«Послезавтра»

Алан Фолсом Послезавтра

Эта книга – плод авторского воображения. Действующие лица, события, диалоги – вымысел. Их нельзя воспринимать как существовавшие, происходившие и имевшие место в действительности.

Карен…

Глава 1

Париж, понедельник, 3 октября, 17.40, кафе «Стелла», улица Сент-Антуан

Пол Осборн сидел в шумном прокуренном кафе среди собравшейся там после работы публики и разглядывал бокал с красным вином. Пол чувствовал себя уставшим, огорченным и сбитым с толку.

Он лениво поднял глаза от стакана и тут у него перехватило дыхание. Напротив, в другом конце зала, сидел человек, убивший его отца. Невероятно, но сомнений не оставалось. Ни малейших. Это лицо навсегда отпечаталось в его памяти. Глубоко посаженные глаза, квадратная челюсть, уши, торчавшие почти под прямым углом, широкий шрам, протянувшийся резким зигзагом по скуле от левого глаза к верхней губе. Сейчас рубец казался не таким заметным, но тем не менее это был тот самый шрам. Как и Осборн, мужчина сидел один. В правой руке он держал сигарету, левой обхватил кофейную чашку, целиком сосредоточив свое внимание на лежащей перед ним газете. Мужчине было лет пятьдесят, может, больше.

Со своего места Осборн не мог определить, какого тот роста. Может, пять футов восемь или девять дюймов. Коренастый, вес не меньше ста восьмидесяти фунтов. Крепко сбитый, с бычьей шеей. Лицо бледное, короткие черные вьющиеся волосы тронуты сединой. Затушив сигарету, мужчина закурил новую и взглянул в сторону, где сидел Осборн. Потом, выбросив спичку, снова вернулся к газете.

Осборн ощутил, как бешено у него заколотилось сердце и кровь закипела в жилах. Вдруг он снова оказался в Бостоне в 1966 году. Ему едва исполнилось десять лет, они с отцом шли по улице. Стояла ранняя весна, ярко светило солнце, но было еще холодно. Отец, одетый в строгий деловой костюм, ушел с работы пораньше, чтобы встретить сына на станции метро «Парк-стрит». Оттуда они направились вниз по улице и влились в толпу покупателей. Все шли на распродажу в «Спортивные товары Грогина». Целую зиму мальчик копил на новую бейсбольную перчатку. Фирмы «Траппер». Отец обещал добавить столько же, сколько накопилось у сына. Всего получилось тридцать два доллара. Они уже подходили к магазину, отец улыбался, как вдруг появился человек со шрамом и квадратной челюстью. Он шагнул из толпы и всадил отцу в живот нож, каким обычно пользуются мясники. В этот самый момент он взглянул на мальчика, совершенно не понимавшего, что происходит. Их глаза встретились. Потом мужчина метнулся прочь, а отец рухнул на землю.

Осборн до сих пор помнил это ужасное ощущение: он стоял один на тротуаре, уже собралась толпа зевак, отец смотрел на него, беспомощный, ничего не понимавший, кровь проступала между пальцами, которые инстинктивно пытались вытащить нож. Но потом они разжались, и отец умер прямо там, на улице.

Двадцать восемь лет спустя на другом конце света эта сцена отчетливо встала перед глазами Пола Осборна. Он почувствовал, как его захлестнула ярость. Он вскочил и двинулся вперед. Через какую-то долю секунды на пол с грохотом упали двое мужчин, стол и стулья. Пол вцепился рукой в крепкую шею, ощутив под ладонью небритую щетину. В то же мгновение другая рука его, сжавшись в кулак, заработала с неистовой силой, как молот. Он должен вышибить из этого подонка душу! Люди вокруг кричали, но это не имело значения. Его единственным желанием было уничтожить того, кого он держал мертвой хваткой.

Вдруг Пол почувствовал, что его схватили, потащили и отшвырнули назад. Он рухнул на пол и отрешенно отметил, что тут и там валяются тарелки с едой. Потом кто-то пронзительно закричал по-французски, что надо вызвать полицию. Взглянув вверх, Пол обнаружил, что над ним стоят три официанта в белых рубашках и черных жилетах. Чуть поодаль его противник с трудом поднимался на ноги, хватая ртом воздух; из носа у него текла кровь. Он, кажется, сообразил, в чем дело, и смотрел на Пола с ужасом. Отказавшись от предложенного носового платка, мужчина быстро нырнул в толпу и исчез в дверях.

Осборн тут же вскочил на ноги.

Официанты преградили ему путь.

– Прочь с дороги! – заорал он.

Они не двинулись с места.

Если бы это был Нью-Йорк или Лос-Анджелес, Пол заявил бы, что этот человек – убийца, и велел бы вызвать полицию. Но это был Париж, а по-французски он мог лишь заказать чашку кофе. Не имея возможности объясниться, Полу оставалось лишь нападать. Один из официантов попытался схватить его. Но Осборн был дюймов на шесть повыше, фунтов на двенадцать потяжелее. Он рванул с места так, словно вел мяч через футбольное поле. Пригнувшись, он двинул плечом в грудь официанту так, что тот повалился на двух других, и, пока они, комично барахтаясь на маленьком пятачке между кухней и входом, безуспешно пытались подняться, Осборн перескочил через них и скрылся за дверью.

Уже стемнело и шел дождь. Вся улица была запружена людьми, шедшими с работы. Осборн лавировал между ними, обшаривая глазами каждый закоулок; сердце его бешено колотилось. Мужчина побежал в этом направлении, так где же он, черт возьми? Пол понял, что упустил его. И тут же увидел его впереди, в полквартале от себя. Тот двигался по улице де Фурси по направлению к Сене.

Осборн прибавил шагу. Он все еще был возбужден, но драка дала выход его ярости, и теперь он мог трезво оценить свое невероятное открытие. Убийство отца произошло в Соединенных Штатах, где нет срока давности на подобное преступление. Но так ли обстоит дело во Франции? Существует ли между двумя этими странами соглашение о выдаче преступников? А если этот человек француз, согласится ли французское правительство выдать своего гражданина Соединенным Штатам, с тем чтобы его судили там?

Пройдя полквартала, человек оглянулся. Осборн спрятался за спины пешеходов. Пусть думает, что его никто не преследует, пусть немного успокоится, потеряет осторожность. Надо захватить его врасплох. Одного.

Светофор переключился, машины и пешеходы остановились. Осборн стоял позади женщины с зонтиком, всего в нескольких шагах от мужчины. Пол снова взглянул на его лицо. Ни малейшего сомнения. Двадцать восемь лет он видел это лицо во сне. Мог бы нарисовать его с закрытыми глазами. Кровь вновь вскипела в жилах Пола.

Зажегся зеленый свет, и мужчина, обогнав толпу, устремился вперед. Вступив на тротуар, он оглянулся, ничего не увидел и продолжил свой путь. Они прошли мост Мари, пересекли остров Сен-Луи. По правую руку находился собор Парижской Богоматери. Еще несколько минут – и они оказались на левом берегу Сены.

Пока преимущество было на стороне Осборна. Он огляделся, высматривая улицу или проулок, где бы он смог напасть на своего врага так, чтобы никто не видел. Сделать это было затруднительно. Если он начнет двигаться слишком быстро, то рискует привлечь к себе внимание преследуемого. Но следовало подойти ближе, иначе существовала угроза потерять его, если бы тот вдруг вздумал свернуть в темный переулок или взять такси.

Дождь усилился, яркие желтые фары проезжавших мимо автомобилей слепили глаза. Мужчина свернул на бульвар Сен-Жермен и стремительно перебежал улицу. Куда это он, черт подери? И тут Осборн понял. Метро. Спустившись туда, мужчина мгновенно растворится в толпе. Осборн побежал, грубо расталкивая пешеходов, и решительно бросился через дорогу наперерез потоку машин. Загудели клаксоны, и мужчина оглянулся. На мгновение он замер на месте, потом рванулся вперед. Осборн понял, что мужчина его увидел и теперь знает о преследовании.

Пол буквально летел по лестнице, ведущей в метро. Внизу он увидел, как мужчина взял билет в автомате и стал протискиваться к турникету.

Обернувшись, мужчина увидел бегущего по лестнице Осборна. Тогда он вытянул вперед руку, и его билет оказался в отверстии автоматического контролера. Механизм щелкнул, мужчина проскочил внутрь. Стремительно свернув направо, он исчез за углом.

Времени на возню с билетом не оставалось. Отпихнув с дороги молодую женщину, Осборн перепрыгнул через турникет, увернулся от высокого негра и устремился к платформе.

Поезд уже стоял там, а мужчина был в одном из вагонов. Внезапно двери захлопнулись и поезд тронулся. Осборн пробежал несколько шагов и остановился, с трудом переводя дух. Перед ним были лишь мерцавшие бликами рельсы да пустой туннель. Убийца исчез.

Глава 2

Мишель Канарак посмотрела на мужа и протянула ему руку. Глаза ее светились любовью и нежностью. Анри Канарак взял ее руку в свою и тоже поглядел ей в глаза. Сегодня ему исполнилось пятьдесят два, ей было тридцать четыре. Они состояли в браке около восьми лет, и сегодня она сообщила ему, что беременна.

– Сегодня особенный вечер, – сказала она.

– Да, совершенно особенный.

Он нежно поцеловал ей руку и налил из бутылки красного бордо.

– Это в последний раз, – заявила она. – До рождения ребенка, пока я беременна, не возьму в рот ни капли.

– И я тоже, – улыбнулся Анри.

На улице бушевал ливень. Порывы ветра и дождя обрушивались на крышу и окна. Их квартира располагалась на последнем этаже пятиэтажного дома на авеню Вердье в районе Монруж. Анри Канарак был пекарем, он уходил из дому в пять утра и возвращался в половине седьмого вечера. На дорогу в один конец требовался час – Анри работал около Северного вокзала. Долгий путь. Но Анри не жаловался Он был доволен жизнью и счастлив стать отцом впервые в свои пятьдесят два. По крайней мере, он не сетовал на судьбу до сегодняшнего вечера, пока какой-то тип не напал на него в кафе и потом не преследовал до самого метро. Незнакомец походил на американца. С виду лет тридцати пяти. Крепко сложенный и сильный. Одет в дорогую спортивную куртку и джинсы, как бизнесмен в отпуске.

Кто он, черт возьми? Почему он набросился так внезапно?

– Как ты себя чувствуешь? – с тревогой посмотрела на него Мишель. До чего же докатился Париж, если на приличного человека нападает в кафе какой-то бешеный иностранец? Она предлагала позвонить в полицию. А потом найти адвоката и подать в суд на владельца кафе.

– Со мной все в порядке, – сказал он.

Он не собирался ни звонить в полицию, ни подавать в суд на хозяина кафе, хотя его левый глаз заплыл, а губа распухла и стала красно-синей, потому что сильный удар пришелся как раз по зубам.

– Эй, я собираюсь стать отцом, – сказал он, чтобы прекратить разговор на эту тему. – Никаких печальных глаз. Только не сегодня.

Мишель встала из-за стола, подошла к нему сзади и обвила его шею руками.

– Давай займемся любовью, и пусть это будет праздник жизни. Жизни молодой Мишель, старого Анри и нового существа.

Анри обернулся и посмотрел ей в глаза. Потом улыбнулся. Разве он мог иначе? Он так любил ее.

Позже, лежа в темноте и слушая ее дыхание, он пытался стереть из памяти воспоминание о том темноволосом человеке. Но забыть никак не удавалось. В нем ожил глубокий, почти животный страх. Сколько ни прячься, как ни таись – все равно рано или поздно тебя найдут.

Глава 3

Осборн видел, как они разговаривают в коридоре, подозревая, что скорее всего речь идет о нем. Потом тот, что поменьше ростом, ушел, а другой вернулся обратно через стеклянную дверь, держа в одной руке сигарету, а в другой папку.

– Хотите кофе, доктор Осборн?

Молодой самоуверенный инспектор Мэтро говорил спокойно и вежливо. Это был высокий блондин, что несколько необычно для француза.

– Я хотел бы знать, сколько времени вы еще намерены задерживать меня?

Осборна арестовала полицейская служба метро за нарушение общественного порядка – прыжок через турникет. Когда его стали допрашивать, он соврал, что человек, за которым он гнался, не так давно пытался напасть на него и отнять бумажник. А потом вдруг они совершенно случайно столкнулись нос к носу в кафе. Тогда-то полицейская служба метро связалась с городской полицией, стало известно о драке в кафе, и Осборна отправили в Центральную тюрьму на допрос.

– Вы – врач, – сказал Мэтро, глядя в протокол допроса. – Американский хирург-ортопед, приехавший в Париж после участия в научной конференции в Женеве. Живете в Лос-Анджелесе.

– Да, – устало подтвердил Осборн. Он уже говорил все это полицейскому в метро; полицейскому в заставленной стеллажами комнатушке где-то в другой части этого здания; следователю в штатском, который подверг его процедуре снятия отпечатков пальцев, фотографирования в фас и профиль и провел предварительный допрос. И сейчас, в этой тесной застекленной клетке, называемой комнатой для расследования, Мэтро собирался заставить его повторять все снова. От начала до конца.

– Вы не похожи на врача.

– А вы не похожи на полицейского, – парировал Осборн.

Мэтро не ответил. Может, он не очень понял – его английский оставлял желать лучшего, – но он был прав: Осборн действительно не очень-то походил на врача. Рост шесть футов, вес сто девяносто фунтов, темноволосый, с карими глазами – он казался совсем молодым, да и сложен был как настоящий атлет.

– Как называлась конференция, на которой вы присутствовали?

– Я не «присутствовал». Я выступал с докладом. На международном хирургическом конгрессе.

У него едва не вырвалось: «Сколько раз можно повторять? Вы что, ребята, друг другу ни о чем не докладываете?» По всему, ему следовало бы сейчас быть как следует напуганным, но он все еще оставался на взводе. Тот человек ускользнул, но главное, что Пол его нашел! Он здесь, в Париже. Сидит сейчас где-нибудь дома или в баре, зализывает раны и недоумевает, что же произошло.

– О чем был ваш доклад? Какова его тема?

Осборн закрыл глаза и медленно сосчитал до пяти.

– Я уже вам говорил.

– Мне вы не говорили.

– Темой моего доклада было повреждение передней крестовидной связки. Это в колене.

У Осборна пересохло во рту. Он попросил стакан воды. Мэтро не понял или сделал вид, что не понял.

– Сколько вам лет?

– Вы это уже знаете.

Мэтро молча ждал.

– Тридцать восемь.

– Женаты?

– Нет.

– Гомосексуалист?

– Инспектор, я разведен. Вас это устраивает?

– Давно работаете хирургом?

Осборн не ответил. Мэтро повторил вопрос; дым его сигареты уплывал в вентиляционное отверстие.

– Шесть лет.

– Вы считаете себя хорошим хирургом?

– Я не понимаю, почему вы задаете мне эти вопросы. Они не имеют никакого отношения к моему аресту. Можете позвонить в мой офис и проверить, говорю ли я правду.

Осборн устал и начал терять терпение. Но в то же время он понимал, что, если хочет выбраться отсюда, ему надо следить за своими словами.

– Послушайте, – сказал он как можно спокойнее и вежливее. – Я не упрямился и не сопротивлялся. Выполнил все, что от меня требовали. Отпечатки пальцев, фотографирование, допросы – словом, соглашался на все. А сейчас я прошу освободить меня или вызвать американского консула.

– Вы напали на французского гражданина.

– Откуда вы знаете, что он французский гражданин? – вырвалось у Осборна.

Мэтро не обратил внимания на его вопрос.

– Почему вы это сделали?

– Почему?

Осборн недоумевающе смотрел на инспектора. Да ведь не было дня, чтобы он не слышал того звука, с которым нож вонзился в живот отца. Ни одного дня, чтобы Пол не помнил, как прерывисто дышал отец, и не видел ужаса в его глазах, как бы спрашивающих: «Что случилось?» и уже знающих, что именно. Не видел, как под отцом подогнулись колени и он медленно сполз на тротуар. Не слышал истошного крика какого-то прохожего. Не видел, как отец, понимая, что умирает, тянулся к мальчику, без слов прося сына взять его за руку, чтобы тому не было так страшно. Без слов говоря, что очень его любит.

– Да. – Мэтро наклонился к столу и затушил сигарету в пепельнице. – Почему вы это сделали?

Осборн выпрямился и снова стал повторять придуманную им ложь.

– Я прилетел из Лондона в аэропорт Шарля де Голля. – Следовало быть осторожным и не допускать расхождений с тем, что он говорил раньше. – Этот человек набросился на меня в мужском туалете и попытался отнять бумажник.

– Вы кажетесь достаточно крепким. Он что, был таким сильным?

– Не особенно. Он просто хотел отнять бумажник.

– Отнял?

– Нет, он убежал.

– Вы сообщили в службу безопасности аэропорта?

– Нет.

– Почему?

– Он ничего не украл, а я во французском не силен, как вы могли заметить.

Мэтро закурил новую сигарету и бросил спичку в пепельницу.

– И потом, совершенно случайно, вы увидели того человека в кафе, куда зашли выпить?

– Да.

– Что вы собирались делать дальше? Сдать его в полицию?

– По правде сказать, инспектор, я не знаю, что собирался делать дальше. Я просто схватил его как сумасшедший. Совсем потерял голову.

Осборн встал и отвернулся от Мэтро, который записывал его показания. А что он мог ему сказать? Что человек, которого Пол преследовал, зарезал ножом его отца в Бостоне, штат Массачусетс, Соединенные Штаты Америки, во вторник 12 апреля в 1966 году? Что Пол видел убийцу собственными глазами и больше никогда не встречал до сегодняшнего вечера? Что бостонская полиция с огромным сочувствием выслушала душераздирающий рассказ мальчика и потом несколько лет пыталась найти убийцу, пока наконец не признала, что бессильна? Разумеется, следствие велось по всем правилам. Место происшествия было тщательно исследовано, были проведены экспертизы, сделано вскрытие, допрошены свидетели. Но мальчик никогда раньше не видел того человека, а вдова не смогла определить его по описанию сына; отпечатков пальцев на орудии убийства не оказалось, это был самый обыкновенный нож из супермаркета. Полиция могла опираться лишь на показания двух других свидетелей. Кэтрин Барнс – продавщицы средних лет и Лероя Грина – хранителя Бостонской публичной библиотеки. Они проходили по улице во время нападения и оба рассказывали примерно то же, что и мальчик. Итак, к концу расследования полиция знала ровно столько, сколько и вначале. То есть ничего. В конце концов Кевин О'Нейл, напористый молодой детектив по расследованию убийств, который с самого начала вел это дело и по-настоящему подружился с Полом, был убит преступником, против которого давал показания в суде. Так дело Джорджа Осборна превратилось в обычное нераскрытое убийство, которое засунули подальше в кучу других повисших дел. А сейчас, тридцать лет спустя, Кэтрин Барнс было за восемьдесят, она находилась в доме для престарелых в штате Мэн и совершенно выжила из ума; Лерой Грин умер. Так что фактически Пол являлся единственным свидетелем. А любой прокурор, решивший в деле почти тридцатилетней давности потребовать от суда присяжных обвинительного приговора, опираясь лишь на показания сына жертвы, которому тогда было десять лет и который видел подозреваемого почти мельком, какие-нибудь две-три секунды, – так вот, такой прокурор должен быть просто психом. Убийца вышел сухим из воды. И по сей день все так и оставалось: ведь даже если бы Осборн смог убедить полицию найти и арестовать того типа, до суда дело бы никогда не дошло. Ни во Франции, ни в Америке, нигде, хоть лбом об стенку бейся. Так зачем рассказывать полиции? Ничего хорошего не выйдет, только усложнит дело в будущем, если Осборну снова посчастливится разыскать убийцу.

– Сегодня утром вы были в Лондоне.

Осборн очнулся от своих мыслей, услышав, что Мэтро продолжает с ним говорить.

– Да.

– Вы сказали, что прилетели в Париж из Женевы.

– Через Лондон.

– Почему через Лондон?

– Я путешествовал. Но внезапно заболел. Какой-то вирус.

– Где вы останавливались?

Осборн снова сел. Что им от него нужно? Или пусть сажают, или отпустят поскорее. Какое им дело, чем он занимался в Лондоне?

– Я спросил, где вы останавливались в Лондоне, – в упор посмотрел на него Мэтро.

Осборн был в Лондоне с женщиной, тоже врачом, стажирующейся в одной из парижских клиник. Как он обнаружил впоследствии, она была любовницей некоего известного французского политика. А тогда она только сказала, что для нее важно сохранить поездку в тайне, и просила не спрашивать почему. Именно поэтому он с большими предосторожностями выбрал отель, гарантирующий своим клиентам инкогнито, и назвал для регистрации только свое имя.

– Отель «Коннот», – сказал Осборн. Оставалось надеяться, что отель не посрамит своего доброго имени.

– Вы были один?

– Ну все, хватит. – Осборн резко встал, оттолкнувшись от стола руками. – Я требую вызвать американского консула.

Пол увидел, что за стеклянной дверью полицейский в форме и с автоматом через плечо обернулся и уставился на него.

– Успокойтесь, доктор Осборн… Пожалуйста, присядьте, – невозмутимо произнес Мэтро, потом стал что-то писать.

Осборн сел и демонстративно отвернулся, надеясь, что Мэтро прекратит расспросы о Лондоне и перейдет к чему-нибудь другому. Часы на стене показывали без чего-то одиннадцать. Значит, в Лос-Анджелесе сейчас три часа дня или два? В это время года в Европе часы обычно переводили на час, в зависимости от страны. Черт, кто бы мог подумать, что он окажется в подобной ситуации? Пол имел дело с полицией всего один раз в жизни. Это произошло вечером, после тяжелого нервного дня. Растяпа, служитель на автостоянке возле ресторана, паркуя новехонький автомобиль Осборна, смял в лепешку передний бампер, не испытывая при этом не малейшего угрызения совести. Пол сорвался и врезал ему пару раз. Осборна тогда просто задержали, не возбуждая уголовного дела, а потом отпустили. Вот и весь опыт общения с полицией. Тут Пол вдруг вспомнил, что был еще один случай. Пятнадцатилетним школьником на Рождество он бросал снежки в окно класса, и полиция застукала его. Когда они спросили, почему он это делал, он сказал им правду. Ему больше нечем было заняться.

Почему? Все всегда задают этот вечный вопрос. В школе. В полиции. Даже его пациенты. Почему вот здесь болит? Почему требуется или не требуется хирургическое вмешательство? Почему вот тут продолжает болеть, а ведь не должно? Почему им не нужно лечение, они же чувствуют, что оно необходимо? Почему это можно делать, а это нельзя? И ждут, что он все объяснит. «Почему?» На этот вопрос Пол был обязан отвечать, сам он его не задавал. Впрочем, нет, задавал. Дважды: своей первой жене, а потом второй, когда они уходили от него. Но сейчас, в этой стеклянной комнате для расследований, в центре Парижа, глядя на французского детектива, записывавшего его показания, и тлевшую в пепельнице сигарету. Пол осознал, что слово «почему» стало для него самым важным на свете. Он хотел спросить человека, за которым гнался сегодня, только одно: «Почему ты, ублюдок, убил моего отца?» Тут Полу пришла в голову мысль, что, если полиция допросила официантов в кафе, присутствовавших при драке, ей могло быть известно имя того человека. Особенно если он – постоянный посетитель или расплачивался чеком или кредитной карточкой. Осборн подождал, пока Мэтро закончит писать. Потом как можно вежливее спросил:

– Могу я задать вопрос?

Мэтро поднял глаза и кивнул.

– Этот французский гражданин, в нападении на которого меня обвиняют… Вам известно, кто он?

– Нет, – ответил Мэтро.

Тут отворилась стеклянная дверь, вошел второй инспектор в штатском и сел напротив Осборна. Его звали Баррас. Он взглянул на Мэтро, тот слегка покачал головой. Баррас был маленького роста, темноволосый, черные глаза его смотрели угрюмо. Ногти на волосатых руках были безукоризненно подстрижены.

– Во Франции гостеприимство не распространяется на нарушителей порядка. И врачи не составляют исключения. Подобные лица депортируются, и все.

Депортируются! О Господи, нет, подумал Осборн. Пожалуйста, только не это! Не сейчас, когда через столько лет он наконец нашел убийцу! Знает, что тот жив и находится здесь.

– Простите, – проговорил он, стараясь не выдать своего ужаса. – Мне очень жаль… Я был очень расстроен, вот в чем дело. Пожалуйста, поверьте – это истинная правда.

Баррас испытующе смотрел на него.

– Сколько вы намереваетесь пробыть во Франции?

– Дней пять, – ответил Осборн. – Хотел посмотреть Париж.

Поколебавшись немного, Баррас достал из кармана пиджака паспорт Осборна.

– Вот ваш паспорт, доктор. Когда соберетесь уезжать, загляните ко мне, и я вам его верну.

Пол взглянул на Мэтро. Так вот как они решили поступить. Не депортируют, не отдают под суд, просто будут держать на крючке и знать, что он об этом помнит.

– Уже поздно, – вставая, сказал Мэтро. – Au revoir,[1] доктор Осборн.

Было двенадцать двадцать пять, когда Пол вышел на улицу. Дождь кончился, над городом висела яркая луна. Пол начал было ловить такси, но потом решил прогуляться до отеля пешком. Прогуляться и подумать о том, что делать дальше, подумать о человеке, который перестал жить лишь в детских воспоминаниях, а превратился в реальное существо, обитающее где-то здесь, в Париже. И если проявить терпение, его можно будет разыскать. Задать вопрос: «Почему?» А потом уничтожить.

Глава 4

Лондон

В ту же лунную ночь на ярко освещенной улице сразу за Чаринг-Кросс в театральном районе собралась толпа зевак. Узкий проход в форме буквы «L», являвшийся местом преступления, был огорожен специальной лентой. Любопытствующие прохожие, пытаясь через полицейских в форме разглядеть что-либо с того или другого конца, строили самые различные догадки о том, что произошло.

Но не лица зевак, жадно вглядывавшихся в темноту, привлекали внимание Маквея. Он смотрел на другое лицо: лицо белого мужчины лет двадцати пяти с неестественно выпученными, почти вылезшими из орбит глазами. В пустой коробке, брошенной в мусорный бак, театральный сторож обнаружил человеческую голову. Обычно убийствами занималась полиция Большого Лондона, но сейчас дело обстояло иначе. Суперинтендант Джемисон позвонил комиссару Айану Ноблу из особого отдела домой, а Нобл, в свою очередь, позвонил в отель Маквею и поднял того с кровати. Повышенный интерес детективов лондонского управления полиции к находке театрального сторожа был вызван тем, что, во-первых, при найденной голове не имелось тела, а во-вторых, голова была отделена от тела хирургическим путем. Где находилось «остальное», можно было только гадать, проблема же с тем, что имелось в наличии, целиком ложилась на плечи Маквея.

Глядя на то, как полицейские, производившие осмотр места происшествия, осторожно достали голову из мусорного бака, положили в чистый пластиковый пакет, а затем в коробку, чтобы везти в машине, Маквей думал о том, что лондонские детективы правы: отделение головы от туловища было совершено профессионалом. Если не хирургом, то по крайней мере кем-то, кто умел обращаться с хирургическими инструментами и изучал анатомию Грэя, где сказано:

«В основании шеи, где шейные позвонки соединяются с позвоночником, трахея, ведущая к легким, и пищевод, ведущий к желудку, соединяются с констрикторной мышцей, прилегающей к слюнной и щитовидной железам».

Именно в этом месте голова была отделена от туловища, что Маквей и комиссар Нобл сообразили и без медицинской экспертизы. А вот что им было нужно узнать от экспертов, так это до или после смерти человеку отрезали голову. И если после – то какова причина смерти. Вскрытие головы происходит точно так же, как вскрытие тела, только работы меньше.

На лабораторные исследования требовалось от двадцати четырех часов до трех-четырех дней. Но Маквей, комиссар Нобл и молодой, с пухлым, как у младенца, лицом доктор Эйван Майклс, срочно вызванный из дома, уже сделали определенные выводы. Голова была отделена от тела после гибели, причиной которой предположительно могла послужить смертельная доза барбитуратов, скорее всего нембутала. Однако оставалось неясным, почему глаза так вылезли из орбит и почему в уголках рта запеклась кровь. Такие симптомы бывают при отравлении газом цианида, но очевидных следов этого не наблюдалось.

Маквей почесал в затылке и уставился себе под ноги.

– Сейчас он спросит вас, когда наступила смерть, – сухо сказал Айан Нобл Майклсу. Ноблу было пятьдесят, он имел жену, двух дочерей и четырех внуков. Коротко стриженные седые волосы, квадратная челюсть и поджарая фигура делали его похожим на кадрового военного; да это и неудивительно – ведь он был отставным полковником разведки, окончившим Королевскую военную академию в Сандхерсте.

– Трудно сказать, – ответил Майклс.

– Постарайтесь. – Серо-зеленые глаза Маквея смотрели на Майклса в упор. Ему нужен был какой-нибудь ответ. Хотя бы просто мнение специалиста.

– Крови очень мало, почти нет. Когда она свернулась, определить трудно, сами понимаете. Могу сказать, что голова уже находилась некоторое время там, где ее нашли, потому что температура головы и воздуха на улице почти одна и та же.

– Трупное окоченение не наступило?

Майклс внимательно посмотрел на него.

– Нет, сэр. Не похоже. Как вы знаете, детектив, трупное окоченение начинается через пять-шесть часов, верхняя часть тела остывает через двенадцать часов, а все тело – через восемнадцать.

– У нас нет тела, – заметил Маквей.

– Да, сэр, тела у нас нет.

Презрев мысли о служебном долге, Майклс пожалел, что не остался сегодня вечером дома и не уступил кому-нибудь еще удовольствие любоваться на этого ехидного американского детектива по расследованию убийств, почти совсем седого и, похоже, задающего вопросы, ответы на которые ему прекрасно известны.

– Маквей, – сказал Нобл с отсутствующим выражением лица. – Почему бы нам не подождать результатов исследований и не отпустить беднягу доктора домой к молодой жене. У них сегодня первая брачная ночь.

– Первая брачная ночь? – ошарашенно переспросил Маквей. – Сегодня?

– Должна была быть, – бесстрастно ответил Майклс.

– Тогда какого черта вы ответили на вызов? Вместо вас позвонили бы кому-нибудь другому. – Маквей был искренне изумлен. – А что сказала ваша жена?

– Предлагала не отвечать на вызов.

– Рад слышать, что хоть один из вас знает, с какого конца свечку зажигать.

– Видите ли, сэр, это моя работа.

Маквей улыбнулся про себя. Этот молодой патологоанатом станет или очень хорошим профессионалом, или загнанной рабочей скотинкой. Пока трудно сказать.

– Если мы закончили, то от меня еще что-нибудь требуется? – резко спросил Майклс. – Я раньше никогда не работал ни на лондонскую полицию, ни на Интерпол.

Маквей пожал плечами и, взглянув на Нобла, сказал:

– Я тоже. Я тоже никогда раньше не работал ни на лондонскую полицию, ни на Интерпол. Как вы храните найденные головы?

– Найденные головы, Маквей, мы храним так же, как тела или части тела. Крепим бирку, запечатываем в пластик и помещаем в холодильник.

В такой поздний час Нобл был не расположен шутить.

– Понятно, – снова пожал плечами Маквей. Пора закругляться, решил он. С рассветом детективам придется прочесать улицу вдоль и поперек и расспросить всех и каждого, не крутился ли кто-нибудь возле мусорного бака незадолго до того, как там нашли голову. Через день, в крайнем случае через два, будут готовы результаты анализов волос и кожи. Специалист-антрополог установит возраст жертвы.

Доктор Майклс остался крепить бирку, запаковывать в пластик и отправлять голову в холодильник в специальном ящике с предписанием, что впредь до особого распоряжения этот ящик может быть открыт только в присутствии комиссара Нобла или детектива Маквея. Нобл поехал в свой недавно отремонтированный дом в Челси, а Маквей отправился через Грин-парк в Мейфер, в свой номер отеля, обманчиво казавшийся совсем маленьким.

Глава 5

Его крестили в католическом храме Святой Девы Марии в Рочестере, штат Нью-Йорк, снежным февральским днем 1928 года и дали имя Уильям Патрик Кэван Маквей.

В детстве все знали его как Пэдди Маквея, старшего сына сержанта Маквея из полицейского участка. Но с тех пор как двадцать девять лет спустя он распутал знаменитое дело о зверских убийствах в Лос-Анджелесе, никто не называл его иначе как «Маквей» – ни начальство, ни коллеги, ни пресса, ни даже собственная жена.

С тех пор как в 1955 году он стал детективом по расследованию убийств в лос-анджелесском полицейском управлении, две его жены умерли и трое детей окончили колледж. В день, когда ему исполнилось шестьдесят пять, он попробовал уйти на пенсию. Но ничего не вышло. Телефон продолжал трезвонить. «Позвони Маквею, он знает, как заставить проститутку расколоться», «Вызовите Маквея, пусть придет пораскинет мозгами, все равно ему делать нечего», «Я не знаю, спроси у Маквея».

В конце концов он сбежал в свой домик для рыбалки, который построил в горах недалеко от Большого Медвежьего озера; телефона там не было. Но не успел Маквей наладить снасти и подключить кабельное телевидение, как друзья-детективы полюбили приезжать удить рыбу. Они не ходили вокруг да около, а сразу начинали задавать те же вопросы, что раньше по телефону. Наконец он сдался, запер свой домик на висячий замок и пришел обратно в полицию на прежнюю должность.

Он вернулся к своему старому поцарапанному металлическому столу и скрипучему креслу на колесиках в отделе расследования грабежей и убийств, но не прошло и двух недель, как шеф Билл Вудворд, явившись в отдел, предложил Маквею прокатиться в Европу за счет Интерпола. Находившиеся в дежурной комнате остальные шестеро детективов чуть не лопнули от зависти. Маквей же лишь пожал плечами и поинтересовался, надолго ли ехать и какова цель поездки. Он не больно-то рвался путешествовать, а когда выбирался отдыхать, то предпочитал места потеплее. Сейчас было начало сентября. В Европе уже будет холодно, а Маквей терпеть не мог мерзнуть.

– Насчет «надолго ли» – это, полагаю, зависит от вас. А цель поездки такова: у Интерпола набралось уже семь обезглавленных трупов, и они не знают, что с ними делать. – Вудворд сунул Маквею под нос папку с делом и вышел.

Маквей проводил взглядом шефа и посмотрел на остальных детективов; потом налил себе кофе и открыл папку. В верхнем правом углу имелась черная пометка, которая, по принятому в Интерполе коду, означала, что тело не опознано и требуется помощь в идентификации трупа. Пометка была старая. К нынешнему моменту личности погибших уже установили.

Из семи трупов два были найдены в Англии, два во Франции, один в Бельгии, один в Швейцарии и один был выброшен на берег возле порта Киль в Западной Германии. Все жертвы – мужчины, в возрасте от двадцати двух до пятидесяти шести лет, все – белые. Очевидно, они сначала были отравлены каким-то видом барбитурата, а затем обезглавлены, причем явно профессионалом-медиком.

Убийства происходили с февраля по август и, казалось, не имели друг к другу никакого отношения. Но они слишком походили одно на другое, чтобы совпадение было случайным. Однако это было единственным, что их связывало. Жертвы не имели между собой ничего общего и, очевидно, даже не подозревали о существовании друг друга. Никакого криминального прошлого или там бурной жизни. И у всех разное социальное происхождение.

Однако проблема усугублялась тем, что эти убийства наносили непоправимый удар статистике раскрытия тяжких преступлений. В большинстве случаев, если удается установить личность жертвы (с головой она или без), то убийца, как правило, бывает найден. В этих же семи случаях ни одного мало-мальски стоящего подозреваемого так и не нашлось. В общем, полицейские эксперты из пяти стран, в том числе из специального отдела по расследованию убийств Скотленд-Ярда и из Интерпола, не продвинулись ни на шаг, а бульварные газеты надрывались вовсю. Вот почему из лос-анджелесского департамента полиции был вызван единственный в своем роде детектив по расследованию убийств.

Сначала Маквей прилетел в Париж, его встречал лейтенант Алекс Лебрюн, инспектор из первого отдела парижского управления полиции – развязный тип с ухмылкой во все лицо и вечно торчащей изо рта сигаретой. Лебрюн представил Маквея комиссару Ноблу из Скотленд-Ярда и капитану Иву Каду – французскому представителю Интерпола. Вчетвером они обследовали два места преступления во Франции. Первое в Лионе, в двух часах езды на поезде к югу от Парижа и, по иронии судьбы, меньше чем в миле от штаб-квартиры Интерпола. Второе в Шамони – альпийском лыжном курорте. Затем Маквей в сопровождении Каду и Нобла побывал в Бельгии, на маленькой фабрике на окраине Остенде, в Швейцарии, в роскошной гостинице, расположенной на Женевском озере в Лозанне, в Германии, в каменистой бухте в двадцати минутах езды на машине от Киля. Наконец они оказались в Англии. Сначала осмотрели маленькую квартиру напротив собора Солсбери в пригороде Лондона, а потом частный дом в самом Лондоне – в роскошном районе Кенсингтон.

После этого Маквей десять дней провел в нетопленом кабинете на третьем этаже в Скотленд-Ярде – корпел над пространными полицейскими отчетами о каждом преступлении и чаще, чем надо, обсуждал те или иные детали с Айаном Ноблом, сидевшим в комнате на первом этаже, значительно более теплой и просторной, чем у Маквея. К счастью, Маквей получил передышку: его вызвали на два дня в Лос-Анджелес давать показания по делу вьетнамца, торговца наркотиками, которого Маквей лично арестовал в ресторане, когда вьетнамец пытался убить младшего официанта. Маквей просто зашел пообедать и на самом деле ничего героического не совершил: всего лишь приставил свой револьвер 38-го калибра тому типу к уху и предложил немного расслабиться.

После судебного разбирательства Маквей собирался денька два посвятить своим личным делам и вернуться в Лондон. Но каким-то образом он умудрился под предлогом зубного протезирования превратить два дня в две недели; большую часть времени он провел в гольф-клубе, где теплое солнце, пробивавшееся через дымку смога, помогало ему в промежутке между ударами размышлять об убийствах.

Итак, единственным, что связывало все эти преступления, было то, что головы от туловища отделялись хирургическим путем.

И все, больше ничего общего. Три жертвы были убиты там же, где их обнаружили. Остальных убили где-то в другом месте, троих вышвырнули на помойку, а четвертого выбросило приливом в Киле. За все годы службы Маквей еще не сталкивался с таким трудным и запутанным делом.

В промозглом Лондоне еще не пришедший в себя после утомительного перелета Маквей едва успел распаковать вещи, лечь и закрыть глаза, как раздался телефонный звонок и Нобл сообщил, что найдена голова, представляющая для них интерес.

В четверть четвертого утра по лондонскому времени Маквей сидел за письменным столом в своем кабинетике, перед ним стоял стакан с виски; проводилось своего рода селекторное совещание (по специальному каналу связи Интерпола) с Ноблом и капитаном Каду из Лиона.

Каду – импульсивный, ладно скроенный крепыш с пышными, загнутыми вверх усами, концы которых он вечно подкручивал большим и указательным пальцами, – держал перед собой факс с рапортом того самого молоденького эксперта Майклса о предварительных результатах вскрытия, где, среди прочего, указывалось, в каком точно месте голова была отделена от тела. Описание во всех деталях совпадало с остальными семью случаями.

– Это мы знаем, Каду. Но этого недостаточно, чтобы говорить о явной связи между убийствами, – устало произнес Маквей.

– Все жертвы – одной возрастной группы.

– И этого недостаточно.

– Маквей, я согласен с капитаном Каду, – светским тоном вставил Нобл, словно они беседовали за чашкой чая. – Это, конечно, не явная связь, но вряд ли стоит игнорировать подобное совпадение, – закончил он.

– Так… – Маквей помолчал, а потом высказал мысль, все время вертевшуюся у него в голове: – Кто же этот псих, за которым мы вынуждены гоняться по всей Европе?

– Вы думаете, это один человек? – одновременно спросили его собеседники.

– Не знаю. Пожалуй… – запнулся Маквей. – Да. Я думаю, это один и тот же человек.

Сославшись на тяжелый перелет, вконец вымотавший его, Маквей предложил закончить разговор попозже и повесил трубку. Он мог бы спросить их мнение, но не стал. Они ведь его позвали на помощь, а не он их. Кроме того, если бы они считали, что он не прав, они сказали бы ему об этом. Да и вообще, он высказал всего лишь предположение.

Взяв стакан с виски, он поглядел в окно. Напротив, через улицу, стоял еще один маленький отель. Все окна были темными, только на четвертом этаже пробивался тусклый свет. Кто-то читал, а может, заснул, читая, а может, уходя, забыл выключить свет и еще не вернулся. А может, в комнате лежало мертвое тело, ожидая, пока его обнаружат утром. Так уж устроен мозг детектива: начнешь перечислять гипотезы – и не остановишься. И только по прошествии какого-то времени наступает момент, когда ты знаешь, что происходило в комнате, прежде чем ты вошел, что ты там можешь найти, какие люди там находятся и что они замышляли.

Но в деле с отрезанными головами не светилось даже самое тусклое окошко. Если повезет, может, оно появится позже. Окно, за ним комната, а в ней – убийца. Но прежде всего нужно установить личность жертвы.

Маквей допил виски, потер глаза и посмотрел на запись, которую сделал раньше. Он уже отдал соответствующие распоряжения.

ГОЛОВА / ХУДОЖНИК / НАБРОСОК / ГАЗЕТА / УСТАНОВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ.

Глава 6

В пять часов утра парижские улицы еще пустынны. Метро открывалось в пять тридцать, поэтому Анри Канарака подвозила на работу Агнес Демблон – главный бухгалтер булочной, в которой Анри работал. Каждое утро ровно в четыре сорок пять Агнес подъезжала к его дому на своем белом «ситроене» пятилетней давности. И каждое утро Мишель Канарак смотрела из окна спальни, как ее муж выходит на улицу, садится в «ситроен» и уезжает с Агнес. Потом Мишель затягивала потуже халат, шла обратно в спальню, ложилась и начинала думать об Анри и Агнес. Сорокадевятилетняя Агнес была старой девой, бухгалтершей в очках и представить, что она могла кому-то понравиться, было просто невозможно. Неужели Анри находит в ней что-то такое, чем не обладала Мишель? Мишель была намного моложе, в тысячу раз интереснее, про фигуру и говорить нечего, с сексом (она точно знала) у них все обстояло прекрасно – потому-то она в конце концов и забеременела.

Но Мишель не имела понятия (а Анри никогда не говорил ей) о том, что именно Агнес, и никто другой, устроила его на работу в булочную-пекарню. Агнес заставила хозяина взять Анри, а ведь у того не было ни малейшего опыта в пекарском деле. Хозяин – маленький раздражительный человечек по имени Лебек – не выразил большого желания брать на работу новенького да еще тратить время на его обучение, но ему пришлось изменить свое мнение после того, как Агнес пригрозила, что немедленно уволится. А такого бухгалтера, как она, найти было нелегко – ведь Агнес знала, как обойти законы по части налогов. Итак, Анри Канарака приняли на работу, и он быстро освоил новую профессию. На него можно было положиться, и он не требовал все время повышения зарплаты, как остальные. Другими словами, новичок оказался просто идеальным работником, и Лебек не имел претензий к Агнес за то, что по ее настоянию принял Анри в свою «команду». Единственное, что ставило Лебека в тупик, это почему Агнер готова была бросить работу ради такого обыкновенного, ничем не примечательного человека, как Анри Канарак. На его попытки выяснить это она отрубила: «Да или нет, месье Лебек?» Совершенно непонятно.

Агнес сбросила скорость, ослепленная встречной машиной, и взглянула на Канарака. Когда он садился в «ситроен», она заметила синяки на его лице; теперь, в свете фар проносящихся мимо машин, синяки казались еще безобразнее.

– Опять напился. – Голос Агнес звучал холодно, почти с ненавистью.

– Мишель беременна, – сказал он, глядя вперед на желтые огни, разрезавшие темноту.

– Ты напился с радости или с горя?

– Я не напивался. На меня напал какой-то тип.

– Какой тип? – Она повернулась к нему.

– Я никогда его раньше не видел.

– И что ты сделал?

– Я убежал. – Канарак не отрывал глаз от дороги.

– Наконец-то поумнел на старости лет.

– Дело не в том… – Анри повернул голову и посмотрел на нее. – Я сидел в кафе «Стелла». На улице Сент-Антуан. Читал газету и пил кофе, перед тем как вернуться домой. И вдруг он ни с того ни с сего налетел на меня, повалил на пол и стал избивать. Официанты оттащили его, и я убежал.

– Почему он напал?

– Не знаю. – Канарак снова смотрел на дорогу. Ночь уступала свои права дню. Автоматически выключились уличные фонари. – Потом он преследовал меня. Шел до самого метро. Мне удалось ускользнуть, я сел в поезд, а он не успел. Я…

Агнес притормозила, пропуская человека с собакой, потом вновь нажала на газ.

– Что «ты»?

– В окно поезда я увидел, как его схватили полицейские.

– Он просто псих. И полиция иной раз тоже на что-то способна.

– Может, и нет.

Агнес повернулась к Анри. Он чего-то недоговаривает.

– В чем дело?

– Он был американец.

* * *

Пол Осборн вернулся в отель на авеню Клебер без десяти час. Через пятнадцать минут он уже сидел в своем номере и звонил в Лос-Анджелес. Его адвокат соединил Пола с другим адвокатом, а тот сказал, что перезвонит через некоторое время. В час двадцать зазвонил телефон. Звонили из Парижа. Человек по имени Жан Пакар.

Пять с половиной часов спустя Жан Пакар сидел напротив Пола в гостиной отеля. Для сорока двух лет Пакар находился в отличной форме. Коротко подстриженные волосы, свободного покроя костюм, подчеркивающий худощавость его фигуры. Галстука он не носил, воротник сорочки был расстегнут, возможно намеренно, чтобы обнажить неровный трехдюймовый шрам, пересекавший горло. Пакар когда-то служил в Иностранном легионе, потом был наемником в Анголе, Таиланде, Сальвадоре. Сейчас он работал на «Колб интернэшнл» – одном из самых крупных в мире сыскных агентств.

– Мы ничего не гарантируем, но делаем все от нас зависящее, так что клиенты обычно остаются довольны, – сказал Пакар с улыбкой, которая выглядела неожиданной на его лице.

Официант принес дымящийся кофе и небольшой поднос с круассанами и ушел. Жан Пакар ни к чему не притронулся. Глядя на Осборна в упор, он продолжал:

– Позвольте я объясню. – По-английски он говорил с сильным акцентом, но вполне понятно. – Все детективы «Колб интернэшнл» отбираются крайне тщательно и имеют безупречную репутацию. Однако мы являемся не служащими фирмы, а как бы независимыми агентами. Мы получаем задание в местном отделении фирмы и потом отчитываемся за произведенные расходы. Больше от нас ничего не требуется. Таким образом, мы целиком полагаемся на собственные силы, до тех пор пока не запросим поддержки. Конфиденциальность – наше священное правило. Детектив и клиент всегда общаются только один на один. Надеюсь, вы по достоинству оцените эту практику, учитывая нынешнее положение вещей, когда любую информацию можно купить за деньги.

Жан Пакар поднял руку и, подозвав официанта, заказал стакан воды. Потом обернулся к Осборну и стал объяснять дальше принципы работы своего сыскного агентства.

Когда расследование завершено, рассказывал он, все материалы – записи, фотографии, включая негативы, – передаются клиенту. Детектив составляет отчет о затраченном времени и расходах и сдает в местное отделение фирмы «Колб». А клиент оплачивает счет.

Принесли воду.

– Спасибо, – сказал Пакар. Он отпил, поставил стакан на стол и взглянул на Осборна. – Теперь вы знаете, насколько честно, деликатно и безупречно мы ведем дела.

Осборн улыбнулся. Ему нравилась не только подобная система ведения дел, но и манеры и поведение детектива. Полу нужен был человек, которому бы он доверял, а Жан Пакар казался именно таким человеком. Плохой детектив мог бы спугнуть того типа и в результате все испортить. Существовала еще одна проблема, к которой даже сейчас Осборн не знал, как подступиться. Однако то, что затем сказал Жан Пакар, разом решало ее.

– Я мог бы спросить, зачем вам понадобилось разыскивать этого человека, но вижу, что вы бы предпочли не отвечать.

– Это личное, – коротко ответил Осборн. Жан Пакар кивнул, приняв ответ как должное.

Следующие сорок минут Осборн излагал то немногое, что ему было известно. Кафе на улице Сент-Антуан. Время, когда увидел его. За каким столиком тот сидел. Что пил. Тот факт, что тип курит. Маршрут, по которому он шел, когда думал, что его уже не преследуют. Станция метро на бульваре Сен-Жермен, куда нырнул, когда понял, что за ним гонятся.

Закрыв глаза, Осборн описывал Анри Канарака. Таким, каким видел его здесь, в Париже, несколько часов назад, и таким, каким запомнил с того дня в Бостоне. Жан Пакар почти не перебивал, лишь изредка задавал вопрос или просил уточнить какую-то деталь. Он ничего не записывал, только слушал. В конце Осборн набросал на бланке отеля портрет Канарака. Глубоко посаженные глаза, квадратная челюсть, широкий шрам, протянувшийся зигзагом по скуле от левого глаза к верхней губе, уши, торчавшие почти под прямым углом. Рисунок получился неумелым, будто его рисовал десятилетний мальчик.

Пакар сложил рисунок пополам и положил в карман пиджака.

– Дня через два я с вами свяжусь, – сказал он. Потом, допив воду, встал и вышел.

Пол Осборн долго смотрел ему вслед. Он не мог разобраться в своих чувствах, не знал, что и думать. По невероятному стечению обстоятельств встреча в кафе, куда он случайно зашел выпить кофе, в городе, которого он совершенно не знал, перевернула всю его жизнь. Случилось то, чего (как он считал) никогда не могло случиться. Внезапно в нем зародилась надежда. Не только на возмездие, но и на освобождение от давних страшных мук, на которые его обрек убийца. Почти тридцать лет, с детских лет до зрелой поры, Пола терзали кошмары, превращая его жизнь в ад и обрекая на одиночество. Ужасное воспоминание возникало перед ним вновь и вновь. Мучение усугублялось сознанием собственной вины и ответственности за смерть отца – если бы он был бдительнее, если бы вовремя заметил нож, если бы заслонил собой отца, – одним словом, если бы он был действительно хорошим сыном… И это еще не все. Начиная с детства вплоть до сегодняшнего дня его преследовал – не помогли советы многочисленных психотерапевтов и психоаналитиков – еще более жестокий демон – парализующий, унизительный страх опять оказаться покинутым. Убийца своим ножом продемонстрировал ему, как легко и быстро можно лишиться любви. От этого страха Осборна не защитили ни годы, ни успешная профессиональная карьера.

Опыт прожитых лет подтверждал эту горькую истину: смерть матери, потом смерть тетки. Дальнейшее уже было делом его собственных рук – он терял друзей, терял любимых и сам был в этом виноват. Пол отдавал себе в этом отчет, но ничего не мог изменить. Как только настоящая любовь или дружба была готова войти в его жизнь, в душе возникал непреодолимый страх утраты, порождавший болезненное недоверие, ревность, – это срабатывал инстинкт самосохранения. Он не оставлял шансов ни для любви, ни для радости, ни для веры.

И вот, тридцать лет спустя, корень всех его бед найден. Он находится здесь, в Париже. Не будет ни полиции, ни иска о выдаче преступника, ни суда. Найти негодяя, посмотреть ему в глаза и уничтожить. И пусть знает, кто и за что его убивает.

Глава 7

На следующий день после похорон отца мать забрала сына и переехала к своей старшей сестре, которая жила в маленьком домике на мысе Кейп-Код.

Мать звали Бекки. Пол так и не узнал, как было ее полное имя – Элизабет или Ребекка, не удосужился спросить. Бекки вышла за отца в двадцать лет, когда училась в школе медсестер.

Джордж Дэвид Осборн был красивым мужчиной, но держался всегда тихо и незаметно. Он вырос в Чикаго, учился в Бостоне, в Массачусетском технологическом институте. После окончания работал сначала в компании «Рэйтеон», потом в небольшой фирме «Микротэб», специализировавшейся на приборостроении. Пол знал, что отец занимался конструированием хирургических инструментов или чем-то в этом роде.

Дни после похорон запомнились ему как в тумане: спешные сборы, переезд из большого бостонского дома в захолустье. Почти сразу же мать начала пить. По вечерам она готовила ужин, но сама ничего не ела – только пила коктейль за коктейлем, язык у нее начинал заплетаться, потом она засыпала. Маленькому Полу становилось страшно, он уговаривал маму хоть что-нибудь съесть, но она не слушала, сердилась. Сердилась она все чаще и чаще – обычно из-за какой-нибудь ерунды, но в конце гнев непременно обрушивался на сына. Он был виноват, виноват в том, что не спас отца. Если бы отец был жив, все они находились бы сейчас дома, а не в этой дыре.

Затем следовали проклятья в адрес убийцы, лишившего ее смысла и радости жизни; в адрес полиции, не способной найти преступника. И неизменный финал – упреки и обвинения против себя самой. Она – жалкое, презренное существо, никудышная мать, не сумевшая справиться с ударом судьбы.

Тетя Дороти была на восемь лет старше сестры, ей перевалило за сорок. Полная, приветливая, простоватая женщина, так и не вышедшая замуж. Каждое воскресенье она ходила в церковь, участвовала в общественной жизни квартала. Позвав к себе сестру, Дороти изо всех сил старалась помочь ей наладить жизнь. Уговаривала ходить в церковь, снова поступить в школу медсестер и получить хорошую профессию.

– Дороти всю жизнь проработала секретаршей в окружной администрации. Что она понимает в жизни? – заплетающимся языком говорила сыну Бекки после третьего коктейля (канадское виски с имбирным элем). – Воспитывать ребенка без отца – это настоящий кошмар. Каждый день, когда он возвращается из школы, я обязательно должна быть дома! Ему нужно помогать с домашним заданием, нужно готовить ужин, нужно следить, чтобы он не попал в дурную компанию. Дороти этого не понять!

Тетя Дороти действительно было этого не понять, и она все твердила про церковь, про хорошую профессию и про нормальную жизнь. Бекки кричала на нее, говорила, что в любой момент может съехать – страховки за Джорджа хватит, чтобы худо-бедно прожить, пока Пол не кончит школу.

Бекки было невдомек, что все эти разговоры о церкви и профессии велись, только чтобы воспрепятствовать ее пьянству. Но Бекки и не думала бросать пить.

Через восемь месяцев и три дня после смерти мужа она разогнала машину, заехала поглубже в море и не стала вылезать из машины. Накануне ей исполнилось тридцать три. Поминальная служба состоялась в Первой пресвитерианской церкви города Ярмута 15 декабря 1966 года. День был пасмурный, грозил пойти снег. В церкви собрались двадцать восемь человек – в основном друзья Дороти.

Через несколько недель тетя Дороти стала официальным опекуном мальчика, а еще восемь дней спустя Пола Осборна отправили в Хартуик – частную школу для мальчиков. Следующие семь лет, за вычетом летних каникул, там он и жил. Город Трентон, штат Нью-Джерси.

Глава 8

Во вторник на первых полосах лондонских газет красовалось лицо, нарисованное полицейским художником, натурой которому служила отсеченная голова. Было сказано, что это рисунок пропавшего без вести. Всех, кто знал или видел этого человека, просили немедленно связаться с полицией. По желанию гарантировалась анонимность. Полицию интересовала любая информация об этом человеке, чтобы утешить обеспокоенных родственников пропавшего. О том, что данная голова лишена тела, не сообщалось.

День прошел, но никто так и не позвонил.

* * *

Другой рисунок, сделанный менее профессионально, был куда результативнее. Ста франков оказалось достаточно, чтобы один из официантов, разнимавших в кафе «Стелла» Осборна с Анри Канараком, напряг память и сообщил Жану Пакару кое-какие сведения. Жестикулируя маленькими ручками, коротышка-официант припомнил, что с месяц назад, кажется, уже видел того господина, но не в «Стелле», а в другом кафе, где он тогда работал до того, как там случился пожар. Человек, интересующий месье, заходил тогда тоже один, выпил кофе, покурил, почитал газету и ушел. Время? Примерно такое же, как вчера – где-то в начале шестого. Кафе называлось «Ле Буа». Это на бульваре между площадью Республики и Восточным вокзалом.

Оба кафе располагались в районе, где из видов городского транспорта преобладало метро. Незнакомец не был похож на богатея, раскатывающего на такси. Следовательно, до кафе он добирался либо на своей машине, либо пешком. Стал бы он парковать машину в часы пик, чтобы выпить чашечку кофе? Вряд ли. Логичнее предположить, что он ходил в кафе пешком.

Осборн и официант сказали, что на лице у мужчины проступала щетина, какая бывает к вечеру у каждого, кто бреется в пять утра. Да и по виду человек был похож на работягу. Если его два раза в одно и то же время видели пьющим кофе, резонно предположить, что у него такая привычка – после работы ненадолго заходить в кафе.

Теперь следовало обойти все кафе по линии между «Стеллой» и «Ле Буа». Если это ничего не даст, расширить круг поисков. Делается это просто: показываешь удостоверение частного детектива, говоришь, что тебя наняли разыскивать человека, который пропал без вести. Рано или поздно в одном из кафе кто-нибудь да узнает лицо на рисунке.

В четвертом по счету заведении Пакар наконец добился первого результата. Кассирша из бистро на улице Люсьен узнала человека на рисунке. Он время от времени заходил туда, и продолжалось это года два-три.

– А как его имя, мадам?

Кассирша нахмурилась.

– Вы ведь сказали, что вас наняла его семья. И вы не знаете его имени?

– Увы, мадам, этот человек называет себя разными именами.

– Он что, преступник?

– Он нездоров, мадам…

– Бедняжка. К сожалению, его имени я не знаю.

– Может быть, вы знаете, где он работает?

– Нет. Но куртка у него обычно покрыта какой-то белой пылью. Он ее все время стряхивает – привычка у него такая.

* * *

– Строительные компании я исключил, потому что строители обычно не ходят на работу в спортивных куртках. И уж во всяком случае в них не работают.

Жан Пакар сидел напротив Осборна в полутемном баре гостиницы. Сыщик обещал получить первые результаты через два дня, а управился быстрее.

– Очевидно, там, где он работает, мелкая белая пыль проникает даже на вешалку, где он оставляет свою верхнюю одежду. Я проверил, какие предприятия находятся в радиусе одной мили от трех наших кафе – большее расстояние пешком после работы никто проходить не станет. Из интересующих нас объектов есть косметические фирмы, фабрика по производству сухих химикатов и пекарни.

Пакар говорил тихим, размеренным голосом. Никаких посторонних эмоций – только голая информация. Осборн ощущал себя как во сне. Всего неделю назад он заседал на хирургическом конгрессе, волновался перед докладом, а теперь сидит в темном баре и беседует с чужим человеком, который пытается найти убийцу его отца. Оказывается, убийца жив и здоров, гуляет по парижским улицам, работает, дышит. Это лицо ему не примерещилось, горло, в которое он впился своими пальцами, – не плод бреда и не игра воображения.

– Завтра вечером я сообщу вам имя и адрес, – закончил Пакар.

– Хорошо, – сказал кто-то голосом Осборна. – Просто отлично.

Жан Пакар внимательно посмотрел на своего клиента, потом поднялся. Не его дело, зачем американцу понадобился этот человек. Но такое выражение лица ему видеть уже приходилось – одновременно отчужденное и полное отчаянной решимости. Можно не сомневаться: как только американец найдет нужного ему человека, тому останется жить на свете недолго.

* * *

Вернувшись в номер, Осборн разделся и во второй раз за день принял душ. Главное – не думать про завтрашний день. Вот выяснится имя и адрес убийцы, тогда можно и решать. А решать есть что. Как вытрясти из него правду? И как после этого его уничтожить? Сейчас размышлять над этим не было сил. Оживало все то темное и страшное, что таилось в глубине его души, из прошлого всплывали боль и утрата, чувство вины, одиночества, безысходной ярости и страх полюбить, потому что любви так легко лишиться.

Пол наносил на лицо крем для бритья, когда зазвонил телефон.

– Алло, – сказал он, уверенный, что снова звонит Пакар, забывший про какую-нибудь деталь.

Но это был не Пакар. Звонила Вера. Из вестибюля гостиницы. Хотела узнать, можно ли ей подняться? Или он не один? Возможно, у него другие планы?

Очень похоже на Веру. Такая тактичная, благовоспитанная девица. Когда они в первый раз занимались любовью, она вежливо спросила, можно ли потрогать его пенис.

– Хочу попрощаться, – сказала она.

Когда Пол открыл дверь, на нем было только обмотанное вокруг бедер полотенце. Вера вся дрожала, в глазах у нее стояли слезы. Она вошла, затворила за собой дверь, и они упали друг другу в объятья. Ее одежда полетела в разные стороны. Пол целовал ее в губы, в грудь, гладил между ног. Она со всей страстью отозвалась на его ласки, и он, сам не свой от счастья, вошел в нее. Был смех, были слезы, было невообразимое блаженство…

Нет, так не прощаются.

Это уж точно.

Глава 9

Ее звали Вера Моннере. Он познакомился с ней в Женеве. Она подошла к нему сама, как только он закончил доклад, и представилась. Сказала, что она закончила медицинский университет Монпелье, проходит ординатуру в госпитале Святой Анны, в Париже. Еще Вера сказала, что она здесь одна и что у нее день рождения – двадцать шесть лет. Она сама себе дивилась: что это на нее нашло? Он завладел ее вниманием, как только начал свой доклад. Вера вдруг поняла, что должна с ним познакомиться, выяснить, кто он такой, провести вместе время. Ей было все равно, женат он или нет. Если бы Пол сказал, что он женат или приехал на конгресс с подругой, даже если бы отговорился занятостью, Вера пожала бы ему руку, выразила бы восхищение прочитанным докладом и удалилась. На этом вся история и закончилась бы.

Но Пол был не женат и приехал на конгресс один.

Они вместе вышли из зала заседаний и двинулись по мосту на противоположный берег Роны, где начинался старый город. Вера была оживлена и жизнерадостна. Ее длинные волосы воронова крыла, откинутые набок, ниспадали такой тяжелой копной, что ни одна прядь не выбивалась из нее, как бы энергично Вера не встряхивала головой. Глаза у нее были почти такими же черными, как волосы. Они искрились молодостью и жаждой жизни.

Уже через двадцать минут после знакомства они шли, взявшись за руки. Вечером поужинали вместе в тихом итальянском ресторанчике, неподалеку от квартала красных фонарей. Полу показалось странным, что в таком патриархальном городе, как Женева, есть целый квартал публичных домов. В его представлении Женева как-то больше ассоциировалась с шоколадом, часами и банковским бизнесом, а не с проститутками в вызывающе коротких, облегающих юбках. И тем не менее улицы буквально кишели жрицами любви. Вера внимательно наблюдала за Осборном, когда они проходили мимо уличных женщин. Кажется, он смущен? А может быть, приглядывается или воспринимает как должное? Пожалуй, все вместе, решила она.

Ужин прошел в настороженной атмосфере. Пол и Вера присматривались друг к другу, как это обычно делают мужчина и женщина, ощутившие взаимное влечение. Легкое прикосновение руки, скрещение взглядов, а чуть позже – откровенный, хоть и безмолвный диалог глаз. Несколько раз за вечер Пол испытывал острые приступы вожделения. В первый раз это произошло, когда они бродили по кондитерскому отделу в большом магазине. Повсюду было полно покупателей, и Пол покраснел – ему показалось, что все насмешливо поглядывают на то, как у него оттопырилась ширинка. Осборн быстро схватил батон хлеба и с небрежным видом прикрыл опасное место. Вера заметила это и рассмеялась. Можно было подумать, что они уже давно состоят в любовной связи и у них нет секретов друг от друга.

После ужина они прошлись по улице дез Альп, полюбовавшись тем, как над Женевским озером встает луна. Отель Пола «Бориваж» находился совсем неподалеку. Собственно говоря, Осборн примерно так и спланировал прогулку: сначала ужин, потом выход на набережную, а оттуда рукой подать и до его гостиничного номера. Но теперь, когда желанная цель была совсем близка, Пол внезапно растерялся. Всего четыре месяца назад, даже меньше, он развелся с женой и еще не успел почувствовать себя холостым искателем приключений. К тому же он как-никак был человеком солидным, известным хирургом. Как же это происходило в юные годы, попытался вспомнить он. Как затащить женщину в гостиничный номер? Ничего путного не приходило на ум. Однако долго мучиться ему не пришлось – Вера взяла инициативу в свои руки.

– Пол, – улыбнулась она, взяв его под руку и притянув к себе поближе, – над озером повеяло вечерней прохладой. – Главное помни: женщину можно затащить в постель, только если она сама этого хочет.

– Этот факт научно подтвержден? – попытался пошутить Пол.

– Без сомнения.

Тогда он сунул руку в карман и достал оттуда ключ.

– Это ключ от моего номера в гостинице, – объявил он.

– Я десятичасовым поездом уезжаю в Париж, – ответила Вера таким тоном, будто Осборн должен был об этом знать.

– Ничего не понимаю, – упавшим голосом пробормотал Пол. Она впервые упомянула о том, что вечером уезжает.

– Пол, сегодня пятница. Выходные я должна провести в Париже, а в понедельник мне уже нужно мчаться в Кале – у моей бабушки день рождения, восемьдесят один год.

– Что за срочность? Какие у тебя дела в Париже?

Вера смотрела на него молча.

– Так в чем дело? – снова спросил он.

– А если я скажу, что у меня есть любовник?

– Это что, у хорошеньких парижских медичек так заведено – удирать от своих любовников в какой-нибудь другой город, чтобы там подцепить еще одного?

– Я тебя не подцепляла! – возмутилась Вера. Но в уголках ее рта заиграла предательская улыбка. Пол заметил ее, и Вера рассмеялась.

– А в Кале аэропорт есть? – спросил он.

– А что?

– Нет, ты ответь, – улыбнулся он. – Да, в Кале есть аэропорт. Нет, в Кале аэропорта не имеется.

Глаза Веры поблескивали в лунном свете. Легкий порыв ветра чуть шевельнул волну волос.

– Я точно не знаю…

– Но в Париже-то есть аэропорт.

– Целых два.

– Значит, ты можешь полететь в Париж в понедельник утром, а оттуда доберешься до Кале поездом.

Если Вера хотела, чтобы возникшую проблему решил мужчина, она своего добилась.

– А чем я здесь буду заниматься до понедельника? – улыбнулась Вера еще шире. Да, так оно и есть – она с ним играет.

– Для того чтобы затащить женщину в постель, нужно, чтобы она сама этого хотела, – тихо повторил ее слова Пол и вновь показал ключ от номера.

Вера подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. Ее пальцы сомкнулись на ключе.

Глава 10

На следующее утро Осборн лежал в кровати и думал, что двух дней совершенно недостаточно. Вера только что вылезла из постели и направлялась в ванную. Откинув голову так, что ее маленькие, точно алебастровые крепкие груди бесстыдно выставились вперед, она двигалась по комнате с естественной грацией полуукрощенной пантеры. Пол понял, что она нарочно не надела на себя его футболку с надписью «Лос-Анджелесские короли», предложенную ей в качестве ночной рубашки, но так и не понадобившуюся, равно, как не сочла нужным завернуться в полотенце. А на полу их валялось несколько – напоминание о том, что они трижды за ночь принимали душ после трех любовных сражений. Очевидно, Вера хотела дать ему понять, что не ожидала от себя ничего подобного и чувствует некоторое смущение.

Где-то в середине ночи, отдыхая между занятиями любовью, они договорились провести субботний день в путешествии по Швейцарии: отправиться поездом из Женевы в Лозанну, оттуда в Цюрих, а потом в Люцерну. Пол еще хотел съездить в Лугано, к итальянской границе, но это заняло бы слишком много времени. Оставим Лугано на следующий раз, подумал Осборн перед тем, как провалиться в блаженный, без сновидений, сон.

Но теперь мысли Осборна устремились в ином направлении. Слушая, как Вера плещется в душе, он прикидывал: сегодня суббота, первое октября; Вера должна быть в Кале третьего, а он в тот же день должен из Лондона вылететь в Лос-Анджелес. Может быть, не тратить день на поездку по Швейцарии, а лучше вместе полететь в Англию? Тогда они смогут провести сегодняшнюю ночь, все воскресенье и воскресную ночь в Лондоне или, если Вера захочет, в каком-нибудь другом месте в Англии. А в понедельник утром он посадит ее на поезд в Дувре, и паром перевезет ее через Ла-Манш прямо в Кале.

Эта идея так захватила его, что Пол не раздумывая потянулся к телефону. Через минуту он уже просил гостиничную телефонистку соединить его с авиакомпанией. Тут Пол сообразил, что сидит на кровати совершенно голый и у него опять эрекция. Похоже, иначе и не может быть, когда Вера поблизости. Осборн чувствовал себя юнцом, вырвавшимся из родительского дома на свободу в поисках запретных удовольствий. На самом деле в юные годы он был лишен подобных развлечений. Они выпадали кому угодно, только не ему. Он и тогда уже был красивым, высоким, сильным, но невинности лишился лишь в студенческие годы, когда ему уже исполнилось двадцать два. До той поры Пол лишь с завистью выслушивал рассказы приятелей о любовных похождениях. Конечно, он сам тоже врал о своих подвигах, чтобы не выглядеть дураком, но девушки у него не было. Причина была все та же: Осборн подсознательно, но непреодолимо боялся, что близость приведет его к любви, сильному чувству. А затем произойдет то же, что случилось в детстве: по своей вине он потеряет любовь.

Сначала Вера ни за что не соглашалась. Поездка в Англию – это слишком дорого, слишком неожиданно, говорила она. Но Пол притянул ее к себе и крепко поцеловал. Жизнь вообще штука дорогая и неожиданная, прошептал он. А самое важное для него – провести с Верой как можно больше времени. Поэтому в Лондон нужно отправиться как можно скорее. Вера поняла по глазам Осборна, как это для него серьезно. Он улыбнулся и нежно провел пальцами по ее щеке.

– Ну хорошо, – вздохнула она. – Едем в Англию. Но продолжения не будет, договорились?

Она уже не улыбалась, он впервые видел ее такой строгой.

– Ты многого достиг, Пол. Я тоже хочу сделать карьеру и не собираюсь менять свои планы.

– О'кей. – Пол улыбнулся, хотел ее снова поцеловать, но Вера отодвинулась.

– Сначала ответь. После Лондона мы встречаться не будем, согласен?

– Неужели твоя работа для тебя настолько важна?

– Да, важна. Учеба в университете далась мне нелегко, и у меня свои планы на будущее. Все это для меня очень важно. Я с тобой совершенно откровенна и извиняться за это не собираюсь.

– Что ж… – Пол выдержал паузу. – Я согласен.

* * *

Время в Лондоне пролетело очень быстро. Вера настаивала на том, чтобы они остановились в самом укромном месте, где она не столкнется с каким-нибудь бывшим однокурсником или преподавателем. Пол подшучивал над ней, говорил, что на самом деле она боится своего пресловутого любовника. Тем не менее они поселились в маленьком, очень дорогом, но зато обеспечивающим максимальную приватность отеле «Коннот».

Однако все предосторожности пошли прахом. В субботу вечером они отправились в театр «Амбассадор», где шел спектакль «Опасные связи». Потом поужинали вместе в «Вереске» – знаменитом ресторане, расположенном на той же улице, что театр. Взявшись за руки, гуляли по театральному кварталу, заходя в пабы, чтобы выпить шампанского, приведшего обоих в легкомысленное расположение духа. Долго ехали на такси до отеля, перешептываясь, не заняться ли любовью за спиной у водителя. Кажется, именно так они бы и поступили, но Пол здорово набрался и плохо помнил потом, что именно происходило в тот вечер. Остальные полтора дня Вера и Пол провели в постели. Секс тут был ни при чем – они заболели. Не то отравились, не то одновременно пали жертвой острого приступа гриппа. Оставалось надеяться лишь на то, что болезнь окажется непродолжительной. К счастью, так оно и вышло. В понедельник утром, когда они прибыли на вокзал Виктория, оба едва держались на ногах от слабости, но были по существу здоровы.

– Ничего себе повеселились, – сказал Пол, подсаживая ее в вагон.

Глядя на него с высокой ступеньки, она улыбнулась.

– «В горе и в радости, во дни здоровья и во дни болезни» – как в брачной клятве.

Впоследствии Вера сама не могла понять, как у нее вырвались эти слова. Это произошло как-то само собой. Она попыталась перевести все в шутку, но не получилось. Вера и сама не знала, что она хотела этим сказать. Пол крепко обнял ее и поцеловал, и она подумала, что никогда, до самой смерти, не забудет этого поцелуя. Он был страстным, возбуждающим и в то же время удивительным образом придающим ей силы и уверенности. Никогда еще она не испытывала подобного чувства, целуясь с мужчиной.

Вера стояла у окна купе и смотрела на Осборна, оставшегося на платформе. Вокруг него сновали люди, позади проползал встречный поезд. Пол, сложив руки на груди, смотрел ей вслед с грустной, немного растерянной улыбкой. Перестук колес убыстрялся, и его фигура становилась все меньше и меньше, пока в конце концов не скрылась из виду.

* * *

Они расстались третьего октября, в понедельник, в семь тридцать утра. Два с половиной часа спустя Осборн томился в аэропорту Хитроу, бродя по магазинчикам беспошлинной торговли. Самолет в Лос-Анджелес улетал только в двенадцать.

Нужно было купить футболок, кружек, платков с картой Лондона и всякой прочей сувенирной дребедени. Но мысли Пола были заняты только Верой. Наконец объявили его рейс, и Осборн побрел через толпу к выходу на посадку. Через окно было видно, как заправляют топливом и загружают чемоданами его самолет – «Боинг-747» компании «Бритиш Эруэйз».

Осборн взглянул на часы. Почти одиннадцать. Вера сейчас, должно быть, плывет на пароме через Ла-Манш. Она сможет провести с бабушкой всего полтора часа, а потом ей предстоит вновь мчаться на вокзал – поезд на Париж отходит в два часа.

Пол с улыбкой представил, как старушка будет разворачивать свертки с подарками, как обе женщины – старая и молодая – будут пить кофе с пирожными. Может быть, Вера расскажет бабушке о нем. Интересно, что ответит старушка? Пол видел перед собой эту сцену как наяву: вот бабушка ругает Веру за такой короткий визит, вот она ее обнимает и целует на прощанье, вот Вера садится на такси и едет на вокзал. Интересно, это ее бабушка по отцу или по матери? Пол не знал ни как ее зовут, ни где именно она живет.

Внезапно ему пришло в голову, что все это совершенно не важно. Важно другое: Вера наверняка окажется на двухчасовом поезде Кале – Париж.

Через полчаса чемоданы Осборна были извлечены из чрева «боинга», а их владелец брал в кассе билет до Парижа.

Глава 11

Поезд подходил к вокзалу. Вера сидела у окна своего купе первого класса и смотрела на приближающуюся платформу. Поездка заняла несколько часов. Вера пыталась расслабиться, отвлечься чтением, но мысли витали где-то далеко, книгу пришлось отложить. Что на нее нашло? Почему она ни с того ни с сего навязалась Полу Осборну? Почему улеглась с ним в постель, а потом еще и дала уговорить себя поехать с ним в Лондон? Может быть, все дело в ее неуравновешенности? Взяла и накинулась на первого же красивого мужчину! Или, может быть, она инстинктивно почувствовала в Осборне родственную душу, человека, чье отношение к жизни было ей близким и понятным? Интересно, как сложилась бы ее судьба, если бы разделить ее с Осборном?

Поезд остановился. Пассажиры задвигались, стали снимать с багажных полок чемоданы, пробираться к выходу. Итак, она снова в Париже. Завтра на работу, а Лондон, Женева, Пол Осборн останутся лишь воспоминаниями.

С саквояжем в руке Вера спустилась на перрон и стала протискиваться сквозь толпу. Было душно, чувствовалось, что надвигается гроза.

– Вера!

Она подняла глаза.

– Пол?! – изумленно прошептала она.

– «Во дни здоровья и во дни болезни».

Пол, улыбаясь, приблизился к ней и взял из ее руки саквояж. Он прилетел из Лондона, взял в аэропорте такси и поехал на Северный вокзал, куда должен был прибыть поезд из Кале. Дожидаясь Веру, Осборн не тратил время даром: заказал билет Париж – Лос-Анджелес. Решил, что проведет в Париже пять дней. Все это время они будут вдвоем, только вдвоем.

Пол собрался отвезти Веру к ней домой. Он знал, что ей завтра выходить на дежурство, но до тех пор оставалось немало времени, которое они займут любовью. Потом Вера вернется из больницы и они опять лягут в постель. Быть с ней рядом, любить ее – а все остальное не имеет никакого значения.

– Это невозможно! – резко заявила Вера, рассерженная выходкой Осборна. Как он смеет вторгаться в ее жизнь?

Пол совсем не ожидал подобной реакции. Ведь им было так хорошо вместе. Нет, его чувство не было безответным, сомневаться в этом не приходилось.

– Ты ведь обещал, что после Лондона мы встречаться не будем!

Пол ухмыльнулся:

– Кроме нескольких часов, проведенных в театре, мы в Лондоне не слишком-то развлекались, верно? Если, конечно, не считать рвоты, температуры и озноба.

Вера немного помолчала, а потом сказала ему всю правду. Прямо, открытым текстом. Да, в ее жизни действительно есть другой человек.

Она не может назвать его имя, но это очень влиятельный и очень известный человек во Франции. Он ни в коем случае не должен узнать, что она была с Полом в Женеве или в Лондоне. Это нанесло бы ему смертельную обиду, а Вера ни в коем случае не хочет его обижать. То, что случилось между ней и Полом, – в прошлом. И Осборн сам с этим согласился. Да, ей тоже нелегко принимать такое решение, но больше встречаться они не должны.

Они поднялись по эскалатору и вышли к стоянке такси. Осборн на прощанье сказал, в каком отеле остановился. Сообщил, что пробудет там пять дней. Он очень хотел бы увидеть ее еще раз – чтобы как следует попрощаться.

Вера отвернулась. Пол Осборн не был похож на других мужчин. Даже обиженный, уязвленный, он оставался нежным и понимающим. Но нельзя поддаваться слабости. Этому человеку нет места в ее жизни. Иначе нельзя.

– Прости меня, – сказала она, глядя ему в глаза. Потом села в такси, хлопнула дверцей и умчалась прочь.

– Такие вот дела, – пробормотал Осборн самому себе.

* * *

Примерно через час после этого он сидел в кафе где-то возле улицы Сент-Антуан, пытаясь привести в порядок мысли. Если бы не неожиданное решение лететь в Париж, сейчас он уже приземлился бы в лос-анджелесском аэропорту, взял бы такси и ехал к своему дому на берегу океана. Первым делом пришлось бы забрать из приюта собаку, прогуляться по саду, проверить, не забрался ли туда олень, не сжевал ли все розы. А на следующий день – на работу. Все так и произошло бы, не измени он ход событий. Но что сделано, то сделано.

Вера пробудила в его душе какие-то неведомые силы, и это стало главным в его жизни. Все остальное не имело никакого значения – ни настоящее, ни прошлое, ни будущее. Во всяком случае, так казалось Осборну до той минуты, пока он не увидел сидящего неподалеку человека со шрамом.

Глава 12

Среда, 5 октября

Было десять утра, когда Анри Канарак зашел в небольшой бакалейный магазин, находившийся неподалеку от его булочной. Он все еще не забыл про неприятный инцидент в кафе, но за прошедшие два дня ничего не произошло. Канарак стал подумывать, что скорее всего жена и Агнес Демблон правы: американец был или психом, или спутал его с кем-то другим. Канарак взял с полки несколько бутылок минеральной воды и собирался вернуться в пекарню, когда хозяин магазинчика, Дантон Фодор, полуслепой толстяк, внезапно взял его за руку и потянул за собой, в служебную комнатку.

– Что такое? – возмутился Канарак. – Я всегда исправно оплачиваю счета!

– Дело не в этом.

Фодор осмотрелся по сторонам через очки с толстыми стеклами, убедился, что возле кассы нет покупателей. В магазинчике он работал один – и как кассир, и как продавец, и как грузчик, и как сторож.

– Сегодня ко мне заходил мужчина. Частный детектив. У него при себе был рисунок. Ваш портрет.

– Что?! – У Канарака защемило сердце.

– Он всем показывал рисунок. Спрашивал, знают ли они этого человека, то есть вас.

– Надеюсь, вы ему ничего не сказали?

– Разумеется, нет. Я сразу понял: здесь дело нечисто. Он из налогового управления?

– Понятия не имею.

Анри Канарак отвел глаза. Частный детектив? Быстро же он вышел на его след. Каким образом? Канарак встрепенулся.

– А он не сказал, как его имя, из какого он агентства?

Фодор кивнул и выдвинул ящик стола. Достал оттуда визитную карточку, протянул ее Канараку.

– Он просил, чтобы мы ему позвонили, если где-нибудь вас увидим.

– Мы? Кто это «мы»? – с тревогой спросил Канарак.

– Те, кто был в магазине. Он приставал к каждому. К счастью, люди все были нездешние, ни один из них вас не знает. Однако скорее всего сыщик и еще куда-то пошел разузнавать. На вашем месте я бы вел себя поосторожнее.

* * *

Анри Канарак решил, что на работу он не вернется. Ноги его больше там не будет. Изучая визитную карточку, он позвонил в булочную и попросил Агнес.

– Этот американец послал по моему следу частного детектива, – сказал он. – Если в булочной появится сыщик, постарайся говорить с ним сама. Пусть он больше ни с кем не общается. Этого типа зовут… – Канарак снова взглянул на визитную карточку. – Жан Пакар. Работает в фирме «Колб Интернэшнл». Что значит «а что я ему скажу?» – взорвался Канарак. – Скажи, что у вас я уже давно не работаю. Где я живу, ты не знаешь. Посылала, мол, по моему адресу извещение, а его вернули с пометкой «адресат выбыл».

Канарак сказал, что еще позвонит, и повесил трубку.

* * *

Не прошло и часа после этого разговора, а Жан Пакар уже входил в булочную. Владельцы двух близлежащих магазинчиков и один подросток, случайно взглянувший на рисунок, вывели его на этот адрес. Булочная как булочная: торговый зальчик, за ним конторское помещение, а за ним закрытая дверь – скорее всего там расположена сама пекарня.

Пожилая, покупательница заплатила за два батона и повернулась к выходу. Пакар, улыбаясь, предупредительно придержал для нее дверь.

– Merci beacoup,[2] – сказала она.

Пакар кивнул и посмотрел на молоденькую кассиршу. Итак, разыскиваемый человек работает здесь. Это означает, что рисунок никому из служащих булочной и пекарни показывать нельзя. Сразу разнесется весть, что их коллегу разыскивают. Надо каким-нибудь образом раздобыть список всех служащих. Пекарня, судя по всему, небольшая – работает здесь человек десять, максимум пятнадцать. Все они наверняка зарегистрированы в налоговом управлении. Потом с помощью компьютера можно будет установить, кто из них по какому адресу проживает. Десять-пятнадцать человек. Сущая ерунда. Методом исключения он в два счета выйдет на того, кого разыскивает.

Девушка, сидевшая за кассовым аппаратом, была в обтягивающей мини-юбке, туфлях на высоких каблуках. Ноги у нее были длинные, стройные, отлично смотревшиеся в черных сетчатых чулках. Волосы стянуты в узел, в ушах большущие серьги, на лице косметики – на троих хватит. Типичная полудевушка, полуженщина, для которой день – лишь подготовка к ночи, когда начинается самое интересное. Для такой работа кассира – жуткое занудство, способ как-то перебиться в расчете на что-нибудь получше.

– Bonjour,[3] – ослепительно улыбнулся Жан Пакар.

– Bonjour, – ответила девушка и тоже улыбнулась. Кокетничая, она явно чувствовала себя в своей стихии.

Через десять минут Жан Пакар вышел из булочной, имея при себе полдюжины булочек, а также список всех служащих. Он сказал кассирше, что открывает неподалеку ночной клуб и хочет непременно пригласить всех соседей на церемонию открытия. Отличный способ рекламы, пояснил он.

Глава 13

Маквей зябко поежился и налил горячей воды в большую керамическую кружку, украшенную изображением британского флага. На улице шел холодный дождь, над Темзой клубился легкий туман. По реке скользили баржи, по набережной густым потоком катились автомобили.

Оглядевшись по сторонам, Маквей обнаружил пластиковую ложечку, лежащую на не слишком чистом бумажном полотенце. Он насыпал в кипяток растворимого кофе «Мечта гурмана», добавил немного сахара. Кофе Маквей купил в лавочке, расположенной неподалеку от Скотленд-Ярда. Немного погрев руки о горячую кружку, детектив отхлебнул кофе и углубился в изучение лежащей перед ним папки. Это была присланная из Интерпола распечатка, где перечислялись все находившиеся в розыске убийцы Европейского континента – точнее говоря, те из них, кто подозревался в совершении не одного, а нескольких убийств. В списке значилось примерно две сотни имен. Некоторые из преступников имели прежние судимости за менее тяжкие преступления, кто-то уже был арестован, некоторые еще разгуливали на свободе. Каждого из этих людей придется проверить. Конечно, этим будет заниматься не Маквей, а полицейские соответствующих европейских стран. Копии их отчетов поступят к Маквею по факсу.

Резким движением детектив отложил список, встал и принялся прохаживаться по комнате, постукивая кулаком левой руки по правой ладони. Ему не давала покоя мысль, тревожившая его с самого начала: инстинкт подсказывал детективу, что «хирург» не имеет криминального прошлого. Маквей замер на месте. А почему, собственно говоря, все так уверены, что это мужчина? С тем же успехом преступник может оказаться женщиной. В наши дни женщины тоже получают медицинское образование – вполне возможно, что в медицине представительниц слабого пола больше, чем мужчин. Кроме того, все женщины сейчас помешаны на здоровье и спорте, поэтому «слабым полом» называть их можно лишь условно.

Согласно первоначальной гипотезе Маквея, все эти преступления совершил один и тот же человек. Если это так, то нужно разыскивать не восемь убийц, а всего одного. Однако второе предположение, сводившееся к тому, что убийца, обладая медицинским образованием и доступом к хирургическим инструментам, может быть как мужчиной, так и женщиной и не иметь уголовного прошлого, сводило шансы найти преступника к нулю.

Маквей не располагал точными статистическими данными, но легко мог себе представить, сколько в Европе врачей, медсестер, фельдшеров, студентов-медиков, медиков-недоучек, патологоанатомов, медицинских техников, преподавателей медицинских факультетов, не говоря уж о тех, кто прошел во время армейской службы курс медицинской подготовки. Число подозреваемых разрасталось до астрономических размеров. Тут уж приходилось говорить не об иголке в стоге сена, а о зернышке, погребенном под многотонной массой зерна на элеваторе. Интерпол просто не располагал достаточным количеством людей, чтобы перелопатить всю эту груду и отыскать зловредную крупицу.

Круг подозреваемых необходимо сузить, именно в этом и состоит задача Маквея. Но для этого необходимо получить дополнительную информацию. Детектив стал думать, не упустил ли он из виду какую-нибудь нить, соединяющую убийства между собой. Существовал только один способ проверить это: сопоставить достоверные факты, имеющиеся в распоряжении следствия, то есть результаты вскрытия семи безголовых тел и одной-единственной головы, не имеющей тела.

Маквей потянулся к телефону, но тот зазвонил сам.

– Маквей на проводе, – сказал детектив, снимая трубку.

– Это Лебрюн! Вы меня помните, Маквей?

Лейтенант Лебрюн из первого отдела парижской полиции был первым, кто встретил американца на французской земле. Коротышка полицейский с неизменной сигаретой во рту приветствовал коллегу объятием и поцелуем.

– Не знаю, поможет ли это вам, – быстро заговорил Лебрюн по-английски, – но я кое-что раскопал. Просматривая сводку происшествий, я нашел сообщение о драке. Ничего особенного, обычная потасовка без применения оружия. Правда, очень жестокая и совершенно неспровоцированная. Впрочем, я отвлекаюсь от главного. Я хочу обратить ваше внимание на то, что нарушитель порядка – американец, хирург-ортопед, находившийся в Лондоне в тот самый день, когда ваш клиент остался без головы. Я точно знаю, что американец находился в Англии – у меня в руках его паспорт. Он прибыл в аэропорт Гетуик первого октября, в субботу, в три двадцать пять. Насколько я понимаю, убийство произошло вечером первого октября или рано утром второго. Правильно?

– Правильно-то правильно, но откуда вам известно, не вернулся ли тот человек в Париж в тот же день? Когда я проходил через паспортный контроль в Париже, никакой штамп мне в паспорт не ставили. Может быть, ваш американец вернулся во Францию раньше, чем произошло убийство.

– Неужели, Маквей, вы думаете, что я стал бы вас беспокоить, не произведя предварительную проверку?

Маквей уловил издевку в голосе француза и огрызнулся:

– Кто вас знает?

– Послушайте, я хотел вам помочь. Если вам это неинтересно, давайте попрощаемся.

– Постойте, Лебрюн, не вешайте трубку. Мне действительно очень нужна помощь. – И со вздохом добавил: – Прошу меня простить.

Было слышно, как Лебрюн просит кого-то по-французски принести досье.

– Итак, его зовут Пол Осборн, доктор медицины, – сообщил лейтенант через несколько секунд. – Домашний адрес: Калифорния, Пасифик-Палисейдс. Вы знаете, где это?

– Знаю. Роскошное местечко. Мне такое не по карману. Что еще?

– К акту задержания приложен список личных вещей, находившихся при Осборне в момент ареста. Два использованных театральных билета на субботу в лондонский театр «Амбассадор». Квитанция из отеля «Коннот» в лондонском районе Мейфер. Квитанция выписана утром третьего октября. Кроме того…

– Минуточку. – Маквей порылся в стопке папок, лежавших на столе. – Теперь можете продолжать…

– Посадочный талон на самолет Лондон – Париж компании «Бритиш Эруэйз». Тоже от третьего октября.

Слушая Лебрюна, Маквей наскоро просматривал компьютерные распечатки, полученные полицией из управления общественного транспорта. Там содержались сведения о всех водителях такси, нанятых в ночь с первого на второе октября в театральном квартале, где произошло убийство.

– Все это пока ничего не доказывает, – заметил он, ведя пальцем по списку. Палец замер у строчки, где в графе «пункт доставки» значился отель «Коннот». Маквей сосредоточенно нахмурился.

– Конечно, но меня насторожило то, что Осборн отвечал на вопросы очень уклончиво. Он явно не хотел рассказывать о своем пребывании в Лондоне. Говорил, что весь день проторчал в номере, потому что был нездоров.

Маквей мысленно застонал. Простых дел об убийстве не бывает.

– И сколько времени он болел? – изображая живой интерес, спросил детектив и закинул ноги на стол.

– С вечера субботы до утра понедельника.

– Кто-нибудь его там видел? – Маквей посмотрел на туфли и подумал, что не мешало бы сделать набойки.

– Он не назвал ни одного свидетеля.

– Вы на него как следует нажали?

– У нас не было никаких оснований. Кроме того, он начал кипятиться, требовать консула. – Лебрюн сделал паузу, и Маквей услышал, как на том конце провода щелкнула зажигалка. – Хотите, мы задержим его для дальнейшего расследования?

Тут Маквей наконец нашел то, что искал. «Суббота, первое октября, 23.11. Двое пассажиров. Сели на Лейстер-сквер. Высажены в 23.33 у отеля „Коннот“. Водитель – Майк Фишер». Лейстер-сквер находилась в самом центре театрального квартала и неподалеку от места убийства.

– Вы хотите сказать, что он разгуливает на свободе? – воскликнул он, сбрасывая ноги со стола. Неужели Лебрюн по счастливой случайности наткнулся на убийцу и выпустил его!

– Послушайте, Маквей, я делаю вам любезность. Поэтому не нужно на меня кричать. У нас не было оснований задерживать американца, коль скоро пострадавший не объявился и иска не подал. Но у нас остался паспорт Осборна, и мы знаем, где он остановился. Он пробудет там до конца недели, а потом должен возвращаться к себе в Лос-Анджелес.

Все-таки Лебрюн был симпатичным малым, добросовестно выполнявшим свой служебный долг. Должно быть, ему не слишком-то нравилась роль связного между парижской полицией и Интерполом. Да и работать под руководством сурового, немногословного капитана Каду, наверно, не больно-то сладко. А тут еще, подумал Маквей, Лебрюну приходится состоять подручным при заезжем сыщике из такого несерьезного места, как Голливуд, и напрягаться, говоря по-английски. Что поделаешь, служба есть служба, кому-кому, а Маквею это было отлично известно.

– Значит, так, Лебрюн, – сдержанно проговорил Маквей. – Пришлите мне фотографию Осборна, а сами будьте на месте, чтобы я мог с вами связаться. Пожалуйста, – добавил он.

Через час десять минут лондонская полиция разыскала Майка Фишера и доставила ничего не понимающего таксиста к Маквею. Американец попросил его подтвердить, что в субботу вечером Фишер действительно взял пассажиров на Лейстер-сквер и доставил их в отель «Коннот».

– Именно так, сэр. Мужчину и женщину. Пара любовничков, я очень хорошо их запомнил. Они думали, я не знаю, чем они у меня за спиной занимаются. – Фишер ухмыльнулся.

– Вы узнаете этого человека? – Маквей показал ему снимок, сделанный сразу после ареста Осборна.

– Конечно, сэр. Именно этот тип, никаких сомнений.

Через три минуты в кабинете Лебрюна зазвонил телефон.

– Хотите, чтобы мы его арестовали? – спросил лейтенант.

– Нет, не нужно. Я лечу к вам, – сказал Маквей.

Глава 14

Три часа спустя реактивный самолет, на котором летел Маквей, приземлился в аэропорту Шарля де Голля. Инспектор уже знал, где Пол Осборн живет, кем работает, какими учеными званиями обладает, сколько раз нарушал правила уличного движения. Знал он также и о том, что Осборн дважды разведен. Имелся у хирурга и один «привод» в полицию: в Беверли-Хиллз он был задержан за нападение на служащего автостоянки – тот помял передний бампер новенького «БМВ», принадлежавшего Осборну. Судя по всему, подозреваемый отличался вспыльчивым характером. Однако разыскиваемый убийца, судя по всему, отрезал своим жертвам головы вовсе не в приступе ярости. Впрочем, даже самый несдержанный человек тоже бывает расчетливым и хладнокровным. К примеру, он вполне может во время одного из таких «спокойных» перерывов преднамеренно убить человека, отделить голову от туловища, а тело бросить где-нибудь в пустынной аллее, на обочине шоссе, выкинуть в море или аккуратненько уложить на кровать в неотапливаемой однокомнатной квартире. Главное же – Пол Осборн был профессиональным хирургом, и уж он-то наверняка смог бы отсечь у трупа голову.

Правда, ситуация осложнялась тем, что, судя по штампам в паспорте, Пол Осборн не был в Европе, когда происходили предыдущие убийства. Это могло означать все, что угодно: допустим, Пол Осборн не виновен; или же, возможно, он выдает себя за кого-то другого, и у него не один паспорт, а несколько; не исключено даже, что он совершил только последнее убийство. В этом случае версия единственного убийцы ошибочна.

Так или иначе, улики против Осборна были косвенными. Он мог оказаться на месте преступления в то самое время и к тому же являлся человеком профессии, находившейся у следствия на подозрении.

Лучше, чем ничего. До сих пор следствию вообще было не за что зацепиться.

* * *

Пол Осборн отвел взгляд, а потом вновь впился в Жана Пакара глазами. Они сидели на террасе кафе «Ля Куполь», на левом берегу Сены, в самом оживленном месте бульвара Монпарнас. Сюда любил наведываться Хемингуэй, да и многие другие знаменитые писатели. Мимо столика проходил официант, и Осборн заказал два бокала белого бордо. Пакар отрицательно покачал головой, вернул официанта и заказал томатный сок – он не пил спиртного.

Осборн проводил официанта взглядом, потом вновь уставился на салфетку, где рукой Пакара было написано имя и адрес: Анри Канарак, авеню Вердье, 175, квартира 6, Монруж.

Официант принес напитки и удалился. Осборн еще раз посмотрел на салфетку, потом аккуратно сложил ее и спрятал в карман пиджака.

– Вы абсолютно уверены? – спросил он у француза.

– Да, – коротко ответил Пакар.

Он закинул ногу на ногу и внимательно посмотрел на Осборна. Пол подумал, что перед ним – человек бывалый и очень опрятный в своем ремесле. Может быть, попытаться его прощупать? В конце концов, сам Пол – всего лишь врач. Первая его попытка убить Канарака закончилась полным фиаско. А Жан Пакар – профессионал. Он сам сказал, когда они первый раз встретились. Был наемником, немало повоевавшим в странах третьего мира. Чем такой человек отличается от наемного убийцы? Конечно, прикончить человека не в Африке, а в одной из мировых столиц выглядит менее импозантно, но суть дела от этого не меняется. Работа есть работа, и за нее полагается плата. Выполнил – получил деньги. Какая Пакару разница, где заниматься этим ремеслом?

– Интересно, – осторожно начал Осборн, – а случается вам работать не на фирму, а на себя?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, вы подрабатываете на стороне? Выполняете какие-то задания, полученные не от фирмы?

– Это зависит от того, какого рода данное задание.

– Но в принципе такое возможно?

– Почему вы задаете мне эти вопросы?

– Вы ведь догадываетесь, о чем я говорю…

Осборн почувствовал, что у него потеют ладони. Он медленно отставил бокал, взял со стола салфетку и вытер руки.

– По-моему, доктор Осборн, я честно выполнил ваше поручение. Счет вам пришлют из фирмы. Рад был с вами познакомиться, желаю вам всяческого благополучия.

Жан Пакар положил на стол двадцатифранковую купюру, поднялся и, попрощавшись, вышел из кафе.

Пол Осборн посмотрел ему вслед. Жан Пакар прошел мимо больших окон кафе, выходящих на улицу, и затерялся в толпе. Пол рассеянно провел рукой по волосам. Что с ним происходит? Он только что пытался нанять убийцу! А если бы тот согласился? На миг Пол пожалел, что вообще приехал в Париж и встретился здесь с Анри Канараком.

Закрыв глаза, он попытался отогнать навязчивую мысль. Но вместо этого увидел перед собой могилу отца, рядом – могилу матери. Вот он сам, маленький, стоит в кабинете директора интерната и видит, как тетя Дороти, запахнув старую енотовую шубу, садится в такси. Захлопывается дверца, и машина исчезает в снежном вихре.

Как ему тогда было одиноко! Ему и сейчас невыносимо одиноко… С годами боль ничуть не притупилась.

Встряхнув головой, Пол пришел в себя. Вокруг сидели люди – веселые, смеющиеся, они отдыхали после рабочего дня. За соседним столиком красивая женщина в синем деловом костюме, положив руку на колено своему спутнику, что-то говорила ему, глядя в глаза. В окно рядом с ним кто-то постучал. Пол обернулся и увидел за стеклом улыбающуюся девушку. Сначала ему показалось, что она глядит на него, но в это время сидевший неподалеку молодой парень вскочил из-за стола, замахал девушке рукой и бросился к выходу.

Ему было десять лет, когда чужой человек вырвал его сердце. Теперь он знает, кто этот человек и где он живет. Обратной дороги нет. Он сделает то, что должен сделать.

Отомстит за отца, за мать, за себя.

Глава 15

Сукцинилхолин: эффективный мышечный релаксант сверхкороткого действия. Обладает свойством тормозить нервно-мышечную реакцию организма. Продолжительность действия определяется введенной внутримышечно дозой препарата, приводя к параличу, длящемуся от семидесяти пяти секунд до трех минут. Эффект проявляется по прошествии одной минуты.

Сукцинилхолин – нечто вроде яда кураре, произведенного в лабораторных условиях. При этом препарат не лишает человека сознания, не ослабляет болевых ощущений. Он просто отключает работу мышц – начиная с мышц век, челюстей, шеи и далее мускулов живота, конечностей, диафрагмы, позвоночника и тех органов, которые регулируют работу легких.

Сукцинилхолин используется во время хирургических операций, чтобы нейтрализовать мышечную деятельность оперируемого, а это, в свою очередь, позволяет применять в меньших дозах радикальные анестезирующие средства.

Если на протяжении всей операции пациенту вводить через капельницу сукцинилхолин, псевдопаралитическое состояние продолжается достаточно долго. Оптимальная доза зависит от состояния организма и обычно колеблется в пределах от 0,03 до 1,1 мг. Действие такой дозы продолжается от четырех до шести минут. Затем введенный препарат полностью перерабатывается организмом, не причиняя ему никакого вреда и не оставляя ни малейших следов. Дело в том, что продукты распада сукцинилхолина – сукциновая кислота и холин – присутствуют в тканях любого человека.

Таким образом, инъекция тщательно рассчитанной дозы сукцинилхолина неизбежно приведет к временному параличу всего на несколько минут, которых, однако, достаточно, чтобы, скажем, брошенный в воду человек утонул. При этом никаких следов препарата в организме обнаружить невозможно – он полностью рассосется в крови.

А патологоанатому остается лишь констатировать смерть в результате несчастного случая на воде. Не придет же ему в голову искать с лупой в руке след от шприца.

* * *

Эта идея пришла Осборну много лет назад, когда он еще только начинал работать в ординатуре и впервые увидел, как действует сукцинилхолин. Постепенно в нем зрела мечта, что, явись перед ним чудесным образом убийца отца, Осборн будет знать, как с ним рассчитаться. Пол провел ряд экспериментов – сначала на лабораторных мышах, потом на себе. К тому времени, когда он стал практикующим хирургом, он уже отлично знал, какая доза сукцинилхолина отключает человека на шесть, а то и на семь минут. Этого времени вполне достаточно, чтобы, оказавшись совершенно беспомощным, убийца благополучно утонул.

Нападение на Анри Канарака было чистейшим идиотизмом. Пол поддался секундному порыву – слишком уж неожиданной была встреча, и много лет копившаяся ярость выплеснулась наружу. Это была очень серьезная ошибка – он выдал себя и убийце и полиции. Но больше ничего подобного не повторится. Ему нужно внимательно следить за собой, не давать воли эмоциям, как это только что случилось с ним, когда он вздумал подключить к убийству Жана Пакара. Теперь Осборн и сам не мог понять, как ему пришла в голову такая идиотская идея. Должно быть, со страху. Убийство – дело непростое, но ведь то, что он замышляет, как бы и не убийство вовсе, убеждал себя Пол. Во всяком случае, не в большей степени, чем если бы суд приговорил Канарака к смерти в газовой камере. Именно так бы и произошло, не обернись все по-иному. Теперь же расплата – личное дело Осборна. Переложить это на кого-нибудь другого он не может.

Осборну известно, где найти Канарака. Даже если тот подозревает, что за ним охотятся, все равно ему невдомек, что его убежище уже обнаружено. Залог успеха – неожиданность. Нужно заманить убийцу в какое-нибудь пустынное место, сделать инъекцию сукцинилхолина, потом запихнуть в автомобиль. Конечно, в течение той минуты, пока не началось действие препарата, Канарак будет отчаянно сопротивляться – это тоже нужно учесть. Главное – сделать укол и продержаться шестьдесят секунд, пока Канарак не обмякнет. Еще через три минуты наступит полный паралич, и тогда делай с ним что хочешь.

Операцию нужно провести ночью, план разработать заранее, во всех деталях. В таком случае хватит тех самых считанных минут, чтобы засунуть Канарака в машину и отвезти в заранее подготовленное место. Лучше всего куда-нибудь на озеро или к реке с быстрым течением. Останется только вытащить совершенно беспомощного Канарака из автомобиля и бросить в воду. Хорошо бы перед этим влить ему в глотку несколько капель виски – так будет выглядеть естественнее: выпил, поскользнулся, упал в воду. У полиции и судебного медэксперта не возникнет лишних вопросов.

А к тому времени доктор Пол Осборн будет уже дома, в Лос-Анджелесе, или, по крайней мере, на борту самолета. Даже если полиция когда-нибудь выйдет на след и пристанет к нему с расспросами, доказать ничего не удастся. Ну и что с того, что человек, на которого он, Осборн, набросился в парижском кафе, через несколько дней утонул? Чистейшее совпадение…

Осборн сам не заметил, как дошел пешком от бульвара Монпарнас до Эйфелевой башни. Сену он пересек по Иенскому мосту, миновал дворец Шайо и в скором времени оказался на авеню Клебер, где находился его отель. Пол долго сидел в баре на первом этаже, рассеянно глядя на стойку из красного дерева и даже не притрагиваясь к коньяку. Когда он взглянул на часы, было уже начало двенадцатого. Осборн почувствовал бесконечную усталость.

В жизни не испытывал ничего подобного. Пол встал, подписал чек и направился к выходу. Потом вспомнил, что не оставил бармену на чай, вернулся и положил на стойку двадцатифранковую бумажку.

– Merci beaucoup, – сказал бармен.

– Bonsoir, – кивнул ему Осборн, слабо улыбнулся и вышел.

В это время бармену подал знак рукой пожилой мужчина, сидевший чуть поодаль. Он молчаливо и одиноко коротал время в баре уже целых полтора часа и дважды повторял заказ. Ничем не примечательный седеющий человек. В гостиничных барах в любом конце света непременно найдется такой. Сидит себе, скучает, ждет, не случится ли что-нибудь интересное.

– Да, месье?

– Еще порцию, – попросил Маквей.

Глава 16

– Нет, это ты объясни мне, чего ему от меня надо!

Анри Канарак был пьян. Но не до такой степени, когда мысли путаются, а язык заплетается. Канарак выпил, потому что отчаянно нуждался в этом. Он чувствовал себя загнанным в угол.

Было половина двенадцатого ночи. Он взволнованно расхаживал взад-вперед по маленькой квартирке Агнес Демблон. Отсюда было рукой подать до Монружа, где жил сам Канарак. Под вечер он позвонил жене и сказал, что господин Лебек, хозяин пекарни, отправляет его в Руан – нужно осмотреть помещение, где, возможно, будет открыт филиал. Поездка займет один-два дня.

Мишель пришла в восторг. Неужели ее Анри наконец дождался повышения? Наверное, господин Лебек хочет назначить его управляющим руанским филиалом. Как было бы чудесно теперь, когда у них будет ребенок, уехать из Парижа и растить малыша подальше от этого сумасшедшего города.

– Я не знаю, зачем он меня туда посылает, – угрюмо буркнул Канарак. – Посылает, и все. – С этими словами он повесил трубку. И вот он выжидательно смотрел на Агнес, надеясь, что она чем-то сможет ему помочь.

– Откуда я знаю? – пожала она плечами. – Может быть, американец в самом деле нанял частного детектива, чтобы тебя разыскать. Детектив уже побывал в булочной, а эта дура кассирша снабдила его списком служащих. Поэтому можно не сомневаться, что очень скоро они выйдут на твой след. Во всяком случае, американцу детектив наверняка уже доложил. Предположим, что дела обстоят именно так. И что дальше?

Канарак вспыхнул. Он отчаянно мотнул головой и налил себе еще вина.

– Я не понимаю, откуда американец меня знает. Он младше меня лет на десять, а то и больше. Я уехал из Штатов двадцать пять лет назад! Пятнадцать лет прожил в Канаде, десять лет здесь.

– Анри, может быть, это какая-нибудь ошибка? Возможно, он принимает тебя за кого-то другого.

– Нет, это не ошибка.

– Откуда ты знаешь?

Канарак отхлебнул из стакана и отвел глаза.

– Послушай, Анри, ведь ты французский гражданин. В этой стране ты не совершил никаких преступлений. Теперь закон на твоей стороне.

– Если меня нашли те, закон мне не поможет. Если это действительно они, я все равно что покойник. Сама знаешь.

– Это невозможно. Альберт Мерримэн мертв. А ты жив. Кто смог бы найти тебя через столько лет? Уж во всяком случае не молодой американец, которому в то время было десять или двенадцать лет.

– Какого же черта тогда он меня преследует, а?

Канарак обжег ее взглядом. Трудно было сказать – испуган он или разгневан. Скорее все вместе.

– У тех остались мои фотографии. Я не так уж сильно изменился за минувшие годы. В полиции тоже имеются снимки. И те, и другие могли послать этого парня.

– Анри, – негромко сказала Агнес, понимая, что он в растерянности не может сосредоточиться, собраться с мыслями. – Зачем им искать человека, который умер? И почему они вдруг решили разыскивать тебя в Париже? Неужели ты думаешь, что они устроили розыск по всему земному шару, надеясь, что случайно столкнутся с тобой где-нибудь на улице? Ты делаешь из мухи слона, – улыбнулась Агнес и похлопала ладонью по кушетке. – Иди сюда, сядь рядом.

То, как она на него смотрела, то, как звучал ее голос, напомнило Канараку о прежних днях. Тогда Агнес была гораздо привлекательнее, чем сейчас. Она нарочно перестала следить за своей внешностью, чтобы он охладел к ней. Настал день, когда она не пустила его в постель. Агнес знала – пройдет какое-то время, и он перестанет желать ее. Нужно было, чтобы Анри совершенно растворился во французской среде, стал настоящим парижанином. А для этого ему была необходима французская жена. Вот почему Агнес Демблон решила поставить точку на их любви. Она ушла из жизни Канарака и вернулась лишь тогда, когда он бедствовал, не мог устроиться на работу, заставив патрона взять Канарака в пекарню. Но отношения после этого между Агнес и Анри остались чисто платоническими.

И все же, видя его перед собой каждый день, Агнес очень страдала. Как ей хотелось сжать его в объятиях, уложить с собой в постель. Ведь это она спасла его! Помогла ему инсценировать собственную смерть, вместе с ним пересекла канадскую границу под видом его жены. Она достала ему фальшивый паспорт, убедила перебраться из Монреаля во Францию, где у нее были родственники и где легче было раствориться. Да, все это – ее рук дело, вплоть до того, что она сама отдала его другой женщине. По одной-единственной причине – слишком сильно любила.

– Послушай, Агнес…

Анри не сел рядом с ней. Он стоял посреди комнаты, бокал с вином остался на столе. В комнате было очень тихо. С улицы не доносился шум транспорта, не ссорились соседи за стеной, что и вовсе казалось невероятным. Может быть, подумала Агнес, они решили хоть один вечерок обойтись без ругани и отправились вместе в кино? Нет, скорее всего просто легли спать.

Ее взгляд упал на собственные ногти. Давно пора их подрезать.

– Агнес, – повторил Канарак. Он почти шептал. – Мы должны выяснить то, что нам сейчас непонятно.

Агнес долго смотрела на свои ногти, потом подняла глаза. На лице Канарака не было ни страха, ни тревоги, ни гнева. Оно стало холодным и бесстрастным.

– Мы должны это выяснить, – повторил он.

– Понимаю, – прошептала она. – Хорошо, я поняла.

Глава 17

Утро. 8 часов

Шестое октября, вторник. Прогноз погоды не обманул – утро выдалось пасмурным, накрапывал холодный дождь. Осборн заказал в баре чашку кофе, сел к столику. В кафе было полно народу – люди заходили сюда на пару минут немного расслабиться перед началом рабочего дня. Пили кофе, жевали булочки, курили, проглядывая утренние газеты. За соседним столиком сидели две дамы делового вида и с пулеметной скоростью стрекотали по-французски. С другой стороны сидел мужчина в темном костюме, углубившись в «Монд».

Осборн заказал билет на самолет – «Эр Франс», рейс № 003 – на субботу, восьмое октября, в семнадцать ноль-ноль. Самолет вылетал из аэропорта Шарля де Голля и прибывал в Лос-Анджелес в девятнадцать тридцать по местному времени. Надо будет зайти в полицейское управление, к инспектору Баррасу, показать ему билет и забрать свой паспорт. После этого можно приступить к осуществлению плана. Канарака нужно будет убить в пятницу ночью. Темнота необходима не только для выполнения его замысла, но и для того, чтобы на время укрыть труп. Немного поразмыслив, Осборн остановился на первоначальной идее использовать для своей цели Сену. Река, попетляв по Парижу, сворачивала на северо-запад и в ста двадцати милях от французской столицы впадала в воды Ла-Манша, неподалеку от Гавра. Если не произойдет каких-то непредвиденных осложнений, в пятницу ночью Осборн сбросит тело Канарака к западу от города. Раньше рассвета труп не обнаружат. А к тому времени течение унесет его миль на тридцать-сорок, а то и еще дальше. Оно разбухнет от воды, опознать его будет не так-то просто.

Разумеется, понадобится алиби на момент убийства. Какое-то доказательство, что он находился в это время в другом месте. Лучше всего – в кинотеатре. Он купит билет, поругается с контролером, чтобы тот его получше запомнил, а сразу после начала сеанса незаметно выскользнет через запасной выход. В качестве алиби останется билет с числом и временем сеанса. Потихоньку улизнуть из темного зала будет проще простого.

Точный расчет времени зависит от распорядка дня Канарака. Наведавшись в булочную, Осборн установил, что она работает с семи утра до семи вечера. При этом последняя выпечка поступает на прилавок примерно в 16.00. Канарака Осборн встретил в кафе на улице Сент-Антуан в шесть часов. От булочной туда минут двадцать пешком. Судя по тому, что Канарак скрылся в метро, машины у него нет, или, во всяком случае, на работу он в ней не ездит. Итак, последняя выпечка поступает в булочную в четыре часа. В шесть Канарак уже сидит в кафе. Следовательно, он уходит с работы где-то между половиной пятого и половиной шестого. В начале октября темнеет довольно рано. Прогноз погоды обещал затяжные дожди, а это означало, что темнеть вечером будет еще раньше, чем положено по календарю. К половине шестого уж во всяком случае.

Сначала нужно нанять машину, потом найти укромное местечко на берегу Сены к западу от Парижа. Такое место, где можно спустить Канарака под воду, не привлекая к себе внимание. Не мешает пару раз прокатиться до булочной и обратно, чтобы получше изучить дорогу.

Вечером в пятницу Осборн должен припарковаться возле булочной, причем не позднее половины пятого. Рано или поздно Канарак выйдет на улицу.

Во время предыдущей встречи он был один, следовательно, можно надеяться, что не в его привычке уходить с работы в компании коллег. Если все же Канарак окажется не один, придется незаметно следовать за ним в автомобиле, пока Канарак не расстанется со своими спутниками. Предположим, что они вместе спустятся в метро. Тогда Осборн отправится к дому Канарака, будет дожидаться его возле подъезда. Конечно, это крайне нежелательно – там могут оказаться соседи, с которыми он, возможно, любит остановиться перекинуться парой слов. И все же стоит рискнуть – другого выбора в этом случае не останется. В распоряжении Осборна всего одна ночь и всего один шанс. Придется действовать, приспосабливаясь к ситуации.

* * *

– Привет.

Осборн вздрогнул. Он настолько углубился в собственные мысли, что даже не заметил, как в кафе вошла Вера. Он быстро встал, пододвинул ей стул. Она села. Осборн взглянул на часы. Восемь двадцать пять. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что кафе почти опустело.

– Будешь что-нибудь пить?

– Да, кофе, – улыбнулась она.

Он подошел к стойке, заказал кофе-эспрессо и, ожидая, пока бармен подаст ему чашку, оглянулся на Веру и постарался сосредоточиться. Ему предстояло важное дело – не случайно он попросил Веру об этой встрече. Она шла на работу, в больницу, и должна была добыть для него сукцинилхолин.

Осборн уже дважды пытался получить препарат по собственному рецепту, но в аптеках говорили, что сукцинилхолин имеется лишь в больницах. Причем получить его можно лишь по рецепту штатного врача. На всякой случай Осборн сходил в ближайшую больницу, и в тамошней аптеке ему подтвердили, что так оно и есть. Сукцинилхолин у них имеется, но без рецепта своего врача в аптеке его не выдают.

Осборн подумал, не обратиться ли за помощью к гостиничному доктору, но передумал. Такая просьба может показаться странной, он начнет задавать вопросы, могут возникнуть непредвиденные осложнения. Еще возьмет и с перепугу сообщит в полицию. Конечно, можно было бы придумать что-нибудь еще, но времени оставалось совсем мало, поэтому, крайне неохотно, Осборн решил обратиться за помощью к Вере.

Для начала он позвонил в аптеку больницы Святой Анны, где Вера проходила ординатуру. Сукцинилхолин там имелся, но опять-таки получить его можно было лишь по рецепту их врача. Если повезет, фармацевт выдаст препарат Вере просто по устной просьбе. Ординатор не может выписывать рецепт, а обращаться к кому-нибудь из Вериных коллег опасно – тоже придется отвечать на вопросы. Вере он сумеет запудрить мозги, но с опытным врачом это будет куда сложнее.

Немного поколебавшись, обдумав и взвесив все еще раз, Пол позвонил Вере на работу. Было половина седьмого утра, Вера дежурила. Он попросил ее встретиться с ним в кафе, когда закончится ее смена. Вера долго молчала, и он уже испугался, что она откажется, но она согласилась. Дежурство заканчивалось в семь, но после него придется высидеть «пятиминутку», так что освободится Вера не раньше восьми.

Возвращаясь к столику, Осборн не сводил глаз с Веры. Полуторасуточное дежурство плюс часовая «пятиминутка», похоже, нисколько на ней не сказались. Девушка была по-прежнему свежа и ослепительна. Почувствовав его взгляд, она нежно улыбнулась. Было в ней что-то такое, от чего у Осборна замирало сердце и путались мысли. В такие моменты ему хотелось только одного – всегда быть рядом с ней. В жизни нет и не может быть ничего более важного. Но сначала нужно разобраться с Анри Канараком.

Наклонившись, Осборн взял ее за руку. Она выдернула пальцы и убрала руки под стол.

– Не нужно, – сказала Вера, оглядываясь по сторонам.

– Чего ты боишься? Что нас кто-нибудь увидит?

– Да.

Вера отвела глаза, отпила из чашки.

– Ты ведь сама пришла ко мне попрощаться, помнишь? – сказал Осборн. – Твой любовничек об этом знает?

Вера стукнула чашкой о блюдце и поднялась.

– Постой, прости меня, – быстро сказал Осборн. – Не знаю, что на меня нашло. Давай с тобой немного пройдемся.

Вера заколебалась.

– Ну что тут такого? Я просто коллега, доктор, с которым ты познакомилась в Женеве, на конференции. Встретились, зашли выпить кофе – и больше ничего. Потом немного прогулялись по улице. Американец после этого уезжает в свои Штаты, вы никогда больше не увидитесь. Как все врачи, болтали на свои медицинские темы. Ничего подозрительного. Счастливый конец. Чего ты беспокоишься?

Осборн свирепо насупился, жилы на шее напряглись. Никогда еще Вера не видела его рассерженным. Почему-то таким он ей понравился еще больше, и она улыбнулась.

– Все верно, – послушно сказала она.

Когда они вышли на улицу, Осборн раскрыл зонтик. Они прошли перекресток и медленно двинулись по улице де ла Санте по направлению к больнице.

У тротуара был припаркован белый «форд». За рулем сидел инспектор Лебрюн, рядом – Маквей.

– Вы знаете эту девушку? – спросил американец, провожая взглядом Осборна и Веру.

Лебрюн включил зажигание и тронулся с места.

– Очевидно, вы хотите спросить, знаю ли я, кто эта девушка? По-французски и по-английски этот вопрос формулируется не совсем одинаково.

Маквей вздохнул. Как может человек разговаривать, когда у него изо рта постоянно свисает сигарета? Маквей тоже пробовал курить – это произошло после смерти его первой жены. Лучше уж было курить, чем напиваться. В каком-то смысле табак ему помог. А когда перестал помогать, Маквей бросил курить.

– Вы говорите по-английски лучше, чем я по-французски. Да, я хотел спросить, знаете ли вы, кто она такая?

Лебрюн улыбнулся, потянувшись к радиотелефону.

– Пока не знаю, друг мой.

Глава 18

Листья на бульваре Сен-Жак начинали желтеть – скоро они сбросят листву, готовясь к зиме. Первые листья уже упали на мокрую от дождя мостовую, и она стала скользкой. Осборн на всякий случай взял Веру под руку. Она благодарно улыбнулась, но когда они миновали бульвар, попросила, чтобы Пол выпустил ее локоть.

Осборн оглянулся.

– Кто именно внушает тебе подозрение? Вон та женщина с коляской или старик с собакой?

– Оба, – нарочито резко ответила Вера, сама не понимая почему. Может быть, она действительно боится, что их увидят? Или ей не нравится идти с ним рядом? Скорее всего ей, наоборот, хочется быть с ним все время, но решение должен принять он сам.

Внезапно Осборн остановился.

– Ты усложняешь мою задачу.

У Веры замерло сердце. Она взглянула на него, их взгляды встретились – точно так же, как в первый вечер, в Женеве. Или в Лондоне, когда Пол провожал ее на дуврский поезд. Вот так они смотрели в глаза друг другу, когда она пришла в его гостиницу и он открыл ей дверь, совершенно голый, если не считать обернутого вокруг бедер полотенца.

– В чем я усложняю твою задачу?

Его ответ удивил ее:

– Мне нужна твоя помощь, а я все не решаюсь тебя о ней попросить.

Вера ничего не поняла и сказала ему об этом прямо.

В тени зонта освещение было мягким, приглушенным. Из-под голубой с капюшоном куртки Веры виднелся белый халат. Она была похожа не на ординатора парижской больницы, а на врача из группы спасателей где-нибудь в горах. Маленькие золотые серьги, похожие на капельки, подчеркивали узкий овал лица, на котором сияли огромные изумрудно-зеленые глаза, бездонные, как озера.

– Вышла какая-то дурацкая история. Не знаю, может, это вообще незаконно. Похоже, у вас во Франции именно так и считают…

– О чем ты?

Вера терялась в догадках, сбитая с толку. Почему он уводит разговор в сторону? Какое все это имеет к ним отношение?

– Понимаешь, я выписал рецепт, а мне его в аптеке не выдают. Говорят, что этот препарат бывает только в больницах и его не получишь без санкции кого-нибудь из штатных врачей. Я в Париже никого из медиков, кроме тебя, не знаю…

– Что за препарат? – Вера встревоженно нахмурилась. – Ты что, нездоров?

– Нет, со мной все в порядке, – улыбнулся Осборн.

– В чем же дело?

– Я же тебе говорю, дурацкая история. – Осборн изобразил смущение. – Дело в том, что сразу после возвращения мне нужно сделать доклад. Из-за одной дамы, не будем называть ее по имени, я задержался в Европе на неделю больше, чем рассчитывал, и теперь у меня совершенно не будет времени подготовиться к докладу…

– Так что же тебе нужно? – улыбнулась Вера, успокоившись.

Все-таки они замечательно провели время вместе – все было так увлекательно, так романтично, даже когда они вместе страдали от расстройства желудка в лондонской гостинице. Почему-то лишь медицина, их общая профессия, осталась как бы в стороне, если не считать самого первого женевского разговора. Пол просит ее о помощи в самом что ни на есть тривиальном медицинском вопросе.

– Понимаешь, сразу после возвращения в Лос-Анджелес я должен выступить с докладом перед группой анестезиологов. Первоначально предполагалось, что мое выступление состоится на третий день симпозиума, но теперь они изменили расписание, и я выступаю первым. Тема доклада – предоперационная сукцинилхолиновая анестезия в условиях полевой хирургии. Основную часть экспериментальной подготовки я провел в лабораторных условиях. К сожалению, у меня не будет времени завершить опыты после возвращения. Но здесь, в Париже, у меня остается еще целых два дня. Однако, как выясняется, добыть сукцинилхолин в Париже я могу лишь с помощью какого-нибудь французского врача. Как я уже сказал, никого из французских медиков кроме тебя я не знаю.

– Ты что, собираешься ставить опыты на самом себе? – поразилась Вера. Ей приходилось слышать, что некоторые врачи прибегают к подобной методике. Один раз, еще студенткой, она чуть было не решилась на такой отважный поступок, но в последнюю минуту струсила и предпочла воспользоваться результатами опубликованных исследований.

– Я привык проверять действия препаратов на себе еще со студенческих лет. – Лицо Осборна расплылось в широкой ухмылке. – А ты думала, отчего я такой, малость с приветом?

Он высунул язык, выпучил глаза и стал крутить левое ухо.

Вера расхохоталась. Она и не подозревала, что Пол склонен к подобным дурачествам.

Осборн перестал корчить рожи и серьезно сказал:

– Вера, мне очень нужен сукцинилхолин, а достать его мне негде. Ты можешь мне помочь?

Ему явно было не до шуток. Это касалось его работы, главного в жизни настоящего врача. Внезапно Вера поняла, что знает о нем совсем мало, а хотела бы знать как можно больше. Интересно, во что он верит, что ему нравится, что он ненавидит, чего боится, чему завидует. О чем предпочитает ни с кем не делиться? Почему два его предыдущих брака закончились разводом?

Кто был виноват – Пол или женщины? Может быть, он просто не умеет выбирать себе пару? Или же есть у него какой-то порок, делающий супружеское счастье невозможным? Вера с самого начала чувствовала, что Осборна что-то гнетет, но не могла понять что. У него была какая-то тайна, очень сокровенная, глубоко запрятанная. К ней не подберешься, ее не разгадаешь, но она есть, это очевидно. И сейчас, когда Осборн стоял под зонтом и просил ее о помощи, Вера явственно ощущала власть этой тайны над ним. Ей неудержимо захотелось понять, что его тревожит, утешить его, помочь. Это был неосознанный опасный порыв, способный увлечь ее туда, куда ее никто не приглашал и куда до сих пор другим путь был заказан.

– Что скажешь, Вера?

Она поняла, что пауза слишком затянулась.

– Так поможешь ты мне или нет?

Она улыбнулась.

– Да, помогу. Во всяком случае, попробую.

Глава 19

Осборн стоял в больничной аптеке и делал вид, что разглядывает стенд, а Вера тем временем с его рецептом в руке подошла к фармацевту. Пол украдкой поднял на них глаза – аптекарь энергично жестикулировал, а Вера, уперев руку в бедро, терпеливо ждала окончания его тирады. Осборн отвернулся. Зря он впутал Веру в это дело. Если его все-таки арестуют и истина всплывет, ее могут привлечь в качестве соучастницы. Надо подойти к ней и сказать, чтобы она бросила эту затею. В конце концов, с Анри Канараком можно разобраться и каким-нибудь другим способом. Осборн обернулся и увидел, что Вера направляется к нему.

– Проще простого, – подмигнула она. – Легче, чем купить презерватив. И не так стыдно.

Две минуты спустя они шли по бульвару Сен-Жак. Сукцинилхолин и коробочка со шприцами лежали в кармане спортивной куртки Осборна.

– Я тебе очень благодарен, – тихо сказал он, раскрыв зонтик, – дождь лил все сильнее.

– Может быть, возьмем такси? – предложил он.

– Давай лучше погуляем.

– Пожалуйста, если тебе так хочется.

Он взял ее за руку, они пересекли улицу. На противоположной стороне Осборн демонстративно выпустил ее руку. Вера улыбнулась, и в течение следующих пятнадцати минут они шли молча.

Мысли Осборна витали далеко. Слава Богу, заполучить сукцинилхолин оказалось гораздо проще, чем он думал. Однако неожиданно для Пола его ужасно терзало то, что пришлось обманывать Веру и втягивать ее в это дело. Меньше всего ему хотелось бы таиться от Веры и как-то использовать ее. Но что поделаешь, выбора не было.

Сегодняшний день не похож на другие, и Осборну предстоят не какие-то житейские хлопоты. Что-то темное и страшное пробудилось к жизни, всплыло из прошлого, известное только ему да Канараку. Им двоим и решать эту проблему. Осборна по-прежнему не оставляла тревога, что Веру могут привлечь как соучастницу преступления, если все раскроется. В тюрьму ее скорее всего не отправят, но врачебной карьере – конец. Надо было подумать об этом раньше, до, того, как он обратился к ней с просьбой. Теперь уже поздно. Значит, с еще большей осторожностью нужно привести в исполнение разработанный план. Ничто не должно сорваться – от его поступков зависит будущее Веры.

Внезапно Вера схватила его за руку и развернула лицом к себе. Они уже оказались в парке Национального музея естественной истории, недалеко от Сены.

– В чем дело? – удивился он.

Вера посмотрела ему прямо в глаза и поняла, что до этого момента его мысли были заняты чем-то другим.

– Я хочу, чтобы мы пошли ко мне.

– Что-что?

Пол не верил своим ушам. Мимо спешили прохожие, садовники в парке, не обращая внимания на дождь, занимались своим делом.

– Я сказала, что хочу пригласить тебя к себе.

– Зачем?

– Чтобы усадить в ванну.

– В ванну?

– Да.

Осборн по-мальчишески усмехнулся.

– Сначала ты не желала показываться со мной на людях, а теперь зовешь к себе домой?

– Ну и что тут такого?

Осборн увидел, что она вспыхнула.

– По-моему, ты сама не знаешь, чего хочешь.

– Знаю. Например, я хочу усадить тебя в нормальную, человеческую ванну. В твоем отеле вместо ванны какое-то корыто – там и дворняжку как следует не отмоешь.

– А как же твой французик?

– Не смей его так называть!

– Тогда скажи мне, как его зовут.

Вера помолчала, потом сказала:

– Он меня больше не интересует.

– Неужели? – Осборну все казалось, что она шутит.

– Да.

Тогда он пригляделся к ней повнимательней.

– Похоже, это действительно так.

Вера решительно кивнула.

– И с каких же пор?

– Не знаю… С тех пор, как я решила, и все.

Вера не хотела сейчас в себе разбираться. Ее голос дрогнул.

Осборн не знал, что ему и думать, как реагировать. В понедельник она сказала, что не хочет его никогда больше видеть. У нее есть любовник, какой-то важный, известный человек. И вот сегодня, в четверг, важный человек ее уже не интересует. Неужели Вера любит его, Осборна, по-настоящему? А может быть, она вообще выдумала этого загадочного любовника, чтобы был предлог поставить точку в краткосрочном романе?

От реки подул ветерок, разметав волосы Веры, и она заправила их за ухо. Да, она знала, что рискует. Наплевать! Ей сейчас хотелось только одного – увести Пола Осборна домой, уложить его в свою собственную постель и заниматься с ним любовью. Ей хотелось быть с ним как можно дольше. До следующего дежурства еще сорок восемь часов. Франсуа, которого Осборн назвал «французиком», сейчас в Нью-Йорке и в течение нескольких ближайших дней в Париже не появится. Это означает, что Вера совершенно свободна. Она вольна делать то, что ей хочется и где ей хочется.

– Послушай, я устала. Ты идешь со мной или нет?

– Ты твердо решила?

– Твердо.

Было без пяти десять.

Глава 20

Она проснулась, когда зазвонил телефон. Вера не сразу сообразила, где находится. Сквозь приоткрытую балконную дверь в комнату лился яркий дневной свет.

Повисшее над Сеной послеполуденное солнце, оставив попытку пробиться сквозь толщу облаков, окончательно утонуло в них. Полусонная, Вера приподнялась на локте и огляделась по сторонам. Вокруг царил беспорядок – разбросанные простыни, чулки, нижнее белье. Вера наконец стряхнула с себя сон и поняла: она в своей спальне, и звонит телефон. Завернувшись в простыню, словно звонивший мог увидеть ее наготу, Вера сняла трубку.

– Да.

– Вера Моннере?

Мужской голос. Незнакомый.

– Да, – с некоторым недоумением ответила она. Щелчок – повесили трубку:

Вера посмотрела вокруг.

– Пол! Ты где?

Ее голос звучал озабоченно. Осборн не отвечал, и Вера поняла, что он ушел. Она поднялась с постели и увидела в старинном зеркале над туалетным столиком свое обнаженное тело. Дверь в ванную была открыта. В раковине и на полу валялись полотенца, занавеска над ванной наполовину сорвана. Туфли почему-то оказались на сиденье унитаза. Сразу было видно, что в ванной тоже неистово много часов подряд занимались любовью. Ничего подобного тому, что происходило этой ночью, Вере никогда прежде не доводилось испытать. У нее болело все тело, стертые места ныли и саднили. Она словно отдалась дикому зверю и, соединившись с ним, дала волю необузданной страсти, которая, раз за разом разгораясь, превратилась в ненасытный чувственный голод и утолить его можно было, только доведя себя до полного изнеможения.

Вера разглядывала себя в зеркале. Что-то в ней неуловимым образом изменилось. Вроде бы та же стройная фигура, те же небольшие крепкие груди, такие же черные блестящие волосы, хотя и непривычно разметавшиеся. И все же прежней Веры нет – в девушке, смотрящей на нее из зеркала, что-то исчезло, а взамен возникло нечто новое.

Снова зазвонил телефон. Вера недовольно посмотрела на аппарат, трубку сняла не сразу.

– Да, – рассеянно сказала она.

– Минуточку, – произнес голос телефонистки.

Это он!

– Здравствуй, Вера! – обрушился на нее голос Франсуа, энергичный, властный.

Вера молчала. Она вдруг поняла, что именно в ней переменилось: она перестала быть ребенком и миновала черту, перешагнув которую назад возврата нет. Жизнь переменилась, она не будет такой, как прежде. И неизвестно, к лучшему это или к худшему.

– Здравствуй, – наконец сказала она. – Здравствуй, Франсуа.

* * *

Пол Осборн ушел из квартиры Веры вскоре после полудня. Он доехал до своего отеля на метро. В два часа дня, одетый в джинсы, свитер и кроссовки, он уж вел голубой «пежо» (машина была взята напрокат) по авеню де Клиши. Дотошно следуя карте Парижа, выданной ему прокатным агентством, Осборн свернул на улицу Мартр, выехал на шоссе и помчался на северо-восток вдоль реки. В течение следующих двадцати минут он трижды останавливался, осматривал берег, но подходящего места не попадалось.

В два тридцать пять Осборн проскочил лесистый проселок, сворачивавший к Сене. Развернув машину, Пол вернулся и поехал по проселку. Через четверть мили дорога вывела к уединенной стоянке, сразу за которой начинался крутой спуск к реке. Собственно говоря, это была даже не стоянка, а просто большая поляна, со всех сторон окруженная деревьями и опоясанная грунтовой дорогой. Осборн поехал по ней и, чуть не доезжая поворота на шоссе, нашел то, что искал: присыпанный гравием съезд к реке. Остановив машину, Пол оглянулся назад. Шоссе отсюда было не меньше чем в полумиле. Берег надежно скрыт за деревьями и кустарником.

В летнее время здесь, должно быть, собиралось немало народу – позагорать и искупаться. Но в дождливый октябрьский день вокруг не было ни души.

Выйдя из «пежо», Осборн стал спускаться вниз. Впереди сквозь деревья просвечивала река. Темное небо, затянутое тучами, и сплошная пелена дождя словно отгородили Осборна от всех на свете. Крутой щебенчатый съезд к воде, изрытый камнями, наверняка использовался для того, чтобы спускать по нему маленькие яхты и лодки.

У самой воды догнивали останки деревянного причала – видимо, в прежние годы здесь была пристань или паром. Кто им пользовался? Для каких целей? Сколько солдат высадились здесь за минувшие века, сколько человек прошли по этому спуску?

Гравий незаметно перешел в песок, а тот, в свою очередь, сменился вязким, красноватым илом. Осборн, осторожно ступая, двинулся вперед. По песку можно было свободно идти, но в иле кроссовки сразу увязли. Осборн насколько мог стряхнул с них грязь и посмотрел на реку. Сена неторопливо несла свои воды, взвихриваясь маленькими водоворотами. Метрах в тридцати ниже по течению вперед выдавался небольшой скалистый мысок, покрытый деревьями. Сужаясь, река заметно ускоряла свой неторопливый бег.

Осборн долго смотрел на воду, явственно представляя себе, как будет осуществлять свой план. Потом, широко шагая, вернулся к купе деревьев у подножия холма, нашел сук потолще, отнес его к реке и бросил в воду. В первые секунды сук не двигался с места, затем течение медленно потащило его за собой вокруг мыса и уволокло на середину реки. Осборн следил по часам. Понадобилось всего десять секунд, чтобы сук тронулся с места. Еще двадцать секунд – и он скрылся за скалистым мысом. Итак, всего за полминуты сук исчез из виду.

Оглядевшись, Осборн направился к небольшой роще. Ему нужно было найти что-нибудь потяжелее, чем сук, – что-нибудь, приближающееся к весу человеческого тела. Вскоре он нашел сухое бревно. С трудом поднял его, кое-как дотащил до берега и столкнул в воду. Как и сук, бревно некоторое время оставалось на месте, а потом поплыло вдоль берега. Достигло мыса, отдрейфовало к середине реки. Осборн вновь следил по часам. Понадобилось тридцать две секунды, а затем бревно скрылось из виду. Весило оно не меньше пятидесяти фунтов. Канарак, судя по всему, весил около ста восьмидесяти. Конечно, он тяжелее, чем бревно, но зато бревно было во столько же, если не больше, раз тяжелее, чем сук. Тем не менее плыли они с одинаковой скоростью и были унесены течением за те же полминуты.

Осборн почувствовал, как у него учащается пульс, а под мышками выступает пот, когда осознал: план вполне реален, он сработает! Осборн сначала медленно, потом быстрее побежал вдоль берега по направлению к мысу. Как он и предполагал, течение в этом месте было быстрым и глубоким. Оно подхватит парализованного сукцинилхолином Канарака, подобно бревну, и меньше чем через полминуты тот окажется на середине реки, увлекаемый стремниной вниз по течению.

И все же следовало проверить, нет ли впереди каких-либо препятствий, за которые тело может зацепиться. Пробираясь сквозь заросли высокой травы и кустарника, Осборн спустился примерно на полмили вниз по течению. Берега становились все круче, течение все быстрее. В конце концов, поднявшись на вершину холма, Осборн остановился, удовлетворенный. Сколько хватало глаз, река свободно катила свои воды. Не было ни песчаных кос, ни островков, ни заторов. Лишь водная гладь, стремительно бегущая вдаль меж широких полей. Не было поблизости ни домов, ни заводов, ни мостов. Кто в этой безлюдной сельской местности заметит уносимое стремниной тело?

В особенности, если делу помогут дождь и темнота.

Глава 21

Лебрюн и Маквей проследили за Осборном и Верой до музея естественной истории. Там слежку продолжила другая полицейская машина, сопровождавшая американца и его подругу до Вериной квартиры на острове Сен-Луи.

Как только Вера и Осборн скрылись в подъезде, Лебрюн по рации отправил запрос в информационный отдел, и уже через сорок секунд в его распоряжении был список всех жильцов этого дома.

Наскоро просмотрев компьютерную распечатку, инспектор передал ее Маквею. Тот надел очки и углубился в чтение. Список, впрочем, был совсем невелик. В доме номер восемнадцать по набережной Бетюн значилось всего шесть квартир. Фамилии двух жильцов были с одним инициалом, что означало: в квартире живет незамужняя женщина. Одну из них звали М. Сейриг, вторую В. Моннере. Запрос в транспортную полицию позволил установить, что у обеих женщин имеются водительские права. Моник Сейриг оказалась дамой шестидесяти лет от роду. Это означало, что Вера Моннере, двадцати шести лет, и есть та, кто им нужен. Прошла еще минута, и фотокопия водительских прав Веры Моннере была в руках у Лебрюна. По фотографии не составило труда определить, что именно эта девушка вошла с Полом Осборном в подъезд.

И тут произошло нечто неожиданное. Из полицейского управления последовал приказ снять наружное наблюдение за домом. Инспектору Лебрюну было сказано, что за доктором Осборном следит Интерпол, а парижская полиция тут совершенно ни при чем. Если Интерполу так уж нужно следить за тем, как американец развлекается со своей подружкой, пусть Интерпол за это и платит, а у парижской полиции бюджет не резиновый. Маквею не нужно было объяснять, что все это значит. Он прекрасно знал, что такое городской бюджет и как политиканы любят разглагольствовать о разбазаривании денег налогоплательщиков. Когда Лебрюн с извинениями доставил его назад в полицейское управление, американскому детективу оставалось лишь, пожав плечами, усесться в бежевый «опель», предоставленный в его распоряжение Интерполом, и отправиться на остров Сен-Луи самому.

Поездка заняла минут сорок, никак не меньше. Пришлось немало покружить по городу, прежде чем Маквей наконец оказался на автостоянке позади дома Веры Моннере. Каменный с лепниной дом на полквартала содержался в идеальном порядке. Со двора он казался неприступной крепостью – тяжелые двери черного хода были наглухо закрыты, словно дом изготовился к осаде.

Маквей выбрался из машины, обошел здание по мощенной булыжниками улочке и приблизился к парадному подъезду. Моросил дождь, было холодно. Ноги скользили по булыжной мостовой. Детектив вынул из кармана носовой платок, высморкался, спрятал платок обратно. Как чудесно было бы оказаться сейчас в Лос-Анджелесе, где тепло и солнечно. Посидеть в парке Ранчо, напротив входа в киностудию «XX век Фокс». Восемь часов утра, начинает пригревать солнышко, идешь себе на работу, а там, если день выдастся без особых происшествий, можно приятно провести время с коллегами – ребятами из отдела по расследованию убийств.

Маквей прошелся по улице взад-вперед. К немалому своему удивлению, он увидел, что набережная здесь совсем узкая и Сена подступает вплотную к домам. Он мог бы протянуть руку и дотронуться до борта проплывавшей мимо баржи. Противоположный берег Сены вверх и вниз по течению насколько хватало глаз был укутан сплошными облаками. Маквей подумал, что из каждого окна на этой набережной открывается великолепный вид на Сену.

Интересно, какую прорву деньжищ стоят здесь квартиры? Он улыбнулся. Именно так он сказал бы Джуди, своей второй жене. Вот кто был настоящей спутницей жизни. Первая жена, Валери, была слишком молода… Они поженились сразу после школы, оба еще ни черта не смыслили. Валери работала в супермаркете, а он сначала учился в полицейской академии, потом проходил стажировку. Для Валери ни ее работа, ни его карьера ровным счетом ничего не значили. Она хотела от жизни только одного – детишек: двух мальчиков и двух девочек, как у ее родителей. Это был предел ее мечтаний. Маквей уже третий год работал в лос-анджелесской полиции, когда Валери наконец забеременела. А четыре месяца спустя, когда его не было дома (он расследовал дело по угону автомобиля), у Валери случился выкидыш, и она умерла от потери крови по дороге в больницу.

Какого черта он вспомнил все это?

Маквей поднял голову и сквозь кованую резную решетку посмотрел на дверь парадного подъезда. Там дежурил консьерж в ливрее. Вид у него был такой, что Маквей сразу понял – лучше не соваться. Этот тип пустит его внутрь разве что с предъявлением ордера на обыск. А что дал бы такой ордер? Ровным счетом ничего. Да и зачем вообще врываться в квартиру? Чтобы застукать Осборна и мадемуазель Моннере в кровати? К тому же еще не факт, что оба они по-прежнему в квартире – как-никак прошло без малого два часа с тех пор, как люди Лебрюна сняли наружное наблюдение.

Маквей повернулся и зашагал назад к стоянке. Через пять минут он уже сидел за рулем «опеля», пытаясь сообразить, как доехать с острова Сен-Луи до своей гостиницы. Наконец решился и не без колебаний повернул направо. Тут-то на глаза ему и попалась телефонная будка. Маквей затормозил у тротуара, вошел в телефон-автомат, открыл справочник, нашел там В. Моннере и набрал номер. Телефон долго звонил, и Маквей уже собирался повесить трубку, когда женский голос вдруг ответил.

– Вера Моннере? – спросил он.

После паузы женщина ответила:

– Да.

Удовлетворившись, Маквей повесил трубку. По крайней мере, хоть один из них все еще на месте.

* * *

– Вера Моннере, набережная Бетюн, восемнадцать? Только имя и адрес? – Маквей захлопнул папку и уставился на Лебрюна. – Вы хотите сказать, что больше в досье ничего нет?

Лебрюн загасил сигарету и кивнул. Было начало седьмого. Они сидели в кабинете инспектора – клетушке на четвертом этаже полицейского управления.

– Да какой-нибудь десятилетний участник телевикторины и то раскопал бы больше! – разъярился Маквей, что вообще-то было ему несвойственно. Всю вторую половину дня он провел в отеле Пола Осборна, занимаясь тем, что на официальном языке называется «незаконным вторжением». Он перерыл все вещи Осборна, но ничего интересного не обнаружил. Лишь массу использованных полотенец и простыней, дорожные чеки, витамины, антибиотики, таблетки от головной боли и презервативы. В номере Маквея можно было найти тоже самое – разве что за исключением презервативов. Нет, Маквей не был принципиальным противником презервативов, просто после смерти Джуди он как-то начисто утратил интерес к сексу. За четыре минувших года этот интерес так и не проснулся. Надо же, а все годы совместной жизни он так мечтал о других женщинах. Любых – совсем зеленых девчонках и опытных, немолодых красавицах. Многие из них с удовольствием улеглись бы в постель с детективом из отдела по расследованию убийств, но Маквей так и не позволил себе ничего подобного, ограничился одними фантазиями. А потом, когда Джуди не стало, куда-то подевались и фантазии. Он был похож на человека, который долго страдал от голода, а потом, когда появилась еда, вдруг оказалось, что у него нет аппетита.

Кроме использованных билетов в лондонский театр «Амбассадор», с которых, собственно, все и началось, маломальский интерес представляли ресторанные счета, которые Маквей обнаружил в осборновской записной книжке. Ресторанных счетов было два: один – от тридцатого сентября, второй – от первого октября. Первый – женевский, второй – лондонский. Осборн платил за двоих. Больше ничего выяснить не удалось. Лишь то, что объект поужинал вдвоем с кем-то сначала в Женеве, потом в Лондоне. Подумаешь – то же самое ежедневно делают сотни тысяч. Французской полиции Осборн сказал, что в лондонском отеле останавливался один. Про ужин они его, очевидно, не спрашивали, да, собственно, с какой стати? Ведь даже сейчас у Маквея нет сколько-нибудь серьезных оснований подозревать Осборна в причастности к убийствам с обезглавливанием.

Видя расстроенное лицо американца, Лебрюн улыбнулся.

– Друг мой, не забывайте, что вы находитесь в Париже.

– Что вы этим хотите сказать?

– Всего лишь то, что десятилетний участник телевикторины… – тут Лебрюн выдержал эффектную паузу, – вряд ли ответил бы, кто является любовницей премьер-министра.

У Маквея отвисла челюсть.

– Шутите?!

– Какие уж тут шутки. – Лебрюн зажег новую сигарету.

– А Осборну это известно?

Лебрюн пожал плечами.

Маквей насупился.

– То есть вы хотите сказать, что мне к этой девице соваться нельзя. Я правильно понял?

– Правильно, – слегка улыбнулся Лебрюн.

Он считал, что ветерану сыска – даже американцу – не подобает так уж удивляться обычным человеческим слабостям вроде любовной интрижки. Маквей должен понимать, какими сложными и деликатными бывают подобные дела.

Детектив встал.

– Что ж, тогда прощайте. Заеду в отель, и назад, в Лондон. Если у вас появятся еще какие-нибудь подозреваемые, проверьте их для начала сами, о'кей?

– Я ведь и собирался поступить именно так, – усмехнулся Лебрюн. – Это вы настояли на том, чтобы прилететь в Париж.

– Ладно. В следующий раз не забудьте отговорить меня от этого. – Маквей направился к двери.

– Постойте-ка, – сказал Лебрюн, гася сигарету. – Я полдня пытался до вас дозвониться.

Маквей молчал. Его методы расследования никого не касаются, даже если они не всегда законны. Маквей не привык посвящать в тонкости своей методики коллег – будь они французскими полицейскими, сотрудниками Интерпола, служащими Скотленд-Ярда или лос-анджелесской полиции.

– А жаль, что не удалось до вас дозвониться, – сказал Лебрюн.

– В чем дело? – буркнул Маквей, подозревая, что у француза есть для него что-то важное.

Лебрюн достал из ящика стола папку.

– Мы тут расследуем одно дельце… – Он протянул папку Маквею. – Помощь опытного профессионала не помешала бы.

Маквей подозрительно посмотрел на него, потом открыл папку. Там были фотографии мужчины, зверски убитого в какой-то квартире. Крупным планом – колени убитого. Чашечки раздроблены выстрелами из огнестрельного оружия.

– Стреляли из американского кольта тридцать восьмого калибра с глушителем. Пистолет лежал рядом с трупом. Никаких отпечатков, серийный номер сточен, – невозмутимым тоном сказал Лебрюн.

Маквей посмотрел на следующие две фотографии. На первой было раздутое до неестественных размеров лицо. Выкатившиеся глаза, в которых застыл ужас. Вокруг шеи обмотан провод. На следующей фотографии – область паха. Половые органы начисто отстрелены.

– Господи Иисусе, – пробормотал Маквей.

– Стреляли из того же оружия, – пояснил Лебрюн.

Маквей поднял глаза.

– Парню пытались развязать язык.

– Если б на его месте бы я, то сообщил бы им все на свете, – заметил инспектор. – Лишь бы поскорее прикончили.

– Зачем вы это мне показываете?

Маквей знал, что парижская уголовная полиция – одна из лучших в мире. Вряд ли она нуждается в советах чужака.

Лебрюн улыбнулся.

– Просто не хочу, чтобы вы уезжали в Лондон. Побудьте здесь еще.

– Не пойму, к чему вы клоните. – Маквей снова взглянул на фотографии.

– Этого человека зовут Жан Пакар. Он работал частным детективом в парижском отделении агентства «Колб Интернэшнл». Во вторник доктор Осборн нанял Жана Пакара, чтобы выследить одного человека.

– Осборн?

Лебрюн зажег еще одну сигарету и кивнул.

– Это сделал не Осборн, а настоящий профи, – сказал Маквей.

– Я не знаю. Наши эксперты обнаружили смазанный отпечаток пальца на осколке от стакана. Отпечаток принадлежит не Осборну. У нас в компьютере такого вообще нет. Мы послали запрос в Лион, в штаб-квартиру Интерпола.

– Ну и?..

– Послушайте, Маквей, это произошло всего несколько часов назад.

– Осборн тут ни при чем, – уверенно сказал Маквей.

– Разумеется, его там не было. Вполне возможно, что это вообще совпадение и с нашей историей никак не связано.

Маквей опустился на стул.

Лебрюн сунул папку обратно в ящик стола.

– Знаю, о чем вы сейчас думаете. Следствие и так зашло в тупик, а убийство Жана Пакара не имеет никакого отношения к вашим безголовым телам и отрубленной голове. Но вы ведь прибыли в Париж из-за Осборна. Он – ваша единственная зацепка. И теперь вдруг такое совпадение. Вы наверняка спрашиваете себя, а если все-таки еще покопаться, вдруг связь обнаружится. Я правильно понимаю ход ваших мыслей?

Маквей поднял глаза.

– Правильно.

Глава 22

Под ее окнами стоял черный лимузин.

Вера увидела его из окна. Сколько раз ей приходилось дожидаться появления этой черной машины? Сколько раз сердце ее замирало, когда лимузин выезжал из-за угла? А теперь ей хотелось, чтобы эта машина не имела к ней ни малейшего отношения. Как было бы замечательно, если бы она наблюдала эту сцену со стороны, а лимузин заезжал бы не за ней.

Вера была одета в черное платье, в черные чулки, в ушах – жемчужные серьги, на шее – жемчужное ожерелье. На плечи она набросила короткое манто из серебристой норки.

Шофер открыл перед ней заднюю дверцу, и Вера села. Секунду спустя машина тронулась с места.

* * *

В четыре пятьдесят пять Анри Канарак вымыл руки, пробил время на своем пропуске. Рабочий день окончен. В раздевалке его поджидала Агнес Демблон.

– Тебя подвезти? – спросила она.

– Зачем? Обычно ты ведь меня не подвозишь. Остаешься здесь, пока не проверишь кассу.

– Но сегодня необычный день…

– Тем более. Сегодня все должно быть так же, как всегда. Понимаешь?

Он надел куртку и, не оглядываясь, вышел под дождь. От служебного выхода до улицы было всего несколько шагов. Канарак поднял воротник и быстро зашагал по улице. Две минуты шестого.

У тротуара с противоположной стороны был припаркован голубой «пежо». Капли дождя молотили по сияющей лаком крыше. В салоне было темно. Пол Осборн сидел за рулем и ждал.

На углу Канарак повернул на бульвар, и Осборн тут же включил зажигание. Завернув за угол, он двинулся налево вслед за Канараком и посмотрел на часы. Семь минут шестого, а на улице почти совсем темно – из-за дождя. Сначала Осборну показалось, что Канарак исчез, но вскоре он увидел знакомую фигуру, неторопливо шагавшую по тротуару. Судя по походке, Канарак ничего не подозревал – то ли уже успокоился, то ли вообще не придал инциденту в кафе особого значения, решил, что на него напал какой-то псих.

Канарак остановился у светофора. Осборн тоже. Он чувствовал, как его захлестывает волнение. «Сделай это прямо сейчас, – шептал внутренний голос. – Нажми на акселератор и сбей его, как только он ступит на мостовую. Никто тебя не увидит. Даже если случайный прохожий запомнит номер, что с того? Скажешь полиции, что ехал в темноте, ничего не видел, лил дождь. Кого-то сбил? Может быть. В такую погоду все может быть. Откуда они узнают, что это тот самый человек, на которого ты набросился в кафе? Ведь они понятия не имеют, кто он такой.

Нет! Даже не думай! В прошлый раз ты чуть было все не погубил, поддавшись порыву. Кроме того, мало просто убить Канарака. Нужно получить от него ответ на вопрос. Это не менее важно, чем отомстить. Поэтому нужно успокоиться, взять себя в руки и действовать в соответствии с планом. Как только подействует первый укол сукцинилхолина, легкие Канарака вспыхнут огнем от недостатка кислорода, потому что откажут мышцы, необходимые для работы легких. Он начнет задыхаться, перепугается как никогда в жизни и будет готов ответить на любой вопрос, но будет поздно – язык ему тоже откажет.

Потом действие препарата начнет ослабевать, Канараку станет легче дышать. Он взбодрится, решит, что самое страшное позади. И тут нужно будет показать ему второй шприц. Сказать, что вторая доза будет гораздо больше первой. От одной мысли о том, что только что пережитый кошмар повторится вновь, Канарак затрепещет. Тогда-то он и ответит на все твои вопросы. Он расскажет обо всем».

Осборн взглянул на свои руки и увидел, что костяшки пальцев побелели – так сильно он вцепился в руль. Казалось, сожми он пальцы еще сильнее, и руль треснет. Осборн глубоко вздохнул, заставил себя расслабиться. Напряжение немного спало.

Зажегся зеленый свет, и Канарак перешел на другую сторону улицы. Он был уверен, что за ним следят – то ли американец, то ли полиция, хотя последнее маловероятно. Как бы то ни было, нельзя подавать виду. Нужно вести себя точно так же, как он вел себя в течение последних десяти лет, возвращаясь с работы домой. Уйти из булочной ровно в пять, зайти в какое-нибудь кафе по дороге, потом поехать домой на метро.

Отсюда рукой подать до кафе «Ле Буа». Нарочно замедлив шаг, Канарак всем своим видом старался показать: идет простой работяга, уставший после долгого трудового дня. Навстречу ему попалась молодая женщина с собакой, а затем показалась и тяжелая стеклянная дверь «Ле Буа».

Многие заходили сюда отдохнуть после работы, поэтому внутри было шумно и накурено. Канарак хотел сесть поближе к окну, чтобы его можно было увидеть с улицы, но все столики оказались заняты. Пришлось сесть к бару. Канарак заказал кофе с ликером. Взгляд его был устремлен на дверь. Полицейского в штатском он узнает сразу – есть особые приметы, характерные признаки. Например, полицейские почти всех стран мира, отправляясь на задание, надевают черные туфли и белые носки.

Другое дело – американец. Во время нападения Канарак почти не успел его рассмотреть. И потом, когда американец следовал за ним в метро, Канарак был настолько потрясен, что не сумел разглядеть преследователя как следует. Запомнил лишь, что американец высокого роста, темноволосый и очень сильный.

Когда ему подали кофе, Канарак не сразу стал пить, а немного выждал. Потом взял чашечку, отпил и почувствовал, как внутри все согревается. Он вспомнил, как пальцы Осборна сжимали его горло. Американец явно хотел его задушить. Это странно. Если Осборна прислали, чтобы его убить, то разумнее было бы воспользоваться пистолетом или ножом. Убивать голыми руками в общественном месте? Чушь какая-то.

Жан Пакар, к сожалению, знал очень мало, толку от него добиться не удалось.

Добыть адрес частного детектива оказалось совсем несложно, хоть его домашний телефон и адрес, разумеется, в адресной книге отсутствовали. Канарак позвонил на коммутатор компании «Колб интернэшнл» в Нью-Йорк. Говорил он по-английски, с неподражаемым американским акцентом. Сказал, что звонит из своего автомобиля, находится в штате Индиана. Ему срочно нужно разыскать сводного брата, который работает в «Колб интернэшнл». Имя брата – Жан Пакар. Несколько лет назад Жан переехал в Париж, и с тех пор они не контактировали. Дело в том, что восьмидесятилетняя мать Жана тяжело больна, лежит в больнице и вряд ли доживет до утра. Не могут ли в компании сообщить ему телефон Жана?

В это время года между Парижем и Нью-Йорком пять часов разницы. Это означало, что если в Нью-Йорке сейчас шесть часов вечера, то в Париже уже одиннадцать и в офисе «Колб интернэшнл» никого нет. Дежурный оператор из Нью-Йорка доложил начальству. Дело казалось достаточно простым – обычные семейные проблемы. С Парижем связаться невозможно – там рабочий день уже закончился. Как быть? Кроме того, в шесть часов рабочий день уже заканчивался и в нью-йоркском офисе. Начальство тоже торопилось домой. Поэтому почти без колебаний оно дало санкцию, и оператор сообщил «сводному брату» телефон Жана Пакара в Париже.

Двоюродный брат Агнес Демблон работал диспетчером в управлении пожарной охраны первого парижского округа. Поэтому узнать адрес по телефону удалось без проблем. Так Канарак вышел на Жана Пакара.

Два часа спустя, в начале второго ночи, Анри Канарак стоял у подъезда дома Жана Пакара, находившегося в северной части французской столицы. Еще через двадцать минут Канарак уже спускался по черной лестнице, а тело Жана Пакара – точнее, то, что от него осталось, – валялось в гостиной на полу.

Допрос дал совсем немного. Пакар сообщил фамилию клиента и название гостиницы. Больше ничего. На другие вопросы – почему Осборн преследует Канарака, зачем он нанял частного детектива, работает ли он на кого-то другого, – Пакар ответить не смог. Канарак был уверен, что частный детектив ничего не утаил. Конечно, Жан Пакар был крепким орешком, но не до такой же степени. В начале шестидесятых Канарак прошел курс спецподготовки в американских частях особого назначения. В начале вьетнамской войны он руководил разведвзводом, совершал рейды в тыл противника и отлично умел выколачивать информацию из любого, даже самого упрямого «клиента».

Таким образом, ничего кроме имени и адреса добыть не удалось. Теперь он знает об Осборне столько же, сколько тот знает о нем. После долгих размышлений Канарак пришел к выводу, что Осборн может быть лишь представителем Организации. В Париж его послали с одной-единственной целью – убрать Канарака. Покушение было организовано из рук вон плохо, наемный убийца явно схалтурил. И тем не менее других вариантов быть не могло: Осборн прислан Организацией.

Самое печальное то, что, если он убьет Осборна, они просто пришлют следующего. Если, конечно, Организация действительно его расколола. Остается надеяться лишь на то, что Осборн – не профессионал, а любитель, охотник за скальпами. Есть такие спортсмены, которые за определенное вознаграждение рыщут по белу свету, имея при себе список тех, кого нужно убрать. Допустим, Осборн столкнулся с Канараком случайно и по собственной инициативе нанял Пакара. Если так – надежда еще есть.

Дверь кафе распахнулась, и Канарак поднял голову. На пороге стоял мужчина в плаще. Высокий, в шляпе. Мужчина осмотрел зал, повернулся в сторону бара, встретился взглядом с Канараком и тут же отвел глаза. Потом повернулся и вышел. Канарак немного успокоился – это был не полицейский и не американец. Так, посторонний.

Осборн все так же сидел за рулем своего «пежо». Он увидел, как к двери приблизился какой-то мужчина в плаще, заглянул внутрь, а потом пошел дальше. Этот человек не имеет к Канараку никакого отношения, решил Осборн.

Пекарь вошел в «Ле Буа» в пять пятнадцать. Прошло полчаса. Осборн уже проверил: поездка на машине до выбранного на реке места даже в час пик занимает не больше двадцати пяти минут. Пост возле булочной Осборн занял в четыре. Пока дожидался Канарака, успел, выйдя из машины, исследовать местность.

Он обошел все окрестные кварталы и обнаружил три переулка и два подъездных пути к заколоченным складским помещениям. Если завтра вечером, в пятницу, Канарак пойдет той же дорогой, что сегодня, ему не миновать этих узких проулков, куда не выходит ни одна дверь жилого дома и почти нет фонарей.

Осборн будет одет так же, как сегодня: в джинсы и кроссовки. Надвинет на лицо шапку с козырьком, затаится в темноте и будет ждать. На Канарака он набросится сзади, держа в руке шприц с сукцинилхолином. Второй шприц – на всякий случай – будет держать в кармане. Левой рукой он обхватит Канарака за шею, затащит его в переулок и воткнет ему иглу в правую ягодицу – прямо через брюки. Канарак, конечно, будет отчаянно сопротивляться, но для укола достаточно всего четырех секунд. Потом можно будет его выпустить – пусть немного порезвится. Может быть, полезет драться и попытается бежать. Да только через двадцать секунд у него начнут неметь ноги, еще через двадцать секунд он рухнет. Тогда он подхватит его под мышки и затащит в автомобиль. Если рядом окажется кто-то из прохожих, надо будет сказать по-английски, что его друг-американец здорово набрался, нужно доставить его домой. К тому времени все мышцы Канарака будут парализованы, и он не сможет произнести ни слова. В машине беспомощный и перепуганный Канарак будет полностью во власти Осборна. Все мысли его будут заняты только одним – как бы не задохнуться.

«Пежо» помчится по вечернему Парижу к уединенному парку над рекой. Постепенно действие сукцинилхолина начнет ослабевать, Канарак вновь обретет способность дышать. В этот момент Осборн покажет ему второй шприц, объяснит, кто он такой и что ему нужно.

Пригрозит Канараку еще одним уколом с двойной дозой препарата, если тот не выложит все начистоту. Тогда-то он и задаст свой главный вопрос: почему Канарак убил его отца? Можно не сомневаться – этот тип скажет всю правду.

Глава 23

В пять минут седьмого Анри Канарак вышел из кафе и со скучающим видом направился к станции метро.

Осборн проводил его взглядом, потом включил свет в салоне и посмотрел на карту. Через тридцать пять минут он уже находился в десяти с половиной милях от этого места, в Монруже, рядом с домом Канарака. Оставив машину в переулке, Осборн спрятался в подъезде, напротив дома Канарака. Объект появился через пятнадцать минут, вошел в подъезд, закрыл за собой дверь. Не было ни малейших признаков того, что пекарь чувствует за собой слежку или чего-то боится. Осборн улыбнулся. Все шло по плану, подготовку можно было считать законченной.

Без двадцати восемь он подъехал к своему отелю, отдал ключи от машины швейцару и вошел в вестибюль. Спросил у дежурной, не звонил ли ему кто-нибудь.

– Нет, месье, к сожалению, никто не звонил, – ответила дежурная, миниатюрная брюнетка.

Осборн поблагодарил ее и отошел от стойки. Он надеялся, что Вера позвонит. Не позвонила – тем лучше. Сейчас не стоит отвлекаться. Следует сосредоточиться на главном. Какой черт дернул его сказать полицейскому, что он собирается пробыть в Париже пять дней. С тем же успехом можно было сказать: неделя, десять дней, две недели. А теперь приходится торопиться и рисковать. Все должно совершиться в кратчайший срок. Времени у него в обрез. Оно не рассчитано на сбои и непредвиденные обстоятельства. А как быть, если Канарак завтра заболеет и вообще не пойдет на работу? Что, вламываться к нему домой? А семья – жена, родственники, соседи? Такой поворот событий планом не предусмотрен. Других вариантов у него нет и не может быть. Бикфордов шнур уже подожжен, отступать некуда. Остается лишь надеяться на успех.

Осборн решил, что больше не будет терзаться бесполезными волнениями, и отправился в сувенирный магазинчик – в другом конце вестибюля – купить какую-нибудь газету на английском языке. Стоя в небольшой очереди в кассу, он думал, что было бы, если бы Жан Пакар не сумел разыскать Канарака так быстро? Неужели пришлось бы уехать, а потом возвращаться в Париж еще раз? Вполне возможно, что французская полиция внесла его имя в компьютер, взяла на заметку. Придется выжидать, тянуть время. А что, если детектив вообще не сумел бы разыскать Канарака? Как бы Осборн стал жить дальше? К счастью, Жан Пакар выполнил свою работу хорошо и быстро. Остальное зависит от самого Осборна. Надо расслабиться, сказал он себе. Его рассеянный взгляд упал на газеты.

Там он увидел нечто, повергшее его в шок. С фотографии на него глядело мертвое лицо Жана Пакара. Заголовок крупными буквами. «ЗВЕРСКОЕ УБИЙСТВО ЧАСТНОГО ДЕТЕКТИВА!»

Ниже подзаголовок: «Бывший наемник убит после чудовищных истязаний».

Прилавок поплыл перед глазами Осборна, закружился сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Пришлось опереться о него рукой. Сердце бешено колотилось, было трудно дышать. Осборн еще раз взглянул на газетную страницу. Никакой ошибки – знакомое лицо, и над ним не оставляющий сомнений заголовок.

Кассирша спросила, хорошо ли он себя чувствует. Осборн рассеянно кивнул, вынул из кармана мелочь, расплатился. Кое-как добрел до лифта. Итак, совершенно ясно: Анри Канарак узнал, что Жан Пакар его выследил. Пекарь взял инициативу в свои руки. Осборн торопливо пробежал глазами статью. Имя Канарака не упоминалось. В статье говорилось лишь, что полиция обнаружила труп частного сыщика, но не выдвинула никаких версий и отказалась обсуждать убийство с журналистами.

Осборн стоял, дожидаясь лифта. Рядом дожидались трое японских туристов и какой-то мужчина в мятом сером костюме. Осборн пытался собраться с мыслями.

Двери лифта распахнулись, оттуда вышли двое. Осборн и остальные вошли в кабину. Один из японцев нажал на кнопку пятого этажа, мужчина в сером костюме ехал на девятый этаж, Осборн – на седьмой.

Двери кабины закрылись, и лифт пополз вверх.

Что теперь? Первым делом Осборн подумал про досье, которое должен был завести на своего клиента Жан Пакар. Через это досье полиция сразу же выйдет на него и на Анри Канарака. Потом Пол вспомнил, что рассказывал Пакар о методике работы «Колб интернэшнл». Агентство гордится тем, что умеет защитить интересы своих клиентов. Его сотрудники работают с заказчиками в тесном контакте, а после выполнения задания передают клиентам все собранные материалы. В агентстве не остается даже копии. «Колб» полностью гарантирует сохранение тайны – это вопрос профессиональной этики. Однако Пакар не отдал Осборну никакого досье. Где же оно?

Тут Пол вспомнил, что детектив вообще ничего не записывал. Может быть, никого досье вовсе нет. Как знать, возможно, таков нынче метод работы частного сыска. Утечки информации быть не может. Ведь имя и адрес Канарака агент записал на салфетке в самый последний момент и передал Осборну из рук в руки. Салфетка до сих пор лежала в кармане осборновского пиджака. Скорее всего это и есть все досье.

Лифт остановился на пятом этаже, японцы вышли. Кабина поползла дальше. Осборн рассеянно взглянул на мужчину в мятом костюме. Где-то он его уже видел, но не мог вспомнить, где именно. На седьмом этаже двери опять раскрылись, и Осборн вышел. Мужчина в сером костюме последовал за ним. Правда, Осборн свернул направо, а мужчина – налево.

Идя по коридору, Осборн обдумывал ситуацию уже спокойнее. Потрясение известием о гибели Пакара прошло. Нужно какое-то время, чтобы оценить ситуацию и решить, как быть дальше. Предположим, Пакар перед смертью рассказал Канараку о своем клиенте, сообщил имя, адрес гостиницы. Раз Канарак убил детектива, то вполне может прикончить и заказчика.

Внезапно Осборн услышал шаги за своей спиной. Оглянувшись, он увидел все того же мужчину в сером костюме и вспомнил, что тот жал на кнопку девятого этажа, а никак не седьмого. Справа открылась дверь, и какой-то молодой парень выставил поднос с грязной посудой. Мельком взглянув на Осборна, он снова закрыл дверь, щелкнул замок.

Теперь Осборн остался в коридоре наедине с незнакомцем. Повинуясь внутреннему сигналу тревоги, он резко остановился, спросил, обернувшись:

– Что вам от меня нужно?

– Чтобы вы уделили мне несколько минут, – спокойным, мирным тоном проговорил Маквей. – Меня зовут Маквей. Я из Лос-Анджелеса, как и вы.

Осборн внимательно осмотрел незнакомца. Ему было за шестьдесят, рост около пяти футов десяти дюймов, вес под двести фунтов. Зеленые глаза смотрели добродушно, почти ласково; седеющие каштановые волосы, на макушке сквозь них просвечивает лысина. Костюм из дешевых, синтетическая рубашка голубого цвета и галстук не в тон. Мужчина был похож на дедушку, приехавшего в город к внукам. Так сейчас, наверное, выглядел бы отец Осборна, будь он жив. Пол решил, что бояться нечего, и спросил уже не так настороженно:

– Мы с вами знакомы?

– Я полицейский. – Маквей показал значок.

У Осборна отчаянно забилось сердце. На секунду ему показалось, что он опять, как только что в сувенирном магазинчике, окажется на грани обморока. Он с трудом произнес:

– Ничего не понимаю. Что-нибудь случилось?

Из-за угла появилась пожилая пара в вечерних костюмах. Маквей посторонился, давая им пройти. Те улыбнулись и слегка кивнули. Подождав, пока они отойдут подальше, Маквей вновь взглянул на Осборна.

– Почему бы нам не зайти к вам в номер? – Он кивнул на дверь осборновского номера. – Или, если хотите, можем спуститься в бар.

Маквей по-прежнему говорил доброжелательно, без малейшего нажима. Ему, собственно, было все равно, где разговаривать с Осборном – в номере или в баре. Так или иначе, наутек хирург не бросится – это было ясно. А номер Маквей уже успел осмотреть.

Пол встревожился не на шутку, но старался не показать этого. В конце концов, пока он ничего еще не натворил. Разве что с помощью Веры раздобыл сукцинилхолин, что, конечно, не вполне законно, но уголовным преступлением не является. К тому же этот Маквей работает в лос-анджелесской полиции. Здесь, в Париже, у него вообще нет никаких полномочий. Главное – не паниковать, сказал себе Осборн. Будь вежлив, попытайся выведать, что ему от тебя нужно. Вполне возможно, речь идет о какой-нибудь ерунде.

– Можно и у меня, – сказал он вслух, открыл дверь и пропустил Маквея вперед. – Прошу садиться. – Он закрыл дверь, бросил ключи и газету на столик. – Если не возражаете, я зайду в ванную, сполосну руки.

– Не возражаю.

Маквей присел на край кровати и осмотрелся, а Осборн скрылся в ванной. Комната выглядела точно так же, как утром, когда детектив с помощью удостоверения и взятки в двести франков, врученной горничной, проник сюда с незаконным обыском.

– Выпить хотите? – спросил Осборн, вытирая руки.

– Только за компанию.

– У меня нет ничего, кроме шотландского виски.

– Годится.

Осборн принес полбутылки «Джонни Уокер». Взял с подноса на письменном столе два стакана, упакованные в целлофановые пакеты, разорвал целлофан и разлил виски.

– Льда, увы, тоже нет, – сказал он.

– Так сойдет. – Взгляд Маквея упал на кроссовки Осборна, покрытые толстым слоем засохшей грязи.

– Пробежку устраивали?

– Что вы имеете в виду? – спросил Осборн, передавая детективу стакан.

Маквей кивнул на его ноги.

– Обувь у вас грязная.

– А, это… – Осборн скрыл заминку за усмешкой. – Да вот ходил погулять. Вокруг Эйфелевой башни что-то пересаживают, перерыли весь парк. Дождь, знаете ли. Такую грязь развели…

Маквей отхлебнул виски, а Осборн воспользовался паузой, чтобы попытаться угадать – удалось ему обмануть детектива или нет. Собственно говоря, он не врал: вокруг Эйфелевой башни и в самом деле велись какие-то работы. Накануне Осборн проезжал мимо и видел это собственными глазами. Тем не менее лучше сменить тему.

– Так что вам от меня нужно? – спросил он.

– Значит, так. – Маквей явно колебался. – Я был в вестибюле и видел, какое впечатление на вас произвела статья в газете. – Он кивнул на газету, лежавшую на столике.

Осборн тоже отхлебнул виски. Вообще-то он почти не пил, но в ту самую ночь, когда он впервые столкнулся с Канараком, а потом угодил в полицию, после возвращения в гостиницу Пол заказал бутылку. Сейчас он был очень этому рад.

– Так вот почему вы здесь…

Он посмотрел Маквею прямо в глаза. Итак, они знают. Главное – не проявлять лишних эмоций, не вилять. Попробуем выяснить, что именно им известно.

– Как вы знаете, господин Пакар являлся сотрудником одной международной компании, – сказал Маквей. – Я нахожусь, тут, в Париже, совсем по другому делу, работаю в контакте с парижской полицией. И вдруг это убийство… Мне сказали, что вы были одним из последних клиентов господина Пакара. – Маквей улыбнулся и еще отхлебнул из стакана. – В общем, местные полицейские попросили меня зайти к вам и побеседовать. Как-никак мы ведь оба американцы. Нет ли у вас каких-нибудь догадок или подозрений? Вы понимаете, что я не могу вести допрос официально. Просто им нужна помощь.

– Да, я понимаю. Но вряд ли я смогу вам чем-нибудь помочь.

– Показалось ли вам, что господин Пакар чем-то был встревожен?

– Может быть, но он никак этого не проявил.

– Позвольте узнать, почему вы его наняли?

– Я его не нанимал. Я обратился в компанию «Колб интернэшнл», а они прислали ко мне этого человека.

– Я не это имел в виду.

– Тогда позвольте не отвечать на ваш вопрос. Это дело личное.

– Доктор Осборн, речь ведь идет об убийстве, – сказал Маквей таким тоном, будто обращался к суду присяжных.

Осборн отставил стакан. Надо же, он ничего еще не совершил, а его уже пытаются обвинить. Это ему совсем не понравилось.

– Послушайте, детектив Маквей, Жан Пакар работал на меня. Да, он погиб. Я сожалею об этом, но не имею ни малейшего представления о том, кто мог его убить и почему. Если вы пришли ко мне только за этим, то напрасно потратили время!

Осборн встал и сердито сунул руки в карманы. Его пальцы нащупали коробочку с ампулами и еще одну со шприцами. Это маленькое напоминание заставило Осборна сменить тон.

– Ладно, извините. Я вовсе не хотел на вас кидаться. Сорвался из-за того, что узнал об убийстве. Это меня буквально потрясло… До сих пор не могу опомниться.

– Скажите хотя бы, выполнил ли господин Пакар ваше задание?

Осборн молчал. Как отвечать? Что, черт побери, ему надо? Знают они о Канараке или нет? Что будет, если ответить утвердительно? Если сказать «нет», то можно и попасться.

– Так выполнил или не выполнил?

– Выполнил, – решился Осборн.

Маквей внимательно посмотрел на него, допил виски. Подержал немного пустой стакан, словно не зная, куда его поставить, а потом внезапно впился в Осборна взглядом.

– Знаете ли вы человека по имени Петер Хосбах?

– Нет.

– А Джона Корделла?

– Тоже не знаю. – Осборн терялся в догадках, не понимая, куда клонит Маквей.

– А Фридриха Рустова? – Маквей закинул ногу на ногу. Осборн увидел полоску белой, безволосой кожи между краем брюк и носками.

– Нет, такого я тоже не знаю. Это что, подозреваемые?

– Это люди, пропавшие без вести.

– Нет, их имена мне ничего не говорят.

– Ни одно из них?

– Нет, ни одно.

Хосбах был немцем, Корделл англичанином, а Рустов бельгийцем. Все трое были обезглавлены. Маквей мысленно занес в свой мозговой компьютер, что Осборн даже не дрогнул, услышав эти имена. Фактор узнавания – ноль. Разумеется, не исключено, что Осборн – незаурядный актер или прирожденный лжец. Врачи ведь часто лгут, если считают, что так лучше для пациента.

– Что ж, мир велик, всякие совпадения бывают, – сказал Маквей. – В том и состоит моя работа, чтобы тянуть ниточки, распутывать клубки.

Слегка наклонившись, Маквей поставил бокал на столик. Там лежало два брелка с ключами: один от номера, второй – от автомобиля. На цепочке эмблема, геральдический лев компании «Пежо».

– Спасибо, что уделили мне время, доктор. И извините за беспокойство.

– Ничего-ничего, – ответил Осборн, стараясь не выказать облегчения от окончания беседы. Слава Богу, речь шла о рутинной проверке. Маквей помогает французским коллегам, не более того.

Детектив задержался у дверей, уже нажав на ручку. Быстро обернулся, спросив:

– Третьего октября вы были в Лондоне. Так?

Осборн ошеломленно переспросил:

– Что?

– В прошлый… – Маквей вынул из бумажника пластмассовый календарик, – в прошлый понедельник.

– Я вас не понимаю.

– Так вы были в Лондоне?

– Да, но…

– Зачем?

– Я… Я возвращался с медицинского конгресса в Женеве…

Пол с трудом подбирал слова. Откуда Маквей знает про Лондон? Какое это имеет отношение к Жану Пакару и пропавшим без вести?

– Сколько времени вы там пробыли?

Осборн медлил с ответом. К чему этот тип клонит? Чего добивается?

– Не понимаю, какое это имеет значение, – проговорил он наконец как можно более твердым тоном.

– Просто ответьте, и все. Такая уж у меня работа – задавать вопросы.

Он не отстанет, пока не услышит ответа, решил Пол и сдался:

– Я пробыл в Лондоне полтора дня.

– Вы остановились в отеле «Коннот», так?

– Да.

По спине Пола сбежала струйка пота. Маквей уже не казался ему похожим на провинциального дедушку.

– Чем вы занимались в Лондоне?

Тут Осборн побагровел от гнева. Его явно пытались загнать в угол, но с какой целью? Наверное, они все-таки разнюхали про Канарака. Полицейский хочет заставить его проболтаться. Черта с два! Пусть разговор о Канараке заводит сам Маквей.

– Детектив, то, чем я занимался в Лондоне, – мое личное дело. Вас это не касается.

– Послушайте, Пол, – невозмутимо отозвался Маквей, – я не намерен совать нос в вашу личную жизнь. Но я расследую дело о пропавших людях. И вы не единственный, с кем мне приходится беседовать. Просто расскажите мне, чем вы были заняты в Лондоне, и все.

– Пожалуй, я лучше вызову адвоката.

– Если в этом есть необходимость, вызывайте. Вот телефон.

Осборн отвел глаза.

– Я прилетел в Лондон в субботу после полудня. Вечером был в театре. Потом вдруг почувствовал, что заболеваю. Вернулся в отель и до утра понедельника валялся в номере.

– В ночь с субботы на воскресенье и весь воскресный день, так?

– Да.

– И из номера не отлучались?

– Нет.

– Еду в номер заказывали?

– Нет. Вы знаете, что такое скоротечный грипп? Лихорадка, озноб, понос и антиперисталсис. Последнее слово на нормальном языке означает рвота. Так что заказывать в номер еду и напитки как-то не тянуло.

– Вы были один?

– Да, – без колебаний ответил Пол.

– И вас в тот день никто не видел?

– Никто.

Маквей выдержал паузу и тихо спросил:

– Доктор Осборн, зачем вы мне врете?

Сегодня вечер четверга. Накануне, перед тем, как вылететь в Париж, Маквей попросил комиссара Нобла проверить, что делал Осборн в отеле. Комиссар позвонил утром и сообщил следующее. Пол Осборн прибыл в гостиницу «Коннот» в субботу днем, съехал в понедельник утром. Записался под собственным именем, в номер поднялся один, но вскоре к нему присоединилась дама.

– Что-что?! – попытался изобразить возмущение Пол.

– Вы были не один, – напористо заявил детектив. – С вами была молодая женщина. Темноволосая, на вид лет двадцать пять, двадцать шесть. Имя – Вера Моннере. В субботу вечером вы занимались с ней любовью в такси, возвращаясь в отель с Лейстер-сквер.

– Ничего себе! – ахнул Осборн. Его поразила невероятная осведомленность блюстителей закона. Потрясенный, он кивнул.

– Это из-за нее вы прилетели в Париж?

– Да.

– Она тоже была нездорова?

– Да…

– Вы давно ее знаете?

– Мы познакомились на прошлой неделе, в Женеве. Потом вместе полетели в Лондон. Вернулись в Париж. Она проходит здесь ординатуру.

– Ординатуру?

– Да, она врач. Точнее, врач-стажер.

Вера Моннере врач? Маквей удивился. Чего только не раскопаешь, стоит лишь начать. А Лебрюн темнил, не хотел говорить.

– Почему вы скрывали, что были в Лондоне не один?

– Я же говорю, это дело личное.

– Поймите, доктор, Вера Моннере – ваше алиби. Только она может подтвердить, где именно вы были в тот день.

– Я не хочу втягивать ее в эту историю.

– Почему?

Осборн снова вскипел. Полицейский совсем обнаглел, лезет туда, куда не просят.

– Ну вот что. Вы сами признали, что здесь вы лицо частное. Я не обязан с вами разговаривать.

– Не обязаны. Но будет лучше, если мы все же поладим, – задушевно сказал Маквей. – Ваш паспорт находится в полиции. Вам могут предъявить обвинение в злостном нарушении общественного порядка. Я помогаю французским коллегам. Если я скажу, что вы не пожелали отвечать на мои вопросы, они отнесутся к вам по всей строгости закона. Особенно теперь, когда ваше имя так или иначе вплыло в истории с убийством.

– Я уже объяснял – это не имеет ко мне отношения.

– Возможно. Однако вам придется довольно долго проторчать во французской тюрьме, пока все окончательно не прояснится.

У Осборна было ощущение, будто его только вынули из барабана стиральной машины и собираются сунуть в сушилку. Надо давать задний ход, а то беды не оберешься.

– Может быть, я и помогу вам. Но для начала объясните мне, что вам в конце концов от меня нужно.

– В Лондоне убили человека. Как раз тогда, когда вы там находились. Я должен выяснить и проверить, что вы делали в интересующий нас отрезок времени. Подтвердить ваши слова, судя по всему, может только госпожа Моннере. Однако ее «втягивать» вы не хотите. Между прочим, подобным поведением вы «втягиваете» ее еще сильнее. Если хотите, я велю ее задержать, и мы мило побеседуем втроем в полицейском управлении.

Осборн решил, что, если он будет упорствовать дальше, Маквей осуществит свою угрозу и тогда не избежать огласки. Не дай Бог, пронюхает пресса. Тогда всплывет все: и Жан Пакар, и тайная поездка в Лондон, и Верин покровитель. Отличная получится сенсация. Политикам дозволено развлекаться с актрисками и красотками. Максимум, чем рискует политик – проиграть выборы или потерять должность. А любовница даже останется в выигрыше – ее портрет растиражируют все газеты и журналы (предпочтительно в бикини). Однако для женщины-врача такая слава погибельна. Обществу претит мысль, что врачу не чуждо ничто человеческое. Если Маквей постарается, Вера потеряет и ординатуру, и шансы на врачебную карьеру. Похоже на шантаж. Расскажи полицейскому то, что знаешь, и он не будет поднимать шум.

– Дело в том, что… – Осборн откашлялся. Ему пришла в голову отличная идея – Маквей подсказал, сам о том не догадываясь. Можно будет выпутаться из истории с Жаном Пакаром, а заодно выяснить, что именно известно полицейским.

– Да?

– Я объясню, зачем я нанял частного сыщика.

Осборн решил рискнуть. Конечно, полиция перерыла всю квартиру Пакара, но ведь тот, кажется, не вел никаких записей. Очевидно, именно поэтому французы и решили подослать к Осборну его соотечественника: пусть припугнет, глядишь, что-нибудь и всплывет.

– У Веры есть любовник. Она не говорила кто. Я бы и не узнал, если бы не отправился за ней следом в Париж. Тут она сама мне призналась, и я чуть не свихнулся. Она ни за что не желала говорить, кто он. И тогда я решил выяснить это сам.

Маквей был опытен и умен, но если он купится на эту историю, стало быть, о Канараке полиция ничего не знает. Если так, план еще можно осуществить.

– И Пакар выяснил, кто ее любовник?

– Да.

– И кто же он?

Осборн помолчал, чтобы показать детективу, как нелегко ему дается это признание. Потом еле слышно произнес:

– Она трахается с французским премьер-министром.

Маквей испытующе посмотрел на доктора. Похоже, тот не врал. Возможно, Осборн что-то и скрывает, но на первый взгляд все чисто.

– Ничего, я переживу, – грустно улыбнулся Пол. – Когда-нибудь еще посмеюсь над этой историей. Пока не могу… Ну как? Я же говорил вам, это дело личное.

Глава 24

Когда, выйдя из отеля, детектив шел к машине, интуиция подсказала ему: во-первых, Осборн никак не связан с лондонским убийством; во-вторых, он не на шутку влюблен в Веру Моннере, с кем бы там она ни трахалась.

Захлопнув дверцу «опеля», Маквей пристегнул ремень безопасности, включил двигатель. По стеклу заскользили «дворники» – дождь никак не хотел кончаться. Маквей развернулся и поехал по направлению к своей гостинице. Осборн реагировал на вопросы нормально, как всякий невиновный человек, столкнувшийся с полицией. Обычно эмоциональная кривая выглядит так: шок – страх – возмущение, а потом или вспышка ярости (угрозы подать в суд на детектива, а то и на все полицейское управление), или вежливый обмен информацией. В конце концов, у полицейского своя работа, он задает вопросы не из личного интереса. Затем следуют извинения, и все, беседе конец. Примерно по такой схеме прошел разговор с доктором.

Нет, Осборн – пустой номер. Веру Моннере еще можно взять на заметку – так, на всякий случай. Все-таки она тоже врач, наверняка умеет пользоваться хирургическими инструментами. Да и в Лондоне была, когда произошло последнее убийство. Но, с другой стороны, она и Осборн подтверждают алиби друг друга. Может, и правда заболели. Или все время развлекались в постели – какая разница? Даже если женщина на пару часов незаметно отлучалась, Осборн все равно будет ее покрывать. Он в нее влюблен, это ясно. У Веры Моннере в прошлом наверняка все чисто. Насесть на нее, только Лебрюна подставить. В управлении такой переполох поднимется: как же, скандал на всю Францию.

Дождь полил еще сильней, и Маквей уныло подумал, что за три недели дело об обезглавленных трупах не сдвинулось ни на йоту. Так оно обычно и бывало, если, конечно, счастливый случай не помогал. Расследование убийств – дело кропотливое. Множество мелких фактиков, сотни ложных версий, и каждую изучи не по одному и не по два раза. Отчеты, справки, бесчисленные допросы, вторжение в жизнь чужих людей… Иногда улыбнется удача, но это редко, очень редко. Люди злятся на следователя, и их легко понять. Господи, сколько раз Маквею приходилось отвечать знакомым на одни и те же вопросы. Зачем он выбрал такую профессию? Зачем посвящать жизнь грязной, неблагодарной, жестокой работе? Обычно он только пожимал плечами, говорил: так уж вышло. Но в глубине души Маквей знал, почему он выбрал себе такую судьбу. Непонятно, откуда в нем засело это чувство, но все дело было именно в нем. Маквей твердо знал, что у убитого тоже есть права. Есть они также у родственников и друзей жертвы, у всех, кто любил погибшего. Убийство не должно сходить с рук. Для того и даны тебе власть, профессиональные знания, опыт, чтобы не допустить этого.

Маквей сделал левый поворот, переехал по мосту через Сену. Зачем? Ведь гостиница в другой стороне. Но поток машин уже неудержимо нес его к Эйфелевой башне. Маленький молоточек стучал в мозгу, такое часто бывало после допроса. Проверь, убедись, проконтролируй. Накануне, именно повинуясь этому настырному молоточку, Маквей позвонил на квартиру Веры Моннере.

Он перешел в левый ряд, свернул в переулок, развернулся и вскоре уже ехал вдоль широкого сквера, посреди которого высилась ажурная этажерка Эйфелевой башни. От тротуара, освободив место, отъехал автомобиль, и Маквей немедленно припарковался. Вылез из машины, поднял воротник пальто, потер озябшие ладони. Предстояло пересечь все Марсово поле, чтобы выйти к дальнему концу парка.

Было темно, не больно-то и разглядишь, что вокруг. Ветви деревьев частично защищали от дождя, и Маквей старался идти там, где листва погуще. Изо рта шел пар. Детектив еще раз потер руки и засунул их поглубже в карманы.

Обойдя какие-то турникеты, он приблизился еще на полсотни шагов к залитому светом пятачку, где в ночное небо вздымалась металлическая башня. Вдруг нога его заскользила, и Маквей чуть не грохнулся. Восстановив равновесие, он доковылял до фонаря и там осмотрелся по сторонам. Газон повсюду был разрыт – кажется, меняли дерн. Маквей взглянул на свои ботинки и увидел, что они сплошь залеплены грязью. Отлично, можно идти назад. Лишняя проверка не помешает. Осборн сказал правду, даже в мелочи не соврал.

Глава 25

Никогда еще Мишель Канарак на видела мужа таким замкнутым и отстраненным.

Он сидел в поношенной футболке и боксерских трусах, молча смотрел в окно. Было начало десятого. С работы он вернулся в семь, разделся, сунул одежду в стиральную машину. Потом взял бутылку вина, но допил стакан лишь до половины. Ужин съел без единого слова, да и после еды ни разу к ней не обратился.

Мишель смотрела на него, не зная, что сказать. Наверное, его выгнали с работы. Но как, почему? Ведь он совсем недавно говорил, что едет в Руан по поручению господина Лебека – искать место для новой пекарни. Суток не прошло – и такая перемена. Сидит на кухне, в нижнем белье, сосредоточенно разглядывает ночную тьму за окном…

Что это такое – вглядываться в ночную тьму, Мишель хорошо знала. Ей передалось это с генами от отца. Она родилась, когда ему было сорок один год, а задолго до этого, в годы оккупации Парижа немцами, отец работал механиком в гараже. Он вступил в подпольную организацию, каждую ночь по три часа дежурил на крыше, составлял донесения о перемещении германских войск.

Через семнадцать лет после конца войны он привел четырехлетнюю дочурку в тот дом, поднялся вместе с ней на крышу и стал ей рассказывать, как все это было. И обычная улица волшебным образом преобразилась: вместо автомобилей по ней загромыхали танки, бронетранспортеры и военные грузовики. Пешеходы превратились в солдат с винтовками и автоматами за спиной. Маленькая Мишель не очень понимала, зачем нужно было следить за ночной улицей, но это не имело значения. Главное – папа привел ее ночью на крышу, желая поделиться с ней тайной из своего богатого опасностями прошлого. Он пустил ее в свой внутренний мир, и за это она была очень благодарна ему. До сих пор.

Если б Анри был таким же, как отец… Пришла беда – пусть. Они любят друг друга, они муж и жена, у них будет ребенок. Темнота за окном делала боль и непонимание еще острее.

Стиральная машина рыкнула в последний раз и замолкла. Анри встал, вынул из бачка отстиранную одежду, внимательно ее рассмотрел и, коротко выругавшись, сердито шагнул к шкафу. Запихнул мокрую одежду в извлеченный из шкафа пластиковый мешок, заклеил клейкой лентой.

– Что ты делаешь? – не выдержала Мишель.

Анри обернулся к ней.

– Я хочу, чтобы ты уехала. К своей сестре, в Марсель. Возьми девичью фамилию, скажи родственникам, что я тебя бросил, что я подлец и что ты понятия не имеешь, куда я уехал.

– Что-что?! – пролепетала Мишель.

– Делай, как я сказал. Уезжай отсюда немедленно. Прямо сейчас.

– Анри, ради Бога, объясни мне, что произошло!

Вместо ответа Канарак швырнул мешок на пол и скрылся в спальне.

– Анри, ну пожалуйста… Я хочу тебе помочь!

Вдруг Мишель поняла, что он говорил совершенно серьезно. Напуганная до смерти, она застыла в дверях спальни, наблюдая, как он вытаскивает из-под кровати два видавших виды чемодана. Анри подтолкнул чемоданы к ее ногам.

– Вот, бери. Запихни туда все, что сможешь.

– Нет! Я твоя жена! Какого черта?! Ты не имеешь права так со мной поступать, да еще без всяких объяснений!

Канарак долго молча смотрел на нее. Хотел что-то сказать, да, видно, слов не нашел. С улицы просигналил автомобиль. У Мишель сузились глаза. Она оттолкнула мужа, подбежала к окну. Так и есть – внизу стоял белый «ситроен» Агнес Демблон; двигатель работал, из выхлопной трубы вырывался белый дым.

– Я люблю тебя, – сказал Анри. – А теперь отправляйся в Марсель. Деньги я пришлю.

– Ты не ездил ни в какой Руан. Ты был у нее.

Канарак молчал.

– Катись отсюда, ублюдок. Вали к своей подлой Агнес Демблон.

– Нет, уехать нужно тебе.

– Это еще почему? Ты будешь жить с ней?

– Да. Если тебе так легче.

– Ну и черт с тобой. Будь ты проклят! Чтоб земля под тобой провалилась, сукин ты сын!

Глава 26

– Я понял, – тихо и очень спокойно сказал Франсуа Кристиан, поигрывая бокалом с коньяком. Глаза его смотрели в сторону, на огонь в камине.

Вера молчала. Ей было трудно расставаться с этим человеком, она была обязана ему так многим. Уйти безо всяких объяснений? Нет, это оскорбительно для него да и для нее тоже – она ведь не какая-нибудь шлюха.

Время близилось к десяти. Они закончили ужин и теперь сидели в просторной гостиной на улице Поля Валери, между авеню Фош и авеню Виктора Гюго. Вера знала, что у Франсуа, кроме этой роскошной квартиры, есть еще дом за городом. Там живут его жена и трое детей. Вполне возможно, что эта квартира не единственная, но Вера никогда не задавала лишних вопросов. Например, не пыталась выведать, есть ли у него другие любовницы. Скорее всего есть.

Отпив кофе, она посмотрела на него. Он по-прежнему сидел неподвижно. Темные, аккуратно подстриженные волосы, чуть тронутые сединой у висков. Строгий костюм в полоску, белоснежные манжеты – одним словом, аристократизм и элегантность. Франсуа Кристиан, собственно, и был настоящим аристократом. Он рассеянно отхлебнул из бокала – блеснуло обручальное кольцо. Сколько раз ее ласкала эта рука? Так, как только он умел ласкать.

Отец Веры, Александр Батист Моннере, был высокопоставленным офицером флота. Вера помнила, как в детстве они с матерью и младшим братом объехали полмира от одного места службы отца к другому. Когда Вере было шестнадцать, отец вышел в отставку, стал работать консультантом в военном ведомстве. Семейство обосновалось в большом доме на юге Франции.

Тогда-то Вера впервые увидела Франсуа Кристиана. Он работал вице-секретарем в министерстве обороны и частенько наведывался в гости к отставному адмиралу. Девочка с ним подружилась. Франсуа рассказывал ей об искусстве, о жизни, о любви. А как-то вечером разговор у них зашел о ее будущем. Когда Вера сказала, что хочет стать врачом, Франсуа удивился.

Вера разгорячилась, сказала, что обязательно добьется своего. Ей было всего шесть лет, когда она приняла это решение. Дело было так. Семья сидела за воскресным обедом. Взрослые говорили о «женских» и «неженских» профессиях. Маленькая Вера вдруг выпалила, что хочет быть врачом. Отец спросил, не шутит ли она. Нет, твердо заявила девочка. И на всю жизнь запомнила снисходительную улыбку, которой обменялись родители. Улыбку эту она восприняла как вызов. Раз папа и мама ей не верят, она им докажет! В тот самый момент Вера как бы увидела перед собой яркую вспышку света, на душе стало удивительно тепло и покойно, девочка почувствовала себя очень сильной и уверенной. Тогда-то и определилась ее судьба.

Когда она рассказывала про этот эпизод из детства Франсуа Кристиану, удивительное ощущение возникло вновь, и Вера немедленно сообщила об этом собеседнику. Франсуа понимающе улыбнулся, пожал ей руку и сказал, что верит в нее.

В двадцать лет Вера закончила Парижский университет и сразу же поступила в медицинский институт Монпелье. Тут даже отец сдался и благословил дочь, пожелав ей успехов на многотрудном поприще.

Через год, проведя Рождество у бабушки в Кале, Вера заехала в Париж, повидаться с друзьями. Внезапно ей пришла в голову идея навестить Франсуа Кристиана, с которым она уже три года не виделась. Просто захотелось посмотреть на него. Она знала, что он стал ведущим политическим деятелем, лидером французской демократической партии. Наверное, добраться до него будет непросто, придется прорываться через толпу помощников и секретарей. Тем не менее Вера решила попробовать. Заявилась прямо в приемную великого политика и – о чудо! – почти сразу же попала к нему в кабинет.

Когда он поднялся из-за стола ей навстречу, Вера сразу поняла: в ее жизни произойдет нечто необычное. Они сидели у окна, откуда открывался вид на парк, пили чай. Франсуа познакомился с Верой, когда ей было шестнадцать. Сейчас, без малого в двадцать два, она превратилась из смешного подростка в очаровательную, умную, необычайно соблазнительную женщину. Если до сих пор Вера не отдавала себе в этом отчета, то по реакции Франсуа догадалась о произведенном впечатлении. Он не сводил с нее глаз, да и она с него тоже.

В тот же день вечером он привез ее на эту квартиру. Они поужинали, а потом он раздел ее и уложил на диван перед камином. Заниматься с ним любовью показалось ей самым естественным делом на свете. И это ощущение не оставляло ее и потом, когда Франсуа стал премьер-министром. Так продолжалось четыре года, и вдруг в ее жизни появился Пол Осборн. В считанные дни все переменилось.

– Пусть так, – наконец сказал Франсуа и поднял на нее глаза, в которых читались безграничная любовь и уважение. – Я все понимаю.

Потом отставил бокал, поднялся. Бросил на Веру последний взгляд, словно желая получше ее запомнить. Постоял на пороге. Повернулся, вышел.

Глава 27

Осборн сидел на краю постели с телефонной трубкой возле уха и слушал, как Джо Бергер жалуется на насморк и слезящиеся глаза, на жуткую лос-анджелесскую жару и угрозу смога. Бергер трепался по телефону, сидя в машине, по дороге из своего дома в Беверли-Хиллз на работу в Сенгури-Сити. Его совершенно не смущало то, что Осборн находится в Париже, за шесть тысяч миль от Калифорнии, что у него могут быть какие-то проблемы. Послушать нытье Бергера – можно было подумать, что это какое-то капризное дитя, а вовсе не один из лучших лос-анджелесских адвокатов. Именно он вывел Осборна на «Колб интернэшнл» и на Жана Пакара.

– Джейк, послушай-ка, – перебил его Пол и рассказал об убийстве Пакара, о визите Маквея, о нескромных вопросах. Только о своей лжи по поводу сути заказанного Пакару расследования говорить не стал, тем более что с самого начала не поставил Бергера в известность, зачем ему понадобился частный сыщик.

– Ты уверен, что полицейского звали Маквей? – спросил адвокат.

– Ты его знаешь?

– А кто ж его не знает? Любой адвокат в нашем городе, если ему приходилось участвовать в процессе по убийству, сталкивался с Маквеем. Он мужик крепкий и ужасно въедливый, хватка у него, как у бульдога. Если вцепился, нипочем не отпустит. То, что Маквей в Париже, неудивительно. Его часто приглашают за границу на консультации. Интересно другое: с чего это он вдруг заинтересовался Полом Осборном.

– Понятия не имею. Заявился ни с того ни с сего и начал доставать меня вопросами.

– Вот что, Пол, – посерьезнел Бергер, – Маквей не из тех, кто тратит время на ерунду. Ты лучше мне прямо скажи, что там у тебя происходит?

– Если б я знал, – недрогнувшим голосом ответил Осборн.

Бергер немного помолчал, потом велел Осборну никому об этом не болтать, а если Маквей объявится вновь, немедленно сообщить. Тем временем Бергер попытается нажать на кое-кого в Париже, чтобы Осборну вернули паспорт. Как только вернут – нужно сразу же улетать из Парижа.

– Нет, ничего не предпринимай, – резко остановил его Пол. – Я просто хотел спросить про Маквея. Больше ничего не нужно, спасибо.

* * *

Сукцинилхолин. Осборн разглядывал пузырек в ванной на свет. Потом убрал флакон в футляр для бритвенных принадлежностей. Там уже лежали шприцы. Футляр Осборн засунул под рубашки в чемодан, так и оставшийся нераспакованным.

Почистив зубы, Пол проглотил две таблетки снотворного, закрыл дверь на ключ и сдернул с кровати покрывало. Господи, до чего же он устал. Каждый мускул ныл от нервного напряжения.

Маквей безусловно вывел его из равновесия, и звонок Бергеру был все равно что крик о помощи. Но, поспешив поделиться с ним своими проблемами, Осборн понял, что обратился не к тому, к кому следовало. Бергер – профессионал по части закона, а тут речь шла об эмоциях. Ведь на самом деле Пол обратился к Бергеру в тайной надежде, что тот каким-нибудь образом поможет ему выбраться из Парижа и из всей этой истории. Точно так же накануне он пытался выйти из игры, перепоручив самое главное свое дело, убийство Канарака, частному детективу. Уж если звонить, так своему психоаналитику, в Санта-Монику. Пусть бы помог преодолеть эмоциональный стресс. Но тогда пришлось бы признаться в намерении совершить убийство, а по закону психоаналитик должен незамедлительно сообщить о подобных поползновениях своих клиентов в полицию. С кем еще можно поговорить? С Верой, больше не с кем. Но Веру в эту историю впутывать нельзя.

Впрочем, все это пустое. Так или иначе, решение придется принимать самому. Убить Канарака или оставить его в покое?

Появление Маквея ужесточило условия задачи. Опытный полицейский должен был упомянуть о Канараке, если бы был в курсе дела. Он промолчал, но можно ли быть уверенным? А вдруг полиция обо всем знает и установила за Осборном слежку?

Пол выключил ночник, и в комнате стало темно. В окно постукивал дождь. Фонари на авеню Клебер подсвечивали капли, сползавшие по стеклу, и по потолку также медленно передвигались блики. Пол закрыл глаза, стал думать о Вере, о том, как они занимались любовью. Вот она, обнаженная, склонилась над ним, откинула голову, изогнула спину так, что длинные волосы свисают до щиколоток. Время как бы застыло, лишь медленно двигаются вверх-вниз, вверх-вниз ее бедра. Вера похожа на античную скульптуру, олицетворяющую женское начало, – в ней воплотилось все сразу – девочка, женщина, мать.

Она одновременно недоступная и податливая, бесконечно сильная и необычайно хрупкая.

Он любит ее – это ясно. Любит так, как никого и никогда не любил. Смысл этих слов по-настоящему понимаешь, только когда жажда обладания и чувство радостного ошеломления подкатывают изнутри, из самых глубин души. Так вот какой бывает любовь между мужчиной и женщиной… Пол твердо знал: умри они в момент близости, оба немедленно соединились бы вновь – где-то среди просторов Вселенной. Они приняли бы иную форму существования, но никакая сила никогда не оторвала бы их друг от друга.

Пусть это звучит романтично, по-детски глупо, но это сущая правда.

И Пол знал, что Вера чувствует то же самое. Она доказала это, когда пригласила его к себе домой. Дальше все стало просто и ясно. Если им предстоит жить вместе, он обязан – во что бы то ни стало избавиться от демона, угнездившегося в его душе. Иначе демон разрушит эту любовь точно так же, как погубил прежние. Нет уж, лучше истребить демона раз и навсегда. Пусть это рискованно, трудно, опасно – надо это сделать.

Снотворное начало действовать, и в последние мгновения перед забытьем Пол увидел своего демона. Некто с глубоко посаженными глазами и оттопыренными ушами, в пыльном пальто наклонился над кроватью. И хотя лица в темноте было толком не разглядеть, Осборн мысленно увидел квадратную челюсть и шрам, сбегавший белой линией по скуле к верхней губе.

Никаких сомнений – это был Анри Канарак собственной персоной.

Глава 28

Щелк.

Маквей, не глядя на часы, знал, что на циферблате 3.17. Шесть щелчков назад было 3.11. Считается, что электронные часы работают бесшумно, но если прислушиваться, то их отлично слышно. И вот Маквей лежал, отсчитывал тихие щелчки.

После вылазки к Эйфелевой башне он вернулся в отель. Это было без десяти одиннадцать. Ресторанчик на первом этаже уже закрылся, а в номер еду здесь не подавали. Вот в каких гостиницах приходится жить, когда расходы оплачивает Интерпол. Не отель, а дыра какая-то: вытертые ковры, жесткая постель, а питание – строго с шести до девяти утром и с восемнадцати до двадцати одного вечером.

Как быть? Или тащиться под дождь, разыскивать какую-нибудь ночную забегаловку, или воспользоваться услугами так называемого «чудо-бара» – маленького холодильника, притулившегося между шкафом и душевой.

Еще одна вылазка под дождь абсолютно исключалась. Значит, придется довольствоваться «чудо-баром». К брелку с ключом от номера был прикреплен специальный ключик. Маквей открыл холодильник и достал оттуда сыр, галеты и швейцарский шоколад в треугольной упаковке. Еще в «чудо-баре» обнаружилась бутылочка на удивление приличного «сансерра». Позднее, взглянув на прейскурант в ящике стола, Маквей понял, в чем дело: бутылочка стоила сто пятьдесят франков, то есть почти тридцать долларов. Для гурмана – пустяк, для полицейского – крупная сумма.

К половине двенадцатого Маквей уже кончил злиться по этому поводу и собирался отправиться в душ, но тут зазвонил телефон. Это был комиссар Нобл из Скотленд-Ярда. Комиссар звонил из дома.

– Маквей? Подождите, пока к разговору подключится Майклс. Это наш патологоанатом, он на другом телефоне.

Маквей завернулся в полотенце и уселся на стол.

– Маквей, вы слушаете?

– Да.

– А вы, доктор Майклс?

– Да, я здесь, – послышался молодой голос.

– Отлично. Итак, доктор, расскажите нашему американскому другу, что вы установили.

– Это касается головы, – пояснил доктор.

– Вы установили личность убитого? – оживился Маквей.

– Пока нет. Пусть доктор объяснит, из-за чего опознание настолько затруднено. Прошу вас, мистер Майклс.

– Да-да. – Патологоанатом откашлялся. – Как вы помните, детектив Маквей, в голове почти не осталось крови. То есть ее там фактически вообще не было. Поэтому крайне трудно было определить момент наступления смерти. Я думал, мне все-таки удастся как-нибудь исхитриться, но, увы, ничего не вышло.

– Что-то я вас не пойму, – нахмурился Маквей.

– После вашего отъезда я сделал следующее: измерил температуру тканей, взял образцы и отправил в лабораторию на анализ.

– Ну и?.. – зевнул Маквей. Ему хотелось поскорее завалиться в постель.

– Так вот, голова была заморожена. Заморожена, а потом оттаяна.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– С подобными случаями я сталкивался, – сказал Маквей, – но обычно такое сразу заметно. Ведь внутренние участки мозга оттаивают медленнее, чем внешние слои. Разница температур говорит сама за себя.

– Только не в нашем случае. Все ткани полностью оттаяли.

– Скажите, к чему вы в конце концов пришли, – нетерпеливо перебил его комиссар Нобл.

– Когда анализ показал, что голова была заморожена, я не мог понять одного: почему кожа лица реагирует на пульпацию? В случае обычной заморозки этого происходить не может.

– И что дальше?

– Я отправил голову в Королевский колледж патологоанатомии, к доктору Стивену Ричмену. Он произвел необходимые исследования и установил нечто удивительное.

– Что же? – поторопил доктора Маквей.

– У нашего приятеля внутри черепа оказалась металлическая пластина, очевидно, результат какой-нибудь нейрохирургической операции, проведенной довольно давно. Клетки мозга нам бы ничего не сообщили, но вот металл выявил нечто очень интересное. Благодаря ему было установлено, что голову заморозили не по обычной технологии, а до температуры, приближающейся к абсолютному нулю.

– Уже поздно, и я плохо соображаю. Мне трудно за вами угнаться, доктор, – сказал Маквей.

– Абсолютный нуль – это температура, недостижимая в известных современной науке условиях. Вообще-то гипотетически эта температура характеризуется полным отсутствием тепла. Даже отдаленно приблизиться к абсолютному нулю можно лишь при помощи сложнейшего лабораторного оборудования, с использованием сжиженного гелия либо же посредством магнетического охлаждения.

– А абсолютный нуль – это сколько? – спросил Маквей, никогда прежде не слышавший о такой величине.

– В градусах?

– В чем угодно.

– Минус 273,51° по Цельсию или минус 459,67° по Фаренгейту.

– Господи, почти минус пятьсот градусов!

– Вот именно.

– И что происходит при абсолютном нуле?

– Только что заглянул в энциклопедию, – вставил Нобл. – При такой температуре прекращаются все линейные передвижения молекул.

– Да, каждый атом застывает в полной неподвижности, – подтвердил доктор Майклс.

* * *

Щелк.

На сей раз Маквей взглянул на часы. 3.18, пятница, 7 октября.

Ни комиссар, ни патологоанатом не имели никаких гипотез относительно того, кому понадобилось замораживать голову до абсолютного нуля, а потом выбрасывать. У Маквея тоже идей не возникло. Возможно, тут замешана одна из компаний крионовой заморозки, специализирующихся на рефрижерации свеженьких покойников. Есть люди, которые надеются, что в будущем, когда медицина достигнет новых высот, таких покойников можно будет разморозить и оживить. Конечно, ученые относились к подобным прожектам скептически, но желающих тем не менее хватало, и бизнес этот считался вполне законным.

В Великобритании было зарегистрировано две крионовых фирмы – в Лондоне и в Эдинбурге. Утром Скотленд-Ярд наведет необходимые справки. Может быть, мужчину никто не убивал, и голову отделили от тела в каких-нибудь медицинских целях, без малейшего нарушения закона. Вполне вероятно, что клиент сам этого пожелал. Потратил все сбережения на глубинную заморозку собственной головы. А что – каких только психов на земле не бывает.

Прощаясь с комиссаром, Маквей сказал, что завтра будет в Лондоне, и попросил просветить рентгеном все семь тел – вдруг там тоже обнаружатся какие-нибудь металлические следы хирургического вмешательства: болты на месте переломов, искусственные тазобедренные суставы и т. д. Если удастся что-то найти, металл можно будет отправить на анализ. Доктор Ричмен из Королевского колледжа патологоанатомии проверит металл на глубинную заморозку.

Вдруг это и есть счастливый случай, маленькая деталь, которая сдвинет расследование с мертвой точки. Именно с таких мелочей – если сыщик достаточно терпелив и наблюдателен – начинает распутываться клубок.

* * *

Щелк.

3.19.

Маквей поднялся с кресла и плюхнулся на кровать. Вот уже и утро пятницы. А что было в четверг? В голове все путалось. Ну и паршивая же у него работенка, да и платят гроши. Полицейским вообще платят мало.

Возможно, замороженная голова куда-то и выведет. В отличие от версии с Полом Осборном. Симпатичный парень, чем-то сильно расстроенный, да еще влюбленный. Надо же – поехать на конференцию и втюриться в подружку премьер-министра.

Маквей уже хотел выключить свет, но тут его взгляд упал на залепленные грязью туфли, что валялись под столом. Непорядок. Он, кряхтя, вылез из кровати, подобрал туфли и отнес их в ванную.

* * *

Щелк.

3.24.

Маквей забрался под одеяло, выключил свет, взбил подушку.

Если бы Джуди была жива, он взял бы ее с собой. Ведь они нигде не были, только один раз в семьдесят пятом прокатились на Гавайи. Две недели там провели. Поездка в Европу стоила слишком дорого. А на этот раз за билеты платил Интерпол. Конечно, не первым классом, но разве в этом дело?

* * *

Щелк.

3.26.

– Грязь! – ахнул Маквей и сел на кровати. Включил свет, откинул одеяло, бросился в ванную. Подобрал туфлю, повертел и так, и этак. Повторил ту же операцию со второй. Засохшая грязь была серой, даже скорее черной. А на кроссовках Осборна застыла красная глина.

Глава 29

Поезд «Париж – Марсель» выехал с Лионского вокзала. Мишель Канарак посмотрела на часы. 6.54 утра. Из багажа у нее была с собой только сумка через плечо. Через пятнадцать минут после того, как Мишель увидела под окном белый «ситроен», ее в квартире уже не было – побросала в сумку то, что подвернулось под руку, взяла такси, на вокзале купила билет второго класса. Придется просидеть в поезде девять часов, ну и наплевать!

Ничего ей от него не нужно, даже ребенка, так любовно зачатого восемь недель назад. Внезапность случившегося совершенно раздавила ее. Это было как гром среди ясного неба.

Поезд набрал скорость, и замелькали кварталы Парижа. Всего сутки назад мир Мишель был полон счастья и тепла. Беременность приносила ей все больше и больше радости. А когда Анри сказал о поездке в Руан и о новом филиале, Мишель решила, что мужа ждет повышение по службе. Все было так прекрасно, и вот ничего не осталось. Какая же она дура! Он все время подло ее обманывал. А ведь она чувствовала, какую власть над мужем имеет эта сука Агнес. Чувствовала, но отказывалась видеть. Сама во всем виновата. Какая нормальная жена потерпела бы, чтобы чужая, незамужняя баба, пусть даже уродина, каждый день возила мужа на работу! А Анри, подлец, все уверял: «Агнес – старая подруга. Что у меня может быть с такой каргой?»

Он называл ее «любимая». Убить бы его, сукина сына. Мишель сейчас, не дрогнув, прикончила бы их обоих.

Городской пейзаж за окном сменился сельским. Мимо с грохотом пронесся встречный поезд. Мишель никогда не вернется в Париж. С Анри покончено, и с прежним миром тоже. Навсегда. Сестра должна понять ее. Как он сказал? «Возьми девичью фамилию».

Так она и сделает. Вот только найдет работу, накопит денег на адвоката. Мишель закрыла глаза и стала слушать перестук колес. Поезд мчался на юг. Сегодня седьмое октября. Через месяц и два дня исполнилась бы восьмая годовщина их свадьбы.

* * *

Анри Канарак спал, свернувшись в три погибели в кресле, в гостиной квартиры Агнес. В 4.45 он отвез Агнес на работу, а сам вернулся сюда. Его собственная квартира на авеню Вердье осталась пустая. Если кто туда наведается, не найдет ни единой ниточки. Пластиковый мешок с рабочей одеждой, нижним бельем и обувью Анри сжег в печке; от вещей, в которые он был одет во время убийства Пакара, остался только пепел.

В десяти милях, на другом берегу Сены, Агнес Демблон сидела на своем рабочем месте и обрабатывала финансовую документацию – седьмого числа полагалось расплачиваться по счетам. Она уже сказала месье Лебеку, что Анри Канарак уехал из Парижа по семейным делам и будет отсутствовать минимум неделю. Агнес оставила в булочной и на коммутаторе записочки – всех, кто будет спрашивать Канарака, адресовать к ней.

Маквей с утра пораньше расхаживал по Марсову полю, у подножия Эйфелевой башни. Тусклый рассвет высветил разоренные газоны. Садовники перепахали их весьма основательно, и осмотр затягивался. Но земля всюду была серо-черной, никакой красной глины.

Маквей решил обойти парк еще раз. По дороге ему встретился один из садовников, и детектив попробовал с ним потолковать. Это было непросто – садовник не знал английского, а Маквей почти не говорил по-французски.

– Красная грязь, – сказал он. – Понимаете? Есть тут где-нибудь красная грязь?

Он потыкал пальцем в землю.

Садовник недоуменно пожал плечами.

– Красная. Цвет такой. Кра-сна-я, – по слогам проговорил Маквей.

Старик посмотрел на него как на психа.

Уф, с утра пораньше такие нагрузки. Маквей подумал, что пригонит сюда Лебрюна, пусть тот разбирается.

– Пардон, – сказал он, стараясь говорить в нос, как истинный парижанин. Хотел было уйти, но в это время его взгляд упал на красный платок, торчавший у садовника из заднего кармана.

– Красное, – сказал он, тыча в платок.

Старик вынул платок и протянул полоумному иностранцу.

– Нет-нет, – отмахнулся Маквей. – Цвет красный.

– А! – сообразил садовник. – La couleur![4]

– Вот-вот, la couleur, – закивал детектив.

– Rouge,[5] – сказал француз.

– Rouge, – смачно раскатывая «р», повторил Маквей. Потом наклонился, зачерпнул горсть земли. Спросил: – Rouge?

– La terrain?[6] – осведомился старик.

Маквей снова кивнул.

– Да-да. Rouge terrain.[7] Есть тут? – Он обвел рукой парк.

Садовник повторил жест:

– La terrain rouge?

– Qui![8] – просиял американец.

– Non,[9] – покачал головой садовник.

– Non?

– Non!

Вернувшись в гостиницу, Маквей позвонил Лебрюну. Сказал, что улетает в Лондон и что у Пола Осборна все-таки, кажется, рыльце в пуху. Неплохо было бы присмотреть за ним до тех пор, пока он не улетит домой, в Лос-Анджелес.

– И еще, – добавил Маквей. – У Осборна ключи от «пежо».

Через тридцать минут, в 8.05, напротив входа в отель Осборна припарковался неприметный автомобиль. Полицейский в штатском отстегнул ремень безопасности и приготовился к долгому ожиданию. Отсюда он непременно должен был увидеть, как Осборн выходит из отеля. Предварительно француз позвонил в номер – якобы по ошибке – и убедился, что объект на месте. Быстрая проверка автопрокатных компаний дала возможность установить номер, цвет и год выпуска арендованного «пежо».

В 8.10 другая неприметная машина подобрала Маквея, чтобы доставить его в аэропорт. Очень любезно со стороны парижской полиции и инспектора Лебрюна.

Пятнадцать минут спустя машина все еще ползла в густом потоке автомобилей. Маквей успел достаточно изучить Париж, чтобы сообразить – его везут куда угодно, но только не в аэропорт. Он оказался прав: еще пять минут спустя они подъехали к полицейскому управлению.

В 8.45 Маквей, облаченный все в тот же мятый серый костюм, сидел в кабинете Лебрюна и рассматривал снимок отпечатка пальца (8x10). Смазанный след, который удалось обнаружить на осколке стекла в квартире Жана Пакара, был реставрирован и сильно увеличен. Дактилоскопическая лаборатория Интерпола в Лионе потрудилась на славу – компьютер сделал почти невозможное. Затем изображение перевели сканнером на лист, сфотографировали и переслали в Париж.

– Вы слышали о докторе Хуго Классе? – спросил Лебрюн, зажигая сигарету и рассеянно глядя на пустой дисплей компьютера.

– Да. Это немецкий специалист по дактилоскопии. – Маквей убрал снимок в папку. – А что?

– Ведь вы, похоже, намерены спросить, насколько достоверна компьютерная реставрация отпечатка?

Маквей кивнул.

– Класс сейчас работает в штаб-квартире Интерпола. Он и компьютерный художник-график убрали смазанность, а затем венский эксперт Интерпола Рудольф Хальдер обработал изображение. Тут все точно, как в банке.

Лебрюн вновь поглядел на дисплей. Он ждал ответа на запрос, посланный в Лионский архивно-информационный центр. Первый запрос, в европейский отдел, вернулся с ответом «в картотеке не значится». Запрос в североамериканский отдел имел тот же результат. В третий раз Лебрюн попросил обработать данные по всем закрытым делам.

Маквей пил черный кофе. Ему было трудно поспевать за всеми этими современными штучками, хоть он и старался не отставать от прогресса. Что поделаешь – сыщику старой школы неограниченные возможности высокомощных технологий казались излишней роскошью. Маквей привык считать, что залог успеха – не жалеть подметок. Бегай, рой землю носом, добывай улики. А потом выходи на преступника и раскалывай его. И все же Маквей отдавал себе отчет в собственной старомодности. Давно пора научиться пользоваться достижениями науки и тем самым облегчить себе жизнь. Поднявшись, американец подошел к Лебрюну и тоже стал смотреть на дисплей.

На запрос откликнулось вашингтонское представительство Интерпола. Экран ожил, и еще семь секунд спустя по нему побежали строчки:

«МЕРРИМЭН, АЛЬБЕРТ ДЖОН.

Обвинения в убийстве, покушении на убийство, вооруженном ограблении, вымогательстве. Разыскивается полицией штатов Флорида, Нью-Джерси, Род-Айленд, Массачусетс».

– Милый паренек, – заметил Маквей.

Потом на экране появилась надпись:

«Погиб 22 декабря 1967 года в Нью-Йорке».

– Как так «погиб»? – удивился Лебрюн.

– Ваш умный компьютер выдал отпечаток человека, которого четверть века на свете нет, – резюмировал Маквей. – У вас получается, что убийство в Париже совершил покойник. Как вы это объясните?

Лебрюн обиделся.

– Очень просто. Мерримэн инсценировал свою смерть и живет под другим именем.

Маквей улыбнулся.

– Это один вариант. А другой – ваши Класс с Хальдером намудрили.

– Вы что, не любите европейцев? – окрысился инспектор.

– Только когда перестаю их понимать. – Американец стал расхаживать взад-вперед по комнате, глядя в потолок. – Предположим, ваши специалисты правы и это действительно Мерримэн. Зачем после стольких лет спокойной жизни ему понадобилось убивать частного сыщика?

– Видно, обстоятельства заставили. Может быть, Жан Пакар что-то раскопал.

На дисплее появилась строчка:

«Описание внешности, снимок, отпечатки пальцев – да/нет?»

Лебрюн набрал «да».

Дисплей потемнел, потом поинтересовался:

«Факс – да/нет?»

Лебрюн снова набрал «да». Еще через две минуты принтер выдал отправленную по модему информацию: описание внешности Альберта Мерримэна, его фотографии в фас и профиль, полный набор отпечатков пальцев. Это был Анри Канарак, только лет на тридцать моложе.

Изучив фотографии, Лебрюн передал их Маквею.

– Впервые вижу, – сказал тот.

Инспектор стряхнул с рукава сигаретный пепел, снял трубку и приказал кому-то еще раз с максимальной дотошностью обыскать квартиру Жана Пакара.

– Неплохо бы еще, чтобы ваш художник набросал портрет Мерримэна, как тот должен выглядеть сегодня, – сказал Маквей. Он поблагодарил Лебрюна за кофе, взял свой потрепанный чемоданчик.

– Если наш мальчик Осборн будет себя плохо вести, вы знаете, как меня найти в Лондоне.

Он был уже у дверей, когда Лебрюн окликнул его.

– Послушайте, Маквей, ведь Альберт Мерримэн приказал долго жить в Нью-Йорке.

Маквей остановился, обернулся, посмотрел на ухмыляющегося инспектора.

– Не в службу, а в дружбу. Позвоните им, Маквей, а?

– Ладно. Не в службу, а в дружбу.

– Вот и спасибо.

Глава 30

Совсем неподалеку от улицы Де ля Ситэ, где Маквей названивал по телефону из кабинета Лебрюна в нью-йоркское управление полиции, по набережной медленной походкой шла Вера Моннере, рассеянно глядя на поток машин.

Она правильно сделала, что поставила точку в романе с Франсуа Кристианом. Ему, конечно, было больно, но она постаралась проявить максимум такта. Дело не в том, что она променяла главу французского правительства на хирурга-ортопеда из Лос-Анджелеса. Все равно их связь с Франсуа не могла бы продолжаться до бесконечности. Менялся он, менялась она, а их любовь как бы застыла во времени. Так не бывает.

Ее решение – спасение для них обоих. Со временем Франсуа все равно понял бы, что его истинная привязанность – жена и дети.

Вера поднялась по длинной лестнице, посмотрела на панораму Парижа: вот изгибы Сены, вот величественная арка Нотр-Дам. Она видела эту картину как бы впервые. Деревья, бульвары, крыши домов, слитный гул голосов – все это Вера воспринимала по-новому.

Франсуа – замечательный человек, и она благодарна судьбе за то, что он был в ее жизни. И тем не менее хорошо, что все закончилось. Впервые за долгое-долгое время Вера чувствовала себя абсолютно свободной.

Она вышла на мост, двинулась по направлению к дому. Об Осборне старалась не думать, но это не очень у нее получалось, мысли упорно возвращались к нему. Пол помог ей обрести свободу. Своей любовью, даже обожанием он укрепил Веру в сознании своей привлекательности, самостоятельности. Она умная, взрослая, независимая женщина, способная принимать любые решения. Пол придал ей мужества, необходимого, чтобы расстаться с Франсуа.

Но это не вся правда. Не стоит себя обманывать. Вера чувствовала, что Пол очень страдает, и это ее тревожило. Наверное, нормальная женская реакция – женщины безошибочно чувствуют, если у близкого человека что-то не так. Но не только это. Вера хотела любить Осборна, любить так сильно, чтобы он забыл о своих бедах, а когда забудет, любить его еще сильней.

– Здравствуйте, мадемуазель, – весело приветствовал ее круглолицый швейцар, открывая решетчатую дверь подъезда.

– Добрый день, Филипп.

С улыбкой Вера вошла в вестибюль и быстро поднялась по мраморной лестнице к себе на второй этаж.

В столовой ей в глаза бросилась ваза, а в ней – две дюжины алых роз. Конверт можно было бы и не открывать. Вера и так знала, от кого букет. Все-таки вскрыла. «Прощай. Франсуа».

Написано от руки. Он действительно ее понял. Цветы и записка означали, что они остаются друзьями. Вера медленно спрятала записку в конверт и перешла в гостиную. В углу стоял маленький рояль, напротив него – две кушетки и кофейный столик черного дерева между ними. Еще в квартире было две спальни и рабочий кабинет, не считая кухни и комнаты для прислуги.

Над городом нависли низкие тучи. Из-за пасмурной погоды мир казался тоскливым и грустным. Впервые за все время квартира показалась Вере слишком большой и неуютной, лишенной теплоты. Не в таком доме следовало бы жить молодой женщине ее склада.

Вере стало очень одиноко, захотелось, чтобы Пол был рядом. Касаться его тела, чувствовать на себе его руки – чтобы все было, как вчера. Пусть он любит ее и в спальне, и в ванной, и где угодно. Как чудесно – ощущать его внутри своего тела, доводить друг друга до исступления.

Он нужен ей, а она ему. Очень важно, чтобы он понял: она знает о мраке, царящем в его душе. Конечно, она не знает, в чем причина его несчастья, и не собирается уговаривать его довериться ей. Придет время, когда он захочет этого сам, и вместе они найдут выход. Пока же пусть знает: она готова его ждать столько, сколько нужно. Хоть целую вечность.

Глава 31

В маленьком кинотеатре на бульваре Итальянцев крутили «Вестсайдскую историю» с Натали Вуд, причем, что было очень кстати, оригинальную, недублированную копию. Фильм шел два с половиной часа. Второй сеанс начинался в четыре – тоже как по заказу. На него-то Пол и отправится. В студенческие годы он прослушал два спецкурса по истории кинематографа и даже написал длиннющий доклад об экранизации театральных постановок мюзиклов. Значительная часть доклада посвящалась «Вестсайдской истории», и Осборн помнил содержание фильма довольно хорошо.

Кинотеатрик располагался на полпути между отелем и пекарней Канарака. Неподалеку – целых три станции метро.

Осборн обвел название кинотеатра ручкой, отложил газету и встал из-за стола. Расплачиваясь у кассы за съеденный завтрак, посмотрел в окно. Опять дождь.

В вестибюле отеля оглянулся по сторонам. У стойки трое служащих, двое постояльцев топчутся под навесом, дожидаясь, пока швейцар поймает такси. Больше ни души.

Пол сел в лифт, стал подниматься, думая о Маквее. Жана Пакара убил Канарак – это ясно. Вопрос лишь в том, известно ли это полиции. Или, точнее, знает ли полиция, что Осборн нанял сыщика выследить Канарака? Судя по беседе с Маквеем, простому смертному вроде него не дано знать, что известно полиции и каким образом она добывает информацию.

В самом худшем варианте полиция не знает о Канараке, но подозревает, что Осборн умалчивает о причине смерти Пакара. Тогда Маквей или кто-то из его коллег наверняка следят за отелем. Нужно выяснить, будет за ним «хвост» или нет.

Лифт остановился, Пол ступил в коридор, а несколько секунд спустя уже входил к себе в номер. 11.25 утра. До похода в кино оставалось четыре часа.

Швырнув газету на кровать, Осборн отправился чистить зубы и принимать душ. Бреясь, он пришел к выводу, что самое верное – разыгрывать роль отвергнутого возлюбленного, проводящего последний день в Париже в полном одиночестве. И лучше отправиться на прогулку побыстрее – будет больше времени избавиться от слежки, если она есть. Идеальное место – Лувр. Множество туристов, масса входов и выходов.

Осборн надел плащ, выключил свет и повернулся к двери. В зеркале отразился темный силуэт, и все вдруг предстало перед Полом в ином свете. Внимание полиции неимоверно усложняло его задачу. Если бы Канарака арестовали сразу после того, как он убил отца… Все тогда было бы иначе. Но миновало тридцать лет. Другая эпоха, другой континент. Никакой закон теперь не угрожает убийце. А раз закон бессилен, приходится брать правосудие в свои руки. Если Бог есть, он поймет и не осудит.

Осборн решил, что для его целей лучше будет передвигаться пешком. «Пежо» он оставил в гараже, а сам попросил вызвать такси. Пять минут спустя Пол уже ехал по Елисейским полям в сторону Лувра. Ему показалось, что за такси едет темного цвета автомобиль, но, возможно, просто показалось.

Вот и Лувр. Расплатившись, Осборн шагнул в туман и морось. Очень хотелось оглянуться и проверить, здесь ли темный автомобиль, но, если полиция и в самом деле установила слежку, лучше вести себя как ни в чем не бывало. Небрежно сунув руки в карманы, Пол дождался зеленого света, пересек улицу Риволи и вошел в музей.

Минут двадцать он сосредоточенно изучал творения Джотто, Рафаэля, Тициана и Фра Анджелико. Потом заглянул в туалет. Вскоре мимо проследовала группа американских туристов, которых ждал автобус – везти в Версаль. Осборн нырнул в толпу соотечественников, вышел вместе с ними из Лувра, а там быстро юркнул в метро.

Не прошло и часа, а он уже вновь был возле гостиницы. Полиция должна была считать, что он все еще осматривает сокровища Лувра. Осборн сел в «пежо», поехал по улице, внимательно глядя в зеркало заднего вида. Для верности сделал пару кругов. Вроде бы «хвоста» не было.

Минут через двадцать Пол припарковал «пежо» в переулке за кинотеатром, запер дверцу на ключ и вернулся в гостиницу на метро. Вошел не сразу – выждал, пока служитель гаража покинет свой пост у входа, чтобы подогнать постояльцу машину.

В номере взгляд Осборна упал на часы. Четверть второго. Пол снял плащ, задумчиво посмотрел на телефон. Еще утром он намеревался позвонить в пекарню, выяснить, на работе ли Канарак. Даже снял трубку, но передумал. Если на него падет подозрение, звонок из номера станет уликой. Сейчас Осборну опять неудержимо захотелось позвонить, но он себя пересилил.

Лучше довериться судьбе – ведь она помогла ему найти убийцу. Скорее всего Канарак проводит эту пятницу точно так же, как все предыдущие дни: тихо трудится, стараясь не привлекать к себе внимания.

Осборн снял пиджак и водолазку, переоделся в вытертые джинсы, фланелевую рубашку и старый свитер. Завязал шнурки на кроссовках, сунул в карман синюю спортивную шапку. Теперь настал черед привести в боевую готовность оружие – три шприца с сукцинилхолином.

Осборн готовился к операции, часы тикали, отсчитывая минуты, оставшиеся до «похода в кино», а тем временем в полуквартале от гостиницы затормозил белый «ситроен». За рулем сидел Анри Канарак.

Глава 32

Канарак был чисто выбрит, аккуратно причесан и одет в голубой комбинезон с эмблемой фирмы по ремонту кондиционеров. Он без труда проник в гостиницу через служебный вход, поднялся на лифте на самый верх. Жан Пакар назвал имя и гостиницу, но не номер комнаты. Очевидно, в самом деле не знал, а то наверняка раскололся бы. Администрация не имеет обыкновения сообщать первому встречному, в каком номере остановился тот или иной постоялец – на авеню Клебер частенько принимали богатеев со всего света, у которых хватало недоброжелателей.

Канарак нашел подсобку, взял оттуда ящик с инструментами и спустился по черной лестнице в вестибюль. Канарак окинул взглядом темное дерево, медь, античные скульптуры. Слева – вход в бар, прямо – сувенирный магазин и ресторан, справа – лифты. За стойкой сидел клерк в строгом костюме, объясняясь с высоченным бизнесменом из Африки. Для того чтобы узнать номер комнаты Осборна, нужно было каким-то образом проникнуть за стойку.

Канарак деловито пересек вестибюль, подошел к стойке и с ходу перешел в наступление:

– Ремонт кондиционеров. У вас тут что-то не в порядке с энергоснабжением. Меня прислали найти неисправность.

– Впервые слышу, – возмутился портье.

Канарак терпеть не мог это истинно парижское высокомерие, которое бесило его с первого дня жизни в этом городе. Ведь такой же голодранец, как и ты – тоже от зарплаты до зарплаты перебивается, а корчит из себя невесть что.

– Ну как угодно. Это ваши проблемы, – пожал он плечами и повернулся уходить.

Клерк устало махнул рукой – мол, делайте что хотите, только меня не трогайте, – после чего вновь вернулся к диалогу с африканцем.

– Спасибо, – буркнул Канарак и зашел клерку за спину – там как раз находился пульт с какими-то переключателями. Наклонившись над пультом, Канарак почувствовал, как в живот ему впивается засунутый за пояс пистолет 45-го калибра. На стволе был прикручен короткий толстый глушитель, весьма ощутимо давивший на ляжку. В магазине, – полная обойма. Еще одна, запасная, в кармане.

– Пардон. – Канарак взял со стола увесистую книгу учета постояльцев и переложил на другое место, подальше от портье.

Тут очень кстати зазвонил телефон, и клерк снял трубку, Канарак быстро перевернул страницу – на букву «О». «Пол Осборн – № 714». Отлично.

Канарак сдвинул книгу на первоначальное место, взял ящик с инструментами и пошел прочь.

– Еще раз спасибо, – сказал он служителю на прощанье.

* * *

Маквей с раздражением смотрел на туман, окутавший аэропорт Шарля де Голля. Все вылеты задерживались. Было непонятно – сгущается туман или рассеивается. Если нелетная погода затянется надолго, можно было бы снять номер в какой-нибудь близлежащей гостинице и завалиться поспать. Ожидание длилось уже целых два часа, и никакой ясности – будут отправляться рейсы или нет.

Перед тем как покинуть офис Лебрюна, Маквей позвонил в нью-йоркское городское управление полиции Бенни Гроссману. Бенни было всего тридцать пять, но это был один из лучших специалистов по расследованию убийств. С Маквеем они работали вместе дважды: один раз Бенни приезжал в Лос-Анджелес по следу сбежавшего убийцы; во второй раз Маквея пригласили в Нью-Йорк на консультацию в очень запутанном расследовании. Маквей тогда мало чем смог помочь нью-йоркским коллегам, но они с Бенни здорово попотели, а потом хорошо выпили и повеселились. Маквей даже был приглашен к Бенни домой, в Квинс, на празднование еврейской пасхи.

Гроссман оказался на месте и сразу взял трубку.

– Ой, кого я слышу! – возопил он. Далее, как обычно, последовал легкий треп, а затем, тоже как обычно, неизменный вопрос: – Ну, золотце, что я могу для тебя сделать?

Очевидно, Гроссману нравилось вести беседу в манере голливудского киношника, и Маквей решил ему подыграть – чем бы дитя ни тешилось.

– Рад тебя слышать, солнышко. Представь себе, звоню из Парижа.

– Из Парижа, который во Франции, или из Парижа, который в Техасе? – спросил Бенни.

– Из Парижа, который во Франции.

Бенни свистнул в трубку так громко, что Маквей чуть не оглох.

Затем перешли к делу. Нужно было выяснить обстоятельства гибели Альберта Мерримэна, предположительно убитого в ходе гангстерских разборок в Нью-Йорке в 1967 году. Гроссману тогда было восемь лет, поэтому о Мерримэне он помнить ничего не мог, но обещал все разузнать и перезвонить.

– Я тебе сам позвоню, – сказал Маквей, плохо представляя себе, где будет находиться в ближайшие часы.

Перезвонил он четыре часа спустя.

За это время Бенни наведался в полицейский архив и теперь знал об Альберте Мерримэне очень много. Мерримэна выгнали из армии в 1963 году, после чего он сошелся со старым приятелем Вилли Леонардом, профессиональным грабителем, недавно освободившимся из заключения. Приятели пустились во все тяжкие: ограбление банков, убийства, вымогательство – и так минимум в полдюжине штатов. Кроме того, ходили слухи, что они выполнили ряд заказных убийств для мафии в Нью-Джерси и Новой Англии.

22 декабря 1967 года тело Альберта Мерримэна со следами пулевых ранений и сильными ожогами было обнаружено в Бронксе, в выгоревшем дотла автомобиле.

– Явно, дело рук мафии, – сказал Бенни.

– А куда подевался Вилли Леонард?

– Он все еще в розыске.

– Как было опознано тело Мерримэна?

– Тут не написано. Мы не держим лишней макулатуры о покойниках. Проблемы со свободным местом, золотце.

– Кто-нибудь из родственников или друзей забрал останки?

– Да. Минутку. – Раздался шелест страниц. – Ага. Родственников у Мерримэна не было. Тело забрала дамочка по имени Агнес Демблон. Якобы соученица по школе.

– Ее адрес?

– Отсутствует.

Маквей записал имя на корешке авиабилета.

– Где похоронен Мерримэн?

– Не написано.

– Ставлю десять долларов против бутылки диетической колы, если найдете могилу, в гробу будет лежать не Мерримэн, а Вилли Леонард.

Объявили посадку на лондонский рейс. Маквей стал спешно прощаться.

– Знаешь, золотце, – остановил его Бенни, – тут вот какая хреновина…

– Да?

– Досье Мерримэна пропылилось на полке двадцать шесть лет.

– Ну и?..

– А я не первый, кто интересовался им за последние сутки.

– Как так?

– Вчера утром поступил запрос из вашингтонского представительства Интерпола. Сержант из архива отправил им все материалы по факсу.

Маквей коротко объяснил, что Мерримэном интересовались французские коллеги, попрощался и со всех ног помчался на регистрацию.

Через несколько минут он уже сидел в кресле, пристегнутый, а самолет выруливал на взлетную полосу. Еще раз взглянув на имя женщины, забравшей тело Мерримэна, Маквей вздохнул и откинулся на спинку.

Он смотрел в иллюминатор, как над полями движутся дождевые облака. По ассоциации вспомнил про красную глину на кроссовках Осборна. Самолет набирал высоту.

Стюардесса предложила ему газету, Маквей рассеянно взглянул на дату. Пятница, 7 октября. Стоп! Лебрюну только сегодня утром сообщили из Лиона, что отпечаток пальца удалось реставрировать. Сведения о Мерримэне были получены еще позднее, в присутствии Маквея. Как же могло получиться, что вашингтонское отделение Интерпола интересовалось Мерримэном еще вчера? Может быть, лионские эксперты раскопали все еще вчера и решили предварительно навести справки, а уже потом передать информацию в Париж? Конечно, странновато, что на это понадобились целые сутки, но, вероятно, в Интерполе свои порядки. Ладно, это не его дело. Но все же надо будет уточнить – хотя бы для того, чтобы больше не ломать над этим голову. И лучше не доставать Каду или Лебрюна, а разобраться самому. Проще всего позвонить Бенни Гроссману из Лондона и попросить узнать, во сколько поступил запрос из Вашингтона и от кого персонально.

В лицо ударил яркий солнечный свет – слой облаков остался внизу. Маквей подумал, что уже неделю не видел солнца. Самолет летел над Ла-Маншем.

Детектив посмотрел на часы. Было 14.40.

Глава 33

Без пяти три Пол Осборн выключил телевизор и положил шприцы с сукцинилхолином в правый карман куртки. В этот момент зазвонил телефон. Пол чуть не подпрыгнул от неожиданности. Сердце заколотилось как бешеное. Оказывается, он здорово на взводе, а это никуда не годится.

Телефон все звонил. Пол взглянул на часы. Без трех минут три. Кто это? Полиция? Вряд ли. Он уже позвонил инспектору Баррасу, и тот пообещал, что паспорт Осборна будет переправлен в аэропорт, в представительство авиакомпании «Эр Франс». Француз был вежлив, даже пошутил по поводу скверной погоды. Нет, это не полиция. Или они играют с ним в кошки-мышки? Может быть, у Маквея появились новые вопросы. Черт с ним, сейчас не до Маквея.

Телефон замолчал. Может, номером ошиблись. Или это была Вера? Он сам позвонит ей. Позже, когда все будет позади. Иначе она догадается по его голосу, что что-то неладно.

Пол снова посмотрел на часы. Пять минут четвертого. «Вестсайдская история» начинается в четыре. Нужно быть в кинотеатре без четверти, чтобы успеть намозолить глаза билетеру. Из отеля надо будет выбраться через черный ход – на всякий случай. Не помешала бы и прогулка пешком – это успокаивает.

Пол выключил свет, проверил, на месте ли шприцы, и повернул ручку двери. Но внезапно дверь сама резко распахнулась ему навстречу. Осборн отлетел в сторону. Прежде чем он успел восстановить равновесие, в прихожую шагнул мужчина в голубом комбинезоне и захлопнул за собой дверь. Анри Канарак, с пистолетом в руке.

– Одно слово, и пристрелю на месте, – сказал он по-английски.

Осборн окаменел. Вблизи Канарак оказался смуглее и коренастей, чем ему запомнилось. Глаза горели яростью, дуло пистолета смотрело Осборну прямо в лоб. Можно было не сомневаться – этот человек слов на ветер не бросает.

Повернув замок, Канарак сделал шаг вперед.

– Кто тебя прислал? – спросил он.

Осборн судорожно сглотнул и просипел:

– Никто.

Дальнейшее произошло так стремительно, что он даже понять ничего не успел. Просто вдруг очутился на полу, и прямо в нос ему был уставлен ствол пистолета.

– На кого ты работаешь? – очень спокойно сказал Канарак.

– Ни на кого. Я врач.

Сердце чуть не выпрыгивало из груди, и Осборну показалось, что сейчас с ним случится инфаркт.

– Врач? – удивился Канарак.

– Да.

– Тогда какого черта тебе от меня надо?

По лицу Осборна сбежала струйка пота. Мир расплывался у него перед глазами, происходящее казалось сном. Губы сами произнесли то, чего говорить ни в коем случае не следовало:

– Я знаю, кто ты.

Глаза Канарака сузились. Огонь в них потух, сменился льдом. Палец сжался на спусковом крючке.

– Ты знаешь, что я сделал с твоим шпионом, – прошипел Канарак, наставив пистолет Осборну в зубы. – Об этом писали все газеты, по телевизору показывали.

Осборн содрогнулся. Мысли путались в голове, а говорить было еще трудней.

– Да, знаю, – пролепетал он.

– Когда я приступаю к делу, меня уже не остановишь. Мне это нравится, понял?

Лицо Канарака исказилось усмешкой.

Осборн в отчаянии зашарил взглядом по комнате. Деваться некуда, разве что в окно. Но это седьмой этаж. Канарак стволом пистолета повернул его лицо к себе.

– Нет, окно тебе не годится. Слишком много шуму и недостаточно медленно. А мы с тобой торопиться не будем. Или ты скажешь сразу, на кого работаешь? Тогда мы закончим быстро.

– Я ни на кого не…

Опять зазвонил телефон. Канарак дернулся, и Осборну показалось, что он сейчас выстрелит.

Три раза прозвонив, телефон смолк. Канарак решил, что здесь оставаться опасно. Того и гляди, портье начнет выяснять, кто вызывал мастера по ремонту кондиционеров. Не дай Бог, вызовет службу безопасности, а то и полицию.

– Слушай очень внимательно, – сказал он. – Мы отсюда уходим. Будешь брыкаться – пожалеешь.

Он медленно поднялся и взмахом пистолета велел Осборну вставать.

Что было дальше, Пол почти не запомнил. Он шагал по коридору рядом с Канараком, потом они спускались по служебной лестнице. Открылась какая-то служебная дверь, потом они шли вдоль отопительных коммуникаций и электрокабелей. Еще одна дверь, стальная, и Канарак выволок Осборна по бетонным ступенькам на улицу. Воздух был холоден и свеж, шел дождь.

Осборн понемногу приходил в себя. Он огляделся по сторонам и понял, что они находятся в узком переулке с задней стороны гостиницы. Канарак держался слева, вцепившись Полу в локоть. Ребрами Осборн ощущал пистолетный ствол. Канарак подпихнул своего пленника, и оба двинулись вперед. Осборн старался собраться с мыслями, составить какой-то план действий. Никогда еще ему не было так страшно.

Глава 34

В конце переулка стоял белый «ситроен», и Осборн, как сквозь вату, услышал слова Канарака:

– Нам туда.

Внезапно им навстречу выехал большой автофургон, заполнив своей громадой весь проулок. Надо было прижаться к стене – иначе машина просто раздавила бы одного из них. Грузовик замедлил ход и просигналил.

– Без шуток, – сказал Канарак и рывком прижал Осборна к стене.

Шофер заскрежетал рычагом передач, и фургон двинулся быстрее.

Пистолет впился в бок Осборну еще сильнее – Канарак держал его в правой руке, а левой придерживал Пола за локоть. Таким образом правая рука Осборна оказалась вне его поля зрения. Пол интуитивно понял: сейчас или никогда. Грузовик будет ползти мимо них секунд шесть, а то и восемь. За это время можно незаметно сунуть правую руку в карман куртки и вытащить шприц. Внимание убийцы занято грузовиком – может получиться. Тогда у Пола будет собственное оружие.

Он осторожно повернул голову влево. Да, Канарак не сводил глаз с автофургона. Осборн приготовился и, как только кабина поравнялась с ним, чуть нажал на пистолет, делая вид, что плотнее прижимается к стене. Этим движением он замаскировал манипуляцию, которую производил пальцами правой руки – те лихорадочно нащупали в кармане один из шприцов.

– Вперед, – приказал Канарак, и они зашагали к «ситроену».

Осборн незаметно извлек шприц из кармана и спрятал в рукав.

До машины оставалось шагов двадцать. Проблема заключалась в том, что Осборн, готовясь к операции, натянул на каждую из игл предохранительный резиновый колпачок. Теперь он отчаянно пытался снять колпачок, не отсоединив иглу, а это непросто, если действуешь одной рукой.

Переулок кончился, до «ситроена» – десять шагов, а проклятая резина никак не желала слезать. Канарак вот-вот должен был заметить.

– Куда ты меня везешь? – спросил Пол, чтобы отвлечь внимание Канарака от своих телодвижений.

– Заткнись, – буркнул тот.

Они были уже возле машины. Канарак осмотрел улицу, быстро подошел к месту водителя и открыл дверцу. В этот момент колпачок наконец соскочил и упал на землю. Канарак увидел, как от земли отскакивает непонятная штуковина и недоуменно поднял брови. Осборн не упустил представившегося шанса – локтем он ударил по пистолету, а правой рукой всадил Канараку в ягодицу шприц. На инъекцию требовалось четыре секунды. Осборн продержался три – потом Канарак вырвался и развернулся, вскинув руку с пистолетом. Но Пол уже полностью владел собой, он резко ударил противника дверцей, и тот растянулся на асфальте – пистолет отлетел в сторону.

Через секунду Канарак вскочил на ноги, но было поздно: пистолет оказался в руке Осборна. Мимо, скрежетнув тормозами и просигналив, пронеслось такси. Больше на улице никого не было. Двое мужчин застыли на месте лицом друг к другу.

В широко раскрытых глазах Канарака не было страха – только решимость. Долгие годы тревоги позади. Больше не придется прятаться и бегать. Ему пришлось изменить имя, весь образ жизни. По-своему он был незлым человеком, любил жену, с радостью ждал рождения ребенка. Он надеялся, что прошлое навсегда ушло, хоть в глубине души знал: рано или поздно оно его настигнет. Враг был слишком опытен, вездесущ, многолик.

Да и сколько можно жить, вздрагивая от каждого пристального взгляда, от звука шагов за спиной, от стука в дверь. А чего ему стоила сцена расставания с Мишель! Он сделал все, что мог. Профессиональных навыков не утратил, эпизод с Пакаром тому свидетельство. Но теперь всему конец, Канарак это понял. Мишель ушла, жизнь без нее ни к чему. Умереть будет легко.

– Ну, давай! – прошептал он. – Чего ты ждешь?

– Мне торопиться некуда, – сказал Осборн, пряча пистолет в карман.

После укола прошла целая минута. Канарак получил неполную дозу, но все же вполне достаточно. С каждой секундой он чувствовал себя все слабее и слабее. Стало трудно дышать, ноги подкашивались.

– Что со мной? – ошеломленно пробормотал он.

– Скоро узнаешь.

Глава 35

Полицейские упустили Осборна в Лувре.

Это ставило Лебрюна в затруднительное положение – нужно было либо вообще снимать с американца слежку, либо просить у начальства санкцию на выделение еще одного наряда. Конечно, инспектор рад был бы услужить Маквею, но грязные кроссовки казались ему недостаточно серьезным основанием для слежки. Тем более что доктор на следующий день улетал восвояси, о чем заранее предупредил полицию.

Нет, пытаться убеждать начальство в необходимости слежки за Осборном было бесполезно. Лебрюн решил перебросить людей на другие дела – например, повторный обыск в квартире Жана Пакара. Художница, сотрудница полиции, трудилась над портретом постаревшего Альберта Мерримэна.

Когда набросок был готов, художница принесла инспектору набросок портрета.

– Стало быть, так он должен выглядеть двадцать шесть лет спустя, – сказал Лебрюн, разглядывая портрет.

Художница была совсем молоденькая, с пухлым, улыбчивым личиком.

– Да, – кивнула она.

– А вы проконсультировались с нашим антропологом? – недоверчиво спросил инспектор. – Он объяснил бы вам, каких возрастных изменений следует ожидать.

– Я проконсультировалась.

– Значит, все точно?

– Да, инспектор.

– Ну спасибо.

Художница кивнула и вышла. Лебрюн разглядывал рисунок. Потом, немного подумав, позвонил в отдел связей с прессой. Надо будет напечатать портрет в утренних газетах, как это сделал Маквей с найденной в Лондоне головой. В Париже девять миллионов жителей, вдруг хоть один из них опознает Мерримэна и позвонит?

* * *

А в это время Альберт Мерримэн, он же Канарак, лежал навзничь на заднем сиденье белого «ситроена» и изо всех сил старался не задохнуться.

Осборн переключил скорость и обошел серебристый «рейндровер». Он обогнул Триумфальную арку, свернул на авеню Ваграм, еще раз – на бульвар Карузелль, а оттуда было уже рукой подать до авеню де Клиши и берега Сены.

Понадобилось целых три минуты, чтобы втащить обмякшего, перепуганного до смерти Канарака в машину, найти ключи и завести двигатель. Время было дорого. Действие препарата ведь продолжалось всего несколько минут, а потом придется вновь воевать с воскресшим Канараком, который к тому же находился сзади. Пришлось сделать второй укол, и от повторной дозы убийца чуть не отдал концы. Осборн даже испугался, что тот задохнется, но вскоре раздался хриплый кашель и звук прерывистого дыхания.

Теперь в запасе осталась только одна инъекция. Если машина застрянет в какой-нибудь пробке, придется использовать третью дозу, а после нее рассчитывать придется только на собственные силы.

Четверть пятого. Дождь усилился. Ветровое стекло заливала вода, пришлось включить «дворники», а изнутри просто протереть ладонью. Ничего, зато в такой день в прибрежном парке уж точно никого не будет. Погода не подкачала.

Осборн оглянулся на Канарака. Тот судорожно пытался справиться с процессом дыхания. В его глазах читался неописуемый ужас – каждый вдох мог оказаться последним.

Зажегся красный свет, пришлось затормозить за черным «феррари». Пол еще раз взглянул на своего пленника, прислушиваясь к собственным эмоциям. Странно, но ощущение торжества бесследно исчезло. Смотреть на беспомощного человека, страдающего от страха и боли, отчаянно хватающего губами воздух, было неприятно. То обстоятельство, что это не просто человек, а подлый убийца, уничтоживший уже двоих невинных людей и отравивший Полу всю жизнь, как-то не утешало. Может быть, отказаться от задуманного? Если довести дело до конца, станешь таким же, как он. Остановить машину, выйти, исчезнуть в толпе. Пусть мерзавец живет себе дальше. Ну уж нет, главная задача еще не выполнена.

Почему! Почему Канарак убил отца?

Светофор мигнул зеленым, и поток машин тронулся с места. Быстро темнело, многие уже зажгли фары. Осборн свернул с авеню де Клиши налево и вскоре уже несся по шоссе вдоль реки.

В полумиле сзади от «ситроена» ехал темно-зеленый «форд». Он тоже свернул на шоссе, набрал скорость и за три машины до «ситроена» снова замедлил ход. За рулем сидел высокий бледный мужчина с голубыми глазами. Светлые волосы, белесые брови. Темный плащ поверх спортивной куртки, слаксы, серая водолазка. На сиденье рядом – шляпа, кейс и сложенная карта Парижа. У мужчины сегодня был день рождения – стукнуло сорок два. Звали его Бернард Овен.

Глава 36

– Ты меня слышишь? – спросил Осборн. Ливень усиливался, «дворники» ровно шуршали по стеклу. Слева сквозь деревья смутно проглядывала Сена. До въезда в парк оставалось меньше мили.

– Слышишь? – повторил Пол свой вопрос, обернувшись назад.

Канарак смотрел куда-то на потолок, его дыхание стало ровнее.

– Угу, – промычал он.

Осборн отвернулся.

– Ты спрашивал, известно ли мне, что произошло с Жаном Пакаром. Я сказал, да, известно. А теперь я объясню, что сейчас происходит с тобой. Я сделал тебе инъекцию препарата, который называется сукцинилхолин. Он парализует функцию всей мышечной системы. Доза небольшая – чтобы получил общее представление. У меня припасен шприц с дозой покруче. От тебя зависит, будем еще колоться или нет.

Канарак смотрел на обшивку салона. Нет, еще одного укола он не выдержит. Ни за что на свете.

– Меня зовут Пол Осборн. Двенадцатого апреля шестьдесят шестого года я и мой отец, Джордж Осборн, шли по улице Бостона. Мне было десять лет. Мы собирались купить новую бейсбольную перчатку. Вдруг из толпы выскочил мужчина и всадил моему отцу нож в живот. Потом развернулся и убежал. Отец упал на тротуар и умер. Ты должен сказать мне, почему ты это сделал.

«Господи, – подумал Канарак. – Только и всего-то! Значит, Организация тут ни при чем. Я перемудрил. Проблема не стоила выеденного яйца».

– Я жду, – донесся голос с переднего сиденья.

Машина замедлила ход. За окном, кажется, были деревья. Дорога стала неровной, ухабистой. Потом «ситроен» снова набрал скорость, деревьев стало больше. Еще через минуту автомобиль остановился, Осборн переключил скорость на заднюю передачу. Машина, дернувшись, двинулась куда-то вниз. Потом выехала на ровную площадку. Заскрежетали тормоза, щелкнул ручник. Затем хлопнула дверца. Над Канараком склонилось лицо Осборна. В руке – очередной шприц.

– Я задал вопрос, но не услышал ответа.

У Канарака легкие горели огнем, каждый вдох доставлял неимоверную боль.

– Придется тебе кое-что объяснить, – сказал Осборн и отодвинулся. – Взгляни-ка туда.

Он схватил Канарака за волосы и рывком повернул его голову. Пол пытался удержать себя в руках, но его начинало трясти от ярости.

Канарак медленно перевел взгляд, вгляделся в темноту и совсем рядом увидел водную гладь реки.

– Если ты думаешь, что самое скверное позади, ты очень ошибаешься. Представь себе, каково тебе придется с парализованными руками и ногами. Секунд десять-пятнадцать продержишься, а что будет потом?

Канарак вспомнил последние минуты Жана Пакара. Надо было во что бы то ни стало выбить из частного детектива информацию, и он ни перед чем не остановился. Теперь настал его черед раскалываться. Как и у Пакара, у него нет выбора.

– Я… работал… по контракту, – просипел он.

Осборну показалось, что он ослышался. Или Канарак решил его подурачить? Он с силой рванул убийцу за волосы, тот вскрикнул и чуть не задохнулся. Крик перешел в хриплый стон.

– Ну-ка, еще разок, – сказал Осборн.

– Мне заплатили… Я сделал это за деньги, – выдохнул Канарак. Горло пересохло так, что, казалось, вот-вот воспламенится.

– Заплатили? – ошеломленно повторил Пол. Уж такого ответа он никак не ожидал. Все эти годы он думал, что на отца напал какой-то псих, маньяк. Ведь мотива убийства быть не могло – так считала и полиция. Этот тип, видно, ненавидел кого-нибудь из членов собственной семьи и выплеснул накопившуюся злобу на первого встречного. Осборну-старшему просто не повезло.

И вот трагедия предстает совсем в ином свете. Но где же логика? Отец был обычным инженером-конструктором. Тихий, незаметный человек. Никогда не брал деньги в долг, даже голос ни на кого не повышал. Разве такие люди становятся мишенью заказного убийцы? Нет, Канарак врет.

– Говори правду, сукин ты сын!

В ярости Пол выволок убийцу из машины за волосы. Канарак взвыл, чувствуя, как крик раздирает ему горло и легкие. Пол затащил свою жертву в воду, окунул с головой, секунд десять подержал так и снова вытащил.

– Говори правду, сволочь!

Канарак кашлял и задыхался. Почему Осборн не верит? Лучше убил бы, только как-нибудь по-людски, а не так.

– Я… – захрипел он, – …убил троих… Кроме твоего отца… В Вайоминге, в Нью-Джерси, в Калифорнии… Один и тот же заказчик… Потом его люди хотели убрать меня…

– Что за заказчик? Чушь какая-то!

– Ты все равно не поверишь…

Канарак выплюнул речную воду.

Сена несла мимо свои воды, лил дождь, на землю спустилась тьма. Осборн схватил Канарака за воротник и сунул ему под нос иглу.

– А ты все-таки попробуй, скажи.

Канарак помотал головой.

– Говори! – заорал Осборн и снова окунул убийцу с головой. Потом рванул рукав его комбинезона и приставил шприц к плечу.

– Правду, – потребовал он.

– Нет, не надо! – взмолился Канарак. – Ради Бога!

Осборн ослабил хватку. По глазам убийцы он понял – тот не врет, не может врать в таких обстоятельствах.

– Назови имя. Кто дал тебе заказ, от кого ты получил задание?

– Шолл. Эрвин Шолл.

Канарак вспомнил лицо Шолла. Это был высокий мужчина атлетического сложения. Мерримэна порекомендовал ему один отставной полковник, знавший Альберта по армии. Это было в 1966 году. Альберт приехал в поместье на Лонг-Айленде, познакомился с хозяином. Тот вышел к нему в теннисном костюме. Был очень вежлив. Договор скрепили рукопожатием. За каждое убийство по двадцать пять тысяч наличными: половину вперед, после отчета – остальные пятьдесят процентов.

Выполнив работу, Альберт вновь приехал на Лонг-Айленд. Шолл сполна расплатился, очень благодарил, проводил до порога. А через несколько минут на шоссе машину Мерримэна прижали к обочине. Из лимузина выскочили двое с автоматами, но Мерримэн уложил обоих из револьвера. В последующие дни на него нападали еще трижды: сначала дома, потом в ресторане, потом на улице. Всякий раз Мерримэн чудом уходил от верной смерти, но долго так продолжаться не могло: люди Шолла очень точно знали, где и когда он будет находиться. Тогда Мерримэн с помощью Агнес нашел выход. Он убил своего напарника, сжег тело в автомобиле, чтобы помешать опознанию, подбросил в салон свои документы. И исчез, испарился.

– Что еще за Эрвин Шолл? – допытывался Осборн, держа Канарака за шиворот.

– Жил на Лонг-Айленде, большое поместье возле Уэстхэмптон-Бич.

– Сволочь ты поганая…

На глазах у Осборна выступили слезы. Оказывается, отца убил вовсе не кровожадный псих, а профессиональный киллер, за деньги. Факт убийства утратил личностный оттенок. Эмоции были ни при чем – обычная деловая операция:

Но почему? Почему?

Все очень просто. Произошла ошибка. Иначе и быть не могло.

– Ты перепутал? Не того убил, да? Принял моего отца за кого-то другого?

Канарак покачал головой.

– Нет. Я в своей работе ошибок не допускал.

Осборн впился в него взглядом. Невероятно!

– Но почему, Господи, почему?!

Канарак висел над водой, чувствуя, что дышать стало легче, да и мускулы понемногу начинают оживать. В руке у Осборна шприц, но, возможно, еще не все потеряно. Вдруг врач обернулся, словно услышал что-то. Канарак тоже повернул голову и увидел на берегу высокого человека в плаще и шляпе. В руках он держал какой-то продолговатый предмет.

В следующую секунду все вокруг наполнилось грохотом, словно тысяча дятлов разом принялась долбить по деревьям. Вода вспенилась фонтанчиками. Осборн ощутил удар в бедро и упал в воду. Мужчина в плаще спускался по берегу, предмет в его руках изрыгал огненные сполохи.

Пол ушел под воду и отчаянно заработал руками и ногами. Теперь он уже совсем ничего не видел и не понимал, в каком направлении плывет. Что-то ударилось о его бок, потом Осборна подхватило течение и потащило за собой. В легких кончился воздух, но вынырнуть на поверхность было неимоверно трудно – река тянула на дно. Опять удар обо что-то, и какой-то тяжелый предмет прицепился к ноге. Пол хотел оттолкнуть невидимую тяжесть. Кажется, это было заросшее водорослями бревно. Сознание начинало мутиться. Черт с ним, с бревном, нужно немедленно глотнуть кислорода. Осборн изо всех сил оттолкнулся от воды и устремился вверх.

Жадно вдохнув свежий воздух, он открыл глаза и увидел, что река успела отнести его довольно далеко. Фары автомобилей, мчавшихся по шоссе вдоль реки, светились на значительном расстоянии, течение вынесло его на середину реки, увлекая все дальше от места происшествия. Проклятое бревно всплыло рядом и снова ударилось об Осборна. Пол хотел оттолкнуть его, но от бревна вдруг отделилась человеческая рука и цепко схватила его за запястье. Завопив от ужаса, Осборн попытался высвободиться, но пальцы не выпускали его. То, что он принял за водоросли, было волосами. Где-то вдали пророкотал гром. Ливень хлынул с новой силой. Осборн барахтался в воде, не в силах оторвать от себя цепкую руку. Вспыхнула молния, и прямо перед собой Пол увидел окровавленную глазницу, невероятным образом утыканную осколками зубов. Вместо второго глаза вообще зияла огромная дыра. Страшное видение застонало, потом пальцы безвольно разжались, и то, что осталось от Анри Канарака, поплыло вниз по течению.

* * *

Когда Канарак, он же Альберт Мерримэн, увидел за спиной Осборна человека в плаще, фигура показалась ему смутно знакомой. Он вспомнил: этот самый мужчина заглянул в кафе «Ле Буа», когда он, Канарак, проверял, есть ли за ним слежка. Тогда при виде незнакомца Канарак испытал облегчение – ведь это был не Осборн и не полицейский. Так, случайный прохожий.

Канарак ошибся.

Глава 37

7 октября, пятница, Нью-Мексико

Было без пяти два (по парижскому времени 20.55). Элтон Либаргер сидел в шезлонге, укутанный в теплый халат, и смотрел, как густые тени наползают с горных вершин Сангре-де-Кристо на долину. Либаргер был одет в коричневые брюки и синий свитер; на голове – наушники переносного магнитофончика. Либаргеру было пятьдесят шесть лет; в настоящий момент он слушал кассету из цикла «Избранные речи Рональда Рейгана».

Элтон появился здесь, в фешенебельном санатории «Ранчо-де-Пиньон», семь месяцев назад, 3 мая. Его привезли из Сан-Франциско после тяжелого инсульта, прервавшего деловую поездку швейцарского бизнесмена по Соединенным Штатам. После удара у Либаргера отнялся язык, половина тела была парализована. Лечение пошло ему на пользу: он уже ходил с палкой и мог говорить – медленно, но вполне отчетливо.

В шести милях от санатория с автострады на дорогу, ведущую к «Ранчо-де-Пиньон», свернул серебристый «вольво». За рулем сидела Джоанна Марш, некрасивая, полная женщина тридцати двух лет. Джоанна была физиотерапевтом и последние пять месяцев каждый будний день приезжала в санаторий работать с Элтоном Либаргером. Сегодня ее последний визит. Она должна отвезти пациента в Санта-Фе, а оттуда вертолетом их доставят в Альбукерк. Из Альбукерка им предстоит вылететь в Чикаго, из Чикаго рейсом № 38 в Цюрих. Элтон Либаргер в сопровождении Джоанны Марш отправлялся на родину.

Джоанна попрощалась с персоналом, помахала рукой охраннику на проходной, и «вольво» выехал на шоссе Пасео-дель-Норте.

Джоанна взглянула на своего пассажира и увидела, что тот с улыбкой смотрит в окно. Впервые она видела, чтобы он улыбался.

– Вы знаете, куда мы едем, мистер Либаргер? – спросила она.

Швейцарец кивнул.

– Ну и куда же? – поддразнила его Джоанна.

Либаргер не ответил, а все так же рассматривал придорожные красоты – густые хвойные леса, меж которых петляла дорога.

– Ну же, мистер Либаргер, куда мы едем?

Джоанна не поняла – то ли он не расслышал, то ли не понял вопроса. У швейцарца все еще случались периоды прострации, и обращаться к нему в этот момент было бесполезно.

Либаргер оперся рукой о приборный щиток – автомобиль сильно накренило на повороте. На вопрос он опять не ответил.

Спустившись на дно каньона, Джоанна свернула на автомагистраль № 3 Нью-Мексико – Таос. Тут можно было спокойно ехать на четвертой скорости. Джоанна жизнерадостно помахала рукой пестрой стайке велосипедистов.

– Знакомые, из Таоса, – пояснила она своему безмолвному пассажиру. Может быть, он молчит, потому что переполнен чувствами – ведь как-никак впервые за долгое время вырвался на волю?

Либаргер наклонился вперед, натянув ремень безопасности. Вид у него был какой-то странноватый – словно он только что очнулся от долгого сна и никак не может сообразить, где находится.

– С вами все в порядке? – перепуганно спросила Джоанна Марш. Не дай Бог у него опять инсульт. Тогда надо немедленно разворачиваться и ехать назад, в санаторий.

– Да, – тихо ответил он.

Джоанна испытующе посмотрела на него, потом успокоенно улыбнулась.

– Расслабьтесь, мистер Либаргер, отдохните. Нам предстоит долгое путешествие.

Он откинулся назад, потом дернулся и недоуменно посмотрел на нее.

– В чем дело, мистер Либаргер?

– Где моя семья?

* * *

– Где моя семья? – в который уже раз спросил швейцарец.

– Полагаю, они вас встретят. – Джоанна откинулась на мягкое кресло салона первого класса и закрыла глаза.

Они вылетели из Чикаго три часа назад, и с тех пор Либаргер задал один и тот же вопрос одиннадцать раз. То ли последствия инсульта сказались, то ли смена обстановки. Может быть, под «семьей» он имел в виду врачей и медсестер, возившихся с ним столько месяцев? Или он волнуется, что в аэропорту его не встретят родственники? Джоанна ни разу не слышала о семье Либаргера. Раз шесть в санаторий прилетал его домашний врач, старый австриец доктор Салеттл, но родственники так и не появились. Неизвестно, не будет ли кого-нибудь из них в аэропорту. Кроме доктора Салеттла, Джоанна имела дело только с адвокатом Либаргера. Именно адвокат и попросил ее сопровождать его клиента в Швейцарию.

Предложение было для нее полной неожиданностью. Джоанна и за пределы родного штата-то никогда не выезжала, а тут – Европа, авиабилеты первого класса плюс пять тысяч долларов. Просто сказка! Можно будет расплатиться за «вольво». А сколько чудес она увидит. Кроме того, и задание было ей по душе. Джоанна любила свою работу и относилась к своим пациентам с искренней заботой. Когда она начинала работать с мистером Либаргером, он на ногах не стоял, днями напролет слушал свой магнитофон или смотрел телевизор. Это пристрастие сохранилось у него и поныне, но благодаря усилиям терапевта он мог уже запросто самостоятельно совершать пешие прогулки, пусть даже и с палкой.

Очнувшись от своих мыслей, Джоанна увидела, что в салоне темно и большинство пассажиров спит, не обращая внимания на экраны телевизоров, по которым крутили фильмы. Элтон Либаргер больше не задавал своего вопроса. Может, наконец уснул, подумала она и тут же поняла, что ошиблась. На голове у швейцарца были наушники, он сосредоточенно смотрел кино. Все-таки его страсть к кино, телепередачам, магнитофонным записям, спортивным и политическим новостям, музыке от оперы до рок-н-ролла была поистине поразительной. Жажда новой информации и развлечений буквально пожирала его. Джоанна никак не могла этого понять. Или он таким образом хочет отвлечься, чтобы не думать о чем-то неприятном? О чем?

Она заботливо накрыла его одеялом. Эх, жаль только, что пришлось сдать на время поездки в приют Генри, ее десятимесячного сенбернара. Не попросишь же друзей взять к себе домой сто фунтов бурного энтузиазма. Но ничего, всего пять дней – Генри потерпит.

Глава 38

Вера безуспешно пыталась дозвониться Полу, начиная с трех часов. Четыре попытки – и никакого результата. На пятый раз она позвонила в регистратуру отеля и спросила, не съехал ли мистер Осборн. Нет, не съехал. Видел ли его кто-нибудь сегодня? Портье связал ее с дежурным консьержем. Тот не видел месье Осборна, но его помощник сказал, что, кажется, вскоре после обеда встретил американского гостя возле лифтов, он, вероятно, поднимался в свою комнату.

Вера забеспокоилась не на шутку.

– Я все время звоню в номер, но никто не берет трубку. Не могли бы вы послать кого-нибудь проверить?

Она гнала от себя мысль о том, что Пол неправильно рассчитал дозу сукцинилхолина. Он опытный врач, говорила она себе, и не может ошибиться, экспериментируя с собственным организмом. Но в то же время даже самые опытные специалисты, бывает, ошибаются, а с сукцинилхолином шутки плохи. Чуть-чуть превысил дозу, и можно задохнуться.

Она повесила трубку и посмотрела на часы. Без четверти семь.

Телефон зазвонил десять минут спустя. Это был консьерж. Он сказал, что мистера Осборна в номере нет. Голос его звучал как-то странно. Помявшись, консьерж спросил, не приходится ли она месье Осборну родственницей. Сердце Веры учащенно забилось.

– Я его очень близкий друг. А в чем дело?

– Понимаете… – промямлил консьерж, подбирая слова. – Кажется, у месье Осборна возникли какие-то проблемы. В комнате беспорядок, кое-какая мебель перевернута…

– Проблемы? Мебель перевернута?

– Мадам, назовите, пожалуйста, ваше имя. Мы вызвали полицию, и она наверняка захочет с вами поговорить.

Когда инспектор Баррас и Мэтро получили сообщение, что по поводу Пола Осборна поступил сигнал от администрации его отеля, они немедленно отправились на место происшествия. Понять, что именно здесь случилось, было трудно. Задвижка на двери оказалась вырванной, словно кто-то вышибал дверь снаружи. В номере все было перевернуто вверх дном: широкая двуспальная кровать сдвинута с места, столик опрокинут, на полу – почти пустая бутылка виски, ночник висит на шнуре над самым полом.

Вещи Осборна – одежда, туалетные принадлежности, медицинские бумаги, документы, авиабилет – на месте. В раскрытом блокноте несколько телефонных номеров. Под телевизором – сегодняшняя газета, открытая на странице досуга. Название кинотеатра на бульваре Итальянцев обведено кружком.

Баррас стал просматривать блокнот. Один из телефонных номеров (свой собственный) он узнал сразу. Второй принадлежал авиакомпании «Эр Франс». Третий – фирме по прокату автомобилей. Еще четыре удалось установить не сразу: сыскное агентство «Колб интернэшнл»; кинотеатр, название которого было отмечено в газете; частная квартира на острове Сен-Луи (телефон зарегистрирован на имя В. Моннере); наконец, небольшая пекарня возле Северного вокзала. Консьерж сказал, что мадам Моннере звонила ему и оставила свой номер – тот же, что в блокноте.

– А это что такое? – спросил Мэтро, выходя из ванной.

В левой руке он осторожно, двумя пальцами, держал медицинский пузырек. Хоть прямых признаков преступления не было, имелись достаточные основания подозревать неладное, поэтому оба инспектора были в резиновых перчатках, чтобы не оставлять собственных отпечатков пальцев.

Баррас взял пузырек, прочел: «Хлорид сукцинилхолина» – и пожал плечами.

– Понятия не имею. Но выписано в Париже. Надо бы проверить.

В это время в номер заглянул полицейский в форме.

– Тут пришла дамочка, которая звонила.

В комнату вошла Вера.

* * *

Было темно и сыро. Пол лежал на прибрежном песке лицом вниз. Он потерял счет времени. Совсем рядом плескалась вода, но, слава Богу, ему удалось вырваться из ее объятий. Осборн погружался в сонное забытье, на него накатывала чернота, и он понял: это смерть. Если немедленно что-то не предпринять, он умрет.

Пол пробовал кричать, звать на помощь. Ничего – лишь шум воды. Кто услышит его в этом пустынном месте, ночью? Но страх смерти заставлял пульс биться чаще, обострял работу мозга. Впервые Пол почувствовал боль – задергало в левом бедре. Осборн провел там рукой и увидел, что пальцы в крови.

– Черт, – хрипло выругался он.

Приподнялся на локте, пытаясь сориентироваться. Левая рука коснулась воды; справа, совсем близко, оказалось упавшее дерево.

Осборн не помнил, как его вынесло на берег – то ли сам выплыл, то ли течение помогло. Перед ним в миг возникло обезображенное лицо Канарака. Потом он вспомнил человека в плаще и шляпе. Тот почему-то хотел убить их обоих.

А вдруг он следит за ним, дожидается поблизости рассвета, чтобы довести до конца начатое дело? Полу трудно было судить, насколько тяжело он ранен и сколько потерял крови. Нужно попробовать встать. Оставаться здесь нельзя, даже если вокруг рыщет человек с автоматом. Если ничего не предпринять – верная смерть от потери крови.

Пол схватился за упавшее дерево и подтянулся. Острая боль пронзила все тело. Он громко застонал и тут же сжался – вдруг убийца неподалеку? Затаив дыхание, прислушался. Все тихо, только по-прежнему шумит река.

Осборн вытащил из брюк ремень, перетянул ногу жгутом выше раны. Нащупал в темноте палку, просунул под ремень и пару раз повернул – для верности. Примерно через минуту нога начала неметь и боль немного поутихла. Придерживая палку рукой. Пол оперся о дерево и кое-как поднялся. Опять прислушался. Все так же шумела вода, и больше никаких звуков.

Осборн отломал толстый сук, покачнулся. О бок стукнуло что-то тяжелое. Он сунул руку в карман и обнаружил там пистолет Канарака. Пол совсем забыл про оружие. Странно, что пистолет не выпал, когда он барахтался в реке. Интересно, можно ли теперь из него стрелять. Все равно пригодится: уже один вид наставленного пистолета способен делать чудеса. Если убийца близко, пистолет может оказаться кстати. Опираясь на сук, Осборн заковылял прочь от реки.

Глава 39

8 октября, суббота, 3.15

Агнес Демблон сидела в комнате одна и не отрываясь смотрела на телефон. Вторая пачка сигарет «Житан» подходила к концу. Агнес, вернувшись с работы, не переоделась – так и осталась в мятом костюме. Она не ужинала, не чистила зубы. Где Анри? Он должен был давно вернуться или хотя бы позвонить. Что-то произошло, это ясно. Странно. Даже если американец ас в своем деле, Анри все равно справился бы с ним, как он справился с Пакаром.

Сколько лет прошло с тех пор, как он дернул ее за косичку и задрал ей юбку во дворе школы № 2 в Бриджпорте, штат Коннектикут? Агнес была первоклашкой, а Анри Канарак, то есть Альберт Мерримэн, учился в четвертом. Шуганув малявку, он со своими дружками переключился на толстого мальчика и очень быстро довел его до слез.

Но Агнес не привыкла оставаться в долгу. В тот же день она проследила, как Альберт возвращается домой, дождалась момента, когда он зазевался на витрину, и с размаха, обеими руками стукнула обидчика по затылку. В кулачках девочки был солидный булыжник. Альберт рухнул на асфальт, заливаясь кровью. Агнес решила, что он умер, но «покойник» вдруг извернулся и чуть не схватил ее за ногу. Маленькая Агнес бросилась наутек. Вот так более сорока лет назад началось их знакомство. Рыбак рыбака…

Агнес Демблон затушила очередную сигарету. Полчетвертого ночи. По субботам в пекарне тоже был рабочий день, хоть и укороченный. Это значит, меньше чем через два часа нужно отправляться на работу. Агнес вспомнила, что осталась без машины. Интересно, открыто ли так рано метро? Она так давно на нем не ездила.

Видно, придется взять такси. Агнес сняла костюм, надела халат, легла. Будильник поставила на без четверти пять. Погасила свет, накрылась одеялом. Семьдесят минут сна все же лучше, чем ничего.

* * *

На другой стороне улицы, в темно-зеленом «форде» сидел высокий человек в плаще, Бернард Овен. Когда в окне погас свет, Овен взглянул на часы. 3.37.

Рядом на сиденье лежал черный пенал, похожий на телевизионный пульт управления. В левом углу – циферблат. Овен установил время: три минуты и тридцать три секунды. Потом завел двигатель «форда» и нажал на пульте красную кнопочку. На таймере появились цифры 0.0.00, и тут же замелькали десятые доли секунды.

Еще раз посмотрев на темные окна дома напротив, Бернард Овен тронул с места.

3.32.16.

В подвале дома Агнес Демблон лежали семь очень маленьких коробочек с суперкомпактной пластиковой взрывчаткой зажигательного действия. В каждой – электронный взрыватель. В начале третьего Овен взломал окно подвала, заваленного всяким хламом, и за пять минут повсюду рассовал неприметные коробочки, особое внимание уделив бочке с топливным маслом. Потом бесшумно выбрался наружу и вернулся в автомобиль. Без двадцати три в доме еще горело одно окно – у Агнес Демблон. В 3.35 свет погас.

Взрыв произошел в 3.39.

Глава 40

Самолет рейса № 38 Чикаго – Цюрих приземлился в аэропорту Клотен на двадцать минут раньше. Авиакомпания приготовила для Элтона Либаргера кресло-каталку, но тот пожелал идти сам. Очевидно, не хотел, чтобы домашние воспринимали его как калеку. Джоанна Марш собрала багаж и сказала своему пациенту, чтобы он подождал, пока выйдут остальные пассажиры. Потом вручила Либаргеру трость и попросила его ступать поосторожнее. Швейцарец решительно шагнул на трап, проигнорировав ослепительную улыбку стюардессы. Глубоко вздохнул и застучал палкой по ступенькам.

– Вы уж извините, он так взволнован, – улыбнулась Джоанна стюардессе и бросилась догонять своего подопечного.

Когда очередь на таможню осталась позади, Джоанна сложила на тележку чемоданы. Предстояло еще пройти паспортный контроль. А вдруг встречающих не будет, с тревогой подумала американка. Она понятия не имела, куда в этом случае ехать и кому звонить.

После паспортного контроля они оказались в зале прилета. И тут вдруг раздались звуки музыки – оркестр из шести музыкантов грянул что-то приветственно-бравурное. Группа из двух десятков нарядных женщин и мужчин зааплодировала. Чуть поодаль стояли четверо шоферов в ливреях.

Либаргер замер на месте – Джоанна так и не поняла, узнал ли он этих людей. Крупная дама в меховом манто и вуали с огромным букетом желтых роз в руке бросилась к Либаргеру на шею и принялась осыпать его поцелуями, восклицая:

– Ах, дядюшка! Как мы по вас скучали! Добро пожаловать домой!

Элтона окружила шумная толпа, и Джоанна осталась предоставлена сама себе. Эта сцена ее изрядно удивила. За пять месяцев интенсивного терапевтического курса пациент ни словом, ни единым намеком не обмолвился о том, насколько он богат и влиятелен. И почему все это вовсе не было заметно? Странно. Но в конце концов, это не ее дело.

– Мисс Марш?

К ней подошел молодой человек очень привлекательной наружности.

– Меня зовут фон Хольден. Я работаю в компании мистера Либаргера. Если позволите, я провожу вас до отеля.

Фон Хольдену было на вид лет тридцать пять. Высокий, стройный, с широкими плечами пловца. Светло-русые волосы, элегантный темно-синий костюм в полоску, белоснежная рубашка, галстук с каким-то гербом.

– Вот спасибо, – заулыбалась Джоанна.

Оглянувшись, она увидела, что двое шоферов усаживают ее пациента в кресло-каталку.

– Мне было бы надо попрощаться с мистером Либаргером.

– Он не обидится, уверяю вас, – ласково сказал фон Хольден. – Да и потом, вы еще с ним встретитесь. За ужином. Идемте, нам в ту сторону.

Взяв ее чемодан, фон Хольден направился к лифту. Через пять минут они уже мчались в «мерседесе» по направлению к городу.

Никогда в жизни Джоанна не видела столько зелени. Изумрудные луга, густые леса, а на горизонте белыми привидениями вздымались Альпы, уже успевшие покрыться снегом. Все это было так не похоже на Нью-Мексико. Несмотря на пестрые торговые улицы и высоченные небоскребы, край этот оставался глухоманью, где еще ощущался дух далекого приграничья. В пустыне по-прежнему властвуют койоты, ягуары и гремучие змеи, а в глухих каньонах еще можно встретить хижины тех, кто сторонится людского общества. Весной на горных лугах распускаются диковинные цветы, но к осени остается только выжженная солнцем пыль.

Швейцария выглядела совсем иначе. Особенно сильно Джоанна почувствовала это, когда машина въехала в район Старого Города. Здесь история уходила корнями в эпоху Габсбургов и древних римлян. Эти серые доготические здания уже стояли здесь за века до того, как на просторах Нью-Мексико появился первый белый поселенец.

Джоанна представляла свой приезд в Швейцарию не совсем так. Ей рисовалась дружная, любящая семья, с нетерпением ждущая своего приболевшего главу. Либаргер обнимет ее на прощанье, даже поцелует. Потом она окажется в симпатичном гостиничном номере вроде «Холидей Инн». На следующий день короткая экскурсия по городу, и снова в аэропорт. Времени будет мало, но нужно провести его приятно. И не забыть про сувениры! Для всех друзей и особенно для Дэвида, логопеда из Санта-Фе, который ухаживает за ней уже два года, а до постели дело так и не дошло.

– Вы, я вижу, впервые у нас в стране, – сказал фон Хольден, улыбаясь.

– Да.

– Если хотите, можем из отеля отправиться на небольшую экскурсию. До ужина еще есть время. Впрочем, я не настаиваю.

– Ой, ну что вы! Я была бы просто счастлива!

– Вот и отлично.

«Мерседес» свернул на Банхоф-штрассе, где расположены целые кварталы роскошных магазинов и прославленных кафе. Все очень чинное, неброско-богатое. Меж домами блеснула бирюзовая водная гладь.

– Это Цюрихское озеро, – объяснил фон Хольден. По водной глади скользили катера, оставляя белый пенный след.

Джоанна чувствовала себя как в сказке. Будет о чем рассказать знакомым. Швейцария – дивная страна. Богатая, аристократичная, спокойная. Здесь уютно, гостеприимно и абсолютно безопасно. Да и денег у людей, судя по всему, куры не клюют.

Она обернулась к фон Хольдену:

– А как вас зовут?

– Паскаль.

– Паскаль? Это что, испанское имя? Итальянское?

Фон Хольден пожал плечами:

– И да и нет. Вообще-то я родился в Аргентине.

Глава 41

Осборн смотрел на телефон, не зная, хватит ли у него сил на еще одну попытку. Три прежние попытки были безрезультатны. А сил оставалось совсем мало.

На рассвете он выбрался из леса на открытое поле, которое сначала принял за фермерское хозяйство. Неподалеку находилась маленькая хижина. Она была заперта, но из стены торчал водопроводный кран. Пол напился, а потом, разорвав штанину, промыл рану. Кровотечение прекратилось, и жгут можно было снять.

Потом он, кажется, потерял сознание. Когда открыл глаза, над ним стояли двое молодых людей с клюшками для гольфа. Они спросили по-французски, как он себя чувствует. Оказалось, это не ферма, а гольф-клуб.

И вот Осборн сидел в холле клуба, глядя на телефонный аппарат. Он думал только о Вере. Где она? Почему не подходит к телефону? Может, в ванной? Но не столько же времени на дежурстве? Он не мог вспомнить, по какому расписанию она работает.

Администратор клуба, маленький и худенький человек по фамилии Левинь, хотел вызвать полицию, но Осборн убедил его, что речь идет об обычном несчастном случае и что его скоро заберут друзья. Он боялся, что появится убийца в плаще, боялся он и полиции. Машину Канарака скорее всего уже нашли, решили, что она брошена или украдена. Но когда где-нибудь ниже по течению всплывет труп, автомобиль подвергнут тщательнейшей экспертизе. Там полно отпечатков пальцев Осборна. Имеются они и в полиции – инспектор Баррас лично снял их у задержанного в тот вечер, когда Осборн набросился на посетителя кафе.

Когда же это было?

Пол посмотрел на часы. Сегодня суббота. Канарака он увидел впервые в понедельник. Всего шесть дней назад. А перед этим – тридцать лет ожидания. И вот Канарак мертв. Хитроумные планы, объяснения с полицией, история с Пакаром – все это зря. Ответа на главный вопрос как не было, так и нет. Смерть отца по-прежнему окутана тайной.

Посторонний звук отвлек его от мыслей. Высокий, полный мужчина звонил по телефону. На поле игроки понемногу подбирались к первой лунке. Утренняя дымка рассеялась, в небе засияло яркое солнце. Первый солнечный день за все дни, проведенные во Франции. Гольф-клуб находился возле Вернона, милях в двадцати от Парижа – вот как далеко унесло его течением. Пол так и не знал, сколько времени пробыл в воде и сколько часов потом брел в кромешной тьме.

На столе остывал кофе, любезно сваренный для него администратором Левинем. Осборн одним глотком осушил чашку и обессиленно откинулся назад.

Полный мужчина повесил трубку и вышел. Как быть, если в дверях вдруг возникнет убийца? В кармане лежит пистолет Канарака. Хватит ли сил достать тяжелое оружие, прицелиться и выстрелить? Пол много лет ездил стрелять в тир и со временем стал неплохим стрелком. Он и сам толком не знал, зачем это делает. Выплескивал накапливающуюся агрессию? Просто развлекался? Готовился на случай стычки с преступниками, которых в большом городе с каждым годом становилось все больше? Или некое смутное предчувствие подсказывало, что умение стрелять однажды очень ему пригодится?

Осборн смотрел на телефон. Еще один раз попробовать. Это необходимо.

Нога онемела. Он боялся, что лишние движения могут привести к повторному кровотечению. Шок, природный обезболиватель, постепенно проходил, и рана начинала болеть так сильно, что это делалось невыносимым.

Пол оперся обеими руками о стол и поднялся. Закружилась голова, чуть не подкосились ноги.

В холл вошли несколько игроков и при виде Осборна шарахнулись в сторону. Один пошептался о чем-то с Левинем, поглядывая на Осборна. Это естественно – какую еще реакцию мог вызывать едва стоящий на ногах, облепленный речной тиной и грязью оборванец?

Но Полу сейчас было не до зевак.

Он не отрывал глаз от телефонного аппарата. Каких-то десять шагов. Но это расстояние оказалось громадным, непреодолимым. Пол, опершись на сук, сделал осторожный шажок. Сначала опереться, потом передвинуть ногу. Другую ногу. Глубокий вдох, передышка. Телефон стал чуть ближе.

Еще раз: сук, правая нога, левая нога. Хотя силы Осборна были сосредоточены на процессе передвижения, он чувствовал, что все вокруг на него смотрят, но их лица сливались в неясные пятна.

Потом он услышал голос. Свой собственный! Голос ясно и отчетливо произнес:

– Пуля застряла в мышечных тканях. Точнее пока сказать трудно. Необходимо ее скорее извлечь.

Сук, правая нога, левая нога. Вдох, передышка. Все по-прежнему смотрят. Еще раз все сначала…

Наконец вот и телефон.

Осборн медленно снял трубку.

– Пол, у тебя в мышцах бедра засела пуля. Нужно ее скорее вытащить, – сказал голос.

– Без тебя знаю! Вот и вытащи!

* * *

– Да вытащила я ее, вытащила. Не дергайся. Ты меня узнаешь?

– Да!

– Какой сегодня день?

Поколебавшись, Осборн ответил:

– Суббота?

– Твой самолет уже улетел.

Вера стянула хирургические перчатки и вышла из комнаты.

Он позволил себе расслабиться и огляделся по сторонам. Верина квартира. Он лежит раздетый на животе. В комнате для гостей, на кровати.

Вера вернулась со шприцем в руке.

– Что это? – спросил он.

– Не бойся, не сукцинилхолин, – саркастически сказала Вера. Она протерла ватой, смоченной спиртом, кусочек кожи на его ягодице и сделала инъекцию.

– Это антибиотик. Хорошо бы еще и противостолбнячную сыворотку ввести. Бог знает, сколько всякой дряни плавает в реке, кроме мистера Канарака.

– Ты знаешь о Канараке?

События минувшей ночи всплыли в памяти Осборна.

Вера нежно накрыла его одеялом по самые плечи. Потом села в кожаное кресло напротив.

– Ты потерял сознание в пригородном гольф-клубе. Пришел на минутку в себя, назвал мой номер телефона и опять впал в забытье. Они мне позвонили, я одолжила у знакомой машину и приехала. У меня были с собой только транквилизаторы, и я вколола тебе львиную дозу.

– Львиную?

Вера улыбнулась.

– Ты настоящий болтун, когда находишься без сознания. Правда, болтаешь в основном про мужчин. Про Анри Канарака, про Жана Пакара, про твоего отца.

С улицы донеслось завывание «скорой помощи», и Вера посерьезнела.

– Я была в полиции.

– Зачем?

– Я беспокоилась о тебе. Они обыскали твой номер, нашли сукцинилхолин. Правда, не знают, для чего он тебе понадобился.

– А ты знаешь…

– Теперь – да.

– Ведь я не мог сказать тебе правду, ты понимаешь?

Взгляд Осборна затуманился, мысли начали путаться.

– Так что полиция? – слабо спросил он.

Вера встала, выключила свет, оставила только ночник в углу.

– Они не знают, что ты здесь. Надеюсь, что не знают. Когда найдут труп Канарака и обследуют его машину на отпечатки пальцев, наверняка нагрянут ко мне.

– Что ты собираешься им сказать?

Вера видела, что он пытается собрать все воедино, пытается определить, не совершил ли он ошибку, позвав ее, решить, можно ли ей доверять. Но он слишком устал. Его веки сомкнулись, и голова медленно опустилась на подушку.

Наклонившись, Вера коснулась губами лба Осборна.

– Никто ничего не узнает, обещаю, – прошептала она.

Но он не слышал ее слов. В голове все кружилось, и он падал, падал в эту крутящуюся пустоту. Правда никогда еще не была такой пугающе обнаженной, омерзительной. Он стал доктором, потому что мечтал избавить людей от боли и страданий, но самого себя не смог избавить от них. То, что видели люди, было лишь образом заботливого и доброго доктора. Но они никогда не замечали другой стороны его личности, поскольку ее просто не существовало. Там никогда и ничего не было, и там никогда и ничего не будет. Жившие внутри него демоны не умрут. То, что узнал Канарак, могло их убить, но он не допустит, чтобы это когда-нибудь случилось.

Внезапно его падение в пустоту прекратилось, и Осборн открыл глаза. В Нью-Гэмпшире стояла осень: он был в лесу, вместе с отцом. Они смеясь, кидали камушки в пруд. Голубое небо, ярко-зеленая листва и поразительно чистый воздух. Ему было восемь лет.

Глава 42

– Ой, Маквей, золотце! – заорал в трубку Бенни Гроссман и тут же сказал, что сейчас занят, скоро перезвонит.

В Лондоне была середина дня, в Нью-Йорке – утро.

Маквей сидел в крошечном номере, щедро предоставленном ему Интерполом. Он плеснул в стакан немного виски. Льда в номере не было.

Все утро субботы Маквей провел с комиссаром Ноблом, патологоанатомом Майклсом и доктором Стивеном Ричменом, тем самым специалистом по микропатологии, который выявил в отсеченной голове следы глубинной заморозки.

Скотленд-Ярд навел справки в обеих британских крионовых компаниях: в Эдинбурге и Лондоне. Ни одна из них не призналась, что кто-то из «гостей» (либо его голова) отсутствует. Таким образом, либо кто-то занимался крионовой заморозкой без лицензии, либо таскал с собой по Лондону морозилку на минус 400 градусов по Фаренгейту. Поскольку и первое и второе маловероятно, напрашивался вывод, что голову заморозили против воли ее обладателя.

Детективы и врачи вместе позавтракали, после чего отправились к доктору Ричмену в лабораторию. Дело в том, что, исследуя обезглавленное тело Джона Корделла (найденное в маленькой квартирке возле собора Солсбери), доктор обнаружил два маленьких винта, скреплявших трещину в бедре покойного. После того как трещина срослась бы, винты были бы удалены, но судьба, увы, распорядилась иначе.

Исследование металла обнаружило мелкие паутинообразные трещины, свидетельствующие о том, что тело тоже было подвергнуто глубинной заморозке.

– С какой целью? – спросил Маквей.

– Хороший вопрос, – ответил доктор Ричмен, открывая дверь своей тесной лаборатории, где они вчетвером изучали слайды с изображением треснувших винтов. Теперь по узкому желто-зеленому коридору вся четверка направилась в кабинет доктора.

Стивену Ричмену было за шестьдесят. Коренастый, широкий в кости – сразу было видно, что в молодости занимался физическим трудом.

– Извините за бардак, – сказал он, пропуская посетителей в свой кабинет. – Я не ждал гостей.

Кабинетик был еще меньше гостиничного номера Маквея. Повсюду груды книг, журналов, писем, коробок, видеокассет; склянки с заспиртованными органами – нередко по три-четыре в одной банке. Каким-то чудом среди всего этого хаоса примостились стол и стул. Еще два стула были тоже завалены книгами и папками, но Ричмен быстренько их освободил. Маквей сказал, что может и постоять, однако доктор был неумолим: исчез на целых пятнадцать минут и гордо вернулся со стулом. Но у стула не хватало ножки, и Ричмен отправился за ней в подвал.

Когда наконец все расселись, то есть примерно через полчаса, доктор возобновил прерванную беседу:

– Вы спрашиваете, Маквей, с какой целью. Меня же больше интересует другой вопрос: каким образом?

– То есть?

– Ведь речь идет о человеческом теле, – нетерпеливо вставил доктор Майклс. – Эксперименты со сверхнизкими температурами ставились главным образом на солях и металлах, например, меди. – Молодой патологоанатом смутился и недоговорил. – Ой, извините, доктор Ричмен. Я вас перебил.

– Ничего-ничего, доктор, – улыбнулся Ричмен и перевел взгляд на детективов. – Мне придется утащить вас в научные дебри. Из третьего закона термодинамики вытекает, что достичь абсолютного нуля невозможно, ибо тогда атомы придут в состояние статичности.

Нобл и Маквей только хлопали глазами.

– Как вам известно, – продолжал доктор, – атом состоит из электронов, движущихся вокруг ядра, которые в свою очередь состоят из протонов и нейтронов. При охлаждении атомарное движение замедляется. Чем меньше температура, тем медленнее движение. Это понятно? Если создать магнитное поле, притягивающее замедленно двигающиеся атомы, можно манипулировать материей на молекулярном уровне, но лишь до определенных пределов. А при абсолютном нуле можно творить с атомами все, что заблагорассудится – разумеется, чисто теоретически. Ведь атомы будут полностью неподвижны.

– Я склонен повторить вопрос американского коллеги, – сказал комиссар. – С какой целью? Зачем охлаждать мертвое тело или голову до этого вашего абсолютного нуля?

– Чтобы их соединить, – ровным голосом сказал Ричмен.

– Как это – соединить? – недоверчиво переспросил Нобл.

– Другой причины не вижу.

Маквей почесал в затылке и обернулся к окну. Утро выдалось ясное, солнечное, а в кабинете было темно и пахло какой-то плесенью. Прямо перед носом у Маквея оказалась склянка с заспиртованной мальтийской кошкой. Американец посмотрел на Ричмена.

– То есть, если я правильно понял, речь идет о молекулярной хирургии?

– В общем, да, – улыбнулся доктор. – При абсолютном нуле под воздействием направленного магнитного поля атомные частицы поддаются полному контролю. То есть становится возможной атомарная криохирургия. Это такой уровень микрохирургии, о котором современная медицина и мечтать не может.

– Если можно, чуть подробнее, – попросил Нобл.

У Ричмена в глазах вспыхнул азартный огонек – судя по всему, эта тема его чрезвычайно интересовала.

– Если предположить, что подобная технология возможна, берем человека, замораживаем его до абсолютного нуля, оперируем, потом отмораживаем. И все чисто, никаких шрамов. Между атомами устанавливается химическая связь на электронном уровне. Получается некий идеальный, то есть несуществующий шов. Ткани соединяет как бы сама природа.

– Вы считаете, кто-то занимается такими делами? – тихо спросил Маквей.

– Нет, это невозможно, – вмешался в разговор Майклс.

– Почему?

– Существует закон Хайзенберга. Вы позволите, доктор Ричмен? – Тот кивнул, и Майклс, ободренный, обернулся к американцу. Почему-то молодому врачу очень хотелось показать детективу, что в своей профессии он, Майклс, тоже кое-чего стоит. – Это закон квантовой механики, согласно которому невозможно с абсолютной точностью измерить одновременно сразу два параметра квантовой субстанции – скажем, атома или молекулы. По очереди – ради Бога, но не синхронно. Допустим, если вы замеряете скорость и направление движения атома, то при этом не можете определить точку его нахождения в данный момент.

– А при абсолютном нуле? – спросил Маквей, давая возможность молодому человеку полностью проявить себя.

– Безусловно. Ведь тогда атомы неподвижны.

– Понимаете, детектив, – объяснял Ричмен, – ученым удавалось достичь температур, превышающих абсолютный нуль на одну миллионную градуса, но чистый нуль – величина теоретическая. Достичь ее невозможно.

– Я не спрашивал, возможно ли это. Я спрашиваю, занимается ли этим кто-то? – резко перебил его Маквей. Ему надоели теоретические рассуждения, хотелось фактов. Он смотрел Ричмену прямо в глаза.

Таким своего американского коллегу комиссар Нобл видел впервые и подумал, что Маквею репутация матерого волка досталась не случайно.

– Детектив, мы пока установили лишь, что заморозке подвергалось одно тело и одна голова, – сказал Ричмен. – Из остальных трупов металлический предмет обнаружен только в одном, но и тот еще не обследован. После анализа, возможно, наш разговор примет более предметный характер.

– А что вам подсказывает чутье?

– Только не для протокола, ладно? Я думаю, мы имеем дело с безуспешными экспериментами в области криохирургии.

– То есть соединение головы с туловищем?

Ричмен кивнул.

Нобл посмотрел на Маквея.

– Кто-то пытается соорудить современного Франкенштейна?

– Франкенштейна собирали из трупов, – заметил Майклс.

– Что вы хотите этим сказать?! – Комиссар вскочил, чуть не опрокинув сосуд, в котором плавало расширенное сердце профессионального футболиста. Подхватив склянку, Нобл воззрился на врачей. – Их что, живыми заморозили?!

– Похоже на то.

– А как же следы отравления цианидом? – спросил Маквей.

Ричмен пожал плечами.

– Возможно, частичное отравление или специфика обработки. Кто его знает.

Нобл взглянул на Маквея и сказал:

– Большое спасибо, доктор Ричмен. Не будем больше отнимать у вас время.

– Секунду, Айан. – Маквей наклонился к Ричмену. – Еще один вопрос. Когда мы нашли в мусорном баке голову, она уже оттаивала. Скажите, состояние оттаявших тканей зависит от того, как давно они были заморожены?

– Не понимаю вас, – нахмурился Ричмен.

Маквей придвинулся еще ближе.

– Установить личность нашего клиента чертовски трудно. Вот я и подумал, а что, если мы не там ищем. Вдруг этот человек пропал не несколько дней, даже не несколько недель назад, а давно, очень давно? Такое возможно?

– Вопрос гипотетический, и я отвечу на него так же. Если кому-то в самом деле удалось выйти на абсолютный нуль, молекулярный мир сохраняется в полной неприкосновенности. При оттаивании будет невозможно определить, сколько прошло времени – неделя, сто лет или тысячелетие.

– Думаю, вашему отделу по розыску пропавших без вести придется попотеть, – сказал Маквей комиссару Ноблу.

– Ваша правда.

Зазвонивший телефон отвлек Маквея от размышлений об утренних событиях.

– Маквей, золотце мое!

– Послушай, Бенни, уймись, мне не до трепа.

– Сказано – сделано.

– Что «сказано – сделано»?

– Я выяснил то, о чем ты просил. Запрос из Вашингтона по поводу Альберта Мерримэна поступил шестого октября, в четверг, в 11.37.

– То есть в 16.37 по парижскому времени…

– Тебе видней.

– Они просили только досье и больше ничего?

– Да.

– Ты понимаешь, Бенни, французы только утром в пятницу восстановили отпечаток пальца. Отпечаток – и больше ничего. А в вашингтонском отделении Интерпола за пятнадцать часов до этого уже интересовались Альбертом Мерримэном.

– Да, похоже, в Интерполе нечисто. То ли секретное расследование, то ли утечка. Я знаю одно: виноват всегда стрелочник, то есть следователь.

– Бенни…

– Что, золотце?

– Спасибо.

* * *

Секретное расследование, утечка. Маквея тошнило от этих слов. В Интерполе явно происходило что-то непонятное, а Лебрюн об этом не догадывался. Придется его проинформировать, хоть ему вряд ли это понравится. Но когда Маквей дозвонился до Лебрюна, тот не дал ему и рта раскрыть.

– Друг мой, – взволнованно выпалил инспектор, едва взяв трубку. – Я как раз собирался вам звонить. У нас дела принимают сложный оборот. Три часа назад Альберта Мерримэна выловили из Сены. Он весь дырявый, как голландский сыр. Автомобиль, которым он пользовался, обнаружен в 90 километрах выше по течению, недалеко от Парижа. В салоне повсюду пальчики нашего американского доктора.

Глава 43

Через час Маквей уже ехал на такси в аэропорт Гетуик. Пусть Нобл и его коллеги из Скотленд-Ярда пока роются в картотеке пропавших без вести и ищут человека, перенесшего имплантацию стальной пластинки в черепную коробку. Одновременно началась тайная проверка всех больниц и медицинских факультетов Южной Англии. Требовалось установить, кто ведет эксперименты с криохирургией. Маквей хотел было обратиться с аналогичной просьбой в лионскую штаб-квартиру Интерпола, чтобы такую проверку произвели по всей Европе, но история с досье Мерримэна заставила его отказаться от этой идеи. Если в Интерполе нечисто, лучше держать секреты при себе. Маквей терпеть не мог, когда с ним играли в кошки-мышки. Как правило, аппаратные интриги, хоть они мешали работать, действовали на нервы и заставляли терять время, были достаточно безобидны, но в данном случае все могло оказаться куда серьезней. Пусть уж Нобл сначала сделает, что сумеет, а там видно будет.

И еще Маквея очень угнетало то, как плохо он, оказывается, разбирается в людях. Осборн-то наврал не только по поводу грязи на кроссовках.

С виду он казался вполне симпатичным, образованным парнем, по уши влюбившимся в чужую любовницу. Ничего криминального. Но каким-то образом этот симпатяга был связан с двумя жестокими убийствами.

И еще одно соображение не давало детективу покоя. Доктор Ричмен говорил, что кто-то явно пытается заниматься экспериментами в области микрохирургии, безуспешно пробует соединять голову и туловище. А ведь Пол Осборн – хирург-ортопед, специализирующийся на костных операциях. Уж он наверняка в таких делах разбирается.

Маквей с самого начала считал, что все убийства – дело рук одного человека. А что, если он уже выходил на этого человека, но упустил его?

* * *

Осборн проснулся и никак не мог понять, где находится. Потом вдруг увидел склонившееся над ним лицо Веры. Она сидела рядом, на постели, в черных слаксах и просторном свитере того же цвета. От этого ее кожа казалась белой и прозрачной, как тонкий фарфор.

– У тебя был жар, – сказала она, вытирая ему пот со лба. – По-моему, мне удалось его сбить.

В ее темных глазах мелькнула искорка – точь-в-точь как во время их первой встречи. Осборн с изумлением подумал, что это случилось всего девять дней назад.

– Долго я спал? – слабым голосом спросил он.

– Нет. Часа четыре.

Он хотел сесть, но в бедре так стрельнуло, что пришлось откинуться на подушку.

– Если б ты позволил отвезти тебя в больницу…

Пол смотрел в потолок. Он и не помнил, когда запретил ей везти его в госпиталь. Наверное, в бреду, когда проболтался и о Канараке, и о Пакаре, и об отце.

Вера положила компресс в тазик и отошла к окну какой-то странной клинообразной формы.

Осборн с удивлением осмотрелся. Это была совсем другая комната: справа дверь, слева еще одна – в маленькую ванную, стены к потолку сужаются. Похоже на мансарду.

– Мы на чердаке под самой крышей. Тут потайная квартирка, о которой мало кто знает. Ее оборудовали участники Сопротивления в сороковом году.

Вера снова села на кровать и придвинула поднос, на котором стояла тарелка с горячим бульоном.

– Тебе нужно поесть.

Осборн молча смотрел на нее.

– Приходила полиция, – пояснила она. – Поэтому я решила тебя переселить.

– Ты перетащила меня сама?

– Филипп помог. Это швейцар, он мой друг.

– Значит, они нашли Канарака.

Вера кивнула.

– И машину тоже. Я тебе говорила, что они придут. И через час после того, как ты уснул, явились полицейские. Хотели войти, но я сказала, что убегаю, и мы разговаривали в прихожей.

Осборн вздохнул и отвел взгляд.

Вера взяла ложку.

– Тебя покормить?

– На это у меня сил хватит, – усмехнулся он.

Взял ложку, начал есть. Больше всего ему понравилось, что бульон соленый. Он очистил тарелку в два счета, не останавливаясь, вытер губы салфеткой и снова лег.

– Я не в той форме, чтобы бегать от полиции.

– Это уж точно.

– Из-за меня у тебя будут неприятности.

– Ты убил Анри Канарака?

– Нет.

– Тогда почему у меня должны быть неприятности? – Вера встала и взяла со стола поднос. – Тебе нужно отдохнуть. Попозже я сменю тебе повязку.

– Дело не только в полиции.

– Что ты имеешь в виду?

– А как ты объяснишь все это своему… французику.

Вера ловко вскинула поднос на плечо, как заправская официантка.

– А французика на сцене больше нет.

– Правда? – поразился Осборн.

– Правда, – чуть улыбнулась она.

– И с каких пор?

– С тех самых, как я тебя встретила. А теперь спи. Вернусь через два часа.

Она вышла, закрыв дверь, и Осборн остался один. Никогда в жизни он не испытывал такой усталости. Он взглянул на часы. Без двадцати пяти восемь. Вечер субботы. Время, когда весь Париж расслабляется и веселится.

Глава 44

Именно в это время, в двадцати трех милях от квартиры на острове Сен-Луи, самолет, на котором летел Маквей, приземлился в аэропорту Шарля де Голля. Через пятнадцать минут один из помощников Лебрюна уже вез его на машине по автостраде.

Маквею казалось, что он уже знает окрестности аэропорта как собственную ладонь. Суток не прошло с тех пор, как он был здесь последний раз.

Машина переехала через Сену и свернула к ля Порт д'Орлеан. Полицейский на ломаном английском объяснил, что инспектор ждет их на месте преступления.

Когда они остановились на улице, сплошь забитой пожарными машинами и осажденной зеваками, пошел дождь. Обугленный остов жилого здания, полицейское оцепление, дым, пожарники, шланги.

Крыша и весь верхний этаж дома выгорели дотла. Стальные пожарные лестницы, искореженные огнем, безвольно свисали со стен, того и гляди упадут. Сквозь пустые оконные проемы виднелись черные дыры, некогда бывшие квартирами. Над всем этим кошмаром витал запах паленого мяса.

Сопровождающий отвел Маквея на задний двор, где Лебрюн в компании Барраса и Мэтро беседовал с толстым мужчиной в комбинезоне пожарника.

– А, это вы, Маквей! – воскликнул инспектор. – Барраса и Мэтро вы знаете, а это капитан Шевалье, помощник командира пожарного батальона.

Маквей пожал капитану руку.

– Поджог? – спросил американец.

Шевалье быстро стал что-то объяснять по-французски.

– Безусловно, – стал переводить Лебрюн. – Горело быстро и очень сильно. Какая-то мудреная зажигательная бомба, очевидно, армейского образца. У жильцов не было ни единого шанса. Все двадцать два человека погибли.

Маквей долго молчал. Потом спросил:

– Гипотезы есть?

– Да, – зло кивнул Лебрюн. – Здесь жила женщина, которой принадлежал автомобиль. Тот самый, на котором ездил Мерримэн и в котором наследил ваш друг Осборн. Поэтому мы и здесь.

– Значит, так, – спокойно сказал Маквей. – Во-первых, Осборн мне не друг. Во-вторых, позволю себе предположить, что машина принадлежала женщине средних лет.

– Неплохо, – сказал по-английски Баррас.

– И звали ее Агнес Демблон, – закончил Маквей.

У Лебрюна взметнулись брови.

– Вы меня просто поражаете.

– Что есть об Осборне? – не отреагировал на комплимент Маквей.

– Мы нашли «пежо». Примерно в миле от отеля. На стекле три талона за просроченную стоянку. Из этого следует, что Осборн оставил там машину вчера в середине дня.

– И с тех пор его никто не видел.

– Объявлен розыск по всему городу. Полиция прочесывает местность в районе между местом, где найден автомобиль, и точкой, где обнаружен труп Мерримэна.

Двое пожарных пронесли мимо обгоревшую колыбельку и кинули ее в кучу мусора. Маквей проводил их взглядом и обернулся к Лебрюну.

– Едем туда, где нашли машину.

* * *

Желтый свет фар разрезал темноту. «Форд» Лебрюна ехал по дороге через парк, направляясь к месту, где нашли автомобиль Агнес Демблон.

– Взял имя Анри Канарак, – объяснял Лебрюн, прикуривая от зажигалки на приборной доске. – Десять последних лет работал в пекарне возле Северного вокзала. Там же работала Агнес Демблон, бухгалтером. Очевидно, что-то их связывало, причем с давних пор. Точнее суть отношений пока определить трудно. Дело в том, что Мерримэн был женат. На француженке, имя – Мишель Шальфур.

– Вы что же, думаете, что это ее работа?

– Все может быть. Надо найти ее и допросить. Впрочем, сомневаюсь, что домохозяйка могла раздобыть зажигательную бомбу.

* * *

Баррас и Мэтро тщательно обыскали квартиру Канарака на авеню Вердье и ничего примечательного не обнаружили. Вещей там вообще было на удивление мало: немного одежды, каталоги детских колясок и пеленок, несколько неоплаченных счетов, в холодильнике немного еды. Жильцы явно покинули квартиру в большой спешке.

Пока с полной уверенностью сказать можно было только одно: труп Мерримэна-Канарака находится в морге. Куда подевалась Мишель Канарак – непонятно. Проверка гостиниц, больниц, пансионатов, моргов ничего не дала. Ни на имя мадам Канарак, ни на имя мадемуазель Шальфур. У вдовы не было заграничного паспорта, водительских прав, даже читательского билета в библиотеке. Не удалось даже найти ее фотографию. Итак, кроме имени – ничего. Тем не менее Лебрюн объявил розыск по всей Франции. Может быть, полиция в провинции разыщет беглянку.

* * *

– Из чего стреляли в Мерримэна? – спросил Маквей, внимательно оглядывая парк и размокшую под дождем дорогу.

– Автомат «хеклер-и-кох». Модель МР-5К. Похоже, с глушителем.

Маквей скривился. Это оружие он хорошо знал – жуткая штука. Калибр девять миллиметров, магазин на тридцать патронов. Любимая игрушка террористов и крупных торговцев наркотиками.

– Автомат нашли?

Лебрюн сбросил скорость – дорога стала слишком уж ухабистой.

– Нет. Я сообщил вам результаты баллистической экспертизы. Водолазы прочесывают дно реки. Пока ничего. Здесь очень сильное течение, поэтому труп Мерримэна унесло так далеко.

Инспектор затормозил на опушке.

– Дальше пешком, – сказал он, доставая из-под сиденья фонарь большой мощности.

Дождь кончился, из-за облаков выглянула луна. Лебрюн и Маквей стали спускаться по щебенчатому съезду к реке. Вдали, на шоссе, мелькали огни автомобилей – субботний вечер продолжался.

– Смотрите под ноги. Скользко, – предупредил Лебрюн.

Он посветил на землю, показывая след, оставшийся от колес «ситроена». Сам автомобиль был отбуксирован на полицейскую стоянку.

– Все время шел дождь, – сказал Лебрюн. – Поэтому следы ног не сохранились.

– Вы позволите? – протянул руку к фонарю Маквей. Он посветил на реку, пытаясь определить на глаз скорость течения. Потом присел, разглядывая землю под ногами.

– Что это вы там ищете? – заинтересовался Лебрюн.

– Вот это.

Маквей подхватил горсть земли и посветил на ладонь фонарем.

– Глину?

– Qui, mon ami. Rouge terrain.[10]

Глава 45

По сравнению с помпезной встречей в аэропорту Клотен ужин в честь возвращения Элтона Либаргера выглядел по-домашнему: четыре больших стола, между ними пространство для танцев.

Но на Джоанну произвел впечатление не зал, а то, где этот зал находился: в кают-компании роскошной яхты, курсировавшей по просторам Цюрихского озера. Все это было похоже на фильм из великосветской жизни.

Она сидела рядом с Паскалем фон Хольденом, наряженным в синий смокинг и ослепительной белизны рубашку. Стол был накрыт на шесть персон. Джоанна по мере сил участвовала в общей беседе, вежливо улыбалась соседям, а сама не могла оторвать взгляд от чудесных пейзажей, сменявшихся за бортом. Близился час заката. На востоке, там, над живописными селениями, разбросанными по берегам у самой кромки воды, солнце высвечивало розовым предвечерним сиянием заснеженные вершины гор.

– Сентиментальный ландшафт, не правда ли? – улыбнулся фон Хольден.

– Сентиментальный? Да, это очень точное слово. Я бы, правда, сказала – прекрасный.

Джоанна посмотрела фон Хольдену в глаза и тут же отвела взгляд.

С другой от нее стороны сидела весьма привлекательная и, судя по всему, очень богатая молодая пара – Конрад и Маргарита Пейпер, из Мюнхена. Он возглавлял большую торговую компанию, а она каким-то образом была связана с шоу-бизнесом. Точнее понять было трудно, а спросить все не получалось – Маргарита Пейпер то и дело вступала с кем-то в переговоры по радиотелефону.

Напротив сидели брат и сестра – Хельмут и Берта Салеттл. Они прилетели из Австрии, обоим было за семьдесят.

Хельмут Салеттл был личным врачом Либаргера, он несколько раз наведывался в санаторий «Ранчо-де-Пиньон». Оба – и брат и сестра – в основном помалкивали, а если о чем-то и спрашивали, то только о состоянии здоровья и самочувствии Либаргера. Джоанне приходилось работать и с богатыми, и с знаменитыми – всякие люди приезжали лечиться в «Ранчо-де-Пиньон» от явных и тайных недугов (алкоголизма, наркомании, ожирения и т. д.), но с таким важным и надменным господином, как доктор Салеттл, никогда не сталкивалась. Однако вскоре Джоанна поняла: если не выходить за рамки профессионального разговора, проблем не возникнет – да и общение с доктором Салеттлом, слава Богу, всякий раз получалось непродолжительным.

Элтон Либаргер сидел за другим столом, разговаривал с толстухой, которая в аэропорту назвала его «дядюшкой». Очевидно, беспокойство по поводу семьи больше не мучило швейцарца. Он заметно повеселел, охотно болтал с теми, кто подходил пожелать ему скорейшего выздоровления.

Второй соседкой Либаргера была крупная некрасивая женщина лет под сорок. Джоанна выяснила, что это Гертруда Бирманн, активистка партии «зеленых», большая защитница мира и окружающей среды. Она постоянно перебивала тех, кто пытался поговорить с Либаргером, и явно стремилась монополизировать его внимание. Джоанне такая настырность не нравилась, она даже хотела подойти к фрау Бирманн и попросить ее не утомлять больного. Вообще-то странно, что в друзьях у него состоит деятельница радикального политического движения. Она не вписывалась в остальное его окружение, так или иначе представлявшее большой бизнес.

За третьим столом царствовала Юта Баур, «самая германская из немецких модельеров», как ее называла пресса. Юта Баур приобрела известность в начале семидесятых, на международных торговых ярмарках в Мюнхене и Дюссельдорфе. Теперь ей принадлежал целый концерн с филиалами в Париже, Милане и Нью-Йорке. Тощая, вся в черном, без малейшей косметики, белые волосы подстрижены «ежиком» – одним словом, сама Смерть, разве что без косы. Правда, жутковатое впечатление слегка развеивалось благодаря живому блеску в глазах и отчаянной жестикуляции. Как выяснилось, Юте Баур было семьдесят четыре года.

У дверей во фраках стояли двое молодцов, которых Джоанна уже видела в аэропорту, но тогда они были в ливреях. Оба худощавые, коротко подстриженные, с цепким взглядом, очень похожи на телохранителей. Она хотела спросить о них у фон Хольдена, но отвлек официант в альпийских кожаных шортах – спросил, можно ли убрать тарелку.

Джоанна благодарно кивнула. Главное блюдо называлось «жаркое по-бернски» и представляло собой целую гору кислой капусты, свиных отбивных, бекона, говядины, жареных колбасок, языков и ветчины. Тяжелое испытание, особенно если учесть, что при невысоком росте Джоанна таскала на себе двадцать фунтов лишнего веса и старалась соблюдать строжайшую диету. Особенно в последнее время, когда подружилась с велосипедистами, на которых не было лишнего грамма жира.

Своему единственному доверенному лицу, сенбернару Генри, Джоанна призналась, что с некоторых пор не может глаз оторвать от тесно облегающих велосипедных трусов своих друзей мужского пола.

Она выросла в маленьком техасском городке, в простой и набожной семье, где других детей не было. Мать работала библиотекарем и родила только в сорок два года. Отцу (он был почтальоном) и вовсе стукнуло пятьдесят. Они считали само собой разумеющимся, что их дочь вырастет такой же, как родители – заурядной, работящей, без претензий. Сначала все так и было: Джоанна пела в церковном хоре, ходила в кружок герлскаутов, училась не лучше и не хуже других, а получив школьный диплом, подала документы в училище для медсестер. Девочка росла обязательной, некрасивой, но в глубине души тлел в ней огонек бунта.

В восемнадцать лет она выкинула фокус – переспала с помощником пастора местной церкви. Сама перепугалась до смерти, решила, что беременна, и сбежала в штат Колорадо. Всем – родителям, друзьям, помощнику пастора – сказала, что ее приняли в другое медучилище, при Денверском университете. И первому (беременности), и второму (университету) свершиться было не суждено. Тем не менее Джоанна осталась в Колорадо, работала, грызла учебники и выучилась-таки на физиотерапевта. Когда заболел отец, она вернулась в Техас ухаживать за ним. Отец умер, через несколько недель за ним последовала мать, а Джоанна решила не оставаться в родном городе – перебралась в Нью-Мексико.

Первого октября, ровно за неделю до сегодняшнего вечера, Джоанне Марш исполнилось тридцать два. С той самой памятной ночи четырнадцать лет назад она ни разу не занималась любовью с мужчиной.

Под шум рукоплесканий двое официантов внесли огромный торт, утыканный целым лесом свечей, и водрузили его на стол перед Либаргером. В этот момент Паскаль фон Хольден положил руку Джоанне на локоть.

– Вы можете остаться? – спросил он.

Она удивленно взглянула на него.

– В каком смысле?

Фон Хольден улыбнулся, отчего по его загорелому лицу пробежали белые лучики морщин.

– Не могли бы вы задержаться в Швейцарии и поработать с мистером Либаргером еще?

Джоанна нервно провела рукой по волосам.

– Еще?

Он кивнул.

– Как долго?

– Неделю, две. Пока мистер Либаргер не акклиматизируется.

Предложение застало Джоанну врасплох. Весь вечер она поглядывала на часы, высчитывая, во сколько нужно вернуться в гостиницу, чтобы собрать все подарки и безделушки, купленные во время экскурсии по Цюриху. Да и спать нужно было бы лечь не поздно – утром самолет.

– А моя с-собака? – заикаясь, выговорила она. Нет, ей и в голову не приходило, что она может задержаться в Швейцарии, надолго оторваться от своего насиженного гнезда.

Фон Хольден улыбнулся.

– Ну, о вашей собаке, разумеется, позаботятся. А вы жили бы в отдельной квартире, в поместье мистера Либаргера.

Джоанна не знала, как быть. Послышались аплодисменты – это Либаргер задул свечи. Невидимый оркестр заиграл песню «Он отличный парень».

На десерт подавали кофе и ликеры с швейцарским шоколадом. Толстуха помогала Либаргеру нарезать торт, и официанты разнесли его по остальным столам.

Джоанна с удовольствием запивала кофе отменным коньяком. Ей стало тепло и уютно.

– Без вас, мисс Марш, ему будет плохо. Останьтесь, пожалуйста, а?

Фон Хольден сердечно улыбался ей, его просьба звучала так, словно это было нужно лично ему. Джоанна выпила еще коньяку и залилась румянцем.

– Хорошо, – услышала она собственный голос. – Если для мистера Либаргера это важно, я останусь.

Оркестр заиграл венский вальс, и молодая немецкая пара немедленно отправилась танцевать. Прочие приглашенные последовали ее примеру.

– А мы, Джоанна?

Фон Хольден стоял, придерживая спинку ее стула.

– Могу ли я пригласить вас на танец?

Ее лицо расплылось в широкой улыбке.

– Конечно. Почему нет?

Он вывел ее в центр открытой площадки, обхватил за талию, и они закружились в танце.

Глава 46

– Я всегда говорю детишкам, что это совсем не больно. Раз, два, и готово, – сказал Осборн, наблюдая за тем, как Вера набирает в шприц противостолбнячную сыворотку. – Бесстыдно вру, и дети это знают. Зачем обманывать маленьких?

Вера улыбнулась.

– Это твоя работа.

Она сняла иглу, шприц и пузырек с сывороткой завернула в салфетку и положила себе в карман.

– Рана чистая, заживает нормально. Завтра начнем разрабатывать мышцы.

– А что потом? Не могу же я здесь сидеть всю жизнь, – мрачно пробурчал Осборн.

– Как знать. Может, и придется. – Она бросила на кровать свежий выпуск «Фигаро». – Страница два.

Осборн развернул газету, прочел заголовок: «Американский врач подозревается в убийстве Альберта Мерримэна». И два снимка: фотография Осборна, сделанная в полиции, и накрытый простыней труп.

Стало быть, отпечатки пальцев уже идентифицированы. Удивляться нечему, он это предвидел.

– Что еще за Мерримэн?

– Это настоящее имя Канарака. Он американец. Ты знал об этом?

– Нет, но мог бы догадаться. Он говорил как настоящий американец.

– Он был профессиональный убийца.

– Да, я знаю.

Пол вспомнил полные ужаса глаза Канарака, когда он окунал его в воду. Услышал сдавленный голос: «Мне заплатили…»

Нет, все-таки в это невозможно поверить. Убийство отца – деловая операция?

Канарак назвал имя: Эрвин Шолл.

– Нет! – громко выкрикнул Осборн.

Вера в отчаянии смотрела на него. Осборн стиснул зубы, невидящий взгляд устремлен куда-то в пространство.

– Что с тобой, Пол?!

Он дернулся, сбросил ноги с кровати, встал. Пустой взгляд, бледное, без кровинки лицо, на лбу крупные капли пота. Сердце чуть не выпрыгивало из груди. Пол чувствовал, что сейчас сорвется, но ничего не мог с собой поделать.

– Все в порядке, Пол, все нормально, – повторяла Вера.

Он резко обернулся к ней, глаза его сузились. Она полоумная, ничего не понимает! Его никто не понимает!

– Что нормально? Что нормально?! – яростно закричал он, похожий сейчас на затравленного ребенка. – Разве мне с этим справиться? Да никогда!

– О чем ты? – тихо спросила она.

– Сама знаешь!

– Нет, не знаю.

– Не ври мне!

– Я не вру.

– Что, вслух проговорить, да?

– Что проговорить?

– Я… Я должен теперь разыскивать этого Эрвина Шолла, – еле выговорил он. – Не могу! Не хочу! Это свыше моих сил! Неужели все с нуля? Никогда со мной об этом не говори, поняла?! – Теперь он орал во все горло. – Никогда! Я не хочу этим заниматься!

Тут его взгляд упал на джинсы, висевшие на стуле возле окна. Осборн кинулся к ним, но раненая нога подвернулась, и он упал навзничь, со всей силы ударившись спиной об пол. Он лежал на полу, перед глазами все расплывалось, потом он услышал чей-то плач. Кто-то сказал:

– Домой. Хочу домой.

Странно – голос вроде его собственный, только уж больно молодой. Осборн повернул голову, но вместо Веры увидел только тусклый серый свет. Он испугался, что ослеп, и крикнул:

– Вера! Вера!

Какой-то непонятный частый стук. Потом чья-то рука провела по его волосам, и Пол понял, что его голова лежит у нее на груди, а непонятный стук – это биение ее сердца. Вера сидела на полу, гладя и успокаивая его. Но глаза его по-прежнему застилала какая-то пелена. До него не сразу дошло, что он плачет.

* * *

– Вы уверены?

– Да, месье.

– И вы тоже?

– Да.

Лебрюн отложил в сторону фотографии Осборна и посмотрел на Маквея.

Они возвращались из парка в город, когда по радиотелефону поступило какое-то донесение. Маквей только разобрал имена «Мерримэн» и «Осборн». Потом Лебрюн объяснил:

– Мы напечатали фото Осборна в газетах. Администратор одного гольф-клуба сообщил, что утром видел американца, похожего на того, что на снимке. В клубе ему предложили воспользоваться телефоном и напоили кофе – он был мокрый и весь в грязи.

И вот опознание состоялось. Мокрый и грязный тип, ввалившийся утром в этот клуб, не кто иной, как Осборн.

Пьер Левинь не хотел впутываться в эту историю, но друзья заставили, сказали, что речь идет об убийстве и что у него могут быть серьезные неприятности, если он утаит это от полиции.

– Где этот человек сейчас? Что с ним случилось? Куда он звонил? – неторопливо спросил Маквей. Лебрюн переводил.

Левинь упирался, но под нажимом друзей в конце концов сдался, поставив только одно условие – чтобы его имя не трепали в газетах.

– Я ничего не знаю. Знаю только, что его увезла какая-то женщина.

Администратора и прибывшего с ним коллегу поблагодарили за честно выполненный гражданский долг и отпустили. Как только за ними закрылась дверь, Маквей сказал Лебрюну:

– Вера Моннере.

Француз покачал головой.

– Баррас и Мэтро уже поговорили с ней. Она не видела Осборна. О Мерримэне и Анри Канараке в жизни не слыхивала.

– Не смешите меня, Лебрюн. А что еще она могла сказать, – хмыкнул Маквей. – Вы ее квартиру осмотрели?

Лебрюн пожал плечами.

– Нет. Она торопилась, и разговор происходил в прихожей.

Американец простонал и закатил глаза.

– Извините, если сую нос в вашу методику расследования, но вы меня поражаете. Полиция ищет Осборна чуть ли не по всей Франции, а вы даже не проверили квартиру его подружки!

Лебрюн предпочел не отвечать. Он снял трубку и приказал группе полицейских прочесать местность в районе гольф-клуба – не отыщется ли автомат. Потом угрюмо закурил.

– Ваши люди хоть спросили, куда она так торопится? – сдерживаясь, спросил Маквей.

Лебрюн недоуменно уставился на него.

– Вы сказали, она куда-то торопилась, – пояснил американец. – Куда, черт побери?

Инспектор тяжело вздохнул и закрыл глаза. Это столкновение двух культур, иначе не назовешь. Американцы не имеют ни малейшего понятия о тактичности и приличиях.

– Попробую объяснить вам, mon ami. Париж, субботний вечер. Мадемуазель Моннере куда-то спешит. Возможно, на свидание. К премьер-министру. Мои сотрудники сочли себя не вправе проявлять чрезмерное любопытство.

Настала очередь Маквея тяжело вздыхать. Он подошел к Лебрюну и саркастически сказал:

– Mon ami, я вполне понимаю вашу проблему.

Мятый пиджак американца был расстегнут, и Лебрюн увидел торчащую из кобуры рукоятку револьвера 38-го калибра. Поразительно – полицейские всего мира давным-давно перешли на удобные и легкие автоматические пистолеты с магазином на десять, если не пятнадцать патронов, а Маквей таскает на себе шестизарядный «смит-и-вессон». С ним все ясно: несмотря на почтенный возраст, он воображает себя каким-то ковбоем.

– При всем уважении к Франции и к вам лично, – говорил между тем «ковбой», – мне нужно взять Осборна. Хочу потолковать с ним о Мерримэне. О Жане Пакаре. О наших безголовых покойничках. Конечно, вы можете сказать: «У вас был шанс, и вы его упустили». Ничего, я хочу попробовать еще разок. Я все понимаю и про деликатность, и про тактичность, но добыть этого сукина сына Осборна можно только через Веру Моннере, и мне совершенно наплевать, с кем там она трахается! Compenez-vous?[11]

Глава 47

Полчаса спустя оба они сидели в неприметном «форде» Лебрюна, напротив дома № 18 по набережной Бетюн, где проживала Вера Моннере.

Даже в час пик от полицейского управления сюда можно было добраться за пять минут.

В полдвенадцатого (то есть четверть часа назад) Маквей и Лебрюн вошли в подъезд и поговорили с швейцаром. Он сказал, что мадемуазель Моннере ушла. Маквей спросил, могла ли она вернуться к себе каким-нибудь другим путем. Да, через черный ход, по лестнице для слуг, но это совершенно невероятно.

– Мадемуазель не пользуется лестницей для слуг, – с неподражаемым апломбом заявил швейцар.

– Спросите у него, могу ли я отсюда позвонить в ее квартиру? – попросил Маквей у своего коллеги.

– Можете, месье, – ответил швейцар по-английски. – У госпожи Моннере внутренний номер – 2-4-5.

Маквей набрал номер, подождал, потом повесил трубку.

– Нет дома или не подходит. Пойдем?

– Минутку. – Лебрюн протянул швейцару карточку. – Когда она вернется, пусть позвонит мне. Спасибо.

* * *

Маквей посмотрел на часы. Без пяти двенадцать. В окнах Веры Моннере света не было.

– По-моему, согласно вашим американским методам, нам следует туда вломиться, – усмехнулся Лебрюн. – Тихонечко подняться по черной лестнице, поковырять в замке булавкой, да?

Маквей взглянул на Лебрюна и очень серьезно спросил:

– В каких вы отношениях с Интерполом?

Настало время поговорить об информации, которую сообщил Бенни Гроссман.

– В таких же, как и вы, – улыбнулся Лебрюн. – Прикреплен от парижской полиции к делу об обезглавленных трупах.

– Дело Мерримэна-Канарака к этому отношения не имеет, так?

Лебрюн не понимал, к чему клонит Маквей.

– Так. В этом случае Интерпол просто помог нам обработать смазанный отпечаток пальца.

– После этого вы попросили меня связаться с нью-йоркской полицией, и там я получил очень странную информацию.

– О Мерримэне?

– Не только. Выяснилось, что Интерпол через свое вашингтонское представительство послал запрос на Мерримэна еще за пятнадцать часов до того, как вам сообщили о реставрированном отпечатке.

– Что-что?

– То, что слышали.

Лебрюн покачал головой.

– Штаб-квартире Интерпола досье Мерримэна ни к чему. Интерпол не ведет самостоятельных расследований, а лишь координирует действия и передает информацию.

– Я долго ломал над этим голову, пока добирался сюда из Лондона. Что же выходит? Интерпол запрашивает и получает конфиденциальную информацию еще до того, как сообщить следственной группе о реставрации отпечатка. При этом о полученных сведениях вам даже не говорят. А если бы мы сами не вышли на Мерримэна? Допустим, мне скажут, что у Интерпола свои методы работы. Или что им вздумалось проверить, насколько эффективно мы с вами действуем. Компьютер у них что-то напутал или я там не знаю что. Я бы принял это на веру и не стал бы задавать лишних вопросов. Если б не одно обстоятельство: мы выуживаем нашего Мерримэна, несостоявшегося покойника двадцатилетней давности, из Сены, и он буквально нашпигован свинцом. Непохоже, что ревнивая жена будет палить из автомата «хеклер-и-кох», а?

Лебрюн недоверчиво покачал головой.

– Неужели вы хотите сказать, что кто-то из сотрудников Интерпола узнал про Мерримэна раньше нас, выследил его и убрал?

– Пока я говорю лишь, что кто-то в Интерполе знал о Мерримэне почти за сутки до нас. Отпечаток вывел на имя, имя на досье. Возможно, какая-то хитрая компьютерная программа сопоставила покойника Мерримэна с живым и здоровым Канараком. Дальнейшее произошло очень быстро.

– Но зачем убивать человека, который и так давно считается мертвым? И к чему такая спешка?

– Это уж вы мне объясните. Мы находимся в вашей стране, не в моей.

Маквей мельком взглянул на окна – по-прежнему темно.

– Спешили, потому что боялись, не наболтает ли он нам лишнего, – сказал Лебрюн.

– Вот и я так думаю.

– Но через двадцать лет? Чего они так боялись? Может быть, Мерримэн располагал компрометирующими материалами на кого-то из больших людей?

– Возможно, я псих, но я все-таки скажу, – помолчав, начал Маквей. – Убийство произошло у нас под носом, в Париже. Возможно, убийство человека, которого мы искали, – чистое совпадение. Но я не исключаю, что это не первое убийство подобного рода. Предположим, существует некий список старых врагов какой-то организации. Всякий след, всякий отпечаток пальца пропускается через архив Интерпола, и если оказывается, что под колпак попал кто-то из списка – кому надо дают сигнал. Представляете, какой мощный источник информации Интерпол?

– Вы хотите сказать, что у некоего преступного синдиката есть свой человек в Интерполе?

– Я же говорю: возможно, я псих.

– И Осборн принадлежит к этому синдикату?

Маквей улыбнулся.

– Не поймаете. Я могу высказывать любые гипотезы, но обвинений без доказательств не выдвигаю. Пока у нас ничего конкретного нет.

– И все же хорошо было бы начать с Осборна.

– Именно поэтому мы тут и торчим.

– И еще неплохо бы установить, кто из сотрудников Интерпола послал запрос на досье Мерримэна, – чуть улыбнулся Лебрюн.

Маквей насторожился: на набережную свернула машина, светя желтыми фарами. Это было такси. Оно остановилось у подъезда, швейцар вышел навстречу с зонтом в руке. Из такси вылезла Вера Моннере, спряталась под зонт и вместе со швейцаром зашагала к подъезду.

– Идем? – спросил Лебрюн и сам себе ответил: – Да, идем.

Маквей положил ему руку на плечо.

– Mon ami, на свете много автоматов «хеклер-и-кох» и много парней, которые умеют ими пользоваться. Советую вам проявить максимум осторожности, запрашивая штаб-квартиру в Лионе.

– Альберт Мерримэн был преступник и по уши в грязи. Неужели вы думаете, что они осмелятся убить полицейского?

– На это я вам вот что скажу. Съездите в морг, пересчитайте дырки в трупе Мерримэна и тогда уж рассуждайте, осмелятся они или нет.

Глава 48

Вера ждала лифт, когда в вестибюле появились Маквей и Лебрюн.

– Вы, должно быть, инспектор Лебрюн, – сказала она мужчине с сигаретой. – Никто из американцев уже не курит. Швейцар передал мне вашу карточку. Чем могу помочь?

– Да, я Лебрюн. – Инспектор смущенно бросил сигарету в урну.

– Parlez-vous anglais?[12] – спросил Маквей. Ему было ясно, что дамочка отлично знает, кто они и зачем пришли, а время позднее, за полночь, пустую болтовню разводить некогда.

– Да, – ответила Вера, разглядывая американца.

Лебрюн представил его:

– Мистер Маквей из американской полиции, откомандирован в Париж.

– Очень приятно, – сказала она.

– Полагаю, вы знакомы с доктором Осборном, – сразу перешел к делу Маквей.

– Да.

– Когда вы видели его в последний раз?

Вера перевела взгляд с одного полицейского на другого.

– Я думаю, нам лучше поговорить у меня в квартире.

Лифт был старый, тесный, но зато весь выложен сияющей медью – как будто едешь в зеркальной шкатулке. Вера нажала кнопку, дверь закрылась, и кабина со скрипом поползла вверх. Все молчали. На Маквея не произвели впечатление ни красота, ни хладнокровие женщины. Чему тут удивляться, если она любовница премьер-министра? Должно быть, прошла неплохую выучку. Но то, что она сама пригласила их к себе, было смелым ходом. Давала им понять, что ей скрывать нечего. А это означает только одно: если Осборн и был здесь, то теперь его здесь нет.

Лифт поднялся до третьего этажа и остановился. Вера открыла дверь, первой вошла в коридор.

Четверть первого ночи. Сорок минут назад она накрыла одеялом обессиленного Осборна, включила электрокамин и покинула потайную квартирку. Узкая крутая лестница вывела ее на четвертый этаж, откуда открывалась неприметная дверца на черную лестницу.

Вера в нерешительности остановилась. Что, если полиция снова к ней наведается, ведь Осборна они так и не нашли? При первом их визите она сказала, что уходит, и вполне возможно, они установили за подъездом наблюдение. Что будет, если она вдруг чудодейственным образом вновь окажется дома? Полиция наверняка решит обыскать здание. Убежище достаточно хорошо замаскировано, но у полицейских могут оказаться родственники или знакомые, когда-то участвовавшие в Сопротивлении и знающие о подобных тайниках.

На всякий случай Вера решила проявить осторожность: вышла через черный ход и из автомата позвонила швейцару. Филипп подтвердил ее опасения и прочел по карточке имя и должность Лебрюна. Вера попросила его держать язык за зубами, а сама отправилась к ближайшей станции метро. Доехала одну остановку до Сюлли-Морлан, взяла такси и вернулась на набережную Бетюн. Операция заняла полчаса.

– Прошу, господа, входите, – сказала она, включая свет в прихожей, и пригласила их в гостиную.

Маквей осмотрелся. Слева, кажется, дверь в столовую; справа и впереди еще две двери. Повсюду антикварная мебель и восточные ковры. Даже дорожка в коридоре явно восточного происхождения.

Гостиная была просторная, вытянутая в длину. На стене огромная афиша в золотой раме в стиле модерн начала века. Сразу видно, что оригинал. Длинный белый диван, старинное кресло с резными ножками и подлокотниками цветного дерева, точно попавшие сюда из постановочного реквизита сказки «Алиса в стране чудес», только не бутафорские, а подлинные, настоящее произведение искусства.

Впрочем, невзирая на эту причудливую обстановку, вещей в комнате было немного. Роскошные обои – золото с серебром – непонятным образом сохранили свежесть, что в пыльном и загазованном городе почти невероятно. Потолок белый, недавно выкрашенный. У квартиры такой вид, будто за ней очень хорошо ухаживают.

Маквей подошел к окну, увидел внизу «форд» Лебрюна. Итак, из квартиры было отлично видно, как напротив подъезда останавливается автомобиль, из которого никто не выходит.

Вера включила несколько ламп и торшеров и вернулась к посетителям.

– Не хотите ли чего-нибудь выпить?

– Если не возражаете, мисс Моннере, я бы хотел сразу перейти к делу, – сказал Маквей.

– Разумеется. Прошу садиться.

Лебрюн опустился на белый диван, Маквей остался стоять.

– Эта квартира принадлежит вам? – спросил он.

– Моей семье.

– Но вы живете одна?

– Да.

– Сегодня вы видели Пола Осборна. Вы забрали его из гольф-клуба под Верноном.

Вера сидела в своем разноцветном кресле и смотрела Маквею прямо в глаза. Он знал – она слишком умна, чтобы отпираться.

– Да, это так, – спокойно ответила Вера.

Молодая, красивая женщина, готовится к врачебной карьере. Зачем она рискует будущим, покрывая Осборна? Или здесь есть какие-то неизвестные Маквею обстоятельства, или она не на шутку влюблена.

– Когда полицейские задали вам тот же вопрос несколько ранее, вы ответили, что не видели Осборна.

– Ответила.

– Почему?

Вера посмотрела на Лебрюна, потом снова на Маквея.

– Честно говоря, я была напугана и не знала, как поступить.

– Он в это время находился в квартире, не так ли? – напирал Маквей.

– Нет, – холодно ответила Вера.

Им будет трудно уличить ее во лжи. А скажи она правду, пришлось бы отвечать на вопрос, где Осборн сейчас.

– Значит, можно осмотреть квартиру? – спросил Лебрюн.

– Ради Бога.

Она убрала все следы – окровавленные полотенца и простыню отнесла на чердак, инструменты простерилизовала и положила на место.

Лебрюн вышел из гостиной, закурив на ходу сигарету.

– И чем же вы были напуганы? – спросил Маквей, усаживаясь напротив Веры.

– Осборн был ранен. Он несколько часов провел в воде.

– А известно ли вам, что он убил человека по имени Альберт Мерримэн?

– Пол никого не убивал.

– Это он вам сказал?

– Я же говорю вам, он ранен. Огнестрельное ранение. Стрелял тот же человек, которой убил Мерримэна. Пуля вошла в верхнюю часть ноги, сзади.

– Это правда?

Вера выразительно посмотрела на него, потом встала и подошла к письменному столу. Вернулся Лебрюн и на вопросительный взгляд Маквея отрицательно покачал головой. Вера достала что-то из ящика и вернулась.

– Вот, смотрите. – Она дала Маквею пулю, извлеченную из раны.

Детектив взял пулю двумя пальцами.

– Кажется, девятимиллиметровая, с закругленным наконечником, – сказал он Лебрюну.

Тот кивнул. Пуля была похожа на те, которыми изрешетили Мерримэна.

– Где вы извлекли пулю? – спросил Маквей.

Главное – не мудрить, чем проще, тем лучше, сказала себе Вера.

– На обочине дороги, когда мы ехали в Париж.

– Какой дороги?

– Не помню. Он истекал кровью, бредил, и я была очень встревожена.

– Где он сейчас?

– Не знаю.

– Я смотрю, вы вообще мало что знаете.

Вера выдержала его взгляд.

– Я хотела привезти его сюда, а еще лучше в больницу. Но он не согласился. Боялся, что убийца идет по его следу. В больнице убить человека было бы не слишком трудно. А ко мне он не хотел, чтобы не подвергать меня риску. Рана у него неопасная. Как врач Пол это понимает…

– Как же вы обошлись без воды? Без стерилизации?

– Я всегда вожу с собой кипяченую воду в термосе. Многие так делают. В Америке, насколько мне известно, тоже.

Маквей и Лебрюн выжидательно молчали.

– Я высадила его в четыре часа на Монпарнасе и очень об этом жалею.

– Куда он собирался отправиться? – спросил Маквей.

Вера пожала плечами.

– Этого вы тоже не знаете.

– Он не хотел мне говорить, не хотел впутывать меня еще больше.

– Он мог идти?

– У него палка. Самодельная, но идти с ней можно. Пол, в общем, чувствовал себя неплохо. Такие раны заживают быстро.

Маквей встал и подошел к окну.

– Где вы были сегодня вечером? – спросил он и резко обернулся к ней.

До этого момента американец держался деловито, но доброжелательно. Теперь его тон вдруг переменился, стал жестким, даже грубым, будто он поймал ее с поличным. Никто еще так не разговаривал с Верой. И это была реальность. Вере сделалось страшно.

Маквей специально не смотрел на своего напарника. И правильно делал, ибо Лебрюн замер от ужаса. По сути дела, американец требовал от девушки ответа, встречалась ли она сегодня с премьер-министром.

Вера заметила выражение ужаса на лице инспектора и поняла: полиция еще не знает о ее разрыве с Франсуа.

– Пожалуй, оставлю этот вопрос без ответа, – холодно сказала она и, закинув ногу на ногу, спросила: – Может, мне вызвать адвоката?

– Не стоит, мадемуазель, – быстро ответил Лебрюн. – Уже поздно, нам пора идти.

Маквей скептически посмотрел на коллегу, но решил уступить.

– Ладно, только задам еще один вопрос. – Обернувшись к Вере, спросил: – Осборн знает, кто стрелял?

– Нет.

– Но он видел убийцу?

– Только разглядел, что это высокий и худой мужчина.

– А раньше он его где-нибудь встречал?

– Не думаю.

Лебрюн качнул головой в сторону двери.

– Сейчас, инспектор. Еще один вопрос. Вам, мисс, известно, почему Осборну так нужен был этот Мерримэн, он же Канарак?

Вера ответила не сразу. Почему бы не сказать правду? Они бы перестали подозревать Пола, отнеслись бы к нему с пониманием и сочувствием. Если бы не найденный полицией сукцинилхолин… Они поймут, что Пол собирался отомстить убийце отца. У них появится повод еще раз осмотреть труп Мерримэна, и если они найдут следы уколов… Сейчас Пол просто скрывается от полиции, а тогда ему можно будет предъявить обвинение в покушении на убийство.

– Понятия не имею, – в конце концов сказала она.

– А река?

– Что «река»?

– Почему Осборн и Мерримэн оказались на реке?

Лебрюн заерзал на стуле, и Вера поняла, что он готов прийти ей на помощь, однако решила обойтись своими силами.

– Этого я тоже не знаю, – отрезала она.

Минуту спустя Вера уже запирала за ними дверь. Вернувшись в гостиную, она выключила свет и подошла к окну. Вот полицейские вышли из подъезда, сели в «форд», поехали. Вера глубоко вздохнула. Второй раз за вечер она соврала полиции.

Глава 49

Джоанна лежала в темноте не в силах унять трепет. Она и не представляла, что секс может быть таким. Ощущение блаженства не проходило, хоть Паскаль уже час как ушел. Но она все еще чувствовала запах его пота и одеколона. Ей очень хотелось, чтобы этот запах никогда не выветривался. Джоанна лежала и вспоминала, как все это было.

Яхта подошла к причалу, телохранители во фраках проверили, устойчив ли трап, и подогнали лимузины. Джоанна подошла к своему пациенту, чтобы порадовать его новостью – она остается.

Либаргер знаком велел откатить его в сторону. Джоанна оглянулась на фон Хольдена – ей хотелось побыстрее к нему вернуться. Он заметил ее взгляд и улыбнулся.

Когда Джоанна и Либаргер остались наедине, швейцарец крепко стиснул ей руку. Вид у него был усталый и какой-то испуганный. Она ласково улыбнулась, сказала, что задержится в Швейцарии, поможет ему акклиматизироваться. Тогда-то он и задал все тот же вопрос:

– Где моя семья? Где она?

– Здесь. Они ведь встретили вас в аэропорту. Они с вами, мистер Либаргер. Вы дома, в Швейцарии.

– Нет! – сердито воскликнул он. – Нет! Где моя семья?

В это время вернулись шоферы-телохранители. Пора было садиться по машинам. Джоанна сказала своему подопечному, что все в порядке, беспокоиться не о чем, они обо всем поговорят завтра.

Фон Хольден подошел, обнял ее за талию, а Либаргера посадили в машину и увезли на причал.

– Должно быть, вы очень устали, – сказал Паскаль. – Разница во времени и все такое.

– Да, устала, – с благодарной улыбкой призналась она.

– Проводить вас?

– Спасибо. Это было бы очень мило с вашей стороны.

Никогда еще Джоанна не встречала такого обходительного и заботливого мужчину.

Поездку до отеля через Цюрих она почти не запомнила. Какие-то разноцветные огни, фон Хольден что-то говорил о машине, которая утром перевезет ее с вещами в поместье.

Потом она открывала дверь в номер, фон Хольден помогал ей снять плащ, они повернулись друг к другу в темноте, и его губы впились в нее поцелуем – нежно и в то же время властно.

Он раздел ее, ласкал и целовал груди, отчего соски напряглись и затвердели. Взял ее на руки, отнес на кровать и медленно, очень медленно стал снимать одежду: галстук, пиджак, туфли, рубашку. На груди у него росли волосы, такие же светлые, как на голове. У Джоанны ныли соски, она истекала влагой. Когда Паскаль расстегивал «молнию» на брюках, Джоанна не могла отвести глаз от его движений, хотя ей было очень стыдно.

Вспомнив эту картину, она откинула голову и громко расхохоталась, не думая о позднем часе и тонких перегородках. Она вспомнила непристойную шутку, которую слышала от подружек еще в школе: «Мужские члены бывают трех размеров: маленькие, средние и ой-мамочка-помираю». Оказывается, так оно на самом деле и есть.

Глава 50

Париж, 3.30. Тот же отель, тот же номер, те же часы

Щелк. 3.31.

Почему-то всегда на этих чертовых часах четвертый час ночи. Маквей очень устал, но уснуть не мог. Процесс мышления доставлял физическую боль, но мозг ведь не отключишь.

Так было с самого первого его дела об убийстве, когда в переулке нашли труп с наполовину снесенным картечью черепом. Миллион мелких деталей, дорожка, ведущая от жертвы к убийце, – вот что не давало детективу спать по ночам.

Лебрюн послал на Монпарнас людей – попытаться найти след Осборна, хоть Маквей и говорил ему, что делать этого не стоит. Вера Моннере явно наврала. Она отвезла Осборна совсем в другое место и знает, где он.

Маквей говорил, что нужно наведаться к ней утром и увезти в управление на допрос. Интерьер служебного кабинета делает со свидетелями чудеса. Однако Лебрюн был непреклонен. Пусть Осборн подозревается в убийстве, любовница премьер-министра Франции тут ни при чем.

Тогда Маквей, мысленно сосчитав до десяти и немного успокоившись, предложил проверить ее на детекторе лжи. Конечно, детектор – не панацея, но дает зацепки для последующего допроса. Особенно, если оператор достаточно опытен, а проверяемый нервничает. В такой ситуации нервничают почти все.

Но Лебрюн отверг и эту идею. Наружное наблюдение в течение полутора суток – вот все, чего от него удалось добиться, и то инспектор долго ворчал по поводу расходов, нехватки людей и так далее. Тем не менее три смены по два агента в штатском были приставлены следить за Верой Моннере.

Щелк.

Маквей даже не посмотрел на часы. Выключил свет, откинулся на подушку, смотрел, как по потолку ползают неясные тени. Какое ему, в сущности, до всех них дело – и до Веры Моннере, и до Осборна, и до «высокого мужчины», который якобы застрелил Мерримэна и ранил Осборна, даже до замороженных трупов и таинственного доктора Франкенштейна? Возможно, это и есть Осборн, но куда важнее забыть обо всем и уснуть. Неужели сон так и не придет?

Щелк.

* * *

Прошло четыре часа. Маквей ехал на машине в прибрежный парк. Взошло солнце, пришлось опустить щиток, чтобы не слепило глаза. Ночью поспать так и не удалось.

Вот и деревья, за которыми въезд в парк. Травянистый луг, немощеная дорога, деревья с желтеющими кронами. След шин автомобиля, который подъехал к самому берегу и потом вернулся тем же путем. Должно быть, «форд» Лебрюна – ведь они были здесь уже после дождя.

Маквей медленно подъехал к спуску, остановил машину, вышел. На песке отпечатались следы двух человек – его и Лебрюна. Детектив представил себе белый «ситроен» Агнес Демблон, стоящий у самой кромки воды. Что здесь делали Осборн и Мерримэн? Кто они, сообщники? Зачем нужно было съезжать к реке? Разгружали что-нибудь? Наркотики? Хотели утопить машину? Разобрать на запчасти? Маловероятно. Осборн – явно человек обеспеченный. Что-то здесь не складывается.

Если предположить, что обувь Осборна была испачкана именно этой красной глиной, получается, что врач наведывался сюда за день до убийства Мерримэна. В салоне «ситроена» обнаружены отпечатки пальцев троих человек – Осборна, Мерримэна и Агнес Демблон. Маквей был почти уверен, что место на реке выбрал Осборн и привез сюда Мерримэна тоже он.

Как установил Лебрюн, Агнес Демблон работала всю пятницу и в момент убийства еще находилась в булочной.

Хотя пулю, предъявленную Верой Моннере и якобы извлеченную из ноги Осборна, еще не вернули с баллистической экспертизы, Маквей был склонен поверить в историю с высоким мужчиной. Скорее всего предполагаемый убийца приехал на другой машине, хотя не исключено, что он был в перчатках и просто не наследил в «ситроене». Нет, не может этого быть – ведь «ситроен» остался на месте, а убийце надо было как-то отсюда выбираться. Если он все же приехал вместе с Мерримэном и Осборном, значит, его ждал другой автомобиль. Автобусы тут не ходят, пешком до города далеко, а голосовать на шоссе человек с автоматом, только что совершивший убийство, не стал бы – зачем лишние свидетели?

Если кто-то через Интерпол вышел на след Мерримэна, то при чем здесь Осборн? Охотились-то явно на Мерримэна. Может быть, Осборн связан с высоким мужчиной и тот решил заодно избавиться от ставшего ненужным помощника? Или убийца следил за Мерримэном, а когда тот встретился с Осборном, последовал за ними обоими?

Если развивать гипотезу и предположить, что дом Агнес Демблон был взорван с единственной целью – убрать подругу Мерримэна, напрашивается вывод: убийца получил задание уничтожить не только Мерримэна, но и всех близких ему людей.

– Господи, жена! – вслух пробормотал Маквей.

Он поспешно зашагал к машине. Где здесь ближайший телефон-автомат? Черт бы подрал Интерпол, выделивший ему автомобиль без связи. Надо немедленно предупредить Лебрюна, что жизнь вдовы Мерримэна в опасности.

Когда до «опеля» было рукой подать, Маквей остановился и развернулся. Обратно он шел другим путем – не через поляну, а через рощицу, чтобы срезать путь. Именно так поступил бы и убийца. Люди Лебрюна не исследовали эту зону, потому что не искали третьего – они были уверены, что стрелял Осборн. Поиски ограничились лугом и берегом.

Воскресное утро выдалось ясным и солнечным после целой недели дождей. Маквей боялся, что через пару часов в парк нахлынет толпа парижан и затопчет все следы, если таковые имеются. С тяжелым сердцем детектив решил отложить поиски телефона. Раз люди Лебрюна не могли найти беглую мадам Канарак, то и убийце наверняка придется попотеть. Нужно осмотреть почву.

Маквей очень медленно двинулся в сторону берега. Земля была покрыта толстым слоем мокрых сосновых иголок. Хвоя образовала подобие ковра, мягко пружинившего под ногами. Следов человеческих ног здесь остаться не могло.

Дойдя до реки, Маквей повернул обратно, прошел весь путь еще раз. Ничего. Тогда он немного расширил зону поиска и вскоре сделал первую находку. На земле, едва видимая среди иголок, лежала сломанная зубочистка. Маквей осторожно, обернув пальцы платком, поднял ее и поднес к глазам. Место перелома светлое – зубочистку сломали недавно. Положив находку в карман, Маквей еще медленнее двинулся дальше. У самой опушки он заметил нечто примечательное и опустился на корточки.

Хвоя на земле была чуть светлее, чем в других местах. Под дождем это, вероятно, не было заметно, но теперь, когда утреннее солнце немного подсушило их, видно, что иголки рассыпаны здесь специально. Маквей осторожно разгреб хвою и поначалу ничего не заметил. Он на всякий случай копнул поглубже и вдруг увидел нечто, напоминающее отпечаток шины. Маквей двинулся по предполагаемой траектории и чуть дальше обнаружил довольно четкий след на твердом песке. Картина вырисовывалась. Некто припарковал здесь, под деревьями, машину. Потом, перед отъездом, решил скрыть следы, для чего и присыпал колею хвоей. Но место стоянки машины (на песке) замаскировать не сообразил. Потом пошел дождь и помог убийце, однако здесь, под густой кроной дерева, след все же сохранился. Совсем небольшой – каких-нибудь четыре дюйма. Но для экспертов хватит и этого.

Глава 51

– Шолл! – прошептал Осборн, спуская воду в туалете.

Морщась от боли, он оперся на палку и заковылял назад в комнату. Каждый шаг давался с трудом, но Пол понимал, что это последствия не столько огнестрельного ранения, сколько отека и мышечной травмы. Рана заживала неплохо.

Комната показалась ему еще меньше. Единственное окошко плотно занавешено, отчего в комнате темно и душно, пахнет антисептиком. Осборн отдернул занавеску, и в помещение хлынул яркий солнечный свет. Не удержавшись, Пол открыл раму и высунулся. Море крыш, над ними – залитые солнцем башни Нотр-Дам. Над Сеной гулял свежий утренний ветерок, и Пол вдохнул воздух полной грудью.

Ночью заходила Вера – сменить повязку. Она пыталась что-то ему сказать, но Пол был в полубессознательном состоянии и ничего не понял. Проснувшись, он стал думать про высокого мужчину и про полицию. Теперь же его мысли вдруг переключились на Эрвина Шолла. Канарак клялся, что именно этот человек поручил ему убить Осборна-старшего. Сразу после этого из темноты возник человек с автоматом и открыл огонь.

Эрвин Шолл. Канарак успел сказать, где жил этот человек.

Осборн дохромал до кровати, расправил скомканное одеяло, сел. Небольшая прогулка по комнате изрядно его утомила. Он сидел на краю постели, тяжело дыша.

Кто такой Эрвин Шолл? Зачем ему понадобилось убивать отца?

Пол закрыл глаза. Тот же самый вопрос он задает себе уже почти тридцать лет. Боль в ноге – пустяк по сравнению с душевными муками. Он вспомнил, как сжалось у него сердце, когда Канарак сказал, что убийство было заказным. Щемящее одиночество, боль, гнев сменились недоумением. Случайно столкнувшись с Канараком, а потом сумев разыскать его адрес и место работы, Пол был уверен, ему помог сам Бог – решил избавить от многолетних страданий. Но ничего подобного. Он опять остался на нулевой отметке.

Лучше бы ему утонуть в реке – все какой-то исход. А теперь снова предстоит жить без отдыха и покоя, в ярости и злобе, теряя тех, кого любишь. Злой дух не исчез, а лишь сменил обличье. Анри Канарак превратился в какого-то Эрвина Шолла. На сей раз не лицо, а имя. Неужели придется потратить на поиски еще тридцать лет? Даже если хватит мужества и выдержки, что потом? Еще одна дверь в неизвестность?

Звук, идущий из-за стены, заставил Осборна встрепенуться.

Кто-то идет! Пол быстро огляделся – прятаться некуда. Куда Вера дела пистолет Канарака? Ручка двери повернулась. Осборн схватился за палку, свое единственное оружие.

В дверях появилась Вера.

– Доброе утро, – весело сказала она. – Вот зашла перед работой.

Она держала поднос: горячий кофе, круассаны, тарелка с фруктами, сыр, хлеб.

– Как ты?

Осборн облегченно вздохнул.

– Отлично. Особенно теперь, когда я вижу, кто пришел.

Вера поставила поднос на столик и подсела к нему.

– Ночью снова приходила полиция. Там был американец, который очень тобой интересовался.

– Маквей! – ахнул Осборн. – Он вернулся!

– Я вижу, ты его знаешь, – злорадно улыбнулась Вера, словно вся история доставляла ей удовольствие.

– Чего они хотели?

– Они знают, что я забрала тебя из гольф-клуба. Я призналась, что извлекла пулю. Они тебя ищут. Я сказала, что высадила тебя на Монпарнасе и не знаю, каковы твои планы. Сомневаюсь, что они мне поверили.

– Маквей наверняка установил за тобой слежку, ждет, когда ты со мной встретишься.

– Знаю. Поэтому и отправляюсь на тридцатишестичасовое дежурство. Надеюсь, у них не хватит терпения.

– А если хватит? Если они решат воспользоваться твоим отсутствием, чтобы обшарить квартиру и дом?

Осборну стало страшно. Он чувствовал себя загнанным в угол. Дело не только в раненой ноге. Даже если он мог бы ходить, то далеко бы не ушел – сцапали бы прямо у подъезда. А если полиция решит обыскать дом, ему тоже конец.

– Больше мы ничего сделать не можем, – невозмутимо сказала Вера. Она всем своим видом давала понять, что целиком на его стороне и не дрогнет. – В ванной есть вода, еды тоже достаточно. Начинай делать упражнения. Тяни ногу, поднимай кверху. Раз в четыре часа устраивай прогулку по комнате. Нужно поскорее встать на ноги. Если зажигаешь свет, занавешивай окно. Снизу окно не видно, но из соседних домов могут заметить. Вот. – Она протянула ему ключ. – Это от моей квартиры. Если я тебе срочно понадоблюсь. Номер телефона я там оставила. Спускаешься по лесенке на один этаж, там дверца в нишу. Потом по черной лестнице на третий. – Поколебавшись, Вера добавила: – Не мне тебе объяснять: будь осторожен.

– А я не буду тебе объяснять, что ты еще можешь уйти в сторону. Уезжай к бабушке и на все вопросы отвечай: знать ничего не знаю, ведать не ведаю.

– Нет, – отрезала она и повернулась к двери.

– Вера!

Она обернулась.

– Что?

– Где пистолет?

По ее лицу Осборн понял, что она недовольна.

– Вера… Если тот человек найдет меня, должен же я как-то защищаться.

– Ну как он тебя найдет. Он и обо мне-то не знает. Ни кто я, ни где живу.

– О Мерримэне он тоже не должен был знать. А где теперь Мерримэн?

Вера колебалась.

– Пожалуйста. Пистолет нужен мне для самозащиты, а не для того, чтобы палить в полицейских.

– Ладно, – нехотя кивнула она. – Пистолет в ящике стола.

Глава 52

Марсель

Марианна Шальфур-Руже была вынуждена уйти с мессы через десять минут после ее начала – сестра начала громко всхлипывать, и прихожане стали бросать на нее любопытные взгляды. Мишель Канарак прожила у сестры двое суток, и почти все это время глаза у нее были на мокром месте.

Марианна была на три года старше, имела пятерых детей, и старшему уже стукнуло четырнадцать. Жан-Люк, ее муж, занимался ловом рыбы, подолгу отсутствовал дома, и благополучие семьи целиком зависело от его улова. Зато когда Жан-Люк возвращался на берег, он все время проводил только с женой и детьми. От жены он вообще не отходил, ибо обладал ненасытным сексуальным аппетитом, чего нисколько не стеснялся. Ему ничего не стоило, как только приспичит, подхватить жену на руки, уволочь в спальню и часами заниматься с ней любовью. Крики, скрип кровати, а квартира-то маленькая, всего три комнаты.

Жан-Люк никак не мог взять в толк, почему Мишель приехала к ним. Ну, поругалась с мужем – эка невидаль. Рассосется само собой, а нет, так кюре поможет. Поэтому Жан-Люк был уверен, что со дня на день появится Анри, попросит у жены прощения и увезет ее в Париж. Но рыдающая Мишель знала: Анри не приедет. Две ночи она провела на кушетке в кухне, а днем ее осаждала куча ребятишек, которые ссорились из-за маленького черно-белого телевизора, какую программу смотреть. Тем временем из спальни доносился шум любовных баталий, однако это никого, кроме «тети Мишель», не смущало.

К воскресенью Мишель так надоела свояку бесконечными рыданиями, что он заявил Марианне: уведи ее в церковь, пусть утешится. Если Бог ей не поможет, так священник совет даст.

Не сработало. И вот они шли домой под теплым средиземноморским солнцем. Свернули на Афинский бульвар. Марианна взяла сестру за руку.

– Мишель, ты не единственная женщина на свете, кого бросил муж. Да и беременность тоже не Бог весть какое чудо. Я понимаю, что тебе тяжело. Но жизнь-то продолжается. Мы тебе поможем. Найдешь работу, родишь. Потом найдешь себе нового мужа.

Мишель посмотрела на сестру, потом опустила взгляд на землю. Конечно же, Марианна права. Но это не снимало боль, не ослабляло страха остаться в одиночестве, ощущения пустоты. Раздумья не останавливали слез – только время способно залечивать раны.

Марианна затащила сестру на рынок – купить курицу и свежих овощей на обед. Народу было полно, шум, гам, рев моторов с набережной.

Вдруг Марианна услышала непонятный чмокающий звук. Она обернулась к сестре. Та вела себя очень странно – навалилась на прилавок с дынями, лицо у нее было очень удивленное. На горле под белым воротником появилось ярко-красное пятно. Марианна почувствовала, что за спиной у нее кто-то стоит. Она повернулась и увидела высокого мужчину. Он улыбнулся, поднял руку, и снова раздался чмокающий звук. Потом быстро шмыгнул в толпу и был таков. Вокруг потемнело. Марианна посмотрела налево, направо, и тут почему-то мир померк.

Глава 53

Бернард Овен мог бы вернуться в Париж тоже самолетом, но решил не облегчать полиции работу – имена авиапассажиров регистрируются и легко сопоставить день прилета, день отлета и день убийства. Поэтому он сел на экспресс «Гран Витесс», шедший от Марселя до столицы четыре часа сорок пять минут. Можно отдохнуть в купе первого класса, а заодно оценить ситуацию и сопоставить план действий на будущее.

Поиски Мишель Канарак проблемы не составили. В ту ночь, когда она покинула дом, Овен проследил за ней до вокзала и посмотрел, на какой поезд она берет билет. Остальное выяснила Организация – женщину встретили в Марселе, проследили, по какому адресу она отправилась, да и в последующие дни не спускали с нее глаз, чтобы понять, с кем она может откровенничать. Вылетая в Марсель, Овен уже располагал всей нужной информацией. В аэропорту Прованс его ждал взятый напрокат автомобиль. В запасном колесе лежал автоматический пистолет CZ 22-го калибра чешского производства, патроны и глушитель.

– Добрый день. Ваш билет, пожалуйста.

Овен немного поболтал с контролером, чтобы поддержать имидж преуспевающего, беззаботного бизнесмена, и стал смотреть на зеленые пейзажи Ронской долины. Поезд несся со скоростью 180 миль в час.

Хорошо, что удалось подловить обеих женщин в сутолоке рынка. Дома могли бы возникнуть проблемы – крик, шум, истерика. Конечно, он убрал мужа и пятерых детей довольно аккуратно, без лишней крови, но все равно зрелище не из приятных. Марианна и Мишель подняли бы такой крик, что все соседи сбежались бы.

Мужа и детей, конечно, обнаружат, поднимется шум – политики, полицейские, пресса. Это некстати, но что было делать? Муж собирался в кафе на встречу с приятелями. Лови его потом. Пришлось бы ждать до вечера, пока соберется вся семья, а это лишняя задержка. В Париже ждет неотложное дело, Организация в нем пока ничем помочь не смогла.

Телеканал «Антенн-2» передал интервью с администратором гольф-клуба, расположенного под Верноном. Врач из Калифорнии, которого подозревают в убийстве Альберта Мерримэна, вылез из Сены в субботу утром, добрался до клуба, а позднее был увезен молодой темноволосой женщиной.

Всех связанных с Мерримэном удалось убрать быстро и без помех. Но этому самому Полу Осборну чудом повезло. А теперь еще и какая-то темноволосая женщина встряла. Надо добраться до них быстрее, чем это сделает полиция. Все бы ничего, да время поджимает. Уже девятое октября, сроку остается до четырнадцатого. Всего пять дней.

* * *

– Видели ли вы мистера Либаргера совсем раздетым, мисс Марш?

– Нет, – удивилась Джоанна. – В этом не было необходимости.

Доктор Салеттл нравился ей все меньше и меньше. Он был так строг и высокомерен, что она даже побаивалась его.

– Итак, голым вы его не видели.

– Нет.

– А в нижнем белье?

– Доктор Салеттл, я не понимаю, чего вы от меня хотите.

В семь утра ее разбудил звонок фон Хольдена. Никаких нежностей – сухой и деловитый тон. Она должна была собрать вещи, через сорок пять минут за ней заедет машина и отвезет в поместье. Удивленная такой официальностью, Джоанна сказала, что будет готова, и спросила, позаботится ли кто-нибудь о ее собаке.

– Вопрос решен, – ответил фон Хольден и повесил трубку.

Через час, слегка одуревшая от разницы во времени, вчерашней выпивки и марафонского секса, Джоанна подъезжала в знакомом «мерседесе» к стальным воротам. Шофер нажал на кнопку, опуская стекла, чтобы охранник мог заглянуть в салон. Потом лимузин зашелестел по длинной аллее к дому, вернее к целому замку.

Пожилая экономка, ласково улыбаясь, отвела гостью в отведенные ей апартаменты: большую комнату с отдельной ванной и видом на лужайку, за которой начиналась лесная чаща.

Вскоре та же женщина постучала в дверь и сопроводила американку в соседнее здание, где на втором этаже находился кабинет доктора Салеттла.

– Я читал ваши отчеты и вижу, что на вас произвела впечатление быстрота, с которой мистер Либаргер оправился после удара.

– Да. – Джоанна твердо решила, что не позволит старикашке запугать себя. – Когда я приступала к работе, пациент почти не мог контролировать свои двигательные функции, не мог ясно мыслить. Но процесс реабилитации произошел на удивление быстро. У мистера Либаргера очень сильная воля.

– Да и телосложение крепкое.

– Вы правы.

– Он легко общается с людьми. Чувствует себя с ними раскованно, вступает в достаточно сложные беседы.

Джоанна хотела было сказать о навязчивой идее Либаргера, но заколебалась.

– У вас иное мнение? – спросил Салеттл.

Нет, пожалуй, не стоит. Пусть это будет их с Либаргером маленький секрет. Возможно, это следствие усталости. Когда пациент был в хорошей физической форме, он о семье не спрашивал.

– Он довольно быстро устает, – сказала Джоанна. – Вот почему я попросила, чтобы с яхты его вывезли на каталке…

– Скажите, – перебил ее Салеттл, записывая что-то в блокнот, – может ли он ходить без палки?

– Он привык к ней.

– Отвечайте на вопрос. Может или нет?

– Да, но…

– Что «но»?

– Не очень уверенно и недалеко.

– Он одевается без посторонней помощи, сам бреется, сам пользуется туалетом. Так?

– Да. – Джоанна начинала жалеть, что согласилась задержаться в Швейцарии.

– Может держать ручку, писать?

– Да, и довольно неплохо, – попыталась улыбнуться она.

– А другие функции?

– Что вы имеете в виду?

– Есть ли у него эрекция? Способен ли он иметь половые сношения?

– Н-не знаю, – смутилась Джоанна. Ей еще никогда не задавали таких вопросов по поводу пациентов. – Полагаю, это вопрос не ко мне.

Салеттл минуту помолчал, разглядывая ее, потом предложил:

– Как вы думаете, сколько понадобится времени, чтобы он стопроцентно восстановил здоровье и мог жить так же, как до инсульта?

– Ну… если говорить об основных моторных функциях: ходьба, беседа и тому подобное… Функция, о которой вы спрашивали, в мою компетенцию не входит.

– Да-да, основные моторные функции. Так сколько?

– Не могу точно сказать.

– Ну приблизительно.

– Нет… Не знаю.

– Это не ответ. – Салеттл разговаривал с ней так, словно она была не физиотерапевтом, а каким-то капризничающим ребенком.

– Я давно работаю с мистером Либаргером… Процесс выздоровления идет неплохо. Может быть, понадобится еще месяц. Но это очень произвольно. Всё будет зависеть…

– Вот что, я поставлю перед вами конкретную задачу. Через неделю он должен ходить без палки.

– Не знаю, возможно ли это.

Вместо ответа Салеттл нажал на кнопку интеркома и сказал:

– Отведите мисс Марш к мистеру Либаргеру.

Глава 54

Маквей сидел в кабинете Лебрюна и смотрел в окно. Пятый этаж, внизу площадь дю Парви, толпы туристов, напротив – громада Нотр-Дам. Бабье лето, тепло, солнечно. Время – половина двенадцатого.

– Восемь трупов. Пятеро детей. По одной пуле в голову. Пистолет двадцать второго калибра. Никто не видел и не слышал. Ни соседи, ни покупатели на рынке.

Лебрюн швырнул на стол переданное по факсу сообщение и потянулся к термосу.

– Профессионал. Работал с глушителем. – Маквей даже не пытался скрыть гнев. – Еще восемь человек на счету нашего «высокого мужчины».

– Если это он.

– А кто? – рявкнул американец. – Вдова Мерримэна?

– Да, mon ami, вы, вероятно, правы, – спокойно ответил Лебрюн.

Утром, еще восьми не было, Маквей вернулся из парка в отель и сразу позвонил Лебрюну. Тот немедленно передал в полицейские управления всей страны, что жизнь Мишель Канарак под угрозой. Оставался сущий пустяк – найти ее. А как ее искать, если кроме словесного портрета, данного соседями по подъезду, полиция ничем не располагала? Нельзя защитить того, кто бесследно исчез.

– Ну откуда вы могли знать? – пожал плечами Лебрюн. – Ведь мои люди обшарили парк за целые сутки до вас и не обнаружили никаких следов третьего.

Лебрюн попытался его утешить, но Маквей все равно не мог избавиться от горечи и чувства вины. Если бы они, полицейские, лучше делали свою работу, этих восьми смертей не было бы. Мишель Канарак была убита буквально через несколько минут после того, как Маквей сообщил Лебрюну об угрожавшей ей опасности. Если бы он сделал это на три, четыре часа раньше, может быть, все повернулось бы иначе. Хотя кто знает. Непросто найти иголку в стогу сена.

На черно-белой эмблеме лос-анджелесской полиции девиз – «Служить и защищать». Сколько шуток отпускалось по этому поводу. Что такое «служить» – по-собачьи, что ли? Но зато слово «защищать» вопросов ни у кого не вызывало. И Маквей умел это делать. Если произошел сбой и кто-то пострадал, то виновата в этом не полиция, а лично ты. И Маквею в таких случаях было по-настоящему больно. Он не говорил об этом никому – лишь самому себе, за бутылкой. И высокие идеалы тут ни при чем. Маквей раз и навсегда забыл обо всяких идеалах, как только впервые увидел труп с изуродованным лицом. Проколы в работе полиции стоят слишком дорого. Мишель Канарак и ее родственники – не сломавшийся видеомагнитофон, который можно починить. Жильцы дома Агнес Демблон – не севший аккумулятор. Полиция работает с людьми, и если произойдет ошибка, ее уже не поправишь.

– Кофе? – спросил Маквей, кивнув на термос.

– Да.

– Черный, пожалуйста. Как сегодняшний день.

В полдесятого в парк прибыла бригада экспертов, которые сняли слепок со следа шины и прочесали парк потщательнее.

Без четверти одиннадцать Маквей и Лебрюн отправились в лабораторию за результатом. Лаборантка сушила гипсовый слепок феном для волос. Пять минут этой несложной процедуры, и можно получить отпечаток протектора.

Затем последовало изучение типов и моделей шин. Через пятнадцать минут было установлено, что шина изготовлена итальянской компанией «Пирелли», модель P205/70R14, предназначена для колеса с ободом четырнадцать на пять с половиной дюймов. Завтра утром должен был приехать эксперт фирмы, чтобы дать более точные сведения.

На обратном пути Маквей спросил про зубочистку.

– Это займет больше времени, – сказал Лебрюн, – результат будет завтра, а то и послезавтра. Честно говоря, сомневаюсь, что это нам пригодится.

– Пригодится, если повезет. На зубочистке могут быть микрочастицы крови. А может быть, у него есть какое-нибудь заболевание, связанное со слюнным трактом. Нам нужна хоть какая-то зацепка.

– Но мы даже не знаем, он ли выбросил зубочистку. Может, это был Мерримэн, Осборн или вообще кто-то посторонний.

– Если кто-то посторонний, значит, у нас, возможно, есть свидетель.

– Я об этом не подумал. Но идея мне нравится. В этот момент и вошел полицейский с донесением из Марселя.

* * *

Маквей залпом выпил кофе и принялся расхаживать по комнате. На доске для объявлений была прикреплена страница «Фигаро» с фотографией Левиня и подробным интервью. Детектив сердито ткнул пальцем в газету.

– Что-то не пойму я этого типа. То он не хочет, чтобы его имя попало в прессу, то вдруг сам проявляет такую прыть. Взял и сообщил всему свету, что свидетель убийства жив.

Он отвернулся, поскреб в затылке.

– Плохи наши дела, Лебрюн. Вы вспомните, что мы не смогли найти Мишель Канарак, а убийца смог. Откуда он знал, что она в Марселе? Как он ее там разыскал?

Лебрюн сжал пальцы в кулак.

– Вы думаете об Интерполе? Тот, кто выследил Мерримэна, мог выйти и на его вдову.

– Да, именно это я и имел в виду.

Инспектор отставил чашку, зажег сигарету и посмотрел на часы.

– Чтобы вы знали, я сегодня беру отгул. Хочу съездить в Лион, развеяться. Никто об этом не знает, даже жена.

– Не понимаю, – нахмурился Маквей. – Вы что же, думаете, все так просто? Приедете, зададите пару вопросов, и нехороший человек сразу скажет: «Вот он я, берите меня»? Лучше уж созвать пресс-конференцию.

– Друг мой, – улыбнулся француз, – я же не говорил, что еду в штаб-квартиру Интерпола. Просто хочу поужинать с одним старым другом.

– Так-так, – кивнул Маквей.

– Группа «Д», которой поручено расследование дела об обезглавленных трупах, подчиняется второму отделу Интерпола. Это отдел, занимающийся сбором и аналитической обработкой информации. Улавливаете? Интересующий нас человек наверняка является одним из сотрудников отдела, и не исключено – одним из высокопоставленных. В Интерполе есть и первый отдел, в компетенцию которого входят общее управление, кадровые вопросы, финансирование, материальное обеспечение и прочее, и прочее. Среди «прочего» существует и подотдел безопасности, отвечающий за все, что происходит в организации. Начальнику этого подотдела совсем нетрудно установить, кто именно послал запрос на досье Мерримэна.

И Лебрюн улыбнулся, весьма собой довольный. Но Маквей все еще был настроен скептически.

– Не сочтите меня безнадежным занудой, mon ami, но представьте себе, что запрос послал именно тот старый друг, с которым вы собираетесь поужинать? Ведь для них было крайне важно, чтобы информация о Мерримэне попала к вам как можно позднее. Они должны были успеть разыскать его и убрать. Вы все еще считаете, что они не способны пойти на убийство полицейского? Прочтите-ка еще раз донесение из Марселя.

– О, как убедительны ваши доводы, – засмеялся Лебрюн, гася сигарету. – Ценю вашу заботу, дружище. При иных обстоятельствах я признал бы свою неправоту. Но не думаю, что шеф службы безопасности, мой очень старый друг, захочет причинить мне зло. Как-никак я довожусь ему старшим братом.

Глава 55

Новый темно-зеленый «форд-сьерра» с шинами «пирелли P205/70R14» медленно выехал на набережную Битюн, проследовал мимо дома № 18 и припарковался у моста Сюлли, сразу за белым «ягуаром». Дверь открылась, вышел мужчина высокого роста. День выдался теплый, но мужчина все равно был в перчатках – желтых, тонких, похожих на хирургические.

Поезд «Марсель – Париж» прибыл на Лионский вокзал в 12.15. Оттуда Овен на такси доехал до аэропорта Орли, где оставил на стоянке «форд». Без десяти три он уже находился возле дома Веры Моннере. Еще семнадцать минут спустя Овен беззвучно открыл дверь ее квартиры и проскользнул внутрь. Действовал он так: заранее заготовленным ключом открыл черный ход (вокруг не было ни души), быстро поднялся на третий этаж и проник в квартиру.

Большинство французов, видевших интервью по телевизору с администратором гольф-клуба, сочли историю о темноволосой красавице загадочной и романтической. Какие только версии ни выдвигались: и об американском преступнике, и о его подруге. Одни уверяли, что она – кинозвезда, другие, что кинорежиссер и сценарист, третьи, что звезда тенниса, четвертые, что американская рок-певица в черном парике, очень хорошо говорящая по-французски. Про американца тоже болтали всякое. Мол, никакой он не доктор, да и фото в газете не его. На самом деле он голливудский актер, затеявший всю эту шумиху, чтобы разрекламировать свой будущий фильм. Нет, говорили другие, он – американский сенатор, ставший жертвой трагических обстоятельств.

Зато в «форде», в отделении для перчаток, Бернарда Овена ждал пакет: карточка с именем и адресом Веры Моннере, а также ключи от черного хода и квартиры. За пять часов, проведенные Овеном в дороге. Организация доказала, на что она способна. Как и в случае с Альбертом Мерримэном.

* * *

Антикварные часы на столике у кровати мерно тикали. Одиннадцать минут четвертого.

Овен знал, что Вера Моннере в семь утра ушла на дежурство, которое продлится тридцать шесть часов. Значит, никто ему не помешает как следует обыскать квартиру – разве что домработница какая-нибудь нагрянет. Если повезет, американец будет здесь. Один.

Нет, американца в квартире не было. Пусто, и никаких следов. Овен вышел, аккуратно запер дверь на замок, спустился по черной лестнице, но не на первый этаж, а ниже, в подвал.

Включил свет, огляделся. Длинный узкий коридор с многочисленными дверями кладовок. Мусорные баки, куда попадают отходы из мусоропроводов каждой квартиры. Милая привычка парижских буржуа – у каждого семейства персональный мусоропровод, а на баках, что тоже кстати, номера квартир. Найти тот, что относился к квартире Веры Моннере, было несложно. Овен разложил на полу припасенную газету и стал вынимать из бака мусор. Четыре бутылки из-под диетической кока-колы. Пузырек из-под шампуня. Пульверизатор из-под лака для волос. Коробочка из-под мятных конфет. Коробочка из-под противозачаточных пилюль. Четыре бутылки из-под пива «Амстель». Журнал «Пипл». Не до конца опорожненная банка говяжьего бульона. Пузырек из-под жидкого мыла «Джой». В пузырьке что-то звякнуло.

Овен собирался отвернуть колпачок, но в это время на лестнице раздались шаги. Овен выключил свет и спрятался в угол, выхватив из-за пояса «вальтер» 22-го калибра.

В подвал вошла толстая уборщица в накрахмаленной черно-белой униформе, с пластиковым мешком для мусора в руке. Включив свет, она открыла один из баков, бросила туда мешок и повернулась уходить, но тут ее взгляд упал на разложенную газету с вываленным на нее мусором. Уборщица сердито пробурчала что-то, свернула газету с мусором и бросила в ближайший бак. Громко хлопнула крышкой, погасила свет и вышла.

Овен подождал, пока стихнут шаги на лестнице, потом спрятал «вальтер» и вновь включил свет. Сунул руку в бак, извлек оттуда пузырек, отвернул крышечку, перевернул пузырек и потряс. Оттуда ничего не выпало, хоть что-то внутри явно звякало. Тогда Овен достал из рукава длинный узкий нож и разрезал пузырек вдоль, вымазав руки в жидком мыле. Аккуратно вытер пальцы и рассмотрел находку. Маленькая аптекарская склянка с наклейкой «Tetanus toxoid 0,5 ml».

По лицу Овена скользнула довольная улыбка. Вера Моннере – врач-ординатор. В ее распоряжении любые лекарства, уколы делать она тоже умеет. Раненому человеку, проведшему несколько часов в грязной речной воде, необходимо было сделать противостолбнячную инъекцию. Вряд ли Вера Моннере стала бы делать укол в одном месте, а потом тащить пустую склянку до дома, чтобы спрятать ее в пустой пузырек из-под мыла. Нет, раненый был у нее в квартире. Сейчас его там нет, но далеко уйти он не мог. Прячется где-нибудь в соседнем здании, а то и прямо в этом.

* * *

Пятью с половиной этажами выше Пол Осборн сидел у окна и смотрел, как послеполуденное солнце высвечивает торчащие над крышами башни Нотр-Дам.

Весь день он или спал, или прохаживался по комнате, тренируя раненую ногу, или невидящим взглядом смотрел в окно, пытаясь разобраться в собственных мыслях.

Некоторые факты представлялись очевидными и неоспоримыми.

Первое: полиция разыскивает его в связи с убийством Мерримэна. Они нашли сукцинилхолин у него в номере и забрали с собой. Если выяснят, что это за препарат, наверняка еще раз тщательно осмотрят труп Мерримэна (ему по привычке хотелось назвать его Канараком). Обнаружатся следы уколов. Возможно, уже обнаружили. Ему предъявят обвинение в покушении на убийство. Доказательств у них достаточно. Итог – энное количество лет во французской тюрьме плюс потеря врачебной лицензии.

Второе: люди видели его после того, как он выбрался из реки. Это значит, что убийца будет его разыскивать.

Третье: даже если удастся выбраться из Парижа, без паспорта из страны не уедешь. Он не сможет вернуться в Штаты.

Четвертое, и самое скверное (эта мысль мучила его больше всего): смерть Мерримэна ровным счетом ничего не изменила. Преследовавший его демон стал еще более таинственным и неуловимым. А ведь казалось, что таинственнее некуда…

Все существо протестовало против такого поворота событий. Неужели предстоят новые поиски? Куда ведет дверь с огненными буквами «ЭРВИН ШОЛЛ»? Скорее всего к другой двери. А оттуда уже прямая дорога в сумасшедший дом. Если, конечно, останешься жив. Лучше скажи себе сразу: ответа на мучающий тебя вопрос не будет. Такова твоя судьба – постичь на собственном опыте, что в этой жизни нам не дано получить ответы на свои вопросы. Смирись, и тогда в следующей жизни обретешь мир и покой. Измени себя, признай очевидное.

Но Пол знал, что эта кажущаяся логичность обманчива, за ней – малодушие. Да и не может он изменить себя, как и во все минувшие годы. Смерть Канарака Мерримэна была для него страшным эмоциональным потрясением. Но благодаря ему будущее стало чуточку яснее. Раньше у Пола было только лицо, теперь только имя. Если Эрвин Шолл выведет его еще на кого-то, так тому и быть. Любой ценой пройти этот путь до конца, чтобы узнать правду о гибели отца. Иначе не будет ни Веры, ни счастья, ни жизни. Так было с самого детства. Мир и покой должны достаться ему еще в этой жизни. Или никогда. Вот истина, вот его карма.

Нотр-Дам погрузился в тень. Скоро зажгут фонари. Пора занавешивать окно и выключать свет.

Пол лег в кровать, чувствуя, что решимость вновь его покидает.

– Почему это случилось именно с моим отцом, со мной? – спросил он вслух. Сколько раз повторял он этот вопрос: мальчиком, подростком, молодым человеком, преуспевающим хирургом. Иногда мысленно, иногда в беседе с психоаналитиком, иногда громогласно, пугая своей яростью жену, друга или незнакомца.

Осборн вынул из-под подушки пистолет, повернул дулом к себе. Из черной дыры на него смотрела смерть. Просто, соблазнительно, наверняка. И больше никто не будет страшен – ни полиция, ни высокий мужчина. Кончится боль…

Как эта мысль не пришла ему в голову раньше?

Глава 56

Без четверти шесть Бернард Овен позвонил в парадный подъезд дома № 18. Он решил начать поиски с этого здания, а потом осмотреть и соседние.

Щелкнула задвижка, и швейцар в зеленой униформе открыл дверь, застегивая пуговицу на воротнике.

– Добрый вечер, месье. Извините, что заставил ждать.

– У меня посылка из аптеки госпиталя Святой Анны от доктора Моннере. Срочная, – сказал Овен на чистом французском.

– Кому? – удивился Филипп.

– Полагаю, вам. Велено отдать швейцару.

– Из аптеки?

– Ну, конечно, из аптеки. Послушайте, я не курьер какой-нибудь, а заместитель управляющего. Несся сюда со всех ног, потому что мне сказали, дело срочное. Стал бы я в воскресенье вечером…

Филипп замялся. Вчера он помог Вере отнести Осборна из автомобиля в квартиру (со двора, по черной лестнице). Потом они перенесли раненого в потайную комнату на чердак.

Может быть, тому человеку стало хуже? Наверняка, иначе не прислали бы человека из аптеки.

– Благодарю вас, месье, – сказал он.

– Распишитесь вот здесь. – Овен протянул ему квитанцию и ручку.

– Хорошо.

Филипп расписался.

– До свидания, – кивнул Овен и пошел прочь.

Швейцар сосредоточенно посмотрел на сверток, направился к столу и стал звонить в больницу. Через пять минут Бернард Овен был уже в подвале, возле щита телефонного коммутатора. Он быстро снял щит и нажал на кнопку заранее установленного магнитофона. Разговор швейцара с Верой Моннере отличнейшим образом записался.

После объяснений швейцара встревоженный женский голос воскликнул:

– Филипп! Я никого не посылала. Немедленно вскрой сверток.

Шелест бумаги, потом голос швейцара:

– Пузырек. Обычный, медицинский.

– Прочти этикетку.

Овен улыбнулся, услышав в ее голосе страх.

– Сейчас… Очки надену. – Пауза. – Тут написано: «Те-та-нус то-ксо-ид».

– О Боже! – ахнула Вера.

– Что-нибудь не так?

– Филипп, ты хорошо разглядел этого человека? Как по-твоему, он полицейский?

– Ни в коем случае.

– Высокий?

– Да, очень.

– Выбрось пузырек в мусор. Я сейчас выезжаю. Мне понадобится твоя помощь.

– Хорошо, мадемуазель.

Щелчок, разговор закончился.

Овен спокойно отсоединил магнитофон, закрыл щит коммутатора, выключил свет и вышел. Дальнейшее проще простого: немного терпения, и дело будет сделано.

* * *

В это время Маквей сидел один за столиком в открытом кафе на площади Виктора Гюго. Справа от него сидела молодая женщина в джинсах, с маленькой собачкой у ног, и мечтательно смотрела куда-то поверх нетронутого бокала вина. Слева оживленно болтали две пожилые и явно состоятельные дамы. Вид у них был такой, будто они приходят сюда пить чай по меньшей мере уже лет пятьдесят.

Потягивая бордо, Маквей подумал, что это хорошая старость – богатство даже и не обязательно, главное – жить весело, в ладу с собой и окружающим миром.

Мимо, взвыв сиреной, промчался полицейский автомобиль, и мысли детектива вернулись к Полу Осборну. Про грязь на кроссовках он наврал. Наверное, видел, что вокруг Эйфелевой башни все разрыто, но не знал, что состав почвы там иной.

На самом деле в тот вечер – неужели прошло всего четыре дня? – Осборн ездил в прибрежный парк, где назавтра разыграется трагедия.

Врач составил какой-то план, который был сорван. То ли сам собирался прикончить Мерримэна, то ли действовал в сговоре с долговязым. Допустим, хотел убить Мерримэна сам. При чем здесь тогда третий? А если работал в паре с долговязым, почему схлопотал пулю? Зачем вообще преуспевающему врачу из Калифорнии такие приключения?

Теперь еще этот препарат, который нашли у него в номере, сукцинилхолин.

Доктор Ричмен из Лондона объяснил, что это анестетик, применяемый во время операции для релаксации мускулов. Препарат довольно опасный, пользоваться им может только специалист. Если неверно рассчитать дозу, оперируемый может задохнуться.

– Это нормально, если хирург возит сукцинилхолин с собой? – спросил Маквей.

– Возит с собой? Во время отдыха? Очень странно, – ответил доктор.

Маквей немного подумал и задал почти гениальный вопрос:

– А может он пригодиться, если речь идет об ампутации головы?

– Не исключено. Но в сочетании с другими анестезирующими средствами.

– И при заморозке тоже?

– Маквей, ни я, ни мои коллеги такими вещами никогда не занимались. Я понятия не имею, как человеку отрезают голову.

– Доктор, не в службу, а в дружбу. Осмотрите с Майклсом трупы еще разок.

– Если вы надеетесь обнаружить следы сукцинилхолина, то напрасно. Этот препарат рассасывается бесследно уже через несколько минут после инъекции.

– А следы уколов? Они-то должны остаться.

Ричмен признал его правоту, на этом разговор и закончился.

Вдруг Маквей так дернулся, что собачка за соседним столиком испуганно залаяла.

– Ах ты, сука! – возопил детектив, и пожилые дамы, явно понимавшие по-английски, одарили его неодобрительными взглядами.

– Пардон, – сказал им Маквей, а собаке: – Ты тоже извини.

Бросил на стол двадцатифранковую бумажку и вышел из кафе.

Спускаясь в метро, Маквей вел мысленный диалог с Лебрюном. «Mon ami, как же мы с вами не сложили два и два?» Перед схемой метро пришлось остановиться, чтобы сообразить, где делать пересадку. Воображаемая беседа с французским коллегой шла своим чередом.

«Мы вышли на Мерримэна благодаря отпечатку пальца, оставленному в квартире Жана Пакара, так? Мы знали, что Пакар разыскивал кого-то для Осборна. Врач сказал, что его интересовал загадочный любовник мисс Моннере, и я ему поверил. Но что, если Осборн наврал, как и про грязь на кроссовках? Вдруг он искал Мерримэна? Как мы с вами могли так опростоволоситься?!»

Маквей трясся в вагоне, держась за поручень. Его злила собственная тупость, а мысль между тем спешила дальше.

«Осборн увидел Мерримэна в кафе – вероятно, по чистой случайности – и узнал его. Хотел схватить, но вмешались официанты, и Мерримэн убежал. Осборн погнался за ним, угодил в полицию. Там сочинил историю о нападении в аэропорту, и ему поверили. А почему бы и нет? Потом наш доктор связался с сыскным агентством, которое послало к нему Пакара. Вместе они сумели разыскать Мерримэна, жившего под именем Анри Канарак».

Поезд замедлил ход и остановился у перрона. Маквей посторонился, пропуская группу шумных подростков. Внутренний диалог, а точнее монолог, продолжался.

«Держу пари, что Мерримэн сумел обнаружить слежку и взял инициативу в свои руки, желая выяснить, что происходит. С Пакаром, бывшим наемником, ему пришлось повозиться, но он взял верх. Если, конечно, не считать маленькой оплошности – отпечатка. Тут-то все и завертелось. Как конкретно развивались события, пока неясно. Но соль гипотезы в том, что человек, на которого в кафе набросился Осборн, – это Мерримэн. Ведь личность жертвы „хулиганского нападения“ осталась неустановленной, верно? Ее установил Жан Пакар. Теперь наша задача – проделать ту же работу. Если это был Мерримэн, если мы узнаем, почему на него накинулся Осборн, мы выйдем и на долговязого».

Снова станция. Маквей прочитал название: «Шарль де Голль – Этуаль». Здесь нужно сделать пересадку.

Он пробился сквозь толпу, поднялся по лестнице, снова спустился, повернул направо и оказался на другой платформе.

Еще через двадцать минут Маквей вышел на станции «Сен-Поль» в сторону улицы Сент-Антуан. Отсюда было рукой подать до кафе «Стелла».

Время: десять минут восьмого. Воскресенье, 9 октября.

Глава 57

Бернард Овен стоял в темной спальне Веры Моннере и следил за улицей. Подъехало такси, оттуда вышла женщина и скрылась в подъезде. Из-за угла бесшумно выплыл «пежо» с выключенными фарами и остановился у тротуара. Овен достал из кармана монокуляр и подкрутил фокус. На переднем сиденье темнели две фигуры. Наверняка полицейские.

Стало быть, полиция тоже следит за девчонкой, надеясь выйти на Осборна. Когда она неожиданно сбежала с дежурства, ей сразу сели на «хвост». Надо было это предвидеть.

Один из полицейских поднес ко рту микрофон. Очевидно, запрашивал инструкций у начальства. Овен ехидно улыбнулся – он тоже был в курсе интимной жизни премьер-министра. Организация давно об этом знала, с первого же вступления Франсуа Кристиана в высокую должность. Вряд ли полицейским разрешат проследовать за любовницей премьер-министра внутрь дома. Или останутся торчать на улице, или дождутся приезда начальства. Так или иначе, времени хватит.

Он быстро прошел на кухню, и сразу вслед за этим открылась входная дверь. В гостиной зажегся свет, раздались голоса. Говорили двое. Слов было не слышно, но голоса он узнал: Моннере и швейцар.

Послышался звук приближающихся шагов. Овен отступил в буфетную и вынул из-за пояса «вальтер».

Вера и Филлип вошли, зажегся свет. Они направились к двери, ведущей из кухни на черную лестницу.

Вдруг Вера остановилась.

– В чем дело, мадемуазель? – спросил швейцар.

– Я дура, Филипп. Полиция меня перехитрила. Они нашли пузырек и передали тебе, правильно рассчитав, что ты позвонишь мне и я тут же примчусь. Они уверены, что я знаю, где прячется Пол. Послали рослого инспектора, чтобы я приняла его за убийцу, напугалась и вывела их на Пола.

– Вряд ли, – покачал головой Филипп. – Никто не видел длинного вблизи, даже месье Осборн. Да и не похож был этот тип на полицейского.

– А ты что, всех парижских полицейских знаешь? Не думаю.

– Мадемуазель, а если это все-таки был убийца?

Овен услышал, что шаги удаляются. Свет в кухне погас.

– Надо бы сообщить об этом месье Кристиану, – сказал Филипп, когда они вошли в гостиную.

– Нет, – твердо ответила Вера.

Никто кроме Осборна еще не знал, что с Франсуа покончено. Надо будет подумать, как лучше подать эту весть тем, кто в курсе ее личной жизни. Ведь речь идет о престиже Франсуа, а его, наряду с еще двумя кандидатами, прочат в президенты. И так уже на каждого из них политические противники льют ушаты помоев. Тем более ни к чему ему скандальная история с убийством, в которой замешана его любовница. Она слишком уважает Франсуа, чтобы так его подвести.

– Подожди здесь.

Вера одна зашла в спальню.

Филипп смотрел ей вслед. Он твердо знал свое задание: помогать мадемуазель, а если понадобится, защищать ее. Ну, может быть, не ценой собственной жизни, но всеми доступными средствами. Согласно инструкции, в случае чего он должен был немедленно позвонить господину премьер-министру по личному телефону.

– Филипп, иди сюда, – раздался ее голос из темноты.

Она стояла у окна.

– Вот, полюбуйся.

Внизу, у тротуара, стоял «пежо» с потушенными фарами. Свет уличных фонарей позволял разглядеть на переднем сиденье два силуэта.

– Иди на свое рабочее место и веди себя так, будто ничего не произошло. Через несколько минут вызовешь для меня такси – до больницы. Если полиция будет задавать вопросы, скажешь, что я заезжала ненадолго, потому что неважно себя почувствовала. Потом мне стало лучше, и я вернулась на работу.

– Хорошо, мадемуазель.

Овен увидел, что швейцар направляется по коридору в его сторону, и молниеносно выхватил «вальтер». Однако, не доходя до кухни, Филипп свернул в прихожую. Щелкнула дверь, и стало тихо.

Итак, девчонка осталась в квартире одна.

Глава 58

Инспекторы Баррас и Мэтро увидели, что в окнах гостиной зажегся свет. Инструкции, полученные от Лебрюна, были точны: следить за объектом, но в контакт не вступать – разве что в случае крайней необходимости. Под «крайней необходимостью» подразумевалось появление на сцене Осборна или кого-то, кто мог вывести их на него. На руках у них имелся ордер на арест Осборна.

Следить за Верой Моннере оказалось делом нехлопотным. В воскресенье утром она поехала из дома в больницу Святой Анны, куда прибыла без пяти семь. В четыре дня Баррас и Мэтро приняли смену у напарников и до шести пятнадцати просто сидели в машине. Потом к больнице подъехало такси, в него села Вера Моннере. Баррас тут же связался с управлением и попросил выслать вторую машину для подстраховки – объект куда-то направляется.

Но ничего интересного не произошло, такси прибыло к дому № 18 на набережной Бетюн. Оставалось сидеть, смотреть на освещенные окна и ждать дальнейших событий.

Вера опустила штору спальни и посмотрела на часы. Двадцать минут восьмого. Она закончила дежурство больше часа назад – сослалась на менструальные боли и сказала, что если будет очень нужна, то сразу же приедет.

Ах, если бы проблема была только в парижской полиции. Лебрюн явно нервничал, когда американский детектив пытался загнать ее в угол своими вопросами. Но с Маквеем шутки плохи. Это она поняла сразу, достаточно было заглянуть ему в глаза. Опасно иметь такого человека в качестве противника. Хоть он и иностранец, французские полицейские ему буквально в рот смотрят, делают все, что он скажет. Наверняка длинный тип с пузырьком – затея Маквея. Хочет нагнать на нее страху, надеется, что она сама выведет их на Осборна. Полицейские в машине – доказательство того, что это предположение верно.

Зазвонил телефон.

– Да?.. Спасибо, Филипп.

Такси у подъезда.

Вера зашла в ванную, достала из коробки «тампакса» тампон, спустила в унитаз, а обертку швырнула в корзинку. На всякий случай – в подтверждение легенды о менструальных болях. Пусть полиция проверяет, если захочет. Вряд ли она станет слишком уж углубляться в эту тему.

Глядя в зеркало, она поправила прическу и вдруг подумала: странно, но все происходящее кажется ей совершенно естественным и нормальным. С того самого момента, как она впервые увидела Пола на трибуне конгресса, у нее возникло чувство, что в судьбе и жизни вот-вот свершится некий коренной поворот. Первая ночь, проведенная с Осборном, не оставила в душе никакого осадка, словно она вовсе и не изменила своему Франсуа. Но что бы она себе ни говорила, факт остается фактом: она променяла Франсуа на Пола. А раз так, она ведет себя правильно. Ее возлюбленный попал в беду, и как к этому отнесется закон, значения не имеет.

Вера выключила свет в ванной, еще раз заглянула в спальню. Полицейская машина стояла все там же, рядом ждало такси.

Она взяла сумочку, вошла в коридор и замерла. В квартире было темно, по потолку бегали блики от уличного освещения. Стоп. Разве она выключила свет в гостиной? Нет. И Филипп тоже не выключал. Лампочка перегорела? Ну конечно, просто перегорела лампочка. А вдруг она ошиблась? В машине никакие не полицейские, а друзья, любовники, какие-нибудь деловые партнеры. И «аптекарь» был не полицейский, а убийца, нашедший пузырек из-под противостолбнячной сыворотки. Что, если первоначальный ее вывод был правильным? Это убийца хочет через нее добраться до Осборна, а не полиция.

Боже! Сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Где сейчас убийца? В доме? Или уже в квартире? Нельзя было отпускать Филиппа! Надо позвонить ему. Скорей!

Она протянула руку к выключателю. В этот момент чья-то сильная ладонь зажала ей рот, и в горло уперлось что-то острое и холодное.

– Не хочу делать вам больно, – сказал спокойный голос с легким немецким или голландским акцентом. – Но если будете дергаться, придется. Это понятно?

Охваченная ужасом, Вера утратила всякую способность мыслить.

– Я спросил, вы поняли?

Острие ножа кольнуло чуть сильнее, и Вера поспешно кивнула.

– Хорошо. Мы выходим, спускаемся по черной лестнице. Я уберу руку с вашего рта, но один звук – горло будет перерезано. Понятно?

Он говорил очень четко, как автомат.

Думай, думай! Если пойти с ним, он заставит тебя выдать убежище Пола. Таксист! Он не станет долго ждать. Надо потянуть время, и Филипп позвонит снова, а когда телефон не ответит, поднимется в квартиру.

Вдруг совсем рядом, за входной дверью, послышался шум. Убийца насторожился и снова приставил ей к горлу нож. Дверь распахнулась, и Вера замычала, пытаясь крикнуть.

В освещенном проеме стоял Осборн: в одной руке ключ от квартиры, в другой – пистолет Канарака. Осборн был на свету, Вера и убийца в темноте, но Пол сразу увидел их.

Овен удовлетворенно улыбнулся. Резким движением толкнув Веру в сторону, взмахнул рукой с ножом. Осборн вскинул пистолет, крикнув Вере: «Ложись!» Клинок молнией метнулся к его горлу – Осборн инстинктивно выставил левую ладонь, и стилет пригвоздил его к двери.

Взвыв от боли, Осборн нажал на спусковой крючок. Убийца отшвырнул с дороги Веру, нырнул в сторону, одновременно выхватывая из-за пояса «вальтер». Крик Веры утонул в грохоте выстрела. Овен покатился по полу, не давая Полу прицелиться. Пригвожденный к двери Осборн выстрелил еще трижды. Длинные сполохи пламени прорезали темноту, в ушах заложило от грохота.

Сжавшаяся в углу Вера увидела, как Овен метнулся в кухню. Осборн рывком высвободил руку и заковылял следом.

– Не вставай! – рявкнул он.

– Пол, не надо!

Овен, опрокидывая в буфетной сковороды и кастрюли, рванулся к двери черного хода. По его лицу текла кровь.

Через несколько секунд до той же двери добрался Осборн, высунулся в тускло освещенный лестничный колодец и прислушался. Тишина. Задрав голову, посмотрел наверх. Ничего.

Куда он подевался? Осборн затаил дыхание. Осторожность, главное – осторожность.

Внизу скрипнула ступень. Кажется, открылась и закрылась дверь на улицу. Или это была дверь подвала? Осборн смотрел вниз, но там было темно.

Хромая, он двинулся вниз. Глаза прищурены, вглядываются в полумрак. В выставленной вперед руке пистолет.

Где этот тип – на улице или в подвале? Может быть, затаился и ждет?

Левая рука была холодной и липкой. Оказывается, стилет все еще торчал из ладони. Вынимать его пока нельзя – истечешь кровью. Придется потерпеть.

Еще ступенька, и Пол оказался у двери на улицу. Посмотрел вниз, в подвал. Потом скосил глаза на дверь. По пальцам стекала кровь, в раненой руке началась сильная пульсация. Скоро шок кончится и начнется боль. Решившись, Пол сделал шаг вниз. Он не знал, сколько ступенек до подвала – свет внизу не горел. Может быть, удастся услышать дыхание?

В это время с улицы донесся рев мотора и визг шин. Осборн отчаянным прыжком выскочил на улицу. Его ослепил свет фар, и Пол, не целясь, выстрелил. Скрежетнули тормоза, и автомобиль скрылся за углом.

Рука с пистолетом безвольно упала. За спиной Осборна раздался скрип двери, и он, как ужаленный, развернулся, готовый стрелять.

– Это я!

В проеме стояла Вера.

Господи, он чуть не выстрелил в нее!

Где-то выла полицейская сирена. Вера за руку втащила его внутрь и захлопнула дверь.

– У подъезда дежурили полицейские.

Осборн качнулся, и она увидела, что из его ладони торчит нож.

– Пол! – вскрикнула Вера.

Наверху хлопнула дверь, по лестнице загремели шаги.

– Мадемуазель Моннере! – крикнул мужской голос.

Осборн торопливо сунул пистолет под мышку, схватился правой рукой за рукоятку ножа и дернул. Кровь брызнула фонтаном.

– Мадемуазель, где вы? – снова крикнул Баррас.

Голос звучал ближе. Судя по шагам, спускался не один человек.

Вера сдернула с шеи шелковый шарфик и туго перетянула раненую руку.

– Дай пистолет, – шепнула она. – И живо в подвал.

Шаги были уже совсем близко. Инспекторы остановились площадкой выше, вглядываясь в темноту.

Секунду поколебавшись, Осборн сунул Вере пистолет, хотел что-то сказать, но не смог. Он боялся, что никогда ее больше не увидит.

– Ну же! – шепнула она.

Он кивнул и бесшумно захромал вниз.

Через пару секунд Баррас и Мэтро уже спустились к Вере.

– Вы в порядке, мадемуазель?

Вера молча смотрела на них, держа в руке пистолет.

Глава 59

Маквей узнал о произошедшем только в десятом часу. Его визит в кафе «Стелла» начался весьма неудачно и едва не привел к полному фиаско, но в итоге закончился триумфом, хотя времени занял довольно много.

Детектив прибыл на улицу Сент-Антуан в четверть восьмого и увидел, что мест в кафе нет. Официанты сбивались с ног, а метрдотель, с грехом пополам объяснившийся по-английски, сказал, что ждать столика придется минимум час. Маквей пытался объяснить, что ему нужен не столик, а управляющий, но метрдотель только замахал руками, сказав, что даже управляющий сегодня не сможет помочь месье со столиком. Такой день, такой день! Владелец устроил прием для своих друзей, и весь главный зал занят. Ничего более не слушая, метрдотель скрылся.

Маквей остался стоять как дурак с портретом Альберта Мерримэна в руке. Вид у детектива, должно быть, был довольно растерянный, потому что одна из подруг хозяина, маленькая и не вполне трезвая дамочка в красном платье, сжалилась над ним: взяла за руку, отвела в банкетный зал и отрекомендовала гостям как своего «американского друга». Маквей пытался вежливо ретироваться, но его уже взяли в оборот. Кто-то спросил на ломаном английском, откуда он. Маквей сказал, что из Лос-Анджелеса. Еще двое гостей оказались в курсе успехов лос-анджелесской бейсбольной команды. Потом вспомнили про лос-анджелесский университет. Очень тощая девица, похожая на манекенщицу, взяла Маквея под руку и, кокетливо улыбаясь, спросила, не знает ли он кого-нибудь из Голливуда. Перевел ее вопрос какой-то негр. Еще девицу интересовала футбольная команда «Доджерс». Маквей хотел только одного – унести ноги, но все же промямлил, что знаком с менеджером команды Томми Ласордой. Это было сущей правдой – Ласорда участвовал в программе благотворительной помощи полиции, и они были приятелями. Услышав это имя, какой-то мужчина на отличном английском сказал:

– Я тоже знаком с Томми.

Это и был владелец кафе. Пятнадцать минут спустя Маквей уже беседовал с официантами, которые оттаскивали Осборна от его жертвы. Рассмотрев полицейский портрет Мерримэна, первый сразу же сказал:

– Да, это он.

Второй немного поизучал рисунок, потом тоже кивнул:

– Точно, он.

* * *

Лос-Анджелес. Управление полиции. Звонок.

– Алло. Отдел по расследованию убийств. Детектив Эрнандес, – сказал женский голос.

Рита Эрнандес была молода и очень хороша собой. Пожалуй, чересчур сексапильна для детектива. В двадцать пять лет успела обзавестись мужем (будущим адвокатом), тремя детьми и репутацией юного дарования по части сыска.

– Buenas tardes,[13] Рита, – сказал Маквей.

– Маквей! Где тебя черти носят? – пропела Рита.

– Черти носят меня по Парижу. Это во Франции, – в тон ответил Маквей, стягивая с ноги ботинок. Он сидел на кровати у себя в номере. В Париже было без четверти девять, в Лос-Анджелесе, стало быть, без четверти час дня.

– В Париже? Ой, я хочу к тебе! Брошу мужа, детей, все-превсе, только свистни. Ну пожалуйста!

– Тебе здесь не понравится.

– Почему?

– Тортильями[14] не кормят. Во всяком случае, такими, какие готовишь ты.

– К черту тортильи, я согласна на бриоши.[15]

– Слушайте, детектив Эрнандес, мне нужна исчерпывающая информация об одном хирурге из Пасифик-Палисейдс. Сделаешь?

– Если привезешь мне бриошей.

* * *

Было без пяти девять, когда Маквей закончил разговор, открыл ключом бар и нашел то, что искал, – бутылочку «сансерра», запомнившегося ему по прошлому разу. Французское вино, увы, начинало проникать в душу.

Он открыл бутылку, налил стакан до половины, снял второй ботинок и растянулся на постели.

В чем же разгадка? Почему Осборн не удовлетворился мордобитием, а нанял частного сыщика, чтобы выследить Мерримэна?

Возможно, Мерримэн чем-то насолил Осборну здесь, в Париже. Осборн говорил, что человек из кафе пытался в аэропорту стащить у него бумажник. Может, так оно и было. Хотя вряд ли – слишком уж свирепо накинулся врач на мелкого воришку. Конечно, характер у Осборна, судя по всему, вспыльчивый, но не до такой же степени, чтобы он, врач, бросался с кулаками на человека в общественном месте, да еще в чужой стране? И за что? За попытку стащить бумажник.

Нет, причина в чем-то другом. Маквею подсказывал это профессиональный инстинкт. Ниточка должна тянуться в прошлое.

Какая может быть связь между респектабельным лос-анджелесским хирургом и профессиональным киллером, который инсценировал собственную гибель и почти тридцать лет скрывался, причем последнее десятилетие прожил во Франции. Насколько выяснил Лебрюн, ни в чем криминальном за этот период Анри Канарак замечен не был. Стало быть, ниточка тянется в далекое прошлое, в американский период жизни Мерримэна?

Маквей встал, подошел к столику и открыл портфель, где хранились записи, которые он делал во время разговора с Бенни Гроссманом. Когда там убили псевдо-Мерримэна?

– В шестьдесят седьмом?! – ахнул Маквей.

Отпил вина, подлил еще. Осборну наверняка и сорока нет. В шестьдесят седьмом он был мальчишкой.

Скептически скривившись. Маквей поразмышлял над тем, не папа ли они с сыном. Допустим, папаша бросил семью, детей. Нет, ерунда. Не в тринадцать же лет Мерримэн стал отцом. Между ними какая-то другая связь.

Он стал думать о препарате, сукцинилхолине. Связан ли он с делом Осборна-Мерримэна?

Что-то не звонит комиссар Нобл? За двадцать четыре часа, которые прошли со времени отъезда Маквея из Лондона, Скотленд-Ярд должен был успеть проверить все институты и медицинские факультеты Южной Англии на предмет изысканий в области криохирургии. Другое направление поиска – пропавшие без вести за минувшие годы – может занять любое количество времени. Но зато, если повезет, удастся установить личность человека с металлической пластиной в черепе.

И еще он просил Ричмена и Майклса проверить трупы на следы уколов – для версии с сукцинилхолином.

Вообще-то все это Маквею не нравилось. Он предпочитал работать один, ни на кого не полагаясь и действуя по собственному графику. Но на коллег в этом деле жаловаться было грех, Нобл и его люди в Англии работали на совесть, да и Лебрюн тоже. Бенни Гроссман помог из Нью-Йорка, а теперь еще и Рита Эрнандес из Лос-Анджелеса внесет свою лепту – соберет досье на Осборна. Глядишь, и прояснится, откуда он знает Мерримэна.

Однако остается главная проблема. Вроде бы Осборн, Мерримэн, Жан Пакар, долговязый киллер и нечистая игра в штаб-квартире Интерпола – один клубок, а обезглавленные тела, голова из Лондона, безумные эксперименты с замораживанием – совсем другая история.

Чутье подсказывало Маквею, что эти два дела связаны, каким-то образом сплетены одно с другим. И почему-то казалось, что узел, связывающий их, – это Осборн.

Нет, Маквею вся эта головоломка совсем не нравилась. Он не поспевал за ходом событий.

– Раскуси загадку Осборн-Мерримэн, и дело будет в шляпе, – сказал он вслух.

Оказывается, на левом носке дырка. На душе вдруг стало одиноко – впервые за долгое время.

В дверь постучали. Маквей удивленно отпер задвижку и увидел полицейского в форме.

– Полицейский Сико из первого управления, – отрапортовал сержант. – В квартире Веры Моннере была перестрелка.

Глава 60

Маквей рассматривал револьвер 45-го калибра, аккуратно лежавший на льняной салфетке посередине обеденного стола. Детектив сунул в дуло шариковую ручку и приподнял револьвер. Кольт американского производства десяти-, а то и пятнадцатилетней давности.

Маквей сидел в столовой Веры Моннере. Вокруг трудилась целая свора полицейских экспертов, невзирая на воскресный вечер.

В углу Баррас и Мэтро допрашивали хозяйку, рядом стояла сотрудница полиции в форме. В разноцветном сказочном кресле сидел швейцар, которого все называли просто Филиппом.

Маквей вышел в коридор. Тощий очкарик из экспертной бригады соскребал со стены следы крови. Плешивый фотограф вовсю щелкал камерой. Еще один эксперт с телосложением борца аккуратно извлекал пулю из столешницы вишневого дерева.

В результате всех этих действий можно будет более или менее точно восстановить картину происшедшего. Но пока мысли Маквея были заняты кольтом.

Он мог бы понять, если б это был какой-нибудь дамский пистолетик размером с ладонь – «вальтер» 25-го калибра или «беретта» 32-го. А еще вероятнее – французский «маб». Именно такую игрушку большой глава французского правительства подарил бы своей любовнице для самозащиты. Но кольт 45-го калибра – оружие мужское. Большое, тяжелое, с мощной отдачей. Что-то здесь не так.

Обойдя фотографа, снимавшего дверь, Маквей заглянул в комнату. В ответ на какой-то вопрос Барраса мадемуазель Моннере отрицательно качала головой. Она встретилась глазами с Маквеем и тут же отвернулась.

Первым делом, когда Маквей прибыл на место. Баррас сообщил ему, что полиция известила премьер-министра о случившемся. Тот пожелал лично побеседовать с Верой Моннере по телефону, однако сам приезжать сюда не намерен.

Тем самым инспектор давал американцу понять, что речь идет о важных персонах и особенно наседать на мадемуазель Моннере не следует.

Будь здесь Лебрюн, вероятно, можно было бы договориться. Но Лебрюн исчез. Баррас сказал, что его начальник куда-то уехал, причем даже жене не сказал, куда именно. Маквея позвали на место происшествия, но явно без особой охоты. Ведь Баррас и Мэтро с самого начала оказались здесь, а американца пригласили лишь два часа спустя.

Маквей не обиделся. Полицейские всех стран одинаковы – чужакам не доверяют. К фактам если и допускают, то в последнюю очередь. Внешне все очень любезно, но чувствуешь себя как бы лишним.

Маквей прошел в кухню. На весь Париж был объявлен розыск светловолосого мужчины ростом шесть футов четыре дюйма, в серых слаксах, темной куртке, говорит с легким немецким или голландским акцентом. Немного, но лучше, чем ничего. Если мисс Моннере не выдумала всю эту историю (что маловероятно), долговязый действительно существует.

Через кухню Маквей спустился по лестнице черного хода. Там тоже работали эксперты. Тремя этажами ниже был выход на улицу. У двери черного хода дежурили полицейские в форме.

Вера рассказала Баррасу и Мэтро такую историю. Она вернулась домой из-за сильных менструальных колик. Приняла болеутоляющее, немного полежала. Потом ей полегчало, и она решила вернуться на дежурство. Филипп вызвал для нее такси. Она вышла с сумочкой в коридор и тут заметила, что в гостиной погас свет. В этот самый момент на нее сзади набросился какой-то мужчина.

Она вырвалась, бросилась в столовую, где хранился пистолет, подарок Франсуа. Развернулась и несколько раз выстрелила – сколько именно, не помнит. Мужчина, худой, высокого роста, выбежал из квартиры через черный ход. Она побежала следом, боясь, что он ранен. Там-то и нашли ее Баррас и Мэтро. Она слышала рев автомобильного мотора, но саму машину не видела.

Маквей обошел людей в штатском, измерявших четкие следы шин на асфальте – кто-то резко рванул здесь машину с места.

Немного пройдясь по переулку в том направлении, куда умчался автомобиль, Маквей присел на корточки и стал внимательно разглядывать освещенный электрическим светом фонарей асфальт. Ничего примечательного, асфальт как асфальт – черный и блестит. Он прошел еще ярдов пять и заметил, как на земле вспыхнула искорка. Осколок зеркала, причем явно автомобильного. Маквей положил находку в нагрудный карман и вернулся к черному ходу в дом № 18. Во всех окнах дома напротив горел свет, жильцы с любопытством наблюдали за работой полиции.

Детектив вновь отошел в дальний конец переулка. Здесь тоже был дом, но окна в нем не светились, лишь горел уличный фонарь. Стараясь не коснуться прутьев свежевыкрашенной металлической изгороди, детектив стал осматривать кирпичную стену. Примерно сюда попала бы пуля, если бы кто-то стрелял от дома № 18 вслед отъезжающей машине. Но нет, стена была совершенно гладкой. Может, он ошибается и осколок зеркала валялся там уже давно?

Эксперты закончили обрабатывать мостовую и скрылись за дверью. Маквей двинулся было следом за ними, но вдруг его взгляд упал на верхушку металлической ограды. Одного из наконечников на прутьях не хватало. Маквей вошел в ворота и стал шарить по земле. Наконечник лежал в густой тени, возле лужи. Металл перебит резким ударом, в месте разлома блестела сталь.

Глава 61

Бернард Овен принял единственно правильное решение. Первый выстрел американца оцарапал ему скулу. Повезло. Если б не нож в ладони, Осборн всадил бы ему пулю точнехонько между глаз. Жаль, что у самого Бернарда в руке оказался нож, а не «вальтер», а то он спокойно ухлопал бы и американца, и девчонку.

Правильно сделал, что ретировался. Если бы затеял перестрелку, то не успел бы уйти от полиции. Не хватало еще оказаться зажатым между рассвирепевшим Осборном с пистолетом и полицейскими.

Американца он, конечно, уложил бы, но полицейские наверняка его зацапали бы или, во всяком случае, подстрелили. А окажись он за решеткой, жить ему – максимум сутки. Организация в два счета устранила бы эту маленькую проблему. Так что поступил он вполне разумно.

Правда, возникли осложнения. Его лицо видели по меньшей мере двое. Полиция будет искать высокого мужчину со светлыми волосами и бровями.

Было половина десятого, после перестрелки миновало два часа. Овен решительно поднялся (до этого момента он сидел на стуле в спальне своей двухкомнатной квартиры на улице де Л'Эглиз), подошел к шкафу и вынул оттуда джинсы. Потом снял серые брюки, аккуратно повесил их на вешалку. Натянул джинсы, которые были ему явно коротки, и сделал следующее: отстегнул обе ноги и отложил в сторону. Ноги оказались протезами, крепившимися к культям чуть ниже колена.

Овен подтянул к себе пластиковый футляр и достал оттуда другую пару протезов – точно таких же, но на шесть дюймов короче. Пристегнул их, надел белые спортивные носки, высокие кроссовки «Рибок» и отправился в ванную, где занялся волосами. Надел темный парик, брови подкрасил в тот же цвет.

Через несколько минут из дома на улице де Л'Эглиз вышел брюнет среднего роста с пластырем на скуле и прогулочным шагом направился на соседнюю улицу, в ресторанчик Джо Гольденберга (улица Розье, дом 7). Там он сел у окна и заказал фирменное блюдо – мясо и рис в виноградных листьях, а к нему бутылочку израильского вина.

* * *

Пол Осборн, скрючившись в три погибели, лежал на старом котле отопления в подвале. Единственное преимущество этой позиции заключалось в том, что с пола его было не видно. Прямо над головой темнел пыльный потолок, с которого, едва не касаясь лица, свешивалась паутина. Пол забился сюда с самого начала и вот уже три часа боялся пошевелиться – повсюду крутились полицейские. Сначала он считал, сколько раз мимо пробегали крысы, поглядывая на него злобными красными глазками. Потом бросил. Слава Богу, ночь выдалась теплая, а то кто-нибудь из жильцов вздумал бы включить отопление.

Полиция прорыскала по подвалу, наверное, часа два – агенты в штатском, полицейские, инспекторы. Одни уходили, другие приходили, громко болтали по-французски, смеялись каким-то шуткам. Хорошо еще, служебных собак не привели.

Кровотечение прекратилось, но ладонь горела огнем. Все тело затекло и ужасно хотелось пить. Несколько раз Осборн впадал в забытье, но очередное появление полиции приводило его в чувство.

И вот уже довольно долго в подвал никто не заглядывал. Наверняка полиция еще в доме – иначе Вера пришла бы его разыскивать. А что, если она не может? Вдруг полиция приставила к ней охрану, чтобы защитить от киллера? Если так, то рано или поздно придется выбираться отсюда самому.

Вдруг раздался скрип двери. Вера? Сердце заколотилось, и Пол приподнялся на локте. Шаги. Подать голос или не надо? Шаги замерли. Конечно, это Вера. Разве стал бы кто-то из полицейских спускаться сюда один? Или кто-нибудь из обслуги проверяет, все ли в порядке после нашествия полиции.

Снова шаги. Слишком тяжелые – не женские.

Неужели убийца вернулся?

Вдруг он, дождавшись ухода полиции, решил закончить свое дело? В ужасе Осборн посмотрел по сторонам. Хоть бы какое-нибудь оружие!

Шаги приближались. Пол затаил дыхание. Глаза у него были устремлены на нижние ступеньки лестницы – выше обзор был закрыт.

Появилась мужская нога, потом вторая, затем туловище. Маквей.

Осборн прижался лицом к поверхности котла. Шаги приближались, потом стихли. Маквей остановился, постоял и двинулся в противоположный конец подвала.

Несколько секунд тишины, потом щелчок, зажегся свет. Еще щелчок, и свет стал ярче. Осборн уже успел налюбоваться на подвал во время предыдущих визитов полиции: вдоль стен кладовки, полные всякой рухляди, больше ничего примечательного. Коридор уходил куда-то в темноту. Вот бы туда добраться, подумал Осборн. Возможно, там есть еще один выход.

Шорох где-то рядом, и на грудь Осборну прыгнула крыса. Жирная, теплая. Она осторожно прошествовала Осборну по животу, царапая кожу острыми коготками.

С интересом потыкалась носом в заскорузлый от крови Верин шарфик.

– Доктор Осборн! – прогремел на весь подвал голос Маквея.

Осборн дернулся, и крыса слетела на пол. Маквей увидел метнувшуюся тварь и прокричал:

– Терпеть не могу крыс! А вы? Знаете, что загнанная в угол крыса может здорово покусать?

Чуть приподнявшись, Пол увидел, что детектив стоит примерно посередине коридора. На фоне пыльных сундуков и разломанной мебели, завернутой в чехлы, как привидения – в простыни, он выглядел совсем маленьким.

– Следственная группа уехала, – продолжал Маквей. – Остались только постовые у парадного и черного хода. Мисс Моннере уехала в управление – ей будут показывать фотографии преступников, вдруг опознает долговязого. Если Париж такой же крутой город, как наш с вами Лос-Анджелес, эта процедура может здорово затянуться.

Маквей цепким взглядом огляделся по сторонам.

– Давайте я расскажу вам, доктор, что мне известно. – Он медленно двинулся по коридору, весь обратившись в слух – вдруг Осборн, если он здесь, как-то себя выдаст. – Мисс Моннере соврала, когда сказала, что это она палила в долговязого. Такая образованная, великосветская девица, дипломированный врач? Даже если у нее хватило сил поднять кольт сорок пятого калибра, сомневаюсь, что она гонялась по темной лестнице за профессиональным убийцей, да еще стреляла вслед его автомобилю.

Маквей быстро оглянулся, потом двинулся дальше, продолжая громко говорить, чтобы его было слышно во всем подвале. Он постепенно приближался к убежищу Осборна.

– Она сказала, что слышала, как отъезжает машина, но не видела ее. Как же тогда ей удалось одним выстрелом расколоть зеркало заднего вида, а другим – срезать верхушку изгороди дома напротив?

Маквей знал, что французы обшарили весь подвал. Вряд ли Осборн здесь, но попытка не пытка.

– На входной двери квартиры изнутри следы крови. На полу кухни и на черной лестнице тоже. В парижской полиции отличные эксперты. Они сразу определили, что кровь принадлежит двум разным людям. На мисс Моннере ни царапинки. Следовательно, кровь ваша и долговязого, группа 0 и группа Б. Сильно ли вы ранены?

Теперь он стоял прямо под котлом. Осборн нервно улыбнулся. Если б Маквей был в шляпе, как детективы из старых голливудских фильмов, запросто можно было бы сдернуть котелок с его головы. Вот была бы сцена.

– Между прочим, лос-анджелесская полиция сейчас собирает на вас досье. Когда я вернусь в отель, меня наверняка будет дожидаться факс. Ваша группа крови тоже будет указана.

Маквей немного выждал, повернул и медленно зашагал в обратном направлении. Вдруг Осборн все-таки здесь?

– Кстати говоря, нам неизвестно, кто этот долговязый и что он замышляет. Однако сообщаю для вашего сведения, что этот человек убивает всех, кто хоть как-то связан с Альбертом Мерримэном, известным вам под именем Анри Канарака. В доме, где жила подруга Мерримэна (ее звали Агнес Демблон), он устроил взрыв. Погибли двадцать два человека, двое детей. Никто из них в жизни не слыхивал о Мерримэне. Потом наш приятель отправился в Марсель и убил жену Мерримэна, ее сестру, мужа сестры и пятерых детей. По одной пуле на каждого.

Маквей щелкнул выключателем, убавив освещение.

– А гонится он в первую очередь за вами. Мисс Моннере была ему не нужна. Но теперь она знает его в лицо, и он этого так не оставит.

Еще один щелчок, и свет погас. Шаги в темноте.

– Честно говоря, Осборн, вы угодили в нешуточную передрягу. Вы нужны мне, нужны французской полиции и нужны долговязому. Если вас зацапает полиция, вы окажетесь в тюрьме, а там долговязый или его дружки в два счета до вас доберутся. Потом настанет черед мисс Моннере. Это произойдет не сразу, ведь поначалу к ней будет приставлена охрана. Но пройдет время, и однажды в магазине, в метро, в больничном буфете…

Маквей остановился возле отопительного котла и оглянулся назад.

– Никто не знает о нашем разговоре. Нам нужно потолковать по душам и, может быть, я смогу вам помочь. Подумайте об этом, ладно?

Наступила тишина. Осборн затаил дыхание, зная, что детектив прислушивается. Прошло секунд сорок, прежде чем Маквей двинулся к выходу. У лестницы он остановился еще раз и сказал:

– Я живу в дешевой гостинице «Вьё Пари» на улице Гит ле Кёр. Номер маленький, но с французским шармом. Дайте знать, если захотите встретиться. Обещаю, что приду один. Поговорим с глазу на глаз. Позвоните, можете не называться своим именем. Скажите, что звонил Томми Ласорда, назовите время и место встречи.

Маквей пошел вверх по лестнице, хлопнула дверь. Снова наступила тишина.

Глава 62

Их звали Эрик и Эдвард. Никогда еще Джоанна Марш не видела таких совершенных представителей человеческой породы. Обоим было по двадцать четыре, идеально сложены, рост пять футов одиннадцать дюймов, вес сто шестьдесят семь фунтов.

Впервые она увидела братьев, когда работала с Либаргером в мелкой части крытого бассейна (в поместье имелся собственный спорткомплекс). Бассейн был олимпийского стандарта: пятьдесят метров в длину, двадцать пять в ширину… Эрик и Эдвард отрабатывали плавание баттерфляем. Джоанна знала, что долго баттерфляем не поплаваешь – слишком изматывает. На краю бассейна был автоматический счетчик, регистрировавший количество заплывов от бортика к бортику.

Когда Джоанна и Либаргер появились в бассейне, молодые люди, судя по счетчику, уже успели отмахать восемь дистанций. Все время, пока Джоанна и ее подопечный занимались оздоровительными процедурами, атлеты продолжали заплыв. Счетчик показывал шестьдесят две дистанции, то есть около четырех миль. И это баттерфляем! Кто бы другой рассказал, Джоанна просто не поверила бы, но тут она видела это собственными глазами.

Через час, когда она и фон Хольден вели Либаргера к логопеду, им снова повстречались близнецы. Эрик и Эдвард наконец кончили плавать и направлялись в лес, на пробежку.

– Это племянники мистера Либаргера, – представил их фон Хольден. – Они учились в восточногерманском институте физкультуры. После объединения страны институт закрылся, и они вернулись.

Молодые люди очень вежливо поздоровались и побежали дальше.

Джоанна спросила, уж не готовятся ли они к Олимпийским играм.

– Нет-нет, – рассмеялся Паскаль. – Их ждет не спортивная карьера, а политическая. Мистер Либаргер воспитывал их с детства, после того, как умер их отец. Он знал, что Германия рано или поздно объединится, и готовил своих воспитанников к большому будущему.

– А разве мистер Либаргер не швейцарец?

– Он немец. Родился в индустриальном Эссене.

* * *

Ровно в семь члены семьи и гости уселись за стол в главном зале, который назывался «Анлегеплатц», то есть «Пристань» – мол, где ты ни плавай в течение дня, обязательно сюда причалишь.

Джоанна переоделась в вечернее платье, которое специально для нее сшила сама знаменитая Юта Баур. Работала она, имея на руках только фотографию американки, но платье сидело как влитое. Выяснилось, что Юта тоже гостит в замке. Ее творение было настоящим чудом – оно не акцентировало полноту Джоанны, а убирало ее, придавало фигуре стройность и элегантность. Носить платье полагалось безо всякого нижнего белья, чтобы не нарушалась четкость линий, и от этого вид получался эротично вызывающий. Черный бархат, глубокий вырез на груди, искусная ажурная вышивка из золотой нити, издали похожая на экзотическое боа. На плечах прикреплены крошечные золотые кисточки.

Сначала Джоанна не решалась надеть этакий наряд. Но она не захватила с собой ничего приличного, а в «Анлегеплатц» полагалось являться при полном параде, поэтому пришлось смириться.

В роскошном платье с ней произошла волшебная метаморфоза. Плюс косметика, высокая прическа – эффект был поистине поразителен: из некрасивой провинциальной толстушки Джоанна моментально превратилась в светскую даму невозможной элегантности.

* * *

В обеденном зале запросто можно было бы снимать фильм из рыцарской жизни. Двенадцать участников трапезы сидели в резных деревянных креслах с высокими спинками за узким и длинным столом, где спокойно могли бы поместиться человек тридцать. Полдюжины официантов обслуживали стол. Зал был с высоченным потолком, стены из сплошного камня. Повсюду развешаны штандарты с гербами аристократических родов, словно здесь и в самом деле пируют короли и рыцари.

Элтон Либаргер восседал во главе стола. Справа – Юта Баур, так оживленно беседовавшая с хозяином, словно больше в зале никого не было. Знаменитая кутюрье всегда одевалась в черное. На сей раз она обрядилась в черные кожаные сапоги до колен, облегающие черные рейтузы, черный блейзер с одной-единственной пуговицей. Кожа лица, рук и шеи была мертвенно-бледная, словно ее никогда не касались лучи солнца. Маленькие груди, видневшиеся в разрезе блейзера, были того же неестественного молочного оттенка, но с голубыми прожилками, похожими на трещинки в благородном фарфоре. Белые волосы коротко подстрижены, брови выщипаны тонкими дугами. Ни косметики, ни драгоценностей. Юта Баур производила впечатление и без дополнительных аксессуаров.

Ужин продолжался долго. Несмотря на то что Джоанна знала уже всех присутствующих – и доктора Салеттла, и близнецов, и прочих, – она все время разговаривала только с фон Хольденом, который рассказал ей о швейцарской истории и географии, о местной системе железных дорог и так далее. Он хорошо разбирался во всем этом, но Джоанна с не меньшим удовольствием выслушивала бы от него любую чушь. Когда утром он холодно поговорил с ней по телефону, у Джоанны упало сердце – он счел ее уродливой, дешевой шлюхой, потерял к ней всякий интерес! Но днем, когда они встретились в саду, Паскаль опять был мил и любезен. Джоанна сидела с ним рядом и буквально млела.

После ужина гости отправились в библиотеку – пить кофе и слушать, как Эрик и Эдвард в четыре руки играют на рояле. Фон Хольден и Джоанна гостями не являлись, поэтому в библиотеку их не позвали.

Глядя на то, как Юта Баур помогает Либаргеру подниматься по лестнице, Джоанна сказала:

– Доктор Салеттл хочет, чтобы к пятнице мистер Либаргер мог ходить без палки.

– Ну и как, получится? – спросил Паскаль.

– Надеюсь, но это зависит от самого мистера Либаргера. А почему именно к пятнице? Двумя днями раньше или позже – какая разница.

– Хочу вам кое-что показать, – сказал фон Хольден, оставив ее вопрос без ответа.

Он повел ее куда-то через дверь в углу зала. Они спустились по лестнице и оказались в узком коридоре.

– Куда мы идем? – тихо спросила Джоанна.

Он не ответил, и у нее взволнованно забилось сердце. Паскаль был из того разряда мужчин, перед которым не устоит ни одна женщина. Он жил среди богатых и красивых людей, почти что царственных особ. На собственный счет Джоанна иллюзий не испытывала: заурядна, некрасива, да еще с кошмарным юго-западным прононсом. Ну, переспал он с ней – так для него это не более чем каприз. Неужели это счастье повторится? Куда он ее ведет?

Снова лестница, но на сей раз вверх. Фон Хольден открыл дверь и пропустил Джоанну вперед.

Она стояла разинув рот. Все помещение было занято огромным водяным колесом, которое вращал быстрый ручей.

– Это маленькая гидроэлектростанция, снабжающая замок энергией, – пояснил фон Хольден. – Осторожно, здесь скользко.

Он взял ее за руку и провел к следующей двери. За ней оказалась небольшая комнатка, облицованная деревом и камнем. Посередине – маленький бассейн с пузырящейся водой, вокруг каменные скамьи.

– Это сауна, – сказал Паскаль. – Очень полезна для здоровья.

Джоанна покраснела, чувствуя, что возбуждается.

– Но я без купальника, – пролепетала она.

Фон Хольден улыбнулся.

– А для чего же, по-вашему, созданы платья Юты Баур?

– Я вас не понимаю…

– Их носят без нижнего белья, так ведь?

Джоанна покраснела еще сильней.

– Это весьма функционально. – Паскаль коснулся золотой кисточки на ее плече. – Какое очаровательное украшение. И удобное.

– В каком смысле? – недоумевала Джоанна.

– Достаточно слегка дернуть…

Внезапно платье соскользнуло с ее тела и изящно, словно театральный занавес, опустилось на пол.

– Очень удобно для сауны.

Фон Хольден сделал шаг назад и оценивающе посмотрел на нее.

Джоанна почувствовала нестерпимое желание – еще более сильное, чем ночью, хоть в это трудно было поверить. Она и не представляла себе, что одно присутствие мужчины может вызвать такой острый приступ вожделения. Сейчас она не задумываясь сделала бы для Паскаля все, что он пожелает.

– Хотите раздеть меня? – спросил он. – Чтобы по-честному, а?

– Да… – выдохнула Джоанна. – Еще как хочу.

Фон Хольден погладил ее, она стала снимать с него одежду, и потом они долго занимались любовью – на каменных скамьях и в бассейне.

Утомившись, они устроили себе отдых, а потом фон Хольден взялся за нее вновь, да так изощренно, что Джоанна и не догадывалась о существовании подобных фокусов. Глядя в зеркала, которыми здесь был покрыт весь потолок, Джоанна счастливо засмеялась. Оказывается, она привлекательна, желанна! Фон Хольден дал ей сполна насладиться этим блаженным состоянием. Времени было предостаточно.

* * *

На втором этаже главного здания, в кабинете, обшитом темным деревом, сидели двое – Юта Баур и доктор Салеттл, внимательно наблюдая за большим экраном, на котором проецировалось происходящее в сауне. За зеркалами там было установлено несколько камер с дистанционным управлением. Смотреть можно было с нескольких ракурсов.

Оба наблюдателя не испытывали ни малейшего эротического возбуждения. Не потому, что им было за семьдесят, а потому что цель сеанса являлась чисто медицинской.

Фон Хольден их не интересовал, он был всего лишь инструментом, зато поведение Джоанны Марш изучалось крайне внимательно.

Наконец Юта нажала длинным пальцем на кнопку, и экран погас.

– Да, – сказала Юта. – Думаю, что да.

Оба вышли из комнаты.

Глава 63

Осборн посмотрел на часы. Одиннадцать минут третьего. Уже понедельник, 10 октября.

Полчаса назад он кое-как добрался до своего чердачного убежища. Первым делом напился воды из крана. Потом размотал окровавленный шарф и обработал рану. Было очень больно, кулак сначала никак не желал разжиматься. Но боль свидетельствовала о том, что основные сухожилия и нервы не повреждены. Стилет пронзил мягкие ткани между костями второго и третьего пальцев руки.

Ладонь сжималась и разжималась, а это главное. Но все же хорошо бы сделать рентген. Если повреждена кость, понадобится операция и уж во всяком случае гипс. Запускать травму нельзя – кость срастется неправильно, и будет он хирург с одной полноценной рукой. Если, конечно, ему еще предстоит заниматься хирургией…

Пол обработал ладонь антисептической мазью, оставшейся от лечения прежней раны, наложил повязку. Потом сел на кровать, снял ботинки, лег.

После ухода Маквея он проторчал на котле еще целый час и лишь потом осмелился покинуть свое укрытие. Поднимался по ступенькам, ожидая, что из-за каждого угла выскочит полицейский с пистолетом. Но этого не произошло – очевидно, посты были оставлены только снаружи.

Маквей прав. Если французская полиция его схватит и посадит, ему не жить. Долговязый убьет сначала его, а потом и Веру. Положение казалось тупиковым.

Расстегнув рубашку, Осборн погасил свет. Нога от переутомления одеревенела. Боль в ладони стала меньше, когда он положил раненую руку на подушку. Очень хотелось спать, но недавние события все стояли перед глазами. Убийцу в Вериной квартире он застал по чистой случайности. Был уверен, что Вера на дежурстве, и просто хотел воспользоваться телефоном. После нескольких часов мучительных раздумий Пол решил пойти по самому простому и логичному пути: позвонить в американское посольство и попросить о помощи. Пусть заботу о нем возьмут на себя американские власти. Может быть, в посольстве отнесутся к нему с пониманием и защитят от французской полиции. Ведь он, в конце концов, никого не убивал. Главное же – такой ход сконцентрировал бы все внимание на нем и позволил бы Вере избежать скандала, губительного для ее карьеры. Ведь это его личная, персональная война, продолжающаяся без малого тридцать лет. Вера тут ни при чем, он не вправе из-за своих комплексов портить ей жизнь.

А потом он открыл дверь в ее квартиру, на всякий случай держа пистолет наготове, и увидел киллера и нож, который тот держал у горла Веры. От простого и логичного плана в момент не осталось камня на камне. Хочет он того или нет, Веру из этой истории уже не вытащить. Теперь посольство не поможет. Максимум – возьмет под свою защиту, а что толку? После перестрелки пресса, связав это событие с убийством Мерримэна-Канарака, пустится во все тяжкие. С помощью репортеров киллеру и его хозяевам будет очень просто выяснить, где находятся Осборн и Вера. Сначала уберут его, потом ее. Да, Маквей совершенно прав.

Осборн лежал в своей «голубятне» и размышлял о предложении Маквея. Сомнений было много. Неизвестно, можно ли доверять этому человеку. Вполне возможно, что он в сговоре с французской полицией. Но, похоже, другого выхода нет…

Было раннее утро. Маквей лежал в пижаме, тщетно пытаясь уснуть.

В подвале он произнес речь, обращенную к Осборну, не особенно надеясь на то, что врач его слышит. Все равно он слонялся без дела – потолковать с Верой Моннере ему бы все равно не дали. Да и вряд ли бы это что-то дало, поскольку девица очень ловко пользовалась связью с премьер-министром.

Даже если она не соврала, сказав, что воевала с долговязым в одиночку (чего не сделаешь в состоянии аффекта), насчет машины все равно говорит неправду. Она не только видела отъезжающий автомобиль, но и стреляла в него. Или не она, а кто-то другой.

Эксперты обнаружили пятна крови двух разных групп. Вера Моннере не ранена. Следовательно, в момент перестрелки в квартире было минимум трое. Один уехал на машине, девица осталась. Где же третий?

После первого выстрела Баррас и Мэтро насторожились, после второго сообщили в центр и бросились в подъезд. У киллера был очень мощный автомобиль – буквально через несколько секунд улицу заблокировали, но птичка успела упорхнуть. Полиция прочесала все здания, дворы, закоулки, припаркованные машины в радиусе трех кварталов. Даже на баржи заглянули – вдруг кто прыгнул с набережной или с моста.

Никого не нашли, а это значит, что третий был где-то здесь. Скорее всего в подвале, так как полиция прибыла на место в считанные секунды, а больше в доме спрятаться вроде бы негде.

Да, в подвале тоже искали, но без служебной собаки. По опыту Маквей знал, что в отчаянной ситуации человеку свойственно проявлять чудеса изобретательности. Кроме того, может просто повезти. Вот почему он решил произнести свой монолог в подвале.

* * *

Без десяти семь Маквей открыл один глаз и горестно вздохнул. Четыре с половиной часа он провалялся в постели, а спал не больше двух. Когда-нибудь он отоспится всласть. Интересно только когда?

В семь начнутся звонки. Лебрюн позвонит из Лиона, Нобл и Ричмен из Лондона. И еще два звонка из Лос-Анджелеса: от Риты Эрнандес, которой он звонил сам в два ночи, потому что факс так и не пришел, и от водопроводчика. Риты Эрнандес на месте не оказалось и никто не знал, где она. А водопроводчик должен был сообщить, во сколько обойдется замена автополива на газоне вокруг дома Маквея. Дело в том, что в его отсутствие поливка сломалась, и соседи вызвали мастера. Придется все переделывать: к старой системе – он сам ее устанавливал двадцать лет назад – теперь уж не подберешь запчастей.

И еще было бы очень хорошо, если бы позвонил Осборн. Подвал был большой, разветвленный, укромных местечек сколько угодно. Впрочем, возможно, он все-таки беседовал с воздухом.

6.52. Еще восемь минут можно отдыхать. Надо расслабиться, ни о чем не думать. Именно в этот момент и зазвонил телефон.

– Маквей? Это инспектор Баррас. Извините, что беспокою.

– Ничего. Что стряслось?

– Подстрелили инспектора Лебрюна.

Глава 64

Это случилось в Лионе, на железнодорожном вокзале, в самом начале седьмого. Лебрюн вышел из такси и входил в здание вокзала, когда какой-то мотоциклист дал очередь из автомата и был таков. Трое случайных прохожих тоже были скошены. Двое скончались на месте, третий находился в реанимации.

Лебрюн получил две пули – в горло и в грудь. Его доставили в больницу ля Пар-Дьё. Врачи сообщали, что состояние критическое, но надежда есть.

Маквей выслушал все эти подробности, попросил держать его в курсе и впредь и быстро попрощался. Потом немедленно позвонил в Лондон комиссару Ноблу.

Тот как раз пришел на работу и пил свой утренний чай. Англичанин сразу понял по тону Маквея, что тот осторожничает, взвешивает каждое слово.

Детектив уже не знал, кому можно доверять, а кому нет. Вряд ли долговязый сразу после перестрелки в квартире Веры Моннере отправился в Лион охотиться на Лебрюна – он должен был понимать, что полиция объявит розыск. Стало быть, у его хозяев под рукой имелось неограниченное количество наемных киллеров, а действия полиции сразу становились им известны. Про поездку Лебрюна в Лион не знал никто, кроме Маквея, однако для друзей долговязого секретов, похоже, не существовало – они даже знали, каким именно поездом Лебрюн будет возвращаться в Париж.

Что это за люди? Чем они занимаются? Какую цель преследуют? Но несомненно одно: если они в курсе того, что Лебрюн раскопал их лионский контакт, они наверняка знают и о Маквее. До сих пор Маквея не трогали, но уж телефон несомненно прослушивают. Поэтому в разговоре с Ноблом детектив не сказал ничего лишнего: Лебрюн тяжело ранен, находится в лионской больнице, а он, Маквей, сейчас наскоро побреется, позавтракает и поспешит в полицейское управление. Будут новости – позвонит.

Айан Нобл положил трубку и задумчиво потер пальцы. Американец явно давал понять, что его телефон прослушивается. Значит, попытается позвонить из автомата.

Звонок раздался десять минут спустя.

– В штаб-квартире Интерпола перевертыш, – сказал Маквей. Он звонил из маленького кафе. – Это связано с убийством Мерримэна. Лебрюн отправился в Лион, чтобы попытаться кое-что выяснить. Как только они узнают, что он еще жив, немедленно добьют его.

– Ясно.

– Может, забрать его в Лондон?

– Сделаю все, что в моих силах…

– Значит, можете.

* * *

Через два часа и семнадцать минут транспортный реактивный самолет королевских ВВС приземлялся на лионском аэродроме Брон. Навстречу ему с включенной сиреной уже мчалась «скорая помощь». В ней находился некий британский дипломат, сраженный внезапным инфарктом.

Еще четверть часа спустя Лебрюн вылетел в Англию.

* * *

В начале восьмого у дома № 18 по набережной Бетюн остановился автомобиль. Из него вылез Филипп, еле державшийся на ногах после бессонной ночи, на протяжении которой он тщетно изучал фотографии преступников. Высокого мужчины среди них не было. Филипп кивнул четверым полицейским, дежурившим у подъезда, и вошел в вестибюль.

– Привет, Морис, – поздоровался он с ночным швейцаром и попросил его посидеть еще часок – надо побриться и хоть немного отдохнуть после такой ночки.

Затем Филипп спустился по черной лестнице в полуподвал – там находилась его скромная квартирка. Когда он доставал ключ, сзади кто-то окликнул его по имени. Швейцар испуганно обернулся, ожидая увидеть у себя за спиной убийцу с пистолетом в руке.

– А, это вы, месье Осборн, – облегченно вздохнул он.

Американец стоял за дверью, которая вела в квартиру.

– Зря вы здесь разгуливаете, – сказал Филипп. – Повсюду полицейские.

Его взгляд упал на туго перемотанную бинтом руку Осборна.

– Где Вера? – нетерпеливо спросил тот. – Дома ее нет. Где она?

Вид у него был такой, словно он тоже в эту ночь не сомкнул глаз. И еще американец явно был напуган.

– Прошу вас, войдите, – пригласил его Филипп.

Он повернул ключ, и они вошли внутрь.

– Полицейские отвезли мадемуазель на работу. Она велела мне проведать вас. Я только хотел зайти в туалет. Она тоже о вас очень беспокоится.

– Мне нужно с ней поговорить. Где у вас телефон?

– Думаю, ее номер прослушивает полиция. Они сразу узнают, что звонили отсюда.

Швейцар был прав.

– Тогда позвоните ей вы. Скажите, что тревожитесь за нее, боитесь, что ее найдет убийца. Пусть полицейские, приставленные к ней для охраны, отвезут ее к бабушке, в Кале. Пусть остается там до тех пор, пока…

– Пока что?

– Не знаю… Пока опасность не минует.

Глава 65

– Включаю антипрослушивание, – сказал Маквей, нажимая на красную кнопку громоздкого «безопасного телефона», установленного в кабинете Лебрюна. Зажегся огонек, свидетельствуя, что линия чиста. – Вы меня хорошо слышите?

– Да, – ответил Нобл, принявший аналогичные предосторожности у себя в центре связи Скотленд-Ярда. – Итак, Лебрюна доставили в Лондон сорок минут назад. Спасибо ВВС. Он помещен в Вестминстерскую больницу под вымышленным именем.

– Говорить может?

– Пока нет. Но он приходил в себя и накарябал на листке бумаги два имени: «Класс» и «Антуан». Последнее с вопросительным знаком.

Хуго Класс, специалист по дактилоскопии, работающий в штаб-квартире Интерпола!

– Это означает, что досье Мерримэна из Нью-Йорка затребовал доктор Класс, – объяснил Маквей. – А второй – это Антуан Лебрюн, брат нашего инспектора, шеф службы безопасности Интерпола.

Что может означать вопросительный знак? То ли Антуан замешан в этой истории, то ли раненый предупреждает, что брат в опасности.

– У меня тоже есть для вас информация, – сказал англичанин. – Удалось идентифицировать голову.

– Неужели?

А Маквей уже начал было думать, что удача отвернулась от него на вечные времена.

– Тимоти Эшфорд, маляр из Клэфем-Саута. Это такой рабочий район в южной части Лондона. Жил один, постоянной работы не имел. Единственная родственница – сестра в Чикаго, но они между собой не общались. Исчез без малого два года назад. В полицию сообщила квартирная хозяйка. Несколько недель не видела своего жильца, а он задолжал за квартиру. Вещи его она вынесла, квартиру сдала, но не знала, как поступить с барахлом бывшего квартиранта. Металлическая пластина в черепе – последствие пьяной драки. Получил в пабе кием по голове. К счастью, перед этим успел стукнуть полицейского, в результате чего эпизод попал в наши архивы.

– Значит, должны быть и отпечатки пальцев?

– Так-то оно так. Но тела ведь мы не нашли, только голову.

Раздался звонок, и Маквей услышал, как комиссар говорит по другому аппарату:

– Хорошо, Элизабет. Спасибо… Маквей, – снова зазвучал в трубке его голос. – Это Каду из Лиона.

– Он звонит по «безопасному телефону»?

– Нет.

– Айан, прежде чем беседовать с ним, скажите мне, можно ли ему доверять? – тихо спросил Маквей. – Только без всяких сантиментов.

– Можно, – твердо ответил комиссар.

– Тогда дайте ему как-нибудь понять, что он должен найти телефон-автомат и перезвонить. Еще раз проверьте линию и подключите к разговору меня.

* * *

Каду повторно вышел на связь через пятнадцать минут.

– Ив, – сказал ему Нобл, – к нам подсоединен Маквей, он в Париже. Выслушайте его.

– Здравствуйте, Каду, – вступил в разговор Маквей. – Лебрюн находится в Лондоне. Мы переправили его туда из соображений безопасности.

– Так я и подумал. Хотя должен сказать, что служба безопасности больницы и лионская полиция вне себя от негодования. Как у него дела?

– Выживет. Слушайте меня внимательно. У вас в штаб-квартире сидит перевертыш. Доктор Хуго Класс.

– Класс?! – ахнул Каду. – Но он один из наших лучших экспертов! Это он восстановил отпечаток пальца Мерримэна. С какой стати он стал бы…

– Этого мы не знаем, – перебил его Маквей. Он так и видел перед собой дородного француза, с трудом впихнувшегося в тесную телефонную будку и растерянно крутящего свои пышные усы. – Зато мы знаем, что Класс еще за пятнадцать часов до того, как сообщить Лебрюну об отпечатке, связался с вашим вашингтонским представительством и попросил раздобыть в нью-йоркском управлении полиции досье на Альберта Мерримэна. Через сутки Мерримэна убили. Затем прикончили его подругу, жену, родственников жены. Класс каким-то образом узнал, зачем Лебрюн приехал в Лион. После этого стреляли в Лебрюна.

– Так-так. Теперь начинаю понимать.

– Вы о чем? – спросил Нобл.

– Антуан Лебрюн, начальник нашей службы безопасности, обнаружен мертвым. Решили, что это самоубийство.

Маквей мысленно выругался. Бедный Лебрюн. Мало ему своих бед, так теперь еще и брата убили.

– Каду, это никакое не самоубийство. Вокруг Мерримэна закрутилась какая-то нешуточная история, которая неизвестно куда выведет. Дело уже дошло до того, что убивают полицейских.

– Ив, я бы посоветовал немедленно арестовать Класса, – сказал Нобл.

– Извините, Айан, – вмешался Маквей, – но я против. Каду, найдите людей, которым вы полностью доверяете. Если понадобится, вызовите из другого города. Класс еще не знает, что мы его раскололи. Прослушивайте его разговоры, установите за ним слежку. Нам нужно знать, с кем он встречается, кому звонит. И еще попробуйте прокрутить назад линию Антуана. Что произошло с момента их вчерашней встречи с Лебрюном до момента убийства. Мы ведь не знаем, на чьей стороне был ваш шеф безопасности. Далее. Выясните, причем как можно осторожнее, кто конкретно в Вашингтоне принял и выполнил запрос Класса.

– Понял, – коротко сказал француз.

– И берегите себя, капитан, – добавил Маквей.

– Непременно. Спасибо и до свидания.

Каду разъединился.

– Кто такой этот Класс? – задумчиво спросил Нобл.

– Вы имеете в виду на самом деле? Не знаю.

– Свяжусь с Интеллидженс сервис. Может быть, удастся что-нибудь разузнать.

Нобл попрощался, и Маквей еще некоторое время просто угрюмо смотрел на стену перед собой, злясь, что никак не может ухватить суть происходящего. Прямо какая-то профессиональная импотенция! В дверь кабинета постучали, заглянул полицейский и сказал, что звонит консьерж из гостиницы месье Маквея.

– По второму аппарату.

– Мерси, – кивнул детектив и снял трубку обычного телефона. – Маквей слушает.

– Это Дейв Гиффорд из отеля «Вьё Пари».

Утром перед уходом из гостиницы Маквей попросил консьержа, офранцузившегося американца, сообщать ему обо всех телефонных звонках. Просьбу подкрепил двухсотфранковой бумажкой.

– Что, факс из Лос-Анджелеса?

– Нет, сэр.

Интересно, почему Рита столько времени возится с досье на Осборна? Пешком, что ли, она его в Париж несет? Маквей взял блокнот, ручку и приготовился слушать. Два раза, с интервалом в один час, звонил инспектор Баррас. Потом позвонил водопроводчик из Лос-Анджелеса, сказал, что автополивочная система заменена, но ему нужно знать, какой режим работы ей следует задать.

– О Господи, – вздохнул Маквей.

– И еще звонил какой-то шутник, причем целых три раза. Хотел говорить с мистером Маквеем лично. Голос какой-то нервный, а назвался Томми Ласордой.

Глава 66

У Джоанны было такое ощущение, словно она очнулась после тягостного кошмара.

Когда марафонский сексуальный заплыв в сауне с зеркалами завершился, фон Хольден пригласил ее прокатиться по Цюриху. Сначала Джоанна и слышать об этом не хотела – она буквально валилась с ног. Семь часов в поте лица проработала с мистером Либаргером, учила его ходить без палки. А все из-за идиотского указания доктора Салеттла во что бы то ни стало успеть к пятнице. Физиотерапевтический сеанс закончился в полчетвертого. Джоанна надеялась, что ее пациент отдохнет и пораньше ляжет спать после такого трудного дня, но за ужином он оказался на своем обычном месте, принаряженный, оживленный. Терпеливо слушал трескотню Юты Баур, а потом еще отправился внимать фортепьянным эксерсисам Эрика и Эдварда.

Вон мистер Либаргер каким молодцом, поддразнил ее Паскаль, так неужто она слабее? В Цюрихе она сможет полакомиться знаменитым швейцарским шоколадом, да и время детское – десяти еще нет.

Сначала они заглянули на Рами-штрассе, в любимое кафе Джеймса Джойса,[16] выпили кофе с шоколадом. Потом фон Хольден сводил ее в развеселый ночной бар на Мунцплац, рядом с вокзалом. Еще они побывали в шампань-баре отеля «Централ Плаца» и пабе на Пеликан-штрассе. Экскурсия завершилась прогулкой при лунном свете вдоль озера.

– Хочешь посмотреть, как я живу? – с хитрым видом осведомился Паскаль, бросив в озеро монетку – на счастье.

– Ты шутишь! – охнула Джоанна, еле державшаяся на ногах.

– Вовсе нет. – Он провел рукой по ее волосам.

Невероятно, но Джоанна почувствовала, что загорается вновь. Она хихикнула и недоверчиво покачала головой.

– Что тебя развеселило?

– Так, ничего.

– Ну тогда вперед!

– Ты негодяй, – улыбнулась она.

– Что правда, то правда.

Они посидели на террасе его квартиры, откуда открывался чудесный вид на Старый Город. Паскаль рассказывал ей о своем детстве, проведенном на огромном скотоводческом ранчо в Аргентине. Потом они отправились в постель.

Джоанна сбилась со счета, столько раз они занимались любовью. В какой-то момент Паскаль встал перед ней и, смущенно улыбаясь, спросил, не возражает ли она, если он привяжет ее запястья и щиколотки к стойкам кровати. Он сам не знает почему, но ему всегда хотелось проделать это с женщиной. Это ужасно его возбуждает. Джоанна увидела несомненное тому доказательство и, фыркнув, сказала, что охотно пойдет ему навстречу.

Фон Хольден в два счета достал из кармана бархатные ремни и прикрутил ее руки и ноги к кровати. Он пробормотал, что ни с одной женщиной ему не было так хорошо, как с Джоанной. Потом он полил ее груди коньяком и стал вылизывать, похожий на охваченного похотью Чеширского кота. Джоанна только извивалась в сладкой муке, привязанная к стойкам кровати. Покончив с коньяком, фон Хольден лег с ней рядом. Яркие искры замелькали перед глазами Джоанны, а в голове все странным образом закружилось и завертелось. На нее навалилось тяжелое тело, он задвигался внутри нее. Теперь вокруг повсюду вспыхивали искорки, поплыли какие-то разноцветные облака, фантастические узоры. Она находилась в самом эпицентре этого волшебного калейдоскопа, совершенно в нем затерявшись, и все же ей показалось, что место Паскаля занял кто-то другой. Сбросив забытье, Джоанна попробовала открыть глаза, но лишь еще глубже провалилась в чудесный мир цветов и красок.

Проснулась она после полудня и с изумлением увидела, что лежит у себя в комнате. Вчерашнее платье было аккуратно сложено на стуле. Неужели все это было сном?

Однако, стоя под душем, она заметила на бедрах царапины. Подошла к зеркалу, повернулась и увидела такие же царапины на ягодицах, словно бегала голышом среди терновых кустов. В памяти что-то смутно зашевелилось. Вот она, совершенно голая, выбегает из квартиры фон Хольдена, бежит вниз по лестнице. Ей очень страшно. Сад, розовые кусты, фон Хольден догоняет ее, куда-то тащит.

Джоанне стало дурно. Бросило в жар, потом в холод. Задыхаясь, она метнулась к унитазу и ее стошнило.

Глава 67

Было без двадцати три. Осборн уже трижды звонил Маквею в гостиницу, но безрезультатно. Месье ушел, а когда вернется – неизвестно. От тревоги Осборн не находил себе места. Решение далось ему с таким трудом, а теперь этот чертов Маквей куда-то запропастился! И умом и сердцем Пол уже был готов к тому, чтобы прибегнуть к помощи детектива. Альтернатива была такая: или понимание и поддержка, или экскурсия во французскую тюрьму. Осборн чувствовал себя воздушным шариком, прилипшим к потолку, – вроде лети куда хочешь, а в то же время не разлетишься. Хоть бы кто-нибудь за ниточку потянул.

Пол помылся и побрился у Филиппа. Надо было как-то действовать дальше. Вера в сопровождении полицейского эскорта уже ехала в Кале. Осборн надеялся, что она поняла: это он говорил устами Филиппа, и что руководила им не только забота о ее безопасности, но и любовь.

Филипп выдал ему чистые полотенца, мыло, бритвенные принадлежности, сказал, что содержимое холодильника полностью в его распоряжении, после чего, повязав галстук, отправился на свое рабочее место. Если полиция затеет что-нибудь новенькое, он будет в курсе и сразу же позвонит.

Филипп вел себя как сущий ангел-спаситель. Но он очень устал и мог в любой момент сойти с катушек – слишком много событий за такой короткий срок, событий, от которых у кого угодно нервы не выдержат. В конце концов, он ведь был всего лишь швейцаром и без конца рисковать своей шкурой не его профессия. Куда податься? На чердак? Долговязый запросто может обвести полицию вокруг пальца и заявиться туда.

Осборн понял, что выход у него только один. Позвонил Филиппу, спросил, не ушли ли полицейские.

– Нет, месье, двое у парадного и еще двое у черного хода.

– А есть ли еще какой-нибудь выход из здания?

– Да, месье. Из моей квартиры, через кухню. Лестница ведет в переулок. Но зачем вам уходить? У меня безопасно, и к тому же…

– Спасибо, Филипп. Спасибо за все.

Он еще раз позвонил в отель «Вьё Пари». Маквея все еще не было, но Осборн оставил ему послание: время и место встречи.

В семь часов вечера, на террасе кафе «Ля Куполь», бульвар Монпарнас. Именно там он последний раз встречался с Жаном Пакаром. В семь часов в «Ля Куполь» всегда полно народу, что создаст для киллера кое-какие трудности, вздумай он там появиться.

Через пять минут Осборн был уже в переулке. День был ясен и свеж, по Сене медленно плыли баржи. У черного хода маячили полицейские. Осборн отвернулся и захромал в противоположном направлении.

* * *

5.20. Осборн вышел из дорогого универмага «О Труа Картье» на бульваре Мадлен и медленно зашагал к ближайшей станции метро. Он был аккуратно подстрижен, одет в голубой костюм, свежую рубашку, галстук – одним словом, никак не похож на скрывающегося преступника.

Перед универмагом он зашел на улицу де Бассано, возле Триумфальной арки, где находился кабинет доктора Алена Шейсона, уролога, с которым он сидел за одним столом во время женевского конгресса. Они успели подружиться, обменялись визитными карточками и пообещали при случае заглянуть друг к другу в гости. Осборн вспомнил об этом мимолетном знакомстве только сейчас и решил им воспользоваться – беспокоила раненая рука.

– Что с вами стряслось? – спросил Шейсон, когда ассистентка принесла ему готовый рентгеновский снимок.

– Предпочитаю умолчать, – ответил Пол, изображая таинственную улыбку.

– Ну-ну, – понимающе улыбнулся Шейсон, меняя повязку. – Рана ножевая, но вам повезло. Легко отделались.

– Это уж точно…

* * *

Без десяти шесть Осборн вышел из метро на бульваре Монпарнас. До кафе было рукой подать. Оставался целый час, чтобы как следует все обдумать и проверить, нет ли ловушки. Он позвонил из автомата в «Вьё Пари», и там сказали, что его послание передано месье Маквею. Поблагодарив, Пол отправился дальше. Темнело, по тротуарам текла река людей, высыпавших на улицу после окончания рабочего дня. На той стороне показались огни «Ля Куполь». Очень кстати рядом оказалось маленькое кафе, откуда отлично просматривался вход в «Ля Куполь». Пол вошел, сел у окна и заказал бокал белого вина.

Итак, с раной ему повезло. Рентген ничего серьезного не обнаружил. Конечно, Шейсон уролог, а не травматолог, но он был абсолютно уверен, что беспокоиться не из-за чего. Пол хотел заплатить за визит, но француз замахал руками.

– Дружище, – подмигнув, сказал он, – когда меня будет разыскивать лос-анджелесская полиция, я обращусь к вам. И вы тоже поможете мне, ничего не записывая в регистрационную книгу.

Оказывается, Шейсон с самого начала знал, кому помогает, но не побоялся риска и не подал виду. Они обнялись и даже поцеловались – на французский манер. Шейсон пожелал Полу удачи, а на слова благодарности сказал, что для соседа по столу он еще бы и не то сделал.

Осборн замер, не донеся бокал до рта. У дверей «Ля Куполь» остановился полицейский автомобиль, оттуда выскочили двое полицейских, вбежали в кафе и через полминуты вывели оттуда весьма прилично одетого мужчину в наручниках. Он орал, пьяно размахивал руками и еле держался на ногах. Прохожие с любопытством смотрели, как буяна запихивают в машину. Один полицейский сел за руль, другой рядом с задержанным, и автомобиль отъехал, включив мигалку и сирену.

Полиция работала быстро.

Осборн отпил вина и посмотрел на часы. Четверть седьмого.

Глава 68

Без десяти семь Маквей сидел в такси, угодив в затор на улице. Слава Богу на «опеле» не поехал, а то, плохо зная Париж, застрял бы еще хуже.

Он достал потрепанный блокнот, еще раз перечитал последнюю запись: «Осборн. „Ля Куполь“, бульв. Монпарнас, 7». Чуть выше – наскоро переписанные данные экспертизы по шине «пирелли». Представитель фирмы изучил отпечаток колеса, снятый в прибрежном парке. Оказалось, что это покрышка из специальной партии, поставленной во Францию по контракту крупной компанией оптовой торговли. Такие шины используются для комплектации «фордов-сьерра». Всего компания выставила на продажу двести автомобилей этой серии, проданы из них на сегодняшний день восемьдесят семь. Список покупателей будет готов завтра к утру. Осколок зеркала, обнаруженный на мостовой после перестрелки, тоже с машины марки «форд», но точнее определить невозможно. Дорожной полиции приказано обращать особое внимание на машины с разбитым зеркалом заднего вида.

Еще в блокноте была запись о результатах лабораторного исследования сломанной зубочистки. Человек, воспользовавшийся ею, оказался «секретором», как, впрочем, шестьдесят процентов всего человечества. Это означает, что по любой секреции людей этого типа – по слюне, семени, моче – можно определить группу крови. Тип оказался тот же, что в квартире Моннере – нулевой.

Наконец такси доползло до «Ля Куполь». Маквей расплатился и вышел.

В банкетном зале, расположенном в глубине кафе, было пустовато – время ужина еще не началось, но зато на застекленной террасе буквально яблоку было негде упасть. Детектив осмотрелся, протиснулся через компанию бизнесменов и сел к свободному столику у стены. Пусть будет видно, что он пришел один.

* * *

У Организации были длинные и весьма разветвленные щупальца, простиравшиеся далеко за пределы формального членства. Как и подобает серьезной корпорации, Организация широко использовала систему субподряда и «внештатного» найма. Многие из помощников и не подозревали, на кого работают.

Именно к этому типу агентов относились Колетт и Сами, две школьницы из богатых семей, пристрастившиеся к наркотикам. Завербовать их было очень просто – во-первых, они постоянно нуждались в новой дозе, а во-вторых, боялись разоблачения перед родителями. Достаточно было только свистнуть, и девочки тут же прибегали, готовые выполнить любое задание.

В понедельник задание оказалось несложным. Нужно было подежурить у выхода из одного дома по набережной Бетюн. Остальные выходы почему-то охранялись полицией, а этот – нет. Если выйдет симпатичный мужчина лет тридцати пяти, следовало кое-кому позвонить, а потом незаметно проследить, куда мужчина отправится.

Школьницы сопровождали Осборна до кабинета доктора Шейсона. В универмаге Сами, раззадорившись, даже немного с ним пококетничала – попросила выбрать галстук, якобы дяде в подарок. Колетт довела американца до кафе на бульваре Монпарнас, после чего ее отпустили домой.

Девочку сменил Бернард Овен. Он появился без пяти семь, когда американец вдруг поднялся, пересек улицу и вошел в «Ля Куполь».

Высокий блондин бесследно исчез. Вместо него за Осборном неторопливо шел среднего роста брюнет в джинсах, кожаной куртке и с алмазной серьгой в ухе. В кармане куртки лежал пистолет 22-го калибра с глушителем, так отлично зарекомендовавший себя в Марселе.

* * *

Осборн наблюдал за Маквеем минут двадцать. Потом, более или менее успокоенный, поднялся и направился к детективу, осторожно держа перед собой забинтованную руку.

Маквей мельком взглянул на бинт и жестом пригласил доктора садиться.

– Я один, как обещал, – сказал он вместо приветствия.

– Вы говорили, что можете мне помочь. Что вы имели в виду?

Маквей давно уже заметил его за столиком у окна. Новая прическа и костюм не слишком изменили внешность Осборна. Не отвечая на вопрос, Маквей поинтересовался:

– Какая у вас группа крови?

Осборн помолчал, потом заметил:

– Вы же собирались затребовать на меня досье.

– Хочу услышать это от вас.

У столика остановился официант в белой рубашке и черных брюках. Маквей отрицательно покачал головой, а Осборн попросил чашечку кофе.

– Группа Б, – сказал он. – А что?

Предварительные сведения о докторе Поле Осборне пришли по факсу, когда Маквей уже собирался уходить из полицейского управления. Была там и группа крови – действительно Б.

Значит, Осборн не настроен врать. А кроме того, у долговязого группа крови 0, это можно считать установленным.

– Теперь расскажите мне о докторе Хуго Классе.

– Не знаю я никакого Хуго Класса, – сердито буркнул Осборн, нервно оглядываясь по сторонам – нет ли вокруг полицейских в штатском, ожидающих от Маквея условного сигнала.

– А он вас знает, – с нажимом произнес Маквей.

– Да? Что-то не припомню. Он специалист в какой области медицины?

То ли невиновен, то ли классно притворяется, подумал Маквей. Но про грязь на кроссовках он тоже врал очень ловко.

– Это приятель Тимоти Эшфорда, – сказал он, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.

– Кого?

– Да ладно вам. Неужели не помните Тимоти Эшфорда, маляра из Южного Лондона. Красивый такой парень. Ему было всего двадцать четыре года.

– Впервые про такого слышу.

– Да?

– Да.

Маквей, повысив голос, сказал:

– Его голова так и лежит в морозилке, в Лондоне.

Пожилая дама за соседним столиком ахнула. Маквей намеренно сделал этот ход, желая проверить реакцию Осборна. Но тот прореагировал гораздо спокойнее, чем дама, – даже глазом не моргнул.

– Доктор, один раз вы меня уже обманули. Вы хотите, чтобы я вам помог. Но сначала докажите, что я могу вам верить.

Официант принес кофе и поставил на стол. Маквей ждал, пока они останутся вдвоем, а тем временем осматривал зал. Его взгляд задержался на мужчине в кожаной куртке. Тот сидел за столиком уже десять минут, но так ничего и не заказал. В левой руке сигарета, в ухе алмазная серьга. Официант уже подходил к нему, но был отослан. Мужчина скользнул по Маквею взглядом, подозвал официанта и что-то сказал ему.

Успокоившись, детектив обернулся к собеседнику.

– Что вы все ерзаете, доктор? Вам здесь не нравится? Мы можем пойти куда-нибудь еще.

Осборн не знал, что и думать. Как и во время первой встречи, детектив задавал ему какие-то непонятные вопросы, подозревал его в чем-то таком, к чему он не имел ни малейшего отношения. Это усложняло задачу. Что бы он ни говорил, Маквей будет воспринимать его слова как увертки и отговорки.

– Честное слово, я понятия не имею об этих людях. Если б я что-то знал, то непременно сказал бы.

Маквей потянул себя за мочку уха, отвел взгляд, потом снова посмотрел на Осборна.

– Ладно. Попробуем зайти с другого бока. Зачем вы накачали Мерримэна этим вашим сук-ци-нил-хо-лином? Я правильно произнес это слово?

Осборн ничуть не испугался, зная, что Маквей докопается до этого – слишком уж он умен.

– А французская полиция об этом знает?

– Извольте ответить на вопрос.

– Альберт Мерримэн убил моего отца.

– Что-что?

Маквей удивился. Как это он раньше не сообразил, что речь может идти о личной мести?

– И вы наняли долговязого, чтобы расквитаться с Мерримэном?

– Нет. Я не знаю, откуда он взялся.

– А когда Мерримэн убил вашего отца?

– Когда мне было десять лет.

– Десять?

– Это было в Бостоне, на улице. У меня на глазах. Я запомнил лицо убийцы на всю жизнь. А на прошлой неделе здесь, в Париже, вдруг его встретил…

Все сходится, подумал Маквей.

– Так-так. Местной полиции вы ничего не сказали, потому что решили разобраться с ним самостоятельно. Наняли Пакара, чтобы найти Мерримэна. Потом подыскали подходящее местечко у реки. Пара укольчиков, тело в воду, и все дела… Течение там быстрое, препарат следов не оставляет. Труп, когда его выловят, так распухнет, что точек от уколов не обнаружат. Вы так все задумали, да?

– Не совсем.

– Что это значит?

– Главное – я хотел выяснить, почему он убил отца.

– Ну и как, выяснили?

Маквей смотрел в сторону. Мужчина в кожаной куртке переместился ближе и сидел теперь всего за два столика – в левой руке по-прежнему сигарета, правой руки не видно.

Осборн тоже хотел обернуться, но детектив процедил:

– Быстро вставайте и идите к двери. Впереди меня. Вопросы потом. – После чего проворно поднялся и встал между Осборном и незнакомцем.

Пол, ничего не понимая, поднялся, проследил за взглядом Маквея и вскрикнул:

– Это он! Длинный!

Детектив развернулся вокруг собственной оси, выхватывая из кобуры револьвер. Бернард Овен уже вскидывал руку с бесшумным чешским пистолетом. Рядом кто-то пронзительно взвизгнул.

Овен так и не понял, чем старый американец двинул его в грудь, да еще два раза. Просто вдруг оказался лежащим на асфальте, за выбитой витриной – только ноги зацепились за край рамы. Повсюду лежали мелкие стеклянные осколки. Почему-то кричали люди. Овен недоуменно посмотрел по сторонам и увидел, что американец стоит над ним, направив ему прямо в сердце «смит-и-вессон» 38-го калибра. Овен удивленно покачал головой, а потом все вокруг стало расплываться.

Пол наклонился над лежащим и пощупал артерию. В кафе и на тротуаре творилось нечто невообразимое – все кричали, визжали, размахивали руками. Кое-кто, правда, стоял молча и с любопытством наблюдал за происходящим. Одни в ужасе протискивались через толпу прочь, другие, наоборот, работали локтями, чтобы разглядеть все получше.

– Мертв, – сказал Осборн.

– Вы уверены, что это длинный?

– Абсолютно.

У Маквея в голове одновременно крутились две мысли. Первая: где-то неподалеку должен быть припаркован «форд-сьерра» с разбитым зеркалом. И вторая: в этом человеке никак не шесть футов четыре дюйма.

Он присел на корточки и задрал на убитом штанину.

– Протез, – ахнул Осборн.

– Такого фокуса я еще не видел, – хмыкнул детектив.

– Вы думаете, он сделал это специально?!

– В смысле, ампутировал ноги, чтобы произвольно менять рост?

Маквей осторожно, обернув пальцы платком, взял пистолет с глушителем. Рукоятка обмотана изолентой, серийный номер стерт. Оружие профессионального киллера.

– Очень может быть, – ответил он Осборну. – Такой мог отрезать себе ноги специально.

Глава 69

Маквей выпрямился и сказал Осборну:

– Прикройте его чем-нибудь, ладно?

Потом, чтобы успокоить толпу, продемонстрировал полицейский жетон и попросил официантов вызвать патрульную машину, а также освободить место происшествия от зевак.

Осборн стащил с ближайшего стола скатерть и накрыл ею труп. Маквей, не обнаружив в карманах убитого никаких документов, оторвал от своего блокнота картонную обложку, взял Овена за руку, обмакнул большой палец в кровь и сделал на картоне отпечаток.

– Все, теперь уходим, – сказал он Осборну.

Они быстро вошли в кафе, свернули в кухню и через служебный вход оказались в переулке. С Монмартра донеслось завывание полицейской сирены.

– Вон туда, – приказал Маквей, сам толком не зная, куда идти. Он сосредоточенно размышлял о произошедшем. Сначала детектив решил, что убийца охотился на Осборна. Но с тем же успехом мишенью мог быть и он, Маквей. Они вышли на Монпарнас и двинулись в сторону бульвара Распай. Долговязый убил Мерримэна через несколько часов после того, как выяснилось, что мнимый покойник жив и обретается в Париже. Так же быстро убийца расправился с подругой Мерримэна, его женой, родственниками жены. Причем последних убрал в Марселе, в четырехстах пятидесяти милях от Парижа. Потом опять оказался в столице и нагрянул в квартиру Веры Моннере.

Как ему удавалось так моментально выходить на нужный след? Полиция всей страны сбивалась с ног, разыскивая Мишель Канарак, и все без толку. Как убийце удалось установить, что «загадочная дама» из гольф-клуба – Вера Моннере? Пресса об этом еще не знала, только следственная группа была в курсе. А покушение на Лебрюна в Лионе? Убийство Антуана? Хотя в Лионе наверняка действовал не долговязый, а кто-то другой – невозможно одновременно находиться в двух местах.

События развивались с бешеным ускорением, круг смертей сужался. Долговязый сошел со сцены, но это вряд ли что-нибудь изменит. Он не мог действовать вне контакта с мощной, прекрасно организованной и очень влиятельной организацией. Раз у них свои люди в Интерполе, то почему бы и не в парижской полиции?

Мимо один за другим пронеслись полицейские автомобили. Теперь вой сирен несся отовсюду.

– Откуда он узнал, где мы встречаемся? – нарушил молчание Осборн, останавливаясь.

– Не стойте, вперед! – прикрикнул на него Маквей. Полицейские начинали устанавливать кордоны по обе стороны квартала.

– Не доверяете полиции, да? – спросил Осборн.

Маквей не ответил.

На бульваре Распай они свернули направо, к станции метро, но в последний момент Маквей передумал. Оба зашагали дальше.

– Почему вы, полицейский, не доверяете полиции? – допытывался Осборн.

У перекрестка, который они только что миновали, резко затормозил сине-черный грузовик, и из кузова на тротуар посыпались солдаты из спецотряда по борьбе с терроризмом – в маскировочных костюмах и пуленепробиваемых жилетах.

Маквей вполголоса выругался и осмотрелся по сторонам. Рядом было маленькое кафе.

– Туда, – сказал он Осборну, подталкивая его в бок.

Посетители собрались у окна, пытаясь разобраться в происходящем. На вошедших никто и не взглянул.

Маквей и Осборн сели к стойке.

– Белого вина, – сказал детектив по-французски, показывая два пальца.

Пол откинулся назад и спросил:

– Так вы мне все-таки объясните, что происходит?

Бармен поставил на стойку два бокала, налил в них белого вина.

– Мерси, – поблагодарил Маквей, сделал глоток и посмотрел на Осборна.

– То же самое могу спросить у вас. Откуда он знал, что мы встречаемся в кафе? Ответьте-ка. А очень просто: за вами или за мной следили. Или подключились к телефону моего отеля и решили выяснить, кто такой Томми Ласорда? Моего друга, французского детектива, сегодня утром тяжело ранили. Его брата, тоже полицейского, убили. А они всего лишь пытались выяснить, кого еще, кроме вас, интересовал Альберт Мерримэн через четверть века после своего исчезновения. Возможно, в полиции сидит информатор, не знаю. Но мне ясно одно – сейчас очень опасно иметь хоть какое-то, даже самое отдаленное отношение к Альберту Мерримэну. Похоже, самыми близкими друзьями покойного на сегодняшний день являемся мы с вами. Так что разумнее всего залечь на дно.

– Маквей… – Осборн побледнел. – Есть еще один человек, который в курсе всего…

– Вера Моннере! – договорил за него детектив. Под лавиной событий он совсем про нее забыл.

Осборн был в панике.

– Это была моя идея, чтобы она отправилась к бабушке в Кале под присмотром парней из парижской полиции, которые охраняли ее здесь!

Глава 70

– Вы договорились? – с сомнением спросил Маквей.

Осборн не ответил. Он поставил стакан на стойку бара и направился по тускло освещенному коридору, мимо туалетов, к телефону-автомату в фойе. Он был уже почти у цели, когда Маквей догнал его.

– Вы собираетесь звонить ей?

– Да. – Осборн не замедлял шага. Он еще не придумал, что, собственно, скажет Вере. Главное знать, что у нее все в порядке.

– Осборн! – Маквей крепко схватил его за руку и заставил повернуться к себе лицом. – Если она там, значит, все в порядке. Ведь ее телефон наверняка прослушивается. Полиция вычислит, откуда звонок, и мы с вами носа не успеем отсюда высунуть. – Маквей кивнул в сторону входа. – А если ее там нет, сейчас вы все равно ничем ей не поможете.

Осборн разозлился:

– Да поймите же, я должен убедиться, что у нее все в порядке!

– Каким образом?

На сей раз Осборн быстро нашелся:

– Филипп!

Он позвонит Филиппу и попросит его связаться с Верой. Полицейским этот ребус не разгадать.

– Вы имеете в виду швейцара в ее доме?

Осборн кивнул.

– Это он помог вам выбраться из дома?

– Да.

– Но ведь не исключено, что именно он потом навел на ваш след?

– О нет, Филипп не такой… Он…

– Что он? Сообщил же кто-то долговязому, что Вера и есть та самая таинственная девушка, и дал ее адрес. Почему не Филипп? Так что, Осборн, пока вам этот камень с души не снять. – Маквей подкрепил свои слова выразительным взглядом, повернулся и, уже не оглядываясь на Осборна, пошел назад.

* * *

Через час Маквей и Осборн сняли номер из двух комнат в гостинице «Сен-Жак» на авеню Сен-Жак, в миле от «Ля Куполь» и бульвара Монпарнас. Маквей расплатился наличными, дал хорошие чаевые и наплел что-то о багаже, потерянном на вокзале.

Двое американцев, да еще без багажа, не могут не вызвать подозрения, поэтому Маквей решил воспользоваться традиционной французской терпимостью ко всем видам любви. Он дал коридорному сверхщедрые чаевые и смущенно, но в то же время доверительно попросил их не беспокоить.

– Oui, monsieur,[17] – ответил коридорный и с понимаюшей ухмылочкой притворил за собой дверь.

– Я спущусь вниз, надо кое-куда позвонить. Из номера звонить не хочу, боюсь наследить. А когда вернусь, вы расскажете мне вашу историю с начала и до конца – все, что можете припомнить об Альберте Мерримэне, с того самого момента, как он убил вашего отца, и до эпизода у реки.

Сунув руку в карман пиджака, Маквей достал маленький револьвер и протянул его Осборну.

– Не спрашиваю, умеете ли вы с ним обращаться. Ответ очевиден, – резко произнес он, в упор глядя на Осборна, повернулся и пошел к двери. – В номер никого не впускайте. Кроме меня, никто не должен сюда входить, ни под каким видом.

Слегка приоткрыв дверь, Маквей выглянул в коридор. Убедившись, что там пусто, он направился к лифту.

В вестибюле была только группа японских туристов, сгрудившихся вокруг гида с бело-зеленым флажком в руках.

Маквей поискал глазами телефоны-автоматы. Один находился около киоска сувениров. По кредитной карточке, оплаченной в Лос-Анджелесе, Маквей заказал разговор со Скотленд-Ярдом. Он продиктовал сообщение на автоответчик Нобла и повесил трубку.

Затем Маквей подошел к киоску, бегло осмотрел витрину с поздравительными открытками и конвертами и выбрал открытку с большим желтым зайцем и надписью «С днем рождения!». Вернувшись в фойе, он вложил в конверт с открыткой картонку от обложки блокнота, на которую он снял отпечаток окровавленного большого пальца Бернарда Овена. Конверт он адресовал Айану Ноблу на то почтовое отделение, где тот получал свою корреспонденцию, подошел к портье и попросил отправить письмо ночной почтой.

Пока он расплачивался с портье, в вестибюль вошли двое полицейских и остановились, оглядываясь. Слева от Маквея на столике лежали туристические проспекты, и он направился к ним. Один из полицейских не сводил с него глаз, но Маквей с безразличным видом перебирал брошюрки. Отобрав несколько штук, он пересек вестибюль и уселся в кресло неподалеку от телефона. Прогулки на теплоходе. Экскурсия в Версаль. Путешествие в край вина. Сосчитав до шестидесяти, Маквей поднял глаза от проспектов. Полицейские ушли.

Через четыре минуты позвонил Айан Нобл – он с женой был на званом обеде в честь отставного генерала британской армии.

– Где вы?

– В Париже. Отель «Сен-Жак». Джек Бриггс из Сан-Диего. Оптовая торговля ювелирными изделиями, – монотонно перечислил Маквей все, что записал о себе в регистрационную книгу отеля. Какое-то движение слева привлекло его внимание. Непринужденно изменив позу, он оглянулся. Трое мужчин в деловых костюмах через вестибюль направлялись прямо к нему. Один из них, казалось, изучал его, двое других болтали между собой.

– Вы, надеюсь, помните Майка? – поинтересовался Маквей и, изобразив из себя разбитного американского коммивояжера, небрежно сунул руку в карман расстегнутого пиджака, где лежал револьвер. – Ну да, тот самый Майк. Так вот, я приволок его с собой…

– Осборн с вами?

– Ну да.

– У него неприятности?

– Черт, нет. Пока нет.

Мужчины миновали телефонную кабинку и свернули к лифту. Маквей подождал, пока двери лифта закроются за ними, вновь повернулся к телефону и быстро изложил все последние события, добавив, что отпечаток пальца он отправил почтой на имя Нобла.

– Немедленно проверим, – пообещал Нобл и поделился с Маквеем своими новостями.

Нобл уже успел переговорить с французскими коллегами. От него потребовали ответа – какого черта англичане выкрали тяжелораненого парижского инспектора из больничной палаты в Лионе? Более того, они требуют немедленно его вернуть. Нобл разыграл негодование, пообещал разобраться и принять меры. Кроме того, Нобл попытался установить, кто в Великобритании занимается экспериментами в области криохирургии. По его данным, такие исследования не ведутся, по крайней мере, официально об этом ничего не известно.

Маквей еще раз окинул взглядом вестибюль. Ужасная вещь – профессиональная паранойя. Она разрушает человеческую личность, заставляет видеть опасность там, где ее и в помине нет. Но сейчас опасность существовала. И могла принять любое обличье – потому что об этой странной организации пока ничего не было известно. Долговязый пристрелил бы Маквея в вестибюле, не моргнув. Тот, кто заменил его, сделает то же самое. Ну, а если не пристрелит, то уж непременно сообщит кому следует о его, Маквее, местонахождении. Так что терять время попусту не следует.

– Маквей, куда вы пропали?

Он снова повернулся к телефону.

– Вы нашли что-нибудь на Класса?

– Из MI-6 нам передали его досье. Ничего примечательного. Женат, двое детей. Родился в Мюнхене. Вырос во Франкфурте. Капитан Германских военно-воздушных сил. Его взяли на работу в западногерманскую разведку. Зарекомендовал себя выдающимся специалистом по отпечаткам пальцев. Позже работал в Интерполе, в лионской штаб-квартире.

– Это все не то, – прервал его Маквей. – Что-то явно упущено. Копните глубже. Знакомые, сослуживцы, привычки, распорядок дня… Постойте… – Маквей вспоминал тот день, когда получил отпечатки пальцев Мерримэна из Интерпола. Это было в офисе Лебрюна. Кто-то работал вместе с Классом – Хэлл, Холл, Халд… Хальдер!

– Хальдер Рудольф. Интерпол, Вена. Работал над отпечатками Мерримэна вместе с Классом. Постойте, Айан, вы знакомы с Манни Реммером?

– Из немецкой федеральной полиции?

– Это мой старый друг. Он работает в Бад-Годесберге, живет в Рунгсдорфе. Сейчас еще не поздно, позвоните ему домой. Сошлитесь на меня. Пусть даст все, что можно, по Классу и Хальдеру. Если у них что-то есть, он найдет. Можете ему вполне доверять.

– Маквей, – озабоченно произнес Нобл. – Похоже, вы разворотили настоящее осиное гнездо. И думаю, вам надо как можно скорее убираться из Парижа.

– Каким образом? Почтовой бандеролью?

– Где я могу застать вас через полтора часа?

– Нигде. Я сам позвоню.

* * *

Было уже больше половины десятого, когда Маквей постучал в дверь номера. Осборн приоткрыл дверь на цепочку и выглянул.

– Надеюсь, вам понравится салат с цыпленком.

В одной руке Маквей держал поднос с белыми пластмассовыми мисками с едой, закрытыми прозрачной пленкой, в другой – кофейник с двумя кружками. Ужин был выдан в кафе отеля недовольным кассиром, уже закрывавшим заведение на ночь.

К десяти от ужина не осталось и следа. Осборн мерил шагами номер, сжимая и разжимая пальцы раненой руки, стараясь разработать их. Маквей развалился на кровати, обложившись сделанными накануне записями.

– Итак, Мерримэн сказал вам, что Эрвин Шолл – Эрвин через «Э», из Уэстхэмптон-Бич, Нью-Йорк – нанял его убить вашего отца и еще троих где-то в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году.

– Совершенно верно, – подтвердил Осборн.

– Трое других убитых – из Вайоминга, Калифорнии и Нью-Джерси. Мерримэн выполнил задание и получил деньги. Потом люди Шолла попытались прикончить его самого.

– Да.

– Это все, что он вам сказал? Только названия штатов, ни имен, ни адресов?

– Только штаты.

Маквей встал и пошел в ванную.

– Около тридцати лет назад мистер Эрвин Шолл нанял профессионального убийцу Альберта Мерримэна. Позже Шолл приказал ликвидировать Мерримэна. Игра называется «убить убийцу». В нее играют, чтобы убедиться, что замолчали все и навсегда.

Маквей сорвал бумажную ленту со стакана для воды, наполнил его и вернулся в комнату.

– Но Мерримэн перехитрил Шолла, инсценировал свою смерть и смылся. Шолл, уверенный, что Мерримэн давно мертв и похоронен, и думать про него забыл. Так продолжалось до тех пор, пока вы не поручили Жану Пакару найти Мерримэна. – Маквей сделал глоток воды и замолчал, решив не упоминать Класса и Интерпол. Осборну об этом знать незачем.

– Вы думаете, в том, что произошло в Париже, тоже замешан Шолл? – спросил Осборн.

– И в Марселе, и в Лионе, и в Штатах тридцать лет назад? Я до сих пор не знаю, кто такой мистер Шолл. Может, он мертв, а может, его вообще не существовало.

– Тогда кто это сделал?

Маквей растянулся на кровати, сделал еще одну пометку в своей растрепанной записной книжке, потом перевел взгляд на Осборна.

– Доктор, когда вы впервые увидели долговязого?

– У реки.

– А раньше?

– Никогда.

– Вспомните, утром того же дня, за день до того?..

– Нет.

– Он стрелял в вас, потому что вы были с Мерримэном и он не хотел оставлять в живых свидетеля? Так по-вашему?

– А как еще это можно объяснить?

– Ну, во-первых, его целью могли быть вы, а не Мерримэн.

– Почему? Откуда он меня знает? И даже если так, зачем тогда было убивать всю семью Мерримэна?

Осборн прав. Видимо, никто не подозревал, что Мерримэн жив, пока Класс не наткнулся на отпечатки его пальцев. И Мерримэна тут же заставили замолчать, как предположил Лебрюн, потому что, получив отпечатки пальцев, полиция быстро добралась бы до него. В силах Класса было задержать идентификацию отпечатков, но скрыть их существование он не мог – о них знали многие в Интерполе. Итак, Мерримэна следовало уничтожить раньше, чем полицейские возьмут его и заставят говорить. Но поскольку он уже лет двадцать пять как «завязал», значит, он мог рассказать только о том времени, когда он, предположительно, работал на Эрвина Шолла. Потому Мерримэна и ликвидировали вместе со всеми его близкими – на тот случай, если бы они знали о его прошлом. Чтобы исключить самое возможность утечки информации о связи Мерримэна и Шолла. И следовательно, долговязый понятия не имел, кто такой Осборн, и тем более – что он сын одной из жертв Мерримэна, и…

– Проклятье! – выдохнул Маквей. Как он раньше не догадался? Дело вовсе не в Мерримэне и не в Осборне, а в той четверке, которую ликвидировал Мерримэн тридцать лет назад по приказу Шолла!

Маквей возбужденно вскочил на ноги.

– Осборн, чем занимался ваш отец?

– То есть кто он был по профессии?

– Ну да.

– Он придумывал разные вещи, – улыбнулся Осборн.

– Черт возьми, что вы имеете в виду?

– Ну, что-то в области сложных технологий. Он изобретал какие-то устройства и строил модели. Главным образом – медицинские инструменты.

– Вы не помните названия компании, в которой он работал?

– Кажется, «Микротэб». Да, я точно помню, потому что на похороны отца они прислали венок со своей карточкой, но никто из сотрудников не пришел, – с деланно безразличным видом проговорил Осборн.

Маквей понимал, что бередит его старую рану и что картина похорон отца стоит у Осборна перед глазами, как будто это случилось вчера.

– Где находилась компания «Микротэб»? В Бостоне?

– Нет, в Уолтхэме, в пригороде.

Маквей схватил ручку и записал: «Микротэб» – Уолтхэм, Массачусетс, 1966.

– Как он работал? В одиночку? Или в его распоряжении была бригада, которая исполняла его замыслы?

– Папа работал один. И все остальные сотрудники тоже. Начальство запрещало им обсуждать работу даже между собой. Помню, мама как-то говорила об этом. Она находила эти строгости смехотворными. Отец не мог перемолвиться словом с коллегой из соседнего кабинета. Позже я понял, что это все из-за патентов.

– Вы имеете представление, над чем работал ваш отец, когда его убили?

Осборн улыбнулся.

– О да. Отец как раз закончил эту штуку и принес ее домой показать мне. Он ужасно гордился своими изобретениями и любил мне их показывать. Хотя я уверен, что это тоже было запрещено.

– Что же это было?

– Скальпель.

– Скальпель? Хирургический? – У Маквея на голове волосы зашевелились. – Вы помните, как он выглядел? Чем отличался от обычного скальпеля?

– Это была отливка из специального сплава, способного выдерживать экстремальные перепады температур, сохраняя остроту. Этим скальпелем должна была орудовать механическая рука, управляемая компьютером.

У Маквея по спине поползли мурашки.

– Неужели кто-то собирался заниматься хирургией при экстремальных температурах?

– Не знаю. Если помните, в те времена компьютеры были огромными, занимали целые залы, так что я не представляю, как это можно было использовать практически.

– А температура?

– Что – температура?

– Вы сказали – экстремальные температуры. Высокие или низкие, или и те и другие?

– Не знаю. Но эксперименты в области лазерной хирургии к тому времени уже начались, так что, я полагаю, работа отца велась в противоположном направлении.

– Низкие температуры?

– Да.

Мурашки исчезли, и Маквей почувствовал, как кровь быстрее заструилась в его жилах. Вот что притягивало его к Осборну. Осборн, Мерримэн, обезглавленные трупы – звенья одной цепи.

Глава 71

Берлин, понедельник, 10 октября, 10.15

– Es ist spat, Uta,[18] – резко произнес Конрад Пейпер.

– Мои извинения, герр Пейпер. Надеюсь, вы понимаете, что не в моих силах что-нибудь изменить, – сказала Юта Баур. – Уверена, что они будут здесь с минуты на минуту.

Она покосилась на доктора Салеттла, но тот никак не отреагировал.

Они с Салеттлом прилетели из Цюриха на самолете компании Либаргера раньше всех и приехали прямо сюда, чтобы заняться последними приготовлениями перед прибытием гостей. По идее, все должно было начаться полчаса назад. Гости, собравшиеся в большом кабинете на пятом этаже галереи на Курфюрстендамм, были не из тех, кто привык ждать, в особенности так поздно вечером. Но и двое опаздывающих, а это и были устроители встречи, тоже были не из тех, чьим приглашением можно пренебречь.

Юта, как всегда в черном платье, встала и подошла к столику у стены, на котором стояли большой серебряный кофейник с крепчайшим арабским кофе, прохладительные напитки и тарелки с бутербродами и сладостями. Угощение постоянно пополнялось двумя очаровательными девушками в туго облегающих джинсах и ковбойских сапожках.

– Займитесь кофе, пожалуйста. Он совсем остыл, – сказала Юта одной из девушек.

Та немедленно вышла через боковую дверь в примыкающую к кабинету маленькую кухоньку.

– Даю им пятнадцать минут, не больше. Я тоже занятой человек, разве это не понятно? – Ганс Дабриц щелкнул крышкой своих часов, положил на тарелку несколько бутербродов и отошел.

Юта налила себе минеральной воды и обвела взглядом нетерпеливых гостей. Имена присутствующих звучали как страница из «Кто есть кто» современной Германии. Она представила себе короткую справку, сопровождающую каждое имя.

Невысокий бородатый Ганс Дабриц, пятьдесят лет… Крупнейший владелец недвижимости и реальная политическая сила. Ему принадлежат огромные жилые комплексы в Киле, Гамбурге, Мюнхене и Дюссельдорфе, складские помещения и небоскребы в Берлине, Франкфурте, Эссене, Бремене, Штутгарте и Бонне, кварталы деловых центров в Бонне, Франкфурте, Берлине и Мюнхене. Дабриц входит в правление Франкфуртского немецкого банка, самого крупного в Германии. Предоставляет солидную финансовую поддержку ряду политических деятелей этих регионов и контролирует большинство из них. Часто шутят, что самый большой вес в нижней палате немецкого парламента – Бундестага – у самого маленького человека в Германии. В темных кулуарах немецкой политики Дабриц – главный из тех, кто дергает марионеток за ниточки. И почти всегда добивается своего.

Конрад Пейпер, тридцать восемь лет. (Два дня назад на борту яхты на Цюрихском озере вместе со своей женой Маргаритой он принимал участие в торжестве в честь Элтона Либаргера.) Президент и главный исполнительный директор «Гольц девелопмент труп» (ГДГ), второй по величине торговой компании Германии. С помощью Либаргера основал «Льюсен интернэшнл», холдинговую компанию ГДГ в Лондоне. ГДГ создала сеть из пятидесяти мелких и средних немецких компаний, ставших главными поставщиками «Льюсен интернэшнл». В период с 1981 по 1990 годы ГДГ через «Льюсен интернэшнл» тайно поставляла Ираку материалы для производства биологического и химического оружия, баллистические снаряды и компоненты для ядерных устройств. И не так важно, что Ирак потерял большую часть этих вооружений во время пресловутой операции «штурм пустыни». Благодаря Пейперу ГДГ приобрела репутацию самого крупного оптового поставщика оружия мирового класса.

Маргарита Пейпер, двадцать девять лет, жена Конрада. Миниатюрная, обворожительная, она буквально помешана на работе. В двадцать лет – музыкальный аранжировщик, продюсер нескольких пластинок и менеджер трех ведущих рок-групп Германии. К двадцати пяти – единоличная владелица «Синдереллы», крупнейшей в Германии студии звукозаписи, двух официальных фирменных знаков и домов в Берлине, Лондоне и Лос-Анджелесе. В настоящее время – председатель правления, владелица и движущая сила АЭИ – Агентства Электризируюших Искусств, всемирной организации, объединяющей самых известных писателей, режиссеров, музыкантов, артистов. Говорили, что секрет ее успеха – это душа, вечно настроенная на «волну молодости». Критики отмечали ее поразительную способность владеть молодежной аудиторией, ей удавалось с невероятной ловкостью балансировать между творческой неповторимостью и прямым манипулированием публикой. Сама она говорила, что ею движет неукротимая любовь к людям и искусству.

Генерал-майор авиации Германии в отставке Маттиас Нолль. Шестьдесят два года. Респектабельный политический лоббист. Блестящий оратор. Один из лидеров национального движения за мир, постоянно выступающий с критикой поспешных, неоправданных поправок к конституции. Пользуется большим уважением у пожилых немцев, еще терзающихся позорными преступлениями Третьего Рейха.

Генрих Штайнер, сорок три года. Потрясатель основ номер один в профсоюзном движении новой Германии. Отец одиннадцати детей. Крупный, располагающий к себе мужчина. Чем-то похож на Леха Валенсу. Сверхдинамичный, пользующийся огромной популярностью политический организатор. Его поддерживают сотни тысяч борющихся за свои права сталелитейщиков и рабочих автомобильной промышленности в воссоединившихся немецких восточных областях. Провел восемь месяцев в тюрьме за руководство забастовкой трехсот водителей грузовиков, протестующих против аварийных магистралей. Через полмесяца после освобождения возглавил четырехчасовую забастовку пятисот потсдамских полицейских из-за месячной задержки жалованья.

Хильмар Грюнель, пятьдесят семь лет, исполнительный директор «ХГС-Байер», крупнейшего германского издательства журналов и газет. Бывший представитель Германии при ООН. Непримиримый консерватор, контролирующий содержание одиннадцати ведущих крайне правых изданий.

Рудольф Каэс, сорок восемь лет, работает в Институте экономических исследований в Гейдельберге, главный экономический советник в правительстве Коля. Представляет Германию в правлении нового Центрального банка Европейского сообщества. Твердый сторонник введения единой европейской валюты, прекрасно понимающий, что это еще больше повысит роль германской марки.

Гертруда Бирманн (она тоже была в числе гостей на борту яхты в Цюрихе), тридцать девять лет. Одна воспитывает двоих детей. Ключевая фигура немецких «зеленых» – движения, набравшего силу в начале восьмидесятых, когда оно выступило с протестом против размещения американских «першингов» на территории Западной Германии. Умеет задеть самые чувствительные струны в душе среднего немца, бурно реагирующего на любые попытки союза Германии с западным милитаризмом.

Зазвонил телефон, стоявший около доктора Салеттла. Он снял трубку, молча выслушал и взглянул на Юту.

– Да, – коротко сказал он.

Через минуту дверь открылась, и вошел фон Хольден.

Он быстро обвел глазами кабинет, потом сделал шаг в сторону и остановился около двери.

– Hier sind sie,[19] – сказала гостям Юта, бросив недвусмысленный взгляд на обслуживающих девушек, немедленно юркнувших в боковую дверь.

Минутой позже в комнату вошел интересный, изысканно одетый мужчина лет семидесяти пяти.

– Дортмунду пришлось задержаться в Бонне. Начнем без него, – сказал по-немецки Эрвин Шолл и сел рядом со Штайнером. Упомянутый им Густав Дортмунд был президентом Федерального банка Германии.

Фон Хольден закрыл дверь и подошел к столу. Он налил стакан минеральной воды, протянул его Шоллу и вернулся к двери.

Шолл был высок и худощав, с коротко подстриженными волосами и поразительно голубыми глазами на сильно загорелом лице. Возраст и высокое положение не изменили, а только подчеркнули чеканные черты его лица – высокий лоб, аристократический нос и волевой подбородок. В Шолле чувствовалась старая армейская выправка, сразу же приковывающая к нему всеобщее внимание.

– Пожалуйста, начинайте, – негромко сказал он Юте.

Эрвин Шолл олицетворял собой пример чисто американской истории успеха: немецкий иммигрант без гроша в кармане, ставший хозяином могущественной издательской империи. Облачась в мантию филантропа, он основал всевозможные фонды и даже состоял в друзьях всех американских президентов – от Дуайта Эйзенхауэра до Билла Клинтона. Как и большинство присутствующих, Эрвин Шолл, благодаря своему богатству и влиянию, манипулировал сознанием масс, но предпочитал оставаться в тени.

– Bitte,[20] – произнесла в интерком Юта. В комнате сразу потемнело, а стена с абстрактной росписью раздвинулась, открыв плоский, восемь на двадцать футов телевизионный экран.

Появилось идеально четкое изображение. Сначала – крупным планом – футбольный мяч. Потом в кадре возникла нога, ударившая по нему, и ухоженная зеленая лужайка перед домом в «Анлегеплатц». Племянники Элтона Либаргера, Эрик и Эдвард, шутливо перебрасывались мячом. Затем на экране появился сам Элтон. Вместе с Джоанной он с улыбкой наблюдал за племянниками. Вдруг один из них послал мяч Либаргеру, тот сильно отбил его, посмотрел на Джоанну и гордо улыбнулся. Джоанна восхищенно улыбнулась ему в ответ.

Следующий кадр – Либаргер в своей роскошной библиотеке. Удобно устроившись перед горящим камином, в свитере по-домашнему, он подробно объяснял кому-то за кадром роль Парижа и Бонна в создании нового Европейского экономического сообщества. Он убедительно доказывал, что позиция «взгляда со стороны» и «морального превосходства», занятого Великобританией, только ставит ее в невыгодное положение. Продолжение этой линии не принесет ничего хорошего ни самой Великобритании, ни всему Европейскому сообществу, утверждал Либаргер. С его точки зрения, взаимодействие Бонн – Лондон – вот та сила, в которой нуждается Европа. Он закончил шуткой, которая шуткой была лишь наполовину:

– Конечно, я имею в виду взаимодействие Берлин – Лондон. Как известно, мудрые законодатели, сорок лет отказывавшиеся перевести назад часы германской общности, собираются сдержать давнее обещание и вернуть Германии столицу к двухтысячному году. Тем самым они вернут Германии сердце.

Либаргер исчез, и на экране, почти целиком его занимая, появился непонятный огромный предмет, стоящий вертикально. Вот он повернулся, качнулся и устремился вперед. Зрители поняли, что это возбужденный пенис.

Изменился ракурс съемки. Темный силуэт другого мужчины, наблюдающего за происходящим. Потом – обнаженная Джоанна, привязанная мягкими бархатными лентами за руки и за ноги к широкой кровати. Крупным планом: тяжелые груди, разведенные ноги, низ живота с черным треугольником, вздымающийся вместе с ритмичными движениями бедер. Губы влажные, полуприкрытые от наслаждения, остекленевшие глаза. Чистое воплощение блаженства и покорности – ясно, что все это происходит не против ее воли.

И вот мужчина с возбужденным пенисом на ней, она радостно принимает его. Съемка ведется под различными ракурсами, никакого сомнения в достоверности происходящего не возникает. Движения пениса сильные и глубокие, без торопливости и грубости. Наслаждение Джоанны нарастает.

Ракурс съемки меняется – темный силуэт в углу комнаты становится хорошо различимым. Это обнаженный фон Хольден. Скрестив руки на груди, он спокойно ждет.

Потом камера возвращается к кровати. В правом уголке экрана мелькают цифры, таймер отмечает промежутки времени между введением пениса и оргазмами Джоанны.

4:12:04 – Джоанна испытывает первый оргазм.

6:00:03 – в середине верхней части экрана появляется энцефалограмма Джоанны.

Между 6:15:43 и 6:55:03 в ее мозгу происходят семь сильных колебаний.

В 6:57:23 в левом верхнем углу экрана появляется энцефалограмма ее партнера.

7:02:07 – колебания мозговых волн у мужчины обычные. У Джоанны за это время – три пика волн.

7:15:22 – деятельность мозга мужчины возрастает в три раза. Камера останавливается на лице Джоанны. Глаза закатились, видны только белки; рот открыт в беззвучном крике.

7:19:19 – мужчина испытывает полный оргазм.

7:22:20 – в кадре появляется фон Хольден. Он берет за руку мужчину и уводит его из комнаты. Крупным планом – лицо мужчины, выходящего из комнаты. Бесспорно, это тот, кто участвовал в половом акте.

Элтон Либаргер.

– Eindrucksvoll![21] – произнес Ганс Дабриц, когда зажегся свет и абстрактное полотно вернулось на свое место на стене.

– Мы собрались не для просмотра порнофильма, герр Дабриц, – резко одернул его Эрвин Шолл. – Его взгляд остановился на докторе Салеттле. – Он справится, доктор?

– Лучше бы еще немного подождать. Но он молодцом, сами видите.

При других обстоятельствах, в другом месте такая реплика вызвала бы взрыв смеха. Но только не здесь. Здесь не было зубоскалов. Только свидетели клинического исследования, на основании которого предстояло принять решение. Больше ничего.

– Доктор, я спрашиваю, готов ли он выполнить то, что от него требуется. Да или нет? – Шолл пронзил взглядом Салеттла.

– Да, он будет готов.

– И костыль ему не потребуется? – Голос Шолла хлестнул его, как плетью.

– Не потребуется.

– Danke,[22] – презрительно уронил Шолл, встал и повернулся к Юте. – Больше мне нечего добавить.

С этими словами он вышел.

Глава 72

Шолл пешком спустился на первый этаж вместе с фон Хольденом. У выхода фон Хольден распахнул перед ним дверь, и они вышли. Ночь была холодной.

Шофер в униформе открыл дверцу темного «мерседеса». Шолл забрался внутрь первым, за ним сел фон Хольден.

– На Савиньи-платц, – скомандовал Шолл. – Помедленнее, – добавил он, когда лимузин развернулся и поехал вдоль переполненных баров и ресторанов.

Шолл наклонился вперед, пристально всматриваясь в лица прохожих, в то, как они на ходу болтают друг с другом, изучая их жесты, походку. Казалось, он видит все это впервые.

– Сверните на Кант-штрассе.

Лимузин плавно повернул к кварталу ярко освещенных ночных клубов и шумных кафе.

– Остановитесь, пожалуйста.

Хотя Шолл говорил вежливо, его короткие отрывистые фразы напоминали строевые команды.

Проехав полквартала, шофер наконец увидел подходящее место для парковки. Шолл, сцепив руки под подбородком, молча наблюдал за мельтешением молодых берлинцев в неоновом свете шумного мира поп-искусства. Из-за темных стекол машины он казался инопланетянином, с удивлением наблюдающим за развлечениями чуждого мира, но тщательно сохраняющим дистанцию, чтобы не соприкасаться с ним.

Фон Хольден догадывался, что Шолла что-то тревожит. Он заметил это еще в аэропорту Тегел и когда вез его в галерею. Он ожидал выговора, но Шолл промолчал, и фон Хольден подумал, что гроза миновала.

Проникнуть в мысли Шолла было невозможно. Они были прочно спрятаны под маской неизменного высокомерия – может быть, именно поэтому он и сумел так много добиться в жизни. Его сотрудникам было не в новинку работать по восемнадцать часов в день и при этом выслушивать бесконечные упреки, что сделано мало, а потом вдруг неожиданно он кого-то вознаграждал дорогостоящим заграничным вояжем. Случалось, когда деловые переговоры заходили в тупик, он вдруг исчезал, отправлялся развеяться – в театр, в кино. А когда возвращался, рассчитывал, что все проблемы улажены. Обычно так и было – сотрудники прекрасно понимали, что иначе он их всех уволит и наймет новых. Конечно, это обошлось бы дорого, но Шолл мог позволить себе такой расход.

Для него это было не просто способ добиться своей цели, но и очередная возможность проявить власть, самоутвердиться. Шолл делал это с неизменным наслаждением. Фон Хольден уже восемь лет был Leiter der Sicherheit – руководителем службы безопасности европейских инвестиций Шолла – два издательства в Испании, четыре телевизионные станции – три в Германии, одна во Франции, и ГДГ, «Гольц девелопмент груп» в Дюссельдорфе, президентом которой был Конрад Пейпер. Фон Хольден сам подбирал сотрудников службы безопасности и занимался их подготовкой. Его обязанности, однако, этим не исчерпывались. У Шолла были и другие инвестиции, более сомнительные, и их охрана в той же степени ложилась на плечи фон Хольдена.

Ситуация в Цюрихе, к примеру. Чтобы соблазнить Джоанну, нужна была хитрость и деликатность. Салеттл считал, что Либаргер идет на поправку – эмоционально, психически и физически. Но его тревожила проверка его репродуктивной способности. Она могла окончиться крахом, если он будет чувствовать себя скованно с незнакомой женщиной.

Свободней всего он чувствовал себя с Джоанной, которая ухаживала за ним все время, включая Швейцарию. Он доверял ей, ему были знакомы ее прикосновения, даже ее запах. Правда, он не испытывал к ней полового влечения, сексуально был глух к ней. Поэтому в эксперименте следовало прибегнуть к сильному половому стимулятору. Возбужденный и отключившийся, Либаргер инстинктивно почувствует знакомое и расслабится.

Поэтому выбор и пал на Джоанну. Оторванная от дома, не особенно привлекательная, эмоционально она была готова к обольщению. К обольщению, единственная цель которого подготовить ее к соитию с Либаргером. Салеттл поделился своими соображениями с Шоллом, а тот обратился к своему Leiter der Sicherheit. Личное участие фон Хольдена не только гарантировало безопасность Либаргера, но и укрепляло положение фон Хольдена в Организации.

Электронные часы на доме напротив показывали 22.55. Они уже тридцать минут стояли на Кант-штрассе, а Шолл все еще молчал, сосредоточенно разглядывая молодежь, заполонившую улицу.

– Толпа, – прошептал он. – Толпа…

Фон Хольден не понял, обращается к нему Шолл или нет.

– Прошу прошения, сэр, я не расслышал?..

Шолл повернулся, его глаза остановились на лице фон Хольдена.

– Герр Овен мертв. Что произошло?

Вот оно. Фон Хольден не ошибался. Шолл был встревожен провалом Бернарда Овена в Париже, но только сейчас счел нужным высказать свое недовольство.

– Я бы сказал так: он недооценил противника.

Внезапно Шолл наклонился и приказал шоферу ехать вперед, потом повернулся к фон Хольдену.

– У нас долго не возникало никаких проблем, пока на поверхность не всплыл Альберт Мерримэн. То, что он сам, как и все связанные с ним лица, ликвидированы так быстро и эффективно, подтвердило, что наша система работает безукоризненно. Но Овен убит. В его смерти нет ничего необычного – эта профессия сопряжена с риском, – но беда в том, что теперь мы не можем утверждать, что наша система работает без сбоев.

– Герр Овен работал самостоятельно, задания получал непосредственно от Организации. Сейчас ситуация под контролем парижского сектора, – сказал фон Хольден.

– Овена обучал ты, а не парижский сектор! – резко возразил Шолл.

Действуя в своей обычной манере, он перешел на личности. Бернард Овен работал с фон Хольденом, поэтому неудача Овена – поражение фон Хольдена.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что я приказал Юте Баур начинать?

– Да, сэр.

– Тогда ты должен понимать, что машина запущена. Остановить ее практически невозможно. – Взгляд Шолла сверлил фон Хольдена. – Уверен, что ты это понимаешь.

– Понимаю…

Фон Хольден откинулся на спинку сиденья. Предстоит долгая ночь. Надо ехать в Париж.

Глава 73

Клубился сырой туман, моросил дождь. Желтый свет фар редких машин, проезжавших по бульвару Сен-Жак, прорезал в серой мгле зловещие полосы. На мгновение они освещали телефонную будку.

– Эй, Маквей! – Жизнерадостный голос Бенни Гроссмана солнечным зайчиком проскакал три тысячи миль подводного кабеля.

Двенадцать пятнадцать ночи – в Париже уже вторник, а в Нью-Йорке – девятнадцать пятнадцать понедельника. Бенни только что вернулся в свой офис после долгого процесса в суде, чтобы просмотреть почту.

Через завесу дождя и тумана сквозь крону деревьев вдоль дороги Маквей видел окна отеля. Ему не хотелось звонить из номера, и из вестибюля тоже, на случай, если полицейские вздумают вернуться.

– Бенни, я знаю, что жутко тебе надоел…

– Не болтай глупостей, Маквей! – рассмеялся Бенни. Он всегда смеялся. – Подбросишь еще сотенку в рождественский чулок, вот и все. Так что давай, надоедай дальше.

Маквей обвел взглядом улицу, покосился на отель через дорогу и ощутил ободряющую тяжесть револьвера в кармане пиджака.

– Бенни, тысяча девятьсот шестьдесят шестой год, Уэстхэмптон-Бич. Эрвин Шолл. Кто это такой? Жив ли? Если да – где он? Снова тысяча девятьсот шестьдесят шестой, весна, или тысяча девятьсот шестьдесят пятый – конец года. Три нераскрытых убийства, все три – профессиональная работа. В штатах… – Маквей заглянул в свою записную книжку, – Вайоминг, Калифорния, Нью-Джерси.

– Сущий пустячок, дорогуша. Может, заодно выяснить, кто убил Кеннеди?

– Бенни, если б мне это не было нужно позарез…

Маквей снова посмотрел на отель. Осборн сидел в номере с револьвером долговязого в руке и строгим приказом не открывать дверь и не отвечать на звонки. Ситуация была – хуже не придумаешь, опасность может нагрянуть с любой стороны, в любое время и в любом обличье. Последние годы Маквей занимался сбором свидетельств против дельцов наркобизнеса, большинство из которых были уже покойниками. Это было безопасное занятие: покойники не убивают.

– Бенни. – Маквей снова вернулся к телефону. – Все жертвы работали в области сложных технологий. Изобретатели, ученые, возможно, преподаватели колледжей. Те, кто экспериментировал с экстремально низкими температурами – сто, двести, триста градусов ниже нуля, – вот кто нам нужен. Или, наоборот, со сверхвысокими – эти тоже годятся. Кто были эти люди? Над чем работали, когда их убили? Теперь, последнее: «Микротэб корпорэйшн», Уолтхэм, Массачусетс, тысяча девятьсот шестьдесят шестой год. Существует ли еще такая контора? Если да, кто ведет дела, кто владелец? Если нет, что с ней случилось, кому принадлежала в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году?

– Маквей, кто я, по-твоему? Уолл-стрит? Налоговый департамент? Бюро поиска пропавших без вести? Считаешь, я просто суну твои вопросы в наши компьютеры и получу ответ? Кстати, насчет ответа – к Новому году в тысяча девятьсот девяносто пятом тебя устроит?

– Я позвоню тебе завтра утром.

– Что?..

– Бенни, это чрезвычайно важно. Если ничего не нащупаешь, позвони Фреду Хенли в ФБР в Лос-Анджелесе. Скажи, что это для меня. – Маквей помолчал. – Еще одна вещь, Бенни. Если завтра до полудня я тебе не позвоню, свяжись с Айаном Ноблом в Скотленд-Ярде и передай ему все, что раскопаешь для меня.

– Маквей… – Голосе Бенни утратил жизнерадостность. – У тебя неприятности?

– Огромные.

– Огромные?.. Проклятье, как это понимать?..

– Пока, Бенни. Я твой должник.

* * *

Осборн в темноте стоял у окна, глядя вниз, на улицу.

Машин из-за тумана почти не было. Прохожих на тротуарах тоже было не видно. Люди улеглись спать, ожидая прихода вторника. Вдруг какой-то человек перешел через улицу и направился ко входу в отель. Осборн подумал, что это скорее всего Маквей, но не был в этом уверен. Задернув штору, он сел на кровать и щелкнул выключателем ночника. Перед ним на столике лежал револьвер Бернарда Овена. Осборну казалось, что он скрывается уже по меньшей мере полвека, хотя прошло всего лишь восемь дней с той минуты, как в кафе «Стелла» он увидел Альберта Мерримэна.

Сколько человек погибло за эти восемь дней? Десять, двенадцать? Больше. Если б он не встретился с Верой и не приехал в Париж, этого не случилось бы. Виноват ли он?.. Правильного ответа не существовало, потому что неправильным был сам вопрос. Он ведь встретил Веру и приехал в Париж, и это была реальность.

За последний час, после ухода Маквея, он успел многое передумать. Он старался не вспоминать о Вере. Но когда это не удавалось, Осборн внушал себе, что у нее все в порядке, что детективы, которые должны были отвезти ее в Кале к бабушке, простые, добропорядочные полицейские, а не послушные орудия в руках того, кто скрывается за всем этим кошмаром.

Ему пришлось пережить страшный удар в очень раннем возрасте, и последствия этого сказывались до сих пор. Потрясение, которое он испытал при виде убитого Мерримэна, надвигающийся нервный срыв, закончившийся на чердаке, в объятиях Веры, были отчаянной попыткой закрыть глаза перед немилосердной правдой: смерть Альберта Мерримэна не принесла покоя его измученной душе. Человек, чье лицо со шрамом с детства преследовало Осборна, теперь обрел имя – но это ничего не меняло. Покидая дом Веры, спасаясь от длинного, он понял, что не может больше нести этот груз в одиночку. Он пришел к Маквею не за состраданием – за помощью.

От неожиданного стука в дверь Осборн вздрогнул, как от револьверного выстрела. Голова его дернулась, будто его застали в общественном месте со спущенными штанами. Он уставился на дверь, подозревая, что это больное воображение сыграло с ним дурную шутку.

Стук повторился. Будь это Маквей, он сказал бы что-нибудь или открыл замок своим ключом. Ручка двери начала поворачиваться, и пальцы Осборна сжались вокруг рукоятки револьвера. Кто-то толкнул дверь и убедился, что она заперта. Ручку оставили в покое.

Пересекая комнату, Осборн старался держаться ближе к стене. Он встал рядом с дверью, чувствуя, как вспотела рука, сжимавшая оружие. Кто же притаился в коридоре?..

– Извини, милочка, ты перепутала эти чертовы двери, – протяжно произнес за дверью Маквей.

Какая-то женщина ответила по-французски.

– Не та комната, дорогуша. Попробуй подняться выше, может, ты перепутала этаж?

Снова французская речь, на этот раз – раздраженная и недоумевающая.

Ключ повернулся в замке, дверь открылась, и вошел Маквей, держа за руку темноволосую девицу. Из кармана его пиджака торчала сложенная газета.

– Хотела войти – так входи, – произнес Маквей, глядя на Осборна. – Заприте дверь, доктор. Ну, милочка, ты вошла. Что теперь?

Девица остановилась посередине комнаты, положив руки на бедра. Ее глаза перебегали с Осборна на Маквея. Она совершенно не казалась напуганной – молодая, лет двадцати, невысокая. На ней была облегающая шелковая блузка, короткая черная юбка, чулки в сеточку и туфли на высоких каблуках.

– Ну-ка, ну-ка, – произнесла она и вызывающе улыбнулась.

– Ты хочешь с нами обоими? – спросил Маквей.

– Ну да, почему нет? – Ее английский стал заметно лучше.

– Кто тебя послал?

– Пари.

– Что за пари?..

– Ночной портье сказал – вы геи. А коридорный сказал – нет.

Маквей засмеялся.

– И послали тебя проверить?

– Oui. – Она вытащила из лифчика несколько стофранковых бумажек и продемонстрировала их.

– Что, черт возьми, происходит? – взвился Осборн.

Маквей ухмыльнулся.

– Лапочка, мы их просто разыгрывали. Коридорный прав. – Он перевел взгляд на Осборна. – Хотите первым?

Осборн вскинулся:

– Что?..

– А чего ж, раз ей уже заплачено. – Маквей подмигнул проститутке. – Раздевайся.

– Сейчас.

Девица не шутила и знала свое дело. Сноровисто раздеваясь, она смотрела им прямо в глаза.

Осборн стоял разинув рот. Не собирается же Маквей и вправду?.. В его присутствии? Он слышал много историй о том, как ведут себя полицейские с проститутками, каждый слышал про такое… Но слышать – это одно, а принимать участие?..

Маквей взглянул на него.

– Ну ладно, тогда я первый, ладно? – Он ухмыльнулся. – Не возражаете, если мы воспользуемся ванной?

– Располагайтесь где вам угодно, – сухо произнес Осборн, глядя на него во все глаза.

Маквей распахнул дверь ванной, и девица вошла. Маквей шагнул следом за ней и закрыл за собой дверь. Секундой позже Осборн услышал ее отрывистый вздох, глухой удар и короткую возню. Дверь открылась, и вышел Маквей – одежда его была в полном порядке.

Осборн был совершенно сбит с толку.

– Она пришла, чтобы посмотреть на вас. Меня она приметила в вестибюле, и этого было достаточно.

Маквей вытащил газету из кармана и протянул Осборну, потом начал собирать одежду девицы. Осборн развернул газету, не посмотрев даже на название. Посередине страницы выделялся огромный заголовок: «Голливудский детектив замешан в стрельбе в „Ля Куполь“!» Ниже помельче: «Загадочный американский врач и смерть Мерримэна». Тут же была помещена его фотография, перепечатанная из «Фигаро», а рядом – изображение улыбающегося Маквея двух-трехлетней давности.

– Взяли из лос-анджелесского «Таймс мэгэзин». Там было интервью со мной о повседневной жизни инспектора отдела по расследованию убийств. Люди жаждут ужасов, иначе им скучно. – Маквей сложил вещи проститутки в мешок для грязного белья, осторожно приоткрыл дверь номера, оглядел коридор и выставил мешок наружу.

– Но как они нас нашли? – Осборн все еще не мог прийти в себя.

Маквей аккуратно прикрыл дверь и снова запер ее на ключ.

– Они знали, за кем следит их человек. Знали, что я работал с Лебрюном. Все, что требовалось, – это послать кого-нибудь в ресторан с парочкой фотографий в руках и спросить: «Это те самые парни?» Совсем не сложно. А девицу они подослали специально, чтобы, прежде чем нажать на спусковой крючок, убедиться, что мы те, кто им нужен. Она, наверное, надеялась, что ей удастся бросить взгляд-другой, наплести нам что-нибудь и улизнуть. Но, как видите, при необходимости она была готова разыграть комедию до конца.

Осборн покосился на дверь ванной.

– Что вы собираетесь с ней делать?

Маквей пожал плечами:

– Думаю, было бы неосмотрительно выставить ее прямо сейчас.

Осборн вернул ему газету и заглянул в ванную.

Девица, совершенно голая, сидела на стульчаке, привязанная к водопроводной трубе. Маквей затолкал ей в рот полотенце, и казалось, от ярости у нее вот-вот глаза вылезут из орбит. Осборн без единого слова закрыл дверь.

– Та еще штучка, – усмехнувшись, сказал Маквей. – Когда сюда придут, она поднимет дикий визг из-за своей одежды, и пока ей не вернут ее тряпки, до телефона у них руки не дойдут. Надеюсь, это увеличит наш драгоценный запас времени еще на пару секунд.

Глава 74

Через некоторое время Маквей и Осборн осторожно выскользнули в коридор и заперли за собой дверь. У обоих оружие было наготове, но оно не понадобилось – в коридоре не было ни души.

Люди, пославшие девицу на разведку, ожидали где-нибудь внизу, скорее всего – под лестницей. Они не были уверены, что в самом деле вышли на Маквея и Осборна, у них было только подозрение, и они, конечно, понимали, что проститутка может в номере задержаться – она знала свое дело, и, если возникла необходимость заняться сексом с подозреваемыми, она своего не упустит.

Но времени на забавы отводилось не так уж много, это Маквей понимал отлично.

Коридор был выкрашен в темно-серый цвет, на полу лежал темно-красный ковер. Одна лестничная площадка находилась в конце коридора, вторая – в центре, около шахты лифта. Маквей выбрал лестницу подальше от лифта – не хотелось бы попасть в ловушку в самом центре здания.

Четыре с половиной минуты они спускались к подвальному этажу, потом через черный ход выскользнули из отеля и свернули на боковую улочку. Еще раз повернули направо и сквозь густеющий туман зашагали по бульвару Сен-Жак. Было 2.15 утра, вторник, 11 октября.

* * *

В 2.42 два раза звякнул темно-красный телефон Айана Нобла, стоявший на тумбочке около кровати. Звонков больше не было, только мерцала сигнальная лампочка. Осторожно, чтобы не разбудить жену, плохо спавшую из-за мучившего ее артрита, Нобл вылез из кровати и через черную ореховую дверь вышел в свой рабочий кабинет, примыкавший к спальне.

Он снял трубку параллельного аппарата.

– Да.

– Маквей.

– Это были чертовски долгие полтора часа. Где вы?

– На улице…

– Осборн еще с вами?

– Мы теперь как сиамские близнецы.

Нобл нажал на находившуюся под столом кнопку, и крышка стола отошла в сторону, открыв карту Великобритании, снятую с воздуха. Повторное нажатие – и ее сменила кодированная таблица операций. Третье – и на дисплее появилась карта Парижа и окрестностей.

– Вы сможете выбраться из Парижа?

– Куда?

Нобл всмотрелся в карту.

– Примерно в двадцати пяти километрах к востоку от Парижа на магистрали номер три находится городок Мо. Там есть маленький аэропорт. Ищите пассажирскую «Сессну», с опознавательным знаком ST95 на хвосте. Если погода не подведет, самолет будет там между восемью и девятью часами утра. Пилот будет ждать до десяти. Если не успеете, попытайтесь на следующий день в то же время.

– Gracias, amigo,[23] – Маквей повесил трубку и пошел навстречу Осборну. Они находились в подземном переходе Лионского вокзала на бульваре Дидро, к северу от Сены в северо-западной части города.

– Ну? – выжидательно произнес Осборн.

– Может, поспим? – предложил Маквей.

Пятнадцатью минутами позже Осборн задумчиво обозревал их временное пристанище: широкий каменный карниз под Аустерлицким мостом с видом на Сену.

– На несколько часов примкнем к бездомным. – Маквей поднял повыше воротник пиджака и свернулся калачиком.

Осборну следовало бы устроиться так же, но он этого не сделал. Когда через несколько минут Маквей приподнял голову и посмотрел на него, Осборн сидел сгорбившись, вытянув перед собой ноги, и неподвижно смотрел на воду, словно низвергнутый в ад и осужденный сидеть так вечно.

– Доктор, – тихо сказал Маквей, – здесь уютней, чем в морге, поверьте.

* * *

В 2.50 утра самолет фон Хольдена приземлился на частном аэродроме в тридцати километрах к северу от Парижа. В 2.37 ему сообщили, что объекты, опознанные парижским сектором, в 2.10 покинули отель «Сен-Жак» и их местопребывание пока неизвестно. Дальнейшие сведения – по мере поступления новых данных.

У Организации были глаза и уши на улицах, в полицейских участках, больницах, посольствах крупнейших городов Европы. Она имела осведомителей и в других, менее крупных городах по всему миру. Эта сеть в свое время накрыла Альберта Мерримэна и его жену, Агнес Демблон и Веру Моннере. В нее должны были попасть Маквей и Осборн. Вопрос был только во времени.

В 3.10 фон Хольден мчался в темно-синем «БМВ» по автотрассе № 2 в Париж: главнокомандующий торопился принять рапорты полевых офицеров.

Американский коп Маквей сумел прикончить Бернарда Овена благодаря либо своим выдающимся способностям, либо невероятной удачливости. То же самое касалось его умения выскальзывать из рук. Фон Хольдену это не нравилось. Парижский сектор высоко котировался в Организации, персонал был отлично вышколен, а Бернард Овен считался одним из лучших оперативников.

А уж фон Хольден понимал в этом толк. Он лично натаскивал Бернарда Овена и в Советской Армии, и в Штази, восточногерманской тайной полиции, расформированной после воссоединения.

Карьера фон Хольдена началась очень рано. В восемнадцать лет он покинул отчий кров в Аргентине и отправился заканчивать образование в Москву. Вскоре он был завербован КГБ и прошел обучение в Ленинграде. Пятнадцатью месяцами позже он стал командиром одной из частей Советской Армии, приписанной к Четвертой танковой бригаде, охранявшей советское посольство в Вене. В это время его направили на обучение в спецназ-отряд, где готовили террористов и диверсантов. Тогда он и познакомился с Бернардом Овеном, лейтенантом Четвертой танковой бригады.

Через два года фон Хольден был уволен из рядов Советской Армии. Он стал помощником директора восточногерманской спортивной администрации, в чьи обязанности входила организация тренировок лучших восточногерманских спортсменов в Институте физической культуры в Лейпциге. Среди студентов были Эрик и Эдвард Клейст – племянники Либаргера.

В Лейпциге он выполнял также обязанности «внештатного сотрудника» Штази. Закаленный службой в спецназе, он муштровал новобранцев для тайных операций против восточногерманских граждан, готовил «специалистов» по террору и диверсиям. К этому времени он забрал к себе Бернарда Овена из Четвертой танковой бригады. Через полтора года Овен оправдал его надежды, став одним из главных убийц Штази.

Внезапно фон Хольден явственно вспомнил день, когда решилась его судьба. Полдень в Аргентине, шестилетний Паскаль на верховой прогулке с деловым партнером отца. Тот спрашивает мальчика: кем он хочет стать, когда вырастет? Обычный вопрос – взрослые часто задают его детям.

Необычным был ответ.

– Работать на вас, конечно! – Юный Паскаль, просияв улыбкой, пришпорил лошадь и понесся через пампу, а взрослый смотрел, как он твердо и отважно направляет огромного коня, как ловко перескакивает через изгородь, как уносится вдаль, прижавшись к могучей шее лошади. Вот тогда и решилось будущее фон Хольдена.

Человеком, задавшим вопрос, был Эрвин Шолл.

Глава 75

Ровный перестук колес убаюкивал, и Осборн, откинувшись на скамейку, задремал. Спал ли он хоть пять минут за те три часа, которые они провели под Аустерлицким мостом, он не помнил. Он очень устал, страшно хотелось помыться и переодеться. Сидевший напротив Маквей тоже дремал. Осборн подумал, что Маквей способен уснуть где угодно.

Около пяти утра они пошли на Лионский вокзал. Там узнали, что поезда в Мо отправляются с Восточного вокзала. Время поджимало, и они решились взять такси, от души надеясь, что таксист окажется таксистом, а не переодетым убийцей.

Добравшись до вокзала, они вошли в него через разные двери, опасаясь любителей утренних выпусков газет, выставленных в витринах киосков. Фотографии их перепечатали практически все издания.

Из предосторожности и билеты покупали в разных окошках, но кассиры были слишком заняты деньгами и билетами, чтобы отвлекаться и глазеть на пассажиров.

Двадцать минут Маквей и Осборн ожидали, пока поезд подадут к перрону, они стояли порознь, но не выпускали друг друга из поля зрения. Несколько тяжелых минут они пережили, когда на вокзале появились пятеро полицейских, которые вели четверых оборванцев в наручниках. Казалось, они тоже собираются сесть в поезд, идущий в Мо, но в последний момент процессия направилась к другой платформе.

В 6.25 Маквей и Осборн вместе с другими пассажирами сели в один и тот же вагон, но не рядом. Поезд отправлялся в 6.30 и прибывал в Мо в 7.10. Оставалось достаточно времени, чтобы добраться до маленького аэродрома, где пилот Нобла будет ожидать их в «Сессне» с опознавательным знаком ST95.

В поезде было всего восемь вагонов, как во всех пригородных электричках. В вагоне, кроме них, находилось примерно два десятка пассажиров, вероятно, обладатели сезонных билетов. Все сидели во втором классе. Маквей и Осборн тоже пренебрегли свободными местами первого класса: двоих мужчин, сидящих на разных диванчиках, легче вспомнить и описать, если рядом никого нет. Двух пассажиров из толпы выделить труднее.

Осборн взглянул на часы: 6.59. До Мо оставалось одиннадцать минут. Солнце уже поднималось над серым пейзажем, и он уже выглядел мягче и веселее, чем еще несколько минут назад.

Контраст между французской сельской местностью и выжженной солнцем южной Калифорнией был разительным. Казалось, миру и покою этой земли, этого нарождающегося нового дня ничего не угрожает – здесь не могло быть места подозрениям и преследованиям. Осборн почувствовал вдруг нестерпимую тоску по Вере. Ему хотелось коснуться ее, вдохнуть аромат ее волос, почувствовать ее рядом. Он улыбнулся, вспомнив гладкость ее кожи и нежный пушок на мочках ушей, как на персике. Земля, по которой он сейчас ехал, принадлежала Вере. Это было ее утро. Ее день.

Неожиданно он услышал приглушенный удар, поезд содрогнулся. Осборна бросило прямо на молодого священника, только что мирно читавшего газету. Вагон, в котором они находились, начал медленно крениться, заваливаться набок, и Осборн упал вместе со священником. Вагон продолжал переворачиваться. Звон стекла и лязг металла смешались со стонами людей. Осборн увидел летящую на него сверху алюминиевую балку и едва успел отклониться в сторону. На него посыпались осколки стекла, лицо обдало брызгами крови. Вагон еще раз перевернулся. Осборн почувствовал на себе что-то бесформенное и с ужасом увидел, что это нижняя половина женского тела. Снова раздался ужасающий скрежет стали, потом еще раз тряхануло, Осборна отшвырнуло куда-то в сторону, и все померкло.

Спустя какое-то время Осборн открыл глаза. Сквозь просветы в кроне деревьев он увидел серое небо и парящую в нем птицу. Несколько минут он неподвижно лежал, потом попытался пошевелиться. Подвигал правой ногой, потом левой. Поднял левую, все еще перевязанную руку, потом правую. Невероятно, но он был цел.

Приподнявшись, он увидел груду искореженного металла – на насыпи лежало то, что осталось от взорванного поезда.

Впереди он увидел другие вагоны, смятые гармошкой, налезающие один на другой… Повсюду лежали тела людей, некоторые шевелились, но далеко не все. Стайка мальчишек на вершине холма глазела на крушение. Осборн усилием воли заставил себя сосредоточиться.

– Маквей! – услышал он собственный голос, прозвучавший как чужой. – Маквей! – повторил он, увидев, что на насыпи появились какие-то люди, видимо, спасательный отряд.

Он попробовал выпрямиться, но тут же закружилась голова. Прикрыв глаза, он вцепился в ближайшее дерево и сделал глубокий вдох. Подняв руку и приложив ее к шее, он проверил пульс – ровный, спокойный. Кто-то заговорил с ним по-французски – наверное, пожарник.

– Я в порядке, – сказал Осборн, и человек отошел.

Крики и стоны пострадавших немного прочистили ему мозги. Вокруг царил хаос. Спасательный отряд освобождал подступы к поезду, вытаскивал людей из искореженных вагонов через окна. Живых и мертвых выволакивали из-под обломков. Мертвых накрывали одеялами…

И над всем этим – криками, стонами, мольбами о помощи, сиренами машин – стоял едкий, всепобеждающий запах тормозной жидкости, пролившейся на землю.

Этот запах заставил Осборна, пробиравшегося среди обломков, зажать нос.

– Маквей! – выкрикнул он снова. – Маквей! Маквей!..

– Диверсия… – услышал он обрывок чьих-то слов.

Он остановился перед спасателями.

– Американец. Пожилой. Не видели?

Французы смотрели на него, не понимая. Тут их позвал пожарный, они отвернулись от Осборна и устремились вверх по насыпи.

Шагая по разбитому стеклу, перелезая через обломки искореженной стали, Осборн переходил от одной жертвы катастрофы к другой. Заглядывал в лица тех, кому врачи уже оказывали помощь, отгибал края одеял, накинутых на погибших.

Маквея нигде не было.

Отогнув очередное одеяло, он заметил, что веки пострадавшего мужчины дрогнули. Осборн положил руку на его шею и ощутил биение пульса. Он огляделся, нет ли рядом санитаров, и крикнул:

– Помогите! Этот человек жив!

Подбежал санитар, и Осборн отошел, преодолевая дурноту и головокружение. Шоковое состояние постепенно проходило. Ему стало холодно. Сначала Осборн хотел попросить одеяло у кого-нибудь из спасателей, но вдруг сообразил, что если крушение поезда произошло в результате диверсии, то это имеет прямое отношение к ним с Маквеем. Попросив одеяло, он обратит на себя внимание: все-таки американец, каким-то образом оказавшийся в пригородном поезде! Спросят имя, и диверсантам станет известно, что он остался жив.

«Нет, – решил он и зашагал в сторону от места крушения. – Лучше никому не мозолить глаза и переждать».

Оглядевшись, Осборн увидел густую рощу на холме неподалеку от насыпи. Санитары стояли спиной к нему, спасатели были заняты. С неимоверным трудом он преодолел подъем и добрался до облюбованной рощицы. Он ужасно боялся, что его маневр кто-нибудь заметит. Достигнув цели, он оглянулся. В его сторону никто не смотрел. Успокоившись, он забрался в густые заросли. И здесь, в стороне от царившей внизу суматохи, опустился на сырые листья, подложил руку под голову и закрыл глаза. Почти мгновенно его сморил глубокий сон.

Глава 76

Не прошло и часа, как Нобл получил сообщение о крушении поезда Париж – Мо. В первом донесении говорилось, что предположительная причина крушения – диверсия. Во втором – что предположение подтвердилось: в рельсы был заложен заряд взрывчатки.

Так как именно на этом поезде Маквей и Осборн должны были ехать в Мо и пилот безрезультатно прождал их в своей «Сессне», то вряд ли это можно было считать просто совпадением. Нобл почти не сомневался, что в момент крушения они находились в поезде.

Нобл сразу же позвонил в Лион капитану Каду и известил о случившемся. Ему хотелось узнать, насколько продвинулся Каду в расследовании смерти брата инспектора Лебрюна, Антуана, и расследовании дела немецкого эксперта-дактилоскописта Хуго Класса. Нобл был почти уверен, что неустановленная организация, на которую работал Класс и, возможно, Антуан Лебрюн, несла ответственность за крушение поезда Париж – Мо, в котором ехали Маквей и Осборн. Он считал эту диверсию еще одним доказательством того, насколько широко раскинула свою преступную сеть эта организация. Можно еще понять, как эти люди сумели выследить Мерримэна, Агнес Демблон, Веру Моннере и других. Но то, что им удалось узнать о встрече Маквея и Осборна в «Ля Куполь» и выследить их потом в поезде Париж – Мо, Нобл считал просто невероятным.

Каду тоже был ошеломлен происшедшим. У него все складывалось не лучше – «хвост», приставленный к Классу, не сообщил ничего существенного. Эксперт по отпечаткам пальцев, как всегда, приступил к своим обязанностям в понедельник. Запись его телефонных разговоров тоже не дала никакой пищи для размышлений.

Что же касается Антуана, то он вернулся домой после позднего ужина со своим братом ночью в воскресенье и сразу же лег спать. По невыясненной причине он встал на рассвете и отправился в свой кабинет – это не входило в его привычки и выглядело необычным. В 7.30 его обнаружила там жена – он лежал на полу около рабочего стола, рядом, на ковре, – принадлежавшая ему девятимиллиметровая «беретта». Из револьвера стреляли один раз, в правом виске убитого было одно пулевое отверстие. Эксперт по баллистике подтвердил, что выстрел сделан из собственного оружия Антуана. Входная дверь была заперта, но щеколда на кухонном окне в кухне – поднята. Нельзя исключить, что кто-то проник в дом и потом вылез через кухонное окно, хотя доказать это невозможно.

– А может, только вылез в окно, – заметил Нобл.

– Такую возможность не следует упускать из виду, – согласился Каду, говоривший по-английски с сильным акцентом. – Антуан мог впустить какого-то человека – или людей – в дверь, а потом снова запереть ее. В этом случае мы можем предположить, что он знал того, кому открывает дверь. Затем он или они убили его и скрылись через окно кухни. Но никаких доказательств этой версии не обнаружено, и коронер признал, что в данном случае имеет место самоубийство.

Нобл был в смятении. Все, с кем соприкасался Альберт Мерримэн, убиты или на них идет охота. А человек, установивший его личность по отпечаткам пальцев, выглядит абсолютно к этому непричастным.

– Каду, к кому лично обращался Класс в Интерполе, чтобы получить досье на Мерримэна из нью-йоркского полицейского архива?

– Ни к кому.

– Это невозможно!

– Никаких записей в Вашингтоне нет.

– Это невозможно, говорю вам! Из Нью-Йорка досье поступило по факсу…

– Старые коды, дружище, – перебил Каду. – В прошлом руководство Интерпола имело личные коды, дававшие доступ к абсолютно секретной информации. Теперь эту практику отменили, но те, кто владеет этими кодами, пользуются ими по-прежнему, и проследить за этим невозможно. Нью-йоркская полиция могла послать факс в Вашингтон, а информация поступила непосредственно в Лион, минуя Вашингтон.

– Каду… – Нобл колебался. – Догадываюсь, что Маквей был бы против, но мне кажется, мы теряем время. Нужно потихоньку взять Класса и потрясти его. Если хотите, я прилечу.

– Понимаю, дружище. Я согласен. Дайте мне знать, когда получите хоть какие-то сведения о Маквее.

– Ну конечно, обещаю.

Закончив разговор, Нобл задумался. Потом потянулся к трубке, лежавшей на полке позади стола, набил ее табаком и закурил.

Если Маквей и Осборн не ехали поездом Париж – Мо, потерпевшем крушение, и пропустили встречу с пилотом по каким-то другим причинам, они постараются попасть в аэропорт Мо завтра. Но точно это станет известно только через двадцать четыре часа – слишком долго. Пока нужно исходить из того, что они были в этом поезде. Если они погибли, тогда не о чем говорить, но если живы, они попытаются воспользоваться самолетом, как договорились, пока их не нашли преступники.

* * *

Примерно без четверти одиннадцать, через четыре часа после катастрофы, высокая, изящная, очень привлекательная журналистка с аккредитационной карточкой «Ле Монд» припарковала свою машину в месте, выделенном полицией Мо для машин представителей прессы.

Отряд французской национальной гвардии помогал полиции Мо и пожарным эвакуировать пострадавших. Пока обнаружили тринадцать погибших, в том числе машиниста. Тридцать шесть человек госпитализировали: из них двадцать – в очень тяжелом состоянии, пятнадцать пассажиров с небольшими травмами отпустили домой. Но многие еще оставались под обломками. Высказывались мрачные предположения, что до полного завершения поиска пострадавших потребуются не часы, а дни.

Молодая журналистка вошла под навес, натянутый в пятидесяти футах от места трагедии.

– Список пострадавших уже есть? – спросила она. Пьер Андре, седеющий военный врач, занимавшийся идентификацией жертв, поднял усталый взгляд от бумаг на своем столе, посмотрел на карточку «Ле Монд», приколотую к воротнику журналистки, смерил взглядом ее изящную фигуру и улыбнулся, похоже, первый раз за этот день. Авриль Рокар и впрямь была лакомым кусочком.

– Oui, madame. – Он повернулся к помощнику. – Лейтенант, список пострадавших для мадам, s'il vous plait.[24]

Вытащив листок из папки, лейтенант протянул его Авриль.

– Merci, – поблагодарила она.

– Должен предупредить вас, мадам, что список далеко не полный. И публикация не разрешена, пока не сообщат родственникам, – сказал Пьер Андре на этот раз без улыбки.

– Разумеется.

Авриль Рокар была парижским детективом, специалистом по подложным документам. Но ее присутствие в Мо в качестве корреспондента «Ле Монд» не имело отношения к ее служебным функциям. Она была здесь по просьбе Каду. Их любовная связь продолжалась уже десять лет, и для Каду Авриль Рокар была единственным человеком во Франции, которому он доверял, как себе самому.

Авриль на ходу просмотрела список. В основном среди пострадавших были французы. Правда, в списке значились два немца, швед, южноафриканец, два ирландца и австралиец. Американцев не было вовсе.

Авриль подошла к машине, отперла дверцу и села. Подняла трубку телефона и через Париж соединилась с номером Каду в Лионе.

– Да? – Каду было отлично слышно.

– До сих пор никаких сведений. В списке нет ни одного американца.

– Ну как там?

– Как в аду. Что мне делать?

– Никто не усомнился в твоей аккредитации?

– Нет.

– Оставайся на месте, дождись полного списка жертв.

Авриль Рокар медленно опустила трубку. Ей уже тридцать три. Давно пора иметь семью и ребенка. По крайней мере – мужа. На кой черт ей все это?

Глава 77

Было восемь утра, но Бенни Гроссман только возвратился домой с работы. Он встретил своих мальчишек, Мэтта и Дэвида, уже уходивших в школу, в дверях. Быстрое «Привет, па! Пока, па!» – и они скрылись из виду. Жена Эстелла собиралась на работу в свой парикмахерский салон.

– Вот черт, – донеслось до нее из спальни.

Бенни, в одних трусах, с банкой пива в одной руке и сандвичем в другой, застыл перед экраном телевизора. Всю ночь он добывал информацию для Маквея, не отрываясь от компьютера и телефона, призвав на помощь самых опытных программистов, чтобы залезть в частные банки данных.

– Что стряслось? – Эстелла вошла в комнату.

– Ш-ш-ш!

Эстелла перевела взгляд на экран. В программе Си-эн-эн рассказывали о подробностях крушения поезда под Парижем.

– Ужас, – ахнула она, глядя, как на носилках пронесли по насыпи окровавленную женщину. – А что тебя так разобрало?

– Маквей в Париже. – Бенни не отрывал глаз от экрана телевизора.

– Ну, в Париже, – равнодушно протянула Эстелла, – кроме него еще несколько миллионов человек. Я бы и сама не отказалась быть среди них.

Бенни резко повернулся к жене.

– Эстелла, иди на работу, ладно?

– Тебе известно что-то, чего я не знаю?

– Эстелла, милая, иди на работу. Пожалуйста.

Эстелла Гроссман внимательно посмотрела на мужа. Когда он переходил на такой тон, это означало, что перед ней полицейский и ей нечего соваться в его дела.

– Постарайся поспать, – вздохнула она.

– Угу.

Эстелла еще раз посмотрела на мужа, покачала головой и вышла. Временами ей казалось, что Бенни слишком близко к сердцу принимает дела своих родных и друзей. Если его о чем-то просили, он готов был горы свернуть. Но когда сильно уставал, вот как сегодня, воображение начинало играть с ним злые шутки.

* * *

– Мистер Нобл, говорит Бенни Гроссман из нью-йоркского департамента полиции.

Бенни, все еще в одних трусах, сидел за кухонным столом, разложив на нем свои бумаги. Маквей просил его связаться с Айаном Ноблом из Скотленд-Ярда, если вовремя не позвонит сам. Каким-то шестым чувствам Бенни понимал, что Маквей не позвонит, по крайней мере сегодня.

За десять минут он выложил Ноблу все то, на что потратил ночь.

– Александр Томпсон, способный программист, вышел на пенсию в тысяча девятьсот шестьдесят втором году по состоянию здоровья и из Нью-Йорка перебрался в Шеридан, Вайоминг. Там познакомился с писателем по имени Гарри Симпсон, работавшим над сценарием научно-фантастического фильма для Голливудской киностудии «Америкэн пикчерс». Александру Томпсону заплатили двадцать пять тысяч долларов и заказали программу для компьютера, управляющего механической рукой, держащей скальпель и заменяющей хирурга во время операции. Это, конечно, чистая фантастика. Футурология, так сказать. Речь шла о механизме, на самом примитивном уровне орудующем скальпелем. В январе тысяча девятьсот шестьдесят шестого Томпсон создал такую программу. Три дня спустя его нашли на сельской дороге застреленным. В ходе расследования установлено, что в Голливуде писатель по имени Гарри Симпсон не значится и никакой компании «Америкэн пикчерс» в природе не существовало. Судьба программы, составленной Александром Томпсоном, неизвестна.

Дэвид Брейди проектировал точные инструменты для маленькой фирмы в Глендейле, Калифорния. В тысяча девятьсот шестьдесят пятом году фирму купила компания с ограниченной ответственностью «Алеймс стил» из Питтсбурга, Пенсильвания. Брейди дали задание сделать механическую руку с такой же степенью подвижности, как человеческая, которая могла бы работать скальпелем при хирургических операциях. Он выполнил серию чертежей и сдал их в свою фирму, а ровно через сорок восемь часов его обнаружили на дне собственного плавательного бассейна. Но это была инсценировка – Брейди не утонул, ему пронзили сердце тонкой пешней для льда. Двумя днями позже «Алеймс стил» вышла из дела, фирма обанкротилась. Куда подевались чертежи, неизвестно. Насколько удалось выяснить, компании «Алеймс стил» никогда не существовало. Все платежные поручения пересылались компании «Уэнтуорт продактс», Онтарио. «Уэнтуорт продактс» лопнула на той же неделе, что и «Алеймс стил».

Мэри Риццо Йорк, доктор технических наук, физик, работала в «Стендэд технолоджиз» в Перт-Амбое, Нью-Джерси, в фирме, специализирующейся на низкотемпературных технологиях. По контракту с фирмой «ТЛТ интернэшнл» из Манхэттена, занимающейся транспортировкой мороженого мяса из Австралии и Новой Зеландии в Англию и Францию, выполнила ряд исследований. Летом тысяча девятьсот шестьдесят пятого года «ТЛТ интернэшнл» решила разнообразить свою деятельность, и Мэри Йорк поручили разработать способ перевозки сжиженных газов в супертанкерах-рефрижераторах. Дело в том, что природный газ невозможно переправлять по трубопроводу по дну океана, но при низких температурах его можно превратить в сжиженный газ, залить в танкеры и транспортировать морем. Мэри Йорк начала серию экспериментов с экстремально низкими температурами. Сначала она работала с азотом, он превращается в жидкость при температуре минус сто девяносто шесть градусов по Цельсию, это примерно минус триста восемьдесят пять градусов по Фаренгейту. Потом – с водородом и, наконец, с гелием – каждый превращается в жидкость при температуре минус двести шестьдесят девять градусов по Цельсию или минус пятьсот шестнадцать градусов по Фаренгейту. При этом жидкий гелий может быть использован для охлаждения других веществ до такой же температуры. Мэри Йорк была на шестом месяце беременности. Шестнадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят шестого года она допоздна засиделась в своей лаборатории… и исчезла. В лаборатории случился пожар, все результаты экспериментов сгорели или их выкрали еще до пожара. Спустя три или четыре дня Мэри Йорк, задушенную, выловили из океана недалеко от Атлантик-Сити. Через два месяца президент «ТЛТ» покончил с собой, компания обанкротилась.

Маквей хотел узнать еще две вещи, – продолжал Бенни. – «Микротэб компани», Уолтхэм, Массачусетс, прекратила свое существование в мае того же года. И второе…

Айан Нобл записал рассказ Бенни Гроссмана на магнитофон. Попрощавшись с Бенни и поблагодарив его, он сделал расшифровку для себя. Потом забрал ленту и магнитофон и поехал в хорошо охраняемую палату Лебрюна в Вестминстерской больнице.

Прикрыв дверь, он сел рядом с кроватью и нажал клавишу магнитофона. Следующие пятнадцать минут Лебрюн, все еще с кислородными трубками в носу, молча слушал. Наконец прозвучал конец рассказа Бенни Гроссмана.

– И второе, что хотел узнать Маквей. Это касается типа по имени Эрвин Шолл, который жил в Уэстхэмптон-Бич на Лонг-Айленде.

Этот дом по-прежнему принадлежит Эрвину Шоллу, кроме того, у него есть еще два дома – в Палм-Бич и Палм-Спрингс. Шолл держится в тени, но он – большая шишка в издательском бизнесе и известный коллекционер. Кроме того, он играет в гольф с Бобом Хоупом, Джерри Фордом, а иногда и с самим президентом. Передайте Маквею – он вышел не на того парня. Это большой человек. Слишком большой. Так сказал, между прочим, приятель Маквея из ФБР, Фред Хенли.

Тут Нобл выключил магнитофон. В самом конце Бенни выражал тревогу за Маквея, и ему не хотелось, чтобы Лебрюн это слышал. Он пока не рассказал ему о крушении поезда. Слишком тяжело перенес он гибель брата, не стоило тревожить его снова.

– Айан, – прошептал Лебрюн, – я уже слышал про поезд… Знаешь, меня тоже хотели убить, но я еще жив. Двадцать минут назад я разговаривал с Каду.

– Разыгрываешь из себя крутого копа, да? – улыбнулся Нобл. – Ладно, тогда вот еще что – про это ты наверняка не знаешь. Маквей прикончил подонка, что расправился с Мерримэном и его семьей и охотился за Осборном и Верой Моннере. Он переслал мне отпечаток его большого пальца. Мы проверили – пусто. Совсем ничего. По понятным причинам я не хочу обращаться в Интерпол за более активной помощью. Выручила военная разведка, любезно снабдившая меня следующими сведениями… – Нобл вынул записную книжку и пролистал ее. – Имя убийцы – Бернард Овен. Молодцы, даже его старый номер телефона дали: 0372-885-7373. Оказалось, правда, что там сейчас мясная лавка.

– 0372 – код Восточного Берлина до воссоединения Германии, – сказал Лебрюн.

– Верно. А наш приятель был – до момента роспуска – видным оперативником Штази.

Лебрюн положил руку на трубки, выходящие из его носа, и хрипло прошептал:

– Что нужно восточногерманской тайной полиции во Франции? Особенно если учесть, что ее уже не существует?..

– Надеюсь и молюсь, чтобы Маквей поскорее оказался в Лондоне и объяснил нам это, – тихо произнес Нобл.

Глава 78

Ночью обломки поезда Париж – Мо выглядели еще кошмарней, чем днем. Мощные прожекторы освещали площадку, на которой стояли два огромных крана, стаскивавшие разбитые, перекореженные вагоны с насыпи. Ближе к вечеру зарядил мелкий дождик и разбудил спавшего под деревьями Осборна. Он сел и пощупал свой пульс. Сердце билось ровно. Противно ныли все мышцы, болело правое плечо – сильный ушиб, но в целом он был на удивление в приличной форме. Поднявшись на ноги, Осборн подошел к опушке рощи, откуда можно было наблюдать за спасательными операциями, оставаясь незамеченным. Ему нужно было как-то узнать, найден ли Маквей, живой или мертвый, но спускаться вниз он опасался, чтобы не попасться на глаза неведомому противнику. Ему оставалось только сидеть в укрытии, ждать и надеяться что-нибудь увидеть или услышать… Ужасное, беспомощное состояние, но ничего другого он не мог придумать.

Осборн поплотнее запахнул пиджак и первый раз за это время позволил себе погрузиться в мысли о Вере. Их первая встреча в Женеве. Улыбка Веры, цвет ее волос, загадочная магия глаз. Да, это была настоящая любовь.

В темноте Осборн из своего укрытия продолжал наблюдать за спасателями. Из обрывков разговоров он понял, что под поезд действительно была подложена взрывчатка. Сомнений не было: именно в них с Маквеем целились неизвестные террористы. Осборн мучительно боролся с желанием подойти к командиру отряда спасателей, назвать свое имя и потребовать ускорить поиски Маквея. Но тут проходивший мимо пожарный зачем-то снял куртку и каску и повесил их на поставленное полицейскими ограждение, неподалеку от места, где затаился Осборн. Искушение было слишком велико. Осборн вынырнул из укрытия и взял вещи пожарного.

Натянув на себя куртку и низко надвинув на глаза каску, Осборн направился к насыпи. Теперь он был уверен, что его никто не узнает. Около навеса, где находился штаб гвардейцев, толпились репортеры, там висел список пострадавших. Быстро просмотрев его, Осборн убедился, что Маквея еще не нашли: единственный американец, числившийся в списке пострадавших, был подросток из Небраски. Значит, Маквей либо прячется, как и он, либо все еще погребен под обломками вагонов. Почувствовав на себе чей-то взгляд, Осборн обернулся и обнаружил, что на него смотрит высокая девушка с репортерским удостоверением, приколотым на воротник. Он деловито подхватил с земли пожарный топорик, вскинул его на плечо и зашагал к насыпи. Один раз он оглянулся, чтобы убедиться, что девушка не следит за ним. Но она уже смотрела в другую сторону. Отбросив топорик, Осборн отошел в темноту.

Вдалеке светились огни Мо. Население города около сорока тысяч, всплыла в его памяти строка из путеводителя. Видно было, как взлетают и садятся самолеты на маленьком аэродроме под городом. Вот куда ему следует пробираться, когда рассветет. Он не имел ни малейшего представления, с кем договаривался Маквей в Лондоне. Без паспорта, без денег, лучшее, что он мог придумать, это идти к аэродрому и надеяться, что «Сессна» окажется на месте.

Раздался оглушительный скрежет металла – один из кранов отцепил вагон, высоко поднял его и перенес через насыпь. Минутой позже в воздухе качнулась стрела второго крана, и рабочие, обвязанные веревками, полезли на следующий вагон, который еще предстояло отцепить. Взволнованный, Осборн вернулся в свое укрытие. Ноги были как ватные, он присел на корточки и задумался.

Как давно он познакомился с Маквеем? Дней пять назад, от силы шесть. Снова нахлынули воспоминания. Он тогда был перепуган до смерти, не понимая, что Маквею было от него нужно, и изо всех сил старался не показать своего страха. Спокойно отвечая на вопросы детектива, Осборн сумел даже убедительно соврать про грязь на туфлях, но в душе молился, чтобы Маквей не попросил его вывернуть карманы. Трудно было бы объяснить, зачем ему сукцинилхолин и шприцы. Ни один из них тогда не догадывался, что кровавая лавина событий скоро накроет их обоих, закрутит и швырнет сюда, в это жуткое нагромождение искореженной стали и человеческих тел. Осборн пытался внушить себе, что ночь пройдет спокойно, а утром в аэропорту он увидит Маквея, нетерпеливо машущего ему с борта «Сессны», которая увезет их в безопасное место. Но это была только мечта, и сам Осборн понимал это. Время шло, и все меньше оставалось шансов, что Маквея найдут живым. Он был где-то здесь, возможно, совсем близко от Осборна… Оставалось надеяться, что смерть его была быстрой и безболезненной.

Его охватило горькое чувство утраты, как будто тело Маквея уже найдено. Этого человека он только-только начал узнавать и хотел бы узнать лучше. Так мальчик, подрастая, начинает лучше понимать своего отца. Осборн почувствовал, что слезы наворачиваются ему на глаза. Почему это сравнение пришло ему в голову – Маквей и отец?.. Причудливая, странная мысль, но такая естественная! И чем дольше он сидел здесь один, в темноте, тем ощущение невосполнимой утраты становилось сильнее и горше.

Осборн попробовал вырваться из охватившего его оцепенения и вдруг осознал, что глаза его давно уже бессознательно прикованы к какому-то предмету среди деревьев у подножия насыпи, в стороне от кранов, где шла разборка поврежденных вагонов. В тусклом свете серого дня, среди опавших листьев, заметить его было трудно. Но сейчас, в ярком свете прожекторов, предмет отбрасывал четкую тень.

Осборн торопливо начал спускаться вниз. Скользя по гравию и спотыкаясь, хватаясь за деревья, чтобы не упасть, он наконец добрался до цели.

Предмет, на который он обратил внимание, оказался целым куском пассажирского вагона, каким-то образом отброшенным сюда. Неповрежденное купе застряло в кустах, только дверь погнулась. Подойдя поближе, Осборн понял, что это туалет.

– Не может быть! – громко воскликнул он, но вместо ужаса в его голосе неожиданно прозвучало веселье. – Да нет, это невозможно… – Он почувствовал, как его разбирает смех. – Маквей? – позвал он. – Маквей?..

Сначала никто не ответил, потом изнутри донесся приглушенный и неуверенный голос:

– Осборн, это вы?..

Была ли эта разрядка после пережитого ужаса или дело было в абсурдности ситуации, но на Осборна напал неудержимый хохот. Давясь смехом, он колотил кулаками по стенкам купе, на глазах выступили слезы.

– Осборн! Какого черта?! Откройте эту проклятую дверь!

– Вы в порядке? – крикнул в ответ Осборн.

– Да выпустите же меня наконец отсюда!..

Смех утих мгновенно. Осборн, все еще в одежде пожарного, поспешил назад. Потолкавшись среди спасателей, он высмотрел короткий железный ломик. Сунув его под куртку, он огляделся и быстро пошел к Маквею.

Через пару минут дверь со скрежетом слетела с петель, и Маквей шагнул на свежий воздух. Его одежда была в беспорядке, волосы взлохмачены, от него исходила чудовищная вонь, под глазом красовался желвак размером с бейсбольный мяч, подбородок зарос седой щетиной, но держался он на удивление бодро.

Осборн улыбнулся:

– Простите, вы случайно не Ливингстон?[25]

Маквей открыл рот, чтобы подобрать достойный ответ, но тут его взгляд упал на насыпь, где два гигантских крана разбирали обломки поезда. Он замер.

– О Боже! – только и смог выговорить он.

Маквей повернулся к Осборну. Кто они, почему оказались здесь – сейчас все это не имело значения. Они выжили, а другие – нет. Одновременно они шагнули друг другу навстречу, обнялись и застыли. Это было не просто проявление дружеских чувств, скорее ощущение глубокой духовной общности, которое дано понять лишь людям, заглянувшим в лицо смерти.

Глава 79

За столиком бара отеля «Мо» сидел в одиночестве фон Хольден, потягивая перно с содовой и прислушиваясь к разговорам журналистов, побывавших на месте катастрофы. На этот вечер бар стал их штаб-квартирой. Многие по рации связывались с коллегами, еще остававшимися там. Если бы произошло что-то новое, они – и фон Хольден – узнали бы об этом через секунду.

Фон Хольден перевел взгляд со своих часов на те, что висели над стойкой. Его часы «Ле Калтр» в течение пяти лет показывали одинаковое время с берлинскими цезиевыми эталонными часами, которые допускают отклонение порядка одной секунды каждые три тысячи лет.

Часы фон Хольдена показывали 9.17. Часы над баром отставали на минуту и восемь секунд. Напротив, через проход, за столиком в компании двух молодых людей лет по двадцати пяти сидела молодая девушка с короткими светлыми волосами и в еще более короткой юбочке. Один из ее спутников, худощавый, в очках с массивной оправой, напоминал студента-старшекурсника. Второй, крепче сложением, в дорогих брюках и бордовом кашемировом свитере, потряхивал копной кудрявых волос. Его манера раскачиваться на стуле, говорить и жестикулировать, прикуривать сигарету и небрежно швырять спичку в пепельницу – все выдавало в нем богатого плейбоя на отдыхе. Девушку звали Одетта, ей было двадцать два года. Она была специалистом-взрывником, это она устанавливала заряд на рельсах. Худой в очках и плейбой в кашемировом свитере были международными террористами. Все трое работали в парижском секторе Организации. Сейчас они ждали инструкций фон Хольдена, если Осборна или Маквея обнаружат живыми.

Фон Хольден считал, что пока им везет. Парижский сектор несколько часов не мог установить местонахождение Маквея и Осборна. Но около шести утра кассир на вокзале заметил, что они берут билеты в Мо. Убрать их прямо на вокзале было бы самонадеянно – слишком мало времени, чтобы правильно все организовать, и слишком много шансов нарваться на отдел по борьбе с терроризмом. Лучше подождать.

В 6.20, за десять минут до того, как поезд Париж – Мо отправился с Восточного вокзала, из Парижа по автотрассе № 3 на встречу с Одеттой к железнодорожному переезду в двух милях к востоку от Мо выехал мотоциклист. Он вез четыре пакета пластиковой взрывчатки С4. Вдвоем они прикрепили взрывчатку к рельсам, установили детонатор и, когда показался поезд, исчезли. Через три минуты тепловоз всем своим весом ударил по детонатору, и поезд, мчавшийся со скоростью семьдесят миль в час, свалился под откос.

Принятию решения в парижском секторе предшествовали споры – не лучше ли перевести стрелку или просто вынуть кусок рельса и создать видимость несчастного случая?

И да и нет.

Поврежденные рельсы или переведенная стрелка неизбежно привлекут внимание в ходе расследования. Несчастный случай такого рода может навести на ненужные размышления.

А взрыв бомбы – типичный акт терроризма, и рапорт ляжет в стол вместе с десятком других. Для подтверждения версии можно еще подбросить бомбочку в больничную палату с уцелевшими.

Фон Хольден еще раз посмотрел на часы, встал и вышел, даже не взглянув на своих сообщников. Он поднялся к себе в номер. Уезжая из Парижа, он захватил с собой увеличенные фотографии Маквея и Осборна из парижских газет. По дороге в Мо фон Хольден внимательно изучил их лица и теперь представлял, с кем имеет дело.

С Полом Осборном, решил он, серьезных проблем не будет, если дело дойдет до прямого столкновения. Они с фон Хольденом были примерно одного возраста и одинакового телосложения. Но этим сходство и исчерпывалось. Фон Хольден был человеком, закаленным в боях. Осборн – нет. Применение грубой силы сразу же выбьет его из колеи.

Маквей – другое дело. То, что он в летах и немного тяжеловат, ничего не значит. Фон Хольден сразу понял, почему ему удалось уложить Бернарда Овена. В Маквее было то, что сразу выделяло его из толпы. В его глазах читался большой опыт, накопленный за долгие годы полицейской работы, он умел постоять за себя. Фон Хольден инстинктивно чувствовал, что если Маквей вцепится в человека, в прямом или переносном смысле, то уйти не даст. Спецназ научил его, что таких людей, как Маквей, надо убивать на месте, при первой же встрече. Не успеешь – обязательно пожалеешь, и очень горько.

Войдя в комнату, фон Хольден запер дверь и подсел к маленькому столику. Открыл портфель и достал портативный коротковолновый передатчик. Пощелкав переключателями, он настроил его на передачу и набрал код. Прошло восемь секунд, прежде чем линия освободилась.

– «Люго», – передал он свое кодовое имя. – «Экстаз», – продолжил он.

«Экстазом» назвали операцию, начавшуюся ликвидацией Мерримэна и сейчас сфокусированную на Маквее и Осборне.

– Nichts,[26] – закончил он сообщение, набрал код и выключил передатчик. Европейское подразделение получило информацию, что объекты операции «Экстаз» пока не ликвидированы. Они по-прежнему в розыске, и все оперативники должны быть поставлены об этом в известность.

Убрав передатчик, фон Хольден погасил свет и подошел к окну. Он чувствовал усталость и раздражение. Хотя бы одного должны были обнаружить к этому времени! Оба сели на поезд, остановок на этом маршруте нет. Либо они под обломками, либо каким-то чудом испарились.

Фон Хольден опустился на кровать, зажег ночник и набрал номер Джоанны в Цюрихе. Он не виделся с ней с той ночи, когда она, обнаженная, в истерике выбежала из его спальни.

– Джоанна, это Паскаль.

Молчание.

– Джоанна? Тебе лучше?

– Нет, не лучше, – выговорила она наконец.

В ее голосе было отчуждение и тревога. Конечно, та ночь была для нее нешуточной. Но ведь она не могла помнить случившееся, ее рассудок был затуманен наркотиками! Все ее ощущения – это результат передозировки ЛСД.

– Я был страшно огорчен. Хотел позвонить, но до сих пор никак не получалось… Честно говоря, ты была немного не в себе той ночью. Может, это коньяк или усталость после перелета? Или наша страсть, как ты думаешь?

– Нет, Паскаль. Не в этом дело. – Она рассердилась. – Я очень много работала с мистером Либаргером. Но требуют, чтобы к этой пятнице он начал ходить без костыля… Не знаю, что произошло. Я не могу вспомнить, что было той ночью. Я не хочу давать мистеру Либаргеру такую большую физическую нагрузку. Это вредно для него! Мне не нравится, как ко мне относится доктор Салеттл, и вообще…

– Джоанна, позволь мне сказать несколько слов. Пожалуйста. По-моему, доктор Салеттл просто нервничает. В пятницу мистеру Либаргеру предстоит произнести речь перед главными держателями акций корпорации. Будущее компании зависит от того, сможет ли он произвести впечатление компетентного и уверенного в себе руководителя. Салеттл срывается по мелочам, потому что состояние мистера Либаргера полностью на его ответственности. Понимаешь?

– Да… Нет. Извини. Я не знала… И все равно это не причина…

– Джоанна, мистер Либаргер произнесет свою речь в пятницу в Берлине. Утром в пятницу ты, я, мистер Либаргер и Эрик с Эдвардом летим самолетом компании в Берлин.

– В Берлин? – Остальное Джоанна пропустила мимо ушей. Фон Хольден понимал, что эта новость еще больше огорчила ее. Он знал, что ей все смертельно надоело и что она мечтает как можно скорее вернуться в Нью-Мексико, в свой обожаемый Таос.

– Джоанна, представляю себе, как ты устала. Может быть, в наших личных отношениях я слишком тебя перегружал. Но ты же знаешь, как ты мне нравишься. Моя беда в том, что мне трудно сдерживать свои чувства. Пожалуйста, Джоанна, потерпи еще немного. Пятница наступит скоро, ты и не заметишь, как пролетит неделя. А в субботу ты сможешь лететь домой прямо из Берлина, если захочешь.

– Домой? В Таос? – Он почувствовал в ее голосе радостное возбуждение.

– Ты рада?

– О да, конечно.

Изысканная одежда и жизнь в средневековом замке не изменили Джоанну – в душе она оставалась деревенской девчонкой, скучающей по простой жизни в Таосе. И больше всего на свете она хотела бы вернуться домой.

– Я могу рассчитывать на тебя? – Голос фон Хольдена был полон тепла.

– Да. Да, Паскаль, можешь на меня рассчитывать.

– Спасибо, Джоанна. Прости, что тебе приходится терпеть все эти неудобства. И я очень жду нашего свидания в Берлине. Чтобы мы могли побыть одни, посидеть где-нибудь вдвоем, потанцевать… Спокойной ночи, Джоанна.

– Спокойной ночи, Паскаль.

Фон Хольден представил себе, как Джоанна с улыбкой положила трубку. Что ж, наговорил он достаточно.

Глава 80

Звонок в дверь разбудил Бенни Гроссмана. Было три часа дня. Кого это еще черт несет? Эстелла на работе, Мэтт – в еврейской школе, Дэвид – на футбольной тренировке. Пусть этот тип звонит в другую дверь, успел подумать Бенни и тут же провалился в сон.

Снова звонок.

– Отвяжитесь, Христа ради, – простонал Бенни, но звонок не умолкал.

Вздыхая, он выбрался из кровати и выглянул в окно. Во дворе никого не было, а входную дверь из окна не видно.

– Ладно! – сказал он себе, когда раздалась новая трель звонков. Натянув штаны, он поплелся по лестнице вниз, подошел к двери и посмотрел в дверной глазок. На пороге стояли два раввина-хасида, один – молодой, гладко выбритый, второй – с длинной седой бородой.

– О Господи, что стряслось? – Бенни с колотящимся сердцем торопливо открыл дверь.

– Детектив Гроссман? – спросил старый раввин.

– Да, это я… – Несмотря на долгие годы полицейской работы, во всем, что касалось семьи, Бенни был совершенно сумасшедшим. – Что случилось? Кто-то попал в беду? Эстелла? Мэтт? Дэвид?..

– Боюсь, что вы, – произнес старый хасид.

Бенни не успел ничего понять. Молодой хасид поднял руку, в которой оказался револьвер, и выстрелил ему между глаз. Бенни мешком свалился на пол. Молодой раввин шагнул в прихожую и выстрелил еще раз – для верности.

Старик в это время быстро осмотрел дом. Наверху, на письменном столе, он нашел заметки Бенни, сделанные перед звонком в Скотленд-Ярд. Аккуратно сложив, старик сунул их в карман и спустился по лестнице.

Миссис Гринфилд, живущей в соседнем доме, показалось странным, что среди бела дня от Гроссманов выходят сразу два раввина. Когда они притворили за собой калитку и повернули в сторону ее дома, она вышла во двор.

– Все в порядке? – спросила она.

– Да, конечно. Шалом. – И младший хасид приветливо улыбнулся.

– Шалом. – Миссис Гринфилд смотрела, как молодой раввин открыл дверцу для старика, потом обошел машину и сел за руль. На прощание он одарил ее еще одной любезной улыбкой.

* * *

Шестиместная «Сессна» через грозовой фронт пробивалась к Мо.

Кларк Кларксон, бывший пилот истребителя-бомбардировщика, шел на снижение, преодолевая воздушные вихри. Пристегнувшись к креслу, Айан Нобл, занимавший сиденье второго пилота, прилип к окну, вглядываясь в землю. Позади Кларксона сидел переодетый в гражданский костюм майор Джеффри Эвнел, полевой хирург и командир спецподразделения британских вооруженных сил. Ни британская военная разведка, ни Авриль Рокар, откомандированная в Мо Каду, не смогли ничего узнать о судьбе Маквея и Осборна. Если они и находились в поезде, то после крушения каким-то образом бесследно исчезли.

Нобл предполагал, что один из них, а возможно, и оба были ранены во время катастрофы и, опасаясь повторного нападения диверсантов, взорвавших поезд, спрятались в укромное место. Маквей и Осборн знали, что за ними прилетит самолет, и, по всей видимости, нашли укрытие где-нибудь на двухмильном отрезке пути между местом аварии и аэропортом. Потому Нобл и взял с собой майора Эвнела.

Внизу показался городок Мо, чуть правее – аэродром. Кларксон связался с диспетчером и получил разрешение на посадку. Через пять минут, в 8.01, легкий самолет приземлился.

Когда «Сессна» остановилась у контрольной вышки, Нобл и майор Эвнел выбрались из самолета и пошли к небольшому терминалу аэропорта.

В глубине души Нобл не знал, на что надеется. Полицейская работа действительно опасна, это известно любому копу с первого дня службы. И Лондон в этом смысле ничем не отличается от Детройта или Токио. Смерть рядового копа, убитого при обходе своего участка, ничем не отличается от смерти известного детектива и одинаково легко настигает обоих. Но ведь это Маквей! Маквей, способный преодолеть на своем пути все препятствия, Маквей, который переживет всех и в девяносто пять все еще будет служить в полиции! И все же Нобла терзали мрачные предчувствия, ими, казалось, был напоен сам воздух вокруг. Поэтому он прилетел сам и прихватил с собой Эвнела – не мог он просто так бросить Маквея.

Нобл чувствовал свинцовую тяжесть в ногах. У стойки иммиграционной службы он достал свое удостоверение и предъявил его дежурному офицеру. С мрачными лицами они с Эвнелом шагнули через стеклянные двери в терминал.

Меньше всего он рассчитывал увидеть Маквея сидящим в кресле и читающим утреннюю газету. Он был в дурацкой бейсбольной кепке с Микки-Маусом и в свитере с эмблемой Диснейленда.

– Боже милосердный!..

– Привет, Айан, – улыбнулся Маквей. Он встал, сложил газету и сунул ее в карман.

В двадцати шагах от них Осборн, с зачесанными назад волосами и все еще в куртке французского пожарного, оторвал взгляд от «Фигаро». Он проследил, как Нобл пожал руку Маквею, как представил ему своего спутника. Маквей покосился на Осборна и едва заметно кивнул ему. Нобл, Маквей и Эвнел тут же повернулись и вышли из терминала.

Осборн нагнал их в двадцати футах от «Сессны». Кларксон включил мотор и попросил разрешения на взлет. В 8.27 они уже летели над Мо.

Глава 81

Маленькая «Сессна» прорвала низкие облака над Мо и исчезла из виду.

Маквей рассказал Ноблу историю их спасения: они с Осборном провели ночь в лесу около взлетной полосы и пробрались в здание аэропорта к половине восьмого утра. Изображая туриста, Маквей купил кепку, свитер и дорожные туалетные принадлежности. Потом в туалете, где его ждал Осборн, Маквей побрился и переоделся. Осборн просто зачесал волосы назад и хорошенько пригладил их. Заросший, в куртке пожарника, он был похож на усталого спасателя, вырвавшегося ненадолго, чтобы встретить кого-то в аэропорту. Вот и все, им оставалось только дождаться «Сессны».

Нобл покачал головой и усмехнулся.

– Маквей, вы потрясающий парень. Потрясающий.

– Хм. – Маквей пожал плечами. – Просто везучий.

– Это я и имел в виду.

Нобл дал Маквею немного отдохнуть, потом достал копию рассказа Бенни Гроссмана и протянул ему. Через два часа, ко времени приземления, Маквей дважды перечитал текст, переварил его и стал рассуждать.

Итак, факты:

Отец Пола Осборна придумал и изготовил образец скальпеля, сохраняющего остроту при самых трудновообразимых температурах, главным образом низких. Категория: техническое обеспечение.

Согласно данным, полученным от Бенни Гроссмана, дальше события развивались следующим образом:

Александр Томпсон из Шеридана, штат Вайоминг, составил программу для компьютера, управляющего скальпелем во время микрохирургических операций. Категория: программное обеспечение.

Дэвид Брейди из Глендейла, Калифорния, изобрел и построил модель механической руки, способной заменить руку хирурга во время операций. Категория: техническое обеспечение.

Мэри Риццо Йорк из Нью-Джерси проводила эксперименты с газами, охлажденными до – 516 градусов по Фаренгейту. Категория: научные исследования.

Все это происходило в период с 1962 по 1966 год. Все ученые работали в одиночку. После завершения каждого из проектов исполнителя устранял Альберт Мерримэн. По признанию Мерримэна, которое он сделал Полу Осборну, его нанял для этой цели Эрвин Шолл. Тот самый Эрвин Шолл, который, по данным ФБР, на протяжении десятилетий был близким другом и доверенным лицом всех, без исключения, президентов США и потому являл собой фигуру неприкосновенную.

Но в холодильнике лондонского полицейского морга лежат семь обезглавленных трупов и одна голова – без тела. Пять трупов из семи, как установлено экспертами, подвергались охлаждению почти до абсолютного нуля, что соответствует характеру экспериментов Мэри Йорк.

В свое время Маквей спросил ведущего английского микропатолога доктора Стивена Ричмена:

– Допустим, температуру, близкую к абсолютному нулю, можно достичь в лабораторных условиях. Какой смысл в том, чтобы охлаждать до такой температуры обезглавленные тела и отрубленные головы?

Ричмен ответил лаконично:

– Чтобы соединить их.

Возможно ли, чтобы Эрвин Шолл тридцать лет назад начал финансировать исследования по криохирургии, преследуя именно эту цель?

Если да, почему это делается в такой тайне, что даже нанятые им ученые должны были умереть?

Патенты?

Возможно.

Но в ходе расследования, проведенного специальным отделом полиции по всей Великобритании, установлено, что подобных низкотемпературных экспериментов не проводилось никогда и никем. Нобл недавно встречался с доктором Эдвардом Л.Смитом, президентом Общества криомедицины Америки, и Акито Сато, президентом Дальневосточного института крионики. Оба подтвердили, что нигде в мире такие исследования не ведутся.

* * *

Сумерки сгущались над Лондоном. Маквей и Осборн сидели в кабинете Нобла в Скотленд-Ярде. Маквей распрощался с бейсбольной кепкой, украшенной Микки-Маусом, но свитер оставил. Осборн куртку пожарника выменял у Нобла на темно-синий кардиган с золотой эмблемой лондонской полиции на левом кармане.

На запрос в «RDT&E»[27] поступил ответ, что патентов на указанные виды технического и программного обеспечения для означенного раздела микрохирургии не зарегистрировано. Информацию о компаниях, нанимавших на работу людей, ставших жертвами Мерримэна, еще ждали.

В дверь постучали, и в кабинет вошла Элизабет Уэллс, очень высокая, сорокатрехлетняя, незамужняя секретарша Нобла. Она несла поднос, на котором стояли термосы с кофе и чаем, маленький кувшинчик со сливками, сахарница и чашки.

– Благодарю вас, Элизабет, – сказал Нобл.

– Не за что! – Выпрямившись во весь рост, она стрельнула глазами в Осборна и вышла.

– Кажется, вы ей приглянулись, Осборн. Она и сама недурна. Чай или кофе?

Осборн ухмыльнулся.

– Чай, пожалуйста.

Маквей рассеянно смотрел в окно на коротышку, гулявшего с двумя здоровенными псами, и не обращал внимания на оживившихся компаньонов.

– Кофе, Маквей? – услышал он голос Нобла.

Маквей резко повернулся и пружинистым шагом пересек комнату. Его глаза смотрели остро, походка выдавала стремительную энергию.

– Мне, Айан, и раньше доводилось чувствовать себя идиотом из-за того, что при расследовании я с самого начала умудрялся проглядеть совершенно очевидную вещь. На этот раз мы ухитрились это сделать все – вы, я, доктор Майклс, даже доктор Ричмен.

– О чем вы говорите? – Ложечка с сахаром застыла над стаканом Нобла.

– О жизни, черт возьми. – Маквей взглянул на Осборна, словно приглашая его к разговору, потом облокотился о письменный стол Нобла. – Если человек тратит столько времени и денег, чтобы соединить отсеченные головы с обезглавленными телами, то делается это не ради самого процесса, а ради конечной цели, то есть, чтобы в результате эксперимента вернуть в это создание жизнь, заставить этого Франкенштейна жить!

– Да, но зачем? – Нобл уронил ложечку в чашку.

– Пока не знаю. Но иначе быть не может. – Маквей повернулся к Осборну. – Вы медик. Как вам нравится моя гипотеза?

– Теоретически это очень просто. – Осборн откинулся на спинку кресла. – Замороженный объект возвращают к исходной температуре… от пятисот шестидесяти градусов ниже нуля до девяноста восьми и шести десятых градуса выше нуля по Фаренгейту. При операции кровь из сосудов откачивается, при разморозке система кровообращения вновь наполняется. Главная проблема состоит в том, чтобы температура тканей тела повышалась одновременно и равномерно.

– Но это возможно? – спросил Нобл.

– Я бы сказал так: если они справились с первой частью задачи, думаю, и вторая им по силам.

Заработал факс на старинном бюро около письменного стола Нобла.

Маквей и Осборн пригнулись и через плечо Нобла тоже стали читать:

«Микротэб», Уолтхэм, Массачусетс. Закрылась в июле 1966 года. Принадлежала «Уэнтуорт продактс», Онтарио, Канада. Правление: Эрл Сэмюэльз, Эван Харт, Джон Харрис. Все из Бостона, Массачусетс. Все скончались в 1966 году.

«Уэнтуорт продактс», Онтарио, Канада. Прекратила существование в августе 1967 года. Владелец – Джеймс Телмедж из Виндзора, Онтарио, умер в 1967 году.

«Алеймс стил», Питтсбург, Пенсильвания. Прекратила существование в 1966 году. Отделение «Уэнтуорт продактс», Онтарио, Канада. Совет директоров: Эрл Сэмюэльз, Эван Харт, Джон Харрис.

«Стендэд технолоджиз», Перт-Амбой, Нью-Джерси. Отделение «ТЛТ интернэшнл», Парк-авеню, 10, Нью-Йорк. Совет директоров: Эрл Сэмюэльз, Эван Харт, Джон Харрис.

«ТЛТ интернэшнл», собственность «Омега шиллинг лайнс», Ганновер-сквер, 17, Мейфер, Лондон, Великобритания. Контрольный пакет акций принадлежит Гарольду Эрвину Шоллу, Ганновер-сквер, 17, Мейфер, Лондон, Великобритания.

– Вот оно! – победоносно воскликнул Нобл, увидев имя Шолла, но факс снова заработал:

«ТЛТ интернэшнл» закрылась в 1967 году. «Омега шиппинг лайнс» куплена «Гольц девелопмент груп», Дюссельдорф, Германия, в 1966-м. «Гольц девелопмент груп» – товарищество с основными партнерами: Гарольд Эрвин Шолл – Ганновер-сквер, 17, Лондон, Великобритания, Густав Дортмунд – Фридрихштадт, Дюссельдорф, Германия. Президент с 1978 года – Конрад Пейпер, Рейх-штрассе, 52, Шарлоттенбург, Берлин, Германия (Примечание: ГДГ с 1981 года принадлежит холдинговой компании «Льюсен интернэшнл», Бэйсуотер-роуд, Лондон, Великобритания.)

Конец передачи.

Нобл устроился поудобней в кресле и посмотрел на Маквея.

– Возможно, наш приятель Эрвин Шолл – вовсе не такая неприкосновенная личность, как полагают ваши друзья из ФБР. Вы знаете, кто такой Густав Дортмунд?

– Президент Центрального банка Германии, – ответил Маквей.

– Совершенно верно. А «Льюсен интернэшнл» была главным поставщиком стали и оружия Ираку в восьмидесятые годы. Мне кажется, господа Шолл, Пейпер и Дортмунд здорово разбогатели за это время, если только не успели сделать этого раньше.

– Позвольте… – Осборн потянулся к журналу «Пипл», лежавшему на столе около Нобла. Маквей с недоумением смотрел, как Осборн отодвинул в сторону чашку Нобла и раскрыл журнал. На развороте рекламировался новый диск молодой, популярной рок-певицы. Певица в мокром, просвечивающем платье сидела на спине выпрыгивающего из воды дельфина.

Маквей и Нобл в полной растерянности смотрели на Осборна.

– Не знаете, да? – Осборн засмеялся.

– Чего не знаем? – спросил Маквей.

– Ну, насчет Конрада Пейпера.

– А он тут при чем? – Маквей никак не мог сообразить, куда клонит Осборн.

– Его жена, Маргарита Пейпер, заправила в шоу-бизнесе. Ей принадлежит крупнейшее агентство, которое представляет интересы и этой юной леди на спине дельфина и еще дюжины знаменитостей рока и видео. И, – Осборн сделал многозначительную паузу, – офис ее находится в фешенебельном, недавно отреставрированном особняке семнадцатого века в Берлине.

– Откуда, о Господи, вам это известно? – Нобл был озадачен.

Осборн закрыл журнал и бросил его назад, на столик.

– Шеф, я – хирург-ортопед из Лос-Анджелеса. Больше половины моих пациентов – подростки со спортивными травмами. Специально для них я держу в приемной журнальчики такого рода.

– Так вы что, и сами их читаете?

Осборн ухмыльнулся.

– Будьте уверены.

Глава 82

Из-за плохой видимости Кларк Кларксон изменил маршрут и приземлился около Ремсгейта, в сотне миль к юго-востоку от того места, где намечалась посадка. Случайный маневр пилота сбил с толку фон Хольдена.

Спустя час после вылета «Сессны» ST95 из Мо уборщик обнаружил костюм Маквея на дне мусорной корзины в мужском туалете аэропорта. Через считанные секунды информация о находке поступила в парижский сектор. Через двадцать минут в аэропорт прибыл фон Хольден, чтобы опознать потерянный пиджак своего «дядюшки» в бюро находок. Маквей догадался сорвать этикетку, прежде чем распроститься с пиджаком. Но не подумал о том, что его револьвер изрядно потер подкладку под мышкой, а фон Хольдену было известно, какие следы оставляет наплечная кобура.

Фон Хольден вернулся в свой номер отеля в Мо, а парижский сектор занялся проверкой всех самолетов, взлетевших из аэропорта Мо между восходом солнца и временем, когда был найден костюм. К 9.30 было установлено, что шестиместная «Сессна» ST95, вылетевшая из английского аэропорта Бишопс-Стортфорд этим утром, приземлилась в Мо в 8.01, а улетела ровно через двадцать шесть минут, в 8.27. Эти сведения еще не давали стопроцентной уверенности, что Маквей и Осборн были на борту этой «Сессны», но соответствующее задание в лондонский сектор поступило. К трем часам оперативники Организации нашли «Сессну» ST95 на летном поле в Ремсгейте и установили, что она принадлежит маленькой сельскохозяйственной компании в Бате. Короче говоря, след был потерян. Пилот, оставивший «Сессну» в Ремсгейте, походя уронил несколько слов – мол, пусть стоит, пока небо не прояснится. А потом автобусом уехал в Лондон вместе с каким-то мужчиной, по описанию – не Маквеем и не Осборном. Информацию сразу же передали в парижский сектор для «Люго», вернувшегося к этому времени в Берлин. К 6.15 в лондонский сектор доставили улучшенные копии фотографий разыскиваемых американцев и приказ поторопиться!

* * *

В 8.35 Маквей в нижнем белье сидел на кровати в номере отеля в Найтсбридже, старинном, восемнадцатого века здании, отреставрированном и переоборудованном. Ботинки его валялись на полу, стаканчик виски стоял на столике рядом с телефоном. Он зарегистрировался как Говард Никол из Сан-Джоз, Калифорния. Осборна, под именем Ричарда Грина из Чикаго, поселили в «Форум-отеле» неподалеку от Кенсингтона, а Нобл уехал домой, в Челси.

Только что Маквей получил от Билла Уодуорда, старшего детектива департамента полиции Лос-Анджелеса, факс об убийстве Бенни Гроссмана. По данным предварительного закрытого расследования, убийство совершено преступниками, замаскированными под раввинов-хасидов.

Маквей старался держаться так, как, он знал, держался бы сам Бенни – то есть на время отбросить в сторону эмоции и рассуждать логически. Бенни был убит в собственном доме примерно через шесть часов после того, как позвонил Айану Ноблу и передал ему сведения, затребованные Маквеем. Последнюю ночь своей жизни Бенни потратил на выполнение этого задания, потому что Маквей просил сделать это срочно. Он позвонил Ноблу, не дожидаясь условленного срока, потому что увидел в программе новостей аварию поезда Париж – Мо, и интуиция подсказала ему, что катастрофа связана с пребыванием Маквея в Париже.

Важное обстоятельство – Бенни говорил с Ноблом по своему домашнему телефону. Отсюда следует, что работающая в Штатах преступная Организация имеет доступ не только к сверхзасекреченному хранилищу данных в компьютерной системе департамента полиции, что позволило им установить, кто и какую информацию собирает, но и в состоянии прослушивать личные телефоны. Теперь они наверняка вышли на Нобла – Бенни звонил по его личному номеру, ну, а если они сумели организовать прослушивание во Франции и США, то смогут и в Англии.

Отпив большой глоток виски, Маквей отставил стакан, встал и подошел к шкафу. Он достал свежую рубашку, костюм и галстук. Через несколько минут револьвер занял свое место в кобуре у бедра. Маквей еще раз глотнул виски и вышел. Смотреться в зеркало ему было незачем – он и так знал, как выглядит.

Толкнув тяжелую, с начищенными медными украшениями дверь отеля, он вышел на улицу и прошагал квартал к ближайшей станции подземки. Через двадцать минут он был в Челси, в удобном, со вкусом обустроенном доме Нобла.

Нобл по прямой линии связался со Скотленд-Ярдом и заказал машину и охрану для жены. Через пятнадцать минут супруги попрощались, и миссис Нобл отправилась погостить к сестре в Кембридж.

– Это не первый раз, – сказал Нобл, когда машина исчезла из виду. – Такое уже случалось. ИРА, другие подонки… Неспокойно в мире.

Маквей кивнул. Он волновался за Осборна. Детективы Нобла проводили его в отель и строго-настрого запретили покидать номер. Перед тем как отправиться к Ноблу, Маквей позвонил Осборну, но тот не ответил. Теперь он попытался дозвониться еще раз – с тем же результатом.

– Нет? – спросил Нобл.

Маквей кивнул и положил трубку. Как только трубка легла на рычаг, раздался звонок.

Нобл схватил трубку.

– Да. Да, он здесь. – Нобл посмотрел на Маквея. – Дейл Уошборн из Палм-Спрингса добивается вас.

– Она у телефона?

Нобл обменялся парой фраз со своим оперативником и записал что-то на листке. Повесив трубку, он протянул листок Маквею.

– С ней можно связаться по этому номеру.

Маквей попросил Нобла еще разок позвонить Осборну, а сам вышел в холл ко второму домашнему телефону Нобла. Было уже одиннадцать вечера по лондонскому времени. Примерно три пополудни в Палм-Спрингсе.

– Дейл у телефона, – произнес нежный голос.

– Привет, милая, это Маквей. Что у тебя?

– Сейчас?

– Сейчас.

– Сейчас у меня гости.

– Наверное, это твои друзья. Расскажи, что нового.

– Представь, две пары, тузы и восьмерки, с ума сойти, что за расклад!

– Этот твой покер…

– Покер был до твоего звонка, дорогой. Подожди, я подойду к другому аппарату.

Маквей услышал, как она с кем-то разговаривает. Через несколько секунд Дейл сняла трубку второго аппарата, первый щелкнул, отключившись.

Дейл Уошборн, казалось, сошла прямо со страниц романов Раймонда Чандлера. Тридцать пять лет, натуральная платиновая блондинка, прекрасная фигура и мозги ничуть не хуже. Дейл на протяжении пяти лет была тайным агентом лос-анджелесского департамента полиции. Во время одного широкомасштабного рейда в Брентвуде случилось несчастье – пуля застряла у нее в нижней части спины и удалить ее не представлялось возможным. Получив отличную пенсию, Дейл поселилась в Палм-Спрингсе. Она играла в карты с несколькими богатыми разведенными бездельниками обоих полов и время от времени занималась частным сыском для избранной клиентуры. Маквей позвонил ей сразу же, как только поселился в отеле в Найтсбридже, и попросил на скорую руку раскопать все, что удастся, об Эрвине Шолле.

– Итак, ничего.

– Как это – ничего? – Маквей почувствовал, как его охватывает гнев. Ему трудно было расследовать убийство Бенни с профессиональным хладнокровием.

– Повторяю, абсолютно ничего. Извини, дорогой. Эрвин Шолл тот, за кого себя выдает. Богатейший издатель и коллекционер, на короткой ноге и с ультра, и с Президентом, и с Премьер-министром. Два последних – с большой буквы, моя радость. Если за ним что-то есть, то это закопано глубоко в песочнице, где играют только большие детки. Малышам вроде нас с тобой туда хода нет.

– А его прошлое?

– О, это классика! Бедный иммигрант, работа до седьмого пота, и так далее. Остальное ты уже слышал.

– Женат?

– Нет и не был. Насколько мне удалось выяснить. Только не воображай, что он гей, – он развлекается с настоящими королевами в фамильных изумрудах, соболях, с собственными армиями, и так далее.

– Ангел мой, ты меня не балуешь.

– Подкину тебе один фактик, и делай с ним, что хочешь. Твой мальчик до воскресенья в Берлине. Ожидается большое собрание или съезд в… сейчас, подожди, посмотрю в своей книжке… ага, вот оно, только не знаю, это город или что – Шарлоттенбург.

– Шарлоттенбургский дворец? – Маквей бросил вопросительный взгляд на Нобла.

– Музей в Берлине, – тихо пояснил Нобл.

– Возвращайся к картам и к своим гостям, ангел мой. Вернусь – пообедаем вместе.

– Маквей, для тебя я всегда свободна.

Маквей повесил трубку. Нобл ухмыльнулся:

– Ангел?..

– Ангел, – ровно произнес Маквей. – Что Осборн?

Улыбка Нобла погасла, он покачал головой:

– Ничего.

Глава 83

– Вера…

– О Господи, Пол!

Осборн слышал облегчение и волнение в ее голосе.

Все это время несмотря ни на что Вера не выходила у него из головы. Ему необходимо было связаться с ней, узнать, все ли у нее в порядке.

Его предупредили, что звонить из номера нельзя. Он и сам это понимал, поэтому решил позвонить из вестибюля. Маквею это наверняка не понравилось бы.

Все телефоны в вестибюле оказались заняты. Он подошел к портье и спросил, нет ли еще где телефона. Портье кивнул в сторону бара, по дороге туда, в коридоре, он увидел целый ряд кабинок.

Он вошел в первую из них и достал маленькую записную книжку. В ней был телефон бабушки Веры в Кале. Массивная деревянная кабина почему-то подействовала на него успокаивающе и ободряюще. Осборн услышал, как кто-то рядом повесил трубку и вышел. Он выглянул в коридор и увидел молодую пару, направляющуюся к лифтам. Теперь в коридоре не было ни души. Осборн схватил трубку и заказал разговор по своей кредитной карточке.

Раздались отдаленные гудки на другом конце провода. Трубку долго не снимали. Он уже отчаялся, но тут послышался голос старой женщины. Осборн понял только, что Веры там нет и не было. Ему казалось, он теряет рассудок от страха… Но потом он сообразил, что Вера, должно быть, еще на работе в больнице. Он набрал второй номер. Несколько гудков – и зазвучал ее голос.

– Вера… – произнес Осборн, сердце его вбирало каждый звук ее голоса.

Но Вера продолжала что-то говорить по-французски, и Осборн сообразил, что это автоответчик. Потом раздался щелчок, и через несколько секунд послышался другой женский голос.

– Parlez-vous anglais? – спросил Осборн.

Да, на плохом английском ответила женщина. Вера два дня назад уехала по каким-то семейным обстоятельствам. Когда вернется, неизвестно. Может быть, он хочет поговорить с другим врачом?

– Нет, спасибо. – Он повесил трубку.

Несколько минут Осборн тупо смотрел на стенку.

Осталось единственное место… Может быть, Вера вернулась домой?

Третий раз он воспользовался своей кредитной карточкой и решил, что пора перейти к другому телефону. Он уже собирался повесить трубку, как вдруг услышал мужской голос:

– Bonsoir, квартира мадемуазель Моннере.

Это был голос Филиппа – он снял трубку на коммутаторе. Почему Филипп отвечает на звонки Вере, а не ждет, пока она сама возьмет трубку? Может быть, Маквей прав, и Филипп навел таинственную Организацию на след Веры?.. Филипп, мол, помог ему выбраться из дома – но только после того, как сообщил обо всем длинному…

– Квартира Моннере, – повторил Филипп. Теперь в его голосе звучали подозрительные нотки.

Осборн перевел дух и заговорил:

– Филипп, это доктор Осборн.

Радость Филиппа была безмерной, он был взволнован и счастлив, что слышит голос милого доктора, за которого до смерти тревожился.

– О месье… Эта стрельба в «Ля Куполь» – все передавали по телевизору. Они сказали, что замешаны два американца… У вас все в порядке? Где вы?

«Ага, – сказал себе Осборн, – осторожнее!»

– Где Вера, Филипп? У вас есть от нее известия?

– Да, да! Вера звонила утром и оставила телефон – только для Осборна, больше ни для кого.

Снаружи раздался шум. Осборн выглянул из кабинки. Уборщица-негритянка в униформе отеля чистила пылесосом ковер. Старенькая, щуплая, высоко зачесанные и убранные под ярко-синий шарф волосы придавали ей экзотический вид.

Осборн закрыл дверь и повернулся к аппарату.

– Давайте номер, Филипп, – сказал он.

Он достал из кармана ручку и оглянулся в поисках бумаги, на которой можно было бы записать номер, но ничего не нашел и нацарапал номер прямо на ладони, а потом еще повторил вслух для проверки.

– Merci, Филипп. – И он повесил трубку, не дожидаясь дальнейших расспросов.

Проклиная гудящий пылесос, Осборн вспомнил, что нужно сменить аппарат, но махнул рукой и быстро набрал записанный на ладони номер.

– Oui? – произнес грубый и хриплый мужской голос.

– Пожалуйста, попросите к телефону мадемуазель Моннере.

Осборн услышал голос Веры – она произнесла несколько слов по-французски и имя: Жан-Клод. Звякнул параллельный аппарат, и Вера неуверенно назвала его имя.

– О Господи, Вера… – У него перехватило дыхание. – Что происходит? Где ты?

Из всех женщин, которых знал Осборн, ни одна не имела над ним такой власти, как Вера. Один только звук ее голоса – и все внутри у него задрожало, как у подростка.

– Я звонил твоей бабушке в Кале, но ее английский еще хуже моего французского… Я понял только, что она не знает, где ты. Я вспомнил французских детективов… Вдруг они тоже замешаны в этом, а я приставил их к тебе… Вера, где ты, черт побери? У тебя все в порядке?

– У меня все в порядке, но… – Она заколебалась. – Но я не могу сказать тебе, где я нахожусь.

Вера обвела взглядом маленькую уютную бело-желтую спальню с большим окном, выходящим на освещенный подъезд к дому. Вокруг были деревья – и темнота. Приоткрыв дверь, она увидела, что коренастый мужчина в черном свитере с пистолетом у пояса прослушивает и записывает их разговор на магнитофон. Винтовка армейского образца стояла у стены.

– Жан-Клод, пожалуйста… – сказала Вера по-французски.

Мужчина заколебался и выключил магнитофон. Вера вернулась в свою комнату.

– С кем ты говоришь? Это не полицейские! Кто снял трубку?.. – неожиданно резко спросил Осборн. Он почувствовал, как его окатила горячая волна ревности. Перед самой кабинкой оглушительно ревел пылесос. Сердито оглянувшись, Осборн обнаружил, что старуха негритянка смотрит на него в упор. Когда их глаза встретились, она круто повернулась и отошла. Гул пылесоса утих.

– Проклятье… Вера! – Осборн снова стоял спиной к двери. Он был сердит, уязвлен, растерян. – Что, черт возьми, происходит?

Вера молчала.

– Почему ты не можешь сказать мне, где ты находишься?

– Потому что…

– Почему?!

Осборн снова выглянул из кабинки. Коридор был пуст. Он повернулся к телефону.

– Вера… – начал он, и вдруг его осенило. – Ты с ним! Ты с этим французишкой, да?

Вера сердцем почувствовала эту вспышку ревности, но одновременно и неприязнь к Осборну. Значит, он все-таки ей не доверяет.

– Нет, я не с ним. И не называй его так.

– Вера, не надо лгать. Проклятье… Только не сейчас… Если он с тобой, скажи мне!

– Пол, прекрати! Или замолчи, или убирайся к черту!

Внезапно Осборн осознал, что не слушает Веру, а пытается здраво рассуждать. На него навалился страх, терзавший его после смерти отца, страх потерять любимого человека. Гнев, ярость, ревность – так он защищал, ограждал себя от боли. Но в то же время – и отталкивал от себя людей, которые любили его, превращал их любовь в чувство, больше похожее на жалость. И, проклиная их за предательство, уползал в свою берлогу, израненный и больной, чужой всему миру.

Как при внезапном озарении, он понял, что если еще можно остановить это саморазрушение, то он должен попытаться сделать это немедленно. И как бы ни было трудно, послать к черту все подозрения – и поверить ей.

Вжавшись спиной в угол кабины, Осборн выговорил:

– Прости меня. Мне стыдно.

Вера присела у небольшого письменного стола и провела рукой по волосам. На столе стояла маленькая глиняная статуэтка – ослик, наверно вылепленный ребенком. Неумелая, примитивная фигурка, но с пронзительно чистыми, трогательными линиями. Вера подержала статуэтку в руке, а потом прижала ее к груди.

– Я боялась полиции, Пол. И не знала, что мне делать. В отчаянии позвонила Франсуа. Представляешь, как это было трудно, после того, как я ушла от него?.. Он спрятал меня здесь, на ферме, а сам уехал в Париж. Здесь меня охраняют три агента тайной полиции. Никто не должен знать, где я нахожусь, поэтому я не могу сказать и тебе. Вдруг нас подслушивают…

Осборн почувствовал душевный подъем. Ревность исчезла без следа.

– Ты в безопасности, Вера?

– Да.

– Боюсь, мне пора вешать трубку, – сказал Осборн. – Позволь мне перезвонить завтра.

– Пол, ты в Париже?

– Нет. А что?..

– Там для тебя опасно!

– Тот человек мертв. Его убил Маквей.

– Я знаю. Но ты еще не знаешь, что он из Штази. Говорят, что Штази распустили, но я в это не верю.

– Ты узнала это от Франсуа?

– Да.

– Зачем потребовалось Штази убивать Альберта Мерримэна?

– Пол, послушай, – в голосе Веры звучала тревога, – Франсуа уходит в отставку. Об этом объявят завтра утром. Ему пришлось согласиться на это под давлением людей из его партии. Его отставка связана с новым экономическим сообществом, с новой европейской политикой.

– Что ты имеешь в виду? – Осборн был в недоумении.

– Франсуа считает, что правительство сейчас находится под сильным германским влиянием и что Германия стремится взять под свой контроль всю Европу. Ему это не нравится, он считает, что новая политика ущемляет интересы Франции.

– То есть его вынудили подать в отставку?

– Да, очень деликатно, но бесповоротно.

– Вера, Франсуа не высказывал подозрений, что его жизни угрожает опасность, если он не уйдет?

– Мне он об этом не говорил…

Осборн почувствовал, что у Веры были те же подозрения, что и у него. Она постоянно думала об этом.

Франсуа Кристиан спрятал ее на ферме под охраной трех агентов тайной полиции – разве это не подтверждает, что происходящее как-то связано с французской политикой? Возможно, Франсуа опасался, что Веру попытаются использовать, чтобы оказать на него дополнительное давление. А может, он спрятал ее, потому что теперь она связана через Осборна и Маквея с делом Лебрюна и его брата?

– Вера, – сказал Осборн, – плевать я хотел, подслушивают нас или нет. Слушай меня внимательно. Что именно говорил Франсуа о связи между моей историей, Альбертом Мерримэном и политикой Франции?

– Не помню… не могу сказать точно… – Вера посмотрела на глиняного ослика, повертела его в руках, а потом осторожно поставила на место. – Помню, бабушка рассказывала мне, как жилось во Франции во время Второй мировой войны. Когда нацисты вошли в Париж, – тихо добавила она. – Город ни на минуту не покидал страх. Людей хватали безо всяких объяснений и уводили навсегда. Сосед доносил на соседа, брат на брата… Повсюду – вооруженные люди. Пол… – она заколебалась, и он понял, что Вера перепугана до смерти, – я чувствую, как эти тени нависают над миром снова…

Осборн услышал за своей спиной шум. Он резко повернулся к двери. Перед кабинкой стояли Маквей и Нобл. Маквей рванул на себя дверь.

– Вешайте трубку, – рявкнул он. – Сейчас же!

Глава 84

Осборн хотел сказать Вере еще что-то, но Маквей нажал на рычаг и разъединил их. Спустя несколько секунд через бар они вышли из отеля на маленькую улочку.

– Девушка? – процедил сквозь зубы Маквей, открывая перед ним дверцу неприметного «ровера», ожидавшего на углу. – Вера Моннере, не так ли?

– Да, – отрезал Осборн. Маквей вторгался в его личную жизнь, и это ему очень не нравилось.

– Она под присмотром парижской полиции?

– Нет. Секретной службы.

Дверцы захлопнулись, и шофер Нобла тронул машину. «Ровер» сделал круг по Пиккадилли и свернул к Трафальгарскому скверу.

– Номер прослушивался? – ровно произнес Маквей, покосившись на нацарапанные на руке Осборна цифры.

– Чего вы добиваетесь? – Осборн втянул руку под рукав.

– Надеюсь, вы не подписали смертный приговор Вере Моннере.

Нобл повернулся к ним с переднего сиденья:

– Как вы узнали номер?

Осборн посмотрел в окно.

– Какая разница?

– Вы спрашивали, где телефон, или знали заранее?

– Телефоны в вестибюле были заняты. Я спросил, есть ли где еще.

– И вам ответили.

– Ну разумеется.

– Кто-нибудь видел, как вы зашли в кабину?

Маквей внимательно слушал, не вмешиваясь.

– Нет, – быстро ответил Осборн и тут же вспомнил. – Негритянка уборщица, она чистила ковер в коридоре пылесосом.

– Разговор по телефону-автомату вычислить не сложно, – сказал Нобл.

– В особенности если вы точно знаете, с какого звонили аппарата. Дать пятьдесят фунтов нужному человеку – и вам назовут номер, с которым произведено соединение, город, улицу, полный адрес и меню последнего обеда. В течение нескольких минут.

Осборн сидел молча, глядя на проносившиеся мимо лондонские улицы, сияющие ночными огнями. Ему неприятно было это слушать, но, к сожалению, Нобл совершенно прав. Он сделал глупость. Но ведь это чужой для него мир – мир вечных подозрений, где каждый шаг может обернуться гибелью.

Наконец он оторвался от окна и посмотрел на Маквея.

– Кто эти люди? Зачем они все это затеяли?

Маквей пожал плечами.

– Вы знаете, что человек, которого вы застрелили, был из Штази?

– Это она вам сказала?

– Да.

– Она права.

Осборн недоверчиво протянул:

– Так вы знали?..

Маквей не ответил, промолчал и Нобл.

– Позвольте сказать вам то, чего вы еще наверняка не знаете. Премьер-министр Франции подал в отставку. Об этом будет объявлено завтра утром. Он был вынужден уйти под давлением своей политической партии, потому что был противником новой роли Франции в Европейском сообществе. Он считает, что Германия пытается захватить все ключевые позиции.

– Это не новость. – Нобл отвернулся и заговорил с шофером.

– Нет, новость, потому что сделал он это, опасаясь за свою жизнь и жизнь своих близких, в том числе и Веры.

Маквей и Нобл переглянулись.

– Вы так думаете или это она так сказала? – спросил Маквей.

Осборн пристально посмотрел на него.

– Вера напугана, понимаете? По многим причинам.

– Вы не особенно облегчили ее положение. В следующий раз, когда я скажу вам, как себя вести, будьте любезны следовать моим инструкциям.

Маквей отвернулся от него и уставился в окно. Изредка встречные машины своими фарами освещали салон «ровера», но большую часть пути они проделали в темноте.

Осборн откинулся на спинку сиденья. Ему казалось, что никогда в жизни он не испытывал такой усталости. Ныла каждая мышца, больно было даже дышать. Заснуть бы… Осборн уже не мог припомнить, когда последний раз спал по-человечески. Он рассеянно провел ладонью по шершавому подбородку и подумал, что не мешало бы побриться. Покосившись на Маквея, он увидел такую же усталость на его лице. Синие круги под глазами, отросшая седая щетина на подбородке. Одежда, хоть свежая и чистая, выглядела так, будто он спал в ней неделю. Нобл, сидевший впереди, выглядел не лучше.

«Ровер» притормозил, свернул в переулок и, проехав квартал, остановился перед подземным гаражом. Осборн спросил, куда они направляются.

– В Берлин, – отрезал Маквей.

– В Берлин?..

Два полисмена подошли к остановившейся машине и открыли дверцы.

– Сюда, джентльмены.

Полицейские повели их по коридору, потом – по бетонированной площадке перед ангаром. Они оказались в дальней части небольшого частного аэродрома. На летном поле их ожидал двухмоторный самолет. В салоне горел свет, по фюзеляжу спускалась складная лестница.

– Вы летите в Берлин, – сказал Маквей Осборну, – чтобы дать показания под присягой немецкому судье о том, что рассказал вам Мерримэн перед тем, как его застрелили.

– Вы имеете в виду Шолла?

Маквей молча кивнул.

Осборн почувствовал, как у него зачастил пульс.

– Он в Берлине?

– Да.

Нобл первым забрался в самолет.

– Моя задача помочь вам получить ордер на арест? – спросил Осборн.

– Я хочу поговорить с ним. – Маквей начал подниматься по лестнице.

Осборна охватило чувство эйфории. Он и обратился к Маквею для того, чтобы с его помощью добраться до Шолла!

– Я хотел бы присутствовать при этом разговоре, – сказал Осборн.

– Я так и предполагал. – Маквей исчез внутри самолета.

Глава 85

– Сами видите, никаких следов борьбы или насилия. Ограда по всему периметру просматривается на мониторах, кроме того, вдоль нее ходит патруль с собаками. Никаких признаков нарушения границ поместья не замечено, – отрапортовал дежурный офицер.

Начальник службы безопасности поместья «Анлегеплатц», худой, лысеющий Георг Шпрингер, прошелся по огромной спальне Элтона Либаргера, бросил взгляд на смятую постель. Было 3.25 утра, четверг.

Шпрингера разбудили около трех, когда обнаружили, что Либаргера нет в спальне. Он сразу же вызвал диспетчерскую, на мониторах которой постоянно просматривались все двадцать миль ограды, главные ворота, служебный вход около гаражей и около мили примыкающей к поместью дороги. За последние четыре часа никто не покидал территорию и никто не входил внутрь.

Шпрингер последний раз оглядел комнату Либаргера и пошел к двери.

– Может, он плохо себя почувствовал и отправился за помощью? А может, во сне куда-нибудь забрел и теперь сам не знает, куда попал? Сколько человек на дежурстве?

– Семнадцать.

– Всех соберите. Тщательно обыщите всю территорию, весь дом, включая все комнаты, все спальни. Мне наплевать, если кто-то будет недоволен. Я пошел будить Салеттла. Приступайте.

* * *

Элтон Либаргер сидел в кресле с высокой спинкой и смотрел на Джоанну. За пять минут она ни разу не шевельнулась. Если б не мерно подымавшаяся и опускавшаяся пышная грудь под ночной сорочкой, он махнул бы рукой на свои намерения и позвал кого-нибудь на помощь, решив, что она умерла.

Часа не прошло, как он нашел видеокассету.

Мучаясь бессонницей, он забрел в библиотеку – почитать что-нибудь на ночь. Он уже пытался заснуть, даже слегка задремал, но сон был тяжелым, со странными видениями – мелькали знакомые и незнакомые лица, места, события, начиная с довоенной Европы и до сегодняшнего дня.

В библиотеке он взял несколько газет и журналов. Спать все еще не хотелось, и он вышел в сад. В бунгало, где жили его племянники, Эдвард и Эрик, горел свет.

Подойдя к двери, он постучал. Никто не ответил. Он вошел.

Ярко освещенная гостиная с огромным камином, дорогой мебелью, множеством аудио- и видеоаппаратуры, с полками, забитыми спортивными трофеями, была пуста. Двери в спальни закрыты.

Либаргер подумал, что племянники спят, и собирался уйти, но тут на глаза ему попал конверт, лежавший на полке у двери. На нем была надпись «Дядя Либаргер».

Он подумал, что конверт предназначен ему, и распечатал его. Внутри лежала видеокассета. Либаргер вернулся к себе и вставил кассету в видеомагнитофон. Уселся поудобней и приготовился смотреть, что за сюрприз приготовили ему племянники.

Сначала он увидел Эрика и Эдварда, перебрасывающихся мячом, потом – фрагмент беседы на политические темы, которая недавно состоялась у него с профессором Цюрихского университета. А потом пошла постыдная сцена в спальне. Они с Джоанной в кровати, цифры, бегущие по экрану, голый фон Хольден на заднем плане…

Он привык относиться к Джоанне как к другу, как к помощнице. Она была ему как сестра или даже дочь. То, что увидел Либаргер, привело его в ужас. Как это могло произойти?.. Ведь он ничего не помнит!..

Перед ним встал вопрос: какую роль в этом постыдном, мерзком представлении играла Джоанна? Возможно, это часть бесчестной игры, затеянной фон Хольденом? В гневе, чувствуя сильное отвращение, он отправился в ее комнату. Разбудив Джоанну, он потребовал, чтобы она немедленно посмотрела пленку.

Сконфуженная и расстроенная поведением Либаргера, самим фактом его присутствия в ее спальне, Джоанна подчинилась. И теперь, когда крутилась лента, была так же растеряна и несчастна, как и он. Ужасный сон, напугавший ее несколько ночей назад, был, значит, вовсе не сном. Перед ней убедительное доказательство, что все это происходило на самом деле.

Запись закончилась, и Джоанна выключила магнитофон. Она повернулась к Либаргеру, бледная и дрожащая, такая же подавленная, как и он.

– Вы не знали этого, правда? И не помните, как это получилось? – проговорила она.

– И вы тоже?..

– Нет, мистер Либаргер. Понятия не имею…

Ее прервал короткий, громкий стук в дверь, вслед за которым дверь распахнулась, на пороге стояла Фрида Восслер, двадцатипятилетняя сотрудница службы безопасности в «Анлегеплатц».

Салеттл и шеф службы безопасности Шпрингер появились через несколько минут. Возмущенный Либаргер размахивал руками и требовал объяснений у фрейлейн Восслер.

Салеттл хладнокровно отобрал у разбушевавшегося Либаргера кассету и попросил его успокоиться, чтобы не спровоцировать второй инсульт. Оставив Джоанну с охранницей, Салеттл проводил Либаргера в его спальню и помог ему лечь в постель. Он дал ему выпить смесь снотворного с психотропным наркотиком. Либаргер уснет и увидит красочные сюрреалистические сны. Наркотические грезы перемешаются в его сознании с увиденным на кассете, и утром ему будет казаться, что все ему просто приснилось.

С Джоанной было сложнее. Направляясь в ее комнату, Салеттл мысленно перебрал несколько возможных вариантов решения проблемы. Во-первых, можно было немедленно рассчитать ее и отправить в Америку первым же рейсом. Но ее отсутствие может пагубно отразиться на состоянии Либаргера. Джоанна с ним уже давно, она помогает ему во всем, даже первые шаги без костыля он сделал только потому, что она сумела его уговорить. Либаргер привык к ней, она – важнейший компонент его физического благополучия. Невозможно предсказать, как поведет себя Либаргер, если Джоанна исчезнет. Нет, решил Салеттл, увольнять Джоанну несвоевременно. Жизненно необходимо, чтобы она полетела с Либаргером в Берлин и была с ним, пока он не произнесет речь.

Салеттл вошел в комнату Джоанны. С холодной вежливостью он попросил ее вернуться в постель и успокоиться – хотя бы ради мистера Либаргера – и отложить все вопросы до утра. Все объяснения она получит завтра.

Напуганная, сердитая, подавленная, Джоанна сохранила присутствие духа, чтобы не спорить и ни на чем не настаивать.

– Скажите мне только, – попросила она, – кто знает об этой записи, кроме Паскаля? Кто снимал?

– Я не знаю, Джоанна. Вся эта история – полная неожиданность для меня, я даже не могу сказать, было ли это на самом деле. Поэтому я прошу вас подождать до утра, и тогда я дам вам исчерпывающее объяснение.

– Хорошо.

Она подождала, пока Салеттл выйдет, и заперла свою дверь.

Покинув ее спальню, Салеттл приказал Фриде Восслер не отходить от двери Джоанны, никого не впускать к ней и не выпускать ее без его разрешения.

Через пять минут он сел за свой рабочий стол. Наступило утро четверга. Меньше чем через тридцать шесть часов Либаргер должен выступать в Шарлоттенбургском дворце. И, как назло, это неприятное происшествие, которого никто не мог предвидеть.

Он взял трубку и набрал номер Юты Баур в Берлине. Он думал, что разбудит ее, но автоответчик сообщил, что она на работе.

– Guten Morgen.[28] – Голос Юты Баур был звонким и бодрым. В четыре утра она была уже за своим рабочим столом.

– Думаю, вы должны быть в курсе… У нас здесь возникло одно небольшое затруднение…

Глава 86

Часы Осборна показывали 2.30. Наступило утро четверга, 13 октября.

Рядом с ним Кларксон, едва различимый в темноте кабины, не сводил глаз с расцвеченной зелеными и красными лампочками панели управления. «Бичкрафт-Барон» шел на скорости порядка двухсот узлов, позади дремали Маквей и Нобл, смахивавшие скорее на старых дедушек, чем на закаленных ветеранов войны с преступниками. Внизу при слабом свете луны мерцало Северное море, мощные волны катили к побережью Нидерландов.

Вскоре они свернули направо и вошли в воздушное пространство Нидерландов. Пронеслись над темным зеркалом Иссель и вскоре летели на восток, к немецкой границе, над разбросанными там и сям фермами.

Осборн попытался представить себе Веру, спрятавшуюся где-то на Богом забытой ферме во Франции. Дом этот, должно быть, достаточно удален от дороги, чтобы охранники могли видеть, если кто-то приближается. А может, совсем не так, может, это современный двухэтажный коттедж неподалеку от железной дороги, в маленьком городке, мимо которого, не останавливаясь, десятки раз в день проходят поезда. Стандартный коттедж, каких тысячи рассеяны по Европе, с потрепанным автомобилем у крыльца. Последнее место, где агенты Штази вздумали бы искать свою жертву.

Вероятно, Осборн и сам задремал, потому что, открыв глаза, он увидел вдали занимающийся рассвет. Кларксон пошел на снижение, «Барон» пробил неплотный слой облаков, и прямо под ними показалась Эльба, гладкая и темная, текущая нескончаемой лентой до самого горизонта.

Маквей и Нобл уже проснулись и наблюдали за Кларксоном, закладывавшим лихие виражи. Наконец новый, почти незаметный разворот над сумеречным ландшафтом – и внизу дважды мигнули сигнальные огни.

– Садимся, – сказал Нобл, и Кларксон кивнул.

Нос «Барона» задрался вверх. Прибавив оборотов двигателю в триста лошадиных сил, Кларксон направил самолет вверх, сделал еще один круг и пошел на снижение. С глухим стуком самолет выпустил шасси. Кларксон спустился еще ниже и помчался над самой землей, почти срезая верхушки деревьев. Засветилась дорожка голубых огней на посадочной полосе. Через минуту колеса коснулись земли, нос качнулся, и через сотню футов стремительного бега «Бичкрафт-Барон» остановился.

– Эй, Маквей!

Раздался взрыв смеха. Маквей выбрался из самолета на влажную траву луга близ Эльбы, в шестидесяти милях к северо-западу от Берлина, и сразу же угодил в медвежьи объятия здоровяка в черной кожаной куртке и синих джинсах.

Лейтенант Манфред Реммер из федеральной полиции Германии ростом был шесть футов и четыре дюйма, а весил двести тридцать пять фунтов. Открытый и добродушный, лет десять назад он вполне мог бы играть в высшей футбольной лиге. Но и сейчас он все еще был в хорошей спортивной форме. Манфреду Реммеру было тридцать семь, и он уже успел стать отцом четырех дочерей. Он познакомился с Маквеем двенадцать лет назад, когда приехал в Лос-Анджелес по приглашению местного департамента полиции в соответствии с международной программой обмена опытом.

Реммера направили в отдел расследований грабежей и убийств. Через два дня его инструктором и напарником назначили Маквея. За три недели Манни Реммер побывал на шести уголовных процессах, присутствовал при девяти вскрытиях, семи арестах и двадцати двух допросах. Он работал шесть дней в неделю по пятнадцать часов в день (из них семь – бесплатно), спал на диване в кабинете Маквея, а не в предоставленном ему номере отеля, на случай, если придется срочно выехать на место преступления.

За три недели практики они с Маквеем арестовали пятерых крупных торговцев наркотиками и сумели выследить, арестовать и добиться полного признания убийцы восьми молодых женщин. Этот тип все еще сидел в Сан-Квентине, все его апелляции были отклонены, и он ожидал исполнения смертного приговора.

– Страшно рад тебя видеть, Маквей, страшно рад! Был просто счастлив, когда узнал, что ты приедешь. – Реммер ловко вывел свой серебристый «мерседес» по вязкому лугу на проселочную дорогу. – Я собрал информацию о твоих друзьях из Интерпола, господах Классе и Хальдере. Это было не легко. Решил рассказать об этом при встрече, а не по телефону. При нем можно говорить? – Реммер покосился на Осборна, сидевшего на заднем сиденье рядом с Ноблом.

– Можно, – сказал Маквей, подмигнув Осборну. Сейчас уже не было нужды скрывать от него происходящее.

– Герр Хуго Класс родился в Мюнхене в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. После войны переехал с матерью в Нью-Мексико. Оттуда они перебрались в Бразилию. Жили в Рио-де-Жанейро, потом в Сан-Пауло.

Реммер лихо одолел дренажную канаву и нажал на газ, выехав на шоссе. Небо постепенно светлело.

– В тысяча девятьсот пятьдесят восьмом он вернулся в Германию. Служил в Германских военно-воздушных войсках, потом его взяли в западногерманскую разведку. Класс стал лучшим специалистом по отпечаткам пальцев. И…

Нобл наклонился вперед:

– …начал работать в Интерполе. Такие же сведения мы получили из MI-6.

– Отлично, – усмехнулся Реммер. – А теперь выкладывайте остальное.

– Это все, чем мы располагаем.

– Никакой дополнительной информации? Сведений о его семье, например?

Нобл выпрямился.

– Сожалею, но это все, что у нас есть, – сухо произнес он.

– Не испытывай наше терпение, выкладывай, – сказал Маквей. Солнце уже поднялось над горизонтом, и он достал темные очки.

Осборн заметил позади серый «мерседес», в точности повторявший все маневры Реммера, а потом ловко обогнавший их и занявший место впереди. Теперь Реммер шел прямо за ним. Через некоторое время Осборн увидел еще одну машину, пристроившуюся сзади, тоже довольно близко, так что можно было рассмотреть лица сидевших в ней людей. Только теперь Осборн обратил внимание на автомат, висевший на дверце под локтем у Реммера. «Мерседесы» впереди и позади наверняка были из федеральной полиции. Лейтенант Реммер не хотел рисковать.

– Класс – не настоящая фамилия вашего приятеля. Фамилия его отца была Хаусманн. Эрик Хаусманн имел идентификационный номер 337795 в частях СС. Был он и в СД – тайной полиции нацистов.

Реммер свернул к югу на федеральную магистраль Фернверкер-штрассе. Все три машины прибавили скорость.

– За два месяца до окончания войны герр Эрик Хаусманн исчез. Пропал без вести. Фрау Берта Хаусманн опять взяла свою девичью фамилию – Класс. Фрау Класс не располагала значительными средствами, когда в тысяча девятьсот сорок шестом году уехала с сыном в Нью-Мексико. Однако поселилась на вилле, держала повара и горничную и взяла их с собой, когда перебралась в Бразилию.

– Думаешь, ее поддерживали скрывшиеся нацистские преступники? – спросил Маквей.

– Не исключено, но кто докажет?.. В тысяча девятьсот шестьдесят шестом году она погибла в автокатастрофе под Рио. Могу добавить, что Эрик Хаусманн много раз навещал ее и сына, когда они поселились в Бразилии.

– А говорите, старик исчез? – Нобл снова наклонился вперед.

– И направился прямо в Южную Америку. Вместе с отцом и старшим братом герра Хальдера, второго вашего дружка из Интерпола, который работает в Вене. Того самого Хальдера, который помог Классу так ловко воссоздать отпечатки Альберта Мерримэна с осколков разбитого стекла в квартире убитого им частного детектива Жана Пакара.

Реммер взял с приборной панели пачку сигарет, вытряхнул одну и закурил.

– Настоящее имя Хальдера – Отто, – продолжал он. – Его отец и старший брат тоже состояли в СС и СД, как и отец Класса. Хальдер и Класс ровесники, им по пятьдесят пять. Их детство прошло не просто в нацистской Германии, а в самом логове фанатиков. А учились они уже в Южной Америке на деньги нацистских преступников.

Нобл посмотрел на Маквея:

– Вы считаете, что мы имеем дело с заговором неонацистов?

– Интересная мысль, но смотрите сами. Мерримэн был убит агентом Штази на следующий день после того, как всплыл на поверхность, и почти что на глазах у полиции. Охота продолжилась – убили подружку Мерримэна, расправились со всей его семьей в Марселе. Стреляли в Лебрюна, убили его брата – лишь только Лебрюн заинтересовался деятельностью Класса в Лионе и тем, как тот сумел получить дело Мерримэна из Нью-Йорка, воспользовавшись старыми кодами, о которых большинство сотрудников понятия не имеют. Взорвали поезд, в котором находились мы с Осборном. Застрелили Бенни Гроссмана, прямо в его собственном доме, в Квинсе, после того, как он продиктовал Ноблу по телефону сведения о людях, убитых по приказу Шолла тридцать лет назад. А теперь соберите все факты вместе. Похоже на широкомасштабную операцию организации ранга КГБ, не так ли? – Маквей повернулся к Реммеру. – А ты что думаешь, Манни? По-твоему, от Класса и Хальдера ниточка тянется к неонацистам?

– А что такое, по-вашему, неонацисты? – с неожиданной горячностью заговорил Реммер. – Безмозглые бритоголовые, чертовы задницы, с воплями «Хайль Зиг»,[29] устраивающие погромы в лагерях иммигрантов? – Реммер сердито окинул взглядом всех троих по очереди. Видно было, что его задело за живое. – Мерримэн, Лебрюн, поезд Париж – Мо, Бенни Гроссман… Когда я позвонил Бенни Гроссману в Нью-Йорк и спросил, где лучше остановиться с детьми, он сказал: «У меня!» Вы говорите – КГБ, а я думаю, что это нацисты. Только нет никаких неонацистов, есть просто нацисты. Это продолжение того же безумия, которое уничтожило шесть миллионов евреев и покрыло развалинами всю Европу! Неонацисты – это дерьмо собачье. Сегодня они – ничто. Но под ними – подполье, где затаился вирус заразы, скрывающейся под угодливыми физиономиями банковских клерков, официантов, продавцов. Это семя, только ожидающее подходящего часа и подходящих обстоятельств, чтобы взойти! Если бы вы потолкались с мое на немецких улицах, в пивнушках, вы бы тоже это почувствовали. Все помалкивают, но зараза носится в воздухе. – Реммер покосился на Маквея, потом загасил окурок в пепельнице и уставился на дорогу.

– Манни, – тихо произнес Маквей, – я понимаю твою боль. Ты несешь свою, личную долю ответственности за вину и позор, доставшиеся тебе по наследству от другого поколения. То, что произошло несколько десятков лет назад, не твоя вина, но ты ее ощущаешь как свою, и она заставляет тебя мучиться. Не спорю, может, так и надо… Но, Манни, эмоции – не факты.

– Другими словами, ты спрашиваешь, есть ли у меня прямые доказательства. Отвечаю: нет.

– А как насчет федеральной полиции или федеральных органов безопасности… Или как она там у вас называется?

– Ответ тот же. Нет. По крайней мере, никаких доказательств ни у меня, ни у моего начальства нет, хотя тема эта все время обсуждается в отделах. Полиция постоянно начеку.

Маквей изучающе посмотрел на небо.

– Но ты уверен… что зараза носится в воздухе?

Реммер поколебался и кивнул.

– Об этом не говорят вслух. Вы не услышите слова «нацист», даже если они вернутся. А они вернутся года через два-три, от силы – пять, власть будет у них в руках!

Все умолкли. Осборн вспомнил об отставке Франсуа Кристиана и о новом Европейском сообществе. Бабушка Веры помнила оккупированную нацистами Францию: людей хватали безо всяких объяснений и уводили навсегда… Сосед доносил на соседа, брат на брата… Повсюду – вооруженные люди… «Эти тени нависают над миром снова…» Он так явственно услышал голос Веры, словно она была рядом, и по его спине пробежали мурашки.

Они ехали по окраине маленького городка, и все три «мерседеса» сбросили скорость. Солнце уже поднялось над крышами. Осенняя листва покрыла мостовые красно-золотым ковром. На углу ждали автобуса школьники, пожилая пара переходила улицу, старая женщина опиралась на палку, держась свободной рукой за локоть мужа. Уличный регулировщик выговаривал за что-то шоферу грузовика, лавочники выкладывали свой товар.

Интересно, сколько здесь жителей? Тысячи две-три, может, чуть больше, если считать вместе с пригородами. Сколько таких городков утром проснулось по всей Германии? Сотни, тысячи? Люди встали и занялись своими повседневными делами… Как поверить, что многие из них в глубине души ожидают возвращения штурмовиков со свастикой на нарукавных повязках, марширующих гусиным шагом? Что они тоскуют по грохоту кованых сапог, раздающемуся у каждой двери, под каждым окном Fatherland?[30]

Как они могут?.. С тех пор минуло уже полвека. Нравственные проблемы прошлого оттеснили повседневные заботы. Но коллективная вина и стыд все еще лежат на плечах поколений, рожденных после войны. Третий Рейх мертв. Может быть, остальной мир хотел бы помнить о нем вечно, но только не Германия!.. Германия, думал Осборн, глядя в окно, хочет забыть. Реммер ошибается.

– Вот тебе еще одно имя, – нарушил молчание Реммер. – Человек, способствовавший укреплению положения Класса и Хальдера в Интерполе, твой старый знакомый из парижской префектуры…

– Каду?.. Не может быть! Я знаю его много лет. Этого не может быть! – Нобл был потрясен.

– Да, Каду. – Реммер потянулся за следующей сигаретой.

Глава 87

В 6.45 Эрвин Шолл стоял у окна своего офиса на верхнем этаже «Гранд-отеля Берлин» и смотрел, как солнце встает над городом. Серая ангорская кошечка свернулась у него на руках, и Шолл машинально ее поглаживал.

За спиной у него фон Хольден разговаривал по телефону с доктором Салеттлом. Через закрытую дверь из приемной доносились голоса нескольких секретарей, отбивающихся от шквала международных звонков, на которые Шолл не собирался отвечать.

На балконе офиса курил Виктор Шевченко, глядя на район, еще недавно называвшийся Восточным Берлином, и ждал инструкций. Шевченко было тридцать два года, плотный, крепко, сбитый, вид как у заправского уличного хулигана. Как и Бернард Овен, он был завербован фон Хольденом в Советской Армии. До воссоединения Германии работал в Штази, а теперь стал шефом берлинского сектора.

– Nein! – резко произнес фон Хольден, и Шолл обернулся. – Не вижу никакой необходимости! – продолжал фон Хольден.

Шолл снова повернулся к окну, поглаживая кошку. Несколько слов, которые его интересовали в этом затянувшемся разговоре, он слышал. Элтон Либаргер чувствует себя хорошо и прибудет в Берлин согласно расписанию.

Через тридцать шесть часов сто самых влиятельных немецких граждан со всей страны соберутся в Шарлоттенбургском дворце, чтобы увидеть Либаргера. Точно в девять двери откроются, и он торжественно войдет в зал. Неотразимый в своем смокинге, без трости, он пройдет через разукрашенный зал, не обращая внимания на пристальные взгляды собравшихся, поднимется на несколько ступенек на подиум и под гром аплодисментов, торжественно, как монарх, повернется к гостям лицом. Он поднимет руку, призывая всех к тишине, и произнесет самую важную и волнующую речь в своей жизни.

Фон Хольден повесил трубку. Шолл подошел к столу и сел, небрежно сбросив кошку на соседнее кресло.

– Мистер Либаргер случайно нашел кассету с записью той ночи и показал ее Джоанне, – сказал фон Хольден. – Салеттл накачал его своим зельем, и утром он почти ничего не помнил. Но Джоанна очень сильно расстроена. Салеттлу придется принять меры.

– Он хотел, чтобы ты приехал и все уладил? Из-за этого и возник спор?

– Да. Но я не вижу в этом необходимости.

– Паскаль, доктор Салеттл прав. Если Джоанна расстроена, это может передаться Либаргеру. Совершенно недопустимая ситуация. Салеттл может немного успокоить ее, но, конечно, не так, как ты. Между разумом и чувством – огромная разница. Ты же понимаешь, насколько труднее повлиять на чувство, чем на суждение. Если Салеттл просто убедит ее в том, что этот инцидент не соответствует действительности, она может по каким-то причинам потом передумать и поставить нас в затруднительное положение. Но если ты сумеешь приласкать и успокоить ее, она перестанет дуться и будет как эта кошка, дремлющая в кресле.

– Возможно, вы правы, мистер Шолл, но сейчас мое место здесь, в Берлине. – Фон Хольден смотрел ему прямо в глаза. – Вы были озабочены тем, что наша система безопасности не так эффективна, как хотелось бы. Это так – и не так. Лондонский сектор разыскал раненого французского полисмена Лебрюна. Он в Вестминстерской больнице, под круглосуточной охраной полиции. Лондонский и парижский секторы засекли звонок американца Осборна на ферму под Нанси. Там скрывается Вера Моннере под охраной тайной полиции.

Шолл слушал с невозмутимым выражением лица, сцепив лежащие на столе руки перед собой.

– Маквей и Осборн объединились с шефом спецотдела полиции, – продолжал фон Хольден. – Его зовут Айан Нобл. Они прилетели в Хавельберг частным самолетом на рассвете. Их встретил и везет сейчас в Берлин инспектор федеральной полиции Манфред Реммер. Машину Реммера сопровождают еще две полицейские машины.

Фон Хольден встал, подошел к маленькому столику у стены и налил себе стакан минеральной воды.

– Не лучшие новости, но по крайней мере свежие и точные. Проблема в том, что им удалось зайти так далеко. В этом слабое звено нашей системы. Бернард Овен должен был пристрелить обоих американцев в Париже. Но вместо этого сам получил пулю американского детектива. Они должны были погибнуть при крушении поезда Париж – Мо, а на худой конец их собирались ликвидировать оперативники парижского сектора, вместе со мной дежурившие на месте катастрофы. Но и этого не случилось. А теперь они появляются в Берлине, накануне прибытия мистера Либаргера!

Фон Хольден выпил воду и поставил стакан на столик.

– С этой проблемой мне не справиться, если я полечу в Цюрих.

Шолл наклонился вперед, изучающе глядя на фон Хольдена. Кошка проснулась, слезла с соседнего кресла и снова забралась к нему на руки.

– Если ты отправишься прямо сейчас, то к вечеру сможешь вернуться.

Фон Хольден смотрел на него как на сумасшедшего.

– Мистер Шолл, эти люди опасны, неужели вы не понимаете?

– Паскаль, ты знаешь, зачем они приехали в Берлин? Я объясню тебе в двух словах: Альберт Мерримэн рассказал им обо мне. – Шолл усмехнулся, словно это представлялось ему забавным. – Когда я впервые появился в Палм-Спрингсе летом тысяча девятьсот сорок шестого года, я познакомился с одним стариком, ему было уже под девяносто. В семидесятые годы прошлого века он сражался с индейцами. От него я услышал одну любопытную вещь: во время стычек с индейцами они всегда убивали и мальчишек. Потому что, объяснил он, если их не убить, они вырастут и станут воинами.

– Мистер Шолл, при чем здесь это?..

– При том, что мне следовало помнить это, когда я нанимал Альберта Мерримэна. – Длинные пальцы Шолла теребили шелковистую кошачью шерсть. – Совсем недавно я просмотрел старые досье. Один из людей, которого по моей просьбе убрал герр Мерримэн, был конструктором медицинских инструментов. Его фамилия – Осборн. Думаю, что это его сын едет сейчас в Берлин под охраной полиции.

Шолл встал из-за стола и, по-прежнему с кошкой на руках, подошел к двери на балкон. Виктор Шевченко с другой стороны поспешно распахнул ее.

– Оставьте нас одних, – сказал Шолл и шагнул мимо него на залитый солнцем балкон.

Непостижимый для окружающих, Эрвин Шолл, добившийся всего в жизни сам, обладал почти мистической способностью угадывать мотивы поступков других. Для президентов и других политиков он был бесценным советчиком, потому что помогал разгадывать тщательно скрываемые амбиции противников. Теми же, кого он считал ниже себя, Эрвин Шолл умело управлял, подавляя их и запугивая. Самых же близких – среди них и фон Хольдена – фактически превратил в своих рабов.

Шолл взглянул через плечо и убедился, что фон Хольден вышел на балкон следом за ним. Он перевел взгляд вниз, на Фридрих-штрассе, по которой двигался нескончаемый поток транспорта. Восемь этажей отделяли его от уличного шума.

Шолл спрашивал себя, почему он так тянется к молодым людям и в то же время не вполне им доверяет. Может быть, по той же причине, по которой никому не позволяет видеть себя обнаженным. Через несколько лет – об этом он старался не думать – ему стукнет восемьдесят. Но его сексуальные потребности не слабеют. Шолл никогда не раздевался полностью, занимаясь сексом с мужчиной или с женщиной. Его партнеры, конечно, были полностью обнажены, но он – никогда. Обнаженное тело предполагает такую незащищенность и требует такого доверия, которого он никогда ни к кому не испытывал. Ни одно человеческое существо не видело его голым с раннего детства. А мальчишку, своего ровесника, случайно увидевшего Эрвина без одежды, он забил молотком до смерти и спрятал труп в пещере. Ему было тогда шесть лет.

– Они приехали в Берлин не из-за мистера Либаргера и не потому, что догадываются о предстоящем собрании в Шарлоттенбурге. Они приехали из-за меня. Если бы у них было хоть одно достоверное доказательство связи между мной и Мерримэном, они бы уже начали действовать. Но у них в лучшем случае только показания Осборна со слов Мерримэна, который уже мертв. Пока это только разведка, пробная вылазка. Стратегически мотивированная, но на этом этапе с ними справится любой адвокат.

Осборн – другое дело, тут я с тобой согласен. Он мстит за отца. У него нет ничего общего с полицейскими, подозреваю, Маквей и другие его просто используют в своих интересах. Плохо, что Осборн здесь. Слепая ярость в принципе может испортить игру… – Шолл повернулся к фон Хольдену, и в ярких лучах солнца тот увидел глубокие морщины, прочерченные временем на его чеканном лице. – Они сейчас под надежной защитой. Найди их, следи за ними. В какой-то момент они попытаются встретиться со мной. Попросят назначить время и место, где мы могли бы поговорить. Это – наш шанс. Мы придумаем, как их обезвредить. А вы с Виктором поступайте, как и предполагалось первоначально. А пока – отправляйся в Цюрих.

Фон Хольден отвел глаза, потом снова взглянул на патрона.

– Мистер Шолл, вы недооцениваете их.

До этой минуты Шолл был спокоен и деловит. Мягко поглаживая кошку, он хладнокровно излагал свои соображения. Но тут кровь бросилась ему в лицо.

– Думаешь, мне нравится, что мы еще не разделались с ними или что Джоанна создает проблемы? А это, Паскаль, твоя вина!

Кошка в руках Шолла, напуганная его резким голосом, напряженно выгнула спину и попыталась вырваться, но он крепко держал ее, машинально продолжая поглаживать шелковистую шерстку.

– Это все на твоей совести, и ты еще смеешь возражать мне! Разве ты установил, зачем эти люди приехали в Берлин? Разве ты определил, какие цели они преследуют, и предложил план действий?

Шолл не сводил глаз с фон Хольдена. Любимый сын, никогда не совершавший ошибок, встал на ложный путь. Шолл не просто испытывал разочарование, он считал, что его просто предали, и фон Хольден это понимал. Он помнил, как Шолл отстаивал его кандидатуру на пост шефа службы безопасности Организации, спорил с Дортмундом, Салеттлом и Ютой Баур. Шолл ввел его в узкий круг руководителей, главных лиц Организации. На это ушли месяцы, и Шолл добился своего. Ему пришлось пообещать, что они пожизненно сохранят свое положение, но люди стареют, доказывал он, нужно подумать о будущем. Величайшие империи рушились за ночь, если не был определен строгий порядок передачи власти. У Организации есть будущее – есть чета Пейперов, Ганс Дабриц. Генрих Штайнер, Гертруда Бирманн. Но пока Организация прежде всего нуждается в защите изнутри. Шолл знал фон Хольдена еще ребенком. Подходящее происхождение, хорошо обучен, не раз доказывал свою преданность и свой профессионализм. Ему можно было доверять.

– Сожалею, что разочаровал вас, – прошептал фон Хольден.

– Паскаль, – смягчился Шолл, – ты знаешь, что я отношусь к тебе как к сыну. – Кошка снова расслабленно дремала у него на руках. – Но сегодня я не могу говорить с тобой как с сыном. Сегодня ты – Leiter der Sicherheit и несешь полную ответственность за безопасность всей операции.

Внезапно Шолл схватил кошку за шкирку, вытянул руку вперед, и она повисла за перилами балкона восьмого этажа, над стремительно проносящимися по Фридрих-штрассе машинами. Кошка истошно мяукала и извивалась, пытаясь ухватиться за руку Шолла.

– Мои приказы – для тебя закон, Паскаль.

Кошка когтями полоснула его запястье, оставив глубокие борозды на тыльной стороне руки.

– Закон. Это ясно? – Шолл не обращал ни малейшего внимания на ошалевшую от запаха крови кошку, продолжавшую терзать его руку. Из глубоких царапин лилась кровь, но Шолл не сводил глаз с фон Хольдена. Он не чувствовал боли, сейчас для него никого и ничего, кроме фон Хольдена, не существовало. Он требовал абсолютного подчинения. Немедленно. И постоянно. Пока он жив.

– Да, сэр. Ясно, – выдохнул фон Хольден.

Шолл еще несколько секунд пристально смотрел на него, потом тихо произнес:

– Спасибо, Паскаль…

Рука его разжалась, и кошка с отчаянным визгом камнем полетела вниз. Шолл поднял руку, и кровь из глубоких царапин полилась вниз, под белоснежный манжет рубашки.

– Паскаль, – ровным голосом произнес Шолл, – когда придет время, прояви уважение к молодому доктору. Убей его первым.

Глаза фон Хольдена метнулись от окровавленной руки к лицу Шолла.

– Да, сэр, – выдохнул он еще раз.

Потом, будто следуя какому-то древнему ритуалу, фон Хольден опустился на колени и взял в свои руки израненную ладонь Шолла. Поднеся ее к губам, он начал слизывать с нее кровь. Сначала с пальцев, потом с ладони, потом с запястья. Он медленно, не торопясь слизывал кровь, чувствуя, что Шолл пристально наблюдает за ним. Наконец Шолл одобрительно сжал его пальцы и убрал руку.

Фон Хольден еще несколько секунд молча стоял на коленях, потом поднялся и вышел, оставив Шолла в одиночестве наслаждаться победой над чужой волей.

Глава 88

Лондон, 7.45

Милли Уайтхед, грудастая сиделка, пользовавшаяся особой симпатией Лебрюна, закончила обтирать его губкой и начала взбивать подушки в изголовье постели. И тут в палату вошел Каду, выглядевший очень импозантно в своем форменном кителе.

– В аэропорту быстрее пропускают, когда ты при всех регалиях, – с усмешкой объяснил он свой официальный вид.

Лебрюн пожал руку старому другу. Пластиковые трубки, по которым поступал кислород, все еще торчали у него в носу и мешали разговаривать.

– Я, собственно, не к тебе, у меня свидание с этой милашкой, – игриво произнес Каду, подмигивая сиделке. Довольно зардевшись, Милли хихикнула, покосилась на Лебрюна и вышла.

Подтянув стул поближе к кровати, Каду сел.

– Как дела, дружок? Как тут за тобой ухаживают?

Следующие десять минут прошли в воспоминаниях – детские шалости, лучшие друзья, девушки, с которыми они встречались, жены, дети… Каду вспомнил, как они сбежали из дому, чтобы вступить в Иностранный легион, и как потом их доставляли назад двое настоящих легионеров – беглецам в ту пору было по четырнадцать… Каду хохотал от души и вспоминал все новые и новые истории, стараясь позабавить раненого друга.

И все время, пока он непринужденно болтал, указательный палец Лебрюна был на курке револьвера 25-го калибра, нацеленного под одеялом в грудь Каду. Предостережение Маквея звучало недвусмысленно: Каду – не добрый старый друг, приятель с юношеских лет, а опытный конспиратор, работающий на группу, как они теперь называли таинственную преступную организацию. Он организовал прикрытие для внедрения в Интерпол Класса и Хальдера, и не исключено, что он организовал покушение на Лебрюна и его брата. Если Маквей прав, то Каду пришел убить его.

Но пока Каду беззаботно болтал и смеялся, вспоминая детство, Лебрюн спрашивал себя: не ошибся ли Маквей? И кроме того – как мог Каду рассчитывать безнаказанно разделаться с ним, когда у открытой двери палаты круглые сутки полицейский пост?

– Старина, я хотел бы выкурить сигаретку, – сказал Каду, вставая, – но дымить здесь нельзя. – Он взял свою фуражку и пошел к двери. – Спущусь в вестибюль, а минут через десять вернусь к тебе.

Каду вышел, и Лебрюн позволил себе расслабиться. Нет, не может быть. На этот раз Маквей ошибается. Через минуту в палату вошел один из полицейских.

– У вас все в порядке, сэр?

– Да, спасибо.

– Тут пришли сменить вам белье, сэр.

Полицейский шагнул в сторону, и на пороге появился здоровенный детина в халате санитара, с чистыми простынями в руках.

– Добрый день, сэр, – произнес он с акцентом настоящего кокни и положил белье на стул у кровати.

Полицейский вышел в коридор.

– Мы тут малость уединимся, ладно, сэр? – И санитар закрыл дверь.

У Лебрюна тревожно застучало сердце.

– Зачем вы закрываете дверь? – по-французски спросил он.

Детина с ухмылкой повернулся к нему и одним рывком выдернул у него из носа дыхательные трубки.

Тут же на лицо Лебрюна шлепнулась подушка, и санитар всем телом навалился на нее сверху.

Лебрюн отчаянно сопротивлялся, правая рука его шарила под одеялом в поисках револьвера, который он неосторожно выпустил из пальцев, когда Каду вышел из палаты. Но огромный вес детины, да и собственная болезненная слабость делали все усилия тщетными. Наконец его пальцы нашли рукоять револьвера, он попытался нацелить его в живот убийцы. Но тот переменил положение, и дуло револьвера запуталось в простынях. Лебрюн судорожно пытался его высвободить. Он задыхался. Все вокруг подернулось серой пеленой, и Лебрюн почувствовал, что умирает. Тьма сгустилась. Ему показалось, что револьвер выхватили из его руки, потом раздался приглушенный выстрел – и перед его глазами вспыхнул ослепительный свет, самый яркий, какой он видел в жизни.

Лебрюн не мог видеть, как убийца нащупал револьвер в простынях, выхватил его из руки Лебрюна и приложил к его уху. Не мог он видеть и кровавого месива из собственных мозгов, и осколков черепа, прилипших к белой стене над кроватью.

Через несколько секунд дверь распахнулась. Застигнутый врасплох санитар резко повернулся и навел револьвер на дверь. На пороге стоял Каду. Он быстро шагнул в палату и закрыл дверь. Убийца с облегчением вздохнул и опустил оружие. Он кивнул в сторону Лебрюна и начал что-то говорить – и тут увидел револьвер в руке Каду.

– Что… – только и успел он крикнуть, как громовой выстрел оборвал его крик.

Когда, услышав на бегу еще два выстрела, в палату ворвались полицейские, они увидели Каду, стоявшего над убитым санитаром, все еще сжимавшим в руке револьвер Лебрюна.

– Этот человек только что застрелил Лебрюна, – мрачно произнес Каду.

Глава 89

Германия, Бранденбург

– Что собой представляет Шарлоттенбургский дворец, где устраивает свое сборище Шолл? – спросил Маквей, наклонившись вперед. Реммер, следуя за головной машиной, ехал по аллее с изумительно красивыми осенними деревьями, мимо бюргерских домов пятнадцатого века на восток, к Берлину.

– Что собой представляет? – Реммер покосился в зеркальце заднего вида. – Замечательный образец архитектурного барокко. Музей, усыпальница, сокровищница, где собраны тысячи предметов искусства, которые дороги сердцу каждого немца. В прошлом – летняя резиденция всех прусских монархов, от Фридриха Первого до Фридриха Вильгельма Четвертого. Если б канцлер поселился в Шарлоттенбурге, то представь себе Белый дом, набитый сокровищами всех музеев Америки.

Осборн посмотрел в окно. Солнце поднималось все выше, и длинная цепь озер из фиолетовой превратилась в ослепительно голубую. Напряжение последних дней после долгих лет спокойной жизни совершенно измотало его. И вот теперь в Берлине ситуация наконец должна была разрешиться. С одной стороны, Осборн чувствовал, что потерял всякий контроль над происходящим, что его подхватило и несет течение, бесцеремонно швыряя как щепку. Но, с другой стороны, он ощущал какое-то удивительное спокойствие, внутреннюю уверенность, что конец близок. Его словно направляла чья-то неведомая рука, и все пугающее и опасное, что ему предстоит, имеет свой потаенный смысл. Ему нужно не сопротивляться, а покориться, довериться своей судьбе и пройти свой путь до конца.

Осборн задумался: а что чувствуют сейчас его спутники? Маквей, и Нобл, и Реммер – люди на удивление разные, даже по возрасту, более того, из разных миров. Направляет ли их та же неведомая рука, что и Осборна? Возможно ли такое, если он знает их всех меньше недели? А если нет, то что же ими движет?

Отказавшись от попыток разгадать эту тайну, Осборн снова посмотрел в окно и залюбовался пасторальными пейзажами, перелесками и озерами. Вот мелькнула сосновая рощица и тут же исчезла, а в отдалении в солнечных лучах засияли шпили старинного кафедрального собора. И у него вдруг появилось чувство, даже, пожалуй, уверенность, что все они – Маквей, Реммер, Нобл и он сам – призваны исполнить здесь какой-то высший замысел, разгадать который им не дано.

* * *

Франция, Нанси

Солнце, выглянув из-за гор, озарило бело-коричневый домик, словно сошедший с картины Ван Гога.

Агенты тайной полиции Ален Котрелл и Жан-Клод Дюма сидели на крылечке и нежились на солнышке. Дюма держал в одной руке кружку с кофе, в другой – карабин. В четверти мили от дома, на полдороге между фермой и шоссе, Жак Монтан с винтовкой на плече, прислонившись к дереву, наблюдал за снующими по стволу муравьями.

Вера Моннере, сидя за старинным туалетным столиком возле окна спальни, дописывала пятую страницу пространного любовного послания Полу Осборну. В письме она пыталась как-то упорядочить, объяснить все, что произошло с ними с начала знакомства. Письмо немного отвлекало ее от мыслей о вчерашнем, внезапно оборвавшемся разговоре.

Сначала она подумала, что разговор прервался из-за неполадок на линии и что Пол перезвонит. Но время шло, а звонка не было, и Вера поняла: что-то произошло. Она не разрешила себе гадать, что именно произошло. Остаток вечера (и большую часть ночи) она стоически читала толстые научные журналы, которые захватила с собой из Парижа. Тревога и страх – плохие компаньоны, но они сопутствовали ей последнее время постоянно.

К рассвету она решила поговорить с Полом – высказать на бумаге все то, что накопилось в душе, как будто он сидит рядом и больше никого в доме нет… Как будто они обычные люди, познакомились, как знакомятся все прочие… Так она надеялась хоть на время унять тревогу.

Отложив ручку, Вера перечитала написанное – и от души расхохоталась. Все эти из сердца идущие, прочувствованные слова, выплеснувшись на бумагу, оказались высокопарными, псевдоинтеллектуальными рассуждениями о смысле жизни. Она хотела написать любовное письмо, а получилось сочинение учительницы английского языка, ищущей места в частной школе для девочек. Смеясь, Вера разорвала исписанные листки и бросила их в мусорную корзинку. Потом подняла голову и увидела в окне свернувшую с шоссе машину, направлявшуюся к ферме.

Когда машина подъехала ближе, стало видно, что это черный «пежо» с мигалкой на крыше. На полпути к ферме на дорогу вышел Монтан и махнул водителю, приказывая остановиться. «Пежо» притормозил, Монтан наклонился к окну водителя и обменялся с ним несколькими словами. Потом достал рацию, переговорил с товарищами и кивнул. Машина поехала к дому.

Агент Котрелл спустился с крыльца и вышел навстречу черному «пежо» и, как и Монтан, жестом приказал водителю остановиться, Жан-Клод Дюма с карабином наготове подошел к машине сзади.

– Да, мадам? – произнес Ален Котрелл, когда стекло скользнуло вниз и из машины выглянула темноволосая, очень хорошенькая молодая женщина.

– Меня зовут Авриль Рокар, – произнесла она по-французски и показала свое удостоверение сотрудника полиции. – Из первой префектуры Парижа. Я приехала по поручению детектива Маквея, чтобы забрать мадемуазель Моннере в Париж. Она его знает.

Она предъявила ордер, оформленный по всем правилам, с подписью капитана Каду. Пока Котрелл рассматривал предъявленные документы, Авриль Рокар добавила:

– Это решение одобрено премьер-министром.

Котрелл вернул ей ордер. Жан-Клод шагнул к машине и заглянул внутрь. Кроме девушки, в салоне никого не было.

– Минутку, – сказал Котрелл. Он достал из кармана рацию и отошел на несколько шагов в сторону. Пока он вел переговоры, Дюма придвинулся к передней дверце машины.

Авриль быстро глянула в зеркало и убедилась, что агент Монтан стоит все там же, у дороги, в сотне футов от дома. Через несколько секунд Котрелл сунул рацию в карман и повернулся к машине. Авриль Рокар безошибочно угадала по его лицу произошедшую в нем перемену и заметила, что его рука скользнула под пиджак, за револьвером.

– Ничего, если я пока достану себе сигаретку? – с улыбкой спросила она агента Дюма и потянулась к сумочке.

– Да, конечно. – Внимание Дюма было приковано к правой руке девушки, нырнувшей в сумочку, но в ее левой руке мгновенно появился револьвер. Раздались два глухих щелчка, и Дюма отбросило назад, на Котрелла. Тот на мгновение потерял равновесие и тут же увидел «беретту» в руке Авриль. Первый выстрел – и он схватился рукой за шею. Второй, между глаз, свалил его на землю.

Монтан побежал к дому, на ходу стреляя из винтовки. Авриль навела на него «беретту». Монтана ранило в ногу, он упал, винтовка отлетела на несколько футов в сторону. Стиснув зубы от боли, он пытался дотянуться до своего оружия, но Авриль уже подошла к нему и, пристально глядя ему в глаза, медленно подняла «беретту». Дав ему минуту, чтобы он прочувствовал ужас надвигающейся смерти, она выстрелила дважды – в левый глаз и в сердце.

Потом, поправив жакет, повернулась и пошла к дому.

Глава 90

Вера, видевшая расправу из окна, в панике схватилась за телефон, но гудков не было.

Когда Франсуа привез ее сюда, она попросила у него револьвер на случай чего-то непредвиденного. Ничего непредвиденного произойти не может, заверил ее Франсуа. Люди, которые охраняют ферму, – лучшие агенты тайной полиции. Она пыталась спорить – ведь те, кто за ней охотились, умели организовывать абсолютно непредвиденные ситуации, но Франсуа с ней не согласился. Он считал, что здесь, в двухстах милях от Парижа, под охраной самых опытных и верных агентов, она находится в полной безопасности.

И вот теперь самые опытные и верные лежали на траве, а женщина, которая их убила, приближалась к дому.

Авриль Рокар пересекла лужайку перед домом и поднялась на крыльцо. Она опасалась, что в доме затаился последний, четвертый агент. Кроме того, возможно, второй успел передать сигнал тревоги по рации. Ну что ж, если четвертый в доме, нужно побыстрее прикончить и его.

Она сунула в «беретту» новую обойму, встала слева от двери, левой рукой нащупала ручку и тихонько потянула. Дубовая дверь приоткрылась. Внутри все было тихо. Снаружи снова защебетали птицы, примолкшие, пока шла стрельба.

– Вера! – уверенно позвала она. – Меня зовут Авриль Рокар. Я – офицер полиции. Телефоны отключены. Меня послал за вами Франсуа Кристиан. Люди, находившиеся с вами на ферме, оказались преступниками, внедрившимися в тайную полицию.

Тишина.

– С вами кто-нибудь есть, Вера? Вы поэтому не можете говорить?

Медленно, осторожно Авриль открыла дверь пошире, чтобы можно было войти. Слева в холле у стены стояла длинная и широкая скамья. Впереди через открытую дверь виднелась гостиная. Дальше, за гостиной, коридор вел в глубину дома, и рассмотреть что-либо было невозможно.

– Вера! – снова позвала Авриль.

Тишина.

Вера в это время стояла в конце коридора, за углом. Она пошла было к черному ходу, но сообразила, что он ведет на открытую лужайку, где она станет хорошей мишенью.

– Вера! – снова прозвучал голос Авриль. Слышно было, как поскрипывают половицы под ее ногами. – Не бойтесь, Вера. Я здесь, чтобы помочь вам. Если кто-нибудь держит вас, не сопротивляйтесь. Не двигайтесь, оставайтесь там, где находитесь. Я сама найду вас.

Вера сделала глубокий вдох и задержала дыхание. Справа от нее было маленькое окно, и она выглянула наружу, отчаянно надеясь, что кто-нибудь появится на дороге. Агенты, приехавшие на смену убитых, почтальон – кто угодно.

– Вера! – Голос Авриль приближался.

Эта ужасная женщина совсем рядом… Вера взглянула вниз. Она была врачом, ее учили спасать жизнь людям, а не отнимать ее у них… Но умирать просто так, без борьбы, она не согласна. Она сжала в руках темно-синий шелковый шнур, который успела выдернуть из оконных занавесей в своей спальне.

– Если вы одна и продолжаете прятаться, пожалуйста, выйдите. Франсуа ждет сообщения, что вы в безопасности.

Вера насторожилась. Ей показалось, что голос Авриль удаляется. Возможно, она вернулась в гостиную? Вера сделала еще один осторожный вдох. И тут окно рядом с ней задрожало.

За ним была Авриль! Удар – и обломки деревянной рамы и осколки стекла обрушились внутрь. От неожиданности Вера вскрикнула, щепки и стеклянные брызги полетели ей в лицо. Одной рукой Авриль уцепилась за оконный проем, вторая сжимала «беретту». Дуло револьвера было направлено прямо на Веру.

Вера стремительным, почти автоматическим движением набросила толстый шнур на сжимающую револьвер руку Авриль и изо всех сил дернула на себя. Не ожидавшая этого Авриль с размаху врезалась головой в разбитое стекло. С глухим стуком «беретта» упала к ногам Веры.

С кровоточащим от порезов лицом Авриль яростно сопротивлялась, пытаясь освободить руку. Но Вера продолжала тянуть на себя шнур, пока рука Авриль полностью не оказалась внутри. Тело Авриль распласталось по стене с наружной стороны дома, Вера резко рванула, и Авриль закричала от боли в вывихнутом плече. Вера отпустила шнур, и Авриль со стоном соскользнула по стене на землю.

Вера схватила револьвер и выбежала наружу.

– Кто вы? – дрожащим голосом спросила она, нацелив «беретту» на длинноногую женщину в темной юбке, скорчившуюся на земле с неловко подвернутой под себя рукой. – Отвечайте! Кто вы? На кого работаете?

Авриль молчала. Вера осторожно сделала шаг вперед. Лежавшая на земле женщина – профессиональный убийца. Только что на глазах у Веры она расправилась с тремя мужчинами.

– Вытяните вперед здоровую руку, чтобы я видела обе, – скомандовала Вера.

Авриль не шевельнулась. Вера увидела красную лужицу там, где ее щека касалась земли. Сделав еще шаг, она пнула преступницу по лодыжке. Никакой реакции.

Дрожа от страха, приготовившись стрелять, Вера наклонилась, взяла Авриль за плечо и перевернула на спину. Из-под подбородка на блузку стекала кровь. Левая кисть была сжата в кулак.

Привстав на колено, Вера разжала ее руку и вскрикнула. На ладони лежала острая бритва. За несколько секунд, которые потребовались Вере, чтобы поднять револьвер и сбежать по лестнице, Авриль Рокар перерезала себе горло.

Глава 91

Белокурая официантка в баварском народном костюме поставила на стол горячий кофейник, одарила Осборна мимолетной улыбкой и вышла. Приехав в Берлин, они сразу отправились в этот маленький ресторанчик на Вайзен-штрассе, гордо именовавший себя старейшим в городе. Хозяин, Герд Эпплеманн, невысокий, лысеющий человек в накрахмаленном белом переднике проводил их в подвальный этаж, в отдельный кабинет, где их уже ожидал Дитрих Хониг. У Хонига были темные волнистые волосы и аккуратно подстриженная бородка, слегка посеребренная сединой. Он был почти так же высок, как Реммер, только узкий в кости и тощий. Запястья торчали из коротковатых рукавов пиджака, и от этого он казался еще выше. Высокий рост, худоба и манера стоять, чуть наклонясь вперед и вытянув шею, делали его похожим на немецкого Авраама Линкольна.

– Я призываю вас еще раз задуматься над рискованностью вашего предприятия, герр Маквей и герр Нобл, – говорил Хониг, пересекая комнату большими шагами. При этом он не отводил взгляда от тех, к кому обращался. – Эрвин Шолл – влиятельнейшая фигура западного мира. Если вы что-то против него предпримете, вы разворошите настоящее осиное гнездо – уверяю вас, такого вам еще не приходилось видеть. Вы создадите самые серьезные осложнения – для себя лично и для полицейских департаментов. Вас могут уволить или заставить уйти в отставку. Но этим дело не кончится, потому что, как только вы перестанете быть под прикрытием полиции, за вас возьмутся юристы и обвинят вас в нарушении законов, о которых вы даже не слышали. Они сотрут вас в порошок, отберут у вас дома, машины – все! И если вам удастся сохранить свои пенсии – считайте, что вам повезло. Такую власть имеют подобные люди.

Он подошел к столу и налил себе чашку крепчайшего кофе, принесенного официанткой в баварском костюме.

Дитрих Хониг, старший офицер берлинской полиции в отставке, был принят в самых состоятельных и влиятельных берлинских кругах. Окончание «холодной войны» отнюдь не означало окончания разгула международного терроризма. Проблема личной безопасности финансовых магнатов и членов их семей приобрела еще большее значение. В Берлине охраной влиятельных лиц руководил Дитрих Хониг. Поэтому, чтобы узнать, как организовали свою защиту богатые и могущественные, следовало обращаться к Дитриху Хонигу.

– При всем уважении к вам и вашим советам, герр Хониг, – взвился Маквей, – должен заметить, что мне много раз угрожали, но я пока еще жив. То же самое относится к инспекторам Ноблу и Реммеру. Поэтому давайте забудем об этом и вернемся к тому вопросу, из-за которого мы, собственно, и собрались здесь. Речь идет об убийствах, целой серии убийств, которые начались тридцать лет назад и продолжаются по сей день. Последнее совершено в Нью-Йорке вчера. Жертвой стал еврей Бенни Гроссман, полицейский и большой мой друг. – Голос Маквея наливался гневом. – Мы работаем над этим делом уже давно, но только сейчас начали подбираться к тем, кто стоит за этими преступлениями. И повсюду, буквально на каждом шагу, натыкаемся на господина Шолла! Заказное убийство, мистер Хониг, во всем цивилизованном мире считается едва ли не самым опасным преступлением!

Сверху донесся взрыв хохота, топот ног шумной компании. Резкий запах кислой капусты просочился в подвал.

– Я хочу встретиться с Шоллом, – сказал Маквей.

Хониг заколебался.

– Не знаю, возможно ли это. Вы американец. В Германии у вас нет никаких полномочий. И пока вы не предъявите серьезных доказательств причастности…

Маквей перебил его:

– Это можно устроить. Инспектор Реммер получит ордер на арест Эрвина Шолла для экстрадиции в США. Обвинение – причастность к заказному убийству. Американское консульство будет поставлено в известность.

– Да Шолл наплюет на ваш ордер, – спокойно сказал Хониг. – Его адвокаты съедят вас за ленчем, ни разу не поперхнувшись.

– Возможно, – согласился Маквей. – Но я все равно хочу получить такой ордер.

Хониг скрестил руки на столе и пожал плечами.

– Господа, я постараюсь сделать все, что в моих силах.

Маквей наклонился вперед.

– Если вы не можете нам помочь – скажите сразу, и я найду того, кто сможет. Ордер нам нужно получить сегодня.

Глава 92

Фон Хольден вышел из номера Шолла «Гранд-отеля Берлин» в 7.50. В 10.20 его личный самолет сел в аэропорту Клотен в Цюрихе.

В 10.52 его лимузин свернул к «Анлегеплатц». В 11.00 фон Хольден осторожно постучался в комнату Джоанны.

Джоанну нужно было приласкать и успокоить, вернуть ей прежнее настроение, чтобы она заботилась об Элтоне Либаргере. На руках фон Хольден держал угольно-черного щенка сенбернара, которого приказал доставить к своему приезду.

– Джоанна, – позвал он, потому что она не ответила на стук. – Это Паскаль. Я знаю, что ты расстроена. Мне нужно поговорить с тобой.

– Мне не о чем говорить ни с тобой, ни с другими! – отрезала она, не открывая двери.

– Пожалуйста…

– Нет! Иди к дьяволу! Убирайся!..

Фон Хольден взялся за дверную ручку и попытался повернуть ее.

– Она заперлась изнутри, – сурово сказала охранница Фрида Восслер.

Фон Хольден обернулся и посмотрел на нее. Грубая, властная, крепко сбитая деваха с квадратной челюстью…

Такой женщине надо изрядно потрудиться над собой, чтобы мужчина взглянул на нее без содрогания.

– Можете идти.

– Мне приказано…

– Можете идти, – повторил фон Хольден и пристально посмотрел на нее.

– Слушаюсь, герр фон Хольден.

Фрида Восслер пристегнула к поясу свою рацию, бросила на фон Хольдена косой взгляд и ушла. Он посмотрел ей вслед. Числись она в спецназе, за такой взгляд он прикончил бы ее на месте.

Щенок у него на руках завозился и заскулил. Фон Хольден снова повернулся к двери.

– Джоанна, – нежно произнес он. – У меня для тебя подарок. Даже не для тебя, а для Генри.

– Для Генри?

Дверь распахнулась, на пороге появилась Джоанна – босиком, в джинсах и хлопчатобумажной водолазке. Тревога о собаке, оставленной в собачьем приюте в Таосе, заставила ее открыть дверь. И тут она увидела щенка.

Через пять минут они вместе играли на полу с пятинедельным сенбернаром. Фон Хольден поцелуями осушал ее слезы, ласкал ее… Он полностью разделял ее возмущение видеозаписью, которую обнаружил мистер Либаргер. Это был жестокий эксперимент – он всеми силами пытался его предотвратить, но на нем настояло правление корпорации. Либаргер должен был доказать, что способен держать в своих руках контроль над капиталом в пятьдесят миллиардов долларов. Правление опасается повторного инсульта, и поэтому потребовало неопровержимых доказательств, что Либаргер полностью здоров и ведет абсолютно нормальный образ жизни. Обычные тесты сочли не вполне убедительными… Так у Салеттла и родилась идея этого эксперимента.

Как лечащий врач мистера Либаргера, Салеттл знал, что его пациент испытывает глубокую привязанность и доверие к Джоанне и что ни с какой другой женщиной он не сможет чувствовать себя достаточно свободно и раскованно. Прекрасно понимая, что и Либаргер и Джоанна с возмущением отклонят предложение о проведении такого испытания, если их об этом попросят, Салеттл выбрал другой путь. Обоих накачали наркотиками, эксперимент провели, сделали видеозапись, которую и показали совету директоров. Больше никого в комнате не было, камера управлялась дистанционно.

– Джоанна, пойми, для них это обычный бизнес, и ничего больше. Я так протестовал, что мне даже предложили уйти из корпорации, если я не угомонюсь. Ты понимаешь, что этого я сделать не мог, – даже ради тебя и мистера Либаргера не мог. Лучше все-таки, чтобы рядом с тобой был я, а не кто-нибудь чужой… Прости меня… – нежно повторил он, когда из ее глаз снова полились слезы. – Еще один день, Джоанна, пожалуйста… Ради мистера Либаргера. После Берлина ты сможешь вернуться домой.

Фон Хольден, растянувшись на полу, почесывал щенячье брюшко. Сенбернар лежал на спине, задрав вверх все четыре лапы.

– Но если ты все-таки решишь уехать прямо сейчас, я пойму тебя. Только скажи, и я распоряжусь, чтобы тебя отвезли в аэропорт. Мы найдем кого-нибудь другого для мистера Либаргера, сделаем, что возможно, чтобы он завтра чувствовал себя хорошо…

Джоанна колебалась. Жестокий эксперимент, в который ее так бесцеремонно вовлекли, вызывал у нее гнев и отвращение, но при этом ей было жалко мистера Либаргера, с которым обошлись так же отвратительно, как и с ней, и с благополучием которого она уже привыкла считаться.

Фон Хольден убрал руку, и пушистый шарик вскочил на задние лапы и облизал его пальцы. Фон Хольден почесал щенка за ушками и потрепал эти шелковые ушки с той же теплой, обезоруживающей улыбкой, которая покорила Джоанну еще при первой их встрече… И в эту минуту она поверила его рассказу, сочтя его вполне убедительным, и решила выполнить его просьбу.

– Хорошо, я поеду с тобой в Берлин, – произнесла она с робкой и печальной улыбкой.

Потянувшись к ней, фон Хольден благодарно коснулся губами ее лба.

– Джоанна, я должен немедленно вернуться в Берлин, чтобы закончить последние приготовления. Очень жаль, но иначе никак нельзя. А ты полетишь завтра вместе с мистером Либаргером и остальными.

Джоанна снова заколебалась, на мгновение ей захотелось изменить свое решение, но потом она спросила:

– Мы увидимся там?

– Конечно, – улыбнулся фон Хольден.

Джоанна почувствовала, что невольно ее губы растягиваются в улыбку. И впервые с тех пор, как она увидела злополучную запись, она расслабилась и успокоилась. Фон Хольден потрепал щенка за уши, встал и протянул руку Джоанне, помогая ей встать. Он вынул из кармана конверт и положил его на журнальный столик.

– Корпорация просит тебя забыть об этом инциденте и не держать на нее зла. Надеюсь, содержимое этого конверта хоть сколько-нибудь тебе в этом поможет. Увидимся в Берлине, – шепнул он на прощание и вышел.

Джоанна стояла, глядя на конверт, щенок прыгал у ее ног. Наконец она взяла конверт и распечатала его. И тут же изумленно ахнула. В конверте лежал чек на пятьсот тысяч долларов.

Глава 93

«Мерседес» Реммера свернул с Харденберг-штрассе и въехал в подземный гараж дома № 15 из стекла и бетона, где располагался муниципалитет. Одна из серых машин федеральной полиции скользнула внутрь следом за ним и встала рядом. Осборн хорошо рассмотрел лица сидевших в ней мужчин, когда шел к лифту. Они оказались совсем молодыми, не старше тридцати. Он почему-то удивился, что находится под защитой людей моложе его. Его это не то чтобы задело, просто было непривычно. Осборн считал, что в полиции служат зрелые мужчины, которые превосходят его жизненной мудростью и опытом. И вот оказалось, что это совсем не обязательно. Осборн сам не знал, почему он вдруг над этим задумался. Может быть, потому, что подсознательно пытался оградить себя от мыслей о новых испытаниях.

Два часа они провели в подвальном кабинете ресторана, ожидая звонка от Хонига. Наконец тот позвонил и сказал, что судья Отто Гравениц ждет их у себя в три часа дня.

По дороге Маквей коротко проинструктировал Осборна, что тот должен говорить судье. Самое главное – это слова Мерримэна, произнесенные им перед смертью. Желательно, чтобы показания Осборна свелись к пересказу этого эпизода. А об остальном лучше умолчать, в особенности о частном детективе Жане Пакаре, о шприце, наркотике и прочем. Маквей опасался, как бы Осборн не наболтал лишнего и не дал оснований предъявить ему самому обвинение в покушении на убийство.

Это был дружеский жест, моральная поддержка, которую Осборн принял без колебаний. Хотя про себя отметил, что забота Маквея имела еще и скрытые мотивы. Если бы Осборн запутался в показаниях и сунул голову в петлю, он серьезно затруднил бы предъявление обвинения Шоллу. Показания Осборна должны быть очень простыми, кристально-ясными и направленными исключительно против Шолла. Такое впечатление должно создаться и у судьи, и у Хонига, чье мнение наверняка будет учитываться. Если Осборн увлечется подробным описанием событий, они приобретут другую окраску и сфокусируются на нем самом. Это может помешать выдвижению обвинения против Шолла.

– Как ты думаешь, – спросил Реммера Маквей, – они уже знают, что мы здесь?

Реммер пожал плечами.

– Я лично не заметил слежки по пути из аэропорта. Но точно сказать не берусь. На всякий случай будем предполагать, что знают, верно?

Нобл покосился на Маквея: Реммер прав, лучше постоянно быть начеку и предполагать худшее. Даже если группа на какое-то время выпустила их из своего поля зрения, скоро она наверстает упущенное. Противник зашел слишком далеко, чтобы отступать.

На шестом этаже лифт остановился. Они вошли в приемную судьи, где их попросили подождать.

– Ты его знаешь, этого судью? – спросил у Реммера Маквей, оглядываясь по сторонам. Приемная судьи Гравеница ничем не отличалась от приемной любого государственного учреждения в Лос-Анджелесе. Обычный стол и стул, простой книжный шкаф и дешевые гравюры на стенах.

Реммер кивнул.

– Знаю немного.

– Что от него можно ждать?

– Посмотрим. Все зависит от того, что сказал ему Хониг. Видимо, немного, раз судья сразу согласился принять нас. Но не думай, что если Хониг отрекомендовал нас, а судья Гравениц согласился выслушать, то наше дело в шляпе.

Маквей взглянул на часы и присел к уголку стола. Он пристально посмотрел на Осборна.

– Я в порядке, – отозвался Осборн, подошел к Маквею и прислонился к стене. Маквей не забыл о его покушении на Мерримэна и забывать не собирается. Думать об этом сейчас не хотелось, да и не надо, но когда-нибудь это еще наверняка всплывет.

Открылась дверь, и вошел Дитрих Хониг. Он извинился от имени судьи Гравеница, которого задержало важное дело. Как только он освободится, он их примет. Придется подождать. Потом Хониг обратился к Ноблу:

– Вас просили позвонить в Лондон.

– Что-то произошло? – встревожился Нобл.

Он подошел к телефону и позвонил в Скотленд-Ярд. Через двадцать секунд его связали с шефом отдела убийств лондонской полиции. Вдруг его лицо вытянулось.

– О Господи, нет, – произнес он. – Как это могло случиться? Его же охраняли круглые сутки!..

– Лебрюн, – выдохнул Маквей.

– Ясно. Ну, а теперь где он?..

Пауза.

– Найдите его, и как только найдете – посадите под замок. Если будут новости, передавайте в Бад-Годесберг инспектору Реммеру.

Нобл повесил трубку и рассказал Маквею об убийстве Лебрюна и исчезновении Каду, скрывшегося во время поднявшейся суматохи.

– Думаю, спрашивать, жив ли санитар, не стоит, – сквозь зубы процедил Маквей.

– Не стоит.

Машинально взъерошив рукой волосы, Маквей повернулся и посмотрел в упор на Хонига.

– Вам случалось по ходу расследования терять друзей, герр Хониг?

– К сожалению, таковы правила игры, – спокойно ответил тот.

– Так сколько нам еще ждать судью Гравеница? – В голосе Маквея звучал не вопрос, а требование.

Глава 94

Толстый, низенький, краснолицый, с копной седых волос судья по уголовным делам Рихтер Отто Гравениц жестом указал на тиковые и кожаные кресла и подождал, пока все рассядутся. Потом пересек комнату и уселся сам – за массивный стол в стиле рококо. Подошвы его ботинок едва доставали до восточного ковра под столом. Кабинет Гравеница, по контрасту со спартанской обстановкой приемной, был образцом тонкого вкуса и богатства. Кроме того, это была хорошо рассчитанная демонстрация власти и положения в обществе.

Повернувшись к гостям, Хониг объяснил по-английски, что, учитывая особое положение Шолла и тяжесть выдвинутого против него обвинения, судья Гравениц выслушает показания Осборна один, не привлекая прокурора.

– Отлично, – сказал Маквей. – Пусть начинает.

Судья Гравениц протянул руку и включил магнитофон. В 3.25 слушание началось.

Маквей коротко ввел присутствующих в курс дела. Реммер переводил его слова на немецкий. Маквей объяснил, кто такой Осборн, как он встретился в парижском кафе с убийцей отца, как в одиночку последовал за Мерримэном в парк около Сены, боясь упустить его из виду хоть на минуту. Там он набрался решимости, подошел к Мерримэну и заговорил с ним, но через несколько минут раздался выстрел. Они уверены, что Мерримэна прикончил наемный убийца Шолла.

Закончив, Маквей оценивающе посмотрел на Осборна, уступил ему место и сел к остальным.

Снова переводил Реммер. Судья привел Осборна к присяге, и тот начал давать показания. Следуя совету Маквея, Осборн рассказал все как было, умолчав лишь о некоторых фактах.

Слушая Осборна, судья сидел, откинувшись на спинку кресла, и изучающе смотрел на него. Когда тот закончил, он перевел взгляд на Хонига, потом опять на Осборна.

– Вы уверены, что именно Альберт Мерримэн убил вашего отца? Ведь прошло тридцать лет.

– Да, сэр, – ответил Осборн.

– Должно быть, вы ненавидели убийцу.

Осборн поймал предостерегающий взгляд Маквея – мол, полегче, парень, тебя прощупывают.

– На моем месте вы тоже ненавидели бы его, – не отступил Осборн.

– Вы знаете, почему Эрвин Шолл хотел, чтобы ваш отец был убит?

– Нет, сэр, – спокойно ответил Осборн, и Маквей с облегчением вздохнул. Пока он вел себя молодцом. – Вы не должны забывать, что в те годы я был еще ребенком. Но я хорошо разглядел лицо убийцы и не мог его забыть. С тех пор я не видел его ни разу – до той ночи в Париже. Больше мне нечего добавить.

Гравениц помолчал, потом посмотрел на Маквея.

– Вы уверены, что Эрвин Шолл, который сейчас находится в Берлине, и есть тот человек, который нанял Альберта Мерримэна?

Маквей встал.

– Да, сэр.

– Почему вы считаете, что человек, который застрелил Мерримэна, тоже был нанят Шоллом?

– Потому что Шолл уже пытался однажды расправиться с Мерримэном, и тому пришлось долгое время скрываться. Но в конце концов его выследили.

– У вас есть абсолютная уверенность, что вы сумеете доказать причастность Шолла к этим убийствам?

Маквей от души надеялся, что этого вопроса удастся избежать, но многоопытный судья Гравениц каким-то шестым чувством нащупал слабое место в аргументах Маквея. Сейчас в его голосе звучало предостережение: только попробуй солгать – и веры тебе больше не будет.

– Абсолютная уверенность?.. Нет, сэр, пока нет.

– Понимаю… – И судья Гравениц задумался.

Шолл – фигура международного масштаба, могущественная и влиятельная. Гравениц колебался. Маквей отлично его понимал: выписать ордер на арест Шолла для него – все равно что дать санкцию на арест государственного канцлера. А показания Осборна не подкреплены никакими доказательствами. Нужно было как-то убедить судью, иначе им придется идти к Шоллу без ордера на арест, а этого Маквею совсем не хотелось. Видимо, Реммер почувствовал то же самое, потому что внезапно вскочил, резко отодвинув свое кресло.

– Ваша честь, – произнес он по-немецки, – как я понимаю, одним из доводов, склонивших вас выслушать нас, было то, что в ходе расследования было два покушения на офицеров полиции. Одно можно было еще счесть случайным, но два…

– Это звучит убедительно, – согласился Гравениц.

– Один из убитых – нью-йоркский детектив, застреленный в своем доме. Второй, опытный полицейский из Парижа, был ранен на вокзале в Лионе, и его перевезли в больницу в Лондоне под вымышленным именем и приставили к нему круглосуточную охрану. – Реммер умолк и после паузы продолжил: – Только что его застрелили прямо в больничной палате.

– Прискорбная история! – искренне воскликнул Гравениц.

Реммер снова помолчал, потом продолжил:

– У нас есть серьезные основания утверждать, что совершившие эти убийства люди принадлежат к организации Шолла. Мы должны допросить лично герра Шолла, ваша честь, а не выяснять отношения с его адвокатами. Без ордера на арест сделать это невозможно.

Гравениц свел вместе ладони и откинулся на спинку кресла. Маквей пристально смотрел на судью. Все ждали.

Наконец судья с безразличным видом наклонился вперед и протянул руку к бювару. Он взъерошил ладонью свою седую шевелюру и поискал взглядом Реммера.

– О'кей, – сказал он по-английски. – О'кей.

Глава 95

Они подождали, пока Гравениц выпишет ордер на арест и вручит его Реммеру. Потом, поблагодарив судью и Хонига, все четверо покинули святилище правосудия и на личном лифте Гравеница спустились в подземный гараж.

Осборн с любопытством поглядывал на своих спутников. Теперь все они ступили на минное поле и хорошо понимали это. Ордер на арест, полученный с таким трудом и лежащий теперь в кармане Маквея, пока пустая бумажка, как и предупреждал их Хониг. Представить только – звонок в дверь, и – «Добрый вечер, сэр, вот ордер на ваш арест»… Возможно, Шолла и удастся засадить в тюрьму, но уже через час туда набегут адвокаты, найдут какие-нибудь зацепки и Шолл выйдет на свободу, не проронив ни слова.

А дальше появятся письменные показания самого Шолла и других уважаемых граждан, ручающихся за него и утверждающих, что он никогда не знал и не имел дела со старшим Осборном и тремя другими убитыми изобретателями; что он понятия не имел, что на свете существует человек по имени Альберт Мерримэн, и так далее. Найдется целая армия свидетелей, утверждающих, что Шолл был где угодно, но только не в Америке, когда там произошли эти четыре убийства, и что он был в Америке, когда в Париже убили Мерримэна. Все эти показания, данные под присягой и подкрепленные высоким положением свидетелей, позволят снять с Шолла все обвинения. А поскольку никаких прямых доказательств причастности Шолла к преступлениям нет, дело попросту закроют.

А через год или два, когда все уляжется и стихнет шумиха вокруг имени Шолла, наступит предсказанная Хонигом расправа. И всех четверых – Маквея, Нобла, Осборна, Реммера – сотрут в порошок. Друзья, сослуживцы, совершенно незнакомые люди выступят против них с обвинениями в коррупции, воровстве, сексуальных извращениях и прочих мерзостях. Их честные имена будут трепать бульварные листки, пока окончательно не смешают с грязью. В общем, размажут по стенке как миленьких.

Реммер резко, так что заскрипела резина покрышек, вырулил из гаража муниципалитета на Харденберг-штрассе. Серый полицейский «мерседес» последовал за ним. Через пять минут Реммер уже заезжал на стоянку напротив огромного, в двадцать два этажа, сверкающего стеклом и сталью здания «Европа-Центр».

– Auf Wiedersehen. Danke,[31] – передал он по рации.

– Auf bald.[32] – Серый «мерседес» исчез в потоке транспорта.

– Значит, вы полагаете, что мы в безопасности, – констатировал Нобл.

Реммер поставил машину.

– Уверен. – Реммер выбрался из машины, взял висевшей на дверце автомат и переложил в багажник. Закурив на ходу сигарету, он повел своих спутников к железной двери служебного входа, ведущего в коридор, по которому проходили электрические и сантехнические коммуникации к комплексу «Европа-Центр» на другой стороне улицы.

– А где сейчас Шолл? – Голос Маквея гулко звучал в стенах подземного коридора.

– В «Гранд-отеле Берлин». На Фридрих-штрассе, напротив Тиргартена. Джентльмену твоего возраста пешком туда путь не близкий, – ухмыльнулся Реммер и толкнул дверь в конце коридора. На ходу загасив окурок, он остановился около служебного лифта и нажал кнопку. Двери раздвинулись почти сразу, они вошли, и Реммер нажал кнопку шестого этажа. Только сейчас Осборн заметил на боку Реммера кобуру.

Глянув на бледные в тусклом свете лифта лица своих спутников, Осборн почувствовал себя среди них лишним и ненужным, вроде пятого игрока в бридж или шафера на свадьбе своей бывшей жены. Они ветераны полицейской службы, профессионалы, привыкшие к этому жестокому миру и умеющие в нем жить. Ордер на арест, лежавший в кармане Маквея, был выдан одним из самых видных судей страны, и в нем значилось имя человека, к которому без такой бумаги ближе чем на десять шагов и не подойти. Маквей взял его с собой в Берлин, чтобы он дал показания судье. Осборн это сделал, отыграл свою роль и больше никому не нужен. Как он мог поверить, что Маквей разрешит ему присутствовать при его разговоре с Шоллом? И вообще какое кому дело до личных счетов Осборна с Шоллом? Да никому! Осборн почувствовал, как к горлу его подступает комок.

– Что такое? – Маквей изучающе смотрел на него.

– Просто задумался, – спокойно ответил Осборн.

– Не увлекайтесь, – без улыбки заметил Маквей.

Лифт замедлил ход и остановился. Двери раздвинулись, и Реммер первым шагнул наружу. Осмотрелся и кивком пригласил выйти остальных.

Они шли по коридору, застеленному ковром. Отель «Палас», прочел Осборн на одном из рекламных проспектов, разложенных на столиках. Реммер остановился перед дверью номера 6132 и постучал.

Дверь сразу же открылась. Плотный, сурового вида человек, очевидно, еще один детектив, впустил их в номер.

Две просторные спальни соединял узкий холл. Окна из обеих комнат выходили на зеленый Тиргартен. Нобл огляделся. Ему явно не понравилось, что второе окно одной из спален выходило на новое, недавно отстроенное крыло отеля.

Реммер спрятал револьвер в карман пиджака и заговорил с детективом, впустившим их в номер. Маквей осмотрел вторую спальню и вернулся. Он тоже был не в восторге от близости нового крыла, из окон которого можно было следить за их номером.

Коренастый детектив огорченно развел руками. По-английски, но с сильным немецким акцентом он сказал, что им вообще еще крупно повезло – номер раздобыть практически невозможно. В Берлине сейчас проходит много международных торговых ярмарок и конгрессов, даже федеральной полиции пришлось нажать на все рычаги – места в гостиницах забронированы на три месяца вперед.

– Ну что ж, Манфред, тогда будем считать, что нам действительно повезло, – сказал Маквей.

Реммер кивнул, сказал несколько слов по-немецки коренастому детективу, и тот вышел. Реммер запер за ним дверь.

– Мы с тобой расположимся тут, – сказал ему Маквей. – Нобл и Осборн займут вторую спальню.

Он подошел к окну, отодвинул тяжелую портьеру и посмотрел вниз, на Курфюрстендамм.

– Телефоны проверены? – Его глаза прощупывали темное пространство парка Тиргартен.

– Две линии. – Реммер закурил и снял кожаную куртку, под которой оказался обтянутый свитером мускулистый торс и старомодная наплечная кобура с очень большим револьвером.

Маквей тоже снял пиджак и посмотрел на Нобла.

– Айан, проверьте, нет ли чего нового насчет Лебрюна, ладно? Установлено, кто его застрелил? И как убийца пробрался в больницу? Какие новости о Каду – знает ли кто-нибудь, куда он скрылся, где находится сейчас? Мы должны точно знать, оказался он там случайно или…

Он повесил в шкаф пиджак и посмотрел на Осборна.

– Чувствуйте себя как дома, доктор. Какое-то время нам предстоит провести здесь.

Потом он пошел в ванную и ополоснул лицо и руки. На ходу вытираясь полотенцем, он вернулся в холл и обратился к Реммеру:

– Выясни, что это за церемония в Шарлоттенбургском дворце, что там затевается и кто приглашен. Надеюсь, твоим ребятам из Бад-Годесберга это по силам.

Осборн повернулся и ушел в другую комнату, изо всех сил стараясь не показывать нахлынувших на него мучительных сомнений. Он осмотрел спальню. Две кровати с двухцветными, фиолетово-синими покрывалами, маленький столик между ними. Два комода. Телевизор, отдельная ванная.

Маквей уже взялся за работу. Опытный стратег, он продумывал маневры своей маленькой армии, выступившей против целой империи. Осборна выставили в другую комнату, чтобы не путался под ногами. Маквей специально поселил его с Ноблом, чтобы не оставаться с ним наедине и не отвечать на вопросы, которые он может задать. Это хитро придумано. Маквею не придется давать Осборну объяснений, почему он не берет его на встречу с Шоллом. Его просто продержат в неизвестности до последней минуты, а потом Маквей подойдет к двери и скажет: «Извините, доктор, но теперь это дело полиции». Они пойдут к Шоллу, а Осборн останется сидеть в номере под охраной бдительных детективов.

Глава 96

Званый обед. Смокинги. Сто гостей. Только по приглашениям.

Реммер в одной рубашке сидел за маленьким столиком с чашкой кофе в одной руке и сигаретой – в другой. За последние полчаса оба телефона раскалились добела – непрерывно звонили оперативники из федеральной полиции, из штаб-квартиры военной разведки в Бад-Годесберге, наводившие справки о готовящемся в Шарлоттенбургском дворце торжестве.

Осборн наблюдал, как Маквей, сняв ботинки, в носках сосредоточенно вышагивает по комнате. Про себя он решил, что теперь он попытается использовать Маквея точно так же, как до сих пор Маквей использовал его, не открывая своих намерений и ни на минуту не выпуская из виду своих целей. Пока Осборну удалось, не пробудив подозрений в своих компаньонах, выяснить, что отель «Палас» входит в комплекс огромного, разместившего под своей крышей дорогие магазины и казино здания «Европа-Центр», выросшего в самом сердце Берлина. Тиргартен, раскинувшийся напротив, напоминает Центральный парк в Нью-Йорке, гигантский, пересеченный дорогами лесной массив в центре города.

Слыша разговоры, которые вели между собой по телефону полицейские, Осборн понял, что посты детективов в штатском разбросаны по всему отелю. Кроме тех двоих, что охраняли их номер, еще два детектива дежурили под лестницей, два – на крыше и два – в радиофицированной машине на стоянке. Реммер проверил, кто находится в шести номерах нового крыла, из которых просматривался их номер. В четырех из них жили японские туристы из Осаки, в двух – бизнесмены, приехавшие на выставку компьютерной техники. Один был из Мюнхена, второй – из Дисней-Уорлда (Орландо). Все были теми, за кого себя выдавали. Для обитателей номера 6132 это означало, что пока они в безопасности, даже если группа их уже выследила. Но лично для Осборна это означало совсем другое – что его шансы совершить самостоятельную вылазку или другие действия, не входящие в планы Маквея, близки к нулю.

– Торжество проводит шведская корпорация «Бергхаус труп», – сообщил Реммер, делая заметки на желтых листочках блокнота. Слева от него по второму телефону говорил Нобл, тоже торопливо царапая в блокноте. – Торжество состоится по поводу… – Реммер заглянул в свои записи, – выздоровления Элтона Карла Либаргера, промышленника из Цюриха, который в прошлом году в Сан-Франциско перенес инсульт, а теперь полностью поправился.

– А кто такой, черт возьми, этот Элтон Либаргер? – спросил Маквей.

Реммер пожал плечами.

– Никогда о нем не слышал. И о «Бергхаус груп» – тоже. Сейчас это выясняют, прорабатывается и список гостей.

Нобл повесил трубку и повернулся к ним.

– Каду прислал в мой офис шифрованное сообщение. Уверяет, что скрылся из больницы, опасаясь, что подкупленные полицейские пропустили убийцу Лебрюна в палату и что он может оказаться следующей жертвой. Выйдет на связь при первой возможности.

– Когда и откуда он связался с вашим офисом? – спросил Маквей.

– Около часа назад, из аэропорта Гетуик.

* * *

Из-за густого тумана самолет фон Хольдена приземлился в аэропорту Темпельхоф с опозданием на три часа, то есть в 6.35 вечера.

В 7.30 он вышел из такси на Шпандауэрдамм и перешел улицу, направляясь к Шарлоттенбургскому дворцу, еще неосвещенному и закрытому. В принципе ему следовало бы обойти всю территорию, проверить работу службы безопасности. Но Виктор Шевченко сегодня уже дважды делал обход, о чем он и доложил по дороге. А Виктору он доверил бы и свою собственную жизнь.

Фон Хольден остановился перед железными воротами, представив себе воочию то, что произойдет здесь совсем скоро. До великого события, к которому они так долго готовились, оставалось меньше суток – эта мысль неожиданно потрясла его до дрожи. С трудом взяв себя в руки, он повернулся и зашагал по улице.

В пять часов из берлинского сектора поступило сообщение, что Маквей, Нобл и Осборн поселились в отеле «Палас» и что их номер охраняет федеральная полиция. Все происходило точно так, как предсказывал Шолл. Безусловно, он прав: полицейские приехали только из-за него одного. Либаргер и церемония в Шарлоттенбурге их совершенно не интересовали.

Найди их и следи за ними, приказал Шолл. В какой-то момент они попытаются войти со мной в контакт, назначить время и место, где мы могли бы встретиться. Это – наш шанс. Тут их нужно взять… А потом вы с Виктором поступите, как обычно.

Как обычно, то есть быстро и результативно, на ходу подумал фон Хольден. Быстро и результативно, если удастся…

Холодок тревоги коснулся его сердца. Все-таки Шолл недооценивает противника, в особенности Маквея. Да и остальные обладают незаурядным умом, опытом и в придачу – чертовским везением. Нелегко иметь такого противника, что и говорить. Стало быть, фон Хольдену следует разработать такой план, при котором опыт и везение противника не играли бы решающей роли. Он вообще предпочел бы взять инициативу в свои руки и пресечь их действия. Но застрелить четверых людей, из которых по крайней мере трое вооружены, и все находятся под охраной федеральной полиции, да еще в отеле, расположенном в огромном комплексе «Европа-Центр», практически невозможно. Слишком много шума, слишком много крови – а гарантий никаких. А если к тому же что-то сорвется и полицейские сумеют задержать его оперативников, это скомпрометирует Организацию в самый неподходящий момент.

Так что пока он должен придерживаться инструкций Шолла и ждать, когда противник сделает первый шаг. Лучше заняться составлением собственного оперативного плана, чем разгадывать намерения противника. Но его план будет эффективен только при условии, если командование операцией он возьмет на себя. И все же на душе у фон Хольдена было неспокойно, он с удовольствием попросил бы Шолла отложить церемонию в Шарлоттенбурге до тех пор, пока противник не будет ликвидирован. Но это невозможно. Шолл ни за что не согласится, он дал это понять с самого начала.

Обогнув угол, фон Хольден прошел до середины квартала, поднялся по ступенькам неприметного дома под № 37 по Софи-Шарлоттен-штрассе и позвонил в дверь.

– Кто там? – раздался голос в интеркоме.

– Фон Хольден, – ответил он. После громкого зуммера щелкнул замок. Фон Хольден поднялся на второй этаж и вошел в просторную квартиру, снятую специально для штаба службы безопасности на время торжеств в честь Либаргера.

– Guten Abend,[33] – произнес охранник в форме.

Фон Хольден кивнул и пошел по коридору мимо ряда столов, за которыми работали секретари.

– Guten Abend, – спокойно поздоровался фон Хольден и открыл дверь в маленький, уютный кабинет.

Проблема в том, вертелось у него в голове, что чем дольше они сидят в отеле, не пытаясь выйти на Шолла, тем у них больше времени на разработку плана действий и тем меньше останется у него, фон Хольдена. В то же время, чем дольше они бездействуют, тем больше у него возможностей подключить дополнительные силы и узнать, что же им все-таки известно и что они замышляют.

Глава 97

– Густав Дортмунд, Ганс Дабриц, Рудольф Каэс, Хильмар Грюнель. – Реммер, отложив список приглашенных в Шарлоттенбургский дворец, посмотрел на Маквея, изучавшего свой экземпляр списка. – У герра Либаргера весьма богатые и влиятельные друзья.

– Некоторые из них не столько богаты, сколько влиятельны, – заметил Нобл, склонившийся над своим экземпляром. – Гертруда Бирманн, Маттиас Нолль, Генрих Штайнер…

– Политический спектр – от самых левых до ультраправых. – Реммер потянулся за очередной сигаретой, потом налил в стакан минеральной воды из бутылки, стоявшей на журнальном столике.

Осборн наблюдал за ними, прислонившись к стене. У него не было списка гостей, да он и не просил. По мере того как все больше информации поступало к детективам, на него обращали все меньше внимания. Чувство одиночества усиливалось, и теперь он был почти уверен: они все отправятся к Шоллу, а его запрут в номере, как непослушного щенка.

– Среди приглашенных Шолл – единственный американец, хоть и натурализованный. Я прав? – Маквей взглянул на Реммера.

– Те, кого успели идентифицировать, – все немцы, – подтвердил Реммер. – Но семнадцать человек Бад-Годесберг еще проверяет. Тем не менее уже сейчас можно сказать, что все приглашенные – весьма почтенные, хотя и разные по политическим взглядам граждане Германии.

Не отрывая глаз от списка, Реммер выпустил громадный клуб дыма, и Маквей помахал рукой, отгоняя его от себя.

– Манфред, почему бы тебе не бросить курить?

Реммер бросил на него косой взгляд и хотел было что-то ответить, но Маквей предостерегающе поднял руку.

– Когда-нибудь, я, безусловно, умру, согласен. Но не хочу, чтобы меня уморил именно ты.

– Извини, – примирительным тоном произнес Реммер и потушил сигарету.

Колкости сменялись долгими паузами, свидетельствовавшими о растерянности троих опытных детективов, отчаявшихся решить эту головоломку. То, что церемония в честь Либаргера проводится в Шарлоттенбургском дворце, а не в зале какого-нибудь отеля, как это делается обычно, на первый взгляд ровным счетом ничего не значило. Но это на первый взгляд. Что-то здесь не так, что-то настораживало, возникала масса вопросов, ответа на которые нет. Вместе у них троих было больше века полицейской службы. За такой срок вырабатывается интуиция. Ощущение опасности исходило от фактов, не лежащих на поверхности. Они приехали в Берлин по следам Эрвина Шолла. А Шолл приехал на торжество к Либаргеру. Почему?

Это «почему?» приобрело еще более интригующий характер, когда оказалось, что рядом с сотней блестящих фигур, приглашенных на чествование Либаргера, сам виновник торжества выглядел бесцветным и совсем незначительным.

Бад-Годесберг подготовил досье Элтона Карла Либаргера. Он родился в Эссене в 1933 году в семье обедневшего каменщика. Элтон Либаргер был единственным ребенком, закончил школу в 1951 году, а затем исчез в водовороте событий в послевоенной Германии. Спустя тридцать лет он вынырнул словно ниоткуда – как мультимиллионер, живущий в похожем на средневековый замок поместье «Анлегеплатц» в двадцати милях от Цюриха и контролирующий деятельность любой мало-мальски значительной западноевропейской корпорации.

Встает вопрос – каким образом?

В налоговых декларациях Элтона Карла Либаргера с 1956 по 1980 год отмечено: профессия – бухгалтер, адрес – вернее, адреса – обыкновенные многоквартирные дома в Ганновере, Дюссельдорфе, Гамбурге и Берлине (и только с 1983-го – в Цюрихе), доходы – едва достигающие прожиточного уровня.

Но с 1983 года его доходы резко скакнули вверх, а в 1989 году, когда у него случился инсульт, облагаемый налогами доход, можно сказать, вырос до астрономической цифры – сорока семи миллионов долларов.

И этому нет объяснений! Люди бывают чертовски удачливы, верно. Были случаи, когда наживались состояния за одну ночь. Но как может заурядный бухгалтер, всю жизнь проживший на грани нищеты, внезапно превратиться в могущественного, влиятельного промышленника и финансиста? И при этом по-прежнему оставаясь загадочной фигурой. Он не числился в правлениях европейских корпораций и банков, университетов, госпиталей, благотворительных организаций. Не состоял ни в одном частном клубе. Не участвовал ни в какой политической деятельности. На его имя не существовало ни водительских прав, ни свидетельства о браке, ни даже кредитной карточки. Так кто же он? И почему сто самых уважаемых и влиятельных граждан Германии прибывают со всей страны, чтобы отпраздновать его исцеление?

Реммер высказал предположение, что все эти годы Либаргер тайно занимался наркобизнесом. Он переезжал из города в город, получал огромные суммы денег и сразу же вкладывал их в швейцарские банки. К 1983 году он имел достаточно, чтобы узаконить свое положение.

Маквей покачал головой. Одна и та же мысль появилась у него и у и Нобла одновременно, как только они прочли список гостей. Их внимание привлекли два имени – Конрад Пейпер и Густав Дортмунд. Вместе с Шоллом они являлись основными пайщиками ГДГ, «Гольц девелопмент груп» – корпорации, которой принадлежала «Стендэд технолоджиз» из Нью-Джерси, нанявшая в 1966 году Мэри Риццо Йорк для проведения серии экспериментов с сжижением газов. В том же 1966 году Мэри Йорк была убита Альбертом Мерримэном по приказу Эрвина Шолла.

Это убийство было совершено еще до прихода Конрада Пейпера в ГДГ, он появился в правлении в 1978 году. Но с его приходом ГДГ заняла ведущее положение в нелегальной торговле оружием. До этого компания занималась обычными деловыми операциями.

– А что представляет собой Дортмунд? – поинтересовался Маквей.

– Ну, у него скромное положение – он всего-навсего президент федерального банка… Дортмунды, подобно Ротшильдам, знаменитая банкирская династия на протяжении двух веков.

– Поэтому Дормунд, как и Шолл, – неприкосновенная фигура, – заключил Маквей.

– Привлечение Дортмунда к суду, несомненно, вызвало бы скандал, если ты это имеешь в виду.

– А что известно о Конраде Пейпере?

– О нем я почти ничего не знаю. Богат, женат на фантастически красивой женщине, она, кстати говоря, сама тоже очень богата. Известно лишь, что его дед, Фридрих, снабжал оружием половину планеты в обеих мировых войнах. А теперь его заводы перешли на производство безобидной продукции – штампуют кофеварки и пылесосы.

Маквей покосился на Нобла, слегка покачав головой. Все по-прежнему оставалось неясным, список гостей мало что им сказал. В Шарлоттенбургском дворце должны были собраться люди, при обычных обстоятельствах готовые в глотку друг другу вцепиться. Сам по себе список гостей напоминал своего рода немецкий справочник «Кто есть кто». И все эти политические оппоненты и просто враги, богатые, влиятельные, знаменитые, должны были рука об руку войти в сокровищницу прусской монархии, чтобы отметить выздоровление Элтона Либаргера, человека с темным прошлым.

И тут же смерть Мерримэна и последовавшая за ней полоса кошмаров. Крушение поезда Париж – Мо, убийство Лебрюна в Англии, его брата в Лионе, Бенни Гроссмана в Нью-Йорке – казалось, весь мир оказался в руках неизвестных преступников! И это еще не все, надо вспомнить отребье нацистского прошлого, внедрившееся в Интерпол, – Хуго Класса, почтенного эксперта по отпечаткам пальцев в Лионе, и Рудольфа Хальдера в Вене.

– Первое звено в этой цепи убийств – это убийство Осборна-старшего в апреле тысяча девятьсот шестьдесят шестого года после того, как он создал новый вид скальпеля. – Маквей подошел к окну и уселся на подоконник. – Последнее – пока – Лебрюна, сегодня утром… После того как он догадался о связи между убитым Альбертом Мерримэном и выдающимся дактилоскопистом герром Классом. Так одно звено тянется за другим, из прошлого в сегодняшний день… Прямая линия…

– …ведущая к Эрвину Шоллу, – закончил Нобл.

– И перед нами все те же вопросы: как? почему? что происходит?

Работа в отделе расследования убийств, как правило, заключается в бесчисленном повторении этих вопросов, если, конечно, не посчастливится схватить какого-нибудь типа с еще неостывшим оружием в руках над трупом только что убитого человека. Поиск преступника – это почти всегда тщательный анализ обстоятельств, все новых и новых версий, пока дело не становится ясным, как день, очевидным, как перегородивший дорогу большой камень с выписанным красной краской на боку словом «ключ».

Но здесь обычные полицейские методы не срабатывали. Это дело как заколдованный круг – без начала и конца. Чем больше информации они получали, тем шире становился круг, и больше ничего.

– Безголовые трупы, – вслух сказал Нобл.

Маквей закинул руки за голову.

– Ладно. Попробуем начать с них.

– О чем вы говорите? – Реммер непонимающе переводил взгляд с одного на другого.

В федеральную полицию Германии, как и в другие полицейские управления европейских стран, поступил рапорт Маквея о найденных обезглавленных трупах. Но Маквей умышленно не указал в рапорте, что трупы подвергались глубокому охлаждению при очень низкой температуре. Поэтому Реммер не мог понять, о чем идет речь. Маквей решил, что пора рассказать ему все с самого начала.

Глава 98

Герд Ланг из Мюнхена был симпатичным кудрявым молодым человеком, инженером-программистом, приехавшим в Берлин на трехдневную выставку компьютерной техники. Он занимал номер 7056 в новом крыле отеля «Палас».

Герду Лангу было тридцать два года, недавно он пережил мучительный развод, поэтому неудивительно, что на выставке у него завязалась оживленная беседа с привлекательной двадцатичетырехлетней блондинкой, проявившей большой интерес не только к экспонатам, но и к самому Герду. Воодушевленный явным сходством их вкусов и интересов, он пригласил новую знакомую продолжить беседу за коктейлем и, возможно, обедом. Скоропалительное развитие знакомства обернулось для Ланга не лучшим образом: когда после нескольких бокалов коктейля Герд пригласил девушку сделать еще по глоточку у него в номере, она быстро приняла и это предложение. В полной темноте они устроились на кушетке, и Герд Ланг почувствовал, как пальцы девушки погладили его шею, потом пальцы начали сжиматься, при этом она мило улыбалась, словно спрашивала, как ему это нравится. Он открыл рот, чтобы объяснить, что ему это совсем не нравится, и вдруг почувствовал, что хватка стала смертельной. Он попытался разжать пальцы девушки, но она оказалась невероятно сильной. Девушка с улыбкой наблюдала за его усилиями, словно это была какая-то игра. Лицо Герда Ланга побагровело, потом приобрело фиолетовый оттенок. Последняя его мысль была: «Почему она улыбается?..»

Когда агония закончилась, девушка перетащила тело Ланга в ванную комнату, положила в ванну и задернула занавеску. Вернувшись в гостиную, она достала из сумочки бинокль, настроила его и навела на освещенное окно комнаты 6132. Сквозь тонкую прозрачную занавеску она увидела силуэт высокого мужчины со светлыми, почти белыми волосами. Он стоял у самого окна. Девушка взяла прибор ночного видения и навела объектив на крышу. В зеленоватом мерцании она различила силуэт стоявшего у самого ее края мужчины с автоматом на плече.

– Вот черт! Везде полиция, – шепотом выругалась она и перевела объектив на окно шестого этажа.

* * *

Осборн присел на край стола, слушая, как Маквей излагает Реммеру основные законы физики низких температур. Он рассуждал о спорном вопросе в микрохирургии, возможно ли присоединение отрубленной головы к безголовому телу при температуре, близкой к абсолютному нулю. Звучит совершенно неправдоподобно, отметил про себя Осборн. Не то научная фантастика, не то фильм ужасов, но на самом-то деле – чистая правда, и кто-то делает такие операции или пытается делать. Реммер зачарованно слушал Маквея, поставив одну ногу на стул.

Вдруг в голову Осборну пришла жуткая мысль: а что, если Маквею окажется не под силу раскрыть это дело? Каким бы ни был он опытным детективом, на этот раз он явно пытается прыгнуть выше головы. А если верх одержит Шолл, как предполагает Хониг, что тогда?

Ответ на этот вопрос, если его можно назвать вопросом, был известен заранее: земля, где бы они ни находились, взорвется у них под ногами, не оставив им и крупицы надежды, потому что никому другому не удавалось еще подобраться к Шоллу так близко, как это удалось Маквею.

– Извините. – Осборн встал и вышел в свою комнату. Стоя в темноте у окна, он слушал их голоса через открытую дверь. Они говорили так же громко, как и раньше. Для них не имело значения, слушает он или нет. И завтра будет так же, когда с ордером на арест в руках они постучат в дверь Шолла, оставив Осборна в отеле в компании детективов.

Комната показалась ему маленькой и душной. Осборн зашел в ванную и зажег свет. Стакана он не нашел, поэтому пригоршней зачерпнул холодной воды из-под крана и плеснул на затылок. Ощущение прохлады было очень приятным. В зеркало он увидел, как в комнату вошел Нобл, взял что-то с туалетного столика и вернулся к Маквею и Реммеру, даже не взглянув на него.

Осборн закрыл кран. Его глаза остановились на собственном отражении в зеркале. Лицо казалось совсем бесцветным, капли пота выступили на лбу и над верхней губой. Осборн протянул руку – она дрожала. В желудке зашевелился омерзительный ком. Он услышал собственный голос – так явственно, словно он говорил вслух: «Шолл в Берлине. Его отель – по другую сторону парка».

Осборн вздрогнул всем телом, словно получил знак. Через минуту он пришел в себя с отчетливым сознанием: после всего, что пришлось пережить, нельзя позволить Маквею обокрасть себя. Шолл совсем близко. Надо обмануть, перехитрить Маквея, он не сможет и не должен жить, если в ближайшие двадцать четыре часа не получит ответа на свой вопрос: почему был убит отец?

Глава 99

Силуэты троих мужчин, разговаривающих в номере отеля, могут дать много интересных наблюдений, если следить за ними в бинокль из темной комнаты или фотографировать автоматической камерой со специальной оптикой.

Прибор ночного видения сменил бинокль. Из второй комнаты вошел четвертый, на ходу надевая пиджак. Один из сидевших за столом встал, подошел к нему и что-то сказал, другой потянулся к телефону. Минутой позже он положил трубку, а человек в пиджаке пошел к выходу. У двери он остановился, повернулся и что-то сказал. Мужчина, разговаривавший с ним перед этим, встал и куда-то отошел – куда, в бинокль было не видно. Вернувшись в комнату, он протянул какой-то предмет человеку в пиджаке. Тот кивнул и вышел.

Отложив бинокль, молодая блондинка, в нескольких футах от которой в ванной комнате коченел труп программиста из Мюнхена, взялась за рацию.

– Наталия, – произнесла она.

– Люго.

– Осборн только что вышел из номера.

* * *

Осборн прекрасно понимал, что Маквей не даст ему оружие, да и вообще не выпустит из комнаты, если догадается о его намерениях. Поэтому он сказал, что ничем не может помочь полицейскому расследованию, которым они заняты, и поэтому чувствует себя в состоянии, близком к клаустрофобии. Он хотел бы прогуляться и немного проветрить мозги.

Было уже пять минут десятого, и Маквей, усталый и замороченный бесконечными разговорами на одну и ту же тему, поколебавшись, согласился. Он предупредил Осборна, чтобы тот не уходил далеко от отеля и вернулся не позже одиннадцати. Реммер, в свою очередь, распорядился, чтобы Осборна на «прогулке» сопровождал один из детективов.

Осборн не стал возражать, кивнул и пошел к двери. Но у самого порога повернулся и попросил у Маквея пистолет. Это была хорошая психологическая уловка – вроде бы дополнительная забота о личной безопасности. Эта счастливая мысль осенила его только что… Но все же возникла неловкая пауза, прежде чем Маквей решился дать ему пистолет – тот самый, доставшийся ему по наследству от Бернарда Овена.

Осборн не успел сделать и десяти шагов к лифту, как дорогу ему преградил инспектор берлинской полиции Иоганн Шнайдер.

Инспектор Шнайдер выглядел внушительно: тридцать лет, высокий рост, заметное утолщение на переносице, выдававшее неоднократное участие в рукопашных схватках.

– Мне передали, что вы хотите прогуляться, – произнес он по-английски, но с чудовищным акцентом. – Я составлю вам компанию.

Осборн вычитал в рекламном проспекте, лежавшем в номере, что «Европа-Центр» – это огромный комплекс с многочисленными магазинами, ресторанами, кабаре, казино. Прилагалась и схема, в которой все маршруты, входы и выходы были заботливо размечены стрелками.

Осборн ухмыльнулся:

– Вам случалось бывать в Лас-Вегасе, инспектор Шнайдер?

– Нет.

– Я хотел бы сыграть по маленькой, – сказал Осборн. – Какое казино вы посоветуете?

– «Шпильбанк»! Отличное, но очень дорогое заведение, – усмехнулся Шнайдер.

– Значит, туда мы и отправимся, – подмигнул ему Осборн.

Они вызвали лифт, спустились и остановились у конторки портье, где Осборн обменял на марки оставшиеся у него франки. Шнайдер провел его в казино.

Через пятнадцать минут Осборн попросил Шнайдера подменить его за столом, где шла баккара, ему, мол, нужно отлучиться в туалет. Шнайдер, увидев, как Осборн спрашивает у швейцара про туалет, отвернулся и углубился в игру.

А Осборн проскочил мимо туалета, подождал несколько минут в коридоре, за углом, чтобы убедиться, не идет ли за ним Шнайдер, затем в вестибюле купил туристическую карту города, сунул ее в карман, вышел на улицу через одну из боковых дверей и сразу же свернул на Нюрнберг-штрассе.

На другой стороне улицы Виктор Шевченко в джинсах и свитере стоял на тротуаре перед залитой неоновым светом витриной греческого ресторанчика, наслаждаясь «хэви-металл» через наушники плейера «Сони-Уолкмэн». Приложив руку ко рту, словно собираясь кашлянуть, он произнес:

– Виктор.

– Люго, – прозвучало в наушниках.

– Осборн только что вышел. Один. Переходит Будапешт-штрассе по направлению к Тиргартену.

* * *

Пропустив поток машин, Осборн перешел на другую сторону Будапешт-штрассе и направился к Тиргартену. Остановившись у входа, он оглянулся на «Европу-Центр». Если даже Шнайдер обнаружил, что он сбежал, найти его уже невозможно. Держась подальше от фонарей, Осборн пошел к Берлинскому зоопарку, но быстро сообразил, что взял неправильное направление, и повернул назад. Аллею покрывал ковер осенних листьев, от его дыхания в холодном воздухе шел пар. Неподалеку какой-то человек выгуливал собаку, которая старательно обнюхивала каждое дерево, куст, фонарный столб. Осборн оглянулся еще раз. Шнайдера не было. Ускорив шаг, он прошел добрых две сотни ярдов и остановился перед освещенной схемой парка.

Вытащил туристическую карту и попытался сориентироваться. Фридрих-штрассе начиналось за парком, у Бранденбургских ворот. До него, подумал Осборн, на такси можно добраться за десять минут, а пешком – за полчаса. Такси выследить легче, лучше идти пешком, решил он. Кроме того, за это время он еще раз все хорошенько обдумает.

* * *

– Виктор.

– Люго.

– Осборн идет на восток через Тиргартен.

Фон Хольден говорил из своего кабинета на Софи-Шарлоттен-штрассе. Он даже вскочил, не смея поверить в неожиданную удачу.

– ОДИН?

– Да.

– Ну и дурак!

– Инструкции?

– Следуй за ним. Я буду через пять минут.

Глава 100

Нобл положил трубку и посмотрел на Маквея.

– От Каду по-прежнему никаких известий.

Огорченный и подавленный, Маквей покосился на Реммера, допивавшего третью чашку крепчайшего кофе за сорок минут. Они уже раз двадцать прошлись по списку гостей Шарлоттенбурга, и, хотя еще осталось несколько имен, которые Бад-Годесбергу предстояло проверить, у них так и не появилось ни единой зацепки. Может быть, ключ к отгадке там, среди еще непроверенных имен, а может, нет. Интуиция подсказывала Маквею, что все необходимые материалы у них в руках. Он попросил Реммера заказать более обстоятельные досье на тех, кого они уже один раз проверили. Может быть, не так важно, кто эти люди сейчас и чем они занимаются в настоящее время, может быть, дело в их прошлом, как у Класса и Хальдера?..

А может быть, камень с горящей надписью ключ еще не встал на их пути, и расследование начинать не с чего. И в списке приглашенных в Шарлоттенбургский дворец они ничего не найдут, сколько б ни копались, и присутствие Шолла в Берлине вполне объяснимо, и церемония в честь Либаргера – невинная затея… Но Маквей очень не любил принимать что-нибудь на веру. Ему нужны были доказательства.

В ожидании вестей из Бад-Годесберга они вернулись к еще одному неясному моменту в расследовании – Каду.

– Давайте попробуем рассмотреть проблему Класс – Хальдер в связи с Каду, – предложил Маквей. Он сидел в кресле, положив ноги на одну из широких кроватей. – Был ли у него брат, кузен, отец, родственник, симпатизировавший наци или сотрудничавший с ними во время войны?

– Ты слышал об Аджаксе? – спросил Реммер.

Ответил Нобл:

– Аджакс – организация французской полиции, сотрудничавшая с Сопротивлением во время оккупации. Однако после войны выяснилось, что только пять процентов ее на самом деле помогало патриотам. Остальные работали на «виши».[34]

– Дядя Каду был толковым копом. Членом Аджакса в Ницце, – сказал Реммер. – После войны его отправили в отставку во время чистки от коллаборационистов.

– А его отец тоже был в Аджаксе?

– Он умер, когда Каду был год.

– Значит, его воспитывал дядя. – Маквей чихнул.

– Верно.

Маквей посмотрел на Реммера, потом встал и прошелся по комнате.

– Снова наци, Манни? В этом все дело? А Шолл – нацист? А Либаргер?

Маквей схватил с кровати список гостей и стал размахивать им.

– Так, значит, все эти высокообразованные, богатые, влиятельные господа – новая поросль немецкого нацизма? Так, Манни?

Застрекотал факс. Реммер торопливо выхватил из него лист бумаги и начал читать вслух:

– Нет никаких записей о рождении Элтона Либаргера в Эссене, в тысяча девятьсот тридцать третьем году и в ближайшие годы – тоже. Проверка продолжается. Имение Либаргера в Цюрихе… – Реммер нахмурился.

– В чем дело, Манни?

– Оно принадлежит Шоллу.

* * *

Осборн не очень представлял себе, что будет делать, когда попадет в «Гранд-отель Берлин». В случае с Альбертом Мерримэном у него было время как следует подготовиться. Он выработал план, определил порядок действий, как только Жан Пакар найдет Мерримэна. Но сейчас, когда он шел по освещенной дорожке, прорезавшей темные заросли и лужайки Тиргартена, перед ним стояли три вопроса: как застать Шолла одного, как заставить его говорить, что делать потом?

Понятно, что такой человек, как Шолл, окружен помощниками и телохранителями. Значит, застать его одного очень сложно, а вернее – просто невозможно.

Но даже если каким-то чудом это удастся, что может рассказать Шолл? А что, собственно, Осборн хотел бы услышать? Как предупреждал Хониг, Шолл – крепкий орешек, он или не откроет рта, или будет утверждать, что никогда не знал Мерримэна, что никогда не слышал об отце Осборна и других убитых. Тут пришелся бы кстати сукцинилхолин, но разве в Берлине достанешь наркотик?

Внезапно его мысли вернулись к Вере. Как она, где?.. Зачем он все это затеял?..

Усилием воли Осборн прогнал сомнения. Он должен сосредоточиться на Шолле! Остальное – потом.

* * *

Осборн шел, может быть, не больше чем в двух сотнях ярдов от них. Он по-прежнему был один и шагал по дорожке, которая через несколько минут выведет его к Бранденбургским воротам.

– Как ты хочешь это сделать? – спросил Виктор.

– Глядя ему в глаза, – ответил фон Хольден.

* * *

Осборн взглянул на часы: 10.35.

Ищет ли его Шнайдер? Или уже доложил о его исчезновении Реммеру? Если да, на ноги поднимут всю берлинскую полицию. Паспорта у него нет, и Маквей со спокойной душой оставит его сидеть в немецкой кутузке, чтобы он не путался под ногами.

Но тут ему стало стыдно за свои мысли о Маквее. И за свои подозрения тоже. Он устал ждать, терпение его истощилось, потому и вообразил себе, что Маквей хочет изолировать его, отстранить от операции с Шоллом.

Вместе с Маквеем он прошел плечом к плечу долгий путь и не раз пользовался его опытом и силой. Почему теперь он повернулся к нему спиной и решил действовать в одиночку? А все проклятая злость! Эмоции опять победили рассудок, как это часто случалось с ним за последние тридцать лет. Он зашел слишком далеко, и вот теперь ему не хватает выдержки и терпения, он рвется сделать все сам, доказать себе, что может быть сильным – ради отца, ради себя. Но это неверный шаг, у него нет ни сил, ни опыта, чтобы справиться с таким человеком, как Шолл. В Париже он понимал это прекрасно, что же с ним произошло сегодня?..

Осборн почувствовал себя растерянным и сконфуженным. То, что казалось совершенно очевидным и неоспоримым еще полчаса назад, теперь выглядело надуманным и глупым. Осборн усилием воли заставил себя отключиться от всяких мыслей. Некоторое время лучше вообще ни о чем не думать, ничего не решать.

Он огляделся, пытаясь сообразить, где он находится. Было по-прежнему прохладно, но уже не моросило. Парк, пустынный и темный, казался устрашающе огромным. Только освещенные дорожки да светящиеся окна домов в отдалении доказывали, что он не в глухом лесу, а в городском парке. Впереди он увидел площадку, к которой сходилось пять дорожек, словно спицы в колесе. По какой ему идти?

В нескольких футах от себя он заметил скамейку, с облегчением подошел к ней и сел. Прежде чем принимать решение, он немножко передохнет. Он глубоко вдыхал чистый и прохладный ночной воздух. Руки замерзли, и он рассеянно сунул их в карманы, чтобы согреть. Правая рука случайно коснулась пистолета – это был как бы кусочек прошлого, сунутый в карман и забытый. И тут что-то заставило Осборна оглянуться.

К нему приближался человек. Он был в плаще с поднятым воротником и шел странной походкой, слегка раскачиваясь, словно страдал каким-то физическим недостатком. Когда он подошел ближе, Осборн увидел, что этот человек, широкоплечий, коротко подстриженный, с военной выправкой, выше, чем ему показалось издали. Когда Осборн поднял голову, незнакомец был уже в нескольких футах от него, и их глаза встретились.

– Guten Abend, – произнес фон Хольден.

Осборн кивнул и отвернулся, не желая поддерживать разговор. Рука в кармане пиджака стиснула рукоятку пистолета. Незнакомец прошел шагов десять вперед и вдруг резко повернулся. Его намерения были очевидны, и Осборн отреагировал автоматически: выхватил пистолет и нацелил его в грудь незнакомцу.

– Убирайся! – четко выговорил он по-английски.

Фон Хольден посмотрел ему в глаза, потом его взгляд скользнул к оружию. Осборн был взволнован и напуган, но рука его не дрожала, а палец был на курке. Пистолет показался фон Хольдену знакомым – ну да, маленький чешский автоматический пистолет Бернарда Овена! Он улыбнулся.

– Что тебя развеселило? – сквозь зубы процедил Осборн. Взгляд незнакомца неожиданно метнулся в сторону, куда-то за его плечо. Осборн отпрянул в сторону, при этом продолжая держать на мушке плечистого мужчину в плаще. Осторожно повернув голову, он увидел второго человека, стоявшего в тени деревьев справа от него, футах в пятнадцати.

– Скажи своему дружку, пусть подойдет к тебе, – резко сказал Осборн.

Фон Хольден молчал.

– Sprechen Sie Englisch?[35] – спросил Осборн.

Фон Хольден продолжал молчать.

– Sprechen Sie Englisch? – с нажимом повторил Осборн.

Фон Хольден кивнул.

– Скажи своему дружку, чтобы подошел к тебе и встал рядом. – Осборн по-прежнему целился в грудь фон Хольдену, предохранитель пистолета был спущен. Фон Хольден понимал, что малейшее движение может стоить ему жизни – Осборн нажмет на спусковой крючок, и пуля попадет в цель. – Сейчас же позови его, – снова потребовал Осборн.

Фон Хольден помедлил, потом произнес по-немецки:

– Делай, как он сказал.

Виктор шагнул на лужайку из-под деревьев и медленно подошел к фон Хольдену.

Осборн несколько секунд смотрел на них обоих, потом начал пятиться, продолжая целиться в грудь фон Хольдена. Он отошел от них ярдов на пятнадцать, повернулся и помчался напролом через кусты, перепрыгнул освещенную дорожку и углубился в чащу деревьев. Один раз он позволил себе оглянуться и убедился, что за ним гонятся, – темные силуэты отчетливо виднелись на фоне неба, когда его преследователи пересекали ту же освещенную аллею, которую он пересек несколькими секундами раньше.

Впереди были огни и поток машин. Осборн еще раз оглянулся, но теперь уже ничего не увидел, позади были только темные деревья. С бьющимся сердцем, спотыкаясь, скользя на мокрых листьях, он мчался вперед не разбирая дороги. Вскоре поток несущихся машин оказался прямо перед ним. Не останавливаясь, Осборн ринулся в него. Завыли сирены. Он проскочил под носом одной машины, второй… Раздался визг тормозов, и такси с грохотом врезалось в припаркованную у обочины машину. Еще удар – вторая машина ударила по бамперу такси.

Осборн, не оглядываясь, бежал, петляя между машинами. Легкие жгло огнем. Выскочив на тротуар, он пробежал еще полквартала и свернул в первую улицу. Перекресток был залит ярким светом. Задыхаясь, хватая ртом воздух, Осборн еще раз свернул за угол и затесался в толпу пешеходов.

Сунув пистолет за пояс, он прикрыл его полой пиджака, стараясь идти неторопливо и не привлекать внимания прохожих. Через несколько минут он осторожно оглянулся. Никого. Преследователи потеряли его. А может, все это был плод его воображения?.. Он продолжал неторопливо двигаться вместе с толпой.

Навстречу Осборну шла компания вызывающе одетых подростков. Девица с длинными волосами улыбнулась ему.

Какого черта он вытащил оружие? Что такого сделал незнакомец? Он только повернулся. Ну и что? Второй, может, вообще не имел к нему никакого отношения. Правда, неестественная походка незнакомца и рассчитанное движение, каким он повернулся, заставили Осборна предположить, что на него собираются напасть.

Поэтому он и выхватил пистолет. В конце концов лучше перестраховаться, чем дать себя застигнуть врасплох.

Часы в витрине магазина показывали 10.52.

За последние полчаса он ни разу не вспомнил про Маквея. Через восемь минут он должен быть в отеле, а он понятия не имеет, где находится. Что делать? Звонить? Сочиняя на ходу правдоподобное объяснение, он завернул за угол – и прямо перед собой увидел парадный вход комплекса «Европа-Центр», а чуть в стороне – неоновую вывеску отеля «Палас».

* * *

Без шести минут одиннадцать Осборн зашел в лифт и нажал кнопку шестого этажа. Двери закрылись, лифт поехал наверх. Он был один и в безопасности.

Стараясь не думать о человеке в парке, он осмотрелся. Стена лифта напротив была зеркальной. Осборн одернул пиджак, пригладил волосы. Рядом висела рекламная афиша – Берлин и его достопримечательности. В самом центре – Шарлоттенбургский дворец. Внезапно в его памяти всплыли слова Реммера: «Виновник торжества – Элтон Карл Либаргер, промышленник из Цюриха, который в прошлом году в Сан-Франциско перенес инсульт и теперь полностью поправился…»

– Черт возьми, – выдохнул Осборн. – Вот черт!..

Как он не сообразил раньше?..

Глава 101

В 10.58 Осборн постучал в дверь 6132-го. Дверь незамедлительно распахнулась, на пороге стоял Маквей. Пятеро мужчин замерли за его спиной и молча смотрели на Осборна – Нобл, Реммер, инспектор Иоганн Шнайдер и двое полицейских.

– Ну, Золушка, входите, – невозмутимо произнес Маквей.

– Толпа оттерла меня от инспектора Шнайдера, я и заблудился. Вышло очень неудачно.

Игнорируя недоверчивый, изучающий взгляд Маквея, Осборн шагнул к телефону и снял трубку. Сохраняя на лице независимое выражение, он набрал номер и долго ждал, пока на другом конце снимут трубку.

– Доктора Мандела, пожалуйста, – попросил он.

Реммер кивнул головой, и полицейские вышли из номера. Маквей пожал руку инспектору Шнайдеру. Реммер закрыл за ними дверь.

– Хорошо, я перезвоню, благодарю вас.

Осборн положил трубку и повернулся к Маквею.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, – энергично начал он. Маквей не видел Осборна таким бодрым и полным сил с тех пор, как они покинули Англию. – Итак, есть у вас ордер или нет, ваши шансы арестовать Шолла и привлечь его к суду по обвинению в убийстве близки к нулю. Персона слишком могущественная и слишком влиятельная, закон всегда будет на его стороне. Верно?

– Вы рассуждаете правильно, доктор.

– А теперь взглянем на это с другой точки зрения. Зададимся вопросом: зачем такому человеку, как Шолл, приезжать с другого конца света, чтобы проявить внимание к никому не известному Элтону Либаргеру? И почему по мере приближения торжества в Шарлоттенбургском дворце нарастает волна убийств?

Осборн быстро обвел взглядом присутствующих, потом его глаза остановились на Маквее.

– Думаю, все-таки дело в Либаргере. Когда мы поймем, кто такой Элтон Карл Либаргер, мы подберем ключ к загадке, которую представляет собой Эрвин Шолл.

– Если у вас есть дополнительные сведения, помимо тех, что предоставила нам федеральная полиция, мы слушаем вас, – сказал Маквей.

– Надеюсь, что есть.

Осборн был очень доволен. Теперь, когда ему удалось продвинуться дальше, чем полицейским, Маквей не рискнет вывести его из игры. Он выразительно кивнул в сторону телефона.

– Как вы только что слышали, я звонил доктору Гербу Манделу. Это лучший специалист по сосудистой хирургии в мире, и, кроме того, он заведует Центральной больницей в Сан-Франциско. Если Либаргер действительно перенес инсульт, у него должна быть история болезни. И заведена она должна быть в Сан-Фрациско.

Фон Хольден был в ярости. Нужно было пристрелить Осборна, едва тот сел на скамейку. Но фон Хольдену хотелось убедиться, что это Осборн, ему был нужен только он! Виктору и Наталии можно вполне доверять, но они видели лишь фотографии Осборна, поэтому могли ошибиться. Проблема заключалась не в том, что он убьет случайного человека, а в том, что Осборн будет считаться убитым, а на самом деле останется жив. Вот почему он подошел так близко к Осборну и даже поздоровался с ним. И потом Осборн не на шутку его удивил, когда выхватил пистолет. А ведь фон Хольден должен был учитывать, что Осборн эмоционально неустойчив и осторожен.

Второй раз Осборн удивил его, когда, заметив взгляд, брошенный фон Хольденом на Виктора, прячущегося за деревьями, не оглянулся, а сделал шаг в сторону, продолжая держать его на мушке. Если бы он оглянулся! Этого ему вполне хватило бы. Но Осборн вел себя как профессионал, и фон Хольдену пришлось подчиниться его приказу.

И третий раз Осборн удивил его, когда, отойдя от них на несколько ярдов, кинулся бежать. Если бы он промедлил хоть долю секунды, прежде чем ринуться в поток машин, несущихся по Тиргартен-штрассе, у них с Виктором была бы возможность для выстрела. Одной пули хватило бы, чтобы с Осборном покончить. Но Осборн выбежал на мостовую, и сразу же за его спиной, точно на линии прицела, столкнулись две машины.

Других возможностей у них не было.

Поднимаясь по ступенькам в свой офис на Софи-Шарлоттен-штрассе, фон Хольден чувствовал себя ужасно расстроенным – и самой неудачей, и тем, что эта осечка оказалась вообще возможной. Такое невезение выглядело подозрительно.

Осборн оторвался от своих спутников и ушел из отеля один – это было подарком судьбы, и фон Хольден обязан был достойно им воспользоваться. Но не сумел. Просто наваждение какое-то! Осборна должен был убрать Бернард Овен в Париже. Не вышло. Подложили взрывчатку под поезд Париж – Мо, чтобы поставить точку в этой истории. На всякий случай на месте катастрофы дежурила специальная бригада. Если бы американцев обнаружили среди пострадавших, ими сразу же занялись бы его специалисты… Не вышло. Дело уже не в удачливости Осборна. Тут другое. По мнению фон Хольдена, это предвестие.

Vorahnung.

Кошмар, преследующий его с юности. Это слово, означающее предвестие, приносило с собой леденящее дуновение неумолимо приближающейся ужасной смерти. Приносило ощущение, что ситуация выходит из-под контроля, что события становятся неуправляемыми и развиваются сами по себе…

Удивительно, но чем дольше он работал на Шолла и его людей, тем сильней становилась его подсознательная уверенность, что дело идет к катастрофе. Никаких оснований для этого не было, все, с кем работал Шолл, повиновались ему беспрекословно уже долгие годы… Но в душе фон Хольдена чувство обреченности росло и крепло. Были периоды, иногда довольно продолжительные, когда это чувство притуплялось. Однако потом оно снова возвращалось как наваждение. И вместе с ним – жуткие сны о катастрофах вселенского масштаба, когда он был бессилен что-либо изменить.

Ночью, просыпаясь в холодном поту, он дрожал от страха и больше не ложился, чтобы сон не повторился. Иногда ему казалось, что ночные кошмары – результат чисто физиологического расстройства, какого-то химического дисбаланса в организме, возможно, даже душевной болезни. Но это было не так, потому что бессонные ночи сменялись периодами бодрости и спокойствия.

Потом наступило время, когда наваждение вовсе исчезло. На протяжении пяти лет он был совершенно свободен от этих кошмаров и уже чувствовал себя полностью исцелившимся. Даже не вспоминал об этом.

Так было до вчерашней ночи, когда он узнал, что Маквей со своей компанией вылетел из Лондона на частном самолете. Ему не нужно было гадать об их намерениях, он знал, зачем они летят в Берлин. И, ложась спать, он боялся заснуть, боялся, что вернутся старые кошмары.

И они вернулись, и еще хуже прежних.

Фон Хольден поднялся на второй этаж, кивнул охраннику и прошел по заставленному столами коридору.

Крупная круглолицая женщина оторвалась от компьютерной проверки электронной системы безопасности Шарлоттенбурга.

– Он здесь, – произнесла она по-немецки.

– Danke. – Фон Хольден открыл дверь в свой кабинет и увидел знакомое улыбающееся лицо.

Каду.

Глава 102

Было уже два часа ночи.

После долгих переговоров Осборна и Маквея с доктором Манделом из Сан-Франциско и Фредом Хенли из ФБР наконец сложилась стройная картина происходящего.

Ни в одной больнице Сан-Франциско не удалось обнаружить медицинской карты Либаргера. Но удалось выяснить, что с сентября 1992 года по март 1993 года он находился в частной клинике «Пало Колорадо» в Кармеле, Калифорния, после чего его перевезли в санаторий «Ранчо-де-Пиньон» в Таосе, Нью-Мексико. Неделю назад он прилетел самолетом в Цюрих вместе с ухаживавшей за ним в Таосе Джоанной Марш.

Клиника в Кармеле предоставляла Либаргеру все удобства, но не медицинское обслуживание. Даже в машине «скорой помощи», в которой его туда доставили, находились его личный врач и сиделка. В клинике к нему приставили еще четверых помощников, так что Либаргера там обслуживал свой маленький штат. У сиделки и четверых помощников были швейцарские паспорта. Доктор – Хельмут Салеттл – приехал из Австрии.

В 3.15 из Бад-Годесберга прислали по факсу четыре копии лицензии доктора Салеттла и его досье. Реммер раздал по экземпляру всем присутствующим, на этот раз достался экземпляр и Осборну.

Доктор Хельмут Салеттл, семьдесят девять лет, жил в Зальцбурге вместе с сестрой. Родился в 1914 году, закончил Берлинский университет, считался перспективным молодым хирургом – и тут началась война. Доктор Салеттл стремительно сделал карьеру в СС, и Гитлер назначил его уполномоченным по охране здоровья. Перед самым концом войны Хельмут Салеттл был арестован при попытке передать американцам секретные документы. Его обвинили в государственной измене и приговорили к смертной казни. Исполнения приговора он ожидал в тюрьме под Берлином, но через несколько дней его почему-то перевезли в другую тюрьму, на севере Германии, откуда Салеттла освободили американские части.

После освобождения союзными войсками из тюрьмы Салеттла отправили в лагерь Оберурзель под Франкфуртом, а оттуда – в Нюрнберг, где его полностью оправдали и освободили, как «подвергшегося преследованиям участника Сопротивления».

Доктор Салеттл вернулся в Австрию. У него была хорошая практика, но, когда ему исполнилось семьдесят, он перестал принимать больных, оставив только нескольких пациентов. Среди них был и Элтон Либаргер.

– Итак, снова… – Маквей с отвращением бросил досье на кровать.

– Снова связи с нацистами, – закончил Реммер.

Маквей посмотрел на Осборна.

– С какой стати почтенный доктор, удалившийся от дел, только из любезности консультирующий двух-трех старых пациентов, мчится на другой конец света, чтобы на протяжении семи месяцев присматривать за выздоравливающим после инсульта Либаргером? Доктор, вам что-нибудь это говорит? Что вы об этом думаете?

– Странно! Разве только состояние больного было исключительно тяжелым или он был невротик. Или были невротиками его родственники, готовые платить миллионы за такого рода услуги.

– Доктор, – медленно выговаривая каждое слово, произнес Маквей, – у мистера Либаргера нет родственников! Вспомните! И потом, если он был настолько плох, что требовалось присутствие Салеттла на протяжении семи месяцев, кто об этом позаботился с самого начала?..

– То есть кто прислал в Кармел Салеттла и всю медицинскую бригаду, – уточнил Нобл, – кто оплатил все медицинские услуги..

– Шолл, – сказал Реммер.

– Почему бы и нет? – Маквей ладонью взъерошил волосы. – Если Шолл – владелец швейцарского поместья Либаргера, отчего бы не предположить, что и все остальные его дела тоже ведет он? Особенно если его сильно заботит состояние здоровья Либаргера.

Нобл рассеянно взял чашку чая с подноса, стоявшего на столе.

– И опять мы возвращаемся к исходному «почему?».

Маквей плюхнулся на кровать и снова уставился в пятистраничное досье гостей Шарлоттенбургского дворца. Нет никаких оснований предполагать, что эти люди – заговорщики, а не почтенные граждане Германии. На секунду его мысли сосредоточились на группе имен, которые еще не были раскрыты. Не исключено, что разгадка их ждет впереди, но теория чисел говорит о другом. Интуиция подсказывала ему, что ответ где-то тут, рядом, прямо у них под носом, среди тех фактов, которыми они уже располагают.

– Манфред, – Маквей жалобно посмотрел на Реммера, – мы лезем во все дырки, крутим головами во все стороны, как ненормальные добываем сверхконфиденциальную информацию о людях совершенно незапятнанной репутации, свихнули себе мозги, спорим… А где результат? Ни единой стоящей версии. Мы ни на шаг не приблизились к разгадке. – Он нахмурился и продолжил уже в другом тоне: – Интуиция подсказывает мне, что мы на верном пути. Может быть, все дело в том сборище, которое устраивает Шолл, а может быть, и нет. Но завтра мы должны во что бы то ни стало с нашей бумажкой в руке загнать в угол господина Шолла и задать ему несколько вопросов. Нужно успеть дать по нему хоть один залп, прежде чем он спустит на нас свору адвокатов. И если мы не сумеем заставить его попотеть и пусть даже не сознаться, а хотя бы выдать нам парочку фактов, которые можно использовать в расследовании, если и после этого мы будем знать не больше, чем сейчас… – Маквей запнулся и перевел дух.

– Маквей, – осторожно вставил Реммер, – почему ты говоришь «Манфред», ты же всегда звал меня Манни?

– Но ты же немец, и я хотел подчеркнуть это. Я пытаюсь понять… А вдруг этот спектакль с Либаргером – демонстрация какой-то новой политической силы вроде нацистов? Что это за люди? Чего они хотят? Новой кампании по истреблению евреев? – Голос Маквея звучал резко. Он говорил страстно, не ожидая ни ответов, ни объяснений. – А если их цель – финансирование военной машины, которая взорвет всю Европу и Россию? В качестве компенсации за прежние поражения! Неужели это кому-то снова понадобилось? Объясни мне, Манфред, я запутался и не могу в этом разобраться сам.

– Я… – Реммер сжал руки в кулаки, – …тоже не знаю…

– Не знаешь?

– Нет.

– А я подозреваю, что знаешь.

В комнате наступила гробовая тишина. Все четверо застыли, затаив дыхание. Осборну показалось, что Реммер попятился, отступил на шаг.

– Ну, Манфред, – мягко произнес Маквей. Но его мягкий тон был обманчив.

Реммер затравленно взглянул на него.

– Это нечестно, Манфред, я знаю… – тихо продолжил Маквей. – Но все равно я спрашиваю тебя: что происходит?

– Маквей, я не могу…

– Можешь, Манфред.

Реммер обвел взглядом комнату.

– Weltanschauung,[36] – прошептал он. – Гитлеровский взгляд на жизнь. Жизнь – вечная борьба, в которой выживают только сильные и в которой правят самые сильные. Он утверждал, что в древности немцы были самым могучим народом. И они должны снова править миром. Но сила немцев ослабла, потому что арийская раса смешалась с другими. Гитлер говорил, что смешение крови – причина гибели старых цивилизаций. Поэтому Германия проиграла Первую мировую войну – немцы как нация утратили чистоту крови. Он утверждал, что арийцы – высшая раса на земле и что в дальнейшем они займут подобающее им господствующее положение. Но только после того, как будет установлен строгий контроль за воспроизведением чистой расы.

Разговор в номере походил на представление в театре, трое зрителей – в зале, а на сцене – одинокий, обособившийся ото всех Реммер. Он стоял, расправив плечи, пот катился по его лбу, и он уже говорил не тихим голосом, его голос гремел, словно он декламировал заученный текст. Вернее, когда-то давно заученный, а потом сознательно погребенный в памяти.

– Когда нацистское движение только зародилось, на планете был восемьдесят один миллион немцев. Гитлер хотел, чтобы через сто лет немцев стало двести пятьдесят миллионов, а может, даже и больше. Для этого Германии необходимо Lebensraum – жизненное пространство, достаточное для огромного национального государства в его естественных границах. Но земля, проповедовал Гитлер, принадлежит только тем, кто заслужил право владеть ею. Поэтому новому Рейху предстоит повторить путь, проделанный когда-то тевтонскими рыцарями. Немецкий плуг вспашет немецкую землю, добытую немецким мечом, и на ней поднимется хлеб для немецких желудков.

– Поэтому немцы должны раздаться в длину и ширину и для этого смести с лица земли шесть миллионов евреев, чтоб не путались под ногами? – Усталый голос Маквея напоминал голос старого деревенского адвоката, пропустившего какие-то объяснения и пытающегося разобраться, что к чему. Он видел, что Реммер несется вперед, закусив удила, и его не остановить, пока, защищаясь, он не выложит все до конца. Защищаясь от чужой вины.

– Нужно вспомнить, что тогда было. Версальский мир после сокрушительного разгрома в Первой мировой войне лишил нас национального достоинства. В стране царила страшная инфляция, массовая безработица. Мог ли народ отвергнуть человека, сулившего немцам вернуть национальную гордость и процветание! Он словно загипнотизировал всех – мы не раздумывая ринулись в омут его обещаний. Посмотрите старые фильмы, фотографии тех лет. Посмотрите на лица людей! Как обожали они своего фюрера! Они ловили каждое его слово, напрочь забыв, что перед ними малообразованный безумец…

Реммер умолк и как-то разом сник, словно вдруг забыл, о чем говорил, потерял ход мысли.

– Почему? – прошептал Маквей, как театральный суфлер. – Похоже, у нас урок истории, Манфред. Скажи правду. Почему вы впитали будто с молоком матери речи Гитлера? Как вы могли потерять голову и поверить бреду малообразованного безумца? Нельзя валить все на одного человека!

Глаза Реммера затравленно бегали, он зашел в своих высказываниях слишком далеко.

– Нацизм – это нечто большее, чем просто Гитлер, Манфред. – Маквей уже не был похож на деревенского старичка адвоката, его голос как бы проникал в подсознание Реммера, проникал все глубже, пробуждая новые образы. – Нацизм – это не только Гитлер, не только он…

Реммер молча смотрел в пол. Когда он снова поднял голову, в его глазах стоял ужас.

– Мы верили мифам… – пробормотал он. – Примитивные, они находили отклик в наших душах, они жили там в ожидании мистического вождя, чтобы снова пробудиться к новой жизни… Этим вождем стал Гитлер – и немцы по-прежнему готовы пойти за ним… Это уже было, Маквей, вспомни древнюю Пруссию и вспомни историю… Тевтонские рыцари, скачущие в тумане, в доспехах, с тяжелыми мечами в высоко поднятых руках в железных перчатках. Тяжелые удары копыт сотрясают землю. Завоеватели, сметающие все со своего пути… Правители. Воины. Наша земля. Наша судьба. Мы действительно выше всех. Раса господ. Чистокровные арийцы. Белокурые волосы, голубые глаза. – Реммер в упор смотрел на Маквея.

Наконец он замолчал, отвернулся, вытряхнул сигарету из пачки, перешел на другой конец комнаты и сел на диван – один. Протянул руку, пододвинул к себе пепельницу и уставился в пол. Он не затягивался, и сигарета впустую тлела в его пальцах, покрытых желтыми пятнами никотина. Дым тоненькой струйкой поднимался к потолку.

Глава 103

В сумрачной, предрассветной тишине Осборн лежал без сна, прислушиваясь к тяжелому дыханию Нобла с соседней кровати. Маквей и Реммер спали в другой комнате. Они легли в половине четвертого. Было уже без четверти шесть, а он так и не смог уснуть.

Все легли страшно расстроенные. Как пробить защитную броню вокруг Шолла? Разозленный Маквей задел за живое Реммера, бесцеремонно залез туда, куда посторонним вход запрещен… И получил тевтонских рыцарей, скачущих сквозь туман. Высокомерие. Безумная идея – провозгласить себя расой господ и раздавить всех на своем пути, чтобы утвердить свое превосходство. Все сказанное подходило к Шоллу, втайне манипулирующего убийцами и одновременно разыгрывающего доброго дядюшку при королях и президентах… С этим безумием им придется столкнуться, когда они встретятся с ним лицом к лицу. Но до этой встречи еще далеко.

Другое дело – Либаргер. Осборн был уверен, что он – центральная фигура во всем происходящем. Но как разузнать о его прошлом, как получить новые сведения, кроме тех скудных фактов, которыми их снабдила федеральная полиция? В списке приглашенных во дворец Шарлоттенбурга значится фамилия доктора Салеттла. Где он сейчас? Когда приедет? Откуда? Из Австрии, Германии или Швейцарии…

Осборн почувствовал, что за этого человека можно уцепиться, но как?

* * *

Когда Осборн вошел в комнату Маквея, тот уже встал и делал какие-то пометки в своем блокноте.

– Мы приняли за истину, что у Либаргера нет родственников? – с ходу спросил Осборн. – Так?

Маквей внимательно посмотрел на него.

– Что вы хотите этим сказать?

– Допустим, я австрийский врач, приехавший в Кармел, Калифорнию, к тяжелобольному пациенту. В течение семи месяцев я вкладываю весь свой опыт, чтобы восстановить его здоровье. Отношения наши становятся очень доверительными. Если у больного есть жена, брат, сын…

– …он захотел бы, чтобы их известили, что с ним и где он находится, – договорил за него Маквей.

– Вот именно. Либаргер перенес инсульт. У него затруднена речь, ему трудно писа́ть… Естественно, он просит доктора связаться с его родными. Что доктор и делает. Пусть не письмо – один телефонный звонок в две-три недели…

Реммер тоже проснулся и сидел в кровати, слушая их разговор.

– …а были ли подобные звонки, можно выяснить через регистрационные книги телефонной компании.

* * *

Уже через час они получили факс от агента ФБР в Лос-Анджелесе Фреда Хенли.

Строка за строкой перечислялись все телефонные разговоры доктора Салеттла из больницы «Пало Колорадо» в Кармеле, Калифорния. Всего – семьсот тридцать два звонка. Хенли обвел красными кружками пятнадцать номеров – телефоны офисов Эрвина Шолла, разбросанных по всему миру. Большая часть остальных – местные, но были номера и австрийские, и швейцарские. Зафиксировано двадцать пять разговоров с кодом 49, то есть с Германией. Код 30 – Берлин.

Маквей отложил листки и посмотрел на Осборна.

– Вы молодчина, доктор. – Потом повернулся к Реммеру. – Это твой город. Что будем делать?

– То же, что и ребята из Лос-Анджелеса. Листать телефонный справочник.

* * *

7.45

– Каролина Хеннигер… – задумчиво произнес Маквей, когда «мерседес» Реммера притормозил перед дорогим антикварным магазином на Кант-штрассе. – Мы, собственно, не знаем, существуют ли у нее какие-то отношения с Либаргером. Она может быть знакомой Салеттла, его другом, даже любовницей…

– Вот и выясним! – Осборн вышел из машины и хлопнул дверцей. План разрабатывал он сам, и Маквей его одобрил. Он – американский врач и по просьбе коллеги из Калифорнии пытается разыскать доктора Салеттла. Реммер назовется его немецким другом и переводчиком, на случай, если Каролина Хеннигер не говорит по-английски.

Маквей и Нобл, оставаясь в машине, наблюдали за тем, как они вошли в дом. Напротив «мерседеса» Реммера на другой стороне улицы стоял светло-зеленый «БМВ», в котором сидели два немецких детектива.

Только что они обнаружили, что имя Каролины Хеннигер фигурирует и в списке приглашенных в Шарлоттенбургский дворец, и в списке абонентов доктора Салеттла. Маквей позвонил в Лос-Анджелес своему старому другу, кардиналу Чарли О'Коннелу. Насколько было известно, Шолл – примерный католик, жертвующий солидные суммы католическим благотворительным организациям. Кардинал наверняка хорошо его знал. В области религии у Шолла нет никаких преимуществ перед единоверцами. Просьба кардинала выполняется без промедления и без вопросов.

Маквей объяснил кардиналу, что находится в Берлине, куда по удачному стечению обстоятельств приехал и Эрвин Шолл, с которым ему совершенно необходимо увидеться. О'Коннел, не спросив его даже зачем, пообещал сразу же перезвонить, как только договорится с Шоллом о встрече.

– Не забывайте, – предупредил Реммер, когда они с Осборном поднимались по узкой лестнице в квартиру над антикварным магазином, – Каролина Хеннигер не совершала никакого преступления и не обязана отвечать на наши вопросы. Если она откажется разговаривать с нами, извинимся и уйдем.

Осборну не приходило в голову, что есть какие-то ограничения в их деятельности. Он разучился мыслить обычными человеческими мерками, отвык от нормального мира, где люди имеют право не отвечать на вопросы, если не пожелают.

Первая и вторая квартиры были расположены на лестничной площадке последнего этажа, третья квартира, в которой жила Каролина Хеннигер, – в конце длинного коридора.

Осборн первым подошел к двери. Взглянув на Реммера, он постучал. Несколько секунд стояла тишина, потом послышались шаги, звякнула щеколда, и дверь приоткрылась на длину цепочки. Из-за двери на них смотрела привлекательная женщина лет тридцати пяти в строгом деловом костюме с коротко подстриженными волосами цвета «перец с солью».

– Каролина Хеннигер? – вежливо спросил Осборн.

Она посмотрела на него, потом перевела взгляд на Реммера.

– Да, это я.

– Вы говорите по-английски?

– Да. – Она снова посмотрела на Реммера. – Кто вы? Что вам нужно?

– Я врач, доктор Осборн из США. Я хотел бы встретиться с вашим знакомым, доктором Салеттлом.

Женщина внезапно побледнела.

– Извините, вы ошиблись, – сказала она. – У меня нет такого знакомого. До свидания.

Каролина Хеннигер захлопнула дверь. Осборн и Реммер услышали, как она с кем-то заговорила. Звякнула цепочка.

Осборн снова постучал и громко сказал:

– Пожалуйста, не уходите, нам нужна ваша помощь!

Они услышали, что она с кем-то говорит, потом – отдаленный звук закрываемой двери.

– Она уходит через черный ход! – Осборн рванулся к лестнице.

Реммер схватил его за плечо.

– Доктор, я вас предупреждал. Она имеет на это право, тут уж ничего не поделаешь.

– Нет! – оттолкнул его руку Осборн.

* * *

Маквей и Нобл рассуждали о возможной роли доктора Салеттла в истории с безголовыми телами, когда увидели выбежавшего из подъезда Осборна.

Он махнул им рукой и исчез за углом.

Он подбежал к бежевому «фольксвагену», в котором уже сидели Каролина Хеннигер и мальчик-подросток.

– Подождите! – крикнул Осборн.

Каролина Хеннигер хлопнула дверцей и включила двигатель.

– Пожалуйста, мне нужно поговорить с вами!..

Скрипнув покрышками, машина сорвалась с места.

Осборн бежал позади, выкрикивая на ходу:

– Пожалуйста, подождите!.. Я не причиню вам никакого вреда!..

Маквей и Нобл едва успели отскочить, когда бежевый «фольксваген» вывернул из-за угла.

* * *

– Не вышло, ничего не поделаешь, бывает и такое, – сказал Маквей, когда они садились в «мерседес» Реммера.

Осборн посмотрел в зеркальце. Реммер был сердит на него.

– Вы же видели, как она побледнела, когда я упомянул имя Салеттла! Клянусь, она его знает! И Либаргера тоже, пари готов держать.

– Может, вы и правы, доктор, – спокойно произнес Маквей, – но она – не Альберт Мерримэн, и нельзя пытаться ее убить, чтобы заставить отвечать на наши вопросы.

Глава 104

Яркий солнечный свет лился в иллюминаторы шестнадцатиместного самолета корпорации, пробившего плотный слой облаков. Предстоял полуторачасовой полет на северо-восток, в Берлин.

Джоанна, сидевшая в глубине салона, прикрыла глаза и расслабилась. Швейцария – прекрасная страна – осталась позади. Завтра в это же время в аэропорту Тегел она будет ждать рейса на Лос-Анджелес.

Напротив, через проход от нее, в кресле мирно дремал Элтон Либаргер. Его, может быть, и тревожили предстоящие события, но он не показывал виду. Доктор Салеттл выглядел бледным и усталым, он сидел в крутящемся кресле лицом к нему и что-то строчил в записной книжке с черным кожаным переплетом. Он посматривал на Юту Баур, срочно прилетевшую из Милана, чтобы прибыть в Берлин одновременно с ними. Позади нее племянники Либаргера Эрик и Эдвард были поглощены увлекательной шахматной партией.

Присутствие Салеттла, как всегда, действовало на Джоанну угнетающе. Она усилием воли заставила себя думать о Келсо, маленьком сенбернаре, которого подарил ей фон Хольден. Перед отъездом она сама накормила щенка, выгуляла его и расцеловала. Завтра собаку прямым рейсом отправят из Цюриха в Лос-Анджелес и продержат там несколько часов до ее возвращения из Берлина. Потом они поедут в Альбукерк и через три часа уже будут дома, в Таосе.

После того как Либаргер заставил ее посмотреть видеозапись, первой мыслью Джоанны было обратиться к адвокату. Но, обдумав возможные последствия этого шага, она засомневалась. Мистеру Либаргеру любое разбирательство причинило бы непоправимый вред. А Джоанне слишком дорого было его благополучие, она не могла так поступить с ним, к тому же он виноват не больше, чем она сама. Но вспоминать обо всем этом было ужасно. Ей хотелось одного – поскорее покинуть Швейцарию и забыть, забыть все. Но появился фон Хольден со щенком на руках и с мольбой о прошении в глазах… На прощание он оставил ей чек на безумную сумму. Корпорация приносит свои извинения… Чего ж ей еще желать?

Правильно ли она поступила, приняв чек? Зря она предупредила Элли Барс, старшую сестру «Ранчо-де-Пиньон», что она приступит к работе сразу же, как только вернется. С такой-то прорвой денег! Зачем ей работать? Господи, полмиллиона долларов! Теперь ее главная забота – найти хорошего поверенного, чтобы вложить деньги в выгодное и прибыльное дело, и можно ни о чем не беспокоиться. Конечно, пару новых платьев она себе купит, но не больше. Правильно вложить деньги – это самое умное решение, что можно сделать.

Мигнула красная лампочка телефона, стоявшего возле нее. Джоанна с недоумением посмотрела на аппарат.

– Вам звонят, – сказал сидевший позади Эрик.

– Спасибо. – Она сняла трубку.

– Доброе утро. Как дела? – послышался в трубке бодрый, приветливый голос фон Хольдена.

– Отлично, Паскаль, – улыбнулась Джоанна.

– Как себя чувствует мистер Либаргер?

– Хорошо. Сейчас он вздремнул.

– Замечательно. Вы приземляетесь через час. Я отправил в аэропорт машину.

– А ты не приедешь встречать нас?

– Джоанна, я услышал разочарование в твоем голосе, мне это льстит, но, к сожалению, мы увидимся только в конце дня. У меня сегодня очень много работы. Но я должен быть уверен, что все будет в порядке.

Джоанна снова улыбнулась.

– Не волнуйся. Все будет отлично.

* * *

Фон Хольден сунул телефон сотовой связи в модуль рядом с переключателем скоростей «БМВ». Неожиданно, когда он свернул на Фридрих-штрассе, почтовый фургон выскочил прямо перед «БМВ», и фон Хольдену пришлось резко притормозить, чтобы избежать столкновения.

Он сбросил скорость и, держа руль одной рукой, протянул вторую назад и бережно провел ею по небольшому пластиковому контейнеру, лежавшему на заднем сиденье. Контейнер был на месте, к его радости он не упал во время резкого торможения и не разбился. Большие красные неоновые часы в витрине ювелирного магазина показывали 10.39.

В последние часы события разворачивались стремительно и драматически. Но сначала была удача. С помощью коротковолнового передатчика из здания напротив берлинский сектор засек две «чистых» линии в номере отеля «Падас». Звонки в номер и из номера записывались и пересылались в дом на Софи-Шарлоттен-штрассе, где сразу же делалась расшифровка, которая передавалась фон Хольдену. Оборудование установили только около одиннадцати ночи, но и того, что им удалось получить, оказалось достаточным, чтобы фон Хольден потребовал немедленной встречи с Шоллом.

Миновав отель «Метрополь», фон Хольден пересек Унтер-ден-Линден и резко затормозил перед «Гранд-отелем Берлин». Он взял пластиковый контейнер и пошел к лифту.

Секретарь сразу же провел его в кабинет Шолла. Когда фон Хольден вошел, тот разговаривал по телефону. Напротив за столом сидел человек, которого фон Хольден терпеть не мог, американский адвокат Шолла Х. Луис Гёц.

– Мистер Гёц.

– Фон Хольден.

Пятидесятилетний Гёц, слишком вылощенный и слишком раскованный, выглядел так, будто полдня проводил перед зеркалом. Отполированные ногти, роскошный загар, костюм в тонкую голубую полоску от Армани, темные, тщательно уложенные волосы с легкой сединой на висках. Словом, мистер Гёц выглядел так, точно собрался на теннисный матч в Палм-Спрингс или на похороны в Палм-Бич. Ходили слухи, что Гёц связан с преступным миром. Но одно фон Хольден знал наверняка: сейчас Гёц – ключевая фигура в очень важной сделке Шолла – покупке крупного агентства в Голливуде. Когда агентство возглавит Маргарита Пейпер, Организация получит огромную возможность влиять на события посредством киноиндустрии.

Фон Хольден подождал, пока Шолл повесит трубку, потом поставил перед ним кейс и открыл его. Внутри был маленький магнитофон и кассеты с записями, сделанными берлинским сектором.

– Они получили полный список приглашенных и подробные досье на каждого. Они затребовали все данные о прошлом мистера Либаргера. Они знают о Салеттле. Более того, Маквей разговаривал сегодня с кардиналом О'Коннелом из Лос-Анджелеса и попросил его устроить ему встречу с вами в Шарлоттенбургском дворце примерно за час до начала приема.

Не обращая внимания на его слова, Шолл взял отпечатанные расшифровки и быстро прочитал их. Потом надел наушники и начал прослушивать записи, время от времени останавливая запись и повторяя отдельные фрагменты. Наконец он снял наушники и выключил магнитофон.

– Как видишь, Паскаль, все их действия точно совпадают с моим прогнозом. Используя все возможные источники, они собирают обо мне информацию. Потом они попытаются встретиться со мной. То, что они наводят справки о Либаргере и докторе Салеттле, еще ни о чем не говорит. Они ищут уязвимое место в моих действиях. Но это не помешает нам действовать по плану.

Гёц отложил листки с расшифровкой. Ему определенно не нравилось то, что он прочитал, и то, что услышал.

– Эрвин, надеюсь, вы не собираетесь шлепнуть этих полицейских и доктора.

– Собираюсь, мистер Гёц. А в чем проблема?

– Проблема? Бога ради, Эрвин, вы играете с огнем. В Бад-Годесберге лежит полный список приглашенных в Шарлоттенбургский дворец. Если с этими ребятами что-нибудь случится, федеральная полиция сядет вам на голову. Они не успокоятся, пока не перетрясут всех, на кой черт вам это? Хотите, чтобы они совали, свои носы в каждую задницу?

Фон Хольден поморщился. До чего грубы эти американцы!

– Мистер Гёц, – спокойно произнес Шолл, – объясните, при чем тут федеральная полиция? Что ей надо в Шарлоттенбурге? И что они потом напишут в своих рапортах? Подумаешь чудо! Пожилой господин, уже стоявший одной ногой в могиле, выздоровел и собрал своих друзей и коллег, чтобы отпраздновать это событие и произнести речь перед сотней добропорядочных немцев. Не забывайте, Германия – свободная страна, мистер Гёц.

– Все так, если не принимать в расчет что-то подозревающих трех копов и доктора. Плохо верится, что полицейские плюнут на это совпадение.

– Мистер Гёц, мы с вами находимся в крупнейшем европейском городе, в котором масса амбициозных и недальновидных людей. Уверяю вас, еще до конца следующего дня детектив Маквей и его коллеги обнаружат, что находятся в весьма сложном и неприятном положении. Оно никак не будет связано с Организацией. Просто когда власти попробуют разобраться в происходящем, они будут просто потрясены тем, что выяснят. Почтенные, с незапятнанным прошлым граждане вели двойную жизнь, полную темных тайн, тщательно охраняемых даже от сослуживцев и родных. Во всяком случае, станет очевидно, что такие люди могут ткнуть в меня лично и еще в сотню добропорядочных немецких граждан обвиняющий перст только с целью шантажа и вымогательства. Разве я не прав, Паскаль?

Фон Хольден кивнул.

– Совершенно правы.

Уничтожение Маквея, Нобла, Реммера и Осборна входило в его обязанности, решение других возможных проблем Шолл поручил оперативникам Лондона, Франкфурта и Лос-Анджелеса.

– Так что, как видите, мистер Гёц, нам абсолютно не о чем беспокоиться. Абсолютно. Теперь, если вы не возражаете, я бы хотел вернуться к вопросу о покупке агентства.

Раздался телефонный звонок. Шолл снял трубку. Послушав несколько секунд, он улыбнулся и посмотрел на Гёца.

– С радостью, – сказал он, улыбнувшись. – Я в полном распоряжении кардинала О'Коннела.

Глава 105

Осборн принимал душ и, стоя под колючими струйками воды, пытался отвлечься и успокоиться. Но его мысли вертелись вокруг предстоящей встречи в Шарлоттенбургском дворце. Был уже десятый час утра, до начала церемонии оставалось около одиннадцати часов.

Каролина Хеннигер была их единственной ниточкой, которая могла бы провести во вражеский лагерь, но они не сумели этим воспользоваться. Когда они вернулись в отель, Реммер еще раз перечитал досье на нее. Ничего подозрительного. Мать-одиночка, одиннадцатилетний сын, в конце семидесятых-восьмидесятых годов жила в Австрии. Летом 1989-го переехала в Берлин. Каролина Хеннигер платила налоги, участвовала в выборах и не имела дел с полицией ни по какому поводу. Реммер был прав: прицепиться было не к чему.

Но что-то она знала! Осборн был в этом совершенно уверен. И его приводила в ярость собственная беспомощность.

Дверь ванной распахнулась.

– Осборн! – рявкнул Маквей. – Хватит. Вылезайте сейчас же!

Через несколько секунд Осборн, голый и озябший, с обмотанным вокруг бедер полотенцем, влетел в комнату Маквея, где все смотрели телевизор. Передавали выпуск последних новостей из Франции – шла прямая трансляция из французского парламента. Ораторы сменяли друг друга, делали какие-то заявления. Перевод шел на немецком языке. Осборн услышал знакомое имя – Франсуа Кристиан.

– Объявили об его отставке? – спросил он.

– Нет. Он мертв, – отрезал Маквей. – Говорят, что покончил с собой.

У Осборна подкосились ноги.

– Иисус Христос…

По одному телефону Реммер говорил с Бад-Годесбергом, по другому – Нобл с Лондоном. Оба пытались узнать подробности. Нобл догадался нажать нужную кнопку и включил английский перевод:

– Тело Франсуа Кристиана сегодня было обнаружено в лесу под Парижем висящим на дереве…

На экране появилась опушка леса, оцепленная полицейским кордоном.

– Известно, что премьер-министр последние дни был в подавленном настроении. Под нажимом других стран Франция вынуждена была пойти на соглашения, которые затрагивали ее экономические интересы. И Кристиан, проголосовавший «против», оказался в правительстве в меньшинстве. Из-за проявленной им стойкости он потерял пост премьер-министра. Из достоверных источников известно, что вчера он подал в отставку, и сообщение об этом должно было появиться утром. Но супруга покойного премьер-министра сообщила, что в последний момент Франсуа Кристиан изменил свое решение и отказался уйти в отставку. На сегодня у него была назначена встреча с лидерами его политической партии… – Диктор сделал паузу, кадр сменился, и он продолжил: – Спущены французские флаги, президент Франции объявил национальный траур.

Осборн услышал, что Маквей что-то спрашивает у него, но не разобрал ни слова. Все его мысли были о Вере. Знает ли она? Если да – кто ей сообщил? А если нет – когда и от кого узнает о случившемся? Мелькнула мысль – как странно, что он, Осборн, так подавлен гибелью ее бывшего любовника. Дело в том, что он любит Веру всем сердцем. Ее боль – это и его боль. Он хотел бы быть сейчас с ней рядом, поддержать ее, разделить с ней ее горе. А что говорил Маквей, Осборна не интересовало.

– Заткнитесь на минуту и выслушайте меня! – завопил он. – Вера Моннере сейчас где-то на ферме, куда я звонил из Лондона. Ее спрятал там Франсуа Кристиан. Наверное, она еще ничего не знает. Я хочу позвонить ей. Вы должны знать, угрожает ли ей опасность?

– Веры Моннере на ферме нет. – Нобл положил телефонную трубку и посмотрел на Осборна.

– Что? – Жестокая боль резанула его грудь. – Как вы можете… – Осборн запнулся. Он задал дурацкий вопрос. С этими людьми он никогда не был на равных. Они во всем превосходили его.

– Только что поступило сообщение из Бад-Годесберга, – сочувственно сказал Маквей. – Да, она находилась на ферме под Нанси, под охраной трех агентов тайной полиции. Все трое убиты. Кроме них, обнаружено тело инспектора парижской полиции Авриль Рокар, утверждают, что она перерезала себе горло. Почему она это сделала и как вообще там оказалась – неизвестно. Но ваша мисс Моннере в машине Авриль Рокар приехала на вокзал Страсбурга и взяла билет на Берлин. Ее не задержали в самолете, значит, Вера Моннере уже здесь.

Лицо Осборна залилось краской.

– А так как вам не удалось ее перехватить, вы, конечно же, вообразили, что она работает на них?.. На группу? Какие у вас доказательства? Выкладывайте! Я должен знать!..

– Осборн, я представляю, что вы сейчас чувствуете. – Маквей старался говорить спокойно и с сочувствием.

– Да катитесь вы к черту!..

– Маквей, – окликнул Реммер коллегу, повернувшись к ним. – Поступило сообщение: около семи утра Авриль Рокар поселилась в отеле «Кемпински».

В номере никого не было. Первым с револьвером в руке вошел Реммер, за ним – Маквей и Нобл и последним – Осборн. Два детектива остались в коридоре.

Реммер обошел гостиную, спальню и ванную комнату. Возвращаясь в гостиную, он столкнулся с Маквеем, проделавшим тот же маршрут.

Нобл, натянув тонкие хирургические резиновые перчатки, начал обыск спальни. Маквей, тоже в перчатках, осматривал вещи в гостиной. Это была богато обставленная комната с великолепным видом на Курфюрстендамм. Полоски бумаги на ковре, мебели, покрывалах свидетельствовали, что после уборки номером практически не пользовались. На кофейном столике около дивана стоял завтрак: стакан апельсинового сока, несколько тостов, до половины наполненная чашка с черным кофе. Рядом лежала газета. Заголовок – броский, яркий, набранный крупным шрифтом: «Самоубийство Франсуа Кристиана».

– Она пила черный?

– Что?.. – Осборн ошарашенно уставился на Маквея. Невероятно – Вера в Берлине! Это звучало еще более неправдоподобно, чем предположение Маквея о ее причастности к делам группы.

– Вера Моннере, – терпеливо повторил Маквей, – пьет черный кофе?

Осборн наморщил лоб.

– Да. Нет. Возможно. Я не уверен…

В спальне зазвонил телефон. Из ванной вышел Реммер, тоже в резиновых перчатках, снял трубку, достал маленький блокнот и сделал в нем какую-то пометку, после чего произнес:

– Danke. – И повесил трубку.

Затем, повернувшись к Маквею, сообщил:

– Кардинал О'Коннел. Шолл ждет твоего звонка. Вот номер. – Он вырвал листок из блокнота и протянул Маквею. – Звони. Может, ордер на арест нам не понадобится.

– Думаю, ты ошибаешься.

Реммер исчез в ванной. Маквей продолжил обследование гостиной. Особенно тщательно он осмотрел диван и ковер под ним – место, где сидел человек с газетой и чашечкой кофе.

Осборн попытался взять себя в руки, нельзя терять хладнокровия и способности рассуждать логически.

– Эта женщина, – сдержанно начал он, – из парижской полиции… В Нанси точно установлена личность погибшей? Может быть, сюда приехала Авриль Рокар, а не Вера Моннере?

Нобл появился в дверях спальни.

– Джентльмены, будьте любезны пройти сюда.

Осборн тупо смотрел, как Нобл открывает дверцы стенного шкафа в спальне. Там висели два повседневных костюма, черное бархатное вечернее платье и накидка из серебристой норки. Нобл закрыл шкаф и перешел к туалетному столику.

Из верхнего ящика он извлек ворох кружевных лифчиков и трусиков, несколько нераспечатанных упаковок с колготками от Армани и серебристую прозрачную ночную рубашку. В другом ящике лежали две сумки, одна – черная, маленькая, изящная, под стать вечернему платью, вторая – повседневная, из коричневой кожи, на длинном ремне.

Нобл открыл вечернюю сумочку. Внутри лежали два футляра для драгоценностей и коричневый плетеный чехол. В первом футляре оказалось бриллиантовое ожерелье, во втором – серьги. В плетеном чехле – маленький серебристый револьвер 25-го калибра. Положив все на место, Нобл вытряхнул на кровать содержимое второй сумки.

Перетянутая резинкой пачка неоплаченных счетов на имя Авриль Рокар, улица де Сент-Жиль, 17, Париж, 75003. Удостоверение парижской префектуры. Плоский черный нейлоновый футляр. Нобл открыл его. Внутри – паспорт Авриль Рокар, прозрачный полиэтиленовый пакет с пачкой немецких марок, неиспользованный авиабилет на рейс Париж – Берлин и конверт с подтверждением, что номер в отеле «Кемпински» оплачен с четырнадцатого по пятнадцатое октября. Пошарив в сумке, Нобл достал второй конверт, распечатанный. Из него выпало приглашение в Шарлоттенбургский дворец.

Инстинктивно Маквей достал список гостей.

– Не нужно, я уже проверил. Имя Авриль Рокар стоит перед именем доктора Салеттла. Это имя еще не проверено Бад-Годесбергом, – сказал Нобл, вставая. – И вот еще что…

Он подошел к тумбочке около кровати и достал оттуда предмет, замотанный в темный шелковый шарф.

– Это я обнаружил под матрасом.

Развернув шарф, он извлек потрепанный кожаный футляр. Осборн изменился в лице. Пристально глядя на него, Нобл спросил:

– Этот предмет знаком вам, доктор Осборн?

– Да… я его уже видел.

И не раз – в Женеве, Лондоне, Париже. В нем лежал паспорт Веры Моннере.

Глава 106

Не только Осборн был в полном потрясении в Берлине.

Ожидая фон Хольдена в доме на Софи-Шарлоттен-штрассе, Каду не находил себе места от тревоги. На протяжении двух часов он жаловался каждому, кто соглашался его слушать, на плохой немецкий кофе, на отсутствие французских газет и вообще на все на свете. С каждой минутой его беспокойство росло. Прошло двадцать четыре часа с тех пор, как Авриль Рокар выехала на задание в Нанси. Она давно уже должна была позвонить, но звонка не было.

Он звонил ей домой, в Париж, четыре раза. Никто не поднимал трубку. После бессонной ночи он позвонил в «Эр-Франс» и спросил, зарегистрировалась ли мадемуазель Рокар на утренний рейс Париж – Берлин. Нет. Каду был подавлен и напуган. Опытный конспиратор, профессиональный убийца, террорист, Каду оказался пленником своего сердца. Авриль Рокар была для него всем, чем он дорожил в жизни.

Он рискнул засветиться и позвонил в тайную полицию. Ему сказали, что на ферме в Нанси найдены трупы трех убитых полицейских и женщины. Подробности неизвестны. Наконец Каду совершил последний и, как позже выяснилось, верный ход. Он позвонил в отель «Кемпински».

К его восторгу и безмерному облегчению, Авриль Рокар зарегистрировалась в отеле в 7.15 утра. Она приехала в такси с центрального берлинского вокзала.

Положив трубку, Каду потянулся за сигаретой и закурил. Напряжение спало. Он улыбался, сиял, стучал кулаком по столу от радости. Ровно в 10.59, когда фон Хольден еще находился в кабинете Шолла, Каду позвонил в номер Авриль Рокар и услышал короткие гудки – телефон был занят.

* * *

Маквей в этот момент разговаривал с Шоллом. После светской беседы – о старинной дружбе с кардиналом, о погоде в Берлине и погоде в Южной Калифорнии, об искренней симпатии друг к другу – Маквей наконец заговорил о главном.

– …я хотел бы встретиться с вами, мистер Шолл, чтобы выяснить один вопрос, поскольку это разговор не для телефона.

– Не уверен, что понимаю вас.

– Скажем так: это очень важный личный вопрос.

– Детектив, в моем сегодняшнем расписании нет ни одной свободной минуты. Ваш вопрос не может подождать до моего возвращения в Лос-Анджелес?

– Боюсь, что нет.

– Сколько времени вам потребуется?

– Полчаса, минут сорок.

– Так… Сейчас посмотрю.

– Понимаю, что вы очень заняты, мистер Шолл, и все-таки настаиваю на своей просьбе. Я знаю, сегодня вечером вы будете в Шарлоттенбургском дворце. Может быть, нам встретиться перед приемом? В семь, например…

– Я приму вас ровно в пять на Гаупт-штрассе семьдесят два, это в районе Фриденау. Уверен, что вы найдете. Всего доброго, детектив.

Шолл положил трубку и посмотрел на фон Хольдена и Гёца, одновременно опустивших трубки параллельных аппаратов.

– Это то, чего ты хотел и ожидал, Паскаль?

– Совершенно точно, – ответил фон Хольден.

Глава 107

На коммутаторе отеля звонок Каду зафиксировали. Трубку держали достаточно долго, поэтому полиции удалось установить номер, с которого он был сделан.

Поэтому Осборн снова оказался в компании инспектора Шнайдера. Только на этот раз с ними был еще один инспектор, Литтбарский, упитанный, лысеющий человек средних лет, отец-одиночка, воспитывающий двоих мальчишек. Они втроем сидели в отдельной кабинке таверны «Кнайпе», в квартале от отеля, и потягивали пиво.

Маквей, Нобл и Реммер поднялись на ступеньки дома на Софи-Шарлоттен-штрассе. Круглолицая женщина с ярко-рыжими волосами открыла дверь. На ушах у нее были телефонные наушники, и выглядело все так, будто она вынуждена была бросить коммутатор на произвол судьбы, чтобы открыть им дверь. Реммер показал свое удостоверение и по-немецки объяснил, что около часа назад отсюда был сделан звонок в отель «Кемпински» и ему необходимо выяснить имя и личность звонившего.

– Не знаю. – Она пожала плечами.

– Позовите того, кто может знать.

Женщина заколебалась.

– Сейчас время ленча, – сказала она после некоторой паузы.

Реммер сказал, что они подождут. А если есть какие-то возражения, они пойдут в федеральную полицию, но вернутся уже с ордером на обыск. Женщина вскинула голову, словно прислушиваясь к чему-то, потом оглянулась и улыбнулась.

– Прошу прощения, – сказала она, – Сейчас мы все очень заняты. Здесь расположена штаб-квартира по приему в Шарлоттенбурге. Ожидается приезд важных персон, и мы пытаемся все скоординировать. Некоторые остановились в отеле «Кемпински». Возможно, в отель звонила я, чтобы выяснить, кто из гостей уже прибыл.

– Ну и как, многие уже приехали? С кем именно вы успели созвониться?

– Я… я не могу сказать точно.

– Подумайте и назовите тех, с кем вы уже говорили.

– Я должна посмотреть в записной книжке.

– Посмотрите.

Женщина кивнула и попросила подождать несколько минут. Реммер сказал, что они предпочитают подождать, войдя в дом. Женщина снова вскинула голову, словно к чему-то прислушиваясь.

– Хорошо, – произнесла она и проводила их по длинному коридору к маленькому столу в нише. Она отодвинула телефон, вазу с увядающей желтой розой и открыла папку. Порылась в ней и, найдя страницу с заголовком отель «Кемпински», резко передала ее Реммеру, чтобы он прочитал сам: на странице было шесть имен, в том числе и имя Авриль Рокар.

Нобл и Маквей, предоставив Реммеру разбираться с женщиной, потихоньку осмотрелись. Из прихожей влево уходил коридор, в нем было две двери, обе закрытые. Справа, в гостиной, за столами, явно взятыми напрокат, сидели две женщины, разговаривавшие по телефону, и мужчина, работавший на компьютере. Маквей сунул руки в карманы со скучающим видом.

– Теперь вы сами видите, трудно сказать, кто именно звонил с нашего коммутатора, – сказала рыжеволосая. Нобл посмотрел на нее как раз в тот момент, когда она кивнула в сторону сидевших в гостиной. Реммер посмотрел в ту же сторону и подошел к мужчине. Через несколько минут он вернулся к Ноблу и Маквею.

– Если им верить, то звонил вон тот тип. Никто не знает, где остановятся Салеттл и Либаргер. Может быть, они приедут в Шарлоттенбургский дворец прямо из аэропорта.

– Когда их самолет должен приземлиться?

– Точно не знают. В их обязанности входит удобное расселение гостей, вот и все.

– Сколько человек здесь работает?

– Она говорит – четверо.

– Мы должны проверить комнаты!

– Придумай предлог.

Маквей уставился на носки своих туфель.

– Как насчет ордера на обыск?

Реммер сдержанно улыбнулся.

– На каком основании?

Маквей поднял на него глаза.

– Пошли отсюда.

Фон Хольден наблюдал по монитору, как детективы спускаются по лестнице и уходят. Десять минут назад он вернулся от Шолла и застал в своем кабинете Каду, пытавшегося дозвониться Авриль Рокар. Увидев фон Хольдена, Каду обрушил на него поток жалоб. Минуту назад ее номер был занят! А теперь никто не берет трубку! Разозлившись, фон Хольден напомнил, что он приехал в Берлин не в отпуск. Тут-то и появилась полиция.

Фон Хольден распорядился задержать детективов на пару минут за дверью, пока в гостиной усядутся на свои места две секретарши и охранник. Все прошло как по маслу, и сейчас он смотрел на закрывшуюся за полицейскими дверь. Вдруг он заметил, что Маквей оглядывается, изучая внешний вид дома, и свирепо повернулся к Каду.

– Надо быть идиотом, чтобы звонить отсюда в отель. – Его голос хлестал, как стальной прут.

– Сожалею, герр фон Хольден, – извинялся Каду, но в голосе его не чувствовалось раскаяния. Он не намерен лебезить перед молокососом на пятнадцать лет моложе себя.

Весь мир, думал фон Хольден, пусть катится к черту, когда речь идет об Авриль Рокар. Он холодно посмотрел на Каду.

– Хорошо. Перестаньте злиться. Завтра все это не будет иметь никакого значения.

Минутой раньше он хотел сказать Каду, что Авриль Рокар погибла, но теперь подумал, что это рискованный шаг и неизвестно, как отреагирует на это известие Каду. А как приятно было бы сказать о смерти Авриль Рокар именно Каду. И еще кое-что добавить – Авриль Рокар была не только прекрасным снайпером и красивой девушкой, но еще и осведомителем фон Хольдена внутри парижского сектора, его доверенным лицом и любовницей. Поэтому он и вызвал ее в Берлин – во-первых, чтобы укрепить безопасность Либаргера во время церемонии, а во-вторых, когда все закончится, себя потешить. Посыпать соль на рану Каду было бы приятно, но несвоевременно и нецелесообразно. Каду вызвали в Берлин, потому что требовалось его личное участие на одном из этапов операции. Поэтому фон Хольден промолчал.

Осборн старался не думать о Вере. Но его мысли метались, кружились вокруг одного и того же. Предположение, что Вера входит в группу, не просто нелепо – оно смехотворно! Но зачем она приехала в Берлин, зачем выдала себя за Авриль Рокар? Его нервы были натянуты до предела. Он слышал собственный голос, объясняющий Шнайдеру и Литтбарскому правила американского футбола, а сам думал – где она? Что с ней? Зачем она приехала в Берлин?..

В гуле таверны, в которую считает своим долгом зайти каждый турист в Берлине, едва слышалось бормотание маленького транзистора Шнайдера. Вдруг головы в соседних кабинках начали поворачиваться в их сторону. Шнайдер прибавил громкости. Диктор говорил что-то о Вере Моннере, и у Осборна сильно забилось сердце.

– Что, черт возьми, он говорит? – Он схватил Шнайдера, за руку.

– Полегче, – сказал Шнайдер, а Литтбарский насторожился. Осборн отпустил руку Шнайдера, и Литтбарский успокоился.

– Что о ней сказали? Переведите, пожалуйста!

Шнайдер видел, как у Осборна под кожей на скулах заходили желваки.

– Полиция задержала мисс Моннере в церкви Святой Марии в Мартирсе, – перевел он.

В церкви? Что делала Вера в церкви? Снова мысли Осборна заметались. Он не мог припомнить, говорили ли они когда-нибудь о религии.

– Когда ее задержали?

Шнайдер покачал головой.

– Не знаю.

– Лжете. Знаете.

Литтбарский снова насторожился.

Шнайдер взял приемник и встал.

– У меня есть приказ: если случится что-то непредвиденное, немедленно доставить вас в отель.

Не обращая внимания на Литтбарского, Осборн снова схватил Шнайдера за руку.

– Шнайдер, мне страшно тяжело, я не могу понять, что происходит, и не пойму, пока не увижусь с ней…. Я не хочу, чтобы первым до нее добрался Маквей! Проклятье, Шнайдер… Прошу вас, помогите мне.

Шнайдер пристально смотрел на него.

– Я все понимаю и вижу по вашим глазам. Вы от нее без ума. Я правильно сказал, американцы так говорят – без ума от нее?

– Да, да, правильно. Я без ума от нее. Отвезите меня к ней, прошу вас.

– Вы уже один раз сбежали от меня.

– Этого больше не случится, Шнайдер. Во всяком случае сейчас.

Глава 108

Фон Хольден раздраженно посматривал по сторонам, на тонущий в тумане город. Трасса была перегружена. Он то притормаживал, то набирал скорость, то совсем останавливался, и так каждые несколько минут.

Он не мог прийти в себя от злости и обиды. Трое из четверки, которую ему поручено ликвидировать, вломились в его офис и потребовали, чтобы их обслужили, как в бакалейной лавке… А он беспомощно отсиживался в запертой комнате, не решаясь высунуть нос, и только молился, чтобы какая-нибудь мелочь не вызвала подозрений и не навлекла обыска федеральной полиции…

И все – из-за нелепой эмоциональности Каду, его привязанности к женщине, которая не испытывала к нему ни малейшего интереса, если не считать информации Интерпола, проходившей через его руки. И тут в его голове сложились последние детали предстоящей операции.

* * *

Гаупт-штрассе, 72. 12.15.

Джоанна увидела, как серый «БМВ» резко притормозил у ворот, потом сделал круг и остановился у входа в дом. Она стояла у окна спальни на втором этаже дома. Отсюда плохо был виден парадный подъезд, но она была уверена, что приехал фон Хольден.

Быстро подбежав к зеркалу, она пригладила волосы и потрогала губы, накрашенные модной «влажной» помадой, которую подарила ей Юта Баур. Неизвестно почему, она вдруг почувствовала сексуальное возбуждение, оно было сродни безумному голоду или жажде, которые нельзя утолить ничем, кроме секса.

Она открыла дверь и вышла в холл. Фон Хольден в нескольких шагах от нее разговаривал с Эриком и Эдвардом, племянниками Либаргера. Потом он шагнул вперед и исчез с ее глаз. Джоанна чуть было не бросилась за ним, но присутствие молодых Клейстов заставило ее сдержаться.

С трудом она взяла себя в руки, подошла к двери напротив и постучала. Дверь открыл бледный, с бесцветными волосами мужчина в смокинге, с неприятной поросячьей физиономией.

– Я… ухаживаю за мистером Либаргером… – Человек смотрел на Джоанну с таким высокомерием, что она растерялась.

– Я знаю, кто вы, – хриплым голосом ответил он.

– Я хотела бы повидать мистера Либаргера, – сказала Джоанна, овладев собой, и вошла в комнату.

Элтон Либаргер сидел в кресле у окна и просматривал стопку листков – текст речи, которую ему предстояло произнести вечером. Последние несколько дней он только этим и занимался.

– Как вы себя чувствуете, мистер Либаргер? Вас удобно устроили? – спросила Джоанна. Она заметила, что в комнате находится еще один господин, тоже в смокинге. Зачем мистеру Либаргеру два телохранителя в таком прекрасном, богатом доме с охранниками у ворот?

– Спасибо, Джоанна, все чудесно, – ответил Либаргер, не поднимая на нее глаз.

– Отлично. Я зайду попозже. – Она участливо улыбнулась.

Либаргер равнодушно кивнул, так и не посмотрев на нее. Джоанна улыбнулась телохранителям и вышла.

* * *

Фон Хольден разговаривал по телефону в кабинете, отделанном темными панелями. Она тихо вошла и закрыла за собой дверь. За окнами сияло солнце, и поэтому комната казалась особенно темной. Зеленые лужайки во дворе переливались, как ковер, красными и желтыми листьями, опавшими с огромного бука. Слева от исполинского дерева располагался гараж на пять машин, а чуть дальше – железные ворота служебного входа.

Фон Хольден положил трубку и повернулся в крутящемся кресле.

– Тебе не следует входить, когда я разговариваю по телефону, Джоанна.

– Я очень хотела тебя увидеть.

– Ну, теперь ты меня видишь.

– Да. – Она улыбнулась и подумала, что, сколько она его знает, он еще ни разу не выглядел таким усталым. – Ты обедал? – заботливо осведомилась она.

– Не помню.

– Завтракал?

– Не знаю.

– Ты устал. Тебе не мешало бы побриться. Поднимись в мою комнату. Прими душ, отдохни.

– Не могу, Джоанна.

– Почему?

– Потому что есть неотложные дела, которыми срочно нужно заняться. – Он встал. – Не опекай меня, ты знаешь, я этого не люблю.

– Я не собираюсь опекать тебя, я хочу… любить тебя! – Она улыбнулась и облизнула губы. – Пойдем ко мне, Паскаль. Сейчас. Может, мы больше никогда не сможем побыть вдвоем…

– Ты ведешь себя как маленький ребенок.

– Неправда… – Она подошла ближе и положила руку на его грудь. – Давай займемся любовью здесь, прямо сейчас.

Все в ней – движения, голос – дышало желанием.

– Я уже мокрая, – прошептала она.

Фон Хольден отступил назад и отвел ее руку.

– Нет, – сказал он. – Уходи. Увидимся ночью.

– Паскаль. Я… я люблю тебя.

Фон Хольден смотрел на нее молча.

– Я хочу, чтобы ты это знал.

Внезапно зрачки его глаз сузились и превратились в точки, а сами глаза словно вдвинулись в глубь черепа. У Джоанны перехватило дыхание, она попятилась. Такое грозное, такое злое выражение лица она видела у Паскаля впервые.

– Убирайся, – прошипел фон Хольден.

Сдавленно всхлипнув, она отступила назад, наткнулась на стул, нетерпеливо оттолкнула его, повернулась и выбежала. Фон Хольден слышал стук ее каблуков, когда она взбегала по лестнице. Он собирался подойти и закрыть дверь, но в кабинет вошел Салеттл.

– Вы рассержены? – спросил он.

Фон Хольден повернулся к нему спиной и уставился в окно. Он позвонил из машины Шоллу и изложил свой план. Шолл выслушал, одобрил… и отменил его. Слишком опасно, сказал он. Многие знают, что фон Хольден – начальник его службы безопасности. Если фон Хольден будет убит или арестован, это бросит тень на самого Шолла. Нет, выполнение плана поручено Виктору Шевченко. А фон Хольден должен вечером отвезти мистера Либаргера в Шарлоттенбургский дворец и пробыть там ровно столько, сколько потребуется, чтобы его заметили, а потом незаметно ускользнет, чтобы приступить к выполнению главного задания. Это приказ – и Шолл повесил трубку.

– Поймите, Herr Leiter der Sicherheit, сегодня ваша личная безопасность важна как никогда, – мягко произнес Салеттл.

– Да, я знаю. – Фон Хольден повернулся к нему. Очевидно, Салеттл был в курсе его разговора с Шоллом. Поэтому он подчеркнул слово «сегодня». Сразу же после торжества во дворце состоится другая церемония, для очень узкого круга избранных. Тайная, необъявленная, она состоится в мавзолее прусских королей. Коды доступа, необходимые, чтобы доставить туда сверххрупкий материал, запрограммированы на фон Хольдена, на него одного, и не могут быть изменены.

Ему оказана высочайшая честь, он наделен небывалой властью. Сегодня его безопасность не имеет цены. Он больше не солдат спецназа, не Бернард Овен и не Виктор Шейченко.

Он – Leiter der Sicherheit. Это не должность, это пропуск в будущее. Он, фон Хольден, скоро будет контролировать развитие всей Организации. Он – «хранитель очага».

Глава 109

Помещение для допросов в подвале здания на Кайзер-Фридрих-штрассе было совершенно белым. В белый цвет были выкрашены пол, потолок, стены и полдюжины камер, примыкавших к коридору. О существовании и тем более назначении подвального этажа знали очень немногие, даже в муниципальных отделах департамента.

Треть этого подземелья площадью в шесть тысяч квадратных футов занимало спецподразделение расследований федеральной полиции. Созданное после побоища в Мюнхене на Олимпийских играх 1972 года,[37] первоначально спецподразделение занималось исключительно расследованием терактов. Подвал здания на Фридрих-штрассе стал временным местом пребывания для членов группы Баадер-Майнхоф, фракции Красных бригад, Народного фронта за освобождение Палестины, а также подозреваемых в организации взрыва на борту лайнера «Пан-Ам», рейса № 103.

Кроме ослепительной белизны, у подвального этажа была еще одна отличительная черта: здесь никогда не выключался свет. Сочетание этих двух факторов было настолько эффективным, что после тридцати шести часов пребывания в одной из камер поведение подследственных, их уверенность в себе и способность ориентироваться в событиях претерпевали серьезные изменения.

В камере предварительного следствия Вера сидела на белой пластиковой скамье, прикрепленной к полу. Не было ни стола, ни стульев. Только скамья. Ее уже сфотографировали, сняли отпечатки пальцев и переодели. Теперь на ней был светло-серый, почти белый нейлоновый спортивный костюм с выведенной на спине оранжевой надписью «ЗАКЛЮЧЕННЫЙ, Федеративная Республика Германия», а на ногах – серые шлепанцы. Она была бледна, выглядела изможденной, но по-прежнему очаровательной. Невысокая, коренастая надзирательница на минуту задержалась в дверях за спиной Осборна, потом повернулась, вышла и закрыла за собой дверь.

– Боже мой, – потрясенно прошептал Осборн. – Что с тобой сделали?

Вера открыла рот, чтобы ответить, но не смогла выговорить ни слова. Из глаз ручьями хлынули слезы, они бросились в объятия друг друга и плакали уже оба. Всхлипывая, Вера роняла разрозненные слова:

– Франсуа умер… на ферме всех убили… что… мне было делать?.. Приехала в Берлин… потому что некуда… чтобы найти тебя…

– Вера, ш-ш-ш. Все в порядке, любимая. – Он крепко, но бережно прижимал Веру к себе, словно ребенка. – Все в порядке. Все будет в порядке.

Он гладил ее волосы, целовал, ладонями вытирал мокрые от слез щеки.

– У меня отобрали даже носовой платок, – выговорил Осборн, пытаясь улыбнуться. Брючный ремень у него тоже отняли, вытащили шнурки из ботинок. Вера прижалась к нему еще крепче.

– Не уходи, – шептала она. – Никогда больше не уходи…

– Вера, расскажи, что же случилось…

Она схватила его руку и крепко стиснула, немного отодвинулась, вытерла слезы и задумалась. Чего только ни произошло с ней со вчерашнего дня…

Ферма под Нанси. Тела трех охранников, лежащих там, где упали. Застывший взгляд Авриль Рокар, кровь, текущая из перерезанного горла…

Когда она вбежала в дом, телефоны не работали. Она не могла найти ключи от «форда», на котором приехала сюда вместе с агентами тайной полиции, поэтому села в черный полицейский «пежо» Авриль Рокар и поехала в город. По дороге она несколько раз пыталась дозвониться в Париж Франсуа, но его телефоны – и домашний, и в офисе – были постоянно заняты. Это показалось ей вполне естественным – слухи о его отставке уже могли распространиться. Все еще под впечатлением от кровавой бойни в Нанси, не в состоянии сообразить, что делать дальше, Вера где-то по дороге остановила «пежо».

И тогда, лихорадочно пытаясь найти какой-то выход из создавшейся ситуации, она вдруг увидела на полу машины под сиденьем сумочку Авриль Рокар. В футляре для паспорта – билет на рейс «Эр-Франс» в Берлин и подтверждение, что номер в отеле «Кемпински» в Берлине зарезервирован для Авриль Рокар. Там также оказалась затейливо отпечатанная на немецком языке карточка-приглашение в Шарлоттенбургский дворец на торжество, которое состоится 14 октября, в пятницу, в восемь вечера по случаю выздоровления некоего господина Элтона Либаргера. В списке организаторов приема она наткнулась на имя Эрвина Шолла, человека, нанявшего Альберта Мерримэна, чтобы убить отца Пола Осборна.

Тут ей пришло в голову, что если Шолл в Берлине, то и Пол может приехать туда, чтобы встретиться со своим врагом. Это было всего лишь предположение. Но больше ей надеяться было не на что. Внешне Вера была немного похожа на Авриль Рокар, чтобы попытаться, воспользовавшись ее документами, добраться до Берлина. Правда, она была моложе Авриль на несколько лет, но вряд ли кто-то будет так уж тщательно проверять документы. Был четверг, до торжества в Шарлоттенбургском дворце оставался один день. Кратчайший путь в Берлин из Нанси – скорый поезд, отправляющийся из Страсбурга. Вера решила ехать этим поездом.

По дороге из Нанси в Страсбург она дважды останавливалась у телефонов-автоматов и звонила Франсуа. Первый раз линия была занята, второй раз она наконец услышала длинные гудки, но было уже четыре часа, и в офисе никто не снял трубку. К этому времени прессу еще не известили об исчезновении Франсуа Кристиана, но полиция уже сбилась с ног, разыскивая его, а президент распорядился приставить вооруженную охрану к членам его семьи.

Она ясно помнила, как, повесив трубку, впала в странное оцепенение. Словно никого не существовало на свете – ни Франсуа Кристиана, ни Пола Осборна, ни той Веры Моннере, которая могла бы вернуться в свою парижскую квартиру и жить, как будто ничего не случилось. Четыре трупа осталось на ферме под Нанси. Единственный человек, который безумно любил ее, исчез, пропал, растворился, как струйка дыма на ветру. Ею овладело мрачное предчувствие, что все произошедшее до сих пор – лишь прелюдия к чему-то еще более страшному. В ушах ее прозвучало эхо ужасных рассказов бабушки, грозное, страшное эхо из прошлого. Но сейчас этот страх стал для нее более личным – и Франсуа, и Осборн, и она сама были каким-то образом связаны между собой. Берлин для нее был последней соломинкой, держась за которую она надеялась получить ответы на свои вопросы.

В отеле «Кемпински» Вера заняла номер, зарезервированный для Авриль, там, к своему удивлению, она обнаружила ее одежду и украшения. Завтрак ей подали в номер. На подносе лежала газета, где она и увидела статью о самоубийстве Франсуа Кристиана. Она едва не потеряла сознание, потом, кое-как взяв себя в руки, решила выйти из отеля, выбраться на воздух и поразмыслить, что делать дальше. Как поступить, если кто-нибудь попытается связаться с ней? И как – если этого не произойдет? И что будет, если она попросту явится на торжество в Шарлоттенбургский дворец? Спрятав свои документы под матрас, она вышла на улицу.

Бесцельно бродя по городу, она забрела в церковь Святой Марии. По иронии судьбы, это оказался храм-мемориал памяти мучеников за свободу вероисповедания с 1933 по 1945 годы. Она восприняла это как своего рода предзнаменование, решив, что здесь она найдет ответы на свои, вопросы… Там ее и задержала полиция.

* * *

Инспектор Шнайдер солгал Осборну, что в случае непредвиденных событий обязан доставить своего подопечного в отель. На самом деле Маквей распорядился по-другому: если Вера Моннере будет обнаружена, Шнайдер должен немедленно отвезти Осборна туда, где ее задержали. Маквей предполагал, что встреча доктора Осборна и мисс Моннере с глазу на глаз выявит какие-то новые факты. Для этого следовало заставить Осборна поверить, что это его идея – сломя голову мчаться к Вере. Что ж, Шнайдер разыграл все как по нотам, и встреча с глазу на глаз состоялась.

Внезапно дверь распахнулась. Обернувшись, Осборн увидел на пороге Маквея.

– Выведите его отсюда, живо! – свирепо скомандовал Маквей, и сразу же два полисмена схватили Осборна и потащили к выходу.

– Вера! – кричал он, вырываясь из их рук. – Вера!..

Его крики заглушил лязг захлопнувшейся тяжелой стальной двери. Осборна быстро протащили по узкому коридору вверх по лестнице – на один короткий пролет. Открылась дверь – и он очутился в такой же белой комнате, как и Вера. Полисмены вышли, дверь закрылась, щелкнул замок.

Минут через десять пришел Маквей. Его лицо было красным, и дышал он так, будто долго подымался вверх по лестнице.

– Что записалось у вас на ленте? – ледяным тоном осведомился Осборн. – Надеюсь узнать нечто интересное. Мне удалось проскользнуть первым! А вдруг мисс Моннере сболтнула что-нибудь, чего не слышали ни вы, ни немецкие полицейские? Раз – и мышка в ловушке!.. Но, увы, не сработало, какая жалость! Все, что вы узнали, – правда, рассказанная испуганной женщиной.

– А откуда вы знаете, что это правда?

– Знаю, и все, черт вас побери!

– Она упоминала капитана Каду из Интерпола?

– Нет.

Маквей пристально смотрел ему в лицо, потом примирительно сказал:

– О'кей. Давайте поверим ей. Оба.

– Тогда отпустите ее!

– Осборн, вы здесь благодаря мне. Я хочу сказать: здесь, а не на полу парижского кафе с пулей агента Штази между глаз.

– Маквей, Вера ничего не знает, и вы это отлично понимаете! Нет никакого смысла держать ее в тюрьме. И вы это тоже отлично понимаете!

Маквей не сводил глаз с его лица.

– Вы знаете, что все «закрутилось» после убийства вашего отца.

– То, что случилось с моим отцом, не имеет к Вере никакого отношения!

– Почему вы так уверены? Как вы можете быть в этом уверены? – Маквей говорил с ним мягко, как с ребенком. – Вы встретились с ней в Женеве. Кто из вас заговорил первый?

– Какое это имеет значение! – пробормотал Осборн.

– Отвечайте.

– Она… она первая заговорила со мной…

– Вера была любовницей Франсуа Кристиана. И в день торжества в честь Либаргера Франсуа Кристиан оказывается мертв, а Вера – в Берлине с приглашением в Шарлоттенбургский дворец в руках.

Осборн был зол. Зол и сконфужен. Что хочет доказать ему Маквей? Доказать невероятное, что Вера входит в загадочную группу? Это же чистое безумие. Он верил каждому ее слову. Они любят друг друга, и ни одно ее слово не вызывает у него сомнений. Он отвернулся от Маквея и бессмысленно уставился в потолок. Наверху, под потолком горела яркая лампочка в сто пятьдесят ватт, никогда не гаснущая, до которой с пола не дотянешься.

– Может быть, она невиновна, доктор, – сказал Маквей. – Но теперь это не ваше и не мое дело. Она – в руках полиции.

Открылась дверь, и вошел Реммер.

– Съемка дома на Гаупт-штрассе сделана. Нобл ждет нас.

Маквей посмотрел на Осборна.

– Пойдемте посмотрим видеозапись вместе с нами, – сказал он.

– Зачем?..

– В этом доме мы должны встретиться с Шоллом, Говоря «мы», я имею в виду вас и себя.

Глава 110

Чемодан Джоанны лежал на кровати. Она складывала вещи, когда вошел фон Хольден.

– Джоанна, прости, я виноват. Прошу тебя…

Не обращая на него внимания, она подошла к шкафу и достала вечернее платье, которое привезла ей для торжества Юта Баур. Вернувшись к кровати, она разложила на ней одежду и начала складывать ее в чемодан. Фон Хольден некоторое время наблюдал за ней, потом тихо подошел сзади и положил ей руку на плечо. Джоанна застыла.

– Сейчас очень напряженное время для меня, Джоанна… Как и для тебя, и для мистера Либаргера.

Джоанна молчала, невидящим взглядом уставившись в окно.

– Я должен сказать тебе правду, Джоанна… Никто никогда не говорил мне, что любит меня. Ты… ты испугала меня.

У нее перехватило дыхание.

– Я испугала тебя?

– Да…

Она повернулась. Недавно такие злобные, ненавидящие глаза смотрели теперь на нее мягко и любяще.

– Не смей говорить мне…

– Джоанна, не знаю, достоин ли я любви…

– Не смей… – Не в силах больше сдерживаться, она заплакала.

– Это правда. Я не стою…

Она прижала кончики пальцев к его губам, не позволяя ему договорить.

– Стоишь… – прошептала она.

Он медленно сомкнул руки у нее на талии и медленно, нежно поцеловал ее. Джоанна вернула ему поцелуй, крепко прижавшись к нему всем телом. Охватившее ее желание вытеснило все мысли, даже тень здравого смысла. Страх, который она испытала днем, исчез без следа.

* * *

Съемка дома № 72 по Гаупт-штрассе проводилась с вертолета, с высоты около пяти тысяч футов. Это была вилла девятнадцатого века, трехэтажная, с гаражом на пять машин позади дома. С правой стороны дома – полукруглый въезд с улицы, с будкой охраны у железных ворот, с левой – теннисный корт с красным песком. Высокая каменная стена вокруг всей территории виллы увита увядшим плющом.

– Есть еще одни ворота, за гаражом. К ним ведет подъездная дорога от служебного входа, – пояснил Нобл, глядя на большой экран телевизора «Сони».

– И им пользуются, – добавил Реммер.

Все четверо сидели в большом видеозале этажом выше камер предварительного следствия в удобных, как в театре, креслах. Осборн, откинувшись на спинку кресла, опирался подбородком на руку и думал о своем. Внизу допрашивали Веру. Его воображение рисовало картину допроса. С другой стороны, что, если Маквей прав и она действительно работает на группу? Что она узнавала у Франсуа для своих хозяев, что передавала им? И каким образом оказался замешанным в это он, Осборн? Что она надеялась узнать у него? Может быть, его встреча с Мерримэном была просто случайным совпадением. Она не могла знать об этом, потому что не видела Мерримэна, пока Осборн не последовал за ней в Париж.

– А эта видеозапись сделана из фургона прачечной, пока водитель относил заказ в дом напротив, – сказал Реммер, глядя на экран, на котором появилось другое изображение. – Здесь всего несколько коротких эпизодов с разных точек. Мы не хотели привлекать к себе внимание, поэтому снимали в основном с вертолета.

На экране снова появился общий план виллы. На въездной аллее стоял лимузин, на лужайке трудился садовник. Больше ничего не происходило.

– Что это? – вдруг произнес Маквей. – Смотрите, какое-то движение у окна на втором этаже. Второе окно справа.

Реммер остановил запись, вернул пленку назад и пустил снова, но уже в замедленном темпе.

– Кто-то стоит у окна, – подтвердил Нобл.

Реммер снова вернул пленку назад. На этот раз он выбрал самый медленный темп и применил специальный оптический прием, чтобы рассмотреть движение в окне.

– Это женщина. Очень плохо видно…

– Можете увеличить фрагмент? – спросил Нобл.

– Конечно. – Реммер в интерком дал указания техникам, вынул кассету и заменил ее другой. Это тоже был общий план виллы, но снятый под другим углом. Снова во втором окне справа мелькнула тень, подтвердив наблюдение Маквея: кто-то действительно стоял у окна и смотрел вниз. Вдруг около будки охранника появился серый «БМВ», притормозил, пока открывались ворота, и двинулся к парадному входу. Из машины вышел высокий мужчина и исчез в доме.

– Есть какие-нибудь предположения, кто это? – спросил Маквей.

Реммер покачал головой.

– Наше расследование обещает превратиться в увлекательнейшую игру, – спокойным тоном произнес Нобл и взял папки с разложенными по алфавиту фотографиями. К этому времени из Бад-Годесберга поступило шестьдесят три фотографии гостей Шарлоттенбурга из ста. В основном фотографии были сделаны «Поляроидом», были увеличенные фотографии с водительских удостоверений, но были и архивные, и газетные снимки. – Я беру себе с А по F, остальные буквы делите между собой как хотите.

– Давайте сначала посмотрим на него внимательнее. – Реммер перемотал пленку назад, потом переключил скорость воспроизведения. Еще раз, теперь совсем медленно, серый «БМВ» подъехал к дому, притормозил, остановился, вышел высокий мужчина…

– Иисус Христос… – Осборн вскочил.

Маквей повернулся.

– Вы знаете его, доктор?

Реммер снова перемотал пленку и остановил кадр с фон Хольденом, выходящим из машины.

– Это он преследовал меня в парке. – Осборн отвернулся от экрана и посмотрел прямо в глаза Маквея.

– В каком парке? Что вы, черт побери, скрываете?..

– Той ночью, когда я исчез… Я специально отделался от Шнайдера. – Осборн уже не думал, что о нем подумает Маквей, сейчас его это не беспокоило. – Я шел по парку Тиргартен к отелю Шолла. Но по дороге понял, что затея моя не имеет смысла. Мой побег мог сорвать все ваши планы. И я решил вернуться в казино, а этот человек, – он оглянулся и показал на экран телевизора, – оказался вдруг позади меня. У меня в кармане был пистолет. Я испугался и прицелился в него. Тут появился из-за кустов еще один человек. Я велел им идти к черту и побежал как сумасшедший.

– Вы уверены, что это тот самый человек?

– Да.

– Это означает, что они ведут слежку за отелем, – заметил Реммер.

Нобл посмотрел на Реммера.

– Можно еще разок взглянуть, как он входит в дом? С нормальной скоростью, пожалуйста.

Реммер нажал кнопку, и снова на экране появился серый «БМВ». Вот фон Хольден выходит из машины, вот он захлопнул дверцу «БМВ», пересек площадку перед домом и поднялся на несколько ступенек. Кто-то открыл дверь, и фон Хольден вошел внутрь.

Нобл попросил:

– Еще разок, пожалуйста.

Реммер прокрутил эпизод, остановив запись на том месте, где фон Хольден скрывается в доме.

– Сто против одного, что этот человек прошел спецназ, – сказал Нобл. – Специалист по саботажу и терроризму из особых подразделений Советской Армии. Эти ребята сами не замечают, как их военные навыки сказываются на походке, на чувстве равновесия – они словно идут по канату под цирковым куполом. – Нобл повернулся к Осборну. – Если тот человек действительно следил за вами в парке, вы просто счастливчик, что можете сидеть здесь с нами и рассказывать об этом. – Он перевел взгляд на Маквея и Реммера.

– Если Либаргер остановился в этом доме, вполне возможно, что наш приятель из службы безопасности у них в организации большой человек.

– Кроме того, он может охранять и Шолла, – сказал Реммер.

– Или выполнять особые задания. – Маквей напряженно всматривался в лицо фон Хольдена на экране.

– Следить за нами, например? – предположил Нобл.

– Не знаю. – Маквей неуверенно покачал головой, потом посмотрел на Реммера. – Увеличь его лицо, может, узнаем, кто он? Привяжем еще один красный флажок на линии…

Зазвонил телефон, стаявший около Реммера.

– Да, – произнес он, сняв трубку.

Было пятнадцать минут третьего, когда они приехали на место преступления. Берлинская полиция уже оцепила квартал. Детективы из отдела убийств стояли в стороне, когда Реммер провел своих спутников через магазин антиквариата на Кант-штрассе в подсобное помещение.

На полу лежала Каролина Хеннигер, прикрытая простыней, рядом – ее одиннадцатилетний сын Иоганн. На его тело тоже была наброшена простыня.

Реммер опустился на колени и откинул простыни.

– Боже мой… – выдохнул Осборн.

Маквей наклонился и бережно укрыл мальчика.

– Да уж, – сказал он, глядя в упор на Осборна. – Боже мой.

И мать, и сын были убиты одинаково – выстрелом в голову.

Глава 111

Через три часа, в 3.55, Осборн стоял у окна старинного отеля «Мейнеке», глядя вниз, на город. Как и остальные, он старался отвлечься от ужасной картины, которую они увидели только что на Кант-штрассе, и сосредоточиться на том, что им предстояло совершить. Сейчас все внимание должно быть сконцентрировано на Шолле, только на Шолле. Все остальные мысли нужно было гнать прочь.

Что стояло за Каролиной Хеннигер, почему от нее и ее сына группа решила избавиться таким способом? Что она знала? Вставал и другой вопрос, который легко читался в глазах Маквея: если бы накануне они не нанесли визит Каролине Хеннигер, были бы теперь живы она и ее сын? Но и этот жгучий вопрос следовало отодвинуть на второй план.

Осборн пошел в ванную и ополоснул лицо и руки. Им пришлось перенести штаб-квартиру операции в отель «Мейнеке» после того, как на седьмом этаже в новом крыле отеля «Палас» обнаружили труп – как раз в том номере, из которого лучше всего просматривались окна их номера. Специальная бригада техников из Бад-Годесберга выбрала им новый отель.

Отель «Мейнеке» состоял из одного-единственного здания, и попасть на верхние этажи можно было только на тарахтящем лифте, обслуживавшем весь отель. Незнакомцу или даже другу было не пробиться через двойной заслон – посты детективов в вестибюле внизу и наверху, около лифта, которые были под наблюдением бригад Литтбарского и Шнайдера. Освободившись от забот о собственной безопасности, Маквей и его коллеги погрузились в размышления о происходящем.

Каду.

Он снова вынырнул на поверхность, оставив Ноблу сообщение в Скотленд-Ярде, что он – загадка из загадок! – находится в Берлине. Он сказал также, что находится в крайне тяжелом положении и очень важно, чтобы он как можно скорей связался с Ноблом и Маквеем, и что через час он перезвонит.

Маквей не знал, что и думать. Он заметил косой взгляд Осборна, когда в очередной раз зачерпнул пригоршню поджаренных орешков из прозрачного пластикового мешочка.

– Знаю, знаю. Слишком много жира, слишком много соли. Все равно я не могу себе отказать в этом удовольствии. – Любовно осмотрев лоснящийся орешек, Маквей отправил его в рот. – Если Каду говорит правду и группа действительно у него на хвосте, тогда он и впрямь попал в переделку, – проговорил он с полным ртом. – Если Каду лжет, значит, он работает на них. Тогда он получил задание обманом заманить нас туда, где с нами можно…

Стук в дверь оборвал его на полуслове. Вставая, Реммер вытащил из кобуры револьвер и подошел к двери.

– Кто?

– Шнайдер.

Реммер открыл дверь, и вошел Шнайдер, за спиной которого стояла привлекательная брюнетка тридцати с небольшим лет, рослая, крупная. Щуплый Шнайдер выглядел рядом с ней мальчишкой. Уголки ее покрытых бледной помадой губ были чуть приподняты, и поэтому казалось, что она все время улыбается. У нее в руках была большая папка.

– Это лейтенант Кирш, – сказал Шнайдер, – из команды компьютерщиков.

Кивнув Реммеру, лейтенант Кирш посмотрела на остальных и заговорила по-английски:

– Очень рада, что могу быть вам полезна. Человек за рулем «БМВ» – это Паскаль фон Хольден, директор службы безопасности европейских инвестиций Шолла. Сейчас мы собираем о нем информацию.

Открыв папку, она достала две черно-белые глянцевые фотографии размером 8x10, сделанные с увеличенного фрагмента видеозаписи дома № 72 по Гаупт-штрассе. На первой фотографии – фон Хольден, выходящий из машины. Фотография оказалась нечеткой, с небольшой рябью, но черты лица видны были отчетливо. На второй фотографии, тоже не очень качественной и еще менее контрастной, можно было различить лицо моложавой темноволосой женщины, стоящей у окна.

– С женщиной дело обстояло несколько сложнее, но сейчас с помощью ФБР мы получили полную информацию, – продолжала лейтенант Кирш. – Это американка. Дипломированный врач-терапевт. Ее зовут Джоанна Марш. Приехала из Таоса, Нью-Мексико.

– Образцовая полицейская работа, верно, Маквей? – Нобл восторженно поднял брови.

– Скорее удача, – улыбнулся Маквей.

Увеличенные фрагменты видеозаписи были посланы в департамент полиции Берлина и Цюриха, а по его просьбе – дополнительно еще и Фреду Хенли из ФБР в Лос-Анджелес. Это был выстрел наугад, но Маквей рассудил, что если Либаргер приехал в Берлин и остановился в доме на Гаупт-штрассе, то вся свита должна быть при нем. И теперь, когда личность женщины у окна установлена, его предположение подтвердилось. Верен и обратный ход рассуждений: если в доме врач Либаргера, то и сам Либаргер там.

– Danke, – сказал Реммер, и лейтенант Кирш и Шнайдер вышли из комнаты.

С глухим шипением включилось отопление. Маквей внимательно изучил сначала одну фотографию, потом вторую, запоминая внешность мужчины и женщины, изображенных на них, потом протянул снимки Ноблу и отошел к окну. Он пытался поставить себя на место Джоанны Марш. О чем она думала, стоя у окна? Что она знает о происходящем? И что могла бы рассказать им, если бы им до нее удалось добраться?

Либаргер – тут Маквей согласился с Осборном – это ключ ко всему. Самое удивительное, что, хотя им удалось получить фотографию женщины, сопровождавшей Либаргера, и установить ее личность с помощью организации, охватывающей своей сетью полмира, в их распоряжении был один-единственный снимок самого Либаргера, который прислал им Бад-Годесберг – крошечная черно-белая паспортная фотография четырехлетней давности. Все. Никаких других фотографий не имелось… В это трудно было поверить. Такая значительная фигура, как Либаргер, должна была бы быть объектом постоянного внимания прессы. Его фотографии должны были пестреть в газетах, в журналах, в разных специальных изданиях, альбомах. И тем не менее факт остается фактом – никаких других фотографий Либаргера не существует. Просто необъяснимо! Подарком судьбы для них были бы отпечатки пальцев Либаргера, но, судя по истории с фотографиями, искать их в архивах было бессмысленно. Определенно, Элтон Либаргер был одним из самых засекреченных, самых охраняемых людей в цивилизованном мире.

Маквей посмотрел на часы. 4.27.

Оставалось немногим более получаса до их встречи с Шоллом. И единственная возможная зацепка – Салеттл, точнее, если Маквей успеет встретиться с Салеттлом и получить от него какую-нибудь информацию до начала встречи с Шоллом. Возможно, им могла бы помочь Каролина Хеннигер. Кто знает? Но Салеттл наверняка в силах пролить свет на загадочную личность Либаргера, независимо от того, замешан ли сам Салеттл в историю с безголовыми трупами или нет.

В последние часы события развивались так стремительно и так драматически, что добраться до Салеттла Маквей уже не надеялся. Стало быть, к Шоллу они явятся с тем, чем располагают, то есть с пустыми руками.

Внезапно ему захотелось позвонить Джоанне Марш и попытаться выведать у нее хоть что-нибудь, пока она не повесит трубку или это не сделают за нее. Пусть это плохая идея, все равно большего они сделать не могут. Маквей уже открыл было рот, чтобы спросить у Реммера номер телефона дома на Гаупт-штрассе, как вдруг зазвонил один из двух «чистых» телефонов, стоявших около Реммера.

Реммер посмотрел на Маквея и снял трубку.

– Каду. Соединение через офис Нобла в Лондоне, – сказал он.

Жестом указав Ноблу, чтобы тот подошел к параллельному аппарату, Маквей взял трубку у Реммера и, прикрыв микрофон рукой, сказал:

– Пусть зафиксируют, откуда он звонит.

Реммер кивнул и вышел в другую комнату, чтобы дать необходимые распоряжения.

– Каду, у телефона Маквей. Нобл у параллельного. Где ты?

– В маленькой бакалейной лавке, северная окраина города. – Каду не очень хорошо знал английский язык и говорил отрывистыми, короткими фразами. Маквею показалось, что у него усталый голос и что он чем-то напуган, говорил он очень тихо, почти вполголоса.

– Класс и Хальдер – «кроты» в Интерполе. Их наняли, чтобы убить Мерримэна, Лебрюна и его брата в Лионе.

– На кого они работали? – Маквей спрашивал требовательно, резко, пытаясь угадать, на чьей стороне сам Каду.

– Я… я не могу сказать…

– Черт побери, как это понимать? «Не знаю» или «не хочу»?

– Маквей, я оказался в очень трудном положении… Пожалуйста, постарайся понять…

– Ладно. Продолжай.

– Они – Класс и Хальдер – вынудили меня участвовать в покушении на Лебрюна, воспользовавшись моими семейными связями… Они привезли меня в Берлин. Им известно, что вы здесь. Они хотят использовать меня. Хотят подстроить вам ловушку. Я вынужден был сотрудничать с ними. Ничего хорошего это мне не принесло. Я сказал… что больше не буду…

– Каду… – Голос Маквея потеплел, – они знают, где ты?

– Не исключено, но надеюсь, что нет. По крайней мере сейчас. У них информаторы всюду. Они выследили Лебрюна в Лондоне. Выслушай меня, пожалуйста, – попросил настойчиво Каду. – Я знаю, что вам назначена встреча с Эрвином Шоллом перед приемом в Шарлоттенбургском дворце сегодня вечером. Я должен увидеться с вами прежде, чем вы встретитесь с ним. У меня есть для вас информация о Либаргере и о том, какое отношение он имеет к обезглавленным трупам.

Маквей и Нобл обменялись изумленными взглядами.

– Каду, скажи…

– Больше я ничего не могу сказать по телефону – это опасно.

– Каду, говорит Нобл. Доктор Салеттл замешан в этой истории?

– Я в отеле «Борггреве», Борггреве-штрассе, семнадцать. Комната четыреста двенадцать, на последнем этаже, в конце коридора. Жду вас.

Нобл медленно опустил трубку на рычаг и посмотрел на Маквея.

– Свет в конце туннеля или встречный поезд?

– Понятия не имею, – сознался Маквей. – Но несомненно одно: часть того, что он сказал, – правда.

Реммер вышел из спальни.

– Звонил он из продуктового магазина около станции метро Шонхольц. Бригада уже выехала туда.

Маквей посмотрел на него.

– О'кей, тут по крайней мере он сказал правду.

– Но ты подозреваешь, что это может оказаться ловушкой, – отметил Реммер.

– Угу. Мне кажется, что тут западня. Но эту тревогу уравновешивает другая: кроме показаний Осборна, против Шолла у нас нет ровным счетом ничего!

– Иными словами, Каду мог бы заполнить многие пробелы, – заметил Нобл. – И поэтому, несмотря на подозрения, вы считаете, что мы должны встретиться с Каду?

Маквей помолчал, а потом сказал:

– Думаю, что у нас нет выбора.

Глава 112

4.57

Солнце уже садилось, оставив над горизонтом тонкую алую полоску, когда серебристый «ауди» свернул на Гаупт-штрассе к воротам дома № 72. Водитель опустил стекло со своей стороны и показал подошедшему охраннику удостоверение сотрудника полиции.

– Моя фамилия Шнайдер. У меня сообщение для мистера Шолла, – сказал он по-немецки. Сразу же из-за ограды вынырнули еще два охранника, один – с немецкой овчаркой на поводке. Шнайдера попросили выйти из машины и тщательно обыскали. После этого ему позволили подъехать к дому.

Дверь открылась, и его пригласили войти. Бледный, с неприятной, поросячьей физиономией мужчина в смокинге ждал его в коридоре.

– У меня сообщение для мистера Шолла.

– Говорите.

– Мне приказано передать его лично мистеру Шоллу.

Они вошли в маленькую комнату, обитую темными панелями, где его обыскали еще раз.

– Не вооружен, – сказал человек с поросячьей физиономией вошедшему в комнату мужчине, тоже в смокинге. Этот был высокий и приятной наружности, и Шнайдер быстро смекнул, что перед ним фон Хольден:

– Пожалуйста, садитесь, – сказал он и вышел в боковую дверь. Фон Хольден оказался моложе и привлекательней, чем на фотографиях. Почти ровесник Осборна, подумал Шнайдер.

Прошло около десяти минут. Шнайдер молча сидел в кресле, за ним, не спуская глаз, наблюдал тип с поросячьей рожей, стоявший рядом. Снова открылась боковая дверь, вошел Шолл в сопровождении фон Хольдена.

– Я Эрвин Шолл.

– Моя фамилия Шнайдер, я из федеральной полиции, – сказал Шнайдер, вставая. – Детектив Маквей задерживается. Он послал меня передать вам свои извинения и попросить вас назначить другое время встречи.

– К сожалению, – произнес Шолл, – сегодня вечером я улетаю в Буэнос-Айрес.

– Очень досадно. – Шнайдер тянул время, пытаясь изучить и запомнить обстановку и стоящих перед ним людей.

– У меня очень плотный распорядок дня, – продолжил Шолл. – Мистер Маквей знал это.

– Понимаю. Что ж, еще раз примите наши извинения. – Слегка поклонившись, Шнайдер кивнул фон Хольдену, повернулся на каблуках и вышел. Минутой позже открылись ворота, и он выехал на Гаупт-штрассе. Ему поручено было осмотреться и по возможности выяснить, там ли женщина, снятая в окне дома, и Либаргер. Но он увидел лишь прихожую и маленькую приемную. Шолл разговаривал с ним с полным безразличием. Фон Хольден был вежлив, и только. Шолл находился на месте, как и договаривались. Таким образом, существовала вероятность, что группа потеряла Каду из виду, и его звонок не был инспирирован Шоллом. Если дело обстояло так, можно было вздохнуть с облегчением.

Сам Шолл производил впечатление хорошо сохранившегося пожилого господина, привыкшего, чтобы с ним считались, и знающего, чего он хочет. Одна только любопытная деталь – и впрямь любопытная! – левое запястье и кисть Шолла покрывала сеть глубоких, уже затягивающихся царапин. И пожалуй, даже не сами царапины, а то, как он держал руку, словно показывая: «Любому другому было бы больно, он искал бы сочувствия у окружающих, а я – я испытываю от этого особое удовольствие, которого никому не дано понять».

Глава 113

Они выехали на двух машинах. Нобл с Реммером – в «мерседесе». Осборн – за рулем черного «форда», Маквей – на заднем сиденье, за его спиной. За ними следовали две машины сопровождения: в первой – ветераны полиции Келлерманн и Зайденберг, во второй – Литтбарский и молодой, похожий на мальчишку детектив Хольт. Машины сопровождения остановились около отеля, Келлерманн и Зайденберг – в боковой аллее, Литтбарский и Хольт – прямо перед входом. Келлерманн и Зайденберг побывали в маленьком магазинчике вблизи станции метро Шонхольц, из которого звонил Каду. Владелец подтвердил, – правда, без особой уверенности, – что похожий человек звонил из магазина, находился он в кабинке недолго и, кажется, был один.

Перед входом, рядом с машиной сопровождения, притормозил Реммер и погасил фары.

– Остановитесь за углом, – проинструктировал Осборна Маквей.

Отель «Борггреве» был небольшим. Он находился в довольно отдаленном от центра районе, к северо-востоку от Тиргартена. Средняя часть дома, четырехэтажная, с фасадом шириной не более шестидесяти футов, соединяла два более высоких крыла. Вид у отеля был дешевый и запущенный. Последний этаж, комната 412, в конце коридора, сказал Каду.

Осборн обогнул квартал и припарковался возле белого «альфа-ромео» на углу. Расстегнув пиджак, Маквей достал револьвер и проверил обойму.

– Не люблю, когда меня обманывают, – проворчал он.

В отеле Маквей ничего не сказал Осборну по поводу его побега и встречи с фон Хольденом. Сейчас он позволил себе единственный намек, чтобы напомнить Осборну, кто отвечает за операцию.

– Убили моего отца, а не вашего, – строптиво произнес Осборн, глядя на него в упор. Ни извинений, ни обещаний на будущее. Он злился на Маквея, считая, что его использовали, как приманку, чтобы взять Веру, и еще больше за то, как обращались с ней полицейские. Встреча с Верой – ее голос, прикосновения – все это убедило Осборна в ее полной невиновности, отмело все подозрения в ее причастности к преступной группе. Теперь самым нестерпимым для него было положение Веры: Шолл и Маквей были в равной мере виноваты в том, что такие подозрения вообще могли возникнуть.

– Ночь, вполне вероятно, будет очень долгой, доктор, с массой непредсказуемых событий.

Спрятав револьвер в кобуру, Маквей подхватил с сиденья рацию и включил ее.

– Реммер?

– Я здесь, Маквей.

Голос Реммера прозвучал очень резко и громко.

– Все на связи?

– Да.

– Предупреди ребят, что мы пока не знаем, чего ждать, так что пусть будут поосторожнее.

Они услышали, как Реммер говорит по-немецки с полицейскими. Маквей с громким щелчком открыл бардачок и достал маленький пистолет, который был у Осборна во время его злополучной прогулки по Тиргартену. Маквей протянул ему пистолет.

– Выключите фары и заприте двери.

Бросив на него выразительный взгляд, Маквей вылез из машины. Внутрь ворвался клуб холодного воздуха, и дверца захлопнулась. Маквей ушел. В зеркальце заднего вида Осборн увидел, как он дошел до угла и расстегнул пиджак. Потом зашел за угол – и исчез из виду. Улица опустела.

* * *

С другой стороны к отелю «Борггреве» примыкала узкая улочка. В дальнем ее конце начинался большой квартал многоквартирных домов. Вести наблюдение оттуда было поручено инспекторам Келлерманну и Зайденбергу. Келлерманн стоял в тени контейнера для мусора и смотрел в бинокль на второе слева окно четвертого этажа. Он видел, что в комнате горит лампа, и это было все, о чем он мог сказать точно.

В наушниках прозвучал голос Литтбарского:

– Келлерманн, мы входим внутрь. Что-нибудь заметил?

– Ничего.

Келлерманн тихо отвечал в микрофон, прикрепленный к лацкану пиджака. Он взглянул на крупную фигуру Зайденберга около большого дуба дальше по улочке. Тот вел наблюдение за дверью черного хода отеля.

– У меня тоже ничего, – отозвался он.

Салеттл остановился в дверях большой спальни на втором этаже дома по Гаупт-штрассе, наблюдая за Эриком и Эдвардом, игриво помогающими друг другу завязать галстуки. Не будь они братьями-близнецами, подумал он, была бы образцовая гомосексуальная пара.

– Как самочувствие? – спросил он.

– Отличное, – отозвался Эрик, быстро к нему повернувшись.

– У меня тоже, – сказал Эдвард.

Салеттл на минуту задержался, потом вышел.

Спустившись по лестнице, он пересек коридор с резными дубовыми панелями и вошел в уютный кабинет с такой же отделкой. Шолл, в официальном костюме с белым галстуком, очень представительный, стоял перед камином с рюмкой коньяка в руке. Юта Баур в одном из своих знаменитых черных платьев устроилась в кресле позади него и курила турецкую сигарету с длинным мундштуком.

– Фон Хольден у Либаргера, – сказал Салеттл.

– Знаю, – ответил Шолл.

– Очень неудачно, что полицейский вздумал привлечь кардинала…

– Вам не следует волноваться ни о чем, кроме Эрика с Эдвардом и мистера Либаргера, – отрезал Шолл с ледяной улыбкой. – Эта ночь наша, дорогой доктор. Это ночь для всех нас, – внезапно он обернулся к ним, – не только ныне живущих, но и тех, кто уже мертв, но мужественно, самоотверженно и мудро подготовил начало. Эта ночь и для них. Для них мы познаём будущее, подходим к нему все ближе. – Глаза Шолла остановились на Салеттле. – И никто и ничто, дорогой доктор, – тихо закончил он, – не отберет у нас эту ночь.

Глава 114

– Я хотел бы получить ключ от комнаты четыреста двенадцать, – сказал по-немецки Реммер женщине с тускло-серыми волосами, сидевшей за конторкой. У нее были очки с толстыми стеклами, на плечи накинута коричневатая шаль.

– Этот номер занят, – изумленным тоном ответила она, потом покосилась на Маквея, стоявшего позади Реммера, слева от лифта.

– Ваша фамилия?

– С чего это я буду вам отвечать? Кто вы? Какое вы имеете право?

– Мы из полиции. – И Реммер показал удостоверение сотрудника берлинской полиции.

– Меня зовут Анна Шубарт, – быстро ответила женщина. – Что вы хотите?

Маквей и Нобл остановились посередине вестибюля, на полпути между парадным входом и лестничной площадкой, застеленной вытертым ковром цвета бургундского вина. Тесный вестибюль был выкрашен в горчичный цвет. У конторки стояла бархатная кушетка, два вытертых и непарных стула были придвинуты к камину, в котором тлел огонь. На одном из стульев дремал старик, опустив на колени развернутую газету.

– Лестница из вестибюля ведет на последний этаж?

– Да.

– Кроме лестницы и лифта, других путей наверх нет?

– Нет.

– Пожилой господин у камина – постоялец?

– Мой отец. Что происходит?..

– Вы живете в этом здании?

Анна Шубарт кивком указала на закрытую дверь у себя за спиной.

– Будите отца и уходите оба к себе. Я скажу, когда можно будет вернуться.

Лицо женщины побагровело, похоже было, что она пошлет Реммера к черту, но тут открылась дверь и вошли Литтбарский и Хольт. Литтбарский держал ружье. На плече у Хольта висел «узи».

Оскорбленное достоинство Анны Шубарт было удовлетворено. Потянувшись к настенному шкафчику, она достала ключ от 412-й комнаты и подала его Реммеру. Потом быстро подошла к старику и разбудила его.

– Komm, Vater,[38] – сказала она.

Она помогла старику встать и повела его, удивленно моргающего и оглядывающегося, к двери за конторкой. Бросив короткий злой взгляд на полицейских, она закрыла за собой дверь.

– Скажи Хольту, чтобы оставался здесь, – сказал Реммеру Маквей. – Вы с Литтбарским подниметесь по лестнице. Мы, старики, поедем лифтом. Встречаемся наверху.

Подойдя к лифту, Маквей нажал на кнопку вызова. Двери раздвинулись сразу же, и они с Ноблом вошли внутрь. Лифт тронулся, а Реммер и Литтбарский начали подниматься по лестнице.

Келлерманну, дежурившему снаружи, показалось, что свет горит в еще одной комнате, соседней с номером Каду, но утверждать наверняка он не стал бы. Что бы там ни было, это не повод поднимать тревогу, подумал он.

Лифт со скрежетом остановился на четвертом этаже, двери раздвинулись. Тридцать восемь секунд, отметил Маквей. Тускло освещенный коридор был пуст. Заблокировав лифт, Маквей вышел из кабины. За ним с матово-черным «магнумом» 44-го калибра последовал Нобл.

Они прошли футов двадцать, как вдруг Маквей насторожился и кивнул Ноблу на дверь напротив.

Комната 412.

Внезапно по потолку в дальнем конце коридора метнулась тень, и они прижались к стене. Из-за угла выскочил Реммер с револьвером в руке, за ним спешил Литтбарский. Маквей показал на дверь 412-го, и четверо мужчин заняли позиции по разные стороны двери: Маквей и Нобл – слева, Реммер и Литтбарский – справа.

Маквей подтолкнул Литтбарского к центру, чтобы тот при необходимости мог открыть огонь по двери.

Перебросив револьвер в левую руку, Маквей стал сбоку от двери, сунул ключ в замок и повернул.

Щелк…

Дверь открыта, они прислушались.

Тишина.

Литтбарский нацелил ружье в центр двери. Струйка пота бежала по щеке Реммера, прижавшегося к стене около двери. Нобл, держа перед собой «магнум» двумя руками, как принято у морских пехотинцев, застыл наготове в футе от Маквея.

Не дыша, Маквей потянулся к дверной ручке и повернул ее, потом легонько толкнул. Дверь приоткрылась на несколько дюймов. Показалась небольшая часть комнаты в тусклом свете лампы в стиле рококо, висевшей в углу над диванчиком. Звуки вальса Штрауса едва слышно доносились из радиоприемника.

– Каду, – громко позвал Маквей.

Никакого ответа, только звуки вальса.

– Каду, – повторил Маквей.

Снова – ничего.

Взглянув на Реммера, Маквей распахнул дверь. Каду сидел на диване лицом к ним. На нем был темный вельветовый спортивный пиджак, голубая рубашка и узкий, небрежно повязанный галстук. Рубашка была залита кровью, а в галстуке виднелись три аккуратные дырочки, одна над другой.

Выпрямившись, Маквей повернулся и осмотрел коридор. Двери других пяти номеров были закрыты, свет из-под них не пробивался. Тишину нарушали только звуки вальса из комнаты Каду. Держа наготове свой револьвер, Маквей решительно вошел внутрь.

В номере стояла двуспальная кровать, рядом – неказистый ночной столик. В приоткрытую дверь виднелась темная ванная комната. Маквей через плечо посмотрел на Литтбарского, переставшего судорожно сжимать свое ружье, и кивнул ему. Потом обменялся взглядами с Реммером и Ноблом, занявшими оборонительную позицию около двери.

– Каду мертв. Его застрелили.

Реммер что-то сказал по-немецки в микрофон, прикрепленный к лацкану.

Внизу, в вестибюле отеля, Хольт со своим «узи» прикрывал парадный вход. В темной аллее Зайденберг протер глаза и отошел в тень дуба. Келлерманн еще раз настроил свой бинокль и посмотрел на окно 412-го номера.

– Входим в комнату, – сказал в рацию Реммер. Все участники операции напряглись, как будто одновременно почувствовали – сейчас что-то произойдет.

Литтбарский, стоявший на своем посту перед номером, смотрел, как Маквей входит внутрь. Вдруг вспыхнул ослепительный, ярче солнца, свет.

– Осторожно!.. – завопил он.

Раздался грохот взрыва. Литтбарского сбило с ног, а оконная рама 412-го номера вылетела вниз, на улицу. По комнате прокатился рычащий огненный шар, за которым тянулся хвост плотного черного дыма.

В это мгновение внизу, в вестибюле, дверь за конторкой открылась, и на пороге появилась Анна.

– Что происходит? – закричала она.

– Немедленно убирайтесь к себе! – крикнул Хольт, глядя на потолок, с которого дождем сыпались пыль и штукатурка. И тут до него дошло, что на женщине уже нет очков с толстыми стеклами, но когда, осознав это, он перевел взгляд на Анну, было уже поздно. На него был нацелен револьвер 45-го калибра с навинченным на ствол глушителем.

Оружие в руке женщины трижды щелкнуло, и Хольта отбросило к стене. Он упал, пытаясь поднять свой «узи», но не смог. Левую сторону его головы снесло выстрелами начисто.

* * *

Взрыв опрокинул Маквея на спину. Он лежал на полу. Повсюду бушевал огонь. Он слышал чьи-то стоны, но не понимал чьи. Сквозь огонь он увидел над собой улыбающееся лицо Каду с оружием в руках. Откатившись в сторону, Маквей прицелился и дважды выстрелил. Только тогда он понял, что от Каду осталась только верхняя половина тела и что он принял за оружие, было непонятно.

– Айан! – крикнул он, пытаясь встать на ноги. Жар был непереносимым. – Реммер!

Треск огня перекрыла автоматная очередь, потом глухие выстрелы ружья Литтбарского. Прижавшись к полу, Маквей силился представить себе, где он находится и как добраться до двери. Неподалеку кто-то стонал и кашлял. Прикрывая рукой глаза от огня, он двинулся туда и сразу же наткнулся на захлебывающегося кашлем Реммера, стоявшего на коленях и силящегося подняться на ноги. Маквей подхватил его под локоть и помог встать на ноги.

– Манни! Вставай! Все в порядке!

Поддерживая хрипящего от боли Реммера, с трудом переставлявшего ноги, они двинулись к двери. Маквей наконец увидел коридор. На полу лежал Литтбарский, из его груди лилась кровь. Дальше по коридору он увидел страшные останки молодой женщины, рядом валялся пистолет. Пуля из ружья Литтбарского размозжила ей голову.

– Иисус Христос! – простонал Маквей. Он огляделся. Языки пламени охватили весь коридор, взбирались по стенам к потолку. Реммер с искаженным от боли лицом снова упал на одно колено. Его левая рука висела, как плеть, запястье было неестественно вывернуто в сторону.

– Проклятье, где Айан? – Маквей бросился назад, в пылающий номер. – Айан! Айан!

– Маквей, – Реммер поднялся на ноги, опираясь о стену, – нам надо уносить ноги отсюда!

– Айан! – вопил Маквей, стоя на пороге рычащей, затянутой черным дымом преисподней, в которую превратился 412-й номер.

Реммер, вцепившись в его руку, тащил Маквея прочь.

– Идем, Маквей! Иисус Христос, оставь его! Он поступил бы точно так же.

Маквей пристально посмотрел на Реммера. Несомненно, он был прав. Мертвые мертвы. Вдруг послышался стон, и из номера вывалился Нобл с горящими волосами и одеждой.

* * *

Два выстрела из «штайр-маннлихера» с телескопическим прицелом с крыши дома напротив отеля освободили от всех забот Келлерманна и Зайденберга. И теперь Виктор Шевченко, сменивший «штайр-маннлихер» на автомат Калашникова вбегал в вестибюль отеля, чтобы помочь Наталии и Анне поскорее закончить работу. Но тут возникло препятствие – в лице человека, которого никто не принимал в расчет, в том числе и Анна.

Услышав взрыв, Осборн с маленьким пистолетом в руке выскочил из машины, чтобы мчаться к отелю. И сразу же вступил в боевые действия, столкнувшись с пожилым господином, лишь только он открыл дверцу своей машины. Ровно на долю секунду старик от неожиданности замер – Осборн успел увидеть в его руках автомат, поднять свой маленький пистолет и выстрелить в него почти в упор. Не оглядываясь, он побежал к отелю и ворвался в вестибюль как раз в то мгновение, когда Анна сделала последний, для верности, выстрел в Хольта. При виде Осборна Анна резко вскинула револьвер. Он снова нажал на спусковой крючок, не успев толком прицелиться. Первый выстрел попал ей в горло, второй – в голову, и Анна уткнулась головой в кресло возле неподвижного тела Хольта.

В ушах Осборна звенело от грохота и выстрелов. Ожидая чего угодно, он оглянулся. В этот момент в вестибюль влетел Виктор с автоматом Калашникова у пояса. При виде Осборна замешкался и тут же получил три пули в грудь. Секунду он стоял, в недоумении глядя на Осборна, и с тем же недоуменным выражением на лице упал на спину, попытался схватиться за перила и, уже мертвый, покатился по лестнице головой вниз.

Удушливый воздух заполнил вестибюль. Осборн бросил еще один взгляд на Виктора, лежащего у подъезда, потом с ужасом оглядел вестибюль, напоминающий причудливые декорации кровавой батальной сцены. Хольт лежал на боку около камина, отброшенный туда выстрелами Анны. Анна, как сломанная кукла, лицом вниз ткнулась в кресло, юбка ее непристойно задралась, оголив белые пухлые ляжки над краем чулок. Ворвавшийся с улицы ветер не в силах был справиться с ужасным запахом смерти и пороха. За считанные секунды доктор Осборн лишил жизни троих, среди них – женщину. Он отчаянно и безуспешно пытался успокоить свою совесть. В отдалении послышались полицейские сирены.

И тут реальность снова померкла.

Справа от него послышался скрежет, потом глухой удар. Пошатываясь, Осборн повернулся и увидел, как открылись двери лифта. С безумно бьющимся сердцем, не зная, остались ли у него еще патроны, он сделал шаг назад и прицелился.

– Halt![39] – завопил он, поднимая свой пистолет.

– Осборн! Ради Бога, не стреляйте! – колоколом прогремел у него в ушах голос Маквея.

Из кабины лифта вывалились кашляющие, хрипящие Маквей и Реммер, на их руках висел в полубессознательном состоянии весь черный, в обгоревшей одежде Нобл.

Сразу овладев собой, доктор Осборн шагнул к ним.

– Помогите ему сесть в кресло. Осторожней!

Красные от дыма глаза Маквея остановились на его лице.

– Вызывайте пожарных, – четко произнес он, словно сомневался, что Осборн может его понять. – Горит весь верхний этаж.

Глава 115

6.50

– Я прекрасно себя чувствую, – с улыбкой сказал Элтон Либаргер, переводя взгляд с Джоанны на фон Хольдена, сидевших позади него. Кортеж из трех лимузинов «мерседес-бенц», державшихся вплотную друг к другу, мчался по Берлину. Либаргер, Джоанна и фон Хольден ехали во втором лимузине. В первом были Шолл и Юта Баур, в замыкающем – доктор Салеттл и близнецы Эрик и Эдвард.

– Я совершенно спокоен и полностью уверен в себе. Примите мою благодарность.

– Мы здесь ради вас, сэр, – сказал фон Хольден. Кортеж свернул на Литценбургер-штрассе и помчался к Шарлоттенбургскому дворцу.

Стряхнув невидимую соринку с рукава смокинга, фон Хольден потянулся к телефону возле заднего сиденья и набрал номер. Джоанна улыбнулась. Не будь фон Хольден так расстроен, он сумел бы оценить, как она ослепительна сегодня. Безупречный макияж, волосы, зачесанные на одну сторону и волной спускающиеся на правую щеку, да еще и сногсшибательное творение Юты Баур – белое с зеленым, длинное, до пола, платье с высоким воротником и глубоким, дразнящим декольте, обнажающим верхнюю часть груди под короткой черной норковой накидкой.

Вечером ей предстояло появиться среди европейской элиты, и Джоанна казалась себе настоящей аристократкой.

Фон Хольден мимолетно улыбнулся Джоанне, прислушиваясь к длинным гудкам на другом конце. Наконец заговорил автоответчик. «Двигатель выключен. Перезвоните». Фраза, которую услышал фон Хольден, означала: операция провалилась.

Трубка выскользнула из его пальцев. Он подобрал ее и положил на рычаг, стараясь не выдать свое состояние. Запоздало он подумал, что напрасно уступил Шоллу. Он должен был лично возглавить операцию в отеле «Борггреве», а не сопровождать Либергера в Шарлоттенбургский дворец. Но теперь изменить ничего нельзя.

Сегодня в три часа фон Хольден еще раз проработал все детали операции с бывшими оперативниками Штази – Каду, Наталией и Виктором Шевченко. Вместе с ними в операции должны были участвовать опытные взрывники Анна Шубарт и Вильгельм Подл, прошедшие обучение в лагерях ливанских террористов и вчера приехавшие поездом через Польшу.

Он собрал всю команду в грязном подсобном помещении мастерской по ремонту мотоциклов недалеко от Остбанхофа, одного из двух крупнейших в Восточном Берлине вокзалов. Фон Хольден принес с собой фотографии и план отеля «Борггреве», приобретенного берлинским сектором через подставных лиц. Команда проработала план операции во всех деталях, включая даже такие, казалось бы, незначительные, как должны одеться Анна Шубарт и Вильгельм Подл, изображающий ее престарелого отца. Были оговорены все виды оружия, способ минирования здания и тип взрывчатки.

Маквей и его люди должны были оказаться в западне, из которой не было выхода. Фон Хольден уже тогда считал свое участие в операции необходимым, несмотря на тщательную подготовку. Он знал, с кем имеет дело. Маквей и его коллеги были полисменами до мозга костей. Свой поход на Борггреве-штрассе они продумают, как полицейские, и проявят типично полицейскую предусмотрительность. Фон Хольден понимал это как никто другой, ему приходилось работать с перебежчиками из бывших полицейских. Эти люди совершенно не воспринимали ход мыслей террористов, но все были великолепно обучены и очень осторожны.

Сам по себе план был довольно прост. Каду позвонит Маквею и Ноблу по телефону и расскажет им вполне правдоподобную историю. Он пообещает передать важную информацию, необходимую им для разговора с Шоллом, выразит тревогу относительно своей собственной безопасности, даст адрес и повесит трубку.

Предполагалось, что, когда те придут, Каду начнет выкладывать им компрометирующую Шолла информацию, а потом извинится и выйдет в туалет. Наверняка кто-нибудь из них последует за ним – вряд ли Маквей поверит в полную лояльность Каду. Как только Каду и кто-то из сопровождающих выйдут из комнаты, Наталия даст ход взрывному устройству, Каду пристрелит сопровождающего, а Виктор, Анна и Вильгельм Подл будут контролировать ситуацию внизу, на случай, если Маквей оставит там полицейских. Все очень просто.

В 3.45 инструктаж окончился. Вся команда, за исключением Каду, выехала в отель «Борггреве». Фон Хольден отвез Каду в маленькую бакалейную лавочку, из которой тот позвонил Маквею.

После этого фон Хольден привез Каду в отель «Борггреве», еще раз повторил задание каждому участнику операции и попросил всех выйти, потому что он хочет поговорить с Каду один на один. Когда они остались вдвоем, фон Хольден запер дверь 412-го номера.

Он принес извинения за свою бестактность – ему следовало понимать, как много Авриль Рокар значит для Каду. Уладив это недоразумение, он сделал вид, что собирается уходить, но спохватился, что забыл оставить Каду оружие. Открыв кейс, фон Хольден достал австрийский «глок-18», автоматический револьвер на тридцать три заряда. Каду просиял при виде такого мощного оружия.

– Отличный выбор, – сказал он фон Хольдену.

– Да, вот еще что, – произнес фон Хольден, не торопясь отдавать ему оружие. – Мадемуазель Рокар мертва. Она убита на ферме в Нанси.

– Что?.. – Каду был сражен.

– Ужасно! Особенно для меня.

– Для вас?.. – Каду побледнел.

– Она должна была приехать в Берлин по моему приглашению. Она была моей любовницей, вы не знали? Девочка любила хорошенько потрахаться – сами понимаете, этим вы ее порадовать не могли.

Каду, рыча от ярости, бросился на него. Фон Хольден подождал, пока он подойдет поближе, поднял «глок» и сделал три выстрела. Потом посадил труп на диван и вышел.

* * *

Ярко освещенные окна Шарлоттенбургского дворца были видны издалека. Фон Хольден снова взял трубку телефона и набрал номер. Длинные гудки, потом голос автоответчика: «Двигатель выключен. Перезвоните».

Повесив трубку, он уставился в окно. Его инструкций были предельно четкими. Произвести взрыв и быстро отходить. В отеле остаются четыре трупа, оперативная команда садится в голубой «фиат», припаркованный через улицу. Они едут на юг, фон Хольден связывается с ними после завершения операции по установленному в машине телефону. Возле аэропорта Темпельхоф они оставляют машину и расходятся в разных направлениях. К десяти часам все участники операции должны были покинуть страну.

– Что-то случилось, Паскаль? – спросила Джоанна.

– Нет-нет, все в порядке. – Фон Хольден улыбнулся ей.

Джоанна улыбнулась ему в ответ.

Машины миновали железные ворота и по тротуару обогнули конную статую Фридриха Вильгельма I. Фон Хольден смотрел, как из первого лимузина вышли Шолл и Юта Баур. Затормозила вторая машина, и тяжеловес-охранник в смокинге открыл дверцу и помог выйти Джоанне.

Тремя минутами позже их провели по роскошным Королевским апартаментам, где жили Фридрих Первый и его супруга Софи Шарлотта. Шолл, с несвойственным для него возбуждением, словно режиссер на премьере в театре, отошел с Элтоном Либаргером и его племянниками.

Фон Хольден отвел Джоанну в сторону и попросил проверить, приготовлена ли комната для Либаргера, чтобы тот мог отдохнуть перед своим выступлением.

– Что-то случилось, Паскаль, да?

– Абсолютно ничего. Я сейчас вернусь, – быстро ответил он. Потом, избегая взгляда Шолла, вышел через боковую дверь в служебный коридор, по которому деловито сновала прислуга. В зале приемов он нырнул в альков и попробовал по радиотелефону связаться с отелем «Борггреве». Никто не отвечал.

Выключив радиотелефон, он вышел, небрежно кивнув охраннику у парадного подъезда. Гости уже начали прибывать. Вот из лимузина вылез бородатый коротышка Ганс Дабриц и протянул руку высокой, поразительно тонкой фотомодели лет на тридцать моложе его. Держась в стороне, фон Хольден вышел на улицу. Переходя дорогу, он заметил проезжавших в лимузине мимо него Конрада и Маргариту Пейпер. За ними следовал длинный хвост машин, ожидавших своей очереди, чтобы проехать в ворота. Если бы фон Хольден попробовал воспользоваться своей машиной, ему потребовалось бы минут десять, чтобы выехать из ворот. А сейчас десять минут казались ему вечностью.

В нескольких десятках футов, через улицу, он заметил Гертруду Бирманн, выходящую из такси, толстые щиколотки ее ног вылезали из-под коротковатого зеленого плаща военного покроя. Ее простая одежда вызвала недоумение охраны, к чему Гертруда Бирманн отнеслась спокойно, предъявив вместе с приглашением и свой хороший характер. Такси, в котором она приехала, все еще стояло у тротуара, ожидая просвета в потоке транспорта, чтобы развернуться. Фон Хольден быстро подскочил к нему, открыл дверцу и опустился на заднее сиденье.

– Куда едем? – спросил шофер, через плечо взглянув на поток машин с горящими фарами, направляющимися в ворота.

Сегодня днем, побывав в объятиях Джоанны в ее комнате в доме на Гаупт-штрассе, фон Хольден сразу провалился в сон. И хотя он спал лишь несколько минут, к нему снова вернулся старый кошмар. Истерзанный страхом, он с криком проснулся, обливаясь потом. Джоанна хотела успокоить его, но он оттолкнул ее и бросился в ванную, под холодный душ. Холодная вода быстро привела его в чувство, и он попробовал отогнать от себя мучительные мысли. Напрасно. Предчувствие несчастья вернулось. Еще один приступ страха он почувствовал, когда взялся за телефонную трубку, чтобы связаться с голубым «фиатом». Для страха не было причин, но еще до того, как он набрал номер, его охватило чувство тревоги: произошло что-то непоправимо опасное…

– Я спрашиваю, куда ехать? – повторил таксист. – Может, поездим по кругу, пока решите, куда вам надо?

В зеркальце заднего вида фон Хольден увидел лицо шофера. Совсем молодой, лет двадцати двух, не больше, блондин, улыбается и жует резинку… Что за дурацкий вопрос – его пассажир может назвать один-единственный адрес.

– В отель «Борггреве», – сказал фон Хольден.

Глава 116

Не прошло и десяти минут, как такси повернуло на Борггреве-штрассе и резко затормозило. Улица была перекрыта машинами: пожарными, полицейскими и «скорой помощи». Фон Хольден издали увидел языки пламени, взметнувшиеся в ночное небо. Это именно то, что он и должен был увидеть, если все шло как задумано. Однако, не связавшись с агентами, нельзя узнать, что же произошло.

Внезапно сердце фон Хольдена неистово забилось и он покрылся холодным потом. Сердцебиение нарастало, и ему казалось, что его грудь сжата тисками. Объятый ужасом, он хватал воздух ртом и, чувствуя, что теряет сознание, вцепился в сиденье. Словно из бездонного колодца до него донесся голос водителя. Тот спрашивал его о маршруте, поскольку по распоряжению полиции машины должны были объезжать место происшествия. Фон Хольден потянулся к воротнику, пытаясь ослабить галстук, потом откинулся назад и наконец перевел дыхание.

– В чем дело? – Таксист полуобернулся и через плечо взглянул на него.

Рядом остановилась машина «скорой помощи». Ослепительный свет фар словно ножом полоснул по глазам, фон Хольден вскрикнул, закрыл глаза рукой и отвернулся.

Вот тут это и началось. Перед ним замелькали пронзительно яркие, красные и зеленые полосы, они метались вверх и вниз в каком-то зловещем ритме. А внутри него самого заходили ходуном огромные дьявольские поршни. Глаза фон Хольдена закатились, язык застрял в глотке, не давая дышать. Никогда еще сон не был таким явственным – и таким чудовищным.

Убежденный, что умрет, если не выберется из машины, фон Хольден толкнул дверцу. Рывком открыв ее, он с усилием сполз с сиденья и оказался в темноте ночи.

– Эй! Куда вы? – крикнул таксист. – Черт побери, вы думаете, я вас бесплатно вожу?

Улыбающийся, жующий жвачку парнишка вдруг превратился в злобного стяжателя.

Тут только фон Хольден заметил, что таксист – женщина. Свободного покроя жакет и убранные под кепку волосы поначалу ввели его в заблуждение.

Тяжело дыша, фон Хольден уставился на нее.

– Знаете, где Берен-штрассе? – спросил он.

– Да.

– Дом сорок пять.

* * *

Фары встречных машин освещали их лица. Шнайдер был за рулем, Реммер сидел рядом, а Маквей и Осборн – сзади. Мазь покрывала обгоревшую правую щеку и нижнюю губу Маквея. Волосы Реммера были опалены до самых корней, а левая рука сломана в нескольких местах; это случилось, когда через секунду после взрыва рухнула часть потолка. Тут же, на месте происшествия, Осборн не хуже фельдшера туго перевязал Реммеру руку, а тот хорохорился, что еще повоюет, раз может ходить. В памяти стоял Нобл, когда его забирала «скорая»: две трети обгоревшей кожи на теле, над головой капельница с физиологическим раствором. Казалось, он одной ногой уже был в могиле, однако, с трудом приоткрыв глаза, прохрипел через кислородную маску: «Пластиковая взрывчатка. Какие же мы кретины…» Потом с неожиданной силой зло добавил: «Найдите их! – Глаза его сверкнули. – Найдите и уничтожьте!»

Шнайдер так резко повернул руль, что Реммер едва усидел на месте. Обернувшись к Маквею, он сказал:

– Знаете, мы не удивим Шолла. Служба безопасности тотчас известит его о нашем появлении.

Маквей смотрел в окно и не отзывался. Нобл прав. Они действительно безмозглые кретины, угодившие в западню. Но они были озабочены тем, чтобы добраться до Каду раньше группы; времени оставалось мало. По идее, им следовало явиться к нему с отрядом морской пехоты, а не с полицейскими, или вызвать по крайней мере спецотряд департамента полиции Берлина. Но они не сделали этого – и из четверых именно Нобл сполна заплатил за все. То, что погибли немецкие копы, тоже бесило Маквея. Но теперь уже ничего не поделаешь. Единственное утешение, если оно возможно, – то, что четверо из группы убиты. Может, идентификация трупов хоть что-то прояснит.

– Служба безопасности не только оповестит Шолла – убежденно продолжал Реммер, – нас просто не пустят на порог. Охранники заявят, что ордер на арест Шолла отнюдь не дает нам права вторгаться в его владения. Мы не сможем арестовать его, если нам не дадут встретиться с ним.

– Скажите охранникам, – предложил Маквей, – что при малейшей попытке помешать нам мы заставим начальника пожарной команды заблокировать здание. Если и это не поможет – придумайте что-нибудь еще. На то вы и полицейский, а они всего-навсего охранники.

Он резко повернулся к Осборну и близко наклонился к нему. Лицо Маквея было обезображено страшными ожогами, но глаза его светились решимостью. Он проговорил быстро и уверенно:

– Шолл может все отрицать или изображать неведение, но, узнав, кто вы, равно как и то, что вся эта история началась из-за вашей драки с Альбертом Мерримэном в Париже, предположит, что Мерримэн рассказал о нем вам, а вы рассказали мне. Но он не знает – или, по крайней мере, я думаю, что не знает, – насколько тесно наше сотрудничество во всем остальном. Если даже сообщение охранников насторожит его, он все равно удивится, увидев нас, поскольку уверен, что мы мертвы. К тому же Шолл тщеславен и будет обескуражен тем, что мы прервали празднество. Вот на это я и рассчитываю. По причинам, о которых мы можем пока только догадываться, сегодняшний прием очень важен для Шолла, и он попытается как можно скорее избавиться от нас и вернуться к гостям. Вот этого-то мы ему и не позволим. Тут он озвереет, а уж мы позаботимся о том, чтобы он озверел еще больше.

Осборн растерянно посмотрел на Маквея.

– Я не совсем вас понимаю.

– Мы расскажем Шоллу все, что знаем. Об убийстве вашего отца, о скальпеле, который он изобрел, о том, чем занимались другие люди, убитые в том же году, что и он. И невзначай подбросим ему информацию, которой не располагаем, но сделаем вид, будто нам все известно. Наша задача – нажать на него так, чтобы он раскололся. Мы будем трясти его, пока он не признается в заказных убийствах. – Маквей внезапно взглянул на Реммера. – Сколько бригад поддержки вы вызвали?

– Шесть. Еще столько же ждут наших инструкций. Наготове еще и полицейские в форме – на случай массовых арестов.

– Маквей, вы говорили, что мы намекнем ему на то, чего не знаем сами. Что вы имели в виду? – спросил Осборн.

– Предположим, мы сообщим герру Шоллу, что искали везде, на земле и на небе, информацию о его почетном госте – герре Либаргере, но так ничего и не нашли. Скажем, что нас гложет любопытство, и попросим разрешения встретиться с Либаргером. Шолл, разумеется, откажет под тем или иным предлогом. И тут мы заметим: о'кей, раз вы не позволяете нам увидеть его – значит, бесплодность наших поисков объясняется тем, что бедняга мертв, и мертв уже давно.

– Мертв? – переспросил Реммер.

– Именно. Мертв.

– Тогда кто же играет его роль? И зачем?

– А я не сказал, что это не Либаргер. Я только заметил, что нам ничего о нем неизвестно, поскольку Либаргер мертв. По крайней мере, в основном…

Осборна бросило в дрожь.

– Вы думаете, на нем экспериментировали? И удачно? Пересадили голову Либаргера на чужое тело? Атомарная хирургия при абсолютном нуле?

– Не уверен, что так оно и есть, но ведь теория не дурна, верно? Может быть, Каду и солгал, будто у него есть информация, связывающая Шолла с Либаргером, а Либаргера – с обезглавленными телами. Почему же тогда оказался окруженным тайной инсульт Либаргера, что означает его уединение с доктором Салеттлом в больнице Кармела и длительная реабилитация в санатории в Нью-Мексико? Микропатолог Ричмен сказал, что, если операция проходит успешно, не остается ни единого шва – словно на дереве выросла новая ветка. Даже лечащий врач Либаргера, американка из Нью-Мексико, ничего не заподозрила. Такое не придет в голову при самом богатом воображении!

– Вы, Маквей, пожалуй, слишком долго пробыли в Голливуде. – Реммер зажег сигарету, держа ее между туго забинтованными пальцами. – Почему бы вам не продать эту историю киношникам?

– Готов спорить: то же самое скажет и Шолл. Но думаю, эту версию надо попытаться каким-то образом либо доказать, либо опровергнуть.

– Но как?

– Заполучив отпечатки пальцев Либаргера.

Реммер уставился на него.

– Для вас, Маквей, я вижу, это не отвлеченная абстракция. Вы в самом деле верите в это.

– Я не отрицаю такую возможность, Манфред. Я слишком стар и могу поверить во что угодно.

– Если даже мы не раздобудем отпечатки пальцев Либаргера, – а это не так-то легко, – какой нам от них прок? Если ваша франкенштейновская теория верна и туловище Либаргера Бог знает где, с чем мы будем сравнивать эти отпечатки?

– Манфред, если бы вы вознамерились присоединить свою голову к другому телу, разве не предпочли бы вы совсем молодое?

– Никогда не ожидал от вас такой эксцентричности, – улыбнулся Реммер.

– Представьте себе, что в этом нет ничего странного. Вообразите, будто это самое обычное дело.

– Ну… в таком случае… да, конечно, я выбрал бы тело помоложе. При моем-то опыте, если подумать о всех юных красотках, которых я мог бы… – Реммер ухмыльнулся.

– Прекрасно. А теперь позвольте сообщить вам, что в лондонском морге хранится замороженная голова человека лет двадцати с небольшим по имени Тимоти Эшфорд, он из Клэфен-Саута. Однажды он подрался с двумя блюстителями порядка, поэтому в лондонском департаменте полиции есть отпечатки его пальцев.

Улыбка сбежала с лица Реммера.

– И… вы действительно считаете, что отпечатки пальцев этого Тимоти Эшфорда могут принадлежать Либаргеру?

Маквей прикоснулся рукой к лицу, покрытому толстым слоем мази. Сморщившись, он опустил руку и принялся разглядывать черные клочья обугленной кожи, прилипшие к жирным от мази пальцам.

– Эти люди готовы на все, чтобы никто не узнал, чем они занимаются. Жертв уже немало. Да, это всего лишь мои догадки, Манфред. Но Шолл не узнает об этом, правда?

Глава 117

Стены зала в Шарлоттенбургском дворце романтического искусства украшали полотна мастеров немецкого романтизма – Рунге, Овербека и Каспара Давида Фридриха. На фоне величественной природы люди, изображенные на этих меланхолических пейзажах, выглядели как нечто случайное и ненужное. Струнный квартет и пианист по очереди исполняли сонаты и концерты Бетховена, чтобы влиятельные особы, собравшиеся на прием в честь Элтона Либаргера, ощутили особую атмосферу этого вечера. Гости громко спорили о политике, экономике и будущем Германии, тогда как официанты в форменной одежде сновали между ними с полными подносами, уставленными напитками и закусками.

Салеттл стоял один у входа в зал, наблюдая за столпотворением. Насколько можно заключить, прибыли почти все приглашенные, удовлетворенно улыбаясь, отметил он про себя. Едва войдя в зал, он сразу увидел Юту Баур с Конрадом Пейпером. Шолл в обществе Маргариты Пейпер и немецкого газетного магната Хильмара Грюнеля слушал разглагольствования своего американского адвоката Луиса Гёца. Стоило услышать то и дело повторяемые им слова: «Голливуд, поиски талантов, жиды», чтобы определить содержание его тирады, произнесенной на английском языке.

Вошел Густав Дортмунд с женой, томной блондинкой в темно-зеленом вечернем платье, простоту которого подчеркивал ослепительный блеск бриллиантов. Шолл поспешил им навстречу и отвел Дортмунда в сторону, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз.

Подозвав официанта, Салеттл взял с подноса бокал шампанского и взглянул на часы. 7.52. В 8.05 гостей проводят по парадной лестнице вверх, в Золотой Зал, где будет подан ужин. В 9.00 он, Салеттл, извинится и отправится в мавзолей проверить приготовления фон Хольдена к чрезвычайно важной процедуре, намеченной после речи Либаргера. В 9.10 он наведается в комнаты Либаргера, где тот, с помощью Джоанны, Эрика и Эдварда, будет уже подготовлен к своему выходу.

Салеттл подзовет к себе Джоанну, объяснит ей, что ее миссия завершена, и отпустит, приказав водителю немедленно увезти ее подальше от дворца. А это будет означать, что с уходом Джоанны в здании не останется ни одного постороннего, кроме тщательно проверенных охранников и обслуги. В 9.15 Либаргер войдет в Золотой Зал, в 9.30 он закончит свою речь, а примерно в 9.45 все будет кончено.

* * *

Вдоль городских домов на Берен-штрассе тянулись величественные старые деревья. Когда такси фон Хольдена остановилось перед домом № 45, по улице прогуливалась, совершая вечерний моцион, парочка средних лет. На мгновение уличный фонарь осветил их лица, которые тут же поглотила тьма.

Фон Хольден велел водителю подождать, выбрался из машины, толкнул железные ворота и быстро взбежал на крыльцо четырехэтажного здания. Он нажал кнопку звонка, отступил на шаг и посмотрел вверх. Небо, совсем недавно ясное, заволокли низкие тучи: синоптики предсказывали туман и моросящий дождь. Дурной знак. Из-за тумана вылеты задерживаются, а Шолл должен отправиться в Аргентину тотчас по окончании церемонии в Шарлоттенбурге. Да, только тумана и не хватало в эту ночь.

Послышался пронзительный звук, дверь распахнулась, на пороге стоял человек лет шестидесяти.

– Guten Abend, – сказал он, узнав фон Хольдена, и посторонился, пропуская его внутрь.

– Добрый вечер, герр Фразен.

Две женщины и мужчина, примерно того же возраста, что и Фразен, оторвались от игры в карты, когда фон Хольден прошел через гостиную в коридор. Женщины захихикали, словно школьницы, – так нелепо выглядел здесь фон Хольден, облаченный в смокинг. Мужчины велели им заткнуться. Наряд фон Хольдена и причина его появления в столь позднее время – не их ума дело. Фон Хольден отпер дверь в дальнем конце коридора и вошел в маленький, отделанный деревом кабинет. Он быстро запер дверь изнутри и направился в угол к старинным часам, стоявшим за массивным письменным столом. Открыв часы, он извлек ключ, вставил его в чуть заметное отверстие в стене и слегка повернул. Панель бесшумно скользнула в сторону, и показалась блестящая дверь из нержавеющей стали с блоком цифрового управления в правом верхнем углу. Фон Хольден набрал код, как на автоответчике. Дверь отошла в сторону, открывая небольшой лифт. Фон Хольден вошел в него, дверь закрылась, и резная панель вернулась на место.

Лифт опускался три минуты, после чего фон Хольден оказался в просторной, прямоугольной, абсолютно пустой комнате, находившейся на четыреста футов ниже Берен-штрассе. Пол, потолок и стены ее были отделаны большими квадратными плитами из черного мрамора толщиной в десять дюймов.

Он прошел в конец комнаты к блестящей стальной панели, похожей на дорогое произведение абстрактного искусства. Шаги фон Хольдена отдавались гулким эхом. Приблизившись к панели, он остановился и произнес: «Люго», затем назвал пароль из десяти цифр и имя своей матери – «Берта».

Тотчас плита в стене слева от него отодвинулась, и фон Хольден ступил в длинный, тускло освещенный коридор, как и комната отделанный мрамором, только не черным, а голубовато-белым, создававшим впечатление чего-то потустороннего.

Протянувшийся на семьдесят ярдов глухой – без единой двери, – с голыми стенами коридор заканчивался еще одним лифтом, подойдя к которому фон Хольден назвал тот же пароль и добавил еще один номер: 86672.

Опустившись на пятьсот футов, лифт остановился. «Люго», – снова произнес фон Хольден; дверь открылась, и он вошел в «Сад» – место, о котором во всем мире знало не более дюжины человек. Здесь фон Хольден ощущал себя окруженным декорациями какого-то фантастического фильма о далеком будущем. А то, что он проникал сюда, войдя в самый обычный жилой дом, где оказывалась потайная дверь и подвижная панель в стене, походило на сцену из театральной мелодрамы.

Но, как бы нереально все это ни выглядело, «Сад» не был декорацией. Замысел его возник в 1939 году, а само сооружение завершили в 1942–1944 годы, когда сотрудники антифашистской разведки проникли в высшие эшелоны генерального штаба немецкой армии, а союзные войска бомбили самое сердце Третьего Рейха.

Факт существования сооружения со столь невинным названием держался в строжайшей тайне. Началось все со строительства бокового туннеля к ближайшей линии метро, которую закрыли на ремонт, а вырытую породу опускали вниз и вывозили вагонетками по рельсам подземки. Тем же способом на стройку доставляли оборудование, материалы и рабочую силу.

И хотя для реализации проекта четыреста человек работали круглые сутки в течение года и девяти месяцев, никто из берлинцев, включая жителей Берен-штрассе, не имел и понятия о том, что творится у них под ногами. В качестве крайней меры предосторожности все четыре сотни строителей – от архитекторов и инженеров до рабочих – были отравлены газом и погребены под слоем бетона в тысячу кубических ярдов в основании шахты, как раз когда откупоривалось шампанское по случаю успешного завершения строительства. Родственникам, тщетно справлявшимся о судьбе своих близких, сказали, что все они стали жертвами бомбежки союзных войск. Тех, кто продолжал допытываться, расстреляли. Позже, спустя годы, когда вносили электронные и конструкторские усовершенствования, подобная же участь постигла небольшую группу отобранных для этого инженеров, конструкторов и рабочих: правда, их уничтожали в еще более глубокой тайне и поодиночке – автокатастрофа, короткое замыкание, случайное отравление, несчастный случай на охоте. Трагично, но объяснимо.

Таким образом о колоссальной работе по созданию этого самого «Сада» было известно лишь горстке нацистов высшего ранга. И теперь, почти полвека спустя, о нем по-прежнему не знал никто, кроме Шолла, фон Хольдена и нескольких других руководителей Организации.

Дверь перед фон Хольденом отворилась, и он ступил в длинный сферический коридор, выложенный белой керамической плиткой. Было 8.10. Что бы ни случилось в отеле «Борггреве», он должен выбросить это из головы. Он видел только то, что видел, никакой другой информации нет; следовательно, единственное, что ему оставалось, – действовать по инструкции, как и было приказано.

Пройдя половину коридора, фон Хольден очутился перед дверью из красных керамических плит, вделанных в титан. Пробежав пальцами по квадрату на двери, как по азбуке Брайля, он набрал код из пяти цифр и подождал, пока над квадратом загорится зеленый свет, затем набрал еще три цифры. Свет погас, и дверь поползла вверх. Фон Хольден шагнул в нее, пригнув голову. Дверь за ним закрылась.

Глаза фон Хольдена долго привыкали к серебристо-голубоватому свету, заполнявшему комнату. Но ощущение пространства так и не возникло, будто он вступил в никуда, будто окружающее было плодом воображения.

Прямо перед фон Хольденом вырисовывались смутные очертания стены. За ней находился сектор F – святая святых «Сада». Маленькая квадратная комната была защищена сверху, снизу и с четырех сторон пятнадцатидюймовыми перегородками из титановой стали, укрепленными слоем бетона в десять футов толщиной, в котором, в свою очередь, через каждые восемнадцать дюймов шла прослойка из желеобразного вещества, изобретенного специально для того, чтобы комната выдержала даже прямое попадание водородной бомбы или землетрясение в десять баллов.

– Люго, – снова произнес фон Хольден и подождал, пока «отпечаток» его голоса будет сенсорно обработан и сверен с оригиналом, хранящимся в архивах. Мгновение спустя панель в стене рядом с ним отодвинулась, и появился освещенный экран из дымчатого стекла.

– Десять – семь – семь – девять – ноль – ноль – девять – ноль – четыре, – четко проговорил фон Хольден.

Через три секунды на экране появились черные буквы: «Последний меморандум. Начальник службы безопасности. Пятница. Четырнадцатое. Октябрь».

Буквы исчезли. Фон Хольден наклонился и крепко прижал ладони к стеклу, затем снова выпрямился. Стекло потемнело, и панель закрыла его. Отпечатки пальцев сканировались десять секунд. Еще через семь секунд на полу появились темно-синие точки, они побежали к центру комнаты и образовали там квадрат два на два фута.

– Люго, – повторил фон Хольден.

Квадрат погас, и на его месте поднялась платформа. На ней в прозрачном корпусе стояла серая коробка, по виду металлическая, на самом деле в состав этого вещества входили углерод, полимеры из жидких кристаллов и кевлар. Коробка была шириной в два фута и высотой в двадцать шесть дюймов. Именно за ней пришел сюда фон Хольден; она-то и будет продемонстрирована немногим избранным в мавзолее Шарлоттенбургского дворца спустя считанные минуты после речи Элтона Либаргера.

С самого начала ее кодовое название было – «Послезавтра». Она воплотила в себе дерзкую мечту и как прежде, так и теперь в ней сосредоточена великая сила, благодаря которой Организация будет существовать и в следующем столетии, и века́ спустя. И теперь, когда она покидала «Сад», фон Хольден готов был защищать ее ценой собственной жизни.

Глава 118

Девятнадцатилетняя Грета Штассель, водитель такси, ждала фон Хольдена у дома № 45 на Берен-штрассе. Она заметила, что, садясь в машину, пассажир посмотрел на ее водительское удостоверение, и теперь гадала, запомнил ли он ее имя. Скорее всего нет. Он был чем-то озабочен, этот молодой, весьма привлекательный мужчина, и Грета размечталась о том, как могла бы помочь ему забыть все свои тревоги, но вдруг уличные фонари замигали и погасли.

Из тьмы вынырнул человек и постучал пальцем по стеклу машины. Грета не сразу поняла, что это ее пассажир таким образом просит поставить вещи в багажник. Она вынула ключ зажигания и вышла из машины. Да, он и вправду очень красив и сексуален на вид и не похоже, чтобы он нервничал. Может, ей показалось?

– Где ваши вещи? – спросила Грета, открывая багажник и улыбаясь.

Фон Хольден на мгновение замешкался – удивительно милой была улыбка у этой девушки, редко такую встретишь.

Грета заметила на тротуаре белый квадратный пластмассовый контейнер. В красном свете стоп-сигналов виднелись трафаретные надписи на его крышке и по бокам: «ОСТОРОЖНО – НЕ БРОСАТЬ – МЕДИЦИНСКИЕ ИНСТРУМЕНТЫ». Девушка нагнулась, чтобы поднять его.

– Извините, это не требуется, – остановил ее фон Хольден.

Грета озадаченно обернулась, улыбка по-прежнему освещала ее лицо.

– Но я думала, вы хотите положить это в багажник…

– Хочу.

Она все еще улыбалась, когда пуля, выпущенная из девятимиллиметрового «глока», вошла ей в переносицу и пробила череп. Подхватив девушку, фон Хольден уложил ее в багажник, коленями к подбородку, захлопнул крышку и, вынув ключи, поставил контейнер на переднее сиденье рядом с собой. Потом завел мотор и нажал на газ. Проехав полквартала, фон Хольден свернул на залитую огнями Фридрих-штрассе. Придерживая одной рукой руль, он нашел регистрационный журнал водителя такси, вырвал последнюю страницу и, смяв ее в кулаке, сунул в карман. Часы на приборной доске показывали 8.30.

* * *

В 8.35 фон Хольден проехал мимо темного Тиргартена по улице 17-го Июня, всего пять минут отделяло его от Шарлоттенбурга. О теле, лежавшем в багажнике, он и не вспоминал. Это убийство было всего лишь незначительным эпизодом, необходимым шагом, завершающим операцию, только и всего.

«Послезавтра», кульминация великого замысла, мирно покоилась на сиденье рядом с ним в белом контейнере. При этой мысли сердце фон Хольдена наполнялось радостью и отвагой. И хотя он дважды пытался выйти на связь с агентами и оба раза не получил ответа, пока все шло как нельзя лучше. В сводке новостей по радио сообщалось о происшествии в отеле «Борггреве» – в результате перестрелки, взрыва и пожара убиты как минимум трое сотрудников федеральной полиции. Два трупа обгорели до неузнаваемости, обнаружены еще два тела, но их пока не опознали. Фракция некой террористической организации позвонила в полицию и заявила о своей причастности к случившемуся. Фон Хольден облегченно вздохнул и выпрямился. Воистину, фортуна к нему благосклонна. Возможно, его опасения беспочвенны, и никаких осечек не произошло.

Примерно в миле от него, перед въездом в Шарлоттенбург, вдоль Шпандауэрдамм стояли роскошные лимузины. Водители, сбившись в кучки, курили и болтали, подняв воротники и натянув на уши кепки, – туман сгущался, и становилось зябко.

Через дорогу, на тротуаре, в толпе зевак, глазеющих на дворец, стоял Уолтер ван Дис, семнадцатилетний датский гитарист, в черной кожаной куртке и с волосами до пояса. И хотя разглядеть, что происходит там, внутри, люди не могли, они не сводили глаз с дворца, упиваясь роскошью, которая никогда не будет принадлежать им, если, конечно, мир не перевернется с ног на голову.

Внимание фон Хольдена привлек глухой звук – одна за другой хлопнули дверцы автомобиля. Фон Хольден чуть подвинулся, пытаясь разглядеть, в чем дело. Четверо мужчин вышли из подъехавшей машины и устремились к главным воротам Шарлоттенбурга. Фон Хольден метнулся в тень и поднес руку ко рту:

– Уолтер, – проговорил он в крошечный микрофон.

Через мгновение приемник фон Хольдена запищал. Он тотчас включил его, надеясь услышать голос кого-нибудь из агентов в отеле «Борггреве». Однако до его слуха донесся взволнованный разговор Уолтера с сотрудниками дворцовой службы безопасности, требовавшими прояснить детали. О каких людях он говорил? Каково их точное число? Как они выглядели? С какой стороны появились?

– Это Люго! – резко перебил их фон Хольден. – Освободите линию для Уолтера.

– Уолтер слушает.

– Что там у тебя?

– Четыре человека только что вышли из машины, направляются к воротам. Один похож по описанию на этого американца, Осборна. Второй, возможно, Маквей.

Фон Хольден выругался сквозь зубы.

– Задержать их у ворот! Ни в коем случае не пускать внутрь!

Тут он услышал, как кто-то, отрекомендовавшийся инспектором Реммером, требует пропустить его во дворец как представителя федеральной полиции. Знакомый голос Паппена, начальника охраны, ответил, что дворец – частное владение, с собственной службой безопасности, и полиции там делать нечего.

– У меня на руках ордер на арест Эрвина Шолла, – заявил Реммер.

– Я знать не знаю никакого Эрвина Шолла, – отрезал Паппен. – Если у вас нет документа, подтверждающего ваше право войти на территорию частного владения, вас никто не пустит сюда.

Маквей и Осборн шли за Реммером и Шнайдером по булыжному дворику к парадному входу во дворец. Угроза заблокировать здание с помощью пожарной службы не помогла. Поэтому Реммер вызвал по рации три бригады подкрепления. Появившись через считанные секунды на патрульных машинах с яростно воющими сиренами и мигающими сигнальными огнями, они арестовали старшего дежурного офицера Паппена и его помощника лейтенанта за сопротивление полиции.

Такси, которое, лавируя между машинами, вел фон Хольден, застряло в пробке в тот самый момент, когда Паппена и лейтенанта увозили в полицейском автомобиле. Выйдя из такси, фон Хольден смотрел, как под натиском незваных гостей отступают немногие оставшиеся охранники, и те входят в здание.

Шолл, конечно, придет в ярость, но фон Хольден сам во всем виноват. В свое время ему нужно было привести более веские и убедительные мотивировки. Он этого не сделал, о чем теперь горько сожалел.

Фон Хольден не сомневался, что, окажись он в отеле «Борггреве», ни Маквей, ни Осборн не были бы сейчас в Шарлоттенбурге.

Глава 119

Луис Гёц, сияя широкой голливудской улыбкой, спускался по парадной лестнице навстречу ожидавшим его внизу детективам.

– Детектив Маквей! – воскликнул он, безошибочно вычислив Маквея, и протянул ему руку. – Я – Луис Гёц, адвокат мистера Шолла. Почему бы нам не пойти куда-нибудь, где мы сможем побеседовать без помех?

Лабиринтом коридоров Гёц провел их в большой, отделанный деревом зал и закрыл дверь. Пол и камины здесь были из бело-серого мрамора. Одну из стен украшали тяжелые гобелены; застекленные створчатые двери выходили в освещенный английский сад, за которым царила тьма. Над входом висело полотно 1712 года – портрет тучной, с двойным подбородком Софии Шарлотты, королевы Пруссии.

– Присаживайтесь, джентльмены. – Гёц указал на стулья с высокими спинками, стоящие вдоль длинного резного стола. – Боже, да что это с вами?

Он увидел ожоги на лице Маквея.

– Да вот, знаете ли, ошпарился, когда суп мешал, – небрежно бросил Маквей, усаживаясь на стул. – Доктор утверждает, что жить буду.

Осборн и Реммер устроились напротив Маквея, Шнайдер остался возле двери. Им не хотелось, чтобы это походило на вторжение целой бригады детективов.

– Мистер Шолл очень хотел бы встретиться с вами, но, боюсь, нынешний вечер расписан у него по минутам. А по завершении приема он улетает в Южную Америку. – Гёц уселся во главе стола.

– Мистер Гёц, нам хотелось бы увидеться с ним до вылета – хотя бы на пару минут, – сказал Маквей.

– Сегодня это невозможно, детектив. Может быть, когда он вернется в Лос-Анджелес?

– Когда это произойдет?

– В марте будущего года, – улыбнулся Гёц. – Поверьте, это правда. Я вовсе не собираюсь пудрить вам мозги.

– В таком случае нам лучше увидеться с ним немедленно. – Поняв, что Маквей настроен весьма решительно, Гёц резко выпрямился и надменно произнес:

– Вам известно, кто такой мистер Шолл? И кого он сейчас принимает? – Гёц взглядом указал на потолок. – Вы что, черт побери, думаете, он бросит своих гостей и примчится сюда беседовать с вами?

Сверху доносилась музыка – оркестр исполнял вальс Штрауса. Маквей вспомнил, как в комнате, где они нашли Каду, играло радио, и взглянул на Реммера.

– Боюсь, мистеру Шоллу придется изменить свои планы, – сказал Реммер, положив на стол перед Гёцем ордер на арест. – Он сейчас же спустится в этот зал и побеседует с детективом Маквеем либо отправится за решетку. Прямо отсюда.

– Что это значит, черт побери?! Понимаете ли вы, мать вашу, с кем имеете дело? – Гёц в бешенстве схватил ордер, взглянул на него, но тут же с отвращением отбросил его – текст был написан по-немецки.

– Если ваш клиент согласится помочь нам, мы, возможно, избавим его от крупных неприятностей. Может быть, ему даже не придется менять своих планов. – Маквей откинулся на спинку стула. Срок действия обезболивающего, которое дал ему Осборн, заканчивался, но он не хотел принимать еще одну таблетку – у него должна быть ясная голова и быстрая реакция. – Почему бы вам не пригласить его сюда на несколько минут?

– А почему бы вам, черт возьми, не рассказать мне, в чем дело?

– Я предпочел бы обсудить это с самим мистером Шоллом. Конечно, вы имеете полное право присутствовать при разговоре. В противном случае мы можем все вместе отправиться к детективу Реммеру и продолжить беседу в помещении, не столь богатом историческими реликвиями.

Гёц усмехнулся. Перед ним был государственный служащий, явно преувеличивающий свои полномочия да еще при этом находясь в чужой стране. Вся загвоздка – в ордере. Разве можно было ожидать, что этому Маквею удастся получить ордер у немецкого судьи? Здешние адвокаты Шолла мгновенно уладят дело, но, чтобы оповестить их, нужно время, а вот его-то Маквей и не дает. Есть две возможности – послать мистера Маквея подальше или, напротив, изобразить глубокую озабоченность и попросить Шолла спуститься и подсластить пилюлю: это позволит выиграть время и дождаться приезда немецких адвокатов.

– Я попробую помочь вам. – Гёц встал и, метнув взгляд на стоящего у двери Шнайдера, удалился.

Маквей посмотрел на Реммера.

– По-моему, у вас не будет более подходящего случая поискать Либаргера.

* * *

Фон Хольден свернул в узкую темную улочку неподалеку от Шарлоттенбурга, припарковался и погасил фары. Было тихо и безлюдно – в такую погоду люди предпочитают сидеть дома. Он открыл дверцу, выглянул и осмотрелся. Кругом ни души. Фон Хольден взял белый пластмассовый контейнер, приладил к кольцам на его крышке нейлоновый шнур и перебросил его через плечо. Оставив ключи в машине, он запер ее и пошел прочь.

Через десять минут фон Хольден подходил к Шарлоттенбургу. Он перешел пешеходный мостик через Шпрее и приблизился к служебным воротам с задней стороны парка. Глядя на тусклый свет дворцовых окон, он внезапно понял, как сильно сгустился туман за последний час. Аэропорты, должно быть, уже закрыты, ни один самолет не взлетит, пока не переменится погода – в лучшем случае до утра.

Охрана у служебных ворот пропустила фон Хольдена, и он двинулся по каштановой аллее. Перейдя мостик, он пошел по тропинке между соснами, потом повернул влево и приблизился к мавзолею.

– Уже девять. Где ты пропадал? – донесся до него из темноты голос Салеттла, и вслед за этим перед фон Хольденом возник он сам. Тощий, как карандаш, в черном плаще, он был почти невидим в темноте, можно было разглядеть только голову.

Салеттл подошел ближе.

– Здесь полиция с ордером на арест Шолла.

Фон Хольден заметил, что Салеттл неестественно возбужден, словно его накачали амфетамином, а зрачки его глаз стали не больше булавочной головки.

– Да, – ответил фон Хольден, – я знаю.

Взгляд Салеттла скользнул по белому контейнеру на плече фон Хольдена.

– Ты обращаешься с ним так, будто это корзинка для пикника.

– Прошу прощения. У меня не было иного выхода.

– Церемония в мавзолее откладывается.

– Чей это приказ?

– Дортмунда.

– Тогда я возвращаюсь в «Сад».

– Тебе приказано ждать дальнейших распоряжений в Королевских апартаментах.

Густой туман окутал рододендроны на тропинке. Мавзолей вдали, смутно вырисовываясь на фоне деревьев, казался призрачным готическим замком. Фон Хольден вдруг почувствовал, как невидимая властная рука неудержимо влечет его туда. И тут снова появились они – гигантские алые и зеленые полосы полярного сияния: они медленно извивались и угрожали поглотить его.

– В чем дело? – рявкнул Салеттл.

– Я…

– Ты что, заболел?

Чтобы избавиться от наваждения, фон Хольден тряхнул головой и глубоко вдохнул холодный воздух. Полосы исчезли: все прояснилось.

– Нет, – уверенно ответил он.

– Тогда отправляйся в Королевские апартаменты, как тебе велено.

Глава 120

8.57 вечера

Счищая пылинки с вечернего фрака Элтона Либаргера, Джоанна думала о своем песике, который сейчас летел где-то над Атлантическим океаном в Лос-Анджелес, где его подержат в собачьем приюте прямо в аэропорте, посадят в специальную будку и будут присматривать за ним, пока она не заберет его… В дверь громко постучали, и на пороге показались Эрик и Эдвард в сопровождении Реммера и Шнайдера. За их спинами маячили телохранители Либаргера в смокингах и еще двое в нарукавных повязках с эмблемой службы безопасности дворца.

– Дядя, – предупредительно сказал Эрик, – эти люди хотели бы поговорить с тобой минутку. Они из полиции.

– Guten Abend, – улыбнулся Либаргер, поглощенный процессом приема витаминов. Одну за другой он клал в рот пилюли и запивал их маленькими глотками воды.

– Извините за вторжение, герр Либаргер, – начал Реммер.

Вежливо улыбаясь, он окинул Либаргера быстрым цепким взглядом. Рост пять футов семь дюймов, а вес чуть более полутораста фунтов. В белоснежной крахмальной рубашке с отложными манжетами и белой бабочкой под воротником Либаргер производил самое благоприятное впечатление. Он выглядел так, как и должен выглядеть одетый соответственно торжественному случаю вполне здоровый человек лет пятидесяти, которому предстоит выступить перед весьма почтенной аудиторией.

Либаргер покончил с витаминами и повернулся.

– Джоанна, будь добра…

Джоанна помогла ему надеть фрак. Реммер сразу вспомнил эту женщину – в досье ФБР она значилась как лечащий врач Либаргера, Джоанна Марш из Таоса, Нью-Мексико. Он надеялся встретить здесь еще одного человека, зафиксированного видеокамерой, – спецназовца, которого Осборн опознал, когда тот выходил из «БМВ», – но его в комнате не оказалось.

– Что именно вам нужно? – спросил Эрик. – Моему дяде вот-вот предстоит очень ответственное выступление.

Реммер двинулся в центр комнаты, намеренно отвлекая на себя внимание Эрика, Эдварда и телохранителей, в то время как Шнайдер, отступив на шаг, незаметно осмотрелся и скользнул в ванную. Мгновение спустя он снова был в комнате.

– Мы получили информацию о том, что личная безопасность мистера Либаргера под угрозой, – произнес Реммер.

– Что вы имеете в виду?! – встрепенулся Эрик.

Реммер улыбнулся и успокаивающе поднял руку.

– Теперь я вижу, что это ошибка. Все в порядке. Простите, что потревожил вас, джентльмены.

Направляясь к выходу, Реммер взглянул на Джоанну и подумал: «Интересно, насколько она информирована и вовлечена во все это?»

– Спокойной ночи, – учтиво произнес Реммер, и они со Шнайдером удалились.

Глава 121

9.00 вечера

Шолл молча смотрел на Маквея. В комнате было тепло, и мазь на лице детектива начала таять, обнажая безобразные ожоги.

Только что Луис Гёц посоветовал Шоллу молчать как рыба до появления адвокатов, а Маквей на это заметил, что, хотя Шолл и вправе так поступать, отказ сотрудничать с полицией может сказаться на решении судьи выпустить его под залог.

– Я уж не говорю, – задумчиво добавил он, – о всяческих кривотолках, которых не избежать, как только средства массовой информации пронюхают, что столь известный человек, как Эрвин Шолл, арестован по подозрению в заказном убийстве и подлежит высылке в США.

– Что за чушь вы несете? – взвился Гёц. – Да уж одно то, что мистер Шолл ради вас оставил своих гостей, свидетельствует о его добровольном сотрудничестве с полицией!

– Если не кипятиться, можно все очень скоро закончить и разойтись, – тихо обратился Маквей к Шоллу, не обращая внимания на Гёца. – Поверьте, эта процедура мне так же неприятна, как и вам. Притом ожоги причиняют мне боль, а вам, как я понимаю, хочется вернуться к гостям.

Шолл согласился на встречу скорее из любопытства, чем из страха перед арестом. Он тотчас сообщил о случившемся Дортмунду, велев ему связаться с немецкими адвокатами, вышел из Золотого Зала через боковую дверь и начал спускаться по лестнице. Взволнованный Салеттл бросился следом за ним и, догнав, стал расспрашивать, куда он направляется, покинув гостей в такой момент – ведь уже без десяти девять, до начала выступления Либаргера остается всего двадцать пять минут.

– У меня совсем коротенькое свидание с одним полицейским, которого, по-видимому, как сказал бы Шекспир, «не берет ни меч, ни стрела», – надменно улыбнулся Шолл. – Времени у меня достаточно, мой милый доктор, даже с лихвой.

Импозантный загорелый Шолл в безупречно сшитом смокинге чрезвычайно любезно поздоровался с Маквеем и еще того любезнее с Осборном. Он был весь внимание и отвечал на вопросы охотно и искренне, хотя они явно озадачивали его. Шолла даже не вывело из себя и напоминание Маквея о его правах американского гражданина.

– Ну что ж, – вздохнул Маквей, – давайте вернемся к этому еще раз. Отец доктора Осборна был убит в Бостоне двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят шестого года человеком по имени Альберт Мерримэн, профессиональным убийцей. Неделю назад доктор Осборн нашел этого Мерримэна в Париже. Тот признался во всем и сказал, что нанимали его вы. Вы же утверждаете, что никогда не слышали об Альберте Мерримэне.

– Совершенно верно, – невозмутимо произнес Шолл.

– Если вы не знаете Мерримэна, то, может, вы были знакомы с Джорджем Осборном?

– Нет.

– Тогда зачем вы наняли убийцу, чтобы уничтожить незнакомого вам человека?

– Маквей, все, что вы говорите, – собачий бред, и вам это прекрасно известно! – Гёцу совсем не нравилось, что Шолл идет у Маквея на поводу и допрос затягивается.

– Детектив Маквей, – спокойно ответил Шолл, не удостоив Гёца взглядом, – я никогда в жизни не имел дела с наемными убийцами. Ваши подозрения просто оскорбительны!

– Но где же этот Альберт Мерримэн? Я хочу взглянуть на него! – потребовал Гёц.

– В том-то и проблема, мистер Гёц. Он мертв.

– Тогда чего ради мы теряем время? Ваш ордер – такое же дерьмо, как и вы сами. Показания мертвеца! – Гёц встал. – Мистер Шолл, нам не стоит задерживаться.

– Гёц, дело в том, что Альберта Мерримэна убили.

– Ну и что?

– Действовал наемный убийца, тоже нанятый мистером Шоллом. Его имя Бернард Овен. – Маквей взглянул на Шолла. – До того, как он начал работать на вас, он был сотрудником секретной службы Восточной Германии.

– Я никогда не слышал о Бернарде Овене, детектив, – спокойно возразил Шолл.

Каминные часы позади Маквея показывали 9.14. Ровно через минуту распахнется дверь, и Либаргер войдет в Золотой Зал. Шолл немало изумился, почувствовав себя заинтригованным. Маквей знал действительно много.

– Расскажите мне об Элтоне Либаргере, – еще больше удивил его Маквей, резко сменив тему.

– Он мой друг.

– Я хотел бы встретиться с ним.

– Боюсь, это невозможно. Он заболел.

– Но он достаточно здоров, чтобы произнести речь.

– Да…

– Тогда я отказываюсь понимать. Он слишком болен, чтобы побеседовать со мной, и вполне здоров, чтобы выступать перед аудиторией.

– Он находится под наблюдением врача.

– Вы имеете в виду доктора Салеттла?..

Гёц буравил Шолла взглядом. Сколько еще это будет продолжаться? Что он делает, черт побери?!

– Да, – кивнул Шолл. Он слегка отвернул левый рукав смокинга, обнажив заживающие царапины, и улыбнулся. – По иронии судьбы, детектив, мы с вами одновременно получили травмы. Я – играя с кошкой, а вы, судя по всему, – с огнем. Нам обоим стоит быть осмотрительней, согласны?

– Я не играл, мистер Шолл. Меня пытались убить.

– Вам повезло.

– Чего нельзя сказать о некоторых моих друзьях.

– Мне очень жаль. – Шолл посмотрел на Осборна и перевел взгляд на Маквея. Маквей был, конечно, опаснее всех, кого он когда-либо встречал. Ибо его не интересовало ничего, кроме истины. А это означало, что Маквей способен на все, чтобы до нее докопаться.

Глава 122

9.15 вечера

В зале стояла тишина. Взоры присутствующих были прикованы к Элтону Либаргеру, когда он шел один по центру великолепного Золотого Зала – роскошному творению в стиле рококо Георга Венцеслауса Кнобельсдорфа,[40] – зеленый мрамор и позолота. Либаргер шел твердой поступью, не нуждаясь более ни в трости, ни в поддержке; безупречно одетый, надменно гордый, уверенный в себе – символический монарх будущего, представший перед теми, кто помог ему появиться здесь.

Эрика и Эдварда захлестнула волна обожания. За их спинами громко зарыдала фрау Дортмунд, не в силах сдержать переполнявшие ее чувства. Поддавшись всеобщему порыву, Юта Баур встала и зааплодировала. В другом конце зала зааплодировал Маттиас Нолль. Затем Гертруда Бирманн. Хильмар Грюнель. Генрих Штайнер и Конрад Пейпер. Маргарита Пейпер присоединилась к мужу. Далее – Ганс Дабриц и Густав Дортмунд. И вот уже весь зал аплодирует в экстазе. Либаргер обвел взглядом зал и улыбнулся; аплодисменты все усиливались, пока он шел к трибуне. И наконец перешли в оглушительную овацию.

Салеттл посмотрел на часы.

9.19.

Непростительно, что Шолл до сих пор не вернулся!

Либаргер начал подниматься на трибуну. Когда он взошел на нее и посмотрел в зал, овации достигли апогея, сотрясая стены и потолок. Это была прелюдия к «Ubermorgen». Начало «Послезавтра».

* * *

Реммер и Шнайдер пересекли брусчатку внутреннего двора Шарлоттенбурга. Они шли быстро, не говоря ни слова. Впереди у ворот остановился черный «мерседес», водитель которого направился к дворцу. Реммер сразу же подумал, что машину подали для Шолла, ведь он собирался уезжать. Реммер заколебался. Однако «мерседес» стоял на месте. Он может и час простоять здесь, подумал Реммер, доставая из кармана радиоприемник. Он отдал соответствующие распоряжения, и они пошли дальше. У самых ворот Реммер пристально посмотрел на дежурных охранников, те отвели глаза, и Реммер со Шнайдером спокойно вышли. Из длинного строя автомобилей выехал темно-синий «БМВ» и затормозил у кромки тротуара. Они сели в него, и машина тронулась с места.

Если бы Реммер, Шнайдер или два других детектива в этот момент оглянулись, они увидели бы, как открылись двери дворца и в сопровождении водителя черного «мерседеса» вышел не Шолл и не кто-либо из его влиятельных гостей, а Джоанна.

Водитель открыл перед ней заднюю дверцу и сел за руль. «Мерседес» обогнул двор, выехал на Шпандауэрдамм и повернул в сторону, противоположную от «БМВ» Реммера. Через несколько секунд водитель увидел, как от автомобилей, припаркованных у тротуара, отъехал серебристый «фольксваген»-седан, развернулся и пристроился за «мерседесом». Водитель улыбнулся. Значит, за ним следят. А он всего-навсего отвозит женщину в отель. Никакого криминала.

Джоанна, плотнее запахнув пальто, смотрела в окно, стараясь не плакать. Она не понимала, что произошло: Салеттл в последний момент выставил ее, не позволив даже попрощаться с Элтоном Либаргером. Доктор вошел в комнату Либаргера тотчас же после ухода полиции.

– Ваши отношения с мистером Либаргером окончены, – резко заявил он, но тут же, изменив тон, продолжил мягко: – Так будет лучше для вас обоих, и постарайтесь не переживать. – Салеттл протянул Джоанне маленькую, красиво перевязанную коробочку. – Это вам. Но обещайте не открывать ее, пока не приедете домой.

Изумленная и растерянная, Джоанна машинально сунула подарок в сумочку и невнятно поблагодарила его. Она думала о Либаргере. Они долго были вместе, пережив много хорошего и плохого. Салеттл мог бы, по крайней мере, позволить ей проститься с Либаргером и пожелать ему удачи. Салеттл поступил грубо, даже жестоко. Но то, что он сказал потом, оказалось еще хуже.

– Я знаю, что вы собирались провести этот последний вечер с фон Хольденом, – неожиданно заявил Салеттл. – Не делайте вид, будто удивлены, что мне это известно. К сожалению, фон Хольден занят. Он выполняет поручение мистера Шолла и сразу после приема отправится с ним в Южную Америку.

– И я его не увижу? – Джоанна неожиданно почувствовала боль в сердце.

– Нет.

Джоанна ничего не понимала. Она должна была переночевать в берлинском отеле, а утром вылететь в Лос-Анджелес. Фон Хольден даже не упомянул о том, что летит с Шоллом. После церемонии в Шарлоттенбурге он собирался прийти к ней. Эту ночь они должны были провести вместе.

– Ваши вещи собраны. Машина ждет внизу. Всего хорошего, мисс Марш.

Все было кончено. Охранник проводил Джоанну вниз, к машине. Обернувшись, Джоанна увидела дворец, еле различимый в густом тумане. Казалось, все происшедшее с ней, в том числе и фон Хольден, было сном, и сон этот – как сейчас Шарлоттенбург – растаял вдали.

* * *

– Вертолет, – произнес Реммер, прижимая рацию к сломанной руке. «БМВ» проехал Шарлоттенбургскую больницу и через полмили резко свернул в темный Рувальд-парк. Миновав две трети парка, детектив, сидевший за рулем, выключил противотуманные фары и остановил машину; почти в тот же миг яркий прожектор осветил площадку в пятидесяти футах от них, и полицейский вертолет с ревом приземлился на траву. Пилот выключил двигатель. Шнайдер вышел из «БМВ», подбежал к вертолету, пригнувшись, открыл дверь и забрался в кабину. Вновь раздался рев мотора; вихрем взвились пыль и травинки; вертолет взлетел и исчез в ночном небе.

Сидя рядом с пилотом, Шнайдер видел внизу противотуманные фары «БМВ»; автомобиль объехал поляну и повернул налево, к Шарлоттенбургскому дворцу. Шнайдер откинулся назад и туже затянул ремень безопасности; затем расстегнул пальто и достал обернутый носовым платком бесценный трофей, который вез в дактилоскопическую лабораторию Бад-Годесберга: стакан для воды, из которого Элтон Либаргер запивал витамины.

* * *

Глава 123

– За несколько дней до того, как отец доктора Осборна был убит, – Маквей достал из кармана растрепанный блокнот и посмотрел в него, обращаясь к Шоллу, – он изобрел скальпель. Совершенно особый скальпель, он разработан и изготовлен для конкретного заказчика, маленькой фирмы, расположенной неподалеку от Бостона. Владельцем этой компании были вы, мистер Шолл.

– Никогда в жизни не владел фирмой, выпускающей скальпели.

– Я и не утверждаю, что она выпускала скальпели. Я говорю, что для нее был изготовлен скальпель в одном-единственном экземпляре.

Когда Гёц вышел сообщить своему клиенту о визите полиции, Маквей не сомневался, что Шолл непременно оставит гостей и спустится к нему. Ему было бы любопытно увидеть человека, который только что чудом выбрался из смертельной западни и имел наглость вторгнуться в личные владения Шолла. Конечно, Шолл мог быстро потерять к нему интерес и удалиться, но Маквей решил постепенно возбуждать его любопытство. В этом вся соль: любопытство подстегивает эмоции, а Маквей нутром чуял, что Шолл эмоциональнее, чем кажется. Когда же людей обуревают чувства, им трудно отмалчиваться.

– Фирма называлась «Микротэб» и находилась в Уолтхэме, штат Массачусетс. В ту пору ее контролировала частная компания «Уэнтуорт продактс» из Онтарио, Канада. Ее владельцем был… – Маквей помедлил, разбирая собственный почерк, – мистер Джеймс Телмедж из Уинсора, Онтарио. Телмедж и совет директоров «Микротэба» – Эрл Сэмюэльз, Эван Харт и Джон Харрис, все трое из Бостона – умерли один за другим в течение полугода: люди из «Микротэба» – в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году, Телмедж – в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом.

– Впервые слышу о фирме «Микротэб», мистер Маквей, – сказал Шолл. – Думаю, я уделил вам достаточно времени. Я вернусь к гостям, а на ваши вопросы ответит мистер Гёц. В течение часа приедет адвокат, который займется вашим ордером.

Шолл отодвинул стул и встал; Маквей заметил, как Гёц вздохнул с облегчением.

– Телмедж и остальные, – продолжал Маквей, словно не слышал слов Шолла, – работали и на две другие ваши компании – «Алеймс стил», Питтсбург, Пенсильвания, и «Стендэд технолоджиз», Перт-Амбой, Нью-Джерси. Кстати, «Стендэд технолоджиз» была наследницей нью-йоркской компании под названием «ТЛТ интернэшнл», распавшейся в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году.

Шолл изумленно уставился на Маквея.

– С какой целью вы меня допрашиваете? – холодно спросил он.

– Я просто хотел бы узнать, как вы это объясните.

– Но какие именно объяснения вы хотите услышать?

– Ваши отношения со всеми этими компаниями и тот факт, что…

– Я не имею отношения к этим компаниям.

– Не имеете?

– Абсолютно, – резко ответил Шолл, явно теряя самообладание.

Прекрасно, подумал Маквей, он уже разозлился.

– Расскажите мне о судоходной компании «Омега».

Гёц встал. Пора положить конец этому разговору. Он сказал:

– Боюсь, разговор окончен, детектив. Мистер Шолл, вас ждут гости.

– Я хотел бы задать еще один вопрос Шоллу о судоходной компании «Омега». – Глаза Маквея остановились на Шолле. – Так вы не имеете отношения ко всем этим компаниям? Ведь именно это вы мне сказали?

– Я сказал, Маквей, что разговор окончен! – резко возразил Гёц.

– Прошу прощения, мистер Гёц. Я пытаюсь спасти вашего клиента от тюрьмы. Но я не получил от него ни одного правдивого ответа. Минуту назад он сказал мне, что не имеет отношения к компаниям «Микротэб», «Алеймс стил», «Стендэд технолоджиз» и «ТЛТ интернэшнл». Последняя компания контролировала три предыдущих и сама, в свою очередь, находилась под контролем судоходной компании «Омега». А ведь известно, мистер Шолл главный держатель акций компании «Омега». Надеюсь, вы понимаете, на что я намекаю. Мистер Шолл, так вы имеете отношение к этим компаниям или нет? Третьего не дано. Итак?

– «Омеги» больше не существует, – сухо ответил Шолл. Он явно недооценил Маквея. Его упорство так же велико, как и его живучесть. Да, он явно просчитался, нужно было приказать фон Хольдену убрать этого любопытного детектива. Однако он очень скоро исправит эту ошибку.

– Я ответил на все ваши вопросы, и даже более того. До свидания, детектив.

Маквей поднялся и достал из кармана пиджака две фотографии.

– Мистер Гёц, вы не возражаете, если я попрошу вашего клиента взглянуть на эти снимки?

Осборн наблюдал, как Гёц изучает фотографии.

– Кто эти люди? – спросил Гёц.

– Именно об этом я и хотел спросить у мистера Шолла.

Осборн внимательно смотрел, как Гёц, глядя на Шолла, передает ему фотографии. Шолл бросил взгляд на Маквея, затем на снимки, вздрогнул, но тут же овладел собой.

– Понятия не имею, – спокойно сказал он.

– Точно?

– Точно.

– Имена этих людей – Каролина и Иоганн Хеннигер. – Маквей помедлил. – Сегодня их убили.

И на этот раз на лице Шолла ничего не отразилось.

– Я же сказал вам, что не знаю этих людей.

Шолл передал фотографии Гёцу, повернулся и пошел к двери. Осборн смотрел на Маквея.

– Весьма признателен вам за сотрудничество, мистер Шолл, – быстро сказал Маквей. – Думаю, вы понимаете, что доктор Осборн никогда не мог примириться с гибелью своего отца. Я обещал предоставить ему возможность задать вам один вопрос. Очень простой. Не для протокола.

Шолл обернулся.

– Ваша назойливость выходит за рамки приличий.

Гёц распахнул дверь. Уже переступив порог, Шолл услышал вопрос Осборна:

– Вы решили пришить голову Элтона Либаргера к телу другого человека?

Шолл замер. Гёц тоже. Шолл медленно обернулся. Он был так растерян, словно с него публично сорвали одежду в момент эрекции. Маквею показалось, что Шолл сейчас расколется, но вместо этого он увидел на его лице надменно-презрительную маску.

– Вы начитались романов писателей-фантастов!

– Это не вымысел, – произнес Осборн.

В это время в дальнем конце зала отворилась дверь и вошел Салеттл.

– Где фон Хольден? – резко спросил его Шолл.

Эхо повторяло шаги Салеттла по мраморному полу.

– Фон Хольден наверху, в Королевских апартаментах.

От недавней нервозности Салеттла не осталось и следа: внешне он был спокоен.

– Приведите его сюда.

Салеттл усмехнулся.

– Боюсь, это невозможно. Ни в Королевские апартаменты, ни в Золотой Зал доступа больше нет.

– Что это значит?

Маквей и Осборн переглянулись. Что-то произошло, но что? Шолл тоже ничего не понимал.

– Я, кажется, вас спрашиваю!

– Лучше бы вы сами поднялись наверх. – Салеттл пересек комнату и остановился в двух шагах от Шолла и Гёца.

– Приведите сюда фон Хольдена! – приказал Гёцу Шолл.

Гёц кивнул и уже было двинулся к двери, как вдруг раздался выстрел. Гёц подпрыгнул, словно его ударили, схватился рукой за шею, затем поднес ладонь к лицу. Она была в крови. Круглыми от изумления глазами Гёц посмотрел в лицо Салеттлу, потом перевел изумленный взгляд на его руку, сжимающую маленький автоматический пистолет.

– Ты подстрелил меня, подонок, сука! – завопил Гёц, покачнулся и рухнул на пол.

– Бросьте пистолет! Сейчас же! – Левой рукой Маквей отстранял Осборна, а в правой уже держал свой револьвер.

– Разумеется, – ответил Салеттл, перевел взгляд на Шолла и улыбнулся. – Эти американцы чуть было все не испортили.

– Бросьте оружие, немедленно!

Шолл смерил Салеттла взглядом, исполненным презрения.

– Вида?

Салеттл усмехнулся.

– Она жила в Берлине почти четыре года.

– Как вы посмели? – Шолл выпрямился. Он был в бешенстве, ярость охватила его. – Как вы посмели взять на себя…

Первая пуля Салеттла вошла в горло Шолла как раз над галстуком-бабочкой, вторая – прямо в сердце, разорвав аорту. Салеттла залило кровью. Шолл пошатнулся; в глазах его застыло недоумение. Потом он упал как подкошенный, словно из-под ног у него выбили опору.

– Сейчас же бросьте оружие, или я пристрелю вас! – взревел Маквей, держа палец на спусковом крючке.

– Маквей, не надо! – заорал у него за спиной Осборн.

Салеттл опустил руку с пистолетом, и Маквей снял палец с курка.

Салеттл повернулся к ним. Он был смертельно бледен и перепачкан кровью. Его фигура во фраке казалась нелепой, напоминая зловещего, отвратительного клоуна.

– Вы не должны были вмешиваться! – Голос Салеттла дрожал от злобы.

– Бросьте пистолет на пол! – приказал Маквей; он приблизился к Салеттлу еще на несколько дюймов, полный решимости пристрелить его в любую секунду. Осборн умолял Маквея не убивать единственного человека, который знал о том, что произошло. В этом он был прав. Но Салеттл только что застрелил двоих; Маквей не позволит ему разделаться еще с двумя.

Салеттл смотрел на них, все также не выпуская оружия из опущенной руки.

– Бросьте пистолет на пол! – повторил Маквей.

– Настоящее имя Каролины Хеннигер – Вида, – сказал Салеттл. – Несколько лет назад Шолл приказал убить ее и мальчика. Я тайно привез их сюда, в Берлин, и изменил их имена. Она позвонила мне сразу же, как только скрылась от вас. Она думала, что вы из Организации. Что они нашли ее. – Салеттл помолчал и продолжал еле слышным шепотом: – Организация знала, куда вы направляетесь. Поэтому выйти на нее было очень легко. А затем – на меня. И все бы сорвалось.

– Вы убили их? – спросил Маквей.

– Да.

Осборн шагнул вперед; глаза его блестели от возбуждения.

– Вы сказали, все бы сорвалось. Что именно? О чем вы?

Салеттл не ответил.

– Каролина, или Вида, как бы там ее ни звали – она была женой Либаргера, – настаивал Осборн. – Мальчик – их сын.

Салеттл прошептал:

– Кроме того, она была моей дочерью.

– Господи!!

Осборн и Маквей переглянулись; обоих охватил ужас.

– Лечащий врач мистера Либаргера летит в Лос-Анджелес утренним рейсом, – сказал вдруг Салеттл ни с того ни с сего, словно приглашая их присоединиться к ней.

Осборн уставился на него.

– Черт побери, что вы за люди? Вы убили моего отца, свою родную дочь и внука и Бог знает скольких еще. – Голос Осборна дрожал от гнева. – Почему? За что? Чтобы защитить Либаргера? Шолла? Эту вашу Организацию? Почему?

– Джентльмены, – тихо произнес Салеттл, – оставьте Германию немцам. Вы сегодня уже пережили один пожар. Боюсь, что из второго вам не выбраться, если вы сию же минуту не покинете здание. – Он силился улыбнуться, но не смог. Его глаза остановились на Осборне. – Почему-то считается, что это очень трудно, доктор. Вовсе нет.

В мгновение ока Салеттл сунул дуло пистолета в рот и спустил курок.

Глава 124

– Частное предпринимательство, – произнес Либаргер в микрофон, и голос его проник в самые отдаленные уголки Золотого Зала, – немыслимо в эпоху демократии.

Оно возможно лишь тогда, когда народ обладает здравой идеей власти и личности.

Он помолчал и, опершись на трибуну, изучал лица сидящих в зале. Эта его речь звучала не впервые, хотя он несколько видоизменил ее, и большинство уже слышало ее. Он произнес эту речь очень давно, двадцатого февраля тысяча девятьсот тридцать третьего года перед небольшой группой магнатов делового мира. Оратор вступил в союз с богатыми общественными институтами, которые в тот зимний вечер вверили свои капиталы новому канцлеру Германии Адольфу Гитлеру.

Юта Баур вытянула шею, опустила подбородок на руки и полностью отдалась во власть того чуда, которому была свидетельницей, – перед ней с триумфальной речью выступал тот, кто был объектом полувековых мучений, сомнений, тревог и адского тайного труда. Густав Дортмунд, глава «Бундесбанка», сидел у нее за спиной, прямой, как столб; его лицо не выражало никаких эмоций – сторонний наблюдатель, не более. Однако внутри у него все трепетало, ибо он понимал, к чему приблизился.

Эрик и Эдвард со сжатыми кулаками, с вздувшимися от напряжения и стиснутыми белоснежными воротничками шеями сидели, подавшись вперед, словно манекены, ловя каждое слово Либаргера. Их волнение было иным. Всего через несколько дней один из них станет тем, кем был Либаргер. Однако пока не известно, кто именно. Каждое слово Либаргера приближало момент выбора и делало ожидание почти невыносимым.

* * *

Синильная кислота (цианистый водород) чрезвычайно ядовитая, быстро испаряющаяся жидкость или газ с запахом горького миндаля; взаимодействуя с кислородом в крови, полностью поглощает его, и жертва погибает от удушья.

* * *

– Всеми богатствами, которыми мы владеем, мы обязаны борьбе избранного, безупречного народа Германии!

Эхо разносило слова Либаргера по Золотому Залу, и каждое из этих слов проникало в сердца и умы слушателей.

– Мы не должны забывать, что все блага цивилизации держатся на железном кулаке! Только это позволит нашей мощи – военной и прочей – подняться к самым высоким вершинам – и отступления не будет!

Едва Либаргер закончил, публика вскочила на ноги. Овация была еще более бурной. Между тем Либаргер, стоявший в дальнем конце зала, расслышал то, что не могли услышать другие.

– Тише! – крикнул он в микрофон и протянул руки вперед, призывая людей умолкнуть. – Послушайте! Пожалуйста!

Либаргера поняли не сразу. О чем он? Разве речь еще не окончена? И наконец до них дошло: Либаргер не просто просит тишины, а хочет сообщить им о чем-то важном.

Публика услышала глухое жужжание; оно повторилось. Потом последовали гулкие механические удары, от которых зал содрогнулся. Казалось, снаружи опускали тяжелые железные жалюзи. Потом все внезапно стихло.

Юта Баур первой бросилась к запасному выходу в дальнем углу зала. Она сбежала вниз по маленькой лесенке, распахнула дверь – и отшатнулась в ужасе, зажав рот ладонью, чтобы не закричать. Вместо выхода она увидела еще одну дверь – огромную металлическую, крепко запертую.

Дортмунд подбежал к Юте:

– Что случилось?

Он подошел к двери, толкнул ее. Дверь не поддалась. Присутствующих в зале людей охватила тревога.

Быстро вскочив, Эрик оттолкнул перепуганную, сверкающую бриллиантами фрау Дортмунд, поднялся на трибуну и выхватил у Либаргера микрофон.

– Без паники. Пожарный выход случайно оказался закрытым. Вы можете спокойно выйти через центральную дверь.

Однако дверь оказалась запертой, как и все остальные двери.

– Что здесь происходит? – завопил Ганс Дабриц.

Генерал-майор Маттиас Нолль попытался высадить плечом ближайшую дверь, но преуспел в этом не больше, чем Дортмунд. К Ноллю присоединился Генрих Штайнер, затем еще двое. Дверь не поддавалась.

По залу поплыл слабый запах горелого миндаля. Люди принюхивались, переглядываясь в тревоге. Что это? Откуда?

– Ach, mein Gott![41] – воскликнул Конрад Пейпер, увидев на столе перед собой крохотное, аметистово-голубое облачко. «Дождик» из таких же кристалликов шел из вентиляционной решетки в потолке. – Синильная кислота!

Запах усиливался; все больше кристаллов проникало сквозь вентиляционные люки. Влага и кислота, соединившись, превращались в смертоносный цианидный газ.

Люди попятились от люков, прижались к стенам, к запертым железным дверям, наконец, друг к другу, в безмолвном ужасе глядя вверх, на эти вентиляционные решетки, так незаметно замаскированные в зеленом мраморе и позолоте украшений великолепного здания восемнадцатого века в стиле рококо.

Все они были обречены на смерть, все понимали это, но никто не верил. Не может быть! Возможно ли, чтобы это случилось с ними, с самыми влиятельными, самыми именитыми гражданами! Ведь одни только их наряды и драгоценности стоили так много, что на них можно было бы целый год кормить половину населения земного шара. И вот эти-то люди, защищенные армией тайной охраны, в прекраснейшем зале знаменитого дворца беспомощны и ждут, пока их убьет ядовитый газ!

Дико! Невозможно! Немыслимо!

– Это розыгрыш! – расхохотался Ганс Дабриц. – Розыгрыш!

Все засмеялись; Эдвард прошел к столу и поднял бокал.

– Zu Elton Lybarger,[42] – крикнул он. – Zu Elton Lybarger!

– Zu Elton Lybarger! – подхватила Юта Баур и подняла свой бокал.

Элтон Либаргер с трибуны наблюдал, как Конрад и Маргарита Пейпер, Гертруда Бирманн, Рудольф Каэс, Генрих Штайнер и Густав Дортмунд тянулись за бокалами с шампанским.

– Zu Elton Lybarger! – неслось по Золотому Залу.

Тут-то все и началось.

Голова Юты Баур внезапно откинулась назад; ее плечи и руки задрожали, их свело судорогой. То же самое происходило в другом конце зала с Маргаритой Пейпер. Она с криком упала на пол и забилась в агонии, сотрясаясь как бы от тока высокого напряжения или от того, что у нее под кожей копошатся тысячи ядовитых насекомых. В одно мгновение, словно повинуясь сигналу, те, кто еще мог, кинулись к главному выходу. Яростно отталкивая друг друга, они колотили в стальную дверь кулаками, разбивая золотые часы; били по ней каблуками, царапали ногтями резной деревянный косяк, ловя ртом воздух, моля о спасении и пощаде. Наконец все стихло.

Элтон Либаргер умер последним. Он умирал, сидя на стуле в центре зала, глядя на извивающихся в агонии. Он, как и все, понял, что это возмездие. Оно пришло потому, что никто из них до последнего момента не верил в него. А когда поверили, было поздно. Как и в концлагерях.

– Треблинка. Челмно. Собибур, – пролепетал Либаргер, чувствуя неумолимое смертоносное действие газа. – Бельзен. Майданек… – Руки свело судорогой. Либаргер глубоко вздохнул. Голова его откинулась, глаза закатились. – Аушвиц, Биркенау… – шептал он. – Аушвиц, Биркенау…

Глава 125

Когда, посадив Шнайдера в вертолет, Реммер вернулся к Шарлоттенбургу и вместе с двумя детективами вышел из машины, он совершенно не представлял, что его ожидает. К ним тут же подскочили охранники в форме.

– Мы вернулись, – на ходу бросил им Реммер, быстро показал удостоверение и побежал к главному входу. Наверняка он знал только одно: ни Маквей, ни Осборн из дворца не выходили. Если повезло, думал он, входя, то Маквей все еще внизу, и они с Шоллом вытрясают душу друг из друга. Если же нет, то Маквея уже окружила толпа кровожадных немецких юристов и ему необходима помощь.

Именно в этот момент сработало первое взрывное устройство. Реммера, детективов и охранников бросило на землю; на них посыпался град камней и бетона. Следом взорвалась еще дюжина зажигательных бомб – одна за другой. Словно гирлянда шутих при фейерверке, они по периметру опоясали дворец и его верхнюю часть – ту, где располагался Золотой Зал. Взрывы воспламенили газ, замурованный в золоченой лепнине потолков и полов зала. Загорелись и примыкающие к нему комнаты.

Маквей изо всех сил пытался оттащить от двери грузное тело Гёца, чтобы освободить проход. Взрывом разметало книги с полок; бесценный фарфор восемнадцатого века разбился вдребезги; раскололся один из мраморных каминов. Наконец Маквею удалось открыть дверь. Невыносимый жар ударил ему в лицо; коридор и лестница были объяты пламенем. Захлопывая дверь, он успел заметить, что огонь стеной окружает дворец; путь к бегству в сад через стеклянные двери был отрезан. Маквей увидел также, что Осборн, стоя на четвереньках над трупом Шолла, торопливо выворачивает его карманы.

– Что вы делаете, черт побери! Надо бежать отсюда!

Осборн словно не слышал его. Оставив Шолла, он принялся за карманы Салеттла; обыскал его пиджак, брюки, рубашку, словно не видел пожара, бушевавшего в нескольких шагах от него.

– Осборн! Они мертвы! Ради Бога, оставьте их! – Маквей вцепился в Осборна, пытаясь поднять его на ноги.

Лицо и руки Осборна были испачканы кровью. Его безумный взгляд вонзился в мертвых, требуя у них ответа. Никто, кроме них, не знал, почему был убит его отец. То, что они мертвы, второстепенно. Главное, они замкнули цепь. Больше идти было некуда.

Внезапно вверху раздался страшный грохот – взорвался газопровод. По потолку поплыл огненный шар и за какие-то доли секунд переместился в противоположный конец зала. Мгновение спустя их сбило с ног; ревущее пламя пожирало все вокруг. Осборн исчез из виду. Маквей судорожно вцепился в ножку стола, закрывая голову свободной рукой. Второй раз за вечер он в огне; но этот пожар был в тысячу раз страшнее прежнего.

– Осборн! – закричал он. – Осборн!

Покрытое ожогами лицо Маквея теперь обгорело до самой кости. Та капля воздуха, что еще оставалась в комнате, шла, казалось, из недр печи. Каждый вдох обжигал легкие.

– Осборн! – снова крикнул Маквей, но пожар ревел, как море в шторм, и ничего не было слышно. И тут он уловил запах горького миндаля. Цианид!

Маквей увидел, что кто-то движется прямо перед ним.

– Осборн! Это цианид! Осборн! Ты слышишь меня?

Но это был не Осборн, а его жена, Джуди. Она сидела на крыльце их деревянного домика на берегу Большого Медвежьего озера на фоне пурпурных вершин, покрытых снежными шапками. Над высокой золотистой травой вились крохотные мошки; воздух был чист и прозрачен, и Джуди улыбалась.

– Джуди? – услышал Маквей собственный голос.

Вплотную к нему приблизилась чья-то голова. Маквей не узнавал, кто это. Опаленные волосы, красные глаза, черное, словно копченая рыба, лицо.

– Давай руку! – раздался вопль.

Маквей закрыл глаза и снова увидел Джуди.

– Руку, черт побери! Дай руку!

Маквей протянул руку. Кто-то схватил ее, он услышал звон разбитого стекла, затем ощутил, как его подняли на ноги и поволокли к разбитым стеклянным дверям. Потом он увидел густой туман, и легкие наполнились холодным воздухом.

– Дыши! Дыши глубже! Ну давай же! Дыши, сукин сын! Дыши!

Маквей не видел того, кто кричал, но был уверен, что это Осборн. Кто же, кроме Осборна. Это был его голос.

Глава 126

Джоанна смотрела в окно гостиничного номера. Огни Берлина еле пробивались сквозь густой туман. Вряд ли утром будет летная погода, подумала она, прошла в ванную, почистила зубы и приняла две таблетки снотворного.

Джоанна пыталась понять, почему доктор Салеттл так грубо и резко нарушил ее планы. Она с горечью думала о том, почему фон Хольден не сказал ей, что летит с Шоллом сразу после церемонии. Полно, да правда ли это?

Кто такой, в конце концов, этот Салеттл? Кто уполномочил его контролировать все передвижения фон Хольдена и даже Шолла? Зачем он сделал ей подарок? Ведь она значит для него не больше комара, севшего на руку, он вполне мог выгнать ее и без всяких объяснений. Салеттл – жестокий интриган. Джоанна была уверена, что та страшная и темная сексуальная история с Либаргером – его рук дело. Но главное – фон Хольден. Только он реальность; все остальное казалось Джоанне сном.

Джоанна легла в постель, продолжая думать о фон Хольдене. Она вспоминала его лицо, прикосновения и понимала, что до конца своих дней не сможет полюбить никого другого.

Фон Хольден был в отчаянии. Никогда еще – ни во время службы в спецназе, ни в КГБ, ни в Штази – он не ощущал себя таким разбитым, физически и морально. Интересно, какую характеристику дали бы ему сейчас в спецназе? В прежней говорилось, что фон Хольден «даже в самых чрезвычайных обстоятельствах действует уверенно и четко, сохраняя спокойствие и ясность рассудка».

Сразу после встречи с Салеттлом он, как и было приказано, направился в Королевские апартаменты, входившие в комплекс Золотого Зала, ждать Шолла.

Но в тот же миг, как только дверь за ним закрылась, он ощутил внезапный укол – предвестие опасности. Нет, его не охватила паника, но что-то внутри начало отсчитывать секунды, как в бомбе с часовым механизмом, и через пять минут фон Хольден ушел. Салеттл уже стар, Шолл тоже, как и Дортмунд, и Юта Баур. Власть, богатство и возраст превратили их в деспотов и самодуров. Даже Шолл, который допускал, что Маквей и Осборн могут докопаться до правды, до конца все-таки не верил в это. У этих людей притупилось ощущение опасности. Мысль о провале казалась им абсурдной. Даже появление Маквея и берлинской полиции с ордером на арест не насторожило их.

Церемонию в мавзолее не отменили, а просто отложили. Все должно состояться. Как только вмешаются юристы, полиция сразу же покинет здание. Крайняя дерзость заключалась в том, что эта церемония не только была связана с раскрытием тщательно охраняемой тайны Организации; ее целью было убийство. Второй шаг «Ubermorgen» – ритуальное убийство Элтона Либаргера. Но и это лишь прелюдия к истинной сути «Ubermorgen».

Ладно, пусть они играют в заносчивых идиотов, раз ни на что другое не способны. Он, фон Хольден, не из таких. Он – последний гвардеец Организации. Он поклялся защищать ее от внутренних и внешних врагов, чего бы это ни стоило. Шолл помешал ему возглавить операцию в отеле «Борггреве», а Салеттл передал ему приказ Дортмунда оставаться в Королевских апартаментах до особого распоряжения. И, сидя здесь в одиночестве, с тикающим внутри темным Vorahnung, слыша за стеной гром аплодисментов – Элтон Либаргер входил в Золотой Зал, – фон Хольден пришел к выводу, что сейчас внутренние враги едва ли не опаснее внешних. Поэтому следующий приказ будет отдавать он, а не они. По черной лестнице фон Хольден спустился к запасному выходу, вызвал в службе безопасности машину – белую «ауди» – и повел ее назад, к дому № 45 по Берен-штрассе, надеясь вернуть контейнер в безопасные недра «Сада». Но он опоздал. Улицу перекрыли пожарные машины, а само здание было объято пламенем! Сидя в автомобиле посреди темной улицы, фон Хольден с ужасом почувствовал, как оживают его видения. Все началось с прозрачных перекатывающихся волн; следом за ними появились алые сполохи полярного сияния, потом – ярко-зеленые.

Чтобы отогнать их, фон Хольден включил радио – плевать он хотел на всех и на их идиотские приказы, но кое-кого все-таки следовало проинформировать. Шолла, Салеттла, Дортмунда или хотя бы Юту Баур. Но в тот момент, когда приемник был у него уже в руке, раздался вызов из дворца:

– Люго! – донесся из приемника отчаянный голос Эгона Фриша, старшего офицера службы безопасности Шарлоттенбурга. – Люго!

Фон Хольден несколько секунд поколебался и наконец ответил:

– Люго.

– Здесь настоящий ад! Золотой Зал заперт и горит! Все входы и выходы блокированы!

– Блокированы?! Как?

– Опустились пожарные двери. Электричество отключено, поэтому поднять двери невозможно!

Выехав с Берен-штрассе, фон Хольден как сумасшедший помчался по Берлину. Как это могло случиться? Ведь ничто этого не предвещало! Потайные двери установили во всех комнатах дворца полтора года назад, на случай пожара и для предотвращения вандализма – за целых восемнадцать месяцев до того, как были назначены дата и место сегодняшнего празднества. Автоматизированные компьютерные системы службы безопасности ведут наблюдение за домом на Берен-штрассе двадцать четыре часа в сутки, а в последнюю неделю – в Шарлоттенбурге. Сегодня после полудня фон Хольден лично проверял работу этих систем в Золотом Зале и в зале романтизма, где подавали коктейли. Все было в порядке, все работало.

Подъехав к дворцу, фон Хольден увидел, что он оцеплен. Ближе всего к дворцу можно было пройти через мост Каприви, и фон Хольден поспешил туда. Но уже за четверть мили от дворца он увидел всполохи пламени, взметающиеся в черное небо. К утру дворец превратится в пепел. Это трагедия национального масштаба, и он знал, что назавтра газетные заголовки уподобят ее поджогу Рейхстага в 1933 году.[43] Найдут ли газетчики повод сравнить то, что может произойти теперь, с последствиями того поджога, фон Хольден пока не знал. Он твердо знал одно: выполнив приказ Салеттла, он сам и бесценный контейнер, принесенный им из «Сада», были бы сейчас охвачены бушующим пламенем.

Глядя с моста Каприви на горящий Шарлоттенбург, фон Хольден своей властью принял решение ввести в действие «Заключительную Операцию». Ее разработали в 1942 году как последнюю и решающую меру, обусловленную обстоятельствами невероятной сложности. Полвека руководство совершенствовало и оттачивало ее. Все, кто входил в высшие круги Организации, изучили операцию до мельчайших деталей, так что могли проделать ее даже с закрытыми глазами. Поскольку предполагалось, что исполнителю придется действовать в одиночку в критических обстоятельствах, решение о маршруте и способах передвижения он должен был принять сам; это зависело от его изобретательности. Оригинальность операции заключалась в ее простоте и доступности – именно поэтому она и исключала осечки. Время от времени она подавляла доводы даже главных деятелей Организации, пытавшихся помешать ее проведению.

Приняв решение, фон Хольден сел в «ауди» и помчался прочь сквозь толпу зевак, спешащих поглазеть на пожар. Было очевидно, что оба пожара – в Шарлоттенбурге и на Берен-штрассе – дело рук диверсантов; значит, Хольдену жизненно необходимо в кратчайший срок исчезнуть из Германии. Служба, которая займется расследованием – будь то берлинская полиция, разведуправление Германии, ЦРУ, Моссад, французская или английская военная разведка, – обыщет каждый уголок страны, чтобы найти хоть одного члена Организации, спасшегося от диверсии. Из-за густого тумана вылететь из Германии невозможно, даже на частном реактивном самолете. Альтернатива – «ауди», но путь будет долгим, возможны проверки на дороге или технические неисправности. Автобус, если его остановят, не оставит ему ни одного шанса на спасение. Ну а поезд? Человек может затеряться на переполненном вокзале, а потом взять спальное купе на одного. На границах теперь проверяют не так дотошно, как раньше; к тому же в крайнем случае можно всегда сорвать стоп-кран и скрыться в суматохе. Однако пассажира, который поздно вечером покупает билет в спальное купе, нетрудно запомнить, а значит, выследить и схватить. Но другой возможности не было, и фон Хольден отлично это знал. Теперь нужно только одно – хорошенько запутать следы.

Глава 127

К Шарлоттенбургу прибыло уже семнадцать пожарных бригад, и подъезжали все новые, из самых дальних районов. Тысячи горожан собрались поглазеть на пожарище; их оттесняли немецкие полицейские в касках. Несмотря на туман вертолеты полиции, пожарных служб и средств массовой информации кружили над Шарлоттенбургом.

Пожарная команда прорвалась к дворцовому комплексу с тыла, сметя на своем пути временные заграждения службы безопасности, ухоженные клумбы; она направила шланги на неукротимый огонь верхних этажей, и тут из тьмы раздался отчаянный вопль Осборна.

Он оттащил Маквея подальше от здания и оставил его на траве. Маквей был без сознания и едва дышал; Осборн рывком разорвал ворот его рубашки, чтобы облегчить доступ воздуха. Но он не мог снять страшную судорогу мышц шеи и плеч Маквея. Необходимо срочное противоядие от цианида. На противоположном берегу Шпрее Осборн увидел людей, наблюдающих за пожаром, и, сам отравленный газом, задыхаясь, подавляя приступ дурноты, побежал к реке. Он размахивал руками, призывая на помощь. Издалека, во тьме и грохоте, никто не увидел Осборна и не услышал его криков. Он вернулся к Маквею. Тот корчился в предсмертной агонии. И Осборн ничем не мог помочь ему. Он стоял и смотрел, как умирает его друг. В этот момент появились пожарные.

– Цианидный газ! – задыхаясь и кашляя, крикнул Осборн прямо в лицо молодому крепышу-пожарнику. Он знал, что у американских пожарных команд всегда при себе противоядие, так как горящая пластмасса выделяет синильную кислоту, и молил Бога, чтобы немецкие бригады оказались такими же оснащенными. – Нужно противоядие от цианида! Амилнитрит! Понимаете? Амилнитрит! Против газа!

– Я не понимаю по-английски, – ответил пожарный.

– Доктора! Доктора! Пожалуйста! – Осборн старался произносить слова как можно отчетливее, моля Господа, чтобы его поняли.

– Arzt? Ja?[44] – кивнул пожарник и быстро проговорил что-то в радиомикрофон, присоединенный к вороту куртки.

– Амилнитрит! – повторил Осборн и тут же отвернулся, наклонившись к земле. Его вырвало на траву.

* * *

Реммер ехал вместе с ними и тремя немецкими медиками в машине «скорой помощи». Лекарство начало действовать. На лице Маквея была кислородная маска. Дыхание восстанавливалось. Осборн лежал рядом; к его руке, как и к руке Маквея, тянулись трубочки капельницы. Он смотрел вверх, на Реммера, и сквозь вой сирены прислушивался к треску полицейского радиоприемника. Все говорилось по-немецки, но Осборн из разговоров понял, что Шарлоттенбург и все, кто находился в нем, погибли в огне; спаслись, кроме них с Маквеем, только несколько охранников. Золотой Зал по-прежнему оставался заблокированным металлическими дверями, но они теперь превратились в искореженную, расплавленную массу. Пройдет немало часов, а может, и дней, пока пожарные в противогазах смогут туда проникнуть.

Осборн пытался отогнать от себя воспоминание о том, как Маквей в судорогах корчился на траве. Сейчас он должен позаботиться о собственной безопасности. Но пока он мог только смотреть на все это. То же самое было и много лет назад, когда его отец умирал на одной из бостонских улиц. То, что теперь Осборн вырос и стал врачом, ничего не меняло.

Осборн ощутил, как рыдания подступают к его горлу. Тайна гибели отца навсегда похоронена в огненной могиле Шарлоттенбурга! Сколько пришлось пережить, а ведь он узнал лишь то, что его отец, как и другие, стал жертвой тайной организации. Все это было связано с дьявольским экспериментом группы нацистов в области низкотемпературной атомарной хирургии. И если верно предположение Маквея насчет Элтона Либаргера, эксперимент оказался успешным. Но ответа на главный вопрос – зачем? – Осборн так и не получил. Вероятно, он и так знал слишком много. Он подумал о Каролине Хеннигер и ее сыне. Сколько еще невинных людей погибло из-за его частного расследования? Вина лежит только на нем, и ни на ком другом. Жизнь крутила его, как бешеный водоворот, который постоянно затягивал в свою воронку все новые жертвы. Трагическое скрещивание судеб, которые никогда не должны были бы пересечься…

Когда Осборну было десять лет, Бог покинул его и не вернулся к нему и поныне. Он не вернулся и к Вере, которая ненадолго озарила жизнь Осборна светом. Ну как же допустил Бог, чтобы ее объявили заговорщицей, оторвали от него?

Осборн вдруг ясно увидел Веру в ужасном, всепроникающем свете ламп. Где она сейчас? Что они делают с ней? Может ли она противостоять им? О, как бы ему хотелось оказаться сейчас рядом с Верой, прикоснуться к ней, обнять и успокоить ее, сказать, что все будет хорошо… Потом его пронзила мысль, что, если даже это было бы возможно, она оттолкнула бы его, отшатнулась от его объятий, потеряв к нему всякое доверие. Неужели то, что случилось, разрушило и их отношения?

– Осборн… – донесся вдруг из-под маски приглушенный голос Маквея.

Осборн посмотрел вверх, на освещенное фарами автомобиля озабоченное лицо Реммера.

– Осборн здесь, Маквей. Он в порядке, – произнес Реммер.

Сдвинув свою кислородную маску, Осборн потянулся к Маквею, взял его за руку и встретился с ним взглядом.

– Мы скоро доедем до больницы, – сказал он, стараясь ободрить Маквея.

Маквей закашлялся и снова закрыл глаза от боли. Реммер взглянул на немецкого врача.

– Все будет хорошо, – проговорил Осборн, не выпуская руку Маквея. – Пусть отдохнет.

– Плевать, – внезапно прохрипел Маквей, – слушай! – Он сильно сжал ладонь Осборна и открыл глаза. – Салеттл… – Маквей замолчал, тяжело вздохнул и с усилием продолжил: – …сказал… что врач Либаргера… та женщина… летит…

– …утренним рейсом в Лос-Анджелес! – закончил за него Осборн. – Господи, он не зря это говорит! Значит, она жива! И находится здесь, в Берлине!

– Да.

Глава 128

В палате на шестом этаже университетской клиники было темно. Маквея увезли в ожоговое отделение, Реммера с переломом руки – на рентген и перевязку; Осборн остался один. Когда его доставили сюда, он был измучен и грязен; его брови и волосы так обгорели, что он напоминал Юла Бриннера или морскую свинку. Его осмотрели, вымыли и уложили в постель. От снотворного Осборн отказался.

Теперь, когда полиция Берлина рыскала по городу, пытаясь разыскать Джоанну Марш, Осборн мог спокойно уснуть – но сон не шел. То ли от переутомления, то ли от какого-то неизвестного побочного эффекта отравления цианидом он был перевозбужден. Осборн смотрел на свою одежду, висящую в стенном шкафу рядом с измятым костюмом Маквея. Через открытую дверь палаты он видел пост медсестры. Дежурная медсестра, высокая стройная блондинка, разговаривала по телефону, одновременно что-то печатая на компьютере. Вошел врач с вечерним обходом; сестра подняла на него глаза. Осборн подумал, что уже не помнит, когда он сам последний раз совершал врачебный обход. Да и было ли это вообще? Казалось, он провел в Европе целую вечность. Врач, влюбленный в свое дело, попеременно превращался в преследователя, в жертву, в беглеца, наконец, снова в преследователя, но на этот раз как союзник полицейских из трех государств. При этом он застрелил трех боевиков-террористов; среди них была женщина. Его жизнь и медицинская практика в Калифорнии казались ему теперь туманным сном. Сном или явью? В чем-то это отражало суть его жизни. Сон или явь? Все это случилось с ним потому, что он никогда не мог примириться со смертью отца. Но ведь все это еще не кончилось! Вот почему Осборн не мог уснуть. Он пытался найти разгадку, обыскивая карманы убитых Шолла и Салеттла, но, ничего не обнаружив, решил, что это и есть конец долгих странствий, пока Маквей не сказал ему о словах Салеттла. Неизвестно, хотел ли он сказать им, что они должны разыскать Джоанну Марш. Неизвестно, знает ли она что-нибудь, но Джоанна – последнее звено в цепи, такое же, каким был Шолл после смерти Альберта Мерримэна. Поэтому путь не завершен, и надо продолжать поиски. Но как? Маквей вышел из строя и неизвестно насколько.

Глава 129

Бербель Брашер стояла, натягивая собачий поводок, и беседовала с инспектором из отдела убийств центрального полицейского управления Берлина. Уже перевалило за полночь: 12.35. Бербель Брашер было восемьдесят семь лет, а ее псу, Хайнцу, шестнадцать. У него были проблемы с мочевым пузырем, поэтому Бербель обычно выгуливала его раза четыре за ночь, иногда пять или даже больше. Эта ночь была особенно тяжелой, и, выйдя с собакой в шестой раз, Бербель увидела полицейские машины. Полицейские и любопытные подростки окружили припаркованное у тротуара такси.

– Да, я его запомнила. Молодой, красивый, в смокинге. – Она замолчала, увидев, как подъехал фургон и из него вышел следователь-коронер с ассистентами в белых халатах. – Мне показалось странным, что такой приличный молодой человек в смокинге вылезает ночью из такси, бросает ключи в машину и уходит. – Бербель следила, как ассистенты принесли носилки и большой клеенчатый мешок, в который кладут трупы, как достали из багажника тело убитой женщины-таксиста, положили в мешок и застегнули «молнию». – Но потом я подумала: мне-то какое дело? Да, еще у него висел на плече какой-то белый чемодан или ящик. Странно, подумала я, в смокинге – и с такой странной ношей. Но в наше время чего только не увидишь…

Смокинг сразу навел на мысль о Шарлоттенбурге, и ровно в час ночи Бербель Брашер в полиции уже просматривала фотографии. Поскольку убийство имело отношение к Шарлоттенбургу, полицейские тут же сообщили о нем в берлинскую криминальную службу. Бад-Годесберг немедленно связался с Реммером.

– Положите в пакет со снимками ту фотографию начальника охраны Шолла, которую сделали с видеозаписи на Хаупт-штрассе, – приказал из больничной палаты Реммер. – Никак не помечайте ее, просто положите.

Через двадцать минут позвонили из Бад-Годесберга с информацией о том, что один из членов Организации, как называл ее доктор Салеттл, избежав пожара в Шарлоттенбурге, находится на свободе. Реммер тотчас же потребовал международный ордер на арест Паскаля фон Хольдена, подданного Аргентины, имеющего швейцарский паспорт и подозреваемого в убийстве.

Через час судья из Бад-Годесберга подписал ордер. Несколько секунд спустя фотография фон Хольдена была разослана по электронному телеграфу во все полицейские управления Европы, Великобритании, Северной и Южной Америки с кодом «Рэд», что означало «арестовать и задержать», и дополнительной информацией: вооружен и чрезвычайно опасен.

* * *

– Как вы себя чувствуете? – спросил Реммер, зайдя в палату Осборна в третьем часу ночи.

– Все в порядке. – Осборн дремал, но очнулся, услышав голос Реммера. – Как ваша рука?

– Пока наложили гипс. – Реммер ощупал запястье.

– А как Маквей?

– Спит.

Реммер подошел ближе, и Осборн увидел, как блестят его глаза.

– Вы нашли врача Либаргера?

– Нет.

– Что еще?

– Спецназовец, о котором говорил Нобл и которого вы встретили в Тиргартене, спасся от пожара.

Осборн приподнялся. Еще одна ниточка!

– Фон Хольден?

– Человек, по описанию похожий на него, садился в поезд, отходящий в десять сорок восемь во Франкфурт. Мы не уверены, что это он, но я отправляюсь туда. Погода нелетная, поездов в ближайшие часы нет, так что я еду на машине.

– Я с вами!

– Так я и думал, – усмехнулся Реммер.

* * *

Через десять минут по автостраде мчался темно-серый «мерседес». По конструкции это была специальная полицейская машина, с V-образным восьмицилиндровым двигателем объемом в шесть литров. Конечно, инструкция указывала максимальную скорость, но утверждали, что на хорошем прямом шоссе скорость «мерседеса» достигала двухсот миль в час.

– Вас не укачивает? – спросил Реммер, многозначительно посмотрев на Осборна.

– А что?

– Поезд прибывает в семь часов четыре минуты. Сейчас начало третьего. Опытный водитель может добраться из Берлина во Франкфурт за пять с половиной часов. Я хороший водитель. И к тому же коп.

– А каков ваш рекорд?

– Рекорда пока нет.

Осборн улыбнулся.

– Ну так поставьте его.

Глава 130

Фон Хольден сидел в темноте, прислушиваясь к стуку колес. За окном купе проносились огни маленьких городков. Берлин со всеми его напастями остался позади, и фон Хольдену теперь было легче сосредоточиться на том, что его ждет. Взглянув на противоположную полку, он увидел, что на него смотрят.

– Спите, пожалуйста, – сказал он.

– Да… – ответила Вера, повернулась к стене и попыталась заснуть.

За ней пришли в начале одиннадцатого, вывели из камеры в какую-то комнату, принесли вещи и велели одеваться, затем посадили в лифт и подвели к машине, где ждал этот человек. Он представился главным инспектором федеральной полиции; Веру отпускали под его ответственность, и она должна была подчиняться ему во всем. Он назвался фон Хольденом, пристегнул Веру к себе наручниками, они перешли перрон и сели в поезд на вокзале Банхоф Зоо.

– Куда вы меня везете? – настороженно спросила Вера, когда он запер дверь купе.

Он молча поставил на пол большой контейнер, который до этого нес на плече, отстегнул наручники и только тогда сказал:

– К Полу Осборну.

Пол Осборн! Эти слова потрясли ее.

– Его увезли в Швейцарию.

– С ним все в порядке? – Вера не могла прийти в себя. Швейцария! Но почему? Господи, что же случилось?

– Пока я не располагаю информацией. Только исполняю приказы, – ответил фон Хольден, указал ей на полку и сел напротив. Через несколько минут поезд тронулся, и фон Хольден потушил свет. – Спокойной ночи.

– А где именно в Швейцарии?

– Спокойной ночи.

* * *

Фон Хольден улыбнулся в темноте. Подозрения Веры мгновенно сменились надеждой. Несмотря на испуг и страшную усталость, она думала прежде всего об Осборне. Значит, с ней не будет никаких проблем, пока она верит, что ее везут к Осборну. То, что она якобы находится на попечении инспектора полиции, обнадеживало еще больше.

Сотрудники берлинского сектора еще утром сообщили фон Хольдену о ее аресте. Тогда это показалось ему не слишком важным, но последующие события придали особое значение этому происшествию. Через полчаса после его приказа берлинский сектор организовал освобождение Веры из тюрьмы. За это время фон Хольден успел переодеться, раздобыть удостоверение берлинской криминальной полиции, упаковать контейнер для большей безопасности в черный нейлоновый мешок: теперь его можно было нести и на плече, и за спиной.

Арестовав Веру, Маквей по иронии судьбы сам помог фон Хольдену запутать следы. Теперь он путешествовал не один, а делил купе первого класса с необычайно красивой женщиной. Но самое главное заключалось в другом: она давала ему куда более важное преимущество, поскольку стала его заложницей.

Фон Хольден взглянул на часы. Через пять часов с небольшим они будут во Франкфурте. Он мог позволить себе поспать четыре часа, а потом уже будет решать, что делать дальше.

Глава 131

Фон Хольден проснулся ровно в шесть. Вера еще спала. Он встал, вошел в крошечную ванную и закрыл за собой дверь. Умылся, побрился – в купе первого класса были и бритвенные принадлежности, – ни на миг не переставая размышлять о Шарлоттенбурге. Чем больше он обдумывал случившееся, тем сильнее укреплялся в мысли, что их предал кто-то из Организации. Возможно, несколько человек. Он вспомнил бледное, как смерть, лицо Салеттла у входа в мавзолей: он нервничал из-за появления полицейских с ордером на арест Шолла и упорно настаивал, чтобы фон Хольден взял контейнер и пошел с ним в Королевские апартаменты, где теперь, фон Хольден понял, его подстерегала смерть.

Однако предположение, что предатель – Салеттл, казалось полным абсурдом. Доктор был в «Ubermorgen» с самого его основания, с конца тридцатых годов. Он курировал все, что касалось медицины, следил за хирургическим обезглавливанием и экспериментальными операциями. Неужели, приблизившись к завершению того, чему посвятил полвека, Салеттл вдруг сам все разрушил? Это бессмысленно. Но, с другой стороны, у кого, кроме Салеттла, был полный доступ не только в Шарлоттенбург, но и к самым тайным глубинам «Ubermorgen»?

Свисток поезда вернул фон Хольдена к реальности. Через сорок минут они будут во Франкфурте. Он решил отказаться от самолетов и передвигаться дальше только на поездах – до самого конца, если ему будет сопутствовать удача. В 7.46 международный экспресс повезет их в Швейцарию. В 12.20 они будут в Берне. Оттуда полчаса до Интерлакена, потом – захватывающий дух подъем в Альпы на поездах «Бернес-Оберленд Рейлвэй» и, наконец, последний этап – на «Юнгфрау Рейлвэй» до самой вершины!

Глава 132

Реммер бодрствовал уже двадцать один час, а накануне спал только три часа, поэтому яркие вспышки на скользкой от дождя автостраде к северу от Бад-Херсфельда не сразу привлекли его внимание. К реальности его вернул крик Осборна. Реммер мгновенно оценил ситуацию, нажал на тормоза, и огромный «мерседес» за считанные секунды снизил скорость со ста восьмидесяти до ста миль.

Осборн вцепился в кожаное сиденье: суставы пальцев побелели. Задние колеса «мерседеса» оторвались от земли, и машина на бешеной скорости развернулась на триста шестьдесят градусов. Только тогда Осборн увидел, что впереди – авария. По шоссе разметало полдюжины машин и два тяжелых трейлера. «Мерседес» крутануло на скорости восемьдесят миль в час, и он оказался всего в пятидесяти ярдах от первого перевернувшегося трейлера. Осборн напрягся в ожидании удара и взглянул на Реммера. Тот сидел с каменным лицом, вцепившись в руль обеими руками, словно машина неслась прямо в пропасть, и не было силы, способной остановить ее. Осборн уже хотел было выхватить у Реммера руль и объехать грузовик с другой стороны, но «мерседес» опять резко развернуло. Реммер правой ногой нажал педаль акселератора, машину рвануло вперед, он отпустил газ, и они промчались мимо разбитого грузовика всего в нескольких дюймах от него. Еще один поворот – и «мерседес» избежал столкновения с перевернутым «вольво». Шины зашуршали по мягкому гравию обочины; «мерседес» встал на два колеса, качнулся, обрел равновесие и остановился.

* * *

Поезд медленно подползал к главному железнодорожному вокзалу Франкфурта. Фон Хольден встал и выглянул в окно. На душе было неспокойно.

Вера сидела на диване, не сводя с него глаз. Она провела ночь в смятении, почти без сна. Почему Пол в Швейцарии? Почему полиция везет ее к нему? Может быть, он ранен или даже при смерти?..

Поезд остановился. Что-то зашипело, и с грохотом открылись двери вагона.

– Мы сразу пересядем на другой поезд, – сказал фон Хольден. – И имейте в виду – вы по-прежнему в распоряжении федеральной полиции.

– Вы везете меня к Полу – неужели вы думаете, что я сбегу?

Вдруг в дверь купе громко постучали.

– Полиция! Пожалуйста, откройте дверь!

Полиция? Вера взглянула на фон Хольдена. Не обращая на нее внимания, он снова посмотрел в окно. Перрон был переполнен, но полицейских – по крайней мере, в форме – фон Хольден не увидел.

Стук повторился.

– Полиция! Немедленно откройте!

– Это ошибка, – сказал фон Хольден, отходя от окна. – Они, должно быть, ищут кого-то.

Он слегка приоткрыл дверь и выглянул из купе, надев очки, словно для того, чтобы лучше разглядеть посетителей.

– Что такое?

За дверью стояли двое в гражданской одежде, один высокий, другой пониже, чуть поодаль – полицейский в форме, с автоматом. Эти двое, без сомнения, детективы.

– Выйдите, пожалуйста, из купе, – сказал высокий.

– Берлинская криминальная служба, – произнес фон Хольден, открывая дверь пошире, чтобы они увидели Веру.

– Выйдите из купе! – повторил высокий. Они ищут преступника по фамилии фон Хольден. Возможно, это он и есть. Но может быть, и нет. У человека на фотографии не было очков. К тому же он сам из полиции. И что это за женщина в купе?

– Пожалуйста. – Фон Хольден шагнул в коридор. Второй детектив смотрел на Веру, полицейский – на фон Хольдена. Тот улыбнулся.

– Кто эта женщина? – спросил высокий.

– Заключенная. Арестована по подозрению в терроризме.

– Куда вы ее везете?

– В Бад-Годесберг.

– Где сотрудница полиции?

Вера посмотрела на фон Хольдена. О чем это они?

– Не хватило времени, – спокойно ответил фон Хольден. – Никого не было на месте. Все из-за Шарлоттенбурга.

– Удостоверение.

Фон Хольден краем глаза заметил, что полицейский смотрит в окно. По перрону шла красивая женщина. Они расслабились, подумал фон Хольден, они начинают мне верить.

– Да, конечно. – Он вынул из внутреннего кармана тонкий бумажник и протянул невысокому детективу; затем взглянул на Веру. – С вами все в порядке, мисс Моннере?

– Я не понимаю, что происходит.

– Я тоже.

Фон Хольден повернулся; раздались два негромких щелчка, похожих на плевки. Глаза полицейского расширились, а колени подкосились. В тот же миг дуло пистолета уперлось в лоб маленького детектива; еще один щелчок – и он опрокинулся навзничь с пробитым черепом. Фон Хольден отскочил; пуля, выпущенная из девятимиллиметровой «беретты» высокого детектива, скользнула по рукаву его куртки. Фон Хольден дважды выстрелил из маленького, размером в ладонь, пистолета 38-го калибра с глушителем. Лицо детектива на мгновение исказил гнев, затем и он рухнул на пол.

Через несколько секунд фон Хольден и Вера шагали по перрону, слившись с толпой пассажиров. На левом плече фон Хольден нес рюкзак, правой рукой крепко сжимал локоть Веры. Лицо ее было белым от ужаса.

– Послушайте, – произнес фон Хольден, рассеянно глядя вдаль и словно поддерживая светскую беседу. – Эти люди – не полиция.

Вера шла молча, пытаясь взять себя в руки.

– Забудьте о том, что произошло, – сказал фон Хольден. – Просто выкиньте из головы – и все.

Они вошли в здание вокзала. Фон Хольден оглянулся, но полицейских не увидел. Часы над газетным киоском показывали 7.25. Он высоко поднял голову, пробежал взглядом расписание поездов и, найдя то, что искал, повел Веру в закусочную и заказал кофе.

– Выпейте.

Вера колебалась. Фон Хольден ободряюще улыбнулся.

– Ну пожалуйста…

Вера взяла чашку дрожащими руками. Только теперь она поняла, как испугалась. Она сделала глоток; кофе приятно согревал и немного ее успокоил. Вдруг Вера ощутила, что фон Хольдена рядом нет. Он вернулся с газетой в руках.

– Я же говорил вам, что эти люди – не из полиции. – Он склонился к ее уху. – В Германии, с момента ее объединения, существует новая, пока подпольная нацистская организация, но она набирает силу и строит большие планы. Прошлым вечером в Шарлоттенбургском дворце в Берлине собрались сто наиболее влиятельных и уважаемых, демократически настроенных граждан Германии, чтобы пролить свет на будущее своей страны…

Бросив взгляд на часы над киоском, фон Хольден развернул газету. На первой странице была огромная фотография объятого пламенем дворца и заголовок: «Шарлоттенбург горит!»

– Зажигательные бомбы. Погибли все. По вине этих новых наци.

– Вы, наверно, не случайно говорите мне об этом? – Вера чувствовала, что он что-то от нее скрывает.

Фон Хольден издалека увидел, как к поезду, из которого они только что вышли, бегут полицейские. Он снова посмотрел на часы: 7.33.

– Пойдемте, пожалуйста.

Он взял Веру под руку и повел к другому поезду.

– Полу Осборну стало известно, что его помощники – не те, за кого себя выдают.

– Маквей?! – Вера не верила своим ушам.

– И он тоже.

– Нет! Не может быть! Он же американец! Как и Пол.

– Как по-вашему, случайно ли французский полицейский, который работает с Маквеем в Париже, был вчера ранен и умер в лондонской больнице в то самое время, когда нашли тело премьер-министра?

– О Господи… – Вера словно наяву видела Лебрюна и Маквея у себя дома. Возвращался ужас немецкой оккупации Франции: тысячи лиц – и ни одного, кому можно довериться. Именно против этого боролся во Франции Франсуа Кристиан, именно этого боялся больше всего – французская сентиментальность под тяжелым германским сапогом, тогда как сама Германия, объятая разрухой и гражданскими беспорядками, словно лунатик движется в объятия фашистов.

– Это реальность, с которой мы имеем дело, – внушал ей фон Хольден. – Сплоченные, вымуштрованные неонацисты терроризируют Европу и Америку. Осборн узнал об этом и пришел к нам. Мы вывезли его из Германии ради его же безопасности. Это касается и вас.

– Меня? – Вера недоверчиво смотрела на него.

– Этим людям был нужен не я, а вы. Им известно о ваших отношениях с Франсуа Кристианом, и они надеются, что вы кое-что им расскажете.

Вера ясно, даже слишком ясно увидела Авриль Рокар, шагающую к ферме у Нанси, и убитых агентов французской спецслужбы, распростертых на земле за ее спиной…

– Откуда вы знаете про Франсуа? – с болью в голосе спросила Вера.

– Нам рассказал Осборн. Поэтому мы вытащили вас из тюрьмы, пока до вас не добрался Маквей и его помощники.

Они были уже на перроне и двигались вместе с толпой вдоль поезда. Фон Хольден смотрел на номера вагонов. Диспетчер по громкоговорителю объявлял о прибытии и отправлении поездов. Откуда полицейские знали, каким поездом он ехал? Фон Хольден пристально всматривался в лица людей. Нападения можно ждать в любой момент, откуда угодно. Издалека донесся вой сирен. Фон Хольден наконец увидел нужный вагон.

* * *

В 7.46 международный экспресс отошел от вокзала Хауптбанхоф. Вера, сжавшись, сидела на красном бархатном диване в купе первого класса рядом с фон Хольденом. Когда экспресс набрал скорость, она отвернулась к окну. Немыслимо, чтобы Маквей оказался не тем, за кого себя выдавал! Однако Лебрюн мертв и Франсуа Кристиан – тоже. А фон Хольден знает столько, что не доверять ему нельзя. Еще сто человек погибли в Шарлоттенбурге… не говоря уж о тех троих, которых фон Хольден застрелил в поезде. В другое время, при других обстоятельствах Вера могла бы спокойно все обдумать и сделать выводы. Но события разворачивались так стремительно и так неумолимо…

Ужаснее всего была эта неонацистская организация; о ней было страшно и думать.

Глава 133

Целый час Осборн, которому сначала помогал Реммер, а потом фельдшеры из первой машины «скорой помощи», пытался спасти людей на залитом кровью шоссе. Ему пришлось вспомнить все, чему его учили и чему он научился сам, работая хирургом. Под рукой не было ни инструментов, ни лекарств, ни обезболивающих препаратов – ничего.

Простерилизовав над горящей спичкой швейцарский армейский нож водителя грузовика, Осборн сделал трахеотомию семидесятилетней монахине. Затем занялся женщиной средних лет. Ее сын-подросток бился в истерике, крича, что матери оторвало ногу и она истекает кровью. Но нога была только поранена. Осборн сделал жгут из своего ремня, чтобы остановить кровотечение, велел мальчику крепко держать его и поспешил к Реммеру, который пытался вытащить из-под обломков машины молодую женщину. Машина была разбита вдребезги, и казалось, что никто в ней не уцелел. Им пришлось лечь на землю; Осборн помогал женщине выбраться, а Реммер говорил ей что-то по-немецки, приподнимая и удерживая ногами груду искореженного металла. Когда они вытащили женщину, то увидели в руках у нее младенца. Поняв, что ребенок мертв, она встала и пошла прочь. Водитель разбитого автобуса «фольксваген» бросился за ней, придерживая на бегу сломанную руку – женщина как робот шла по шоссе, не замечая мчавшихся навстречу машин. Автомобили полиции, «скорой помощи» и пожарной службы продолжали прибывать на место аварии; из Франкфурта спешил вертолет для эвакуации потерпевших. Реммер держал на руках истощенное – почти скелет! – тело юноши, умирающего от СПИДа, а Осборн пытался вправить ему плечо. Юноша не издал ни звука, несмотря на невыносимую боль, и лишь когда все было сделано, выдохнул: «Danke».

Залитый кровью участок шоссе походил на поле боя. Спасатели переносили людей в приземлившийся вертолет. Уже совсем рассвело. Реммер и Осборн устало шли к «мерседесу». Осборн взглянул на Реммера и тихо сказал:

– Кажется, мы опоздали к поезду.

– Да. – Реммер взялся за ручку дверцы.

В этот момент в машине затрещал приемник. После коротких позывных прозвучало имя Реммера. Тот схватил микрофон и отозвался. Послышалась быстрая отрывистая немецкая речь. Реммер помолчал, кратко ответил и отключил приемник.

– Фон Хольден застрелил троих полицейских на франкфуртском вокзале. Он скрылся. – Реммер замолчал, но в упор посмотрел в лицо Осборна.

Осборну стало не по себе от этого взгляда.

– Вы что-то еще хотите сказать?

– С ним была женщина.

– То есть?..

– Веру Моннере освободили из тюрьмы вчера вечером, в десять тридцать семь, – сказал Реммер.

Они вновь неслись по шоссе.

– Администратора, который выпустил ее, нашли мертвым меньше часа спустя на заднем сиденье автомобиля, припаркованного возле берлинского железнодорожного вокзала.

– Но вы же не думаете, что женщина с фон Хольденом – Вера? – Осборн почувствовал, что в нем нарастают возмущение и гнев.

– Я не делаю выводов – просто излагаю факты. Мне кажется, вам следует быть в курсе последних событий.

– Ее освободили, но ведь никто не знает, что случилось потом?

Реммер покачал головой.

– Реммер! Что, черт побери, происходит?

– Я и сам хотел бы это знать.

* * *

Три человека видели мужчину и женщину, которые вышли из поезда Берлин – Франкфурт на вокзале Хауптбанхоф. Они перешли перрон и исчезли из виду. Свидетели высказывали разные предположения, но все сходились в одном: мужчина был именно тот, с полицейской фотографии, и что на плече у него висел в мешке какой-то ящик.

На основании показаний угрюмые франкфуртские следователи из отдела убийств попытались выстроить цепь событий. Полицейские встретили берлинский поезд в 7.04 и были убиты через пять-шесть минут в купе человеком по имени фон Хольден. Их тела обнаружил приблизительно в 7.18 итальянский бизнесмен, ехавший в соседнем купе. Он слышал голоса в коридоре, но не слышал выстрелов – значит, скорее всего оружие было с глушителем. В 7.25 на место происшествия прибыл первый наряд полиции. В 7.45 вокзал был оцеплен. В течение следующих трех часов ни один человек, поезд, автобус, ни одно такси не смогут покинуть территорию вокзала без предварительного тщательнейшего досмотра.

Приемник в машине Реммера просигналил в 7.34. В 8.10 они с Осборном были на вокзале.

Реммер сам выяснил все подробности и допросил троих свидетелей. Осборн внимательно слушал его допрос, пытаясь что-то уловить, но понимал лишь отдельные слова. Реммер сказал ему сразу после переговоров по радио, что самое главное – просчитать дальнейшие шаги фон Хольдена. Франкфурт, заметил он, – крупнейшая транспортная развязка; это не конечный пункт поездки фон Хольдена, он наверняка отправится дальше. Аэропорт всего в шести милях от вокзала, и туда идет метро. Но фон Хольден, очевидно, не ожидал, что во Франкфурте его встретит полиция, иначе он вышел бы на одной из промежуточных станций. Теперь, убив троих полицейских, он вряд ли рискнет из Франкфурта лететь самолетом. У него два варианта: остаться в городе и на время залечь на дно или ехать дальше наземным транспортом. Если он выберет второе, это будет поезд, автобус или автомобиль. Последнее почти неосуществимо – разве что он угонит машину, или она уже где-то ждет его. Нанять автомобиль фон Хольден не сможет, потому что побоится привлечь этим к себе внимание. Итак, альтернатива, вызывающая головную боль у полиции: автобус или поезд. Франкфурт имеет автобусное сообщение с двумястами городами Европы! Даже если обыскивать каждый автобус, надежды на успех мало. С поездами – та же проблема. Осматривать их начали только в 7.45, а убийство предположительно произошло в 7.15. За эти полчаса из Франкфурта ушло шестнадцать поездов. Билеты на автобус нужно купить заранее; но уже выяснено, что ни в одной из автобусных касс вокзала Хауптбанхоф не были проданы билеты человеку, похожему на фон Хольдена. Зато билет на поезд можно купить и в самом поезде, после отправления – многие так и делают. Конечно, проверено будет все – полиция начнет прочесывать город в поисках фон Хольдена, аэропорт возьмут под контроль, все поезда и автобусы обыщут. И все-таки чутье подсказывало Реммеру, что фон Хольден ускользнул – на одном из тех шестнадцати поездов.

– Что они говорят? Как выглядит женщина? – спрашивал Осборн Реммера, в ярости и тревоге перебивая свидетелей.

– Описания не совпадают, – спокойно ответил Реммер. – Это может быть и мисс Моннере, может быть и другая женщина.

– Эй! Сюда! Этот человек их видел! – Полицейский, проталкиваясь сквозь толпу, вел перед собой тщедушного чернокожего человечка в переднике.

Реммер быстро обернулся.

– Вы хорошо рассмотрели их?

– Да, сэр. – Человечек смотрел в пол.

– Примерно в семь тридцать он угостил женщину кофе, – пояснил полицейский; он был выше человечка на целый фут.

– Почему вы сразу не сообщили полиции? – спросил Реммер.

– Он из Мозамбика. Его недавно избили бритоголовые, и он трясется от страха перед любым белым.

– Послушайте, – мягко произнес Реммер. – Вас никто не обидит. Расскажите нам все, что вы видели.

Человечек быстро взглянул не Реммера и тут же снова уставился в пол.

– Мужчина заказал женщина кофе, – сказал он на ломаном немецком. – Она красивый, очень напуган, руки тряслись, когда пила кофе. Он ушел, пришел с газета, показал ей. Они ушли…

– Куда ушли? В каком направлении?

– Туда, к поезд.

– К какому поезду? – Реммер указал в сторону перрона, на лабиринты железнодорожных путей.

– Тот или тот. Не видел. – Человечек пожал плечами. – Не смотрел.

– Как она выглядела? – крикнул Осборн прямо ему в лицо, не в силах больше сдерживаться.

– Спокойней, доктор, – попросил его Реммер.

– Спросите его, какого цвета у нее волосы! – требовал Осборн. – Спросите же!

Реммер перевел вопрос на немецкий. Человечек улыбнулся и прикоснулся к голове.

– Schwarz.

– Господи! – выдохнул Осборн.

Черные. Как у Веры.

– Идемте! – скомандовал Осборну Реммер и двинулся, расталкивая толпу людей.

Через несколько секунд они уже стучали в дверь кабинета начальника вокзала. На часах Реммера было 8.47.

– Какие поезда отправились с третьего и четвертого пути между семью тридцатью и семью сорока пятью? – без предисловий спросил Реммер у удивленного начальника, над головой которого висела огромная, во всю стену, карта Европы, освещенная тысячами крохотных огоньков. На карте были обозначены все железные дороги континента. – Mach schnell! – рявкнул Реммер. – Быстрее!

– Третий путь – Женева. Международный экспресс. Прибывает в четырнадцать ноль шесть, с пересадкой в Базеле. Четвертый путь – Страсбург. Международный прибывает в десять тридцать семь, с пересадкой в Оффенбурге. – Начальник вокзала отвечал быстро и точно, как компьютер.

– Швейцария или Франция! – рассвирепел Реммер. – В обоих случаях они уже за границей. Во сколько эти поезда прибывают в Базель и Оффенбург?

Через несколько минут Реммер уже связался из кабинета начальника вокзала с полицией немецкого Оффенбурга, швейцарских Базеля и Женевы и французского Страсбурга. Все пассажиры, выходящие из поездов в Оффенбурге и Базеле, смогут покинуть перрон только через один выход; в это же время инспекторы полиции в гражданской одежде сядут в поезда и проследуют до конечных станций. Если фон Хольден и его спутница выйдут на промежуточной остановке, их задержат у выхода с перрона; если останутся в поезде, их обнаружат и арестуют там.

– А что будет с… с ней? – спросил Осборн, когда Реммер повесил трубку.

– Ее арестуют так же, как и фон Хольдена.

Реммер понимал, что имеет в виду Осборн. Полицейским только что было приказано задержать преступника, который убил троих полицейских. Если беглецы действительно ехали в одном из этих двух поездов, – а Реммер был уверен, что это так, – то их шансы избежать ареста во второй раз равны нулю. А при малейшей попытке сопротивления их пристрелят на месте.

– Что теперь будем делать мы? – Осборн смотрел в глаза Реммеру. – Вы поедете за первым поездом, я – за вторым?

– Доктор… – Реммер помедлил, и Осборн вдруг почувствовал невероятную слабость, словно земля уходила у него из-под ног. – Я знаю, что вы хотите быть там, понимаю, насколько это вам необходимо. Но я не имею права взять вас с собой.

– Реммер, я сам принял решение. Не беспокойтесь обо мне.

– Я не об этом, доктор. У вас прекрасная голова, и вы в состоянии постоять за себя. Но то, с каким хладнокровием были убиты трое копов и девятнадцатилетняя таксистка, показывает, что Нобл был прав. Этот фон Хольден, а возможно, и его спутница – из спецназа. Следовательно, он или они оба прошли школу Советской Армии, а потом, возможно, и ГРУ, что на несколько голов выше, чем подготовка агентов КГБ. Это самые опытные и опасные убийцы в мире, и никто не может предугадать ход их мыслей. Взять их будет очень непросто. Я не могу из-за вас рисковать ничьей головой. Возвращайтесь в Берлин, доктор. Обещаю вам, что вы допросите обоих, как только это станет возможно. – Реммер встал из-за стола начальника вокзала и направился к двери.

– Реммер! – Осборн схватил его за рукав и повернул лицом к себе. – Вы не можете так от меня отмахнуться. Не сейчас. Маквей никогда бы…

– Маквей? – рассмеялся Реммер и снял руку Осборна со своего рукава. – Маквей привез вас сюда ради своих целей, доктор Осборн, а не во имя чего-то другого. Можете в этом не сомневаться. И делайте то, что я сказал, ладно? Снимите номер в отеле «Палас» и ждите моего звонка.

Реммер вышел из кабинета. Осборн двинулся следом, держась на расстоянии. Издали он увидел, как Реммер подошел к франкфуртским полицейским, затем быстро сказал что-то троим свидетелям и чернокожему официанту – и все они растворились в толпе людей. Пространство заполнилось какими-то безликими людьми, и Осборну показалось, что все это ему снится. Он стоял один на огромном франкфуртском вокзале, словно турист, прикидывающий, куда бы пойти в незнакомом городе. Но ни один турист не помышлял о том, о чем думал теперь Осборн.

Фон Хольден и та женщина – не Вера, твердо решил Осборн, кто угодно, но только не Вера, мало ли на свете брюнеток? – сейчас едут во Францию или в Швейцарию. Куда же именно? Куда?

Удастся Реммеру схватить их, или они снова ускользнут; что хуже – Осборн не знал. Какие бы показания ни дала врач Либаргера, если ее удалось найти, все равно не она, а фон Хольден – последний оставшийся в живых член Организации, последняя нить, ведущая к разгадке смерти отца. Если полиция попытается арестовать фон Хольдена, он, конечно, окажет сопротивление и его убьют. Тогда конец всем его поискам!

Реммер велел ему вернуться в Берлин и ждать. Нет уж. Он ждал почти тридцать лет. Хватит!

Осборн внезапно осознал, что все это время бродит по вокзалу и находится у выхода на улицу. Вдруг он увидел чернокожего официанта; тот бежал к дверям, оглядываясь, словно за ним следят, и на бегу развязывая белый фартук. У самого выхода он в последний раз обернулся, швырнул фартук в урну и выбежал на улицу. Осборн удивленно посмотрел на него, затем его осенило:

– Этот ублюдок все наврал!

Глава 134

Яркий солнечный свет ослепил Осборна; он щурился, пытаясь высмотреть того человека среди машин, припаркованных напротив вокзала. Наконец он заметил, как тот перебежал улицу и скрылся за углом. Осборн помчался за ним.

Завернув за угол, Осборн увидел, что человечек быстро шагает по лабиринту сувенирных лавчонок и кафе в дальнем конце улицы. Осборн последовал за ним. Ему показалось, что он снова в Париже, и это не чернокожий официант, а Альберт Мерримэн, или, как он сам себя называл, Анри Канарак. Канарак тогда нырнул в метро и скрылся, и Осборну понадобилось три дня, чтобы найти его. Теперь Осборн не мог позволить себе этого – через три дня фон Хольден и его спутница будут на другом краю света.

Осборн прибавил шагу; в этот момент человечек оглянулся и, заметив его, припустил во всю прыть. Пробежав шагов двадцать, он свернул в какую-то аллею. Осборн бросился за ним, на бегу выбив пакет с овощами из рук пожилой женщины, и бежал, не обращая внимания на ее сердитые вопли. В конце аллеи был забор; человечек перепрыгнул через него, Осборн – тоже. По другую сторону забора оказался сад и черный ход в ресторан. Дверь черного хода захлопнулась в тот момент, когда Осборн спрыгнул на землю.

Через несколько секунд он был внутри. Короткий коридор, кладовка, маленькая кухня. Три повара подняли на него удивленные взгляды. Одна-единственная дверь вела из кухни прямо в зал ресторана. Осборн ворвался туда. Там завтракала группа бизнесменов, обсуждая деловые вопросы. Оратор замолчал и уставился на незваного гостя. Осборн развернулся на каблуках и вышел назад, в кухню.

– Сюда вбежал человек, чернокожий. Где он, черт побери?

Повара переглянулись.

– Что вам нужно? – спросил по-немецки тучный, взмокший от пота шеф-повар в засаленном переднике и приблизился к Осборну, сжимая в руке огромный мясной нож.

Осборн посмотрел вправо, в коридор, через который только что прошел.

– Извините, – сказал он шеф-повару и направился к черному ходу, но вдруг остановился и рывком распахнул дверь кладовки. Там было пусто, и Осборн уже повернулся, чтобы уйти, но решил осмотреть все углы.

Черный человечек прятался за мешками с мукой. Осборн схватил его за шиворот и притянул к себе. Человечек отвернулся, закрыв лицо рукой.

– Не бейте! – закричал он по-английски.

– Ты говоришь по-английски?

– Немного… не бейте!

– Мужчина и женщина на вокзале. В какой поезд они сели?

– Второй путь. – Он пожал плечами и жалко улыбнулся. – Не знаю. Не видел!

– Ты уже соврал полиции! – грозно проговорил Осборн. – Не пытайся обмануть меня! Иначе я позову полицейских, и они упрячут тебя за решетку. Понял?

Тщедушный человечек закивал головой.

– Тот человек… он говорил, если я скажу кому-то, он позовет бритоголовых. Они побьют меня. Мою семью.

– Так он угрожал тебе? Не заплатил?

Человечек яростно замотал головой.

– Нет, нет, не платил. Сказал, бритоголовые. Будут бить. Опять.

– Они не придут, – мягко произнес Осборн, слегка ослабил хватку и сунул руку в карман. Человечек в ужасе закричал и рванулся изо всех сил. Осборн удержал его. – Я не собираюсь тебя бить, – проговорил он, показывая человечку купюру в пятьдесят марок. – Скажи, на какой поезд они сели?

Человечек посмотрел на деньги, затем на Осборна.

– Я не буду тебя бить. Я заплачу тебе, – повторил Осборн.

Тот открыл было рот, но нижняя губа его мелко дрожала – он все еще был до смерти перепуган.

– Пожалуйста, – сказал Осборн, – это очень важно для моей семьи. Понимаешь?

Человечек наконец поднял на него взгляд.

– Берн.

Осборн разжал пальцы.

Глава 135

Маквей лежал на спине и смотрел в потолок. Реммер исчез. Осборн исчез. И никто не сказал ему ни слова! Уже без пяти десять утра, а из всех источников информации у него в палате лишь газета и берлинское телевидение! Треть лица Маквея была скрыта под марлевой повязкой, желудок – отравлен цианидом, но он чувствовал себя неплохо. Его беспокоило, что он ничего не знает и никто не собирается ни о чем рассказывать ему.

Внезапно Маквей подумал: а где его вещи? Костюм висит в стенном шкафу, туфли стоят под ним. В другом конце палаты, рядом со стулом для посетителей – небольшой комод. Его портфель с записными книжками и паспортом, как и чемодан, должны быть в отеле, где он их оставил. Но где, черт побери, бумажник и удостоверение? Где, в конце концов, револьвер?

Отбросив одеяло, Маквей опустил ноги на пол и встал. Голова кружилась; он несколько минут постоял, пытаясь обрести равновесие. Потом сделал три нетвердых шага к комоду. В верхнем ящике лежали его спортивные трусы, майка и носки. Во втором – ключи от дома, расческа, очки и бумажник. Револьвера не было. Может, его где-то спрятали для безопасности? Или Реммер взял его? Маквей закрыл комод и шагнул к постели, но остановился. Что-то тут не так. Он рывком выдвинул второй ящик и схватил бумажник. Так и есть. Значок полицейского и рекомендательное письмо Интерпола исчезли.

– Осборн! – вслух произнес Маквей. – Чтоб тебя!..

* * *

Ни Реммера. Ни Маквея. Никого из полиции. Осборн сидел, откинувшись, в самолете, вылетающем в Швейцарию рейсом № 533, и ждал, пока откроют воздушный коридор. Он сделал то, что, по его представлениям, сделал бы Маквей: позвонил шефу службы безопасности аэропорта и представился детективом из Лос-Анджелеса, действующим в сотрудничестве с Интерполом. Он идет по следу главного подозреваемого в поджоге Шарлоттенбургского дворца. Этот человек прибыл во Франкфурт поездом из Берлина, ушел от преследования, убив троих полицейских, и сейчас едет в Швейцарию. Осборн сказал, что ему совершенно необходимо вылететь в Цюрих рейсом в 10.10, и попросил помочь ему побыстрее пройти регистрацию.

В десять часов три минуты в международном аэропорту Франкфурта Осборна встретил командир экипажа рейса № 533. Осборн назвался детективом Уильямом Маквеем из департамента полиции Лос-Анджелеса, предъявил револьвер 38-го калибра, значок и рекомендательное письмо Интерпола; удостоверение и паспорт, сказал он, остались в берлинском отеле – не было времени забрать их. Кроме того, он протянул пилоту фотографию подозреваемого – человека по фамилии фон Хольден. Командир внимательно изучил фотографию, пробежал глазами письмо Интерпола и поднял взгляд на человека, называющего себя полицейским из Лос-Анджелеса. Детектив Маквей несомненно американец, а мешки под глазами и щетина свидетельствуют о том, что у него сейчас действительно горячее время. Было десять часов шесть минут.

– Детектив… – Пилот посмотрел в глаза Осборну.

– Да, сэр?

Что он думает? Что я лгу? Что это я – преступник, который завладел значком и оружием Маквея? Если он начнет обвинять меня, буду отрицать все и стоять на своем. Я прав, что бы там ни было, и у меня нет времени на разговоры.

– Меня смущает оружие.

– Меня тоже.

– Тогда, если вы не возражаете, пусть оно до посадки полежит в кабине.

Командир поднялся на борт, Осборн заплатил за билет в марках и выбрал место во втором классе, сразу за перегородкой. Он закрыл глаза, ожидая, когда загудит мотор и самолет резко подастся назад, – это будет означать, что командир ничего не заподозрил, что Маквей не обнаружил пропажи и не поднял на ноги полицию, что все задуманное получилось. Моторы взревели, Осборна отбросило назад, и через тридцать секунд самолет оторвался от земли.

Осборн смотрел вниз, где, словно игрушечный, проплывал сельский пейзаж Германии. Самолет набирал высоту; вскоре земля скрылась из виду, и Осборн залюбовался искрящимися, снежно-белыми вершинами облаков на фоне ярко-синего неба.

– Сэр?

Осборн поднял взгляд. Перед ним, улыбаясь, стояла стюардесса.

– У нас есть свободные места. Командир корабля приглашает вас в салон первого класса.

– Большое спасибо, – улыбнулся Осборн и встал. Лететь предстояло недолго, чуть больше часа, но в первом классе он мог откинуться назад и поспать хотя бы минут сорок. К тому же возможно, что в туалетах первого класса есть бритвенные приборы и крем.

Командир корабля, видимо симпатизируя лос-анджелесским копам, представил Осборна полиции швейцарского аэропорта, объяснил, кто он такой, почему без паспорта, и подчеркнул, как дорога каждая минута, когда преследуют человека, подозреваемого в поджоге Шарлоттенбургского дворца. Понятно, что после этого Осборн, сопровождаемый полицейским, счастливо избежал процедуры регистрации в иммиграционной службе Швейцарии, и ему напоследок пожелали удачи.

Командир корабля вернул Осборну оружие, спросив, куда он теперь направляется и не нужно ли его подвезти.

– Нет, спасибо, – ответил Осборн, чувствуя огромное облегчение, но твердо решив держать свой маршрут в тайне.

– Тогда желаю успехов.

Осборн пожал ему руку и улыбнулся:

– Если будете в Лос-Анджелесе – заходите. Я ваш должник.

– Непременно зайду.

* * *

Этот разговор состоялся субботним утром, пятнадцатого октября в 11.20. В 11.35 Осборн выехал из Цюриха экспрессом «Евро-Сити». В 12.45 он прибудет в Берн – на тридцать четыре минуты позже фон Хольдена. За это время Реммер обыщет поезда Франкфурт – Женева и Франкфурт – Страсбург и, поняв, что остался ни с чем, очень удивится. Интересно, что он будет делать дальше?

Вдруг Осборна ужаснула мысль, что чернокожий мог солгать ему так же, как и Реммеру. Неужели и он, Осборн, потерпит крах? В который раз…

Глава 136

До Берна оставалось сорок пять минут, и следовало тщательно обдумать дальнейшие шаги. Он значительно сократил расстояние между собой и фон Хольденом, но все же существовал разрыв в тридцать четыре минуты. Более того, фон Хольден знал, куда едет, а Осборн – нет. Он должен поставить себя на место фон Хольдена. Откуда он едет, почему, куда и зачем?

В Берне, как Осборн выяснил еще во Франкфурте, рассчитывая кратчайший путь, есть небольшой аэропорт, соединяющий город с Лондоном, Парижем, Ниццей, Венецией и Лозанной. Рейсы, правда, редкие – ежедневные, но не ежечасные. Притом в маленьком аэропорту каждый человек на виду, и фон Хольден, конечно же, это учтет. Но учтет и другое: поскольку это гражданская авиация, он может заранее заказать место и задержать вылет.

За окном прогрохотал встречный поезд, потом открылся вид на изумрудно-зеленое поле; на горизонте возвышались крутые, уходящие в небо склоны, поросшие густым лесом. Осборна поражала красота этой земли, ослепительно свежая зелень, безоблачно голубое небо, прозрачный воздух, пляшущие на листве солнечные блики… Поезд обогнул маленький городок; за ним, вдали, на высоком холме Осборн увидел величественные очертания средневековой церкви. Он знал, что обязательно вернется сюда.

Уверенность в том, что женщина с фон Хольденом – не Вера, придавала Осборну силы. Ясно: Веру освободили из тюрьмы на совершенно законном основании, и сейчас она возвращается в Париж. Осборн вдруг представил себе, что Вера сейчас у себя дома, так же, как и прежде, до того, как все это случилось; его охватило желание, мучительное и радостное, быть рядом с ней и никогда не разлучаться. Глядя на безмятежно-спокойный швейцарский пейзаж, он почему-то представлял себе детей, слышал их смех, видел улыбку на лице Веры, чувствовал мягкое прикосновение ее щеки к своей и тепло ее ладони в своей руке…

– Fahrkarte, bitte.[45]

Осборн вздрогнул и поднял глаза. Перед ним стоял молодой контролер с черной сумкой через плечо.

– Простите, я не понимаю…

Контролер улыбнулся.

– Ваш билет, пожалуйста.

– Сейчас. – Осборн достал из кармана билет и протянул его контролеру, неожиданно проговорив: – Будьте добры… Я должен встретить в Берне одного человека. Он приезжает поездом из Франкфурта в двенадцать двенадцать. Он… он не знает, что я его встречаю… в общем, это сюрприз.

– А вам известно, где именно в Берне он должен остановиться?

– Нет, но…

В этом-то и была загвоздка. Берн явно не конечная цель фон Хольдена, но, убив полицейских, он должен срочно покинуть Германию. А если он рассуждает так, то идею о забронированных местах в самолете нужно отвергнуть.

– Думаю, он пересядет на другой поезд. Может быть, поедет в… – Осборн запнулся. Куда же поедет фон Хольден? Только не в Германию, это точно. И не в Восточную Европу: там слишком много беспорядков. – Возможно, во Францию. Или в Италию. Он… м-м-м… торговый агент.

Контролер удивлённо посмотрел на Осборна.

– Так что вы хотите у меня узнать?

– Я… – Осборн глупо ухмыльнулся. Да, контролер помог ему разобраться в собственных мыслях, но он прав – действительно, а чего он, Осборн, хочет от него? – Я, видите ли, не знаю, что делать, если его не найду. Может быть, он ждет поезда, а может, уже уехал.

– Полагаю вам следует заглянуть в расписание европейских железных дорог и найти поезда, которые вышли из Берна между двенадцатью двенадцать, когда приехал ваш друг, и двенадцатью сорока шестью, когда прибываете вы. И еще, я посоветовал бы вам вызвать его к телефону через дежурного по вокзалу.

– К телефону?

– Да, сэр, – кивнул контролер, попрощался и вышел, вручив Осборну расписание поездов.

К телефону!..

* * *

Фон Хольден ждал Веру у дверей кондитерской в глубине бернского вокзала. Она только что зашла в туалет, находившийся как раз напротив кондитерской. Вера была очень измучена и почти всю дорогу молчала, но фон Хольден знал, что она думает об Осборне. И пока она думает о нем, пока уверена, что ее везут к нему – она никуда не денется.

Первый час езды был для фон Хольдена самым беспокойным. А вдруг этот черный не так забит и запуган, как показалось фон Хольдену, когда он припер его к стене и пригрозил расправой бритоголовых? Если черный сказал полиции, на каком поезде они уехали, состав могут остановить в любой момент. Однако все обошлось. И здесь, в Берне, он тоже не увидел полицейских, кроме обычных дежурных по вокзалу.

Без семи минут час Вера вышла, и фон Хольден повел ее к кассам, где купил два транзитных, билета системы «Еврорэйл»: они годились для путешествия по всей Европе. С этими билетами нам будет удобнее, сказал фон Хольден Вере. Но она, конечно же, не знала, что теперь он в любой момент может сесть с ней в какой угодно поезд, и она не будет знать, куда этот поезд направляется.

– Achtung! Herr Von Holden, Telefon anruf, bitte. Herr Von Holden, telefon, bitte.[46]

Фон Хольден остолбенел. Его вызывали к телефону на бернском вокзале! Что это значит? Кому известно, что он здесь?

– Achtung! Herr Von Holden, Telefon anruf, bitte.

* * *

Осборн прислонился к стене телефонной будки. Отсюда ему был виден почти весь вокзал – кассы, магазины, рестораны, пункты обмена валюты. Если фон Хольден все еще здесь и ответит на вызов к телефону, Осборн непременно его увидит. Впрочем, Осборн сильно сомневался в том, что фон Хольден все еще здесь: с момента его приезда с бернского вокзала отошло по меньшей мере тринадцать поездов: шесть – в разные города Швейцарии, один – в Амстердам, а все остальные – в Италию. Правда, фон Хольден может ждать поезда и снаружи, на платформе. Осборн насчитал не меньше восьми путей…

– Извините, но господин фон Хольден не отвечает, – сказал по-английски оператор.

– Попробуйте еще раз, прошу вас. Это очень важно.

Вызов прозвучал снова.

Фон Хольден крепко взял Веру под руку и быстро повел по коридору.

– Кто это? Кто вас вызывает?

– Понятия не имею.

Фон Хольден оглянулся, но не увидел знакомых лиц. Они повернули за угол и начали подниматься по лестнице, ведущей на платформу. В дальнем конце вокзала уже стоял их поезд.

* * *

Осборн бросил трубку и поспешил к железнодорожным путям. Фон Хольден мог не ответить и находясь на вокзале; в толпе, спешащей к путям, его не было видно. Остается одно: фон Хольден на платформе или уже сидит в поезде.

Осборн шел по коридору, ведущему к поездам. Лестницы выходили в разные стороны; ему предстояло выбрать одну из четырех платформ. Он решил подняться на третью, рассудив, что она должна быть где-то в середине.

Наконец Осборн с колотящимся сердцем поднялся по лестнице. К его изумлению, платформа оказалась почти пустой. Через два пути от себя, в дальнем конце вокзала, он увидел поезд, к которому быстро шли мужчина и женщина. Осборн не мог разглядеть их как следует, но ему показалось, что за спиной мужчины какая-то поклажа. Осборн не рискнул прыгать через пути, опасаясь, что его может ударить током, и помчался по платформе.

Пара уже подходила к вагону, когда Осборн догнал их. Мужчина помог даме подняться в вагон и, прежде чем последовать за ней, оглянулся. Осборн замер. Они смотрели друг другу в глаза только секунду; мужчина скрылся в вагоне, поезд тронулся, постепенно набирая скорость, и скрылся из виду.

Осборн замер от изумления и застыл на месте. Он уже видел это лицо: оно смотрело на него ночью в Тиргартене, смотрело с видеозаписи, сделанной на Хаупт-штрассе. Лицо фон Хольдена.

Лицо женщины Осборн видел всего долю секунды, пока она поднималась в вагон. Но этого было достаточно, чтобы разрушить все, что еще оставалось в его жизни.

Вера.

Глава 137

– Паскаль, – говорил ему Шолл, – будь особенно осторожен с молодым врачом. Убей его первым.

– Хорошо, – ответил тогда фон Хольден. Но не сделал этого. По тысяче причин. Однако на причины можно ссылаться до тех пор, пока они не превратились в оправдания. Осборн жив и приехал в Берн следом за ним. Как он его вычислил – догадаться немыслимо. Но факт остается фактом. Как и то, что Осборн сядет в следующий поезд.

* * *

– В Интерлакен, – ответила дежурная по платформе на вопрос Осборна, куда только что отправился поезд. Поезда до Интерлакена ходили каждые полчаса.

– Danke, – сказал Осборн.

Словно в тумане, он спустился в здание вокзала. Ему хотелось верить, что Вера пленница фон Хольдена и следует за ним не по своей воле. Но он видел, как они шли по платформе! Мало ли во что хочется верить! Теперь Осборн знает правду. Маквей не ошибся. Вера – член Организации, и она заодно с фон Хольденом. Ну какой же он идиот, что поверил ей, полюбил ее…

Осборн подошел к кассе, собираясь взять билет до Интерлакена, но вдруг задумался. Вряд ли Интерлакен – конец их маршрута. Возможно, они будут делать пересадки – одну, две, сколько угодно. Зачем ему каждый раз терять время на покупку билетов? Осборн протянул в окошко кредитную карточку и купил транзитный билет на пять дней. Часы показывали 1.15. Пятнадцать минут до следующего поезда на Интерлакен.

Осборн зашел в ресторан и заказал чашку кофе. Нужно было собраться с мыслями. Во-первых, он понятия не имел, где находится Интерлакен. Если он узнает это, то, возможно, как-то представит себе и маршрут фон Хольдена. Осборн встал, подошел к газетному киоску, купил карту Швейцарии и путеводитель.

Издали прозвучало по-немецки объявление об отправлении поезда. Осборн понял только одно слово, но этого было достаточно: «Интерлакен».

– Куда мы едем? Еще далеко? – спросила Вера. Прежде она то спала, то рассеянно смотрела в пространство; теперь же то и дело задавала вопросы. Поезд медленно подъезжал к маленькому городку под названием Тун. За окном проплыла Тунская крепость, воздвигнутая еще в XII веке.

Фон Хольден был настороже. Если Осборн поднял на ноги полицию, то логичнее всего предположить, что поезд остановят и начнут обыскивать именно в Туне. Вера – фон Хольден был уверен в этом – не заметила Осборна, иначе она вела бы себя совсем по-другому. Он не зря взял ее с собой. Это козырь, который его преследователям нечем крыть.

Тунский вокзал. Фон Хольден затаил дыхание. Если поезд остановится, то только сейчас. Но ничего не произошло. Вокзал скрылся из виду, и поезд быстро набирал скорость. Фон Хольден облегченно вздохнул. Поезд шел вдоль берега озера Тун. За озером простирались зеленые поля.

– Я спросила: нам еще долго ехать до…

Фон Хольден посмотрел в глаза Вере.

– Я не уполномочен информировать вас о месте назначения. Это противоречит инструкции.

Он быстро встал и прошел по коридору в туалет. Вагон был почти пуст. Обычно утренние поезда переполнены. Особенно по субботам. Экскурсии в горы начинаются ранним утром, чтобы туристы могли дольше любоваться восхитительными альпийскими пейзажами. В Интерлакене, пересаживаясь на другой поезд, они пройдут вокзал из конца в конец, и у фон Хольдена будет достаточно времени и возможностей…

Он посадит Веру в вагон, извинится – скажет, что ему надо позвонить или соврет что-то еще, – выйдет из поезда, вернется на вокзал, дождется Осборна и убьет его.

Глава 138

Поезд несся по мосту, над искрящейся зеленой гладью реки Ааре. На другом берегу, высоко над городом, виднелся Мюнстер – прекраснейший из готических храмов.

Поезд повернул и набрал скорость; Мюнстер растаял вдалеке, а за окном замелькали рельсы, складские помещения, деревья, фермерские угодья…

Осборн сунул руку под пиджак и нащупал холодную сталь револьвера. Маквей наверняка уже обнаружил, что он исчез, равно как значок и удостоверение, и, конечно, сразу понял, что их взял Осборн. Но Маквей и его эмоции совсем не интересовали Осборна. Все это осталось там, в другой жизни.

Раскрыв карту Швейцарии, Осборн увидел, что Интерлакен расположен к юго-востоку от Берна. Фон Хольден не стремится за пределы страны; он продвигается вглубь нее. Что ждет его там, в Интерлакене, или за его пределами?

Осборн смотрел на воду, мелькающую в просветах между деревьями, и думал о черном рюкзаке, перекинутом через плечо фон Хольдена. Внутри было что-то объемное, напоминающее по форме ящик или коробку. Он вспомнил разговор с Реммером при выезде из Берлина. Старуха, которая видела, как фон Хольден выходил из такси, сказала, что он нес на плече белый ящик. То же самое утверждали свидетели на франкфуртском вокзале. Значит, фон Хольден тащил этот груз от самого Берлина?

«Если я только что убил троих копов и бегу с места преступления, – думал Осборн, – стану ли я беспокоиться о каком-то ящике? Стану, если в нем что-то очень важное».

Но что бы ни лежало в черном рюкзаке фон Хольдена, это ни в коей мере не помогало решить главный вопрос: куда едет фон Хольден и что намерен он делать дальше?

Осборн вдруг поймал себя на том, что все это время неосознанно просматривал путеводитель по Швейцарии, купленный в Берне. Он заметил это, когда что-то в книге привлекло его внимание. Не иллюстрация. Слово.

«Бергхаус».

Осборн вчитался в абзац:

«Вокзал Юнгфрауйох расположен выше всех вокзалов в Европе; в Бергхаус ведет туннель, вырубленный в скале. Так назывался самый высокогорный в Европе отель с рестораном; он был уничтожен пожаром в 1972 году. На его месте построили изысканный ресторан „Небесная таверна“».

«Бергхаус». Теперь, когда Осборн произнес это слово вслух, по спине у него пробежал холодок. «Бергхаус» был спонсором празднества в Шарлоттенбурге в честь Элтона Либаргера.

Осборн быстро развернул карту Швейцарии. Юнгфрауйох оказался рядом с вершиной Юнгфрау, одной из самых высоких в Альпах, рядом с пиками Монх и Эйгер. Вновь посмотрев в путеводитель, Осборн выяснил, что туда вела самая высокогорная в Европе железная дорога – «Юнгфрау Рейлвэй». И тут он почувствовал, как мороз пробежал у него по коже. Маршрут в Юнгфрау начинался в Интерлакене.

Глава 139

Маквею был нужен Реммер, и наконец-то он его нашел. В Страсбурге. В 1.45 пополудни.

– Где Осборн, черт его побери?!

– Не знаю. – Голос Реммера был едва слышен из-за помех.

– Реммер! Этот сукин сын стащил мой значок, письмо Интерпола и мою пушку! Где он, мать его так?

Помехи усилились: на линии послышался щелчок, раздалось несколько аккордов сонаты Бетховена, и затем – гудки. Маквей швырнул трубку на рычаг.

– Черт!!!

* * *

Косые лучи солнца легли на платформу вокзала Интерлакена. Колеса заскрежетали, и поезд, прибывший из Берна, остановился. Из первого вагона вышел контролер, за ним – три девочки в форменных платьицах приходской школы. Возле второго вагона стояло человек шесть с невыразительными, бесцветными лицами; они перешли перрон и направились к зданию вокзала. Из третьего высыпала шумная толпа американских туристов. Больше из поезда не вышел никто, и он одиноко, как брошенная игрушка, стоял на фоне величественных альпийских вершин.

Вдруг в конце поезда, далеко от здания вокзала, из-за вагона показалась нога, затем – вторая; Осборн спрыгнул на гравий и быстро зашагал вдоль поезда. Дойдя до первого вагона, он осторожно выглянул из-за него. Платформа была пуста, пути перед ней – тоже. Осборн ощутил приятную тяжесть револьвера за поясом. Он не сомневался, что там, на платформе бернского вокзала, фон Хольден узнал его и уверен, что Осборн сядет в следующий поезд.

Как жалел теперь Осборн, что послушался совета контролера и вызвал фон Хольдена в Берне к телефону. Он все испортил – фон Хольден понял, что за ним следят. Да и в самом деле, как мог он надеяться, что фон Хольден покорно, как ягненок, побежит к телефону. Еще хуже было то, что он погнался за фон Хольденом по платформе и обнаружил себя. Эта ошибка может стоить ему жизни.

Издали Осборн услышал свисток поезда; за ним последовало объявление об отправлении состава до Юнгфрауйоха. Если он опоздает на него – а следующий поезд через полчаса, – то отстанет от фон Хольдена уже на целый час. А ведь фон Хольден, несомненно, где-то здесь и ждет его!

Объявление прозвучало еще раз. Если он хочет ехать этим поездом, то должен пройти весь перрон. Фон Хольден только этого и ждет. Он где-то притаился. Единственный союзник Осборна – яркий дневной свет; вряд ли у фон Хольдена хватит дерзости стрелять в него среди бела дня, прямо на вокзале – ведь ему потом трудно будет скрыться. Хотя… Разве не так убили его отца? Осборн еще раз оглядел вокзал, вышел из-за поезда и двинулся по платформе. Он шел быстро, распахнув пиджак, держа руку на револьвере, и был насторожен до предела: отмечал каждую тень, каждый шаг, каждую фигуру. Он вдруг ясно вспомнил Париж и высокого человека, который лежал мертвым на тротуаре Монпарнаса; вспомнил, как Маквей задрал его штанину и увидел протезы, позволявшие регулировать рост. Может, и фон Хольден прибегал к подобным трюкам? Или к иным, еще более изощренным?

Осборн понимал, что его видно отовсюду, как на ладони. Он обогнал старика, который ковылял, опираясь на трость; Осборну почему-то пришла в голову мысль: а доживет ли он до его лет?

Старик с тростью!

Осборн резко обернулся, готовый в любую минуту выхватить револьвер и пустить пулю в фон Хольдена. Но нет – это действительно был всего лишь старик с тростью. Объявление об отходе поезда прозвучало в третий раз. Впереди Осборн увидел компанию американских туристов – они тоже ехали в Юнгфрауйох. Догнав их, он смешается с толпой.

– Achtung! Achtung! Doktor Osborn. Telefon, bitte![47] – донеслось из громкоговорителя.

Осборн замер. Фон Хольден не только знал, что Осборн здесь, он знал и его имя!

– Доктор Осборн из Соединенных Штатов, подойдите, пожалуйста, к телефону!

Осборн оглянулся в поисках телефонов. Они были у самого края здания – две будки, вплотную одна к другой, обе пусты. Первым его порывом было спросить кого-нибудь, где находится оператор, но время поджимало. Он видел, как последний из толпы американцев поднялся в вагон. Что задумал фон Хольден? Может, залег где-то с оружием и держит на мушке телефонные будки? А если он заложил туда взрывное устройство, которое срабатывает при малейшем прикосновении или контролируется дистанционным управлением, как при взрыве в отеле «Борггреве»?

Прозвучало последнее объявление об отправлении поезда до Юнгфрауйоха и сразу же за ним – еще одно, о следующем поезде. Затем Осборна снова вызвали к телефону. Проводники торопили последних пассажиров.

«Думай! Думай! – говорил себе Осборн. – Ты ничего не знаешь о вокзале Юнгфрауйоха и о том, что будет там делать фон Хольден. Если это просто приманка и ты опоздаешь на поезд, то фон Хольден выиграет целый час. Но если он здесь и следит за тобой, то, увидев, как ты сел в поезд, он развернется и отправится в другую сторону, и ты никогда в жизни не увидишь его. Может, он и не собирался в Юнгфрауйох. А если собирался? Ведь это – конечная станция на линии! Если он едет в Бергхаус – подумай, зачем? С какой целью? Раз он тащил эту штуку в рюкзаке от самого Берлина до Интерлакена, не бросив ее ни после пожара в Шарлоттенбурге, ни после убийства полицейских во Франкфурте, значит, она очень нужна, жизненно необходима Организации. Возможно, он должен передать ее кому-то в Юнгфрауйохе – кому-то еще более могущественному, чем Шолл. Что же тогда важнее для фон Хольдена – его миссия или какой-то одиночка, пытающийся помешать ему? С одной стороны, убив меня сейчас, он развяжет себе руки. Но с другой – если вдруг что-то ему помешает, он промахнется или его схватят – он уже никогда не выполнит своей миссии».

– Доктор Осборн, к телефону, пожалуйста!

Нет! Это просто ловушка! Он, конечно, выехал раньше! Осборн бросился к поезду, ухватился за ручку двери и вскочил в вагон. В тот же миг состав тронулся. Мимо поплыли разноцветные отели и коттеджи Интерлакена с буйно цветущей геранью в окнах. Они медленно скрылись из виду; Осборн почувствовал, что поезд ползет вверх, увидел за окном красно-желтое убранство осеннего леса, а вдали – безмятежную синеву озера Тун.

Глава 140

В спецназе его называли «товарищ старший лейтенант». Кто и что теперь фон Хольден? По-прежнему Leiter der Sicherheit, начальник службы безопасности, или последний одинокий солдат, выполняющий самое трудное в своей жизни задание? И то, и другое, думал фон Хольден. И то, и другое.

Вера безучастно смотрела на проплывающий за окном пейзаж. Они только что пересели на другой поезд в Гриндельвальде, и теперь фон Хольден слушал скрежет зубчатых колес – состав круто полз вверх по склону мимо пышных альпийских лугов, покрытых яркими дикими цветами.

Через двадцать минут они прибудут в Кляйне-Шайдегг, к подножию Альп, и луга тотчас кончатся. Там они снова сделают пересадку, на этот раз – на коричнево-кремовый поезд, который повезет их в самое сердце альпийских гор, мимо Эйгерванда и Эйсмеера – на вокзал Юнгфрауйох. Слева фон Хольден видел Эйгер, за ним – покрытый снегом пик Монх. Дальше была Юнгфрау, пока невидимая, но знакомая, как линия собственной ладони. Вершина ее – тринадцать с половиной тысяч футов – возвышалась над вокзалом Юнгфрауйох почти на полмили. Фон Хольден оглянулся на Эйгер, на его суживающийся северный склон – голый известняковый утес в четыре тысячи четыреста футов высотой, – и подумал о тех пятидесяти альпинистах, лучших из лучших, которые погибли, пытаясь покорить его. Это был риск, как и все в жизни. Ты подготовлен, ты просчитал все до мелочей, но чего-то не предусмотрел – и летишь в пропасть. Кругом – смерть; она просто на время затаилась. Тун был первым местом, где полиция могла остановить поезд. Этого не произошло. Дальше был Интерлакен; там тоже ничего не случилось. Это означало, что Осборн пустился в погоню один. Фон Хольден не знал, сколько поездов в день проходит через Интерлакен. Но ему было точно известно, что через десять минут после того, как он приехал из Берна в Интерлакен, из Интерлакена уходил поезд в Люцерн. Люцерн – главная точка пересечения самых разных направлений; оттуда идут поезда в Амстердам, Бельгию, Австрию, Италию, Люксембург. Юнгфрауйох – неприметная станция, промежуточный пункт для туристов, альпинистов и скалолазов. Фон Хольден скрывается от возмездия; едва ли Осборн догадается, что он собирается на экскурсию в горы; к тому же Юнгфрауйох – последняя, тупиковая станция. Конечно, Осборн уверен, что он, фон Хольден, изо всех сил стремится оторваться от преследователей и как можно быстрее уйти за границу.

Фон Хольден решил не убивать Осборна в Интерлакене – это было чересчур рискованно. Вместо этого он повторил фокус Осборна с вызовом к телефону, чтобы избавиться от него и вместе с тем напугать. Хитрость и интуиция далеко завели Осборна, но теперь ему придется полагаться на логику. Логика же подскажет ему, что из Интерлакена есть только два пути – в горы и в Люцерн. А узнав, что поезд в Люцерн отправился из Интерлакена через десять минут после того, как туда прибыл фон Хольден, Осборн тут же, на следующем поезде, ринется в Люцерн в погоню за призраком.

* * *

Осборн выскочил из поезда в Гриндельвальде и быстро пересел в вагон состава, идущего в Кляйне-Шайдегг. Там он совершит последнюю пересадку – до Юнгфрауйоха. Осборна уже не терзали сомнения. Он был уверен, что фон Хольден не притаился в засаде, а спокойно едет в поезде, вышедшем раньше. Самонадеянный фон Хольден убежден, что избавился от Осборна еще в Интерлакене. Он считает, что Осборн либо сидит там, растерянный и перепуганный до смерти, либо просчитался и поехал в Люцерн, надеясь, что фон Хольден направился туда.

Вокзал Юнгфрауйох, как выяснил Осборн у одного из американских туристов, состоял из маленького почтового отделения, магазина сувениров, экспозиции под названием Ледовый Дворец, со скульптурами, вырубленными в стенах ледника, на которых и был построен вокзал, небольшой автоматизированной метеостанции и ресторана «Небесная таверна». Почти все это располагалось на разных уровнях и сообщалось с помощью лифтов. Больше там не было ничего, кроме горы и огромного, пустынного пространства ледника Алеч. Если фон Хольден намерен передать кому-то содержимое рюкзака, это произойдет в пределах вокзала, но где именно и кому – оставалось загадкой, решить которую Осборну предстояло на месте.

Поезд со скрежетом повернул, и Осборн поразился, как ослепительно сияют заснеженные пики гор на фоне ярко-синего неба. Ближе всех возвышался Эйгер. Осборн издали увидел дикую пляску снежных вихрей под самой вершиной.

– Мы поедем прямо туда, дружочек, сразу после Кляйне-Шайдегга. – Крашеная блондинка улыбалась Осборну, указывая пальцем на вершину. Осборн отметил на ее лице следы косметической операции. Туристка с нарочитой небрежностью постукивала его по колену левой рукой без обручального кольца – она была не замужем и подчеркивала это. – Прямо через туннель, прорубленный в Эйгере; а оттуда, на обратном пути в Интерлакен, будет видна вся долина.

Осборн улыбнулся, поблагодарил ее за информацию и пристально посмотрел ей в глаза, пока она не убрала руку с его колена. Вообще-то он не имел ничего против слишком активных дам, но в данный момент его занимало совсем другое. Если бы, кроме револьвера Маквея, у него была бы хоть одна ампула сукцинилхолина для расслабления мышц – такая, какую он приготовил в Париже для Альберта Мерримэна…

Глава 141

Фон Хольден тоже пристально глядел на горы, высматривая облака или снежные вихри – предвестники сильного ветра и перемены погоды, – но ничего не увидел – и это среди всех невзгод казалось добрым знаком. Если возникнут сложности и придется уходить в горы, при такой погоде это будет легче.

Вера сидела напротив фон Хольдена и смотрела на него. Он был полностью погружен в свои мысли и витал где-то далеко. Что-то в нем все больше отталкивало Веру, и ее смутная тревога усиливалась. Да, он полицейский и везет ее к Полу Осборну. Это правда, потому что ее освободили из тюрьмы под его ответственность, и он знал то, чего не мог бы узнать, не будь тем, кем назвался. Но что-то все же тревожило ее. Вера силилась понять что. Она посмотрела наверх и увидела на багажной полке рюкзак, который фон Хольден вез из самого Берлина. До этого момента Вера ни разу не подумала о рюкзаке и его содержимом.

– Там – свидетельства, – тихо сказал фон Хольден. – Документы, материалы, разоблачающие неонацистское движение. Имена, явки, финансовые данные.

В вагоне, кроме них, ехало не больше шести пассажиров; в предыдущем поезде – тоже. Электровоз с зубчатыми колесами толкал этот маленький состав сзади. В Вере пробуждалась активность, и фон Хольдену это очень не нравилось. Потрясение, пережитое ею в Берлине и усилившееся после событий во Франкфурте, мало-помалу проходило, и она начинала обдумывать ситуацию, анализировать ее, сопоставлять факты и в чем-то, возможно, сомневаться. Фон Хольден понимал, что должен рассеять сомнения Веры, чтобы сохранить ее доверие.

– Думаю, – улыбнулся он, – можно назвать вам конечный пункт нашего путешествия. Это вокзал Юнгфрауйох. Его еще называют макушкой Европы. Вы можете отправить открытку с самой высокогорной почты континента.

– И там – Пол?

– Да. И там будут храниться эти документы. В надежных руках.

– Что будет со мной, когда мы приедем туда?

– Этого я не могу сказать. Моя миссия – доставить вас и документы целыми и невредимыми, после чего, – он снова улыбнулся, – надеюсь, я смогу вернуться домой.

Внезапно поезд нырнул в туннель. Стало сумрачно; вагон освещали только электрические лампочки.

– Еще двадцать минут, – произнес фон Хольден, и Вера, расслабившись, откинулась на сиденье. На время она успокоилась, думал фон Хольден. На станции Юнгфрауйох они выйдут из поезда вместе с другими пассажирами, немедленно отправятся на метеостанцию и спустятся в ее недра, где их не сможет отыскать ни одна живая душа. А там уже будет совершенно неважно, что подумает или сделает Вера.

Поезд резко замедлил ход, и они подъехали к Эйгерванду – вокзальчику, вырубленному в скальном туннеле на северном склоне Эйгера. Поезд перешел на запасной путь и остановился, освобождая главный для встречного состава. Машинист открыл двери и предложил всем выйти – полюбоваться пейзажем и сделать фотографии.

– Идемте, – улыбнулся фон Хольден и встал. – Сейчас мы с вами – просто туристы, как и все остальные. Давайте-ка расслабимся и отдохнем.

Они пересекли платформу и вошли в один из нескольких коротких скальных туннелей. В туннеле были вырублены огромные окна; из них открывался вид на залитую солнцем долину, на Кляйне-Шайдегг, Гриндельвальде и Интерлакен. Фон Хольден видел этот пейзаж неоднократно, но всякий раз у него сильнее прежнего захватывало дух, как если бы весь мир лежал у его ног. Машинист подал сигнал, и пассажиры поспешили к поезду.

Именно в этот момент фон Хольден увидел далеко внизу состав, подползающий к Кляйне-Шайдегг. У него внезапно перехватило дыхание, сердце отчаянно заколотилось, перед глазами зазмеились ало-зеленые полосы…

– Что с вами? – спросила Вера.

Фон Хольден покачнулся, затем глубоко вдохнул и расправил плечи, отгоняя от себя кошмарные видения.

– Спасибо, ничего. – Он взял ее под руку и повел к поезду. – Должно быть, боязнь высоты.

Фон Хольден лгал. При чем тут высота и усталость? Его приступ вызван другой причиной – предвестием. Оно означало только одно: в том поезде едет Осборн.

Глава 142

Поезд уже вышел из Кляйне-Шайдегга и по длинному склону поднимался к Эйгеру, а на душе у Осборна становилось все тяжелее. Крашеная блондинка – ее звали Конни, и она была дважды разведена – все время пыталась разговорить Осборна. В конце концов он не выдержал, извинился и перешел в первый вагон. Он должен сосредоточиться. Через сорок минут с небольшим он будет в Юнгфрауйохе. Ему надо продумать каждый свой шаг с того момента, когда он ступит на перрон. Осборн снова почувствовал за поясом тяжесть револьвера 38-го калибра и почему-то вспомнил о снежных лавинах. Он знал, что выстрелы в горах иногда вызывают сокрушительные снежные обвалы. Спасательные команды и горнолыжные базы пользовались специальными ружьями, чтобы привести в движение снежные лавины и очистить от них горы перед тем, как допустить сюда туристов. Но сейчас середина октября, погода стоит ясная. С чего бы ему думать о снежных лавинах?

Однако эта мысль упорно не выходила у Осборна из головы. Подсознание цепко держалось за нее. Середина октября… Но ведь фон Хольден с определенной целью направляется в занесенные снегом горы. Юнгфрауйох лежит на высоте более одиннадцати тысяч футов и построен на вершине ледника… Там ведь зрелище для туристов – залы, вырубленные во льду.

Холод. Вечная мерзлота. Ледники. Вмерзшие в лед тела людей и животных, прекрасно сохранившиеся в веках. Возможно ли, чтобы Юнгфрауйох был центром экспериментальной хирургии? Неужели этот островок горного туризма – всего лишь прикрытие, а в глубинах ледника проводятся тайные хирургические операции?

Скрежет шестерней и стук колес становились все отчетливей.

Осборн внезапно бросился в соседний вагон.

– Конни, – сказал он, плюхаясь на сиденье рядом с блондинкой, – вы ведь бывали прежде в Юнгфрауйохе?

– Ну разумеется, котик.

– Там есть места, закрытые для посещения туристов?

– Что это ты задумал, дорогой? – улыбнулась Конни и поцарапала его длинными ногтями по бедру.

Осборн понял, что она уже на взводе, видимо, приняла один-два стаканчика мартини. Только этого ему и не хватало.

– Послушай, Конни. Я хочу кое-что выяснить. И больше ни-че-го. Ничего абсолютно, поняла? Так что, пожалуйста, будь хорошей девочкой и постарайся вспомнить.

– А ты мне нравишься!

– Вижу.

– Ну погоди, я должна подумать.

Она встала и подошла к окну; это далось ей с трудом, потому что вагон сильно раскачивало – поезд шел в гору, к самому Эйгеру, под углом почти в сорок градусов. Внезапно в вагоне потемнело – они въезжали в туннель.

Через пять минут Осборн и Конни стояли на станции Эйгерванд у окна, вырубленного в скале. Конни взяла Осборна под руку и прижалась к нему.

– Мне, право, неловко, но так кружится голова…

Осборн взглянул на часы. Фон Хольден уже в Юнгфрауйохе или, по крайней мере, подъезжает туда. Может, он ошибся в своих предположениях насчет экспериментального хирургического центра? И фон Хольден, как он и думал раньше, просто встретится с кем-то, передаст содержимое рюкзака и поедет обратно? Тогда это – дело нескольких секунд.

– Метеостанция, – выпалила вдруг Конни, когда они возвращались к поезду.

– Что?

– Метеостанция. Ну, знаешь, что-то вроде обсерватории.

Мимо пополз встречный состав из Юнгфрауйоха.

– Золотце, ты меня слушаешь, или я так, болтаю сама с собой?

– Я тебя слушаю. – Осборн не сводил глаз со встречного поезда. Тот шел так медленно, что можно было разглядеть лица пассажиров. Но никого из них раньше Осборн не видел.

Они вернулись в свой вагон, поезд вошел в туннель и двинулся вверх, набирая скорость.

– Извини. Ты говорила о…

– …о метеостанции! Ты разве не спрашивал, есть ли там места, куда не пускают туристов? Я и говорю: метеостанция. Она высоко. Там, видимо, разрабатывают правительственные программы или что-то в этом роде. Ну и кухня там, конечно.

– Какая кухня?

– Кухня ресторана. А зачем тебе это нужно?

– Так… Я… я пишу книгу.

– Солнышко мое. – Конни снова положила руку на бедро Осборна, придвинулась к самому его уху и зашептала: – Не пишешь ты никакую книгу. Иначе ты не стал бы ничего выспрашивать, а подождал бы, пока мы приедем, и увидел все сам. И еще, – она жарко дышала ему в ухо, – я знаю, что за поясом у тебя торчит пушка. Ты что, задумал кого-то прикончить? – Конни отодвинулась и улыбнулась. – Пообещай мне только одно, милый, ладно? Когда соберешься стрелять – крикни. Чтобы я успела отвалить в сторонку.

Глава 143

Эйсмеер был последней остановкой перед Юнгфрауйохом. Как и в Эйгерванде, поезд остановился и пассажиры, выглядывая из огромных, прорубленных в горе окон, ахали, охали и щелкали фотоаппаратами. Однако видели они совсем не то, что в Эйгерванде и во всех других местах, через которые проезжали. Вместо лугов, озер и темно-зеленых лесов, пронизанных ласковыми лучами осеннего солнца, перед глазами до самого горизонта простиралась белая, покрытая льдом пустыня. Вдали закатное солнце осветило багрянцем снежную шапку на самой высокой вершине; в бескрайнем небе плыли мелкие клочья облаков. Возможно, утром или в полдень этот пейзаж выглядел бы иначе, но сейчас, в преддверии сумерек, он казался холодным и зловещим. Чужая, враждебная стихия, отвергающая человека. Осборну чудилось, будто сама природа предостерегает его: если тебе придется случайно или намеренно бродить здесь в одиночестве, вдали от людей, вдали от поездов – знай, что это место не твое. Здесь ты будешь совсем один. И Господь не защитит тебя.

Раздался свисток, и пассажиры поспешили к поезду. Осборн взглянул на часы. Десять минут пятого. Он приедет в Юнгфрауйох ровно в пять, а последний поезд уходит вниз ровно в шесть. К тому времени кругом будет непроглядная тьма. В его распоряжении только час, чтобы найти фон Хольдена и Веру, и – если он останется жив – успеть на последний поезд.

Осборн вскочил в вагон последним. Двери тут же закрылись, поезд дернулся, послышался лязг, а затем стук колес. Осборн прислонился к стене, глубоко вздохнул и рассеянным взглядом окинул вагон.

Конни сидела в самом конце, болтая с туристами и не замечая его. Вот и хорошо, сказал себе Осборн, одной проблемой меньше. Но в тот же миг с удивлением понял, что ему необходимо общество Конни! Может быть, если он займет сиденье для двоих, она пристроится к нему? Он прошел ближе к концу вагона и сел напротив Конни. Заметила она Осборна или нет, но продолжала разговаривать со своими спутниками. Глядя, как она жестикулирует, Осборн вдруг подумал: странно, зачем ей эти длинные накладные ногти? И зачем она покрасила волосы в такой нелепый и ужасный белый цвет?

Только сейчас Осборн осознал, что перепуган до смерти. Реммер ясно предупреждал его держаться подальше от фон Хольдена. И Нобл говорил, что после встречи в Тиргартене Осборн только чудом остался в живых. Этот человек – отлично вышколенный убийца, и за последние двадцать часов он подтвердил, что способен на все, расправившись с юной таксисткой и тремя немецкими полицейскими. Фон Хольден знал, кто такой Осборн; знал и то, что Осборн преследует его. Не так-то прост фон Хольден, чтобы наивно полагать, будто Осборн движется к Люцерну, слушая веселый перестук колес. Ничего подобного! Раз фон Хольдена не было во встречном поезде, значит, он все еще в Юнгфрауйохе. А в Юнгфрауйохе нет других мест, кроме самого Юнгфрауйоха.

Через пять минут, думал Осборн, его доставят прямо в ад, который он сам выбрал. Десятки незавершенных дел с бешеной скоростью пронеслись перед его глазами, словно на телеграфной ленте: пациенты, дом, рассрочка за машину, страховка – а кто отвезет его труп домой? Кто получит его вещи? После второго развода он так и не составил завещания. Осборн чуть не расхохотался. Комедия! Он приехал в Европу, чтобы выступить на симпозиуме. Влюбился. И после этого ринулся вниз. «La descente infernale», – сказала бы по-французски Вера. Низвержение в ад.

Он слышал голос той Веры, которую знал, а не той, которой она оказалась. Вера. Она вновь и вновь занимала его мысли; вновь и вновь Осборн пытался вытеснить ее из своего сердца. Что было, то было. И все. Придет время, и он еще посмотрит ей в глаза; но сейчас нужно думать о фон Хольдене…

Поезд замедлил ход; за окном проплыла вывеска.

Юнгфрауйох.

– Господи Боже мой… – прошептал Осборн и инстинктивно потянулся к револьверу. Хоть это у него есть.

«Думай об отце! – приказал он себе. – Вспомни звук, с каким нож Мерримэна распорол его живот! Вспомни выражение его лица! Вспомни, как глаза его беспомощно обратились к тебе, словно он спрашивал, что случилось. Вспомни, как подогнулись его колени и как он рухнул на тротуар. Вспомни чей-то крик. Вспомни взгляд отца, когда он понял, что умирает. Вспомни, как он протянул руку к тебе, чтобы ты помог ему. Не забывай об этом, Пол Осборн. Не забывай и не страшись того, что тебе предстоит».

Визг тормозов, толчок. Поезд уже едва полз. Впереди, совсем рядом, был виден свет и два железнодорожных пути. Вокзал, говорила ему Конни, располагался внутри туннеля, как Эйгерванд и Эйсмеер. Вот только железнодорожные пути не уходили вперед. Они заканчивались здесь. Выбраться отсюда можно только одним способом – назад, через туннель.

Глава 144

– На метеостанции был пожар, сэр. Прошлой ночью. Никто не пострадал, но станция сгорела дотла. Ее уже не восстановишь, – сказал железнодорожный рабочий, стоявший возле кучи обугленных обломков у стены туннеля.

Пожар! Прошлой ночью! Как в Шарлоттенбурге. Как в «Саду». Подъезжая к Юнгфрауйоху, фон Хольден очень встревожился, предчувствуя недоброе, и опасался, как бы не повторился приступ. Виновницей всего он считал Веру – даже не Осборна, а Веру. Последнюю часть пути она была очень тихой, даже замкнутой, и фон Хольдену начало казаться, будто она обо всем догадалась и теперь обдумывает, что делать. Поэтому, как только поезд остановился, он быстро повел ее из вагона к лифту, а оттуда до метеостанции – минуты три, от силы четыре. Потом все образуется, думал фон Хольден, через несколько минут Вера будет мертва. Как раз в этот момент фон Хольден и увидел обломки.

Пожар. Метеостанции больше нет. Ничего подобного он не мог даже вообразить.

* * *

– Значит, Пол был там, наверху…

– Да, – сказал фон Хольден. В сгущающихся сумерках они поднимались по бесконечной лестнице к обгоревшему остову того, что еще вчера было метеостанцией. Позади осталось ярко освещенное сооружение из цемента и стали: ресторан и Ледовый Дворец. Справа от них спускался вниз огромный, длиною в десять миль, ледник Алеч – застывший, причудливо извилистый каскад льда, грозно темнеющий в наступающих сумерках. Над их головами возвышался почти на четырнадцать тысяч футов пик Юнгфрау; в последних лучах заходящего солнца его заснеженная вершина казалась обагренной кровью.

– Почему нет спасателей? Пожарников? Оборудования?

Вера была испугана, сердита, насторожена, и фон Хольдена это радовало. Он видел, что, о чем бы ни думала Вера, главным для нее оставался Осборн. Поэтому ему будет легче отвлечь ее, если не удастся проникнуть во внутренние коридоры, которые, как надеялся фон Хольден, уцелели при пожаре, и придется спускаться вниз снаружи.

– Спасателей нет, видимо, они решили, что спасать здесь некого. Метеостанция полностью автоматизирована, здесь не бывает никого, кроме техников, да и те редко приходят сюда. Все уровни расположены под землей. На случай пожара установлены специальные генераторы, они автоматически блокируют каждую дверь.

Вскоре они были на самом верху. Фон Хольден отодрал тяжелый лист фанеры, закрывавший вход, и они протиснулись сквозь обгоревшую древесину. Внутри было темно, остро и удушливо пахло дымом и расплавленной сталью. При случайном возгорании не мог возникнуть пожар такой силы, что оплавилась даже стальная дверь кладовки с инструментами. Отыскав лом, фон Хольден попытался взломать дверь, но это ему не удалось, и он в бешенстве швырнул лом в сторону.

– Салеттл, – процедил он сквозь зубы, – ах ты, ублюдок!

На самом деле вскрывать дверь было незачем; фон Хольден и так знал, что увидит за ней: расплавленный и превратившийся в непроходимые дебри титановый туннель высотой в шесть футов, когда-то выложенный керамической плиткой.

– Идемте, – сказал фон Хольден. – Здесь есть другой вход.

Если заблокированные нижние уровни при пожаре уцелели, – а они должны были уцелеть, – то все еще поправимо.

Они вышли наружу, к ступенькам, и фон Хольден пропустил Веру вперед. В лучах заката ее волосы отсвечивали пурпуром, и у фон Хольдена вдруг промелькнула мысль, что бы он чувствовал сейчас, будь он простым смертным? Он вспомнил Джоанну. Тогда, в Берлине, он не солгал ей, что не знает, способен ли любить. Она убежденно сказала: «Ты способен». За этой несвоевременной мыслью последовала другая: какой бы ни была Джоанна, у нее – чистое сердце, и она была прекраснее всех, кого встречал фон Хольден. И сейчас он с изумлением подумал, возможно, Джоанна права: он способен любить и любит ее.

На стене у подножия лестницы фон Хольден увидел большие часы. И в этот момент объявили о прибытии поезда. Мечты фон Хольдена улетучились.

Осборн!

Глава 145

Осборн посторонился, пропуская пассажиров к выходу, и рассеянно вытер капельки пота с верхней губы. Внутренней дрожи он не замечал.

– Удачи тебе, котик, – прикоснулась к его руке Конни. Она вышла из вагона и вслед за остальными туристами устремилась к открытым дверям лифта в конце платформы. Осборн оглянулся. Вагон опустел, он остался один. Он вынул револьвер и открыл барабан. Шесть патронов. Маквей зарядил его полностью.

Закрыв барабан, Осборн сунул револьвер за пояс, прикрыл его полой пиджака, глубоко вздохнул и решительно ступил на платформу. В тот же миг он почувствовал тот особый горный холод, который охватывает лыжника, выходящего из кабины подъемника.

Осборн с удивлением увидел на станции еще один поезд и подумал, что если последний уходит в шесть, то этот, возможно, предназначен для запоздавших туристов.

Перейдя платформу, Осборн вместе с компанией туристов сел в тот же лифт, в котором чуть раньше уехала Конни. На следующем этаже лифт остановился. За открытой дверью оказался просторный зал с кафе и магазином сувениров.

Туристы вышли из лифта, Осборн – следом за ними. Остановившись у витрины, он рассеянно обводил взглядом футболки и открытки с видами Юнгфрауйоха и в то же время внимательно всматривался в лица людей, заполнивших кафе. Мимо него прошла американская семья: муж, жена и сын – упитанный мальчик лет десяти. На отце и сыне были одинаковые куртки с надписью «Чикаго Буллз». Осборн мучительно, как, пожалуй, никогда в жизни, ощутил свое одиночество. Он не знал почему. Он оказался изолированным от всего мира, и если его убьет фон Хольден или Вера, этого никто не заметит. Никто и не вспомнит, существовал ли он когда-нибудь вообще. Может, в этом причина его тоски? Или в том, что мальчик с отцом всколыхнули горечь его утраты? Или он тоскует по тому, что всю жизнь ускользало от него – о собственной семье?

Осборн отогнал печальные мысли и снова оглядел зал. Если фон Хольден или Вера и были здесь, то он их не увидел. Он пошел к лифту; в этот момент двери кабины открылись, и вышла пожилая пара. Осборн обернулся, в последний раз окинул взглядом зал, вошел в лифт и нажал кнопку следующего этажа. Когда лифт остановился и двери скользнули в стороны, глазам стало больно от голубого сияния льда. Это и был Ледовый Дворец – вырубленный во льду длинный полукруглый туннель со множеством ниш, каждую из которых украшала ледяная скульптура. Далеко впереди Осборн увидел американских туристов, среди которых была и Конни, – они бродили по залу, очарованные скульптурами: людей, животных, автомобиля в натуральную величину и даже бара, со стульями, столами и допотопным бочонком виски.

Поколебавшись, Осборн вышел из лифта и устремился вперед по туннелю, стараясь слиться с толпой и выглядеть, как все. Он всматривался в лица и корил себя за то, что не прибился вовремя к компании американцев. Он прикоснулся рукой к стене коридора, словно сомневаясь, что она изо льда, и ожидая ощутить пальцами тепло пластмассы. Но это был лед. Ледяными был и пол, и потолок туннеля. Осборн снова подумал, что нет на земле лучшего места для экспериментальной хирургии при низких температурах.

Но где же это место? Ведь Юнгфрауйох такой маленький. Для проведения операций, особенно таких сложных, необходимо большое пространство. Для хранения оборудования, стерилизации, операционных, палат интенсивной терапии… А комнаты для персонала? Где, где все это могло размещаться?

Конни говорила, что единственное место, закрытое для посещений, – метеостанция.

Неподалеку фотограф снимал группу подростков на фоне ледяного туннеля; рядом стояла девушка – швейцарский экскурсовод. Осборн спросил у нее, как пройти на метеостанцию. Это наверху, объяснила она, около ресторана и открытой террасы. Но станция сейчас закрыта из-за пожара.

– Пожара?

– Да, сэр.

– А когда это произошло?

– Прошлой ночью, сэр.

Прошлой ночью! Как и в Шарлоттенбурге!

– Спасибо, – сказал Осборн.

Если, конечно, это не совпадение, то здесь случилось то же, что и там. И все, что было разрушено там, сгорело и здесь. Но фон Хольден, видимо, не знал этого, иначе не приехал бы сюда – разве что у него назначена здесь встреча?

Внезапно что-то заставило Осборна поднять взгляд.

Фон Хольден и Вера стояли в конце коридора; казалось, их окружает зловещий голубоватый ореол ледяного сияния. Только миг они смотрели на него, затем резко повернулись, шагнули в проем и исчезли.

Сердце Осборна забилось со страшной силой.

Он снова спросил экскурсовода:

– А что там? – Он указал туда, где только что стояли Вера и фон Хольден. – Куда ведет этот проход?

– Наружу – к лыжной школе и площадке для катания на собачьих упряжках. Но сейчас там все закрыто.

– Спасибо, – едва смог прошептать Осборн.

Ноги его словно вмерзли в лед – он не в силах был пошевелиться. Рука легла на рукоятку револьвера. Ледяные стены отливали синевой. Изо рта шел пар. Осборн вцепился в перила и медленно двинулся вперед, к тому повороту, за которым скрылись Вера и фон Хольден.

Туннель, куда они свернули, был пуст; в конце него виднелась дверь с висящими над ней указателями: «Лыжная школа» и «Катание на собачьих упряжках».

«Ты хочешь, чтобы я пошел за тобой? Да, ты этого хочешь. Через эту дверь. Наружу. Один. Подальше от людей. – Мысли Осборна беспорядочно мчались, обгоняя друг друга. – Ну что ж, Пол Осборн, иди. Стоит тебе выйти в эту дверь, и он убьет тебя. Назад ты уже не вернешься. А фон Хольден швырнет твои жалкие останки в пропасть, в глубокое ущелье, где их не найдут до весны. Или вообще никогда не найдут».

* * *

– Что вы делаете? Куда вы меня ведете?

Фон Хольден и Вера вошли в крошечную ледовую клетушку, расположенную в узком проходе – ответвлении главного коридора. Фон Хольден крепко держал Веру за локоть, идя по проходу, и остановил ее в тот момент, когда появился Осборн. Фон Хольден намеренно выжидал и, почувствовав, что Вера готова крикнуть, позвать на помощь, круто повернул ее и увлек назад, в боковой туннель, а затем – в клетушку.

– Это был поджог. Они здесь. Они поджидают нас. Охотятся на вас и на документы, которые я привез.

– Но Пол…

– Возможно, он – один из них.

– Нет… Никогда! Он выжил, уцелел…

– Да что вы говорите!

– Он, должно быть… – Вера вдруг осеклась. Она отчетливо вспомнила лица тех людей, которые представились полицейскими из Франкфурта, за миг до того, как фон Хольден застрелил их. «Где женщина-полицейский?» – спросил один из них. «Не было времени», – ответил фон Хольден. Только теперь Вера поняла, что они имели в виду. Их интересовала не какая-то другая арестантка, а соблюдение процедуры. Мужчина-детектив не имеет права везти в закрытом купе арестованную без сопровождения женщины – сотрудницы полиции!

– Мы должны выяснить об Осборне все, иначе нам обоим не выйти отсюда живыми.

Фон Хольден, улыбаясь, приблизился к Вере; в воздухе повисло облачко от его дыхания. Правая рука, – на поясе, за левым плечом – нейлоновый рюкзак. Он спокоен, нетороплив, уверен в себе – как в поезде с теми людьми. Как и Авриль Рокар за миг до расстрела французских агентов.

Только сейчас Вера поняла, что тревожило и мучило ее всю дорогу из Интерлакена, – до этого она была слишком взволнована и подавлена, чтобы сопоставлять факты.

Да, фон Хольден знал верные ответы на все вопросы – но по другой причине. Те люди в поезде были полицейскими. Нацистские убийцы – не они, а фон Хольден.

Глава 146

Осборн пробежал по узкому туннелю назад. В дальнем конце Ледового Дворца американские туристы садились в лифт. Он догнал их, когда двери уже закрывались, просунул руку в щель и втиснулся в переполненную кабину.

– Извините…

Двери закрылись; лифт пополз вверх. Что делать дальше? Осборн слышал, как кровь бьется у него в висках, будто стучит молоток. Лифт остановился перед входом в огромный ресторан. Осборн вышел первым, но затем отстал и снова смешался с толпой. За окнами стемнело; виднелись лишь заснеженные пики гор над ледником Алеч и сгущающиеся грозовые облака.

– Что поделываешь? – раздался за спиной голос Конни.

Осборн повернулся к ней и внезапно вздрогнул – от резкого порыва ветра зазвенели оконные стекла.

– Что делаю? – Осборн нервно разглядывал зал, двигаясь вслед за очередью к кассе. – Думаю… думаю, не взять ли чашечку кофе.

– Что случилось?

– Ничего. А что должно было случиться?

– У тебя, похоже, проблемы? За тобой что, гонится полиция?

– Нет.

– Ты уверен?

– Вполне.

– Тогда чего ты дергаешься?

Они уже стояли у самого прилавка. Осборн огляделся. Туристы усаживались за два сдвинутых стола. Американская семья, которую он видел в сувенирном магазинчике, сидела за другим столом. Отец показал в сторону туалета, и мальчик в курточке «Чикаго Буллз» направился туда. За столиком у двери оживленно болтали два молодых человека, пуская вверх сигаретный дым.

– Сядь со мной рядом и выпей это, – потребовала Конни, ведя Осборна от кассы к свободному столику.

– Что это? – Осборн взглянул на бокал, который Конни поставила перед ним.

– Кофе с коньяком. А теперь будь хорошим мальчиком и выпей это.

Осборн посмотрел на нее, поднял бокал и сделал глоток. Как быть? Они здесь – в здании или где-то рядом снаружи. Я не пошел за ними, значит, они придут за мной.

– Вы доктор Осборн?

Осборн поднял глаза. Перед ним стоял мальчик в «Чикаго Буллз».

– Да.

– Один человек велел передать вам, что ждет вас на улице.

– Кто? – нахмурившись, спросила Конни.

– У собачьих вольеров.

– Клиффорд, что это ты делаешь? Ты, кажется, собирался в туалет? – Отец мальчика подошел к нему и взял за руку. – Извините, – обратился он к Осборну и, уводя сына, продолжал отчитывать его: – Ты зачем пристаешь к людям?

Осборн вновь увидел своего отца на тротуаре – ужас в его глазах, руку, протянутую к нему.

Он вскочил из-за стола и, не глядя на Конни, направился к двери.

Глава 147

Фон Хольден залёг в сугробе, неподалеку от пустых вольеров, где днем держали упряжных собак. Черный рюкзак лежал рядом. В руках фон Хольден сжимал девятимиллиметровый автоматический пистолет «скорпион» – легкий, удобный, с тридцатидвухзарядным магазином и глушителем. Он был уверен, что Осборн вооружен, как и той ночью в Тиргартене. Неизвестно, насколько метко стреляет Осборн, но это и не важно: на этот раз фон Хольден не даст ему шанса.

В пятидесяти футах между фон Хольденом и входом в лыжную школу стояла в темноте Вера, прикованная наручниками к перилам, идущими вдоль скользкой тропинки. Она может плакать, кричать – все, что угодно. Вечер, темно, здание далеко, ресторан закрывается, и единственным, кто услышит и увидит ее, будет, когда выйдет, Осборн. Фон Хольден должен заполучить обоих в темноте, за вольерами, где будет удобней всего избавиться от них. Вот почему он оставил там Веру, которая исправно играла предназначенную ей роль; только теперь, кроме заложницы, она стала еще и приманкой.

За спиной у Веры, в сорока ярдах от нее, в конце туннеля Ледового Дворца открылась дверь лыжной школы, и в луче света показалась одинокая фигура. Блеснули сосульки над входом, затем дверь закрылась. Черный силуэт был ясно виден на фоне снега. Мгновение спустя человек шагнул вперед.

Вера видела, как приближается Осборн; глядя прямо перед собой, он шел по следу, проложенному днем мотосанями. Вера понимала, что сейчас Осборн особенно уязвим, потому что глаза его еще не привыкли к темноте. Оглянувшись, она увидела, как фон Хольден поднял рюкзак на плечо, шагнул назад и скрылся из виду.

Он привел ее сюда из Ледового Дворца через вентиляционную шахту, не сказав ни слова, приковал к перилам и ушел. Он тщательно продумывал каждый свой шаг. Не зная его планов, Вера была убеждена, что Пол идет прямо в расставленные сети.

– Пол! – Отчаянный крик Веры прорезал вечернюю тишину. – Он подстерегает тебя! Вернись! Вызови полицию!

Осборн остановился и посмотрел в ее сторону.

– Пол, не ходи туда! Он убьет тебя!

Осборн заколебался, затем метнулся в сторону и исчез. Вера посмотрела туда, где скрылся фон Хольден, но ничего не увидела, заметив только, что пошел снег. Было так тихо, что Вера слышала лишь собственное дыхание. И вдруг к ее виску прикоснулась холодная сталь.

– Не двигайся! Не дыши! – Осборн все сильнее нажимал на ее висок дулом револьвера, вглядываясь в темноту. Потом наконец заметил устремленные на него глаза Веры. – Где он? – прошипел Осборн. Взгляд его горел ненавистью.

– Пол! – снова крикнула она. – Боже мой, что с тобой?

– Я спрашиваю, где он?

О Господи, только не это! Вера вдруг поняла. Пол решил, что она – одна из них. Что она член Организации.

– Пол, – быстро заговорила Вера, – фон Хольден забрал меня из тюрьмы. Сказал, что он из федеральной полиции, что везет меня к тебе!

Осборн опустил револьвер, пристально вглядываясь в темноту. Внезапно раздался треск, похожий на выстрел из винтовки, и деревянный поручень раскололся надвое, освободив Веру; только запястья ее были по-прежнему скованы впереди наручниками.

– Вперед! – сказал Осборн, подталкивая Веру к вольерам.

– Пол, пожалуйста…

Осборн не слушал ее. Впереди была закрытая лыжная школа, дальше – деревянно-проволочные вольеры, а прямо за ними какое-то слабое голубоватое свечение озаряло падающий снег. Осборн схватил Веру за плечо и резко обернулся. Сзади не было ни души.

– Этот свет – откуда он?

– Это… это – вентиляционная шахта. Туннель. По нему мы вышли из Ледового Дворца.

– Он там? – Осборн повернул Веру лицом к себе. – Отвечай, быстро! Да или нет?

Сейчас, глядя на Веру, Осборн думал только о том, что когда-то он верил этой женщине, а она предала его.

– Не знаю… – прошептала Вера, цепенея от ужаса. В шахте столько поворотов и изгибов; если фон Хольден там, значит, притаился в засаде. Стоит войти в туннель следом за ним – и все кончено.

Осборн еще раз быстро оглянулся и подтолкнул Веру к голубоватому световому пятну. Слышен был только скрип снега у них под ногами и легкое дуновение ветра. Через несколько секунд они остановились у вольеров, совсем близко к свету.

– Он ведь не в туннеле, не так ли, Вера? Он в темноте, ждет, пока ты выведешь меня на свет – как мишень в тире. Ты даже не рискуешь – он ведь спецназовец, снайпер.

Как он не понимает, что случилось с ней, почему ей не верит?!

– О Господи, Пол! Да послушай же…

Вера повернулась, чтобы взглянуть в глаза Осборна, и вдруг осеклась. В снегу, прямо перед ними, освещенная голубоватым сиянием, протянулась цепочка следов. Осборн тоже увидел эти следы, присыпанные свежим снегом, они вели прямо в туннель. Фон Хольден был здесь несколько секунд назад.

Осборн внезапно толкнул Веру в сторону, в тень вольеров, и, обернувшись, стал рассматривать следы.

Вера видела, как мучительно трудно ему принять решение. Он думает только о фон Хольдене и ни о чем другом и совершает ошибку за ошибкой. Еще один неверный шаг – и фон Хольден убьет их обоих.

– Пол! – звонким, дрожащим голосом воскликнула Вера. – Посмотри на меня!

Мгновение показалось вечностью. Мягко и бесшумно падал снег. Наконец Осборн медленно обернулся. Несмотря на холод лицо его заливал пот.

– Пожалуйста, выслушай меня, – сказала Вера. – Сейчас не важно, как и почему ты заподозрил меня. Я не имею и никогда не имела ничего общего ни с фон Хольденом, ни с Организацией. Сейчас настал миг, когда ты должен, просто обязан поверить в это и довериться мне. Знай: то, что у нас с тобой, – это и есть жизнь и это важней всего, понимаешь, всего… – Голос ее дрогнул.

Осборн смотрел на Веру. Она что-то приоткрыла в его душе, то, о чем он давно забыл. Ответить «нет» было просто. Очень просто. «Да» – означало бы полное доверие, вопреки всему, что он знает и знал. Поверить – значит забыть о себе, об отце, обо всем. Все отторгнуть. Стереть из памяти. И сказать: я верю тебе и в мою любовь к тебе; и если ради этой веры я должен умереть – я умру.

Доверие должно быть полным. Безграничным.

Вера смотрела на него. Она ждала. За ее спиной сквозь снегопад светились окна ресторана. Сейчас все зависело только от Осборна. От его выбора.

Медленно, очень медленно он поднял руку и прикоснулся к ее щеке.

– Все хорошо, – сказал он. – Все хорошо.

Глава 148

Фон Хольден приподнялся на локтях и продвинулся на несколько дюймов. Да где же они? Они подошли было к самой кромке светового круга – и вдруг исчезли из виду.

Все казалось так просто. Он испытывал Осборна, показавшись с Верой в туннеле Ледового Дворца. Если бы Осборн пошел за ними, фон Хольден, заманив его в боковой проход, мог бы спокойно убить его. Но Осборн за ними не пошел. И тогда фон Хольден использовал Веру как приманку. Осборн видел, как фон Хольден с Верой вместе садились на поезд в Берне, а перед этим он видел Веру, когда ее арестовала в Берлине немецкая полиция. Он, конечно же, решил, что Вера и фон Хольден – сообщники. Поэтому Осборн, взбешенный предательством Веры, отыщет ее и, не слушая ни объяснений, ни оправданий, заставит вести его к фон Хольдену.

Резкий порыв ветра погнал поземку. Ветер. Как же фон Хольден ненавидел ветер! Еще больше, чем снегопад. Подняв голову, он увидел, как с запада набегают тучи. Становилось все холодней. Он мог убить их гораздо раньше, когда они только направились к лыжной школе, но избавиться от двух трупов поблизости от ресторана было рискованно, а главное, могло помешать его миссии. Вентиляционный туннель располагался далеко, ярдах в восьмидесяти от здания, в темноте. И Осборн как миленький пойдет по его следам. Два выстрела с интервалом в секунду не услышит никто. Затем фон Хольден оттащит их тела за вольеры, к крутым обрывам, и сбросит в черную бездну. Сначала Осборна, а потом…

– Фон Хольден! – донесся из темноты голос Осборна. – Вера пошла звонить в полицию. Я думаю, тебе интересно об этом узнать.

Фон Хольден вздрогнул, отполз назад и спрятался за скалой. Все против него! Но даже если это правда, полиция прибудет не раньше чем через час. Сейчас нужно забыть обо всем ради главной цели.

Прямо перед ним, как страж-призрак, возвышался на две тысячи футов пик Юнгфрау. Справа, примерно в сотне ярдов от фон Хольдена и на сорок футов ниже него, вдоль склона скалы, на которой был построен Юнгфрауйох, тянулась каменистая тропа. Пройдя ее почти до конца, он выйдет к запасной вентиляционной шахте, спрятанной в скале. Ее соорудили в 1944 году, когда под метеостанцией внутри ледника конструировалась тайная система туннелей и лифтов. Если он успеет добраться туда раньше полиции, то сможет надежно укрыться. На неделю, на две. Если будет необходимо, то и дольше.

Глава 149

Осборн присел на корточки недалеко от вольера и прислушался. Он услышал свист усиливающегося ветра. В Берлине, прежде чем отправиться с Маквеем, он переобулся в черные высокие ботинки «Рибок». На нем были только рубашка и костюм – это на высоте одиннадцать футов, ночью, в метель.

Невероятно, но гнев и подозрения Осборна улетучились в один миг. Все было так, как сказала Вера, как говорили ее глаза, и он снова смог стать самим собой.

Сомнений тоже не было. Осборн помнил, как прижал Веру к себе и как они оба заплакали, поняв, что случилось, и ужаснувшись тому, что могло случиться. Он велел Вере идти назад.

Вера казалась ошеломленной. Они вернутся вместе! Фон Хольден не посмеет пойти за ними туда, где светло и людно.

– А если посмеет? – спросил Осборн. И он был прав. Фон Хольден способен на все.

– Там есть одна американка, блондинка, – сказал Осборн Вере. – Она ждет обратного поезда. Ее зовут Конни. Она хороший человек. Поезжай с ней в Кляйне-Шайдегг и вызови швейцарскую полицию. Пусть они свяжутся с детективом Реммером из немецкой федеральной полиции в Бад-Годесберге.

Осборн вспомнил молящий взгляд Веры. Он оставался не только, чтобы защитить ее, но и из-за себя, из-за отца. Поэтому он преследовал фон Хольдена, поэтому искал в Париже Альберта Мерримэна, поэтому приехал с Маквеем в Берлин. И он не вернется, пока не узнает правды.

Вера крепко поцеловала его и повернулась, чтобы уйти, но он задержал ее еще на минутку и спросил, не знает ли она, что фон Хольден везет из Берлина в черном рюкзаке.

– Он сказал, что там документы, разоблачающие тайную неонацистскую организацию. Но я уверена, что это не так.

Осборн следил, как Вера, стараясь держаться в тени, шла к зданию, где было тепло и безопасно. Через несколько секунд он увидел полосу света – дверь открылась, Вера вошла, и полоса света исчезла. Мысли его вернулись к содержимому рюкзака фон Хольдена. Там, без сомнения, были документы, но касались они не неонацистского движения, а криохирургии. Отчеты, описания операций. Режим замораживания и оттаивания, программное обеспечение для компьютеров, чертежи инструментов – может, даже скальпеля, изобретенного его отцом. Эти документы уникальны, поэтому фон Хольден и захватил их. Несмотря на все зло, которым чревата новая область хирургии, для медицинского мира это настоящее открытие, поэтому все записи необходимо сохранить.

Внезапно Осборн понял, что непростительно ослабил внимание, а ведь фон Хольден наверняка не спускает с него глаз. Он поспешно осмотрелся, но ничего не заметил. Проверив револьвер, он сунул его за пояс и опять повернулся к зданию. Вера, должно быть, уже там и ищет Конни.

Он встал на ноги и прошел вдоль стены вольера, чтобы увидеть свет из туннеля. Осборн не сомневался: следы – всего лишь ловкий трюк, приманка, рассчитанная на то, что он обнаружит себя, выйдя на свет. Фон Хольден специально прошел к туннелю, но не спускался в него – там было слишком тесно и его могли схватить, если бы кто-то проник туда с другой стороны.

Справа от Осборна возвышался Юнгфрау; слева был спуск, который чуть ниже переходил в равнину. Осборн подышал на руки и двинулся налево, решив, что это единственный путь, по которому мог пойти фон Хольден.

* * *

Фон Хольдена, последнего, кто оставался в живых из верхушки Организации, заботило одно: «Ubermorgen» в рюкзаке за плечами. Вот для такого случая и был предусмотрен Сектор 5, «Entscheidend Verfahren», «Заключительная Операция». Он выжил, и эта миссия возложена на него. «Заключительная Операция» оказалась стократ трудней, чем предполагалось. Может быть, с надеждой думал фон Хольден, худшее уже позади. Не исключено, что нижние лифты уцелели при пожаре – ведь вентиляционная шахта над ними служила вытяжкой.

Стремление во что бы то ни стало добраться до лифтов и мысль о том, что он – солдат, исполняющий свой долг, воодушевляли фон Хольдена, когда он скользил по каменистой тропе. Он доберется до шахты и проникнет в нее, а следы его заметет снегом. Снегопад, порывистый ветер и холод мешают не только ему, но и Осборну. Возможно, Осборну даже больше, потому что ему труднее выжить в горах, чем фон Хольдену.

Теперь все зависело от самого фон Хольдена, Осборна и времени.

Глава 150

Тропа резко сворачивала влево, и Осборн двинулся по ней. Он искал на снегу следы фон Хольдена, но они исчезли, хотя снег шел не настолько сильный, чтобы так быстро их занести. В растерянности, боясь, что выбрал неверный путь, Осборн поднялся на вершину холма и остановился. За ним была лишь тьма и снежный вихрь. Он встал на одно колено и осмотрел склон. Под ним, вдоль края скалы, змеилась вниз узкая тропка, но к ней было не спуститься. К тому же неизвестно, пошел ли фон Хольден этой тропой. Таких здесь могли быть десятки.

Осборн поднялся, собираясь повернуть назад, как вдруг заметил свежие следы на тропинке, которая обрывалась у голой скалы. Тот, кто оставил их, должно быть, начал свой путь на несколько сотен ярдов выше. Но чтобы найти это место, потребуется не один час; а к тому времени следы заметет снегом.

Осборн подумал было скатиться вниз. Следы пролегли близко, футах в двадцати, не больше. Но это было опасно. Кругом скалы, лед и снег. Ни стволов, ни корней, ни ветвей – ухватиться не за что. Если катиться слишком быстро, можно на бешеной скорости пролететь тысячи футов и камнем рухнуть в пропасть.

И все же Осборн решил рискнуть. Приглядевшись, он обнаружил торчащие из земли острые каменные выступы, тянущиеся вниз, к тропе. На камнях – толстые сосульки, которые непрерывно таяли и снова замерзали от близости ледника. Они выглядели достаточно прочными, чтобы служить опорой. Тропа была под ним, всего в пятнадцати футах. Осборн стал на четвереньки и пополз вдоль склона. Если сосульки выдержат, он через несколько мгновений окажется на тропе. Дотянувшись до толстой сосульки – три-четыре дюйма в диаметре, – он попробовал ее на прочность. Сосулька выдержала его вес, и он начал спуск. Нащупав ногой выемку во льду, Осборн попытался перенести руку ниже – но она не двигалась: теплая ладонь примерзла к сосульке. Осборн повис, с трудом удерживая равновесие. Освободить руку можно, лишь ободрав кожу. Однако выбора нет. Иначе он погибнет.

Осборн глубоко вздохнул, сосчитал до трех и изо всех сил дернул руку. С адской болью он освободил ладонь, но нога не выдержала тяжести его тела, он рухнул на спину и теперь летел по голому льду, неумолимо набирая скорость.

Осборн в отчаянии пытался затормозить, цепляясь за ледяные сосульки руками, ногами, локтями – но ничего не помогало. Он мчался все быстрей и быстрей – и уже видел впереди черную бездну.

Он судорожно ухватился левой рукой за единственный выступ во льду. Рука соскользнула, но Осборну удалось удержаться всего в нескольких дюймах от края пропасти.

Осборна била крупная дрожь. Лежа на спине, он изо всех сил вдавил в снег сначала один каблук, затем другой. Выла вьюга; ветер налетал порывами. Закрыв глаза, Осборн молил Бога, чтобы мучительные усилия долгих лет не закончились бессмысленной смертью на этом страшном леднике. Это означало бы, что вся его жизнь прошла впустую. Нет! Только не это!

Сбоку от него, в скале, была горизонтальная ниша. Осборн лег на бок и нащупал ногами опору; затем перевернулся на живот, сунул пальцы обеих рук в нишу и подтянулся. Через несколько минут ему удалось вставить в нишу ногу и наконец подняться в полный рост.

* * *

Фон Хольден был над ним, примерно в тридцати ярдах выше по склону. Он шел по тропе, когда Осборн пронесся мимо него. Будь фон Хольден на пять шагов ближе, Осборн увлек бы его за собой.

Фон Хольден посмотрел вниз и увидел, что американец приник к скале над двухтысячефутовой пропастью. Чтобы снова подняться наверх, ему придется карабкаться по крутому обледеневшему склону в метель, под резкими порывами ветра. Фон Хольдену же оставалось преодолеть не менее трехсот ярдов крутой, извилистой тропы до входа в шахту. Даже в такую погоду этот путь займет не больше пятнадцати минут. За это время Осборн не поднимется – если он вообще может двигаться – даже до того места, где фон Хольден был сейчас, и уж тем более не догонит его. Так что фон Хольден спустится в шахту и скроется.

Если полицейские прибудут, они едва ли задержатся здесь на неделю или больше, поджидая фон Хольдена. Скорее всего они решат, что Вера вызвала их, чтобы запутать следы, а может, подумают, что фон Хольден упал в пропасть или в один из бесчисленных провалов ледника Алеч. Так или иначе, они уедут и заберут Веру, как соучастницу убийства франкфуртских полицейских.

Что же до Осборна, то и его ждет участь не лучше – даже если ему суждено пережить эту ночь. Он пустился в погоню в горах – и что же? К чему он пришел?.. Конечно, лучше бы убить Осборна. Фон Хольден мог рискнуть подойти к краю пропасти и попытаться выстрелить. Но уж очень скользкой была тропа, если он оступится или промахнется… Нет, игра не стоит свеч. Попав в Осборна, убив или ранив его, он обнаружит себя; полиция поймет, что Вера сказала правду, и возобновит преследование. Нет уж! Остается надеяться, что Осборн сорвется в пропасть или замерзнет. Вот это называется логическим мышлением. Именно за это качество Шолл произвел фон Хольдена в Leiter der Sicherheit.

Глава 151

Осборн прижался к скале лицом и грудью, глубже втискивая носки ботинок в расщелину – то была скальная полка шириной едва ли больше двух дюймов. Под ним зияла холодная, черная бездна. Он не представлял себе ее глубины, но когда мимо него пролетел в пропасть большой камень, Осборн так и не услышал звука его падения. Он посмотрел вверх, пытаясь увидеть тропу, но нависающий лед не позволил. Уступ, на котором он стоял, тянулся вдоль скалы: Осборн мог перемещаться вправо или влево, но не вверх. Продвинувшись на несколько футов сначала в одну, затем в другую сторону, Осборн понял, что справа полка расширялась, и над головой в скале торчали зазубренные выступы, за которые можно было ухватиться. Несмотря на холод Осборну казалось, что к его правой ладони, с которой он содрал кожу, отрывая ее от сосульки, прижат раскаленный утюг. Держаться пальцами за скалу было мучительно больно; но зато боль обострила внимание и реакцию Осборна до предела.

Правая рука. Выступ. Ухватиться! Правая нога – скользит – найти опору – проверить ее – переместить центр тяжести. Обрести равновесие. Теперь – левая рука и левая нога.

Он оказался на краю, там, где поверхность скалы вдавалась внутрь, образуя что-то вроде крутой ниши. Из-за снега и ветра невозможно было понять, тянется ли ниша, по которой он двигался, дальше. Если нет – то едва ли он сумеет вернуться тем же путем. Он остановился, чтобы согреть дыханием руки – сначала одну, потом другую. Часы его провалились куда-то в рукав; он не стал доставать их, боясь потерять равновесие, и потому не знал, сколько времени прошло. Ясно было одно: до рассвета еще далеко, и если он прекратит двигаться, то очень скоро замерзнет.

Внезапно – на миг! – в просвете между тучами показалась полная луна. Но за этот миг Осборн успел разглядеть в десяти-двенадцати футах под собой скальную полку. Она казалась обледеневшей, но довольно широкой; по ней Осборн мог вернуться на гору. Он заметил также узкую извилистую тропу, ведущую вниз, к леднику, и на ней – человека с рюкзаком.

Луна исчезла, и налетел новый порыв ветра. Колючий снег обжигал лицо. Осборн повернул голову к горе.

Полка там, под тобой, думал он. Она широкая и выдержит тебя. Та сила, что завела тебя сюда, дает тебе еще один шанс. Не упусти этот шанс, Пол!

Осборн осторожно опустил ногу. Нога повисла в воздухе. Ты видел эту полку, Пол. Доверься собственным глазам. Не упусти свой шанс!

Осборн оттолкнулся от края ниши и прыгнул во тьму.

Глава 152

Фон Хольден почему-то вспомнил Шолла и его необъяснимый, панический страх перед тем, что его увидят голым. Ходили разные слухи, что Шоллу, когда он был подростком, в какой-то аварии отрезало член; что Шолл – гермафродит, и у него, наряду с членом, есть влагалище и женские груди…

Сам фон Хольден видел причину в другом. Шолл испытывал отвращение к обнаженному телу. Интеллект и власть интеллекта – это имело значение для Шолла; физиология его раздражала, хотя, конечно, он подчинялся ей, как и всякий человек… Фон Хольден постарался отогнать от себя эти мысли и сосредоточиться. Впереди тянулась узкая тропа, слева на много миль раскинулся ледник.

В просвете облаков показалась луна. Фон Хольден посмотрел вверх и увидел на скале движущуюся тень. Осборн! И под ним – широкая скальная полка. Если Осборн заметит ее и спрыгнет вниз, то сразу обнаружит на снегу свежие следы фон Хольдена.

Луна скрылась за тучами, и снова стало темно. Он еще раз посмотрел вверх. Осборн все-таки прыгнул! Фон Хольдену оставалось всего ярдов пятьдесят до входа в вентиляционную шахту, и Осборн может легко догнать его. Хватит, подумал фон Хольден. Убить его сейчас же и сбросить тело в шахту. Там его не найдут никогда.

* * *

Спрыгнув на полку, Осборн несколько минут не мог прийти в себя. Наконец он приподнялся на одно колено и посмотрел вниз, туда, где в последний раз заметил фон Хольдена. Он различил тропу, ведущую вдоль скалы, но фон Хольдена там не было. Осборн встал на ноги и тут его охватил страх – ему показалось, что он потерял револьвер. Но нет, револьвер по-прежнему был за поясом. Осборн достал его и взвел курок. Держась одной рукой за скалу, а другой сжимая револьвер, он двинулся вперед по уступу.

* * *

Фон Хольден снял с плеч рюкзак и удобно расположился на снегу с автоматическим пистолетом в руке, так, чтобы хорошо видеть цепочку собственных следов. Он ждал.

* * *

Когда Осборн приблизился к тропе, полка резко сузилась. В этот момент снова показалась луна. Осборна словно осветило лучом фонарика. Он инстинктивно припал к земле – и тут же по скале над его головой ударила автоматная очередь. На Осборна посыпался град камней и осколки льда. Луна скрылась; из темноты доносился только вой ветра. Осборн не понимал, откуда стреляли, и не слышал звука выстрела. Значит, у фон Хольдена оружие с глушителем. Если фон Хольден над ним, то Осборн виден ему как на ладони. Он подполз к краю уступа и заглянул вниз. В пяти футах под ним торчал выступ породы – хоть и плохонькое, но прикрытие. Осборн выпрямился, пробежал несколько шагов и прыгнул вниз. Тут что-то твердое хлестнуло его по плечу, отбросило назад и он услышал страшный грохот. Огромный снежный ком ударил Осборна в спину, и все погрузилось во тьму.

Открыв глаза, Осборн увидел только вершину скалы. Пахло порохом. Осборн понял, что потерял револьвер. Он вытянул руку вперед, пытаясь встать, и в тот миг над ним нависла тень.

За плечами у фон Хольдена был рюкзак, в руке – пистолет необычной формы.

– В спецназе нас учили улыбаться в лицо палачу, – тихо сказал фон Хольден. – Это – путь к бессмертию.

Осборн понял, что сейчас умрет. И все, что привело его сюда, теперь кончится – через несколько секунд. Печально и трагично было то, что он ничего не мог с этим поделать. Однако он все еще был жив, и оставалась надежда, что хотя бы перед смертью он узнает у фон Хольдена то, из-за чего пришел сюда.

– За что убили моего отца? – спросил Осборн. – За скальпель, который он изобрел? Из-за Элтона Либаргера? Ответь! Пожалуйста.

Фон Хольден нагло улыбнулся.

– Fur «Ubermorgen», – с торжеством ответил он. – За «Послезавтра»!

Внезапно фон Хольден вскинул голову. Вверху из тьмы раздался оглушительный рев, словно небесный свод с грохотом рухнул на землю. Грохот становился все оглушительнее; посыпались камни; лавина накрыла фон Хольдена и Осборна и понесла их вниз. Как щепки в водовороте, они летели в узкое ущелье. В какое-то мгновение Осборн увидел лицо фон Хольдена: в нем смешались ужас и недоумение, словно он не верил в происходящее. Затем фон Хольден скрылся из виду, его увлек ревущий вал из камней, снега и льда.

Глава 153

Фон Хольдена бросило на плоский камень. Придя в себя, он с трудом встал на ноги и огляделся. Он увидел стены узкого ущелья и след лавины, по которому все еще сбегал поток снега и льда. Обернувшись, фон Хольден понял, что ледник там же, где и прежде. Но все остальное казалось незнакомым. Где тропа? Где он сам? Он посмотрел вверх, надеясь, что луна вновь покажется из-за туч. Небо было уже не серым и не затянутым облаками, а кристально чистым и прозрачным. Однако на нем не было ни луны, ни звезд, а колыхались лишь огромные красно-зеленые всполохи полярного сияния – его кошмар и проклятие.

Фон Хольден закричал, повернулся и побежал прочь, к тропе, которая выведет его к шахте. Но он не узнавал ничего вокруг. Он никогда прежде здесь не был! Охваченный смятением, он бежал, пока не наткнулся на стену и не понял, что попал в каменный мешок, где скалы на сотни футов уходили ввысь, в красно-зеленое небо.

У фон Хольдена перехватило дыхание и бешено забилось сердце. Он повернул назад, но красные и зеленые сполохи становилось все ярче и вот уже начали спускаться к нему. В то же время они медленно извивались, скользя вверх и вниз, стремясь схватить в огромные клешни его кошмаров.

Сполохи приблизились, заливая его своим разноцветным сиянием, угрожая окутать его как саван.

– Нет! – завопил он, пытаясь снять заклятие. Голос его эхом отразился от скал и полетел над ледником. Но чары не рассеялись; напротив, сполохи надвигались все ближе, пульсируя, словно живой организм, поглотивший небеса. Внезапно они стали полупрозрачными, как омерзительные щупальца медузы, и спустились ниже, будто желая задушить его. В безмолвном ужасе фон Хольден повернулся и бросился прочь, туда, откуда пришел.

Он снова был в каменном мешке, лицом к лицу со скалой. Обернувшись, он с ужасом следил, как щупальца приближаются к нему. Прозрачные, сверкающие, извиваясь, они опускались к нему. Что это – предвестие неминуемой смерти? Или сама смерть? Фон Хольден резко отпрянул. Чего они хотят от него? Он всего лишь солдат, получивший приказ. Солдат, выполняющий свой долг.

Эта мысль поглотила его целиком, и страх отступил. Он был бойцом спецназа! Он – Leiter der Sicherheit! Он не подпустит к себе смерть, пока не исполнит свой долг!

– Nein! – выкрикнул фон Хольден. – Ich bin der Leiter der Sicherheit! Я – начальник службы безопасности!

Он сорвал с плеч рюкзак, развязал его и вынул контейнер. Прижав его к себе, он шагнул вперед.

– Это мой долг! – сказал он, подняв контейнер вверх обеими руками. – Это моя душа!

И тут сияние исчезло. Фон Хольден стоял один, в лунном свете, дрожа всем телом, по-прежнему сжимая в руках контейнер. Через несколько секунд он услышал свое прерывистое дыхание; еще через мгновение оно стало ровным. Он вышел из мешка и оказался на краю горы, возвышающейся над ледником. Внизу пролегала тропинка к шахте. Прижав контейнер к груди, фон Хольден поспешил туда.

Буря утихла, тучи разошлись, ярко светили луна и звезды. Лунное сияние делало белый пейзаж вневременным, словно он принадлежал одновременно прошлому и будущему, и фон Хольден почувствовал, что по его приказу открылась дверь в новый, неведомый мир.

– Это мой долг! – повторял он, обращаясь к звездам. – Долг превыше всего! Превыше Бога! Превыше Времени!

В одну минуту он приблизился к большому камню, скрывавшему вход в вентиляционную шахту. Камень выступал над краем скалы, фон Хольдену пришлось обойти его – и тогда он увидел Осборна. Тот лежал, распростершись на заснеженной скальной полке, на тридцать ярдов ниже того места, где находился фон Хольден. Левая нога Осборна была неестественно вывернута, и фон Хольден понял, что она сломана. Но Осборн был жив, его глаза следили за фон Хольденом.

«Хватит испытывать судьбу, – подумал фон Хольден. – Убей его сейчас же».

Фон Хольден продвинулся ближе к краю скалы и посмотрел вниз. При этом он оказался в глубокой тени, а Юнгфрау над ним был ярко освещен луной. Но даже в темноте Осборн видел, как левой рукой он бережно прижимает к себе контейнер, а правой достает пистолет. У Осборна больше не было револьвера – он потерял его в снежном обвале, спасшем ему жизнь. Теперь, чтобы сохранить ее, он обязан действовать.

С искаженным от муки лицом Осборн приподнялся на локтях и вытянул здоровую ногу. Невыносимая боль пронзила все его тело. Как раненый зверь, он дюйм за дюймом отползал по льду. Внезапно голова его свесилась вниз, и он понял, что добрался до края полки. Холод, идущий снизу, обжег Осборна; он повернул голову, но увидел только огромную черную дыру в леднике. Осборн медленно перевел взгляд на фон Хольдена и ясно почувствовал, как тот улыбается, нажимая на спусковой крючок.

Глаза фон Хольдена блеснули в лунном свете. Пистолет подпрыгнул в его руке; он пошатнулся и потерял равновесие, но продолжал стрелять, не целясь, куда попало, вздрагивая всем телом при каждом выстреле, пока не опустел магазин. Затем рука его бессильно повисла, и пистолет выпал. Фон Хольден на мгновение замер с широко открытыми глазами, по-прежнему прижимая к себе контейнер левой рукой; затем медленно-медленно, словно во сне, покачнулся и рухнул вниз. Тело его пролетело над Осборном и низверглось во тьму.

Глава 154

Осборн услышал лай собак, а потом увидел лица.

Местный врач. Швейцарская бригада «скорой помощи». Спасатели, которые несли его на носилках в темноте по снегу. Вера. Здание вокзала. Ее лицо, белое от страха. Полицейские в поезде. Они что-то говорят, но он не слышит их. Конни. Сидит рядом и ободряюще улыбается. И снова Вера – держит его за руку.

Затем лекарство, боль и усталость сделали свое дело, и он забылся тяжелым сном.

Позднее он вспоминал о том, что было в больнице, в Гриндельвальде. Шел спор о том, кто он такой. Осборн мог поклясться, что видел, как в палату вошел Реммер, а за ним – Маквей в измятом костюме. Маквей подвинул к его кровати стул, сел и долго смотрел на него.

Потом Осборн снова увидел фон Хольдена на горе. Увидел, как он пошатнулся на краю тропы. Увидел, как он летит вниз. На миг Осборну показалось, что кто-то стоит на выступе за его спиной. Он думал о том, кто бы это мог быть, пока не понял, что это Вера. В руке у нее была огромная сосулька – вся в крови. Потом это видение сменилось другим, более отчетливым: фон Хольден был все еще жив и падал прямо на него, сжимая в руках контейнер. Вернее, он не падал, а парил над ним, как в замедленной съемке, неуклонно погружаясь в тысячефутовую бездну. Наконец фон Хольден исчез, и остались только слова, сказанные им Осборну за миг до снежного обвала.

– За что убили моего отца? – спросил тогда Осборн.

– Fur «Ubermorgen», – ответил фон Хольден. – За «Послезавтра»!

Глава 155

Берлин, 17 октября, понедельник

Вера была одна на заднем сиденье такси. Оно повернуло с аллеи Клэй на Мессель-штрассе и углубилось в Далем – один из самых красивых районов Берлина. Второй день лил холодный дождь, повергая горожан в уныние. Утром портье отеля «Кемпински» вручил ей алую розу и запечатанный конверт. К конверту была приложена наскоро нацарапанная записка, в которой Веру просили отнести это письмо в больницу Осборну. Внизу стояла подпись: «Маквей».

Из-за ремонта основной дороги таксист повел машину в объезд, мимо развалин Шарлоттенбургского дворца. Рабочие под проливным дождем разбирали остатки здания; бульдозеры расчищали внутренние дворики и собирали обгоревшие обломки; грузовики вывозили их. Первые полосы газет всего мира сообщали о трагедии Шарлоттенбурга. В Берлине развевались приспущенные флаги. Государство взяло на себя организацию похорон. Ждали прибытия двух бывших президентов Соединенных Штатов, президента Франции и премьер-министра Великобритании.

– Он уже горел. В тысяча семьсот сорок шестом году, – с гордостью в голосе сказал Вере таксист. – Тогда его восстановили. Восстановим и сейчас!

Такси повернуло на Кайзер-Фридрих-штрассе и снова въехало в Далем. Вера закрыла глаза.

Она спустилась с гор вместе с Осборном и оставалась с ним, пока ей разрешали. Потом ее проводили в Цюрих и сказали, что Осборна доставят в берлинскую больницу. Сейчас она ехала к нему. Все произошло невероятно быстро. Смешались все чувства и воспоминания – прекрасные, ужасные, мучительные. Любовь и смерть шли рука об руку. Вере казалось, что она пережила войну.

И почти все случившееся было так или иначе связано с Маквеем. С одной стороны, он вел себя как добрый и ревностный дедушка, заботившийся о правах и достоинстве каждого человека. С другой – он отчасти походил на Паттона.[48] Эгоистичный, непримиримый, безжалостный, даже жестокий. Готовый заплатить за истину любую цену.

Такси остановилось у подъезда, и Вера вошла в больницу. В маленьком вестибюле было тепло. Называя регистратору свое имя, она с удивлением заметила, что за ней следит полицейский. Он улыбнулся ей и вызвал лифт.

У выхода из лифта на втором этаже стоял еще один полицейский, и у дверей палаты Осборна дежурил инспектор в гражданской одежде. Он поздоровался с Верой, назвав ее по имени.

– Ему что, угрожает опасность? – спросила Вера, обеспокоенная таким чрезмерным вниманием полиции.

– Это только мера предосторожности.

– Понимаю. – Вера повернулась к палате.

В этой палате лежал человек, которого она едва знала, но любила так, словно они прожили вместе столетия. То короткое время, что они провели вместе, было не сравнимо ни с чем. Он был дорог ей, как никто другой. Когда они впервые увидели друг друга, им сразу же показалось, что они никогда не расстанутся. И тогда, в горах, это чувство вернулось.

Вдруг Вера испугалась: уж не придумала ли она все это? А что, если там, за дверью, не тот Пол Осборн, которого она знает и любит, а чужой человек?..

– Почему вы не заходите? – улыбнулся инспектор и распахнул дверь.

Осборн лежал в кровати; его левая нога была на вытяжении. На нем была футболка с надписью «Лос-Анджелес Кингз» и ярко-красные спортивные трусы. Когда Вера увидела его, все страхи исчезли, и она рассмеялась.

– Что тут, спрашивается, смешного? – возмутился Осборн.

– Не знаю… – Вера давилась смехом. – Не знаю, просто…

Инспектор закрыл дверь снаружи; Вера подошла к кровати, и Осборн обнял ее. И все, что произошло с ними – на Юнгфрау, в Париже, в Лондоне, в Женеве, – нахлынуло вновь.

За окном шел дождь, в Берлине было пасмурно и хмуро. Но для Осборна и Веры это не имело никакого значения.

Глава 156

Лос-Анджелес

Пол Осборн сидел в поросшем травой внутреннем дворике своего дома в Пасифик-Палисейдс и смотрел на изогнувшуюся подковой цепочку огней бухты Санта-Моника. Было десять часов вечера, двадцать пять градусов тепла, а до Рождества оставалась неделя.

То, что случилось на Юнгфрау, казалось сложным, запутанным и необъяснимым. Более всего Осборна волновали самые последние мгновения: он не только не знал точно, что тогда произошло, но и сомневался в том, произошло ли что-либо вообще.

Как врач он понимал, что перенес тяжелую физическую и психическую травму. Она прошла через всю его жизнь начиная с раннего детства и кончая самыми бурными днями в Германии и Швейцарии. Но только на Юнгфрау грань между реальностью и галлюцинацией полностью стерлась. Ночь, снег, страх, усталость; кошмар снежной лавины; уверенность в неминуемой смерти от рук фон Хольдена; невыносимая боль в сломанной ноге… Что из этого было на самом деле, а что – плод воображения? И стоит ли думать об этом теперь, когда он дома и уже выздоравливает?

Осборн сделал глоток чая со льдом и снова взглянул на бухту. В Париже семь утра. Через час Вера сядет в поезд и поедет в Кале встречать свою бабушку. Затем они отправятся в Дувр, а оттуда по железной дороге – в Лондон; следующим утром, в одиннадцать, вылетят из аэропорта Хитроу в Лос-Анджелес. Вера была в Соединенных Штатах только один раз с Франсуа Кристианом. Ее бабушка не была в Америке никогда. Осборн не представлял себе, как воспримет старая француженка Рождество в Лос-Анджелесе – блеск елочных украшений под палящим солнцем, – но не сомневался, что она не скроет своих чувств, особенно по отношению к нему.

Его очень волновал приезд Веры. Если она решит остаться и работать врачом в Штатах, ей придется сдать определенный экзамен, принятый здесь для иностранных врачей. Кое-что ей надо будет повторить, остальное она постигнет в скучной интернатуре. Едва ли Вере предстоят особые трудности – ведь во Франции она уже работала врачом. Проблема в том, что он просил Веру стать его женой, переехать в Калифорнию и жить вместе с ним – долго и счастливо.

Когда он сказал ей это в больничной палате, Вера улыбнулась и ответила:

– Подумаю.

О чем? – допытывался Осборн. О том, хочет ли она стать его женой? Жить в Калифорнии? Но он ничего не добился, кроме того же самого «подумаю». Вера поцеловала его на прощание и уехала в Париж.

В конверте, который передал для него Маквей, оказался паспорт Осборна, возвращенный первой полицейской префектурой Парижа. К паспорту прилагалась записка на французском. Парижские детективы Баррас и Мэтро желали месье Осборну удачи и выражали искреннюю надежду, что он никогда не появится во Франции. Потом его выписали из больницы – спустя неделю после событий на Юнгфрау и через два дня после отъезда Веры.

Реммер, приехав из Бад-Годесберга, отвез его в аэропорт и по пути рассказал о последних событиях. Нобла самолетом переправили в Лондон, где поместили в противоожоговый реабилитационный центр. Он сможет вернуться к нормальной жизни через несколько месяцев после множества операций по пересадке кожи. Реммер несмотря на сломанную руку продолжал работать – расследовал события, приведшие к пожару в Шарлоттенбурге и к перестрелке в отеле «Борггреве». Джоанну Марш, лечащего врача Либаргера, нашли в одном из берлинских отелей. После тщательного допроса ее отпустили, и Маквей проводил ее в Соединенные Штаты. Дальнейшего Реммер не знал, но полагал, что Джоанна вернулась домой.

– Реммер, – Осборн осторожно подбирал слова, вспоминая ночь на Юнгфрау, – вы не знаете, откуда она вызвала швейцарскую полицию? С какой станции? Юнгфрауйоха или Кляйне-Шайдегг?

Реммер посмотрел на него.

– Вы имеете в виду Веру Моннере?

– Да.

– Полицию вызвала не она.

– То есть?! – ошеломленно спросил Осборн.

– Это сделала другая дама. Американская туристка. Конни… фамилии не помню.

– Конни?

– Да.

– Вера знала, что я был там, наверху. Это она сказала полиции, где искать меня?

– Вас нашли собаки, – приподнял бровь Реммер. – С чего вы взяли, что это мисс Моннере?

– Но когда меня привезли в Юнгфрауйох, она тоже была там… – неуверенно произнес Осборн.

– Там были и другие люди.

Значит, собаки, подумал Осборн. Что ж. Пусть так. Пусть образ Веры, стоящей на тропе с окровавленной сосулькой в руках, останется иллюзией. Галлюцинацией. Бредом. И ничем иным.

– На самом деле, – сказал Реммер, – вас волнует, виновна ли Вера Моннере. Вы хотите верить, что нет, но наверняка не знаете.

– Знаю.

– Вы правы. В квартире одного из агентов Организации, который работал надзирателем в тюрьме и выпустил Веру под ответственность фон Хольдена, мы нашли фальшивое удостоверение инспектора полиции на его имя. Она поверила, что фон Хольден везет ее к вам. Он знал так много, что заподозрить его до последней минуты было невозможно.

Осборна не нужно было убеждать. Если он и не вполне поверил ей тогда, в горах, то теперь, когда Вера уехала в Париж, сомнений не осталось.

– А Джоанна Марш? – спросил он. – Она объяснила, почему Салеттл направил нас к ней?

Реммер помолчал, затем качнул головой.

– Нет. Но, может быть, в один прекрасный день мы узнаем об этом.

Осборн чувствовал, что Реммер чего-то недоговаривает. Хотя они много пережили вместе, Реммер прежде всего был полицейским. Осборн помнил, как поступила полиция с Верой, а ведь уже через несколько часов, а может, и сразу, они узнали, что она – не Авриль Рокар и не имеет ничего общего с Организацией. Чем больше власть, тем сильнее соблазн употребить ее – и тем легче ошибиться.

– А как Маквей? – спросил Осборн.

– Я же сказал. Повез мисс Марш домой.

– Он выслал мне мой паспорт.

– Без паспорта вы не смогли бы уехать из страны, – улыбнулся Реммер.

– Он не поговорил со мной. Даже когда приходил в больницу в Гриндельвальде, не произнес ни слова.

– В Берне.

– Что?

– Вас отвезли в бернскую больницу.

– Вы уверены? – ошалело спросил Осборн.

– Да. Мы как раз были в бернской полиции, когда пришло сообщение, что вас нашли в горах.

– Вы были в Берне? Но как…

– Маквей выследил вас, – улыбнулся Реммер. – В Берне вы купили транзитный билет и расплатились кредитной карточкой. А Маквей присматривал за вашим счетом – так, на всякий случай. Поэтому ему сразу стало известно, где и когда это произошло.

– Но это же незаконно! – Осборн был потрясен.

– А вы что, на законном основании взяли его оружие, документы, значок? – сурово возразил Реммер. – Какое право вы имели выдавать себя за полицейского?

– А где был бы сейчас фон Хольден, если бы я не сделал этого? – парировал Осборн.

Реммер промолчал.

– А что теперь происходит? – спросил Осборн.

– Я не могу ответить. Это не в моей компетенции. Это дела Маквея.

Глава 157

«Это дела Маквея». Слова Реммера не выходили у Осборна из головы. Какова будет расплата за все, что он натворил? Мало того что он стащил у полицейского удостоверение и револьвер – он воспользовался ими, чтобы пересечь государственную границу! Его могут судить сначала в Лос-Анджелесе, а потом передать дело в суды Германии или Франции. Возможно, вмешается и Интерпол. А может быть – не приведи Господь! – все это цветочки по сравнению с обвинением в попытке убийства Альберта Мерримэна. Ведь и скрываясь во Франции, Мерримэн оставался американским гражданином. Такие вещи Маквей не забывает.

Близилось Рождество, а от Маквея по-прежнему не было ни слуху ни духу. Осборн вздрагивал всякий раз при виде полицейской машины. Его терзал страх и непреодолимое чувство вины. Можно, конечно, нанять адвоката и подготовить защиту, но вдруг Маквей не возбудит дела? В конце концов Осборн отогнал эти мысли. Три вечера в неделю он проводил в отделении интенсивной терапии – разрабатывал ногу. Уже через месяц он сможет отбросить костыли, а еще через два перестанет хромать. Он был жив и благодарил Бога за это.

Со временем затягивались и более глубокие раны. В таинственной гибели его отца многое прояснилось, хотя главное – за что и почему? – по-прежнему оставалось загадкой. Ответ фон Хольдена: «Fur „Ubermorgen“ – За „Послезавтра“!» – казался полной бессмыслицей, если вообще все, что произошло на Юнгфрау, не померещилось Осборну.

Ради будущего, ради Веры, ради своего психического равновесия он должен, не колеблясь, оставить все это в прошлом – и Мерримэна, и Шолла, и фон Хольдена; и даже – собравшись с силами – воспоминание об убийстве отца.

* * *

За день до приезда Веры, в полдень, Осборну позвонил Маквей.

– Я хочу вам кое-что показать. Вы можете приехать?

– Куда?

– В управление полиции. – Маквей говорил спокойно, буднично, словно они расстались с Осборном вчера.

– Когда?

– Через час.

Господи! Что ему нужно? Пот выступил на лбу у Осборна.

– Приеду, – ответил он и положил трубку. Рука дрожала.

От Санта-Моники до управления было двадцать пять минут. Стояла жара, и над городом висел смог. Осборн был до смерти перепуган.

Маквей встретил его у входа. Они поздоровались, но без рукопожатия. Кабина лифта была переполнена. Осборн, опираясь на костыли, смотрел в пол. Маквей молчал.

– Как ваша нога? – наконец спросил он, когда они вышли из лифта и двинулись по коридору.

Ожоги на лице Маквея затягивались, он выглядел посвежевшим, и на щеках его даже был румянец, словно он только что вернулся с площадки для гольфа.

– Спасибо, уже лучше. А вы прекрасно выглядите, – сказал Осборн, стараясь придать голосу непринужденность и дружелюбие.

– Да, неплохо для старика, – хмуро ответил Маквей, ведя Осборна по лабиринту коридоров. Кругом мелькали лица – усталые, взволнованные, сердитые.

Маквей толкнул дверь в конце коридора, и они оказались в комнате, разделенной надвое проволочной сеткой. Внутри были двое полицейских и ряды полок с запечатанными пластиковыми пакетами, в которых хранились вещественные доказательства. Маквей расписался в каком-то журнале и получил пакет. Они пересекли коридор и вошли в пустую комнату дежурной бригады. Маквей закрыл дверь, и они остались одни.

Осборна разбирало любопытство. Он хотел немедленно узнать, что задумал Маквей.

– Зачем вы вызвали меня?

Маквей подошел к окну и опустил жалюзи.

– Вы смотрели утром телевизор? Вьетнамская семья, в долине…

– Да… кажется, – рассеянно ответил Осборн. Он что-то слышал, когда брился. Убита целая семья вьетнамцев, жившая в фешенебельном районе в долине Сан-Фернандо, – родители, дети, старики…

– Я веду это дело и тороплюсь на вскрытие, поэтому буду краток. – Маквей вскрыл пластиковый пакет и вынул видеокассету. – Эта запись существует только в двух экземплярах. То, что вы видите, – оригинал; копия у Реммера, в Бад-Годесберге. ФБР требовало эту кассету вчера; я сказал им, что они получат ее завтра. Именно из-за нее Салеттл посылал нас к Джоанне Марш. Он вручил ей ключ от коробки, спрятанной в специальной собачьей клетке; в Швейцарии фон Хольден подарил Джоанне щенка, которого она отправила самолетом в Лос-Анджелес. В коробке оказался второй ключ – от сейфа в одном из банков на Беверли-Хиллз. А в сейфе была эта кассета. – Маквей вставил кассету в видеомагнитофон.

– Не понимаю, – растерянно произнес Осборн.

– Поймете. Но сначала вы должны кое-что узнать. Вы говорили, что фон Хольден упал со скалы в пропасть, и не видели, куда он упал.

– Там была непроглядная тьма.

– Да. Он упал – или, по крайней мере, мы так думаем – в так называемый черный провал. Это глубокая яма в леднике. Швейцарские спасатели спускались туда, но никого не обнаружили. Так что либо фон Хольден на самом дне, где он и пролежит примерно два тысячелетия, либо его там вообще нет. Мы не можем быть уверены, что он мертв. Далее. Отпечатки пальцев Либаргера. Точнее, человека, называвшего себя Либаргером. Того, с кем беседовали Реммер и Шнайдер за полчаса до пожара в Шарлоттенбурге. – Маквей кашлянул и поморщился – ожоги причиняли ему боль. – Эксперты полиции сравнили его отпечатки с отпечатками пальцев Тимоти Эшфорда, обезглавленного маляра из Лондона.

– О Боже! – Волосы Осборна зашевелились от ужаса. – Вы были правы…

– Да, – кивнул Маквей. – Беда в том, что Либаргер, как и все, кто был в зале, превратился в пепел. Мы можем только предположить, что голову одного человека удачно соединили с телом другого, и плод этого эксперимента жил, думал, ходил, говорил точно так же, как мы с вами. Ни Реммер, ни Шнайдер не заметили никаких шрамов. Джоанна Марш вчера письменно подтвердила это. Она, как лечащий врач Либаргера, провела с ним много времени и не видела ничего, что свидетельствовало бы о перенесенной операции.

– Значит, он приходил в себя не после инсульта, – подумал вслух Осборн, – а после уникальной хирургической операции! – Он взглянул на Маквея. – Так это и записано на кассете?

– То, что записано на кассете, останется между нами и не выйдет за пределы этих стен. Любая информация об этом может исходить только из Вашингтона или Бад-Годесберга. – Маквей протянул Осборну пульт дистанционного управления. – На этот раз, доктор, никто не примет во внимание никаких личных обстоятельств. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю? Есть ведь и другие вопросы, к которым мы с вами можем вернуться в любой момент. Вы наверняка знаете, что я имею в виду.

Секунду они молча глядели друг другу в глаза; затем Маквей рывком распахнул дверь и вышел. И Осборн понял, что Маквей подарил ему возможность жить спокойно.

Глава 158

Осборн долго сидел в темноте, затем взял пульт, направил его на экран и нажал кнопку «Пуск». Раздался щелчок, замелькали полосы, и на экране появился кабинет. На переднем плане – черный кожаный стул с высокой прямой спинкой. Слева, перед книжным стеллажом, – большой письменный стол. На заднем плане окно – единственный источник света. В комнату вошел Салеттл в темно-синем костюме, спиной к камере. Подойдя к стулу, он повернулся и сел.

«Прошу простить мне такое странное вступление, – начал Салеттл. – Я здесь один и сам устанавливал видеокамеру».

Скрестив ноги, он откинулся на спинку стула и заговорил более официальным тоном.

«Меня зовут Хельмут Салеттл. Я врач. Живу в Зальцбурге, в Австрии, но родился в Германии и считаю ее своей родиной. Мне семьдесят девять лет. Когда это запись дойдет до вас, меня уже не будет в живых».

Салеттл сделал паузу и твердо посмотрел в камеру, чтобы подчеркнуть серьезность своих слов. Мысль о смерти, казалось, совсем не волновала его.

«То, что вы сейчас услышите, – признание. В убийствах. В фанатизме. В дьявольском изобретении. Надеюсь, вы простите меня за плохой английский.

В 1939 году, когда я был молодым, честолюбивым хирургом Берлинского университета и с надеждой смотрел в будущее, ко мне обратился представитель рейхсканцелярии и предложил стать членом консультативного совета по передовой хирургической практике. Позже, когда я был уже членом нацистской партии и группенфюрером СС, меня повысили в должности, сделав председателем комиссии по здравоохранению. Многое из этого вы, вероятно, знаете. Более подробную информацию можно получить в федеральном архиве в Кобленце».

Салеттл замолчал и потянулся к стакану с водой. Сделав глоток, поставил стакан на стол и снова посмотрел в камеру.

«В 1946 году я предстал перед судом в Нюрнберге по обвинению в подготовке и осуществлении военных преступлений. Меня оправдали; вскоре после этого я поселился в Австрии, где до семидесяти лет до самого ухода на пенсию работал терапевтом. По крайней мере, так это выглядело внешне. На самом же деле я продолжал быть министром Рейха.

В 1938 году, под руководством Мартина Бормана – секретаря Гитлера и позже его заместителя, того, кто, как и Гитлер, верил, что Бог поможет народу, который не сдается, приступили к осуществлению плана сохранения Третьего Рейха. К этому моменту план был уже разработан Борманом.

Первым шагом стало социально-экономическое и политическое проектирование будущего. Это требовало больших финансовых затрат и самой тщательной подготовки. Борман привлек к этому широкие круги специалистов, которые плохо представляли себе, – а порой не знали вовсе, – над чем они работают; за два года он получил умозрительный, но, как показало время, замечательно точный прогноз международного положения на период с 1940 по 2000 год.

Не вдаваясь в детали, скажу лишь, что этот прогноз предсказал разгром Рейха армией союзных войск и последующий раздел Германии. Расцвет сверхдержав – Соединенных Штатов Америки и Советского Союза, неизбежную „холодную войну“ и гонку вооружений. „Экономическое чудо“ Японии, вызванное потребностью всего мира в суперавтомобилях и передовой технологии. Первостепенное значение имели четыре прогноза, которые должны были осуществиться в течение почти пяти десятилетий: возрождение Западной Германии из пепла войны и превращение ее в индустриальный бастион с самой устойчивой в западном полушарии экономикой; осознание необходимости экономического сотрудничества государств Европы; воссоединение Германии; и, наконец, крушение – в результате изнурительной гонки вооружений – не только Советского Союза, но и всего социалистического блока. Изучив все эти прогнозы, приведенные мною в самом упрощенном виде, решили в глубокой тайне сохранить Третий Рейх.

Горстка богатых и влиятельных немецких деловых людей, живших как в стране, так и за ее пределами, беззаветно преданных нацистскому движению, создала подпольную Организацию, никогда не имевшую названия, поскольку члены ее были разбросаны по всему миру. Никто из них никогда не был разоблачен. Из года в год ряды Организации ширились, и новых членов тщательно проверяли.

Сначала это движение было всего лишь узеньким ручейком в море немецкой политики. Ключевым словом было „национализм“. Такие термины, как „Рейх“, „ариец“, „наци“, не употреблялись никогда. Тихо, шаг за шагом, по точному расчету, под прикрытием огромных капиталов, движение росло и распространялось в самых широких слоях немецкого общества – от крайне левых до ультраправых, от стариков до зеленых юнцов, от процветающих бизнесменов и интеллектуалов до бедных и безработных. После объединения Германии голос Организации должен был зазвучать громче – из-за общей сумятицы воссоединения и разногласий между сытым Западом и нищим коммунистическим Востоком. Растущая атмосфера злобы и недоверия должна была подогреваться мощным притоком иммигрантов из государств бывшего Советского блока.

Движение не ограничивалось пределами Германии. На протяжении многих лет мы работали вместе с сочувствующими нам движениями внутри правительств стран Европейского содружества. Первой заявила о себе Франция. Движения других стран, взращенные нами, должны были действовать под нашим руководством.

Чтобы показать, на что способны мы, лидеры движения, созданного вначале для себя, а затем, в нужный момент, способного распространиться на весь мир, мы приступили к осуществлению нашей собственной грандиозной технологической программы.

Во время войны в Берлине, под землей, был построен экспериментальный медицинский комплекс, защищенный от любых бомбежек союзных войск. Этот центр получил название „Сад“. Именно там, в „Саду“, мы должны были осуществить нашу ключевую программу. Она носила сверхсекретное кодовое название – „Ubermorgen“ – „Послезавтра“, символ того дня, когда Рейх возродится и станет самой грозной и могущественной силой в мире. На этот раз основой нашей власти должна была стать экономика; армия лишь поддерживала ее».

Осборн внезапно остановил пленку. Сердце его бешено стучало, голова кружилась. Он глубоко вздохнул, встал и подошел к телевизору, словно хотел убедиться в реальности его существования. Он увидел только серебристо-белый экран и крошечную красную лампочку на видеомагнитофоне.

«Ubermorgen!» – «Послезавтра!»

Немыслимо! Не может быть! Он, должно быть, ослышался! Салеттл сказал что-то другое! Осборн снова сел, перемотал запись чуть-чуть назад, нажал кнопку «Стоп», а затем – «Пуск».

«…в „Саду“, мы должны были осуществить нашу ключевую программу. Она носила сверхсекретное кодовое название „Ubermorgen“ – „Послезавтра“».

Осборн остановил кадр, и изображение Салеттла на экране застыло.

Мысли Осборна перенеслись в Юнгфрау. Он увидел над собой фон Хольдена, целящегося из пистолета прямо ему в грудь; вновь услышал свой вопрос, за что убили отца, и ответ фон Хольдена: «Fur „Ubermorgen!“ – За „Послезавтра!“»

Если то, что произошло с ним в горах, было бредом, галлюцинацией, то откуда же он знает эти слова?! Салеттл сказал, что это – сверхсекретные сведения, известные только Организации. Поэтому, если Осборн и слышал их, то только от фон Хольдена. А это означало, что все случившееся на Юнгфрау – реальность!

Его нашли собаки, говорил Реммер. И после того, как его спасли, он видел Веру на вокзале. Но – в бреду или наяву – Осборн знал, что она была там, наверху. Возможно ли, чтобы она успела спуститься назад до прихода полиции? И если да, то как она нашла фон Хольдена? Осборн чувствовал, что сходит с ума. Он нажал кнопку «Повтор» и снова прослушал Салеттла; затем еще и еще. Программа «Ubermorgen» на протяжении пятидесяти лет была тщательно охраняемой тайной Организации. Откуда мог узнать это название Осборн, если не от фон Хольдена?.. Чем больше он думал об этом, тем реальней становились его воспоминания.

Придя в себя, Осборн включил запись. На экране вновь появился Салеттл.

«Символом возрождения Рейха из пепла должно было стать наше управление процессами жизни. Пересадки человеческих внутренних органов проводятся уже много лет. Но никто никогда не пробовал осуществить пересадку человеческой головы. Именно это стало нашей целью, которую мы в конце концов осуществили.

Решающий момент наступил в 1963 году, когда из тысяч тайно обследованных мужчин было отобрано восемнадцать. Критерием отбора служило максимальное сходство с генетическим кодом Адольфа Гитлера – личностные характеристики, физические и психологические качества и тому подобное. Никто из этих людей не представлял своей участи. Некоторым из них помогли, как и Гитлеру, подняться из безвестности к вершинам власти, других не трогали, а лишь наблюдали за их развитием в естественных условиях. Разница в возрасте составляла десять лет – это давало возможность экспериментировать и в случае неудачи вносить усовершенствования. Через десять дней по истечении пятидесятишестилетия объекту эксперимента вводилось сильное снотворное, затем голову его отсекали и подвергали глубокому замораживанию, а тело кремировали. Вскоре после этого его семья…»

Салеттл помолчал, и лицо его на миг исказилось болью; затем он взял себя в руки и продолжал:

«…его семья и все близкие ему люди либо погибали в автокатастрофе, либо просто бесследно исчезали.

Как я уже сказал, многие эксперименты заканчивались неудачно. Но с человеком, известным вам под именем Элтона Либаргера, мы добились успеха. Празднование в Шарлоттенбурге должно было продемонстрировать нашу победу. Туда пришли самые преданные люди, избранники.

Реализация нашего фантастического проекта заняла пятьдесят лет. За это время погибло множество невинных людей, которые помогали нам, сами того не ведая, – мы не осмеливались оставлять следов. Для этого мы нанимали профессиональных убийц, а их потом уничтожала наша служба безопасности. На нас работало огромное количество простых людей. Одних заставляли все это делать, другие искренне верили в арийскую идею, третьи понятия не имели, чем они занимаются. Процесс, как я уже сказал, длился пятьдесят лет. И когда наконец мы достигли успеха, настал момент для второй стадии программы „Ubermorgen“».

Вторая стадия? Сердце Осборна снова забилось сильней, и он подвинулся ближе к экрану.

«Мы вырастили двух молодых людей, братьев; они обучались в самых престижных учебных заведениях, а затем, незадолго до объединения Германии, мы отправили их в Лейпциг, в лучший институт физической культуры Восточного сектора. Чистокровные арийцы, генетически спроектированные, они физически представляют собой самые совершенные человеческие образцы из ныне живущих. В возрасте двадцати четырех лет каждый из них готов совершить главное жертвоприношение.

Презентация Элтона Либаргера в Шарлоттенбурге станет научным и духовным подтверждением наших намерений. Доказательством нашей преданности идее возрождения Рейха. В соответствии с планом по окончании празднества в мавзолее дворца в присутствии самых почетных гостей произойдет вторая церемония. Один из этих юношей будет избран на место Либаргера и станет мессией нового Рейха. В тот миг, когда выбор будет сделан, избранник уничтожит Либаргера. Затем этого молодого человека начнут готовить к хирургической операции, которая не позднее чем через два года превратит его в нашего лидера.

Эрвин Шолл, Густав Дортмунд, Юта Баур и я – старейшие члены Организации. Мы пережили Нюрнберг, Мартина Бормана, Гиммлера и многое другое.

За пятьдесят лет Шолл, Дортмунд, Юта Баур стали неслыханно богаты и могущественны, деспотичны и чрезвычайно жестоки. Я же все время оставался в тени, наблюдая за ходом экспериментов.

Удача с Либаргером вдохновила Шолла назначить день презентации в Шарлоттенбурге. К этому моменту семеро избранников были еще живы, но уже не нужны. Именно Шолл приказал уничтожить их, как и всех остальных, но тела не кремировать, а оставить раскиданными по всей Европе. Их семьи на этот раз не тронули, оставив их оплакивать мертвецов. Журналисты, должно быть, надолго запомнят день, когда им пришлось рассказывать об этих зловещих убийствах. Никогда еще Организация не демонстрировала такого презрения к миру, не попирала столь дерзко все человеческие нормы. Жизнь человека не стоила ломаного гроша, если не служила целям Организации. Для Шолла это было отголоском славного прошлого, которое, как он был уверен, вскоре опять станет настоящим.

За полвека у меня было достаточно времени подумать о том, что мы натворили. Что продолжаем творить. Что таит в себе наше будущее. Мы замахнулись на немыслимое – и преуспели. Сам этот факт – уже достаточное свидетельство наших достижений. Полностью изолированные от мира, мы проводили исследования в области атомарной хирургии с использованием низкотемпературных технологий, неслыханных ни в современной медицине, ни в современной физике. Мы преследовали одну цель – показать, что в мире, жаждущем новых технологий, никто не сравнится с нами. Ни японцы. Ни американцы. Рынок будет принадлежать нам. И это только начало. Но…»

Осборну показалось, что на лицо Салеттла упала тень – таким оно стало скорбным и мрачным. За считанные секунды Салеттл словно постарел на десять лет.

«…Но была и иная, тайная цель. Та же, что привела к гибели шести миллионов евреев и к бесчисленным жертвам на полях сражений и под бомбежками. Великие европейские города превратились в руины.

В 1946 году, в Нюрнберге, я сидел на скамье подсудимых со многими из тех, кто был тому виной. Геринг, Гесс, Риббентроп, фон Папен, Йодль, Редер, Дониц – когда-то надменно гордые, теперь они стали никчемными, дряхлыми стариками. И там, сидя рядом с ними, я вспомнил предупреждение: не ездить в концлагеря, лагеря истребления. Не посещай их, говорили мне; тебе все равно не разрешат описать то, что ты увидел. Но я побывал там. В Аушвице. Предостережение оказалось правильным. Мне никто не запрещал описывать увиденное – я просто не мог этого сделать. Горы очков. Горы ботинок. Горы человеческих волос. Горы костей. Какой изощренный ум придумал такое? Это было не в кино, не в театре – в реальности.

И все это видел я – один из лидеров подполья, тайно планирующего возрождение империи еще до ее краха. Возрождение этих идей! Это было ужасно. Отвратительно. Невозможно. Но скажи я хоть слово, попытайся выйти из Организации, меня бы тут же уничтожили, и исследования продолжались бы, только уж без меня. Поэтому я решил: пусть идея созреет и начнет воплощаться в жизнь. За это время я стану одним из высших руководителей, из тех, кто вне подозрений. И когда пробьет час, уничтожу Организацию.

Немецкий писатель Гюнтер Грасс сказал, что мы, немцы, должны научиться понимать себя. Если судить по технике, мы, вероятно, самая умелая и трудолюбивая нация в мире, способная творить чудеса. Но все, что мы делаем, не минует Аушвица или Треблинки, Биркенау или Собибура, ибо они в нашей душе, и мы должны понять первопричину этого и никогда – никогда! – не допустить повторения.

К моменту, когда вы смотрите эту пленку, все, что мы создали, должно рухнуть. Новый Рейх прекратит свое существование. В Шарлоттенбурге. В „Саду“. На метеостанции в Швейцарии, спрятанной в глубинах ледника под пиком Юнгфрау.

„Ubermorgen“ не наступит никогда».

С этими словами Салеттл поднялся со стула, прошагал мимо камеры и скрылся. Мгновение спустя экран погас.

Глава 159

Осборн не помнил, как выехал из города. Мысли и чувства смешались. Он пытался упорядочить их, сосредоточиться на том, что услышал. Третий Рейх вверг мир в пучину бедствий, но страшнее всего, что он пытался повторить это вновь! Осборну хотелось кричать от ужаса при мысли о лагерях смерти. Он представлял себе омерзительные лица на скамье подсудимых в Нюрнберге, и они сливались с лицами Шолла, Дортмунда и других, кого Осборн даже не видел. Он хотел узнать, была ли смерть Франсуа Кристиана результатом вмешательства Организации во французскую политику…

Осборн подумал о Салеттле, который столько лет, в одиночку, нес на плечах невыносимый груз, и почувствовал, что преклоняется перед сумрачным героизмом его «последнего решения». Но его возмущало, что Салеттл ничего не рассказал об исследованиях в области атомарной хирургии! Как достигалась температура абсолютного нуля? Как проходили операции? Как протекал восстановительный процесс? Для медицины, для избавления от боли и страданий эти сведения были бы бесценными!

Осборн вдруг заметил, что едет по шоссе Санта-Моника домой. Был час пик, и автомобили двигались почти вплотную друг к другу. Но Осборн не думал о дороге; он вел машину почти автоматически. Он понятия не имел, давно ли покинул управление полиции. Он мог повернуть сейчас в любую сторону – и не заметил бы этого.

На зигзагообразном повороте Осборн ощутил, что шоссе кончается, и он подъезжает к туннелю Макклюр. Промчавшись через него, он оказался на шоссе Пасифик-Коуст. Перед ним возвышалась гряда Санта-Моники: горы, казалось, поднимались прямо из океана, освещенного лучами закатного солнца.

Осборна внезапно охватила нежность к Маквею. Ведь Маквей показал ему эту пленку, чтобы Осборн наконец-то убил демонов прошлого, и душа его обрела покой. В поступке Маквея слились доброта и благородство, и Осборну хотелось сказать ему об этом, поблагодарить его. Ему казалось, что он относится к Маквею как к отцу, хотя все это время они не слишком-то ладили.

Но мысли Осборна вновь и вновь возвращались к видеопленке. Он думал о том, чего не сказал Салеттл. О том, чего не знали и никогда не узнают Маквей, Нобл, Реммер, Вера, потому что Осборн не представлял себе, каким образом можно сказать об этом вообще. А вдруг Салеттл умолчал об этом, полагая, что и в данном случае он рассчитал все верно?

Осборн вдруг заметил, что автомобили перед ним остановились, и резко нажал на тормоза. По средней полосе пронеслась полицейская машина, а следом два грузовика. Значит, впереди авария и движение перекрыто надолго. Он должен выбраться отсюда! Иначе сойдет с ума, если будет сидеть в машине наедине со своими мыслями.

Повернув голову, он увидел, что средняя полоса свободна. Осборн нажал на акселератор, развернулся и помчался назад, против движения. Через несколько секунд он резко повернул вправо, вырулил на пляжную стоянку и остановился. С минуту он просидел в машине, глядя на океан. Затем взял костыли и вылез.

Осборн оставил дверь машины открытой, ключи – в зажигании. Костыли утопали в песке, идти было трудно, но, не обращая на это внимания, он шел, потому что испытывал острую потребность в движении. В туфли набился песок, и Осборн сбросил их. Песок под ногами стал твердым и влажным, и Осборн почувствовал прикосновение воды.

Он стоял по колено в воде, опираясь всем телом на костыли, и ласковые волны катились к нему.

Неслыханная дерзость этих людей заключалась даже не в том, что они совершили, а в том, что они задумали…

Наконец, тридцать лет спустя, загадка смерти его отца была решена. Ничего подобного Осборн не мог представить себе даже в самые черные минуты своей жизни. До просмотра видеозаписи Салеттла Осборн считал то, что произошло на Юнгфрау, бредом больного воображения. Но теперь он не сомневался, что все это – не сон. Осборну открылась не только причина гибели отца, но и цель путешествия фон Хольдена в тайное ледовое убежище.

В ушах его снова зазвучал голос Салеттла: «Мы вырастили двух молодых людей… чистокровные арийцы, генетически спроектированные… самые совершенные образцы… в возрасте двадцати четырех лет… один из этих юношей будет избран… станет мессией нового Рейха…»

– Эй, сэр! Вы же вымокли до нитки! – закричал с берега мальчишка. Но Осборн не слышал его. Он снова был на Юнгфрау, и фон Хольден падал с обрыва, парил над ним, сжимая в руках контейнер, который вез из самого Берлина.

Осборн снова услышал вопль фон Хольдена: «Fur „Ubermorgen“! – За „Послезавтра!“» С этими словами он выпустил контейнер из своих рук и канул в черную бездну.

Но контейнер упал на снег рядом с Осборном, а потом покатился дальше. На одном из поворотов одна из его стенок отлетела; и за миг до того, как он рухнул в пропасть, Осборн ясно увидел то, что было в нем.

Это и было то, о чем умолчал Салеттл. То, о чем и Осборн не мог никому сказать, зная, что ему не поверят. Основа основ, движущая сила и главный смысл «Ubermorgen».

Отсеченная и замороженная голова Адольфа Гитлера.

Примечания

1

До свидания (фр.).

(обратно)

2

Большое спасибо (фр.).

(обратно)

3

Добрый день (фр.).

(обратно)

4

Цвет! (фр.)

(обратно)

5

Красный (фр.).

(обратно)

6

Почва? (фр.)

(обратно)

7

Красная почва (фр.).

(обратно)

8

Да! (фр.)

(обратно)

9

Нет (фр.).

(обратно)

10

Да, мой друг. Красную глину (фр.).

(обратно)

11

Понятно? (фр.)

(обратно)

12

Вы говорите по-английски? (фр.)

(обратно)

13

Добрый день (исп).

(обратно)

14

Тортилья – вид омлета.

(обратно)

15

Бриошь – сдобная булочка.

(обратно)

16

Джойс Джеймс (1882–1941) – ирландский писатель.

(обратно)

17

Хорошо, месье (фр.).

(обратно)

18

Уже поздно, Юта (нем.).

(обратно)

19

Они здесь (нем.).

(обратно)

20

Пожалуйста (нем).

(обратно)

21

Впечатляюще! (нем.)

(обратно)

22

Спасибо (нем.).

(обратно)

23

Спасибо, друг (исп.).

(обратно)

24

Пожалуйста (фр.).

(обратно)

25

Ливингстон Дэвид (1813–1873) – английский миссионер, назначенный британским консулом в Центральной Африке и пропавший там без вести. Сэр Генри Стенли (1841–1904), возглавивший экспедицию по его поиску в 1871 г., отыскал заболевшего Ливингстона в маленькой африканской деревушке. Первая фраза, произнесенная Стенли, когда он увидел Ливингстона, вошла в историю: «Полагаю, я имею удовольствие видеть доктора Ливингстона?»

(обратно)

26

Ничего (нем.).

(обратно)

27

«RDT&E» – научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы, патентное бюро.

(обратно)

28

Доброе утро (нем.).

(обратно)

29

Да здравствует победа! (нем.)

(обратно)

30

Отчизны (нем.).

(обратно)

31

До свидания. Спасибо (нем.).

(обратно)

32

Увидимся позже (нем.).

(обратно)

33

Добрый вечер (нем.).

(обратно)

34

«Виши» – так называли фашистский коллаборационный режим во Франции, существовавший с июля 1940 г. по август 1944 г. во время оккупации страны фашистской Германией.

(обратно)

35

Вы говорите по-английски? (нем.)

(обратно)

36

Мировоззрение (нем.).

(обратно)

37

Имеется в виду террористический акт, в результате которого погибли израильские спортсмены.

(обратно)

38

Идем, отец (нем.).

(обратно)

39

Стоять! (нем.)

(обратно)

40

Кнобельсдорф Георг Венцеслаус (1699–1753) – знаменитый немецкий архитектор.

(обратно)

41

Ах, боже мой! (нем.)

(обратно)

42

За Элтона Либаргера! (нем.)

(обратно)

43

Провокационный поджог Рейхстага в ночь на 28 февраля 1933 г. нацисты использовали для развязывания кровавого террора против коммунистов Германии, которых обвинили в поджоге.

(обратно)

44

Доктор? Да? (нем.)

(обратно)

45

Билет, пожалуйста (нем.).

(обратно)

46

Внимание! Господина фон Хольдена просят подойти к телефону. Господин фон Хольден, подойдите к телефону (нем.).

(обратно)

47

Внимание! Внимание! Доктор Осборн, вас просят к телефону! (нем.)

(обратно)

48

Паттон Джордж Смит (1885–1945) – американский генерал, участник Первой и Второй мировых войн.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

Глава 63

Глава 64

Глава 65

Глава 66

Глава 67

Глава 68

Глава 69

Глава 70

Глава 71

Глава 72

Глава 73

Глава 74

Глава 75

Глава 76

Глава 77

Глава 78

Глава 79

Глава 80

Глава 81

Глава 82

Глава 83

Глава 84

Глава 85

Глава 86

Глава 87

Глава 88

Глава 89

Глава 90

Глава 91

Глава 92

Глава 93

Глава 94

Глава 95

Глава 96

Глава 97

Глава 98

Глава 99

Глава 100

Глава 101

Глава 102

Глава 103

Глава 104

Глава 105

Глава 106

Глава 107

Глава 108

Глава 109

Глава 110

Глава 111

Глава 112

Глава 113

Глава 114

Глава 115

Глава 116

Глава 117

Глава 118

Глава 119

Глава 120

Глава 121

Глава 122

Глава 123

Глава 124

Глава 125

Глава 126

Глава 127

Глава 128

Глава 129

Глава 130

Глава 131

Глава 132

Глава 133

Глава 134

Глава 135

Глава 136

Глава 137

Глава 138

Глава 139

Глава 140

Глава 141

Глава 142

Глава 143

Глава 144

Глава 145

Глава 146

Глава 147

Глава 148

Глава 149

Глава 150

Глава 151

Глава 152

Глава 153

Глава 154

Глава 155

Глава 156

Глава 157

Глава 158

Глава 159 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте