«Войны мафии»

Лесли Уоллер Войны мафии

Любой роман – разносчик новостей,

Которых не прочтешь в газете.

Когда б не автор, выдумщик вестей.

Их попросту бы не было на свете.

Карлос Фуэнтес

Пат... и снова

Июнь

Глава 1

Страх ворвался в его жизнь в субботу.

В идеальном мире, твердо знал Чарли, нет места страху. Настоящий, липкий страх не должен, не смеет обнажать здесь свое непристойное нутро! Страх – это для тех, кто пресмыкается где-то внизу, у подножия мира спокойствия и привилегий. Он также знал, что его мир был вполне идеален. Во всяком случае до сих пор.

Жизнь не подготовила Чарли к субботе.

В это солнечное июньское утро с вознесшихся на сотню этажей над Уолл-стрит двух башен Всемирного торгового центра было хорошо видно, как взлетают самолеты с двух аэропортов – Ла-Гардия и Кеннеди. Еще одна изящная вершина тридцатью этажами выше – Ричланд-Тауэр. Наслаждаться видом оттуда мог только один человек – Чарли Ричардс. Сегодня ему казалось, что он может проникнуть взглядом... везде!..

Как удалось страху пробраться сюда, на вершину мироздания? Чарли пришлось немало потрудиться, чтобы единолично занять эту цитадель. Его поддерживала семья – семья, не признававшая препятствий на пути к власти. Но не только семье он был обязан той идеальной жизнью, которую вел сейчас. Главным образом это его собственная заслуга, награда за беспримерно тяжелую работу, считал Чарли. Скромный, академического склада человек, он достиг высочайшего успеха, каким Америка жалует самых пробивных своих сынов.

День начался обычно. Король Горы хорошенько потянулся. Бреясь, одеваясь, в безупречной гладкости дня он почуял единственную шершавинку – в восхитительной квартире-офисе, предмете общей зависти, было немного прохладно. Собственно, это место не предназначалось для жизни с самого начала. Он решил поселиться здесь, когда расстался с женой.

Чарли придирчиво изучил себя в зеркале. Где-то вдалеке взвыла сирена. Он так привык, что его любовница Эйприл Гарнет осматривает его перед выходом, поправляя завитки темно-русых волос, что помедлил перед зеркалом, ожидая ее прикосновения.

Сегодня он увидел в себе нового Чарли Ричардса – и был целиком обязан этим Гарнет. Еще недавно само предположение показалось бы ему невероятным – не больше и не меньше, чем освобождение от его семейства! И вчера вечером он решился на первые шаги к свободе от семейных уз.

Но продвижение должно быть сдержанным; сегодняшний день целиком принадлежит семье. Утро он проведет в Коннектикуте, в полдень – назад, сюда, на свадебный прием в Ричланд-Тауэр. Ему хотелось пригласить Гарнет, но после вчерашнего эта затея начала казаться ему спорной.

«Предательская чушь, которой она забила тебе голову!..» – и так далее. И это самая мягкая из формулировок Чио Итало, когда Чарли позволил себе намекнуть на свои новые взгляды. А Чарли по-прежнему побаивался гнева старика.

Не важно. Главное уже прозвучало. Со временем Чио Итало увидит разумность предложенного Чарли пути. Конечно, предстоит еще преодолеть серьезное сопротивление, чтобы начать новую жизнь, без зависимости от клана Риччи.

Но, разумеется, по крови он навсегда Риччи.

Чарли Ричардс уныло вздохнул. Жажда свободы владела его мыслями. Первые ее ростки появились в его душе, когда он познакомился с Гарнет, но не пустили корней глубоко – Чарли от души наслаждался своей особенной, привилегированной жизнью.

Сегодня сенатор из Коннектикута согласился встретиться с правлением «Джет-текникл интернэшнл». Присутствие Чарли Ричардса, главного финансиста «Джи-ти», равно как и сенатора было обязательно для получения кредитов. Эта встреча с удвоенной скоростью подтолкнет министерство обороны США к заключению контракта на производство двигателей. Невинная сделка на сумму, превышающую миллиард долларов, от которой несло мошенничеством на весь Нью-Лондон.

В газете его назвали Чарльзом Ричландом – простительная ошибка, поскольку владельцем контрольного пакета «Джи-ти» была компания «Ричланд-холдингз».

На скоростном лифте Чарли спустился в подземный гараж Ричланд-Тауэр. Его личный шофер, Пино, осторожно вел длинный «кадиллак» по пустынным улицам финансового района вниз, к Каунти-Слип. Пино, приходившийся Чарли двоюродным братом, был его ровесником – обоим далеко за сорок. Скверик на Саут-стрит на солнце отливал изумрудной зеленью. На маленьком аэродроме через дорогу его уже ожидал готовый к отлету вертолет.

И вдруг – с ревом несущийся на бешеной скорости пикап-"ниссан", вывернувший из-за угла, врезался в «кадиллак», прямо в водителя, всего в ярде от Чарли.

Тяжелый лимузин осел, накренился, рассыпая брызги стекла. Чарли вышвырнуло наружу. Он увидел, как «ниссан» с передним бампером, укрепленным приваренными стальными брусьями в форме расходящихся лучей, с ревом развернулся и унесся в обратном направлении; пар вырывался из поврежденного радиатора.

– Пино! Как ты?..

Пино не отозвался. Раздробленное лобовое стекло укрыло его вуалью из мельчайших бриллиантиков, быстро превращающихся в рубины по мере того, как их пропитывала льющаяся из раны на шее кровь Риччи.

Чарли отключился. Странное состояние, не такое уж неприятное. Он вполне сознавал, что происходит вокруг, хотя и не открывал глаз. Выли сирены. Выскочившие из подъехавшей «скорой помощи» санитары переложили Пино на брезентовые носилки и увезли. Чарли неохотно открыл глаза, не желая расставаться с блаженством беспамятства, не вполне готовый к встрече с реальностью.

Кто-то сунул ему в руку картонный стаканчик с кофе. Его рука дрожала, по черной поверхности пробегала рябь. Чарли отхлебывал, думал и отхлебывал.

Пикап принес сообщение для Чарли Ричардса. Это не покушение; водителю ничего не стоило прикончить его одним выстрелом. Смысл сообщения таков: вот что настигнет тебя, как только ты покинешь родовое орлиное гнездо.

Построив Ричланд-Тауэр и поселившись там, Чарли долгие годы прожил в четко разграниченном мире: «мы» и «они». Внизу – они, ничего не значащие ничтожества, наверху – мы, хозяева жизни.

Даже сейчас, ничего не понимающий, обескураженный, он не смешался с толпой, оставаясь одним из привилегированных, – служащие вертолетной станции были необыкновенно заботливы – «Ричланд-холдингз» была одним из их крупнейших клиентов. Чарли заставили показать медсестре свои ушибы и царапины.

– Вашу жизнь спас лимузин, – жизнерадостно щебетала девушка, перевязывая руку Чарли, – отличный защитник. – И на прощание одарила его улыбкой «все-что-пожелаешь».

В голове у Чарли все перепуталось – мысли перескакивали с одного на другое. Пино, пикап-таран, последний ярд, отделявший его от смертельной точки. Итак, сообщение: Ричардс, живи в своем гнезде, вознесенном на сто тридцать этажей над землей, внизу ты просто корм для червей. Кто направил удар? Как звучал приказ? «Дай знать этому ублюдку, что он может жить и работать в своем орлином гнезде, но холодная рука смерти коснется его в любой момент, когда мы пожелаем»?

Чарли позвонил своему племяннику, Керри Риччи, чтобы обеспечить хороший уход для Пино и организовать охоту на пикап.

– Если «ниссан» проскочил бруклинский туннель Бэттери, то сейчас его, наверное, уже разбирают на части и избавляются от них, – задумчиво пробормотал Керри.

Во время деловой встречи в Нью-Лондоне Чарли чувствовал себя каким-то ошалевшим, тупым и рассеянным. Он продолжал свой внутренний диалог, но по-прежнему не чувствовал страха. Только гнев. Кто-то решил, что он чересчур вырос? Ему решили напомнить, что любой человек просто корм для червей? Неужели всю свою жизнь он проведет среди людей, для которых решение конфликта – это хорошо спланированная автомобильная катастрофа?

Возвращаясь в Нью-Йорк на вертолете, он снова замкнулся в своих переживаниях: Даже задремал, не обращая внимания на ужасающий рев мотора. Вчерашняя брань Чио Итало и утреннее приключение... Это по-новому освещает роль дядюшки в его жизни.

Старый сон: они вдвоем за ресторанным столиком. Итало накрывает глубокую тарелку перед собой салфеткой, которая быстро меняет цвет от белого к красному, как лазанья, которую макнули в соус бешамель. Вздыхает призрачная сирена. Чио улыбается своей острозубой улыбкой.

– Ессо Il Professore. Beve, mangia[1], – каркает он.

Но в тарелке не лазанья, а пригоршня «бенов» – стодолларовых купюр с портретом Франклина.

– Beve, mangia, – повторяет он, как священник, протягивающий вино и облатку – кровь и плоть Христову. У денег горячий, солоноватый привкус – привкус крови. Чарли, подавившись, выплевывает изжеванные купюры.

Ему скармливали подобную «пищу» всю жизнь – гению-финансисту, легализовывавшему их деньги. Выпускник Гарварда, Чарли вытолкнул «Ричланд-холдингз» в первую десятку корпораций США. Именно за это Итало прозвал его «Эль Профессоре».

А Гарнет, женщина, которую он любил так, что готов был все остальное отправить в тартарары, спокойно задала один-единственный вопрос:

– И ты хочешь провести остаток своих дней, насилуя мир, чтобы отмыть деньги Чио Итало?

Вопрос подразумевал: «С такими деньгами любой кретин может добиться того же».

Мир, который он раньше находил ослепительно интересным, превращался в безнадежно мертвый. Блестящий Эль Профессоре – жалкий наемник, плывущий под чужим флагом. Он застыл от неожиданности, словно его мул лягнул копытом.

На этом месте кошмарный сон всегда обрывался. Чарли просыпался, униженный и подавленный, сгорая от стыда, что такое кривое зеркало так точно воспроизводило уродливую суть его подчиненной жизни.

* * *

Вспоминая жуткий сон, уже на вершине Ричланд-Тауэр, Чарли решил, что проявил слишком много терпимости, слишком много вежливости во вчерашнем разговоре с Чио. Следовало без околичностей выложить карты на стол – «нравится тебе или нет, но теперь я играю по другим правилам».

Он позвонил в больницу, в которую отвезли Пино. Почему-то Чарли было трудно дышать. Наверное, в разреженной атмосфере не хватало кислорода – в ста тридцати этажах над извержениями Манхэттена. Внизу истерично перекрикивались две сирены, каждая пронзительная, как трубный глас судьбы.

– Пино, – повторил он. – Пино Риччи. Его привезли сегодня утром.

Не получив внятного ответа, он позвонил Керри, потом вспомнил, что тот уже наверняка в соборе Святого Патрика на венчании. Тогда он начал набирать номер Гарнет. Чарли чувствовал, что у нараставшего у него в душе беспокойства есть название. Еще одна сирена с безумной яростью завыла внизу. То, что сдавливало его легкие, имело название. И причину. И Чарли не следовало делить это с Гарнет.

Название этому – страх.

Его рука, опуская трубку на рычаг, задрожала. Это был не легкий мандраж, результат сегодняшнего шока – дикая, бесстыдная дрожь; аппарат жалобно звякнул, когда он положил трубку. Чарли никогда раньше не приходилось испытывать страх – только видеть его на лицах других людей. Страх – это когда между тобой и смертью кто-то оставил один ярд. Кто-то, чье предостережение удается расшифровать лишь наполовину.

Серьезнейшее предостережение, заменяющее слова: «Прекрати это немедленно и навсегда!» Предостережение, состоящее из двух частей. Первая – ужас. Вторая – точная команда.

По расписанию свадебный прием должен был начаться в полдень, когда кавалькада «роллсов», «даймлеров» и «кадиллаков» от собора Святого Патрика, где кардинал Фоли свершит брачный обряд, по умиротворенным субботним улицам обогнет пятьдесят кварталов к югу от Ричланд-Тауэр.

У Чарли осталось всего несколько минут на переодевание. Но прежде всего ему следовало справиться с отвратительной дрожью в руках. Очень неприятно, что ему придется обратиться к Чио для поисков водителя пикапа, протаранившего его. Но Чио – единственный специалист по шифровкам такого рода.

Прошлым вечером Чарли высказал еще не до конца продуманную мысль – отделить легальные финансовые операции «Ричланд-холдингз» от других членов семьи. Может быть, именно этим он запустил реакцию? До какой степени нужно дорожить своими доходами, чтобы одним из аргументов в споре стала смерть?

Чарли посмотрел в окно, выходящее на запад, на Гудзон-Ривер, через воздух настолько прозрачный, что можно было различить свирепые, неровные зубья Рамапо и Касткилла в шестидесяти милях отсюда. Это напоминало ему беспощадный оскал Чио Итало.

Удастся ли ему когда-нибудь объяснить Гарнет эти скрытые, сатанинские стороны жизни его семьи? Для которой кровь – это просто жидкость, предназначенная для проливания? Милая Гарнет, решившая спасти Чарли – в то время как ему было предназначено спасти ее.

Чарли представил себе своего дядю, выбирающегося из крепости в Гринвич-Виллидж на Доминик-стрит. Затемненные стекла, табличка «Сан-Дженнаро-соушл-клаб». Никаких лимузинов для Чио Итало. Никаких сирен. Никакой помпы. Три телохранителя и старый-престарый черный «бьюик», а перед ним – скромная малолитражка сопровождения. Дон старой школы, ничего напоказ, но достаточно одного только взгляда темных глаз и... Только такой человек в состоянии разобраться в этой истории, остановить кровавый водоворот.

Чтобы самому постичь тайнопись, понимал Чарли, нужно только проглотить, затолкать в пересохшую глотку окровавленный «бен» – причастие, принимаемое им от Чио Итало по меньшей мере двадцать лет. Проглотить и продолжать насиловать мир. Легкая, приятная жизнь, с множеством привилегий, и... о, что за зрелище!

Над головой описывал круги маленький вертолет «линкс», держащий под наблюдением окрестности Ричланд-Тауэр. Чарли различил лица двух мужчин в кабине. Наемные защитники. Вообще-то за порядком должны бы следить кровные родичи, однако все хоть чего-то стоящие из них были гостями на этом приеме.

Переодевшись, Чарли снова вгляделся в свое отражение. Ему нет еще пятидесяти, выглядит на тридцать пять, он сохранил волосы и по-юношески изящную фигуру. До сих пор не нуждается в очках – казалось бы, необходимых для Эль Профессоре. Белокурый, голубоглазый, образцовый WASP[2], которому никогда не подходило имя, полученное при крещении, Карло Антонио Риччи.

Десять веков назад, когда норманны прокладывали свой путь через Сицилию и Калабрию, прежде чем насиловать Англию, под многими крышами появились на свет незаконнорожденные белокурые голубоглазые детишки. Обе дочери Чарли очень похожи на него. Естественно, фамилию Ричардс он взял в Гарварде, как лучше отвечавшую его «норманнской» внешности. Снова обман. Но обман – вся суть «Ричланд-холдингз».

– Обман не грех, – объяснил Чарли своему племяннику Керри, проходившему стажировку в «Ричланд». – Каждый инвестор имеет право самостоятельно получать информацию. Это наше главное правило. Черт возьми, единственное правило.

– Дядя Чарли, – пропел Керри, подперев языком щеку, – это больше, чем правило. Это догмат капиталистической веры.

Но, черт возьми, обман – это грех. Как отрезала Гарнет:

– Только негодяй создаст мощную финансовую империю на грязные деньги Риччи!

Чарли задумался над планом разделения клана. Он должен тщательно обосновать для Чио необходимость развода в империи Риччи. Только после этого он сможет оказать поддержку экологической работе, которой занимается Гарнет. Впервые в жизни он будет не только брать, вечно брать у «них» – он сможет что-то давать, что-то вернуть миру.

Вернуть то, что украл для «своих»? Его родственникам это покажется немыслимым. Забавно. Что же они тогда считают «мыслимым»? Когда Чарли ушел от своей светской, холеной супруги Мисси, изменявшей ему, свирепая сицилийская расправа над изменницей, даже убийство были вполне мыслимым решением проблемы. А вежливое ледяное расставание – немыслимым.

Вертолет над Ричланд-Тауэр снова привлек внимание Чарли. Он подпрыгивал и кренился, как колибри на манхэттенском сквозняке, и казался таким же настороженно и беззащитно хрупким среди острых, как кинжалы, шпилей. К чему такой шум на свадьбе?

В ослепительно нарядном сером костюме, с белым галстуком, Чарли торопливо проскочил мимо накрытых столов, мимо четырех стоек с напитками. И проскользнул в большую комнату, скрытую от взора непосвященных.

Там было прохладно. Постепенно в темноте он начал различать терминалы компьютеров, шкафы с документами. Чарли подошел к маленькому радиопередатчику.

– Тауэр вызывает «Линкс-1». Охрана с вертолета отменяется. Как поняли?

Через трехслойное окно Чарли видел, как, качнувшись, развернулся и исчез на западе вертолет.

– Принято, сэр. Охрана с вертолета отменяется.

Выключая передатчик, Чарли услышал, как у него за спиной хлопнула дверь. Он резко повернулся и встретил взгляд темно-оливковых глаз дяди Итало, родного брата его отца, одного из четырех братьев Риччи, единственного из них, кто никогда не был женат, поскольку взвалил на себя бремя ответственности за весь клан.

Итало подошел к Чарли и стал рядом с ним, худой, маленький, на голову ниже племянника. Глаза Чио, глубоко посаженные на узком лице, аккуратная тонзура – все это могло бы принадлежать средневековому аббату, мистику и аскету. Очень впечатляющая внешность, античный колорит которой не нарушал ни щегольской костюм, ни белый галстук.

– Убрал вертолет? За твоим скальпом охотятся враги!

Чарли забыл все заготовленные резкие слова. Этот старый...

– Он так трещал, словно вот-вот развалится.

Чио задумался, потом медленно кивнул – словно утверждая законность превращения плоти и крови Христовой в вино и хлеб.

– Это было бы неприятно.

– В особенности для новобрачных. – Чарли, наблюдая за лицом старика, решил шуткой разрядить напряженность между ними. – Чио, я сейчас представил тебя главой трибунала Святой инквизиции. Что ты сделаешь с негодяем, организовавшим катастрофу?

– На костер! – хрипло каркнул Итало, включаясь в игру. За трехслойным окном облака клубились над щербатым оскалом небоскребов Нью-Джерси. – Какой вид, Чарли. Meravigliosa[3]. Стоит каждого пенни, которое мы сюда вложили.

Дядя всегда действовал на Чарли угнетающе – всегда, даже не принимая в расчет вчерашнее оскорбление. Они молча стояли среди приглушенного клекота компьютеров, продолжавших получать и рассылать информацию. Полдень в Манхэттене – это вечер в Базеле и Лондоне, утро в Сиднее и еще вчерашний день в Гонконге и Сингапуре. Офисы «Ричланд», рассеянные по всему земному шару, непрерывно запрашивали что-то на главном пульте и передавали какие-то данные.

Мигнула лампочка передатчика, Чарли произнес:

– Тауэр слушает.

– Это Энцо. Начали прибывать лимузины.

Чарли проводил дядю к выходу из компьютерного зала, запер дверь.

– Шампанского, – бросил он бармену, тут же протянувшему два высоких изогнутых бокала. Чарли приподнял свой. – Чио, – произнес он очень серьезно, с нажимом, – когда более внимательно обдумаешь мое предложение, то поймешь, почему наше будущее должно быть именно таким, как я хочу. Можешь не соглашаться с этим сейчас, но ты мудрый человек и не можешь не понять, что это необходимо.

Итало, прищурив темные глаза, поднял бокал.

– Чин-чин.

Страх понемногу улегся, Чарли сделал глубокий вдох, и воздух показался ему сладким. Норманнский рыцарь перед походом к Святой Земле просит благословения у своего духовника, у фанатика, отправляющего еретиков на костер. Чио пока не благословил его. Но и не послал за дровами для костра.

Может, у него сейчас другие проблемы. Человек, в сферу деятельности которого входят расправы, шантаж, убийства, может иметь самые разные причины для беспокойства.

Позади них нерешительно кашлянул официант. Он протягивал Чио радиотелефон.

– Si?[4] – Лицо Чио заострилось, как кинжал. – Очень плохо... – Он нахмурился. – А второй? – Пауза. – Ben fatto, cugino. Arrivederci[5].

Чио вернул телефон официанту и уклончиво скользнул взглядом мимо Чарли. Потом с печальной гримасой посмотрел племяннику в глаза:

– Пино умер в больнице.

Они молча смотрели друг на друга, словно мысленно прощаясь с умершим, и одновременно обмениваясь телепатическими, сверхчувственными посылами – им не было нужды облекать мысли в слова. В глазах Чарли вопрос: «Кто?! Кто хочет, чтобы я не расставался с короткими штанишками?» И каменный, каменно-неподвижный взгляд Чио: «Сдохну – не скажу». Чарли чувствовал, как в нем просыпается ярость. Этот проклятый старик, этот заговорщик, интриган! Не он ли затеял все это, чтобы подрезать крылышки не в меру шустрому племяннику?

– А второй? – Чарли знал, что самым бесцеремонным образом нарушает этикет. Никто не имеет права задавать Чио вопросы. Но к черту этикет! В бешенстве Чарли настойчиво повторил: – А второй?

– Эль Профессоре, какой второй? – Чио с непроницаемым выражением лица поднял бокал с шампанским. Чарли сделал то же самое.

Тихо звякнув – не громче, чем стекляшка, упавшая на ковер, – стальной шмель прошил оба бокала, рассыпая осколки хрусталя и разбрызгивая во все стороны шампанское.

– Чио, на пол!

Пуля ударила в стальную подпорку навеса над террасой, согнувшуюся, как сломанное, вывернутое в сторону колено.

– Ложись, Чио, ложись!..

Чарли и старик припали к полу. Вертолет, качнувшись, унесся на огромной скорости.

– Боже мой, Чарли!

Чарли помог старику подняться из лужи шампанского. Воздух снова стал колючим и разреженным. Внизу раздавались гудки подъезжающих лимузинов. Страх вернулся. Чарли отряхнул костюм Чио от пролитого шампанского и проводил к прибывающим гостям.

Следом за трагедией – фарс. Они с Чио рядом стояли у лестницы, пожимая руки, кивая и улыбаясь, хлопая прибывших по плечу, изображая родственную любовь.

Что могут прочитать в его душе эти невежды? Он казался себе чайкой, разгуливающей по берегу среди гниющей рыбы, поклевывающей зловонные куски. В семье его считают гением? Какая чепуха! Глупец, сумевший внушить окружающим, что его удачи заслужены. Очковтиратель. Стервятник, хлопающий крыльями под звуки серебряных труб.

Впервые в жизни необходимость прикасаться к людям вызывала у него физическую тошноту. Его передергивало от стыда, он жадно хватал воздух. Этот одуряющий запах охотящихся голодных чаек! До чего омерзительно находиться здесь рядом с этими убийцами, этими грабителями, этими... кровными родичами.

Новый залп гудков внизу – прибыло еще несколько машин. С ослепительной фальшивой улыбкой Чарли распорядился усилить охрану внизу. Ход событий очевиден, не так ли? Его собственный дядюшка прислал ему предупреждение, и бедняге Пино пришлось умереть в подтверждение этого. А в полдень кто-то прислал предупреждение самому дядюшке. Так ли уж важно, кто? Чарли трясло.

Иногда в Нью-Йорке сирены вообще не умолкали. Вдалеке над Нью-Джерси огромный клуб грозовых облаков набирал высоту и плотность. Чарли передернулся и не смог удержать дрожь. Похоже, на восток с огромной скоростью надвигалась гроза. За считанные секунды тучи поглотили солнце – так же деловито, как кто-то едва не лишил жизни Чарли.

Глава 2

Это был не лимузин, а обычное, хорошо потрепанное нью-йоркское такси. Банни Ричардс остановила его у секции внутренних рейсов аэропорта Ла-Гардиа, куда прибывали самолеты из Бостона.

Никки Рефлет нес обе сумки – и ее, и свою. Банни и Никки познакомились в прошлом году и стали любовниками, но пока держали это в тайне. До сегодняшнего дня. Где-нибудь по дороге между Ла-Гардиа и Ричланд-Тауэр им обоим придется переодеться.

Хотя Никки был очень высоким для евразийца, больше шести футов, Банни, унаследовавшая рост отца и элегантно удлиненное телосложение матери. Мисси, не дотягивала до него всего лишь на дюйм. Самой высокой в ее семье была ее сестра, Уинфилд, перемахнувшая за шесть футов.

– Водитель, – с французским акцентом произнес Никки, – поверните к себе зеркало обзора, нам нужна приватность.

Никки получил образование в Англии, поэтому его речь, кроме французских согласных, была насыщена еще и английскими гласными.

– Как прикажете, – буркнул шофер.

Никки быстро разделся до плавок и сменил теннисные высокие носки на светло-серые шелковые, больше подходящие к кожаным, похожим на балетные, туфлям. Банни, как всегда, не могла глаз отвести от его тела. По ее мнению, он выглядел, как истинный француз.

Собственно, в свои восемнадцать лет Банни успела повидать не так много других обнаженных французов. Правда, она познакомилась с матерью Никки, Николь, у которой была такая же нежная, цвета слоновой кости кожа, такие же изящно-угловатые плечи и длинные, точеные руки и ноги.

Об отце Никки наверняка азиате, на что указывали тяжеловатые складки в углах его черных-черных глаз, они никогда не говорили. Даже в третьем лице. Возможно, Никки – незаконнорожденный. Но одно было совершенно очевидно для Банни: отец Никки неправдоподобно богат.

Выскользнув из дорожной одежды, Банни соблазнительно откинулась на потрескавшееся кожаное сиденье. Присутствие Никки придавало каждому движению эротический оттенок. Банни поласкала свою правую грудь.

– Поиграем в лошадку, м-м?

Твердо решив пробудить в нем те же чувства, которые бурлили в ней, Банни картинно разлеглась на сиденье, запустив, будто мастурбируя, одну руку в трусики.

– Не мешай, – пробормотал Никки, сражаясь со своими брюками.

От него исходил запах дорогого мыла. Банни знала, что от нее пахнет сексом – с прошлой ночи и сегодняшнего утра. И решила доставить этот аромат неприкосновенным на свадебный прием. Как полностью отвечающий сути брачной церемонии.

Мимо с воем пронеслась полицейская машина. Банни посмотрела в окно на стремительный поток вдоль лонг-айлендской скоростной автострады. И поймала взгляд водителя грузовика – высокая кабина позволяла ему наслаждаться полным обзором происходящего в такси. Подмигнув Банни, он картинно застонал и облизал губы, к ее огромному удовольствию.

Банни перекатилась на бок и, ухватившись за брюки своего спутника, стащила их до колен вместе с трусами.

– Бан, ради Бога!..

– Это просто показательное выступление для водителя грузовика. Они все – голубые.

Ухмыляясь, Никки откинулся на спинку сиденья.

– Ты собираешься вести себя прилично? Нас не пропустят через Мидтаунский туннель.

– Еще как пропустят, – неожиданно вступил в разговор шофер такси. – Я скажу им, что вы нудисты.

– Он мой жеребчик, – промурлыкала Банни.

Таксист уверенно повторил:

– Мой совет – говорите, что вы нудисты.

* * *

«Ричланд-секьюритиз» предоставляла своему первому вице-президенту, Фаррингтону Ансбаху Рейду, лимузин «даймлер». Энди не был ни одним из Ричардсов, ни Риччи, но его присутствие на свадьбе считалось обязательным, хотя бы в качестве эскорта для отставной жены его босса, Мисси, и старшей дочери Уинфилд.

Устроившись на откидном сиденье, лицом назад по ходу машины, Энди одарил обеих женщин лучезарной улыбкой, соединявшей в себе тепло истинного товарищества, аристократическую утонченность и рекламу стоматологического искусства. Эта улыбка говорила: мы с вами – одно целое, даже, возможно, дантист у нас общий.

– Вы как сестры, – сказал он Мисси.

Прискорбная неправдоподобность этого замечания могла бы пройти незамеченной, но Уинфилд, с ответной улыбкой, сухо заметила:

– Вероятно, я – старшая.

В любом деловом начинании всегда можно выделить две стороны: настоящую и фальшивую. В особенности это относится к области инвестиций, коммерческих банков и операций с капиталом. Именно здесь «Ричланд-секьюритиз» выступила как часть «Ричланд-холдингз». Человеку, располагающему соответствующими связями, вроде Энди Рейда, ничего не стоит найти себе должность с громким названием в подобной фирме. И не важно, что Энди Рейд и в лучшие свои дни не способен был правильно составить передаточную подпись на векселе. У него другие достоинства. Люди его круга предпочитают иметь дело друг с другом, а не с ослепительными чужаками вроде Чарли Ричардса, который, несмотря на свой образцовый англосаксонский, протестантский имидж, принадлежал к семье, играющей важную роль в национальной организованной преступности.

Чарли вполне устраивало, чтобы его фирму представлял такой безмозглый кусок мяса, как Энди Рейд. Когда Чарли узнал, что Энди крутит роман с Мисси, его сицилийская кровь вскипела. Но ненадолго – во всей семье, если не считать Уинфилд, он единственный обладал темпераментом со встроенным охладителем.

С Гарнет он познакомился год назад – после разрыва с Мисси. И если б не Гарнет – умер бы от тоски.

Расставание с Мисси обещало быть сокрушительно дорогостоящим. Бостонские юристы уговорились между собой не упоминать анстальт в Лихтенштейне. По закону штата Нью-Йорк, для развода без оглашения виновника было достаточно раздельного проживания. Мисси потребовала астрономического содержания. Чарли согласился, и Мисси получила и деньги, и Энди. Шумихи удалось избежать, поэтому Чарли считал, что Энди Рейд стоит каждого пенни, которое на него тратят.

Энди Рейд был кокаинистом уже много лет, что являлось дополнительной причиной его популярности в светских кругах. Мисси тоже пристрастилась к кокаину и чувствовала себя вполне сносно, хотя оказалась подвержена приступам праведного гнева по поводу того, какие гадости некоторые люди позволяют себе в интимной жизни.

Кокаин сделал их связь еще более крепкой. Энди сиял улыбкой для Мисси, для нее одной, когда «даймлер» пересек Четырнадцатую улицу, свернув к Гринвич-Виллидж, и тут резко потемнело – с запада надвинулись грозовые тучи.

– Так наши дни, меняясь в одночасье... – пробормотала Уинфилд.

Она только недавно закончила Гарвардский юридический колледж и еще ожидала результатов выпускных экзаменов. Пока же эта высокая хорошенькая девушка работала в одной феминистской юридической фирме. Она была полностью осведомлена, какого рода отношения существуют между ее матерью и Энди Рейдом и иногда только из вежливости удерживалась от презрительного фырканья.

Уинфилд, обладавшая чересчур упорядоченным умом, считала свою сестру Банни и мать жалкими эротоманками. На ее взгляд, для Банни, в ее неполные восемнадцать, это простительно, но сорокапятилетняя мать – просто старая кошелка.

Хотя обе женщины в салоне лимузина не злоупотребляли парфюмерией, в салоне сгустились пары лосьона Энди – смесь запахов сена и ванили. Уинфилд пристально изучала лица матери и ее любовника в поисках следов распада, но они оба относились к тому социальному классу, которому свойственно, однажды приняв форму, всегда выглядеть шикарно. Почти расовая характеристика, подумала Уинфилд, и Банни тоже обладает этим свойством. А она, Уинфилд, – нет. Себя она относила скорее к небрежному средиземноморскому типу.

Не доезжая до Манхэттена, около Бэттери-парка, «даймлер» свернул направо, вдоль Седар-стрит, к Ричланд-Тауэр. Уже в квартале от цели улица была забита лимузинами.

– В чем дело? – требовательным тоном поинтересовалась Мисси. Новоанглийский выговор: четкие согласные и невнятные, почти английские гласные.

– Кажется, проверяют машины, – отозвалась Уинфилд.

– Бож-же мой! Зачем шайке мафиози устраивать светский прием? Все, что сложнее барбекю[6], недоступно этому сброду.

Энди издал короткий смешок. Вот и третья ниточка между ними, подумала Уинфилд. Они любовники и сообщники, но это еще не все, их объединяет неприязнь ко всему сицилийскому, к тому, что обеспечивает безбедное существование им обоим. Даже больше, чем неприязнь, – ненависть, если судить по выражению злобы и презрения на холеном лице матери, слегка растянутый в длину вариант Кэтрин Хепберн, одни скулы да подбородок.

Чтобы избавиться от назойливого ванильного аромата Энди, Уинфилд открыла окно.

– Мама, – промурлыкала она, – ты определенно забываешь, что я наполовину даго.

– О нет, дорогая. – Улыбка Мисси была сдержанной, и отнюдь не дружественной. – Ты на все сто процентов изо льда.

Энди расплылся в похотливой ухмылочке.

– Обожаю итальянский ледок. Тонко, изысканно, не приедается. М-м-м.

Изящные губы Мисси дважды дернулись, выбирая слова, потом она с нажимом выговорила:

– Держись подальше от моей дочери, Энди. Ты меня слышал?

В отдалении крупный мужчина в нарядном костюме останавливал каждую машину и обменивался несколькими словами с пассажирами, прежде чем дать знак следовать дальше. Для матери – просто очередное свидетельство мафиозной неотесанности сицилийцев, но Уинфилд лучше понимала происходящее.

Для нее отчетливо прозвучал сигнал тревоги. Выбор места для свадебного приема с самого начала показался ей необычным – в семье Риччи принято было собираться по торжественным поводам в доме тети Стефи на побережье, там можно было исключить всякие случайности.

Что-то произошло, Уинфилд чувствовала это кожей. Только вражеская вылазка могла вынудить отца обратиться к дяде Итало – за головорезами для усиления охраны.

Бедный отец, обласканный Итало за руководство самой значительной и доходной стороной семейного бизнеса – легальными компаниями Риччи. Но не Чарли Ричардс командовал боевыми отрядами Риччи.

Уинфилд, остро чувствовавшая свои сицилийские гены, понимала, что в ее чистокровном отце пламя горит низко. Десятилетия работы, общения, образа мыслей в качестве члена Восточно-бережного епископата полностью лишили его национальных особенностей. Она точно выбирала слова: утратив унаследованные национальные черты, отец лишился корней и не нашел другой почвы, где их можно пустить.

А ирония в том, что свои корни, свою основу он обрел в женщине, народ которой стал жертвой почти успешной кампании геноцида, – Гарнет наполовину индианка.

Бедный папа. Все еще привлекательный, несмотря на возраст. Живущий под насмешливым прозвищем, которым его наградил Чио Итало. «Эль Профессоре» – не комплимент. Не знак уважения к образованности, могучему интеллекту. Итало вкладывал в это прозвище совсем другой смысл. Напыщенность, отсутствие интереса к общим семейным делам, боязнь крови, что-то вроде слуги на жаловании.

Это глумливое имя – продукт кастовых предрассудков еще с тех времен, когда Риччи были сицилийскими князьями. То есть на самом деле они никогда не были князьями – это Итало намеками давал знать окружающим, что имеет право на высокий Титул, но добровольно от него отказывается. В знатных семьях Эль Профессоре – бродячий музыкант, приглашенный научить дочек бренькать на пианино. Лишенный сана священник-забулдыга, у которого сыновья помещика учатся письму и счету. Уж во всяком случае, не тот, кому доверят командовать боевым отрядом.

А сейчас произошло нечто, заставившее открыто вывести боевиков на улицу. Уинфилд открыла было рот, но сразу же подумала, что ни матери, ни ее жеребцу знать об этом не обязательно. Собственно, если считать их вражескими лазутчиками, то лучше держать их в неведении.

Расстроенная этими мыслями, Уинфилд посмотрела наверх и увидела короткую, тугую, светящуюся арку молнии, с треском разломившуюся над медной вершиной Ричланд-Тауэр. Над Уолл-стрит разорвался ужасный громовой разряд. Металлический, горелый запах защекотал ее ноздри.

Хлынул ливень, барабаня по крыше «даймлера», как в литавры. Все вокруг – полицейские, пожарники, сирены – отодвинулось. Подавленная взрывом слепой стихии, Уинфилд закрыла окно, откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза.

Бедный папа.

Глава 3

– Срать на мир! – отрезал Винс Риччи.

Его «роллс» медленно продвигался вперед в длинной очереди лимузинов, регулируемой охраной. Хотя замуж выходила собственная племянница Винса, он всегда был против того, чтобы семья выставлялась напоказ, да еще таким глупым образом. Но кузен Чарли, со своим белокурым, голубоглазым обаянием, всегда умел умаслить Чио Итало и сделать все по-своему.

– Я хочу крикнуть в лицо всему миру – мы такие же люди, как все, Винс!

– Срать на мир, – повторил Винс. – Не хочу, чтобы вокруг наших крутились копы, а крысы из ФБР щелкали гостей на видео. Мне по душе спокойная жизнь, Чарли. Надеюсь, тебе тоже.

Винс, ростом всего на дюйм меньше, чем Чарли, олицетворял собой противоположный тип сицилийской красоты: смуглый, оливковый цвет кожи, черные как ночь волосы и глаза – еще чернее, чистый, резкий абрис арабских скул – острых, как лезвие кинжала.

У него было тело профессионального танцора, сильный, длинный торс с изящно очерченными ягодицами. И двигался он, как танцор, легко, далеко выбрасывая вперед ноги, наступая сперва на пятки, потом на носки. Тугие, черные завитки волос были ровно дюйм длиной – Винс добивался этого едва не ежедневной стрижкой.

Спор насчет публичного венчания происходил в задней комнате «Сан-Дженнаро» на Доминик-стрит. Винс вспомнил, что, когда Чарли был еще ребенком, из него тогда уже лезла вся эта дурацкая спесь насчет общественного мнения. А сейчас, считал Винс, его затея направлена против новой когорты бизнесменов 1990-х, как будто в наше время можно разделить бизнес на чистый и нечистый.

Если последние десятилетия чему-то научили мир, думал Винс, то Чарли должен понимать: смысл игры – в победе, а чистенькие мальчики приходят к финишу последними. Надо же, каким строптивым стал Чарли из-за той экологической чуши, что накудахтала ему эта цыпка-полукровка.

«Роллс» медленно продвигался вперед вслед за другими лимузинами, гости, прячась под зонтиками от дождя, выбирались из машин. Вспоминая спор в «Сан-Дженнаро», Винс брезгливо сморщил нос, словно целуя по-французски заядлую курильщицу.

Такой была его первая жена, но не из-за пристрастия к курению она покоится теперь на семейном участке кладбища. Ленора, вторая жена Винса, сидевшая сейчас рядом с ним в модном открытом платье и огромной шляпе, предпочитала не курить.

Приглашая очередную женщину разделить ложе, Винс ставил категорическое условие: все, что угодно, кроме сигарет! Винс был страшный чистюля, бесконечно брезгливый в отношении того, что надевал на себя или брал в рот. Чистоплотный, как кошка, он ревностно избегал неприятных запахов и вкуса.

Винс хмыкнул. Ленора подняла на него глаза.

– Чарли озабочен тем, как наша семья выглядит в чужих глазах, – сказал Винс. – Это так важно для Эль Профессоре. – Он фыркнул еще раз. – Сегодня он получил урок. Жаль, что из-за этого помер бедняга Пино.

Миниатюрная брюнетка с большими темными глазами на бледном, нервном лице, Ленора была на двадцать лет моложе мужа. На ней было серовато-бежевое платье, отделанное кружевами, широкополая шляпа и туфельки на высоких каблуках в тон платью.

– Я говорил мистеру Чистюле – насри на мир! – Винс хищно улыбнулся. – Я не хочу, чтобы нас знали. Пусть лучше боятся – это то, что надо. Боятся и уважают.

– Для тебя это одно и то же, Винс?

Он взглянул на жену.

– Ленора, перестань. У нас сегодня – галла-вечер по торжественному поводу.

– Ах да – хорошенькая итальяночка выходит замуж, – с притворным энтузиазмом произнесла его жена. – Пожизненное заключение – три кормежки в день и дюжина bambini[7]. Еще одна раба любви. Замечательно!

– Что ты знаешь о bambini? – В голосе Винса появилась ужасная, мертвящая нотка. Ленора вздрогнула.

И подумала, что, наверное, сошла с ума, когда согласилась выйти замуж за Винса Риччи. Конечно, он был неотразим и занимал довольно высокое положение в семейной иерархии. Но ее братья, представлявшие интересы холдинговых компаний Риччи в Калифорнии, рассказывали ей, с каким ледяным презрением относился Винс к своей первой жене, когда оказалось, что она не может иметь детей. Сейчас, после года замужества, у Леноры пока еще не было задержки.

Винс самыми разными способами ежедневно напоминал ей о судьбе предшественницы. Он не говорил прямо, что именно с ней произошло. Только давал знать, что это может повториться. Будь Винс уродом или веди он себя на людях так же, как наедине с женой, она могла бы рассчитывать на сочувствие окружающих. Но никто не знал его с этой стороны. Женщины обожали Винса. Даже Стефи Риччи, самая уравновешенная в семье, такая переборчивая по части мужчин, что никогда не была замужем, хотя и произвела на свет двух красавчиков-близнецов, даже Стефи считала, что Ленора ловкачка, если сумела подцепить Винса на крючок. Сейчас в его голосе прозвучала нотка, заставившая ее покрыться гусиной кожей от страха.

Эта нотка была знакома тем, кто имел неосторожность задолжать Винсу. И женщинам, которых он выставлял через ночь, или две, или неделю. И его служащим. Эта нотка – просто легкая вибрация в барабанной перепонке, едва различимая, то ли да, то ли нет, как очень тихий шепот. Средство, с помощью которого Винс держал Ленору в состоянии, близком к панике, к нервному срыву.

То, что в семейном бизнесе Риччи Винс не наследовал отцовских башмаков, говорило о его незаурядном интеллекте и характере. Отец был специалистом по работе с пешней для льда. После долгого трудового пути в качестве наемного убийцы он закончил свою жизнь с пешней в каждом глазу в багажнике «олдсмобиля» 1988 года, оставленного на Белт-Парквэй поблизости от аэропорта Кеннеди.

Винс выбрал более спокойное занятие. Он управлял «Риччи-энтертэйнмент, Лтд» – империей развлечений, казино и курортов – в Атлантик-Сити, на Карибах, в Средиземноморье и Макао. Таким образом, он встал у разлива могучих денежных рек, что уже грандиозный успех. Но, помимо того, ему открылся неограниченный доступ к богатым вдовушкам, неудовлетворенным женам предпринимателей мирового класса и другим подходящим сосудам для семени Риччи.

Вспомнив о бесчисленных любовницах Винса, Ленора подумала, что на ее долю приходятся лишь последние брызги этой мощной струи. Вроде снятого молока. Доктор Эйлер, молодой симпатичный гинеколог, консультировавший Ленору, снабдил ее всевозможными медицинскими книгами на эту тему. Если она не забеременеет, это не его вина.

Но если она не забеременеет – ей конец.

* * *

Фэбээровцы часто посещали их субботние семинары. Штаб-квартира международной фирмы «Лютьен, Ван Курв и Арматрэйдинг» находилась в парковой зоне, среди тенистых деревьев и разросшихся кустов, сразу над Тэппэн-Зи-Бридж. То, что эта компания принадлежит «Ричланд», не афишировалось.

В особенности – перед клиентами. Обнаружив, что главный консультант по налогам «Лютьен, Ван Курв и Арматрэйдинг» получает жалованье у семьи Риччи, многие предприниматели поостерегались бы открывать ему свои секреты.

Темой сегодняшнего семинара было – «Противодействие мафии». Чарли откомандировал Керри туда потому, что сам был занят подготовкой к свадебному приему. От ФБР семинар возглавил агент Ноа Кохен – «Нос».

У высокого, худощавого, смахивающего на ковбоя Кохена нос был совсем невелик. Но в ФБР он поступил во время первой волны исследований космоса, когда форма носа играла очень важную роль при рассмотрении вопроса о благонадежности. Он уцелел в ФБР, и даже, после долгих лет оскорблений, подставок и безжалостной изоляции, утвердился, хотя скорее как клоун, чем агент.

– Мое сообщение, – начал он, – можно озаглавить так: «Как избежать вмешательства мафии в ваши дела?» Отвечу коротко: а никак!

Если бы его не вознаградили смехом, оставалось бы только покинуть трибуну, как будто речь закончена. Но желаемая реакция была получена – Керри первым расхохотался. Кохен поднял ладонь с растопыренными пальцами и продолжил:

– Во-первых, существует ли мафия на самом деле? Во-вторых, почему вас это должно беспокоить? Три, если вы не теряете голову в казино, не увлекаетесь шлюшками и не нюхаете кокаин, какое вам дело до мафии? В-четвертых, если вам никогда не нужны были штрейкбрехеры во время забастовок, если вы не давали взяток при получении лицензий, не скрывали наличные поступления, не подкупали политиков, не нанимали шпионов, чтобы разнюхать о делах своих конкурентов, – то, в-пятых, мотай отсюда, Кохен, и будь здоров.

Здесь он планировал второй взрыв смеха – но Керри был занят, он делал заметки на своем «тинкмэне», мини-компьютере размером с блокнот. В чем агенты ФБР, безусловно, застряли на уровне каменного века, это в том, что до самой кончины Дж. Эдгара Гувера никто в его штате не утруждал себя исследованиями организованной преступности. Сейчас же следовало научить этих заблуждающихся дельцов, объяснить им, где здесь кроется опасность – в том числе лично для каждого из них.

– Несложно подсчитать, во сколько вам влетает контроль мафии над ценами и наемным трудом, – продолжал Кохен, – но давайте сначала поговорим об уклонении от уплаты налогов.

Аудитория заерзала на сиденьях.

– Никто из вас не обманывает, вы все честные парни, – примирительно помахал рукой Кохен. – Давайте назовем вашу фирму – компания А. Компания А щедро оплачивает труд адвокатов и бухгалтеров, чтобы снести к минимуму выплаты налогов – в рамках закона, разумеется. Браво, компания А. Но компания В, пропустив свои доходы через сеть трастовых и оффшорных фирм и прочих дутых предприятий, обжуливает налоговые органы. В результате чего компания В припирает компанию А к стенке и скупает ее. А теперь повторите мне еще разок, что вас не колышет вмешательство мафии.

Кохен помолчал, потом продолжил с сухой гримасой в стиле Гэри Купера:

– В прошлом году суммарный подоходный налог составил примерно половину триллиона долларов. Где-то три-четыре тысячи на человека. Не плохо, да? – На этот раз он немного затянул паузу: давая присутствующим прочувствовать величину суммы. – Но, заставь мы мафию заплатить все, что положено, с оборота их предприятий, подушный налог упал бы втрое. Короче говоря, вы, честные парни, платите то, что я назвал бы «налогом мафии».

Керри поднял руку:

– Сэр, упомянутые вами полтриллиона долларов – это только расходы на государственный долг. Эти деньги не идут ни на строительство дорог, ни на покупку новейших компьютеров для ваших ребят из ФБР...

Но конец фразы потонул в поднявшемся гуле. Присутствующие разразились возмущенными криками. Позже, докладывая своему боссу, Дж. Лаверну Саггсу, Кохен вынужден был признать, что с этого момента ход семинара не соответствовал намеченному плану.

– А что это за смышленый парнишка?

– Он испарился перед ленчем, – сказал Нос. – Но его успели отснять на видео во время семинара. Мне прислали пять увеличенных снимков и полную идентификационную карточку. Он на крючке.

– Это, – широко улыбнулся начальник Кохена, – именно то, на что уходят его налоги.

* * *

Изменить маршрут полета при очень интенсивном воздушном движении над Нью-Йорком очень сложно. Но, собственно говоря, заявленный маршрут с самого начала был фальшивкой – вертолету нужно было как можно скорее достичь побережья Лонг-Айленда, где пилота и снайпера будет поджидать гидросамолет «Муни», чтобы немедленно перебросить их по воздуху на дружественную базу на Большой Багаме.

Отличный план. Снайпер, всегда гордившийся своей предусмотрительностью, не нашел в нем ни одной зацепки. Пилот осторожно посадил на берег маленький вертолетик, и они вдвоем втолкнули его в укрытие – под кроны развесистых кленов. Потом вгляделись в небо, в ожидании гидросамолета «Муни» с дополнительными баками горючего для долгого перелета.

Снайпер все еще проклинал вполголоса манхэттенские сквозняки, укравшие у него выстрел века. Боже мой, так близко!.. Правда, со свойственной ему предусмотрительностью он вытребовал плату авансом – оговорив, что вознаграждение не зависит от результата. Действительно, это было очень благоразумно.

Улыбнувшись своим мыслям, пилот поднял голову, услышав шум приближающегося «Муни». Сделав круг по ветру, гидросамолет опустился на воду, около берега. Снайпер забросил на борт свой рюкзак. Все, что в нем было – это бритвенный набор и пятьдесят тысяч долларов в купюрах по сотне. Пилот положил свои деньги в чемоданчик и тоже швырнул его в кабину «Муни».

Но только пилот и снайпер попытались вскарабкаться в самолет, человек за штурвалом «Муни» повернул к ним лицо и посмотрел на них через солнцезащитные очки, такие темные, что казались черными. Потом разрядил половину обоймы своего браунинга в снайпера, а вторую – в пилота. Вместо неопрятной серии дырок на лбу у обоих появилось по отверстию размером с перезрелый сочащийся персик.

Мотор гидросамолета не был заглушен, так что выстрелы не слышал никто. Стряхнув мертвую руку снайпера, вцепившуюся в открытую дверку кабины, пилот захлопнул ее, и «Муни» начал разбег.

После завершения любой акции такого рода вовлеченные в нее исполнители переходят в категорию нежелательных свидетелей. Если бы снайперу чуть-чуть больше повезло, во многих точках мира сегодня раздались бы поздравления и звон бокалов. Но ни на одном из празднеств его присутствие не было запланировано.

Поздравления пришлось отложить. Тем более – нужно позаботиться, чтобы не осталось концов, которые можно увязать между собой. Теперь если кому и стоило тревожиться, так это пилоту «Муни» в темных солнцезащитных очках.

Глава 4

Несомненно, происшествие потрясло Чио Итало.

Хрупкий и болезненный физически на протяжении всей своей жизни, сейчас, в свои семьдесят, он начал терять и остроту ума.

– Господи, Чарли, Господи, – почти беззвучно шептал он, – куда катится этот мир?

– К все более высоким технологиям убийства, – мрачно отрезал Чарли.

– Нас окружают варвары, – прошептал Итало. – Мир катится в пропасть. Наступает хаос.

Когда приглашенные переместились на террасу, Итало произнес свои церемониальные поздравления. Потом, в уединении квартиры-офиса Чарли, наверху, под медным куполом, в который часто ударяли молнии, Итало устало опустился в глубокое кресло.

Нигде в мире больше не найти такого вида, как из окон у Чарли. А кто купил ему эту роскошь? Чьи кровные денежки легли в основу операций, которые принесли такую прибыль? Итало не обращал внимания на праздничный гул внизу, его рассеянный взгляд блуждал, словно весь его мир потерпел крушение в одночасье.

Эдвардианская элегантность нарядного костюма, белый галстук – нелепо смотрелись в безжалостном свете, заливающем квартиру на сто тридцатом этаже. Воздух, прозрачный после дождя, превратил южные и западные окна в флюоресцентные лампы, высвечивающие каждую соринку, каждую мелочь.

Это не страх, нет, убеждал себя Итало. Страх он видел на лице Чарли – это в порядке вещей. А сам он испытывал только ярость – от своей уязвимости в вознесенной в небо башне Эль Профессоре.

Итало часто задумывался, достаточно ли безопасна для него резиденция на Доминик-стрит, приземистая, такая близкая к грязи и запахам улицы. Сейчас он сказал себе с той неумолимой прямотой, с которой всегда относился к себе, что, когда за тобой приходит смерть, и сто тридцать этажей над землей не защита. Все равно как жениться, чтобы защитить свой тыл, – так делают сицилийцы: женщина варит твою похлебку, греет тебе постель, вынашивает твоих ребятишек... Какая глупость!

В браке заложено то же вероломство, что и в цитадели на сто тридцатом этаже. Не то, чтобы он не завидовал Чарли из-за этого – так можно внушить себе, что занял место в мире небожителей.

Итало всегда питал слабость к небу. Отец дал ему имя в честь бравого красавца авиатора Итало Бальбо, любимца Муссолини, доблестно уморившего газовыми бомбами тысячи эфиопов, полуголых туземцев, вооруженных копьями и дротиками. В 1930 году Бальбо повел эскадрилью скоростных гидросамолетов «Савойя-Марчетти» на Америку, чтобы утвердить мощь фашистского государства как передового оплота мира, задолго до того, как этот мошенник Гитлер опорочил саму идею фашизма.

Чувствуя свой возраст каждой клеточкой, Итало с хрустом поднялся на ноги и подошел к восточному окну. Внизу, на террасе, аккордеонист наигрывал песенку из «Крестного отца», тягучую, полную неаполитанской томности мелодию. Откуда им знать, дурачью?..

Время от времени кто-нибудь поднимал голову и приветственно махал ему рукой. Чио всю свою жизнь ковал образ «Дядюшки». Но настоящее чувство семьи никогда не жило в его сердце. Там не было места ни для каких чувств. Всем этим чужакам никогда не понять душу настоящего мафиози. Сейчас родственники начали забывать об этом. Слишком уж легкой стала их жизнь, в особенности последнего поколения.

Только совсем немногие, избранные, знали, на чем основана истинная мощь мафии: полное отрицание, неприятие человеческих чувств, допускающие любую жестокость, ложь, предательство, чтобы защитить и расширить свою власть. Как Папа Римский – представитель Господа на земле, так люди, подобные Итало, – воплощение особой вселенской универсальной силы.

Сицилийские крестьяне говорят: «Potere e potere». Только они понимают истинный смысл этой пословицы. Сила – все, остальное – ничто. Бог – кукла на кресте, попы – продажные попрошайки.

За все нужно платить. Одна из истин, похороненных глубоко в сердце Итало. Возможно, разве что ровесники Винса понимают: абсолютная власть исключает сострадание. Ты никогда не испытываешь сострадания – и никогда не находишь его у других.

Итало ожидал бунта Чарли давно – с тех пор, как шпионы донесли ему о романе племянника с этой чокнутой филантропкой, доктором Эйприл Гарнет. Его Чарли, сын, которого не дал ему Бог, – какая глубокая рана!

Долгие годы Итало наблюдал за Чарли с одобрением: членство в правильно выбранном клубе, разумный выбор жены, блестящее образование. Чарли преумножил свое наследство. Было время, когда он едва не решился переменить вероисповедание, но Итало оказал сопротивление, и Чарли остался, как всякий сицилиец, добрым католиком, никогда не заглядывающим в церковь. Сицилийские женщины ходят в церковь, а мужчины считают религию разновидностью рэкета, к которой следует относиться уважительно.

Я сотворил его, думал Итало, я открыл перед Эль Профессоре его судьбу. Мог ли я предположить, что его судьба – женщина по имени Гарнет? Что ради нее он отречется от меня?

Каждый настоящий сицилиец знает, что бывают вспышки ярости, такой неукротимой, что она испепеляет все вокруг. Время такой ярости еще не пришло. Миссия Итало требует сердца из стали. Вот что было так необходимо дуче, как и Итало Риччи, чтобы создать порядок из хаоса. Но стоит однажды нарушить установленный порядок, думал Итало, и все рушится, в этом главная опасность.

Никто в семье не способен был помочь ему справиться с его задачей. Раньше он мог опереться на мозги Эль Профессоре – но с тех пор, как в его душу пробралась эта женщина, он стал бесполезен. А заменить его было некем. Племянница Стефи не уступала Чарли по уму. И Уинфилд, старшая дочка Чарли, унаследовала его хладнокровную интеллектуальную силу. Но женское дело – давать жизнь. Смертью в этом мире распоряжаются мужчины.

Большие темные зеленовато-коричневые глаза Чио Итало, глубоко утонувшие в глазницах, внезапно широко открылись. Сосредоточенная в них сила, над начальственной кривой носа, похожего на саблю, придавала взгляду почти физическую тяжесть. Сосредоточение власти в одних руках, напомнил себе Итало, влечет за собой сужение кругозора, а это очень опасно.

Мишенью в первом происшествии был Чарли. Что же до нападения с вертолета – кто может точно назвать мишень, Чио или Чарли? Нужно будет внушить племяннику, что за оба покушения платила одна и та же рука. Рука безликого общего врага. Уголки губ старика изогнулись в ледяной усмешке.

* * *

– Почему на наших вечеринках всегда звучит музыка мафии? – спросила сестру Банни Ричардс.

Две высокие, стройные блондинки и Никки Рефлет образовали очень живописную группу у восточного угла террасы, выходившего на аэропорты, Атлантический океан, а мысля масштабно – на Европу.

– Музыка не имеет принадлежности, – вмешался Никки. – Я сейчас пишу об этом эссе. Музыка – это только ноты. – Он по-английски протянул гласную, и Банни захихикала.

– Не обращай внимания на Банни, – сказала Уинфилд. – Ей все еще кажется, что иностранный акцент – отличный повод для шуток.

Уинфилд кивнула сестре и ее приятелю и, отделившись от них, пошла вдоль восточного парапета к Стефани, болтавшей с одним из своих близнецов. Собственно говоря, Стефи приходилась ей кузиной, а не теткой, но по возрасту была ближе к отцу, Чарли, поэтому всегда напускала на себя немного важный вид.

После ритуального поцелуя Уинфилд сделала шаг назад и вопросительно произнесла, глядя на юношу:

– Кевин?

Светло-каштановые волосы молодого человека были подстрижены коротко, ежиком, над серыми глазами на не вполне сформировавшемся лице. Близнецы учились в той же школе, что и Уинфилд. Но и тогда она не могла различить их по отдельности.

– Я Керри, финансист-подмастерье, – поправил юноша, складывая большой бело-голубой зонтик, который держал над головой матери. – А Кевин, негодник, где-то за границей.

– А... ты – правая рука моего отца!

– Из-за чего и провел утро на лекции ФБР. Экая досада – в субботу!

– Кев и Кер, – произнесла его мать таким тоном, словно сказала: «лед и огонь». Она улыбнулась Уинфилд.

У Стефи были коротко подстриженные черные волосы и длинная изящная шея. Близнецы не унаследовали четкую линию решительного подбородка на красивом лице матери. Стефи сохранила изящную фигуру, с пышной грудью и тонкой талией, и, хотя по возрасту была примерно как Мисси Ричардс, казалась сверстницей своих мальчишек. Никто до сих пор так и не узнал, кто отец близнецов, подумала Уинфилд. Это странным образом делало Стефи еще моложе.

– А ты, Уинфилд? – спросила Стефи. – Тебя кто-нибудь называл Винни, или Вин, или еще как-нибудь?

Аккордеонист теперь бродил от одной группы гостей к другой, наигрывая полную сентиментальной проникновенности «Вернись в Сорренто», а в юго-западном углу террасы мужчина в дурацком костюме с бахромой, в сапогах и с волосами, собранными в хвостик, мурлыкал любовную итальянскую песенку. Это был кузен Тони, воображавший себя продюсером «Риччи-энтертэйнмент».

Уинфилд пожала плечами.

– Меня даже Мисси никогда не называла уменьшительными, потому что Уинфилд это фамильное имя. А папа...

– Эль Профессоре, – перебила Стефи, – редко бывает первооткрывателем.

– Папа настаивал, чтобы Мисси присутствовала на приеме. Невеста всегда ее любила.

Стефи сделала гримаску:

– Не так уж легко любить Мисси.

Уинфилд пожала плечами.

– То, что Мисси здесь, – просто дань папиному имиджу. Ни одному нормальному сицилийцу такое и во сне не привидится. Но для его круга это совершенно нормально. Люди расходятся, разводятся, снова женятся, выходят замуж – и все это просто прибавление семьи, повод рассылать поздравления и приглашения.

– Ни ненависти, ни жалости, ни мести?

Уинфилд резко повернулась к ней, но что-то во взгляде Стефи остановило ее, будто ей рот зажали рукой. Что за проклятье, подумала Уинфилд, горячая сицилийская кровь, которую постоянно приходится охлаждать усилием воли.

Стефи отобрала у Керри зонтик.

– Найди свою девушку и потанцуй с ней.

– За ней увивается Винс.

– Потому я и говорю – иди и танцуй с ней, глупый щенок.

Стефи бросила на Уинфилд выразительный взгляд – «до чего глупы эти мужчины», – когда сын отошел от нее и побрел к толпе танцующих. Керри стал весьма привлекательным, подумала Уинфилд. Он немного «белый воротничок» по складу ума. Его отсутствующий брат, Кевин, казался ей более обаятельным, но он был темной лошадкой и постоянно где-то пропадал, выполняя загадочные поручения Чио Итало.

Во внешности Керри было что-то неуловимо знакомое. Длинные густые ресницы – это от матери. Но короткий, почти курносый нос – это он наверняка унаследовал у безымянного отца, как и твердый, красиво очерченный рот. Уинфилд перевела взгляд на стоящую неподалеку Банни. У сестры был короткий, вздернутый носик. Она снова взглянула на Стефи. Они с Чарли всегда очень дружили, это не секрет ни для кого в семье. Близнецы – почти ровесники Уинфилд. Вполне возможно, что Чарли Ричардс и, его кузина Стефи были не только друзьями, но и любовниками, и до его женитьбы на Мисси, и после. В любом случае, «двоюродный» брак с Керри противопоказан.

Внезапно Уинфилд поняла, что Стефи прочитала ее мысли. Недовольная собой, девушка сменила тему.

– Ты не знаешь, что стряслось перед приемом? Эти тяжеловесы внизу, проверка машин...

На лице Стефи заиграла типичная южно-итальянская улыбочка – «можно ли что-то понять в этом дурацком мире?». Она шагнула в сторону, и Уинфилд увидела прямо у себя перед носом искривленную, словно сломанная нога, опору навеса. Глаза Уинфилд понимающе сузились. Сочные губы Стефи раздвинула одобрительная усмешка.

– Уинфилд, – произнесла она с подчеркнутой торжественностью, словно забавляясь тем, что у девушки нет уменьшительного имени. – Уинфилд. Любимая моя племянница.

Она обняла Уинфилд и звучно расцеловала в обе щеки. Весьма значительное проявление чувств для урожденной Риччи.

* * *

– Ты чудесно выглядишь, – сказал Чарли Ричардс отставной супруге тоном, заставлявшим предположить, что она стала полной развалиной.

– Ты тоже! – Замкнулся круг лицемерия, о котором говорила своей тетке Уинфилд. С ослепительной улыбкой Мисси добавила: – Сборище твоих родственников – это так забавно, настоящий зверинец.

– Рад был тебя повидать. – Чарли исчез так быстро, что поток оскорблений изливался еще несколько минут, прежде чем Мисси поняла, что лишилась аудитории.

Чарли остановился у одного из баров около своей старшей дочери.

– Только полоумный, – буркнула Уинфилд, – мог сегодня притащить сюда ма. Ты переборщил со своей имитацией светского образа жизни.

– Это просто одна из попыток приостановить ее падение.

Отец с дочерью, на голову выше окружающих, смотрели друг другу в глаза – на уровне шести футов.

– Щепотка после ленча и, возможно, еще одна, чтобы скрасить вечер, – сказала Уинфилд. – Примерно то же, что и в прошлом году. Если я пообещаю держать тебя в курсе, ты сможешь избавиться от ощущения, что несешь ответственность за нее? Я вижу, как это на тебе отражается.

– Да, хорошо бы. – Он потянулся к дочери бокалом с шампанским. – Рад тебя видеть, малышка. Я очень высоко ценю твою помощь.

Они чокнулись бокалами, и Уинфилд спросила:

– Как твоя утренняя встреча в Коннектикуте?

Он сделал гримасу.

– Ты же знаешь, что за воры эти адмиралы индустрии.

– Только для сэра Галахада вроде тебя.

– Я просто трубопровод, по которому Чио Итало перекачивает взятки в пентагоновские карманы.

Она помедлила с ответом, светлые сине-зеленые глаза затуманились.

– Ты действительно переменился, Это из-за Гарнет?

– В общем-то да. – Он помолчал. – Что это за песня: «Просто пришло время...»? Мы нашли друг друга как раз вовремя, чтобы начать обоюдный процесс спасения. Ты практически единственный человек на свете, которому я могу в этом признаться. Это означает, что дела мои плохи, или не совсем?

– А кто сказал, что тебя нужно спасать?

– Гарнет. Только немного короче. Но я понятливый, схватываю на лету.

В этот раз Уинфилд еще дольше медлила с ответом.

– Не могу вспомнить никого, похожего на тебя. Мое поколение – это конструкция из сплошных локтей. Мы вынуждены быть такими. В последнее десятилетие нашего припадочного века приходится толкаться хотя бы для того, чтобы не оказаться погребенным заживо.

– Поэтому ты работаешь в этой феминистской фирме, не приносящей доходов?

Уинфилд усмехнулась:

– Могу себе позволить. У меня богатый папаша. Между прочим, наша мадам вовсе не считает фирму безнадежной. Тетка из нержавеющей стали вроде тебя. Разница только в том, что к тебе, Эль Профессоре, деньги так и липнут.

Чарли заметно передернулся, но заставил себя ответить с улыбкой:

– Уинфилд, я безмозглый, ты гораздо толковее меня.

– Не сбивай меня с толку. Я не меняю решений.

Когда Уинфилд умолкла, Чарли почти физически почувствовал, как работает ее голова, как щелкают микроэлементы, перебирая варианты, пока глаза вычитывают информацию на его лице. Он привык подвергаться безжалостной инспекции старшей дочери. И теперь его это уже не пугало так, как когда она в три-четыре года выпаливала по вопросу в секунду с очень серьезным видом.

– Ты сейчас ведешь дело ко второму разводу, не так ли? Решил избавиться от нечистоплотных Риччи? И Эйприл Гарнет верит, что ты сможешь зарабатывать деньги, оставаясь Галахадом?

– Парсифалем. Мы ходили в оперу вместе на прошлой неделе. Боже, какая тоска. И без лебедей.

Оба расхохотались.

– Честный работяга, – выговорила она наконец. – Ты газеты читаешь? На свете не осталось честных. Политики лгут. Спортсмены ловчат. Бизнесмены крадут. Копы запихивают в каталажку невиновных. И каждый варит свой кусок. – Она погладила отца по руке. – Ты поосторожней. Ладно?

– Устами младенца... – Чарли улыбнулся ей и направился к гостям, лавируя между танцующими.

Поэтому он не заметил выражения ее глаз, как и того, что ей пришлось тронуть ресницы носовым платком. Уинфилд Ричардс не имела опыта обращения со слезами, поэтому ей пришлось поспешить в дамскую комнату. Там, стоя над умывальником, она разревелась – горько и отчаянно, не как взрослая девушка, а как младенец.

Когда Банни обнаружила ее в таком состоянии, она даже не нашлась с ответом, не смогла объяснить причину своих слез.

– Бог его знает, что накатило, – неуклюже солгала она. – Иногда свадьбы действуют на нервы, верно?

Их взгляды скрестились.

– Похороны тоже.

Глава 5

Его сердце учащенно билось без всяких на то оснований, если не считать свойственной Сингапуру повышенной влажности. Но он был уже не внизу, на улице; в номере на верхнем этаже отеля, окутанный охлажденным воздухом из кондиционера, он чувствовал себя точь-в-точь, как кузен Чарли на вершине Ричланд-Тауэр.

Кевин посмотрел вниз и подумал: сейчас, ночью, когда смотришь вниз сквозь прозрачный ночной воздух, чисто промытые туманом архитектурные джунгли Сингапура со все еще освещенными окнами офисов напоминают Манхэттен или любое другое место на земле, где добывание денег – единственный смысл существования.

Больше всего на свете Кевина Риччи беспокоили новые идеи Чарли. Хотя до сих пор работа его была связана только с поручениями Чио Итало, он страстно мечтал в будущем вытеснить из семейного бизнеса высокого белокурого приятного Эль Профессоре. Кевин завидовал не только широте его взглядов – стилю жизни, умению одеваться, способности сохранять руки чистыми, в какое бы дерьмо не приходилось лезть... проклятие, даже полной невозмутимости, с которой он оставил свою дешевку-жену, – первый Риччи, решившийся на развод! Абсолютный анти-Риччи. Несбыточная мечта, недостижимый идеал. Братец Керри, правая рука Эль Профессоре, возможно, сумеет с годами уподобиться своему" наставнику. Но не старина Кев. Кев – подмастерье. Кев – пинцет, которым пользуется Чио Итало, чтобы поковыряться в грязи, в чем-нибудь опасном, заразном.

Ему приказано не терять времени зря. Просто добыть немного информации – ничего серьезного, несколько любопытных фактов. По возможности никому не причинять вреда. И – не терять времени зря!

Но Кевин, застывший над этой ослепительной, влажной пустотой, стоял и грезил, будто внизу – вид на Уолл-стрит из окон Ричланд-Тауэр, вид, которым когда-нибудь он сумеет завладеть. Он почувствовал, как от этой мысли кровь зашумела у него в ушах.

Спал почти весь Сингапур. Только несколько человек еще не покинули Дайва-Билдинг, в который вломился Кевин. Само здание напоминало ему Ричланд-Тауэр – также вызывающе возвышалось оно над соседними небоскребами. Но сходство было ошибочным. Штат кузена Чарли занимал полностью Ричланд-Тауэр, а «Дайва» – только один из четырех японских брокерских домов, есть еще «Никко», «Номура» и «Ямаичи». Кроме них в Дайва-Билдинг арендовали помещение некоторые фирмы помельче. Их многочисленность сильно затрудняла работу службы безопасности компании «Дайва». Что было очень на руку Кевину.

За час или два до того, как приступить к делу, он отметил, что окутанные туманом улицы Сингапура кишат полицейскими, как собачья шкура – блохами. Чертовы свиньи имели полномочия достаточно широкие, чтобы арестовать любого за самую мелкую провинность – от плевка на тротуар до попытки помочиться в подворотне. Поэтому Кевин затаился у черного хода Дайва-Билдинг, возле грузового лифта, потея и не дыша, выжидая, пока выйдет дежурный запереть дверь.

Адреналин уже начал накапливаться в его крови. Сначала ожидание в укрытии было вполне переносимым, но потом, когда он проскользнул через прохладные коридоры подвального этажа, останавливаясь у каждого поворота и высматривая устройства сигнализации, волнение начало усиливаться. Как при любом взломе, его успех зависел главным образом от степени беспечности жертвы. К примеру, забраться в главный офис компании «Дайва» в Токио было бы для него гораздо сложнее. В том числе потому, что он не умел читать по-японски. Здесь он находился в бывшей британской колонии, и все надписи были на английском языке – хотя жители Сингапура в основном китайцы. Охранник в форме сидел у громадной панели с телемониторами. Вовсю работала система кондиционирования. Так как Кевин не обнаружил телекамер в подвальном этаже, он решил, что все они находятся в конторских помещениях здания.

Один из лифтов внезапно пробудился к жизни. Кто-то спускался с верхнего этажа в вестибюль. Два молодых китайца в строгих деловых костюмах, с туго набитыми портфелями, расписались в журнале, предъявили пропуска с фотографиями и вышли из Дайва-Билдинг.

Добравшись до компьютерного зала, Кевин быстро разберется, что к чему. Его инструктировал один малазиец, состоявший на жалованье у Чио Итало около десяти лет. Он был одним из самых доверенных консультантов по секретности компьютерной информации у «Дайва» и дюжины других ведущих компаний.

«Здесь все коды допуска, – сказал он за ужином прошлым вечером, протягивая, Кевину маленькую карточку. – Там обычная IBM, MS-DOS. Ты легко загрузишь ее в свой „тинкмэн“. В „Дайва“ используют только строго хронологизированные данные. Тебе нужно будет вызвать октябрь 1987 года».

Но это не подготовило Кевина к тому напряжению, которое он испытывал теперь. Его одежда стала влажной от пота. Он наблюдал за охранником, не отводившим глаз от системы мониторов. Правда, по крайнему справа шел старый фильм с Джоном Уэйном. Кевин скользнул назад, в подвал, и вызвал лифт.

Он поднялся на пятьдесят девятый этаж, нашарив в заднем кармане брюк предмет, похожий на футляр для очков. На цыпочках он подкрался к двери, которую указал ему наставник, и постучал.

Агент Чио заверил его, что дежурный будет один. Замок щелкнул, на пороге появился щуплый молодой китаец, не старше двадцати лет.

Кевин со щелчком открыл крышку газового баллончика. В воздухе разлился резкий запах. Кевин направил газовый баллончик в лицо китайца и резко толкнул кнопку вниз, стараясь не дышать.

Он втащил дежурного в тамбур, вкатил ему десять кубиков снотворного из пластикового шприца и запер дверь снаружи. Теперь он решился сделать глубокий, успокаивающий вдох, но это ни капельки не помогло.

Поток кондиционированного воздуха овевал лицо Кевина. В зале было градусов на десять холоднее, чем в коридоре. Он подошел к окну и, глядя на раскинувшийся внизу Сингапур, наконец обрел внутреннее равновесие. Свою работу – взлом и проникновение – он выполнял успешно. Теперь очередь братца Керри.

Кевин криво ухмыльнулся. Братья отлично забавлялись, изображая пару «хороший мальчик» и «плохой мальчик». Так уж сплелось в семейном орнаменте – есть хорошие Риччи, а есть плохие.

Идет большая игра. Сегодняшнее задание подсказало ему, что за фарс происходит вокруг. Задолго до последнего Рождества Чарли Ричардс подцепил где-то слушок, что последняя всемирная биржевая паника в октябре 1987-го была организована «большой четверкой» из Токио. Случайность? Чарли решил разобраться и обратился к единственному человеку, который мог выяснить это для него, Чио Итало.

Кевин посмотрел на свои руки, затянутые в прозрачные резиновые хирургические перчатки. Заставь они его выполнять конторскую работу, как братца Керри, он бы быстро взбесился. Но бывали времена, когда семейные поручения пугали его до смерти. Уж слишком много от него порой зависело.

Что, если он не сумеет добыть нужную для Эль Профессоре информацию и все провалит? У него пересохло во рту до кондиции песка Сахары. Неудача бесповоротно утвердит Чарли во мнении, что Кевин бездарный головорез. Это также повредит карьере Керри – не очень-то хорошо быть братом-близнецом такой бездарности.

Кевин взглянул на часы. Четверть первого. В его распоряжении немножко меньше шести часов. Из другого заднего кармана он достал еще один черный футляр, чуть побольше сигаретной пачки. На нем была надпись: «Тинкмэн».

Думай, приказал он себе. Думай о том, как схарчишь кузена Чарли в один прекрасный день. Думай, как закувыркается он со своей башни и весь вид оттуда будет – твой. Из неудавшегося близнеца, безмозглого бандита, ты превратишься в босса...

Нахмурившись, Кевин подумал, что тратит понапрасну лучшее время своей жизни.

Глава 6

Гости разъезжались. Солнце, не заслоняемое более высокими зданиями, все еще роняло почти горизонтальные лучи на террасу Ричланд-Тауэр, а улицы внизу уже окутали сумерки.

Винс Риччи весь вечер заигрывал с хорошенькой девушкой, которую привел с собой Керри. Присутствующие уже обсудили его поведение. Женщины редко говорили Винсу «нет». И эта тоже никуда не делась бы, хмуро подумал он, если б не присмотр проклятой семейки, которую он тащит на своем горбу.

Двоюродный брат Эл, работавший менеджером в Атлантик-Сити, невзначай прошелся мимо – проверить, не слишком ли он набрался. Винс был слишком разборчив для безоглядного пьянства. Но всякий раз, когда ему казалось, что его лишили чего-то, принадлежащего ему по праву, он обнаруживал склонность к затяжным кутежам.

Кузина Пэм, жена рок-продюсера, подошла к Винсу.

– Молись, чтобы он не заметил, что ты натворил, – прошептала она, указав пальчиком в сторону Чио Итало, стоявшего наверху, у лестницы. Божество пугающей близости. Винс насмешливо сморщил нос. Он распахнул дверь, ведущую с террасы в какое-то внутреннее помещение, и вошел, надеясь, что Пэм отвяжется от него. Но она вошла следом за ним.

Предположение, что любой сицилийский мужчина, пусть и старик, может упрекнуть племянника в том, что он ведет слишком активную сексуальную жизнь, звучало смехотворно. Ухмыляясь, Винс протянул руку и ущипнул за самое соблазнительное местечко. Она отшатнулась.

– До чего блудливые ручонки!

– Остальное еще хуже. – Улыбка Винса погасла. Он запустил обе пятерни в свои густые черные кудри. – Кто назначал тебя моим ангелом-хранителем сегодня, Пэм?

– Кто-нибудь должен присмотреть, чтобы то, что у тебя в штанах, не вылезало наружу, – отрезала Пэм.

Ее голос звучал очень низко, как виолончель. Это задело какие-то струны в душе Винса. Он подумал, что брак с Тони, себялюбивым повесой, не принес ей много радости в постели. Пэм давно уже заигрывала с Вин-сом, но осторожно, прикидывая, как бы ей вскочить на подножку и при этом не угодить под колеса. – Знаешь, Винс, ты настоящее животное.

Он прищурился.

– Вероятно, на твой вкус это самый лучший комплимент?

– То, как ты обращаешься с Ленорой, – бесчеловечно!

Пэм взяла резкий, обвинительный тон, но Винс заподозрил, что негодование кузины связано скорее с тем, что он больше не прикасается к ней и Пэм не может придумать, как его к этому побудить.

Из всех Риччи у нее единственной был безусловный художественный талант. Раньше Пэм рисовала обложки для пластинок и магнитофонных кассет по заказу мужа, теперь взяла на себя всю работу с музыкальными группами: дизайн костюмов, тексты песен и так далее.

Винс расслабленно, но с кошачьей зоркостью наблюдал за попытками Пэм склонить его к развитию флирта. Рассерженная, она нравилась ему гораздо больше. Еще немного, и она станет почти переносима. Наверное, приятно было бы потискать ее самым немилосердным образом.

– Винс, с чего ты взял, что это твои жены не могут иметь детей? Это не они виноваты, а ты.

Удар, направленный в лицо Пэм, скользнул по плечу, она отлетела к стене. Быстро восстановив равновесие, она выпрямилась и уставилась на Винса глазами, горящими ненавистью. Вот в таком настроении она ему нравилась больше всего.

– Ну, Винс!.. Грязное животное! Che vergogna![8]

Выходя, Пэм хлопнула дверью. Словно включившись от этого хлопка, загудел зуммер телефона под локтем у Винса. Он поморщился, пытаясь соединить два явления. Наконец, решив, что это выше его возможностей, он снял трубку.

– Кто у телефона? – требовательно спросил какой-то мужчина.

– Винс.

– Винс, это Ренцо Джанфло, из Монтока.

– Какой Ренцо? – Винс прекрасно понял, что говорит со своим шурином, старшим братом Леноры.

– Винни, прекрати паясничать. Чио Итало поручил мне раскопать что-нибудь насчет вертолета. Думаю, ты знаешь, о чем речь. Скажи Чио, что мы нашли обоих около Пеконик-Бей, пилота и снайпера.

Винс нахмурился.

– Нашли?..

– Было поздно, Винни. Кто-то добрался до них раньше.

– Что теперь?

– Теперь? Теперь никто никогда никому ничего не скажет. Двойное покушение, и никаких концов.

«Тройное», – подумал Винс, вешая трубку, если считать беднягу Пино.

* * *

Как и в большинстве развивающихся стран, круг предпринимателей Южной Кореи – это одновременно и ее правительство. Поэтому естественно, что в правление нового завода электронного оборудования входили все политики и бизнесмены, начиная с президента и кончая владельцами банков и брокерских домов, которые на этот момент не сидели в тюрьме.

Шан Лао, почетный гость, приветствовал собравшихся в своем обычном будничном стиле. Собственно, именно он обеспечил добрую половину присутствующих постами. Это был невысокий, изящный, педантично аккуратный мужчина с головой, немного крупноватой для хрупкого тела, с огромными глазами, жадно схватывающими абсолютно все, до мелочей.

Новый завод работал уже около года, выпуская телемикрофоны, видеомагнитофоны, компьютеры и другое сложное электронное оборудование без торговой марки. Но сегодняшняя эскапада – визит почти правительственной делегации – была первым признанием со стороны Южной Кореи, что она является источником сотен тысяч приборов высокой технологии, наводнивших западный рынок по демпинговым оптовым ценам.

До сих пор желающие могли сверху донизу изучить любой холодильник или телевизор и не найти ничего, что указывало бы на страну-изготовителя. Это позволяло многим хорошо известным фирмам Тайваня, Токио и Сингапура ставить свое товарное клеймо на приборы и на 66% повышать оптовую цену. Причем без всяких колебаний: качество товаров было очень высоким. Все, что производил Шан, проходило драконовский контроль.

В самом конце церемонии в украшенном статуями и прудами цветущем саду Шан и ведущие правительственные чиновники любовались марширующим под флагом пехотным батальоном. Но глаза присутствующих постоянно возвращались к Шану, отшельнику, сторонящемуся всякой известности, за которым скрывалась необъятная фиансовая и промышленная мощь. Едва заметная морщинка легла на его гладкий лоб, и стоявшие рядом на секунду подумали, что заметили его неудовольствие.

На самом деле Шан пытался понять, удалось ли его подчиненным подготовить его незаметное исчезновение с церемонии ровно через полтора часа. Его адъютантом был молодой китаец, которого патрон «купил» еще школьником и отправил учиться в колледж. Юношу звали Чой, обычной его оперативной зоной считался Нью-Йорк. Английский Чоя был безупречным – он учился в школе ирландских иезуитов, – а интеллект таким отточенным, что Шан использовал его только в самых сложных заданиях.

Сегодня был именно тот случай, когда точность во времени играла очень важную роль. Ровно в полдень Шан должен был присутствовать при введении в должность управляющего большим нефтеочистительным заводом в Джакарте, производящим пластмассы для противорадарных устройств американских бомбардировщиков.

Шан волевым усилием разгладил лоб. Для его подчиненных не справиться с поручением – немыслимо. В особенности для Чоя, такого не стоило даже предполагать. Флаг взметнулся последний раз, Шан повернулся к президенту и согнулся в низком, церемониальном поклоне, сложив ладони у груди. Когда через несколько секунд кто-то поискал магната глазами и не нашел, он уже исчез.

Он исчез с помощью Чоя, оставив почти осязаемую ауру распространявшейся вокруг него силы.

* * *

«Почему на свадьбах мафии звучит музыка мафии?» – спросила молодая девушка".

Никки записал эту фразу в свою тетрадь и задумался, потом продолжил:

«Имеет ли музыка принадлежность? А само существование? Дебюсси назвал сюиту „Море“. Чувствуем ли мы в ней привкус соли, движение волн, течения?..»

В спальне, отведенной ему Мисси Ричардс, горел только слабый ночник. Никки чувствовал себя привилегированной особой. Семейство Банни так мало знало о нем.

Он плыл под чужим флагом, таков был полученный им приказ. На Западе они с матерью носили имя старой служанки семьи – Рефлет. На Востоке его имя – Никки Шан, единственный сын Шан Лао.

«Способен ли Брехт, пишущий марксистские стихи, – написал он в тетради, – вознестись выше Вейля в марксистской мелодии?»

Для Никки Шана в жизни открыто не так много дорог. Отцу только предстояло пригласить его продолжить семейное дело. Напуганный ответственностью, Никки поискал для себя занятие, в котором не рисковал сразу обнаружить полную несостоятельность. Этим занятием стала для него журналистика. Итогом лета будет эссе «Письма отцу». Шан Лао не обладает родительским талантом, объяснила ему мать, Николь, но очень любит сына. Свидетельства этого были очень незначительны.

Отсюда заголовок: «Письма отцу».

Без стука дверь отворилась, и в комнату скользнула Банни, совершенно голая, но в босоножках на высоком каблуке. Она закрыла дверь и картинно изогнулась, выпятив грудь.

– Ко мне, жеребчик, – прошептала она.

Глава 7

Чарли Ричардс последним покинул Ричланд-Тауэр. Если вспомнить, как взбесило его поведение Чио Итало, самоконтроль Чарли следует назвать изумительным. Прием закончился благополучно. Никто не напился, не поссорился, не затеял драку. Покушение потерпело неудачу. Напитков и зонтиков от солнца хватило на всех. Кузина Пэм атаковала едва ли не половину присутствовавших мужчин. Завтра, слава Богу, воскресенье.

Было только два тяжелых момента: первый – когда, приветствуя гостей, Чарли почувствовал приступ тошноты, отвращения к себе. Но он справился, выстоял. Временно или навсегда – это покажет только дальнейшее отделение от империи Итало. Вторая отвратительная сцена – из-за Винса.

– Ох уж этот Керри, – ядовито ухмыльнулся Винс, – еще один несгибаемый Эль Профессоре вроде тебя. С чего ты взял, что мне нравится дразнить детей?

Улыбка Чарли, выдавленная с огромным трудом, должна была смягчить резкость слов:

– Когда ты воображаешь, что тебе это сойдет с рук, наверняка нравится.

– Эй, ты хоть и cornuto[9], но не монах!

– По крайней мере, не Синяя Борода.

При своей сухой арабской конституции Винс вспыхивал быстро.

– Придержи язык, Чарли. Следи за словами, когда говоришь с настоящим Риччи. – Его потемневшие от ярости глаза впились в светлые, холодные глаза Чарли. – И не делай вид, что много потерял бы, если б твоя кошелка-жена оказалась на шесть футов под землей. Можешь паясничать перед всеми этими вшивыми поборниками законности, это твоя работа.

Рот Чарли сжался в узкую щель.

– Винс, моя работа – «Ричланд-холдингз», и, слава Богу, не имеет отношения ни к тебе, ни к твоим рэкетирам, проституткам, продажным копам, вышибалам и прочей взрывоопасной шпане.

И он промаршировал из комнаты, слишком злой, чтобы продолжать разговор.

Вспоминая эту сцену, Чарли почувствовал, что у него горит лицо. Он попробовал, глубоко дыша, справиться с возбуждением. Впервые в этот сумасшедший день, после двух посланий от самой смерти, он получил возможность расслабиться. Чарли подошел к северо-западному углу террасы, наблюдая за умирающим над Адирондаками солнцем – текучим столкновением горячего, темно-красного и розовато-лилового цвета, которого не видел больше никто из обитателей Манхэттена, потому что, бедные глупцы, они не поднимались достаточно высоко.

Как упражнение в связях с общественностью сегодняшний день можно считать удачным. От венчального обряда в соборе Святого Патрика до приема в Ричланд-Тауэр, с лимузинами, скользящими по артериям и венам Манхэттена, как корпускулы[10] власти, это был день водораздела. Достойная прелюдия к предстоящему расщеплению клана. Посмотри на орла и решку. Это больше не две стороны монетки, а отдельные картинки! А если подумать, всего год назад он даже не слышал об Эйприл Гарнет.

Он просматривал годовой отчет «Ричланд-бэнк и Траст К°» и наткнулся на фотографию: поросль молодого леса, на переднем плане – трое или четверо в мохнатых шубах и шапках, работники банка, вырастившие эти сосенки на загрязненной нефтью Аляске, чтобы загладить вину перед испоганенной природой. Немного в стороне от них – изящная женщина со взъерошенной копной неожиданно седых, снежной белизны волос, подстриженных коротко, как на старинных портретах английских сквайров. Все в ней казалось Чарли таким знакомым – длинные ноги, широкие скулы, орлиный нос. Под фотографией было ее имя: "Д-р Эйприл Гарнет, менеджер «Ричланд-филантропиз».

Никогда не слышавший о ней раньше, Чарли в тот же день получил ее служебную записку. Он вызвал Гарнет в свой офис. Оказалось, что она немного старше, чем он предполагал, глядя на фотографию, – хорошо за тридцать, но что-то в бронзово-загорелом лице Гарнет, контрастировавшем со снежно-белой копной волос, заставляло видеть в ней проказливо-юную особу. Где мог раньше Чарли встретить это лицо?

Три компании, принадлежащие «Ричланд», доложила д-р Гарнет, в том числе заготовительная фирма в Западной Пенсильвании, уличены в таком открытом отравлении окружающей среды, что ни озеленение Аляски, ни щедрые взносы на экологические нужды не спасут от скандала, который разразится очень скоро.

– Проблема в том, что мы занимаемся славословием, мистер Ричардс, а не делом.

– Нация невежественных избирателей привыкла к славословию.

Она заразительно расхохоталась:

– Какой приговор нашей системе образования!

– Никчемное образование – никчемные плоды.

– Меня принесло к вам в плохой день?

Наверное, именно откровенная горечь его слов заставила ее выйти из роли подчиненной. Через считанные минуты они болтали задушевно, как старые друзья. Где же он видел ее раньше? Во сне?

– ...Это для меня всегда – камень преткновения, – рассказывала она. – С тех пор, как я ушла из Колумбийского университета...

– А, так вы тоже профессор. – Он затаил дыхание.

– Была.

– Хороший?

– Я вынуждена была учить студентов грамматике и логике, хотя предполагалось, что мы займемся проблемами охраны окружающей среды. – Ее лицо омрачилось. – С трудом верила своим глазам: старшекурсники, которые не в состоянии постичь английский для шестого класса!

– Вы и я, – медленно произнес Чарли, – сработаемся, доктор Гарнет.

Ее теплые карие глаза смотрели так, что он был не в силах отвести свои, и словно со стороны услышал собственный вопрос:

– В вас нет сицилийской крови, доктор Гарнет?

– Нет. Отец – индеец, мать – ирландка.

Вспоминая эту минуту, Чарли подумал, что много потерял, не пригласив Эйприл на прием. Очень жаль, но это было невозможно. Как ни хотелось ему проводить с ней все свое время, этот день был посвящен семье. К тому же Итало постоянно оскорбительно отзывался о Гарнет.

Если б только Итало увидел ее в деле, например, на прошлой неделе, когда один из внутренних двориков музея «Метрополитен» был отдан выставке экологии леса и быта индейских племен, живших вдоль Амазонки. На маленьком плакате у входа была надпись: "Лектор д-р Эйприл Гарнет, «Ричланд-бэнк и Траст К°».

Где-то у потолка, над головами посетителей, флейта выдыхала нежную мелодию, сипловатые, посвистывающие нотки настоящей южноамериканской музыки, напоминавшие о воздухе высокогорий.

– ...широкий вертикальный пояс, тянущийся на юг, от инуитов тундры и алеутов Аляски и Канады к высокоразвитой цивилизации инков...

Голос Гарнет был хрипловатым от усталости. Она произносила этот текст пять раз для пяти разных аудиторий. Но оживление ни разу не покинуло яркое, выразительное лицо Гарнет.

– ...в этом огромном полумесяце – та же бездумная эксплуатация земных недр, что погубила и разорила сначала туземные племена, затем экологию целых наций и, в концов концов, всю планету – истощением кислородного слоя. С чего мы вообразили, что кислород берется ниоткуда, сам по себе?

Ла Профессоресса.

Слушая голос Гарнет, Чарли постепенно погрузился в свои мечты о ней. Он оглядел зал – все глаза были устремлены на эту необычную женщину, на ее лицо пророчицы. Солнечный свет обтекал фигуру Гарнет, зажигал золотым нимбом копну белых волос, словно лучи выходили из какой-то точки внутри ее тела.

Флейты вздыхали и постанывали, напомнив ему о самой древней, безыскусной игре. Чарли любил ее тело, ее мысли – все в ней. Она стала его убежищем, эта женщина, излучавшая свет, дарившая ему почти мистическое чувство – будто послана силой, в которую он раньше не верил.

У Чио Итало не было этой веры. Хуже того, Чарли знал имя божества, которому служит Итало. Но, несмотря на это, Эль Профессоре чувствовал себя исполненным оптимизма. По крайней мере, когда слушал Гарнет.

– Не дели мир на «мы» и «они», – сказала она однажды. – Все на свете – мы. Всякое животное, растение, камень. Все едино. Все едины. Это нетрудно понять, Чарли. А тебя называют гением.

– Я глуп не меньше других. Только Итало – умный.

– Итало – тоже «мы». Ты привык считать его своим талантливым врагом. Попробуй представить его жертвой...

Чарли почти наяву увидел стального шмеля, прошившего насквозь, взорвавшего бокалы с шампанским.

Где-то наверху раздался металлический звук.

Чарли увидел ястребиный профиль старика в одном из окон своего офиса – Чио Итало постукивал монеткой по пуленепробиваемому стеклу. Неожиданно это наложилось на дьявольский, ночной кошмар: Чио, стирающий кровь с зеленых банкнот... Гарнет права: нельзя видеть в старике только персонаж из страшного сна.

Мысль, что его дядя тоже жертва, не убедила Чарли. В конце концов, старику придется проглотить свою жадность и дать согласие на раздел, но для этого Чарли придется быть твердым, неумолимым, достаточно злым, чтобы добиться успеха.

Чарли вошел в прохладный компьютерный зал и по винтовой лестнице поднялся в свой офис. Итало ждал его с двумя высокими, похожими на тюльпаны бокалами.

– Мы так и не выпили с тобой шампанского.

Чарли про себя отметил его примирительный тон. Что же, значит, человек, оплативший смерть Пино, перепуган так же, как и сам Чарли? Возможно, теперь старик поостережется стрелять в своих.

– Ох, не напоминай о том бокале...

Итало, обычно предпочитавший стиль прямого волеизъявления, оценил сдержанный тон Чарли. Он налил шампанского в бокалы до половины. Чарли взял свой и потянулся к старику.

– Чин-чин, – произнес Чио Итало.

В шампанском не было пузырьков газа. Наверное, Итало припас одну из бутылок, открытых во время приема. Любопытное проявление крестьянской практичности, позабавившее Чарли. Но шампанское все равно было холодным и острым, и он с удовольствием одним глотком осушил бокал. И сразу почувствовал, как его сердце забилось быстрей.

– Чио, – начал он, – вернемся к вчерашнему разговору.

Итало немедленно сменил тему.

– Ты насчет вертолета? Оба убиты под Монтоком – и пилот, и снайпер. Жаль, конечно, теперь мы не сможем узнать, кто их нанял. Думаю, тот же, кто оплатил смерть Пино. – И сразу же новый маневр: – Чарли, помнишь слухи насчет япошек?

– Полугодовой давности?

– Ну, пришлось немного подождать... – Итало пожал плечами. – Вчера мой парень позвонил из Сингапура и застал меня здесь, в твоем офисе. Ты попал в точку. Эту кашу в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом заварила «большая четверка» из Токио. Но был еще пятый – тот, кто все это придумал, настоящий финансовый гений. Не япошка. Китаеза.

– Он едва не выжал досуха полмира.

– Это был эксперимент: может ли один узкоглазый подонок подмять под себя все биржи мира.

– Что о нем известно?

– Ворочает большими делами между Токио и Тайванем. Пользуется поддержкой у своих соплеменников на континенте. И смотри-ка: он влез в Золотой Треугольник, а там давно все поделили Винс со своим ребятами. Его зовут Шан Лао.

Чарли взглянул на часы. Десять часов. Он чувствовал, как пересохло во рту в решительный момент. Он боится? Нет. Сердится!

– У тебя свидание с Покахонтас? Buon viaggio[11].

– Я никуда не тороплюсь, caro[12] Чио, пока мы не договорим. – Чарли с удовлетворением отметил, что произнес это без тени трепета, не выдавая ничем свой страх.

– Никак не могу решить, кто был мишенью для снайпера – я или ты? – Итало предпринял третью попытку направить разговор в другое русло.

– Погоди, Чио. Сядь, пожалуйста.

Чарли наблюдал, как старик медленно опускается в мягкое кожаное кресло. Одна рука неуверенно мазнула по подлокотнику в поисках опоры. Мазнула кровью? Чарли был тронут проявлением стариковской немощи. Он думал начать с того, что прощает дяде смерть Пино, но понял, что это неуместно, – Чио все равно ни в чем не сознается.

– Благодаря твоим огромным деньгам, Чио, я создал «Ричланд». Строительные компании, электроника, супермаркеты – все приносит доходы, и все это я хотел бы вернуть тебе.

– Спасибо, большое спасибо.

– Подожди, Чио. Я хочу оставить за собой финансовые операции, брокерские конторы, банковское дело. Это то, что я умеют делать лучше всего. За всем остальным для тебя прекрасно присмотрит грамотный менеджер, даже лучше, чем я. За твои деньги, вкладываемые в дело в течение последней четверти века, ты получишь львиную долю наших компаний. За пот и мозги, вложенные мною, я получу остальное.

Он протянул руку – уверенную, твердую как скала.

– По рукам?

– Ты рехнулся? Я уже ответил тебе вчера вечером. Это все дерьмо, выдуманное твоей краснокожей...

Жестокие слова давили, настойчиво требовали отпора. Гнев в Чарли достиг такой точки, что он боялся прибегнуть к любому тону, кроме фальшивого спокойного, убеждающего.

– Чио, послушай, это исходит от меня, меня, только от меня.

Старик пригнулся, закрывая уши ладонями, но Чарли продолжал, не сомневаясь, что будет услышан:

– Меня тошнит от политых кровью денег, за них заплачено людскими разрушенными судьбами.

Итало морщился, корчил гримасы, но слушал, слушал напряженно.

– Я не хочу больше кривить душой, Чио, мне нужен новый старт, чтобы заплатить свои долги человечеству. Я делаю тебе честное предложение: отдай мне финансы «Ричланд», и я пойду своим путем. А ты – своим, и да поможет тебе Бог.

* * *

Доминик-стрит находится в двух кварталах от Голландского туннеля, в Вест-Виллидж. Ничего особенного. Сюда не забредают газетчики, здесь не мелькают репортерские вспышки. А если кто-то из журналистской братии обратится за разрешением на съемку, в «Сан-Дженнаро-соушл-клаб» позаботятся, чтобы его не получили.

Итало сидел один за огромным дубовым столом в своем кабинете.

Часы на маленькой церквушке неподалеку от клуба пробили двенадцать. Перед кабинетом Итало, в клубном коридоре, двое молодых Риччи играли в кости, коротая время до возвращения Итало домой, в кровать. Но сон – последнее, что приходило ему на ум.

Его ум занимала одна мысль, все время повторяющаяся как заклинание, как мантра: «Проклятая баба. Почему бы ей не убраться к черту и не отпустить на волю душу Чарли?»

Еще сегодня Итало и его племянник едва не отправились к праотцам. Как ужасно, оно бы и к лучшему. Два мертвых вожака – меньшая цена, чем раскол в семье.

Такое непонимание, такое высокомерие! Кровавые деньги? А на какие деньги его содержали восемь лет в Гарварде? Какими деньгами финансировались все затеи Эль Профессоре? На что построили ему башню в сто тридцать этажей высотой?

Проклятая Америка! Три тысячи миль иллюзий, дешевых фокусов лжи, которую внушают себе американцы! Комедианты! Двурушники!

И Чарли купился на этот национальный самообман – «величие, возникшее из тяжелого труда и незапятнанной чести». Теперь он вообразил, что задолжал кому-то, несет чушь насчет чистой воды и воздуха и даст перерезать себе глотку, но не отступится...

Итало тихонько потер грудь – болело сердце. «Potere e potere», – почти простонал он вслух. Ах-х. Сила власти – это все. Остальное несущественно. Он неловко выпрямился, его лицо совсем побледнело. Остается одно. Кровь, сказал Чарли.

Ладно: кровь так кровь.

Июль

Глава 8

Воскресное утро. Охранник подземного гаража Ричланд-Тауэр звонко щелкнул каблуками, приветствуя пассажиров маленького белого «Пежо-205».

Чарли вежливо кивнул, не одобряя в душе военизированные замашки охранников. Они с Керри вошли в скоростной лифт, поднимающий прямо на 129-й этаж без остановок. У Чарли сразу же заложило уши, и он, дважды сглотнул слюну.

Он расположился у одного из мониторов. Керри сел напротив.

– Допуск к файлу ноль тридцать семь. Первый пароль – «Грандиссимо». Второй, – Чарли сверился с календарем, – «Гривуаз».

Экран осветился. После вводных цифр побежали строки.

– Помедленнее, – буркнул Чарли. Он предпочел бы по старинке карандашом подчеркивать названия выбираемых корпораций.

Эти воспоминания! Керри еще на свете не было, когда Чарли основал «Объединенную Среднеатлантическую цементную, Инк». Сегодня это капитал в семьдесят миллионов, после уплаты налогов, разумеется.

«Континентал артистс», заштатное агентство, начало новую жизнь, когда его купил Чарли. Это было сразу после рождения Банни, вспомнил он. Теперь «Континентал артисте» представляет интересы только кино– и телезвезд.

«Джет-тек-интернэшнл». Когда к нему начал прицениваться Чарли, это был издыхающий электронный гигант. Уинфилд как раз отметила переход в школу второй ступени своими баскетбольными победами. Сейчас «Джи-Ти» – поставщик Пентагона и, за счет дальневосточных филиалов, главный импортер скоростных компьютеров последнего поколения.

«Фуд Ю-Эс-Эй» – наследие отца, Гаэтано, – сеть магазинов, торгующих итальянским сыром. Чарли в детстве любил по воскресеньям, удрав от няньки, вместе с соседскими ребятишками полакомиться сыром после завтрака, миланези-мортаделла и маскарпоуна, прямо в отцовской лавке. Сейчас «Фуд Ю-Эс-Эй» – две сотни могучих супермаркетов в пяти штатах, плюс отличные товарные склады и оборудование, обслуживающее другие отделения.

Перебирая воспоминания, он выписывал и подчеркивал, пока не получил перечень семнадцати нефинансовых корпораций, контролируемых «Ричланд-холдингз». Воплощение двадцати лет усилий и несчетных часов ночной работы, надежд и разочарований, завоеваний и неудач. Все компании – на взлете, это еще щедрый дар Чио Итало. Взамен он получит «Ричланд-секьюритиз», «Ричланд-бэнк и Траст К°», «Ричсюрэнс-сервис» «Лютьен, Ван Курв и Арматрэйдинг». Тихо зажужжал лазерный принтер.

– Теперь можно мне взглянуть? – спросил Керри.

Чарли кивнул, и молодой человек шагнул к принтеру.

– А что здесь сверхсекретного? – удивленно произнес он, просмотрев глазами текст.

– Для тебя – ничего. Для налогового департамента очень много. – Чарли взглянул на часы. – Восемь тридцать. Я успеваю в Ла-Гардиа к девяти?

– Можешь на меня положиться. У меня сверхмощная машина.

– Только доставь меня в целости и сохранности. Для этих жирных котов в Тулсе я должен выглядеть холеным, спокойным и ленивым, как они сами.

Когда Керри отошел от монитора, Чарли стер данные с диска и ввел новый пароль доступа.

Не потому, что не доверял Керри. Просто за долгие годы это стало его второй натурой – подстраховываться даже в мелочах. Гарнет говорила, что это вредно для него самого.

– Ты должен доверять людям. Ты же веришь мне. Почему не другим?

– Я доверяю еще Уинфилд. Двоих мне достаточно.

* * *

– Не могу поверить, – сказал Баз Эйлер. – Что же это за явление – доктор-мафиози?

По воскресеньям Творец отдыхает, и вместе с ним – большинство гинекологов, даже те, кто считает себя его полномочными представителями на земле. Баз Эйлер вряд ли стал бы причислять себя к этой высшей касте, хотя пациентки его боготворили: он был автором знаменитой Секции Эйлера!

Старые деньги благосклонны к старым гинекологам. Молодые женщины предпочитают гинекологов – женщин. Но слой общества, пролегающий как раз под большими деньгами, – жены продюсеров, брокеров, модных писателей, рекламные леди – исповедовал культ доктора Эйлера.

Бенджамин Дж. Эйлер, тридцати с небольшим лет, был невысоким, коренастым, с приятной улыбкой и светло-зелеными глазами под копной вечно взлохмаченных волос песочного цвета.

Когда Эйлин познакомилась с ним в колледже, Баз показался ей уютным, как плюшевый мишка в детской кроватке. И долго потом называла его Бенджи-мишка. Базом[13] его прозвала команда «восьмерки», в которой Эйлер был рулевым. Он обычно подгонял гребцов горловым рыком. Их квартира находилась недалеко от Музея современного искусства, на Пятьдесят третьей улице. Баз так спланировал гостиную, что сейчас, в июле, они могли загорать на своей выходящей на юг террасе. На одной стене гостиной висели два скрещенных весла и гребная форма База. Напротив – язвительные гравюры Домье – адвокаты и судьи. Но не врачи.

Таким образом Баз воздал честь профессии своей жены, адвоката. У Эйлин была своя небольшая юридическая фирма, один партнер, вернее партнерша, и недавно нанятый стажер – Уинфилд Ричардс. С кланом Риччи Эйлин связывало еще одно обстоятельство, хотя до сих пор она об этом не подозревала. В пятницу она согласилась защищать интересы проститутки, обвиняемой в том, что подвергла опасности жизнь клиента и разрушила его карьеру, заразив СПИДом.

Этот случай заинтересовал Эйлин, потому что был вполне в русле ее феминистских убеждений. Ее интерес возрос, когда выяснилось, что клиентка не подозревала о своей болезни. Хозяин заведения проводил еженедельные медицинские обследования персонала, и доктор признал эту женщину и нескольких других проституток вполне здоровыми и, значит, работоспособными.

– Доктора зовут, – Эйлин наморщила свой точеный носик, – Сальваторе Баттипаглиа.

– И это его работа? – переспросил Баз. – Осматривать кошечек, работающих на синдикат?

– Это то, за что он получает деньги, – насмешливо фыркнула Эйлин, – и чего он, по-видимому, не делает.

Великолепно выглядевшая в своем красном бикини на фоне белого плетеного шезлонга, Эйлин задумчиво смотрела на юго-восток, в сторону Крайслер-Билдинг. Миниатюрная изящная женщина, хрупкого телосложения – едва пять футов ростом и меньше ста фунтов весом, всю жизнь она проводила в яростных затяжных баталиях с часто предубежденными судьями и адвокатами противной стороны.

И сумела завоевать уважение на этом высокодраматическом поприще. Отчасти благодаря своей внешности, изящному, но решительному, твердо очерченному лицу – четкие линии, чеканность медальона. Очень серьезное, несуетливое лицо. И весьма привлекательное.

Развернув «Санди таймс», она просмотрела еженедельную колонку с обзором решений Верховного суда. В газете была ее фотография, правда, довольно старая.

«Эйлин Хигарти: ...бестолковое решение, грозящее нации бесчисленными проблемами в ближайшие десятилетия...»

Цитата верная, отметила Эйлин. Потом, как у большинства читателей «Таймс», ее глаза продолжали бегать по строчкам слева направо, в то время как мысли унеслись далеко.

Эйлин Хигарти взяла в свою фирму стажером Уинфилд Ричардс главным образом как блестящую выпускницу Гарварда. Но, кроме того, увидев Уинфилд – рослую, длинноногую, светловолосую, – она сразу же представила себе, как они обе рядом будут выглядеть за столом защиты.

Среди слабостей, общих у них с Базом, была некоторая склонность к саморекламе, к созданию шоу вокруг своей личности. Из них двоих – Эйлин и Уинфилд, маленькая и высокая – получится заметная пара. Отличный расклад для судебного процесса! Уловка? Да, уловка сродни рекламным трюкам. Но ничем не хуже, чем Секция Эйлера, на взгляд Эйлин.

Баз, сравнительно молодой гинеколог, заслужил такую широкую известность именно благодаря Секции Эйлера. Многие его пациентки раньше могли бы рассчитывать только на приемного ребенка. Это были те женщины, которых обычно, выражаясь грязным врачебным жаргоном, «ремонтировали» гистеректомией по поводу кисты или опухоли. Баз объяснил Эйлин, что почти всегда есть смысл попытаться передвинуть эти «препятствия», чтобы открыть вход в фаллопиевы трубы, и природа возьмет свое.

Многие гинекологи считали такую операцию чересчур сложной и опасной, даже рискованной. Таким образом, в силу некомпетентности, или отсутствия уверенности в себе, или повышенного законопослушания своих врачей женщины теряли целиком репродуктивный аппарат. Но наука шагнула вперед, появилась ультразвуковая и другие изобразительные технологии, теперь Баз мог заниматься «ремонтом», пользуясь полным обзором оперативного поля.

Потребовалось пять лет и двадцать пять отважных волонтеров, прежде чем он смог громко объявить об успехе. С тех пор благодаря Секции Эйлера на свет появилось несколько сотен здоровых ребятишек, которые иначе не были бы зачаты.

Неудивительно, подумала Эйлин, наблюдая за углубившимся в воскресный кроссворд мужем, что жен-шины боготворят его. Баз почувствовал ее взгляд. Он поднял на жену глаза и широко ухмыльнулся.

– За заступницу всех «кошечек»! – произнес он, поднимая воображаемый бокал.

Эйлин улыбнулась.

– Хозяин обязан был проводить регулярные медицинские обследования, – сказала она. – А если обследований не было или если результаты анализов подделывали, он виновен в такой же степени, как и моя подзащитная, в том, что подвергнута опасности жизнь клиента. Как если бы хирург взялся делать операцию нестерильными инструментами.

– О, отведи меня к ним!

Переносной телефон у ног Эйлин издал сухой хрип.

Баз торопливо выпалил:

– Доктор Эйлер, умер, погребен и в данный момент наслаждается райскими кущами.

Эйлин сняла трубку и сухо произнесла:

– Алло...

– Понимаю, что беспокою вас в неподходящее время, – задыхаясь, неуверенно заговорила какая-то женщина, – но... Можно доктора Эйлера? Это срочно...

Эйлин подняла трубку высоко над головой:

– Сюрприз! Очередное воскресное SOS!

Баз яростно замотал головой.

– Простите, кто его спрашивает? – поинтересовалась Эйлин.

– Миссис Риччи. Дело в том, что... – Голос сорвался.

– Алло? Миссис Риччи?

Баз скорчил гримасу и протянул руку к телефону.

– Доктор Эйлер у телефона. – Пауза. – Вам придется завтра прийти ко мне. Пораньше. Как обычно, миссис Риччи. А сейчас вам лучше лечь. Примите душ, только не ванну, ну, вы знаете. – Снова пауза. – Это не страшно. Рад буду видеть вас.

Он повесил трубку и поставил телефон на прежнее место.

– Готов держать пари, у ее мужа нежизнеспособная сперма. Бедняжка не решается попросить его сделать анализ. Сейчас у нее недельная задержка, и она кудахчет, как перепуганная курица. Нервная малышка вроде тебя.

Эйлин поморщилась. Они с Базом никогда не строили планов насчет прибавления семьи. Ни его, ни ее – в особенности ее – карьера этого не позволяла. Когда-нибудь, не дожидаясь, пока она разменяет пятый десяток...

– А кроме того, она боится за себя, – продолжал Баз. – Кажется, его первая жена...

– Баз! – завопила Эйлин, перебив мужа на полуслове. – Миссис Риччи? Миссис Винсент Риччи?!

– Кажется, она называла мужа Винс.

– Мафиози, глава «Риччи-энтертэйнмент, Инк»?

Баз пожал плечами. Эйлин выразительно посмотрела на него.

– Вам необычайно повезло, доктор. Так и быть, завтра я подвезу вас на работу. В благодарность за это... – Она приподняла брови, приглашая мужа строить догадки.

– Представить тебя миссис Риччи?

– Как ты догадался?

Глава 9

Теперь, имея работу, она должна была подобрать себе берлогу по вкусу. Что бы ни говорила она отцу, ей до чертиков надоело присматривать за матерью, оставлявшей вдоль Парк-авеню двойной следочек с либеральным Энди Рейдом.

– Ты куда-то собираешься? – спросила Мисси. Ей редко случалось по воскресеньям вставать так рано. Она стояла в дверях спальни Уинфилд в светлом домашнем туалете из желтого органди в цветочек, сплошные оборки и кружева. – Ты, случайно, не переезжаешь? – В ее голосе появилась тревожная, трагическая нотка.

Дочь прислушивалась к ее голосу с насмешливой жалостью, понимая, что Мисси одновременно и рада от нее избавиться, и стыдится своей радости.

– Дорогая, тебе незачем переезжать. Здесь всегда будет твой дом.

Дочь со щелчком заперла чемодан. Она села на край кровати и посмотрела на Мисси. Слово «мафия» в оригинале, по-арабски, означает «гибельная отвага». У лошади мафии есть и огонь, и норов, и править ею опасно. Уинфилд вспомнила, какой норовистой кобылкой была ее мать, своевольная, ослепительная, с вызывающим смехом, с тем душком порочности, сводящим с ума мужчин.

Сегодняшняя Мисси в амплуа заботливой мамочки злоупотребляла засахаренными клише всех слезливых фильмов эпохи «Звезды Далласа» и «Иллюзии жизни».

– Я просто решила упаковать зимние вещи, мама. Если я найду квартиру себе по карману, ты первая об этом узнаешь.

– О деньгах не беспокойся: заплатит отец.

Сначала – «не уезжай», потом – «отец все оплатит». Слишком примитивно, даже для Мисси. Уинфилд встала и с раздражением подумала, что выйти из спальни ей удастся, только протискиваясь мимо матери.

Мисси обняла ее за плечи.

– Наверное, не стоит называть тебя моей маленькой девочкой? – произнесла она тем же сладким, фальшивым тоном.

– При моем росте – пожалуй, нет.

Уинфилд решила сократить этот порыв сентиментальности. Она осчастливила мать коротким, крепким объятием, от которого Мисси жалобно охнула, клюнула ее в щеку и скользнула вниз по лестнице, направляясь в комнату, которую Чарли использовал в качестве кабинета, когда жил с ними.

Здесь были единственные средства связи, которым доверяла Уинфилд: техник из «Ричланд» раз в неделю проверял все аппараты на наличие «жучков». Десять часов утра – слишком раннее время, чтобы надеяться застать Банни бодрствующей. Но в Бостоне есть служба факсов, той связи, передающей сообщения адресату в любое время, даже в воскресное утро. Уинфилд нацарапала короткую записку: "Бан, обязательно позвони мне завтра (в понедельник) в офис. У. Р.".

Она включила факс и сунула листок с запиской. После сигнала о завершении передачи она порвала оригинал на кусочки и сунула клочки бумаги в карман. Потом открыла панель, за которой накапливались копии всех передаваемых бумаг.

Именно так она обнаружила копию эссе, которое Никки Рефлет отправил месяц назад своему отцу. Вместе с полным именем адресата.

* * *

При оборудовании телевизионных студий и кабельных сетей самой сложной является не техническая сторона, а политическая. Электронное оборудование и программы – не проблема для «Ричланд», владеющих несколькими студиями видеозаписи и огромной фильмотекой из продукции Голливуда.

Но доступ к спутникам? Это уже политический вопрос. Поэтому в туманный воскресный полдень Чарли Ричардс спешил на сборище весьма одиозных фигур, которое должно было состояться неподалеку от международного аэропорта Талсы, на территории национального парка.

Выставку мошенников, как заметил Чарли, украшал своей персоной секретарь госдепартамента по вопросам коммерции. Господин, сидевший позади него, был, кажется, одним из крупнейших голливудских воротил, но эти люди так часто возникали из небытия и тут же исчезали, что трудно точно определить их статус. Чуть дальше расположилась шайка конгрессменов и два сенатора.

Чарли еще раз огляделся, когда поднимался на подиум к микрофону. Ему нужно было проникнуться тем же чувством могущества, исключительности, что звездной пылью поблескивали на плечах собравшихся. Но вместо этого он чувствовал себя испачкавшимся, словно высвободившись из объятий драгоценного Чио Итало. Сдерживайся. Прекрати это.

Он почти отпрянул назад, прочь от микрофона, таким сильным был внезапный приступ отвращения. Но Чио – преступник, он десятилетиями оплачивает убийства, извращения, пороки, подкупает, платит взятки. Он поселил гниль в самом сердце системы, как глист, отравляющий в первую очередь приютившую его плоть, а потом, сквозь нее, прогнившую, прорывающийся наружу. А эти откормленные выскочки – только приспешники. Душок коррупции, как туман, вьется над их головами. Но их намерения никогда не были преступными, разве нет? Они просто хотели жить хорошо.

Чарли сделал глубокий вдох и с усилием сглотнул слюну.

– Господин секретарь, – начал он, – господа сенаторы, высокочтимые гости. Перед вами – база последнего государственного искусственного спутника. Он стоил миллиард долларов. Торжественно обещаю вам – он не передаст ни единой серии из «Я люблю Люси!».

Через семь минут, посреди одобрительных аплодисментов Чарли удалось ускользнуть, так что к трем часам он попал в Ла-Гардиа. В пять он пересел в маленький гидроплан и к шести был у Стефи.

Гидроплан, покачиваясь на волнах, остановился у пристани. Небо к востоку налилось синевой, густой, как индиго.

Чарли еще не вполне отключился от мыслей о сегодняшней встрече в Талсе. Что на уме у этих жирных, холеных котов, когда перед ними Чарли Ричардс? Кем они его считают? Лощеной марионеткой, порождением изобретательного ума Чио Итало Риччи? Безупречно выдрессированным псом на поводке финансового босса?

А на кой черт ему беспокоиться, о чем они думают? Ему нужна их поддержка – о'кей, это он уже купил. Работа закончена. Конец файла.

* * *

– Хватит думать, – промурлыкала кузина, потягивая кофе «эспрессо». Она возилась в саду, когда появился Чарли, и не стала переодеваться в его честь. Взглянув на нее, Чарли подумал, что не сказал Гарнет о третьей женщине, удостоенной его доверия, кроме нее и Уинфилд. Это Стефи. Пусть в его списке доверенных лиц нет мужчин, быть абсолютно честным и откровенным с тремя женщинами – это уже кое-что.

– Я собираюсь подвести хорошую мину под Чио Итало, – сказал Чарли. – Ты знаешь о покушениях? Ну вот, придется не обращать пока на них внимания, чтобы поберечь силы для решающего броска.

– Ты так хладнокровно это спланировал?

– Разделение должно пройти по возможности хладнокровно.

– Гарнет не понимает, чего она от тебя требует.

– Это моя затея, Стефи, моя, а не Гарнет.

Стефи промолчала, что позволило ей выразить свои сомнения, не вступая в спор. После долгой паузы она произнесла:

– Чарли, извини, я буду говорить прямо, без околичностей: Пино умер из-за тебя. В следующий раз ты умрешь из-за себя. С Чио бороться нельзя.

– Двадцать лет работы, – напомнил он. – Двадцать лет. Покупай поменьше – строй побольше. Восемнадцатичасовой рабочий день. Моя молодость – это список корпораций. Мимо меня пролетело детство моих дочек. Где-то по пути сгорел мой брак. Мой счет к Чио вырос. Но я отдаю ему все и прошу взамен одно: дать мне прожить остаток моих дней в мире с самим собой.

– Это невозможно.

– Я все поднес ему на серебряной тарелочке. Но жизнь – дорога с двусторонним движением, Стефи, – он сорвался на крик, – он тоже мне задолжал!

Она немного помолчала, потом заговорила; ее голос показался Чарли внезапно охрипшим, а сама Стефи – отрешенной:

– У меня больше причин ненавидеть нашу родню, чем у тебя, Чарли. Ты всегда считался голубой надеждой семьи, а я была для родителей чуть лучше проказы. Девчонка... – Она умолкла на секунду. – Чарли, я тебя люблю. Знаешь? Мне нравится, как ты выглядишь. Мне нравится, как ты думаешь. Я всегда любила трахаться с Эль Профессоре. Ты особая глава в моей жизни, несмотря ни на что. Но это не значит, что сейчас я на твоей стороне в этом деле.

– Не понимаю.

Она немного поерзала в кресле, устраиваясь поудобней.

– Думаешь, я сама понимаю, почему, ненавидя нашу семью, ни разу не пыталась взбунтоваться? Я... я как простая сицилийская девчонка – у меня нет своей воли, я слишком покорная... – Она снова беспокойно переменила позу. – Уинфилд. Это твой тыл. И твоя новая женщина – она тоже твой тыл. Будь я замужем за тобой, я бы тоже поддержала тебя – во всем, всегда. Но и сейчас, будь ты прав, я бы жизнь отдала за тебя, Чарли, за тебя и мальчиков. Вы трое... вы можете ноги вытирать об меня. Но ты не прав. – Она сделала глубокий, прерывистый вдох, и ее длинная шея изящно изогнулась назад, как у лебедя. – Как ты не можешь не понимать, что разделение семейного бизнеса делает нас всех слабыми, уязвимыми? Мы сильны, пока держимся вместе. Почему ты думаешь только о себе, Чарли? Почему бросаешь нас всех волкам, чтобы потешить себя, свое самомнение?

Чарли опустился перед ней на колени и щекой прижался к ее ногам.

– Стефи, пойми, семья Риччи правит прибыльной империей разрушения, в таком виде она опасна для всего и вся – в том числе и для себя самой. Помнишь, что говорил мой отец, Чио Гаэтано, когда ты была маленькой? «Никогда не заходи в подсобку бакалейной лавки и в ресторанную кухню, а то есть расхочется».

Она засмеялась:

– Хороший совет.

– Стеф, то же самое в любом бизнесе, даже финансовом, которым я всю жизнь занимаюсь. Всякий бизнес – это ложь, дешевые трюки, взятки, грязные скандалы.

– И, встретив Гарнет, ты загорелся мыслью бросить все это.

Он кивнул.

Стефи наклонялась вперед, пока их губы не соприкоснулись.

– Тогда – да благословит тебя Господь, Чарли. Она поцеловала его – сначала очень нежно, потом крепче. – Да поможет тебе Бог.

По дороге домой Чарли задремал и снова увидел тот же сон: дядюшка бережно стирал кровь с пачки зеленых стодолларовых «бенов». Но деньги продолжали сочиться алым. Белая салфетка в руках Чио стала красной.

– Beve, mangia.

Гарнет жила в одном из домиков, рассыпавшихся по манхэттенскому берегу Ист-Ривер к югу от Пятьдесят девятой Бридж-стрит. Гидроплан остановился у северной стороны причала, и Чарли пошел к ее дому пешком вдоль Саттон-Плейс.

Гарнет однажды призналась ему:

– Не хочу, чтобы мне принадлежал даже кусочек Манхэттена. Не хочу оставаться распорядителем твоей благотворительности до конца своих дней. Я ни разу не задерживалась на одной работе или в одном гнезде больше чем пару лет. Я кочевница, это у меня в крови – я не об индейской говорю, а о той, что из графства Клэр.

В сумерках двухэтажный дом казался темным, нежилым. Чарли открыл дверь своим ключом. Весь день, начиная с девяти утра, он провел в самолетах. Сладкая жизнь проклятого капиталиста.

Чарли сделал себе «Бумшилл» со льдом и разулся. Он не стал зажигать свет. Так приятней было любоваться рекой, проплывавшими тяжелыми баржами, маленькими лодками. Он чувствовал странное оцепенение. Ему хотелось бы так же, как Гарнет, жить, не имея никаких обязательств, не чувствуя себя связанным ничем – никакими узами. Ему хотелось бы, чтобы они оба освободились, взлетели и унеслись прочь...

Как две половинки одного существа, они одинаково воспринимали окружающий мир, людей. Оба они верили, что ключ к процветанию народа – добросовестное образование, которого американские дети не получают со времен второй мировой войны. Но у ее половинки была острая как бритва грань.

Ему казалось, она не вполне отдает себе отчет в том, каким наказанием может быть иногда эта острота – и для нее самой, и для других. Сейчас Гарнет занималась составлением учебных программ для шестиклассников, почти выпускников школы второй ступени, как правило, едва умевших читать и писать и совсем не умевших ни делить, ни умножать. К двенадцати годам у них вырабатывалось стойкое отвращение к школе и учителям, они не могли дождаться, когда им позволено будет окунуться в наркотический блеск взрослой жизни, в восторги мира потребления и круглосуточного TV.

Она уже была замужем – может быть, именно поэтому ее лицо показалось Чарли таким знакомым. Как рассказывала ему Гарнет, муж испытывал поистине мистическую потребность в ней, в ее неукротимой, свободолюбивой натуре, с ее оригинальным смешением крови – полуиндейской-полуирландской, с ее племенным именем – Бегущая Белая Антилопа, и городским, повседневным, – жена Джерри Малкахи...

Джерри, модный фотограф, сделал ее своей моделью № 1. И в течение трех лет ее лицо мелькало повсюду – на обложках журналов, на рекламных плакатах. Угольно-черная копна жестких волос, провалы щек и безразмерная проказливая улыбка – все это стало частью воспоминаний целого поколения. Отсюда и обманчивая уверенность Чарли при первой встрече, что он уже знаком с этой женщиной.

После трех счастливых лет однажды ночью Джерри заснул в их общей с Гарнет кровати – и не проснулся.

Чтобы забыться, она переехала на Запад, закончила колледж, получила ученую степень. Но и в качестве доктора Гарнет предпочитала движение любому застою – даже вполне благополучному с виду.

– Я всегда была перекати-поле, – признавалась она Чарли.

Ей рано довелось причаститься успехом, ощутить вкус всеобщего внимания к себе. Успех оказался наркотиком, от которого непросто отвыкнуть. Она заставила себя отступить, сохраняя достоинство, и поискать занятие более серьезное. С помощью Чарли ей это удалось. А Чарли, с ее помощью, решился изменить свою жизнь.

Внезапно зажглась люстра, сноп белых горячих самоцветов под потолком.

– Думала, в доме грабитель... Кузина не пригласила тебя остаться у нее на ночь?

– Она поцеловала меня, выразила надежду, что Господь меня не оставит, и отправила к тебе. – Он усмехнулся.

Гарнет вышла обнаженная; как у некоторых жгучих брюнеток, у нее седина выбелила только голову, густой треугольник между ног мерцал под изломанными хрустальными лучами, как мокрый мех арктического тюленя, густой, иссиня-черный. Гарнет шагнула к Чарли и, обхватив его лицо обеими руками, придвинула к своему телу.

Утром они проснулись поздно. Окна спальни выходили на восток, навстречу солнцу, поднимавшемуся над рекой. Простыня была сброшена на пол. День выдался душный и жаркий с самого утра, но обоим лень было вставать, чтобы включить кондиционер. Они лежали рядышком, сонно прижимаясь друг к другу, лениво разглядывая бледно-розовую обшивку потолка.

– Она правда сказала: «Да поможет тебе Бог»?

– Она пыталась отговорить меня от крестового похода.

– И... хм... – Гарнет нервно хихикнула, – насколько активно она пыталась отговорить тебя?

– Мы со Стефи больше не любовники, – очень серьезно произнес Чарли. Он немного помолчал. – Она третья, кому я доверяю. Видишь, я раскрываюсь на каждом шагу. К сожалению, я не сильный, самоуверенный, молчаливый самец...

– Три женщины. – Она поморщилась. – Один мой знакомый, отъявленный женоненавистник, сказал бы, что и одной более чем достаточно.

Она потрепала вьющиеся белокурые волосы у него на груди, и его соски воспламенились. Все, что она делала, действовало одинаково. Читай она вслух прогноз погоды, Чарли откликнулся бы эрекцией.

– Если бы у тебя был телефон, я бы позвонил к себе в офис и сказал, что задержался в Талсе. Или Уагадугу.

Она важно кивнула, взмахнув белым хохолком на затылке, похожим на плюмаж балерины.

– И тогда я получила бы благословенную возможность выдавить из тебя еще один оргазм, а потом позвонила молочнику, чтобы привез добавку к завтраку.

Чарли расхохотался.

– Опасно тебя знать, да?

Она сделала умильную гримаску, плутовски скосив глаза.

– Я вовсе не такая плохая, просто я всегда тебя обгоняю. Ненавижу похороны, – добавила она без перехода, перелезая через него, чтобы выбраться из кровати.

Чарли изогнулся и куснул ее за маленькую округлую ягодицу.

– Было бы замечательно начать новую жизнь с такого разговора по телефону: «Гарнет, можно мне провести у тебя всю следующую неделю? Эта каморка на сто тридцатом этаже как склеп, когда дует северный ветер. А весь следующий месяц? А следующий год?»

Зазвонил телефон. Чарли опустил руку под кровать, достал портативный радиотелефон, включил его.

– Ричардс слушает.

– Па?

Чарли закатил глаза.

– Доброе утро, Уинфилд.

Глава 10

За обедом в своем гонконгском клубе Мэйс все время вспоминал двух женщин из «Фэт Лак», их мягкие желтоватые тела. Но думал он и о том, как глубоко зароет его Шан, если узнает о проявленной им черной неблагодарности.

В прошлом веке американцы, разочаровавшиеся в жизни, ехали в Калифорнию. Английские неудачники садились на корабли, плывущие в Гонконг. В 1960 году лорд Хьюго Вейсмит Мэйс вынужден был стремительно покинуть Лондон, в особенности его финансовые районы размером в одну квадратную милю. Он обосновался в Гонконге.

Сегодня вечером он покинул Английский клуб после всего лишь двух порций розового джина. От предвкушения его сердце учащенно билось.

Около него сразу же остановился рикша. Лорд Мэйс, несмотря на свои пятьдесят лет и избыток возлияний в течение большей части этого периода, оставался худощавым, так что его вес не был серьезным испытанием для рикши. Он предпочел местный вид транспорта своему бронированному серому «бентли», иначе его шофер, услуги которого оплачивались самим Шаном, неизбежно отметил бы, что патрон зачастил в опиумный притон. Шан Лао испытывал отвращение ко всяким пагубным пристрастиям.

Многие удивлялись – с чего это ведущему промышленнику страны вздумалось нанимать такое ничтожество, как лорд Мэйс. Но у Шан Лао были на то причины – такие же, как у Чарли Ричардса, положившего жалование Энди Рейду. Лорд Мэйс служил визитной карточкой Шана на Западе – образцовый бритт, воплощение невозмутимости и достоинства, а уж под прикрытием этого можно было разворачивать любую, легальную и нелегальную, деятельность.

Это нужно только на Западе. На Востоке любой финансист-предприниматель спокойно совмещает выпуск телепрограмм с производством «белого препарата» для инъекций, заручившись прикрытием на достаточно высоком, министерском уровне. И торгует, чем хочет, без малейшего риска. Лицемерие – чисто западная проблема. На Востоке привыкли выкладывать карты на стол.

В маленькой комнатке рядом с холлом «Фэт Лак» две голые девушки сидели в креслах, спокойно ожидая, пока потребуются их услуги. Возраст «девушек» близился к сорока. Это были чистоплотные, бесхитростные женщины, нанятые для обслуживания лорда Мэйса на все время его пребывания в Гонконге.

Они хорошо знали ритуал курения опиума – настоящую языческую церемонию, история которой уходит в глубь веков. Лорд Мэйс предпочитал женщин мальчишкам, хотя услуги последних обходятся дешевле. На его вкус, мальчишки – костлявые, суетливые грязнули. Женщины гораздо лучше.

Одна из «девушек», более пухлая, помогла лорду Мэйсу раздеться, вторая уже готовила порцию опиума на кончике длинной нефритовой иглы. Скатав шарик размером с лесной орех, она затолкала его в чашечку фарфоровой трубки, потом поднесла трубку к голубому пламени спиртовки и сделала вдох. Опиум начал с шипением плавиться, к потолку поплыл острый, едкий дымок.

Лорд Мэйс свернулся, как эмбрион, женщины крепко прижимались, их теплая плоть обволакивала его, как начинку в сандвиче. Он затянулся и счастливо вздохнул. И еще раз затянулся.

Теперь придут сны. Видения. Два года назад лорд Мэйс едва не прикончил толстушку под действием опиумного кошмара. Толстый Лак, хозяин заведения, вынужден был опорожнить кувшин ледяной воды на голову обезумевшего клиента, чтобы заставить его разжать пальцы, сведенные судорогой на горле женщины. Это влетело лорду Мэйсу в копеечку. Не важно. Главное – покой, божественный сон, окутывавший его, тонущего в теплой женской плоти, нежных бедрах, упитанных животах, колышущихся грудях. Для заядлого курильщика опиума единственное предназначение женщины – быть теплым мясом.

Мигнул глазок в тяжелой кованой двери. Хозяин заведения, Фэт Лак, наблюдал за троицей. Молодые клиенты предпочитают молниеносный натиск героина. И ждут от женщины, чтобы она обслуживала их сексуально. Только старые китайцы умеют еще ценить опиум.

Толстой кисточкой Фэт Лак нарисовал столбик букв на свитке бумаги черной густой тушью, точно так же, как много веков назад делали его предки. Когда тушь высохла, он сложил бумагу и запечатал проволочными скрепками с помощью вполне современного скоросшивателя. Затем позвал племянника и сказал, куда отнести письмо.

Мальчик взялся за велосипед, не дожидаясь дополнительных указаний. В Гонконге, как и в Сеуле, Тайпинге, Токио, Бангкоке и Сингапуре, любой знал дом Шан Лао. И туда мог постучаться любой азиат и китаец с континента, где интересы Шана были представлены многими предприятиями.

Но европейские и американские предприниматели имели дело с лордом Мэйсом. Жителям Запада представлялись открыто также жена Шана, француженка Николь, и молодой мистер Чой, в настоящее время находившийся в Нью-Йорке. Но из всех троих только Мэйс нуждался в постоянном присмотре. Опиумные ночи англичанина мало тревожили Шана. А вот легкомыслие – очень сильно.

Час был поздний, но Шан встал из-за стола и подошел к стенному сейфу. Он вынул оттуда письмо, пришедшее по факсу, и вернулся к своему огромному столу из тика, украшенному затейливой резьбой. Потом сел и еще раз перечитал письмо.

"Дорогой отец.

«Почему на свадьбах мафии играют музыку мафии?» – спросила молодая девушка.

Безыскусный вопрос, и, более того, один из тех, что предполагает еще более безыскусное продолжение: имеет ли музыка какую-либо принадлежность? А само существование?

Дебюсси назвал сюиту «Море». Чувствуем ли мы в ней привкус соли, движение волн, течения, приливы и отливы? Способен ли Брехт, пишущий марксистские стихи, вознестись выше Вейля в марксистской мелодии?

Даже распад и разложение в природе не имеют никакого предопределенного смысла, кроме того, который вкладываем мы сами. То же и с музыкой, как бы это ни удивляло людей.

Рабочая формула планеты Земля: приблизительно один вор на тысячу дураков. Если соотношение покажется тебе недостаточно обоснованным теоретически, вспомни мудрую итальянскую пословицу, il mondo eladro, мир – это вор.

Если ложь и коррупция не имеют предопределенного назначения, может быть, смысла вообще нет в жизни? Об этом вопиет формализованная пропорция «вор-дурак». Назовем это «Концепцией Великого Олуха».

Вот что подразумевается: каким бы бесполезным и порочным ни оказалось очередное достижение цивилизации, всегда находится Великий Олух, готовый завопить: «Йо! Это по мне! Я хочу, чтобы это парень стал президентом! Я хочу „Витасмелл“, новый дезодорант с запахом апельсина! Я хочу телевизор с экраном в 48-м дюймов, с хромозотическим автозуммером! Вот вам моя кредитная карточка! Грабьте меня, пока я катаюсь на спине, задрав все четыре лапы, почешите мне брюшко, чтобы я снова что-нибудь у вас купил!»

Выбор есть у каждого. Кто-то вспоминает о своих почти утративших смысл когтях и зубах, кто-то проклинает бессмысленную жизнь, полную ярости и разочарования. Но каждый может лечь на спину и, задрав четыре лапы, слушать приятную музыку".

Шан Лао подошел к окну. Он любовался берегом и посмеивался, мысленно перебирая ядовитые остроты Никки. Эту улыбку никогда не видел его сын.

Это письмо – символ окончания отрочества Никки, сигнал, призывающий к вниманию. Знак тревоги – мальчик впитал западнические циничные либеральные релятивистские взгляды. Знак разделительной полосы, рубежа: оставь его на Западе навсегда или, пока это возможно, забирай его домой и лепи по отцовскому образу и подобию.

Но это означает – сделать его причастным ко всему?

Например, завтра Шан собирается посетить автомобильную фабрику в Йокогаме. Раньше там выпускали только мотоциклы, а сейчас с конвейера сходит ежегодно около полутора миллионов в год приличных, недорогих семейных автомобилей. Никки всегда нравились такие вещи. Приятная, полезная для общества деятельность. Но как он воспримет бирманские операции Шана? А также весьма успешные начинания на Филиппинах? С его либеральными взглядами, пропитанными западным пустословием о демаркационной линии, о том, что простительно в этом мире и что – нет?

Освоится ли Никки с крайне запутанной восточной этикой?

Улыбка Шана стала горькой. Пусть его длинноволосый лохматый сын-эссеист попытается установить различие между индивидуальным убийством, от страсти или ради выгоды, и общественным, так называемой «лицензией на убийство», которой правительства самым будничным образом наделяют полицию, солдат и тайных агентов суверенных стран по всему миру. А глобальные приказы на уничтожение, издаваемые, когда целые нации оказываются втянутыми в священные войны?

Что страшило Шана больше всего, так это то, что его единственное дитя не поймет и не примет истину, впитанную с детства любым рикшей: на Востоке разрешено абсолютно все.

Все.

Глава 11

Ниже Третьей авеню и Семьдесят второй улицы, где находился офис доктора Эйлера, маленькая кофейня, почти пустая с утра, понемногу раскалялась под июльским солнцем, расплавившим уже уличный асфальт.

Ни Эйлин, ни Ленора Риччи еще не завтракали. Они сидели у стойки, оглушенные воплями из динамика, висевшего у них над головами.

– Очень сочувствую вам, – сказала Эйлин. – Знаю по себе, – продолжила она уже громче, – каково это – думаешь, что беременна, а оказывается – просто задержка.

Ленора подняла на нее свои огромные глаза.

– У вас тоже проблемы? А я думала...

По Третьей авеню, мимо окон кофейни, с грохотом и рычанием дизелей пронеслось восьмиколесное чудовище.

Ленора немного поколебалась, но между женщинами уже возникла атмосфера дружелюбия и доверительности.

– Я думала, раз вы жена доктора Эйлера...

– ...то он возьмет в руки волшебную палочку, и все будет о'кей? – продолжила Эйлин. – Когда мы только поженились, у нас несколько раз случался переполох, а я еще заканчивала юридическую школу. Ну, вы понимаете: мы ничего не имели против, чтобы завести малыша, но только попозже, не сейчас. – Она умолкла. – Ну, а теперь перед нами встал вопрос – получится ли это хоть когда-нибудь? Но я понимаю, конечно, что у вас дело обстоит иначе.

– Для меня это вопрос жизни и смерти. Моей.

У них на головами истошно взвыл динамик, потом разразился сплошь басовыми аккордами. Обе женщины то и дело поглядывали в большое зеркало за стойкой, висевшее позади мисочек с очищенными от кожуры апельсинами с белыми свежими булочками.

Эйлин давно заметила, что они похожи. Обе миниатюрные и темноволосые. Но Ленора – красавица в романтическом стиле, с огромными, выразительными глазами на чарующе страдальческом лице под шапкой спутанных локонов. У нее был облик героини из мелодрамы, изготовившейся ринуться под поезд или, скорее, брошенной злодеями на рельсы.

– Трудно поверить, чтобы мужчина настолько хотел ребенка. Угрожать своей жене... – Как только Эйлин произнесла эти слова, она подумала, что зашла слишком далеко. Теперь – или они сразу же расстанутся, или их дружба будет вечной.

– А я не могу поверить, что позволила себе произнести это вслух, – грустно сказала Ленора. – Но это правда. Меня предупреждали братья, миссис Эйлер. Ну, и Винс не дает мне в этом усомниться. Если я...

– Просто Эйлин. Можно мне называть вас Ленора?

– Конечно. Эйлин – ирландское имя, верно?

– Эйлин Хигарти. Как, достаточно по-ирландски звучит на ваш вкус?

Ленора задумчиво прищурилась.

– Минуточку... Как раз вчера в «Таймс»... Верно? В недельном обозрении... Я права? Вы знаменитость?

– А вы часто читаете «Санди таймс»?

Бледные щеки Леноры вспыхнули румянцем.

– Только о развлечениях и недельное обозрение... – Живость исчезла с ее лица. – Эйлин, он свихнулся на этом. Он на двадцать лет старше меня, понимаете? Он считает, сейчас – или никогда.

– Старина Баз говорит, что у вас все в порядке. Остается только один вариант...

Ленора медленно покачала головой, прежде чем Эйлин успела закончить фразу.

– Если я попрошу Винса обратиться к доктору, он свернет мне челюсть набок.

Сочный рот Леноры сжался, полные губы плотно сомкнулись.

– Он когда-нибудь поднимал руку на вас? – спросила Эйлин.

Ленора молчала, но ее глаза достаточно красноречиво ответили на вопрос. Она отхлебнула кофе.

– Ладно, – вздохнула Эйлин. – Сколько у вас времени, чтобы как-то вывернуться из этого?

Ленора промокнула губы салфеткой.

– Думаю, если я не забеременею до Рождества – все. Занавес.

– Вы можете обратиться к адвокату, сделать заявление и попросить полицейскую охрану. Я могу все организовать для вас сегодня еще до конца дня.

Ленора снова протестующе покачала головой, не дослушав до конца.

– Вы не понимаете, в каком мире я живу, Эйлин. Если я сунусь к копам, от меня отречется моя собственная семья, мои родные братья. Мы никогда не обращаемся к полицейским. Никогда.

– И вы позволяете им всем затолкать вас в могилу, так, что ли?

Ленора задумчиво прожевала кусочек булочки, подбирая слова. Потом ответила:

– Мы из разных миров, понимаете, Эйлин? У вас есть закон и все такое. Я – другое дело.

– Ленора, вы не правы. Мы живем в одном и том же мире, поверьте.

Ленора пожала плечами.

– Это мне не поможет.

– А что, если я признаюсь вам, что взялась сейчас за самое серьезное дело в моей практике и оно связано с деятельностью компании под названием «Риччи-энтертэйнмент»?

Удивленное молчание повисло в кофейне. Через несколько секунд оно было нарушено шипением кофеварки. Потом мимо окон прогрохотал городской автобус в облаке выхлопных газов.

На гладкой переносице Леноры между большими темными глазами слегка наметилась морщинка.

– Вы хотите прищемить хвост Винсу?..

– Не совсем так. Просто никто не должен ставить себя выше закона, – объяснила Эйлин. – На суд можно вызвать каждого. В том числе и мужа, угрожающего своей жене.

– И вы надеетесь притащить в зал суда Винсента Дж. Риччи?..

– Если получится.

Очаровательная улыбка осветила лицо Леноры.

– Господи, Эйлин, я вам верю! Но мне-то чем это поможет?

Эйлин положила свою ладонь на ее руку.

– Возможно, мы сумеем поддержать друг друга.

– Вы хотите, чтобы я помогла вам упечь за решетку Винса? Несмотря на всех его холуев? – Улыбка Леноры стала шире. – Но как?..

Эйлин погладила ее руку.

– Это самое меньшее, чего он заслуживает, отказываясь сделать анализ спермы.

Около кофейни притормозило такси, впритирку к нему – второе. Оба шофера вылезли из машин на плавящийся асфальт и начали вопить друг на друга.

* * *

Отдел благотворительности «Ричланд-бэнк и Траст К°» располагался не в гладком веретене Ричланд-Тауэр, а в средней части здания корпорации, выходившей на Тридцать четвертую улицу. Этот район под наступлением издательской промышленности Нью-Йорка заполнился объектами первейшей общественной необходимости – шикарными ресторанами.

В прошлом Чарли начинал с того, что прибирал к рукам небольшие банки с бестолковыми управляющими. Но «Ричланд-холдингз» поначалу не завоевал большой известности в этом городе огромных банков. Кто-то из специалистов по связям с общественностью предложил изменить политику всего дела, переориентироваться не на опекунство в отношении клиента, а на извлечение максимальной прибыли в его интересах. И сделать достоянием общественности новую стратегию банка.

В течение нескольких лет «Ричланд-холдингз» так развернулся, что потребовался «менеджер по благотворительности». Приставка «и. о.» позволяла Гарнет в любой момент уйти, если не удавалось добиться своего. А в ее практике это случалось редко. Когда в одном забеге участвовали экология и прибыль, фаворита угадать было легко.

По крайней мере, так обстояло дело до ее встречи с Чарли. Гарнет всегда понимала, что ее внешность проказливого эльфа немного противоречит солидному фасаду учреждения – внешность обманчиво инфантильная и в то же время зрелая. А стареющих мужчин обычно тянет к юным телам со слабым умишком.

У Гарнет был тот тип красоты, который выигрывает перед зрителями или объективом. При сокращении дистанции мужчины по большей части впадали в растерянность и исчезали. Но не Чарли, только не Чарли. Он тоже был по-своему экзотичен – своей добропорядочностью, благонамеренностью. И загадочностью родовых линий. Все это разожгло в Гарнет такой интерес, что она сама удивилась.

Преуспевающие мужчины, вступая в средний возраст, часто любят поговорить о том, что хотят изменить жизнь. Что-то в этом роде она слышала и от богача, предоставившего ей этот дом на реке. Но на такой крутой, эксцентричный перелом был способен только Чарли.

– Нам потребуются десятилетия, – увлеченно говорил он, размахивая руками. – Избиратели настолько невежественны, что трудно даже определить, насколько мало они знают. Затем они идут к урнам, и... Ты видишь, что за президентов они избирают!

– Значит, начинать надо с самых молодых – студентов, – напомнила она. – Это очень дорогое удовольствие, Чарли. Избиратели знают, что преподавание не самая выгодная работа. Учителя думают о том же, глядя на свою получку.

– И тем не менее...

Гарнет рискнула и проверила серьезность его намерений. Самым свирепым отравителем окружающей среды была строительная фирма «МАСА», гравийные и цементные заводы, принадлежавшая «Ричланд-холдингз». Прочитав ее доклад, Чарли снабдил все заводы «МАСА» очистительными модулями. К этому времени они уже стали любовниками, но еще не близкими по-настоящему людьми.

Чарли был очень приятный внешне и редкий умница, причем без малейшей рисовки. Женщинами не интересовался, это она заметила сразу, то есть в каком-то смысле, по меркам Манхэттена, считался ортодоксом, что обеспечивало ему вознесение на пьедестал вместе с очень ограниченным кругом аристократов мира бизнеса. Но хотя и не имел в области секса никаких отклонений, обладал большим воображением – в такой же степени, как и она сама: Это говорило о хороших уроках, полученных в юности, наверное, в объятиях кузины Стефи.

Из безусловно интересного знакомого, даже приятеля, он превратился в ее одну-разъединственную любовь. Это случилось помимо ее сознания и, во всяком случае, помимо ее воли. Одна-разъединственная любовь – это очень опасно. Можно порвать сердце в клочья. Она твердо усвоила это после смерти Джерри. Но Чарли, кажется, собирался задержаться.

Второй раз испытывая Чарли, она нацелилась на нефтяную компанию в Пенсильвании. Раньше скважины держали замороженными, потому что выкачивание сырца обходилось очень дорого. В последнее время цена нефти начала расти. Но скважины находились на территории заповедника, национального парка, предназначенного для прогулок, рыбной ловли, наслаждения природой. Разработка скважин грозила нанести ущерб гораздо более важному ресурсу – красоте.

– Оставь их закрытыми, – просила она.

– Гарнет, – начал объяснять Чарли. Он всегда называл ее вторым именем после того, как она призналась, что устала от Эйприл еще в бытность фотомоделью. – Гарнет, я предпочел бы, чтобы лицензии на эти скважины купила какая-нибудь нефтяная компания. Но вопрос о продаже может быть открыт, только если ведется разработка. Как иначе доказать, что они не пустые?

– А они не пустые?

– Есть только один способ это выяснить.

– «Уловка двадцать два»?

Что-то она выиграла. Что-то проиграла. Но – начался процесс постоянного взаимообмена, взаимодействия.

Гарнет многое пришлось пережить: и трагедию своего первого брака, и другие предательские удары судьбы. Она отступала, сохраняя терпение и надежду, что когда-нибудь фортуна сменит гнев на милость и пожалует ее чем-нибудь еще, кроме бесконечных оплеух.

Гарнет знала, что может оказывать влияние на людей. Может быть, благодаря своей необычной внешности и голосу. Но все же было в ней нечто особенное, какие-то качества прирожденного лидера, позволявшие надеяться, что ей снова удастся подняться к вершине – уже в новом качестве.

Чарли был во многом похож на нее. Как и у большинства людей, вышедших из юного возраста, в их отношениях присутствовало рациональное зерно. Объединившись, они вдвоем повышали свои шансы добиться обшей цели. Страстные любовники, они выросли выше страсти. Это была почти сознательная романтика.

Эль Профессоре. Гарнет умиляли всплески его академической непрактичности. Она была уверена, что дядюшка Эль Профессоре не разделяет ее восторг. Но Чарли так обогатил старика, что тот не имеет права, не смеет становиться на пути их счастья. Власть Чио Итало над душой племянника должна понемногу таять, слабеть с каждым годом.

Не то чтобы у Чарли была куча времени – он и сам не так молод. Но если он немного снизит темп натиска, легче будет просочиться к цели, к победе; именно просочиться, а не проломиться. А если Чио все же спохватится, попытается повернуть все вспять – нужно будет обратиться к его чувствам. В его сердце неизбежно проснется все лучшее – это свойственно людям.

Конечно же, Чио Итало свойственны все естественные человеческие чувства.

Глава 12

Существует тип внешности, неизбежно вызывающий повышенный интерес у работников службы безопасности аэропортов всего мира: это молодой человек в спортивной одежде, с рюкзаком, встрепанный и в солнцезащитных очках.

Но не поэтому инспекторы таможенной службы лондонского аэропорта Хитроу остановили Кевина Риччи в «зеленом коридоре». Просто он оказался первым пассажиром рейса из Сингапура, не пожелавшим пройти досмотр. Таможенники считают нужным время от времени показывать устрашающий пример, чтобы произвести должное впечатление на других пассажиров. А уж его террористско-смутьянско-хулиганская экипировка оказалась дополнительным резоном.

У него нашли три микропроцессорных диска, каждый размером с блокнот с фирменной маркой «Тинкмэн» производства Южной Кореи. Два диска значились в декларации как подарки для юных родственников, мальчиков тетушки Изабель. Все было немедленно конфисковано таможенниками, располагающими неограниченными и загадочными полномочиями, допускающими любые действия, включая оральное, вагинальное и анальное обследования, разве что выполняемые не одновременно.

Потребовалось некоторое время, чтобы мыслители из таможенной службы осознали, что залезть в «тинкмэн», не зная пароля доступа, невозможно. Из чистой вредности все обработали магнитным излучением и вернули Кевину после туманного предупреждения.

– Добро пожаловать в Англию, – фыркнул он на прощание.

Тетя Изабель – младшая сестра Стефи – была замужем за Джеком Уинфилдом, шурином Чарли, редким красавцем, которого Кевин с удовольствием бы прикончил. Если отставная жена Эль Профессоре, Мисси, накинулась на кокаин уже в зрелом возрасте, то Джек благодаря фамильной склонности к алкоголю оформился в законченного шалопая сравнительно рано.

Чарли заставил его вступить в Общество анонимных алкоголиков, лично обучил основам финансового бизнеса и назначил управляющим филиалом «Ричланд-секьюритиз» в Лондоне. И дела у Джека почти пошли на лад – особенно после того, как он научился говорить «лифт» вместо «подъемник» и «жаркое» вместо «рагу». Изабель проявила исключительную стойкость, стала оплотом семейного равновесия и произвела на свет двух мальчишек, нареченных Руперт и Перегрин.

Пока Джек священнодействовал в Сити, Изабель хлопотала по хозяйству, одетая, как правило, даже когда выбиралась за покупками, в жуткую хламиду, сшитую самолично по выкройкам Лоры Эшли, зеленых сапогах в стиле герцога Веллингтона и куртке-безрукавке, про которую можно было сказать, что она отталкивает не только воду, но и взгляд.

Все это забавляло племянника Кевина, но вопли юных Руперта и Перегрина, требовавших коки и печенья, понемногу начали его раздражать. Утихомирить мальчишек удалось, только разрешив им поиграть с «тинкмэном» и добавив к этому несколько банок кока-колы и пакет печенья. В первый момент изъявления их радости могли бы перекрыть звук термоядерной реакции, но с набитыми ртами они затихли.

– Кев, не стоит их так баловать, – пожурила его Изабель. – Настоящее разорение!

Кевин вспомнил, что раньше в таких случаях она говорила: «Целое состояние!» Он не видел тетушку несколько месяцев, в течение которых ее британский акцент прогрессировал галопом.

В кабинете Джека Кевин подключил свой «тинкмэн» к модему. Потом набрал телефон Чио в Нью-Йорке – это был личный аппарат Чио Итало, стоявший на его большом дубовом столе в клубе «Сан-Дженнаро» на Доминик-стрит.

– Buon giorno[14], Чио.

Голос Итало был очень слабым. В Англии уже наступило время обеда, но в Манхэттене Чио как раз погрузился в короткий отдых после «натурального» ленча, состоявшего из одного большого яблока, шкурку которого он самолично тщательно мыл щеткой, и двух маленьких овсяных печений. Хорошая, экономная пища, а потом полезно немного вздремнуть.

Потребность в отдыхе была чем-то новым для некогда энергичного, неутомимого Чио Итало. Старик был уверен, что никто в семье не догадывается, как быстро угасают его силы. Но он ошибался.

– Чарли? – Итало откашлялся, прочищая горло. – Чарли, когда ты приедешь ко мне?

– Это Кевин, из Лондона.

– А... да, конечно. Как дела, мальчик?

– Пока движущаяся мишень. Слушай, Чио, эти комедианты в таможне пытались влезть в мой «тинкмэн». Я подсоединился к твоей линии и сейчас сгружу все, что там есть. Пусть твои умники посмотрят, что они сделали и чего не сделали и удалось ли им вообще залезть в память. Capeesh?[15]

– D'accordo[16]. – Кевин услышал щелчок – Давай Кев.

Он начал скоростную загрузку через модем. Закончив, Кевин снова заговорил:

– Чио, мне кажется, эти клоуны получили наводку насчет меня.

– Думаешь, тот, из-за которого ты ездил в Сингапур?

– Ну да. Тут, на дисках, все, как он закрутил это, – все детали.

– Конечно, всю эту шушеру легко подкупить. Что, по-твоему, они могли выудить?

– Fagioli[17]. Пароля доступа у них не было. Но черт его знает.

В голосе Итало Кевин почувствовал какие-то сомнения.

– Слушай, giovinotto[18], я почему думал, что это Чарли... – Пауза. В трех тысячах миль от Нью-Йорка Кевин ошеломленно осознал, что Чио собирается оправдываться, что принял его за другого. – У нас тут сегодня большой сбор. Вот почему я... Передай привет от меня Изабель, ладно? Скажи, пусть познакомит тебя с какой-нибудь английской милашкой...

– Чио, я Кев, а не Винс.

* * *

Ощущения наутро после опиумной ночи непредсказуемы. Плачевное состояние лорда Мэйса усугубилось яростной головомойкой, устроенной Шан Лао. Это было необычно само по себе, потому что Шан редко говорил громче, чем сосед за столиком в читальном зале библиотеки. Тем не менее сегодня, яростно выкатив глаза, он орал вовсю глотку, проклиная Мэйса за то, что тот передал два дурацких письма Никки через несчастную неделю или две, а не сразу же.

– Меня заставила повысить на вас голос, Хьюго, не только ваша оплошность с корреспонденцией Никки. – Шан сидел за своим изумительным резным столом. За его спиной виднелись упакованные чемоданы. Как всегда, Шан Лао переезжал в другой дом. Летал по Дальнему Востоку, как тайфун. – Что вызвало у меня особое беспокойство, – продолжил он, с устрашающей медлительностью выделяя каждое слово, – это адрес факса, по которому посланы письма.

Лорд Мэйс поморщился от начальственного многословия. Спроси, откуда передан факс, мысленно подтолкнул он себя.

– С какого адреса присланы письма? – произнес он вслух.

– Из квартиры бывшей жены Ричардса.

– Бог мой. – Англичанин застыл с потрясенной гримасой.

– Мы знали, что Никки ухаживает за младшей дочкой Ричардса, Элизабет...

– ...которую все называют Банни.

– Но мы понятия не имели, что в Нью-Йорке он остановится у ее матери. Бакстер Чой подтвердил это. Моя жена добавила еще одну сокрушительную новость – Никки вместе с дочкой Ричардса присутствовал на свадьбе Риччи. Вы следите за ходом моих мыслей?

– Вы имеете в виду, что... – Лорд Мэйс намеренно оборвал фразу многозначительной паузой. Одно из самых существенных последствий опиумной ночи – дисфункция памяти. Он пока не догадывался, что за капкан подстроил ему Шан. Но уже боялся.

– Я имею в виду эпизод с вертолетом.

Теперь молчали оба. Шан просматривал корреспонденцию, делал пометки на одних письмах, откладывал в сторону другие. Лорд Мэйс судорожно вспоминал, что это еще за чертов вертолет. Потом вспомнил и моргнул.

– Бог мой, – прохрипел он. – О мой Бог...

– Мой сын оказался, можно сказать, в гуще событий, подвергаясь неосознанному риску. Предположите на секунду, что мы прибегли в обстрелу из гранатомета вместо ружейного выстрела? Если вам показалось, что я взял сегодня слишком жесткий тон, представьте, как досталось Чою.

– Надо сказать, – англичанин пытался справиться с охватившим его страхом, – замечательно владеет собой молодой Ник. Я имею в виду, неплохо иметь доверенное лицо у них там, в самом логове?

Шан пристально смотрел на него. Из-за контактных линз зрачки его глаз сливались с радужкой и глаза казались ненормально расширенными.

– Вы считаете это разумным? – Шан произнес это таким бесцветным тоном, что Мэйс не понял, находит он его мысль удачной или не совсем. – Вы считаете такой риск оправданным?

– Я подумал, что это может быть предметом для размышлений, – занервничал Мэйс.

– Боюсь, Хьюго, размышления не являются вашей сильной стороной. – В смешке Шана не чувствовалось веселья. – Впредь эту часть работы предоставьте мне. Далее... – Он нахмурился, глядя в какой-то листок. – Нам следовало действовать оперативней в Хитроу и распрограммировать носители со сведениями о нашей акции в Корее. Вспоминаете? Взлом в сингапурском офисе «Дайва».

На этот раз память не подвела англичанина.

– Им удалось добыть подробности биржевой паники 1987 года.

– Если им потребовалось узнать, что на самом деле произошло в 1987-м, значит, они подозревают, что я готовлю им новый сюрприз.

Шан встал и дважды хлопнул в ладоши. В этом царстве электронных средств связи ему доставляло удовольствие таким архаичным способом вызывать слуг. Двое мужчин вошли так быстро, словно ожидали сигнала за дверью. Шан махнул рукой в сторону чемоданов, и слуги немедленно взялись за багаж. Шан отправлялся в опасное путешествие, в Бирму, чтобы проинспектировать одно из своих самых многообещающих вложений. Кроме одежды, он приказал упаковать мелкоячеистую сетку от москитов. Ему предстоит побывать среди грубых, злобных дикарей, которые побаиваются Шана, но еще больше считаются со своим предводителем. Для Шана, всю жизнь внушавшего окружающим безотчетный страх, положение обещало быть необычным – встать ступенькой ниже другого, высшего пугала. Кстати, одной из причин поездки было его желание выяснить, является ли такое соотношение авторитетов допустимым. Или требуются коррективы.

– В одном вопросе мы должны проявить предельную осторожность, – сказал Шан своему британскому служащему. Он сделал паузу, выделяя значение своих слов. – Мы не должны преждевременно вспугнуть Риччи. Чой – он давно у всех на виду – отлично это усвоил. Иметь агента в «Ричланд» заманчиво. Но только, не тогда, когда его второе имя – Шан. Иначе риск становится большим, чем даже в эпизоде с вертолетом.

Шан исчез. Лорд Мэйс моргнул и помотал головой. Только что он был здесь, громадный, заполняющий все пространство, выжигающий весь кислород вокруг себя, и вдруг исчез, испарился, оставив только ауру страха. На англичанина напала неукротимая дрожь. Потребуется несколько порций розового джина, чтобы прийти в себя, подумал он.

Чертов опиум.

Глава 13

Количество проблем возрастало пропорционально росту сети телевизионных студий на западном побережье. Разница во времени внесла полную сумятицу в расписание рабочего дня Чарли. На следующий день, утром, он сидел в кабинете Чио Итало в клубе «Сан-Дженнаро» на Доминик-стрит, изо всех сил стараясь выглядеть уверенно и внушительно. Но в сумрачном свете, цедившемся через пыльные окна, самым величественным в комнате выглядел не Чио Итало, а его огромный дубовый стол. Поглядывая на это громоздкое чудовище, Чарли вспомнил сцену из какого-то спектакля, где под таким же прятался наемный убийца.

– Дорогой Чио, – Чарли вложил исписанную страницу в руку старика, – здесь все подробности. Если перевести в доллары, твоя доля получается вдвое больше моей. Но я считаю, так будет справедливо.

* * *

Чарли слышал сухой шелест бумаги в дрожащей руке старика.

– Почему, Чарли? Объясни мне, почему?

– Поверь моему опыту, Чио, слишком многое в «Ричланд-холдингз» вышло за рамки допустимого. Некоторые направления нашего бизнеса... Понимаешь, мы не сможем долго делать вид, что чисты перед законом. Итало издал странный горловой звук – наполовину рычание, наполовину раздраженный смешок.

– Продолжай.

– Возьми пищевую промышленность, хранение мясных и молочных продуктов. Санитарные инспекторы – они как хищники в джунглях, кидаются на слабых. Я хотел бы, чтобы репутация «Фуд Ю-Эс-Эй» оставалась незапятнанной. Пусть нападают на других и не вмешиваются в дела Риччи. Понимаешь?

– Это отговорка.

– Да нет же. Я хочу спрятать наш... твой личный интерес за декорацией из производных структур, чтобы, сохраняя полный контроль, ты заслонился набором подставных имен. В общем-то это вопрос репутации.

Чарли умолк, чтобы перевести дух, и сразу же натолкнулся на взгляд суженных, горящих злобой глаз. Кажется, Гарнет была права.

– Чио, мы не собираемся оповещать о семейных планах редакцию «Уолл-стрит джорнэл». Для посторонних, черт возьми, даже для семьи версия такая: Чарли решил сконцентрироваться на финансах, поэтому весь остальной бизнес переходит в твои руки. Да так оно и есть на самом деле.

Мрачное молчание Чио разрасталось, пока не заполнило собой все пространство.

– На самом деле, – внезапно прохрипел он, меряя взглядом Чарли; сморщенная рука скомкала принесенный Чарли список с такой яростью, что он стал как тряпка, которой стирают кровь с пачки стодолларовых купюр, – на самом деле, ты так привык строить из себя безмозглого повесу-теннисиста, англосаксонского протестантского ублюдка, что ждешь не дождешься, чтобы поскорей пнуть по яйцам своих родных и обобрать их, потому что твоя шлюха-полукровка тянет из тебя деньги.

Снаружи по Доминик-стрит прокатил тяжелый грузовик, разразившись залпом оглушительных выхлопов. Чарли, с трудом удерживаясь, чтобы не вспылить, очень тихо проговорил:

– Чио, я служу семье уже два...

– Служишь?.. – Итало произнес это слово таким голосом, что оно просвистело в воздухе, как дротик. – Ты служишь?.. Ты наемный работник? Клерк? Что же такое тогда семья? Контора, из которой уходят на пенсию?..

– Ты чертовски хорошо знаешь...

– Я знаю, как ты жаждешь респектабельности, – вспомнив о молодых Риччи, играющих в карты в коридоре, Итало понизил голос почти до шепота, но тут же снова заговорил громче: – Я наблюдаю за тобой годами, Professore mio. И давно заметил пожирающую тебя хворь – ты заразился от своей англосаксонской жены. А индианка прикончит тебя. Ты сгоришь, Чарли. Ты покупался задешево – на лицемерие, на котором построена эта страна.

– Чио, послушай, ты...

– Послушай ты. Эта страна построена на воровстве, предательстве и рабовладении. Как все страны. Ниггеры и краснозадые вроде твоей красотки подохли первыми ради Великой Америки. Власть сейчас в руках кучки негодяев. Пока они время от времени позволяют нам подбирать под себя города, создавать корпорации... Очковтиратели! – Он сделал глубокий, прерывистый вдох. – Скажи мне вот что, тупой копеечный ублюдок: Ли Лакока, присвоил себе респектабельное имя – Крайслер. Удалось бы тебе создать «Ричланд-холдингз», если б ты не позаботился украсть симпатичное, белое, англосаксонское протестантское имя Ричардс?

Близилось время ленча, но проблем становилось все больше, напряжение возрастало. Телевизионные студии западного побережья оказались под контролем Федеральной комиссии по связи. Как всегда, проблемы создавали не финансовые, а совсем другие подразделения империи Риччи.

Начиная с телестудий и кончая агентствами по найму рабочей силы – все, абсолютно все могло стать источником серьезных неприятностей. Голова у Чарли была как кипа хлопка, на которой лопнули железные скобы. Клочья ваты из головы Чарли трепал налетающий ветер.

Он потянулся к телефону и набрал номер.

– Адвокат, ваше расписание позволит вам встретиться со мной за ленчем?

– Па? – переспросила Уинфилд.

Какой бы ни была погода, подумала Уинфилд, направляясь к Центральному парку, они с отцом встретятся на углу Шестидесятой и Пятой авеню. И ограничатся легкой закуской – что-нибудь вроде сосисок, или «чисто говяжьих» колбасок, все как на подбор – псевдофаллические символы.

Один парень по имени Алек из Кембриджа настойчиво втолковывал ей, что она патологически сконцентрирована на отце, просто помешана на нем, что она определенно имела с ним сексуальные отношения в ранней юности, но подсознательно подавила все связанные с этим воспоминания и что она уже большая девочка и вполне в состоянии оторваться от папиного пениса. И переключиться на пенис Алека.

Уинфилд с удовольствием вспомнила, как столкнула Алека в Чарльз-Ривер при последней их встрече. Бедняга чуть не умер от переохлаждения. Несмотря на такое обхождение, Алек продолжал регулярно названивать ей из Небраски. Один раз он заявил, что твердо решил приехать в Нью-Йорк и встретиться с ней.

– Поплаваешь в Гудзоне, – мрачно пообещала Уинфилд и бросила трубку.

Она добралась до условленного места немного раньше, чем рассчитывала, и теперь стояла, разглядывая прохожих. Часто попадались пары – пожилой мужчина с молоденькой девушкой. Уинфилд подумала про себя, что, возможно, в какой-то степени Алек прав.

Самые первые ее воспоминания относятся ко второму году жизни (только с коэффициентом интеллекта 150 можно сохранить впечатления раннего младенчества). Поцелуи и объятия и больше ничего такого... подозрительного. Может, Банни могла бы что-нибудь подсказать, но чтобы задать такой вопрос Банни, нужно быть совсем сумасшедшей.

Уинфилд заметила отца раньше, чем он ее. Чарли выглядел подавленным, он шел, сутулясь, опустив плечи. В руках у него были две банки диетической кока-колы и два больших бутерброда, из которых сыпались на ходу листики латука.

– Выпрямись немедленно! – потребовала Уинфилд. – Ну и вид у тебя сегодня.

Чарли нахмурился:

– Соответствует обстоятельствам.

Они выбрали себе скамейку невдалеке от торговца воздушными шариками.

– Когда день начинается с оскорблений Чио Итало... – пробормотал Чарли.

– Не согласен на раздел?

– Нет. Пытался сегодня как мог убедить его, рассыпался мелким бесом... Он, конечно, не поверил ни единому моему слову. Этого следовало ожидать. Он не хочет понять меня.

– И не поймет никогда в жизни. – Уинфилд выковыряла из бутерброда кружок сырого лука и швырнула в сторону контейнера для мусора. – Никогда. До него никогда не дойдет, как это симпатяга Эль Профессоре, в которого он инвестировал кучу денег, может ни с того ни с сего заявить, что его от этих денег тошнит.

Чарли вздохнул и переменил тему.

– Я говорил тебе, что прочитал еще одну лекцию в Нью-йоркском университете?

– И какие кошмарные сюрпризы ожидали тебя на этот раз?

– Ни один студент не знает, что такое экватор и где он находится. А также что такое Общий рынок. И Солнечная система. И сифилис. И кто такая Лилиан Гиш.

– Понимаю. Жуткое потрясение. Подтверждаются твои худшие опасения.

– Прекрати, Уинфилд. С меня хватит стычки с Чио. Господи, я просто труба, по которой кровавые деньги Риччи перекачиваются в «Ричланд-холдингз». Я решил избавиться от этих денет и готов заплатить за это. Только бы не сорваться с поводка. Господи, как я этого хочу.

– Но Чио никогда не поймет, почему ты этого хочешь.

Чарли обреченно покачал головой Он едва надкусил свой бутерброд.

– Это все равно что просить рыбу описать воду. – Он так безрадостно хмыкнул, что проходившие мимо двое мужчин, высокий и коротышка, с любопытством посмотрели на него. – Это просто нечестно, Уинфилд.

Всю жизнь я обязан был сохранять свой безупречный имидж. Этой цели было подчинено все – образование, брак. Даже дети. Время, которое я мог провести с вами, оказалось украденным бизнесом. – Он умолк, потом заговорил снова: – Чио оскорблен тем, что я веду себя в соответствии с тем, как выгляжу. В соответствии с тем, какой я есть.

– По воскресеньям ты обычно был с нами, – сказала Уинфилд. – Помню, как мы вместе навещали дедушку. Послушай, ни к чему этот обреченный вид. Встряхнись, приди в себя. С чего ты взял, что Чио непобедим?

– Разве нет? – Он оборвал себя на полуслове, чтобы не рассказать, как умер кузен Пино. Не стоит напрасно пугать девочку. – Да, наш Чио – просто уютный старенький ворчун.

Уинфилд криво усмехнулась.

– Старенький ворчун, но такой раздражительный, что может прихлопнуть сгоряча шофера, чтобы преподать племянникам урок...

– Уинфилд, ты знала?..

– ...а кое-кто из племянников успел позаботиться о лицензии на ношение оружия – меча Парсифаля. Послушай, я на твоей стороне. Болею за тебя, ясно? Так что, если ты уже заказал знамена – обещаю отдавать салют при каждом случае. Но ты забегаешь вперед. Не нужно торопиться.

– Гарнет тоже так считает. – Он тяжело вздохнул. – А Стефи вообще... против. Вы, женщины, не понимаете, что единственный способ справиться с Чио – это налететь неожиданно и спутать ему ноги, как телку под тавро.

– Три ведьмы машут у тебя перед носом красным фонарем. Жми на тормоза.

– Чио сочтет это проявлением слабости.

– Какое невезение – уродиться мутантом, – хладнокровно заметила Уинфилд. – Ты движешься по одноколейке. Теперь вам с Чио не разойтись, пока один из вас...

– Договаривай.

Но она больше не доверяла своему голосу, его обычным холодным переливам. Она углубилась в свой завтрак и начала яростно жевать. Обоим было ясно, что договаривать не стоит.

Высокий мужчина и коротышка выбрали себе скамейку. Аппарат с гелием для воздушных шариков издавал истошные вопли, как душа, изгнанная с небес. Нос Кохен мрачно ел свою порцию колбасок, посыпанных скользкими кружками лука.

Кохен был слишком молод, чтобы помнить какие-нибудь другие роли Гэри Купера, кроме последних, вроде шерифа из «Высокого полдня». Поразительное сходство с прославленным актером наложило отпечаток не только на манеры, стиль поведения Кохена, но и на образ его мыслей.

Если когда-нибудь придется уйти из ФБР, обещал себе Кохен в минуты отчаяния, он напишет мемуары – что-нибудь вроде «Я был единственным евреем в ФБР» – и попробует издать их. На самом деле, в ФБР работал еще один еврей, и именно в его обществе Кохен собирался приступить к ленчу.

Спутника Кохена звали Гордон Стюарт – вернее, такими были его имя и фамилия; второе имя он просто опустил. Внешне коренастый, приземистый Гордон напоминал итальянца, обеспечивая этим себе высокую степень доверительности в уличных разговорах.

– Это не от Натана, – заявил он, прожевав кусок колбаски. – Они вообще не говяжьи, черт их возьми.

– Снова поражение, – трагическим тоном произнес Нос, подражая Куперу в тяжелую минуту, когда население маленького городка отказывается помочь шерифу в преследовании очень нехорошего человека. – А мне приходится все еще мучить ж... из-за умненького малыша, который трепанулся про госбюджет на семинаре. Гос-споди, директор семинара клялся, что все записано на видео и с идентификационной карточкой и фотографиями не будет никаких проблем.

– А записи нет. – Гордон вгрызся во вторую некондиционную колбаску.

– Неисправность, говорит Годдард. И сам он слишком занят, чтобы разобраться в этом безобразии. Это что, моя вина?

– Конечно, нет, Нос.

– У меня есть имя. Не называй меня так.

– Ладно, Ноа.

Они молча жевали колбаски. Потом Нос произнес, стараясь, чтобы его слова не звучали горько:

– Когда наконец в бюро поймут, что евреи изобрели организованную преступность? Такие, как мы с тобой, впитывают это с молоком матери.

– Как это – изобрели? А итальяшки? Ты про мафию не забыл случайно?

– Макаронники? Да они понятия не имели ни о чем, кроме как дубасить друг друга по головам, пока не устанешь. Понадобились Мейер Лански, и Длинный Цвиллмэн, и Датчанин Шульц, чтобы они сообразили, как действовать сообща. Если б не Мейер, они бы до сих пор караулили друг друга в кустах.

– А с помощью Мейера овладели миром, да?

– По крайней мере, фирмой «Лютьен, Ван Курв и Арматрэйдинг».

– Не болтай глупости, Нос... извини, Ноа.

– Ничего, коротышка. – Кохен выпятил челюсть на манер Гэри Купера – немного криво, но твердо. – Я нутром чую, мальчишка – из какой-то семьи. Поэтому и видео отказало. Я чувствую, что потянул за ниточку. Теперь нужно одно – убедить в этом Саггса, моего начальника.

Гордон скатал в тугой ком промасленные обрывки бумаги и длинным хуком отправил в мусорный контейнер в десяти шагах от скамейки.

– Ты у нас в бюро клоун. Тут тебе цены нет. Вот и валяй дурака дальше. А плохих мальчишек оставь засранцам вроде меня.

От тележки с воздушными шарами до них донесся протяжный стон. Продавец привязал длинную нитку к огромному красному шару и протянул его мальчишке лет четырех. Нитка выскользнула из рук малыша, и воздушный шарик, ослепительно яркий под июльским солнцем, стрелой взмыл ввысь. Нос Кохен задумчиво смотрел на рыдающего ребенка. Потом он перевел взгляд на остатки завтрака, скатал в шарик обертку от бутерброда и, подражая Гордону, метнул в тот же контейнер. Почти одновременно с ним выбросил остатки еды мужчина. Он выходил вместе с потрясающе красивой молодой девушкой, годившейся ему в дочери. Стюарт Гордон тоже обратил внимание на девушку.

– То, что я люблю, – прошептал он. – Длинная, черт возьми, можно куснуть за сиську, не нагибаясь.

– Ох уж эти агенты, – саркастически хмыкнул Ноа. – Один секс на уме.

Он снова посмотрел на сорвавшийся с привязи воздушный шар, уносившийся все выше и выше, и думал, позволит ли и ему жизнь порвать все путы и стать свободным.

Глава 14

В обеденном зале для членов клуба – высокие потолки, мебель из березы – в Музее современного искусства на Пятьдесят четвертой улице прием был в разгаре.

Вдоль выходящей на запад стеклянной стены бродили и стояли люди, поглядывая на сад внизу, где белые березки сгибались в поклоне перед стальными грудями, тяжелыми бедрами и отвисшим животом монументального «Доминатрикса» Лачайса. Внутри на стенах без окон висели картины – несколько дюжин, масло и акварель. У входа в зал была табличка с надписью: «Американский пейзаж, с 1980-го». Картины, имевшие общий источник вдохновения – природу, – были такими несхожими, каждый художник искал свой путь в «индейскую тему».

На столе у входа были рассыпаны яркие брошюры, продававшиеся по двадцать долларов (пятнадцать для членов клуба). Рядом висел плакат с надписью: «При участии „Ричланд-бэнк и Траст К°“ – все средства направляются в пользу благотворительного фонда помощи народам хопи, киова и зуни»[19]. Около стола с брошюрами остановился Чарли Ричардс, наблюдая за оживленной толпой посетителей. Он мало кого здесь знал лично, но все же рисковал, столкнувшись со знакомыми, нарваться на диспут о представленных предметах искусства.

Впрочем, там, где находилась доктор Гарнет, никто не замечал Чарли Ричардса. Вокруг нее уже сомкнулось плотное кольцо желающих заполучить автограф на проспекте выставки.

Чарли часто забывал, что перед тем, как ворваться, словно комета, в его жизнь, Гарнет уже пронеслась вихрем по Манхэттену – пятнадцать лет назад. Сейчас она снова начала излучать особую ауру знаменитости – но уже не как прославленная модель, а как один из самых уважаемых специалистов страны по экологии.

– Здесь она была в своей стихии, и люди, встречавшиеся на ее пути, по-прежнему моментально в нее влюблялись. Чарли любовался ее лицом, освещавшим зал, и наблюдал за гостями выставки, с которыми она разговаривала. Отзвук ее озорной и нежной улыбки оставался на их лицах. Ей вручена была власть вдохновлять – и теперь они купались в этом блаженстве вдохновения. Чарли знакомо было это душевное состояние. В каком бы настроении он ни находился, приходя к Гарнет, она всегда находила способ успокоить и воодушевить его. Чарли не задумывался над тем, что магическая власть над ним была рождена его собственной верой в Гарнет. Вид смыкающейся вокруг Гарнет толпы заставлял его таять от удовольствия. Никто другой не дарил ему подобной радости. Уинфилд? Он гордился ею, ее ослепительным умом, превосходящим отцовский. Да, это любовь. Конечно, любовь. И Стефи он любил тоже – она навсегда останется первой для него. Но то, что он испытывал к Гарнет, как жажда, требующая утоления, было таким страстным, что причиняло боль.

Чарли нахмурился. Он непреклонный капитан индустрии, ведущий беспощадную борьбу за независимость с коварным Чио Итало. Подобает ли такому человеку стоять здесь с рассеянной, счастливой ухмылкой на лице, как влюбленному юнцу? И тут он поймал направленный на него поверх голов почитателей взгляд Гарнет. Она так потешно передразнила его хмурую гримасу, а потом ослепительно улыбнулась, что Чарли словно током ударило, что-то екнуло у него внутри, в самом сердце, одновременно смертельно усталом и полном бодрости.

– Запомни, – сказала ему однажды Гарнет, – гранат[20] краснее рубина. Он как кровь.

Ох уж эти индейцы, подумал он тогда, со своими тотемами, луками и томагавками...

– Но мы собрались здесь сегодня не ради меня, – говорила Гарнет стоявшей рядом с ней пожилой даме. – Меня вы можете послушать в любое время.

– И все же вы не правы, когда говорите, что коренные американцы совершенно не интересуются вопросами экологии.

– Более других?..

Гости выставки продолжали свое центростремительное кружение, приближаясь к Гарнет, и скоро уже никто не смотрел на картины.

– ...если мы попытаемся осознать, как разрушительно влияет вырубка лесов на популяции термитов и, следовательно, на метановый баланс...

Надо сказать, лекции Чарли на ту же самую тему пользовались меньшим успехом. Большая часть его второкурсников понятия не имела о том, что такое метан, насколько разрушительно он воздействует на атмосферу и как с этим бороться. Кроме того, они никогда не слышали о ФБР, не могли найти на карте Вьетнам, не знали разницу между королевой Великобритании и президентом Соединенных Штатов Америки и понятия не имели, как работает электрическая лампочка.

К толпе вокруг Гарнет ежеминутно примыкали новоприбывшие. В общем-то не важно, что в ней привлекает людей, подумал Чарли. Это их судьба – тянуться к ней, как к магниту. А его судьба – любить ее и сделать все, чтобы она была защищена от жизни.

Там, снаружи, за стенами музеев и галерей, – другой мир, хищный и бездумный. Это еще одна веская причина для «Ричланд-бэнк и Траст К°» субсидировать работу доктора Гарнет. Но это не причина для тех, чьи интересы задевает ее деятельность, чтобы не задевать Гарнет.

– Ох нет, – простонала Эйлин. – Она осела в кресле, словно внезапно обессилев. В ее маленьком кабинете на тридцатом этаже воцарилось молчание. – Я дважды беседовала с вами, читала вашу характеристику – из Гарварда, с вами встретилась Маргарет Кребс... Но каким образом я могла проследить ваше родовое древо? С помощью ФБР?

Они некоторое время сидели молча.

– Вы считаете, это серьезная проблема? – наконец произнесла Уинфилд. Сегодняшний день – сплошные проблемы, значительную часть которых нагрузил на нее отец во время совместного ленча. Отец, очертя голову ринувшийся в свой крестовый поход, переживающий жизненный кризис, характерный для его возраста. Уинфилд, как большинство сицилийцев, воспринимала семейные проблемы с гибельной серьезностью. Да и мало забавного можно увидеть в том, что отец, полностью утративший способность к самозащите, оказался отданным на милость врага с моралью помойной крысы. Во всем клане Риччи Уинфилд знала единственного человека, по крысоподобию превзошедшего Чио Итало, – себя.

– Проблема серьезная, – согласилась Эйлин и продолжила с той настойчивостью, которую ее оппоненты в суде называли «смертельным захватом Хигарти», – она состоит не в том, что вы можете предать меня, – вы прекрасная девушка, Уинфилд. Но ваш кузен Винс попросту раздавит вас.

– Но то же самое грозит и вам, Эйлин. И вашей новой подруге, Леноре!

– Да, ей больше, чем кому-либо, – согласилась Эйлин. На этот раз обе молчали несколько минут. Наконец Эйлин заговорила:

– Что мне, черт возьми, делать? Я готовлюсь вести защиту в процессе, который должен потрясти всю Америку и стать важнейшим прецедентом по связанным со СПИДом делам на годы, если не десятилетия. Мне не нужны посторонние конфликты.

– Я видела документы, которые вы подготовили для слушания, – согласилась Уинфилд. – Но на этом этапе дело выглядит обыкновенной низкопробной уголовщиной. Есть потерпевший, он требует компенсации за разрушенное здоровье... Вязкое, липкое дело. Чтобы придать ему остроту – простите невольный каламбур – существует единственная возможность: привлечение к суду остальных проституток Риччи как соответчиков. Вот тогда у нас получится процесс шумный, как по наследству Рока Хадсона. Или по обвинениям в дискриминации.

– Оч-чень хладнокровная точка зрения.

Уинфилд пожала плечами.

– Вы надеетесь выжать что-нибудь существенное из доктора Баттипаглиа? Говорят, ему приказано было признавать всех девушек здоровыми, как бы оно ни было на самом деле!

– Можно попробовать. Что затем?

– Одна моя соученица работает в Манхэттенской окружной прокуратуре. Ее зовут Леона Кэйн. Она – помощник федерального прокурора. – Уинфилд сделала паузу. – Внимание к процессу возрастет, если вмешается федеральный прокурор.

– И вы готовы швырнуть своего кузена в ров со львами?

– Видите ли, – небрежно сказала Уинфилд, – на посторонний взгляд, мафия неуязвима. Монолитна. Но все в мафии основано на страхе. Женщину держат в семье в состоянии привычной униженности и запуганности. Она постоянно помнит, что ее дело – готовить еду и рожать детей. Малейшее появление независимости – и ее ждет свирепая расправа. – Уинфилд умолкла, ушла в себя. Эйлин понятия не имела, о чем она думает, но ясно было и без слов, что невозмутимая юная леди задета за живое.

Уинфилд моргнула, словно отгоняя наваждение.

– Расправа грозит не только женщинам – любому в семье, кто захочет жить по-своему. Даже самый уважаемый, крепко стоящий на ногах человек не исключение. – Она умолкла, словно подбирая слова, но, когда заговорила снова, они посыпались так быстро, что набегали друг на друга: – Человек, захотевший сделать что-нибудь по-настоящему полезное, вернуть часть награбленного. Пожелавший настоящей жизни, а не механического накопления богатства – без отдыха, без радости. Что его ждет?

Эйлин уже достаточно знала Уинфилд, чтобы понимать, каким бурным проявлением чувств был такой монолог. Она долго смотрела на девушку, потом спросила:

– Мне кажется, вы имели в виду кого-то лично?

Уинфилд кивнула.

– Моего отца. Ему грозит страшная опасность. Он или не знает об этом, или делает вид, что не знает, чтобы не пугать меня. – Она снова умолкла, словно удивленная вырвавшимся у нее признанием. Но не удержалась и продолжила: – Он чересчур человечен и не понимает, что его враги похожи на роботов, это манекены в человеческом обличье. – Она почти рычала от ненависти, но, спохватившись, умолкла и заговорила прежним тоном: – Много лет назад было заключено соглашение, вступившее в силу, когда отец закончил Гарвард и начал работать в «Ричланд». Прошло двадцать лет. Он работал всю жизнь, и ему некогда было оглядеться, чтобы познакомиться поближе со своими нежными родственниками. Теперь у него на глазах шоры – он не понимает, что они за люди. Но, к счастью, есть я, чтобы прикрыть его с тыла. Что я и сделаю.

Теперь ее голос звучал ровно и холодно. Уинфилд сделала глубокий вдох и заново скрестила свои длинные ноги. Она казалась совершенно спокойной, но Эйлин уже никогда не смогла бы увидеть в ней прежнюю Уинфилд, хладнокровную девицу, которую невозможно вывести из равновесия.

– И все вы живете в такой шизофренической обстановке? – шутливо спросила Эйлин, чтобы разрядить напряжение. – Ох, ладно. Вас приняли с испытательным сроком, как всех молодых. Этот срок еще не кончился. Возможно, мне еще придется пожалеть об этом, как и о том, что я подружилась с Ленорой Риччи...

– Нет.

– Что?..

– Вы никогда не пожалеете об этом. – Уинфилд медленно встала и выпрямилась, глядя сверху вниз на свою маленькую начальницу. – Нам, женщинам из семьи Риччи, цены нет. – Она пододвинула к себе телефонный аппарат. – Я звоню Леоне Кэйн. О'кей?

Сентябрь

Глава 15

Самолет «Цитата-11» из личного воздушного флота Шана пролетел над Тонкином на высоте двадцать тысяч футов. Внизу тонули в облаках беспорядочные светящиеся брызги Ханоя и его спутника – Хайфона. Самолет нырнул на запад, в заходящее солнце над Лаосом и горным перевалом на границе Таиланда.

Вот они, исторические вехи мира, думал Шан, глядя с высоты на долины, горы и равнины. Эта земля стала исторической из-за идиотизма американцев. Он глубоко втянул в себя дезодорированный воздух салона и почувствовал аромат хвои.

Вот он, Золотой Треугольник, источник почти всего героина в мире. Из-за этого зелья десятки тысяч людей, бирманских и индонезийских крестьян, оказываются втянутыми в международные гангстерские войны. Героин – истинная причина политических эскапад американского правительства в Корее и Вьетнаме, думал Шан. Да, историческая, но кровавая земля.

Любой другой на месте Шана управлял бы своей промышленной империей, раскинувшейся вдоль всего восточного побережья Тихого океана, не вставая из-за письменного стола. Престижный, авторитетный, безопасный стиль руководства. Но Шан Лао больше по душе было «ручное управление», как выражаются американцы.

Шан наслаждался проникновением в самые истоки своих доходов. Он мог потратить месяцы, торгуясь и умасливая безродного, полуграмотного профсоюзного босса, хотя любой другой на его месте уладил бы вопрос о размере взятки через посредника. Зато напрасными были дьявольские усилия, предпринимаемые его конкурентами, чтобы организовать саботаж или стачку на заводах Шана. У них брали деньги – и тут же доносили обо всем хозяину.

Сегодня вечером великий Шан Лао, повелитель заводов электронного оборудования, звенящих автоматических конвейеров, сложных многослойных финансовых структур, направлялся в подлесок современного капитализма, можно сказать, к колыбели, из которой он вышел.

Когда над Юго-Восточной Азией опустилась ночь, самолет пошел на снижение. Они приземлились не в Рангуне, а в Мандалайе, в трехстах пятидесяти милях на север от столицы. Здесь их ожидал маленький вертолет китайского производства «Кай-3», в кабине которого стоял густой опиумный душок.

В темноте Шан, сопровождаемый двумя телохранителями – они же носильщики и проводники, – сел в вертолет. Они долетели почти до границы Таиланда, здесь высота гор достигала семи-восьми тысяч футов. Место, не подходящее ни для пехоты, ни для моторизованной кавалерии, – вот почему слабосильной бирманской армии удавалось удержать за собой героиновые тропы. Моральный дух игрушечного войска поддерживало то соображение, что без героиновых доходов во всей восточной части Бирмы наступил бы голод.

В темноте не видно было ни малейших признаков Монг-Кьят, обманчиво крошечной деревеньки, около которой устроил себе штаб-квартиру генерал Хун Ква. Десять лет назад, когда ЦРУ наступало доблестному воину на пятки, Хун Ква выпросил у Шана так называемую «ссуду». Урожденный китаец, как и Шан Лао, теперь он во всеуслышание объявил себя выходцем какого-то племени в Восточной Бирме. В армии Чан Кайши, правого крыла гоминьдана, Хун Ква был сначала лейтенантом, потом капитаном. После поражения в 1949 году все переменилось, оказалось, что у ЦРУ наготове и деньги, и оружие, и транспорт, и никто, за исключением отдельных слишком жадных агентов, не собирается требовать много от опиумной торговли. Гоминьдан остепенился, а вместе с ним и Хун Ква. Теперь он вместе с лаосским генералом Ванг Пао контролировал большую часть прибыли от продажи опиума американским «джи-ай»[21] в Сайгоне.

Под рокот вертолета, в ночной темноте, Шан Лао вспоминал, каким Хун Ква был десять лет назад, когда впервые получил у него деньги. Худой остроглазый ловкач, тонкие губы плотно сжаты, идеальный подчиненный, на вкус Шана. Было и еще кое-что в выражении его лица, слегка маниакальное, говорившее миру: «Я посланец высшей воли, моя миссия такова, что мир рухнет в случае моего поражения, ну, а если я добьюсь успеха, этого никто не заметит, никто не узнает о моей победе. Почему я взвалил это на себя? Кто-нибудь ведь должен...»

Вспомнив его вид, Шан усмехнулся. Из таких убежденных людей выходили образцовые исполнители.

Когда-то эта инвестиция стоила Шану меньше, чем, к примеру, строительство автомобильного завода в Йокогаме. Но" через пять лет посеянные им в Бирме деньги вернулись урожаем в десять процентов. Наверняка Хун Ква обсчитывал его, но даже с учетом воровских десяти процентов – это приносило Шану миллионы долларов в год. Наличными.

Шан Лао переоделся в походный комбинезон вроде армейского, со множеством карманчиков, «молний» и кнопок. Усаживаясь за руль потрепанного, древнего джипа, он кивнул телохранителям, остающимся около вертолета.

Оставшийся путь он должен проделать один – ни проводников, ни телохранителей. Настоящий мастер «ручного управления», движущийся к самому сердцу потока наличных. Переключив фары на маскировочный ночной свет, Шан направил автомобиль вдоль темного следа, почти незаметного на траве. Он вдохнул влажный ночной воздух. Какой-то зверь сдох неподалеку, и падаль сообщала о своем присутствии отвратительным запахом. Неважное знамение для начала путешествия.

Звуки примитивной рок-музыки донеслись до него еще до того, как он добрался до штаб-квартиры батальона. Хун Ква говорил, что командует армией в сорок тысяч человек. На самом деле в его распоряжении было тысяч восемь, причем большая половина – мальчишки чуть старше двенадцати лет, с восторгом учившиеся управляться с автоматами, винтовками, гранатами, минометами и другим оружием.

Мальчишка-часовой шагнул в тусклый свет фар, нацелив в голову Шана «АК-47». Шан назвался. У мальчишки расширились от восторга глаза. Все знали, что в лагерь должен приехать «Великий Банкир», и встреча с ним была большим событием для игрушечного солдатика. Стараясь изо всех сил быть полезным, он вскарабкался на капот джипа, закинув за спину автомат, и завопил:

– Дорогу! Прибыл Шан Лао! Дорогу!

Штабные офицеры лениво тряслись и крутили задницами под хриплую диско-музыку. Пахло потом и спиртным. Несколько молодых парней, по большей части – лейтенантов, танцевали с приглашенными из города девушками. Они оставили своих партнерш и с обезьяньими ужимками откозыряли Шану.

В отдалении под стоваттным усилителем и огромным громкоговорителем за высоким столом сидел Хун Ква. Около него стояла бутылка с местным бренди, отвратительным, если не ядовитым пойлом. На этикетке красовались пять зведочек. Хун Ква, которому по средствам было бы купаться в «Хеннеси» или «Реми Мартин», давным-давно во всеуслышание объявил себя поклонником местного зелья, разновидности граппы, успешно используемого для заправки зажигалок.

Хун Ква с глупым видом смотрел на подходящего Шана. Его расслабленная поза говорила: это вовсе не встреча равных, нет, Придворный испрашивает разрешения приблизиться к трону.

Сидевший рядом с генералом молодой адъютант, полковник Туонг, скорчил раздраженную гримаску. Шан умышленно не устанавливал личного контакта с Туонгом, поручив это Бакстеру Чою, учившемуся вместе с ним в школе ирландских иезуитов.

Шан заметил, что за прошедший с последней встречи год Хун Ква сильно раздался в ширину. Его маленькие, близко посаженные глазки утонули в складках плоти, толстые щеки пылали нездоровым алкогольным румянцем. Облик мессии, посланца высшей силы исчез, перед ним сидел, развалившись, кусок сала с тупым взглядом.

Наглый убийца не собирался отрывать от стула свою жирную задницу, куда там! Хуже того, он поманил пальцем мальчишку-часового, стоявшего у двери с болтающимся у пояса «узи».

Перепуганный солдатик шагнул вперед и пискнул:

– Руки вверх!

Он дрожащими руками обшарил карманы Шан Лао – Шан Лао! – в поисках спрятанного оружия, потом шагнул назад.

– Приветствую тебя, Банкир, – вызывающим тоном произнес Хун Ква.

– Приветствую тебя, генерал. – Голос Шана был едва различим в грохоте рок-музыки. Он сел за стол, холодно кивнув полковнику Туонгу, и положил руки ладонями вниз на влажный, липкий стол. На близком расстоянии от Хун Ква пахло, как от жареного с чесноком кабана.

– Поговорим о Карибах, – произнес наконец Шан Лао.

– Сначала выпьем. – Хун Ква плеснул в грязный стакан немного жидкости из бутылки с пятизвездной этикеткой и придвинул его Шану.

– Спасибо, не нужно, – произнес финансист. – Расскажи мне о Карибах. Перевозки сокращены?

– Пей!

– Спасибо, я не хочу, генерал. – Голос Шана был сухим, как толченая известка.

– А я не хочу копаться в этом карибском дерьме! Они делают, что приказано, вот и все. Я не затеваю игры с покупателями, которые платят! Пей, Банкир!

Шан медленно покачал головой из стороны в сторону, подчеркнув этим жестом несоразмерность большой головы и хрупкого торса.

– Полковник?.. – тихо произнес он.

Полковник Туонг слегка шевельнулся. Отрывистый щелчок заставил всех на минуту застыть – выстрел из «смит-и-вессона» был направлен прямо в лицо Хун Ква. Сидевших позади него осыпали сине-фиолетовые брызги мозга, лучшего мозга, какой когда-либо тренировало ЦРУ. Кто-то, справившись с оцепенением, догадался выключить музыку. На реакцию собравшихся сильно повлияло выпитое – а выпито было немало, поскольку Хун Ква запрещал своим людям курить опиум, – и прежде, чем ошеломленные офицеры успели осознать, что главарь мертв, полковник Туонг лающим голосом выкрикнул несколько команд. Король умер. Шан Лао подумал, что повелительный тон и команды, позволившие Туонгу установить полный контроль над этим сбродом, – универсальное средство, в котором нуждается большая часть человечества. Бакстер Чой отлично поработал со своим соучеником, юным полковником.

Труп усадили в кресле, затейливо украшенную фуражку надели на простреленную голову.

Снова громко заиграла музыка.

В углу двое подростков-часовых расширенными глазами смотрели на происходившее, словно на экран телевизора. Шан Лао налил полный стакан пойла из пятизвездной бутылки и вылил на стол, смывая кусочки генеральской плоти прямо на его мертвые колени. Запах гнилого чеснока поднимался откуда-то из-под стола почти различимыми зрением волнами. Ну можно ли сравнить это великолепие, это буйство, это упоение всех пяти чувств с унылым управлением из-за письменного стола? Шан Лао справился со своим лицом, придав ему обычное равнодушное выражение.

– Полковник Туонг, карибские перевозки?..

– Для Риччи? Я распорядился все остановить.

Он извлек откуда-то бутылку «Джонни Уокера» и налил до половины в два чистых стакана.

– За лояльность, – произнес он торжественно. – Вы можете всегда быть уверены во мне.

– За лояльность, – эхом отозвался Шан. – Вы можете всегда быть уверены... во мне.

Оба приподняли стаканы в сторону поникшей разукрашенной фуражки. Чистый, отдающий дымком аромат виски действовал освежающе. Шан мысленно подсчитывал, какую дань будет получать его королевство теперь, когда Туонг согласился на двадцать процентов. Тут он заметил, что между его большим и указательным пальцами прилипла частица мозга, Шан брезгливо стряхнул ее. Продолжала греметь музыка.

Глава 16

В Манхэттене много маленьких баров и ресторанчиков, словно специально созданных для уединения. «Вы не рискуете здесь нарваться на знакомых» – таков девиз хозяев этих укромных местечек. К сожалению, это заблуждение, подумала Ленора Риччи, сидевшая в маленьком бистро на Второй авеню, неподалеку от офиса доктора Эйлера. Она потягивала ромовый пунш, а ее спутник уже расправился с третьим очень сухим мартини – безымянная водка, лимонный сок, щедрая толика джина.

Есть на свете и другие заблуждения, к числу которых следует отнести мнение, что водку невозможно распознать в дыхании и что крутить роман с пациенткой приятно и безопасно. Ленора Риччи никогда раньше не изменяла Винсу. Но ей казалось, что эта чудная теплая осень – особый знак ей лично, знак, что срок ее пребывания на земле истекает.

Винс на Карибах. Она в безопасности, если будет дома ко времени его обычного контрольного звонка. Ленора пришла на свидание с Базом, но сознание ее было лишь наполовину ясным. Вторая половина была подавлена, затуманена чувством вины: она собиралась предать свою лучшую подругу. За летние месяцы они с Эйлин сошлись так близко, как не случалось с ней даже в школьные годы. Глядя на лицо База, с каждым коктейлем все сильнее наливавшееся краснотой, она думала о своем страхе, о том, что ей придется обмануть Винса, чтобы остаться в живых, и что, заполучив здоровую, жизнеспособную клеточку доктора Эйлера, она осквернит и уничтожит брак Эйлин.

– Вы встречаетесь с другими пациентками тоже? – спросила она. Глагол «встречаетесь» использовался в манхэттенском, копулятивном значении.

Баз моргнул. Его пухлые щеки горели.

– Вы не пациентка, – сказал он шутливым тоном, цитируя старый фильм, – вы – мое мясо.

Не дождавшись улыбки, он подался вперед, словно собираясь прокладывать путь напролом, не надеясь на ее милосердие.

– Ленора, я никогда не испытывал такого...

– Такого – чего? Опьянения?

Он сделал вид, что обиделся. Но представление прервал бипер – Баз взглянул на часы.

– Мне нужно возвращаться на работу.

Он бросил на стол деньги и помог Леноре встать.

Провожая ее к выходу из бистро, Баз неотрывно смотрел на ее изящные икры, перетекающие в очень тонкие лодыжки, на туфли с очень высокими каблучками. Он почувствовал комок в горле. Он должен обладать этой женщиной. Должен! Слава Богу, его офис был совсем рядом, иначе он трахнул бы ее прямо у стены в гардеробе.

Боже, какая штука у него есть для этой крошки!

* * *

Эйлин знала по опыту – если Баз обещал задержаться, значит, явится не раньше полуночи. Она давно смирилась с этой неприятностью, поздними возвращениями с работы. У пациентов своя жизнь, и это неизбежно отражается на рабочем дне врача. Бывало и такое, когда за ним присылали среди ночи из одной из трех больниц, в которых Баз числился консультантом. А в остальное время... Зачем вести счет вечерним отлучкам мужа, если уж дневные часы он в буквальном смысле проводит в других женщинах? Баз возвращался домой, окутанный их ароматами. Эйлин едва удерживалась от того, чтобы не отправлять его под душ сразу же при входе в дом. Шахтерские жены имеют на это право, а жены гинекологов – нет.

Этой ночью, ожидая База, она рано забралась в постель, прихватив с собой протокол предварительного слушания с показаниями Сальваторе Баттипаглиа, доктора медицины, негодяя или невежды, сказавшего ее клиентке, что она здорова. Доктор Баттипаглиа, хоть и состоял на жалованье у семьи Риччи, не показался ей злодеем: «Вы знаете, как это бывает... В конце недели приходится осматривать сотню женщин, ужасная спешка... Возможна небрежность... Я же не могу проверить, правильно ли записала медсестра в карточки пациенток результаты анализов? Это обычная небрежность, общечеловеческое свойство, не так ли?..»

Подчеркивая ярко-желтым карандашом некоторые строчки, Эйлин услышала, как щелкнул замок на двери.

– Баз?

– Хийя-хийя-хийя!

Пьян, констатировала Эйлин, прислушиваясь к возне в темноте, потом шуму воды в ванной. Наверное, так пропитался за день, что сам почувствовал необходимость избавиться от чужих ароматов.

Десятью минутами позже Баз появился в дверях спальни совершенно голый, с накипью светлых волос на белой коже.

– Вечер добрый, мсис Эйлер.

– Ты сегодня рано, – сказала Эйлин, отложив свои бумаги.

Баз несколько секунд сосредоточенно изучал свои наручные часы.

– Дес-с-ть пятнацть, – сообщил он.

– Эй, ты в порядке?

– З-замечатно, мсис Эйлер. Ма-а-ленький загульчик с мальч... мальччиками, мсис Эйлер.

Эйлин наблюдала, как он медленно, неуверенно приближается к кровати. У него на уме что-то еще, кроме секса, подумала она.

– Вы оч-чень аппетитная, мсис Эйлер.

Эйлин смотрела с удивлением, как он опускается на колени.

– М-м, вкусно, – бормотал он, разводя ее ноги на гинекологический манер. Эйлин захихикала, потянувшись к выключателю.

* * *

Ленора сняла трубку после одиннадцатого гудка, дав время Винсу почувствовать укол вины в сердце. Ничто не причиняет сицилийцу больших страданий, чем мысль, что его жена наслаждается сексуальной жизнью так же, как и он сам.

– Чего долго не снимала трубку?

– Я спала, Винс. Ну, как тебе Багамы?

Последовала пауза. Ленора как наяву представила себе Винса, подмигивающего милашке, которая сегодня делит с ним постель. Наверное, мясистая, сиськи размером с «фольксваген».

– Влажность здесь ужасная, чуть не сто процентов. Завтра прилетаю.

– Буду ждать, – Она подавила зевок. – Пока.

Повесив трубку, она молча смотрела на телефон. Ей казалось, что еще одна ниточка вплелась в ткань предательства. Но, Господи, ставка слишком высока, чтобы остановиться на полдороге.

* * *

Баз Эйлер не был толстым, но обнаруживал склонность к полноте. Его завтрак обычно состоял из чашки черного кофе без сахара и двух крекеров из банки с надписью «Здоровая пища». Сегодня, сделав скидку на ужасное самочувствие, он добавил к обычному меню апельсин.

Сидя за столом в затрапезном клетчатом халате, он пытался разрезать скользкий апельсин на маленькие кусочки. Из-за похмелья его ловкие пальцы хирурга были неуклюжими, непослушными. Он, отец знаменитой Секции Эйлера, не мог справиться с паршивым апельсином!

– Ты уверена, что серединка здесь? – угрюмо спросил он Эйлин.

– Посоветуйтесь с доктором, доктор.

Эйлин уже оделась – она собиралась в окружную прокуратуру. На ней был темно-синий деловой костюм и белая блузка с оборками у горла. Она протянула мужу несколько очищенных долек апельсина.

– Выглядишь ужасно. Тебе вредны половые излишества.

Баз залился румянцем. Что она знает?.. Не сболтнул ли он лишнего вчера ночью? У него разболелась голова.

– Это оскорбление?

– Баз, некоторые вещи являются в нашей семье событием. Во-первых, похмелье, во-вторых, секс. Так что это не оскорбление, а констатация факта.

У База перед глазами замелькали воспоминания. Вчера он обладал обеими женщинами, их гладкими, сочными, нежными телами, с промежутком не более часа. Он почти слышал свист плети, приближающейся к его спине.

– Требую, чтобы суд исключил это из протокола, – пробормотал он. Неудивительно, что его пенис выглядел сегодня так жалобно, когда он принимал душ. Как забытый в жаровне пересохший кусок мяса.

Справившись с собой, он с натужной жизнерадостностью произнес:

– Что за день у вас сегодня, адвокат?

– О, сплошная беготня, – ответила Эйлин таким же тоном. – И случайные вылазки во вражеский стан. И несправедливость, и скрежет зубовный. А у тебя?

– А, ничего особенного...

Он допил кофе в мертвой тишине. Страх опутал его душной пеленой. Он наделал вчера глупостей, кажется, за это придется расплачиваться.

* * *

У прокурора округа Нью-Йорк, больше известного как Манхэттен, был очень простой офис, находившийся в той части Леонард-стрит, которую недавно переименовали во Фрэнк Хоган-стрит по имени предыдущего прокурора. Туда входили через боковую дверь, а не со стороны Сотой Центральной улицы.

В еще более простом кабинете трудилась над делами очень простая помощница окружного прокурора Леона Кэйн. Единственное яркое пятно – поникшая лилия в горшке, бросавшая желто-оранжевый отблеск на стену напротив мрачного окна. Впечатление, что комната маленькая, усиливалось из-за внушительных габаритов хозяйки, рослой, как Уинфилд, но без капли миловидности. Когда две великанши церемонно прижались щеками. Эйлин показалась себе скворцом, глазеющим на аистов. Леоне Кэйн явно хотелось поскорей составить впечатление о деле, чтобы решить, стоит ли вмешиваться окружному прокурору.

Выслушав Уинфилд, Леона пожала плечами. Ее крупное простоватое лицо выглядело довольно свирепым.

– Бывают случаи, которые окружной прокурор просто не может доверить другим, но... Очень сожалею...

– В чем дело? – перебила ее Уинфилд. – Ты хочешь сказать, что нет показаний Баттипаглиа против Риччи?

– Конечно.

– А если мы добудем их?

Помощник прокурора взглянула на часы.

– Ричардс, звони мне сразу же, как только что-нибудь найдешь!

Но Уинфилд продолжала сидеть.

– Кэйн, я надеюсь, ты понимаешь, от какого дела отказываешься. Прокурор, который посадит Винса Риччи на скамью подсудимых, может стать следующим мэром нашего города.

– Кто отказывается? Показания, Ричардс, показания. На улице, пытаясь поймать такси, Эйлин поглядывала на свою спутницу.

– Почему вы решили, что ваша соученица питает большие политические амбиции?

– Я хорошо знаю Леону. Это вам не просто хорошенькая мордашка.

Эйлин зашлась в приступе истерического смеха.

– Если человек с ней работает, она ему помогает по-настоящему, черт возьми, пылинки с него сдувает. Такси!

Она решительно шагнула с тротуара и буквально силой остановила проезжавшую машину. Когда они забрались внутрь, Уинфилд продолжила:

– Я знаю ее стиль: ближайшие несколько месяцев она будет внушать кому-нибудь из начальства, человеку, не довольному своей карьерой, с большими амбициями, что без ее помощи ему не обойтись.

Эйлин вполоборота поглядывала на мелькающие за окном машины улицы.

– Мне кажется, вы больше меня хотите прижать кузена Винса.

– Это не личное чувство. Просто тактический ход в большой игре.

– Вы бы лучше объяснили мне, в чем тут дело.

Уинфилд немного помолчала.

– Я вам уже говорила: у моего отца неприятности. Источник неприятностей – мой двоюродный дед, он стареет, но еще ужасно хитрый. Если мне удастся организовать серьезные проблемы для Винса, это заставит деда забыть про отца... Нет, пожалуй, просто на время переключиться на другие мишени.

Они молча ехали дальше, Эйлин осмысливала полученную информацию, искоса поглядывая на спокойный профиль Уинфилд. Нет, все это чересчур по-византийски, подумала она. И посочувствовала стареющему дедушке.

Глава 17

На Карибах было сосредоточено не все богатство Риччи, но изрядная его часть.

Возвращаясь в Майами, Винс развернулся, как кошка, на заднем сиденье самолета. Он еще раз напомнил себе, что, даже если не принимать во внимание его особую, мафиозную влиятельность, он все равно остается некоронованным королем Карибов.

Разбросанные по побережью курорты были давно оприходованы и разделены организованной преступностью с ее феодальными нравами и гегемонией Мейера Лански, рожденной на Кубе. Но семейства вроде Риччи продолжали спокойно стричь купоны.

Сотрудничество Мейера и Этторе Риччи возникло после первой мировой войны. От возглавляемого Мейером «паточного» бизнеса отпочковалась фирма, специализировавшаяся по убийствам на заказ, ею руководил Багси Сигэл. Первым клиентом этой фирмы стал Этторе Риччи, отец Итало.

Сын Этторе, Эудженио, позже – горько оплаканный отец Винса, изучал способы употребления пешни для льда под руководством Мейера и Багса, пока газеты не прозвали их компанию «Убийства, Инкорпорейтед». Поэтому совершенно естественно, что, как только Винс завершил свое ученичество в Лас-Вегасе, парни с Карибов обеспечили ему свободный вход на Багамы. Там как раз требовался хищник, безжалостный бандит вроде Винса.

Курортная жизнь ему понравилась. Он выглядел сногсшибательно в самых крошечных плавках на всем побережье, успешно справлялся с любым количеством спиртного типа «зомби», лихо отплясывал под любую музыку и имел подход к богатым клиенткам, обеспечивая их более основательными впечатлениями, чем скоропалительное соитие, перед возвращением домой, в Гранд-Рапидс, штат Мичиган.

Еще существенней было то, что в казино у Винса все поступления учитывались не хуже, чем в игровом автомате. Многие из остепенившихся проходимцев наперебой предлагали ему контракты на управление их курортами.

Однажды он спросил своего дядю Итало:

– Чио, я плачу налоги с большей части своих доходов. Почему бы мне не выйти на поверхность, как Эль Профессоре?

– Кому нужна известность, cretino? Твоим нелегальным притонам? Твоим проституткам и кокаинистам?

– Я могу отколоть их от «Риччи-энтертэйнмент».

– Слушай Чио, Винс. Я скажу, когда тебе можно будет светиться.

– На собственных похоронах, – съязвил Винс, – вот когда.

Винс немного нервничал во время обратного перелета в Манхэттен – во-первых, самолет вел не его обычный пилот, а какой-то новый, незнакомый, во-вторых, обнаружились кое-какие непрятные симптомы в Гренаде, Мастикве и Гваделупе. Пришлось убрать кассира из казино в Вирджин-Горда. Ребята сработали под несчастный случай при серфинге, так что Винсу это встало втридорога. Самое обидное, никто так и не добился от него, куда он запрятал сто кусков в пятидесятидолларовых банкнотах. Винс заранее представил себе, как Чио скрипучим голосом выговаривает ему: "Buco di culo[22], сперва деньги, потом наказание. Как мертвец скажет тебе, где деньги?"

Кроме того, его заставила почувствовать себя дураком азартная высокая рыжеволосая бабенка, которую он подцепил в казино, владелица сети шикарных магазинов дамской одежды в Индиане и Айдахо. Винсу всегда нравились крупные женщины с большими сиськами. Эта рыжая всю ночь вопила от удовольствия, смущая Винса своими оргазмами. Он никогда не считал секс удовольствием для двоих. Как всякий настоящий сицилиец, он усвоил, что только извращенцев интересует, что испытывает женщина во время полового акта.

Женщины не должны осложнять жизнь. Посмотреть только, как эта индейская цыпочка заморочила голову Чарли, вбила клин между ним и семьей. Но Эль Профессоре с детства вбивали, что он должен быть респектабельным. Так что его лохматая скво просто выпустила наружу то, что уже было вложено.

Но все это еще мелочи по сравнению с новостями кузена Лауро, «дополнительного» менеджера – эту должность Винс ввел совсем недавно. В соответствии с возросшими требованиями клиентов приходилось поставлять кокаин и прочее для желающих через коридорных и девочек по вызову. Эти операции вел Лауро. Прибыль от наркотиков росла так быстро, что почти сравнялась с поступлениями из казино, и все – наличной монетой. Глядя, как лихо Риччи развернулись с наркотиками, напомнил о себе картель Медилли, назначив при поставках розничную цену вместо оптовой. Лауро переориентировался на другие источники. Где-то на Дальнем Востоке он сговорился взять приличную партию по двадцать тысяч за кило. Винс знал, что товар будет из нового источника, но какая ему разница? Была бы цена подходящая.

Винс зашевелился, устраиваясь поудобней на заднем сиденье. Скоро он пересядет в маленький самолет «Фоккер-128», тоже собственность семьи Риччи, спроектированный специально для доставки отдыхающих на курорты Карибских островов. Глядя на Винса, свернувшегося клубочком, можно было подумать, что он дремлет, но мысли его продолжали кружиться.

Его смуглое, арабское лицо с орлиным носом побледнело, под большими глазами обозначились полукружья, словно подрисованные тушью. Плохие новости у Лауро – новый источник зелья накрылся. Сначала ему обещали пятьдесят килограммов в неделю, потом, ссылаясь на технические трудности, цифра снизилась до одиннадцати...

Малыш «Муни» – ужасно шумное устройство. Полуоткрыв один глаз, Винс покосился на индикатор горючего. Они едва притронулись к запасам – эта модель была приспособлена к длительным перелетам.

Модель была знакома Винсу, а вот пилот – нет. Обычно часовой перелет в Майами он совершал с пухлощеким парнем по имени Норман. Новый пилот – очень худой, в темно-зеленых солнцезащитных очках, таких темных, что казались черными, – за все время после вылета не произнес ни слова.

Молчание пилота было по душе Винсу – это давало ему возможность собраться с мыслями. Он запустил пальцы в свои коротко подстриженные курчавые волосы и яростно поскреб череп, словно докапываясь, что там внизу, под ним. Нужно любой ценой уладить вопрос о доставке наркотиков, без них доходы упадут втрое.

Через плечо пилота он взглянул на альтиметр.

– Двенадцать тысяч? Понятно, почему мне дышать нечем. Спускайся.

– Мы летим согласно маршруту, мистер Риччи.

– Я сказал, спускайся! Что это еще за хреновый маршрут на двенадцати тысячах футов? Нам кислорода не хватает!

Винс наблюдал, как пилот выполняет серию поворотов. Стрелка альтиметра начала опускаться.

– Вот так и иди. Дай мне отдышаться.

Он снова свернулся по-кошачьи, подтянув колени к груди. Остроносые ковбойские сапоги стояли под сиденьем. На мгновение Винс окунулся в размытое пространство подсознательного, где самые странные идеи кажутся вполне разумными. Самолет легонько покачивался на поворотах, словно колыбель, медленно, медленно...

Винс встрепенулся, еще не вынырнув из дремоты. Пустые легкие! Ужас! Он открыл глаза. Стрелка альтиметра снова стояла на отметке двенадцать тысяч. Повинуясь инстинкту, Винс сдержал свирепое рычание. Он затаился, изображая спящего. Впереди него пилот потихоньку перекладывал девятимиллиметровый браунинг в правый карман своей коричневой кожаной куртки. Винс, не спуская с него полуприкрытых глаз, осторожно потянулся под сиденье, за сапогами. Он еще туже свернулся, но уже не клубком, пружиной. В курчавых волосах потрескивали электрические заряды, как в кошачьей шубке. Двойной пульт управления находился прямо перед ним. Через секунду пилот повернется, прицелится, и...

Ноги Винса взлетели, высокие каблуки остроносых ковбойских сапог врезались в затылок пилота. Тот рухнул на панель, словно сбитый грузовиком. Удар его тела по панели управления заставил самолет резко нырнуть вниз. Браунинг со стуком упал на пол кабины. Винс схватил его. Самолет стремительно снижался, теряя высоту и скорость. Стрелка альтиметра неуклонно сползала – 12, 10, 8, 6... Пилот в перекошенных, сползших очках был похож на рассерженную птицу. У Винса зашумело в ушах. Он свалился на правое сиденье перед пультом управления, схватился за штурвал и изо всех сил рванул его на себя.

Самолет с натужным ревом сражался с притяжением, падение приостановилось. Винс чувствовал всей кожей обрушившуюся на хрупкую машину тяжесть, казалось, эта сила расплющивала даже завитки его волос. Желудок подпрыгнул к самому горлу. Во рту появился отвратительный кислый привкус. Но «Муни» наконец выровнялся. Альтиметр был на предпоследней отметке – две тысячи. Вывернулся в последний момент, подумал Винс.

Что дальше? Он не летчик. Учитывая количество его перемещений по воздуху, давно пора было позаботиться о летной лицензии. Но что-нибудь всегда мешало. Пилот шевельнулся, поднес руку к затылку и застонал. Винс проанализировал этот звук и решил, что парень не притворяется. Он здорово вломил ублюдку, но из рабочего состояния не вывел.

Вынув из браунинга магазин с патронами, Винс незаметно уронил девятимиллиметровую хлопушку на пол.

– Эй, извини, друг. – Он потрепал пилота по плечу.

– Ох, как больно!

– Ну, извини. Я всегда бешеный на такой высоте.

– Я же ничего не сделал, мистер Риччи... Вы неправильно поняли...

– Да ладно тебе, – примирительно произнес Винс. Его сердце все еще учащенно билось. – Говорю тебе, ненавижу высоту, прямо задыхаюсь. Забудем, ладно?

– Да, конечно. Но лягаетесь вы, как мул. – Пилот робко улыбнулся.

– Говорю тебе, это от нервов. Все прошло. Я уже в порядке. А тебе перепадет хороший кусок... А, вот он, аэропорт Майами. Я просто перепугался из-за высоты. Ты никому не скажешь?

Пилот хитро улыбнулся:

– Ни словечка, мистер Риччи.

Винс с деланным облегчением рассмеялся.

Пилот вызвал наземные службы аэропорта, сообщил свои данные. Четырьмя минутами позже они уже приземлились, и «Муни» подъехал к линии частных ангаров, на одном из которых была надпись: «Риччи».

– Заезжай внутрь, – скомандовал Винс.

В ангаре пилот выключил двигатель. Они с Винсом вылезли из кабины. Навстречу им направлялся мужчина, одетый в рабочий комбинезон. Пилот протянул руку к своим солнцезащитным очкам.

Носок ковбойского сапога Винса, острый, как копье, ударил ему в пах, наверное размозжив яички. Пилот беззвучно согнулся пополам. Винс схватил его руки и завел назад, за шею, придавив к затылку. Под яростным натиском Винса они словно слились в единое существо, курчавые волосы Винса подрагивали при каждом новом ударе. Вдруг что-то хрустнуло – кость об кость, – и пилот завалился вперед. Человек в комбинезоне поймал его у самого пола, покрытого пятнами бензина.

– Господи, Винс, – пробормотал он, – ты что-то разбушевался.

– Я б его иголкой шил с утра до вечера, скотину такую. Хотелось бы мне знать, не он ли сработал на Пеконик-Бей. Помнишь двойную ликвидацию на Лонг-Айленде, Кенни?

Он прижал руку к неистово бьющемуся сердцу и жадно хватал воздух.

– А, вот теперь дошло, кузен – все понятно.

– Этого парня нужно показать Чио Итато. Capeesh?

Винс потер пораненный край ладони и поморщился от боли.

– Между прочим, дай-ка мне пару таблеток аспирина, кажется, мы спускались слишком быстро, уши заложило.

– Нужно было мне самому полететь за тобой.

Винс снова поморщился от боли.

– Ох, ладно. Пора домой, к женушке.

Головная боль усиливалась, но возбуждение понемногу оставляло его. Ну что за жизнь? После изматывающей ночи с требовательной шлюхой, стонущей тебе в ухо, после того, как тебя пытались прикончить на высоте в двенадцать тысяч футов, нужно еще обслужить Ленору, ждущую, чтобы он заделал ей ребенка!

Она действительно этого хочет! О'кей. Никакие извинения не принимаются.

– Эй, Кении, хочешь совет? Никогда не женись.

– Опоздал, Винс.

Вдвоем они втащили пилота, не приходившего в сознание, в маленькую кладовку. Его очки целые и невредимые валялись на промасленном полу ангара.

Глава 18

– Керри, – произнес в интерком Чарли, – мы ждем.

Молодой человек подхватил желтый блокнот с записями и вошел в кабинет Чарли. Вокруг большого стола для конференций сидели три ведущих финансиста «Ричланд-холдингз» и Энди Рейд. Все выглядели непринужденно, за исключением Рейда, у которого, был вид, словно его душил собственный галстук.

Они собрались, чтобы провести нечто вроде репетиции перед встречей с правлением ведущего банка «Ричланд» – "Юнайтед-бэнк и Траст К ". Персонал «Ричланд» очень серьезно относился к таким встречам. Представлять интересы компании было поручено Энди Рейду, имевшему респектабельный вид, но не имевшему мозгов Чарли – отсюда и репетиция.

– Наша главная задача – финансирование программы модернизации «Фуд Ю-Эс-Эй», – сказал Чарли. – Все рефрижераторы устарели, и в любой день листерия, сальмонелла, а то и бутулизм пойдут гулять по нашим складам. – Он нахмурился. – Это информация класса «top secret». Наши морозильники переполнены и не справляются с нагрузкой. Персонал плохо обученный, безграмотный, лет десять назад мы бы ни за что не взяли таких людей на работу. Мы составили смету на модернизацию всех пищевых предприятий. Спасательная кампания обойдется нам в триста миллионов. Это серьезный удар, но все же лучше заплатить их сейчас, чем потом, по судебным искам потребителей, пострадавших от отравления нашими продуктами.

Энди Рейд сунул палец под воротник сорочки и раздраженно покрутил головой.

– Мне это не нравится.

– Еще бы, – согласился Чарли. – Самое важное сейчас – чтобы никто не знал, что без модернизации мы окажемся перед лицом катастрофы. Версия, которую мы предложим правлению банка, такова: люди мы предусмотрительные и осторожные и потому предвидим проблемы и сложности на десятилетия вперед. Понятно? – Он тяжелым взглядом смотрел на Рейда. – Это очень важно, Энди. У них ни в коем случае не должно создаться впечатление, что сейчас мы отчаянно нуждаемся в деньгах. – Ясно? Итак, нам нужна ссуда на пятнадцать лет. Срочная. Керри, твоя очередь.

Звякнул телефон. Чарли снял трубку.

– О'кей, – произнес он. – Простите. Керри!!

Он встал и подтолкнул Керри к выходу из кабинета, мимо компьютерного зала, к скоростному лифту.

– Чио Итало протрубил общий сбор.

– Прямо сейчас?

– Когда это Чио Итало что-нибудь требовалось не прямо сейчас?

Чарли не добавил больше ни слова, но подтекст читался на его лице – острое раздражение из-за необходимости мчаться, бросив все дела, по звонку человека, которого он видеть не мог без гадливости. Это отвратительное прикосновение нравов «старой родины». Знать, помыкающая домашним Эль Профессоре. Приди. Уйди. Сюда. Прочь.

Они спустились в подземный гараж и сели в белый «Пежо-205», гордость Керри. Пятнадцатью минутами позже они припарковались под знаком, запрещающим парковку, на Доминик-стрит, около клуба.

Итало сидел за своим огромным столом, пальцы драматически переплетены, голова опущена так, что длинный нос едва не касается лежащих на столе рук, глаза полузакрыты. Поза номер один, «аббат за молитвой», прокомментировал про себя Керри. Для позы номер два, «дергающийся дервиш», требуется значительно больше энергии.

Чарли сел за стол напротив Итало, стараясь сохранять на лице нейтральное выражение. Керри, стоявший в ожидании разрешения присоединиться к старшим, отметил, что им отпущено дополнительное время для медитации. Похоже, происходит что-то серьезное. Он знал, чего хочет Чарли от Чио. И знал, что Чио отказал. Но зачем нужен он, Керри, на этой схватке титанов?

Наконец глубоко посаженные глаза открылись, а нос на дюйм приподнялся над руками. Итало пальцем поманил Керри и ткнул в сторону стула сбоку. Молодой человек сел. Этот средневековой протокол – полный идиотизм, но старик упорно цепляется за него.

– Ragazzi[23], – начал он повелительным тоном. Это обращение было как звук гонга, как трубный глас дуче, призывающего Италию к оружию: «Cittadini!»[24] Как и большинство старых итальянцев, Итало боготворил покойного демагога, хотя и считал, что дуче бросил страну в пропасть. Но Италия никогда не достигала такого величия, как во времена Муссолини, когда истребляла целые племена безоружных эфиопов и заливала пинтами касторовое масло в глотки коммунистов. – Ragazzi, – повторил он еще раз, – досточтимый Эль Профессоре думает, что он в состоянии сам решить свои проблемы, – саркастическая пауза, – с помощью личного гуру, этой индейской леди. Но только я – слышите? – я могу разрешить своему ребенку оставить мой дом.

Чарли покосился на Керри, пытаясь прочесть его мысли. Они оба привыкли к ораторским экзерсисам Итало. Но в сегодняшнем представлении чувствовалось что-то необычное... Триумф? Спрятанное до поры жало?

Итало полез в ящик стола и бережно выложил наверх «тинкмэн».

– Знакома вам эта machina maladetta?[25] Кевин загрузил ее из Лондона через модем. Мои парни уже разобрались с ней. Керри, посмотри, что прислал мне твой брат.

Керри взял карманный микропроцессор и ввел пароль доступа. Пока он работал, Итало с притворным сожалением обратился к Чарли:

– Ты знаешь, как я не люблю впутывать тебя в наши грязные дела...

– Знаю.

– Но кое-что мне придется разжевать для тебя по буквам. Это сделаю я, а не твоя скво. Я, твоя плоть и кровь.

– Знаю.

Эта пикировка производила скорее умиротворяющий эффект. Она носила настолько формальный, неэмоциональный характер, что напоминала слаженную, заученную перекличку священника и молящихся в каком-то холодном, безликом соборе, равнодушно творимый обряд у безымянного алтаря. Керри поднял голову, его юное, неоформившееся лицо было встревоженным.

– Не знаю, как Кев ухитрился добыть это, но тут – динамит. Видно, что кто-то пытался все стереть, но не смог пробиться через пароли доступа.

Старшие терпеливо ждали. После натаскивания Энди Рейда Чарли предстояла встреча с региональными менеджерами сети телестудий. Потом – с финансовыми представителями объединения из пятисот компаний «Фортуна». В полдень в «Плазе» была намечена еще одна важная встреча...

Что до Итало – кто знает, сколько коронованных особ или папских нунциев записалось сегодня к нему на прием?

– Итак, по календарю – тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, – бормотал Керри. – Вот оно. Октябрь. Помните, да?

– Ты тогда еще учился в школе, – уточнил Чарли.

Керри кивнул.

– Угу. Кев выкопал это в хранилище «Дайва», мы все знаем, что в октябрьской панике «Дайва» не виновата.

– Piu veloce[26], – выдохнул Чио Итало.

– О'кей. О'кей. Среда четырнадцатого октября 1987 года, – заторопился Керри. – Обычный рабочий день. Никаких сюрпризов. В конце дня – сообщение из Вашингтона, явная утечка информации в департаменте торговли. Кто-то из правительственных чиновников сказал, что, когда будут подбиты августовские итоги, они окажутся не особенно хорошими.

– Кто источник утечки? – спросил Чарли.

– Тут этого нет. Просто у кого-то появились сведения, что огромный торгово-промышленный конгломерат из Токио и Тайваня вышел на тропу войны, – Америка переполнена разного рода электронным оборудованием по демпинговым ценам. На арену выходит «Шан Лао, Лтд». Он использует в своих целях «большую четверку» – «Дайва», «Никко», «Номура» и «Ямаичи». Демпинг достигает номинала, пока – без потерь для Шан Лао. «Большая четверка» спасает задницы, сбрасывая подряд все бумаги. Они предпочитают потерять немножко, чтобы не остаться совсем без штанов, когда продавать будет уже поздно.

– Быстрее, – потребовал Чио Итало.

– Демпингом заражаются все цены на всех рынках ценных бумаг. К утру пятницы все компьютеризованные подпрограммы инвестиций заняты загрузкой подконтрольных данных, обрушившихся Ниагарой. В понедельник утром начинает кровоточить акционерный капитал. Катастрофа надвигается на Запад час за часом. Чем дальше на запад, тем больше крови. К концу черного понедельника – весь мир летит в пропасть. Мелкие вкладчики вымыты начисто. Насмерть избиты Сити и Уолл-стрит. Французская, немецкая и шведская фондовые биржи бьются в агонии. Но в одной стране потери умеренные. Правильно, в Японии.

Чарли и Чио, напряженно подавшиеся вперед, одновременно откинулись на спинки кресел. Керри продолжал:

– Чтобы скрыть свою роль Иуды, направившего «большую четверку» прямо в бойню, Шан, в понедельник, девятнадцатого октября, отправляется в министерство финансов Японии – у него там высокопоставленные друзья – и продает своих брокеров.

– С ума сойти, – не выдержал Чарли, – продавать своих!..

– Это превращает его в героя. Министерство финансов поручает «большой четверке» поддерживать японский рынок. Это останавливает падение в пропасть. Только для Японии, разумеется. Больше ни для кого.

Чио и Чарли переглянулись, размышляя. После паузы Чарли произнес:

– Керри, но ведь Шан таким образом приобрел в Азии четырех злейших врагов!

– Азиаты не особенно пострадали, Чарли. Все потери легли на таких, как мы и наши клиенты. А Шан собрал «большую четверку» и выступил перед ними с большой речью – как тренер футбольной команды после решающего матча: «Смотрите, как мы наказали белых дьяволов! Мы показали им свою силу! Теперь нас боятся!..» – что-нибудь в этом духе.

– Как они это проглотили? – поинтересовался Итало.

– Не знаю, но переваривают до сих пор. В этом документе содержится предупреждение – никаких финансовых операций с «Шан Лао, Лтд». Все претензии аннулированы три года спустя. Официально признано, что все произошло случайно, никто не хотел паники на бирже. Шан свободен от всяких обвинений. С точки зрения Токио, вся его роль в том, что он вовремя дунул в свисток. Японец никогда не решился бы на такую авантюру, но Шан – китаец, в этом весь фокус. От него никто не ожидал помощи, а получилось, что благодаря ему Япония выбралась из общей помойки благоухающая, как роза.

– А что будет в следующий раз?.. – Хриплый выкрик Итало – как яростный клекот ястреба, упустившего свою жертву. – Проходимец! А «большая четверка» – жулье! Они задумали поставить Америку на колени! Следующий удар может стать роковым!

Чарли злился все больше – и из-за поломанного дня, и из-за старых новостей, суть которых Чио передал ему раньше.

– О'кей. – Он встал. – Andiamo[27], Керри.

– Останься, – скомандовал Чио.

– Чио, у меня очень напряженный день.

– Сядь, сиятельный Эль Профессоре. У меня есть причины задерживать тебя.

В нависшей тишине Итало словно сжался, напрягся под сморщившейся еще сильнее кожей. Чарли подумал – вот оно, это движение, опереться на хвост, чтобы выпустить жало. Итало приготовился к броску.

– Ты знаешь, зачем я здесь сижу? Зачем я нужен? Потому что я всегда неразумен, неразумно недоверчив и подозрителен. Сейчас на нас наступает китайский подонок, который, если захочет, в любую минуту может зашвырнуть нас назад, в 1929 год.

Чарли, продолжая стоять, нетерпеливо сказал:

– Сейчас, когда на любое изменение рынка сразу же реагируют компьютеры, каждый может нажать на кнопку – и все, начнется новая всемирная паника. – Он сделал шаг к двери. – Мне придется подержать Энди в неведении. Керри, тебе лучше быть у него под рукой, особенно когда он ходит в туалет.

– Просто так на бирже панику не устраивают, – продолжал Чио Итало, будто никто ничего не говорил. – Нужны серьезные мотивы. Но мерзавцы, вроде Шана...

– А ему зачем? Он такой же капиталист, как и все.

– Не совсем. – Чио встал из-за стола, признав конец разговора. – Это единственный капиталист, сын которого трахает мою внучку Банни.

Чарли как укушенный вернулся к столу.

Глава 19

Эта исключительно дурацкая неделя все-таки закончилась. Сражаться с Чио – очень трудная работа, даже если дробить проблему на кусочки, следуя всем добрым советам. Отправляясь к Стефи, Чарли чувствовал некоторый душевный подъем. Он сел в гидросамолет у подножия Каунти-Слип, неподалеку от вертолетной станции, около которой убили Пино.

Когда самолет пронзил облака над Бруклинским и Манхэттенским мостами, уже стемнело. Чарли с удовольствием подумал, что в конце пути его ждет Стефи, хотя и не испытывал такого дикого нетерпения, как перед встречей с Гарнет.

После целой недели лихорадочных переговоров с Базелем он получил единоличный контроль над МАСА, строительным конгломератом внутри «Ричланд-секьюритиз». В Лондоне шурин Джек выполнит несколько несложных поручений, в результате тридцать три процента основного фонда, предназначенных для продажи в Европе, останутся за «Форвард-холдинг-траст», но уже вне поля зрения Комиссии по ценным бумагам и фондовым операциям. И все – абсолютно легально.

Единоличный владелец «Форвард-холдинг» Чио Итало, бесстрастно выслушав объяснения Чарли, наградил его тонкой ледяной ухмылкой. Когда Чарли добавил, что еще восемнадцать процентов будут хранить для Итало в Нью-Йорке, его улыбка истончилась до кинжальной остроты.

– Ты ждешь изъявлений благодарности? – поинтересовался он.

– А ты рискни, – ответил Чарли тоном, дававшим знать, что он сыт по горло выходками старика. – «Хорошо сработано, Чарли. Ben fatto, Чарли. Пойдет?»

И Гарнет, и Уинфилд в один голос уговаривали его обращаться с Итало с прежней почтительностью, обходительностью, предупредительностью и снисходительностью. Чарли привык к этому за долгие годы. Но сейчас он был слишком раздражен, чтобы помнить об осторожности.

Подлетая к Лонг-Айленду, Чарли подумал, что пока отделывается малой кровью. Что затевает Чио, в чем состоит его игра? Наверняка какой-то обман, иначе и быть не может. Почему Чарли все сходит с рук? Чтобы он поверил, что Чио дает ему зеленый свет? Чарли ведет себя довольно прозрачно со своей кусочной стратегией, а его противник абсолютно непроницаем...

Самолет на небольшой высоте пронесся над рябью Ист-Ривер, над мостами Вильямсборг и Триборо, свернул на восток пролетел над Хелл-Гэйт и Рикерз-Айленд. Мысли Чарли разбегались, беспорядочно метались и снова возвращались к отправному пункту всех забот – Чио. За заливом Ойстер-Бей самолет пошел на снижение, приближаясь к маленькому острову, искусственным перешейком соединенному с Лонг-Айлендом. Здесь в 1920 году Маршалл Филд построил свой знаменитый дом с парком, по которому гуляли золотые фазаны. Глубокая бухта Ллойд-Пойнт с востока врезалась в берег. Со временем огромный парк слился с естественной растительностью острова. Теперь этот оазис живой природы воплощал собой компромисс между стремлением штата Нью-Йорк создать новую рекреационную зону и желанием Карло Риччи, одного из четверых братьев Риччи, окружить комфортом двух своих дочерей, Стефанию и Изабеллу.

Шло время. Обе дочки небрежно обошлись с последними гласными своих имен и стали – Стефани и Изабель.

Дом, который купил для них Карло, был построен в начале девятнадцатого века капитаном китобойного судна по имени Кратч или Краттс. Преданность Кратча морю, сделавшему его сильным, особенно ярко выразилась в планировке второго этажа – собственно говоря, одной большой комнаты со стеной из сплошного стекла. Такая конструкция обеспечивала Стефи почти 180-градусный обзор Саунда и дальнего берега Коннектикута.

Маленький самолет Чарли низко скользнул над волнами Саунда. Белые гребни подкрасило золотым заходящее солнце. Впереди был Ллойд-Пойнт.

Что за игру затевает Чио Итало? По идее, Чарли должен был сейчас столкнуться с остракизмом со стороны родственников – но ничего подобного он не чувствовал. Или же Чио ждет удобного момента, чтобы сосредоточить все в своих руках и вышвырнуть Чарли из дела? Отпадает. Анонимность операций «Ричланд» и все обслуживание, все финансовые операции замыкаются на Чарли. Без него все рухнет.

Чарли с несчастным видом сгорбился на сиденье. Рябь на воде резко усилилась, приблизилась почти вплотную – гидроплан пошел на снижение, через минуту коснулся гребней волн, и самолет превратился в лодку, покачивающуюся под резким сентябрьским бризом. Пилот развернул машину к маленькому причалу.

– Отлично. – Это были первые слова Чарли за время полета. – Ждите меня через час, – добавил он, высаживаясь на причал.

– Есть. – Пилот развернул замусоленную книжку. Чарли и Стефи тщательно следили за тем, чтобы их встречи не выглядели любовными свиданиями. Но сегодня Стефи спустилась к самому подножию лестницы, и Чарли сразу увидел ее около лодочного сарая. Он подхватил ее на руки и понес наверх, в дом-крепость. Но не удержался – оглянулся.

– Никого нет, – успокоила его Стефи, – если кто-нибудь появится, я сразу замечу.

Она подбросила полено в камин в гостиной, три стены которой, не считая стеклянной, от пола до потолка занимали полки с книгами.

– Как дела у Керри? – спросила она.

В каждой семье есть секреты, охраняемые столь же ревностно, как отцовство близнецов Стефи. Чарли, сидевший у огня в этом заполненном книгами святилище, вспомнил время, когда они трое – Чарли, Стефи и Винс – были подростками. Мальчишки чувствовали в своей юной кузине ту изюминку, ту эксцентрическую черточку, которая моментально воспламеняет сицилийский темперамент. И наперебой пытались покорить темноволосую красотку с горячими глазами и цветущими грудями.

«Слушай, – однажды возбужденно произнес Винс, – из-за нее с моего „Ливайса“ летят медные пуговицы! Так и хочется подойти к ней сзади и набрать две полные пригоршни доброго мяса... Ох, и скроена же эта девчонка!»

Прошло тридцать лет. Чарли посмотрел на короткие черные завитки волос Стефи, мерцавшие при свете камина. Она подняла на него свои большие оливковые, как у Чио Итало, но шире расставленные глаза.

– У Керри все в порядке, – сказал он. – Мы с ним встречались, чтобы обсудить некоторые сведения, поступившие от Кевина. У него тоже все отлично.

До них донесся глухой, странный звук, что-то вроде треска поваленного ветром дерева. Чарли нахмурился.

– Ах ты, городской трусишка. – Стефи хлопнула его по плечу. – Это волны. Я знаю здесь каждый звук. Сюда доносится шум самолетов. Крики чаек. Иногда – вопли отдыхающих в Ойстер-Бей. А в такие ночи, как сегодня – только волны.

– Мне показалось, хлопнула дверь.

Она покачала головой.

– Чарли, я острее, чем ты, чувствую свою изоляцию, оторванность от мира. Особенно когда отпускаю на ночь Эрминию с мужем. Но сегодня здесь никого. За тобой никто не следит. Расслабься.

– Твой дом, Стефи, кажется мне крепостью. Или убежищем. – Чарли упорно смотрел на горящие в очаге поленья. – Никто из нас не знает, каково это – жить в обыкновенной семье.

– Ты понемногу сходишь с ума. – Она переменила позу, и Чарли заметил, что под юбкой у нее голое тело. Стефи бросила на него быстрый, изучающий взгляд. – И начинаешь играть с огнем. Одумайся, Чарли.

– Прекрати. Меня учили жить достойно. Учили, черт возьми.

– Ну и выучили. Даже себя одурачил. – Она вздохнула. – Как ты собираешься бороться сам с собой? С тем, что составляет твою собственную суть?

У него от обиды сжалось горло.

– Не очень лестное мнение. Я не Чио Итало.

Она снова вздохнула.

– Я вижу, что разошлись пути моих мальчишек. Мое сердце с Керри, но нутром, – она грубым указующим жестом ткнула в себя пальцем, – нутром я чувствую, что будущее мира – это Кевин.

Чарли усмехнулся:

– Обожаю это вместилище правды, но на этот раз оно солгало.

– Может быть, это из-за того, что оно слишком долго было само по себе.

Их глаза встретились – в бессловесном диалоге на сицилийском языке взглядов. Стефи вызывающе вздернула подбородок:

– Правильно, я пытаюсь соблазнить тебя, а ты боишься изменить Гарнет. Она лучше меня? Скажи честно.

Он в замешательстве надул щеки.

– Честно? Когда это честность привлекала урожденных Риччи? Стефи, для меня честным будет прекратить мучить мою любимую кузину. И сегодня подходящий для этого вечер.

– Разве это из-за того, что мы родились не в обычной семье? – Она с широко открытыми невидящими глазами нервно оглаживала себя ладонями. – Да мы бы просто боялись, будь мы простыми людишками, не имеющими никакой защиты!

– Про какую защиту ты говоришь?.. Может, про ту, что предлагает тебе здешний патер? Что он может посоветовать? Зажечь свечку?

– Я говорю про семейную защиту! Что бы мы ни делали, Чарли, нас оберегают – и мы обязаны заслужить это.

– Ну и заслуживай! А меня – уволь. – Он улыбнулся, стараясь перевести все в шутку. Много лет они не позволяли себе ни единого упоминания о своей любви, просто как бы забыли о том времени. Только теперь Чарли понял, насколько мучительно это было для Стефи. Любила ли она кого-нибудь другого? Он почувствовал себя предателем из-за своей любви к Гарнет. Но это неправильно, не может быть правильным!

Он потянулся к Стефи и легонько поцеловал ее.

– Дело не в том, что я не хочу тебя. Но я дал себе обещание, когда встретил Гарнет...

– Винс прав. Ты действительно превратился в узколобого, зашоренного респектабельного обывателя.

– Вы с Винсом обсуждаете меня?..

– Тебя выхолостили, тебя, рожденного настоящим мафиози. – Она вскочила. – Итало тебя съест живьем! От него только и требуется – снять телефонную трубку и сказать несколько слов, и ты исчезнешь. Керри рассказал мне про вашу последнюю встречу с Чио – он заставил тебя кувыркаться, как шарманщик свою обезьянку!

Она разгладила юбку ладонями.

– Он на две головы впереди тебя, Чарли. Я всегда считала тебя нашим семейным гением. Veramente il Professore[28]. А сейчас я вижу, что ты обычный парень, которому Итало разрешил поиграть со своими наличными. Недолго – всего двадцать лет. Обычный. Заурядный.

Чарли чувствовал, как в ней нарастает гнев. Она говорила все громче.

– Что хорошего в том, чтобы быть Риччи? Что дает нам жизнь в нашей семье? Какой смысл, – добавила она, обжигая его взглядом своих горячих глаз, – жить такой ужасной, запуганной жизнью, как мы, и не получить лицензию на одну-единственную кражу? Вот она я, Чарли. Укради меня!

Вдалеке снова раздался странный, сухой треск.

– Мир стучится в нашу дверь, Стефи. Крепость окружена. Жить как Риччи, – значит жить в тюрьме. Можешь ты понять, почему я прошу своего тюремщика – отпусти меня? – Он отрывисто, горько рассмеялся. – Нашу крепость охраняет личная армия. Мы заключаем союзы с правительствами. У нас есть собственные кардиналы и сенаторы. О Господи, даже собственный президент у нас есть!

Сочные губы Стефи разомкнулись, но она промолчала и снова опустилась в кресло.

– Чарли, дай отдохнуть своей профессорской голове.

– Старый contadini[29] держит семью в ежовых рукавицах. Так сицилийский крестьянин отправляет на тот свет трех-четырех жен, замучив их домашней работой и ребятишками. Но теперь все переменится.

– Правда? Детей будут делать иначе?

– Чем больше народу в семье, тем легче чужакам вторгнуться внутрь. Враги приманивают наших детей. Похищают их. Требуют выкуп. Шантажируют семью. Втягивают молодых в преступления. Продают их копам или Налоговой инспекции.

– Чарли!..

– Но и без того – молодые не подготовлены к жизни в этом мире. Двести лет назад в Сицилии все, что требовалось человеку для жизни, – это крепкая спина.

Сегодня нужно уметь читать, писать, считать. Нужно немножко знать историю, немножко разбираться в науке. Юноши и девушки выпархивают из колледжей со знаниями, пригодными для шестилеток. Как ты думаешь, почему мы не берем на работу выпускников высшей школы, пока они не получат звание доктора философии? Когда-то нам не о чем было беспокоиться, кроме горстки честных копов. Но наступила эпоха антитрестовских законов, правительственных расследований и сдерживания цен. У государства – свои внутренние проблемы. А у Итало на шее – китайские триады, японские якудза... Винс получил по носу от колумбийского наркокартеля. Стеф, крепость окружена врагами. Со всех сторон.

– А это разве не причина – не идти против собственной крови! – воскликнула она.

Она причиняла ему боль много раз – и напоминанием о его подчиненности Чио Итало, и обвинением, что он не мужчина, не мафиози, раз отказывается сойтись с ней снова. Не важно, есть Гарнет или нет, но он был слишком мужчина и мафиози, чтобы выдать свою боль. Нападки Стефи – это просто крик одиночества. Она нуждалась в нем больше, чем он в ней, потому что у него была Гарнет.

– Таким видит меня Итало, Стеф. Предатель, под покровом ночи открывший врагам ворота крепости.

Он ожидал негодующего окрика, но вместо этого услышал:

– Чарли, он прав.

Уязвленный на этот раз до глубины души, Чарли встал. На его лице не было никакого выражения. Ему следовало бы хорошенько разобраться в своих мыслях, направляясь сюда. Такая яростная фамильная преданность, такая зашоренность в духе «старой родины» со стороны Стефи была ему в новинку.

– Спокойной ночи, Чарли. – Она нежно помахала ему рукой. – Прости, что наговорила тебе гадостей.

– Это не твой ум говорил.

На ее губах заиграла насмешливая улыбка.

– Приходи еще поболтать.

Оба захохотали, снова – подростки. Глухой звук в отдалении повторился, на этот раз громче. Юные улыбки увяли на их лицах.

Глава 20

В кабинете Чио Итало в клубе «Сан-Дженнаро» тусклый утренний свет с трудом просачивался сквозь пуленепробиваемые оконные стекла. Но в силу своего образа жизни Итало не особенно нуждался в возможности посмотреть на мир. И еще в меньшей степени – в том, чтобы мир смотрел на него.

Иссохшие пальцы-когти нежно коснулись клавиш компьютера. Из Лондона передавали цифры, выражавшие его долю в МАСА. Все было так, как пообещал Эль Профессоре. Но честность племянника интересовала сейчас Чио Итало меньше всего.

Единственная по-настоящему важная вещь – это верность. Чио Итало как воинствующий аббат требовал абсолютной, нерассуждаюшей, непоколебимой верности основополагающему догмату своей религии – семье. Другие ценности он отвергал без сожаления. Человеческая жизнь? Довесок в торговле. Именно поэтому в его жизни не нашлось места никому по-настоящему близкому, как жена или сын. И он не жалел об этом. Он решился наказать Чарли единственным и необратимым образом, и его чувство справедливости не было замутнено и тенью сострадания.

Наверное, бунт следовало задавить в зародыше, не дожидаясь, пока Чарли зайдет так далеко. И тем более пока он спланирует свою линию защиты. Но для этого требовался профессионал. Никто из людей Винса для такой работы не годился. Стиль, которого придерживается Винс, – личное участие в ликвидации, – служит нескольким целям, в том числе повышению авторитета. Такую операцию он обязательно использует в своих интересах, шантажируя Чио притворными угрызениями совести. Нет, Итало требовался человек со стороны, редкий и дорогой специалист, который сумеет организовать безупречный, стопроцентный несчастный случай, а не расправу.

Чио нахмурился. В истории современного мира известно не мало поворотных пунктов и водоразделов, сработанных профессионалами высокого класса. Несчастный случай, выходка сумасшедшего маньяка – все это можно организовать, если обратиться к специалисту. Но среди них Итало мог бы довериться очень немногим. Один специалист по несчастным случаям как раз только что приехал в Нью-Йорк.

* * *

Никки Шан перестал писать и задумался. Он колебался, стоит ли отправлять факс отцу. В июле он своим письмом форменным образом разворошил осиное гнездо. Матери пришлось срочно уехать домой, чтобы утихомирить отца. Бедный лорд Мэйс, Его Сиятельство Безнадега, здорово получил по голове. Легче всех отделался Никки – от отца пришло письмо, состоявшее из одной фразы, где довольно сухо выражалось одобрение его стилю.

Он перечитал свое новое эссе.

"Дорогой отец.

Веками старшие сыновья наследовали огромную ответственность, независимо от того, были они готовы к этому или нет. Не слишком вдохновляющий пример тому – лорд Безнадега, существующий в двух ипостасях, пьющий либо блюющей.

Эта традиция интересно трансформирована американцами: у них президент может полностью пренебрегать своими обязанностями под убедительным предлогом – откровенной тупостью. И вместо импичмента заслуживает переизбрание.

Поэтому все разумные люди здесь быстро постигают все выгоды положения, когда никто не может заподозрить в них способность к мышлению.

Вы получаете счет за покупку, сделанную в далеком прошлом. Или вообще вами не сделанную. Вы выбрасываете счет. И получаете второе извещение, написанное очень вежливо. И пишете вежливый ответ. От месяца до трех длится период регулярного поступления писем, постепенно сбрасывающих покров вежливости. Последнее звучит так: «Мистер Паразит, ваше дело передано нашей команде. Ротвеллер».

К этому моменту до вас доходит, что вы вступили в переписку с компьютером. Бюджет не позволяет держать человека, который читая бы ваши письма. Но позволяет компаниям валять дурака и морочить вам голову сочинениями компьютера. В конце концов вы, может, сдадитесь. Но если вы располагаете временем, энергией и силой воли, у вас есть шансы на победу. Если вы к тому же располагаете мозгами – пакуйте вещи и присоединяйтесь к лорду Безнадеге, пьющему и блюющему. А если мозгов у вас нет, значит, вы уже занимаетесь этим".

Никки недавно купил факс – скорее для Банни, чем для себя. Банни царственно пренебрегала телефоном и никогда не отвечала на звонки. Никто не мог к нему дозвониться. Теперь проблема связи решалась просто.

В Бостоне начинало рассветать. Временами их ночи выдавались такими поздними и активными, что ложиться спать не имело смысла. Поэтому когда Банни раскидывалась, обнаженная, на кровати, почти шесть футов великолепной плоти – и все его, Никки просто садился у окна, поглядывая на реку, и царапал потихонечку в тетрадке, сгорбившись, как монах над Житиями святых.

Умей он рисовать, он запечатлел бы это длинное, нежное тело. Будь он поэтом, он воспел бы ее плоти славу тысячью разных стилей. Но ничего этого Никки не умел, поэтому писал эссе.

Он закрыл тетрадь, и посмотрел на восток, залитый солнцем. Прозрачный луч юркнул в комнату и зажег один из крупных розово-коричневых кружков вокруг сосков Банни. Как пепельница с дымящимся окурком, подумал Никки. Как только Банни проснется, она затащит его в постель для «верховой разминки», как она выражается. Никки знаком был с термином «гиперсексуальность» – специфическое мужское заболевание, проявляющееся в потере жизненных сил. Подобных симптомов он пока не обнаруживал. Никки открыл тетрадь и сделал пометку – нужно разобраться, не является ли постоянная потребность писать эссе проявлением гиперсексуальности.

И тут проснулся его факс. Никки быстро подскочил к аппарату, чтобы переключить на автоматический прием и печать. Факс простучал его координаты и имя, потом:

"Милый Никки, приготовься к семейному визиту – мы приезжаем вдвоем, не позже Рождества, не раньше ноября. Не пропади в канун Нового года! Мама".

Никки постоял около факса, перечитывая письмо. Эти короткие строчки выглядели серьезней, чем самое грозное предостережение. За все годы его учебы в Англии, Швейцарии и Америке Великий Шан Лао ни разу не посетил своего сына. Произошло что-то очень необычное. Возможно, это из-за матери с ее полуосознанной надеждой примирить Шан Лао с союзом Никки и Банни.

Сложив письмо, Никки подошел к своему столу. Месяц назад Банни переехала к нему, бросив свою квартиру. Она сказала, что там слишком часто звонит телефон. Теперь ее косметика была разбросана на его бумагах. Кроме этого, она ничего с собой не привезла. Никки одобрял путешествия налегке, но не беспорядок на рабочем месте. Он наклонился над столом, сдвигая в сторону тушь, помаду и тени. И почувствовал атаку с тыла. Его схватили за мошонку, но очень нежно.

– Бан!

– Стоять, жеребчик. Стоять. Ты весь в моей власти.

– Бан, слушай...

– Тихо, жеребчик. – Она нежно поглаживала его яички.

Выгнув шею, Никки увидел, что она стоит сзади на коленях.

– Ma chere[30], – начал он, – готовится что-то невероятное...

– Да, жеребчик. Я собираюсь овладеть тобой сзади. Где там наш большой толстый фонтанирующий черный Монблан?

– ...мой отец едет к нам в гости.

Ее пальцы рефлекторно остановились, и Никки охнул.

– Бан, эй! Больно!

Она убрала руку, но продолжала стоять на коленях, уставившись на его ягодицы.

– Интересно, знает ли он...

– Что знает? – оглянулся Никки.

– Ну, такой загадочный человек. В смысле, ты и твоя мама даже имени его не упоминали, вроде он какое-то sacred monster...[31]

– Отличное определение! – Никки потянулся к тетради.

– Поэтому интересно, как он узнал...

– Что именно?

– Что я беременна.

Глава 21

Было уже больше шести. Почти весь персонал Ричланд-Тауэр разошелся. Но Чарли Ричардс еще беседовал с руководителями пищевой компании «Фуд Ю-Эс-Эй». Чарли уже связался с Базелем. Теперь, как только поступит ссуда на модернизацию оборудования – и ни секундой позже – откроется возможность отделить «Фуд Ю-Эс-Эй» от анстальта в Лихтенштейне и специально передать Чио в счет его доли.

Чарли вовсе не собирался драматизировать свое стремление обособиться от Чио Итало. Неприятно только, что иногда даже вполне законные интересы приходится защищать не вполне законными способами. К примеру, владелец супермаркета не станет убирать с полок плохо зарекомендовавший себя товар в надежде на неинформированных покупателей. Не пропадать же добру!

Уинфилд ожидала разговора с отцом в кабинете Энди Рейда, волнуясь из-за взрывоопасных новостей. Днем ей позвонил Никки из Бостона и сказал, что Банни беременна.

– О Господи... – растерянно произнесла Уинфилд. – Э... ты... я имею в виду... ты...

– ...хотел этого? – закончил за нее Никки. – Я не могу однозначно ответить на этот вопрос. И еще одно осложнение: ко мне собирается приехать отец.

Уинфилд до сих пор ни разу не задумывалась над очевидным: Никки зависит от своих родителей. И то, каким тоном он упомянул о предстоящем визите Шана, ясно показывало, что роль отца в его жизни грандиозна.

После долгих перехихикиваний с Банни Уинфилд согласилась ознакомить с новостью родителей. Но сейчас ей было не до смеха. Они с Банни были одновременно и очень и не очень близкими. Уинфилд любила сестру, но ее раздражала манера Банни постоянно кому-нибудь подражать. Какое-то время она старалась во всем копировать Уинфилд. Это упрощало общение и в конечном счете было лестным, но самой Банни на пользу не шло. А с тех пор, как она окунулась в свои репродуктивные забавы, не будь они сестрами, им и словечком перекинуться не удалось бы – о чем говорить?.. Особенно резко они отличались именно своим отношением к сексу. Можно сказать, каждая сестра унаследовала сексуальную ориентацию одного из родителей. Безудержное грязноватое эпикурейство Мисси досталось Банни, а Уинфилд получила от Чарли... Что именно?..

Уинфилд ни минуты не сомневалась, что ее отец имел дионисийские наклонности не в меньшей степени, чем любой другой человек, в том числе и эта потрясающая экс-модель, доктор Гарнет, монополизировавшая все его свободное время. Гарнет раздражала ее не тем, что была недостаточно хороша для отца. Просто по мере того, как росло влияние Гарнет на Чарли, убывало ее собственное. Возможно, тот парень, Алек, был прав. Возможно, она действительно сексуально задвинута на отце. Уинфилд нахмурилась, глядя на свои руки с длинными пальцами. Она так мало знала о себе и всегда принимала в штыки то, что узнавала... Стремиться защищать своего отца – разве это не естественно?

В отношениях с Уинфилд Чарли полностью оправдывал свое прозвище – Эль Профессоре. Он был ее наставником по всем вопросам – начиная с того, почему не следует совать под кран включенную кофеварку, и кончая истощением озонового слоя планеты. Во всех отношениях, а не только в биологическом, он был ее создателем. Никто из учителей не имел на нее такого влияния. Не выхолощенные учебным планом воскресенья, проводимые с отцом, давали ей совершенно дикий набор сведений: чем отличается соккер от футбола и регби, почему левоцентристские партии демократической ориентации выставляют своим кандидатом на выборах обреченного на провал лидера... Щедрый разлив информации обрушивался на них обеих, но к Банни вряд ли что прилипло. Во мне он самоутвердился, подумала об отце Уинфилд. Остальное – гены, некоторые из них, возможно, смертоносны.

В отличие от отца она могла бы в одиночку обвести вокруг пальца Чио Итало. Тетя Стефи тоже, но она во вражеском стане, подумала Уинфилд. Чарли редко говорил с ней о Стефи, и само умолчание обеспечило Уинфилд необходимой информацией. Из тех, кто способен противостоять Чио Итало, на стороне отца только она одна.

Что касается матери, с информацией о Банни можно не спешить. Мисси в это время дня на недосягаемых высотах. Не на званом вечере и не в объятиях любовника. Уинфилд спросила себя, насколько пустой должна быть жизнь, чтобы только белый порошок делал ее переносимой?

Звякнул личный телефон Рейда. Уинфилд не знала, стоит ли ей снимать трубку, – если звонит мать, ситуация выйдет щекотливая. Она решила снять трубку и молчать, пока абонент не заговорит.

– Эй, вы меня слышите? – У человека был странный, медлительный выговор.

– Кабинет мистера Рейда.

– Позовите его, пожалуйста.

– Сейчас не могу. Что-нибудь передать ему?

– Скажите, что по его просьбе звонил мистер Кохен.

– Он знает ваш телефон, мистер Кохен?

– О да. Скажите ему, я за городом до следующего вторника. Передайте, что я просил перезвонить мне на следующей неделе, после семнадцатого.

– После семнадцатого? – переспросила Уинфилд, но собеседник уже повесил трубку.

Глава 22

Стало прохладно, сентябрь почти закончился без всяких признаков «бабьего лета». Утро оказалось особенно пасмурным и сырым на уровне тридцатого этажа, где располагалась юридическая фирма «Хигарти и Кребс». Вой сирен пронизывал воздух по всему Нью-Йорку.

Эйлин попросила Ленору Риччи заглянуть к ней в офис.

– Мне была бы очень полезна ваша помощь, – сказала она. – Я могу представить вас под вымышленным именем.

– Эйлин, я никогда не видела этого Баттипаглиа, но абсолютно уверена, что он меня знает, какое бы имя вы ему ни называли.

Эйлин задумалась.

– Мне позарез нужен эксперт, – призналась она после паузы. – Человек, который сумеет разобраться в таком типе, как Баттипаглиа, с национальной точки зрения.

– Что там разбираться? Шарлатан.

– Это вопрос профессиональной этики. Я собираюсь записать разговор на магнитофон. Если б у меня был переводчик, владеющий разговорным итальянским...

– Только не я, Эйлин.

– Вы хотите уклониться от всякого участия?.. Но как же вы собираетесь помогать мне тащить Винса на скамью подсудимых? Не сочтите меня назойливой, но когда мы начнем?..

Ленора покачала головой.

– У меня свой путь.

– Вы дадите мне знать, когда нанесете удар? – В голосе Эйлин чувствовался легкий оттенок сарказма. Крикливый дуэт двух сирен, видимо движущихся в противоположных направлениях, долетел до тридцатого этажа, но женщины его не слышали.

– Эйлин, ради Бога... Мне все это в новинку.

В результате на беседу с Баттипаглиа Эйлин взяла с собой Уинфилд Ричардс.

Место встречи выбрал Баттипаглиа – рыбный ресторанчик в Малбери-Бенд, этот район был известен также под названием «Малая Италия». Эйлин не очень понравилась эта идея, и по совету Уинфилд она позвонила в рыбную забегаловку и попросила передать Баттипаглиа, что она будет ждать его в маленьком ресторане в театральном районе к западу от Бродвея.

– Все еще забываю временами, что вы наполовину сицилийка, – одобрительно сказала Эйлин, повесив трубку.

– Эта половина тоже говорит мне, что с противником лучше встречаться на своем поле.

В половине первого они вошли в маленький, ресторанчик мексиканской кухни на Первой авеню, напротив здания Секретариата ООН. Он был открыт совсем недавно – очень чистый, с хрустящими свежеотпечатанными меню. Женщины выбрали столик около окна, чтобы держать в поле зрения площадь перед ООН. Погода становилась все хуже. По Первой авеню пронесся полицейский седан со включенной, сиреной, ныряя из стороны в сторону в потоке машин. Эйлин поморщилась и закрыла уши руками.

– День сплошных бедствий, – сказала она.

Баттипаглиа появился через полчаса.

– Этот городской транспорт... – пробормотал он извиняющимся тоном. – Вам следовало подробней объяснить мне, как сюда добраться...

Он заказал «Маргариту» и сел – подвижный господин хорошо за сорок, худой и низкорослый, как жокей, наполовину лысый, в больших очках, придававших ему вид испуганного гнома.

– За дам, – галантно провозгласил он, приподняв свой бокал.

– Что бы вы без них делали, – сухо заметила Эйлин.

– Ах, мисс Хигарти, человек не может питаться воздухом... Я обычный гинеколог, подписавший удачный контракт.

– С Риччи, – уточнила Эйлин, открывая сумку. Она достала маленький портативный магнитофон, поставила его рядом с собой, так, чтобы Баттипаглиа хорошо его видел, и прикрыла сложенной салфеткой.

– О'кей? Возражений нет?

– М-м... Я не собираюсь... – Доктор задумался на некоторое время. – Просто имейте в виду, я не смогу добавить ничего нового. – Он послал Эйлин дружелюбную, профессиональную улыбку.

– Посмотрим. Может, мне удастся вытянуть что-нибудь новенькое? – улыбнулась Эйлин. – Вы и я – люди хрупкого телосложения, доктор. Нам известны все уловки слабаков. Но моя спутница, принадлежащая к более крупной расе, вполне способна применить грубую силу.

Баттипаглиа откинулся назад и с удовольствием захохотал, показывая удивительно ухоженные зубы, фарфоровые коронки и пломбы, свидетельство забот высококвалифицированного дантиста. Его смех заглушил вой пожарной машины, пронесшейся по Первой авеню.

– Сначала заглянем в меню, – сказал он, возвращаясь к земному. – Грубая сила, – еще раз с удовольствием пробормотал он.

Втроем они попытались разобраться в меню на испанском языке.

– Подождите, – сказала Уинфилд, – если вы перестанете теребить страницы, полистаем дальше – там должно быть то же самое на других языках.

– А, влияние соседства ООН... – Баттипаглиа отхлебнул из бокала и устроился в кресле поудобней. Ему определенно нравилось сидеть здесь с двумя спутницами и одновременно поглядывать на других женщин в ресторане. Он заметил в глубине зала свою клиентку, англичанку Эмму, красавицу с очень длинными белокурыми волосами. Она тоже работала в службе вызовов Риччи. Очень милая девушка, эта Эмма, и к тому же натуральная блондинка. Везде.

Позади него поблескивала витрина ресторана, плита модной стеклянной мозаики размером десять на двадцать футов. Внезапно к стеклу витрины прижалось лицо коренастого мужчины в берете, высматривающего кого-то в зале. Вдруг у него в руках оказался короткий, тупорылый «Ингрэм М-10». Деловито взглянув на часы, мужчина в берете быстро навинтил на «ингрэм» глушитель и короткой очередью вырезал круглую дыру в центре витрины. Острые осколки стекла разлетелись во все стороны.

Рокот машин на Первой авеню превратил раскат очереди в едва слышное, осиное жужжание. Уинфилд упала на пол, грубо сдернув со стула Эйлин и прижав ее своим телом. Мужчина в берете сунул «ингрэм» в кобуру. Его спутник, стоявший около маленького серого «форда», бросил ему охотничью двустволку двенадцатого калибра, и мужчина в берете поймал ее на лету изящным жестом, как Фред Астор, исполняющий свой коронный номер. И разрядил оба ствола в доктора Баттипаглиа. Выстрелы из винтовки также утонули в грохоте Первой авеню.

Перед выстрелом Баттипаглиа повернулся в сторону стрелявшего, и часть заряда угодила ему прямо в лицо. Кровь, хлынувшая из его груди алым дождем раслескалась по ресторану. Убийца неторопливо обвел взглядом зал, поправил берет и сел в «форд» с нетерпеливо рычащим мотором, за рулем которого уже сидел второй бандит, и машина двинулась с той же умеренной скоростью, с какой разворачивались все события.

Позже, излагая свои впечатления полиции и репортерам, очевидцы отметили, как неторопливо, без суеты действовал человек в берете – словно времени в его распоряжении было сколько угодно.

Уинфилд, сидя на полу, отряхивала осколки стекла с одежды Эйлин.

– Честное с-слово, – повторяла она, не в состоянии справиться с дрожащими губами, – это не в-ваша кровь.

Эйлин, не в силах говорить, указала пальцем на красные брызги на длинных, изящных пальцах Уинфилд.

– И не м-моя т-тоже. Это все – доктора Баттипаглиа... – сказала Уинфилд. – Это все, что мы от него получили.

В отдалении мрачно взвыли полицейские сирены.

* * *

Погода становилась прохладной не по сезону. Слонявшихся по Доминик-стрит бездомных ветер подталкивал в спину, трепал, как сухие листья, подгоняя к Гудзон-Ривер.

Итало Риччи не интересовало, какая погода на улице. Его утром привозили из дому в офис, а вечером – из офиса домой, так что ни шагу не приходилось сделать по уличному холоду и слякоти. Он тоже был приверженцем «ручного управления», но – без отрыва от своего старого дубового стола. В дополнение к текущим делам Итало на протяжении десятилетий занимался кропотливой, трудоемкой работой: составлением досье на политических деятелей разного ранга. По мнению Итало, его архив был не хуже, чем у ФБР.

У него были основания гордиться своими досье. В дополнение к тому, что его агенты собирали годами – устанавливая подслушивающие устройства, вскрывая корреспонденцию, фотографируя свои «объекты», – Итало ухитрился наложить лапу на самые засекреченные документы двадцатого века.

На протяжении полувека Эдгар Дж. Гувер удерживал свою власть, манипулируя государственными лицами посредством огромного объема порочащей информации. Личный архив Гувера был предметом вожделений его компаньона Клайда Толсона. Ходили слухи, что перед тем, как последовать за Гувером на тот свет, Толсон уничтожил заветный архив. Но это были слухи. Итало загодя запасся козырем в виде мемуаров двух пожилых леди, некогда состоявших при опочивальне мистера Толсона. Эти воспоминания могли серьезно омрачить закатные годы экс-компаньона могущественного лидера ФБР. Итало, доставший из рукава козырную карту, совершил натуральный обмен с Толсоном, не унаследовавшим деловую хватку своего патрона.

Архив состоял из двадцати семи дважды прошитых папок. На протяжении долгих лет Итало переписывал их содержимое на компьютерные диски. Конечно, у него было много молодых помощников, которые могли бы выполнить эту работу. Но тогда они узнали бы то, что знал только он. Поэтому Итало Риччи решил взять этот титанический труд на себя. И был уже на половине пути к его завершению.

Он уже знал, кто из членов Верховного суда любит переодеваться в женские платья, – это могло принести существенную пользу на случай какой-нибудь коммерческой тяжбы. От сенаторов, принимавших услуги проституток-мальчишек, Итало получил много исключительно полезных предупреждений. Короче, он располагал информацией об интимной жизни всех субъектов деловой и политической жизни страны от А до Л. Единственная проблема – сроки. Многие объекты досье уже ускользнули от Итало на тот свет.

Он выключил компьютер. Где-то за Гринвич-Виллидж завопила сирена. Ненавистный Итало звук, символ необузданной ярости безумного мира снаружи. Вой сирен всегда напоминал ему вопли плакальщиц на похоронах, гнусных стервятников, которым платят, чтобы с помпой выразить свое неискреннее горе. Настоящие люди молча склоняются перед ударами судьбы. О жизнь! Ты вечно припасаешь невзгоды... для тех, кто еще жив.

Часы на церкви пробили час дня. Телефон, стоявший у его локтя, звякнул. Итало сразу же снял трубку.

– Onorevole[32], – произнес знакомый грубый голос. – Это Игги.

– Слышал, что ты в городе, amico mio[33]. Счастливое совпадение, позволю себе добавить.

Собеседник кашлянул.

– К твоим услугам, дорогой старый друг.

– Доставь мне удовольствие разделить с тобой завтрак, – продолжал Итало. – Ты сейчас свободен?

– В каком ресторане мы встретимся?

– Рестораны убивают, – мягко рассмеялся Чио Итало. – У меня в офисе, дорогой друг. Прямо сейчас.

* * *

– Грубая работа, – произнес Чарли. Его лицо было бледным, губы мрачно поджаты. Они с Гарнет смотрели вечерний выпуск новостей.

– Но эффективная.

– Я вижу на этом товарный знак Винса Риччи.

Они тщательно выбирали слова. Не из-за подавленности и растерянности, в которую погружаются обыватели после получасовой лавины преступлений и бедствий, обрушенной на их головы вечерним выпуском новостей. Это было отрешенное молчание мыслящих людей, яростно ищущих выхода, отчаянно пытающихся увидеть смысл в жестоком и иррациональном – и терпящих поражение.

Гарнет допила свой коктейль и встала, разглаживая юбку. Она покосилась на Чарли, пропустив сквозь пальцы белый хохолок на макушке.

– И Уинфилд в это время была совсем рядом?

Чарли кивнул со странной безучастностью.

– Она сказала мне, что никто больше не... – Он замолчал и прерывисто вздохнул. – Винс должен был знать, что она там. Он понимал, что ей грозит опасность.

Гарнет помолчала, потом задумчиво произнесла:

– Наверное, наемного убийцу выбирают так же тщательно, как, скажем, когда приглашают художника написать портрет... Ему нужно предоставить творческий простор, возможность принимать собственные решения и через них выразить свою жуткую душу. – Лицо Чарли все больше мрачнело. – Тогда это убийство – автопортрет Винса Риччи. Не хочешь ли сегодня поесть дома? Рестораны становятся опасными...

Чарли не отозвался на шутку. Он осушил стакан и налил себе еще немного ирландского виски.

– Если я попрошу ее бросить это дело, она не послушается и влезет еще глубже. Винс особенно жесток с теми, кого он считает не просто врагами, а предателями. Если ты – Риччи и идешь против него, ты заслуживаешь особой смерти.

– Что такое особая смерть? – мрачно спросила Гарнет. – Можно ли сделать труп в два раза мертвее?

– Особая смерть, – он говорил намеренно жестким тоном, – когда речь идет о многообещающей молодой женщине...

Он осекся. Гарнет заплакала, очень тихо.

– И такое происходит каждый день, где угодно... – Слезы накапливались в углах ее миндалевидных глаз. Одним рывком она преодолела расстояние между ними и прижала его лицо к своей груди. – Она ответственный человек, твоя дочь. Дело, которое она себе нашла, – грандиозное, но очень рискованное. Мы все сейчас – в зоне повышенного риска. Когда-нибудь, когда немного стихнут политические страсти и мы перестанем пугаться из-за коммунистов, тогда мы увидим лицо настоящей опасности. Политические страсти – пустая риторика, а вот это – реальная угроза... Через сколько десятилетий люди смогут дышать спокойно?

– И пить чистую воду, – иронически продолжил Чарли.

Гарнет наградила его увесистым подзатыльником и отпустила. В надвигающихся сумерках по реке проплыл маленький парусник.

– Ох, какая красота!

Гарнет подошла к нему Они вдвоем придвинулись к окну, любуясь рекой.

– Я влюблен в твой дом, – сказал Чарли, обнимая Гарнет. – Здесь я чувствую себя свободным, способным все изменить в своей жизни.

– Исключая меня. Кстати, он уже не мой.

– Твой друг его продал?

– Передал Фонду Германа.

– А что это такое?

– Общественная организация. – Гарнет туманно помахала рукой. – Образование, окружающая среда... Тебе было бы полезно встретиться с ними. У них есть какие-то идеи насчет реформы образования. Правда, боюсь, ты для них немного радикал. Правда, если ты захочешь вложить в них деньги, на твой экстремизм посмотрят сквозь пальцы... – Она мягко засмеялась. – В любом случае, мне предстоит выкатиться отсюда.

Где-то в Саттон-Плейс завыла сирена, затихая по мере удаления. Гарнет повернулась, крепко поцеловала Чарли в губы и высвободилась из его объятий.

– Пойду на кухню. А ты – марш к телефону, позвони Уинфилд. Спроси, как она там. Скажи, что ужасно переживаешь. И ты почувствуешь себя лучше. А я пока разогрею что-нибудь в духовке.

– Она знает, что я переживаю.

– Скажи это еще раз.

– В этом нет никакой необходимости. Мы с Уинфилд отлично понимаем друг друга.

– Любой женщине нужно напоминать, что ты думаешь о ней. Запомнишь или записать это для тебя?

Он рассмеялся.

– Не надо. Запомню.

Он остановился у окна со стаканом в руках, размышляя, звонить Уинфилд домой или в контору. Вдалеке, под высокой аркой Квинсборо-Бридж, две сирены взвизгивали, выли, перекликаясь, как играющие волки.

Тяжело нагруженный, глубоко осевший лихтер шел вверх по течению, оставляя на воде кремовый шлейф, отражающий угасающие лучи. На борту со свернутым кольцами канатом в руках стоял пожилой мужчина с седыми волосами. Заметив Чарли, он деловито помахал ему рукой.

Чарли поднял руку, собираясь махнуть в ответ.

Задняя часть дома с грохотом взлетела в воздух. Ударной волной его швырнуло на стеклянную плиту, и вместе с окном он вылетел наружу. С залитым кровью лицом Чарли упал на траву в садике перед домом. Позади бушевало пламя. Взорвался газ!

Он поднялся на ноги, не обращая внимания на струящуюся по лицу кровь, и через выбитое окно вскарабкался в дом. Гарнет была не на кухне – она лежала на полу в коридоре, как сломанная кукла. Он подхватил ее на руки. Казалось, она ничего не весит. Совсем ничего. Как кукла.

Чарли вынес ее наружу. Тишина была страшной, давящей. Старик успел пристать к берегу на своем лихтере и сейчас бежал к Чарли.

– Осторожно, мистер! – кричал он. – Не передвигайте ее! Осторожно!

Ноябрь

Глава 23

– Дело не в том, что люди заводят больше детей, – объяснял Баз Эйлер своему менее преуспевшему соседу и коллеге – дерматологу. – Просто теперь каждый хочет получить своего ребенка из рук доктора Эйлера.

Большой дом из белого кирпича, в котором доктор Эйлер арендовал помещения для офиса, находился на Семьдесят второй улице. Двадцать этажей сверху были жилыми, внизу работало медицинское содружество. Слева от парадного входа делили пространство педиатр, терапевт и дерматолог. Направо – такое же помещение занимал Баз Эйлер и его персонал, три медсестры и физиотерапевт. Холл освещали изящные лампы стиля «арт деко» – полукруглые перламутровые стеклянные тарелки, разрисованные зеленоватыми водорослями. На блестящем эбонитовом столике – статуэтка, девушка в коротенькой юбочке с борзой, обе фигурки покрыты бронзовой патиной, оттенявшей водоросли.

Баз Эйлер надеялся в ближайшем будущем расширить свою территорию за счет дерматолога. Обычно швейцар уважительно провожал к приемной Эйлера телезвезд, певиц, жен высокопоставленных чиновников и другую первосортную публику, поэтому сейчас он был ошарашен при виде двух молодых людей, одновременно влетевших в холл, как будто их выстрелили из двустволки.

– К Эйлеру – куда? – спросил один из них, в неправдоподобно вываренных джинсах и белой кожаной куртке в закатанными до локтей рукавами.

– Вы за женой? – растерянно спросил пожилой швейцар.

– Отец, я бы не сдвинул с места эту бочку с салом. Туда?

У швейцара был вид, будто он встретился лицом к лицу с чумой. Молодые люди одновременно подскочили к двери в приемную Эйлера, распахнули дверь и влетели внутрь.

– Слушаю вас... – автоматически произнесла дама, сидевшая в приемной. Ее лицо, только что выражавшее профессиональную доверительность и легкую надменность, вытянулось и стало точь-в-точь как у швейцара. Это была очень миловидная брюнетка лет сорока, ее глаза моментально отметили белую куртку и белесые джинсы и расширились в неприятии фасона, места производства и символизируемого ими образа жизни.

– Док там?

– Прошу про... – Брюнетка на секунду утратила дар речи, когда слова молодого человека – «Док там?» достигли ее слуха. Собрав все свое мужество, она продолжила: – Прошу прощения, вам назначено время?

– Там или нет? Быстренько, леди. – Юный хулиган говорил отрывисто, словно для него обычное дело – крик, но лично для нее он делает одолжение.

– Доктор Эйлер принимает только по записи, – стойко произнесла она.

Оба парня надвинулись на нее, как быки.

– Это «да» или «нет»?

– Да, если вы записались на прием. Иначе – нет.

– Ох, Иисусе, – простонал разговорчивый, адресуя жалобу своему спутнику. – Она может ответить на простой вопрос? Ну-ка, Лу, позови его.

Молчаливый Лу вышел из офиса. Видно было в окно, как он подошел к «роллсу», стоявшему на Семьдесят второй перед парадным входом, и обменялся несколькими словами с пассажиром, сидевшим позади шофера. Хлопнула дверца, и Лу вернулся в контору Эйлера, но теперь он грузно ступал позади мужчины, движущегося, как танцор, быстрой, уверенной походкой, с пятки на носок. Черные горячие глаза Винса Риччи быстро обежали приемную, секретаршу и нескольких пациенток, ожидавших доктора. У миловидной брюнетки возникло ощущение, что в приемной резко повысилась температура – вероятно, так чувствует себя филе-миньон при приближении вилки.

– Чем могу быть полезна?..

– Где личный офис дока Эйлера?

При звуке его голоса оживились даже те женщины, которые до сих пор не отрывали глаз от своих журналов. В приемной установилась наэлектризованная тишина – в этом святилище, где лечение последствий эротических восторгов вроде бы не предполагало внезапной возможности новых! Блестящие черные кожаные брюки Винса облегали его, как перчатка, вызывающе обрисовывая ягодицы. Тонкая черная кожаная куртка подчеркивала ширину плеч, как у тореадора.

Секретарша, сраженная этим натиском воплощенного мужского начала, с ужасом почувствовала, как против воли ее рука поднялась и указала на закрытую дверь.

– Но у него пациентка...

– В приличном виде?

– Простите?..

– Док ковыряется в ней? Без штанишек, ножки врозь? Да?

Не получив ответа, Винс чарующе улыбнулся и кивнул на дверь двум своим спутникам. Они с грохотом распахнули дверь. Один ворвался внутрь, огляделся и шагнул назад.

– Там все о'кей, Винс.

В это время Баз Эйлер беседовал с молодой женщиной – полностью одетой – владелицей брокерской конторы в деловой части города. Эйлер возмущенно вскочил.

– Не входить! – рявкнул он.

– Все в порядке, Баз! – крикнул Винс, надвигаясь на маленького светловолосого пухлощекого Эйлера.

– Кто вы такой, черт побери? – храбро произнес Баз.

– Детка, я самый счастливый итальяшка в Нью-Йорке! Я – Винс Риччи:

Стук упавшего стула, задетого Базом, был как пистолетный выстрел. Доктор Эйлер моргнул.

– То есть вы... э... приходитесь миссис Риччи...

– Я будущий папочка Юджина Риччи! Дружище, ты волшебник! – Он обхватил База руками и в жутком медвежьем объятии начал трясти. – Ленора сообщила мне новость сегодня утром. Все, что захочешь, для тебя сделаю! Все, Баз, абсолютно все! Для такого хорошего парня мне ничего не жалко!

– В-вы...

– Загляни в свое маленькое сердечко, Баз, спроси, чего оно хочет? Все будет твоим, дружище, все!

– Н-но я...

– Для начала – приглашаю тебя и твою бабу на уик-энд за границу. Маленький остров в Средиземном море. Там нечего делать, только играть – ты играешь, Баз?

– Э... я...

– Баз, твой бридж по четвергам – это курсы вышивания!

– Кто вам...

– Детка, я сделал свое домашнее задание. Уж если я нашел себе друга на всю жизнь, я должен насквозь его видеть!

– Насквозь?..

У База вдруг пересохло в горле.

– Ваши ребята, доктора, показали мне твои оценки в колледже, статьи, которые ты написал, и все такое. Высший класс! У тебя куча поклонников, дружище, и я – среди них.

– Эта информация конф...

– Не для своих, Баз-беби. Я же свой, понял? – Винс взглянул на часы. – Ох, черт, пора бежать.

Он достал из кармана два конверта.

– Авиабилеты. Апартаменты класса «honeymoon»[34]. Со всем почтением от будущего отца Юджина Риччи! Еще увидимся, Баз, детка.

Винс звучно чмокнул доктора в пухлую щеку и прокатился ураганом по приемной, рассыпая воздушные поцелуи всем сидящим женщинам. Когда он исчез, сопровождаемый своими хулиганами, три женщины, ожидавшие приема, бешено аплодировали.

Глава 24

Блумфилд – это Хобокен-стрит, ряд домов застройки 1890 года, с богатыми архитектурными украшениями в стиле прошлого века. Спальня Керри Риччи на втором этаже окнами выходила в маленький – с почтовую марку – садик. Ночью пошел легкий снежок, припорошивший кусты и два цветущих еще дерева. Теперь они были похожи на имбирные пряники, присыпанные сахарной пудрой. Снег перестал идти в четыре утра. Именно в этот момент проснулся Керри.

Во сне его охватил страх. Ему снилось, что через пролом в стене в дом вторглись захватчики. Они были... Этого он вспомнить не смог, но его плечи и грудь были покрыты гусиной кожей, а рука под подушкой сжимала плоскую «беретту» двадцать пятого калибра, которую ему приказали держать при себе.

Он прислушался, затаив дыхание. Ничего. Это обеспокоило его еще больше, чем дурацкий сон, потому что в доме явственно ощущалось чье-то присутствие. Керри тихо выскользнул из кровати, держа перед собой маленький пистолет.

И застыл. Кто-то сидел в плетеном кресле у окна. Нет, это не игра света. Человек, сидящий молча...

– Сиди спокойно, – произнес Керри. Он был слишком напуган, чтобы осознать, что его голос похож на сухой клекот. – Не шевелись.

– А на кой хрен мне шевелиться? – лениво поинтересовался... Кевин.

– Тварь ползучая! – завопил Керри. Он швырнул в брата пистолетом и прыгнул следом сам.

Несколько минут они возились, награждая друг друга звучными шлепками. Шлеп. Бах. Ух! Бум! Наконец оба успокоились. Керри сел рядом с братом в такое же плетеное кресло. Все в доме было в двух экземплярах, включая столики на кухне.

– Мог придумать способ попроще, чтобы устроить мне остановку сердца, – проворчал Керри. В темноте они едва видели друг друга. Но не особенно в том нуждались. Каждому хватало зеркал, чтобы вспомнить, как выглядит брат.

– Эй, Кер, тебе снился паршивый сон.

– Я видел во сне, как мой брат совершает один из своих знаменитых взломов и проникновений.

– Между прочим, я воспользовался собственным ключом.

– Прими мои извинения, – с преувеличенной кротостью произнес Керри. – Как ты оказался дома? Что тебе поручили?

– Взлом и проникновение, что еще? – Кевин побарабанил пальцами по подлокотнику. – Как насчет кофе?

Керри встал.

– Сейчас сварю.

– Все готово. Я приехал полчаса назад.

– Ловкий ты парень. – Керри выглянул в окно. – Смотри, Санта-Клаус за работой. Ты на Рождество?

– Не знаю. Ты сможешь проскочить со мной на уик-энд на остров? Хочется побыть с ма. На случай, если я не смогу задержаться до Рождества.

– Ей это было бы кстати, – согласился Керри.

Они молча спустились на кухню. Кевин налил в две кружки дымящегося кофе, и они сели, каждый за свой стол, лицом друг к другу.

– Смотри, классическая диспозиция – мистер Плохой против мистера Хорошего. – Керри отхлебнул из кружки. – Интересно, откуда Чио Итало знает, отправляя тебя сражаться с драконами, что мы не поменялись местами?

– Вариант проверки: выдается парное задание. Тот, кто справитсй без «тинкмэна», – ты. – Кевин помолчал. – Но если нужно узнать, что затевает Шан Лао, посылают меня.

– Никто не знает, что затевает Шан, – сказал Керри. – Чарли говорит... – Он умолк и бросил на брата косой взгляд. – Слышал, что случилось с Чарли и его любимой индианкой? У него сейчас веселая жизнь. Леди в больнице – ожоги третьей степени, пересадка кожи, круглосуточное дежурство, питание через капельницу... Чарли просидел у ее койки до холодов.

Кевин пристально смотрел на брата.

– Понятно.

– Думаешь, Чио отвалил кусок газовой компании? – спросил Керри безразличным тоном, скрывая внутреннее напряжение.

– А как ты думаешь, сколько на этой планете парней, способных устроить добротный, старомодный взрыв газовой плиты?

– Я в восторге от нотки восхищения в твоем голосе. Может, знаешь ниточку к этому взрыву? Или к тому, что случалось с Уинфилд? Ее чуть не подстрелили.

Кевин кивнул.

– Шмулка Рубин.

– Шмулка что?..

– Этого парня вытащили из советского ГУЛАГа еще до гласности. Ходит всегда в берете. Работает по контрактам Винса в Манхэттене. Он, конечно, сначала вырезал круг в стекле своим «ингрэмом»?

– Господи, почерк дизайнера, торговая марка и так далее. – Керри издал странный мяукающий звук, выражающий не то боль, не то покорность. – Семья слишком разрослась, Кев. Чарли говорит, у нас на шее слишком много заложников.

– Что он имеет в виду?

Керри начал загибать пальцы на руке.

– Одна дочка Чарли оказывается под прицелом, когда Винсов Кошер-ностра открывает огонь. Вторая – на крючке у единственного сына желтого дьявола... Я не говорил тебе? Банни вынашивает первого внука Шан Лао. Если бы это было в его силах, Чарли обеспечил бы ей пожизненный запас противозачаточных ретроспективного действия. Представляешь – родители глотают по таблетке, и ребенок... исчезает.

Кевин расхохотался.

– Такая штука здорово пригодилась бы, когда мы с тобой решили появиться на свет.

Повисло молчание. Братья когда-то условились не говорить о своем загадочном отце, но это не значит, что они о нем не думали. Керри встал и подошел к кухонной двери, выходившей в сад.

– Он всегда был для меня пустым местом, – сказал Керри, позволив себе на этот раз зайти дальше, чем обычно, в своих догадках. – Я его немного побаивался, вот и все. Сейчас он хочет все изменить. Всю жизнь он только получал. Сейчас хочет жить, отдавая. Никто не позволит ему уйти далеко с такими мыслями. В особенности Чио.

Кевин громко хмыкнул.

– Но кто выгадает от потрясающей затеи Эль Профессоре, ты?

– Говори за себя! Никто не выгадает. – Кевин хотел что-то сказать, но Керри продолжал: – Если взрыв был организован для того, чтобы взять Чарли на короткий поводок, – затея провалилась. Ты знаешь, что такое сицилийская testa dura[35] – чем больше по ней бьют, тем она упрямей.

– Чио решил послать меня на Филиппины. – Кевин тяжело вздохнул. – Я бы с удовольствием побыл дома на Рождество.

– А что там, на Филиппинах?

– Для тебя – ничего, Кер. Это между мной, Винсом и Итало.

Керри искусно передразнил вздох брата.

– Говорят, Филиппины – это супер... Кев! – внезапно оживился Керри. – Кев, послушай. Я говорил только что – помнишь? – Как Итало отличит, кого из нас он посылает?

Кевин некоторое время сидел неподвижно.

– Как? Да никак! В жизни не разберется. Только ма знает об этом, – добавил он, прикоснувшись к левому глазу. – Но она никому не говорила.

Оба задумались.

Глава 25

Возвращение к нормальной жизни? Долгое время для нее этот вопрос не существовал. Прогнозы докторов относительно ее будущего никогда не начинались с «Уверен, что...» – всегда только «Можно надеяться...». Это была одна долгая, бессонная ночь, окутанная неизвестностью. Из-за швов на лице ее глаза закрывала повязка, но сможет ли она видеть, когда повязку снимут, врачи не знали. Зрения у нее пока не было. И осязания тоже – обе руки замотаны бинтами и привязаны к лубкам. Не было ни обоняния, ни вкуса. Четыре окошка в мир из пяти захлопнулись. Единственная лазейка – слух. Люди обращались к ней, но ответить она не могла. И даже те, кто хотел подбодрить ее, замолкали. Даже Чарли.

Чарли. Гарнет знала, что он рядом. Раздавался его голос – ровно, спокойно. Он был последней ниточкой между ней и небом. Голос бывал веселым или грустным, бодрым или подавленным. Чарли был всем ее миром.

Возвращение Чарли в обычную жизнь – другое дело. Первые две недели после взрыва он искренне радовался гестаповскому режиму ожогового отделения, непреодолимому для репортеров, стервятников с TV и его родственников. Сюда пускали только его, полицейских и пожарного инспектора. Чарли видел рапорт, в котором говорилось, что взрыв на кухне – обыкновенный несчастный случай. Почему они так решили – непонятно. Гарнет не могла ничего рассказать, а Чарли не присутствовал при взрыве.

Его возвращение к жизни? Разбитый нос и выбитый передний зуб, вот и все. И еще несколько порезов – осколками стекла. Все повязки с него сняли через неделю. И выглядел он не хуже, чем после небольшой потасовки.

В конце концов он понял, что задача полиции и пожарных проста, предельно проста: поскорей перевернуть страницу, обрезав все болтающиеся ниточки. Циничное наблюдение конечно, но после истории с газом Чарли немного переменился.

Он не мог думать ни о чем, кроме Гарнет, а также – был ли случайным взрыв? Если б она погибла, его мысли были бы поглощены печалью. Но теперь он мог надеяться – а это зыбкое, болезненное состояние. Поэтому он готов был держать страницу перед глазами сколько угодно долго, как бы ни торопились перелистнуть ее полицейские.

Итало дважды приезжал в больницу – потрясающе, при его ненависти к людным местам! Его не пустили, к счастью, но он оставил оба раза очень изысканные, дорогие букеты для Гарнет. Больше он не приезжал, но поток даров не иссякал – духи, цветы, шоколад, журналы... Джентльмен старой школы.

Сидя около Гарнет, Чарли неотрывно смотрел на ее неподвижное тело, выискивая малейшие признаки улучшения, чего-нибудь, способного поддержать его надежду. Но единственными проявлениями жизнедеятельности оставались дыхание и пульс. Не на что опереться. Ее дорогое лицо, проказливое личико эльфа, скрывала толстая повязка, без отверстий для глаз, с единственной сардонической щелью рта. Раз в день Чарли выставляли в коридор, пока бригада из трех сестер меняла повязки и накладывала мазь. Неуклюжая языческая имитация последнего причастия. Бесчисленные капельницы и датчики, провода, уходящие куда-то под повязки, давали пишу для нелепых, с налетом научной фантастики, кошмаров. Чарли был в восторге, когда из палаты вынесли кислородную подушку. Он был счастлив, когда от бинтов освободили ее правую руку и сказали, что заживление идет благополучно. И не мог дождаться, когда снимут гипс и шины с ее левой ноги и руки. О, это будет день великих надежд! Но когда?

Почему-то он был уверен, что большую часть времени Гарнет в сознании. Когда он держал ее правую, все еще неподвижную холодную руку, несколько раз кончики ее пальцев слабо нажимали на его ладонь.

Потом – огромный шаг вперед: она погладила его пальцы с трогательной слабостью новорожденной.

Понемногу Чарли начал вызывать раздражение у больничного персонала, у чопорных нянечек и докторов, говорящих с сильным иностранным акцентом, у суетливых санитарок, расходовавших на него скудные резервы своей влиятельности. Ему приносили не ту пищу, которую он заказал, пересаживали со стула на стул, выстраивая нелепые мизансцены с целью подчеркнуть свою значительность. Мелкие, грязные уловки. Как могли занимать кого-то проблемы самолюбия в этом мрачном концлагере? Вся атмосфера этого места была такова, чтобы подавлять дух, пока надежда не зачахнет и не умрет.

Чарли мечтал перевезти Гарнет в частную клинику «Ричланд», находившуюся в лесу, на севере Вестчестера. Это было богатейшее заведение, с самой современной аппаратурой и с персоналом, говорящим по-английски, как положено говорить на родном языке. Там его надежды расцвели бы. Там нашли бы способ вывести Гарнет из состояния смертельной пассивности, и началась бы новая жизнь. Но здесь было лучшее ожоговое отделение во всей стране, приходилось терпеть.

Однажды по недосмотру его забыли выгнать из палаты во время перевязки. То, что увидел Чарли, когда доктор и две медсестры разрезали бинты, было голой, сырой, влажной плотью. Потом все снова скрылось под повязкой, намазанной лечебным гелем.

Она моргнула?.. Волосы сгорели, брови и ресницы, конечно, тоже, но разве не шевельнулись ее веки?..

– Вы заметили, доктор?

Молодой венесуэлец бросил на него скучающий взгляд.

– Вы что-то сказали?

– Она моргнула.

– Правда? – Он отвернулся, обращаясь к медсестре, словно наблюдение Чарли не заслуживало доверия.

– Не заметила, – ответила медсестра-иранка.

Медицинская бригада исчезла, не удостоив его больше ни словом. Чарли подошел к кровати, и его сердце подпрыгнуло от радости: Гарнет получила новый облик, более человеческий. Повязки стали тоньше, и теперь она уже не напоминала ни средневекового рыцаря, закованного в латы, ни хоккейного вратаря. И – о чудо! – в новых повязках были ослепительно прекрасные отверстия для глаз!

– Гарнет, я видел, как у тебя шевельнулись веки. Я знаю, что ты это сделала! – Его голос был глухим, как у человека, произносящего вслух свою самую потаенную мечту. Чарли не сводил глаз с ее новой маски. Ей запретили шевелить головой и разговаривать. Но слышала ли она это?

Между двумя пластами повязок видно было только ее правую руку. Левая часть тела Гарнет приняла на себя ударную волну. Чарли со вздохом отвел глаза от маски и посмотрел на открытые пальцы правой руки. Гарнет приподняла и опустила два пальца, еще раз повторила этот жест – жалкое, почти незаметное движение, но его значение было огромным!

– Да! – завопил Чарли. – Ты говоришь – да. Ты вернулась... Ты со мной.

* * *

В комнате отдыха для пациентов все были в пижамах и халатах, только Чарли, наполовину посторонний, – в слаксах цвета хаки и теннисном свитере.

– У тебя запущенный вид, – констатировала Уинфилд. – Знаешь, Эйлин до сих пор полностью деморализована, хотя уже столько времени прошло.

– Жаль, что она одна. Кажется, ты тоже оказалась на линии огня.

– Это гены Риччи. К тому же Эйлин сейчас беременная, это, естественно, ограничивает свободу выбора. Не очень приятно в таком состоянии наскакивать на человека, который может перестрелять всех вокруг тебя.

Чарли нахмурился.

– Чудовищная история.

– Что чудовищно – так это что Винс ухитрился одним ударом уничтожить главного свидетеля обвинения и запугать Эйлин! – Уинфилд замолчала и заставила себя устранить раздражение с лица. – Мы как раз собирались включить в процесс других проституток Риччи, которым было сказано, что они здоровы. Уже сейчас мы можем выйти с десятком свидетелей, получится грандиозный процесс, процесс века. Но Эйлин не может решиться на последний шаг.

– Который состоит?..

Уинфилд замолчала и послала Чарли смущенную полуулыбку.

– Лучше тебе этого не знать. Ты и так под прицелом.

– Уинфилд, это был несчастный случай.

– Которая из коробок с шоколадными помадками от Чио Итало заставила тебя переменить свое мнение?

Болезненная гримаса на лице отца вызвала у нее угрызения совести. Она попыталась загладить свой промах шуткой:

– Для меня, впитавшей скепсис, сидя на отцовском колене, твоя доверчивость подозрительна.

Чарли подмигнул ей.

– Настоящий профессор не упустит возможности поделиться мудростью. – Он пожал плечами. – Наверно, я никогда не был настоящим профессором. Я совершенно не хитрый. Ты другое дело. Ты потрясающе хитрая особа.

– При чем здесь хитрость? – не выдержала Уинфилд. – Один парень из окружной прокуратуры показал мне полицейский рапорт о взрыве – не доказано даже, что Гарнет вообще успела зажечь духовку. А взрыв самым удачным образом ликвидировал все свидетельства неисправности. Совершенно липовый рапорт. Почему ты смирился с этим?

– Потому что... – Чарли краешком глаза следил за ней, пытаясь определить, какое впечатление производят на дочь его слова, – потому что, когда ты доживешь до моих лет, ты тоже устанешь бороться, натыкаясь раз за разом на стену... Твои умозаключения – это изящная игра мысли. А я до сих пор не в состоянии поверить, что Чио способен с такой убийственной яростью расправиться со своими родными. И еще потому, дорогая моя, упоминающая о своих генах при каждом удобном случае, что, если бы Чио нанял специалистов, мы с Гарнет оба были бы сейчас в шести футах под землей.

– У тебя было время заниматься разделом «Ричланд»?

– Нет. Я все время жду каких-нибудь признаков, что Гарнет поправляется. И сегодня кое-что произошло! Давай я расскажу тебе...

– Позволь сначала мне кое-что рассказать тебе. Организация, в которой наш Чио – большая шишка, очень редко выносит смертные приговоры. За века они убедились, что угроза смерти гораздо действенней, чем сама смерть. Не говори мне, что Чио хотел закопать тебя на шесть футов в землю. Ты в точности, в точности, там, где он и хотел, – вы оба. – Ее голос стал резким, лицо, обычно не выражавшее сильных чувств, пылало от ярости, но Уинфилд быстро справилась с собой и через минуту взглянула на отца с безмятежностью мадонны, вырезанной из слоновой кости.

– Ла Профессоресса, – произнес Чарли, улыбнувшись на случай, если она вздумает обидеться на кличку. – Ты заметила, что все здешние доктора иностранцы?

– Это трудно не заметить. Особенно для тех, кто знаком с теорией Чарльза Энтони Ричардса о прогнившем образовании в США.

– Зато теперь мы можем получить представление, насколько плохо образование в других странах.

Она поморщилась.

– Сплошной «третий мир»?

Чарли озабоченно нахмурился:

– Интересно, а где стажируются американские студенты-медики? В Новой Гвинее?

– Ты преувеличиваешь.

– Возможно.

– Ты согласен, что Итало расправился с тобой по своему сценарию?

– М-м.

– Ладно. – Она хищно усмехнулась. – Очень скоро он примет участие в постановке по моему сценарию.

Чарли напугала эта улыбка.

– А потом мы... вернемся к разговору о генах Риччи.

* * *

На второй неделе декабря, возвращаясь с ленча, Чарли обнаружил, что Гарнет каким-то образом раздобыла тупой карандаш и обрывок бумаги. На смятом листке кривыми, печатными буквами, словно рукой шестилетки, было написано: «Это я!»

– Ты меня видишь? – спросил Чарли.

"Д" – написала она, как компьютерное «да».

– Помни, детка, разговаривать пока нельзя. – Чарли нагнулся над кроватью, всматриваясь в отверстие маски. – Выглядишь сногсшибательно, – произнес он, – что-то вроде безумного повара над воскресным жарким из человечины. Тебе еще больно?

«Н. ЛЮБЛ Т».

Он опустился на колени перед кроватью. За последние дни из палаты исчезли почти все капельницы и провода. Чарли поцеловал голые слабые пальчики. 164

– Я тебя тоже люблю. Не трать силы, пытаясь соблазнить меня.

«3 П ОБДА».

Чарли задумался, но тут же просиял:

– В три, после обеда, снимут все повязки?

«Д. – Она продолжала писать. – ТМЭН».

– Тмэн? О! Ты хочешь «тинкмэн»? Сейчас позвоню Керри.

«Н. СМ ПРИНСИ».

Чарли взглянул на часы. До прихода бригады медсестер, которые должны были снять марлевую маску, возможно навсегда, оставался еще час. В голливудских фильмах это всегда кульминационный момент.

Разыскиваемый по обвинению в тягчайшем преступлении персонаж, исполняемый малоизвестным актером, живет весь в повязках – а потом Томас Митчел, играющий спившегося аса пластической хирургии, снимает бинты, и перед нами – волнующие черты Хэмфри Богарта.

– Я вернусь к трем, – сказал Чарли, поднимаясь на ноги.

Он вышел из палаты, послав ей воздушный поцелуй. Перевязочная бригада должна была появиться через десять минут, а не через час. Гарнет прибегла к этой уловке, потому что не знала, насколько изуродована ее кожа, и не хотела, чтобы Чарли увидел ее лицо раньше, чем она сама.

* * *

Итало смотрел на небо сквозь огромное, немытое окно. Снежные хлопья косо падали на землю. Парень со скребком расчищал дорожки на свежем снегу, производя шум, как крупнокалиберный пулемет.

Позади Итало за большим дубовым столом сидел высокий, приятный мужчина с аккуратно подстриженными усами и черными волосами, поседевшими на висках. На нем был великолепный костюм явно континентального кроя – ловко сидящий, но не стесняющий в движениях, и узкие остроносые туфли. В одной руке он держал длинный эбонитовый резной мундштук, в который была вставлена незажженная сигарета. Возможно, дипломат? По крайней мере, этот человек умел безупречно одеваться. Большего сказать было нельзя – разве еще, что он хорошо знаком с Чио Итало. Итало был, во-первых, аскет, во-вторых, помешан на здоровье, так что сигарета гостя оставалась незажженной.

Тем не менее время от времени он подносил к губам мундштук и с заметным удовольствием затягивался. Наконец Итало отвернулся от окна, его темно-оливковые глаза сверкали гневом.

– Мой племянник, моя правая рука, не отходит от ее постели.

Громко чиркнул по асфальту заступ.

– Ах!.. Как здоровье вашего племянника? – осведомился гость.

– Чарли? Лучше некуда. Точная работа, друг мой.

– Ах... чепуха. – Изящный господин небрежно махнул мундштуком, но чувствовалось тем не менее, что он гордится образцово выполненной работой. У него был странный акцент – едва уловимая картавинка, как у французов, но при этом протяжные чисто британские гласные.

– Прав ли я был, связавшись с вами снова? Я имею в виду, после... э... инцидента с газом?

– Игги, ты был совершенно прав. Я снова, – добавил Чио, – снова в долгу у тебя.

– Это я ваш должник. – Гость снова сильно затянулся незажженной сигаретой. Судя по хриплому голосу, это был заядлый курильщик.

– Э, любой друг Мейера – мой друг.

Оба умолкли. Наконец Итало положил конец затянувшемуся разговору. Он встал и тепло произнес, протягивая руку:

– Игги Зетц, ты настоящий друг. И профессионал номер, один.

Рукопожатие затянулось.

Глава 26

Западная Пенсильвания, от Питтсбурга до Нью-Йорка, всегда страдала от индустриализации. Впервые лесной край пострадал, когда здесь нашли нефть, потом он последовательно подвергался изучениям из-за угля, железа, стали, древесины. Каждый этап индустриальной революции в Западной Пенсильвании был похож на приход моровой язвы. И мало кого беспокоило, что аборигены обидчивы и злопамятны.

В середине декабря, когда дела у Гарнет пошли на поправку, Чарли наметил себе однодневную поездку в Западную Пенсильванию вместе с Керри. Чарли постоянно угнетало, что Гарнет переживала такие мучения из-за его гибельного противостояния с Чио Итало. Он вспоминал тот вечер, свои последние размышления перед взрывом – именно Гарнет тогда обратила его внимание на то рискованное положение, в котором оказались все близкие ему люди.

Цены на нефть начали расти. Во всем мире шли поиски новых источников природного сырья. «Ричланд» следовало бы разморозить свои скважины в Адиронадкском лесу, на территории национального парка, тянущейся от Саламанки, штат Нью-Йорк, до Кэйна, Пенсильвания. Загвоздка была в том, что Чарли в свете своей новой жизненной концепции хотел бы сбагрить лицензии какой-нибудь другой компании. Но для этого нужно было доказать, что скважины не пустые.

В чумной зоне вроде района бывшей нефтедобычи обычно приветствуется всякая реиндустриализация. Работа есть работа. Но к девяностым годам Западная Пенсильвания проснулась, осознав ценность неоскверненных гор, незагаженных лесов, неотравленных рек. В национальный парк стягивались лыжники – зимой, любители пикников – во все остальные сезоны, и деньги – круглый год. Восстановление старых скважин должно было собрать толпы бурильщиков, сварщиков и так далее. Но в этом случае безработица среди местных жителей осталась бы без изменения. Такие вещи спокойно переносят арабы, ленящиеся муху согнать со щеки, но только не коренные уроженцы Пенсильвании.

Первым предупреждением была линия пикетов. Группа, называвшая себя СПЗ – «Сохраним Пенсильванию зеленой», – организовала круглосуточную вахту около принадлежащих «Ричланд» скважин 27, 28 и 29 – их не трогали с 1944 года. Используя тактику «Гринпис», активисты СПЗ перегородили путь лимузину Чарли целой армадой огромных, громоздких, занимающих всю дорогу грузовиков. На них были укреплены плакаты с лозунгами самого разнообразного содержания, от обычных «зеленых» призывов до вполне конкретных, с требованием скальпа Чарли: «Тронь наш лес – сломаем руки!»

В огромных авто сидели юнцы фунтов под триста весом, в бейсбольных кепках, с густыми бородами. Мысль о простой, старомодной перебранке с бандой этих переростков не казалась воодушевляющей ни Чарли, ни Керри. Ни малейшей возможности добраться к скважинам 27, 28 и 29 через заснеженный подлесок не было. Несколько дюжин враждебных глаз отмечали каждое их движение, здесь же крутились репортеры и операторы местного телевидения с видеокамерами, в надежде запечатлеть агрессивные действия городских аферистов.

– Мы попали в хороший переплет, – произнес Керри.

Чарли кивнул, мысленно удивившись необычному для лексикона Керри выражению – речь его племянника всегда была строгой и консервативной. Лимузин развернулся и двинулся назад, к аэропорту Дю-Бойс. По дороге им должен был встретиться городок Сент-Мэрис, где располагался мозговой центр СПЗ.

– С этими медведями нужно встретиться в их берлоге, – сказал Чарли. – Ты им почти ровесник. Поговори с ними, найди кого-нибудь, лучше председателя. Нужно как-то убедить их, что мы деловые люди, мы открыты для переговоров.

Громоздкие грузовики, пристроившись к лимузину спереди и сзади, заставляли их ехать на скорости в тридцать миль. Они медленно проезжали мимо городишек, задыхавшихся от кислотных паров, соединений углерода и бумажной пыли.

Все больше снега валило из плотных низких облаков. Керри спросил себя, как его угораздило влезть в такую заваруху. Он взял с собой «тинкмэн», загруженный информацией по всем вопросам, связанным с нефтедобычей. Но Чарли поставил перед ним совсем другую задачу – ему нужно было спорить, уговаривать, искать компромисс. Керри отлично справился бы с таким поручением. Но он был не Керри, а Кевин.

Близнецы решили позволить себе нелегальное отступление от семейной диспозиции «мистер Плохой – мистер Хороший». Если Кевин сумеет успешно изобразить Керри, они получают зеленый свет: Керри едет на Филиппины, а Кевину удается провести Рождество с мамой.

Кажется, схема давала сбой.

Пока они доползли до Сент-Мэриса, короткий зимний день угас. На городок опустилась ночь. Лимузин подъехал к похоронному бюро на Майкл-стрит, неподалеку от библиотеки Сент-Мэриса. Пока Кевин шел к длинному навесу над входом, Чарли оставался в машине и звонил в больницу к Гарнет.

В подвале похоронного бюро копировальная машина заглатывала стопки нарезанной небольшими кусками бумаги – будущие листовки. Все помещение пропиталось запахом формальдегида и бальзамирующих жидкостей. Кевин в своем облачении финансиста в стиле Керри – шерстяное пальто в елочку с бархатным воротником, темно-серый костюм тройка, белая рубашка и узкий полосатый галстук – чувствовал себя неуютно среди молодых ребят в джинсах и мешковатых кожаных или грубошерстных куртках.

– Мистер, вы из «Ричланд»? – Девушка, задавшая вопрос, была примерно его ровесница. Она отошла от копировальной машины, но не выключила мотор.

Кевин попытался составить о ней впечатление, при этом не разглядывая ее в упор. Девушка выглядела неплохо, хотя была немного полновата. Но они здесь все такие, подумал Кевин, чем им развлечься, если не пивом с картофельными чипсами? У нее были длинные черные волосы, вполне ухоженные, и лицо немного ирландского типа, с четко обрисованными яркими губами.

– Да, – признался он. – Я один из гнусных городских жуликов, стремящихся развратить ваш честный консервативный народ.

– Правда? – Она наконец выключила машину. – С чего начнете?

Кевин пожал плечами.

– Как насчет чека на тысячу баксов? И не говорите мне, что это не способствует доброжелательности.

Она протянула руку ладонью вверх.

– Давай попробуем, жулик.

Вокруг них начали собираться люди. Один из здоровенных бородатых парней пробасил:

– Правильно, Мэри Энн, пусть выкладывает наличные!

Кевин сунул руку в карман и достал чековую книжку.

– На кого выписывать? СПЗ?

Кто-то издал протестующий вопль – точь-в-точь ослиный крик. Кевин начал выписывать чек.

– Тысяча долларов, – пробормотал он себе под нос.

– И ящик пива «Штрауб»! – выкрикнул молодой толстяк с соломенными волосами, плечами прокладывая себе путь в толпе. Он подошел вплотную к Кевину: – Выметайся, ты тут все завоняешь.

Кевин перестал писать.

– О'кей, давай просто поговорим. Нет смысла выставлять рога, мы просто деловые...

Прежде чем Кевин успел договорить, парень распластал его на копировальной машине. Толстяк силой открыл ему рот и запихнул туда чек. Кевин с силой щелкнул зубами, и толстяк с воплем боли отскочил.

– Ах ты, сукин сын!..

Позднее по просьбе Чарли Кевин восстановил в памяти все события, шаг за шагом. С самого начала было ясно, что любой из этих переростков ему не ровня, не говоря уже о целой толпе. Ему снова силой разжали челюсти и заталкивали в глотку чек, пока Кевин его не проглотил. Мальчики с фермы знают толк в таких вещах.

– В следующий раз, – сказал светловолосый толстяк, когда Кевину позволили встать на ноги, – мы заставим тебя вытащить твой вонючий чек с другого конца.

– Этого можно ожидать от таких безмозглых задниц, – прорычал Кевин.

Со стороны это был вроде бы легкий шлепок, словно муху прихлопнули, но Кевин перелетел через ксерокс и врезался в девушку. Они упали на пол, перекатываясь друг через друга, как цирковые клоуны. Это зрелище вызвало такой взрыв громоподобного хохота, что Кевин решил – с него довольно.

– Леди и джентльмены, благодарю за внимание, – произнес он, помогая девушке встать на ноги и отряхивая свое пальто. – Я в жизни еще не видел, чтобы люди так добивались неприятностей на свою задницу. Я хотел поговорить с вами об открытии наших скважин. Мы готовы были выслушать вас. Все. Поговорили. С кучкой лапотников справиться не так уж сложно.

Он повернулся и вышел из похоронного бюро. Направляясь туда, где оставался в машине Чарли, Кевин думал, как бы Керри справился в такой ситуацией. Снег снова повалил вовсю, а лимузина в поле зрения не было. Он остановился, осматриваясь, и услышал шаги позади.

Темноволосая девушка быстро шла к нему.

– Лимузин ждет за углом. Я пойду с тобой. Со мной ты в безопасности. – Она взяла его за руку и повела к перекрестку, видимо выполнявшему функции городского центра.

– Только не надо про опасность, – добродушно усмехнулся Кевин, подчиняясь ей. Снежные хлопья летели почти параллельно земле.

– Эти ребята у нас заправилы, ты можешь просто исчезнуть, и никто тебя не найдет.

Он потянул девушку за руку, она не сопротивлялась, и Кевин положил ее ладонь на плечевую кобуру под пиджаком. От прикосновения к металлу у нее задрожали пальцы.

– Пожалуйста, не пугайте меня, мисс, а то заплачу.

– Я серьезно говорю. Лучше послушай меня.

Они завернули за угол. Невдалеке Кевин увидел лимузин Чарли. Но тут девушка как бы споткнулась и толкнула его в сторону боковой аллеи. Кевин налетел на одного верзилу, врезался во второго, сумел вывернуться и толкнуть их друг на друга, но тут его достал удар третьего, и Кевин приземлился на задницу. Все трое надвигались на него, как рассерженные быки. Возможно, Керри и вывернулся бы из этой ситуации с помощью болтовни, подумал Кевин, доставая пистолет. Он выстрелил поверх головы самого здорового, звук выстрела унес холодный ветер. Позади закричала девушка:

– Джи-Джи, завязывайте!..

– Ага, Джи-Джи, слушай Мэри Энн, – поддержал Кевин.

И тут что-то огромное навалилось на него, тяжелым ботинком его лягнул в пах. Кевин откатился в сторону и снова выстрелил. Туша рухнула на Кевина, сдавив его легкие, и он на мгновение провалился в черноту.

Секундой позже он пришел в себя. Аллея была пуста, а по его белой красивой рубашке расползлось кровавое пятно. Чьей крови? В общем-то это было не важно. Главное, Керри никогда не попадал в такие ситуации. Никогда.

Чарли и шофер лимузина бежали к нему через улицу.

– Керри, ты в порядке? Что произошло? – Они смотрели на него сверху вниз, облепленные хлопьями снега.

– Скажем так, торговли не получилось, – пробормотал Кевин, вставая на ноги и отряхиваясь. Ярость захлестывала его, как красные потоки лавы. Мальчику на побегушках, работающему у Эль Профессоре, приходится жрать дерьмо. Они заплатят! Они заплатят за все!

– Ты уверен, что все в порядке? – встревоженно спросил Чарли. – Понимаешь, мне нужно срочно возвратиться в Манхэттен. Хочешь – поехали вместе. Но меня бы больше устроило, если б ты остался тут на денек и попробовал поладить с этими ребятами. Попробуй объяснить им нашу позицию. Посмотрим, может, получится.

– Что именно я должен им сказать? – сквозь зубы процедил Кевин.

– Кер, для меня все это такая же неожиданность, как и для тебя. Узнай, чего они хотят. Заставь вступить в диалог. Повидайся с шерифом. Тут возможны такие повороты, что мы все удивимся.

Глава 27

«ЗЕЛЕНЫМ» ГРОЗИТ СУДЕБНОЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЕ"

«СКВАЖИНЫ ОТКРЫВАЮТСЯ В АПРЕЛЕ»

«РИЧЛАНД» ДАЕТ ОБЕЩАНИЯ"

Шериф оказался гораздо моложе, чем думал Кевин, всего несколькими годами старше его самого. И более образованным. И обремененным семьей – второй ребенок на подходе. Так что процедура подкупа, замаскированного под субсидию на развитие, прошла на удивление гладко, не хуже, чем у Керри. Но Кевин потратил на это целый день.

Он пообедал в маленькой неопрятной кофейне у перекрестка, считавшегося культурным и деловым центром Сент-Мэриса. Хозяин, тощий старик, предупредил его, что закрывает свое заведение в восемь.

Кевин чувствовал себя непривычно нервным, суетливым, неуверенным. По его мнению, Эль Профессоре поступил с ним по-свински. Урожденный мистер Безъяйцевый лишил его права на натуральный обмен. Что он мог сделать со связанными руками?.. Кевин находил неправдоподобным, что такой бесхребетный человек, как Чарли, ухитрился вознестись на сто тридцать этажей в небо и угнездиться так прочно на своем насесте. Когда-нибудь...

Кевин бессмысленно уставился на пустые, скованные льдом улицы через низкое, едва не на уровне тротуара окно. Сент-Мэрис погружался в сонное оцепенение к восьми часам – еще не в кровати, а в кресле у телевизора. Он еще раз взглянул на владельца кофейни, старика с прилипшей к нижней губе сигаретой.

– И сильно нас тут ненавидят? – спросил он. – Я имею в виду – теперь, когда мы вышли в финал.

– Никуда вы не вышли, – заверил его старик. – Вы просто получили клочок бумаги, предписывающий СПЗ оставить вас в покое.

– Вы хотите сказать, что здешние «зеленые» не особенно считаются с законами?

Это замечание вызвало у старика приступ смеха, перешедшего в кашель, от которого сотрясалось все его тщедушное тело.

– Господи Боже мой, – проговорил он, справившись с кашлем, – этот город беззаконный настолько, насколько это возможно только в Пенсильвании. Сент-Мэрис – это вам не семинария для бенедиктинцев. Господи, прости меня, грешного.

– Что вас так развеселило?

– Да то, что хитрецы вроде вас тратят время на блюстителей закона. – На этот раз старик ограничился тем, что разок харкнул и таким образом избежал нового приступа кашля. И тут же поддержал легочное равновесие, прикурив новую сигарету от изжеванного окурка старой, еще дымившейся в пепельнице.

– Это называется – ирония судьбы, – произнес он после паузы, выпустив огромный клуб дыма, пока брошенная сигарета продолжала чадить в пепельнице. – Я имею в виду, доживи вы до моих лет, вы бы тоже смеялись, вот и все. Вы бы хохотали во все горло.

Кевин пожал плечами.

– Вы телевизор смотрите?

– Ха, конечно. Если я вам начну рас...

«Шевроле»-пикап года шестьдесят пятого с визгом притормозило под окном кофейни, и блок прессованного угля, размозжив стекло витрины, шлепнулся рядом с Кевином, на соседний стул. Хозяин и Кевин одновременно отскочили в разные стороны.

– Господи!.. – простонал старик. – Иисус Х-хрис-тос!

Кевин выскочил на улицу, предоставив хозяину собирать осколки стекла. И с досадой вспомнил, что все дороги в Сент-Мэрисе начинаются с перекрестка. В кем опять проснулась ярость. Он жаждал мести! Сейчас! Немедленно!

Ему захотелось немедленно вломиться в похоронное бюро на Майкл-стрит. И еще раз он отметил, что ведет себя совсем не так, как брат. Но траектория угольного брикета в полете сильно повлияла на направление его мыслей.

По его мнению, Эль Профессоре вел себя по-скотски. Бросил его в этом свином хлеву, прислал машину – а шофер куда-то испарился вместе с ключами, и теперь чертов лимузин торчит на центральной площади, собирая штрафные квитанции.

Смотри фактам в лицо, сказал себе Кевин: возбуждения уголовного дела против «зеленых» недостаточно, чтобы уравновесить летящий двадцатифунтовый камень. Эта выходка вопиет о новом наказании, свирепом и безжалостном, в особенности со стороны человека, сжевавшего собственный чек, а потом избитого в темной аллее.

Им владела ярость. Месть – оружие Чио Итало. Это сделало его объектом страха и уважения. Ни один дурак не станет считаться с человеком, который не умеет мстить.

Кевин прошел через целый квартал коттеджей на одну семью и подобрался к похоронному бюро со стороны черного хода. Все было погружено в темноту, даже второй этаж. Но из зашторенных окон подвала просачивался свет. Кевин подкрался к окну и увидел Мэри Энн, черноволосую красотку с ирландскими скулами, все еще корпевшую над листовками. Целые стопки готовых громоздились позади нее на столе. Чем больше Кевин наблюдал за ней, тем больше убеждался, что она тут одна. Скоро и она тоже отправится домой, к своему ужину – готовому ужину в упаковке из фольги, чем еще может питаться такая дородная особа? Кевин решил не дожидаться, пока она выйдет наружу.

Он медленно, осторожно исследовал окрестности похоронного бюро. Насколько он мог судить, в кустах не прятался никто из бородатых бегемотов и пневматических титанов, швыряющихся брикетами через окна. Он тихо открыл дверь и скользнул в пропахший формальдегидом подвал.

Кевин сморщил нос.

– Помощь не нужна?

Девушка вскрикнула и приложила руки к груди, обтянутой блестящим розовым свитером.

– Ты меня напугал до смерти!

Они некоторое время молча смотрели друг на друга.

– В ответ на не заданный тобой вопрос, – сказал Кевин, делая шаг в сторону, чтобы это не выглядело попыткой подойти к ней, – нет, я не в претензии за то, что ты затащила меня в эту аллею. Ты живешь здесь и играешь по здешним правилам.

– С удовольствием сделала бы это снова, – отрезала девушка. – Ты прострелил Лерою диафрагму. Пришлось наложить повязку...

– Чтобы пиво не вытекало?

– Перестань. Я понимаю, что наши мальчики немного распустились, но...

– Пусть позируют. – Теперь он был не больше чем ярде от нее. – Но тебе лучше подумать о себе, Мэри Энн. Среди здешних толстух приятно увидеть по-настоящему классную девочку.

– Очаровательный комплимент. – Она отступила за машину. – Твоя игрушка при тебе?

Он наполовину вытащил пистолет из наплечной кобуры, показал ей и спрятал назад.

– Осторожность – вещь не лишняя в таком огромном, прогнившем, насыщенном преступностью городе, как Сент-Мэрис.

Оба молчали, пока Мэри Энн разгружала поддон копировальной машины. Потом она спросила:

– Ты пришел попробовать свои чары на простой сельской девушке?

– Ты хочешь сказать, что оружие мне не понадобится?..

Она сухо усмехнулась.

– Бросай работу в «Ричланд» и приезжай, тогда посмотрим. Кто его знает...

– Зачем откладывать? – Кевин обогнул копировальную машину и остановился вплотную к Мэри Энн.

– Брат забирает меня с работы в... – Она посмотрела на часы. – Ему пора уже быть здесь.

– А сколько он весит?

Она усмехнулась:

– Прикинь сам – это он упал на тебя вчера вечером.

– Можешь не продолжать. – Он поднял руки, словно Мэри Энн держала нацеленное на него ружье. – Ты выиграла, Мэри Энн. Можно одну просьбу?

– Слушаю.

– Постарайся не растолстеть, как Лерой, к тому времени, когда я вернусь за тобой.

Выражение ее лица было точь-в-точь таким, каким он хотел: больным от обиды. Кевин повернулся и вышел. Он чувствовал себя великолепно. Еще не отомстившим, но вполне удовлетворенным. Он хлопнул дверью, будто ушел, и затаился в коридоре.

Ей потребовалось не больше десяти минут, чтобы собраться и выйти. Никакого брата не было, как он и предполагал. Кевин выглянул на заснеженную улицу. Случайный грузовик прогрохотал на север, к дорожным огням, где 255-я магистраль вела к Брэдфорду и нефтеочистительным сооружениям.

Кевин видел, как Мэри Энн свернула на одну из боковых улочек. Потом вернулся в темное помещение СПЗ. Во всем здании стоял густой запах формальдегида, как в морге. Но здесь все перебивалось едкой чистящей жидкостью для ксерокса. Кевин не знал, горит ли формальдегид, но за чистящую жидкость он был спокоен.

Сверху на машине лежала забытая тетрадь. На обложке было написано: «Мэри Энн Лануччи». Кевин почувствовал себя последним дураком. Какого черта она ему не сказала?..

На стопку листовок ушло больше половины жидкости, и неплохо было бы добавить, но чистящая жидкость кончилась. Кевин зажег спичку и бросил ее на листовки. Убедившись, что остается безопасный путь к отступлению, он разбросал еще несколько спичек.

Ему показалось, что воспламенился даже воздух. Он выскочил в коридор, оставляя двери за собой открытыми, чтобы сквозняк был сильней. Кевин потрусил на угол, к разгромленной кофейне. Отсюда было видно здание похоронного бюро.

Ожидание так затянулось, что Кевин начал сомневаться в успехе своей затеи. Одна минута, две... Потом в снопе взметнувшихся искр, казалось, взорвалось все здание.

Никогда не следует недооценивать силу стихии, подумал Кевин, неторопливо направляясь к лимузину, сиротливо стоявшему у перекрестка. Он сорвал квитанции с лобового стекла и забрался в машину. За минуту он соединил накоротко проводки зажигания и запустил холодный мотор. Еще через две минуты он катил по Майкл-стрит, мимо похоронного бюро. Нижний этаж весь был объят пламенем. Кевин подождал, пока светофор даст зеленый, и помчался со всей скоростью прочь из города.

Когда Чарли узнает об этом, он подумает, что Керри рехнулся. Чио Итало прав: в семейном бизнесе необходима демаркационная линия, исключающая любые точки соприкосновения между двумя сторонами. Чио Итало вообще во многом прав. Забавно получилось с этой Мэри Энн. Она отнеслась бы к нему лучше, если б он не работал в «Ричланд». Ну, а если б она знала, что он Риччи из «Ричланд»?

Отъехав на милю, Кевин остановил машину, чтобы полюбоваться пламенем. Даже на расстоянии слышен был вой пожарных машин. Но когда горит бумага в таком ветхом здании и при таком ветре, пожар не остановится, пока все не выгорит дотла. Сгорит все, включая воспоминания о Мэри Энн.

Теперь Кевин чувствовал себя отлично. Лава его ярости остыла. Чио, подумал он, ты умнее всех на свете.

Глава 28

– Не то королевская чета, не то призовая пара на выставке животноводства, – фыркнула Банни, отбросив фотографию.

Она только что прилетела из Бостона. Сестры распечатывали тяжелые папки с фотографиями в гостиной маленькой квартирки Уинфилд на Восточной Семьдесят третьей улице, далеко от Первой авеню. Пятый этаж без лифта – Уинфилд говорила, что эта квартира создана, чтобы держать плоскими ее живот и бумажник.

Банни внезапно выгнула спину, скорчила гримаску и шлепнулась на стул.

– Ни у кого боли не начинаются так рано, – триумфально объявила она.

– У Эйлин то же самое, – парировала сестра. – Меня окружают беременные женщины. Но почему-то уже много месяцев никто не пытается наложить лапу на меня.

– Следить нужно не за лапой, поверь моему опыту.

– Ты, Ленора и Эйлин. Клуб «18-28-38» – так располагается ваш возраст и ваш интеллект. Шайка жриц Плодовитого Пениса. – Обе захихикали. Уинфилд села на пол. – Когда прибывает Великий Шан?

– По семейному протоколу, насчет тех, кто в дороге, планы не строят. В этом мире полно людей, которых Шан предпочитает не ставить в известность о своих перемещениях. – Банни уселась поудобней, приготовившись поболтать в свое удовольствие. – Никки уже сейчас чувствует себя виноватым, что моя беременность заставила батюшку изменить планы. Он считает, что это дает какое-то преимущество его врагам.

– Врагам? Забавно... – Уинфилд растянулась на полу, свела пальцы за головой и сделала десять медленных упражнений для пресса. Немного отдохнула и сделала еще десять.

– В честь встречи в верхах, – продолжала Банни, – Никки написал еще одно скучное эссе «Дорогому отцу».

– Помню, что сказал наш собственный Дорогой Отец, когда я показала ему одно эссе. – Уинфилд перекатилась на живот и сделала десять упражнений йоги под названием «кобра». Потом десять раз «саранча». Потом стала их чередовать.

– Ты прекратишь это издевательство? – взвизгнула Банни. – Не все присутствующие страдают отсутствием аппетита.

– Папа считает, что Никки радикал. Он сейчас в этом здорово разбирается.

Банни наморщила нос.

– Я бы никогда не связалась с радикалом. Разве что по незнанию. Эта индианка, она тоже в своем роде радикал?

– Не думаю. До взрыва папа взахлеб открывал для себя философию американских индейцев. "Мы все – часть природы. Мы должны быть близки к природе. Мы не должны мешать природе приблизиться к нам. – Уинфилд снова растянулась на полу и начала медленно, медленно поднимать и опускать ноги.

– Прекрати, – взвыла Банни. – Ты ее видела?

– Посетители не допускаются. Но папа сказал, что пластические операции закончены. – Уинфилд пристально посмотрела на сестру. – Лично я эти индейские подходы не отвергаю. Она верит, что мы все – единое существо, одна-единственная сила. Можешь заключить из этого, что она чрезвычайно убежденный консерватор. – Уинфилд поморщилась. – Думаю, придется с ней познакомиться поближе, раз уж она собирается стать нашей мачехой.

– Это то, что говорит Никки о Великом Шане: нужно познакомиться поближе, – вспомнила Банни. – Разве радикал такое скажет?

– Разве может единственное дитя, надежда и наследник Шан Лао, быть радикалом?

Сестры озабоченно переглянулись. Уинфилд вспомнила, как в детстве Банни придумала игру, будто Уинфилд ей не сестра, а мама. И подумала, что это понятно, если имеешь такую превосходную, талантливую, предприимчивую сестру и такую пустую мать, как Мисси. Она хмыкнула:

– Ты когда-нибудь перестанешь передразнивать меня?

Лицо Банни вспыхнуло.

– Я тебя передразниваю?.. Что это тебе взбрело в голову? Слушай, ты случайно не шокирована родственником-азиатом? Если ты начиталась комиксов, должна тебя разочаровать: на Человека-Паука Шан не похож.

– Просто скажи, какой он, старик Никки? Только честно.

Банни неосознанно использовала один из любимых приемов Уинфилд – пауза с таким выражением лица, будто вопрос со скоростью света пропускается через тысячи микродатчиков. Уинфилд с помощью этой уловки могла отвязаться от самых назойливых приставал. Но для Банни это был просто пример взрослого поведения – если это срабатывает у Уинфилд, отчего бы не попробовать для себя?

* * *

– Я ему не скажу, – пообещала Ленора Риччи. – Баз тоже не скажет. Так откуда ему знать, что миссис Эйлер – это также и мисс Хигарти?

– Неужели он так плохо информирован? – с тревогой спросила Эйлин.

– Винс? Сейчас у нас рождественские каникулы для будущего папочки Юджина Риччи, больше ничего его не интересует. – Ленора засмеялась. – Знаете, впервые в жизни я почувствовала себя человеком. Теперь, когда стала инкубатором для крошки Юджина.

Обе женщины посмотрели на свои ноги, поджариваемые средиземноморским солнцем.

– Думаю, – произнесла Ленора задумчивым тоном, – вы не представляете себе, что такое мафия.

– Ох, разве нет?

– Я имею в виду, по отношению к женщинам.

Тишина установилась надолго. Легкий средиземноморский ветерок убаюкивающе шуршал песком. Потом Ленора снова заговорила:

– Винс две недели изучал База, искал пятна на совести, способ поймать его на крючок. И никогда не задавал себе вопрос: «А кто эта крошка, на которой женат Баз?» Не думаю, чтобы вы были под прицелом, Эйлин. Если бы вы не принадлежали Базу, Винс с удовольствием поднял бы вас на вилы. Но вы не просто привлекательная женщина, имеющая собственную жизнь. Вы имущество, собственность, поэтому – руки прочь. Я вас успокоила?

– В значительной степени. – Эйлин нахмурилась. – Ленора, как устроена мафия? На что она похожа?

– Разрастающиеся щупальца, огрызающиеся друг на друга. И никто не пытается оглядеться по сторонам, понять, что происходит вокруг. Разве что Итало, но он стареет.

– Другими словами, для Винса я вообще не человек?

Ленора издала странный, похожий на злобное шипение, звук.

– Надеюсь, кое-что переменится. – Она приподнялась на локтях и с усмешкой посмотрела на Эйлин. – Я всю свою жизнь провела среди мафии. Для любого из наших мужиков я – просто дырка, чтобы приладить свою штуковину. Для моей семьи важно было одно: проследить, чтобы никто не сорвал мою ягодку, пока я не подцеплю кого-нибудь вроде Винса. Если такие появлялись на горизонте, у них на уме было одно: эта киска нетронутая? Если да – не приставайте с глупостями. – Ленора снова легла. Через некоторое время шепчущий ветерок снова погрузил их в сонное оцепенение. Где-то в отдалении фыркнула моторная лодка, скользившая по воде, настолько соленой, что в нее невозможно было погрузиться.

Североитальянцы ведут отсчет своей территории от Рима: к северу от них – Европа, к югу – Африка. Это откровенная недобросовестность: разделительная линия – это узкий пролив между Сицилией и Тунисом. А вдоль пролива есть еще южные итальянские земли, островки Пантеллерия, Лимоза и Лампедуза. Самый маленький – Гроттерия, похожий на вулканическое "О" с выщербленным кусочком, чтобы корабли могли заходить в лагуну. Вдоль лагуны тянутся ухоженные пляжи с белым, как сахар, песком, полоса которого достигает подножия черных вулканических скал.

В середине восьмидесятых коммуна Гроттерии подписала контракт с «Риччи-энтертэйнмент, Инк». И остров стал прибежищем любителей купаться нагишом, подстегивать свои оргазмы химическими способами, неортодоксально подходить к выбору сексуального партнера и так далее. И играть. Маленький островок уже обзавелся традициями, в числе их – пышный обряд анти-Рождества, как это называл персонал. Иными словами, здесь появились и приверженцы культа Антихриста.

Обе миниатюрные брюнетки зачали в одну и ту же ночь, но догадывалась об этом только Ленора. Они целыми днями полулежали в парусиновых шезлонгах, глядя в сторону Мальты, в купальниках «без верха». Загар у них был тоже одинаковый. В казино они не показывались.

А их мужья оставались белокожими. Винс в первый же вечер подвел База к столу с рулеткой и бросил перед ним груду жетонов на тысячу долларов. Перед этим он еще раз повторил, что готов сделать все для человека, сделавшего Ленору беременной, – неосознанно точное замечание, заставившее База покрыться холодным потом.

Винс датировал зачатие Юджина Риччи той ночью, когда вернулся из Флориды и, как он выразился, «бросил палку своей старушке». Его иллюзии росли и крепли в форме эмбриона гарантированно мужского пола, которому предназначено было носить имя отца Винса, специалиста по пешням для льда. Винс еще не знал, что Баз продул свою и тысячу, кроме дареной, а потом, заранее отсчитав еще тысячу для «блэкджека», проиграл две.

Базу казалось, что он очень вырос: одинокий, но не драматически, а благодушно-невозмутимый, он служит объектом критического внимания шейхов, промышленных магнатов, обворожительных женщин, в том числе той очаровательной блондинки, что деловито и уверенно держит карты и, не моргнув глазом, дарит казино по несколько тысяч долларов за вечер! А когда он сам проигрывал, то чувствовал какое-то своеобразное мазохистское удовлетворение. К черту чувство вины!

В баре, потягивая здешний фирменный напиток под названием «Материнское проклятие», Баз слушал песню Бинга Кросби «Я мечтаю о белом Рождестве». Песчаные пляжи Гроттерии обеспечивали любое количество белизны, но Баз до них не добрался. Он и без того получал кучу удовольствия.

* * *

Чарли Ричардс встречал Рождество в три приема. Вначале, в канун Рождества, он приехал к Стефи на остров. Сидя перед камином после ленча, он смотрел на танцующие над поленьями языки пламени. Вымоченные морем, а потом высушенные ветром, поленья горели ярко-желтым огнем. Корешки книг, которыми были уставлены стены гостиной, отблескивали, как густая, маслянистая горчица.

Близнецы вручили матери свой подарок, скутер (вряд ли особенно необходимый для Стефи), и получили каждый по комплекту книг по компьютерной теории, от чего дружно взвыли. Чарли получил иллюстрированную «Историю Сицилии», напечатанную в Лондоне в конце семнадцатого века, с приложением карт и рисунков, наверняка из очень дорогого книжного магазина.

Происходящее слабо доходило до Чарли. Он понимал, конечно, что «История Сицилии» обошлась Стефи в несколько тысяч. Но мысли его были далеко. Главным образом – с Гарнет, в ее больничной палате. Даже самая короткая отлучка заставляла его тревожиться, думать о всевозможных опасностях, небрежностях и ошибках персонала, способных отсрочить ее выздоровление. Сейчас Гарнет очень быстро шла на поправку. Рубцы разглаживались, и с каждым днем он все больше узнавал знакомые черты. Ему жаль было пропустить даже секунду этого чуда. Он хотел быть очевидцем каждого мига этого волшебного возрождения из пепла.

Но кроме этого, Чарли все время сожалел о поездке в Сент-Мэрис. Не только потому, что на целый день оставил Гарнет. Была и другая, достаточно мрачная причина. Чарли с трудом сохранял молчание во время ленча, но излучаемое им раздражение заставило всех напрячься. Наконец, уставившись в свой бокал с красным вином, Чарли произнес:

– Ты ведь знаешь, что произошло с той девушкой?

– Какой девушкой? – отозвалась Стефи.

Чарли сделал глубокий, медленный вдох, стараясь быть объективным.

– Керри знает, о ком речь. Одна из «зеленых», участвовавших в стачке. Мэри Энн Лануччи.

Близнецы исподтишка переглянулись. Кевин до сих пор не удосужился рассказать брату, что произошло в Сент-Мэрисе.

– А, – протянул Керри, пытаясь выкрутиться из дурацкого положения, – ты про Мэри Энн...

– Прекрати валять дурака, Керри. Она вернулась в это чертово похоронное бюро за своей тетрадью и попала в ловушку. В огонь.

Кевин моргнул от неожиданности:

– Какого черта она... – и осекся, сглотнув слюну.

Он холодным взглядом обвел присутствующих, словно выясняя, какие еще удары его ожидают.

– Ладно, – произнес он глухим, рассерженным голосом, – все равно мы собирались сознаться, Чарли. Это был своего рода эксперимент – можем ли мы заменить друг друга. В Пенсильванию ездил не Керри, а я.

В тишине прилипший к полену кусок смолы взорвался с оглушительным шипением. Чарли моргнул от неожиданности. Комнату наполнил мертвенный аромат церковных курений.

– Теперь мне понятно, почему загорелся их штаб. Знаменитая теория мести Чио Итало. Ты уже прижал их судебным предписанием. По твоему наущению прыткий шериф обратился в ФБР с докладом о подозрениях в скрытой подрывной деятельности СПЗ. Но тебе этого было недостаточно.

– Чарли, – позвала Стефи. – Девочка погибла?

– Да. Кевин, которого я принимал за Керри, подпалил штаб-квартиру местной консервативной группы «зеленых». Итак, случайный пожар, из-за которого погибла девушка. Это очень дорогостоящая версия, которую примет у наших юристов местный коррумпированный прокурор. Проблема не в этом, а в том, что будь там Керри, девушка осталась бы жива.

Все молчали. Чарли снова уставился на горящие поленья. Потом отвернулся от камина и в упор посмотрел на Кевина, потом на Керри – по крайней мере, ему казалось, что в таком порядке.

Стефи встала и поправила зелень на полке над камином, переплетенную золотыми шнурками с шариками на концах.

– Итало лично расправляется с теми, кто ему противостоит, – сказал Чарли. – Мы используем для этой цели властные структуры. И очень следим за тем, чтобы создать впечатление, что мы никогда не нарушаем закон. Сейчас я требую большего, чем впечатление. Мы не позволим себе нарушить закон, Кевин. Это не слишком трудно понять?

Стефи ухватила за уши обоих сыновей и свела их головы вместе.

– Чарли, помнишь, как Кевин упал на перьевую ручку? Ему было три года.

– Ма!.. – взвыли дуэтом близнецы.

Стефи указала на маленькую голубую точку под глазом Кевина.

– Вот тебе примета, Чарли. Эти два мошенника больше не смогут выкинуть такую штуку.

Чарли без выражения смотрел на синеватое пятнышко. Каинова печать, подумал он. Но промолчал.

* * *

Палаван – океанский риф, вздымающийся высоко над водой, как порядочная гора, к западу от Филиппинского архипелага. Одна его сторона смотрит на восток, на море Сулу. В ясные дни с этого берега можно увидеть Северный Борнео.

Здесь, на солнечном берегу, напротив кедровых рощ Борнео, старые деревья выбрасывают новые ветви, широкие, не уже ствола, чтобы укрепиться на земле, не быть смытыми морем. Лорду Мэйсу сравнительно легко удалось уговорить Фердинанда Маркоса заняться более прибыльным фермерством на Палаване. Доходы обещали быть просто неприлично высокими.

Главный город Палавана, Пуэрто-Принсеса, раскинулся на тысячу футов ниже вершины. Прибыльная травка росла на высоте не хуже чем в Колумбии. Новый бизнес был не таким громоздким, как торговля ароматной кедровой древесиной, не таким разрушительным для природы острова. Травку можно было высаживать из года в год, а транспортировке подлежал уже очищенный белый порошок.

Англичанин, управляющий Мэйса, безусловно, заслуживал похвалы.

– Великолепно, Брумтвейт! – произнес лорд Мэйс, энергично орудуя шейкером, содержимое которого составляли ром, лимонный сок и немного льда. – Блестяще! Превосходит все ожидания, старина!

Брумтвейт – кокни, которого Мэйс нанял, полюбовавшись дракой в «мужском» публичном доме в Маниле, где уроженец лондонских трущоб справился с двумя французскими матросами, лихо орудуя ножом. Англичанин был невысок, с коротким, мускулистым, но худощавым торсом. В общем-то, по наблюдениям Мэйса, Брумтвейт без малейших колебаний ввязался в драку – невзирая от соотношение сил. Как и Мэйс, он не пренебрегал ни девушками, ни мальчиками, уж кто оказывался под рукой.

– Подкрепимся перед большим изнурительным рождественским обедом, Брумтвейт, – сказал лорд Мэйс, протягивая управляющему бокал с напитком. Бар, за отсутствием остролиста, был украшен букетами из пальмовых листьев. – Женщины зажарили нам замечательную «длинную свинку».

Маленькие настороженные глазки Брумтвейта расширились.

– Э, бросьте, викарий. «Длинная свинья»? Эти чертовы каннибалы не жрали своих уже лет пятьдесят.

– Это не просто «длинная свинья», – произнес Мэйс, чокнувшись с ним бокалами, – это Джозефина.

– Хватит заливать, губернатор. Я видел маленькую Джозефину сегодня утром.

– Нежная юная грязнуля. Больше вы ее не увидите, Брумтвейт, – заверил Мэйс. – Женщины очень следили, чтобы она ничего не заподозрила, а утром поймали и запекли живьем, чтобы мясо было мягче.

На Палаване люди исчезали часто. Маркое сотнями привозил заключенных с континента. Экспериментальные посадки требовали огромного количества рабочих рук. Первые побеги приживались неохотно. Заключенные никогда не возвращались живыми в Манилу и не могли рассказать об условиях труда на плантациях. Тем не менее ходили слухи, что правительство собирается сунуть нос в лагеря смерти на Палаване.

Две женщины внесли стол. Брумтвейт оглянулся. Ни одна из них не была Джозефиной, с ее мальчишеским задком и маленькими грудками. Брумтвейт чувствовал себя неуютно. Женщины вышли и тут же вернулись с кувшинами местного пива. Начали входить и рассаживаться за столом служащие. Охрана здесь не обедала. Мейс наблюдал за Брумтвейтом, встревоженным отсутствием Джозефины. Есть человеческую плоть, которой вы успели насладиться для чувственных радостей, кажется невообразимо ужасным грехом, подумал Мэйс. Но сама сексуальная игра – подражание каннибализму. Будь они достаточно бережливы, чтобы постоянно питаться мясом заключенных, предприятие Шан Лао приносило бы гораздо больше доходов.

Двое мужчин внесли главное угощение – блюдо в четыре фута длиной, украшенное пальмовыми листьями, с торчавшим из вороха зелени вертелом. Брумтвейт медленно поднялся на ноги, словно привязанный веревочками.

– Мэйс!..

– Да, Брумтвейт?

– Скажите, что это не она!..

– Она, – заверил его Мэйс, – наша нежная, сладкая, сочная, мягкая, с маленькой вертлявой попкой, совершенно съедобная Джозефина.

Брумтвейт упал на стул, уронил голову на руки. Он приподнял лицо, чтобы что-то сказать, и увидел маленькую Джозефину за другим концом стола.

– Это я! – крикнула она. – Это я готовила, по своему рецепту! Это моя свинья! Кушай!

Брумтвейт так смеялся, что слезы потекли у него по щекам.

– Счастливого е... Рождества! – прохрипел он сквозь смех.

* * *

В Манхэттене полно отелей разного рода, от прославленных храмов гостеприимства, известных всему миру, до отвратительных ночлежек, притонов, про которые если кто и слышал, то не признается в этом. Есть и исключения, вроде «Смитсона», который никто не назвал бы отелем.

Шан Лао редко пользовался апартаментами 14А, но арендную плату вносил регулярно. Окна всех комнат выходили на Парк-авеню. Вечером Николь украсила охапками остролиста, перевязанными шелковыми лентами, весь смитсоновский пост-модерн, включая рамы репродукций Пуссена на стенах.

Чета Шан, включая Никки, пригласила на обед одного из китайских обозревателей ООН, мистера Хо с супругой.

– Шеф-повар «Смитсона» заверил меня, что это традиционный рождественский обед в Новой Англии, – говорила гостям Николь. – Прозрачный бульон, индюшачья грудка, картофельный мусс, галантин из устриц с орешками и чатни из клюквы.

Отец Николь был французским дипломатом на Дальнем Востоке, где Николь росла под присмотром нянек и сестер из французской миссии. Сегодня вечером она надела изящное темно-зеленое вязаное платье, красиво облегавшее ее фигуру. Длинный разрез на восточный манер, высоко обнажал бедро при ходьбе. На шее у нее было яркое коралловое ожерелье японской работы.

Один из личных телохранителей Шана, временно назначенный официантом, через каждые несколько минут заглядывал в гостиную. Николь уже привыкла, что рядом с Шаном постоянно находятся вооруженные охранники.

– Телохранители тебе нужны для самоутверждения, – упрекнула она его однажды.

Ни у кого не вызвал любопытства тот факт, что официант – китаец, хотя все настоящие официанты в Нью-Йорке турки или иранцы.

Мистер и миссис Хо говорили на одном из диалектов Китая, поэтому мистер Хо попросил, чтобы, все говорили по-английски для улучшения рудиментарных познаний своей жены. Николь и Никки ответили утвердительным кивком.

Миссис Хо практически не участвовала в застольной беседе, ее опущенные глаза с озабоченной сосредоточенностью санитарного инспектора изучали одно блюдо за другим. Она подняла глаза только перед десертом, когда китаец-официант позвал Шана к телефону. На следующий день Никки узнал, что звонил Бакстер Чой из Вашингтона. Но и во время обеда многое можно было прочитать по мрачному выражению лица Шана, когда он возвратился за стол. Плохие новости – с этим не справится даже вооруженная охрана. На случай, если до кого-нибудь еще не дошло, что ему не до игрушек, Шан не произнес ни слова, пока все не встали из-за стола.

Никки счел своим долгом вовлечь в беседу миссис Хо.

– Вы давно в Нью-Йорке? – поинтересовался он, с детства приученный ловко заполнять паузы в разговоре. Так как собеседница проявила замешательство, он живо добавил: – А ваши дети?

– У них все в порядке. – Произношение миссис Хо имело странный ритм и паузы, словно человеческая речь дробится на слоги, а не слова.

– Они учатся в американской школе?

– В Бейджине. У них все в порядке.

– О, тогда вам хватает времени, чтобы познакомиться с достопримечательностями Нью-Йорка?

– Все в порядке.

Этот своеобразный диалог почему-то привел в восторг мистера Хо.

– Ваш сын оправдывает возложенные на него надежды, – сказал он ушедшему в себя Шану. – Наше потомство – это то, что оправдывает наше пребывание на земле.

– Само существование, – добавила Николь.

Два телохранителя – без оружия – вкатили осыпанный сахарной пудрой пудинг с красными и зелеными нарядными свечками. Пудинг медленно вращался на специальной подставке, а встроенная музыкальная шкатулка исполняла мелодию, на вкус Смитсона, больше всего подходившую к сезону: «Санта-Клаус в городе».

Шан и Хо приветствовали древнюю христианскую традицию каменным безразличием. Произведение Дж. Фреда Кутса было равно незнакомо Никки, его матери и миссис Хо. Поэтому в глубоком молчании все пятеро сотрапезников с подозрительным недоумением наблюдали, как замедляет вращение подставка. Наконец музыкальная шкатулка испустила дух на словах: «Оглянись хорошенько вокруг...»

* * *

Рождество Чарли встретил в обществе дочерей и жены. Из чувства простого христианского сострадания, как она это неоднократно повторила, Мисси пригласила также Энди Рейда.

– Бедняга совсем один в такой день, разве это не печально?

По ее же предложению ленч устроили в новой квартирке Уинфилд. Личным вкладом Мисси стали двадцать четыре уродливых хрустальных бокала «мозер» в выложенном бархатом футляре, значительно более красивом, чем его содержимое. Чарли припомнил, что это один из свадебных подарков им с Мисси, двадцать лет пролежавший нераспакованным. Благословенна бережливость богатых. К примеру, трогательная привычка Чио Итало отрывать свободные куски бумаги от получаемых писем.

Банни подарила Уинфилд игру «Монополия», расписанную русской кириллицей. Энди привез складной карточный столик со стульями. Чарли не принес ничего. Он бродил по тесной квартире, натыкаясь на стены, как зверь в клетке.

Окна квартиры выходили на юг. По милости фортуны другие здания не заслоняли горизонт, украшенный Крайслер-Билдинг в тридцати кварталах к югу.

– Новичкам везет, – сказал Чарли. – Из всех моих пожеланий, малышка, первое – удачи!

– Не возражаешь, если я запишу это? – шутливо спросила Уинфилд.

Чарли недовольно поморщился:

– Все последнее время я только тем и занят, что изрекаю нравоучения.

– В том числе и в Западной Пенсильвании? Гарнет уже видела газетные заголовки?

Прежде чем он успел подобрать ответ, зазвонил телефон.

– Да, Никки, – произнесла Уинфилд, – она здесь, – и протянула трубку сестре.

В таком ограниченном пространстве каждый слышал каждого. Соблюдая приличия, мужчины, испытывавшие взаимное отвращение, завели беседу о конвертации ценных бумаг. На кухне Мисси шумно осуществляла надзор за приготовлением третьей порции мартини, совершенно излишней, вознаграждая себя за хлопоты поминутно снимаемой пробой.

Банни повесила трубку и подошла к двери кухни.

– Сорвалась с крючка. Великий Шан мчится в Вашингтон. Слишком занят, чтобы потетешкаться со мной.

– Да, ему не повезло, – любезно заметила Уинфилд.

– Но в Вашингтоне сейчас никого нет! – оживился Чарли. – Все разъехались по домам – толкать речи и наливаться яичным коктейлем.

– У нас тоже Рождество, – отрезала Уинфилд. – Потрудитесь отвлечься от бизнеса.

– Я только...

– Ты только пытаешься угадать, что на уме у Шана.

– Помните, – вмешалась в разговор Мисси, – когда встретитесь с Великим Шаном, не позволяйте ему увильнуть от ответственности! – Она опрометчиво взмахнула своим коктейлем. Уинфилд поспешила за тряпкой. Восточнобережный протестантский стиль свадеб и разводов полон неизъяснимого очарования, подумал Чарли. Чем меньше любви и чем больше экономических соображений прослеживается в исходной брачной конструкции, тем меньше злобы и вражды наблюдается после развода. – Для того, чтобы сделать ребенка, требуются двое! – продолжала разглагольствовать Мисси. – Шан несет такую же ответственность, как и мы!..

Банни через голову матери метнула злобный взгляд в сторону Уинфилд.

– Существует ли более надежный способ отправить меня в абортарий?

Уинфилд ответила свирепой улыбкой:

– С Р-р-рождеством!

* * *

Большая католическая церковь Святого Сердца была переполнена. Во время погребальной мессы повалил снег. Белая пелена ложилась на пригороды, на дороги, закрытые нефтяные вышки и угольные шахты, на свежую могилу, ожидающую останки Мэри Энн.

Старому священнику отцу Хини редко приходилось видеть своих прихожан в таком количестве даже по большим праздникам. Когда-то неукротимый юный проповедник, за десятилетия скованный умеренной, спокойной религиозностью своей паствы, он стал медлительным, даже немного тугодумом. Сегодня, учитывая особые обстоятельства, священник решился на необычный шаг – поручил нескольким прихожанам произнести хвалебное слово покойной. Когда катафалк двинулся на кладбище, его сопровождал кортеж из огромных, неповоротливых машин, занимавших всю дорогу, – такие средства передвижения очень популярны в здешних краях.

Около свежевыкопанной могилы отец Хини обвел взглядом сотни людей, стоявших, склонив головы, под снегом. За сорок лет он ни разу не видел, чтобы на похоронах было столько сочувствовавших, не принадлежащих к семье умершего. Он прочитал заупокойную молитву.

Для человека с ирландским темпераментом вроде отца Хини это была очень удачная речь. Ни разу не были упомянуты скважины 27, 28 и 29. И никто из выступивших у могилы не заходил слишком далеко. Они предпочитали другой путь. К тому же многие из присутствующих не принадлежали к приходу и вообще не были католиками. И одеты они были не в черное, а зеленое – галстуки, шарфы, косынки. Ловкий ход: цвет работал вместо слов.

Ирландцы возраста отца Хини еще помнили жизнь на старой родине во времена Большой Заварухи: тогда из-за зеленого шарфа человека могли застрелить как собаку. Британские черно-коричневые были обыкновенными наемниками, преступниками, вывезенными из Англии, чтобы терроризировать ирландцев. Даже сейчас при мысли об этих временах густая, тягучая кровь отца Хини вскипала.

В толпе крутился шериф и какой-то тип из ФБР, снимавший похороны на видео, будто это свадьба. Местная газета пестрела кричащими заголовками:

«ПРАВДЫ НЕ УЗНАЕТ НИКТО»

«РАСПОЛЗАЕТСЯ ЛЕВЫЙ ЗАГОВОР»

«ШЕРИФ НАПРАВЛЯЕТ РАЗОБЛАЧЕНИЯ»

Отец Хини подумал – цветная ли пленка в камере? В смысле, будет ли заметным разлив зеленого в толпе? Снег превратился в дождь, застывая ледяной коркой на одежде. Люди по очереди подходили к могиле и бережно опускали свои букеты из яркой зелени. «Ох, Падди, милок, слышал, что люди болтают? Теперь по закону трилистнику нельзя расти в Ирландии!» Старые глаза отца Хини заволокло влагой. Это дождь. Он тяжело вздохнул, вытирая глаза рукой.

Кто только не пришел воздать последнюю дань Мэри Энн: консервативные старцы из коммуны, доктор, мальчишки с пивоварни, хозяйка лотереи... И все – с букетами зелени. Священник снова вытер глаза. Деловито меняя оптику, приспосабливая параболический микрофон, работал законник. Шериф Кокс в лучшем воскресном костюме перебегал от одной группы к другой.

В другом конце кладбища шел рождественский митинг «Рыцарей Колумба», посвященный памяти жертв войны. Хор неуверенных нежных женских голосов вы водил:

Прекрасный Вифлеем,

Раскинувшийся тихо

Под звездами во сне...

Имя Мэри Энн внесли в почетный список жертв войны. Шериф Кокс разговаривал с фэбээровцем, похожим на Гэри Купера. Женщины пели:

Над темнотою улиц

Сияет вечный свет.

Мы встретим в эту ночь

Надежды прошлых лет...

Март

Глава 29

– Отец, это Никки. Добро пожаловать в Штаты.

– Как ты узнал, что я в Вашингтоне?

– Я мудрое дитя, умеющее предчувствовать родительские перемещения.

– Наверное, это остроумно? Доброй но...

– Не вешай трубку.

Для Шан Лао все в Америке складывалось чертовски неудачно. Во время Рождества ему приходилось рыскать по Америке, подобно пожарному, гасящему вспышки огня. Отвратительная роль. Отвратительная Америка с ее факсами, телефонами и пронырами-журналистами, окутывающими каждого паучьей сетью своего любопытства. Отвратительное игривое американское лицемерие, когда все побуждения выглядят такими высоконравственными и ни один взяточник не желает откровенно назвать себе цену. Нельзя иметь дело с людьми, отказывающимися даже наедине с собой признаться, что они из себя представляют.

Невозможно было избежать соприкосновения с Америкой. Как Никки узнал, где его найти? У Шана никогда не было семейной жизни. Жена и сын были всего лишь его деловыми кредитными карточками. Иногда Николь предлагала Шану выступить спонсором какого-либо культурного события. Он рассматривал такие предложения как основу для возможных деловых контактов и соглашался, а его жена выступала в роли сотрудника, подбирающего объекты размещения капитала.

– Ты получил мое последнее письмо?

– Отвечу в ближайшее время. Спасибо, что позвонил.

– Пожалуйста, не вешай трубку.

– Ник, у меня сейчас очень напряженная жизнь.

Лихорадочное напряжение стало стилем жизни Шана в Вашингтоне. Проблемы создавал даже Бакстер Чой, обычно безупречно проводивший в жизнь указания Шана. Ощущение кризиса усиливалось из-за вынужденного отказа от вооруженной охраны. Эти американские лицемеры нервничали в присутствии телохранителей, как мелкие воришки. Шан почувствовал себя больным, когда обнаружил, что в мире американского бизнеса косо смотрят на откровенную демонстрацию вооруженной предосторожности.

Да и не спасли бы его телохранители от прожорливых членов Контрольного подкомитета конгресса – КОКОМ, предназначенного для охраны стратегических материалов от Советского Союза.

Военные компьютеры, стоившие по миллиону, уже не находились под контролем Комитета, превратившегося в отталкивающий труп, пережиток «холодной войны», последний вздох яростного антикоммунизма. Немногие из его членов надеялись на следующих выборах получить голоса избирателей.

Обычно электронные заводы Шана перекупали крупные заказы у промышленников вроде «Сони» и «Кэнона». Время от времени одна из таких трехтонных машин оказывалась в Восточной Германии или Чехословакии, что позволило бывшим советским саттелитам вырваться на новый технологический уровень.

Шан поручил Чою утихомирить твердолобых крестоносцев «холодной войны», чтобы лишняя информация не просочилась в среду избирателей, нахлебавшихся в восьмидесятые распаленной риторики Рейгена. Чувствуя сверхдоходы так же хорошо, как и нужды избирателей, обжоры из конгресса любили иметь дело с Шаном. А Шан был сейчас нужен в континентальном Китае и еще в дюжине стран по всему миру.

– Не похоже, что ты рад моему звонку.

– Если ты знаешь, как меня найти, кто-нибудь может заставить тебя поделиться этим.

– Не подумал об этом, прости.

– Завтра вечером я перезвоню вам с мамой. Знаешь... – Шан умолк.

Ему действительно хотелось увидеться с Никки лицом к лицу, поделиться некоторыми соображениями. Но по телефону, не проверенному на подслушивание, не следовало упоминать о его возможной поездке в Нью-Йорк.

– Будь дома завтра в такое же время.

Шану, разжигавшему огонь одновременно в обоих полушариях, приходилось заботиться о своем Номере Два. Лорд Мэйс – это несерьезно. Бакстер Чой? Он блестяще зарекомендовал себя деятельностью в этом полушарии. В Азии у Шана был адвокат Он Сеонг, тоже перспективный, образованный молодой человек. Но все они – только служащие. Номер Два должен быть человеком, успешно заменяющим Шана в некоторых сферах – сегодня и во всех без исключения – когда Великий Шан Лао умрет. Такой человек должен носить имя Шан.

– Я постараюсь, чтобы мама тоже была.

– Да, пожалуйста. – И Шан повесил трубку.

Никки также умен, как и Чой. Он сумел пробраться в цитадель Ричардса-Риччи и скоро обзаведется сыном – себе на горе и во славу великой стратегии отца, направленной против Риччи. Проблема была в самом Никки. Он был абсолютно непредсказуем. Его словесная эквилибристика крайне беспокоила Шана. Последнее письмо гласило:

"Дорогой отец.

Несколько лет назад молодые негры изнасиловали и едва не убили белую девушку в Центральном парке. В «Лос-Анджелес таймс» Вильям Плафф писал: "Пятьдесят лет назад... элита, контролировавшая банки и промышленность страны, назначала ее правительство. Негры, католики, евреи, азиаты... подвергались серьезному давлению и стремились к ассимиляции.

Той Америки уже нет... Американцы, которым за пятьдесят, знают, какие огорчительные перемены произошли в стране... Америка морально обособленных людей уже не озабочена углублением культуры или большей ответственностью, чем та, что насаждается массовой индустрией развлечений... В современной жизни слишком много «забавного».

Вот что еще могут припомнить те, кому за пятьдесят, – то была Америка замаскированного лицемерия, насаждаемого родителями. Сегодня родители принимают участие в обсуждении, скажем, как заставить «Синий крест» оплатить аборт. Они и их дети – соучастники в «забавах».

«Забавой» во времена Дж. П. Моргана считалось групповое изнасилование черных женщин. Сегодня – белых. Та же моральная пустота, минус замаскированное лицемерие родителей, потому острее воспринимаемая. Как говорит Джордж Сантаяна: «Все это – как будто вас ткнули носом в собственное дерьмо».

Улыбаясь некоторым оборотам речи Никки, а также Сантаяны, Шан Лао позвонил в аэропорт. Он заказал себе билет на имя Чарльза Ли. Потом связался с Бакстером Чоем и поручил нанять телохранителей для полета и последующей поездки в Манхэттен из аэропорта Ла-Гардия.

Шан попытался расслабиться. Пора открыть Никки правду о его семье. Нужно «причастить» парня, если он, Шан, надеется, что когда-нибудь Никки станет Номером Два. Он сделает это тем же способом, каким тренируют охотничьих собак, «первая кровь». Формула Сантаяны применима для любых телесных выделений. Сунь человека носом в кровь – и он приучится чуять ее издалека.

Шан взял шариковую ручку с эмблемой отеля и блокнот. В дни юности он учился писать тушью и кисточкой каллиграфа. Но это не документ, просто заметки на память для завтрашнего разговора с Никки.

«Лицемерие родителей, – написал Шан, – никогда не позволит построить прочные, плодотворные отношения с детьми. Поэтому дети должны знать правду – о семье, об отце и о том, чего он ждет от своего сына».

Шан снисходительно усмехнулся, глядя на блеклые голубые линии, оставленные шариковой ручкой. Густая черная индийская тушь больше подошла бы ему. А если вспомнить, какой путь открывается перед Никки, – густая темная красная кровь.

Глава 30

– Давайте взглянем на это иначе, – говорила Эйлин. – Мы хотим посадить за стол защиты одиннадцать проституток. Шестерым из них за сорок. Одной под пятьдесят. Все умирают от СПИДа. У двух, кроме этого, новый, устойчивый к пенициллину сифилис. Три страдают анальным недержанием, трещинами и разрывами, вызванными содомией. Одна скорее всего умрет еще до предварительного слушания. Только у одной грамотная речь. Три негритянки. Четыре выглядят настолько отталкивающе, что без косметики похожи на больных проказой. Семерых уже привлекали в суду. Пятерых задерживали за нарушение приличий, азартные игры, кражи в магазинах. Их били, грабили, связывали, пинали, мучили, душили, топтали ногами, жгли сигаретами, насиловали, выбрасывали из машины на ходу. И это – обычные клиенты. Кроме того, много раз их насиловали полицейские, принуждали к содомии мужчины с экстраординарными размерами пениса. Двух выбрасывали из окна со второго этажа. На всех скопом – двадцать восемь сломанных ног и лодыжек, сорок одна рука и запястье. Раздробленные пальцы на руках и ногах не в счет, это обычная «забава» полицейских. Девять сделали по нескольку абортов, у пятерых есть дети, но они их никогда не видели. У одной – степень магистра. Еще одна – бывшая певица, меццо-сопрано из хора «Метрополитен-Опера». Десять – законченные алкоголички. Шесть курят крэк, четыре предпочитают героин. – Эйлин остановилась, чтобы перевести дух. – Поставьте себя на место присяжных. Вы бы поверили хоть единому их слову? Согласились бы просто находиться с ними в одном помещении?

Уинфилд несколько минут сидела молча. Потом произнесла:

– Опишите мне состав типичного жюри присяжных.

Эйлин грузно пошевелилась в кресле – она была уже на шестом месяце беременности.

– В штате Нью-Йорк семь из двенадцати негры или латиноамериканцы. Для нас главной проблемой будут мужчины-присяжные, пользующиеся услугами проституток, – они захотят наказать нашу клиентку. Мы называем это «синдром Джека Потрошителя». Вторая опасная категория – женщины, у которых матери или сестры – проститутки. Они тоже будут настроены против нашей клиентки. Третья категория – присяжные, связанные с организованной преступностью.

– Им можно будет дать отвод.

Эйлин поморщилась.

– Нельзя быть такой наивной, Уинфилд. По крайней мере, не с вашей семьей. В настоящее время организованная преступность – главный наниматель рабочей силы в Америке, на предприятиях мафии занято от восемнадцати до двадцати процентов трудоспособного населения. Наша работа – выяснить всю подноготную предполагаемых присяжных. Это стоит дорого.

– Это еще не вся работа.

– Уинфилд, эти женщины – парии. Они поставляют самые непроизносимые услуги, которых требует от женщины наше общество. Никто не захочет выйти вперед и сказать: «Когда-то это было вполне благопристойное человеческое существо». Ни доктор, ни священник, ни работник социального обеспечения. Никто.

Несколько минут они молча обдумывали сказанное. Потом Уинфилд вздохнула:

– Никто в зале суда им не поверит.

– Если мы хотим, чтобы ваша приятельница Леона Кэйн посадила на скамью подсудимых Винса Риччи, у меня в запасе должно быть что-нибудь получше. Иначе суд свалит все на бедного доктора Баттипаглиа. – На этот раз молчание затянулось. Наконец Эйлин горестно вздохнула. – Только сейчас я сознаю, в какой степени надеялась на его показания. Ох, мне нет нужды объяснять вам, какая скользкая змея ваш кузен Винс.

– Действительно, не стоит.

– Винс и Баз теперь сиамские близнецы. Как родные братья. Будущие папочки. Полное взаимопонимание. Баз удостоен занесения в их так называемый «хай-роллер» – особый список; теперь в любом казино мира к его услугам дамский эскорт и на тысячу долларов фишек в кредит.

Эйлин угрюмо пригладила рукой свои черные волосы.

– Вчера я проверила наш общий счет. Винс убивает нас. – Она умолкла. Уинфилд боялась поднять на нее глаза. Эйлин продолжила: – У нас долга на восемьдесят тысяч, мы истекаем кровью. Баз так редко бывает в городе, что другие врачи перестали рекомендовать его своим пациенткам. Сегодня утром я попыталась поговорить с ним серьезно. Он ударился в слезы.

– Еще одна победа Винса.

Эйлин кивнула.

– Винс потрясающий комбинатор. Ленора сказала мне, что сейчас он признает ее человеком, потому что внутриутробная диагностика подтвердила – она ждет мальчика. Это на время делает ее саму мужчиной. – Эйлин замолчала и поерзала в кресле. – Как дела у Банни?

– Примерно так же, как и у вас: тошнит по утрам, немножко шевелится... Теперь ее переполняют сомнения, хотя для аборта слишком большой срок. От Никки никакого толку – они с отцом вытанцовывают какой-то мерзкий гавот друг с другом. Банни полностью деморализована и безнадежно мечтает, чтобы не было поздно сыграть назад.

– Вовсе не поздно, – умирающим голосом сказала Эйлин. – Сложно, но Баз говорил, что это вполне осуществимо.

– И он бы взялся?..

– Для меня – нет. Может быть, вообще не взялся бы. Но кто-то другой возьмется. В штате Нью-Йорк закон разрешает это до двадцати четырех недель.

Уинфилд скривилась.

– Постараюсь не забывать о пилюлях до менопаузы. Снова нависла тишина.

– Запомните одно, Уинфилд: я не отказываюсь от этого дела.

Уинфилд молчала, поэтому Эйлин настойчиво продолжила:

– Вы так уверены, что устрашающий трюк Винса с доктором Баттипаглиа полностью вывел меня из игры?

– Разве нет?

– Постарайтесь воздержаться от оскорблений. Нет!

– Отлично! – произнесла Уинфилд. – Тогда – настала очередь Леноры вступить в игру.

– Ленора? Она также деморализована беременностью, как и я.

– Не совсем. Я думаю, настало время задать ей кое-какие вопросы.

– Уинфилд, вы не представляете себе, как сложно в таком состоянии сосредоточиться на чем-нибудь еще, кроме собственной утробы.

– И тем не менее... – Уинфилд снова села, сжав губы в твердую тонкую линию. – Леноре придется оказать нам помощь. И я знаю, как ее убедить.

* * *

Между собой они решили, что машина «скорой помощи» слишком привлекает внимание, а такси тесно, поэтому нужно заказать лимузин с шофером. Уинфилд деятельно занялась возвращением Гарнет к нормальной жизни. В ее доме освободилась квартирка с одной спальней, и она, действуя от имени Гарнет в качестве ее адвоката, подписала двухгодичный договор на аренду. Обе держали свои планы в секрете от Чарли, который, конечно же, воспротивился бы переезду Гарнет по такому непрезентабельному адресу. И доктора пока не советовали ей выписываться.

Тем не менее в три часа Уинфилд помогла Гарнет одеться и в кресле на колесиках выкатила ее вниз, к лимузину.

– Поосторожней с духовкой, – бесцветным голосом произнесла она, помогая Гарнет вселиться в новое жилье.

Лицо Гарнет, неестественно спокойное, неподвижное после операции, стало еще невыразительней.

– А, вас ознакомили с моим modus operandi[36], взрыванием духовок?

– Именно! – Уинфилд украдкой рассматривала женщину, которую выбрала себе в мачехи. Буйные белые волосы Гарнет отросли на дюйм, и теперь вид у нее был немного порочный, как у женоподобных рок-певцов. Брови и ресницы пока еще нуждались в подкреплении тушью. Но лицо разгладилось полностью, включая мимические морщины у рта и глаз. Даже ее губы стали другими – губы молодой дедушки, неопытные, но трепетные. Гарнет могла самостоятельно передвигаться по комнате, переодеваться, мыться. После месяца упражнений левая рука стала такой же уверенной, как и правая. Правда, подвижность пальцев была пока немного ограничена, но Гарнет теперь постоянно сжимала рукой теннисный мяч для тренировок, даже сейчас, во время их разговора, ее пальцы продолжали ритмично двигаться, моментами – с какой-то дикой яростью. В целом – хи-хи – Чио изрядно омолодил Гарнет, подумала про себя Уинфилд.

– Вы еще не запатентовали свою прическу? – поинтересовалась она вслух. – Я начинаю подумывать, не остричься ли мне так же, как вы.

Гарнет бессознательным, машинальным жестом погладила длинные черные волосы девушки, разделенные прибором и заправленные за уши.

– На мой вкус, слишком хороши. Я бы посоветовала вам для начала настоящий индейский конский хвост – как-нибудь покажу вам мои детские фотографии. Сзади волосы затягивали так туго, что у меня голова немного кружилась.

Она сгребла ворох писем и распечатала лежавшее сверху.

– Ох-ах, Фонд Германа наступает мне на пятки. Неудивительно, если вспомнить, в каком состоянии был дом у реки, когда я его покинула. Наверное, жаждут заполучить мой скальп. – Она вытащила письмо из конверта и быстро пробежала глазами. – Хуже того...

– Взрыв произошел не по вашей вине. Мы их положим на лопатки.

– Дом они отстраивают сами. И начинают заниматься всякой чепухой, от которой у вашего отца мигом подскакивает кровяное давление, – современные способы обучения и все такое. Они хотят заполучить меня в члены организационного комитета.

– Кто сказал, что благотворители не лукавят?

– У меня на это не будет времени. Может, Чарли найдет.

Как всегда, отметила Уинфилд. Гарнет все еще была ужасно худой, хотя и немного поправилась за последнее время. Уинфилд спросила себя – уже не в первый раз, – как воспримет отец эту неожиданную самостоятельность Гарнет.

– Эпоха дежурства в госпитале закончилась, – напомнила Гарнет, снова проявляя непостижимую способность читать чужие мысли.

– Я оставила отцу записку, что прошу его перед госпиталем заехать ко мне. А у меня на двери – записка, чтобы он зашел в квартиру 2F.

– Господи, вот это предусмотрительность. Где вы находите время возиться с такой беспризорницей, как я?

– Сейчас у меня есть время. Клан Риччи в состоянии ремиссии.

– Не понимаю.

Уинфилд вышла на кухню и открыла холодную воду.

– Риччи – как рак. Иногда метастазы останавливаются сами по себе – на время. Мой двоюродный дед больше не пытается прикончить отца. Отец отказался от окуривания империи Риччи ладаном. Как это назвать? Прекращением огня? Вооруженное перемирие?

Она подставила стакан под струю холодной воды, закрутила кран и вернулась к Гарнет.

– Ваши таблетки в дорожной сумке.

– А? О да.

Гарнет порылась в сумке, стоявшей у нее на коленях. Она проглотила алую таблетку антибиотика и запила водой.

– Спасибо.

Уинфилд взяла у нее стакан и допила воду. Обе женщины молчали, осматривая гостиную, занимавшую большую часть квартиры, мысленно делая перестановку. Сейчас меблировку гостиной представлял наспех выбранный на распродаже тиковый гарнитур из трех предметов, а спальни – одна-единственная кровать королевских размеров.

– Вы устроили мне чудную берлогу, – сказала Гарнет после паузы. – Квартира небольшая, но просторная. Ваш отец все это время платил мне жалованье в «Ричланд», так что у меня есть кое-что за душой, чтобы подумать об обстановке. Хотя в этом нет необходимости. – Ее левая ладонь снова начала тискать мячик. – Кажется, что вы отлично изучили мой вкус. А вот мне вас понять трудно.

– Меня?

– Я уже начала понемногу перенимать вашу прохладцу, спокойствие, – продолжала Гарнет. – Врачи посоветовали мне избегать эмоций. Никаких гримас и ухмылок. Я могу просить вас быть моей моделью?

– При условии, что вы подрежете мне волосы на ваш лад. – Уинфилд хлопнулась на длинную софу с темно-бежевыми подушками. – На самом деле это вы непроницаемая личность.

– Загадочная женщина?

– Колдунья, воскресшая, как Феникс, – Уинфилд взяла разгон, – возродившаяся невредимой из огня, чтобы вновь пуститься по следу отца.

– Взрыв в значительной степени сбил его со следа.

– Это отсрочка. – Уинфилд умолкла. – Ему нужна ваша поддержка. – Не стану вдаваться в подробности, но за последние несколько месяцев произошли кое-какие обнадеживающие события. Сейчас я в лучшей форме, чтобы держать Чио Итало на поводке.

– Каким образом?

Позвонили в дверь. Уинфилд встала и приложила палец к губам, направляясь к двери.

– Уинфилд, – встревоженно произнес Чарли, – я тороплюсь в больницу. Что такое важ...

– Я хотела познакомить тебя с дамой, которая обещала позаботиться о моей прическе. – Уинфилд шагнула в сторону, и Чарли увидел женщину, сидевшую в инвалидном кресле, нервно стискивающую пальцами теннисный мяч.

Глава 31

Винс терпеть не мог свои поездки в Атлантик-Сити. Здесь он всегда чувствовал себя не так уверенно, как в других городах, несмотря на лесть и раболепие, которыми его встречали. И дело было не в скудости местной криминальной жизни, просто Атлантик-Сити – это не город, а грязная помойка.

Несмотря на строгости законоположения об азартных играх Нью-Джерси, разные шайки давно поделили территорию штата между собой, используя в качестве прикрытия фасады отелей, И тут для них открылись золотые россыпи.

Но – и этого Винс не решился бы прошептать ни единой душе – несмотря на большие деньги, потраченные на «обзаведение», Атлантик-Сити оставался сточной канавой для безработных маникюрш, подонков, мошенников и проходимцев всех разновидностей. Каждый приезд в Атлантик-Сити был для Винса ударом по самолюбию, но время от времени приходилось посещать эту помойку – чтобы хотя бы держать на коротком поводке здешнего управляющего. Это был деверь Винса Эл Заппавинья, муж сестры Лил, не то чтоб жулик, скорее – туповатый парень, из-за чего мог попасть впросак.

Эл встретил его ворохом компьютерных распечаток, широких зеленоватых простынь с колонками цифр, вселяющих отвращение в сердце Винса. Он сморщился в кошачьей гримаске раздражения, как при виде мыши-перестарка.

– Пожалей меня, Эл. Давай на словах, только коротко.

– Винни, каждый раз, когда я говорю коротко, ты начинаешь орать на меня. В общем, на этой неделе мы смолотили на пять процентов больше, чем на прошлой. О'кей? Теперь плохие новости. «Кое-что» не привезли.

«Кое-что» было эвфемизмом для обозначения наркотиков.

– Почему?

– Не было сигнала.

Винс пальцем указал на дверь, и Эл вышел из кабинета. Нахмурившись, Винс покосился на распечатки и решил поверить Элу на слово, что там все в порядке. Но то, что кончились запасы героина и кокаина – это далеко не порядок.

На худой конец есть Дальневосточная линия. Он потянулся к телефону. Вот работа для Кевина, который умеет проскальзывать в любую дырку незаметно, как привидение. Но не успел Винс взять трубку, телефон звякнул.

– Алло?

– Винни, это Эл. Тут один алкаш требует, чтобы я учел ему чек на три тысячи баксов. Говорит, он твой парень. Должен я отстегнуть ему наличные?

– Нет, пока не скажешь, как его зовут.

– Доктор какой-то.

– Коротышка, светлые волосы, смахивает на деревенщину.

– О, ты его знаешь?

– Какого хрена доктору по кошечкам самого высокого класса болтаться в Атлантик-Сити?.. Я дал ему зеленый свет в Макао, Монако, на Маврикии. Нет, ему хочется потереться среди подонков. Где он, около стола с «блэкджеком»?

– Ага.

– Учти чек. И скажи ему, чтоб без меня не уходил.

Винс повесил трубку. Стыдно за База. Некоторые ребята или принимают все как есть или выкатываются. Но только не Баз. Винс опустил свою маленькую изящную голову на руки и помассировал пальцами виски. Слишком напряженная жизнь, это Баз сказал. Маленькая профессиональная консультация.

Снижение поставок наркотиков... да не снижение – полный пролет! За все время, что он работает – это с тех пор, как упокоился с миром его высокоморальный папа, а вместе с ним все препятствия на пути к власти, – Винс был уверен, что он сам себе хозяин. Если с наркотиками плохо, – а это сладчайший кусок из всего, что есть на свете, – приходится улаживать вопрос с помощью уступок и переговоров. Это может стоить очень дорого. Раньше, когда «товар» рос и перерабатывался в краях, густонаселенных mosquitoes[37] и banditti[38], такого не случалось. А теперь единственный выход – воспользоваться ингредиентами, поставляемыми фирмами «Дю Понт», «Монсанто», «Киба-Гейджи» или «ИСИ».

Для этого нужен человек, который сумеет разобраться во всей медицинской чепухе. Недавно Винс читал про какое-то новое психотропное средство, которое может действовать и возбуждающе, и расслабляюще – супертранквилизатор и мышечный релаксант одновременно. И чтобы сделать его самому, нужна только формула, а не банда кули, рубящих зелень.

Он застал База как раз на полпути к потере удвоенной ставки. Обливаясь потом, Баз держал две первые взятки – два туза. Даже неопытный игрок после первой взятки может подсчитать свои шансы на решающую пару. Это опасная иллюзия для азартных полуумков, потому что шансы дилера не может подсчитать никто. Дилер снял королеву с тузом, и Баз увял.

Винс положил руку ему на плечо. Баз повернул к нему невидящее, ставшее серым лицо.

– Хийя. – Голос База звучал так бледно, словно, как и лицо, давно не видел дневного света.

– Это все, что осталось от трех кусков? – Винс ткнул пальцем в сторону жалкой кучки белых фишек, лежавшей перед Базом.

– Я играю запоем, Винченцо, – гордо произнес Баз. – Работать – так до пота, а играть... Винс, девчонка достала второго туза откуда-то из-за левого уха. – В его голосе звучала подавляемая ярость.

– Ты хочешь сказать, что мой лучший дилер, с лучшими сиськами на всем атлантическом побережье, дешевка?

Баз обернулся и смерил взглядом парные выпуклости.

– Ага, – трескучим голосом произнес он, – насчет булочек ты прав. Можно мне разменять еще один чек?

– Почему нет... – Винс наблюдал за рукой База, трясущейся настолько едва уловимо, что только глаз профессионала мог это подметить. Баз достал чековую книжку, переплетенную и телячью кожу, и начал в ней царапать.

– Пять тысяч? – Голос его звучал совсем не вопросительно. Кажется, он начал осознавать свою роль в этой игре.

– Почему нет, – повторил Винс и сделал знак проходившему мимо официанту.

– Слушай, Баз, не хочу мешать твоим забавам, но ответь мне на один вопрос. Ты, как врач, только в бабах ковыряться умеешь?

– В общем-то да.

Второй официант по знаку Винса взял заполненный чек и исчез с ним.

– А когда ты был моложе, – настойчиво продолжал Винс, – ты же придумал ту штуку – «Эйлерова что-то», верно? Парень, с которым я о тебе говорил, назвал тебя исследователем высочайшего класса.

Баз заметно выпятил грудь.

– А он не говорил тебе, что я был игрок в покер номер один на своем курсе? И как я однажды просидел за картами всю ночь и ушел на рассвете богаче на пятьдесят тысяч?

– Надо же, – рассеянно произнес Винс, – значит, сейчас у тебя черная полоса.

– Со мной такое уже было, – заверил его Баз. – Это проходит. Так что готовь резервный фонд, Винс, потому что в один из ближайших дней я обчищу твою лавочку!

– Ужас! – Винс сделал испуганную гримасу.

Бледное лицо База медленно розовело и оживало.

Благодаря квалифицированной помощи, воздушный шарик надулся, обрел прежние очертания.

– Так что при желании ты мог бы повторить исследования, которые уже сделал до тебя какой-то костоправ?

Баз благодушно пожал плечами. К столику одновременно подошли два официанта, один – с напитками, второй – с разноцветной стопкой фишек на подносике.

– Дон Винченцо, – напыщенно произнес Баз, – нет в медицине такого, чего я не смог бы сделать.

Винс не улыбнулся. Кошки не улыбаются, даже если на пути попадается свежая, молоденькая мышка, не подозревающая, что ее судьба – стать кошачьей пищей. Даже в таких случаях, знает любая кошка, лучше воздержаться от улыбки.

Глава 32

– Это он побывал в Сент-Мэрисе, штат Пенсильвания, – говорил Нос Кохен, раскладывая по столу супервизора полдюжины глянцевых фото. Они сидели в мрачном, похожем на тюремную камеру кабинете, слишком большом для единственного узкого неоткрывающегося окна, выходящего на Нижний Манхэттен.

– И в «Лютьен, Ван Курв и Арматрэйдинг» подтвердили, что именно этот парень задал вам трепку на семинаре?

– Это может подтвердить только Годдард – ответственный за семинар. Он сейчас переведен в офис «Лютьена» в Бангкоке.

– Свяжитесь с ним и передайте фото по факсу.

– Уже сделал. Жду ответа.

Супервизор, Дж. Лаверн Саггс, сложил фотографии стопочкой и подтолкнул ее к Кохену.

– Между прочим, скоро следующий семинар. Посмотрим, сможете ли вы справиться, не слишком заносясь.

– Слушайте, я же говорил вам...

– Спокойно, Нос. Вы готовы волосы рвать у себя на заднице из-за этого малютки. Между прочим, это ваша проблема, не моя. И ваша поездка в Пенсильванию вообще не касается бюро. Что вы надеетесь доказать? Что Керри Риччи, внучатый племянник Итало Риччи, помощник Чарли Ричардса, присутствовал на семинаре «Лютьена»? Так что из того?

– То, что он был там, я уже доказал. У меня другая цель. – Кохен испустил долгий, страдальческий вздох. – Я копаю сейчас под прикрытие «Лютьена». Пропавшая видеокассета? Перевод Годдарда? Уверен, что «Лютьен, Ван Курв и Арматрэйдинг» принадлежит «Ричланд». А если так, значит, Риччи обзавелись линией, связывающей их с сердцем любого бизнеса, в том числе – конкурирующего. Это грандиозная афера. Мы должны вывести их на чистую воду, – продолжал он с воодушевлением, достойным Гэри Купера. – Их будут сторониться честные клиенты.

Он подождал реплики Саггса, но супервизор молчал с утомленным видом, и Кохен продолжил:

– Керри Риччи побывал и там, где взорвался штаб «зеленых». Где погибла в огне девушка. Это официально признали несчастным случаем, потому что шериф – взяточник, но...

– Но вы считаете, что это дело рук Керри Риччи.

– Я считаю, что нужно провести расследование. Сейчас наши парни хотят потрясти шерифа из-за его болтовни про комми. В этих краях сроду не было никаких комми. Красные ему приснились, в аккурат после визита малютки Риччи. – Угрюмая усмешка Кохена должна была подчеркнуть иронические интонации.

Супервизор пожал плечами.

– Предположим: вы вывели «Льютен, Ван Курв и Арматрэйдинг» на чистую воду. Что потом? Быро займется оповещением всех клиентов? И каждый раз, когда новый клиент сделает шаг в сторону «Льютена», мы бросимся к нему с предостережениями? «Эй, ребята! Они кладут в свой кетчуп нестандартные помидоры!» Как думаешь, что с нами сделают купленные мафией сенаторы? Мы будем выглядеть не краше гестапо.

Потуги на юмор не вызвали улыбки на лице воинственного Кохена, заталкивающего фотографии в конверт.

Курьер внутренней службы вошел и положил на стол Саггса конверт. Супервизор подтолкнул его нераспечатанным к Кохену. Нос открыл конверт. Его лицо окаменело, приняв выражение непреклонной решимости.

– Ответ из Бангкока. Годдард сегодня утром умер от дизентерии.

– Только не говорите мне, что его убили Риччи, чтобы замести следы.

Кохен пожал плечами.

– Разве нет?

* * *

– Мы никогда не столкнулись бы с этим, – произнес загробным голосом Чио Итало, – если бы Эль Профессоре слушался меня, а не скво из племени навахо.

Его внучатый племянник сидел напротив за дубовым столом, туловище выпрямлено, ступни прижаты к полу, плечи расправлены. Поза кадета из Вест-Пойнта.

Снаружи, на Доминик-стрит, весенняя погода менялась поминутно, мокрый снег чередовался с ослепительным, согревающим душу солнечным сиянием. Но тепло не проникало через пыльные окна в кабинет к Чио Итало. Он, казалось, был окутан облаком мрака, только оливковые глубоко посаженные глаза поблескивали в темных провалах глазниц.

– И еще – эти cretini Торелли из Нью-Джерси, – с сокрушенным вздохом продолжал Итало. – Они из очень уважаемой семьи. Почти соседи – наш Кастельмаре-дель-Гольфо рядом с Корлеоне.

Кевин решил попытать удачи. Человек, собирающийся завладеть башней Чарли Ричардса, не должен слишком долго оставаться просто личным взломщиком Чио Итало.

– Чио, а почему семья из Корлеоне пользуется уважением? Они там все немного чокнутые.

Глаза старика ушли еще глубже в свои черные пещеры. Один уголок рта саркастически изогнулся.

– А с каких это пор, – высоким, ломким голосом произнес он, – быть немного чокнутым считается позором?

Кевин ухмыльнулся. При обычных обстоятельствах он бы вежливо кивнул, чтобы загладить промах и избежать кары. Но человек, стремящийся к власти, должен научиться настаивать на своем.

– Если человек чокнутый, трудно предсказать его поступки, – сухо, подражая брату, произнес Кевин.

– В Корлеоне всем заправляет un vero pazzo[39] Лукка Чертома. – Узкое лицо Итало скривилось, словно от боли. – И никто его не трогает, кроме еще большего безумца по имени Молло. Но это проблема Лукки, а не наша. – Он нетерпеливо вздохнул, словно испытывая отвращение от этих безвкусных подробностей.

– Наша проблема – это Торелли в Нью-Джерси.

– Эти мудаки?

Итало мрачно кивнул.

– Перевозка опасных и ядовитых отходов производства. Гаэтано Торелли женат на сестре Чертомы. И вот один из выкормышей Чарли, получивший у него субсидию, пытается перебежать дорогу семье в Нью-Джерси. Речь идет о большом, выгодном заказе. Соль на рану! Теперь сладкими речами их не успокоить. Будем надеяться, что они еще не обратились к Чертоме.

Чио умолк, его глаза неожиданно блеснули.

– Это затрагивает интересы вашей дорогой матушки, у нее виноградники в Кастельмаре. Там делают вино «фулгаторе». Лукка хочет выкупить у нее виноградники.

– Ну и что?

– Он холостяк. А Стефания Риччи не замужем.

Итало опустил плечи и посмотрел в свой ежедневник, давая знать, что с этим вопросом он покончил.

– Тебе неделя, чтобы попробовать воду. Решено. Теперь – другая проблема. Кохен. Пришлось, к сожалению, убрать этого парня – Годдарда. От дизентерии каждый год умирают сотни людей. Так что этот след остыл.

– Чио, Кохен продолжает там крутиться, живой.

– Как курица с отрубленной головой, – отрезал Итало со своей тонкой, ледяной усмешкой. – Этот парень плохо натаскан для полевой работы, только лекции читать умеет. Я удивлен, что Керри позволил себе такую глупость. Как пальцем на себя указал...

– Мне по-прежнему кажется, что Кохена лучше убрать.

– О, вот как? – Гнев Итало сверкнул в черных провалах глазниц, как багровое свечение Этны в ночной мгле. – Я очень интересуюсь твоим мнением, мальчик. Твоя рассудительность меня радует. А теперь слушай. Сейчас Кохен – для всех чужак. У него нет никакой поддержки, его начальник над ним издевается. Но мы вполне в состоянии обеспечить ему нимб мученика, великого законоборца всех времен и народов. И в придачу повесить себе на шею вендетту.

– Из-за Кохена?..

– Из-за агента, ясно? Они там ненавидят друг друга, но тронь любого – мигом смерзнутся в кулак! И никогда не отступят. Мы тоже. Что дальше?

– Что же нам делать с этим куроедом?

На этот раз улыбка Итало была искренней.

– Не ругай жидов, – пожурил он Кевина. – У них хорошие мозги, они на службе у ФБР, и довольно опасны. Кроме того, есть и другие...

– Тем заплачено.

– А Кохен взят за живое твоим смышленым братцем публично опозорен. Он чует что-то не то и ищет это! Вполне естественно.

– Так какой твой вердикт, Чио, большой палец вверх или вниз?

– Потерпи. Когда-нибудь потом, когда Чарли подставится посильней, чем в Нью-Джерси или с «Лютьеном», и обе части семьи должны будут объединиться для взаимной защиты. Независимо от желаний его англосаксонского сиятельства, – с горечью добавил старик.

– Значит, мы отпускаем Кохена?

– Мы даем им время обо всем забыть. – Итало откинулся на спинку кресла и уставился на потолок. – Много времени. А потом – прихлопнем. У меня есть на примете подходящий человек. – Он хмыкнул. – Старый друг. В прошлом большой мастер. Ему бы следовало открыть колледж, этому человеку. Он профессор в своем деле.

Кевин ядовито усмехнулся.

– И разбирается в газовых духовках?

Мелькнувший в глазах Итало огонь был приглушен достаточно, чтобы не обжигать. Секундное недоброжелательное мерцание, и только.

– Я тебя не слышал. Тот, кто это повторит, вымоет рот щелоком.

Кевин откинулся на спинку кресла. Чио Итало ответил ему – своим поведением. Для человека, который со временем займет кресло Эль Профессоре, это чрезвычайно важно.

Глава 33

Повсюду в окрестностях Лонг-Айлендской бухты март – очень ветреный и коварный месяц, метели перемежаются мелким дождем. Не было исключением и это воскресное утро. Стефи и Чарли смотрели на огонь в камине, задыхающийся под холодным, сырым сквозняком.

В халате, поджав под себя босые ноги, Стефи прямо из горлышка допила остатки «Стрега».

– Последняя капелька.

Она встала и потянулась, напрягая грудь, изогнув очень узкую талию и немного выпятив совершенные по форме ягодицы. Полы халата немного разошлись. Чарли сглотнул слюну.

Сегодня он должен был ночевать в новой квартире Гарнет, но только чтобы помочь ей освоиться. Доктора строго-настрого запретили ей интимную жизнь. Когда-нибудь можно будет вспомнить снова, что они мужчина и женщина. После нескольких месяцев воздержания Чарли был в неважной форме.

– Чарли, – предостерегающим тоном произнесла Стефи. – Чарли, мне знаком этот взгляд.

Он зарычал и встал на четвереньки, как собака. Стефи шагнула в сторону, и он свалился на бок у ее ног, покусывая розовые пальцы. Потом, взглянув наверх, произнес:

– Ах, мисс Риччи, вы, оказывается, натуральная брюнетка.

– Я пользуюсь той же краской, что и мистер Рейган. Мы с ним оба натуральны во всем.

– Никогда не видел, какая у Рейгана муфточка, и... – Он не договорил, просительно подняв на нее глаза. – Поверишь ли, я помню тебя подростком, когда у тебя еще даже попки никакой не было.

– И тебя это останавливало? – Она повернулась и вышла на кухню.

Чарли слышал, как она наполняет кофеварку. Он с безутешным видом поковырял кочергой в камине. Огонь отблагодарил его клубом дыма, угодившим прямо в лицо. Снова отчаянно завыл ветер.

Чарли закашлялся и снова шлепнулся на задницу. Вот и все, что ему досталось, пригоршня пепла в зубы. Снова вершителем его судьбы оказался Чио Итало. Парень из ФБР по фамилии Кохен идет по его следу. Единственная хорошая новость за долгое время – выздоровление Гарнет, но и тут он чувствовал какие-то подозрительные перемены. Жизнь в ее собственной новой квартире он считал большим продвижением вперед для себя. Но Гарнет вела себя слишком спокойно и ровно. Привыкший к ежедневному подбадриванию, Чарли чувствовал смутное разочарование. Он отдавал Гарнет все свое время, отчего же она?..

Все эти огорчения, накапливаясь, убивали в нем всякое желание действовать, даже заниматься распределением субсидий «Ричланд». И самым безжалостным образом выпустил из него воздух несчастный случай с девушкой по фамилии Лануччи. Он не мог простить себе, что оставил Кевина в Сент-Мэрисе одного. И не важно, что он принимал его за Керри. Мэри Энн распята на его, Чарли, собственной двери. Его вина настолько велика, что он даже не решился рассказать об этом Гарнет. Если она когда-нибудь узнает...

Мэри Энн стала для него символом. Девушка, которой он ни разу в жизни не видел, погибла первой на пути, который он наметил для себя. На дороге, которая должна была отделить его от преступного прошлого семьи.

Чертовы близнецы! Он никогда не видел Мэри Энн Лануччи и представлял ее себе только по описанию Кевина. Длинные черные волосы и изящно очерченное лицо часто являлись ему, особенно в бессонные ночи, когда он часами смотрел в потолок, или при взгляде на молодых темноволосых итальянок. Обменявшись ролями, близнецы безжалостно надругались над тщательно проводимой Итало демаркационной линией между ночной жизнью Риччи и тем, что делал для него Чарли. К тому же Чарли подозревал, что близнецы его сыновья.

Он часто пытался выжать из Стефи имя отца мальчишек. Сейчас он почувствовал желание узнать правду гораздо более сильное, чем простое любопытство.

– Стеф, ты должна наконец сказать мне.

Она вернулась из кухни.

– Что именно?

– Кто отец мальчиков. У меня серьезные проблемы, Стеф. Ты...

– Что за проблемы? – перебила Стефи. Она несла большой кофейник и поднос с маленькими полумесяцами кантуччи – посыпанными миндалем и анисом сладкими коржиками, которые они оба с детства обожали. – У Чарли Ричардса проблемы? – продолжала она, словно пропустив мимо ушей вопрос. – У Эль Профессоре, ни разу не переходившего дорогу на красный свет? Обновляющего модель лимузина каждый год пятнадцатого апреля? Такого выстиранного, отглаженного и дезодорированного, что, если кто-то на улице крикнет: «Эй, грязный итальяшка!», наш Чарли оглянется и спросит: «Где?» У этого Чарли Ричардса проблемы?..

Он попробовал жалобной гримасой утихомирить Стефи, но она только напустилась на него с новой силой:

– Ты не о том Чарли Ричардсе, что имел лучших fica на протяжении четверти века? Лучшие пальчики, чтобы покусать, лучшие сиськи, чтобы приласкать? Лучшие попки, чтобы зарыться в них лицом? Ты про этого Чарли Ричардса?

– Stai calma, fica[40]. – Чарли едва удерживался от смеха.

– Ты про того Чарли Ричардса, который неспособен сохранить верность своей подружке паршивые полгода? Как это понимать, Чарли? Если Гарнет не настолько выздоровела, чтобы позволить тебе залезть на нее, ты начинаешь заглядывать мне под юбку? Ты, тот самый Чарли Ричардс, с проблемами?..

– Прости. Я понимаю, что не должен был это делать. Но с каких пор ты стала защитницей Гарнет?

– Я готова защищать любую от вашей проклятой сицилийской мужественности!

– Этого не повторится.

– Со мной – точно. С какой-нибудь другой fica, раз уж у тебя торчит, как рог. Ты можешь кого угодно одурачить своей англосаксонской физиономией, Чарли, только не меня. Я-то знаю сицилийскую cazzo duro![41]

Чарли немного помолчал.

– Ну все? На этом закончим?

– Я еще не начинала! Какие проблемы лелеемого Эль Профессоре могут быть связаны с самым страшным временем в моей жизни? Чтобы удовлетворить твое праздное любопытство, я должна вспоминать кошмарный год перед рождением мальчиков?

– А, так вот чего ты расстроилась.

– Главная твоя проблема – это что ты ни черта не понимаешь в женщинах! Деловитая особа, она же заботливая хозяюшка, полная секса, я, с головой на плечах, чтобы поверять свои тайны, две дочки... Тебя окружают прекрасные женщины, Чарли. И все мы тебя любим. Ну, за исключением разве что Мисси. Но ты, конечно, достоин любви, о да! Эти твои заходы издалека, понимание, ненавязчивое сближение, словно траханье – последнее, о чем ты способен подумать. Это просто верх хитрож...сти. Мы покупаемся на это моментально, Чарли. Да будь к тому же у тебя еще и Винсова смелость, ты бы прикончил нас всех, одну... за другой...

Чарли чувствовал, что дверь ловушки откроется, если он сделает еще шаг. Он нервно облизал губы.

– Можешь это объяснить?

– Отношение мафиози к своим женщинам? – Стефи налила кофе в две кружки и завернулась в пуховое одеяло вся, так что виднелось только лицо, словно сейчас она официально отказывалась признать существование своего тела.

– Ну что, Чарли, знай своего врага в лицо, а?

– Что за слова ты выбираешь, Стефи. Ты отлично знаешь, что я не мафиози.

– Ты когда-то сказал, что Риччи живут в крепости, как в королевстве, с собственной армией, и сенаторами, и кардиналами. То, что ты описал, – это жизнь Итало, и его братьев, и твоя, и еще немногих, кто сумел отвоевать право на нее для себя, например Винс. Тебе воевать не пришлось. Ты все получил на серебряной тарелочке – на, пользуйся на здоровье.

Она пододвинула к нему кружку и тарелку с кантуччи.

– Beve, mangia. Всю твою жизнь поднесли тебе на серебряной тарелочке, Чарли. Если бы мы с тобой не начали трахаться, Чио подобрал бы тебе цыпочку на стороне. – Она умолкла.

После паузы Стефи снова заговорила:

– Настоящие сицилийские девушки не делают таких вещей, как я. Наверное, я не была настоящей сицилийской девушкой. Когда отец узнал, что я на третьем месяце и отказываюсь назвать виновного, он собирался выгнать меня из дому. Мама уже умерла. Сестре Из было десять лет. Отец готов был выставить меня на улицу. В конце концов меня отправили во Флориду, к потрепанной экс-пассии Эуджинео, Винсова старика, чтобы она устроила мне аборт на Кубе. – Она снова замолчала, но Чарли понимал, что сейчас перебивать нельзя. – Я не хотела делать аборт. Быть матерью – это почти что быть мужчиной. В том мире, в котором мы выросли, женщина не значит ничего, пока у нее нет детей. Мы просто не существуем, пока не забеременеем, пока не начнем растить детей. Вы, мужчины... – Ее голос сорвался, она уставилась в свою кружку с кофе. – Мафия – мужской бизнес. Так было всегда. Мальчишки-подростки со своими силовыми играми: у кого тверже член и кулак. Прочь с дороги, слабак! Вы кружите и кружите лицом к лицу, потому что того, кто покажет спину, разорвут в клочья... Я не позволила им убить моих детей. Удрала в приют, к монахиням. У меня было отличное медицинское обслуживание – восемнадцатичасовой рабочий день. В поле.

Стефи снова подтолкнула к нему кружку.

– Beve, mangia.

Чарли передернуло – эти слова вернули его в атмосферу ночного кошмара. Итало, протягивающий окровавленную пачку купюр...

– Прекрати, Стеф.

– Когда задаешь идиотский вопрос, Чарли, будь готов проявить вежливость и выслушать ответ. Я собрала все свое мужество и позвонила моему отцу, Карло. Тебя назвали в честь него. Секретарша отца, мисс Гонелла, была добрая баба. Я сказала ей, что врачи обещали мне двух мальчишек, двух здоровых поросят. Мы вместе поплакали. Эта самая мисс Гонелла на протяжении двадцати трех лет делала отцу минет прямо в кабинете перед перерывом на ленч. Двадцать три года... Она еще рыдала, когда подошел к телефону отец. Он тоже рыдал – от всей души. Где я? Почему не звонила до сих пор? Двуличный, лживый ублюдок. Все, что угодно, для меня и мальчиков. Понимаешь, Чарли? Меня наконец причислили к человеческой расе, потому что я стала матерью двоих сыновей.

Они молча потягивали кофе. Стефи подтолкнула к нему тарелку с кантуччи. Чарли взял одну.

– Они мои, Стеф?

Она тоже взяла кантуччи и обмакнула его в кофе.

– Я была с троими. Ты, соседский парнишка Билл Маллой и Винс.

– Винс!..

– Билли убит во Вьетнаме.

– Ты были близка с Винсом?

– А кто с ним не трахался? Он любую мог заполучить, даже не успев расстегнуть зиппер. Сначала лесть, потом: «Ах, посмотри, что ты мной делаешь... И натиск...»

– Но ты все же должна знать, кто из нас отец.

– Ты все об одном, а, Чарли?

– Стеф, пожалуйста. Ты должна хотя бы догадываться.

– Может быть. Но зачем мне это говорить?

– Уверен, мальчики часто спрашивают тебя.

– Вовсе нет. Благодаря моему отцу – он умер, когда им было по три года, – мальчишки получили приличное воспитание. В школе они окончательно привыкли к тому, что отец вещь не обязательная. Помнишь школу? Твои девочки тоже там учились. Ты был живой легендой, Чарли. Ты существовал! Думаешь, у всех ребятишек отец возвращается после работы домой, чтобы поцеловать их перед сном?.. У большинства папаша показывается только по уик-эндам, а потом совсем исчезает, и его сменяет кто-нибудь другой. Ты бы удивился, до чего легко обойтись без отца, когда все ребята вокруг – такая же безотцовщина.

– Ты шутишь, конечно. Форма самозащиты.

– Нет, просто я тебе объяснила, до чего легко было вообще ничего не говорить мальчишкам. – Теперь она прикрыла одеялом и лицо тоже. Все, что он мог видеть, – один глаз и бровь. Этот единственный глаз немилосердным и немигающим взглядом уставился на него.

– У Чарли Ричардса проблемы... Старая наложница отказалась получить всю его сперму, накопленную за время пребывания в больнице его подружки. Знаешь, я уверена, что ты еще помнишь, как избавиться от этого добра самостоятельно.

Она встала, закутанная в одеяло.

– Буди пилота и катись к Гарнет. Пусть думает, что она для тебя нечто особенное... – Стефи помолчала, и ее лицо смягчилось. – Она молодец. И заслужила целую жизнь с Эль Профессоре, раз уж так получилось. Но что касается меня, Чарли, – мы с тобой натрахались достаточно для одной жизни.

Она засмеялась, подталкивая его к выходу.

Глава 34

Чарли Ричардс стоял у реки к северу от Квинсборо-Бридж. Он слегка дрожал, потому что замерз во время полета. В такое позднее время на вертолетной станции и в порту не было ни души.

Чарли пошел пешком к Первой авеню, высматривая такси. Из-за несколько растрепанного состояния мыслей он забыл вызвать лимузин из самолета по радио. Чарли остановился, пытаясь успокоиться. В общем-то он получил то, что заслуживал, за попытку покопаться в переживаниях Стефи.

Все вокруг казалось размытым, подернутым дымкой тумана. Бывает такая депрессия, когда ни одна конструктивная мысль не приходит в голову. Ничего вдохновляющего, зажигательного не осталось в жизни. Одинокий, немолодой, продрогший, топчущийся на месте, в то время как толпы молодых, деятельных расправляются с прошлым. Чарли чувствовал первые признаки надвигающейся паники. Нью-Йорк – джунгли, в которых старые и хромые, стоит им споткнуться, становятся добычей голодных молодых хищников. Когда-то он был бодрым, сильным, богатым. Сейчас, весь дрожащий, он казался себе городским привидением, расплющившим нос о манхэттенскую витрину.

Поразительно, как энергичный натиск Стефи подточил его собственные силы. Вдруг он вспомнил: Гарнет теперь не в доме у реки, не в больнице – она в доме Уинфилд, всего лишь в нескольких кварталах отсюда. Поборов оцепенение, он быстрым шагом двинулся на север по Первой авеню, мимо шумных, живописных забегаловок, где молодые ели, танцевали, кадрились и быстро продвигались к своей конечной цели, находя укромные уголки. Казалось, источником существования молодежи Ист-Сайда являются главным образом видеосалоны и лавчонки с газировкой без названия. Круглосуточные супермаркеты казались пустынными. Ослепительно украшенные магазины, даже закрытые, пожирали тысячи ватт электроэнергии – как и банки, и бюро путешествий. Чарли спросил себя, как Гарнет удается сохранить душевное равновесие после таких сокрушительных потерь.

Никогда в жизни он не чувствовал себя таким ничтожным. Подавленным. Утратившим самоконтроль. Он свернул к Семьдесят третьей, где, вспомнил он, жили Уинфилд и Гарнет.

В глубине души его раздражали все эти молодые, не живущие, а проводящие время, ни целей, ни нравственности, едва умеющие читать и писать, глубоко невежественные в истории, лавирующие между родительской опекой и угрозой безработицы, с идиотскими наполеоновскими планами обогащения. Но кто он такой, чтобы критиковать молодых? Насколько хуже незнающего тот, кто знает, но продает свое знание? Кто он такой, чтобы сожалеть о безнравственности молодых?

Он своим ключом отпер подъезд и поднялся к квартире 2F. Из-за двери выбивалась полоска света. Режим у Гарнет после выздоровления был самый беспорядочный, особенно когда из-за перемены погоды ее мучили боли.

Она раскинулась на огромной, королевской кровати, читая какую-то брошюру в очках с большими линзами. Гарнет улыбнулась ему поверх очков.

– Кузина тебя выставила.

– Она тебе звонила?

– Ну что ты. Просто я чувствую, все, что происходит с тобой.

Она продолжала читать брошюру, выпущенную каким-то Товариществом по изучению образования.

– Это не?..

– Ну да, Фонд Германа. Им теперь принадлежит то, что осталось от моего дома. Меня приглашают работать в их организационном комитете. Я могу надеяться раскрутить тебя долларов на десять?

Чарли стоял, снова оцепеневший, странные мысли проносились у него в голове. Исследовательская жизнь. Академический стиль жизни. Жизнь в уставленном книгами убежище... Господи, как все перемешалось.

– В чем дело? – спросила Гарнет.

– Название. Образование. Исследования. Товарищество. Представь себе каждое слово по отдельности. Потом – вместе.

У Чарли был такой потрясенный вид, будто он все это слышал впервые. Он развязал галстук, сбросил туфли и сел на край кровати. Гарнет подвинулась, чтобы дать ему место, удержавшись от болезненного стона. Чарли легонько поцеловал ее в губы – в соответствии с предостережениями врачей.

– Я подбивал клинья к Стефи.

Гарнет так же осторожно поцеловала его.

– У нас обоих очень и очень монашеская жизнь.

Он долго молчал. После того, что перенесла Гарнет, она находит возможным пожалеть его! За это он еще больше себя возненавидел.

– Я вел себя низко.

– Иди в кровать.

– Нет, мне кажется, я...

– Иди в кровать.

– Но ты не должна...

– Третье предупреждение: немедленно в кровать.

Он быстро разделся и скользнул к ней, остро чувствуя дрожь и ее тепло. Только сейчас Чарли понял, как жутко он промерз по дороге в Нью-Йорк. Он старался не прикасаться к Гарнет во время своего признания.

– Я дал великую клятву – вычеркнуть Чио Итало из своей жизни. И на протяжении нескольких месяцев ничего не сделал для этого. У меня было время, и я потерял его. – Он отвернулся от Гарнет, чтобы спрятаться от ее глаз. – Я дал великую клятву, когда мы полюбили друг друга, что никогда тебя не предам. Хорошо, что Стефи меня остановила. Можешь представить себе, какой я предатель...

– Несколько пируэтов вокруг бывшей возлюбленной – бывшая – подходящее слово? – это не предательство в моем понимании. Другое дело – позволить Чио Итало побить себя на своем собственном поле.

Она положила свои теплые пальцы ему на грудь и сразу же отдернула их.

– Этот остывший труп Стефи подсунула мне? Неудивительно, что она тебя выставила.

– Она меня выставила, потому что у нее в мизинце больше здравого смысла, чем у меня.

Гарнет начала поглаживать его грудь и живот и этим, как всегда, остановила поток его красноречия.

– А что с твоим мизинцем? – поинтересовалась она. – Он похож на сосульку. Куда ты его совал, в холодильник?

– В желчь и полынь.

Чарли вздохнул и обеими руками прижал к себе ее голову.

– Очень мило с твоей стороны проявить такую терпимость.

– Более чем мило, – ангельским тоном подтвердила Гарнет. Она начала легонько шевелить ладонью в области его паха. – Нет, я понимаю твою кузину. Это что, неопознанное мороженое мясо Бердсея? Ты меня тревожишь. Она произнесла трубным голосом, передразнивая Чарли: – Как низко я пал...

– Не надо шутить.

Она обхватила его ногами, снова скрывая боль.

– Мужчины отличаются от женщин. Ты воображаешь, что разбит по всем фронтам, и впадаешь в уныние, вязкое, как овсяная каша. Ты потерпел поражение как человек свободного мира – раз, ты не сумел разжечь страсть Стефи – два, ты не смог разрубить цепи невежества, сковывающего страну, – три... Все, что остается на твою долю, – это колония прокаженных, но, о Господи, ты рискуешь потерпеть поражение в поисках подходящей колонии.

– Пожалуйста, не надо шутить.

Она начала медленно продвигаться по его телу.

– А я-то думала, что за такое долгое время научилась разбираться в тебе. Мне Уинфилд и то легче понять, чем тебя. С ней у нас взаимность, с тобой – двойственность. Это совсем не одно и тоже...

– Взаимность? С Уинфилд?

– Мне было семнадцать, когда «Вог» купил у Джерри первые мои фотографии. Передо мной открылся путь... И одновременно – я пропустила два цикла. И была в восторге. Джерри – нет. Я сделала аборт. Был слишком маленький срок, чтобы узнать, какого пола был эмбрион. – Она умолкла и попыталась улыбнуться, но ничего не вышло. – Это произошло двадцать лет назад. Будь у меня дочь, она была бы ровесницей Уинфилд. Это взаимопонимание. Мы женщины и знаем, что мы такое друг для друга. А что касается – двойственности...

– Это Бог знает что, – перебил он, – мы познакомились с тобой, полюбили друг друга. Никаких предопределенных ролей, никаких противных обязанностей – ну, вроде укорачивания ножки стула. – Он издал короткий смешок. – Всякий человек в состоянии сравнить желаемое с достигнутым. Я не прошу много, Гарнет. У меня есть цель, и прошу тебя: не остывай, пока я ее не достигну. Да, я могу потерять дыхание. Но нельзя сдаваться после нескольких гнилых месяцев.

Гарнет изогнулась, забираясь на него сверху. Она должна была потерять всякую способность улыбаться, но все же улыбнулась, скрывая, какую боль причиняет ей каждое движение.

– Ты был занят, возвращая меня к жизни. Ты отдал мне свои шесть месяцев – поэтому я снова живу.

– Не хватало еще, чтобы ты чувствовала себя виноватой!..

– Это звучит так по-сицилийски...

Хотя Гарнет весила немного, он всем телом почувствовал ее согревающую тяжесть и знакомое возбуждение.

– Ах-ох...

– Ах-ох... – отозвалась она. – Что скажет доктор?

– А что он обычно говорит?..

– Лучше мы ему ничего не скажем...

– Разве мы провинились?

– Слушайся меня...

Глава 35

В понедельник утром Уинфилд Ричардс проснулась рано, около шести. Она потянулась во весь рост совершенно голая, перед окном, выходящим на юг, на сияющий алюминием купол Крайслер-Билдинг.

Бушевавшая все выходные буря вымела начисто воздух, словно мокрым веником, и теперь Уинфилд казалось, что она различает маленькие фигурки в стеклянных сотах, окруженных неоновым сиянием. Но в такой ранний час никого не могло быть на верхнем этаже Крайслер-Билдинг. Это оптическая иллюзия, подумала Уинфилд, из-за бессонной ночи.

Автоответчик подмигивал ей. Странно, сигнала она не слышала. Да и все равно это была не такая ночь, чтобы снимать трубку. Она нагнулась и переключила аппарат на воспроизведение. «Уинфилд, – скороговоркой произнесла Банни, – я не хочу иметь ребенка. Вот и все. Я не поступлюсь своей независимостью, чтобы осчастливить Никки и его отца. Уинфилд, а что бы ты сделала на моем месте? Я ценю свою независимость не меньше тебя. Что такое ребенок, если не вечное „ты этого хотела“ на шее? Не хочу быть ничьей собственностью, как ты! Не хочу, чтобы ребенок заставил меня подчиниться мужчине. Исключил меня навсегда из секса. Эх!»

Автоответчик замолчал. Через минуту – еще одна запись, снова Банни: «Я знаю, что права. Ты тоже это знаешь. Мы, девчонки Ричардс, должны держаться друг за друга. Дети – это для мужчин. Почему они не могут заводить детей без нашего участия? Позвони, когда сможешь».

Уинфилд щелкнула клавишей и прокрутила запись еще раз, на этот раз – в голове. Она пыталась понять, что на уме у Банни. Возбуждена идеей сделать аборт, возбуждена и надеется получить ободрение Уинфилд. Как много женщин, ищущих поддержки, выслушала за последние годы Уинфилд. Люди каким-то образом чувствуют, что если Уинфилд говорит – о'кей, значит, действительно о'кей. Людям виднее. Как можно сказать другому – делай то, делай это, когда и «то», и «это» грозит его жизни?

Нужно ли перезвонить прямо сейчас? Зная характер Банни, можно предположить, что она уже раздумала избавляться от ребенка и сейчас придумывает ему имя.

Уинфилд снова потянулась и повернулась, рассматривая голого парня на своей низкой софе, с такими же короткими, как у нее, волосами. Мы, девчонки Ричардс, должны держаться друг за дружку. Интересно, что бы Банни сказала об этом?

Субботняя ночь оказалась их первой – и это после десяти лет в одной и той же дорогой частной школе. Хотя между ними был только год разницы, они и словом не обменялись, за исключением дежурного «Привет»! Для их матерей было бы естественно способствовать сближению двоюродных отпрысков семейства Риччи, но это не было в характере обеих женщин. Но когда учителя собирали баскетбольные команды из самых высоких мальчишек и девчонок, сначала раздавалось «Ричардс!» с одного конца, потом «Риччи!» – с другого.

Керри спал, что было неудивительно. Две бывшие баскетбольные звезды частной школы устроили друг другу очень активный уик-энд. Как будто для каждого из них это был первый случай тесного знакомства с противоположным полом.

Оба они привыкли работать словом, подумала Уинфилд. Можно сказать, самые речистые в семье. Но захват, освоение новой сексуальной территории, водружение своего флага над новой плотью и наслаждение ею не требовало слов. Едва ли даже мыслей. В подтексте этого сексуального разгула лежала одна-единственная вещь: оба они были отступниками своей всеядной семьи. Они показывали это годами, обходясь без слов, выбором одежды, книг, музыки и даже политических симпатий – левых и «зеленых».

Во всей семье, формировавшей образ «неприкасаемости», только они с Керри жили в тесном взаимодействии с миром. Вечерняя программа новостей по TV, удовлетворяющая большую часть человечества, – это совсем не то, что настоящее соприкосновение с окружающим миром. Понимал ли это хоть кто-нибудь в семье? Разве что отец.

В основе этого приключения – эскапизм, уловка, ускользание от семьи. Доведется ли им еще когда-нибудь разделить это наслаждение? Был ли первый раз – на свой неосторожный, беззастенчивый, меланхолический лад – и последним? У нее закружилась голова от предчувствий.

Керри прищурился. Он уже проснулся, наблюдая за ней так же, как и она за ним.

– Надо же, до чего у тебя длинные ноги.

– Руки, – поправила она и молниеносно сгорбилась, подражая горилле и тут же вывернулась прыжком, кончиками вытянутых пальцев царапнув по потолку. Свежеподстриженные волосы взметнулись. – Могу поймать мяч в четырех футах и положить в корзину, – похвасталась она.

– Видел уже во многих играх против «Чапин». Ты забивала по десять мячей без всякой помощи.

– Почему ты не подождал меня после матча и не позвал на свидание?

– Мне тогда нравились невысокие девчонки с большими сиськами, вроде ма. – Он поднял брови. – У нас есть время на еще одно пенальти?

Уинфилд пристально смотрела на него.

– Откуда мне знать, что ты не известный преступник Кевин Риччи, чьи злодеяния в отдаленных землях покрыли его кровавой славой?

– В самом деле, как? – Он задумался. Если она узнает его ближе, сама заметит отличающую их примету. Кевин бы и думать не стал. – Ты знаешь историю про Сент-Мэрис? Это не первый случай, когда мы с Кевом менялись местами.

– Надеюсь только, вчера в моей постели заснул настоящий хозяин имени.

Он прищуренными глазами наблюдал за Уинфилд, залитой ослепительным солнцем, – подходящая минута, чтобы прозвучать словам: «Давай освободимся из-под колпака Риччи. Давай присоединимся к большому миру снаружи, миру, который больше никто из Риччи не хочет замечать!» Но никто из них не произнес этого. Сейчас, после первого сближения, наполнившего их таким блаженством, идея бегства выглядела абсолютно бессмысленной. Может быть, позже. Когда каждый из них будет носить зарубки на сердце.

Уинфилд отодвинулась от окна, зная, что для Керри она сейчас – только силуэт, освещенный солнцем.

– Мы, итальянские женщины, относимся к этому проще, чем мужчины. Тем более полуитальянки, вроде нас с Банни. А вы, бедные слюнтяи, вынуждены постоянно заботиться о своем тугом, отростке, вечно возбужденном и налитом кровью.

– А вот и нет. – Керри сел, поглаживая паховые мышцы, словно они у него болели.

Наверное, так оно и есть, подумала Уинфилд.

– Между прочим, ты трахаешься с сыном бывшей любовницы твоего отца, – сказал Керри. – Если не считать прямого инцеста, то, по доктору Фрейду, это один из самых болезненных вариантов копуляций.

– Возможно, но очень забавно, – парировала Уинфилд, опускаясь перед ним на колени.

– Не так уж забавно, если я сын Чарли.

Она опустила руки.

– Что ты сказал?

– Нам с Кевином кажется, что это так.

– Спасибо, что подождал с новостями до конца выходных. – Она вернулась к своему занятию, чувствуя легкое головокружение и приятное опьянение от нарастания атмосферы греховности. – Меня это тоже занимало.

– И ты не обеспокоена?

– Поздно.

– А меня беспокоит только лицемерие, – произнес Керри, поглаживая ее по стриженым волосам. – Поколение наших родителей неспособно ни о чем говорить откровенно. Я могу только догадываться, кто мой отец. Я люблю маму и люблю Чарли, но, Христос милосердный, они такая пара лицемеров!.. Наше поколение... – Он умолк, наслаждаясь ее ласками, потом медленно произнес: – Мы обо всем говорим без уверток. – Голос его звучал совсем отстраненно.

– Все старики говорят, словно язык вилкой проткнули, – пробормотала Уинфилд. – М-м... М-м... Смотри, как я тебя разожгла. Как бильярдный кий... Это не больно?

– А теперь смотри, как я справлюсь с угловой лузой. – Керри притянул ее к себе на колени, и тут зазвонил телефон. – Господи!..

– Пусть звонит, – пробормотала Уинфилд. Общность их греха была как освежающий поток, смывающий лицемерие, освещающий каждую ложь и указывающий на нее, словно поток солнечных лучей из открытого окна. – Потом перезвонит...

– Кто?

– Чарли, – ответила она, раскачиваясь вверх и вниз. Перед ее глазами внезапно встала картина в духе Иеронима Босха – болезненно-четкая картина сплетенных тел, над которыми мелькают тысячи расторопных чертенят, понукаемых Дьяволом.

Он отозвался на ее ритм.

– Ответь, ты совсем обалдела.

– М-м... Ох, милый. Привет, папа.

На другом конце молчали, потом:

– Уинфилд, это Никки. Банни у тебя?

Она перестала раскачиваться и почувствовала у себя внутри зверя, огромного, причиняющего боль.

– Н-нет... Правда нет... – И сама заметила, как дрогнул ее голос.

– Я уже обыскал весь Бостон и Кембридж. – Голос Никки был хриплым от отчаяния, его французский акцент стал сильней. – Она уехала назад, в Нью-Йорк... – Он умолк. – Назад...

– Никки, говори.

– Н-назад, чтобы с-сделать аборт...

Уинфилд услышала, как он всхлипывает. Керри шевельнулся, убирая прядь с ее лица.

Говори прямо. Наше поколение. Никакого лицемерия. Греховные ласки – как смерть. Она бросила сестру ради...

Почему она не перезвонила Банни? Потому что на первом месте у нее была акробатика с Керри. Вместо того чтобы успокоить малышку и подарить ей свое скучновато-обволакивающее спокойствие, она отгородилась молчанием. Мы, девчонки Ричардс, должны держаться друг за дружку? Все это разбилось, расщепилось об единственный крепкий мужской член. Уинфилд тяжелым взглядом уставилась на Керри.

– Собака.

– Что?

– Никки, – сказала она в трубку, – успокойся. Мы найдем ее.

Ах да, подумала Уинфилд, Банни – ученица номер один и, когда ей случается сосредоточиться на предмете, способна к анализу не меньше, чем ее высокорассудительная сестра. Дети, сказала она, это для мужчин.

Глава 36

На поиски Банни Чарли бросил все свои резервы, в том числе Керри и трех детективов из респектабельного частного агентства, принадлежавшего «Ричланд». Гарнет и Уинфилд проверяли все клиники Нью-Йорка, Массачусетса и Коннектикута, приемные покои общественных и частных клиник. Список практикующих гинекологов взяла в работу Эйлин Хигарти. Но на след Банни не удалось напасть никому.

По словам Никки, ставшего совсем апатичным и бесполезным после отъезда его матери на Дальний Восток, утром, когда он отправился на свою обычную двухмильную пробежку, Банни еще лежала в кровати. Она ушла в спортивном костюме и кроссовках, без сумки и кошелька.

– Немотивированный уход из дому, – сказал Уинфилд один из частных детективов, – хуже всего. Человек иногда еще ни о чем таком не думает, выходя из дому. Просто собирается дойти до угла – за пачкой сигарет или печенья. А потом что-то ударит ему в голову...

Если не считать отличного экстерьера, думала Уинфилд, что нашла Банни в этом слабом духом жеребце? Никки хандрил. Никки рыдал. Никки искал утешения, прячась за пышным потоком самообвинений. У всех хватало забот, кроме того, чтобы помогать ему встряхнуться.

На третий день поисков Чарли разговаривал с Чио Итало, совсем по другому поводу. «ЭкоКлин», одна из компаний «Ричланд», специализировавшаяся на обслуживании офисов и уборке мусора, сцепилась с «Гованус-картедж, Инк», принадлежавшей семье Торелли из Нью-Джерси. Нужно было срочно уточнить подробности конфликта, связанного с захватом «Гованусом» подряда на уборку токсичных отходов. Но Чарли, поглощенный поисками Банни, посоветовал Чио не обращать внимания на Торелли или улаживать конфликт без его участия.

– Значит, ты предоставляешь Торелли мне. – В голосе Чио чувствовалось удовлетворение. – За этой историей скрывается больше, чем можно заметить на первый взгляд.

Чарли мигнул. Он по-прежнему глубоко ненавидел этого человека и так же, как и раньше, сдерживал свои чувства.

– Чио, – сказал он, – мне кажется, проблема с «Гованусом» должна быть решена абсолютно законными средствами. Чем бы ни занимались Торелли, «Гованус» – совершенно легальная компания.

Свирепые глаза Чио Итало слегка сузились, словно опустилась завеса, чтобы никто не смог прочитать через эти окна, что у него на душе.

– «Гованус» и «ЭкоКлин» подали заявку на контракт по ликвидации радиоактивных отходов от «Ньюарк Пауэр и Лайт». Ты не справишься с контрактом, а Торелли справятся.

– Кто сказал, что я не справлюсь?

– Это неподходящая работа для Эль Профессоре. Уборка старья и мусора, старых комбинезонов и перчаток, осыпанных радиоактивной пылью. Миткалевых косынок, холщовых тапочек и другого хлама, который каждый месяц сводит с ума счетчики Гейгера. «ЭкоКлин» не потянет этот контракт.

– Почему? – Чарли чувствовал, что теряет контроль над собой. – Почему?!

– Потому что эту работу выполняют очень просто – потихоньку сбросив весь хлам где-нибудь на задворках, чтоб никто не видел. Едут три грузовика «Го-вануса» с погашенными фарами. Сбрасывают груз, тут же подъезжают другие и засыпают сверху обычным мусором.

Чарли выпрямился.

– Довольно, – оборвал он. – Техническую сторону предоставь мне, Чио. А то, что ты описал, делают только проходимцы.

– Я же говорил: предоставь Торелли мне. – Это прозвучало так, словно Чарли вообще не открывал рта. Острые, зоркие глаза Итало приняли отрешенное выражение. – У Торелли очень тесная связь со старой родиной. Для семьи Корлеоне они как правая рука. – Долгая пауза, и вдруг ледяная улыбка Чио Итало пронизала пространство между ними. – Как поживает моя внучка Банни?

– Ты знаешь, где она?..

– Знаю ли я, что она на Багамах? Конечно.

Чарли чувствовал себя полностью обезоруженным.

– Где?..

– Она живет в отеле Винса, «Мирамар-Атенеум», апартаменты номер три.

Чио нацарапал что-то на листочке бумаги, который достал из ящика стола, на обрывке полученного письма.

Чарли смотрел на записанный стариком телефонный номер, чувствуя как вскипает его кровь.

– Она еще... носит ребенка?

– Конечно. Ты думаешь, Чио Итало станет соучастником убийства еще не рожденного Риччи?

Чарли закрыл глаза и заставил себя сосчитать до десяти. Эта отъявленная мафиозная сволочь! Этот высохший евнух!..

– Тебе лучше, – начал Чарли очень тихо и медленно, так что Итало подался вперед, чтобы расслышать, – объяснить мне, что произошло... пока я не позвонил ей... и не сказал тебе...

– ...до чего ты сердит, – закончил за него Итало. – Банни под круглосуточным наблюдением с того момента, как мы узнали, что она беременна. Я не одобряю легкомыслия, когда речь идет о судьбе новых Риччи. В особенности этого ребенка – полуазиата. Когда Банни позвонила сестре и сказала, что хочет избавиться от ребенка, мы вмешались и...

– Ты поставил «жучок» на ее телефон?.. – Голос Чарли взвился на октаву. – Или на телефон Уинфилд?

– На телефон сына Шан Лао. Ее посадили в самолет, на рейс до Багам, и с тех пор она там, под присмотром медсестры и... помощника.

– То есть – двух тюремщиков.

Глаза Чио Итало сузились.

– Следи за словами, – предостерегающе сказал он. – Я сказал – медсестра и помощник. Она прекрасно себя чувствует в такой компании. Медсестра учит ее вязать приданое для младенца, а парня она выставила на двадцать долларов в «джин-румми».

Чарли опустился назад в кресло. Он попытался расслабиться и успокоиться. С одной стороны, он знал, какие очаровательные картины умеет рисовать Чио Итало, когда это отвечает его целям. Но, с другой стороны, ему, Чарли, старик почти никогда не лгал. Но какая жгучая обида! Ах, чертов любопытный интриган! Он потянулся к личному телефону Чио Итало. Было едва девять утра, и телефон звонил долго, прежде чем трубку сняла женщина.

– Пентхауз, три.

– Говорит отец мисс Ричардс. Позовите ее.

– Я... Кто?..

Итало забрал у него трубку.

– Дочка, узнаешь, кто говорит? Позови нашу девочку к телефону.

Он вернул трубку Чарли. Господи, подумал Чарли, чтобы поговорить с дочерью, я нуждаюсь во вмешательстве этого грязного негодяя!

– Хэлло, – осторожно произнесла Банни.

– Как себя чувствуешь, детка?

– Папочка! У меня все отлично. Малыш сильно толкается. Почему Никки не звонит?

– Почему?.. Да никто из нас не знал, куда ты к черту подевалась!..

– Не сердись, – привычно защебетала дочь, – я просто невинная жертва мафии. Я надеялась, что Чио Итало вас всех предупредит. Слушай, скажи Никки, у нас будут волшебные апартаменты для медового месяца. Ска...

– Скажи сама. У тебя что, телефон только в одну сторону работает? Нужно было давно позвонить кому-нибудь из нас. – Он помолчал. – Я дам твой телефон Никки. И Уинфилд. Тебе что-нибудь нужно? Кроме хорошей трепки?

– Нет, что ты! Дядя Винс приводил ко мне доктора Эйлера, знаешь, который придумал Секцию Эйлера? Он там проводит исследования. Такой душечка!

– Исследования? Где – в казино?

– Это раньше было казино, а теперь – клиника.

– Какого назначения? Прерывания беременности?

– Лечения от наркомании. Шикарный центр детоксикации. Я тут половину пациентов знаю – вместе учились в школе.

На Чарли напал столбняк. За последние несколько секунд ему пришлось признать, что свое время и чувства все они тратили на законченную идиотку.

– Хочешь поговороить с Чио Итало?

– Tesore mio, come stai?[42] Как маленький Риччи?

Чарли закрыл глаза и досчитал до шести, прежде чем справился с приступом едкой злобы. Грязный, сующийся не в свои дела, нудный ублюдок! Он взглянул на улицу через немытое окно. Где-то вокруг мир людей, живущих свободно и достойно, не знающих угнетающего влияния Чио Итало. Чарли Ричардсу так хотелось быть одним из этих людей. Но воображать, что ему удастся отделаться от Чио Итало, было уродливейшим самообманом.

Он послушал, как Итало сюсюкал с его дочерью. Потом встал. Все, что он мог бы сказать, уже произнесено и послезвучием повисло в этом кабинете.

– Чио, – медленно, спокойно сказал Чарли, скрывая бешенство, – когда ты отправил меня в Гарвард, мы договорились, что я буду заниматься только легальной работой, все остальное ты берешь на себя. Чего ты добиваешься, умыкая Банни, спрятав ее у Винса? Хочешь отобрать у меня «ЭкоКлин»? Или предостеречь меня от конфликта с Торелли, потому что их сицилийские родичи окончательно рехнулись и связываться с ними опасно?

Итало собирался встать из-за стола, но потом вспомнил, каким сморчком он выглядит рядом с рослым белокурым сицилийским норманном, и сел поудобней.

– Чарли, никто не застрахован от того, чтобы оказаться вовлеченным в новые для себя проблемы. Это жизнь. Не нужно расстраиваться.

– Расстраиваться? – Чарли повернулся к выходу. – Каждый день я узнаю, что самый респектабельный бизнес – только прикрытие для преступления. Ты говоришь, что я не сумею справиться с контрактом на вывоз радиоактивных отходов и остаться чистым? А я говорю, что Торелли – ленивые подонки и делают свои деньги самым тупым из возможных способов. Ты умыкнул Банни, чтобы поставить меня на колени...

На этот раз Чио все-таки выбрался из-за стола и подошел к нему, чтобы похлопать по плечу.

– Чарли, ты забрал себе в голову много глупостей, но это та самая голова, которой я восхищаюсь, потому что Эль Профессоре способен на многое. Но сейчас ты потерял чутье. Перед тобой открываются новые перспективы, и это тебя расстраивает...

– Кто расстраивается? – перебил Чарли. Он вытянул вперед руки и смотрел, как они трясутся противной, грубой дрожью. Он представил себе, как эти руки сжимают шею Чио Итало, морщинистую шею человека, изуродовавшего всю его жизнь. Он почти чувствовал немощную плоть под пальцами и стискивал сильней, сильней... – Кто расстраивается?.. – повторил Чарли и вышел.

Апрель

Глава 37

– Стефи, carissima[43], это Чио Итало. Как дела у моей любимой племянницы в этот прекрасный весенний день?

– Отлично, Чио, в чем дело?

Трудно представить себе, чтобы Чио позвонил дочери покойного брата Карло просто так, без всякой задней мысли. Чтобы выразить свое расположение, например.

Трагические новости со старой родины – вендетта уже унесла к праотцам предводителей двух кланов, у одного из которых могущественные родичи в Америке. Очень плохо, задумчиво пробормотал Чио Итало, что и здесь, с Нью-Йорке, началась война, мафия уничтожает мафию. Глупо. Как всегда, наркотики. Даже умница Винс оказался втянут. Глупо. Что остается ему, старику, как не смириться с неизбежным?

– Стефания, tesoro[44], знаю, что тебя беспокоила земля...

– Земля?.. – Стефи подняла брови. Она обвела взглядом полки с книгами и выглянула в окно, на поблескивающую под солнцем водную гладь.

– Те три тысячи гектаров виноградников под Кастельмаро.

– Чио, ты не поверишь, но я неделями об этом не вспоминаю. – Стефи со своей стороны попыталась прощупать старика. Если после этих ее слов он не усмехнется, значит, она попала в переделку.

– Отец твоей матери, Уго Фулгаторе, заложил эти виноградники. По всему миру люди пьют вино и видят его имя на этикетках бутылок. А если еще вспомнить о чеках, которые вы с Изабеллой получаете четыре раза в год...

Стефи закатила глаза. Отвратительная манера стариков – напоминать, во сколько вы им обходитесь. Она искренне надеялась, что сумеет избежать этого в отношениях со своими мальчиками. Словно прочитав ее мысли, Итало добавил:

– А мальчики – подумай, какие возможности это открывает для них!

– Возможности?.. – Она постаралась, чтобы сарказм не угадывался в ее тоне. – В такой компании, как ты, Винс и Чарли, у мальчишек море возможностей.

Стефи заставила себя успокоиться и присела на скамеечку около телефона. Этот разговор может продолжаться сто лет.

– Ты не можешь не согласиться, что вы нуждаетесь в отдыхе, все трое.

– Ах, на Сицилии, конечно?

– Где же еще? – Теперь Итало говорил требовательно, строго. – Все расходы будут оплачены.

По плечам Стефи пробежал холодок. Последняя фраза довершала картину. Она означала, что Стефи не имеет права отказаться от «отдыха». К такому судье, как Чио Итало, не обращаются с апелляцией.

* * *

– Теперь я убеждена, что мы задействованы в какой-то комбинации, – сказала Стефи.

Они приземлились в аэропорту Фьюмичино после четырехчасового полета. Их встречал лимузин с шофером, доставивший Стефанию с близнецами на вершину Спаниш-Степс, в отель «Хасслер». Для них был заказан номер с тремя спальнями.

Высунувшись из окна огромной гостиной, Стефи наблюдала за оживленной жестикуляцией таксистов внизу, у входа в отель, убивавших время в болтовне, ожидая клиентов.

Во время ночного перелета ей не спалось. А вот мальчишки спали, и теперь тоже – в своих комнатах, а Стефи так и не смогла сомкнуть глаз.

Так всегда с Чио Итало: никогда не угадаешь, с какой карты он зайдет. Она прищурилась из-за апрельского солнышка, низко наклонившись над подоконником. Крики внизу становились все ожесточенней. Из долетевших до ее окна слов Стефи заключила, что причиной спора был футбол, а накал страстей – такой, будто затрагивалась честь сестер и матерей.

– Шума больше, чем в Манхэттене! – пожаловался Керри, сонно высунувшись из своей комнаты. На нем были только шорты и высокие грубошерстные носки.

– Если б я столько спала... – Стефи смотрела, как сын достает из бара кувшин с красноватым апельсиновым соком. – И мне налей, – сказала она.

Они сидели, потягивая сок.

– Кевин тебе ничего не говорил относительно этого так называемого «отдыха»?

Керри пожал плечами.

– Только то, что поступило предложение относительно виноградников. От человека из Корлеоне, который выращивает виноград для марсалы. Он хочет делать классическое vino da tavola. Сложный путь – садить новый виноградник. Легкий – купить Фулгаторе.

– Предполагается, что я соглашусь? И уговорю Из?

– Ты думаешь, Чио перед кем-нибудь раскрывает свои карты?

– Случается ему показать хоть одну свою карту?

Они сидели молча. К перебранке внизу подключилось еще несколько голосов. В гостиную вышел Кевин, в высоких носках и шортах, морщась, налил себе сока и звучно шлепнулся в свободное кресло.

– Ты говорить по-итальянски, ма. Чего они орут?

– Из-за футбола.

Все трое погрузились в молчание, уставившись на красноватый сок сицилийских апельсинов.

– Чио не говорил тебе о кровной вражде? – спросил Кевин. – Его беспокоит вендетта между Корлеоне и Кастельмаре.

Стефи уже привыкла к телепатической связи между сыновьями. Кевин наверняка крепко спал и не слышал их разговора, но знал точно, о чем шла речь.

– Как раз человек из Корлеоне хочет купить наши виноградники, – напомнила Стефи. – Начинаешь постигать замысел Итало?

– В какой-то степени. Он хочет, чтобы ты продала им Фулгаторе и закончила вендетту. А ты что предполагаешь делать, отказаться?

Стефи медленно покачала головой.

– Это не способ, чтобы заставить сицилийца отказаться от вендетты.

– Покупателя зовут Чертома. Лукка Чертома. – Кевин покосился на мать, удивленный ее улыбкой. – В чем дело?

– Чертома – странное имя для решительного человека. – Стефи допила сок и поставила стакан на стеклянный столик. – По-итальянски это значит: «да, но...» Такое имя – отличный повод для шуток.

– Не думаю, чтобы кто-то подшучивал над Луккой Чертомой, – сказал Кевин. – Он – капо клана Корлеоне. Грубый дикарь, заправляющий шайкой таких же грубых дикарей. Они не только торгуют травкой, но и сами балуются.

– Откуда ты столько знаешь о старой родине? – спросила Стефи. – Когда я была маленькой, сюда из Америки приплывали только старики. Все Риччи, начиная с Итало и вашего дедушки Карло, родились в Штатах. Для них Сицилия – что-то вроде колонии. А для моего поколения Сицилия... как летний лагерь. Каникулярное настроение, множество живописных развалин, вкусная еда... – Она сонно зевнула и умолкла.

– Сицилия – этнический источник мафии, – сказал Керри. – Все семьи работают по шаблону, разработанному на старой родине. Другие страны – это просто новые рынки. Ось Палермо – Нью-Йорк по-прежнему сердце мироздания. Вот почему, – добавил Керри с откровенно злой усмешкой, – сегодня мы тут.

Телефон звякнул. Все трое подскочили. Стефи медленно встала и подошла к телефону.

– Pronto[45].

– Синьора Риччи? – спросил мужчина с сильным южно-итальянским акцентом, с растянутыми гласными и зубными звуками. «Риччи» у него звучало как «Рииджии».

– Нет.

– Нет? – В его голосе послышалось сомнение.

– Sono la Signorina Ricci[46].

– Mi scusi! Lucca Certoma qua[47].

– Veramente? – с насмешливой почтительностью произнесла Стефи. – Е certo? Ma?[48]

Кевин нахмурился, вскочил и помахал пальцем у нее перед носом.

– Веди себя прилично! – прошипел он. – Дикари не любят шуток!

Но Чертома уже хохотал. Он без предупреждения переключился на скверный английский:

– Я в отель. Пьем вместе, si?

– Это было бы чу...

– Вы приходите с ваша милая мальчики.

– О'кей. Через полчаса, – согласилась Стефи. – Как я вас узнаю?

– Просто. Я очень красивый.

Стефи кивнула, словно заранее зная, каким будет ответ. Она повесила трубку и бессмысленно уставилась на дверь в ванную.

– Мальчики, – произнесла она после паузы. – Итало пытается выдать меня замуж.

Глава 38

– ...уверена, что с тобой хорошо обращаются? – повторил Чарли. Трубка в его правой руке стала влажной и скользкой.

– Просто отлично, – сказала Банни. – Если хочешь сделать мне приятное, проследи, чтобы Никки поднял свою задницу из Бостона и приехал сюда.

– Он до сих пор не появлялся у тебя?

– Как и ты, – кольнула Банни. – Только Уинфилд, отягощенная угрызениями совести, приехала повидать похищенную.

– Знаю, знаю. Я ее просил передать привет.

– Мне бы страшно хотелось заполучить сюда племенного производителя.

– Никки не сможет. Когда ты пропала, он просто развалился на куски. Только ты сможешь собрать все заново, и то не уверен, что получится.

– Приблизительно так же выразился его папашка.

– Ты... Шан навещал тебя?

– Нет. Он прислал Николь.

– Понятия не имел, что она с тобой. – Чарли сам почувствовал свою гнусную – «ох, как отлично вышло» – интонацию. Не очень приятно понимать, что дочка «спускает с крючка» отца, по собственному ее выражению.

– Без нее у меня бы крыша поехала. Они с Великим Шаном пытаются, усыновив меня, вернуть Никки в семью. Что-то вроде теории пересекающихся кругов, это Николь так сказала. Если Шан правильно придумал, мы все только выиграем.

– Очень точно подмечено, детка. – Чарли поднял глаза и увидел перед собой Гарнет, несущую две сумки с провизией. – Пришла одна очень мощная особа, хочет сказать тебе пару слов. – Он протянул трубку Гарнет. – Это Банни.

– Как дела? Никки уже с вами?

– Никки вмерз в глыбу льда в Бостоне. Не могу его вытащить.

– Ну-ну, – вздохнула Гарнет. – У меня приблизительно та же проблема с вашим дорогим старым папочкой. Почему мужчины такие бездельники?

– Я бы предпочла другое слово.

* * *

– Все дело в том, Чарли, – сказала Гарнет, – что ты позволил Итало похитить твою бессмертную душу. За последние несколько месяцев, когда у тебя была полная возможность перевести собственность десятка компаний на Итало, ты не прикоснулся ни к одной. Ты жалуешься на обстоятельства. И страшно напоминаешь мне Никки. – Она раскладывала провизию по местам. Утреннее солнце зайчиками разбежалось по стенам гостиной, подслушивая разговоры.

– Я все же могу...

– Чарли, ты что, собираешься читать мне лекции о жизни в стране невежд?

– Я могу...

– Ты говорил – нация недоучек, настолько невежественных, что они не в состоянии оценить масштабы своего невежества...

Он молчал, залитый солнцем, словно актер на сцене. Но это была всего лишь небольшая размолвка, публика не планировалась.

– Как, в свете этого, назвать операцию, которую произвел над тобой Итало? – настойчиво продолжала Гарнет. – Как ты назовешь мужчину, который позволяет грязному старику уродовать свою жизнь? Чио Итало заставил меня уважительней относиться к человечеству. Если человеческая раса включает в себя экземпляры вроде него, тогда... – Ее голос сорвался.

Чарли откашлялся, прочищая горло.

– Старт был хороший, но потом он умыкнул Банни.

– Такие, как Итало, всегда держат заложников! Для того ему и нужны родственники. – Ее белые волосы, подстриженные по-прежнему не длиннее чем на дюйм, казались наэлектризованными. – Подумай, Чарли, он не тронет даже волосок на голове Банни. У тебя нет причин тревожиться, ты реагируешь автоматически, теряя голову от ужаса, что повелитель нахмурил брови.

Ее снова подхватил поток красноречия.

– Зачав священного малютку, Банни подарила тебе бесценную передышку, чтобы ты мог освободиться от своего дяди. Ты можешь сердиться на безответственное поведение Банни, но, пока она носит под сердцем инфанта и еще долгое время потом, она – предохранительный клапан для Итало. Она сделала то, чего он бы никогда в жизни не смог, – накинула узду на Великого Шана. Чио Итало застыл в благоговейном страхе. Шевелись, Чарли. Используй время!

Гарнет сделала глубокий вдох.

– Потому я и спрашиваю, не украл ли проклятый старик твою душу. Спрашиваю, смотрю я на настоящего Чарли Ричардса или на красивую картонную декорацию, которую держат в «Ричланд-холдингз», чтобы отгонять демонов.

Она усилием воли сдерживала себя, стараясь ни жестом, ни тоном не выдавать бушующую в ней ярость. Кто-нибудь на расстоянии, на котором не различить слов, обязательно догадался бы, до чего она сердита. Ну, а тот, кто оказался ближе, поспешил бы броситься на пол, чтобы очередь прошла над головой.

А Чарли только отвернулся к окну. Теперь солнце заливало его второй бок. Раньше, когда Гарнет говорила о его тщетных попытках стряхнуть со своей шеи Чио Итало, в ее голосе звучало сочувствие. Потом – появилась тревожная нота. Теперь – гнев и насмешка. То, что их совместная жизнь в будущем возможна, только если он победит Итало, было очевидным до боли. Именно смертельная важность победы заставляла его руку медлить, по крайней мере так он объяснял это себе.

Чарли искоса взглянул на Гарнет. Из ее окон открывался такой же вид, как и Уинфилд, только без Крайслер-Билдинг. Возможно, Гарнет права. Возможно, Чио запугал его своими шаманскими завываниями. Чарли вздохнул.

Маленькую квартирку две женщины переоборудовали в соответствии с эстетикой обычного окружения Гарнет, галереи и музея. Стены были побелены крупнозернистым мелом. Плакаты и картины в тонких алюминиевых рамах свисали, как в галерее, с потолочных угловых креплений. Черные плетеные циновки разного размера рельефно выделялись на черных пластиковых плитках пола. Одна из них служила подставкой для огромной керамической чаши, наполненной розовыми лепестками, измельченными сосновыми шишками и тоненькими веточками мескитового дерева. Старый друг присылал ей почти ежемесячно свежие ароматные ветки из Нью-Мексико. Такая же чаша украшала спальню с королевским ложем, не оставлявшим места ни для какой другой мебели. В доме не было ни инвалидной коляски, ни костылей. Гарнет обычно сидела в плетеном кожаном кресле, все деревянные детали которого были покрыты белой эмалью. Она все еще разрабатывала левую руку при помощи теннисного мяча, но теперь мячика ей хватало не больше чем на месяц.

– Вот тебе признание, – после паузы произнесла Гарнет. Темные глаза смотрели на него так сосредоточенно, что он невольно сделал движение ей навстречу, как замерзший к огню. – Я смертельно заблуждалась, считая Чио просто властным стариком. Ты знаешь, как я отношусь ко всему живому на земле, как я ценю неповторимость всего сущего... Но этот человек заставил меня задуматься над тем, что в любом Эдеме есть змея. Никто не может играть на равных с Чио Итало в его собственной команде. У него особый, макиавеллиевский ум, не запрограммированный ни на сотрудничество, ни на компромисс. Или ты его, или он тебя.

Чарли промолчал, главным образом потому, что был с ней согласен. Он попробовал ободряюще усмехнуться – сложный фокус, если не чувствовать ни капли бодрости.

– Я тоже заблуждался. Он одурачил меня маской, заготовленной для Дня всех святых. Ты права насчет Банни. Она обеспечила мне передышку. Я должен перехватить мяч и вступить в игру.

Гарнет встала из кресла и двинулась к нему, немного осторожно – не очень медленно, но и не быстро.

– Узнаю старину Чарли, – сказала она. – Личико эльфа, прижавшееся к его груди, утратило всю свою воинственность и стало беззащитным. – Ты не представляешь, до чего я волновалась за тебя, – продолжала Гарнет, а ее голос блуждал где-то между его рубашкой и кожей. – Если говорить честно... Чарли, которого я встретила... он исчез вместе с опавшими листьями... Как если б его взорвали в доме у реки... Дьявольская стратегия – раздавить Чарли, уничтожив Гарнет. Взорвать все к черту, чтобы удержать империю. Взорвать двоих, полжизни потративших, чтобы найти друг друга. Бизнес... – это слово застряло у нее в горле, – бизнес важнее человеческой жизни.

– Чио не единственный, кто так считает.

– И все эти безумцы готовы убивать, чтобы доказать свою правоту.

* * *

Чтобы посетить ресторан Йельского клуба на Вандербильт-авеню, нужно было подняться лифтом на верхний этаж старинного кирпичного здания. Ноа Кохен сидел за стойкой бара, отлично сознавая, что зашел слишком далеко без всяких на то полномочий, и никак не мог сосредоточиться и заказать какой-нибудь напиток для камуфляжа.

Он понятия не имел, сколько времени потребуется Фарингтону Ансбаху Рейду, чтобы добраться сюда. Их последний телефонный разговор был отчаянно коротким и невразумительным.

– Там же, где обычно, – произнес Рейд, – в пятницу.

Оставалось только ждать. Кохен, как всякий федеральный агент, привык к ожиданию. Это не было проблемой. Но ему пришлось сидеть здесь в часы, украденные у ФБР, и это делало ожидание взволнованно-опасным. Никто не разрешал ему проводить такое расследование. Саггс, непосредственный начальник Кохена, ничего не запрещал – он просто сказал, что Кохен волен резвиться, как ему угодно, но в свободное время и за свой счет. Использование рабочего времени подобным образом противоречило интересам ФБР.

Тем не менее Кохен чувствовал, что может сидеть здесь почти в мире с самим собой. Он взял отличный, горячий след, и да поможет ему Бог! К несчастью, законы против промышленного шпионажа очень расплывчаты. На зыбкой почве непродуманного законодательства ФБР чувствовало себя неуверенно и потому следовало традициям Гувера: не уверен – не влезай.

В другом конце бара висевшие на стене часы показывали начало второго. Рядом с Кохеном расположилась компания бизнесменов, примерно его ровесников, все – в деловых костюмах, шитых на заказ, мягко переливающихся галстуках, со щеками, источающими аромат мужественности. Посетители по большей части заказывали газировку с ломтиками лимона, лишь некоторые – сухой мартини. У другого конца стойки сидел мужчина в костюме европейского кроя, с удлиненной линией волос и пышными усами с стиле тридцатых годов. За час он выкурил не менее дюжины сигарет, вставляя их – одну за другой в длинный мундштук.

Кохен отметил, что этот человек тоже ничего не заказывал. По-видимому, он кого-то ожидал, как и Кохен. Шел уже второй час. Кохен скрестил свои длинные, худые ковбойские ноги, сложил руки на груди, выпятил челюсть в стиле Гэри Купера и унесся мыслями куда-то вдаль, к воображаемым заснеженным вершинам Сьерра-Невады, где рыскают койоты и громко хлопают крыльями стервятники.

И тут он увидел выходившего из лифта Энди Рейда. Тот незаметно кивнул головой в сторону туалета и сразу же отвернулся. Кохен медленно встал. Может, он и не был самым высоким в зале, но таким казался. Он направился в комнату для мужчин, спрашивая себя на ходу, почему встречи такого рода часто происходят там, где подслушать легче всего. Кафельные полы и стены создают превосходную акустику.

Внизу, в храме мочеиспускания, они с Рейдом посвятили себя второстепенным проблемам, пока не вышел третий случайный посетитель. Тогда Рейд произнес:

– Это была дурацкая идея.

– Давайте выберем место получше. Вы знаете маленький сквер около Ричланд-Тауэр?

– Я не могу показываться с вами в деловой части города!

– А подземкой вы можете воспользоваться?

Рейд кивнул.

– Я встречу вас на платформе «Шестьдесят восьмая улица» в Ист-Сайде. В кабинке для размена со стороны выхода в город. В понедельник? В восемь утра?

Рейд привел в порядок брюки.

– Место не хуже любого другого. – И без единого слова вышел из туалета. Через тридцать секунд Кохен последовал за ним и у выхода почти налетел на европейца с мундштуком. Они исполнили улыбчивый ритуальный танец у дверного проема, уступая друг другу дорогу. Кохен немного потоптался в баре, подождал и пошел к лифту. Когда он входил в кабину, за ним последовал европеец. Они любезно кивнули друг другу, словно старые приятели.

Глава 39

Вечер затянулся для трех утомленных полетом американцев. Лопающийся от самодовольства Лукка Чертома настаивал на продолжении праздника. Кевин через плечо своей дамы, высокой черной фотомодели по имени Нгамба, шепнул брату:

– Это все равно как стрелять по воробью...

– ...из пушки, – закончил Керри.

Его дамой была высокая югославка по имени не то Аннима, не то Эннима. Обе девушки, очень красивые и совсем юные, почти подростки, не говорили по-английски и объяснялись на ломаном итальянском. Тем не менее Нгамба сумела втолковать Кевину, что это ее профессиональное имя, придуманное ею в честь родной Гамбии, а на самом деле ее зовут Ксильцае. Кевин содрогнулся от зубной согласной в середине. Аннима дважды написала свое имя на салфетке, по отдельности для каждого брата, чтобы убедить их, что ее имя начинается с "А", а не "Э".

Лукка оказался красавцем, как и обещал, не особенно высоким и изящным, но и не слишком наоборот. На своем сильно упрощенном английском он объяснил, что все уроженцы Корлеоне такие – широкоплечие, с сильными руками и крепкими бедрами, короче, сильные мужчины, способные на любовные подвиги.

По пути в ночной клуб на Виа-дель-Бабуино Лукка остановился перед белым «мерседесом» и нагнулся. Он ухватился за передний бампер и приподнял машину на фут над асфальтом. Это произвело впечатление на всех присутствующих, в особенности на очень привлекательную супругу господина, которого представили как делового партнера Чертомы.

«Гли Амичи» предлагал обед, танцы под маленький латиноамериканский оркестрик и возможность потереться плечами об любого, кто способен осилить здешние цены. Оформление зала изображало катакомбы Древнего Рима, с нишами, украшенными костями и черепами и статуями обнаженных рабов, которых подвергали порке так же скудно одетые свободные гражданки. В остальном декор был в стиле модерн, полновесном итальянском стиле «под двадцать первый век», с ослепительными галогенными лампами и матовыми черными креслами с алюминиевыми подлокотниками, к которым недоставало только анестезионного прибора или плевательницы сбоку.

Когда Лукка, сопровождаемый своей компанией, ввалился сюда в десять часов вечера, метрдотель поспешил ему навстречу, протягивая радиотелефон:

– Signore Certoma, una chiamata da Palermo. Ed anche un Fax[49].

В блестящих, суженных кокаином глазах Лукки отразилось сияние галогенных ламп. Он взял трубку.

– Chi parla?[50] – начал он. – А!

Его улыбка померкла, лицо опасно потемнело. – Che tu voie, Mollo?[51]

Чертома отвернулся и понизил голос. Его компаньон, дон Панкрацио, уловил намек и подвел всех к большому овальному столу, залитому режущим глаза светом.

Стефи, изредка просматривающая иллюстрированные журналы, увидела в зале нескольких знаменитостей. Все – очень юные, из мира поп-музыки и телевидения, но среди буйных шевелюр проглядывали седые, а то и лысые головы бизнесменов значительно более зрелого возраста.

– Начнем с шампанского! Потом вашего лучшего «фулгаторе», мадам? – приветливо осведомился у Стефи дон Панкрацио. – Говорят, ваше вино урожая девяностого года не имеет равных.

– Неплохое, – сдержанно согласилась Стефи. Сейчас она теплее относилась к дону Панкрацио, похожему на жабу, изо всех сил старавшемуся присвоить ей почетный статус ведущего винодела Италии. Рядом с ней сидела жена дона Панкрацио, с длинными черными волосами, взлохмаченными так, будто их достали из стиральной машины. Она все еще продолжала вслух восхищаться аттракционом с «мерседесом»:

– Какая сила! Я видела, как он однажды поднял грузовик! Потрясающий человек!

Стефи сообразила, что эта дама, замужем она за доном Панкрацио или нет, является очень близким другом Лукки. Свободный стул с другой стороны от Стефи предназначался для потрясающего человека. Он как раз приближался к столику с таким видом, будто разговор о каком-то Молло отравил ему всю радость от разгульного вечера.

Сицилийское непостоянство настроения не было Стефи в новинку. Она исподтишка наблюдала за Луккой, справившимся со своим гневом – или страхом? – и сменившим ослепительной улыбкой недавнюю свирепую гримасу. Человек по имени Молло и все, что с ним связано, отодвигались на неопределенное время.

– Они прислали факс, – сказал Лукка, протягивая Стефи листок бумаги, копию компьютерной распечатки. – Родные в Нью-Джерси, нет? Никто не дает мне отдых, – пожаловался он. – Эль босс никогда не имеет отдых. Это против закон.

Его смех был таким же милым, как и улыбка. Скрытный, себе на уме и настоящий красавец, особенно на фоне повальной уродливости южно-итальянских мужчин. Сильный подбородок, челюсть нависала над шеей, видимо, потолстевший от атлетических упражнений с автомобилями. Зубы красиво сверкали на загорелом лице, светлые льдисто-голубые глаза поблескивали предостерегающе, как маяки.

– Е il Signore Mollo? Lui non e un fastidio ancora?[52] – поддразнила его Стефи.

– Молло? – Его голос дрогнул не то от страха, не то от бешенства – при таком поверхностном знакомстве ей трудно было сказать точно. – Вы знаете Молло?

– Только что услышала это имя.

– Сразу забывай, о'кей? Плохое имя. – Чертома расцвел еще более подкупающей улыбкой. – Мальшики. Я дал им хорошая девотшки, нет?

– Они уже большие. Parla Italiano, Signore[53].

– Нет. Я должен тренировать с английски. Не синьор, Лукка.

Сияющая улыбка да плюс еще море шампанского – Лукка преуспел в установлении семейной атмосферы за овальным столиком, сейчас все любили друг друга, как братья и сестры. Имя Молло больше не упоминалось.

Стефи, которую в течение многих лет родственники постоянно пытались свести с представительными претендентами на ее руку, впервые с начала этой поездки почувствовала себя расслабившейся. Конечно, Лукка преступник. Общеизвестно, что весь героин в Европе циркулирует по каналам семьи из Корлеоне. Конечно, Лукка неотесанный дикарь. А разве бывают воспитанные, образованные корлеонцы? Конечно, он на что-то нацелился по соглашению с Чио Итало. Но какого черта!.. Кто она такая, Стефания Риччи, чтобы смотреть сверху вниз на человека, готового наизнанку вывернуться, чтобы ей угодить? И к тому же она не могла предложить ему ничего, кроме своего белого тела, пока сестра Из не согласится подписать контракт. Пока Стефи чувствовала себя в полной безопасности.

К полуночи, когда они покончили с десертом и начали подумывать о коньяке, Стефи отметила, что Кевин и его дама достигли полного взаимопонимания. Обнявшись, они медленно покачивались между столиками. Рядом с ней Керри шептался со своей Аннимой-Эннимой на языке, которого оба не знали, – на немецком. Как это похоже на каждого из братьев, подумала Стефи: Кевин торопится потереться бедром о свою красотку, Керри предпочитает почесать язык.

Оркестр заиграл медленную румбу, и Лукка потянул ее на площадку. Они кружились очень медленно, рядом была еще пара – пожилой автопромышленник с юной блондинкой, недавно блеснувшей в телешоу «Открытый город».

– Симпатичное место, – промурлыкал Лукка. – Ты симпатичная женщина. Ты летела в Палермо на моя «Бандиеранте».

– Твоя что?..

– Бразильская самолет, «Эмбрайер-110».

– У тебя своя воздушная линия?..

Смеясь, Лукка выставлял напоказ свои ослепительные зубы.

– Моя, и дона Панкрацио, и дона Чичио, еще одна партнер.

– Они называют тебя дон Лукка?

Не сбившись с ритма, Лукка продемонстрировал очень характерную южно-итальянскую пантомиму – полупожатие плеч, немного вздернутый подбородок, слегка изогнутые вниз уголки губ, воздетые к потолку глаза, что означало: ну конечно, но об этом не принято говорить вслух.

– Не вижу, почему бы нам, выходцам из Кастельмаре, не стать твоими близкими друзьями. – Стефи сама не поверила, когда услышала свой голос.

И сразу же поняла, до чего глупо было нарушать ритуал – давать финальный свисток, не доиграв последний тайм. Результат сказался молниеносно: Лукка сжал ее в объятиях с еще одной типичной южноитальянской гримасой и жгучим, пронизывающим взглядом. Взглядом универсального назначения: установления гегемонии, если не собственности, предостережения, что обратного пути нет... Его мимика был особенно выразительной благодаря льдисто-голубым глазам, смотревшим c обожженного солнцем лица – словно лучи, проникающие сквозь густые кроны деревьев.

– Больче, чем близкий друзья, – услышала она, – много больче.

Учащенное дыхание обжигало ее щеку. К чему такая спешка? Откуда такая романтическая страсть? Но исходивший от Лукки жар греховности заставил ее мысли перескочить на другой предмет: как будет развиваться дальше роман, ведь у нее общий номер с мальчиками?

Когда они с Луккой вернулись к столику, оказалось, что близнецы справились с этим затруднением, испарившись вместе со своими дамами. Дон Панкрацио передал ей их извинения, а также изъявления благодарности любезному хозяину. Лукка принял их с деловитым одобрением, словно поставил галочку в списке. Было уже около часа ночи. Если мальчишкам захотелось побыть наедине со своими подружками, он, дон Лукка, отлично их понимает. Они оставили мать под надежным присмотром, в хорошей компании.

– Bene[54]. Хорошие мальчики. – За этими словами последовал жадный взгляд на фигуру Стефи, обтянутую одним из ее дорожных костюмов, хорошо скроенным и очень изящным. По замыслу Стефи, такой костюм был приемлемым для любого случая. Но взгляд Лукки попросту раздел ее.

– Это место... – произнес он с запинкой, – такая... скучная?

– У тебя на уме местечко поживее?

Лукка не понял и обратился за разъяснениями к дону Панкрацио, который произнес, безумно выкатив глаза:

– Клуб «Фаусто» на Бабуино?

– Пер Финоччи? – Лукка загнул ухо, что в Италии означает намек на гомосексуализм.

В дальнем конце Бабуино, перед Пьяцца-дель-Популо, высокие узорные железные ворота отгораживали вход в мощенную булыжником аллею, Виколо-ди-Борджетто. Лимузин подъехал прямо к воротам, и, как только Лукка вылез из машины, из темноты аллеи возник изящный молодой человек и открыл одну железную створку.

Клуб был в подвальном помещении огромного особняка. Когда они спускались внутрь, звучал медленный блюз. Их сразу же усадили за кольцеобразный стол. На сцене, меньше чем в ярде от них, юноша, почти подросток, медленными, размашистыми, но женственными движениями срывал с себя одежду. Пианист заиграл другой, еще более медленный блюз, и на сцене появился второй юноша. Он на коленях приник к курчавым лобковым зарослям первого танцора, таким же пышным, как и его прическа. Стефи подумала, как им удается сохранить в прическе такое первобытное буйство? Может, вся Италия пропитана кератином?

Мощная рука Лукки властно легла на колено Стефи, сжала его и двинулась вверх. Стефи схватила его руку и переложила на стол. Второй танцор картинно откинулся назад. Аудитория аплодировала, подчиняясь ритму блюза.

– Ты женчина чести, – произнес Лукка. Он с заметным усилием выговаривал английские согласные. – Прости Лукка. Лукка пьяный от тебя.

Мальчики на подиуме изображали слияние Инь и Ян. В зале то тут, то там раздавались возбужденные крики. Какая-то женщина разразилась серией истерических воплей-стонов – «оу-оу-оу».

– Ни одна женчина не делала так Лукка раньче. Эта не для тебя, эта места. – Он встал, столик повалился и боком вкатился на сцену, грозя отрезать Ян от Инь, словно циркулярной пилой.

Два здоровенных вышибалы в длинных чулках на подвязках, в туфлях на высоких каблуках и с алыми шелковыми турнюрчиками подскочили в двух сторон, приготовившись схватить Лукку за локти. Они вцепились в него, начали поднимать...

Голубой луч отразился от лезвия ножа в руке Лукки. Нож взметнулся, полоснул по животу одного из вышибал, и голубое лезвие окрасилось алой кровью. И сразу же вонзилось в живот второго.

Аллея. Железные ворота. Они мчались по Бабуино. Визжащий хаос позади... Они сбежали.

Лукка вытирал салфеткой четырехдюймовое лезвие ножа, потом открыл окно, мимо пронеслась Пьяцца-дель-Популо, – и выбросил салфетку. Он сложил нож и сунул в карман. Потом сделал быстрый жест – словно отряхивая руки – и наградил Стефи широкой, неотразимой улыбкой.

– Mi scusi[55], – произнес он и нахмурился, заметив маленькое красное пятнышко на ее колене. Он наклонился и медленно, с большим удовольствием вылизал его.

– Кровь врага! – Он причмокнул. – Хорошо. Вкусный твоя кожа.

От прикосновения его горячего языка у Стефи сжало низ живота и по бедрам пробежала дрожь, как в приближении оргазма. Соучастница двойного убийства. Хотелось бы надеяться, что красавчики в турнюрах выживут. Чио Итало лопнет от бешенства. Этот очаровательный убийца зашил ее в мешок словно котенка, которого надо утопить.

Глава 40

– В конце концов этот мешок с дерьмом расплатится, – пробормотал Винс Риччи.

Он был очень необычно одет – в длинные белые брюки и белую, без рукавов, тунику, застегивающуюся у шеи. В таком непривычном облачении и со своими кошачьими, вкрадчивыми повадками он напоминал бродячего кота, забравшегося в чужой сад.

Баз Эйлер, маленький, хмурый и беспокойный, тоже был весь в белом, словно они с Винсом собрались поиграть во врачей.

«Мирамар-Атенеум» в прошлом был личным казино одного очень богатого господина, развлекавшего здесь своих приятелей. Ослепительно украшенный зал – сплошной блеск и мишура – был открыт только для игроков в смокингах, жены которых с самого утра надевали бальные платья. Здесь были только европейские игры, вроде баккара. На игровые автоматы налагался строгий запрет. Естественно, этим порядкам пришел конец задолго до того, как Винс прибрал к рукам заведение. Настоящий смертельный азарт – это не для богатых. Только средний класс способен одурачивать себя надеждой на что-то, когда-нибудь, каким-нибудь способом...

Когда «Мирамар-Атенеум» стал собственностью «Риччи-энтертэйнмент, Инк», у каждой стены казино выстроились игорные автоматы. Обеды из пяти блюд под серебряными крышками ожидали у стоек самообслуживания. Бары ломились от кувшинов сангрии и пива. С восточного побережья Штатов три раза в день прибывали порции посетителей – рейсами Риччи. Бизнес процветал.

Но все равно это был простой игорный бизнес, даже с учетом побочной линии – наркотиков – приевшийся Винсу. Он заскучал. Его захватила новая мечта – наркобизнес, не зависящий ни от каких поставщиков, замыкающийся на нем одном, ему одному подчиненный. Не стартовая площадка, полученная по наследству, а совершенно новое дело, его собственное детище.

Винс представлял себе, во сколько обойдутся эксперименты, которые необходимы для его грандиозной идеи. Сначала он закрыл верхний этаж «Атенеума» под какую-то загадочную лабораторию. Игроки, порой неделями не знавшие сна, поднимались наверх, чтобы получить небольшую поддержку для своих угасающих сил, в этом не было ничего необычного. Но ко времени, когда Чио депортировал на Багамы Банни, Винс отвел уже целый корпус для клиники – с комнатами консультаций, лабораториями и даже одной операционной, единственным случаем использования которой по назначению был вправленный вывих ноги неудачливого любителя серфинга.

Когда Винс вернулся домой, в Штаты, он уже готов был с цифрами в руках доказать любому, прежде всего Чио Итало, что для выкачивания денег из среднего класса идея детоксикации может быть не менее плодотворной, чем игорный бизнес. И притом – не выкручивая руки, не ломая челюстей, под видом общественно полезной деятельности. Требовалось только одно: расширение базы, и Винс готов был заложить первый камень бизнеса, такого же основательного, как угольный или стальной, от которых зависят судьбы целых наций.

Он немилосердно тормошил База. Европейские служащие Винса рыскали по странам Общего рынка в поисках формул популярных болеутоляющих и антидепрессивных лекарств, вроде ДФ118, английской версии квалудеса или пальфиума, одного из мощнейших синтетических анальгетиков. Базу пришлось изучить способы приготовления дилаудида, перкодана и мепергана. Винс был уверен, что существует возможность повысить эффективность существующих лекарств добавками героиновых производных и веществ, подавляющих нервное возбуждение, – бензодиазепиновой группы. А что до антидепрессантов, то он просто повесил в лаборатории База список, в который входили торазин, элавил, синекван, тофранил, вивактил и честный памелор.

ДФ118 Винс с неохотой исключил из списка, потому что кодеин – производная опиума, а он ставил перед собой задачу полностью избавиться от растительного сырья и перейти на химическое, сравнительно легкодоступное.

Винс не мог поделиться своей мечтой с Базом. Как бы это звучало? «Вы, врачи, уже создали по всей стране клиентуру для толкачей. Теперь мы, „Риччи-медикэл-сентерс, Инк“, приберем ее к рукам. У нас будет национальный консорциум: наши лаборатории, фабрики, клиника – ваши рецепты. И завтра – весь мир наш!» Лучше, чтобы Баз особенно не вникал, чем пахнет от его исследований. Не сейчас. Винс был достаточно умен, чтобы оценить, какого талантливого ученого подарила ему фортуна. Но Баз нужен ему не только как исследователь, но и как серьезный медицинский авторитет с незапятнанной репутацией. Притом медицинский авторитет, угодивший к нему в рабство.

В казино, принадлежавшем дружественному мафиозному клану, Долорозо, Винс довел до конца обработку База Эйлера. Эта неприятная процедура не доставила ему удовольствия – Винс не был садистом. Но от него только и требовалось – договориться о неограниченном кредите для доктора Эйлера. Вот и все. Остальное Баз сделал сам. Изобретатель Секции Эйлера окончательно помешался на «блэкджеке». Если б в основе этого лежали деньги, первый же крупный проигрыш излечил бы его в два счета.

Но деньги были для него только побочным продуктом. Доктор Эйлер из вечера в вечер ковал свое новое эго, усаживаясь против самой хорошенькой девушки-дилера и начиная элегантный ритуальный танец, сложную пантомиму, в которой каждый жест имел значение – «пас», «беру», «блэкджек»... Ему казалось, что все смотрят на него – финансисты, шейхи, женщины, настолько прекрасные, что таких не бывает в обычной жизни, – и любуются его скупыми движениями, холодным безразличием к проигрышу. Он чувствовал себя Христом Страстотепцем, бичуемым, истекающим кровью, избитым, но бессмертным. Все, что он делал, казалось ему исполненным глубокого смысла, значительности, даже осторожное пощипывание мочки уха. Знак?.. Что хочет этим сказать загадочный хирург?..

В минуты просветления, пробуждения от этого мазохистского бреда его душа истекала кровью. Он не говорил по телефону со своей беременной женой на протяжении нескольких недель. Знакомые врачи в Манхэттене, посылавшие ему пациенток, больше к нему не обращались. Банк опротестовал все его чеки. Его кредитные карточки были аннулированы. Он просрочил платежи по страховкам и теперь не был застрахован ни на какой случай – смерти, пожара, ограбления... Банк, державший закладные на его офис, разыскивал его уже долгое время. Общая задолженность по двум займам составляла около двух миллионов долларов. Больше ста тысяч он задолжал Винсу, еще сорок ухнуло в прорву благодаря семье Долорозо. Бичуемый со всех сторон, все верно.

Тайная боль. Тайный восторг от истязаний, не выпадающих на долю обычного смертного. «Пас». «Беру». «Блэкджек!..»

В середине апреля на Багамах – пик процветания все в богатой, густой зелени, пальмы, папоротники – мир обновляется, ослепительно оранжевые и фиолетовые каскады бугенвиллей опускаются на землю. С помощью Тони Рего, молодого химика, кузена Винса, Баз наконец выделил композицию, по эффективности десятикратно превосходящую составляющие. Его звонок Винсу был таким оптимистичным, что тот примчался через два дня, хоть и был по горло занят в Средиземноморье.

Стоя у доски, как лектор, Баз указал на выведенное мелом слово:

– Вот – МАО, то есть моноамин-оксидин. Молодой организм вырабатывает это соединение в больших количествах, иногда даже в избытке, что приводит к нарушениям кровообращения мозга. В таких случаях наблюдается склонность к депрессии, к самоубийствам...

– Переходим к хорошим новостям, – скомандовал Винс, перебивая его. Винс уже облачился в свой медицинский костюм – не хватало только стетоскопа, выглядывавшего из набитого кармана, или сумки для гольфа в углу.

– Ладно. Хорошие новости – это то, что мы выделили замедлители МАО, такие, как изокарбоксазид или тринилципромин сульфат. Они блокируют МАО, и человек чувствует себя счастливым.

– Очень счастливым?

– По крайней мере, страшно довольным жизнью. – Стоящий позади База его ассистент, Тони, сдавленно хихикнул. – Таким образом, мы получаем новую группу наркотиков, эрголоидные мезилаты. Они могут быть использованы также при лечении депрессии – стимулируя кровообращение мозга.

– Баз, детка, ближе к делу!

– Мы попробовали соединить оба типа.

– Это блеск! – не выдержал Тони Рего.

– Да-а? – Винс требовательно посмотрел на База. – Давай, не тяни.

– Ну, – Баз засмеялся, – мы попробовали на себе, и в очень маленькой дозировке... Но если у меня будет возможность провести классический слепой тест, то где-то через полгода я смогу дать тебе совершенно новое зелье, посылающее прямо в небеса.

– Отлично. Отлично. – Темные очки Винса мелькали то тут, то там, черные кудри искрились. – Нужно название. МАО, МАО, – промяукал он по-кошачьи. – Что-нибудь короткое, хлесткое... МегаМАО! Тони, знаешь, о чем я подумал?

Баз смотрел на кузенов, обменивающихся сицилийскими телепатическими посланиями.

– Ты имеешь в виду помойку дяди Марти на углу Сто семнадцатой и Бродвея?

– Колумбийский университет завалит нас кроликами для опытов – студенты!

Тони был худощавым и долговязым молодым человеком, без малейших признаков подбородка, но с сильно выпуклым лбом. Когда он улыбался, как сейчас, то обнаруживал поразительное сходство с пираньей: этого можно добиться, только постоянно посасывая палец в детстве.

– Студенты? – восторженно повторил он. – Всегда недовольные и без денег, да еще и молодые, так что не откинут копыта посередине опыта!

– Но никаких шести месяцев, Баз, детка, – продолжал Винс. – Это прорва времени! Даю тебе месяц.

– Этого мало, Винс. При сочетании абсолютно новых компонентов возможны проблемы. Допустим, МегаМАО может вызвать летальный исход?

– Допустим, ты предоставишь тревожиться об этом мне? – Винс помолчал и заново скрестил ноги. Потом встал и поправил очки. Стало ясно, что сейчас он заговорит о чем-то неприятном. – Возникла проблема с ребятами Долорозо, Баз. Они звонили мне во Францию и сказали, что занесли тебя в черный список.

– Что?..

– Ты у них на плохом счету. – Взгляд темных глаз Винса был тяжелым. – Ты превысил кредит у Долорозо. И у меня тоже – пока. Какое-то время ты не сможешь играть нигде.

Тишина в маленькой лаборатории была ужасной. Тони Рего за спиной у Винса сочувственно покачал головой. Отобрать у База рулетку – все равно, что перебить ему позвоночник, разве Винс этого не понимает? Жизнь без «блэкджека»...

– Эй, Винс!.. Эй!.. Мы собираемся стать папочками – ты и я, разве, можно так поступать с закадычным другом? – Баз сам почувствовал жалобную ноту в своем голосе. При обычных обстоятельствах его бы стошнило от себя самого. Но есть вещи поважнее, чем гордость. Он чувствовал себя сдавленным со всех сторон, как свеже-закопанный труп. – Винс... Один удачный расклад – и я с ними полностью рассчитаюсь!..

– Это не подлежит обсуждению, Баз. Никто из нас не в состоянии идти на такие расходы. А для тебя это не просто плохой бизнес, а самоубийство. Эй, детка, я же твой друг! Это для твоей же пользы! Попробуй успокоиться и посмотреть на это иначе.

Баз бессильно опустился на высокий стул перед доской. Он уставился на пол, мел выскользнул из его пальцев.

– Не могу поверить, что это случилось, Винс.

– Кто твой лучший друг, детка? Кто тебя любит больше всех? Я хочу, чтобы ты весь въехал в эти опыты. Положи на это месяц. Если все пойдет хорошо... Слушай: я съем у тебя на глазах твои расписки на сотню грандов, расплачусь за тебя с Долорозо – и все казино мира снова распахнутся для тебя!

Винс поднял палец:

– Один месяц без карт! По рукам?

– Один месяц – этого все равно мало для полноценных исследований.

– Плевать. Студенты – молодые, крепкие ребята. Студенты, – повторил Винс, его темные глаза сверкали, – да на них все что угодно можно испытывать! Даже МегаМАО. В нашем мире студенты – это новые ниггеры.

Баз покачал головой.

– Нет, – сказал он печально. – Это я – негр.

* * *

Как путешествие это было прекрасно. Чарли Ричардс вылетел из аэропорта Ла-Гардиа в девять утра. В 11.40 вертолет из Майами приземлился на Большой Багаме на площадке около клиники-курорта, и Банни, сильно отяжелевшая со стороны переднего бампера, по высокой траве поспешила ему навстречу.

– Тут, наверное, не очень одобряют объятия, – прошептал ей на ухо Чарли, не размыкая рук. – Извини, что не привез с собой Никки:

– К этому я была готова. – Банни ухватила его за руку и повела в огороженный стеклянными стенами патио, где желающие могли загорать, одновременно наслаждаясь прохладой из кондиционера. – Надеюсь, ты останешься на ленч? Здесь восхитительные крабы под майонезом.

– В два часа за мной прилетит вертолет из Майами, до тех пор я целиком в твоем распоряжении.

Он протянул Банни весьма представительно выглядевшую сумку с эмблемой «Ф.А.О.Шварц».

– Это подарки от Уинфилд.

Банни сразу же залезла в сумку. Там были мягкие детские игрушки и карманная электронная игра – бридж, покер и джин-рамми.

– Я этого не умею.

– Научишься. Так когда у нас прибавление семейства?..

– В июле, ты разве не знал? Я назову его Лео.

– Его? А это точно он? – Он улыбнулся дочери. – Выглядишь потрясающе, детка. Счастливая и веселая.

– Это косметика.

– Ты не так выглядишь, как будто хочешь бросить Никки.

– Это дорогая косметика.

– Как часто тебя навешает Чио Итало?

– Не был ни разу. – Она сделала знак проходившему официанту. – Мне минеральную воду. А тебе?

– «Бумшилл» с содовой.

– Да, сэр. Посмотрите меню?

Чарли покосился на дочь.

– Николь Шан присоединится к нам?

– Она уехала в город за покупками. И не вернется до... – Банни пожала плечами. – К черту комедию. Она собиралась позавтракать с нами. Честное слово, собиралась. Но вчера она обмолвилась об этом по телефону Шану, и он так на нее напустился, что она плакала весь вечер.

– Никаких встреч с отцом невесты?..

Банни помолчала.

– Папа, у тебя не бывает такого чувства... ну, будто вокруг полно вещей, которых ты никогда не видел? В смысле, невидимых?.. И не очень к тебе расположенных?

Он накрыл ее руку своей и легонько сжал.

– Добро пожаловать в мир взрослых, дочка.

Здание давно предназначалось под снос – старый пятиэтажный дом сразу за Бродвеем, с фасадом, пронизанным пожарными лестницами, как гниющая рана – свищами. В бесчисленных полусидячих квартирках гнездились темные личности, называющие себя студентами.

Чем только не был этот дом в свое время – даже респектабельным отелем, – пока не стал прибежищем наркоманов, настоящим очагом распространения зелья, помогающего на часок покинуть юдоль горя ради мира, химически возвышенного настолько, что реальность растворяется в нем без остатка.

Владелец дома – шурин Винса и дядя Тони Рего – использовал первый этаж под газетный и табачный магазинчики. Но сейчас по приказу Винса он разогнал всех нанимателей и нанял целую армию маляров и штукатуров.

«Медицинский центр Риччи № 201».

Как только появилась вывеска, последовала реакция – главным образом со стороны белых студентов Колумбийского университета и колледжей по соседству – Барнарда, Теологической семинарии и так далее. Центр прижился, оформился, как гнойный белый прыщ на огромной лоснящейся черной ягодице Гарлема, раскинувшегося к востоку, северу и югу вдоль Манхэттена.

На этой полосе, тянущейся до Южного Бронкса, больше половины мужчин – наркоманы. Часто в семьях, где ребятишек столько, что не хватит пальцев их пересчитать, единственный кормилец в семье все деньги тратит на наркотики. Женщины трущоб, негритянки и латиноамериканки, понимают, что, если кормильца удастся выправить, жизнь станет относительно терпимой.

Это и было темой рекламных плакатов, которые Винс заказал кузине Пэм. Она решила сделать их наподобие книжки комиксов, броских, ярко раскрашенных, в которых будет разворачиваться идея реабилитации.

В первый же месяц испытаний нового препарата жительницы трущоб понесли в медицинский центр Риччи свои пятидолларовые чеки. Всех желающих приглашали прийти через месяц, когда испытания закончатся, и вручали буклет на трех языках, гаитянам – на французском. Странное дело, но никто не объяснял, как будет проводиться лечение, женщинам говорили только, что раз в неделю их мужчины будут проводить в медицинском центре целый день. Широко рекламировались чудодейственные средства, которые делают эффективной новую программу детоксикации. Целый раздел был посвящен предостережениям: «Детоксикация не сулит чудеса...», «большинство пациентов, включенных в новую детоксикационную программу, вылечиваются, но...», «детоксикация требует времени...»

Детоксикация требовала и денег. Просто позор, что до сих пор ни один общественный комитет не учредил ежегодной награды за самое уклончивое сообщение, замешанное на полуправде и не содержащее ни единого слова прямой лжи, звучащее абсолютно честно. Пэм обязательно победила бы в таком конкурсе.

А беспокойный доктор Эйлер медленно сходил с ума от отресса и ответственности в заточении своей клиники. Он редко показывался из своей лаборатории. Студенты-добровольцы, которым платили по десять долларов за прием одной капсулы, подробно описывали медсестре – точнее, молодой женщине в белой униформе – свои ощущения. В подвальном помещении клиники трудился Тони Рего, устроивший там лабораторию по изготовлению капсул. Для испытаний было достаточно двух дюжин в день, но Тони выполнял личный приказ Винса – поставить производство на широкую ногу. За первую неделю, используя ингредиенты, украденные в порту при выгрузке – излюбленный способ мафии снижать установочные расходы, – Тони вдвоем с помощником наштамповал семьдесят две тысячи капсул.

Власти Нью-Йорка, как и любого другого большого города, пытаются контролировать места общественного пользования, такие, как рестораны, бары, продуктовые магазины. Каждый предприниматель обязан иметь лицензию и журнал с результатами проверок. Бесчисленные инспекторы, не получив взятки, находят поводы для нареканий, даже если речь идет всего лишь о бакалейной лавке.

Но когда речь идет о клинике, требования гораздо строже. Все медицинские учреждения находятся под контролем департамента здравоохранения. Санитарные требования – это мелочь, когда речь идет о госпитале или медицинском центре. Первые несколько недель доктор Бенджамин Дж. Эйлер, обливаясь холодным потом от страха, ожидал прихода проверяющих и последующих потрясений. Но ничего не происходило.

Нужные лицензии ему доставили по почте, полностью оформленные. Никто не поинтересовался задачами Медицинского центра Риччи № 201, не требовал списки, или медицинские карты пациентов, или план экспериментов... Как будто могущественный джинн окутал волшебным покрывалом, сделал невидимым свежеотремонтированный дом на углу Бродвея и Сто семнадцатой. Студенты, подопытные морские свинки, безошибочно находили сюда дорогу. И женщины трущоб тоже. Но ничто не привлекало сюда внимание должностных лиц.

Порою Баз, нагрузившись далманом, начинал мечтать, будто всего этого нет на самом деле – потока женщин с пятидолларовыми чеками, студентов, лучащихся счастьем от МегаМАО, продажных копов, проходивших мимо, кивнув по-соседски... Это угол Сто семнадцатой и Бродвея или темная сторона Луны?

Каждый вечер откуда-то из настоящего мира звонил Винс и требовал отчета. Он всегда начинал разговор с описания своих любовных похождений:

– Помнишь Гроттерию, Баз? Где сливки общества собираются, чтобы попробовать свежего мясца? 15чера ночью я поимел вдову и ее дочку, похожи – как сестры, четыре большущие, колышущиеся сиськи, и они хотели, чтобы я босиком...

– Прекрати, Винс. Послушай меня. Я обработал сотню добровольцев, принимавших МегаМАО, еще сотня получала простой аспирин в капсулах. Никто не знал, что глотает, даже я. Двойной слепой метод, код у меня в сейфе. Я не открою его до конца месяца – официально. Но вчера вечером я позволил себе на секунду взглянуть...

– И?..

– Возвращайся к вдовушке с дочуркой, Винс. Спокойной ночи.

– Прекрати, мошенник!.. Что ты высмотрел за секунду?..

– Средство эффективно для любого возраста, пола, цвета кожи. Но в той дозировке, которую мы применяли, вызывает привыкание.

– А, сильные дела!

– Я хочу повторить весь цикл испытаний с половинной дозой.

– Не с половинной, а с двойной, – распорядился Винс. – Выясни, как быстро формируется привыкание.

– Это неэтично.

Смех Винса – всплеск чистого веселья.

– Детка, ты меня уморишь. Ты хотя бы понимаешь, на какую золотую жилу мы напали? Ну-ка прикинь, во сколько нам обойдется увеличение дозы.

– Да почти ничего не изменится. Но я не могу это сделать, Винс. Они же станут наркоманами!

Долгая пауза.

– Ладно, детка. Как хочешь. Тони здесь?

– Да.

– Дай ему трубку. Это насчет... – Винс запнулся, подбирая отговорку. – Насчет подарка его отцу на день рождения.

– О'кей. Поцелуй за меня вдову с дочуркой – куда найдешь нужным.

– Помни, Баз, через две недели, если ты вытянешь это на себе, ты – свободный человек, – в голосе Винса появился оттенок сарказма, – свободный сунуться сноьа в любую яму. Позволь дать совет, Баз, а я никогда не суюсь с советами к игрокам, пока не почувствую, что им это не помешает. Если тебе удастся держаться подальше от казино, ты станешь другим человеком. – Пауза. – Что? О, Баз, только что вошла Ленора. Громадная, как дом. Первый раз в жизни у нее появились сиськи. Просит передать тебе привет.

Глава 41

Нгамба и Эннима-Аннима жили в крошечном, насквозь пропитанном атмосферой порока отеле на Виа-дель-Кароцца, в пяти минутах ходьбы и от «Гли Амичи», и от «Хасслера». Кевин и Керри добрались к себе в отель только утром.

Они вышли от своих подружек около семи и теперь позевывали перед экраном телевизора в «Хасслере», слушая утренний выпуск новостей. Стефи еще не возвращалась. Внезапно Кевин подался вперед.

– Разыскиваются двое – мужчина и женщина... – перевел он, вглядываясь в лежащих на носилках двух здоровенных парней в причудливых костюмах, перевязанных бинтами. Санитары поддерживали над ними бутыли с плазмой. – ...состояние стабилизировано, – дополнил он после того, как возбужденный диктор выпалил еще одну очередь слов.

На экране замелькали обычные новости – фасады строящихся зданий и так далее.

Кевин пристально посмотрел на брата, наливавшего себе красноватый апельсиновый сок.

– А ма еще не ложилась. От таких новостей Чио Итало хватит удар. Ты знаешь, как он ненавидит...

– ...когда Риччи попадают в газеты, – закончил Керри. – Нужно было мне выучить итальянский, черт возьми. – Он вскочил. – Вставай, шевелись. Нужно успеть побриться и привести себя в порядок, пока кое-кто не постучал в дверь.

– Эти свиньи? Маловероятно.

– Шофер вчера был наемный, – напомнил Керри.

– Можешь не продолжать.

Они торопливо позавтракали в кафе «Греко» на Виа Кондотти, просматривая утренние газеты. Никто из очевидцев происшествия не опознал бежавших мужчину и женщину.

– Трудно поверить, чтобы шофер не узнал Лукку.

– Наверное, ему жить хочется, – промычал Кевин. Он заказывал тосты и получить надеялся тосты, а вместо этого ему принесли горячие сандвичи с сыром.

– И ма проходит как соучастница. – Керри откусил половинку сандвича. – Будь я на месте Лукки, я был бы сейчас отсюда как можно дальше, лучше всего – дома, в Корлеоне.

– Вероятнее всего, он так и поступил. И прихватил ма с собой.

– Иисусе, – голос Керри омрачился предчувствиями, – очевидец в таком случае...

Она промолчали.

– Тем не менее, – решительно произнес Кевин, – то, что ей принадлежит Фулгаторе, – гарантия безопасности. Возможна такая линия: выходи за меня или умри.

Близнецы некоторое время молча размышляли.

– Из того, что мы видели, – медленно произнес Керри, – можно заключить, что Лукка подстроил ма ловушку. Он решил подмять ее под себя, а человеческая жизнь для него – пустяк, а особенности жизнь двух упитанных извращенцев.

Кевин вскочил.

– Пора связаться с Чио Итало.

– Сядь.

– Кер, это проблема не нашего уровня.

– Не будешь ли ты так любезен... Сядь и заткнись. У нас на руках козырная карта. Но чтобы разыграть ее, нужно попасть в Корлеоне.

– Что за козырь?

– Ма не может ничего подписать без согласия тети Из. Сначала звякни Джеку в Лондон, чтобы он немедленно спрятал Из и мальчишек. Под надежную охрану, и побыстрей. Хватит у него мозгов все организовать, как надо?

– Нет.

– Тогда подключи кого-нибудь из ребят Чио Итало в Лондоне, – распорядился Керри. – Убедись, что Из и мальчишки в полной безопасности.

– А потом мы двинем в Корлеоне...

– ...и разыграем козыря, – заключил Керри.

Кевин сел и что-то сделал с газетой. Когда он подтолкнул ее через стол к Керри, она потяжелела из-за спрятанного под ней оружия.

– О-о, – с насмешливой благодарностью протянул Керри, – всю жизнь мечтал об этом.

– Ты знаешь, с какой стороны за него браться?

– Дай почитать инструкцию, если можно.

Они заказали еще по чашечке кофе.

* * *

Мокрый после получасовых переговоров в духоте телефонной кабинки, Кевин вышел на Пьяцца Сан-Сильвестре, сунув назад в бумажник кредитную карточку АТТ. Он подсел к Керри за боковой столик.

– Кузен Джимми обещал, что к полудню Из и мальчишки станут невидимками. Что у тебя?

– Винс отправил к нам свой «Фоккер-128». Он вылетел из Монте-Карло... – Керри посмотрел на свои часы, – как раз сейчас. Через час нас подберут в Чиампино.

– Это реактивный или турбо?

– Просто реактивный. – Керри подтолкнул к брату стакан с лимонадом. Кевин осушил его одним глотком.

Прохожие начали обращать внимание на близнецов. Пора было сниматься с места.

– Если повезет, мы будем под Палермо к часу дня. А там подберем себе подходящий транспорт.

– Или пару парашютов, – хмыкнул Кевин и поерзал на стуле. – Ты уже думал, как мы будем искать ма?

– Я что, не сказал еще?.. Мы же везем контракт ей на подпись!

– А как Чертома об этом узнает?

– Я вернулся в отель к девчонкам и сделал все звонки оттуда. Так что сейчас Чертома уже в курсе...

– ...что мы везем контракт, – закончил Кевин. – А ты не задумывался, как поступит Лукка, когда узнает, что никакого контракта нет?

Керри ухмыльнулся:

– Значит, мы должны проделать это первыми.

– У меня брат – головорез, – с трудом удерживаясь от смеха, пробормотал Кевин.

* * *

Мрачные, бесплодные горы южнее Палермо, скупо украшенные желтоватыми проплешинами сухой травы и дикой горчицы, не предназначены для путешествий на других видах транспорта, кроме мулов и коз. Автомобильное шоссе, ведущее к деревне Корлеоне, петляет в соответствии с ландшафтом в тени горы Скорчиавачче – узкого пика высотой в две тысячи футов. Это название происходит от местных реалий – дословно «путь напрямик к коровам».

Здесь не найти стоящей доброго слова посадочной площадки. Местные pezzi novanti[56], вроде Лукки Чертомы и его партнеров, приземляются на своем вертолете, прямо на деревенскую площадь перед церковью, несмотря на протесты мэра и священника.

Никто не удосужился предупредить об этом братьев Риччи. Их надежды проскользнуть в Корлеоне незамеченными развеялись еще в воздухе. Пилот, нанятый ими для полета в горы, оказался тем самым юмористом, который придумал приземляться на пятачке перед церковью. Что он и проделал.

Чумазые мальчишки окружили вертолет, опустившийся на раскаленную площадь, выпрашивая монетки, – Лукка Чертома, приезжая в Корлеоне, разбрасывал мелочь размашистыми жестами сеятеля. Собственно, он сеял уважение.

Кевин вылез первым и огляделся.

– Это что, комиссия по приему? В поле зрения ни одного взрослого.

– Сиеста, – объяснил Керри, присоединившись к нему.

Они свернули к местному бару и вошли внутрь, окунувшись в прохладное зловоние прокисшего миндального теста и гниющих лимонов. Молодая женщина, темноволосая, приземистая, с большими глазами и грудями, разочарованно смотрела на них. До нее было не меньше двух ярдов, но крепкий запах ее тела преодолевал расстояние.

– Che c'e?[57]

– Don Lucca, per favore[58].

– Don Lucca? – Ее лицо стало замкнутым. – Non conosco[59].

Кевин, практически исчерпавший свой скудный словарь, ограничился свирепым взглядом – безжалостным, проницательным, изучающим, так смотрят на неизвестное насекомое. Отвернувшись, он подтолкнул брата к столу и небрежно, как собачонке, скомандовал женщине:

– Due limonate, subito[60].

Оглядев расставленные на террасе столы, Кевин сказал:

– Идем вон за тот, около стены. Так у нас будет полный обзор площади.

Керри приложил палец к губам, прислушиваясь к отчетливому звяканью телефонного аппарата – очевидно, пахучая особа из бара спешила уведомить об их прибытии дона Лукку Чертому. Кевин тоже прислушался. Но в непрерывном журчании ее голоса он смог выделить одно-единственное знакомое слово, вернее, имя – Молло.

Брови Кевина поползли вверх.

– Слышал?..

Керри кивнул.

– Она звонила тому парню, от которого у нашего красавчика Лукки расстраивается желудок. – Он ухмыльнулся: – Первый добрый знак для нашей затеи.

– Это ты насчет того, что у Лукки есть недоброжелатели? По моим сведениям, у него тут на учете каждая капля пота, которую позволено выделить любому живому существу, в Корлеоне и окрестностях.

– Значит, у леди в баре специальное разрешение.

Оба зашлись звучным смехом.

– Главное, не забывай... – сказал Кевин, усаживаясь на грубую скамейку рядом с братом; близнецы автоматически развернулись в разные стороны, обеспечив себе стену с тыла и полный обзор площади, – ...с какой стороны вылетает пуля.

Глава 42

Все знали, как неохотно Чио Итало покидает стены «Сан-Дженнаро», по делу или ради удовольствия. Даже проезжая в своем «бьюике» по городу, он ненавидел улицы, насыщенные выхлопными газами и продуктами человеческой жизнедеятельности. Но бывали обстоятельства настолько важные, что с ними приходилось считаться. Винс поставил вопрос ребром: «Как часто президент Соединенных Штатов Америки присутствует на церемонии награждения предприятия семьи Риччи?»

Итало перебрал в памяти последние лет пятьдесят – начиная с того времени, когда он послал американских моряков на подмогу Чарли Счастливчику в тюрьму, куда его усадили захватчики Сицилии. Нет, ни один президент еще не выражал открыто поддержку семье Риччи. Даже те, кому он помог войти в Белый дом, вроде Никсона, не решались обнародовать свое расположение.

«Ричланд» – другое дело. Это признанный поставщик оборонной промышленности, Чарли Ричардс, постоянно якшается с отребьем из Белого дома. Пусть его. От политиков у Итало начиналась изжога. Как от всех проституток.

Но сегодняшнее событие не имеет отношения к Эль Профессоре. Победа целиком принадлежит Винсу!

И все благодаря медицинским центрам. Винс заказал маленькой Пэм буклет про детоксикацию. Сборище бездельников, называющее себя президентским комитетом по борьбе с наркоманией или как-то еще в этом роде, постановило наградить... Пэм! Только событие подобного масштаба могло вынудить Чио оставить свой кабинет в «Сан-Дженнаро» и выйти на опасные, грязные улицы Манхэттена, кишащие больными СПИДом, сифилисом и другой чумой, которую Господь посылает грешникам, развратникам. Итало не боялся никакого суда, в том числе и Господнего, но какой-нибудь из этих извращенцев мог чихнуть ему в лицо!..

Стоя здесь в ожидании прибытия президента, бросая косые взгляды на всех этих жалких подонков, шмыгающих носами, Итало страдал от каждой секунды затянувшегося издевательства. Он был слишком стар и могуществен, чтобы терпеть такое окружение, слишком свободен от самодовольства, чтобы переносить это скопление ничтожеств.

Он с особой неохотой покидал сегодня Доминик-стрит, потому что ожидал телефонного звонка. Что-то смешало его планы окончания вендетты с помощью Стефи. Поступающие сведения со старой родины были тревожными: поножовщина, близнецы требуют самолет, Изабелле и детям нужна охрана.

Но на посторонний взгляд походка Итало была бодрой, осанка – безупречной, поза – энергичной. Казалось, груз прожитых семидесяти лет совсем не обременяет его. Он уже пережил всех своих братьев – он, самый старший! Это не было поводом для хвастовства – Итало прекрасно знал, что старуха с косой скоро доберется и до него. Но этот страх затмевал другой, еще более нестерпимый: Америка не прощает старости, американцы поклоняются молодости. Целые отрасли индустрии были закрыты для таких, как Итало. Старики могут, неприкаянные, бродить по тротуарам, валяться лицом в луже, умирать как собаки – но город жрецов юности не заметит этого.

Поежившись от неприятных мыслей, Итало вдруг рассердился на себя за то, что впутал свою любимицу, Стефи, в идиотский план прекращения вендетты посредством свадьбы. Никогда нельзя доверять корлеонезцам, в особенности когда речь идет о женщине.

Винс собирался проводить церемонию на улице, но умники из президентской охраны отказались взять на себя ответственность за безопасность высокого гостя, если только он не перенесет торжество в замкнутое пространство, очищенное от подозрительных личностей и протравленное дезинфектантом с ароматом хвои. Поэтому выбор пал на собор Святого Патрика.

Вручались три награды. Первая – посмертная, медаль для вдовы лейтенанта полиции, убитого в перестрелке неделю назад. По слухам, его прикончил сослуживец, неудовлетворенный разделом отступных, полученных от мелких толкачей. Вторая и третья награды – почетные знамена – были присуждены «Си-би-эс ньюс», за документальный фильм, в котором кокаиновая цепочка была прослежена до трех важных правительственных чиновников латиноамериканской страны, режим которой активно поддерживал президента США, и Пэм Скарлетти, художественному директору «Риччидискс, Инк» за буклет «Детоксикация возвращает тебе жизнь».

Итало наблюдал за тем, как Винс пожирает глазами Пэм. Она выглядела неотразимо в черной юбке, очень короткой, открывающей стройные колени, в белой блузке с пышными рукавами и матросским воротничком, концы которого были связаны как раз посередине между ее большими, красивыми грудями. В этот день она накрасилась более броско, чем обычно. Собственно и без косметики, и даже без того внутреннего возбуждения, которым светилось ее лицо, Пэм была очень недурна. Ну, а что думал по этому поводу Винс, мог прочитать на его лице и менее проницательный наблюдатель, чем Итало.

Взгляд Винса переместился на Ленору. Пэм, конечно, была не так хороша, как его жена, но сейчас, с огромным выпирающим животом, Ленора выглядела карикатурно. Темно-серый готический шпиль собора, казалось, дымился под ясно-голубым апрельским небом. Солнце то и дело выглядывало, ласково согревая будущую мать, верную последовательницу Папы Римского по отношению к противозачаточным средствам.

Поток транспорта с Пятой авеню перетекал на Пятьдесят третью улицу, яростными гудками выражая свое неудовольствие. Наконец хор сирен возвестил о приближении президента США.

Из первого и второго «кадиллаков» высыпала горстка агентов безопасности, из третьего чинно вышел президент. Было заметно, что он ожидает продуманных и организованных приветствий, но его встретила обычная полуденная толпа зевак – толпа Пятой авеню, туристы, служащие на обеденном перерыве, домохозяйки, выскочившие за покупками.

Итало с иронической зоркостью отметил тень разочарования на худом, продолговатом лице президента. Агенты пробивали проход вдоль ступенек собора к аналою, украшенному голубыми и желтыми – цвета политической партии президента – звездами и полосками.

На углу Пятьдесят третьей улицы военно-морской оркестр грянул «Привет шефу!» – не очень популярную для Нью-Йорка мелодию. Мэр сновал за аналоем, похожий на большую куклу Панчинелло. Оркестр заиграл «Нью-Йорк. Нью-Йорк». Замелькали репортерские вспышки. Мэр начал бормотать свои затасканные, набившие оскомину клише, и, выныривая то тут, то там в толпе, зажужжали видеокамеры.

– ...полчища свирепых крыс, несущих разруху, болезни, революции... – разорялся мэр.

Слушатели на секунду сконфузились, и впрямь напоминая собой полчища крыс, просачивающихся по артериям города, вместе с тараканами делящих славу непоколебимой стойкостью. Мэр наконец подобрался к концу периода, и смысл использованной метафоры прояснился:

– И пока мы не переломим хребет последней крысе – наши дети в опасности!

Одарившие его своим доверием на выборах жители Нью-Йорка тут же переключили свое внимание на другой предмет, как будто это был не глава городской администрации, а оказавшийся на скамейке запасных игрок младшей лиги.

– ...ни шагу назад! Я сломаю им хребет! Скажите им, что их дни сочтены! Что я не отдохну, пока не сверну им шеи! Не выдавлю, как из тюбика, все содержащееся в них зло! – Вялые аплодисменты. – Сегодня мы здесь, во-первых, чтобы почтить память героического полицейского из Нью-Йорка, во-вторых, чтобы наградить наших бесстрашных нью-йоркских журналистов и талантливых нью-йоркских художников-дизайнеров. Перед вручением высоких наград позвольте мне... с чувством национальной гордости... лично представить вам сейчас... президента... Соединенных Штатов Америки!

Чтобы прикрыть скудость аплодисментов, военно-морской оркестр повторил «Привет шефу!». Итало, прищурившись, смотрел на высокого, худощавого президента, просиявшего улыбкой, посылающего в толпу воздушные поцелуи, словно разглядел там кого-то из знакомых. Потом Чио Итало переключил внимание на Винса, выписывающего круги вокруг Пэм. Винс лопался от самодовольства – ну и дельце им с Пэм удалось провернуть на пару! Винс, досье на которого в ФБР состоит из 12 287 страниц машинописного текста, по уши завязший в игорном бизнесе, наркотиках и проститутках, при помощи планомерно деморализуемого отставного гинеколога открыл для семьи ослепительную страницу будущего: новый шквал наркомании, охватывающий целое поколение, под видом борьбы с наркоманией старого...

Итало ядовито ухмыльнулся. Открывающийся горизонт необозрим. Служащие, рабочие, фермеры, специалисты, учителя, богатые и бедные, взрослые и подростки – на МегаМАО клюнет любой! Попробует разок – и побежит в один из медицинских центров Риччи, сеть которых раскинется по всех Америке, от побережья до побережья.

– ...необозримый горизонт, – говорил президент Соединенных Штатов Америки, – за которым лежит лучшая, более увлекательная жизнь для каждого американца. Позвольте мне...

Где еще увидишь такое, если не в Америке, подумал Итало. И тут же засек острозубую, полную похоти улыбку Винса, адресованную Пэм. Счастливая и уверенная, очень хорошенькая в своей морской форме, она подмигнула в ответ. Не заметила ли это Ленора? А кого это волнует?

Где, если не в Америке!..

Глава 43

Деревенская площадь, раскаленная солнцем, лежала, лишенная всякого движения, голосов, шума.

Керри часто спрашивал себя, как бы он справился с постоянным стрессом, который приходится выносить Кевину. Он не считал брата, как все в семье, типичным Риччи-головорезом. Сейчас, сидя за столом в тени навеса на веранде бара, потягивая из бутылки – стаканы им даже не предложили – тошнотворно теплую содовую с лимоном, Керри сохранял такое же хладнокровие, как и его брат. Они деловито и сосредоточенно наблюдали за площадью Корлеоне. Неприятности могли обрушиться с любой стороны.

Прекрасно это понимая, доставивший их пилот вертолета быстренько смотался отсюда. Ему пообещали кучу денег за обратную дорогу, но, похоже, он не особенно высоко оценил надежность предстоящего заработка. Кевин шевельнулся и посмотрел на часы – так лениво, словно лимонад потек по его венам.

– Половина первого.

– У красавчика Лукки уйма времени уходит на шнуровку корсета. Странно, что еще не появился тип по имени Молло. После звонка леди из бара это было бы простым жестом гостеприимства. Ты прихватил с собой бумаги?

Керри откинул полу пиджака и показал содержимое внутреннего кармана.

– Лукке они могут показаться недостаточно внушительными: ни герба, ни печати.

– Вот дерьмо. Значит, лучше вблизи их не показывать. – Кевин понизил голос. – Ты помнишь про ту игрушку, что я тебе сунул? Полная обойма, двенадцать в магазине.

– Ты хочешь сказать, что у тебя больше ничего не осталось?

– Твоя малютка для старых леди, «беретта-25». Хороша только при стрельбе в упор.

– Другими словами, – Керри невыразимо гордился своим хладнокровием, – или я накрываю их на расстоянии, или, пригласив за стол, уступаю честь своему близорукому братцу.

Тяжелая полуденная жара нависла над сонной площадью. Вдалеке на узкой улочке, между выбеленными мелом стенами домов, показались три фигурки. Неизвестный близнецам мужчина, шел рядом со Стефи, крепко держа ее за руку. Другой мужчина, немного отставая от них, что-то озабоченно говорил на ходу.

– Есть еще боковой проулок за церковью, – безразличным тоном произнес Кевин. – Насколько я могу судить, там еще два клоуна. Предполагается, что мы их не видим.

– У ма вид нормальный.

На площади почти не было растительности. Наверное, все в Корлеоне покрывается зеленью во время зимних дождей. Но сейчас до зимы было еще далеко, и на ветках деревьев вместо листьев висели комья пыли. В воздухе чувствовался запах горелого.

Керри очень осторожно полез во внутренний карман пиджака. Мужчина, державший Стефи за руку, остановился и, теперь уже в открытую, прижал к ее боку грубую испанскую имитацию кольта калибра сорок пять. На таком расстоянии его застывшее от напряжения лицо казалось маской.

– Это случайно не Молло? – задумчиво спросил Кевин.

Показалась новая группа – дон Панкрацио и Лукка, недавние гостеприимные хозяева. Они тоже остановились, ожидая, пока Керри справится со своим карманом, потом, увидев в его руке пачку бумаг, снова двинулся вперед.

Когда расстояние сократилось, Керри расплылся в широкой, дружеской улыбке. Два бандита, затаившиеся в боковой улочке, приближались, в стиле американских пехотинцев перебегая от двери к двери.

– Парень, который вцепился в ма, наверное, дон Чичио, – предположил Кевин. – Смотри-ка, на эту маленькую сделку брошены главные силы! Лукка не доверит такой приз, как ма, этому Молло. Кто бы мог предположить, что она ему так дорога?

– Бесценна.

Кевин нахально вскинул руку – и почесал шею.

– Парень, это просто шайка перепуганных крестьян. Держись покруче, – скомандовал он, отвернулся и рявкнул в сторону бара:

– Un bottiglia di vino. Sei bicchieri. Subito![61]

Керри медленно встал. Трое мужчин и женщина остановились напротив, на другом краю площади.

– Что пьем? – крикнул Керри. – Вашу марсалу или наше «фулгаторе»?

Дон Лукка сверкнул зубами в улыбке:

– Это не важно, дорогой. Все вместе снова, да?

– Нет, пока не пустим в ход это. – Керри снова запустил руку во внутренний карман пиджака. Приближающаяся группа застыла, кольт прижался к боку Стефи.

Керри ухмыльнулся еще дружелюбней и достал из кармана ручку.

– Раз уж мы подписываем контракт, все мы одна семья! – крикнул он.

– D'accordo![62]

Теперь Стефи и ее эскорт достигли середины площади. Близнецы не пытались обсудить ни стратегию, ни тактику – для них это было необязательно.

– У тебя все в порядке, ма? – спросил Кевин.

– Все чудесно. Они вели себя, как полагается настоящим джентльменам, – солгала Стефи.

Хотя час сиесты уже кончился, улочки, примыкавшие к площади, оставались безлюдными. Никто не высовывал носа из окон. Никто не открывал дверей. Словно остальные жители Корлеоне вымерли.

За одним исключением – источающая крепкий аромат толстуха вылетела на веранду с подносом, на котором стояла открытая бутылка вина и шесть стаканов. Ее большие глаза, стремительно перебегавшие с близнецов на приближающегося Лукку, казались полными отчаяния. Она плюхнула поднос на стол и придвинула четыре ветхих плетеных стула, расставив их полукругом. Потом проворно, насколько позволяло ее тучное тело, спустилась с веранды и припустила по боковой улочке. Жара, кажется, еще больше сгустилась над деревушкой.

Компания дона Лукки поднялась на террасу. Двое бандитов, прятавшихся на соседней улице, исчезли из поля зрения.

– Мои извинения, – произнес Лукка. – Нехорошо умыкать ваша мамочка. Нехорошо. Понимайт?

– Сначала – дело, дон Лукка, – веско произнес Керри. Он бережно подвел мать к соседнему стулу, расцеловал в обе щеки и усадил. Потом с изящным поклоном указал на стулья другим. Когда все расселись, он произнес: – Ма, окажешь нам честь?.. – И подтолкнул к ней поднос. Стефи начала наливать густое вино кровавого цвета в высокие узкие стаканы.

Южно-итальянский протокол разливания вина строже мусульманского намаза. Кто наливает левой рукой – предаст. Кто наливает правой, но через руку – предаст. Только тот, кто наливает правой, держа бутылку параллельно предплечью, сохранит верность, и так далее. Когда Стефи потянулась к последнему стакану, Кевин деловито облапил ее и повалил на пол.

Первый выстрел «беретты» взорвал лицо дона Чичио. Поддельный кольт громко стукнулся о землю, и сразу же второй выстрел пробил сердце дону Лукке. Третий, направленный в живот дона Панкрацио, отбросил толстяка ко входу. Все три выстрела прозвучавшие почти одновременно, были не громче тявканья пекинеса.

С боковой улицы выбежал бандит и упал на одно колено, прицеливаясь. Дважды рявкнул браунинг Керри. Зажимая раненое плечо, бандит повернулся и удрал. Звонкий топот его ног отдавался гулким эхом на пустынной площади, как будто в Корлеоне ворвалась целая армия захватчиков. Второй бандит исчез. Керри внимательно осмотрел окна и двери примыкающих к площади домов. В отдалении, как два огня, сверкнули линзы бинокля. Для точного выстрела было далековато, но Керри двумя руками поднял тяжелый браунинг. Хлопнул деревянный ставень, наступила тишина.

– Пожалуйста, мистер Молло, – пробормотал Кевин. – Город к вашим услугам.

Стефи поднялась на ноги и начала отряхивать юбку от пыли.

– Слушайте, – произнесла она непривычно дрожащим голосом, – давайте поскорей выбираться на Лонг-Айленд, о'кей?

* * *

Один-единственный автомобиль ехал впереди «бьюика» Итало. Это был принадлежавший Керри белый «Пежо-205», но за рулем сидел Вито Колуччи, приходившийся близнецам кузеном.

Как томился Итало в ожидании известий из Корлеоне! Он тревожился и за двух младших Риччи, и за свою любимую племянницу Стефанию. Все, кто имел дело с Итало Риччи, знали, что он терпеть не может таких ситуаций. Он должен быть в курсе всех событий!

В Италии всю ораву племянников и внуков обозначают словом «нипоти», что близко по значению общеупотребительному «кум». Старшему в семье, вроде Итало Риччи, подчинялись дюжины нипоти.

Черный «бьюик» водил личный телохранитель, племянник Боб д'Анджело. Рядом с Итало на заднем сиденье обязательно находился второй телохранитель – внучатый племянник Дино Риччи. То, что оба они – нипоти, делало их в глазах Итало чем-то вроде домашней прислуги. Так оно, в сущности, и было.

Все эти достойные молодые люди, тщательно отобранные и обученные, делали жизнь Итало, даже в дни тяжелых испытаний, почти переносимой. Как противно ему было сегодня стоять на ступеньках собора напоказ газетчикам и TV! Легендарный отшельник Итало попал в объектив вместе с президентом США, кому это нужно?..

Итало откинулся на спинку сиденья и расслабился. Они как раз миновали Четырнадцатую улицу и собирались пересечь Гринвич-Виллидж. Еще несколько минут, и они в деловом центре города, а там – прямиком в подземный гараж Ричланд-Тауэр. Потом Итало вскарабкается кое-как по лестнице в свой кабинет и вызовет к себе на ковер нипоти Чарли. Упрямый ублюдок опять взялся за свои фокусы и перевел несколько компаний на имя Итало. Ничему не научился!..

«Бьюик» свернул направо. Над ними нависло великолепие Ричланд-Тауэр. Горло Итало сжало от гордости. Нет, не Чарли показал миру все величие семьи Риччи, а он, Итало!

Но не в его стиле выставляться напоказ. Пусть башню обживают молодые вертопрахи, юные нипоти вроде Вито, и Дино, и Кевина. А по нему – и кабинет в «Сан-Дженнаро» неплох!

Итало увидел, как открылись ворота гаража, чтобы пропустить маленький белый «пежо», который вел Вито. «Бьюик» шел следом, почти впритирку, и вдруг задние огни «пежо» загорелись красным. Раздался визг тормозов. Вито выскочил из машины, держа перед собой маленький автоматический пистолет. «Бьюик» затормозил так резко, что Итало швырнуло на пол. Сверху на него обрушился Дино Риччи.

– Лежи спокойно, Чио, – сказал он, прижимая старика к полу.

Выстрел.

Итало высвободился из рук племянника.

– Дай мне посмотреть!

Вито затаился за одной из бетонных опор. В глубине гаража кто-то зашевелился. Взлетела рука... Горло Итало сжал спазм. Отливающая зеленым граната подкатилась к ногам Вито. Он перебросил пистолет в левую руку, схватил гранату и швырнул ее назад, в глубину гаража. По большой дуге она взлетела вверх – и траектория оборвалась вспышкой света и ужасным грохотом, отражающимся от голых бетонных стен. На крышку «бьюика» обрушилась шрапнель осколков. Взрывом Вито швырнуло на землю, и все вокруг заволокло дымом. Итало увидел, как через секунду Вито поднялся на ноги и выстрелил – все в замедленном, неторопливом темпе. Остановился, прицелился, выстрелил. Шаг вперед, прицелился, выстрелил...

Воздух снова наполнился грохотом. Отовсюду летели обрывки горящего кордита.

– Отстань, Дино. – Итало стряхнул руку нипоти со своего рукава и побежал к Вито. Топот маленьких ног был звонким, будто бежит ребенок. Он остановился рядом с племянником.

– Живые есть? – требовательно спросил он. – Нам нужно одного взять живым!

– Их было двое, Чио.

Осколок гранаты вонзился в шею Вито. Белая красивая рубашка пропитывалась кровью.

– От одного остался котлетный фарш, – подорвался на собственной гранате. Второй прячется слева от входа.

В темноте раздался отчетливый щелчок перезаряжаемого пистолета.

Итало крикнул:

– Ты, у ворот, сдавайся, иначе ты уже труп.

Снова раздался щелчок. Вито рефлексивно выстрелил на звук – и в полосу света в проеме ворот рухнул человек.

– Вот дерьмо! Извини, Чио.

– Извини? Ты спас мне жизнь три раза за минуту!

Вито ухмыльнулся:

– Ха, чего не сделаешь для друга президента!

Вместе они осмотрели труп. Итало сразу же узнал парня из семьи Торелли, но не стал ничего говорить своим нипоти, славным ребятам.

– Оставь эту падаль, пусть валяются, где сдохли. На Доминик-стрит, piu veloce![63]

И кортеж из двух машин снова пронесся через Гринвич-Виллидж, теперь – на северо-запад... Итало вдруг обнаружил, что улыбается. Чистая работа, копам не оставили ничего, кроме трупов. А объясняться с ними предстоит Чарли. Ехидная улыбка Итало стала еще шире. Отличные ребята эти нипоти. Семейная преданность – это все! Если, избави Господи, корлеонезцы замочили близнецов, для них есть достойная замена.

Глава 44

Гарнет планировала начать этот уик-энд следующим образом: с маленькой сумкой на плече пешком мужественно преодолеть десять кварталов до станции гидросамолетов около Квинсборо-Бридж. Утомительная, но полезная для восстановления сил прогулка, уговаривала она себя. И вообще, эти выходные она твердо решила провести на свежем воздухе. Они с Чарли мечтали об этом с тех пор, как кузина Стефи предложила им свой дом на время поездки в Италию.

Чарли звонил Гарнет в этот день дважды. Первый раз – предложил включить телевизор и полюбоваться «тошнотворной картинкой» – президент Америки и Чио Итало, великие соучастники головокружительного злодейства, национальные отравители, рядышком в объективе телекамер. Это зрелище почти испортило ей утро, но Гарнет решила, несмотря ни на что, оставаться «на ногах» и не поддаваться дурному настроению. Второй раз Чарли позвонил несколько минут назад и пообещал появиться в течение часа.

– По всему Тауэру полицейские. Кто-то устроил дуэль в гараже. Они считают, что я знаю, кто.

К тому времени, когда пора было выходить из дому, утреннее настроение Гарнет увяло, и прогулка на десять кварталов показалась ей слишком утомительной. Она остановила такси и назвала адрес дома у реки – после взрыва его полностью разобрали и перестроили.

Теперь трехэтажный кирпичный фасад красиво выделялся на фоне домиков вдоль берега реки. Внутри сделали маленькое патио, в которое выходили большие разноцветные окна. Последний раз Гарнет была здесь месяц назад. Ей показалось, что особых изменений с тех пор не произошло – так всегда бывает на стадии отделочных работ. Подрядчика для ремонта предложил Товариществу Чарли. Все работы были выполнены по такой низкой цене, что из благодарности Чарли предложили войти в правление Товарищества.

Гарнет вышла из такси в нескольких шагах от порта, как раз когда ухоженный, но старенький гидроплан «Граммэн» опустился на воду. Чарли, в закатанных до колен брюках, босиком прошлепал на берег. Он подхватил ее на руки и отнес к самолету.

– Кажется, таким образом сэр Уолтер Рили разрешил затруднения, возникшие у королевы Елизаветы? – прокричал он через шум мотора.

Гарнет помотала головой и прокричала в ответ:

– Он бросил свой плащ на лужу, чтобы ее величество прошла, не замочив ног.

Гарнет покосилась на пилота, ожидая, что он примет участие в болтовне. Появление Чарли в отличном настроении, предвкушение полета и отдыха на реке снова приободрило ее.

– А если вспомнить, что могло плавать в луже елизаветинской эпохи, сразу понимаешь, что сэру Уолтеру уже не приходилось пользоваться этим плащом.

Чарли засмеялся, потянулся вперед и хлопнул пилота по плечу. Маленькая амфибия с изогнутым на манер лодочного алюминиевым фюзеляжем и пропеллером развернулась к Ист-Ривер. Под брюхом пенилась вода цвета кофе с молоком, с полосками смешанной с мусором пены. Рев мотора нарастал, заглушая голоса. И вдруг они оторвались от воды и скользнули на восток, к Лонг-Айленд-Саунд.

Солнце уже садилось, зажигая фальшивым золотом волны, подчеркивая длинные бархатные черные тени вдоль берега.

Гарнет снова попыталась вовлечь в болтовню пилота, но тот хранил молчание. Он был постоянным пилотом Чарли. Гарнет не знала этого, но догадывалась, что сдержанность пилота помогает Чарли избавиться от мыслей о работе.

В какой-то момент почти предательского озорства она едва не поинтересовалась у Чарли, не позаботилась ли высокочтимая семья Риччи лишить языка пилота при получении летной лицензии, в духе Сфорцы или Медичи. И тут же ей стало стыдно за себя.

Но раскинувшаяся внизу красота быстро вытеснила из ее головы все эти мысли.

– Смотри! Триборо-Бридж! – с детским восторгом крикнула она, а еще через несколько секунд: – Смотри, Чарли! Сити-Айленд!

Поглядывая вниз, на живописный речной пейзаж, Чарли подумал, что ему трудно разделить ее восторг. Он положил руку на плечо Гарнет и там и оставил – словно соединяющее их звено.

– Как красиво! – прокричала Гарнет. – Похоже на море!

Мимо них пронесся другой самолет, казавшийся крошечным на фоне безграничной водной глади.

– Видишь вон там что-то вроде узелка, покрытого зеленью? – показывал ей Чарли. – Туда мы и летим.

– Так близко! – разочарованно протянула Гарнет. – Смотри, как далеко протянулся остров!

– Ты хочешь облететь весь Лонг-Айленд? – Чарли потрепал по плечу пилота. – Как у нас с бензином, достаточно?

Тот ответил лаконично – утвердительным кивком.

– Прошу прощения?.. – насмешливо протянула Гарнет. – Что вы сказали?..

– Конечно, – разлепил губы пилот.

– То есть бензина достаточно, чтобы облететь остров и вернуться? – настойчиво поинтересовалась Гарнет.

– Конечно.

– И хватит вам на обратную дорогу?

– Конечно.

– Где ты нашел такого, болтливого пилота? – спросила она Чарли.

– Не давай ему повод зазнаться, – рассмеялся Чарли. – О'кей, давай долетим до Ориент-Пойнт.

– Смотри! Весь Коннектикут. И еще смотри! Атлантика! Можно немножечко пониже? – спросила она пилота.

– Конечно.

Они медленно снижались до двух тысяч футов. Над безобразными урбанистическими строениями и ядовитым дымом Бриджпорта самолет повернул налево, к похожей на крабью клешню гавани Порт-Джефферсон. Впереди на востоке побережье Лонг-Айленда красиво сужалось, и стал виден Ориент-Пойнт. Этот участок суши был как гарпун, нацеленный в брюхо похожего на кита Коннектикута. Чуть ниже узкого, как ниточка, перешейка примостилось зернышко крошечного островка.

– А это что? – спросила Гарнет, ткнув пальцем.

– Что именно? – не понял Чарли.

– Вон та изогнутая штучка, похожая на сперматозоид.

Чарли молчал. Гарнет вопросительно смотрела на него, сдвинув брови. И вдруг в разговор вступил пилот.

– Плам[64], – сказал он.

– Что?.. Но этот остров совсем не похож на сливу...

– Плам-Айленд.

Гарнет нахмурилась.

– Плам-Айленд. О Господи. Теперь я вспомнила. – Ее оживленное лицо омрачилось. – «Зеленые» натолкнулись здесь на непробиваемую стену...

– А что не так с этим островом? – спросил Чарли.

– Держу пари, ты должен знать. – Гарнет повернулась к молчаливому пилоту: – А что в вашей карте?

– Знак «приземление запрещено».

– Это ни о чем не говорит.

– Нет ни единой ровной полоски, чтобы приземлиться, – объяснил пилот. – И пристани тоже нет.

– И никогда не было?..

Гарнет, нагнувшись вперед, погрузилась в свои мысли. Самолет немного покружил над причудливым, похожим на большую голову с маленьким хвостиком, кусочком суши. Искоса она поглядывала на пилота, надеясь прочитать что-то на его лице, но оно было начисто лишено выражения, словно истощенное недавним разговором.

Маленький самолет сделал последний круг, набирая высоту, и снова повернул к заходящему солнцу. Закат окатил их россыпью золотых искр. Через двадцать минут они сели на воду около Ориент-Пойнт.

– В воскресенье? – спросил пилот. – В то же время?

– Да, пожалуйста, – ответил Чарли.

– Полет был чудесный, спасибо, – добавила Гарнет.

– Конечно.

Чарли снова подхватил ее на руки и пронес над мелководьем, над грязной, взбитой в хлопья пеной, а потом по лестнице наверх – до огромной, похожей на палубу, видавшей виды террасы. Он поставил Гарнет на ноги и достал связку ключей, которые Стефи послала ему почтой.

На столике в холле стояла бутылка «Стрега» и тарелка с кантуччи. Рядом с разбросанными веточками черники лежала записка: «Benvenuto a la mia casa! Я дала отпуск Эрминии и ее мужу, так что можете чувствовать себя молодоженами. Beve! Mangia! Auguri! Стефи».

Гарнет взяла в руки записку и долго смотрела на нее.

– Это означает очень многое, – произнесла она после паузы.

– Что именно? Записка?

– Все вместе, начиная с приглашения отдохнуть в ее доме. Тут зашифрованы два сообщения: во-первых, что ты навсегда ушел из ее жизни как любовник, во-вторых, признание за мной прав почетной сицилийки.

Чарли рассмеялся было, но осекся, когда увидел серьезное выражение ее лица.

– В жизни бы не догадался.

Гарнет оглядела гостиную и произнесла легким тоном:

– Это тайнопись, понятная только женщинам. Очень начитанным женщинам.

– О да, ты начитанная. Сотни книг за год! И к тому же, занимаешься садом.

Гарнет медленно прохаживалась по гостиной – эту комнату скорее следовало бы называть библиотекой. Темные дубовые книжные полки занимали три стены, от пола до потолка, четвертая стена состояла из маленьких стеклянных ячеек, по размеру гармонировавших с книжными корешками.

– Какая красота! Вид потрясающий, как из самолета.

– Тебе нужно посмотреть на залив из окна спаль... – Чарли осекся и покраснел.

Гарнет расхохоталась:

– Какая прелесть! Чарли, ты вовсе не тот очерствевший бизнесмен, за которого себя выдаешь!

Она достала с полки большую иллюстрированную книгу – того сорта, что предназначены подчеркивать интеллектуальность хозяев дома.

– Это фотографии Джерри, – сказала Гарнет, медленно опускаясь в кресло с подлокотниками и закругленной спинкой. – Смотри. – Она протянула Чарли открытую книгу.

Черно-белые мельницы на фоне деревенской дороги. На переднем плане – девушка со смоляным ежиком густых волос над треугольным личиком, юная Гарнет.

– Мы сняли это поблизости – под Уотермилом, на южном побережье, – сказала Гарнет.

Чарли начал перелистывать страницы.

– Ты на половине фотографий.

– Джерри страшно мной гордился. В то время, снимай он разбитый в катастрофе автомобиль или мусорный ящик, мне непременно пришлось бы залезть внутрь. Наверное, людей уже тошнило от моей физиономии.

– Не думаю. Интересно, знает ли Стефи, что на всех этих фотографиях...

– Стефи знает все на свете, – категорически заявила Гарнет.

– Она говорила с тобой?..

– Нет. Ни разу. – Она замолчала. – Чарли, обет воздержания мы уже нарушили. Может, выясним, как отразится глоток «Стрега» на моем деликатном положении?

– Ты не...

– Не что?

– Не беременна?

– К сожалению, нет. Ты огорчен?

Чарли вернул ей книгу.

– Забавно было бы, если б ты подарила мне третью дочку, младше малыша Банни.

Он вышел в холл и сразу же вернулся с подносом, на котором стояли бутылка с ликером и тарелка с кантуччи. Гарнет молча наблюдала за ним, словно черпая информацию в том, как он разливал вино.

– Ты уверен, что у тебя получаются только девочки? – спросила она после паузы.

– Не на все сто процентов, но в пользу этого предположения говорит статистика.

– Примерно так рассуждает Уинфилд.

– Неужели вы сплетничали обо мне?

– Она спросила, не собираемся ли мы завести ребенка. Эта девочка умеет смотреть вперед. Ты еще не развелся, а она уже пытается утвердить свой статус любимицы.

– Похоже, она тебя завоевала полностью, – произнес Чарли, потягивая ей маленький бокал с ликером. – Тут Уинфилд в своей стихии. Она с раннего детства обожает серьезные разговоры.

– Возможно. – Они одновременно взяли бокалы и начали протягивать густой, с острым ароматом ликер. – Я действительно могу иметь ребенка. Это будет просто еще одно отступление от советов врачей.

На этот раз Чарли не выдержал и громко рассмеялся.

– Этот полет сотворил чудо, – сказал он. – Ты сейчас – другой человек. Нужно почаще катать тебя в самолете.

Гарнет кивнула. Она медленно отщипнула кусочек кантуччи и положила в рот, явно не чувствуя вкуса. У нее был странный, отрешенный вид, словно она смотрела на что-то вдалеке, за Лонг-Айлендом.

– Я представила себе, – задумчиво произнесла она после паузы, – жизнь здесь, в сердце природы... – И снова замолчала. – Я сейчас пытаюсь ее понять.

– Стефи? – Чарли опустился в кресло напротив нее. – Тебе кажется, она так же помешана на «зеленых», как и ты?

– Эту книгу она купила много лет назад. Задолго до того, как мы с тобой встретились.

Чарли не стал говорить, что книга могла быть куплена совсем недавно, именно ради фотографий Гарнет, из ревнивого любопытства. Он взял большую фотографию, оправленную в серебряную рамку, с одной и полок, и протянул ее Гарнет.

Этот снимок был сделан недавно, по случаю совершеннолетия близнецов. Фотограф расставил Стефи и мальчиков так, что она казалась одного роста и возраста со своими сыновьями. Ни украшений, ни грима – и от этого ее красота выигрывала еще больше.

Гарнет, с расширенными от удивления глазами, взяла фотографию.

– Не подозревала, что она такая красавица! Знаешь, вдова фотографа может увидеть многое на случайном снимке... Ты уверен, что между вами больше ничего нет?

Чарли улыбнулся, опускаясь в кресло.

– С тех пор как мы с тобой встретились, – нет.

– Храни меня Господь от сицилийских льстецов.

– То же самое говорит Стеф.

– И мальчики выросли здесь, в таком уединенном месте? Им не было одиноко?

– У Стеф есть еще квартира в Манхэттене. Пока мальчишки учились в школе, она жила в городе. А сюда Стеф вернулась, когда близнецы поступили в колледж. Она...

Чарли умолк, наблюдая за Гарнет, пристально изучавшей фотографию. У нее был сосредоточенный вид, будто она надеялась извлечь ответ на интересующий ее вопрос из-под слоя серебристой эмульсии на фотобумаге. Ее внимание было сосредоточено на близнецах, стоявших рядом с матерью. Через минуту Гарнет подняла глаза.

– Чарли...

– Нет, их отец не я.

Она удивленно рассмеялась.

– Как ты дога...

– Меня давно это беспокоило. Последний раз, когда мы виделись со Стефи, я вытянул у нее, что отец мальчишек погиб во Вьетнаме. Это был ирландский парнишка, выросший по соседству. – Он помолчал. – Стефи любит одиночество. Ей нравится здесь жить. Спокойное, относительно чистое, безлюдное место. Это ее протест против насквозь прогнившего мира.

– Опасное заблуждение.

– Почему?

– Чарли... – Гарнет выбралась из своего кресла и села к нему на колени, по-прежнему держа в руках фотографию.

– Временами мне кажется, что тут нечем гордиться – я насчет принадлежности к человеческой расе. Нельзя поддаваться, конечно, но временами от людей нестерпимо смердит. Твой дядя... Знаешь, из всех пород только человеческая склонна к самоуничтожению.

Чарли обнял ее, чувствуя разницу в температуре тел. Гарнет продрогла во время полета, а он, наоборот, разгорячился, поднимая ее на руках с берега.

– Что навеяло тебя на эти мысли?

– Стефи думает, что выражает протест... Вспомни наш полет. Садится солнце, все вокруг окутывают черные бархатные тени... Такая красота, что кажется – вот он, рай на земле! А потом – натыкаешься взглядом на Плам-Айленд... И все, чертик выглянул из-под ковра!

Чарли повернул к себе ее лицо.

– Что за чертик прячется на Пламе?

– Погоди. Сначала давай подумаем, что такое для Америки эти три штата вокруг Нью-Йорка?

– Ну, во-первых, здесь живет миллионов двадцать человек... Или двадцать пять?

– Прежде всего, это средоточие всех культурных ценностей Америки – музыки, изобразительного искусства, театра... Ты можешь представить себе страну без этого уголка трех штатов?

– Жители Востока или Лос-Анджелеса не согласились бы с тобой. А также округа Колумбия, Чикаго, Сан-Франциско...

– Конечно. Но, Чарли, какими бы еще богатствами ни располагала Америка, в этот мегаполис вложено больше всего надежд, труда, амбиций...

Чарли нахмурил брови.

– Предположим, я согласился. Что тогда?

– Тогда я могу рассказать тебе историю Плам-Айленда. – Гарнет прижала его руки к своему телу. – Давно, еще до первой мировой войны, еще до вступления в нее США, наши жлобы занялись производством химического оружия.

– Правда?..

– А горчичный газ – правда? А фосген? Это продолжалось в течение двадцати лет, уже после перемирия. К тому времени, когда над человечеством нависла вторая мировая война, безумные эксперименты набрали обороты. Теперь речь шла уже не о химическом оружии – бактериологическом!

– Об этом я слышал.

– Ну конечно, твоя «Джет-тек интернэшнл» влезла довольно глубоко в военные заказы, так что ты должен знать, что за сорок пять лет «холодной войны» наши ученые окончательно свихнулись. Нет на земле ничего живого, что бы не использовалось в их жутких экспериментах. Государство наделило их теми же полномочиями, что и Гитлер – врачей-убийц в концентрационных лагерях. Постоянной правительственной лицензией на убийство... – Она замолчала и встала. – Мы не знаем точно, сколько невинных жертв этих экспериментов погребено на Плам-Айленде. Известно только, что там сейчас – свалка смертельно опасных отходов, груды канистр с дьявольски жизнеспособными, мощными микроорганизмами. И все это – в разрушающихся, ржавеющих емкостях.

В комнате сгустилась темнота. Чарли едва мог различать ее лицо. Гарнет придвинулась к мозаичному окну, и казалось, что ее фигуру оплела паутина.

– Двадцать лет назад, – продолжала она тихо, сдавленным голосом, – мы попытались заставить правительство признать, какую опасность представляет Плам-Айленд для Америки, для всего мира. Такое признание позволило бы нам потребовать уничтожения зловещих следов бесчеловечных экспериментов... Ты поверишь. Чарли, нам не позволили даже поездку туда! Никому это не нужно, никто не хочет ничего знать...

– О, этому я охотно верю, – сказал Чарли. – Если правда выйдет наружу, это страшный удар по целой курортной индустрии! Как потом уговоришь кого-нибудь снять или купить дом на Лонг-Айленде?

– Всегда есть убедительные причины, чтобы чертик мог спокойно сидеть под ковром, – задумчиво пробормотала она. – Все это происходило двадцать лет назад. Можешь себе представить, что творится на острове сейчас.

Теперь ее лицо было каким-то потерянным, опустошенным.

– Мы получаем ежедневно свою дозу катастроф – несчастные случаи на АЭС, отравления морей, озоновые дыры, всемирное потепление, кислотные дожди, эпидемии, истребление лесов... Сколько способен вынести человек?.. Я уехала назад, на Запад. Плам-Айленд остался застарелой болевой точкой, шрамом на душе, тревожной нотой на задворках моих мыслей.

Гарнет отвернулась от окна. Теперь она стояла лицом к Чарли. Он включил маленькую настольную лампу около всего кресла.

– Думая о таких вещах, на первое место подсознательно выносишь высокое развитие разнообразных технологий. Это неправильно! Прежде всего человечество обязано обуздать очень старомодный и плохо поддающийся контролю институт – а ведь это истинная чума для всего живого! Я имею в виду правительства, насадившие Плам-Айленды по всей стране.

Он шлепнул ладонью по своим коленям.

– Иди сюда. Садись.

– Сейчас, – рассеянно пообещала она и вдруг сорвалась почти на стон: – Я не могу!.. Видеть опять это жуткое место... Смотреть, как оно затаилось под золотыми солнечными лучами, в надежде улучить момент – и уничтожить благословенный уголок трех штатов, населенный рабочими, детьми, учеными, художниками... Что делать, Чарли?..

– Во-первых, немедленно подойти и сесть ко мне на колени. Вспомни, Плам ждет уже семьдесят пять лет, так что до понедельника потерпеть можно. Во-вторых, давай все обсудим и попробуем найти выход. У нас есть деньги, ученые, связи в политических кругах. К примеру, один сенатор в Коннектикуте считает себя моим должником, поскольку я сделал его главным действующим лицом в одном выгодном правительственном контракте. Он поможет нам начать компанию – соберем факты, пустим в ход проверенные методы «зеленых». Сидячие забастовки. Весной – флотилии частных лодок, блокирующие Плам-Айленд, На Лонг-Айленде вечно ищут, чем бы занять детей по воскресеньям? Ха!

Она стояла перед ним, кивая сначала медленно, потом все быстрей.

– Благотворительный концерт в Карнеги-Холл. Марафон из Хэмптона к Ориент-Пойнт. – В ее темных глазах засветилось оживление. – Подключим церковь. Местных политиканов. Университеты. Все, кроме военных, терпеть не могут бактериологическое оружие!

Гарнет медленно оживала – ее огромные глаза пожирали Чарли, руки непроизвольно сжимались, словно она была не в состоянии проследить за полетом его мысли.

Чарли притянул ее на колени.

– Ты имеешь представление, во сколько обходится дезактивация единицы химического оружия? – требовательно поинтересовался он. – Потребуются сотни специалистов, пропасть рабочих рук! Эта часть Лонг-Айленда стонет от безработицы. Расчистка Плам-Айленда вернет жизнь и процветание целому региону! Там нужно будет уложить миллиард тонн бетона, как в Чернобыле. Ба-а-альшие деньги!

Гарнет уютно свернулась около него, все еще не выпуская из рук фотографию. Ее голос прозвучал на удивление уныло:

– Еще глоток «Стрега». У-у, Чарли!

– Ты опять расстроилась?

– Чарли, меня и так рвут на части дюжины комитетов и комиссий, требующих статью и речь. С каждым днем я все больше втягиваюсь в работу Товарищества. И это все не считая «Ричланд»...

– Используй «Ричланд» в качестве стартовой площадки для наступления на Плам. Можно открыть филиал здесь.

– Чарли.

– Снова этот тон.

– Чарли, ты же знаешь, что Плам-Айленд – собственность департамента обороны. Как только твой дружок сенатор заикнется про Плам, он сразу получит под зад коленом.

– Для красотки-модели ты чересчур цинична.

– Прекрати. Ох, Чарли, это был просто восторг – вся эта воображаемая кампания. В точности то, против чего меня предостерегали врачи... Флотилия! Марафон!.. О Господи, что мы за болтуны.

– Из-за «Стрега», наверное. – Он потянулся за своим бокалом.

– Вот почему я тебя так люблю, – тихо произнесла она. – Ты такой же сумасшедший, как и я. – Она свернулась клубком. – Но гораздо более практичный: Чарли, как я тебя нашла?

– Двадцать раз в день спрашиваю себя об этом.

– С удовольствием родила бы тебе третью дочку. – Ее проказливые глаза прищурились. – Или еще пару мальчишек.

– Ты действительно сошла с ума.

Она немного помолчала, размышляя.

– Знаешь, я уже не жалею, что опять увидела Плам. Сейчас я не могу ничего с ним сделать. Но постараюсь. Ты правильно сказал, он ждет семьдесят пять лет. Подождет еще немного.

Октябрь

Глава 45

Мама, Николь, больше не навещала его в Бостоне. Она сняла коттедж на Багамах и поселилась там вместе с Банни и новорожденным, крепким малышом, названным Лео. Это и не китайское, и не французское имя, сказала Николь, но очень близко к Лао.

А Никки снял себе мрачную, чердачного типа квартирку, окнами на Чарльз-Ривер, где помещались только пишущая машинка, факс и несколько книг. Но его взбудораженные нервы не успокаивало ничто, даже полная изоляция от мира. Он не общался ни с отцом, ни с матерью, ни с Банни. Не снимал трубку телефона, не пользовался факсом. Это не нервный срыв, говорил себе Никки, скорее – пресыщение общением. Новые вопросы были бы повторением старых. Новые открытия – гибелью, разрушением всего достигнутого. Предложение отца, выбившее его из колеи несколько месяцев назад, все еще заставляло его проводить целые ночи без сна.

Ко всем прочим добавился новый вопрос, тоже угнетающий, – должен ли он жениться? Должен ли он учиться в Гарварде? Никки стоял у окна и смотрел, как осенний дождь превращает речную гладь в расплавленное, кипящее олово.

Должен ли он стать Номером Два для своего отца? Становится ли преступление вселенского размаха в силу своей грандиозности не преступным, а естественным в ландшафте конца двадцатого века?

Последний раз он видел Банни на Багамах, сразу после рождения Лео. Она сильно изменилась – из забавной, живой, сексуальной, озорной девчонки превратилась в застенчивого эльфа, ненамного старше, чем Лео. Никки считал, что жизнь в изоляции от мира очистила ее душу до эмбрионального уровня.

Но кто он такой, чтобы иронизировать по этому поводу? Разве он существо более высокой расы, чем она? На худой конец, она выполняет свой долг как мать – в то время как он увиливает от своего отцовского долга. Долг – подходящее слово? Может быть, роль? Ну конечно! Роль – это костюм, поза, голос, манеры. Без этих декораций не бывает ничего. Будь он настоящим отцом Лео, сопутствующие детали были бы налицо: он жил бы вместе с сыном и имел полезную работу, вместо того чтобы жить в Бостоне и заниматься бесполезным умствованием.

Он задумчиво смотрел вниз, на Чарльз-Ривер. Двухместная байдарка скользила волнам наперерез, оба гребца – в блестящих оранжевых пластиковых накидках. Все вместе было похоже на гигантское водяное насекомое, две головы – как два безумно выпученных глаза. Этот образ взволновал его. Новая личность Банни волновала его. Молчание отца волновало его. Собственная несостоятельность в журналистике волновала и подавляла его. Пренебрежение отцовской ролью волновало и вызывало острые приступы стыда, как будто занавес поднят, а он не помнит ни строчки.

Давным-давно отец попросил его принять решение. Он не повторит свою просьбу. Такая настойчивость не в его характере. Последняя отсрочка – это эссе, которое он отослал недавно, фактически – признание своей неспособности к действию.

"Дорогой отец.

Наступила Эра Неблагоразумия. Это продемонстрировала нам экономика еще задолго до кончины Человека Благоразумного, чьим девизом было: «Твоя мышеловка Должна быть самой лучшей – мир крадется к твоим дверям».

После второй мировой войны стало ясно, что чужую мышеловку можно украсть и этим проложить миру тропу к чужой двери.

Уговаривать слабоумных покупать никчемные лучшие мышеловки – только часть задач «масс медиа». Акции и облигации, книжки и столики для коктейлей, банк или церковь – здесь выбор, решение пока еще подвержены стихии капризов, причуд, случая и массового гипноза. Неблагоразумные Люди потеряли хватку, которой обладали их предшественники, четкое разграничение причины-следствия.

Ясно уже сейчас, что в Эру Неблагоразумия объектом каприза становятся даже рыночные силы. Управляемые компьютерами, вооруженные мониторами, они чутко реагируют на любую причуду. Бдительность брокерского оборудования позволяет роботам получать прибыль.

Но так не выигрывает никто – потому что потаенное, секретное знание остается внутри машины. Можно украсть его и свалить потерю на мелкого болвана-подручного – второе эпохальное воровство Эры Неблагоразумия.

По мере приближения двадцать первого века становится все очевидней, что хотя Третий мир просто стремится к выживанию, изолгавшийся Запад предпочитает питаться следствиями без причин.

P.S. Я понимаю, что это не похоже на обещание. Но здесь сформулированы вопросы, которые мне предстоит рассмотреть, прежде чем принять решение. Я стараюсь смотреть на вещи так, как ты меня учил, но мешает образование, полученное на Западе. У нас на Востоке такая свирепая нищета, что тревоги обитателей Запада кажутся на ее фоне детским хныканьем.

Я попробовал принять твою точку зрения на преступление. Возможно, ты удивишься, но я полностью согласен с тем, что преступление – это деяние, которое правительство нашло выгодным для себя запретить.

Преступная торговля наркотиками в Америке после второй мировой войны дает здесь каждому то, что он ищет: мафия получает непристойно прибыльную замену черному рынку, правительство – извинительные основания для снижения национальной свободы и уровня жизни, и так далее.

Таким образом, Соединенные Штаты Америки движутся к преобразованию в вооруженный лагерь по законам военного времени, в идеальное государство абсолютного контроля, которое Муссолини придумал в 1922 или 1923 году и назвал корпоративным государством. Американцы создают свой собственный вид фашизма.

Итак, по-прежнему позволяем государству называть преступления, как Адам называл животных. В этом контексте – кто я такой, отец, чтобы считать себя лучше любого другого?

Мне бы помогло назначение предельного срока. Весна? В это время года на Багамах чудесно. Я хотел бы назначить там встречу на высоком уровне – встречу трех Шанов, Лао, Ника и маленького Лео. Март? Я и так проторчал тут достаточно. Пусть будет март.

С любовью".

Глава 46

Брумтвейт мгновенно очнулся от полуденной дремы и рывком перебросил свое тело на другую половину кровати, словно кто-то кинул на него скорпиона.

На острове Палаван скорпионы водилась. А его малышка, Джозефина, достаточно игрива, чтобы изобрести новую забаву. Но не скорпиона в постель!

В целом животный мир Палавана был достаточно ядовит, но настоящую борьбу за выживание местным жителям приходилось вести против маленьких трубочек, соединенных со сплюснутыми жестянками, используемых для курения опиума.

Брумтвейт огляделся, обливаясь потом. Что его разбудило? Дурной сон? Неосознанная угроза? Он сел в кровати, мигая из-за пота, бегущего с бровей. Брумтвейт напряженно прислушивался, его жилистое тело била дрожь. Вентилятор на потолке не шумел. Он различил шум мотора джипа, приближавшийся, становившийся громче. Но здесь, на Палаване, это довольно распространенный звук. Вооруженные охранники постоянно патрулировали плантации, особенно сейчас, когда зелень так здорово разрослась. Вся вершина Палавана была укрыта зеленой шубой.

Брумтвейт выбрался из кровати и встал под холодный душ, отделенный от комнаты занавеской. Он был низкорослым, крепким, страшно волосатым в самых неподходящих местах, но лысым там, где это заметней всего, – на макушке. Покачивая головой, он дернул шнурок, и каскад тепловатых капель обрушился на него, освежая и успокаивая. После долгих лет, проведенных на Дальнем Востоке, Брумтвейт сохранил воробьиные, вороватые движения и повороты головы, типичные для настоящего кокни, круто замешанного, до мозга костей городского жителя.

Джип остановился перед его домиком. Брумтвейт выключил душ и растерся полотенцем. И сразу же услышал шаги на веранде.

– Брумтвейт? – позвал звучный голос лорда Хьюго Вейсмита Мэйса. – Эй старый смутьян! Вставай, вставай!

Завернувшись в купальную простыню, Брумтвейт подошел к решетчатой двери, сплетенной из прутьев.

– Ну и ну! Кто к нам пожаловал!

Он распахнул дверь. Вошел Мэйс, за ним следом – высокий молодой человек, очень симпатичный, приятно улыбнувшийся, перешагнул порог. На плече у него висела сумка цвета хаки, напоминавшая рюкзак.

– А, Джозефину вы выставили, – отметил англичанин. – Слишком жарко дремать вдвоем?

Брумтвейт ухмыльнулся:

– Представьте, до сих пор не нашел времени изжарить маленькую паршивку. Ужасная жадина. Хочет каждый день – не дает мне подремать после обеда.

Он подмигнул, невзначай скользнув глазами по новоприбывшему.

– Экспериментальный посев на северном плато взошел отлично, – сказал Мэйс. – Выглядит вдохновляюще.

– Наконец зацепили то, что нужно, – кивнул Брумтвейт. – Эти колумбийские трепачи навешали нам лапши на уши – разве нет? Вею эту чушь насчет температуры и влажности. А нужно одно – плодородная земля.

– И еще старые добрые премиальные, – добавил Мэйс. – На меня производит впечатление работа персонала, старина. Многовато рома, но они справляются, не так ли?

Мэйс повернулся к своему молодому спутнику.

– Наши рабочие руки – это заключенные из тюрем континента. Правительство с нашей помощью регулярно освобождает место в пенитенциарных учреждениях. Неисправимых преступников присылают к нам на кораблях. Вернее, присылали при Маркосе.

– А новое правительство? – спросил молодой человек с заметным американским акцентом.

– Эти пока еще не решили, как им с нами поступить. Остров у нас удаленный, труднодоступный. – Англичанин хмыкнул. – Думаю, они выжидают, пока мы упустим какого-нибудь беглеца.

– А как тут с болезнями джунглей?

– За все это время единственная пара рабочих рук потеряна нами из-за грубости охранников. Одного типа забили до смерти. Это не особенно сложно, если учесть, насколько они истощены. Жестоко, конечно, зато остальные получили урок. Это освобождает охрану от множества забот. Напоминание, кто здесь хозяин и кто – раб. – Он снова хмыкнул. – Да, я упоминал о беглецах. У нас их нет. Можно, конечно, допустить это теоретически...

– Не стоит, – отрезал Брумтвейт. – Но если найдется достаточный дурак, чтобы попытаться убежать, его сожрут акулы в Миндоро-Стрэйт.

– Если только у него нет друзей на грузовом судне, – вставил Мэйс и поморщился. – Многие из здешних заключенных политические. У всех политических есть друзья. Ну, в любом случае... – Он внезапно улыбнулся и взял беспечный тон: – Я говорит теоретически, и имел в виду: теоретически. Но никогда не вредно лишний раз задуматься: «Что, если...»

Брумтвейт с облегчением вздохнул.

– Я уже подумал было...

– Да, конечно, – перебил его Мэйс, – А теперь – познакомьтесь с нашим молодым гостем. Кевин – эмиссар из-за границы, приехавший с инспекцией... Брумтвейт, мы стали знамениты. Теперь ожидайте бригаду Би-би-си.

Управляющий и Кевин Риччи обменялись небрежным рукопожатием.

– Здесь и так достаточно оружия, – заметил Брумтвейт, покосившись на девятимиллиметровый браунинг в кобуре у Кевина. – Это что, выставочный образец НАТО?

– Какая у вас симпатичная, прохладная берлога. – Кевин невозмутимо обвел взглядом большую комнату с высоким потолком. На выступе карниза медленно вращался вентилятор. При такой жаре его ленивое движение все же создавало иллюзию прохлады, когда воздушная струя касалась влажной кожи.

– Кевин остановился по соседству с вами, в соседнем домике, – объявил Мэйс. – На одну ночь. Возможно, вы хотели бы распаковать вещи?

Молодой человек вежливо кивнул.

– Да, хотелось бы. Следующий коттедж?

– Шофер покажет вам.

– Отлично. Вещей у меня немного, один маленький сверток.

Кевин направился к выходу, но вдруг остановился.

– О, чуть не забыл, что прихватил домашний гостинец...

Он сунул руку в свой рюкзак и вытащил блестящий черный «тинкмэн».

– Вам нравится?

Брумтвейт взял в руки компьютер.

– Никогда не...

– Какой продуманный подарок, – перебил лорд Мэйс. – Скажите спасибо этому юному джентльмену, Брумтвейт.

– Да ну! – И Кевин вышел. Они проводили его глазами. В комнате воцарилось короткое, выразительное молчание. Полуденное солнце припекало уже не так свирепо; в зарослях неподалеку какая-то певчая птица разразилась трелями.

– Шо это за парень? – Брумтвейт заговорил, как положено настоящему кокни. – Шан открывает тута «Хилтон» или шо?

– Его прислала семья из Нью-Йорка, – понизив голос, объяснил Мэйс. – Те, с восточного побережья и Карибов. Мы сократили их перевозки, и они отчаянно взвыли. Сейчас началась большая перетасовка во всем мире, они теперь будут целиком зависеть от нас. И решили повесить нам на шею этого хулигана – очевидно, ему поручено выяснить, достойны ли мы доверия. Фамилия Риччи вам ни о чем не говорит?

– Не особо. А звать как?

– Зва-ать, – иронически протянул Мэйс, – Кевин. Конечно, – продолжал он, понизив голос, – газеты к вам не доходят.

– По подписке?..

– Прекратите, Брумтвейт. Колумбийцы занимаются самоуничтожением. Алчность и гордыня, как говорит Шан. Вам объясняли в школе, что есть гордыня? Разумеется, нет. У вас есть соображения, какой ценностью становится белый порошок с Палавана?

Брумтвейт ухмыльнулся, демонстрируя отсутствие правого клыка, и повертел в руках «тинкмэн».

– Давно хотел завести такую штуку. Я слышал, Шан их делает в Корее или еще где-то.

– В общем, наш юный друг не должен сообразить, какую яму вырыл для них Шан.

– А мы хто? Приют принцессы Анны для подкидышей?

– Представляйте себя кем угодно, старина, но юный Кевин не должен узнать, что Шан сейчас – производитель номер один белого порошка во всем мире.

Брумтвейт тихо присвистнул.

– А когда говорится «Шан», следует понимать – Палаван.

– У Шан Лао есть шестое чувство, благодаря которому он всегда знает точно, куда лучше вложить деньги. И в кого их вложить. Вы становитесь чертовски важной шишкой, грязный старый жулик Брумтвейт! – Мэйс переключил свое внимание на бутылку с темным местным ромом, стоявшем на шкафу. – Лед есть, старина?

Брумтвейт пошарил в старом морозильнике и достал подносик с кубиками льда и жестянку лимонного сока.

– Вам высокий бокал?

– Сделайте сразу еще порцию для нашего юного друга из Нью-Йорка. – Прищурив глаза, лорд Мэйс спросил: – Ну уступите ли вы ему на одну ночь Джозефину? Или она для него слишком маленькая?

– Только не Джозефину, ладно? Она чистоплотная девочка; а кто знает, где ваш Кевин последний раз снимал штаны? Я подберу ему отличную шлюху, настоящую профессионалку. Для гостеприимства ничего не жалко?

– Не жалко, по крайней мере, пока он на дюйм не отступит от условий договора.

Мэйс опустился в ветхое кресло и тяжело вздохнул. Он легонько помассировал лоб кончиками пальцев.

– Парень ничего не знает о расширении нашего дела на Палаване, – озабоченно пробормотал Мэйс. – Я показал ему кусочек плантаций и сказал, что это экспериментальная посадка. Завтра покажем третий участок, там вообще смотреть не на что. Главное – не подпускать его к седьмому и восьмому. Он не должен заподозрить, что тут выпускают еще что-то, кроме кокаина. Ладно. – Он перешел на сухой, деловитый тон: – Мы не деревенские примадонны, вроде этих колумбийских ослов. Мы деловые люди. Поэтому я хочу, чтобы за парнем хорошо следили. Он очень опасен. Если посчитаем необходимым, можно пойти на ликвидацию.

– Вы уверены?..

– Так распорядился Шан, который уже убедился, что этот парень умеет нарушать самые продуманные планы. Он говорит, что это прирожденный убийца. И знаете, что еще говорил Шан?

– Объяснил слово «алчность»?

Застывшее лицо Мэйса неожиданно расплылось в улыбке.

– Он разглагольствовал о философии. Это бывает, только когда он настроен очень серьезно. Мне вот что понравилось. Он сказал – на тщательно скошенной лужайке трава становится бархатистым зеленым ковром.

– Оч-чень поэтично.

– А потом вырастает одуванчик и нарушает совершенство. Вы знаете, как следует поступать с одуванчиками?

Улыбка Брумтвейта стала еще шире.

– Все понял, губернатор...

В решетчатую дверь постучал Кевин.

– Как раз вовремя! – отозвался англичанин. – Входите, присаживайтесь. Остыньте немного после дороги.

Кевин вошел, держа в руке свой «тинкмэн».

– Я принес свой на случай, если вам потребуется репетитор. Когда вернусь домой, непременно вышлю вам книжку с инструкцией.

– Замечательная мысль, правда, Брумтвейт? А где наши напитки?

Протягивая Кевину высокий бокал с темно-коричневой ромовой смесью, Брумтвейт объяснил:

– Это наш захолустный вариант дайкири.

Мэйс бокалом отсалютовал Кевину.

– С приездом, молодой человек! Добро пожаловать на Палаван! Это лишь крошечная провинция империи Шан Лао, но мы постараемся оказать прием, достойный такого гостя!

Глава 47

Девушку звали Айрис. Она была выше ростом, чем Джозефина, и, в отличие от местных добродушных простушек, обладала необычной, холодной красотой, лебединым изяществом, которое ценится высоко в этой части Тихого океана. Они с Кевином лежали рядышком на узкой кровати и смотрели на медленно вращающиеся под потолком лопасти вентилятора.

Кевин сразу же догадался, что это профессионалка. Не потому, что она оказалась более опытной в постели, чем можно было ожидать от местной девушки, а из-за ее духов. Это был дразнящий городской аромат, наполовину мускусный, наполовину сандаловый, и такой... непреднамеренный, словно ее кожа постоянно издает этот резкий соблазнительный запах. Кевин знал эту уловку проституток. Айрис выпила несколько капель духов. Теперь в течение ночи все выделения ее тела будут иметь тот же запах. Если б она вспотела, каждая капля ее пота пахла бы мускусом и сандаловым деревом. Куда бы он ни целовал ее тонкое гладкое тело, он чувствовал во рту этот запах.

В изысканном аромате сандала есть горьковатая нотка осени, отзвук костра из душистых дров, собранных в старом лесу. Этот аромат умирания, запах церковных курений, и еще – снега и льда, следующих за осенью, погребальный, как дыхание мавзолея.

К полуночи Айрис полностью его вымотала. Позволить ей еще раз взобраться на него было все равно что отдаться египетской мумии, окутанной слоями истлевших льняных покрывал, высушенной столетней жаждой. Кевин чувствовал себя слегка пристыженным. Ни одна шлюха до сих пор не доводила его до такого изнеможения.

Он вывернулся из ее объятий, встал около кровати и приятно улыбнулся.

– Спокойной ночи, Айрис.

Он достал из бумажника пятидесятидолларовую купюру и протянул девушке, еще раз с недоумением оглядев ее траурную красоту.

– Спокойной ночи.

При свете догорающей свечки он увидел, как ее длинные, египетские глаза удивленно расширились.

– Это слишком много. – Она облизала губы, мелькнул острый язычок, как змеиное жало.

– Немного, если ты уйдешь прямо сейчас.

– Я перестаралась?

– Да нет. – Он смотрел на девушку так, словно видел ее в первый раз. – Просто... меня одолевают... заковыристые мысли насчет тебя.

– Я умею заковыристые штуки, – приободрилась Айрис.

– Я имел в виду, в мыслях заковыристые. Брат как-то произнес при мне слово... Не могу вспомнить. Кажется, некрофилия.

– Я сумею все, что ты захочешь.

Он взял со спинки стула ее короткое цветастое платье и набросил поверх лица и тонкого, душистого тела. Потом всунул банкноту между маленькими грудями.

– Тебе никто не говорил раньше, что ты похожа на привидение?

– Давай попробуем заковыристо, с привидением, как захочешь. Только не выгоняй меня.

Мольба эхом отозвалась в его голове. Перед глазами, как вспышка, пронеслась простенькая история ее жизни.

– Adios. Buenos noches[65].

Айрис захихикала:

– Я не говорю по-испански.

Он подхватил ее на руки и поставил на пол около решетчатой двери.

– Исчезни, верная служанка, прощай.

Полчаса Кевин выжидал, прислушиваясь к ночным шорохам и размышляя о своей странной реакции на Айрис. Она была порождением этих джунглей, и окутывавшая ее аура напоминала о жизни, которой никто не согласился бы жить, имея выбор... Он пожал плечами. Сколько раз терзали ее гладкое тело, ее нежную кожу ради извращенного удовольствия видеть бегущую кровь? У Айрис была та утонченная красота, которая побуждает мужчин мучить, насиловать, бить. Кевин помотал головой, отгоняя наваждение. Тишина. Ни птичьих голосов, ни шороха листьев.

Вход на плантации наверняка запирают после заката. В такое позднее время джипы уже не патрулируют окрестности. Но вполне возможно, что Айрис уже отрапортовала о происшествии своему начальству или кто там ее прислал. Шлюхи умеют хранить верность, вопрос только – кому. Она оставалась с ним около трех часов. Достаточно честно. Но, возможно, от нее потребовали, чтобы она продержала его в постели всю ночь. Но никакая уважающая себя шлюха не признается, что ее выставили, – наоборот, три оргазма – на табло для счета очков!..

Кевин про себя молился, чтобы в домике оказался второй вход. Переднюю дверь и три зарешеченных окна просто держать под наблюдением даже ночью. Вместо четвертой стены в комнате была холщовая занавеска, отгораживающая душевую. Кевин тихо подошел к занавеске. Орел или решка?

В душевую был ход снаружи. Человек, уставший, грязный и потный после работы, мог вымыться и освежиться, прежде чем заходить в свое жилище. Итак, второй вход. Великолепно.

В час ночи Кевин распаковал свой рюкзак, отбрасывая в сторону грязную одежду, скопившуюся в дороге. «Тинкмэн» он упаковал снова. Тот экземпляр, который он подарил Брумтвейту, был специально адаптирован для работы в качестве передатчика. Над этим потрудился один из специалистов по компьютерам из фирмы Эль Профессоре. Все «тинкмэны» с такой программой отлично работали на дистанции около двух километров. Так что из разговора лорда Мэйса с Брумтвейтом в соседней хижине Кевин почерпнул много полезного для себя.

Участки семь и восемь ему не собирались показывать, не так ли?

В час пятнадцать он тихо выскользнул из домика и направился к баракам, которые успел разглядеть с вертолета по дороге на остров. Если, как Мэйс пытался убедить его, Палаван – просто зона экспериментальных посадок, то такие массивные сооружения не вписываются в картину. Они построены для каких-то Других целей, принципиально отличных от того, что может себе представить Чио Итало. Кевин успел с воздуха заметить и другие строения, в том числе барак, в котором держали заключенных, два крепких дома, где жили охранники, и похожее на пагоду бунгало, окруженное садом, скорее всего – больница.

Что же представляют из себя номера семь и восемь? В том бараке, который ему разрешили осмотреть, была обычная техника для измельчения листа коки и смешивания с другими компонентами, а также перегонки в конечный продукт: белые кристаллики кокаина гидрохлорида, почитаемого знатоками.

Мэйс, гнусный извращенец, приложил руку к неприятностям в Колумбии. Белая дрянь что-то ломает в голове. Из-за кокаина человек чувствует себя непобедимо сильным, и все, что он делает – правильно, правильно, правильно! Не важно – что, не важно – кого, но он победит!..

К двум часам Кевин проинспектировал большую часть бараков, и, насколько он понимал, Палаван мог обеспечить всех страждущих Западного полушария с такой скоростью, с какой будет производиться доставка. И не только кокаином. Он обнаружил в одном из бараков отличную лабораторию по изготовлению крэка, делали здесь и «лунный камень» – новинку наркобизнеса, смесь героина с крэком, самый действенный наркотик в истории. Все, что пожелаете, к вашим услугам на Палаване!

Кевин передвигался перебежками, застывая на месте каждый раз, когда луна выходила из-за облаков. Бледный полукруг обеспечивал его необходимым количеством света. И часовых тоже, вероятно. Но тишина казалась убедительной. Видимо, никто не патрулировал эту зону по ночам. Охраны требовали не бараки, а трудившиеся там заключенные.

По маленькой тропинке Кевин подошел к естественным зарослям, остаткам джунглей, выжившим, несмотря на то, что весь хребет горы был засеян кокой. Маленькая роща из тонких деревьев укрывала от посторонних глаз два барака. Когда луна вышла из-за облаков, Кевин разглядел двадцатифутовую изгородь, окружавшую расчищенную площадку. Ворота ограды запирались на три засова, каждый с отдельным стальным замком. Дикарские изгибы колючей проволоки венчали изгородь. У Кевина пересохло во рту. Он облизал губы и снова почувствовал вкус Айрис.

Теперь он пожалел о грязной майке и шортах, брошенных в коттедже. Ему нужна была какая-то другая одежда, чтобы пролезть через ограждение. Когда в очередной раз выглянула луна, он осмотрел изгородь в поисках признаков электрификации или системы сигнализации. Но эти новомодные ухищрения не пользовались популярностью на задворках мира.

Присмотревшись, он заметил зазор между двумя витками колючей проволоки – зияющую прореху в несколько футов шириной. Видимо, кто-то экономный оставил эту дыру, чтобы не начинать новый рулон проволоки из-за жалкой пары футов.

В два тридцать Кевин уже осматривал бараки семь и восемь. Но суть дела ускользнула от него. Действительно, здесь не было машин для измельчения листа коки и выпаривания активных компонентов. Просто лаборатория с расставленными вдоль стен тяжелыми стеклянными бутылями и стальными цилиндрами.

В школе и колледже Керри отдувался за двоих. Кевину оставалось только тихо прошмыгнуть мимо преподавателя, пока брат отчитывался за его домашние задания. Никогда раньше ему не приходилось жалеть о своей избыточной ловкости. А теперь Кевин-ловкач тупо смотрел на этикетки бутылей с жуткими, зубодробительными названиями – примерно такими, какие отбарабанивал на экзамене по химии Керри, в два захода, разумеется.

Кевин шевелил губами, читая надписи на бутылях. Губы стали сухими, как бумага, он облизнул их и снова почувствовал едкое сочетание сандала и мускуса, обжигающее вкусовые сосочки.

Он решил записать все названия в свой «тинкмэн», только сначала все зашифровать в промежуточном блоке. Потом он поставит другую программную карту и снова сможет использовать его как записную книжку. Но в темноте, без справочника? Может, попробовать запомнить названия? Диметиламин. Фосфорид хлорид. Содиум цианид. Этил алкоголь. Два последние – о'кей, это он уже слышал. Но первые два... Ди. Метил. Амин. О'кей. Фосфо...

Очередь из «АК-47» разорвала тишину. У Кевина шею и плечи стянула гусиная кожа. Он молниеносно бросился на пол между двумя деревянными ящиками. Над дверным проемом мелькнула тень – там что-то шевельнулось, коротенькое, похожее на человека. Кевин пытался вытащить из кобуры свой браунинг. Из-за навинченного на ствол четырехдюймового глушителя браунинг зацепился за что-то, и он никак не мог вытащить его из кобуры. Как бы не пришлось вступать в игру с пустыми руками, подумал Кевин.

Облака разошлись, и светлый диск луны ярко выделил силуэт человека в дверях, поднимающего автомат.

Обливаясь потом, Кевин все же выдернул браунинг из кобуры. Бесшумное, осторожное движение – заметил ли его вошедший?

Человек в дверях вскинул автомат на плечо и прицелился. Отличная интуиция. Он не мог видеть Кевина, но что-то почувствовал...

Первый выстрел из браунинга попал в лоб Гарри Брумтвейта, второй, когда тот падал, – в грудь. После двух выстрелов глупо было бы надеяться на глушитель. Каждый последующий будет громче предыдущего. Но в конце концов, самые важные выстрелы были тихими. Кевин в первый раз убивал после Корлеоне. И ничего особенного не чувствовал. Обычная работа. И этот тропический остров с буйной растительностью и рассеянной в воздухе влагой не особенно напоминал выжженную солнцем горную сицилийскую деревушку, где кто-то, возможно – невидимый Молло, собирал сейчас кусочки, на которые рассыпалось местное «общество чести».

Ди. Метил. Амин.

Он двинулся в обход деревянного прилавка, мимо поверженного врага. Осмотревшись только, чтобы подобрать «АК-47» – кто знает, что за ночь предстоит? – Кевин выскользнул из седьмого барака. Брумтвейт оставил ворота открытыми.

Не очень хорошо – прикончить гостеприимного хозяина в первую же ночь. Определенно, это нарушение этикета. Кевин тихо присвистнул, напряженно оглядывая окрестности: не шевельнется ли кто в темноте. Он сделал долгий, осторожный вдох. Воздух отдавал мавзолеем. Он стиснул челюсти. Теперь все становится проще. Лорд Мэйс не произвел на него впечатления настоящего военного капо. Болтливый похотливый слизняк. Настоящий военный капо лежит в луже собственной крови в бараке номер семь. У Мэйса кишка тонка, чтобы правильно организовать поиски Кевина. И, по крайней мере, не ночью. Теперь от него требуется одно – благополучно перебраться через хребет.

* * *

Керри Ричардс приехал в Ричланд-Тауэр очень рано, задолго до появления служащих. Он подошел к окну и посмотрел вниз, на город, нежащийся под золотыми солнечными лучами. Красивая картина, приводящая в восторг Кевина.

Сегодняшняя ночь была для него тревожной. Ему приснился Кевин, испуганный, с искаженным страхом, умоляющим лицом. Учитывая, какой образ жизни вел братец, удивительно, что телепатические посылы беспокоили Керри не слишком часто. Но на этот раз Кевин, должно быть, в изрядной передряге. Керри так и не смог заснуть до утра.

В шесть часов, стараясь не разбудить Уинфилд, он выбрался из постели. Прошлым вечером он вел себя не особенно внимательно по отношению к ней. Его давно уже беспокоило затянувшееся отсутствие и молчание Кева. А делиться этим с Уинфилд ему не хотелось. У нее хватает собственных проблем, и она никогда не пыталась взвалить их на него.

Он тихо оделся, вышел из дома и спустился на станцию подземки. У стен дремали бездомные, воздух пропитался застарелым запахом прогорклого жира, дешевого крепкого вина и босых грязных ног.

– Суета, – прокаркал потрепанный старик, сидевший на бетонном полу в нескольких шагах от Керри. – Все суета...

В утренней тишине его надтреснутому голосу вторило эхо. У старика не было ни зубов, ни обуви, ни пальто, – одеждой ему служила какая-то рифленая коробка из картона, обернутая вокруг тела. Глаза, обведенные грязными кругами и морщинами, смотрели ввысь с цементного пола, немигающие, безжалостные.

– Все суета.

Услышав шум приближающегося поезда, Керри бросил на пол перед стариком долларовую банкноту, подношение сивилле из картонной пещеры.

– Как пройдет день? – спросил старика Керри.

– У меня? Или у тебя?

Поезд уже остановился у платформы, слишком набитый для такого раннего часа. У Керри появилось неясное чувство, что мир пытается передать ему какое-то сообщение. Но какое?

Сидя за своим рабочим столом, Керри щелкнул включателем маленького японского цветного телевизора.

– ...сорок три погибших, в том числе шестнадцать детей. Тем временем в Нью-Джерси...

Он выключил звук и сидел, уставившись тупо на диктора, едва шевелившего губами, выплескивая на телезрителей поток жутких новостей. Он выглядел ухоженным, бойким, цепкие глаза возбужденно поблескивали... Все суета. На экране мелькнули улицы Бейрута, подвергшиеся бомбардировке. Женщина с неподвижным, остановившимся взглядом прижимала к себе ребенка, из пухлой шейки струилась кровь.

Керри боролся с желанием позвонить Уинфилд. Их отношения – это не просто сексуальный спарринг, к тому же ум у нее гораздо круче, чем у него. Но Керри догадывался, что любой полученный от нее совет относительно Кева вряд ли придется ему по вкусу.

Он снова уставился на экран – как раз вовремя, чтобы увидеть худое, красивое лицо того агента ФБР, с которым он имел неосторожность вступить в спор на семинаре в прошлом году. Керри снова включил звук.

– ...Кохен, сорока четырех лет. Дежурный врач Рузвельтовского госпиталя сообщил представителю «Новостей» седьмого канала, что во время неожиданного сердечного приступа Кохен находился за рулем автомобиля. Машина, пересекавшая Джордж Вашингтон-Бридж, перевалилась за ограждение и ушла на сорок футов в воду.

Новая картинка – при свете прожекторов кран вытаскивает машину из свинцово-серой воды. Диктор продолжал:

– Пока мы не получили никаких комментариев от ФБР. На Аляске этим утром...

Керри выключил телевизор.

Могла ли гибель Кохена держать его в напряжении всю ночь? Но ведь на него смотрел Кевин, а не Кохен! А может быть, человек из сна был он сам, умолявший избавить его от Кохена?..

* * *

В четыре утра сержант Айзендонк обнаружил труп Брумтвейта. Айзендонк и второй сержант, Ван дер Мерв, были на особом положении среди охранников, оба – бывшие палачи из BOSS, южноафриканских террористических соединений, оба – кокаинисты, из-за чего и погорели в армии, очень щепетильной в отношении людей, которым поручена карательная миссия.

Под командой Брумтвейта и капрала Ле Клерка они набрали взвод охранников – две дюжины дезертиров из Иностранного легиона, отличившихся в Индокитае. Как успел заметить Кевин, охранники жили в двух кирпичных домах, рядом с посадочной площадкой для вертолетов. Чуть выше находилось здание, которое Кевин ошибочно принял за больницу – утопающее в зелени бунгало-пагода. Это был бордель, управляемый толстухой Анжеликой, шестидесятилетней «мадам» из Сайгона. У нее работало с полной отдачей пять девок, из которых только одна – Айрис – была по-настоящему миловидной.

Айзендонк, мозги которого были нафаршированы совершенно бесполезной строевой чушью, при виде трупа Брумтвейта все-таки сообразил, что нужно дать сигнал тревоги. Он включил сирену и разбудил этим лорда Мэйса. Англичанин проснулся в очень неважном расположении духа из-за избытка плохого рома и отсутствия опиума.

К пяти утра над горизонтом начало подниматься солнце. Птицы приветствовали его сериями трелей и подражаний звукам сирены. Мэйс в сопровождении охранников вошел в строение номер семь, как на импровизированную траурную церемонию в честь человека, которому он симпатизировал.

– Этот Риччи – убийца, – произнес лорд Мэйс, – все карты у нас на руках, потому что мы контролируем транспорт. Если в течение часа мы его не возьмем, значит, вы толпа безнадежных идиотов. Вперед.

Сержант Айзендонк нахмурился. Крепкое выражение англичанина должно было расшевелить людей, это правильно. Он скомандовал:

– Все, кто слева от меня, – построиться! Сержант Ван дер Мерв поведет вас на север. Остальных я беру с собой на юг. Разойдись!

Взревел мотор джипа. Вертолет над головой у солдат начал серию рекогносцировочных разворотов. Капрал Ле Клерк, оставшийся в лагере присматривать за заключенными и дежурить в рубке, один пошел к баракам.

Это был чудаковатый старик, жилистый и худой, с серо-стальными усами, сходившимися с длинными баками. При виде этого старого чудака заключенные тряслись от страха. Для Ле Клерка они были постоянным объектом издевательств, поиска новых острых ощущений. В восемнадцать лет Ле Клерк разработал в Дьенбьенфу способ свежевать людей живьем, небольшими участками кожи, тут же поливая спиртом свежие лохмотья мяса. Ему нравилось, когда голоса истязаемых звучали в тембре сопрано. Когда репортеры добрались до ободранных трупов, гниющих под живым покрывалом из мух, в Париже распорядились объявить Ле Клерка главным виновником всех допущенных «злоупотреблений властью». Ле Клерк не возражал против присвоения ему патента на чудовищное изобретение, но в дополнение к тому его посадили в тюрьму. Отсидев шесть недель, он ухитрился бежать, и с тех пор бродил по Дальнему Востоку в поисках безнаказанного способа удовлетворения своих необычных потребностей.

Выложив на стол рядом с собой пачку сигарет и откупорив бутылку пива, Ле Клерк включил рацию.

Заговорил пилот, вертолета:

– Говорит Фаноль. Кто на базе? Ле Клерк?

– C'est moi.[66]

Ле Клерк услышал, как группа охранников с хохотом протопала по направлению к борделю. Раздался женский визг. Смех. Звук разбившейся об пол бутылки и сдвигаемой мебели. Быстрые, грубые поиски. Взвод прошагал дальше.

Если б только, мечтал Ле Клерк, одна из шлюх вышла из повиновения и Брумтвейт приказал проучить ее... От возбуждения у него затвердели усы. Нежная женская кожа, ее легко сдирать сантиметр за сантиметром, глядя в лицо, превратившееся в маску безумия... Но старый грязный проходимец мертв. И даже своей смертью причиняет неприятности. Типичный англичанин.

– Капрал?

Он повернулся, не вставая со стула. Это была одна из девок Анжелики, по имени Айрис. Ему не нравились костлявые шлюхи. Сиськи как у подростка. Ее изящно подведенные карандашом брови изгибались и были соединены в одну непрерывную линию. Это напомнило Ле Клерку настенную роспись в дорогом каирском борделе.

– Кто позволил тебе сюда заходить?

Сладостный, обволакивающий аромат исходил от ее тела – не то парфюмерный, не то ее собственный. Она протянула капралу бутылку пива.

– Анжелика подумала, вам скучно...

Смягчаясь, Ле Клерк потянулся за бутылкой. Когда он повернулся, чтобы поставить ее рядом с начатой, в комнату шагнул американец, держа нацеленный в живот Ле Клерка пистолет. Он сделал шаг вперед и сунул ствол браунинга в рот Ле Клерку. Кровь брызнула из придавленной тяжелым пистолетом нижней губы. Кевин свободной рукой вытащил кольт сорок пятого калибра из кобуры Ле Клерка, потянулся вперед и выключил радиопередатчик.

– Слушай хорошенько, – произнес он очень тихо, наклонивший к Ле Клерку. – Я очень нервный. Любая чепуха может заставить меня нажать на спусковой крючок. Ты видел когда-нибудь дырки от пуль девятого калибра? Докажи мне, что у тебя есть мозги, иначе мне придется раздробить тебе башку, чтобы увидеть их своими глазами.

Ле Клерк вытаращил глаза, но не от испуга. Если бы можно было проанализировать его ощущения, вероятно, оказалось бы, что он испытывает извращенное сексуальное удовольствие, подвергаясь насилию. Он кивнул – очень, очень осторожно, в знак готовности к сотрудничеству. Вытаскивая из его разинутого рта браунинг, Кевин звонко щелкнул металлом по зубам.

– Позови пилота. Пусть приземлится и зайдет в рубку. Сейчас.

Из разбитой губы Ле Клерка сочилась кровь. Она стекала по усам и капала с франтовато изогнутых кончиков.

Француз промакнул губу скомканной салфеткой и включил передатчик.

– Фаноль, спускайтесь. Явитесь ко мне.

– Принято.

Кевин выключил передатчик, приставил сбоку к подбородку Ле Клерка пистолет и легонько толкнул.

– Подойди ко входу.

Проходя мимо Айрис, Ле Клерк бросил на нее свирепый взгляд.

– Предательница.

– Она такой же заложник, как и ты, – вмешался Кевин. – Я заставил ее спрятать меня в своем бунгало.

Косой взгляд Ле Клерка показывал, что эти объяснения не кажутся ему убедительными. Небо над расчищенным участком, с выложенным белыми камнями ориентировочным знаком в виде буквы "X", разорвал рев вертолета. Пыль начала носиться в воздухе.

Кевин стоял позади Ле Клерка, прижимая к его почкам пистолет. Как только пилот выключил мотор, шум прекратился. Молча они смотрели на приближающегося пилота. Сама природа возбуждения такова, что оно продлевает ожидание. Пилот шел обычным шагом, но Кевину казалось, что он едва ползет.

Как только пилот вошел в рубку, Кевин захлопнул Дверь.

– Надень на него наручники, – скомандовал он Ле Клерку.

– Ты... – Глаза Фаноля расширились. – Ты американец!

– Какая наблюдательность, – процедил Кевин, следя за тем, как Ле Клерк приковывает своего товарища к тяжелому металлическому креслу. Состояние нервов Ле Клерка было ненадежным – его слишком сильно пугали, слишком много приказывали. В любую минуту он мог выкинуть какой-нибудь фортель.

– Теперь Айрис, – приказал Кевин.

– Наручников больше нет.

– Веревкой.

– Она там, в ящике, – показал Ле Клерк. Его глаза помутнели, как грязная вода. Его тело, сама поза без слов молили: «скажи да». Глаза показались опасно пустыми, камни в сырой глине.

– Ладно, возьми в ящике.

Айрис потом сказала Кевину, что все происходило так медленно, будто она накурилась марихуаны. Ле Клерк подошел к шкафу, выдвинул ящик, сунул внутрь руку... Когда он повернулся к Кевину, в его руке была не веревка, а «ингрэм» без глушителя. Короткое дуло уставилось на Кевина, как свиной пятачок. Браунинг в руке Кевина резко дернулся назад, и дырка размером с эйзенхауэровский доллар открылась в горле Ле Клерка. Сильная струя крови из пробитой артерии пульсировала, как причудливый фонтан.

Пилот вскрикнул от испуга.

– А я – нет, – сказала потом Айрис. – Я ни минуты не боялась, потому что знала: ты меня защитишь.

Они с Кевином помчались к вертолету. Кевин запустил мотор, мощные лопасти завертелись. Вертолет затрясся. Неподалеку взвыл мотор джипа – все ближе, все громче. Треск винтовочного выстрела прорезал гул лопастей. Кевин рванул вперед рукоятку, и вертолет взмыл в небо, как мыльный пузырь, подхваченный потоком теплого воздуха.

– Как здорово! – тоненько пропищала Айрис.

За секунду они взмыли на тысячу футов над островом и понеслись на юго-восток.

– В моем рюкзаке, – перекрикивая шум мотора, попросил Кевин, – должна быть черная коробочка – найди ее.

Айрис достала «тинкмэн» и протянула Кевину. На такой высоте возможности маленького компьютера сильно ограничены. Нужно добраться хотя бы до Брунея. Он знаком с одним экспортером, сотрудничающим с «Ричланд-ойл».

– Айрис, ты умеешь читать или писать?

Она напряженно выпрямилась, обдавая Кевина ароматом духов.

– И то, и другое, – гордо произнесла она. Гротескно подведенные глаза и брови придавали ей вид маленькой девочки, поигравшей маминой косметикой.

– Найди карандаш и кусок бумаги, – скомандовал Кевин, – и запиши вот что... – Одним глазом он следил за спидометром и альтиметром, другим – за проносившейся внизу береговой линией. – Содиум цианид, – продиктовал он по буквам, – этил алкоголь. Есть? Отлично. Следующее слово... – Капля пота скатилась с его лба и упала на клочок бумаги, на котором писала Айрис. – Слово... э... Ди. Есть? Метил. Амин. Фосфорид. Ха! Надо же. Хлорид. Айрис, – продолжил он, – когда девушка нацарапала последнее слово, – сколько держится запах твоих духов?

– Дня три, Кевин.

– Ты можешь дать мне обещание?

– Любое, Кевин.

– Никогда больше не пей духи, ладно?

– Но джентльменам это страшно нравится!

– А меня убивает.

Кевин прищурился, всматриваясь в береговую линию Брунея внизу. Он прикончил двоих ради слов, которые записала Айрис. И, между прочим, сама она теперь у него на шее, пока он не придумает, что с ней делать дальше. Может, Винс подберет местечко для такой экзотической красотки?

Глава 48

Когда катер входил в гавань, резкий бриз покрыл воду рябью, мощное судно начало покачиваться на волнах. Шан Лао, издавна отличный моряк, не обращал внимания на качку. Лорд Хьюго, прислонившийся к борту, чувствовал, как съеденный им скудный завтрак начинает подниматься по пищеводу.

Совместный бизнес с китайцами с континента всегда был довольно трудным делом. Но работа с представителями китайской общины Тайваня, обремененной избытком предприимчивости и патриотизма, была еще труднее.

Честно говоря, причиной всех сложностей была алчность. Континентальный Китай, раскинувшийся на просторах Азии от границ Советского Союза до Японского моря, открывал возможности, которыми не смог бы пренебречь ни один капиталист, а тем более – объединение ведущих бизнесменов Тайваня, Сингапура, Бангкока и Токио.

Проблема номер один: какой валютой будет расплачиваться Китай за предлагаемое товарное изобилие? Естественно, не собственной. В этом корень зла. Проблема вторая: какой из китайских городов станет клапаном, через который потечет богатство? Или место нужно выбрать в Гонконге, которому вскоре предстоит присоединение к материнскому телу?

Полдюжины ведущих финансово-промышленных гигантов наполнили континентальный Китай миазмами непреходящей свирепой военной горячки. Решения первой проблемы не смог найти никто – кроме Шана, еще раз доказавшего свое право возглавить эту шайку.

Решение вызрело обычным для Шана образом – после долгого обхаживания китайских лидеров самого высокого ранга, но без обычных конвертов, набитых купюрами по десять тысяч иен. Одна из компаний Шана, «Топп-электроник», была полностью переоборудована для производства тех видов техники, в которых нуждался Китай. Так как правительство задыхалось из-за недостатка средств связи, любой политический лидер, имевший налаженные коммуникации с отдаленными районами, мог угрожать сообщникам в Политбюро и рассчитывать на поддержку армии.

Выпускаемые «Топп» теле– и радиоприборы, радарные станции, дешевые передатчики с ограниченным отбором каналов и другие средства связи, выпущенные по технологии, украденной у самых респектабельных японских фирм, позволяли амбициозным политическим лидерам заглушить все в радио– и телеэфире, кроме собственных сообщений.

Но – твердая валюта для расчета за роскошь не слышать никаких голосов, кроме собственного? Вот тут Шан обнаружил свой редкостный дар, можно сказать – гениальность. В отличие от других предпринимателей, флиртовавших с Китаем, он не предлагал долгосрочных займов, по которым с ним расплачивались бы его же собственными деньгами. Он предложил пойти по пути Латинской Америки, некоторые страны которой давно обеспечивают «крышу» мощным наркосиндикатам, получая за это астрономическую прибыль. Но если уж выходить за рамки общепринятой деловой этики, не стоит ограничивать запреты, нарушение которых сулит сокрушительно высокие доходы.

Яхта, на которой должна была состояться встреча, принадлежала президенту английского консорциума, учившемуся вместе с лордом Хьюго Вейсмитом Мэйсом в школе, воспитанники которой держаться друг за дружку. Знакомый Мэйса был слишком важной персоной, чтобы рискнуть встретиться с Шаном без Мэйса. С другой стороны, Шан пока не видел, как использовать его в своих интересах.

Он вызвал Мэйса с Палавана среди ночи, в разгар большой суматохи на острове. Мэйс прибыл такой смятенный, что Шан не стал тратить время на выяснение всех обстоятельств и ограничился коротким обменом репликами на катере, который должен был доставить их на яхту.

– Не считая Брумтвейта, все в порядке. Производство не пострадало.

– Я предупреждал вас. Это необычный молодой человек.

– Я выполнил все распоряжения...

Шан покосился на матросов, напоминая Мэйсу о неуместности пространных объяснений в присутствии посторонних.

На борту яхты их поджидали три эмиссара с континента, прибывшие под покровом темноты. По сложным политическим соображениям, их не должны были видеть в обществе иностранного предпринимателя. Позиция континента формулировалась однозначно: играем только на своем поле. Но у Шана были основания надеяться, что в конце концов он собьет коктейль, в рецепте которого никому, кроме него, не разобраться. Рынок будет принадлежать Шан Лао!

Его рынок – это миллиард китайцев. Живущие на континенте или в диаспоре, этнические китайцы рассеяны по всему миру. Грубо говоря, каждый четвертый на земном шаре – китаец.

Чио Итало распорядился звонить ему через каждый час, если потребуется.

– Моя линия всегда свободна, – повторил он своему доверенному сотруднику. – В моем возрасте три утра – все равно что полдень.

Когда раздался звонок из Брунея, в Манхэттене было пять утра, а в Брунее – еще прошлый день. Но Итало всегда пренебрегал такими тонкостями. Уже в этот ранний час у него был посетитель – представительный, безупречно одетый мужчина, державший в руке резной мундштук со вставленной в него сигаретой. Время от времени он затягивался, хотя не потрудился зажечь свою сигарету.

– Игги, – продолжал Итало, – мой кретин нипоти, Чарли, воображает, что заставит меня поститься. Он перевел на мое имя дюжину компаний.

– Что в этом плохого?

– Это не пло... – И тут звякнул телефон.

– Что?.. Бруней? Кевин? – тревожно заговорил Итало.

– Scusi, Don Italo. Sono Renzo Capra. Ricordi?[67]

– Кевин, говори же!..

– Дон Итало, это Ренцо Капра. Я представитель «Ричланд» в Брунее.

– А! Ренцо! Mi scusi. Кевин Риччи у тебя?

– Нет, purtroppo[68]. Его вертолет разбился над морем, они с девушкой едва спаслись. Пришлось положить обоих в частную клинику, у них инфекция в легких.

– Кевин?.. В больнице?..

– Но с ними все будет в порядке, дон Итало. Даю вам слово, он на ногах и...

– Stai zito[69], Ренцо! – Голос Итало задрожал от бессильной ярости. Он посмотрел на своего посетителя через стол, и его лицо и плечи передернуло, словно нервным тиком. Что может поделать человек, находясь на расстоянии в десятки тысяч миль, говорил взгляд Итало. – Его нужно перевезти из больницы, Ренцо. Понимаешь? Немедленно. Сию минуту!

– Он просил передать вам...

– Я хочу, чтобы ты немедленно забрал его к себе домой! Понимаешь? Чтобы он находился под твоей крышей!

– Будет сделано, дон Итало. А девушка?

– Что за девушка?

– Э... не важно. Дон Итало, у вас есть под руками карандаш?

– Быстро диктуй. Потом – бегом! Перевези мальчика в безопасное место.

– Si, claro sicuro[70]. Вы приготовили карандаш?

– Говори, – загремел Итало.

– Д, И, – читал Капра, – М, Е, Т...

– П-подожди, черт возьми!..

Когда Ренцо Капра продиктовал все слова, Чио нагнулся вперед, крепко сжимая трубку.

– Ренцо, stai attenti[71]. Забирай мальчика под свою крышу. Позвони мне, как только перевезешь его. Организуй ему лечение. Если ты не позвонишь мне в течение часа, ты конченый человек.

– Не беспокойтесь, дон Итало.

– Ренцо, что мне делать с этой химией?

– Он сказал, покажите это Керри.

Итало повесил трубку и поднял глаза на своего гостя.

– Ты слышал? Такой ужас. Такой идиотизм – положить моего племянника в больницу, где любой мерзавец в три счета прихлопнет его, как муху!.. – Итало осекся. – Игги, не прими мои слова близко к сердцу. Ты же понимаешь, что такого мастера, как ты, я не ставлю в один ряд с бездарными мясниками...

Представительный, хорошо одетый мужчина кивнул.

– Судя по тому, что я слышал насчет Корлеоне, твой нипоти – молодец. Тем не менее, – добавил он с забавным английским акцентом, – разделяю твои опасения насчет больницы. Ты прав, что хочешь спрятать мальчика в надежном месте. Слишком много народу погибло на деревенской площади в Корлеоне.

– Я много думал об этой истории, – признался Итало. – Как ухитрились два мальчика в самом сердце вражеского лагеря, где их мать держали заложницей, сделать... то, что они сделали?

Гость изящно пожал плечами, словно отсылая его к Всевышнему, воля которого, как всегда, неисповедима.

– Думаю, одна-две мысли у тебя есть, дорогой старый друг.

Улыбка Итало была кривой, словно ящерица, торопящаяся скрыться из виду.

– Одна есть, – согласился он. – И очень забавная.

Человек с незажженной сигаретой вывел мундштуком заглавное "М" на столе. Улыбка Итало мелькнула еще раз – и все, ящерица ускользнула.

– Ты знаешь этого Молло?

– Он был камешком в ботинке у дона Лукки.

Тяжелый вздох вырвался из сжатых губ дона Итало.

– И еще вертопрах Чарли, – произнес он низким, трагическим голосом, – который думает, что он может морочить мне голову в такое время...

– Как он смеет?

– Он думает: «Я вывалил всю эту дрянь Чио на стол, теперь у него полные руки хлопот, можно посмеяться над ним...» – Итало снова трагически вздохнул, гигант, уязвленный пигмеем. – А Молло – мне кажется, что он взял в свои руки Корлеоне, чтобы полностью вывести из игры.

– Не понимаю, старый друг.

– И я тоже. Теперь у Молло в руках все – люди, снабжение, маршруты доставки...

– Куда?

– К дьяволу, хотелось бы надеяться. Я жду каких-нибудь признаков, что у него есть понятие о чести, что он собирается мстить за смерть корлеонезцев. Или он из новых и ему в голову не приходит, что за три убийства нужно отомстить? Пусть будет так. – Итало махнул рукой, словно смахивая грязь со своего стола. – Ты начал говорить перед тем, как зазвонил телефон?..

– Я рассказывал про новый наркотик из группы афлатоксинов. Растительного происхождения. Потрясающее средство! Идеально напоминает приступ коронарной недостаточности. Даже если... э... объект за рулем автомашины. – Мистер Элегантность пососал мундштук.

– Mi scusi, старый друг, но я должен позвонить нипоти Керри насчет этой химии. Может, ты хочешь пока выкурить сигарету?

Мистер Элегантность встал, поклонился и вышел. Когда он вернулся через десять минут, вытряхивая остатки дыма из своего пиджака, Итало все еще говорил по телефону. Он жестом пригласил его зайти.

– Да, Ренцо. – Итало посмотрел на свои часы. – Да, меньше чем за сорок минут. Я ценю твою расторопность. Он у тебя дома?

– Под моей крышей, дон Итало. Я лично отвечаю за безопасность и его, и девушки. Они получают лучшие антибиотики...

– Что за девушка?

– Да так, ничего особенного. Он спрашивал, не нашли ли вы время связаться с его братом?

– На этот раз, Ренцо, карандаш потребуется тебе. Есть?

– Si, padrone[72].

– Скажи ему, они производят «табун». Т-а-б-у-н. Записал?

– А что такое «табун»? – поинтересовался человек из Брунея.

– Спроси у иранцев. Они его обожают. Нервный газ.

– Mamma mia!

– Дешевый в изготовлении, как кетчуп, – продолжал Итало. – Нужна одна капля, одна капля на кожу – и ты слепнешь. Писаешь в штаны. Выхаркиваешь свои легкие при кашле. Судороги. Кома. Finito.

– Dio mio[73]. Кому он нужен, этот газ?..

– Наверное, тому, кто заказал его Шану. – Итало умолк, не высказывая свою догадку, что только правительство какой-нибудь страны способно оплатить поставки нервного газа.

– Che peccata, – простонал Капра. – Что за мир, а, дон Итало?

– Другого у нас нет. – Итало повесил трубку и повернулся к своему респектабельному визитеру. – Игги, я могу быть чем-нибудь тебе полезен?

– Днем я улетаю в Париж рейсом «Эр Франс». После вчерашнего мне не следует пренебрегать такой возможностью. Могу я попросить тебя, чтобы ты поручил кому-нибудь отвезти меня в аэропорт Кеннеди?

– Это одолжение, а не просьба. Человек, который сумел убрать Кохена в такой чистенькой, простой, заурядной автомобильной катастрофе и при этом не посадить мне ФБР на хвост, может рассчитывать На мою глубокую, сердечную благодарность и, по крайней мере, на поездку в моем «бьюике» в аэропорт.

Он встал и обошел стол, протягивая руки к высокому Игги Зетцу. Друзья крепко обнялись.

– Что за мир, а, как сказал Ренцо Капра. Но, Игги, настоящие друзья – те, кто умеет помнить. Настоящие друзья, как ты, и настоящие родные, как Кевин.

* * *

Можно было догадаться, что никто не захочет спиртного до ленча. Поэтому, когда вошел корабельный стюард с подносом, Шан Лао нетерпеливо отмахнулся от него. Шан и люди с континента внимательно смотрели на стюарда, выходившего из комнаты. Лорд Мэйс остро почувствовал его отсутствие. Только они двое относились здесь к белой расе. Приходит время, когда человек до смерти устает видеть одних азиатов.

Мэйс исподтишка рассматривал троих из Бейджина. Самому молодому было лет пятьдесят. То, что он – самый амбициозный из троих, легко было заметить даже европейскому подручному Шана. Тот, кто на вид самый бесстрастный, наверняка тайно жаждет больше всех.

Раздражающая ситуация. Мэйс всего второй раз в жизни присутствовал на встрече такой высокой степени секретности. И возможна эта встреча была только благодаря его старым знакомствам. А эти идолы теряют драгоценное время, позируя с каменным видом... Если б он хотя бы понимал их грязный жаргон! Но за десятилетия, прожитые на Востоке, он овладел только минимумом выражений – необходимым, чтобы сделать заказ в ресторане или опиумном притоне. Ладно, но ведь проклятые азиаты в совершенстве владеют английским, по крайней мере, Шан и тот, которому под пятьдесят!

По одному из удивительных стечений обстоятельств, которое позже встревожило Мэйса, старший из посланцев Бейджина – ему было где-то под восемьдесят – вдруг перешел на английский, словно прочитав его мысли.

– Позволю обратить ваше внимание на обострение ситуации с Палаваном. Возможно, ваш признанный соратник, достопочтенный лорд Мэйс?.. – И старик вопросительно посмотрел на Мэйса.

– О да, конечно. – Англичанин вскочил, осчастливленный возможностью заговорить.

– Мы ни на минуту не забываем, что наше производство сопряжено с риском. Обычно – в силу технических причин. Иногда – в связи с небрежностью рабочих. Но работы продолжаются. Потерь нет, нет спада, производственные линии полностью отлажены.

– Мы находим положение тревожным, – произнес самый молодой без тени тревоги в голосе. – Как мог при такой высокой степени секретности на территорию проникнуть диверсант?

Мэйс почувствовал, как пот сочится под давящим воротничком белой сорочки.

– Диверсант – не вполне точное слово, уверяю вас. Этот человек прибыл с полномочиями наблюдателя по поводу... э... другого производства.

Он стрельнул взглядом на бесстрастное лицо Шана.

– Лорд Мэйс упомянул о наших фармацевтических линиях, – гладко ввернул Шан. – Короче говоря, вышеупомянутый инцидент не имеет к вам отношения. – И он снова перешел на китайский.

Мэйс снова сел и начал прислушиваться, не в состоянии разобрать ни слова. Проклятые изворотливые узкоглазые ублюдки. Пятидесятилетний перебил Шана.

Мэйсу показалось, что он узнал два слога, он даже потянулся вперед, но тут же оборвал движение, выдававшее его интерес. Он ждал. Наконец в гладком без запинки ответе Шана он снова услышал эти два слога.

Кожу под воротником снова стянуло. Не от жары – кондиционированный воздух! – от внезапного приступа страха. У лорда Хьюго все в порядке со слухом. Он с первого раза выловил самое важное.

Мэйс давно узнал, как Шан ухитрился обеспечить китайцам твердую валюту, – он снабжал их запрещенным химическим оружием, а они в свою очередь перепродавали его любому, кто платил настоящими деньгами, а не юанями. Только правительство может проделывать такие вещи и выходить сухим из воды. Так что не это потрясло Мэйса.

Слово, которое он подслушал, было «anthrax»[74].

Глава 49

Осень – чудесное, прохладное время года для горных деревушек Сицилии. Но в этом году осень принесла в Корлеоне ливни, каких не могли припомнить даже старожилы. Целыми днями под беспрерывным дождем нагруженные штабелями коробок шестиколесные подводы скользили по грязи и увязали в глине.

Все знали, что бизнес дона Лукки Чертомы и двух его компаньонов сменил вывеску. Но никто не знал, что изменится и штаб-квартира. Все перевозилось – столы, шкафы, телефонные аппараты.

Корлеоне предстояло потерять свою индустрию, а местным жителям – возвратиться к коровам, козам и овцам. Вовлеченное – не без сопротивления! – в жизнь конца двадцатого столетия, в самую гущу, суть, костный мозг передовой технологии, население деревушки лишалось всех преимуществ этого уже пережитого потрясения. Все, имевшие работу, ее лишились. Вокруг нового босса крутились незнакомцы с еще более разбойничьими рожами.

Пухлая большеглазая женщина из бара на площади – ставшего станцией отправления дона Лукки в вечность – пользовалась репутацией исключительно осведомленной особы, поскольку имела возможность подслушивать разговоры Молло и его парней.

– Ни одного из Корлеоне! – воскликнула она, всплеснув руками, отчего свойственный ей аромат расползался все дальше. – Даже не сицилийцы! Сплошные иностранцы.

– Откуда они, эти иностранцы? – спрашивали крестьяне.

– Из Калабрии! – отвечала она негодующе. Калабрия – соседняя с Сицилией провинция Италии, отделенная только Мессиной, – имела собственную мафию, на местном диалекте называвшуюся «ндрангетта». Молло не возражал против распространения таких сплетен по Корлеоне.

Женщина из бара была права: бандитские рожи новых мафиози принадлежали калабрийцам, землякам и родичам жены Молло, уроженцам некогда огромного греческого города Локри. Измельчавший городок носил по-прежнему гордое греческое имя, но теперь это было просто грязное бандитское логово. Локрийская ндрангетта не могла быть предметом особой гордости – грязная шайка террористов и вымогателей, под видом охраны обиравших местных торговцев.

Молло держал при себе свои планы насчет виноградников, унаследованных от дона Лукки. Для южноитальянцев правительство в Риме – просто дойная корова, которую нужно потеребить за вымя, приговаривая «агротуризм», и сразу в подойник посыплются миллиарды лир – на развитие, на устройство и прочие начинания.

Агротуризм – это буколические каникулы в домишках, среди поселян, живущих натуральным хозяйством, где туристы могут неделями наслаждаться солнечным сиянием, видом зреющего винограда, праздником урожая – осенью и, конечно, постоянной дегустацией винодельческой продукции прошлогоднего урожая. Как и многие другие мафиози, которых Чио Итало называл «новыми людьми», Молло давно сообразил, что замерзшие англичане и скандинавы, немцы и датчане готовы платить хорошие деньги просто за южное солнце. Но только не в тех краях, где стреляют или похищают людей. И где шарят карабинеры в поисках наркотиков, или оружий, или беглых преступников. Раз так, перенесем грязное производство в Калабрию, сделаем Сицилию краем мира и довольства, кредитных карточек и туристических чеков! И пусть Калабрия станет pozzo nero, ночным горшком Сицилии, выгребной ямой своей буколической соседки. Калабрийцы не возражают. Им ни от чего не бывает тошно. А Сицилия пусть отряхнет перышки. Она будет благоухать, как полевой цветок.

Женщина из бара такого и вообразить не смогла бы. Как и ее заинтересованные слушатели. А между тем виноградники находились всего лишь в нескольких километрах от деревни, и, пока не стало поздно, никто не понимал, что двадцатый век прошел мимо жителей деревушек, похожих на Корлеоне, а в двадцать первом им и вовсе делать нечего.

* * *

Первое, что уяснил себе лорд Мэйс по приезде в Локри, это что во всем городке нет ни одной приличной гостиницы. Локри – самый большой город на всем побережье до столицы Калабрии, Катанзаро, но если бы кто-то задался целью найти здесь чистые простыни и работающую уборную, ему пришлось бы покинуть город в унынии.

Вся провинция – это прибрежная линия, оттененная горными хребтами и альпийскими лугами. На посторонний взгляд, место идеальное для туризма, еще более живописное, чем Сицилия. Но, как скоро выяснил Мэйс, одной живописности мало, чтобы перевесить врожденный фатализм калабрийцев.

Может ли чужак вроде Молло наладить здесь производственные линии для изготовления героина? Пусть так. Могут ли богатые иностранцы, вроде некоего английского лорда, оказывать поддержку Молло, обеспечивая ему успех? Пусть так. Могут ли местные знатные семьи, потенциальные конкуренты Молло, однажды ночью оказаться вырезанными, вместе со старыми и малыми, по приказу Молло? Пусть так.

Лорд Мэйс, проживший много лет в бывших английских колониях вроде Сингапура и Гонконга, привык к густонаселенным восточным городам, с легкостью обеспечивавших энергичной рабочей силой линии ручного труда и офисы. Поэтому здешний бездуховный угрюмый нечистоплотный народ нагонял на него уныние.

Этим утром он проснулся рано, весь мокрый от пота, в неопрятной кровати с рыхлым матрасом. Проклятый Шан. Ночью снова поломался кондиционер. Какого черта человеку в октябре невозможно дышать без кондиционера? Еще одна местная особенность. Проклятый Шан. Мэйс с раздражением наблюдал за стайкой мух, безостановочно круживших под потолком, словно тоже жаждущих кондиционированного воздуха, без которого трудно выполнять свои обязанности национальной птицы Калабрии.

Мэйс выбрался из вязкой кровати, в которой его тело просто тонуло – никакой упругости. Проклятый Шан! Чертов садист, сукин сын, загнавший его на эти задворки мира, в грязную стоячую заводь. Зачем вообще Шану кого-то здесь держать?.. Ох, Мэйс понимал, что смещен, и притом самым оскорбительным образом. И пока не прибудет оборудование для переработки опия, Мэйс лишен единственного источника расслабления и отдыха. Садист Шан, заставляющий его жить в этой помойной стране!

Мэйс принял душ. Он оделся неофициально – его неофициальный костюм составляли устрично-рыжий жакет-сафари и шорты до колен – и спустился в гостиничный бар. Выпив чашку кофе с молоком, он сел в свой «фиат» – краденый – и поехал на юго-запад через весь Локри.

Он ехал медленно, приспосабливаясь к транспортному потоку двухрядного шоссе. Вдоль всей дороги мелькали яркие красно-оранжевые цветы. Маки?.. Свернув на обочину, он задумчиво и испытующее осмотрел нежные, дрожащие влажные лепестки. Папавер сомниферум или обычный придорожный мак? Плохо, что он не умеет объясняться на местном диалекте – смеси горловых хрипов и мычания. Пожилой пастух в соломенной шляпе гнал стадо овец и коз вдоль дороги, ведущей к морю. Этот должен знать, подумал Мэйс.

Он вылез из машины. Слишком много – еще хуже, чем слишком мало, подумал Мэйс, нашаривая мелочь в карманах жакета. Он помахал пастуху бумажкой в тысячу лир. Старик двинулся ему навстречу, издавая мычание и горловые переливы – видимо, это было многословное приветствие на местном диалекте.

Мэйс набрал пригорошню маков, изобразил, будто срезает головки и жует их, а потом вопросительно посмотрел на пастуха.

– Buono? – спросил он.

Морщинистые щеки пастуха покрывала четырехдневная щетина, скорее борода. Он взял один из маков и сжевал головку. Потом поднял десять пальцев и произнес еще несколько непонятных слов. Мэйс наблюдал.

Пастух улыбнулся и погладил себя по животу. Он готов был и дальше продолжать пантомиму, но стадо, лишенное понуканий и тычков, побрело прямо на шоссе. Пастух приподнял свою дырявую соломенную шляпу.

Мэйс достал еще одну тысячелировую бумажку и вместе с первой протянул старику. Они расстались, страшно довольные. Примерно за фунт, подсчитал Мэйс, он получил возможность сделать жизнь в Калабрии если не приятной, то по крайней мере переносимой.

Присев на капот «фиата», он начал жевать маковые головки. Старик показал, примерно десяток? Ужасный вкус. Проклятый Шан.

* * *

Дж. Лаверн Саггс выехал в госпиталь, как только получил сообщение. Он прихватил с собой выписки из досье Носа – Ноа Кохена – адреса родственников и все такое. Он уже позвонил в морг, и теперь его единственным желанием было с минимальными хлопотами запустить все погребальные процедуры.

Он ждал, шло время.

В аэропорту Кеннеди прозвучало последнее приглашение на посадку на рейс «Эйр Франс». Респектабельный господин устроился поудобней в своем кресле салона первого класса.

В Рузвельтовском госпитале динамик на стене в приемном покое безостановочно шепелявил: «Доктор Азиз, доктор Малсиндржи, доктор Фармаджаниан...» Саггса почему-то переадресовали в отделение интенсивной терапии, и там ему пришлось еще раз повторить все объяснения. Он уже весь кипел и едва сдерживался. Медсестра вела себя очень странно. Она попросила его подождать еще немного. Из динамика доносилось: «Доктор Сассариан, доктор Мун Синг, доктор Бок...»

Рейс «Эйр Франс» отправлялся из аэропорта Кеннеди. Пилот выключил табло «Не курить». Респектабельный господин закурил и сделал глубокую затяжку с огромным удовольствием и облегчением.

Саггс зевал от скуки и раздражения. Кохен втянул его в неприятности даже теперь, когда умер. Не перестает создавать проблемы. Странно, последнее медицинское обследование не выявило у него никаких болезней. Пожалуй, ему не следовало принимать служебные дела так близко к сердцу. Саггс снисходительно усмехнулся. Близко к сердцу.

«Доктор Ватанабе, доктор Аве Хуун, доктор Бросикевик...»

Бедный старина Кохен с его подозрениями насчет «Ричланд-Риччи». Не то чтобы их досье в ФБР совсем не росло. К примеру, недавнее вооруженное вторжение в подземный гараж. И какая-то резня на Сицилии – там тоже замешаны Риччи. Может, Кохен и раскопал что-нибудь. Некоторые как раз считали, что именно это доказывала его скоропостижная смерть. Но сейчас уже поздно. Саггс услышал шаги в конце коридора и обернулся. К нему приближалась медсестра и два врача – белый и негр.

– Мистер Саггс, – сказала медсестра, – это доктор Рэгли и доктор Шапиро.

Саггс собрался было подать руку, но потом раздумал. Какого черта он должен изображать дружелюбие?

– Думаю, для начала мне следует опознать тело. Потом я попрошу вас выдать мне все необходимые справки, как обычно.

– Нет, все не так, – сказал доктор Рэгли.

– Прошу прощения?..

Негр пристально смотрел на Саггса.

– Прежде всего, позвольте мне напомнить, что газетчики и ребята с телевидения вечно забегают вперед. Правда, такого случая у нас еще не было...

– Простите?..

Улыбка доктора Шапиро заставила Саггса нахмуриться. Как и Кохен, он был совершенно не похож на еврея.

– В машине образовался воздушный карман, – сказал Шапиро. – Поэтому кислородное голодание началось не сразу.

– Мы столкнулись с чисто сердечным приступом, без удушья, – добавил Рэгли. – Не исключено, что причиной послужила небольшая доза афлатоксина. Ваши люди – детективы, они разберутся. – Он сделал подчеркнуто безразличное лицо. – Доктор Шапиро – наш еврейский сердечник. – Негр явно ожидал улыбки, но не получил ее. – Он заставил сердце застучать снова. Как это у него вышло – не пойму...

– О чем, черт побери, вы говорите? – не выдержал Саггс.

– Мы говорим, улыбнитесь чуть-чуть, – сказал Рэгли. – Ваш Кохен жив.

Декабрь

Глава 50

Вернувшись в Манхэттен после пятнадцатилетнего отсутствия, Гарнет обнаружила большие изменения в том, как люди ведут дела. Раньше сделки заключались во время ленча с тремя мартини. Обед предназначался для решения проблемы с налогами. Деловой завтрак...

Гарнет задумалась, глядя на стол, украшенный цветами, с четырьмя хрустальными бокалами около каждого прибора. Основательный деловой завтрак отнимал все утро. Ленч орошался уже только минеральной водой, а к обеду действующие лица были слишком измучены, чтобы есть, и слишком запуганы СПИДом, чтобы заняться сексом.

Сегодня Фонд Германа в обеденном зале отеля «Плаза» вручал ежегодные награды за охрану природы. Гарнет, немного сутулясь на высоком стуле, гадала, отчего пустует соседнее с ней место – место Чарли. Он редко посещал подобные сборища, но сегодня ей должны были вручить премию Фонда, а это обязывало ее к произнесению речи.

Фонд Германа был спонсором популярной телевизионной программы. Последнее время в конце программы за эмблемой спонсора следовала маленькая строчка – имя последнего лауреата премий Фонда Германа. Если учесть, что аудиторию этой программы составляли все американцы, чей коэффициент интеллекта превышал температуру тела, это был отличный рекламный ход для завоевания зрительских симпатий.

Ленч подошел к середине, и два хрустальных бокала из четырех уже пошли в ход – для белого вина и для минеральной воды, – только тогда Чарли скользнул на свое место. Официант как раз перед этим убрал закуски и расставил тарелки с мясными медальонами размером с крышку от консервной банки.

– У тебя есть соображения, что говорить, если тебя попросят выступить? – спросила Гарнет.

– Зачем тогда «Ричланд» штатный филантроп, если мне вставать и говорить?

– У тебя игривое настроение, – отметила Гарнет. – Что тебя задержало?

– Просто «А!»?

– Ах-ха, – уточнил он и, подцепив вилкой свой медальон, утопаюший в густой подливке, попытался разрезать его.

– Это что? Оленина?

Она прожевала кусочек.

– Гуттаперча?

Чарли ожесточенно работал ножом.

– Нужно поискать раввина.

– Зачем тебе раввин?

– Пусть скажет, мясо это или нет! – Он тщательно прожевал еще кусочек. – Иисусе, я знаю, что это такое!

– Не говори таким устрашающим тоном.

– Это новейшее микомясо фирмы «Фуд Ю-Эс-Эй». – Он драматично откашлялся. – Разновидность волокнистого грибка с гидролизированным растительным протеином. Ботаники называют это лишаем. Свиной, куриный и говяжий лишай. А вон та морская закуска – вероятно, микомоллюск. Как выражается в таких случаях Банни, ох и дрянь же!

Он подчистил всю подливку, но мясо больше есть не пытался, только задумчиво трогал его вилкой и что-то потихоньку мурлыкал себе под нос. Наконец не выдержал и прошептал ей на ухо:

– Сегодня утром я сплавил «Фуд Ю-Эс-Эй» Чио Итало. Из-за этого и задержался.

– Но ты продал ее уже после того, как выпустил эту дрянь.

– Гарнет, это старое предприятие моего отца. Последняя сделка! Теперь Итало принадлежит все, кроме финансовых компаний. Осталось еще одно маленькое предприятие в Японии – «Ричтрон». – Он приподнял свой бокал с минеральной водой. – Наконец-то свободен!

– Чарли, это великая новость! – Они чокнулись бокалами. – Но как это Итало согласился?..

– Я воспользовался подходящим моментом. Его часть семейного бизнеса сейчас не приносит ничего, кроме головной боли. Кто-то из людей Итало устроил форменную резню в Корлеоне – там истреблен целиком враждебный клан, и, конечно, место убитых заняли другие, и теперь у Риччи на Сицилии целое поколение заклятых врагов. Кроме того, он послал своего человека на Филиппины, тот попал в большую переделку и удирал оттуда, стреляя налево и направо. В Нью-Йорке у него тоже хватает хлопот: из окружной прокуратуры ему сообщили, что Винса ждут большие неприятности.

– Неудивительно, что тебе хочется отделиться от своей семейки!

– Итало понимает, что обратного пути уже нет. А когда мне удастся сплавить ему и «Ричтрон», я стану свободным человеком, а он – замаскированным владельцем огромной империи, которой ему придется управлять самостоятельно, без моей помощи.

– Ты считаешь, он в конце концов смирится с этим?

Чарли задумался. Он отломил кусочек булочки и понюхал его.

– Хоть хлеб у них настоящий? Вот черт. – Он немного помолчал, машинально пережевывая булку.

– Я успел сильно продвинуться, воспользовавшись растерянностью Чио. Это не страховка от неприятностей. Наоборот, теперь я попадаю в самое начало его черного списка.

– По-моему, ты уже давно абонируешь в нем первый номер.

Чарли помолчал, размышляя.

– Семья, – задумчиво произнес он, – слишком разрослась, в этом все дело. Итало уже не может справиться со всеми проблемами в одиночку. Для одного человека это слишком много, и он это прекрасно понимает.

– Спасибо, – произнесла Гарнет, когда затихли аплодисменты. – Я благодарю Фонд Германа, великодушно отметивший мой вклад в дело охраны окружающей среды. Мне посчастливилось наблюдать за работой дочерней организации Фонда, Товарищества по исследованию образования. – Она замолчала и сделала глоток воды. – Я слышала, как некоторые из присутствующих спрашивали, какое отношение имеет образование к проблемам экологии.

Она обвела взглядом аудиторию, и Чарли показалось, что все в зале подались вперед, прислушиваясь. Скорее всего, так оно и было на самом деле.

– Чтобы объяснить, какая связь существует между образованием и экологией, мне придется начать издалека. Сначала мы должны ответить на вопрос – общество, в котором мы живем, это действительно демократия? Мы действительно держим в Белом доме того человека, которого хотим? Мир удивлен: почему при выборах первого лица в государстве мы продолжаем опираться на избитый ассортимент из экс-шпионов и отставных киноактеров?

Аудитория заволновалась, и Чарли тоже. Здесь присутствовали в основном денежные мешки, и наступать им на любимую мозоль было опрометчиво для карьеры Гарнет.

– Ответ на эти вопросы – это убийственное состояние американских избирателей. Вот наш самый позорный секрет: мы произвели три поколения учителей, каждое из которых невежественнее предыдущего.

Напряженное молчание разорвали свистки и выкрики, но Гарнет продолжала:

– Сложнейшая часть проблемы в том, что ни сами эти учителя, ни те, кто проходит через их руки, не имеют ни малейшего представления о глубине своего невежества. Это вовсе не глупые люди! – Она повысила голос. – Это дезинформированные или просто неинформированные, умственно ленивые, необщительные люди. Они и есть избиратели Америки.

Невнятный ропот в зале.

– И Америка чувствует это. Разве «масс медиа» обращается с ними, как со взрослыми? Разве политические партии доверяют им выбрать кандидата без своих назойливых наставлений? Мы все сидим в очень ненадежной лодочке, и никто не рискнет раскачивать ее... И никто не поинтересуется – что за причуда составлять правительство из самых коррумпированных и неквалифицированных личностей? И никто не крикнет – глупо надеяться на здравый смысл этих высевков, на безостановочный политический маскарад вместо реальных дел... Подумайте над этим, и вы поймете, почему деятельность Товарищества по исследованию образования жизненно важна для спасения окружающего мира. Спасибо.

Сначала раздались жиденькие хлопки нескольких отъявленных поклонников Гарнет, потом к ним присоединились некоторые из приглашенных, вспомнившие, что на подобных сборищах аплодисменты после речи обязательны. Нарастающая овация побудила остальных испугаться, что они обнаруживают свои истинные чувства, и присоединились к аплодирующим. В конце концов звук аплодисментов позволил предположить энтузиастический отклик на выступление, а Чарли слишком гордился Гарнет, чтобы задуматься от причинах такого энтузиазма.

Но подумал про себя: в Америке, пока ты хорошо смотришься, о чем еще беспокоиться?

* * *

На небе холодно сияло зимнее солнце.

Одетая гейшей черная официантка, путаясь в подоле кимоно, принесла два бокала кока-колы со льдом для двух пожилых посетителей. Они с недоумением оглядели обстановку кафе, лакированные джунгли, изображавшие знойные тропики, и, превозмогая дрожь, взялись за свои напитки.

– Уф-ф, – выдохнул один из них, – эти жители Нью-Йорка просто сумасшедшие.

– Аминь, – произнесла Ленора Риччи, проходившая мимо.

Попытки манхэттенской мэрии пресечь строительство небоскребов, заслоняющих солнце над городскими улицами, с помощью специальных постановлений потерпели поражение. Можно было возводить сколько угодно этажей сверху, если первый пожертвовать какому-нибудь Обществу Божественного Барбекю. По всему Манхэттену высились самодовольные стеклянные исполины, один из которых известный архитектор назвал «Похоронным бюро мафии на берегу Амазонки». Ленора Риччи знала владельца этого небоскреба, он приходился ей родственником.

Сегодня она была совершенно свободна от домашних обязанностей. Ленора уже выпила кофе в одном из крытых портиков, где чах вдоль стен бамбук, вывезенный из тропиков и обреченный умирать на Пятой авеню. В другом синтетическом патио она прошлась вдоль растущих в горшках гинкго и карликовых смоковниц. Декабрьское солнце вяло пригревало через прочную стеклянную крышу, солнечный шар казался серовато-бежевым, как растопленный маргарин.

Юный Юджин, неутомимый ползун, вырос достаточно, чтобы его можно было оставить на день с няней. Ленора старалась изо всех сил, чтобы придать содержательность редкому дню свободы. Она купила себе костюм и блузку, которые, вместе с несколькими парами туфель, подобранными в тон, обошлись Винсу в пять тысяч долларов. Но пока она еще не испытывала удовлетворения от того, как распорядилась выходным.

В одном из углов стилизованного японского садика защелкали репортерские вспышки. Ленора, тепличный цветок, поспешила к выходу. Перебирая в памяти свои покупки, она еще раз напомнила себе, что пять тысяч – мелочь для Винса. Это поступления за шестьдесят секунд от ста четырнадцати детоксикационных клиник, разбросанных от побережья до побережья. Естественно, ей не показывали бухгалтерские отчеты «Риччи-энтертэйнмент», просто однажды Винс обмолвился, что медицинские центры приносят свыше трех миллиардов в год. Остальные подсчеты Ленора произвела самостоятельно.

Огромный, как расписание электричек, плакат был укреплен на одной из стеклянных стен кафе. Это была копия обложки нового бестселлера Пэм Скарлетти под названием «Выжить в этом столетии». Расторопная нью-йоркская издательница посоветовала ей развить первый творческий успех, увенчанный президентской наградой, и выпустить второй буклет. Новый буклет Пэм был адресован алкоголикам, больным СПИДом, избиваемым женам, курильщикам, изнасилованным и другим жертвам индустриальных джунглей.

– А теперь... выступит... Пэм! – Все телекамеры развернулись. Заинтересованная, Ленора вернулась в патио и подошла поближе.

Господи, Пэм выглядела великолепно. Она была на десять лет старше Леноры, но очень помолодела за последние месяцы. Изысканно угловатая фигура, водопад угольно-черных волос, коротко подстриженных на затылке и волной опускающихся на плечи, элегантный костюм – все это придавало ей очень энергичный и немного порочный вид. Другими словами, чрезвычайно современная, полная жизни, достойная зависти женщина.

Ленора почувствовала настоящую гордость – за Пэм, за всех родственников. Не важно, что движущей силой успеха был Винс, а не Пэм, не важно, что буклет был просто глазурью, которой сверху прикрывались темные дела. Все равно Риччи – великолепная семья! Она помахала Пэм рукой.

После съемки они обнялись и договорились вместе позавтракать. К кузинам присоединилась издательница Пэм, одна их тех шикарных блондинок, которые сделали стиль «Шанель» обязательным атрибутом мира бизнеса.

– Хай, я – Имоджин Рэсп. Знаете, мы решили отдать десять процентов прибыли от издания на благотворительность.

– Это немного охладило пыл налогового управления? – поинтересовалась практичная Ленора.

Имоджин Рэсп, не отвечая, торопливо осушила бокал «Перье» и встала, улыбаясь так всепобеждающе, что зимнее солнце, отразившись от ослепительных фарфоровых зубов, отпечатало их на сетчатке зрителей.

– Вам, девочки, наверняка есть о чем пошептаться. Пока!

Пэм проводила ее взглядом.

– Грандиозная девка, – сказала она, машинально переставляя с места на место тарелочку, на которой лежали затейливо нарезанные свежие овощи и четыре ломтика копченого цыпленка, размером с карандашные стружки.

– Знаешь, я стояла такая гордая, – улыбнулась Ленора. – За тебя. За Винса. За всех Риччи. Мы – великая семья. То есть, конечно, мы Джанфло, только двоюродные, и...

– Зато ты произвела на свет настоящего Риччи. Этот крошка Юджин должен быть изрядным хулиганом!

– Очень деятельный. – Ленора не стремилась развивать эту тему.

– В папочку, – засмеялась Пэм.

Ленора без особого энтузиазма согласилась.

– Это точно.

– Все были в таком восторге, когда ты забеременела, – продолжала Пэм. Ее голос был низким, глубоким и напоминал виолончель. Но голос Имоджин Рэсп был еще более низкого тембра – как контрабас, и Ленора подумала, что Пэм старается ей подражать в чем только можно. – Молодец, сумела закрепить победу. Я знаю, как Винс помешан на детях.

Улыбка Леноры вышла немного кривой.

– Все в семье об этом знают.

– Честно говоря, – добавила Пэм, – надеюсь, ты не обидишься – многие в семье считали, что Винс вообще не сможет иметь ребенка. При его образе жизни... Ну, ты меня понимаешь.

Ленора задумалась.

– А что, это отражается на семени?

– Так говорят. – Пэм захихикала на такой басовой частоте, что люди за соседними столиками начали оглядываться на них. – К тому же ты ведь знаешь, какие грязные трюки придумывают мужики. Могу себе представить... – Она умолкла, якобы из деликатности, но на самом деле ее голос был нисходящей гаммой подавляемого удовольствия. – Имоджин притащила мне кучу макулатуры про секс – ну, там, содомия и так далее. Если ей верить, мужики переспят с ней один раз и все, рабы на всю жизнь.

– С Винсом этот номер не прошел бы.

– Может, ты не все знаешь, – заметила Пэм.

Повисла напряженная тишина – в голосе Пэм прорезалась предательская нота, говорящая о личном опыте общения с Винсом. Пэм поторопилась прервать молчание:

– Теперь, когда ты – мама Юджина, все, чего Винс хочет от жизни, – это второй сын. Для этого есть только одно средство, а то, что ему нравится, на этот случай не подходит.

На этот раз взрыв смеха был аккордом басовой каденции и гобойной трели. Что имела в виду Пэм, Ленора не поняла, но зато теперь ей было ясно, что кузина проводит разведку боем. Зачем ей нужно знать о сексуальных пристрастиях Винса?

– А как этому учатся? – шутливо поинтересовалась Ленора. – По журналам и книжкам? Винс не захочет заниматься моим просвещением.

– Всегда можно кого-нибудь найти. Ты очень привлекательная женщина, Ленора. Я постоянно работаю с моделями, актрисами. Ты лучше их всех! У мужчин такое примитивное представление о женской привлекательности. Имоджин – она считает себя бой-бабой – показывала мне письма, которые ей присылают некоторые психи. Там такие вещи! По-моему, для мужчин не существует никаких запретов, они просто не в своем уме, когда дорвутся до женщины. У тебя самая подходящая внешность, piccola cugina[75].

– Но мне никто не присылает писем.

– Это еще раз доказывает, какие глупцы мужчины.

– Или что никто не станет связываться с женой Винса Риччи.

– Понятно. Понятно. Трусы.

У Леноры возникло ощущение, что Пэм манипулирует ею, что своим низким виолончельным голосом она завела мелодию, в которую предстоит вплестись ее собственным дрожащим трелям.

– Удивляюсь, как это Винс не пытался подбить клинья под тебя, Пэм.

Блестящие, четко подведенные глаза Пэм быстро опустились, и она занялась исследованием своего салата с цыпленком. Красно-коричневые пятна на скулах проступили еще ярче. Она потеребила завитки своих коротко подрезанных и взбитых волос.

– Ну, такое тоже было, только очень давно, – довольно лживым голосом произнесла она.

– Когда он был женат первый раз?

– Еще до того.

– Когда он увивался за Стефи?

Пэм нахмурилась. Из-за этого между ее бровями залегли морщинки, выдававшие возраст.

– И он туда же? Боже мой, есть ли на свете мужчина, который не путался с этой леди?

– В семье – нет, – злорадно уточнила Ленора. – Кстати, последняя сплетня – ее Керри и Уинфилд, дочка Чарли...

– Но!.. Это же!..

Ленора с удовлетворением любовалась брешью, пробитой в оболочке лицемерия и снисходительности, которой окружила себя Пэм.

– Все в семье умирают от любопытства, – добавила Ленора. – Стефи никогда никому не признавалась, кто отец близнецов.

Пэм с усмешкой покачала головой.

– Не исключено, что Винс сделал эту парочку.

– Вот уж нет. – Слова вылетели быстрей, чем Ленора успела это понять. Что бы она ни добавила, не спасало положение. Она молча взялась за салат.

– Не важно. – Пэм оглядела кафе, пропитанное духом добротности. – Стефи никому не скажет, кто отец. И я ее не виню. – Она положила прохладную ладонь на руку Леноры. – Или тебя.

* * *

Контора «Хигарти и Кребс» казалась вымершей. Даже в приемной не было ни души. Было около пяти, когда сюда пришла Ленора, облегчив семейный бюджет еще на три тысячи.

Она не была здесь довольно долгое время. Крошка Юджин требовал много внимания. Можно было предположить, что маленький Бенджамин Эйлер, родившийся двумя днями позже, тоже отнимал много времени у своей мамы. Родившаяся в большой семье, Ленора знала, что внимания требуют все дети, но только немногим удается своими требованиями ставить весь мир на голову.

– Хэлло-о? – Четырехдюймовые каблучки Леноры простучали по коридору. Она подошла к кабинету Эйлин. Дверь была открыта, контора пуста. Ленора постучала в дверь кабинета Маргарет Кребс.

– Эй, есть кто-нибудь?..

Она открыла дверь – еще один пустой кабинет.

– Она в суде, – произнесла у нее за спиной Уинфилд.

Ленора резко повернулась с расширенными от испуга глазами.

– Buona sera. Come stai?[76]

Они обменялись сухими поцелуями. Уинфилд, возвышавшаяся над ней, как башня, помахала рукой с растопыренными пальцами:

– Bene. E tu?[77]

Ленора расхохоталась:

– Ты совсем не умеешь шпарить по-нашему. Придется брать у меня уроки. У тебя получается «A-two»[78]. Слушай, тут кто-то умер? Тихо, как после похорон.

– Так оно и есть. Похороны фирмы состоялись. Бетти и Долорес пришлось уволить. Эйлин тратит большую часть времени на ребенка, здесь бывает нечасто. Маргарет ведет дела в суде. Я пишу все материалы, сама же их печатаю.

– Я думала, у вас полно клиентов.

– Так и было. Но теперь денег у нас нет. Мы полупарализованы.

Уинфилд повела Ленору в свой кабинет и усадила на стул напротив себя.

– Не буду рассказывать, сколько времени Эйлин потратила, отбиваясь от кредиторов База. Она пустила в ход второй раздел о банкротстве и так далее.

– Неблагодарный ублюдок.

– Это время следовало потратить на дело по СПИДу. Нам посоветовали найти других проституток Риччи. Мы их нашли. Дело можно было положить на стол окружному прокурору...

– Но вместо этого ей пришлось заниматься долгами База.

– Совершенно верно. А я печатаю справки. Мы полупарализованы...

– А Баз вытанцовывает вокруг Винса и все дальше залезает в долги.

– Основной кредитор – Винс. Но Винс с него ничего не требует, поскольку Баз сделал его неприлично богатым.

– Благодаря рулетке или детоксикационным центрам?

Уинфилд откинулась назад и положила свои длинные ноги на стол.

– Когда начальства нет, я всегда так делаю. Можешь последовать моему примеру.

– У меня ноги слишком короткие. Слушай, я хочу пригласить на Рождество всех наших – тебя, твоего папу, Стефи с близнецами. База, Эйлин и твою сестру. Банни. Будут еще моя мать, сестры и их дети. Три малыша познакомятся...

– Ужасная ошибка, – перебила Уинфилд. – Во-первых, Банни настолько придавлена ответственностью – она растит инфанта, – что отказывается оставить Лео даже на пять минут. Во-вторых, если устроить сборище, Винс наконец уяснит себе, что маленькая миссис Эйлер – это планомерно изживаемая им Эйлин Хигарти.

За окнами взвыли гудки – водители, угодившие в дорожную пробку, требовали, чтобы регулировщик устранил помеху. В пустом офисе гудкам вторило эхо, которое теперь не перебивал треск пишущих машинок.

Уинфилд вздохнула.

– Эйлин столько времени потеряла, пока перевела кредитные карточки на свое имя. Некоторые компании отказались это сделать. Они предпочитают иметь мужчину в качестве мальчика для битья. Что касается вечеринки – повторяю тебе: это рискованная затея.

– Винса не будет.

Уинфилд села прямо.

– Откуда ты знаешь?

– Винс проведет праздники с какой-нибудь крошкой, толстозадой и грудастой, в Агадире, или Монако, или на Гроттерии, или на Багамах, а если не сумеет удрать из страны – в Атлантик-Сити. Ему без разницы, где получить свой СПИД.

– Уверена, что он предостерегается.

– Только не со мной. Я обязана быть в чем мать родила каждый раз, когда ему взбредет в голову меня завалить.

– Тебя? Но ты же на для е... Ты мадонна. Тебя папа римский приказал заваливать почаще, чтобы нарожала побольше святых младенцев.

– Я жертва собственной... – Ленора осеклась и переключилась на другую тему так быстро, что Уинфилд почти ничего не заметила. – А как там насчет привлечения Винса к суду?

– Благодаря Базу у Эйлин без этого хватает хлопот. Две наши свидетельницы по делу о СПИДе уже умерли. Теперь их всего девять, и некоторые тоже едва живые. Эйлин потеряла кураж. Она считает, что ей ни за то не выиграть этот процесс.

– Так что пока выигрывает Винс? Ну ладно. Теперь, когда я стала мамочкой Юджина, он дает мне столько денег, сколько я прошу. Так что я вполне в состоянии заплатить вашим девочкам. Сколько нужно? Пару сотен в неделю? Пять? Я имею в виду – чтобы заплатить машинисткам и так далее?

Уинфилд выпрямилась, ошеломленная.

– Ты хочешь нам заплатить, чтобы мы не оставляли в покое Винса?..

– Уинфилд, детка, ты такая умница. – Ленора копалась в сумке в поисках чековой книжки. – Может, лучше наличными?

Она смеялась, а Уинфилд – нет. Она медленно убрала ноги со стола и села прямо, очень пристально, серьезно глядя на Ленору.

– У меня давно в голове вертится один вопрос, но Эйлин строго запретила задавать его тебе. Она сказала, что такие вещи вообще спрашивать нельзя, ни у одного человека.

Внизу снова завыли гудки, пунктиром пронизали тишину коридоров, словно герольды, возвещающие приближение чего-то необычного. Уинфилд встала.

– Мне нужно забросить кое-какие бумаги к Эйлин. Поедешь?

Ленора встала.

– А о чем ты хотела меня спросить?

– Скорее – просить. Но это должна сделать Эйлин, если переменит свое решение. А мы попросим его переменить.

– А это поможет прижать к ногтю Винса? – требовательно поинтересовалась Ленора.

– Скорее всего.

– Поехали.

Глава 51

Как только Ленора впервые увидела Бенджамина Дж. Эйлера, она сразу же поняла, насколько гибельной могла оказаться для нее затея семейной вечеринки на Рождество. Как только мальчики оказались бы рядом...

У Бенджи и Юджина были одинаковые широкие мордашки, песочные волосы, короткие, пухлые тельца. Каждый, увидевший мальчиков рядом, принял бы их за близнецов. Младенцы все похожи друг на друга, но сейчас, когда маленькие Риччи и Эйлер подросли, объяснить сходство было бы затруднительно.

Ленора очень дорожила своей дружбой с Эйлин. Как и у большинства итало-американцев, круг ее общения исчерпывался родней. То, что она сумела завязать прочные и доверительные отношения с такой выдающейся женщиной, как Эйлин, льстило ее самолюбию.

Выдающаяся мисс Хигарти сунула сосок левой груди в мокрый, жадный ротик Бенджи. Он сразу же приступил к работе, потешно надувая щеки.

– Наверное, мне следовало бы делать то же самое, – задумчиво сказала Ленора, потягивая белое вино из высокого бокала. – Но Юджин очень быстро привык к бутылочкам. Знаете, Винс очень ценит большие груди. Ваши выглядят очень аппетитно.

– Это временное, – сказала Эйлин. Она выглядела растерянной и время от времени переводила взгляд на Уинфилд, словно пытаясь прочесть на ее лице причину неожиданного визита Леноры.

Уинфилд взяла у Эйлин из рук ребенка, с неожиданной сноровкой помогла малышу срыгнуть и уложила его в кроватку. Бенджи сразу же заснул.

– Так держать, малыш, – пробормотала Уинфилд, возвращаясь в гостиную.

Квартира Эйлин выглядела захламленной. Ей некогда было заниматься уборкой, как и ее приходящей помощнице, семнадцатилетней племяннице Маргарет Кребс.

Перекрещенные весла База, украшавшие их дом еще со студенческих времен, по-прежнему висели на стене гостиной. Больше ничего не напоминало о докторе Эйлере. Уинфилд села в кресло под гравюрой Домье, изображавшей французского адвоката-крючкотвора, отбирающего последний франк у истощенного клиента. «Следствие и причина» – было написано под картиной.

Она смотрела на двух маленьких темноволосых женщин и в который раз задавалась вопросом, как сложилась бы ее жизнь, будь она ростом пять футов с дюймом, а не шесть. Во-первых, она не смогла бы поразить воображение Керри своими смелыми атаками в баскетбольных матчах против команды школы «Чапин». Во-вторых...

Эйлин и Ленора изливали друг другу душу и сетовали на поведение своих мужей.

– Где сегодня Баз? – перебила их жалобы Уинфилд.

– Где?.. По правде говоря, я неделями не вижу досточтимого доктора Эйлера.

– Разве он не заходит домой переменить носки?

Но эта фраза не рассмешила Эйлин – она сгорбилась, как от удара, и заплакала.

– О Боже мой, Эйлин! – Уинфилд растерялась. – Простите меня. Я не хотела...

Эйлин шмыгнула носом.

– Знаю, что вы не хотели меня расстроить. – Она вытерла глаза кончиком салфетки, оставшейся у нее на коленях после кормления Бенджи. – За последний месяц я видела его один раз. Он заскочил за чистыми рубашками и бельем. Видимо, нашел себе какую-то берлогу.

– Эйлин, это ваш последний шанс, – вмешалась Ленора. – Смените замки.

Все наоборот – теперь Эйлин расхохоталась!

Ленора нахмурилась и повернулась к Уинфилд.

– Кажется, эта девушка рехнулась. Как насчет твоего вопроса?

Эйлин опять вытерла глаза салфеткой Бенджи.

– Помните? – сказала Уинфилд. – Несколько месяцев назад? Я сказала, что Ленора может нам помочь. Чтобы мы смогли снова открыть дело по СПИДу. И вы...

– Забудьте, – решительно перебила Эйлин. Ее глаза мгновенно высохли и смотрели теперь угрюмо.

– Слушайте! – взорвалась Ленора. – Может, хоть одна из вас удостоит меня объяснением?..

– Эта леди готова подбрасывать нам пять сотен в неделю. – Уинфилд настойчиво смотрела на Эйлин. – На расходы по содержанию офиса. Если она так сочувствует нашему делу, почему бы не попросить ее дать нам кое-что посущественней, чем деньги?

Лицо Эйлин замкнулось, его четкие черты словно подернулись корочкой льда.

– Речь шла о браке вообще, Уинфилд. Неудачном браке. О'кей? Мы с Ленорой – католички. Хотя каждая из нас в мужья выбрала себе кусок дерьма, изменить ничего нельзя. У каждой из нас есть сын, а у сына – отец. Мы оказались в ловушке, заготовленной папой римским. Как будто клетка свалилась на голову. Но если мы пойдем на то, что вы предлагаете, Уинфилд, мы просто не сможем с этим жить.

– О, понимаю! – Уинфилд вежливо кивнула. – Муж может попирать все принципы брака. Привести семью к банкротству. Прихлопнуть вашу фирму и разрушить карьеру. И карьеру ваших коллег. Он может трепать свои яйца по любым подстилкам. Но вы обе – святые и всегда готовы повернуться второй щекой. Понимаю.

Долгое время все молчали. Слышно было, как в соседней комнате заворочался и захныкал Бенджи, но сразу же заснул снова.

Ленора смотрела на свой бокал.

– Я бы все же хотела выслушать вас обеих, – сказала она. – Что же такое ужасное я могу проделать с Вин-сом, о чем вы не решаетесь меня попросить?

– Послушайте, Ленора... – начала Эйлин.

– Я хочу это знать, – перебила она. – Сегодня я завтракала со своей кузиной Пэм. Она трахается с Вин-сом. Меня это не беспокоит. Она заслуживает того, что получит. Это у меня в глотке не застревает. Но другое... Эти липовые медицинские центры, подцепившие на крючок целое поколение, да еще и награды за это получающие!.. Хитрюга Пэм поставила свое имя на обложке книги, рекламирующей зелье, которое Винс продает, а Баз изобрел. Ничего себе, а? Уже продана тьма-тьмущая экземпляров этой дерьмовой книжонки, и еще напечатают, если всем не хватит. Я себе тоже купила. Еще бы, ее рекламирует сам президент всех е... Соединенных Штатов! Вот это застревает у меня в глотке. Винс может иметь Пэм. Пэм может иметь Винса. Но как им обоим удалось поиметь президента?..

На этот раз тишина затянулась. Наконец Эйлин, сжимавшая в руках запачканную салфетку, отбросила ее в сторону и кивнула Уинфилд.

– Валяйте, рассказывайте.

Уинфилд встала и начала расхаживать по гостиной. Она шла к двери на террасу, разворачивалась и шагала назад. От ее движений по комнате повеял ветерок, как от лопастей вентилятора.

– Прежде всего, скажи мне, Ленора, как часто тебе доводилось посещать шикарные курорты «Риччи-энтертэйнмент»?

– Один раз. В прошлом году на Рождество, вместе с Эйлин.

– А до того?

– Ни разу. Винс терпеть не может, когда я появляюсь там, где он работает.

– А с тех пор, как родился Юджин?

– О, теперь другое дело. Он любит, когда ребенок рядом. Сегодня он дважды просил меня привезти Юджина на Багамы. Но я отказалась, он еще слишком маленький для такого путешествия.

– Так что сейчас ты persona granta в империи Винса?

– Это итальянский или латынь?

– Ближе к делу, адвокат, – вступила в разговор Эйлин.

– Короче, в ближайшие месяц-полтора ты свободно можешь побывать на двух-трех курортах Винса под предлогом, что спасаешься от холодной и сырой манхэттенской зимы, так?

– Конечно.

– Без проблем? – уточнила Уинфилд.

– Ха, как мама Юджина, я могу даже сама подписывать чеки!

Уинфилд повернулась к Эйлин.

– Допустим, мы выберем Атлантик-Сити, Большую Багаму и Монако? Только эти три?

– Изложите идею.

Уинфилд подхватила свой атташе-кейс, достала что-то из кармашка на кнопках и протянула этот предмет Леноре.

– Вопрос: что это такое?

Ленора взяла в руки бледно-голубой спичечный коробок с рекламой сигарет на торце. Она повертела его в руках, открыла посмотрела на спички внутри.

– Толстые какие-то, правда? Это что, микрофон?

Уинфилд расплылась в широкой улыбке.

– Эйлин, говорила я вам, а?.. Девочка молодец!

– Так что ты хочешь? – Ленора продолжала вертеть в руках коробок. – Подкинуть Винсу? Он не курит. Если сунуть в ящик стола в его офисе, эти спички пролежат там сто лет. На каком расстоянии эта штука действует? А спички настоящие?

– Настоящие. Горят отлично. Радиус действия – около ста ярдов. Пока ты там, можешь слушать и записывать сама. Когда уедешь, этим займется кто-нибудь другой.

– И мы будем слышать все, что он говорит? – недоверчиво спросила Ленора.

– Операция рассчитана на три месяца.

– В течение которых он не должен ничего заметить, – добавила Эйлин. – Будьте очень осторожны.

Ленора сунула подслушивающее устройство под бретельку лифчика.

– Осторожна? Ладно. Смотри, я на связи. Давай, я подкину ему пару вопросов сегодня ночью?

– И закончишь жизнь в семейном склепе рядом с предыдущей миссис Винс Риччи. – Уинфилд снова прошагала к дверям террасы.

– Дорогая, – сказала Ленора надменно, – вы говорите не с какой-то прежней миссис Винс Риччи. Вы говорите с мамашей Священного Младенца! – Она подмигнула им с озорной усмешкой, но, глядя на Эйлин, вдруг поняла, что никогда, никогда не сможет сказать ей правду об отце Юджина. Дети меняются. Может, со временем мальчики станут не так похожи. Нет, рассказать правду – это значит окончательно сломать Эйлин, свою любимую подругу. – Вот что, девочки, – сказала Ленора, – дадите мне этих штучек столько, сколько сумеете наскрести.

Глава 52

Красочный французский журнал – на каждом развороте голые груди и ягодицы – валялся на всех прилавках Монте-Карло в понедельник утром. К обеду все экземпляры разошлись. Валяясь около бассейна. Винс Риччи прочитал статью, по-кошачьи пофыркивая от удовольствия.

В начале семидесятых, когда в Монако только начинался грандиозный бум процветания, кто-то в местном игорном синдикате дал зеленый свет американской группировке, занимавшейся гостиничным делом. Таким образом, местные воротилы получили возможность переоборудовать свои заведения на современный лад, не потратив на это ни копейки.

В начале девяностых, когда «Риччи-энтертэйнмент, Инк» добилась для себя особых льгот, все подумали, что местное «общество чести» охватило коллективное безумие.

Монегаскес, досыта натерпевшийся от мафии, власть которой была грубо восстановлена сразу же после убийства принцессы Грейс, со средиземноморским цинизмом удивлялся, отчего это «высокочтимое общество» затрудняет себя хлопотами о привилегиях, когда и без того всей игрой заправляют его люди. Никто и подумать не мог, что представления Винса Риччи о курортном великолепии и его деловая хватка окажутся очень далекими от спортивного духа состязательности.

К примеру, висячие сады, олимпийский бассейн, около которого он сейчас нежился, ресторан, уже выигравший пальму первенства на всем курорте, подвесная дорога от аэропорта Котэ д'Азур до Ниццы и пристань Риччи, уходящая далеко в гавань. Это хорошо продуманное сочетание абсолютных излишеств и непрекрытого хвастовства сделало Ле-Рефьюж самым модным морским курортом – даже более модным, чем Гроттерия.

На всем средиземноморском побережье, где наркотиков было полно, и в самом широком ассортименте – от традиционных героина и кокаина до «лунного камня», последней новинки, – только Ле-Рефьюж потчевал проверенным, респектабельным МегаМАО.

И вот – примета грандиозного успеха: сюда, в Ле-Рефьюж, по заданию самого модного французского иллюстрированного журнала прибыла группа социологов и психологов с целью изучить «внутренние противоречия высшего общества. Откуда у людей, у которых есть все, тяга к химическому эскапизму?»...

Винс с удовольствием читал отчет этой экспедиции, в котором с одобрением отзывались о мистере Риччи, охотно сотрудничавшем с исследователями и оказавшем помощь научным партизанам, чтобы они могли встретиться с неприступным доктором Эйлером. А теперь – снял урожай: сегодняшнюю статью. Можно было сказать с уверенностью, что Ле-Рефьюж теперь станет курортом, где места бронируют за год. Заголовки – блеск!

«Новый гедонизм двадцать первого века... сегодня!»

«Ле-Рефьюж: обнаженные формы грядущего!»

Винс медленно продирался через французские абзацы при помощи База.

– А, вот оно, – сказал доктор Эйлер, – отзывы трех моделей. Сами придумали, я им не подсказывал. Вот: «...le Mega МАО rehausse le vigueur sexuelle». Что означает: МегаМАО заряжает ваши яйца.

– Чистая правда, Баз. Сам всю ночь на нем продержался.

– Ты обещал мне не прикасаться к этой дряни!

– Я в состоянии бросить в любой момент, – заверил его Винс.

– Черта с два ты в состоянии! МегаМАО формирует стопроцентную зависимость. Я предупреждал тебя с самого начала... – Баз умолк, его внимание привлекла проходившая мимо компания: два пузатых господина, окутанные облаком сигарного дыма, в сопровождении двух молодых женщин в туфлях на высоких каблуках и без всего остального.

– Обе твои? – поинтересовался Баз.

– Импорт. – Винс разгладил журнал. – Заряжает ваши яйца, угу?

– Примерно так, Винс. МегаМАО определенно украшает жизнь. Одна таблетка – и ты властелин мира. Именно поэтому происходит привыкание. Действие настолько хорошо просчитано...

– Кончай проповедь.

– Как давно ты глотаешь МегаМАО?

Винс перевернулся на живот, чтобы пресечь дальнейшие расспросы. Его почти обнаженное бронзовое тело лежало в полной расслабленности, лицо было немного приподнято на маленькой надувной подушке, черные короткие завитки волос поблескивали.

– Несколько месяцев. Слушай, Баз, не строй из себя заботливую мамашу. Давай без проповедей.

– Без проповедей. Без проповедей. – Голос База сонно угас. Он лег на спину, его нежная белая кожа быстро краснела на солнцепеке, которым в этом волшебном краю можно было наслаждаться до самого Рождества.

Прошло столько времени с тех пор, как он был настоящим врачом, что ему казалось: извилины его мозга заржавели от простоя. Итак: симптомы, поведение, проявления... Он прищурился, пытаясь проанализировать свои наблюдения за Винсом в последние несколько месяцев. Пример первый – теперешняя летаргия. Когда это суперактивный Винс согласился бы полдня пролежать на солнышке, сонный, умиротворенный? На зимнем солнце, не в обжигающей печи летнего.

Редкая возможность, подумал Баз, для творца МегаМАО наблюдать побочное действие собственного изобретения. Он осторожно покосился на Винса.

– Тебе удавалось какое-то время обходиться без таблеток?

– Несколько дней.

– Похмельный синдром ощущал?

– Баз, к черту.

– Я полагаю... – голос База звучал немного мстительно, – я полагаю, так как у тебя неограниченный источник этой дряни, ты не заметишь похмельный синдром, даже если он расквасит тебе нос.

– Ты заткнешься?

– Да я так... – Баз вздохнул и перекатился на живот. – Прошло уже много времени после того, как мы с Тони попробовали МегаМАО на себе. Но это невозможно забыть. Я спрашиваю себя...

– Ты заткнешься или мне выдернуть у тебя ногу и затолкать тебе в глотку?

В глазах Винса сверкала угроза. Он изогнулся в поясе и отклонился вбок, словно изготовившись к драке. Все его тело тряслось. Коротко подстриженные волосы вибрировали, как наэлектризованные.

– Еще одно слово, падаль! – Его голос упал от... страха? – Еще одно слово, и я сброшу тебя со скалы!..

Страх прополз между ними, как скорпион, размахивая хвостом. Этот горячечный жар в темных глазах Винса! Баз поднял руки ладонями вверх – молчаливый знак капитуляции.

Он лег на спину и подставил себя солнцу. Чтобы не вытворял Винс, с ним все о'кей. Баз вспомнил последние месяцы, болезненные, лихорадочные. Когда его вышвырнули из всех казино, он чувствовал себя издыхающей крысой на дне глубокой шахты – ни света, ни воздуха. Винс спас его. Поэтому он имеет право вести себя как заблагорассудится. Даже как загнанное в угол, затравленное, но смертоносно ядовитое животное.

Налицо еще один побочный эффект МегаМАО: беспричинный страх. Белой склерой залеплено все вокруг радужки. Угрожающая складка губ. Оскаленные зубы... Состояние «беги-или-дерись!». С учетом характера Винса – постоянное «дерись!».

Баз погрузился в полудрему, когда прошлое по капле просачивается в настоящее. Винс всегда был его другом. Он имел право задать Базу маленькую трепку – после всего! Баз ему очень обязан. И не только ему. Еще больше он обязан Эйлин.

Эйлин уладила все его неприятности. Только благодаря ей он мог свободно существовать в обществе. Весь этот год казался фантасмагорией – как Ле-Рефьюж, оазис подавляющих излишеств, в котором все реальное – жена, сын, карьера, даже инстинкт самосохранения – казалось миражем, призраком из прошлого. В этом искаженном мире правдой было одно: Винс спас его.

Баз вдруг заплакал, слезы катились по его щекам.

– Эй, – позвал Винс. – Прости, что нарычал. Ты же меня знаешь.

– Я не из-за тебя. Эйлин... Я сломал ей жизнь, Винс. Уничтожил ее.

– Чепуха. Все бабы хотят, чтобы мы чувствовали себя из-за них виноватыми.

– Я действительно виноват. Ты... Я никогда не говорил тебе...

– Избавь меня от этих сопливых откровений, парень. Все то же самое. Еще одна кошелка добилась, чтобы отличный парень из-за нее чувствовал себя плохим парнем. Забудь про нее.

– Ты не... Ты знаешь, у нее есть своя работа, которую она из-за меня...

– У них одна работа – вести дом. Ради этого они живут на земле. Ради этого мы позволяем им жить. О черт, и этого они не делают!

– Я завидую тебе, Винс.

– Не завидуй. Будь мужчиной, Баз. – Он так сильно шлепнул его по плечу, что Баз скривился. Винс снова откинулся на спину. Баз смотрел на него взглядом, в котором читались одновременно и благодарность, и ненависть. Вот лежит человек, подцепивший его на крючок «блэкджека» и разрушивший карьеру Эйлин. Человек, намертво связавший его судьбу с судьбой детоксикационных центров, замаскированных толкачей МегаМАО. Вот его дружок, вечно благодарный ему за зачатого Ленорой ребенка. Вот его смертельный враг, если каким-то образом всплывет его истинная роль в этом зачатии... Вот двое мужчин, думал Баз, греющихся на солнышке, чьи судьбы так тесно переплелись, что расплести их может только смерть.

Странно, что Винс, такой стойкий против алкоголя и никотина, сорвался на МегаМАО. Но новый наркотик значил для него все: власть над растущей армией наркоманов, которой он дарил силы и покой не на короткие десять минут, а на целые дни. Свободу от всех источников снабжения, кроме собственных. Управление всем процессом, от начала и до конца, до уличной продажи. А сейчас, в его венах, МегаМАО освобождал и душу...

В следующем году они возможно обзаведутся собственным сенатором от МегаМАО. Огромные корпоративные начинания требуют постоянного представительства в стране настоящей демократии!

– Господи, какая красная спина! – воскликнула женщина.

Баз поднял голову и увидел очаровательное лицо Леноры Риччи. Она была в купальнике без верха, но ее маленькие голые груди закрывал шестимесячный голый мальчик.

Винс повернул голову одновременно с ним.

– Иисус Христос! – завопил он. – Кто вас двоих сюда пустил?

– Я устала, и меня тошнит от манхэттенского снега. Я считаю, что Юджин имеет право провести Рождество на солнышке, как его старик.

Винс сел и протянул руки к малышу.

– Эй, толстяк Юджин, иди к папочке! Поцелуй папу, ты, маленький гангстер, ты!

Ленора улыбнулась обоим – и Базу, и Винсу. Ее присутствие разволновало База. Эта женщина держит в руках его жизнь. А он – ее жизнь. У него закружилась голова. Исчезли угрызения совести, сожаления об Эйлин, жалость к себе. Он смотрел, как Ленора медленно массировала свои груди. Баз с ужасом сообразил, что она заигрывает с ним в присутствии собственного мужа. Может, от нее требуют второго ребенка? В таком случае...

– Ю-юджин, – ворковал Винс. Он откинулся на спину и со звонким шлепком плюхнул малыша к себе на грудь. – Хай, Юджин! Улыбнись мне! Ну, еще! Еще, Юджин! – требовал он, щекоча маленькие гениталии. – Улыбнись, а то отщипну эту штучку!

Ленора медленно опустилась, скрестив ноги, на подстилку, между двумя мужчинами. Она заметила взгляд База, скользнувший от пальчиков ее ног, через лодыжки и икры, к тонкой полоске бикини, скрывавшей подбритые с боков волоски. Ленора открыла сумку, достала пачку сигарет и бледно-голубую коробку спичек и протянула ее Базу.

– Когда это вы начали курить? – сдвинув брови, поинтересовался экс-гинеколог. – Вы же знаете, как это вредно! – добавил отец МегаМАО.

– О, я не затягиваюсь, – заверила его Ленора, наклоняясь к зажженной спичке.

Она взяла у него из рук коробочку, спрятала в сумку и медленно выдохнула дым в глаза им обоим.

Глава 53

"Дорогой отец.

Я пал низко. Я не говорил с Банни, не виделся с ней и маленьким Лео так долго, что уверен, он не узнает меня. Когда увидимся, ты меня узнаешь?

Это новый я, как ты увидишь из нижеследующего эссе. В некоторых отношениях я полностью переменился. И хочу доказать тебе завершенность этих перемен.

Как только одни люди завели бизнес по организации преступлений, другие люди придумали бизнес по защите от преступников. Правительства обещают покончить с преступностью, тратят на это миллиарды долларов в год, а преступления набирают обороты и размах.

Размеры законопослушного истеблишмента[79] и сил правопорядка – полиции, армии, тюремного персонала, суда – не соответствуют действительному подъему криминального уровня. Почему?

В силу основополагающей договоренности. Обе стороны объединились, чтобы создать по-настоящему мощную индустрию.

Преступление изначально несвободно от риска – а что свободно? – но от его гротескно огромных прибылей толика отчисляется правительству. В этом мире нет совершенства. Всегда найдутся несколько честных конгрессменов, полицейских, членов парламентской комиссии.

Возможны несчастные случаи. Но общее правило – каждый отщипывает по кусочку.

Америка слишком далеко зашла, чтобы возвращаться, за демаркационную линию между законом и беззаконием. Когда начинается война против преступности, Америка терпит поражение, как во Вьетнаме. Это поражение заметно всем. И перенести его невозможно без наркотиков. Глупо в таких обстоятельствах сетовать на продажность полицейских. Когда все стандарты отброшены, кто скажет, что такое продажность, что – честность?

Как сказал один античный скептик – уверен, что в предвидении Великого Запрета, – «где виновны все, невиновен никто».

Ты проявил огромное терпение, хотя отсутствие связи со мной – наверняка выражение неудовольствия. Отлично. Я отвечаю – заметь, в предельный срок! – утвердительно.

Да. Да, я готов со всей ответственностью принять на себя обязательства обеих семей. Все трудности были в мотивировке, в противоречии мотивировки, в стремлении прославиться в журналистике и... Это из прошлого.

Впереди поджидают события. Новая ответственность стала срочной, обеспечив новую мотивировку. Я стремлюсь быть с Банни и Лео. Я стремлюсь участвовать в твоих делах. Да! Да!

Пожалуйста, отец. Мама сказала мне, что есть свободный коттедж по соседству с тем, который занимают они с Банни и Лео. Она может нанять его. Скажи слово ей или мне. Мы не обязаны ждать марта. Как было бы чудесно вместе провести Рождество!

С глубочайшей привязанностью".

Если б Уинфилд не задержалась допоздна, печатая справку, Банни не смогла бы ей дозвониться. Ее представления о времени, и раньше не очень определенные, после жизни в тропиках стали совсем размытыми.

– ...страшно вкусные плоды манго и хлебного дерева, – объснила она.

– Которые тебе приходится готовить самой, – добавила Уинфилд. – Вы с Николь большую часть жизни проводите в качестве hausfrau[80].

– Мы это любим.

Уинфилд помолчала. Личность ее сестры претерпела серьезные изменения. Раньше она проявляла способность привязываться к месту не большую, чем ориентироваться во времени.

– Тебе нравится кухонно-домашняя рутина?

– Мы это любим.

– Перестань говорить «мы». Николь это любит.

– Мы это любим, – повторила Банни. – Как ты поживаешь? Скорость, стресс и достижения?

– Все это несопоставимо с укачиванием юного Лео.

– Мы это любим, Уинфилд. – В голосе Банни прорезалась упрямая нотка. – Мы пытаемся создать здесь дом. Николь и Никки жили везде. Шан живет в самолетах. Мы пытаемся собрать всех вместе, на настоящей семейной основе.

Старшая сестра помолчала, натолкнувшись на кирпичную стену там, где ожидала понимания.

– Никки наконец поддался? В этом все дело?

– Тебе обязательно нужно было использовать это слово? Он наконец решил принять на себя обязательства.

– Мы любим это, – насмешливо продолжила Уинфилд.

– У Никки и его отца есть свои проблемы. Если ты думаешь, что хоть одного из них просто приучить к дому, ты не знаешь азиатских павлинов. Но их можно поддразнить и втянуть в это хитростью. В тандеме, что ли. Если один видит, что другой сделал шаг, он тоже продвигается на дюйм. Я думаю, – Банни шмыгнула носом, – мы с тобой, вышедшие из разрушенной семьи, должны особенно ценить прочную семейную основу.

Уинфилд вздохнула. Пустоголовая сестренка пытается поучать ее.

– О'кей, ты права. Желаю всех благ и большого терпения.

Униженное отступление возымело действие и побудило Банни переключиться на другие предметы, кроме собственного пупка.

– Как там продвигается большой процесс?

– Буксует. Финансовые проблемы валят нас с ног. Волнуемся, сможем ли выдержать аренду помещения. Понадобился ангел-аноним, чтобы купить ленту для машинки, но для больших свершений денег нет. Поэтому моральное состояние настолько низкое, насколько это возможно.

– Тебе нужно сменить обстановку. Мы снимаем соседний коттедж. Там прорва комнат.

В дверях кабинета появилась Эйлин, очень расстроенная.

– С кем вы говорите?

– Это Банни.

Женщины молча смотрели друг на друга. У Эйлин был безыскусно-растрепанный вид, черные волосы сзади стянуты разлохмаченной резинкой.

– Уинфилд? – жалобно позвала Банни. – Где ты там?

– Я тут. Мне нужно закончить работу... Спасибо, что позвонила.

– Помни, что тут всегда тебе рады.

– Не думаю, чтобы это было разумно, – проговорила Эйлин, как только Уинфилд повесила трубку. Эта девушка всегда была неуравновешенной.

– Я не так уж много ей рассказала. Что привело вас сюда так поздно? Куда вы дели Бенджи?

– Никуда. Спит в коляске около моего стола. Уинфилд, мы не сможем долго выдержать оплату офиса.

– Я этого боялась.

– Деньги Леноры – божий дар, но она не сможет постоянно отрывать от семейного бюджета такие суммы. Винс обязательно заметит. Да вы сами понимаете, из-за ошибочной стратегии может быть потеряна большая игра.

– Результат должен появиться очень скоро.

– Думаю, юридическую фирму следовало бы вести на более надежной основе. То, что происходит сейчас... Это все равно что держать пари, или как Б-баз за рулеткой... – И она разрыдалась.

В другой комнате проснулся и расплакался Бенджи Эйлер.

Глава 54

– Каждый, кто согласится провести Рождество в Атлантик-Сити, заслуживает смертной казни через... смертельную скуку, – произнесла Имоджин Рэсп.

Они с Пэм расположились в гостиной одного из лучших отелей Винса и заказали по второму ромовому пуншу, напитку такой обманчивой мягкости, что обычно спохватываются только на пятой порции. Пэм, в ее новом, задорном и знойном облике, выгодно контрастировала с обесцвеченной скандинавской красотой Имоджин.

Состоятельная еврейская семья, в которой родилась будущая издательница, обеспечила ей степени и бакалавра, и магистра гуманитарных наук, а потом и докторскую в Виттенберге, как Гамлету. Там она познакомилась с неофашистским поэтом Уго Рэспом и вышла на него замуж.

Развод с Рэспом состоялся через год, развод с высокой литературой занял больше времени.

– Правда-правда, я могу провести только один вечер с тобой и твоим великолепным любовником-мафиози, – контрабасом пророкотала Имоджин. – У меня есть серьезные причины, чтобы вернуться домой в канун Рождества. Будет большой прием. Это бизнес, лапочка. Ну, что слышно насчет твоего нового бестселлера? Какая тема? Инцест? Детские извращения? Мафиози – дрянные любовники? Моя жизнь в семье Риччи?

– Я еще думаю... – После двух коктейлей голос Пэм звучал на терцию ниже. – Как насчет каннибализма?

– Избито.

– Да ну, перестань.

– Имоджин Рэсп берется только за абсолютно оригинальные вещи! Мои читатели ждут новых трюков, совершенно свежих или трюков в свежей упаковке. – Она покончила с коктейлем и показала официанту два растопыренных пальца. – Ты еще не поняла, что подписала договор с сатаной.

– Да, как насчет сатанизма?

– Старо как мир. – Дорогой костюм Имоджин, шарф от Гермеса, изящно свисавший с левого плеча, все в ней давало знать жалкой деревенщине, пропускающей свою жизнь через щели игральных автоматов, что здесь – украшение одной из элитных пород Манхэттена, вершительница судеб, мод, рекламы и печати большого города.

– Детские извращения? – повторила Пэм. – Не знаю, с чего тут начать. Папа меня тискал, конечно. Но он...

– Дорогое дитя, – трубно воззвала Имоджин, – твой личный опыт не имеет никакого значения теперь, когда я все взяла в свои руки. Твои следующие пять книг полетят, как из пушки! Нужна идея, а не опыт! Что-то волнующее. С богатыми иллюстрациями. Кстати, говорят, что МегаМАО – это просто фантасмагория...

– И правильно говорят, – перебил Винс, появившийся за ее спиной и положивший ладони на ее гротескные плечи. – Вы готовы провести экспертизу?

– Только после моего любимого автора.

– Послушайте, – сказал Винс. – Я примчался самолетом из Монте-Карло, чтобы встретиться с легендарным издателем Пэм. Я ожидал увидеть высушенного книжного червя. Вместо этого...

– Вместо этого, – перебила Имоджин, – вы уже созрели, чтобы предложить тройственный союз, воодушевленный химически... – Глубокий рокот прервался, секундная пауза. – Вот оно!

– Простите?..

– Книга Пэм Скарлетти о бисексуальном и извращенном поведении! Сто способов для троих достичь небес в единой ослепительной вспышке! Высокое имя униженного рабства, оковы и цепи неистовства! Любимая фантазия для главной мастурбации. – Ее маленькие карие глазки прищурились. – Грех, имя которому дано на крышах пентхаузов. Надежное средство против мужской импотенции и женской фригидности. Разнообразие как соль жизни. Встречи с мисс Кайеннский Перец. Помешательство, достигаемое...

– Слушайте, – грубоватым, шутливым тоном перебил поток импровизации Винс, – это пахнет большими деньгами!

* * *

Ближайший к континенту из Багамских островов – Бимини, или Большая Багама. Мимо постоянно курсируют мощные катера с запада Палм-Бич. Обычный конец маршрута – «Мирамар-Атенеум» в Лукайя. Но некоторые катера проносятся дальше, к вытянутой полосе частных песчаных пляжей, где впечатляющие особняки и уединенные коттеджи едва различимы в своем ненавязчивом великолепии.

Ни один из катеров не может состязаться в быстроте с гидропланами, летающими по тому же маршруту. А из моторных катеров самый мощный – пятидесятифутовый «Роберт И. Ли», принадлежащий фирме «Ли Бразерс». Катер назвали по имени одного из братьев Ли, недавно убитого в перестрелке на Кост-Гард. Шан Лао, под именем Генри Шиу, был почетным пассажиром «Роберта И. Ли». Его первым пригласили на борт.

Он был высокочтимым покровителем братьев Ли и их многочисленных предприятий в этих водах. Его нью-йоркский помощник, Бакстер Чой, считался компаньоном фирмы.

– Как мало сделано для китайцев нашей планеты, – пожаловался однажды Шан Бартону Ли. – Хорошие работники, хранители семейных ценностей, добрые граждане тысяч стран и всегда преданные традициям родины. Возьмите, к примеру, свою семью. Какую огромную работу вам пришлось выполнить сначала для себя, потом для своей приемной страны, а в конечном счете – для Китая. Вы как еще неоткрытый источник, дарящий исцеление. Поиск таких источников я хочу начать по всему миру.

– Как это чудесно! – с энтузиазмом воскликнул Бартон.

Он стоял за штурвалом, когда катер доставил Шан Лао на Бимини 24 декабря. Маленький причал обслуживал коттедж, который его жена Николь сняла для внука Лео. Она ждала его у причала, в узкой восточной юбке с длинным разрезом сбоку, и махала рукой приближающемуся катеру.

Шан вышел на берег, одетый в свой обычный серый банкирский костюм. Его проницательные глаза пробежали по берегу, быстро черпая информацию отовсюду. Бартон Ли вынес на берег два чемодана и большую картонную коробку со знаком «верх» на крышке и торговым знаком лучшего магазина Токио.

– Здравствуй, мой дорогой. – Они обнялись, а потом одновременно повернулись и помахали отчалившему катеру. «Роберт И. Ли», оставляя за собой петушиный хвост дыма, направился к Вест-Палм-Бич.

– Ты похудел, – сказала Николь.

– Похудел, – согласился Шан. – В этом году у меня очень жесткое расписание. – Он огляделся. – А где слуги?

– У нас нет слуг. Я и повар, и горничная. И, – она подхватила коробку из Токио, – швейцар.

– Хэлло! – К пристани приближалась Банни. Она несла на руках Лео. – Добро пожаловать в Палм-Шей-доуз!

– О, – неопределенно произнес Шан, – какая она длинная.

– Лео вырастет таким же.

– Где Ник?

– Прилетает сегодня.

– Добро пожаловать, – повторила Банни, подходя к ним. – Сожалею, что мы не встречались раньше.

– Это легко исправить, – произнес Шан с немыслимо изысканным оксфордским акцентом, большие глаза на великоватой, по сравнению с телом, голове казались выпученными. Он не заметил протянутой руки и взял у нее Лео, толстого малыша с лучезарной улыбкой.

– Лео Шан, – пробормотал дедушка. – Видишь, какие веки, дорогая? – Он повернулся к Николь. – Из всех заложенных в нас генов эти самые неистребимые. Мальчик выглядит точно как Ник в его возрасте.

Все еще держа Лео, он с церемонной учтивостью обратился к Банни:

– Мисс Ричардс, это колоссальная честь – быть дедушкой прелестного ребенка, рожденного такой привлекательной и одаренной молодой женщиной. Я буду вечно благодарить судьбу за возможность провести Рождество в вашем обществе.

– Боже, как великодушно, – сказала Банни. – Никто не предупредил меня, что вы такой льстец.

– Лестью полон мир, – мягко произнес Шан, – но я не пытался льстить, выражая свой восторг этим молодым человеком и вами. Надеюсь, для этого найдутся и другие возможности.

Он повернулся и возглавил шествие, держа на руках малыша. За ним следовала Николь с большой коробкой. Банни без слов предоставили два чемодана. По розовому песку частного пляжа, мимо пальм и кедров, они подошли к коттеджу с выходящей на море верандой.

Шан Лао, держа на руках Лео Шана, остановился на веранде, наблюдая за тем, как в отдалении мелькает петушиный гребень волны за возвращающимся «Робертом И. Ли». Катер причалил, и с него посыпались молодые китайцы в джинсах и футболках, придерживая рукой матросские шапки. Неделей раньше Бакстер Чой нанял их у Бартона Ли на три дня в качестве телохранителей для своего босса, по иронии судьбы наслаждающегося христианским праздником. Скоро к нему присоединится Никки, и Шан причастит кровью своего сына. Судьба должна благословить мирное семейное Рождество, но это совсем не значит, что Шан готов на нее положиться.

* * *

Кашель не проходил. Когда они с Айрис разбили вертолет и нахлебались океанской воды, к ним прицепился какой-то вирус, с которым не смог справиться ни один доктор в Брунее. Чио И тало отправил обоих в санаторий на западе Таксона, штат Аризона, принадлежавший «Ричланд-кэринг».

Щупальца наркоконтрабанды тянулись от Байи, Калифорния, до великого национального памятника Кактусовой Трубке, на восток Аризоны, через крошечные индейские деревеньки вроде Чукук-Кук и Вахак-Хотронк, перед перераспределением потоков товара на большие рынки Скотсдейла и Фриско. Но та же самая местность собирала и легочных больных. В первый же день, как только их отпустили доктора, Кевин отправил Айрис в город, а сам связался с намеченным для нее покровителем. Она как-то намекнула, что хотела бы пройти кинопробу в Голливуде. Если благодарность семьи Риччи чего-то стоит, она получит свою пробу.

Они встретились втроем в фойе захламленного магазина Скотсдейла, увешанного зелеными гирляндами, позванивающими красно-золотыми национальными украшениями, с полками, заваленными товарами местных фабрик, продающимися по льготной цене. Товаров здесь хватило бы на десять таких городков, как Скотсдейл. В дальнем конце фойе, заснеженном до арктического уровня, Санта-Клаус усаживал на колени ребятишек и выслушивал их пожелания, простиравшиеся от немедленной отправки факсом на Северный полюс до ночной прогулки по печной трубе.

Вербовщик талантов был очень молодым, низкорослым и напоминавшим фигурой мусорный ящик на тонких ножках. Его узкое лицо исключало всякие попытки сравнения – что-то вроде... носа. Глаза были... ну, их было два. Волосы... э... тоже были.

Он покосился на Айрис, выглядевшую довольно элегантно в том же цветастом платье, которое накинул на ее обнаженное тело Кевин после пропитанного сандалом сеанса холодной страсти. Она уже составила знакомство с американской косметической продукцией, хорошо отразившейся на ее привлекательности. У нее были теперь новые духи, с цветочным запахом, и она не пыталась использовать их нетрадиционными способами.

Из динамика лилась старая незатейливая песенка:

Ты не плачь, не грусти,

Ты в окно посмотри -

Санта-Клаус торопится в город...

Человек из Голливуда не отводил глаз от Айрис. Наконец он посмотрел на Кевина и заговорщически ухмыльнулся.

– Это штучка, – туманно выразился он.

Кевин протянул Айрис свою кредитную карточку.

– Ну-ка, займись. – И подтолкнул ее по направлению к ближайшему отделу.

Повернувшись к носатому вербовщику, Кевин сказал:

– Обрати внимание на походку.

Игрушечный поезд носился по кругу в центре фойе, проезжая мимо игрушечных остановок с названиями американских фирм.

– Это твоя девушка?

– Только до завтра, пока ты не увез ее в Лос-Анджелес.

– Из нее должен выйти толк.

– Она добрая малышка, – сказал Кевин. – Ей нужен хороший старт в Голливуде. Она получит приглашения от дюжины агентств.

– Это особенная девушка?

– Я ей очень обязан.

– Так что – руки прочь?

Кевин поморщился:

– Я ей что, папаша? Она смышленая. Ты тоже смышленый. Мне нет дела, как вы проводите время.

– Отлично.

Поезд описал четвертый круг, они помолчали.

– Большая честь – иметь дело с племянником Итало Риччи.

– Внучатым племянником, – поправил Кевин, вспоминая, что говорит не с отдаленным родственником, а с наемником.

Из динамика лилось:

Ты не плачь, не грусти,

Ты в окно посмотри...

Кевин не любил иметь дело с наемниками. На улицах американских городов горят неоновые вывески – «Бюргер Квин», «Ливайс», «Тако-Белл», все эти имена, как и Риччи, создают величие Америки. Если все, чего ты хочешь, это пара штанов и пицца – тогда ладно. Но в деликатных случаях, когда речь идет о карьере, делать бизнес с наемником совсем не то же самое, что с родичем, пусть самым отдаленным.

Тем не менее Кевин был уверен, что у Айрис все сложится отлично. Можно было надеяться. Она толковая девочка.

* * *

Чарли Ричардс подбросил дров в камин. Он стоял с бокалом марсалы в руке, глядя в огонь. Вообще-то он не любил это сладкое, слегка отдающее горелым вино. Но получается очень вкусно, если в марсалу обмакивать маленькие, изогнутые, присыпанные миндалем и анисом кантуччи.

Он улыбнулся сначала Уинфилд, потом Керри. Оба увлеченно набивали рот кантуччи, запивая кофе. Чарли думал, что владеет ситуацией, но он заблуждался.

Идея совместной поездки к Стефи принадлежала Уинфилд. За день до Рождества она позвонила ему в офис:

– Тетя Стефи приглашает нас провести праздники на острове, потому что у нее единственной есть настоящий очаг и дымоход. Я уже пообещала, что привезу тебя.

Почему бы и нет, подумал Чарли. Он хотел взять с собой Гарнет, но она отказалась наотрез, не вступая в объяснения. Вид влюбленной пары – Уинфилд и Керри – немного выбил его из колеи. До последнего времени родственные отношения этих двоих сводились к поцелуям в щечку на семейных сборищах.

Чарли внезапно осознал, что в комнате только он не может найти себе место и продолжает топтаться у камина. Стефи, как всегда, свернулась клубочком в углу дивана, прикрыв ноги пуховиком. Молодые развалились на полу – хаотическое переплетение длинных конечностей. У Чарли начало неприятно припекать икры. Он подумал, что пора протрубить первым фанфарам, объявляющим счастливое семейное Рождеств открытым.

Он приподнял бокал с марсалой.

– Ну что ж, доброго здравия всем присутствующим. Потягивая густое терпкое вино, они не догадывались, что эта марсала – из винограда покойного Лукки Чертомы. Не знали они и того, что виноградники теперь находятся под неусыпным контролем Молло, как будущий объект агротуризма, что скоро отставные инженеры из Штутгарта, круглощекие голландские бюргеры и пожилые скандинавы с платиново-белокурыми волосами будут толпиться вокруг виноделов, выкладывая монету за право помочь в работе, ломавшей спину многим поколениям сицилийских крестьян.

– Чарли, сядь, – скомандовала Стефи. – Я нервничаю, когда ты расхаживаешь по комнате.

– Извини, понятия не имел.

Он огляделся в поисках удобного места, догадываясь, что у Уинфилд, теперешней наперсницы Гарнет, не вызовет одобрения, если он сядет слишком близко к тете Стефи. Не семейная встреча, а минное поле!

Керри решительно встал с пола, хмурый и озабоченный, явно чувствующий себя возмутителем спокойствия.

– У нас с Уинфилд есть вопрос.

Чарли нахмурился.

– В канун Рождества? Еще до раздачи подарков?

– До всего, – огрызнулся Керри, нервно переступая с ноги на ногу.

Такое возмутительное поведение было настолько необычным для благонамеренного Керри, что Чарли пристально всмотрелся в его лицо в поисках синего пятнышка под глазом. Но пятнышка не было.

– Ма, – Керри повернулся к Стефи, – я никогда раньше к тебе не цеплялся с этим... Меня это раньше и самого не цепляло. Но сейчас... есть жизненно важный вопрос.

– Ох-ах, – с наигранным ужасом отозвалась Стефи.

– Ма, у меня есть очень веская причина настаивать на ответе. Скажи, кто мой отец?

Чарли нервно моргнул. И заметил, что Уинфилд прячет от него глаза. Такое поведение дочери было для него прямым обвинением в жизненных сложностях близнецов.

Стефи спокойно улыбнулась.

– Ты помалкивал больше двадцати лет, а потом вздумал наехать на меня, как грузовик?

– Ма, ты оч-чень разумная леди. Ты всегда знала, что когда-нибудь придется ответить на этот вопрос.

– Я всегда знала, – произнесла Стефи с нажимом, – что никогда не стану на него отвечать.

– Тебе придется!.. – Керри, встрепанный и рассерженный, казался сейчас совсем юным. – Мы с Уинфилд встречаемся, – храбро продолжил он, – и это та причина, по которой я требую у тебя ответа!

У Чарли все правое полушарие мозга заныло от напряжения. Он не хотел снова проходить через все это: три предполагаемых отца, жестокая выходка старого Карло Риччи. Он и так с болью вспоминал яростную исповедь Стефи.

– Очень глупый способ проводить Рождество, – необдуманно ляпнул он. И сразу же получил отпор.

– Не вмешивайся, – отрезала Уинфилд. – Мы должны знать.

– Это мое дело, – сказала Стефи. – Может, еще мальчиков. Но определенно не твое, Эль Профессоре.

– А как насчет меня? – поинтересовалась Уинфилд.

Блестящие темно-оливковые глаза Стефи пристально остановились на ней.

– Нам с тобой не довелось вместе проходить через испытания. А с мальчиками я прошла через все, от цыплячьих хворей до тройного убийства.

– Понимаю, – адвокатским тоном произнесла Уинфилд. – Мальчики тебе ближе всех на свете, тетя Стефи. Но ты продолжаешь скрывать это даже от них!

– Я твердокаменная. А вы спросите Чарли.

Чарли поспешно вскинулся.

– Стефи, ты прекрасно понимаешь, что они хотят услышать. Один ли у них отец?.. – Он повернулся к дочери, его щеки покраснели.

И наткнулся на ее взгляд – не тяжелый, просто напряженный и изучающий. Он почти слышал, как в голове у Уинфилд щелкает компьютер, перебирая возможности, варианты, выходы. Потом она усмехнулась:

– Ты покраснел!

С некоторым облегчением Чарли повернулся к Стефи.

– Я знаю тебя в таком настроении, настоящая сицилийка! Ты сейчас не в состоянии прислушаться к разумным доводам. Но этим двоим нужен ответ, чтобы они не подвергали себя ненужному риску.

– Они и так кузены.

– Ну, а если у них один отец, есть закон... Я ухожу. Вы, трое, оставайтесь. Стефи, не надо ничего говорить мне, но, заклинаю тебя Господом, успокой детей.

* * *

Телефон зазвонил рано утром. Чарли перекатился через половину кровати Гарнет и схватил трубку.

– Счастливого Рождества, – произнесла Уинфилд. – Ты снят с крючка. Мы только кузены.

Чарли откашлялся, прочищая горло.

– Отец – Билл Маллой, погибший во Вьетнаме?

– Так она сказала.

Сонный и туго соображающий, Чарли едва не ляпнул – со Стефи станется переложить ответственность на мертвеца, чтобы от нее отвязались. Кроме того, аналитический ум Уинфилд наверняка уже рассмотрел такую возможность.

– Ладно. Спасибо, что не стала устраивать драму из нашей со Стефи истории. Гарнет, к примеру, этого не делает. И я тоже, хотя сам этому удивляюсь. Где ты?

– Там же. Тут очень мило.

– Твоя мать просила, чтобы мы навестили ее сегодня.

– Выберусь обязательно. Знаешь, ей даже разрешают полбутылки вина к ленчу. Вторую половину она раздобывает без разрешения. По-моему, она сменила один наркотик на другой.

В ее словах не было осуждения. В таком расслабленном состоянии, как теперь, когда Уинфилд убедилась, что не отягощает душу грехом кровосмешения, она не собиралась никому выносить вердикт. Просто рассуждала. Чарли подумал, что с ее стороны очень великодушно взвалить на себя ярмо регулярных посещений больницы, пока Банни наслаждается растительным существованием на Багамах.

– Я тебя встречу, – пообещал Чарли. – Давай в пять?

– Ага. Пока.

Чарли зажег ночник и посмотрел на часы. Все еще в полусне, Гарнет пробормотала:

– Который час?

– Семь. Извини, но для Уинфилд очень важно было узнать, что она не занимается любовью со сводным братом. – Чарли усмехнулся. – Наверное, я не должен смеяться, но я, кажется, испытываю большее облегчение, чем Уинфилд. Который час сейчас в Базеле? – Он прикинул на пальцах. – О, сегодня же Рождество! Не стоит никого беспокоить.

– М-м?..

– Я ожидаю сообщения о сделке по «Ричтрону»...

– Счастливого Рождества.

* * *

В рождественское утро небо над Атлантик-Сити было облачным и таким же серым на востоке, как и на западе. Имоджин Рэсп проснулась в монументальной, королевских размеров кровати Винса Риччи. Она огляделась и понюхала простыни, потом, поморщившись, Пэм Скарлетти, спавшую рядом. Едкие испарения, уже немного подсохшие, напомнили ей о событиях прошлой ночи.

Такого она себе не представляла. После нескольких ромовых коктейлей и таблетки МегаМАО она, ее автор и мафиози-любовник автора обсуждали сногсшибательную идею нового бестселлера Пэм Скарлетти о бисексуальном и извращенном поведении. Поначалу она еще отчаянно стремилась выбраться из этого гнусного притона и поскорее вернуться в свою любимую старую квартирку на Западной Парковой.

Но потом соблазнительное предложение, исходившее от Пэм, а также легкий душок угрозы, исходивший от ее любимого мафиози, сделали Имоджин совершенно безразличной к судьбе будущего произведения.

Имоджин потянула уголок занавески и посмотрела на унылое, серое небо. Где-то поблизости залепетал ребенок. Она обернулась в тот момент, когда коридорный впустил в номер маленькую, привлекательную брюнетку с крошечным мальчиком на руках.

– Винс! Просыпайся! Прибыл твой рождественский подарок! – Глаза Леноры еще не привыкли к темноте спальни. – Винс? Кто там у тебя? Женский хор Красной Армии? Юджин, поздоровайся с папочкой!

Имоджин судорожно потянула на себя простыню, чтобы прикрыться, и этим выставила на обозрение наготу Пэм, сразу же вернувшейся к жизни.

– Ленора?..

– Пэм? Господи, ты что, не сумела прибрать к рукам мистера Пениса целиком и поделилась с подружкой?

– Ленора Риччи, – произнесла Пэм светским тоном, усевшись в кровати и откинув назад спутанную копну волос. – Имоджин Рэсп – издатель моей книги. А, я вас уже знакомила... – Она смущенно запнулась. – Ленора – моя кузина. То есть Винс Риччи – мой кузен, а Ленора – его жена. А вот его сын, которого... – Она умолкла и откинулась на подушки, измученная объяснениями.

– Эх, и как я не догадалась захватить с собой фотоаппарат! – задумчиво произнесла Ленора, усаживая на диван маленького Юджина.

– Миссис Риччи, – прочувствованным, но непререкаемым тоном произнесла Имоджин, – дело обстоит не так, как вам показалось...

– Но это номер Винса? Меня проводил сюда коридорный. А где Винс?

С деланной беспечностью Имоджин отбросила простыню и накинула на себя нечто валявшееся около постели, что при ближайшем рассмотрении оказалось купальным халатом Винса.

– Мы засиделись, обсуждая новый бестселлер Пэм...

– Понятно. – Ленора процокала высокими каблучками к окну и раздвинула все занавески. В номер просочилась вся серость Атлантик-Сити, из-за чего разворошенная кровать – поле недавней литературной дискуссии – приобрела еще более истерзанный вид. Ленора сняла трубку телефона.

– Миссис Риччи из номера "А". Три завтрака и побольше кофе. Печенье? Почерствее, у малыша режутся зубки.

Она повесила трубку и приятно улыбнулась Имоджин.

– В этой троице вы наверняка самая ответственная особа. Присмотрите за Юджином пару минут? Я хочу заглянуть к Винсу в офис.

– Вы не собираетесь...

– Присмотрите, чтобы мой кофе не остыл. – Ленора послала ей воздушный поцелуй и вышла из номера.

Дверь кабинета Винса была приоткрыта. Они с кузеном Элом спорили насчет рулетки.

– Сюрприз! – Ленора шагнула в кабинет. – Маленький Юджин в гостях у папочки!

– Чертова баба! – не то простонал, не то провизжал Винс. – Я же оставил тебя в Монте-Карло!

– Юджин просился к папочке.

– Хэлло, Ленора, – произнес Эл, пользуясь поводом удрать. – Пока, Ленора, – пробормотал он, исчезая в дверях.

Она уселась за стол, напротив мужа, распечатала пачку сигарет и сунула одну в рот.

– Эй! – возмущенно завопил Винс. – Ты же знаешь, что я терпеть не могу эту дрянь!

– Scusi! – Ленора швырнула сигарету в мусорную корзинку. – Поднимайся в номер. Я заказала завтрак. Юджин там с молодой блондинкой-издательницей. – Винс молча встал и направился к двери. Ленора быстро сунула коробок спичек в приоткрытый средний ящик стола и задвинула его коленом.

– Разве не чудесно? – просюсюкала она. – Маленький Юджин так хотел провести Рождество с папочкой!

Февраль

Глава 55

Он обнаружил, что не может ни на чем сосредоточиться даже на минуту. Что мысли ускользают, расползаются, отказываются подчиняться логике и последовательности. Он мог проснуться поздно утром и с удивлением оглянуться, не понимая, куда девалась ночь. И где он ее провел. Обычно он просыпался в номере одного из отелей Винса, с прохладным, но несвежим воздухом. Ладно, отель... Но какой?

По мере того, как медицинские центры Риччи расползались по стране, с сокрушительной наглостью рекламируя свою отраву, МегаМАО, карьера старшего медицинского консультанта Риччи, Бенджамина Дж. Эйлера, входила в фазу полного затмения. Поворотный пункт приближался. Весь здравый смысл, все математические выкладки были за это.

С усилием выбравшись из постели, он остановился перед большим окном и с десятой попытки подцепил шнур, с помощью которого раздвигались шторы. Это новая качественная характеристика его физического состояния, подумал Баз, свидетельство нарушений перцепции, или моторной координации, или как там еще говорят настоящие доктора. Беспощадно жаркое солнце полоснуло по подслеповато моргающим, болезненно прищуренным глазам, по кривой гримасе пещерного животного, выставленного на дневной свет впервые за историю его породы.

Нет, это не Гроттерия, где солнце сияет все 365 дней в году. Нет, не Монте-Карло. Отсутствие сампанов позволяет заключить, что это и не Макао. Значит, Бимини.

Большая Багама. Может быть, здесь, может быть, сегодня наступит поворотный момент.

Он глубоко вдохнул несвежий воздух и закашлялся, выдыхая. Хрипы в груди были такими громкими, словно он весь – бумажный. Он опустился на колени, привалившись боком к кровати, словно для молитвы.

Симптомы налицо, сказал он себе. Страшно трудно было даже подумать о том, чтобы пошевелиться, – но он должен был, должен был творить свою историю. Историю болезни. Пациент сорока лет, десять фунтов избыточного веса, страдает светобоязнью, неспособностью к логическим рассуждениям, нарушениями мускульной координации и зрения. Употребление алкоголя – без излишеств. Другие стимуляторы: ибупрофен, далман. Нон-экзистентное либидо. Пациент гордится тем, что, в отличие от многих собратьев по профессии, удерживается от злоупотребления возможностью выписывать для себя любые стимуляторы в любых количествах.

Пациент дурак.

Его дыхание успокоилось, но было так приятно стоять, утопая коленями в толстом ковре, опустив голову на кровать, прикрыв глаза, спасая их от безжалостного света, выжигающего дыры в сетчатке. Нужно и вправду помолиться.

Милостивый Господь, сделай сегодняшний день поворотным моментом.

Он забыл внести в историю болезни еще один пункт: зависимость. Их две – «блэкджек» и Винс. Он пытался освободиться – о, как пытался! – но не смог. Винс и работа связали его по рукам: деньги за работу по детоксикации он спускал в казино, дилеры казино возвращали их Винсу.

Его больше не интересовали женщины. Им не было места в его беспощадно зависимой жизни. Для чего бы они понадобились Базу?

Ох, милостивый Господь: освети мой путь к поворотному пункту – две из прикупа без перебора.

Он видел Эйлин последний раз шесть недель назад, да и то по неудачному совпадению, когда прокрался в дом за теплыми вещами. Маленький Бенджи – такой симпатичный крепыш. Он не помнит своего отца, конечно.

Эйлин неожиданно вернулась домой с прогулки и застала его на месте преступления – у платяного шкафа.

– Только не твидовое пальто, – произнесла она на удивление спокойным тоном, – оно в чистке.

– О... Спасибо.

Ужасная пауза.

– Раз уж ты здесь, поздоровайся с Бенджи.

– Он не знает, кто я такой.

– Да, пожалуй. Для тебя он тоже – незнакомый молодой человек.

Он сгреб свои веши, затолкал в большую коричневую блумингдейловскую сумку и поторопился к выходу.

– Прости, – пробормотал он, выходя. Это было самое близкое к «до свидания», какое он смог вымучить.

Его унижение увенчала месяц назад фотография в газете – Эйлин Хигарти, избранная почетным членом колледжа, который закончили они оба. Подпись – «Блестящая Эйлин Хигарти, женщина-адвокат, украшение выпуска...».

Как будто он не учился в том же самом выпуске!

Теперь он был отрезан от прошлого – старых обязательств, кредитных карточек, закладных, прежнего уважения, прежней чести. Эйлин с клинической точностью отвела от него неприятности, которыми грозило банкротство. Как она справилась с долгами, он понятия не имел. И не хотел иметь.

Ох, милостивый Господь, творящий чудеса, выпусти из зубов мой хвост! Освободи меня. Останови казнь. Дай мне свернуть на углу...

Баз выдержал сражение с земным притяжением, поднялся на ноги и поплелся в ванную. Он стоял, покачиваясь, над чашей унитаза, безуспешно пытаясь помочиться, не набрызгав на пол, и думал, что действительно должен показаться врачу. В Лукайе есть хороший специалист, которому не нужно ваше настоящее имя – мистер Джонс, и все. Доктор скажет – тщательное обследование и месяц подальше от карточных столов. От шелеста раздаваемых карт. Этот шелест, мистер Джонс, разрушает ваши центры восприятия реальности. Отторгает вас от земной телесной оболочки. Вы привыкли определять себя в качестве врача, мужа, отца – теперь вы вонючая груда гниющей плоти, сохранившая целыми пальцы, чтобы было чем переворачивать карты.

Он взглянул на часы, встроенные в большой телевизор. Только полседьмого. Сегодня он должен попасть в казино пораньше, как только Алекс, помощник менеджера, откроет двери. Он потрусит к окошку кассира и сунет туда торопливо заполненный чек на пять тысяч долларов. Кассир, Илайн, улыбнется и скажет: «Доброе утро, доктор Эйлер». А может, это будет Дениза, англичанка, которая называет его «любовь моя».

Горстка фишек наверняка кончится к ленчу. Если сильно повезет, ему удастся растянуть ее до конца дня. Но уже к ленчу он будет знать, наступил ли поворотный момент. Никто даже не слышал о такой затяжной полосе невезения, как у него. Все законы средних чисел, все шансы на его стороне.

Он закрыл глаза и попытался справиться с лихорадочной дрожью. Это может случиться сегодня. Он поднялся, снова поплелся в ванную и встал под душ. Да. Почему не сегодня? Что он сделал такого, чтобы наказание продолжалось? Эй, Баз, сказал он себе, ежась под струйками воды, вся история науки – это «почему нет?» вселенского масштаба. Каждый, от Архимеда до Эйнштейна, задавал себе этот вопрос.

Он обнаружил, что снова стоит на коленях. Вода каскадами обрушивалась сверху, фарфоровый край ванны немилосердно резал колени.

Дорогой Бог, я омыт кровью агнца. Жизнь моя иссякает. Отвяжись от меня, бессердечный ублюдок! Мучай кого-нибудь другого! Сделай сегодняшний день поворотным!

Рыдания набегали так быстро, что ему перехватило горло спазмом. Коленопреклоненный, он позволил воде уносить свои слезы прочь. Прочь.

Глава 56

– Подходящая жизнь для мультимиллиардера, – сказал отцу Никки Шан. – Тебе не хотелось бы ввести это в систему?

Февраль на Багамах был удивительным. Шан Лао снял два смежных коттеджа и нанял у Бартона Ли целый отряд охранников, крепких молодых китайцев, прятавшихся между пальмами и развлекавших гримасами маленького Лео, натыкавшегося на них во время своих ползучих экспедиций.

– Запомни, – отрезал Шан, – здесь мы в львином логове. К отставке я бы подобрал место поспокойней.

Никки подавил вздох. Он обещал отцу, что будет готов учиться бизнесу... Но в такое солнечное утро? Банни с малышом и Николь уехали за покупками в Лукайю, предоставив им с отцом заниматься своими мужскими делами. Ветер шевелил пальмы, играл длинными листьями, извлекая звуки разной высоты, как из черной деревянной маримбы.

– Да, у меня есть цель, – говорил Шан Лао. – Эта цель – присоединить и удержать как можно большую часть мира.

Он заметил, что сказанное потрясло Никки, и попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривоватой. Тогда Шан ободряюще похлопал сына по руке. Это прикосновение было таким из ряда вон выходящим происшествием, что Никки судорожно, рывком выпрямился, словно по нему пропустили электрический ток.

– Потребовалось время, чтобы составить проект, позволяющий интегрировать тебя в уже существующие структуры. Если моему сыну предстоит унаследовать мое дело, нужна более основательная подготовка, чем серия эссе. Как там, в этой цитате Сантаяны? Насчет человека, которого окунают лицом в собственные нечистоты?

– Вперед, – сухо уронил Никки.

Шан почувствовал прилив отцовской гордости. Он сделал глоток чая и поморщился. Это не тот сорт, который он привез с собой. Такой чай любила Николь, он имел более крепкий аромат. Смехотворна сама идея крепкого зеленого чая. Но что возьмешь с этих французов?

– Мои химики воспроизвели МегаМАО на собственных установках меньше чем за неделю. Это просто комбинация двух ранее существовавших синтетических наркотиков.

В отдалении чирикнула какая-то птичка. Сидя у моря, можно было, не напрягая слух, уловить шелковый шелест ветерка. Что-то зашевелилось в зарослях у коттеджа – наверное, крупная ящерица или один из охранников.

– Ты решил залезть в лавочку Риччи?

Шан Лао поморщился, выражая свое отношение к сленгу.

– Я расширяю имеющиеся рынки.

Холодная усмешка мелькнула – и сразу исчезла.

– Риччи пойдут на все, чтобы выжить нас из Америки.

– Они обгоняют нас на голову, – признался Шан, потеплевший, услышав «нас» в устах сына. – Их рынок – это люди, находящиеся в конфликте с обществом. Значительная часть истеблишмента. Но наши капсулы, такие же сильные, но вдвое дешевле, нанесут сокрушительный удар по Риччи и их коррумпированным политическим союзникам.

– Мы при этом получим прибыль?

Шан помедлил с ответом. Он боялся этого вопроса. Но то, что Никки его задал, как бы ставило на него торговую марку – надежный преемник.

– Со временем, – медленно произнес Шан. – А пока значительная часть наших работ ведется с единственной целью – ограничивать деятельность Риччи и создавать для нее препятствия.

Никки нахмурился, что было естественно для мужчины, имеющего общего отпрыска с семейством Риччи.

– Почему?

За бесстрастным, схоластическим фасадом Шана корчилась в судорогах, восставала против следующего шага его собственная натура. Секретность – основа всего. Обнажить скелет одного из потаенных слоев задуманной структуры?.. Особенно неприятно делать это ради неискушенного мальчишки Никки. И все-таки если не общую стратегию Новой Депрессии, то немного тактических ходов следовало разъяснить. Ветерок предостерегающе зашелестел.

– Никки, наш разговор здесь подслушать технически очень просто. Давай продолжим разговор, прогуливаясь по берегу. – Шан встал. – Сейчас! – скомандовал он.

* * *

– Что меня задевает больше всего, – сказала Мисси, – это то, что я не могу увидеть собственного внука.

Чарли Ричардс встал с кресла для посетителей в ее большой палате. Несмотря на все выпитое за период детоксикации вино, лицо Мисси уже не было таким ужасным – опухшим, одурманенным. Но говорить с ней было неприятно. Кто-то из докторов долго растолковывал Чарли что-то насчет выпадения целых рецепторных областей в ее мозгу, связанных со злоупотреблением наркотиками. Но все это было выше его понимания.

Чарли взглянул на часы.

– Скоро придет Уинфилд. Она недавно видела малыша. Говорит, чудесный мальчишка.

– Энди говорит... – С заметным усилием на изможденном лице Мисси оборвала фразу. Энди Рейд исчез с лица земли. Чарли сопоставил дату его загадочного исчезновения и несчастного случая с агентом ФБР – в пределах одной недели. Может быть, одна и та же рука?.. Для Чарли это уже не имело значения. Компании, в которых он прикрывался светским фасадом Энди Рейда, перешли в собственность Чио Итало. Возможно Чио распорядился... Потерю почувствовал единственный человек, и то – с ужасающей скоростью теряющий память. Печально. Мысль об этом задела какую-то сентиментальную струнку в его сицилийской душе.

И – удивительное дело – он почувствовал боль от того, что бывшая жена попыталась процитировать исчезнувшего любовника. Несмотря на то, что беглое упоминание Энди было лишь случайной частичкой того, что осталось от ее сознания. Чарли напомнил себе о том «наследстве», которое осталось с ней навсегда, – некогда красивом, а теперь безобразно раздутом изнутри носе.

– Так что говорит Энди?

– О, прекрати, пожалуйста. Ты отлично знаешь, что он мертв. – Ее все еще привлекательное лицо застыло, одеревенело. – Ты отлично знаешь, потому что сам приказал его убить.

Ее прохладный, протяжный новоанглийский говор не выдавал никаких эмоций, но обладал свойством будить гнев Чарли.

– Я не убиваю людей, – сказал он низким, сдавленным голосом.

Чарли достал из портфеля тоненькую стопку документов, которые Керри привез сегодня утром из Базеля. Требовались подписи двух совладельцев – жены Чарли и его старшей дочери. После долгой борьбы анстальт был ликвидирован.

Это был важный момент в тайной истории «Ричланд-холдингз». Теперь право собственности переходило к делавэрской корпорации, книги которой навечно будут доступными для любых инспекций. В нынешней своей сокращенной форме, сервисной холдинговой компании, «Ричланд» переменит даже имя. «Новая эра», по предложению Гарнет.

– Учитывая темпы, которыми мы перекачиваем средства в Товарищество по исследованию образования, лучше было бы назвать ее «Новое банкротство», – съязвил тогда Чарли.

Мисси покосилась на бумаги. Потом ее маленький тонкогубый рот ядовито поджался:

– Как это удачно – иметь большую семью. Можно не заметить, когда кто-нибудь исчезает. Просто по невнимательности. Знаешь, что сказал мне Джек, когда последний раз звонил из Лондона? Твой дядя приставил телохранителей к Изабель и мальчикам. Это было в прошлом году, но его люди все еще там. Джек просил замолвить словечко, чтобы их забрали.

– Это что-то новое для меня. – Чарли протянул ей бумаги и ручку. – Распишись там, где крестик, пожалуйста.

– Зачем мне это подписывать? – Взгляд ее плохо фокусировавшихся глаз вдруг стал сосредоточенно-свирепым. – Сервис «Новая эра»? Это еще что такое?

– Просто подпиши, Мисси, – устало попросил Чарли.

– Что это будет означать для меня?

– Покой. Тишину. Неограниченные расходы. – Чарли хмыкнул. – О да, и еще я позабочусь, чтобы люди Итало перестали надоедать Джеку и его семье. Так честно?

Но она, не дослушав, подписала – нервно, порывисто, словно игрок, рассыпающий фишки по полю рулетки.

– Энди говорит, я...

Она снова осеклась и с патетическим выражением лица отпихнула от себя подписанные бумаги.

Чарли оставил их лежать на бледно-голубом покрывале кровати.

– Уинфилд вот-вот будет здесь. – Он расправил плечи, словно приготовившись уйти.

– Не уходи.

Ее странно тоненький голос привел Чарли в замешательство. Сейчас она напомнила ему его девочек, когда они были совсем маленькими. Ее девочек. О, какой лицемерной она тогда была. Как манипулировала всеми троими – Чарли и дочками! Чарли сделал вид, что озабоченно сверяется с часами. И тут распахнулась дверь и вошла Уинфилд, влетела так же порывисто, как мать только что подписывала документы.

– Извините, что задержалась. – Она хлопнулась в кресло, которое только что освободил Чарли, и начала разрывать помятую обертку сандвича.

– Ты же знаешь, что здесь можно заказать отличный, вкусный ленч, – раздраженно произнесла Мисси. – Ты понятия не имеешь, кто готовил этот сандвич. Какие только микробы...

Всплыл еще один пласт сознания – и в ней проснулась ворчливая старая леди.

Уинфилд потянула к себе стопку документов и взглянула на отца.

– Оно самое?

Он кивнул.

– Расписывайся там же, где мама. На всех трех экземплярах.

Но Уинфилд никогда не подписывала документы в стиле рулеточных маньяков. Она отложила сандвич, села прямо и не меньше десяти минут читала красиво отпечатанный текст, сосредоточенно нахмурившись. Родители через ее голову обменялись взглядами, зная прекрасно, что торопить ее бесполезно. Потом она поставила подпись.

Чарли взял у нее из рук документы и протянул еще одну стопку.

– Это о возможном изменении статуса «Новой эры». Уинфилд перелистала страницы.

– Гарнет уже подписала.

– И я тоже. Если подпишешь и ты, мы получаем возможность в любой момент свернуть корпорацию, частично или полностью... – Он покосился на жену, чтобы убедиться, что она не прислушивается, – для благотворительных целей.

Уинфилд наградила его выразительным взглядом.

– О, понятно. Благотворительных. Тебя выучили этому слову умники из Товарищества?

На этот раз она подписала, не читая, и Чарли спрятал все назад в портфель.

– К чему вся эта суета? – требовательно поинтересовалась Мисси.

– На случай, если мы захотим изменить поле деятельности «Новой эры» в будущем.

– Что эта «Новая эра» для меня?

Чарли вздохнул и сухо приложился к изможденной щеке Мисси, гораздо теплее поцеловал Уинфилд и поспешил к выходу.

– Приятно иметь деловыми партнерами таких очаровательных дам, – сказал он на прощанье и исчез.

Выйдя из больницы, он поежился на холодном февральском ветру, свистящем над Ист-Ривер. Он спрашивал себя, будет ли Мисси когда-нибудь в здравом уме снова. Шофер Чарли ловко маневрировал в длинном ряду «кадиллаков» и «линкольнов», чтобы остановиться прямо перед ним. Чарли сел в машину, ринувшуюся на юг, к Уолл-стрит.

Когда-нибудь, говорила Гарнет, все устроится. А пока он свалил на Уинфилд все бремя забот о матери. Больше не на кого. Он не мог бы попросить об этом Гарнет. Или Стефи. В них обеих не найдется даже капельки тепла для Мисси.

Он заставил себя откинуться на спинку сиденья и расслабиться. Последний этап очищения «Ричланд-холдингз» прошел на удивление гладко. Трудно было поверить, что он теперь так близок к свободе. Как будто несколько росчерков пера в больничной палате свалили огромный груз с его спины.

Лимузин оставил больницу далеко позади. Загудел зуммер радиотелефона.

– Ричардс слушает.

– Это Итало Риччи. Ricordi?

По плечам Чарли пробежала дрожь. Он давно не общался со своим смертоносным дядюшкой и надеялся, что уже не придется.

– Buona sera, Чио.

– Как жена?

– Чио, не надо темнить. Думаю, у тебя есть заботы поважнее, чем здоровье Мисси.

– У тебя тоже. – Лимузин набирал скорость, выбравшись из дорожной пробки. – Слушал бы меня хорошенько, может, сумел бы проследить за своей задницей, – издевательски хмыкнул Чио.

– Что за загадки?

– Загадки?! – Итало умолк, вероятно, для усиления драматического эффекта. – Вот тебе отгадка: посмотри в свое расписание на будущий понедельник, ты запланировал встречу. Эта встреча для тебя отменяется.

И отключился.

Чарли опустил телефон и обнаружил, что сидит в позе жокея, пригнувшегося в стиплчезе между двумя рискованными препятствиями. У Чарли на шее висел последний обломок империи – японская компания «Ричтрон-электроник» по производству миникомпьютеров, быстродействием превосходивших гиганты «Крэй», к которым питал слабость Пентагон. Расписание на понедельник встало перед глазами у Чарли: Вашингтон, министерство торговли, встреча в Пентагоне перед ленчем. Отменяется?..

Он позвонил Керри.

– Ты телепат, – заявил любовник его дочери. – Десять минут назад позвонили из Пентагона и отменили встречу на понедельник. Просто отменили – не называя новую дату.

Чарли нахмурился.

«Ричтрон» – последнее крепкое звено в его кандалах. Даже не считая того, что это японская компания, «Ричтрон» требовала большой бумажной работы, которую хотелось побыстрее сгрузить с себя. Это случайное промедление, подумал Чарли. Случайность, черт.

Лимузин проезжал мимо бывшего дома Гарнет. Чарли попросил шофера остановиться.

Большая часть следов реконструкции исчезла. Чарли заметил, что парадный вход открыт, и вошел внутрь, размышляя над настораживающей выходкой Чио Итало.

Это место всегда оказывало на него успокаивающее действие. В садике-патио обычные скамейки сходились под углом, чтобы можно было понежиться и на западном, и на южном солнышке, в зависимости от времени дня. Но сейчас, в феврале, здесь было зябко и мрачно. Выскочил встревоженный сторож, но, узнав Чарли, поздоровался и ушел. Размеры контрибуции позволяли Чарли чувствовать себя здесь своим. Штат переезжал в отремонтированное здание в следующем месяце. Электропроводка, приготовленная для компьютеров, свисала вдоль стен. Теперь составление проектов будет происходить не вручную.

Чарли понемногу привыкал к основному тезису доктора Гарнет – образование определяет основной набор национальных стандартов. Слишком часто он сталкивался с безграничной самоуверенностью безграмотности, с невежественным сопротивлением всему новому. И начал верить, что с этим можно бороться. Должен найтись путь заставить людей разозлиться на то, что их лишили интеллигентности. Разозлиться достаточно, чтобы захотелось взяться за дело. Один из деятелей Товарищества объяснил ему теорию всеобщей энтропии. Получается, что все – планета, вселенная – движется к упадку. А образование?

Чарли потянулся и внезапно почувствовал, как в него вливается счастливое ощущение независимости от Риччи. У него большие затеи, и он займется воплощением их в жизнь, не оглядываясь на старого крохобора. Грядут большие перемены!

Первый раз за день он почувствовал облегчение.

Глава 57

Чио Итало редко случалось делать ошибочные выводы. Но когда несколько месяцев назад ему сообщили, что жена доктора Эйлера, обласканного Винсом, – адвокат Винсовых шлюх, он решил, что ситуация под контролем. Классический заговор, нейтрализующий жену Эйлера, – браво, Винс! Точно так же, узнав, как сдружились Ленора Риччи и Эйлин Хигарти, Итало подумал, что Винс приставил жену шпионить за Эйлин. Каждый мог так подумать. Каждый, кто привык к власти, кто привык манипулировать людьми по своим запутанным схемам.

Но перед Рождеством кристально ясная картина помутнела. В некое машинописное бюро поступила для расшифровки магнитофонная запись. Продолжительность – час с небольшим, качество – ужасное, неразборчивость не позволяла идентифицировать голоса на ленте. Но очевидно было одно: в офисе некоего лица по имени Винс установлено подслушивающее устройство.

Некая машинистка, получившая в руки магнитофонную запись, сделала копию расшифровки и через своего кузена отослала Итало Риччи. Ей уже случалось поступать так в прошлом.

Мафия обычно действует достаточно прямолинейно, но основательно. К примеру, за подчисткой пометок о нарушениях в водительской лицензии следует взлом бюро движущих средств и размагничивание целой картотеки, установлению контроля над каким-нибудь видом промышленности предшествует взятие измором профсоюза, и так далее.

Итало перечитывал расшифровку несколько раз, отмечая отдельные слова и фразы. Он не хотел зря тревожить Винса с его неукротимым нравом. Он пока не был уверен, что «Винс» с магнитофонной ленты – это его Винс. Вот если бы он мог послушать саму запись, он сказал бы точно. Но у него был только машинописный текст.

– ...двадцать три тышши за неделю...

– ...держись подальше от этого, понял?..

– ...черта с два он знает... – говорил какой-то Винс.

Двадцать машинописных страниц таких обрывков позволяли предположить одно: какому-то Винсу на хвост сел некто, пользующийся услугами машинописного бюро. Теперь, скомандовал себе Итало, пора пошевелить мозгами.

Самый простой путь – показать Винсу и выяснить, не его ли офис прослушивается неизвестными. Колебания Итало в очередной раз уводили его от единственно возможного умозаключения: Хигарти решила подкрепить свою позицию за счет доказательств, полученных незаконным способом. Но ни в одном суде такие записи не признают доказательствами!

Итало позаботился, чтобы женщине, которая передала копию, хорошо заплатили. Он надеялся, что в следующий раз получит копию ленты, а не расшифровки.

Он вернулся к более злободневным проблемам. Но время от времени его мысли возвращались к этой головоломке, к неразгаданному кроссворду, предмету вроде бы теоретического интереса... И в очередной раз, просмотрев текст, Итало думал, что в экстремальных мерах нужды нет.

Это было еще одним неверным заключением.

* * *

– Болтовня, не имеющая отношения к нашему процессу. – Голос Эйлин звучал обреченно. Она подошла к окну, а Уинфилд села за ее стол.

– Ни один адвокат не рискнет назвать это бесспорным доказательством. Здесь нет ни одного слова, которое стоило бы показать нашей приятельнице Леоне Кэйн. Единственный интересный фрагмент – разговор в офисе в Монако, когда Винс расспрашивает База, каким образом проститутки разносят СПИД.

У Уинфилд был страшно несчастный вид.

– Давайте потянем еще месяц. Повсюду на пленках есть Ленора. Почему бы ей не подкинуть Винсу пару вопро...

– На этом закончим. – Силуэт Эйлин вырисовывался на фоне окна. – Вы ведь не собираетесь просить ее о таких рискованных вещах?

– Что страшного, если она задаст вопрос?

– Уинфилд, временами вы меня пугаете.

Повисла тишина. Уинфилд сидела за столом, Эйлин мерила шагами кабинет. Больше половины своего времени она проводила с маленьким Бенджи, что сильно отразилось на ее стиле одежды – низкие каблуки, простые блузки и юбки, гладкая прическа. Теперь она была похожа на домохозяйку-почасовика, а не на прежнюю блестящую молодую даму.

– О'кей, – сдалась Уинфилд. – Возьмем другой вариант: в свите Винса есть человек, еще помнящий лучшие времена, но сейчас втоптанный в грязь, как это может быть с врачом на службе у мафии. Это вам никого не напоминает?

– Вы надеетесь раздразнить База идеей социальной реабилитации?

– Нам не нужно будет просить его о многом. Один полезный медицинский разговор с Винсом у него уже состоялся. Пусть еще раз затронет эту тему.

Эйлин села напротив нее.

– Баз, каким я видела его последний раз, был похож на какого-то персонажа Гоголя, оплакивавшего старое пальто.

– Реабилитация, – задумчиво произнесла Уинфилд. – Реставрация. Реформация. Боже, сколько «ре». Самый низкий грешник жаждет реабилитации... Почему бы Базу не выступить с сокрушительным соло сверхлояльности?

– Поясните.

– «Винс, я должен сказать тебе ужасную вещь. Ты помнишь еще уголовное дело против твоих потаскух? А ты видел эту Эйлин Хигарти? Ты помнишь мою жену. Эйлин? Это она и есть!»

– Безумие.

– Уловка, обеспечивающая доверие, – хладнокровно парировала Уинфилд. – Винс благодарен за предупреждение. Баз заговаривает с ним о процессе. Наши маленькие игрушки все мотают на ус. И если Баз справится с ролью и ничем себя не выдаст, дело в шляпе.

– Вы надеетесь, что Баз способен сыграть какую-то роль? – горько рассмеялась Эйлин.

– Вы должны убедить его.

Вздох Эйлин был достаточно выразительным. От Уинфилд снова потянуло холодком. Эйлин опять вздохнула и заговорила:

– Уинфилд, ошибки, которые вы делаете, говорят о том, как мало вы понимаете в людях.

– Не стоит развивать эту мысль. Я уже слышала это от матери.

– Ну, конечно. Такая тоска, а? – Эйлин покачала своей изящной головкой. – Вы готовы бросить львам двух близких мне людей – Ленору и База. Постарайтесь вспомнить, что... – Она запнулась, и Уинфилд увидела, что ее глаза полны слез. – Вы ничего не знаете о Базе, – продолжала Эйлин. – Он абсолютно непредсказуем. Раздавлен. Я не запрещала ему приходить, но он совершенно не интересуется Бенджи. Он выбрал рулетку, и теперь «блэкджек» все больше приближает его к конечной цели в небытие. Он совершает самоубийство при помощи медленного яда.

– Есть быстрый способ – предательство по отношению к Винсу Риччи! – сердито выпалила Уинфилд.

– Я не хочу, чтобы он погиб! – Голос Эйлин взвился почти до визга. – Он больше меня не любит. Ладно. Но это не значит, что я хочу видеть его убитым!

– Попробуйте поговорить с ним! Посмотрите, как он реагирует. Самое худшее – он скажет «нет»! Но это путь к реставрации его личности! Он мог бы восстать из мертвых! А вы на что надеетесь? На божественный промысел?

Губы Эйлин сжались в узкую, отчаянную линию.

– Я не могу просить мужчину, так мало меня уважающего, о такой вещи.

– Трусость.

– Уинфилд, заткнитесь, ладно? Вы ничего не понимаете в людях.

– Самое худшее – он скажет «нет».

– У него большая практика по части «нет». – Эйлин опустила глаза. – Вы понятия не имеете, что это был за человек, когда мы поженились. Какой он был всего лишь пару лет назад. Что было между нами. И не имеете понятия, какой он сейчас. Он... он... развалина.

– Все равно – спросите его. Вы единственная, кто это может.

– Как он смотрит на меня... мертвыми глазами...

Уинфилд обошла стол и обняла Эйлин.

– Это его единственный шанс. И ваш тоже.

Глава 58

Никки Шан получил приказ: быть на пристани в шесть утра. Его подберет моторная лодка «Леди-дракон», разукрашенная бронзой и красным деревом. Он поднимется на борт и представится как Артур Дюмон (инициалы А. Д. – это подчеркивалось отдельно). Его будет ждать человек, инициалы которого В. С. Вот и все, что сказал ему Шан. Остальное – в его собственных руках. Это было чем-то большим, чем простое испытание – как если бы его забросили на глубину, не спрашивая, умеет ли он плавать. Утонешь или выплывешь – твое дело.

В пять тридцать его разбудила Банни. Все ее движения теперь приобрели скользящую изысканную плавность, свойственную Николь. Она причесывалась, как Николь, высоко поднимая волосы и закалывая их сзади шпильками. Она носила такие же длинные узкие юбки с разрезом, сшитые для нее Николь. Она говорила мягко, мелодично, приглушенным голосом. И так же, как Николь, обращалась со своими «мужчинами» – Ником, Лео и Лао – как с инопланетянами. Их встречали, обслуживали и забавляли – проворно и молчаливо, отвечая веселым щебетом на редкие обращения или вопросы.

Только Никки огорчала эта перемена. Лео и Лао воспринимали все как должное. Как естественное право – быть постоянным объектом хлопот и забот. Возможно, Лео и имел такое право на ближайшие несколько лет, что же касается отца – Никки никогда раньше не обращал внимания на то, как подчиненно ведет себя Николь по отношению к Шану, пока Банни не начала подражать ей.

Он стоял на берегу и смотрел на приближающуюся лодку с заглушенным мотором. На борту красовалась картинка из старого мультика и надпись «Леди-дракон». Лодка, почти не производя шума, остановилась у причала. Молодой человек с сигарой во рту протянул руку Никки и помог подняться на борт. Снова приглушенно забулькал мотор.

– Бакстер Чой[81], – представился молодой человек с круглым, лунообразным лицом.

– Артур Дюмон.

– Господь милосердный... – Чой засмеялся, поглядывая на Никки. Он был на полголовы ниже, с красновато-бронзовой кожей, как у американских индейцев. У Никки цвет кожи был скорее оливковый. – Господь милосердный, – повторил Чой с ирландским акцентом. – А мне сказали, ты вылитый француз!

– По-твоему, не похож?

Чой рассмеялся. Сигара, прилепившаяся к губе, подпрыгивала.

– Не особенно. Впрочем, на пару китайцев мы тоже не похожи, верно?

Он повел Никки в камбуз мимо молодого матроса-китайца.

– Молоко к кофе? Сахар?

Лодка шла так плавно, что Никки почти не ощущал продвижения.

– Ты представляешь себе, какую ценность имеют в Нью-Йорке такие физиономии, как у нас с тобой! – очень серьезно произнес Чой, отбросив свой ирландский говор.

– Именно таких, как мы, постоянно цепляют копы.

– Я не про копов, – отмахнулся Чой. – С копами всегда можно договориться. Я про пуэрториканцев, доминиканцев, гаитян, кубинцев, мексиканцев, короче – про тех, чьи предки прибыли сюда на рабовладельческих кораблях. Они бросают на меня единственный взгляд – и принимают как родного брата. Примут и тебя, если ты избавишься от акцента лягушатников.

Никки сделал глоток кофе.

– Акцент обычно не чувствуется, если я не устал и не волнуюсь.

– Левее на пять градусов, – скомандовал матросу Бак-стер Чой, выглянув наружу. Он обернулся к Никки. – Твой отец взял меня на службу, потому что я закончил колледж. За его деньги. Так что с распределением ролей все должно быть ясно: ты – начальник, я подчиненный.

Никки ухмыльнулся.

– Каждый обязан что-то изображать. Какой университет?

– Миссионерский колледж в Гонконге, колледж Святых отцов. – Чой выпустил огромный клуб сигарного дыма и осторожно отогнал его в сторону. – Шан Лао купил меня, когда мне было шесть лет. Иезуиты сказали ему, что я подаю надежды. Он хорошо платил все годы, чтобы у меня было достаточно одежды, еды, книг. Знаешь, как говорят иезуиты? Дайте мне дитя, которому нет пяти, – и уже не важно, чье оно было до этого.

Никки рассматривал своего помощника. Бакстер Чой был похож на боксера-средневеса, под одеждой угадывались крепкие бицепсы и развитые плечи. На его губах постоянно играла издевательски угодливая усмешка: «Чего изволите, сэр?» Никки подумал, что Чой совершенно прав насчет своего лица. Его можно было принять за кого угодно – от эскимоса до перса. Достаточно добавить пару национальных черточек в одежде, и Басктер Чой справится с любой ролью.

– Ты занимаешься бегом? – спросил Никки. – Я стараюсь делать не меньше двух миль в день.

– Ты про джоггинг? Я предпочитаю качать вес.

– Придется попробовать бег, – задумчиво произнес Никки. – Это очень бодрит, верно?

– К вашим услугам.

– В качестве телохранителя, э?

Когда Чой становился серьезным и исчезала умильная, слащавая гримаска, его лицо становилось убийственно жестким.

– В какой-то степени. Но вообще, если ты в форме, главное – не позволяй застать себя врасплох.

Он сунул палец в лужицу кофе на столе и вывел: Н = У. Какое-то время оба серьезно разглядывали это уравнение как магический знак.

– Неожиданность равна Успеху, – объяснил Чой. – Неожиданность – тайное оружие, доступное каждому. Если не сумеешь им воспользоваться – проиграешь.

– Отличный девиз, – Никки беспомощно покачал головой, – но почему не нашлось лучшего места, чем Нью-Йорк, для нашей операции?

Чой рассмеялся:

– Смелее в бой, Бакстер Чой с тобой! Я получил приказ – вывести тебя на старт. Стратегия классическая: каждый, кто окопался, лишается свободы маневра и потому уязвим. Атакующий, действующий неожиданно, разнесет его на куски. Вспомни пращу Давида. Ремарка: в ходе операции нам хотелось бы остаться в живых. Принято?

– Это было бы мило.

Чой внимательно всматривался в хмурое лицо Никки.

– Развеселись! Мы хотим сделать нечто неслыханное: побить Риччи на их собственном поле.

* * *

Чарли старался никогда не приезжать в Вашингтон заранее, задолго до назначенной встречи в министерстве торговли. Когда им с Керри случалось оказаться в городе раньше установленного времени, то в любых ресторанах – элитных, ограниченно доступных или просто безумно дорогих – он все равно сталкивался с публикой, которой обычно избегал: соучениками по Гарварду, конкурентами-промышленниками, стервятниками-лоббистами и самыми шикарными шлюхами к востоку от Калифорнии.

Прихватывая с собой «тинкмэн» Керри, запрограммированный на выявление подслушивающих устройств, он обнаруживал «жучка» едва ли не на каждом телефоне, под каждым столом и за половиной украшающих стены картин. Чарли не страдал паранойей. И не считал себя мучеником, обреченным на исключительно тяжелые условия выживания. Но сама мысль, что кто-то невидимый из ФБР постоянно следует за ним по пятам, могла сильно омрачить настроение.

И самое неприятное, этой поездки могло бы не быть. Проклятому старику удалось каким-то образом повернуть ситуацию с «Ричтроном» так, что японская компания пиявкой прилепилась к Чарли. И требовала внимания и времени. Ужасно неудачно!

Чарли щелкнул переключателем телевизора, чтобы поймать программу новостей. Перед огромными окнами его номера на фоне темно-синего, как индиго, неба выделялся залитый ослепительным светом прожекторов фаллический Вашингтонский обелиск. Дверной звонок ожил и разразился трелью из трех тонов.

– Да? – отозвался Чарли.

Приглушенное тяжелой дубовой дверью бормотание. Чарли открыл дверь. Перед ним стояла девушка, почти такая же высокая, как его дочери, и примерно того же возраста, белокурая, с заброшенной назад гривкой длинных волос.

– Чарли Брэвермэн?

– Чарли, но другой.

У нее были небольшие, но красивые глаза, смотревшие на него странно-рассеянным взглядом. Девушка была одета в парчовое платье с низким вырезом, снежно-белое с вплетением блестящей нити. Одно плечо прикрывала соболья накидка.

– Мне не помешал бы Экскалибур[82], – задумчиво произнес вслух Чарли.

– Мистер Брэвермэн? – Ее взгляд мимо него скользнул в глубь номера в поисках другого Чарли.

– Сожалею, это ошибка. – Он начал закрывать дверь. – Спокойной ночи.

– Чарли Брэвермэн, из «Топп-электроник»?

– Обратитесь к портье. – Он закрыл дверь.

И тут же вспомнил, кто такой Чарли Брэвермэн. Это был руководитель среднего ранга в «Ричтроне», уволившийся пару лет назад. По слухам, он уехал на Дальний Восток и нашел себе отличное место с прекрасным окладом – в два раза больше, чем платил ему Чарли. Значит, он устроился в «Топп-электроник», подумал Чарли. Интересное совпадение. «Топп» в Сеуле была главным конкурентом «Ричтрона», эта фирма копировала каждый новый прибор «Ричтрона», сбивая цену и переманивая покупателей. Порочная практика, подумал Чарли, и сулящая неприятности в будущем, хотя лидером гонки по-прежнему является «Крэй».

Чарли провел сегодня целый день, убалтывая пожилых полковников и генералов Пентагона, обремененных детьми, образование которых обходится так дорого в наше время. Он до хрипоты втолковывал военным, что модель «Ричтрон-030» вовсе не угроза для «Крэй» и никогда не вытеснит любимые монстры Пентагона. Неприятная работа. Еще более неприятная оттого, что втравил его в это Чио Итало. Наконец удалось достичь предварительной договоренности.

И в этот момент на сцену выходит «Топп-электроник». Значит, сегодняшний день потерян. Чарли Брэвермэн из «Топп» предложит аналог «Ричтрона-030» за треть цены, что открывает простор для солидных взяток. Чарли повернулся и открыл дверь. Девушка стояла неподалеку от его номера, потупив глаза, с немного сконфуженным видом.

– Войдите.

– Мистер Брэвермэн?

Чарли подумал, что красавица не отличается сообразительностью.

– Почему бы вам не обратиться к портье и не спросить, в каком номере он остановился?

– Спасибо, – так же хмуро, без улыбки произнесла она. – Если он не у вас, значит, в номере у мистера Сеонга.

– Мистера Сеонга из «Топп-электроник»?

Она покачала белокурой головкой, и легкие волосы ореолом разлетелись вокруг ее головы.

– Мистера Сеонга из «Шан Лао, Лтд».

Глава 59

– Для меня так непривычно быть без Бенджи, – сказала Эйлин.

Они с Ленорой прогуливались пешком по улицам Атлантик-Сити, заглядывая в витрины дешевых сувенирных лавок и обмениваясь возгласами притворного ужаса.

Хмурый февральский день подчеркивал неприглядность улиц, грязных и захламленных, с комками голубой жевательной резинки, прилепленных повсюду, цветными обертками от конфет, коричневыми гнилыми банановыми шкурками, упаковками биг-мака и банками от пепси-колы, разбросанными где попало. У них на глазах бродяга выудил из трещины в тротуаре пакетик от кукурузных хлопьев и запустил руку внутрь – не остались ли крошки?

– Бенджи, пожалуй, не стоило бы на это смотреть.

Ленора еще раз напомнила себе, насколько важно, чтобы в ближайшее время мальчики не оказались рядом. Утром она сделала несколько звонков, выслеживая База – он мог оказаться в любом из новых казино Винса. Но Баз был все еще в Атлантик-Сити. Они с Эйлин обулись в спортивные туфли без каблука и сели в автобус, идущий из Манхэттена в Атлантик-Сити, любимый рейс заядлых игроков. В шикарном центре Риччи База не оказалось. Тогда они заглянули в соседнее казино, рангом пониже, – как сказала Ленора, «блэкджек» – он везде «блэкджек».

Это был удачный ход. Через пару минут они стояли за спиной у База, только что с двух рук спустившего четыреста долларов. Дилер, развязная индианка, засекла Эйлин и Ленору, как только они вошли.

– Это ваши ангелы-хранители? – поинтересовалась она у База.

Он оглянулся и едва не свалился с табурета. Эйлин и Ленора рядом – это не просто две маленькие изящные брюнетки, похожие, как сестры, это удвоенный призрак вины, две бомбы с часовым заводом, представшие перед ним одновременно мамаши двух его малышей. Бледный щеки База, и без того нездорового цвета, стали серыми.

– Доктор Эйлер, если я не ошибаюсь, – сказала Ленора. – В этой крысиной норе найдется укромное местечко, чтобы мы могли поговорить?

Он переводил глаза с одной на другую, потеряв голос от испуга. Наконец Баз пошарил в кармане и выудил оттуда ключ – с таким торжеством, будто нашел волшебную палочку. Он размахивал ключом, пока Эйлин не выхватила его из рук.

– Мы оторвем драгоценные пять минут от «блэкджека», – сказала она, – после чего ты сможешь вернуться сюда.

– Ты... – Он нервно сглотнул слюну. – Что?..

Он умоляюще покосился на Ленору, которая, как ему казалось, имела особую власть над ним. Все, что от нее требуется, – это сказать пару слов, и тогда Винс или Эйлин прикончат его голыми руками, смотря кто добежит первый.

– У Эйлин есть к вам дело, – сказала Ленора. – Я подожду у первого от входа автомата. На нем легче выиграть, чем на остальных, – добавила она с усмешкой.

Баз потрясенно молчал. Ленора продолжала, понизив голос, очень зловещим тоном:

– Доктор Эйлер, это очень серьезно.

– Вы ва...

– Позвольте сказать вам... – Ленора выдержала паузу, – что я советую... согласиться на сотрудничество.

Медленную, угрожающую интонацию она позаимствовала не из собственного опыта общения с мафиози, а в каком-то боевике. Ей страшно нравилось говорить медленно, прожигая взглядом дрожащего База, со смертельной холодностью:

– Что бы ни... попросила Эйлин... я присоединяюсь... Вы меня поняли?

– В-вы обе...

Эйлин ухватила его за руку и потащила к лифту – стеклянному цилиндру, по которому безостановочно сновали кабинки. Поднимаясь наверх в прозрачной кабине, Эйлин помахала рукой Леноре, и та махнула в ответ.

В номере у База постель была неразобрана. Видимо, он только что успел его снять. Кроме небольшой сумки, здесь не было ничего, что позволило бы идентифицировать постояльца, да и вообще – факт его наличия. Баз доигрывал свой гамбит в сильно ограниченном шахматном пространстве, словно король, загнанный в угол четырьмя ладьями.

– Ты знаешь, что это такое? – спросила Эйлин, сунув ему под нос один из блеклых спичечных коробков Уинфилд.

– Спички?

Она присела на подоконник, маленькая изящная фигурка, четко выделяющаяся на фоне хмурого февральского дня.

– Это подслушивающее устройство. Одно такое уже находится в ящике стола Винса Риччи в его главном офисе. Мы записываем все, что там происходит, уже несколько месяцев.

– Эйлин!..

– Материалы, которыми мы на сегодняшний день располагаем, практически бесполезны. Несколько раз на этих лентах мне попадался твой голос – ты разговаривал с Винсом о МегаМАО, а однажды – о СПИДе и проститутках. Я вспомнила, что мы ни разу не говорили Винсу, кто такая твоя жена. Он до сих пор не знает, что миссис Эйлер – это Эйлин Хигарти, которая взяла на себя защиту проституток Риччи на процессе о заражении СПИДом.

– Он не... не... знает?

Его голос сорвался от ужаса, от обреченности. Баз был небрит. Наверное, он успел только сойти с самолета и швырнуть сумку в угол необжитой комнаты – и сразу же ринулся к игорному столу. Жестокий дневной свет, без теней, выделял его бесцветное лицо, мешки под глазами, обвисшую складку кожи под челюстью, проблески серебра в двухдневной щетине.

– О Господи, Баз!..

Ее полустон-полувсхлип прорезал безликую угрюмость комнаты, стрелой вонзился в его сердце. Ей не понадобилось слов, чтобы выразить, как он выглядит в ее глазах и стыд за это. Баз замахал руками перед лицом, заслоняясь от нее, спасаясь от боли, которую она могла ему причинить.

– Знаю, – невнятно бормотал он, – знаю... Надо бы побриться и выспаться... Ты не...

– Баз, – перебила Эйлин, – ты выглядишь как бродяга. Господи Боже мой, трудно узнать в тебе человека, которого я... – Она умолкла. Ее лицо застыло, стало каменным, черты заострились. – Баз, настало время предупредить Винса Риччи о том, кто такая твоя жена. Ты должен сказать ему...

– Он меня убь...

– Он скажет тебе спасибо. Он будет благодарен. Ты поговоришь с ним наедине, как с другом. Все это запишет наш «жучок». Если ты справишься, если Риччи проявит неосторожность, если, если, если – мы сможем поднять дело. Сейчас мы безоружны.

– Я не мо... – У него сжало горло от страха. Он судорожно закашлялся. – Ты не долж... – Снова приступ судорожного кашля. – Эйлин, слушай, я никогда, никогда, никогда... – Казалось, у него насмерть отшибло мозги от страха.

– Даже ради самоуважения? – спросила Эйлин. И мгновенно пожалела об этом. Это не зал суда, а перед ней – не свидетель противной стороны. – Даже ради того, что осталось от нашего брака? Ради твоей семьи? Я догадываюсь, что мы немного значим для тебя, Бенджи и я. Но... – Она безнадежно махнула рукой.

– Только не я, Эйлин. Кто-нибудь другой. Не я.

– Он болтает с тобой. Больше ни с кем он не чувствует себя свободно. Потому что ты сделал его отцом. Потому что ты сделал его королем наркобизнеса Америки. Потому что он знает, что спалил тебя дотла... Ох, как хорошо этот ублюдок знает тебя! Заставь его поговорить с тобой о докторе Баттипаглиа. О женщинах... Ты сможешь это. Только ты.

В его глазах появилась боль.

– Ты считаешь, что я пал так низко?

– Низко? – Она встала. Они стояли лицом к лицу, разделенные дюймовым пространством безликого ковра. – Низко? Предать убийцу – хуже, чем предать жену и сына?

– Я не могу.

– Сделай это для меня, Баз.

– Я не могу.

– Ох, ты можешь. – Она сделала глубокий вдох, ее глаза сверкали. – Если он захочет, этот Баз Эйлер, он может все.

Его глаза расширились, и, к ужасу Эйлин, слезы побежали по щекам.

– Это старый Баз мог все, – пробормотал он.

– Это мой Баз.

Он рыдал. Все его лицо стало мокрым, короткое тело тряслось от судорожных вздохов.

– Мертвый Баз, – простонал он.

– Ты сделаешь это для меня?

– Эйлин! – От рыданий все его тело раскачивалось вперед-назад. – Эйлин, ты же знаешь, я все сделаю!

Оба шагнули вперед и обнялись. Сумрачный февральский день цедился в серый номер. Эйлин вдохнула, втянула в себя его запах. Но ничего не почувствовала – ни табака, ни пота, ни алкоголя. Как бесплотный дух.

– Ты сломлен, Баз, – произнесла Эйлин, мягко покачивая его в своих объятиях. – Ты крепко побит. – Она на секунду высвободилась из его рук и, положив ладонь ему под подбородок, приподняла его влажное лицо. – Но я все еще люблю тебя. Скажи мне знаешь что, Баз? Кто из нас сумасшедший?

Глава 60

– Нет, спасибо, Хани, только не сегодня. Чарли Брэвермэн изо всех сил напускал на себя значительность. Он Сеонг, его босс, выглядел уцелевшим участником японского марша голода. Они сидели за большим стеклянным столиком для коктейлей в номере Чарли Ричардса. Высокая белокурая проститутка, освобожденная от обычных обязанностей, готовила напитки и подносила соленые орешки из минибара.

Так как Брэвермэну редко случалось лично сталкиваться с Ричардсом во время работы в «Ричтроне», их общение было теперь достаточно непринужденным, без обвинений и недоброжелательства. Если бы какая-то нотка, тень раздражения проскользнула в разговоре, чувствовал Ричардс Он Сеонг расстроился бы. Этот восточный джентльмен излучал особую благожелательность и вынесенное из жизненного опыта стремление к миру и согласию. Трудно было поверить, что такой человек возглавляет самую свирепую по отношению к конкурентам дальневосточную компанию по производству электронного оборудования.

Он Сеонг благодарно просиял, когда проститутка поставила перед ним высокий стакан с искрящейся водой.

– Ах, – произнес он с воодушевлением, – что за чудо – вода!

– Действительно, – согласился Брэвермэн. – Ты из Техаса, Хани?

– Холли, – без улыбки поправила девица. – Лаббок.

Чарли Ричардс улыбнулся ей.

– Холли, – сказал он, – если мистер Брэвермэн не возражает, вы можете быть свободны. – Он взглянул на собеседника.

Брэвермэн выудил из кармана ключ.

– Открой себе. Хани. Надевай ночной чепец и жди. Я скоро приду. – Он вопросительно покосился на Он Сеонга.

– Это, – сказал азиат, – зависит от мистера Ричардса.

– Скоро, – сказал Чарли Ричардс.

– Скоро, Хани.

– Холли. – Она взяла ключ и вышла из номера, волоча за собой свою соболью накидку.

– М-м, – промурлыкал Брэвермэн. – М-м... и м-м... Что меня заводит больше всего, она никогда не улыбается. Позвольте мне объяснить, что получается у нас на данный момент, Чарли.

– Да, Чарли?

– Мы можем пнуть вас и выбросить из пентагонского контракта, а можем объединиться с вами и жить во грехе. На ваше усмотрение, Чарли.

– Пнуть, хотя «Ричтрон-030» наше изделие?

– Мы его называем «Топп-500». – Брэвермэн сделал глоток виски. – Пусть вас не беспокоят такие мелочи. Смотрите: вы платите нам за консультацию. Или мы продаем наши «500», переделав этикетки, и платим вам отступное. Или мы делим напополам заказ и продаем и те, и другие! – Брэвермэн продолжал прихлебывать виски, но его проницательные глаза остановились на лице Чарли. – Естественно, мы поделим и все расходы на... э... субсидии, которые пожелают генералы в качестве прибавки к жалованью. Основная мысль – мы прыгаем в койку вместе.

Чарли Ричардс посмотрел на своего авторитетного азиатского конкурента. Империя, которой управлял будущий свекор Банни, была больше переданной во владение Итало Риччи части «Ричланд-холдингз», но в ней не было финансовых компаний. И после сингапурской вылазки Кевина Чарли мог точно сказать почему. Никто из «большой японской четверки» не доверял Шан Лао. А без их поддержки он бы с ног сбился, пытаясь открыть банк, брокерский дом или любое другое чисто финансовое предприятие. Но если он пополнит свою империю действующим концерном с двумястами банками и брокерскими домами, успешно работающими по всему миру...

Другими словами, финансовые предприятия, которые Чарли оттяпал у Чио Итало для собственного пользования, были тем куском, на который зарился Он Сеонг, приглашающий, как выразился Брэвермэн, прыгнуть в одну койку. Но уже сегодня финансовая часть «Ричланд-холдингз» изменила форму и даже имя. «Новая эра» зарегистрирована утром в Делавэре. Даже разветвленная шпионская сеть Шан Лао еще не получила сведений об этом.

– И в этом все дело, мистер Сеонг? Вы готовы объединить силы с нами, только чтобы разделить бремя взяток? Звучит заманчиво.

– Мы были бы очень рады слиянию. – Он Сеонгу плохо давалось "л".

Чарли внутренне содрогнулся. Но «Ричтрон» теперь существовал только в качестве бумажных пут лично для него, Чарли, подвесного мостика между распавшимся анстальтом и Делавэрской корпорацией, которую теперь не сможет подмять под себя никакой дальневосточный пират.

– Слиянию «Топп» и «Ричтрона»?

Азиат неопределенно помахал своими скелетообразными пальцами – еще один жест миролюбия и благожелательности.

– Все, как вы пожелаете, мистер Ричардс. Ваша дочь и сын Шана уже указали нам путь к решению проблемы.

– Это то, что висит в воздухе, – добавил Брэвермэн, – масштабы – главный ключ к успеху. Маленьких ребятишек могут живьем слопать. Чарли. Выживают только гиганты. Чем больше, тем лучше.

– Правда, Чарли?

– И «Ричланд» – один из возможных партнеров, на которых мы нацелились, Чарли.

– Нацелились, Чарли?

– Не лучшее слово, – признал Брэвермэн, проглотив изрядную порцию скотча. – Но мы ведь старые знакомые, почему бы нам не поговорить честно, без выкрутасов, Чарли?

– Чарли, если вы оба извините меня... – Ричардс встал. – Мне нужно немного поспать. Я подумаю над вашим предложением. Мы вернемся к нему очень скоро. Спокойной ночи, джентльмены.

Он сумел выпроводить их из номера, не сорвавшись, не выдав свои мысли ни единым словом. Выждав, пока гости уберутся с его этажа, Чарли вышел из номера и спустился на один лестничный пролет. Он постоял, рассматривая телефоны-автоматы в вестибюле, пытаясь угадать, все ли снабжены «жучками», и решил немного прогуляться.

Он двинулся на юг, так что Вашингтонский обелиск остался у него за спиной. Представления Чарли о топографии этого района были довольно расплывчатые. Он помнил, правда, что впереди должен быть небольшой островок под названием Парк-Потомак, образованный пересечением с северо-западным рукавом Анакостиа-Ривер. Десятью минутами позже, отчаянно промерзший, он высмотрел кабинку телефона-автомата и позвонил Керри в Хобокен. Отозвался только автоответчик и дал ему знакомый номер – номер его старшей дочери. Чарли перезвонил Уинфилд.

– Аллилуйя, – приветствовала его Уинфилд. – Какие проблемы?

– Автоответчик Керри сообщил, что у тебя посетитель.

– Очень дипломатичное высказывание. Керри! Потом дашь мне трубку.

– Дядя Чарли? Что случилось?

– Прежде всего, извини, что побеспокоил. Скажи, Базель может как-то вмешаться в наши дела с «Ричтрон-электроник»? Если да, то могло ли такое произойти уже сейчас.

Долгая пауза.

– Не могу сказать, пока не видел документов. Но ни из Базеля, ни из Лихтенштейна таких сообщений не поступало.

– Допустим, с нами не успели сегодня связаться. Допустим, кто-то пытается захватить контрольный пакет. Но такая операция не может быть осуществлена без разрешения от «Ричланд-секьюритиз», а наши люди пока не получили никаких инструкций по «Ричтрону». Логично?

– Да.

– Значит, если некто пытается принудить нас к слиянию, используя тактику захвата, ничего не выйдет?

– Нет, пожалуй. Но кто знает, какая еще бывает тактика!

В отдалении виднелся Вашингтонский обелиск, купающийся в лучах прожекторов. Чарли тяжелым взглядом смотрел на этот символ запушенного, застарелого приапизма, символ прямолинейной, тяжеловесной тактики, напоминание о том, что шпагу нужно держать наготове, а не в ножнах.

– Иди в кровать. Пусть Уинфилд подойдет.

– Па? У тебя кошмарный голос.

– На самом деле папочка лучится от счастья. Извини, что потревожил.

– О, ты страшно помешал. Мы как раз дрались.

У Чарли от февральского ветра начали стучать зубы.

– Я тоже, только что. И начинаю понимать, что вел себя очень глупо.

– Ты насчет чего?

– Насчет второго дедушки беби нашей Банни. Выйдя из кабинки он свернул на восток, по крайней мере, ему так казалось, а потом на север. Чарли Брэвермэн, вор, торгующийся с продажными шкурами из Пентагона за свой ломоть от пирога оборонной промышленности. Он Сеонг, представляющий империю, в которой не делают различия между законным и незаконным, предлагающий скупить на корню все хозяйство «Ричланд» в один аккуратный консорциум. И никаких хлопот о респектабельном фасаде, которыми в какой-то степени обременяет себя Чио Итало. Никаких иллюзий – ни для кого.

Поеживаясь от холода, Чарли ускорил шаги. Теперь впереди виднелся не только Вашингтонский мемориал, но и Белый дом со стороны авеню Пенсильвания. Осиянные символы, ослепительные маяки демократии.

Он определенно не слышал шагов у себя за спиной. И не чувствовал тревоги. Это было не обычное уличное напряжение – стой, сукин сын, быстро – часы, кольца, бумажник, шевелись, ублюдок!

К нему шагнул человек в маске, второй оказался у него за спиной. Чарли упал на вытянутые руки, пытаясь уберечь от удара лицо. Первый вытащил какое-то оружие. Чарли лежал ничком, разбросав руки. Автоматически он отметил, что нападающие – белые.

Он смотрел на палец, застывший на спусковом крючке. Мышцы его шеи напряглись, словно это могло помочь отразить удар пули. Последний звук, который ему суждено услышать, подумал Чарли, будет коротким рявканьем пистолета. Но звук выстрела оказался на удивление тихим – хлопок, словно отлетела крышка банки с пивом. Боль пронзила его запястье около вены. Чарли посмотрел на руку, но парень в маске быстро нагнулся и дернул его за руку. В рамке его расставленных ног Чарли увидел блистающий в холодном мраке Белый дом.

И сразу же погрузился в темноту. В последний момент он попробовал угадать дизайнера, нарисовавшего план покушения... Кажется, третьего?..

Он заснул.

Глава 61

На Востоке есть пословицы о каждом месяце года. О марте говорят, что он нападает, как лев. Но как уходит февраль, лучше всех описал Бакстер Чой. Он сказал – как вторая мировая война. Вполне естественно для такого кровавого бизнеса.

В мире торговцев наркотиками свой этикет. К примеру, Рико, распоряжавшийся от Девяносто шестой до Сто десятой Западной, был и бухгалтером, и кассиром, и курьером. Каждый, наделенный, такой высокой ответственностью, водил, как и он, семиместный «кадиллак-флитвуд», с металлическими украшениями и вишневой обивкой кресел.

Ровно в 11.30 – в законспирированных организациях дисциплина – это все! – он встретился со Спидо, владения которого раскинулись от Сто десятой до Сто двадцать пятой Западной. Встречи всегда происходили на углу Девяносто шестой и Парковой, где сходились железнодорожные пути. Спило приезжал на черном «даймлере» в золотых звездочках по всему корпусу.

Третий участник встречи, подъезжавший из делового центра на ослепительно оранжевом «роллсе», собирал наличные и передавал указания на завтра. Расписание встреч было настолько незыблемым и настолько не представляло интереса для полиции, что местные ребятишки прибегали на угол развлечь их брейк-дансом. Иногда из одного из лимузинов высовывалась рука со стодолларовой купюрой для артистов.

В четверг, когда все три лимузина притормозили на углу Девяносто шестой и Парковой, проезжавший мимо мотоциклист послал в сторону живописной компании воздушный поцелуй. Что-то прокатилось по асфальту, когда он исчез в облаке выхлопных газов. Дельцы продолжали расчеты.

Ослепительная вспышка озарила улицы. Высокие дома ниже Девяносто шестой словно утонули во мраке. Потом раздался оглушительный рев, словно Земля столкнулась с Марсом. Разноцветные куски металла дождем посыпались на прохожих в радиусе ста ярдов. Невообразимое зловоние распространилось примерно по такому же пространству.

Маленьких танцоров отшвырнуло за линию электропередачи. Железнодорожное сообщение прервалось на тридцать шесть часов. Подсчитывая причиненный ущерб, Тони Рего содрогнулся: полмиллиона наличными, сгоревшими и разлетевшимися, и дважды по столько в виде кокаина и МегаМАО.

– Но больнее всего, – сказал он по телефону Винсу, – что все видят, как нас заставили жрать дерьмо.

– Найди, кто это сделал.

* * *

Детоксикационный центр на углу Сто семнадцатой и Бродвея – флагман всей эскадры – стал ареной бурной общественной жизни. На пятачке перед входом разыгрывались все виды драм – супружеские ссоры, примирения, романы, и ни один коп не решался поискать здесь место для своей твердой поступи. Несмотря на постоянный поток посетителей, Медицинский центр Риччи № 201 оставался островком неумирающей надежды в трясине отчаяния.

Тони Рего выстроил перед собой сотрудников и допрашивал каждого по отдельности. Но никто ничего не слышал об оппозиции, настолько свирепой, что предпочитает взорвать полтора миллиона наличных, вместо того чтобы украсть их.

– Думайте. Вспоминайте. Какие-нибудь типы с жалобами, недовольные, проходимцы...

– А те, что приходили утром, – они правда электрики? – спросила медсестра. – То есть, конечно, не медсестра, а просто тоненькая, очень хорошенькая негритянка в белой форме, с термометром, висевшим на шее.

– Говори, Делия.

– Ну, те два парня, проверявшие проводку?

– А что с проводкой?

– Ничего?.. – протянула Делия со свойственной ей вопросительной интонацией. – Эти два желтые?

– Как это – желтые?

– Ну, китаезы?..

Прежде чем Тони сумел подобрать ответ, прямо у него под ногами раздался взрыв, разнесший его и оказавшихся поблизости сотрудников на куски. Кирпич и осколки камня посыпались на пол. Оставшиеся в живых услышали ужасный, стонущий звук, словно содрогнулось все здание.

Так оно и было.

Пожарное управление едва успевало отбиваться от репортеров. Погибло тридцать человек – служащих и посетителей. Пострадавших развезли по ближайшим больницам. Многие оказались погребенными под руинами.

– Мы ищем. Мы пустили собак, работаем с теплоискателями. – Перед телекамерами говорил начальник пожарного управления. – Такого мы еще не видели, если не считать фильмов о землетрясениях.

– Всякий истеблишмент уязвим, – напомнил Никки Бакстеру Чою. – Но я ожидал большего, чем серия затрещин.

– Лучше меньше, да лучше, – сказал Бакстер, прикуривая сигару. – Проклятие, я знаю, в чем радость жизни.

– Черта с два ты знаешь, – ухмыльнулся Никки. – Это звучит как догмат культа Бахуса.

Его жизнь полностью переменилась, но одевался он по-прежнему, словно возвращаясь после изнурительного теннисного матча. Они с Чоем встретились, чтобы переброситься словечком, около маленького магазинчика, угощавшего жителей Нью-Йорка содовой и сливочно-шоколадным мороженым.

Эти три недели пролетели незаметно. Многое изменилось с тех пор, как он ошеломленно наблюдал за первыми быстрыми, моментальными, импульсивными действиями Чоя. Молниеносная игра, затеянная для того, чтобы ослепить, причиняя боль.

– Ну ладно, – произнес Чой. Никки правильно подметил, что в программу ирландских иезуитов культ Бахуса не входил. Зато про уличные драки Бакстер мог бы сам написать учебник. – Это военные действия, французик, – произнес Чой, и его глаза злобно сверкнули. – Изобретение конфедератов времен Гражданской войны. Бей-и-беги.

– Я учусь, Бакс, я учусь.

– У нас нет штаб-квартиры. У нас нет штаба вообще. Мы – пять шустрых китайцев на мотоциклах, но мы в узел завяжем Риччи.

Никки кивнул.

– С этим не станет спорить даже пожарное управление. Кстати, три взрыва в медицинских центрах объявили результатом действий уличных шаек. Это то, что я называю формированием мнения. Как тебе удалось организовать взрывы так чисто?

Взгляд Чоя скользнул в сторону.

– Пентаэритритол тетранитрат.

– Прошу прощения?..

– Обычно эту штуку называют пент.

– Бакс, продолжай.

– Ну, мы получили это не из Чехословакии, так что я не рискну назвать его семтексом. Сделано в США для нужд ЦРУ, добывается путем подкупа сержантов из службы снабжения. Но весь фокус в том, чтобы правильно распределить заряды. Если постараться, можно поднять на воздух пятиэтажное здание, как ты сам убедился. – Чой удовлетворенно выпустил клуб дыма, его окутал аромат «гаваны».

– Мы запихали в глотки этому отребью на миллион МегаМАО. Скоро наркоманы завопят: «Китайцы, на помощь!» Каждая наша капсула пойдет в три цены. Я не отхожу от телефона, заказывая новые партии. Все прибудет вечером.

– Я полагаю, не через аэропорт Кеннеди?

Чой рассмеялся. Его круглое лицо сияло от удовольствия.

– Через Тихий океан, из Тайваня, в одном из «боингов» Шана, переделанном для грузовых перевозок. Этим утром он приземлился недалеко от Веракрус. Гидропланами перебросят груз в Нью-Йорк. К полуночи прибудет, я надеюсь.

– Куда?

Бакстер Чой открыл свой элегантный сафьяновый кейс. Он был франтом – на свой вкус: черные кожаные брюки, темно-коричневая кожаная куртка и ядовито-зеленый шарф, цвета свежей патины на бронзе. Он достал из кейса карту и расстелил ее на столе.

– Смотри. Насколько хорошо ты знаешь Лонг-Айленд? – Он провел пальцем вдоль восточного побережья, заканчивающегося Ориент-Пойнт. – Между Гринпортом и этой точкой есть маленький аэропорт. К западу от Петти-Байт. Смотри.

– У нас там склад?

– Просто старый особняк, перенесенный с Плама. – Бакстер указал на изогнутый кусочек суши. – Когда-то во время первой мировой они погрузили этот особняк на баржи и перевезли с Плам-Айленда. Плам понадобился правительству для каких-то темных делишек. – Попыхивая сигарой, Чой некоторое время разглядывал карту. – Мне говорили, что правительство по-прежнему присматривает за этим районом. Поэтому нам придется разгружать гидроплан прямо в море. Если ветер будет не очень сильным.

– Но катер нужно подвести поближе. Верфь в Троггс-Нек чиста? – Никки ткнул пальцем в мыс, которым Бронкс врезается в Ист-Ривер около Квинса.

– Возможно.

– Случайности нужно исключить. Когда катер вернется, груз нужно будет быстро распределить по маленьким лодкам – обычным моторкам, – сказал Никки. – А все, что требуется в Бронксе, это загрузить мотоциклы. Потом все пойдет само по себе.

– Ты учишься, французик, парнишка. – Миндалевидные глаза Чоя прищурились от дыма. – Если поднимется ветер, нам понадобится док.

– На отдыхающих в такое время года не наткнешься, – задумчиво произнес Никки. – Но береговая охрана? Посредине ночи?

– Плам-Айленд официально – государственная лаборатория по исследованию болезней животных.

– Болезней? Каких?

Бакстер Чой сел и лизнул отклеившуюся этикетку сигары, чтобы прилепить ее на место. Он пожал плечами.

– Чума. Пневмония. Ящур.

– О чем думает правительство? – задумчиво произнес Никки. – Этот уголок трех штатов – самый перенаселенный в Америке. Как же они решились затевать здесь смертельные игры?

– А чем еще заниматься правительству, если не смертельными играми? – с усиленным акцентом произнес Чой. – Это естественное право любого правительства.

Они снова помолчали, изучая карту.

– Если поднимется ветер, – решил Никки, – придется устроить выкидыш гидросамолету.

Чой покачал головой.

– Никаких выкидышей в нашем деле, французик. Найдем подветренный берег и возьмем свой груз.

– Ладно. Я все еще учусь.

На этот раз, по мере того, как они изучали карту, молчание все затягивалось. Никки представления не имел, о чем думает Чой. Да ему и не часто случалось это угадывать. Но что-то висело в воздухе, казалось ему. Сами их имена создавали неважные вибрации. Никки яростно потряс головой.

– Не может быть, чтобы мы подцепили какую-нибудь коровью гадость, болтаясь так близко от Плама?

– Беспокойся лучше о береговой охране.

– Риччи не могли пронюхать об этом доме?

– Все операции Риччи в этом районе ведет семья Джанфлр, родственники Риччи. Это ленивые парни. Любят крутить бизнес в больших городах. В такой дыре, да еще зимой, их не увидишь.

– Посылку ждем к полуночи? Давай пока разложим свои задницы. Еще пять часов впереди.

Чой ухмыльнулся.

– Ты быстро учишься.

– Конечно, – парировал Никки, – вот еще один ослепительный успех воспитанника иезуитов.

Март

Глава 62

"Дорогой мистер Саггс!

Мы были очень рады узнать, что агент Кохен оправился от тяжелой болезни и готов принять участие в весеннем семинаре. Но было бы упущением с моей стороны, если бы я не сообщил вам, что возраст наших слушателей – от двадцати до тридцати лет. Может быть, у вас есть агент, больше подходящий для этой возрастной группы, при этом достаточно опытный в вопросах организованной преступности? Надеемся, что да.

С искренним уважением А. Коуд,

директор семинара

«Лютьен, Ван Курв и Арматрэйдинг».

Дж. Лаверн Саггс швырнул листок через стол Кохену.

– Если говорить простым английским языком, они хотят кого-нибудь другого. Занесите еще одно имя в свой походный блокнот параноика.

– Это еще одно подтверждение того, о чем я уже говорил. – Несмотря на шесть футов роста, Кохен носил ботинки на толстой подошве – еще один шаг к полной «Гэри-Куперизации». Он пошевелился в кресле, и каблуки громко царапнули пол.

Саггс покачал головой, заранее отвергая все, что мог сказать Кохен.

– Что вы за народ – евреи? Ведете себя так, словно появились на земле, чтобы объяснить остальным, как надо жить.

– Разве нет? – с акцентом произнес Кохен, улыбаясь, чтобы продемонстрировать свое еврейское чувство юмора.

– Мы обязаны обращать внимание на такие письма. – Взгляд Саггса ускользал то в одну сторону, то в другую, избегая встречи со стальными, бесстрашными глазами прославленного героя экрана. – Поэтому я предлагаю вам заняться бомбистами.

– Это еще что?

– Все эти взрывы, война наркогангстеров. Люди стонут. Там уже работают бригады из отдела по борьбе с наркотиками. Вы – парень с Лонг-Айленда, хорошо знаете эти места. Поможете им обследовать побережье от Троггс-Нек до Ориент-Пойнт.

– Это просто пощечина.

– Для вас это повышение, потому что вы будете работать на равных с командой береговой охраны. Конечно, вы этого не заслужили, но я сражался за вас. Скажите спасибо и подключайтесь.

– Спасибо мне? – спросил Кохен. – Или Риччи?

– О Христос, спаси меня от еврейских пророков!

* * *

В гостиной для членов клуба Музея современного искусства, где встретились Гарнет и Уинфилд, между ними заплясали искорки напряженного интереса и таинственности.

– Где вы его прячете? – спросила Гарнет.

– Папа? Я думала, вы знаете, где он.

Треугольное личико Гарнет побледнело.

– Я была уверена, что вы знаете. Последние двадцать четыре часа мне ничего о нем не известно.

Уинфилд помолчала.

– Он звонил мне из Вашингтона прошлой ночью. Вы хотите сказать... Вы хотите сказать, что ничего не знаете?

Гарнет кивнула. Ее глаза скользнули по картине, изображавшей венскую проститутку, голую, изможденную, с огромными глазами и сосками и проваленным сифилитическим носом. Взгляд Гарнет скользнул дальше, словно отказываясь признать то, что прозвучало в их разговоре.

– Позвоните Керри.

Уинфилд покачала головой.

– Кер звонил утром в офис, чтобы поговорить с Чарли, но он там не появился. Мы звонили в Вашингтон. Он не ночевал в своем номере. Его чемодан в гостинице.

Гарнет стремительно вскочила и зашагала по гостиной, отмеривая треугольник вокруг кресла, где сидела Уинфилд. Ее порывистые движения привлекли внимание двух дам, потягивавших мартини. Глаза Гарнет скользили по залу, по полу, словно изучая минное поле.

– Он никогда... – Гарнет остановилась, но сразу же снова зашагала. – Он всегда...

Наконец она села, машинально растирая рукой мышцы спины.

– Уинфилд, я не уверена... не понимаю, что происходит. – Ее голос стал непривычно тонким. Глаза метались по залу. Гарнет машинально отметила, что у пристально уставившейся на нее женщины такой же уродливый нос, как у сифилитички на картине. Мистический знак? Часть заговора? Ее мысли метались, как и глаза. Гарнет подавленно покачала головой. – С Чарли такого не бывало ни разу. Вы же знаете – мы не из тех супругов, которые когтями цепляются друг за друга. Мы оба слишком заняты. Но мы всегда... – Она снова замолчала, ее губы сложились болезненным "о". – Спина...

– Что? – требовательно переспросила Уинфилд.

Гарнет медленно покачала головой, ее глаза вернулись к женщине, сидевшей напротив. Сообщница. Заговорщица. Эмиссар из темной стороны жизни. Гарнет снова покачала головой.

– Это невозможно. Я выполняю физические упражнения с религиозным пылом.

– Да что с вами?

– Опять проклятые боли. Сейчас все будет в порядке.

Она попробовала выпрямиться – и рухнула в кресло. Женщина с проваленным носом не сводила с нее глаз.

* * *

Баз нервно оглядел офис Винса в Ле-Рефьюж – украшение Монако, продвинувшее технологию курортного дела в двадцать первый век.

Где-то здесь среди артефактов игорного бизнеса, и раздражавших Винса мониторов, мерцавших четырьмя цветами, Ленора запрятала один из своих «жучков». Где-то здесь, в нескольких ярдах от него, думал Баз, записывающее устройство готово включиться при первых звуках человеческого голоса.

Винс еще не вернулся из своего утреннего проверочного рейда и не знал, что Баз ожидает его. Уже не в первый раз с тех пор, как они с Эйлин, обливаясь слезами, упали друг другу в объятья, Баз подумал, что свалял дурака. Только участие в этом заговоре Леноры – толкнуло его на безумный поступок. Одних только ее поддельно-мафиозных ужимок достаточно было, чтобы втянуть База в заговор. Ясно, что Ленора терпеть не может Винса или чувствует себя непобедимой с маленьким Юджином на руках и считает возможным шантажировать База их общей самоубийственной шалостью. Играй в команде Эйлин – отчетливо прозвучала невысказанная угроза, – или я разнесу в клочья нас обоих.

Как только он согласился, Эйлин непонятным образом нашла возможным простить ему все грехи. Это большое дело, подумал Баз. Ирландки все такие: страшно вспыльчивые, сентиментальные, носятся со своими обидами, но если любят – прощают все. Он почувствовал, что при мысли о великодушии Эйлин у него снова увлажнились глаза. Иисусе, эта история все в нем перевернула. Полностью изменила его личность. Он продолжал играть. Но теперь у стола с «блэкджеком» не чувствовал себя больше Христом на кресте. Деловитые взгляды зевак больше не казались ему восхищенными. Проигрыш утратил терпкий аромат протеста.

– Какого хрена ты тут околачиваешься? – поинтересовался незаметно вошедший Винс. – Уже спустил утреннюю норму?

Винс запустил пальцы в свои черные кудри и помассировал череп. Он сел за свой стол и, свирепо прищурившись, выключил все четыре монитора.

– Ну что, игрок?

– Я подумал... – Базу отказал голос. – Помнишь, ты спрашивал меня на прошлой неделе... – Снова судорога сжала его горло. – Помнишь? О проститутках и СПИДе?

– Ну их на хрен. Я завязываю торговлю кошатиной.

– Что?..

– Ты пойми, Баз, детка, что это за занятие для настоящего мужчины? – Он яростно прищелкнул языком. – Хватит с меня этого дерьма. Я расплююсь со шлюхами. От них одни неприятности. Чего ты хотел?

– Я только что... – Он облизал губы и поймал себя на той же мысли – где Ленора запрятала проклятую коробочку? – Не знаю, слышал ли ты...

Зазвонил телефон.

– Да? Ага, давай. – Винс слушал, и лицо его делалось мертвым. – Дерьмо. – Он повесил трубку.

– Это кузен Гвидо. О прибылях за последнюю неделю. – Он изо всех сил старался скрыть огорчение. – В Нью-Йорке наш баланс полетел к черту. Паршивые китаезы спалили наши бабки.

– Что я хотел сказать, – храбро начал Баз, – это что...

Зазвонил телефон, и Винс снял трубку. Баз решил подождать, но Винс вдруг прикрыл трубку ладонью и сказал:

– Баз, ты мне как младший брат, но этот разговор конфиденциальный. Так что... – Он кивнул на дверь и махнул рукой.

Баз встал, чувствуя одновременно и разочарование, и страшное облегчение. Он пытался. Но, слава Богу, ничего не вышло.

* * *

– ...детективов доказывает, что в Манхэттене бушует война конкурирующих наркобанд, – говорила молоденькая дикторша. – Никогда прежде в истории города... – Светло-персиковая блузка с глубоким вырезом открывала ложбинку у начала груди. Рыжие волосы, подколотые с боков, сзади поднимались пышным облачком. – ...по нашим данным, – продолжала она, в то время как на экране появилось изображение руин на углу Сто семнадцатой и Бродвея, – три взорванных детоксикационных центра наполнили манхэттенские улицы наркоманами, страдающими от абстиненции, раненными во время взрыва – на экране появилась больничная палата, переполнены отделения «скорой помощи» многих...

Шан Лао выключил телевизор. Его выпученные глаза уже впитали каждую частичку информации. Николь, склонившаяся над рукоделием, последние несколько минут то и дело бросала взгляды на экран. Она не могла знать, что все эти ужасы сотворил ее сын. Но то, как внимательно смотрел выпуск новостей Шан, заставило ее задуматься. Она отложила вышивание.

– Чашку чая?

– Спасибо. – Шан смотрел, как она выходит из комнаты. Потом открыл кейс и достал пачку факсов. Несколько от Бакстера Чоя из Нью-Йорка. Остальные – из Вашингтона, факсимиле газетного разворота под заголовком: «ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ПРОМЫШЛЕННИКА, РАБОТАЮЩЕГО НА ОБОРОНУ». За заголовком следовала статья – можно сказать, журналист не выполнил домашнее задание, но сумел зажать в углу пентагоновского чиновника по связям с прессой: «Руководитель ведущей компании, производящей электронное оборудование по заказам министерства обороны, исчез вчера в центре города... После того, как Чарльз Э. Ричардс, сорока восьми лет, глава „Ричтрон-электроник, Инк“ не появился на официальной встрече согласно расписанию, Пентагон начал расследование... Номер мистера Ричардса в отеле...»

Шан Лао поднял глаза на Николь, вошедшую с подносом.

– Банни хотела бы принести Лео...

– Ничто не могло бы порадовать меня больше.

Воспользовавшись паузой, Шан просмотрел еще одну статью. «ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ РИЧАРДСА». В нью-йоркской газете, получившей двадцать четыре часа форы, пропавший магнат был назван «одним из выдающихся лидеров американского бизнеса», и это «несмотря на слухи о его связях с семьей Риччи, замешанной в...».

Зазвонил телефон. В этом коттедже на Бимини, днем и ночью окруженном зоркими телохранителями, Шан пользовался телефоном со встроенным шифрователем, который он сразу же включил.

Шан заговорил:

– Выпуск новостей сделал отчет вместо тебя.

– Лучшие новости, – отозвался Чой, – это как здорово взялся за дело наш юный друг. Он продемонстрировал отличные нервы и энтузиазм.

– Я рад. Оппозиция?

Чой заколебался.

– Официальная оппозиция перегруппировалась и образовала новые ударные силы. Семейная оппозиция в данный момент под полным контролем.

Шан Лао помолчал, сосредоточенно размышляя. Следующий шаг будет первым в его открытом наступлении на «Ричланд».

– Ты когда-то говорил об одном человеке. Кажется, ты его назвал – хакер.

– На прошлой неделе его уволили из «Ричланд». У меня две полные пригоршни других кандидатур.

– Отбрось их. Сосредоточься на последнем штурме. Мне нужно, чтобы ты держал этого человека наготове.

– Я могу привлечь нашего нового сотрудника? – спросил Чой.

Шан почувствовал чье-то приближение. Он оглянулся и увидел вошедшую Банни с малышом на руках.

– Он задействован в предыдущем проекте до полного завершения. После этого сразу отправляй его ко мне.

– Да, сэр.

– Сначала работа. – Жадные глаза Шана пожирали комнату, Банни, маленького Лео. – Поденщина, – уточнил он, улыбаясь свой тонкой шутке. – А в конце – пир.

* * *

– Мы просто не можем позволить себе такое паблисити после шумихи в прессе, связанной с судьбой мистера Ричардса, – говорила молодая блондинка с деловом костюме, с шарфом от Гермеса на плече. Ее низкий голос слегка дребезжал от напряжения. Натянутая, загорелая, ухоженная кожа ее лица напоминала о карибском солнце и передовых достижениях косметической хирургии. Такое лицо без особых трудностей можно переделать в дамскую сумочку.

Гарнет медленно повернулась, чтобы получше рассмотреть говорившую. Ее движения были осторожными, затрудненными из-за болей в спине. Она справлялась с ними с помощью лекарств, но общее состояние, по-видимому, ухудшалось. Если бы ей удалось увильнуть от участия в этом собрании, она бы подежурила у телефона вместе с Уинфилд на случай, если похитители наконец заявят о себе. Пора бы уже!.. Они давно должны были выдвинуть какие-то требования. Но теперь Гарнет была довольна, что пришла сюда, хотя бы назло этой блондинке.

Может быть, она тоже участвует в заговоре? Как и та безносая баба? Гарнет прикрыла глаза. Ужасно чувствовать, как тебя обхватывает паранойя, настоящее унижение.

– Но наши кандидаты уже утверждены, – возразил председатель собрания, высокий худосочный юноша, выполнявший в Товариществе мелкие поручения по печати, – и списки разосланы по всей стране!

Гарнет отвлеклась от идеи заговора. Она подняла руку.

– Я не вижу причин для принципиальных разногласий, – сказала она. – Ежегодно мы выбираем шесть новых членов правления. Они работают три года. – Гарнет замолчала, горло перехватило из-за острого приступа боли в спине. – Три года, а потом переизбираются. Это обычный порядок вещей. Я не вижу в этом никаких привилегий – скорее это обязательство, принимаемое на себя людьми, озабоченными проблемами образования, такими людьми, как мистер Ричардс.

– Я не собиралась подвергать сомнению искренность намерений мистера Ричардса, – заявила блондинка с низким голосом, – просто я считаю, что шумиха вокруг его похищения наносит ущерб репутации Товарищества. К руководству мы предъявляем повышенные требования, и...

– Имоджин, – робко вмешался председатель, – вы немного забегаете вперед.

– В смысле, вы полагаете, что Ричардса прикончат и избавят нас от этических затруднений?

Гарнет наконец вспомнила, кто она такая. Очень могущественная леди-издательница, которой председатель готов ботинки лизать. Еще острее чувствуя боль за Чарли, Гарнет решила бороться за него до конца. Она взвесила свои шансы. С больной спиной или нет, с латентной шизофренией или нет, она обязана защищать Чарли. Сейчас для этого существовал единственный путь – уклончивый.

– Видимо, это вопрос личностный. Считаю, что следует отложить принятие решения на месяц.

– Уже второй, – заметил кто-то в зале.

– А по истечении месяца? – требовательно поинтересовалась Имоджин.

– По истечении месяца, – промямлил председатель, – мы будем знать больше о... э... судьбе мистера Ричардса. Все довольны?

Предложение прошло. Гарнет села и проанализировала свой временный успех. Ужасно было чувствовать себя полуживым инвалидом, одержимым манией преследования. Когда-нибудь, когда ей удастся заполучить назад Чарли, они оба сбегут – в такой уголок земли, где всегда сияет солнце, и каждый любит каждого, и...

Когда она заполучит Чарли назад.

Глава 63

Похищения не относятся к категории преступлений, требующих высокой квалификации. Жертвами похищений могут быть самые разные люди. Но похитители все на одно лицо: жадные, бесчувственные твари, наделенные даром речи – единственным признаком принадлежности к человеческой расе.

Похищения совершаются по разным причинам – ради денег, по политическим, по деловым соображениям. Жестокое обращение с жертвой – норма. Маленькие дети, старики, беременные женщины сидят на цепи, под открытым небом, среди собственных экскрементов. Торговля за выкуп часто затягивается; если похитители исламисты – на годы. Профессиональные похитители, в особенности мусульманские террористы и другие истинно верующие, безразличны к страданиям и смерти. Они часто продолжают тянуть деньги из несчастных родственников уже после того, как прикончили свою жертву. В Южной Италии эти «люди чести» находятся под защитой ндрангетты, имеющей отделения в Австралии, Канаде и Бруклине.

Калабрийцы предпочитают работать там, где местные представители закона подкуплены. Предпочтительней всего дома, в острокриминальном болоте Южной Италии. Вашингтон – другое дело. Даже калабрийцы поостерегутся затевать похищение при такой высокой степени риска. По крайней мере, не за любые деньги. Через два дня после похищения Чарли Ричардса Пино и Мимо заподозрили, что откусили больше, чем сумеют проглотить.

Синьор Томазо, приехавший в Локри специально, чтобы предложить им работу, больше не появлялся. Помощник синьора Томазо, говоривший с сильным иностранным акцентом, заказал им номер в мотеле в Бови, штат Мэриленд, и снабдил их фотографиями Чарли, сведениями о его передвижениях, билетами на рейс «Алиталии» и пятью тысячами долларов в подержанных банкнотах. Позже приятелям сказали, что он – английский лорд.

Они догадывались, что синьора Томазо зовут вовсе не Томазо. Это не имело никакого значения, потому что Пино и Мимо тоже звали не Пино и Мимо. Беспокойство у них вызывали совсем другие обстоятельства.

Во-первых, из своего номера в мотеле они дважды звонили по условленному номеру телефона, и оба раза отвечал человек, отлично владеющий североитальянским диалектом, как диктор новостей РАИ, но говоривший с легким китайским акцентом. Пино и Мимо знали, что такое китайский акцент, потому что совсем недавно по тому же РАИ смотрели старые фильмы про Фу Манчу.

Во-вторых, очень скоро они смертельно заскучали. Чарли, связанный, с кляпом во рту, был спрятан в шкафу в их номере.

– Придется его убить, – проворчал Пино.

Они заказали в номер пиццу и съели, разрезая на куски складными бритвами.

– Дадим еще день этому Томазо, – буркнул Мимо. – Пицца паршивая.

– Кончай трепаться. – Пино немного пожевал. – Только до ночи. Тут есть озеро. Найдут его, когда приплывет на ту сторону.

– Томазо или английский милорд задолжали нам еще пять тысяч, – напомнил Мимо. – Если пришьем его, денег не видать.

– Этот проклятый город. – Пино передернул плечами, рыгнул, кашлянул, плюнул. – Как ты получишь еще пять тысяч монет, если не знаешь, кто такой Томазо? В Локри друг мне сказал, что Томазо женат на Кончетте Макри. А муж Кончетты – сицилиец по имени Молло.

– Может, он и есть Томазо Молло, – снова буркнул Мимо, – что с того?!

– Думаешь, один день погоды не сделает?

– Да. Завтра, – решил Мимо, – прикончим его и едем домой.

* * *

Боль, которую она испытывала раньше, – просто чепуха. Сейчас ей словно приложили раскаленную кочергу к правой стороне спины. Как будто боль всех последних дней потоком захлестнула ее тело, с рычанием пронеслась по нему, как демон с мечом. Держась за спинки стульев, за стены, она доползла до ванной в поисках обезболивающих лекарств, оставшихся после выздоровления.

Рецидив после долгого благополучного периода? Трудно поверить, что снова появилась слабость мышечной ткани, восстановившейся полностью после взрыва. Ледяная вода, которой Гарнет запила две таблетки, на минуту вернула ей иллюзию нормального самочувствия. Потом боль снова пронзила позвоночник, и ей пришлось уцепиться за край ванны, чтобы не упасть.

Только не рецидив. Ежедневные гимнастические упражнения должны были полностью исключить возможность рецидива. Это так подействовало на нее похищение Чарли. Словно по ней проехал паровой каток – неизвестно, почему, за что и вообще – что произошло. Никто не требовал выкуп, не звонил. Преддверие ада – и только.

Гарнет накинула халат и медленно опустилась в кресло. В то, что у телефона. Они с Уинфилд и Керри заключили соглашение – все трое будут постоянно находиться около своих телефонов. И это было хуже всего – сидеть у телефона, который не звонит. Нет, хуже всего было пытаться заснуть одной в кровати, без Чарли. Нет. Потеря второй, лучшей половины жизни – вот что было хуже всего. Такое уже было однажды. Это не должно повториться. Не должно. Иначе у нее совсем ничего не останется.

Она взяла очки и попробовала просмотреть свою корреспонденцию. Одна у телефона. Почему они не требуют денег? Ужасные вещи творят одни человеческие существа с другими. И только Господу ведомо, что они сделали с Чарли.

* * *

Стефи вызвала сыновей домой. Они добрались до острова к полуночи.

– Я не прошу у вас многого, – сказала она. – Никто пока ничего не узнал. Я зла на Чарли, но это не значит, что я не хочу увидеть его снова. Поэтому я прошу: найдите его.

– Его могли убить.

У Стефи на секунду перехватило дыхание.

– Мы не должны так думать.

– Никто не требует выкупа, не пытается связаться с родными – очень похоже на ликвидацию, – сказал Керри.

– Это не корлеонезцы, – добавил брат, – они бы начали с тебя.

– Ночью, когда Чарли пропал, – вспомнил Керри, – он звонил мне, хотел узнать, какие паи установлены в «Ричтроне». Я не смог ответить.

Кевин покачал головой.

– Чио Итало сводит меня с ума. В жизни не видел его таким бешеным.

– Это от бессилия, – заметила Стефи. – Он привык быть самым главным. А теперь ему приходится просто сидеть и смотреть, как работают копы.

– Ну нет, только не Чио! Он бросил на поиски Чарли дюжину своих парней. Лучших парней.

– И?..

– Пока ничего, – признал Кевин.

Стефи переводила взгляд с одного на другого.

– Нам нужно чудо, – сказала она.

Стефи никогда не затрудняла себя разделением поручений между близнецами. Что-нибудь, сказанное одному, каким-то образом доходило до другого. Но сейчас она видела, какие они разные, словно жизнь на каждого наложила отметину. Молчание Керри могло тянуться долго. Гнев Кевина кипел так близко к поверхности, что искажал лицо с крошечным пятнышком под левым глазом. Он, специалист по «коротким замыканиям», был так же бессилен, как Чио Итало.

– Чудо... – повторила Стефи.

– Нет, – произнес Кевин, у которого внезапно злобно загорелись глаза. – Нам нужен заложник.

* * *

Боль была ужасной. Чарли никогда раньше не приходилось выносить такую боль. Скрученные проволокой ноги были подтянуты к шее, спина изогнута луком. Постепенно из-за нарушенного притока крови у него онемело все тело. И тогда он почувствовал настоящий ужас.

Он забыл про недавно нестерпимый голод, про жажду. Его терзали боль и страх. Достаточно было на секунду потерять сознание, и тело, расслабившись, натянет провод вокруг шеи и задушит его. Чарли спрашивал себя, занимается ли кто-нибудь его поисками.

Он поражался жестокости похитителей, их беспричинному садизму. Почему они не обращают на него внимания? Почему не приходит завтра, когда его убьют? Их безразличие было просто поразительным. Его единственным будущим была смерть. Сейчас? Пожалуйста.

Ближайший рейс в Майами отправлялся через полтора часа из аэропорта Ла-Гардиа. Кевин высмотрел в толпе Никки Шана и направился ему навстречу, приветственно раскинув руки.

– Ник! Узнаешь? Я – Керри Риччи, – сказал Кевин. – Я кузен Банни. Уинфилд наверняка упоминала мое имя.

– Господи, не видел тебя ни разу после свадьбы. – Никки хлопнул его по плечу. – Ты мне кто, двоюродный шурин?

Кевин внезапно скривился.

– Где тут ближайший сортир? – спросил он и огляделся.

– Вон там. – Никки повел своего полуродственника к комнате для мужчин. Они вошли, у каждого висела на плече сумка на одной лямке. Кевин ринулся к ближней кабинке.

– Эй, подержишь сумку? – крикнул он уже изнутри.

Никки шагнул в двери, протянул руку – и получил два кубика туинала в запястье. Он попытался вырваться из рук Кевина, но тут же обмяк и начал падать. Кевин подхватил его у самого пола и вынес из кабинки.

– Эй, – окликнул он стоявшего поблизости рослого мужчину, – поможешь мне дотащить приятеля до такси? Вырубился, бедняга, – оно и понятно, после двенадцатичасовой пьянки.

Если рассматривать киднэппинг как искусство, операция была недостаточно проработана в деталях, особенно по части безопасности. Но зато какая экономия рабочей силы!

Глава 64

Раз в три месяца в одном из центральных отелей Манхэттена собирались работники компьютерных фирм, производящих военные и бытовые приборы. Здесь обсуждали новинки, возможные сделки, просто обменивались сплетнями.

Мервин Лемнитцер, только что уволенный из «Ричланд-секьюритиз» и при этом выплачивающий солидные проценты по довольно жесткой закладной на дом, сам не знал, зачем он приплелся на семинар. Мервин был высоким, худым парнем, лет под тридцать. У него не было полезных знакомств среди фирмачей, потому что его первым и единственным рабочим местом после окончания колледжа стала компания «Ричланд-секьюритиз».

Но на семинаре он встретил старого приятеля, симпатичного азиата, с которым познакомился много лет назад. Они вместе зашли в кофейный бар отеля, окна которого выходили на шумную Седьмую авеню. Мервин изложил приятелю приглаженную версию последних событий своей жизни.

– Следующий заказываю я, – сказал Бакстер Чой. – Это будет честно.

Они решили посидеть в баре до открытия семинара – до десяти часов. Кофейный бар, обычно пустой в такое раннее время, сейчас был переполнен – сюда устремились все остальные участники семинара, приехавшие пораньше.

– Это не только нечестно, но еще несъедобно, – мрачно сострил Мервин, хотя и принял предложение Чоя.

– Ты программист? – спросил Чой. – Проектировщик?

– И то, и другое. – Мервин, прищурившись, посмотрел на приятеля, – а сюда я пришел, чтобы присмотреть что-нибудь стоящее для себя.

– Понимаю, – кивнул Чой. – Что тебя интересует? Авиационная радиоэлектроника? Биохимия? Сверхпроводники? Конечно, глупо тратить полжизни на всякое старье у Риччи, хочется интересной работы. У них, наверно, все давно разложено по полочкам.

– И они еще имели нахальство сказать мне, что я думаю не о работе, и... – Он запнулся, спохватившись, что история, в которую он собирался углубиться, противоречит изложенной им версии. – А ты где?

– «Доу Кемикл», – сымпровизировал Чой. – Дефолианты.

Лемнитцер уже открыл рот, чтобы задать какой-то вопрос, но Чой торопливо посмотрел на часы и потянулся за счетом.

– Давайте лучше поговорим о том, как найти тебе достойное занятие, – сказал он.

* * *

Он замерзал. Пальцы ныли от давящего холода. Выложенный коричневым камнем подвал был почти пуст, только в углу стоял угольный ларь. Стены пропитались сыростью, как в общественных и грязных туалетах.

Никки уже пришел в себя после туинала. Его трясло от холода. Когда он открыл глаза, ослепительная, ватт в сто пятьдесят, лампочка, висящая на голом шнуре под потолком, обожгла его глазные яблоки пронзительным светом. Он не мог найти выключатель. И выкрутить занемевшими пальцами лампочку тоже не мог. Только разбить – он замахнулся локтем и упал, совершенно выдохшийся от единственного усилия. Никки перевернулся на живот, чтобы избавиться от рези в глазах. Воспоминания: встреча с Керри, кабинка в туалете... Значит, Риччи узнали, кто стоит за взрывами, потрясшими Манхэттен.

Тяжелая дверь со скрипом отворилась. На пороге остановился парень – тот, который назвался Керри Риччи.

– Во-первых, – сказал он, глядя на пленника сверху вниз, – заметь, что никто тебя не связывал и не дубасил. Никто к тебе ни прикасался, пока ты был в отключке. Я помню, что ты, Ник, член семьи.

– В такой семье это один черт.

Кевин кивнул.

– Во-вторых, ничего личного в этом нет. Банни считает, что ты отличный парень. Твой сын, Лео, – наполовину Риччи. Но ты здесь из-за второй половины своего имени. Понятно?

– Похитили кого-то из ваших? – спросил Никки.

– Мне говорили, что ты толковый парень, – не без сарказма заметил Кевин. – Но не предупредили, что ты блестящий мыслитель.

Он захлопнул тяжелую дверь подвала за своей спиной.

Никки прикрыл глаза, спасаясь от пронзительного света.

– Что ты собираешься делать, Керри? Вытряхивать из меня пыль, пока не заговорю?

– Ты заложник. Тебе придется побыть под присмотром какое-то время. Разумеется, в полном здравии. Но это вовсе не значит, что все зубы у тебя останутся на месте. Я обнаружил это в твоей сумке.

Кевин швырнул ему листок бумаги.

Никки подобрал бумагу и увидел зашифрованную сводку, которую вез на юг. Он принял причастие кровью, окропился ею достаточно, чтобы отрапортовать отцу о полном успехе манхэттенских акций. Около ста человек прикончили они с Чоем вдвоем. Бакстер попросил его отвезти данные отцу. Зная характер Шана, он нашел нужным записать ключевые цифры.

– Многовато чисел? – спросил Никки.

– Как тебе это – В14? В – вторая буква алфавита. Февраль второй месяц года. Обычный компьютерный код. Детоксикационный центр на углу Сто семнадцатой и Бродвея взлетел на воздух как раз в Валентинов день, Четырнадцатого февраля. Еще один, В Гринвич-Виллидж, вспыхнул девятнадцатого – что и означает следующая строчка, В19. И так далее, верно? – Он нагнулся и вырвал листок из пальцев Никки. – Интересная приписка внизу – 50 и 150 – килограммы чего-то, конечно. Никаких призов за догадку, вот досада. Тебя считают членом семьи – вопрос только, какой семьи?

– Все это для меня новости, Керри.

Кевин кивнул.

– Конечно. Знаешь, прошло уже два часа после нашего возвращения из Ла-Гардиа. Мы успели распечатать твои фотографии. Три парня узнали в тебе мотоциклиста, бросавшего бомбы. Единственное, что отделяет тебя от пули, – статус заложника. Поэтому воздержись от глупых реплик, о'кей? А теперь – вопросы есть?

– Думаю, ты знаешь, что делаешь.

– А ты знаешь, что я не могу тебя прикончить, поскольку ты – предмет торговли. Но я нуждаюсь в сотрудничестве. Я хочу знать, какого черта вы решили наехать на нас.

Подвижное лицо Кевина застыло, стало тяжелым, грубым.

– Итак, как в игре, «бей-и-беги». Вы задали нам хорошую трепку – и исчезли. Что за этим кроется?

Медленно, словно чтобы не вспугнуть его, Никки встал и сел на сундук.

– Ты же не поверишь, если я скажу, что это было тренировкой? – Кевин отрицательно покачал головой. – Даже если это правда?

– Это звучит не особенно ловко. Там, наверху, есть человек, которому это не понравится.

Никки ткнул пальцем в потолок.

– Наверху? Значит, мы не одни?

– Такие, как мы с тобой, – прочувствованно произнес Кевин, – никогда не бывают одни.

* * *

Обмороки и возвращения в сознание чередовались жестокими взрывами. Напряжение и изогнутом теле грозило медленной смертью от удушья. Он будил себя, прибегнув к мелким хитростям. Сознание. Тьма. Удушье. Сознание. Тьма. Он больше не мог тревожиться ни о чем, кроме смерти. О смерти – его смерти – говорили два скота в комнате. Даже страшная боль в позвоночнике была ничем по сравнению с ужасным предчувствием смерти.

В комнате звякнул телефон. Один из калабрийцев с ворчанием снял трубку. После короткого обмена репликами он сказал своему сообщнику:

– Tomaso e qua[83].

– Ты узнал его голос?

– Змеиный голос. Хитрый, гордый голос сицилийца. Что еще нужно?

– Я даже не помню, как он выглядит.

Постучали в дверь. Один из калабрийцев пошел открывать.

– Tu non sei Tomaso[84], – сказал он молодому китайцу, стоявшему на пороге.

– Buon giorno. – Два сухих хлопка – словно переломили деревянный прут через колено. Два глухих звука – чьего-то падения. Дверь шкафа скользнула в сторону. Над ним навис кто-то с плоскогубцами в руках. Мгновение – и исчезла страшная боль в спине и вокруг шеи. Чарли окунулся в блаженное беспамятство.

Когда он пришел в себя, комнату заливало зимнее холодное солнце. Скорчившись на боку, Чарли разлепил веки и встретился взглядом с мертвыми глазами Мимо и Пино. Их открытые глаза казались пустыми, но зато третий – в центре лба у каждого – распускался прекрасным живым цветком. На удивление мало крови, подумал Чарли. Если Томазо Молло и вправду был змеей, его жало почти не оставляло следа. На их лицах застыло выражение удивления, словно такая ловушка была чем-то неслыханным для людей ндрангетты.

Застывший в позе мороженой креветки, Чарли смотрел на своих похитителей. Это работа специалиста, отметил он. Может быть, англичанина? Англичане – опытные убийцы. Но что делать англичанину на ионическом побережье Калабрии, что могло объединять его с человеком, прибравшим к рукам Корлеоне?

Чарли со стоном попытался пошевелиться. Его спину пронзила боль, как от удара током. Он снова посмотрел на мертвые глаза калабрийцев и подумал, что быть жестоко связанным – это намного лучше, чем быть мертвым. Он застонал и снова провалился в беспамятство. Шло время.

Он очнулся и увидел перед собой лицо Кевина. Или Керри.

– Т-ты?..

– Чарли, ты в порядке?

Чарли поискал глазами синее пятнышко – его не было.

– Керри?..

Сын Стефи бросился к телефону. Чарли прислушался.

– Я должен отвезти его к врачу. Кто у тебя есть в Вашингтоне? – Пауза. – Позвони ма. Ciao[85]. – Он повернулся к Чарли. – Послушай...

Но Чарли уже снова отключился.

* * *

В темноте она безумно вцепилась в трубку.

– Да?.. Алло?..

– Его нашли. Он будет в порядке, – сказала Уинфилд.

Гарнет рухнула на стул, словно отброшенная ударом.

– Вы уверены, что с ним все в порядке?..

– Керри сказал, что все будет в порядке.

– Что это зна...

– Мне нужно бежать, – перебила Уинфилд. – Свяжусь с вами позже. – И повесила трубку.

Гарнет вскочила, все еще сжимая в руках телефон. Наклонившись, чтобы поставить его на место, она вдруг сообразила, что боль в спине исчезла.

* * *

– Классная берлога, угу? – спросил Чой.

Он привел Лемнитцера в свою квартиру на Виллидж, недалеко от Пятой авеню, и сказал, что это квартира его подружки.

– Ну что, еще по глоточку?

– Искушение винной ягодой... – Лемнитцер утонул в глубоком кресле с подлокотниками, испустив протяжный, вздох. Семинар – дело дохлое. Никому не нужны программисты. По Уолл-стрит толпами бродят безработные программисты. Никто не предлагает работу, все ищут. Это был уже четвертый «глоточек» виски после окончания семинара. Лемнитцер уже не чувствовал боли, но был еще способен удержать в голове разбегающиеся мысли.

– Твое здоровье. – Чой поднял свой стакан.

– М-м, – отозвался Мервин и спохватился, что успел отхлебнуть из своего стакана еще до того, как был произнесен тост.

Потрясающе скверные манеры, подумал Чой. Парень хорошо относится к китайцам и пьет, как лошадь. Но годится ли он для работы?

Чой был одет, как всегда, франтовато: джинсы, ярко-желтая рубашка, жилет темно-синего цвета с алой отделкой на четырех накладных карманах. На глазах у Лемнитцера он выудил из жилетного кармана желатиновую капсулу.

– Что это?

– Это? – Чой сделал глубокий вдох, его лицо расплылось в счастливом предвкушении. – Это рай, Мерв. Это бесконечный взлет по параболе. Это... – Он сунул капсулу в рот и запил виски. – Это МегаМАО.

Мервин моргнул.

– Храни меня Господь от такого рая.

Чой в жизни не принимал МегаМАО. В жилетном кармане у него лежали капсулы, наполненные сахарной пудрой. Из другого кармана он достал еще одну капсулу, на вид – такую же.

– Смотри. Рай приглашает тебя, мой друг-поденщик.

Он подбросил капсулу. Мервин, заинтригованный, поймал ее на лету и уставился на свою ладонь.

– С виски пойдет?

– Пойдет с чем угодно, – заверил его Чой, глядя, как он проглатывает капсулу и запивает остатком виски. – Ну что, еще по глотку вытяжки из шотландских зернышек?

– И не думай. Держи голову ясной. – Длинное, узкое лицо Мервина с полузакрытыми глазами качнулось от плеча к плечу, повторяя отказ. Потом движение изменилось – вверх-вниз.

– Почему нет?

Чой с удовольствием рассмеялся. Он знал, конечно, как действует МегаМАО, но ему никогда не надоедало наблюдать за этим чудесным превращением.

– А теперь, – сказал он, смешивая воду и скотч для своего гостя, – поговорим о подходящей работе для тебя. Ты никогда не пробовал силы в области промышленного шпионажа?

Мервин моргнул.

– Отличное название. Шп...ионаж, – выговорил он. Н-наравится.

– И, о Боже, как здорово за это платят!

* * *

Хотя ему всегда нравилось изображать Этну за полсекунды до извержения, Итало знал, что всему есть свое время – и драматическим эффектам, и тихим рассуждениям. В данный момент подходило скорее второе.

Что Шан – злейший враг, каким-то образом стакнувшийся с калабрийцами, было теперь совершенно ясно. Малейшие сомнения на этот счет можно было отбросить, потому что Чарли Ричардса освободили сразу же после похищения Никки.

Чарли предстоит провести порядочно времени в больнице. Итало Риччи знал, что его вздорный племянник будет нуждаться не только в физиотерапии: такое грубое насилие отражается на душе еще в большей степени, чем на теле. В особенности если речь идет об Эль Профессоре. То, что он задержится на больничной койке, наверняка отразится и на его отношениях с Эйприл Гарнет. Если б не эта баба, Чарли б в жизни не хватило духу так напакостить Риччи.

Никто лучше Итало не понимал слабую сторону Чарли – вирус сверхзащищенности. Любой, а в особенности толковый и симпатичный парнишка вроде Чарли, должен почувствовать сопротивление этого мира – для закалки костей. Но Чарли освободили от этого. Как бизнесмен, он с самого начала располагал такими средствами, что любой другой мог бы об этом только мечтать. Любые препятствия на его пути Чио Итало устранял, даже не дожидаясь просьбы, – забастовки, рекламации на сырье, выходки конкурентов, короче, все, что было чумой для других. Чарли избаловали, изнежили. Настоящий бизнесмен – в душе убийца и всегда готов преодолеть тот последний дюйм, от которого шарахается Чарли. Когти и зубы всегда были ему ни к чему. И единственный человек, кроме Итало, который об этом догадывается, – проклятая индейская скво. Чем трудней ей будет добраться до Чарли, тем лучше. У Итало уже было достаточно неприятностей из-за нее. Если б он не успел в последний момент вцепиться в неувязку с «Ричтроном», Чарли благополучно упорхнул бы от него.

Итало затягивал передачу «Ричтрона», потому что это было для него последней возможностью проучить Чарли. Если б его нипоти Чарли был нормальным Риччи, происшествия с пикапом или взрыва газа было бы достаточно, чтобы наставить его на ум. Кто-то должен постоянно наставлять его на ум, несмотря на то, что эта баба вцепилась в его яйца. Но теперь – довольно. Basta е basta![86]

Нет лучше места, чтобы обеспечить себе кусок пожирнее, чем Вашингтон, департамент коммерции, столица всего на свете, включая уличную преступность. Эти проститутки в конгрессе – пора заставить из отрабатывать свое содержание.

Итало сунул в свой компьютер диск с материалами Эдгара Дж. Гувера. Занесение архива в память почти завершено, теперь, сверяясь с датами, он уничтожал компромат на тех, кто уже умер. Время злодейски подтачивало его богатства. Итало, Скупой Рыцарь, с наслаждением просматривал досье на мониторе, пропускал золотые сквозь скрюченные артритом пальцы, побрякивал монетами. Он всегда начинал лучше соображать после этого развлечения.

Именно «Ричтрон» сорвал маску с истинного врага семьи Риччи. Но хотя удалось определить цели Шана, его стратегия оставалась туманной. Не важно. Последний поступок Чарли перед похищением – ночной звонок Керри – обеспечил «Ричтрону» безопасность от захвата со стороны. Молодец. Военным капо ему не быть, но в мирное время его инстинкт неоценим.

Итало лениво смотрел на запись: «Паркинсон Э. Ральф, сенатор США». Его пальцы коснулись клавиш компьютера. Приставания к малолетним. В настоящее время все вычеркнуто из полицейских архивов родного городка, сохранилось только досье Гувера. Времена меняются. Сейчас слабинку по части недозрелой плоти легко удовлетворить, повысив цену. В досье была фотография: Паркинсон, содомирующий девятилетнего мальчика. Ребенка удерживала в удобной позе мать. Итало вздохнул и снова посмотрел на экран: «Комитеты: финансовый, промышленный, иностранных дел».

Внезапно в оливковых, глубоко посаженных глазах Итало вспыхнул огонь. Позорные тайны Вашингтона у него в руках. Вашингтона и любого мало-мальски заметного на карте города Америки. Страны, которую захватчики вроде Шан Лао надеются купить или украсть. Слава Богу, что эта разрушительная информация находится в руках патриота-американца, а не той дикой орды, которая, щелкая зубами, ломится через границы Америки, чтобы разрушить величайшую демократию мира. Слава Богу, ключ к власти в руках Итало Риччи, а не какого-нибудь выскочки вроде Шан Лао.

Наступило время расправиться с захватчиками – раз и навсегда. Тонкая, изогнутая, как ятаган, улыбка, искривила углы рта Итало.

Шан Лао труп, хотя еще не догадывается об этом.

Глава 65

Про Винса можно было бы сказать так: после недели, проведенной в любой точке земли, ему хотелось оказаться где-нибудь еще. После двух недель в Манхэттене, когда он собирал воедино свою разрушенную, взорванную, разлетевшуюся на куски империю, Винс с удовольствием смотался бы на Сатурн. Он уже перестал извиняться перед Ленорой за то, что не возвращается домой каждую проклятую ночь. Но только он один мог разобраться в хаосе, оставленном Никки и Бакстером Моем, разобраться и на обломках построить новое.

– Децентрализация, – сказал Баз Эйлер, – вот как это называется, Винс.

– В общем, делаем двенадцать центров там, где их было пять. И пусть ублюдки придумают что-нибудь новенькое.

Чтобы сохранить разум в эти недели, он то и дело заглядывал к Базу в его клинику в Виллидже на Макдугал-стрит, перекусить и подремать, пока МегаМАО держит его на плаву.

Основным занятием База в это время было бесконечное выписывание рецептов. Он знал, что сейчас лучше не приставать к Винсу. Подмеченные им летаргические явления, возрастающая нервозность, вспышки бессмысленного страха – все укладывалось в картину, это был академический список побочных эффектов МегаМАО, химического привыкания – Баз, как и большинство медиков, предпочитал избегать термина «наркомания».

В штатном расписании Баз значился «медицинским директором». От случая к случаю он доставал старые бланки рецептов – сувенир из прошлого, грустное напоминание.

– Слушай, Винс, – произнес он однажды, отложив в сторону ручку, – я должен кое-что рассказать тебе.

Винс, с фиолетовыми кругами под глазами, по-кошачьи потянулся и зевнул.

– Ты уже третий раз начинаешь что-то мямлить, когда я к тебе заскакиваю. Что тебя гложет?

Безвыходное положение. За последние две недели Баз много раз настраивал себя на выполнение безумного задания Эйлин. Но начать было трудно. Если б Винс произнес что-нибудь ободряющее, вроде: «Давай выкладывай», или хотя бы: «Я слушаю». Но, мыслями в другом месте, он вел счет фальстартам База.

– Это об-об-об... – Баз запнулся.

– Это все-все-все, ребята, – передразнил Винс. Он встал. – Ну, царапай. Увидимся в Атлантик-Сити.

– Об Эйлин! – отчаянно выпалил Баз.

Оба удивленно моргнули. Винс поморщился и сел, обескураженно глядя на испуганное лицо База.

– Валяй.

– Этот груз у меня давно на душе. Винс, – начал Баз отрепетированный с Эйлин монолог, – помнишь процесс из-за твоих шлюх? – Он выдавил игривую усмешку. – Ну, общество женщин против СПИДа?

– Хватит вилять. Говори.

– У них женщина-адвокат.

– Твои новости протухли. Эйлин Хигарти, чокнутая феминистка.

– Эйлин Хигарти – это Эйлин Эйлер. – Баз кое-как продолжал: – Она пользуется своей девичьей фамилией... – Он похолодел, пригвожденный к месту ужасающим взглядом Винса. – Винс, говорю тебе, это было камнем у меня на душе...

– С-сукин сын проклятый! – Винс вскочил. Он схватил База за белые лацканы и приподнял его над полом. – Ты хочешь сказать, что черненькая крошка, похожая на Ленору, как сестра, которую ты брал на Гроттерию, это Эйлин Хигарти?

– Да...

– Ах ты, е... сукин сын. – Он отшвырнул База в сторону и крутанулся на каблуках, словно в танцевальном па. – Это еще что? – Он резко повернулся в сторону.

– Винс?..

– Чего шепчешь? Говори громко, проклятый слизняк!

Баз во все глаза смотрел на него.

– К тебе кто-то обращался?

– Все время! – завопил Винс. Черные кудри яростно подпрыгивали. – Эти гладкие лощеные твари... Они шепчут. Шепчут! Это заговор против меня! – Он снова крутанулся на каблуках, и его пальцы сжали горло База.

– Чертов ублюдок! Брось ее! Твоя жена?..

– Винс, ты ме...

– Брось ее! Брось ее! Брось ее!

– Ко-ко-конфликт интересов, – выдавил Баз, – она считает, что я должен уйти из медицинского центра...

Дрожащий вопль ярости.

– А как насчет того, чтобы она предоставила полудохлым курвам помирать, как им хочется? Как насчет того, чтобы вести себя, как положено приличной бабе, и заботиться о своем муже? – Винс разжал руки и начал мерить комнату шагами. – Что? – резко повернулся он. – Заткнись! Как я могу думать?.. – Он снова подошел к Базу. – Вот дерьмо, что мне с тобой делать, Баз? Только подумай!

Баз смахнул свои рецепты в открытый ящик стола.

– Ты имеешь в виду, она права? Мне нужно уйти с этой работы?

– Тупой ублюдок, как я могу быть уверен, что ты не шпионишь за мной для нее?! – Винс изменил направление и подскочил к стене, на которой висел плакат, изображавший беременную женщину. Баз забрал его из своего старого кабинета – жалобное напоминание о прошедшей славе. Винс в бешенстве уставился на плакат. – Прекрати шептать! – завопил он. – Скажи! Скажи это громко!

– Что? – спросил Баз.

Винс с налитым кровью лицом повернулся к нему:

– У тебя был предшественник, тупица. Придурок по фамилии Баттипаглиа. Этот кретин, когда узнал, что шлюхи заразились СПИДом, пришел ко мне жаловаться. На что? На то, что они могут заразить его, когда он лазит к ним в брюхо.

– Ему нужно было просто надевать перчатки.

– К е... матери вас обоих, – прорычал Винс. – Я сказал ему: вычеркни их из списка выплат и проследи, чтоб они заткнулись. У Риччи не бывает заразных девок, ясно? Не бывает. В особенности когда они заразные. Он дал мне слово убедить их, что они чисты, как грудь кормилицы. И на следующий день я узнаю, что у него назначена встреча с твоей женой! Она должна была сказать тебе! Это было полгода назад. Не думаю, чтобы она забыла этот ленч!

Баз покачал головой:

– Не помню я такого.

Винс замолчал, его глаза дико блуждали по сторонам.

– Выкатывайся, – произнес он. – Оставь меня одного. – Это было сказано нормальным голосом.

Баз едва справился с дрожью. Паранойя делириум. Шизофренические галлюцинации. Классический список побочных эффектов МегаМАО.

– Тебе придется запомнить, – заверил его Винс, – я убрал Баттипаглиа. Я имел в виду одним махом избавиться и от него, и от Хигарти, но ей повезло. Я надеялся, что она достаточно перепугалась. О'кей. Я слишком обязан тебе, Баз, чтобы разделаться с ней. Но слушай хорошенько!

– Я слушаю.

– Напомни ей, как кончил Баттипаглиа. Скажи, я работаю с гарантией. Она пытается подцепить меня на крючок с помощью этих дохлых шлюх? Из-за того, что я о них не забочусь? А что, по-твоему, я должен делать с е... проститутками? Чтобы они ни подцепили – они знали, на что шли. И я должен терять на них хоть десять секунд своего драгоценного времени? Да пусть подыхают!

– Эйлин говорила что-то о медицинских проверках в «Риччи-энтертэйнмент»...

– Кого это интересует? Проститутки – не люди. Как только они перестают цеплять клиентов, их выбрасывают на помойку. Вместе с другим мусором. Я так и поступил с этой шайкой и делал то же самое много раз до того. Это называется убийство из милосердия. Как и то, что получил Баттипаглиа. Как то, что ждет твою жену, если она не уймется. Если б я не задолжал тебе, клянусь, я бы обошелся без предупреждения.

– Я не ду...

– Заткнись. – Винс сгреб его опять за лацканы и приподнял над полом. Баз захрипел и выпучил глаза. – Заткнись, – повторил Винс. – Ты не думал?.. Вот дерьмо, он ни разу не задумывался!.. Слушай, я обязан тебе за твою изгаженную жизнь, ты, мелкий торговец-наркотиками! А теперь ты мне обязан – за свою жену. – Он швырнул База на стул. – Двадцать четыре часа. Она должна закрыть дело за двадцать четыре часа. И пусть положит мне на стол полное признание, со всеми фактами и куда она теперь их засунет. Я хочу, чтобы копию этого письма она показала своим клиенткам, с пожеланиями отправляться к дьяволу... Тебе дается ровно два... – Его голос сорвался. Он скосил глаза в сторону и требовательно произнес: – Кто это сказал? Держись от меня подальше!

– Винс, этот голос... Может, я смогу чем-ни...

С красным от бешенства лицом Винс вылетел из-за стола, крутанулся на своих высоких каблуках и вылетел в коридор.

Баз оцепенело уставился на дверь. Потом, дрожа, встал. Господи, он сделал это. Он прекрасно понимал, что сейчас Винс подписал себе приговор. Баз был выжат, как лимон. Безумное поведение Винса подействовало подавляюще на творца МегаМАО. Страшное, губительное зелье.

Баз, медленно, как старик, переставляя ноги, пересек маленький холл, отделявший его берлогу от клиники. В запирающемся шкафу на верхней полке за старой серой шляпой и потрепанным зонтиком он нащупал магнитофон. Когда он достал его, катушки еще крутились. Господи, он сделал это! Баз сунул магнитофон в карман устрично-рыжего плаща. Потом выпрямился, расправил плечи.

Эйлин так тщательно проинструктировала его, что теперь он действовал автоматически. Сначала убрал рецепты. Потом накинул плащ и вышел из клиники. Он проверил, нет ли за ним слежки, и спустился на станцию подземки.

Ошеломленный и собственной смелостью, и реакцией Винса, Баз вышел на Пятидесятой улице и подошел к телефонной кабинке.

– Мне нужно зайти домой, – сказал он Эйлин, прибегнув к заранее условленному коду. – Я хотел бы прихватить кое-что из одежды.

– Что именно?

– Полный комплект.

Эйлин оказалась дома раньше его, охваченная возбуждением и нетерпением:

– Баз! Баз!..

Ее пальцы тряслись, когда она выхватила у него магнитофон. Пробегая рысью по коридору, она на секунду сунула голову в детскую.

– Тильда, это доктор Эйлер. Баз, это Тильда. Тильда, мы будем в спальне. Бенджи, скажи папочке «хэлло», Баз, поздоровайся с Бенджи. Бенджи, мы скоро вернемся. Через минутку. Скоро.

Она втащила База в спальню и заперла дверь. Они сели на кровать, и Эйлин, надев наушники, прослушала запись. Потом прокрутила еще раз, делая заметки. Потом в третий – сверяясь с заметками. Потом взяла второй магнитофон и сняла копию. И только потом крепко обняла База и поцеловала его в губы.

– Ну что, все в порядке? – спросил Баз.

– Здесь все, что надо, включая признание в убийстве Баттипаглиа и угрозы мне. Баз, это в точности, абсолютно то, что требовалось для приятельницы Уинфилд в окружной прокуратуре. Это поворотный пункт всего процесса! – Ее лицо становилось все более оживленным, она просто лучилась от счастья. – Баз! Мы выступаем на Винса Риччи!

Она схватила его за руку и поволокла в детскую. Молоденькая помощница оторвала глаза от журнала с историей любви двух героев киноэкрана, осложненной проблемами вроде умственно-отсталых детей, вороватых родственников и супружеской неверности.

– Бенджи, позволь представить тебе твоего героического отца, доктора База!

Пухлый малый, игравший на полу с ядовито-оранжевым пластмассовым грузовичком, поднял глаза.

– Па? – спросил он.

Баз упал на колени.

– Ты видела, какая хватка? Он перегнул грузовичок вдвое!

– Тильда, – сказала Эйлин, – возьми кредитную карточку и сходи сейчас за покупками, ладно?

Как только девушка ушла. Эйлин плюхнулась на пол рядом с мужем и обняла его за шею.

– Это Баз, Бенджи. Не Бад, а Баз-з-з...

– Бад! – поправил малыш. И покатил грузовичок по направлению к отцу. – Мой Бад.

Слезы заструились из глаз доктора Эйлера. Он, помаргивая, повернулся к Эйлин.

– Ты слышишь? Он меня знает!

– Развивайте знакомство, доктор Эйлер. – Она погладила мужа по спине. – Продолжайте в том же духе. Начиная с сегодняшнего дня, все еще возможно.

Глава 66

– Ты с ума сошла? – сдавленно произнес Чарли.

Его голос был похож на рычание, ярость прорвала охранительную оболочку обычной сдержанности. Больничная палата была похожа на номер в вашингтонском отеле, где он встретился с Чарли Брэвермэном и Он Сеонгом – кажется, с тех пор прошло сто лет. Но это был не отель, а клиника, принадлежащая «Ричланд-холдингз», несколько сообщающихся шале в долине к северу от Нью-Йорк-Сити. Летом здесь все покрывалось зеленью. Но сейчас, в марте, бледные почки на деревьях были едва различимы, а землю в лесу устилал хрустящий под ногами ковер серых прошлогодних веток.

Уинфилд моргнула от неожиданности, услышав ярость в отцовском голосе. На протяжении всей своей жизни Чарли не позволял себе обнаружить свой гнев в присутствии дочерей:

– До этого любой мог додуматься, – сказала она, удивленная тем, что ей пришлось отстаивать свой образ действий. – Любой мог разместить там подслушивающие устройства!

– Идиотизм. – Чарли в изнеможении откинулся на подушки, утонул в них. Нянечки научили его управляться с электрическими приспособлениями, менявшими форму кровати. Но Чарли был все еще слишком потрясен, чтобы суметь воспользоваться инструкциями любого рода. – Ты предала собственную семью, – произнес он, возвращаясь к знакомому ледяному тону, которым обычно скрывал бешенство. За окном мартовский ветер беспощадно трепал белоствольную березу. Чарли остановил на ней свой взгляд, расстроенный, со смятенным умом. – Ты... – Он моргнул, обнаружив, что потерял мысль. Потом его бледно-голубые глаза скользнули по лицу дочери – почти случайно, словно следя за мелькнувшей в аквариуме рыбкой. Он никогда раньше не смотрел на нее таким взглядом. Это все последствия похищения.

– Ты заставил меня пожалеть, – так же холодно произнесла Уинфилд, – что я когда-то доверяла тебе. В первый раз в жизни.

– Я тоже жалею, что ты рассказала мне, – выдохнул Чарли.

Его выздоровление шло не очень гладко. Шла уже вторая неделя его пребывания в клинике, но каждую ночь кошмары заставляли его кричать во сне, желудок почти не принимал пищу. Он потерял способность к концентрации, не мог отключится от мыслей об угрозе для его жизни. На осунувшемся лице глаза казались больше. Он потерял всего десять фунтов веса – мелочь для мужчины его комплекции, – но то была плоть преуспевающего торговца, самоуверенного, удачливого бизнесмена. Теперь, когда он смотрел в зеркало, то видел там аскетичное, погасшее лицо – лицо Эль Профессоре.

– Ты ставишь меня перед дилеммой – предупредить Чио Итало или стать таким же предателем, как ты, – сказал он.

– Вот что тебя рассердило, – уточнила его дочь самым прохладным тоном. – Тебе до голубого света Винс со всеми его неприятностями. Но ты не желаешь обременять себя личной ответственностью. Знаешь, ты хочешь, чтобы тебя не считали одним из Риччи. Но должна сказать, ты сицилиец до мозга костей. Семья превыше всего.

– Совершенно верно, – согласился Чарли. – А что, не так?

– Ты придаешь этой истории слишком большое значение, – продолжала Уинфилд. – Винс – большой мальчик. У него уже были неприятности, и он знает, как с ними справляться, со всеми своими купленными судьями, и конгрессменами, и просто наемными убийцами. Знаешь, при его бизнесе это минимальный профессиональный риск.

Чарли прикрыл глаза, мечтая, чтобы она оставила его в покое.

– Мне нечего было делать всю последнюю неделю – просто валялся в кровати и читал газеты. Что стряслось с Нью-Йорком? Взрывы, сведение счетов между бандами, вопли и стоны, призывы покончить с преступностью... Нельзя выбрать худшего времени для нападения на Винса. Ему устроят показательный процесс двадцатого века.

– Ну и отлично.

– Это твой кузен!

– Все равно отлично, – отрезала Уинфилд. – Если вспомнить об источнике его доходов, он еще легко отделается.

Лицо Чарли исказила болезненная гримаса.

– Уинфилд, в тебе нет ничего человеческого. – Его усталый голос трудно было расслышать. – Ни родственной привязанности, – простонал он, – ни чувства клана... – Чарли опустошенно махнул рукой, словно выпуская на свободу маленькую птичку, потом закрыл глаза и замолчал.

Уинфилд долго сидела рядом, потом встала и подошла к окну. Она посмотрела на стоянку около больницы. Гарнет осталась ждать ее в машине, сгорбившись на переднем сиденье, уставившись в ветровое стекло. Доктора разрешили Чарли не более одного посетителя в палате одновременно.

Уинфилд подняла руку и помахала. Треугольное личико Гарнет под разметавшимися белыми волосами пробудилось к жизни. Она помахала в ответ. И без того меланхолический визит, подумала Уинфилд, в который она внесла дополнительную грустную ноту.

Вообще-то они и предполагали найти Чарли в таком состоянии. Гарнет предупредила ее еще утром, по дороге сюда, какую реакцию вызовут ее новости.

– В глубине души он до сих пор не может поверить, что за патологические личности его родственники, – сказала Гарнет.

– Это из-за транквилизаторов, которыми его пичкают, – буркнула Уинфилд. – Они оттягивают выздоровление.

– Что за транквилизаторы? В каком количестве?

– Слишком сильные, слишком много. Он совсем другой человек сейчас. Совершенной одурманенный.

Гарнет задумалась.

– Это происки Итало, – сказала она наконец.

– Чьи же еще?..

– Значит, мы должны увезти Чарли.

– Вы охрану видели? Вчера я насчитала двенадцать человек.

Гарнет довольно долго сидела молча.

– И тем не менее... – задумчиво произнесла она. Ее лицо воинственно заострилось, словно корабельный киль. Сейчас, ожидая встречи с Чарли, она все больше напоминала арктический ледокол, набирающий пар перед тем, как ринуться вперед на максимальной скорости.

Уинфилд отвернулась от окна.

– Сейчас я уйду и освобожу дорогу Гарнет. Она, слава Богу, не предавала всю великую расу Риччи.

Уинфилд подумала, что оказалась не готова к такой вспышке ярости со стороны Чарли. Могла ли она потребовать понимания от человека, подвергнувшегося долгим издевательствам, изоляции, угрозам? Могла ли даже она, его собственная дочь, предвидеть такой взрыв? Она постояла, ожидая хотя бы слова, которое бы разрядило напряжение между ними. Что за примитивные узы связывают Риччи, дающих сплоченный отпор любому наскоку со стороны? Неужели это смертельный грех – послать повестку в суд такому человеку, как ее кузен-убийца, сеющий смерть по всей Америке?

– Угу. Ты лучше иди, – пробормотал надтреснутым голосом Чарли. – Я сейчас не в лучшей форме для таких новостей. Мне бы поменьше всего этого...

Он открыл глаза и посмотрел на нее. При свете, льющемся из окна, цвет его глаз казался еще бледнее.

– Поменьше? Поменьше чего? – спросила Уинфилд.

– Необходимости сопротивляться. Давай, детка. Задай им жару. Положи на лопатки в следующем раунде.

Он болезненно улыбнулся. Уинфилд наклонилась, чмокнула его в лоб и пошла к двери.

– Извини, что вывалила это все на тебя, – сказала она. – Это было ошибкой с моей стороны. Извини, пожалуйста.

Он покачал головой, и даже это движение заметно причинило ему боль.

– Пришлось бы все равно сказать, раньше или позже. – Он приподнял руку и слабо махнул ею. – Бедная Уинфилд. Все родители – в больницах. Где ты найдешь время и силы, чтобы взяться за кузена Винса?

– Не беспокойся, – холодно произнесла она. – Я справлюсь.

На этот раз его губы раздвинулись в искренней улыбке. Это тоже причинило ему боль, и он облизал губы языком.

– Вот так Уинфилд, – сказал Чарли. – Ты у нас в семье – прирожденная убийца.

Странная нотка послышалась ей в его голосе, нотка гордости.

* * *

Бухта Лонг-Айленд-Саунд казалась серой, мрачной, скользкой даже на вид. Кохен сразу же увидел, что совсем недавно какие-то лодки привязывали к причалу около старого особняка. Но как определить, перевозили в них наркотики или нет?

Коммандор Хэкшмидт служил в береговой охране США со второй мировой войны и поэтому, наверное, выглядел постоянно настороженным, словно продирался через минное поле. Он скорчил гримасу, когда они остановились под чердачным окошком очень старого кирпичного дома на Троггс-Нек, и проворчал:

– Здесь дважды за последнюю неделю видели лодку. Она называлась «Харди-Гарди», или «Харли-Барли», или еще как-то в этом роде.

Кохен вздохнул.

– По Лонг-Айленду мотается полмиллиона лодок. Прикажете поискать среди них «Харди-Гарди»?

Он раздраженно отвернулся. Саггс просто саботировал работу, губил его карьеру, его дело против «Лютьен, Ван Курв и Арматрэйдинг». Когда газеты вопят о засилье наркобанд и требуют принятия мер, меры принимаются в основном для отвода глаз, чтобы успокоить общественность. Расследования тянутся годами и в конце концов увязают в стоячем болоте.

Сзади по-поросячьи фыркнул Хэкшмидт – не враждебно, скорее озабоченно.

– Я пришлю вам двоих своих ребят и катер. Постарайтесь этим обойтись.

Он сокрушенно махнул рукой и потопал к машине.

Кохен смотрел на прилив. Небольшая лужица уже подступила к его ногам. На гребне грязной пены всплыла пустая пачка от сигарет. Кохен грустно покачал головой. ФБР крепко задолжало ему.

К берегу приближалась моторная лодка с двумя парнями из береговой охраны. Кохен озадаченно наблюдал, как они высаживались на причал. Один выглядел лет на одиннадцать, второй, более зрелый – на двенадцать.

– Агент Кохен? – Они щелкнули каблуками. В ФБР военизированные приветствия были не в ходу. Как отвечать? Кохен решил воспользоваться самой открытой из улыбок Гэри Купера.

– Привет, ребята, – сказал он. – Коммандор говорил что-то о катере?

Старший показал на лодку, покачивавшуюся у причала, – обыкновенную открытую лодку с маленьким навесом. Даже издалека видно было, что большую часть пространства внутри занимают два длинных, мощных подвесных мотора.

– На вид вроде шустрая... – с сомнением протянул Кохен.

– Шустрая? – отозвался старший. – Утром я выжимал из нее сорок узлов! На этом берегу быстрее не найдете.

Кохен с удивлением почувствовал, что у него повышается настроение. Есть отряд и лошади, быстрее которых не сыскать в округе, – чего еще желать шерифу с горячей кровью?

– О'кей, – весело сказал он, – чего мы ждем? Вперед!

Глава 67

Уинфилд вышла на стоянку около больницы. Гарнет открыла для нее дверцу машины.

– Залезайте. Есть перемены?

– Вялый Сварливый. – Уинфилд задумалась на минуту. – Чуть не оторвал мне голову, когда я рассказала насчет Винса. Он сильно... упал духом. Ушел от борьбы. Я его еще таким не видела.

– Мне, наверное, не стоит рассказывать про интриги, которые плетутся против него в Товариществе?

– Кто-то хочет его выжить?

– Да. У меня тоже довольно шаткое положение, потому что все знают, что я работаю у него.

– Но какого черта?.. Он дает Товариществу миллионы!

– Скверная репутация. Связи с преступным миром. Насколько искренние побуждения у преуспевающего бизнесмена? Нет ли в его поведении скрытых мотивов, которых прочие, непорочные члены Товарищества, не смогли разгадать?

– Это его добьет, – задумчиво произнесла Уинфилд. – Он надеялся заниматься всей этой чепухой до конца жизни. Высокая мечта с небольшим креном на один борт.

Они замолчали, наблюдая за мускулистым молодым человеком в строгом костюме, который вышел из клиники и остановился у лестницы, сложив руки на груди. Этого охранника они видели в первый раз.

– Кто в оппозиции?

Гарнет с отчаянием вздохнула:

– Имоджин Рэсп – это имя говорит вам о чем-нибудь?

– Дорогостоящее порно?

– Под видом социологических исследований. Фетишизм, садизм, мазохизм и прочие сексуальные отклонения. Все в таком роде. Но у нее очень представительный вид.

– И около нее сразу же сгруппировались все, кто страдает легкими отклонениями.

– Уинфилд, вы страшно циничная молодая особа. И очень наивная. Сексуальные причуды есть у любого. А она умеет подать в прессе каждый свой новый бестселлер.

– Бюллетени рассылаются по почте?

– Не бюллетени. Просто списки кандидатур. Выборы в конце года. – Гарнет взглянула на часы. – О'кей, – произнесла она. – Я пошла. После десяти, скажем, минут в пятнадцать одиннадцатого, понаблюдайте за входом. Если увидите, что этот молодец вошел внутрь, сразу же заводите мотор.

У Уинфилд брови полезли вверх, что случилось нечасто.

– Не играйте с огнем, Гарнет. Поосторожней с этими парнями.

– Я должна вытащить отсюда Чарли. – Ее кукольный подбородок угрожающе задрался. – Возможно, его пока не стоит перевозить. Но если помните, Уинфилд, когда вы забирали меня из больницы, я тоже была не вполне готова к выписке.

Уинфилд кивнула.

– Его нельзя трогать с места, и его нельзя оставлять здесь. Так что я с вами. Но не забывайте о тяжеловесе у черного входа.

Гарнет вышла из машины.

– Такая теплынь?

На ней был расстегнутый голубой плащ поверх короткого черного платья. После взрыва она не носила туфли на высоких каблуках, но сегодня, заметила Уинфилд, на ней были лодочки на двухдюймовых каблуках. Обтянутые темно-серыми прозрачными нейлоновыми чулками, ее длинные, длинные ноги в изящных туфлях выглядели довольно опасными.

Гарнет уже почти миновала молодого охранника, но вдруг остановилась, повернулась на каблуках, сверкнув ногами, и посмотрела на него. Они обменялись репликами – очень тихо, как заговорщики, изыскивающие способ улизнуть на часок. Парень достал сигареты, угостил Гарнет и щелкнул зажигалкой. Она задержала его руку, их глаза не встречались. Потом, выдохнув клуб дыма, Гарнет благодарно кивнула и вошла в клинику. Она ни разу не улыбнулась. Чувство, которое она испытывала к этому куску мяса, было слишком серьезным, чтобы улыбаться. Уинфилд застыла, ошарашенная: Гарнет не только не курила, но и терпеть не могла, когда курили в ее присутствии. Уинфилд посмотрела на часы и почувствовала, что ее охватывает чувство ожидания.

– И эта маленькая зеленая? – уточнила Гарнет. – Как часто ты их глотаешь?

Чарли неуверенно посмотрел на нее.

– Эти? Я... Я не помню.

Она взглянула на часы.

– Когда к тебе приходит медсестра?

– Когда я позвоню.

– А если ты не звонишь?

– Наверное, когда наступает время ленча.

– В полдень? – настойчиво уточнила Гарнет.

– Зачем тебе это?

– Сейчас мы с тобой надуем эту шайку. – Гарнет энергично тряхнула головой, хохолок белых волос подпрыгнул. – Из тебя тут делают пьяную мышь. Знаешь, почему ты чувствуешь себя таким шалым? Потому что кто-то распорядился подержать тебя в таком состоянии подольше. И не жди приз за правильно угаданное имя.

Чарли лежал неподвижно, задумавшись о чем-то. Гарнет хотелось расшевелить, подтолкнуть его, но она твердо знала, что решение должен принять он сам, и надеялась от души, что транквилизаторы не убили в нем способность принимать хоть какие-то решения.

– Это значит... – произнес он наконец и запнулся. Потом поднял на нее глаза. – Этот хитрый старый жулик!.. – выдохнул он с отчаянием. – А я еще обругал Уинфилд за то, что создает для него проблемы. – Чарли хмыкнул и сразу же закашлялся, болезненно сморщившись. – Ты серьезно насчет побега? Они охраняют это место не хуже, чем Форт-Нокс. На утренней прогулке...

– Ходить ты можешь?

– Относительно.

Гарнет на минуту задумалась.

– По пути к тебе я видела в коридоре три-четыре кресла на колесиках.

Чарли нахмурился, размышляя.

– Не пойдет.

– Придется, попробовать.

– Не пойдет. Каждый нипоти – раб Итало и мой по совместительству, они обязаны выполнять все мои желания... То есть так я думал, пока ты не наставила меня на ум. Они здесь, чтобы препятствовать моему единственному желанию – сбежать. – Он рассмеялся, на этот раз обошлось без кашля. – Я совсем обалдел от этих пилюль.

– Давай, Чарли, шевелись, мы сможем это сделать.

– Нет. Подожди. – Он осторожно спустил ноги с кровати. – Дай руку, пожалуйста.

С помощью Гарнет Чарли сделал несколько неуверенных пробных шагов.

– Снаружи холодно?

– Холодно и ветрено. – Она сняла с вешалки свитер-безрукавку и помогла Чарли натянуть его.

– О'кей. – Он накинул сверху халат и уверенно подпоясался. – Дашь мне две минуты на то, чтобы проползти холл до лестницы.

– Так много?

– Ты давно не видела меня в действии. Эти калабрийцы сделали что-то с моей поясницей. – Он взял ее руку и крепко сжал. – Дай мне две минуты. Потом... Видела панель с кнопками около двери в палату? Нажмешь на красную. Поняла?

– Что будет? Пожарная сирена?

Он кивнул, шаркающими шагами продвигаясь к выходу из палаты.

– Спустишься вниз черным ходом. Охранники и сестры сбегутся к главному входу – я встречу их с воплями «Пожар!» и через кусты перед входом проберусь на стоянку.

– Grazie molto[87], Эль Профессоре. О, конечно, охранник на стоянке не заслуживает вашего внимания...

– Гарнет, если бы я стал обдумывать всерьез эту комбинацию, то остался бы в постели до сих пор.

Он вышел из палаты. Гарнет подошла к панели и задумчиво посмотрела на стальной огнетушитель размером с французский батон, висевший с краю. Отсчитав две минуты, она быстро сняла его с кронштейна, сунула под плащ и выглянула в коридор. Убедившись, что никто не идет, она нажала на красную кнопку и поспешила к лестнице черного хода.

В госпиталях, больницах, клиниках избегают резких звуков, которые могли бы всполошить пациентов. Вместо сирены, которую ожидала услышать Гарнет, зажужжал приглушенный зуммер, словно с клиникой пытался связаться корабль инопланетян.

Гарнет была уже на первом этаже. В дальнем конце коридора сестры мчались к лестнице парадного входа, за ними следовали два молодых человека в строгих костюмах, замыкал процессию дородный санитар в белом халате. Гарнет увидела на лестнице Чарли, возбужденно размахивавшего руками.

Она побежала к выходу. Герой-любовник у выхода стоял, расплющив нос об стекло двери, всматриваясь в суматоху внутри клиники. Увидев приближающуюся Гарнет, он распахнул перед ней дверь.

– Что там стряслось?

– Они вам что, не сказали? – Она прошла мимо, но вдруг снова крутанувшись на каблучках, словно гормоны не позволяли ей отойти от него, остановилась и произнесла: – Я хотела бы поблагодарить вас за помощь!

– Меня?

– Уверена, что вы не нужны наверху. Они прекрасно справляются с огнем без ва...

– С огнем?! – Он ринулся вперед, еще раз потрясенно повторив: – С огнем?..

– С огнем, – отозвалась Гарнет, со всей силой обрушивая огнетушитель на его затылок, туда, где находились его мозги, если они вообще были представлены у данного индивидуума. Охранник распластался на земле, звучно стукнувшись челюстью.

Гарнет швырнула в него огнетушитель и помчалась к машине. Уинфилд заводила мотор. Она уже помогла отцу устроиться на полу за передним сиденьем.

– Замечательная комбинация, – сказала Гарнет. – Вперед!

Глава 68

К своей коллекции жилищ, посещаемых лишь изредка, Шан Лао добавил дом, купленный на Большой Багаме. За очень большие деньги он присоединил к нему и шесть соседних коттеджей. Потом вокруг всех этих домиков выросла двадцатифутовая изгородь из колючей проволоки – такая же, как на Палаване, но двойная, с электронным сенсорным устройством между рядами. Двадцать четыре часа в сутки это поселение патрулировал отряд охранников – только вместо садистов-дезертиров Иностранного легиона он нанял китайцев, работавших на семью Ли. Гордые оказанным доверием, они не могли удержаться от хвастовства, без конца выставляли напоказ свое оружие.

Для Банни и Николь жизнь была почти пасторалью – за двумя исключениями. Во-первых, принятые Шаном меры предосторожности переносили Николь в атмосферу ее детства, проведенного в лагере для военнопленных. Она опасалась, что постоянное присутствие вооруженных людей окажет вредное влияние на маленького Лео. Кроме того, она знала о менталитете охраны гораздо больше, чем, скажем, Банни, и опасалась, что отчасти от неопытности, отчасти от потребности выразить свою мужественность молодые китайцы могут в любой момент выйти за пределы необходимой обороны и устроить бессмысленное кровопролитие по какому-нибудь ничтожному поводу.

Второе огорчение было для них с Банни общим – миссия, с которой был послан в Нью-Йорк Никки, слишком затянулась. Хотя Никки не говорил матери, что за поручение дал ему отец, но она достаточно хорошо знала своего мужа, и ее предположения были самыми мрачными.

– Он, конечно, считает необходимым проявить либо те качества, которых ты от него требуешь, либо полное отсутствие, чтобы получить разрешение вернуться к журналистике, – сказала она мужу.

Улыбка Шана была беглой. Выражение его глаз за контактными линзами было непроницаемым. Не отвечая, он перевел взгляд на горящие в очаге поленья, – мартовский вечер выдался прохладным.

– Я действительно прервал поток писем-эссе, – признался он. Вот и все. Больше ничего говорить он не стал – ни что Никки похищен, ни что сегодня его освободили, о чем сообщил по телефону Бакстер Чой.

– Его оставили в той же кабинке в туалете, из которой умыкнули неделю назад, – сказал он. – Никки немного растерянный, но все же догадался позвонить. Мне пришлось махнуть рукой на хакера и нестись в Ла-Гардиа. Никки говорит, с ним обращались прилично.

– Отправляй его ко мне.

Перебирая в памяти этот короткий разговор, Шан думал, стоит ли говорить Николь, что ее сын en route[88] домой. Не стоит предвосхищать события, решил он. Он уже был en route неделю назад. Бедный Никки. История с похищением не входила в его планы. Но и поражением ее тоже нельзя было назвать.

Он преследовал несколько целей одновременно. Во-первых – кровавое причастие. Теперь, как сообщил Чой, Никки получил правильное представление об убийстве как орудии успешного устранения затруднений. Вторая цель – подготовка саботажника для внедрения в банк данных «Ричланд». С этим следовало поторопиться, чтобы приступить к действиям в отсутствие Чарли Ричардса, слишком быстро ориентирующегося при неожиданных поворотах в работе с компьютерами.

Ричардс, выздоравливающий в уединенной лесной клинике, был в самом наилучшем для Шана состоянии – неподвижном. Легко было догадаться, кто именно оказал ему эту любезность.

Что же касается риска для Никки – весь проект носил характер делового обмена. Шан улыбнулся.

– Тебя что-то рассмешило? – спросила Николь. Они с Банни вязали подарок для Никки – длинный кардиган из толстой шерсти. Она подняла глаза от рукоделия и смотрела на мужа. Шан кивнул, но промолчал.

– Ты думаешь о Никки? – настаивала она.

Шан взглянул на жену. За последние шесть месяцев, войдя в роль бабушки, она немного пополнела. Теперь она уже не казалась тоненькой, но смотреть на нее было приятно. Он еще раз кивнул, взял газету и этим отрезал путь для дальнейших расспросов.

Бакстер Чой увидел Никки перед книжным магазином в аэропорту. Он изучал строй корешков с надписями «Бестселлер». Сейчас его французскую миловидность полностью подавили азиатские этнические черты. Отрешенный взгляд его глаз напомнил Чою состояние, которое французские наемники в Индокитае называли «кафар»: отстраненность от реальности.

– По твоему виду не скажешь, что тебя не кормили, – заметил Чой, когда они отошли к стойке закусочной и заказали кофе.

– Я не голодал. Но теперь, как увижу биг-мак, сразу тошнит.

– Ты запомнил кого-нибудь?

– Я видел только Керри Риччи. Он сказал, что встречается с сестрой Банни, поэтому...

– ...почти родственник.

– Что-то вроде гарантии, что мне не причинят вреда.

Бакстер отхлебнул кофе.

– А что ты пообещал взамен?

Никки отобрал у него стаканчик.

– Они озадачены, Бакс. Они не могут понять, зачем мы затеяли эту кампанию – бей-и-беги, – а потом все бросили. Я сказал,что это была просто тренировка, и он больше не спрашивал. И, кстати, Бакс, чем больше я об этом думаю, тем глупее мне кажется вся эта затея.

Чой удовлетворенно кивнул.

– У твоего отца комбинации всегда строятся на нескольких уровнях, а не в плоскости. Ты должен это знать. Я тоже не могу похвастаться, что проник во все его замыслы. Но одним соображением могу поделиться. На охоте самые кровавые задания дают новичкам.

– Если это был единственный способ заставить меня промочить ноги...

– И посмотреть, сработаемся ли мы с Тобой, – перебил Чой. Он придвинул к Никки стаканчик с кофе. – Выпей немного.

– Всю последнюю неделю я ломаю голову над еще одной загадкой, Бакс. Объясни, в чем твоя роль?

– Ты серьезно?..

– Менять мокрые пеленки наследному принцу? Придерживать ему руку, чтобы были ровней буквы в прописях? Это разве занятие для блестящего воспитанника ирландских иезуитов?

Чой рассмеялся.

– У меня есть причины, чтобы взяться за нее.

– Объясни!

Чой пожал плечами.

– Никки, я от этого ничего не теряю. Твой отец подобрал мальчишку-сироту. Я обязан ему всем на свете. Мое будущее обеспечено. Если я руковожу твоими победами – я герой. Кстати, хотя твое приключение немножко пообтерло позолоту с наших достижений, ты все же привык к черной работе и научился чертовски здорово ее выполнять. Ну, а если ты подожмешь хвост – я все равно ничего не теряю, потому что твой отец, лишившись настоящего наследника, обратится к синтезированному, то есть ко мне.

Никки мрачно усмехнулся.

– Парень, я ждал правдивого ответа.

– Зачем мне лгать? Я рассчитываю стать твоей правой рукой на ближайшие полвека. Мы будем работать плечом к плечу.

– Ты думаешь, я протяну так долго?

– Положись на свои гены, – подмигнул Бакстер Чой.

Никки схватил стаканчик с кофе и швырнул в мусорную корзинку. Горячая жидкость расплескалась на стопки салфеток, пластмассовых подносиков и соломинок для содовой. Посетители, оглянувшись на них, быстро отводили глаза и уходили. Жители Нью-Йорка получают инстинкт разумной уклончивости по наследству.

– О'кей? – мягко спросил Чой. – Укладывается в картину?

Никки подхватил свой рюкзак.

– Нет, – отрезал он.

Глава 69

– Это совсем несложно, Мервин, – терпеливо повторил Бакстер Чой.

Он уже не первый раз заводил этот разговор со своим приятелем хакером, угостив его МегаМАО. Привыкание к наркотику было налицо: Лемнитцер стал нервозным, издерганным, время от времени начинал дрожать или беспричинно рыдать – Бакстер Чой уже много раз наблюдал подобные явления. Некоторые к тому же мучились беспричинными страхами, слышали голоса.

Стратегия по укрощению хакера заключалась в том, чтобы, когда подойдет время великого испытания и его издерганные нервы потребуют химического подкрепления, подсунуть ему капсулы с безвредной сахарной пудрой и продержать в плачевном состоянии несколько дней. Это время Чой «потратит» на поиски работы в области отлично оплачиваемого промышленного шпионажа, более элегантного занятия, чем вытряхивание мусорных контейнеров.

Наконец версия приобрела элегантность и завершилась: Лемнитцер получит задание, направленное против компании, которая нанесла ему горькую обиду. Гонорар будет достаточно высоким, чтобы выплатить остаток задолженности по закладным и всю оставшуюся жизнь жрать МегаМАО в свое удовольствие.

Идея проникновения основывалась на том, что, хотя Лемнитцера заставили сдать все ключи от офиса, у него осталась его индентификационная карточка – пропуск в Ричланд-Тауэр. Не исключено, конечно, что за это время изменился код на входе в компьютерный зал. Но Лемнитцер знал, по какому принципу составляются эти коды в «Ричланд», так что с помощью «тинкмэна», он за пять минут подберет новый.

– О'кей. Я один в компьютерном зале. Воскресное утро. Я один, – заученно повторил Мервин Лемнитцер хриплым от тревоги голосом. – Я получил доступ к данным... Что дальше?

– Теперь – самый важный момент, – сказал Чой. – Ты должен найти место, чтобы спрятать «тинкмэн», перепрограммированный как радиоуправляемое реле.

– Перепрограммированный кем?

– Клиентом.

Лемнитцер болезненно поморщился. Его прищуренные глаза почти закрылись.

– Ты не хочешь назвать мне...

– Ради твоей же безопасности, – перебил китаец, придавая своим словам полнозвучное величие и внушительность папского благословения. – Потом мы проводим телефонную проверку, чтобы убедиться, что наш «жучок» работает в двух направлениях – на прием и передачу. Усвоил?

– А потом я получаю свои деньги и выметаюсь из города.

– В добрый час, – напутствовал его Чой. – И никаких повторов – если клиент захочет чего-нибудь еще, пусть готовится отслюнить еще полсотни грандов.

– Слушай, Бакс, последняя капсула МегаМАО... Это пустышка!

Чой всмотрелся в хмурое лицо хакера.

– Ладно, попробуй эту. – Он протянул такую же на вид.

– Это уже на что-то похоже, – пробормотал через полминуты Лемнитцер. Все морщинки на его лице разгладились и исчезли в великом забвении ультрарасслабления, которым наслаждался целый миллион жителей Нью-Йорка, и только Бог и Винс Риччи знали, скольких еще городов страны.

Лемнитцер блаженно вздохнул.

– Ну, мы им устроим что-то особенное, – сказал он.

* * *

В ворохе корреспонденции этот конверт выглядел необычно – ни обратного адреса, ни имени отправителя. Гарнет уже собиралась уходить в офис, но, заинтересовавшись, распечатала конверт и достала листок с машинописным текстом.

"Комиссия по выборам в правление Товарищества по изучению образования.

Дорогой член Товарищества.

Скоро вы получите официальный список из шести кандидатур на шесть вакантных мест в правлении. В наши намерения не входит порочить или расхваливать перечисленных кандидатов. Но возникла необходимость некоторые вопросы рассмотреть очень внимательно.

Мы уверяем вас, что приветствуем желание любого члена Товарищества повысить свой статус и участвовать в работе правления. В прошлом, да и в этом году кандидатуры выдвигались в основном из академической среды, что вполне естественно для организации, ставящей своей целью улучшение системы образования и исследовательской работы.

Но оба эти направления в мире бизнеса играют совсем другую роль. В этой среде образование – это предмет саморекламы, а исследования в области рынка, направленные на то, чтобы продать нам побольше товаров, в которых мы не нуждаемся..."

Гарнет сложила листок и сунула в свою сумку. Выздоровление Чарли шло полным ходом. Уинфилд превратила свою маленькую квартирку в больничную палату для отца и каждый вечер уезжала ночевать куда-то в Хобокен, судя по телефонному номеру. Утром она приезжала домой и возвращалась к обязанностям сиделки.

Гарнет подумала, что Чарли уже достаточно окреп, чтобы пережить выпады безмозглых мракобесов и малограмотных крикунов без особого ущерба для своего здоровья. Возможно даже, пора выпустить его к этой своре, чтобы он получил представление об атмосфере, сложившейся в Товариществе.

По пути на работу она заскочила к Уинфилд. Чарли еще спал. Гарнет немного постояла, глядя на него. Мир и покой – вот в чем он нуждался больше всего, но напрасно он надеется обрести их в новой среде. Администрирование в больших дозах может оказаться вредным для его мозгов. Усмехнувшись, Гарнет сунула письмо за кофеварку. Этот текст взбодрит Чарли сильнее кофеина.

Глава 70

– «Харли-Барли»? – повторил старик. – Это еще что за хреновина?

– Что?.. – Ноа Кохен пригнулся к нему, пытаясь разобрать слова, заглушенные свистом ветра. Ветер был ужасным – казалось, их вот-вот сдует с раздолбанного причала. Кохен провел детство на северном побережье Лонг-Айленда и знал, что такая погода тут редкость. Вихрь рокотал над Коннектикутом, набирал скорость над бухтой и с воем накидывал на Ориент-Пойнт, бомбардируя порывами ветра причальные строения.

Старик, пригибаясь, свернул к лодочному сараю. Под навесом, спрятавшись от яростного ветра, он как будто немного смягчился.

– Да она не даст и половины той скорости, на которой вы носитесь по Саунду!

– О, так вы знаете «Харли-Барли»?

– Вы, городские, слушать не умеете. Никто не назовет так лодку, кроме чертовых курортников. Надо же, по имени какой-то бабы назвать лодку! – Он осуждающе покачал головой. – Вам нужна «Ширли-Герли» с Пет-ти-Байт.

Кохен развернул карту:

– Вы мне покажете это место?

Старик выпятил тонкую нижнюю губу.

– Вам, чертовым законникам, помогать нельзя. Вам всегда мало, что ни дай. Уже дал вам ее чертово имя. Может, мне вас за руку к ней отвести?

Кохен широко ухмыльнулся.

– Вы разговариваете, как бутлегер времен «сухого закона». Но если так, вам должно быть под восемьдесят, а я бы не дал вам больше шестидесяти.

– Восемьдесят семь в июне. – На самом дне водянистых глаз полыхнул торжествующий огонек. – Живой пока, черт возьми.

Он ткнул узловатым пальцем в карту:

– Старый дом на берегу. Перенесли его туда с Плама во время проклятой войны. – Старик лукаво подмигнул, и Кохен опешил:

– Простите?..

– Ну, когда они сделали из Плама... Сам знаешь что.

Кохен всмотрелся в карту и заметил кружок, означавший, что Плам имеет статус государственной научной лаборатории. Контрабанда наркотиков могла спокойно процветать на острове.

– И много там этой дряни под замком?

Старик снова подмигнул.

– Под замком, говоришь? Не похоже. У нас здесь все дно завалено ихними проклятыми штуками, до самого Порт-Джефферсона и Бриджпорта.

– Но они ядо...

– Рыбаки то и дело вытаскивают канистру-другую в сетях. Раз в неделю уж точно.

– Господи! – воскликнул Кохен. – И что они делают?

Губы старика раздвинулись, обнажив розовые, как у младенца, беззубые резиновые десны.

– Что делают? – Он еще раз хитро подмигнул. – А в воду кидают, назад, в бухту. Что им еще с ними делать?

Они подъехали на моторке к дому на Петти-Байт, но там не было ни души. Будь Кохен один, он бы непременно залез в дом и осмотрелся. Но он терпеть не мог делать такие вещи при свидетелях, в особенности при мальчишках, годившихся ему в сыновья. У них может возникнуть искаженное представление о ФБР.

На обратном пути лодку подхватил отлив, да еще и сильные ветер подгонял их, подталкивал в спину. Лицо законника Кохена застыло, словно высеченное из гранита. Ни контрабандисты, ни непогода не остановят справедливость, которую он несет в грешный мир. Этой капризной лодке, как норовистой лошади, придется покориться.

Юные матросики сражались со штурвалом, пытаясь развернуться под порывами ветра. Ревели две сотни лошадиных сил. Двойной скрежет прорезал шум воды и ветра, перемежаясь с душераздирающими завываниями. Лодка наклонялась и поднималась на волнах, как необъезженная лошадка. Подгоняемый ветром прилив заставлял ее задирать нос. Кохен чувствовал небывалый подъем. Впервые в жизни у него были помощники. Он обязан был дать им незабываемый урок!

– Держись! – громче ветра завопил Кохен. – Эх, держись, ребята!

Глава 71

Передовица была озаглавлена: «ВЕЛИЧАЙШАЯ ИЗМЕНА». Предполагалось, что читателям «Нью-Йорк таймс» нет нужды напоминать цитату из Т. С. Элиота.

"...девять падших женщин, на лицах которых лежит печать затравленности... из безликой организации, коммерческая заитересованность которой в проституции наконец привела ее на суд справедливости.

Не за посредничество – преступление во всех пятидесяти штатах Америки, – но во имя охраны здоровья... удары молний обрушились неожиданно с небосвода, настолько олимпийскими были громовые разряды справедливости...

...Не придираясь к этим дарам Юпитера, позвольте напомнить, что «безликая» организация обряжена в многочисленные личины. Под грохот взрывов яростной нарковойны пошатнулись устои Нью-Йорка... создатели зелья убийственной новизны... В этом... контексте девять затравленных женщин представляют миллионы жителей Нью-Йорка, униженных действиями этой безликой организации.

Эти девять – сестры в своем мученичестве. Мы не должны отворачиваться от них...

Итало Риччи, не дочитав, отшвырнул газету, сорвал очки со своего ястребиного носа и от души выругался. Выругался, как старый сицилийский крестьянин, хотя родился в Ист-Сайде. Он проклинал редакцию «Таймс» вместе с семьями до третьего поколения, эту шайку cornuti, прогрязших в кровосмешении дочерей с отцами, матерей с сыновьями, и дядьями, и племянниками. Он призвал на них голову чуму, и проказу, и библейскую язву, чтобы их проело до мозга костей и сердца их превратились в помойную яму. Он проклял человечество, породившее эту гадину, и девять шлюх, и их мадам-покровительницу – жену чудо-доктора Ванса, и пожелал им слепоты и личинок под кожу. Он проклял Эль Профессоре и его индейскую подружку, но, избегая повторений, пожелал им только нашествия саранчи, а лично Чарли – отсохшего пениса.

Итало не располагал средствами, чтобы охладить пыл «Таймс». За эту статью следовало благодарить Винса с его бандой. Какую цель они представляли для бомбистов Шана! За две недели узкоглазые негодяи испортили Винсу репутацию на всю жизнь. И что – даже «Таймс» не смогла раскусить, что происходит!

Статья в «Таймс» безошибочно указывала Итало, что Винса пытаются усадить на горящие уголья не столько из-за судьбы его девяти шлюх, сколько из-за развязанной в центре Нью-Йорка гангстерской войны, за то, что он принес в город хаос и смерть. А если возникнут неприятности в Нью-Йорке, доброжелатели в других больших городах быстро отправят всех распространителей МегаМАО в тюрьму.

Вложив всю страсть в проклятия, Итало сел за стол и мрачно уставился в пыльное окно своего кабинета. Он слышал жужжание вертолета неподалеку. Этот звук напомнил ему о покушении в июне, когда пуля пролетела так близко от них с Чарли. Отсиживаясь в своей берлоге на Доминик-стрит, думал Итало, он недосягаем для врагов. А пока удавалось удержать Чарли запертым в коконе из транквилизаторов, он выигрывал время для борьбы с саботажем, затеянным племянником.

Личный телефон Итало звякнул. Он схватил трубку.

– Чио? – неуверенным голосом произнес молодой человек. – Это Вито из клиники.

– Да, нипоти. Что стряслось?

– Ч-чарли...

– Что – Чарли?

– Он удрал!

Катастрофа. А Итало истратил весь запас проклятий!

* * *

Нет ничего дешевле человеческой жизни, думал Никки Шан. Бессердечный прагматизм распространился по Западу. Повсюду на земле жизнь стала дешевле грязи.

Его собственная в том числе.

Он чувствовал себя пешкой, когда его деловито умыкнул Керри, чтобы рассчитаться им за похищение отца Банни. Пешкой в грубой игре. Он вспомнил выражение лица Керри, когда тот сказал, что для него большой роли не играет, жив Никки или нет. И все его мысли вместе с ним вернулись в наименее подходящее место, в элегантное убежище, придуманное его отцом, способным жить только за оградой и под охраной. Никки дремал в одной из комнат. В соседней отец инструктировал какого-то из братьев Ли, командовавшего охранниками.

– ...установлены более мощные сенсорные устройства, – рапортовал Ли.

– Дополните их новыми инструкциями для охраны, – сухо сказал Шан.

– Сэр?..

– По моим сведениям, наша безопасность сейчас требует повышения ответственности. Мы можем легко сделать это, поскольку все члены моей семьи сейчас здесь. Включая моего сына.

– Да, сэр.

– Ночью ваши люди должны быть готовы стрелять.

– Вы имеете в виду, если сработают сенсорные устройства?

– Здесь может оказаться бродячая собака. А может – наемный убийца. В ночное время приказ – стрелять.

Пауза.

– Стрелять, – елейно произнес Ли, словно пробуя слово на вкус, – чтобы убить?

– Да.

Убить. Слово продолжало трепетать где-то в мозгу у Никки. Как ледяная дробинка, застрявшая в основании мозга. Он слышал, как захныкал маленький Лео, проснувшийся после дневного сна. И слышал, как Николь успокаивает его. Потом они с Банни обсуждали поездку в город. Мягкий ветерок шевелил пальмы, они шелестели и мирно потрескивали. Весеннее солнце с безоблачного неба струилось на моментально просыхающий песок. В этой мирной гавани, долине покоя, его отец приравнял человеческую жизнь к жизни бродячей собаки.

Стрельба на поражение – девиз дикарей. Свирепое безумие взводов смерти. Это было в Белфасте. В Багдаде. Везде. Никто, называющий себя человеком, не отважится принять это. А его отец – отважился, слепо проламывая свой путь, взяв закон в свои руки. Это лишено смысла – райский оазис, окруженный смертью. Это ничего не изменит – ни в Вашингтоне, ни в Нью-Йорке. Но, приказывая охранникам стрелять и убивать, от одной мысли об этом отвратительном приказе отец успокаивается. Смерть балансирует на хрупкой грани его эгоизма.

Смерть любого.

Глава 72

– Эйлин, как бы я хотела быть там. – Уинфилд свернулась клубочком в кресле, болтая по телефону. – Трудно поверить, но решение о взятии под стражу может быть выполнено. Во вторник. Будет установлена сумма залога.

– Только что говорила с Ленорой, – сказала Эйлин Хигарти. – Она не может показаться в прокуратуре. Баз тоже. И по чести говоря, я рада, что вы сейчас – сиделка при отце. Появись вы в прокуратуре, адвокаты Винса моментально использовали бы ваше родство, чтобы все перевернуть с ног на голову. – Она помолчала, позволяя Уинфилд переварить сказанное. Словно чтобы сменить тему, Эйлин продолжила: – Ваш отец уже оправился от транквилизаторов?

– Прошло всего три дня, но он значительно приободрился. Эйлин, а телерепортеров пустят?

– Когда его возьмут под стражу? Сомневаюсь. Да они вообще сомневаются, что им это удастся. Вы видели передовицу в «Таймс»? Мне случалось работать и с меньшей поддержкой. Кстати, первое, на что пожалуется Винс, это кампания в прессе. Его адвокаты заявят, что теперь непредвзятое рассмотрение невозможно.

– Винс при любом раскладе будет жаловаться.

– Ну, это серьезный повод. Мне звонил друг из Сан-Франциско. Они начинают сейчас другое судебное дело против Риччи. О мошеннической медицинской практике. В детоксикационных центрах первого попавшегося бездомного заносят в списки Голубого Креста или другого медицинского учреждения и начинают требовать деньги от страховой компании на мифические операции или лечение.

Уинфилд услышала шаги на лестничной площадке, потом звонок в дверь.

– Кто-то пришел. Я позвоню вам завтра.

– Будьте осторожны.

– О, отличный совет. Может, подождете, пока я открою?

– Конечно. Скажете, кто пришел. Мы все в опасности в эти дни.

Уинфилд положила трубку и открыла дверь – Керри.

– Папа спит. До полудня подождешь?

– Я – только представитель делегации. – Он шагнул внутрь, и за ним последовал его брат.

– О, привет, – натянуто произнесла Уинфилд.

– Buono giorno, tesoro, – произнес Чио Итало, входя следом, маленький, тощий, словно мертвец, вызванный из могилы злобным колдуном. Он аккуратно закрыл за собой дверь со странно торжествующим видом, словно одержал какую-то победу. Уинфилд потянулась к трубке.

– Эйлин, – сказала она, – здесь у нас семейная встреча: Керри, Кевин и Чио Итало.

– Иисус Христос, – пробормотала Эйлин, – сейчас они вас прикончат.

– Семья есть семья. Позвоните мне через полчаса. Если меня не похитят и не убьют, значит, мы по-прежнему возглавляем гонку. – И она нахально ухмыльнулась вошедшим.

– Я так и поступлю. – Эйлин немного поколебалась. – Уинфилд, я не забыла, кто вернул мне База и этот процесс. Если мы выиграем, это в большей степени ваша победа, чем чья-либо. Вы нужны мне живой и здоровой.

– Я в семье любимица. – Уинфилд послала мужчинам еще одну озорную улыбку. – Пока.

Она повесила трубку.

– Чио, отец спит.

– Уже нет, – произнес Чарли, появляясь в дверях спальни. Его голос казался тонким, словно просачивался через узкую щель. – Встал, чтобы отразить нашествие. Buon giorno, Чио.

Действие этого сдавленного голоса оказалось таким, что в комнате воцарилась тишина. Всего несколько дней назад Уинфилд и Гарнет увезли Чарли из клиники. Уинфилд догадывалась, что Чио сильно переживал это поражение".

Она выглянула в окно, на ободряющий силуэт Крайслер-Билдинг. Но сейчас это ее не успокоило. Единственная женщина среди собравшихся, она не могла справиться со своим напряжением. Ей хотелось бы, чтобы Гарнет была сейчас рядом.

Чарли тоже должен был чувствовать это напряжение. Он тяжело вздохнул.

– Хай, – бодро поприветствовал его дядюшка, одарив кривой ухмылкой, как Панч – вот-вот поднимет палку и забьет его до смерти. – Праздность тебе к лицу! Смотри, какие щеки!

Чарли отсутствующе кивнул, прекрасно понимая, что в последнее время он теряет вес, а не наоборот. Уинфилд говорила, что он выглядит бодро, но не на вершине своих возможностей. Доктор предупредил, что некоторые транквилизаторы не выводятся из организма неделями, а то и больше. Тем не менее можно вести себя бодро, даже если никто не верит в твою бодрость.

Уинфилд разглядывала близнецов, стоявших по бокам от маленького, сухонького Итало. У одного из них виднелась под глазом маленькая ярко-красная отметка, словно ожог от сигареты.

– Как держится Винс? – спросил Чарли.

Несчастья других – всегда благодатная тема. Уинфилд учуяла слегка агрессивную нотку в голосе отца. Это позволяло предположить, что он снова пытается обрести форму, но уже не как Эль Профессоре, а как достойный родственник Винса.

– Слышал, что его дело ведет окружная прокуратура.

Но Чио Итало нелегко сбить с намеченного пути.

– Это не так важно, как ты думаешь, – с театральным подвыванием произнес Итало, – когда все мы – перед лицом войны. Винс в состоянии сам о себе позаботиться, – он покосился на Уинфилд, – несмотря на предательство вокруг.

– Что же привело тебя ко мне?

Без дальнейшей преамбулы Итало погрузился в лихорадочное перечисление подрывных действий Шана. По его поведению трудно было догадаться, как остро он чувствует свою вину в том, что позволил Винсу так низко пасть. Никто не знал, что Итало проявил бдительность и зоркость, но не сумел правильно истолковать свои наблюдения.

Уинфилд сразу же сообразила, что по каким-то причинам ее двоюродный дед решил временно простить ей неприятности Винса. Одновременно она почувствовала, что намечается крутой поворот в судьбе Чарли. Но Итало, судя по всему, чувствовал себя по-прежнему человеком у власти, имеющим право отдавать приказы.

– Иначе разве решился бы я обратиться к тебе в такое время, Чарли? Когда ты еще не вполне оправился от тех мучений, которым тебя подвергли maladetta Calabrese![89] Но у тебя есть чутье. Dio mio, какое чутье. Рядом с этими разряженными проститутками мужского пола из конгресса особенно заметно, что ты настоящий мужчина.

– Что за чутье, Чио? – Голос Чарли был таким бесцветным, что Уинфилд испугалась. Ей показалось, что отец снова сползает в химическое безразличие. – Чего ты ждешь от меня?

– Чтобы ты дал хорошего пинка прямо по их сифилитическим яйцам! – взорвался Итало. И сразу же пантомимой изобразил раскаяние. – Прости, Уинфилд, сорвалось с языка. Ты видишь, как я расстроен. Пожалуйста, прости меня. – И он еще несколькими мелкими телодвижениями обозначил раскаяние. И вдруг он едва уловимо выпрямился, немного выпятил челюсть, сверкнул глазами – актер, приготовившийся к своему главному монологу. – Они браконьерствуют на трех поколениях Риччи, Чарли. Мой отец давал им взятки. Мои братья. Я. Теперь – мои племянники, ты и Винс. Они считают нас просто деревянными болванчиками, а не людьми, которым они обязаны жизнью. Они думают, нам больше ничего в жизни не надо, только оплачивать их счета. А я говорю – баста, мистер Симпатяга. Я говорю – рука, державшая толстую стопку конвертов с наличными, сейчас держит кнут. В моих досье есть такие вещи – они хуже атомной бомбы! Настало время, Чарли. Настало время дать понять этой своре извращенцев и безмозглых воров, кто их босс и чего он от них хочет. – Он снова покаянно посмотрел на Уинфилд. – Извини мой язык, bella[90]. У меня просто под воротником печет, когда я вспоминаю все, что мы сделали для этих неблагодарных.

Сейчас, с ужасом почувствовала Уинфилд, на хрупкие плечи отца снова свалится бремя, от которого он надеялся избавиться навсегда.

– Так чего ты хочешь, Чио? – спросил Чарли таким же одурманенным, безразличным голосом.

– Закона! Закона, который заставит этих проклятых подонков, япошек и китаез, убрать лапы от Америки! – Чио Итало сорвался на визг. – Закона, который скажет: «Basta! Вы, желтые сукины дети, успели сожрать достаточно!» Мы – щедрые люди. Мы открываем объятия иммигрантам. В прошлом они, как и мы, работали до изнеможения, чтобы создать что-то для себя. Но это новое поколение! Они засылают сюда свои деньги, чтобы они работали за них. И деньги возвращаются к ним утроенными, учетверенными. Я хочу, чтобы они прекратили высасывать Америку досуха! Прочь от груди! И я хочу, чтобы это было сейчас!

Чарли запахнулся в тот самый халат, в котором Гарнет увезла его из клиники. Уинфилд подумала, что несколько дней, проведенных в ее квартире, сотворили чудо. Присутствие их двоих – Гарнет и Уинфилд – позволило Чарли снова выступить в своих любимых ролях, любовника и отца. Его рефлексы потекли по проторенному пути, и не только его здоровье, но и его личность быстро шла на поправку. Но другие люди тоже проложили пути в его душу. На карте Итало нанесены тайные тропы к душе, к инстинктам Чарли, к набору кодов в его мозгу. Сейчас, провоцируя племянника еще раз выступить в роли семейного снайпера, Итало пустился во все тяжкие – лесть, уговоры, обман...

– Ты хочешь нового законодательства по иностранному капиталу?

– Папа!!

– Я в порядке, Уинфилд. Ты этого ждешь от меня?

– Я жду этого от дешевых кусочников в Вашингтоне, после того как Чарльз Энтони Ричардс отдаст соответствующие указания.

Чарли понимающе кивнул.

– Ясно. Снова в департамент коммерции? Призовем тяжелую артиллерию во главе с Нелл Кэррэвэй, Кли-фом Унджером и сенатором Бердсоном? Начнем разбрасывать пригоршни банкнот? Напугаем чиновников, имевших неосторожность попасть в твои досье? Дадим им проект резолюции? И без новых похищений?

– Ты ухватил самую суть, Чарли.

– Папа, пожалуйста...

– Пусть говорит, tesoro, – тихо пробормотал Чио Итало. – Когда говорит Чарли Ричардс, весь мир замолкает и слушает.

Уинфилд посмотрела в окно, выходящее на юг, и подумала, как было бы здорово, если бы тут оказалась Гарнет, способная противостоять этому потоку лести. Она чувствовала, что отец ускользает от нее, соскальзывает к роли, для которой его вымуштровали: Эль Профессоре, деловой мозг семьи. Она нервно покосилась на Чарли. Его лицо заливала обморочная бледность.

– Папа?.. – жалобно позвала Уинфилд. Ее голосу вторило эхо, усиливая открытость сцены, на которой Итало устроил свое представление, манипулируя Чарли, как марионеткой. Уинфилд подумала, что если отец капитулирует снова, то она... то она...

– Я счастлив слышать твои слова, – произнес Чарли с широкой улыбкой. – Потому что вот что говорит Чарльз Энтони Ричардс. – Его улыбка стала просто ослепительной, сейчас он был похож на маньяка-изобретателя, собирающегося описать свой вечный двигатель. – Чио, бери свои досье и свои деньги и отправляйся в департамент коммерции сам. Это твоя индустриальная империя на кону. А меня это больше не касается.

– Ур-ра! – завопила Уинфилд.

Болезненно сгорбившись, Чарли ткнул пальцем в близнецов:

– Тот из вас, который Кевин, пусть соблаговолит проводить моего дядюшку за дверь, потом на пять этажей вниз и дальше, прочь из моей жизни. Capeesh?

– Чарли... – выдохнул Итало.

– А тот, что Керри, пусть останется со мной.

– Чарли, – хриплый, сдавленный голос Итало звучал очень тихо, – ты льнешь к болтунам из Товарищества. Ты срамишь учителей и избирателей. А очень толковые людишки порочат тебя. Тебе сейчас нужен каждый человек, на которого можно положиться... Чарли, скажи мне сейчас «прощай» – и ты уже не имеешь права причислять себя к человеческой расе. Ты понимаешь?

– Чио! – Чарли сильно втянул в себя воздух и выдохнул его толчком. – Чио, у нас никогда не получится «прощай», семья остается семьей до самой смерти. Но сейчас – уходи. – Он указал на дверь. – Все напрасно, Чио.

Комнату накрыла тишина. Все движения казались замедленными. Близнец с отметкой от сигареты на лице распахнул дверь. Молча, с оскорбленной миной, Итало проследовал к выходу, словно аристократ, шествующий к гильотине. Когда дверь закрылась, оставшийся близнец виновато покосился на Чарли и пробормотал:

– Вернусь через часок.

Уинфилд и Чарли молча прислушивались к удаляющимся шагам.

– Мои поздравления, Эль Профессоре. Ты понимаешь, – восторженно произнесла Уинфилд, – что значит загнать Итало на пятый этаж? Он бы послал все к черту даже у Жемчужных Врат!

– Уинфилд, ты видела ожог под глазом у Кевина?

– А я-то думала, ты озабочен своими делами.

– Это тебе ничего не напоминает?

– Ты про мою родинку, что ли? Это делают жидким азотом – остается только маленький след. А через недельку и следа не будет.

Их глаза встретились.

– Не будет?

– Не будет.

Глава 73

Еще не вполне отдышавшись после путешествия пешком на пятый этаж и назад, Чио Итало распорядился, чтобы на обратном пути его старый черный «бьюик» вел Керри, а Кевин сел за руль изрешеченного пулями белого «Пежо-205», принадлежащего прежде Керри.

– Я хотел поговорить с тобой наедине, – сказал он Керри, сгорбившись на заднем сиденье и тяжело дыша, еще больше, чем обычно, напоминая готическую химеру, – вы двое настоящие близнецы, эта ваша телепатия и вся прочая собачья чушь... – Он улыбнулся, чтобы смягчить ядовитый тон. – Значит, ты должен знать, что Кев стремится занять твое место – место полноправного наследника Чарли.

– Мое место? Что я наследую у Чарли?

– Его мозги, нипоти, его ноу-хау, его уловки. – Улыбка Итало погасла, и в салоне «бьюика» сразу стало холодней на несколько градусов. – Когда Чарли... э... уйдет в отставку... именно ты должен занять его место в Ричланд-Тауэр. Но Кевин вбил себе в голову, что башню Чарли должен заполучить он.

Керри невинно произнес:

– Думаю, Чарли скоро продаст свой офис. Для «Новой эры» он ему не нужен.

Готический фас сменился профилем – Чио Итало отвернулся от Керри, очень недовольный. Он раздраженно смотрел на мелькавшие мимо здания. Его дыхание почти выровнялось. Чио не любил, когда машина ехала слишком быстро, проскакивая светофоры с опасной скоростью. Тем более когда он только готовился начать исключительно деликатный разговор.

– Я не видел у Чарли доктора Гарнет.

– Думаю, она на работе.

– Вся эта история – хорошая встряска для нас. – Он помолчал. – Мне понадобится твоя помощь с этой «Новой эрой», – произнес Итало после паузы. – Ты должен придумать способ, как подорвать ее авторитет.

– Что?..

– Я хочу приготовить Чарли пару сюрпризов! Хватит! Basta. Я хочу сделать так, чтобы каждый раз, когда мне понадобится собрать силы Риччи в один кулак, это было просто сделать.

Керри медленно покачал головой.

– Это невозможно, Чио. Чарли позаботился, чтобы это стало невозможным.

– Я знаю. Делавэрская корпорация. Мои компании... Ну, ты знаешь, как обстоит дело. Это работа умного человека. Но я говорю с другим умным человеком, питомцем фабрики мозгов Чарли Ричардса. И если есть человек, способный сделать то, что я хочу, это ты, Керри. А награда – это башня, которую построили Риччи, чтобы смотреть на мир сверху вниз.

Керри продолжал качать головой.

– Я не могу, Чио. Только не с Чарли...

Итало повернулся и уперся взглядом в его глаза. Сила этого взгляда была гальванической. Керри отвел глаза.

– Кев сделает все, что я скажу. Пойди туда. Сделай это. Все! Любое место, любое поручение. И я позабочусь о том, чтобы он не подвергался опасности. Семья есть семья.

Керри вжался в мягкую спинку сиденья. Любой питомец фабрики мозгов Чарли Ричардса, закончивший университет Уинфилд Ричардс, сумел бы просчитать суть сделки, предлагаемой Итало.

– Он, конечно, перепугался, – сказал Кевину Чио Итало. Они сидели за старым дубовым столом. Керри вернулся в город, заметно изнемогающий от тошноты. Теперь его брат и Чио настороженно смотрели друг на друга в полумраке кабинета на Доминик-стрит.

– Он же не продаст Чарли. – Кевин выпятил подбородок. – Жаль, что Уинфилд заморочила голову бедному цыпленку. С таким же успехом ты мог попросить его прыгнуть с Ричланд-Тауэр.

Итало встал и подошел к двери, отделявшей его офис от клуба. В холле несколько дальних родственников проводили время, лениво перебрасываясь в карты. Итало постоял несколько секунд у двери, настороженно наклонив голову и прислушиваясь. Но беседа снаружи не прерывалась – никто не пытался подслушивать могущественного Чио. Как всегда. Итало подумал, что его последний план – самый блестящий из всех, какие ему случалось придумывать. Если все выйдет так, как он хочет...

– Твой брат – хороший мальчик, – с неожиданным добродушием произнес Чио Итало. – Мы говорили насчет саботажа в «Новой эре»... Это был бы отличный план, поверь мне. – Теплая улыбка Итало должна была убедить Кевина, что Керри добровольно вызвался заняться вредительством в новой корпорации Чарли. – Но... – Чио покачал головой и не стал договаривать. – Скажи, как долго будет заживать ожог у тебя под глазом?

– Неделю.

– А потом только Керри и Кевин будут знать, кто из вас Кевин и кто – Керри?

– Да, но... – Кевин заколебался. – Что за план?

– Пока не думай об этом. Набери себе полные руки мелких привычек Керри и не забивай себе мозги всем остальным. – Итало вернулся к своему столу и сел. – Слушай хорошенько, нипоти. Керри возьмет на себя саботаж в «Новой эре». Но он не тот человек, чтобы я мог целиком положиться на него, до последнего удара сердца. Мне нужен другой помощник – кто-то достойный взобраться на сто тридцать этажей над Манхэттеном. Кто-то обладающий настоящим инстинктом Риччи.

– Меня близко не подпустят к «Новой эре».

– Они подпустят Керри. – Мягкая улыбка, пауза. – А ты будешь Керри.

Глаза Кевина расширились.

– А это сработает? Чио, я плохо соображаю в их работе. У Керри больше мозгов, чем у меня. – Он немного растерялся.

– Согласен. Но когда он сделает свою часть работы, ты сможешь сыграть его роль?

Обычно бесстрастные глаза Кевина загорелись триумфом и алчностью.

– Почему нет? Конечно.

Казалось, лицо Итало набрякло, раздулось от напряжения, когда он остановил на лице Кевина пронзительный взгляд.

– Нет на свете ничего, перед чем бы я остановился, чтобы посадить тебя на вершину Ричланд-Тауэр. Даже если для этого понадобится отправить к ангелам Керри... Даже это я тебе обещаю!

– Но...

Итало жестом оборвал возражения.

– А теперь – обещай ты!

Глава 74

В полдень Шан Лао высадился в международном аэропорту Майами. Частный вертолет доставил его на Большую Багаму и приземлился на полоске пляжа перед коттеджами. Высокие пальмы закачались от вибрации, производимой лопастями вертолета. Они закивали, как слуги, приветствующие своего господина. Вертолет еще раз взревел, поднимаясь в воздух, и умчался.

Шан стоял неподвижно, наблюдая за пятью молодыми китайцами, угрожающе столпившимися вокруг него с мощными винтовками «армалит» наготове. Всем охранникам, нравится выставлять напоказ оружие.

– Свет дня, – холодно произнес Шан, – обнажает правду жизни.

Один из молодых китайцев широко ухмыльнулся и повесил на плечо винтовку.

– Путешествие было приятным, сэр?

– Без происшествий. – Взгляд Шана стал жестким. – Приказы остаются прежними. То есть...

– Стрелять, чтобы убить! – с приятной улыбкой вставил молодой китаец.

Шан одобрительно кивнул. Когда он двинулся к дому по пляжу, охранники следовали за ним, как почетный караул.

– Дорогой! Какой приятный сюрприз! – воскликнула Николь, когда он вошел в гостиную.

– Я слишком торопился к тебе, дорогая, чтобы предупредить о своем приезде.

Шан поцеловал ее в щеку. Он подумал, что загар Николь достиг такого глубокого коричневого оттенка, что они уже не выглядели представителями одной расы со светло-оливковой кожей.

– Я читал где-то, что слишком сильный загар вреден для здоровья, – сказал он.

Николь, высокая, немного полноватая, была одета в парео из пылающе-оранжевой ткани, которую грубоватые мазки черного делали похожей на тигровую шкуру.

– Я тоже это читала. Не важно.

Николь хотелось бы поговорить о более важных вещах. Шан и не подумал позвонить ей и сообщить о своем приезде, но не забыл связаться с братьями Ли и узнать пароль, на сегодня. Разумно – его могли пристрелить охранники, которые казались Николь тюремщиками. О безопасности он заботился, а о чувствах Николь – нет.

– Ты... – Он умолк, игриво покачивая головой из стороны в сторону. – Ты кажешься озабоченной?

– Наверное, ты хочешь пить. – Николь налила минеральной воды в два высоких стакана и добавила льда. – Молодые вернутся к ленчу. Сейчас они...

– Катаются на лодке, – закончил Шан. – Я буду придерживаться вашего образа жизни здесь, дорогая.

– Тогда неплохо было бы... – Она опять удержалась от жалобы.

Он сел в кресло и начал пить воду.

– Твое лицо – как книга... Я читаю в ней беспокойство.

– Эти охранники...

– Они необходимы, моя дорогая.

– Их постоянное присутствие напоминает мне о концентрационном лагере, в который японцы загнали меня в детстве. Они похожи на хорошо выдрессированных охотничьих собак. В любую секунду, стоит забыть нужную команду, они вцепятся в горло любому... Никки и Банни согласны со мной. Только малыш не обращает на них внимания.

– Понимаю. – Он мягко улыбнулся. – Не нужно забывать команды, дорогая. Они здесь, чтобы служить тебе.

Она опустилась в соседнее бамбуковое кресло.

– Твои приказы они ставят выше всех остальных. – Парео обнажило ее скрещенные ноги до самых бедер. Она накрасила ногти на ногах серебристо-белым лаком, таким же блестящим, как белки глаз на загорелом лице. – Одно неверное движение... – Она оскалила белые зубы и сделала быстрое движение рукой тоже с серебристыми ноготками, как кошачьей лапкой.

Шан почувствовал, что его охватывает сексуальное возбуждение.

– Когда вернутся молодые?

Николь грациозно пожала плечами.

– Через часок. Может быть, чуть позже.

Шан встал.

– Дорогая, мне представился момент, чтобы ответить на вопрос – что скрывается под тигровой шкурой?

Она встала и направилась к спальне. Остановившись на пороге, она произнесла с притворной озабоченностью:

– Ты уверен, что не должен назвать пароль?..

* * *

В полночь, когда малыш и женщины уже спали, Никки наконец сумел связаться по телефону с шифровальным устройством с лордом Хьюго Вейсмитом Мэйсом.

– Простите, что разбудил, – сказал он его светлости, – но с вами хочет поговорить другой джентльмен.

– Кто?.. – Голос Мэйса звучал сдавленно от раздражения. Там, где он находился, было едва шесть утра.

– Доброе утро, Хьюго, – шелковым голосом произнес Шан. – Время всем добрым людям встать и браться за работу. Я хотел бы, чтобы наш друг получил заслуженную награду. Будьте щедрым, Хьюго. Его люди сделали работу. Просто неудачное стечение обстоятельств вынудило нас свести на нет его усилия. Прикажите ему остановиться.

– Остановиться? Вы имеете в виду...

– Я имею в виду, он должен справиться со своим раздражением. Вы можете увеличить вознаграждение по своему усмотрению.

– С раздражением!.. Вы...

– Какое-то эхо на линии, Хьюго Мне приходится все время повторять. Ваш друг считает, что он не закончил свои дела в Нью-Йорке?

– Вендетта есть вендетта.

– Пересмотрите размеры вознаграждения.

– Понимаю.

Шан повесил трубку.

– Теперь – Чоя в Нью-Йорке.

– Он тоже спит, наверное.

– А мы бодрствуем. Звони.

Никки долго щелкал клавишами. Наконец послышался сонный голос Чоя.

– Раньше в кровать, Бакстер, и раньше вста...

– Не спал двое суток. Ты не представляешь, что за кашу мы заварили. Я совсем обалдел от суеты. Но... – Чой запнулся. – Другой джентльмен принял объяснения?

Никки взглянул на отца, сидевшего напротив за столом. Шан уснул над «Уолл-стрит джорнэл».

– Не вешай трубку.

Никки накрыл рукой микрофон и потрепал отца по плечу.

Огромные глаза Шана открылись, черные большие радужки сливались со зрачками.

– Он хочет поговорить со мной?

– У него проблемы со снабжением.

Шан взял трубку.

– Хакер, – начал он без предисловия.

– Работает в воскресенье, – ответил Чой. – У меня проблемы со снабжением. Мне может понадобиться помощь.

– Тебе просто кажется, – тоном вежливого неодобрения произнес Шан.

– Мне нужен смышленый, преданный, разбирающийся в наших проблемах дублер. Почему бы вам... – Бакстер Чой осекся и откорректировал вопрос: – Не сочтете ли вы возможным освободить его от других заданий для меня?

– Это равносильно признанию в собственной несостоятельности, – отрезал Шан.

Чой помолчал.

– Мы сейчас так близко к окончательной победе, – сказал он чуть погодя. – Хочется быть абсолютно уверенным во всем.

Теперь наступила очередь Шана мысленно взвесить просьбу помощника.

– Да, и еще, – неожиданно добавил Чой. – Мы можем считать вашингтонский инцидент исчерпанным безоговорочно. Моя несостоятельность не мешает мне просачиваться всюду, где нужно.

Никки увидел, как сонный рот Шана сжался в узкую линию.

– Если ты так ставишь вопрос... – В голосе Шана появились резкие нотки. – Он присоединится к тебе завтра к полудню. Что-нибудь еще?

– Только моя искренняя благодарность, сэр.

Шан повесил трубку и протянул телефон Никки.

– Отправляйся спать. Завтра у тебя будет напряженный день.

– Не уверен, что хорошо понимаю обстановку в Нью-Йорке.

Шан медленно поднялся на ноги – волевой акт для человека, который провел последние двадцать четыре часа в дороге.

– Чой считает тебя отчасти своим творением и ждет от тебя помощи. – Легкий намек на улыбку слегка искривил его губы. – Он введет тебя в курс дела. Но ты должен позаботиться о собственных мерах предосторожности. Помни свою роль и не бери на себя ответственность в тех случаях, когда за результат отвечает Чой. Понятно?

– Другими словами, заваривается большая каша?

Усталые глаза Шана изучающе осмотрели сына.

– Очень большая, – сказал он. – Самая большая в моей жизни.

* * *

Лорд Хьюго Вейсмит Мэйс не смог заснуть снова. Он сел в кровати и погрузился в медитацию. Раньше он не понимал, почему именно пуп выбрали древние в качестве фокуса концентрации. Правильный выбор. Если как следует сосредоточиться, можно действительно почувствовать выходящие из него золотые лучи.

Он все еще переваривал звонок Шана. Понемногу он начал сознавать, какое будущее ждет его в Калабрии. Шану кажется, что эта зеленая провинция – тихая заводь. А для Молло – это центр вселенной. Наниматель Молло – Шан. Мэйс направлен на помощь Молло, стало быть, он попросту мальчик на побегушках, которого можно отхлестать по телефону не хуже, чем ладонью, вот как сейчас. Он может продолжать такой образ жизни еще долгие годы, теряя жизненную активность, как слизняк в грядке с маками. Скоро Молло потеряет даже тень уважения к высокородному мальчику на побегушках, в особенности когда кончатся подачки. Это значит – даже очень скоро.

Но Мэйс присмотрел здесь для себя другое занятие – гораздо более привлекательное. Вопрос в том, сумеет ли он вцепиться в него. Язык международного бизнеса – английский. Так обстоит дело в авиации, электронике, производстве компьютеров и... торговле наркотиками. Молло не был уверен в своем английском и при важных переговорах требовал присутствия Мэйса в качестве переводчика.

Переводчиком быть намного интересней, чем мальчиком на побегушках, не правда ли?

Глава 75

В старые времена – то есть в семидесятые годы, до того, как компьютеризация охватила все брокерские дома, – на Уолл-стрит воскресенье считалось выходным днем. Финансовый район Манхэттена в воскресенье казался совершенно пустынным, если не считать случайных велосипедистов или причудливых компаний японских туристов, следующих за гидом с красным зонтиком.

В это воскресенье, рано утром, улицы, как обычно, казались пустыми, но в высоких зданиях дежурные бригады заканчивали обработку накопившихся за неделю покупок и продаж перед тем, как грядет безумие понедельника. Закон Паркинсона в действии: поскольку компьютеры позволяли перерабатывать большее количество данных, накапливалось больше недоработок.

Бакстер Чой хорошо понимал это. Он снабдил Мервина Лемнитцера документами, позволяющими объяснить его присутствие на 129-м этаже Ричланд-Тауэр в случае необходимости.

У хакера был старый пропуск и идентификационная карточка. Не хватало только карточки, обеспечивающей подъем на 129-й этаж в специальном, скоростном лифте. Об этом тоже позаботился Бакстер Чой. В кейсе, который принес с собой Лемнитцер, было несколько «тинкмэнов», запрограммированных на разные случаи жизни, набор слесарных инструментов и передатчик «уоки-токи» на кристаллах, работающий на очень редкой длине волны. На случай, если он напорется на какого-нибудь знакомого, которому известно, что его недавно уволили, Лемнитцер получил у Чой письмо, подписанное Чарльзом Энтони Ричардсом, в котором говорилось, что он снова принят на работу для выполнения специальных исследований.

– Выглядит неплохо, – пробормотал Лемнитцер, рассматривая письмо. Они с Чоем сидели в маленьком сером «форде», взятом напрокат в гараже по соседству с Ричланд-Тауэр. – Ну, а если я напорюсь на Ричардса?

– Это невозможно. Он еще не выходит из дому.

– Ты сможешь предупредить меня в случае тревоги по «уоки-токи»?

– Ты услышишь каждый удар моего сердца, – заверил его Чой.

– Пятьдесят тысяч – подозрительно много за такое пустяковое задание.

– Пустяковое, возможно, но ты должен обеспечить «foolproof»[91] нашему «жучку». Мы должны знать еще до того, как ты спустишься вниз, что реле работает в обе стороны.

Лемнитцер скорчил гримасу.

– Это как раз проще всего. Я знаю, как они формируют коды доступа. Это самая легкая часть работы. Ее запросто сделает любой бойскаут с помощью своего отрядного значка.

– Отлично. Тогда – вперед!

Хакер вошел в Ричланд-Тауэр. Минуты тянулись мучительно долго для Чоя, сидевшего в машине. Казалось, идут часы. Почему никто никогда не думает о «Тех, Кто Ждет», подумал Чой. Пока он не услышит вызов по «уоки-токи», не будет знать точно, что Лемнитцер в безопасности, внутри, в компьютерном зале, учащенные, неровные сокращения сердечной мышцы будут отдаваться у него в ушах. Шан Лао, считавший его лежебокой и лицемером, был бы неприятно удивлен такой потерей самоконтроля. Прошло семь минут.

Наконец он услышал приглушенный треск «уоки-токи».

– О'кей, – произнес хакер. – Легче, чем я ожидал.

– Что там?

– Пусто. Никого нет. Даже воскресной бригады. Похоже... – Он замолчал.

– Хэлло? Куда ты пропал?

– Я тебе говорил, что недавно, еще перед моим увольнением, большой человек перевел почти все из этого офиса.

– Что перевел? Куда?

– Я же тебе рассказывал! Когда я спросил, что происходит, он меня уволил. Мило, правда? После пяти лет работы – задаешь один вопрос – и вылетаешь. Неудивительно, что...

– Что он перевел из Ричланд-Тауэр?

– Да почти все! Если б объем работы здесь был такой, как раньше, здесь торчало бы не меньше дюжины дежурных. А в зале ни души.

– Ладно, не важно. Работай.

Бакстер Чой откинулся на спинку сиденья и свирепо уставился в пространство. Чего стоила вся эта продуманная, выверенная до мелочей операция, если Ричардс ее предвидел? Нужно было срочно связаться с Шан Лао, но придется ждать, пока хакер закончит свое дело. Он прав, этот Лемнитцер. Сейчас ему предстоит простейшая работа электрика. Через собственные и арендуемые линии и модемы вся информация, поступающая в «Ричланд-секьюритиз» из рассеянных по всему миру офисов, уходила в центральное хранилище данных. Туда закладывалась каждая сделка, каждая служебная записка, каждый приказ. Грубо говоря, электрические импульсы, кодировавшие информацию, проходили через узенькие ворота перед тем, как перераспределиться в специальные подцентры данных. Лемнитцер знал, где находятся эти ворота. Девять проводков пропускали ежесекундно сотни сигналов одновременно. Это были обычные медные провода, в не особо новой изоляции из Стекловолокна. Новую не так легко было бы надрезать, подумал Чой. По крайней мере, без риска для жизни.

Дверь в хранилище всегда была заперта. Там, где кабель расходился на линии, подведенное к запрограммированному «тинкмэну» индукционное кольцо создавало возможность для дистанционного управления системой, достаточно было только взять в руки парный «тинкмэн». Когда хакер закончит работу, Шан Лао сможет в любой момент выкрасть любую информацию из хранилища данных «Ричланд». Или, наоборот, ввести какие-нибудь данные. С этой минуты он будет держать в руках «Ричланд-секьюритиз» во всем мире.

Что произошло? – спросил себя Чой. Если основные данные куда-то подевались, кому нужно дистанционное управление? Как теперь может Шан Лао надеяться использовать «Ричланд-секьюритиз» для организации новой, смертельной биржевой паники?

Бакстер Чой покачал головой, словно отгоняя муху. Не его это дело – поучать Шана. Его работа – находить хакеров для Шана, чтобы тот мог одержать победу повсюду.

Даже если это только иллюзия победы.

* * *

В воскресенье, в конце марта, Лонг-Айленд-Саунд заполняется моторными лодками. Среди них «Ширли-Герли», которой пользовался Никки Шан, была одной из самых быстроходных.

Очередное поступление МегаМАО ожидалось на Ориент-Пойнт не позже девяти вечера. Будет уже достаточно темно, почти как ночью. Как только груз с гидроплана перенесут на катер, Никки помчится сквозь тьму к трем распределительным пунктам на северном побережье, а потом встретит Чоя в аэропорту Брук-Хэвена. Они вместе улетят на Большую Багаму. Чой к этому времени закончит какое-то загадочное дело в Манхэттене.

Ни Чой, ни отец не объяснили ему, что это за дело. Никки знал, как тяжело для отца поступиться даже толикой секретности. Но доверие должно проявляться без задержки. Стоит немного помедлить – и что-то трепетное теряется навсегда.

Никки сверился с часами. Солнце уже садилось. Через два или около того часа гидроплан призраком скользнет где-то между Малфордом и Ориент-Пойнт, вдоль изрезанных очертаний Петти-Байт. Никки спустился в маленькую каюту «Ширли-Герли». Помощники-китайцы мельком взглянули на него, продолжая заряжать свои девятимиллиметровые браунинги. Пули, поблескивающие при тусклом свете, были похожи на жирных жуков.

– Это все? – спросил Никки.

Один из матросов, по имени Ларри, сделал гримаску:

– Есть пара старых «армалитов». Ждете неприятностей?

– Как всегда.

– Эти «армалиты» еще до второй мировой войны, – объяснил Кохену один из юных помощников.

– Но готовы к бою?

– Вы знаете Хэкшмидта. Для него мы постоянно в состоянии войны.

Второй матросик, продолжая заряжать магазины, отозвался:

– Я не вспоминал коммандора Хэкшмидта целую неделю. От души надеюсь, что и он о нас забыл.

Кохен почесал подбородок и почувствовал под пальцами щетину. Не стоило так распускаться. Но при таком образе жизни – ночные проверки бухточек и заводей, поиски следов пребывания контрабандистов, круглые сутки на свежем воздухе, под открытым небом, – каждый разболтается.

Поговорив с местными жителями, Кохен убедился, что нацелился правильно. Здесь часто видели гидроплан без бортовых знаков, прилетавший всегда ночью. Если Кохен проявит немножко терпения, что-то очень серьезное свалится прямо ему в руки. Но, по слухам, в Манхэттене разворачивался шумный процесс, окружной прокуратуры против одного из Риччи, и Кохену до смерти хотелось назад, в город.

Спокойно, сказал он себе. В Манхэттене он – просто один из агентов ФБР, подчиненный Саггса. Здесь, на побережье, он сила, с которой обязаны считаться, отважный шериф с двумя верными помощниками. Кохен машинально выпятил челюсть в стиле Гэри Купера и едва не расхохотался: его крошечный отряд – сила? И все же...

Глава 76

В Локри, как и во всей Южной Италии, воскресенье вовсе не предназначено для отдыха. Это было известно даже лорду Хьюго Вейсмиту Мэйсу. В воскресенье, когда все бабье убирается в церковь, мужчины собираются, чтобы обсудить свои планы на будущую неделю.

Впрочем, как и в большинстве полутропических стран, здесь не любят заглядывать вперед больше чем на день. В этих краях женщины по нескольку раз в день выходят за покупками, в строго определенные лавочки и магазинчики. В Локри был супермаркет – но никто не доверится заведению, где цены написаны на товарах и нельзя поторговаться, выпросить довесок или маленький подарок, пригоршню маслин или пучок зелени, тринадцатое яичко к дюжине или ломтик мортаделлы?

По-настоящему последовательные мужчины использовали воскресенье для создания новых деловых альянсов и измены уже существующим. Если человек был настолько значительным для местной экономики, как Молло, он непременно откладывал дела на воскресенье.

Молло даже для южанина был очень худым и низкорослым – как жокей. Он неизменно носил безрукавку для регби с горизонтальными полосками, и на подбородке у него всегда чернела не менее чем двухдневная щетина. В это воскресенье он потребовал, чтобы лорд Мэйс пришел к нему в немилосердно раннее время – одиннадцать утра. Объяснение было крайне неприятным.

– Он высказался совершенно определенно, – говорил Мэйс. – Манхэттенская вендетта близка его сердцу так же, как и вашему.

– Как дорого обходятся нам эти американские ladri! – рычал Молло. – Америка оказалась хуже джунглей для моих бедных Пино и Мимо!

– Наши партнеры в Америке хорошо знают свою территорию. Они вас не подведут.

– За это придется хорошо заплатить.

– Ну разве не счастье, что у вас есть молчаливый партнер с кошельком наготове?

Молло долго смотрел на него, не пронзительным, «мафиозным» взглядом, а с чисто человеческим любопытством.

– Но это все равно моя вендетта. Тот, кто убил Лукку Чертому, оказал мне услугу. Но человек обязан беречь свою честь. А вам это зачем?

Лорд Мэйс окликнул мальчишку, разносившего на террасе напитки.

– Хотите лимонада?

– Нет, спасибо. А вам это зачем?

– «Nettezza urbana», – процитировал Мэйс девиз на пахучих грузовичках мусорщиков: «Мы хотим сохранить наши города чистыми».

Никто, ни разу, ни при каких обстоятельствах не видел Молло смеющимся. Но тут он улыбнулся.

* * *

Воскресное утро Уинфилд любила проводить в абсолютной праздности. На этот раз ничего не вышло.

Правда, отец уже полностью оправился от транквилизаторов и прочей дряни, которой его напичкали в лесной клинике, и ей удалось спровадить его вниз, к Гарнет, освободив пространство для своей личной жизни.

На нее всегда целебно действовало созерцание Крайслер-Билдинг, залитого золотыми солнечными лучами, отбрасывающего длинную тень, как и весь Манхэттен, в своем порыве ввысь. На диване у нее за спиной вытянулся во весь рост Керри. Уинфилд уже привыкла постоянно видеть его длинные ноги и сильные плечи, здесь или в его квартире в Хобокене, и это зрелище казалось ей таким же целебным, как и Крайслер-Билдинг. Как если бы это было изумительно вечная статуя в музейной экспозиции. Она очень надеялась, что Керри тоже нравится на нее смотреть.

Но только не сегодня. Этой ночью статуя слишком долго крутилась, устраиваясь поудобней, чтобы оказывать обычный целебный эффект. Керри никак не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, потом перевернулся на живот, потом на спину. Уинфилд не выдержала.

– Твое тело хочет что-то сказать мне. Может, попробуешь словами?

Керри беспомощно улыбнулся.

– Если я признаюсь, что у меня на уме, ты меня больше не пустишь.

– Я такая непостоянная особа? Слушай, глупыш, если уж я тебя не выставила, когда вообразила, что ты мой брат, вряд ли тебе особенно достанется сейчас.

– У тебя хватает собственных проблем. Винса берут под стражу завтра?

– Во вторник. Мне приказано уйти на дно.

Он сел, не сводя с нее глаз, – длинный, изящный силуэт на фоне залитого солнцем окна.

– Наверное, мне лучше одеться и уйти. – Он потянулся за своими длинными теннисными носками.

– Только после того, как объяснишь, что тебя гложет.

– Меня гложет то, что я самая низкая форма жизни.

Его слова прозвучали неожиданно громко, вырвавшиеся в отчаянном всплеске страдания, как вой испорченных тормозов, нажатых на полном ходу. Уинфилд с удивлением смотрела на болезненную гримасу, исказившую его лицо.

– Господи, парень, с тобой и правда плохо.

Она села позади него и обняла его широкие плечи.

– Выкладывай.

– Я уже сказал... Как еще можно назвать парня, который предает свою девушку и своего дядю?

– Я бы сказала – милый, нормальный американец. Он так яростно дернул носок, что проткнул его большим пальцем, смешно вылезшим наружу.

– Проклятье. Все пропало. Весь проклятый мир!..

– Пока – только один теннисный носок. Давай выкладывай, в чем дело. Пожалуйста.

– Чио Итало.

Уинфилд ущипнула его плечо.

– Если начинаются проблемы, это всегда Чио Итало. Что он от тебя хочет?

Керри удивленно обернулся.

– Ты знаешь?.. – Он немного помолчал. – Он хочет, чтобы я нашел слабое место в «Новой эре», место, куда можно сунуть лом и отмычку и все прибрать к рукам.

Уинфилд, приготовленная к худшему, расслабилась.

– Он заблуждается. Ты не сделаешь этого даже для него.

– Уже сделал.

– Керри!

– В уставе «Новой эры» записано – направлять половину доходов на благотворительность. – Он с отчаянием вздохнул. – Это действительно выглядит подозрительно! Как будто «Новая эра» придумана, чтобы уклониться от уплаты налогов на корпорации.

Уинфилд долго сидела молча, ее сине-зеленые глаза рассеянно блуждали по комнате, микроэлементы в голове перебирали бесчисленные варианты.

– О'кей. В конечном счете, ты оказываешь любезность отцу и Гарнет. Ты нашел уязвимое место в уставе, мы его ликвидируем, уменьшив проценты на благотворительность. Просто не говори об этом Чио Итало.

Голова Керри начала покачиваться из стороны в сторону – как у китайского болванчика.

– Ты не понимаешь, Уинфилд. Я уже сказал об этом Кевину.

– Крыса!

Беспомощный смешок.

– Чио Итало сказал мне, что, если я не найду то, что он хочет, он отправит Кева с таким поручением, что он не вернется. Мило?

– Типично для него.

Они молча сидели рядом.

– Как собирается Кевин использовать твою находку? – спросила наконец Уинфилд сухим, ломким голосом.

– Он получит у Чарли согласие на тот ход, который предложила ты...

– А с какой стати ему вообще обращаться к отцу?

– ...а потом организует заварушку в Делавэре, чтобы спровоцировать власти заморозить активы «Новой эры», и...

– С какой стати моему отцу разговаривать об этом с Кевином, я тебя спрашиваю?

– Он будет говорить с Керри. Ясно? Никто больше не сможет отличить Кевина от Керри. Была синяя метка у Кева под глазом – больше ее нет.

– Отец знает об этом.

– Что?..

– Ты работаешь у очень смышленого парня.

– Но Кев...

– ...теряет время. Только один человек может теперь различить вас. – Она ткнула пальцем себе в грудь.

– Как?

– Это мое дело. Где Кев?

Он пожал плечами.

– Завтра утром он появится в городе. Я обязан уйти на дно, чтобы не мешать ему морочить Чарли.

– Завтра утром... – Ее рука двинулась вниз, от его плеча соскользнула к груди, потеребила правый сосок. – Кев был хорошим учеником?

– О-ох. Не то чтоб дух захватывало, нет.

– Так что с цитатами из классиков у него туго. – Ее лицо горело от возбуждения, не имевшего отношения к страсти. Она начала массировать живот Керри. – «О, что за сети мы плетем, учась впервые лгать...» – пробормотала она.

– Прелесть какая.

– Прелесть? Это абсолютная истина.

– Я про массаж.

– Обожаю интеллектуалов.

Глава 77

Ночь. Сверхмощный катер, выделенный Кохену коммандором Хэкшмидтом, двигался на юго-запад через освещенный луной заливчик под названием Лонг-Бич-Бей. К северу виднелись огни Ориент-Пойнт, к югу тянулась полоса национального парка. Здесь нигде нет места ни для приземления, ни для посадки на воду, подумал Ко-хен. Тем не менее он считал своим долгом проверить каждую дыру, в которой могла бы спрятаться даже двухвесельная лодка. Они сделали U-образный поворот к северо-востоку и через Гардинерз-Бей направились прямо к Плам-Айленд.

Пролив между Пламом и Лонг-Айлендом назывался Плам-Гат[92], вероятно, с намеком на подводное течение. Миновав Плам, они повернули на северо-запад, огибая железные доки Нью-Лондона и скопление верфей чуть выше. Поблизости, в Малфорд-Пойнт, был маленький гражданский аэропорт. До лета он стоял закрытым, но Кохен подозревал, что радиомаяк работает круглый год. Любой самолет в этом районе должен ориентироваться по Малфорду.

– Паркуемся около вон того утеса, – сказал он одному из матросиков.

– Мистер Кохен, судно не паркуют.

– Да? А что с ним делают?

– Причаливают. Ставят на якорь. Пришвартовываются.

Кохен кивнул.

– Видишь тот утес? Остановишь рядом.

– Есть, сэр.

Погода стояла довольно теплая для марта. Почти как в конце апреля – нежный бриз, мягкое покачивание на волнах. Капризно мерцал неполный лунный диск. Они остановились у старенького низкого причала и немного посидели молча, наслаждаясь покоем и мягким теплом. То и дело тонкое облачко закрывало луну на несколько секунд.

Старший матросик начал рассказывать Кохену про Гольфстрим, добавляющий частичку тепла здешним водам перед тем, как пересечь Атлантику и отдохнуть у берегов Западной Шотландии.

Кохен, сидевший на корме, увидел огни где-то в стороне Плама. Но не маяки с блуждающими лучами, а вспышки, складывающиеся в ритмичный узор. Кохен вздохнул и закрыл глаза.

И услышал гул приближающегося самолета.

* * *

Никки сверился с часами: девять двадцать семь. Совсем неплохо. Он позвал Ларри:

– Слышишь его?

– Лучше бы я его видел.

– Когда сядет на воду, подаст световой сигнал. Мы ответим.

Никки вытащил из кармана фонарик. Закрыв ладонью стекло, он несколько раз пощелкал, проверяя его.

Свет проникал через его ладонь, окрашиваясь красным. Он спрятал фонарик в карман и выругал себя за дурацкую ошибку – теперь он ничего не увидит в темноте по меньшей мере несколько минут.

Не помог и лунный свет. Гул гидросамолета не становился громче. Не пропустили ли их? Невозможно. Этот пилот не делает ошибок. Тем более не тогда, когда на борту груз стоимостью в несколько миллионов долларов.

Наконец шум моторов стал отчетливей. Никки напряг глаза. Луну, как назло, закрыло облако.

– Дай один выстрел, если...

– Есть!

Две размытые белые дорожки света на воде, две полосы пены... внезапно гул моторов смолк. В отдалении трижды мигнули огни. Никки послал ответные сигналы своим фонарем.

– Отдавай концы, – скомандовал он второму матросу. – И подходи поближе, только очень медленно.

Мощный катер с заглушенным мотором медленно, вслепую скользнул вперед. Секундой позже выглянула из-за облаков луна, иНикки смог разглядеть легкий гидросамолет на двух больших поплавках, с мощным пропеллером, неподвижно сидящим на носу. Боковая дверца скользнула в сторону, и в воду с плеском упал якорь. Пилот, маленький человечек в рыжей куртке-анораке вылез на поплавок и поправил стержень из дюралюминия.

– Привет, – крикнул он. – Заглушите мотор, ребята.

Никки махнул Ларри, и снова наступила тишина. Маленькие волны добродушно шлепали по бортам катера, пока они маневрировали, чтобы закрепиться около поплавка. Где-то вдалеке зажглись два фонарика – погасли, снова зажглись.

– Лучшей ночи и просить не стоило, – заметил он. – Ветра нет. Чудесно.

– Давай начнем, – сказал пилот.

Он забрался в кабину и через минуту вылез, держа в руках большой пакет, завернутый в пластик, размером с коробку из-под телевизора. Ларри Шиу вытянул руки, чтобы схватить пакет на лету.

– Всем стоять на месте!

Оглушительный голос – бычий рев, а не голос. Вспыхнул прожектор, ослепив их всех.

– ФБР. Вы все арестованы!

Никки нагнулся, выхватил свой браунинг и выстрелил. Тяжелый браунинг подпрыгнул в его руке. Прожектор взорвался россыпью стекла.

Пилот из кабины гидросамолета выпустил очередь по приближающемуся моторному катеру. Он держал «ингрэм» глушителем на сгибе руки. Пули жужжали, как осы, впиваясь в катер.

С катера открыли ответный огонь, громкими очередями по три выстрела – из полуавтоматического «армалита», машинально отметил Никки. Ларри куда-то девался, второй матрос-китаец рухнул за борт. Никки ползком перебрался к другому борту и сделал еще два выстрела в сторону полицейского. Он услышал, как пилот пытается поднять якорную цепь гидросамолета.

– Эй! – крикнул ему Никки.

Моторы самолета взвыли. Из полицейского катера поливали очередями его серебристый бок. Ноздри Никки заполнила отвратительная вонь горящего кордита. Гидросамолет безуспешно пытался взлететь.

Воздух прорезал новый звук – пробудился к жизни огромный двойной мотор полицейского катера. Он подошел вплотную к гидросамолету. Никки, не сводя глаз с самолета, выбросил использованную обойму и вставил новую.

Кто-то стоял на борту полицейского катера.

– Руки вверх! – крикнул он. – Бросай оружие, иначе мы тебя протараним!

Никки, держа в руке браунинг, прицелился в смутно видневшуюся фигуру. Луна выглянула из-за облаков и осветила лицо, показавшееся ему знакомым, – какой-то герой-мститель из старого боевика, подумал Никки, и прицелился ему в сердце.

Внезапно полицейский катер резко – прыжком – двинулся вперед и протаранил ближайший поплавок, как ореховую скорлупку. Гидросамолет начал клониться вбок, пилот включил мотор, пытаясь освободиться, но самолет начал кружиться, как привязанный к шесту козел – сначала медленно, потом все быстрей и быстрей. Он начал тонуть.

Никки пополз вперед, к штурвалу, и изо всех сил рванул рукоятку тормоза. «Ширли-Герли» рванулась вперед. Он огляделся, пытаясь понять, куда девался второй матрос, Ларри Шиу. На лицо лежавшего навзничь Ларри упал лунный блик, осветивший пунктир аккуратных дырочек через весь лоб. Никки понял, что теперь он один. Он слепо летел вперед, через ночь, к двум пульсирующим вспышкам на востоке.

И сразу же полицейский катер с ревом развернулся и погнался за ним. Никки в панике обнаружил, что куда-то девался берег, который он видел справа. Он несся через Плам-Гат, и, если не поостережется, через минуту врежется в Плам-Айленд. Резко крутанув штурвал, он решил попробовать оторваться от полицейского катера и затеряться в Гардинер-Бей. Мотор натужно выл, «Ширли-Герли» не слушалась руля. Он крутанул сильней. Что-то треснуло.

Он несся прямо на берег Плам-Айленда. Высадка на смертоносный берег состоится, хочет он того или нет, но это уже не имеет значения. Через минуту он будет мертв.

Глава 78

Обычно Уинфилд получала удовольствие от неторопливой поездки в отцовском лимузине. Но сегодня в ее планы входил ранний подъем. Она оставила Керри спящим и поспешила в финансовый центр города, чтобы добраться быстрее отца.

И обнаружила, что Кевин дал ей фору. Он уже сидел за столиком Керри, перебирая бумаги, – олицетворение деловитой сосредоточенности. На секунду она опешила: этого человека она только что оставила в своей кровати, спящего, обнаженного. Она спросила себя: возможно ли, чтобы Кевин вызывал у нее те же чувства, что и Керри. Пожалуй, нет. Их страсть родилась из сложности, оба они чувствовали себя лазутчиками в цитадели Риччи, начинкой троянского коня. Они дополняли друг друга и сексуально. Но все это не имело отношения к Кевину. Сейчас, в светло-голубой рубашке, застегнутой доверху, в светло-сером костюме в очень тонкую полоску, он был похож на Керри гораздо больше самого Керри.

На улице, в ста двадцати девяти этажах внизу, выли, взвизгивали, покрикивали сирены. Уинфилд ринулась вперед, по-медвежьи облапила Кевина, вытащила его из-за стола и влепила в его губы долгий, нежный поцелуй.

– Ум-м, – простонала она, – как, ты сказал, твое имя, незнакомец?

Он ответил – поцелуем. Без участия языка, отметила Уинфилд. Вот еще одна отличительная черточка близнецов.

– Папа скоро будет. – Она скользнула к маленькому телевизору, стоявшему над столом Керри.

– ...ужасающее положение этого мирного уголка трех штатов, где двадцать пять миллионов американцев... – говорил сенатор штата Нью-Йорк, прижимая к груди руки. – Мы можем только упасть на колени и возблагодарить Господа, что агент ФБР, который задержал контрабандистов рядом с островом, был достаточно энергичным, чтобы привлечь внимание властей к ужасающему, угрожающему положению.

– Сенатор, не могли бы вы описать нашим слушателям...

– Хаос. Запустение. Отвращение в глазах Господних. Жупел ужасной смерти над почти тридцатью миллионами мужчин, женщин и детей, живущих в тени Плам-Айленда. Я могу завери...

– Простите, сенатор, мы не можем допустить, что...

– ...тысячи ржавеющих канистр, – произнес в камеру Кохен.

– Эта морда!.. – завопил Кевин-Керри.

– Кто?

– Ублюдок, который достал Ке... – Он запнулся. – Доставил нам столько неприятностей в Вестчестере и вообще.

– ...хотите сказать, они просто плавали в бухте?.. – спросил кто-то Кохена. Он стоял, высокий, с двухдневной щетиной на подбородке, железные очертания челюсти начали смягчаться. Пожалуй, когда-нибудь он будет напоминать скорее Гэбби Хэйеса. Струйка крови сочилась из его виска и стекала по щеке.

– Рыбаки постоянно вытаскивали их и бросали назад, в воду. Не думаю, чтобы они догадывались о содержимом канистр.

– А это был...

– Вирус сибирской язвы, – бросил Кохен.

– Сибирской язвы! – Журналистка открыла рот от удивления, но тут же справилась с собой. – Полученное нами только что из Белого дома специальное постановление президента...

– ...Жизнь сорока миллионов американцев, находившаяся под угрозой и спасенная благодаря безоговорочной преданности своему долгу и выдающемуся мужеству нашего главного оплота борьбы с преступностью, Федерального бюро расследований, при содействии и участии береговой охраны США. Я хотел бы...

– Куча дерьма. – Кевин дрожащими пальцами потянулся к выключателю. Он взглянул на часы.

– Дядя Чарли опаздывает.

– Дорожные пробки. – Уинфилд села напротив него и осторожно скрестила нош с длинными икрами. – Хотелось бы мне знать, откуда там взялось ФБР.

– Этого мы не узнаем.

Она пожала плечами.

– Мне хватает собственных проблем. Взять хотя бы Винса.

– Проблема в том, чтобы усадить его за решетку?

– Да нет. Юристы из моей конторы узнали, что он сидит на МегаМАО.

– Винс? Трудно поверить.

– Все симптомы налицо. Это плохо само по себе, но на этой неделе он предстанет перед судом. Господи, он сейчас не в таком состоянии, чтобы оказаться лицом к лицу с копами, окружным прокурором, судьями и так далее. У него крыша поехала, Керри. Он слышит голоса и так далее.

Кевин долго сидел молча, рассеянно уставившись на крышку стола.

– Зачем ты мне это сказала? – произнес он наконец.

– Да я же все тебе рассказываю. – Она подалась вперед, придвинув к нему свое лицо. – Я в ужасе от того, что происходит. Винс в обычном состоянии, под защитой пятой поправки, лучших адвокатов и собственной смекалки, – это одно. Но сейчас – другое дело. В таком разболтанном состоянии он будет худшим свидетелем против самого себя. – Ее голос упал. – Керри, это уже не тот Винс, что раньше. У меня на всю жизнь останется пятно на совести, если я позволю посадить в тюрьму больного человека. Семья мне этого никогда не простит.

Его улыбка вспыхнула – и сразу же погасла.

– Ну, ты не можешь похвастаться особой популярностью и сейчас.

– Я всегда знала, что из-за моей работы у меня будут проблемы с семьей. Я уже спрашивала свою начальницу, нельзя ли убрать Винса из процесса под предлогом временной некомпетентности. Из него такое сыплется, что мне и слышать не хочется. – Она видела, что полностью завладела вниманием Кевина. – Видишь, в какой я ловушке. Я даже не могу предостеречь его.

Слова «Но кто-то другой может» невысказанными повисли в воздухе. Уинфилд откинулась на спинку стула и заново скрестила ноги. Потом щелкнула клавишей телевизора.

– ...в основном болезни травоядных, овец, лошадей, коров, – говорила какая-то женщина. В камеру тупо уставилось стадо кудрявых овец. – Очень редкий в природе, антракс передается через кожу и шерсть животных. Споры антракса удивительно живучи и могут выводить целые поколения в почве. Антракс передается также от одного инфицированного человека к другому. Существуют четыре формы... – Уинфилд выключила телевизор.

– Приятного аппетита к завтраку... О, это мне кое-что напомнило. Пообедаем вместе? Я нашла отличное место на Первой авеню. Как насчет котлет из барашка?

– О... – Он ухмыльнулся. – Буду к восьми.

Уинфилд наградила его еще одним поцелуем, вышла и, миновав две двери, нырнула в третью – дверь бывшего кабинета Энди Рейда. Она громко хлопнула дверью, потом тихонько ее приоткрыла. Внизу выла и всхлипывала сирена, как человек, прочищающий горло. Лотом все стихло.

– Потому что она думала, что я Керри, вот почему. – Слова Кевина были едва различимы, но потом он раздраженно повысил голос: – Чио, очень важно, чтобы ты вывел Винса из... – Дверь в его кабинет захлопнуло сквозняком, и Уинфилд больше ничего не слышала.

Она подошла к окну и посмотрела на раскинувшийся внизу город. Первая, самая легкая часть работы выполнена успешно. Надуть Кевина было совсем несложно, используя его же уловку. Теперь следующий этап, требующий точности во времени к изрядной доли удачи. Она почувствовала, что кто-то смотрит на нее сзади, и оглянулась. В дверном проеме стоял Чарли Ричардс.

– Что ты высматриваешь, детка?

– Заговоры. Что слышно насчет выборов в правление?

– Заговоры – не слишком подробный ответ.

– Еще рано для подробного ответа.

– Ну, тогда насчет проблем Товарищества – на устах моих печать. Я готов к любым поворотам.

– Как это? Кандидатур всего шесть, и ты в списке.

– Меня топят писаки. Ты не представляешь, какую кампанию они затеяли против меня.

– Может, настало время посадить на цепь Имоджин Рэсп?

Чарли посмотрел на нее:

– Как ты себе это представляешь?

– Я слышала кое-что о ее личной жизни...

– Избавь меня от подробностей.

– Галахад не шантажирует порнокоролев?

Он задержался с ответом, потом задумчиво произнес:

– Я иногда спрашиваю себя, что именно должен делать Галахад, чтобы Америка стала лучше.

– Никому не нужна улучшенная Америка.

– Мне, – возразил Чарли. – Мое наследство – и твое тоже – семья, направившая всю свою энергию на обкрадывание Америки. Нам придется заплатить по счетам, Уинфилд.

Они замолчали. Уинфилд подумала, что отец удивительно точно высказался за них обоих. Но она не должна была перекладывать на его плечи то, что затеяла.

– Папа, парень у тебя в конторе...

– Ты так загадочно обозначила Керри?

– Это Кевин. Очень важно, чтобы ты не подал виду, что знаешь.

– Для тебя важно?

– Да. Очень.

– Почему?

– Заговор.

Чарли скорчил гримасу. По-новому худые щеки подчеркивали изящество костной структуры лица. За прошедший год, подумала Уинфилд, отец стал полностью другим человеком. В прошлом можно было, не стесняясь, править за спиной рулевого. Но теперь мысль о том, что она действует за спиной Эль Профессоре, наполнила ее чувством вины.

– Пап?

– О'кей. Пусть будет Керри. – Чарли покачал головой. – Уинфилд... Ты действительно...

– Что?

– Слишком умная.

Глава 79

Итало Риччи поставил телефон на подставку и сел за свой старый дубовый стол, время от времени посматривая на это серебристо-серое орудие пытки с ненавистью и страхом. Почему он не может швырнуть maladetta machinetta[93] об стену и выбросить обломки в мусорный ящик? Почему он позволяет телефону править своей жизнью, не принося никаких новостей, кроме очередных несчастий? Звонил ли он хоть раз в жизни, чтобы порадовать хозяина?

Цветной монитор был включен в режиме TV. Шла утренняя программа новостей. Стадо коров щипало траву у подножия гор, силуэтом напомнивших Итало Калабрию.

– ...в основном в виде злокачественной пустулы, – говорила диктор. – В этой форме она имеет вид карбункула. Другие симптомы: головная боль, тошнота, рвота, боли в руках и ногах, лихорадка. Если язвы не на голове и шее, лечение возможно. – Объектив приблизился к одной из коров, круглые глаза животного приобрели опасный блеск. Во второй форме антракс не локализуется. Вместо этого...

Итало пробормотал проклятие и переключил монитор на компьютер. Он поставил свой личный диск. Только он один знал двойной пароль доступа, который менял через неравномерные промежутки времени.

Итало посмотрел на экран погасшим взглядом и снова пододвинул к себе телефон. Сначала он набрал домашний номер Винса. После четвертого сигнала трубку сняла Ленора.

– Нет, Чио, purtroppo[94]. Я давно не виделась с ним.

– Как давно? – требовательно поинтересовался Итало.

– Неделю? – с сомнением произнесла Ленора. – Что-то около того. С ним все в порядке?

Среди жен нипоти Ленора нравилась Итало больше всех. Она была не только красавицей в лучших итальянских традициях, но еще и почтительной и приветливой девочкой, по крайней мере, по отношению к нему. Наверное, не так уж весело быть женой Винса, но Ленора не жаловалась и подарила Винсу сына. С точки зрения Итало, если женщина декоративна, почтительна и плодовита, она выполнила все, что пожелал от нее Господь.

– Stai calma, bellissima. Arrivederci.[95]

Он перезвонил кузенам и племянникам в Атлантик-Сити, Лас-Вегас, на Багамы и в Монако. Но место прибывание Винса не указал никто. После получасовых розысков Итало погрузился в размышления. Новости, которые преподнес утром Кевин, хотя и исходили от Уинфилд, очень напоминали правду. Уже некоторое время Итало упорно отмахивался от слухов насчет пристрастия Винса к собственному детищу.

Чио приятно было услышать, что за своим бессердечным англосаксонским фасадом Уинфилд укрывала семейную гордость. Радовало и то, что Кевин успешно прошел проверку. Похоже, что его план по взятию «Новой эры» под свой контроль проскочит как по маслу. Но Итало давно усвоил, что если что-нибудь одно происходит успешно, жди подвоха с другой стороны.

К примеру, история с Молло. Итало мог бы послать туда Кевина. Но Кевин нужен для операций о «Новой эрой». Недавно в Калабрию поехал другой нипоти, приятный парнишка Тури Риччи, лет двадцати. Ночью зазвонил проклятый телефон: Молло положил отрубленную голову Тури на ступеньки перед входом в префектуру Локри.

А в это время Итало мог только сидеть у телефона и гадать, насколько невоздержанным на язык стал Винс. Винс болтает, сказал по телефону Кевин. Винс – это не мелкая шестеренка вроде Тури, смерть которого прискорбна, но не вызывает паники. Но если Винс потеряет голову, находясь в лапах полиции... Копы получат целую энциклопедию – имена, события, даты, суммы. И самую доходную ветвь семейного бизнеса охватит пламя.

Итало полностью полагался на Винса в работе с наличными поступлениями. Те компании, что подсунул ему Чарли, тоже приносили какие-то деньги, естественно, облагаемые налогами. Но все это чепуха по сравнению с доходами от казино и наркотиков. Психическое здоровье Винса было чрезвычайно важно для сохранения этих источников наличных. Но, в соответствии с порядком вещей в бизнесе, наличные гораздо важнее, чем здоровье Винса, и не только психическое. Печально, если Винс впал в невменяемость. Но еще печальней будет, если это отразится на доходах.

Итало повернулся к компьютеру и вызвал раздел памяти, где у него были записаны фамилии самых опытных исполнителей для очень тонких, деликатных случаев. Список был короткий – человек двадцать пять, все – мужчины, проверенные, надежные. Но как можно доверить кому бы то ни было из них контракт такого высокого уровня? Итало нанимал их для рутинной, повседневной работы, одному или двоим, класса Игги Зетца, можно было бы поручить даже очень серьезное дело, но привлечение к проекту Игги потребует долгой подготовки – такой человек нигде не остается незамеченным, его нужно вывезти из Европы заранее, и потом еще он должен быть свободен, и задание должно его устроить. Мастера класса Игги не поманишь пальцем, как какого-нибудь заурядного головореза.

По правде говоря, для такого деликатного случая выбирают кого-нибудь из членов семьи. Проверенного, по-отечески презираемого и тщеславного. У Итало был один такой на примете.

Но он был занят, изображая своего брата.

* * *

Письмо не было написано от руки или напечатано на машинке. Кто-то размножил на ксероксе набор газетных заголовков, составленный так, чтобы похищение Чарли казалось связанным с поднявшейся в Манхэттене волной преступности и недавними гангстерскими войнами. Ниже – короткие выводы:

"Должна ли организация, посвятившая себя улучшению системы образования,

– очищению культурной и духовной жизни,

– созиданию более информированной, просвещенной, думающей Америки,

быть возглавлена человеком такого сорта?

Бюллетени пришлют вам по почте. Но в душе вы уже знаете, кто должен освободить Товарищество от своего присутствия".

Гарнет смотрела на листок, пока строчки не поплыли у нее перед глазами. Все эти грязные трюки изобретала кучка прохвостов, стремившихся оградить правление от всех, кроме себя. Она спросила себя, каким образом Чарли мог перебежать дорогу Имоджин Рэсп? Вся эта язвительность – не просто выражение злобы. Но расспрашивать Чарли было бессмысленно. Гарнет придумала более быстрый способ прояснить для себя этот вопрос.

– Уинфилд? – произнесла она в телефонную трубку. – Эта гнусная Рэсп, порнокоролева... Ты ничего не знаешь в прошлом насчет ее и твоего отца?

Ответом был возмущенный рев:

– Он даже имени ее никогда не слышал!

– А какие-то другие семейные связи?

– Она издатель моей кузины Пэм.

– И все?

– Есть авторитетное мнение, что они с Пэм делят благосклонность Винса Риччи. Бисексуалы любят такие забавы.

– Чье авторитетное мнение?

– Жены Винса Леноры. Устроит?

– Но... – Гарнет замолчала, размышляя.

– Пэм могла углядеть связь между моей юридической деятельностью и неприятностями Винса. Но отец тут ни при чем.

– За время своей ослепительной карьеры в качестве деятеля культуры Рэсп никогда с вами не пересекалась. Она неожиданно столкнулась именно с твоим отцом – в качестве будущего члена правления... Где же мотив?

– Все ее книги рекламируются в качестве серьезных исследований. Если выяснится, что экспериментальный материал она черпает из личного опыта, это должно здорово ударить по ее имиджу.

– «Если» всегда ненадежно.

Гарнет снова погрузилась в размышления, пытаясь угадать, что на уме у Имоджин Рэсп.

– Ничтожество, превратившееся в нью-йоркскую знаменитость. Разбогатела, публикуя всякие гадости о женщинах. При этом строит из себя даму-патронессу при просвещении. Не подбирается ли она к контрольному пакету акций? Или просто торопится дать пинка каждому, кто знает ее е...-мафиози?

Обе замолчали.

Глава 80

В понедельник в восемь утра Эйлин Хигарти приняла душ, оделась и спустилась на кухню, чтобы дать доктору Эйлеру урок по запихиванию бананового пюре в маленького Бенджи. На Пятьдесят четвертой улице, неподалеку от их дома; выли и причитали сирены. Эйлин включила маленький телевизор, стоявший на кухне. На экране появилась лошадь, лежавшая на боку в своем стойле. Дикий взгляд, затрудненное дыхание – несчастная лошадь казалась очень больной.

– Легочный антракс, – произнес женский голос за кадром, – это результат проникновения спор через дыхательные пути. Образуется изъязвление легких, и животное погибает за период от восемнадцати до сорока восьми часов.

Лошадь попыталась встать, но снова упала.

– Четвертый тип – гастроинфекция, – продолжала женщина за кадром.

– Не обращай внимания, если он отказывается от первой ложки, – наставляла мужа Эйлин. – Даже если выплюнет, ничего. Продолжай совать ложку.

– И петь песни.

– Это существенно. – Эйлин взглянула на часы. – Только никаких бессмысленных слогов. Бенджи слишком смышленый, чтобы с ним сюсюкаться.

– Пошел в мать.

Эйлин чмокнула на ходу мужа, потом сына. Ей очень хотелось остаться с ними этим утром. Она остановилась у кухонной двери, в своем голубом деловом костюме с перламутрово-серой блузкой и длинной нитью простых белых овальных бусин.

– Я никогда не... – Она запнулась. – Я не надеялась, что мы все трое... – И снова замолчала, ее глаза наполнились слезами.

– Иисусе, Бенджи, ты бы согласился, чтобы тебя защищал плакса-адвокат вроде нашей мамочки?

– Мам, – повторил малыш.

Баз повернулся к жене.

– Тильда доберется к девяти?

Эйлин кивнула, не доверяя своему голосу.

– Потому что я терпеть не могу оставлять Винса надолго. Кажется, мне удалось справиться. С каждым днем, проведенным без МегаМАО, он все больше приходит в себя.

– Ты полностью исключил для него МегаМАО?

– Я даю ему мягкие транквилизаторы, поливитамины и еще кое-какие средства, которые быстро выводятся из организма. Иначе он быстро начнет все снова. Когда имеешь дело с таким сорвиголовой, как Винс, нужно постоянно убеждать его, что это его собственное решение, его сила воли.

– Напрасные хлопоты. В тюрьме он быстро придет в себя, можешь мне поверить.

– Эй, он здорово заботился обо мне!

– Замечательно. С таким другом, как он, ты не нуждался во вра...

– О'кей, да, он пропустил меня через все это дерьмо. Но сейчас его сбил с ног МегаМАО. Он болен. Эйлин.

Баз встал и обнял ее.

– Он выздоравливает. С каждым днем ему все лучше. Разве тебе не нужно, чтобы он был в своем уме на суде? Или ты хочешь, чтобы его адвокаты объявили его невменяемым?

Эйлин немного помолчала. Потом поцеловала его.

– Спасибо, – сказала она.

– Эй, удели внимание личности, добровольно слопавшей полную ложку пюре.

Когда Эйлин в восемь тридцать перешагнула порог офиса, зазвонил телефон.

– Эйлин! – воскликнула Ленора. – Слава Богу. Где Винс?

Эйлин опустилась в свое кресло и задумалась. Всю эту неделю она словно ступала по горячим угольям. Она не могла позволить себе ложный шаг, особенно по отношению к жене человека, которого завтра должны взять под стражу.

– Первый раз на моей памяти вы проявляете беспокойство по такому поводу.

– Кто беспокоится? Его ищет Чио Итало. Старый слизняк разбудил меня сегодня, чтобы узнать, где Винс. Эйлин, у Винса какие-то новые неприятности?

– Кроме того, что он сидит на МегаМАО? Думаю, нет.

– Ну и прекрасно. Извините, что побеспокоила. Как дела у вас с Базом?

– Все лучше и лучше. Вы знаете... – Она запнулась, но все-таки решилась: – Знаете, чем занят мой идиот? Лечит вашего.

– То есть заставляет его мучиться?

– В какой-то степени.

– Бедняжка, – довольным тоном произнесла Ленора. Она немного помолчала. – Что заставляет его возиться с человеком, который едва не выжег его жизнь дотла?

Теперь замолчали обе.

– Вы знаете База только последние год или два. Когда он учился в колледже, он был самым большим альтруистом на курсе. Думаю, это из сострадания. А потом... Знаете, люди меняются.

– Он погнался за деньгами...

– ...а я помогла ему спрятать альтруизм в чулан, – добавила Эйлин. – А потом он, как вы говорите, выгорел дотла. Но теперь все иначе. Я думаю, он очень хочет помочь Винсу.

– Как все мы, – промурлыкала Ленора. – Когда его посадят?

– Завтра.

– Ха! – завопила Ленора. – Я!.. уже!.. не могу!.. дождаться!..

* * *

В девять утра Уинфилд пришла в офис и нашла у себя на столе записку – Леона Кэйн просила срочно позвонить ей в окружную прокуратуру. Уинфилд взяла записку и пошла в кабинет к Эйлин.

Эйлин сосредоточенно крутила ручку настройки телевизора. На экране замелькал бессвязный набор кадров на тему «Холокоста трех штатов», как окрестили проблему Плам-Айленда газетчики. Занятая своими мыслями. Уинфилд едва обратила внимание на репортаж. Миловидная женщина улыбалась в камеру:

– Гранаты, бомбы и другие снаряды с начинкой из антракса представляют серьезную проблему. Самое экономичное решение – сосредоточить их на каком-то ограниченном пространстве вроде Плам-Айленда. Установлено, что контейнеры были захоронены...

– Что это у вас? – спросила Эйлин, потянувшись за запиской.

– Я хотела поговорить с вашего телефона.

Эйлин молча пододвинула к ней телефон. По стечению обстоятельств, у Леоны Кэйн было занято не меньше пяти минут подряд. Наконец Уинфилд дозвонилась.

– Ричардс? Где, черт побери, дядюшка Винс?

Уинфилд скорчила гримасу.

– Твой дядюшка Винс или мой?

– Кончай острить. Где он?

Уинфилд немного отодвинула трубку от уха, чтобы Эйлин слышала разговор. Но возмущенный рев Леоны Кэйн был превосходно различим и без того.

Эйлин нацарапала на листке: «Чио тоже его ищет».

– Твои ребята держали его под наблюдением.

– А как же. Говорят, что потеряли, его вчера. Врут, конечно. Им потребовалось дня два, чтобы сообразить, что он их надул. Что теперь?

– Что теперь? Меня только что спросила об этом Эйлин Хигарти. Что-что теперь, Кэйн? Я должна была бегать за ним по пятам?

Леона Кэйн помолчала.

– Это была твоя затея, Ричардс. Я была достаточно тупой, чтобы сказать – тащи доказательства, остальное – мое дело. О'кей. Теперь это действительно мое дело. И не заставляй меня об этом жалеть.

Уинфилд подняла брови, глядя на Эйлин.

– Ты что, собираешься накрыть его зенитным огнем?

– Когда выяснится, что мои ребята не могут предъявить ему повестку, – все может быть.

– Не могу обещать твердо, но, скажем, сегодня попозже я постараюсь его найти.

– Мне нужно всего пятнадцать минут, Ричардс. В каком бы логове он ни спрятался, позвони мне – и через пятнадцать минут мои ребята будут на месте.

– Кэйн, ты умеешь производить впечатление. Ты не хочешь перевести распределительный щит в своей конторе на ручное управление?

– Ричардс, когда ты в следующий раз появишься у меня, я... разобью об твою голову свой горшок с лилией!

Уинфилд изучающе смотрела на свою начальницу.

– Он все еще отсиживается у База в клинике? Эйлин кивнула.

– Он выздоравливает. Но пока идет только четвертый день детоксикации.

– Что говорит Баз?

– То же, что и другие доктора: дайте ему еще немного времени.

– Его ищет. Леона. Его ищет Итало. Судьба Винса в наших руках.

– Уинфилд... – Эйлин замолчала. – Вы знаете, как я к вам отношусь. Без вас это дело погибло бы. Но иногда я теряюсь. Вы только что практически пообещали Леоне Кэйн выследить вашего собственного дядю.

– Думаю, вас не особенно удивит, если я позабочусь, чтобы Винс остался на свободе?

– Очень удивит.

– Винс для меня – отвлекающий маневр.

– А настоящая цель?

Уинфилд вместо ответа снова придвинула к себе телефон.

– Керри, дорогой, – начала она, услышав голос Кевина. – Ты не поверишь, что я сейчас узнала про Винса. Но поклянись, что ты ни слова не скажешь Чио Итало.

Глава 81

Бакстер Чой нанял в Брук-Хэвене самолет «Три-Пэйс». Это не лучшая модель для длительных перелетов, но все же можно было рассчитывать, что при разумном к нему отношении маленький самолет доставит их на Бимини.

Если Никки появится наконец в условленном месте.

В это время года в воскресную ночь найти самолет было довольно сложно. Но эта проблема была решена. А Никки не объявлялся.

Чой с трудом подавил желание смотаться в Ориент-Пойнт и поискать Никки или хотя бы выяснить, что произошло. На распределительных пунктах вдоль побережья Никки не появился, это Бакстер выяснил по телефону. Чой, естественно, оставил своих людей на посту, а сам решил дожидаться в аэропорту.

Они с хакером благополучно завершили свое задание, убедились, что «тинкмэн» установлен нормально, и даже ввели для проверки пару нейтральных команд. Потом он скормил Мервину одну капсулу МегаМАО – в полночь, и еще одну – в пять утра, и теперь хакер мирно спал на скамейке в зале ожидания с блаженной улыбкой на лице.

К семи тридцати утра, когда появился пилот со своим завтраком в картонной коробке, Чою еще труднее было удерживать себя от необдуманных поступков.

– Фу-у! – Пилот обмахнул лицо сложенной газетой. Он был как две капли воды похож на другого пилота, услугами которого Чой уже пользовался в прошлом. Но сколько пилотов-китайцев может быть в Брук-Хэвене?

– Ну и суматоха, верно?

Чой оглянулся – в зале ожидания не было ни души.

– Суматоха? – с недоумением переспросил он.

Пилот утвердительно кивнул.

– Ну да. Прошлой ночью кто-то пытался сгрузить контрабанду с гидроплана. Его ждали ребята на моторке. И все они угодили в засаду. Одного убили. Другой под стражей, третий исчез. Но дело не в том. Оказывается, Плам-Айленд...

– Минутку, – перебил Чой. – Как долго вы можете придержать «Три-Пэйс» для меня?

– Никто по нему пока не плачет. Как насчет полудня?

– Годится.

Чой встряхнул хакера и повел его к машине.

– Д-дай мне... – Он не мог вспомнить, что ему нужно. – Дай мне... ох...

– Поспать? Пожалуйста. Устраивайтесь на заднем сиденье.

– Куда мы?..

– На свежий воздух.

– М-м. Обожаю свежий воздух.

* * *

– Как только что-нибудь узнаю, сразу вам сообщу, – пообещал один из нью-йоркских служащих. Шан выключил радиотелефон и вышел на веранду.

Сумерки рано опустились на поселение, обнесенное оградой. Шан ничего не говорил Николь, когда два дня назад Никки улетел в Нью-Йорк, – незачем тревожить ее понапрасну. Это не в первый раз. Но теперь, к ночи воскресенья, и без слов стало ясно, что и сам Шан не находит себе места от тревоги – если не из-за Никки, то из-за каких-то связанных с ним проблем. Тревога Николь питалась проявлениями беспокойства со стороны Шана, а Банни, в свою очередь, заразилась от Николь. Обе женщины плохо спали. Но когда они встали на рассвете, оказалось, что Шан вообще не ложился.

– Я никогда не сую нос в мужские дела, – сказала Шану Николь, потягивая зеленый чай. – Не вспомню даже, когда мне случалось последний раз задавать тебе вопросы. Но ты должен видеть, что мне очень неспокойно. Я имела глупость позволить Банни заметить мое состояние.

– Да, – согласился Шан. – Это было глупо.

Николь подслушивала разговоры Шана по телефону и поэтому знала уже, что он связался со всеми, с кем только можно было, чтобы найти объяснение молчанию из Нью-Йорка. В перерывах между звонками он смотрел по телевизору репортаж о происшествии на Плам-Айленде. Николь подумала, что Шан ишет, чем занять свои мысли. Сама она терялась в догадках – откуда у мужа такой интерес к заурядной репортерской сенсации? То, что правительства многих стран погрязли в убийственной лжи, вовсе не новость.

– Что-то идет не так? – спросила Банни.

Николь внимательно посмотрела на свою невестку. Николь казалось, что Банни, самозабвенно подражавшая свекрови во всем – в одежде, в дотошном домоводстве, в абсолютной подчиненности Никки и Шану, – прежде, чем они познакомились, так же тщательно копировала кого-то другого. Но нескольким обмолвкам Никки она догадалась, что прошлой ролевой моделью Банни была ее старшая сестра, Уинфилд – полная противоположность Николь.

– Да, – согласилась Николь, – возникли какие-то проблемы. Но я уверена... – Она умолкла. Она больше ни в чем не была уверена.

* * *

Никки понимал, что теряет много крови, но не знал, насколько это опасно. В проклятой дыре было совершенно темно, темно до такой немыслимой черноты, что человеческий взгляд ничего не мог различить.

Клоака. Учитель латыни, похотливо хихикая, приставал к мальчикам. Римская система канализации. Cloaca maxima. Дурацкие вещи впиваются иногда в мозг, особенно если не случается ничего такого, что стерло бы их из памяти.

Наручные часы слабо светились – зеленые фосфоресцирующие цифры, не говорившие ни о чем, кроме того, что отпущенный ему срок истек. Снова и снова, просто чтобы убедить себя, что он еще жив, Никки смотрел на циферблат. Он дошел до крайнего отчаяния, сидя в огромной трубе, из которой не мог выбраться. Он чувствовал себя нижайшим из низших, куском дерьма, застрявшим в канализации. Из большой трубы выходили меньшие, тянущиеся куда-то в недра Плам-Айленда. Все они давно высохли. Здесь не было никаких запахов. Никто не испражнялся на Плам-Айленде. Ни одна крыса не сочла возможным поселиться здесь. Только Никки Шан.

Уменьшение диаметра трубы стало для него пределом продвижения. Стой, дерьмо! Какое-то время до него доносились звуки выстрелов. Он все еще сжимал в руках «армалит» с полным магазином, на случай, если, как принято, выражаться в приключенческих историях, придется «задорого продавать свою жизнь». Но разве есть цена у дерьма?

На острове все затихло. А может быть, он слишком далеко залез, спасаясь, как крыса, в пасти клоаки, открывающейся прямо в море в нескольких ярдах от берега. Может быть, он не найдет применения своему «армалиту». Разве что если придется убить себя, если станет совсем плохо. Но можно ли убить кусок дерьма?

Теперь он лучше понимал, что такое мир. В нем есть два сорта людей: такие, как его отец, и миллиарды других – живущих, как крысы, в клоаках, истекающих кровью и медленно уплывающих в забвение.

Он снова взглянул на часы. Четверть десятого. Ему казалось, что в четверть десятого он на огромной скорости врезался в Плам. Значит ли это, что его часы остановились? Или же прошло двенадцать часов? Единственный способ выяснить это – вернуться к распахнутому зеву клоаки. Он почувствовал слабую тошноту, поставив рядом слова «зев» и «клоака».

Когда Никки повернулся и пополз назад, у него разболелась нога. Он протянул руку и нащупал что-то мокрое выше правого колена. Он лизнул пальцы. Соленая вода? Соленая кровь? Пот? Он полз страшно долго, пока воздух не стал немного прохладней.

Вот почему его отец так дешево ценит человеческую жизнь. Она действительно дешева. Отец может сказать охранникам – «Стреляй и убивай!», и это ему ничего не стоит. Он может использовать для первого причастия своего сына кровь дюжины торговцев наркотиками и нескольких сот прохожих – другими словами, целой пригоршни дерьма. Самая дешевая вещь на свете – человеческая жизнь.

До него опять донеслись звуки. Не выстрелы. Собачий лай.

* * *

Бакстер Чой припарковал машину недалеко от Ориент-Пойнт, но вне поля зрения дюжины фантастических чудовищ, оккупировавших все видимое побережье Плам-Айленда, на добрую милю к востоку. Остров кишел людьми в защитных химических костюмах, сверкающих черных и белых комбинезонах и сапогах, в пластиковых куртках с капюшонами, нависающими на глаза. Кроме людей, он увидел на острове не меньше дюжины собак, азиатов и лабрадоров. На них не было защитной одежды. Чой наблюдал в бинокль. Понятно, собаки, если подцепят какую-нибудь гадость, в суд не обратятся.

Собачья свора окружила огромную дренажную трубу, выходившую наружу в нескольких ярдах от берега, но проводники посвистели, и собаки, немного покрутившись у трубы, помчались дальше.

Начал сеяться мелкий дождик. Бакстер Чой нахлобучил поглубже свою бейсбольную кепку. Он торчал здесь уже час. И не имел представления, сколько еще будут продолжаться поиски на острове. Но что-то подсказывало ему, что ищут человека. Наконец вертолеты улетели. А когда он приехал, их было не меньше дюжины, битком набитых парнями из береговой охраны с биноклями.

Дождь прекратился, и солнце попыталось прожечь тонкий слой облаков. Чой послушал информационную передачу по радио. Имена не назывались, сказано только было, что убитый – азиат, как и один из находящихся под стражей. Второй, рассудил Чой, это пилот. Оставался Никки, которого они небрежно назвали азиатом.

Эти рассуждения были единственными, что удерживало Чоя на посту, голодного, усталого, но бдительного. Вот почему он сразу же заметил лицо, на секунду показавшееся в отверстии трубы.

Он помчался назад, к машине и выломал с мясом зеркало заднего вида. На заднем сиденье похрюкивал Лемнитцер. Когда снова выглянет солнце, с помощью зеркала Чой отправит сообщение – вспышку – в открытую пасть трубы. Если это Никки, он поймет, что помощь рядом, не больше чем в миле от него.

Что за вопрос? Это должен быть Никки! Что еще за псих мог забиться в отравленные кишки Плам-Айленда? Потребуется время, подумал Чой. Сначала придется дождаться солнца, потом ночи. И многое будет зависеть от того, найдет ли он подходящую лодку. Но когда речь идет о поисках иголки в стогу сена – смелее в бой, с тобою Чой!

Глава 82

Кевин вылез из такси в восточном конце Доминик-стрит, там, где поток транспорта из Голландского туннеля с ревом вырывался на Шестую авеню. Как и большинство жителей Нью-Йорка, Кевин так и не научился называть Шестую авеню – авеню Америки, хотя официальное переименование состоялось еще до его рождения.

– Чио, – сказал он, влетев в кабинет, – я такой же подозрительный, как и ты. Но Уинфилд не догадывается, что снабжает тебя информацией. Она считает меня Керри!

Глаза Чио блеснули.

– Где эта клиника?

– В двух кварталах отсюда. Где Макдугал переходит в Шестую. Я заскочил туда по дороге. Медицинский центр Риччи №144.

Над их головами свет едва проникал через высокие пыльные окна, так слабея по пути, что даже не отбрасывал тени. Он нечестиво напоминал свет в старых соборах.

– Вперед, – щелкнул пальцами Итало. – Теперь все в твоих руках. Ты знаешь, что в таких случаях я не должен быть рядом.

Кевин наклонил голову, словно внимая одной из самых основополагающих истин бытия. Естественно, ни один капо не приводит в исполнение лично смертельные приговоры. Но это, вероятно, самая значительная ликвидация девяностых годов. На его взгляд, автору проекта стоило задержаться на сцене.

– Чио, прости, не следует ли нам посмотреть на все своими глазами, а не доверяться словам Уинфилд? Я имею в виду, тебе следует сначала оценить положение. А потом уж – решение. И приказ. И только потом...

Он указательным пальцем правой руки прицелился в окно.

Итало грозно нахмурил брови.

– Ты пытаешься увильнуть от ответственности, – обвиняющим тоном произнес он и помолчал, а потом, после паузы, добавил: – Пожалуй, ты прав. Все должно исходить от меня – большой палец вверх или вниз.

Итало потянулся к телефону.

– Я возьму «бьюик».

– Туда две минуты пешком!

– Итало Риччи не ходит по грязным улицам Манхэттена пешком!

Кевин моргнул от неожиданности, такая ярость прозвучала в голосе Чио Итало. Но, конечно, Итало злился не на грязь на улицах, а на необходимость лично принять решение. Винс был источником денег. И только Итало мог взять на себя ответственность решить его судьбу.

– Посмотри на это иначе, – спокойно произнес Кевин, заимствуя любимую интонацию брата. – Что именно мы хотим решить... В смысле, чем меньше свидетелей, тем лучше. Тем более родственников – телохранители, шофер.

Итало пристально смотрел на него, но Кевин ответил взглядом тверже гранита, и старик сдался.

– Ты уверен, что это его берлога? – требовательным тоном произнес он.

– Я даже зашел внутрь. Обычный детоксикационный центр, с девицей в форме медсестры и парой санитаров. Но в глубине – что-то вроде квартиры. Бывшая гостиная – это офис и лаборатория доктора Эйлера. А выше этажом – маленькая квартирка. Винс наверняка забился туда.

– Ты... – Итало запнулся. – Ты упакован?

– Что?..

Итало выразительно погладил себя по груди.

Кевин со сдержанной улыбкой кивнул и погладил свою собственную грудь. На самом деле маленькая «беретта» была у него в специальном кармане на бедре.

Сегодня, на четвертый день детоксикации, у Винса проснулась надежда. Во-первых, он немного поспал ночью. Проснулся уже не мокрый от пота, а освеженный и отдохнувший. Он посмотрел на свое загорелое обнаженное тело. Смуглая кожа немного пожелтела. Угнетавшие его все последнее время страхи, кажется, отступили на шаг. Он знал, что его кошмары – порождение МегаМАО, но Баз объяснил ему, что в основе лежит настоящий страх перед жизнью.

Слава Богу, исчезли голоса. Особенно женские, призывавшие его наказать предателей и заговорщиков. Однажды ему приснился обыкновенный, самый что ни на есть заурядный, но страшный сон – бьющаяся в стойле лошадь с перерезанным горлом и фонтанирующей оттуда струей крови.

Винс босиком прошлепал в ванную, привел себя в порядок и подошел к раздвижной двери, отделявшей квартирку от офиса База. Дверь была заперта с обеих сторон на надежный двойной замок. Чтобы открыть ее, нужно было одновременно повернуть рычажки и снаружи, и изнутри. Но Винс знал, что замок с секретом, и Баз, если потребуется, сможет отпереть дверь и без его помощи.

Он посмотрел в маленький глазок не больше трех дюймов площадью. В офисе и лаборатории было темно. Через кошмар детоксикации ему удалось пройти только благодаря Базу.

– Мы пока ничего не знаем о механизме детоксикации после МегаМАО, – сказал ему Баз. – Ты – моя морская свинка.

– Не морская свинка, а итальянская свинья, хотел ты сказать? – Он дал Базу пощечину, выгнал его, своего единственного, самого близкого друга.

Он выгнал его. Куда подевался Баз? Он все время околачивается рядом, Пузатый маленький ублюдок, от которого у Винса больше нет секретов. Винс видел через глазок, что детоксикационный центр открыт. Он понятия не имел о времени. Все, что могло указать на течение времени. Баз убрал из его логова. Он зависел от База во всем.

Винс тяжело вздохнул. И вспомнил про физические упражнения. Он подхватил двадцатифунтовые гантели и начал разрабатывать мускулы рук. Почувствовав усталость, он положил гантели и сел на пол, подсунув ноги под кровать. Он несколько раз повторил упражнения для пресса, старательно напрягая мышцы бедер и живота. Баз говорил, что новые лекарства и упражнения помогут скорее вывести из организма МегаМАО. Но...

Винс услышал шум снаружи, вскочил и подошел к глазку на двери. Появился наконец! Класс!

Рот Винса сложился в большое "О". В офис База вошел Чио Итало – с таким видом словно шел по луже дерьма. За ним следовал один из близнецов Стефи, Винс решил, что Кевин. Он постучал по двери, чтобы дать им знать, где он находится. Кевин оглянулся, направился к двери и ловкими пальцами нащупал нужный рычажок. Винс неуверенно потянул задвижку со своей стороны.

– Giovinotto, – воскликнул Чио, выпученными от неожиданности глазами уставившись на абсолютно голого Винса, – ты ужасно выглядишь!

– Buon giorno, Чио. – Винс попятился назад, в глубь своей берлоги, когда они вошли. – Я не вполне одет для приема гостей, – сказал он. – Как вы меня нашли?

Ни Чио, ни Кевин не ответили. Они как-то настороженно наблюдали за ним, словно у него выросли рога или женские груди.

– В чем дело? Никто из вас до сих пор не видел мужской член?

– У тебя все в порядке, Винченцо? – громко спросил Чио.

– Я в отличном состоянии! Баз Эйлер, парень, который ведет у меня всю медицину, думает, что я был... – Он запнулся. Его губы пересохли. Он запустил пальцы в свою густую шевелюру. – Ну, переутомился, что ли. Потерял сон. Он заставил меня отдохнуть. Мне это пошло на пользу, Чио.

Снова – никакого отклика, словно каждому из них предстояло как следует взвесить услышанное, прежде чем сделать какие-то выводы. Винс услышал какой-то шум в детоксикационном центре.

– Чио, что стряслось? Что привело тебя сюда?

– Уинфилд сказала...

Четверо полицейских ворвались в офис База. За ними следовали трое в штатском, но со значками детективов на лацканах.

– Всем оставаться на месте. Вы арестованы.

Правая рука Кевина скользнула к бедру. Один из полицейских в штатском резко выбросил вперед руку с дубинкой.

– Эй, полегче!

– За собой смотри. – Полицейский уже доставал «беретту».

Один из переодетых полицейских с издевательской улыбкой поинтересовался у Винса:

– Любите танцы нагишом, да? – Его взгляд скользнул по остальным и уперся в Чио Итало. – О, Христос...

Почти гробовая тишина окутала комнату. Наконец один из детективов прочистил горло и произнес:

– Так, ребята, мы сорвали банк. Вот предписание взять под стражу Винченцо Риччи и доставить на Центральную. А про... гм... Крестного отца собственной персоной никто нам и словечка не промолвил.

Атмосфера накалилась. Из десяти полицейских восемь считали, что ссориться с Итало Риччи – это ускоренная форма самоубийства.

– Но, – продолжал детектив, – из-за этой хлопушки нам придется забрать всех троих.

Глаза Чио скользнули в сторону и встретились со взглядом Кевина.

– Уинфилд, – выдохнул он.

Глава 83

Ко времени, когда Бакстер Чой привез Никки в аэропорт, отдел аренды уже закрылся. Уже наступила полночь. Не видно было даже охранника. Зал ожидания стоял совершенно пустой. Работали только телефоны-автоматы в кабинках. Чой набрал номер и был потрясен, когда трубку после первого гудка снял лично Шан.

– Это открытая линия, – начал Чой.

– Продолжай. – Это продукт воображения или голос Шана действительно дрогнул?

– Я подобрал его, он в порядке. Не в полном, но ремонт предстоит незначительный.

Долгая пауза, словно Шан накрыл микрофон ладонью и сказал несколько слов кому-то в комнате. – Продолжай.

– Пока не могу сказать точно, когда мы прилетим. Полная неопределенность с транспортом. Завтра в течение дня.

– Хорошо, – сказал Шан неожиданно энергичным голосом. И повесил трубку.

Чой немного задержался в кабинке, подводя итог своим наблюдениям. Он смог увезти Никки с Плам-Айленда только через два часа после отбытия поискового отряда. Малыш был в полном коллапсе, но при этом цеплялся за свой «армалит» и так и не выпустил его из рук. Будут ли продолжены завтра поиски? По версии, которую изложили по радио, четвертый контрабандист утонул.

Хакер, подумал Чой. Проблема допускает несколько решений. Вариант первый – сбросить на первом же картофельном поле, на котором труп обнаружат не раньше чем через неделю. Но, возможно, это преждевременно. Вдруг установленный «тинкмэн» потребует настройки. Шан Лао будет недоволен, если хакер исчезнет из пределов досягаемости. Вариант второй – дождаться утра, нанять «Три-Пэйс» и доставить обоих на Багамы. Но на таких компаньонов нельзя положиться. Лемнитцер совсем очумел от лошадиных доз МегаМАО. Никки, с сидящей в колене пулей, страдает все сильней.

Вариант три?

Чой вышел из телефонной кабинки и подошел к машине. Оба его спутника спали. Никки постанывал во сне. Чой оглядел плоский ландшафт. Главная авиасекция Брук-Хэвена была огромной. Денежные люди держали здесь свои частные самолеты. Нечего было и пытаться понять, какие из самолетов здесь частные, а какие – наемные. Мартовский ветер свистел между строениями. Чой проворно перебегал от самолета к самолету, открывая дверь кабины и проверяя наличие горючего в баке.

Какой-то идиот оставил свой «Эркупе» с двумя полными баками. Чой бегом вернулся к «форду» и подогнал его к самолету. Он сгрузил Лемнитцера на пол между креслами. Потом помог Никки опуститься на место справа.

Действуя очень проворно, Чой открепил три колеса самолета и убрал подпорки. Он вернулся в кабину, отогнул контрольную панель и обнаружил, что ключа зажигания нет. В темноте, действуя практически на ощупь, он накоротко соединил проводки. Мотор сразу же закашлял, потом заработал ровно, пропеллеры крутились с такой быстротой, что стали невидимыми.

Чой захлопнул дверь кабины и снял ручной тормоз. Легкий самолет быстро покатил вперед, словно не желая больше и минуту провести привязанным к земле.

Глава 84

Наступила разрядка. Леона Кэйн не успела подстегнуть прессу. Кевин Риччи в качестве владельца незарегистрированного оружия не имел отношения к окружной прокуратуре, и его сразу же перевезли куда-то еще. Итало Риччи был по-прежнему окружен аурой неприкосновенности.

Уязвим – по-настоящему! – оказался только Винс. Залог установили в три миллиона, и Итало пришлось сделать несколько звонков, прежде чем вопрос был улажен. Он ненавидел каждую минуту переговоров о залоге, зная, что деньги будут неизбежно конфискованы у поручителя, потому что земное существование Винсента Дж. Риччи не продлится и дня. Судя по кошачьей гримаске, проскользнувшей по лицу Винса, он тоже догадывался об этом. Но каким образом? Итало не мог этого понять. Человек, обреченный на такой конец, никогда не может поверить, осознать, что каким-то образом из самого ценного достояния он превратился в досадную помеху.

Нет, решил Итало, Винс просто отреагировал на соприкосновение с официальным миром, со всеми ничтожными самоуверенными людишками, пытающимися использовать на всю катушку благоприобретенную власть над ним. Он подавлен еще и потому, что вынужден помалкивать, не срываясь на свои коронные фейерверки.

Их долго держали без всяких объяснений, как принято в приемной гражданской справедливости. Небрежное отношение мелких чиновников к таким важным персонам делало их значительней в собственных глазах. Наконец, когда в прокуратуре не смогли изобрести больше никакого предлога, чтобы задержать Винса еще на какое-то время, Итало позвонил, чтобы прислали его старенький «бьюик». Сейчас он повезет любимого племянника к себе на Доминик-стрит, угостит кофе «капуччино» с кантуччи, одновременно обдумывая план его ликвидации. Другого пути нет. Итало, обреченный с недосягаемых высот решать вопросы жизни и смерти, должен составить контракт на ликвидацию Винса. И люди думают, что он находит вкус в таких вещах! Это грязная работа, но кто-то ведь должен брать ее на себя.

Один из адвокатов Итало проводил двоих Риччи к боковому выходу из храма правосудия.

– Оставь нас вдвоем, – скомандовал Итало. «Бьиюк» еще не подъехал, как и автомобиль адвоката.

– Но, дон Итало...

– Оставь нас.

Адвокат почтительно поклонился и попятился назад, в здание. Как только он убрался, откуда-то выскочили два репортера. Целая шайка поджидала их на Хоган-Плэйс. Итало быстро втянул Винса внутрь.

– Ублюдки. Паразиты. Посмотри на них. А где копы, когда человеку нужна защита?

За спинами толкающихся, напирающих репортеров Итало разглядел белый маленький «пежо», номинально принадлежащий Керри, а за ним – свой старый «бьюик».

– Avanti[96], – Итало растолкал шайку репортеров, телевизионщиков и фотографов, со вспышками их аппаратов. Кивком головы подозвал полисмена в форме.

– Знаешь, кто я такой? – высокомерно поинтересовался Итало.

Бледный пожилой коп отвел глаза и попытался улизнуть, но Итало пригвоздил его к месту мрачным, пылающим взглядом.

– Ты знаешь, кто я такой. Расчисть мне дорогу к машине. Быстро!

– Но...

– Это твой долг, – отрезал Итало.

Нахмурившись, полицейский начал работать руками, как Моисей на Красном море. Он ухитрился освободить проход к машине.

Винс последовал за дядей. Обе машины со включенным мотором поджидали их через дорогу. Репортеры толкались, стараясь щелкнуть обоих Риччи, выходящих наружу.

Подъехал микроавтобус Си-би-эс. К толпе присоединилась еще одна гнусная шайка. Снова засверкали вспышки. День был хмурый. Низко нависшие тучи пропускали мрачный, не отбрасывающий теней свет. Операторы выталкивали вперед осветителей. Полдюжины полицейских высыпало на тротуар, пытаясь навести порядок.

Позже всякий, кто видел эту сцену по телевизору, должен был признать, что Итало Риччи, при всем своем хрупком сложении и медленной походке, направляясь к «бьюику», был как великан среди пигмеев. Его движения были непринужденными, даже неторопливыми, словно он уже ступал в траурном шествии за гробом любимого нипоти Винса.

Задняя дверца «бьюика» распахнулась. Коренастый мужчина в берете поднял «ингрэм» без глушителя, и поросячье рыльце выплюнуло очередь прямо в грудь Чио Итало.

Падая, Итало открыл грудь Винса, и нападающий крест-накрест рассек ее двумя очередями. Те, кто видел это в записи, обратили внимание, насколько спокойно, почти медленно он работал. Они подметили также, что стрелок старался не зацепить никого из телевизионщиков, и газетчиков, и копов. Он был немедленно идентифицирован – казалось, он даже стремится к этому, – и стал объектом трехнедельной охоты, которая так и не увенчалась успехом.

– Эй, Винс! – сказал он, прежде чем захлопнулась дверца «бьюика» и тяжелая машина набрала скорость. На таком близком расстоянии каждое произнесенное им слово попало в микрофоны. – Ничего личного, приятель. Это бизнес.

Но Винс Риччи прожил недостаточно долго, чтобы это услышать.

Глава 85

Они втроем стояли около отделения интенсивной терапии, три Риччи. Стефани, одетая наскоро, встретилась с Ленорой в похоронном бюро, где находилось тело Винса. Вдвоем они поехали в госпиталь, и там увидели Уинфилд, сидевшую на скамейке со свежим номером «Таймс». Часы в коридоре показывали четыре утра.

– Что они тебе сказали? – спросила Стефи.

– Состояние критическое.

– Это я слышала по TV час назад.

– Что значит критическое? – спросила Ленора.

– Может умереть в любую минуту, – буркнула Уинфилд.

– Или поправиться? – предположила Стефи.

Уинфилд пристально смотрела на Ленору. Она уже видела сегодня тело Винса. Хотя к нему еще не прикасались бальзамировщики, он выглядел ошеломляюще здоровым, полным жизни. Казалось, искорки, как всегда, потрескивают в его кудрявых волосах. Только закрытые глаза разрушали это впечатление. Винс больше никого не пронзит взглядом своих жгучих черных глаз. Уинфилд смотрела на его вдову и думала о том, какие сожаления ее сейчас терзают.

– Ленора, ты в порядке?

Пауза, но не очень долгая, потому что сицилийские паузы не затягиваются. Ленора подняла на нее глаза.

– Почему я должна быть не в порядке? – довольно твердо произнесла она.

Никто не ответил. Уинфилд отложила свою газету, и все три женщины погрузились в свои мысли. Из палаты Итало вышли врач и молоденький интерн.

– Доктор? – позвала Стефи.

Старший пошел дальше, не оглянувшись и не замедлив шага. Остановился интерн.

– Да?

– Я племянница раненого, Стефания Риччи. Как у него дела?

Интерн казался моложе ее мальчишек. Он оглянулся, словно в поисках выхода из затруднительного положения. К этому его не подготовили.

– Он в крити...

– Это мы слышали, – отрезала Уинфилд. – У него есть шансы выжить?

– Невысокие. – Он поморщился. – Я бы не хотел пока высказываться. Пресса не...

– Журналисты снаружи, – перебила Стефи. – Мы – ближайшие родственники.

Юный интерн выглядел сильно перепуганным. Он неохотно промямлил:

– Н-не... – пауза, – не особенно хорошо, – выговорил он наконец. – Ему осталось несколько часов.

Женщины замолчали, и он поспешно спасся бегством. Стефи уселась с одной стороны от Уинфилд, Ленора с другой.

– Есть соображения, – начала Стефи, – кто?..

– Я спрашивала отца, – сказала Уинфилд. – Он считает, что контракт со Шмулкой подписали на старой родине.

Стефи повернулась к ней, но Уинфилд рассеянно уставилась на противоположную стену.

– Перестрелка в Корлеоне? Но...

– Папа сейчас наводит справки.

– А где он?

Уинфилд ответила не сразу.

– Скоро будет здесь. У него возникли проблемы.

– День проблем, – хмыкнула Ленора. Ей казалось, что все ее мысли застыли на отметке «нейтрально».

– Не для тебя, – заметила Стефи. – Твои проблемы кончились на Леонард-стрит. – Она пригнулась вперед. – Что я хотела бы знать, так это, как копам удалось наложить лапу одновременно на Винса и Чио. Кто-то навел их.

– Похоже на то, – согласилась Уинфилд.

Стефи сверкнула глазами.

– Не умничай с тетей Стефи, детка. Я знаю тебя лучше, чем ты сама, мисс.

– Согласна.

Никто из них не заговаривал, сопротивляясь невысказанному, повисшему в воздухе, как баньши на поминках.

Наконец Уинфилд решилась вызвать дьявола. Она заговорила ровным, бесстрастным тоном.

– Пока ты остаешься моей тетей Стефи.

Стефи тихонько заплакала, прижимая к губам носовой платок, чтобы заглушить рыдания. Из ее больших оливковых глаз струились слезы.

– Ох, – сказала она, справившись с голосом, – как я могу перестать быть твоей теткой? Я просто могу стать еще и твоей свекровью.

Уинфилд своими длинными руками потянулась к Стефи. Они крепко обнялись.

– Ты должна сказать мне правду, – всхлипнула Стефи. – Правду, Уинфилд. Ты знаешь, кто их уложил?

– Никаких соображений.

– Верю. – Стефи чмокнула ее в щеку очень по-простецки, по-деревенски и усмехнулась сквозь слезы: – Раз уж у тебя нет, у кого еще могут быть?

* * *

Если не считать короткой, изматывающей дремоты, после которой он чувствовал себя еще более усталым, Шан Лао не спал трое суток. Его неослабевающее нервное напряжение взвинтило Николь, привело в такое же бессонное, подавленное состояние.

Банни, жизнь которой была приурочена к режиму малыша, казалась более спокойной. Не волнуйся, напоминала она себе. Шан Лао пообещал, что завтра Никки будет с ними. Сегодня, поправила она себя, взглянув на мерцающий циферблат настенных часов в детской. Полпятого. Лео мирно посапывал в своей кроватке. Никки доберется... к ленчу? К обеду уж точно. Она услышала, как старшие переговариваются у себя. Она тихо вышла на кухню и увидела там обоих.

– Я собираюсь сварить всем нам кофе.

– Уже все готово. – Николь налила ей немного кофе. – Мы обсуждаем наши дела. Шан говорит, к полудню точно.

Шан Лао кивнул. Его движения были неуверенными, глаза ускользали. Голова казалась как никогда тяжелой для щуплых плеч.

– Радиотишина, – хрипло произнес он.

– Что?..

– Им нельзя... подавать сигналы... в эфир.

Ночь была, как всегда, тихой. Вдруг Банни почудился какой-то новый звук. Она привыкла к шороху ящериц, щебету маленьких птичек, скользящей походке охранников, но это... Холодильник? Бойлер?

– Самолет! – почти крикнул Шан.

– Где?

– Слушайте!

Все трое замерли, звук нарастал, не рокот мощных моторов – скорее жужжание. Они вышли в гостиную.

– Я уверена, что это самолет, – сказала Николь. Молча она вышла в темноту, на веранду. Здесь звук приближающегося самолета был еще отчетливей. Неясный свет мелькнул над восточным горизонтом, но не розовый цвет восхода – желтовато-белый электрический свет. Самолет был уже почти над ними.

– Вот он! – закричала Банни.

«Эркупе», скользя вниз медленно, как подбитая птица, падал, падал. Тренога шасси взрезала песок, как когти садящейся птицы. Бег замедлился. Умолк мотор. Остановился пропеллер. Полная тишина.

Со скрежетом скользнула в сторону дверца кабины. На песок вывалился человек и тут же бросился к самолету, помогая спуститься двоим другим. Их отделяло от коттеджа не более ста ярдов, они были отлично различимы в просветах между пальмами.

Одна из фигур рухнула на песок. Раздался окрик:

– Стоять! Руки вверх!

Первый из высадившихся шагнул к самолету, нырнул внутрь. Свет на востоке разгорался все ярче с каждой секундой. Человек достал из кабины угловатый, безошибочно узнаваемый «армалит». Хлестнула очередь из автоматов охраны. Умирающую ночь разорвал грохот перестрелки.

– Прекратить огонь! – кричал на бегу Шан. Охранники не слышали его, продолжая с трех сторон поливать очередями «Эркупе», и его пассажиров.

– Прекратите огонь, идиоты!..

Чудовищный грохот оборвался. Шан, потерявший один шлепанец на ходу, несся вперед, увязая в песке. Острый запах пролитого горючего отравил рассветное благоухание. Шан упал на колени перед самолетом. На веранде Николь смотрела ему в спину. Потом внезапно повернулась и, скользнув по лицу Банни невидящим взглядом, ушла в дом.

Банни двинулась к пляжу. Ее лицо было совершенно бесстрастным. Охранники с воплями спасались бегством. Она не видела их, но чувствовала, что они убегают. Заревел мотор джипа, потом стих в отдалении. Бегущие крысы. Банни стояла позади Шана. Ее лицо оставалось бесстрастным. Она смотрела на чистое, не тронутое выстрелами лицо Никки. Пули пробили большие розовые дыры в его груди и животе.

Его жизнь закончилась. И ее тоже. Шан убил их обоих.

Чой лежал позади Никки, все еще сжимая «армалит». Третьего она не знала. Чужак держал в руке черный «тинкмэн». Банни машинально подобрала сначала «тинкмэн», потом «армалит», показавшийся ей на удивление легким. Она с таким же непроницаемым лицом приставила дуло к затылку Шана и спустила курок.

«Армалит» выскользнул из ее рук, наполовину увязнув в песке. Из несоразмерно большой головы Шана мозги фонтаном выплеснулись на песок.

Банни повернулась и пошла назад, к дому, к Николь и ребенку. Она шла медленной, усталой походкой, как человек, выполнивший наконец свое предназначение.

Декабрь

Глава 86

Рано утром двадцать четвертого декабря Гарнет приехала в офис, измученная слепой тревогой за Чарли. Она должна была своими глазами убедиться, что никакого жульничества не намечается. В мрачном зимнем свете она посмотрела на конверты с бюллетенями, скользящие через механическую щель. Они выскакивали и падали в специальную проволочную корзину.

Она постояла немного у окна, глядя на Ист-Ривер. Верхний густо захламленный слой воды уже подернулся льдом. Гарнет подумала о том, что Товарищество по исследованию образования сегодня завершает свою первую предвыборную собачью резню.

Все последнее время Чарли сохранял молчание, не отвечая на выпады, становившиеся все более резкими.

– Чем это отличается от президентских выборов? – говорила ему Гарнет. – Почему ты не пытаешься ответить на эти грязные трюки? Дай людям то, чего они от тебя ждут!

И вот сегодня, через месяц после рассылки, бюллетени вернулись к отправителям. На конвертах значился серийный индекс, позволявший сортировать их с помощью компьютера. Как и подобает организации интеллектуально ориентированной, бюллетени предлагали такое количество вариантов, что это должно было насмерть перепугать избирателей. Можно было единственным крестиком проголосовать за одну кандидатуру, за все шесть вместе, за каждую по отдельности. Если в бюллетене были отмечены только трое, каждый из них получал по два голоса – извращенная аналогия пропорциональному представительству, открывавшая простор для мошенничества. Можно было также дописать одно имя или же проголосовать лично на собрании в этот же день. Для мелких политиканов из Товарищества запутанная система голосования выглядела прямым приглашением к установлению контроля над правлением.

Волонтеры – учителя начальной школы – начали проверку серийных номеров. Гарнет немного постояла рядом и убедилась, что времени для мошенничества нет ни у кого. Быстро росла гора выпотрошенных конвертов.

– Ежегодное собрание в час? – спросила Гарнет.

Менеджер Товарищества, плотная дама с необычайно густыми снежно-белыми, как у Гарнет, волосами выдавила кислую улыбку.

– Не представляю себе, что будет, если по почтовым бюллетеням не получится подсчитать большинство.

– Должно получиться.

– Ах, тут никогда ничего не знаешь наверняка. – Она поправила очки. – А если две-три сотни пожелают голосовать лично?

– Это не должно серьезно изменить соотношение.

Глаза собеседницы за толстыми стеклами очков казались огромными.

– Пари хотите?

Начался подсчет голосов. Волонтеры сбивались с ног. Данные по каждому бюллетеню заносились в компьютер. Гарнет еще немного посмотрела и пошла домой.

Последний оплот демократии в нашем мире – безличное щелканье компьютера, запрограммированного считать каждый голос.

* * *

На Лонг-Айленде на Рождество погода может быть ясной и солнечной, а может нависнуть туман и посыпаться снег. В этот уик-энд было всего понемногу.

Стефи настояла, чтобы все собрались у нее. В доме на острове нашлись комнаты даже для тех, кто не принадлежал к семье, как Эйлин и Баз с маленьким Бенджи. Она заполучила Ленору с маленьким Юджином, Банни с крошкой Лео и даже бабушку Лео Николь. Настоящее семейное Рождество, одним из самых сильных впечатлений которого стала индюшка, которую зажарила Николь.

В семейном кругу не хватало двоих мужчин – Чарли, занятый предвыборными хлопотами, должен был появиться попозже, вместе с Гарнет. А вот Кевин просто исчез. Никто о нем ничего не слышал с самой весны, когда убили Винса и Чио Итало.

Смерть Итало лишила клан Риччи лидера. В сфере бизнеса это было не так уж существенно, этим было кому заняться. Хуже оказалось то, что не стало старшего, на которого смотрели как на предводителя, судью, оплот семьи, с течением времени расходившейся все дальше в разные стороны. Главой клана Риччи стала Стефи, обладавшая безусловным чувством семейного единства. Чарли отказался взвалить на себя это бремя – он наконец добился своей цели и мог послать к черту родных, помогая зато полным чужакам, которых не видел никогда в жизни.

* * *

Чарли и Гарнет приехали в Товарищество строго к часу. Сегодня было не просто ежегодное собрание или выборы в правление, а еще и официальное открытие новой штаб-квартиры.

В патио со стеклянной наклонной крышей собралось около двухсот человек. Здесь было тепло, и участники собрания оставляли пальто и теплую обувь в гардеробе. Чарли и Гарнет видели, как озабоченно и деловито сновала в круговороте приглашенных Имоджин Рэсп. Она здоровалась, улыбалась, обменивалась репликами с новоприбывшими. Даже худосочный юноша, прошлогодний председатель правления, был осенен королевской милостью.

Наконец он вышел на маленький подиум и положил перед собой стопку листков. Над его головой на огромном экране появилась рамка в ярд шириной. Председатель взглянул на часы, потом на экран. В десять минут второго он объявил собрание открытым.

Лорда Хьюго Вейсмита Мэйса разбудило свирепое солнце Калабрии, проникавшее сквозь опущенные веки. Он уже давно не проводил ночи, окутанный рыхлой желтой женской плотью. Здесь хватало юнцов, согласных немного пошалить за умеренную плату. Лорд Мэйс считал очень важным без нужды не раздражать Молло, но Молло не беспокоили ни мальчишки-проститутки, ни опиум, пока Мэйс успешно справлялся с лингвистической стороной наркоторговли. При этом условии Молло был легким человеком.

Мэйс не знал подробностей крушения империи Шан Лао. Без великого завоевателя Шана, наследного принца Никки и супервизора Бакстера Чоя бесчисленные подмастерья растащили ее по кускам, все исчезло.

Все – кроме Мэйса, Ионического побережья и всех дорог, ведущих в Рим. Да, Калабрия – большая помойка, кусок грязной земли, засыпанный мусором и густо приправленный мухами. Но если не скулят калабрийцы, на что же жаловаться Мэйсу? В этих краях каждый может удержать свою голову чуть выше уровня дерьма и... привыкать потихоньку. Не так ли, викарий?

* * *

Баз Эйлер, сидя на полу, играл со своими сыновьями. Пока еще никто не сказал вслух, до какой степени похожи друг на друга маленькие Бенджи и Юджин. Единственным отличием двух пухлых мальчишек можно было считать то, что более темные волосы Юджина вились красивыми локонами.

– Точно как у Винса, – сказала Ленора, появившаяся на пороге.

Баз нахмурился, глядя на нее.

– Вы считаете, мы должны продолжать эту игру?

– Я уже опробовала это на Эйлин. В смысле, как забавно, что у нас с ней, похожих, как сестры, и дети похожи.

В соседней комнате раздался взрыв смеха. Ленора моргнула от неожиданности. По радио зазвучала песенка про Санта-Клауса.

Он список составил,

И дважды подправил,

Чтоб всех, кто шалил,

Непослушен, но мил,

Нашел и поздравил...

Баз обнял за плечи мальчишек и крепко прижал к себе.

– Что мне с вами делать, крепыши...

– Я собираюсь крестить Юджина на будущей неделе, – объявила Ленора. – Эйлин сказала, что вы будете крестным отцом.

– Правда? – Глаза База расширились.

На пороге второй двери появилась Эйлин.

– Неужели никто, кроме меня, не обратил внимания, на зловещий подтекст этой дурацкой песни? – спросила она. – Ты представляешь себе обязанности крестного отца, ты, язычник? Это все равно что быть настоящим отцом. В глазах Господа это одно и то же.

– П-правда?

– И в моих тоже. – Эйлин села на пол и жестом пригласила Ленору последовать ее примеру.

– Нам следует раз и навсегда обсудить один вопрос. Во-первых, Ленора, поздравляю тебя с получением донорского семени такого высокого класса.

– Я... я...

– Все сказанное в присутствии доктора и адвоката остается сугубо частным делом. И никуда отсюда не выйдет. На этих двух маленьких толстячков приходится один отец и крестный. Да будет так!

У Леноры глаза наполнились слезами.

– Эйлин, я не думала...

Ты не плачь, не грусти,

Ты в окно посмотри -

Санта-Клаус торопится в город!

Эйлин шлепнула Ленору по колену.

– Единственное требование: больше никаких донорских услуг!

* * *

– ...И подкомитет искренне надеется, что его работа заслужила одобрение... – Председатель взглянул на часы. Он так же нервно, как и все остальные, ждал результатов голосования.

Монитор над его головой ожил, замерцал зеленым, и побежали строчки:

«РИЧАРДС 6607, ВЕНТВОРТ 6044, НУССБАУМ 5853...»

Локоть Гарнет безжалостно вонзился в бок Чарли, так, что он болезненно охнул. Присутствующие пару раз вежливо и бесшумно соединили ладони – грубые проявления энтузиазма вроде нормальных аплодисментов недостойны интеллектуалов.

Имоджин Рэсп подняла руку.

– Как насчет вписанных дополнительно кандидатур?

Председатель обернулся к седовласой даме.

– Мисс Фрэнд?

– В бюллетени вписывали главным образом мистера Ричардса.

– Зачем? – с недоумением произнесла Имоджин Рэсп. – Ведь за него можно было голосовать обычным способом?

– Наверное, для уверенности, что он обязательно пройдет, – ответила мисс Фрэнд.

По залу прокатилась волна смешков.

– Очень необычно, – отрезала мисс Рэсп.

Председатель поискал глазами Чарли.

– Мистер Ричардс?

Чарли встал, держа в руке заготовленную стопку листков. Он немного постоял, растерянный Эль Профессоре: подслеповатый от трудов в затхлой библиотеке.

– Во-первых, я хотел бы поблагодарить всех, кто проголосовал за меня. Думаю, очень трудолюбивая группа единомышленников мисс Рэсп, наш уважаемый комитет по выборам, справилась со своей задачей и сумела очистить атмосферу. Поздравляю вас, Имоджин.

В зале захихикали. Чарли огляделся – на него были устремлены все глаза, как обычно бывало с Гарнет. Он казался очень худым. Гарнет подумала, что через несколько лет он будет похож на отшельника-аббата, как когда-то Чио Итало.

Чарли старательно выпрямился.

– Мы стараемся держаться очевидных истин, высказанных нашими предшественниками, – начал Чарли. – Для победы нужны правильные призывы. Вспомните – Свобода. Равенство... – Он стоял, помахивая у себя за спиной стопкой листков – видимо, заготовленной «тронной речью», о которой забыл. Настоящий рассеянный профессор. – Мы – в состоянии войны. Наш враг – невежество. Пока мы проигрываем в этой гражданской войне. Но у нас есть секретное оружие. Наши противники никогда не придумают себе настоящий воинственный клич – потому что никто не решится сказать: «Я – законченный невежда и очень этому рад». Но временами, едва открыв рот, наши политиканы и бизнесмены выдают, до чего они рады видеть нацию, погрязшей вневежестве. – Он огляделся, высоко подняв руку: – Это все, что я хотел сказать, кроме... Счастливого Рождества!

Круглая гостиная взорвалась криками одобрения. Чарли сел под гром аплодисментов – настоящих, честных и грубых. Руки Гарнет сомкнулись вокруг него. Эль Профессоре обрел свой дом.

Примечания

1

Вот, профессор. Ешь, пей (ит.).

(обратно)

2

WASP (White anglo-saxon, protestant) – белый англосаксонец, протестант (англ.).

(обратно)

3

Потрясающе (ит.).

(обратно)

4

Да? (ит.)

(обратно)

5

Большое событие, кузен. До свидания (ит.).

(обратно)

6

Барбекю – пикник или прием на открытом воздухе.

(обратно)

7

Детишки (ит.).

(обратно)

8

Какой позор! (ит.)

(обратно)

9

Рогоносец (ит.).

(обратно)

10

Очень малые частицы вещества (лат.).

(обратно)

11

Счастливого пути (ит.).

(обратно)

12

Дорогой (ит.).

(обратно)

13

От buzz (англ.) – гудеть, шуметь.

(обратно)

14

Добрый день (ит.).

(обратно)

15

Понял? (ит.).

(обратно)

16

Согласен (ит.).

(обратно)

17

Тупицы (ит.).

(обратно)

18

Мальчик (ит.).

(обратно)

19

Индейские племена.

(обратно)

20

Гранат по-английски garnet.

(обратно)

21

«Джи – ай» – прозвище американских солдат.

(обратно)

22

Все по порядку (ит.).

(обратно)

23

Отпрыски; здесь: дети мои (ит.).

(обратно)

24

Сограждане! (ит.)

(обратно)

25

Хитрая машина (ит.).

(обратно)

26

Быстрее (ит.).

(обратно)

27

Пошли (ит.).

(обратно)

28

Настоящий профессор (ит.).

(обратно)

29

Крестьянин (ит.).

(обратно)

30

Дорогая (фр.).

(обратно)

31

Священное чудовище (фр.).

(обратно)

32

Почтенный (ит.).

(обратно)

33

Друг мой (ит.).

(обратно)

34

Медовый месяц (англ.).

(обратно)

35

Упрямая голова (ит.).

(обратно)

36

Образ действий (лат.).

(обратно)

37

Москиты (нот.).

(обратно)

38

Разбойники, бандиты (ит.).

(обратно)

39

Настоящий безумец (ит.).

(обратно)

40

Успокойся, ягодка (ит.).

(обратно)

41

Жестокость (ит.).

(обратно)

42

Как дела, сокровище мое? (ит.)

(обратно)

43

Дражайшая (ит.).

(обратно)

44

Сокровище (ит.).

(обратно)

45

Слушаю. Алло (ит.).

(обратно)

46

Это синьорина Риччи (ит.).

(обратно)

47

Прошу прощения! Это Лукка Чертома (ит.).

(обратно)

48

Почтенный, это действительно вы? (ит.)

(обратно)

49

Синьор Чертома, звонят из Палермо. Есть еще факс для вас (ит.).

(обратно)

50

Кто говорит? (ит.)

(обратно)

51

Ты говоришь, Молло? (ит.)

(обратно)

52

И сеньор Молло? Он тоже является препятствием? (ит.)

(обратно)

53

Говорите по-итальянски, синьор (ит.).

(обратно)

54

Хорошо (ит.).

(обратно)

55

Прошу прощения (ит.).

(обратно)

56

Шишки (ит.).

(обратно)

57

Кого-то ишете? (ит.)

(обратно)

58

Дона Лукку, пожалуйста (ит.).

(обратно)

59

Не знаю такого (ит.).

(обратно)

60

Два лимонада, живо (ит.).

(обратно)

61

Бутылку вина. Шесть стаканов. Живо! (ит.)

(обратно)

62

Согласен (ит.).

(обратно)

63

Живее! (ит.).

(обратно)

64

Слива (англ.).

(обратно)

65

Прошай. Доброй ночи (исп.).

(обратно)

66

Это я (фр.).

(обратно)

67

Извините, дон Итало. зто Ренцо Капра. Помните меня? (ит.).

(обратно)

68

К сожалению (ит.).

(обратно)

69

Шевелись (ит.).

(обратно)

70

Да, понятно, в надежное место (ит.).

(обратно)

71

Слушай внимательно (ит.).

(обратно)

72

Да, господин (ит.).

(обратно)

73

Боже мой (ит.).

(обратно)

74

Сибирская язва.

(обратно)

75

Маленькая кузина (ит.).

(обратно)

76

Добрый вечер. Как поживаешь? (ит.).

(обратно)

77

Хорошо. А ты? (ит.).

(обратно)

78

E tu". (ит.). («А ты?») звучит похоже на «A-two». (англ.) – «А два».

(обратно)

79

Истеблишмент – правящие и привилегированные группы общества; вся система власти и управления, с помощью которой они осуществляют свое господство.

(обратно)

80

Домохозяйка (нем.).

(обратно)

81

Baxter Choy – инициалы: B.C.

(обратно)

82

Легендарный меч короля Артура.

(обратно)

83

Здесь Томазо (ит.).

(обратно)

84

Ты не Томазо (ит.).

(обратно)

85

Пока (ит.).

(обратно)

86

Довольно и довольно! (ит.).

(обратно)

87

Большое спасибо (ит.).

(обратно)

88

На пути (фр.).

(обратно)

89

Коварные калабрийцы (ит.).

(обратно)

90

Красавица (ит.).

(обратно)

91

«Защита от дурака» – устройство, обеспечивающее сохранность прибора на случай некомпетентного или небрежного обращения (англ.).

(обратно)

92

Gut – кишка (лат.).

(обратно)

93

Коварная машинка (ит.).

(обратно)

94

К сожалению (ит.).

(обратно)

95

Успокойся, прекраснейшая. До свидания (ит.).

(обратно)

96

Вперед (ит.).

(обратно)

Оглавление

Июнь

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

Июль

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

Сентябрь

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

Ноябрь

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

Март

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

Апрель

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

Октябрь

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

Декабрь

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

Февраль

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

Март

  Глава 62

  Глава 63

  Глава 64

  Глава 65

  Глава 66

  Глава 67

  Глава 68

  Глава 69

  Глава 70

  Глава 71

  Глава 72

  Глава 73

  Глава 74

  Глава 75

  Глава 76

  Глава 77

  Глава 78

  Глава 79

  Глава 80

  Глава 81

  Глава 82

  Глава 83

  Глава 84

  Глава 85

Декабрь

  Глава 86 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте