответ на молчание Франк или Эрнест одарил старшую Бодлер еще одной улыбкой, а потом развернулся на каблуках – здесь это выражение означает «Отвернулся при помощи довольно-таки вычурного пируэта» – и поманил Вайолет за собой в дальний угол вестибюля, где она увидела дверцу, помеченную числом 121.

– Этот номер присвоен эпистемологии, – объяснил управляющий, употребив слово, которое здесь означает «Теория познания», и поспешно оглянулся, словно опасался, что за ним следят. – Думаю, это хорошее прибежище.

Франк или Эрнест вынул из кармана ключ и отпер дверь, которая с тихим скрипом отворилась, а за ней оказалась крошечная пустая кладовка. В кладовке хранилась всего одна вещь – это был большой, зловещего вида предмет с ярко-красным курком и четырьмя длинными острыми крюками. Старшая Бодлер узнала это устройство – она уже видела его в Городе Почитателей Ворон. Это было гарпунное ружье, смертоносное оружие, которое нельзя давать в руки никому, а особенно Кармелите Спатс. Вайолет и самой не хотелось к нему притрагиваться, но, поскольку управляющий стоял у двери и глядел на нее, она поняла, что ей ничего не остается, и бережно вынесла зловещий предмет из кладовки.

– Будьте осторожны, – сказал управляющий непостижимым тоном. – Подобное оружие должно быть в руках только у тех, у кого надо. Благодарю за помощь, посыльная. Немногим достанет храбрости помогать в организации подобной интриги.

Вайолет молча кивнула и молча перехватила тяжелое ружье поудобнее. Молча вернулась она к лифту, чувствуя, как голова у нее идет кругом от загадочных наблюдений фланера и загадочных дел посыльной, и молча встала у раздвижных дверей, размышляя о том, с кем из управляющих она на самом деле разговаривала и что именно она ему сообщила своим зашифрованным ответом. Но не успела она дождаться лифта, как ее молчаливые размышления прервал ужасный звон.

Часы в вестибюле отеля «Развязка» давно стали легендарными – в данном случае это слово означает «Прославились необыкновенно громким боем». Расположены часы в самом центре потолка, под куполом, и когда часы бьют, звон разносится по всему зданию – он гулок, глубок и звучит как будто некие слова, которые повторяются каждый час. В эту секунду пробило три, и все в отеле слышали рокот колоссальных колоколов, трижды повторивших: «Не так! Не так! Не так!»

Когда Вайолет Бодлер вошла в лифт, сжимая в обтянутых перчатками руках зловещую тяжесть гарпунного ружья, чувство у нее было такое, словно часы укоряют ее за неудачные попытки раскрыть тайны отеля «Развязка». «Не так!» Она изо всех сил старалась быть хорошим фланером, но не смогла раскрыть замысел Эсме Скволор и Кармелиты Спатс. «Не так!» Она попыталась наладить связь с одним из управляющих отеля, но не сумела разобраться, кто он – Франк или Эрнест. А главное «Не так!» – она несет смертоносное оружие в солярий на крыше, где оно послужит неведомой зловещей цели. С каждым ударом часов Вайолет преисполнялась уверенности, что все кругом идет не так, но вот наконец она добралась до места назначения и вышла из лифта. Отчаянно надеясь, что брату и сестре удастся лучше справиться со своими задачами, Вайолет зашагала по крыше, стараясь не попасть под удар лопатки, которыми служитель переворачивал гостей на зеркальных ковриках, и вручила гарпунное ружье Кармелите, дожидавшейся его с нетерпением и без тени благодарности, – и все это время думала лишь об одном: все идет не так, не так, не так.

Глава пятая

Когда лифт доехал до шестого этажа, Клаус попрощался с Вайолет и шагнул в длинный пустой коридор. В коридор выходили пронумерованные двери – четные с одной стороны, нечетные с другой, а в простенках стояли большие расписные вазы, слишком большие для цветов и слишком маленькие для шпионов. На полу лежал гладкий серый ковер, приглушавший неуверенные шаги среднего Бодлера. Хотя Клаусу до этого дня не доводилось бывать в отеле «Развязка», коридор навевал ему знакомые чувства. Эти же чувства охватывали его всякий раз, когда ему приходилось входить в библиотеку, дабы найти решение какой-то важной задачи, – входить, подозревая, что где-то в недрах собрания книг таится точный ответ на любой вопрос, занимавший в это время его мысли. Именно эти чувства возникли у Клауса, когда он с сестрами жил неподалеку от Паршивой тропы и раскрыл убийство Дяди Монти, раздобыв важнейшие сведения в герпетологической библиотеке. Эти чувства возникли у него и тогда, когда он с сестрами оказался глубоко в океане и ему удалось нейтрализовать действие яда, которым была отравлена Солнышко, раздобыв важнейшие сведения в микологической библиотеке, которая принадлежала Фионе, разбившей Клаусу сердце. И когда Клаус Бодлер оказался в коридоре и увидел все эти пронумерованные двери, у него снова возникли знакомые чувства. Он был уверен: где-то в отеле таится ответ на все бодлеровские вопросы и разгадка всех бодлеровских тайн, которая положит конец всем бодлеровским несчастьям. Он так и слышал, как этот ответ зовет его, словно ребенок, плачущий на дне сырого колодца, или будильник, звенящий под грудой отсыревших простыней.

Однако без каталога Клаус не мог себе и представить, где искать подобное решение, и поэтому направился исполнять обязанности посыльного в номер 674, надеясь, что наблюдения фланера приблизят его к раскрытию полного перечня мрачных тайн, которые причинили Бодлерам столько горя. Однако, когда он остановился у нужного номера, оказалось, что он лишь добавляет к этому горестному перечню еще один пункт. Из щели под дверью валил дым, зловещим потоком расстилаясь по коридору.

– Эй! – воскликнул Клаус и постучал в дверь.

– Сами вы «эй», – отозвался голос – смутно знакомый и крайне беззаботный. – Вы, случайно, не посылка?

– Я посыльный, – ответил Клаус, решив не объяснять, что посылка – это не человек, а почтовое отправление. – Вам нужна моя помощь?

– Конечно нужна! – воскликнул голос. – Я вас за этим и вызвал! Входите скорее!

Конечно, Клаусу не хотелось входить в комнату, заполненную дымом, но на работе – даже если на нее нанялись с целью выведать все тайны отеля – часто приходится делать то, чего делать не хочется, поэтому средний Бодлер открыл дверь, выпустив в коридор колоссальное количество дыма, и сделал несколько неуверенных шагов в комнату. Сквозь пелену дыма он разглядел коренастого человека, облаченного в костюм из блестящего зеленого материала, – человек стоял в дальнем конце комнаты лицом к окну. За спиной он держал сигару, которая, очевидно, и была повинна в клубах дыма, выплывавших мимо Клауса в коридор. Но Клаус уже не обращал внимания на дым. Он о нем забыл. Он глядел на человека у окна – на человека, которого надеялся больше никогда не увидеть.

Вероятно, вам доводилось слышать набившее оскомину выражение «мир тесен», которым люди часто объясняют всякого рода совпадения. Если вы, например, входите в итальянский ресторанчик и встречаете там знакомого официанта, то он, не исключено, воскликнет: «Мир тесен!» – словно вы с ним неизбежно должны были оказаться в одно и то же время в одном и том же ресторане. Но если вам случалось хоть раз отправляться даже на самую пустячную прогулку, вы прекрасно знаете, как все обстоит на самом деле. Мир не тесен. Он очень просторен, и по нему разбросаны итальянские ресторанчики, а в них работают официанты, которые должны передать вам важное сообщение, и официанты, которые должны его до вас не допустить, и эти официанты охвачены враждой, истоки которой лежат в событиях многолетней давности, когда вам по молодости лет еще нельзя было есть даже спагетти. Мир не тесен, он очень просторен, и Клаус надеялся, что простора в нем хватит для того, чтобы постоялец отеля «Развязка», занятый в деревообрабатывающей промышленности и остановившийся в 674‑м номере, не оказался тем ужасным человеком, на которого Клаусу с сестрами пришлось работать на лесопилке «Счастливые запахи». За все кошмарное время пребывания в Полтривилле Бодлеры никогда не видели лица этого человека, так как оно всегда было закрыто завесой дыма от его сигары, и они не знали, как его зовут на самом деле, поскольку никто не мог правильно произнести его имя и он заставлял всех называть себя просто Сэр, но о его алчном и жестоком поведении они узнали достаточно, и Клаус был совсем не рад узнать, что этот просторный мир готов преподнести ему вторую порцию эгоизма Сэра.

– Ну и чего вы там стоите? – закричал Сэр. – Спрашивайте, чем можете помочь!

– Чем могу помочь, Сэр? – спросил Клаус.

Сэр рывком повернулся, и облако дыма вокруг его лица тоже повернулось рывком.

– А откуда это вы знаете, как меня зовут? – подозрительно спросил он.

– Посыльный не знает, как вас зовут, – терпеливо сказал другой голос, и Клаус сквозь пелену дыма разглядел второго человека, которого не заметил раньше: этот человек сидел на кровати, и на нем был халат с вышитой на спине надписью «ОТЕЛЬ „РАЗВЯЗКА“». Этого человека Бодлеры тоже знали еще со времен своей работы на лесопилке «Счастливые запахи», хотя сейчас Клаус и сам не понимал, рад он его видеть или нет. Чарльз всегда был добр к детям, и хотя его доброта не уберегла их от опасностей, обнаружить в комнате доброго человека, которого ты раньше не заметил, – большое облегчение. С другой стороны, Клаусу было жаль, что Чарльз до сих пор сотрудничает с Сэром, которому нравилось командовать Чарльзом не меньше, чем Бодлерами. – Наверняка посыльный обращается «сэр» ко всем мужчинам-постояльцам.

– Конечно ко всем! – рявкнул Сэр. – Я не идиот! А теперь, посылка, мы требуем немедленно проводить нас в сауну!

– Да, Сэр, – сказал Клаус, с облегчением припомнив, как то ли Франк, то ли Эрнест обмолвился о том, что сауна находится в комнате № 613. Сауна – это каморка, сделанная из дерева и натопленная очень-очень жарко, и можно сидеть там и потеть, а это считается весьма полезным для здоровья. Найти такую комнату в отеле «Развязка» без каталога Клаусу было бы трудно. – Сауна должна быть на этом же этаже, дальше по коридору, на противоположной стороне, – сказал Клаус. – Если вы последуете за мной, джентльмены, то я вас туда провожу.

– Как неловко получилось – мы заставили вас идти так далеко только для того, чтобы вы проводили нас чуть дальше по коридору, – сказал Чарльз.

– Ничего-ничего, это моя работа, – ответил Клаус.

Как вам, не сомневаюсь, известно, если человек говорит «Ничего-ничего, это моя работа», это приблизительно означает «Подобные занятия смертельно мне надоели», однако средний Бодлер надеялся разузнать, почему бывший опекун Бодлеров и его компаньон приехали из Полтривилля в отель «Развязка».

– Идем! Сию же секунду! – рявкнул Сэр и размашистым шагом направился в коридор.

– Может быть, вам лучше переодеться в банный халат? – спросил Чарльз. – Если вы будете полностью одеты, то не сумеете насладиться целебной силой пара.

– Наплевать мне на целебную силу пара! – рявкнул Сэр. – Я не идиот! Просто я обожаю запах нагретой древесины!

Чарльз вздохнул и вслед за Клаусом вышел из 674-го номера в коридор.

– Я надеялся, что мой компаньон хоть немного здесь развеется, но, к сожалению, он настоящий трудоголик.

Слово «трудоголик» означает человека, который обожает свою работу и не желает от нее отвлекаться и в выходные, – например, водопроводчика, который разгуливает по Канализационному музею, или негодяя, который даже на отдыхе кем-то переодевается. Но Клаусу не верилось, что эти двое приехали в отель «Развязка» отдохнуть: ведь до сбора Г. П. В. осталось всего два дня. Когда они подходили к сауне, он решил разузнать у Чарльза еще что-нибудь и спросил:

– Вы здесь по делам?

– Не смейте ничего говорить этой посылке! – закричал Сэр, упорно путая слово, которое означает гостиничного служащего, со словом, которое означает «почтовое отправление». – Он должен быть в нашем полном распоряжении, а не совать нос в наши дела, будто шпион!

– Извините, Сэр, – как можно спокойнее сказал Клаус. – Вот и сауна.

И действительно, Клаус, Сэр и Чарльз подошли к 613-му номеру. Из-под двери сауны так и валил пар, словно зеркальное отражение сигарного дыма, который валил из-под двери 674-го номера.

– Подождите снаружи, посылка, – сказал Сэр. – Когда мы будем готовы, то позовем вас, и вы проводите нас обратно в номер.

– Нас не нужно провожать, – робко сказал Чарльз, открывая дверь. Внутри Клаусу не было видно ничего, кроме клубящегося пара. – Тут же прямо по коридору. Наверняка у посыльного много дел, ему некогда стоять и ждать, когда мы выйдем из сауны.

– А кто подержит мою сигару? – взревел Сэр. – Нельзя же входить в комнату, полную пара, с головой, полной дыма! Я не идиот!

– Конечно нет, – вздохнул Чарльз и шагнул в сауну.

Сэр вручил сигару Клаусу и тоже двинулся в сауну, не дав даже развеяться облаку дыма вокруг головы. Дверь начала закрываться, но Клаус сообразил сунуть в щель ногу. Потом он тихо-тихо открыл дверь и скользнул внутрь, задержавшись, чтобы лишь пристроить сигару Сэра на краю расписной вазы. Как он и подозревал, внутри сауны стоял такой густой пар, что ни Сэра, ни его компаньона видно не было, а значит, жители Полтривилля, беседуя в натопленной сауне, в свою очередь не видели Клауса. Для фланера это была превосходная возможность подслушать частный разговор.

– Напрасно вы вели себя так невежливо, – донесся сквозь завесу пара голос Чарльза. – Обвинять этого посыльного в шпионаже не было никаких оснований.

– Просто старался быть поосторожнее! – сердито фыркнул Сэр – это слово здесь означает «Произнес это тоном, не оставлявшим никаких сомнений в том, что на самом деле он вовсе и не собирался вести себя вежливо». Клаус услышал хруст его блестящего костюма и представил себе, как владелец лесопилки пожимает плечами. – Вы ведь и сами постоянно твердите, будто отель кишмя кишит врагами!

– Так было написано в письме, которое я получил, – сказал Чарльз. – Как говорит Ж. С., если хочешь найти Бодлеров, нужно проявить немалую бдительность.

Клаус был рад, что облака пара скрыли изумленное выражение его лица. Средний Бодлер не понимал, зачем таинственному самозванцу Ж. С. помогать Чарльзу в поисках его самого и сестер, и, если бы в сауне не было так жарко, Клауса прошиб бы холодный пот, – а это выражение здесь означает «Он бы очень разнервничался из-за разговора, свидетелем которого стал».

– Не желаю искать никаких Бодлеров! – заявил Сэр. – На лесопилке от этих сирот были сплошные неприятности!

– Неприятности были не из-за них, а из-за Графа Олафа, – возразил Чарльз. – Разве вы не помните?

– Еще бы я не помнил! – взревел Сэр. – Я не идиот! Граф Олаф переоделся довольно симпатичной юной дамой и вместе с этой жуткой гипнотизершей устраивал на моей лесопилке несчастные случаи! Если бы Бодлеров в банке не ожидало наследство, Олаф нипочем не пошел бы на все эти аферы! Это все сироты!

– Возможно, вы и правы, – сказал Чарльз, – но мне все равно хотелось бы их разыскать. Если верить «Дейли пунктилио», Бодлеры сейчас в беде.

– Если верить «Дейли пунктилио», Бодлеры – убийцы! – сказал Сэр. – Откуда вы знаете, может, этот знайка-очкарик уже пролез в отель и вот-вот нас зарежет!

– Дети не станут нас убивать, – сказал Чарльз, – хотя я не стал бы их винить, учитывая все, что им пришлось перенести на лесопилке «Счастливые запахи». Честно говоря, если мне удастся их найти, то первым делом я принесу им свои искренние извинения. Может быть, попросить у посыльного бинокль? По словам Ж. С., они могут прибыть на подводной лодке, поэтому можно будет посмотреть, не видно ли в море перископа.

– А мне бы хотелось жить в номере с видом на пруд! – сказал Сэр. – Вот было бы славно – докуришь сигару и бросишь окурок в тихий омут, а там только гляди, какие круги побегут!

– Может быть, пруду это вредно? – спросил Чарльз.

– Да пропади он пропадом, этот пруд! – сварливо отозвался Сэр. – К чему мне заботиться о природе? У меня есть другие занятия! Деревья в Конечном лесу на исходе, а это плохо для лесопилки. Последний крупный заказ у нас был для строительства фабрики по переработке хрена – сто лет назад! Надеюсь, на вечеринке с коктейлями в четверг удастся продвинуть бизнес. Ведь если бы не моя древесина, этого отеля попросту не было бы!

– Помню, – сказал Чарльз. – Древесину нужно было доставить в полночь. Но, Сэр, вы же говорили, что больше не имели с этой организацией никакого дела.

– И не имел, – подтвердил Сэр. – До сих пор и не имел. Не вы один получаете письма от этого Ж. С. Я приглашен на прием, который он устраивает в четверг вечером, и он просит захватить с собой все свое ценное имущество. А значит, там наверняка будет уйма богачей – богачей, которым может понадобиться древесина.

– Если дела на лесопилке пойдут лучше, – сказал Чарльз, – мы, наверное, сможем платить рабочим деньгами, а не просто жевательной резинкой и купонами.

– Не будьте идиотом! – сказал Сэр. – Жевательная резинка и купоны – это честная сделка! Если бы поменьше читали, а побольше думали о лесопилке, вы больше заботились бы о деньгах и меньше – о людях! – Но ведь о людях обязательно надо заботиться, – тихо сказал Чарльз. – Вот, например, я забочусь о вас, Сэр. И о Бодлерах. Если Ж. С. пишет правду, значит их родители…

– Извините! – Дверь сауны отворилась, и Клаус увидел, как в облака пара шагнула чья-то высокая туманная фигура.

– Это что, моя посылка? – рявкнул Сэр. – Я же велел ему ждать снаружи!

– Нет, я управляющий отелем, – сказал не то Франк, не то Эрнест. – Если вас интересуют почтовые услуги, обратитесь в номер 786. К сожалению, вынужден прервать ваш отдых, но мне придется попросить постояльцев освободить сауну. Возникла непредвиденная ситуация, для разрешения которой нам необходимо это помещение. Если вас интересует пар, то он имеется в наличии в номере…

– Наплевать мне на пар! – закричал Сэр. – Просто я обожаю запах нагретой древесины! А где еще нюхать нагретую древесину, если не в сауне?

– Номер 547 отведен органической химии, – отвечал управляющий. – Там хранятся всевозможные пахучие вещества.

Клаус быстро открыл дверь сауны и сделал вид, будто только что вошел.

– Буду рад проводить наших гостей в номер 547, – сказал он, надеясь стать свидетелем окончания беседы, которую вели Сэр и Чарльз.

– Нет-нет, – возразил управляющий. – Посыльный, вы нужны здесь. По странному совпадению в коридоре сейчас стоит один человек, химик, который будет рад проводить туда этих джентльменов.

– Вот и отлично! – сказал Сэр и направился из сауны в коридор, где стояла фигура в длинном белом халате и в маске, какую носят врачи и химики.

Сэр протянул руку и взял из расписной вазы сигару, и не успело рассеяться облако пара, скрывавшее его лицо, как на смену ему пришло облако дыма, и вот, не сказав больше ни слова, Сэр с компаньоном удалились вслед за химиком, оставив Клауса наедине то ли с волонтером, то ли с негодяем.

– Будьте осторожны, – сказал Франк или Эрнест, вручая Клаусу большой твердый предмет. Это было что-то широкое и плоское, свернутое в рулон, словно спальный мешок. – В развернутом виде поверхность у него очень клейкая, к ней все, что угодно, прилипнет. Знаете, как это называется?

– Липучка для мух, – ответил Клаус, вспомнив прочитанную когда-то книгу о похождениях истребителя насекомых. – Разве в отеле много мух?

– Нас волнуют не насекомые, а птицы, – сказал управляющий. – Это липучка для птиц. Я попрошу вас прикрепить один ее конец к подоконнику в этой комнате, а остальное вывесить в окно над прудом. Знаете зачем?

– Ловить птиц, – сказал Клаус.

– Да, вы, конечно, очень начитанны, – сказал либо Эрнест, либо Франк, хотя понять, рад он или огорчен, было невозможно. – Значит, вам известно, что птицы способны причинить массу неприятностей. Например, недавно я слышал о том, как стая орлов похитила целую толпу детей. Что вы об этом думаете?

У Клауса перехватило дыхание. Разумеется, он прекрасно знал, что он думает об огромной стае орлов, которая похитила отряд Снежных скаутов, когда Бодлеры жили на Коварной горе. Он думал, что это ужасно, но выражение лица то ли у негодяя, то ли у волонтера было абсолютно непостижимое, и средний Бодлер не знал, думает ли управляющий так же.

– По-моему, это ошеломляюще, – сказал наконец Клаус, тщательно подобрав слово, которое может значить и «чудесно», и «ужасно».

– Ошеломляющий ответ, – заметил то ли Франк, то ли Эрнест, а затем Клаус услышал, как управляющий задумчиво вздыхает. – Скажите, вы тот, кто я думаю? – спросил он.

Клаус зажмурился под прикрытием своих очков и очков, которые были надеты поверх. Решить, как выбрать безопасный ответ на вопрос, это все равно что решить, как выбрать безопасные продукты для бутерброда, поскольку если принять неверное решение, то изо рта могут вылететь ужасные вещи. Застыв на пороге сауны, Клаус страстно желал решить, какой ответ будет безопасным: «Да, я Клаус Бодлер», если он говорит с Франком, или: «Извините, но я не понимаю, о чем вы», если он говорит с Эрнестом. Но поскольку решить, какой из этих ответов безопасный, было невозможно, Клаус открыл рот и произнес единственный ответ, который пришел ему в голову.

– Конечно, я тот, кто вы думаете, – сказал он, чувствуя себя так, словно говорит при помощи шифра, хотя и не знает, какого именно. – Я посыльный.

– Понятно, – с непостижимым выражением лица сказал не то Франк, не то Эрнест. – Благодарю за помощь, посыльный. Немногим достанет храбрости помогать в организации подобной интриги.

Не сказав больше ни слова, управляющий удалился, оставив Клауса в сауне одного. Клаус осторожно прошел сквозь завесу дыма и нащупал окно, которое ему удалось открыть, откинув ставень с цифрой. Произошло то, что происходит всегда, когда в очень жаркой комнате открывают окно, а снаружи холодно: пар вырвался наружу и превратился в капли воды. Клаус увидел деревянные стены и скамьи в сауне, и ему подумалось, как было бы прекрасно, если бы у него в голове прояснилось так же, как в комнате № 613. Молча он прикрепил один конец липучки для птиц к подоконнику, чувствуя, как голова у него идет кругом от загадочных наблюдений фланера, с одной стороны, и загадочных обязанностей посыльного – с другой, и молча вывесил липучку за окно, где она изогнулась, словно детская горка. Молча поглядел Клаус на это странное приспособление, не понимая, зачем управляющий дал ему такое непонятное задание. Но не успел Клаус уйти из сауны, как его молчаливые размышления прервал ужасный звон.

Часы в вестибюле отеля «Развязка» давно стали легендарными, а это слово в данном случае означает «Прославились необыкновенно громким боем». Расположены часы в самом центре потолка, под куполом, и когда часы бьют, звон разносится по всему зданию – он гулок, глубок и звучит как будто некие слова, которые повторяются каждый час. В эту секунду пробило три, и все в отеле слышали рокот колоссальных колоколов, трижды повторивших: «Не так! Не так! Не так!»

Когда Клаус Бодлер отошел от окна и направился к лифту, чувство у него было такое, словно часы укоряют его за неудачные попытки раскрыть тайны отеля «Развязка». «Не так!» Он изо всех сил старался быть хорошим фланером, но не смог выяснить, что же делают в отеле Сэр и Чарльз. «Не так!» Он попытался наладить связь с одним из управляющих отелем, но не сумел разобраться, кто он – Франк или Эрнест. А главное «Не так!» – он выполнил обязанности посыльного, и теперь из окна отеля «Развязка» свисает липучка для птиц, которая послужит неведомой зловещей цели. С каждым ударом часов Клаус преисполнялся уверенности, что все кругом идет не так, и задумчиво хмурился, входя в кабинку лифта. Отчаянно надеясь, что сестрам удастся лучше справиться со своими задачами, Клаус нажал кнопку вестибюля, все это время думая лишь о том, что все идет не так, не так, не так.

Глава шестая

Когда лифт доехал до третьего этажа, Солнышко попрощалась с Вайолет и Клаусом и шагнула в длинный пустой коридор. Вдоль коридора вытянулись ряды дверей – четные номера с одной стороны, нечетные с другой – и больших расписных ваз размером с Солнышко, но далеко не таких обаятельных. Младшая Бодлер нервно и неуверенно ступила на гладкий серый ковер. Притвориться посыльным, чтобы стать фланером, надеясь разгадать тайну событий, разворачивающихся в громадном непостижимом отеле, было сложной задачей даже для старших брата и сестры Солнышка, но для того, кто лишь недавно вышел из младенческого возраста, эта задача была сложной втройне. За несколько последних месяцев Солнышко Бодлер усовершенствовала навыки пешей ходьбы, научилась пользоваться общепринятым словарным запасом и даже освоила кулинарное искусство, но все равно сомневалась, удастся ли ей сойти за гостиничную служащую. Приближаясь к двери, за которой скрывались постояльцы, вызвавшие посыльного, Солнышко решила избрать тактику немногословной вежливости – здесь это выражение означает «Вступать в общение лишь при крайней необходимости, чтобы не привлекать внимания к своему юному возрасту и относительной неопытности в избранной профессии».

Подойдя к двери номера 372, Солнышко поначалу решила, будто произошла какая-то ошибка. Когда они в вестибюле разговаривали с Франком или Эрнестом, он сказал им, что в 372‑м номере живут гости из сферы образования, но младшая Бодлер совершенно не представляла себе, как могут быть связаны с образованием дикие звуки, доносившиеся из-за двери, – неужели какой-то учитель дает там урок, посвященный тому, как пытать маленьких зверюшек? Кто-то – или что-то? – в 372‑м номере издавал жуткие вопли, странные стоны, пронзительный свист, душераздирающий писк, загадочное бормотание и – время от времени – несколько музыкальных тактов, и все эти звуки были такие громкие, что прошло несколько минут, прежде чем обитатели номера услышали, как колотят в дверь крошечные кулачки Солнышка, обтянутые перчатками.

– Кто смеет прерывать гения, когда он репетирует? – отозвался голос, громкий, рокочущий и до странности знакомый.

– Посыльная! – крикнула в ответ Солнышко.

– Посыльная! – передразнил Солнышко голос, на сей раз взяв высокую, пронзительную ноту, которую младшая Бодлер прекрасно узнала, и тут, к ее ужасу, дверь отворилась и на пороге появился человек, которого она надеялась больше никогда в жизни не встретить.

Если вы где-то работали, а потом перестали, то вам, конечно, известно, что есть три способа прекратить работу: уволиться по собственному желанию, быть уволенным или уйти по обоюдному согласию сторон. Как вы, не сомневаюсь, прекрасно знаете, по собственному желанию увольняются в том случае, если вы недовольны своим начальником. Если вас уволили, значит начальник недоволен вами. А если вы ушли по обоюдному согласию сторон, значит и вы хотели уволиться, и ваш работодатель хотел вас уволить, и вы сбежали из конторы, с завода или из монастыря прежде, чем было решено, кто сделает первый ход. Так или иначе, как бы вы ни прекратили работу, всегда неприятно случайно наткнуться на бывшего начальника, поскольку обоим это напоминает о том унылом времени, которое вы проработали вместе. Как-то раз мне пришлось броситься в пролет лестницы, лишь бы ни на миг не оказаться лицом к лицу с одной модисткой, из мастерской которой я уволился, когда обнаружил страшную правду касательно ее береток, – и что же? Фельдшер, который накладывал мне гипс, оказался тем человеком, в оркестре у которого я играл на аккордеоне и который уволил меня после двух с половиной представлений некой оперы. Трудно сказать, чем кончилась кратковременная занятость Солнышка – здесь это выражение означает «Страшное время в ее жизни» – в должности секретарши в Пруфрокской подготовительной школе, – уволилась ли она сама, или ее уволили, или она ушла с работы по обоюдному согласию сторон, ведь Бодлеры покинули школу после того, как замысел Графа Олафа едва не увенчался успехом, но так или иначе столкнуться лицом к лицу с завучем Ниро после всего этого было неприятно.

– Что вам нужно? – сердито спросил Ниро, размахивая скрипкой, которая и производила весь этот жуткий шум.

Солнышко была вовсе не рада увидеть четыре косички Ниро – когда она познакомилась с завучем, косички были совсем коротенькие, но теперь отросли длинные и тонкие – и отметить, что пристрастие к галстукам, украшенным изображениями улиток, никуда не делось.

– Вы звонили, – как можно немногословнее ответила Солнышко.

– Вы звонили! – тут же передразнил ее Ниро. – Подумаешь! Если вас вызвали звонком, это еще не повод прерывать мою репетицию! В четверг у меня важный скрипичный концерт, и я намерен все оставшееся время посвятить репетициям!

– Да ладно вам, – сказал другой знакомый голос, и Ниро резко повернулся, взмахнув сальными косицами. Солнышко в ужасе обнаружила, что вместе с Ниро в комнате обитают еще два персонажа из бодлеровского прошлого. – Вы говорили, мы сделаем перерыв на обед, – продолжал мистер Ремора, который в Пруфрокской подготовительной школе был учителем Вайолет, хотя чему он ее учил, трудно сказать, так как он только рассказывал короткие бессмысленные истории и ел один банан за другим, то и дело размазывая желтую мякоть по своим густым черным усам, похожим на отрубленный палец гориллы.

– Я так проголодалась, что готова съесть целый декаграмм риса, – заявила миссис Басс, которая была учительницей Клауса. Судя по всему, энтузиазм, с которым она все измеряла согласно метрической системе, тоже никуда не делся, однако наружность учительницы, как отметила младшая Бодлер, несколько изменилась. Поверх спутанной шевелюры был напялен крошечный белокурый парик, и поэтому прическа миссис Басс стала похожа на заснеженную горную вершину, а еще учительница надела небольшую узкую полумаску с малюсенькими прорезями для глаз. – Я слышала, в номере 954 открыт прелестный индийский ресторан.

В нормальных обстоятельствах Солнышко ответила бы ей «Андиамо» – это слово в ее устах означало «С радостью провожу вас туда», – но младшая Бодлер боялась, как бы привычная манера речи не выдала ее, и продолжила придерживаться тактики немногословной вежливости, слегка кивнув троим постояльцам и жестом пригласив их следовать за ней по коридору. Завуч Ниро скорчил раздосадованную гримасу, но тут же ехидно взглянул на Солнышко и обидно передразнил ее жесты, показав, что способен передразнивать даже тех, кто ничего не говорит.

– А разве вы не возьмете с собой ваше добро, миссис Басс? – спросил мистер Ремора, указав на дальнюю стену 372-го номера.

– Нет-нет, – быстро ответила миссис Басс, и через прорези в маске было видно, как она нервно моргает. – В номере оно будет сохраннее.

Солнышко наклонила голову, чтобы посмотреть мимо коленей учительницы, и сделала первое ценное фланерское наблюдение. На столе в номере, прямо у окна, которое выходило на море, громоздилась груда мешков, украшенных надписью «СОБСТВЕННОСТЬ УПРАВЛЕНИЯ ДЕНЕЖНЫХ ШТРАФОВ», сделанной несмываемой черной краской. Младшая Бодлер никак не могла понять, каким образом в собственности миссис Басс оказалось имущество банка, где работал мистер По, но поскольку два учителя и один завуч уже нетерпеливо ждали Солнышко в коридоре, у нее не было времени подумать. Сделав еще один немногословный жест, Солнышко повела всех к лифту, радуясь, что миссис Басс знает, где находится ресторан. Без каталога младшая Бодлер нипочем не смогла бы разыскать в отеле «Развязка» индийский ресторан.

– Я так волнуюсь перед концертом, – сказал завуч Ниро, когда кабинка отправилась в путь на девятый этаж. – Все музыкальные критики, которые соберутся на вечеринку с коктейлями, несомненно, одобрят мое исполнение. А как только все узнают, что я гений, можно будет бросить работу в Пруфрокской подготовительной!

– А с чего вы решили, будто на вечеринке будут музыкальные критики? – спросил мистер Ремора. – В моем приглашении говорилось только, что будет шведский стол с бананами.

– И в моем тоже ничего не было о музыкальных критиках, – сказала миссис Басс. – Там говорится, что вечеринка будет устроена в честь метрической системы и что я должна принести с собой как можно больше ценностей, так как их необходимо срочно измерить. Но ведь я учительница, жалованье у меня маленькое, и ценностей взять неоткуда, вот и пришлось встать на путь криминала.

– Пришлось встать на путь криминала! – передразнил ее завуч Ниро. – Даже странно, как это такого гения, как я, пригласили на вечеринку, где будут такие типчики, как вы. Наверное, Эсме Скволор и ее друг выслали вам приглашения по ошибке.

Солнышко задумчиво прищурилась за громадными темными очками. Разумеется, друг Эсме Скволор не кто иной, как Граф Олаф. Солнышку уже давно приходилось разрушать злодейские планы Олафа, и она ничуть не удивилась, узнав о новых кознях негодяя, но совершенно не понимала, зачем было заманивать в отель ее бывшего начальника. Младшей Бодлер очень хотелось продолжить наблюдения фланера, однако лифт остановился, и пора было приступать к обязанностям посыльной и произнести хотя бы одно немногословное слово.

– Девятый, – сказала она.

– Девятый! – передразнил ее Ниро, проталкиваясь к дверям, чтобы первым выйти из лифта.

Солнышко побежала за ним, быстро подвела постояльцев к 954-му номеру и открыла дверь с легким немногословным поклоном.

– К вашим услугам, – сказал дрожащий голос, и Солнышко в изумлении узнала еще одного человека из бодлеровского прошлого. Это был очень старый человек в очень маленьких очках – каждая линза не больше горошины. Когда дети с ним познакомились, он был с непокрытой головой, но сейчас обмотал вокруг головы длинную полосу ткани и скрепил ее сверкающим красным камнем. Солнышко вспомнила, что похожий тюрбан носил Граф Олаф, когда притворился учителем гимнастики, но не понимала, зачем этот головной убор человеку, с которым они познакомились в больнице.

– К вашим услугам! – передразнил его Ниро. – Так услужите скорее! Мы умираем с голоду!

– Я не знал, что дела у вас идут так скверно, – сказал Хэл, прищурившись за очками.

– Они пойдут совсем не скверно, как только вы нас накормите, – сказал мистер Ремора.

Хэл нахмурился, словно мистер Ремора дал ему неверный ответ, но усадил троих посетителей за деревянный столик в совершенно пустом ресторане.

– Мы счастливы предложить вам обширное меню из индийских блюд, – сказал он. – Кулинарная история этой страны весьма примечательна. Когда Британия…

– Мне, пожалуйста, десять граммов риса, – перебила его миссис Басс, – одну десятую гектаграмма виндалу с креветками, декаграмм чана алу масала, тысячу сантиграммов лосося, жаренного на тандуре, четыре самосы с общей поверхностью в девятнадцать квадратных сантиметров, пять децилитров мангового ласси и сада рава досай длиной ровно в девять сантиметров.

Солнышко надеялась, что Хэл начнет рассказывать о тех блюдах, которые заказала миссис Басс, и у младшей Бодлер будет больше времени на фланерские наблюдения, но старичок просто молча записал заказ и посмотрел на мистера Ремору, который хмуро изучал меню.

– Сорок восемь порций жареных бананов, – сказал мистер Ремора по долгом размышлении.

– Интересный выбор, – заметил Хэл. – А вы, сэр?

– Кулек карамелей! – заявил завуч Ниро.

Солнышко уже забыла, насколько ее бывший начальник обожал требовать у всех подряд карамель.

– Карамель – это не национальное индийское блюдо, – сказал Хэл. – Если вы затрудняетесь с выбором, позвольте порекомендовать вам ассорти.

– Позвольте порекомендовать вам ассорти! – передразнил его Ниро. – Ну и ладно! Тогда я вообще ничего есть не буду! Наверное, это опасно – брать конфеты у иностранцев!

На этот приступ ксенофобии – это слово, которому когда-то научил детей Джером Скволор, означает страх или отвращение к чужим культурам – Хэл ничего не ответил, только кивнул.

– Ваш обед, господа, будет готов очень скоро, – сказал он. – Если вам что-то понадобится, я в кухне.

– Ваш обед, господа, будет готов очень скоро! – немедленно передразнил Ниро Хэла, который скрылся за дверями кухни. Завуч со вздохом переставил бокал с водой с подставки на деревянный столик, где от воды наверняка останется кружок, и повернулся к учителям. – Голова этого иностранца напомнила мне об этом душке учителе Чингизе.

– Чингиз – душка? – удивился мистер Ремора. – Если я правильно помню, он оказался знаменитым негодяем!

Миссис Басс нервно подняла руку и поправила парик.

– Если человек преступник, – сказала она, – это еще не значит, что он необаятельный! К тому же, когда скрываешься от закона, волей-неволей становишься слегка раздражительным!

– Кстати, о том, как скрываются от закона… – начал мистер Ремора, но завуч свирепым взглядом оборвал его.

– Потом поговорим, – быстро сказал он и повернулся к Солнышку. – Посыльная, пойдите принесите нам салфетки, – велел он, явно изобретая повод отослать младшую Бодлер и не дать ей подслушать их разговор. – Даже если я ничего не ем, это еще не значит, что я стану разгуливать с подбородком, вымазанным соусом!

Солнышко кивнула и направилась к дверям кухни. Как фланеру, ей было жаль прерывать наблюдение, особенно сейчас, когда постояльцы из 372-го номера как раз собирались поговорить о чем-то важном. Но как прирожденный гурме – здесь это изысканное слово означает «Маленькая девочка, наделенная недюжинными кулинарными способностями», – она очень хотела взглянуть на ресторанную кухню. Солнышко увлекалась искусством кулинарии с тех самых пор, когда судья Штраус отвела Бодлеров на рынок купить ингредиенты для соуса «путтанеска», хотя лишь недавно младшая Бодлер подросла настолько, чтобы иметь возможность развивать свое увлечение. Если вам никогда не доводилось заглядывать в ресторанную кухню, советую попробовать, ведь там столько интересных принадлежностей, а забраться туда весьма просто, если, конечно, вы не обижаетесь, когда на вас сердито смотрят, обнаружив, что вы пролезли куда не следует. Но когда Солнышко вошла в кухню, она не заметила там никаких интересных принадлежностей. Во-первых, кухня была полна пара, который поднимался из десятков кастрюль, кипевших в каждом углу. Из-за пара Солнышко почти ничего не видела, но она не обратила внимания на кухонные принадлежности не только поэтому. В кухне беседовали два непостижимых человека, и то, что они говорили, было куда интереснее любых ингредиентов и приспособлений, которые используются для приготовления индийских национальных блюд.

– У меня новости от Ж. С., – шептал Хэлу то ли Франк, то ли Эрнест. Оба они стояли к Солнышку спиной, склонившись друг к другу, чтобы говорить как можно тише.

Солнышко попятилась в середину особенно густого облака пара, чтобы ее не заметили.

– Ж. С.? – переспросил Хэл. – Разве она здесь?

– Она пришла к нам на помощь, – сказал управляющий. – Она наблюдала за небом при помощи глазного подкрепителя видения, и, к сожалению, ее наблюдения показали, что всем нам придется в ближайшем будущем сесть в лужу.

– Жаль, – заметил Хэл. – В луже мокро и вода грязная.

Солнышко в недоумении почесала в затылке рукой, обтянутой перчаткой. Выражение «сесть в лужу» означает просто «оказаться в унизительном положении», и младшая Бодлер слышала его от родителей, когда они подшучивали друг над другом, играя в нарды. «Бертран, – говорила мама Солнышка, победно бросая кости, – я опять выиграла. Сейчас ты сядешь в лужу!» И тут, сверкнув глазами, она бросалась на папу Солнышка и принималась его щекотать, а дети хохочущей кучей прыгали сверху. Но Хэл, судя по всему, отнесся к сидению в луже как к реальному будущему, а не фигуре речи, и Солнышко начала думать, что в этом индийском ресторане все не так просто, как кажется.

– Это позор, – согласился не то Франк, не то Эрнест. – Но эту пилюлю можно и подсластить. Я слышал, можно достать кое-какие грибы…

– Сластить лучше сахаром, а не грибами, – с непостижимым выражением заметил Хэл.

– По нашим подсчетам, сахар подвезут ближе к ночи, – с не менее непостижимым выражением ответил управляющий.

– Вот и хорошо, – сказал Хэл. – И так работать не дают. Знаете, сколько листьев салата мне пришлось отправить на крышу?

То ли Франк, то ли Эрнест нахмурился.

– Скажите, – произнес он еще тише, – вы тот, кто я думаю?

– А вы – вы тот, кто я думаю? – так же тихо отозвался Хэл.

Солнышко подкралась поближе, надеясь побольше подслушать и выяснить, имеет ли в виду Франк или Эрнест медузообразный мицелий, а Хэл – сахарницу. Но тут, к досаде младшей Бодлер, пол негромко скрипнул, облако пара унеслось прочь, а Хэл и Франк или, возможно, Эрнест обернулись и уставились на нее.

– Та ли вы, кто я думаю? – хором спросили оба.

У тактики немногословной вежливости есть то преимущество, что язык твой реже становится врагом твоим. Например, когда немногословный писатель публикует одно четверостишие в десять лет, это вряд ли кого-то раздражает, а если кто-то за довольно короткое время напишет двенадцать-тринадцать книг, он с большей вероятностью обнаружит, что сидит под кофейным столиком знаменитого негодяя, не дыша и боясь, как бы кто-нибудь из приглашенных на вечеринку с коктейлями не заметил, что доска для игры в нарды отчаянно трепещет, и, глядя на растекающиеся по коврам чернила, задается вопросом, стоят ли некоторые литературные занятия подобных жертв. Если бы Солнышко прибегла к тактике словоохотливой вежливости, ей бы пришлось придумывать развернутый ответ на поставленный вопрос, и она не могла и вообразить, каков был бы этот ответ. Если бы она была уверена, что управляющий в кухне – это Франк, она сказала бы, например: «Солнышко Бодлер, помогите, пожалуйста», а это в ее устах означало бы «Да, я Солнышко Бодлер, и нам с братом и сестрой нужна ваша помощь, а еще ваша помощь нам нужна, чтобы разоблачить загадочную интригу, которую негодяи плетут в отеле „Развязка“, и сообщить о наших открытиях членам Г. П. В.». Если бы она была уверена, что на нее смотрит Эрнест, она бы сказала, например: «Но хабла эсперанто», а это в ее устах значило бы «Извините, я не понимаю, о чем вы говорите». Разумеется, присутствие Хэла все только усложняло, ведь дети прекратили работу в хранилище документов по обоюдному согласию сторон, поскольку Хэл полагал, будто это они виновны в поджоге хранилища документов, а Бодлеры были вынуждены поскорее бежать из больницы, и Солнышко не знала, точит ли Хэл на них зуб, – здесь это образное выражение означает «Продолжает ли он считать себя врагом Бодлеров», или же он работает в отеле в качестве волонтера. Однако Солнышко избрала тактику немногословной вежливости, и от нее требовался лишь немногословный ответ.

– Посыльная, – сказала она, и этого было достаточно.

Хэл поглядел на Франка, хотя, возможно, это был Эрнест, – а Эрнест, хотя, возможно, это был Франк, поглядел на Хэла. Оба кивнули, а затем отправились к сверкающему буфету в дальнем конце кухни. Хэл открыл буфет и вручил Франку либо Эрнесту большой странный предмет, а тот оглядел его и вручил Солнышку. Предмет был похож на большого металлического паука, из которого во все стороны торчали витые провода, а там, где должна была бы быть голова паука, помещалась пишущая машинка.

– Вы знаете, что это? – спросил то ли негодяй, то ли волонтер.

– Да, – ответила младшая Бодлер.

Сама Солнышко ничего подобного не видела, но брат и сестра рассказали ей о том, какой странный замóк они обнаружили в тайном подземном ходе в глубине Мертвых гор. Если бы не научные познания Вайолет и не поразительная способность Клауса запоминать сюжеты русских романов, открыть замок не удалось бы и Солнышко навсегда осталась бы пленницей Графа Олафа.

– Будьте осторожны, – сказал Франк или Эрнест. – Стоит вам прикрепить это устройство на обычную дверную ручку и нажать «Г», «П» и «В», дверь превратится в Глагольно перекрытый вход. Прошу вас спуститься на лифте в подвал и глагольно перекрыть дверь номера 025.

– Между прочим, это прачечная, – сказал Хэл, прищурившись на Солнышко из-под очков. – Поэтому там есть вентиляционная шахта, которая выводит наружу пар из стиральных машин, и помещение не перегревается.

– Но если что-то случайно упадет с неба под нужным углом, – сказал не то Франк, не то Эрнест, – оно пролетит по трубе и окажется в прачечной. А если это что-то – вещь весьма ценная, то комнату нужно как следует запереть, дабы драгоценность не попала в руки врага.

Солнышко Бодлер никак не могла понять, о чем говорят эти взрослые, и ужасно жалела, что ей не удалось остаться незамеченной в облаке пара и подслушать конец разговора. Но она сжала руками в перчатках таинственный замок, понимая, что сейчас не время быть фланером.

– Благодарю за помощь, посыльная, – сказал Франк, хотя, вероятно, это был Эрнест, а может быть, и ни тот ни другой. – Немногим достанет храбрости помогать в организации подобной интриги.

Солнышко еще раз немногословно кивнула и направилась к выходу. Она молча прошла в двери и пересекла ресторанный зал, не остановившись даже послушать, о чем шепчется завуч Ниро с мистером Реморой и миссис Басс, молча открыла дверь в 954‑й номер и направилась по коридору к лифту. И лишь когда она уже ехала в подвал, ее молчаливые размышления прервал ужасный звон.

Часы в вестибюле отеля «Развязка» давно стали легендарными – в данном случае это слово означает «Прославились необыкновенно громким боем». Расположены часы в самом центре потолка, под куполом, и когда они бьют, звон разносится по всему зданию – он гулок, глубок и звучит как будто некие слова, которые повторяются каждый час. В эту секунду пробило три, и все в отеле слышали рокот колоссальных колоколов, трижды повторивших: «Не так! Не так! Не так!»

Когда Солнышко Бодлер вышла из кабинки и зашагала по подвальному коридору мимо расписных ваз и пронумерованных дверей, у нее возникло такое чувство, словно часы укоряют ее за неудачные попытки раскрыть тайны отеля «Развязка». «Не так!» Она изо всех сил старалась быть хорошим фланером, но не смогла выяснить, зачем прибыли в отель завуч и два учителя из Пруфрокской подготовительной школы. «Не так!» Она попыталась наладить связь с одним из управляющих отелем, но не сумела разобраться, кто он – Франк или Эрнест, и кто такой Хэл – волонтер или враг. А главное «Не так!» – она исполняет поручение, данное посыльной, и превращает дверь прачечной в Глагольно перекрытый вход, который послужит неведомой зловещей цели. С каждым ударом часов Солнышко преисполнялась уверенности, что все кругом идет не так, но вот наконец она добралась до 025-го номера, дверь которого как раз закрывала за собой вышедшая оттуда прачка с длинными светлыми волосами и в мятом форменном платье. Торопливо кивнув, прачка удалилась по коридору. Солнышко отчаянно надеялась, что брату и сестре удастся лучше справиться со своими задачами, поскольку, прикрепляя замок на ручку двери и нажимая на машинке клавиши «Г», «П» и «В», она думала лишь о том, что все идет не так, не так, не так.

И снова не глава

С этого момента история бодлеровских сирот возвращается к прежнему последовательному изложению, и если вы заинтересованы в том, чтобы узнать, какой у нее конец, вам придется читать главы в том порядке, в котором они помещены в книге, хотя я от души надеюсь, что вы не заинтересованы в том, чтобы узнать, какой конец у этой истории, – по крайней мере, не больше, чем история заинтересована в том, чтобы узнать, какой конец ждет вас.

Глава седьмая

В этот день с той минуты, как часы пробили три и каждое «Не так!» гулко раскатилось по огромному неверному миру отеля «Развязка», произошло очень многое. На девятом этаже одна женщина внезапно узнала одного химика, и оба расхохотались. В подвале человек с равнодействующими руками доложил по рации, что сию секунду заметил одну странную вещь. На шестом этаже одна экономка сбросила маскировку и просверлила дрелью дырочку за расписной вазой, собираясь исследовать тросы, на которых был подвешен один из лифтов, и все это время прислушивалась к тихим звукам необычайно противной песенки, которая доносилась из номера прямо у экономки над головой. В 296‑м номере одного волонтера осенило, что читать текст на иврите нужно не слева направо, а справа налево и, соответственно, в зеркале – не справа налево, а слева направо, а в кофейне, расположенной в 178‑м номере, негодяя, заказавшего кофе с сахаром, немедленно повалили на пол, чтобы официантка могла посмотреть, нет ли у него на щиколотке татуировки, а затем принесли ему за это искренние извинения и бесплатный кусок пирога с ревенем. В 174‑м номере банкир снял телефонную трубку – но никто ему не ответил, а в 594‑м номере никем не замеченное семейство сидело в компании чемодана с грязным бельем и в окружении аквариумов с тропическими рыбками, не подозревая, что под диванной подушкой в вестибюле лежит салфеточка, за которой оно, семейство, охотится вот уже девять лет. У самого отеля таксист глядел на пар, валивший из трубы, не зная, вернется ли тот человек со спиной странной формы и потребует ли свои чемоданы, которые так и остались лежать в багажнике, а по другую сторону отеля женщина в водолазном шлеме и сверкающем костюме аквалангиста светила фонариком в воду, стараясь разглядеть сумрачное морское дно. На другом конце города длинный черный автомобиль увез одну женщину от человека, которого она любила, а в другом городе, за много миль от Бодлеров, четверо детей играли на пляже, не зная, что им вот-вот предстоит узнать ужасную новость, а еще в одном городе, не в том, где жили Бодлеры, и не в том, о котором я говорил несколькими строчками выше, некто узнал нечто и поднял некоторый шум, или, по крайней мере, меня в этом убедили. С каждым «Не так!» день катился к вечеру, и происходили самые разные события – не только в огромном неверном мире отеля «Развязка», но и в том огромном неверном мире, который раскинулся за его кирпичными стенами, – однако бодлеровские сироты о них не думали. Как ни странно, обязанности посыльных удерживали их до самого вечера в вестибюле, и поэтому им не представилось случая покататься в кабинках лифта и сделать новые фланерские наблюдения, а пришлось целые часы напролет таскать по вестибюлю разные вещи, но Бодлеры не думали ни о вещах, которые они таскали, ни о постояльцах, которые их дожидались, ни о высокой костлявой фигуре не то Франка, не то Эрнеста, который время от времени давал им свои личные поручения. Приближался вечер, звоночки звонили все реже, а Вайолет, Клаус и Солнышко думали только о том, что с ними случилось. Они думали только о том, что удалось увидеть и услышать каждому из них, совершенно не понимая, как же это можно истолковать.

И вот наконец, как и предсказывал то ли Франк, то ли Эрнест, наступила ночь, и в отеле стало очень тихо, и тогда сестры и брат устроились на полу за большой деревянной стойкой, прислонившись спиной к стене и вытянув усталые ноги почти до самых звоночков. Вайолет рассказала об Эсме Скволор, Кармелите Спатс и Джеральдине Жюльен, которых она видела в солярии на крыше, и о своей беседе либо с Франком, либо с Эрнестом в вестибюле. Клаус рассказал о Сэре и Чарльзе из 674‑го номера и о своей беседе не то с Франком, не то с Эрнестом в сауне. А Солнышко рассказала о завуче Ниро, мистере Реморе и миссис Басс, поселившихся в 372‑м номере, и о своей беседе с Хэлом и Франком или Эрнестом в кухне индийского ресторана, расположенной в 954‑м номере. Клаус педантично записывал все в свою записную книжку, а когда настала его очередь рассказывать, передал книжку Вайолет, и трое Бодлеров перебивали друг друга вопросами и соображениями, но когда все было сказано и дети посмотрели на бесчисленные пометки чернилами на бумаге, они поняли, что все происходящее осталось для них такой же тайной, как и утром.

– Полнейшая бессмыслица, – сказала Вайолет. – Зачем Эсме устраивает вечеринку? Для чего Кармелите Спатс потребовалось гарпунное ружье?

– Как здесь оказались Сэр и Чарльз? – спросил Клаус. – Для чего из окна сауны вывешена липучка для птиц?

– Для чего здесь Ниро? – спросила Солнышко. – Почему с ним Ремора? Зачем Басс? Отчего Хэл?

– Кто такой Ж. С.? – спросила Вайолет. – Кто он – мужчина, который шныряет в подвале, или женщина, которая наблюдает за небом?

– Где Граф Олаф? – спросил Клаус. – Зачем он созвал в отель столько наших бывших опекунов?

– Франкэрнест, – сказала Солнышко, и это, наверное, был самый сложный вопрос.

И Вайолет, и Клаус, и Солнышко видели кого-то из управляющих буквально за несколько секунд до того, как часы пробили три. Кит Сникет говорила, что если они постараются освидетельствовать всех, кого увидят, то сумеют отличить негодяев от волонтеров, но Бодлеры не знали, кто из них кого видел, и попросту не могли понять, как это двум людям удалось быть в трех местах одновременно. Вайолет, Клаус и Солнышко молча обдумывали сложившееся положение, прислушиваясь к тишине, которую нарушал лишь странный повторяющийся звук, доносившийся, судя по всему, снаружи. Некоторое время этот звук казался бодлеровским сиротам еще одной нераскрытой тайной, но вскоре они поняли – это квакают лягушки. В глубинах пруда наверняка обитали тысячи лягушек, и, когда настала ночь, лягушки всплыли на поверхность и переговаривались друг с другом гортанными кличами, свойственными их виду. Это был непостижимый звук, наводивший на мысль о том, что и мир природы тоже изъясняется шифром, который Бодлеры не могут разгадать.

– Кит сказала, что ничего не будет хорошо, – вспомнила Вайолет. – Она сказала, что, хотя поступки наши и благородны, ничего у нас не выйдет.

– Это правда, – кивнул Клаус. – Еще она сказала, что наши надежды растают как дым, и, возможно, была права. Каждый из нас стал свидетелем истории, и все они как одна лишены смысла.

– Слон, – сказала Солнышко.

Вайолет и Клаус удивленно посмотрели на сестру.

– Стихи, – сказала та. – Папа.

Вайолет и Клаус в недоумении переглянулись.

– Слон! – повторила Солнышко, но это был один из редких случаев, когда Вайолет и Клаус не понимали, что говорит их сестра. На лобике Солнышка появилась глубокая морщина: малышка пыталась придумать, как бы объяснить брату и сестре, что она имеет в виду. Наконец она поглядела на Вайолет и Клауса и воскликнула: – Джон Годфри Сакс!

Бодлеры просияли.

Скорее всего, имя Джон Годфри Сакс ничего вам не говорит, если, конечно, вы не горячий поклонник американских поэтов-юмористов девятнадцатого века. Таких людей в мире немного, однако отец Бодлеров был одним из них и знал наизусть несколько стихотворений. Время от времени на него находило – как вы, наверное, понимаете, здесь это выражение означает «Он впадал в странное и импульсивное настроение», – и тогда он хватал ближайшего маленького Бодлера, начинал качать его на коленях и читал ему стихотворение Джона Годфри Сакса про слона. В этом стихотворении рассказывается о том, как шестеро слепцов впервые в жизни повстречали слона и не могли договориться друг с другом, как выглядит это животное. Первый слепец ощупал просторный гладкий бок слона и решил, будто слон похож на стену. Второй ощупал бивень и сделал вывод, что слон похож на копье. Третий ощупал хобот, четвертый – ногу, и так далее, и так далее, и вот все слепцы принялись спорить, как выглядит слон. Когда Вайолет и Клаус немного подросли, они, как и многие дети, стали считать, что, когда на папу находит, это не совсем удобно, поэтому главным слушателем декламаций мистера Бодлера стала Солнышко, потому-то она и помнила стихи лучше всех.

– Это стихи прямо про нас, – заметила Вайолет. – Каждый из нас ощупал крошечный кусочек мозаики, но целую картинку никто не видел.

– Целую картинку никто не видел, – подтвердил Клаус. – За каждой дверью в отеле «Развязка» скрывается тайна, и никто не может быть сразу везде и наблюдать сразу за всеми волонтерами и сразу за всеми негодяями.

– А нам придется, – вздохнула Вайолет. – Кит сказала, что сахарницу уже везут в отель. Нельзя допустить, чтобы она попала в руки самозванца.

– Но ведь сахарницу можно спрятать где угодно, – сказал Клаус. – И самозванцем может оказаться кто угодно. Все, кого мы видели, говорили о Ж. С., но мы даже не знаем, мужчина это или женщина!

– Хоть каждый был отчасти прав… – процитировала Солнышко предпоследнюю строчку стихотворения про слона.

Ее брат и сестра улыбнулись и закончили стихотворение:

– Но было все не так![42] – хором сказали они, но их слова потонули в оглушительном звоне. «Не так! – возвестили часы отеля „Развязка“. – Не так! Не так! Не так! Не так! Не так! Не так! Не так! Не так! Не так! Не так! Не так!»

– Уже поздно, – сказал Клаус, когда затихло двенадцатое «Не так!». – Я и не заметил, как мы засиделись.

Они встали, потянулись и обнаружили, что в вестибюле пусто и тихо. Крышку рояля опустили. Фонтан выключили. Даже за конторкой портье никого не было, как будто отель «Развязка» не ожидал новых постояльцев до завтра. Единственным признаком жизни под громадной куполообразной кровлей был только свет лампы в форме лягушки и, разумеется, сами Бодлеры.

– Наверное, все постояльцы спят, – сказала Вайолет, – или читают до утра, как говорил Франк.

– Или Эрнест, – уточнила Солнышко.

– Может быть, и нам попробовать поспать? – предложил Клаус. – Остался еще целый день на разгадку этих тайн, и когда он наступит, у нас должны быть ясные головы.

– Наверное, в темноте ничего пронаблюдать не получится, – сказала Вайолет.

– Устала, – зевнула Солнышко.

Ее брат и сестра кивнули, но трое сирот так и остались стоять. Ложиться спать, когда в отеле так и шныряют враги, строя зловещие козни, было неразумно. Но ведь козни строятся каждую ночь, и не только в отеле «Развязка», но и во всем мире, и даже самые благородные из волонтеров должны время от времени смыкать глаза – здесь это образное выражение значит «Ложиться на пол за большой деревянной стойкой и надеяться, что никто не вызовет посыльного до самого утра». Дети, конечно, предпочли бы спать в более удобной обстановке, но с тех пор, как у них в распоряжении была более удобная обстановка, прошло столько времени, что они без долгих разговоров пожелали друг другу спокойной ночи, а Клаус протянул руку и выключил лампу в виде лягушки. Несколько минут дети лежали в темноте, прислушиваясь к лягушачьему кваканью, доносившемуся из пруда.

– Темно, – сказала Солнышко. Младшая Бодлер не очень боялась темноты, но сочла этот факт достойным упоминания.

– Да уж, темно, – зевнув, согласилась Вайолет. – Еще и в темных очках. Как там сказала Кит Сникет? Словно ворон, одиноко парящий в беспросветной ночи.

– Точно! – воскликнул Клаус.

Сестры услышали, как он встает в темноте, а затем снова включает лягушачью лампу, из-за чего обе девочки зажмурились, несмотря на темные очки.

– Что случилось? – спросила Вайолет. – Я думала, мы собираемся поспать.

– Разве можно спать, когда этой самой ночью в отель доставят сахарницу?! – спросил Клаус.

– Что? – спросила Солнышко. – Как?

Клаус вытащил из кармана записную книжку и пролистал странички, на которых записывал все наблюдения Бодлеров.

– Ее принесут вороны, – сказал он.

– Вороны? – удивилась Вайолет.

– Воронам не впервые приходится переносить важные грузы, – сказал Клаус, напомнив сестрам о воронах из Города Почитателей Ворон, которые приносили Бодлерам весточки от Квегмайров. – Потому-то Эсме Скволор и высматривает их глазным подкрепителем видения.

– Ж. С. тоже, – сказала Солнышко, вспомнив, что говорил то ли Франк, то ли Эрнест о наблюдении за небом.

– Поэтому Кармелита Спатс и потребовала принести ей гарпунное ружье, – задумчиво сказала Вайолет. – Она собирается стрелять из него по воронам – тогда Г. П. В. никогда не получит сахарницу.

– И поэтому не то Франк, не то Эрнест велел мне вывесить из окна сауны липучку для птиц, – сказал Клаус. – Если сбить ворон из гарпунного ружья, они упадут на липучку, и он поймет, что доставить сахарницу не удалось. – Но кто именно велел тебе вывесить липучку – Франк или Эрнест? – спросила Вайолет. – Ведь если это был Франк, то липучка станет для волонтеров сигналом о поражении. А если Эрнест – она станет для негодяев сигналом о победе!

– А как же сахарница? – спросил Клаус. – Если гарпун попадет в ворону, она же выронит сахарницу. – Он с хмурым видом перевернул страницу в записной книжке. – Если вороны уронят такой тяжелый предмет, он упадет прямо в пруд.

– Нет, наверное, – сказала Солнышко.

– А куда ему еще падать? – спросила Вайолет.

– Постирка, – сказала Солнышко, что означало «В прачечную».

– А как же она попадет в прачечную? – спросил Клаус.

– В трубу, – ответила Солнышко. – Франк сказал. Или Эрнест.

– Потому-то тебе и велели повесить замок на дверь прачечной, – сказала Вайолет. – Тогда никто не сможет забрать сахарницу.

– Но кто же велел тебе это сделать – Франк или Эрнест? – спросил Клаус. – Ведь если это был Франк, сахарница окажется надежно спрятана от негодяев, которые стремятся ее заполучить. А если Эрнест – сахарница окажется надежно спрятана от волонтеров, которые обязательно должны ее получить!

– Ж. С., – сказала Солнышко.

– Ж. С. – ключ к разгадке этой тайны, – согласилась Вайолет. – Эсме Скволор считает, будто Ж. С. испортит ей вечеринку. Сэр считает, будто Ж. С. сам устраивает эту вечеринку. Хэл думает, будто Ж. С. здесь, чтобы прийти на помощь. Кит думает, будто Ж. С. может оказаться врагом. А мы даже не знаем, мужчина это или женщина!

– Как слепцы, – сказала Солнышко. – И слон.

– Нужно разыскать Ж. С., – согласился Клаус. – Только как? Найти постояльца в огромном отеле – это как разыскать книгу в библиотеке.

– В библиотеке без каталога, – тихо добавила Вайолет, и трое Бодлеров при свете лягушачьей лампы обменялись печальными взглядами.

Детям уже приходилось в самых отчаянных обстоятельствах отыскивать ответы на свои вопросы во множестве библиотек. Они расшифровали сообщение в библиотеке, за стенами которой бушевал ураган, и разыскали важные сведения, когда их выслеживала в библиотеке зловещая особа в жутких туфлях. Они обнаружили жизненно важную информацию в библиотеке, которая состояла всего из трех книг, и раздобыли нужнейшую карту в библиотеке, которая представляла собой всего-навсего кипу бумаг под столом. Бодлеры умудрились найти разгадки некоторых тайн даже в полностью сгоревшей библиотеке, от которой осталось всего несколько обрывков горелой бумаги и девиз на железной арке. Вайолет, Клаус и Солнышко на мгновение задержались у стойки посыльных и вспомнили все библиотеки, которые им доводилось видеть, не зная, поможет ли им то, что они уже сумели узнать, в поисках одной-единственной книги в этой непостижимой библиотеке – в отеле «Развязка».

– «Здесь царит покой», – повторила Солнышко девиз, который обнаружили ее брат и сестра, и когда эхо ее слов затихло под сводами вестибюля, над головой у детей послышался шорох – легчайший шелест, еле различимый из-за кваканья лягушек.

Шорох становился все громче, но в сумраке под куполом ничего не было видно, поскольку тьма была черна, словно ворон, одиноко парящий в беспросветной ночи. Наконец Вайолет подняла над головой лампу в виде лягушки, насколько хватило провода, и дети сняли темные очки. И вот они разглядели темную фигурку, которая спускалась из механизма часов на чем-то вроде толстой веревки. Зрелище было странное и даже зловещее – словно паук спускался из паутины, – но Бодлеры не могли не восхититься ловкости, с которой это делалось. С легчайшим шорохом фигура все приближалась, и наконец дети увидели, что это человек, высокий и тощий, а руки и ноги у него торчат под странными углами, словно он сделан не из плоти и крови, а из коктейльных соломинок. Он спускался по веревке, которую сам же и разматывал, – я вам не рекомендую проделывать подобные упражнения без должной тренировки, а лучший тренер, к несчастью, вынужден скрываться после того, как некий штаб в горах подожгли негодяи, и теперь он зарабатывает себе на жизнь, выступая с номером «Паук» в бродячем цирке. Почти достигнув пола, фигура проделала элегантный пируэт, отпустила веревку и бесшумно приземлилась. Человек зашагал к Бодлерам, остановившись лишь затем, чтобы снять пылинку со слова «УПРАВЛЯЮЩИЙ», затейливо вышитого на кармане куртки.

– Добрый вечер, Бодлеры, – сказал он. – Простите, что я раньше не сказал вам, кто я такой, но мне надо было убедиться – вы те, кто я думаю. Наверное, было очень трудно блуждать по отелю без каталога.

– Так, значит, каталог существует?! – спросил Клаус.

– Разумеется, существует! – ответил человек. – Думаете, стал бы я организовывать работу всего этого здания согласно Десятичной классификации Дьюи, забыв при этом снабдить его каталогом?

– Но где же этот каталог? – спросила Вайолет.

Человек улыбнулся.

– Пойдемте, покажу, – сказал он.

– Капкан, – шепнула Солнышко брату и сестре, и старшие Бодлеры кивнули.

– Мы никуда не пойдем, пока вы нам не докажете, что вам можно доверять, – сказала Вайолет.

Человек снова улыбнулся.

– Разумеется, ваша подозрительность вполне оправданна, – сказал он. – Когда я встречался с вашим отцом, Бодлеры, то, чтобы узнать друг друга, мы декламировали стихи одного американского поэта-юмориста.

Он вышел на середину вестибюля и, сделав театральный жест странной костлявой рукой, начал читать стихи:

Теологи в невежестве И в истовом запале Нередко так на диспутах Пространно рассуждали С ученым видом о слонах, Которых не видали.

Стихи американских поэтов-юмористов девятнадцатого века зачастую не совсем понятны, поскольку эти авторы используют слова вроде «истовый», что можно перевести на современный язык как «подлинный», «диспуты», что означает попросту «ученые споры», «запал», который можно назвать и «ажиотаж», и тут уж вам судить, какое слово понятнее, или «пространно», что означает «длинно и многословно». Эти поэты были способны посвятить целую строфу теологам, то есть людям, которые изучают то, кто во что верит. Поэтому даже Бодлеры, которые слышали стихи американских поэтов-юмористов девятнадцатого века много раз и с раннего детства, не все понимали в этой строфе, хотя им, конечно, было ясно: слепцы спорили понапрасну, в этом и состоит смысл стихотворения. Но Вайолет, Клаусу и Солнышку не обязательно было знать, что означают эти строки. Им нужно было знать лишь то, кто их сочинил.

– Джон Годфри Сакс, – с улыбкой сказала Солнышко.

– Отлично, – сказал человек и, стянув веревку с потолка, свернул ее, прицепил к поясу и бесшумно зашагал к выходу по сверкающему полу вестибюля.

– А вы кто? – спросила Вайолет.

– Не догадались? – спросил человек, остановившись под аркой. Бодлеры нагнали его, и он взялся за ручку входной двери.

– Франк? – спросил Клаус.

– Нет, – ответил человек и начал спускаться по ступеням.

Бодлеры шагнули за ним, отметив, что кваканье лягушек стало заметно громче, хотя самого пруда не было видно из-за облаков пара, валившего из трубы. Вайолет, Клаус и Солнышко тревожно переглянулись и двинулись следом.

– Эрнест? – спросила Солнышко.

Человек улыбнулся и сошел со ступеней, исчезнув в облаке пара.

– Нет, – сказал он, и бодлеровские сироты вышли из отеля и тоже исчезли.

Глава восьмая

Слово «развязка» – это не просто название отеля, особенно теперь, когда и сам отель, и все его тайны практически забыты, а уцелевшие члены семьи, которая им владела и управляла, сменили фамилию и работают в других гостиницах – небольших и не таких гламурных. Слово «развязка» имеет отношение к распутыванию узлов и означает раскрытие всех тайн сложной и загадочной истории, например истории жизни бодлеровских сирот или других ваших знакомых, в биографии которых много вопросов без ответов. Развязка – это миг, в который развязываются все узлы, распутываются все нити и все тайны становятся достоянием гласности. Но не следует путать развязку с концом истории. Так, например, развязка истории про Белоснежку наступает в тот миг, когда мисс Белоснежка пробуждается от зачарованного сна и решает покинуть гномов и выйти замуж за прекрасного принца, а в загадочной старушке, которая подсунула ей отравленное яблоко, узнают злодейку-королеву, однако конец истории про Белоснежку наступит много лет спустя, когда в результате несчастного случая во время прогулки верхом Белоснежка сляжет в лихорадке, от которой уже не оправится. Развязка истории про трех медведей наступает в тот миг, когда медведи возвращаются домой, обнаруживают, что некая девочка покусилась на их частную собственность и беззастенчиво на ней спит, и либо гонятся за ней до самой деревни, либо съедают ее, в зависимости от того, какой вариант сюжета хранится в вашей библиотеке, но конец истории про трех медведей наступит, когда отряд юных скаутов забудет затушить костер и все усилия Группы Пожарников-Волонтеров спасти лесных обитателей от верной смерти окажутся бесполезными.

Разумеется, в некоторых историях развязка и конец наступают одновременно, например в опере «La Forza del Destino», когда персонажи узнают и убивают друг друга на протяжении одной-единственной арии, но обычно развязка истории не последнее событие в жизни ее героев и не последнее несчастье, которое их постигает. Часто она становится предпоследней передрягой. И когда бодлеровские сироты вслед за таинственным незнакомцем покинули отель и сквозь клубы пара вышли на берег зеркального пруда, развязка их истории стремительно приближалась, в то время как конец еще поджидал в отдалении, словно тайна, покрытая мраком, или одинокий остров посреди бурного моря, чьи волны бьются о городские набережные и о стены непостижимого отеля.

– Должно быть, Бодлеры, у вас накопилась тысяча вопросов, – сказал человек. – Только подумайте – вы получите ответы на них прямо здесь и сейчас!

– Кто вы такой? – спросила Вайолет.

– Я Дьюи Денуман, что по-французски значит «развязка», – ответил Дьюи Денуман. – Третий тройняшка. Неужели вы обо мне не слышали?

– Нет, – сказал Клаус. – Мы думали, есть только Франк и Эрнест.

– Франку и Эрнесту достается все внимание, – сказал Дьюи. – Они носятся по отелю и всем управляют, а я таюсь в тени и завожу часы. – Он тяжко вздохнул и мрачно уставился в глубины пруда. – Это-то мне и не нравится в Г. П. В., – сказал он. – Очень уж любят подпустить туману.

– Туману? – спросила Солнышко.

– «Подпустить туману» – значит использовать всевозможные уловки, дабы скрыть истинное положение дел, – объяснил Клаус. – Но какое это имеет отношение к Г. П. В.?

– До раскола Г. П. В. была как публичная библиотека, – сказал Дьюи. – Примкнуть к нам и получить доступ ко всем сведениям, которыми мы располагали, мог всякий желающий. Волонтеры всего земного шара читали исследования друг друга и брали друг у друга книги. Тогда казалось, будто мы можем сделать так, чтобы целый мир стал уютным, безопасным и начитанным.

– Наверное, прекрасные были времена, – заметил Клаус.

– Я их почти не помню, – сказал Дьюи. – Когда случился раскол, мне было четыре года. Я был такой маленький, что не мог дотянуться даже до моей любимой полки в семейной библиотеке – до книг, помеченных индексом «ноль двадцать». Но однажды ночью, пока родители развешивали по всему дому воздушные шары, готовясь к нашему пятилетию, нас с братьями забрали.

– Куда забрали? – спросила Вайолет.

– Кто забрал? – спросила Солнышко.

– Ваша любознательность меня восхищает, – сказал Дьюи. – Женщина, которая меня забрала, говорила, что можно остаться в живых даже после конца света, если не бояться перемен, обладать ненасытной научной любознательностью, интересоваться большим и довольствоваться малым. И она доставила меня в убежище в горах, где, как она говорила, в детях развивают подобные качества.

Клаус открыл записную книжку и принялся лихорадочно записывать.

– Штаб на Главном перекрестке ветров, – сказал он.

– Наверное, родители по вас скучали, – сказала Вайолет.

– Они погибли в ту ночь, – сказал Дьюи, – во время ужасного пожара. И мне не нужно рассказывать вам, что я чувствовал, когда узнал об этом.

Бодлеры вздохнули и уставились на пруд. На гладкой поверхности воды виднелись одинокие огоньки окон, но по большей части отель был темный, так что и пруд тоже был темный. Конечно, не нужно было рассказывать Бодлерам, каково это – потерять родителей так внезапно и в таком юном возрасте.

– Не всегда дела обстояли так печально, Бодлеры, – сказал Дьюи. – Раньше убежища были устроены по всему земному шару, и сиротам вроде вас не приходилось скитаться, пытаясь найти благородных людей, готовых им помочь. С каждым поколением раскол усугубляется. Если справедливость не победит, скоро не останется ни одного убежища и ни одного человека, который помнит, каким должен быть мир.

– Не понимаю, – сказала Вайолет, – почему нас не забрали в убежище, как вас?

– Как же, вас забрали, – сказал Дьюи. – Вас забрал Граф Олаф и пытался удержать у себя, как ни старались благородные люди ему помешать.

– Но почему же никто нам ничего не объяснил?! – спросил Клаус. – Почему нам до всего приходилось докапываться самим?!

– К сожалению, таков этот злобный мир, – сказал Дьюи, покачав головой. – Везде напущено туману, Бодлеры. С момента раскола все исследования, все наблюдения, даже книги оказались разбросаны по свету. Это как слон в любимом стихотворении вашего папы. В руках у каждого крошечная крупица истины, а целостной картины нет ни у кого. Однако скоро все изменится.

– В четверг, – сказала Солнышко.

– Точно, – сказал Дьюи, с улыбкой поглядев на младшую Бодлер сверху вниз. – Все благородные люди, как встарь, соберутся вместе – и тогда можно будет сопоставить все их исследования, все их наблюдения, все улики, которые им удалось собрать, и все книги, которые они прочитали. Подобно тому как библиотечный каталог показывает, где расположена каждая книга, этот каталог покажет местоположение и поведение каждого волонтера и каждого негодяя. – Он указал на отель и продолжил: – Долгие годы, которые благородные люди провели, скитаясь по земле и наблюдая коварство и предательство, мы с коллегой неотлучно находились здесь, и к нам поступала вся информация. Мы скопировали все до единой записи из каждой записной книжки каждого волонтера и свели их в каталог. Иногда, когда волонтеры гибли или наши убежища бывали разрушены, нам приходилось самим собирать утраченные сведения. Мы получили документы Жозефины Энуистл с озера Лакримозе и тщательно их скопировали. Мы сложили обгорелые обрывки архивной библиотеки Мадам Лулу и записали все, что обнаружили. Мы обыскали дом, где провел свое детство мужчина с бородой, но без волос, и расспросили учительницу математики, которая учила женщину с волосами, но без бороды. Мы вызубрили наизусть важные статьи из подшивок полтривилльских газет и выбросили важные предметы из окон сожженного штаба, чтобы потом найти их где-нибудь на морском дне. Каждое преступление, каждую кражу, каждую грубость и каждый неблаговидный поступок, совершенный с начала раскола, мы свели в каталог, создав целую библиотеку злоключений. И поэтому в моем каталоге есть место всякой животрепещущей тайне. Это дело всей моей жизни. И жизнь эта была непроста, зато содержательна.

– Вы не просто волонтер, – сказала Вайолет. – Вы библиотекарь.

– Ах нет, в библиотечной иерархии я стою гораздо ниже, – скромно ответил Дьюи. – Ваши родители всегда шутили, что моя библиотечная деятельность протекает в глубоком подполье. Ведь каждый негодяй на свете спит и видит, как бы уничтожить все улики, поэтому мне пришлось как следует спрятать дело всей моей жизни.

– Но как же можно спрятать такой громадный каталог? – удивился Клаус. – Это все равно что спрятать слона. Ведь ваш каталог, наверное, размером с отель!

– Так оно и есть, – с хитрым видом кивнул Дьюи. – Честно говоря, мой каталог размером в точности с отель. Тютелька в тютельку.

Вайолет и Клаус отвели глаза от Дьюи, чтобы недоуменно переглянуться, но Солнышко смотрела не на библиотекаря и не на брата с сестрой, а на зеркальную поверхность пруда.

– – сказала она, показывая маленькой рукой на спокойную гладкую воду.

– Именно, – подтвердил Дьюи. – Истина была у всех под носом – нужно только видеть чуть глубже поверхности. О том, что отель «Развязка» – наше последнее прибежище, знают и волонтеры, и негодяи, но никто ни разу не задался вопросом, почему его вывеска написана задом наперед. Они приезжают в, но подлинное убежище – каталог – надежно спрятано на дне пруда, в подводных номерах – зеркальном отражении отеля. И пусть враги сожгут здание дотла – главные тайны все равно уцелеют.

– Но если местонахождение каталога так важно таить от всех, зачем вы нам о нем рассказываете? – спросила Вайолет.

– Вам положено знать, – сказал Дьюи. – Вам пришлось скитаться по земле и стать свидетелями стольких злодеяний и собрать столько улик, сколько большинству людей не удается за всю жизнь. Улики и наблюдения, собранные в ваших записных книжках, станут, несомненно, ценнейшим вкладом в каталог. И кому, как не вам, можно со спокойной душой доверить самые важные тайны на свете? – Он посмотрел на пруд, а затем на каждого Бодлера по очереди. – Начиная с четверга вам больше не придется скитаться по воле волн! – Дети понимали, что под словами «скитаться по воле волн» Дьюи имел в виду «Чувствовать себя одинокими и потерянными», и от этих слов у них на глаза навернулись слезы. – Надеюсь, вы согласитесь навсегда поселиться здесь. Мне нужен кто-то, наделенный изобретательным воображением, – он улучшит подводный дизайн каталога. Мне нужен кто-то, наделенный исследовательским даром, – он доведет каталог до идеального состояния и сделает его самым точным на свете. И разумеется, нам нужно будет питаться, а я слышал самые хвалебные отзывы о Солнышкиных кулинарных талантах.

– Эфхаристо, – потупилась Солнышко.

– Честно говоря, стряпня Хэла совершенно несъедобна, – с горькой улыбкой продолжал Дьюи. – Не понимаю, зачем ему понадобилось открывать ресторан в номере 954, когда в его распоряжении было столько удобных помещений. Невкусная пища в любом случае неприятна, но хуже невкусной индийской пищи, пожалуй, ничего не бывает.

– Хэл – волонтер? – спросил Клаус, вспомнив, что видела Солнышко, выполняя поручения посыльной.

– Некоторым образом, – ответил Дьюи, употребив выражение, которое здесь означает «Приблизительно». – Когда больница, где он работал, сгорела, моя коллега прибыла на место событий, чтобы каталогизировать все уцелевшие сведения. Хэл был в полнейшем отчаянии. От хранилища документов остался жалкий пепел, и Хэлу негде было жить. Моя коллега предложила ему должность в отеле «Развязка», и теперь он помогает нам в исследованиях и учится готовить. К сожалению, удается ему лишь первое.

– А Чарльз? – спросила Вайолет, вспомнив, что видел Клаус, когда работал посыльным.

– С тех пор как вы уехали с лесопилки, Чарльз искал вас повсюду, – ответил Дьюи. – Его заботит ваша судьба, Бодлеры, хотя компаньон его ведет себя непростительно и эгоистично. Вам, Бодлеры, пришлось видеть предостаточно мерзавцев, но вам повезло встретить предостаточно и благородных людей – таких же благородных, как вы сами.

– Не уверен, что мы такие уж благородные, – тихо проговорил Клаус, листая записную книжку. – Из-за нас произошли несчастные случаи на лесопилке. Из-за нас случился пожар в больнице. Отчасти из-за нас сгорела архивная библиотека Мадам Лулу. Из-за нас…

– Не надо. – Дьюи остановил Клауса, мягко положив ему руку на плечо. – Вы достаточно благородны, Бодлеры. В этом мире большего и желать нельзя.

Средний Бодлер склонил голову, прислонившись к библиотекарю, а его сестры прижались к нему, и четверо волонтеров на миг безмолвно замерли в темноте. Из глаз сирот – всех четверых – хлынули слезы, и, как часто случается, когда плачут в ночи, волонтеры и сами не знали, почему они плачут, хотя я-то знаю, почему я плачу, печатая эти строки на машинке, и плачу я вовсе не из-за того, что в соседней комнате один человек режет лук, и не из-за того, какое зловещее карри он намерен с этим луком приготовить. Я плачу потому, что Дьюи Денуман ошибался.

Нет, он не ошибался, когда говорил, что Бодлеры достаточно благородны, хотя, полагаю, многие бы с этим поспорили, особенно сидя в уютной комнате за карточной игрой или с хорошей книгой. Дьюи ошибался, когда говорил, что в этом мире нельзя желать ничего, кроме достаточного благородства, так как пожелать можно чего угодно. Можно пожелать вторую порцию торта, даже если нам ясно дали понять, что мы ее не получим. Можно пожелать новую коробку акварельных красок, даже если нам скажут, что старую мы еще не изрисовали и все краски в ней ссохлись и растрескались. Можно пожелать, чтобы в спальне у нас стоял аквариум с японской бойцовой рыбкой – тогда нам будет не так страшно долгими зимними ночами, – и можно пожелать такой фотоаппарат, который снимает даже в темноте, по понятным причинам он нам насущно необходим, и можно утром пожелать еще один кусочек сахара в кофе, а вечером – еще одну подушку под голову.

Желать можно справедливости, счастливого пути, маленьких кексиков и того, чтобы все солдаты на свете сложили оружие и вместе с нами бодро спели хором «Не уходи, побудь со мною», если это наш любимый романс. Но можно желать и вполне достижимых вещей – например, чтобы в скитаниях нам встретились два-три человека, которые сказали бы, что мы достаточно благородны, даже если это и не так. Можно пожелать, чтобы кто-нибудь сказал нам «Вы достаточно благородны» – и напомнил нам о добродетелях, которые мы позабыли или в которых усомнились.

Конечно, у большинства из нас есть родители и друзья, которые и говорят нам подобные слова, если нам случится проиграть турнир по бадминтону или не схватить знаменитого фальшивомонетчика, которого мы разоблачили на борту некоего катера. Но ведь родителей у бодлеровских сирот не было, а ближайшие друзья пребывали, можно сказать, на небесах – в автономном летучем доме, построенном с использованием принципа нагретого воздуха, – и сражались с орлами и с ужасным негодяйским приспешником, у которого вместо рук были крюки, поэтому знакомство с Дьюи Денуманом и его утешительные слова были для сирот настоящим подарком.

Бодлеры стояли вокруг библиотекаря, благодаря его за этот подарок, а когда они услышали шум приближающегося автомобиля, то, оглянувшись, увидели, что такси привезло им еще два подарка, и снова преисполнились благодарности.

– Бодлеры! – воскликнул знакомый голос.

– Бодлеры! – воскликнул другой знакомый голос.

Бодлеры всмотрелись в темноту и, различив две фигуры, не поверили своим глазам. На прибывших были необычные очки, сделанные из двух больших конусов, привязанных к голове длиннющими перепутанными веревками. Такие очки превосходно скрывают лицо, но Бодлеры без труда узнали тех, кто бежал к ним, хотя и не видели их очень давно и были уверены, что не увидят больше никогда.

– Судья Штраус! – воскликнула Вайолет.

– Джером Скволор! – завопил Клаус.

– Наконец-то я нашла вас, – сказала судья и, сняв очки, промокнула глаза и обняла всех сирот по очереди. – Я боялась, что никогда больше вас не увижу. И как это я позволила этому скудоумному банкиру вас забрать? Никогда себе не прощу!

– А я никогда не прощу себе, что ушел от вас, – сказал Джером, которому не повезло быть женатым на Эсме Скволор. – Плохой из меня опекун.

– А из меня вообще никакой, – сказала судья Штраус. – Когда вас увезли в том автомобиле, я сразу поняла, как виновата перед вами, а когда узнала о страшной судьбе доктора Монтгомери, то принялась вас искать. Потом мне довелось встретить и других людей, которые сражались с негодяями и мерзавцами этого мира, но мне так хотелось найти вас самой – хотя бы ради того, чтобы извиниться.

– И я хочу извиниться, – сказал Джером. – Как только я услышал о том, какая беда случилась с вами в Городе Почитателей Ворон, то начал собственное волонтерское расследование. Волонтеры повсюду оставляли послания для Ж. С., и я думал, они адресованы мне…

– А я думала, они адресованы мне, – сказала судья Штраус.

– Но как же так? – удивилась Вайолет. – Ведь ваши инициалы вовсе не Ж. С.!

– Французск! – воскликнула Солнышко.

Старшие Бодлеры переглянулись. Их сестра, как всегда, была права: ведь по-французски Джерома звали Жером, а судью Штраус – Жюстис Строс.

– На свете очень много людей с инициалами «Ж. С.», – улыбнулась судья, – и мы причисляли себя к ним.

– Хотя я чувствовал себя самозванцем, – сказал Джером.

– Вы не самозванцы, – сказал Дьюи. – Вы волонтеры. – Он посмотрел на Бодлеров. – Эти люди оказали нам безмерную помощь, – сказал он, имея в виду «Сделали нам много хорошего». – Судья Штраус изложила подробности вашего дела другим судьям в Верховном суде. А Джером Скволор провел критическое исследование несправедливости и написал всеобщую ее историю.

– Меня вдохновила супруга, – признался Джером, снимая глазной подкрепитель видения. – Где бы я ни искал вас, Бодлеры, всюду натыкался на эгоистичные планы завладеть вашим состоянием. Я читал книги о несправедливости во всех библиотеках, где вы побывали, и в результате сам написал книгу. «Отвратительные и лицемерные аферисты-финансисты» – книга о ненасытных негодяях, вероломных подругах, неумелых банкирах и всех прочих людях, из-за которых на свете столько несправедливости.

– Но что бы мы ни делали, – сказала судья Штраус, – мы не в состоянии исправить тот ущерб, который нанесли вам, Бодлеры.

– Судья права, – сказал Джером. – Нам следовало бы быть такими же благородными, как вы.

– Вы достаточно благородны, – сказала Вайолет, и ее брат и сестра согласно кивнули, а судья и специалист по несправедливости снова их обняли.

Когда кто-то вас разочаровал, как судья Штраус и Джером Скволор – Бодлеров, продолжить знакомство с ним может оказаться трудным, даже если за истекшее время этот человек совершил тысячу добрых дел. Кое-кто станет твердить, что нужно прощать всех, даже того, кто безмерно вас разочаровал. Еще кое-кто скажет, что нельзя прощать никого и нужно хлопнуть дверью, как бы перед вами ни извинялись. Вторая из этих точек зрения сулит, несомненно, гораздо больше развлечений, но хлопать дверью всякий раз, когда вас кто-то разочарует, может быть утомительно, ведь все всех постоянно разочаровывают, а хлопать дверью каждую секунду не получится. Когда Бодлеры вспоминали, какой ущерб нанесли им оба Ж. С., у них возникало такое чувство, будто когда-то их ударили и синяк почти исчез, но трогать его еще больно, и когда его трогаешь, то хочется хлопнуть дверью. Но тем вечером – или, точнее, тем ранним утром среды – сиротам не хотелось громко хлопать дверью отеля и будить безмятежно спящих негодяев. Сироты решили простить двоих Ж. С. и обнять их, несмотря на разочарование.

– Не хочу мешать вашей радостной встрече, – сказал Дьюи, – но у нас много дел, волонтеры. Как давным-давно сказал один из первых волонтеров, «хотя мальчишки бросаются в лягушек камнями понарошку, лягушки гибнут не понарошку, а по-настоящему».

– Кстати, о лягушках, – сказала судья Штраус. – К сожалению, вынуждена сообщить, что другую сторону пруда мне совсем не видно. Эти глазные подкрепители видения прекрасно действуют при дневном свете, но после заката смотреть через солнечные очки – это как высматривать ворона, одиноко парящего в беспросветной ночи, а его-то мы и ищем.

– Мы ждем ворон, а не воронов, но в остальном судья Штраус совершенно права, – печально заметил Джером. – Мы не можем с уверенностью утверждать ни что вороны прибыли, ни что их задержали в пути.

– Мы даже не видим, не попалась ли в ловушку одна- единственная ворона и не упала ли сахарница в трубу, – сказала судья Штраус.

– В трубу? – переспросил Дьюи.

– Да-да, – кивнула судья Штраус. – Вы нам сказали, если враги застрелят ворон, они упадут на липучку для птиц.

– А если вороны упадут на липучку для птиц, – подхватил Джером, – то сахарница упадет в прачечную, правда?

Дьюи с хитрым видом поглядел на пар, валивший из трубы, а затем на поверхность пруда.

– Создастся такая видимость, – сказал он. – Но если наши враги захватят сахарницу, это будет так же неприятно, как то, что они захватили медузообразный мицелий.

– Так, значит, вы уже знаете, что негодяи задумали перестрелять ворон и захватить сахарницу?! – поразилась Вайолет.

– Да, – сказал Дьюи. – Судья Штраус узнала, что в солярий на крыше доставили гарпунное ружье. Джером заметил, как из окна сауны, расположенной в номере 613, вывесили липучку для птиц. А я дал Солнышку замок и велел закрыть прачечную в номере 025.

– Неужели вам известно о всех негодяях, которые шныряют по отелю? – не меньше сестры поразился Клаус.

– Да-да, – сказала судья Штраус. – Мы обследовали всю деревянную мебель и взяли на учет все круги, которые оставили своими стаканами люди, преступно пренебрегающие подставками. Негодяев в отеле, несомненно, очень много.

– Мицелий? – спросила Солнышко, поразившись лишь ненамного меньше, чем ее брат и сестра.

– Да, – сказал Джером. – Нам стало известно, что Олаф получил в свое распоряжение несколько спор, которые были герметично закрыты в водолазном шлеме.

Бодлеры посмотрели на записную книжку в руках Клауса, а затем снова подняли глаза на библиотекаря.

– Мне кажется, наши сведения вряд ли окажутся такими уж ценными, – сказала Вайолет. – Ведь все тайны, с которыми мы столкнулись в отеле, уже разгаданы.

– Не важно, Бодлеры, – сказал Джером. – Олаф не отважится распространить медузообразный мицелий, если не заполучит сахарницу, а ее он никогда не найдет.

– Какие слова откроют Глагольно перекрытый вход, знаю только я, – сказал Дьюи, подталкивая детей обратно ко входу в отель. – На всем земном шаре нет ни одного негодяя, который был бы настолько начитан, чтобы отгадать их до четверга. А к этому времени все волонтеры представят суду свои исследования деятельности Графа Олафа и его сообщников, и его злодействам будет положен конец.

– Джером Скволор будет важным свидетелем, – сказала судья Штраус. – Его всеобщая история несправедливости поможет Верховному суду вынести приговор.

– Суд? – спросила Вайолет.

– Свидетель? – спросил Клаус.

– Приговор? – сказала Солнышко.

Трое взрослых улыбнулись сначала друг другу, а затем Бодлерам.

– Об этом мы и хотели вам рассказать, – мягко сказал Дьюи. – Г. П. В. удалось составить и исследовать полный каталог преступлений Олафа. В четверг судья Штраус и другие члены Верховного суда выслушают всех волонтеров до единого. Граф Олаф, Эсме Скволор и все прочие негодяи, собравшиеся в отеле, будут наконец отданы в руки правосудия.

– Вам больше никогда не придется прятаться от Олафа и бояться, как бы кто-нибудь не украл ваше состояние, – сказал Джером.

– Нужно дождаться завтрашнего дня, Бодлеры, и нашим бедам конец, – сказала судья Штраус.

– Как говорит моя коллега, добро, потерпевшее временное поражение, сильнее победоносного зла, – сказал Дьюи.

«Не так!»

Бой часов возвестил, что уже час ночи, и Дьюи безмолвно взял за руку Вайолет, судья Штраус взяла за руку Клауса, а Джером Скволор нагнулся и взял за руку Солнышко, и трое взрослых повели троих сирот по ступеням, ведущим в отель, и прошли мимо такси, которое по-прежнему стояло на месте, урча двигателем, а за стеклом еле угадывалась фигура водителя. Взрослые улыбались детям, и дети улыбались им в ответ, но ведь Бодлеры не вчера родились – а здесь этот оборот означает «Были уже не настолько юны и неопытны, чтобы безоговорочно верить всему, что говорят некоторые люди». Если бы Бодлеры действительно родились вчера, они были бы достаточно неопытны, чтобы поверить, будто все их горести и вправду вот-вот закончатся, а Граф Олаф и его мерзкие приспешники предстанут перед Верховным судом и будут приговорены к заслуженному наказанию за все свои неблагородные дела, сами же дети проведут остаток дней, вместе с Дьюи Денуманом, работая над колоссальным подводным каталогом, и ради всего этого надо просто дожить до завтра. Но Бодлеры родились не вчера. Вайолет родилась за пятнадцать с лишним лет до этой среды, а Клаус – примерно два года спустя, и даже Солнышко, которая едва вышла из младенческого возраста, родилась не вчера. И вы тоже – если, конечно, я не впал в преступное заблуждение, а тогда добро пожаловать в мир, малютка, и поздравляю с тем, что вы столь рано обучились грамоте. Но если вы родились не вчера и читали все книги о жизни бодлеровских сирот, то вряд ли удивитесь, что счастью Бодлеров практически сразу был положен конец, поскольку в тот миг, когда детей провели сквозь облако пара, валившего из трубы, ко входу в отель «Развязка», а единственное «Не так!» растаяло в ночи, – в этот самый миг прибыл самый нежданный гость на свете. Этот гость стоял посреди вестибюля, театрально изогнув высокую тонкую фигуру, словно ждал восторженных аплодисментов публики, и вы не удивитесь, когда узнаете, какая татуировка была у него на щиколотке и что даже в сумраке вестибюля дети увидели эту татуировку сквозь дыру на носке. Вероятно, вы родились не вчера и вас не удивит, когда окажется, что знаменитый негодяй снова – в предпоследний раз – вошел в жизнь Бодлеров, и Бодлеры тоже родились не вчера и поэтому не удивились. Они родились не вчера, но когда Граф Олаф повернулся к ним и посмотрел на них своими сверкающими глазами, бодлеровские сироты пожалели, что вообще родились на свет.

Глава девятая

– Ха! – закричал Граф Олаф, указывая на бодлеровских сирот костлявым пальцем, но дети были рады, обнаружив в бочке дегтя ложку меда.

Ложка меда в бочке дегтя – это та малость, которая радует душу, когда все на свете идет не так, например веточка душистой петрушки на бутерброде с протухшей рыбой или прелестный одуванчик в саду, поеденном зловредными козами. Проку от ложки меда в бочке дегтя, как вы сами понимаете, никакого, но тем не менее Бодлеры, хотя новая встреча с Олафом и преисполнила их ужасом и омерзением, были рады, обнаружив в бочке дегтя ложку меда: негодяй потерял интерес к своему новообретенному смеху. В последний раз сироты видели его на борту загадочной подводной лодки в форме осьминога, и тогда он взял себе в привычку смеяться странным смехом, полным фырканья, писка и всевозможных слов на букву «Х». Но когда негодяй шагнул к детям и взрослым, стиснувшим им руки, было ясно, что смех он теперь предпочитал лаконичный – здесь это слово означает «Состоящий лишь из слова „Ха“».

– Ха! – вскричал он. – Так я и знал, что снова найду вас, сироты! Ха! И теперь вы в моих руках! Ха!

– И вовсе мы не в ваших руках, – сказала Вайолет. – Просто по воле случая мы оказались с вами в одной комнате.

– Это ты так думаешь, сирота, – оскалился Олаф. – К сожалению, тот, кто держит тебя за руку, – мой союзник. Давай-ка ее сюда, Эрнест! Ха!

– Сами вы «ха», Граф, – сказал Дьюи. Голос у него был спокойный и твердый, но Вайолет почувствовала, как дрожит его рука. – Я не Эрнест, и я вам ее не дам!

– Ладно, давай-ка ее сюда, Франк! – сказал Олаф. – Стриглись бы, что ли, по-разному, в самом деле, а то никак вас не различишь!

– Я и не Франк, – сказал Дьюи.

– Не морочь мне голову! – зарычал Граф Олаф. – Я, знаешь ли, не вчера родился! Ты один из этих дурацких двойняшек! Уж мне ли не знать! Ведь это моими стараниями вас из всей семьи осталось только двое!

– В моем роду бывают не двойняшки, а тройняшки, – сказал Дьюи. – Я Дьюи Денуман.

При этих словах единственная бровь Графа Олафа изумленно вздернулась.

– Дьюи Денуман? – пробормотал он. – Так он не выдумка! А я-то всегда думал, будто вы мифический персонаж вроде единорогов или Джузеппе Верди.

– Джузеппе Верди не мифический персонаж! – возмутился Клаус. – Он композитор, автор опер!

– Тише, ты, знайка-зазнайка! – велел Олаф. – Когда взрослые спорят, дети должны помалкивать! А ну, взрослые, давайте-ка сюда сирот!

– Никто вам Бодлеров не сдаст! – сказала судья Штраус, стиснув руку Клауса. – По закону вы не имеете права притязать ни на них самих, ни на их состояние!

– Нельзя же хватать детей, словно мандарины с блюда! – воскликнул Джером Скволор. – Это несправедливо, и мы этого не допустим!

– О себе лучше подумайте, – прошипел Олаф, сощурив сверкающие глаза. – В этом отеле у меня повсюду союзники!

– И у нас тоже, – сказал Дьюи. – Многие волонтеры уже прибыли, а через несколько часов улицы будут запружены такси, на которых в отель съедутся честные и благородные люди.

– С чего вы так уверены, будто они честные и благородные? – спросил Граф Олаф. – Такси везет любого, кто его вызовет.

– Эти люди – наши союзники! – яростно возразил Дьюи. – Они нас не подведут!

– Ха! – сказал Граф Олаф. – Никогда не полагайтесь на союзников. Меня предало столько союзников, что и не сосчитать. Между прочим, не далее как вчера меня провели крюкастый и Фиона, помогли вам бежать, гнусные отродья! А потом они еще раз меня провели и угнали подводную лодку!

– Мы можем положиться на наших друзей, а вы на своих не можете, – тихо сказала Вайолет.

– Да что ты говоришь? – спросил Граф Олаф и с алчной улыбкой шагнул к детям. – Неужели все ваши приключения так ничему вас и не научили? Все благородные люди предавали вас, Бодлеры. Только поглядите на тех идиотов, которые стоят рядом с вами! Судья, которая выдала Вайолет за меня замуж, человек, который вовсе от вас отказался, и библиотекарь-подпольщик, который тратит жизнь на высматривание и вынюхивание! Вот уж действительно – честные и благородные!

– Здесь находится Чарльз с лесопилки «Счастливые запахи», – сказал Клаус. – Его заботит наша судьба.

– Здесь находится Сэр, – возразил Олаф. – Его ваша судьба не заботит. Ха!

– Хэл! – сказала Солнышко.

– Завуч Ниро и мистер Ремора, – продолжил Олаф, при упоминании каждого мерзавца загибая грязные пальцы. – И еще та пакостная репортерша из «Дейли пунктилио», которая приехала сюда писать дурацкие статьи про мою коктейльную вечеринку. И дурацкий мистер По, который приехал несколько часов назад, чтобы расследовать ограбление банка. Ха!

– Они не считаются, – сказал Клаус. – Они вам не союзники.

– Все равно что союзники, – ответил Олаф. – Они мне здорово помогли. И с каждой секундой к вам приближается все больше и больше моих единомышленников!

– И наших друзей, – сказала Вайолет. – Пока мы тут разговариваем, они летят над морем, и к завтрашнему дню их автономный летучий дом, построенный с использованием принципа нагретого воздуха, сядет на крышу отеля.

– Только если они сумеют улизнуть от моих орлов, – с усмешкой заметил Граф Олаф.

– Сумеют, – сказал Клаус. – Мы же сумели улизнуть от вас.

– Вы – улизнули? Да что ты говоришь? – снова оскалился Олаф. – «Дейли пунктилио» полна репортажей о ваших преступлениях. Вы лгали. Вы крали. Вы бросали друзей в беде. Вы устраивали пожары. Ради того, чтобы улизнуть от опасности, вы снова и снова шли на подлость – как и все люди на свете. По-настоящему благородных людей в этом мире нет.

– Наши родители! – воскликнула Солнышко.

Граф Олаф, судя по всему, удивился, когда Солнышко высказалась, а потом наградил троих Бодлеров ухмылкой, от которой те передернулись.

– Ну конечно, этот библиотекарь-подпольщик не рассказал ту историю про ваших родителей и коробку отравленных дротиков, – протянул он. – Спросите-ка его, сироты! Спросите вашего мифического библиотекаря про тот вечер в опере!

Бодлеры повернули головы и посмотрели на Дьюи, который начал краснеть. Но не успели они ничего у него спросить, как раздвижные двери бесшумно раскрылись и из-за них донесся еще один голос.

– Не спрашивайте его об этом! – сказала Эсме Скволор. – У меня есть вопрос гораздо важнее!

Злодейская подруга Олафа с глумливым смешком вышла из лифта, стуча по полу серебряными сандалиями и шелестя листьями салата, приклеенными к голой коже. За ней выбежала Кармелита Спатс, на которой по-прежнему был наряд футбольно-ковбойски-супергероически-солдатской пиратки, а в руках – гарпунное ружье, которое доставила ей Вайолет. Следом из лифта появились еще три человека. Сначала показался служитель из солярия на крыше – по-прежнему в зеленых очках и длинном мешковатом халате. За ним вышел загадочный химик, который был в коридоре рядом с сауной – тоже облаченный в халат, но в длинный белый, какие носят врачи и химики, и в хирургическую маску, – а последней покинула лифт прачка с длинными светлыми волосами и в мятом форменном платье. Бодлеры сразу узнали тех, кого заметили во время фланерских наблюдений, но когда служитель снял мешковатый халат и стало видно его спину и горбик на плече, а химик снял хирургическую маску, но сделал это не рукой, а ногой, а прачка сняла длинный белый парик, но сделала это обеими руками, подняв их в точности одновременно, – сироты в очередной раз узнали приспешников Олафа.

– Хьюго! – воскликнула Вайолет.

– Колетт! – воскликнул Клаус.

– Кевин! – воскликнула Солнышко.

– Эсме! – воскликнул Джером.

– А почему меня никто не приветствует? – обиженно завопила Кармелита, топнув ярко-синим сапожком.

Она вприпрыжку подбежала к Вайолет, которая заметила, что в ружье не хватает двух из четырех длинных острых крюков. Для фланера это наблюдение было бы просто важным, но для всякого читателя этой книги оно поистине ужасно, так как читатель, вероятно, вовсе не хочет знать, куда вонзятся оставшиеся гарпуны.

– Я футбольно-ковбойски-супергероически-солдатская пиратка! – рявкнула она на старшую Бодлер. – А ты всего-навсего кексолизка! А ну поприветствуй меня, а то я застрелю тебя из гарпунного ружья!

– Кармелита! – воскликнула Эсме, скривив губы, чтобы выразить потрясение. – Не направляй ружье на Вайолет!

– Эсме права, – сказал Граф Олаф. – Береги гарпуны. Они нам понадобятся.

– Да! – воскликнула Эсме. – Перед вечеринкой с коктейлями всегда столько хлопот, особенно если хочешь, чтобы она была самой модной на свете! Нужно надеть на кушетки чехлы и спрятать под ними наших союзников! Нужно поставить на рояль вазы с цветами и выпустить в фонтан электрических угрей! Нужно повесить под потолком вымпелы и волонтеров! Нужно организовать музыку, чтобы гости могли потанцевать, и перекрыть выходы, чтобы они не могли убежать! А главное – нужно приготовить модное угощение и смешать модные коктейли! Ведь еда и напитки – важнейший аспект любого общественного мероприятия, а наши модные рецепты…

– Важнейший аспект любого общественного мероприятия – это совсем не еда и напитки! – возмущенно перебил ее Дьюи. – Это беседа!

– Это вам пора думать о побеге! – сказала судья Штраус. – Вашу вечеринку с коктейлями отменят, так как хозяин и хозяйка предстанут перед Верховным судом!

– С тех пор как мы были соседями, вы ничуть не изменились – такая же дура, – сказал Граф Олаф. – Верховный суд нам не помеха. И Г. П. В. нам не помеха. В этом отеле спрятаны споры самого смертоносного гриба на свете. Когда наступит четверг, споры вылетят из тайника и уничтожат всех и каждого! А я наконец смогу завладеть состоянием Бодлеров и всласть предаться всем злодействам, какие только не выдумаю!

– Вы не посмеете применить медузообразный мицелий, пока сахарница у меня, – сказал Дьюи.

– Как мило с вашей стороны вспомнить о сахарнице, – сказала Эсме Скволор, хотя Бодлеры ясно видели, что это ничуть не кажется ей милым. – Мы как раз собирались вас о ней спросить.

– Сахарница? – вскинулся Граф Олаф, и глаза его ярко вспыхнули. – Где она?

– Уроды тебе скажут, – сказала Эсме.

– Это правда, начальник, – сказал Хьюго. – Может быть, я и простой горбун, но я видел, как Кармелита застрелила ворон из гарпунного ружья, которое дала ей Вайолет.

Судья Штраус в изумлении посмотрела на Вайолет.

– Так это ты дала Кармелите гарпунное ружье? – ахнула она.

– Э-э-э… да, – призналась Вайолет. – Я была вынуждена исполнять обязанности посыльной для маскировки.

– Гарпунное ружье не полагается давать негодяям, его нужно всячески от них оберегать, – сказала судья. – Почему же Франк тебя не остановил?

Вайолет вспомнила свой непостижимый разговор с Франком.

– Кажется, он пытался, – тихо сказала она. – Но мне пришлось отнести гарпунное ружье на крышу. Что же мне было делать?

– Я застрелила двух ворон! – похвасталась Кармелита Спатс. – А значит, графуля научит меня плеваться, как настоящую футбольно-ковбойски-супергероически-солдатскую пиратку!

– Не волнуйся, лапочка, – сказала Эсме. – Научит- научит. Правда, Олаф?

Граф Олаф вздохнул, словно у него были занятия и получше, чем учить маленькую девочку выталкивать слюну изо рта.

– Да, Кармелита, – сказал он. – Я научу тебя плеваться.

Колетт встала в первую позицию, что здесь – и только здесь – означает «Шагнула вперед и затейливо изогнулась».

– Даже женщина-змея вроде меня понимает, как повернулись события после того, как Кармелита подстрелила ворон, – сказала она из-под локтя. – Вороны упали прямо на липучку для птиц, которую Клаус вывесил из окна.

– Так это ты вывесил липучку для птиц из окна? – спросил Джером у среднего Бодлера.

– Мне велел Эрнест, – сказал Клаус, поняв наконец, с кем из управляющих он разговаривал в сауне. – Пришлось послушаться для маскировки.

– Нельзя же слушаться всех и каждого! – сказал Джером.

– А что мне было делать? – сказал Клаус.

– Когда вороны упали на липучку для птиц, они выронили сахарницу, – сказал Кевин, показывая, как это было, сначала одной рукой, а потом другой. – Куда она упала, я не видел ни правым глазом, ни левым, а видят они у меня, как ни горько об этом говорить, одинаково. Зато я видел, как Солнышко превращает дверь прачечной в Глагольно перекрытый вход.

– Ага! – воскликнул Граф Олаф. – Значит, сахарница упала в трубу!

– И все равно я не понимаю, зачем мне было переодеваться прачкой, – робко продолжил Кевин. – Я мог быть просто уборщиком и обошелся бы без этого унизительного парика.

– А могли быть благородным человеком, – не сдержалась Вайолет, – и не шпионить за отважным волонтером!

– А что мне было делать? – спросил Кевин и пожал обоими плечами, подняв их одинаково высоко.

– Самому стать волонтером, – сказал Клаус, поглядев на своих бывших коллег по карнавалу. – Все вы могли бы теперь стоять за нас, а не помогать Графу Олафу строить козни.

– Разве я могу стать благородным человеком? – печально ответил Хьюго. – У меня же горб!

– А я – женщина-змея, – сказала Колетт. – Тот, кто способен так изгибаться, не может быть волонтером.

– Г. П. В. нипочем не примет в свои ряды человека с равнодействующими руками, – сказал Кевин. – У меня на роду написано быть негодяем.

– Галиматья! – воскликнула Солнышко.

– Чушь! – сказал Дьюи, который сразу понял, что Солнышко имеет в виду. – У меня и у самого руки равнодействующие, а я сумел кое-чего добиться в жизни! Если вы и негодяй, это вовсе не написано у вас на роду! Это ваш выбор!

– Хорошо, что вы так думаете, – сказала Эсме Скволор. – Сейчас вам самому, Франк, придется сделать кое-какой выбор. А ну скажите мне, где сахарница, а не то пожалеете!

– Это не выбор, а я не Франк, – сказал Дьюи.

– Тогда сейчас вам самому, Эрнест, придется сделать кое-какой выбор, – нахмурилась Эсме. – А ну скажите мне, где сахарница, а не то…

– Дьюи, – сказала Солнышко.

Эсме прищурилась на младшую Бодлер, и та заметила, что и ресницы у злодейской подруги Олафа тоже были накрашены серебряным.

– Чего? – спросила Эсме.

– Точно-точно, – сказал Граф Олаф. – Он самый. Библиотекарь-подпольщик. Оказалось, он не мифический персонаж. Как Верди.

– Правда? – спросила Эсме. – Так, значит, кто-то действительно каталогизировал все, что происходило между нами?

– Это дело всей моей жизни. В моем каталоге есть место всякой животрепещущей тайне, – подтвердил Дьюи.

– Тогда вы знаете все о сахарнице, – сказала Эсме, – и что у нее внутри. Вы знаете, как это важно и сколько жизней положено в поисках этого предмета. Вы знаете, как трудно было найти для него надежное, безопасное и аккуратное вместилище. Вы знаете, что этот предмет значит для Бодлеров и что он значит для Сникетов.

Топнув сандалией, злодейка приблизилась к Дьюи на шаг и вытянула серебряный ноготь – тот, на котором была буква «С», – едва не вонзив его библиотекарю в глаз.

– И вы знаете, – ужасным голосом закончила она, – что он принадлежит мне!

– Уже нет, – ответил Дьюи.

– Беатрис украла его у меня! – завизжала Эсме.

– На свете есть вещи похуже воровства, – сказал Дьюи.

При этих словах злодейка язвительно засмеялась библиотекарю в лицо, и у Бодлеров кровь застыла в жилах.

– Еще бы, – сказала она и шагнула к Кармелите Спатс. Вытянув острый ноготь, тот, на котором была буква «М», она передвинула ствол гарпунного ружья и нацелила его прямо в Дьюи. – А ну скажите мне, как открыть дверь, а не то эта маленькая девочка вас загарпунит!

– И никакая я не маленькая девочка! – противным голосом напомнила ей Кармелита. – Я футбольно-ковбойски-супергероически-солдатская пиратка! А стрелять я не буду, пока графуля не научит меня плеваться!

– А ну делай, как говорят, Кармелита! – зарычал Граф Олаф. – Я уже купил тебе этот дурацкий наряд и лодку, чтобы промышлять в открытом бассейне. Немедленно целься в Дьюи!

– Научи меня плеваться! – возразила Кармелита.

– Целься в Дьюи!

– Научи меня плеваться!

– Целься в Дьюи!

– Научи меня плеваться!

– Целься!

– Плеваться!

– Целься!

– Плеваться!

Граф Олаф скрипуче взревел и вырвал гарпунное ружье у Кармелиты из рук, так что она шлепнулась на пол.

– Никогда в жизни не буду учить тебя плеваться! – заорал злодей. – Ха!

– Милый! – ахнула Эсме. – Нельзя же нарушать обещание, которое мы дали этой прелестной девчушке!

– И никакая я не прелестная девчушка! – заверещала Кармелита. – Я футбольно-ковбойски-супергероически-солдатская пиратка!

– Ты избалованная малявка! – возразил Олаф. – Вот уж чего я в жизни не хотел – так это чтобы поблизости ошивалось это гнусное отродье! Пора вбить тебе ума в голову!

– Но ум сейчас не в моде! – сказала Эсме.

– А мне наплевать, что в моде и что не в моде! – заорал Олаф. – Мне надоела подруга, у которой один гламур на уме! С утра до вечера только и торчишь в соляриях на крышах, а всю работу сваливаешь на меня!

– Если бы я не была на крыше, – обиделась Эсме, – сахарница попала бы в лапы Г. П. В.! Кроме того, я охраняла…

– Что ты там делала, это не важно, – заявил Олаф. – Ты уволена!

– Ты не имеешь права меня увольнять! – зашипела Эсме. – Я увольняюсь по собственному желанию!

– Ладно, тогда ты уходишь по обоюдному согласию сторон, – проворчал Олаф, а затем, издав еще одно лаконичное «Ха!», вскинул гарпунное ружье и прицелился в Дьюи Денумана. – Говорите, какие три фразы мы должны напечатать на замке, чтобы открыть Глагольно перекрытый вход и обыскать прачечную!

– В прачечной вы не найдете ничего, кроме груды грязного белья, нескольких стиральных и сушильных машин и некоторого количества крайне горючих химикалий, – ответил Дьюи.

– Может быть, вид у меня свежий и цветущий, но это не значит, будто я вчера родился! Ха! – прорычал Граф Олаф. – Если в прачечной ничего нет, зачем же вы превратили ее дверь в Глагольно перекрытый вход?

– А если это просто приманка? – сказал Дьюи, но Вайолет по-прежнему чувствовала, как дрожит его рука.

– Приманка? – переспросил Олаф.

– У слова «приманка» несколько значений, – объяснил Дьюи. – Это может быть кусочек сыра в мышеловке, или чучело утки, или другого животного, которое привлекает живую особь. А может быть и предмет, с помощью которого отвлекают людей, например особый замок на двери комнаты, за которой нет некой сахарницы.

– Но если замок – это просто приманка, то почему бы тебе, подпольщик, не сказать нам, как ее открыть? – оскалился Граф Олаф.

– Хорошо, – ответил Дьюи, по-прежнему с трудом сохраняя спокойствие. – Первое словосочетание – это медицинское описание состояния, в котором одновременно находятся все трое младших Бодлеров.

Все трое младших Бодлеров одновременно улыбнулись.

– Второе словосочетание – это оружие, из-за которого вы, Олаф, остались сиротой, – продолжал Дьюи.

Все трое младших Бодлеров одновременно нахмурились.

– А третье словосочетание – это знаменитый непостижимый вопрос в самом известном романе Ричарда Райта.

Сестры Бодлер одновременно в изумлении переглянулись, а затем с надеждой взглянули на Клауса, который медленно покачал головой.

– Мне некогда устраивать медицинское обследование Бодлеров и совать нос в известные романы! – закричал Олаф.

– Злодеям вечно некогда читать, – сказал Дьюи. – Отчасти поэтому они и становятся злодеями.

– Хватит мне ваших фокусов! – взревел Граф Олаф. – Ха! Если я не услышу в точности все слова, которые открывают дверь в прачечную, за то время, пока Эсме считает до десяти, я выстрелю из гарпунного ружья и разнесу вас в клочки! Эсме, считай до десяти!

– А вот и не буду считать до десяти, – надулась Эсме. – Я вообще больше ничего не буду для тебя делать!

– Я знал! Я знал, что ты снова станешь благородным человеком, Эсме! – воскликнул Джером. – Тебе незачем расхаживать по ночам в неприличном бикини и угрожать библиотекарям-подпольщикам! Ты можешь встать на нашу сторону, под знамена справедливости!

– Без крайностей, – сказала Эсме. – Если я хочу проучить приятеля, это не значит, что я собираюсь стать паинькой вроде тебя. Справедливость не в моде. Несправедливость в моде. И точка.

– Но в этом мире нужно делать то, что правильно, а не только то, что модно, – сказала судья Штраус. – Я понимаю ваше положение, Эсме. В ваши годы я несколько лет промышляла конокрадством, прежде чем поняла…

– Не желаю слушать ваши занудные рассказы, – зарычал Граф Олаф. – Мне нужны только три точные фразы, которые скажет нам Дьюи, а если нет, то, как только я произнесу «десять», судьбе будет угодно, чтобы он был застрелен из гарпунного ружья. Раз!

– Не надо! – воскликнула судья Штраус. – Во имя закона!

– Два!

– Не надо! – взмолился Джером Скволор. – Во имя несправедливости!

– Три!

– Прекратите! – приказала Вайолет, а ее брат и сестра согласно кивнули.

Бодлеры, как, я полагаю, и вы сами, поняли, что стоящие рядом с ними взрослые не станут предпринимать абсолютно ничего, чтобы помешать Графу Олафу сосчитать до десяти и нажать курок гарпунного ружья, судья Штраус и Джером Скволор в очередной раз подведут их, как подводили уже столько благородных людей. Но еще Бодлеры понимали, что, если их сейчас подведут, плохо будет не им, по крайней мере не сразу. Плохо будет Дьюи Денуману. И без дальнейших слов трое детей выпустили руки взрослых и встали перед библиотекарем-подпольщиком, заслонив его собой.

– Загарпунить этого человека вам не удастся, – сказал Клаус Графу Олафу, сам себе не веря. – Сначала вам придется загарпунить нас.

– Или бросить оружие, – сказала Солнышко.

Дьюи Денуман, судя по всему, онемел от изумления, но Граф Олаф лишь перевел презрительный взгляд с библиотекаря-подпольщика на троих детей. – А почему бы мне вас не загарпунить? – сказал он, и глаза его ярко вспыхнули. – Когда речь идет об убийствах, я проявляю поразительную гибкость! Ха! Четыре!

Вайолет шагнула к Графу Олафу, нацелившему гарпун прямо ей в грудь.

– Бросайте оружие, – сказала старшая Бодлер. – Неужели вы пойдете на такое злодейство?

Граф Олаф моргнул, но ружье не опустил.

– Конечно пойду, – сказал он. – Если этот подпольщик не скажет мне, как раздобыть сахарницу, я нажму на курок, кто бы передо мной ни стоял! Ха! Пять!

Клаус тоже шагнул вперед и оказался рядом с сестрой.

– У вас есть выбор, – сказал он. – Вы можете решить не нажимать на курок!

– А ты можешь решить погибнуть от гарпуна! – закричал Граф Олаф. – Шесть!

– Пожалуйста! – взмолилась Солнышко, присоединяясь к брату и сестре.

Негодяй не шевельнулся, но трое Бодлеров, встав плечом к плечу, подходили все ближе и ближе к гарпунному ружью, все время закрывая собой Дьюи.

– Семь!

– Пожалуйста, – снова произнесла младшая Бодлер.

Бодлеры медленно, но уверенно шли навстречу гарпунам, и в тишине вестибюля были слышны лишь их шаги, не считая визгливого голоса Олафа, который выкрикивал следующие числа.

– Восемь!

Они подошли еще ближе.

– Девять!

Дети сделали последний шаг и молча положили руки на гарпунное ружье, которое даже сквозь белые перчатки было холодное как лед. Они попытались выдернуть оружие из рук Графа Олафа, но их первый опекун держал его крепко, и несколько долгих секунд и дети, и взрослый молча и неподвижно стояли вокруг ужасного оружия. Вайолет глядела на крюкообразный наконечник гарпуна, притиснутый к ее груди. Клаус глядел прямо перед собой – на ярко-красный курок, который мог податься в любой момент, а Солнышко глядела в сверкающие глаза Олафа, пытаясь высмотреть хоть малейший проблеск благородства.

– А что мне делать? – спросил негодяй таким тихим голосом, что дети даже не знали, верно ли они расслышали его слова.

– Отдайте ружье, – сказала Вайолет. – Судьбе не угодно, чтобы вы совершили это злодеяние.

– Отдайте ружье, – сказал Клаус. – Судьбе не угодно, чтобы вы были негодяем.

– La Forza del Destino, – сказала Солнышко, и больше никто ничего не сказал. В вестибюле стало так тихо, что Бодлеры слышали, как Олаф набирает в грудь воздух, чтобы выкрикнуть слово «десять».

Но тут все внезапно услышали другой звук, а именно – очень громкий кашель, и в одно мгновение все изменилось, как часто бывает в этом жестоком мире. В одно мгновение можно зажечь спичку и запалить пожар, который унесет бесчисленное множество жизней. В одно мгновение можно вынуть пирог из духовки и предложить десерт бесчисленному множеству гостей – если, конечно, пирог очень велик, а гости не очень голодны. В одно мгновение можно поменять несколько слов в стихотворении Роберта Фроста и посредством гармонически-поэтической версификации передать сообщение союзникам, и в одно мгновение можно понять, где спрятан определенный предмет, и решить, пойти ли его раздобыть или пока оставить в тайнике, где его никогда не найдут и постепенно забудут о нем – все, кроме нескольких крайне начитанных и крайне отчаявшихся людей, о которых, в свою очередь, тоже все постепенно забудут, и так далее, и так далее, и так далее, и еще несколько и так далее. Все это может произойти в одно мгновение, словно одно мгновение – это бездонная бочка, в которой надежно, безопасно и аккуратно сокрыто множество животрепещущих тайн, например животрепещущие тайны отеля «Развязка» или громадного подводного каталога, спрятанного за его подернутым рябью отражением. Но в это конкретное мгновение бодлеровские сироты услышали кашель не менее знакомый, чем громкий, и в это мгновение Граф Олаф повернул голову посмотреть, кто идет, и поспешно сунул гарпунное ружье в руки Бодлерам, как только увидел человека в пижаме, сплошь расписанной изображениями денежных купюр, и с изумленным выражением лица. В это мгновение Бодлеры вцепились в ружье, чувствуя его массивную мрачную тяжесть, и в это же мгновение ружье выскользнуло у них из рук и загремело, ударившись о зеленый деревянный пол, и в это мгновение они услышали «клац!» красного курка, и в это мгновение предпоследний гарпун со свистящим шелестом вылетел из ствола и, промчавшись по громадному вестибюлю под куполом, нашел свою жертву – а здесь это выражение означает «Убил одного из находившихся в вестибюле».

– Что здесь происходит? – сурово спросил мистер По, поскольку судьбе было угодно, чтобы это не он погиб, пронзенный гарпуном, по крайней мере не в ту ночь со вторника на среду. – Мне в 174‑м номере было прекрасно слышно, что здесь спорят. Так что же… – И в это мгновение он остановился и в ужасе уставился на троих сирот. – Бодлеры! – ахнул он.

И не он один ахнул. Вайолет тоже ахнула, и Клаус ахнул, и Солнышко ахнула, и судья Штраус и Джером Скволор ахнули, и Хьюго, Колетт и Кевин – которые привыкли к жестокости еще во время работы на карнавале и в качестве подручных негодяя – ахнули, и Кармелита Спатс ахнула, и Эсме Скволор ахнула, и даже Граф Олаф ахнул, хотя негодяи обычно не ахают, разве что раскрыв животрепещущую тайну или от очень сильной боли. Но громче всех ахнул Дьюи Денуман – громче даже, чем двойное «Не так!», которое разнеслось по отелю, когда часы пробили два. «Не так! Не так!» – прогремели часы, но все Бодлеры услышали полное боли, задыхающееся «ах!», и Дьюи начал пятиться к выходу, прижав одну руку к груди, а другой схватившись за хвост гарпуна, торчавшего из его тела под странным углом, словно коктейльная соломинка или отражение тощей руки Дьюи.

– Дьюи! – закричала Вайолет.

– Дьюи! – закричал Клаус.

– Дьюи! – закричала Солнышко, но библиотекарь-подпольщик не ответил и, пошатываясь, вышел из отеля.

Некоторое время дети от потрясения не могли двигаться и лишь смотрели, как он исчезает в облаке дыма, валившего из трубы прачечной, но потом, услышав донесшийся со стороны пруда всплеск, помчались по ступеням. Однако, когда Бодлеры добежали до Дьюи, он уже тонул и от трепещущего тела по поверхности пруда бежали круги. Иногда говорят, будто мир – это тихий омут и будто совершить даже самый крошечный поступок – это все равно что бросить в этот омут камень, пустив по воде круги во все стороны, и поэтому даже незначительное деяние меняет целый мир, но Бодлерам невыносима была сама мысль о незначительном деянии красного курка и о том, как изменился мир в одно мгновение. Думать об этом они не стали, а подбежали к краю пруда как раз тогда, когда библиотекарь-подпольщик начал тонуть. Клаус схватил его за одну руку, Солнышко за другую, а Вайолет стала гладить его по лицу, как будто утешая плачущего.

– Все будет хорошо! – закричала Вайолет. – Только дайте мы вытащим вас из воды!

Дьюи покачал головой и страшно нахмурился, как будто пытался говорить, но не мог найти слов.

– Вы поправитесь, – сказал Клаус, хотя и из прочитанных книг об ужасных событиях, и по собственному ужасному опыту знал, что это попросту неправда.

Дьюи снова покачал головой. Теперь над поверхностью пруда осталась лишь его голова и дрожащие руки. Его тела и гарпуна детям видно не было, и это можно считать ложкой меда в бочке дегтя.

– Мы вас подвели, – сказала Солнышко.

Дьюи еще раз покачал головой, на сей раз очень яростно, чтобы показать, насколько он не согласен. Он открыл рот и, вытащив руку из воды, указал за спины Бодлеров в темное-темное небо и выдавил то единственное слово, которое ему хотелось произнести сильнее всего.

– О моя Кит, – произнес он наконец и, выскользнув из бодлеровских рук, исчез в темной воде, и сироты в одиночестве оплакали свое погибшее будущее и бесконечную злобу мира.

Глава десятая

– Что это было? – послышался чей-то голос.

– Как будто стреляли из гарпунного ружья! – воскликнул другой голос.

– Из гарпунного ружья? – спросил третий голос. – Здесь отель, а не тир!

– Я слышал всплеск! – крикнул кто-то.

– И я! – крикнул еще кто-то. – Как будто кто-то упал в пруд!

Бодлеровские сироты посмотрели на почти уже успокоившуюся гладь пруда и увидели отражения ставней и окон, которые распахивались на каждом этаже отеля «Развязка». Загорались огни, появлялись силуэты людей, которые свешивались из окон и показывали на плачущих детей, но сироты от горя не обращали внимания на весь этот гвалт.

– Что за гвалт? – спросил еще один голос. – Только я заснула!

– Прямо посреди ночи! – возмутился еще кто-то. – Почему все вопят?

– А я вам скажу, почему все вопят! – завопил кто-то в ответ. – Кого-то застрелили из гарпунного ружья и сбросили в пруд!

– Ложился бы ты спать, Брюс, – сказал еще кто-то.

– Какой может быть сон, когда убийцы разгуливают на свободе? – воскликнул другой постоялец.

– Аминь, брат! – сказал кто-то третий. – Совершено преступление, так что теперь наш долг оцепить эту местность прямо в пижамах – во имя справедливости!

– Мне все равно не уснуть! – пожаловался еще один голос. – Из-за этой паршивой индийской кухни я даже лечь и то не смог!

– Эй, кто-нибудь, расскажите мне, что происходит! – послышался другой голос. – Читатели «Дейли пунктилио» хотят быть в курсе последних новостей!

При звуке голоса Джеральдины Жюльен и воспоминании о ее лживых публикациях дети даже перестали плакать, хоть и ненадолго. Они понимали: сейчас следует отложить скорбь на потом – здесь эти слова означают «Оплакать смерть Дьюи Денумана в более подходящий момент» – и позаботиться, чтобы в газете напечатали правду.

– Произошел несчастный случай! – крикнула Вайолет, не отводя глаз от поверхности пруда. – Ужасная трагедия.

– Погиб один из управляющих отелем, – сказал Клаус.

– Который? – спросил кто-то с верхнего этажа. – Франк или Эрнест?

– Дьюи, – сказала Солнышко.

– Никакого Дьюи не существует, – сказал другой постоялец. – Это мифический персонаж.

– Он не мифический персонаж! – возмутилась Вайолет. – Он биб…

Клаус дотронулся до руки сестры, и Вайолет умолкла.

– Каталог Дьюи – это тайна, – шепнул средний Бодлер. – Нельзя, чтобы о нем написали в «Дейли пунктилио».

– Но как же истина? – шепнула Солнышко.

– Клаус прав, – сказала Вайолет. – Дьюи просил нас сохранить тайну, и нельзя его подводить. – Она печально поглядела на пруд и вытерла слезы. – Хоть это мы можем сделать.

– Какое, оказывается, печальное событие! – сказал еще кто-то. – Мы должны тщательно изучить обстановку, вмешиваясь в ход событий лишь тогда, когда это совершенно необходимо.

– Я против! – скрипуче проревел кто-то другой. – Мы должны немедленно вмешаться, а изучать обстановку будем лишь тогда, когда это станет совершенно необходимо!

– Надо вызвать полицию! – воскликнул кто-то еще.

– Надо вызвать управляющего!

– Надо вызвать посыльного!

– Надо вызвать мою мамочку!

– Надо поискать улики!

– Надо поискать оружие!

– Надо поискать мою мамочку!

– Надо поискать подозрительных типов!

– Подозрительных типов? – переспросил другой голос. – Но мы же в приличном отеле!

– Подозрительные типы в приличных отелях просто кишмя кишат, – заметил кто-то другой. – Я видел прачку в подозрительном парике!

– Я видел посыльного с подозрительным предметом в руках!

– Я видел такси с подозрительным пассажиром!

– Я видел повара, который готовил подозрительную пищу!

– Я видел служителя, который держал огромную подозрительную лопатку!

– Я видел человека с подозрительным облаком дыма!

– Я видел младенца с подозрительным замком!

– Я видел управляющего в подозрительной форме!

– Я видел женщину в подозрительных листьях салата!

– Я видела мою мамочку!

– А я вообще ничего не вижу! – завопил кто-то. – Словно ворон, одиноко парящий в беспросветной ночи!

– А я кое-что вижу прямо сейчас! – воскликнул другой голос. – На краю пруда стоят трое подозрительных типов!

– Это они разговаривали с журналисткой! – закричал третий голос. – Они прячут свои лица!

– Наверное, они убийцы! – завизжал четвертый голос. – Разве честные люди стали бы вести себя так подозрительно?

– Побежали-ка вниз, пока они не улизнули! – предложил еще один гость.

– Ух ты! – заверещал другой голос. – Погодите, вот прочтут читатели «Дейли пунктилио» заголовок «ЖЕСТОКОЕ УБИЙСТВО В ОТЕЛЕ „РАЗВЯЗКА“»! Это гораздо увлекательнее, чем просто несчастный случай!

– Психология толпы, – сказала Солнышко, вспомнив термин, которому ее научил Клаус незадолго до того, как младшая Бодлер сделала свои первые шаги.

– Солнышко права, – сказал Клаус, вытирая слезы. – Толпа становится все разъяреннее и разъяреннее. Еще немного – и они поверят, будто мы действительно убийцы.

– А может быть, так оно и есть, – тихо сказала Вайолет.

– Реникса! – решительно возразила Солнышко, что приблизительно означало «ерунда». – Несчастный случай!

– Да, несчастный случай, – сказал Клаус, – но по нашей вине.

– Отчасти, – поправила его Солнышко.

– Это не нам решать, – сказала Вайолет. – Мы должны вернуться в вестибюль и поговорить с судьей Штраус и прочими. Они знают, как нам быть.

– Возможно, – сказал Клаус. – А возможно, пора бежать.

– Бежать? – спросила Солнышко.

– Бежать нельзя, – сказала Вайолет. – Если мы убежим, все решат, будто мы убийцы.

– А может быть, так оно и есть, – напомнил ей Клаус. – Все благородные люди, которые остались в вестибюле, уже нас подводили. Откуда мы знаем, что на этот раз все будет иначе?

Вайолет тяжело вздохнула, и вздох ее прервался от слез.

– И куда нам бежать? – прошептала она.

– Куда угодно, – просто ответил Клаус. – Туда, где никто никогда не слышал ни про Графа Олафа, ни про Г. П. В. На свете наверняка есть и другие благородные люди, и мы их разыщем.

– На свете действительно есть и другие благородные люди, и они едут сюда, – сказала Вайолет. – Дьюи велел нам подождать до завтра. По-моему, нужно остаться здесь.

– Завтра будет поздно, – возразил Клаус. – По-моему, надо бежать.

– О двух концах, – заметила Солнышко. Это означало «У обоих планов, насколько я понимаю, есть свои преимущества и недостатки». Но не успели ее брат и сестра ничего ответить, как почувствовали, как над ними нависла тень, и, подняв глаза, увидели высокую тощую фигуру. Лица ее дети в темноте не разглядели – лишь изо рта торчала тоненькая тлеющая сигарета.

– Такси не желаете? – спросил незнакомец, указывая на автомобиль, который привез ко входу в отель судью Штраус и Джерома Скволора.

Дети переглянулись, а затем прищурились на таксиста. Им померещилось, что у него знакомый голос, – хотя, может быть, дело было в непостижимом тоне, который они с момента прибытия в отель слышали столько раз, что все казалось им одновременно и знакомым, и непостижимым.

– Пока не знаем, – немного помедлив, ответила Вайолет.

– Не знаете? – спросил таксист. – Когда вы видите человека в такси, то знаете, что он, скорее всего, едет по важному делу. У вас наверняка есть дела, которые нужно делать, и места, в которые нужно отправиться. Одна великая американская романистка написала, что в наши дни человек научился путешествовать быстрее, чем раньше, хотя она сомневается, научился ли он чему-то еще. Может быть, если бы вы в эту минуту путешествовали, вы бы научились еще чему-нибудь.

– У нас нет денег, – сказал Клаус.

– Вам не нужно тревожиться о деньгах, если вы те, кто я думаю, – сказал таксист и нагнулся поближе к Бодлерам. – Те ли вы, кто я думаю?

Дети снова переглянулись. Конечно, они не знали и знать не могли, кто этот таксист – волонтер или враг, злодей или человек честный и благородный. Вообще говоря, незнакомец, который пытается заманить вас в автомобиль, может быть, разумеется, кем угодно, только не честным и благородным человеком, и, вообще говоря, человек, который цитирует великих американских романистов, может быть кем угодно, только не злодеем, и, вообще говоря, человек, который говорит, будто вам не нужно тревожиться о деньгах, или курит сигареты, это, скорее всего, нечто среднее. Но выражение «вообще говоря» было не для Бодлеров. Бодлеры в нерешительности стояли у входа в отель «Развязка», на краю пруда, скрывавшего великую тайну, а толпа постояльцев преисполнялась все более и более серьезными подозрениями касательно ужасной трагедии, которая произошла всего несколько минут назад. Дети подумали о Дьюи и вспомнили, как невыносимо страшно было смотреть, как он медленно тонет в пруду, и вдруг поняли, что не знают и знать не могут, кто же они сами – люди злые или добрые, – не говоря уж о загадочном незнакомце, который навис над ними.

– Не знаем, – сказала наконец Солнышко.

– Бодлеры! – послышался с лестницы резкий голос, за которым последовал приступ кашля, и сироты обернулись и увидели мистера По, который глядел на них, прикрывая рот белым платком.

– Что случилось? – спросил мистер По. – Где тот человек, которого вы загарпунили?

Бодлеры были так измучены и расстроены, что не стали даже оспаривать точку зрения мистера По.

– Он погиб, – сказала Вайолет, чувствуя, как на глаза опять наворачиваются слезы.

Мистер По снова закашлялся от изумления, а затем спустился со ступеней и встал перед детьми, за благополучие которых должен был отвечать.

– Погиб? – спросил он. – Как это случилось?

– Трудно сказать, – ответил Клаус.

– Трудно сказать? – нахмурился мистер По. – Но я же видел вас, Бодлеры. Вы держали оружие. Кто же, если не вы, может сказать, как это случилось?

– Анрибергсон, – сказала Солнышко, имея в виду «все не так просто, как кажется», но мистер По лишь покачал головой, словно с него было довольно.

– Идите-ка в отель, дети, – проговорил он с усталым вздохом. – Вынужден сказать, что я очень в вас разочарован. Когда я заведовал вашими делами, то сколько бы домов я для вас ни находил, всегда происходили ужасные вещи. А затем, когда вы решили сами заниматься своими делами, в «Дейли пунктилио» ежедневно стали печатать все новые и новые репортажи о ваших злодействах. И стоило мне снова вас найти, как я выясняю, что произошел еще один скверный инцидент – и опять погиб ваш опекун. Постыдились бы!

Бодлеры не ответили. Разумеется, Дьюи Денуман не был их официальным опекуном в отеле «Развязка», но он заботился о них даже тогда, когда они об этом не подозревали, и он изо всех сил старался защитить их от негодяев, которые шныряли вокруг их дома. И даже хотя он не был настоящим опекуном, но он был хорошим опекуном, и детям действительно было стыдно, ведь они были косвенно виновны в его нелепой смерти. Сироты молча ждали, пока мистер По справится с очередным приступом кашля, а затем банкир положил им руки на плечи и подтолкнул детей ко входу в отель.

– Иногда говорят, что дети из разрушенных семей самой судьбой обречены на преступное будущее, – сказал мистер По. – Возможно, они правы.

– Наша судьба совсем не такая, – возразил Клаус, но возразил не очень-то уверенно, и мистер По лишь смерил его суровым и печальным взглядом и подтолкнул дальше.

Если когда-нибудь вас пытался подталкивать за плечо человек, который гораздо выше вас, то вы сами знаете, что это не самый приятный способ путешествовать, но Бодлерам было уже все равно – так они расстроились и запутались. Они побрели вверх по ступеням, а банкир в своей уродливой пижаме плелся сзади, и лишь когда сироты дошли до облака пара, который по-прежнему застилал вход, им пришло в голову обернуться и посмотреть на загадочного незнакомца, который предложил их подвезти. К этому времени незнакомец уже скрылся в автомобиле, и дети, не зная, хороший он человек или нет, не знали и того, рады ли они его уходу или, наоборот, огорчены, и даже после долгих месяцев, посвященных всякого рода исследованиям, и после долгих бессонных ночей, и после множества страшных дней, проведенных перед огромным прудом за бросанием в него камней в тщетной надежде, что кто-то заметит бегущие по воде круги, я так и не додумался, стоило ли Бодлерам радоваться его уходу или, наоборот, огорчаться. Я-то знаю, кто был этот человек, и я знаю, куда он отправился потом, и я знаю имя женщины, прятавшейся в багажнике, и название музыкального инструмента, аккуратно положенного на заднее сиденье, и ингредиенты бутерброда, засунутого в перчаточный ящик, и даже какой небольшой предмет лежал на переднем сиденье, еще не успев просохнуть после того, как его вынули из тайника, но я не могу сказать вам, стали бы Бодлеры счастливее в обществе этого человека или даже лучше, что он уехал от двух сестер и брата, поглядывая на них в зеркало заднего вида и стиснув в дрожащей руке салфетку с монограммой. Я-то знаю, что если бы Бодлеры сели в его такси, то горести, постигшие их в отеле «Развязка», не стали бы предпоследней передрягой в их жизни, так как впереди их ожидало бы множество новых горестных событий, для описания которых, вероятно, потребовалось бы еще тринадцать книг, но я совсем не знаю, было ли бы это лучше для сирот, как и не знаю, было ли бы лучше для меня, если бы я решил закончить дело своей жизни, а не брался за расследование бодлеровской истории, и было ли бы лучше для моей сестры, если бы она решила остаться с детьми в отеле «Развязка», а не ехала на водных лыжах к капитану Уиддершинсу, а впоследствии – на тех же водных лыжах – от него, и было ли бы лучше для вас, если бы вы сели в то такси, которое проехало мимо вас не так давно, и встретили собственные тридцать три несчастья, а не продолжали вести привычный образ жизни. Ничего нельзя знать наверняка. А если нельзя знать наверняка, приходится давать волю воображению, и я, дав волю воображению, предполагаю, что бодлеровские сироты были и в самом деле очень напуганы, когда вошли в отель и увидели целую толпу, поджидавшую их в вестибюле.

– Вот они! – взревел кто-то в дальнем конце зала.

Кто это был, дети не видели, поскольку в вестибюле было так же многолюдно, как и тогда, когда они впервые вошли в непостижимый отель. Но утром Бодлерам было даже странно идти по огромному залу под куполом и чувствовать, что в форме посыльных их никто не замечает, а на этот раз все до единого взгляда были нацелены прямо на них. Дети были потрясены, увидев великое множество знакомых лиц из каждой главы их жизни и много-много людей, которых они то ли знали, то ли нет. Все были в пижамах, ночных рубашках и другой подобной одежде, и все смотрели на Бодлеров, прищурясь из-за того, что пришлось встать посреди ночи. Наблюдать, как одеты люди по ночам, всегда интересно, однако можно найти и более приятные способы делать подобные наблюдения, нежели оказаться обвиненными в убийстве.

– Это убийцы!

– Это не просто убийцы! – закричала Джеральдина Жюльен, одетая в желтую ночную сорочку и с шапочкой для душа на голове. – Это бодлеровские сироты!

По ночной толпе пробежала волна изумления, и дети пожалели, что не подумали надеть темные очки.

– Бодлеровские сироты? – закричал Сэр, на кармане пижамы которого были намалеваны краской буквы «С. З.», которые, по всей видимости, означали «Счастливые запахи». – Помню-помню! Из-за них у меня на лесопилке произошло несколько несчастных случаев!

– Они не виноваты! – воскликнул Чарльз, который был одет в такую же пижаму, как и его компаньон. – Это все Граф Олаф!

– Граф Олаф – одна из их жертв! – воскликнула женщина, закутанная в ярко-розовый халат. Бодлеры узнали миссис Морроу, жительницу Города Почитателей Ворон. – Его убили в нашем городке!

– Это был Граф Омар! – напомнил другой житель этого города, мужчина по имени мистер Леско, который, судя по всему, спал в тех же клетчатых брюках, в которых ходил днем.

– Я уверен, Бодлеры вовсе не убийцы! – сказал Джером Скволор. – Я был их опекуном и не сомневаюсь, что они дети вежливые и добрые!

– Если я правильно помню, они прекрасно учились, – добавил мистер Ремора, на голове которого был ночной колпак в виде банана.

– Если я правильно помню, они прекрасно учились! – передразнил его завуч Ниро. – Ничего подобного. Вайолет и Клаус завалили все контрольные, а Солнышко была худшей секретаршей в моей жизни!

– Я бы сказала, что они преступники, – сказала миссис Басс, поправляя паричок, – а преступников следует наказывать.

– Да! – сказал Хьюго. – Преступники – такие уроды, что их нельзя оставлять на свободе!

– Они не преступники, – твердо сказал Хэл. – Уж я-то знаю!

– И я знаю! – возразила Эсме Скволор. – Я должна сказать, что на них просто клейма негде ставить! – Ее пальцы с длинными серебряными ногтями легли на плечо Кармелиты Спатс, которая свирепо глядела на Бодлеров, когда мистер По провел их мимо.

– По-моему, они даже хуже! – заявил какой-то коридорный.

– По-моему, они даже хуже, чем по-твоему! – воскликнул другой коридорный.

– По-моему, с виду они славные ребята! – сказал кто-то, кого дети не узнали.

– По-моему, с виду они отпетые мошенники! – сказал кто-то еще.

– По-моему, с виду они благородные волонтеры! – сказал кто-то третий.

– По-моему, с виду они коварные негодяи!

– По-моему, с виду они посыльные!

– Одна из них с виду совсем как моя мамочка!

«Не так! Не так! Не так!»

Часы пробили три часа ночи, и вестибюль содрогнулся. Когда отзвуки последнего «Не так!» в огромном зале затихли, мистер По уже провел детей через весь вестибюль к двери под номером 121, где их поджидал Франк или Эрнест с угрюмым выражением лица.

– Дамы и господа!

Дети обернулись и увидели судью Штраус – она встала на деревянную скамью, чтобы все ее видели, и захлопала в ладоши, призывая к вниманию.

– Прошу вас, успокойтесь! Не вам решать, виновны Бодлеры или нет!

– Сдается мне, это нечестно, – заметил человек в пижаме, расписанной изображениями лосося, плывущего против течения. – В конце концов, они разбудили нас среди ночи!

– Это дело будет рассмотрено в Верховном суде, – продолжала судья Штраус. – Власти уже оповещены, и сюда едут другие судьи Верховного суда. Заседание может начаться уже через несколько часов!

– А я думала, суд назначен на четверг, – сказала женщина в пеньюаре, украшенном танцующими клоунами.

– Благородным людям свойственно всегда прибывать заранее, – сказала судья Штраус. – Как только прибудут остальные благородные судьи, мы вынесем по этому делу – и по другим, не менее важным, – окончательный и бесповоротный вердикт.

По толпе пронесся заинтересованный ропот.

– Правильно, – пробормотал кто-то.

– Правильно? – воскликнула Джеральдина Жюльен. – Да это просто восхитительно! Так и вижу заголовок: «Верховный Суд счел Бодлеров виновными!»

– Никого нельзя считать виновным до окончания суда, – сказала судья Штраус и впервые поглядела сверху вниз на детей и ласково им улыбнулась. Эта улыбка была для них не более чем ложкой меда в бочке дегтя, но перепуганные Бодлеры улыбнулись в ответ.

Судья Штраус спустилась со скамейки и направилась к ним сквозь взволнованную толпу, а Джером Скволор шел за ней.

– Не беспокойтесь, Бодлеры, – сказал Джером. – Судя по всему, вам не придется дожидаться справедливого решения до завтра.

– Надеюсь, – сказала Вайолет.

– А я думал, судьям не разрешают судить знакомых, – сказал Клаус.

– В обычных обстоятельствах так оно и есть, – сказала судья Штраус. – Закон должен быть честным и беспристрастным. Но мне кажется, я способна быть честной и беспристрастной во всем, что касается Графа Олафа.

– Кроме того, в Верховном суде есть еще двое судей, – сказал Джером. – Мнение судьи Штраус не единственное.

– Я доверяю моим коллегам, – сказала судья Штраус. – Я знаю их вот уже много лет, и всякий раз, когда я докладывала им о вашем деле, они выражали озабоченность. Но на время, пока мы их дожидаемся, я попросила управляющих выделить вам номер 121, чтобы укрыть от гнева толпы.

Франк или Эрнест без единого слова отпер дверь, а за ней оказалась та самая крошечная пустая кладовка, откуда Вайолет взяла гарпунное ружье.

– Нас запрут? – испуганно спросил Клаус.

– Ради вашей же безопасности, – ответила судья Штраус, – и только до суда.

– Да-да! – воскликнул голос, который дети не могли забыть. Толпа расступилась и пропустила Графа Олафа, который шагал к Бодлерам, победно сверкая глазами. – Заприте их! – сказал он. – Нельзя, чтобы по отелю разгуливали негодяи! Здесь собрались честные и благородные люди!

– Да что вы говорите! – воскликнула Колетт.

– Ха! – сказал Граф Олаф. – То есть конечно! Верховный суд разберется, кто тут благородный, а кто злодей. А пока запрем сирот в кладовку!

– Правильно! Правильно! – воскликнул Кевин, подняв в равнодействующем приветствии сначала одну руку, а потом другую.

– Они не единственные обвиняемые, – сурово сказала судья Штраус. – Вы, сэр, обвинялись во всякого рода кознях, и Верховный суд интересует и ваше дело. Вас до начала суда запрут в номере 165.

Человек, который был не Франк, а Эрнест – или наоборот, – с суровым видом вышел из толпы и взял Олафа под локоть.

– Отлично, все по справедливости, – сказал Олаф. – С нетерпением ожидаю вердикта Верховного суда. Ха!

Брат и сестры посмотрели друг на друга, а потом на толпу в вестибюле, встретив ее ответный яростный многоликий взгляд. Бодлерам не хотелось сидеть под замком в тесной каморке, под каким бы предлогом их туда ни заперли, и к тому же они не понимали, почему Граф Олаф рассмеялся при известии о том, что его будет судить Верховный суд. Но сироты понимали, что спорить с толпой напрасно (здесь это слово означает «может навлечь на них новые бедствия»), и молча шагнули в кладовку. Джером и судья Штраус помахали им на прощание, а мистер По кашлянул, и то ли Франк, то ли Эрнест подошел к двери запереть ее. При виде управляющего дети вдруг подумали не о Дьюи, а об оставшихся его родственниках, вспомнив, как сами Вайолет, Клаус и Солнышко получили ужасное известие на Брайни-Бич и превратились в оставшихся родственников своих родителей.

– Простите нас, – сказала Солнышко, и управляющий поглядел на младшую Бодлер сверху вниз и моргнул.

Возможно, это был Франк, и он решил, будто Бодлеры совершили что-то скверное, а возможно, это был Эрнест, и он решил, будто Бодлеры совершили что-то благородное, но так или иначе сиротам показалось, что управляющий удивился, услышав, как они просят прощения. На миг он замер, а затем еле заметно кивнул, но потом он запер дверь, и Бодлеры остались одни. Дверь 121-го номера оказалась на удивление толстой, и хотя под дверью отчетливо виднелась полоса света из вестибюля, гул толпы превратился в еле различимое жужжание, как будто поблизости вился пчелиный рой или работала какая-то машина. Сироты рухнули на пол, окончательно вымотавшись после тяжелого дня и ужасной, ужасной ночи. Они сняли обувь и прижались друг к другу, стараясь устроиться поудобнее и послушать, как жужжит в вестибюле возбужденная толпа.

– Что с нами будет? – спросила Вайолет.

– Не знаю, – ответил Клаус.

– Наверное, Клаус, надо было послушаться тебя и бежать, – сказала Вайолет.

– Наверное, теперь негодяев наконец отдадут в руки закона, – сказал средний Бодлер.

– Олафа или нас? – спросила Солнышко.

Разумеется, Солнышко хотела спросить, кто будет тот негодяй, которого отдадут в руки закона – Олаф или трое Бодлеров, – однако брат и сестра ничего не сказали. Вместо ответа старшая Бодлер наклонилась и поцеловала сестру в макушку, а Клаус наклонился и поцеловал в макушку Вайолет, а Солнышко повернулась сначала направо, а потом налево и поцеловала обоих. Если бы вы находились в вестибюле отеля «Развязка», вы бы не расслышали ни звука из-за толстой двери 121-го номера, но Бодлеры закончили разговор тяжким прерывистым вздохом и еще теснее прижались друг к другу в крошечной каморке. А вот если бы вы были по другую сторону двери и сами прижались к ней, вы бы услышали тихие-тихие всхлипы – это бодлеровские сироты плакали, пока не уснули, не зная, что ответить на Солнышкин вопрос.

Глава одиннадцатая

Старинная пословица, созданная еще до раскола, гласит, что широкой публике нельзя присутствовать при процессе изготовления сосисок и законов. В этом есть свой смысл, так как для изготовления сосисок берут различные части всевозможных животных и придают им такую форму, чтобы не стыдно было подать к завтраку, для изготовления законов берут различные части всевозможных мыслей и придают им такую форму, чтобы не стыдно было подать к завтраку, а широкая публика предпочитает за завтраком поглощать пищу и читать газеты и не иметь отношения ни к каким процессам.

Подобно большинству судов, Верховный суд не был задействован в процессе изготовления законов, однако имел отношение к их толкованию, а это дело такое же непостижимое и запутанное, как и процесс их изготовления, и не предназначенное для посторонних глаз в той же степени, что и толкование колбасы. Если бы вам пришлось отложить эту книгу и отправиться к тому пруду, который теперь не отражает ничего, кроме небес и обгорелых балок, и если бы вам удалось найти потайной ход, который ведет к подводному каталогу, который спустя столько лет все еще цел и невредим, то вы смогли бы прочитать отчет о крайне неудачной попытке толкования сосисок, которая привела к уничтожению важнейшего батискафа, и все потому, что я решил, будто сосиски на блюде выложены в виде буквы «Е», но официант выкладывал их в виде буквы «Ш», а также и отчет о крайне неудачной попытке толкования закона, ради которого не стоило предпринимать столь далекое путешествие, достаточно было прочитать оставшиеся главы этой книги. Если же у вас есть хоть малая толика здравого смысла, вы поняли бы, что нужно изо всех сил зажмуриться и не смотреть на подобные толкования, так как читать о них слишком страшно. Пока Вайолет, Клаус и Солнышко маялись за толстой дверью, что здесь означает «Пытались поспать урывками в 121‑м номере, больше похожем на кладовку», – были сделаны все приготовления для заседания суда, во время которого три судьи Верховного суда должны были истолковать законы и вынести решение о благородстве и коварстве Графа Олафа и Бодлеров, однако, когда детей разбудили резким стуком в дверь, они с удивлением узнали, что процесс толкования им видеть не положено.

– Держите повязки, – сказал один из управляющих, и сироты решили, что это Эрнест, поскольку он даже не пожелал им доброго утра.

– Зачем? – спросила Вайолет.

– На заседаниях Верховного суда всем завязывают глаза, кроме, конечно, судей, – ответил управляющий. – Разве вы не слышали выражения «слепое правосудие»?

– Слышали, – кивнул Клаус, – но я думал, это значит, что правосудие должно быть честным и беспристрастным.

– По решению Верховного суда это выражение следует понимать буквально, – сказал управляющий, – поэтому всем, кроме судей, еще до начала заседания нужно завязать глаза.

– Чушики, – сказала Солнышко. Она имела в виду «Кажется, буквальное значение лишено смысла», однако ее брат и сестра сочли за лучшее не переводить ее реплику.

– Еще я принес вам чаю, – сказал управляющий и поставил перед детьми поднос с чайником и тремя чашками. – Я решил, что это подкрепит вас перед заседанием.

Управляющий имел в виду, что несколько глотков чаю дадут детям силы, столь необходимые для тяжких испытаний, и дети решили, что это, наверное, Франк, раз он оказал им подобную любезность.

– Вы так добры, – сказала Вайолет.

– Извините, что без сахара, – сказал управляющий.

– Ничего-ничего, – сказал Клаус и, быстро перелистав записную книжку, нашел запись разговора с Кит Сникет. – «Чай должен быть горьким, словно полынь, и острым, словно шпага», – прочитал он.

Управляющий коротко и непостижимо улыбнулся Клаусу.

– Пейте чай, – сказал он. – Через несколько минут я зайду забрать вас на заседание.

Франк, если, конечно, не Эрнест, закрыл дверь и оставил Бодлеров одних.

– Почему ты процитировал слова Кит про чай? – спросила Вайолет.

– Я подумал – вдруг он использует шифр, – ответил Клаус. – И решил дать ему правильный ответ – вдруг что-нибудь да будет.

– Непостижимый, – заметила Солнышко.

– Здесь все непостижимое, – вздохнула Вайолет, наливая чаю брату и сестре. – Дошло до того, что я не могу отличить благородного человека от негодяя.

– Кит говорила, что единственный способ отличить негодяя от волонтера – это за всеми наблюдать, – сказал Клаус, – но нам это совсем не помогло.

– Сегодня нас будет судить Верховный суд, – сказала Вайолет. – Может быть, судьи нам помогут.

– Или подведут, – сказала Солнышко.

Старшая Бодлер улыбнулась и стала помогать Солнышку обуться.

– Жаль, родители не видят, как ты подросла, – сказала она. – Мама всегда говорила: тот, кто начал ходить, готов повидать мир. – Вряд ли при этом она имела в виду кладовку в отеле «Развязка», – сказал Клаус и подул на чай, чтобы он быстрее остыл.

– Что она имела в виду, неизвестно, – сказала Вайолет. – Это еще одна загадка, которую нам не разгадать.

Солнышко отпила чаю, который был и в самом деле горьким, словно полынь, и острым, словно шпага, хотя у младшей Бодлер пока имелось мало опыта по части металлического оружия и серебристых ароматических растений семейства сложноцветных, которые добавляют в некоторые тонизирующие напитки.

– Мамочка и папочка, – сказала она, помедлив, – и отравленные дротики?

У старших Бодлеров не оказалось времени на ответ, поскольку в дверь снова постучали.

– Допивайте чай, – велел не то Франк, не то Эрнест, – и завязывайте себе глаза. Скоро начнется заседание.

Бодлеры поспешно последовали указаниям то ли волонтера, то ли негодяя и быстро допили чай, завязали шнурки и закрыли глаза кусками ткани. В следующий миг они услышали, как дверь 121-го номера открылась и к ним шагнул либо Франк, либо Эрнест.

– Вы где? – спросил он.

– Тут, – ответила Вайолет. – Разве вы не видите?

– Нет, конечно, – ответил управляющий. – У меня тоже глаза завязаны. Берите меня за руку, и я отведу вас на суд.

Старшая Бодлер пошарила перед собой и нащупала большую грубую ладонь. Клаус взял за свободную руку Вайолет, а Солнышко – Клауса, и таким манером детей вывели из 121-го номера. Выражение «слепой слепца ведет», как и выражение «слепое правосудие», обычно не понимают буквально, поскольку оно в простых словах обрисовывает сложную ситуацию, когда те, кто облечен властью, знают не больше тех, кем они руководят. Однако, как выяснили Бодлеры, пока их вели через вестибюль, если человек с завязанными глазами ведет людей с завязанными глазами, ситуация оказывается столь же сложной. Детям из-за повязок ничего не было видно, а в зале стоял оглушительный гвалт, так как все искали знакомых, натыкались друг на друга, налетали на мебель и стены. Кто-то ткнул Вайолет в глаз корявым пальцем. Еще кто-то принял Клауса за некоего Джерри и страстно обнял, прежде чем понял свою ошибку. А кто-то третий наткнулся на голову Солнышка, решил, будто это расписная ваза, и попытался засунуть ей в рот зонтик. Бодлеры услышали, как, перекрывая гул толпы, часы пробили двенадцать настойчивых «Не так!» – и поняли, что проспали довольно долго. Уже настал полдень среды, а значит, до четверга, а с ним и до прибытия благородных друзей и союзников Бодлеров осталось совсем немного.

– Внимание! – Голос судьи Штраус послышался совсем близко и прозвенел над толпой, сопровождаемый стуком судейского молотка, при помощи которого судьи добиваются всеобщего внимания. – Внимание! Сейчас начнется заседание! Прошу всех занять свои места!

– А как нам занять свои места, – спросил какой-то мужчина, – если мы их не видим?

– Пошарьте руками! – посоветовала судья Штраус. – Правее. Дальше. Дальше. Дальше. Даль…

– Ой!

– Не так далеко, – сказала судья. – Вот! Садитесь! Остальные – делайте как он!

– А как же нам делать, как он, – спросил другой мужчина, – если мы его не видим?

– Можно подсмотреть? – спросил еще кто-то.

– Ни в коем случае! – сурово ответила судья Штраус. – Наша система правосудия несовершенна, но другой у нас нет. Напоминаю, что три судьи Верховного суда не завязывают себе глаза, и если вы станете подсматривать, то будете виновны в неуважении к суду! Кстати, слово «неуважение» означает принижение или отказ от признания достоинств…

– Я знаю, что значит слово «неуважение»! – сказал голос, который Бодлеры не узнали.

– Я разъяснила значение этого слова ради Бодлеров, – сказала судья Штраус, и дети склонили головы в том направлении, откуда доносился голос судьи, хотя сироты прекрасно знали, что означает слово «неуважение», с тех самых пор, когда Дядя Монти водил их в кино. – Бодлеры, три шага направо. Еще три. Еще один. Ага! Вот и ваша скамья. Садитесь, пожалуйста.

Бодлеры сели на одну из деревянных скамей, которые стояли в вестибюле, и услышали шаги управляющего, который оставил их одних и нырнул в толпу рассаживавшихся постояльцев. Наконец, судя по гулу, все так или иначе уселись, и после нескольких ударов молоточка и призывов к вниманию толпа умолкла. Судья Штраус начала заседание.

– Добрый день, дамы и господа и все прочие слушатели, – сказала она. Ее голос доносился откуда-то спереди и справа от Бодлеров. – До сведения Верховного суда дошло, что некие злодеяния остались безнаказанными и что злодейство продолжается и достигло настораживающих масштабов. Мы планировали провести заседание в четверг, однако после смерти мистера Денумана стало ясно, что в интересах правосудия и всех благородных людей суд должен состояться раньше. Мы выслушаем всех до единого свидетелей и раз и навсегда установим, кто несет ответственность за вышеупомянутые злодеяния. Виновные будут переданы в руки властей, которые дожидаются нашего решения у входа в отель и обязаны следить, чтобы во время заседания никто не сбежал.

– Да, кстати, – добавил Граф Олаф, – после заседания все приглашаются на мою остромодную вечеринку с коктейлями! Я буду особенно рад состоятельным дамам!

– Это моя вечеринка! – зашипел голос Эсме Скволор. – Модным мужчинам – бесплатные подарки!

– Подарки всегда бесплатные, – сказал не то Франк, не то Эрнест.

– Тишина в зале! – сказала судья Штраус, постучав молоточком. – Мы будем обсуждать общественную справедливость, а не общественные мероприятия. А теперь прошу обвиняемую сторону встать и сообщить для протокола свои имена и род занятий.

Бодлеры, помедлив, поднялись.

– И вы тоже, Граф Олаф, – твердо сказала судья Штраус.

Деревянная скамья рядом с Бодлерами скрипнула, и они поняли, что знаменитого злодея тоже посадили на эту скамью и сейчас он стоит рядом с ними.

– Имя? – спросила судья.

– Граф Олаф, – ответил Граф Олаф.

– Род занятий?

– Антрепренер, – ответил Олаф, употребив вычурное слово, которым называют тех, кто устраивает театральные представления.

– Признаете ли вы себя виновным? – спросила судья Штраус.

Дети подумали, что они так и слышат, как губы Графа Олафа трутся о его грязные зубы, растягиваясь в улыбке.

– Как можно, ваша честь, я несказанно невиновен, – заявил он, и по толпе, словно круги по поверхности пруда, пробежал ропот.

– Можете садиться, – сказала судья Штраус, постучав молоточком. – Теперь вы, дети. Имена?

– Вайолет Бодлер, – сказала Вайолет Бодлер.

– Клаус Бодлер, – сказал Клаус Бодлер.

– Солнышко Бодлер, – сказала Солнышко Бодлер.

Дети услышали скрип пера и поняли, что судья записывает все их слова.

– Род занятий?

Как отвечать на этот вопрос, Бодлеры не знали. Я думаю, вы понимаете, что в подобных обстоятельствах слово «занятия» обычно означает работу, но Бодлеры работали лишь урывками – здесь это выражение означает «У них было очень много разных занятий, но занимались ими сироты лишь короткое время и в крайне необычной обстановке». Правда, это слово может относиться и к тому, как человек вообще проводит досуг, но детям совсем не хотелось вспоминать все те ужасы, которые занимали их в последнее время. Бодлеры все думали и думали, и наконец каждый дал тот ответ, который казался ему подходящим.

– Волонтер, – сказала Вайолет.

– Посыльный, – сказал Клаус.

– Ребенок, – сказала Солнышко.

– Протестую! – сказал рядом Олаф. – Основное их занятие – быть сиротами или наследниками крупного состояния!

– Протест принят, – сурово сказала судья Штраус. – Признаете ли вы себя виновными, Бодлеры?

И на этот вопрос Бодлеры ответили не сразу. Судья Штраус не уточнила, в чем именно они виновны или невиновны, а нетерпеливый гул толпы заставлял их воздержаться от того, чтобы попросить судью пояснить свой вопрос. Разумеется, в целом Бодлеры считали себя невиновными, хотя, вообще говоря, они, как и все мы, были, конечно, повинны в некоторых поступках, которые никак нельзя назвать благородными. Но слова «вообще говоря» были к Бодлерам неприменимы. Из всех троих именно Клаусу удалось найти слова, которые позволяли наглядно сравнить виновность и невиновность бодлеровских сирот с виновностью и невиновностью человека, который заявил, будто он несказанно невиновен, и после паузы средний Бодлер ответил на вопрос судьи.

– Мы сравнительно невиновны, – сказал он, и по толпе снова побежали круги. Дети снова услышали скрип пера судьи Штраус и бойкий голосок Джеральдины Жюльен.

– Так и вижу заголовок! – воскликнула та. – «ВСЕ НЕВИНОВНЫ!» Подождите, вот прочтут это читатели «Дейли пунктилио»!

– Все виновны, – сказала судья Штраус. – По крайней мере, пока. А теперь – есть ли в зале суда лица, располагающие свидетельствами и уликами, которые они хотели бы представить на рассмотрение суда? Прошу подойти к судьям!

В зале началось настоящее столпотворение, что здесь означает «Целая толпа людей с завязанными глазами ринулась представлять улики на рассмотрение трех судей». Бодлеры сидели на скамье и слушали, как люди натыкаются друг на друга, стараясь представить Верховному суду результаты своих исследований.

– Я представляю на рассмотрение газетные статьи! – объявил голос Джеральдины Жюльен.

– Я представляю на рассмотрение договоры о найме! – объявил Сэр.

– Я представляю на рассмотрение исследования окружающей среды! – объявил Чарльз.

– Я представляю на рассмотрение классный журнал! – объявил мистер Ремора.

– Я представляю на рассмотрение планы банковских хранилищ! – объявила миссис Басс.

– Я представляю на рассмотрение административные отчеты! – объявил завуч Ниро.

– Я представляю на рассмотрение деловые документы! – объявил Хэл.

– Я представляю на рассмотрение финансовые сметы! – объявил мистер По.

– Я представляю на рассмотрение уставные книги! – объявил мистер Леско.

– Я представляю на рассмотрение конституцию! – объявила миссис Морроу.

– Я представляю на рассмотрение карнавальные плакаты! – объявил Хьюго.

– Я представляю на рассмотрение анатомические схемы! – объявила Колетт.

– Я представляю на рассмотрение книги, – объявил Кевин. – И правой, и левой рукой!

– Я представляю на рассмотрение чистую бумагу, инкрустированную рубинами! – объявила Эсме Скволор.

– Я представляю на рассмотрение книгу о том, какая я замечательная! – объявила Кармелита Спатс.

– Я представляю на рассмотрение записную книжку! – объявил не то Франк, не то Эрнест.

– И я тоже! – объявил не то Эрнест, не то Франк.

– Я представляю на рассмотрение мою мамочку!

Этот последний голос оказался первым в параде голосов, который Бодлеры не узнали. Казалось, всем присутствующим в зале есть что представить на рассмотрение Верховного суда, и Бодлеры почувствовали, как их накрывает лавина наблюдений, исследований и прочих свидетельств, часть из которых была реабилитирующей, – это слово здесь означает «Должна была доказать невиновность бодлеровских сирот», – а часть – осуждающей, и это слово заставляло детей дрожать при одной мысли о нем.

– Я представляю на рассмотрение фотографии!

– Я представляю на рассмотрение истории болезни!

– Я представляю на рассмотрение журнальные статьи!

– Я представляю на рассмотрение телеграммы!

– Я представляю на рассмотрение куплеты!

– Я представляю на рассмотрение карты!

– Я представляю на рассмотрение поваренные книги!

– Я представляю на рассмотрение бумажки!

– Я представляю на рассмотрение сценарии!

– Я представляю на рассмотрение обратные словари!

– Я представляю на рассмотрение любовные письма!

– Я представляю на рассмотрение либретто опер!

– Я представляю на рассмотрение словари синонимов!

– Я представляю на рассмотрение брачные лицензии!

– Я представляю на рассмотрение талмудические комментарии!

– Я представляю на рассмотрение завещания!

– Я представляю на рассмотрение каталоги аукционов!

– Я представляю на рассмотрение таблицы шифров!

– Я представляю на рассмотрение мифологические энциклопедии!

– Я представляю на рассмотрение меню!

– Я представляю на рассмотрение расписания паромов!

– Я представляю на рассмотрение театральные программки!

– Я представляю на рассмотрение визитные карточки!

– Я представляю на рассмотрение памятки!

– Я представляю на рассмотрение романы!

– Я представляю на рассмотрение пирожные!

– Я представляю на рассмотрение разрозненные улики, которые я не желаю систематизировать!

Наконец Бодлеры услышали оглушительное «Бум!» и победный голос Джерома Скволора.

– Я представляю на рассмотрение всеобщую историю несправедливости! – объявил он, и вестибюль наполнился аплодисментами и шиканьем – так волонтеры и негодяи ответили на это известие.

Чтобы утихомирить толпу, судье Штраус пришлось довольно долго стучать молоточком.

– Прежде чем Верховный суд рассмотрит эти свидетельства, – сказала судья, – мы просим каждого из обвиняемых выступить с речью, объясняющей их поступки. Излагать свою историю вы можете сколь угодно долго, лишь бы не упустить ничего важного. Сначала вы, Граф Олаф.

Негодяй поднялся, деревянная скамья снова скрипнула, и Бодлеры услышали вздох Графа Олафа и почувствовали его зловонное дыхание.

– Дамы и господа, – сказал он, – я настолько невероятно невиновен, что слово «невиновен» нужно написать крупными буквами у меня на лбу. Буква «Н» означает «Ничего плохого» – это про мои поступки. Буква «И» означает…

– «Невиновен» пишется иначе, – перебила его судья Штраус.

– При чем здесь олафография? Какая разница, как пишется? – заворчал Граф Олаф.

– Очень большая, – сурово сказала судья.

– Значит, «невиновен» пишется «О-Л-А-Ф», – заявил Граф Олаф, – и на этом моя речь кончается.

Скамья скрипнула – Олаф уселся обратно.

– Больше вы ничего не хотите сказать? – удивленно спросила судья Штраус.

– Ага, – ответил Граф Олаф.

– Я велела вам не упускать ничего важного, – напомнила судья.

– На свете нет ничего важного, кроме меня, – уперся Олаф, – а я совсем-совсем невиновен. В этой куче вещественных доказательств, не сомневаюсь, гораздо больше свидетельств моей невиновности, чем улик против меня.

– Ладно, – с сомнением сказала судья. – Теперь, Бодлеры, расскажите нам свою часть истории.

Бодлеры поднялись, пошатываясь, так как ноги у них дрожали от тревожных предчувствий, и снова оказалось, что они не знают, какие подобрать слова.

– Говорите, – ласково сказала судья. – Мы слушаем.

Бодлеровские сироты стиснули руки. Хотя о предстоящем суде детям сообщили всего несколько часов назад, они чувствовали себя так, словно всю жизнь ждали, когда им наконец будет можно встать и рассказать свою историю тем, кто будет их слушать. Хотя их история по большей части была изложена мистеру По и законспектирована в записной книжке Клауса и сироты обсуждали ее с тройняшками Квегмайр и с другими благородными людьми, которые повстречались им во время странствий, Бодлерам никогда не выпадала возможность рассказать ее целиком – с того ужасного дня на Брайни-Бич, когда мистер По сообщил им страшную весть о гибели родителей, до этого самого часа, когда сироты предстали перед Верховным судом, надеясь, что все негодяи в их жизни наконец-то будут переданы в руки закона. То ли им всегда было некогда рассказать свою историю так, как им хотелось, то ли история эта была так печальна, что они не решались посвятить кого бы то ни было во все ее мрачные подробности. А может быть, Бодлерам просто не встретился человек, который выслушал бы их так же внимательно, как сделали бы это их родители. Стоя перед Верховным судом, Бодлеры представляли себе лица отца и матери и выражение, которое появлялось на этих лицах, когда родители слушали рассказы детей. Иногда кто-то из младших Бодлеров рассказывал родителям какую-то историю, но что-то им мешало – телефонный звонок, вой сирены, доносившийся с улицы, или даже замечание брата или сестры. «Тише, – говорили тогда старшие Бодлеры, обращаясь к досадной помехе. – Тебе слова не давали», – и снова смотрели на того Бодлера, которого слушали, и кивком показывали, что можно говорить дальше. Но сейчас сиротам наконец-то дали слово, и они стояли плечом к плечу и, слушая поскрипывание скамьи, начали рассказ о своей жизни, который всю эту жизнь дожидался того, чтобы его рассказали.

– В общем, – сказала Вайолет, – однажды мы с братом и сестрой были на Брайни-Бич. Я обдумывала устройство, которое возвращало бы камушек, брошенный в океан. Клаус исследовал живность в лужах, оставшихся после отлива. А Солнышко увидела, что к нам идет мистер По.

– Гм, – сказала судья Штраус, но это было вовсе не задумчивое «гм».

Вайолет решила, что судья говорит «гм» так же, как она сама говорила «гм» Франку или Эрнесту, – надеясь выдать это словечко за ответ.

– Продолжайте, – сказал глубокий низкий голос, принадлежавший кому-то из остальных судей. – Судья Штраус выражает задумчивость.

– Мистер По сказал нам, что был ужасный пожар, – продолжил Клаус. – Наш дом сгорел, а родители погибли.

– Гм, – снова сказала судья Штраус, но это было вовсе не сочувственное «гм». Клаус подумал, будто судья, вероятно, отхлебнула чаю, решив набраться сил, перед тем как выслушать историю сирот.

– Пожалуйста, продолжайте, – сказал другой голос. Этот голос был очень хриплый, словно третий судья несколько часов кричал и теперь едва мог говорить. – Судья Штраус выражает сочувствие.

– Бильдунгсроман, – сказала Солнышко.

В ее устах это означало «С того самого дня наша жизнь была непрерывным и ужасным процессом изучения всего несовершенства мира и загадочных тайн, сокрытых в каждом его уголке», но не успели ее брат и сестра перевести ее слова, как судья Штраус снова произнесла «гм», и это было самое странное «гм» из всех. Это было не задумчивое «гм», и сойти за ответ оно не могло, и сочувствия в нем не было ни на грош, и оно отнюдь не напоминало тот звук, который издает человек, решивший отхлебнуть чаю. Солнышку показалось, будто этот звук был похож на тот, который она слышала довольно давно, вскоре после того дня на Брайни-Бич, который дети начали описывать. Младшая Бодлер слышала, как тот же самый звук сорвался с ее собственных губ, когда она висела на башне Графа Олафа в клетке, а рот у нее был заклеен липкой лентой. Солнышко ахнула, узнав этот звук, в тот самый миг, когда Вайолет узнала голос второй судьи, а Клаус узнал голос третьего. Бодлеры в панике нащупали руки друг друга.

– Что будем делать? – как можно тише спросила Вайолет.

– Подсмотр, – шепотом ответила Солнышко.

– Если мы будем подсматривать, нас обвинят в неуважении к суду, – напомнил Клаус.

– Чего вы ждете, сироты? – спросил глубокий низкий голос.

– Да-да, – сказал хриплый. – Продолжайте рассказ.

Но бодлеровские сироты понимали – продолжать рассказ они не смогут, сколько бы им ни пришлось дожидаться возможности это сделать. При звуке знакомых голосов им ничего не оставалось, кроме как снять повязки. Дети не беспокоились о том, что их обвинят в неуважении к суду, поскольку они знали: если те два судьи – именно те, кто они думают, значит Верховный суд не обладает никакими достоинствами, которые они могли бы принизить или отказаться признать, и поэтому без дальнейших разговоров сироты размотали черную ткань, которая закрывала им глаза, и посмотрели на судей.

Их ожидало ошеломляющее и обескураживающее зрелище. Прищурившись от яркого света, Бодлеры посмотрели прямо вперед, туда, откуда доносились голоса судьи Штраус и двух остальных судей. Как выяснилось, дети смотрели на стойку посыльных, на которой громоздились все улики, в том числе газетные статьи, договоры о найме, исследования окружающей среды, классный журнал, планы банковских хранилищ, административные отчеты, деловые документы, финансовые сметы, уставные книги, конституция, карнавальные плакаты, анатомические схемы, книги, чистая бумага, инкрустированная рубинами, книга о том, какая замечательная Кармелита Спатс, записные книжки, фотографии, истории болезни, журнальные статьи, телеграммы, куплеты, карты, поваренные книги, бумажки, сценарии, обратные словари, любовные письма, либретто опер, словари синонимов, брачные лицензии, талмудические комментарии, завещания, каталоги аукционов, таблицы шифров, мифологические энциклопедии, меню, расписания паромов, театральные программки, визитные карточки, памятки, романы, пирожные, разрозненные улики, которые кто-то не пожелал систематизировать, и чья-то мамочка – все свидетельства, которые Дьюи Денуман рассчитывал внести в свой каталог. При этом за стойкой явно не хватало судьи Штраус, а осмотрев вестибюль, Бодлеры поняли, что не хватает еще одного человека, поскольку, кроме них, на деревянной скамье никого не было и виднелось лишь несколько круглых отпечатков, которые оставили своими стаканами люди, преступно пренебрегающие подставками. Дети лихорадочно оглядели толпу, которая слепо ожидала, когда же они продолжат рассказ, и наконец заметили Графа Олафа в дальнем конце вестибюля. При нем находилась и судья Штраус – Олаф зажал ее голову у себя под мышкой, как носят зонтик, когда обе руки заняты. Впрочем, обе грязные руки Графа Олафа были свободны, однако в некотором смысле задействованы, а это слово здесь означает, что одной рукой негодяй залеплял судье Штраус рот липкой лентой – именно поэтому бедняжка не могла произнести ничего, кроме «гм», – а другой торопливо жал на кнопку вызова лифта. К стене, поближе к коварному злодею, было прислонено гарпунное ружье, и последний оставшийся гарпун зловеще поблескивал.

Зрелище это было обескураживающее и ошеломляющее, однако Бодлеры были еще больше обескуражены и ошеломлены, когда снова посмотрели на стойку посыльных. По обе стороны от нее, облокотившись на груду улик, сидели два негодяя, на которых дети так надеялись никогда больше не смотреть, негодяи столь мерзопакостные, что если я напишу их имена, то попросту не вынесу такого ошеломления и обескураживания. Мне остается лишь описать их как мужчину с бородой, но без волос, и женщину с волосами, но без бороды, однако для бодлеровских сирот взгляд на этих судей-злодеев был еще одним шагом к познанию несовершенств этого мира.

Глава двенадцатая

Мужчина с бородой, но без волос поднялся, задев коленями звоночки, которые призывали бодлеровских сирот к исполнению обязанностей посыльных. Женщина с волосами, но без бороды нацелила на троих детей скрюченный палец, столь же грозный, как и она сама. Палец она сломала давным-давно во время спора по поводу игры в кости, но это другая история, изложение которой потребовало бы еще по меньшей мере тринадцати томов, однако в истории Бодлеров этот палец сыграл лишь краткую роль, взбудораженно нацелившись на сирот.

– Бодлеры сняли повязки! – низким глубоким голосом воскликнула злодейка.

– Да-да! – хриплым голосом подхватил злодей. – Они виновны в неуважении к суду!

– Конечно! – звенящим от ярости голосом согласилась Вайолет. – Этот суд недостоин уважения!

– Двое из судей – прославленные негодяи! – объявил Клаус, перекрывая аханье толпы.

– Подсмотр! – крикнула Солнышко.

– Не сметь подсматривать! – крикнул мужчина с бородой, но без волос. – Все, кто осмелится подсматривать, будут переданы в руки властей!

– Снимите повязки! – взмолилась Вайолет, обращаясь к толпе. – Граф Олаф прямо сейчас похищает судью Штраус!

– Гм!!! – закричала судья Штраус из-под липкой ленты, отчаянно пытаясь кивнуть.

– Судья Штраус жует вкусную ириску! – нашлась женщина с волосами, но без бороды. – Вот почему она не говорит, а только гмыкает!

– Ничего она не жует! – закричал Клаус. – Если среди публики есть хоть один волонтер, пожалуйста, снимите повязку и помогите нам!

– Дети пытаются вас обмануть! – сказал человек с бородой, но без волос. – Не снимайте повязки!

– Да-да! – закричала женщина с волосами, но без бороды. – Они хотят, чтобы власти арестовали всех благородных людей!

– Чтодатода! – возмутилась Солнышко.

– Мне кажется, дети, возможно, говорят правду, – подумав, заметил Джером Скволор.

– Эти отродья – отъявленные лгуны! – бросила Эсме. – Они хуже моего бывшего приятеля!

– Я верю им! – сказал Чарльз и потянулся к повязке. – Они знают, кто такие негодяи!

– А я нет! – объявил Сэр. Есть ли на нем повязка, было непонятно, поскольку лицо его по-прежнему скрывалось за облаком дыма. – От них одни неприятности!

– Они говорят правду! – воскликнул, видимо, Франк, если не Эрнест.

– Они лгут! – воскликнул, скорее всего, Эрнест, хотя я полагаю, что это мог быть и Франк.

– Они хорошие ученики! – сказал мистер Ремора.

– Они паршивые секретарши! – сказал завуч Ниро.

– Они грабители! – сказала миссис Басс, повязка у которой целиком закрывала узенькую полумаску.

– Грабители? Ничего себе! – воскликнул мистер По. – Кто вам сказал?

– Они виновны! – воскликнул мужчина с бородой, но без волос.

– Они невиновны! – воскликнул Хэл.

– Они уроды! – завизжал Хьюго.

– Они излишне гибки! – завопила Колетт.

– Они правши! – заверещал Кевин.

– Они заголовки! – проскрежетала Джеральдина Жюльен.

– Они сейчас сбегут! – сказала женщина с волосами, но без бороды, и наконец-то прозвучала правда.

Вайолет, Клаус и Солнышко сразу поняли, что толпа не станет мешать Графу Олафу утащить судью Штраус из зала суда и что все собравшиеся в вестибюле подведут их, как подводили уже столь многие. И пока волонтеры и негодяи вовсю спорили, дети проворно и незаметно проложили себе путь от скамьи подсудимых к судье Штраус и Графу Олафу, который как раз схватился за гарпунное ружье. Если вам случалось хотеть на одно печенье больше, чем вам, по мнению окружающих, полагалось, то вы понимаете, как трудно действовать одновременно проворно и незаметно, но если у вас имеется столько же опыта, сколько у Бодлеров, по части увиливания от людей, которые на вас кричат, то вы прекрасно знаете: при надлежащей тренировке можно двигаться проворно и незаметно практически везде, в том числе и в громадном вестибюле под куполом, когда толпа вознамерилась вас изловить.

– Надо их поймать! – воскликнул чей-то голос из толпы.

– Чтобы поймать Бодлеров, нужен целый город! – завопила миссис Морроу. – Из-за повязок их не видно!

– А вдруг нас обвинят в неуважении к суду?! – завизжал мистер Леско. – Давайте лучше нащупаем выход из отеля, и тогда они не сбегут!

– У входа дежурит полиция! – напомнил толпе мужчина с бородой, но без волос. – Бодлеры бегут к лифтам! Держите их!

– Только не ловите других людей, которые случайно окажутся возле лифтов! – добавила женщина с волосами, но без бороды, встревоженно глядя на Олафа.

Раздвижные двери лифта начали открываться, а Бодлеры проворно и тихо проталкивались сквозь толпу, которая слепо тыкалась во все стороны.

– Прочешите отель и приведите нам каждого, кто покажется вам подозрительным! – сказал злодей.

– Мы скажем вам, негодяи они или нет, – сказала злодейка. – Ведь сами вы не в состоянии вынести вердикт!

«Не так!»

Громадные часы отеля «Развязка», давно ставшие легендарными, провозгласили час, оглушительно пробив над целым вестибюлем слепцов, которые вели слепых, как раз в тот миг, когда Бодлеры добрались до лифтов. Граф Олаф уже затащил судью Штраус в кабинку и торопливо жал на кнопку закрывания дверей, но Солнышко сунула внутрь ногу и не давала дверям закрыться, а на такой поступок могут отважиться лишь очень храбрые люди.

Олаф нагнулся к Бодлерам и угрожающе зашептал:

– А ну отпустите меня, а то я всем скажу, где вы!

Однако угрожающе шептать умел не только Олаф.

– А ну впустите нас, а то мы всем скажем, где вы! – угрожающе зашептала Вайолет.

– Гм! – сказала судья Штраус.

Граф Олаф свирепо поглядел на детей, а дети свирепо поглядели на него, и наконец негодяй посторонился и впустил Бодлеров в лифт.

– Вниз? – спросил он, и дети растерянно заморгали. Они так хотели сбежать от толпы и добраться до судьи, что даже не подумали, куда им, собственно, направиться потом.

– Куда вы, – ответил Клаус.

– У меня куча дел, – сказал Олаф. – Ха! Сначала я направлюсь в подвал и заберу сахарницу. Ха! Потом я направлюсь на крышу и заберу медузообразный мицелий. Ха! Потом я направлюсь в вестибюль и отравлю грибком всех, кто там окажется. Ха! И наконец, я вернусь на крышу и сбегу, не замеченный властями.

– Не выйдет, – сказала Солнышко, и Олаф сердито взглянул на младшую Бодлер сверху вниз.

– Вот и твоя мама мне вечно твердила то же самое, – сказал он. – Ха! Но однажды, когда мне было семь лет…

Двери лифта раздвинулись, так как он приехал в подвал, и негодяй умолк и быстро потащил судью Штраус в коридор.

– За мной! – позвал он Бодлеров.

Детям, конечно, хотелось следовать за этим страшным человеком не больше, чем захотелось бы втирать плавленый сырок в прическу, но они переглянулись и не знали, что им еще делать.

– Вы не сможете забрать сахарницу, – сказала Вайолет. – Вам не открыть Глагольно перекрытый вход.

– Правда? – спросил Граф Олаф, останавливаясь у номера 025. На двери по-прежнему висел замок – точно так же, как тогда, когда его приделала Солнышко. – Этот отель – как огромная библиотека, – сказал негодяй. – А в библиотеке можно найти что угодно, если у тебя есть одна вещь.

– Каталог? – спросила Солнышко.

– Нет, – ответил Граф Олаф и прицелился в судью из гарпунного ружья. – Заложник.

С этими словами он протянул руку к судье Штраус и содрал с ее рта липкую ленту – очень медленно, чтобы было как можно больнее.

– Вы мне поможете открыть эту дверь, – сообщил он пленнице с гнусной усмешкой.

– Не стану делать ничего подобного! – ответила судья Штраус. – Бодлеры помогут мне оттащить вас обратно в вестибюль, и там свершится правосудие!

– В вестибюле не свершится никакого правосудия! И нигде не свершится! – зарычал Граф Олаф.

– Вы уверены? – спросила судья Штраус и сунула руку в большой карман. Бодлеры с надеждой затаили дыхание – но надежда покинула их, когда они увидели, что же судья там прятала.

– «Отвратительные и лицемерные аферисты-финансисты», – прочитала судья, подняв всеобщую историю несправедливости Джерома Скволора. – Здесь достаточно улик, чтобы упрятать вас за решетку до конца дней!

– Судья Штраус, – сказала Вайолет, – ваши коллеги по Верховному суду – союзники Графа Олафа. Эти негодяи ни под каким видом не упрячут Олафа за решетку!

– Не может быть! – ахнула судья Штраус. – Я же знаю их много лет! Я сообщала им обо всех коллизиях вашей жизни, и они всегда выражали крайний интерес!

– Еще бы не выражали, дура вы набитая, – сказал Граф Олаф. – Они передавали все эти сведения мне, чтобы я мог поймать вас, сироты! Все это время вы мне помогали, сами об этом не зная! Ха!

Судья Штраус оперлась на узорчатую вазу, утирая слезы.

– Я снова подвела вас, Бодлеры, – сказала она. – Как бы ни старалась я вам помочь, я лишь навлекала на вас все новые опасности. Я думала, справедливость восторжествует, как только вы изложите свою историю Верховному суду, но…

– Их история никого не интересует, – с язвительной усмешкой сказал Граф Олаф. – Даже если бы вы записали ее всю до последней подробности, все эти ужасы никто и читать бы не стал. Я победил этих сирот – и всех тех, кто оказался настолько глуп или настолько благороден, что пытался мне помешать. В этом таится разгадка моей истории – или, как говорят французы, noblesse oblige.

– Denouement, – поправила его Солнышко. – Развязка.

Однако Олаф притворился, будто не слышит, и стал смотреть на замок.

– Этот недоумок-библиотекарь говорил, будто первая фраза – это медицинское описание состояния, в котором одновременно находятся все три младших Бодлера, – пробормотал он и повернулся к судье Штраус. – А ну говорите, что это, или приготовьтесь отведать гарпуна!

– Не дождетесь! – отчеканила судья Штраус. – Может быть, я и подвела этих детей, но Г. П. В. я не подведу! Чем бы вы мне ни грозили, сахарницы вам не видать!

– Я скажу вам первое словосочетание, – спокойно подал голос Клаус, и сестры уставились на него в ужасе. Судья Штраус поглядела на него в изумлении. Граф Олаф казался несколько озадаченным.

– Правда? – спросил он.

– Конечно, – сказал Клаус. – Все идет именно так, как вы говорили, Граф Олаф. Благородные люди подвели нас – все до единого. И зачем нам тогда защищать сахарницу?

– Клаус! – воскликнули Вайолет и Солнышко, охваченные одним ужасом на двоих.

– Не надо! – воскликнула судья Штраус, которой пришлось переживать свое изумление в одиночку.

Граф Олаф снова принял несколько озадаченный вид, а затем пожал посыпанными перхотью плечами.

– Ладно, – сказал он. – И в каком таком состоянии находишься ты со своими сестрицами-сиротками?

– У нас аллергия на мятные карамельки, – ответил Клаус и быстро напечатал на замке: «А-Л-Л-Е-Р-Г-И-Я-Н-А-М-Я-Т-Н-Ы-Е-К-А-Р-А-М-Е-Л-Ь-К-И».

И тут же из недр механизма раздался приглушенный щелчок.

– Разогревается, – заметил Граф Олаф, радостно присвистнув. – Отойди, четырехглазый! Второе словосочетание – это оружие, из-за которого я остался сиротой, так что это я и сам могу напечатать. «А-Т-Р-А-В»…

– Стойте! – закричал Клаус, не успел Олаф коснуться клавиш. – Это неправильно! Не бывает слов, которые так пишутся!

– Какая разница, как пишется? При чем здесь олафография? – взвился Граф Олаф.

– Очень большая! – возразил Клаус. – Скажите, из-за какого оружия вы остались сиротой, и я вам все сам напечатаю!

Граф Олаф улыбнулся Клаусу медленной улыбкой, от которой Бодлеры вздрогнули.

– Скажу, конечно, – произнес он. – Отравленные дротики.

Клаус взглянул на сестер и в угрюмом молчании напечатал: «О-Т-Р-А-В-Л-Е-Н-Н-Ы-Е-Д-Р-О-Т-И-К-И», отчего замок начал тихонько жужжать. Граф Олаф, сверкая глазами, смотрел на затрепетавшие провода, которые протянулись к краям двери, ведущей в прачечную.

– Работает, – заметил он и провел языком по гнилым зубам. – Сахарница так близко, что у меня уже сладко во рту!

Клаус вытащил из кармана записную книжку и несколько минут внимательно ее просматривал. Затем он повернулся к судье Штраус.

– Дайте мне, пожалуйста, эту книгу, – попросил он, показав на труд Джерома Скволора. – Третье словосочетание – это знаменитый непостижимый вопрос в самом известном романе Ричарда Райта. Ричард Райт – американский романист реалистического направления, сочинения которого посвящены расовой дискриминации. Скорее всего, во всеобщей истории несправедливости должны быть цитаты из его романов.

– Не будешь же ты читать всю эту томину! – испугался Граф Олаф. – Толпа нас найдет, не успеешь ты дойти до конца первой главы!

– Посмотрю в указателе, – ответил Клаус, – как я делал в библиотеке Тети Жозефины, когда мы расшифровали ее записку и обнаружили ее убежище.

– Мне всегда было интересно, как тебе это удалось, – сказал Олаф, и прозвучало это так, словно он восхищался исследовательскими способностями среднего Бодлера. А указатель, как вам, не сомневаюсь, известно, – это список всего, что содержится в книге, со ссылками на те места, где об этом можно прочитать.

– Райт Ричард, – прочитал Клаус. – Непостижимый вопрос в романе «Родной сын», страница пятьсот восемьдесят один.

– Значит, на пятьсот восемьдесят первой странице, – объяснил Граф Олаф, что было совершенно излишне, а это здесь означает «Не было нужно никому из находившихся в коридоре».

Клаус поспешно пролистал книгу до нужной страницы и быстро ее просмотрел, поблескивая глазами из-под очков.

– Нашел, – сказал он вполголоса. – И правда очень интересный вопрос.

– Интересный-шминтересный! – завопил Граф Олаф. – А ну печатай!

Клаус улыбнулся и забарабанил по клавишам. Его сестры подошли поближе, и каждая положила руку брату на плечо.

– А почему? – спросила Солнышко.

– Солнышко права, – кивнула Вайолет. – Почему ты решил пустить Графа Олафа в прачечную?

Средний Бодлер напечатал последнее слово – это было слово «Н-Е-Б-О-С-К-Р-Е-Б-Ы» – и посмотрел на сестер.

– Так ведь сахарницы там нет, – сказал он и распахнул дверь.

– Чего? – заорал Олаф. – Как это нет? Есть!

– К сожалению, Олаф прав, – сказала судья Штраус. – Вы же слышали, что сказал Дьюи. Когда ворон подобьют из гарпунного ружья, они упадут на липучку для птиц и уронят сахарницу в трубу…

– Якобы, – хитро усмехнулся Клаус.

– Хватит городить чушь! – закричал Граф Олаф, потрясая гарпунным ружьем, и зашагал в прачечную.

Однако почти сразу же стало ясно, что средний Бодлер говорил правду. Прачечная отеля «Развязка» была очень маленькая, и помещалось в ней всего лишь несколько стиральных и сушильных машин, груды грязного постельного белья и несколько пластмассовых бутылок, в которых, по всей видимости, хранилось некоторое количество крайне горючих химикалий, как и говорил Дьюи. В углу, под потолком, виднелась толстая металлическая труба, по которой пар из машин выходил наружу, но не было никаких признаков того, что сахарница попала в эту металлическую трубу и вывалилась на деревянный пол прачечной. Граф Олаф с хриплым яростным ревом принялся открывать и тут же захлопывать дверцы стиральных и сушильных машин, а потом подхватил груду грязного постельного белья и раскидал ее по полу.

– Где она? – прорычал он, и из свирепо перекошенного рта полетели брызги слюны. – Где сахарница?!

– Тайна, – ответил Клаус. – Тайна, которую Дьюи Денуман унес в могилу.

Граф Олаф развернулся лицом к бодлеровским сиротам, которым никогда еще не доводилось видеть его таким страшным. Никогда еще не сверкали так ярко его глаза, и никогда еще улыбка его не была такой извращенной – здесь это слово означает «Отмеченной столь сильной жаждой зла, что это казалось нездоровым». И при этом лицо его напоминало лицо Дьюи Денумана, когда он тонул, словно злоба негодяя причиняла ему самому ужасную боль.

– Он будет не последним волонтером, которому суждено погибнуть сегодня, – произнес Граф Олаф кошмарным шепотом. – Я уничтожу в этом отеле всех до единого, и плевать мне на сахарницу. Я выпущу медузообразный мицелий, и все разом, и волонтеры, и негодяи, испустят дух в страшных мучениях. Союзники подводили меня не реже, чем враги, и мне не терпится от них избавиться. А тогда я столкну с крыши лодку и уплыву вместе с…

– Лодку с крыши сталкивать нельзя, – сказала Вайолет. – Она разобьется из-за силы тяжести.

– Кажется, пора вносить силу тяжести в список моих врагов, – пробормотал Олаф.

– Я сниму вам лодку с крыши, – спокойно продолжала Вайолет, и брат с сестрой уставились на нее в ужасе. Судья Штраус поглядела на нее в изумлении. Даже Граф Олаф казался несколько озадаченным.

– Правда? – спросил он.

– Конечно, – сказала Вайолет. – Все идет именно так, как вы говорили, Граф Олаф. Благородные люди подвели нас все как один. У нас нет причин не помочь вам сбежать.

– Вайолет! – воскликнули Клаус и Солнышко, охваченные одним ужасом на двоих.

– Не надо! – воскликнула судья Штраус, которой пришлось переживать свое изумление в одиночку.

Граф Олаф все еще выглядел несколько озадаченным, однако лишь поглядел на старшую Бодлер и пожал плечами.

– Ладно, – сказал он. – И что тебе для этого нужно?

– Несколько грязных простыней, – сказала Вайолет. – Я свяжу их вместе и сделаю парашютный тормоз, как в Мертвых горах, когда я остановила летевший с горы фургон.

– Мне всегда было интересно, как тебе это удалось, – сказал Олаф, и прозвучало это так, словно он восхищался изобретательскими способностями старшей Бодлер.

Вайолет вошла в прачечную и подобрала с пола несколько простыней, стараясь выбрать почище.

– Пойдем на крышу, – тихо сказала она. Брат с сестрой подошли к ней поближе, и каждый положил руку ей на плечо.

– А почему? – спросила Солнышко.

– Солнышко права, – кивнул Клаус. – Почему ты помогаешь Графу Олафу сбежать?

Старшая Бодлер посмотрела сначала на охапку простыней, а затем на брата с сестрой.

– Так ведь он возьмет нас с собой, – сказала она.

– И с чего вдруг? – поинтересовался Олаф.

– Одному вам с лодкой не управиться, – хитро усмехнулась Вайолет, – а нам надо покинуть отель так, чтобы не заметила полиция.

– Дело говоришь, – сказал Олаф. – Ну и ладно, так или иначе вы окажетесь у меня в руках. Пошли.

– Рано, – сказала Солнышко. – Еще одно.

Все уставились на младшую Бодлер, на лице которой появилось непостижимое выражение. Даже брат и сестра не понимали, что она задумала.

– Еще одно? – переспросил Граф Олаф, глядя на Солнышко сверху вниз. – Ну?

Старшие Бодлеры посмотрели на сестру и почувствовали, как по спине у них побежали мурашки – словно круги по воде. Пройти по жизненному пути, не совершив ни одного сколько-нибудь злодейского поступка, очень трудно – ведь, прежде всего, в мире столько злодейства. Когда на жизненном пути Бодлеров возникали непостижимые ситуации и сироты не знали, как поступить, детям часто казалось, что они чудом балансируют на вершине чего-то ужасно хрупкого и ужасно опасного и что если они не будут очень осторожны, то им предстоит падение с огромной высоты прямо в пропасть злодейства. Вайолет чувствовала, что чудом балансирует на этой хрупкой вершине, когда предложила Графу Олафу устроить побег, хотя и думала, будто делает это ради спасения своих брата и сестры и себя самой, а Клаус чувствовал, что чудом балансирует на этой хрупкой вершине, когда помогал Олафу отпереть дверь прачечной, хотя и знал – сахарницы там нет. И разумеется, все трое сирот чувствовали, что чудом балансируют на этой хрупкой вершине, когда думали о Дьюи Денумане и о том страшном мгновении, когда он погиб от оружия в их руках. Но когда Солнышко ответила на вопрос Графа Олафа, часы отеля «Развязка» дважды пробили «Не так!», и брат с сестрой задумались, не потеряли ли они равновесие и не летят ли они прочь от всех благородных людей на свете.

– Поджечь отель, – сказала Солнышко, и все бодлеровские сироты почувствовали, что летят в пропасть.

Глава тринадцатая

– Ха! – каркнул Граф Олаф. – Приз в студию!

Он употребил выражение, которое здесь означает «Сдается мне, это предложение сулит поразительные развлечения и сладостные скандалы!» – хотя в подводном каталоге Дьюи Денумана содержится перечень из

двадцати семи случаев, когда призы доставались Графу Олафу нечестным и обманным путем. С глумливой улыбкой он опустил ту руку, в которой не было гарпунного ружья, и погладил Солнышко Бодлер по голове.

– Как я погляжу, младшая сиротка все-таки пошла по моим стопам! Значит, не такой уж я плохой опекун! – закричал он.

– Вы вообще не опекун, – возразила Вайолет, – а Солнышко вообще не поджигатель. Моя сестра сама не знает, что говорит.

– Поджечь отель, – настойчиво повторила Солнышко.

– Тебе нехорошо, да, Солнышко? – заботливо спросил Клаус, заглядывая сестре в глаза. Он испугался, что медузообразный мицелий, который всего несколько дней назад угрожал жизни младшей Бодлер, скверно на нее повлиял. Клаус провел исследование и придумал, как обезвредить зловредный грибок, но теперь ему показалось, что, быть может, он обезвредил его не до конца.

– Мне отлично, – ответила Солнышко. – Поджечь отель.

– Ах ты, моя цыпочка! – воскликнул Граф Олаф. – Да если бы Кармелите хоть чуточку твоих мозгов! Я так закрутился со всеми делами, что мне и в голову не пришло поджечь этот отель! Но даже если очень занят, не следует забывать о хобби!

– Ваши хобби, Граф Олаф, – попросту злодейство! – сказала судья Штраус. – Даже если Бодлеры решили принять участие в ваших кознях, я сделаю все, что в моей власти, и не допущу этого!

– Нет у вас никакой власти, – осклабился Граф Олаф. – Ваши коллеги-судьи – мои союзники, ваши коллеги-волонтеры болтаются по вестибюлю с завязанными глазами, а у меня гарпунное ружье!

– А у меня всеобщая история несправедливости! – воскликнула судья Штраус. – Ведь должна же эта книга на что-то сгодиться!

Негодяй не стал спорить, а просто нацелил на судью оружие.

– Давайте, сиротки, разводите огонь в прачечной, – сказал он, – а я тут позабочусь, чтобы судья Штраус нам не помешала.

– Есть, сэр, – сказала Солнышко и протянула руки брату и сестре.

– Не смейте! – закричала судья Штраус.

– Зачем ты это делаешь, Солнышко? – спросила сестру Вайолет. – Ведь ты причинишь вред невинным людям!

– Почему ты помогаешь Графу Олафу сжечь это здание? – закричал Клаус.

Солнышко оглядела прачечную и подняла глаза на брата и сестру. Она молча покачала головой, как будто ей было некогда пускаться в подробные объяснения.

– Помогите, – сказала она, и больше ей ничего говорить не понадобилось.

Хотя Клаусу и Вайолет поведение сестры казалось непостижимым, они вошли в прачечную вместе с ней, а Олаф разразился лаконичным победным хохотом.

– Ха! – воскликнул Граф Олаф. – Послушайте меня, сиротки, и я научу вас лучшим моим фокусам! Сначала расстилаете по полу грязное белье. Потом берете бутылки с крайне горючими химикалиями и поливаете белье.

Вайолет молча расстелила на деревянном полу прачечной грязные простыни, а Клаус и Солнышко взяли пластмассовые бутылки, открыли их и разлили содержимое по полу. По прачечной поплыл сильный резкий запах, а дети повернулись к Олафу и спросили, что делать дальше.

– А теперь? – спросила Солнышко.

– Теперь нужна спичка и растопка, – ответил Олаф и полез в карман той рукой, в которой не было ружья. – Всегда ношу с собой спички, – сообщил он, – а мои враги всегда носят с собой растопку. – Он подался вперед и вырвал из рук судьи Штраус книгу «Отвратительные и лицемерные аферисты-финансисты». – На что-то она действительно сгодится, – заметил злодей и швырнул книгу на грязное белье, едва не попав в Бодлеров, которые как раз выходили в коридор.

Упав на простыни, книга Джерома Скволора раскрылась, и дети увидели аккуратную диаграмму со стрелками, отточиями и пояснениями мелким шрифтом внизу. Бодлеры наклонились прочитать, что же написал специалист по несправедливости, и успели заметить лишь слова «подземный ход», когда Олаф зажег спичку и мастерски кинул ее в самую середину страницы. Бумага тут же занялась, и книга запылала.

– Ой, – тихо сказала Солнышко и прижалась к брату и сестре. Трое Бодлеров и двое взрослых, стоявших рядом с ними, молча глядели через дверь в прачечную.

Горящая книга – исключительно печальное зрелище, ведь хотя книга – это всего-навсего бумага и типографская краска, возникает такое чувство, словно все содержащиеся в ней мысли обращаются в пепел, чернеют и скручиваются вместе со страницами, корешком и переплетом – это слово означает не только «обложка», но и «ткань, клей и нитки, которые скрепляют страницы». Когда кто-то жжет книгу, то проявляет глубочайшее неуважение к мыслительной работе, породившей ее идеи, к тому труду, который потребовался, чтобы связать воедино слова и предложения, и ко всем бедам, которые постигли автора, от нашествия термитов, которые едва не уничтожили все черновики, до большого валуна, которым кто-то придавил художника, когда тот сидел на берегу пруда, поджидая, когда ему доставят рукопись. Судья Штраус смотрела на книгу, потрясенно нахмурившись и думая, вероятно, об исследованиях Джерома Скволора и обо всех негодяях, которых с их помощью можно было бы передать в руки закона. Вайолет, Клаус и Солнышко думали о пожаре, который унес жизни их родителей, лишил их дома и вынудил бороться за жизнь самостоятельно, что здесь означает «Сначала переходить от опекуна к опекуну, а затем от одной отчаянной опасности к другой отчаянной опасности, пытаясь уцелеть и разгадать тайны, которые висели у них над головой, словно пелена дыма». Бодлеровские сироты думали о первом пожаре, который ворвался в их жизнь, и не знали, окажется ли этот пожар последним.

– Лучше бы нам убраться отсюда, – нарушил молчание Граф Олаф. – Как показывает мой богатый жизненный опыт, стоит пламени добраться до химикалий, и пожар распространяется очень быстро. Боюсь, вечеринку с коктейлями придется отменить, но если мы не будем слишком долго копаться, у нас останется время на то, чтобы перед отплытием заразить всех постояльцев медузообразным мицелием. Ха! К лифту!

Крутанув в руках гарпунное ружье, негодяй зашагал по коридору, волоча за собой судью, а Бодлеры побежали следом. Но когда они добежали до лифта, дети обратили внимание на табличку, привинченную возле узорных ваз. Точно такая же табличка висела и в вестибюле, да вы и сами, скорее всего, видели такие таблички. «ПРИ ПОЖАРЕ, – гласили вычурные буквы, – ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЛИФТОМ ЗАПРЕЩАЕТСЯ. ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ЛЕСТНИЦАМИ».

– По лестнице, – сказала Солнышко, показывая на табличку.

– Наплевать, – презрительно скривился Граф Олаф, нажимая кнопку вызова.

– Опасно, – уперлась Солнышко. – По лестнице.

– Может, это ты придумала поджечь отель, крошка, – сказал Граф Олаф, – но командую здесь я! Если мы поплетемся по лестнице, то не успеем взять мицелий! Едем на лифте!

– Да тьфу, – вполголоса сказала Солнышко и задумчиво нахмурилась.

Вайолет и Клаус с подозрением взглянули на сестру, не понимая, как это ребенок, которому ничуть не претило поджечь целый отель, расстраивается из-за такого пустяка, как лифт. Но тут Солнышко поглядела на брата и сестру с хитрой улыбкой и произнесла одно-единственное слово, которое все прояснило.

– Прелюдия, – сказала она, и в следующий миг ее брат и сестра просияли.

– Чего? – свирепо спросил Олаф и нажал на кнопку еще несколько раз, хотя подобное варварство, как всем известно, не ускоряет работу лифта.

– Моя сестра имеет в виду, – сказала Вайолет, – что она усвоила урок по поджигательству.

Однако младшая Бодлер имела в виду совсем не это. Клаус и Вайолет поняли: словом «прелюдия» Солнышко хотела напомнить им об отеле «Прелюдия» и о том, как однажды семья Бодлер в полном составе провела там выходные. Как и говорила Кит Сникет, отель «Прелюдия» – очень славное место, и я рад сообщить вам, что он все еще цел и невредим – ложка меда в бочке дегтя, – и что в бальном зале там по-прежнему висят знаменитые люстры в виде громадных медуз, которые раскачиваются вверх-вниз в такт музыке, которую играет оркестр, и что книжный киоск в вестибюле по-прежнему специализируется на сочинениях американских романистов реалистического направления, а открытый бассейн по-прежнему прекрасен, и когда кто-то прыгает в него, собираясь поплавать наперегонки, отражения окон отеля мерцают и переливаются. Однако бодлеровские сироты вспомнили не люстры, не киоск и даже не бассейн, где Солнышко училась плескаться и булькать. Они вспомнили одну шалость с лифтом, на которую подбил их отец, когда на него однажды нашло. Шалость – здесь это слово означает «Способ разыграть того, с кем ты едешь в лифте», – лучше всего удается в тот момент, когда вы собираетесь выходить из лифта, а ваши попутчики едут выше. Мама Бодлер возражала против того, чтобы ее супруг учил детей подобным шалостям, так как, по ее словам, шалость была недостойная, однако отец возразил ей, что это не более недостойная шалость, чем волшебные фокусы с булочками, которые мама Бодлер проделала в тот же день за завтраком в ресторане отеля, и тогда она неохотно согласилась поучаствовать в розыгрыше. Разумеется, данный конкретный момент в жизни Бодлеров не слишком подходил для розыгрышей, однако Вайолет и Клаус тут же поняли, что затеяла их сестра, и когда двери лифта наконец раздвинулись и Граф Олаф протопал в лифт, трое Бодлеров вошли следом и немедленно нажали сразу на все кнопки. Когда папа Бодлер проделал это, выходя из лифта, оставшаяся в лифте пассажирка, невероятная зануда по имени Элеонора, была вынуждена по пути в номер посетить все этажи отеля, однако здесь, в отеле «Развязка», шалость служила сразу двум целям – в данном случае это выражение означает «давала Бодлерам возможность сделать сразу две вещи».

– Что вы делаете? – возмутился Граф Олаф. – Так я нипочем не успею вовремя добраться до медузообразного мицелия и всех отравить!

– Зато мы сможем предупредить о пожаре как можно больше народу! – закричала судья Штраус.

– Две цели, – сказала Солнышко и обменялась с братом и сестрой легкой улыбкой, когда лифт доехал до вестибюля и открыл двери. Громадный зал под куполом уже почти опустел, и Бодлеры увидели, что все последовали советам злодеев-судей Верховного суда и бродят по отелю с завязанными глазами.

– Пожар! – закричала Вайолет, пока двери лифта не закрылись. – Внимание! Внимание! В отеле пожар! Прошу всех покинуть здание!

Мужчина с бородой, но без волос стоял у самого лифта, держа за плечо Джерома Скволора, чтобы было удобнее подталкивать специалиста по несправедливости в нужную ему сторону.

– Пожар? – спросил он своим странным хриплым голосом. – Молодчина, Олаф!

– Как это молодчина? – возмутился Джером, и стало видно, что он нахмурился под повязкой.

– Я хотел сказать: «Здесь Олаф!» – поспешно поправился мужчина, подтолкнув Джерома к лифту. – Держи его! Нужно передать его в руки властей!

– Олаф здесь? – спросил, видимо, Франк, который вместе с братом ощупью пробирался вдоль стены. – Я его задержу!

– Где Бодлеры? – закричал, видимо, Эрнест. – Я их задержу!

– В лифте! – закричала женщина с волосами, но без бороды из дальнего конца вестибюля, однако двери уже закрылись.

– Вызовите пожарных! – отчаянно закричала Вайолет.

– Которых? – был ответ, однако дети не поняли, кто им ответил – Франк или Эрнест. Не успели Бодлеры бросить последний взгляд на волонтеров и негодяев, двери закрылись, и лифт поехал на второй этаж.

– Эти судьи обещали, что если я подожду до завтра, то увижу поражение всех моих врагов, – проворчал Граф Олаф, – а теперь сами же всех на меня натравливают! Так и знал – когда-нибудь и они меня подведут!

Бодлерам было некогда напоминать Олафу, что он и сам подвел судей, собравшись отравить их медузообразным мицелием вместе со всеми, кто был в вестибюле, поскольку лифт остановился на втором этаже и открыл двери.

– В отеле пожар! – закричал Клаус в коридор. – Пожалуйста, покиньте здание!

– Пожар? – спросила Эсме Скволор. К удивлению Бодлеров, коварная женщина не сняла повязки, но, возможно, она решила, будто полоса черной ткани на глазах – это модно. – Кто сказал?

– Клаус Бодлер, – сказал Клаус Бодлер. – Уходите из отеля!

– Не слушайте этого кексолиза! – заверещала Кармелита Спатс, которая носилась по коридору, шлепая рукой по всем узорным вазам. – Он пытается от нас улизнуть! Давайте снимем повязки и подсмотрим!

– Не вздумайте снимать повязки! – закричал Граф Олаф. – Эти Бодлеры виновны в неуважении к суду и пытаются заманить вас в ту же ловушку! Никакого пожара нет! Не покидайте отель ни при каких обстоятельствах!

– Мы никуда вас не заманиваем! – закричал Клаус. – Это Олаф вас заманивает! Пожалуйста, послушайтесь нас!

– Не знаю, кому и верить, – презрительно скривилась Эсме Скволор. – Вы, сироты, такие же подлецы, как и мой бывший приятель.

– Оставьте нас в покое! – велела Кармелита, натыкаясь на стену. – Мы сами разберемся!

Двери закрылись, прежде чем Бодлеры успели продолжить спор, – и больше им уже никогда не пришлось спорить ни с этой неприятной женщиной, ни с этой неприятной девочкой. Вскоре лифт приехал на третий этаж, и Солнышко, набрав побольше воздуха, чтобы все, и злодеи, и благородные люди, слышали ее голосок, закричала.

– Пожар! – закричала она. – Ходите по лестницам! Никаких лифтов!

– Солнышко Бодлер? – крикнул в ответ мистер По, узнав голос своей подопечной. Лицом банкир стоял совершенно не в ту сторону и прижимал к черной повязке белый носовой платок. – Не следует добавлять к перечню своих преступлений еще и ложный сигнал о пожаре! Ты и так виновна в неуважении к суду, а может быть, и в убийстве!

– Это не ложный сигнал! – воскликнула судья Штраус. – Мистер По, отель действительно горит! Пожалуйста, бегите!

– Не могу, – ответил мистер По, кашляя в платок. – Я при исполнении служебных обязанностей: слежу за делами Бодлеров и распоряжаюсь состоянием их роди…

Двери лифта закрылись, оборвав мистера По на полуслове, и Бодлеры в последний раз уехали от банкира, и вынужден с огорчением сообщить, что на каждом этаже более или менее повторялась та же история.

На третьем этаже Бодлеры увидели миссис Басс, на которой по-прежнему красовался крошечный белокурый паричок, словно снежная шапка на вершине горы, а глаза были по-прежнему завязаны черной тканью поверх узкой полумаски, а на седьмом этаже видели мистера Ремору, который бродил там вместе с завучем Ниро. Они видели и Джеральдину Жюльен, которая нащупывала дорогу микрофоном, как слепой – белой тросточкой, и они видели Чарльза и Сэра, которые взялись за руки, чтобы не потерять друг друга, и они видели Кевина, Хьюго и Колетт, державших липучку для птиц, которую вывесил за окно сауны Клаус, и они видели, как мистер Леско спорит с миссис Морроу, и они видели мужчину с гитарой, который знакомился с женщиной в шляпке в виде вороны, и еще многих людей, в которых не узнали ни волонтеров, ни негодяев, – все эти люди бродили по коридорам отеля, пытаясь поймать всякого, кто покажется им подозрительным. Одни из них верили Бодлерам, когда те сообщали им о пожаре, а другие верили Графу Олафу, когда тот сообщал им, что Бодлеры лгут, когда говорят о пожаре. Но лифт останавливался на каждом этаже совсем ненадолго, и всех этих людей дети видели лишь мельком. Они слышали, как миссис Басс пробормотала что-то об ожидающем ее автомобиле и как мистер Ремора спросил что-то о жареных бананах. Они слышали, как Ниро вспомнил о своей скрипке, а Джеральдина запищала про заголовки, а Чарльз с Сэром начали препираться о том, выгодны пожары деревообрабатывающей промышленности или нет. Они слышали, как Хьюго спросил, действует ли еще план касательно hors d’oeuvres, и слышали, как Колетт спросила, не нужно ли будет ощипать ворон, и слышали, как Кевин жалуется на то, что не знает, какой рукой держать липучку для птиц – правой или левой, и слышали, как мистер Леско говорит гадости миссис Морроу, а бородатый мужчина поет песни женщине в шляпке в виде вороны, и они слышали, как какой-то мужчина зовет Брюса, а какая-то женщина зовет свою мамочку, и как дюжины и дюжины людей о чем-то шепчутся и на кого-то кричат, с кем-то спорят и в чем-то соглашаются, гневно обвиняют или кротко защищаются, осыпают яростными комплиментами и добросердечными оскорблениями дюжины и дюжины других людей и в самом отеле «Развязка», и за его дверями, – одних из них Бодлеры узнали, других забыли, третьих впервые видели.

На каждом этаже развертывался свой сюжет, и сюжет каждого этажа был для Бодлеров непостижим, так как их визиты на этажи были столь краткими, а сюжеты некоторых этажей остались непостижимыми и для меня – даже спустя столько одиноких лет и после стольких исследований, предпринятых в одиночку.

Быть может, какие-то из этажных сюжетов вы знаете лучше меня, поскольку выследили замешанных в них персонажей. Быть может, миссис Басс сменила фамилию и живет рядом с вами, быть может, мистер Ремора оставил себе прежнюю фамилию и живет на другом краю земли. Быть может, Ниро теперь работает продавцом в продуктовом магазине, а Джеральдина Жюльен ведет уроки труда. Быть может, Чарльз и Сэр больше не компаньоны, и вам представился случай подробно рассмотреть одного из них, когда он сидел напротив вас в автобусе, и, быть может, Хьюго, Колетт и Кевин по-прежнему вместе, и вы проследили за этими непостижимыми людьми, так как заметили, что один из них одинаково владеет обеими руками. Быть может, мистер Леско теперь ваш сосед, а миссис Морроу теперь ваша сестра, или мать, или тетушка, или жена, или даже муж. Быть может, шорох за окном производит бородатый мужчина, который пытается забраться к вам в комнату, а может быть, это такси, которое вызвала женщина в шляпке в виде вороны. Быть может, вам случалось заметить в толпе и управляющих отелем «Развязка», и судей Верховного суда, и официантов из кафе «Сальмонелла», и, быть может, вы знакомы со специалистом по несправедливости или сами им стали. Быть может, для вас люди, которые встретились на вашем непостижимом жизненном пути, и их непостижимые судьбы яснее ясного, но когда лифт остановился в последний раз и двери раздвинулись, а за ними оказалась крыша отеля «Развязка», Бодлеры чувствовали себя так, словно чудом балансируют на загадочной и неверной груде непостижимых тайн. Они не знали, кто уцелеет в пожаре, который они разожгли, а кто погибнет. Они не знали, кто считал их волонтерами, а кто думал, будто они негодяи, и кто верил, что они невиновны, а кто верил, будто виновны. И они не знали, что означают их собственные наблюдения, дела и поступки и кто они – благородные люди, злодеи или нечто среднее. Когда бодлеровские сироты вышли из лифта и проходили через солярий на крыше, они чувствовали, что их жизнь – словно книга, полная важнейших сведений, которую сожгли, как сожгли всеобщую историю несправедливости, превратившуюся в пепел пожара, который с каждой секундой разгорался все сильнее.

– Глядите! – закричал Граф Олаф, свесившись с крыши отеля и показывая куда-то вниз.

Бодлеры поглядели туда, надеясь увидеть просторную безмятежную гладь пруда, отражающую отель «Развязка», словно гигантское зеркало. Но в воздухе вились клубы густого черного дыма, валившего из подвальных окон, за которыми распространялось пламя, и поверхность пруда стала похожа на мозаику из крошечных зеркал, каждое из которых было разбито на множество кусочков непостижимых очертаний. То там, то сям среди огня и зеркал дети различали бегавшие фигурки, но не понимали, кто это – полиция при исполнении служебных обязанностей или постояльцы, которые выбежали из отеля, спасаясь от стихии.

Олаф продолжал глядеть вниз, и Бодлеры не понимали, доволен он или расстроен.

– Вашими стараниями, сироты, уничтожить всех медузообразным мицелием уже поздно, – сказал Граф, – зато мы, по крайней мере, запалили пожар.

Судья Штраус продолжала глядеть на дым, который валил из окон и вился к небу, и выражение ее лица было столь же непостижимым.

– Вашими стараниями, сироты, отель сгорит дотла, – тихо сказала она Бодлерам, – зато мы, по крайней мере, не дали Графу Олафу отравить всех мицелием.

– Огонь распространяется не очень быстро, – сказал Граф Олаф. – Многие спасутся.

– Но он распространяется и не очень медленно, – возразила судья Штраус. – Некоторые не успеют.

Бодлеровские сироты переглянулись, но не успели они ничего сказать, как все здание содрогнулось, и дети с трудом устояли на ногах. Зеркальные коврики для загара беспорядочно заскользили по солярию, а вода в бассейне всплеснулась и ударила в борт большой деревянной лодки, окатив фигуру осьминога, напавшего на водолаза.

– Пламя затронуло несущие конструкции здания, – сказала Вайолет.

– Пора выбираться, – сказал Клаус.

– Живо, – сказала Солнышко.

Не тратя время на разговоры, Бодлеры отвернулись от взрослых и зашагали к лодке. Переложив простыни на одну руку, Вайолет сняла фуражку посыльной, пошарила в кармане и вытащила ленту, которую ей дала Кит Сникет, чтобы подвязать волосы. Клаус пошарил в кармане и вытащил записную книжку, в которой принялся лихорадочно рыться. Солнышко не стала шарить в карманах, а только задумчиво стиснула свои острые зубы, как будто предчувствовала – скоро они понадобятся.

Вайолет придирчиво оглядела лодку.

– Парашютный тормоз я привяжу к фигуре на носу лодки, – сказала она. – Можно завязать узел «язык дьявола» под водолазным шлемом. – Она помолчала и продолжила: – Там-то Граф Олаф и прятал медузообразный мицелий, ведь туда никто не догадается заглянуть.

Клаус придирчиво перечитал свои записи.

– Я подниму парус так, чтобы поймать ветер, – сказал он. – Иначе такая тяжелая лодка просто свалится в воду. – Он тоже немного помолчал и продолжил: – Именно это и произошло с сахарницей. Дьюи Денуман убедил всех в том, будто она в прачечной, и теперь никто не догадается поискать ее в пруду.

– Лопатки-весла, – сказала Солнышко, указывая на приспособления, которыми Хьюго переворачивал загорающих.

– Отличная мысль, – согласилась Вайолет и посмотрела на неспокойные свинцовые волны моря. – Может быть, друзья найдут нас. Здесь должен пролететь Гектор с Кит Сникет и Квегмайрами.

– И Фионой, – добавил Клаус.

– Нет, – сказала Солнышко.

– Что ты хочешь сказать? – спросила Вайолет, осторожно перебираясь с края бассейна на борт лодки, а оттуда начиная карабкаться по веревочной лестнице на нос.

– Они собирались прибыть в четверг, – сказал Клаус, помогая Солнышку забраться на борт и залезая следом. Палуба была размером с большой матрас, и поместиться на ней могли трое Бодлеров и еще, может быть, один-два пассажира. – А сейчас еще среда.

– Пожар, – сказала Солнышко и показала на вздымавшийся к небу столб дыма.

Старшие Бодлеры ахнули. Они едва не забыли, как Кит говорила им, что будет смотреть в небо и ждать сигнала, который отменит собрание в четверг.

– Так вот почему ты решила поджечь отель! – сказала Вайолет, торопливо обвязывая статую жгутами из простыней. – Это сигнал!

– Г. П. В. его увидит, – сказал Клаус, – и поймет, что все ее чаяния растаяли как дым.

Солнышко кивнула.

– Последнее убежище уже небезопасно, – сказала она.

Для младшей Бодлер это высказывание было очень выразительным – и очень печальным.

– Может быть, друзья все равно нас найдут, – сказала Вайолет. – Может быть, они – последние благородные люди в нашей жизни.

– Если они по-настоящему благородны, то не станут больше с нами дружить, – сказал Клаус.

Вайолет кивнула, и на ее глаза навернулись слезы.

– Ты прав, – признала она. – Мы убили человека.

– Случайность, – твердо возразила Солнышко.

– И сожгли отель, – добавил Клаус.

– Сигнал, – сказала Солнышко.

– У нас были добрые намерения, но мы совершали недобрые поступки, – сказала Вайолет.

– Мы хотим быть благородными, но нам пришлось совершить злодейства, – сказал Клаус.

– Мы достаточно благородны, – сказала Солнышко, но тут здание снова содрогнулось, словно качая головой в знак протеста.

Вайолет вцепилась в фигуру на носу, а Клаус и Солнышко вцепились друг в друга, потому что лодка стала колотиться о края бассейна.

– Помогите! – крикнула Вайолет взрослым, которые все глядели на дым. – Хватайте лопатки и толкайте лодку к краю крыши!

– Раскомандовалась! – фыркнул Граф Олаф, однако вместе с судьей направился к тому углу солярия, где стояли лопатки, отражая послеполуденное солнце и задымленное небо.

Взрослые взяли по лопатке и стали тыкать ими в лодку, как тыкают в паука, когда хотят выгнать его из ванны. Бум! Бум! Лодка несколько раз ударилась о край бассейна, а затем выскочила из него и с долгим скрежетом медленно съехала к краю крыши. Бодлеры крепко держались за борта, и вот носовая часть лодки миновала зеркала солярия и нависла над пустотой, где не было ничего, кроме дыма. Лодка тихонько покачивалась, чудом балансируя между отелем и раскинувшимся внизу морем.

– Забирайтесь! – крикнула Вайолет, потуже затягивая узлы.

– Конечно заберусь! – объявил Олаф, прищурясь на водолазный шлем на носу лодки. – Я же капитан этого судна!

И он швырнул лопатку на палубу, едва не попав в Клауса и Солнышко, а затем залез в лодку, из-за чего она угрожающе закачалась на краю крыши.

– И вы тоже, судья Штраус! – позвал Клаус, но судья отложила лопатку и печально взглянула на детей.

– Нет, – сказала она, и дети увидели, что она плачет. – Я не поплыву с вами. Это было бы нечестно.

– Что же нам делать? – спросила Солнышко, но судья Штраус лишь покачала головой.

– Я не стану убегать с места преступления, – сказала она. – А вы, дети, должны отправиться со мной, и мы все объясним полиции.

– Полиция нам не поверит, – сказала Вайолет, держа парашютный тормоз наготове. – К тому же в ее ряды могли затесаться враги – как негодяи в Верховный суд.

– Возможно, но это не повод убегать, – сказала судья.

Граф Олаф огрел бывшую соседку презрительным взглядом и повернулся к Бодлерам.

– Ну и пусть себе горит, как свечка, если ей так хочется, – сказал он, – а нам пора отправляться.

Судья Штраус глубоко вздохнула, а потом шагнула вперед и положила руку на кошмарную деревянную фигуру на носу лодки, словно собиралась затащить все судно обратно на крышу.

– Иногда говорят, что дети из разрушенных семей самой судьбой обречены на преступное будущее, – сказала она сквозь слезы. – Пусть ваша судьба будет совсем не такая, Бодлеры.

Клаус стоял у мачты, привязывая снасти.

– У нас нет другой семьи, кроме нас самих, и другого дома, кроме этой лодки, – сказал он.

– Все это время я следила за вами, – сказала судья, крепче сжимая пальцы на деревянной фигуре. – И вам постоянно удавалось ускользнуть от меня – с того самого мига, когда мистер По увез вас из театра в своей машине, до того момента, когда Кит Сникет провезла вас в такси через живую изгородь. Я не отпущу вас, Бодлеры!

Солнышко шагнула к судье, и на секунду старшим Бодлерам показалось, будто она собирается вылезти из лодки. Но она лишь взглянула в полные слез глаза судьи и улыбнулась ей печально-печально.

– Чао-какао, – сказала младшая Бодлер, открыла рот и укусила судью в руку. С криком боли и досады судья Штраус разжала пальцы, и здание снова содрогнулось, свалив судью с ног, а лодку с крыши в то самое мгновение, когда часы отеля «Развязка» пробили в последний раз.

«Не так! Не так! Не так!» – трижды пробили часы, и трое Бодлеров с криком устремились навстречу морским волнам, и даже Граф Олаф завопил: «Мамочка!» – поскольку на один ужасный миг им показалось, что удача отвернулась от них окончательно и что сейчас лодка разобьется в щепки из-за силы тяжести. Но тут Вайолет отпустила грязные простыни, и в небо взвился парашютный тормоз, похожий на очередной клуб дыма, а Клаус повернул парус и поймал ветер, и лодка перестала падать и начала парить, словно птица, поймавшая восходящие потоки воздуха и решившая дать крыльям отдохнуть, особенно если она устала, так как долго несла тяжелый и важный груз. Несколько секунд лодка плыла по воздуху, словно ковер-самолет из волшебной сказки, и Бодлеры, несмотря на ужас и панику, не могли не восхититься при мысли о том, как чудесно они спаслись. Еще на один ужасный миг, когда лодка плюхнулась в воду, им показалось, что сейчас они утонут, как утонул в пруду Дьюи Денуман, унося с собой все тайны своего подводного каталога и оставив любимую женщину беременной и отчаявшейся. Но тут парус развернулся, фигура на носу выровнялась, и Олаф поднял лопатку и вручил ее Солнышку.

– Давай греби, – велел он и загоготал, сверкая глазами. – Ну вот, сироты, наконец-то вы в моих руках, – заявил он. – Мы с вами в одной лодке.

Бодлеры поглядели сначала на негодяя, а потом на берег. На миг им захотелось прыгнуть за борт и вплавь добраться до города, чтобы оказаться подальше от Олафа. Но когда они поглядели на дым, который валил из окон отеля, и на пламя, которое вилось вокруг лилий и мха, выращенных на стенах искусным садовником, то поняли, что на суше так же опасно. Дети видели стоявшие вокруг отеля крошечные фигурки, которые яростно махали руками в сторону моря, и видели, как содрогается здание. Судя по всему, отель был готов вот-вот обрушиться, и детям хотелось оказаться от этого подальше. Дьюи заверил их, что им больше не придется скитаться по морям, по волнам, но сейчас именно морские волны стали для Бодлеров последним убежищем.

Ричард Райт, американский романист реалистического направления, в своем самом прославленном романе «Родной сын» задает знаменитый непостижимый вопрос. «Кто знает, – спрашивает он, – не окажется ли одного крошечного потрясения, которое нарушит хрупкий баланс между социальными установлениями и неуемной алчностью, довольно для того, чтобы в наших столицах обрушились все небоскребы?» Прочитать этот вопрос не так-то просто, и звучит он так, как будто это некий шифр, однако после долгих исследований я смог извлечь из этих таинственных слов определенный смысл. Например, «социальные установления» – это слова, которые, вероятно, относятся к тем системам, с помощью которых люди организуют свою жизнь, в частности к Десятичной классификации Дьюи или к процессам Верховного суда, на которых присутствующих заставляют завязать глаза. А «неуемная алчность» – это слова, которые, вероятно, относятся к тому, чем люди стремятся обладать, например к бодлеровскому состоянию, сахарнице или убежищу, которое одинокие усталые сироты могут назвать своим домом. Видимо, мистер Райт, задавая этот вопрос, хотел спросить, не может ли крошечное событие, вроде камешка, брошенного в пруд, привести к тому, что по всем системам мира побегут круги, и потрясти основы того, к чему стремится человечество, пока все эти круги и потрясения не обрушат что-нибудь громадное вроде здания.

Разумеется, у Бодлеров в деревянной лодке, которая служила им новым домом, не было экземпляра «Родного сына», однако, глядя на удаляющийся отель «Развязка», они задавали себе вопросы, очень похожие на вопрос мистера Райта. Вайолет, Клаус и Солнышко вспоминали все свои поступки, большие и малые. Они думали о своих фланерских наблюдениях, которые оставили нераскрытыми столько тайн. Они думали о своих обязанностях посыльных, из-за которых случилось столько бед. И они думали о том, кто они – по-прежнему благородные волонтеры, которыми хотели стать, или из-за того, что огонь прокладывал себе зловещий путь по этажам отеля и здание должно было вот-вот обрушиться, им было самой судьбой предназначено стать кем-то другим. Бодлеровские сироты оказались в одной лодке с Графом Олафом, прославленным негодяем, и глядели в море, где надеялись найти своих благородных друзей, не зная, что им теперь делать и кем они могут стать.

Моему любезному издателю

Конец близок.

Со всем подобающим почтением,

Лемони Сникет

Конец

Посвящается Беатрис Я нежно любил – я тебя потерял, И мир превратился в кошмар

Глава первая

Если вам когда-нибудь в жизни приходилось чистить луковицу, то вы знаете, что за первым, тонким, как бумага, слоем следует еще один тонкий, как бумага, слой, а за ним еще один и еще, и не успеете вы опомниться, как сотни луковичных слоев покроют кухонный стол, а глаза у вас наполнятся слезами, и вы пожалеете, что вообще взялись чистить луковицу, а не оставили ее в покое – пусть бы себе засыхала на полке в кладовой, а вы бы жили себе спокойно дальше, даже если бы не пришлось больше наслаждаться непростым и ошеломляющим вкусом этого своеобразного едкого овоща.

Сходным образом история бодлеровских сирот напоминает луковицу, и если вы непременно хотите прочитать каждую бумажную страничку повествования «Тридцать три несчастья», в награду библиотека ваша наполнится ста семьюдесятью главами сплошных невзгод, а глаза – бессчетным количеством слез. Даже если вы уже прочли предыдущие двенадцать книг с бодлеровской историей, пока еще не поздно прекратить снимать слои и поставить эту книгу на полку – пусть пылится себе, пока вы читаете что-то менее непростое и ошеломляющее. Конец этой несчастливой хроники будет таким же скверным, как и ее начало, ибо за каждым несчастьем обнаруживается еще одно, и еще, и еще. И только те, кто способен переварить эту своеобразную едкую историю, могут вгрызаться дальше в бодлеровскую луковицу. Мне неприятно говорить вам об этом, но что есть, то есть.

Бодлеровские сироты, плывущие по широкому пустынному морю в лодке размером с большую кровать, но далеко не столь удобной, были бы счастливы увидеть скачущую по волнам луковицу. Повстречайся им этот овощ, Вайолет, старшая из Бодлеров, завязала бы себе волосы повыше, чтобы не лезли в глаза, и вмиг изобрела бы приспособление, чтобы выловить луковицу из воды. Клаус, средний Бодлер и единственный в троице мальчик, припомнил бы какие-то полезные сведения из тысячи прочитанных им книг и определил бы, к какому виду луковых относится данная луковица и съедобна ли она. А Солнышко, едва вышедшая из младенческого возраста, накрошила бы луковицу на мелкие кусочки своими на редкость острыми зубами и, пустив в ход новоприобретенные кулинарные таланты, обратила бы простую луковицу во что-то вполне съедобное. Старшие Бодлеры так и представляли себе, как сестра провозглашает: «Ободан», что заменяло у нее слова «обед подан».

Однако троица не увидела луковицы. По правде говоря, дети вообще мало что видели во время своего плавания по океану, которое началось, когда Бодлеры столкнули огромную деревянную лодку с крыши отеля «Развязка», спасаясь от пожара, охватившего все здание, а также от властей, которые хотели арестовать детей за поджог и убийство. Ветер и отлив быстро отнесли лодку прочь, и к закату отель и все прочие городские здания превратились в неясную дымку на горизонте. Сейчас, на следующее утро, Бодлеры наблюдали лишь спокойную, неподвижную морскую гладь да мрачное, серое небо. Погода напомнила детям тот день на Брайни-Бич, когда они узнали о гибели родителей и родного дома от страшного пожара, поэтому они долго плыли в молчании, думая о том ужасном дне и всех последующих ужасных днях. Сидеть вот так, в плывущей лодке, и размышлять о своей жизни действовало бы почти умиротворяюще, не будь с ними неприятного спутника.

Имя спутника было Граф Олаф, и находиться в компании этого страшного субъекта с тех самых пор, как они осиротели, а он сделался их опекуном, составляло несчастье их жизни. Олаф задумывал интригу за интригой с целью заграбастать своими грязными лапами огромное наследство, доставшееся Бодлерам от родителей. И хотя всякий раз планы его срывались, некая доля его злодейской сущности, казалось, отчасти передалась им, и теперь Олаф и Бодлеры очутились, как говорится, в одной лодке. Все они были в ответе за целый ряд преступлений. Только если сирот совесть заставляла из-за этого страдать, то Граф Олаф последние дни только и делал, что хвалился своими преступлениями.

– Я одержал победу! – зарядил Олаф, что здесь означает «повторял без конца». Он с гордым видом стоял на носу лодки, прислонившись к деревянной фигуре – осьминогу, нападающему на человека в скафандре, – служившей носовым украшением. – Вы небось воображали, сироты, что от меня можно сбежать? Нет, теперь уж вам из моих рук не вырваться.

– Да, Олаф, – вяло отозвалась Вайолет.

Старшая из Бодлеров не стала указывать, что, поскольку они одни посреди океана, можно с таким же успехом сказать, что Олафу не вырваться из их рук. Она вздохнула и взглянула вверх на высокую мачту, на поникший в неподвижном воздухе истрепанный парус. Некоторое время Вайолет пыталась изобрести какой-нибудь способ заставить лодку двигаться при полном безветрии, но единственными имеющимися здесь орудиями были деревянные лопатки из солярия с крыши отеля «Развязка», которые сначала дети использовали вместо весел. Но грести – дело весьма нелегкое, особенно когда твои спутники, вместо того чтобы помочь, заняты исключительно похвальбой. Поэтому Вайолет и пыталась сообразить, как бы ускорить продвижение лодки.

– Я сжег отель «Развязка»! – кричал Олаф, картинно жестикулируя. – Я уничтожил Г. П. В. раз и навсегда!

– Уже слышали, – пробормотал Клаус, не подымая глаз от блокнота.

Он довольно давно вел подробные записи в темно-синей записной книжке, где в том числе упоминалось, что не Олаф, а именно Бодлеры сожгли отель «Развязка». Г. П. В. – тайная организация, о которой Бодлеры слышали в продолжение всех своих приключений, и, насколько средний Бодлер знал, она не была уничтожена, во всяком случае не вся, хотя немало агентов Г. П. В. находилось в отеле, когда он загорелся. В данный момент Клаус перечитывал свои записи о Г. П. В. и о расколе – грандиозной борьбе, вовлекшей в себя всех членов организации и имеющей какое-то отношение к сахарнице. Средний Бодлер не знал, что содержалось в сахарнице, не знал он также точного местонахождения одного из храбрых агентов Г. П. В. – женщины по имени Кит Сникет. Дети встретились с ней лишь однажды, перед тем как она сама пустилась в плавание с намерением встретиться с тройняшками Квегмайр – друзьями Бодлеров, с которыми Бодлеры не виделись довольно давно и которые путешествовали в автономном летучем доме. Клаус надеялся, что записи, если поизучать их подольше, помогут ему определить, где те сейчас находятся.

– Наконец наследство Бодлеров мое! – не унимался Граф Олаф. – Наконец-то я несметно богат, а значит, все должны делать, что я велю!

– Бобы! – выпалила Солнышко.

Младшая Бодлер уже не была младенцем, но по- прежнему выражала мысли на свой лад и под словом «бобы» разумела что-то вроде «Граф Олаф мелет полную чушь», ибо бодлеровского наследства тут, в громадной деревянной лодке, не было, следовательно, оно и не принадлежало никому. Но в то же время, говоря «бобы», Солнышко имела в виду также и натуральные бобы. Среди немногих вещей, найденных детьми в лодке, был большой глиняный сосуд с резиновой крышкой, подсунутый под одну из скамеек. Сосуд был весь в густой пыли и выглядел очень старым, но крышка оставалась невредимой, то есть кувшин не вскрывали, стало быть, пища внутри оставалась съедобной. Солнышко обрадовалась кувшину, поскольку другой еды на борту лодки не было, однако ей поневоле подумалось, что лучше бы там содержалось что-то другое, а не простые белые бобы. Из белых бобов можно приготовить целый ряд вкуснейших блюд. Бодлеры-родители, например, часто делали холодный салат из белых бобов, помидорчиков-черри и свежего базилика; все это они смешивали и заправляли лимонным соком, оливковым маслом и кайенским перцем, – восхитительная еда в жаркий день. Но без таких ингредиентов Солнышку удалось бы накормить своих товарищей по плаванию лишь мягкой белой массой, что дало бы им возможность не умереть с голоду, но уж никак не могло бы явиться предметом гордости для юной поварихи. Пока Граф Олаф продолжал хвастаться, младшая Бодлер заглядывала в кувшин, прикидывая, что бы такое состряпать поинтереснее из этих бобов, не имея под рукой никаких других продуктов.

– Пожалуй, прежде всего я куплю себе новенький автомобиль! – заявил Граф Олаф. – Что-нибудь такое с мощным мотором, чтобы превышать положенную скорость, и со сверхтолстым бампером, чтобы без вреда для себя врезáться в другие машины! Я назову автомобиль своим именем, чтобы, услышав визг тормозов, люди говорили: «Это Граф Олаф едет!» Сироты, берите курс на ближайший салон шикарных автомобилей!

Бодлеры переглянулись. Как вы наверняка догадываетесь, посредине океана вряд ли найдешь автомобильный салон, хотя я и слышал про одного продавца двухколесных колясок, называемых рикшами, чья лавка находилась глубоко под водой в Каспийском море. Путешествовать с кем-то, кто беспрерывно чего-то требует, да еще чего-то абсолютно невозможного, очень утомительно. Дети почувствовали, что не могут дольше держать язык за зубами, что в данном случае равносильно выражению «удержаться от того, чтобы указать Олафу на глупость его требований».

– Мы не можем взять курс на автомобильный салон, – возразила Вайолет. – Мы ни на что не можем взять курс: ветра нет, а грести мы с Клаусом больше не в силах.

– Лень вас не извиняет, – зарычал Олаф. – Я тоже устал осуществлять свои замыслы, но разве вы слышали, чтобы я жаловался?

– Кроме того, – присоединился к сестре Клаус, – мы понятия не имеем, где находимся, поэтому понятия не имеем, куда направлять лодку.

– А я вот знаю, где мы. – Олаф издевательски фыркнул. – Мы посредине океана.

– Бобы, – буркнула Солнышко.

– Хватит с меня твоего безвкусного месива, – рявкнул Олаф. – Оно противнее того салата, который готовили твои родители! В общем и целом, сироты, вы худшие из всех моих бывших приспешников.

– Мы вовсе не приспешники! – возмутилась Вайолет. – Мы случайно оказались вашими попутчиками!

– Вы, кажется, забываете, кто тут капитан! – Граф Олаф стукнул костяшкой грязного пальца по статуе, украшавшей нос лодки. Другой рукой он покрутил ружьем – страшным оружием, в котором оставался последний острый гарпун, и Олаф мог воспользоваться им для очередного злодейства. – Не будете делать, что велю, я разобью шлем – и тогда вы обречены.

Бодлеры в смятении уставились на шлем. Внутри его скрывалось несколько спор медузообразного мицелия – страшного гриба, способного отравить любого, кто его вдохнет.

Совсем недавно Солнышко погибла бы от его смертоносного воздействия, если бы Бодлерам не удалось раздобыть порцию васаби – японской приправы, которая нейтрализовала действие яда.

– Вы не посмеете выпустить наружу медузообразный мицелий. – Клаус надеялся, что в голосе его звучит уверенность, которой на самом деле он не испытывал. – Вы немедленно отравитесь вместе с нами.

– Эквивалента флотилла, – сурово произнесла Солнышко.

– Наша сестра права, – подтвердила Вайолет. – Мы в одной лодке, Олаф. В море мертвый штиль, в какую сторону плыть – неизвестно, пища на исходе. По правде говоря, не зная направления, не имея возможности управлять, без запаса свежей воды мы, скорее всего, погибнем уже через несколько дней. Вы бы лучше помогли нам, чем нами помыкать.

Граф Олаф злобно взглянул на старшую из Бодлеров. Но потом с важным видом отошел в дальний конец лодки.

– Вы, трое, ищите выход из положения, – заявил он, – а я займусь заменой таблички с названием лодки. Я больше не желаю, чтобы мое судно называлось «Кармелита».

Бодлеры заглянули за борт и впервые увидели прикрепленную прочной клейкой лентой к корме табличку. На ней, нацарапанное корявыми буквами, стояло слово «Кармелита». Очевидно, имелась в виду Кармелита Спатс, мерзкая девчонка, с которой впервые Бодлеры столкнулись в отвратительной школе, где были вынуждены учиться, и которую позднее, можно сказать, удочерили Граф Олаф и его подруга Эсме Скволор, и которую Олаф бросил в отеле. Граф Олаф отложил гарпунное ружье и принялся отдирать скотч своими грязнейшими ногтями, после чего под дощечкой обнаружилась другая – с другим названием. Хотя бодлеровских сирот и не интересовало название лодки, ставшей для них сейчас домом, они порадовались, что негодяй хоть чем-то занялся и они могут наконец недолго поговорить друг с другом.

– Что бы нам такое сделать? – шепнула Вайолет. – Как ты думаешь, Солнышко, может, сумеешь наловить нам рыбы?

Младшая покачала головой.

– Нет наживки, – ответила она. – Нет сети. Глубоководное ныряние?

– Не думаю, – отозвался Клаус. – Тебе не стоит нырять без соответствующего снаряжения. Могут встретиться какие угодно зловредные существа.

Бодлеры поежились, вспомнив об одном таком, встреченном ими во время пребывания на подводной лодке «Квиквег». Собственно, дети видели лишь извилистую фигуру на экране радара, похожую на вопросительный знак, но капитан подводной лодки объяснил им, что это нечто пострашнее самого Олафа.

– Клаус прав, – согласилась Вайолет. – Не надо тебе нырять. Клаус, нет ли у тебя чего-нибудь такого в записях, что поможет нам отыскать кого-нибудь из наших?

Клаус закрыл книжку и покачал головой.

– Боюсь, что нет. Кит говорила, что собирается наладить связь с капитаном Уиддершинсом и встретиться с ним у определенного пучка водорослей. Но даже если бы мы знали, у какого именно, нам все равно не добраться туда без навигационных инструментов.

– Пожалуй, я бы сумела сделать компас, – проговорила Вайолет. – Требуется только кусочек намагниченного металла и коротенькая ось. Но может, нам не следует присоединяться к другим волонтерам. В конце концов, мы причинили им массу неприятностей.

– Это верно, – согласился Клаус. – Не исключено, что они вовсе не обрадуются нам. Особенно если мы появимся вместе с Графом Олафом.

Солнышко бросила взгляд на негодяя, все еще возившегося с дощечкой.

– Если не… – сказала она.

Вайолет и Клаус обменялись нервными взглядами.

– Что «если не»? – задала вопрос Вайолет.

Солнышко на мгновение замолчала и оглядела свою форму посыльного, оставшуюся со времен работы в отеле.

– Столкнуть Олафа за борт, – прошептала она.

Старшая сестра чуть не вскрикнула, и не только от самих слов Солнышка, но и от того, с какой легкостью представила себе этот коварный поступок. Вытолкнув Графа Олафа за борт, Бодлеры могли бы плыть дальше одни, без его вмешательств, без угроз выпустить медузообразный мицелий. Не надо было бы делиться с ним остатками бобов, а если бы они добрались до Кит Сникет и до Квегмайров, то не привели бы с собой Олафа. Молча, с тревогой они повернули головы в сторону кормы, где, перегнувшись за борт, Олаф сдирал табличку.

Все трое Бодлеров с легкостью представляли себе, как просто было бы толкнуть его посильнее, чтобы негодяй потерял равновесие и бухнулся в воду.

– Олаф без всяких колебаний столкнул бы в воду нас, – прошептала Вайолет так тихо, что младшие едва расслышали ее слова. – Мы ему нужны, чтобы управлять лодкой, а то бы он давно это сделал.

– Г. П. В. тоже, наверное, не задумались бы, – добавил Клаус.

– Родители? – вопросительно произнесла Солнышко.

Бодлеры снова обменялись встревоженными взглядами. Недавно дети узнали еще об одном таинственном факте из жизни родителей, из их туманного прошлого. Связанный с ними слух касался какой-то коробки с отравленными дротиками. Вайолет, Клаус и Солнышко, подобно всем детям, хотели бы верить только хорошему о своих родителях, но время шло, и у них появлялось все больше сомнений на этот счет. Сиротам не хватало компаса, но не того, который упоминала Вайолет. Она имела в виду навигационный компас, который помогает определить нужное направление во время плавания по океану. Но Бодлерам-то требовался нравственный компас, а он заключен в каждом человеке, в его мозгу или в сердце, и он подсказывает, как правильно поступить в том или ином случае. Навигационный компас, как известно любому умелому изобретателю, состоит из кусочка намагниченного металла и коротенькой оси, но устройство нравственного компаса представляется не столь ясным. Одни считают, что нравственный компас дан человеку от рождения, как аппендикс или отвращение к червям. Другие считают, что нравственный компас развивается со временем, по мере того как человек узнает о поведении других людей в результате собственного жизненного опыта или чтения книг. Как бы то ни было, нравственный компас – прибор тонкий, и по мере того, как люди взрослеют и отваживаются встретиться лицом к лицу с окружающим миром, им часто становится все труднее и труднее понять, куда направлена стрелка нравственного компаса, и все тяжелее определить, как поступить правильно в том или ином случае. Когда Бодлеры впервые встретились с Графом Олафом, их нравственный компас ни за что бы не посоветовал избавиться от этого ужасного субъекта, вытолкнув его из собственной башни или переехав Олафа его собственным автомобилем. Но теперь, стоя в «Кармелите», сироты колебались, решая, как поступить с этим негодяем, который перегнулся через борт и наклонился настолько низко, что легкий толчок мог бы отправить его в водяную могилу.

Однако вышло так, что Вайолет, Клаусу и Солнышку не пришлось принимать решение, ибо в этот момент, как и много раз в жизни Бодлеров, решение было принято за них: Граф Олаф выпрямился и торжествующе ухмыльнулся.

– Я – гений! – провозгласил он. – Я разрешил все наши проблемы! Глядите!

Негодяй ткнул назад большим толстым пальцем, и Бодлеры, заглянув за борт, увидели, что надпись «Кармелита» исчезла, а на ее месте появилась табличка с надписью «Граф Олаф», тоже прикрепленная клейкой лентой еще к одной табличке под ней.

– Переименование лодки не решает ни одной нашей проблемы, – устало проговорила Вайолет.

– Вайолет права, – поддержал сестру Клаус. – Мы по-прежнему не знаем места назначения, и у нас нет способа навигации и нет провианта.

– Если не… – добавила Солнышко, но граф Олаф прервал ее, захихикав с хитрым видом.

– Какие же вы все тупицы, – сказал он. – Поглядите на горизонт, олухи, видите, что приближается! Ни места назначения, ни способа навигации нам не нужно – мы поплывем туда, куда нас понесет! Пресной воды мы скоро получим больше, чем выпили бы за всю жизнь!

Бодлеры устремили взгляд вдаль и увидели, что имеет в виду Олаф. По небу, растекаясь, точно чернила по ценному документу, надвигалась громада черных туч. Среди океана всегда может налететь свирепый шторм, а этот шторм обещал быть особенно свирепым – свирепее, чем ураган «Герман», который еще не так давно угрожал жизни Бодлеров во время плавания по озеру Лакримозе и окончился трагедией. Дети уже могли разглядеть вдали тонкие четкие полосы дождя, а в тучах там и сям вспыхивала яростная молния.

– Ну разве не красота? – Жалкие космы Графа Олафа уже трепал нарастающий ветер. Приближающийся гром уже заглушал злодейский смех негодяя. – Буря станет ответом на ваше нытье!

– Шторм может разломать лодку. – Вайолет нервно взглянула вверх, на рваный парус. – Лодка таких размеров не рассчитана на сильный шторм.

– Невозможно представить, куда он нас унесет, – сказал Клаус. – Мы можем оказаться еще дальше от цивилизации.

– Все за бортом, – проговорила Солнышко.

Граф Олаф снова посмотрел вперед и заулыбался навстречу шторму, как будто ждал в гости старого приятеля.

– Да, бывает и так. – Он злобно ухмыльнулся. – Ну и что вы собираетесь предпринять, сироты?

Бодлеры посмотрели в ту же сторону. Трудно было поверить, что всего несколько минут назад горизонт был чист: сейчас ветер гнал громадную черную массу дождя прямо на них, она неумолимо приближалась, закрывая все небо. Вайолет, Клаус и Солнышко ничего не могли предпринять. Изобретательский ум, записи исследователя и удивительные кулинарные таланты не могли справиться с тем, что на них надвигалось. Штормовые тучи развертывались все шире и шире, точно разворачивающиеся луковые слои или как зловещая тайна, которая становится все более и более загадочной. Какое бы решение ни подсказывал им сейчас нравственный компас, бодлеровские сироты понимали, что правильное решение в этой ситуации одно: не делать ничего в ту минуту, когда на них, находящихся с негодяем в одной лодке, обрушился ураган.

Глава вторая

Бесполезно было бы описывать, насколько ужасно чувствовали себя Вайолет, Клаус и даже Солнышко в последующие часы. Многих, кто перенес шторм в открытом море, переживание это так потрясло, что они не желают об этом рассказывать. Поэтому, если писателю понадобилось описать шторм на море, единственный способ познания для него – стоять в большой деревянной лодке с записной книжкой и пером в руках, приготовившись записывать, если вдруг разразится буря. Мне-то уже довелось стоять в большой деревянной лодке с записной книжкой и пером наготове на случай, если вдруг разразится буря, и, когда шторм окончился, переживание оказалось настолько сильным, что я никогда о нем не рассказывал. Поэтому бесполезно было бы описывать силу ветра, разорвавшего паруса в клочья, точно они были бумажные, и закрутившего лодку волчком, как крутится конькобежец, желая блеснуть мастерством. Невозможно дать представление о том, какое количество холодного дождя обрушилось на Бодлеров и промочило форму посыльных насквозь, так что она облепила их, как еще одна, мокрая ледяная кожа. Тщетно я стал бы изображать вспышки молний, с треском вылетевших из вихрящихся туч, ударивших в мачту и сбросивших ее в бурлящее море. Я бессилен передать оглушающий гром, стоявший в ушах у Бодлеров, и излишне рассказывать о том, как лодка начала зарываться то носом, то бортами в воду, отчего все находившиеся в ней предметы попадали в океан: сперва банка с белыми бобами плюхнулась с громким всплеском, затем в бушующие волны полетели лопатки – и молния отразилась на их полированной поверхности. И наконец, взятые из прачечной отеля простыни, из которых Вайолет соорудила мягкий спуск для лодки, чтобы она не разбилась, когда падала с крыши солярия, погрузились в воду, колыхаясь, как медуза. Ни к чему отмечать все растущую высоту волн, которые сперва выдавались вверх, как плавники акул, потом как палатки и, наконец, как ледники, и белые вершины их вздымались все выше и выше и наконец обрушивались на мокрую искалеченную лодку с чудовищным ревом, похожим на хохот неописуемо ужасного зверя. Напрасно и пытаться нарисовать, как сироты в страхе и отчаянии прижимались друг к другу, уверенные, что в любой момент волны подхватят их и швырнут в водяную могилу, и как Граф Олаф льнул к деревянной фигуре, вцепившись в гарпунное ружье, как будто это страшное оружие и смертельно ядовитый гриб в водолазном шлеме были для него единственно дорогой вещью на свете. И нет ни малейшего смысла докладывать, как носовая фигура с оглушительным треском оторвалась от лодки, как Бодлеров швырнуло в одну сторону, а Олафа в другую, как дети ощутили сильнейший толчок, когда лодка перестала вдруг крутиться, и под содрогающимся деревянным днищем суденышка раздался пугающий скребущий звук, как будто разваливающиеся остатки лодки схватила снизу чья-то гигантская рука крепкой уверенной хваткой и цепко держала вместе с ней дрожащих сирот. Разумеется, Бодлерам уже не приходило в голову удивляться, что же такое стряслось, после того как они провели эти страшные часы в самом центре бури: они просто отползли в дальний угол лодки, прижались друг к другу, ошеломленные, не в состоянии даже плакать, и только слушали звуки беснующегося вокруг моря и дикие крики Графа Олафа и не знали, что думать – то ли его рвет на части яростный шторм, то ли он тоже, как и они, обрел минимальную безопасность; и они никак не могли решить, какой судьбы они желают человеку, который навлек на них столько бед. Мне незачем описывать эту бурю, ибо это был всего лишь еще один луковичный слой в этой злосчастной истории. Тем более что к тому времени, как взошло солнце, вихри черных туч умчались, вокруг вымокших Бодлеров настала тишина и спокойствие, как будто ночные события были только кошмарным сном.

Дети неуверенно встали на ноги. Руки их затекли, оттого что всю ночь Бодлеры цеплялись друг за друга. Они пытались сообразить, где же они находятся и каким чудом уцелели. Но сколько бы они ни озирались, ответить на эти вопросы все равно не могли, так как подобного зрелища им еще не приходилось видеть.

Поначалу Бодлерам показалось, что они все еще посредине океана, поскольку со всех сторон расстилался лишь водный пейзаж, уходящий в серый утренний туман. Но, заглянув за борт полуразрушенной лодки, дети увидели, что глубина воды тут не больше, чем в луже, и эта огромная лужа пестрит остаточным материалом, другими словами – всевозможными странными предметами. Из воды, точно неровные зубы, торчали большие деревянные обломки, извивались длинные обрывки веревок, запутанные в мокрые узлы. Там были груды водорослей, тысячи рыб шевелились и таращили глаза на солнце, а из тумана пикировали сверху морские птицы, чтобы позавтракать морепродуктами. Попадались и останки чужих судов – якоря и иллюминаторы, поручни и мачты, разбросанные повсюду, точно ломаные игрушки, а также разные другие предметы, возможно составлявшие груз, как то: разбитые фонари, лопнувшие бочки, промокшие документы и рваные остатки всевозможной одежды, шляп и обуви – от цилиндров до роликовых коньков. Старомодная пишущая машинка привалилась к большой нарядной птичьей клетке, а между клавишами вились маленькие разноцветные рыбки гуппи. Лежала там большая медная пушка, и из жерла как раз вылезал краб внушительных размеров. Безнадежно рваная сеть запуталась в лопастях пропеллера. Казалось, шторм смыл море прочь, обнажив дно и его содержимое.

– Что это за место? – Вайолет понизила голос. – Что произошло?

Клаус достал очки из кармана, куда положил их для сохранности, и с облегчением убедился, что они невредимы.

– Думаю, мы очутились на прибрежной отмели, – проговорил он. – В море попадаются такие места, где вдруг становится очень мелко, особенно вблизи суши. Должно быть, нашу лодку выбросило бурей на отмель вместе со всеми этими остатками кораблекрушений.

– Суша? – спросила Солнышко, прикладывая маленькую ладошку козырьком ко лбу, чтобы удобнее было вглядываться в даль. – Не вижу.

Клаус осторожно перешагнул через борт. Темная вода доходила ему только до колен, осторожными шагами он обошел лодку вокруг.

– Обычно прибрежные отмели бывают гораздо меньше, – заметил он. – Где-то рядом должен быть остров. Давайте поищем.

Вайолет последовала за братом, неся Солнышко на руках – все-таки та была еще очень мала ростом.

– В какую, думаешь, сторону мы должны направиться? – спросила она. – Мы ведь не хотим заблудиться.

Солнышко слабо улыбнулась.

– Уже, – поправила она сестру.

– Солнышко права, – согласился Клаус. – Будь даже у нас компас, мы все равно не знаем, где мы или куда надо двигаться. Мы можем идти в любом направлении.

– Тогда я предлагаю идти на запад. – Вайолет показала в сторону, противоположную той, где поднималось солнце. – Если придется идти долго, пусть хотя бы солнце не бьет в глаза.

– А вдруг мы найдем солнцезащитные очки, оставшиеся от нашей форменной одежды, – предположил Клаус. – Их унес штормовой ветер, но они могли попасть на эту же отмель.

– Тут можно найти что угодно, – согласилась Вайолет.

И не успели Бодлеры сделать нескольких шагов, как увидели, что так оно и было: в мутной воде перед ними лежал распростертый на спине граф Олаф, а к плечу его было прислонено гарпунное ружье. Оба глаза под единственной бровью были закрыты, он не шевелился. За все время, что Бодлеры имели дело с Олафом, они ни разу не видели его в таком спокойном состоянии.

– Выходит, нам и не требовалось выталкивать его из лодки, – заметила Вайолет. – Это сделал за нас шторм.

Клаус нагнулся и внимательно вгляделся в Олафа – тот не пошевелился.

– Наверное, ужасно, – сказал он, – не имея никакого укрытия, выдержать бурю.

– Окачур? – спросила Солнышко, и в этот самый момент глаза Олафа открылись, и таким образом Солнышко получила ответ на свой вопрос.

Негодяй нахмурился, повел глазами в одну сторону, потом в другую.

– Где я? – пробормотал он, выплевывая обрывок водоросли. – Где моя статуя?

– Прибрежная отмель, – ответила Солнышко.

Заслышав ее голос, Граф Олаф моргнул и сел, свирепо глядя на Бодлеров и вытряхивая воду из ушей.

– Сварите мне кофе, сироты! – приказал он. – У меня была очень неприятная ночь, сейчас мне требуется вкусный сытный завтрак, прежде чем я решу, что делать с вами.

– Никакого кофе тут нет, – отрезала Вайолет, хотя в двадцати шагах от них валялась кофеварка для эспрессо. – Мы идем на запад, думаем найти там остров.

– Вы пойдете, куда я вам прикажу, – прорычал Олаф. – Забыли, что я – капитан судна?!

– Лодка застряла в песке, – сказал Клаус. – Она вся разломалась.

– Все равно вы остаетесь моими приспешниками, – настаивал негодяй, – и я приказываю вам идти на запад, чтобы найти остров. Я слышал, что в этих отдаленных районах моря попадаются острова. Примитивные туземцы никогда не видели цивилизованных людей, так что, вероятно, они будут почитать меня как божество.

Бодлеры переглянулись и вздохнули. Слово «почитать» в данном случае означает «высоко ценить и испытывать глубокое уважение», однако у детей не было никого менее почитаемого, чем этот ужасный субъект, который стоял сейчас перед ними, ковыряя в зубах осколком раковины и обзывая обитателей незнакомых районов океана примитивными. И однако, куда бы ни попадали Бодлеры за время своих приключений, всюду находились люди либо настолько жадные, что почитали и превозносили Олафа за его злодеяния, либо настолько глупые, что не замечали, как он в действительности ужасен. Детям после слов Олафа захотелось бросить его тут, на прибрежной отмели, но трудно бросить кого-то в месте и без того заброшенном. Поэтому трое сирот и все тот же негодяй молча побрели вместе к западу по заваленной всяким мусором отмели, размышляя о том, что их ждет. Граф Олаф шел впереди с гарпунным ружьем на плече и время от времени прерывал молчание требованием кофе, свежевыжатого сока и прочих столь же недоступных элементов завтрака. Вайолет шла за ним и, используя найденный ею сломанный поручень вместо трости, выковыривала торчащие из грязи интересные металлические обломки. Клаус шел рядом с сестрой и время от времени что-то записывал в блокнот. Солнышко же ехала на плечах у Вайолет как своего рода наблюдатель, и именно она нарушила тишину торжествующим возгласом.

– Земля! – воскликнула она и указала вперед, в туман, где Бодлеры разглядели неясные очертания острова, вырастающего из отмели.

Он казался узким и длинным, как товарный поезд, а если прищуриться, то можно было увидеть купы деревьев и что-то вроде громадных белых простынь, колыхаемых ветром.

– Я открыл остров! – Граф Олаф громко захохотал. – Я назову его Олафленд!

– Это не вы открыли остров, – возразила Вайолет. – Там явно живут люди.

– А я их король! – объявил Граф Олаф. – Торопитесь, сироты! Мои королевские подданные сейчас приготовят мне большой завтрак, и, если у меня будет хорошее настроение, я, может, и позволю вам вылизать тарелки!

Бодлеры не собирались вылизывать ничьи тарелки, они просто продолжали идти в сторону острова, маневрируя между выброшенными на поверхность отмели обломками крушений. Дети как раз обогнули фортепьяно, стоявшее в воде, точно свалившись туда прямо с неба, как вдруг заметили небольшую белую фигурку, бежавшую им навстречу.

– Что? – спросила Солнышко. – Кто?

– Возможно, кто-то еще спасся во время бури, – сказал Клаус. – Вряд ли наша лодка была единственной в этом участке океана.

– Как ты думаешь, шторм настиг Кит Сникет? – спросила Вайолет.

– Или тройняшек? – спросила Солнышко.

Граф Олаф насупил бровь и положил перепачканный грязью палец на спусковой крючок гарпунного ружья.

– Пусть только появится Кит Сникет или кто-то из этих сопляков-сирот, – прорычал он, – немедленно застрелю. Я не позволю какому-то дурацкому волонтеру отнять у меня остров!

– Зачем же тратить последний гарпун, – быстро нашлась Вайолет. – Как знать, достанете ли вы взамен другой?

– Верно, – согласился Олаф. – А из тебя получается отличная приспешница.

– Чушь, – проворчала Солнышко и поглядела на Олафа, оскалив зубы.

– Сестра права, – поддержал ее Клаус. – Нелепо спорить о волонтерах и приспешниках, когда мы стоим на отмели посреди океана.

– Не будь так самоуверен, сирота, – возразил Олаф. – Не важно, где мы: для такого, как я, всегда найдется место. – Он нагнулся к самому лицу Клауса и мерзко ухмыльнулся, как будто отпустил шутку. – Разве ты этого еще не уяснил?

Вопрос был неприятный, но Бодлеры не успели на него ответить, так как фигурка все приближалась, и дети наконец увидели, что это маленькая девочка лет шести-семи. Она была босая, в простом белом платье, таком чистом, что она явно не попала в бурю. На поясе у нее висела большая белая раковина, глаза закрывали темные очки, очень похожие на те, какие носили Бодлеры, будучи посыльными. Девочка улыбалась во весь рот, но, когда, запыхавшись, добежала до незнакомцев, вдруг застеснялась, да и сами Бодлеры, как ни терпелось им узнать, кто она такая, не нашлись что сказать. Даже Олаф молчал и просто любовался своим отражением в воде.

Если вы лишились дара речи, очутившись лицом к лицу с кем-то незнакомым, стоит припомнить кое- что, сказанное когда-то Бодлерам их мамой, а еще раньше – мне. Так и вижу, как она сидит на диванчике, стоявшем в углу спальни, застегивает одной рукой ремешки сандалий и, держа в другой руке яблоко и жуя его, советует мне не волноваться по поводу вечеринки, которая началась на первом этаже, под нами.

– Люди любят говорить о себе, мистер Сникет. – Она откусывала кусок за куском. – Если затрудняетесь, что сказать гостям, поинтересуйтесь, какой секретный код они предпочитают, или же выясните, за кем они сейчас шпионят.

Вайолет тоже буквально слышала голос мамы, глядя на маленькую девочку, и наконец решила спросить что-нибудь о ней самой.

– Как тебя зовут? – осведомилась она.

Девочка потрогала раковину, потом подняла глаза на старшую Бодлер.

– Пятница, – ответила она.

– Ты живешь тут, на острове, Пятница? – продолжала расспрашивать Вайолет.

– Да, я сегодня встала рано, чтобы пойти за штормовой добычей.

– Штормовой добычей? – не поняла Солнышко, по-прежнему сидевшая на плечах у Вайолет.

– Каждый раз после шторма жители колонии собирают все подряд, что скопилось на отмели, – объяснила Пятница. – Никогда ведь не знаешь, что пригодится. Вы потерпели крушение?

– Можно сказать и так, – ответила Вайолет. – Мы плыли на лодке, и нас застигла буря. Я – Вайолет Бодлер, это мой брат Клаус, а это наша сестра Солнышко. – Вайолет неохотно повернулась к Олафу, с недоверием взиравшему на незнакомую девочку. – А это…

– Я – твой король! – объявил Олаф с величественным видом. – Кланяйся, Пятница!

– Нет, спасибо, – вежливо ответила девочка. – Наша колония не монархия. Наверное, вы устали после бури, Бодлеры. С берега она показалась нам чудовищной, мы уж думали, что на этот раз уцелевших не останется. Не хотите ли пойти со мной? Вы сможете поесть.

– С большим удовольствием, – отозвался Клаус. – И часто сюда прибивает людей, потерпевших кораблекрушение?

– Время от времени. – Пятница слегка пожала плечами. – Впечатление такое, будто к нашим берегам прибивает в конце концов все на свете.

– Ты хочешь сказать – к берегам Олафленда! – рявкнул Граф Олаф. – Я открыл остров, значит я даю ему название.

Пятница с любопытством всмотрелась в Олафа из-за темных очков.

– Должно быть, у вас в голове путаница после перенесенной бури, – сказала она. – Люди тут, на острове, живут уже много-много лет.

– Примитивный народ, – фыркнул негодяй. – Даже домов нет.

– Мы живем в палатках. – Пятница показала на белые колышущиеся силуэты. – Нам надоело строить каждый раз дома заново – их все равно сносит в сезон штормов, – в остальное же время здесь очень жарко, а палатки продувает, и нас это устраивает.

– А я повторяю: вы – примитивный народ, – настаивал Олаф, – а примитивных людей я не желаю слушать.

– Я вас и не принуждаю, – возразила Пятница. – Пойдемте со мной, а там решите сами.

– Я не собираюсь с тобой идти, – отрезал Граф Олаф, – и мои приспешники тоже! Я – Граф Олаф, здесь я главный, а не какая-то дурацкая пигалица в платье!

– Оскорблять незачем, – отозвалась Пятница. – Остров – единственное место, куда тут можно пойти, Граф Олаф, поэтому кто главный – не имеет значения.

Граф Олаф бросил на девочку невообразимо свирепый взгляд и наставил на нее гарпунное ружье.

– Если ты сейчас же мне не поклонишься, я в тебя выстрелю!

Бодлеры охнули, но Пятница лишь нахмурилась.

– Через несколько минут сюда соберутся все обитатели острова за штормовой добычей. Какой бы жестокий поступок вы ни совершили, они это увидят и не пустят вас на остров. Отведите, пожалуйста, ваше оружие в сторону.

Граф Олаф открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но тут же закрыл его и со сконфуженным видом опустил ружье, что здесь означает «в замешательстве оттого, что слушается приказаний маленькой девочки».

– Бодлеры, идите, пожалуйста, за мной, – сказала Пятница и повела их к видневшемуся вдали острову.

– А как же я? – спросил Олаф, и голос его прозвучал несколько визгливо, напомнив Бодлерам голоса других людей, которые боялись этого самого Олафа.

Такой же голос они слышали у своих опекунов, например у мистера По, когда он сталкивался с негодяем лицом к лицу. Таким точно тоном говорили волонтеры, когда обсуждали злодеяния Олафа, и даже его собственные приспешники, когда жаловались друг другу на своего злобного босса. Таким же тоном говорили и сами Бодлеры бессчетное число раз, когда этот страшный человек угрожал им и сулил забрать в свои руки их наследство. Но дети никогда не думали, что услышат такой тон от самого Олафа.

– А как же я? – спросил он еще раз, но Бодлеры уже успели отойти на порядочное расстояние от того места, где он стоял, и когда обернулись, то Олаф показался им просто одним из обломков, выброшенных бурей на прибрежную отмель.

– Останьтесь тут! – твердо сказала ему Пятница, и потерпевшие кораблекрушение дети подумали: а вдруг они наконец попали туда, где нет места Графу Олафу.

Глава третья

Как вам, не сомневаюсь, известно, в нашем загадочном и запутанном языке попадается много одинаковых слов, которые имеют абсолютно разные значения. Под словом «рысь», например, подразумевается хищное животное породы кошачьих. Скажем, в такой фразе: «Рысь приготовилась прыгнуть на нашу воспитательницу, которая ее не заметила, поскольку в этот момент мазала губы помадой». Но это же слово может иметь отношение к лошади и ее способу бега, и тогда слово «рысь» может быть употреблено в значении манеры поведения в подобном случае, например: «Как жаль, что наша воспитательница продолжала красить губы, вместо того чтобы бежать рысью, спасаясь от рыси». Значения этих одинаковых слов абсолютно разные, но человек не очень внимательный может и запутаться.

Под словом «банка», например, имеется в виду сосуд из стекла, глины или металла, но оно также означает подводную отмель, мелкий стеклянный сосуд для оттягивания крови при болезни легких, а кроме того, сиденье для гребцов в лодке. Поэтому сами понимаете, как легко запутаться, встретив следующую фразу: «Сойдя со своих банок, гребцы ступили на банку и оказались по колена в воде, в результате чего заболели воспалением легких, и им пришлось ставить банки». Бодлеровские сироты, следуя по прибрежной отмели за Пятницей в сторону острова, где она жила, столкнулись с двумя значениями слова «сердечный», которое в данном случае относилось как к приветливому, любезному человеку, так и к ранее им неизвестному некоему сладкому напитку, и чем больше они соприкасались с последним, тем меньше могли разобраться в первом.

– Не хотите ли сердечного из кокоса? – предложила Пятница сердечным тоном и взялась за раковину, висевшую у нее на шее. Тоненьким пальчиком она вынула пробку, и дети поняли, что раковина играет роль фляги. – Вам, наверно, хочется пить после пережитого шторма, – сказала она.

– Да, действительно, – подтвердила Вайолет, – но разве пресная вода не лучше утоляет жажду?

– На острове нет пресной воды, – ответила Пятница. – Для мытья мы используем водопады с соленой водой, в соленых заводях отлично купаться. Но пьем мы только кокосовое сердечное. Мы выливаем из кокосов молоко и подвергаем процессу ферментации.

– Фермент? – переспросила Солнышко.

– Пятница хочет сказать, что кокосовое молоко какое-то время настаивается и претерпевает химический процесс, в результате чего становится слаще и крепче, – объяснил Клаус, знавший про ферментацию из книги о виноградниках, имевшейся в родительской библиотеке.

– Сладость отобьет вкус шторма, – произнесла Пятница и протянула раковину Бодлерам.

Они отпили по очереди по глотку. Как и говорила девочка, напиток был сладким, но имел какой-то странный привкус и был таким крепким, что у них сразу закружилась голова. Вайолет с Клаусом поморщились, когда в горло им потекла густая жидкость, а Солнышко после первой же капли закашлялась.

– Для нас крепковато, Пятница. – Вайолет отдала раковину обратно.

– Вы привыкнете, – улыбнулась девочка, – когда будете пить за каждой едой. Это один из наших обычаев.

– Понятно. – Клаус что-то записал в блокнот. – А какие у вас еще обычаи?

– Не очень много. – Пятница поглядела на его записную книжку, потом оглянулась вокруг, и Бодлеры заметили вдали фигуры других островитян, тоже одетых в белое. Они обходили всю отмель, тыча по дороге палкой в останки кораблекрушений. – Каждый раз после шторма мы собираем добычу и потом показываем все, что находим, человеку по имени Ишмаэль. Ишмаэль живет тут на острове дольше всех остальных. Какое-то время назад он повредил себе ноги. Поэтому обмазывает их здешней глиной, которая обладает лечебными свойствами. Ишмаэль даже не может стоять, но он служит на острове рекомендателем.

– Реком? – спросила Солнышко у Клауса.

– Тот, кто помогает другим принимать решения, – объяснил брат.

Пятница кивнула.

– Ишмаэль решает, что из выброшенного на берег может пригодиться, а что увезут козы.

– На острове есть козы? – удивилась Вайолет.

– Много-много лет назад к острову прибило стадо диких коз, – ответила Пятница. – Они свободно бродят где хотят, кроме тех случаев, когда требуется отвезти лишние вещи в чащобу на другую сторону острова, вон на тот скат.

– Скат? – переспросила Солнышко.

– Это значит – крутой склон, – сказал Клаус, – а чащоба – место, где растут деревья.

– Вообще-то, в чащобе растет всего одна громадная яблоня, – добавила Пятница. – Так я, по крайней мере, слышала.

– Ты никогда не бывала на другой стороне острова? – опять удивилась Вайолет.

– Никто туда не ходит, – ответила Пятница. – Ишмаэль считает, что это слишком опасно из-за всего натащенного туда хлама. Никто даже не собирает горьких яблок с дерева, кроме как в День принятия решения.

– Праздник? – поинтересовалась Солнышко.

– Да, пожалуй, что-то вроде праздника. Один раз в году в этом районе моря наступает прилив и прибрежную отмель затапливает. Это единственный момент, когда от острова может отплыть лодка. Целый год мы строим огромную лодку типа каноэ, и в тот день, когда начинается прилив, мы устраиваем праздник и представление, каждый показывает что умеет, а потом тот, кто хочет покинуть колонию, делает так: откусывает кусок горького яблока и выплевывает его на землю, после чего садится в лодку и прощается со всеми остальными.

– Гадость, – пробормотала младшая Бодлер, представив себе кучу людей, плюющихся яблоками.

– Ничего не гадость. – Пятница нахмурила брови. – Это очень важный обычай в колонии.

– Я уверена, что он замечательный. – Вайолет бросила на сестру строгий взгляд, напоминая ей, что порицать чужие обычаи невежливо.

– Вот именно, – подтвердила Пятница. – Конечно, редко кто покидает остров. С давних пор, еще до того, как я родилась, в сущности, не уплыл ни один человек. Так что каждый год мы просто поджигаем лодку и сталкиваем в море. Горящая лодка, медленно исчезающая на горизонте, – чудесное зрелище.

– Да, наверное, это чудесно, – проговорил Клаус, про себя подумав, что звучит это скорее жутко. – Но по-моему, жалко попусту каждый год строить каноэ только для того, чтобы сжечь.

– Зато у нас есть занятие. – Пятница пожала плечами. – Кроме строительства лодки, у нас на острове не особенно много занятий. Мы ловим рыбу, готовим пищу, стираем, но все равно остается много свободного времени.

– Стряпня? – с надеждой спросила Солнышко.

– Сестра у нас что-то вроде повара, – сказал Клаус. – Она наверняка будет рада помочь с готовкой.

Пятница улыбнулась и сунула руки в глубокие карманы платья.

– Буду иметь в виду, – отозвалась она. – Вы уверены, что не хотите еще глоточек сердечного?

Все трое Бодлеров покачали головой.

– Нет, спасибо, – ответила Вайолет, – но все равно ты очень любезна.

– Ишмаэль говорит, что со всеми людьми надо обращаться любезно, – сказала Пятница, – если только люди не проявляют нелюбезности. Поэтому я и не взяла с собой на остров этого отвратительного Графа Олафа. Вы путешествовали вместе с ним?

Бодлеры переглянулись, не зная, как ответить на этот вопрос. С одной стороны, Пятница была очень сердечна, но, так же как и сердечное, которым она их угостила, в ее описании жизни на острове помимо сладости проскальзывало что-то другое. Обычаи в колонии показались детям очень суровыми, и хотя они испытывали облегчение, избавившись от общества Графа Олафа, бросить его на отмели было как-то жестоко. Правда, сам он не задумываясь поступил бы так же с сиротами, если бы представилась такая возможность. Вайолет, Клаус и Солнышко не знали, как поведет себя Пятница, если они признаются, что приплыли вместе с негодяем, поэтому ответили не сразу. Но тут средний Бодлер вспомнил одно выражение из книжки про очень, очень вежливых людей.

– Это как посмотреть, – ответил он фразой, которая звучит как ответ, но не имеет ни малейшего смысла.

Пятница бросила на Клауса пытливый взгляд, но в этот момент прибрежная отмель кончилась, и все они уже стояли на краю острова. Берег перед ними постепенно поднимался, песок был такой белый, что белое платье Пятницы почти сливалось с ним, наверху на склоне лежала лодка, сплетенная из тростника и ветвей деревьев, и выглядела она почти законченной, а стало быть, очевидно, близился День принятия решения. За лодкой высилась огромная белая палатка длиной со школьный автобус. Бодлеры вошли вслед за Пятницей внутрь палатки и, к своему удивлению, увидели, что там полно коз, которые дремали, лежа на земле. Козы были привязаны друг к другу толстой лохматой веревкой, а над ними возвышался старик. Он улыбался Бодлерам сквозь бороду, густую и нечесаную, точно шерсть на этих козах, восседая на громадном кресле, сделанном из белой глины, а перед ним, там, где должны были находиться его ноги, поднимались еще два невысоких глиняных столбика. На нем было такое же одеяние, как на Пятнице, и такая же раковина висела у него на поясе, и таким же сердечным, как у Пятницы, голосом он обратился с улыбкой к Бодлерам.

– Кто тут у нас? – спросил он.

– Я нашла троих уцелевших на прибрежной отмели, – с гордостью сообщила Пятница.

– Добро пожаловать, уцелевшие, – произнес Ишмаэль. – Простите, что не встаю, – ноги у меня сегодня совсем разболелись, вот я и лечу их нашей целебной глиной. Очень приятно познакомиться.

– И нам приятно познакомиться с вами, Ишмаэль, – отозвалась Вайолет, подумавшая при этом, что эта целебная глина обладает весьма сомнительной медицинской эффективностью – фраза, означающая в данном случае «вряд ли вылечивает больные ноги».

– Называйте меня Иш. – Ишмаэль нагнулся и почесал голову одной из коз. – А вас как мне называть?

– Вайолет, Клаус и Солнышко Бодлер, – вмешалась Пятница, не дав детям представиться самим.

– Бодлеры? – повторил Ишмаэль и поднял брови. Некоторое время он молча рассматривал детей, делая при этом большой глоток сердечного. Улыбка на миг сошла с его лица, но тут же он приветливо улыбнулся, глядя на них сверху вниз. – К нам давно не прибывало новых островитян. Добро пожаловать, живите здесь, сколько пожелаете, если, конечно, не будете проявлять нелюбезность.

– Спасибо, – ответил Клаус, стараясь говорить как можно любезнее. – Пятница нам кое-что рассказала про остров. Нам все показалось очень интересным.

– Это как посмотреть, – отозвался Ишмаэль. – Если вам и захочется покинуть остров, то такой случай представляется только один раз в году. А пока, Пятница, не отведешь ли их в палатку, чтобы они переоделись. У нас как раз появились новые шерстяные одеяния, они вам вполне подойдут.

– Мы будем вам очень признательны, – сказала Вайолет. – Наша форменная одежда промокла насквозь во время шторма.

– Надо думать. – Ишмаэль покрутил прядку бороды. – По нашему обычаю мы носим только белое – под цвет здешнего песка, целебной глины и шерсти диких коз. Пятница, я удивлен, что ты решила нарушить традицию.

Пятница покраснела и поднесла руку к темным очкам, закрывающим ее глаза.

– Я нашла их среди обломков на берегу. Солнце так слепит, вот я и подумала, что очки будут кстати.

– Не стану тебя принуждать, – спокойно произнес Ишмаэль, – но мне думается, ты могла бы соблюдать наши обычаи в одежде и не щеголять в чужом глазном наряде.

– Ты прав, Ишмаэль, – тихо проговорила Пятница и одной рукой сняла очки, а другую быстро сунула в глубокий карман платья.

– Так-то лучше, – одобрил Ишмаэль и улыбнулся Бодлерам. – Надеюсь, вам понравится жизнь у нас на острове. Мы все оказались здесь в результате той или иной бури и, вместо того чтобы возвратиться в наш прежний мир, создали колонию, оградив ее от людского коварства.

– С ними был один коварный человек, – с энтузиазмом подхватила Пятница своим тоненьким голоском. – Его зовут Граф Олаф. Он вел себя так отвратительно, что я не взяла его с собой.

– Олаф? – переспросил Ишмаэль, и опять брови его поднялись. – Он ваш друг?

– Дудки, – выпалила Солнышко.

– Нет, не друг, – поспешила объяснить Вайолет. – По правде говоря, мы очень давно пытаемся спастись от него.

– Он – ужасный человек, – добавил Клаус.

– Одна лодка, – проронила Солнышко.

– Хм, – задумчиво произнес Ишмаэль. – Это вся история, Бодлеры?

Дети переглянулись. Конечно, те несколько коротких фраз, которые они произнесли, не были всей историей. История Бодлеров и Графа Олафа была намного, намного сложнее, и если бы дети рассказали ее всю, Ишмаэль, возможно, плакал бы так, что растопил бы вокруг себя всю глину, и не на чем стало бы сидеть и нечем мазать ноги. Бодлеры могли бы поведать рекомендателю о всех интригах Графа Олафа – начиная от жестокого убийства Дяди Монти до предательства в отношении Мадам Лулу на Карнавале Калигари. Они могли бы описать все его переодевания – от фальшивой деревянной ноги в роли Капитана Шэма до кроссовок и тюрбана в роли учителя Чингиза. Они могли бы рассказать Ишмаэлю про множество сотоварищей Олафа, начиная с его подруги Эсме Скволор и кончая двумя женщинами с напудренными лицами, которые исчезли в Мертвых горах. Могли бы они рассказать и про все неразрешимые тайны, которые до сих пор не давали Бодлерам спать по ночам, – начиная с исчезновения капитана Уиддершинса из подводной лодки и кончая загадочным таксистом, подъехавшим к ним около отеля «Развязка». И уж конечно, они могли поведать Ишмаэлю о том кошмарном дне на Брайни-Бич, когда они впервые узнали о гибели родителей. Но если бы Бодлеры взялись рассказывать Ишмаэлю всю историю целиком, им пришлось бы упомянуть и о событиях, которые выставляли бы их самих в невыгодном свете, что здесь означает «перечислить поступки, не уступающие по коварству олафовским». Им пришлось бы упомянуть о собственных интригах, начиная с выкапывания ловушки для Эсме и кончая устройством пожара, который сжег дотла отель «Развязка». Им пришлось бы перечислить собственные переодевания, когда Солнышко притворялась волчонком Чабо, а Вайолет и Клаус притворялись Снежными скаутами; пришлось бы перечислять своих знакомых, начиная с судьи Штраус, оказавшейся более полезной, чем представлялось вначале, и кончая Фионой, оказавшейся более коварной, чем они вначале думали. Если бы Бодлеры рассказали Ишмаэлю всю историю целиком, они бы выглядели такими же злодеями, как Граф Олаф. Но детям не хотелось снова оказаться на прибрежной отмели среди обломков, выброшенных бурей. Им хотелось уберечься от коварства и зла, пусть даже обычаи здешней колонии и пришлись им не по вкусу. Поэтому, вместо того чтобы рассказать Ишмаэлю всю историю целиком, Бодлеры кивнули и ответили на его вопрос самой безопасной фразой, какая им пришла в голову.

– Это как посмотреть, – ответила Вайолет, и младшие кивком подтвердили ее слова.

– Хорошо, – сказал Ишмаэль. – Идите наденьте белые одеяния, а когда переоденетесь, отдайте всю прежнюю одежду Пятнице, ее отправят в чащобу.

– Абсолютно всю? – спросил Клаус.

– Таков обычай, – подтвердил Ишмаэль.

– Окулаклаус, – пробормотала Солнышко, и брат и сестра быстро объяснили, что она имеет в виду что-то вроде «а как быть с очками Клауса?».

– Без них он почти не может читать, – добавила Вайолет.

Ишмаэль снова поднял брови.

– Так ведь здесь нет библиотеки, – сказал он торопливо и нервно взглянул на Пятницу. – Ну, пожалуй, очки могут пригодиться. А теперь поторопитесь, разве только вы не прочь выпить еще глоток сердечного.

– Нет, спасибо, – отозвался Клаус, подумав про себя – сколько еще раз ему и сестрам предложат этот странный сладкий напиток. – Мы с сестрами уже пробовали его, и он нам не очень понравился.

– Не стану вас принуждать, – опять повторил Ишмаэль, – но со временем ваше первоначальное мнение о чем бы то ни было может измениться. До скорого свидания, Бодлеры.

Он слегка махнул им рукой, а Бодлеры помахали ему, выходя из палатки вслед за Пятницей, которая повела их вверх по склону, где на утреннем ветру колыхались палатки.

– Выбирайте любую, – сказала Пятница. – Мы переходим из одной палатки в другую каждый день – все, кроме Ишмаэля, он не может этого делать из-за больных ног.

– Разве это удобно – каждую ночь спать в другом месте? – усомнилась Вайолет.

– Это как посмотреть. – Пятница сделала глоток из раковины. – Я никогда по-другому и не спала.

– Ты всю жизнь прожила на этом острове? – спросил Клаус.

– Да. Мои родители, когда мама была беременна, отправились в путешествие по океану и попали в страшный шторм. Отца проглотил ламантин[43], а маму вынесло на берег. Я родилась уже здесь. Вы ее скоро увидите. А сейчас побыстрее переоденьтесь.

– Легко, – заверила ее Солнышко, и Пятница, вынув руку из кармана, пожала ей руку.

Бодлеры вошли в ближайшую палатку, где в углу лежали сложенные стопкой белые одеяния. Дети моментально переоделись, радуясь, что могут сбросить форму посыльных, промокшую и пропитавшуюся соленой морской водой. Однако, кончив переодеваться, они вдруг застыли на месте и уставились на груду мокрой одежды. Бодлерам стало не по себе в новом наряде паломников, что в данном случае означает «в теплых, но не красящих их одеждах, привычных для людей, которых они почти не знали». Казалось, трое детей отбросили прочь все, что происходило с ними до того, как они оказались на острове. Одежда, разумеется, не составляла всей истории Бодлеров, ибо одежда вообще никогда не составляет всей истории любого человека, за исключением разве Эсме Скволор, чья злодейская и модная одежда демонстрировала степень ее злодейства и модности. Но сейчас Бодлеры остро ощутили, что отбрасывают всю прежнюю жизнь ради новой жизни на острове с весьма странными обычаями.

– Я не выброшу ленту, – сказала Вайолет, пропуская между пальцами мягкую полоску ткани. – Все равно я буду изобретать, что бы ни говорил Ишмаэль.

– А я не брошу блокнот, – сказал Клаус, показывая темно-синюю записную книжку. – Все равно я буду заниматься исследованиями, хотя тут и нет библиотеки.

– Не бросать, – заявила Солнышко и показала сестре с братом небольшой металлический предмет. Один конец у него представлял собой простую ручку, как раз подходящую по размеру для Солнышкиной ладошки, а другой разветвлялся на несколько крепких проволочек, переплетенных между собой в пучок.

– Что это? – спросила Вайолет.

– Мутовка, – ответила Солнышко и была права.

Мутовка – предмет кухонной утвари, с помощью которого быстро смешивают разные ингредиенты. И младшая Бодлер обрадовалась, получив в свое распоряжение такую полезную вещь.

– Да, – сказал Клаус, – я помню, как отец пользовался такой же штукой, когда готовил яичницу-болтунью. А откуда она у тебя?

– Девочка Пятница, – ответила Солнышко.

– Она знает, что Солнышко умеет стряпать, – добавила Вайолет, – но, наверно, боялась, что Ишмаэль заставит ее выбросить мутовку.

– Похоже, она не так уж жаждет выполнять все обычаи в колонии, – заметил Клаус.

– Вродебы, – согласилась Солнышко и опустила мутовку в глубокий карман белого платья.

Клаус поступил так же с записной книжкой, а Вайолет – с лентой, и все трое постояли минутку, разделяя ощущение общей тайны. Таить секреты от людей, которые так любезно их приняли, было не менее странно, чем таить от Ишмаэля часть своей истории. Тайны, касающиеся ленты, записной книжки и мутовки, казались детям как бы утопленными на дне их карманов. Слово «утопленные» заменяет здесь «спрятанные», и оно обычно применимо к предметам, находящимся глубоко под водой, например к субмарине, погруженной в море, или носовой фигуре, погруженной в песок прибрежной отмели. С каждым шагом Бодлеры, продвигаясь к выходу из палатки, все больше ощущали, как их утопленные тайны шевелятся у них в карманах.

Слово «ферментация», подобно словам «рысь», «банка» и «сердечный», имеет два совершенно разных значения. Одно – это химический процесс брожения, в результате которого сок определенных фруктов становится слаще и крепче, как и объяснил своим сестрам Клаус еще на прибрежной отмели. Другое же значение относится к чему-то, что зреет у кого-то внутри, подобно тайне, которую в конце концов раскрывают, или же замыслу, который долгое время вынашивают. Когда трое Бодлеров вышли из палатки и вручили Пятнице то, что осталось от их прежней жизни, они ощущали, как созревают тайны внутри их, и задавались вопросом – какие еще тайны и замыслы остаются пока скрытыми. Сироты спускались следом за Пятницей вниз по песчаному покатому склону и раздумывали о том, что же еще зреет на этом странном острове, который стал их домом.

Глава четвертая

К тому времени, как бодлеровские сироты вернулись к палатке Ишмаэля, кабак был набит битком, как сказали бы в молодежной тусовке, что здесь означает – «в палатке было полно островитян в белых одеяниях, причем все они держали в руках собранную на прибрежной отмели добычу». Козы больше не спали, они стояли неподвижно двумя длинными рядами, а связывающие их вместе веревки тянулись к большим деревянным саням – неожиданный вид транспорта для такого теплого климата. Пятница провела детей сквозь толпу колонистов и коз, все посторонились, с любопытством рассматривая новеньких. Хотя Бодлеров выбросило на берег в результате кораблекрушения впервые, они привыкли попадать в незнакомые сообщества еще со времен Профрукской подготовительной школы, а потом Города Почитателей Ворон, однако им по-прежнему не нравилось, когда их разглядывают в упор. Но такова уж одна из странных житейских истин: никому, в сущности, не нравится, когда их разглядывают в упор, и в то же время никто не в силах удержаться от разглядывания других. Поэтому, подходя к Ишмаэлю, по-прежнему восседающему на громадном глиняном кресле, Бодлеры то и дело оглядывались на островитян с неменьшим любопытством, недоумевая, каким образом столько народу выбросило бурей на один и тот же остров. Получалось, что мир полон людей столь же несчастливых, что и Бодлеры, и все они в конце концов попадают именно сюда.

Пятница подвела Бодлеров к подножию кресла, рекомендатель улыбнулся им, и они сели у его ног, обмазанных глиной.

– Белые одежды очень идут вам, Бодлеры, – сказал он. – Значительно больше, чем та форма, которая была на вас прежде. Из вас выйдут чудесные колонисты, я в этом уверен.

– Пирронизм?[44] – вопросительным тоном заметила Солнышко. Что приблизительно значило – «как вы можете быть уверены, если судите лишь по нашей одежде?».

Но Вайолет почла за благо не переводить, так как вспомнила, что в колонии ценят любезность. Поэтому она решила сказать что-нибудь любезное.

– Не могу выразить, как мы ценим все это, – сказала Вайолет, стараясь не опереться на глиняные холмики, которые скрывали ноги Ишмаэля. – Мы не представляли себе, что будет с нами после того, как шторм утихнет. Мы благодарим вас, Ишмаэль, за то, что приняли нас.

– Здесь принимают всех, – ответил Ишмаэль, забыв, очевидно, что Графа Олафа отвергли. – И пожалуйста, зовите меня Иш. Хотите сердечного?

– Нет, спасибо, – отозвался Клаус (он не мог заставить себя звать рекомендателя уменьшительным именем). – Нам хотелось бы познакомиться с остальными колонистами, если позволите.

– Разумеется, – ответил Ишмаэль и похлопал в ладоши, требуя внимания. – Островитяне! – крикнул он. – Как вы, не сомневаюсь, заметили, у нас появилось трое новых спасшихся. Вайолет, Клаус и Солнышко – единственные, кто уцелел после вчерашнего шторма. Не стану вас принуждать, но раз уж вы все равно пришли ко мне за советом насчет штормовой добычи, почему бы вам заодно не представиться новым поселенцам?

– Отличная мысль, Ишмаэль! – сказал кто-то, стоявший ближе к выходу.

– Называйте меня Иш. – Ишмаэль погладил бороду. – Итак, кто первый?

– Вероятно, я, – отозвался славного вида мужчина, который держал в руках что-то похожее на большой металлический цветок. – Приятно с вами познакомиться. Меня зовут Алонсо. Я нашел пропеллер от аэроплана. Должно быть, бедняга-пилот угодил прямо в шторм.

– Какая жалость, – заметил Ишмаэль. – Что ж, аэропланов на острове нет, значит пропеллер вряд ли пригодится.

– Простите, – робко вмешалась Вайолет, – я немного разбираюсь в механизмах. Если мы приделаем пропеллер к мотору, приводимому в движение вручную, то получим настоящий вентилятор, он будет создавать прохладу в особенно жаркие дни.

Среди присутствующих послышался одобрительный гул, и Алонсо улыбнулся Вайолет.

– Здесь и в самом деле бывает здорово жарко, – сказал он. – Идея неплохая.

Ишмаэль хлебнул из раковины и нахмурился, глядя на пропеллер.

– Это как посмотреть, – возразил он. – Если сделать один вентилятор, начнутся споры – на кого его направить.

– Можно делать это по очереди, – предложил Алонсо.

– И чья очередь наступит в самый жаркий день? – парировал Ишмаэль, и глагол этот в данном случае означал «сказал твердым разумным тоном», хотя не обязательно его высказывание было разумным. – Не стану тебя принуждать, Алонсо, но я не думаю, что вентилятор стоит всех проблем, которые могут из-за него возникнуть. – Пожалуй, вы правы. – Алонсо пожал плечами и положил пропеллер на деревянные сани. – Пускай козы везут его в чащобу.

– Превосходное решение, – одобрил Ишмаэль, и вперед выступила девочка старше Вайолет года на два.

– Я – Ариель. Я нашла вот это там, где отмель едва прикрыта водой. Думаю, это кинжал.

– Кинжал? – повторил Ишмаэль. – Ты же знаешь, оружие на острове не приветствуется.

Клаус присмотрелся к предмету, который держала Ариель: он выглядел скорее деревянным, чем металлическим.

– По-моему, это не кинжал, – сказал он. – Это скорее нож для разрезания страниц в книгах. В наше время книги продаются с уже разрезанными страницами, но еще недавно каждая страница соединялась со следующей, так что читающему приходилось разрезать бумагу специальным инструментом.

– Интересно, – заметила Ариель.

– Это как посмотреть, – проговорил Ишмаэль. – Не представляю, для чего нам здесь этот предмет. К берегу нашего острова не прибило еще ни одной книги – бури просто-напросто рвут книги в клочья.

Клаус сунул руку в карман и дотронулся до спрятанной там записной книжки.

– Никогда не знаешь, не подвернется ли вдруг книга, – заметил он. – Мне кажется, это орудие стоило бы сохранить.

Ишмаэль вздохнул и посмотрел сперва на Клауса, потом на девочку.

– Что ж, я не намерен тебя принуждать, Ариель, – заключил он, – но на твоем месте я бы бросил эту дурацкую вещь в сани.

– Я убеждена, что вы правы, – отозвалась Ариель. Она кинула на Клауса извиняющийся взгляд и положила деревянный нож на сани рядом с пропеллером, а вперед вышел толстенький человек с загорелым лицом.

– Фамилия – Шерман, – сказал он и слегка поклонился в сторону Бодлеров. – А я нашел терку для сыра. Чуть пальца не лишился, пока отбирал ее у крабов!

– Ну и незачем было стараться, – проговорил Ишмаэль. – Терка для сыра не слишком нужна, когда нет сыра.

– Тереть кокос, – вставила Солнышко. – Очень вкусный торт.

– Торт? – подхватил Шерман. – Черт возьми! Вот было бы вкусно! С тех пор как я здесь, у нас десертов не бывало.

– Сердечное из кокоса слаще десерта. – Ишмаэль поднес к губам раковину. – Я, разумеется, не стану вас принуждать, Шерман, но считаю, что лучше будет терку выбросить.

Шерман сделал глоток из своей раковины, а затем, не поднимая глаз, кивнул.

– Хорошо, – сказал он.

И утренняя процедура продолжалась в том же духе. Островитяне один за другим представлялись Бодлерам, а затем предъявляли найденные вещи, и почти каждый раз рекомендатель убеждал их не оставлять себе тот или иной предмет. Бородатый мужчина по имени Робинзон откопал рабочую одежду, но Ишмаэль напомнил ему, что в колонии носят исключительно белые одеяния, хотя Вайолет с легкостью представила себя в комбинезоне за работой над изобретением какого-нибудь механизма, чтобы не испачкать белого платья. Старая женщина по имени Едгин[45] принесла пару лыж, которые Ишмаэль отверг как практически неприменимые, хотя Клаусу приходилось читать о людях, которые с помощью лыж перебирались через грязь и пески. А рыжеволосая женщина по имени Уэйден представила сушилку для салата, но Ишмаэль напомнил ей, что салаты на острове готовятся только из морских водорослей, которые сперва споласкивают в соленой заводи, а потом сушат на солнце, а не вращают, хотя Солнышко прямо-таки ощутила во рту вкус кокоса, высушенного с помощью данного приспособления. Некий Фердинанд предъявил медную пушечку, которую Ишмаэль отверг, опасаясь, что она может кого-нибудь ранить или убить. Ларсен притащил газонокосилку, однако Ишмаэль напомнил ему, что пляжу не требуется регулярная стрижка. Мальчик приблизительно возраста Клауса представился как Омерос и показал найденную колоду игральных карт, но Ишмаэль убедил его, что колода карт может повлечь за собой карточные игры, и мальчик бросил свою находку в сани. Так же поступила и девочка по имени Финн, нашедшая пишущую машинку, – Ишмаэль забраковал машинку как бесполезную по причине отсутствия бумаги. Некий Брустер нашел оконную раму, стекло, по счастью, не разбилось во время шторма. Однако, по словам Ишмаэля, для того, чтобы любоваться видами острова, никакого окна не нужно. А Калипсо нашла дверь, однако рекомендатель дал понять, что ее не приделать ни к одной палатке. Байэму, обладателю невероятно закрученных усов, пришлось выбросить несколько электрических батареек. А Уилла, обладательница необычайно большой головы, решила расстаться с садовым шлангом, облепленным ракушками. Мистер Питкерн отправил в чащобу верхнюю часть комода, и его примеру последовала мисс Марлоу, бросив в сани днище от бочки. Доктор Куртц выбросил серебряный поднос, профессор Флетчер выкинул люстру, а мадам Нордофф лишила островитян доски для игры в шашки. Рабби Блай согласился, что на острове не нужна большая нарядная птичья клетка. Единственное, что в конце концов оставили себе колонисты, – это несколько сетей для ловли рыбы для пополнения уже имеющегося у них запаса, а также несколько одеял, так как Ишмаэль счел, что, разложенные на солнце, они рано или поздно выцветут и станут белыми. Под конец брат и сестра – Джона и Сейди Беллами – предъявили лодку, на которой приплыли Бодлеры. Статуя на носу по- прежнему отсутствовала, а на корме по-прежнему красовалась табличка с названием «Граф Олаф». Поскольку со строительством лодки к Дню принятия решения было почти покончено, подростки Беллами без обсуждения взвалили лодку на сани. Козы с унылым видом потащили сани из палатки наружу и вверх по склону на дальний конец острова, чтобы свалить содержимое в чащобу. А островитяне по совету Ишмаэля удалились мыть руки перед ланчем. За какие-то минуты в палатке остались только Ишмаэль, Бодлеры и девочка, которая привела их сюда. Бодлерам показалось, что они тоже попали в число остатков кораблекрушения, предъявленных для одобрения.

– Недурной шторм, не правда ли? – произнес Ишмаэль после недолгого молчания. – Накопали хлама больше, чем обычно.

– Нашлись ли еще какие-нибудь уцелевшие? – поинтересовалась Вайолет.

– Ты имеешь в виду Графа Олафа? – спросил Ишмаэль. – Пятница не взяла его с собой, а сам он не посмеет сюда явиться. Он либо бродит по прибрежной отмели, либо пытается доплыть туда, откуда явился.

Бодлеры переглянулись: они-то прекрасно сознавали, что Граф Олаф, скорее всего, вынашивает новый план, тем более что ни один островитянин не нашел деревянной фигуры с лодки, а в ней-то и таились смертоносные споры медузообразного мицелия.

– Мы имели в виду не только Олафа, – вмешался Клаус. – Наши друзья тоже могли попасть в шторм: беременная женщина по имени Кит Сникет, которая находилась в подводной лодке с несколькими коллегами, и еще небольшая группа наших друзей, которые путешествовали по воздуху.

Ишмаэль нахмурился и сделал несколько глотков из раковины.

– Нет, такие люди не обнаружены. Но не отчаивайтесь, Бодлеры. Похоже, что к нашим берегам в конце концов прибивает все. Возможно, их суда не пострадали во время бури.

– Возможно, – согласилась Солнышко, стараясь не думать о том, что некоторым могло и не повезти.

– Они могут появиться на днях, – продолжал Ишмаэль. – Близится новый шторм.

– Откуда вы это знаете? – спросила Вайолет. – На острове есть барометр?

– Барометра нет, – ответил Ишмаэль, разумея под этим словом прибор, который измеряет атмосферное давление, и это служит одним из способов давать прогноз погоды. – Просто я знаю, что близится шторм.

– Как можно это знать? – с недоумением спросил Клаус, вовремя удержавшись от того, чтобы не достать из кармана ежедневник и не начать записывать. – Я слышал, что трудно предсказать погоду, не имея современных приборов.

– Современных приборов нашей колонии не требуется, – ответил Ишмаэль. – Я предсказываю погоду с помощью магии.

– Белиберда, – буркнула Солнышко, желая сказать что-то вроде «трудно в это поверить». И брат с сестрой молча согласились с ней.

Бодлеры, как правило, не верили в магию, хотя их мама и умела делать ловкий карточный фокус и после долгих уговоров изредка показывала его. Как и все люди, повидавшие мир, дети часто сталкивались со множеством явлений, которые не могли объяснить: начиная сатанинскими приемами гипноза доктора Оруэлла и кончая способом, с помощью которого девочка по имени Фиона разбила сердце Клаусу. Но никогда они не были склонны давать этим загадкам какое-то сверхъестественное объяснение. Конечно, когда, разбуженный глубокой ночью внезапным громким шумом, подскакиваешь на кровати, то невольно поверишь в любые сверхъестественные явления; но тут была середина дня, и Бодлеры просто не могли себе представить Ишмаэля в качестве мага-метеоролога. Должно быть, сомнения отразились на их лицах, потому что рекомендатель немедленно поступил так, как поступают многие люди, когда им не верят, а именно – быстро переменил тему.

– А что ты скажешь, Пятница? – спросил Ишмаэль. – Нашла ты что-нибудь, кроме потерпевших кораблекрушение и отвратительных темных очков?

Пятница метнула взгляд на Солнышко и затем решительно покачала головой.

– Нет, – ответила она.

– Тогда иди помоги маме готовить ланч. А я поговорю с новыми колонистами.

– А мне обязательно уходить? – спросила Пятница. – Я бы лучше осталась тут, с Бодлерами.

– Не стану тебя принуждать, – ласково произнес Ишмаэль, – но уверен, что твоя мама нуждается в помощи.

Без дальнейших споров Пятница повернулась и, покинув палатку, стала подниматься по склону к другим палаткам, а Бодлеры остались наедине с рекомендателем, который наклонился к ним и заговорил тихим голосом.

– Бодлеры, – сказал он, – как ваш рекомендатель, я бы хотел дать вам совет, коль скоро вы начинаете свою жизнь на острове.

– И в чем он заключается? – спросила Вайолет.

Ишмаэль оглядел всю палатку, как будто в складках белой колышущейся ткани притаились шпионы. Потом он опять глотнул из раковины и похрустел пальцами.

– Не раскачивайте лодку, – произнес он, употребив выражение, которое здесь означает «не сбивайте с толку окружающих непринятыми здесь поступками». Тон у него был вполне любезный, но за этой любезностью проглядывало что-то совсем иное, все равно как в мелкой воде проглядывает отмель. – Мы уже давно живем здесь по установившимся обычаям. Большинство из нас едва помнят свою жизнь до того, как мы потерпели крушение и очутились на этом острове, а целое поколение островитян только здесь и жило. Мой вам совет – не задавайте столько вопросов и не вмешивайтесь чересчур часто в наши обычаи. Мы оказали вам любезность, приняли вас к себе и ждем любезности в ответ от вас, Бодлеры. Если вы будете продолжать вмешиваться в дела колонии, люди сочтут вас нелюбезными, так же как Пятница сочла нелюбезным Олафа. Поэтому не раскачивайте лодку. Тем более что раскачивание лодки в первую очередь и привело вас сюда.

Ишмаэль улыбнулся, довольный своей шуткой, а дети, хотя и не нашли ничего смешного в кораблекрушении, после которого они чисто случайно остались в живых, отозвались на шутку нервной улыбкой, но не сказали ни слова. Несколько минут стояла тишина, но тут в палатку вошла женщина с приятным веснушчатым лицом и внесла огромный глиняный сосуд.

– Вы, наверное, и есть Бодлеры, – сказала она. Вслед за нею вошла Пятница со стопкой мисок, сделанных из кокосовой скорлупы. – И вы, наверное, умираете от голода. Я – миссис Калибан, мама Пятницы, на мне в основном лежит готовка. Не хотите ли перекусить?

– Это было бы чудесно, – отозвался Клаус. – Мы очень хотим есть.

– Чтотут? – поинтересовалась Солнышко.

Миссис Калибан улыбнулась и открыла крышку сосуда, чтобы дети заглянули внутрь.

– Севиче, – пояснила она. – Южноамериканское блюдо из нарубленных сырых морепродуктов.

– А-а-а, – произнесла Вайолет, вложив в междометие максимум, насколько ей удалось, энтузиазма.

Ко вкусу севиче надо привыкнуть, иначе говоря, первые несколько раз, когда вам приходится есть это блюдо, вам оно не нравится, и, хотя Бодлерам уже приходилось его есть (мама обычно приготовляла его на кухне бодлеровского дома, отмечая начало крабового сезона), оно не стало их любимым блюдом, а уж тем более не о нем они мечтали в качестве первой трапезы после кораблекрушения. Когда я, например, не так давно потерпел кораблекрушение, мне посчастливилось быть выброшенным на борт судна, где я имел удовольствие ужинать жареной бараньей ногой с полентой[46] на сливках и еще фрикасе из маленьких артишоков, за этим последовал мягкий сыр гауда с жареным инжиром, а напоследок я получил свежую клубнику в молочном шоколаде и наломанные медовые соты. Я счел это лучшим противоядием после того, как меня болтало и швыряло в штормовых водах, точно тряпичную куклу, в исключительно бурном заливе. Но Бодлерам пришлось взять в руки миски с севиче, а также странного вида деревянные столовые приборы, похожие на вилку и ложку одновременно, которые им протянула Пятница.

– Мы называем их «махровые ложки», – объяснила Пятница. – В колонии нет настоящих вилок и ножей, потому что их можно использовать как оружие.

– На мой взгляд, это разумно, – сказал Клаус, хотя про себя подумал, что вместо оружия можно использовать почти все, если быть в воинственном настроении.

– Надеюсь, вам понравится, – сказала миссис Калибан. – Другого блюда из сырых морепродуктов, пожалуй, и не приготовить.

– Нетак, – буркнула Солнышко.

– Моя сестра, можно сказать, повар, – объяснила Вайолет, – она могла бы готовить для обитателей колонии кое-какие японские блюда, если бы имела васаби.

Младшие Бодлеры кивнули, догадавшись, что Вайолет спросила про васаби не только потому, что оно позволило бы Солнышку приготовить что-нибудь приемлемое – слово, означающее здесь «не только севиче», – а еще и потому, что васаби, похожее на хрен и часто используемое в японской кухне, еще является и одним из редчайших защитных средств против медузообразного мицелия. А поскольку Олаф рыщет где-то поблизости, Вайолет думает о возможных мерах, какие следует принять, в случае если грибок будет выпущен из водолазного шлема.

– У нас тут нет васаби, – сказала миссис Калибан. – У нас фактически нет никаких специй. Их никогда не выносило на прибрежную отмель.

– А если бы и вынесло, – быстро добавил Ишмаэль, – мы, я думаю, отправили бы их в чащобу. Желудки наших колонистов привыкли к пресному севиче, и мы не хотели бы раскачивать лодку.

Клаус взял в рот ложку с севиче, попробовал и поморщился. Согласно кулинарным рецептам севиче принято мариновать, добавляя специи, что придает блюду непривычный, но нередко восхитительный вкус. Но без специй здешний севиче смахивал на нечто вынутое изо рта у рыбы.

– Вы едите севиче три раза в день? – спросил Клаус.

– Конечно нет. – Миссис Калибан засмеялась. – Нам скоро надоело бы, правда? Нет, мы едим севиче только во время ланча. Каждое утро на завтрак у нас салат из водорослей, а на обед – неострый луковый суп с небольшим добавлением полевых трав. Такая пресная пища может наскучить, но если запивать ее сердечным, то будет вкуснее.

Мать Пятницы сунула руку в глубокий карман своего белого одеяния, достала три большие раковины, переделанные во фляги, и протянула каждому Бодлеру по раковине.

– У меня есть тост, – предложила Пятница, поднимая кверху свою раковину.

Миссис Калибан подняла свою, а Ишмаэль, поерзав на глиняном кресле, откупорил свою.

– Превосходная мысль, – проговорил он, широко- широко улыбаясь. – Выпьем за бодлеровских сирот!

– За Бодлеров! – подхватила миссис Калибан, поднимая кверху раковину. – Добро пожаловать на остров!

– Надеюсь, вы останетесь здесь навсегда! – воскликнула Пятница.

Бодлеры глядели на трех улыбавшихся им островитян и старались изо всех сил улыбаться им в ответ. Но в голове у них толпилось столько мыслей, что улыбки вышли не слишком восторженные. Бодлеры задавали себе вопрос: неужели им и вправду придется есть пресный севиче, и не только сейчас, но и во время всех последующих ланчей? Бодлеры задавали себе вопрос: неужели они должны пить и пить сердечное из кокосового молока и, если они откажутся, будет ли это сочтено раскачиванием лодки? Они задавали себе вопросы: почему не нашлась носовая фигура с лодки, и где сейчас Граф Олаф, и что он замышляет, и что происходит с их друзьями и сотоварищами, затерянными в океане, и где все те, кого они оставили в отеле «Развязка»? Но главный вопрос, который задавали себе сейчас Бодлеры, был следующий: почему Ишмаэль назвал их сиротами, хотя они и не рассказали ему всей своей истории? Вайолет, Клаус и Солнышко посмотрели сперва на миски с севиче, потом на Пятницу и ее маму, затем на свои раковины и, наконец, подняли глаза на Ишмаэля, улыбающегося им с высоты своего глиняного кресла, и задали себе вопрос: действительно ли они попали в то место, которое находится вдали от коварства, или же людское коварство просто прячется где-то, как прячется в данный момент Граф Олаф, и притом совсем неподалеку? Они смотрели на рекомендателя, не уверенные, в безопасности ли они, и что им делать, если опасность рядом.

– Я не стану вас принуждать, – тихо произнес Ишмаэль, и бодлеровские сироты спросили себя – так ли это на самом деле.

Глава пятая

Если только вы не отличаетесь редкой индифферентностью (вычурное слово, вместо того чтобы сказать «лишенные любопытства») или не являетесь одним из бодлеровских сирот, то вы, возможно, спрашиваете себя, выпили или нет трое детей сердечного, которое навязывал им Ишмаэль. Быть может, вы и сами попадали в такие ситуации, когда некто предлагал вам напиток или еду, которые вы предпочли бы в рот не брать, но предлагал вам это все некто, кому вы предпочли бы не отказывать. Или же вас предупреждали относительно лиц, которые будут вам это предлагать, и советовали не проявлять слабодушия, иначе говоря, отказываться от того, что вам навязывают. О подобных ситуациях часто говорят как о давлении со стороны окружающих, причем слово «окружающие» относится к тем, с кем вы связаны, а давление – то влияние, которое эти люди на вас зачастую оказывают. Если вы горец или же горянка, то есть живете в полном одиночестве в горах, вам легко избежать давления окружающих, поскольку около вас их нет, если только не считать горной козы или козла, которые случайно забрели к вам в пещеру и попытались оказать на вас давление, заставляя вырастить на себе густую шерсть. Но если вы живете среди людей – будь то члены вашей семьи, школьные товарищи или члены вашей тайной организации, – тогда в каждую минуту жизни вы подвергаетесь давлению окружающих и избежать этого не можете, как лодка в море не может избежать бушующего вокруг нее шторма. Если вы просыпаетесь утром в какое-то определенное время, тогда как предпочли бы спрятать голову под подушку и лежать так, пока голод не заставит вас подняться, значит вы поддаетесь давлению надзирателя или дворецкого, которые будят вас по утрам. Если вы едите приготовленный кем-то завтрак или готовите его сами из купленных в лавке продуктов, хотя предпочли бы топнуть ногой и потребовать деликатесов из дальних стран, – тогда вы, стало быть, поддаетесь давлению вашего бакалейщика или повара, который этот завтрак вам подал. Целый день напролет каждый человек в мире поддается давлению окружающих, будь то сверстники из четвертого класса, которые пристают к вам, чтобы вы шли на перемене играть в мяч, или же цирковые партнеры, балансирующие каучуковыми мячиками на кончике носа. Но если вы попытаетесь избегать любого давления окружающих во всех случаях, то рискуете остаться вообще без окружения. Так что фокус состоит в том, чтобы в какой-то мере поддаться, но при этом не оттолкнуть от себя окружающих, и в то же время поддаться не настолько, чтобы это привело к вашей смерти или иной неуютной ситуации. Задача эта не из легких, большинство людей с ней не справляются, и хотя бы раз в жизни это кончается их смертью или иным дискомфортом.

Бодлеровские сироты оказывались в неуютных обстоятельствах за время своих злоключений более чем достаточно, и теперь, очутившись на далеком острове, где выбирать окружение не приходилось, они поддались давлению Ишмаэля, Пятницы, миссис Калибан и прочих островитян, живших в этом новом для детей пристанище. Бодлеры сидели в палатке у Ишмаэля, запивали сердечным пресный, без всяких специй севиче; хотя от напитка у них покруживалась голова, а от морепродуктов во рту оставался вкус слизи, однако они предпочли терпеть все это, но не покидать колонию и самим искать еду и питье. Они предпочли носить белые, чересчур толстые для столь теплой погоды одеяния, а не придумывать себе одежду, и они предпочли промолчать о непоощряемых здесь предметах, спрятанных у них в карманах (ленте, принадлежащей Вайолет, записной книжке Клауса и Солнышкиной мутовке), но не раскачивать лодку, как и советовал рекомендатель. Они даже не посмели спросить у Пятницы, почему она отдала этот предмет кухонной утвари Солнышку.

Однако, несмотря на крепость кокосового напитка, пресный вкус пищи, не красящие их одеяния и спрятанные в карманах предметы, Бодлеры все равно чувствовали себя сейчас уютнее, чем за довольно долгое время. Хотя детям всегда удавалось найти одного-двух товарищей, где бы они ни оказывались, они, в сущности, не были по-настоящему приняты ни одним сообществом с тех пор, как Граф Олаф создал им репутацию убийц и вынудил их прятаться и маскироваться бессчетное количество раз. В колонии Бодлеры чувствовали себя в безопасности, зная, что Граф Олаф не допущен на остров и его нет рядом, и зная, что их союзников, будь они тоже выброшены на берег, тоже приютят, конечно в том случае, если они поддадутся давлению окружающих. Пресную пищу, неприглядную одежду и сомнительный напиток можно было, в общем, считать справедливой ценой за безопасное пристанище, служащее домом, и за группу людей, которые если и не являлись друзьями в точном смысле слова, все же составляли им компанию на такое время, на какое им захочется оставаться здесь.

Шли дни, остров оставался безопасным для детей, хотя и скучно-пресным. Вайолет хотелось бы проводить дни, помогая островитянам строить огромную лодку, но по совету Ишмаэля ей пришлось помогать Пятнице, Робинзону и профессору Флетчеру стирать одежду колонистов, так что в основном она проводила дни около соленых водопадов, стирала белые одеяния и сушила их на солнце. Клаус с удовольствием бродил бы по склону, составляя список всех остатков кораблекрушений, собранных колонистами после шторма, но островитяне согласились с рекомендателем, предложившим, чтобы средний Бодлер не отходил от него круглый день, поэтому Клаус проводил дни, накладывая глину на ноги старику и бегая за новыми порциями сердечного.

Лишь Солнышку дали трудиться в области, в которой она была компетентна, но помогать миссис Калибан с готовкой было не слишком интересно, так как питание три раза в день готовить было очень легко. Каждое утро младшая из Бодлеров получала водоросли, которые Алонсо и Ариель выловили из моря, Шерман и Робинзон промыли в соленой воде, а Едгин и Уэйден высушили на солнце, и, получив, просто-напросто бросала в миски на завтрак. Днем Фердинанд и Ларсен приносили кучу рыбы, пойманной сетями, и Солнышко с миссис Калибан давили ее махровыми ложками, превращая в севиче к ланчу. А по вечерам обе поварихи разжигали костер и кипятили на медленном огне горшок с диким луком, который собрали Омерос с Финн, и добавляли туда полевые травы, сорванные Брустером и Калипсо и заменявшие им специи, и подавали суп вместе с раковинами, полными сердечного, которое Байэм и Уилла нацедили из кокосов, которые мистер Питкерн и мисс Марлоу нарвали с кокосовых пальм. Ни одно блюдо не представляло для Солнышка интересной задачи, и в конце концов она стала проводить большую часть дня в безделье, иначе говоря, посиживала с миссис Калибан, посасывала сердечное и любовалась на море.

После стольких ужасных встреч и трагических событий детям показалась непривычной такая жизнь, и первые несколько дней им было как-то не по себе без коварства Олафа и его зловещих тайн, без принципиальности Г. П. В. и благородных деяний его членов, но постепенно, после крепкого ночного сна в продуваемой приятным ветерком палатке и каждодневной легкой работы, с каждым глотком сладкого сердечного, жизнь, исполненная борьбы и коварства, отступала все дальше и дальше. Спустя несколько дней разыгрался новый шторм, как и предсказывал Ишмаэль, и, когда небо почернело, и остров накрыли дождь и ветер, и Бодлеры вместе с остальными островитянами столпились в палатке у рекомендателя, они испытали благодарность за эту бессобытийную жизнь в колонии, сменившую бурную жизнь, какую они вели после смерти родителей.

– Двусмыс, – призналась Солнышко сестре с братом, когда на следующее утро Бодлеры брели вдоль прибрежной отмели. Согласно общепринятому правилу все островитяне отправились на штормовую добычу. Там и сям виднелись фигуры копающихся в обломках. Говоря «двусмыс», младшая Бодлер имела в виду «у меня двойственное отношение к здешней жизни». То есть она не могла решить, нравится ей жить в колонии или нет.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – проговорил Клаус, который нес Солнышко на плечах. – Здешняя жизнь не очень увлекательна, но, по крайней мере, нам не грозит опасность.

– Я думаю, мы должны быть благодарны за это, – проговорила Вайолет. – Хотя правила тут очень строгие.

– Ишмаэль все время повторяет, что не станет принуждать нас делать то или се, – подхватил Клаус, – но принуждение ощущаешь все время.

– Ну, они, по крайней мере, вынудили Графа Олафа держаться подальше, – заметила Вайолет. – Г. П. В. это никогда не удавалось.

– Диаспора, – произнесла Солнышко, что означало примерно – «мы живем в таком отдаленном месте, что борьба между Г. П. В. и их врагами отошла куда-то далеко».

– Единственное Г. П. В. здесь, – Клаус нагнулся и заглянул в лужу, – это наше гадкое пресное варево. Вайолет улыбнулась.

– Не так давно, – сказала она, – мы стремились достичь последнего безопасного места к четвергу, а теперь все вокруг нас безопасно, но мы даже не представляем себе, какой сегодня день недели.

– Я скучаю по дому, – сказала Солнышко.

– Я тоже, – сказал Клаус. – И почему-то мне до сих пор не хватает библиотеки в лесопилке «Счастливые запахи».

– Библиотеки Чарльза? – Вайолет удивленно улыбнулась. – Красивая комната, но ведь там было всего три книги. С какой стати тебе ее не хватает?

– Три книги лучше, чем ни одной, – отозвался Клаус. – С тех пор как мы здесь, я читаю только свою записную книжку. Я предложил Ишмаэлю рассказывать мне историю острова, а я бы записывал его рассказы, чтобы островитяне знали, откуда пошла колония. Другие колонисты записали бы истории своей жизни, и в конце концов на острове возникла бы своя библиотека. Но Ишмаэль ответил, что не станет меня принуждать, однако моя идея ему не нравится – книга может взбудоражить людей описаниями штормов и кораблекрушений. Я, конечно, не хочу раскачивать лодку, но мне не хватает исследовательской работы.

– Понимаю тебя, – согласилась Вайолет, – а мне не хватает Гадального шатра Мадам Лулу.

– Как, со всеми ее фальшивыми магическими штучками? – удивился Клаус.

– Да, все устройства были довольно нелепы, – отозвалась Вайолет, – но будь у меня под рукой те простые механические детали, я бы, думаю, сумела соорудить несложную фильтрационную систему. И если бы удалось получить пресную воду, островитянам не приходилось бы целыми днями пить сердечное. Но Пятница говорит, что питье сердечного уже глубоко укоренилось.

– Корни? – не поняла Солнышко.

– Пятница имеет в виду, что люди здесь пьют его так давно, что не захотят бросить, – пояснила Вайолет. – Я тоже не хочу раскачивать лодку, но мне не хватает изобретательской работы. А ты, Солнышко? Чего тебе не хватает?

– Фонтан, – ответила младшая сестра.

– Птичий фонтан в Городе Почитателей Ворон? – спросил Клаус.

– Нет. – Солнышко покачала головой. – В нашем городе.

– Фонтан Финансовой победы? – догадалась Вайолет. – Его-то почему тебе должно не хватать?

– Первое купание, – ответила Солнышко, и брат с сестрой ахнули.

– Ты не можешь этого помнить, – запротестовал Клаус.

– Тебе было всего несколько недель от роду, – добавила Вайолет.

– Помню, – твердо сказала Солнышко, и старшие Бодлеры в изумлении покачали головой.

Солнышко имела в виду один необычайно жаркий осенний день давным-давно, когда у Бодлеров-родителей случились какие-то дела в городе и они прихватили с собой детей, пообещав на обратном пути заглянуть в кафе-мороженое. Доехав до банковского квартала, семья разделилась: мама поспешила в здание с высокими изогнутыми башнями, торчавшими со всех сторон, а отец остался снаружи с детьми. Из-за жары Солнышко раскапризничалась, и, чтобы успокоить ее, отец опустил ее ножками в воду фонтана. Солнышко так радостно заулыбалась, что отец начал опускать ее всю в фонтан прямо в платьице, и младшая Бодлер визжала от смеха. Как вы, возможно, знаете, смех младенцев бывает очень заразителен, и скоро не только Вайолет и Клаус прыгнули в фонтан, но и отец тоже, и все они хохотали до упаду, а Солнышко радовалась все больше. Вскоре из здания вышла мама и в удивлении уставилась на свою мокрую хохочущую семейку, но тут же положила записную книжку на землю, скинула туфли и присоединилась к остальным, барахтавшимся в освежающей воде.

Они смеялись всю обратную дорогу; каждый их шаг, когда они шли от машины к дому, сопровождался хлюпаньем, и они долго потом сидели на ступенях, пока не обсохли на солнце. Чудесный был день, но такой далекий, что Вайолет и Клаус почти забыли про него. Но сейчас, когда Солнышко напомнила им о том дне, в ушах у них буквально зазвенел ее младенческий смех и они буквально увидели изумленные взгляды проходящих мимо сотрудников банка.

– Трудно поверить, – сказала Вайолет, – что наши родители могли так веселиться, когда уже были связаны с Г. П. В. и всеми дальнейшими неприятностями.

– О расколе тогда, наверное, еще никто не помышлял, – заметил Клаус.

– А теперь… – сказала Солнышко, и старшие кивнули, соглашаясь с ней.

Над головой у них сияло утреннее солнце, море искрилось вдоль прибрежной отмели, и казалось, беды и коварство так же далеки сейчас, как тем днем у фонтана Финансовой победы. Однако даже в самый ясный из дней беды и коварство нередко могут таиться гораздо ближе, чем мы думаем. В тот далекий день в банковском квартале, например, беды скрывались в самих коридорах здания с башнями, где маме вручили сводку о погоде и морскую карту, и когда мама стала изучать их вечером при свече, она обнаружила там гораздо более серьезную беду, чем воображала. А коварство можно было обнаружить тут же, за фонтаном, где женщина, переодетая продавщицей крендельков, сфотографировала хохочущую семью и незаметно сунула фотоаппарат в карман финансового эксперта, спешившего в ресторан; а там гардеробщик вынул аппарат и спрятал его в громадную вазу с фруктами, которые некий драматург заказал на десерт; но находчивая официантка сделала вид, будто сливки в соусе забальоне скисли, и вывалила все блюдо в помойку в том переулке, где я сидел уже несколько часов, притворяясь, будто ищу потерявшегося щенка, который на самом деле проскользнул с черного хода в здание с башнями; а потом официантка сбросила наряд официантки и сунула его себе в сумочку. Так вот и утро на прибрежной отмели было ничуть не лучше.

Бодлеры сделали еще несколько шагов, молча щурясь на солнце, а затем Солнышко осторожно постучала брата по голове и указала пальцем вдаль. Все трое внимательно вгляделись и увидели на краю отмели какой-то покосившийся предмет, и предмет этот сулил беду, хотя сперва на беду и не было похоже. Трудно сказать, на что предмет был похож: он был большой, квадратный и потрепанный, и дети поспешили подойти поближе, чтобы рассмотреть его получше. Вайолет шла впереди, аккуратно обходя немногочисленных крабов, суетившихся по краям отмели. Клаус шел следом, а Солнышко по-прежнему ехала у него на плечах. Но даже когда они приблизились к непонятному предмету, они и тогда затруднились определить, что это такое.

На первый взгляд большой квадратный разлохмаченный предмет казался сочетанием всего, чего не хватало Бодлерам. Он был похож на библиотеку, поскольку выглядел как стопки и стопки книг, лежащих друг на друге, составляя громадный куб. Но он также походил на какое-то изобретение, поскольку куб из книг был обвязан наподобие пакета, только не шпагатом, а толстыми, с виду резиновыми ремнями разного оттенка зеленого, а с одного бока была прикреплена истертая деревянная доска. Предмет был также похож и на фонтан, поскольку со всех сторон по нему струилась вода; она вытекала из распухших страниц и падала на песок прибрежной отмели. Но хотя зрелище было весьма необычное, дети уставились не на сам куб, а на нечто на самой верхушке этого странного сооружения. Они смотрели на голую ногу, которая свешивалась вдоль стенки куба, как будто кто-то спал на его вершине, и Бодлерам бросилась в глаза татуировка в виде глаза на щиколотке.

– Олаф? – спросила Солнышко, но сестра и брат покачали головой. Они видели ногу Графа Олафа столько раз, что и считать не хотелось, а эта нога была гораздо меньше и чище, чем у негодяя.

– Лезь ко мне на спину, – сказала Вайолет брату. – Может, удастся подсадить Солнышко наверх.

Клаус кивнул, осторожно взобрался на спину сестре, а потом очень медленно встал ей на плечи. Трое Бодлеров постояли так, словно покачивающаяся башня, а потом Солнышко вытянула вверх ручонки и подтянулась, как не очень давно подтянулась, вылезая из шахты лифта в доме № 667 по Мрачному проспекту, и увидела женщину, лежащую без сознания на кипах книг. На женщине было темно-красное бархатное платье, мокрое и измятое, спутанные волосы ее разметались вокруг головы широким веером. Нога, свисавшая вниз, была как-то странно вывернута, но в остальном женщина казалась невредимой. Глаза у нее были закрыты, рот страдальчески изогнут, но живот, полный и круглый, как у всех беременных, поднимался и опадал с каждым ровным глубоким вдохом, а руки в длинных белых перчатках лежали на нем, словно она успокаивала то ли себя, то ли своего ребенка.

– Кит Сникет. – Голос у Солнышка звучал приглушенно от удивления.

– Да? – отозвался чей-то визгливый и скрипучий голос, иначе говоря, раздражающий и печально знакомый.

Из-за книжного куба выступила фигура, башня из Бодлеров повернулась к ней лицом, и Солнышко, глядя на нее сверху, нахмурилась. Личность, стоявшая перед ними, тоже носила длинное, достигавшее щиколоток платье, промокшее и измятое, но не красное, а оранжевое и одновременно желтое, и краски эти переливались по мере того, как фигура подходила все ближе и ближе. На ней не было перчаток, но сооруженная на голове прическа из водорослей напоминала длинные волосы, они спадали безобразным образом на спину, и хотя живот у этой личности был толстый и круглый, толщина и круглость казались странными и неубедительными. Да и было бы совершенно ненормальным, если бы живот был настоящий, так как, судя по лицу, это была не женщина, а среди мужчин крайне редко случается беременность. Хотя, например, морской конек время от времени рождает себе подобных.

Но эта личность, подступавшая все ближе и ближе к высящейся башне из Бодлеров и бросавшая злобные взгляды вверх на Солнышко, разумеется, не была морским коньком. Если странный книжный куб сулил беду, то появившийся человек олицетворял собой коварство, а коварство, как это уже часто случалось, носило имя Граф Олаф. Вайолет с Клаусом во все глаза глядели на негодяя, Солнышко же глядела во все глаза на Кит, а потом все трое детей уставились вдаль и увидели островитян, которые тоже заметили странный предмет и теперь направлялись в их сторону. И наконец бодлеровские сироты поглядели друг на друга и задали себе вопрос: так ли уж далек от них раскол и не проделали ли они столь длинный путь лишь для того, чтобы опять столкнуться лицом к лицу с бедами и людским коварством?

Глава шестая

На этом этапе вы, наверное, уже научились узнавать горестное клеймо горестной истории бодлеровских сирот. Под словом «клеймо» подразумеваются некие отличительные приметы, как, например, пышная пена и громкое хлюпанье – характерные признаки корнеплодного пива, а закапанные слезами фотографии и громкое хлюпанье – характерные признаки разбитого сердца. Бодлеры, которые, насколько мне известно, не читали своей горестной истории, хотя и были непосредственными ее участниками, ощутили некоторое подташнивание, когда увидели толпу островитян, которые приближались к ним с разнообразными предметами в руках, найденными во время поисков штормовой добычи. Получалось, что, едва дети оказались в новом для них непривычном доме, Граф Олаф готов был снова одурачить всех очередным маскарадом и Бодлерам опять грозила серьезная опасность. Даже то, что длинное одеяние не доходило до щиколотки и не прикрывало татуировки в виде глаза, нимало его не заботило, поскольку островитяне, отрезанные от мира, ничего не ведали об этой общеизвестной отметине и одурачить их было легче легкого. Однако, когда поселенцы подошли еще ближе к книжному кубу, на котором лежала без сознания Кит Сникет, история Бодлеров стала вдруг развиваться вопреки ожиданиям, и выражение это здесь означает «девочка, которая им встретилась первой на прибрежной отмели, мгновенно узнала Графа Олафа».

– Это Олаф! – крикнула Пятница, обвиняюще указывая пальцем на негодяя. – С чего это он одет как беременная женщина?

– Я одет как беременная женщина, потому что я и есть беременная женщина, – пропищал Граф Олаф измененным голосом. – Меня зовут Кит Сникет, и я без конца разыскивала этих детей.

– Вы не Кит Сникет! – закричала миссис Калибан.

– Кит Сникет вон там наверху, на книгах, – негодующим тоном возразила Вайолет, снимая Солнышко с верхушки куба. – Она – наш друг, она то ли больна, то ли ранена. А это Граф Олаф, и он вовсе не наш друг.

– И не наш, – заявила Пятница, и среди колонистов послышался одобрительный гул голосов. – Если даже вы подложили что-то под платье и сделали нашлепку из водорослей на голову, это не значит, что вас нельзя узнать. – Она села на деревянный ящик, который принесла с собой. – Надеюсь, он вас не растревожил. Я недвусмысленно дала ему понять, чтобы он убирался отсюда.

Граф Олаф бросил злобный взгляд на Пятницу, но тут же отвернулся и попробовал воздействовать на других островитян, применив свои коварные приемы:

– Вы ведь не прогоните беременную женщину, примитивные люди, правда? Я пребываю в весьма деликатном положении.

– Ничего подобного, – отрезал Ларсен, – ваш маскарад шит белыми нитками. Раз Пятница говорит, что вы какой-то там Олаф, значит так и есть, и вы нам здесь с вашей нелюбезностью не нужны.

– Да я никогда в жизни не был нелюбезным. – Олаф костлявой рукой пригладил водоросли на голове. – Я, в общем-то, беспорочная девица, и в животе у меня младенец. Это Бодлеры нелюбезные и вон та самозванка, что лежит на промокшей библиотеке.

– Библиотека? – ахнул Флетчер. – На острове никогда не было библиотеки.

– Ишмаэль говорил, что от библиотеки непременно жди неприятностей, – добавил Брустер. – Нам повезло – к нашим берегам ни одной книги ни разу не прибивало.

– Вот видите! – Желто-оранжевое платье на Олафе зашуршало на утреннем ветерке. – А вон та коварная женщина нарочно притащила книги в колонию, чтобы проявить нелюбезность по отношению к вам, бедным, примитивным людям. А Бодлеры с нею в дружбе! Это их вы должны оставить на отмели, а меня пригласить на Олафленд и поднести подарки.

– Остров не называется Олафленд! – возмутилась Пятница. – Это вас здесь уже оставили!

– Тут какая-то путаница! – воскликнул Омерос. – Без Ишмаэля нам не разобраться.

– Омерос прав, – присоединился к нему Калипсо. – Мы не должны ничего решать, пока не поговорим с Ишмаэлем. Пойдем отнесем все находки к нему в палатку.

Поселенцы закивали, а несколько островитян подошли к книжному кубу и принялись толкать его вдоль отмели. Это было нелегко, куб раскачивался на неровной поверхности. Бодлеры заметили, что нога у Кит резко дернулась вверх-вниз, и испугались, как бы их приятельница не свалилась.

– Стойте! – остановил колонистов Клаус. – Передвигать человека, который может быть серьезно ранен, опасно, особенно если это женщина, да еще беременная.

– Клаус прав, – подтвердил доктор Курц. – Я помню это с тех пор, как учился в ветеринарной школе.

– Если Магомет не идет к горе, – проговорил Рабби Блай, и все островитяне сразу поняли, что он имеет в виду, – значит гора придет к Магомету.

– Но каким образом Ишмаэль доберется сюда – ему же не дойти на больных ногах, – возразила Едгин.

– Его доставят сюда козы, – сказал Шерман. – Мы поставим его кресло на сани. Пятница, ты караулишь Олафа и Бодлеров, а остальные идут за нашим рекомендателем.

– Заодно прихватите с собой еще сердечного, – попросила мадам Нордофф. – Пить хочется, а раковина у меня почти пустая.

Раздался согласный гул голосов, и островитяне отправились к острову, неся все предметы, найденные во время поисков. Через несколько минут они превратились в неясные фигуры на фоне туманного горизонта, и Бодлеры остались в обществе Графа Олафа и Пятницы. Девочка сделала большой глоток из раковины и улыбнулась троице.

– Не беспокойтесь, Бодлеры, – сказала она ободряюще. – Мы разберемся. Я обещаю вам, этому ужасному мужчине откажут в приюте раз и навсегда.

– Я не мужчина, – захныкал Олаф измененным голосом. – Я – особа женского пола с младенцем внутри.

– Комедиант, – буркнула Солнышко.

– Сестра права, – сказала Вайолет. – Ваш маскарад не сработал.

– Ну, вам же хуже, если я перестану притворяться, – фыркнул негодяй. Он все еще говорил нелепым высоким голосом, но глаза у него между космами водорослей сверкали. Он завел руку назад и достал гарпунное ружье с ярко-красным спусковым крючком, которое было заряжено последним гарпуном. – Если я скажу, что я – Граф Олаф, а не Кит Сникет, так ведь я могу и вести себя как негодяй, а не как благородная личность.

– Вы никогда не вели себя как благородная личность, – запротестовал Клаус, – каким бы именем ни назывались. А оружие ваше нас не пугает – гарпун всего один, а на острове полно людей, которые знают, какой вы злобный и нелюбезный.

– Клаус прав, – сказала Пятница. – Лучше отложите оружие. В таком месте, как это, оно бесполезно.

Граф Олаф покосился сперва на Пятницу, потом на Бодлеров, открыл рот, словно собираясь сказать еще что-нибудь коварное своим измененным голосом. Но тут же закрыл рот и с отвращением поглядел на лужи вокруг.

– Надоело мне тут шататься, – пробурчал он. – Есть нечего, одни водоросли да сырая рыба, а все ценное утащили болваны в длинных халатах.

– Не вели бы вы себя так безобразно, – заметила Пятница, – могли бы жить на острове.

Бодлеры нервно переглянулись. Хотя бросать Олафа на отмели одного и казалось им немного жестоким, но и представить себе, что его могут пригласить на остров, было немыслимо. Пятница, конечно, не знала всего о Графе Олафе и лишь один раз столкнулась с его нелюбезностью, когда впервые его увидела, но Бодлеры не смели рассказать ей всю историю Олафа целиком, не поведав своей собственной, а они не могли предвидеть, что подумает Пятница об их нелюбезности и коварстве.

Граф Олаф внимательно посмотрел на Пятницу, как бы что-то прикидывая. Затем с хитрой усмешечкой повернулся к Бодлерам и протянул им гарпунное ружье.

– Пожалуй, ты права, – сказал он. – В таком месте, как это, оно бесполезно.

Он все еще говорил измененным голосом и при этом поглаживал наглядный признак своей фальшивой беременности, как будто в животе у него и впрямь рос младенец.

Бодлеры взглянули на Олафа, а потом на оружие. Когда в последний раз они дотрагивались до гарпунного ружья, предпоследний гарпун вылетел и убил благородного человека по имени Дьюи. Вайолет, Клаус и Солнышко не могли забыть, как Дьюи, умирая, погрузился в пруд, и теперь, глядя на негодяя, предлагавшего им ружье, они вспоминали, какое опасное и страшное это оружие.

– Нам он не нужен, – сказала Вайолет.

– Опять какой-то из ваших фокусов, – проговорил Клаус.

– Никаких фокусов, – высоким голосом возразил Олаф. – Я отказываюсь от своих негодяйских привычек, я хочу жить с вами на острове. Мне очень горько слышать, что вы мне не верите. – Выражение лица у него было серьезное, точно он и впрямь огорчен, но глаза при этом ярко блестели, как бывает у тех, кто собирается отпустить шутку.

– Враль, – буркнула Солнышко.

– Вы обижаете меня, сударыня, – отозвался Олаф. – Я такой же честный, как день длинный.

Негодяй использовал выражение совершенно бессмысленное. Одни дни бывают длинными, например, в разгар лета, когда солнце светит действительно очень долго, или же во время Хеллоуина[47], когда день невыносимо долго тянется в ожидании того, когда придет время надеть маскарадный костюм и начать требовать конфет у незнакомцев. А бывают короткие дни, особенно зимой или когда занимаешься чем-то приятным, например читаешь интересную книжку или идешь за случайным прохожим, чтобы выяснить, куда он направляется. Словом, если кто-то такой же честный, как день длинный, значит о честности и речи нет. Дети с облегчением увидели, что Пятницу не сбило с толку Олафово нелепое выражение и она сурово сдвинула брови, глядя на негодяя.

– Бодлеры говорили мне, что вам нельзя доверять, и я сама вижу, что это правда. Оставайтесь здесь, Олаф, пока не вернутся остальные, тогда мы решим, что с вами делать.

– Я не Граф Олаф, – запротестовал Олаф. – А нельзя ли мне пока глоточек вашего кокосового зелья, которое тут упоминали?

– Нет, – отрезала Пятница и, повернувшись к негодяю спиной, принялась задумчиво разглядывать книжный куб. – Я никогда не видела ни одной книги, – призналась она Бодлерам. – Надеюсь, Ишмаэль согласится их оставить.

– Не видела ни одной книги? – изумилась Вайолет. – А читать ты умеешь?

Пятница быстро оглядела прибрежную отмель и коротко кивнула.

– Да, – сказала она. – Ишмаэль был против того, чтобы нас обучали, но профессор Флетчер не послушался и устраивал тайные занятия для тех, кто родился уже на острове. Иногда я практикуюсь, рисуя буквы на песке палочкой, но без библиотеки мало чего достигнешь. Я надеюсь, Ишмаэль не предложит, чтобы козы оттащили все эти книги в чащобу.

– Даже если предложит, вы не обязаны выбрасывать их, – напомнил Клаус. – Он же не станет принуждать тебя.

– Да, знаю. – Пятница вздохнула. – Но когда Ишмаэль что-то предлагает, все соглашаются, а такому давлению окружающих трудно не поддаться.

– Мутовка, – напомнила Солнышко и достала из кармана этот предмет кухонной утвари.

Пятница улыбнулась младшей из Бодлеров, но быстро запихала мутовку назад ей в карман.

– Я дала ее тебе, потому что ты сказала, что любишь готовить. Нехорошо подавлять твои интересы только из-за того, что Ишмаэль считает кухонную утварь неуместной. Вы ведь не выдадите меня?

– Нет, разумеется, – отозвалась Вайолет. – Но ведь и запрещать тебе читать тоже нехорошо.

– Возможно, Ишмаэль не будет против, – сказала Пятница.

– Возможно, – согласился Клаус. – Иначе мы попробуем сами оказать некоторое давление на окружающих.

– Я не хочу раскачивать лодку. – Пятница нахмурилась. – После того как погиб мой отец, маме всегда хотелось, чтобы я росла в безопасности, поэтому мы не вернулись назад в большой мир, а остались здесь, на острове. Но чем старше я становлюсь, тем больше у меня появляется тайн. Профессор Флетчер тайно научил меня читать. Омерос тайно научил меня бросать камешки в воду, хотя Ишмаэль считает это опасным. Я тайно дала Солнышку мутовку. – Пятница похлопала рукой по деревянному ящику и улыбнулась. – А теперь у меня есть еще одна тайна. Глядите, что я нашла, – вот оно, лежит свернувшись в деревянном ящике.

Все это время Граф Олаф помалкивал и только следил злобным взглядом за детьми, но, когда Пятница показала свою находку, он испустил вопль еще более пронзительный, чем его поддельный голос. Однако Бодлеры никакого вопля не испустили, хотя Пятница показывала на нечто устрашающее – черное как смоль и толстое, как канализационная труба, и оно вдруг раскрутилось и с быстротой молнии метнулось в сторону детей. И даже когда утреннее солнце осветило разинутую пасть и острые зубы, Бодлеры все равно не завопили, а только подивились тому, что их история развивается снова вопреки ожиданию.

– Неве! – воскликнула Солнышко. И это была правда, ибо громадная змея, обвивавшая Бодлеров, была, как бы невероятно это ни звучало, существом, которого они не видели очень давно и даже не думали когда-нибудь увидеть.

– Невероятно смертоносная гдюка! – в изумлении вскричал Клаус. – Каким образом она сюда попала, скажите на милость?

– Говорил же Ишмаэль, что в конце концов все прибивает к берегам этого острова, – заметила Вайолет. – Вот уж никогда не думала, что увижу эту рептилию снова.

– Смертоносная? – нервно спросила Пятница. – Она ядовитая? Вид у нее дружелюбный.

– Она и есть дружелюбная, – успокоил девочку Клаус. – Она – одно из наименее опасных и наиболее дружелюбных созданий в животном царстве. Имя ей дали по ошибке.

– Почему ты так уверен? – не успокаивалась Пятница.

– Мы знали человека, который ее открыл, – объяснила Вайолет. – Его звали доктор Монтгомери, он был блестящим герпетологом.

– Он был замечательный, – добавил Клаус. – Нам его очень не хватает.

Бодлеры обнимали змею, и крепче всех ее обнимала Солнышко, питавшая особую привязанность к шаловливой рептилии. И они вспоминали доброго Дядю Монти и те дни, которые они провели с ним. Постепенно, не сразу, они вспомнили, как закончились те дни, и, обернувшись, посмотрели на Графа Олафа, который тогда убил Монти, осуществив часть своего коварного замысла. Граф Олаф хмуро встретил их взгляды.

Странно было видеть этого негодяя, дрожавшего от страха при виде змеи, после всех его злодейских планов забрать сирот в свои когти. Теперь, вдали от большого мира, Олаф, казалось, лишился своих когтей, а его злодейские планы стали так же бесполезны, как и гарпунное ружье в его руках.

– Я всегда мечтала встретить герпетолога, – сказала Пятница, которая, естественно, не знала истории с убийством Монти. – На острове нет специалиста по змеям. Сколько я теряю, живя тут, вдали от мира!

– Мир – жестокое место, – тихо проговорил Олаф, и на этот раз задрожали Бодлеры.

Даже сейчас, когда их согревали жаркие солнечные лучи и обвивала Невероятно смертоносная гадюка, детей пробрала холодная дрожь при последних словах негодяя. Все замолчали, наблюдая, как приближаются островитяне вместе с козами и с Ишмаэлем на буксире, что означало «козы тащили на санях Ишмаэля, восседавшего на своем кресле точно король, ноги его, как всегда, покоились в комьях глины, а кудрявая борода развевалась по ветру». По мере приближения поселенцев и коз стало видно, что на буксире козы тащат еще кое-что, и помещалось это на санях позади кресла. Это была огромная и нарядная птичья клетка, найденная после вчерашнего шторма, и она горела на солнце, точно небольшой костер.

– Граф Олаф, – произнес Ишмаэль рокочущим голосом, как только оказался со своим креслом совсем близко. Он поглядел на негодяя с презрением и вниманием, как будто запоминая его лицо.

– Ишмаэль, – произнес Граф Олаф измененным голосом.

– Зовите меня Иш, – сказал Ишмаэль.

– Зовите меня Кит Сникет, – сказал Олаф.

– Я никак не буду тебя называть, – прорычал Ишмаэль. – Твоя власть, основанная на коварстве, кончилась, Олаф. – Он нагнулся и быстрым движением сорвал с головы Олафа парик из водорослей. – Мне рассказывали о твоих интригах и маскарадах, мы этого здесь не потерпим. Ты будешь немедленно посажен под замок.

Тут же Иона и Сейди сняли птичью клетку с саней, поставили ее на песок и распахнули дверцу, при этом сурово и многозначительно глядя на Графа Олафа. Повинуясь кивку Ишмаэля, Уэйден и мисс Марлоу шагнули к негодяю, вырвали у него из рук гарпунное ружье и потащили Олафа к птичьей клетке. Бодлеровские сироты переглянулись, не зная, как к этому отнестись. С одной стороны, именно тех слов, которые произнес Ишмаэль, дети ждали от кого-нибудь всю свою жизнь. Они мечтали, чтобы Олаф был наконец наказан за свои ужасные деяния – от недавнего похищения судьи Штраус до того давнишнего дня, когда он посадил Солнышко в птичью клетку и вывесил из окна башни. С другой стороны, они не были уверены, что Графа Олафа следует запереть в птичью клетку, даже такую большую. Дети не совсем понимали, является ли происходящее сейчас на прибрежной отмели актом правосудия или еще одним несчастливым событием. На протяжении всех своих злоключений Бодлеры всегда надеялись, что Граф Олаф попадет наконец в руки властей, что его будут судить и определят ему наказание. Однако члены суда оказались так же продажны и коварны, как сам Олаф, а власти находились далеко-далеко от острова и искали Бодлеров, чтобы предъявить им обвинение в поджоге и убийстве. Трудно сказать, как дети, находясь так далеко от большого мира, относились к тому, что Графа Олафа тащат в птичью клетку. Но, как это часто бывает, отношение к этому троих детей не имело значения, ибо это все равно произошло: Уэйден и мисс Марлоу подтащили упиравшегося негодяя к дверце и впихнули его в клетку. Он зарычал и, обхватив фальшивый признак своей беременности, сгорбился и уперся лбом в колени, брат с сестрой Беллами захлопнули дверцу и как следует закрыли ее на щеколду. Злодей уместился в клетке, хотя еле-еле, и, только присмотревшись, вы могли бы разобрать, что этот хаос из рук, ног, волос и желто-оранжевой ткани на самом деле человек.

– Это несправедливо, – сказал Олаф. Голос его из клетки звучал глухо, но дети все-таки разобрали, что он по-прежнему говорит высоким голосом, словно уже не может перестать притворяться женщиной по имени Кит Сникет. – Я ни в чем не повинная беременная женщина, а настоящие злодеи – вот эти дети. Вы слышали не всю историю.

– Это как посмотреть, – твердо сказал Ишмаэль. – Пятница сказала мне, что вы нелюбезный человек, и больше нам ничего не надо слышать. Достаточно видеть этот парик из водорослей!

– Ишмаэль прав, – твердо сказала миссис Калибан. – В вас живет одно коварство, Олаф, а в Бодлерах – только хорошее!

– Только хорошее! – повторил Олаф. – Ха! А вы загляните в карман младшей девчонки, раз вы считаете ее такой хорошей. У нее там предмет кухонной утвари, и дал его кое-кто из ваших драгоценных островитян!

Ишмаэль взглянул на младшую Бодлер со своей выгодной позиции, что здесь означает – «с кресла, взгроможденного на сани, которые тянут козы».

– Это правда, Солнышко? – спросил он. – Ты что-то от нас скрываешь?

Солнышко подняла лицо кверху, взглянула на рекомендателя, потом на птичью клетку, вспомнив при этом, каково быть запертой в клетке.

– Да, – призналась она и достала из кармана мутовку.

Островитяне ахнули.

– Кто тебе это дал? – потребовал Ишмаэль.

– Никто не давал, – быстро вмешался Клаус, стараясь не глядеть на Пятницу. – Просто это уцелело вместе с нами во время шторма. – Клаус сунул руку в карман и достал записную книжку. – У каждого из нас что-то сохранилось, Ишмаэль. У меня – этот блокнот, а у сестры лента, которой она привыкла завязывать волосы.

Среди колонистов опять раздались испуганные возгласы. Вайолет достала из кармана ленту.

– Мы не имели в виду ничего плохого, – сказала она.

– Вам было рассказано про обычаи на острове, – сурово заявил рекомендатель, – но вы предпочли их игнорировать. Мы были любезны, дали вам пищу, одежду и приют и даже разрешили оставить очки. А вы за это проявили нелюбезность по отношению к нам.

– Они совершили ошибку, – сказала Пятница. Она быстро отобрала у Бодлеров запретные предметы и бросила на Солнышко благодарный взгляд. – Пусть козы увезут эти вещи, и забудем про это.

– Я считаю это справедливым, – высказался Шерман.

– Согласен, – присоединился к нему профессор Флетчер.

– Я тоже. – Омерос подобрал гарпунное ружье.

Ишмаэль нахмурился, но, поскольку согласие выразили многие островитяне, он поддался давлению окружающих и одарил сирот притворной улыбкой.

– Что ж, пусть остаются, – сказал он, – если только не будут больше раскачивать лодку.

Он вздохнул и опять нахмурился, бросив случайный взгляд вниз. Пока шел разговор, Невероятно смертоносная гадюка решила немного поплавать в мелкой воде и теперь глядела снизу прямо на Ишмаэля.

– Что это? – испуганно вскрикнул мистер Питкерн.

– Это дружелюбная змея, мы нашли ее на отмели, – объяснила Пятница.

– Кто вам сказал, что она дружелюбная? – строго спросил Фердинанд.

Пятница обменялась быстрым растерянным взглядом с Бодлерами. После всего происшедшего наверняка безнадежно было бы убеждать островитян взять змею с собой на остров.

– Никто мне не говорил, – тихо ответила Пятница. – Просто у нее дружелюбный вид.

– Вид у нее невероятно смертоносный, – недовольно заметила Едгин. – Я предлагаю отвезти ее в чащобу.

– Зачем это нужно, чтобы в чащобе ползала змея? – возразил Ишмаэль, нервно поглаживая бороду. – Она может ужалить какую-нибудь из коз. Не стану вас принуждать, но, по-моему, ее следует оставить здесь, с Графом Олафом. Пойдемте, уже время ланча. Бодлеры, вы столкнете куб с книгами в чащобу, а…

– Нашу знакомую нельзя двигать с места, – прервала его Вайолет, указывая на лежащую без сознания Кит, – мы должны ей помочь.

– Я и не заметил, что там, наверху, кто-то еще, потерпевший кораблекрушение, – сказал мистер Питкерн, рассматривая голую ногу, свешивающуюся сверху. – Смотрите, у нее такая же татуировка, как у этого негодяя!

– Она моя подруга, – послышался голос Олафа из клетки. – Вы должны или наказать нас обоих, или обоих освободить.

– Никакая она вам не подруга! – закричал Клаус. – Она наш друг, и ей плохо!

– Похоже, с того момента, как вы к нам присоединились, колонии стали угрожать тайны и коварство. – Ишмаэль устало вздохнул. – До вас нам никого не приходилось наказывать, а теперь на острове появилась еще одна подозрительная личность.

– Дрейфусс? – произнесла Солнышко, подразумевая под этим – «в чем именно вы нас обвиняете?», но рекомендатель продолжал говорить, словно не слышал ее.

– Не стану вас принуждать, но, если вы хотите стать частью безопасного пристанища, которое мы создали, вы, я думаю, должны оставить здесь, на отмели, эту Кит Сникет. Правда, я о ней никогда не слышал.

– Мы не оставим ее, – ответила Вайолет. – Она нуждается в нашей помощи.

– Повторяю – я не стану вас принуждать. – Ишмаэль в последний раз потянул себя за бороду. – До свидания, Бодлеры. Можете оставаться здесь, на прибрежной отмели, со своей подругой и книгами, раз они вам так дороги.

– Но что с ними будет? – спросила Уилла. – Приближается День принятия решения, отмель будет затоплена.

– Это их проблема, – ответил Ишмаэль и сделал властное движение головой и плечами (слово «властное», как вы, возможно, знаете, означает «повелительное и немного высокомерное»), давая знак поселенцам двинуться с места. И когда он передернул плечами, из рукава у него выкатился маленький предмет и шлепнулся прямо в лужу, едва не ударившись о птичью клетку с Олафом. Бодлеры не разглядели, что за предмет, да к тому же Ишмаэль сразу захлопал в ладоши, чтобы отвлечь внимание того, кто бы этим заинтересовался.

– Идем! – крикнул он, и козы потянули сани с креслом назад, к палатке.

Несколько островитян бросили взгляды на Бодлеров, как будто были не согласны с Ишмаэлем, но не смели противостоять давлению со стороны других поселенцев. У профессора Флетчера и у Омероса, имевших собственные секреты, был особенно огорченный вид, а Пятница готова была расплакаться. Она даже начала что-то говорить, но миссис Калибан шагнула к ней и решительно обняла девочку за плечи, так что та лишь грустно махнула Бодлерам рукой и ушла с матерью. Бодлеры до такой степени были ошеломлены, что даже не могли говорить. Вопреки ожиданию Графу Олафу не удалось одурачить обитателей острова, пусть и удаленного от мира. Его даже схватили и наказали. И все же Бодлеры не чувствовали себя в безопасности и уж конечно не чувствовали себя счастливыми, оказавшись брошенными на прибрежной отмели, точно обломки кораблекрушения.

– Это несправедливо, – выговорил наконец Клаус, но сказал это так тихо, что удалявшиеся островитяне вряд ли услышали его. Услышали его только сестры, змея, которую они не думали когда-нибудь встретить, и, разумеется, Граф Олаф, который сидел скрючившись в громадной нарядной птичьей клетке, и он единственный отозвался на слова Клауса.

– Жизнь вообще несправедлива, – сказал он своим обыкновенным голосом, и на этот раз бодлеровские сироты всецело с ним согласились.

Глава седьмая

Тяжелейшая ситуация, в которой оказались бодлеровские сироты, оставленные на прибрежной отмели в обществе Кит Сникет, лежащей без сознания на верхушке книжного куба, Графа Олафа, запертого в клетке, и Невероятно смертоносной гадюки, свернувшейся у их ног, предоставляет удобный случай употребить выражение «над тремя Бодлерами нависли тучи». И не только потому, что этим днем над островом и впрямь навис одинокий сгусток сконденсированной воды, который Клаус определил как облако кучевого типа. Выражение «нависли тучи» относится также к людям, которые впали в немилость в некоем сообществе, – например, в любой школе в каждом классе имеется по крайней мере один непопулярный соученик, или же во многих тайных организациях всегда есть по крайней мере один аналитик, находящийся под подозрением. Островное сообщество безусловно подвергло Бодлеров опале, и теперь даже в разгар жаркого, солнечного дня детям было зябко от холода подозрений и неодобрения колонистов.

– Прямо не верится, – произнесла наконец Вайолет. – Не верится, что нас бросили на отмели.

– А мы-то думали, здесь мы сможем забыть все, что происходило с нами раньше, – проговорил Клаус. – Но это место оказалось не безопаснее всех остальных, где мы побывали.

Вайолет оглядела отмель.

– Думаю, мы сможем ловить рыбу и собирать водоросли. Наша пища будет не многим отличаться от той, которую едят на острове.

– Если костер, – задумчиво произнесла Солнышко, – тогда натертый солью карп.

– Мы не можем здесь жить, – напомнил Клаус. – Ожидается прилив, отмель зальет водой. Надо или жить на острове, или же придумать, каким образом вернуться назад.

– Нам не перенести плавания по морю без лодки, – сказала Вайолет, пожалев, что у нее нет ленты и ей не подвязать волосы.

– Кит перенесла, – возразила Солнышко.

– Должно быть, книги послужили ей плотом. – Клаус провел рукой по книжному кубу. – Но вряд ли она проделала большое расстояние на бумажном судне.

– Надеюсь, она встретилась с Квегмайрами, – сказала Вайолет.

– Надеюсь, она очнется и расскажет нам, что произошло, – сказал Клаус.

– Как ты думаешь, она серьезно пострадала? – спросила Вайолет.

– Без подробного врачебного осмотра понять это невозможно, – ответил Клаус. – Может быть, ее просто измотала буря.

– Тревожусь, – грустно сказала Солнышко. Она мечтала о сухом теплом одеяле, которым Бодлеры могли бы укрыть лежащую без чувств приятельницу.

– Мы не можем тревожиться только об одной Кит, – возразил Клаус. – Мы должны думать и о себе.

– Надо составить какой-то план, – устало проговорила Вайолет, и все трое Бодлеров вздохнули. Даже Невероятно смертоносная гадюка и та, похоже, вздохнула и сочувственно положила голову на ногу Солнышку.

Бодлеры стояли на прибрежной отмели и размышляли обо всех предыдущих тяжелейших ситуациях, и обо всех своих планах спасения, и о том, как каждый раз они попадали в очередную беду. Тучи, нависшие над ними, казалось, всё росли и сгущались, и дети так и простояли бы на месте неизвестно до каких пор, если бы тишину не нарушил голос человека, запертого в клетке.

– У меня есть план, – сказал Граф Олаф. – Выпустите меня, и я расскажу, в чем он состоит.

Олаф говорил теперь нормальным голосом, но он звучал глухо из глубины клетки. Бодлеры повернулись и увидели как бы новый маскарадный костюм: желто-оранжевое платье закрывало теперь Олафа донизу, скрадывая округлый живот с его фальшивой беременностью и татуировку в виде глаза на щиколотке. Между прутьями торчали лишь пальцы рук и ног, да, если вглядеться, можно было различить блеск мокрых губ и один мигающий глаз пленника.

– Мы вас не выпустим, – отозвалась Вайолет, – у нас и так полно неприятностей, не хватает еще, чтобы вы оказались на свободе.

– Как угодно, – ответил Олаф, и платье его зашуршало, когда он сделал попытку пожать плечами. – Но только и вы, и я наверняка утонем, когда начнется прилив. Лодку вам не построить – островитяне забрали все обломки после шторма. И на острове вам не жить – поселенцы вас бросили. Хоть мы и потерпели кораблекрушение, мы по-прежнему в одной лодке, Бодлеры.

– Ваша помощь нам не нужна, Олаф, – сказал Клаус. – Начать с того, что, если бы не вы, мы бы здесь не очутились.

– Не будьте так уверены, – заметил Граф Олаф, и губы у него искривились в улыбке. – Все рано или поздно прибивает к этим берегам и попадает на суд к этому болвану в длинном платье. Думаете, вы первые Бодлеры, которые здесь побывали?

– Что имеете? – требовательно спросила Солнышко.

– Выпустите меня, – приглушенно хихикнул Олаф, – и узнаете.

Бодлеры с сомнением переглянулись.

– Опять пытаетесь перехитрить нас, – сказала Вайолет.

– Ясно, пытаюсь! – воскликнул Олаф. – Так уж устроен мир, Бодлеры. У каждого свои тайны, свои умыслы, и каждый пытается перехитрить всех остальных. Ишмаэль перехитрил меня и засадил в клетку. Но я знаю, как перехитрить его и всю его братию. Если выпустите меня, я стану королем Олафленда, а вы трое сможете быть моими приспешниками.

– Мы не хотим быть вашими приспешниками, – запротестовал Клаус. – Мы только хотим оказаться в безопасном месте.

– В мире нет безопасных мест! – объявил Граф Олаф.

– Да, пока вы на свободе, – согласилась Вайолет.

– А я ничуть не хуже других, – возразил Олаф. – Ишмаэль такой же коварный, как я.

– Напыщ, – буркнула Солнышко.

– Я правду говорю, – настаивал Олаф, вероятно не поняв высказывания Солнышка. – Поглядите на меня! Запихали в клетку, а за что? Напоминает это тебе что-нибудь, глупый младенец?

– Сестра не младенец, – отпарировала Вайолет, – а Ишмаэль не коварный. Может, он и заблуждается в чем-то, но он просто старается сделать остров безопасным пристанищем.

– Ах вот как?! – Клетка затряслась от смеха. – А вы пошарьте в луже и посмотрите, что уронил Ишмаэль.

Бодлеры переглянулись. Они совсем забыли про выкатившийся из рукава рекомендателя предмет. Трое детей стали вглядываться в воду, а Невероятно смертоносная гадюка скользнула в темную глубину, вынырнула, держа что-то во рту, а потом вложила это Солнышку в протянутую руку.

– Мерси. – Солнышко в знак благодарности почесала змее голову.

– Что это? – Вайолет наклонилась, чтобы поближе рассмотреть змеиную добычу.

– Сердцевинка яблока, – сказал Клаус, и сестры увидели, что так оно и есть. От сердцевинки, лежащей на ладони у Солнышка, почти ничего не осталось – до такой степени она была обгрызена.

– Видите? – прозвучал голос Олафа. – Пока остальные островитяне спят, Ишмаэль выскальзывает из палатки, добирается до чащобы на своих абсолютно здоровых ногах и один поедает яблоки! Ваш драгоценный рекомендатель просто фальшивый кумир на глиняных ногах!

Клетка опять затряслась от смеха, а Бодлеры сперва поглядели на яблочную середку, а потом друг на друга. «Кумир на глиняных ногах» – выражение, которое относится к человеку, который только кажется честным и настоящим, а на самом деле имеет скрытую слабость или коварную тайну. Если у кого-то обнаруживаются глиняные ноги, он падает в ваших глазах, как может упасть статуя, если у нее ненадежный пьедестал. Бодлеры считали, что Ишмаэль, конечно, поступил нехорошо, оставив их на прибрежной отмели, но они думали, что он хочет уберечь других островитян от зла, так же как миссис Калибан хочет, чтобы чтение книг не выводило Пятницу из душевного равновесия. И хотя Бодлеров многое не устраивало в философии рекомендателя, они, по крайней мере, уважали тот факт, что он старается добиться того же, чего старались добиться сами Бодлеры с того страшного дня на пляже, когда стали сиротами, а именно: найти или создать безопасное пристанище, которое можно назвать домом. Но сейчас, при виде яблочной сердцевины, они осознали, что сказанное Графом Олафом – правда. Ишмаэль – кумир на глиняных ногах. Он лгал о своих болезнях. Он эгоистично забирал себе яблоки в чащобе, и он коварно оказывал давление на всех обитателей острова, заставляя делать всю работу. Глядя на предательские следы зубов рекомендателя на огрызке яблока, они вспоминали, как он утверждал, будто предсказывает погоду с помощью магии, и странное выражение глаз, когда говорил, будто на острове нет библиотеки, и задавались вопросом – какие еще тайны скрывает бородатый рекомендатель. Вайолет, Клаус и Солнышко опустились на грядку мокрого песка, словно это у них были глиняные ноги, и прислонились к книжному кубу, размышляя о том, каким образом получилось, что, уплыв так далеко от большого мира, они столкнулись с теми же бесчестностью и коварством, что и всегда.

– И какой у вас план? – спросила Вайолет у Графа Олафа после долгого молчания.

– Выпустите меня из клетки, тогда скажу, – заявил Олаф.

– Сперва скажите, – возразил Клаус, – может, тогда и выпустим.

– Нет, сперва выпустите, – настаивал Олаф.

– Нет, сперва скажите, – настаивала Солнышко.

– Так весь день можно пререкаться, – прорычал негодяй. – Говорю вам, выпустите меня, а нет – так я унесу свой план в могилу!

– Мы и без вас что-нибудь придумаем. – Вайолет очень надеялась, что голос ее звучит уверенно, хотя уверенности она совсем не чувствовала. – Нам удалось выбраться из множества затруднительных ситуаций без вашей помощи.

– У меня в руках единственное оружие, которым можно угрожать Ишмаэлю и его сторонникам.

– Гарпунное ружье? – спросил Клаус. – Но Омерос же забрал его с собой.

– Нет, не гарпунное ружье, школяр безмозглый, – отрезал Граф Олаф с презрением. Последнее слово означало – «пытаясь почесать нос в тесноте птичьей клетки». – Я говорю о медузообразном мицелии.

– Гриб! – выкрикнула Солнышко.

Сестра и брат ахнули, и даже Невероятно смертоносная гадюка выразила удивление на свой змеиный лад, когда негодяй рассказал им то, о чем, возможно, вы уже догадались.

– На самом-то деле я не беременный, – признался он с ухмылкой, еле различимой сквозь прутья клетки. – Под платьем у меня водолазный шлем со спорами медузообразного мицелия. Если выпустите меня, я смогу угрожать всей компании смертельно ядовитыми грибами. Все эти болваны в длинных одеяниях станут моими рабами.

– А что, если они откажутся? – спросила Вайолет.

– Тогда я разобью шлем, – с торжеством крикнул Олаф, – и уничтожу все на острове.

– Но тогда и мы будем уничтожены, – запротестовал Клаус. – Споры отравят нас так же, как всех остальных.

– О-хо-хо, – пробормотала Солнышко, имея в виду «больше ни за что». Не так давно младшая Бодлер уже отравилась медузообразным мицелием, и детям не хотелось думать о том, что произойдет, если не найдется васаби, чтобы нейтрализовать яд.

– А мы сбежим на их лодке, бестолочь, – огрызнулся Олаф. – Зря, что ли, здешние олухи строили ее весь год. Лучшее средство, чтобы оставить это место и отправиться туда, где кипит жизнь.

– Может быть, они и так нас отпустят, – предположила Вайолет. – Пятница говорила, что любой, кто захочет покинуть колонию, может отплыть в лодке в День принятия решения.

– Много ли девчонка тут прожила, – фыркнул Граф Олаф. – Она все еще верит, будто Ишмаэль позволяет людям делать, что они хотят. Не будьте такими же тупицами, сироты.

Клаусу отчаянно хотелось, чтобы его записная книжка лежала сейчас, раскрытая, у него на коленях, а не валялась на другом конце острова со всеми другими запрещенными предметами.

– Откуда вы столько знаете про этот остров, Олаф? – настойчиво спросил он. – Вы же тут, как и мы, всего несколько дней.

– Как и вы, – издевательским тоном повторил негодяй, и клетка опять затряслась от его смеха. – Вы что же, воображаете, будто ваша трогательная история – единственная на свете? Думаете, этот остров только и ждал, когда вас выбросит на его берег? Думаете, я сидел дома и ждал сложа руки, пока вы, жалкие сироты, случайно попадетесь мне на пути?

– Босуэл, – буркнула Солнышко. Она имела в виду что-то вроде «ваша жизнь меня не интересует». А Невероятно смертоносная гадюка зашипела, очевидно соглашаясь с девочкой.

– Я мог бы нарассказать вам таких историй, Бодлеры! – глухо проскрипел Граф Олаф. – Я мог бы открыть вам такие тайны – о разных людях, о разных местах. Такие тайны, какие вы и вообразить не способны. Я бы рассказал вам про распри и расколы, которые начались еще до вашего рождения. Я мог бы даже рассказать кое-что о вас самих, чего вы даже и не подозреваете. Только отоприте дверцу, сироты, и я расскажу вам то, чего вам самим вовек не узнать.

Бодлеры переглянулись и вздрогнули. Даже при ярком свете дня, даже запертый в птичьей клетке, Граф Олаф все равно наводил страх. Казалось, существует нечто столь злодейское, что может угрожать им даже на краю света, запертое крепко-накрепко. Эти трое детей всегда были любознательными. Вайолет мечтала познать тайны механического мира своим изобретательским умом с той минуты, как в кроватку ей положили первые клещи. Клаус мечтал прочесть все, что попадало ему в руки, с тех самых пор, как гость в бодлеровском доме начертал алфавит на стене его спальни. А Солнышко всегда изучала вселенную при помощи зубов, сперва кусая все интересное, а позднее пробуя пищу на вкус более вдумчиво, чтобы усовершенствовать свои кулинарные таланты. Любознательность была отличительной чертой Бодлеров, поэтому можно было бы предположить, что им будет очень любопытно услышать побольше о тайнах, о которых упоминал негодяй. Но в словах Графа Олафа слышалось что-то очень, очень зловещее. Слушать его речи было все равно что стоять на краю глубокого колодца или гулять по высокой скале глубокой ночью. Или слышать странное шуршание у себя за окном спальни и знать, что в любой момент может произойти что-то опасное, из ряда вон выходящее. Слова Олафа заставили Бодлеров вспомнить ужасный вопросительный знак на экране радара на «Квиквеге», олицетворяющий тайну настолько грандиозную, что она не могла уместиться в их сердцах и умах, – нечто, пока скрытое от них и способное разрушить их жизнь, если тайна будет раскрыта. Подобного рода тайну Бодлерам не хотелось услышать ни от Графа Олафа, ни от кого бы то ни было; и хотя рано или поздно избежать этого было явно невозможно, дети все равно хотели этого избежать, и поэтому, не сказав ни слова человеку в клетке, они встали и обошли книжный куб кругом, откуда клетка с Олафом не была видна. И там они сели, прислонились к странному плоту и стали смотреть вдаль, на плоскую поверхность моря, стараясь не думать о том, что говорил им Олаф. Время от времени они делали по глотку из раковин, висевших у них на поясе, надеясь, что крепкий и незнакомый напиток отвлечет их от мыслей, крутившихся у них в голове. И всю вторую половину дня, пока солнце не опустилось за горизонт плещущего моря, бодлеровские сироты сидели, посасывали сердечное и размышляли, осмелятся ли они когда-нибудь узнать, что откроется в сердцевине их горестной жизни, когда будут сняты слой за слоем – каждая тайна, каждый секрет и каждая беда.

Глава восьмая

Думать о чем-то – все равно что подбирать камни во время прогулки, собираясь либо бросать с берега камешки в воду, либо разбивать стеклянную дверь музея. Когда вы о чем-то думаете, походка у вас тяжелеет, и, по мере того как мыслей накапливается все больше, вы ощущаете все большую тяжесть, и под конец бремя мыслей становится невыносимым и вы уже не можете ступить ни шагу и способны лишь сидеть и смотреть на мягко набегающие волны океана или слушать мягкие шаги охранника и, думая слишком усиленно о слишком многом, не способны больше ни на какие действия. К тому времени, как солнце село и длинные тени легли на прибрежную отмель, бодлеровские сироты так отяжелели от мыслей, что не могли пошевелиться. Они размышляли об острове, о страшной буре, которая занесла их сюда, о лодке, которая выдержала шторм и спасла их, о собственном предательском поведении в отеле «Развязка», в результате чего им пришлось спасаться в одной лодке с Графом Олафом, который сейчас перестал уже звать Бодлеров и громко храпел у себя в птичьей клетке. Они размышляли о колонии, о тучах, нависших над ними, когда островитяне подвергли их опале, о давлении окружающих, когда островитяне приняли решение бросить детей на отмели, о рекомендателе, с которого началось это давление, и о загадочном яблочном огрызке, который, с их точки зрения, был ничем не лучше, чем спрятанные Бодлерами предметы, в первую очередь и навлекшие на них неприятности. Они думали о Кит Сникет, о буре, из-за которой она очутилась на верхушке необычайного книжного плота в бессознательном состоянии. Думали о своих друзьях – тройняшках Квегмайр, которых, возможно, тоже застиг шторм в открытом море, и о подводной лодке капитана Уиддершинса, лежавшей на дне, и о загадочном расколе, лежащем в основе всего происходящего подобно громадному вопросительному знаку. И наконец, как и всегда с наступлением сумерек, дети думали о родителях. Если вам приходилось терять кого-то из близких, вы знаете, что, думая о них, вы стараетесь представить, где они сейчас. Поэтому Бодлеры думали о том, как далеки от них сейчас мама и папа и как близко от них находится все зло мира – всего в нескольких шагах, запертое в клетке. Так они сидели и размышляли. Размышляла Вайолет, размышлял Клаус, размышляла Солнышко, и по мере того, как день склонялся к вечеру, мысли так навалились на них своей тяжестью, что им казалось – больше они не выдержат самой легковесной мысли. И тем не менее, когда на горизонте погасли последние солнечные лучи, у них нашлось еще о чем подумать, ибо в темноте они вдруг услышали знакомый голос, и тут им пришлось размышлять о том, что делать дальше.

– Где я? – спросила Кит Сникет, и шорох ее платья на верху книжного куба заглушил храп Олафа.

– Кит! – позвала Вайолет и быстро встала. – Вы проснулись?

– Мы – Бодлеры, – сказал Клаус.

– Бодлеры? – слабым голосом переспросила Кит. – Это и вправду вы?

– Анаис, – ответила Солнышко, что означало «во плоти».

– Где мы? – спросила Кит.

Бодлеры с минуту молчали – они впервые осознали, что даже не знают названия острова.

– Мы на прибрежной отмели, – ответила наконец Вайолет, но решила не упоминать, что их тут бросили.

– Поблизости есть остров, – сказал Клаус. Он не стал объяснять, что на остров им ступать запрещено.

– Безопасно, – произнесла Солнышко, но не добавила, что приближается День принятия решения и скоро все затопит прилив. Не сговариваясь, Бодлеры дружно решили не рассказывать Кит всей истории целиком – пока не рассказывать.

– Да, конечно, – пробормотала Кит. – Я должна была сама догадаться, где я. Ведь все в конце концов прибивает к этим берегам.

– Вы уже бывали здесь? – поинтересовалась Вайолет.

– Нет, но я слышала про это место. Коллеги рассказывали мне про здешние чудеса механики, про колоссальную библиотеку и разные изысканные блюда, которые готовят островитяне. Знаете, Бодлеры, накануне встречи с вами я пила кофе по-турецки с одним моим коллегой, так он говорил, что никогда не ел более вкусно приготовленных устриц «Рокфеллер», чем на этом острове. Вы, наверное, чудесно проводите здесь время.

– Двусмыс, – проговорила Солнышко, повторяя прежнее мнение.

– По-видимому, это место с тех пор изменилось, – ответил Клаус.

– Вероятно, – задумчиво протянула Кит. – Четверг действительно сказал, что в колонии произошел раскол, так же как в Г. П. В.

– Опять раскол? – удивилась Вайолет.

– Последние годы в мире совершаются бесчисленные расколы, – ответила Кит из темноты. – Думаете, история Г. П. В. – единственная на свете? Однако не будем говорить о прошлом, Бодлеры. Расскажите, каким образом вы попали на этот остров?

– Точно так же, как и вы, – ответила Вайолет. – Нас сюда вынесло после кораблекрушения. Единственным способом, каким мы могли покинуть отель «Развязка», было уплыть на лодке.

– Я знала, что вам грозила опасность, – сказала Кит. – Мы наблюдали за небом. Мы увидели дым и поняли, что вы подаете нам сигнал – предупреждаете, что присоединяться к вам опасно. Спасибо, Бодлеры. Я знала, что вы не подведете. Скажите, а Дьюи тоже с вами?

Слушать то, что говорила Кит, было почти невыносимо. Дым, который она видела, был следствием пожара, устроенного детьми в прачечной отеля, он быстро распространился по всему зданию, прервал суд над Графом Олафом и подверг опасности жизни всех находившихся в отеле людей – и негодяев, и волонтеров. А Дьюи, с грустью вам напоминаю, был вовсе не с Бодлерами, а лежал мертвый на дне пруда, сжимая руками гарпун, который дети выпустили ему прямо в сердце. Однако Вайолет, Клаус и Солнышко не могли заставить себя рассказать Кит всю историю целиком – пока не могли. Они не в состоянии были рассказать, что случилось с Дьюи и со всеми другими благородными людьми, с которыми они встретились, – пока не в состоянии. Сейчас не могли, пока еще не могли, а возможно, и никогда не смогут.

– Нет, – ответила Вайолет. – Дьюи здесь нет.

– С нами Граф Олаф, – сказал Клаус, – но он заперт.

– И змея, – добавила Солнышко.

– Ох, я рада, что Смолка уцелела! – воскликнула Кит, и Бодлеры прямо услышали, как она улыбается. – Это я дала такое прозвище Невероятно смертоносной гадюке. Она составила мне компанию на этом плоту, после того как шторм разлучил нас с остальными.

– С Квегмайрами? – спросил Клаус. – Вы нашли их?

– Да. – Кит кашлянула. – Но их здесь нет.

– Не исключено, что их тоже сюда вынесет, – предположила Вайолет.

– Не исключено, – неуверенно отозвалась Кит. – Надеюсь, и Дьюи к нам присоединится. Нам понадобится как можно больше единомышленников, если мы хотим вернуться назад в большой мир и добиться правосудия. Но сперва давайте отыщем колонию, о которой я столько слышала. Мне необходимы душ и горячая пища, а потом я хочу услышать обо всем, что случилось с вами. – Она начала спускаться, но с криком боли остановилась.

– Вам нельзя двигаться, – быстро проговорила Вайолет, радуясь предлогу удержать Кит на прибрежной отмели. – У вас повреждена нога.

– У меня повреждены обе ноги, – удрученно поправила ее Кит и снова откинулась на спину. – Мне на ноги свалилось телеграфное устройство, когда субмарину атаковали. Мне нужна ваша помощь, Бодлеры. Надо найти для меня безопасное место.

– Мы сделаем все, что сможем, – отозвался Клаус.

– Может быть, помощь уже близка, – сказала Кит, – я вижу, кто-то идет.

Бодлеры обернулись и увидели в темноте крошечный, но очень яркий огонек, который быстро приближался, словно катился, с западной стороны. Сначала огонек казался просто светлячком, метавшимся по отмели, но потом дети поняли, что это фонарик, а вокруг него жмутся друг к другу несколько фигур в белых одеяниях, осторожно пробираясь между обломками. Свет фонарика напомнил Клаусу о том, как он проводил ночи дома, в бодлеровском особняке, читая под одеялом, а снаружи, в темноте, слышались таинственные звуки, которые, как уверяли родители, производил ветер даже и в безветренные ночи. Бывало, утром в комнату приходил отец, чтобы разбудить Клауса, и заставал его спящим с фонариком в одной руке и с книгой в другой. И сейчас, по мере того как огонек приближался и приближался, среднему Бодлеру вдруг почудилось, что это его отец спешит им на помощь. Но разумеется, это был не отец. Фигуры дошли до книжного куба, и дети разглядели лица двоих островитянок: фонарик держала Финн, а Едгин несла большую закрытую корзинку.

– Добрый вечер, Бодлеры, – сказала Финн. В неясном свете она выглядела еще моложе.

– Мы принесли вам поужинать. – Едгин протянула корзинку детям. – Мы беспокоились, что вы, наверно, очень проголодались.

– Очень, – призналась Вайолет.

Бодлерам, конечно, подумалось, что лучше бы островитянки выразили свою обеспокоенность при Ишмаэле и при всех остальных, когда колонисты решили бросить детей на прибрежной отмели. Но Финн открыла корзину, дети вдохнули запах привычного обеда – лукового супа – и решили не смотреть дареному коню в зубы, что в данном случае можно истолковать как «не отказываться от горячей пищи, как бы ни были они разочарованы в дарящих».

– А на нашу приятельницу хватит? – спросил Клаус. – Она пришла в сознание.

– Рада это слышать, – отозвалась Финн. – Тут на всех хватит.

– При условии, что вы сохраните в тайне наш приход, – добавила Едгин. – Ишмаэль может счесть наш поступок неуместным.

– Меня удивляет, что он не запретил пользоваться фонариками, – заметила Вайолет, когда Финн протянула ей раковину с дымящимся супом.

– Ишмаэль ничего не запрещает, – отозвалась Финн. – Он не заставлял меня выбросить фонарик, а только предложил, чтобы я бросила его в сани, которые козы отвезут в чащобу. Но вместо этого я потихоньку сунула фонарик в карман, а теперь мадам Нордофф тайно снабжает меня батарейками – за то, что я втайне учу ее петь по-тирольски. Ишмаэль считает, что пение по-тирольски может испугать островитян.

– А миссис Калибан потихоньку дала мне эту корзинку, – добавила Едгин, – в обмен на то, что я тайно научила ее плавать на спине. Ишмаэль считает, что плавать на спине не принято.

– Миссис Калибан? – раздался в темноте голос Кит. – Миранда Калибан здесь?

– Да, – ответила Финн. – Вы ее знаете?

– Я знаю ее мужа. Мы с ним сражались бок о бок во время великой схватки. Мы и сейчас большие друзья.

– Должно быть, у вашей приятельницы после тяжелого путешествия в голове что-то перепуталось. – Едгин встала на цыпочки и протянула Кит раковину с супом. – Муж миссис Калибан несколько лет назад погиб во время шторма, который вынес ее на этот остров.

– Этого не может быть, – возмутилась Кит, протягивая руку и принимая раковину. – Я только на днях пила с ним кофе по-турецки.

– Миссис Калибан не из тех, кто любит секретничать, – заметила Финн. – Поэтому она и живет на острове. Это безопасное место, вдали от вероломного мира.

– Энигморама, – выпалила Солнышко, ставя свою раковину с остатками супа на песок, чтобы поделиться с Невероятно смертоносной гадюкой.

– Сестра имеет в виду, что этот остров полон тайн, – объяснил Клаус, с тоской думая о своей записной книжке и обо всех содержащихся в ней тайнах.

– Боюсь, придется обсудить еще одну тайну, – сказала Едгин. – Выключи фонарик, Финн. А то, чего доброго, увидят с острова.

Финн кивнула и выключила свет. Бодлеры в последний раз на миг увидели друг друга, прежде чем их поглотила темнота, и с минуту все стояли молча, как будто страшась заговорить.

Много-много лет тому назад, когда даже прапрадедушкам и прапрабабушкам самых старых из знакомых вам людей не было еще и одного дня от роду и когда город, где родились Бодлеры, представлял собой всего лишь горстку глинобитных хижин, отель «Развязка» находился еще только в состоянии архитектурного замысла, а далекий остров имел название и совсем не считался таким уж далеким, существовала группа людей, которые назывались киммерийцами. Они были кочевниками, иначе говоря, постоянно передвигались с места на место и часто делали это ночью, когда не жгло солнце, а прибрежные отмели там, где они жили, не заливало водой. Оттого что они передвигались под покровом ночи, киммерийцев мало кому удавалось рассмотреть как следует, и поэтому их считали злокозненным и загадочным народом. Поэтому до сего дня то, что делается в темноте, имеет несколько зловещую репутацию. Например, мужчина, роющий у себя на заднем дворе яму в середине дня, выглядит садовником, но человек, копающий яму там же ночью, подозревается в том, что он хочет спрятать какую-то страшную тайну. Так же и про женщину, которая выглядывает из окна в дневное время, думают, что она любуется пейзажем, но если она делает то же самое вечером, ее могут счесть шпионкой. На самом-то деле ночной копальщик, возможно, сажает дерево, желая сделать сюрприз своей племяннице, которая посмеивается над ним, глядя в окно, а вот дневная наблюдательница, возможно, как раз намерена шантажировать мнимого садовника, который закапывает улики своих жестоких преступлений. Однако по милости киммерийцев темнота превращает самые невинные занятия в подозрительные, вот почему во тьме, воцарившейся на прибрежной отмели, вопрос, который задала Фиона, показался Бодлерам зловещим, хотя такой вопрос могла задать любая учительница в школе.

– Знаете ли вы значение слова «мятеж»? – спросила Финн тихим и спокойным голосом.

Вайолет и Солнышко не сомневались, что отвечать будет Клаус, хотя они и сами прекрасно знали значение этого слова.

– Мятеж – это когда группа людей восстает против лидера.

– Правильно, – одобрила Финн. – Меня научил этому слову профессор Флетчер.

– Мы пришли, чтобы сказать вам, что мятеж произойдет за завтраком, – вмешалась Едгин. – Все большее число колонистов чувствуют, что им осточертели порядки на острове и корень всех бед – Ишмаэль.

– Клубень? – переспросила Солнышко.

– «Корень всех бед» означает «причина всех проблем в колонии», – объяснил Клаус.

– Именно, – подтвердила Едгин. – И мы воспользуемся Днем принятия решения, чтобы избавиться от Ишмаэля.

– Избавиться? – испуганно повторила Вайолет, так как слово это прозвучало в темноте зловеще.

– Мы хотим заставить его войти в построенную лодку сразу после завтрака, – продолжала Едгин, – мы столкнем лодку в море, когда отмель зальет водой.

– Человек, путешествующий по океану в одиночестве, вряд ли останется в живых, – сказал Клаус.

– Он будет не один, – объяснила Финн. – Некоторые островитяне поддерживают Ишмаэля. Если понадобится, их мы тоже вынудим сесть в лодку.

– Сколько? – спросила Солнышко.

– Трудно сказать, кто поддерживает Ишмаэля, а кто нет, – ответила Едгин, и дети услышали, как она отхлебнула в темноте из фляги. – Вы же видели, как он действует. Говорит, что никого не принуждает, и тем не менее все ему подчиняются. Больше этого не будет. За завтраком мы выясним, кто на его стороне, а кто нет.

– Едгин говорит, если надо, мы будем сражаться весь день и всю ночь, – подхватила Финн. – Каждому придется принять ту или иную сторону.

Дети услышали тяжелый вздох с верхушки книжного куба.

– Раскол, – тихо произнесла Кит.

– Gesundheit[48], – возразила Едгин. – Вот почему мы пришли к вам, Бодлеры. Нам нужна всяческая помощь.

– После того как Ишмаэль бросил вас здесь, мы рассчитываем, что вы будете на нашей стороне, – добавила Финн. – Вы согласны, что он корень всех бед?

Бодлеры стояли, молча прижавшись друг к другу, и раздумывали об Ишмаэле и обо всем, что про него знали. Они думали о том, как любезно он принял их, когда они появились на острове, но как быстро бросил их на прибрежной отмели. Они думали о том, как охотно он предоставил им безопасное пристанище и не менее охотно запер Графа Олафа в птичью клетку. Они думали о том, как нечестно он себя вел, утверждая, что у него больные ноги, и тайком поедая яблоки. Но, думая обо всем том, что они знали о рекомендателе, дети думали также и о том, сколько еще им неизвестно о нем. Послушав разговоры Графа Олафа и Кит Сникет об острове, Бодлеры поняли, что не знают всей истории. Дети могли, конечно, согласиться с тем, что в Ишмаэле – корень всех бед, но наверняка они этого не знали.

– Не знаю, – ответила Вайолет.

– Не знаешь? – повторила Едгин недоверчивым тоном. – Мы принесли вам ужин, а Ишмаэль бросил вас здесь умирать с голоду, и вы не знаете, на чьей вы стороне?!

– Мы поверили вам, когда вы назвали Графа Олафа ужасным человеком, – сказала Финн. – Почему же вы не верите нам, Бодлеры?

– Вынуждать Ишмаэля покинуть остров выглядит как-то слишком, – ответил Клаус.

– Сажать человека в клетку тоже несколько слишком, – возразила Едгин, – но что-то я не слышала, чтобы вы тогда протестовали.

– Quid pro quo?[49] – спросила Солнышко.

– Если мы вам поможем, – перевела Вайолет, – вы поможете Кит?

– У нашей приятельницы повреждены ноги, – пояснил Клаус. – Она больна и беременна.

– И отчаялась, – слабым голосом добавила Кит с верхушки плота.

– Если вы нам поможете одержать победу над Ишмаэлем, то мы доставим ее в безопасное место, – пообещала Финн.

– А если нет? – задала вопрос Солнышко.

– Мы не хотим принуждать вас, Бодлеры, – проговорила Едгин в точности как рекомендатель, которого ей хотелось победить, – но День принятия решения близок, и прибрежную отмель затопит прилив. Вы должны сделать выбор.

Бодлеры на это ничего не ответили, и какое-то время стояла тишина, нарушаемая лишь храпом Графа Олафа. У Вайолет, Клауса и Солнышка, после того как они стали свидетелями всех несчастий, последовавших за расколом в Г. П. В., не было абсолютно никакого желания участвовать в здешнем расколе. Но они не видели способа избежать этого. Финн сказала, что они должны сделать выбор, однако выбирать между одинокой жизнью на прибрежной отмели, подвергая себя и раненую приятельницу опасностям, и участием в задуманном островитянами мятеже казалось им не ахти какой альтернативой. Они задумались над тем, многие ли испытывали те же сомнения, что и они, во время бесчисленных расколов, годами разделявших мир.

– Мы поможем вам, – наконец решилась Вайолет. – Что мы должны делать?

– Мы хотим, чтобы вы пробрались в чащобу, – ответила Финн. – Ты упоминала о своих технических способностях, Вайолет, а ты, Клаус, судя по всему, очень начитан. Все наши запрещенные штормовые находки сейчас нам очень пригодятся.

– Даже малышке удастся что-нибудь найти для стряпни, – добавила Едгин.

– А что вы имеете в виду? – спросил Клаус. – Что мы должны делать со всеми этими вещами?

– Разумеется, нас интересует оружие, – ответила Едгин из темноты.

– Мы надеемся удалить Ишмаэля с острова мирным путем, – быстро вставила Финн, – но Едгин считает, что на всякий случай оружие иметь надо. Ишмаэль заметит, если кто-то из нас отправится на другую сторону острова, но вам троим удастся перебраться через холм, найти или сделать какое-нибудь оружие прямо там, в чащобе, и принести нам сюда до завтрака, чтобы мы успели начать мятеж.

– Исключено! – крикнула слабым голосом Кит сверху. – Я и слышать не хочу, Бодлеры, чтобы ваши таланты использовали со злодейским умыслом. Я уверена, что островитяне могут разрешить свои проблемы, не прибегая к насилию.

– А вы решили ваши проблемы, не прибегая к насилию? – парировала Едгин. – Именно так вы изволили пережить великую схватку, о которой упоминали? И кончили тем, что после кораблекрушения оказались на плоту из книг?

– Сейчас не обо мне речь, – возразила Кит. – Я беспокоюсь о Бодлерах.

– А мы беспокоимся о вас, Кит, – сказала Вайолет. – Нам нужно иметь как можно больше союзников, если мы хотим вернуться в большой мир и добиться торжества справедливости.

– Вам надо находиться в каком-то безопасном месте, чтобы залечить ноги, – добавил Клаус.

– И беби, – добавила Солнышко.

– Все это не причины, чтобы вставать на путь предательства, – проговорила Кит, хотя уже как-то неуверенно. Голос у нее был слабый, тихий; дети услышали, как зашуршали книги, когда она пошевелилась, пытаясь устроить поудобнее раненые ноги.

– Пожалуйста, помогите нам, – убеждала Финн, – а мы поможем вашей подруге.

– Должно же найтись такое оружие, которое припугнет Ишмаэля и его приверженцев, – сказала Едгин, и сейчас ее голос звучал уже не как у Ишмаэля. Почти те же самые слова дети слышали из уст заточенного Графа Олафа, и они содрогнулись при мысли об оружии, которое он прятал в птичьей клетке.

Вайолет поставила на землю пустую суповую миску и взяла на руки младшую сестру, а Клаус взял фонарик у старой женщины.

– Мы вернемся как можно быстрее, Кит, – пообещала старшая Бодлер. – Пожелай нам удачи.

Плот покачнулся, Кит издала долгий печальный вздох.

– Желаю успеха, – выговорила она наконец. – Хотелось бы мне, чтобы все шло по-иному, Бодлеры.

– Нам тоже, – отозвался Клаус, и трое детей направились при свете узкого лучика в сторону колонии, которая бросила их на отмели.

Дети брели по прибрежной отмели, шаги их сопровождались тихими всплесками, и все время они слышали шелест Невероятно смертоносной гадюки, преданно следовавшей за ними. Луны не было и в помине, звезды скрыты облаками, оставшимися от последнего шторма, а возможно – предвещавшими новый, так что казалось, будто за пределами света от запретного фонарика остального мира не существует. С каждым неуверенным хлюпающим шагом на детей все сильнее наваливалась тяжесть, точно мысли их были камнями, которые они несли в чащобу, где их ждали запрещенные предметы. Бодлеры думали об островитянах и о мятежном расколе, который вскоре разделит колонию надвое. Они думали об Ишмаэле и пытались решить, заслуживает ли он, со своими секретами и обманами, быть изгнанным с острова. И они думали о медузообразном мицелии, прорастающем в шлеме, заключенном в олафовские объятия, и решали – обнаружат ли островитяне то оружие раньше, чем Бодлеры создадут другое. Дети брели в темноте точно так же, как до них делали многие другие люди, начиная от кочующих киммерийцев до отчаянных тройняшек Квегмайр, которые в эту минуту находились в обстановке столь же темной, но значительно более мокрой, чем Бодлеры. И по мере того как бодлеровские сироты приближались и приближались к острову, который их отверг, мысли все больше и больше угнетали их и им тоже хотелось, чтобы все шло по-иному.

Глава девятая

Выражение «пребывать во мраке» может, как вы наверняка знаете, относиться не только к окружающей темноте, но также и к тайнам, относительно которых вы пребываете в неизвестности. Ежедневно солнце садится и темнота окутывает эти тайны, поэтому каждый человек так или иначе оказывается во мраке. Если вы, например, загораете в парке, но не знаете, что запертая шкатулка находится на глубине в пятьдесят футов ниже одеяла, на котором вы лежите, то, значит, вы пребываете во мраке неизвестности, хотя на самом деле вы не в темноте, а на ярком солнце. А вот если вы совершаете ночной поход и знаете, что за вами по пятам гонятся несколько балерин, вы не пребываете во мраке, хотя вокруг вас темно. Разумеется, вполне возможно пребывать во мраке неизвестности в темноте, а также не пребывать во мраке в темноте, но в мире столько тайн, что так или иначе пребываешь во мраке, находитесь ли вы во мраке в темноте или во мраке не в темноте, хотя солнце может зайти так быстро, что можно оказаться во мраке относительно того, находитесь ли вы во мраке в темноте, но, оглядевшись, вы обнаруживаете себя уже не во мраке относительно пребывания во мраке в темноте, и не только из-за темноты, но также из-за балерин в темноте, которые не пребывают во мраке относительно темноты, а также насчет запертой шкатулки, а вот вы можете оказаться во мраке неизвестности относительно того, что находитесь в темноте, но на самом деле заблуждаетесь относительно темноты и в результате можете свалиться в яму, которую выкопали балерины, к тому же оказаться в темноте, в тесноте и в пустоте.

Бодлеровские сироты, разумеется, оказывались в темноте много раз до того, как брели теперь в темноте вверх по склону на другую сторону острова, где чащоба хранила свои многочисленные секреты. Они побывали в темноте мрачного дома Графа Олафа и в темноте кинотеатра, куда их водил Дядя Монти, чтобы посмотреть чудесный фильм «Зомби в снегу». Их накрывали темные тучи урагана «Герман», пронесшегося над озером Лакримозе. Их окружала темнота Конечного леса, через который поезд мчал их к месту работы на лесопилке «Счастливые запахи». В Пруфрокской подготовительной школе дети участвовали темными ночами в Особых Сиротских Пробежках Аллюром и позднее в темноте карабкались вверх по шахте лифта в доме № 667 по Мрачному проспекту. Некоторое время дети провели в темной тюремной камере, когда жили в Городе Почитателей Ворон, и в темноте багажника олафовского автомобиля, который вез их от больницы в Пустоши, где их ожидали темные палатки Карнавала Калигари. Была в их жизни темная яма, которую они выкопали высоко в Мертвых горах, и темный люк, через который они пролезали на борт «Квиквега», и темный вестибюль отеля «Развязка», где, как уже казалось, их темным дням придет конец. К этому можно добавить темные души, выглядывавшие из глаз Графа Олафа и его пособников, и темные записные книжки тройняшек Квегмайр, и все темные туннели и проходы, обнаруженные Бодлерами, одни из которых вели в особняк Бодлеров, другие – вон из хранилища документов, третьи – вверх, в штаб Г. П. В., четвертые – в темные-претемные глубины, и были еще все темные проходы, которых дети не обнаружили, но по которым странствовали другие люди со столь же отчаянными заданиями. Но главным образом бодлеровские сироты оставались во мраке неизвестности относительно собственной печальной истории. Они не понимали, каким образом в их жизнь затесался граф Олаф или каким образом ухитрялся оставаться в ней и вынашивать интригу за интригой и никто его не останавливал. Они не понимали, как устроена организация Г. П. В., даже когда сами присоединились к ней, или каким образом этой организации со всеми ее кодами, заданиями и волонтерами не удавалось одолеть бессовестных злодеев и те снова и снова торжествовали победу, превращая каждое безопасное место в руины. И Бодлеры не понимали, как это произошло, что они потеряли родителей и родной дом в пожаре, и каким образом за этой громадной несправедливостью, этим скверным началом их печальной истории последовала еще одна несправедливость, и еще одна, и еще, и еще. Бодлеровские сироты не понимали, каким образом процветают несправедливость и вероломство даже здесь, так далеко от дома, на острове посреди обширного океана, а счастье и безвинность – прежние, на Брайни-Бич, до того, как мистер По сообщил им ужасную новость, – остаются недостижимыми. Бодлеры пребывали во мраке относительно загадок в своей жизни, поэтому таким потрясением явилась надежда, что эти загадки вот-вот разрешатся. Дети заморгали от яркости встающего солнца и, оглядывая бесконечное пространство, которое занимала чащоба, задали себе вопрос: не пришел ли конец мраку, в котором они все это время пребывали.

«Библиотека» – еще одно слово, которое может иметь два разных значения, то есть даже в библиотеке вам не избежать путаницы и загадочности происходящего в мире. Наиболее распространенное значение слова «библиотека» относится к собранию книг или документов, и именно с такими библиотеками имели дело Бодлеры за время своих приключений и несчастий, от собрания юридических книг судьи Штраус и до отеля «Развязка», который сам по себе был грандиозной библиотекой, а как выяснилось, вблизи была спрятана еще одна. Однако слово «библиотека» может относиться также к массе знаний или к источнику познания, – например, Клаус Бодлер был кладезем сведений, накопленных в мозгу, а Кит Сникет – источником сведений для Бодлеров с ее рассказами об организации Г. П. В. и ее благородных задачах. Поэтому, когда я пишу, что бодлеровские сироты очутились в самой громадной библиотеке, с какими имели дело, я употребляю именно второе значение слова, ибо чащоба являла собой громадную массу знаний и была кладезем сведений, хотя дети там не увидели ни клочка бумаги. Предметы, которые прибило к берегам острова за многие годы, могли ответить на любые вопросы Бодлеров и на тысячи других вопросов, которые им еще не приходили в голову. Во все стороны, насколько хватало глаз, простирались нагромождения предметов, горы вещей, груды свидетельств, кипы материалов, скопления деталей, штабеля обломков, вороха вещиц, созвездия мелочей, галактики изделий и вселенные всяческого добра – собрание, скопление, масса, сосредоточение, сборище, толпа, стадо, стая и реестр всего на свете. Тут было все, что вмещал в себя алфавит: автомобили и абажуры, будильники и бусы, вазы и виолончели, графины и гарроты[50], домино и диски, ермолки и ежегодники, жакеты и жаровни, замки и зонты, иконы и инструменты, кроссовки и кабели, лопаты и лампы, моторы и магниты, набойки и насосы, офтальмоскопы и оттоманки, парики и памятники, рамки и рюкзаки, станки и саксофоны, тарелки и таблетки, урны и уздечки, фены и ферменты, хлысты и хлопушки, центы и центрифуги, чемоданы и черепа, шиллинги и шапки, щетки и щеколды, этикетки и электромагниты, юбки и юрты, яхты и ящики, ну а также все, в чем можно содержать алфавит, – от картонной коробки, где отлично вмещаются двадцать шесть деревянных кубиков[51], до школьной доски, на которой прекрасно можно написать мелом двадцать шесть букв. Там были разные предметы в любом количестве, начиная от одного мотоцикла до бесчисленных китайских палочек для еды, а также предметы с цифрами на них – от автомобильных номерных знаков до калькуляторов. Там валялись предметы, относящиеся к разным климатам, – от снегоступов до потолочных вентиляторов, а также предметы на все случаи жизни – от зубочисток до футбольных мячей, и те, которые можно использовать только в определенных случаях в определенном климате, например непромокаемый комплект для приготовления фондю. Там были газетные вкладки и книжные закладки, верхнее платье и нижнее белье, жесткая кожаная обивка и мягкие пуховые кашне, электроплитки и мороженицы, колыбели и гробы – одно пришло в полную негодность, другое было слегка повреждено и подлежало небольшой починке, третье – новое, с иголочки. Некоторые предметы были знакомы Бодлерам, например треугольная рамка и медная лампа в форме рыбы, а попадались предметы, которых Бодлеры никогда не видели, скажем скелет слона и блестящая зеленая маска, которую кто-то надевал, изображая на маскараде стрекозу. Про некоторые предметы Бодлеры не могли сказать, видели они их раньше или нет, например деревянная лошадь-качалка и кусок резины, похожий на ремень от вентилятора. Там были вещи, с виду имевшие отношение к истории Бодлеров, например пластиковая копия клоуна и сломанный телеграфный столб, а другие вещи были, видимо, частью чужих историй, к примеру вырезанная из дерева черная птица и драгоценный камень, сиявший, как яркая луна в полнолуние. И все эти предметы, имевшие свою историю, были разбросаны вокруг таким образом, что Бодлерам казалось – либо чащоба организована по какому-то определенному загадочному принципу, либо никак не организована. Короче говоря, Бодлеры очутились в самом большом хранилище, какие только им встречались, но не знали, откуда начинать поиски. Они стояли молча, в оцепенении, и долго оглядывали бескрайний ландшафт – а потом подняли головы и посмотрели на самый большой предмет: он возвышался над чащобой и укрывал ее всю своей сенью. Это была яблоня толщиной с большой дом, ветви ее были длиной с городскую улицу. Она защищала хранилище от частых штормов и предоставляла свои горькие яблоки любому, кто осмеливался сорвать их.

– Нет слов, – шепнула Солнышко.

– У меня тоже, – подтвердил Клаус. – Не могу глазам поверить. Правда, островитяне говорили, что в конце концов к здешним берегам прибивает все, но я и не представлял, что чащоба столько в себя вмещает.

Вайолет подобрала вещицу, лежавшую у нее под ногами, – розовую ленту с пластиковыми маргаритками – и стала завязывать себе волосы. Те, кто не общался с Вайолет постоянно, не усмотрели бы в этом ничего особенного, но те, кто знал ее хорошо, понимали: если она хочет, чтобы волосы не лезли ей в глаза, значит колесики и рычажки в ее изобретательском мозгу закрутились вовсю.

– Только представить, сколько я бы тут могла всего соорудить, – сказала она. – Я могла бы сделать лубки для ног Кит, лодку, которая увезла бы нас с острова, фильтрационную систему для пресной воды. – Голос ее замер. Она смотрела вверх, на ветви яблони. – Я могла бы построить все, что угодно.

Клаус подобрал вещь, лежавшую под ногами, – шапочку из алого шелка – и сказал, держа ее перед собой:

– В таком месте, как это, наверное, таятся бесчисленные секреты. Даже и без всяких книг я мог бы исследовать все подряд.

Солнышко огляделась.

– Обслуживание а-ля рюсс, – сказала она, имея в виду нечто вроде «даже из простейших ингредиентов я могла бы приготовить изысканное блюдо».

– Не знаю, с чего и начать. – Вайолет провела рукой по груде светлых досок – похоже, остатков бельведера[52].

– Начнем с оружия, – хмуро произнес Клаус. – Для этого мы сюда и пришли. Едгин и Финн ждут от нас помощи в бунте против Ишмаэля.

Старшая Бодлер покачала головой.

– По-моему, это неправильно, – сказала она. – Нельзя использовать это место для содействия расколу.

– Но может быть, раскол необходим, – возразил Клаус. – Здесь накопились миллионы вещей, которые могли бы пригодиться колонии, но из-за Ишмаэля они пропадают тут зря.

– Никто никого не заставляет выбрасывать вещи, – напомнила Вайолет.

– Давление окружающих, – подсказала Солнышко.

– Мы и сами можем оказать некоторое давление, – твердо сказала Вайолет. – Нам удавалось одолеть куда худших личностей, чем Ишмаэль, и с меньшим запасом подсобных средств.

– А мы в самом деле хотим одолеть Ишмаэля? – задал вопрос Клаус. – Он сделал остров безопасным, хотя и немного скучным. Он обезвредил Графа Олафа, хотя и несколько жестоким способом. Ноги у него глиняные, но я не уверен, что он – корень всех бед.

– А в чем корень бед? – спросила Вайолет.

– Смолка, – вдруг выпалила Солнышко.

Старшие удивленно воззрились на нее, но быстро поняли, что младшая Бодлер не отвечает на их вопрос, а просто указывает на Невероятно смертоносную гадюку, которая заскользила куда-то в сторону, стреляя туда-сюда глазами и высовывая язык, как бы ощупывая воздух.

– Похоже, она знает, куда ей надо, – заметила Вайолет.

– Может, она здесь уже бывала? – предположил Клаус.

– Заней, – проговорила Солнышко, что означало «давайте пойдем за нею и поглядим, куда она направляется». И, не дожидаясь согласия старших, она кинулась вдогонку за змеей, а Вайолет с Клаусом кинулись вдогонку за сестрой.

Путь пресмыкающегося был такой же извилистый и петлистый, как она сама, и Бодлерам пришлось не раз перелезать через всевозможные препятствия – от картонного ящика, промокшего во время бури, полного чего-то белого и кружевного, до раскрашенного задника, изображающего закат, который, вероятно, использовали в какой-то оперной постановке. Дети определили, что по этой тропе кто-то уже ходил, так как земля была покрыта следами ног. Змея передвигалась с такой скоростью, что Бодлеры не поспевали за ней, но зато они шли по следам, присыпанным по краям чем-то белым. Это, конечно, была высохшая глина. Дети быстро дошли до конца тропы, по которой ходил Ишмаэль, и оказались у подножия яблони как раз вовремя – они успели заметить кончик змеиного хвоста, исчезающий в дыре между корнями яблони. Если вы когда-нибудь стояли у подножия старого дерева, то знаете, что корни очень часто выходят на поверхность и тогда искривленные их углы образуют пустое пространство под стволом. В это-то пустое пространство и скользнула Невероятно смертоносная гадюка, а спустя какую-нибудь секунду нырнули за нею и Бодлеры. Их разбирало любопытство – какие тайны откроют они под корнями дерева, укрывающего столь загадочное место. Сперва Вайолет, потом Клаус, а затем Солнышко спустились в потайную пещеру. Под корнями было темно, и в первые минуты Бодлеры старались приспособиться к мраку и понять, где они. Но потом средний Бодлер вспомнил про фонарик и включил его, чтобы он и сестры, пребывая во мраке, хотя бы не находились в темноте.

Сироты стояли в более просторном, чем предполагали, помещении и гораздо более благоустроенном. Вдоль одной стены шла большая каменная скамья, и на ней лежали простые и опрятные инструменты, включая несколько острых бритвенных лезвий, а также стояла стеклянная миска с клеем и рядом – несколько кисточек с узкими тонкими кончиками. Вплотную к стене стоял стеллаж, сплошь уставленный книгами всех форм и размеров и всевозможными документами, аккуратно сложенными стопкой, или скатанными в трубку, или же скрепленными скрепками. Полки уходили куда-то в глубину, куда не доставал луч фонарика, и исчезали в темноте, так что невозможно было определить, какой длины стеллаж и какое количество книг и документов он содержит. Напротив книжных полок расположилась элегантная кухня с большой пузатой печкой, несколькими фаянсовыми раковинами и высоким гудящим холодильником; квадратный деревянный стол был уставлен кухонными принадлежностями – от миксера до набора для приготовления фондю. Над столом висела полка с крючками, на которых болтались всевозможные кастрюльки и сковородки, а также пучки трав, вяленая рыба и даже немного копченого мяса – салями и прошутто (итальянская ветчина, которой бодлеровские сироты однажды вместе с родителями наслаждались на сицилийском пикнике). К стене же была прибита живописная полка со специями, на которой толпились многочисленные большие банки с травами и баночки с приправами; стоял тут также буфет со стеклянными дверцами, сквозь которые виднелись стопки тарелок, миски и кружки. Центр этого огромного пространства занимали два больших, удобных для чтения кресла – на сиденье одного лежала гигантская книга, гораздо больше географического атласа и даже толще большого толкового словаря, а другой готов был принять любого читающего. И наконец, дети увидели непонятное медное сооружение, имеющее вид большой трубы с парой биноклей внизу; оно поднималось вверх и уходило в толщу корней, образующих потолок. Невероятно смертоносная гадюка гордо зашипела, как могла бы завилять хвостом собака, выполнив трудное задание, а трое детей огляделись вокруг, сосредоточиваясь каждый на своей области компетенции, иначе говоря, на той части комнаты, в которой каждый из Бодлеров хотел бы проводить время.

Вайолет направилась к медному устройству и заглянула в окуляры.

– Я вижу океан! – с удивлением воскликнула она. – Это огромный перископ, и он гораздо больше того, что был на «Квиквеге». Наверное, он поднимается на высоту ствола и выдается над самой верхней ветвью.

– Кому может прийти в голову смотреть на океан отсюда? – удивился Клаус.

– С такой высоты видны штормовые облака, – объяснила Вайолет, – когда они движутся в эту сторону. Таким образом Ишмаэль и предсказывает погоду – не с помощью магии, а с помощью научного оборудования.

– А этими инструментами он реставрирует книги, – сказал Клаус. – Книги тоже прибивает к этим берегам, как в конце концов и все остальное. Но страницы и переплеты портятся от воды, поэтому Ишмаэль чинит их и ставит на полки. – Клаус подобрал темно-синюю книжку, лежавшую на скамье. – А вот и моя записная книжка, – сказал он. – Наверное, Ишмаэль хотел убедиться, что страницы не промокли.

Солнышко взяла со стола знакомый предмет – мутовку – и поднесла к носу.

– Оладьи, – произнесла она. – Корица.

– Ишмаэль посещает чащобу, наблюдает за штормами, читает книги и готовит блюда со специями, – сказала Вайолет. – Но зачем ему притворяться больным рекомендателем, который предсказывает погоду с помощью магии, зачем утверждать, что на острове нет библиотеки, и настаивать на пресной пище?

Клаус подошел к большим креслам и приподнял толстый, тяжелый том.

– Может быть, это нам что-то скажет. – Он посветил фонариком, чтобы сестры тоже увидели странное заглавие на обложке.

Клаус заметил вложенную между страницами полоску черной материи, отмечающую какое-то место, и открыл на той странице книгу. Закладка оказалась ленточкой Вайолет, и старшая Бодлер быстро выхватила ее, так как розовая лента с пластиковыми цветочками совсем не соответствовала ее вкусу.

– Я думаю, это история острова, – сказал Клаус, – написанная в форме дневника. Глядите, вот последняя запись: «Еще одну личность из мрачного прошлого прибило к нашим берегам – Кит Сникет (см. стр. 667). Убедил остальных бросить на отмели ее и Бодлеров, которые и без того, боюсь, уже чересчур раскачали лодку. Сумел также запереть Графа Олафа в клетку. Вопрос к себе: почему никто не называет меня Иш?»

– Ишмаэль говорил, что никогда не слышал о Кит Сникет, – заметила Вайолет, – а тут пишет, что она личность из мрачного прошлого.

– Шесть, шесть, семь, – произнесла Солнышко, и Клаус кивнул. Сунув фонарик в руку старшей сестры, он стал быстро листать книгу в обратную сторону, пока не дошел до упомянутой страницы.

– «Смолка научилась накидывать лассо на коз, – прочел вслух Клаус, – а последний шторм принес открытку от Кит Сникет, адресованную Оливии Калибан. Кит, естественно, сестра…»

Голос среднего Бодлера замер, и сестры с любопытством уставились на него.

– В чем дело, Клаус? – спросила Вайолет. – В этой записи как будто нет ничего загадочного.

– Дело не в самой записи, – ответил Клаус так тихо, что сестры едва расслышали. – Дело в почерке.

– Знакомо? – спросила Солнышко, и все трое Бодлеров прижались друг к другу и молча застыли в луче фонарика, как будто обогреваясь у костра в морозную ночь в спортивном лагере.

Все трое устремили взгляды на страницы книги со странным названием. Даже Невероятно смертоносная гадюка вползла наверх и устроилась на плече у Солнышка, как будто ей тоже, как и сиротам, не терпелось узнать, кто написал когда-то эти строки.

– Да, Бодлеры, – послышался голос с дальнего конца комнаты, – это почерк вашей матери.

Глава десятая

Ишмаэль выступил из темноты и, проводя рукой по книжным полкам, медленно направился к бодлеровским сиротам. В неярком свете фонарика дети не могли разглядеть из-за косматой бороды, улыбается он или хмурится, и это напомнило Вайолет кое-что почти полностью забытое. Давным-давно, до того, как родилась Солнышко, Вайолет с Клаусом затеяли за завтраком спор – чья очередь выносить мусор. Казалось бы, пустячная проблема, но один из тех случаев, когда спорящие так увлеклись, что уже не могут остановиться. Целый день после этого дети бродили по дому, выполняя разные поручения, но почти не разговаривали друг с другом. Наконец после долгого безмолвного ужина, во время которого родители пытались помирить их, иначе говоря, заставить признать, что абсолютно не важно, чья очередь, важно лишь вынести мусор из кухни, пока запах не распространился по всему дому, Вайолет с Клаусом отослали в постель без десерта и даже не дали им пяти минут на чтение. Но когда Вайолет уже совсем засыпала, у нее родилась идея создать такое приспособление, благодаря которому никогда никому не придется выносить мусор. Она включила свет и начала набрасывать в блокноте чертеж. Она так углубилась в это занятие, что не расслышала шагов в коридоре за дверью, поэтому, когда вошла мама, Вайолет не успела погасить свет и притвориться спящей. Вайолет уставилась на маму, а мама уставилась на нее, и в неясном свете ночника Вайолет не могла разглядеть, улыбается мама или хмурится, сердится она на дочь за то, что она не легла вовремя спать, или это ей не так уж важно. Наконец Вайолет увидела, что мама несет чашку горячего чая. «На, детка, – сказала мама ласково, – я знаю, как анисовый чай помогает думать». Вайолет взяла дымящуюся чашку и в тот же момент вдруг сообразила, что выносить мусор была как раз ее очередь.

Ишмаэль не предложил бодлеровским сиротам никакого чая, а когда он щелкнул выключателем на стене и в потайном помещении под яблоней вспыхнул электрический свет, дети увидели, что Ишмаэль не улыбается и не хмурится, а у него какая-то смесь выражений на лице, словно он так же нервничает из-за Бодлеров, как и они из-за него.

– Я знал, что вы сюда доберетесь, – произнес он после долгого молчания. – Это у вас в крови. Мне никогда еще не встречались Бодлеры, которые не раскачивали бы лодку.

Бодлеры почувствовали, что все их вопросы мечутся у них в голове, налетая друг на друга, точно обезумевшие матросы, которые покидают тонущее судно.

– Что это за место? – спросила Вайолет. – Откуда вы знаете наших родителей?

– Зачем вы лгали нам о столь многом? – требовательно спросил Клаус. – Зачем вы столько всего держите в секрете?

– Кто вы? – выпалила Солнышко.

Ишмаэль сделал еще шаг к Бодлерам и, опустив голову, посмотрел на Солнышко, а она посмотрела вверх на него, а потом опять вниз – на ноги, упакованные в глину.

– Знаете ли вы, что когда-то я был школьным учителем? Много лет назад, еще в городе. В моих классах по химии всегда попадалось несколько детей с таким же блеском в глазах, что у вас, Бодлеры. Эти ученики всегда писали наиболее интересные работы. – Он вздохнул и уселся в одно из больших кресел в центре комнаты. – Но они же доставляли больше всего хлопот. В особенности один ребенок, с жесткими торчащими волосами и всего одной бровью.

– Граф Олаф, – вставила Вайолет.

Ишмаэль нахмурился и моргнул, глядя на старшую из Бодлеров.

– Нет, – ответил он. – Это была маленькая девочка. У нее была одна бровь, а из-за взрыва в дедушкиной лаборатории – только одно ухо. Она была сиротой и жила с сестрой и братом в доме отвратительной женщины, горькой пьяницы, которая прославилась тем, что однажды убила мужчину спелой дыней. Дыня росла на ферме, которой больше не существует, – на дынной ферме «Счастливые запахи», принадлежавшей…

– Сэру, – прервал его Клаус. Ишмаэль опять нахмурился.

– Нет, – сказал он. – Фермой владели два брата, из которых один позднее был убит в маленьком городке, где в убийстве обвинили троих невиновных детей.

– Жак, – подсказала Солнышко.

– Нет. – Ишмаэль снова насупил брови. – Имя его, собственно, вызывало споры, так как он появлялся под разными именами, в зависимости от того, что на себя надевал. Так или иначе, ученице из моего класса начал казаться подозрительным чай, которым поила ее опекунша, когда девочка приходила из школы домой. Она стала выливать его в домашнее растение, которое украшало в свое время известный модный ресторан с рыбной тематикой.

– Кафе «Сальмонелла», – подсказала Вайолет.

– Нет. – Ишмаэль опять нахмурился. – Бистро «Корюшка». Разумеется, моя ученица понимала, что не может поливать растение чаем бесконечно, тем более что оно погибло, а владельца его перебросили в Перу на борту таинственного судна…

– «Просперо», – закончил Клаус. Ишмаэль наградил детей еще одной недовольной гримасой.

– Да, – ответил он, – хотя в то время судно называлось «Перикл». Но моя ученица этого не знала. Она просто не хотела быть отравленной. У меня же возникла мысль, что противоядие, возможно, спрятано…

– Рыск, – прервала его Солнышко, и старшие Бодлеры кивнули, соглашаясь с ней. Под словом «рыск» Солнышко подразумевала отклонение от курса, или, по-другому, что рассказ Ишмаэля тангенциален[53], и слово это здесь означало «отвечал не на те вопросы, которые задавали Бодлеры».

– Мы хотим знать, что происходит на острове сейчас, – сказала Вайолет, – а не то, что происходило в школе много лет назад.

– Но то, что происходит сейчас и происходило тогда, – части одной истории, – возразил Ишмаэль. – Если я не расскажу вам, каким образом я стал предпочитать чай, горький, как полынь, тогда вы не узнаете, каким образом у меня завязался очень важный разговор с официантом в городке, стоящем на берегу озера. А если я не расскажу об этом разговоре, вы не будете знать, каким образом я очутился на некоем батискафе, или каким образом потерпел кораблекрушение в здешних водах, или каким образом познакомился с вашими родителями, и обо всем прочем, что содержится в этой книге. – Он взял у Клауса тяжелый том и провел пальцами по корешку, на котором золотыми печатными буквами было выведено странное заглавие. – Разные люди записывали свои истории в этой книге с тех пор, как на остров выбросило первых потерпевших, и все эти истории так или иначе связаны друг с другом. Если задать один вопрос, он неизбежно повлечет за собой другой, и еще один, и еще. Это похоже на то, как чистишь луковицу.

– Но ведь невозможно прочесть каждую историю и ответить на каждый вопрос, – запротестовал Клаус, – даже если бы и хотелось.

Ишмаэль улыбнулся и подергал себя за бороду.

– Именно так считали и ваши родители. Когда я оказался здесь, они жили на острове уже несколько месяцев и успели стать рекомендателями в колонии. Они предложили кое-какие новые обычаи. Ваш отец предложил уцелевшим строителям установить перископ в яблоне, чтобы следить за штормами, а ваша мама предложила уцелевшему водопроводчику разработать очистительную систему, чтобы пресная вода текла прямо из крана. Ваши родители положили начало новому хранилищу, собрав все имевшиеся документы, и вписывали сотни новых историй в эту книгу. Готовились изысканные блюда. Ваши родители убедили некоторых из уцелевших расширить подземное пространство. – Он махнул рукой вдоль рядов полок с книгами, уходящих в темноту. – Они хотели прокопать туннель, который бы вел к центру морских исследований и Службе риторических советов в нескольких милях отсюда.

Потрясенные Бодлеры обменялись взглядами. Капитан Уиддершинс описывал именно такое место, да, собственно, дети провели несколько ужасных часов в подвале разрушенного центра.

– Вы хотите сказать, если идти вдоль полок, – проговорил Клаус, – мы попадем в «Ануистл Акватикс»?

– Туннель не достроили, и это большая удача. Центр исследований сгорел, пожар мог распространиться и достигнуть острова по туннелю. К тому же оказалось, что в центре находился смертельно ядовитый гриб. Я с ужасом думаю о том, что могло бы случиться, если бы медузообразный мицелий добрался до здешних мест.

Бодлеры переглянулись, но промолчали, предпочтя придержать в тайне один из своих секретов, хотя Ишмаэль и поделился с ними кое-какими из своих. История бодлеровских сирот, может, и была связана с историей Ишмаэля о ядовитых спорах, которые находились в водолазном шлеме под платьем у Графа Олафа, запертого в птичьей клетке, но дети не видели причины расстаться с этой информацией.

– Одни островитяне считали туннель замечательной идеей, – продолжал Ишмаэль. – Ваши родители хотели перенести все документы, выброшенные морем на остров, в «Ануистл Акватикс», а оттуда переправить младшему из двух помощников старшего библиотекаря, который располагал тайной библиотекой. Другие же островитяне хотели бросить ваших родителей на прибрежной отмели. – Рекомендатель тяжело вздохнул и закрыл толстую книгу, лежавшую у него на коленях. – Я угодил в самый разгар той истории, как вы угодили в самый разгар теперешней. Кто-то из островитян отыскал оружие в чащобе, и дело могло принять скверный оборот, если бы я не убедил колонию выслать ваших родителей. Мы разрешили им уложить немного книг в рыбачью лодку, которую построил ваш отец, и рано утром, когда начался прилив, ваши родители с несколькими союзниками покинули отмель. Они оставили здесь все, что создали, – от перископа, которым я пользуюсь, чтобы предсказывать погоду, до книги записей, которую я продолжаю.

– Вы прогнали наших родителей?! – с изумлением спросила Вайолет.

– Им было грустно покидать остров, – продолжал Ишмаэль. – Твоя мама, Вайолет, была беременна тобой, и, кроме того, после всех лет, проведенных в организации Г. П. В., вашим родителям не так уж хотелось подвергнуть своих детей людскому вероломству. Но они не понимали, что вы все равно подверглись бы людскому вероломству, будь туннель закончен. Раньше или позже в истории каждого человека случается то или иное несчастье: раскол или смерть, пожар или мятеж, утрата родного дома или разбитый сервиз. Единственный выход, разумеется, – жить как можно дальше от большого мира и вести простую, безопасную жизнь.

– Поэтому вы и прячете так много полезных предметов от остальных колонистов, – заметил Клаус.

– Это как посмотреть, – отозвался Ишмаэль. – Я хотел, насколько мог, обезопасить это место, поэтому, когда стал рекомендателем, я и сам ввел кое-какие новые обычаи. Я переселил колонию на другую сторону острова, обучил коз утаскивать подальше оружие, потом книги и механические приспособления, чтобы никакие отбросы большого мира не мешали нашей безопасности. Я предложил одинаково одеваться, есть одну и ту же пищу, дабы избежать будущих расколов.

– Джоджишоджи, – буркнула Солнышко, что означало нечто вроде «я не верю, что ограничение свободы самовыражения и свободного использования этого права – верный способ управлять сообществом».

– Солнышко права, – поддержала сестру Вайолет. – Другие островитяне могли быть не согласны с этими новыми обычаями.

– Я их не принуждал, – возразил Ишмаэль. – Но конечно, сердечное из кокоса помогало. Перебродивший напиток так крепок, что служит своего рода наркотиком.

– Усыплять? – осведомилась Солнышко.

– Наркотики делают людей сонными и вялыми, – объяснил Клаус, – и отбивают память.

– Чем больше сердечного пили островитяне, тем меньше думали о прошлом или жаловались на отсутствие нужных вещей, – подтвердил Ишмаэль.

– Вот почему никто не покидает остров, – заметила Вайолет. – Они слишком сонные, чтобы даже думать об этом.

– Изредка кто-то покидает, – сказал Ишмаэль и бросил взгляд на Невероятно смертоносную гадюку, которая издала короткое шипение. – Какое-то время назад отплыли две женщины и взяли с собой эту самую змею, а спустя пару лет за ними последовал человек по имени Четверг с горсткой единомышленников.

– Так, значит, Четверг жив, – сказал Клаус, – как и говорила Кит.

– Да, – подтвердил Ишмаэль, – но по моему совету, чтобы девочку не волновал раскол, разлучивший ее родителей, Миранда сказала дочери, что он погиб во время шторма.

– Электра[54], – произнесла Солнышко, желая сказать: «Не должны в семье скрывать такие ужасные тайны», но Ишмаэль не поинтересовался переводом.

– За исключением этих бунтовщиков, – продолжал он, – другие остались здесь. И почему бы и не остаться? Большинство колонистов – сироты, как я и как вы. Я знаком с вашей историей, Бодлеры, по газетным статьям, полицейским протоколам, финансовым бюллетеням, телеграммам, из частной корреспонденции и по гадальным сладостям[55] – все это приплывало время от времени к берегам острова. С самого начала вы путешествовали по вероломному миру и ни разу не нашли такого безопасного места, как это. Так почему вам не остаться здесь? Откажитесь от механических изобретений, от чтения, от стряпни. Забудьте о Графе Олафе и Г. П. В. Выбросьте ленту, записную книжку, мутовку и библиотеку на плоту и живите простой безопасной жизнью на нашем острове.

– А как быть с Кит? – осведомилась Вайолет.

– Я на опыте убедился, что Сникеты – такие же смутьяны, как Бодлеры, – ответил Ишмаэль. – Потому-то я и предложил оставить Кит на прибрежной отмели, чтобы она не внесла смуту в колонию. Но если вы согласитесь выбрать простую жизнь, то, думаю, ее тоже удастся уговорить.

Бодлеры с сомнением поглядели друг на друга. Они уже знали, что Кит хочет вернуться в большой мир и добиться справедливого правосудия, и они сами, будучи волонтерами, мечтали присоединиться к ней. Но в то же время дети не были уверены, что готовы бросить первое найденное ими безопасное пристанище, даже если оно скучновато.

– А мы не можем остаться здесь, но вести более сложную жизнь и пользоваться предметами и документами, хранящимися в чащобе? – спросил Клаус.

– Специями, – добавила Солнышко.

– И держать это в секрете от остальных? – Ишмаэль нахмурил брови.

– Это то, что делаете вы, – не выдержал Клаус. – Целый день сидите на кресле и стараетесь уберечь остров от обломков большого мира, а по ночам крадетесь на абсолютно здоровых ногах в чащобу, ведете записи в дневнике и при этом лакомитесь горькими яблоками. Вы хотите, чтобы все вели простую безопасную жизнь – кроме вас.

– Никто не имеет права вести такую жизнь, как я. – Ишмаэль с грустным видом подергал бороду. – Я провел бесконечные годы, составляя список всех предметов, прибитых к берегу, и всех историй, связанных с этими предметами. Я реставрировал все документы, поврежденные морем, и записал важные детали. После этого чтения мне известно больше об истории мирового вероломства, чем кому-либо, и, как выразился когда-то один мой коллега, история эта представляет собой не более чем реестр преступлений, безумств и людских несчастий.

– Гиббон[56], – пробормотала Солнышко. Она имела в виду нечто вроде «мы все равно хотим прочитать эту историю, какой бы трагичной она ни была». И старшие брат и сестра поспешили перевести ее слова.

Однако Ишмаэль опять потянул себя за бороду и решительно покачал головой:

– Как вы не понимаете? Я не просто рекомендатель колонии, я – отец колонии. Я прячу библиотеку от людей, о которых забочусь, чтобы их не потревожили страшные тайны мира.

Рекомендатель сунул руку в карман и показал детям маленький предмет. Бодлеры увидели роскошное кольцо, украшенное инициалом «Р», и стали разглядывать его в полном недоумении.

Ишмаэль раскрыл громадную книгу, лежавшую у него на коленях, и перевернул несколько страниц, ища нужную запись.

– Это кольцо принадлежало герцогине Виннипег, она подарила его своей дочери, тоже герцогине Виннипег, а та – своей, и так далее, и так далее. Наконец последняя герцогиня Виннипег присоединилась к Г. П. В. и отдала кольцо брату Кит Сникет. А он подарил его вашей маме. По непонятной мне причине она отдала ему кольцо обратно, и тогда он подарил его Кит, а она отдала его вашему отцу, который и подарил его вашей маме, когда они поженились. Она держала его в деревянной шкатулке, которая отпиралась ключиком, в свою очередь лежавшим в деревянной шкатулке, которая отпиралась только с помощью кода, а его Кит Сникет узнала от своего деда. Шкатулка превратилась в золу во время пожара, уничтожившего особняк Бодлеров. Капитан Уиддершинс нашел кольцо в этих руинах, но потом потерял его во время шторма, и море в конце концов выбросило его на наш берег.

– Никлот?[57] – задала вопрос Солнышко, желая сказать: «Зачем вы рассказываете нам про кольцо?»

– Главное в этой истории не кольцо, – сказал Ишмаэль. – Главное то, что вы видите его впервые. А ведь кольцо с его долгой предысторией не один год находилось у вас в доме, но родители никогда о нем не упоминали. Они никогда не рассказывали вам про герцогиню Виннипег, или про капитана Уиддершинса, или про семью Сникет, или про Г. П. В. Родители не рассказывали вам про то, как жили здесь, как их вынудили покинуть остров, и вообще ни о каких других деталях их злополучной истории. Они никогда не рассказывали вам всей своей истории.

– Так дайте нам прочесть эту книгу, – сказал Клаус, – и мы сами все узнаем про это.

Ишмаэль покачал головой.

– Вы не понимаете, – сказал он фразу, которая среднему Бодлеру, когда ему так говорили, очень не нравилась. – Родители не рассказывали вам всего, потому что хотели защитить вас, укрыть, как эта яблоня укрывает все лежащие в чащобе предметы от частых штормов и как я укрываю колонистов от сложной людской истории. Ни один разумный родитель не даст своему ребенку прочесть хотя бы заглавие этой печальной и страшной хроники, если у него есть возможность удерживать своих детей вдали от вероломного мира. Теперь, когда судьба привела вас сюда, не хотите ли вы отнестись с уважением к желанию своих родителей?

Ишмаэль закрыл книгу, встал и оглядел по очереди троих Бодлеров.

– Хотя ваши родители и умерли, – тихо сказал он, – это не значит, что они предали вас. И вы подтвердите это, если останетесь здесь и будете вести ту жизнь, какой они для вас хотели.

Вайолет снова вспомнила, как мама принесла ей чашку анисового чая в тот неспокойный вечер.

– Вы уверены, что родители хотели именно этого? – спросила она, сомневаясь, будет ли правдив ответ.

– Если бы они не хотели для вас безопасной жизни, – ответил он, – они бы рассказали вам все, чтобы вы смогли прибавить еще одну главу к их несчастливой истории. – Ишмаэль положил книгу на кресло и вложил кольцо в руку Вайолет. – Вы здесь на месте, вы – часть нашей колонии и нашего острова и под моим присмотром. Я скажу островитянам, что вы передумали и отказываетесь от своего бурного прошлого.

– А они поддержат вас? – спросила Вайолет, памятуя намерение Едгин и Финн начать мятеж за завтраком.

– Ну разумеется, – ответил Ишмаэль. – Жизнь, которую мы ведем на острове, значительно лучше жизни в большом мире, где полно вероломства. Выйдем отсюда вместе со мной, дети, и можете позавтракать вместе с нами.

– И выпить сердечного, – присовокупил Клаус.

– Без яблок, – добавила Солнышко.

Ишмаэль повелительно кивнул в сторону выхода и повел детей к дыре под корнями, по пути выключив свет. Бодлеры вышли наружу в чащобу и, выходя, оглянулись напоследок на потайную пещеру. В неясном свете они заметили, как Невероятно смертоносная гадюка скользнула по ишмаэлевской книге записей и последовала за детьми на свежий утренний воздух. Солнце просвечивало сквозь листву громадной яблони, и лучи, достигая кресла, освещали золотые печатные буквы на корешке книги. Детям хотелось бы знать, написали эти буквы их родители, или же это сделал предшествующий автор, или кто-то еще до него. Им хотелось знать, сколько историй содержит эта книга со странным названием и сколько еще людей смотрело на золотые буквы, прежде чем пролистать этот том с преступлениями, безумствами и несчастьями, уже свершившимися, и добавить собственные, наслоить их, точно луковичную шелуху. Покидая чащобу вслед за рекомендателем с глиняными ногами, бодлеровские сироты размышляли о собственной несчастливой истории и об истории своих родителей, а также об историях других людей, выброшенных штормами на остров и добавлявших все новые главы в книгу «Тридцать три несчастья».

Глава одиннадцатая

Возможно, однажды вечером, когда вы были еще совсем ребенком, кто-то укладывал вас спать и прочитал вам вслух рассказ «Паровозик, который смог». И если прочитал, то мое вам глубокое сочувствие, ибо это один из самых нудных рассказов на свете. Слушая его, вы, вероятно, сразу заснули, – почему его и читают детям на ночь. Напоминаю, что речь там идет о паровозике, который обладал способностью думать и говорить. Кто-то попросил паровозик выполнить одну трудную работу, такую скучную, что и описывать не стану. Сперва паровозик не был уверен, что справится, но потом он начинает бормотать про себя: «Думаю, что смогу, думаю, что смогу, думаю, что смогу», и, повторяя так, он и вправду добился успеха. Мораль рассказа такова: стоит убедить себя, что ты можешь сделать то или иное, и ты действительно сумеешь это сделать. Мораль эту, правда, легко опровергнуть, если уверить себя, что сумеешь слопать пять кило мороженого за один присест или устроить такое кораблекрушение, чтобы попасть на отдаленный остров, стоит только пуститься в плавание во взятом напрокат каноэ с просверленными в днище дырками.

Я упомянул рассказ «Паровозик, который смог» только для того, чтобы, когда я говорю про бодлеровских сирот, которые, покинув чащобу вместе с Ишмаэлем и отправившись назад в колонию, оказались на «паровозике, который не смог», вы бы поняли, что я имею в виду. Прежде всего, детей тащили назад дикие козы на больших деревянных санях, управляемых Ишмаэлем, который восседал на огромном глиняном кресле. И если вы когда-нибудь удивлялись, почему повозки, запряженные лошадьми, и собачьи упряжки – куда более распространенный способ путешествовать, чем сани, запряженные козами, то это потому, что козы не самый удобный вид транспорта. Козы отклонялись от прямой, виляли из стороны в сторону, бессмысленно болтались туда-сюда, а время от времени останавливались пощипать траву или просто подышать утренним воздухом. Ишмаэль пытался убедить коз двигаться побыстрее своим обычным рекомендательным способом, но не путем обычных пастушьих приемов.

– Не стану вас принуждать, – повторял он, – но, козы, нельзя ли прибавить шагу…

Но козы лишь тупо глядели на старика и продолжали еле волочить ноги.

Надо сказать, что бодлеровские сироты ехали на «паровозике, который не смог» не только из-за апатичности коз, иначе говоря, неспособности тащить большие деревянные сани с приемлемой скоростью, но и потому, что собственный их мозг не подстрекал их к действию. В отличие от героя нудного рассказа, что бы ни твердили себе Вайолет, Клаус и Солнышко, они не могли придумать никакого удачного выхода из всех своих затруднений. Дети пытались повторять себе, что будут делать все, что предлагает Ишмаэль, будут вести безопасную жизнь в колонии, но они не могли представить себе, что бросят Кит Сникет на прибрежной отмели или отпустят ее одну назад в большой мир, где она будет добиваться правосудия, а они не будут сопровождать ее в этом благородном деле. Дети твердили себе, что подчиняются желанию своих родителей и будут жить, укрытые от своей несчастливой истории, но понимали, что им не удержаться от посещения чащобы и от чтения записей, которые вели их родители в огромной книге. Бодлеры повторяли себе, что присоединятся к Едгин и Финн и примут участие в мятеже за завтраком, но и представить не могли, как они будут угрожать рекомендателю и его сторонникам оружием, тем более что никакого оружия они из чащобы не везли. Они пытались уговаривать себя, что, по крайней мере, могут радоваться, зная, что Граф Олаф теперь не составляет угрозы, однако они не очень одобряли то, что он заперт в птичьей клетке, а при мысли о грибке, притаившемся у Олафа под одеждой, и о злобном умысле, притаившемся у него в голове, они содрогались от ужаса. В продолжение всего спуска с холма трое детей старались убедить себя, что все в порядке, но на самом-то деле все было отнюдь не в порядке. Все шло из рук вон плохо, и Вайолет, Клаус и Солнышко не могли взять в толк, каким образом безопасное место вдали от вероломного мира стало таким опасным и сложным, как только они там появились. Бодлеровские сироты сидели на санях, глядели на обмазанные глиной ноги Ишмаэля, и, сколько бы ни заставляли себя думать, что они могут, что они могут, что они могут представить себе близящийся конец своим мытарствам, они знали – конца мытарствам не предвидится.

Наконец козы протащили сани по белым пескам пляжа и втянули их в большую палатку. Кабак был опять набит битком, то есть в палатке было полно островитян, но на этот раз собравшиеся находились в разгаре перепалки – слово, заменяющее понятие «спор», но гораздо менее привлекательное по сути, чем на слух.

Несмотря на раковины с наркотиком, висящие на поясе у колонистов, островитян никак нельзя было назвать сонными и вялыми. Алонсо схватил за руку Уиллу, а та, не переставая визжать от раздражения, наступила на ногу доктору Курцу. Лицо у Шермана было еще краснее обычного, и он кидался песком в лицо мистеру Питкерну, а тот явно пытался укусить Брустера за палец. Профессор Флетчер орал на Ариель, мисс Марлоу топала ногами на Калипсо, а мадам Нордофф и Рабби Блай, по-видимому, собирались вступить в борьбу. Байэм подкручивал усы, грозно глядя на Фердинанда, Робинзон дергал себя за бороду, наступая на Ларсена, а Уэйден рвала на себе свои рыжие волосы неизвестно почему. Иона и Сейди Беллами препирались, стоя лицом друг к другу, а Пятница с миссис Калибан стояли спиной друг к другу, словно не желали больше между собой разговаривать. Омерос же все это время оставался подле кресла с Ишмаэлем и подозрительно держал руки за спиной. Ишмаэль в изумлении глядел на островитян, а трое Бодлеров слезли с саней и быстро подошли к Едгин и Финн, которые выжидающе смотрели на них.

– Куда вы пропали? – встретила их Финн. – Мы ждали вас, пока могли, но нам пришлось оставить вашу приятельницу – пора было начинать мятеж.

– Вы оставили Кит одну? – возмутилась Вайолет. – Вы же обещали не бросать ее.

– А вы обещали принести оружие, – огрызнулась Едгин. – Где оно, Бодлеры?

– У нас его нет, – признался Клаус. – В чащобе был Ишмаэль.

– Граф Олаф оказался прав, – сказала Едгин. – Вы нас предали, Бодлеры.

– Что вы хотите сказать этим «Граф Олаф оказался прав»? – требовательно спросила Вайолет.

– А что вы хотите сказать этим «Ишмаэль был в чащобе»? – требовательно спросила Финн.

– А что вы хотите сказать этим «что вы хотите сказать»? – требовательно спросила Едгин.

– Что вы хотите сказать этим «что вы хотите сказать этим „что вы хотите сказать“»? – вмешалась Солнышко.

– Прошу вас всех! – закричал Ишмаэль со своего кресла. – Я предлагаю всем сделать несколько глотков сердечного и сердечно все обсудить!

– Мне надоело пить сердечное, – отозвался профессор Флетчер, – и надоели ваши советы, Ишмаэль!

– Называйте меня Иш, – попросил рекомендатель.

– Я называю вас скверным рекомендателем! – подала голос Калипсо.

– Прошу вас всех! – снова воззвал Ишмаэль, нервно подергивая бороду. – По какому поводу перепалка?

– Я вам скажу по какому, – ответил Алонсо. – Меня вынесло на этот берег много лет назад после того, как я пережил страшный шторм и ужасный политический скандал.

– Ну и что? – прервал его Рабби Блай. – На этот остров в конце концов выносит все подряд.

– Я хотел оставить позади мою злосчастную историю, – продолжал Алонсо, – я хотел вести мирную жизнь без всяких волнений. Но теперь некоторые колонисты затевают мятеж. Если мы не будем осторожны, остров станет таким же вероломным, как остальной мир!

– Мятеж?! – с ужасом воскликнул Ишмаэль. – Кто смеет говорить о мятеже?

– Я смею, – ответила Едгин. – Мне надоели ваши рекомендации, Ишмаэль. Меня выбросило на этот остров после того, как я жила на другом острове, еще более отдаленном. Мне надоела мирная жизнь, я хотела приключений. Но едва на этом острове появляется что-то интересное, вы немедленно советуете выбросить это в чащобу!

– Это как посмотреть, – запротестовал Ишмаэль. – Я никогда никого не принуждаю выбрасывать.

– Ишмаэль говорит правду! – воскликнула Ариель. – Некоторым из нас приключений уже хватит до конца жизни. Меня прибило к острову после того, как мне удалось сбежать из тюрьмы, где я долгие годы притворялась юношей! Я осталась здесь ради безопасной жизни, а не для того, чтобы опять участвовать в опасных затеях!

– Тогда вы должны принять участие в нашем мятеже! – вскричал Шерман. – Ишмаэлю нельзя доверять! Мы оставили Бодлеров на прибрежной отмели, а теперь он снова привел их сюда!

– Начать с того, что Бодлеров не следовало бросать на отмели! – закричала мисс Марлоу. – Они хотели помочь своей приятельнице, только и всего.

– Их знакомая внушает недоверие, – заявил мистер Питкерн. – Она приплыла на плоту из книг.

– Ну и что? – возразила Уэйден. – Я тоже приплыла на плоту из книг.

– Но вы от них отказались, – напомнил профессор Флетчер.

– Ничего подобного! – закричал Ларсен. – Вы помогли ей спрятать их, чтобы заставить детей научиться читать!

– Мы и сами хотели научиться читать! – запротестовала Пятница.

– Ты умеешь читать?! – в ужасе воскликнула миссис Калибан.

– Ты не должна читать! – вскричала мадам Нордофф.

– А вы не должны петь по-тирольски! – вскричал доктор Куртц.

– Вы поете по-тирольски? – удивился Рабби Блай. – Может, нам все-таки стоит поднять мятеж?

– Петь по-тирольски лучше, чем прятать пикниковую корзинку! – крикнула Сейди, указывая на Едгин.

– Прятать корзинку лучше, чем прятать в кармане мутовку! – Едгин показала пальцем на Солнышко.

– Все эти тайны погубят нас! – выкрикнула Ариель. – Здешняя жизнь обязана быть простой!

– В сложной жизни нет ничего плохого, – возразил Байэм. – Я вел простую жизнь много лет, пока служил матросом, и мне эта жизнь надоела до слез, и тут я как раз потерпел кораблекрушение.

– Надоела до слез? – изумилась Пятница. – А я больше всего хочу вести простую жизнь, какую вели вместе мама и папа, никогда не споря и не имея тайн.

– Хватит, – торопливо вмешался Ишмаэль. – Я предлагаю прекратить споры.

– А я предлагаю продолжать! – закричала Едгин.

– Я предлагаю изгнать Ишмаэля и его сторонников! – вскричал профессор Флетчер.

– Я предлагаю изгнать мятежников! – закричала Калипсо.

– Я предлагаю вкуснее питаться! – крикнул какой-то островитянин.

– Я предлагаю пить больше сердечного! – крикнул другой островитянин.

– Я предлагаю носить более привлекательную одежду!

– Я предлагаю нормальный дом вместо палаток!

– Я предлагаю пресную воду!

– Я предлагаю есть горькие яблоки!

– Я предлагаю срубить яблоню!

– Я предлагаю сжечь лодку!

– Я предлагаю самодеятельный концерт!

– Я предлагаю почитать книгу!

– Я предлагаю сжечь все книги!

– Я предлагаю спеть по-тирольски!

– Я предлагаю запретить петь по-тирольски!

– Я предлагаю безопасное пристанище!

– Я предлагаю сложную жизнь!

– Я предлагаю всем говорить «это как посмотреть»!

– Я предлагаю справедливость!

– Я предлагаю позавтракать!

– Я предлагаю – мы остаемся, а вы уплываете!

– Я предлагаю – вы остаетесь, а мы уплываем!

– Я предлагаю вернуться в Виннипег!

Бодлеры в отчаянии переглядывались, пока мятежный раскол ширился, охватывая колонию. Раковины с сердечным висели на поясе у островитян, но сердечности отнюдь не наблюдалось: колонисты с остервенением ополчались друг на друга, не считаясь с тем, кто перед ними – друзья или их родные, объединяло ли их общее прошлое или участие в одной и той же организации. Бодлерам, разумеется, доводилось и прежде видеть разъяренные толпы: они сталкивались с психологией толпы горожан в Городе Почитателей Ворон и со слепым правосудием толпы в отеле «Развязка», но они никогда не видели, чтобы сообщество разделилось так неожиданно и кардинально. Вайолет, Клаус и Солнышко наблюдали, как усиливается раскол, и легко представляли себе, какими были другие расколы – от того, который разделил Г. П. В., который прогнал с этого самого острова их родителей, и до всех других расколов за всю горестную историю мира, когда каждый человек предлагает что-то свое, каждая история похожа на луковичный слой и каждое несчастье похоже на главу огромной книги. Бодлеры следили за жестокой перепалкой и удивлялись, как это они могли надеяться, что остров станет безопасным местом, вдали от людского вероломства, а вместо этого на остров прибило вероломство всех видов вместе с уцелевшими после шторма и теперь разделило живущих здесь. Голоса спорящих становились все громче и громче, каждый предлагал свое, но никто не слушал ничьих предложений, и раскол превратился в оглушающий рев, пока наконец его не перекрыл самый громкий голос.

– ТИХО! – рявкнул вошедший в палатку, и островитяне тут же умолкли. Они в изумлении уставились на злобно глядящую на них фигуру в длинном платье и с выступающим животом.

– Что вы здесь делаете? – ахнул кто-то в задних рядах. – Мы же бросили вас на прибрежной отмели.

Личность шагнула на середину палатки, и я с сожалением должен сказать, что это была не Кит Сникет. Та, в своем длинном платье и с выдающимся животом, по-прежнему лежала на верхушке книжного плота, а выдававшийся живот Графа Олафа был, разумеется, водолазным шлемом с медузообразным мицелием внутри. В его оранжево-желтом платье Бодлеры вдруг узнали платье Эсме Скволор, в котором она щеголяла на вершине Мертвых гор, – кошмарная вещь, сделанная так, чтобы походить на громадный костер. Его каким-то образом тоже выбросило на остров, как и все остальное. На минутку Олаф задержался, чтобы адресовать Бодлерам особо гадкую ухмылку, а дети в это время пытались разгадать тайну платья Эсме и то, каким образом оно, подобно кольцу, зажатому в руке Вайолет, спустя такое долгое время вернулось в жизнь сирот.

– Меня нельзя бросить, – прорычал злодей, отвечая островитянину. – Я – король Олафленда.

– Здесь не Олафленд, – отрезал Ишмаэль, яростно дернув себя за бороду, – а ты не король, Олаф.

Граф Олаф откинул назад голову и расхохотался. Драное платье весело затрепыхалось, иначе говоря, неприятно зашуршало. С издевательской усмешкой он показал на Ишмаэля, по-прежнему сидящего в кресле.

– Ах, Иш, – сказал он, и глаза его ярко заблестели, – я тебе много лет назад говорил, что когда-нибудь одержу над тобой верх, и этот день наступил. Некто из моих сторонников, у кого имя – день недели, рассказал мне, что ты скрываешься на этом острове и…

– Четверг, – сказала миссис Калибан.

Олаф нахмурился и прищурился на веснушчатую женщину.

– Нет, – ответил он. – Понедельник. Она пыталась шантажировать старика, замешанного в политическом скандале.

– Гонзало, – сказал Алонсо.

Олаф опять нахмурил бровь.

– Нет, – ответил он. – Я и старик отправились наблюдать за птицами, а заодно решили ограбить шхуну, промышляющую охотой на котиков, владельцем которой был…

– Хамфри, – подсказала Уэйден.

– Нет. – Олаф опять насупился. – Из-за его имени разгорелся спор, поскольку младенец, усыновленный его осиротевшими детьми, носил то же имя.

– Бертран, – подсказал Омерос.

– Нет. – Олаф снова скорчил мрачную гримасу. – Документы по усыновлению были спрятаны в шляпе у одного банкира, которого повысили в должности и сделали вице-президентом отдела, в чьем ведении находились финансовые и наследственные дела сирот.

– Мистер По? – предположила Сейди.

– Да. – Олаф бросил на нее грозный взгляд. – Хотя в то время он больше был известен под своим театральным псевдонимом. Но я здесь не для того, чтобы обсуждать прошлое. Я пришел обсуждать будущее. Твои мятежники выпустили меня из клетки, Ишмаэль, чтобы прогнать тебя с острова и сделать меня королем.

– Королем? – возмущенно повторила Едгин. – Мы так не договаривались.

– Хочешь жить, старуха, – отрезал Олаф, – делай, что говорю.

– Вы уже даете нам советы? – недоверчиво произнес Брустер. – Вы не лучше Ишмаэля, хотя костюм у вас красивее.

– Спасибо, – Граф Олаф противно ухмыльнулся, – но между мной и этим глупым рекомендателем есть еще одно важное различие.

– Татуировка? – предположила Пятница.

– Нет. – Граф Олаф нахмурился. – Смойте ему глину с ног, и увидите, что у него такая же татуировка, что у меня.

– Косметический карандаш? – предположила мадам Нордофф.

– Нет, – отрезал Граф Олаф. – Разница в том, что Ишмаэль безоружен, он отказался от оружия давным-давно, во времена раскола в Г. П. В. Он тогда отказался от всяческого насилия. Сегодня вы убедитесь, до какой степени он глуп. – Олаф замолчал и погладил свой круглый живот грязными руками, после чего обернулся к рекомендателю, который в этот момент взял что-то из рук Омероса. – Я владею единственным видом оружия, которое опасно для тебя и твоих сторонников, – похвастался Олаф. – Я – король Олафленда, и ты с твоими козами ничего не можешь с этим поделать.

– Не будь так уверен. – Ишмаэль поднял в воздух какой-то предмет, чтобы все увидели его.

Это было гарпунное ружье, которое прибило к берегу вместе с Олафом и Бодлерами, а до того, в свое время, использовалось для стрельбы по воронам в отеле «Развязка», и по летучему автономному дому в Городе Почитателей Ворон, и по машине, производящей сахарную вату на сельской ярмарке, когда Бодлеры-родители были еще совсем-совсем молодыми. Теперь наступила новая глава в истории ружья, и оно было нацелено прямо в Графа Олафа.

– Я посоветовал Омеросу держать гарпун под рукой, – продолжал Ишмаэль, – а не бросать его в чащобу. Я подозревал, что ты можешь сбежать из клетки, Граф Олаф, как я сбежал из клетки, в которую ты меня посадил, когда поджег мой дом.

– Я не поджигал, – запротестовал Граф Олаф, но глаза его ярко заблестели.

– Хватит с меня твоего вранья. – Ишмаэль встал с кресла.

Островитяне, поняв, что у рекомендателя ноги вовсе не больные, ахнули, для чего обычно требуется глубоко вдохнуть воздух, что очень опасно, если воздух насыщен смертельно ядовитыми спорами.

– Я намерен сделать то, что должен был сделать много лет назад, Олаф, – я уничтожу тебя. Я выстрелю тебе прямо в толстый живот!

– Нет! – одновременно вскрикнули трое Бодлеров, но даже их объединенный крик не мог заглушить злодейского хохота Графа Олафа.

Рекомендатель не услышал их и нажал на красный спусковой крючок страшного оружия. Дети услышали сперва «щелк!», потом «вжж!», гарпун вылетел и поразил Графа Олафа туда, куда и обещал Ишмаэль: дети услышали звон разбитого стекла – и медузообразный мицелий со своей тайной историей вероломства и жестокости вырвался наконец на свободу, в воздух безопасного пристанища, отделенного от большого мира. Все в палатке ахнули – островитяне и островитянки, мужчины и женщины, дети и сироты, волонтеры и негодяи и все, кто в промежутке. Все вдохнули споры смертоносного гриба, и Граф Олаф, который, опрокинувшись на песок, продолжал хохотать, тоже вдохнул, и в один миг с расколом острова было покончено, поскольку все, не исключая, естественно, и бодлеровских сирот, внезапно стали участниками одного и того же несчастливого события.

Глава двенадцатая

Странное дело, скитаясь по миру и становясь старше и старше, обнаруживаешь, что к счастью привыкнуть легче, чем к отчаянию. Когда, например, во второй раз пьешь анисовый напиток с мороженым, счастье, которое испытываешь, посасывая восхитительную смесь, уже не так безмерно, как в первый раз, а на двенадцатый раз состояние счастья становится еще менее безмерным, и дальше этот напиток дарит вам уже совсем мало счастья, поскольку вы привыкли ко вкусу ванильного мороженого в сочетании с анисовой шипучкой. В то же время, вторично обнаружив у себя в напитке чертежную кнопку, вы испытываете огорчение гораздо более сильное, чем в первый раз, когда вы отмахнулись от этого, сочтя причудливой случайностью, а не частью злого умысла какого-то подонка, иначе говоря, продавца в кафе-мороженом, который пытается поранить вам язык. А когда кнопка попадается вам на двенадцатый раз, ваше отчаяние усиливается до такой степени, что вы не можете произнести словá «анисовая шипучка с мороженым», не разрыдавшись. Получается, что к счастью, так же как и ко вкусу сердечного из кокоса или к севиче, привыкаешь быстро, тогда как отчаяние поражает неожиданно каждый раз, как с ним сталкиваешься. Когда в палатке раздался звон стекла, Бодлеры застыли на месте, глядя на стоящего Ишмаэля; и, хотя они чувствовали, как споры медузообразного мицелия проникают в них и каждая крошечная спора ощущается в горле, как сбегающий вниз муравей, они никак не могли поверить, что их жизнь снова наполнилась отчаянием и что это ужасное событие произошло.

– Что произошло? – вскричала Пятница. – Как будто стекло разбилось.

– Не важно, пусть разбивается, – отозвалась Едгин. – Вот у меня в горле что-то странное – как будто крохотное семечко. – Семечко в горле – это пустяки, – вмешалась Финн. – Я вот вижу, что Ишмаэль стоит на ногах!

Граф Олаф, продолжавший валяться на белом песке, захихикал, потом театральным жестом выдернул гарпун из разбитого вдребезги шлема, смешавшегося с лоскутьями порванного платья, и швырнул к глиняным ногам Ишмаэля.

– Звон – это от разбившегося водолазного шлема, – выкрикнул он с насмешкой. – Семечки у вас в горле – споры медузообразного мицелия, а человек, стоящий на собственных ногах, – тот, кто убил вас всех!

– Медузообразный мицелий? – с изумлением повторил Ишмаэль, а островитяне снова ахнули. – Здесь, на острове? Не может быть! Я жизнь потратил, стараясь навсегда обезопасить остров от этого страшного гриба!

– К счастью, безопасного навсегда не бывает, – фыркнул Олаф. – Ты-то уж в первую очередь должен знать, что к острову прибивает в конечном счете все. Семья Бодлер в конце концов вернулась на этот остров, откуда ты много лет назад прогнал их, и принесла с собой медузообразный мицелий.

Глаза у Ишмаэля расширились, он спрыгнул с саней и встал перед бодлеровскими сиротами. В тот момент, когда он приземлился, глина треснула и отвалилась, и дети увидели татуировку в форме глаза у него на щиколотке, как и говорил Граф Олаф.

– Так это вы занесли на остров медузообразный мицелий? – воскликнул он. – Все это время смертоносный гриб был у вас и вы держали это в тайне от нас?

– Кто бы говорил о тайнах! – выкрикнул Алонсо. – Только посмотреть на ваши здоровые ноги! Корень всех бед – ваша бесчестность!

– Это мятежники – корень всех бед! – закричала Ариель. – Если бы они не выпустили Графа Олафа из клетки, ничего бы не случилось!

– Это как посмотреть, – возразил профессор Флетчер. – По моему мнению, мы все тут корень бед. Если бы мы не посадили Графа Олафа в клетку, он не стал бы нам угрожать!

– Мы – корень бед потому, что не успели первыми откопать водолазный шлем, – заявил Фердинанд. – Если бы мы забрали его во время поисков штормовой добычи, козы отвезли бы его в чащобу и мы были бы в безопасности.

– Омерос – вот кто корень бед. – Доктор Курц показал на юношу. – Именно он дал Ишмаэлю гарпунное ружье, вместо того чтобы бросить его в чащобу!

– Граф Олаф – вот корень всех бед! – закричал Ларсен. – Он принес гриб в палатку!

– Я не корень бед, – зарычал Граф Олаф, но тут же громко закашлялся. – Я – король острова!

– Король или нет, это уже не имеет значения, – одернула его Вайолет. – Вы тоже вдохнули споры, как и все остальные.

– Вайолет права, – подтвердил Клаус. – У нас нет времени стоять тут и препираться.

Даже без записной книжки Клаус мог наизусть прочесть стихи про гриб, когда-то прочитанные ему Фионой, незадолго до того, как она разбила ему сердце.

– «В их спорах яд ужасной силы. Вдохнешь – и через час в могилу!» – процитировал он. – Если мы не прекратим споры и не начнем действовать сообща, мы скоро умрем все.

В палатке послышались стенания, что означает здесь «звуки, издаваемые впавшими в панику островитянами».

– Умрем? – завопила мадам Нордофф. – Никто не предупреждал, что гриб смертельный! Я думала, он просто несъедобный!

– Не для того я осталась на острове, чтобы умирать! – закричала мисс Марлоу. – Я могла умереть и дома!

– Никто не умрет, – заявил Ишмаэль.

– Это как посмотреть, – заметил Рабби Блай. – Все мы умрем в конце концов.

– Не умрете, если будете следовать моим советам, – продолжал настаивать Ишмаэль. – Прежде всего предлагаю, чтобы все как следует глотнули из раковин. Сердечное изгонит споры у вас из горла.

– Нет, не изгонит! – крикнула Вайолет. – Забродившее кокосовое молоко не оказывает воздействия на медузообразный мицелий!

– Может быть, и так, – согласился Ишмаэль, – но, по крайней мере, мы немного успокоимся.

– Хотите сказать, станем сонными и вялыми? – вмешался Клаус. – Сердечное – наркотик.

– В сердечности ничего плохого нет, – возразил Ишмаэль. – Я предлагаю немного посидеть и сердечным образом обсудить создавшуюся ситуацию. Решим, в чем корень проблемы, и не торопясь придем к какому-то решению.

– Звучит разумно, – признала Калипсо.

– Trahison des clercs![58] – воскликнула Солнышко, желая сказать: «Вы забываете о быстром действии яда!»

– Солнышко права, – сказал Клаус. – Мы должны найти решение сейчас, а не сидеть и беседовать, потягивая сердечное.

– Решение находится в чащобе, – сказала Вайолет, – в потайном помещении под корнями яблони.

– Потайное помещение? – переспросил Шерман. – Какое такое помещение?

– Там внизу есть библиотека, – ответил Клаус, и толпа в удивлении загудела. – В ней есть список всех предметов, которые выносило на берег острова, и всех историй, с ними связанных.

– И кухня, – добавила Солнышко. – Может быть хрен.

– Хрен – один из способов нейтрализовать действие яда, – объяснила Вайолет и процитировала конец стихотворения, которое дети слышали на «Квиквеге»: – «Рецепт спасения, бесспорно, / Лишь капля выжимки из корня!» – Вайолет оглядела испуганные лица островитян. – В кухне под яблоней может найтись хрен, – продолжала она. – Мы еще можем спасти себя, если поторопимся.

– Они лгут, – сказал Ишмаэль. – В чащобе ничего, кроме хлама, нет, а под деревом только земля. Бодлеры пытаются вас обмануть.

– Мы не пытаемся никого обмануть, – запротестовал Клаус. – Мы пытаемся всех спасти.

– Бодлеры знали, что медузообразный мицелий попал на остров, – внушал островитянам Ишмаэль, – но нам ничего не сказали. Им нельзя верить, а мне можно, и я предлагаю посидеть и попить сердечного.

– Дудки, – выпалила Солнышко, желая сказать: «Это вам нельзя верить», но старшие Бодлеры не стали переводить, а подошли поближе к Ишмаэлю, чтобы поговорить с ним более или менее конфиденциально.

– Почему вы так поступаете? – спросила Вайолет. – Если просто сидеть тут и пить сердечное, мы обречены.

– Мы все вдохнули яд, – сказал Клаус. – Мы все в одной лодке.

Ишмаэль поднял брови и мрачно усмехнулся.

– Это мы еще посмотрим. А теперь уходите из моей палатки.

– Удирать, – проговорила Солнышко, что означало «надо спешить!», и старшие утвердительно кивнули.

Бодлеровские сироты быстро покинули палатку, оглянувшись перед выходом на взволнованных островитян, на мрачного рекомендателя и на Графа Олафа, который все еще лежал на песке, держась за живот, как будто гарпун не только разбил водолазный шлем, но и ранил его самого.

Как Вайолет, Клаус и Солнышко ни спешили, перебираясь через холм на другую сторону острова вовсе не на санях, запряженных козами, все равно им казалось, будто они передвигаются на «паровозике, который не смог», и не только по причине безнадежного характера их похода, но и потому, что чувствовали, как яд постепенно коварным образом пропитывает весь организм. Вайолет с Клаусом на своем опыте узнали, что пришлось перенести их сестре в глубинах океана, когда та едва не погибла от смертельного яда, а Солнышко прошла теперь курс повышения квалификации, то есть в данном случае получила еще одну возможность испытать, как стебельки и шляпки медузообразного мицелия разрастаются у нее в горле. Дети останавливались несколько раз, чтобы откашляться, поскольку гриб затруднял дыхание и они тяжело, со свистом дышали. Когда время перевалило за вторую половину дня, бодлеровские сироты добрались наконец до развесистой яблони.

– Времени у нас немного, – произнесла Вайолет, хватая ртом воздух.

– Идем прямо на кухню. – Клаус вошел в дыру между корнями, которую им в прошлый раз показала Невероятно смертоносная гадюка.

– Надеюсь, хрен, – пробормотала Солнышко, следуя за братом.

Однако в кухне их ждало разочарование. Вайолет включила свет, трое детей поспешили к полке со специями и стали читать надписи на баночках и коробочках, и постепенно надежды их убывали. Дети нашли многие из любимых специй, в том числе шалфей, орегано, красный перец, представленный несколькими сортами, расположенными соответственно их остроте. Они обнаружили некоторые самые свои нелюбимые специи, включая сушеную петрушку, почти не имеющую никакого вкуса, и чесночную соль, которая отбивает вкус у чего бы то ни было. Они нашли специи, которые у них ассоциировались с определенными блюдами, такие, например, как куркума, которую отец использовал, приготовляя арахисовый суп с карри, а также мускатный орех, который мама добавляла в коврижку. Кроме того, они нашли специи, которые у них ни с чем не ассоциировались, например майоран – его держат на кухне все, но почти никто не использует. А также порошок из лимонной цедры, который применяют лишь в экстренных случаях, к примеру если свежие лимоны вдруг куда-то пропали. Дети нашли специи, употребляемые буквально повсюду, такие, как соль и перец, а также специи, используемые в определенных странах, например перец чипотле и халапеньо, но не увидели ни одного ярлычка с надписью «хрен». А когда они откупоривали коробочки и бутылочки, то никакие порошки, листья и семена не пахли так, как пахло в окрестностях фабрики, производившей хрен, которая стояла на Паршивой тропе.

– Нам не обязательно нужен хрен, – быстро сказала Вайолет, с разочарованием ставя на место сосуд с эстрагоном. – Приправа васаби вполне заменила хрен, когда Солнышко надышалась спор в прошлый раз.

– Или евтрема, – просипела Солнышко.

– Васаби тут тоже нет. – Клаус понюхал баночку с сухой шелухой мускатного ореха и нахмурился. – А может, он где-то спрятан?

– Кому нужно прятать хрен? – спросила Вайолет после затяжного приступа кашля.

– Наши родители, – предположила Солнышко.

– Солнышко права, – согласился Клаус. – Раз они знали про «Ануистл Акватикс», они могли знать, чем грозит медузообразный мицелий. Хрен, выброшенный на берег штормом, мог бы очень пригодиться.

– У нас не осталось времени обыскивать чащобу в поисках хрена, – возразила Вайолет. Она сунула руку в карман, и пальцы ее задели кольцо, которое дал ей Ишмаэль, и нащупали ленту, которую рекомендатель использовал как закладку, а Вайолет подвязывала ею волосы, что помогало ей думать. – Это было бы труднее, чем искать сахарницу в отеле «Развязка».

При слове «сахарница» Клаус быстро протер очки и начал листать свою записную книжку, а Солнышко задумчиво куснула мутовку.

– Может, он спрятан в какой-то другой баночке, – предположил Клаус.

– Мы их все перенюхали, – выдавила из себя Вайолет. – Нигде ничего похожего на хрен мы не нашли.

– Может быть, запах заглушила какая-то другая специя, – предположил Клаус. – какая-то еще более едкая, чем хрен? Солнышко, какие есть еще едкие специи?

– Гвоздика, кардамон, аррорут, полынь, – прохрипела Солнышко.

– Полынь, – задумчиво протянул Клаус и опять перелистнул страницы. – Кит один раз упоминала полынь. – Клаусу представилась бедная Кит, одна, на прибрежной отмели. – Она сказала: «Чай должен быть горьким, как полынь, и острым, как обоюдоострый меч». То же самое нам говорили, когда принесли чай перед началом суда.

– Полыни тут нет, – сказала Солнышко.

– Ишмаэль тоже что-то говорил про горький чай, – вспомнила Вайолет. – Припоминаете? Его ученица еще боялась отравиться.

– Как мы, – сказал Клаус, ощущая, как грибок разрастается внутри. – Жаль, что мы не дослушали эту историю до конца.

– Жаль, что мы не слышали всех историй. – Голос у Вайолет, сдавленный грибком, звучал хрипло и грубо. – Лучше бы наши родители рассказали нам все, чем укрывать нас от вероломства мира.

– А может, они и рассказали. – Голос у Клауса был такой же густой, как у сестры. Он направился к большим креслам в центре комнаты и поднял книгу «Тридцать три несчастья». – Они записывали тут все свои секреты. Если они спрятали хрен, мы найдем про это в книге.

– У нас нет времени читать всю книгу, – возразила Вайолет, – как и обшаривать чащобу.

– Если не успеем, – с трудом выговорила Солнышко сквозь мешавшие стебли грибка, – хоть умрем, читая вместе.

Старшие мрачно кивнули, и все трое обнялись. Как и многие люди, Бодлеры порой поддавались любознательности и меланхолии, и тогда они ненадолго задумывались о возможных обстоятельствах собственной смерти. Хотя, надо сказать, с того злосчастного дня на Брайни-Бич, когда мистер По сообщил им о страшном пожаре, дети столько времени провели в стараниях избежать смерти, что в свободное время предпочитали об этом не думать. Большинство людей, разумеется, не выбирают обстоятельств своей смерти, и если бы Бодлерам предложили сделать выбор, они бы захотели дожить до весьма преклонного возраста, и, кто знает, возможно, так и случилось бы. Но если трем детям суждено было погибнуть в юном возрасте, то погибнуть рядом друг с другом, читая слова, написанные когда-то мамой и папой, им казалось гораздо приятнее, чем многое другое, что им предлагало воображение. Поэтому трое Бодлеров уселись рядышком в одно из больших кресел, предпочтя тесноту большему простору, сообща открыли громадную книгу и стали переворачивать страницы, пока не дошли до места бодлеровской истории, когда родители очутились на острове и начали вести записи. Записи, сделанные папиной рукой, чередовались с мамиными, и дети представляли, как родители сидели в этих самых креслах, читали написанное вслух и предлагали те или иные добавления к списку людских преступлений, безумств и несчастий, составлявших книгу «Тридцать три несчастья».

Детям, конечно, хотелось бы смаковать каждое слово, написанное родителями (вероятно, известное вам слово «смаковать» здесь имеет смысл «читать медленно, ибо каждая фраза, написанная родительским почерком, была загробным даром»), но, поскольку яд медузообразного мицелия проникал в них все глубже и глубже, детям приходилось лишь бегло просматривать книгу и только выискивать на каждой странице слово «хрен» или «васаби». Как вы знаете, если приходится быстро проглядывать книжку, впечатление получается странное, обрывочное, да еще некоторые авторы вставляют в середине книги непонятные фразы, чтобы запутать тех, кто бегло просматривает книгу. «Три коротеньких человечка несли большую деревянную доску, разрисованную под гостиную». Отыскивая нужный им секрет, Бодлеры наталкивались на другие родительские тайны, подмечали имена людей, которых знали родители, и разные сведения, которые родители шепотом передавали этим людям, коды, заключенные в этих словах, и многие другие интригующие детали. Детям хотелось когда-нибудь получить возможность перечитать «Тридцать три несчастья» не в такой спешке. Но в этот день они читали всё быстрее и быстрее, отчаянно отыскивая тот единственный секрет, который мог их спасти. А час уже истекал, и медузообразный мицелий все быстрее и быстрее разрастался у них внутри, как будто смертоносному грибу тоже было некогда смаковать свое коварное продвижение. Бодлеры читали и читали, и им становилось все труднее и труднее дышать, и когда наконец Клаус увидел одно из слов, которые искал, то он даже подумал было, что это только галлюцинация, вызванная стебельками и шапочками, разрастающимися внутри его.

– Хрен! – сказал он хриплым голосом. – Смотрите: «Паникерство Ишмаэля помешало продолжить работу над туннелем, хотя у нас имеется избыток хрена на крайний случай».

Вайолет начала говорить, но подавилась грибком и долго кашляла.

– Что значит «паникерство»? – наконец выговорила она.

– Избыток? – Голос у Солнышка, сдавленный стеблями и шапочками, прозвучал не громче шепота.

– «Паникерство» означает «вызывать у других страх», – объяснил Клаус, чей словарный запас не пострадал от яда, – а «избыток» означает «более чем достаточно». – Он тяжело, с присвистом вздохнул и продолжил читать: – «Мы пытаемся создать растительный гибрид внутри корневого покрова, который должен обеспечить безопасное плодоношение, хотя и опасное для тех, кто находится in utero[59]. Разумеется, на случай изгнания нас с острова у Беатрис припрятано небольшое количество в сосу…»

На этом месте средний Бодлер закашлялся так неистово, что уронил тяжелый том на пол. Сестры крепко обняли брата, тело его сотрясалось от действия яда, но он поднял бледную руку вверх и показал на потолок.

– Корневой покров, – прохрипел он наконец. – Папа имеет в виду – корни у нас над головой. Растительный гибрид – комбинация двух растений. – Он задрожал, и глаза его за стеклами очков наполнились слезами. – Но я не понимаю, что он хочет сказать.

Вайолет поглядела на корни у себя над головой, через которые уходил вверх перископ, исчезая в переплете ветвей. К своему ужасу, она обнаружила, что стала видеть, как сквозь туман, словно гриб окутал уже ее глаза.

– Похоже, что они ввели хрен в корни яблони, чтобы всех обезопасить, – сказала она. – Отсюда «обезопасить плодоношение», то есть дерево дает неядовитые плоды.

– Яблоки! – вскрикнула Солнышко сдавленным голосом. – Горькие яблоки!

– Вот именно! – подхватил Клаус. – Дерево – это гибрид, его яблоки горчат оттого, что содержат хрен!

– Если мы съедим яблоко, – сказала Вайолет, – яд грибка будет нейтрализован.

– Гендрев, – согласилась Солнышко каркающим голосом. Она слезла с коленей старших и, отчаянно задыхаясь, поползла к дыре в корнях.

Клаус попробовал пойти за ней, но, когда встал, голова у него так закружилась, что ему пришлось опять сесть и сжать кулаками гудящую голову. Вайолет мучительно закашлялась и схватила брата за руку.

– Пойдем, – исступленно просипела она.

Клаус покачал головой.

– Я не уверен, что мы доберемся до яблок, – сказал он.

Солнышко потянулась к дыре, но скорчилась на полу от сильной боли.

– В ящик? – спросила она тихим, слабым голосом.

– Мы не можем умереть здесь. – Голос Вайолет был еле слышен, младшие брат с сестрой с трудом уловили ее слова. – Наши родители спасли нам жизнь именно в этом самом помещении много лет назад и даже не знали об этом.

– Тумургла, – произнесла Солнышко, но, прежде чем брат и сестра успели спросить, что она имеет в виду, все услышали какой-то новый звук, тихий и непонятный, шедший из-под корней яблони, которую их родители давным-давно скрестили с хреном.

Звук был свистящий, похожий на шуршание сухой травы, но на самом деле такой свист или шипение издает паровоз, когда останавливается и выпускает пар, или публика, просидевшая весь вечер на спектакле Аль Функута. Бодлеры были в таком отчаянии, так перепуганы, что на миг решили, будто это медузообразный мицелий празднует победу над тремя отравленными детьми или даже испаряются их надежды. Однако то не был звук испаряющейся надежды или празднующего победу гриба и, к счастью, не звук паровозного гудка или изъявления недовольства театральной публики – подобным явлениям ослабшие Бодлеры не смогли бы противостоять. Нет, свистящий звук исходил от одного из немногих обитателей этого острова, чья история насчитывала не одно кораблекрушение, а два, и, возможно, из-за своей горестной судьбы этот обитатель сочувствовал горестной истории Бодлеров, хотя, в общем-то, трудно сказать, в какой мере может испытывать сочувствие пресмыкающееся, пусть и вполне дружелюбное. Я не отваживаюсь пускаться в серьезные исследования этого вопроса, а жизнь моего единственного друга- герпетолога закончилась довольно давно, поэтому, что думала данная змея, скользя к детям, остается подробностью их истории, которая может так и остаться неизвестной. Но даже и без этой невыясненной детали совершенно ясно, что произошло. Змея проскользнула в отверстие между корнями яблони, и, что бы она ни думала, судя по свистящему звуку, проходившему между сжатыми зубами рептилии, было совершенно ясно, что Невероятно смертоносная гадюка предлагает бодлеровским сиротам яблоко.

Глава тринадцатая

Хорошо известен, хотя и необъясним тот факт, что кусок яблока, откушенный первым, всегда самый вкусный, потому-то героиня одной книжки, гораздо более пригодной для чтения, чем эта, полдня проводит, откусывая по одному куску от каждого яблока, а у нее их целый мешок. Однако даже эта анархичная маленькая девочка (слово «анархичная» здесь означает «любящая яблоки») никогда не испытывала такого блаженства от первого куска яблока, какое испытали бодлеровские сироты после первого куска яблока с дерева, которое их родители скрестили с хреном. Яблоко оказалось не таким горьким, как ожидали дети, но хрен придавал соку свежесть и остроту, каким бывает воздух зимним утром. Однако главным достоинством яблока, принесенного Невероятно смертоносной гадюкой, было, конечно, его незамедлительное воздействие на ядовитые грибы, разрастающиеся у детей внутри. С того момента, как зубы Бодлеров вонзились в яблоко – сперва зубы Вайолет, потом Клауса, а затем Солнышка, – стебельки и шапочки медузообразного мицелия начали съеживаться, за какие-то минуты все признаки наводящего ужас гриба пропали и дети начали дышать легко и свободно. Бодлеры радостно обняли друг друга и вдруг принялись смеяться – нередкая реакция людей, чудом избежавших смерти. Змея как будто тоже смеялась, хотя, возможно, ей просто нравилось, что младшая Бодлер чешет ей за ушком, скрытым под чешуей.

– Надо каждому съесть еще по яблоку, – сказала, вставая, Вайолет, – чтобы уж как следует пропитаться хреном.

– И надо набрать яблок побольше, чтобы хватило на всех островитян, – напомнил Клаус. – Они, наверное, в таком же отчаянии, в каком были мы.

– Большая кастрюля, – проговорила Солнышко, направляясь к свисавшей с потолка сетке с утварью.

Змея помогла девочке снять громадную металлическую кастрюлю, куда могло войти очень много яблок и в которой и в самом деле в прежние годы в изобилии варили яблочное пюре.

– Вы оба собирайте яблоки, – сказала Вайолет, направляясь к перископу. – А я пока проверю, как там Кит Сникет. Прибрежную отмель, наверное, начало уже заливать, Кит может испугаться.

– Надеюсь, она избежала медузообразного мицелия, – сказал Клаус. – Страшно подумать, какой вред он мог бы нанести ребенку.

– Страз, – выпалила Солнышко, имея в виду что-то вроде «надо скорее спасать ее».

– Островитянам сейчас хуже, чем ей, – возразил Клаус. – Прежде всего надо идти в палатку к Ишмаэлю, а потом уже спасать Кит.

Вайолет заглянула в перископ, и лицо ее помрачнело.

– Не нужно идти в палатку к Ишмаэлю, – проговорила она. – Нужно набрать в кастрюлю яблок и поскорее бежать на прибрежную отмель.

– Почему ты так считаешь? – спросил Клаус.

– Они отплывают, – ответила Вайолет, и, к сожалению, это была правда.

В перископ старшая Бодлер разглядела очертания большой лодки и фигуры отравленных пассажиров, толкавших лодку вдоль отмели в сторону книжного плота, на котором по-прежнему лежала Кит Сникет. Дети по очереди заглянули в перископ, а потом посмотрели друг на друга. Они понимали, что должны спешить, но не могли сдвинуться с места, им словно не хотелось продвигаться дальше и продолжать свою горестную историю или же не хотелось видеть, как завершается еще одна часть их истории.

Если вы дочитали бодлеровскую хронику до этого места – а я решительно надеюсь, что не дочитали, – то вы знаете, что мы дошли до тринадцатой главы тринадцатого тома этой горестной истории и что конец близок, хотя глава эта так растянута, что, возможно, вы и не доберетесь до конца. Впрочем, быть может, вы еще не знаете, что такое конец. Слово «конец» подразумевает окончание истории или заключительный момент какого-то свершения, например секретного задания или бóльшей части какого-то исследования, и этот тринадцатый том и в самом деле завершает мое исследование обстоятельств жизни Бодлеров. Оно потребовало всяческих розысков, множества секретных операций, а также стараний целого ряда моих сотрудников – от водителя троллейбуса до эксперта по скрещиванию растений, а также множества мастеров по ремонту пишущих машинок. Однако нельзя утверждать, что книга «Конец» содержит конец бодлеровской истории, равно как и утверждать, будто бы книга «Скверное начало» содержит ее начало. История детей Бодлер началась задолго до того ужасного дня на Брайни-Бич, и понадобился бы еще целый том хроники, повествующей о том, как дети родились, и как их родители поженились, и кто играл на скрипке в ресторане при свете свечей, когда родители Бодлеров в первый раз заметили друг друга, и что было спрятано внутри скрипки, и каково было детство человека, который сделал сиротой девочку, спрятавшую это нечто в скрипку, но даже и тогда нельзя было бы сказать, что бодлеровская история уже началась, поскольку понадобилось бы узнать про чаепитие в квартире в пентхаусе и про пекаря, который испек булочки, поданные к чаю, и про его помощника, который тайком засунул в тесто некий ингредиент через очень узкую дренажную трубу, и про то, как одна хитрая особа из волонтеров создала иллюзию пожара, просто надев некое платье и прыгая по кухне, и даже тогда начало истории оставалось бы таким же далеким, каким далеким было кораблекрушение, выбросившее Бодлеров-родителей на прибрежную отмель, с которой собирались сейчас отплыть островитяне. Собственно, можно сказать, что ни одна история фактически не имеет начала и ни одна история фактически не имеет конца, ибо все людские истории в мире перемешаны подобно предметам в чащобе, все подробности и тайны нагромождены друг на друга, поэтому вся история, от начала до конца, зависит от того, как на нее посмотреть. Можно было бы даже сказать, что мир всегда находится в medias res – латинское выражение, означающее «в гуще всего» или же «посреди повествования», – и невозможно ни разгадать окончательно тайну, ни отыскать корень всех бед. И таким образом, повесть «Конец» на самом деле есть середина истории, поскольку многие из персонажей этой книги будут жить еще долго после окончания тринадцатой главы и даже еще дольше, когда начнется новая история, ибо в конце тринадцатой главы на свет появляется новое дитя. Однако посреди событий невозможно пребывать вечно. Приходится рано или поздно признать, что конец не за горами. И действительно, конец «Конца» очень близок, поэтому на вашем месте я бы не стал дочитывать «Конец» до конца; он, правда, является концом отъявленного злодея, но также и концом храброй и благородной волонтерки, сестры своих братьев, и концом пребывания на острове колонистов, уплывающих с прибрежной отмели. Конец «Конца» содержит все эти концы, и тут ничего не зависит от того, как на это посмотреть, так что лучше для вас будет перестать смотреть на «Конец» до наступления конца «Конца» и бросить читать «Конец» до того, как дочитаете до конца, поскольку все истории, которые заканчиваются в «Конце», а начались в «Скверном начале», начинают теперь заканчиваться.

Бодлеры быстро наполнили кастрюлю яблоками и бросились к отмели, преодолев склон как могли быстро. Время ланча миновало, прилив уже начался, глубина воды на отмели была теперь гораздо больше, чем когда дети впервые ступили на нее. Вайолет и Клаус подняли большую кастрюлю, а Солнышко и Невероятно смертоносная гадюка забрались старшим Бодлерам на плечи и так ехали вместе с горькими яблоками. Кит Сникет лежала на верхушке книжного плота, вода уже промочила первые слои книг, а рядом с плотом покачивалась большая лодка. Подойдя ближе, дети увидели, что островитяне прекратили толкать лодку и уже залезли в нее, не переставая при этом кашлять. На носу лодки возвышалась фигура Ишмаэля, сидевшего на глиняном кресле. Он следил за отравленными колонистами и поглядывал на приближающихся Бодлеров.

– Остановитесь! – крикнула Вайолет, когда их уже могли слышать. – Мы нашли противоядие!

– Бодлеры! – послышался слабый голос Кит с верхушки книжного куба. – Как хорошо, что вы здесь! По-моему, сейчас начнутся схватки!

Вы наверняка знаете, что слово «схватки» означает процесс, в результате которого женщина производит на свет ребенка, и это можно назвать геркулесовым подвигом, в данном случае подразумевая, что лучше бы этого не делать на книжном плоту, качающемся в волнах прилива. Солнышко с высоты кастрюли видела, что Кит держится за живот, обратив к младшей из Бодлеров лицо, искаженное гримасой боли.

– Мы вам поможем! – крикнула Вайолет. – Только сперва надо передать яблоки островитянам!

– Они их не возьмут! – крикнула в ответ Кит. – Я пыталась им объяснить, что яд можно нейтрализовать, но они хотят уплыть, и все тут!

– Никто их не заставляет, – спокойно произнес Ишмаэль. – Я просто навел их на мысль, что остров перестал быть безопасным местом и пора отправляться на поиски другого.

– Эта женщина и Бодлеры навлекли на нас все неприятности, – послышался сонный голос мистера Питкерна. Из-за мицелия и кокосового напитка у него заплетался язык. – Но Ишмаэль нас вытащит.

– Остров был таким безопасным, – присоединился к нему профессор Флетчер, – таким далеким от вероломного мира. Но с тех пор как сюда явились вы, жизнь здесь стала опасной и сложной.

– Но это не наша вина, – сказал Клаус, подходя ближе к лодке, между тем как вода все прибывала и прибывала. – У вас не получится жить вдали от вероломного мира, потому что вероломство в конце концов все равно прибьет к вашим берегам.

– Вот именно. – Алонсо зевнул. – Сюда прибило вас, и вы навсегда испортили нам остров.

– Поэтому оставляем его вам. – Ариель закашлялась. – Забирайте его себе. Мы поплывем искать безопасное место.

– Безопасно тут! – крикнула Солнышко, поднимая вверх яблоко.

– Хватит, вы нас уже отравили, – отрезала Едгин, и островитяне дружно засипели, соглашаясь с ней. – Мы больше не желаем выслушивать ваши коварные идеи.

– Но вы же сами хотели поднять мятеж, – запротестовала Вайолет. – Вы не желали выслушивать советы Ишмаэля.

– Это было еще до появления медузообразного мицелия, – хриплым голосом отозвалась Финн. – Ишмаэль тут живет дольше всех, он знает, как уберечь нас от опасностей. По его совету мы все сейчас выпили как следует сердечного, а он нам объяснил, в чем корень бед. – Она перевела дыхание, пытаясь справиться с усиливающимся действием зловредного гриба. – И корень всех бед – это вы, Бодлеры.

К этому моменту дети вплотную подошли к лодке. Они поглядели вверх на Ишмаэля, а он приподнял брови и в свою очередь устремил взгляд на отчаявшихся Бодлеров.

– Почему вы так поступаете? – спросил Клаус рекомендателя. – Вы же знаете – не в нас корень всех проблем.

– В medias res! – выкрикнула Солнышко.

– Солнышко права, – поддержала сестру Вайолет. – Медузообразный мицелий был известен еще до нашего рождения. Потому наши родители и готовились к его появлению на острове и для этого привили хрен к корням яблони.

– Если они не съедят горьких яблок, – продолжал убеждать Ишмаэля Клаус, – их постигнет горькая участь. Расскажите островитянам всю историю целиком, Ишмаэль, чтобы они могли спастись.

– Всю историю? – повторил Ишмаэль и пригнулся поближе к Бодлерам, чтобы другие не могли слышать. – Если я расскажу им всю историю, я не смогу оберегать их от ужасных тайн мира. Они уже кое-что узнали этим утром и подняли было мятеж за завтраком. Если бы они узнали все тайны этого острова, тут же начался бы раскол.

– Лучше раскол, чем смерть, – проговорила Вайолет.

Ишмаэль покачал головой и запустил пальцы в свою косматую бороду.

– Никто не умрет, – сказал он. – Лодка доставит нас к берегу около Паршивой тропы, а там мы доберемся до фабрики, производящей хрен.

– У вас нет времени для такого долгого путешествия, – возразил Клаус.

– А я думаю, есть, – отозвался Ишмаэль. – Я даже без компаса сумею доставить всех в безопасное место.

– Вам нужен нравственный компас, – заявила Вайолет. – Споры медузообразного мицелия способны убить за час. Все колонисты уже будут отравлены, и, даже если вы сумеете добраться до берега, гриб способен поразить тех, кого вы там встретите. Никого вы не уберегаете от опасности, а подвергаете опасности весь мир только ради того, чтобы скрыть какие-то ваши секреты! Вы не покровитель! Вы поступаете дурно и возмутительно!

– Я считаю, это как посмотреть, – отозвался Ишмаэль. – Прощайте, Бодлеры. – Он выпрямился и крикнул задыхающимся островитянам: – Предлагаю начать грести!

И колонисты опустили руки в воду и принялись грести ими, удаляясь от детей. Бодлеры вцепились в борт лодки и обратились к той, что первой нашла их на прибрежной отмели.

– Пятница! – крикнул Клаус. – Возьми яблоко!

– Не поддавайся давлению окружающих, – упрашивала Вайолет.

Пятница обернулась лицом к детям, и они увидели, что она страшно испугана. Клаус быстро выхватил одно яблоко из кастрюли, а девочка перегнулась из лодки и дотронулась до его руки.

– Мне жалко оставлять вас здесь, Бодлеры, но я должна плыть со своей семьей. Я уже потеряла отца и не вынесу еще одной потери.

– Но ведь твой отец… – начал было Клаус, однако миссис Калибан метнула на него гневный взгляд и оттянула дочь от борта.

– Не раскачивай лодку, – сказала она Пятнице. – Иди сюда, выпей сердечного.

– Твоя мама права, Пятница, – твердо сказал Ишмаэль. – Следует уважать желания родителей. Это то, чего никогда не делали Бодлеры.

– Мы уважаем желания наших родителей. – Вайолет подняла яблоки как можно выше. – Они не хотели укрывать нас от вероломства мира. Они хотели, чтобы мы прошли через это и остались живы.

Ишмаэль положил руку на кастрюлю с яблоками.

– Что ваши родители знают о выживании? – сказал он. И старый сирота решительным, безжалостным жестом оттолкнул кастрюлю, так что борт вырвался из рук Бодлеров.

Вайолет с Клаусом хотели было сделать еще шаг вперед, к островитянам, но вода поднялась так высоко, что прибрежная отмель ушла у детей из-под ног и они очутились в воде. Кастрюля покачнулась, Солнышко вскрикнула, увидев, как несколько яблок с плеском бултыхнулись в воду, и вцепилась в плечи Вайолет. Услышав плеск, Бодлеры вспомнили про яблочную сердцевинку, которую уронил Ишмаэль, и вдруг поняли, почему рекомендатель держится так спокойно, несмотря на ядовитый гриб, и почему его голос, один из всех, не охрип от стебельков и шапочек.

– Мы должны догнать их, – сказала Вайолет. – Может быть, мы их единственный шанс.

– Мы не должны догонять их, – ответил Клаус, не выпуская из руки яблоко. – Мы должны помочь Кит.

– Разделиться, – подсказала Солнышко, глядя вслед удаляющейся лодке.

Клаус помотал головой.

– Мы должны остаться здесь все трое, если хотим помочь Кит произвести на свет ребенка. – Он не спускал глаз с островитян и прислушивался к хрипу и кашлю, доносившимся из лодки, сооруженной из тростника и ветвей деревьев. – Они сделали свой выбор, – заключил он.

– Контики, – проговорила Солнышко. Она имела в виду что-то вроде «нет никаких шансов, что они останутся в живых».

Но младшая Бодлер ошиблась. Шанс был. Был способ доставить островитянам одно-единственное яблоко, чтобы они поделили между собой этот горький плод, и каждый откусил бы по куску, и это помогло бы им продержаться – слово, как вам, вероятно, известно, означающее «справиться с трудной ситуацией», – пока они не достигнут места, где кто-то по-настоящему поможет им, так же как трое Бодлеров поделили между собой яблоко в тайном помещении, где их родители дали им возможность пережить одно из самых смертельно опасных несчастий, какое когда-либо прибивало к берегам острова. Тот, кто доставит яблоко островитянам, должен был, разумеется, подплыть к лодке украдкой и к тому же быть как можно более незаметным, чтобы избежать бдительного взора рекомендателя. Бодлеры не замечали исчезновения Невероятно смертоносной гадюки довольно долго, так как сосредоточенно помогали Кит, поэтому позже не могли сказать наверняка, что случилось со змеей, мое же расследование истории этой рептилии осталось неполным, я не знаю, какие еще события случались в ее жизни, пока Смолка, как некоторые ее называли, скользила из одного места в другое, порой укрываясь от вероломного мира, а порой сама совершая вероломные поступки, – что отчасти напоминало историю бодлеровских сирот, которую иные люди называли списком преступлений, безумств и несчастий. Если только вы сами не проводили исследования судьбы островитян, нет возможности узнать, что же произошло с ними дальше, после того как они покинули колонию, ставшую для них родным домом. Однако способ выжить во время путешествия у них был, и, хотя он может показаться фантастичным, он не более фантастичен, чем то, что трое детей помогали женщине во время родов. Бодлеры поспешили к книжному плоту, подняли Солнышко с кастрюлей наверх, где лежала Кит, чтобы девочка держала задыхающуюся женщину за руку в перчатке и чтобы горькое яблоко нейтрализовало яд, попавший в ее организм. А тем временем Вайолет и Клаус толкали плот к берегу.

– Возьмите яблоко, – предложила Солнышко, но Кит покачала головой.

– Не могу, – ответила она.

– Но вы же отравлены, – попыталась убедить ее Вайолет. – Наверно, заразились от островитян, когда они проплывали мимо.

– Яблоки повредят ребенку, – ответила Кит. – В гибриде есть что-то вредное для еще не родившихся. Потому-то ваша мама даже не попробовала созданных ею горьких яблок – она тогда ждала тебя, Вайолет. – Кит опустила одну руку в перчатке вниз и потрепала старшую Бодлер по волосам. – Мне бы хотелось стать хоть вполовину такой же хорошей матерью, какой была твоя мама, Вайолет.

– Вы и станете, – сказал Клаус.

– Не знаю, – ответила Кит. – Предполагалось, что я помогу вам, дети, в тот день, когда вы опять очутились в Брайни-Бич. Мне хотелось тогда увезти вас в своем такси куда-нибудь в безопасное пристанище. А вместо того я погрузила вас в мир вероломства в отеле «Развязка». Я хотела воссоединить вас с вашими друзьями Квегмайрами. А вместо того где-то потеряла их. – Кит со свистом вздохнула и замолчала.

Продолжая направлять плот к берегу острова, Вайолет вдруг впервые заметила, что руки ее упираются в корешок книги, которую она видела в библиотеке под кроватью у Тетушки Жозефины, – «Иван Лакримозе – исследователь озера», а Клаус в то же время упирался руками в «Микологические миниатюры» – книгу из микологической библиотеки Фионы.

– Что же случилось? – спросила Вайолет, пытаясь представить себе, какие такие странные события могли пригнать эти книги к берегам острова.

– Я подвела вас, – с грустью проговорила Кит и закашлялась. – Куигли ухитрился добраться до автономного летучего дома, как я и надеялась, и помог своим сестре и брату с Гектором поймать коварных орлов громадной сетью, а я встретилась с капитаном Уиддершинсом и с его падчерицей и пасынком.

– С Фернальдом и Фионой? – спросил Клаус, имея в виду человека с крюками вместо рук, который когда-то работал на Графа Олафа, и юную особу, которая разбила Клаусу сердце. – Но они же предали капитана и нас.

– Капитан простил измену тем, кого любил, и надеюсь, вы тоже простите мое предательство, Бодлеры. Мы сделали отчаянную попытку починить «Квиквег» и добраться до Квегмайров, так как битва в воздухе продолжалась. Мы подоспели как раз вовремя: именно в этот момент воздушные шары автономного летучего дома лопнули под ударами орлиных клювов, когда орлы вырвались из сети. Летучий дом рухнул вниз, в море, прямо на «Квиквег». В считаные минуты мы потерпели крушение и очутились в воде, окруженные всевозможными предметами, уцелевшими во время катастрофы. – Кит на мгновение замолчала. – Фионе безумно хотелось связаться с тобой, Клаус, – добавила она. – Ей хотелось, чтобы ты тоже простил ее.

– А она… – Клаус не смог закончить фразу. – Я хочу сказать – что случилось потом?

– Не знаю, – призналась Кит. – Из глубины океана вдруг возникла таинственная фигура, похожая на вопросительный знак.

– Мы видели ее на экране радара, – вспомнила Вайолет. – Капитан Уиддершинс не захотел рассказать нам, что это такое.

– Мой брат называл это «Великое Неизвестное». – Кит обхватила живот руками – так сильно брыкался ребенок. – Я страшно испугалась, Бодлеры. И быстро соорудила громаду приоритетных вещей, как меня учили.

– Приоритетных? – переспросила Солнышко.

– Слово это означает «важное, главное», – пояснила Кит. – Многим научным словам меня научил Монти. С помощью громады приоритетных вещей можно спасти себя и одновременно свои любимые вещи. Я собрала все любимые книги, какие были под рукой, а скучные побросала в воду. Но наши с вами общие друзья готовы были рискнуть и встретиться лицом к лицу с Великим Неизвестным. Я умоляла их перейти на плот, поскольку вопросительный знак все приближался, но только Смолка сумела до меня добраться. Остальные… – Голос ее сорвался, с минуту она лишь тяжело дышала. – В одно мгновение они все исчезли – то ли эта загадочная штука поглотила их, то ли спасла.

– И вы не знаете, что с ними? – еще раз спросил Клаус.

Кит покачала головой.

– Я слышала только, как кто-то из Квегмайров выкрикнул имя Вайолет.

Солнышко всмотрелась в лицо отчаявшейся женщины.

– Куигли? – спросила младшая Бодлер. – Или Дункан?

– Не знаю, – ответила Кит. – Простите меня, Бодлеры. Я предала вас. Вам удалось справиться с вашей благородной задачей в отеле «Развязка» – вы спасли Дьюи и остальных, а я не знаю, увидим ли мы когда-нибудь Квегмайров и их товарищей. Я надеюсь, вы простите меня за все мои неудачи и, когда мы встретимся с Дьюи, он тоже меня простит.

Бодлеры грустно посмотрели друг на друга. Они поняли, что пришло время наконец рассказать Кит Сникет всю историю, как она рассказала свою.

– Мы простим ваши неудачи, – проговорила Вайолет, – если вы простите нас.

– Мы тоже предали вас, – подхватил Клаус. – Мы были вынуждены сжечь отель «Развязка», и мы не знаем, удалось ли кому-нибудь спастись.

Солнышко сжала руку Кит в своих ладошках.

– Дьюи мертв, – сказала она, и все они расплакались.

Бывают такие слезы, и я надеюсь, вы еще с этим не сталкивались, когда плачешь не оттого, что испугался чего-то ужасного сию минуту, но из-за всего ужасного, что происходит вообще в мире, и не только с вами, но и со всеми, кого вы знаете, и со всеми, кого не знаете, и даже с теми, кого и не хочется знать, и эти слезы нельзя облегчить ни храбрым поступком, ни добрым словом, облегчить их можно, только если кто-то крепко обнимет вас, когда вы сотрясаетесь от плача и слезы катятся по вашему лицу. Солнышко крепко обхватила Кит, а Вайолет – Клауса, и с минуту четверо уцелевших продолжали плакать, и слезы катились у них по лицу и падали в океан, который иногда считают не чем иным, как вместилищем всех слез, пролитых за всю историю человечества. Кит и дети дали своей печали слиться с печалью всех утраченных ими людей. Они оплакивали Дьюи Денумана, и тройняшек Квегмайр, и всех своих товарищей и опекунов, друзей и союзников, и проступки, которые они могли простить, и предательства, которые смогли пережить. Они оплакивали все человечество, но главным образом бодлеровские сироты, конечно, оплакивали своих родителей, которых им не суждено было больше никогда увидеть, – это они теперь знали твердо. И хотя Кит Сникет не сообщила им никаких новых вестей о родителях, ее рассказ о Великом Неизвестном убедил детей в том, что люди, написавшие все главы повествования «Тридцать три несчастья», навеки канули в Великое Неизвестное и Вайолет, Клаус и Солнышко теперь уже навеки сироты.

– Перестаньте, – сказала наконец Кит, когда слезы ее начали иссякать. – Перестаньте толкать плот. Я не могу больше жить.

– Нет, мы должны продолжать жить, – возразила Вайолет.

– Мы почти уже на берегу, – добавил Клаус.

– Отмель затапливает, – проговорила Солнышко.

– Пускай затапливает, – отозвалась Кит. – Я больше не могу, Бодлеры. Я потеряла слишком много близких – родителей, моего любимого и моих братьев.

При слове «братья» Вайолет кое-что вспомнила и, сунув руку в карман, достала роскошное кольцо, украшенное инициалом «Р».

– Иногда потерянные вещи находятся в самых неожиданных местах, – сказала Вайолет и поднесла кольцо к глазам Кит.

Отчаявшаяся женщина сняла перчатки и взяла кольцо дрожащей рукой.

– Оно не мое, – сказала она. – Оно принадлежало вашей маме.

– А до этого оно принадлежало вам, – сказал Клаус.

– Его история началась еще до нашего рождения, – отозвалась Кит, – и продолжится после нашей смерти. Передайте кольцо моему ребенку, Бодлеры. Пусть он станет частью моей истории, даже если сразу осиротеет и останется один-одинешенек в целом мире.

– Он не останется одинешенек, – с возмущением возразила Вайолет. – Если вы умрете, Кит, мы вырастим вашего ребенка как своего.

– Лучшего я и желать не могу, – тихо ответила Кит. – Назовите новорожденного именем кого-то из ваших родителей, Бодлеры. В обычае нашей семьи давать ребенку имя кого-то из умерших.

– В нашей тоже, – сказала Солнышко. Она вспомнила, как отец сказал ей это, когда она спросила, как ее зовут.

– Наши семьи всегда были тесно связаны, – сказала Кит, – хотя нам и пришлось жить вдали друг от друга. Но теперь мы наконец вместе, как одна семья.

– Тогда давайте мы вам поможем, – сказала Солнышко, и Кит Сникет, всхлипывая и задыхаясь, кивком дала согласие, и Бодлеры принялись толкать громаду приоритетных вещей к берегу острова, куда в конце концов прибивает все.

В это время большая лодка исчезла за горизонтом, и дети в последний, насколько мне известно, раз бросили взгляд на островитян. Потом они уставились на книжный куб и попытались сообразить, каким образом раненой, беременной и отчаявшейся женщине удастся перебраться в безопасное место, чтобы родить ребенка.

– Вы можете спуститься вниз? – спросила Вайолет.

Кит помотала головой.

– Больно, – сказала она хриплым, сдавленным голосом.

– Мы можем отнести ее, – предложил Клаус, но Кит снова покачала головой:

– Я слишком тяжелая. Вдруг вы меня уроните и ребенок пострадает?

– Мы можем что-нибудь изобрести, на чем доставить вас на берег, – сказала Вайолет.

– Да, – подхватил Клаус, – мы сбегаем в чащобу и найдем что-нибудь полезное.

– Уже некогда, – проговорила Солнышко, и Кит согласно кивнула.

– Ребенок вот-вот родится, – сказала она слабым голосом. – Найдите кого-нибудь, кто бы помог вам.

– Мы тут одни, – ответила Вайолет, но в ту же минуту она и остальные Бодлеры повернули головы в сторону пляжа – туда, где они когда-то нашли плот, – и увидели, как из палатки Ишмаэля выбирается единственная личность, о которой они не пролили ни слезинки.

Солнышко соскользнула вниз, на песок, не выпуская из рук кастрюли, и трое Бодлеров побежали вверх по склону к судорожно передвигающейся фигуре Графа Олафа.

– Привет, сироты, – прохрипел он еще более скрипучим и грубым из-за действия мицелия голосом. Платье Эсме свалилось с его костлявого тела, он полз по песку в своей обычной одежде. Одной рукой он держал раковину с сердечным, а другой держался за грудь. – Вы явились склониться перед королем Олафленда?

– Нам не до ваших глупостей, – отрезала Вайолет. – Нам нужна ваша помощь.

Граф Олаф удивленно поднял бровь.

– Вам нужна моя помощь?! – спросил он. – Что же случилось со всеми здешними болванами?

– Они бросили нас, – ответил Клаус.

Олаф захрипел жутким образом, и дети не сразу поняли, что он смеется.

– Ну и как вам яблочки? – просипел он, желая в данном случае сказать: «По-моему, так ситуация исключительная».

– Мы дадим вам яблок, – Солнышко показала на кастрюлю, – если поможете.

– Не надо мне ваших яблок. – Олаф попытался сесть, все так же хватаясь за грудь. – Мне нужно ваше наследство, которое оставили вам родители.

– Наследства здесь нет, – ответила Вайолет. – И возможно, ни один из нас не увидит ни гроша из этих денег.

– Даже если бы деньги были здесь, – сказал Клаус, – вряд ли вы доживете до того, чтобы ими воспользоваться.

– Маккиав, – выпалила Солнышко, что означало – «ваше интриганство здесь бессмысленно».

Граф Олаф поднес к губам раковину, и Бодлеры заметили, что он весь дрожит.

– Тогда лучше я останусь тут, – хриплым голосом ответил он. – Я слишком много потерял, чтобы жить дальше, – моих родителей, любимую, приспешников, кучу денег, которых я не заработал, и даже лодку с моим именем.

Дети переглянулись, вспоминая, как они плыли вместе с ним в лодке и как им пришла в голову мысль столкнуть Олафа за борт. Если бы он тогда утонул, медузообразный мицелий не стал бы угрозой для острова, хотя смертоносный гриб все равно рано или поздно вынесло бы на берег, и если бы злодей погиб тогда, сейчас некому было бы помочь Кит Сникет и ее ребенку.

Вайолет встала коленями на песок и схватила злодея за плечи обеими руками.

– Нет, мы должны жить дальше, – сказала она. – Сделайте хоть одно доброе дело в жизни, Олаф.

– Я сделал уйму добрых дел за свою жизнь, – зарычал он. – Однажды приютил трех сирот, и несколько раз рассматривалась моя кандидатура на получение престижных театральных премий.

Клаус тоже встал на колени рядом с сестрой и поглядел негодяю прямо в его блестящие глаза.

– Вы же и сделали нас сиротами. – Он впервые произнес вслух тайну, которую трое Бодлеров с давних пор скрывали в своих сердцах.

Олаф на миг закрыл глаза, сморщив лицо от боли, а потом медленно обвел взглядом всех троих детей по очереди.

– Вы так думаете? – наконец произнес он.

– Мы знаем это, – подтвердила Солнышко.

– Ничего вы не знаете. Вы все те же, что были, когда я вас увидел в первый раз. Думаете, в этом мире можно победить, имея всего лишь сообразительную голову, кипу книг и вкусную еду от случая к случаю? – Олаф влил себе в отравленный рот последний глоток сердечного и отшвырнул раковину в сторону. – Вы в точности такие же, как ваши родители.

И тут дети услышали стон с берега моря.

– Вы должны помочь Кит, – сказала Вайолет. – Сейчас родится беби.

– Кит? – повторил Граф Олаф.

Молниеносным движением он выхватил из кастрюли яблоко и яростно впился в него зубами. Он жевал, морщась от боли, а Бодлеры слушали, как успокаивается его хриплое дыхание, по мере того как на ядовитый гриб оказывает свое действие изобретение их родителей. Олаф откусил еще кусок и еще, а затем со страшным стоном поднялся на ноги.

И тут дети увидели, что одежда у него на груди пропитана кровью.

– Вы ранены, – сказал Клаус.

– Не первый раз в жизни, – отозвался Граф Олаф.

Шатаясь, он спустился по склону и побрел по воде, затопившей прибрежную отмель. Он бережно снял Кит с плота и понес к берегу. Глаза у отчаявшейся женщины были закрыты, и подбежавшие Бодлеры не сразу поняли, жива она или нет, пока Олаф не положил ее осторожно на белый песок. Тогда дети увидели, что грудь ее поднимается и опускается – она дышит. Негодяй посмотрел на Кит долгим взглядом, а потом нагнулся и сделал странную вещь. На глазах у Бодлеров Граф Олаф нежно поцеловал Кит Сникет в дрожащие губы.

– Тьфу! – выпалила Солнышко, когда веки у Кит затрепетали и она открыла глаза.

– Я тебе говорил, – слабым голосом сказал Граф Олаф, – говорил, что напоследок это сделаю.

– Ты скверный человек, – отозвалась Кит. – Думаешь, за один добрый поступок я прощу твои грехи?

Злодей, спотыкаясь, отошел на несколько шагов и, сев на песок, испустил тяжелый вздох.

– Я не просил прощения, – сказал он и поглядел сперва на Кит, а потом на Бодлеров.

Кит протянула руку и дотронулась до его щиколотки, там, где находилась татуировка в форме глаза, преследовавшая детей с тех самых пор, как они увидели ее впервые. Вайолет, Клаус и Солнышко глядели на татуировку и вспоминали все случаи, когда она была скрыта, и все случаи, когда обнажалась, и думали обо всех других местах, где встречали ее, ибо, если приглядеться, буквы «Г. П. В.» составляли вместе изображение глаза, а когда дети обследовали Главную противопожарную вертикаль или пытались сначала расшифровать зловещие тайны организации, а потом участвовать в ее благородных делах, эти глаза постоянно наблюдали за ними, хотя до сих пор оставалось загадкой, были эти глаза благородные или вероломные, добрые или злые. История этих глаз вся, целиком, казалось, навсегда будет скрыта от Бодлеров, останется загадкой вместе с историей всех других глаз, наблюдающих днем и ночью за всеми другими сиротами.

– «Ночь смотрит тысячами глаз… – хриплым голосом произнесла Кит и, подняв голову, посмотрела на злодея. Бодлеры догадались, что она цитирует чьи-то слова. – А день глядит одним. Но солнца нет – и по земле тьма стелется, как дым. Ум смотрит тысячами глаз, любовь глядит одним. Но нет любви – и гаснет жизнь, и дни плывут, как дым»[60].

Граф Олаф слабо улыбнулся.

– Ты не единственная, кто может прочесть вслух слова нашего товарища, – сказал он и устремил взгляд на море. День клонился к вечеру, скоро над островом должна была сгуститься темнота. – Горе передается от человека к человеку, – произнес негодяй. – Оно становится все глубже, как вода на прибрежной отмели. Выбирайтесь отсюда как можно раньше. – Он закашлялся, раздались жуткие звуки, и он схватился за грудь. – И не заводите собственных детей, – заключил он и коротко, резко рассмеялся.

И на этом заканчивается история негодяя. Олаф лег на спину и лежал на песке вдали от вероломного мира, а дети стояли и смотрели на его лицо. Глаза у него ярко блестели, рот раскрылся, как будто он хотел что-то сказать, но бодлеровские сироты так и не услышали больше от Графа Олафа ни слова.

В этот момент Кит вскрикнула от боли хриплым, отравленным ядом голосом, и Бодлеры поспешили ей на помощь. Они даже не заметили, когда Граф Олаф закрыл глаза в последний раз. И возможно, сейчас самое время и вам закрыть глаза, и не только для того, чтобы не читать конца бодлеровской истории, но и чтобы легче представить себе начало следующей. Вероятнее всего, ваши собственные глаза были закрыты, когда вы появились на свет, так что вы покинули безопасное место, а именно – материнскую утробу, и вступили в вероломный мир, не видя, в общем-то, куда вы вступаете. Вы еще не знали тех, кто помог вам появиться на свет, или тех, которые будут оберегать вас в начале вашей жизни, пока вы были еще меньше, нежнее и требовательнее, чем теперь. Странно как-то, что вы так ведете себя и так надолго препоручаете себя заботам незнакомцев и лишь постепенно открываете глаза и видите, что же, собственно, происходит с вами. И тем не менее так почти каждый из нас входит в мир. Быть может, если бы мы видели, что нас ждет впереди, и различали вдали череду уготованных нам преступлений, безумств и несчастий, мы оставались бы в материнской утробе, и тогда не было бы в мире никого, кроме большого количества очень толстых, очень раздражительных женщин. Во всяком случае, именно так начинаются все наши истории – в темноте, с закрытыми глазами, и так они и заканчиваются: все мы произносим какие-то последние слова – свои или чужие, – а потом погружаемся обратно в темноту, когда череда наших несчастий подходит к концу. И таким-то образом одновременно с началом путешествия, предпринятого младенцем Кит Сникет, мы подходим к концу череды несчастий, составляющих данную книгу. Какое-то время роды продвигались с трудом, и детям уже казалось, что дела идут в аберрантном, иначе говоря, совершенно, абсолютно неправильном и прискорбном направлении. Однако в конце концов появился в мире младенец женского пола, а из мира, к моему большому горю, ушла мать младенца, моя сестра, после долгой ночи страданий, но и радости тоже, ибо рождение ребенка всегда добрая весть, сколько бы впоследствии ни пришлось слышать этому ребенку дурных вестей.

Солнце поднялось над прибрежной отмелью, которую целый год теперь не скроет прилив. Бодлеры, стоя на берегу, держали на руках младенца и смотрели, как девочка впервые открывает глаза. Дочка Кит Сникет прищурилась от яркого света восходящего солнца и попыталась сообразить, где это она, и, размышляя об этом, она, конечно, расплакалась. Девочка, названная в честь мамы Бодлеров, надрывалась и надрывалась, и с этого началась череда ее несчастий, а история бодлеровских сирот закончилась.

Это, разумеется, не значит, что они в тот день умерли. Они были слишком для этого заняты. Хотя пока еще сами дети, они при этом стали родителями, и у них было по горло дел. Вайолет спроектировала и соорудила оборудование, необходимое для выращивания ребенка, использовав разные предметы из хранилища в чащобе. Клаус обследовал все книжные полки в поисках информации по уходу за ребенком и внимательно следил за развитием младенца. Солнышко пасла диких коз и доила их, обеспечивая питанием новорожденного, а когда девочка немного подросла, Солнышко пустила в ход мутовку, которую получила от Пятницы, чтобы давать младенцу мягкую пищу. И все трое Бодлеров сажали семечки горьких яблок по всему острову, чтобы изничтожить все следы медузообразного мицелия (хотя и помнили, что он растет лучше всего в тесном пространстве). Так что смертоносный гриб никоим образом не мог нанести вред ребенку, и остров стал снова безопасным, каким был в тот день, когда Бодлеры тут очутились. Все эти труды занимали целый день, а вечерами, когда младенец учился спать, Бодлеры сидели в двух больших креслах и по очереди читали вслух книгу, которую оставили здесь их родители. Иногда они перескакивали в конец книги и сами добавляли кое-что к той истории. Читая, дети находили долгожданные ответы на многие вопросы, хотя каждый ответ влек за собой еще одну тайну, поскольку многие подробности жизни Бодлеров походили на странную, непостижимую фигуру – какое-то Великое Неизвестное. Однако новые тайны не так уж сильно волновали детей, как вы могли бы подумать. Невозможно вечно сидеть и разгадывать тайны собственной истории – сколько ни читай, всей истории целиком все равно не узнаешь. Им и этого было довольно. Читать написанное родителями было лучшим, на что могли рассчитывать бодлеровские сироты в данных обстоятельствах.

Ближе к ночи они засыпали, как и родители, прямо в креслах, в потайной комнате под корнями горькой яблони в чащобе на острове, далеко-далеко от вероломного мира. Через несколько часов младенец, естественно, просыпался и заполнял помещение голодными криками. Бодлеры дежурили по очереди, и, пока двое других спали, кто-то один уходил прочь из чащобы, неся младенца на перевязи, которую изобрела Вайолет, и, поднявшись на верхушку склона, садился там, и оба, дитя и родитель, завтракали, глядя на море. Иногда они навещали могилу Кит Сникет и клали там несколько полевых цветков, реже – могилу Графа Олафа. Там они просто стояли недолго и молчали. Во многих отношениях жизнь, которую вели бодлеровские сироты в тот год, похожа на мою теперешнюю, когда я закончил мое исследование. Так же как Вайолет, Клаус и Солнышко, я навещаю некоторые могилы и зачастую стою по утрам на верхушке склона, всматриваясь в даль того же моря. Конечно, это не вся история, но и этого достаточно. В данных обстоятельствах это лучшее, на что вы можете рассчитывать.

Моему любезному издателю

Конец «Конца» можно найти в конце «Конца».

Со всем подобающим почтением,

Лемони Сникет

Глава четырнадцатая

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!

Нам скучен этот край! О смерть, скорее в путь![61]

Посвящается Беатрис Мы словно корабли, плывущие ночами, – в особенности ты

Глава Четырнадцатая

Последняя запись, сделанная почерком Бодлеров-родителей в огромной книге, гласит:

Как мы и подозревали, нам снова предстоит стать отверженными. Здесь все считают, что остров должен находиться вдали от вероломного мира, поэтому это безопасное место становится слишком опасным для нас. Мы уплываем на лодке, которую построила Б., назвав ее моим именем. Я убита горем, но я и прежде бывала убита горем, и, возможно, отъезд – лучшее, на что я могу рассчитывать. Нам не удастся раз и навсегда защитить наших детей ни здесь, ни где бы то ни было, поэтому для нас и для будущего ребенка будет лучше погрузиться в большой мир. Кстати, если родится девочка, мы назовем ее Вайолет, а если мальчик – то Лемони.

Бодлеровские сироты читали эту запись как-то вечером после ужина, состоявшего из салата из водорослей, пирожков с крабами и жареной козлятины, и, когда Вайолет кончила читать, все трое Бодлеров засмеялись. И даже малютка, сидевшая у Солнышка на коленях, весело взвизгнула.

– Лемони? – повторила Вайолет. – Я могла оказаться Лемони? Откуда они взяли такое имя?

– Очевидно, от кого-то умершего, – предположил Клаус. – Вспомни о семейном обычае.

– Лемони Бодлер. – Солнышко попробовала, как это звучит на вкус, и малютка опять засмеялась. Ей уже почти исполнился год, и она была очень похожа на свою маму.

– Они нам ничего не рассказывали про Лемони. – Вайолет пропустила волосы между пальцами. Весь день она ремонтировала фильтрационную систему и ужасно устала.

Клаус налил сестрам кокосового молока, которое дети пили свежим.

– Они много чего нам не рассказывали, – проговорил он. – Например, что, по-вашему, значит «уже бывала убита горем»?

– Ты сам знаешь, что значит «убитый горем», – возразила Солнышко и кивнула, когда малютка пробормотала «Абеляр»[62]. Младшая Бодлер лучше других расшифровывала ее своеобразную манеру речи.

– Я думаю, это значит, что нам пора покинуть остров, – сказала Вайолет.

– Покинуть остров? – удивился Клаус. – И куда же мы отправимся?

– Куда угодно, – ответила Вайолет. – Мы не можем оставаться тут вечно. Неправильно жить так далеко от большого мира.

– А как же вероломство? – поинтересовалась Солнышко.

– Конечно, вероломством мы уже сыты по горло, – ответил Клаус, – но жизнь важнее, чем безопасность.

– Наши родители покинули остров, – продолжала Вайолет. – Может быть, мы должны уважать их желания.

– Чекрио, – пролепетала малютка. И Бодлеры задумались о ее судьбе.

Дочка Кит росла очень быстро, она жадно обследовала остров при каждой возможности. Всем троим Бодлерам приходилось не спускать с нее глаз, особенно в чащобе, где все еще продолжали громоздиться в беспорядке кучи предметов даже после года усердной каталогизации. В этом громадном хранилище многое, разумеется, представляло опасность для младенцев, но малютка ни разу серьезно не пострадала. Она уже знала про опасности, слушая перечисления людских преступлений, безумств и несчастий, про которые Бодлеры каждый день читали вслух, хотя и не рассказывали ребенку всей истории. Она не знала всех бодлеровских тайн, а некоторые из них ей вообще не суждено было узнать никогда.

– Мы не можем вечно оберегать ее, – сказал Клаус. – Все равно какое-нибудь вероломство рано или поздно, да прибьет к этим берегам.

– Удивляюсь, что этого до сих пор не произошло, – заметила Вайолет. – Штормами выбросило на берег уже множество предметов, но ни одного потерпевшего крушение мы не видели.

– Если уплывем, то что найдем? – осведомилась Солнышко.

Бодлеры погрузились в молчание. Оттого что за целый год на остров не выбросило ни одного потерпевшего, дети не получали почти никакой информации о том, что творилось в мире, если не считать газетных обрывков, уцелевших после одного грандиозного шторма. Судя по некоторым статьям, в мире все еще орудовали негодяи, хотя небольшое количество волонтеров уцелело после тех самых бед, которые привели детей на остров. Статьи, правда, были из «Дейли пунктилио», поэтому дети не могли быть уверены в надежности сведений. Насколько Бодлерам стало известно, островитяне распространили медузообразный мицелий, и теперь, возможно, весь мир был уже заражен. Это, однако, казалось маловероятным, ибо, несмотря на чудовищную угрозу, все-таки непохоже было, чтобы мир полностью погиб. Бодлеры размышляли также о всех тех, кого надеялись еще увидеть, хотя и это, как ни печально, было маловероятно, но не так уж невозможно.

– Мы этого не узнаем, пока куда-нибудь не попадем, – заключила Вайолет.

– Ладно, если мы покидаем остров, надо поторапливаться, – напомнил Клаус. Он встал и подошел к верстаку, где лежал изготовленный им календарь, который сам Клаус считал довольно точным. – Скоро прибрежную отмель затопит полностью.

– Нам ведь много не надо, – сказала Солнышко. – У нас порядочно полуфабрикатов.

– А я составила порядочный список навигационных приборов, – сказала Вайолет.

– У меня есть несколько хороших карт, – добавил Клаус, – но нужно оставить место и для кое-каких приоритетных вещей. Тут я нашел несколько романов П. Г. Вудхауза и как раз собирался их почитать.

– Чертежи, – задумчиво произнесла Вайолет.

– Мутовка. – Солнышко поглядела на предмет, который когда-то передала ей тайком Пятница и который оказался очень полезной кухонной принадлежностью даже после того, как малютка подросла и не нуждалась в измельченной пище.

– Пирог! – выкрикнула малютка, и ее опекуны рассмеялись.

– А это мы с собой возьмем? – Вайолет приподняла книгу, которую только что читала вслух.

– Не думаю, – отозвался Клаус. – Может, тут появится еще кто-то уцелевший и он продолжит писать историю острова.

– В любом случае им будет что читать, – заметила Солнышко.

– Одним словом, мы действительно уплываем, – проговорила Вайолет.

И так оно и было. Хорошенько выспавшись, Бодлеры с утра начали готовиться к путешествию, но у них и впрямь груза было не слишком много. Солнышко сумела упаковать достаточно еды, которая годилась для путешествия, и даже умудрилась потихоньку прихватить немножко изысков, таких, как икра, добытая ею из местной рыбы, и горьковатый, но все равно вкусный яблочный пирог. Клаус свернул в аккуратный рулон несколько карт и добавил ряд полезных и занимательных книг из обширной библиотеки. Вайолет присоединила к этому кое-какие чертежи и инструменты, а потом среди обломков кораблекрушений, хранившихся в чащобе, выбрала судно. Старшая Бодлер с удивлением обнаружила, что самой подходящей для предстоящего плавания оказалась та лодка, на которой они приплыли на остров. Но после того как Вайолет закончила ремонтировать ее и готовить к путешествию, она перестала удивляться. Она починила корпус, прикрепила новые паруса к мачте, а под конец, взглянув на табличку с названием «Граф Олаф», нахмурилась и, сорвав скотч, сняла ее. В свое время дети успели заметить, что под этой табличкой находится другая, и теперь, прочтя, что там написано, Вайолет позвала брата, сестру и приемную дочь, чтобы они тоже прочли надпись. Таким образом они получили ответ еще на один вопрос относительно своей жизни, но зато при этом родилась новая тайна.

Наконец наступил день отплытия, вода на прибрежной отмели начала прибывать, Бодлеры перетащили лодку (или, как, возможно, выразился бы Дядя Монти, вапоретто) на берег и начали грузить в нее припасы. Вайолет, Клаус и Солнышко окинули взглядом белые пески, где уже проросли посаженные ими яблони. Почти все свое время дети проводили в чащобе, поэтому дальней им казалась эта сторона острова, где прежде находилась колония, а не та, где когда-то жили их родители.

– Готовы ли мы погрузиться в большой мир? – задала вопрос Вайолет.

– По-моему, главное – не погрузиться в глубину моря. – Клаус улыбнулся.

– По-моему, тоже. – Солнышко улыбнулась брату.

– А где же малютка? – спохватилась Вайолет. – Я хочу заранее примерить спасательные круги, которые я сделала.

– Она хотела попрощаться со своей мамой, – ответила Солнышко, – она скоро придет.

И действительно, Бодлеры тут же увидели крошечную фигурку, которая ползла по склону в их сторону, к лодке. Дети следили, как она приближается, и размышляли, какой же будет следующая глава в истории ее жизни. И на этот вопрос ответить не так уж легко. Одни говорят, что Бодлеры опять присоединились к Г. П. В. и до сего дня выполняют задания, требующие мужества, хотя, быть может, и под другими именами, чтобы не быть схваченными. Другие же говорят, будто они погибли в морской пучине, хотя слухи о чьей-либо смерти рождаются с большой легкостью и часто оказываются ложными. Как бы там ни было, мое повествование окончено, и мы действительно добрались до последней главы бодлеровской истории, даже если сами Бодлеры еще не добрались. Трое детей вошли в лодку и ждали, пока малютка доползет до кромки воды, а потом с трудом поднимется на ножки, схватившись за корму. Прибрежную отмель вот-вот должно было полностью затопить, а Бодлеры пустятся в плавание, погрузятся в большой мир, оставив позади эту историю навсегда, и даже малютка, которая сейчас держалась за корму лодки и чья история только-только начиналась, скоро должна будет исчезнуть из этой хроники, после того как произнесет несколько слов.

– Ва! – крикнула она, по-своему приветствуя Вайолет. – Кла! Сол!

– Мы бы не уплыли без тебя, – сказала, улыбаясь девочке, Вайолет.

– Залезай в лодку, – сказал Клаус, обращаясь к ней, как к большой.

– Крошечка ты моя, – сказала Солнышко, которая сама придумала это ласкательное обращение.

Малютка чуть помедлила, вглядываясь в корму, где была прикреплена табличка с именем. Она, конечно, не могла знать, что табличку эту прикрепил человек, стоявший на том месте, где сейчас стояла девочка, – так, во всяком случае, показывает мое расследование. На этом самом месте когда-то свершалась чужая история, а теперь начиналась ее собственная. Однако она не думала ни об истории из прошлого, ни о своей собственной, которая простиралась в будущее, словно открытое море. Она вглядывалась в табличку, сосредоточенно наморщив лоб. И наконец произнесла слово, услышав которое Бодлеры не поверили своим ушам. Они не могли сказать наверняка, прочла ли она это слово вслух или просто произнесла свое имя, да они никогда этого и не узнали. Быть может, произнесенное ею слово было ее первой тайной и та соединилась с тайнами, которые Бодлеры скрывали от нее, и со всеми прочими тайнами, пронизывающими мир. Быть может, лучше и не знать в точности, что стояло за этим словом: некоторым вещам лучше оставаться в Великом Неизвестном, как некоторым словам, разумеется, лучше оставаться непроизнесенными. Однако это, полагаю, не относится к слову, произнесенному моей племянницей, – слову, которое здесь означает, что история окончена.

Беатрис.

Дорогой читатель!

Вы, скорее всего, смотрите сейчас на последнюю страницу книги, то есть на конец «Конца». Конец «Конца» – лучшее место, с которого надо начать «Конец», поскольку если вы станете читать «Конец» с начала «Конца» и до конца «Конца», то вашему терпению придет конец.

Эта книга является последней в серии «Тридцать три несчастья», и, даже если вы одолели предыдущие двенадцать книг, вы, возможно, не сумеете перенести такие неприятности, как устрашающий шторм, сомнительный напиток, стадо диких коз, огромная птичья клетка и неотступная тайна, касающаяся родителей Бодлеров.

Все это время моим главным и серьезным занятием было написание полной истории бодлеровских сирот, и наконец я ее закончил. У вас, вероятно, имеется какое-то другое занятие, поэтому на вашем месте я бы немедленно бросил эту книгу, чтобы «Конец» вас не прикончил.

Со всем подобающим почтением,

Лемони Сникет

БРЕТТ ХЕЛКВИСТ родился в Ганадо, в штате Аризона, вырос в Ореме, в штате Юта, а сейчас живет в Нью-Йорке. Он надеется, что теперь, когда вышла в свет последняя книга серии. Тридцать три несчастья., он сможет чаще выходить из дома днем и лучше спать по ночам.

ЛЕМОНИ СНИКЕТ – тот самый автор всех ста семидесяти глав серии. Тридцать три несчастья. Он уже почти закончил. Свяжитесь с ним, заглянув на сайт:

Примечания

1

 Приветствие на иврите. – Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

 Начало фр. слова cuisine – кухня.

(обратно)

3

 Саботаж – намеренный срыв работы, противодействие осуществлению чего-либо.

(обратно)

4

 Искаженное silentium – молчание (лат.).

(обратно)

5

 Миколог – ботаник, изучающий грибы.

(обратно)

6

 Акватикс – от лат. acuatics – водяной, относится обычно к растениям и животным.

(обратно)

7

 Ихнолог – палеонтолог, изучающий следы передвижения и жизнедеятельности вымерших организмов.

(обратно)

8

 Созвучно со словом «флосс»; от англ. floss – нить для чистки зубов.

(обратно)

9

 Гидролокатор – специальное устройство для обнаружения подводных объектов.

(обратно)

10

 Тапиока – крупа из крахмала. В России ее называют «саго».

(обратно)

11

 Сотрапезники – принимающие пищу за одним столом, трапеза – прием пищи (устар.).

(обратно)

12

 Глетчер – то же, что ледник.

(обратно)

13

 Миниатюра – обычно относится к небольшим живописным, литературным и музыкальным произведениям.

(обратно)

14

 Пантеон – совокупность всех богов у древних греков и римлян.

(обратно)

15

 Пэлем Грэнвил Вудхауз – английский прозаик начала XX века.

(обратно)

16

 Карл ван Вехтен – американский журналист, фотограф-портретист, работал в 1920–1950‑е годы.

(обратно)

17

 Коминз Барбара – английская писательница середины XX века.

(обратно)

18

 Клири Бэверли – американская детская писательница первой половины XX века.

(обратно)

19

 Арчи и Мехитабел – персонажи юмористической книжки Дона Маркиса: сверчок Арчи, влюбленный в кошку по имени Мехитабел.

(обратно)

20

 От лат. oxygenium – кислород.

(обратно)

21

 Песто – итальянский соус.

(обратно)

22

 Васаби – японская острая приправа.

(обратно)

23

 Ло мейн – китайская длинная лапша с мясом или овощами.

(обратно)

24

 От фр. sucre – сахарница.

(обратно)

25

 Эдгар Гест – американский поэт и журналист первой половины XIX века, писал про повседневную жизнь.

(обратно)

26

 В Америке уличные почтовые ящики большие и стоят на высоких ножках.

(обратно)

27

 Хепплуайт – стиль английской мебели, по имени ее создателя.

(обратно)

28

 Бишоп Элизабет – американская поэтесса XX века.

(обратно)

29

 Симич Чарлз – современный американский поэт.

(обратно)

30

 Колридж Сэмюэл Тейлор – английский поэт и литературный критик конца XVIII – начала XIX века.

(обратно)

31

 Райт Франц – современный американский поэт.

(обратно)

32

 Готтлиб Дафни – современная американская поэтесса.

(обратно)

33

 Солнышко опять использует французские, или как бы французские, слова: amusant – забавный, buche – рот. Получается что-то вроде «забавная закуска».

(обратно)

34

 Искаженное итальянское perfido – коварство, неверность.

(обратно)

35

 Перевод Нины Демуровой.

(обратно)

36

 Рандеву – условленное свидание (фр.).

(обратно)

37

 К английскому correct (правильный) Солнышко добавила итальянское окончание.

(обратно)

38

 Исковерканное «амнезия» – нарушение памяти.

(обратно)

39

 Перевод Андрея Сергеева.

(обратно)

40

 Английское violet по-русски значит «фиолетовый, лиловый».

(обратно)

41

 Десятичная классификация Дьюи – система классификации книг, разработанная в XIX веке американским библиотекарем Мелвилом Дьюи.

(обратно)

42

 Здесь и далее стихи в переводе С. Степанова.

(обратно)

43

 Ламантин – крупное водное млекопитающее, немного похожее на моржа.

(обратно)

44

 По учению древнегреческого философа Пиррона, человек ничего не может знать о вещах, поэтому следует воздержаться от суждений о них.

(обратно)

45

 Анаграмма слова «нигде», название сатирического романа Сэмюэла Батлера, английского писателя XIX века.

(обратно)

46

 Полента – каша из кукурузы.

(обратно)

47

 Хеллоуин – американский праздник, канун Дня Всех Святых.

(обратно)

48

 Здоровье (нем.).

(обратно)

49

 Искаженное qui pro quo (лат.) – букв.: «одно вместо другого».

(обратно)

50

 Гаррота – орудие смертной казни путем удушения в средневековой Испании.

(обратно)

51

 В английском алфавите двадцать шесть букв.

(обратно)

52

 Бельведер – беседка на крыше здания или на горке с видом на окрестности.

(обратно)

53

 Тангенциальный – математическое понятие, означающее «направленный по касательной»; здесь: внезапно отклоняющийся от темы.

(обратно)

54

 «Электра» – древнегреческий миф о трагедии в семействе царя Агамемнона, убитого своей женой Клитемнестрой. Их дочь Электра мстит за смерть отца.

(обратно)

55

 Печенья, в которые вложены бумажки с предсказаниями, – обычай в китайских ресторанах.

(обратно)

56

 Гиббон – английский историк XVIII века.

(обратно)

57

 Прочитанная наоборот фамилия знаменитого английского писателя Толкина, автора эпопеи «Властелин колец».

(обратно)

58

 «Предательство клерков» – название книги французского писателя XX века Жюльена Дендá, в которой он обвиняет некоторых мыслителей в измене своему назначению – поискам истины.

(обратно)

59

 В утробе (лат.).

(обратно)

60

 «Из Бурдильёна». Перевод Якова Полонского.

(обратно)

61

 Из стихотворения Ш. Бодлера «Плаванье». Перевод Марины Цветаевой.

(обратно)

62

 Пьер Абеляр (1079–1142) – французский философ, теолог и поэт с трагической судьбой.

(обратно)

Оглавление

Угрюмый грот

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

Предпоследняя передряга

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

Конец

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

  Глава Четырнадцатая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg