«Седьмой канал»

Моим сыновьям  

Глеб уже привык к этим поздним звонкам. Папа Глеба работает хирургом, и за ним нередко присылают машину — и вечером и ночью. Только в этот раз звуки, доносившиеся из-за двери их с Димой комнаты, были необычными: охи да ахи какие-то, даже смех приглушенный.

Утром все прояснилось. Когда мама разбудила Глеба и повела его, до конца не проснувшегося, умываться, из кухни вышел незнакомый дочерна загоревший дяденька в майке и спортивных брюках.

— А ну-ка, ну-ка! — закричал дяденька так громко, будто Глеб не рядом с ним, а в дальней комнате. — Дайте-ка посмотреть на Зайцева-младшего!

Глеб и слова сказать не успел, как очутился под самым потолком.

— Хорош! Хорош человечек! Совсем уже мужичок! — продолжал кричать этот с неба свалившийся дяденька, глядя на него снизу вверх. — И второй, значит, тоже белобрысый получился! Как прикажешь это понимать? — спрашивает он у мамы.

А мама рядом стоит, смеется. Тут и папа из кухни выходит. Он, конечно, не может, чтобы воспитательную работу не провести.

— Что белобрысый, — говорит, — это еще пережить можно. А вот что послушанием не отличается — это, скажу тебе, Гарик, печальный факт. Раньше-то еще ничего: утром отвели в садик, вечером забрали, весь день под присмотром. А теперь, как в школу пошел… И сегодня особенно — один хозяйничать будет.

— Ни в жисть (так и сказал — жисть)! — опять кричит дяденька. — Ни в жисть не поверю, чтобы такой славный мужичок — и вдруг печальный факт! Просто, наверно, недоразумение какое-то. Правильно я понимаю происходящее, Глеб?

— Правильно, — отвечает Глеб.

Ему вдруг дяденька этот ужасно понравился. Разговаривает так хорошо, и лицо хорошее, смешное очень. Волосы уже седые, на висках совсем белые, а глаза веселые, хитрые, точь-в-точь как у Вовки, когда тот придумывает что-нибудь.

— Слушай, старик, — говорит дядя Гарик (это он Глебу так говорит — старик!), — а ведь я с подарком тебе, пожалуй, промахнулся. Не ожидал, что ты таким здоровущим окажешься.