«Рецепт одной войны»

Рецепт одной войны (fb2) - Рецепт одной войны [litres] (Подросток N) 748K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Павел Верещагин

Павел Верещагин Рецепт одной войны

 © Верещагин П., текст, 2019

© Медведкова О. С., иллюстрации, 2019

© ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2019

* * *

1. Добро пожаловать!

Как красив и уютен наш Городок Счастливых Молочников в конце марта! Нежаркое ласковое солнце играет на терракотовой черепице крыш, зеленые стрельчатые ставни распахнуты навстречу теплу, фиалки в горшках под окнами покачивают нежными головками. В палисадниках зеленеет трава. На окраинах благоухают сады… Колокол, которому в прошлом году исполнилось четыреста лет, дважды в день созывает горожан в кирху. Гордый флажок на шпиле ратуши устремляется в синее небо, а там – ни облачка!

Долину, посреди которой стоит наш чудесный городок, со всех сторон окружают горы. Зимой – заснеженные и суровые. Летом – покрытые зеленью и цветами. В ясную погоду с главной башни нашей средневековой крепости можно увидеть высокогорный ледник, хорошо известный среди лыжников, и остроконечную вершину Высоких Гор, одну из самых знаменитых на нашем континенте.

От городских окраин и до подножия гор, насколько хватает глаз, – луга, луга, луга… Те самые луга, на которых в целебном горном воздухе растет самая сочная в мире трава. С ранней весны до поздней осени там бродят стада наших знаменитых мильхенбургских коров. Пятнистые, тучные, они дают лучшее в мире молоко. Река, разделяющая наш городок на две части, берет начало на леднике и в своих верховьях пенится и шумит. Но, сбегая в долину, она успокаивается, делается солидной и течет среди лугов неторопливыми плавными петлями.

Нет на земле места прекраснее Городка Счастливых Молочников!

А еще над ним постоянно витают чудесные кондитерские ароматы. Дело в том, что наш городок знаменит на весь мир: из лучшего на свете молока, которое дают наши коровы, здешние кондитеры век за веком, поколение за поколением делают лучший на свете шоколад и лучшие на свете вафли.

В нашем маленьком городке не одна фабрика сладостей, а целых две. На первой, стоящей на правом берегу Реки, делают вафли, на второй, на левом берегу, – шоколад. Поэтому жители между собой называют правый берег – Вафельным, а левый – Шоколадным. И между этими берегами издавна существуют своего рода ревность и соревнование – шутливые, конечно.

Во все, во все времена года наш Мильхенбург – Городок Счастливых Молочников – удивительно хорош! Осенью скошенные луга желтеют, а буковые и каштановые рощи, что опоясывают подножия гор, одеваются в багрец и золото. Зимой всю долину покрывает снег, вершины искрятся в морозном воздухе так, что больно глазам, лыжники со всей страны приезжают к нам, чтобы прокатиться с горных склонов. А летом… Летом наша зеленая долина и вовсе напоминает рай на земле!

Наш городок хорош всегда! Но если вы никогда у нас не были и выбираете время, чтобы приехать, то настоятельно советуем вам приезжать в марте, в разгар весны. В это время у нас поистине волшебно!

* * *

Нужно сказать, что и женщина, о которой пойдет речь и с приездом которой в нашем городке начались странные и даже трагические события, появилась на главной площади именно в марте.

Вообще-то ко всем приезжающим мы относимся хоть и с юмором, но приветливо, мы рады любым гостям, так уж все мы в Мильхенбурге устроены. Спросите в любом уголке страны, и вам скажут: в нашем городе живут исключительно гостеприимные и добродушные люди.

Но если бы кто-то мог предположить, чем обернется для нас появление этой незнакомки, мы все собрались бы на площади перед ратушей и просили, нет, требовали, чтобы она даже из автобуса не выходила и немедленно возвращалась туда, откуда приехала.

Женщина прибыла в наш город утренним рейсом. Причем бакалейщик Карл, который видел, как она выходила из автобуса, впоследствии утверждал, что это случилось в субботу: именно по субботам он моет с шампунем тротуар перед дверями своей лавки. А владелец книжного магазинчика Эдуард настаивал, что это произошло в воскресенье, потому что именно по воскресеньям с восьмичасовым автобусом ему привозят новые подборки книг. В субботу или в воскресенье – не так важно. Незнакомка была единственной, кто вышел в тот день из автобуса на безлюдную площадь. Она приехала почти без вещей – при ней был лишь небольшой видавший виды саквояж да кожаный плащ, перекинутый через руку.

Прищурившись, она оглядела площадь с фонтаном посредине, платаны на бульваре, уходящем к Реке, ратушу, флаг на ее шпиле и гербы на ее фронтоне, кивнула и спортивным шагом направилась к ближайшему кафе.

В кондитерской Рудольфа Бенца был час затишья. Утренние посетители, которые забегают ни свет ни заря выпить чашечку кофе или купить горячие – только из печи – круассаны к завтраку, уже прошли. А время мильхенбургских кумушек, которые, переделав все домашние дела, собираются в кондитерской, чтобы за чашечкой кофе с вафлями обсудить последние городские сплетни, еще не наступило.

Кондитер от нечего делать протирал салфеткой блюдца и чашки, которые и без того сияли чистотой.

Приезжая прошла к стойке и уселась на высокий табурет напротив хозяина. Рудольф благосклонно наблюдал, как она пристраивает рядом с собой саквояж и плащ.

– Какой чудесный сегодня день! – приветствовал незнакомку Бенц. – Уже по-летнему тепло… Но еще совсем не жарко. Вам повезло оказаться в Городке Счастливых Молочников в такое время! Что желаете заказать?

Кондитер умел расположить к себе посетителей. Он будто сошел с рекламы знаменитых мильхенбургских вафель: большой, румяный, с неглупыми выпуклыми глазами, черными бровями и черными же подкрученными усами, весело торчащими в разные стороны. На голове у кондитера красовался высокий накрахмаленный колпак, на животе – белоснежный фартук.

– Мне, пожалуйста, большую чашку кофе с сахаром и сливками и кусок шоколадного торта, – попросила приезжая. Выговор выдавал в ней уроженку севера, но чувствовалось, что большую часть жизни она провела в столице.

Кондитер в недоумении вскинул бровь. А потом сокрушенно развел руками:

– Очень сожалею, – сказал он, – но шоколадного торта у нас не бывает. Мы вообще не держим у себя ничего шоколадного.

– Почему? – удивилась посетительница.

– Но мы же с вами на правом берегу Реки! – напомнил кондитер.

– Не знаю. Может быть, – приезжая еще явно не успела разобраться в географии местности.

– На правом, – подтвердил кондитер. – А здесь никто и никогда не ест ничего шоколадного!

Надо сказать, что кондитер – очень важная профессия в нашем городке. Кондитеры выглядят у нас намного более внушительно, чем полицейские или даже профессора. А уж Рудольф Бенц – самый уважаемый и самый умелый кондитер нашего берега. Неудивительно, что приезжая слушала Рудольфа внимательно и впитывала буквально каждое его слово.

– Вы, надо полагать, впервые в нашем городке? – глядя в озадаченное лицо гостьи, Бенц понимающе улыбнулся.

– Впервые. Я только что приехала.

Кондитер кивнул: оно и видно.

– Наш город знаменит своими вафлями, – сказал он. – И своим шоколадом. Вафли производят на этом берегу, а шоколад – на другом. И так уж повелось: мы здесь не едим шоколада. А они там – не едят вафель!

Рудольф начал замечать у своей утренней посетительницы довольно странную особенность. Разговаривая с человеком, та смотрела не в глаза, а мимо – в точку между бровями или на губы. Впрочем, каких только чудаков не привозят утренние автобусы!

– Зачем вам шоколадный торт? – дружески проговорил Рудольф. – Возьмите вафельный! На нашей фабрике делают лучшие вафли в мире – самые воздушные, самые нежные, самые сливочные…

– Хорошо. Давайте вафельный! – сказала женщина. – Мне, собственно, всё равно.

Рудольф сварил кофе и отрезал кусок торта, и, пока посетительница отдавала должное мастерству мильхенбургских волшебников вафли, разъяснил ей сложившуюся в городе ситуацию.

И вафли, и шоколад изготавливают в нашем городке с незапамятных времен. Когда-то любой кондитер делал и то и другое, но со временем рецепты становились всё сложнее, накапливалось всё больше секретов мастерства, которые передавались от отца к сыну и от деда к внуку, и произошла своего рода специализация.

В наши дни львиная доля сладостей производится на больших фабриках: вафли – на Вафельной, шоколад – на Шоколадной. Но в городе по-прежнему остается много кондитерских домов, в которых вафли и шоколад готовят по старинке – вручную. Так что соперничество между горожанами с разных берегов Реки имеет глубокие корни.

– Так-так, очень интересно! – приезжая отправила в рот последний кусок торта и вытерла пальцы салфеткой. – Значит, вы вообще никогда не едите шоколад?

– Никогда! – гордо сказал колоритный кондитер. – Мы любим вафли! Нам шоколад ни к чему.

– А люди с той стороны Реки никогда не едят вафли?

– Я же вам сказал. Даже под угрозой смерти!

– И если бы я все-таки захотела именно шоколадный торт…

– Вам пришлось бы отправиться на другой берег! – кондитер закончил фразу, поджал губы и махнул перед носом посетительницы салфеткой, взад-вперед, будто сметал со стойки невидимый сор.

– Очень хорошо! – приезжая даже руки потерла от удовольствия. – Мне нравится ваша принципиальность!

Рудольф Бенц одобрительно склонил голову. Приятно, когда человек принимает твою позицию по каким-то вопросам. А то ведь некоторые считают убеждения мильхенбуржцев блажью и чудачеством. А это совсем не так!

– А вот скажите, я видела на улице афишу, – заметила приезжая, – о том, что в следующую субботу состоится Весенний праздник шоколада…

– Это там, на другой стороне, – с деланным равнодушием сказал кондитер. – Сходите, если интересно. Их кондитеры приготовят стокилограммовый шоколадный торт. А потом пройдут шествием по главным улицам. Вечером в их ратуше состоится костюмированный бал, героями которого будут пирожные и цукаты. А на набережной в центре города будет большой фейерверк.

– Вы пойдете?

– Ни за что! Никто из нас не ходит на праздники на другой берег! – заявил кондитер. – Мы не ходим на их праздники, они не ходят на наши. Без особой нужды я вообще стараюсь не ходить на ту сторону! У нас всё свое: свои магазины и банки, своя школа, почта, свой стадион, своя футбольная команда.

– И свой праздник у вас тоже есть?

– Конечно. Недавно прошел. Их Весенний праздник шоколада – в последнюю субботу марта. А Весенний праздник вафель, наоборот, в первую! Мы тоже готовим торт – в пятьдесят килограммов. И тоже ходим процессией по городу. Мы устраиваем фейерверк на набережной – ничуть не хуже шоколадников.

И эти слова кондитера почему-то очень понравились женщине. Она с симпатией посмотрела на Рудольфа и широко улыбнулась.

– Вы к нам на отдых или по делам? – спросил кондитер.

– По делам. Я новая учительница. Буду работать в вашей школе. Моя фамилия Нансен. Доротея Нансен.

– А я – Бенц. Рудольф Бенц. Какие предметы изволите преподавать, госпожа Нансен?

– Вообще-то я много что могу преподавать, – уклончиво сказала женщина. – Но у вас буду преподавателем гимнастики. Для начала.

– Это очень, очень хорошо. А то наш прежний учитель, господин Пескофф, сломал ногу. Весна, погода отличная, пора выходить на стадион, а с детьми некому заниматься!

– У вас есть дети, господин Бенц?

– К сожалению, нет, бог не дал. Но у меня двое племянников. Мальчики – в пятом и седьмом классах.

– Это очень важный возраст в жизни ребенка! Может быть, самый важный. Надеюсь, я смогу их чему-нибудь научить.

Новая учительница расплатилась и собралась уходить.

– Рада была познакомиться, господин Бенц, – она протянула Рудольфу руку. – У вас очень вкусные вафли! И вообще, я чувствую, мне у вас понравится!

Рудольф ответил на рукопожатие:

– И я рад знакомству!

2. Рудольф и Карл

Когда кондитер Рудольф говорил приехавшей в город учительнице, что ни один из жителей Вафельного берега не ходит на праздник к своим конкурентам с Шоколадной стороны, он немного кривил душой. А точнее, преувеличивал. А еще точнее, выдавал желаемое за действительное.

В наши дни даже границы между странами стремительно теряют свое значение. Что уж тут говорить об условной черте, разделяющей на две части маленький Мильхенбург? Она и вовсе существует лишь в некоторых упрямых головах – как дань традиции, как забавный ритуал, доставшийся от предков.

Поэтому в День шоколада находились, находились еще на правом, Вафельном, берегу несознательные жители, которые были не прочь погулять на чужом празднике, принять участие в шествии, станцевать на костюмированном балу и полакомиться тамошними разнообразными угощениями.

Каждый раз в этот день кондитер Рудольф и его друг бакалейщик Карл с самого утра надевали традиционные горские костюмы и шляпы с перышком тетерева, выносили из лавочки Карла складной ломберный столик, ставили его посреди пешеходной части Старого моста и там, на виду у всего города, усаживались играть в кости.

Старый мост располагается в самом центре Мильхенбурга, к нему со всех сторон, как лучи к центру звезды, сходятся улицы как правого, так и левого берегов. Старый мост – только представьте себе! – построили почти пятьсот лет назад. Он красивый, но очень узкий, встречные машины разъезжаются на нем с трудом. Недавно провели реконструкцию, и теперь ровно половину моста занимает пешеходная часть, отделенная от проезжей гранитным бордюром, столбиками и натянутой между ними кованой цепью. Именно эту пешеходную часть и перегораживают своим столиком Рудольф и Карл. Хочешь пройти или проехать на велосипеде с нашего берега на противоположный? Тогда ты должен протиснуться мимо столика Карла и Рудольфа.

Выше по течению через Реку перекинут еще один мост – современный, широкий, построенный недавно, – и большая часть транспорта проезжает там. Но пешеходы и велосипедисты по-прежнему пользуются Старым мостом.

Итак, Рудольф и Карл сидят за ломберным столиком, морщатся от праздничных звуков, доносящихся с того берега, и делают вид, что играют в кости. Умеете играть в кости? Это очень просто. Два кубика с точечками на гранях кладутся в кожаный стаканчик, игроки по очереди накрывают стаканчик ладонью, трясут и опрокидывают на стол – донышком вверх. У кого на гранях кубиков выпало больше точек – тот и выиграл. Приятели играют в кости, останавливают каждого, кто переходит или переезжает на другой берег Реки, и заводят с ним разговор.

Вот на мост медленно въезжает шикарная машина господина адвоката. Погода хорошая, кожаный верх автомобиля откинут, на адвокате – легкий летний костюм элегантного покроя и соломенная шляпа.

– Добрый день, Рудольф. Добрый день, Карл! – Машина притормаживает по другую сторону цепи, напротив ломберного столика.

– Рады вас приветствовать, господин адвокат! – приподнимают шляпы друзья. В маленьком городке, сами понимаете, люди знают друг друга с раннего детства.

– Прекрасная погода, не так ли? – говорит адвокат.

– Великолепная! – подтверждает Рудольф. – Собрались на тот берег?

Адвокат разводит руками: что поделать, дела…

– Увы, – говорит он, – в наши дни все богатые клиенты живут на той стороне.

– Да-да, – вздыхает Рудольф. – И это очень печально!

Адвокат тоже вздыхает: куда уж печальнее…

С той стороны Реки доносятся звуки духового оркестра и бой десятков барабанов.

Строгость Рудольфа, как вы понимаете, отчасти шутлива. И адвокат, как легко догадаться, тоже говорит свои слова не вполне всерьез. И тот и другой отдают дань обычаю. Традиции, которая досталась по наследству. А традиция – есть традиция. Наша жизнь, согласитесь, станет намного беднее, если в ней не будет старых добрых традиций.

– Но вы, надеюсь, не собираетесь оставаться на их ужасный Шоколадный праздник? – с отвращением произносит Рудольф.

– Ни в коем случае! Как вы могли подумать! – адвокат даже как будто обижается. – И краем глаза на это безобразие не взгляну!

Рудольф важно кивает: вот и правильно. Так и только так! По-другому и быть не должно.

Машина плавно трогается с места.

– Удачи в делах, господин адвокат! – прощается Рудольф. – Вы хороший человек!

– Спасибо! И вам того же! Доброго здоровья, Карл!

Адвокат уезжает, а приятели продолжают игру.

Рудольф берет стаканчик с костями, небрежно встряхивает его и выбрасывает две двойки. Четыре очка – совсем не много. Обрадованный Карл тщательно трясет кости, подносит стаканчик ко рту, что-то бормочет, колдует, пытается угадать счастливый момент, затем наконец переворачивает стаканчик – и выбрасывает две единицы. Всего два очка, Карл проиграл!

Большой Рудольф смеется густым бархатистым смехом. А маленький сухопарый Карл в сердцах хлопает себя по колену. Ведь это надо же! Кондитер всегда выигрывает. Всегда! Ему с детства везет в азартных играх.

А на мост ступает еще одна жительница Мильхенбурга – Ребекка, хозяйка салона красоты для собак.

– Привет, Ребекка! Куда это ты собралась с большой корзиной наперевес? – приветствует ее кондитер.

– На рынок, Рудольф. За цветами!

– За цветами? На ту сторону? – восклицает Карл. – Вот те раз! А на нашем рынке что же – все цветы перевелись?

– Цветы не перевелись. Но тех, что мне нужно, нет, – отвечает Ребекка. – Сами знаете! Теперь всё самое лучшее и самое свежее везут на Шоколадный берег. А к нам – что осталось…

– Стыдись, Ребекка! Разве можно терять гордость из-за каких-то цветов! Где твой патриотизм?

– Моя гордость – всегда при мне! – парирует Ребекка. – Но клиенты хотят, чтобы в салоне было всё лучшее – и стрижки, и шампуни, и собачья одежда. И цветы в вазах! Да-да, и цветы. Сейчас не время терять клиентов. Так что пропустите. Мне туда!

И Ребекка бочком протискивается мимо столика приятелей. Ах, эта Ребекка! Она с самого детства, со школы, была несговорчивой девчонкой.

– Вот так, значит! – говорит ей вслед Карл. – Ну-ну… Может, ты еще и шоколад ешь?

– Шоколад я не ем, – оборачивается Ребекка. – Это мне ни к чему.

– А их праздник? Надеюсь, ты не собираешься там оставаться?

– А чего я там не видала? – усмехается женщина. – Чем могут меня удивить эти шоколадники?

Ребекка всегда была упрямой! Но и у нее в глубине души, как видите, есть место старым добрым традициям.

– Вот и правильно! Вот и молодец! – приятели одобрительно снимают шляпы.

То, что адвокат говорит про клиентов, и то, что Ребекка говорит про цветы, – к сожалению, правда. В последнее время Шоколадный берег живет всё богаче и богаче. В то время как наш, Вафельный, вынужден чем дальше, тем тщательнее считать деньги.

Дело в том, что шоколад в наши дни стал намного популярнее вафель. Люди думают о своем здоровье. А о нем, что ни день, появляются новые теории. Все хотят быть стройными, не желают полнеть и считают калории. Вафли, как известно, делаются из сахара, муки, масла или маргарина. Они сплошь состоят из калорий и готовятся из продуктов, которые то и дело попадают в списки не самых полезных. Кондитерские вафли нельзя сделать несладкими – иначе это будут уже не вафли, а нечто другое. А шоколад можно, сколько угодно. Любителей горького шоколада в мире ничуть не меньше, чем любителей сладкого. Поэтому вафель в мире с каждым годом продается всё меньше и меньше, а шоколада всё больше и больше.

Вот и праздники той, Шоколадной стороны… Увы, увы… Они с каждым годом становятся всё пышнее и ярче. А наш праздник вафель остается таким же, каким был при бабушках и прабабушках. Что тут поделаешь? Ничего не поделаешь. Такова жизнь.

Карл и Рудольф опять берутся за кости.

На этот раз первым мечет Карл. Он опять тщательно трясет стаканчик, опять колдует, склоняется к нему ухом, как будто хочет услышать подсказку, угадать самый благоприятный момент. И его старания не проходят даром: на костях выпадает десять очков – хороший результат. Это много, в большинстве случаев это означает выигрыш.

Но не с Рудольфом. Тот хмыкает, небрежно сгребает кости со стола, забрасывает их в стаканчик, встряхивает разок и выкатывает на стол. Карл в нетерпении подается вперед.

– Тьфу ты! – в сердцах восклицает он.

На костях Рудольфа – одиннадцать. Он опять выиграл. Видя, как раздосадован приятель, кондитер смеется.

– Нет, скажи! – сердится Карл. – Почему тебе всё время везет? А мне всё время не везет?

– Потому что ты хочешь выиграть во что бы то ни стало. Как будто выигрыш в кости – вопрос жизни и смерти. Фортуна таких не любит. Она любит легких, широких людей, – смеется Рудольф.

Рудольф шутит, конечно. Но в каждой шутке, как известно…

Карл не успевает возразить: на мосту появляется стайка девчонок-подростков – возбужденных, веселых, принаряженных.

– Это что еще такое! – в изумлении восклицает кондитер. – Куда это вы собрались?

– Дайте нам пройти, дядюшка Рудольф! – весело кричат девчонки.

– Куда?!

– На ту сторону. На Праздник шоколада!

– Шоколада?! – в притворном гневе восклицает Рудольф. – Вы хотите сказать, что разоделись в пух и прах, чтобы пойти на чужой праздник?!

– Да! – смеются девчонки. Они, похоже, совсем не боятся грозного Рудольфа.

– Что за фантазии! Что вам там делать? Почему вам не гуляется на нашей стороне?

– Будто сами не знаете, дядюшка Рудольф, – храбро говорит рыжеволосая девчонка с сияющими от возбуждения глазами. – На том берегу музыка громче, огни ярче, танцы веселее!

– Танцы веселее?! – гремит Рудольф. Он придирчиво оглядывает лица девчонок: – А может, вы еще и шоколад там будете есть?

– Будем! – кричат дерзкие девчонки.

– Как?! Вы хотите сказать, что променяете наши вафли на их шоколад?!

– Мы очень любим вафли! – смеется рыжеволосая. – Но и шоколад тоже любим!

– Позор, Жюли, позор! – стонет кондитер. – Многие поколения ваших предков ни разу в жизни не брали в рот шоколада!

– Ну и что! Мы же не в Средние века живем! – возражает рыжеволосая Жюли. – Оглянитесь вокруг! Мир стал другим!

Ну что тут скажешь? Мир действительно стал другим.

– Ваши отцы и матери, ваши бабушки, прабабушки и прапрабабушки никогда не ходили на этот праздник! – восклицает Карл.

– А мы не хотим жить как прабабушки и прапрабабушки. Мы хотим веселиться и танцевать с их мальчишками!

– Ах вот как! Ну я вас сейчас! – Карл поднимается и делает вид, что ищет глазами что-то похожее на хворостину.

Девчонки визжат, огибают столик кондитера и бакалейщика и убегают на ту сторону реки.

– Вот чертенята! – сердится Карл. – Посмотри-ка на них – не хотят жить как бабушки и прабабушки! И что за молодежь пошла?

– Не хотят… – вздыхает Рудольф. – А молодежь… Что ж, молодежь как молодежь… И мы с тобой в свое время были не лучше.

– Но уж на Шоколадные праздники мы никогда не ходили! – восклицает Карл.

– Ну разве что на праздники не ходили…

Мимо них по мосту проезжает зеленщик на мотороллере; в кузове мотороллера трясутся ящики со спаржей. Зеленщик приветственно гудит клаксоном и поднимает вверх большой палец: «Молодцы! Так держать! Знай наших!»

Рудольф и Карл приподнимают шляпы и важно раскланиваются в ответ.

– А кстати, кто эта бойкая девчонка? – спрашивает Карл. – Ну та, рыжеволосая с сияющими глазами?

– Ты не узнал? Это Жюли, внучка нашей Франсуазы.

– Не может быть! Когда она успела вырасти? Ведь еще вчера… Сколько же ей лет?

– Пятнадцать… Или шестнадцать…

– Ай-яй-яй!.. Как летит время!

– Летит… Летит стрелой…

На набережную на той стороне Реки выходит духовой оркестр пожарной охраны Шоколадного берега. Пожарные одеты в старинную форму с аксельбантами и галунами. Начищенные медные каски блестят на солнце. За оркестром валит нарядная праздничная толпа.

Рудольф и Карл провожают процессию грустными взглядами.

– Ничего не попишешь… Они умеют повеселиться!

– Шоколадники? Умеют… – вздыхает Рудольф. – А она… Как же она похожа на свою бабушку…

– Кто?

– Да эта Жюли. Те же волосы. Тот же смех. То же ожидание счастья в глазах…

Карл смотрит в лицо приятеля, усмехается и шутливо грозит ему пальцем.

– Да-да. Все помнят, как ты был влюблен в Франсуазу…

– Был, – не стал спорить Рудольф. – И ты был. И все мальчишки нашего берега. И многие взрослые.

Он мотает головой, виски его густо припорошены снегом седины.

– Подумать только! Ее внучка – уже невеста! И как похожа… Как похожа…

Две дамы с зонтиками от солнца проходят по набережной мимо моста, раскланиваются с кондитером и бакалейщиком и одобрительно кивают: правильно, правильно делаете, нужно воспитывать несознательных!

Карл собирает со стола кости и складывает в стаканчик.

– Как, говоришь, нужно метать? Легко и непринужденно? Ну, Рудольф, берегись!

Он выбрасывает кости на стол. И стонет… На костях один и один, два очка, меньше не бывает.

– Не огорчайся! Просто сегодня не твой день! – успокаивает его Рудольф.

Он берет стаканчик и выбрасывает максимальное число – шесть и шесть, двенадцать.

3. На Шоколадном берегу

Наверное, большая любовь должна начинаться с чего-то значительного.

Например, с того, что юноша на глазах у девушки дает отпор распоясавшимся хулиганам. А потом спасает перепуганную бабушку с третьего этажа горящего дома. Или хотя бы достает ведром маленького ежика, случайно упавшего в колодец. Тогда девушка сразу видит, что перед ней – герой, сильный и благородный защитник. И большое чувство само собой зарождается в ее сердце.

С Жюли всё было совсем не так. Жан-Жака она впервые увидела в парке аттракционов на Шоколадном берегу, в шатре для игры в дартс, куда она случайно зашла с подругой Стеллой. И Жан-Жак не только не выглядел героем, а наоборот, позорился по полной программе.

Когда Жюли вошла в шатер, он как раз бросал дротики. И с пяти шагов никак не мог попасть не то что в десятку, а даже в саму мишень. Дротики, запущенные его рукой, вонзались во что угодно: в стену, в пол, в соседнюю мишень, даже в потолок. Но только не в разделенный на разноцветные секторы круг.

Каждый новый бросок Жан-Жака компания его приятелей встречала дружным смехом. А сам он – рыжеватый, с торчащими во все стороны волосами, жесткими, как проволока, в очках, как у Гарри Поттера, – всякий раз так искренне огорчался, возмущался и горячился, что на это нельзя было смотреть без улыбки.

– Нет, Жан-Жак! Дартс – это не твое! – поддевали его друзья. – Тут нахрапом не возьмешь! Тут талант нужен!

– Идите к черту! – сердился он. – Мне просто дротики кривые попались!

Жюли со Стеллой встали у соседней мишени. Папа Жюли любит дартс, Жюли и сама неплохо бросает дротики, а тут, на виду у мальчишек, она и вовсе почувствовала подъем и уверенность в руке.

– Вот! Учись! – накачанный приятель в облегающей торс футболке кивнул на Жюли и похлопал Жан-Жака по плечу. – Это тебе не футбольный мяч гонять!

– А ты играешь в футбол? – удивилась Жюли.

– Он капитан нашей школьной команды! И лучший нападающий чемпионата провинции. Когда наши взрослые ездили на товарищеский матч на ту сторону перевала, они брали с собой Жан-Жака. И он забил два гола!

– Круто! – Жюли посмотрела на парня с интересом. И поняла: приятели любят Жан-Жака и гордятся им. А посмеиваются не всерьез, а дружески, шутя.

Она никогда бы не подумала, что этот рыжий смешной парень в круглых очках – лучший футбольный нападающий!

Как-то само собой получилось, что, закончив играть, Жан-Жак с приятелями и Жюли со Стеллой пошли по парку вместе – от аттракциона к аттракциону. И оказалось, что гулять вместе с этими ребятами интересно и весело!

Мальчишки не пропускали ни одного развлечения и всё делали азартно и с шуточками. Что есть силы лупили резиновым молотом по бутафорской наковальне – чем сильнее ударишь, тем выше взлетит красная стрелка по шкале силы. Играли в настольный хоккей. Гоняли светящееся кольцо по стеклянному столу. Разгоняли качели так, что смотритель делал им замечание.

Жан-Жак постепенно забыл свои неудачи в тире, и оказалось, что парень он довольно сильный и ловкий. А главное, чувствовала Жюли, в нем живет хорошо знакомая ей страсть – если взялся за какое-то дело, нужно во что бы то ни стало быть в нем лучшим! Во что бы то ни стало! Хоть умри!

К тому же Жюли видела: она ему нравится. И всё, что он делает, он делает ради нее. И когда они пришли на крытый автодром, Жюли очень захотелось оказаться в одной машинке с Жан-Жаком. И они действительно оказались в одной кабине – сидели близко-близко на тесном сиденье, в четыре руки весело крутили вертлявое рулевое колесо, безжалостно таранили всех, кто оказывался рядом, и ловко уворачивались от тех, кто хотел протаранить их самих. Их руки то и дело сталкивались, переплетались, накрывали друг друга, и это было так неожиданно и здорово!

И постепенно Жюли стала чувствовать, что этот немного смешной и упрямый Жан-Жак всё больше и больше притягивает ее внимание, заполняет собой всё пространство вокруг нее.

Так луч прожектора во время концерта на стадионе вдруг выхватывает в темноте одного-единственного человека, пробирающегося по трибунам к своему месту или, наоборот, на выход, и начинает зачем-то сопровождать его. И весь стадион невольно следит за этим человеком. А в какой-то момент вдруг кажется, что только этот человек и существует на всем белом свете, а всё остальное – люди, кресла, проходы, трещотки и барабаны – лишь погруженный в сумрак фон, задник, необязательные декорации.

Так и с Жюли: как будто невидимый волшебный луч с неба вдруг высветил для нее одного-единственного человека, шедшего рядом. И она увидела его с волнующей отчетливостью – его глаза, руки, волосы, то, как он двигается, улыбается, шутит. Да что там увидела! Она могла смотреть в совершенно другую сторону и всё равно ощущала его присутствие, его интерес, его взгляды. Все звуки вокруг как будто стали тише, а его голос, каждое произнесенное им слово отдавались внутри пульсирующим звенящим удивлением. И всё, кроме него, в этом мире как будто поблекло, стало нерезким и необязательным.

А потом… В одну удивительную минуту Жюли поняла, нет, почувствовала, что и сама она находится в точно таком же волшебном луче. И из всего, что есть вокруг, Жан-Жак теперь видит только ее – ее лицо, глаза, губы – и слышит только ее, ее звенящий от незнакомого волнения голос.

От этого пьянящего ощущения волшебной связи между ними сердце то и дело замирало на ходу, а потом жарко, наполненно ухало. В ушах звучал веселый беспорядочный гомон. И тогда ужас перед чем-то огромным, неведомым и властным, время от времени пробегающий мурашками по спине, вдруг сменялся беспечным восторгом. И всё в жизни мгновенно делалось до ужаса легким и радостным. Жюли не шла, а летела над землей и чувствовала, что всё у нее именно такое, каким и должно быть, – и прическа, и платье, и взгляды, и слова.

Казалось бы, всё вокруг осталось таким же, как было, – знакомые с детства, виденные сотни раз аллеи, фонари, павильон летнего театра, люди на каруселях, музыка, продавцы сладостей, дети на роликах. И в то же время всё было уже совсем другим – чудесным, сказочным.

Потом они сидели за столиками кафе, под шатром, и ели мороженое с колой. И всё, буквально всё было наполнено особенным смыслом: и слова, и взгляды, и то, что Жан-Жак и Жюли, не сговариваясь, выбрали одно и то же мороженое – фисташковое.

Было уже поздно, когда вся компания направилась к Старому мосту, чтобы проводить Стеллу и Жюли на Вафельный берег.

И еще никогда, никогда, никогда в жизни Жюли не было такого чудесного вечера!

4. Доротея

Скажем прямо: школьная учительница гимнастики – не самая заметная фигура. Ни в большом, ни в маленьком городе. Даже если эта учительница только что приехала издалека. Даже если она молода, одинока, недурна собой, обладает волевым лицом и спортивной фигурой.

Но об учительнице, появившейся в Мильхенбурге в то памятное мартовское утро, уже через неделю заговорили многие, очень многие горожане.

Во-первых, потому что наконец возобновились уроки гимнастики, которых не было в нашей школе уже несколько месяцев. Все, кому случалось проезжать или проходить мимо школы, с удовлетворением отмечали, что на школьном стадионе теперь постоянно кто-то бегает, прыгает и соревнуется; там то и дело что-то кидают или подтягиваются на перекладине. И это, сами понимаете, не может не радовать: здоровый дух обитает только в здоровом детском теле.

А во-вторых… Во-вторых, оказалось, что новая учительница не собирается ограничиваться только обязательными школьными уроками.

Уже на следующий день после своего появления она объявила, что открывает при школе секцию восточных единоборств. А в ближайшую субботу, сразу после уроков, при большом стечении народа устроила показательные выступления.

В кимоно, в легком кожаном шлеме, с защитными накладками на руках и ногах Доротея вышла в центр круга и предложила всем желающим нападать на нее с разных сторон. Двое, трое, а потом и четверо подростков приняли приглашение и начали наскакивать на Доротею, сначала робко, а потом всё смелее и смелее. Кто справа, кто слева, кто спереди, кто сзади, по очереди и одновременно – они норовили ударить новую учительницу рукой, ногой, а потом и специально приготовленными тренировочными палками. Ей целили в грудь, в спину, в ноги, но ни один из ударов – представьте, ни один! – не достиг цели. Доротея ловко уворачивалась или хладнокровно защищалась, принимая удары на предплечья и голени, которые, казалось, были сделаны из стали.

Чем больше нападающие входили в раж, тем сильнее рос восторг зрителей. Со всех сторон раздавались аплодисменты. Конечно, многие видели что-то подобное в кино, но, честно говоря, считали, что киносцены, в которых дерутся Брюс Ли или Жан-Клод ван Дамм, – просто тщательно отрепетированная постановка, а может, и вовсе монтаж. Но тут прямо на глазах у всех человек с легкостью вытворял почти то же самое. Да так ловко, что зрители, как ни старались, не могли уследить за ее мелькающими руками и ногами.

Раскланявшись, чуть порозовевшая после схватки Доротея пояснила, что она – давняя последовательница малоизвестной, но очень эффективной тибетской боевой системы, придуманной монахами уединенного высокогорного монастыря. В основе системы лежит не физическая сила, а скорость и решительность. И достичь их можно, если настойчиво тренироваться и укреплять дух. Также учительница упомянула, что принимала участие в крупных международных соревнованиях и получила знак высшей степени мастерства – перламутровый пояс.

Нет нужды говорить, что успех выступления – и у взрослых, и у детей – был полным. В понедельник на следующее занятие секции пришло столько мальчишек и девчонок, что все желающие с трудом уместились в школьном спортивном зале.

Тренировки стали проходить три раза в неделю. Конечно, кому-то из детей хватило пары занятий, чтобы исчерпать весь запас энтузиазма. Но многие увлеклись, стали приходить на каждую тренировку, выполняли упражнения вслед за Доротеей и впитывали каждое слово, которое она произносила.

Эти мальчишки и девчонки со временем стали рассказывать дома крайне любопытные вещи. То есть в их словах, в общем-то, не было ничего особенно удивительного, но еще вчера эти подростки ни о чем таком даже думать не думали!

В основе любого боевого искусства, учила тренер, лежит философия. Или, если хотите, подход к жизни, мировоззрение. Настоящий воин одерживает победы не только и не столько за счет силы и ловкости, защит и блоков, техники ударов и контрударов, но за счет силы духа и мужества.

А раз так, то задача хорошего учителя – сформировать в учениках такие личные качества, как собранность, стойкость, непреклонность, а также чувство товарищества и взаимной выручки. Именно из них, по мнению Доротеи, и рождается сила духа. И как раз этого так не хватает современным детям.

Всех, кто примкнул к секции, Доротея предложила называть по-восточному символично: Воины Железного Кулака.

Воин Кулака – дети с увлечением повторяли слова Доротеи – уважает силу воли и презирает слабость. У него есть цель в жизни, он настойчиво идет к ней и каждую минуту использует для того, чтобы эту цель приблизить. Он всегда сосредоточен и готов к действию. Он не позволяет себе расхлябанности и небрежности. А значит – не может не выучить уроков, не подготовиться к контрольной, забыть дома учебник или тетрадь. Даже небрежной одежды воин не может себе позволить – иначе он не воин, а размазня!

Воин начинает день с зарядки и ледяного душа. А заканчивает пробежкой и силовыми упражнениями. Он постоянно испытывает себя, ставит перед собой трудные задачи и самостоятельно их решает. Он равнодушен к сладостям – потому что ест не для удовольствия, а для того, чтобы снабжать свой организм необходимым количеством энергии, полезных белков, жиров и углеводов. И уж конечно, для воина и разговора не может идти ни о каких вредных привычках: воин и вредные привычки – вещи несовместные.

Подростки, вступившие в отряд, стали меняться на глазах. Родители с изумлением наблюдали за тем, как мало, оказывается, нужно было их детям для того, чтобы в считаные дни избавиться от апатии, лени и рассеянности, стать энергичными, собранными, целеустремленными. Перестать упрямиться по любому поводу, спорить из-за ерунды, дерзить.

В десять, тринадцать или пятнадцать лет подросток остается один на один со своими проблемами, перед лицом огромного, сложного, равнодушного мира. Он запросто может растеряться и даже испугаться. Но если он почувствует рядом плечо товарища и будет знать, что они не бросят друг друга в трудную минуту, что их не пять, не десять и даже не двадцать, а целый строй, шагающий в ногу под бой барабанов, все в одинаковых футболках и пилотках, – тогда ничего не страшно. Тогда всё по плечу!

Романтика мужества и стойкости живет в каждом подростке. Кто в детстве не играл в индейцев? Или в следопытов-первопроходцев. В спартанцев. В мятежных гладиаторов. И повезет в жизни тем детям, кому встретятся на пути взрослые, которые разглядят эту романтику, оценят ее, помогут воплотить в конкретные дела.

В ближайшие же выходные Доротея организовала для Воинов Железного Кулака поход в горы. И не просто увеселительную поездку с пикником, а настоящий поход с преодолением трудностей. От остановки поезда до места, где проводили пикник, шли пешком – почти десять километров в быстром темпе. Ориентировались по компасу, сверялись с картой. Карабкались на скалу, по очереди страхуя друг друга пропущенным через карабин тросом. Переправлялись через бурный горный поток по веревочному мосту, который сами же и соорудили под руководством наставницы. А потом окунались в ледяную воду, бегущую с гор, – оказалось, это может каждый. Разводили костер – вы умеете разводить костер? – и готовили еду в котле. Обратно, несмотря на усталость, тоже шли пешком, все вместе, подбадривая отстающих, принимая у уставших тяжелые рюкзаки. Можете себе представить?

После похода дети не просто любили Доротею, они ее боготворили.

Да и на весь наш тихий Мильхенбург деятельность новой учительницы произвела самое положительное впечатление. Можно даже сказать, что уже к началу мая горожане души в ней не чаяли.

Все только и говорили о том, как Мильхенбургу повезло с Доротеей! Какая она энергичная, неравнодушная и решительная. И как умеет найти подход к подросткам. Нынешних подростков попробуй чем-нибудь заинтересовать, у них один компьютер на уме! А вот поди ж ты!

Наша газета «Вафельные ведомости» поместила заметку о походе подростков на первую страницу, среди самых важных новостей. Пастор Брандт тепло отозвался об инициативе Доротеи на воскресной мессе. И даже сам бургомистр высказал пожелание в скором будущем пригласить учительницу на свой традиционный субботний обед – а это в нашем городке считается едва ли не самым почетным знаком отличия.

* * *

Одним словом, поначалу восторги горожан были единодушными. Но потом… Потом мнения насчет Доротеи начали разделяться.

И началось всё, пожалуй, с истории в заброшенном депо.

Это депо уже много лет считалось больным местом нашего Мильхенбурга, можно сказать, его язвой. Депо примыкало к вокзалу и когда-то служило мастерской для ремонта локомотивов и железнодорожных вагонов. Но ни локомотивы, ни вагоны там давно уже никто не ремонтировал, депо стояло заброшенным и служило пристанищем разного рода сомнительным личностям, которые, как известно, везде и всюду тянутся к вокзалам.

Какие-то бродяги, которых с наступлением тепла из года в год заносило в наш городок, понатащили в пустующее здание старую мебель и бытовую технику и оборудовали себе если не гостиницу, то по крайней мере общежитие, где потихоньку и жили, приезжая то одной компанией, то другой. Во дворе они установили выброшенные дачные столы и потрепанные шезлонги, в которых целыми днями валялись на солнце, покуривали, прихлебывали пиво и вели бесконечные неторопливые разговоры. Шуму от них было немного, но и обстановку в городе они не улучшали: в депо вечно тянуло мечтательных пьяниц и непутевых девиц, там околачивались разные неприятные люди, торговавшие из-под полы чем-то неположенным. Горожан постоянно мучил вопрос: откуда бродяги берут деньги на такую жизнь? И даже днем добропорядочные жители предпочитали обходить депо минимум за два квартала.

Власти ничего не могли поделать с этим притоном. Потому что и депо, и его территория оставались собственностью какого-то Высокогорного акционерного общества и без его разрешения хозяйничать там никто не имел права. Само общество давно не работало, но с собственностью не расставалось, строило планы когда-нибудь переоборудовать депо под выставочный комплекс или даже бизнес-центр и на все требования муниципалитета навести там порядок отвечало отписками или вообще не отвечало.

И вот как-то в воскресенье, с утра пораньше, в ворота депо под барабанный бой вошел отряд Воинов Кулака во главе с новой учительницей. Одни подростки рассредоточились по двору, собирая в одну большую кучу расставленную повсюду садовую мебель. Другие распахнули ворота и на глазах заспанных бродяг, чей день никогда не начинался раньше обеда, стали выносить во двор и сваливать в ту же кучу внутреннее убранство общаги. При этом с миролюбивыми забулдыгами особенно не церемонились: с диванов и кроватей их попросту стряхивали силой. Те попробовали было сопротивляться, но быстро оставили эту затею: горстка едва проснувшихся ленивых бродяг ничего не могла сделать с тремя десятками энергичных, решительно настроенных молодых людей.

Воины действовали слаженно. Когда всё было собрано, кучу облили керосином и подожгли. После этого во двор заехал нанятый учителем мусорный грузовик и увез телевизоры, холодильники, торшеры и прочие вещи, которые нельзя было бросить в огонь. Расправившись с имуществом, скауты побрызгали по углам какой-то нестерпимо вонючей жидкостью, опять построились в колонну и строем ушли восвояси.

А огорченным бродягам не осталось ничего другого, как побродить, вздыхая и почесывая в затылках, по разоренному гнезду, сесть в вечерний поезд и уехать искать другое место, пригодное для их беспечной жизни.

Так вот, нужно сказать, что мнения горожан по поводу акции в депо разделились. И некоторые весьма уважаемые жители нашего города ее осудили. Потому что это, если задуматься, было чистой воды самоуправством. Есть закон, и решать, что делать с социально опасной публикой в депо, может только суд. Примет суд решение выселить бродяг – полиция его исполнит. Не примет – их никто не имеет права трогать. Таковы законы, так поступают в цивилизованном обществе. А если каждый из нас станет устраивать самодеятельность и расправляться по своему усмотрению с теми, кто ему не нравится, так можно зайти очень далеко…

Но большинство посчитало, что Доротея молодец: навести порядок в депо хотели многие из нас, но нам на это просто не хватало смелости. Мы привыкли тянуть резину, по каждому поводу разводить судебную волынку, рыться в законодательных закорючках и делать из мухи слона. А вопрос-то выеденного яйца не стоил: достаточно было спалить в костре парочку диванов, принесенных с помойки, и гнездо безалаберности и разврата исчезло само собой.

– А что? Молодец училка! – похвалил Карл. Они с Рудольфом встретились, чтобы выпить по кружечке темного мильхенбургского пива. – Сколько мы говорили об этом притоне! Сколько воды перелили из пустого в порожнее! А тут раз – и всё! Без лишних церемоний!

– Ну, не знаю, не знаю… – с сомнением отвечал Рудольф.

– А чего тут знать? Что в этом плохого? Ничего! И если бы всё делалось так же быстро и решительно, жизнь стала бы намного лучше и безопаснее. Однозначно!

Тем не менее пастор в очередной мессе решил обойти этот инцидент молчанием. И бургомистр, посовещавшись с помощниками, решил с приглашением Доротеи на обед пока не спешить. До поры до времени.

И конечно, никто, никто и представить себе не мог, какие ужасные, даже трагические события в скором времени развернутся в нашем мирном маленьком Городке Счастливых Молочников.

5. Вафли и шоколад

Всё началось с того, что в одно прекрасное утро, которое, как оказалось, совсем не было прекрасным, в самом сердце города на парадной витрине магазина появилась дерзкая надпись, сделанная красными буквами в метр высотой:

«Вафли – яд! Ешь шоколад!»

Надпись была сделана краской из баллончика, прямо на стекле огромной витрины главного торгового центра Вафельного берега. Делали ее, судя по всему, ночью, когда все спали, и утром она во всей красе предстала глазам горожан, вышедших из своих домов. Пустые баллончики из-под краски служащие торгового центра нашли тут же, в ближайшей урне.

Выходки, подобные этой, случались и раньше. Озоровали подростки, чья энергия весной начинала хлестать через край и из года в год заставляла их вытворять что-нибудь вызывающее. При этом подростки с Шоколадной стороны каждый год вытворяют что-нибудь непотребное на нашем берегу, а наши отправляются безобразничать на ту сторону.

Обычно дело ничем не кончалось – собственно, и дела никакого не было. Через пару часов надпись смывали или закрашивали. Граждане, проходя мимо, конечно же, чертыхались и поминали недобрым словом безымянных художников: малевать где ни попадя краской из баллончика – безобразие и вандализм, убогая фантазия! Чешутся руки, чувствуешь себя художником – купи мольберт и самовыражайся на здоровье. А пачкать своими творениями общественное имущество – незачем.

Но в целом происшествие обычно тут же забывалось и даже не попадало в сводку полиции. Однажды, правда, кто-то из членов городского совета предложил принять местный закон, запрещающий магазинам продавать несовершеннолетним баллончики с краской, чтобы не вызывать у них искушения тут же снять крышку, надавить на пульверизатор и оставить на самом видном месте свой гениальный след. Но предложение никто не принял всерьез, и закон не получил хода.

Но на этот раз…

* * *

Но на этот раз вышло по-другому. На этот раз наша молодежь, благодаря проделанной Доротеей работе, испытывала такой прилив энтузиазма и преисполнилась такого высокого боевого духа, что выходка шоколадников просто не могла остаться без ответа.

В тот же день после уроков Воины Кулака собрались во дворе школы, построились в колонну и под барабанный бой прошли маршем по всем главным улицам Мильхенбурга. Марширующие несли наши традиционные флажки и самодельные плакатики «Я люблю вафли!». Выйдя на набережную, колонна остановилась так, чтобы ее было видно с Шоколадного берега, и некоторое время скандировала: «Вафли! Вафли! Вафли! Мы – любим – вафли!» Зрелище вышло трогательным и волнующим. Честное слово, горожане были приятно удивлены.

– Ну и глупость! – недовольно сказал Рудольф за вечерней кружечкой пива. – Так бы и не заметил никто эту дурацкую надпись. А теперь весь город о ней говорит!

– А я считаю, что правильно! – возразил Карл. – Нечего спускать этим шоколадникам! Распоясались совсем, вафли им, видишь ли, яд! Портят витрины в самом центре города!

– Так это же подростки! Сегодня их подростки отличились. Завтра, глядишь, наши что-нибудь отмочат…

– А мне понравилось! Понравилось, что наши ребята по-настоящему обиделись. Дали понять, что они не совсем забыли гордость!

– При чем здесь гордость, – поморщился Рудольф. – О чем ты говоришь?..

– Да-да! Именно гордость! Одно дело – когда наши дети пишут на их стенах. И совсем другое – когда их шалопаи пишут на наших!

По совести говоря, Рудольф понимал, что имеет в виду Карл. Чувства наших подростков легко было понять: погуляв на том берегу, насмотревшись на размах и блеск чужих праздников, на то, как сорят деньгами их подростки, нашим ребятам поневоле становилось обидно за свой край. Ведь мы ничуть не хуже шоколадников и каких-нибудь тридцать лет назад жили так же, как они, а может, даже и лучше. В том, что вафли уже не пользуются спросом, а шоколад, наоборот, на подъеме, нет нашей вины. Мы делаем такие же превосходные, такие же нежные и воздушные вафли, как раньше.

Наши дети пишут на стенах от досады. И совсем другое дело – дети шоколадников. Они пишут из чистого хулиганства! Для того, чтобы лишний раз подчеркнуть собственное превосходство, чтобы лишний раз нас унизить.

Короче говоря, марш Воинов Кулака в целом произвел на жителей нашего берега хорошее впечатление.

Но что бы вы думали? Следующей ночью надпись про шоколад и вафли появилась опять! Еще более дерзкая и вызывающая.

* * *

На этот раз надпись намалевали ни много ни мало на фасаде городской ратуши, прямо под флагами и гербами. Надпись была сделана тем же цветом, что и первая, и на этот раз звучала еще категоричнее, чем прежде:

Жрешь вафли? Будешь жирным как свинья!

Ратуша – одно из самых старых и самых красивых зданий не только в нашем городе, но и во всей провинции. О ней упоминают даже известные путеводители «Киндерсли»! И надпись на ее парадной, недавно отремонтированной стене – откровенная грубость и оскорбление – и по форме, и по содержанию!

Вообще-то возле здания ратуши со времен Средневековья стоит полосатая будочка охраны, и в ней должен круглосуточно дежурить вооруженный пост. Но он давным-давно носит декоративный характер. Охрана одевается в традиционную форму горных стрелков – меховые жилетки, шерстяные полосатые гетры и туфли с пряжками, днем возле поста толкутся туристы, желающие сфотографироваться, и к ночи утомленные постовые расходятся по домам и сладко спят в своих постелях. Кому в наше время придет в голову покушаться на особняк бургомистра крохотного городка? Какой смысл торчать в одиночестве на залитой лунным светом и абсолютно пустой площади?

Надпись, разумеется, в срочном порядке закрасили. Но на этот раз о ней узнали практически все жители нашего берега. И у всех остался неприятный, можно сказать, тягостный осадок.

Ответ Воинов Кулака не заставил себя ждать. В тот же день они строем пришли к Старому мосту и растянули над ним транспарант с лозунгом:

Руки прочь от наших вафель!

Транспарант растянули через всю проезжую часть, между двумя столбами, при въезде на мост. Растянули на нашей стороне, но так, чтобы лозунг был отлично виден с Шоколадного берега.

Привязали транспарант к самым верхушкам столбов, на высоте в несколько метров, так, чтобы он бросался в глаза, но не мешал движению. При этом Доротея научила воинов, как строить пирамиду, которую используют спецназовцы, когда им нужно достать что-то на высоте, сильно превышающей человеческий рост. Четверо самых крепких ребят, встав у столба и положив руки друг другу на плечи, образовали основание. На это основание взобрались двое ребят полегче – они стали вторым этажом пирамиды. А к ним на плечи вскарабкался самый ловкий и самый легкий парнишка, который и привязал концы транспаранта к верхушке сначала одного, а потом другого столба.

Мероприятие продолжилось торжественным построением, во время которого воины выслушали короткую энергичную речь Доротеи о мужестве, чести и достоинстве. После чего Доротея и двое самых способных учеников провели перед строем короткий тренировочный бой на бамбуковых палках. В завершение воины, уже по традиции, проскандировали для поднятия боевого духа свои лозунги и строем ушли восвояси.

– Вот и правильно! – Карл прокомментировал событие за вечерней партией в трик-трак. – Молодцы ребята! Нечего спускать этим наглецам! Пусть знают: мы не намерены терпеть их насмешки и оскорбления. Слава богу, нашелся наконец решительный человек…

– Ой, напрасно всё это, – покачал головой Рудольф. – Раздувают из мухи слона. И вообще… Я не понимаю, зачем в наше время ходить строем… Маршировать под барабан… Эта их Доротея – странная женщина!

– Не выдумывай! Мальчишкам это полезно. Дисциплина, мужество, умение постоять за себя. А то растут слюнтяями, один только компьютер на уме.

– А мне это не нравится! Как бы дело не зашло слишком далеко…

– А куда оно может зайти? Ну подерутся. Разобьют пару носов. Парням это только полезно. Мы ведь тоже дрались с шоколадниками. Вспомни!

– Мы – это другое… Совсем другое…

6. Чудеса в решете

Жюли ждала, что в тот их первый вечер, после мороженого и парка аттракционов, Жан-Жак попросит номер ее телефона – это было бы естественно. Но он почему-то не попросил.

«Ну и ладно! Подумаешь! – решила Жюли. – Не очень-то и хотелось…»

Но в понедельник днем, вскоре после того, как Жюли вернулась домой из школы, кто-то позвонил ей на мобильник с незнакомого номера.

– Алло? Это кто? – проговорил чей-то голос. И Жюли сразу догадалась, что это Жан-Жак. – К кому я попал?

– А кому ты звонишь? – рассмеялась девушка.

– Это ты, Жюли?

– Я.

– Ого! Вот круто! Я почему-то так и подумал. Это Жан-Жак, узнала?

– Узнала. А о чем ты так и подумал?

– Ну что к тебе попаду! Прикинь, мне этот телефон сегодня ночью приснился! Сплю я, значит, и вдруг цифры какие-то… Как будто с крылышками и с неба спускаются… Я даже проснулся от неожиданности и на всякий случай записал цифры на клочке бумаги. А утром смотрю – чей-то телефон. Оказывается, твой…

Жюли рассмеялась. Нет, вы видели такого враля? Во сне ему телефон приснился. Узнал, наверное, у кого-то из знакомых или в Сети раскопал, а потом напридумывал – сорок бочек арестантов.

Впрочем, они мило поболтали. А потом договорились встретиться через час в центре развлечений «Шоколадный жираф» и посмотреть какое-нибудь кино.

Собираясь на встречу, Жюли пританцовывала. И еле высидела дома положенное время, чтобы не выбежать раньше, чем нужно. И летела на тот берег как на крыльях. И еще издали заметила Жан-Жака, который с важным видом прохаживался перед дверями «Шоколадного жирафа».

Выбор фильмов в кинотеатре был небольшой: в первом зале шел американский триллер, во втором – американская комедия. Они выбрали комедию – в том веселом возбуждении, в каком оба находились, им, собственно, было всё равно. Прихватив ведерко с попкорном, Жан-Жак сразу направился на последний ряд. Начало фильма было неплохим, главный герой – смешным и симпатичным. Полупустой зал охотно смеялся, Жюли и Жан-Жак – тоже. И через некоторое время, вроде как случайно, увлекшись, Жан-Жак поднял руку и закинул ее Жюли на плечо.

Жюли замерла. Не то чтобы она совсем не ожидала ничего подобного, но класть руку на плечо вот так, будто невзначай… Это было неправильно. Помедлив немного, она сделала движение плечами и вывернулась из-под его руки. Не слишком поспешно (иначе получилось бы, что она оскорблена и сердится, а это было не так), но и не раздумывая слишком долго (чтобы не вышло так, будто она кокетничает и ломается, ведь это тоже не соответствовало действительности).

Жан-Жак, кажется, хмыкнул и новых попыток заявить свои права на Жюли не предпринимал. Он даже как будто немного расстроился и перестал следить за сюжетом. Два раза вздохнул… Жюли почувствовала: это не от того, что она, вопреки ожиданиям, повела себя недотрогой, Жан-Жак корит себя за то, что поторопился, мог ее этим обидеть, и теперь чувствует себя дураком. Ей стало его жалко. И через некоторое время, подумав как следует над ситуацией, она – не слишком скоро, но и не слишком откладывая – сама отыскала в темноте его руку и вложила свою ладонь в его горячие сухие пальцы. И почувствовала, как Жан-Жак замер. Так они и просидели до самого конца сеанса, боясь пошевелиться. И это было приятно!

Комедия, кстати, оказалась так себе, удачное начало так и не получило достойного развития, а финал и вообще был смазан. Но ни Жюли, ни Жан-Жак не только не расстроились, а совсем наоборот, вышли из кинотеатра в приподнятом настроении.

Они договорились встретиться в четверг. Но уже на следующий день, во вторник, еще до окончания уроков выяснилось, что четверг – это очень нескоро и ждать так долго совершенно невозможно. Жюли и Жан-Жак списались по телефону и после школы пошли в зоопарк, смотреть на новорожденного бегемота, о котором писали «Вафельные ведомости».

А дальше всё понеслось, как отцепленный вагон под горку.

В среду они катались на роликах. Вообще-то Жюли неплохо гоняет на роликах, легко и уверенно, но оказалось, что Жан-Жак – просто мастер. Он привел ее на роллердром и минут двадцать вытворял там разные штуки: перекатывался с одной поверхности на другую, взлетал над краем рампы, красиво изгибаясь и зависая в воздухе, отставив одну руку в сторону, а другой ухватившись за колесики своих роликов. Народ собрался посмотреть на его катание, в конце ему устроили овацию, и Жюли очень им гордилась. И когда после этого они, никуда не торопясь, просто ехали, взявшись за руки, по дорожкам, на них с завистью оборачивались новички – так классно они смотрелись рядом!

В четверг ходили в «Макдональдс». И оказалось, что и Жан-Жак, и Жюли в последнее время подсели на куриные макнаггетсы и роллы, а вот бигмаки и чизбургеры им обоим порядком поднадоели. Жареной картошки они съели по самому большому пакету, и Жан-Жак научил Жюли смешивать для картошки кетчуп и майонез – вкус оказался неожиданным. Картонный стакан можно было наполнять колой столько раз, сколько захочешь, так что Жан-Жак всё ходил и ходил к аппарату, сначала потому что никак не мог напиться, а потом уже просто так, для смеха. Всё говорил, что хочет наполниться колой доверху, так, чтобы в ушах было слышно, как пузырьки лопаются внутри, и чтобы это слышал не только он, но и Жюли. Короче, оба жутко повеселились.

В пятницу к родителям Жюли приезжала тетя с побережья, и пойти гулять она не смогла. Но Жан-Жак приехал на своем скутере к ней под окна, она выбежала на минутку, и они проболтали почти целый час, качаясь на детских качелях в соседнем сквере.

Зато в субботу они провели вместе целый день. Гуляли по набережной, кормили лебедей, ели мороженое, сидели на скамейках и говорили, говорили, говорили – обо всем на свете.

К концу недели Жюли уже и представить себе не могла, как она столько лет (пятнадцать, почти шестнадцать!) жила без Жан-Жака.

Просто кошмар какой-то был, а не жизнь!

7. Флаг Гильдии вафельщиков

После того, как на Старом мосту появилась растяжка с предупреждением зарвавшимся шоколадникам, наступило некоторое затишье. А затем события посыпались как из рога изобилия. Почти неделю о Воинах Кулака ничего не было слышно, но накануне выходных они снова дали о себе знать.

В пятницу, сразу после школьных занятий, воины построились в колонну, прошли маршем к средневековой крепости, расположенной на островке посреди города, и устроили торжественное построение на верхней площадке главного крепостного укрепления – башни блаженной Маргариты.

Крепость – основная достопримечательность нашего городка. С высоты башни блаженной Маргариты наш чудесный Мильхенбург виден как на ладони: черепичные крыши, утопающие в зелени, бульвары и улицы, ратуша и кирха, Старый и Новый мосты, перекинутые через блестящую на солнце ленту Реки, и дальше, дальше – сочные зеленеющие луга в окружении молчаливых гор…

Именно на башне, на верхней ее площадке, торжественно выстроился отряд Воинов Кулака.

Сначала перед строем, замершим по стойке смирно, выступила Доротея. И произнесла сдержанную, но страстную речь о гордости и чувстве собственного достоинства. Доротея не говорила ни о чем конкретно, она лишь напомнила о том, что гордость и достоинство – это главное, что составляет силу воина. Если воина обидели или тем более оскорбили, сказала Доротея, он не может жить спокойно до тех пор, пока не ответит обидчику. Воин не может ни есть, ни спать, ни радоваться жизни, пока обида не отомщена. Если, конечно, он настоящий воин, а не тряпка!

После учительницы слово взял одиннадцатиклассник Ласло Леман, недавно выбранный командиром отряда Воинов. Он высказался о подлости ударов исподтишка. О том, что одно дело – открыто, при свете дня, выйти на поединок и в честном бою помериться с соперником мастерством и силой. И совсем другое – творить гадости тайно, под покровом ночи, скрываясь и пряча свое лицо. Открытый поединок – это понятно. А тайные гадости – это недостойно и низко.

А последним выступил Курт Ридль – член Совета Воинов и правофланговый второго звена. Он произнес речь о товариществе и плече друга, которые так необходимы каждому из нас, и которыми стоит дорожить больше всего на свете. Особенно перед лицом тайного недоброжелателя, возможно, даже врага…

Построение кончилось тем, что воины подняли на флагштоке башни трехметровый флаг с изображением вафли на красном фоне – традиционный флаг Гильдии кондитеров Вафельного берега. В легком весеннем ветерке, тянущемся с гор, флаг расправился и стал виден со всех самых дальних концов Мильхенбурга. Он показывал всем, что вафли – несмотря ни на что – достойны того, чтобы царить над всем Мильхенбургом и даже его окрестностями.

– А вот это вообще зря! Ну точно зря! – морщась, как от зубной боли, сказал Рудольф.

– Почему это зря? По-моему, правильно! – не согласился Карл. – Пусть знают!

– Флаг на башне – это перебор! Это явный вызов!

– Вызов?

– Конечно! Крепость, ты сам знаешь, никому не принадлежит! Крепость общая! Шоколадникам не понравится, если над ней будет развеваться флаг вафельщиков.

Рудольф был прав: весь Мильхенбург делился на «нашу» и «не нашу» части, но крепость, расположенная в центре города, на острове посреди Реки, по молчаливому согласию горожан не относилась ни к Шоколадному, ни к Вафельному берегу, именно ради нее приезжала в наш город большая часть туристов, и заявлять претензии на крепость ни нам, ни шоколадникам никогда в голову не приходило. И вот теперь Воины Кулака развернули над крепостью флаг с изображением вафли. И это могло быть воспринято как вызов, как заявка на передел территорий.

– Ну и что? Подумаешь – им не понравится! – не согласился Карл. – Пусть знают! Да если как следует разобраться, крепость вообще стоит на нашем берегу!

И Карл был по-своему прав: формально говоря, крепость построена на берегу, который изначально был Вафельным. В этом месте города Река делает плавную петлю, и бастионы с башнями построили в излучине, на откосе, так, чтобы их с трех сторон защищала вода. И только потом, уже после окончания строительства, прорыли канал, который превратил полуостров в остров – так что укрепления оказались окруженными водой уже со всех сторон.

– Ну и что? Столетие за столетием крепость считалась общей! – сердито сказал Рудольф. – Скажи на милость, почему именно сейчас мы взялись пересматривать многовековую традицию?

– А пусть знают! Пусть не думают, что деньги дают им право быть людьми первого сорта! Нам на их шоколад – наплевать!

– При чем здесь вообще деньги? Какой еще первый сорт? – поморщился Рудольф. – И вообще. Кто дал мальчишкам право вывешивать на городской башне какие-то флаги? Мне кажется, тут есть повод вмешаться твоему Вильгельму.

Вильгельм – племянник Карла, сын его сестры. В нашем городке Вильгельм руководит гражданской полицией, той, что следит за соблюдением порядка на улицах. Серьезные преступления расследует криминальная полиция, а мелкие нарушения пресекает полиция гражданская.

– А что Вильгельм? Он – нормальный парень, он и сам считает, что шоколадников пора укоротить. На то, чтобы вывесить флаг, получено официальное разрешение – в связи с проведением недели истории городских вафель. Так что тут придраться не к чему.

Рудольф сокрушенно помотал головой: неправильно это, ой неправильно!

– И где только мальчишки нашли старинный флаг… Эта их Доротея – странная. Почему ее никто не остановит? Не доведет она нас до добра! Вот увидишь!

– Да брось ты! Всё правильно! И Доротея – молодец! Слава богу, что не все такие осторожные, как ты…

– Не нравится мне это! Совсем не нравится!

8. Радости и огорчения

Это случилось на второй неделе знакомства Жюли и Жан-Жака.

Встретившись после занятий, они пошли в парк аттракционов на Шоколадной стороне – как тогда, в первый день знакомства. Но в середине недели народу было немного, аттракционы пустовали, и в парке оказалось совсем не так весело, как во время Шоколадного праздника. А главное, с Жан-Жаком в тот день с самого начала что-то было не так. Он казался напряженным, невнимательным, совсем не таким обаятельным, как раньше. Он совсем не шутил, перескакивал в разговоре с одного на другое, то и дело мрачнел, а потом вдруг неестественно смеялся. И всё время испытующе поглядывал на Жюли.

Они пару раз прокатились на карусели, стукнули молотом по наковальне, погоняли светящиеся круги по столу и решили, что это совсем не прикольно и нужно уходить куда-нибудь в другое место.

И когда, срезая путь, они шли заросшей тропкой к выходу из парка, Жан-Жак вдруг крепко обнял Жюли за талию, решительно привлек к себе и попытался поцеловать в губы.

Жюли отстранилась.

– Ты что? Что-то не так? – спросил Жан-Жак.

– Не знаю… – честно ответила Жюли.

Он опять потянул ее к себе и попробовал поцеловать еще раз. Жюли опять убрала лицо, а потом и вовсе освободилась из его объятий.

– Ты что? – удивленно повторил Жан-Жак.

Жюли пожала плечами.

– Что это ты – ни с того ни с сего? – спросила она.

– Как ни с того ни с сего? – обиделся Жан-Жак. – Мы с тобой встречаемся уже почти две недели!

– Ну и что?

– Как что? Получается, что я твой парень. А ты моя девушка. Или нет?

Жюли задумалась. Наверное, это так и называется – он ее парень, она его девушка. Но она как-то не думала о них с Жан-Жаком такими словами.

– Ты не думай. Ты мне очень нравишься! – заверил Жан-Жак, по-своему поняв ее сомнения. – Ты сразу мне понравилась. В первый же день. А я? Я что, тебе не нравлюсь?

– Нравишься. Но как-то всё это…

Они стояли на тропинке, среди зарослей сирени. Где-то за кустами и парковой оградой, всего в паре десятков метров от них, ездили по бульвару машины и ходили по тротуару пешеходы.

– Ты что, никогда не целовалась? – догадался Жан-Жак.

– Почему это не целовалась? Целовалась! Тыщу раз! – соврала Жюли.

– И что? – удивился Жан. – Тебе не понравилось?

Она посмотрела на его сухие, горячие губы.

– Почему не понравилось? Понравилось! Просто я не люблю вот так, на ходу.

– Так давай не на ходу! – предложил предприимчивый Жан-Жак. И принялся оглядываться в поисках скамейки. – Давай сядем куда-нибудь.

– Постой, постой! Это что, обязательно?

– Что?

– Ну, целоваться по темным углам?

Стекла его очков в свете низко стоящего солнца то заливались светом, то становились прозрачными. И Жан-Жак от этого был похож на вампира из фильма ужасов.

– Ну, если мы с тобой хотим встречаться как дети, то необязательно. А если по-взрослому… Тогда все целуются…

Он сказал это так убедительно, что Жюли невольно улыбнулась.

– Это ты сам придумал? – спросила она. – Или этому учат в школе на Шоколадном берегу?

Жан-Жак обиделся.

– Ну, знаешь! – он развернулся, чтобы уйти.

– Ладно, ладно, постой! Я пошутила. – Жюли поймала его руку. – Да стой же!

Он остановился.

– Ты правда считаешь, что мы должны целоваться?

– Конечно!

Жюли задумалась. Нельзя сказать, что мысль о поцелуях и обо всем прочем никогда не приходила ей в голову. Но что-то подсказывало, что им не стоит торопиться с этим. Жюли и так всё нравилось – видеть его глаза, слышать его голос, думать о нем… Ей было очень хорошо с Жан-Жаком – так зачем что-то менять и рисковать всё испортить? А вдруг всё станет другим и это другое ей совсем-совсем не понравится?

Конечно, если он настаивает, если это для него так важно, она не видит ничего страшного в том, чтобы поцеловаться. Подумаешь, проблема. Двадцать первый век на дворе, в конце концов. И она – вполне современная девушка. Вот только…

Заметив ее сомнения, Жан-Жак опять обнял ее за талию и упрямо ткнулся губами в ее губы. От его губ пахло недавно съеденной сосиской в тесте. Жюли услышала, как совсем рядом гулко бьется его сердце.

Но всё же она опять сняла его руки со своей талии и вернула их на место – к его бокам.

– Постой, постой, – сказала она. – Не так!.. Не сейчас… Не сегодня.

Она взяла его под локоть и потянула обратно – к людям, музыке, шуму, огням, аттракционам и веселью.

* * *

На следующий день в школе, на большой перемене, Жюли увлекла Стеллу в укромный уголок за пальмой в рекреации второго этажа.

– Скажи, ты целоваться умеешь? – спросила Жюли.

– Что?! – вытаращила глаза Стелла.

– Ну, ты целовалась с кем-нибудь по-настоящему?

Стелла смотрела на подругу так, будто прямо на ее глазах у той посреди лба вырос рог. Или гриб. Она ожидала от Жюли всего, чего угодно, только не этого.

– Ну ты даешь! С чего это ты?

– Нет, скажи! Мне правда нужно.

– Ну, целовалась…

– По-настоящему?

– Да.

– С кем это? Ты мне ничего не говорила!

– Ну, есть один парень…

– С того берега?

– Да.

– Я его знаю? Как зовут?

– Нет, ты не знаешь. Его зовут Фабрис. Мы познакомились на прошлой неделе.

– На прошлой неделе! И уже целовались! Вот это да!

Поймав любопытный взгляд Жюли, Стелла отвела глаза. А потом пожала плечами. Ну познакомилась – что тут такого? А рассказывать – как-то случая подходящего не подвернулось.

Впрочем, Жюли в данную минуту интересовала вовсе не романтическая история Стеллы. Ее волновали более практические вопросы.

– Ну и как это?

– Что?

– Ну, целоваться по-настоящему?

Подруга покачала головой. Ну Жюли, ну дает!

– Да как тебе сказать… Вообще-то круто…

Жюли кивнула. Она так и думала. Так и должно быть – иначе зачем бы вокруг этого поднималось столько шума?

– Слушай, ты должна меня научить. Мне нужно!

Стелла не поняла:

– Чему научить?

– Целоваться!

– Ты с ума сошла? Как это – научить?

– Ну так. Взять и научить!

Стелла опять мотнула головой: мир еще не видывал такой выдумщицы.

– Ну… Так не расскажешь… Надо губами… А потом… Нет, так не объяснишь.

– Ну так покажи!

– Чего?!

– А что? Возьми и покажи.

Стелла огляделась:

– Прямо здесь, что ли?

Жюли тоже посмотрела по сторонам. В рекреации шла обычная перемена. Кто-то куда-то спешил, кто-то возился с приятелем. Малышня, встав кружком, пинала ногами чей-то рюкзак.

– Не здесь. Пошли в гардероб. Там сейчас никого нет.

– Ну что ты опять придумала? Ненормальная! И вообще! Что за спешка? Потом нельзя, что ли? После уроков?..

– После уроков нельзя. После уроков я сразу убегаю.

В гардеробе и правда никого не было. Жюли увлекла Стеллу в самый дальний угол, за вешалки.

– А если кто увидит? – всё еще сопротивлялась Стелла. – Что про нас подумают?

– Никто не увидит, – сказала Жюли и подошла вплотную к подруге.

Стелла пожала плечами, вздохнула и отвернулась. Она некоторое время медлила, собираясь с мыслями и настраиваясь. Потом покачала головой, чуть нагнулась к Жюли, которая была ниже ростом, и поцеловала подругу долгим поцелуем, каким взрослый мужчина целует женщину.

Некоторое время Жюли стояла не шевелясь и не открывая глаз.

– Ну? – спросила ее Стелла.

– Круто! – сказала Жюли. – Я всё поняла. Нужно губами… А потом…

– Да. Ну а вообще – как тебе?

Жюли убежденно показала большой палец:

– Круто! – повторила она. И вытерла рукавом губы. – Очень круто!

* * *

После уроков Жан-Жак заехал за Жюли на скутере, и они поехали на окраину Мильхенбурга, к верхним шлюзам: местное телевидение в тот день сообщило, что туда, на разлив Реки, утром опустилась стая серых гусей, совершающая свой обычный сезонный перелет с юга на север.

Никаких гусей они не застали, стая уже снялась и улетела дальше по своему маршруту, но на разливе всё равно было очень хорошо – красиво, тихо, немноголюдно. Они оставили скутер на площадке возле домика смотрителя шлюза и пошли по берегу, по гравийной дорожке вдоль воды.

У Жан-Жака не было последних уроков, вместо этого он два часа гонял в футбол, его команда выиграла у соперников с хорошим счетом. Жан-Жак был оживлен, разговорчив и доволен собой. Он вспоминал то один, то другой эпизод сегодняшней игры, пересказывал их Жюли, и по его словам выходило, что он проявил себя молодцом и почти героем.

Жюли же, наоборот, очень скоро стала рассеянной, слушала Жан-Жака невнимательно, кивала невпопад и всё смотрела вдаль каким-то особенным взглядом, а глаза ее при этом загадочно мерцали.

Наконец Жан-Жак это заметил, начал сбиваться в рассказах, замолкать и приглядываться исподтишка к Жюли.

– Что-то в тебе новое… – сказал он наконец. – Не пойму что. Ты глаза, что ли, накрасила?

Жюли чуть не фыркнула. Глаза накрасила, скажет тоже! Вот балбес!

Она рассеянно пожала плечами: ничего она не красила. И пошла вперед, предоставляя озадаченному Жан-Жаку поспешно ее догонять.

– Нет, ну определенно что-то изменилось! – сказал тот, поравнявшись с Жюли и вопросительно заглядывая ей в лицо.

Они дошли до летнего кафе, еще закрытого. В этом месте дорожка делала поворот, чтобы обогнуть павильон, но Жюли пошла прямо, вдоль пустых столиков, вынесенных к воде, и стопок сложенных друг на друга пластиковых стульев. Деревянный настил на берегу заканчивался балюстрадой, Жюли подошла к ней и остановилась, положив локти на перила и задумчиво перегнувшись к воде. Жан-Жак, явно сбитый с толку и оттого помрачневший, встал с ней рядом и тоже облокотился на перила.

Откуда-то из-под настила немедленно выплыли две местные серые уточки и пестрый селезень и принялись демонстративно скользить взад-вперед, поглядывая на людей и ожидая угощения. Жюли, конечно же, умилилась и стала с ними разговаривать, не переставая краем глаза зорко следить за эволюциями Жан-Жака. Тот пребывал в сомнениях. Он несколько раз вопросительно глянул на профиль увлеченной уточками Жюли, и в его голове, судя по всему, начали появляться мысли определенного направления. «Ну давай же, давай, дурачок!» – мысленно подбодрила его Жюли. Жан-Жак еще некоторое время собирался с духом и наконец положил руку ей на плечи – осторожно, готовясь тут же отдернуть ее, если Жюли вздумает выразить возмущение. Но Жюли не выражала возмущения, она как будто даже не заметила его руки.

Жан-Жак приободрился. Некоторое время он осваивался в новом положении, потом его рука как-то сама собой, без ведома Жан-Жака, скользнула вниз, с плеч Жюли на талию, и устроилась там. Можно было ожидать, что уж теперь-то Жюли возмутится и начнет протестовать, но Жюли как будто не заметила и этого.

Тогда Жан-Жак выпрямился, взял свободной рукой руку Жюли, не очень ловко, но настойчиво оторвал девушку от перил и повернул к себе.

Еще некоторое время Жюли делала вид, что ее ужасно интересуют утиные маневры и она не понимает намерений своего спутника. Но в конце концов она повернулась и посмотрела ему прямо в лицо.

Жан-Жак, бледный как мел, стоял с округлившимися глазами и тянулся губами к ее губам. Жюли едва заметно качнула головой, вздохнула, поднялась на цыпочки и встретила его губы своими.

Жан-Жак замер. Время утратило свой привычный ход – секунды растянулись и превратились в целые часы, а может, даже дни.

Наконец Жюли отстранилась от губ Жан-Жака и опустила лицо.

– Жюли… Ах, Жюли… – выдохнул тот.

Она и сама чувствовала, что на нее накатывает что-то незнакомое и властное. Во рту мгновенно пересохло, колени дрожали крупной дрожью, сердце бешено колотилось – причем не только в груди, но и в ушах, в висках, в затылке и в кончиках пальцев. Оказаться в объятиях ее Жан-Жака – это было совсем-совсем не то же самое, что упражняться со Стеллой за вешалками в гардеробе. Вместо приятного или пикантного чувства она ощущала смятение и даже ужас перед чем-то неведомым и опасным, приоткрывшимся ей.

– Жюли! – хрипло повторил Жан-Жак. Он крепко прижался к ней всем телом и стиснул так, что у Жюли хрустнули лопатки.

– Нет, нет! Всё! – отпрянула Жюли. – Хватит! Не сейчас!

Его объятия дрогнули и разжались, Жюли сделала несколько поспешных шагов прочь, но не выдержала и опустилась на ступеньку лестницы, ведущей с настила к воде. Жан-Жак еще некоторое время стоял, тяжело дыша и глядя исподлобья, потом шагнул вслед за ней и опустился рядом.

Они сидели молча, ошеломленные и сбитые с толку, уставившись невидящими глазами куда-то в пространство перед собой, с трудом переводя дыхание.

Дверь павильона звякнула и отворилась, на пороге показалась женщина в рабочем халате, с банкой краски и кисточкой в руках. Женщина с тревогой посмотрела на сидящих у воды детей – именно с тревогой, а не с интересом, – помедлила в сомнении, потом покачала головой и опять скрылась в дверях.

– Знаешь, – проговорила наконец Жюли. – Давай мы больше не будем… Вот так…

– Не будем? – хриплым голосом спросил Жан-Жак и посмотрел на ее повернутое в профиль лицо.

– Не будем. Пока, – она повернулась и посмотрела ему в глаза. – Понимаешь? Пока не будем. Пока…

9. Газета «Вафельные ведомости»

Главный редактор утренней мильхенбургской газеты «Вафельные ведомости» Тео Шпатель стоял у окна своего кабинета и с тоской смотрел на улицу. В городе опять ничего, ровным счетом ничего не происходило!

По сонной мостовой медленно ехала одна-единственная машина. Пара домохозяек остановилась на углу, чтобы обсудить шляпку, только что купленную одной из них. Кошка переходила проезжую часть – по пешеходному переходу. И всё! Больше глазу журналиста остановиться было не на чем.

В Мильхенбурге напрочь отсутствовала преступность. Здесь никогда не горели дома. Никто не дрался и не устраивал скандалов. Не было тех, кто бы пытался дать взятку должностному лицу. Не случалось массовых отравлений. Не разражались эпидемии опасных болезней. А уж об убийстве, грабеже или террористическом акте в сонном Мильхенбурге даже и мечтать не приходилось.

Последнее дорожное происшествие было зафиксировано в городе еще в прошлом веке: жители Мильхенбурга – люди по большей части степенные и уважающие порядок, автомобили ездят исключительно с дозволенной скоростью, а пешеходы переходят улицы только по разрешающему сигналу светофора. О чем, скажите, писать городской газете?

Даже погода в тот день была прекрасной, как всегда в это время года в наших краях. На небе не было видно ни облачка, стоял полный штиль – ни зноя, ни дождя, ни утреннего тумана – ничего! Барометр показывает абсолютно нормальное давление – так что даже надежды на то, что в обозримом будущем случится буря, ураган или другое стихийное бедствие, не было никакой.

Жизнь главного редактора была скучна и беспросветна. Как, как жить в таких условиях?

Шпатель с досадой стукнул кулаком в оконную раму и вернулся за свой редакторский стол, к платным объявлениям.

* * *

В полдень в коридоре раздались чьи-то неторопливые увесистые шаги, Тео поднял голову и с надеждой посмотрел на дверь.

В кабинет вплыла дородная дама, фигурой и прической напоминающая крепостную башню.

– А, это вы, фрау Визенбок, – без особого энтузиазма проговорил газетчик. – Рад вас видеть!

Дама опустилась в кресло напротив Шпателя, расправила юбки и проверила, ровно ли лежит бант блузки у нее на груди.

– Прекрасная погода, не так ли? – неискренне улыбнулся Шпатель. – С чем к нам пожаловали?

– Я написала новый рассказ, – церемонно объявила дама. И положила на стол перед газетчиком жидкую стопочку распечатанных листков.

Газетчик взял рукопись, перелистал страницы и бегло прочитал по нескольку строк из разных мест.

– Как я понимаю, опять про любовь? – проговорил он.

Дама с достоинством склонила голову.

– А главная героиня, как всегда, – немолодая, но всё еще привлекательная вдова?

Фрау Визенбок едва заметно покраснела.

– Вы что-то имеете против? – грудным голосом спросила она.

– Ну что вы! Нет, конечно! – заверил редактор. – Вы у наших читательниц – любимый автор!

– Я беру своих героинь из жизни! Поэтому читателям и нравятся мои рассказы, – с достоинством сказала фрау Визенбок. – Я и сама, как вы знаете, вдова!

– Ну да, ну да… Кого встречает ваша вдова на этот раз? Миллиардера, приехавшего в наш городок проведать больную матушку? Или знаменитого голливудского актера?

– На этот раз судьба сводит ее с известным в прошлом теннисистом. Который расстался со спортом, переживает черную полосу и страдает от пристрастия к алкоголю…

– Вот как? – газетчик забеспокоился: – Постойте! А вы уверены, что теннисистов наша вдова еще не встречала?

– Теннисистов не было. Был футболист. Который переживал черную полосу и страдал тяжелой наркозависимостью.

– Бедняга! – посочувствовал редактор. – Но встреча с нашей вдовой, надеюсь, помогла и тому и другому преодолеть тяжелые времена?

– Разумеется, – с достоинством сказала фрау Визенбок. – Все мои рассказы заканчиваются хорошо. И вы напрасно иронизируете: читатели любят счастливые концы!

– Иронизирую?! – пылко вскричал газетчик. – Как вы могли подумать такое! Вы – наша звезда! Ваши рассказы – украшение воскресных номеров газеты!

Фрау Визенбок скромно потупилась.

– Конечно, вы, журналисты, любите что-нибудь погорячее… – понимающе сказала она. – Не спорьте, я знаю! Вам, господин Шпатель, подавай скандалы, разоблачения, сенсации!

При упоминании о сенсациях газетчик нервно дернулся.

– Вас хлебом не корми, дай провести какое-нибудь журналистское расследование!

– Какое там расследование! О чем вы говорите… – Шпатель в сердцах сдернул с носа очки и бросил их на стол.

Ах, фрау Визенбок, фрау Визенбок! Если бы вы только знали!

Ведь что такое провинциальная газета? Это на две трети – частные объявления. О продаже недвижимости, автомобилей, домашних животных. О семейных событиях… «Долгожданное бракосочетании Полли Эванс и Макса Тойтера состоится в ратуше в ближайшей четверг». «Семейство Рихтер с прискорбием извещает о кончине любимого дедушки Франца». «Крестины малыша Папандопулоса пройдут в церкви в следующее воскресенье в двенадцать часов». Тоска… Самый большой интерес вызывают сообщения о предстоящем ремонте какой-нибудь городской улицы и маршрутах возможного объезда.

А ведь журналист создан для того, чтобы быть властителем дум, рупором общественного мнения, катализатором социальных страстей! Пресса, если хотите знать, – это четвертая власть! Да-да! Власть! А не сводка сообщений о похоронах и крестинах!

Газета – это прежде всего новости! Новости, которых ждут! Которые обсуждают, которые пересказывают друг другу. Новости, о которых спорят! Газету должны расхватывать с лотков. И жадно читать за утренним кофе. Вот что такое настоящая газета!

А какие новости в маленьком сонном городке? Какие здесь могут быть новости? Кто такой провинциальный журналист?

Тео Шпатель был лучшим студентом факультета журналистики! Какие надежды он подавал! Как летало его перо! Коронный жанр Шпателя – это фельетон! Язвительный острый фельетон. А о чем в Мильхенбурге писать фельетоны? О кошках, переходящих улицы по пешеходным переходам? О том ли он мечтал, выбирая профессию журналиста?

– Ах, фрау Визенбок! Какие разоблачения! Где их взять в нашем городке? О чем вы говорите? Жизнь вообще проходит зря!

В это мгновение дверь распахнулась, и в кабинет ввалился Томми – единственный репортер «Вафельных ведомостей». Бейсболка, надетая козырьком назад, тяжелые, как булыжники, кроссовки…

– Хорошие новости, шеф! – плюхаясь на стул, развязно воскликнул Томми. – В нашем городе – ЧП!

Тео Шпатель откинулся на спинку кресла и скептически хмыкнул: могу себе представить.

– Что на этот раз? Собачку нашего любимого бургомистра пробрал понос? – фрау Визенбок поперхнулась, газетчик вспомнил про сидящую напротив даму и извинился.

– Берите выше, шеф! – расплылся в улыбке Томми.

– Отдавая брюки мужа в прачечную, жена начальника полиции забыла вынуть из заднего кармана казенный револьвер?

– Еще выше!

Газетчик внимательно посмотрел в возбужденное лицо репортера и насторожился.

– Ну?

– На башне блаженной Маргариты горит флаг Гильдии вафельщиков!

Шпатель подался вперед.

– Какой флаг? Тот, что вчера растянули эти… Как их… Воины Руки?

– Воины Кулака, – поправил репортер. – Тот самый!

– И что?

– Доротея собрала своих ребят. Скауты идут маршем по городу!

– Да ты что!

Тео Шпатель энергично поднялся на ноги и принялся рассовывать по карманам сигареты, зажигалку, блокнот, ручку – всё, что может пригодиться на месте происшествия.

– Да! – весело сказал репортер. – Тут попахивает сенсацией, господин редактор!

– Ну, сенсацией не сенсацией… – проговорил газетчик. – Но кое-что из этого наверняка получится!

10. В строю

«Раз-два! Три-четыре! Левой!.. Левой!.. Левой!..»

Идет по улице отряд Воинов Железного Кулака. Шагает колонна пять на шесть – тридцать человек. Одинаковые рубашки, одинаковые бейсболки на головах. В первых рядах старшие, за ними средние, в хвосте – прилепившаяся малышня. Ноги печатают шаг, руки машут в такт шагам – идет по улице отряд Воинов Кулака.

Отряд – это вам не просто тридцать подростков вместе. Отряд – это отряд! Это одна воля, одна страсть, одна мечта. Это сердца, стучащие в унисон.

Не кроссовки, нет, армейские берцы впечатывают шаги в мостовую. Их грохот сливается в ритмичное воинственное «Р-ра! Р-ра! Р-ра! Р-ра!». Как будто с каждым шагом мальчишки стремятся впечатать в брусчатку все свои неудачи, разочарования, потери…

На правом фланге в первом ряду – Курт Ридль из 9 «В». Он – правофланговый. Это он задает ритм всему отряду. «Три-четыре! Левой! Левой! Левой!»

Идет отряд. И не просто идет. А заявляет этому миру: вот они мы! Нас много! Мы – сила! Мы выросли и больше не желаем, чтобы к нам относились как к детям!

Рядом с Куртом – его ближайшие друзья. Люди, на которых он может положиться в трудную минуту. И они в трудную минуту тоже могут положиться на Курта. Надежные парни. Преданные сердца.

Все они разные. И у каждого свой талант. Ласло – силач. Может поднять над головой бочку, которую двое обычных ребят с трудом с места сдвигают. А Роджер – балагур. Может говорить о чем угодно, о любом пустяке – все будут за животики держаться от хохота. Макс играет на дедовой губной гармошке. Из старенькой гармошки извлекает любые звуки, любую мелодию может подобрать с ходу.

А правофланговый – он, Курт… Хоть у него и нет никаких талантов. Зато он – отчаянный. И не знает страха… Точнее, он знает, как в решительную минуту презрительно отбросить страх и наполнить всего себя яростью и злобой.

А все вместе они – одна команда. Они – Воины Кулака.

«Три-четыре! Левой! Левой! Левой! Р-ра! Р-ра! Р-ра! Р-ра!»

Порой кажется, что во взрослой жизни всё так сложно и запутанно – вовек не разобраться. А оказывается, все проблемы не стоят выеденного яйца. Если рядом друзья, на которых можно положиться. И все вы – вместе, вы – сила.

Взрослые так любят учить подростков жизни – даже тогда, когда сами не умеют жить по-настоящему. Как много людей ходят на работу, которую ненавидят, живут с теми, кого презирают, проводят время с людьми, которых не уважают. В скольких сердцах на месте страстной юношеской мечты живут зависть, алчность, злоба! Взрослые давно разучились любить самих себя, их мир насквозь пропитан фальшью! Чему, спрашивается, они хотят научить своих детей?

Например, предки Курта. Они живут каждый сам по себе. Отец, придя со стройки, ужинает, открывает пиво и усаживается на продавленный диван перед телевизором смотреть футбол. Мать, убрав со стола, усаживается с печеньем или коробкой конфет перед другим телевизором, на кухне, смотреть очередной сериал – исторический, про любовь герцогинь и графов, или про жизнь богатых и знаменитых.

Предки почти не разговаривают между собой, а если начинают, то через пять минут уже орут друг на друга с налитыми кровью глазами. «Неужели нельзя вовремя вынести мусорное ведро! – кричит отец. – Вонь на всю квартиру!» «Не нравится – вынеси сам!» – отвечает мать. «Кто? Я?! Мало того, что я вкалываю целыми днями… Так я должен еще и мусор выносить?» И так далее и тому подобное. По любому поводу. На любую тему…

Мать презирает отца за маленькую зарплату, за продавленный диван, за пиво, за футбол. Отец в ответ презирает ее за нечесаные волосы, за вечный беспорядок в доме, за тараканов, то и дело появляющихся на кухне, за конфеты и печенье, за то, что она стала толстой и потихоньку плачет над выдуманной любовью несуществующих героев.

Они орут друг на друга. И вместе орут на Курта. Мрак… Тоска…

Или учителя в школе… Курт для них – не просто пустое место, он хуже! Учителям нравятся способные, прилежные, заинтересованные! А такие, как Курт, – лишь досадная помеха в классе. «Тебе бы читать побольше…» – говорит учитель литературы, отдавая сочинение с тройкой. А как читать, если у них в доме нет ни одной книжки? А в библиотеке ему дали такую толстую и скучную… В ней каждый абзац – на полстраницы, так что, дочитав до конца, забываешь, что было вначале… Учитель литературы вздыхает и отводит глаза. И биолог. И математичка…

Тоска… Тоска…

«Наплюй на них, на учителей! – говорит отец. – Подумаешь! На кой тебе университеты? Я не учился, и тебе ни к чему! Отбарабанишь еще год в школе и пойдешь в колледж осваивать строительную специальность».

У отца главная гордость в жизни – приз, полученный десять лет назад на пивном турнире. Тогда отец выпил восемнадцать литров пива – больше всех остальных участников. И получил за это серебристый кубок, который теперь стоит на видном месте в шкафу.

Курт ничего не имеет против строительной специальности. Но он не хочет прожить жизнь как отец – на продавленном диване перед телевизором, с пивом и футболом.

Ведь есть же, есть где-то другая жизнь – светлая, чистая, счастливая. Она должна быть, эта жизнь, ее не может не быть!

«Раз-два! Три-четыре! Р-ра! Р-ра! Р-ра! Р-ра!» – печатают шаг армейские берцы.

Например, Жюли, рыжеволосая девчонка, которая учится в соседнем с Куртом классе. Иногда после уроков ее встречает папа, адвокат, – сидит в дорогой машине с откинутым верхом и просматривает газету, ждет. Заметив Жюли в воротах школьного двора, он выходит и распахивает перед ней дверь – как перед взрослой дамой. Жюли оживленно рассказывает о том, как прошел день, об уроках и происшествиях, а он слушает внимательно и с интересом. И смотрит на нее, улыбаясь одними глазами, как будто удивляется, что она выросла такая солнечная и чудесная…

На днях Курт проходил по школьному коридору, а Жюли стояла с подружкой у окна. Солнце просвечивало сквозь прическу, и казалось, что ее голову окружает светящийся рыжеватый нимб. И воздух вокруг пах свежестью и весной…

У ее родителей красивый дом, в палисаднике с ранней весны до поздней осени цветут цветы. Под библиотеку в их доме отведена целая комната – с улицы видны книжные шкафы от пола до потолка. По вечерам из раскрытых окон доносится негромкая приятная музыка. Она рассказывает о красивых людях и красивых чувствах, о легкой грусти и светлой надежде… Там не пьют колу и не едят гамбургеры. Там не смотрят футбол или сериалы… Там все говорят друг с другом ровным голосом, и никому в голову не придет на кого-то кричать…

Жюли – способная и заинтересованная. Учителя ее любят. Она ходит в школу тенниса. И учится играть на виолончели.

Ну и пусть! Что тут поделаешь? Зато она не знает, как это здорово – шагать строем по мостовой и чувствовать справа и слева от себя плечо товарища.

«Раз!.. Раз!.. Левой!.. Левой!.. Р-ра! Р-ра! Р-ра! Р-ра!»

Не надо ни над чем ломать голову. В жизни всё ясно и просто: рядом – товарищи, впереди – цель, мы – одна команда! Тот, кто с нами, – друг. Кто не с нами – враг.

Еще вчера ты был не нужен никому на свете. Ты только мешал всем и портил им жизнь. А сейчас ты шагаешь в строю таких же, как ты сам. Ты нужен товарищам, а они нужны тебе, и от этого сердце наполняется пьянящим восторгом. Небывалой силой и уверенностью в себе.

И оказалось, это совсем не сложно – быть собранным. И дисциплинированным. И волевым. Это совсем не сложно – уважать себя и завоевывать уважение таких же, как ты.

И кто сказал, что у Курта нет никаких талантов? Кто вообще это придумал? Может быть, в этом и состоит его талант – в том, чтобы быть товарищем, членом команды, чтобы шагать плечом к плечу. Быть человеком, который в решительную минуту, если потребуется, пойдет до конца. И если будет нужно, отдаст собственную жизнь за свой отряд!

«Три-четыре! Левой! Левой! Р-ра-р-ра-р-ра-р-ра!»

Слушайте все грохот наших шагов – учителя, родители, воспитатели. Мы не дети больше, мы – воины, мы – сила. Нас много! И вам придется с нами считаться.

Грохот шагов… Грохот шагов по мостовой…

11. Четвертая власть

Флаг на башне блаженной Маргариты загорелся примерно в полдень (очаг возгорания был зафиксирован в 12:25 и ликвидирован к 12:45 – так значилось в протоколе мильхенбургской пожарной охраны). Но уже к шести часам вечера того же дня во всех газетных киосках, на лотках в магазинах, аптеках, офисах, на вокзале и в городском музее появился внеочередной, экстренный выпуск «Вафельных ведомостей».

Газета кратко описывала происшествие, приводила показания очевидцев, официальное сообщение пресс-секретаря местной полиции и пожарной охраны, высказывания авторитетных горожан (бургомистр пока оставил происшествие без комментариев) и местного пастора.

Но самую большую, самую заметную и самую обсуждаемую часть выпуска составила передовая статья, написанная главным редактором Шпателем. Статья начиналась на первой полосе газеты, продолжалась на развороте и заканчивалась на последней странице, среди рекламы и объявлений. И каждый, кому она попадала в руки, внимательно прочитывал написанное – от первой до последней строчки.

«Вот мы и дожили, дорогие читатели, до этого позорного часа! – говорилось в статье. – Сегодня при свете дня над крепостной башней блаженной Маргариты на глазах всего Мильхенбурга горел флаг Гильдии кондитеров Вафельного берега! В XXI веке, в центре цивилизованного мира, на виду всего города, среди бела дня горел наш флаг! Это вам не витрина, разрисованная краской из баллончика. И даже не надпись на стене ратуши. Это наглый, беспрецедентный знак пренебрежения и презрения! Могли ли мы еще месяц назад даже в страшном сне увидеть такое?

Напомню: группа патриотически настроенных подростков развернула над башней блаженной Маргариты флаг Гильдии вафельщиков. Тем самым дети хотели напомнить всем нам о предмете нашей вековой гордости, о традициях наших дедов и отцов.

Казалось бы, эта искренняя и немного наивная инициатива должна у любого человека вызвать лишь слезы умиления. Но флаг не провисел и дня! Циничные, обнаглевшие от безнаказанности вандалы грубо надругались над нашей исторической святыней!

Кто-то скажет: это всего лишь выходка подростков, дело рук каких-нибудь малолетних шалопаев. Бродит чья-то молодая кровь, ищет выхода мальчишеская энергия. Безобразие, конечно, но не стоит придавать происшествию большого значения. Да и сам предлог для выходки явно надуман: вафли и шоколад – это скорее предмет анекдотов и шуточек. Давайте забудем, давайте сделаем вид, что ничего не произошло.

А вот и нет, дорогие сограждане! И хотел бы я согласиться с этим мнением, да не могу!

Да, это, скорее всего, дело рук подростков. Но поведение подростков всегда и везде – отражение настроения взрослых. Малолетним хулиганам всё равно, что писать на стенах, – лишь бы писать! И пишут они, как правило, то, что говорят и о чем думают взрослые вокруг них.

Вдумайтесь, найдется ли среди вас кто-то, кто не ловил бы на себе снисходительные взгляды шоколадников? Кого бы покровительственно не хлопали по плечу? Кто не выслушивал бы их шуточки на наш счет? Анекдоты, героями которых были бы оборотистые ловкие шоколадники и нерасторопные недалекие жители нашего, Вафельного, берега?

Скажете, шутки – это всего лишь шутки и не стоит обращать на них большого внимания? Нет, нет и нет! Ситуация давно уже перестала сводиться только к шуточкам. Всем нам пора посмотреть правде в глаза и сказать самим себе: взрослые с того берега уже давно относятся к нам как к людям второго сорта. Я не оговорился, именно второго! Если бы они относились к нам с должным уважением, сегодняшняя выходка подростков была бы абсолютно невозможна! Она была бы просто немыслима!

И знаете, что я вам скажу, дорогие сограждане? Мы сами виноваты в том, что с нами происходит! Да-да! Мы сами стали считать себя людьми второго сорта! Смирились с тем, что нам никогда не догнать шоколадников и мы обречены прозябать в стороне от их праздника жизни. Мы сами передаем друг другу шуточки про вафли, придуманные на том берегу, посмеиваемся над глупыми анекдотами, заискивающе заглядываем в глаза нашим более успешным соседям…

Наша молодежь открыто мечтает о том, чтобы получить работу на том берегу, потому что там за тот же труд платят на пару сотен больше. Мы ходим в их магазины, потому что там лучше выбор и ниже цены. Но забываем о том, что если бы мы не ходили туда, а покупали здесь, то и у нас ассортимент бы улучшился, а цены – упали. Наши подростки бегают в клубы на тот берег. Наши девчонки мечтают познакомиться с их молодыми людьми. И в итоге мы смирились с грустной мыслью: раз у них ярче горят витрины и громче играет музыка по субботам, то и сами они лучше нас! А разве это так?

Да, вафельный бизнес переживает сейчас не лучшие времена. Да, люди стали есть меньше вафель, предпочитая им другие десерты, и оборот нашей фабрики, к сожалению, падает. Ну и что? Разве мы с вами от этого стали глупее, хуже, ленивее? Нет! Жителям того берега повезло, конъюнктура рынка изменилась, шоколад – на подъеме. Но является ли это следствием их ума, таланта, деловых качеств? Нет, нет и еще раз нет!

Вспомним историю. Шоколад стал доступен простым людям не так давно – после того, как в конце XIX века изобрели дешевый способ получения масла из какао-бобов. До этого шоколад был привилегией лишь очень богатых людей.

А вафли в нашем славном Мильхенбурге делали всегда! Наши деды и прадеды поколение за поколением подбирали самые качественные ингредиенты, отрабатывали лучшие рецепты. Век за веком кондитеры нашего городка славились на весь мир именно вафлями. У нас за плечами славная история! Это ли не повод для гордости?

Даже те кондитерские дома, что в наши дни славятся своим шоколадом, каких-нибудь сто лет назад тоже пекли вафли и ни о чем другом не помышляли! Лишь относительно недавно часть кондитеров переориентировалась на шоколад. Причем занялись шоколадом только те, кто не смог преуспеть на вафельном поприще. Умелым вафельщикам не было нужды менять профиль своей деятельности! У них и так всё было хорошо!

Да, теперь времена переменились. И наши вафли не так популярны, как их шоколад. Ну и что? Это никому не дает права относиться к нам свысока. И унижать наше достоинство! Подстрекать своих детей писать всякие гадости на наших домах! И тем более – поджигать наши флаги!

И не знаю, как у вас, дорогие жители Вафельного берега, а у меня в голове непрестанно крутится один и тот же вопрос. Неужели?! Неужели мы стерпим и это? Неужели проглотим даже такое оскорбление? Неужели сделаем вид, что это лишь глупое подростковое озорство, и закроем на него глаза, как закрывали глаза на многое другое? Неужели мы и дальше сможем жить так, будто бы ничего не произошло? И никак не ответим выскочкам, которым деньги застят глаза?

А может, пора уже вернуться к таким важным понятиям, как гордость и чувство собственного достоинства? Может, пора вспомнить о патриотизме и не ставить самих себя в униженное положение? И тогда нам больше не будут отвешивать такие звонкие пощечины. И наносить оскорбления среди бела дня, на глазах всего города!

И еще. В завершение этой статьи не могу не сказать несколько теплых слов в адрес новой школьной учительницы Доротеи Нансен. Ведь именно она, взглянув на ситуацию в городе глазами нового человека, увидела всю ее несуразность и несправедливость. Именно ее принципиальность и решительность возвращают нашим детям представление о совести и чести.

Низкий поклон вам, дорогая госпожа учительница! И большое человеческое спасибо за то, что вы так близко к сердцу приняли наше печальное положение. А нам – пусть нам станет стыдно оттого, что потребовалось ждать приезда в Мильхенбург постороннего человека, чтобы вспомнить о столь важных вещах».

Газета со статьей главного редактора шла нарасхват. Она появилась в шесть часов, а к восьми на лотках не осталось уже ни одного экземпляра. Газета распространялась бесплатно, она жила за счет частных объявлений и рекламодателей. Обычно как минимум треть тиража возвращалась в редакцию. А тут… Газету читали, обсуждали, передавали друг другу. Она оказалась в дефиците. Шпатель тут же сделался героем дня и ходил именинником.

Это был триумф! Нет, это было только начало триумфа! Настоящий триумф ждал впереди!

Конечно же, и Карл с Рудольфом не обошли эту статью своим вниманием за вечерней рюмкой вишневой наливки.

– А что? Молодец Шпатель! – сказал Карл. – Всё правильно написал! Мы и сами давно всё это чувствовали, только сказать так ловко не могли!

Рудольф ничего не ответил. Лишь задумчиво покрутил свой черный ус.

– Ты что, не согласен? – с вызовом спросил Карл.

– Может быть, и согласен. Но…

– Что еще?

– Да так. Ничего.

12. Решающая ночь

Ночью, которая последовала за поцелуем с Жан-Жаком, Жюли долго не могла заснуть. Она пребывала в каком-то лихорадочном состоянии. Сердце билось как после стометровки и никак не хотело успокаиваться!

Перед ее взором, обращенным в темноту, стояла одна и та же картинка: глаза Жан-Жака – близко-близко, широко распахнутые от удивления и растерянности, вмиг потерявшие всю свою ироничность и самоуверенность. Его сердце – она вчера отчетливо это слышала – вдруг замерло на одну бесконечную секунду, а потом забилось гулко и наполненно в считаных сантиметрах от ее сердца. Его руки, ледяные от волнения, судорожно схватили ее руки, и она сама была ни жива ни мертва от ужаса и восторга. Теперь, ночью, Жюли видела всё это как наяву.

И дело было вовсе не в поцелуе, нет! Подумаешь, поцелуй – сейчас только ленивые не целуются. Суть заключалась в том, что они с Жан-Жаком – теперь это было ясно как день – ужасно похожи друг на друга! Не внешне, разумеется, и не в мелочах, а в чем-то главном, самом главном! Да-да! Настолько похожи, что других таких схожих людей вряд ли удалось бы отыскать на всем белом свете! Какой Жан-Жак внимательный! Надежный и добрый. Ироничный и проницательный. И ведь это как раз то, что ценит в себе Жюли! И от этой мысли что-то внутри Жюли теплело и сжималось – теплело от нежности к Жан-Жаку и сжималось от страха перед новизной и силой этого незнакомого чувства.

Жюли то и дело переворачивала подушку так, чтобы верхняя сторона, раскалившаяся под горячей головой, могла остыть, а нижняя, уже остывшая, хоть немного охладила пылающее лицо. То рука, то нога ее выкидывались из-под одеяла наружу, потому что не могли дольше лежать спокойно и им нужен был свежий воздух. В такой ситуации не до сна, сами понимаете!

Жюли снова и снова возвращалась в мыслях к вчерашним удивительным мгновениям, заново переживала их и никак не могла остановиться. И чудесные мгновения от многократных просмотров не только не тускнели, а наоборот, становились всё ярче и значительнее, а нежность Жюли – всё сильнее и глубже. От нежности к Жан-Жаку щипало в носу и влажнели глаза.

«Ну всё, всё, пора наконец спать! Уже три, нет, четыре часа утра!» – говорила себе Жюли. Но не только не засыпала, а приходила во всё большее возбуждение.

Жюли чувствовала совершенно определенно: к ней пришла любовь! Самая настоящая любовь, такая, о какой пишут в книгах и снимают кино. В этом не было никаких сомнений! Так вот она, оказывается, какая! Это всё очень, очень серьезно!

Заснула Жюли только тогда, когда за окном было уже совсем светло.

И если накануне вечером в постель ложилась хорошо знакомая всем Жюли, то утром с постели встал совсем другой человек. И прежней, чувствовала Жюли, ей уже никогда не быть.

* * *

Жюли жутко волновалась, когда на следующий день после уроков спешила на встречу с Жан-Жаком.

То есть с утра она еще не осознавала всей сложности того, что ей предстоит, и пребывала в приподнятом, почти радостном настроении. Но чем меньше времени оставалось до конца уроков, тем отчетливее она понимала: встретиться теперь с Жан-Жаком будет очень непросто!

Ведь это только для Жюли всё так серьезно. Ведь это она встала утром совсем другой и чувствовала, что Жан-Жак для нее – на всю оставшуюся жизнь. А он? Кто сказал, что Жан-Жак относится к Жюли так же? А вдруг он воспринимает знакомство с ней просто как веселое приключение? Или как легкую победу? Вот именно, победу! Почему нет? Ведь он такой ловкий кавалер, стоит только вспомнить, как умело он подкатывал к ней в кино с этими своими руками! И как спрашивал, умеет ли она целоваться… У него как пить дать такое приключение не в первый раз! Это же очевидно!

И как она взглянет ему в глаза? Что скажет? И что он скажет в ответ? Он наверняка с первого взгляда догадается, что она не спала всю ночь и что с ней что-то произошло. Он сразу поймет, как она теперь от него зависит и что с ней, как с воском, можно делать всё что угодно. Как он поступит? А вдруг просто посмеется над ней и уйдет довольный, решив, что добился всего, чего хотел!

О боже, как она могла так легкомысленно вляпаться! И ведь сама, сама, как мотылек, летела прямо в огонь! Ходила к Стелле. Сама целовала его! О, безумная, безумная!

Переходя через Старый мост, Жюли чувствовала, что ноги ее подгибаются от страха. Еще чуть-чуть – и она бы развернулась, чтобы вообще никуда не ходить, прибежала бы домой и зарылась с головой под одеяло!

Но вот она увидела Жан-Жака. Он стоял у газетного киоска, бледный от волнения, осунувшийся после бессонной ночи. На его лице читалось смятение, граничащее со страданием. Жюли даже не успела до конца поверить своим глазам, но каким-то шестым чувством определила, что и Жан-Жак – уже другой, что и он ночью пережил что-то исключительно важное и прежним уже стать не сможет.

Жан-Жак увидел ее, жадно оглядел ее лицо и просиял. И весь страх, все сомнения, все глупые мысли, терзавшие Жюли в последние сутки, улетучились в один миг, не оставив и следа.

13. Конфликт нарастает

Нужно сказать, что флаг Гильдии вафельщиков, сгоревший на виду у всего города на башне блаженной Маргариты, произвел на жителей Мильхенбурга сильное впечатление.

В департамент чрезвычайных ситуаций поступил сигнал тревоги, и по городу с сиреной пронеслись сразу две пожарные машины. К тому времени, когда машины добралась до башни, поднялись лестницы и были размотаны рукава, флаг успел догореть, но даже это было для Мильхенбурга чрезвычайным происшествием. Наши пожарные машины выезжают из своего гаража нечасто, пару раз в году, да и то – по какому-нибудь пустячному поводу вроде тлеющей от брошенного окурка помойки или подожженного мальчишками тополиного пуха. А тут флаг, горящий на виду у всех!

Масла в огонь добавила, разумеется, статья в «Вафельных ведомостях»…

Разговоры об этом происшествии не стихали целую неделю. Неожиданный поворот событий даже заставил многих горожан растеряться – а не слишком ли далеко зашло дело. Никогда прежде Мильхенбург не видал ничего подобного, никогда еще в нем не бурлили такие страсти, а конфронтация не становилась такой жесткой. А что же будет дальше?

Многие были растеряны. Но только не Доротея Нансен. Ощущение опасности, казалось, сделало ее еще более хладнокровной и собранной, чем обычно.

На следующий же день флаг Гильдии вафельщиков появился над крепостью опять – и он был еще больше и еще наряднее, чем прежний. Но на этот раз Воины Кулака выставили рядом с флагом круглосуточный пост: двое ребят днем и трое ночью, сменяя друг друга каждый час, дежурили у древка, с высоты башни обозревая окрестности, высматривая что-нибудь подозрительное. В случае опасности пост обязан был немедленно разослать всем воинам эсэмэс-сигнал тревоги, после чего до прихода основных сил охранять флаг не на жизнь, а на смерть.

Отряд Воинов Кулака пришел в состояние повышенной боевой готовности. Тренировки теперь проходили каждый день. И на них отрабатывались уже конкретные актуальные задачи: блокирование улиц, задержание правонарушителей, противодействие атакам. Были разработаны схемы оповещения, все воины должны были постоянно находиться на связи, каждый знал, что делать и куда бежать в случае, если возникнет чрезвычайная ситуация. На следующий день, вечером, провели учебную тревогу. А потом еще одну – следующей ночью. Результаты оказались впечатляющими: отряд быстрого реагирования, который состоял из ребят, живущих поблизости, собрался во дворе школы через пятнадцать минут. Остальные подтянулись в течение получаса. Оговорили даже резервные способы оповещения – на случай, если откажет мобильная связь.

И главное, самое главное. Со следующего дня по Вафельному берегу стали ходить добровольные патрули Воинов Кулака.

Ребята, разбившись на тройки, после уроков по несколько раз обходили улицы нашего берега, наблюдая за порядком и бдительно реагируя на всё подозрительное. Тщательнее всего, разумеется, следили за поведением подростков. Но приглядывали и за взрослыми. В случае мелких нарушений следовало принимать меры самим. В случае крупных – вызывать подмогу. На рукавах патруль носил черные повязки.

«Инициатива, идущая не столько от разума, сколько от сердца!» – высокопарно высказались по этому поводу «Вафельные ведомости».

– О господи! Этого нам только не хватало! – прокомментировал событие кондитер Рудольф.

– Что тебе опять не нравится?

– А ты сам не понимаешь?! Патрули на улицах! Ничего не напоминает?

– Ай, брось! Это всего лишь игры подростков – молодая кровь играет! К тому же, заметь, не наши всё это начали!

– Наши – не наши! – сердито проговорил Рудольф. – Да если бы взрослые не одобряли всю эту чушь, история с подростками уже давно бы закончилась!

– Не знаю, не знаю… – отвечал Карл.

Поначалу патрульные только ходили по улицам у всех на виду и ни во что не вмешивались. Их останавливали, над ними подшучивали, их черные повязки служили пищей для упражнений в острословии.

Но постепенно ребята поняли, что улыбочки и похлопывания по плечу – это не столько насмешки, сколько шутливое одобрение, даже поощрение, – и осмелели. На третий день невдалеке от площади Старого моста они остановили двух подростков, забредших на нашу сторону с Шоколадного берега, и сделали им справедливое замечание. Школьники ели эскимо – мороженое, покрытое шоколадом. Патруль же резонно указал им, что если они вздумали гулять на Вафельном берегу, то и мороженое им следует есть не шоколадное, а вафельное!

А еще через день школьники на два года старше наших патрульных прогуливались по нашему берегу с шоколадными батончиками в руках. А на справедливое замечание ответили дружным смехом и циничным предложением отправляться куда подальше. Патруль не стал ввязываться в сомнительное столкновение, но вызвал по телефону подмогу и через десять минут вместе с подоспевшими воинами-старшеклассниками выпроводил нарушителей порядка восвояси, вместе с остатками их батончиков. Причем все воины впоследствии уверяли, что воздействовали на супостатов исключительно методом убеждения. А шоколадники клялись, что успели-таки пару раз получить по шее.

Рудольф – всё происходило под окнами его кондитерской – назвал это «глупостью первостатейной». А «Ведомости» обошли происшествие дипломатичным молчанием.

Но уже на следующий день редактор Шпатель получил отличный повод поупражняться в обличительной полемике.

Двое наших мальчишек вернулись с того берега в слезах и с синяками. Ни о чем не подозревая, они отправились в кино и на улице случайно попались под руку вчерашним пострадавшим из-за шоколадного батончика. Те признали в мальчишках жителей Вафельного берега и, не особенно разбираясь, кто и зачем, пинками выгнали наших на другую сторону Реки.

«Чудовищная несправедливость. Оголтелый вандализм! Наши ребята не делали ничего предосудительного, не нарушали никаких правил и не оскверняли ничьих традиций. По какому праву они были выдворены с той стороны? Мирные школьники подверглись разбойничьему нападению распоясавшихся хулиганов!» – бушевал Шпатель.

– А что вы хотели? – с жаром заявил Рудольф. – Шоколадники – тоже не дураки. Как мы их, так и они нас!

– Нет, я тебя вообще не пойму! – возмутился в ответ Карл. – Когда наши мальчишки выпроводили на тот берег их мальчишек – ты был недоволен. А когда нашим накостыляли по первое число – ты считаешь, что это в порядке вещей?

– Но мы же первые каждый раз начинаем! Мы их провоцируем!

– Мы провоцируем?! А кто начал писать на наших стенах? Ты что, забыл? Не мы провоцируем! Нас провоцируют!

На следующее утро все рекламные щиты нашего берега, на которых так или иначе фигурировал шоколад, были измазаны какой-то вонючей жидкостью.

А в дополнение к патрулям, курсирующим по улицам, на пешеходной части Старого моста был выставлен стационарный блокпост. В его задачи входило не допускать к нам возможных злоумышленников с Шоколадного берега и препятствовать тому, чтобы наши жители переходили на ту сторону, – ведь там им может угрожать опасность. Спустя час после появления кордона к нему подъехала патрульная машина гражданской полиции, чтобы узнать, кто и на каком основании самоуправствует на мосту. Но оказалось, что муниципалитет выдал официальное разрешение на пост – как на пикет против развернувшихся в городе беспорядков. Поначалу наряд Воинов Кулака дежурил на мосту только днем, но со временем, по мере того как нарастала напряженность, блокпост стал круглосуточным.

Отношения между подростками Шоколадного и Вафельного берегов всё больше осложнялись. Ситуация в городе всё сильнее и сильнее напоминала военное положение.

14. Беспокойство и покой

На следующей неделе Жюли и Жан-Жак виделись каждый день. Точнее, так: на следующей неделе они провели вместе всё свободное время.

Эта неделя прошла для Жюли в каком-то лихорадочном тумане. Наверное, именно про такое состояние в романах говорят: «как во сне».

Во-первых, она почти не замечала того, что происходило с ней в повседневной жизни, в той жизни, где не было Жан-Жака. Она ела, пила, шла в школу, сидела на уроках, возвращалась домой, обедала, раскрывала учебники, пытаясь делать домашнее задание, смотрела в телевизор, силясь понять, о чем идет речь, целовала перед сном родителей. Но делала всё это невнимательно, по инерции, как зачарованная, будто под наркозом, едва соображая, что она делает и зачем.

Во-вторых, она всё время думала о Жан-Жаке и о том, что с ними произошло. Любой, даже самый незначительный разговор с Жан-Жаком отпечатывался в ее памяти до последнего слова. И потом, оставшись одна, она заново переживала эти разговоры, вспоминала каждую фразу, каждое слово, обдумывала их и так и этак и раз за разом находила в них какой-то новый значительный смысл.

Она брала нож, чтобы за завтраком намазать масло на хлеб, но так и замирала над чашкой с кофе, забыв и про нож, и про хлеб, и про масло. Потому что вдруг осознавала: обычное «до свидания», которое вчера сказал ей Жан-Жак, на самом деле означало – до следующего свидания! Представляете! Мы произносим эти слова по сто раз в день и не задумываемся. А в них так много символичного!

Или она возвращалась из прихожей в свою комнату – уже в куртке, – чтобы взять забытый атлас по географии. Поднималась по лестнице на второй этаж и останавливалась на пороге, ничего не понимая, потому что успела напрочь забыть и про атлас, и про географию, и про школу, и теперь стояла как дура и не могла сообразить, зачем она сюда пришла и что ей здесь нужно.

Она могла замереть, задумавшись, перед окном и не заметить, как прошел целый час… Она думала о них с Жан-Жаком и ни о чем другом думать толком не могла.

С уроками, сами понимаете, была чистой воды катастрофа. В школу Жюли вообще могла бы не ходить – всё равно она не слышала и не понимала ни слова.

Уже через пару часов после того, как они с Жан-Жаком расставались, Жюли начинала испытывать смутное беспокойство. Не могла сосредоточиться на простых делах. Не слышала обращенных к ней слов. Роняла из рук то чашку, то книгу. Ее начинали раздражать безобидные мелочи, она огрызалась на совершенно невинные вопросы. Беспокойство час от часу нарастало и переходило в тревогу. Настроение стремительно портилось. Ей начинало казаться, что с Жан-Жаком что-то случилось, или он забыл про нее, или не забыл, но в эту минуту смеется над ней с другими мальчишками, или еще какая-нибудь чушь.

Но всё беспокойство мгновенно улетучивалось, стоило ей только увидеть Жан-Жака – его глаза, его потешные очки, рыжеватые вихры, веснушки на руках. Он начинал говорить, и звук его голоса действовал на Жюли гипнотически, и было совершенно неважно, о чем именно он говорит. Он был рядом, и на земном шаре вокруг Жюли вновь воцарялись мир и гармония.

Встретившись, они, не сговариваясь, шли куда глаза глядят. Шли и беседовали. Просто шли – по улицам, по бульварам, по дорожкам парков. Им в голову не приходило искать какие-нибудь развлечения, аттракционы или, там, кино – любой самый закрученный сюжет был лишь бледной неуклюжей выдумкой по сравнению с тем, что происходило с ними. Уставая, они присаживались на скамейку или за столик в кафе-мороженом. Но не могли долго усидеть на месте, вставали и шагали дальше, дальше, дальше.

Они говорили и не могли наговориться. Рассказывали друг другу всё-всё о себе. Рассказывали о том, что происходило в детстве, о старых обидах и страхах, о том, о чем не приходило в голову сказать никому – никто бы и не понял. А друг с другом… Стоило только одному начать фразу – другой сразу же понимал, «с полуслова». Именно с полуслова: оба всю жизнь считали, что это лишь книжное выражение, образ, преувеличение… А оказывается, так бывает. Именно так! Дословно.

– Ведь это просто чудо какое-то! – сияя широко распахнутыми глазами, говорила Жюли. – Сегодня утром… Только я о тебе подумала – и тут же от тебя эсэмэска! Прикинь!

– Прямо сразу? – удивлялся такому совпадению Жан-Жак.

– В ту же самую секунду! Только подумала – и сразу эсэмэска!

– Круто! – соглашался Жан-Жак. – А что это значит? Значит, мы, по ходу, теперь связаны какой-то особенной связью!

– Какой?

– Не знаю. Астральной, наверное.

Она зачарованно смотрела ему в глаза и соглашалась. Астральная связь, ага… Как иначе? Вот оно как, оказывается, бывает… При том что позвонить или написать в тот момент, когда другой о тебе подумал, было несложно – они думали друг о друге всё время, весь день, каждую минуту!

Оба они как будто выпали из прежней жизни, в один миг провалившись в какую-то другую реальность. В реальность, где прежние радости, огорчения и заботы не имели абсолютно никакой ценности, а то, на что они еще вчера не обращали внимания, стало исключительно важным. Они ходили как сомнамбулы и с удивлением и страхом прислушивались к тому, что происходило у них внутри.

– Как ты думаешь, это у всех так? – спрашивал Жан-Жак.

– Что?

– Ну, вот это вот всё… Что мы думаем с тобой одно и то же… И так друг друга понимаем… И вот эти эсэмэски?

– Не знаю. То, что не у всех, – сто пудов!

– И мне кажется, что не у всех. Даже знаешь что? Мне иногда кажется, что мы с тобой первые! Ну вот у кого всё так сильно и остро!

– Ты думаешь?

– Да я просто уверен! Столько книг написано, столько фильмов снято, но у всех про любовь как-то обыкновенно выходит, бесцветно как-то!.. Даже отдаленно не похоже!

– Вот-вот!

И оба они зачарованно смотрели в одну сторону – в пространство перед собой.

– А что? Может быть, и первые! – говорила Жюли. – А если первые – прикинь!..

Жан-Жак кивал. Если они первые – то это круто! Очень круто!

Иногда, впрочем, Жан-Жака охватывало беспричинное беспокойство.

– А вот как ты думаешь… Не рано ли всё это… Ну, у нас с тобой?

– Ничего не рано! – убежденно говорила Жюли. – В самый раз. Джульетте вообще тринадцать было. Тринадцать!

– Верно. Я про Джульетту как-то забыл…

Оба некоторое время думали о Ромео и Джульетте. Думали наверняка одно и то же.

– А как по-твоему, у них всё так же было? – спрашивала Жюли.

– Как?

– Ну так – как смерч, как лихорадка…

– У Ромео с Джульеттой? Думаю, что да.

– Вот и я так думаю, – вздыхала Жюли. – Тогда получается, что мы… И они… Жесть!

– Еще бы не жесть! Жесть!

И даже оставшись одна, Жюли то и дело ловила себя на том, что продолжает мысленно разговаривать с Жан-Жаком – что-то ему рассказывает, что-то вспоминает, объясняет ему что-то очень-очень важное.

Каждая минута рядом друг с другом была упругой и наполненной до предела. Всё остальное время казалось бесформенным и вязким – как жидковатый кисель.

15. Всё хорошо!

Человек ко всему привыкает. Вот и Жюли не то чтобы привыкла к своему новому состоянию, но как-то научилась в нем жить. Мучительная лихорадка понемногу улеглась, приступы беспричинной тревоги отступили. Предчувствие того, что с ней и Жан-Жаком непременно случится что-то страшное, куда-то подевалось, и вместо него появилось сначала робкое, а потом всё более и более смелое ощущение – вообще говоря, всё идет хорошо. А дальше, скорее всего, будет еще лучше.

Теперь каждое утро Жюли просыпалась в радостном нетерпении: новый день обещал столько чудесного, неожиданного, приятного!

Она сразу хваталась за телефон, проверить, нет ли эсэмэски от Жан-Жака, и посмотреть, не написал ли он что-нибудь на своей страничке в социальной сети. Жан-Жак был соней, по утрам он спал до последней минуты, и Жюли всё утро носила с собой телефон – в ванную, на кухню, – чтобы не пропустить момент, когда он наконец что-нибудь напишет. Раздавался рингтон нового сообщения, и сердце Жюли каждый раз замирало, а потом начинало биться с удвоенной силой.

Она всё время как будто чувствовала его: где он и что в эту минуту делает. Вот он проснулся, валяется в постели и никак не может встать. Вот пошел в душ… Вот ковыряется вилкой в тарелке, одним глазом поглядывая на утреннее шоу в телевизоре, другим – просматривая новости в телефоне. Вот спохватывается, что опаздывает, и бежит в школу. Вот зевает на уроке и считает ворон на дереве за окном…

Правда, иногда она его «теряла». Когда, например, они прощались в восемь вечера на мосту и она шла домой, а он – забегал на минутку к приятелю за кодами для новой игры. А после проходил час, затем два, три, а Жан-Жак никак не проявлялся. В такие часы беспокойство возвращалось. Но стоило написать ему «как дела?» или «куда пропал?» и получить ответ, что они на пару с приятелем играют в компьютер, как всё опять становилось на свои места и Жюли снова наполняло радостное возбуждение.

Жизнь вообще превратилась в один нескончаемый праздник – всё, что ни происходило, казалось удачей, счастливым знаком, началом чего-то хорошего. Жюли с трудом могла усидеть на одном месте. Она не могла ходить по улице, как когда-то раньше – не спеша, нога за ногу, – она всё время куда-то бежала – а куда, и сама не могла сказать.

Внутри у нее как будто всё время звучала веселая музыкальная какофония – из дудок, свистелок и трещоток, которые то дружно, а то не в лад отжигали бравурные марши и польки.

Уроки стали чистым мучением. Было совершенно непонятно, как люди могут говорить о всяких там дробях и степенях, молекулах и атомах, о разновидностях плоских червей или забытых полководцах запыленных веков, – когда на улице светит солнце, поют птицы, шелестит набирающая силу зелень. Усидеть на одном месте в таких условиях было просто немыслимо.

– Какая-то ты стала… Взбудораженная!.. – заметила как-то подруга Стелла.

– Разве? Так весна же!.. Весна!

Стелла пристально посмотрела подруге в лицо.

– Ты что, влюбилась? – догадалась она.

– Я?! – хотела было удивиться Жюли. Но потом помимо воли расцвела в улыбке.

– С тобой всё понятно! – тоже улыбнулась Стелла. – И кто он? Тот рыженький?

– Да!

Стелла пожала плечами. Так или иначе, она была рада за подругу.

– Тебе он не понравился, я знаю, – сказала Жюли.

– Почему не понравился? Понравился…

– Но я же вижу… На твой вкус он слишком…

– Какой?

– Прикольный!

Стелла рассмеялась:

– Скажешь тоже! Но мне другие нравятся.

– Какие?

– Высокие. Накачанные. Ну, и чтобы повзрослее были…

– Ну да, ну да. А мне Жан-Жак как раз тем и нравится, что он такой милый. Эти его веснушки… И оттопыренные уши… И очки как у Гарри Поттера. Рядом с ним сразу становится как-то хорошо на душе. Весело. И не страшно.

Подруга пожала плечами. Что тут скажешь? О вкусах не спорят.

– И ты знаешь, – зачарованно глядя в пространство, проговорила Жюли, – когда я раньше думала, что когда-нибудь полюблю, я представляла всё совсем не так…

– Да?

– Да! Я думала, что всё будет, как… Как…

– Как?

Жюли задумалась.

– А вот так! – она с силой сжала кулаки и потрясла ими перед собой.

Стелла улыбнулась.

– А на самом деле… – Жюли тоже улыбнулась. – А на самом деле я всё время как воск… И вот тут, под ложечкой, тепло-тепло… Понимаешь?

– Понимаю…

– И еще я всех-всех на свете люблю. Всех! Даже тех, кто меня терпеть не может…

– Да?

– Да.

И, как ни странно, это было действительно так.

Жюли была не просто взбудоражена. Она была очень, очень, очень счастлива.

16. Папа и мама

Если день был не слишком напряженным и не предвиделось важных встреч, папа Жюли всегда обедал дома. В этом преимущество небольшого городка – от дома до офиса всего три минуты езды на автомобиле. Или десять минут пешком.

Адвокат заранее звонил по телефону, и жена ждала его за накрытым столом. Жюли, как правило, еще не успевала прийти из школы, и это было время родителей – время, чтобы побыть вдвоем, поговорить.

Собственно, ел только папа – зеленый салат и сыр. Мама пила кофе. И апельсиновый сок.

В тот день разговор долго не вязался – папа явно был чем-то озабочен.

– Послушай, что происходит с Жюли? – наконец спросил он.

– А что с ней происходит?

– Она постоянно где-то пропадает… Не выпускает из рук телефона – ждет эсэмэски. К ней обращаешься – она не слышит…

– Да, – согласилась мама. И посмотрела на папу сияющими глазами: неужели он сам не понимает?

Папа перестал жевать и некоторое время внимательно изучал лицо жены.

– Она что, влюблена? – спросил он.

– Думаю, что да.

Папа нахмурился.

– И ты так спокойно об этом говоришь?

– А что еще остается делать? Кричать? Биться в истерике?

– Ну, я не знаю. Кажется, это у нее серьезно. Ты совсем не беспокоишься? Ей всего пятнадцать!

– Пятнадцать. Самое время, чтобы серьезно полюбить, – улыбнулась мама. – Ты просто забыл, дорогой…

– Что?

– Мне тоже было пятнадцать, когда я влюбилась в тебя.

– Что ты сравниваешь? Мы – это совсем другое!

– Почему?

– Мы жили в другое время! И потом, мы – это мы.

Мама молчала и улыбалась, давая папе самому понять, насколько неубедительны его слова.

– Ты знаешь, кто он?

– Кто-то с того берега…

– Ты его видела?

Мама пожала плечами: и да и нет.

– У нее на странице полно фоток, где они вместе. И видео…

– Ну и как?

– По-моему, симпатичный. Посмотри сам.

– Он старше?

– Нет. Впрочем, не знаю. Не думаю. Сейчас они все как дети.

Некоторое время за столом царило молчание.

– Но ты с ней поговорила?

– О чем?

– Ну, не знаю. О чем в таких случаях матери должны поговорить с дочерьми?

– Вот и я не знаю. Точнее, не могу подобрать слов, чтобы… – мама замолчала.

– Чтобы – что?

– Чтобы чего-нибудь не испортить… – Мама заглянула папе в глаза. И он понял: она права. Со словами в таких случаях нужно быть очень осторожным.

– Знаешь, я встретила их на днях на улице, – вспоминая, мама покачала головой. – Они прошли в каких-то двух шагах от меня – и не заметили! Потому что вообще ничего не видели вокруг себя!

Выражение маминого лица было взволнованным и нежным. Так, будто бы она случайно оказалась свидетельницей чьей-то удивительной тайны, неожиданно, сама того не желая, прикоснулась в чему-то чудесному и редкому.

Папа некоторое время смотрел ей в глаза и наконец кивнул. Он ее понял. Что-то вспомнил. Что-то представил. И понял.

– А ты уверена…

– В чем?

– Ну… В том, что они не понаделают глупостей?

– Я спросила ее об этом.

Папа удивленно вскинул бровь.

– Прямо так и спросила?

– Прямо так и спросила.

– И что она ответила?

– Сказала, что не понаделают…

– И что?

– И я ей поверила.

У папы, может быть, и остались какие-то вопросы, но он оставил их при себе. Мужчинам не стоит лезть в женские дела. По крайне мере, слишком глубоко.

Некоторое время адвокат был занят только едой. Потом отставил пустую тарелку, вытер салфеткой рот и поднял на жену повлажневшие глаза:

– Как же быстро она выросла!

– Да… Быстро… Очень быстро! – промакивая уголок глаза свернутой салфеткой, согласилась мама. – Очень, очень быстро!

17. Сомнения Рудольфа

Каждый день приносил какие-нибудь тревожные новости по поводу обстановки в городе. И настроение кондитера Рудольфа с каждым днем становилось всё мрачнее.

Кондитер с недоумением и грустью наблюдал за тем, как менялись жители Вафельного берега. Еще совсем недавно шоколадно-вафельное противостояние существовало лишь в шуточках и анекдотах, никому и в голову не приходило воспринимать его всерьез. Ведь две части города всё равно были единым целым: родственники, друзья и коллеги сплошь и рядом жили на разных берегах Реки и не придавали этому ровно никакого значения.

Теперь же везде и всюду – на улицах, в кафе, на скамейках в скверах – только и говорили, что о шоколадниках. И говорили как о противниках – с негодованием и даже яростью. Вытаскивали на свет случайные обиды, небрежно оброненные слова – и всему придавали зловещее, преувеличенное значение. Жизнь вокруг, казалось, пропитывалась подозрительностью и злобой. Всё началось с энергичной Доротеи, считал Рудольф, дело подхватил демагог Шпатель, и совместными усилиями эта парочка, вольно или невольно, раздула огонь взаимной вражды.

И ладно бы дело касалось только подростков – подросткам только дай с кем-нибудь повоевать, – но и со взрослыми происходили печальные метаморфозы. Некогда мирные, благодушные и рассудительные отцы семейств теперь проводили часы и дни, брызжа слюной и ожесточенно споря о шоколадниках.

Не было ничего удивительного в том, что на призывы и лозунги «Вафельных ведомостей» мог откликнуться кто-то недалекий, завистливый и обиженный жизнью. Удивляло другое. Люди, которых Рудольф привык считать неглупыми, честными и уравновешенными, один за другим поддавались повальному помешательству: оказалось, что и в них, на дне их сердец, таилась до поры до времени необъяснимая, мутная, разъедающая рассудок ненависть. События в городе стремительно катились в опасном направлении.

И было еще что-то, что не давало кондитеру покоя, что мучило его совесть. Рудольфа не оставляло ощущение, что он, лично он имеет к этому массовому психозу самое непосредственное отношение.

Поэтому в один прекрасный день кондитер надел свой лучший костюм, нацепил на голову горскую шляпу с тетеревиным перышком и отправился в школу поговорить с учительницей гимнастики.

Доротею он нашел в тренерской комнате, позади гимнастического зала. У входа в тренерскую дежурила парочка Воинов Кулака. Рудольфу пришлось объяснить им, кто он и зачем пришел. О нем доложили и только после этого позволили войти.

Доротея сидела за столом и читала газету. Справа и слева за ее спиной стояли в карауле еще двое подростков с непроницаемыми, как у часовых, лицами.

Доротея поднялась навстречу кондитеру, пожала ему руку и предложила сесть. И, странное дело, неожиданно для самого себя Рудольф оробел. Он даже не отважился положить на стол шляпу, а повертел ее в руках и пристроил к себе на колени.

– Вы, наверное, меня не помните, – сказал он. – Я Рудольф Бенц, кондитер. Вы заходили в мое кафе в свой первый день в Мильхенбурге, сразу после того, как сошли с автобуса.

– Господин Бенц? – радушно улыбнулась Доротея. – Я вас отлично помню. У меня вообще прекрасная память! С чем пожаловали, господин Бенц?

Рудольф, соображая, с чего начать, освежил ребром ладони складку на тулье шляпы и соскреб ногтем невидимую соринку.

– Я всё время вспоминаю наш разговор в тот день, госпожа учительница. Вы расспрашивали о жизни в городе, о наших обычаях. И я рассказал о двух берегах Реки, о наших кондитерах, о вафлях и шоколаде.

– Так-так. И что?

– Вы знаете, мне постоянно кажется, то есть меня не оставляет впечатление, что вы неправильно меня поняли. Точнее, так: рассказывая, я немного преувеличил, и у вас сложилось неправильное представление о нашей жизни. Вы слишком буквально поняли мои слова.

– Вот как? – Доротея перестала улыбаться и посмотрела на Рудольфа с холодным интересом.

– Да! Дело в том, что все наши противоречия по поводу вафель и шоколада, наша ревность, соперничество, всё, о чем я говорил, – это ведь всё в шутку, не всерьез! Понимаете? Предмет для анекдотов. На самом деле мы с шоколадниками – одно целое. Жители одного города.

– Да?

– Да! И то, что происходит сейчас… Все эти надписи, марши, войны между подростками – это неправильно… – Под пристальным взглядом учителя Рудольф смутился и опустил глаза.

– У нас всё перепутано, всё переплетено, – продолжал он. – Зачастую родственники живут на разных берегах реки, многие из наших мужчин женаты на девушках с той стороны. А кто-то из них – женат на наших. Между прочим, моя жена тоже…

– Что?

– Родилась на том берегу.

– Ах вот как!

– Да!

– Очень интересно!

Рудольф поднял глаза и обомлел: Доротея сидела, скрестив руки на груди, и смотрела на него насмешливым взглядом. На лице кондитера отразилась такая растерянность, что Доротея не выдержала: откинулась на спинку кресла и искренне рассмеялась.

– Что случилось? – покраснел Рудольф. – Я сказал что-то смешное?

– Ах, простите! – Доротея попробовала стать серьезной. – Я смеюсь не над вашими словами. Просто я на минуточку представила, что вы должны обо мне думать. И кем я вам, судя по всему, представляюсь.

– И что же я о вас думаю? – пробурчал Рудольф.

– Мне почему-то кажется, что вы считаете меня полной идиоткой. Полной! Ну или по крайней мере человеком психически нездоровым, дамой с повышенной тревожностью, которой повсюду видятся враги и угрозы. Ведь так?

Под проницательным взглядом учительницы Рудольф окончательно растерялся.

– Вижу, что так! – опять рассмеялась наставница Воинов. – В медицине это называется паранойей? Не правда ли?

Она встала, расправила плечи, прошлась взад и вперед по комнате, остановилась перед кондитером и очаровательно улыбнулась. Когда Доротея этого хотела, она умела быть очень обаятельной.

– Насколько я понимаю, вы умный человек, – сказала она. – И с вами можно говорить откровенно. Ведь так?

Рудольф задумался. А потом не очень уверенно кивнул.

– Так вот. Уважаемый господин Бенц. Вам нет нужды волноваться. Я поняла вас абсолютно правильно! Соперничество между Шоколадным и Вафельным берегами имеет вековые корни и вековые традиции, не мне о них судить. Но дело в том…

Доротея прищурилась и поверх головы Рудольфа посмотрела в окно.

– Но дело заключается вовсе не в вафлях или шоколаде. Дело в другом. Наша жизнь с каждым годом становится всё более благополучной и комфортной. Медицина, образование, пособия, социальная защита… Нам больше не нужно бороться за выживание, не нужно добывать хлеб насущный в каждодневной борьбе. Красивые дома, безопасные улицы, вкусная еда, хорошо организованные развлечения… Мы успокоились и расслабились. И наша молодежь поэтому растет изнеженной и нежизнеспособной. Компьютеры и телевизор. Курорты и клубы. Брендовые вещи и глянцевые журналы. Теннис и гольф… А между тем волна хаоса и дикости готова нахлынуть на нас с Востока и Юга. Сотни миллионов полуголодных, нищих, готовых на всё людей с завистью и злобой смотрят на нашу цивилизацию. Они тоже хотят жить сыто и беззаботно, им нечего терять, и в своем стремлении овладеть нашими благами они не остановятся ни перед чем! И что, скажите, мы можем противопоставить их ярости? Что?

Доротея вопросительно посмотрела на Рудольфа. Тот сидел не шевелясь и не знал, что ответить.

– Ничего! – сама себе ответила учительница. – Ровным счетом ничего! Мы бессильны перед их волей. И не хотим этого понимать! Мы закрываем глаза на современные реалии и, как страусы, прячем головы в песок! Живем в тихих полусонных городках, пьем чай в уютных гостиных, слушаем классическую музыку, учимся танцевать румбу и вальс. Нет никакой надежды, что мы одумаемся и решительно переменим нашу жизнь. А значит, наших детей ждут тяжелые, очень тяжелые времена. И свою задачу я вижу в том, чтобы подготовить детей к этому. Научить их быть жесткими, решительными, непреклонными – иначе им несдобровать! Вы меня понимаете, господин Бенц?

Доротея твердо и многозначительно смотрела в глаза кондитеру – как будто вкладывая в его сознание то, что не могла или не хотела сказать словами. И от этого взгляда у неглупого насмешливого Рудольфа мурашки побежали по спине.

Он смотрел на учительницу и удивлялся, как многого не разглядел в ней в ту первую воскресную встречу в кондитерской.

Перед ним стояла женщина острого ума, решительная, проницательная, отлично понимающая людей. А главное – женщина дьявольской целеустремленности и воли.

Большинство людей на земле живут, не особенно задумываясь над тем, что они делают и зачем это нужно. Они едят, пьют, встречаются с друзьями, гуляют по улицам, ездят на пикники, влюбляются, женятся и заводят детей… Доротея же была из тех, кто живет ради одной-единственной цели, думает только о ней, ценит только те дни и минуты, которые приближают к ее достижению.

– Так что не беспокойтесь, господин кондитер, – сказала она. – Я совершенно правильно поняла ваши слова!

Рудольф пошевелился:

– Но я всё-таки хотел уточнить. Дело в том, что мы с шоколадниками… Я хотел бы пояснить это еще раз…

– Не стоит, – мягко, но решительно остановила его Доротея.

– Но я…

– Не нужно.

Через голову Рудольфа Доротея красноречиво посмотрела на часы, висящие на стене.

Рудольф спохватился, тоже поднялся на ноги и надел шляпу.

– Всего хорошего, господин Бенц.

– Всего хорошего, госпожа учительница.

Не так, совсем не так представлял кондитер этот их разговор.

18. На Старом мосту

Жюли отчаянно спешила на Шоколадный берег.

Она сильно опаздывала. Жан-Жак ждал ее в парке уже полчаса и успел прислать две эсэмэски, в которых спрашивал, где она и что с ней случилось.

С ней, конечно, ничего не случилось. Просто она никак не могла выбрать, что надеть. Поначалу надела короткую кожаную юбку – в ней она выглядела по-настоящему шикарно. Подобрала всё остальное – туфли с пряжками, свитер, тени на глаза и темную помаду. Но в последний момент сообразила, что Жан-Жак наверняка потащит ее на аттракционы, на разные там американские горки, карусели, шесты – в короткой юбке будешь всё время думать не о том. Жюли скинула юбку и натянула джинсы – пришлось надевать кроссовки и подбирать всё заново: и свитер, и сережки, и помаду. Короче говоря, Жюли опаздывала и очень торопилась.

Ноги сами собой были готовы пуститься бегом, но Жюли сдерживала себя – не хватает еще прийти на встречу с Жан-Жаком взмыленной. Стараясь держаться в тени деревьев, она прошла по бульвару к площади Старого моста. Обходить площадь не стала, а перебежала ее наискосок, чуть не попав под колеса туристического автобуса, затем перепрыгнула через гранитный бордюрный камень и повернула к мосту.

«Тебя что там, инопланетяне в плен взяли?» – опять написал Жан-Жак. Вот балбес! «Я уже рядом, сейчас буду,» – ответила Жюли.

Но на мосту ее ждало неожиданное препятствие. Пешеходная часть оказалась перекрыта.

Проход целиком блокировали две металлические секции, какими огораживают ремонтные работы на дороге. Перед секциями, расставив ноги и заложив руки за спину, стояли два подростка лет двенадцати – один повыше, рыжеватый и веснушчатый, другой – пониже и покоренастее. Еще один, старшеклассник, с непроницаемым видом прохаживался взад и вперед вдоль кордона. По ту сторону ограждения маячил совсем маленький – не старше десяти лет.

«Ни фига себе! Это что же такое?» – удивилась Жюли.

Перед кордоном, перетаптываясь с ноги на ногу, грустила парочка малышей со школьными рюкзаками на плечах.

– Ну пустите… – просили они. – Мы ненадолго. Мы только туда и обратно.

– Зачем вам? – грубовато спрашивал веснушчатый. – Что нужно?

– Нам в компьютерный магазин… Нам игру купить…

– А что же, на нашем берегу нет компьютерного магазина?

– Есть. Но в нем игры нет. Ее заказывать нужно.

– Ну и закажите!

– Нам игра сейчас нужна. У Эрика день рождения. Ему подарили деньги на эту игру.

– Перебьется ваш Эрик! Ничего с ним не случится за пару дней. Нечего носить деньги на тот берег! Пусть на нашем остаются!

Малыши о чем-то шептались, подталкивая друг друга локтями, вздыхали, грустно смотрели на ту сторону реки.

– Ну пустите… – канючили они. – Ну пожалуйста…

Веснушчатый не считал нужным даже смотреть в их сторону.

– А ну, давайте отсюда! – Он с подозрением разглядывал приближающуюся Жюли. – Не загораживайте проход!

«Пропускной пункт, – догадалась Жюли. – Эти… Как их… Воины Кулака».

Она чуть не рассмеялась, глядя на то, как серьезно мальчишки изображали полицейский кордон, – точно так, как его показывают в фильмах про войну. Лица воинов были суровы, губы сжаты. Все были одеты в одинаковые футболки и шорты. На рукаве старшего красовалась черная повязка. В нем, кстати, Жюли узнала парня из параллельного класса, Курта Ридля.

Жюли замедлила шаги, прикидывая, как лучше себя вести, и ее обогнал высокий парень в бейсболке, надетой козырьком назад. В руках он нес сложенные стопкой коробки с пиццей. Из его ушей торчали проводки наушников.

Не сбавляя шаг, парень мотнул головой, и динамики выпали у него из ушей.

– Вау! – издали воскликнул он. – Это что еще такое?

– Проход по мосту ограничен, – строго ответил коренастый восьмиклассник.

– С чего вдруг?

– В связи с опасностью провокаций с той стороны!

Парень не столько рассердился, сколько удивился:

– Вы чего, сдурели? У меня заказ оттуда. А ну, открывайте ваши ворота!

Коренастый вопросительно посмотрел на старшего. Разносчик пиццы – это уже почти взрослый, хоть и не качок, но крепкий и решительный, связываться с таким вряд ли было разумно.

Не дожидаясь, пока патруль сообразит, что делать, парень с пиццей оттолкнул ногой ограждение и прошел на другую сторону. Коренастый неодобрительно вздохнул и вернул секцию на место.

«Вот клоуны!» – подумала Жюли.

Честно говоря, Жюли могла бы попасть на тот берег без всякого разрешения. Например, просто прорваться через кордон, и всё. Перепрыгнуть через загородку и убежать – что они, гнаться за ней будут? Или вернуться на площадь и пойти через Реку не по пешеходной части моста, а там, где ездят машины.

Но важные лица этих воинов казались такими потешными, а настроение у Жюли было таким беззаботным, что она решила вступить с ними в переговоры. В конце концов, они ведь не полиция и не армия, у них нет прав что-то запрещать или разрешать, всё, что они делают, – их личная инициатива. С чего вдруг она должна их слушаться?

– Вот и меня тоже пустите, – сказала Жюли, подойдя к кордону.

– А тебя зачем?

– А просто так!

– Просто так нельзя! – нахмурился веснушчатый. – Ты должна объяснить, что тебе надо на том берегу.

– Кому это я должна объяснять? – насмешливо поинтересовалась Жюли. Веснушчатый учился на два, а то и три класса младше Жюли – вообще малявка. – Тебе? С какой стати?

Парень хмуро посмотрел на Жюли. И решил не рисковать.

– Курт! У нас тут проблема! – крикнул он старшему.

Подошел Курт, без улыбки разглядывая лицо Жюли. Ну точно, парень – из параллельного класса. Иногда на переменах Жюли ловила на себе его пристальные взгляды.

– Привет! – она обратилась к нему как к старому приятелю.

– Привет!

А что? Они никогда до этого не разговаривали, но видели-то друг друга сотни раз. И парень, конечно же, узнал ее. К чему делать вид, что они не знакомы?

– Что это у вас здесь? – спросила Жюли.

– Блокпост.

– Против шоколадников?

Курт кивнул:

– Чтобы исключить возможные провокации.

– А наших почему не пускаете?

– На том берегу может быть небезопасно. И без причины ходить туда не рекомендуется.

– Круто!

Небезопасно, значит, на той стороне. И ходить не рекомендуется. Не рекомендуется, и всё. Ловко придумано!

– Тебя ведь Курт зовут? – стараясь быть серьезной, спросила Жюли.

– Курт, – парень смутился и порозовел.

Что это он? Ах, ну да! Жюли и прежде замечала, скорее чувствовала, что Курт к ней неровно дышит. А скорее так: он в нее по уши влюблен! Да-да! Это было ясно как день.

– А ты здесь типа главный? – спросила Жюли.

– Вроде того. Я – старший наряда.

– И ты решаешь, кого пускать, а кого – нет?

– Ну, в общем, да, – Курт еще больше смутился.

– Круто! – одобрила Жюли. Что тут непонятного? Он – старший и всё здесь решает.

В последнее время глаза Жюли постоянно светились особенным радостным светом. А теперь в них горел еще и неподдельный интерес к Курту и к тому, чем он по жизни занимается.

– А вы уже нашли тех, кто сжег флаг на башне? – спросила она.

– Нет еще. Но обязательно найдем!

– Флаг, наверное, старинный. И дорогой…

– Старинный. И дорогой. Но дело не в этом. Дело в том, что шоколадники нас постоянно провоцируют. Они ищут конфликта. Хотят войны. И они ее получат!

Жюли вспомнила, каким самоуверенным и упрямым иногда бывает лицо Жан-Жака, и ей потребовались все силы для того, чтобы не расхохотаться.

– И правильно! – с чувством сказала она. – Нельзя давать им поблажек!

Ай, Жюли, ай, артистка! И откуда что берется?

Курт несмело и с надеждой заглянул в глаза Жюли. Она в самом деле так считает? Он впервые видел лицо Жюли так близко, и вблизи оно было еще удивительнее, чем он мог себе представить: еще живее, еще заразительнее, еще красивее.

А Жюли думала о том, что вблизи он, оказывается, очень симпатичный, этот Курт. Мужественный и стойкий. В глазах – будто барашки стального цвета. И смущается так мило – смущается, тут же сердится на себя за это смущение и ничего не может с собой поделать.

Курт в самом деле пребывал в сильном волнении, если не сказать, в смятении. Раньше он думал, что никогда не сможет заговорить с Жюли. Иногда он пытался представить себе этот разговор, но у него ничего не получалось: любые слова застревали в горле, от одной только мысли, что она смотрит на него, пересыхало во рту и холодело под ложечкой. А всё оказалось совсем не страшно. И вблизи Жюли – совсем не такая, какой кажется издали.

Ее глаза – совсем рядом… Они, казалось, видели его насквозь. Видели его смущение – почти страх. Догадывались, что кровь прилила к голове, сердце колотится в ушах, а ладони предательски похолодели… Но вместо того, чтобы смеяться над ним с презрением или жалостью, Жюли смотрела на Курта с интересом, даже с дружелюбием. Она как будто подбадривала: не волнуйся, ты молодец, и всё будет хорошо.

Между ними явно устанавливалось взаимопонимание. Ведь как возникает симпатия между людьми? Главное произносится совсем не словами. А взглядами, улыбками, молчаливыми вопросами и ответами из глаз в глаза…

И Курту вдруг захотелось всё-всё рассказать Жюли. Про родителей, про учителей, про всю свою жизнь. Про надежды и разочарования. Про мечты и реальность. Про пиво, футбол и продавленный отцовский диван… Про мамины сериалы…

А главное – о том, что он сам только недавно понял и что сделало его счастливым. О Доротее и ее словах. О том, как хорошо идти в ногу с товарищами, локоть к локтю, плечо к плечу… О том, как это здорово – чувствовать ответственность за друзей: если бы Жюли сама попробовала, ей бы тоже понравилось. И о том, как нужны в отряде именно такие люди – живые, энергичные, увлеченные.

Ему почему-то казалось, что она, именно она сможет понять его, как никто другой. Понять не то, что лежит на поверхности, а самую суть. То, что так трудно выразить словами. Тем более в случайном разговоре, здесь, на мосту.

Но вместо всего этого Курт сказал:

– Мы вообще хотим ввести в городе чрезвычайное положение.

– Кто это мы?

– Совет Воинов Железного Кулака. Чтобы ночью по улицам ходили патрули. И останавливали всех подозрительных – и детей, и взрослых.

Ах, ну да, да! Воины Железного Кулака! Жюли, кажется, слышала, что эти мальчишки так себя называют.

Когда-то она тоже играла в войну вместе с другими ребятами. И совсем недавно, год или два назад, и сама бы поддалась очарованию военной романтики. Но теперь, когда в ее жизни был Жан-Жак и всё, что с ним связано… Теперь всё это, конечно, казалось детской игрой, смешной и наивной.

– Но ведь это незаконно – останавливать кого-то, проверять, – сказала Жюли. Сказала как будто с опаской. Как будто одобряла их смелое решение, но боялась за успех их предприятия. – Разве вы имеете право запрещать кому-либо ходить на ту сторону?

– А мы и не запрещаем, – сказал Курт. – Мы разъясняем. Предупреждаем, советуем.

Он кивнул туда, где скрылась малышня, которую наряд не пустил на мост.

– Понятно! – сказала Жюли. – А меня на ту сторону пустишь?

Курт переступил с ноги на ногу.

Вы замечали, как бывает: не успеешь проговорить с человеком и пяти минут, а уже чувствуешь – он свой. Такой же, как ты, и ему можно доверять.

– А тебе действительно туда надо? – Курт укоризненно взглянул на Жюли.

– Да!

– Очень?

– Очень!

Курт сомневался.

– Зачем?

Жюли попыталась придумать что-нибудь убедительное, но с ходу не смогла.

– Я не могу тебе этого сказать, – искренне глядя ему в глаза, призналась она.

Курт опять порозовел и кивнул. Он понимает. Есть вещи, о которых девушке неловко говорить открыто. Мало ли что бывает? Может, ей надо в аптеку. Или к врачу. Или еще куда-нибудь… И вообще, если человек свой и ты ему доверяешь, то допрашивать его вроде как не по-товарищески.

– Но там теперь небезопасно. Если уж они начали…

– Я буду осторожна.

Курт нахмурился. И покосился на мальчишек, которые внимательно следили за разговором и не могли понять, почему Курт столько возится с этой девчонкой.

– Так я пойду?

Не дожидаясь ответа, Жюли взялась за загородку, отодвинула ее со своего пути и прошла на ту сторону.

Она медленно вернула загородку на место и склонила голову, церемонно благодаря великодушных стражей. А потом не удержалась – улыбнулась и послала Курту воздушный поцелуй. Настроение у нее и до разговора с ним было отличное, а тут стало еще лучше!

Курт и его товарищи насторожились, почувствовав неладное.

– Эй, эй! Ты куда! – крикнул веснушчатый. – Ты зачем ее пустил, Курт?

– Пусть идет, – отозвался Курт. – У нее дело.

– Какое еще дело! Эй, ты куда?

Уже отойдя на безопасное расстояние, Жюли обернулась.

По правде сказать, она могла бы не оборачиваться. И ничего не отвечать. Уйти себе на ту сторону, и всё. И тогда дальнейшие события разворачивались бы совсем не так, как они развернулись на самом деле. Появление Жюли на мосту скоро забылось бы и не привело ни к каким последствиям.

Но настроение у Жюли было таким прекрасным! А эти вояки были такими смешными! И как будто маленький чертенок дернул ее за язык.

– Простите, ребята, мне некогда! У меня действительно очень важное дело! Самое важное, какое только может быть! Я иду на свидание с парнем! И мы с ним пойдем гулять по улицам. А потом съедим эскимо в парке. И, может быть, зайдем в кино. И поверьте, в мире нет ничего важнее этого!

Ох и хулиганка эта Жюли! Но только зря, зря она всё это сказала…

Потребовалось время, чтобы воины наконец поняли, что произошло. Над блокпостом повисло молчание.

– А знаете что? Я бы и вам посоветовала то же самое! Чем заниматься тут всякой ерундой – шли бы вы лучше с девчонками гулять! Правда! Это так здорово!

– Курт! Курт! Что ты молчишь? – выкрикнул веснушчатый.

– Да, Курт? Задержать ее? Задержать?! – закричал малявка.

– Попробуйте только! – прикрикнула на них Жюли. – Вот только попробуйте!

Она развернулась и побежала на Шоколадный берег. К Жан-Жаку.

Курт, застыв в оцепенении, провожал ее глазами до тех пор, пока она не скрылась из вида. И так и не отдал никакой команды.

19. Разговоры, разговоры…

В те первые, самые удивительные дни знакомства Жан-Жак и Жюли в основном разговаривали. Бродили по улицам, смотрели с набережных на реку, сидели на скамейках в скверах – и говорили, говорили, говорили. Говорили и никак не могли наговориться. Каждую минуту удивляясь символичным приметам, красноречивым знакам и чудесным совпадениям в их жизни.

– А ты любишь ехать куда-нибудь в скором поезде? – спрашивала, например, Жюли.

– Далеко-далеко?

– Ну да. И чтобы смотреть в окно… А за окном чтобы, как на экране, проносились то лес, то поля, а то вдруг – бах! – вода до горизонта!

– Люблю! Конечно, люблю!

– И полустанки маленькие – мелькают, мелькают, мелькают… А на них люди головами вслед поезду туда-сюда, туда-сюда, стараясь разглядеть что-то в окнах…

– Да… На поезде – это ведь совсем не так, как на машине!

– Еще бы! Но на машине я тоже люблю! Если сидеть впереди, и окошко открыто…

– Да-да! И ветер в лицо! Но только чтобы ехать далеко!

– Конечно, далеко!

Понимать друг друга с полуслова – это далеко не всем дано. И это так чудесно!

– А еще я люблю спать в воскресенье утром… – говорила Жюли.

– Когда все уже проснулись? – сразу догадывался Жан-Жак.

– Да. Ты вроде бы еще спишь, но уже слышишь, что происходит в доме – как родители ходят, переговариваются, телевизор включили… И мама что-нибудь вкусное на кухне готовит…

– Оладьи с каштановым медом… – смеется Жан-Жак. – И запахи к тебе в спальню пролезают…

– А ты наполовину спишь, а наполовину проснулся.

– И тебе снится что-то хорошее-хорошее… Теплое море…

– И пальмы…

– И горячий песок…

– И оладьи с каштановым медом… – шутит Жан-Жак.

– Круто?

– Круто!

Ну, вы видите? С полуслова! Буквально с полуслова!

– А собирать мебель из «ИКЕА» ты любишь?

– Еще бы!

– А запах растворителя?

– Очень!

– А когда туса большая? И все скачут под «Раммштайн»!

– А то! И еще пузырики схлопывать на оберточной пленке!

– Да! И играть в «Героев меча и магии»!

– О да! «Герои»!

– А вареный лук ты любишь?

– Терпеть не могу!

– А когда ножом по тарелке?

– Бр-р-р!..

– А обедать по воскресеньям с папиной родней?

– Вообще тоска! Хуже – только пылесосить под кроватью!

– Пылесосить? – Жюли некоторое время думает. – Ну, в общем, да. Это тоже скучно…

– А Джим Керри? Прикольный, правда?

– Конечно, прикольный! Еще какой!

Нет, вы могли себе такое представить? Да они вообще как две капли воды – так похожи! Просто один и тот же человек!

– Мне бы только школу закончить… – говорил Жан-Жак. – Чтобы предки отвязались…

– А потом – что?

– Потом путешествовать поеду. На годик. Мир как следует посмотреть.

А что? Хороший план! Жюли тоже не отказалась бы.

– А потом?

– Потом осяду где-нибудь в хорошем месте и книгу напишу – о том, что видел.

– Круто. А хорошее место – это где?

– Где-нибудь на Бали. Или на Гоа. У меня там брат двоюродный, с приятелями. Вот это жизнь! С утра встали – и на океан, пока волны хорошие для серфинга. Потом в интернет – почитать, написать что-нибудь, короче, денег заработать. После обеда – сиеста. Потом опять на океан. И ужинать. Сами не готовят – зачем? В соседнем ресторанчике ужин из трех блюд стоит – как у нас жвачка.

– Да ладно?

– Сто пудов!

– Огонь!

А ведь еще две недели назад они даже знакомы не были! Ничего не знали друг о друге. Даже не догадывались, что тот, второй, существует на свете. А теперь…

– А твои родители ссорятся? – спрашивал Жан-Жак.

– Не знаю. Кажется, нет. Мама иногда начинает дуться на папу, но он заметит, подойдет, обнимет ее, и всё – она перестает.

– Круто… – позавидовал Жан-Жак.

– А твои? Ссорятся?

– Постоянно. Только этим и занимаются. Спорят по любому пустяку. Если один говорит «да», другой обязательно скажет «нет». Я вообще не понимаю, как они живут вместе! – жаловался Жан-Жак. – Двух более разных людей даже представить себе трудно. Папа всё записывает в книжечку. Сколько денег потрачено в этом месяце на еду, сколько – на бензин, сколько отложено на отпуск. Он всё подсчитывает. Сколько времени потратил на работу, а сколько – на книги, сколько на спорт, а сколько – на кино. Он любит, чтобы всё в жизни шло по плану. В субботу – театр или ресторан. В воскресенье – прогулка на велосипеде. В марте – ремонт в ванной, в августе – отпуск на катере.

– А мама?

– А мама – наоборот, – Жан-Жак улыбнулся. – Она любит, чтобы всё случалось неожиданно: захотелось – и сделал! Вот так вдруг сорваться, сесть в машину и поехать к морю. Или к двоюродному брату в горы. Или еще куда-нибудь. А если что-то заранее запланировать – ей сразу становится неинтересно.

– Я тоже такая! – сказала Жюли.

– Наверное, женщины все такие.

Жюли пожала плечами: может быть. И с сочувствием посмотрела на Жан-Жака.

– Как же они живут вместе, твои родители?

– Так и живут. Планируют, планируют, потом сорвутся, и все планы насмарку…

Жюли засмеялась.

– А ты?

– Что я?

– Ты – как кто? Больше как папа или как мама?

Жан-Жак задумался.

– Наверное, как мама. Чаще всего, – он улыбнулся чему-то и покачал головой. – Но иногда бываю – вылитый папа!

* * *

Бывало, правда, что Жан-Жак начинал говорить о чем-то чисто мальчишечьем и совсем неинтересном. Например, подробно объяснял Жюли, по какой схеме играет в футбол испанская сборная. И чем эта схема отличается от схемы голландцев или, скажем, немцев. Или начинал подробно обсуждать достоинства и недостатки современных турбированных двигателей перед традиционными атмосферными. Увлекался, сверкал очками, начинал размахивать руками и даже чертить что-то прутиком на песке.

Но и это нисколько не раздражало Жюли. То есть она, конечно, даже не пыталась вникнуть в его слова и что-то в них понять, этого еще не хватало. Но сам звук его голоса, его рассудительные, спокойные, убедительные интонации действовали на Жюли умиротворяюще, наполняли ее мир гармонией и покоем.

Он говорил, а она думала о чем-то совсем другом, к примеру, об оправе его очков, которую нужно будет заменить на другую, посолиднее, о его рыжих вихрах, о глазах, о руках… Да бог знает, о чем еще она думала.

А бывало – наоборот. Жюли увлекалась чем-то своим, и Жан-Жак тогда тоже умолкал и становился рассеянным.

– Я вчера смотрела твою страничку в соцсети. У тебя, оказывается, день рождения – пятого октября!

– Да. И что?

– А у меня, прикинь, десятого мая!

Он всё еще не понимал:

– Ну и что?

– Как это что? У тебя 5.10. А у меня 10.05. Чудеса?

– А-а… Ну да… Прикольно…

И он принимался рассеянно бросать камушки в воду.

– Ничего себе, прикольно! Да это круто! Это знак, это же не может быть просто так! Такое совпадение! Такое – один раз на тыщу случается! А тут мы с тобой!

Он кивал. Но думал, похоже, о чем-то своем – в его глазах она видела лишь прозрачное глубокое небо.

– Представляешь, сегодня утром песню передавали по радио, – говорила Жюли. – «Я не знала, что такое любовь, пока не встретила тебя!» Как это глубоко и верно! И какое точное наблюдение! Там еще такие слова были: «Ты наполнил мою жизнь светом!» «Без тебя теперь весь мир – пустыня!» Представляешь? Это же реально про нас!

И такие открытия – удивительные и острые – подстерегали их на каждом шагу!

Да что говорить! Мир, весь мир стал другим! Краски вокруг стали ярче, запахи острее, звуки – звонче. И чувства… Они обострились. В жизни появился совсем новый смысл, глубокий и значительный.

Когда Жюли на Старом мосту говорила Воинам Кулака, что желает им всем влюбиться и гулять с девчонками – вместо того, чтобы стоять в наряде на посту, – она была абсолютно искренней. Теперь она и в самом деле считала, что любовь – самое лучшее, что есть на свете.

20. Сумасшествие растет

Между тем напряженность в отношениях между Вафельным и Шоколадным берегами нарастала с каждым днем. На следующей неделе произошло столько событий, сколько не происходит в маленьком тихом Мильхенбурге за целый год.

В воскресенье при входе на дискотеку в парке Шоколадного берега контролеры ни с того ни с сего устроили обыск компании наших подростков. Придрались к тому, что у одного в кармане оказалась пачка петард, и никого не пустили.

В ту же ночь на нашем берегу румяному кондитеру с огромного рекламного щита Шоколадной фабрики кто-то пририсовал противные коричневые сопли.

В ответ кто-то другой пробил булыжником рекламную витрину Вафельной фабрики, стоявшую на том берегу, у Старого моста. «Безобразие! – писал возмущенный Шпатель. – Куда смотрит их полиция?»

Может, в связи с этим, а может, и нет, но блокпост Воинов Кулака на Старом мосту в понедельник не пропустил на наш берег их грузовой мотороллер, разрисованный рекламой Шоколадной фабрики. Как ни возмущался водитель с того берега, как ни упрашивал пропустить его со срочным грузом (между прочим, он вез керамическую плитку, а совсем не шоколад!) – ничего не помогло. Ему пришлось развернуться и двинуться в объезд через Новый мост.

Во вторник полиция зафиксировала драку подростков на нашем берегу. А потом – потасовку на Шоколадном. Причем был перевернут и подожжен мусорный бак.

В среду вечером, в день открытия промышленного форума, коллега и конкурент нашего Шпателя, редактор газеты «Шоколадные новости» господин Гарфункель, устроил шумную и веселую, как он считал, пиар-акцию в поддержку шоколада. Во время массового гуляния на их главной площади он скупил в ближайшем супермаркете весь запас вафель, встал в самом оживленном месте у фонтана и предлагал всем желающим бесплатно накормить своих собачек нашими вафлями. Хозяева все как один отказывались – современные собаки, как правило, не едят ничего, кроме специального корма, – но смеха и шуток вышло много. Получилось, что даже их собаки не едят наших вафель, и на следующий день Гарфункель поместил в своей газете веселый отчет с фотографиями.

В четверг, в торговый день, патруль Воинов Кулака прохаживался вдоль рядов традиционной уличной ярмарки. Ребята остановились возле продавца, торгующего шоколадом разных видов прямо из кузова, и затеяли с ним ссору. Ярмарка каждый четверг разворачивает свои ряды на улочках, прилегающих к центральному парку. С лотков, из фургонов, в импровизированных шатрах продают не только продукцию соседних ферм, но вообще всё что угодно. Патруль заметил шоколад и сделал продавцу замечание. Тот ответил. Возникла перебранка, подростки стали оскорблять мужчину и задираться. При этом окружающие не только не вступились за пожилого жителя Шоколадного берега, но наблюдали за сценой с явным одобрением. В итоге шоколадник посчитал за лучшее наспех собрать товар, сесть в фургон и поскорее уехать.

– Это же Густав! – с изумлением сказал Рудольф. – Он всю жизнь торгует шоколадом на нашей ярмарке. А до этого торговал его отец!

– Торговал, а теперь не будет! – ответил Карл. – Ни он, ни его отец!

– Но это же чушь! Идиотизм! Вы что все, с ума посходили? Мы знаем Густава всю жизнь, но ни один человек не сказал зарвавшимся подросткам ни слова!

– А нечего у нас своим шоколадом торговать – раз вы к нам свысока относитесь! У себя торгуйте!

– Да кто, кто к тебе относится свысока? Зачем ты повторяешь газетные глупости? Ну хорошо, найдется, пожалуй, среди шоколадников десяток-другой дураков и неудачников, которые тешат себя выдуманным превосходством. Ну и что? Нормальные люди с того берега и относятся к нам нормально! А то, что дела у них сейчас идут лучше наших, – так за них можно только порадоваться! Вспомни, в прошлом году ты купил новенькую «вольво» – и тоже на всех поглядывал свысока, в том числе и на мой «опель», так что же, после этого тебе колеса прокалывать и борта царапать?

Карл пожал плечами, но по лицу было видно, что слова кондитера его ни в чем не убедили.

«Психоз, массовый психоз», – с тоской подумал Рудольф.

– Лично я на месте Густава ни за что бы не уехал! – сказал он. – Ни за что!

– А что бы ты сделал?

– Уж нашел бы что! Я бы показал этим соплякам, где раки зимуют!

Дальше – больше. В пятницу грузовик с нашей Вафельной фабрики отправился на тот берег на товарные склады – чтобы получить отправленные туда по ошибке двести килограммов марципанов. Водитель оставил грузовик на улице перед воротами и отлучился на пять минут, чтобы оформить документы в офисе. А когда вернулся, обнаружил, что все четыре колеса его машины не просто проколоты, а пропороты. И это, сами понимаете, уже не надпись на витрине и не испорченный рекламный плакат. Полиция завела уголовное дело.

Кто-то уже говорил по секрету, что на заброшенный пустырь за городом вечерами съезжаются на скутерах компании подростков и молодых людей с той и с другой стороны – чтобы помериться силами стенка на стенку. Один на один, пять на пять, десять на десять…

А на следующий день Воины Кулака провели так называемый санитарный субботник. Разбившись на тройки и поделив нашу часть города на сектора, они пошли по улицам и заходили во все кондитерские, кафе, магазины, киоски и супермаркеты. Они тщательно изучали ассортимент и, если в меню и на полках не находилось ничего шоколадного, оставались довольны: приклеивали к стеклянным дверям заведения стикер в виде поднятого вверх большого пальца – лайк! Если же среди товара находилось что-то непатриотичное, Воины тут же на это реагировали: вставали шеренгой посреди заведения, указывали пальцами на шоколад и в течение минуты скандировали «Позор! Позор! Позор!» А после их ухода на дверях оставался стикер в виде коровьей лепешки, над которой поднимался легкий парок.

«Нам всем стоит поучиться у наших детей! – восклицал в редакционной статье Шпатель. – Поучиться принципиальности. Смелости. Гражданской ответственности. Только представьте, сколько обидных слов услышали подростки от несознательных взрослых! Кто-то гнал их прочь, кто-то вообще не хотел впускать. А они не смутились и довели свое дело до конца! Эта акция существенно укрепила мою веру в то, что наше будущее – значительно лучше нашего настоящего!»

– Не понимаю, куда смотрит полиция! – удивлялся Рудольф. – Двадцать первый век на дворе! Мы живем в цивилизованной стране!

– А по-моему, Шпатель прав! – упрямо проговорил Карл. – Молодцы ребята!

– Самоуправство и произвол! Лично я в свою кондитерскую их не пустил!

– Почему?! Тебе было что скрывать? Неужели ты продаешь у себя что-то шоколадное?

– Не продаю! И никогда не продавал. Но теперь – обязательно буду! – пообещал Рудольф. – Я не позволю, чтобы какие-то психопаты наполнили мою жизнь средневековым мракобесием!

Карл презрительно хмыкнул:

– Просто ты – не патриот!

– Да при чем здесь вообще патриотизм?! – взорвался Рудольф. – В чем он, по-твоему, заключается? В том, чтобы ненавидеть и презирать всё чужое? Да?

Карл дернул плечом и не ответил.

– Да я, если хочешь знать, весь наш городок считаю своим, оба берега! – продолжал кондитер. – И радуюсь успехам шоколадников ничуть не меньше, чем нашим собственным. А почему нет? Почему бы не радоваться и успехам жителей соседних городов? Ведь мы с ними живем в одной стране! И даже успехам жителей других стран – например, ученых, инженеров, людей искусства, – потому что мы живем на одном с ними континенте! И на одной Земле…

– Ну ты загнул! – снисходительно рассмеялся Карл. – Эк куда тебя понесло!

– Никуда меня не понесло! Именно так я и думаю! И я горжусь тем, что и мы, с нашими знаменитыми мильхенбургскими вафлями, внесли свой посильный вклад в копилку достижений человечества! Кто-то написал великие произведения, кто-то сделал важные открытия, кто-то построил знаменитые соборы, а мы научились делать вафли…

– Да?

– Да! И в этом состоит мой патриотизм! Мир стал другим! Он объединяется, неужели не видно? А вы, с этой вашей Доротеей, пытаетесь повернуть время вспять! И то, что вы называете патриотизмом, – на самом деле лишь прикрытие для агрессии, зависти и невежества!

– Ах вот ты как заговорил?

– Да! Именно так я и заговорил!

– А я-то считал тебя другом!

– И я считал тебя другом! Но больше не буду!

– Подумаешь! Вот и убирайся! Больше знать тебя не хочу!

21. Блаженная Маргарита

– А может, тебе написать книгу про нас с тобой? – спросила как-то Жюли.

– Про нас с тобой?

– Ну да. Ты говорил, что когда-нибудь поедешь путешествовать, а потом напишешь книгу о том, что видел. А может, лучше написать книгу о нас с тобой? Ведь если у нас с тобой такая удивительная любовь, нужно, чтобы человечество о ней узнало!

– Ты думаешь?

– Конечно! Сколько людей зачитывается историями адмирала Нельсона и леди Гамильтон, Антония и Клеопатры, Ромео и Джульетты… Если и есть в мире что-то, о чем стоит писать книги, так это как раз удивительная любовь.

Жан-Жак задумался. А что? Пожалуй, Жюли права. Не все, конечно, любят книжки про любовь, многим нравятся детективы или фантастика. Но у книг про любовь всегда находится свой читатель.

Он некоторое время обдумывал предложение Жюли. Но потом с сомнением покачал головой.

– Что? Что такое? – встрепенулась Жюли.

– Есть проблемы. Дело в том, что истории, о которых ты говоришь, все как одна закончились плохо. Один обязательно погибал, а второй не мог пережить его смерть. Боюсь, нам это не подходит…

Жюли подумала и поняла, что Жан-Жак прав.

– Но ты же можешь что-то додумать. Что-то приукрасить. Или наоборот. Да и потом, не все истории заканчиваются плохо. Например, история Генриха и блаженной Маргариты, в честь которой названа наша башня. У нее ведь счастливый конец.

– Ничего себе счастливый! Скажешь тоже. Маргарита и Генрих тоже в некотором роде…

– Нет, в этой истории счастливый конец! – перебила Жан-Жака Жюли. – Тебе это любой мильхенбуржец скажет! А то, что с ними случались трагические события, – так это только пошло на пользу делу.

– Ты думаешь? – спросил Жан-Жак.

– Я уверена! – ответила Жюли.

* * *

А вы слышали нашу легенду про Маргариту и Генриха? Нет? Она достойна того, чтобы ее послушать!

Когда-то давным-давно правил нашими землями молодой граф Генрих. Был он небогат, но благороден, правил по совести, устанавливал посильные налоги и вершил справедливый суд. Расцвел при нем Мильхенбург. И любили его горожане от мала до велика.

Но ничуть не меньше, чем Генриха, любили жители Мильхенбурга его молодую жену Маргариту. Кроткой и прекрасной была Маргарита. Целые дни проводила она в праведных заботах и добрых делах. Где бы она ни появлялась, казалось, что это всходит на небе ясное солнышко.

А главное – граф Генрих и его Маргарита так сильно любили друг друга, как мало кому доводилось любить на этом свете. Ни дня не могли они прожить врозь! Куда один – туда и другой. Им даже слов не надо было: всё друг о друге они понимали по одним лишь глазам.

Но вот однажды приехал к ним в Мильхенбург со своей свитой герцог Альфонсо, сюзерен графа и хозяин всех окружающих земель. И был этот Альфонсо известен крутым нравом и безграничным властолюбием. Трех жен пережил герцог, а любовницам своим не знал числа. И приглянулась ему прекрасная Маргарита, и замыслил он на ее счет недоброе. Неделю гостил герцог в Мильхенбургском замке, ел, пил, танцевал на балах, сорил деньгами, пытался поразить молодую графиню размахом и роскошью. «Нельзя скрывать такое сокровище в глуши, – уверял герцог Генриха, – вам следует привезти жену в столицу к моему двору!» Деньги и почести сулил Альфонсо графу и графине, но Генрих и его жена остались равнодушны к посулам. Так и уехал раздосадованный герцог восвояси ни с чем.

Уехал герцог. А через неделю граф получил приглашение принять участие в горной охоте на серн.

Дурные предчувствия одолевали Маргариту, в слезах умоляла она мужа сказаться больным и не ездить, но граф посчитал невозможным для дворянина пренебречь приглашением своего герцога.

С утра пораньше уехал он из дома. А к вечеру в замок прискакал всадник с ужасной вестью: на охоте случилось несчастье, граф вместе с лошадью упал в пропасть и разбился насмерть.

Нет слов, чтобы описать горе наших мильхенбуржцев! Люди плакали на улицах и не могли поверить своему несчастью. Отряд в несколько десятков добровольцев отправился на место охоты, чтобы найти тело любимого графа. Целую неделю они провели в роковом ущелье, обшарили его сверху донизу, но тела или хотя бы останков так не нашли.

Нужно ли говорить что-то о несчастной Маргарите? Она как будто окаменела, не могла ни есть, ни пить, не слышала обращенных к ней речей и всё свое время проводила в молитвах.

Она видела вещий сон: ее Генрих на лошади, приплясывающей на узком горном козырьке, с одной стороны – отвесная стена, с другой – бездонная пропасть. И герцог, герцог собственной персоной теснит лошадь графа к краю до тех пор, пока та не оступается и не падает в пропасть.

А через месяц герцог опять пожаловал в наш Мильхенбург. Пожаловал уже по-хозяйски: по законам того времени графство, оставшееся без графа и его наследников, переходило во владение вышестоящего герцога. Альфонсо велел Маргарите готовиться к скорой свадьбе. Напрасно отказывалась графиня, напрасно ссылалась на траур и горе горожан – свадьба была назначена на конец следующей недели. В случае отказа Альфонсо обещал разорить город непосильными налогами и опустошить окружающие земли.

В тот же вечер к Маргарите пришла делегация горожан. Они умоляли графиню не выходить замуж за возможного убийцу мужа, говорили, что не хотят, нет, просто не могут быть причастными к поруганию его памяти. Уверяли, что все как один готовы встать на борьбу с людьми герцога и погибнуть в неравной схватке. Маргарита выслушала их, поблагодарила за преданность и сказала, что всё в руках Бога и в их жертве нет необходимости.

На следующий день она дала согласие стать женой герцога. При условии, что герцог дарует городу вольную, а городских кондитеров и вовсе освободит от налогов.

Венчать герцога приехал сам епископ; в его присутствии и с его благословения герцог подписал перед алтарем вольную хартию Мильхенбурга (она до сих пор хранится под стеклом в здании ратуши). После этого епископ приступил к обряду венчания.

Маргарита стала женой герцога, но во время брачного пира, который проходил в главной башне замка, в празднично украшенных казематах, у Маргариты вдруг закружилась голова, и она отпросилась из-за стола подышать свежим воздухом.

И вышла Маргарита на верхнюю площадку башни, и подошла к самому краю. И как будто в ответ на ее появление поднялся страшный ветер, какого до этого не видели в Мильхенбурге. И посмотрела новоиспеченная герцогиня вниз на острые камни, покрывающие дно крепостного рва.

– О Генрих, мой любимый! – проговорила Маргарита. – Я знаю: ты видишь меня в эту минуту!

Еще сильнее задул ветер. Гудит он в печных трубах. Срывает черепицу с городских крыш.

– Ты видишь: я ни на минуту не переставала любить тебя. Не по своей воле пошла под венец. И знай, любимый: я навеки останусь тебе верна!

Дует, дует чудовищной силы ветер. Валит путников с ног. Швыряет оземь взлетевших птиц.

– Генрих, любимый! Никому не удастся разлучить нас! Я верю: ты ждешь меня где-то в неведомых краях. Я слышу твой зов. И я иду к тебе!

Раскинула герцогиня руки, как птица, и шагнула с края башни в пустоту.

И знаете что? Произошло чудо. Она не разбилась! В тот самый миг, когда Маргарита ступила с башни вниз, налетел порыв ветра чудовищной силы, подхватил ее и понес…

Она не разбилась: несколько дней горожане обыскивали не только окрестности башни, но и всю округу, но так и не смогли найти ее тела. И даже следов его.

Маргарита просто улетела. От гуляющей свадьбы. От шумных гостей. От ненавистного жениха. На встречу со своим Генрихом.

А потом… Потом купцы, путешествовавшие по миру, рассказывали удивительные истории о том, как в самых разных местах встречали они счастливого Генриха и его Маргариту. Кто-то – на отдаленном маяке, что указывает кораблям путь в бурном море, кто-то – в маленьком трактире на горном перевале, что во время вьюги встречает караваны хлебом, сыром и горячим вином. В пустыне, под финиковой пальмой рядом с колодцем…

Их узнавали, с ними разговаривали, за них радовались.

Так они обрели свободу и защитили свою любовь.

А день, когда они соединились, стал первым днем кондитерской славы Мильхенбурга. И блаженная Маргарита с тех пор считается покровительницей всех мильхенбургских кондитеров – как Вафельного, так и Шоколадного берега.

22. Подружки

Стелла и Жюли сидели после уроков на скамейке в сквере и ели мороженое.

Погода была прекрасной – почти летней. Подружки сидели, подставив лица солнцу и вытянув ноги, ели мороженое и разговаривали – в последнее время им редко удавалось как следует поговорить. Жизнь стала такой насыщенной – просто ужас! А между тем и у той и у другой было столько новостей! С кем, как не с подружкой, обсудить самое важное?

– А вот этот твой парень… – спросила Жюли.

– Фабрис?

– Ну да. Ты его любишь?

Казалось бы, совсем простой вопрос. Но Стелла всерьез задумалась.

– Не знаю. Думаю, что да.

Жюли смотрела на подругу с удивлением: как это не знаешь?

– Он красивый – высокий и сильный, – пояснила Стелла. – Когда мы идем по улице, девчонки оборачиваются вслед…

– Тебе тоже вслед оборачиваются! – напомнила Жюли.

Стелла кивнула: да, она знает.

– Мне с ним интересно. Когда он не звонит и не пишет несколько дней, я начинаю скучать…

– Так в чем сомнения?

– Да нет. Никаких сомнений. Всё хорошо.

– Но я же вижу!

Стелла пожала плечами. Она еще и сама как следует в себе не разобралась.

– Он какой-то… Скрытный, что ли, – сказала она. – Я ничего о нем не знаю, он ничего не рассказывает. Знаю, что они с друзьями почти каждый день зависают в «качалке». И что среди его приятелей много приезжих. Я ничего не имею против, конечно… Но…

Жюли кивнула: ничего удивительного, сейчас повсюду много приезжих.

– Мы встречаемся с ним в кафе или в баре, – продолжала Стелла. – Иногда ходим в кино. Один раз на боксе были. А потом идем к нему.

– Домой?

– Ну да. Он один живет. Точнее, вдвоем с другом. Фабрис ведь старше меня. Он учится на первом курсе индустриального колледжа.

– Да?

– Да. Мы встречаемся, а потом он пропадает на несколько дней. Не пишет и не звонит…

– Совсем?

– Совсем.

Жюли покачала головой. Она бы так не смогла. Ей всё время нужно знать, где ее Жан-Жак – в школе, на тренировке, дома в интернете торчит… Сейчас, например, он в парикмахерской.

– Если я его не чувствую, – сказала Жюли, – сразу начинаю психовать, эсэмэски писать каждые пять минут, звонить… Ничего не могу с собой поделать.

Стелла улыбнулась и кивнула. Так бывает, она слышала. И это очень похоже на нетерпеливую Жюли. Но у них с Фабрисом всё по-другому.

– У нас как-то всё по-взрослому. Без сантиментов. У меня с ним вообще другая жизнь началась. Совсем другая.

Да-да, Жюли и сама замечала, что Стелла в последнее время стала другой.

– Постой, постой, – она вдруг пристально посмотрела на подругу. – Так вы что, уже… У вас что, уже всё было?

– Да, – как-то очень просто ответила Стелла.

– Да ты что! А ты ничего мне не сказала!

Стелла пожала плечами: а что тут говорить?

– Ну и как это? Вообще?

– Что?

– Ну, это самое!

Стелла улыбнулась: Жюли временами бывает таким ребенком!

– Сначала больно, – пошутила она. – Потом ничего.

– Ничего?! – удивилась Жюли.

– Ну, то есть хорошо. Прикольно…

– Прикольно?! Ты сказала «прикольно»?

Стелла отвела глаза.

Но Жюли не отставала. Ей, как всегда, хотелось разобраться во всем сразу и окончательно.

– Нет, постой. Зачем же ты этим занимаешься, если тебе влом?

– Да мне не влом! С чего ты взяла? Даже приятно. Просто я, наверное, не привыкла еще как следует. Вот привыкну…

Жюли покачала головой: как-то всё это неправильно. А Стелла вздохнула:

– Он ведь не мальчик уже, не как наши одноклассники. Зачем ему с девушкой встречаться, если без этого? Незачем.

Жюли кивнула. Получается, что у всех свои проблемы. Этот Фабрис у Стеллы – слишком взрослый. А Жан-Жак иногда просто бесит Жюли тем, что рассуждает как ребенок.

– Да и потом, – продолжала Стелла, – у него такие глаза, когда он соскучится… У меня всё тает внутри. Реально! Он такой нежный поначалу.

– Поначалу?

– Да. Ну и потом тоже… – Стелла порозовела. – Он вообще хороший. Только скрытный очень. Молчит и молчит…

– Да… А вот Жан-Жак всё время что-то говорит. Всё время! Иногда мне даже хочется, чтобы он немного помолчал. А он говорит и говорит, говорит и говорит!

Подружка улыбнулась. Но как-то рассеянно. Оно и понятно: у нее уже совсем другие проблемы. Взрослые, настоящие. Не то что у Жюли и Жан-Жака.

– Постой! А как ты ходишь к нему на тот берег?

– Он на мотоцикле за мной приезжает. И мы едем через Новый мост.

– Ну да. В шлеме не видно. А твоя мама знает? – спросила Жюли.

– Нет, что ты! Она бы меня убила. Это у нее вообще больное место. Она же меня одна родила. Но ей, слава богу, всё по барабану сейчас. Свои заморочки достали.

Жюли слышала: у Стеллиной мамы были какие-то проблемы на работе.

– А Фабрис знает, сколько тебе лет?

– Я сказала, что мне восемнадцать. И что я тоже учусь в колледже – в торговом.

– И он поверил?

– Не знаю. Он как-то не сильно парится на эту тему.

Жюли покосилась на Стеллину грудь.

– Ну, тебе восемнадцать влегкую можно дать! Без проблем!

– Я знаю.

Жюли некоторое время напряженно вглядывалась в лицо подруги, потом покачала головой.

– Что? – Стелла под ее взглядом почему-то порозовела.

– Как-то мне всё это не нравится…

– Что?

– Ну, то, что ты с парнем, который старше тебя. Все говорят, что это плохо кончается…

Стелла пожала плечами:

– Мне и самой не всё нравится. Но так уж получилось…

Жюли продолжала о чем-то напряженно думать.

– А как вы – это?

– Что?

– Ну – это?.. – Жюли покраснела.

– Таблетки?

– Ну да! Где ты их берешь?

– Мне их выписал врач. А Фабрис купил в аптеке и дал мне.

– Да?

– Да.

– Круто! – Жюли задумалась.

– А мне дашь, если что?

– Если – что? – улыбнулась Стелла.

– Ну… Мало ли как всё пойдет…

– Дам…

Жюли повеселела. Хорошо, когда у тебя есть подруга! Что бы мы вообще делали без подруг?

Стелла вздохнула:

– Как же эта школа надоела, сил нет! Скорее бы уже каникулы!

– Это точно!

– Фабрис говорит, мы летом на море поедем с палатками. Целой компанией. На мотоциклах. Представляешь?

– Круто! А мы как-то еще не думали, что делать летом. А ведь уже пора!

– Ничего. Придумаете. Скорее бы уж только! Так надоело учиться!

– Да уж, точно! Поскорее бы!

23. Женский характер

После разговора с подругой Жюли стало ясно как день: ее Жан-Жак – очень несерьезный! Очень! Вон у Стеллы – такие взрослые проблемы в отношениях. А у них с Жан-Жаком? Как-то всё слишком благополучно, слишком гладко. Как-то по-детски.

Жюли решила, что нужно немедленно, буквально в тот же день, очень серьезно поговорить с Жан-Жаком на эту тему.

– Слушай! А почему ты такой скрытный? – подозрительно спросила она. Они с Жан-Жаком встретились вечером на набережной, когда у него закончилась футбольная тренировка.

– Я? – изумился Жан-Жак.

– Да, ты! Мы знакомы уже целую вечность, а я практически ничего о тебе не знаю!

Он как-то странно на нее посмотрел – с любопытством, что ли.

– А что бы ты хотела обо мне узнать?

– Да всё! Что ты любишь, а что нет. Есть ли у тебя братья и сестры. Как тебя зовут дома, в конце концов. Всё!

Он постарался спрятать улыбку. А потом почесал в затылке.

– Меня зовут Жан-Жак. Мне шестнадцать лет. Моя мама – француженка, а папа – австриец. У меня есть сестра, которой десять. В детстве я болел скарлатиной, а корью и ветрянкой – не болел.

Он задумался. Улыбнулся. И продолжил:

– Я очень люблю собак. И спагетти «четыре сыра». Я терпеть не могу вареный лук, молочную лапшу и когда говорят «ми-ми-ми». Мама всё еще зовет меня «малыш» даже на людях, и меня это дико бесит. А папа раньше звал меня «бумбос» (идиотство!), потом Жанет (ничуть не лучше), а после того, как я поцарапал его новую «мазду», зовет меня «этот», – Жан-Жак улыбнулся. – Что-то еще?

То, что говорил Жан-Жак, было забавным и милым. Но Жюли и не думала улыбаться. Несерьезный тон Жан-Жака почему-то всё больше и больше ее раздражал.

– Еще! – строго сказала она. – Расскажи мне о тех, кто был у тебя до меня.

На лице Жан-Жака отразилась неподдельная заинтересованность.

– В каком смысле?

– В том самом. Я ведь не первая твоя девушка.

– С чего ты взяла?

– Я чувствую. Ты такой ловкий… – Жюли поискала подходящее слово, но так его и не нашла. – Ты так ловко обращаешься с девушками…

Она в самом деле сердилась. Нет, скажите, ну что за человек? Всё время шутит! С ним вообще невозможно говорить серьезно!

Жан-Жак некоторое время смотрел на нее как-то странно – и грустно, и ласково. Потом не выдержал и рассмеялся.

– Про девушек? А с кого начинать? С блондинок или с брюнеток?

– Как это?!

– Про всех рассказывать – недели не хватит. С кого начинать? С блондинок или с брюнеток?

Жюли чуть не задохнулась от гнева. Нет, он вообще ее ни во что не ставит! Она серьезно, а он…

– Дурак! Достал уже меня своими шуточками!

Жюли развернулась и зашагала по аллее прочь.

– Постой! Я пошутил! Жюли! Да погоди ты!

Она шла быстро, не обращая внимания на его слова. Он с трудом догнал ее и поймал за руку.

– Прости. Я сморозил глупость. Я не нарочно! Ну прости!

Жюли дала себя остановить, но стояла отвернувшись. И обратила лицо к Жан-Жаку только тогда, когда почувствовала, что в глазах накопилось достаточно слез.

– Вот ты всё время шутишь! – укорила она. – А я, между прочим, переживаю! И для меня всё это очень, очень серьезно!

– Серьезно?

– Да!..

Жан-Жак посмотрел куда-то вдаль, поверх ее головы. Помолчал, подбирая слова. И сказал:

– А если серьезно… Если совсем серьезно… То мне и раньше нравились разные девчонки. И с кем-то из них я даже дружил. Но еще никогда, слышишь, никогда со мной не происходило ничего похожего. Я как будто во сне всё время хожу… После того, как мы познакомились… В каком-то блаженном состоянии…

Жюли вскинула на него влажные глаза: опять он шутит, что ли?

Но Жан-Жак не шутил, это было сразу понятно.

– И прежние приятели… Я теперь смотрю на них и всё время думаю: какие же они еще дети! И просто поверить не могу, что всего месяц назад я был таким же, как они. Я как будто на десять лет повзрослел за этот месяц!

Жюли достала платок, промокнула глаза и высморкалась.

– Честно? – спросила она.

– Честно.

– Но тебе по-прежнему нравятся разные другие девчонки? – По голосу чувствовалось, что она уже простила Жан-Жака и спрашивает это просто так, для порядка.

– Ну что ты! Ни капли. Как ты могла такое подумать?! Они как будто вообще перестали существовать. Реально!

Жюли вздохнула, взяла Жан-Жака под руку и потянула его вперед, к кафе у плотины, где они могли выпить колы и съесть по сосиске в тесте.

* * *

– Но ведь ты целовался с кем-то до меня? – спросила Жюли в другой раз. Эта тема всё-таки не давала ей покоя.

Жан-Жак посмотрел укоризненно:

– Ну вот чего ты опять?

– Мне интересно!

Жан-Жак задумался.

– Говори правду! – велела Жюли.

– Целовался. Прошлым летом, в лагере. Но ты не думай! – поспешно добавил он. – Это было так, просто, чтобы попробовать…

Жюли кивнула: ну конечно, она так и знала! Чего еще ждать от такого легкомысленного человека, как Жан-Жак!

– Да ладно, не оправдывайся! Что теперь поделать. Было – так было. А порнуху ты когда-нибудь смотрел?

Жан-Жак густо залился краской.

– Да что с тобой сегодня? – с досадой спросил он.

– Нет, отвечай!

– Ну, смотрел.

– Я так и знала! – покачала головой Жюли. – Ну и как? Понравилось, наверное?

Жан-Жак пожал плечами. Что тут скажешь?

– Порнуха есть порнуха. Все смотрели, и я смотрел. Сначала вроде бы круто. А потом хочется в душ сходить, отмыться…

Жюли кивнула: да-да, так все говорят. Впрочем, она чувствовала: Жан-Жак не врет.

– После этого тебе со мной, наверное, скучно? – нарочито небрежно спросила она.

– С тобой? – Жан-Жак посмотрел на нее внимательно и очень серьезно.

Он не отвечал так долго, что Жюли успела пожалеть, что завела этот щекотливый разговор. Наконец он проговорил:

– Ты знаешь, к нам это как-то вообще не имеет отношения. Вот вроде бы и должно иметь, а не имеет. У нас всё по-другому.

– Честно?

– На все сто!

Жюли удовлетворенно кивнула. Ну хорошо, раз так. А то она уже начала бояться.

* * *

А как-то раз Жан-Жак заметил, что Жюли слушает его рассеянно и даже с легким раздражением.

– Какая-то ты сегодня… – выждав некоторое время, заметил он.

– Какая?

– Неспокойная…

Жюли небрежно пожала плечами: ах, ерунда, не стоит обращать внимания.

– Но я же вижу! – настаивал Жан-Жак. – Что опять случилось?

Она недовольно помолчала, потом хмыкнула:

– А ты, оказывается, Весы по гороскопу!

Это звучало так, будто бы Жан-Жак знал за собой такой грешок, но скрыл его от Жюли.

– Я? Весы? Может быть. Я, по ходу, не силен во всей этой ерунде.

– Весы, Весы, – мстительно проговорила Жюли. – Я посмотрела. А я – как раз наоборот, Телец!

Жан-Жак смотрел на нее с недоумением. Он никак не мог понять, куда она клонит.

– Ну что ты так смотришь? Гороскоп пишет, что Весы и Телец – не очень удачное сочетание. Тельцы плохо уживаются с Весами.

– Ну слава богу! – шутливо перекрестился Жан-Жак. – А я уж было подумал… Ты что, веришь во всю эту чушь?

Жюли пожала плечами: веришь не веришь, но раз пишут…

– Ты на всё это сразу забей! – убежденно проговорил Жан-Жак. – Мало ли что в гороскопах напридумывают! Где ты это прочла?

– Сейчас гороскопы везде есть, – уклончиво отвечала Жюли.

На самом деле накануне она допоздна рылась в маминых женских журналах и досконально изучила эту тему.

– Ну и нечего читать всякую ерунду! Гороскопы шарлатаны выдумывают!

– Так-то так… Но вот если бы ты родился в июле… И был бы Раком… Тогда бы и вопросов не было. Телец и Рак – идеальное сочетание.

– Хорошо! – пообещал Жан-Жак. – В следующей жизни я появлюсь на свет именно в июле!

Жюли наконец рассмеялась. Конечно, Жан-Жак прав. Что бы там ни писали гороскопы, им хорошо вместе. Но если бы Жан-Жак всё-таки был Раком… Было бы, наверное, еще лучше!

* * *

Жан-Жак раз за разом замечал, что Жюли постепенно меняется. Честно говоря, она и сама иногда диву давалась, обнаруживая в себе новые черты. Откуда, например, временами бралась эта вредность? Или подозрительность? Или даже мстительность? Такого за Жюли никогда прежде не водилось. Ей то и дело хотелось сердиться на Жан-Жака, придираться к его словам, говорить воспитательным тоном. Почему? С чего вдруг? Что-то, до сих пор спавшее, поднималось из самой глубины и выступало наружу. Но каким-то шестым чувством она понимала: это правильно, так и должно быть. Ведь они с Жан-Жаком теперь не чужие друг другу!

– Вчера за весь вечер ты ни разу мне не написал! – Жюли смотрела на Жан-Жака с укоризной.

– Как это не написал? – удивлялся Жан-Жак. – Я писал! Кажется…

– Нет, не писал! – Жюли демонстрировала Жан-Жаку экран своего телефона: любой мог проверить, писал он или не писал, за вчерашний день в телефоне не было ни одного полученного от Жан-Жака сообщения.

Тот чесал в затылке.

– Так ведь мы же с тобой по телефону разговаривали! – вспоминал он. – Ну точно, разговаривали! После тренировки. В шесть. Я помню.

– Разговор – это одно. А эсэмэска – совсем другое, – не очень логично заявляла Жюли. – Да и потом, после шести я о тебе больше ничего не слышала.

– Да? Может быть. Так получилось… Мы все пошли к Этьену и разошлись только в восемь. А я еще остался, чтобы скачать реферат… А потом… Потом уже поздно было.

Жюли красноречиво кивала в такт его словам: давай-давай, говори! Оправдывайся! Сам же видишь, что получается неубедительно.

– Нет, честно, – продолжал Жан-Жак. – Я просто не парился на этот счет. Мне казалось, что я писал. Я просто не подумал, что ты ждешь…

– Пожалуйста, никогда так больше не делай! – с расстановкой говорила Жюли. Говорила не как девочка, а как взрослая женщина. Кажется, так мама иногда разговаривает с папой… – Ну конечно, я жду. Всё время. И всё время должна чувствовать, где ты. Если ты не звонишь и не пишешь, я просто в панику впадаю! Я места себе не нахожу!

Жан-Жак вслушивался – не столько в слова, сколько в интонацию – и смотрел на Жюли с уважением. Она говорила другим, каким-то незнакомым тоном. И с одной стороны, ее упреки могли бы показаться капризами, придирками, даже глупостью. А с другой… А с другой, он чувствовал, что она не выдумывает – про панику и всё прочее. И это означало какую-то совсем другую, более глубокую связь между ними. И от осознания этой связи на душе становилось одновременно и тревожно, и хорошо.

– Это ведь совсем не трудно – написать, – продолжала Жюли. – Прислать хоть пару слов. Хотя бы смайлик. Чтобы я знала: с тобой всё в порядке. И ты не свернул шею на своем скутере. Это так просто! И я буду спокойна. Обещай мне! Обещаешь?

– Обещаю.

– Вот и хорошо!

* * *

– А вот скажи, что тебе больше всего во мне нравится? – спросила как-то Жюли.

– Больше всего? – вопрос был скорее шутливый, но Жан-Жак приготовился ответить на него всерьез.

Жюли думала, он скажет: позитивность. Или обаяние. Или, в конце концов, красота. А он улыбнулся:

– Пушок у тебя за ухом.

– Какой еще пушок? – нахмурилась Жюли. Вечно он с какими-нибудь глупостями.

– Ну, волосы за ухом, там, где шея начинается… Они совсем другие, чем на голове. Мягкие… Такими нежными колечками. Будто детские… Вот и ты такая же: снаружи – как смерч. А по своей сути – как вот эти нежные детские колечки.

Ну и что вы после этого скажете? Какой он всё-таки бывает милый, этот Жан-Жак! Когда он начинает так говорить, Жюли готова ему всё, всё простить!

24. Личное дело Курта

А в это время в школе, в тренерской комнате, члены Совета Воинов Железного Кулака обсуждали инцидент на мосту, произошедший несколько дней назад.

Шестеро членов Совета, расположившись по одну сторону длинного стола, образовали своего рода трибунал. Седьмой член Совета, Курт, сидел перед ними, опустив голову, на одиноко стоящем посреди комнаты стуле.

Доротея сидела чуть поодаль. Члены Совета нет-нет да и бросали на нее вопросительные взгляды, стараясь понять, о чём она думает. Но Доротея сидела с очень прямой спиной, положив на стол кулаки, и ее лицо оставалось бесстрастным и непроницаемым. За время собрания она ни разу не переменила позу и даже не пошевелилась – как и подобает стойкому воину.

В Совет входили правофланговые пяти отделений, командир всего отряда и барабанщик. Совет только что выслушал участников происшествия – всех воинов, стоявших в тот день в наряде вместе с Куртом, – задал вопросы и составил ясное представление о том, как всё произошло.

Мнение членов Совета было единодушным.

– Это просто ни в какие ворота не лезет! Весь город над нами смеется! Эти клоуны важное дело превратили в цирк!

– Лучше, чтобы поста вообще не было, чем так облажаться!

– Ладно бы сами! Так они и всех нас выставили на посмешище! Девчонка над ними издевалась, а они стояли как лохи! Воины Кулака называется!

– Это всё Курт! Он тормоз! Стоял уши развесив!

– Конечно, Курт! Он был старшим, он за всё отвечает! Если бы он не затупил…

– Он этой рыжей фру-фру понравиться хотел! А еще правофланговый! Исключить из Совета!

– Да и вообще из отряда исключить! Пусть идет с девчонками тусоваться!

Курт сидел бледный и осунувшийся. Он почти не спал в последние ночи. Раз за разом прокручивал в голове позорное событие, переживал и мучился. Он и сам говорил себе всё то же, что сейчас бросали ему в лицо товарищи, и всё-таки каждое их слово причиняло боль, как удар хлыста.

Последним слово взял Ласло – командир отряда Воинов Железного Кулака и ближайший друг Курта. Курт и Ласло – друзья не разлей вода, они всегда понимали друг друга с полуслова. Курт поднял голову.

– Все знают, что мы с Куртом друзья. Но я скажу как есть, – медленно проговорил Ласло. – Трудно было сделать что-то более позорное и более вредное для отряда, чем то, что сделал Курт! Он подставил всех нас! Он поставил под удар общее дело. И если на голосование вынесут вопрос о том, чтобы исключить Ридля из отряда, я буду голосовать «за».

Курт пытался поймать взгляд Ласло, но тот избегал смотреть в глаза бывшему другу.

– Поставить на голосование! – сказал кто-то из членов Совета.

– Поставить!

– Поставить!

Курт боялся пошевелиться. Он, конечно, понимал, что Совет не оставит инцидент без последствий, но чтобы исключать его из отряда…

Все глаза обратились к Доротее. Она встала и некоторое время молчала, не глядя ни на Курта, ни на членов Совета, а уставившись в невидимую точку на противоположной стене.

– То, что случилось, позором ложится на наши ряды, – проговорила она наконец. – Репутации отряда нанесли серьезный удар. Но не это самое страшное. Гораздо хуже то, что наш боевой дух, наша решимость, наша воля к победе были осмеяны и растоптаны на том мосту. И теперь все мы нескоро оправимся от этого удара.

Курт, с тревогой ждавший слов Доротеи, похолодел. Доротея… Доротея тоже не находила оправданий его поступку.

– Над нами, над нашими идеалами, над нашей борьбой посмеялись! – продолжала Доротея. – И кто? Избалованная девчонка, привыкшая жить за спиной богатенького папаши. Соплюшка, наплевавшая на девичью честь и человеческое достоинство, забывшая традиции отцов ради дешевых удовольствий и балаганных развлечений!

Доротея замолчала. И ей потребовалось некоторое время, чтобы справиться с подступившим к горлу гневом.

– Но давайте не будем слишком строги к нашему товарищу. Его можно понять: враг до последней минуты прикидывался другом и маскировал свои намерения. Он оказался коварен и нанес удар в тот момент, когда Курт меньше всего этого ожидал. Думаю, что на месте Крута многие из вас могли бы утратить бдительность и дать себя обмануть.

Курт пошевелился и с робкой надеждой взглянул в лицо учительницы.

– Тем более что врагом была девчонка, – продолжала та. – Окажись на ее месте парень, Курт поступил бы решительно и твердо, я уверена. И кто-то другой на месте Курта мог повести себя не так щепетильно: война есть война, она никого не щадит, ни женщин, ни детей. Но мы знаем Курта Ридля, знаем его природное благородство и внутреннюю чистоту…

Неужели Доротея это сказала? Природное благородство и чистоту. И это про него, про Курта!

– Да, Курт оплошал, дал маху. Но давайте вспомним: схватка не проиграна до тех пор, пока мы сами не признали себя побежденными. Даже великим бойцам приходилось переживать в бою тяжелые минуты: противник потрясал их ударами, зажимал в углу, лишал инициативы и маневра. Но они не сдавались, продолжали бороться и в итоге одерживали победу!

Доротея наконец обвела взглядом присутствующих подростков. На нее смотрели во все глаза. Учительница позволила себе на мгновение расслабить спину и пошевелиться.

– Нетрудно наказать товарища. Но для всех нас гораздо важнее дать товарищу возможность исправить ситуацию, выйти из нее победителем. Да, Курт уступил противнику первый раунд. Но не проиграл всей схватки – если, конечно, он сам не считает себя проигравшим! В его силах нанести контрудар! И не просто удар, а удар сокрушительный.

Доротея наконец твердо посмотрела в глаза Курту. И Курт с признательностью встретил ее взгляд.

– Нужно выследить шоколадника, с которым встречается эта рыжая, – предложил кто-то из членов Совета. – И припугнуть как следует. Наложит в штаны – ей самой мало не покажется!

– На стенах ее дома что-нибудь написать! Родители прочитают и хвост ей прижмут.

– Зачем писать? Двери дегтем измазать! И перьями облепить! А что? Я читал, так раньше делали.

– Стоп, стоп, стоп! – Доротея улыбнулась горячности воинов. – Давайте не будем ничего решать за Курта. Это его схватка, его враг и его ответный удар. Вот пусть он сам и придумает, что нужно сделать.

Еще вчера Курт был в отчаянии, не мог понять, как такое могло с ним произойти, не знал, что делать и как жить. А теперь Доротея всё расставила по своим местам. Она могла встать на сторону Совета и растоптать, уничтожить Курта в назидание другим. А она, наоборот, поддержала его и защитила.

И Курт никогда этого не забудет! Он всё понял и теперь не подведет. Доротея не ошиблась в нем – он это докажет! Он оправдает доверие товарищей и вернет себе их дружбу и любовь!

25. С папой

– Ты звал меня, папа? – Жюли приоткрыла дверь и заглянула в кабинет к отцу.

– Да, дорогая… Нам с тобой нужно серьезно поговорить.

– А может, не нужно?..

– Нужно, Жюли, нужно. Заходи, присядь.

Жюли вздохнула, как вздыхают, смиряясь с неизбежным, прошла в комнату и села в кресло у стола – по другую сторону от отца.

– У тебя всё в порядке? – пристально глядя ей в глаза, спросил адвокат.

– Да, папа.

– Ты уверена?

– Да.

Лицо Жюли оставалось если не беззаботным, то по крайней мере довольно спокойным. Отец некоторое время молчал.

– А до меня дошли слухи, что ты… Что у тебя неприятности…

– Да?

– Что будто бы произошел какой-то неприятный инцидент на мосту. Между тобой и этими, как их, Воинами Кулака…

– Пустяки, папа! Не обращай внимания.

– Ты уверена?

– Уверена.

Когда дети вырастают, они начинают понимать многое из того, чего не понимали раньше, и с ними можно говорить как со взрослыми. Это хорошо. Но есть и минусы. Выросшего ребенка нельзя заставить говорить о том, о чем он говорить не желает. Чтобы остаться своему ребенку другом – не настаивай. Захочет – расскажет сам.

– Ты знаешь, малыш, – задумчиво сказал папа, – я совсем не одобряю того, что делает новая учительница. Или того, что пишет наша газета. Но я адвокат, и мои клиенты…

– Я знаю, папа! Для твоих клиентов важна прежде всего твоя репутация. А среди них есть разные люди… Но что же мне делать? Не могу же я притворяться, что верю во все эти глупости про вафли и шоколад… Не могу же я из-за каких-то дураков предавать своих друзей?

Как часто молодые люди, только вступающие в жизнь, видят в ней лишь черное и белое, плохое и хорошее, добро и зло и не желают идти ни на какие компромиссы! С одной стороны, это неразумно, им не хватает жизненного опыта, который учит осмотрительности и терпению. А с другой… А с другой стороны, многим взрослым не хватает именно этого – прямого и ясного взгляда на жизнь, бескомпромиссности, смелости называть вещи своими именами…

– Предавать, конечно, никого не надо, – осторожно проговорил адвокат. – Но иногда складываются ситуации, когда промолчать – разумнее, чем спорить с потерявшей рассудок озлобленной толпой.

– Ах, папа! Милый мой, хороший папа! Я понимаю: тебе это так неприятно! И мне очень, очень жаль! Но ведь ты сам говорил: вражда между нашими берегами – ужасная глупость! Ее придумали и раздувают нехорошие, нечестные люди. И верят в нее только недалекие, разочарованные, озлобленные на жизнь лузеры!

– Да, я так говорил. Но…

Адвокат посмотрел в глаза дочери и понял: никакие «но» не могут быть оправданы. Он побледнел. Взял со стола китайский костяной ножичек для разрезания бумаг и принялся вертеть его в руках.

Многие неприятности в жизни происходят из-за того, что умные и честные молчат – в то время, как кричат неумные и нечестные. Первым не хочется связываться: вступишь в глупые пререкания, и через некоторое время сам будешь мало отличаться от своих оппонентов. Хочется остаться в стороне. А потом оказывается, что в этом мире – в твоем мире – слышны только глупые и лживые голоса.

А может, всё дело в том, что умным и честным иногда попросту не хватает мужества?

– Ты уверена, что поступаешь правильно? – только и спросил у дочери отец.

– Да.

– И ты не будешь потом ни о чем жалеть?

– Не буду.

Адвокат перестал вертеть ножик и положил его обратно в кожаный бювар.

– Но я могу для тебя что-нибудь сделать? Чем-нибудь тебе помочь? Скажи!

– Боюсь, что нет. Ты не можешь ничего сделать. Только потерпи немного. Всё утрясется. Вот увидишь. Всё будет хорошо. Всё будет очень хорошо!

26. Фабрис

А в субботу днем позвонила Стелла.

– Ты где? Мне нужно срочно с тобой поговорить!

Они встретились в сквере недалеко от дома Жюли.

– Что случилось?

– Представляешь, сегодня утром меня разыскала «бывшая» Фабриса.

– Кто?

– Ну, девушка, с которой Фабрис встречался до меня.

– Да ты что! Как она про тебя узнала?

– Следила. Видела, как мы вместе выходили из его дома.

– И теперь пришла выяснять отношения?

– Слава богу, нет. Пришла рассказать, как они расстались.

– Ого! И кто она?

– Продавщица из магазина косметики.

– Красивая?

– Не знаю… Наверное, да… Но это неважно.

– Ну, рассказывай, рассказывай.

– Они встречались с Фабрисом два года.

– Это много или мало?

– Не перебивай, пожалуйста, у меня и так в голове кавардак. Они встречались два года, и сначала всё было круто, очень круто. Но потом Фабрис изменился, стал рассеянным, начал пропадать. Не звонил целыми неделями, затем появлялся на вечер и опять исчезал.

– Так-так. И что?

– Она решила, что у него завелся кто-то еще… И стала за ним следить…

Жюли сделала страшные глаза: «Ничего себе страсти-мордасти!» Но сдержалась и ничего не сказала.

– Оказалось, что он с приятелями целыми днями пропадает в клубе. С этими самыми – хулиганами. Они в складчину снимают зал на окраине города, поставили там тренажеры, сами «качаются» и других пускают – вроде как бизнес. Так эта Рита…

– Подружка?

– Ну да. У нее совсем крышак снесло от ревности. Она решила, что туда к ним девчонки приходят. Подкупила уборщицу, та пустила ее ночью в клуб, и Рита обшарила там все углы. И знаешь, что она нашла в задней комнате?

– Что?

– Биты, ножи, кастеты, маски на лицо. Машинку, чтобы листовки печатать. И баллончики с краской – целый мешок баллончиков с краской!

– Да ты что?! И что это значит?

– Я просто не знаю, что думать.

– Ты думаешь, это они сделали – все эти надписи, флаг и всё прочее?

Жюли смотрела на Стеллу с тревогой. Та была готова расплакаться.

– И что ты теперь будешь делать?

– Я не знаю.

– Наверное, нужно сообщить в полицию?

– Как я могу? Я же его девушка.

Стелла была права. А если бы оказалось, что Жан-Жак занимается чем-нибудь таким? Как бы в таком случае поступила Жюли? Большой вопрос…

– Тогда, может быть, тебе самой с ним поговорить?

– Я боюсь. Эти его друзья… У них такие глаза…

– Какие?

– Для них люди – как тараканы.

– Но что-то надо делать!

– Ах, я не знаю! Я вообще ничего не знаю!

27. Бесполезно!

Торопясь на следующий день по школьному коридору в библиотеку, Жюли заметила, а точнее, почувствовала чей-то пристальный взгляд, направленный ей в спину. Обернувшись, она увидела Курта возле доски объявлений – и он поспешно отвел глаза. Пройдя по инерции еще немного, Жюли замедлила шаг, потом развернулась и направилась к юноше.

– Привет! – сказала она.

Курт побледнел и гордо отвернулся.

– Слушай! Вся эта история на мосту… – проговорила Жюли. – По-дурацки как-то получилось. Я слышала, у тебя были неприятности…

Курт ничего не ответил: были неприятности или нет – это не ее дело.

– Были… – сама догадалась Жюли. – Эх-х! Поверь, мне очень, очень жаль… Я не имела в виду ничего такого.

Курту, наверное, стоило сразу сказать ей что-то грубое. Сказать и уйти. А он стоял и слушал – будто под гипнозом. Потому что этот разговор опять застал его врасплох.

– Я просто пошутила, – сказала Жюли. – И пошутила глупо!.. Сама не знаю, что на меня нашло!

Курт покосился на нее и понял: она говорит правду. Тогда, на мосту, она в самом деле действовала сгоряча и теперь об этом жалеет.

Ее глаза совсем рядом… Такие живые, они светились таким заразительным теплом! И опять они видели его насквозь, эти глаза, и принимали таким, какой он есть, со всеми его проблемами и неудачами.

– Ты выставила меня дураком перед товарищами… – медленно проговорил Курт.

Ах, зачем только он это говорит! Он не должен, не должен ничего ей объяснять!

– Прости! Я не хотела.

– Мое дело разбирали на Совете отряда. И посчитали, что я опозорил всех Воинов Кулака. Меня вообще чуть не исключили…

Курт умолк. Не хватало только, чтобы она подумала, будто он жалуется. И вообще, нужно говорить с ней презрительно и жестко – как с предателем, врагом. А он что делает? Что опять с ним происходит?

– Ну прости. Я не хотела, – повторила Жюли. – Я не думала, что твои товарищи отнесутся к этому так серьезно!..

Нужно сказать, что и Жюли в последние дни тоже не раз думала о Курте, вспоминала всё, что знала или когда-то слышала о нем, даже разыскала его страничку в Сети. В нем было что-то особенное – цельное, сильное, волевое. Она, конечно же, любила Жан-Жака – навеки. Но и к Курту чувствовала интерес, в нем было что-то близкое Жюли – они, наверное, могли бы подружиться.

– Я не думала, что всё так получится, – сказала Жюли. – Но и вы тоже хороши! Что за дурацкий блокпост на мосту? Что за нелепая игра? Нет, я всё понимаю: товарищи, дружба, походы, песни у костра. Это отлично. Но ведь блокпост – это уже совсем другое. Это как в ту войну, понимаешь?

Курт кивнул: конечно! Он отлично понимал Жюли – с полуслова.

– А сейчас и есть война! – строго сказал он.

Жюли удивленно распахнула глаза.

– Да-да! Война уже идет! – повторил Курт. – И не мы ее начали!

– Что ты имеешь в виду? Глупые надписи на стенах?

– Оскорбительные надписи на стенах. Сгоревший флаг. И многое, многое другое. Шоколадный берег принуждает нас к войне. И мы принимаем их вызов!

– Вызов? Вызов малолетней шпаны с Шоколадного берега?

– Дело не в шпане. Дело во взрослых. Вопрос в том, что все шоколадники относятся к нам с пренебрежением. И мы сами позволяем им так к себе относиться!

Курт чувствовал, что тогда на мосту он не смог подобрать правильные слова. И не сказал главного. Теперь он торопился исправить ситуацию.

– Да, сейчас дела у шоколадников идут хорошо. У них больше денег. Ну и что? Почему это дает им право смотреть на нас как на людей второго сорта…

– Второго сорта? С чего ты это взял?

– Это всем известно! Анекдоты, которые они про нас рассказывают… Снисходительные взгляды. Похлопывания по плечу.

Жюли просто ушам своим не верила.

– Ты это серьезно?

– Серьезно! Между прочим, первый шоколад в нашем городе сварили не на их, а как раз на нашем берегу!

Дальше Жюли не слушала. Ей стало неинтересно. Курт повторял пропагандистскую чушь, которую писали «Вафельные ведомости». И эта чушь не имела никакого отношения к действительности – так ее папа всегда говорил.

А она-то решила, что Курт Ридль…

– И тебе, – говорил между тем Курт, – тебе не следует вести себя так.

– Ты о чем?

– Всё о том же. Девушка не должна забывать о гордости. И чувстве собственного достоинства.

– И когда же я забыла о гордости?

– Девушке стоит тщательнее выбирать, с кем дружить, а с кем – нет.

– Ты это серьезно?

– Серьезно!

– А ты ничего не перепутал? На дворе – не Средневековье, а двадцать первый век. Сейчас девушки сами выбирают, с кем встречаться. Или, может, ты мой брат? Или мой священник?

Курт смотрел на нее исподлобья. Нет, она его не понимает. Она не хочет его понять. Она просто не слышит его слов! Потому что она – за шоколадников. Они ослепили ее блеском своего благополучия.

– И вообще! Ты же неглупый парень, – говорила Жюли. – Где ты набрался этой ерунды? Ты что, читаешь бредни «Вафельных ведомостей»? Или нет, я знаю: это вам Доротея мозги промывает!

– Ты что-то имеешь против Доротеи? – насторожился Курт.

– Имею! Имею… Это с ее появлением в Мильхенбурге начался весь этот идиотизм.

– Ты ее совсем не знаешь… А если бы узнала поближе и послушала…

– Нет уж, спасибо! Этого мне только не хватает. Как вы сами-то не видите? Она же просто конфликтный человек, человек, который везде видит врагов! А если врагов нет, она их выдумывает! – И это Жюли тоже слышала в родительских разговорах.

Курт побледнел. Девчонке не стоило так отзываться об учительнице! Вот, оказывается, как она думает! А он-то было решил…

– Что за глупости ты повторяешь? – с жаром говорила Жюли. – Ведь мы и шоколадники – это один город, понимаешь? Люди оттуда ходят к нам, а мы ходим к ним. Многие наши работают на том берегу, почти у всех там родственники. Мы тысячу лет были одним городом! Тысячу лет! А теперь приехала эта ваша учительница и всё вдруг переменилось?

Жюли видела, что на лице Курта опять появилось выражение надменности и замкнутости. Говорить дальше, похоже, было бесполезно. Но она уже не могла остановиться.

– Ты говоришь, что идет война! А что делать тем, кого эта ваша война разделила? Моя мама, например… Она родилась на том берегу. И там живет вся родня по ее линии, там живут мои бабушка и дедушка.

– Ах, вот в чем дело! – ухмыльнулся Курт. – Теперь понятно! Просто у вашей семьи рыльце в пушку… А я-то думаю, почему ты никак не можешь понять…

– Ты что, вообще дебил? – опешила Жюли. – Какое рыльце? В каком пушку? О чем ты говоришь?

Курт побледнел. «Бесполезно! – понял он. – Говорить с ней – бесполезно!»

– Ты не понимаешь…

– Да всё я отлично понимаю!

«Бесполезно! – думала Жюли. – Говорить с ним – бесполезно. Он зомбирован. Ему прополоскали мозги».

Жюли сверкнула глазами, развернулась на каблуках и решительно зашагала прочь.

Курт проводил ее презрительным взглядом. Права, права Доротея! С врагом и предателем разговор может быть только один – уничтожение!

28. Художник

Курт стоял у окна и всё прокручивал и прокручивал в голове разговор с Жюли. Почему он опять вступил в бессмысленные пререкания? Что за гипноз, в самом деле, что вообще с ним происходит? Эта Жюли – очень опасна! Права Доротея: попытки примирения обречены, враг понимает только язык силы, он коварен – потеряешь бдительность и получишь удар в спину!

Курт стоял у окна, кривя губы в презрительной ухмылке и чувствуя, как в сердце начинает копиться отчаянная решимость – как перед дракой. Тогда-то к нему и подошел веснушчатый Вайс. Подошел не один, а с каким-то шустрым пареньком классом младше. Под мышкой паренек держал толстую тетрадку с заложенным между страницами карандашом.

– Курт, а я тебя искал! Глянь на перца! Во рисует пацан!

Курт отвлекся от своих мыслей и посмотрел на паренька.

– Ну давай, давай! – Вайс подтолкнул паренька в бок. – Покажи!

Парнишка не заставил долго себя упрашивать. Он раскрыл тетрадку и показал Курту одну из страниц.

На страничке был изображен жираф, по-человечески сидящий за письменным столом. Одет жираф был в клетчатый твидовый пиджак, из нагрудного кармана которого торчал колпачок дорогой ручки, на носу он имел очки в тяжелой оправе и, притом что был абсолютным, стопроцентным жирафом, каким-то удивительным образом походил на директора школы, господина Ветрувия. Ну, то есть это был натуральный директор, только изображенный в виде жирафа.

– Ну как? Огонь? – спросил Вайс.

– Огонь, – усмехнулся Курт.

Парнишка, стараясь не дать волю радости и сохранить невозмутимый вид, пролистал еще несколько страниц и показал следующий удачный рисунок.

На краю большой чаши, наполненной мобильными телефонами, сидела, нахохлившись и подобрав под себя лапы, большая глазастая сова. Как у всех сов, вид у нее был удивленный, глуповатый и как будто даже возмущенный. В том, что это сова, не оставалось никаких сомнений. И в то же время было совершенно ясно, что это – их чокнутая биологичка, которая имеет обыкновение перед контрольной работой собирать у всех мобильные телефоны.

– Круто? – опять спросил Вайс. И со значением посмотрел на Курта.

– Круто! – согласился Курт.

Художник сохранял безразличный вид – мол, подумаешь. Он был смешным и симпатичным: щуплым, подвижным, с цепкими непоседливыми глазами. Курт некоторое время одобрительно его разглядывал. И вдруг понял, зачем Вайс его привел.

– А ты любого человека можешь так нарисовать? – спросил Курт.

Парень дернул плечом: любого не любого, но осечек пока не было.

– А Жюли из 9 «А» сможешь изобразить?

– Это рыжая такая? – сообразил парнишка.

– Рыжая, рыжая…

Парень опять дернул плечом: подумаешь, задача. Он и не таких рисовал.

– Тогда знаешь что… Нарисуй ее… Нарисуй, как она…

29. Новая жизнь «Вафельных ведомостей»

В редакции газеты «Вафельные ведомости» стояла горячая пора. То и дело звонил телефон. Компьютер ежеминутно подавал сигнал о письме, пришедшем по электронной почте. Не успевала дверь закрыться за одним посетителем, как ее уже открывал следующий. Стол Тео Шпателя был буквально завален материалами, приготовленными для печати.

Газета переживала небывалый подъем. Тираж рос от выпуска к выпуску, и каждый раз номеров не хватало всем желающим. Газету читали и передавали из рук в руки. Пересказывали, цитировали и спорили по поводу ее содержания.

Каждый день приносил теперь какие-нибудь сенсационные новости. И каждый день в редакцию стекались десятки материалов с требованием немедленно их опубликовать.

Например, в тот день в портфеле редакции дожидались своей очереди: статья главного врача мильхенбургской водолечебницы «Потребление шоколада и рост онкологических заболеваний», исследование начальника отделения связи «Конфликт вафель и шоколада в истории почтовых марок», опус директора гимназии «Критика методики раннего обучения чтению, применяемой в школах Шоколадного берега», эссе инспектора полиции по работе с несовершеннолетними «Почему нашим детям опасно ходить на тот берег реки», «Вафельная диета для похудения! Почему нет?» от главы Гильдии вафельщиков, а также монография нашего земляка, профессора столичного университета, «Шоколадный шовинизм и кризис общества потребления».

Шпатель работал не покладая рук, засиживался вечерами, уносил домой увесистый портфель и всё равно не успевал прочитать всё, что присылали и приносили в газету.

Большую часть времени и усилий Шпатель, разумеется, вкладывал в написание редакционных статей, ведь они были гвоздем любого номера. Именно статьи Шпателя горожане читали с особенным вниманием, именно эти статьи вызывали самые горячие споры.

Тео Шпатель как раз дописывал передовицу, когда в дверь постучали и в кабинет вошел очередной посетитель. Точнее, посетительница.

– Фрау Визенбок? – редактор поднялся со своего места навстречу даме. – Сколько лет, сколько зим!

– Добрый день, господин редактор! – фрау Визенбок опустилась на стул перед редакторским столом и поправила прядь, выбившуюся из высокой, как башня, прически.

– Как поживаете?

– Спасибо, хорошо!

– Давненько вас не было видно! С чем пожаловали к нам на этот раз?

– Я принесла новый рассказ. Для воскресного номера…

Шпатель почему-то закашлялся. Но справился с собой и страшно обрадовался:

– Прекрасно! Восхитительно! Как я рад, что источник вашего вдохновения не иссякает ни на минуту!

– Я тоже рада, – порозовела фрау Визенбок.

– Очень хорошо, что вы нас не забываете. Но рассказ… Ваш новый рассказ… – редактор опечалился. – Боюсь, в ближайшем номере мы не сможем его напечатать. И в следующем… А вот в июне, точнее, в июле или августе… Мы обязательно, обязательно познакомим с ним своих читателей!

– В июле? – побагровела фрау Визенбок. – Или даже в августе? Вы шутите?

Шпатель широким жестом обвел заваленный бумагами стол. – Очень много материалов. Очень! Вы же знаете, что творится в городе. Мы не успеваем печатать даже самые актуальные материалы. Что называется, на злобу дня!

– А у меня тоже актуальный материал, – заявила фрау Шпатель. – Как раз на злобу дня!

– Вот как? О чем же вы написали?

– О немолодой, но всё еще привлекательной вдове…

– Опять о вдове?..

– Да! По интернету она познакомилась с интересным и очень респектабельным мужчиной. Богатым, одиноким, бездетным… Между вдовой и мужчиной завязалась симпатия, со временем переросшая в настоящую любовь. Они долго не решались увидеться, но наконец встретились в кафе… И тут выяснилось ужасное! Оказалось, что мужчина живет на Шоколадном берегу! А наша вдова, сами понимаете, на Вафельном…

Тео Шпатель не успел узнать, что случилось с вдовой и чем закончилась ее любовь. Дверь опять отворилась, и в кабинет вошел еще один посетитель – юноша лет пятнадцати, в форменной футболке Воина Железного Кулака.

Юноша сделал несколько неуверенных шагов и остановился перед редакторским столом.

– Здравствуйте! – Тео посмотрел на него удивленно. – Вы ко мне?

– Не знаю. Мне нужен самый главный… – от смущения юноша говорил чересчур развязно.

– Главный – это я, – терпеливо улыбнулся редактор. – Чем могу служить?

Молодой человек снял с плеча рюкзак, расстегнул и достал несколько сложенных в папку альбомных листов.

– Я принес рассказ, – сказал он. – И рисунки. Ну, то есть карикатуры. И я хочу, чтобы вы всё это напечатали в своей газете.

Редактор с любопытством ощупал глазами сердитое от смущения лицо юноши. И протянул руку, чтобы взять принесенные листы.

Некоторое время он рассматривал мастерски исполненные карикатуры. Хмыкнул, мельком взглянул на юношу и принялся читать рассказ. Дочитав, опять пересмотрел рисунки.

После чего откинулся на спинку кресла и удовлетворенно сложил на животе руки.

– А что? Это интересно. Очень интересно! Нам это подойдет! Как вас зовут, молодой человек?

– Меня зовут Курт Ридль.

– Приятно познакомиться, Курт.

– Да. Мне тоже. Но только я не хочу, чтобы вы подписывали рассказ моим именем.

30. Предчувствия

– Между прочим, завтра исполнится ровно месяц с того дня, как мы с тобой познакомились! – сказала Жюли.

– Неужели только месяц? – удивился Жан-Жак.

– Не верится?

– Мне кажется, я знаю тебя целую вечность!

Жюли улыбнулась – ну правда же, Жан-Жак иногда бывает таким милым!

Они сидели возле водопада, у подножия скалы, прислонившись спинами к нагретому солнцем камню.

Теперь они избегали встречаться в городе – чтобы не дразнить собак. Жюли доезжала до супермаркета на окружной дороге – автобусом или на велосипеде. Там ее подбирал Жан-Жак на своем скутере, и они уезжали вверх по течению Реки, к подножию гор или в каштановую рощу.

На этот раз они сидели около водопада.

Весь день в школе Жюли ощущала себя в изоляции, как будто вокруг нее образовался вакуум. Она то и дело ловила на себе насмешливые, презрительные, а то и злорадные взгляды. За целый день ни один человек не заговорил с ней. А если она подходила к какой-нибудь компании, к кружку, в котором шел оживленный разговор, разговор тут же стихал, а кружок распадался. В школьном кафетерии Жюли со Стеллой присели за стол, чтобы съесть свои завтраки, и постепенно все, кто сидел за этим столом, под тем или иным предлогом пересели за другие – притом что найти свободное место на большой перемене всегда непросто.

Жюли, конечно, храбрилась: ей это по барабану, сами дураки, если так себя ведут. Но внутри у нее как будто закручивалась и закручивалась звенящая от напряжения пружина. Жюли еле досидела до конца уроков, а потом с трудом пережила сорок минут до встречи с Жан-Жаком.

Водопад у нас небольшой, не больше метра в высоту, – с Ниагарой не сравнить. Зато весной в течение нескольких дней через водопад снизу вверх идет на нерест речная форель. В эти дни возле водопада всегда людно – горожане приезжают посмотреть на то, как рыбы, повинуясь вековому инстинкту, выпрыгивают и выпрыгивают из воды, штурмуя водосброс. Но сейчас нерест еще не начался. И возле реки никого не было. Шумела вода, земля у берега была мокрой от брызг. Жан-Жак постелил на траву свою куртку. Скутер остался на асфальтовой дорожке – два шлема на его руле напоминали две прижавшиеся друг к другу головы.

– Мы с тобой познакомились всего месяц назад, – сказала Жюли. – А я уже не могу вспомнить, как жила без тебя!

– Ну как жила? – рассмеялся Жан-Жак. – Беззаботно! Жила без проблем!

Жюли укоризненно посмотрела на Жан-Жака. Ну разве можно так мрачно шутить? Жан-Жак наверняка слышал о неприятностях, свалившихся на голову Жюли, но вопросов из деликатности не задавал: захочет – поделится сама. А Жюли не делилась… И тема эта между ними никогда напрямую не поднималась.

Вот и сейчас Жюли заговорила о другом.

– Знаешь, а ведь я всё время с тобой разговариваю, – сказала она. – Ложусь спать – и разговариваю. Просыпаюсь – и сразу начинаю тебе что-то про себя рассказывать. Всё-всё. Как я была маленькой, как летом жила у бабушки. Как боялась, будто я не родная дочка своих родителей, а чей-то подкидыш… Я тороплюсь – мне так много нужно рассказать… Так многое объяснить… Потому что ты поймешь то, что никто не сможет понять…

Жюли заметила направленный на нее внимательный взгляд Жан-Жака.

– Что?

– Ты сегодня какая-то… Другая…

Жюли отмахнулась: пустяки, не обращай внимания.

– Я как будто вообще никогда с тобой не расстаюсь, – говорила она. – Даже на уроках – ты вроде как всё время со мной. Сидишь рядом, заглядываешь в мою тетрадь… Следишь за тем, что я пишу…А ведь я так мало о тебе знаю! Как ты завтракаешь, например? Или читаешь. Или спишь. Что ты смеешься? Мне интересно, какое у тебя при этом лицо…

– Думаю, что глупое! – рассмеялся Жан-Жак. Он закрыл глаза и очень смешно изобразил лицо спящего.

– А иногда наоборот, – Жюли грустно улыбнулась. – Мне кажется, что я всё-всё про тебя знаю… Угадываю любую твою мысль. Ощущаю самое незаметное твое чувство. Что ты улыбаешься? У тебя тоже так?

– Ну, в общем…

Жан-Жак хотел по обыкновению пошутить, но покосился на лицо Жюли и не стал.

– У меня тоже, – сказал он. – По крайней мере похоже.

– Я кажусь тебе смешной?

– Нет! Или да… Но мне это нравится. Нравится, что ты всё время что-то выдумываешь…

Она видела его глаза за потешными круглыми стеклами очков, рыжеватые жесткие волосы, руки в веснушках, губы. И ее переполняла щемящая нежность… Внутри всё как будто таяло.

И он сегодня смотрел на нее каким-то особенным взглядом – нежным… И робким.

– А знаешь, что я тут подумала? Вот Ромео и Джульетта… Мы помним, какая это была удивительная любовь. И при этом забываем, что она закончилась трагически. А почему? Может, потому, что такая сильная любовь не может закончиться ничем хорошим?

– Кинжал и яд. Как без этого? Без этого не романтично!

Нет, не то. Жюли не об этом хотела сказать. А о чем? Ее мысли почему-то судорожно перепрыгивали с одного на другое.

– Я всегда знала, что у меня будет много детей! Когда-нибудь потом, не сейчас… Будет большой дом… Красивый сад… Летом в хорошую погоду вся семья усаживалась бы обедать за длинный стол под яблоней… Ближе ко мне – младшие, потом – старшие… Я бы разливала половником суп по тарелкам…

Жюли замолчала, представляя себе эту картину.

– А сейчас?

– Что сейчас?

– Раньше знала, что будет много детей. А сейчас?

– А сейчас не знаю, – Жюли почувствовала, что у нее в глазах всё вокруг начинает влажно расплываться.

Шумит вода… Не очень громко, но настойчиво и монотонно. Без умолку.

– Ты всё-таки другая сегодня… Странная… – покачал головой Жан-Жак.

Жюли и сама это чувствовала. Но нет. Она не станет плакать при Жан-Жаке. Она не будет нагружать его своими проблемами. Зачем? Он ничем не сможет ей помочь. Только разволнуется. И понаделает каких-нибудь глупостей – сгоряча.

– На днях мне приснился ужасный сон, – сказала она. – Как будто я бегу к тебе на встречу. Спешу, опаздываю… Наконец вижу тебя, ты идешь по другой стороне улицы. Я кричу, машу рукой – ты смотришь на меня и не узнаешь! Скользишь по мне глазами, будто я абсолютно незнакомый человек, и проходишь мимо! Прикинь? Смотришь на меня как на пустое место и не узнаешь! Я проснулась, и вся подушка была мокрой от слез!

– Да что с тобой сегодня!

– Нет-нет, ничего. Что-то попало в глаз.

Как много мыслей в голове у Жюли, как много невысказанного. Как много такого, о чем и сказать-то не знаешь как…

Например, вот об этой воде. О том, что она точно так же шумела сто, двести, тысячу лет назад. И даже миллион лет назад она, возможно, всё так же падала сверху вниз и бежала дальше, в долину, к большой реке, к далекому морю. Сколько тысяч, сотен тысяч людей за всё это время вот так сидели на берегу, то радуясь, то страдая и мучаясь. Вода, наверное, ко всему привыкла, ее ничего не трогает, ей всё равно. Людям всегда кажется, что с ними происходит что-то великое, то, что ни с кем больше не случалось. А река и водопад уже сотню, тысячу раз видели всё это в подлунном мире.

Жан-Жак осторожно тронул Жюли за локоть.

– Что?

– Пора ехать… Скоро стемнеет.

– Сейчас, сейчас… Еще только одну минутку.

Только одну минутку… Всего одну…

Ах, если бы можно было вообще никуда не ехать. Сидеть так и сидеть. И забыть про всё – про Доротею, про воинов, про Курта, про всё…

Ах, если бы только было можно!..

31. Солнечное утро

В среду не было двух первых уроков. Жюли могла бы поспать подольше, но почему-то проснулась ни свет ни заря, едва ли не раньше всех в доме.

Она проснулась в каком-то томительно-тревожном настроении. Подушка была мокрой – видимо, Жюли плакала во сне. Но под утро ей, похоже, приснилось что-то радостное, на губах осталась светлая улыбка, а в сердце – отчаянная надежда: может быть, всё пустяки и всё образуется?

Она некоторое время лежала в постели, пытаясь вспомнить, что же случилось в утреннем радостном сне. Но так и не вспомнила – она редко запоминала сны.

Одно было очевидно – ей снился Жан-Жак. Жюли смутно помнила теплое море, ленивые волны, нагретый солнцем песок. Кажется, они валялись на пустом пляже, в отдалении ловили волны серфингисты, и Жан-Жак пытался ее поцеловать. А что? С него станется! Когда-нибудь они обязательно поедут к морю. Жюли попробовала представить, как это может быть, и то, что получилось, ей так понравилось, что она даже тихонечко рассмеялась сама с собой.

Она достала телефон и принялась листать фотки последних недель, те, где они с Жан-Жаком были вместе. Вот они на карусели. Вот в шлемах на великах. Вот он дурачится и строит важное лицо… Какой же он всё-таки милый, ее Жан-Жак, – в который раз думала Жюли. Милый и немного смешной!

Она встала, как была, в пижаме, присела к компьютеру и принялась в тысячный раз изучать его страницу в социальной сети. Слушать музыку, которую он добавил. Пересматривать ролики, которые он запостил… Заходить на страницы его друзей и подруг…

Спускаться вниз к родителям не хотелось: они завтракали, папа собирался ехать в офис, у Жюли было светло и торжественно на душе, а внизу наверняка было буднично и деловито.

Так всегда бывает: когда времени у тебя навалом, оно пролетает особенно незаметно. Завтракала Жюли уже на бегу. И наспех бросала в рюкзак учебники и тетради.

На остановке оказалось, что ее автобус уже ушел, а следующего нужно ждать пятнадцать минут. До школы было всего три остановки, и Жюли пошла пешком.

Вдохнув полной грудью теплый, почти летний, напоенный запахами цветов и молодой листвы воздух, Жюли почувствовала, что ее всю до краев наполняет необъяснимый восторг. Всё будет хорошо! Всё обязательно будет хорошо! С каждой минутой она всё прибавляла и прибавляла шагу, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать.

У Рудольфа уже начался час мильхенбургских кумушек – почти все столики в кондитерской были заняты. Женщины, как всегда к этому часу принаряженные и тщательно причесанные, оживленно обсуждали кто последние новости, кто погоду, а кто роковые изменения в судьбах героев сериалов, произошедшие за вчерашний вечер. Жюли всегда забавляла серьезность, с какой кумушки относились к своим ежедневным посиделкам. Лица у них были такие, будто бы они решают вопросы государственной важности.

Наибольшей популярностью у кумушек всегда пользовались столики у окна – можно было не только разговаривать, но и следить за тем, что происходит на улице: кто куда идет, кто с кем разговаривает, кто и куда поехал в автомобиле. Не то чтобы женщины глазели по сторонам – этого еще не хватало, – но и упустить что-нибудь важное было бы для них обидно.

Жюли приготовилась церемонно раскланяться с соседками и даже нацепила на лицо самую свою очаровательную улыбку, но кумушки, заметив ее, вдруг как по команде замолчали и вытаращили глаза. Жюли опешила. Что это они вдруг? На всякий случай она придирчиво изучила свое отражение в витрине, но не заметила ничего необычного.

Жюли уже входила в ворота школьного двора, когда ее нагнала Стелла.

– Привет! Что-то я тебя в автобусе не видела, – сказала Стелла. – Папа на машине подвез?

– Нет, я пешком… Погода – красота!

– Погода отличная, – запнувшись, согласилась Стелла. – Не опоздаем?

– В самый раз.

– Как дела? – в бодрой интонации Стеллы Жюли послышалось что-то подозрительное.

– Отлично. А у тебя? – спросила она. – Виделась с Фабрисом?

– Нет еще! – Стелла осторожно взглянула на Жюли.

– Что? Что-то случилось?

Стелла помялась.

– А ты нашу газету читаешь?

– «Вафельные ведомости»? Нет. А ты что, читаешь?

– Я так… Иногда… – почему-то покраснела подруга.

– То, что там пишут, – полная чушь! Мой папа вообще считает, что Шпатель – провокатор!

– В общем, да, – после паузы согласилась Стелла.

По аллее, между рядами голых белесых стволов платанов, они подошли к школьному крыльцу.

– А ты почему спросила про газету? – поинтересовалась Жюли.

– Просто так… – отвела глаза Стелла.

– А все-таки?..

– Да чушь, в самом деле. Там сегодня статья появилась… Этот Шпатель совсем из ума выжил.

– Какая статья?

– Да я же говорю – чушь. Не обращай внимания.

– Про меня, что ли? – Жюли почувствовала, как что-то екнуло внутри.

– Да нет! С чего ты взяла?

Они вошли в двери школы и потеряли друг друга в толпе, заполняющей вестибюль.

Стелла пошла в гардероб, чтобы оставить плащ, а Жюли, одетая уже по-летнему, направилась прямо к лестнице. Но не успела она сделать и десяти шагов, как посреди вестибюля наткнулась на пятиклассника, раздающего всем встречным и поперечным свежий номер «Вафельных ведомостей».

– Не пропустите! – выкрикивал парнишка. – Прямо из типографии! Городская газета пишет про Воинов Кулака! Происшествие на пропускном пункте. Предатели среди нас! Бесплатная газета!

Шла большая перемена, время первого завтрака, через вестибюль в школьный кафетерий густо валил народ. У ног парнишки лежала толстая типографская пачка. Но газета быстро разлеталась, так что парнишка то и дело нагибался и доставал из пачки новые и новые экземпляры.

Сердце Жюли екнуло от нехорошего предчувствия – она узнала пятиклассника, в тот день на мосту он был младшим в наряде Курта.

– Ага! Вот и она! – объявил парнишка, увидев Жюли. – Газетку почитать не желаешь?

Он зачем-то отступил на шаг и протянул Жюли пахнущий свежей краской экземпляр.

Жюли сердито выдернула из его рук газету, не сбавляя шага, вошла в двери и начала подниматься по лестнице. Но на площадке между вторым и третьим этажами остановилась и раскрыла газету.

32. Статья

Жюли остановилась у окна и принялась читать.

«В тревожные времена мы живем, дорогие сограждане, – говорилось в редакционной статье. – Мирная, благополучная жизнь, к которой мы все привыкли, похоже, подходит к концу. Кто-то зловещий и неумолимый встал на нашем пороге. Кто-то, кто хочет вражды и ненависти, злобы и столкновений, несчастья и слез!

Никто не видел его лица – их лиц: эти люди действуют тайно, под покровом ночи, раз за разом провоцируя нас, испытывая наше терпение, задевая самое дорогое: нашу честь, нашу гордость, наши традиции…»

«Так, всё ясно, обычная чепуха», – глаза Жюли по диагонали скользнули по строчкам и зацепились за начало следующего абзаца.

«Отрадно видеть, что наши сограждане не растерялись, не спасовали перед лицом коварного невидимого врага. Враг надеялся запугать нас – а мы сплотились, забыли мелочные обиды и разногласия, почувствовали локоть друг друга…»

Глаза Жюли опять скользнули вниз.

«Но в то время, когда все мы объединяемся перед лицом опасности и переживаем патриотический подъем, среди нас находятся люди, которые строятся в пятую колонну, открыто и нагло выражают пренебрежение к нашим традиционным ценностям, глумятся над нашими чувствами и над самым дорогим, что у нас есть!»

«О господи! Опять!» – глаза Жюли побежали дальше, дальше, дальше…

«…К нам в редакцию пришел очень симпатичный, скромный и серьезный юноша. Он принес рассказ и попросил его напечатать. Рассказ о чрезвычайном происшествии, которое случилось с юношей и его товарищами в воскресенье на Старом мосту. И в то же время рассказ о вечной, как мир, истории: юноша восхищается девушкой, верит ей, боготворит ее… А она оказывается пустышкой, дешевкой, абсолютно недостойной чувств молодого человека…»

Жюли насторожилась. Что это? О ком? Ее сердце застучало сильнее.

«Нас глубоко тронул искренний рассказ юноши. Но, посовещавшись, мы решили его не печатать – рассказ слишком наивен и прост, он говорит о самом сокровенном, о том, что не всегда стоит выставлять напоказ.

Печатать рассказ мы не стали. Но не поделиться мыслями и чувствами, которые он вызвал, просто не можем! Суть в следующем. В это воскресенье возле блокпоста Воинов Кулака на Старом мосту произошел вопиющий, отвратительный инцидент. Девчонка, у которой молоко на губах не обсохло, чьи моральные качества вызывают очень и очень много вопросов, устроила скандал, требовала пропустить ее на Шоколадный берег на свидание, превратила нужное дело в балаган и поставила бойцов наряда в унизительное, обидное положение».

«О господи!» – глаза Жюли лихорадочно побежали по строчкам.

«Каждая девчонка мечтает о любви. О том, чтобы в один прекрасный день встретить того единственного, кто полюбит ее на всю жизнь. Кто станет ей другом и защитником, мужем и отцом ее детей… Но в наши дни некоторые, с позволения сказать, девушки легко забывают, что такое девичья честь и девичья гордость. И вместо того, чтобы искать друзей среди порядочных, скромных, трудолюбивых юношей нашего берега, спешат к совсем другим соблазнам… Их влекут блеск, мишура и легкодоступные удовольствия…» – чушь какая! Дальше, дальше…

«Девушка идет на свидание с парнем с Шоколадного берега! Что это значит? Это значит, она идет на свидание с потенциальным врагом. Она будет гулять по набережной, сидеть в обнимку в кино и танцевать с тем, кто, возможно, крался ночью по нашим улочкам, прикрыв лицо платком. С тем, кто доставал из рюкзака баллончики с краской, писал оскорбления на наших стенах. Это значит, что руки, которым эта девушка будет многое позволять, совсем недавно, быть может, подносили зажигалку к нашему флагу на башне блаженной Маргариты!»

Жюли почувствовала, как кровь ударила ей в лицо. Что это? Что они пишут? Как такое вообще можно писать на страницах газеты?

«А этот избалованный, потерявший стыд шоколадник, к которому она спешит? Что придет ему в голову завтра? Бить окна в наших домах? Жечь наши автомобили? Разбросать в скверах отраву для наших собак? А может, бросить бомбу в нашего бургомистра? Нет, не верю! Не хочу верить. Здравый смысл должен восторжествовать. И чтобы это случилось, я посоветовал бы родителям всыпать по первое число потерявший стыд соплюшке – пока не поздно! А потом запереть ее дома – чтобы дурь из головы вышла!»

Ну, хватит! Жюли не могла читать дальше. Бред какой-то! Неужели именно из-за этого вокруг нее возникла вся эта кутерьма?

Жюли хотела сразу выбросить газету, но что-то ее остановило. Она перевернула страницу и увидела ловко нарисованный комикс, занимающий большую часть следующего разворота.

Главной героиней комикса была юная зайчиха с хорошенькой мордочкой и аппетитными формами. Хвостик зайчихи бойко задирался вверх, на шее был повязан нарядный розовый бант, ушки кокетливо смотрели в разные стороны – ни дать ни взять фирменная зайка с обложки журнала «Плейбой». Но при этом каким-то удивительным образом Жюли сразу же узнала в зайчихе себя.

Первая картинка изображала зайчиху на Старом мосту. Мост был перегорожен, за проходящими и проезжающими следил наряд очень серьезных бровастых бобров. Бобры вели переговоры с осликом, который тянул через мост груженую повозку, не замечали зайчиху, и та тайком протискивалась через прореху в сетчатом ограждении – голова и плечи пролезли, а задок застрял.

На следующей картинке она уже была в обществе франтоватого шоколадного зайца с бабочкой на шее. Шоколадного – в буквальном смысле, то есть отлитого из шоколада. Парочка сидела в баре, заяц, плотоядно нависнув над спутницей, облокачивался на спинку ее стула и шептал ей что-то на ухо; зайчихе это явно нравилось, она пила из высокого бокала пенящийся напиток и заливисто смеялась, обнажая передние резцы.

Еще картинка, еще… Вот дружков у зайчихи стало уже двое – к франту в бабочке присоединился долговязый повеса в клетчатой жокейской шапочке. Все трое катались на карусели, и теперь довольную зайчиху уже с двух сторон обнимали кавалеры.

Дальше – больше. Разгоряченных зайцев вокруг зайчихи становилось трое, четверо, пятеро. Вот они со всех сторон предлагают своей даме мороженое и конфеты. Вот вся компания отплясывает что-то разнузданное в свете прожекторов на танцполе. Вот зайцы тянут зайчиху в разные стороны, наперебой объясняясь ей в любви…

Смысл последней картинки дошел до Жюли не сразу. На переднем плане был нарисован развесистый куст сирени, за которым, по-видимому, происходило что-то бурное. Из-за куста во все стороны, как это принято в комиксах, разлетались вписанные в кудрявые облачка возгласы: «О! О! Еще! Чмок-чмок! Ах-х! О-о-о!» Вперемешку с возгласами летели вверх сброшенные бейсболки и бабочки. Покачивался на верхней ветке сорванный с зайчихи бант…

Жюли свернула газету и бросила ее на подоконник. Какой-то малявка, приблизившись, заглянул ей в лицо, почему-то показал язык и захохотал.

В первый момент Жюли не испытала ничего, кроме недоумения. Глупость какая-то, полный идиотизм. Что вообще имел в виду художник? Почему зайчиха, почему зайцы, почему их так много? Художник изобразил зайчиху похожей на Жюли. Зачем? Все эти зайцы – какое они имеют к ней отношение? При чем здесь она?

Потом пришло легкое чувство брезгливости: он что, совсем с ума сошел, этот редактор Шпатель? Что он печатает на страницах мильхенбургской газеты? Для кого вся эта непристойная чушь?

– Бесстыжая! – вдруг раздалось за спиной у Жюли. – Как она после этого в школу-то пришла!

Жюли резко обернулась и увидела своих одноклассниц – толстую Марту и прыщавую Эмму, – грузно поднимавшихся по лестнице. Она в изумлении уставилась в лица подружек, не до конца понимая смысл сказанных ими слов.

– Смотри-ка! Не понимает! – злобно сказала Марта. – Что? Доигралась? Допрыгалась?

Молоденький учитель биологии, шедший в толпе учеников вслед за девчонками, с удивлением вскинул голову, но, встретив взгляд Жюли, почему-то отвел глаза.

Зазвенел звонок – перемена закончилась, пора было идти на математику. Жюли поправила рюкзак за плечами и стала подниматься в класс. Пробежав несколько ступенек, вернулась и на всякий случай взяла с собой газету.

* * *

На уроке, конечно же, ей было совсем не до математики, не до дробей и пропорций. От утреннего настроения не осталось и следа. Мысли Жюли разбегались в разные стороны, она никак не могла сосредоточиться на чем-то одном.

Немного успокоившись и поразмыслив, Жюли абсолютно отчетливо поняла, что статья и комикс были направлены против нее. И это было подло, подло, подло! Возмутительная статья и комикс никак не соответствовали смыслу того, что произошло на мосту. На Жюли выплеснули ушат отвратительной грязи и пошлости. И эту пакость разглядывал теперь весь город! Вот почему умолкли кумушки в кондитерской Рудольфа… Вот что имела в виду Стелла…

«И всё это наверняка придумал Курт, – думала Жюли. – Больше некому! Ах он…»

Но в одиночку, чувствовала девушка, Курт не стал бы действовать так откровенно и цинично. За его спиной явно стоял кто-то или что-то еще. И дело было не только в Доротее или редакторе мильхенбургской газеты. Жюли буквально кожей ощущала присутствие какой-то темной, жестокой, страшной в своей непреклонности силы. Нет, она была не просто оскорблена, теперь ей стало по-настоящему страшно! Она кому-то перешла дорогу. И ей объявили войну.

Она чувствовала себя так, будто чудесным солнечным утром шла по благоухающему лугу, прямо по траве, пританцовывая от переполняющего ее счастья; срывала самые красивые цветы, плела венок, улыбалась солнцу и разговаривала с птахами. Жюли шла, не ожидая от начавшегося дня ничего, кроме радости. И вдруг, раздвинув заросли иван-чая, наткнулась на гнездо, в котором свернулась толстая, блестящая, злобно шипящая гадюка с выводком скользких извивающихся змеенышей. Жюли отпрянула, развернулась и, зорко глядя под ноги, бегом вернулась на тропинку. Но мир вокруг в одно мгновение перестал быть прежним: из беспечного и щедрого превратился в подозрительный и враждебный. Жюли смотрела вокруг и как будто ничего не узнавала.

Она с трудом досидела до конца урока и после звонка сразу же отправилась искать Курта.

Жюли нашла его на втором этаже, возле кабинета астрономии. Он стоял у дверей, прислонившись спиной к стене и заложив под себя руки, и с холодной усмешкой глядел поверх голов копошащейся в коридоре малышни.

Увидев Жюли, приближающуюся с газетой в руках, Курт едва заметно переменился в лице. Но быстро взял себя в руки, и его лицо опять приняло холодное и презрительное выражение.

«Вот он! Не знаю, что я сейчас с ним сделаю!» Она понятия не имела, что хочет сказать и что хочет услышать в ответ.

– Что это?! – с трудом сдерживая ярость, спросила она.

– Газета, – ухмыльнулся Курт.

– Вижу, что газета! – Жюли раскрыла и сунула Курту под нос страницу с комиксом. – Это что? Твоя работа?

– Ну что ты! Я не художник. Я так не умею.

– Хватит тупить! Ты отлично понимаешь, о чем я!

Курт не посчитал нужным отвечать.

– Ведь это про меня? Да? И это – я?

Курт развел руками: он этого не говорил. Жюли сама об этом догадалась.

– Но с чего вдруг? С какого перепугу на меня вылили столько грязи? Что я сделала вам со Шпателем? Я же просто пошутила!

Курт расплылся в улыбке:

– Вот и мы тоже! Тогда – ты. А теперь – мы. Взяли и немного пошутили…

Жюли задохнулась.

– Но ведь на мосту были только мы с тобой! И еще несколько ребят. А это теперь читает весь город!

Курт пожал плечами.

Он смотрел на нее как на врага. Нет, хуже! На врага смотрят с ненавистью. А он смотрел на нее как на ничтожество, которое даже ненависти недостойно.

– У тебя что, вообще крыша съехала? А если я сейчас отнесу это директору гимназии? Или сразу в полицию?

Курт пожал плечами: отнеси!

– И что ты им скажешь? «Ай-яй-яй! Мне обидно! Это меня нарисовали! Озабоченная зайчиха – это я! Знайте все, кто еще не знает!»

Курт отлично видел, что она обижена, оскорблена, что ей больно, – и наблюдал за этим хладнокровно и со злорадством. Жюли опять стало страшно.

– Вы что же думаете, меня защитить некому? – выкрикнула она.

– Защитить? А что? Давай, позови своего шоколадника. Пусть он тебя защитит.

Вокруг них шла обычная школьная перемена, носилась друг за другом малышня. Что-то обсуждали у окна мальчишки. Парочки девчонок с одинаковыми распущенными волосами или с одинаковыми короткими стрижками прохаживались под ручку, шагая в ногу и показывая всем окружающим, что они подруги не разлей вода. На Жюли и Курта начинали поглядывать…

– Ну что ты до меня докопался! – в сердцах воскликнула Жюли.

– Там, на мосту, тебе не следовало вести себя так, – проговорил Курт. И в его словах, за ними, Жюли опять услышала присутствие той самой мрачной, безжалостной, жестокой силы.

– Я знаю! – горько сказала Жюли. – Это всё наша новая учительница!

Курт не ответил. Пусть думает что хочет! Теперь ей не удастся сбить его с толку. За ним товарищи, отряд, за ним правда!

– А я-то решила, что ты нормальный парень! – в сердцах сказала Жюли. – А ты, оказывается!..

– Что?

Какой-то малявка остановился за спиной у Жюли.

– Ты такой же придурок, как все Воины Кулака. Вы все – марширующие строем дебилы!

Курт побледнел.

– Скажи, скажи ей, Курт! – подначивал малявка.

– А ну, иди отсюда! – замахнулась на него Жюли.

– Нет, это я решил почему-то, что ты нормальная девчонка, – проговорил Курт. – А ты, оказывается…

– Что?

Он окинул ее взглядом с ног до головы. И, нехорошо ухмыльнувшись, сказал:

– А ты, оказывается, любишь сладенькое… Ну и как?

– Что?

– Ну и как шоколадники на вкус?

Жюли вопросительно вскинула брови: в каком смысле? Что он имеет в виду?

И Курт, глядя ей в глаза, отчетливо выговаривая каждое слово, задал самый похабный, самый отвратительный вопрос, какой только смог придумать.

Жюли потребовалось несколько мгновений, чтобы поверить в то, что она услышала, и до конца понять суть сказанных слов.

От гнева у нее перехватило дыхание. Она не видела ничего вокруг: ни коридора, ни учеников, которые, как нарочно, старались пройти мимо и заглянуть ей в глаза. Она видела только это отвратительное, презрительное, перекошенное ухмылочкой лицо.

Не помня себя от ярости, она замахнулась и изо всех сил влепила Курту хлесткую, оглушительную пощечину.

33. Горное шале

«Мне срочно нужно тебя увидеть!» – написала Жюли Жан-Жаку. После всего, что случилось в то утро, она не могла усидеть в школе.

«Что-то случилось?» – не сразу ответил он.

«Случилось!»

«Что?»

«Так не расскажешь. Можешь быть на нашем месте через полчаса?»

Следующую эсэмэску опять пришлось ждать.

«Но идут уроки…»

«Забей на уроки!»

Опять молчание. Жюли успела сто пятьдесят раз проверить, нет ли новой эсэмэсэки, прежде чем пришел ответ:

«Конец года, контрольные… А до трех нельзя подождать?»

«Нельзя. Забей на контрольные! Это очень важно!»

Жан-Жак опять долго не отвечал.

«Я очень тебя прошу!» – написала Жюли.

«Хорошо. После следующего урока», – наконец ответил Жан-Жак.

Жюли, как обычно, ждала его на парковке возле торгового центра. И еще издали узнала его красный скутер и куртку, раскрашенную в цвета британского флага.

– Что случилось? – спросил Жан-Жак, снимая шлем. Его лицо явно выражало недовольство.

– Где ты столько пропадал? – спросила Жюли. – Я уже полчаса тут торчу!

– У нас был тест по математике. А сейчас идет итоговая лаба по химии.

В его словах Жюли, наверное, должна была услышать укоризну. Но ей было не до этих тонкостей.

– Я взяла из папиного стола ключи от нашего загородного шале, – сказала она. – И хочу, чтобы мы с тобой сейчас туда поехали.

– Куда? – не понял Жан-Жак.

– О господи! В наш загородный домик в горах. Это недалеко. Полчаса езды.

Жан-Жак помолчал, переваривая услышанное. И чем яснее он понимал, о чем говорит Жюли, тем большее удивление проступало на его лице.

– Сейчас? – переспросил он.

– Сейчас!

Жан-Жак нахмурился.

– Но у меня через час зачет по литературе. А потом тренировка – послезавтра последний тур чемпионата. Я капитан, мне неудобно пропускать. А завтра нельзя?

Жюли закусила губу и отрицательно мотнула головой.

– Завтра нельзя! Я не смогу воровать ключи из папиного стола каждый день. Я хочу, чтобы мы поехали сейчас. И чтобы между нами всё было. Всё! Понимаешь? Всё! Поедем. Я тебя прошу!

* * *

Они лежали переплетенные и боялись расцепиться…

Комната Жюли в шале располагалась на втором этаже в мансарде. За узким окном от пола до потолка – балкончик, такой крохотный, что там помещался только ящик с цветами. За балкончиком – косо уходящий вниз горный склон, внизу поросший вековыми елями, наверху – скалистый и укрытый снегом. В наклоненном над кроватью потолке – мансардное окно, в которое заглядывают темные, почти черные еловые лапы. Повсюду глубокая, вечная, величественная тишина.

– Пора ехать, Жюли, – мягко сказал Жан-Жак. – Нас будут искать.

Жан-Жак прав, пора возвращаться домой. Мама уже три раза звонила – Жюли не ответила. Только написала: «Со мной всё в порядке. Скоро буду».

– Сейчас, сейчас. Еще минуточку… Еще только одну минуточку…

Первый раз – как прыжок с парашютом! Вдвоем, в обнимку. Глаза в глаза, дыхание в дыхание. Когда ничего не видишь и ничего не слышишь вокруг. Только ужас – ужас, смешанный с каким-то отчаянным восторгом. Но чувства – зрение, слух, осязание – стали при этом в тысячу раз сильнее!

А потом… Потом наступает незнакомый прежде покой. Потому что Жан-Жак… Он такой благодарный. И такой восхищенный…

– Теперь нас двое… Двое навсегда, – проговорила Жюли.

– Да, – подумав, ответил Жан-Жак.

Жюли поняла: многие очень важные вещи до мужчин доходят гораздо дольше, чем до женщин. Потому что женщины в главных вопросах жизни руководствуются сердцем. А мужчины любую мелочь хотят пропустить через голову.

– Твои руки – теперь не твои, – сказала она.

– Почему?

– Потому что теперь они – мои!

Палец Жюли заскользил по груди Жан-Жака, дополз до ключицы, повернул, пробежал по впадинке, обогнул плечо, вернулся на шею…

– Это всё теперь мое, – очень серьезно сказала она. – Да-да! Губы мои, ресницы, брови, родинка не щеке, – палец коснулся губ, ресниц, бровей и щеки. – Было твое, а теперь стало мое!

Рыжеватые волоски у него на запястьях… Несколько рыжеватых волосков на подбородке – будущая борода…

– А как же я? – улыбнулся Жан-Жак. – У меня на всё это теперь вообще нет прав?

Жюли покачала головой. Ей, может, и хотелось бы, чтобы у него вообще не было прав. Но это, конечно, было невозможно.

– Эти впадинки… Эти косточки на плечах… Ладно. Пусть будут наши общие, – разрешила она.

Его очки лежали на столике рядом с кроватью. И без очков лицо Жан-Жака выглядело совсем другим – более умным, более серьезным, более содержательным. И немного беззащитным. Хотелось прижать его к груди и не отпускать больше никогда!

– Какие у тебя трогательные пальчики на ноге, – вдруг заметил Жан-Жак. – Как сбившиеся друг к другу виноградины… Мой большой палец рядом с ними – как мухомор!

Жан-Жак рассмеялся своим словам. А Жюли – нет.

– Не говори так… Он очень, очень красивый! И теперь – мой…

Она вдруг нахмурилась:

– А что это за синяк такой на колене?

– С футбола. Бутсой заехали, – небрежно отозвался Жан-Жак.

Жюли покачала головой.

– Надо быть осторожнее. Ты совсем себя не бережешь! Обещай, что будешь бережно относиться к моему добру.

– Обещаю, – рассмеялся Жан-Жак.

Будь ее воля, она лежала бы так вечно…

Опять зазвонил телефон. На этот раз папа, и Жюли опять не стала отвечать. Жан-Жак свой телефон вообще оставил в куртке в прихожей.

Солнце уже висело над самыми зубчиками ближайших гор. Еще немного – и начнет темнеть.

– И всё-таки пора ехать, Жюли. А то нас начнут искать.

Жюли кивнула – да, пора. Поехали.

– Теперь нас двое! Навсегда! – опять проговорила Жюли. – И мне теперь ничего, ничего не страшно!

34. Папа в полиции

– Что происходит в нашем городе, Франсуа? По улицам ходят патрули с повязками, на мосту останавливают прохожих, продавцам указывают, чем торговать, а чем нет. В каком веке мы с тобой живем?

Папа Жюли сидел в полицейском участке, в кабинете старшего инспектора Франсуа Дюрана.

– Мне и самому это не нравится, старина! Поверь!

– Не нравится?! Но вы же полиция, почему вы ничего не делаете?

– Мы делаем. Но только то, на что имеем право. А если молодежь по своей инициативе помогает следить за порядком в городе и при этом не нарушает закон…

– Не нарушает закон? А надписи на стенах? А испорченная реклама? А драки, а проколотые колеса грузовиков? Вчера ночью, ты слышал, кто-то побил витрины в кондитерской Рудольфа Бенца! Почему вы их не ищете?

– Мы ищем! – отвел глаза инспектор. Было ясно, что он что-то недоговаривает. – Уже опросили свидетелей. Сняли записи с камер наблюдения…

– И что?

Инспектор пожал плечами: почти ничего.

– Подростки. Неприметные куртки. Вязаные шапки, надвинутые на лицо. Отлично знают схему видеонаблюдения… Обходят камеры стороной. Не поворачиваются к ним лицами.

– Значит, их кто-то научил!

– Кто-то научил… – согласился инспектор.

– И что? Вы не догадываетесь кто?

Инспектор развел руками:

– Сам знаешь, одних догадок мало. Нужны факты.

– Так соберите эти факты! Не мне вас этому учить!

Папа Жюли и инспектор полиции – старые приятели. Они ровесники, в одно время учились в школе, папа – на два класса старше, играли в футбол в школьной команде.

– Ты, наверное, знаешь, – проговорил адвокат. – На днях в нашей газете напечатали отвратительную статью. И похабные карикатуры. В которых явно угадывается моя дочь.

– Я видел, старина. И мне очень жаль!

– Тебе жаль?! А что прикажешь делать мне?

Инспектор пожал плечами:

– Попробуй поговорить с этим Шпателем. Его публикация – откровенное безобразие! Он совсем рехнулся. Пригрози подать на газету иск за клевету. Ответит в суде, заплатит как следует – будет в следующий раз думать, что печатать на своих страницах! Пусть напечатают опровержение. Или что-то в противовес.

– Ты смеешься? На что мне жаловаться? Не знаешь, что ли, этих газетчиков: они сделают из моего иска информационный повод и раздуют целую историю. Тот, кто еще не читал статьи, обязательно ее прочтет.

– Мне жаль, старина, – повторил инспектор. – Дело в том, что твоя Жюли попала в самую гущу подростковых разборок. Мы наводили справки. Это вышло почти случайно. Ей просто не повезло.

– Но то, что происходит, – не просто подростковые разборки! Ты сам это отлично знаешь!

– Начальство предпочитает считать, что разборки, – сказал инспектор. – Весна, у мальчишек бурлит кровь и чешутся руки. Что-то подобное случается каждый год. Скоро лето, подростки разъедутся на каникулы. Начальство надеется, что всё утихнет само собой.

– Но ты же видишь, что это не просто разборки! Такого у нас никогда не было! Всё, что происходит, тщательно спланировано и исходит из одного центра. Кто-то специально раздувает в нашем городе вражду! И мы с тобой отлично знаем кто!

Инспектор встал, прошел к кулеру, стоящему в углу кабинета, и налил стакан воды.

– Хорошо. Я буду говорить с тобой откровенно. Но это, сам понимаешь, между нами. Да, мы знаем, кто за всем этим стоит. Но так получилось, что мы не сразу оценили опасность происходящего и упустили момент вмешаться вовремя. Теперь ситуация сильно осложнилась, и разрулить ее своими силами у нас нет возможности. Так считает начальство, и я с ним согласен. Опыт показывает: начнешь активно противодействовать молодежи, закусившей удила, – рискуешь спровоцировать в городе серьезные беспорядки.

– А почему вы упустили момент?

– По разным причинам. Во-первых, надеялись, что всё, как всегда, уляжется само собой. Во-вторых, наш старик, – инспектор указал пальцем в сторону потолка, намекая на бургомистра, – в этом году уходит на покой и ему не хочется, чтобы славные годы его правления закончились громким скандалом.

Инспектор допил воду и вернулся за стол.

– Плюс вся эта война с шоколадниками, – усмехнулся инспектор, – положительно влияет на курс акций нашей Вафельной фабрики. У тебя есть ее акции?

– Есть, – рассеянно сказал адвокат.

– Вот видишь! И у меня есть. И еще много у кого… Поначалу казалось, что от небольшой свары все мы останемся только в плюсе…

Адвокат покачал головой. Инспектор развел руками: так всегда и бывает, в истоках больших проблем лежат мелкие сиюминутные соображения.

– И что теперь будет? – спросил адвокат.

– Мы доложили в столицу. Они обещали прислать специалистов по таким ситуациям. Спецы приедут и решат проблему.

– Как?

– Этого я не знаю. А если бы и знал, то не имел бы права тебе сказать.

– А когда приедут эти ваши спецы?

– Этого я тоже не знаю. Но думаю, в течение двух недель всё решится.

– Двух недель! – воскликнул адвокат. – Но моя дочь! Как она должна жить эти две недели?

Инспектор развел руками: есть вещи, которые от него не зависят.

– И откуда, откуда она взялась, эта Доротея? – Адвокат в сердцах стукнул кулаком по столу. – Ведь это всё из-за нее!

Инспектор красноречиво вздохнул. Он уже всё сказал по этому поводу.

– Хочешь дружеский совет? – проговорил он. – Отправь Жюли куда-нибудь подальше из города. Прямо сейчас, на всё лето. Пусть едет погостить к твоей маме. Или к родственникам Сюзанны… Ну, пропустит она пару недель в школе – не беда. Вернется к следующему учебному году – никто и не вспомнит о том, что было.

Адвокат грустно покачал головой.

– Что?

– Она не захочет.

– Почему?

– Она влюблена. И, кажется, сильно. Первая любовь, понимаешь?

Инспектор хотел было пошутить по поводу девчонок и первой любви, но посмотрел в огорченное лицо приятеля и не стал.

– Что ж делать! Объясни. Уговори. Используй родительский авторитет. Прояви власть, наконец!

Адвокат с сомнением посмотрел на приятеля. И тот уверенно кивнул головой: да-да, это единственный разумный способ. Поверь!

35. Глаза на мокром месте

Статья, комикс и пощечина наполняли всё существо Жюли тревожными зыбкими предчувствиями. Она опасалась, нет, просто чувствовала: главные проблемы еще только начинаются.

Одного этого было достаточно, чтобы сойти с ума. Так еще отношения с Жан-Жаком каким-то странным образом осложнились…

Казалось, что после шале всё должно было пойти по-другому – особенно, чудесно, – а вместо этого…

– Ты совсем перестал мне писать! – упрекнула его Жюли.

– Ну почему же перестал! Только за это утро я написал тебе три раза!

– А ты всё считаешь? Да? Считаешь?

– Не считаю, конечно. Но…

– Эти три раза не в счет. Потому что ты отвечал на мои эсэмэски. А первым ты мне ни разу не написал!

– Жюли! Ну перестань! Как я могу написать первым, если ты без остановки пишешь сама?

– Ах вот как! Ну хорошо! Больше я не напишу тебе ни строчки!

Вот видите? Раньше каждый разговор с Жан-Жаком был чистым счастьем, после него хотелось бежать вприпрыжку и петь. А теперь в конце каждого разговора – слезы…

– Жюли, ну перестань, пожалуйста! Ну прости. Я не хотел тебя обижать.

– Дело вовсе не в обиде. Просто я чувствую: ты ко мне переменился!

– Да нет же, нет! Но ты хочешь, чтобы я всё время, каждую минуту думал только о тебе…

– Хочу! Ну и что?

– Но ведь это невозможно…

– Почему невозможно? Возможно. Я же думаю о тебе всё время!

Может быть, Жюли и чувствовала, что Жан-Жак по-своему прав. Но что она могла поделать? Она тоже была права, у каждого – своя правда!

* * *

А может, всё дело в том, что они только и знают, что разговаривать по мобильнику? Разговоры, разговоры… Сплошные разговоры. Вместо того, чтобы встретиться и посмотреть друг другу в глаза…

– Я придумала! – позвонила Жюли через час. – Давай сегодня сходим в ботанический сад. Там распустилась королевская орхидея – она будет цвести всего сутки.

– Прости. Сегодня не получится…

– Почему?

– Завтра итоговый тест по истории. Нужно готовиться…

– Я так и знала! На меня у тебя никогда нет времени!

– Но ведь конец года! Контрольные, зачеты… Через две недели начнутся каникулы – мы сможем быть вместе всё время!

Ага, конечно. А то она не знает! Начнутся каникулы, и в жизни Жан-Жака появится что-то еще.

– Но орхидея второй раз цвести не будет! Давай сразу после уроков. Съездим на полчасика – и будешь готовиться к своему тесту.

Не нужно было видеть Жан-Жака, чтобы понять, что он хмурится.

– Ты же знаешь, после уроков я сразу иду на стадион. У нас тренировочная игра.

– Ах, конечно. Как же я забыла про футбол! Ведь футбол намного важнее меня.

– Ну Жюли!

– У меня, между прочим, тоже конец года. Но я всегда нахожу для тебя время!

– Жюли, пожалуйста! Не начинай!

Да что же это такое! Опять слезы! Ну почему слезы теперь всё время так близко? Ведь она никогда не была плаксой. Даже наоборот! В детстве папа звал ее храбрым утенком! Боже, как же давно это было!

– Всё дело в том, что ты переменился!

– Да нет же!

– Но я вижу! Тебе со мной неинтересно!

– О господи, Жюли! Да что с тобой в последнее время?

– Ну и ладно! Не очень-то и надо! Обойдусь! Можешь играть в свой футбол с утра до вечера!

Жюли дала себе слово больше Жан-Жаку не звонить. Пусть позвонит сам, когда захочет. В конце концов, если ему это не нужно, то и она как-нибудь обойдется.

Но на следующий день, конечно, не выдержала… Долго боролась с собой, стыдила себя за слабоволие и в конце концов сдалась. Целый час настраивалась на то, чтобы быть милой, ни в чем Жан-Жака не упрекать, не портить настроение ни ему, ни себе…

Но дозвониться до Жан-Жака оказалось совсем непросто. Это удалось только с двадцатого раза, через полтора часа.

– Я звонила, а у тебя был выключен телефон! – начала Жюли, стараясь говорить легким тоном. – Что это значит?

– Мы с парнями ходили в новый аквапарк.

– В аквапарк? Ты ходил в аквапарк?! Без меня? – от всех позитивных установок вмиг не осталось и следа. – А я мечтала, что мы сходим туда вместе!

– Так получилось, прости. Был день рождения Этьена. Он всех пригласил в новый аквапарк. Не мог же я взять и отказаться!

Наверное, не мог. Но всё равно Жюли было очень, очень обидно.

– Ну и как? Тебе понравилось?

– Просто огонь! Там очень круто! Там такая горка специальная, по ней течет вода. А ты вроде как на сноуборде катишься вниз, а поток держит тебя на месте… – Жан-Жак осекся, почувствовав неладное. Жюли опять ощущала в горле предательские слезы.

А на что, собственно, она надеялась? Что Жан-Жаку без нее будет там неинтересно? Что он будет томиться и скучать? Смешно…

– Что ж… Я за тебя рада.

– Не сердись, пожалуйста. Мы сходим туда еще раз, вместе!

Жюли кивнула: ну да, ну да. Что еще он может сказать?

– Ладно! Не парься. Проехали! Мы как-нибудь сходим туда со Стеллой.

Жан-Жак молчал, прислушиваясь к ее настроению.

– Что-то опять не так?

– Да нет!.. Всё так… – вот сейчас надо сдержаться, ничего больше не говорить, сделать вид, что ей всё нипочем… Но когда из глаз уже сами собой катятся слезы… – Значит, на то, чтобы сходить на день рождения к Этьену, время у тебя есть. А на то, чтобы сходить со мной в ботанический сад, – нет?

– С тобой мы видимся каждый день! – резонно заметил Жан-Жак. – А день рождения у Этьена случается раз в году. И он, между прочим, мой лучший друг!

– Ах вот как? Каждый день? Ты уже устал от меня? Можешь не встречаться, если не хочешь!

– О господи, Жюли! Опять! Ну что ты в самом деле?

Ну почему он не понимает? Ведь ей сейчас так тяжело!

– Ты просто меня больше не любишь!

– Ну почему же не люблю? Люблю!

– Нет, не любишь! Ты не чувствуешь того, что чувствую я, – в этом всё дело!

– Жюли, ну пожалуйста!

– Просто ты стал другим! Добился своего – и потерял интерес.

– Жюли! Это несправедливо!

Справедливо или нет – ей на это наплевать. Просто ей больно, очень больно, всё время больно! И больно из-за него, из-за Жан-Жака!..

После этого разговора Жан-Жак сразу приехал к ней под окна на своем скутере, и они помирились.

– Прости меня, прости. Сама не знаю, что на меня находит, – со слезами говорила Жюли.

– Я не сержусь… Я понимаю… Это ты меня прости…

– Просто мне всё время тебя не хватает! Я должна постоянно слышать твой голос. Иначе я с ума схожу. Реально! Просто схожу с ума!

– Я стараюсь… Жюли. Но конец года… Ты же понимаешь!

– Я понимаю, понимаю…

– Да еще конец футбольного сезона, решающие игры!

– Что ж с тобой поделать. Раз ты такой незаменимый форвард… Который может быть и хавбеком…

Лицо Жан-Жака осветилось удивлением и радостью. Она осваивает футбольную терминологию. Молодец!

– Потерпи немного! – сказал он. – Вот начнутся каникулы – и всё будет по-другому! Только прикинь! Мы сможем быть вместе с утра до вечера!

Но сейчас-то почему у нее опять слезы на глазах? Ведь сейчас всё хорошо.

– Ты обещаешь?

– Мамой клянусь! И папой! Чтобы мне никогда голов не забивать!

– Ну ладно тогда, – Жюли наконец улыбнулась. – Ты только пиши почаще. Ладно?

– Ладно!

Он не виноват. Он хороший. И ее любит – по-своему. Просто он не чувствует того же, что чувствует Жюли. И тут ничего не поделаешь.

В любом случае это такое счастье, что у нее есть ее Жан-Жак! Что они есть друг у друга!

36. Совет Воинов

А в тренерской комнате за длинным столом опять заседал Совет Воинов Кулака.

Слово держала Доротея.

– Наш товарищ попал в трудное положение… На глазах всей школы Курт Ридль получил удар по лицу и не имеет возможности дать ответ. Вопрос: как поступим мы в такой ситуации? Останемся ли мы в стороне или придем товарищу на помощь?

Доротея обвела взглядом лица всех шестерых собравшихся членов Совета. Потом многозначительно посмотрела на седьмое пустующее место – в связи с щекотливостью вопроса Курта на Совет в этот раз не пригласили.

– Замечу сразу: Ридль не просто получил по лицу, он получил пощечину. А пощечина – штука не столько болезненная, сколько позорная. Это демонстрация презрения, своего рода вызов, брошенный человеку в лицо. В прежние времена пощечина неминуемо означала дуэль – смыть пощечину со свой щеки можно было только кровью соперника!

Доротея помолчала, строго глядя поверх голов в окно и поигрывая желваками.

– В данном случае ни о какой дуэли речи быть не может – пощечина получена Куртом от девчонки. И это усложняет ситуацию. Ни один парень в нашей школе – да что там в школе, во всем Мильхенбурге – не осмелился бы ударить Курта по лицу. Почему? Да потому что это никому бы не сошло с рук: ни чемпиону по боксу, ни любителю таскать в зале «железо». А девчонка не побоялась распускать руки, потому что была уверена в благородстве нашего Курта.

Про «благородство» Доротея упомянула с едва заметной усмешкой.

Члены Совета сурово молчали. Доротея говорила негромко, но отчетливо, и от этого ее слова звучали особенно внушительно и зловеще.

– Полученная пощечина горит не только на его щеке, это оскорбление, которые получили все мы, весь отряд Воинов Железного Кулака! И как же мы с вами поступим в этой ситуации? Сделаем вид, что ничего не произошло? Или встанем на защиту нашего товарища и не дадим кому попало позорить его и наше имя?

Доротея, прищурившись, умолкла. И некоторое время в тренерской комнате царила тишина. Потом наставница обвела взглядом лица ребят и встретилась глазами с каждым.

– Не дадим? – повторила Доротея. – Пусть на вопрос ответит каждый.

– Не дадим! – ответил Ласло.

– Не дадим! – ответил Роджер.

– Не дадим! Не дадим! Не дадим! – единогласно решили Воины Кулака.

37. Катастрофа

Когда на следующий день Жюли вошла в класс, где должен был начаться первый урок, на доске гигантскими буквами было написано: «Позор предателям!» Она на мгновение замерла, но решила сделать вид, что к ней это не относится, и просто прошла на свое место. Вошедший вслед за ней учитель мельком взглянул на надпись, не придал ей особого значения и попросил дежурного очистить доску. Но тревожный осадок остался, и весь урок Жюли сидела сама не своя.

А на перемене к ней привязались два каких-то противных третьеклассника, которые принялись скакать вокруг, корчить рожи и выкрикивать: «Шоколадница! Шоколадница!» Жюли поймала одного из них за шиворот и стала трясти, но на помощь малявке тут же набежала целая ватага ребятишек постарше, которая с негодованием и яростью набросилась на Жюли и отбила нахала, причем Жюли несколько раз очень больно досталось чем-то тяжелым по спине. И это было весьма странно, это пугало: негласное школьное табу запрещает младшим нападать на старших. Малышня может обращать на себя внимание, дразниться, надоедать, но всерьез нападать – никогда! А на Жюли набросились именно всерьез, со злобой, с намерением сбить с ног! И если бы не случайно проходивший мимо учитель, ей бы досталось не на шутку.

Но самое ужасное случилось во время большой перемены в кафетерии. Из-за столика, за который со своими завтраками присели Стелла и Жюли, один за другим отсели остальные ребята. «Ну и дураки!» – пыталась бодриться Жюли. Честно говоря, если бы не Стелла, она бы вообще не пошла завтракать.

Но, к удивлению подружек, через некоторое время к ним за стол со своим сэндвичем подсел Ласло из выпускного класса. А потом еще парень, еще и еще. Через пару минут собрался полный стол молодых людей – все из старших Воинов Кулака. Они бесцеремонно в упор разглядывали девчонок и ухмылялись.

Обычный в такое время шум умолк, и в столовой воцарилась напряженная тишина.

Стелла перестала жевать. Сердце Жюли похолодело от нехорошего предчувствия.

– Привет, Жюли! Как дела? – улыбаясь с притворной ласковостью, спросил Ласло.

– Нормально! А что?

– Как там на Шоколадном берегу? Всё в порядке?

Жюли храбро пожала плечами. Они что-то замышляют, эти ребята. И вопросы наверняка неспроста. Ну и пусть!

– А что тебя интересует?

Ласло хмыкнул.

– Я вот что хотел сказать, Жюли! Зачем тебе вообще ходить на тот берег? Какой смысл? Посмотри на меня! Я тоже отлично могу…

Он подмигнул и сделал недвусмысленный жест руками.

– И я могу! – поддержал Ласло другой парень.

– И я!

– И я!

– Мы все это можем! – ухмыляясь, подытожил Ласло. – Если хочешь, можем все сразу!

Жюли показалось, что воздух в столовой в один момент закончился. Она вскочила, подхватила рюкзак и бросилась вон из школы.

38. «Меня отправляют к тётке»

«Мне нужно срочно тебя увидеть! Срочно!» – написала Жюли. Жан-Жак не отвечал. Жюли дала себе слово дожидаться пятнадцать минут – мало ли что. Но уже через пять не выдержала и позвонила. К телефону Жан-Жак не подошел, но от него сразу пришла эсэмэска: «У меня начинается тренировка. Давай после».

«Какая тренировка? – не сразу поняла Жюли. – Зачем тренировка? Как это после? Он что, с ума сошел?»

Она села на велосипед и через Новый мост поехала на тот берег, к стадиону, на котором обычно тренировался Жан-Жак.

* * *

Жан-Жак вышел к ней, одетый в спортивную форму – в бело-красных трусах, красной футболке с эмблемой на груди и надписью на спине и в узких ярко-зеленых туфлях. «Что это за ботинки такие странные? Ах да. Футбольные бутсы», – догадалась Жюли. Тренировка еще не началась – ребята находились в раздевалке.

– Что за спешка? – с досадой проговорил Жан-Жак. – Разве нельзя было немного подождать?

– Почему ты не отвечал? – спросила Жюли.

– Ты же видишь, у меня тренировка. Ее проводит тренер взрослой команды, сам, лично: завтра центральная игра сезона. Если мы завтра выиграем, то поедем на международный турнир.

О чем он? Какой тренер? Какой турнир?

– Но если я пишу, что мне нужно срочно, значит, мне нужно срочно!

Жан-Жак не стал спорить. Но по его лицу Жюли поняла: она слишком часто писала так в последние дни, Жан-Жак перестал верить ее словам.

– Что-то случилось? – хмуро спросил он.

– Случилось!

– Что? – поверх ее головы он нетерпеливо посмотрел на стадион.

Ах, какой же он все-таки… Неужели он не чувствует? Совсем ничего не чувствует?

– Случилась беда! Катастрофа. Меня на всё лето отправляют на другой конец света – к папиной сестре Катрин.

Жан-Жак бросил в лицо Жюли быстрый взгляд и тут же отвел глаза. И ей почему-то показалось, нет, она определенно почувствовала, что эта новость его нисколько не испугала. И что он, может быть, даже ожидал чего-то подобного.

– Что? Почему ты молчишь? – замерла Жюли.

– Не знаю. Я просто не знаю, что сказать…

– Как не знаешь?! Меня на три месяца отправляют почти за тыщу километров! А ты не знаешь, что на это сказать?

Жан-Жак посмотрел на нее сквозь свои дурацкие круглые очки и пожал плечами.

– Когда ты едешь?

– Завтра утром.

– Поездом?

– Нет. Папа отвезет меня в ближайший аэропорт.

Жан-Жак кивнул. И через ее плечо снова посмотрел на стадион. Оттуда уже донесся первый удар по мячу.

– Что? – похолодела Жюли.

– Не сердись, конечно… Но, может, это к лучшему?

– Что – к лучшему? – Жюли просто отказывалась понимать, о чем это он.

– Ну, уехать на пару месяцев из города. Для тебя лучше.

– Ты что, с ума сошел? Я дня не могу без тебя прожить! А тут – пара месяцев. Да я умру к вечеру!

Жан-Жак стоял в своих дурацких красных трусах и зеленых бутсах и переминался с ноги на ногу.

– Но ты же видишь, что происходит в городе! – сказал он. – Идет настоящая война. И мы с тобой оказались в самом ее пекле.

– Для меня всё это не имеет значения! С тобой я ничего не боюсь!

Жан-Жак уклончиво покачал головой. Он тоже ничего не боится, но всё же…

– Хорошо. А что предлагаешь ты? – спросил он.

– Что предлагаю? Нам надо бежать! Да, бежать! Мы убежим, уедем в другой город, в другую страну. Снимем квартирку. Будем работать в «Макдональдсе». Станем жить как муж и жена!

– О господи, Жюли!

На стадионе раздался свисток. Который, видимо, означал начало тренировки.

– Что тебе в этом не нравится? – Жюли сделала вид, что не слышала никакого свистка.

– Родители сообщат в полицию, и нас выловят на первой же железнодорожной станции!

– Мы поедем на твоем скутере.

Жан-Жак поморщился:

– На скутере далеко не уедешь. Нас всё равно найдут…

– Мы уедем! В Америку или в Мексику…

Жан-Жак пожал плечами. Он сочувствовал отчаянию Жюли, но что он мог поделать?

– До твоей тетки можно добраться автостопом?

– Не знаю, – невнимательно ответила Жюли. – Наверное.

– Тогда летом я приеду к тебе в гости! В июне я буду подрабатывать у дяди в ресторане, а вот в июле… Или в августе!..

– В августе! – Жюли смотрела на него как будто даже с испугом. Так, будто не понимала, как он вообще может произносить такие слова.

– Я постараюсь пораньше. Нужно только немного потерпеть, Жюли… И всё будет хорошо. А через два года мы закончим школу. И, как мечтали, уедем в большой город. Поступим в один университет.

– Два года… – простонала Жюли.

Со стадиона стали доноситься гулкие удары по мячу. Жан-Жак в нетерпении переступил с ноги на ногу.

– Постой! Но ведь там, в шале… – проговорила Жюли. – Там мы с тобой стали другими! Совсем другими! Нельзя сделать вид, что ничего не изменилось и мы опять можем быть друзьями, которые вместе ходят в кино. Мы теперь муж и жена. Нас нельзя разделять!

Она посмотрела прямо в глаза Жан-Жаку, и тот отвел взгляд.

– Ты что, не согласен? – замерла Жюли.

– Согласен, конечно…

– Но?

– Но ты же сама понимаешь: мы пока не можем быть мужем и женой. Нам никто не разрешит.

– Официально да. Но друг перед другом…

Жан-Жак пожал плечами. Официально или не официально – не имеет значения. Он, казалось, начинал тяготиться их разговором.

– Может, ты хочешь сказать, что вовсе не хотел того, что произошло в шале? И что мы с тобой поспешили?

– Нет, конечно…

– Но?

Жан-Жак в который раз переступил с ноги на ногу.

– Жюли! Уехать сейчас – это самое разумное! Поверь. Через месяц весь этот кошмар в нашем городе закончится, и ты сможешь вернуться…

– Вернуться – да… Но как прожить этот месяц!

– Надо потерпеть…

– Нет, ты просто меня не любишь… – с тоской проговорила Жюли. – Ты просто не знаешь, что это такое…

– Ты не права. Я тебя очень люблю. Но сейчас тебе лучше уехать.

– Да?

– Да.

– И это твое последнее слово?

Жан-Жак пожал плечами. А потом кивнул головой. Кивнул вполне решительно – для него это был решенный вопрос. У Жюли как будто что-то оборвалось внутри.

– Но ты хотя бы можешь не ходить сегодня на эту дурацкую тренировку? – попросила она.

– Через час! Нет, уже через пятьдесят минут она закончится, и я буду свободен.

– Но ведь это последний наш вечер!

– Почему же последний? Я приеду к тебе в августе. А потом мы вместе поступим в университет.

– Если ты сейчас уйдешь, между нами всё кончено!

– Жюли! Прошу тебя! Только не начинай!

Жюли развернулась и зашагала к своему велосипеду.

Она ждала, что Жан-Жак бросится ее останавливать, уговаривать, попросит подождать, пока он переоденется…

Но Жан-Жак не остановил ее и ни о чем не попросил. А когда Жюли, выезжая из ворот спортивного комплекса, обернулась, на площадке перед раздевалками уже никого не было. А на футбольном поле команда в красных футболках атаковала противника в синих.

39. Столичный специалист

– Ты просил зайти, Франсуа? – спросил адвокат, входя в кабинет инспектора полиции. – У тебя ко мне дело?

– Да. Проходи, присаживайся! – инспектор поднялся навстречу посетителю.

Кроме инспектора Франсуа Дюрана в кабинете находился незнакомый мужчина с помятым лицом и мутными от хронического недосыпания глазами.

– Познакомься – это Дитмар, – сказал Франсуа. – Дитмар – старший следователь особого отдела. Сегодня утром он прибыл к нам из столицы, из центрального управления.

Мужчины пожали друг другу руки. И все трое расположились вокруг инспекторского стола.

– Времени мало, поэтому сразу к делу, – Дитмар посмотрел в глаза адвокату особенным тяжелым профессиональным взглядом. – Вы знаете, где сейчас находится ваша дочь?

– Жюли? – побледнел адвокат. И сверился с часами. – В школе. Или нет, уже в спортивной секции – по четвергам у нее теннис. Что-то случилось?

Следователь, казалось, не слышал его вопроса.

– Можете ей позвонить? – спросил он.

– Конечно.

Под пристальными взглядами адвокат полез в карман, достал телефон и набрал номер дочери. Ждал ответа до тех пор, пока телефон сам не дал отбой.

– Не подходит, – сказал он. – Может быть, она на корте? А телефон в сумке лежит.

– Может быть, – Франсуа старался не смотреть приятелю в глаза.

– А что такое? Что-то случилось? – повторил адвокат.

Следователь опять не счел нужным отвечать. Он прощупывал лицо адвоката свинцовым взглядом, по привычке определяя, говорит ли собеседник правду или что-то скрывает. Решил, что ничего не скрывает, откинулся на спинку стула и равнодушно отвел глаза.

Франсуа понял: теперь может вступить он.

– Дитмар – тот специалист, о котором я тебе говорил. Он приехал в Мильхенбург помочь нам разобраться с подростковым конфликтом. Сейчас положение более-менее ясно. С Шоколадной стороны ситуацию раскачивает экстремистская группа, которая к шоколаду, собственно, не имеет никакого отношения. Состоит в основном из мигрантов. За вожака у них некий Фабрис Дахам.

– Вот как…

– Да. Ну и эта Доротея Нансен… Оказалось, что у Интерпола на нее имеется целое досье…

– Вот видишь! А я говорил!

Франсуа кивнул: говорили многие, но нужны были факты. Он продолжал:

– Оказывается, несколько лет назад она уже была осуждена – за разжигание расовой ненависти, организацию беспорядков и призывы к смене существующего строя.

– Кто? Наша новая учительница?!

– Да. Она работала преподавателем в колледже и создала среди учащихся ячейку нацистского толка. Вначале спортивная подготовка, восточные единоборства, дух воина. Потом всё свелось к ксенофобии и преследованию мигрантов. Дело едва не закончилось настоящей войной, но тут ячейку прикрыли, Нансен арестовали и возбудили против нее уголовное дело.

Адвокат вопросительно посмотрел на столичного следователя. На лице у того нельзя было прочитать ровным счетом ничего.

– Постойте, постойте, так ведь она и у нас… Как же ей опять позволили?

– То-то и оно! В тюрьме она вела себя примерно, изображала полное раскаяние, была выпущена на свободу досрочно…

– И опять попала на работу в школу? У нас? Как же ее взяли?

– Двоюродная сестра Доротеи оказалась сотрудницей Министерства образования. Попав под влияние Нансен, сестра подменила файлы в международной базе данных. Документы и рекомендации, которые предоставила учительница, были поддельными.

– Фантастика! И такое возможно в наше время?

– Как видишь, возможно.

– Так что же вы тут сидите?! Почему вы до сих пор ее не задержали?

Следователь холодно посмотрел в лицо адвокату. И опять отвернулся.

– Предыдущий опыт показывает, что это не так просто, – за него ответил Франсуа. – Эта женщина окружила себя охраной из мальчишек и в последнее время никуда без нее не показывается. Она обладает огромной силой воздействия на подростков, те в ней души не чают… Кроме того, у людей подобного склада, как правило, невероятно развиты интуиция и чувство опасности. Есть основания полагать, что она уже почуяла неладное. От нее всего можно ждать. При задержании возможны инциденты! К вечеру мы ждем прибытия отряда специально подготовленных людей…

– К вечеру! Но до вечера еще больше половины дня!

Ни инспектор, ни следователь не сказали на это ни слова.

– Постойте, постойте, а при чем здесь моя Жюли?

Франсуа вопросительно посмотрел на следователя, и тот едва заметно кивнул: рассказывайте, раз уж начали.

– Мы звонили сегодня тренеру Жюли, – сказал Франсуа. – Ее нет на тренировке. И в последние недели она вообще не появлялась в спортивной школе.

– Да? – растерялся адвокат.

– Да.

– А почему? Впрочем, что я спрашиваю…

– Мы пока не знаем.

Адвокат перевел взгляд с инспектора на следователя, потом обратно – как будто надеясь увидеть, что они его разыгрывают. Но лица были серьезными и строгими. В них не читалось страха или паники, но и спокойными их тоже нельзя было назвать.

– Старина, твоя дочь оказалась в сложной ситуации. У нее возник конфликт с одним из так называемых Воинов Кулака. Она повела себя импульсивно и не очень осмотрительно. Теперь на нее оказывается сильное психологическое давление. И в критической ситуации она может повести себя неадекватно.

– Как это неадекватно? Что значит неадекватно? Ну, договаривайте, договаривайте!

– Господин адвокат! – строго сказал следователь. Какой же все-таки у него тяжелый, привычный ко всему взгляд… – Постарайтесь поскорее разыскать свою дочь. Или хотя бы установить с ней контакт. И если найдете, прошу вас: ни на шаг не отпускайте ее от себя до тех пор, пока всё не закончится! Ни на шаг!

40. Напутствие воинам

В школьном дворе, в тени старого исполинского кедра, выстроился короткий строй Воинов Кулака. В строю стояло всего шесть человек – самые надежные, самые проверенные, самые преданные. Они стояли плечом к плечу – с суровыми лицами, отчаянными глазами, решительными подбородками.

Перед строем – Доротея. Шесть пар глаз не отрываясь смотрели на ее аскетичное, точеное лицо, в плотно сжатых губах которого, в скулах, в подбородке читалась презрительная решительность.

– Друзья мои! Ученики! Воины! Приближается решающий час. На нас смотрит весь мир!

Доротея ощупала горящим взглядом лица подростков – одно за другим. И если кто-то и чувствовал в сердце предательские сомнения, то под этим взглядом поскорее прогнал их прочь.

– Что сказать вам, воины, в этот решающий момент? Как еще укрепить отвагу в ваших сердцах? Скажу вам так: перед каждым из нас открываются в жизни две дороги. Одна – это путь обывателя, жизнь человека обыкновенного. Можно быть как все и жить как все. Посвятить свою жизнь служению золотому тельцу, жениться и родить детей, копить добро, построить дом, в положенное время менять машины, играть в покер и гольф и состариться в окружении румяных внуков. А другая дорога – путь особенных людей, путь доблести и славы. Человек, вставший на этот путь, отказывается от примитивного счастья и свою цель видит в том, чтобы служить мечте, высоким идеалам, прогрессу и справедливости. Люди особенные готовы бороться день и ночь, терпеть лишения и даже жертвовать собой ради того, чтобы человечество стало лучше. Я иду этой дорогой! И готова вести этой дорогой вас! Повторю коротко. Над нашей цивилизацией нависла смертельная угроза! Идет, накатывает чужая человеческая волна – из голодных, злых, безжалостных людей. Они готовы смести наш уютный комфортабельный мир, превратить его в руины! А у нас власть взяли в свои руки люди изнеженные, физически слабые, не умеющие постоять за себя. Они сговорились и установили в мире свои законы, завели полицию и суды, которые охраняют порядок слабаков, их порядок. По их законам человек не имеет права сам расправиться с подлецом, защитить себя, свою девушку, свою семью. Вместо этого он должен написать унизительную кляузу и ждать, пока его дело решит так называемый суд. Когда-то миром правили воины: любой король, герцог или великий князь был прежде всего полководцем, в случае опасности он поднимал свой народ на борьбу и сам шел во главе войска. А сейчас? Сейчас странами правят ловкие адвокаты и актеришки, для которых главное в жизни – не сила, а умение уверенно держаться перед телекамерой и убедительно нести всякую чушь! Нынешние хозяева жизни променяли бокс на гольф! Они ездят на электрических машинках по зеленым полям и размахивают клюшками, вместо того чтобы встречаться друг с другом на ринге или татами. Они не умеют пользоваться оружием, но считают себя великими вояками, потому что наловчились ставить подножки, отбирать друг у друга деньги и захватывать чужой бизнес. Они не знают, что значит рисковать жизнью, им неведомы настоящая ярость борьбы и настоящая сладость победы – сражениями они называют соревнования в ловкости между своими бухгалтерами и экономистами. И вот сейчас перед нами лежат две дороги. Мы можем принять правила, установленные слабыми и лживыми людьми, и смотреть, как погибнет наш мир, а можем взбунтоваться и сделать попытку всё исправить. И что мы с вами выбираем? Мы выбираем бунт! Не ждите, что привычный мир обрадуется вашему выбору. Этот мир не любит тех, кто живет не по его правилам и не похож на других. Незаурядных людей всегда боятся и ненавидят! Их сажают в тюрьмы. Их объявляют сумасшедшими, прячут в психушки и лечат электрошоком. Нынешние власти всех лечат электрошоком! В наши дни Иисуса, Будду, Спартака и Коперника тоже лечили бы электрошоком. И пичкали бы химией, стремясь каждого превратить в послушный овощ, лишить независимости и воли. Быть не таким, как все, – тернистый путь. Но вся история человечества, лучшие ее страницы написаны делами тех, кто шел своим путем. Итак, сегодня для вас настал решающий день. Выбор, который вы сделаете в ближайшие часы, определит всю вашу дальнейшую жизнь. Нет, сейчас вас не посадят в тюрьму или в сумасшедший дом, у них нет на это прав, никому из вас еще нет и шестнадцати. Но то, что случится, навсегда будет записано в вашу биографию, и вы уже никогда не сможете стать такими, как были вчера.

Доротея одно за другим оглядела посуровевшие лица своих воинов. Ласковый майский ветерок перебирал мальчишеские волосы.

– Если кто-то боится или просто не уверен, если кто-то жалеет родителей и не хочет доставлять им неприятности – можно просто выйти из строя и уйти. Мы поймем и никого не осудим. Есть такие?

Строй ответил молчанием.

– Спасибо! – Доротея по-военному уронила голову на грудь. – Я так и думала! Я верила в вас.

Она расставила ноги на ширину плеч и заложила руки за пряжку ремня.

– Итак, всё решено. План определен, каждый знает свою задачу. Информация о часе икс будет передана по цепочке – как я вас учила. Напоминаю: никаких эсэмэс, никаких переговоров по телефону – их наверняка уже прослушивают. В тренерской комнате, скорее всего, тоже установлена прослушка – там встречаться больше нельзя. С этого момента я исчезаю – на связи со мной будет Курт. Вопросы есть?

Вопросов у строя не было.

Налетел и прошелестел листвой порыв ветра.

– И помните: скоро о каждом из вас узнает весь мир! На вас будут направлены десятки телекамер, каждое ваше слово будут ловить сотни журналистов. Завтра вы открыто и прямо сможете сказать миру то, что вы о нем думаете! Будьте готовы!

Стоявшие перед Доротеей воины были такими юными. И уже такими взрослыми…

– Нужно встряхнуть этот мир! – с жаром проговорила она. – Нужно вырвать его из спячки!

41. Раскаяние Курта

Жюли подходила по бульвару к своему дому, когда услышала знакомый голос:

– Эй, Жюли! Погоди! Постой!

Она обернулась и под липой, в тени, заметила поджидавшего ее Курта. Он оттолкнулся спиной от ствола и шагнул к ней.

– Постой!

– Что тебе?

– Нужно поговорить…

Жюли дернула плечом: они что, мало наговорились?

– Мне с тобой не о чем разговаривать! – сказала она.

– Я много думал в последнее время. О тебе, о твоих словах, о том, что произошло… И понял: я поступил неправильно. Ты не заслужила всего этого!

Жюли вскинула на него удивленный взгляд – правда, что ли? И почувствовала, как на глаза сами собой наворачиваются слезы.

– Это всё? – спросила она, сердитым усилием прогнав слезы.

– Нет. Я хочу с тобой поговорить.

– Ну так говори.

Курт огляделся по сторонам.

– Здесь неудобно.

– Ничего. Я потерплю.

Курт переступил с ноги на ногу. Потом вздохнул.

– Я поссорился с Доротеей. И ушел из отряда. Навсегда.

– Молодец. Давно пора.

– Я понял: ты была права. Это из-за нее у нас в Мильхенбурге всё пошло шиворот-навыворот. Это она всех нас перессорила.

Жюли кивнула: мог бы и раньше до этого додуматься.

Мимо них проехал автобус с туристами. Какая-то девушка радостно помахала им из окна.

– Ты знаешь, в последнее время она как с цепи сорвалась – наша Доротея… Отдает дикие приказы… Требует от нас такое… Я чувствую: ее надо остановить – во что бы то ни стало. Иначе дело кончится большой бедой!..

– И что ты предлагаешь?

– Есть один план… Хотел с тобой обсудить. Но здесь, на людях, неудобно…

– А где?

– Где хочешь… На набережной. Или на башне блаженной Маргариты – в это время там никого. Я на колесах! – Курт тряхнул связкой автомобильных ключей и кивнул на старенький «рено» у тротуара.

– Ты что, угнал машину? – На самом деле Жюли было всё равно. Абсолютно всё равно.

– Нет. Один знакомый оставил присмотреть.

– А если полиция остановит?

– Не остановит! – ухмыльнулся Курт. – Пусть только попробует.

И он галантно распахнул перед Жюли пассажирскую дверь.

42. Судьба Маргариты

– Доротея Нансен! Внимание! Доротея Нансен! – гремел над башней блаженной Маргариты голос из громкоговорителя. – Все выходы из башни заблокированы и находятся под наблюдением. Вам не скрыться. Предлагаем немедленно освободить заложников и сдаться! Внимание! Доротея Нансен! Предлагаем немедленно освободить заложников и сдаться!

Главную башню городской крепости со всех сторон окружали полицейские машины с мигающими огнями – на помощь мильхенбургской полиции подоспела полиция провинции и федералы. Люди в штатском переговаривались по рациям. В сторонке дожидались своей очереди грузовики с военными.

Смеркалось. Над башней, окруженные ревом моторов, зависли два военных вертолета. Две пары мощных прожекторов без остановки ощупывали скрещенными лучами площадку на верхушке башни.

Площадку со всех сторон ограждал каменный парапет высотой по грудь – в Средние века защитники крепости стреляли из мушкетов и пищалей, положив на него оружие. По всему периметру каменное ограждение прерывалось бойницами – из них до сих пор выглядывали жерла старинных чугунных пушек, оставленных в виде исторической декорации.

В углу, прямо на каменном полу, опираясь спинами на парапет, рядком сидели трое детей со связанными руками – заложники. Вдоль ряда прохаживались двое охранников с бамбуковыми палками в руках – Курт и веснушчатый Вайс. Остальные воины – из тех, что слушали пламенную речь Доротеи во дворе школы, – струсили и не откликнулись на переданный по цепочке сигнал тревоги.

Самой наставницы видно не было – как только появились вертолеты со снайперами на борту, она до поры до времени скрылась в каменном каземате внутри башни. И оттуда уже больше часа вела по телефону переговоры с властями, выдвигая требования и оговаривая условия освобождения взятых в заложники детей.

* * *

Инспектор Франсуа, пройдя сквозь полицейское ограждение, подошел к невысокому складному человеку, который хладнокровно курил, по привычке пряча огонек сигареты в кулаке, и поглядывал на ярко освещенную прожекторами башню.

– Я инспектор городской полиции Франсуа Дюран. Вы здесь старший, не так ли?

– Ну, вроде того.

Инспектор кивнул на башню:

– Чего хочет эта женщина?

– Как обычно. Свободный проезд по шоссе до ближайшего аэродрома… Там – заправленный самолет с экипажем, готовый вылететь в нейтральную страну. У трапа – пресс-конференция перед телекамерами.

– А если нет?

– Грозится убить заложников и двоих подростков, которые действуют с ней заодно. А потом взорвать себя.

– И что вы будете делать?

Мужчина оглядел инспектора с ног до головы, прикидывая, должен ли он отвечать на такие вопросы. Помедлил… Все-таки проговорил:

– Как обычно. Выполним требования. Предоставим проезд по шоссе. Позволим зайти в самолет. Возникнет заминка. Опять начнутся переговоры. Через час преступников нейтрализует спрятанная в самолете группа захвата.

– Но вы знаете, что она… Что ее… Вы читали ее досье? Оказывается, она уже сидела в тюрьме!

– Это не меняет дела. И я, конечно же, читал досье.

Инспектор переступил с ноги на ногу. И заглянул в лицо решительному мужчине – почему-то виновато.

– Уму непостижимо! Как человек с таким прошлым мог опять оказаться рядом с детьми и опять взяться за старое! Эта наша терпимость и гуманные законы доходят порой до абсурда!

Мужчина пожал плечами, затянулся в последний раз и принялся оглядываться в поисках урны.

– Не волнуйтесь, – сказал он. – На этот раз Нансен конец. Кроме законов есть договоренности между правительствами. Она больше никогда не выйдет на свободу: захват заложников – это очень серьезно.

Мужчина отыскал глазами урну, затянулся еще раз и приготовился идти.

– Да-да, заложники… – поспешил добавить Франсуа. – И заметьте, заложники-дети! Будет ужасно, если они пострадают!

– Во время захвата риск для заложников сведен к минимуму. Ситуация несложная, среди террористов только один более-менее подготовленный человек. Да и она не так крута, как хочет казаться. Парни в группе захвата опытные – и не таких брали. Потери бывают только в том случае, если кто-то из заложников запаникует и попытается бежать.

– Да?

– Да. Но это вряд ли. С чего им паниковать?

Жюли сидела в самом углу, прямо на каменном полу, и не чувствовала холода. Ее связанные руки кольцом обхватывали голени, подбородок лежал на коленях. Уже третий час она сидела, не меняя позы, и, казалось, мало интересовалась тем, что творилось вокруг нее.

Сказать по правде, Жюли плохо понимала, что с ней происходит. Точнее, так: казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим. Как будто какая-то другая рыжеватая девчонка, внешне на нее похожая, сидела связанная на площадке башни блаженной Маргариты, за ней приглядывали Курт и Вайс, вокруг суетилась полиция. А сама Жюли с любопытством наблюдала за всем происходящим со стороны.

В ту самую минуту, когда они с Куртом поднялись по металлической лестнице, спиралью обвивающей башню, и Жюли увидела поджидавшую их Доротею с армейским карабином в руках, двух заложников и Вайса… В ту самую минуту, когда она поняла, что попала в ловушку, в голове у нее как будто что-то щелкнуло. На нее кричали, ее толкали, ей связывали руки и усаживали на пол к другим заложникам – но всё это было уже не с ней. Она даже не могла сказать, страшно ей или нет, мозг как будто отключился, отказываясь принимать то, что произошло.

Она слышала рев вертолетов, вой полицейских сирен, голос в мегафоне, слышала, как Доротея ведет с кем-то переговоры по телефону, но всё это как будто происходило где-то в отдалении, на заднем плане. Как в кино про войну – когда вспышки взрывов и выплески огня вдруг бледнеют, а грохот, стрельба, вопли, рев бомбардировщиков и свист пуль становятся тише – и в голове тяжело раненного героя остаются лишь картинки из далекого счастливого детства и тихая ангельская музыка.

Жюли думала о Жан-Жаке.

Полчаса назад она вдруг сделала грандиозное открытие: тогда, возле стадиона, с ней разговаривал не Жан-Жак. Да-да! Она по ошибке говорила с совершенно незнакомым мальчишкой, который по какой-то роковой случайности внешне очень напоминал ее возлюбленного. Почему она так решила? Да потому что ее Жан-Жак просто не мог быть таким равнодушным и говорить такие ужасные слова!

И как она раньше до этого не додумалась? Ведь это совершенно очевидно!

Там был кто-то другой. А настоящий Жан-Жак попал в руки врагов! Так же, как и она сейчас. Его захватили силой. Или заманили в ловушку – это, собственно, уже не имело значения… Его держат в заточении, быть может, связанным, с заклеенным скотчем ртом, – и, конечно же, это Доротея приказала схватить его. Жан-Жак ищет способ вырваться, он обязательно вырвется, но пока ему это не удалось. Иначе он уже был бы здесь и пришел к Жюли на помощь.

Настоящий Жан-Жак по-прежнему любит ее. Как иначе? Он не мог ее разлюбить. Потому что они – одно целое. Они вместе – навсегда. Его руки, глаза, губы – это всё ее! Просто с ним что-то случилось, а на стадионе вместо него оказался другой, абсолютно чужой мальчишка!

Жюли смотрела на бледное лицо Курта, на его плотно сжатые губы. И, странное дело, совсем на него не сердилась, даже, наоборот, жалела. «Ах, Курт, Курт! – думала она. – Ты же неплохой парень! Как же ты позволил так задурить себе голову? Зачем тебе всё это нужно? Зачем, зачем ты дал втянуть себя в эту историю… Ведь она не может закончиться ничем хорошим!»

Жюли помнила неприятный, резкий, каркающий голос Доротеи и ее ожесточенное лицо… Точнее, так: она пыталась вспомнить ее лицо, которое, конечно же, должно было быть ожесточенным, но это никак не удавалось. Вместо лица всё время мерещилось серое размытое пятно, зловеще дрожащее марево.

Жюли не испытывала к захватчикам ненависти. Она знала – это враги! Это жестокие люди, которые не остановятся ни перед чем – такими их создала природа. Они взяли ее в плен, подчинили своей воле. Они строят на ее счет планы, им что-то от нее нужно. Но ненависти почему-то не испытывала.

Она вдруг вспомнила про родителей. Даже представить страшно, что они сейчас переживают! Они, наверное, уже там, внизу, где-то за полицейским кордоном, не пропускающим к башне посторонних. Бедные, бедные! Что будет с мамой? И как переживет всё это папа? Как она могла попасть в такую ужасную беду? Как она могла довериться Курту после всего, что он с ней сделал?

И тут Жюли почувствовала, что всё это, всё, что с ней происходит, смутно напоминает ей что-то, что уже было в истории. Что? Что именно? Ну конечно – блаженная Маргарита, много веков назад! Ведь с Маргаритой всё происходило почти так же, как с Жюли! Она так же стояла на башне, на этой самой площадке, ее любимый тоже был далеко, где-то рядом торжествовали враги, а главный враг притаился в каземате внутри башни. Когда-то – герцог Альфонсо. А теперь – Доротея. Главный враг, который украл ее счастье и отобрал у нее Жан-Жака, который лишил ее свободы, который теперь пытается подчинить ее своей воле… Враг, перечеркнувший всю ее жизнь. Что еще он хочет от Жюли? Что еще ему от Жюли нужно?

Доротея ничего не получит! Да, ей удалось подчинить своей воле тело Жюли. Но свободный дух Жюли ей не подчинить никогда!

Жюли почувствовала, как кто-то толкает ее в плечо. Это был Курт, его губы шевелились, он что-то говорил. Жюли не поняла слов, и он жестами показал – вставай, пора идти! Ну да, они договорились. Власти пошли на выполнение требований. У подножия башни ждет микроавтобус с включенным двигателем. На ближайшем аэродроме экипаж приготовился по команде занять места в кабине снаряженного самолета.

Доротея поднялась наконец на открытое пространство, и сразу же у нее на груди и на лбу заплясали две, нет, три оранжевые точки оптических прицелов.

– Не вздумайте стрелять! – крикнула Доротея, поднимая руку над головой. – У меня в кулаке граната с выдернутой чекой!

Они двинулись цепочкой: впереди Курт, за ним заложники, потом Вайс. Замыкала шествие Доротея. На площадке было очень ветрено – винты двух вертолетов закручивали воздух и рвали его на части.

Курт уже ступил на лестницу и начал спускаться по ступенькам, когда один из вертолетов, меняя позицию, накренился и сместился вправо. Луч прожектора резанул по глазам, еще раз, Доротея прикрыла глаза ладонью, на несколько мгновений ослепла и потеряла ориентацию. Этого было достаточно: Жюли метнулась к краю площадки, вскочила на лафет, оттуда – на ствол пушки, затем на каменное ограждение и шагнула к краю.

Она стояла на краю и думала о Жан-Жаке. Не о том глупом мальчишке в футбольных бутсах, с которым разговаривала возле стадиона. Она думала о своем Жан-Жаке – нежном, внимательном, влюбленном. Всё хорошо, любимый! Всё идет как надо. Мы с тобой скоро встретимся, скоро мы вновь найдем друг друга. И уже не расстанемся никогда…

Жюли закрыла глаза и шагнула вперед. Туда, где на тридцатиметровой глубине, среди острых камней, журчали воды бегущей Реки.

И она не разбилась. Нет! В тот момент, когда Жюли шагнула с парапета вниз, налетел порыв ветра необычайной силы, подхватил ее и понес… Когда всё уже было позади, бригады департамента по чрезвычайным ситуациям несколько дней обыскивали местность вокруг башни, прочесывали окрестности, изучали дно Реки, но им не удалось найти тело Жюли или каких-нибудь его следов. Она не разбилась. Порыв ветра унес ее прочь из наших мест – далеко-далеко, туда, где ее ждал нетерпеливый влюбленный Жан-Жак.

И если когда-нибудь после утомительного дня пути вы окажетесь на горном перевале, возле удаленного маяка или в оазисе посреди засушливой пустыни и там вас встретят хлебом, сыром и горячим шоколадом двое молодых влюбленных, – знайте: это Жан-Жак и его Жюли.

Они снова вместе. Они снова счастливы – вдали от злобы, зависти и ненависти. Они снова вместе, и у них снова всё хорошо!

Оглавление

1. Добро пожаловать!

2. Рудольф и Карл

3. На Шоколадном берегу

4. Доротея

5. Вафли и шоколад

6. Чудеса в решете

7. Флаг Гильдии вафельщиков

8. Радости и огорчения

9. Газета «Вафельные ведомости»

10. В строю

11. Четвертая власть

12. Решающая ночь

13. Конфликт нарастает

14. Беспокойство и покой

15. Всё хорошо!

16. Папа и мама

17. Сомнения Рудольфа

18. На Старом мосту

19. Разговоры, разговоры…

20. Сумасшествие растет

21. Блаженная Маргарита

22. Подружки

23. Женский характер

24. Личное дело Курта

25. С папой

26. Фабрис

27. Бесполезно!

28. Художник

29. Новая жизнь «Вафельных ведомостей»

30. Предчувствия

31. Солнечное утро

32. Статья

33. Горное шале

34. Папа в полиции

35. Глаза на мокром месте

36. Совет Воинов

37. Катастрофа

38. «Меня отправляют к тётке»

39. Столичный специалист

40. Напутствие воинам

41. Раскаяние Курта

42. Судьба Маргариты Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg