«Почемучкины сказки»

Почемучкины сказки (fb2) - Почемучкины сказки (Ух, какие классные сказки!) 2582K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алена Анатольевна Бессонова

Почемучкины сказки Серия «Ух, какие классные сказки!» Алёна Бессонова

© Алёна Бессонова, 2015

© Алёна (Елена) Бессонова, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Часть первая. Почемучкины сказки

Почему медведь спит зимой?

В то время, когда медведь ещё не спал зимой, он шатался по лесу. Шатался неприкаянный, злой, нечёсаный, голодный. Зимой в лесу медведю трудно. Ни тебе ягоды, ни мёду. Кедровые орешки, конечно, под снегом лежат – иди, ищи. Только пока ползаешь, спину сорвёшь. Мясцом тоже можно разжиться. Но его ещё догнать надобно. А как догнать, когда сил с голодухи нет? Вот голод и растёт внутри медведя, пухнет день ото дня. К середине зимы ничего в медведе не остаётся, кроме желания накормить свой голод.

Однажды, непогожим днём, (а в эту пору у медведя все дни непогожие) наткнулся косолапый на двух ребятишек – девочку и мальчика. Прыгали дети рядом с рябиной. Она одна в лесу среди белых снеговых одеял красными ягодами разукрасилась – вот мол, посмотрите какая я модница, да красавица! Медведь ягоды рябины не любил – горьковата, кисловата. Изжога после неё до самой весны горло жарит, хоть криком кричи! Ничто не поможет. А ребятки ему понравились – полненькие плотненькие. Вообще-то, медведь людей не ел, остерегался. Человек человеку рознь, такой может попасться любитель медвежатины, сам тобою отобедает – не поперхнётся. Но голод не тётка с ним не договоришься. В лихую несытую зиму на кого угодно, без разбору, бросишься, лишь бы голод утешить!

Присел медведь подле небольшой елочки, прислушиваться стал, присматриваться – нет ли рядом грозного родителя детишек с рогатиной, или того хуже, с ружьём. А детки тем временем вокруг рябины бегали, ягоды собирали и между собой переговаривались:

– Ой! – звенела колокольчивым голосом девочка, – я каждую ночь говорю: «Сон Самсон присни мне сон, да чтоб красивый, приятный и цветной, чтобы эльфы летали, чтобы кони скакали и котята мяукали!»

– И что, снит тебе сон, Сон Самсон? – басовитым голосом спросил мальчик.

– Снит! – звякнула девочка, укладывая очередную гроздь рябины в корзинку. – Ещё, как снит!

– Что сегодня приснил? – спросил мальчик, пытаясь, подтянуть к себе толстую ветку. На ней притулилась горка рябины, все ягодки которой, были одеты в снеговые шапочки.

– Сегодня приснил озеро. Кра-си-вое! Лесное, – девочка зажмурилась от удовольствия. – На озере цапли цапелюшек выводят, кувшинки кувшинчики на волне качают. Журавли ходят важно, длинные ноги в коленях то складывают, то распрямляют, а рыбы над ними смеются. Там хи-хи, здесь хи-хи, будто струны бренчат…

– Ух ты, – подумал медведь, – Мне бы на то озеро попасть. Уж я бы рыбы наловил! Уж я бы наелся…

– А дальше что? – нетерпеливо спросил мальчик.

– Дальше русалки из омутов вынырнули. Танцы на воде устроили, ныряния акробатические показывали, рыбками жонглировали. Ух, и потеха была!

Медведь за ёлкой на пенёк присел, лапой косматую башку подпёр, представил, как рыбки над водой летают, и все ему прямо в рот. Представил, и есть, почти, расхотел.

– Ничего себе, – подумал медведь, – Я даже с пенька не встал, никуда не лез, ни за кем не гонялся, а голод скукожился. В маленький шарик превратился, и где-то внутри спрятался. Что это со мной? Заспал, наверное?

Дети к тому времени полные корзинки рябины набрали, собрались уходить. Тут медведь спохватился. Обед уходит! Вывалился из-за елки кубарем, прямо под ноги ребятам угодил.

– Ой-ой-ой! – закричала девочка от ужаса.

– Ай-ай-ай! – забасил мальчик от неожиданности.

– Да, не орите вы! – шикнул на них медведь. – Не буду, я вас есть, передумал я!

Дети застыли в ожидании.

– Но при одном условии. Если она, – медведь указал коготком на девочку, – научит меня смотреть сны.

– Ну, это проще простого, – осмелела девчушка. – Забираешься в сугроб, поудобнее пристраиваешься, лапу под щёку подкладываешь, присказку говоришь: «Сон Самсон присни мне сон, да чтоб красивый, приятный и цветной. Чтобы эльфы летали, чтобы кони скакали и котята мяукали!»

– Зачем мне про коней и котят? – заворчал медведь. – Кони бегают быстро, а котята малы. Их штук тридцать проглотить надо, чтобы насытиться. А я не живодёр! Мне котят жалко. Хочу сон про медок, и про орешки.

– Ну, тогда так, – деловито сказала девочка, – Чтобы бочки медовые стояли и орешки прямо в рот попадали. Так подойдёт?

– Так подойдёт! – медведь зажмурился, попытался представить, как всё будет. Представил и спохватился, – Только пчёл кусачих в этом сне не надо, пусть они в других снах кусаются…

– Пусть! – хором согласились дети.

– Давайте ваши корзинки, – миролюбиво сказал медведь. – Чтоб никто не обидел, доведу вас до кромки леса. Дальше сами доберётесь. Там до людского жилья недалеко.

Проводив ребят, медведь отыскал в глухом уголке леса самый большой сугроб, залез в него и улёгся. Только голову на лапу пристроил, только глаза закрыл, только присказку сказал – тут диво и началось.

Оказался медведь вовсе и не в лесу, а в белом поле. И поле то было не совсем ровное, а кое– где небольшими ледяными горками взбугривалось. Но не это удивило медведя, медведя удивило НЕБО! В нём, ни за что не цепляясь, висела разноцветная гирлянда из множества лампочек. Они сияли так ярко и празднично, что медведь рассмеялся. Он смеялся первый раз в жизни, громко разухабисто, как паровозный гудок при въезде в туннель. Лампочки, заслышав смех медведя, стали ему подмигивать. Потом выстроились в хоровод и закружили косолапого в пёстром вихре танца. Танцевал медведь тоже первый раз в жизни – ему понравилось. Устав, плюхнулся лесной зверь на хвост и завалился на спину. Над ним сияло небо и чьи-то большие голубые глаза. В этих глазах горело столько любви и нежности, что медведь зажмурился от счастья.

Когда он, наконец, открыл глаза и присмотрелся, то увидел над собой Большую Медведицу.

– Как хорошо ты смеёшься, – сказала она. – Как хорошо ты танцуешь, какой ты красивый. Я, кажется, в тебя влюбилась…

– И я в тебя, – прошептал медведь. – Что это на небе?

– Северное сияние, глупый, – с ещё большей нежностью произнесла медведица и погладила его лапой по бурой башке.

– Мамочка, какой прекрасный сон, – подумал медведь и проснулся. – Мамочка! – удивился соня, – неужто я до весны доспал?!

Рядом с ним шелестели листьями деревья, прыгали по веткам сосен белки, жук-олень закапывался в прошлогоднюю листву. Прямо у носа вкусно пах большой белый гриб – боровик.

Медведь сгрёб боровик лапой и сунул его в рот. Лениво пожёвывая, он вспоминал прекрасный сон. Ему не хотелось вставать, и он попытался зажмуриться, чтобы опять заснуть, но не смог. Медведи весной не спят. Ночью, лёжа на том же месте, медведь увидел в небе созвездие Большой Медведицы. Только далеко оно было, на небе. Тянись – не дотянишься… Медведица подмигнула ему звёздочкой:

– Вставай, лежебока. Хватит валяться! Зимой мы обязательно встретимся в твоём сне. Потерпи немножко.

– Сколько немножко? – грустно спросил медведь.

– Всего-то капельку весны, крошечку лета и чуточку осени.

– Ладно, – успокаиваясь, прошептал медведь, – капельку, крошечку и чуточку потерплю.

Теперь понятно, почему медведи спят зимой? И, кстати, вы заметили, он ни разу не вспомнил, ни о бочках с мёдом, ни о кедровых орешках. А всё почему? Потому, что мечтал… Говорят мечтами сыт не будешь, а по– моему, врут…

Кто и почему не стал королём зверей?

В приёмной царя зверей Льва наблюдалась суматоха и неразбериха. Звери толпились возле двери, рычали друг на друга, махали лапами и хвостами, пытаясь пробиться к владыке без очереди.

– Да пустите же меня к цалю! – кричала Цапля и пыталась всунуть головёнку в приоткрытую дверь.

– Цаль, а цаль, ты где! Калаул! Полноплавную глажданку фауны к цалю не пускают! Калаул-л-л!

– Пустите её! – устало произнёс царь зверей – Лев, – в голове от её крика звенит…

– Не положено Ваше Величество, – строго сказал главный придворный церемониймейстер бурый медведь Кадо. – Есть порядок – запись на приём. Цапля лезет вне очереди, непорядок!

– Не полядок, меня, к цалю не пускать! – кричала голова Цапли. – Дело не терпящее отлагательства, жизненно-важное дело!

– Ладно, проходи, если жизненно-важное, – обречённо махнул лапой медведь Кадо. – Что у тебя? Излагай неторопливо – царь устал. Ты у него сегодня двадцать пятая жалобщица.

– Жулавль говолит у него самые длинные ноги, – возмущаясь, выкрикнула Цапля, перед тем как бухнуться на колени. – Скажи ему цаль, пусть не врёт! Самые длинные ноги у меня!

– Ах ты, бесстыжая! – возмутился медведь Кадо, – это ты считаешь жизненно важным вопросом? У тебя не ноги, у тебя самый длинный язык…

– Как это?! – из щёлочки в двери показалась недовольная мордочка Хамелеона, – у меня самый длинный язык! Видал, видал, какой у меня язык?

Хамелеон попытался лизнуть длиннющим языком лапу медведю, но тот проворно отскочил в сторону.

– Куда лезешь?! – отталкивая недовольного Хамелеона, в царскую палату ворвались Крольчиха и Зайчиха, – наша очередь царю – Льву жаловаться!

Лев поджав под себя задние лапы, передними закрыл уши и зажмурил глаза:

– Гони их всех, Кадо! Нет больше моей мочи слушать их жалобы и разбираться в их сплетнях.

– Нет уж, нет уж! – заверещали Крольчиха с Зайчихой, – раз мы сюда пробились, придётся тебе царь нас выслушать.

– Соблаговоли царь выслушать, – как можно мягче попросил медведь Кадо, – на сегодня они последние, по записи идут. Остальной, неотмеченный в списке, звериный народец я прогоню. Говорите. Что надо?

Крольчиха, с Зайчихой перебивая друг друга, пихаясь и царапаясь, захлёбываясь, от негодования собственными слюнками, поведали царю – Льву о том, что в таёжном лесу, в том, что за две тысячи вёрст отсюда, местной лесной администрацией проводился конкурс на самую косоглазую красавицу. Выиграли конкурс обе и Зайчиха, и Крольчиха и теперь не могут решить, как будут носить корону королевы красоты: то ли день через день, то ли два через два, то ли три через три дня.

– Прикажи царь, пусть нам дадут вторую корону, – рыдала Зайчиха, – мы друг дружку переубиваем, но не договоримся. Посмотри царь на неё, какая она косоглазая, она косорылая. За что ей титул красавицы присвоили?

– Я косорылой стала после того, как ты мне лапой передний зуб выбила, – завопила Крольчиха, – красоте моей позавидовала, негодница!

– Всё-ё-ё-ё-ё-ё-ё! – зарычал лев и встал на дыбы, – Созывай, Кадо, большой совет на поляне митингов и демонстраций буду от царства отказываться. Надоело каждый день трещоток и ревунов слушать. Воли хочу! В прерии…

На другой день поляна митингов и демонстраций была забита представителями фауны со всего мира. Шутка ли, царь зверей от царства отказывается, когда такое ещё увидишь? Лев поднялся на большую скалу Советов и прорычал:

– Прошу меня переизбрать, по причине зверской усталости, переходящей в полное изнеможение. Не хочу быть царём, хочу быть рядовым зверем. – Из одного глаза Льва выкатилась крупная слеза, второй глаз зорко наблюдал за реакцией собравшихся.

– Кого предлагаешь вместо себя, – тут же поинтересовался Жираф. Он недолюбливал льва.

– Да хотя бы тигра, – недовольно рыкнул Лев, – лучшей кандидатуры на своё место придумать не могу.

– Тигр не пройдёт, – задумчиво произнёс медведь Кадо, – тигр-одиночка, рыщет сам по себе. В коллективе не живёт. Уйдёт в тайгу, ищи его свищи. А вдруг неотложные государственные вопросы нужно будет решать, тогда как? Лев, может, ты ещё подумаешь?!

– Не-не-не-не! – замахал лапой Лев, – решил, ухожу. Тогда пусть будет слон. Он большой…

– Ага-ага! – запищало что-то из-под коряги, – Слон ходит, под ноги не смотрит, вчера меня чуть не раздавил. Что это за царь, который своих подданных десятками давит! Не пойдёт!

– Лев, может, ты ещё подумаешь?! – опять загудел медведь Кадо.

– Не-не-не-не! – замахал лапой Лев, – решил – ухожу. Тогда пусть будет крокодил. Он и под водой живёт и на суше. Даже я его иногда боюсь.

– Ой, не могу, умора! – засмеялся большой океанский Кит, – чтобы мною командовало зелёное болотное полено? С ума, что ли, посходили?

Медведь Кадо почесал в нерешительности лапой затылок и спросил:

– Лев, может, ты ещё подумаешь?!

– Не-не-не-не! – замахал лапой Лев, – решил – ухожу. Тогда пусть будет…

– Всё! – ухнула с еловой ветки старая Сова, – гадать больше не будем, будем делать себе царя сами. Тащите волки большую коробку, что под малиновым кустом прошлогодние туристы оставили. Будем в коробку складывать то, что каждый из вас хочет видеть в царе зверей. Вот ты, барышня-пантера, что во владыке больше ценишь?

– Когти! – вальяжно потягиваясь, промолвила Пантера, и бросила в коробку когти.

– Одобряем когти? – спросила старая Сова – Когти есть почти у всех…

– Одобряем, одобряем, одо-о-обряем… – пронёсся гул по верхушкам деревьев.

– Когти не у всех, – недовольно шипя, вылезла из лужи Выдра, и без спроса, бросила в коробку лапчатые перепонки.

– Ну, ты, Выдра, даёшь! – возмутился Верблюд, – что же теперь у нашего царя будут лапы с когтями и перепонками для плавания? Как ты это представляешь?

Представители фауны не на шутку заволновались, а Выдра нырнула в лужу и была такова. Под шумок отличился Петух, он тихонечко подобрался к коробке и засунул туда шпоры:

– Пусть у царя будет хоть что-то и от нас, – подумал Петух и также тихо исчез с поляны.

– Что наш царь носить будет? Мех, перо или рыбью чешую. – Строго спросила Сова.

– Перо в воде чувствует себя плохо, – деловито произнёс Бобёр, – а мех везде хорош. Бросай Сова в коробку мех.

– Да! – согласился Овцебык, – Мех это красиво, мех это тепло, мех это бо-га-то, наконец!

Над поляной митингов и демонстраций появился косяк перелётных уток-крякв.

– Ну вот! – закручинилась старая Сова, – досовещались! Осень наступает. Так и снега дождёмся. Многим нашим делегатам холод и снег противопоказан – замёрзнут. Шевелите мозгами быстрее…

Собравшиеся подняли головы и с грустью посмотрели на пролетающих уток. Ведущая кряква приветливо помахала крыльями и «что– то» кинула вниз, это что– то попало прямо в коробку, стоящую в центре поляны.

– Ой! – воскликнула Лама, – она что-то бросила в коробку?

– Да, ладно, потом посмотрим! – отмахнулась Корова. – Давайте быстрее собирать царя. Мне на вечернюю дойку идти надо. Вымя распирает!

– Итак, продолжим, – громко ухнула Сова, – На повестке дня – хвост! Каким будем делать хвост?

– Давайте, как у меня! – выгнулась дугой Лиса, – где вы лучше найдёте?

– У меня лучше найдёте, – передразнивая Лису, выгнул спину Соболь.

– Ну, допустим – твой лучше, – обиженно согласилась Лиса, – а у меня длиннее…

– Мы царя делаем или дворника? Царю двор хвостом не мести, – съязвил Песец, – мой хвост отнюдь не плох, но я же не выпячиваюсь.

– Хвост должен быть деловым, – произнёс медведь Кадо, произнёс и задумался. Над поляной митингов и демонстраций повисла тишина. Когда медведь задумывался, никто не осмеливался ему мешать – себе дороже!

После долгой паузы Кадо сказал:

– Хвост не должен быть просто верёвкой с кисточкой на конце, хвост должен быть орудием нападения и защиты, рулём при плавании и хранилищем жира на случай голодной зимы. Идеальный хвост у бобра. Пусть у нашего царя будет такой же. Кто, против?

Медведь обвёл внимательным взглядом ряды делегатов от фауны и увидел – против все, кроме бобра. Почесав, лапой загривок изрёк:

– Молчание – знак согласия. Бросай Бобёр хвост в коробку!

Бобёр думал недолго, бросил и сразу попал.

– Ох, ты! – завистливо пропищал Крот, и не с кем не советуясь, бросил в коробку защёчные мешочки, – пусть будут. На случай голодной зимы, ещё один запас царю зверей не помешает.

За такую самодеятельность он был награждён пинком под зад от главного придворного церемониймейстера, бурого медведя Кадо.

– Теперь – главный вопрос, – провозгласила старая Сова, – добрый он будет или злой?

– Добрый! Добрый! – зашумела поляна митингов и демонстраций.

– Добрый, но ядовитый, – прошипела Змея и прыснула в коробку порцию яда, – совсем доброго кто– нибудь из вас обязательно сожрёт…

– Всё! – топнул ногой медведь Кадо, – смотрим, что получилось.

Коробку перевернули. Увиденное повергло делегатов от фауны в изумление.

– Ах, негодяйка! – удивлённо воскликнула Лама, – выходит кряква в коробку свой утиный нос бросила…

– Да-а-а! – поперхнулся Кадо, глядя на нового царя зверей, – что получилось, то получилось. Лев, может, ты ещё подумаешь?!

– Ничего себе! – закашлялся лев, и, издав непонятный возглас, уселся себе на хвост. – Я, пожалуй, останусь, раз вы так просите!

– А с этим, что будем делать? – в замешательстве спросила старая Сова.

– Ну что?! – философски изрёк Носорог, – он получился забавный. Пусть живёт!

Так на земле появилось ядовитое животное с утиным носом, бобровым хвостом, петушиными шпорами, перепончатыми лапами, острыми когтями, густым короткий мехом с защёчными мешками под названием – УТКОНОС!

Ещё его называют «улыбкой Бога», до того он потешный и ни на кого не похожий.

И ещё он никогда ни на кого не обижается. Не избрали его царём – ну, и пусть! Теперь, проходя мимо замка царя зверей – Льва, и услышав его разъярённый рык в ответ на очередную жалобу, он хитренько прищуривает глазки и тихо шепчет:

– Хе-хе-хе! А я могу идти, куда хочу, хоть в прерии!

Почему страусы не умеют летать?

Давайте не будем нарушать законы сказки и начнём новую с известной фразы – «давным-давно»

Итак…

Случилось это давным-давно, можно сказать, давнее – давнего, когда на земле ещё не было людей, а было много гигантских диких животных. Все на планете было большим, таким большим, что можно было пропасть среди деревьев, гор и морей. Животным приходилось быть великанами, чтобы не затеряться. Именно тогда и появилась маленькая птичка под названием…, впрочем, какая разница, как она называлась, всё равно её потом переназвали.

– Как же так, – спросите вы, – только что сказка утверждала, что всё в ту пору было большим, а сейчас вдруг появилась маленькая птичка?

Да, утверждала! И всё равно маленькая птичка появилась, иначе, откуда она взялась, если нигде и никогда не появилась?

Птичка была похожа на небольшого индюка, только с длиннющими ногами, густыми пушистыми перьями, маленькой глупой головой, и огромными, как небо, близорукими глазами. В её глазах отражалось всё, что она ими видела и ещё одна мысль, которая всё же уместилась в её голове и которую она, наконец, для себя поняла.

– Я маленькая! Это мне мешает. Каждый может обидеть, раздавить, унизить. Надо как-то изменить мир или измениться самой. С кем бы посоветоваться? – задумалась птичка.

Оглядевшись вокруг, она увидела пасущегося на лугу мамонта. Мамонт – это большущий слон, такой, как три слона вместе, только мохнатый и с двумя огромными бивнями.

– Вот! – подумала птичка, – Какая большая голова у этого Трислона, наверное, умная. И нос длинный, видимо, суёт его везде – значит, много знает, а если даже не знает, то слышал. Эй! – закричала птичка, – Эй, Трислона, ты запомнил всё, что слышал, или, как всегда, мимо ушей пропустил?

Мамонт повернул большущую голову в сторону голосящего, и, не переставая жевать, проронил:

– Кто пищит – не вижу, а раз не вижу, то и отвечать не буду!

– Вот! – зарыдала птичка, – он унижает моё достоинство и никто, ни-и-икто не сделает ему замечание!

Захлёбываясь слезами, она взлетела и приземлилась мамонту на голову.

– Теперь видишь? – спросила птичка, прохаживаясь по лобастой голове Трислона туда-сюда. Затем она постучала лапкой по тому месту, где ходила и забормотала:

– Вот здесь, вот здесь, вот здесь у тебя что-нибудь есть или там пустота, чтобы сквозняк свободно проскакивал из одного уха в другое?

Мамонт, сосредоточившись на ответе, изрёк:

– Там мозг и я им думаю…

– Тогда ответь мне на один вопрос: Как мне стать большой? Такой большой, чтобы меня заметили, услышали и с моим мнением считались?

– Это четыре вопроса, – подумав, ответил мамонт. – Отвечаю по мере уразумения. Чтобы тебя услышали – надо много скандалить, как попугай. Чтобы тебя заметили – надо быть красивой, как попугай. Чтобы с твоим мнением считались – надо быть умной, как попугай. Чтобы быть большой – надо много есть!

– Во! – воскликнула птичка, – последнее мне подходит. В первых трёх вариантах: надо быть, как попугай, но я уже не попугай! А вот есть могу. Чего есть то?

– Да, всё! – прищуривая глаза от удовольствия, сказал мамонт. – Листья, ветки, зерно, травы, жучков, паучков, лягушек…

– Хватит! – завопила в ухо мамонту птичка. – Я столько не съем!

– Тогда не ной, уходи, – рассердился мамонт, – не мешай кушать. Пока я здесь с тобой толковал, на целый сантиметр похудел…

– Ну, и, пожалуйста, – обиделась птичка и полетела на поле туда, куда все древние звери ходили на откорм. Три длинных дня и три длинных ночи, птичка не переставая жевала. На четвёртый день на откорм пришли диплодоки – динозавры с большим, как гора телом и, маленькой с горошину головой. Если у птички в голове помещалась одна мысль – как стать большой. То у диплодоков и эта мысль не помещалась. Голова им нужна было только для того, чтобы в неё есть и из неё бояться. Боялся диплодок всех, потому что любил есть то, что растёт, а не то, что бегает. Зато желающих съесть самого диплодока было предостаточно.

Птичка не стала искушать судьбу, этот ходячий каменный валун, мог раздавить кого угодно. Диплодоки недолго побыли на поле, их спугнул пробегавший мимо гигантский заяц. Как только они убрались восвояси, птичка вернулась назад и продолжила своё занятие.

– Теперь, – решила она. – Я не буду сразу убегать. При резком перемещении все мои труды пропадают даром – я худею, – птичка чуточку подумала и обрадовалась пришедшей в голову второй мысли, – я спрячусь! Зарою голову в землю, авось никто не увидит.

Так и сделала, простояла с зарытой головой долго. Зато, когда голову вынула, первое что увидела, большие удивлённые глаза того самого зайца, что спугнул диплодоков. Заяц оглядел птичку со всех сторон, и изумлённо произнеся слово, – Обалдеть! – тут же убраться восвояси.

– Эхма! – восторженно воскликнула птичка, – Надо же, какой эффект! Только начала есть, а уже кое– кто стал бояться!

Проведя в поле много времени и, непрерывно набивая едой желудок, птичка, наконец, ощутила себя не такой уж и маленькой. Она вдруг заметила, что не только заяц, но и другие не очень крупные животные, с удивлением на неё оборачиваются. Постаралась взлететь, чтобы перебраться на другое пастбище, но не тут-то было, растолстевшее брюхо не пускало, набитый желудок притягивал к земле.

Птичка посмотрела на свои маленькие крылья и пригорюнилась.

– Неприятный сюрприз! – ухмыльнулась она, – крылья как были маленькие, так и остались. Хотя откуда им большим взяться, я в них не ем. Ну и пусть! – решила птичка, – если я буду такой же, как Трислона, меня и так никто не посмеет тронуть.

И с этой успокоившей её мыслью, птица принялась есть дальше. Так как взлететь она уже не могла, то неглядя на окружающий мир, птичка просто шла и ела. Она смотрела на еду и немножко себе под ноги, чтобы не упасть. Проев тропинку, больше похожую на дорогу, птичка уткнулась во что– то круглое, большое и железное. На этом «что-то» лежал огромный кусок жареной яичницы.

– Опаньки! – подумала птичка и с удовольствием приступила и к этой еде.

– Опаньки! – прорычал кто-то над головой обжоры.

Пришлось поднять глаза и присмотреться. Перед птицей был самый быстрый, скоростной динозавр – карнотавр. Именно его яичницу с аппетитом поедала птичка.

– Всё! – подумала обжора, – теперь я его яичница!

– Караул! – закричал карнотавр, – Вора бей!

Но бить было уже некого – птичка убежала.

– Ничего себе! – заметил пасшийся неподалёку, давно знакомый мамонт по прозвищу Трислона, – она бегает быстрее тебя! Обалдеть! И не воробей она вовсе, а верблюд. Видел бы ты, сколько она ест!

– Тьфу! – в сердцах воскликнул карнотавр, – эта «воробей – верблюд» съела всю мою яичницу.

Так на земле появилась птица, не умеющая летать, с длинными и очень быстрыми ногами, огромным телом, и маленькой головой, которую она прячет в песок при малейшей опасности. И называется эта птица» воробей – верблюд», что в переводе на греческий язык – СТРАУС!

Почему птица клёст выводит птенцов зимой?

Ничего себе вопрос? Вначале давайте выясним, кто такая птица-клёст? Вы никогда не слышали в сосновых лесах призыв «кип-кип»? Слышали! Ура! Но если вдруг не слышали, то этот призыв исходит, как раз от птицы клёст. Эта птичка особенная. Живёт в хвойных лесах, где полно шишек и орехов и ест она только их. История появления клёста в хвойных лесах необычна.

Давным-давно, когда на Земле не было столько народа, как сейчас, люди жили в пещерах. Мужчины ходили на охоту за дичью, а женщины сидели у костра. Они сторожили огонь, чтобы не погас. Только он спасал всё живое от холода и голода. Сюда, к тёплому костру, слетались разные птицы. Им тоже хотелось погреться. Среди них были: бойкие и тихие, скромные и вёрткие, добрые и не очень, прелестницы и страшненькие. Они усаживались на ветках деревьев, подставляя свои грудки восходящему потоку тёплого воздуха. Самые смелые подлетали прямо к костру, и не только грелись, но и выпрашивали у хозяйки семечки от подсолнуха. Женщины любили посудачить у огонька, рассказать друг другу новости, посплетничать. Птичья ватага дралась за каждую подаренную им семечку. Гомонили, пихались, горланили.

– Прекратите верещать! – кричали на птиц женщины – подружки. – Ничего не слышно!

– Зачем они тебе? – спрашивали гостьи у хозяйки. – Гони их прочь!

– Что делать? – оправдывалась хозяйка, – я их не приглашаю – они сами прилетают!

– Их надо пугать! – не унималась соседка. – Испугаются, улетят.

– Пугать, пугать! – ворчала хозяйка, выплёвывая шелуху от семечек. – Попугай, если получится…

Гостья принималась махать руками, кричать. Но всё было без толку, птицы перелетали с одного напуганного места на другое не пуганное. И вновь ждали порцию семечек. Так, на земле появились первые птицы с собственным названием – попугай! Ох, и красавцы они получились: разноцветные, с радужными хохолками на макушках, с клювами особой конструкции. Верхняя часть клюва стремилась навстречу нижней части и встретившись обе половинки клюква отгибались в разные стороны. Такими заковыристыми клювами шишки лущить и семечки грызть одно удовольствие! Попугаи повисали на ветках головами вниз и наблюдали за болтающими у костра подружками. Очень скоро птицы научились их передразнивать

– Клара, ты прелесть! – говорила одна из них.

– Клар-р-ра, ты пр-р-релесть! – повторял попугай.

– А ты, а ты, ты тоже прелесть! – ворковала другая.

– А т-ты, а т-ты, ты тож-же пр-р-релесь! – повторял попугай.

– Надо же, какие умные птички, – умилялись подружки. – Давай возьмём их в пещеры. Посадим в клетку с жердочкой и мисочкой для еды. Будем каждое утро давать им свежей водички и чищеных зёрнышек.

– А мы вам что? – интересовались птички.

– А вы нам подслушаете, что наши мужья об охоте рассказывают. Ловят кого, или так на солнечном пригорочке нежатся, сны ночные досматривают.

Птицы подумали и согласились.

– Только, чур, пальцами в нас не тыкать и кошек со двора прогнать. А ещё – каждый день в клетке сладости должны лежать…

– Какие такие сладости? – удивились женщины.

– Яблочки, что на дереве у пещеры растут. Морковка, что на огороде цветёт.

– Это, пожалуйста, это сколько хотите, – закивали головами подружки.

Вот так впервые на земле люди приучили свободного попугая к клетке.

Но оказалось, не всех, а только ленивых и трусливых.

Однажды, один растолстевший и обленившийся попугай, спросил своего собрата, прыгающего в поисках пищи по веткам хвойного дерева:

– Почему ты в клетку не идёшь? Здесь еду дают!

– Не хочу быть попрошайкой, – ответил ему попрыгун. – Сам себе еду добуду. В лесу полно шишек.

– Замёрзнешь зимой, – попытался испугать его толстун.

– Привыкну, – ответила птица. – Гнездо тёплое сложу. В лесу видимо-невидимо хвойных веточек, стеблей, мха, лишайника и мягких корешков.

– Детки из яичек вылупятся, чем кормить будешь? – продолжал сетовать толстый, – Шишки только к зиме созреют. Птенцы твои от голода помрут в первый же год.

– Не помрут, – ответил упрямец. – Я их высиживать зимой буду.

– Зимо-о-ой! Ой! Ой! – удивился попугай в клетке, – Где это видано, чтобы птицы зимой птенцов высиживали? Привираешь друг, не получиться у тебя..

– Получится! – упрямо сказал попрыгун, – закалять их буду. К лету они крепенькими станут. Летать научаться вжик– вжик, быстрее молнии. Свободными родятся, смелыми.

– Не-а не получится, – раздражаясь, затопал лапками в клетке толстун. – Хвастун ты, а не попугай. Всем скажу, как тебя звать – хваст! Хваст, хваст, хваст!

– Ошибаешься дружок, – миролюбиво ответил попрыгун, – вовсе я не хваст.

Он немного подумал и сказал:

– Я клёст! Попугай хвойных лесов. Похож я на тебя, к сожалению. Такой же красный, с короткими ножками, с цепкими коготками. Только цепляться я буду не за хозяйскую клетку, а за кору могучих кедров. И есть буду орешки, а не то, что хозяева в миску бросают. Так, что не поминайте лихом, полетел я отсюда.

Так поселилась в наших хвойных лесах несговорчивая птичка-клёст. Главный цвет клёстов красный. Чем старше птица, тем ярче её наряд. Самки зеленовато-серые, красивые! Летают туда-сюда, глаз не поспевает уследить. Птенцов выводят зимой и откармливают прожорливых чад вкуснейшими кедровыми орешками. Только разговаривать клёст перестал. Болтать попусту он не любит. Не принято среди птиц болтать, а с людьми – не хочет. Что они для него хорошего сделали?

Почему у жирафа длинная шея?

В те самые времена, когда жирафов на земле ещё в помине не было, родился у кобылицы, пасшейся в табуне диких степных лошадей, жеребёнок. Табун кочевал по степям к морю и обратно. В степях наедался свежей травой, а в море смывал с себя степную пыль, накачивал мышцы, разрезая грудью морскую волну. Наша кобылица ничем особым от других лошадей не отличалась только иногда, будто замирала или глубоко задумывалась. О чем задумывалась, никто не знает. Со своими подружками не делилась, но они замечали, как восторженно смотрит кобылица на Луну. Смотрит долго, внимательно, как будто хочет что-то особенное там высмотреть. Пытались и подружки также пристально вглядываться в ночное небо, но ничего, кроме белого недожаренного блина, на небосводе не видели. Порой блин превращался в лимонную дольку, другой раз в кусочек сыра, да, и только. Что в этом особенного? Видно, узрела кобылица там то, что другим видеть было не дано.

Когда её первенец, белый, как снежный ком, жеребёнок, появился на свет, кобылица реже стала заглядываться на Луну. Всё больше смотрела в глаза своему сыночку. Смотрела также долго и внимательно. А назвала она его…

Вот вас как зовут? Вот! А его, своего жеребёнка, назвала кобылица Жирафом. Вы верно удивились, как Жирафом? Зачем Жирафом? Жираф, скажите вы – это не имя, а название животного. А вот и нет! Вы забыли, мы в самом начале сказки оговорили, что жирафов в это время на земле в помине не было. Жирафов пока ещё не было, а имя было – Жираф. Лучше чем Жан, или Жак, или Жерар? Помните, как зовут знаменитого французского актёра, который сыграл главную роль в фильме «Астерикс и Обеликс», его зовут Жерар Депардьё, а нашего коня звали Жираф. Восхитительно, правда?!

Жираф рос сильным конём, крепким, стремительным. Вожаки табуна к нему внимательно приглядывались

– Нам смена растёт! Такой конь десятерых стоит. Такой ноздри раздует, гривой встряхнет, копытом о землю грохнет – искры полетят. Никто в табуне не посмеет ослушаться. Ещё годочек – два и готов новый вожак для табуна!

Но не тут– то было. Всё повернулось так, что мечтам вожаков сбыться не довелось. Почему? Вот почему…

Однажды в жаркую, душную ночь решил Жираф освежиться в морской волне. Выскочил на берег, а на море штиль, только маленькие волнушки между собой тихо перешёптываются, чтобы большую волну не разбудить. Впервые в жизни увидел Жираф лунную дорожку. Раньше ночью на море ему быть не доводилось, всё больше по степям кочевал. Увидел и залюбовался, до чего красиво! Будто шлейф свадебного платья по воде стелится, весь светлячками искрится. Побежал Жираф взглядом по лунной дорожке и упёрся прямо в Луну. Вгляделся и обомлел! С Луны смотрели на него огромные голубые глаза. Вокруг глаз серебристыми бурунчиками разметалась белая грива. Ахнул от восхищения Жираф. Надо же, с Луны смотрела на него сама МЕЧТА! Та самая кобылица, которая снилась ему в праздничных снах. Ступил Жираф на лунную дорожку, чуть не утонул. Застыл тогда на берегу, будто каменный. Стоял долго-долго, пока Луна на покой не ушла и Солнце на свою дневную вахту не заступило. Вернулся в табун Жираф потрясенный. Кобылица-мать взглянула на него и сразу всё поняла

– Что сынок, МЕЧТУ свою на лунном диске увидел? – грустно вздохнула кобылица, – вот и я, только однажды, там красавца – коня разглядела. Только раз он мне показался. Потом всю жизнь забыть не могла. Всё смотрела, смотрела, так ничего и не высмотрела…

Тряхнул Жираф упрямой головой

– Ну, уж нет! Я не отступлюсь! Завтра опять пойду…

– Нарви ей, сынок, букет полевых цветов. Молодые кобылки любят, когда им цветы дарят. Нынче в степях желтые ирисы и дикие бархатцы зацвели. Вкусные, ум отъешь! Ей должно понравиться…

Так и сделал Жираф. Нарвал целую охапку, вкусно пахнувших цветов, прибежал на берег и протянул их своей голубоглазой мечте. Только вот беда – высоко Луна, не дотянуться! Подпрыгнул Жираф, ещё подпрыгнул, встал на дыбы – всё попусту! Только коричневой от бархоток и жёлтой от ирисов пыльцой шкурку себе испачкал. Целый месяц таскал Жираф свежие букеты, тянулся к Луне и всё без толку. Вернулся Жираф в свой табун чернее тучи. Увидела его матушка-кобылица, удивилась:

– Что это у тебя, сыночек, шея на целый вершок вытянулась? Шкурка из белой стала коричневой – жёлтой? Ты не заболел?

– Заболел! – радостно согласился Жираф. – Но ты, мать, меня обрадовала. Значит, не прошли мои хлопоты даром. Значит, смогу я до Луны дотянуться. Прости меня, родная, побегу на берег. Пока до своей мечты не дотянусь, не вернусь!

На берегу дождался Жираф Луну на небосводе и, когда с неё глянули голубые глаза, спросил:

– Как зовут тебя, красавица?

– Луни, – ответила лошадка и потупила взор. – Я– лунная лошадка, ты – земной конь никогда нам с тобой не быть вместе…

– Нет, – упрямо мотнул гривой Жираф, – я сниму тебя с Луны, чтобы мне это ни стоило…

Каждое утро бегал Жираф в степь, набирал свежих цветов для своей Луни. Много дней, месяцев, а может быть, и лет тянул Жираф шею, чтобы отдать Луни подарок. Однажды увидел, как затянулись глаза лунной лошадки плёночкой слёз, как собрались они у неё в уголках глаз в большие капли и покатились по мордочке прямо на нос, там и застыли.

– Всё, – плача сказала Луни, – нет моих сил, больше ждать. Ухожу я!

Тогда подпрыгнул Жираф, что было сил, высоко-высоко и слизнул язычком слёзы с носа Луни.

– Да-а! – сказала мать Луна. – Вижу я, не отступишься ты, Жираф, от Луни. Беги, доченька, по лунной дорожке к своему коню. Только конь ли теперь он? Смотри, какая у него длинная шея. И шкурка не белая, как раньше, а от цветочной пыльцы желто-коричневая. Не конь он теперь вовсе, а просто – жираф.

С тех пор появились на земле животные похожие на бывшего коня Жирафа, все, как один, длинношеие. Это и есть дети Жирафа и Луни.

Почему золотая рыбка не хотела быть золотой?

Родилась рыбка с простым именем Рыбёшка в далёком таёжном озере и родилась совсем не такой, какими рождались все рыбки в её семье – смирными, незаметными, серебристо-серыми. Ей бы слиться с озёрной водой и в тихой заводи прожить свою жизнь. Всю, что ей отмерено. Мальков наплодить, сколько отмеряно. Комаров съесть, сколько отмерено. Червяками, если случиться, полакомиться, сколько отмерено. Кем спросите отмерено? Так судьбой! У каждого из нас своя судьба, она-то и отмеряет, будь-то человек-великан или простая серебристо-серая рыбка Рыбёшка. Иной раз мы мечтаем об одном, а получается совсем-совсем другое – это и есть судьба. Совсем как в этой истории.

Когда матушка Рыба выпустила весеннюю икру на волю, икринки разбрелись кто куда. Рыбёшкина икринка от свободы и природного любопытства поплыла наверх, к самой поверхности озера. Тут-то её и настиг солнечный лучик. Он, озорник, от Солнца прятался, что-то там набедокурил и решил время переждать, чтоб Солнце обиду забыло и на него не ворчало. Поэтому-то хулиган в самый центр икринки Рыбёшки проник и притих. Аж до утра следующего дня в ней сидел, не шелохнулся. Как только солнечные братья-лучики Землю осветили, тогда и озорник из своего укрытия выбрался, будто никуда и не прятался. Ему– то, непоседе, всё нипочём, а вот из икринки необычный малёк вылупился – абсолютно жёлтый, ни крапинки, ни полосочки, ни загогулинки.

– Слушай! – сказал ей брат, родившейся из обычной икринки, – Ты у нас золотая, что ли? Эк, тебе не повезло! Всякий рыбак тебя поймать захочет.

– Никакая я не золотая, – возмутилась от страха Рыбёшка, – я просто жёлтая!

– Золотая, золотая, – ехидно улыбаясь, не унимался брат-малёк.

Шло время, росла и рыбка Рыбёшка, превращаясь во взрослую рыбу. Однажды на ранней заре, увидев бултыхающегося в водах озера червяка, решила Рыбёшка позавтракать. Не всегда такой случай представляется, чтобы червяк свободно в воде болтался и чтобы его сразу никто ни съел. Цапнула его Рыбёшка и попалась на крючок рыбака.

– Ух ты! – подумала Рыбёшка, – почему же меня никто не предупредил, что червяки на хвосте всегда крючки имеют?

Не знала тогда Рыбёшка, что предупреждать её было некому, все, кто до этого на крючки попадался, в озеро уже не возвращались. Шли сразу, прямиком, на сковородку или в засол.

– Ух ты! – подумал рыбак, осторожно снимая с крючка Рыбёшку. – Вот счастье, золотую рыбку поймал. Теперь желание можно загадывать.

Посмотрел рыбак в глаза перепуганной Рыбёшке и сказал, отпуская её обратно в воду:

– Плыви золотая рыбка на мою удачу, хочу построить себе дачу.

– Да не золотая я! – крикнула рыбаку Рыбёшка, – просто жёлтая!

Но рыбак рыбку не услышал, не умеем мы люди слышать рыбьи вопли. Умели – бы, такого понаслушались бы!

– Эй, рыбы! – закричала Рыбёшка, уплывая подальше от лодки, – Не ешьте весёлых червячков. Обман это, приманка. У них на хвостах крючки. Попадётесь, назад не вернётесь.

– А ты почему вернулась? – спросил из– под коряги Рыбёшку любопытный рак. – Почему тебя отпустил рыбак?

– Он решил, что я золотая и могу выполнить желание, – пояснила Рыбёшка, – а я не могу. Я просто жёлтая.

С тех пор рыбы в озере, завидев днище лодки, пряталась и на крючок не ловилась.

Ближе к осени вода в реке похолодала, Рыбёшка стала держаться рядом с берегом и на отмелях, где вода потеплее и лучше прогревается. Ранняя заря застала Рыбёшку почти у самого людского пляжа. На нём пока ещё никого не было. К тому же – вот необыкновенная удача, по поверхности воды плавал распотрошенный кукурузный початок, а рядом с ним множество весёлых кукурузинок. Попробовала Рыбёшка кукурузинку – понравилась! И главное, кто-то уронил почти на самое дно пластмассовую коробочку, а в ней много вкусного корма. Не торопясь завтракала Рыбёшка, аж глаза зажмурила от удовольствия. Тут – то она опять и попалась. Проглядела крючок. Со звоном колокольчика, оповестившего удильщика о зазевавшейся рыбе, полетела Рыбёшка прямо в руки рыбарю, схоронившемуся здесь же на пляже.

– Ух ты! – воскликнул рыбак, осторожно снимая с крючка Рыбёшку, – вот счастье – золотую рыбку поймал. Теперь желание можно загадывать.

Посмотрел он в глаза перепуганной Рыбёшке и сказал, отпуская её обратно в воду:

– Плыви, золотая рыбка, не плачь! Хочу, чтобы у меня был калач, да не один, а много-много. Помоги мне прикупить пекарню.

– Да не золотая я! – крикнула рыбаку Рыбёшка, – просто жёлтая!

И опять не услышал её рыбак. Мечтами о будущей пекарне был занят.

– Эй, рыбы! – закричала Рыбёшка, уплывая подальше от берега, – Не ешьте дармовую еду. Обман это – приманка. Не бывает еды без труда. Попадётесь, назад не вернётесь.

С тех пор рыба в озере, завидев плавающую на поверхности еду, или оставленную кормушку уплывала от этого места подальше.

Осень уступала место зиме. Вода в озере замерзала, покрываясь слоем льда. Рыбёшка почти заснула, но вдруг увидела в толще льда светящуюся солнечным светом лампочку. Любопытно Рыбёшке стало. Подплыла она поближе. Не лампочка это оказалась, а просто дырка во льду. Рядом с дыркой, ошалело тараща глаза от холодной воды, плавал таракан.

– Вот невидаль! – подумала Рыбёшка и решила попробовать букашку на вкус. Тут – то она вновь попалась на крючок.

– Что ж я дурочка какая? – подумала Рыбёшка, – опять опростоволосилась!

– Ух ты! – воскликнул рыбак, осторожно снимая с крючка Рыбёшку. – Вот счастье! Оказывается, и зимой можно золотую рыбку поймать. Какое же мне желание загадать?

Посмотрел он в глаза перепуганной Рыбёшке и сказал, отпуская её обратно в воду:

– Прыгай, рыбка, обратно под лёд. Пусть в лотерею мне повезёт!

– Да не золотая я! – крикнула рыбаку Рыбёшка, – просто жёлтая!

Поёжился рыбак от холода, закрыл уши воротником тулупа и опять не услышал рыбку.

– Эй, рыбы! – закричала Рыбёшка, уплывая подальше от лунки. – Не плывите зимой к лампочке во льду. Вовсе это не лампочка, а дырка. И в ней наживка с крючком внутри. Попадётесь, назад не вернётесь.

Со временем все способы ловли рыбы Рыбёшка на себе испытала. Всё приманки попробовала. Все рыбацкие хитрости изучила и своим озёрным соплеменникам поведала. Перестала рыба ловиться в озере. Разомлела от собственной безопасности, разленилась и растолстела. Может, со временим и плавать разучились, если бы не местная щука. Эта свои хищные обязанности чётко выполняла. Чуть кто из рыбьего народца зазевался – щуке завтрак, обед и ужин. Так и жили, свои скандалы из озера не выносили, но и чужими не интересовались.

А беда-то не тётушка, приходит нежданно– негаданно. И она пришла. Появились на берегу озера злые люди. Палатку поставили. Только ни лодок, ни удочек, ни прочих снастей рыбка Рыбёшка у них не приметила. А вот большие деревянные ящики были. Целых два.

– О! – взвизгнула вынырнувшая рядом с Рыбёшкой щука, – лиходеи приехали!

И ничего не объясняя, нырнула обратно в глубину.

– Завтра на утренней зорьке и жахнем! – сказал один из лиходеев. – Не хотят на снасти ловиться – мы их толом пришибём.

Не знала рыбка Рыбёшка, что такое тол, но слово «пришибём» ей очень не понравилось!

– Неужели никто их не остановит! – с ужасом подумала рыбка Рыбёшка. – Люди добрые приходите, от лютой беды озеро уберегите!

Не успела Рыбёшка последнее слово докричать, как из лесной чащи выехали машины – тарахтелки, черными боками и фарами засверкали. Из них люди в одинаковой форме повыпрыгивали, лиходеев схватили, все их вещички вместе с ними в кузова побросали и уехали. Едва затих шум от последней машины, к берегу пришвартовался катер. Из него неспешно вышли два человека. Неспешно накачали надувную лодку и неспешно поплыли на середину озера. Тот, который поплотнее и поувереннее закинул удочку.

– Чё й– то здесь делается? – неожиданно рядом с Рыбёшкой вновь появилась любопытная щука. – Кто й– то в наше озерцо удила закидывает? Поплыву гляну…

Выглянула и ахнула:

– Президент!

Когда щука рот после удивления закрыла, оказалось, что закрыла вместе с крючком.

– Ничего себе! – удивился Президент. – Первый раз в жизни удочку в воду бросил, а такую щуку выловил, килограммов на 20 потянет. Понравилось мне. Надо озеро заповедным объявить. Чтобы тут никакого жилья, никаких фабрик и заводов не было. Пусть люди отдыхать приезжают,

– он немного подумал и добавил, – и никаких браконьеров! Это понятно? Щуку выпустите, жалко её на котлеты пускать, пусть плавает и новых щурят выводит. Поголовье отличной рыбы увеличивает.

Щука плюхнулась обратно в воду озера и немного отдышавшись, сказала:

– Всё-таки ты, Рыбёшка, не жёлтая, а золотая. Сразу столько желаний выполнила: и президента рыбаком сделала, и озеро заповедным и я на сковородку не попала!

– Да не золотая я! – крикнула щуке Рыбёшка, – просто жёлтая! Хотя и мне кое– чего удаётся. Я ведь лукавила, когда свою жизнь мечтала прожить в тихой заводи незаметной и серенькой. Пожарным я мечтала стать! Чтобы на красной машине с синей мигалкой обитателей нашего озера от пожара спасать, благо воды кругом много. Но не случилось. А жаль!

Вот такая оказалась у рыбки Рыбёшки судьба. Пожарным она не стала, но в МЧС работать могла бы. Сколько она рыбьих жизней спасла, помните?

Почему олень сбрасывает рога?

Каждое утро, в любую погоду, королевская семья оленей обходила владения лесного Хвойного государства. Король Кьёрин интересовался делами своих подданных. Его важенка Леда, так называют самочек северных оленей, постоянно была рядом с мужем. Она строго следила за внешним видом короля. Шкурка Кьёрина была безупречна, она сияла чистотой и свежестью. Ещё до утренней зари Леда гнала Кьёрина купаться на озеро.

– Когда проснутся обитатели нашего королевства, ты должен быть в отличной форме, – говорила важенка, – с завтрашнего дня сын Лад тоже будет ходить с тобой на утреннее купание.

– Ну, ма-а-ма! – канючил оленёнок Лад, – вода холодная, а я ещё совсем маленький.

– Никаких возражений! – ворчал король-олень и нехотя плёлся к озеру. Ему самому хотелось чуточку поспать, но раз мать велит, значит, так тому и быть.

Всё в Кьёрине нравилось Леде и его огромные карие глаза, и его богатырский рост и даже его суровый характер. Кьёрин был строг, но справедлив. За это обитатели Хвойного королевства отдавали ему своё уважение. Уже какой срок подряд они опять и опять выбирали оленя Кьёрина своим королём. Вот и сегодня Леда, как всегда, любовалась мужем

– Твои рога вновь украсил иней, дорогой, – с нежностью ворковала Леда. – Ни у кого нет таких ветвистых и изящных рогов. Они – наша гордость и моё восхищение!

– Восхищение – это ты, – ласково ответил Кьёрин и лизнул важенку в нос. – Гордость – это он, – король перевёл взгляд на сына. – Сегодня я возьму Лада с собой. У нас будет важное дело. Надо помочь бобрам укрепить плотину, подкатить к берегу спиленные деревья.

– Позови на помощь медведя Буру, – подсказала Леда, – пусть Лад поучится у него мудрости.

– Разве я сам не могу поучить сына мудрости? – удивился король-олень.

– Нет, дорогой, тебе мешает твоя любовь к нему, – важенка улыбнулась и тоже лизнула мужа в нос. – Любовь делает нас глупыми, но счастливыми…

Вечером Леда пошла на берег озера посмотреть, как идут работы на плотине и навестить сына и мужа. Она соскучилась.

Только важенка подошла к поляне, где отдыхали король-олень с Ладом, уставшие бобры и медведь Буру, как на поляну, запыхавшись, вбежала женщина. Ее лицо было мокрым от слёз, а в глазах притаилось такое большое отчаяние, что даже медведь, не любивший людей, из-за них он с детства был сиротой, вскочил, чтобы помочь бедняжке.

– Король! – зашептала женщина охрипшим от слёз голосом, – Мой сын болен…

– Что за дела? – заворчал бобёр. – Покажи его лекарю.

– Я показывала, – мать закрыла лицо ладонями и застонала. – Он не может помочь…

– Пригласи к нему бабушку-травницу, – подсказал медведь Буру, – она живёт на окраине деревни. Я носил к ней нашего лесника, когда его раздавило трухлявое дерево…

– Я приглашала, – женщина в изнеможении опустилась на колени. – Помочь ему можешь только ты король! Сыночек мой маленький, он умирает…

– Что я должен сделать? – спросил Кьёрин.

– Бабушка – травница сказала, если завтра на ранней заре, я не искупаю малыша в лечебном отваре, он больше не будет жить…

– Мы соберём тебе лечебные травы, – пытаясь успокоить мать, вскрикнула Леда. – Не сомневайся, мы спасём его!

– Нет! – ещё громче зарыдала женщина, – одни травы не спасут моего мальчика…

– Говори быстрее, что ещё может ему помочь? – нетерпеливо топчась на месте, спросил Кьёрин. – Отвар из двадцати трав и твоих рогов, король, – женщина в страхе отступила, будто ждала удара.

Король почувствовал, как дрогнула его Леда. Он посмотрел в её глаза и не увидел в них решимости, там была только любовь.

– Я отвечу тебе до заката солнца! – твердо сказал Кьёрин и быстрым шагом пошёл на поляну Большого совета.

На поляне собрались почти все обитатели Хвойного королевства.

– Нет, нет и нет! – хмуро ворчал медведь Буру, – Король без короны всё равно, что лодка без вёсел. Твои рога-твоя корона. Может быть, мы натрём мальчика пчелиным мёдом, и это поможет ему?

– Нет, нет и нет! – пискнул молодой Бурундук из – под корней могучего дерева. – Я могу поделиться с малышом своим жиром. Говорят, он у меня лечебный.

– Нет, нет и нет! – строго заявила Рысь, – Твои рога – символ Хвойного царства. Лишится символа, всё равно, что потерять знамя. Позор! Я готова насобирать матери мальчика мумиё на горных скалах. Мумиё очень полезное средство…

– Нет, нет и нет! – загомонили косули, – У царя зверей льва грива и хвост, а что будет у нашего короля? Чем мы будем гордиться? Давайте лучше надерём у диких собак шерсти и свяжем ребёнку свитер. Собачья шерсть хорошо помогает при радикулите.

– При чём здесь радикулит? – ухнула старая Сова, – малыш умирает, его надо спасать!

Король-олень резко вскинул голову и этим прервал разговоры. Поляну Большого совета накрыла тишина.

– Спасибо, я выслушал вас, – Кьёрин твердо вступил на тропинку, которая вела в людскую деревню, – решение я буду принимать сам.

У порога дома больного мальчика решимость покинула короля Кьёрина.

– Кто будет бояться меня без моих рогов? – подумал олень. Он потоптался на месте, развернулся и решил уходить. – Но у меня есть твёрдые как камень копыта, а у мальчонки не будет главного – жизни!

Кьёрин вернулся обратно к крыльцу дома.

– Кто будет любить меня без моих ветвистых и изящных рогов? Леда так восхищается ими! Нет, я не могу потерять любовь Леды! – Кьёрин вновь сделал шаг в сторону леса.

Он решительно возвращался к Хвойному королевству, но неожиданно замер, будто обдумывал внезапно возникшую и оцарапавшую его острой иголочкой мысль:

– Мой сын решит, что я трус! – и тут Кьёрин учуял запах своей жены Леды. Только она пахла озёрной водой, настоянной на хвое и весеннем ландыше.

– Она рядом, – догадался Кьёрин, – она не хочет мне мешать.

Он уверенно развернулся обратно подошёл к двери дома и вставил конец одного из рогов в ручку, с силой дёрнул головой. Рог упал на крыльцо. Со вторым рогом Кьёрин поступил также.

– Правильно, дорогой, – услышал Кьёрин шепот за своей спиной, – король не тот, кто умеет красиво носить свою корону, а тот, который принимает правильные решения. – Леда потёрлась головой о шею оленя. – Какие красивые и умные у тебя глаза. Как я горжусь тобой!

На следующее утро, поднимая мужа на утреннее купание, Леда вскрикнула от удивления:

– Кьёрин, они растут вновь! Посмотри, какие забавные рожки появились у тебя за ночь. Если так пойдет дальше, то к следующей зиме они будут ещё ветвистей и краше прежних.

Подойдя к озеру и увидев своё отражение, Кьёрин удовлетворённо крякнул, а когда по макушкам высоких сосен поскакал звонкий смех ребёнка, Кьёрин удовлетворённо крякнул во второй раз.

– Он здоров!

Теперь каждую зиму он отдавал свои рога людям —

пусть лечатся.

Почему засмеялся зимородок?

– Смотри, Алёшка, какой попугайчик! Вон, вон на верхушке сидит, – женщина вытянула руку в направлении ветвистого дерева, – Какой– то разиня форточку не закрыл, он и вылетел. Жалко, замерзнет зимой…

Алёшка сидел в инвалидной коляске у невысокого деревянного заборчика, который отделял двор его дома от улицы. Он медленно неохотно закрыл книгу, сложил её на колени, и поменяв одни очки на другие, стал всматриваться в крону дерева.

– Не замёрзнет! – уверенно сказал мальчик. – Ты ошибаешься, мама, это не попугайчик. Это зимородок, причём очень редкой породы – кукабарра. Длина тела птицы более 40 сантиметров. Обитает на востоке Австралии и в Новой Гвинее. Верно то, что улетел, от какого – то разини. В наших краях такой зимородок не водится.

Мать с нежностью, гордостью и грустью посмотрела на сына. С нежностью потому, что любила его больше всего на свете. С гордостью, потому что в течение долгого и вынужденного обездвижения мальчик все время читал и теперь много знает. С грустью, потому, что у сына не хватает силы и воли превозмочь боль и встать на свои хворые ноги.

Зимородок тоже с интересом разглядывал мальчика. Он, как и Алёшка страдал, но страдал от своей «яркой индивидуальности и изысканности». Его перламутрово – оранжевая грудь, яркие зелёные в крапинку крылья, голова в изумрудном берете, а ещё длинный клюв, короткий яркий хвост – всё это приковывало взгляды людей и их пальцы начинали сжиматься в безудержном желании схватить, утащить домой, посадить в клетку и успокоившись, наконец, сказать – он МОЙ!

Ему почти всегда удавалось увернуться от очередного человечка, желающего схватить, утащить, посадить, но иногда он попадался. Конечно, вскоре он утекал в форточку, в щёлочку или в кем-то открытую дверь. Больше всего на свете зимородок любил свободу и Австралию, из которой его увезли совсем маленьким птенцом. Сейчас, вновь выскользнув из очередного плена, птица с интересом наблюдала за мальчиком.

– Этот мальчик не будет бегать и хватать меня за крылья, – подумал зимородок. – Он не посадит меня в клетку, потому что знает цену неволи. К нему и притулюсь. Пусть все думают будто я его птица.

Зимородок взлетел, и стремительно пролетев расстояние от дерева до мальчика, сел на лавочку, с которой только что ушла мама Алёши. Человек и птица на короткое время встретились взглядом, но и его хватило, чтобы зимородок понял – они могут помочь друг другу.

– Как же тебе объяснить, что надо встать, – с горечью подумала птица. – Ну, же, мальчишка, учись преодолевать невзгоды и боль…

Птица ударила острым клювом по бетонному сиденью лавочки и выбила из неё совсем маленький кусочек, малюсенький, едва заметный.

– Зачем ты это делаешь? – удивившись, спросил Алёшка, – ты хочешь есть?

Мальчик вынул из кармашка печенье, раскрошил его, и высыпал крошки на лавку.

– Ешь, – улыбнулся Алёшка, – сейчас вернётся мама, она угостит тебя рыбой. Подождёшь?! Я, знаю, ты не простой зимородок – ты смеющийся. Я хочу услышать твой смех.

– Нет повода смеяться, Алёшка, – проворковал зимородок на непонятном человеку языке, и опять стукнул клювом по твёрдой поверхности лавки. И вновь из её бетонного тела ему удалось выбить маленький камешек.

– Раз ты не ешь крошки от печенья, значит, ты хочешь мне что-то сказать? – догадался Алёшка. – Что? Я не понимаю…

Зимородок ещё несколько раз ударил по лавке, кончик его острого клюва слегка размахрился. Ямка, которую выбила птица, была невелика, но уже заметна.

– До завтра, – подумал зимородок, взлетая, – полечу лечить истерзанный клюв. Может быть, завтра, ты поймёшь меня.

Утром следующего дня Алёшка уже высматривал зимородка среди ветвей дерева. Птица не заставила себя ждать. Усевшись на бетонную лавку, зимородок стал неистово долбить вчерашнюю ямку. Ямка увеличивалась, но медленно.

– Папа! – закричал мальчик, – помоги мне.

К лавке подошёл ещё молодой, густобородатый мужчина, волосы его со спины были затянуты в хвостик. Зимородок не испугался, он уже видел таких коренастых мужиков, которые бродят по горам в поисках неизвестно чего, а найдя, радуются, как малые дети. Таких мужиков не интересуют птицы, их интересует то, что спрятано глубоко в недрах земли.

– Папа, – обратился Алёшка к мужчине, – посмотри на чудо, это зимородок кукабарра из Австралии. Он что-то хочет мне сказать. Что? Не пойму!

– Из Австралии, говоришь? – отец в задумчивости пощипал пальцами бороду. – У меня скоро командировка в Австралию. Местные жители хотят, чтобы я поискал у них нефть. Советую тебе, сынок, внимательнее приглядеться к этой птице, она дело говорит…

– Ничего она не говорит, – в сердцах бросил Алёшка, – она долбит и долбит эту бетонную скамейку…

– Говорит, Алёшка, ещё как говорит, – отец, грустно улыбнулся с нежностью глядя на сына. Грустно потому, что Алёшка давно болел и, отчаявшись, перестал сопротивляться хвори, с нежностью потому, что дороже сына и его мамы у отца никого не было. – Мне нужно съездить в город, сынок: через три дня вернусь – поговорим.

Все дни, что отец отсутствовал, зимородок прилетал на встречи с Алёшкой и все эти дни продолжал истерзанным клювом долбить лавку. К концу третьего дня лавка поддалась, в ней образовалась дырка. Сначала небольшая, а потом такая, в которую зимородок смог просунуть голову целиком. В день приезда отца зимородок, как всегда, уселся на лавку рядом с Алёшкой, долго смотрел на мальчика немигающим взглядом, а потом вновь ударил клювом по бетонному сиденью лавочки, уже рядом с выдолбленным отверстием, и снова вышиб из неё маленький кусочек, совсем малюсенький, едва заметный.

– Не надо больше, я понял, – прошептал Алёшка, – Если ты смог победить камень, то мне стыдно сдаваться. Я встану, кукабарра, обязательно встану…

Когда отец подошёл к Алёшке, мальчик, вцепившись белыми от напряжения пальцами в подлокотники кресла, стоял. Он стоял на трясущихся слабых, ещё негнущихся ногах, закусив до крови губу.

– На сегодня хватит, сын! – обхватывая руками хрупкое тело мальчика, сказал отец. – Ты же видел, зимородок не сразу выдолбил свою дырку, а малюсенькими едва заметными камешками. Так вернее, сынок. Я всегда знал, ты, молодец! Смотри, что я ему принёс, – отец поднял с земли и поставил на лавку небольшую клетку для птиц.

Сын растерянно посмотрел на отца.

– Отвезу его на родину в Австралию, – улыбаясь, сказал мужчина, – В самолёт без клетки не пустят. Приземлюсь, выпущу, пусть летит: гнездо вьёт, птенцов воспитывает…

Первый раз в жизни зимородок с удовольствием переступал порог клетки, а войдя, засмеялся переливчатым человеческим голосом.

– Ах-ха-ха-ха-ха! Ах-ха-ха-ха-ха! – звенел зимородок, – Я знал, я верил, мы поможем друг другу!

Зимородок птица смешливая, но не пустоголовая. Люди знают – если смеётся зимородок значит где-

то радость победила беду.

Часть вторая. Тимошкины почемучки

Жил-был мальчик шести лет, звали его Тимофей. Папа называл его Тимошкой, а если очень приставал с вопросами, Мошкой – прилипалой. Приставал мальчуган часто, особенно, когда любопытничал, а любопытничал он всегда.

– Папка, зачем резиновые сапоги одеваешь? – вопил Тимофей из– под кровати, – На рыбалку собрался? И я с тобой!

– Мамуль, а губная помада вкусная? – шептал мальчишка в ухо матери. – Почему одна ешь! Дай попробовать!

– Баб, а баб, где твои вставные зубы? Мне надо проволоку перекусить, своими не получается! – пыхтел Тимофей, выдёргивая кусок проволоки из садовой изгороди.

Вопросы и просьбы у мальчишки были заготовлены на все случаи жизни. Родители не успевали отвечать на один вопрос, а два других уже вываливались из Тимкиного рта.

– Боже мой! – кричала мама под вечер. – Ты можешь помолчать? Хоть минуту?! В моей голове уже нет больше ни одной мысли! Только отче – поче – отче – поче – отче – поче – му-у-у-у!

– Эко, невидаль! – Вступила в разговор, пришедшая в гости мамина подруга, – ты думаешь, мой Алёшка вопросы не задаёт? Ещё как задаёт! И у моей соседки дочка Васюшка тоже всё время отче-поче – отче-поче – отче-поче – му-у-у-у! Вырастут – успокоятся. Потерпеть надо…

– Нет! – решительно сказал Тимошкин папа. – Я терпеть не буду. Я буду отвечать. Но не обессудьте, каков вопрос, таков и ответ.

Итак…

Почему дерево называется так?

Итак, как-то в разгар дачных работ мама позвала Тимошку и папу немного передохнуть от трудов: чайку попить, поесть свежеиспечённых пирожков.

Отобедав, Тимошка, поглаживая сытое и урчащее от удовольствия брюшко, спросил:

– Интересно, вы с мамой назвали меня Тимошкой, а кто назвал дуб – дубом, берёзу – берёзой, а баобаб – баобабом? А, папуль?!

Отцу тоже очень не хотелось возвращаться после обеда к незаконченной грядке, поэтому, уютно устроившись в летнем кресле, он решил пофантазировать:

– Почему дуб-дубом, а берёзу – берёзой? – в задумчивости произнёс он. – Давно это было, так давно, что трудно припомнить. Если приблизительно, то случилась эта история в то самое время, когда всё на планете Земля только появилось и думало, кем ему быть. Вот ты кем хочешь быть, Тимофей?

Тимофей в задумчивости покрутил в носу указательным пальцем:

– Я то?

– Правильно, – воскликнул папа. – Сегодня – космонавтом, завтра – врачом, послезавтра – артистом, а послепослезавтра – храбрым воином, однако кем вырастишь – никто не знает.

Так и Зёрнышко, зародившись в земле, не знало, кем ему становиться.

Когда его росток показался над поверхностью почвы, зёрнышко решило стать высокой травинкой. Травинок рядом с ним было много. Все они, взявшись за ручки, дружно росли на большом, уходящим за горизонт поле.

– Эх! – пискнул пока ещё росток. – Как мило быть среди друзей. Просыпаться в капельках утренней росы. Нежиться под лучами ласкового солнца и танцевать под музыку лёгкого ветра. Прелесть! Прелесть! Решено – буду луговой травой.

Но не тут-то было. Как-то раз пришёл на поле козёл, увидел, сколько травы наросло и воскликнул радостно:

– Ничего себе! Вот это угощение! На целую неделю хватить всему моему семейству. Теперь можно не думать о завтраках, обедах и ужинах – вот, они!

И козёл с удовольствием оглядел необъятное поле.

– Много ли у вас родственников, уваж-ж-жаемый?! – прижимаясь от страха к земле, спросил росток.

– У меня? – развеселился козёл. – Целое стадо! Мы, козлы, все друг другу братья, сестры, племянницы и племянники, тётки и дядьки. Так что не горюй, и ты в дело пойдёшь, и тебя кто – нибудь съест. Ты ведь для этого растёшь?

Росток представил, как его жуёт козлиное семейство и раздумал становиться луговой травинкой. Раздумал и тут же приоделся в кору:

– Вот тебе! – победно воскликнул росток. – Я теперь жёсткий! Стану сеянцем – молодым деревцем. Расти буду похожим вон на то дерево, что притулилось на краю травяного поля.

Ну-ка, ну-ка, давайте посмотрим, что за дерево приглянулось сеянцу?

Красивое деревце: ажурная листва, гроздья цветов, похожих на белых бабочек, высокое, крона зонтиком. Замечательное дерево! Только, что это по нему бегает туда и обратно? Ба, да это муравьи!

– Как тебя зовут? – крикнул сеянец, обращаясь к понравившемуся дереву.

– Меня зовут Колючка, видишь какие у меня шипы, – дерево гордо выставило напоказ самый большой шип.

– Колю-ю-ючка? – разочарованно повторил сеянец, – не очень-то красиво…

– Можешь звать меня Акацией, это то же самое, что колючка. А по мне и Колючка хорошо…

– Акация уже лучше, – откликнулся сеянец, – а чего ты не стряхнёшь с себя ползунов?! Разве они не мешают тебе спать?

– Нисколько! – весело ответило дерево. – Они охраняют меня от злющих пауков и при этом гладят мой ствол – это приятно! Если их не будет, меня сожрёт липкая паутина и я умру…

– Да-а-а? – подумал сеянец, – не хочу я зависеть от каких-то там муравьёв. Не хочу я называться колючкой. Не хочу я умереть в липкой паутине. Но для этого я должен вырасти могучим и величественным. И называться я буду…

Сеянец подумал немного, но ничего путного не придумал. Так и рос без имени, пока не стал могучим деревом.

Однажды почти на закате солнца к нему подошёл жираф:

– Ба! Ба! Ба! – воскликнуло длинношеее животное. – Да ты вымахал больше меня!

– О! О! О! – произнёс кто-то за спиной жирафа, – Да он толще меня…

Этим «кто-то» оказался бегемот. Быть толще бегемота великая премудрость!

– Ба! – опять удивился жираф, попробовав цветок с дерева, – Да у тебя вкусные цветы. Кисленькие, с приятным запахом…

– О! – тут же воскликнул бегемот, отщипнув от ствола кусочек коры, – и кора пряная на вкус, тоже ничего себе…

Так и ходили они вокруг могучего дерева, восклицая: Ба! О! Ба! О! Ба! – пока на шум не прилетел попугай.

– Чего шумим? Чего хотим? Чего добиваемся? – поинтересовалось разноцветное пернатое. – Я тоже хочу то, что вы хотите. И мне дайте немного…

– Вот дерево растёт, – прожёвывая очередной цветок, сказал жираф. – Вкусное!

– Ага! – подтвердил бегемот, – Только, как оно называется – не знаем…

– Как тебя зовут? – усаживаясь на ветке, деловито спросил попугай.

– Пока не знаю. Не придумало ещё, – грустно ответило дерево, – всю крону себе сломало, но ничего путного на ум не пришло. Может, вы поможете?!

– Ну– ка! – размахивая крыльями, затрещал попугай, обращаясь к жирафу и бегемоту, – походите вокруг него и покричите то, что кричали…

Жираф и бегемот выполнили просьбу попугая – пошли вокруг дерева, восклицая, – Ба! О! Ба! О! Ба!

– Ну вот, – важно изрёк попугай. – И думать нечего – БА-О-БА-Б! Он и в Африке БАОБАБ! Нравится имечко?

Дерево немного подумало, покачало кроной, пошевелило листиками и ответило:

– Необычно, интересно, даже немного весело. Пусть будет БАОБАБ! Главное, верно подмечено – БАОБАБ он и в Африке БАОБАБ!

– Вот так и появилось когда-то, совсем – совсем давно, могучее и необычное дерево БАОБАБ! – подытожил отец. – С тех пор оно и растёт. Интересно, а кем ты Тимошка сейчас хочешь быть?

– Сейчас я хочу быть паровозом, – лениво потягиваясь, ответил сын, поглядывая на недоделанную грядку, – и очень не хочу быть землекопом…

– Па-ро-во-зом?! – изумился отец. – Почему?

– Пар лёгкий, его возить нетрудно, а лопата после обеда тяжёлая…

Почуму у меня нет хобота?

– В зоопарке верь, не верь, проживает чудо-зверь. У него рука во лбу – так похожа на трубу?! Почему? – вопил Тимошка, гоняясь по двору на велосипеде. – Где мой хобот? – вопрошал Прилипала, – Почему нет? У слона есть, а у меня нет?!

– Зачем тебе хобот? – в свою очередь, спросил Тимошку папа, – у тебя руки есть.

– Да-а-а! – мечтательно устремив взгляд в небо, откликнулся сын, – я в зоопарке видел, как слон пьёт воду из лужи. Я так не могу, испачкаюсь весь, мама заругает. А был бы у меня хобот…

– Знаешь сын, – усмехнулся отец, – ты никогда не думал, зачем слону хобот?

– Не-а, не думал, – хихикнул Тимошка. – Чего думать то – и так ясно: слон начинается с хобота.

– А ты начинаешься с головы, – отец легонько указательным пальцем ткнул сына в лоб. – Она у тебя для того, чтобы думать. Давай думать, зачем слону хобот? Вернее так, зачем хобот понадобился мамонту, а уж потом слону.

– Мамонту?! – удивился Тимошка, – мамонта я ещё не видел, где мамонт дай посмотреть…

– Не перебивай! – строго предупредил отец. – Было время, когда на земле царствовал ледниковый период, то есть когда льда было больше, чем растений. В это время водились на нашей планете вовсе не лысые ушастые слоны, а их предвестники – мамонты. Мамонт – это очень большой волосатый слон. Размером как теперешние три слона. И хобота у первого Трислона вовсе не было, а была мордочка, похожая на мордочку кабана с маленькими ушками, длинным рыльцем заканчивающимся пятачком.

– Как у хрюшки?! – удивился Тимошка

– Или, как у свинки, – подтвердил отец. – Питался мамонт, по прозвищу Трислона, обычно, травой на редких в ту пору высокогорных пастбищах. Иногда ел с деревьев листья. Представь, сколько ему нужно было съесть травы, чтобы насытить своё огромное пузо. Трислона ложился в поле животом на землю, поджимал под себя передние ноги-тумбочки, задние ноги-тумбочки вытягивал и ел вокруг себя все, что попадалось (все до чего он мог дотянуться). Когда мамонт вставал, на том месте, где он лежал, была чистая без единой травинки земля. Так, передвигаясь, он съедал целое поле. Однажды на обед к Трислону пришёл жираф. Он долго наблюдал, как мамонт расправляется с полем, оставляя после себя утрамбованную землю, пригодную только для футбольной игры и возмутился:

– Ты зачем, асфальтовый каток, уничтожаешь поле? Ну-ка, встань немедленно на ноги: аккуратно ешь, тихонько переставляй свои ноги!

Трислона нехотя встал и виновато опустив голову, тихонько сказал:

– Не могу я по – другому, недотягиваюсь до травы. У тебя вон, какая шея длинная, а у меня её вовсе нет…

– Так, – деловито сказал Жираф, обходя и осматривая Трислона со всех сторон, – нужно приспосабливаться. Я приспособился. У меня тоже не всегда шея длинная была. Жизнь заставит – шея вытянется. Слушай меня. Есть два варианта. Первый – укоротить ноги. Второй – вытянуть нос и рот. Первый вариант отбрасываем сразу – это больно. Остаётся второй. Здесь также два варианта: первый – совать нос не в свои дела. Второй… Хотя давай для начала остановимся на первом, если не получится, будем обсуждать второй. Иди, действуй. Через три дня встречаемся здесь же.

Сказав это, жираф осторожно переступая длинными ногами, продолжил завтрак. Трислону ничего не оставалось делать, как пойти совать нос не в свои дела.

Через три дня, как договорено, Трислона появился на поле, где по-прежнему, пасся жираф. Вид у мамонта был удручающий. Весь взлохмаченный, поцарапанный, с синяками и шишками. Вздрагивая он сбрасывал с себя клочки, вырванных волос:

– Не подходит мне твой первый вариант, – грустно заметил жирафу мамонт, – как суну нос не в свои дела – сразу тумаки получаю. Нос так и не вырос, а шишек прибавилось. Давай второй вариант.

– Второй вариант экстремальный, – деловито изрёк жираф, – но быстрый и результативный. Нужно взять верёвку один конец привязать к твоему носу за пятачок, другой к дереву.

– Ну? – заинтересованно спросил мамонт, – а дальше…

– Дальше необходимо прыгнуть с горы и повиснуть. Нос под тяжестью твоей туши сам вытянется.

– Долго висеть? – заинтересованно спросил мамонт.

– Недолго, – решительно ответил жираф, – пока не оторвёшься. Думаю, оторвёшься быстро – ты вон какой мясистый.

– Так я разобьюсь! – испуганно воскликнул мамонт.

– Да! – подтвердил жираф, – но нос вытянется…

– Мне это не подходит, – грустно покачал головой Трислона, – зачем убившемуся мамонту вытянутый нос.

– Есть ещё вариант, – почёсывая шею о ствол дерева, сказал жираф, – правда, идти далеко, аж за две горы. Там луг с высокой травой и цветами необычайной вкусности. Нагибаться не надо – стой и ешь. Мне ходить лень, я здесь останусь. А ты иди. Похудел уже. Иди туда, где солнышко садится. Не сворачивай. Пойдёшь?

– Пойду. – всхлипывая, сказал Трислона, – кушать очень хочется…

Дорога была долгая, миновав одну гору и, наконец, выйдя на вершину второй, мамонт увидел луг. Зелёный ковёр сочной травы с непослушно выпрыгивающими головками синих васильков и белых одуванчиков расстилался во все стороны, убегая в бесконечность. И там, на границе горизонта, отдавал свою синеву облакам.

– Как красиво! – задохнулся от восхищения мамонт Трислона, – это нельзя есть – этим нужно любоваться…

Он осторожно ступил в траву, стараясь не задеть ни одного василька.

– Ой! – в ужасе воскликнул мамонт, – земля высохла, цветочки загрустили!

Недолго думая, Трислона побежал к реке и, набрав в нос воды, всю её выплеснул на увядающие растения.

До конца лета мамонт бегал от реки и обратно, поливая свой луг. Однажды, вернувшись с полным носом воды, обнаружил взлохмаченного с кучерявыми рогами овцебыка, с удовольствием поглощающего его ненаглядные цветы.

– Ты чего, рогатый, делаешь?! – возмутился Трислона, —

кто тебя звал сюда? Их есть нельзя. Они красивые.

– Эка, невидаль, – спокойно прожёвывая очередную порцию васильков, прошамкал овцебык. – Они для того растут, чтобы я их ел.

– Прекрати-и-и! – завизжал мамонт, – уходи-и-и!

Овцебык на минуту перестал жевать и внимательно посмотрев на мамонта, изрёк:

– Не надо заводить свои порядки, Двахвоста. Ты не смотри, что я овцебык. Я сначала бык, а уж потом овца…

– Ты с кем разговариваешь? – удивлённо спросил мамонт, – я мамонт Трислона.

– На трёх слонов ты, дружище, не тянешь. Исхудал. Где-то, может быть, полтора слона осталось, – обойдя мамонта вокруг, овцебык добавил, – два хвоста налицо. Ох, извини! Один на лице, другой, ещё раз извини, на попе. Ты что не знал? Посмотрись в дождевую лужу – увидишь…

Мамонт посмотрел. Действительно, на его голове вырос внушительных размеров губонос или просто хобот.

– Значит, третий вариант сработал, – торжествующе подумал мамонт. – Нос вытянулся!

На радостях мамонт, с новым именем Двахвоста, не стал дальше задирать овцебыка:

– Ладно уж, – благосклонно произнёс он, – я не буду тебя бить, иди по – добру, по – здорову. Не надо есть мои цветы, я за ними ухаживаю…

– Какой ты жадный! – недовольно отозвался овцебык, – лето кончается. Твой луг замёрзнет. Цветы увянут. Поливай – не поливай.

– Как замёрзнут?! – в ужасе взревел Двахвоста. – Разве здесь лето не всегда?

– Лето всегда в саванне, а саванна у нас всегда в Африке. – усмехнувшись, произнёс овцебык. – Совсем глупый ты, Полтораслона, по прозвищу Двахвоста.

Выхватив хоботом огромную с корнями охапку васильков, Двахвоста побежал в Африку. Прибыв на место, мамонт любовно посадил свой букет в землю, полил и, дождавшись, когда васильки ожили, и весело сверкнули синими глазками, решил более тщательно себя осмотреть. То, что он увидел в воде африканского озера – ему понравилось. Кожа его была гладкая без единого волоска. Зачем ему волосы при такой жаре? Уши стали большие, как лопухи. Хорошо! Будет чем от мух отмахиваться и себя овевать прохладным воздухом. И ещё мамон снова похудел. Теперь Полтораслона превратился просто в африканского СЛОНА с рукой – хоботом.

– Ну что, Тимошка, – спросил папа, с улыбкой поглядывая на любопытного мальчишку, пойдём поливать цветы? Ты как воду носом набирать будешь или по старинке в лейку?

Тимошка скосил оба глаза в сторону сморщенного носа, секунду подумал:

– Пожалуй, по старинке в лейку и руками. Они ведь у меня не хуже хобота?

О чём мечтает дикобраз?

– Папка! – вбегая в дом, закричал Тимошка, – сегодня на уроке Алина Ивановна дала мне расчёску и велела причесать волосы. Она сказала, что я похож на дикобраза.

Тимошка с разбегу плюхнулся в кресло и нетерпеливо заёрзал:

– Давай! Говори! Что такое дикобраз? Каким бывает дикобраз? Он добрый или злой?

– Он разный, – улыбнулся отец, – когда сытый – добрый, если голодный то, как и ты злой, бывает смешливый, бывает мечтающий…

– Мечтающий? – удивился сын. – Разве звери могут мечтать?

– А кто же им запрещал? – отец, поудобнее уселся в мягкое домашнее кресло, – Расскажу, пожалуй, тебе историю про влюблённого дикобраза по имени Фока.

Тимошка тоже поглубже ввинтился в кресло, стоящее напротив отцовского, и приготовился слушать.

– Жил Фока, как и все дикобразы в своей норке. Норка была уютной и тёплой. Все у Фоки было продумано, все было сделано им самим с любовью и выдумкой. Днём Фока, как и все дикобразы, спал на мягкой перинке, укрывшись красивым одеяльцем, а по ночам выходил на прогулку. Любил Фока, прогуливаясь по саду, заглядывать в светящиеся окна соседей. И вот однажды, забравшись на подоконник и осматривая комнату, увидел Фока на стене НЕЧТО. Фока даже сразу не понял, что это такое, только вглядевшись, сообразил – на гвоздике за петельку висит красивейшая подушечка для иголок или попросту игольница. Игольница была хороша! Ох, как хороша! Круглая, пухлая, сделанная из блестящего розового атласа, расшитого разноцветными бусинками. По краю игольницы шла белая кружевная рюш с розочками и бантиками. А самое главное, в центре игольницы, как и полагается, торчало несколько замысловатых иголок. Это были не просто иголки с ушками для ниток, а иголки с разноцветными шариками на концах.

– Какая прелестная дикобразиха, – умилился Фока, – никогда такой красавицы не видел.

– Фу! – возмутилась игольница, – какая я тебе дикобразиха?

– А разве нет? – удивился Фока. – У тебя такие же, как и у меня иголки, только как у девочки более изящные и красивые. Честно говоря, сударыня, я влюбился в вас с первого взгляда.

– Влюбился? – недоумённо спросила игольница. – Ты? В меня? Какое недоразумение!

– Почему же недоразумение? – изумился дикобраз.

– Посмотри на себя, – игольница с неприязнью взглянула на Фоку. – Иголки торчат в разные стороны, мордочка вся в прелых листьях, на лапах нестриженые когти…

– Да, – грустно сказал дикобраз, – у меня нет расчёски, и я не могу причесать непослушно торчащие иголки. Я добирался до вас, сударыня, по прелой листве и, конечно, испачкал мордочку, а когти дикобразы не стригут, они нам нужны для добычи корешков, которыми питаемся. Но я готов для вас, сударыня, на самые отчаянные подвиги, если вы согласитесь стать моей невестой и висеть на гвоздике в моей норке…

– На какие такие подвиги?! – едва улыбнувшись, спросила игольница.

– Я готов проползти под самым низким забором, чтобы мои иголки пригнулись и не торчали. Я готов умываться несколько раз в день, чтобы мордочка блестела от чистоты и свежести. Я готов обгрызть свои ногти…

– Фу! Фу! Фу! – вскрикнула игольница, – и это ты называешь подвигами?!

– Скажите, что я должен сделать для вас, – решительно потребовал дикобраз, – и я сделаю!

– Однажды, со своего гвоздика, на котором живу, – мечтательно проворковала игольница, – я видела по телевизору карнавал в Бразилии. Устрой в нашем дворе, в мою честь, такой карнавал. И я, с удовольствием, буду висеть на гвоздике в твоей норке…

– Но я не знаю, что такое карнавал, – уныло прошептал Фока, – как же я его устрою?

– Карнавал – это много цветных гирлянд, много музыки, танцев, много разноцветных конфетти и бус. Но, главное, – игольница чуть поправила сползший на бочок бантик на оборке, – это восхищение мной. Все, все, все, кто придёт на карнавал, должны, нет – просто обязаны, восхищаться мной. Иди, дерзай!

Хрюкая и пыхтя от неудовольствия Фока спрыгнул с подоконника и с унылыми мыслями зашагал к другу ежу. Может быть, он поможет устроить ему карнавал? Надежды на это у дикобраза было мало, но, может быть, может быть…

Ежик спал и поэтому не очень обрадовался позднему приходу дикобраза. Услышав за своей дверью быстрое топанье задними ногами, встряхивание игл и характерное для Фоки громкое кряхтение, которым тот всегда выражал своё раздражение, ёжик поплёлся открывать дверь.

– Что случилось, – потирая невыспавшиеся глазки, спросил ёжик. – Опять хозяева надавали тебе тумаков за съеденную у них свёклу. Или что?

– Какую свёклу? – обречённо махнул лапкой дикобраз и рассказал о своей беде с карнавалом.

– Подумаешь, беда! Всего лишь маленькая, легко устранимая неприятность. – ёжик потряс иголками, прогоняя последний сон. – Иди спать. Утром кликну друзей с ближайшего леса, и мы устроим такой карнавал, какой твоей капризуле и не снился…

Фока послушался совета друга и поплёлся в свою норку. Тем более что рассветное солнце уже встало, поворочалось в мягких перинах розовых облаков и, решив, что не выспалось, улеглось опять ещё немного подремать. Наступило время, когда и ночному зверю дикобразу полагалось лечь в кровать досматривать вчерашние сны. То, что происходило утром и днём Фока, конечно, не видел.

А происходило вот что…

Ежик энергично взялся за дело. Собрал всех лесных друзей – зверей, не забыл пригласить птиц и даже водоплавающих: бобра, нутрию и выдру. Объяснил им задачу и работа закипела…

Бобер притащил ведро, утонувшее в прошлом году у рыбаков, и непросто ведро, а ведро с мыльным раствором, из которого принялся выдувать соломинкой радужные пузыри. Сорока сбивала с крыш сосульки, а белки подхватывая, нанизывали их на длинные сплетённые выдрой из водорослей гирлянды. Дятлы и синицы срывали с замёрзшей рябины красные ледяные грозди ягод, из которых плели бусы и украшали ими покрытые колким инеем ветки деревьев. Сосульчатые гирлянды, протянутые от дерева к дереву, от столба к столбу, опутали весь сад искрящейся на солнце паутиной. Мыльные пузыри, заполнив собою все свободное пространство, превратили сад в сказочное волшебное царство. Не хватало только музыки. Но к закату появилась и она. Прилетели певчие дрозды, даже квартет соловьёв на короткое время примчался из Африки на помощь другу дикобразу. Их чудные песни звучали с удивительно и разнообразно: нежные звуки сменялись громкими, радостными. Зайцы, пристроившись на пнях, отбивали чечётку под аккомпанемент дятлов – барабанщиков. Эта музыкальная какофония разбудила Фоку. Дикобраз вымыл мордочку, обгрыз когти, и, протиснувшись в щель под низким забором, пригладил торчащие в разные стороны непослушные иголки. Как только долька луны заняла место солнца, Фока был на знакомом подоконники и нежно смотрел на прелестную игольницу. В лунном свете искрящийся гирляндами, мыльными пузырями и разноцветьем бус сад был ещё сказочнее, а музыка в ночной тишине звучала ещё громче, чем днём. Это был настоящий КАР-НА-ВАЛ!

– Вам нравится мой карнавал, сударыня?! – с восторгом спросил дикобраз.

– Нет! – зло ответила, топорщась иголками прелестная игольница. – Нет главного – никто не поёт песен в мою честь, никто мной не восхищается…

– Отчего же? Соловьи только и делают, что поют для вас! – удивился Фока. – Зайцы танцуют в вашу честь, а бобер чуть не лопается от усердия, выдувая мыльные пузыри для радости ваших глаз…

– Да ты ещё и глуп! – захлёбываясь от злости, прошипела игольница, – Всё это они делают для себя, а отнюдь не для меня! Пошёл отсюда нечёсаное животное! Я никогда не буду висеть на гвоздике в твоей норке…

Фока от горя и отчаяния упал с подоконника на землю. Там его поджидал слышавший всё, расстроенный ёжик.

– Почему нечёсаный? – услышали друзья звонкий голос, и следом за ним увидели, как в открытое окно вылетела изящная с длинной изогнутой ручкой чёрная лакированная расчёска. Она была грациозна и больше походила на потягивающуюся после сна пантеру. Это сходство усиливалось ещё тем, что на рукоятке расчёски блестели два зелёных, искрящихся от лунного света, камешка – украшения.

– Сейчас, сейчас… – расчёска принялась активно приглаживать непослушные иголки дикобраза. После того, как мама Фоки ушла на облако дикобраз долгое время не чувствовал таких нежных и ласковых прикосновений. Тепло и покой разлилось по его телу – Фока улыбнулся…

– Как приятно… – только и мог произнести млеющий от удовольствия дикобраз, – моя мамочка гладила меня также…

– Идёмте на карнавал, сударь, – воскликнула расчёска – пантера. – Ваши друзья стараются для вас!

Пляски, игры, песни продолжались до самого рассвета. На рассвете Фока расстался с новой подружкой. Но теперь каждый вечер Фока прибегал к заветному окну на новую встречу с ласковой расчёской. Однажды Фока решился пригласить её к себе в норку, где она живёт по сей день. Пантера-расчёска гладит дикобразу спинку, а он поёт ей песни. Счастье, да и только!

– Ну, что, Тимошка? – спросил папа, закончив рассказ, – понравился тебе мечтающий дикобраз?

– Мне понравилась расчёска, – деловито сказал Тимофей, – надо завести себе такую. Пусть живёт в моём портфеле. Когда она гладит мои волосы это приятно, даже очень! Папка, а что случилось с розовой игольницей?

Отец бросил взгляд на пухлую, одряхлевшую, побитую временем атласную игольницу, висящую на гвоздике:

– Что с ней будет? Так и висит на стене…

– Одинокая? – грустно спросил Тимошка. – Никому не нужная?

– Одинокая, – подтвердил папа, – но нужная. Сначала нашей прабабушке, потом бабушке, а вот теперь нужная твоей маме…

Носят ли сейчас дамы японские зонтики?

Тимошка влетел в квартиру весь расхристанный – в расстёгнутой куртке, в шарфе рвущимся на свободу из рукава этой же куртки, в шапке зацепившейся за одно ухо. Влетел и закричал:

– Мамуль, я в школьном дворе играл в хоккей Петькиным портфелем и пуговицу оторвал! Чё-ё-ё теперь? Ругаться будешь?

Мама вышла из кухни и внимательно осмотрела одежду сына.

– Пуговицы оторвал – это понятно. Шапка на ухо сбилась – это понятно. Почему шарф из рукава торчит?

– В школе, когда раздевался, его в рукав сунул, чтобы не потерялся… – Тимошка попытался затискать непослушный шарф обратно в рукав, но шарф упирался – ему не хотелось обратно.

– Шарф носят на шее, а не в рукаве, – строго сказала мама, помогая шарфу выбраться. – У тебя ангины, а ты голышом бегаешь. Сколько раз тебе говорить? Сначала подумай, а уж потом скачи, куда хочешь…

– Мамуль, после уроков некогда думать – надо быстро бежать, а то вместо меня кто-нибудь другой, Петькин портфель в ворота забьёт, – мальчишка виновато потёр второе, оставшееся без шапки, малиновое ухо. – И вот ещё…

Тимошка расправил куртку и показал дырку, из которой вулканчиком вылетал мелкий пух. Раньше на этом месте покоилась пуговица – теперь её не было.

Мама пристально посмотрела на действующий кратер курточного вулкана, потом в Тимошкины хитрющие глаза, потом опять на кратер и изрекла:

– У меня есть подходящая для этого места пуговица – большая розовая с ободком. Моя бабушка носила её на своём вязаном жакете…

– Нет! – закричал голосом пожарной сирены Тимофей. – Не надо розовую! Не надо бабушкину! Я не девчонка!

Розовая пуговица лежала на самом дне большой бабушкиной коробки для рукоделия. Она, услышав Тимошкин голос пожарной сирены, тяжело повернулась и по– стариковски кряхтя произнесла:

– Ишь ты, не подхожу я ему, глупый мальчишка, – пуговица ещё немного поворчала и заснула, похрапывая двумя дырочками для нитки. Ей снился сон из детства. Тогда ещё и в помине не было любопытного Тимошки, его мамы и даже его бабушки, а может быть, и бабушки его бабушки.

Тогда она была прелестницей. Сделанная из редкого материала – розовой кости кита, пуговица вместе с двумя другими такими же, как она сестричками, украшала жакет знатной дамы. Какое прекрасное было время! Как тогда ценились пуговицы. Какими важными они были для любого платья, пальто или кофточки, не то что какие-то там кнопки, крючки, или того хуже шипящие, похожие на злую змейку молнии.

– Фу! – фыркнула во сне пуговица. – Молнии! Вы только подумайте – мол-ни-и-и-и! Истерика какая-то, а не застёжка! Не то, что я – изысканная, абсолютно круглая, без всяких скандальных углов и крючковатых зацеплялок, неназойливая, как кнопки, которые впиваются друг в друга – не оторвёшь. Или того хуже новомодная ли-пуч-ка! Чего тут говорить – ли-пуч-ка! Я, не в пример, им – дама благородных кровей. Какой утончённый круг знакомств у меня был, – с сожалением вздохнула пуговица, вспоминая давних своих знакомцев. – Носовой платок из кремовой батистовой ткани, расшитый разноцветными шелками, золотыми и серебряными нитями и жемчугом. Японский зонтик, похожий на оранжевое солнце. Как весело проводили мы вечерние и ночные часы в гардеробе знатной дамы!

Жакет с пуговицей, обычно, соседствовал с пиджаком мужа дамы, платок высовывался из его верхнего кармашка пиджака. Он был великолепен!. Японский зонтик стоял тут же в специальной подставке. Какой бурный роман завязался у пуговицы и зонтика после того, как она спасла ему жизнь! Да-да-да, именно жизнь! Как это было? Вот так…

Знатная дама очень любила оранжевый зонтик. Как же его можно было не любить, такого красавца? Сами посудите – купол зонта был выполнен из прочной непромокаемой бумаги, пропитанной кунжутным маслом высшего качества. Рёбра купола сделаны из гибкого бамбука, произраставшего в долине реки Кисо. Перламутровая ручка недлинная и некороткая, а именно такая как надо. Она удобно ложилась в маленькую ладошку знатной дамы. Венчала ручку петелька, вывязанная из серебряных и красных шёлковых ниток, за которую хозяйка иногда вешала зонтик себе на руку. А роспись купола? Роспись была вершиной изящества и благородства. По всему полю купола расцветала ветка белой сирени, давшей приют диковинной райской птице. Когда купол зонта раскрывался, все, кто это видел, замирали от восхищения. Вот таким необыкновенным был любимый японский зонтик знатной дамы.

И однажды…

Однажды дама, надев своё лучшее платье и вязаный жакет с розовой пуговицей, вышла на прогулку, конечно же, прихватив с собой зонтик.

Погода стояла чудесная. На небе ни облачка. Ветер в это утро даже не просыпался. Зато солнце раскипятилось не на шутку. Дама раскрыла над собой зонтик, приведя в изумление прохожих, и, купаясь в их восторге, пошла вдоль набережной реки. Неожиданно на горизонте появилось тяжёлая зловещего вида туча. Туча, завидев зонтик, решила, что именно он ей и нужен. Она схватила спавший ветер и начала хлестать им даму пытаясь выбить из её рук понравившийся зонтик.

– А-а-а-а! – в ужасе закричала дама, и выпустила своё сокровище из ладошки.

Зонтик на секундочку замер, не ожидая от дамы подвоха, а потом принялся упрямиться. Он знал, что с такой хозяйкой, как туча, его не ждёт ничего хорошего. Покувыркает его в облаках, поиграется им, и бросит в реку. В реке зонтик намокнет и поминай, как звали.

Зонтик попытался сложить свой купол – превратиться в тросточку. А какие у тросточки лётные качества? Да никаких! Застынет палочкой на руке дамы – и всё! Но дама в испуге, как мельница махала руками, больше думая о себе, чем о зонтике и тем самым мешала ему сложиться. Зонтик ещё немного поупрямился и сдался. Пуговица, видя происходящее, лихорадочно думала, как спасти своего дружка. Думала и придумала: она легонько подскочила и надела на себя петельку, в ужасе болтавшуюся на рукоятке зонтика. Ту самую петельку, за которую дама иногда вешала его себе на руку.

Пуговица изо всех сил вцепилась в петельку. Она боялась одного – как бы ни лопнули нитки, державшие её на жакете дамы. Нитки не подвели. Они кряхтели, пищали, тужились, но не лопнули и пуговица спасла друга. Ветер, которому надоело барахтаться в руках тучи, вырвался и улетел восвояси. Что туча без ветра? Просто лоханка с дождевой водой. Туча зарыдала от бессильной злобы и выливая на голову прохожих холодные слёзы, а выплакавшись – растаяла.

– Так закончилась эта история, – вздохнула пуговица, переворачиваясь в коробке на другой бок.

После этой истории зонтик тщательно оберегал свою спасительницу от солнца и дождя. По ночам пел ей нежные песни скрипя бамбуковыми рёбрышками. Но всему когда-нибудь приходит конец. Зонтик со временем обветшал и был отправлен в большой сундук на чердаке (туда дама складывала поношенные вещи). Красивейший носовой платок постигла та же участь. После многочисленных стирок он совсем одряхлел и тоже был отправлен в сундук. Пуговица осталась одна. Со временем её срезали с постаревшего жакета и положили в коробку. Ведь пуговицы не изменяются – они дожидаются своего времени, чтобы пригодиться ещё. Вот такая история, а сейчас…

Тимошкина мама подошла к комоду и открыла заветную бабушкину шкатулку для рукоделия. Пошвырялась там и, найдя то, что искала, извлекла большую розовую пуговицу.

– Смотри, Тимка, какая красавица. Глаз не отвести! – мама принялась рассматривать пуговицу, поворачивая её сбоку на бок. – Полированная, с блёстками. Прелесть! Она будет фантастически смотреться на твоей куртке.

– Засмеют! Точно засмеют! – сжался от ужаса Тимошка. – Если пришьёт, сразу же оторву. Выйду из дома, и оторву…

Мама в задумчивости ещё немного повертела пуговицу в руках и произнесла:

– Тащи Тимошка клей, тот, который накрепко клеит.

– Ничего себе! – в ещё большем ужасе подумал Тимошка, – теперь точно не оторвёшь!

Когда мальчик вернулся, мама продолжала швыряться в заветной шкатулке. Немного погодя она извлекла оттуда три белых перламутровых бусинки. Теперь уж Тимошка готов был кричать:

– Ка-ра-ул!

Мама положила пуговицу на стол, капнула на неё слезинку клея и примостила в эту слезинку три перламутровые бусины. Подождав пока клей, высохнет, мама показала свою работу сыну:

– Я, пожалуй, не буду пришивать её на твою куртку. Жалко! – хитрО улыбаясь, сказала мама. – Попрошу отца, пусть он приделает мне на неё застёжку – буду носить её как серьгу. Как ты там говоришь Тимка – «будет прикольно».

– Прикольно! Прикольно! – возликовал Тимошка и вдруг подумал, – Зря уступил пуговицу. У меня на куртке это тоже смотрелось бы прикольно!

А пуговица, увидев себя в зеркале, подумала:

– Какое счастье! Дождалась и я выхода в свет. Интересно, носят ли сейчас дамы японские зонтики?

Где родятся цветные сны?

Было половина девятого утра, а Тимошка всё ещё лежал в кровати. Лежал потягивался, лежал и стрелял глазами по сторонам в надежде, за что ни будь зацепиться взглядом. Вставать не хотелось. Да и зачем вставать, если на дворе воскресенье. Воскресенье! Ура! Ура! Ура! Шесть дней на неделе Тимошка поднимался ни свет, ни заря и топал в школу. Шесть дней, каждое утро он смотрел на календарь с надеждой – а вдруг там после вчерашней среды возьмёт и наступит воскресенье. Не тут– то было – воскресенье наступало всегда после субботы, и ничегошеньки с этим невозможно было поделать. А сегодня свершилось! Оно пришло, долгожданное воскресенье. Значит можно лежать, никуда не торопиться и, как говорит бабушка, «налёживать булки».

Мама с папой и старшей сестрёнкой Капитолиной, по прозвищу Как-капа, тихонько пробирались мимо двери Тимошкиной, комнаты чтобы ненароком не разбудить сынишку – братишку и не услышать привычное:

– А почему-у-у это называется так? А почему-у-у это делается эдак? А почему-у-у кошка мяукает, а не гавкает? Почему у собаки хвост всегда метёт из стороны в сторону, а не сверху вниз? Почему молоко белое, сосиски вкусные, овсяная каша противная, прочему курица несёт яйца, а петухи только какашки, ну и так далее и тому подобное…

Но сегодня в Тимошкиной комнате наблюдалась не зловещая, конечно, но тревожно – вопрошающая тишина. Обеспокоенная мама, чуть– чуть приоткрыла дверь, организовав щёлочку, решила взглянуть на сына – может быть, всё– таки спит? Ан нет, вовсе не спит, а внимательно разглядывает потолок. Причём разглядывает, как-то глубоко заинтересовано.

– Всё. – решила мама, – пропал выходной! Ребёнок формулирует вопросы…

Она увеличила щёлочку и просунула в неё голову:

– Завтракать будешь, сынок?

В ответ услышала:

– Мам, а ты меня любишь?

Здесь уж мама совсем открыла дверь и вошла в комнату вся:

– Что за вопрос? – спросила она. – Конечно, люблю!

– А ещё кого любишь? – продолжил удивлять маму Тимофей.

– Люблю твоего папу, твою бабушку и твою сестру. Зачем ты спрашиваешь?

– Размышляю я… – сын переплёл на груди руки, скрестил ноги, став похожим на лежачий памятник и в глубокой задумчивости произнёс:

– Кроме тех, кого ты сейчас назвала, я, например, ещё люблю тебя и свою… подушку!

– Кого? – поразилась мама, – подушку?

– Ни кого, а чего, – поправил сын, – подушка предмет неодушевлённый. Хотя иногда, мамуль, мне кажется, она понимает, что я ей шепчу. Помнишь, в прошлом году мы её чуть не потеряли, как я переживал! Мне ведь только с ней цветные сны снятся. Права была бабуля, когда говорила, что она душевная…

– Эвон, как! – прошелестела перьями внутри себя подушка, – Что верно, то верно – бабуля всегда права. Я хоть и предмет, а душа у меня большая. Такая большая, что не только на твои сны хватает, но и на мамины мечты и на папины желания и на бабушкины воспоминания и на Капитолинины слёзы… Неодушевлённый предмет …, – продолжала ворчать подушка, – Эвон, как!

Подушка у Тимошки, действительно, была необычная – её собирала бабушка из пуха и пера гуся Петьки и гусыни Глаши, которые обитали во дворе её деревенского дома. Собирала долго, почти три года. Насобирав мягкого материала большое корыто – она выстирала его, высушила и набила им наперник. Затем сшила кружевную наволочку, одела её на наперник, и, полюбовавшись родившейся подушкой, повезла её в город – подарить внуку Тимошке.

– Вот тебе, Тимошка, мой душевный дар! – сказала бабушка, поцеловав внука в маковку. – Ей можешь доверять самые сокровенные тайны. Она не выдаст.

Бабушка обещала насобирать пуха-пера в подушки остальным членам семьи, но не успела – гусь Петька с гусыней Глашей возомнили себя перелётными птицами и однажды улетели в тёплые края. Там и остались. Так, у Тимофея появилась подушка, какой больше ни у кого из домочадцев не было. Они, домочадцы, оценив удобство бабушкиного подарка, частенько прикладывались на него – грели уши, смотрели цветные сны, иногда плакали, смеялись и завидовали Тимофею.

– Да-а-а! – гундосила Капитолина плаксивым голосом. – Тимке хорошо, у него пуховая подушка. Я тоже такую же хочу!

Мама вздыхала и хмурилась. А что она могла поделать? Гуси улетели – тю-тю.

– Нет гусей, нету ни пуха, ни пера. – мама прикрывала глаза и скорбным голосом повторяла, – нет пуха и пера – нету подушки.

Подушка понимала это и важничала. Важничала ещё и потому, что знала все потаённые мысли родителей и детей, а посему считала себя в доме главной и незаменимой. К счастью, у подушки был покладистый характер. Она не лезла в глаза, как цветочная ваза, вечно норовившая встать в центре стола, не совала свой нос в каждую чашку, как чайник, и не пыталась никого исправить, пригладить, приплюснуть, как утюг. Она просто лежала на кровати, надувалась, отчего становилась ещё мягче и тихонько важничала.

Всё ей было мило в доме, кроме Змея Горыныч. Так подушка называла пылесос.

– Фу, какой шумный, бесцеремонный – ярилась подушка, – везде лезет без спросу. Нападает и тянет – тянет. Хорошо бы только пыль тянул, а то и сны и сказки и тайны норовит вытянуть. Я худею после его набегов, – подушка сморщилась от негодования и зло добавила, – хотя, что можно ждать от змея, если у него вместо сердца – мешок для мусора!

И всё– же открыто подушка с пылесосом не враждовали, но по всему было видно, что встречи их удовольствия им не приносили. Подушка каждый раз недовольно фыркала, а пылесос урчал, сопел и надрывался досадным воем.

Так бы и шла их тихая война, если бы однажды…

Если бы однажды в дом, где жила подушка, не проникли разбойники – воры!

Они втекли в открытую форточку, когда родители ушли на работу, а Тимошка с Кап-капой в школу. Воров было двое. Подушка сразу поняла, что таких несимпатичных гостей в дом никто не приглашал, и что вместе с ними в форточку втекли крупные неприятности. Воришки принялись без спросу открывать дверки шкафов, выдвигать ящики и прятать в принесённую ими сумку всё, что приглянулось. Когда ящики и шкафы были исследованы, один из непрошенных гостей увидел на комоде настольные часы. Часы как стражи времени всегда стояли на одном месте и их изящные стрелки неизменно точно отсчитывали минуты и секунды, возвещая рождение нового часа мелодичным звуком. Каждое утро мама мягкой тряпочкой протирала их полированные бока, приговаривая:

– Реликвия. Наша семейная, старинная реликвия. Папе от деда достались…

– Вот это часики, Колян! – восхитился один из разбойников. – Берём! Деньжищ за них выручим кучу. Куда паковать будем? В нашу сумку не влезут…

Колян оглядевшись по сторонам, увидел подушку и ухватил её за уголок:

– Чем не мешок? – обрадованно воскликнул он, а затем разорвал подушку с одной стороны. Освобождённые пушинки – пёрышки выскочили из плена, и помчались по комнате, заполняя её радостным визжанием:

– И-хо-хо! – кричали глупышки. – Свобода! Приволье-раздолье! Ура!

Подушка даже не осознала, что её больше нет. А все остальные обитатели комнаты: и цветочная ваза, и чайник, и утюг, и Змей Горыныч – пылесос в ужасе съёжились, скукожились и притихли, ожидая своей участи. Но ни Колян, ни его друг не обратили на них внимания, а принялись втискивать часы в освободившийся наперник.

И тут случилось то, чего никто не ожидал. Часы вместо привычного мелодичного боя издали такой пронзительный звук, с каким огромная ложка неистово бьёт по голове, оскорбившей её кастрюле. Как по команде все остальные обитатели комнаты тоже добавили звуков в организовавшийся оглушительный хор:

– И-и-и бум-бум-бум! – надрывались часы.

– Ох-ох-ох-! – вторил им чайник.

– З-з-з-з! – дребезжала цветочная ваза.

– Пыш-ш-ш! – пыхтел утюг.

– Ах-ты-ты-ах! – ревел пылесос.

От этого жуткого вопля воры пришли в ужас и, не поняв, что произошло, утекли обратно в форточку, бросив всё награбленное.

– Мы их прогнали… – устало сказал пылесос и заплакал. – Подушку жалко. Бедная, бедная подушка…

– Бедная, бедная подушка, – как эхо кружились по комнате всхлипы и ахи вместе с опускающимися на пол пуховинками и пёрышками гуся Петьки и гусыни Глаши.

Когда домой вернулись родители и дети, то к имеющимся всхлипам и ахам добавились ещё их мокрые горькие звуки. Мама встрепенулась первой:

– Хватит сырость разводить! – приказала она. – Все за уборку! Убираться так, будто ничего не произошло. Команду поняли? Вперёд!

– А подушка?! – взгрустнули остальные домочадцы, – что будет с подушкой?!

– Как я без неё? – больше всех сокрушался Тимошка.

Мама оглядела устланный белым пухом пол и, остановив взгляд на змее-пылесосе, сказала тоном, нетерпящим возражений:

– Спасать подушку будет он! – мама ткнула указательным пальцем в сторону Змея Горыныча.

– Пух и перо в мешок для мусора? – возмутился Тимофей. – Не за что! Лучше я сам соберу её по одному пёрышку…

– Три года будешь собирать, – откликнулась Кап-капа.

– Зачем в мешок для мусора? – улыбнулась мама. – Папа сейчас приладит вместо мешка для пыли вот этот чистенький и вперёд! – мама ловко извлекла из кучи выброшенного из шкафа белья беленький мешочек.

Как старался пылесос! Он ласково урчал, тщательно собирая каждое пёрышко, каждую пушинку. Все облегчённо вздохнули только тогда, когда пылесос подобрал последнюю, а мама, наполнив зачиненный наперник мягким материалом, надела на него свежую наволочку.

– А сны– то, сны? – заволновались домочадцы. – Где сны, сказки, тайны, слёзы? Их пылесос не может собрать…

– Дело наживное, житейское – успокоил всех папа. – Времени впереди много – ещё наплачем, насмеёмся и напридумываем новые сказки и сны. Было бы во что.

– Именно так и случилось, – вздохнула подушка, вспоминая былое, и ласково поглядывая на пылесос.

– Мамуль, ты мне кашу на завтрак сварила? – прервал, воспоминая Тимофей.

Мама утвердительно кивнула.

– А сосиски?

Мама опять кивнула.

– А цветные сны рождаются в ней, – не унимался мальчишка, указывая пальцем на свою подушку.

Мама ещё раз кивнула.

– Знаешь, что я решил, – Тимофей погладил подушку ладошкой, – я хочу, чтобы и тебе снились цветные сны. Тебя я люблю больше всех. Принимай подушку. Я молодой – ещё насплюсь.

– Эвон, как! – порадовалась подушка и взялась пересчитывать сны…

С чего начинается заяц?

Как-то вечером лёжа на диване, и в задумчивости выковыривая из носа козюли Тимошка спросил:

– Папка, посмотри, наша кошка Мадри начинается с лени – лежит и лежит. На валик от дивана похожа, а с чего начинается заяц?

Отец отложил газету, снял с носа очки, и внимательно посмотрев на сына произнёс:

– Вот так же, как ты сейчас, вечерком на посиделках выковыривая от нечего делать из носа козюльки, решили волк, лиса и кабан посплетничать. О медведе, тигре и прочем хищном зверье не больно языками почешешь. Узнают – могут побить. Никому с синяками и шишками ходить не хочется! Решили посудачить о зайце. С чего начинается заяц?

– Чего думать-то! – бросил на ходу, пробегая мимо поляны лось, – Заяц начинается с ушей. Почему? Ну, не с пяток же. Пятками заяц заканчивается. Услышал, как у вас голодные желудки урчат и побежал. Не побежал – съели…

– Ну уж, нет! – возмущаясь заявила Лиса, – Может, для кого – ни будь заяц и начинается с ушей, а лично для меня заяц начинается с наглости! Я вчера три часа в кустах лежала в засаде у заячьей избушки. Думала, ну вот сейчас выскочит и я его цап-царап и съем. Замерзла вся, аж скукожилась. Слышу, храп раздаётся. Храп и хи-хи-хи, храп и хи-хи-хи – это зайчиха с зайчатами надо мною посмеиваются. Решила – умру здесь, а с места не сдвинусь, пока этот храпун не выскочит и в лес за съестными припасами себе и своему семейству не побежит. Хорошо, ты, серый, мимо пробегал и спросил:

– Чего, рыжая, мёрзнешь? Зайца ждёшь? Так он с другого хода раза три за травой в лес сбегал, а теперь лежит в своей избёнке, на тебя смотрит и посмеивается.

Лиса вздёрнула носик, топнула лапкой и с вызовом спросила:

– Разве это не наглость с его стороны? Тьфу!

– Скажешь тоже? – неодобрительно покачал головой Волк, – какой он наглый? Он трусливый. Я его третьего дня поймал, хотел съесть, так он так трясся от страха, что мне на зуб не попадал. Стучал по клыкам, как молотком. Пришлось выплюнуть. Я «дрожалки» с детства не люблю.

– Ничего он не трусливый, – пискнул из – под вороха осенних листьев Ёжик, – он хитрый. Повезло мне на днях – яблочко, упавшее с телеги садовода – огородника, подобрал. Обрадовался! Наколол его на иголки и понёс деткам на завтрак. Пока шёл, зайца встретил. Идёт себе песню кричит:

– А нам всё равно,

А нам всё равно,

Пусть боимся мы волка и сову… – Я дурачина-простофиля заслушался. Попросил: спой ещё – с песней веселее шагать. Заяц сбоку пристроился и пел. Когда к норе подошли, распрощались. Лапы друг другу пожали. А в норея обнаружил: съел заяц, всё моё яблочко, одна шкурка осталась. Ну не хитрец разве? – всхлипнул от обиды Ёжик, и опять зарылся в жёлтую листву.

– Суетливый он, – нехотя перевернувшись с одного бока на другой, деловито произнёс кабан. – Под ногами всё время болтается. Только я на поле вкусный корешок разрою, заяц тут, как тут и лапками перебирает, и мордочку жалостную строит:

– Можно я, кабанчик, один малюсенький кусочек от вашего вкуснейшего корешка откушу? Два дня не ел. Можно я, кабанчик, ещё и деткам немного отщеплю. Не успею сообразить, как косой корешок уже стянул и за другим прибежал. Можно я, кабанчик, можно я, кабанчик…. – Кабан вскинул большую клиновидную голову с широкими вытянутыми ушами, сморщил рыльце с пятачком, и агрессивно встопорщив на спине жёсткий щетинковый гребень, пробурчал, – надоел, хуже горькой редьки…

– Однако какие вы себялюбцы! – донёсся сердитый голос с вершины сосны, – наглый, трусливый, суетливый!

Собеседники подняли головы и увидели на верхушке черно-белую Сороку:

– Жизнь его таким сделала, запугали, беднягу, не помнит он сколько ему лет. Зато помнит, как от лисы уходил четыре раза, от волка три, даже от кабана один раз убегал. Это только в этом году! Помнит все свои ночные страхи, все свои дневные горести, все свои утренние беды. Не помнит ничего хорошего. Сам он прекрасное животное, никого не ест, не с кем не воюет, никого не пугает, о детишках заботится, к вам с уважением относится…

– Да-а-а! – в раздумьях произнёс волк. – Может, дело-то вовсе не в зайце, а в нас? Какая разница с чего начинается заяц, главное – с чего начинаешься ты…

– Давайте больше зайцев не есть, – неожиданно предложил кабан. – Жалко его, суетливый он, безобидный, не то, что мы…

– Эко сказанул! – вскрикнула лиса. – Ты у нас травоядный. Желудями да корешками питаешься. С голодухи в деревне забор рылом подкопаешь и всю картошку, тыквы и кабачки у хозяев сожрёшь. А мы с волком хищники, у нас инстинкт. С ним не поспоришь…

– Ну и ладно! – обречённо вздохнул кабан, – возьму шефство над отдельно взятым зайцем. Буду его охранять. Пусть хоть он не начинается с ушей…

Звери повздыхали, повздыхали и разошлись каждый в свою нору.

– Что, сынок, – спросил отец, – понял, с чего начинается заяц?

Тимошка закрыл глаза, отвернулся лицом к диванной спинке и пробубнил:

– Понял, я понял. Какая разница с чего начинается заяц, главное – с чего начинаешься ты…

– Правда?! – удивился папа, – и с чего же тогда начинается мой сын Тимофей?

– Твой сын Тимофей, – деловым тоном ответил Тимошка, – начинается с любознательности. И это неплохо…

– И это неплохо, – чуть подумав, заметил папа.

Оглавление

Часть первая. Почемучкины сказки

  Почему медведь спит зимой?

  Кто и почему не стал королём зверей?

  Почему страусы не умеют летать?

  Почему птица клёст выводит птенцов зимой?

  Почему у жирафа длинная шея?

  Почему золотая рыбка не хотела быть золотой?

  Почему олень сбрасывает рога?

  Почему засмеялся зимородок?

Часть вторая. Тимошкины почемучки

  Почему дерево называется так?

  Почуму у меня нет хобота?

  О чём мечтает дикобраз?

  Носят ли сейчас дамы японские зонтики?

  Где родятся цветные сны?

  С чего начинается заяц? Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg