«Харизма»

Харизма (fb2) - Харизма [litres] (пер. Мария Дмитриевна Карманова) 2061K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джинн Райан

Джинн Райан Харизма

Jeanne Ryan

CHARISMA

All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.

This edition published by arrangement with Dial Books for Young Readers, an imprint of Penguin Young Readers Group, a division of Penguin Random House LLC.

Серия «Нерв»

Copyright © 2015 by Jeanne Ryan

© М. Карманова, перевод на русский язык, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Райану и Лилии,

которые сияют так ярко.

Один

Я отлично умею плавать, но на собственном опыте знаю, каково это – тонуть. Примерно так. Паника сдавливает грудь, сердце яростно бьется, и ты изо всех сил борешься за возможность сделать хотя бы один вдох. Я сжимаю руки так, что ногти впиваются в ладони, я борюсь за глоток воздуха на этой совершенно сухой и скучнейшей сцене. На виду у жюри научного конкурса, незнакомых мне людей, съехавшихся со всего штата Вашингтон, моей семьи и Джека, которого тоже допустили до участия.

Доктор Лин, главный судья, преподаватель физики в моей школе, постукивает пальцем по стопке заметок, ожидая, что я буду убеждать его, что мой проект важен для общества.

Хотя я боюсь, что волна безнадежности обрушится на меня и затопит мои легкие, я заставляю себя заговорить. «Ученые определили, ну, что многие гены связаны с разными нарушениями, так что…» Сердце колотится в груди как пулемет, пытаться говорить – дохлый номер.

Доктор Лин поднимает голову.

– Мисс Холлингс?

Он смотрит на мои дрожащие колени.

– Эйслин? С вами все в порядке?

Я киваю и собираю все свои силы, чтобы закончить ответ на вопрос. Но мое зрение туманится, и я с трудом делаю еще один вдох, отчего голова кружится еще сильнее. Все книжки советуют «принять» паническую атаку – как будто у меня вообще есть выбор – позволить ей охватить твое сознание, а потом уйти. Но вот чего они не говорят – паника не течет, она сотрясает твое тело как землетрясение, оставляет тебя совершенно потерянной, бьющейся на краю пропасти, готовой поглотить тебя.

Доктор Лин поднимает брови, ждёт невыносимо долго, а потом наклоняет микрофон к себе.

– Если бы вы могли исправлять генетические нарушения, где бы вы провели черту? Что, если кто-то потребует, чтобы ему убрали лысину или увеличили рост?

Он зачитывает это из манифеста тех ненормальных, которые устраивают протесты перед лабораториями «Nova Genetics», крича о том, что генная терапия – это «игра в Бога». Тех ненормальных, которые, если бы могли, лишили бы человечество жизненно важных лекарств.

Но хотя я знаю, насколько не правы любители протестовать против всего, это ничуть не помогает мне дать блестящий ответ. Мои слова хромают, как бредущие куда-то беженцы.

– Безосновательное изменение генов не одобрено к разработке.

Я хлопаю глазами, глядя на зрителей. В первом ряду мама наклоняется вперед, вытянув шею, словно толкая воздух подбородком – как будто это может меня подстегнуть. Ее беспокойство о том, как оплатить мою учебу в колледже, в последнее время преследовало ее постоянно, а я надеялась прогнать его, завоевав сегодня крупный приз.

Доктор Лин вздыхает, глядя на жалкую ученицу, которая едва способна даже описать свой проект, не то что выиграть состязание, сколько бы наводящих вопросов он ни задавал.

Мне нужно сказать еще много всего, но я чувствую, что колени могут подвести в любой момент. Я опираюсь на стол, на котором стоит мой стенд. Большая ошибка. Стол наклоняется, и напечатанные на картоне схемы начинают шататься. Я отпрыгиваю, но слишком поздно, и стенд опрокидываются, а распечатки разлетаются по всей сцене, долетая до участника, сидящего за соседним столом. Это Джек. Долговязый, светловолосый, мило улыбающийся Джек.

Он собирает бумаги с пола и протягивает их мне, прошептав:

– Ты отлично справляешься.

Нет. Отличные выступления не сопровождаются вздохами и хихиканьем слушателей. Тот, кто отлично справляется, не рискует задохнуться на сцене.

Предательский румянец заливает мое лицо. Сотни пар глаз смотрят, смотрят, и, черт побери, только что мелькнула вспышка фотоаппарата? Я тереблю в руках бумаги, чувствуя, как горит шея. Каждая молекула моего тела кричит: «Беги!» Но я не побегу. Уже давно я убедила себя, что если я хоть раз позволю себе убежать от своих страхов, я никогда не смогу остановиться. Так что я стою на месте и терплю.

Доктор Лин записывает что-то в своем блокноте.

– Хотите что-то добавить?

Он так настойчив либо из-за того, что я учусь в школе, где он преподает, либо из садизма. Впрочем, никакой разницы.

Я судорожно вдыхаю и смотрю на маму. Она сжимает губы так, что они побелели. Наверное, она удивляется, почему я потратила на этот проект несчётные часы вместо того, чтобы заниматься чем-нибудь полезным – например, помогать ей ухаживать за моим братом, Сэмми.

Я глотаю воздух.

– Надеюсь, вам представится случай прочитать мой доклад.

Он удивленно моргает, будто не расслышал моих слов.

– Но мы бы хотели, чтобы вы сами нам рассказали.

Ага, я бы тоже хотела. Но все, на что я способна – безмолвно кивнуть.

Он говорит:

– Ладно, хорошо. Если вы так считаете.

Это звучит до отвращения угрожающе, но я не могу найти слов, чтобы убедить его в том, как важна моя тема, как генная терапия даровала зрение слепым и жизнь умирающим. Однажды удастся исправить мутации, вызывающие муковисцидоз. Это из-за него Сэмми каждый день чувствует себя так, будто задыхается. Каждый чертов день.

Вот что я должна была бы сказать. Но проще расщепить атом, чем заставить мои губы выговорить еще одно связное предложение.

Доктор Лин переходит к проекту Джека. Я стараюсь не напрягать колени. Не убегай, не прячься, не падай духом. Предел моего успеха скатился до этой постыдно банальной мантры.

Стараясь не встречаться взглядом с мамой и Сэмми, я сосредотачиваюсь на докладе Джека, который он представляет в своем типичном стиле – уверенно и спокойно. Обычно я то и дело ловлю его взгляд – который он тут же отводит, заметив, что я смотрю на него. Днем, когда мы редактируем тексты для «Всякой мороси», он всегда пытается завязать разговор, а я из-за этого чувствую себя так же непредсказуемо, как сейчас. Он сдастся – это просто вопрос времени. Как приходилось сдаться и другим парням, неважно, сколько комплиментов они изобретали, обычно следуя одному и тому же шаблону, сравнивая мои длинные светлые волосы с гривой единорога или прической скандинавской принцессы. Нет уж, я закончу предпоследний класс так же, как начала, в большей неприкосновенности, чем любая из этих принцесс, запертых в башне.

Наконец, судьи отпускают нас. Опустив голову, я иду к маме и Сэмми, который кашляет в платок, стараясь делать это потише. Моему брату десять, но он, как и большинство детей с муковисцидозом, выглядит моложе своих лет, из-за того, что его телу постоянно не хватает питательных веществ.

Слишком громким голосом – таким она обычно расхваливает дома покупателям – мама говорит:

– Больше ни у кого нет такого проработанного исследования, как у тебя. Вряд ли многие подростки знают, как секвенировать ДНК.

Я опускаю голову. Вряд ли многие подростки, знающие, как секвенировать ДНК, не могут связать двух слов, когда это так важно!

Мы стоим там, скрестив руки, переминаясь с ноги на ногу. Каждые двадцать секунд я смотрю на часы. Ожидание – всегда сложно; сегодняшних событий достаточно, чтобы у меня голова пошла кругом. Бесконечно тянутся минуты, и вот наконец финалистов вызывают на сцену. Я стою рядом с мамой и Сэмми, который снова кашляет. Доктор Лин объявляет, что проект Джека, посвященный восстановлению популяции лосося, получает первое место – и шанс побороться за еще более крупный приз в национальном состязании, которое пройдет этим летом. Каким-то чудом я удостаиваюсь почетного упоминания – но денежного приза не получаю.

Мама закрывает рот руками. Но через мгновение она уже снова выглядит невозмутимо и ободряюще хлопает меня по плечу. Сэмми начинает кашлять еще сильнее, его лицо краснеет, и он с усилием хватает воздух. Мы с мамой к этому привыкли, а люди вокруг – нет, и они разглядывают нас и показывают на нас пальцами.

Мама хлопает Сэмми по спине. Я лихорадочно роюсь в ее сумочке в поисках платков. Мы втроем пробираемся к выходу, и нас провожают сочувственные взгляды. Какая-то женщина предлагает нам позвонить врачу, но мы уверяем ее, что в этом нет необходимости. На этот раз.

Снаружи, когда Сэмми наконец удается восстановить дыхание, он говорит:

– Простите за это представление.

Я стукаю по его кроссовку носком своего ботинка.

– Не извиняйся за это. К тому же, мое представление было круче твоего, приятель. У меня были декорации и сцена.

С этим он не спорит.

По дороге домой я пишу сообщение своей лучшей подруге, Эви, рассказывая ей об основных моментах своего фиаско, хотя знаю, что она не ответит, пока не закончится конкурс дебатов, в котором она участвует. Следующее сообщение я отправляю доктору Стернфилд, моей наставнице из «Nova Genetics». По крайней мере, работа, которую я сделала под ее руководством, зачтется мне при поступлении в колледж.

Когда мы заходим в дом, мама безжизненно улыбается – должно быть, это потребовало от нее сверхчеловеческих усилий – и говорит:

– Я знаю, что ты старалась изо всех сил.

Если бы только этих сил было больше. Я рассеянно потираю руки.

– Сегодня я помогу Сэмми с его лечением.

Хотя бы это я могу сделать.

Мы с Сэмми поднимаемся в его комнату, где я хлопаю его по спине и груди, чтобы вытрясти ту пакость, которая чертовски усердно пытается разрушить его легкие. Обычно он ухитряется вставлять шутки в промежутках между ударами, но сегодня он молча скрючивается над своим альбомом. Я не пытаюсь завязать разговор. Было бы бессердечно жаловаться на проблемы с оплатой обучения в колледже человеку, живущему с осознанием факта, что его ожидаемая продолжительность жизни составляет тридцать с чем-то лет.

Когда я заканчиваю, Сэмми наполняет свой небулайзер несколькими лекарствами, которые он будет вдыхать следующие полчаса. Помощь ему больше не понадобится, но он любит компанию. Надев маску, через которую он вдыхает аэрозоль, Сэмми сидит на кровати с альбомом в руках, а я устраиваюсь в кресле рядом с ним.

Все вокруг нас, все стены его спальни на ту высоту, до которой он может достать, покрыты яркими изображениями драконов и других созданий, названия которых знает только Сэмми. Сейчас он добавляет штриховку и тени к карандашному рисунку башни Спейс-Нидл[1], которую атакуют роботы.

– Это и правда здорово, – говорю я.

Он втягивает воздух из маски.

– Много времени, чтобы практиковаться.

Ага, слишком много времени. И при этом, возможно, недостаточно.

Сорок минут спустя я собираюсь лечь спать. Я забираюсь под одеяла и пристраиваю ноутбук на коленях, мечтая о том, чтобы завтра пропустить школу. Но завтра – последний день учебного года, хотя на самом деле это всего полдня, и учиться вообще никто не будет.

Мой телефон пищит. Я принимаю приглашение в видео-чат, и экран заполняет неоново-сверкающая улыбка Эви. Ее густые черные волосы собраны в узел на макушке, чтобы были видны филигранные золотые сережки, которые купила ей мама во время очередной поездки в Индонезию.

Она вся будто сверкает и искрится.

– Я победила!

Мы стукаемся кулаками через экран.

Ее лицо приобретает более серьезное выражение.

– Я перед тобой в долгу, ведь ты помогла мне подготовиться. Если бы только я могла так же помочь тебе с участием в научном состязании. Хит Робертс – скотина, раз он выложил то фото.

Мои внутренности сжимаются.

– Какое фото?

Еще до того, как Эви отвечает, я отодвигаю ее изображение в сторону, чтобы открыть страницу Хита. На фотографии видно, как я сбиваю свой стенд в финале научного конкурса. А под ней он написал: «Горячая? Да! Безнадежная? О, да!»

Да что он вообще там делал? Потом я вспоминаю, что его младший брат прошел в финал среди учеников средней школы. Отступившее было тошнотворное ощущение безнадежности снова поднимается у меня внутри.

– И все это видели?

Эми пренебрежительно машет рукой.

– А вчера все обсуждали задницу Шошанны. И, кстати, это кончилось тем, что ее несколько раз пригласили на свидание. А тебе то, что ты приняла участие в состязании, зачтется как экспозиционная терапия[2]. Это был смелый поступок, слышишь меня?

Спасибо урокам психологии, Эви настаивает, что экспозиционная терапия поможет мне преодолеть стеснительность. Честно говоря, не то чтобы я не пыталась сама справиться с этой проблемой. К настоящему моменту я перепробовала: лекарственные средства от тревожности (вызывают сердцебиение и все равно не помогают), гипноз (от него я просто засыпаю), упражнения на визуализацию (не могу сосредоточиться), диету, исключающую сахар (делает меня раздражительной) и, вот теперь, экспозиционную терапию, которая, как свидетельствует множество тестов, является самым эффективным способом лечения социальных фобий. Однако всегда остается некий процент людей, вроде меня, которые пытаются, пытаются снова, и терпят поражение. Эви настаивает, что это только вопрос времени. Но я знаю, что в каждой кривой нормального распределения есть свои выбросы.

Она демонстративно хлопает ресницами.

– Кстати, некий футболист, который может и был слабым звеном в команде на дебатах, но весьма приятен на вид, три раза спросил меня насчет завтрашней вечеринки у Дрю.

Мои внутренности сжимаются.

– Тебе стоит пойти с Эбби и Зоуи.

Она грозит мне пальцем.

– Ты уже месяц не бывала на вечеринках, а летние каникулы уже на носу. Лучшие друзья не позволяют своим лучшим друзьям совершить социальное самоубийство.

– Лучшие друзья не выталкивают друга за пределы комфорта после того, как он провалил дело, в котором все от него ожидали успеха.

– Ты достигаешь успеха не только в науке и в попытках помочь мне поддерживать мой прекрасный средний балл. Не будь типичной «девочкой-стесняшкой». Начиная с субботы ты будешь блондинкой-спасательницей. Помни об этом.

Я прерывисто выдыхаю. На свою летнюю работу я записалась в рамках экспозиционной терапии и при поддержке моего тренера по плаванию, и я тщательно старалась не думать о ней, хотя она начиналась послезавтра.

– Хватит с меня экспозиционной терапии.

– На сегодня. Посмотрим, смогу ли я заставить Хита удалить это фото.

Она выходит из сети.

Уф. Может, я успею до завтра сломать ногу? Или, может, я подвергнусь скоротечному приступу гриппа? Так от этой «терапии подвергания» будет хоть какой-то толк.

Предаваясь размышлениям о том, как уйти от реальности, ну то есть от того, чтобы быть мной, я откладываю ноутбук на стол и засыпаю, крепко скрестив руки на груди, как мумия. Но я просыпаюсь каждые пару часов. Как обычно. Каждый раз, просыпаясь, я слышу, как Сэмми кашляет и тяжело дышит. Как обычно.

Неожиданно меня поражает мысль, что для нас обоих жизнь – это бесконечная борьба за возможность просто дышать.

Массовые протесты

против глубинного генетического тестирования

Норман Ким, для блога «Здоровье Сиэтла»

Многочисленные митингующие вышли на улицы, чтобы выразить протест против совместного заявления, которое сделали «Ассоциация специалистов по репродуктивной медицине Сиэтла» и «Nova Genetics» (организация, которая занимается разработкой генной терапии). Они намереваются проанализировать тысячи эмбрионов на предмет возможных дефектов. Доктор Маделина Олевски, директор упомянутой «Ассоциации», заявляет:

«Мы делаем все, что можем, чтобы наши клиенты могли воплотить в жизнь мечту о здоровом ребенке – вот прогресс, который мы приветствуем».

Но одновременно высказываются мнения, что генетическое тестирование свернуло на опасный путь. Нита Фартинг, президент объединения «Люди за равенство», возражает:

«Любого разумного человека перспектива неестественного отбора приведет в ужас. В обществе, где разделение между богатыми и бедными уже вызывает тревогу, наука, которая разделяет нас на уровне ДНК, разрушит американский идеал равенства, и на этот раз – навсегда. Мы сделаем все, что потребуется, чтобы отразить эту атаку на человечность. Создатели лекарств, которые изменяют человека как вид, должны быть готовы к отвечать за последствия своих действий».

Два

На следующий день я встречаюсь с Эви в школьной раздевалке – наши шкафчики расположены рядом. Со средней школы так и не появилось никого с фамилией, которая попала бы между «Хандодзё» и «Холлингс».

Бледно-золотистое платье с рисунком ручной работы выглядит огненно-ярким на фоне ее смуглой кожи, а ее волосы спускаются до талии – как и у меня, хотя у нее они темные, а у меня – светлые; они распущены свободно, если не считать усыпанной блестящими зелеными камушками маленькой заколки на макушке. Эви осматривает меня с ног до головы, разглядывая розовую футболку, серые штаны и выбранные в тон им балетки.

– Мило, но я бы на твоем месте оделась на последний учебный день чуток поярче. Чтобы запомниться, понимаешь?

– Днем у меня встреча с научным руководителем.

Она быстро моргает.

– Ох, нет-нет-нет, мы же все собираемся пойти в торговый центр пообедать.

– Извини. Мне нужно подвести итог нашей работе с доктором Стернфилд, если я хочу, чтобы это зачлось мне в колледже.

– Спроси ее на семейной встрече в воскресенье.

– Встреча – это, так сказать, для веселья. А тут речь о деловом вопросе, так что она настояла, что для этого нужен отдельный день.

Нашу семью ожидают на упомянутой Эви встрече, потому что Сэмми участвовал в качестве подопытного в клинических испытаниях, проводимых «Nova Genetics». Хотя лекарство ему не помогло, он, как и мы с мамой, стал частью «семьи» «Nova Genetics». Следовательно, мы должны были участвовать в невероятном количестве мероприятий, предназначенных, чтобы сплотить и поддержать нас. Там я и познакомилась с доктором Стернфилд.

Эви сдувает волосы со лба.

– Ладно, тогда я зайду к тебе завтра в восемь и мы отправимся на вечеринку к Дрю.

Ремешок сумки соскакивает с моего плеча.

– Возможно, мне нужно будет остаться с Сэмми, если у мамы будет встреча с клиентами.

– В субботу вечером? – она тыкает мне под ключицу своим недавно наманикюренным ногтем. – Не используй своего брата как оправдание. – Последняя вечеринка в одиннадцатом классе[3] – это реально важно. Твоя мама поймет. Она же тоже когда-то была студенткой, любившей повеселиться.

Любившей повеселиться студенткой, которая овдовела еще до того, как ее второй ребенок пошел в детский сад, и не имела никакой личной жизни с того времени. Я вешаю сумку обратно на плечо.

– Завтра моя первая смена в бассейне. Я буду совершенно вымотана после этого.

Эви медленно закатывает глаза, так, что ярко-белые белки сверкают между ее черной радужкой и темной пудрой, подчеркивающей нижнее веко. Серьезно, если бы где-то проводили соревнования по закатыванию глаз, она бы получила там десять баллов из десяти.

Исчерпав запас оправданий, я тороплюсь на уроки – сегодня сокращенные – а в перерывах между ними я то и дело бросаю взгляд на русые волосы Джека. Но я стараюсь исчезнуть из виду, прежде чем он успеет высказать соболезнования по поводу событий вчерашнего вечера. Занятия заканчиваются в полдень, и через пять минут после звонка я уже выезжаю со стоянки в своей машине.

Дорога от нашей школы в северной Такоме до кампуса «Nova Genetics», который находится рядом с заливом Гиг-Харбор, занимает двадцать минут. Но из-за того, что путь пролегает через огромный висячий мост Такома-Нэрроуз, чьи туго натянутые тросы превращают его в огромную арфу, подвешенную над бурлящими внизу водами, поездка на полуостров Олимпия всегда воспринимается как путешествие в далекий город.

А сегодня он в осаде.

Мои внутренности сжимаются, когда я паркуюсь на стоянке для посетителей рядом с огороженной территорией. Десятки протестующих маршируют между стоянкой и охраняемым входом. Над ними раскачиваются плакаты с требованиями: «КРОИТЕ ДЖИНСЫ, А НЕ ГЕНЫ» и «ОСТАВЬТЕ ФРАНКЕНШТЕЙНА ФАНТАСТАМ».

Их невежество возмущает так сильно, что у меня сдавливает голову. Лучше бы они уделяли больше внимания хорошим новостям, например о детях, которым больше не приходится жить в стерильном пузыре.

Один из демонстрантов пронзительно смотрит на меня и хмурится, когда я подхожу к нему, крепко прижимая рюкзак к груди. Он скандирует: «Нет оправдания мерзким созданиям! Нет оправдания мерзким созданиям!»

Все они размахивают кулаками и плакатами, глядя на меня так, будто я сама – мерзкое создание во плоти. Они не дают мне пройти к воротам, рядом с которыми, разговаривая по телефону, стоит охранник.

Нагнувшись, я пытаюсь пробраться между протестующими.

– Простите.

Женщина средних лет с прической, как у Клеопатры, рычит мне в лицо:

– Происходящему там нет никакого прощения!

Неправда, на самом деле нет никакого прощения тем, кто не использует все доступные средства, пытаясь спасти чью-то жизнь. Держу пари, вряд ли у нее и ее близких есть более серьезные отклонения, чем зашоренный ум.

Охранник поднимает руки и кричит:

– Если вы продолжите блокировать вход, я буду вынужден вызвать полицию!

Женщина и мужчина расступаются лишь на пару дюймов, не оставляя мне никакого шанса пробраться мимо.

– Простите, – снова пищу я, представляя в своих мечтах: вот если бы я могла как следует отчитать этих нарушителей или, еще лучше, отправить их плакаты туда куда им самое место.

Они кричат:

– Нет оправдания мерзким созданиям! Нет оправдания мерзким созданиям!

Я бросаюсь в сторону, в отчаянной попытке найти просвет в этой толпе, но они смыкаются в круг и отрезают мне путь. Не давать мне пройти – незаконно, верно? У меня в голове крутятся слова, которые я все равно не смогу произнести. Может, доктор Стернфилд поймет, если я перенесу встречу на другой день?

Охранник дует в свисток, но это только распаляет демонстрантов. Теперь они кричат в сторону «ауди», которая въезжает на стоянку. Я рассчитываю проскочить между протестующими, когда ворота откроются, чтобы впустить машину.

Кто-то дергает меня за футболку. Я вскрикиваю.

Машина со скрежетом останавливается и охранники проталкиваются к нам. Наконец давление на меня ослабевает настолько, что я могу продвигаться вперед, но не задевать протестующих все равно невозможно.

– Ты выбираешь сторону зла, – шипит мне в ухо дама с прической Клеопатры. У нее изо рта пахнет луком.

Сжавшись, я отвоевываю еще несколько дюймов. Дверь «ауди» открывается, и из нее выпрыгивает доктор Стернфилд, направляя камеру телефона на протестующих.

– Думаю, вам лучше оставить эту девочку в покое, прежде чем это видео окажется у полиции. Вы же знаете, каково наказание за нападение на несовершеннолетнего?

Толпа отшатывается назад. Доктор Стернфилд кивает охраннику и приглаживает рукой свои золотисто-каштановые волосы, уложенные в элегантный узел на ее аристократичной шее.

– Почему бы тебе не сесть в машину, Эйслин? – говорит она.

Я торопливо забираюсь внутрь, и доктор Стернфилд подъезжает к своему парковочному месту рядом с главным входом. Мои ноги отчаянно дрожат. Не сразу мне удается заставить себя заговорить, чтобы поблагодарить ее.

Она лишь отмахивается.

– Смена парадигмы всегда вызывает страх. Вспомни, как люди протестовали против гражданских прав и юбок выше колена. А ты знаешь, что когда-то и мытье рук было под запретом?

После того, как я протискивалась между протестующих, мне хочется вымыть все тело. Почему я не смогла защититься от этих ужасных людей, не смогла заставить их держаться на расстоянии? У моего смартфона тоже отличная камера, так что и я могла бы им угрожать. Но у меня для этого кишка тонка.

Мы входим в зал со стеклянными стенами, которые опираются на деревянные балки. Здание выглядит грациозным, но это впечатление обманчиво. Под землей во все стороны расползаются скопления лабораторий и переходов, связывающих все надземные постройки.

В главном зале возвышается керамическая скульптура высотой с двухэтажный дом. Она изображает двойную спираль и выглядит как насмешка над божеством землетрясений. Группы людей обходят ее и растекаются по разветвляющимся коридорам. Двое высоких мускулистых мужчин, широко шагая, скрываются в северном коридоре. Следом за ними едет женщина в инвалидной коляске, с трубками для подачи кислорода в носу. «Nova Genetics» изучит ее гены так же тщательно, как и «образцовые» гены спортсменов, шедших перед ней.

Доктор Стернфилд ненадолго останавливается, чтобы поздороваться с Ксавьером Дионисио – это студент, один из ее интернов. Он азиат, прическа у него как у банкира, а торс и плечи – как у тяжелоатлета.

Доктор Стернфилд спрашивает:

– Как дела с генетическими последовательностями танцора?

Голос Ксавьера звучит мягко и чисто, как никогда раньше.

– Я выявил несколько интересных аллелей.

На слове «интересных» его густые брови поднимаются. Может, он открыл мутацию, которая объясняет разницу между балериной, которая обречена стать звездой, и другой, которая навсегда останется в кордебалете.

– Великолепно. Я посмотрю, как только мы закончим с Эйслин.

Следом за доктором Стернфилд я прохожу в дверь, которую нужно открывать отпечатком большого пальца. Мы оказываемся в угловом офисе, где я сажусь на свое обычное место за столом напротив нее и достаю папку с материалами. Весь этот учебный год я была в числе ее подопечных, а до того я не раз видела ее на разных мероприятиях в «Nova Genetics», так что сейчас, разговаривая с ней, я чувствую себя намного спокойнее, чем общаясь с большинством взрослых, и уж точно в сто раз спокойнее, чем рядом с доктором Лином, тогда, на сцене.

Она кладет руки на стол.

– Твой проект обязан был победить в научном конкурсе.

Я потираю мозоль на пальце.

– Ага, но я ведь явно не лучший докладчик.

Это настолько сдержанная характеристика, что она граничит с иронией.

Доктор Стернфилд кивает.

– Можно сделать лучшее исследование или работать упорнее всех – но иногда этого недостаточно, не так ли?

Я толкаю к ней лежащий на столе бланк.

– По крайней мере, мне это зачтется для колледжа.

Она смотрит на этот лист бумаги.

– Твоей семье в последнее время приходится заполнять так много бланков. Группа, которая ведет исследования AV719, хочет получить мою рекомендацию насчет того, целесообразно ли включить в нее Сэмми.

Мой пульс резко ускоряется. AV719 – это экспериментальная методика лечения, нацеленная как раз на ту мутацию, которая вызвала муковисцидоз у Сэмми. По поводу предварительных результатов некоторые уже высказывались, используя слово на букву Ч, а чудо – это как раз то, что нужно моему брату, и раньше, чем его легкие станут работать еще хуже.

Стиснув ладони, я говорю:

– Вы не найдете ребенка, который заслуживает этого больше, чем Сэмми. А мы позаботимся о том, что он будет следовать протоколу лечения до последней буквы.

– Конечно, позаботитесь. Проблема только в том, что мест в программе намного меньше, чем желающих. А он уже участвовал в тестировании NSB-12. Но ты знаешь, как высоко я ценю всю вашу семью.

Все еще ценит, даже после вчерашнего вечера?

– Вы не пожалеете, если поддержите его.

– Но я ведь только оцениваю, насколько он подходит. Окончательный выбор все равно случаен.

Я никогда не списывала в школе, но я не могу перестать думать о том, как бы обмануть случайный отбор пациентов для клинических испытаний. Теоретически.

Доктор Стернфилд просматривает мои бумаги, но не берет ручку, чтобы подписать их. Она не может отказаться зачесть мне эту работу из-за того, что я завалила финал научного конкурса. Или может?

По-прежнему ничего не подписывая, она передвигает свой компьютер так, что он оказывается между нами. Неторопливо она открывает несколько файлов, среди которых я узнаю изображения образцов ДНК, с которыми я работала. Хромосомы, которые я с ее помощью научилась различать под микроскопом. Хромосомы из образца крови, который она взяла у меня в первый день работы над проектом.

Она открывает одну картинку за другой и очерчивает курсором отдельные последовательности.

– Помнишь этот ген? Отчасти именно из-за него у тебя такие потрясающие светлые волосы. А без этого твои глаза не были бы такими серебристо-серыми.

Я киваю. Может, снова просмотреть все это нужно, чтобы поставить зачет для колледжа. Пустая трата времени, но если нужно – что ж. Она продолжает, указывает то на один признак, то на другой, пока я вжимаю пальцы ног в восточный ковер. А потом она открывает одновременно десяток иллюстраций. Некоторые гены я узнаю, но большинство – нет. Она выделяет небольшой участок на каждом слайде и поворачивается ко мне, подняв брови.

– Это комбинация аллелей, которая в итоге складывается в фенотип. Можешь предположить, что это?

Проверка? Серьезно? Я пытаюсь шевелить мозгами, но не могу вспомнить ничего ни об этой комбинации, ни даже о ее компонентах. Черт, я и здесь все завалила. Запинаясь, я произношу:

– Я н-н-не знаю.

Она наклоняется ко мне.

– Коммуникабельность.

Я смотрю на нее, прищурившись.

– Но разве на нее не влияют тысячи генов? И окружающая среда?

– Да, но я думаю, что эта комбинация – ключевая. Измени их соответствующим образом – и «фактор Q» у этого человека взлетит до небес. Ты знаешь, что это значит?

Спасибо Эви, я имела кое-какое представление.

– Показатель, который используют, чтобы измерить известность публичной персоны и ее способность нравиться людям, верно?

– Хорошая девочка.

Только теперь до меня доходит суть того, что она сказала.

– Ух ты. Если вы разработали терапию, которая повышает этот фактор, люди в очередь за ней выстроятся.

Ее глаза блестят.

– О да, непременно.

Я киваю в сторону главных ворот.

– А этих людей снаружи вы будете бесить еще сильнее.

Она кривится.

– И снова да.

Я прикусываю губу.

– Исследователи, которых я читала, пишут, что привязать гены к индивидуальным чертам характера слишком сложно. Они могут объяснить лишь малую часть нашего поведения.

Она рассматривает картинки и медленно проводит мизинцем вдоль фрагмента генетического кода, который, похоже, читается как С-А-Т.

– Большинство людей просто ищут не там. Я проделала предварительную работу, из которой следует, что это вполне возможно.

– Правда? Вы никогда этого не упоминали.

Она складывает руки домиком.

– А как ты думаешь, почему?

На ответ мне хватает наносекунды.

– Потому что это до невозможности противоречиво. И вам все равно не разрешат зайти дальше опытов на животных.

Она нажимает пальцем на воображаемую кнопку, висящую в воздухе.

– Бинго.

Я смотрю в окно ее кабинета, на пасмурный июньский день. На роскошном газоне я замечаю что-то коричневое и смятое. Это птица, которая врезалась в совершенно чистое и прозрачное оконное стекло. Жаль, что генная терапия не может воскрешать мертвых.

Я быстро отвожу взгляд.

– Хм, не хочу вас обидеть, но если вы работаете на таком продвинутом уровне, почему бы не сконцентрироваться на болезнях?

– А кто сказал, что я ими не занимаюсь? Но над этим работают и тысячи других исследователей.

Глаза доктора Стернфилд горят, несмотря на то, что в остальном она держится холодно.

– Однако я знаю на собственном опыте, как социофобия может уродовать жизнь. И ты тоже знаешь.

Я нервно глотаю слюну.

– Потому вы и поделились этим со мной?

Она опускает руки на стол и глубоко вздыхает.

– Эйслин, я хочу, чтобы ты знала, что надежда есть.

Надежда. Я снова кошусь на компьютер.

– Вы думаете, что однажды вы действительно сможете что-то сделать со стеснительностью? Скорректировав гены?

Она заговорщически улыбается.

– Действительно сможем. Но на сегодняшний момент пусть это останется между нами, ладно? Официально мы здесь занимаемся только болезнями, в особенности под руководством доктора Гордона.

Доктор Гордон – ее папа и президент «Nova Genetics».

– Разумеется.

Она берет ручку и подписывает мои документы.

– Увидимся на семейной встрече в воскресенье?

– Конечно.

Я получила то, за чем пришла, и даже немного больше. Но я не могу удержаться и снова смотрю на маленькую кучку коричневых перьев на траве, а потом выхожу из офиса доктора Стернфилд.

Чувствуя себя посвященной в тайну, я прохожу мимо гигантской спирали и выхожу на улицу. Погода стала еще более пасмурной. К счастью, угроза дождя распугала протестующих.

Когда я еду назад в Такому, мои мысли уносятся прочь, растворяясь в повисшем над шоссе тумане. Представьте себе только, какой была бы жизнь, если бы доктору Стернфилд разрешили развивать ее исследование. Я представляю себя рядом с Джеком, вот мы лицом к лицу, и я не краснею.

Мой телефон вибрирует, и я словно деревенею. Хотя в автошколе нас никогда не заставляли смотреть кровавые видео о том, что будет, если писать сообщения за рулем, я не отвечаю. Я знаю, кто это. Я знаю, чего она хочет. Я скажу ей, что завтра вечером мне все-таки придется остаться дома.

Когда телефон вибрирует еще несколько раз, я вытираю пот со лба. Эви не сдастся так легко. Если бы исследование доктора Стернфилд было уже закончено! Если я пойду на вечеринку Дрю, она будет точной копией прошлой, на которую Эви вытащила меня, когда все остальные знают, что делать и что говорить, а я стою в стороне, сжимая в руках пластиковый стаканчик с чем-то, что должно было помочь мне расслабиться.

Я веду машину, мечтая о том, чтобы разделаться с собственной стеснительностью. Я должна суметь победить природу силой разума преодолеть ограничения, которые навязывает моя ДНК. Люди меняются. А потом они пишут об этом книги. Почему же я не могу?

Паркуясь перед нашим огороженным двором на типичной слякотной улице Такомы, я вздыхаю. Так, как я вздыхаю всегда, добравшись до моего укрытия, где я прячусь от большого, злого мира. До моего убежища.

Которое останется безопасным пристанищем только до завтрашнего дня, когда начнется моя новая работа.

Из внутренней переписки

«Nova Genetics»

От: Доктор Шарлотта Стернфилд,

ведущий исследователь

Кому: Сесилия Франк,

руководитель службы безопасности

Исполнять немедленно. Пожалуйста, ограничьте список лиц, которым разрешен доступ в лабораторию 6 на этаже В2, исключительно моей персоной. Запрет касается и лиц, ответственных за уборку, и обслуживающего персонала. При необходимости я буду договариваться с соответствующими отделениями, чтобы эти лица посещали лабораторию в моем присутствии.

Три

На следующее утро я мечтаю лишь о том, чтобы остаться лежать в кровати, прячась от всего. Но мне нужно зарабатывать деньги. Теперь это еще важнее, чем раньше. К тому же, Эви говорит, что работа спасателем совсем не вписывается в стереотип о типичной работе застенчивой девочки, вроде систематизации документов или ввода данных в компьютер, а значит, это открывает новые возможности для экспозиционной терапии. Много-много возможностей.

И именно от этого меня подташнивает.

Сэмми колотит в мою дверь:

– Эйслин!

Я бросаюсь к выходу, напуганная его резким криком.

– У тебя все нормально?

– Мама сказала разбудить тебя, а то ты опоздаешь и тебя уволят.

Ага, все в курсе, что перспективы оплатить колледж у меня довольно мрачные. Двигаясь тяжело и медленно, я одеваюсь. Снаружи, похоже, намечается теплый день, что означает, что по случаю открытия бассейна соберется толпа. Великолепно. Пока я веду машину, мое тело начинает дрожать тем сильнее, чем ближе я подъезжаю. В этот момент работа на складе или в пещере кажется мне куда привлекательнее.

Джени Симпсон, администратор бассейна, встречает меня у входа и вручает мне положенный по должности свисток.

– Вспомни, чему тебя учили. И не бойся им воспользоваться.

Что, нет времени на разогрев? Впрочем, это все равно бы не помогло. Я запихиваю свои вещи в шкафчик и вместе с Джени выхожу к своему посту. По крайней мере, эта смена будет короткой, потому что уроки плавания начнутся только в понедельник.

Я забираюсь на сиденье, которое при взгляде с земли вовсе не казалось высоким. Допустим, я смогу с этим справиться – следить за всеми пловцами и дуть в свисток, если замечу, что что-то не так. Намного проще, чем секвенировать ДНК.

Через несколько минут я замечаю, как Эшер Джонсон и его приятель Зик дурачатся, забираясь на водную горку. Они оба насмехаются над Сэмми из-за того, что он самый низкорослый в классе. Стиснув зубы, я наблюдаю за ними. Эшер подпрыгивает, забравшись на верхушку водяной горки, глядит на меня, и я замечаю на его лице проблеск ухмылки.

Я нервно глотаю слюну. Приятели Эшера на боковых дорожках явно засекли, как мы обмениваемся взглядами. Дрожащей рукой я подношу свисток к губам, просто на всякий случай. Эшер переносит вес на перила и болтает ногами в воздухе в дюйме над светло-желтой горкой. Вверх-вниз, пристально глядя на меня. Он не делает ничего, что дало бы мне повод дунуть в свисток, но у него явно какая-то пакость на уме.

Затем, в одно мгновение, он плюхается животом на горку и несется вниз лицом вперед. Дети вокруг безумно скачут от восторга. Я собираюсь с духом, чтобы заставить воздух проделать путь из моих легких до губ.

– Уиииии.

Громогласно визжит другой свисток, и Джени Симпсон кричит:

– Первое предупреждение!

Но она смотрит на меня, а не на Эшера, и привлекает ко мне внимание всех посетителей бассейна. Ой. Мое лицо заливает краска. Я моргаю, пытаясь смотреть на кого угодно, кроме Джени, пока она идет ко мне.

Джени останавливается у моего наблюдательного пункта.

– Я знаю, что ты заметила его, Эйслин.

Я киваю.

– Как только он стал спускаться, я засвистела.

– Почти. Слушай, я уверена, что ты поплывешь быстрее молнии, если кто-то начнет тонуть, но ты должна подавать сигнал, если видишь потенциальную проблему. Ты – первая линия обороны.

– Я знаю. Извините.

Мне нужно сделать татуировку на лбу с надписью «Извините».

Она глубоко и протяжно вздыхает, а затем поднимает взгляд к небесам.

– Как бы тебя ни расхваливал твой тренер по плаванию, я не оставлю тебя работать здесь, если не смогу полностью на тебя положиться.

– В следующий раз я буду свистеть громче.

Демонстративно вздохнув, она возвращается в раздевалку. Чёрт. Мое сердце колотится как бешеное. Прикусив губу, я осматриваю бассейн. Все по-прежнему пялятся на меня.

Сиденье скрипит подо мной, пока я пытаюсь вытерпеть остаток своей смены, а мои внутренности все сильнее сжимаются, будто завязываясь в узел от страха, что кто-то поскользнется у бортика и заработает перелом. Каким-то образом стрелка часов все-таки достигает полудня, и я получаю пятиминутный перерыв, после которого мне нужно заняться обслуживанием бассейна – на самом деле это такой эвфемизм для уборки мусора.

Вместо того чтобы выпить содовой с остальными сотрудниками, я забиваюсь в самый безлюдный угол в глубокой части бассейна. Меня накрывает волна холодной воды, она холодит голову, так что я сразу чувствую себя чистой. На минуту я погружаюсь под воду, и мой мир наполняется ощущением почти полного покоя. На какой-то момент меня оставляет ощущение, что я тону, преследующее меня на суше. Когда я осторожно выдыхаю, пузырьки поднимаются мимо моего лица, а уши заполняет белый шум. Все в моем поле зрения приобретает приглушенные, мягкие очертания, безопасные, как вата. Я понимаю, почему моего отца так влекло к воде, пусть даже эта страсть завела его слишком далеко.

Я всплываю, только когда мне нужно вдохнуть воздуха, и тут же возвращаюсь в свой подводный кокон. Мои пять минут истекают слишком быстро, и я снова выбираюсь в переменчивый мир.

Странным образом обнаруживается, что собирать мусор и запихивать его в пакеты – облегчение после дежурства на наблюдательном пункте. Своего рода дзен. Пакуя мусор, я проникаюсь ритмом.

На краю бортика Хит, тот парень, который выложил отвратительную фотографию моего выступления на научном конкурсе, напыщенно проходит мимо вместе с еще одним спасателем. Словно делая одолжение, они окидывают меня неспешным оценивающим взглядом, который заставляет меня покраснеть и сосредоточиться на мусорном мешке. Каким-то образом мне удается устоять перед искушением бросить все и нырнуть обратно в бассейн.

Проходя мимо, Хит говорит:

– Ах, выглядит-то она неплохо, но она немая или что-то вроде того.

Другой парень вздыхает:

– Какая досада.

Они смеются, а я изо всех сил пытаюсь сжаться, мечтая сократить свои сто семьдесят сантиметров роста хоть на пару десятков сантиметров. Наверняка можно придумать отличный ответ, но даже если бы мне что-то пришло в голову, в итоге эти слова просто пришлось бы отправить в папку к тысяче других удачных ответов, которыми я никогда не воспользовалась.

Я заканчиваю со сбором мусора, моюсь, а потом меня учат работать на кассе в нашем буфете. К счастью, я оказываюсь в паре с разговорчивой девушкой по имени Алиса, которая болтает с покупателями, пока я выдаю им мороженое и картофель-фри.

В два часа дня мой рабочий день заканчивается. Хотя он был короче, чем смены, которые ждут меня на следующей неделе, необходимость находиться среди такого количества людей отняло у меня все силы до последней капли. Но на отдых нет времени. Когда я тащусь к стоянке, телефон вибрирует, и я читаю очередное сообщение от Эви.

СЭММИ НЕ ОПРАВДАНИЕ. УВИДИМСЯ В 8.

Вот отстой. Она не уймется, пока я не смирюсь. Признав свое поражение, я паркуюсь во дворе. Может, в доме у Дрю я найду, где спрятаться. Если бы только у него был бассейн.

Дома Сэмми оценивающе смотрит на меня и говорит, глядя на меня слишком-мудрыми-для-его-возраста глазами, дребезжаще кашляет и говорит:

– Паршивый денек?

Я напоминаю себе, что по-настоящему паршиво принимать двенадцать таблеток от муковисцидоза в день и жить с угрозой, что еще до окончания школы тебе потребуется трансплантация легких. Я отвечаю:

– Просто привыкаю к новой работе.

Если бы только я могла рассказать ему о том, что у него есть шанс попасть в число кандидатов на AV719. Но я еще не хочу давать ему надежду. Когда надежда – самый ценный ресурс, который у тебя есть, привыкаешь обращаться с ней с осторожностью.

И страхом.

Эви заезжает за мной в восемь вечера. Она выглядит свежо в своем неоново-зеленом платье и с лентой того же цвета в волосах. Когда мы садимся в ее машину, она говорит:

– Если ты просто расслабишься, вечеринка будет просто супервеселой. К тому же, потом тебе не нужно садиться за руль.

– Может быть, мне придется сесть за руль. Если мы поедем в отдельных машинах, тогда…

Она газует, разгоняя двигатель.

– Это не экологично. Если захочешь уйти раньше, используй кодовое слово.

На двух других вечеринках, на которые она вытащила меня в этом году и за которые также начислила мне очки в экспозиционной терапии, я не воспользовалась спасительным кодовым словом, поскольку считала это бегством, и Эви это знала.

Она дергает свои ожерелья.

– На самом деле мне нужно чаще заставлять тебя выходить в люди. Чтобы терапия действовала.

– А что, если все, чему ты подвергаешь меня, вредит мне?

Я щелкаю резинкой, которую ношу на запястье.

Она тут же резко вытягивает руку, чтобы выхватить ее у меня.

– Сколько раз тебе нужно повторять? Если у тебя волосы, как у Рапунцель, пусть все это видят! И если у тебя невероятно стройное тело – тоже! А эта рубашка на тебе мешком сидит.

Я скрещиваю руки.

– Мне в ней спокойнее. Сделай тут для меня послабление, ладно?

Она вздыхает.

– Эйс, если ты правда, на самом деле считаешь, что ты против, я развернусь и отвезу тебя домой. Но я правда, на самом деле надеюсь, что ты справишься с этой своей проблемой страха-перед-миром.

– Проблемой? Не то чтобы я не пыталась. Уж кто-кто, а ты должна бы…

– Я просто не хочу, чтобы ты сдавалась. Никогда.

Она права. Как я смогу однажды успешно защищать интересы таких детей, как Сэмми, если я не выношу разговоров с другими людьми? Мне просто нужно не распускать сопли.

Если бы только от моей решимости я не дрожала до самых костей.

– Давай не будем задерживаться там надолго, ладно?

– Так будет по-честному.

Нет, это не честно, что такая простая вещь, как поход на вечеринку, заставляет мой желудок сжиматься так сильно, что я пропустила ужин, но все равно чувствую себя так, будто меня вот-вот стошнит.

Тяжелые басы играющей в машине музыки звучат как похоронный марш. Я скрещиваю ноги, а потом меняю их местами, надеясь, что это подействует на какие-нибудь акупунктурные точки и поможет мне успокоить нервы. Не помогает.

Мы паркуемся в квартале от дома Дрю и натыкаемся на кучку парней, которые смеются и кричат в сотне футов от его двора. Кому-то, похоже, пришлось подкупать соседей, чтобы они это стерпели. Чем ближе мы подходим к пункту назначения, тем сильнее я дрожу изнутри.

Эви втаскивает меня за руку во входную дверь, мимоходом здороваясь с ребятами, которые толпятся у входа, оценивая всех прибывающих. Она игнорирует их одобрительные кивки и рассекает толпу, пробивая нам путь на кухню меньше чем за минуту.

Прежде чем я успеваю возразить, она берет красный одноразовый стакан, наполняет его до краев из бочонка и протягивает мне.

– Знаю, что полагаться на алкоголь – тупо, но отчаянные времена требуют отчаянных мер. Так что пей залпом.

Наверное, так и становятся алкоголиками. Пытаясь уйти от себя.

Я жадно отпиваю половину стакана.

– Потакатель.

Это научит ее не заливать мне в уши постоянно эту ее психологию.

– Разве что тому, чтобы ты хорошо провела время.

Она снова доливает мой стакан доверху и берет себе содовую.

– А теперь пошли тусоваться.

Можно ли найти в словаре два слова, более ужасающие, чем «пошли тусоваться»?

Она похлопывает меня по плечу.

– Начнем с малого. Вон там Эбби и команда по плаванию.

Мы пробираемся к раздвижным стеклянным дверям, рядом с которыми они столпились. Я общаюсь с этими девочками на каждом практическом занятии, так что они должны относиться к моей «безопасной» зоне. Теоретически. Но есть что-то такое в вечеринках – или почти в любых общественных мероприятиях, можно сказать – из-за чего у меня внутри будто возникает моток колючей проволоки. Я отпиваю глоток пива, привожу мышцы лица в положение, которое, как я надеюсь, соответствует улыбке, и отпиваю еще. Мой стакан пустеет слишком быстро. Эви тут же замечает это и убегает за добавкой, хотя я и прошу ее этого не делать. Пока ее нет, я делаю вид, что поддерживаю разговоры, шутки и флирт с мальчиками, которые подходят к нам. Но всего этого слишком много для меня, и я воспринимаю толпу как обычно – как будто это тысяченогое существо, которое движется в неслышном мне ритме.

Что со мной не так?

Когда Эви возвращается, я отпиваю еще глоток, ненавидя себя за то, что мне нужна эта поддержка. Да еще и такая дурацкая. Экспозиция-шмекспозиция.

Внезапно Эви расправляет плечи и настороженно выпрямляется. Проследив ее взгляд в направлении прихожей, я вижу, что пришел Рэйф Сэллерс, высокий парень с волосами до плеч и перспективой получить грант на обучение в Калифорнийском университете за успехи в футболе.

Я дергаю ее за рукав.

– Будет здорово, если ты пойдешь поговорить с ним.

Не только она умеет подталкивать лучших друзей к развитию.

Она прикусывает губу, напоминая мне, что ее напускная храбрость, в значительной степени, проявление силы воли, к которой она приучилась еще маленькой девочкой, когда одноклассники дразнили ее из-за того, что ее семья ест куриные лапки. В те времена она тоже пряталась по углам, но с течением времени она выбралась на волю и с тех самых пор пытается вытащить и меня.

Она говорит:

– Рано или поздно он все равно подойдет сюда.

Не исключено. Эви и Рэйф флиртуют уже месяцами, хотя дальше этого у них не зашло. Из-за чего он выглядит в моих глазах совершенно безмозглым. Да что он за парень, если он не сходит с ума по моей восхитительной, ослепительной подруге?

Я не хочу быть человеком, который испортит ей все веселье.

– Иди. Я тут прекрасно справлюсь, правда.

В подтверждение этого я отхлебываю еще немного пива.

– Уверена?

Я вытираю уголок рта.

– На случай, если я передумаю, у меня есть кодовое слово, и я не побоюсь его использовать.

Она кивает сама себе, все еще неуверенно, несмотря на невидимое притяжение, которое влечет ее в направлении кухни, где скрылся Рэйф с приятелями.

Я легонько толкаю ее.

– Ну и кто теперь трусит?

Она глубоко вздыхает и упархивает прочь. Я поворачиваюсь к окружающим и пытаюсь придумать, что я могла бы добавить к их разговору о голых велосипедистах и гуляньях по случаю солнцестояния. Но, в самом деле, что я могу сказать, разве что предложить им предусмотрительно использовать тальк в нужных местах?

Я отпиваю еще, киваю и смотрю на экран телефона. Мы провели здесь только двадцать пять минут? Я рыгаю. Хммм, лучше немного притормозить с пивом.

Эбби О’Кифи спрашивает меня о работе в бассейне, наматывая рыжую прядь на палец. Я открываю рот, чтобы ответить, но в этот момент замечаю новоприбывших гостей. У меня сбивается дыхание. Джек здесь.

Эбби смеется.

– Ух ты, плохи твои дела.

Я стою на месте, не в силах придумать разумный ответ. Почему-то у меня даже в мыслях не было, что Джек может тоже оказаться здесь. Это просто глупость. Или избегание правды. В этом деле я настоящий профи. В течение многих лет я трогательно верила, что папа на самом деле не умер, когда нырял; что все это – какая-то глобальная ошибка.

Лицо Эбби становится серьезным.

– Я тебе помогу.

Она машет рукой Джеку. Да что во мне такого, что все мои подруги превращаются в сводниц?

Наконец мне удается выдавить одно слово.

– Нет.

Как бы сильно мне ни нравился Джек, когда я встречаюсь с ним вживую, все мои чувства кричат: «Прячься!» Но протестовать уже слишком поздно. Он направляется к нам, неотрывно глядя на меня. Мне остается только надеяться, что у меня не слишком остекленевший взгляд и что я не краснею слишком сильно. Еще большее избегание правды.

Готова поклясться, что, приблизившись к нам, он с быстротой молнии окидывает меня оценивающим взглядом с головы до ног. Имеет право – потому что я точно так же смотрю на него, разглядывая его слегка промокшие светлые волосы, синие-синие глаза и тело пловца. Он капитан мужской команды по баттерфляю.

Черты его лица смягчаются, когда он медленно улыбается.

– Эйслин, ты пришла.

– Ага, – глубокий вдох, чтобы вытолкнуть слова изо рта. – Эви меня заставила.

– Я на это надеялся.

– Гм, ага, – я подавляю пивную отрыжку. Почему все это так сложно? Наши с Джеком онлайн-беседы сойдут за интересные, и мы отправили друг другу несчетное количество писем насчет публикаций во «Всякой мороси». Но сейчас без разницы, насколько сильно я пытаюсь заставить свои сердце и дыхание замедлится, колени – не дрожать, а ум – сфокусироваться. Мое тело сопротивляется этому изо всех сил.

Я говорю:

– Ну, мои поздравления с удачей в научном конкурсе.

– Я был уверен, что ты победишь. Твои работы всегда были на голову выше всех наших, – он одергивает свою рубашку. – Тут до невозможности жарко.

Я удерживаюсь от искушения сказать ему, кто или что выглядит до невозможности жарко, и, двигаясь как робот, показываю на стеклянную дверь.

– Хорошая идея, – он открывает ее, впуская вечерний ветерок.

Ах, как он приятно обдувает мое горящее лицо. Несколько минут свежего воздуха, и я смогу успокоиться достаточно, чтобы не упасть в обморок и не стошнить. Если мне очень повезет.

Я чувствую чью-то руку на спине. Эбби говорит:

– Время действовать быстро, – и толкает меня.

Спотыкаясь, я выхожу наружу вслед за Джеком. Около двадцати парней тусуются во дворе, но Джеку удается найти пару шезлонгов. Большое облегчение – наконец-то я могу дать отдых ногам, в надежность которых я все равно больше не верю. Следующая часть тела в списке желающих подвести меня – мой живот, который мелко дрожит от мысли, что я оказалась здесь вместе с тем человеком, о котором всегда… – ну то есть с Джеком. Я глубоко вдыхаю. Боже, я хочу расплакаться. Просто сдаться и выпустить на волю свою тревогу в бурном потоке слез. И никто никогда больше не будет ждать от меня, что я решусь на экспозиционную терапию.

Он показывает на мой стакан.

– Что там?

Я заглядываю внутрь, будто не знаю.

– Хм, пиво. Там бочонок на кухне. – У меня заплетается язык. Отлично, мне наконец удалось выговорить аж два полных предложения, и я выгляжу как пьяная.

Он пожимает плечами.

– Может, позже.

Таким парням, как он, не нужна эта пивная смелость, из-за этого я чувствую себя еще большим ничтожеством. Стой, стой, подумай о чем-нибудь еще, что мог бы сказать нормальный человек. Я спрашиваю:

– Так что, со следующей недели ты работаешь на радиостанции?

Он добился стажировки, которая будет отлично смотреться, когда он будет подавать документы в колледж – вместе с десятками других достижений.

– Ага, и «Бесплатная еда – детям» собираются прийти на интервью в мой первый день.

Я качаю головой.

– Я и представить не могу, чтобы я занялась чем-то настолько… публичным.

Джек пожимает своими гладкими мускулистыми плечами, так что они образуют широкую букву «V», направленную вниз.

– Но работа этого требует.

– И все-таки, тебе всегда придется быть на виду… – О нет, по моему лицу стекает капля пота. Возможно, это первая капля в цунами убожества, которое может накрыть меня в любой момент.

Он усмехается.

– Ты так говоришь об этом, будто это все равно что слоновий навоз лопатами убирать.

Ох, теперь он думает, что я оскорбляю его станцию.

– Нет-нет, они великолепны. Как и ты. Ты всегда великолепен.

Я быстро моргаю и касаюсь ладонью головы, чтобы сфокусировать взгляд и стереть еще одну каплю, которая катится по виску.

Джек наклоняет голову на бок и смотрит на меня тем взглядом, который он использует так часто – и который заставляет меня чувствовать себя до невозможности видимой. Обычно он вызывает у меня смесь возбуждения и ужаса, но этим вечером я бы предпочла быть как можно более невидимой.

– Принести тебе что-нибудь? – спрашивает он.

– Нет, я в порядке. Просто немного голова кружится. Не привыкла пить столько пива. – Я встаю и наклоняюсь к кустам, чтобы вылить туда все, что осталось в моем стакане, но вместо этого спотыкаюсь и проливаю пиво ему на ноги.

– Боже мой, извини, извини меня!

Он вскакивает на ноги.

– Я принесу тебе воды. Это поможет.

Он убегает в направлении кухни. В этот момент у меня в животе что-то екает и я чувствую подавляющее стремление сбежать от всех этих парней, которые, все как один, внезапно уставились в мою сторону. Я вспоминаю, что видела туалет где-то у входа. Так, если только мне удастся идти и не упасть. Я попытаюсь. Теперь, когда Джека нет рядом, я почти уверена, что смогу держаться на ногах. Я пробираюсь внутрь и проталкиваюсь через толпу к туалету. Но он заперт. Нет!

В ритме дыхания я повторяю про себя. Не блевать. Не падать в обморок. Бесконечно медленно тянутся секунды. Наверное, Джек уже вернулся с моей водой. Мне следует побежать к нему и сказать, что мне нужно пойти домой, что я плохо себя чувствую, и да, убедить его в этом, пожалуй, будет несложно. У меня сводит желудок. Нет, никуда не побегу.

Наконец, дверь туалета открывается и оттуда выскакивают Джессика и Калеб. Прошмыгнув мимо них, я захлопываю дверь и, прерывисто дыша, опираюсь на раковину, чтобы не упасть.

Руки трясутся, когда я вытираю лоб носовым платком. А потом я совершаю ошибку и смотрю в зеркало. Мои покрасневшие глаза блестят от боли, а рот открывается и закрывается как у рыбы. Я берусь рукой за подбородок, чтобы прекратить это, но моя челюсть будто сопротивляется. Я зажимаю рот руками, пытаясь удержать его закрытым, я больше не хочу вдыхать все это, вот это все, как бы безумно это ни звучало. От напряжения у меня выпучиваются глаза. Начинает кружиться голова. Может, это тот самый момент, когда я окончательно сломаюсь под грузом внутренней паники, которая накапливалась каждый день, с момента, когда моим первым сознательным переживанием оказался импульс страха, пронизавший мою грудь? Мое существование – постоянная борьба с окружающим миром. А теперь я оказалась на вечеринке, на вечеринке, и в моей крови явно слишком много алкоголя.

Я отпускаю свой подбородок и вцепляюсь обеими руками в края раковины. В этот момент слезы, слизь и рвота, которые я до сих пор сдерживала, решают вырваться наружу. И в этот же момент кто-то стучит в дверь.

– Подождите минутку, – задыхаясь, выдавливаю я.

Следующие пять минут я провожу всхлипывая и пытаясь вытереть лицо как можно лучше. Когда стук в дверь становится слишком настойчивым, я споласкиваю лицо, вытираюсь насухо и толкаю дверь вперед.

Девушка, которую я помню по урокам физкультуры в девятом классе, протискивается мимо меня.

– Вот дрянь.

Из-за ее враждебности я рискую заплакать снова. Сдерживая слезы, я иду к веранде.

Но Джека там нет. И нет нигде на заднем дворе. Я медленно поворачиваюсь, вглядываясь в темноту. Внезапно разражается ливень, и капли дождя взрываются, как ракеты, заставляя всех броситься в дом. Я присоединяюсь к этому стаду. Внутри я обследую набитую людьми гостиную, но Джека и там нет. Я зажимаю уши руками и-за гремящего техно, которое кто-то включил настолько громко, что оно отдается в стенах. Только добравшись до кухни, я замечаю его в дальнем углу, и он смеется, будто никогда в жизни раньше не слышал ничего настолько веселого. Рядом с ним хихикает Александра, редактор школьной газеты. Ее лицо, будто с обложки журнала, светится радостью, когда они, уединившись, наклоняются все ближе друг к другу.

Мое сердце словно падает в бесконечную пропасть. Разумеется, он с Александрой. Почему мне, отличнице, понадобилось так много времени, чтобы об этом догадаться? Они с Джеком отлично подходят друг другу. Оба серьезно занимаются писательством, оба по-настоящему красивы. Возможно, я завидую тому, как легко Александре дается уверенность в себе, но она ничуточки не похожа на кого-нибудь из этих подлых девчонок. И из-за этого я чувствую себя еще хуже.

В этот момент шум и движение закручиваются вокруг меня, будто я нахожусь в центре водоворота, будто меня засасывает в черную дыру. Мое дыхание учащается и я чувствую, что меня мутит. Не беги, не беги. Я не обязана выглядеть блестяще, но я не должна позволить себе сбежать. Я обещала это себе, и я должна сдержать обещание.

Призрак истерики, настигшей меня в туалете, будоражит мой ум и снова просится наружу, соскучившись по завываниям и скрежету. Дрожа, я возвращаюсь в гостиную, и замечаю Эви, которая сидит на диване рядом с Рэйфом. Они поглощены разговором. Точнее она. А он сосредоточенно смотрит на ее грудь.

Кажется, ноги сами несут меня в направлении Эви. Я знаю, что должна остановиться. Смотри, как она счастлива. Но мне приходится выбирать между перспективой подчиниться своим ногами и разрывающим мою грудь на части желанием закричать на весь мир. Быть может, несколько минут в компании Эви успокоят меня.

Я робко подхожу к ней, ненавидя себя в тот момент, когда она заставляет себя улыбнуться, хотя я выгляжу жалко. Все ее тело и весь ее дух сосредоточены на Рэйфе, а я – помеха на пути. Я должна вернуться к девочкам из команды по плаванию, или в туалет, или на кухню. Нет, не на кухню. Я точно не должна быть здесь и лишать Эви прекрасного шанса. Но я чувствую всем своим существом, что могу потерять контроль в любой момент.

Не размышляя, я выпаливаю два коротких слова:

– «Капитан Кранч»[4].

Когда я произношу их, меня накрывает волна чувства вины и ненависти к себе. Я отчаянно хочу взять их назад. Но если я останусь в этом доме еще хоть на секунду, я или взорвусь или схлопнусь под давлением, смотря что породит больше хаоса.

Плечи Эви ссутуливаются, и я чувствую себя, будто пинком опрокинула детскую коляску. Нерешительно моргнув, она спрашивает:

– Ты уверена?

О черт, как я могла это сделать? Пусть я балансирую на краю пропасти, но это не значит, что я должна испортить вечер и ей. С трудом заставляя себя смотреть ей в глаза, я бормочу:

– Если ты дашь мне ключи, я подожду в машине, пока ты не соберешься уходить. Никакой спешки. Правда.

Она кивает и передает мне ключи. Я выбегаю наружу, под дождь. Почему я не взяла куртку? Потому что я безнадежна. Мое сердце колотится, я бегу, сначала медленно, а потом все быстрее, обхватив себя руками. Дождь обрушивается на меня, но это больше меня не волнует.

Рыдания разрывают мою грудь, и я жалобно кричу в ночь. Вот оно. Я позволила себе сбежать. Наконец-то. Есть некая свобода в том, чтобы наконец сдаться, когда последние остатки сопротивления истощаются в борьбе с болезнью. В то же время, существует еще и риск задохнуться.

Я продолжаю бежать, мимо машины Эви, куда-то в сторону дома. Дождь пропитывает мою одежду и стекает по лицу вперемешку со слезами. Я понимаю, что не могу больше бежать, и перехожу на шаг, сгорбив плечи и тяжело дыша. Я теряю счет времени и не могу сказать, сколько я уже проплакала, но внезапно у меня за спиной тормозит машина. Первое, что приходит мне в голову, – что сейчас серийный убийца затащит меня в свой фургон и это будет достойным завершением ужасной ночи.

Но Эви высовывается из окна и кричит:

– Эйслин! Ты с ума сошла?

Я замираю, не говоря ни слова. Она никогда даже не намекала на то, что я сумасшедшая. А теперь она сделала это в присутствии Рэйфа, который сидит на водительском месте и сосредоточенно смотрит вперед.

Я вытираю лицо рукой.

– Я же сказала, что тебе не обязательно уходить.

– Я не собиралась бросать лучшую подругу грустить в машине. Но когда я пришла туда, тебя уже не было. А теперь забирайся к нам, и мы отвезем тебя домой.

Что мне остается делать? Я забираюсь внутрь и протягиваю Эви ключи, перегнувшись через сиденье.

– Извини.

– Мы еще успеваем вернуться. Не проблема.

Мое сердце сжимается в тот момент, когда я понимаю, что ее «мы» подразумевает Рэйфа, а не меня. Мне не нужно возвращаться на вечеринку, и это большое облегчение, но эта внезапная смена приоритетов неприятно поражает меня. К счастью, она не заставляет меня объяснять все в деталях. Спасибо хоть за это проявление благосклонности.

Подъехав к дому, она убеждает меня, что все будет нормально, – так, как убеждали бы безнадежно больного. Я иду к переднему крыльцу. Легкое опьянение, которое я чувствовала раньше, превратилось во всепоглощающую усталость. Я провожу рукой по волосам и промокаю лицо изнанкой своей рубашки. Потом я тихо открываю дверь.

Но мама уже почти уснула, сидя на диване, ее светлые волосы, на несколько оттенков темней моих, разметались по щеке, а ноутбук лежит у нее на коленях. Я подавляю вздох, когда вижу, что она просматривала вакансии в поисках подработки. Чтобы скомпенсировать деньги, которые я не выиграла, разумеется. Но сколько бы работы она ни нашла, в сутках не станет больше часов. Стал бы папа так же стремиться к успеху в своем дурацком фридайвинге, если бы знал, какой невыносимой жизнью я буду жить с мамой?

Дрожа, я осторожно накрываю мамины худые плечи вязаным пледом. Я найду какой-нибудь способ заплатить за колледж. Я обязана это сделать. Но меня тяготит осознание того факта, что сегодня вечером я поддалась своему желанию сбежать, и я сомневаюсь, что я смогу справиться хоть с чем-нибудь.

Со второго этажа доносится резкий кашель Сэмми, и он звучит не так, как обычно. Подобно любителю птиц, который научился распознавать каждую трель, мы с мамой всегда прислушиваемся, чтобы не пропустить инфекцию легких. Утром нужно будет измерить ему температуру. А сейчас лучше всего, чтобы он поспал, сколько сможет. И я тоже.

Забравшись под одеяло, я чувствую себя в безопасности в своей тихой комнате, словно укрывшись от урагана. Но в то же время я чувствую себя отрезанной от мира, мне будто чего-то не хватает.

Я засыпаю с чувством глубокой печали. Теперь, когда я единожды позволила себе сбежать, что помешает мне убегать от всего? У меня возникает дурное предчувствие, что мой страх перед миром все быстрее раскручивается по нисходящей спирали, проходя точку невозврата.

Крупный производитель лекарств

пытается запретить новый препарат

Харрисон Макитани, «Фармакология сегодня»

Компания «VidaLexor», один из лидеров в разработке новых лекарств, пытается заблокировать заявку на патент, которую подала компания «Nova Genetics». В ней идет речь о новом методе генной терапии, направленной на лечение мышечной дистрофии. Доктор Джофф Гордон, владелец и руководитель «Nova Genetics», заявляет: «К несчастью, противники наших инновационных лекарственных средств руководствуются стремлением к прибыли, а не желанием помочь пациентам. Сейчас в медицине происходит масштабная смена парадигмы. Можно задаться вопросом: почему мы заставляем пациента принимать лекарство в течение всей жизни, если можно исцелить его за один раз. Будущее за генной терапией».

Доктор Линда Галлеон, генеральный директор компании «VidaLexor», возражает: «Если по-настоящему заботиться о безопасности пациентов, то нужно требовать тщательного и продолжительного тестирования лекарств. Они могут оказаться более опасными, чем болезни, для борьбы с которыми их создают».

Четыре

В воскресенье утром меня будит сообщение от Эви: ОТПРАВИЛИСЬ В ПЛАВАНИЕ. ПОГОВОРИМ КАК ТОЛЬКО ВЕРНУСЬ.

Наверное, она хочет разобраться в событиях прошлой ночи и найти способ все «исправить». Исправить меня, будто это вообще возможно. Но ладно, нет никакой необходимости прямо сейчас обсуждать все это в мучительных подробностях. Ее семья проведет весь день на яхте. С пульсирующей от боли головой я, пошатываясь, бреду в комнату Сэмми, где мама устраивает ему утренний сеанс похлопывания по спине.

Я тяжело плюхаюсь в кресло.

– Ночью у него был резкий кашель.

Голос Сэмми дрожит из-за ударов по спине.

– У меня нормальная температура, так что все в порядке, и мы должны пойти, разве что ты найдешь какой-нибудь повод отказаться.

Я качаю головой.

– Дай мне передохнуть, Сэмми. Ты же знаешь, я хочу, чтобы мы пошли.

И я действительно хочу. В некотором роде. Людям с муковисцидозом советуют держаться на расстоянии друг от друга, чтобы избежать перекрестного заражения. Поэтому Сэмми только пару раз в год попадает в списки приглашенных на семейные праздники в «Nova Genetics». И даже там пришедших на мероприятие детей с муковисцидозом распределяют по разным группам.

Последнее слово за мамой, и она, трижды измерив Сэмми температуру и пристально понаблюдав за ним во время завтрака, решает, что он вполне может пойти на праздник. На его лице видно облегчение.

По дороге в «Nova Genetics» он вместе с мамой подпевает старой песне в стиле гранж и кивает мне:

– Спой вместе с нами!

Его взгляд наполняется разочарованием еще до того, как я качаю головой. Я никогда не присоединяюсь к их пению, а мама и Сэмми от этого начинают вопить все громче, и я чувствую себя лишней.

Мы паркуемся у «Nova Genetics». К счастью, протестующих оттеснили в сторону и за ними наблюдают усиленные патрули службы безопасности, которых вызвали специально по случаю мероприятия. Как только мы выходим из машины, охранник проверяет наши документы и проводит нас через идеально чистый кампус. Стаи чаек пролетают у нас над головами, а с десятков наблюдательных площадок открывается вид на водную гладь. Он должен был быть безмятежным, но что-то в этом месте настораживает меня, оно слишком тихое, будто школа после уроков.

Едва войдя на территорию «Nova Genetics», мы видим, как к нам в окружении своей семьи ковыляет Бэйли, подруга Сэмми. У нее мышечная дистрофия, и хотя объятия здесь не одобряются, она обхватывает Сэмми своими тонкими ручками и сжимает их.

Я глубоко вдыхаю, готовясь к предстоящему дню. Наверняка в нем будут и упражнения, на которых нужно делиться своими чувствами, – они настолько изматывают меня, что даже часами ворочать булыжники было бы легче. Если я не убегу. В конце концов, ведь именно так я теперь и поступаю.

Хлоя, сестра Бэйли, фигуристая девушка с длинными каштановыми волосами, говорит «Привет, Эйслин», одновременно накрашивая губы блеском. Она на год старше меня, и именно ее «Nova» назначила моим «другом-помощником». Что-то в ее внешности кажется мне чрезмерно ярким, будто ее полные, гладкие губы слишком сильно блестят. Наверное, она влюбилась в нового мистера Правильного-парня – версии 3.0.

Салли Симс, невысокая и бойкая женщина, координатор публичных мероприятий в «Nova Genetis», встречает нас восторженным смехом.

– Привет, ребята!

Она легонько пихает Хлою локтем.

– Было очень мило с вашей стороны занести документы для Бэйли на той неделе.

Хлоя пожимает плечами.

– Подумаешь. Тут всегда происходит что-нибудь занятное.

Салли говорит, обращаясь ко мне и Хлое:

– Девочки, вам следует познакомиться с новым участником вашей группы – это Шейн.

Она указывает на высокого парня с кудрявыми черными волосами, достающими до подбородка. Он стоит, зевая, рядом с девушкой, которой уже под двадцать. У нее широкая улыбка, а черты лица напоминают эльфа. Держу пари, у нее синдром Вильямса.

Салли обнимает Хлою за плечи и наклоняется к нам.

– А сейчас, ребята, вам пора пойти вместе с Джо Фирелли, чтобы насобирать немного моллюсков.

Хлоя кривит рот.

– А почему Штеффи не идет с нами?

Штеффи Вонг отвечает в «Nova Genetics» за лабораторных животных, и поэтому ее считают самым подходящим сотрудником, чтобы присматривать за подростками на «вечеринках».

Салли вздыхает.

– Штеффи болеет. Но на берегу, должно быть, приятная погода.

Ладно, по крайней мере, это намного лучше, чем собраться в кружок в одном из конференц-залов и откровенничать о семейных проблемах.

Я плетусь следом за Хлоей и девочкой по имени Роза. У нее огромные коричневые глаза и густые блестящие волосы, и она на этих встречах стесняется так же сильно, как и я. А может, это потому, что английский для нее не родной. Мы улыбаемся друг другу, и этим наше общение в течение дня, в общем-то, исчерпывается.

После того, как Салли Симс раздает нам воду в бутылках из пластика, не содержащего бисфенола, двадцать подростков пешком идут к пляжу, который находится как раз за территорией «Nova Genetics». Пока мы тащим корзины со всем необходимым снаряжением для добычи моллюсков, Джо Фирелли, которого мы обычно видим в качестве психотерапевта, читает нам мини-лекцию о гуидаках – звучит так, будто он пересказывает то, что запомнил из Википедии. Любой житель Пьюджета легко объяснит вам, что гуидаки – моллюски, а не водоплавающая птица. И, благодаря своим отличным отметкам по биологии, я могу вспомнить их место в классификации – от семейства до типа.

Наша группа «братьев и сестер» рассыпается по пляжу, высматривая характерные сифоны гуидаков. Они похожи на кожистый значок бесконечности. Хотя я опасаюсь, что Хлоя убежит вместе с парнями, в итоге мы с ней ищем моллюсков вместе. Это утешает. Мы уже столько раз виделись за эти годы, что я могу быть собой рядом с ней – насколько я вообще способна быть собой.

– Вон там! – кричу я и втыкаю в песок кусок трубы тридцати дюймов в диаметре, чтобы затем начать копать внутри этого пластикового барьера.

Она отбрасывает назад свои темные кудри.

– Не спеши, это бедное маленькое создание никуда не денется. К тому же, пусть оно насладится своими последними минутами.

Я вздыхаю.

– Я думала, ты уже забросила всю эту историю с веганством.

Хлоя меняет мнения, как другие девочки – модели туфель.

– Я все еще уважаю право моллюска на существование.

Моя лопата замирает.

– Хочешь пойдем поплещемся в воде вместо этого?

Хлоя шмыгает носом.

– Не. Круговорот жизни и все такое.

Мы копаем по очереди и болтаем. Хотя мы с Хлоей часто переписываемся в Интернете, теперь мы кратко пересказываем друг другу, что случилось в нашей жизни с прошлого мероприятия «NG». У нее появился новый бойфренд-диджей по имени Джесси, что объясняет, почему она так светится, а я набрала больше 2200 на экзамене SAT. Все по-старому, все по-старому. И все-таки нет. После того, как я потерпела фиаско прошлым вечером, моя жизнь опустилась ко дну еще чуть-чуть – может быть, уже слишком глубоко, чтобы я могла выбраться наверх.

Я беру вместо лопаты совок и медленно раскапываю кремово-бежевую шею моллюска, которая напоминает слоновий хобот.

Хлое вытирает тыльной стороной ладони пот со своего загорелого лба.

– Выглядит как член.

Я зачерпываю рукой немного песка.

– Знаешь, мое знание мужской анатомии скорее теоретическое, чем практическое, но этот минимум сантиметров тридцать длиной.

Она улыбается, будто посвящена в какую-то тайну.

Мой телефон жужжит в кармане. Я бросаю взгляд на свои руки, покрытые коркой песка.

Хлое говорит:

– Ты вполне проживешь, не читая статусы друзей.

Она говорит это высокомерно, как будто теперь, когда она закончила старшую школу, она стала бесконечно мудрее меня во всем – что, по правде сказать, не так уж сложно.

Я снова втыкаю совок в каменистый песок.

– Ага, но если бы мы услышали, что звонит мистер Нападающий, держу пари, ты бы нашла способ ответить.

– Он полузащитник, и я сказала ему не звонить мне больше до сегодняшнего вечера.

– Так вот почему ты постоянно разглядываешь этого нового парня, Шейна?

Она смеется.

– Он и правда классно выглядит, но я не изменница. А это из-за него наша Эйзи так вспотела?

– Я вроде бы интересуюсь кое-кем другим.

Потом я вспоминаю прошлый вечер и вздыхаю.

Я ловлю взгляд Шейна, оказавшегося неподалеку. Слышал ли он, о чем мы говорили? Я стараюсь копать быстрее.

Хлоя хлопает меня по руке.

– Смотри, что ты делаешь.

Я опускаю глаза и обнаруживаю, что я уже добралась до панциря гуидака. Наклонившись в яму, я копаю руками. Хлоя морщит нос, будто я устраиваю избиение морских котиков.

После того, как мы вытаскиваем нашу добычу, я вытираю руки о тряпку и достаю телефон. Это сообщение от Эви: БОЛЬШЕ НЕ МОГУ ТЕРПЕТЬ, ХОЧУ РАССКАЗАТЬ ТЕБЕ – МЫ С РЭЙФОМ ВСТРЕЧАЕМСЯ! Я ТЕБЕ СТОЛЬКО ХОЧУ РАССКАЗАТЬ!

Я рада за нее, но в то же время, хоть мне и отвратительно это признавать, немного грущу. Опять чувствую себя третьим лишним. Я отпиваю большой глоток воды, содрогаясь от того, что все события вчерашней вечеринки снова проносятся в моем сознании.

Несколько минут спустя я готова возобновить охоту, но несколько парней из нашей группы привязались к Хлое. Она обычно получает свою долю мужского внимания, но сегодня это заходит дальше, чем обычно. Что-то вроде того, будто девушка, которая «занята», должна испускать больше тех самых феромонов. Теперь и Эви будет наслаждаться этим явлением.

Ладно, я могу копать и одна. В конце концов, в одиночку я лучше всего справляюсь. Я наедине с собой, и без всяких феромонов.

Я бросаюсь туда, где, как мне показалось, я видела движение в песке. Но к моменту, когда я добираюсь до этого места, остается только небольшая рябь.

– Вон там есть один, – произносит голос за моей спиной.

Я поворачиваюсь и обнаруживаю Шейна – высокого, темноволосого, великолепного. Он указывает на песок в нескольких футах слева от меня. Если рядом оказался симпатичный парень, черт, да хоть какой парень – это верный знак, что моя система кровообращения вот-вот меня подведет. Отстой. Может, я сделаю перерыв и он решит, что у меня щеки от солнечного ожога покраснели.

Я с трудом выдавливаю слова:

– Ты его нашел; это твой.

– Я уже выполнил свою норму по свежему мясу, – он выжидательно улыбается.

– Хорошо, уф, спасибо.

Я зову Хлою, но она не обращает на меня внимания. Она действительно собралась оставить меня здесь с парнем, которого я не знаю? В моих внутренностях разрастается знакомая тошнота.

– Я тебе помогу.

Шейн бежит туда, где Хлоя оставила трубу. Вот бы он там и остался.

Я глубоко дышу – единственное, что я могу сделать, чтобы унять панику.

Вернувшись, он говорит:

– Начнешь копать первой? У тебя такой вид, будто ты хочешь на кого-нибудь наброситься.

Я пристально смотрю на него, выискивая признаки насмешки. Это Хлоя подкупила его, чтобы болтался рядом со мной? Я не смогу выкапывать гуидаков вместе с ним, пока в моей памяти свежа ее фраза про член.

Я прочищаю горло.

– На самом деле, э, я собираюсь немного охладиться. Но спасибо.

Не дожидаясь, пока он ответит или пока я начну спорить с собой насчет того, считать ли это бегством, я сбрасываю сандалии и бегу по каменистому песку к краю прибоя. Ой, ой, ой. Наконец я достигаю воды. Фух. Дыши. Успокойся. Он – не Джек. И вообще не из тех, когда я вижу часто, может, если повезет, я вообще его никогда больше не увижу. Но я не должна рассчитывать на удачу.

Поднимается прилив и вода мягко обволакивает мои ноги, она достаточно холодна, чтобы ступни начали неметь. Вот если бы я так же могла уничтожить и все другие телесные ощущения. Мои глаза следят за орлом, парящим у меня над головой, пока он не исчезает среди деревьев. Я захожу в воду по колено и закрываю глаза. Волны беззвучно плещутся о мои ноги, и мой желудок постепенно успокаивается. Я уже почти смогла забыть…

– Так что, много времени уходит, чтобы довести до совершенства такие вот стервозные выходки?

Я подпрыгиваю на несколько сантиметров и, обернувшись, обнаруживаю, что Шейн последовал за мной. Когда мне удается восстановить дыхание, я говорю:

– Слушай, извини. Я просто не очень хорошо себя чувствую.

– О, так что план Б – это сказать, что у тебя живот болит?

Почему он преследует меня? Я моргаю, глядя на него, не зная, что сказать, слезы собираются в моих глазах – наверное, он сочтет это еще одним оправданием или пошлой попыткой произвести впечатление.

Но вместо этого он резко меняет тему.

– Хлоя говорит, что ты практически живешь здесь. Какая досада.

Я глотаю слюну.

– Это ради моего брата.

Он проводит рукой по своим густым волосам.

– Моей сестре, похоже, все равно. Но мама сказала, что будет неделю давать мне деньги на бензин, если я сегодня сюда поеду.

Я обхватываю себя руками.

– Так что вы оба в выигрыше.

– Оба в выигрыше, а? Даже если приходится выкапывать странных моллюсков?

Я обмакиваю руки в воду. Между пальцами скользит побег морской водоросли.

– Копать – не так уж и плохо, хотя песка многовато.

Он облизывает губы.

– Мне нравятся девушки, которые не боятся запачкаться.

Я пристально смотрю на него. Это какой-то намек насчет секса? Мне стоит снова отойти подальше. Это покажется ему грубым, но не хуже, чем вот так вот преследовать кого-то, кто явно от этого не в восторге.

Но я говорю:

– Ага, ну да.

На этом мои мысли иссякают. Проклятье. Я отвратительно с этим справляюсь – что бы это ни было.

Он кивает в сторону пляжа.

– Так что, собираешься копать, пока они снова не затащат нас внутрь?

Я осматриваюсь по сторонам. Хлоя и ее спутники скрылись за крутым прибрежным склоном.

– На самом деле нет.

Почему он не может просто оставить меня наедине с собой и с моей социофобией?

Он разглядывает меня так, что я чувствую враждебность.

– Знаешь что, девушки, которые считают, что стоят каких-то особых усилий, обычно их не заслуживают. Не дожидаясь ответа – которого у меня все равно не было, – он шагает прочь, пиная песок перед собой.

Вот козёл. Как он вообще посмел делать какие-то предположения обо мне? Я поворачиваюсь лицом к заливу и захожу в воду по бедра. Но даже вода не может смягчить ком в моем горле или успокоить колотящееся сердце.

К тому моменту, когда Джо Фирелли созывает нас, мои ноги уже онемели от холода. Прихрамывая, я иду через пляж. Хлоя появляется словно из ниоткуда, раскрасневшаяся и улыбающаяся, а три парня идут за ней по пятам. Шейн презрительно усмехается, когда я прохожу мимо, и еле слышно говорит что-то парню, стоящему рядом.

Джо прыгает от корзины к корзине, рассматривая наш улов и хлопая в ладоши.

– Превосходная работа! Давайте отнесем их в столовую, чтобы наши повара их приготовили.

Может, они недостаточно часто выпускают его из кабинета, где он консультирует пациентов. Мы шагаем обратно к «Nova Genetics», и Джо проводит нас ко входу рядом с кухней, чтобы мы могли отдать наших моллюсков и помыться.

– После обеда мы встретимся в переговорной и проведем небольшой сеанс.

Мое сердце будто проваливается в желудок. Эти сеансы, в которых каждый участник должен проявлять себя, просто убивают меня. Может, никто не заметит, если я спрячусь вон за той палаткой, торгующей ярко раскрашенными футболками, и подремлю там, пока этот «веселый» день не закончится?

Хлоя украдкой подходит ко мне, вся такая взволнованная.

– Вы с Шейном мило выглядите вместе.

– Тебе нужно серьезно поработать над своей наблюдательностью. Зачем ты меня подставила?

Она выглядит ошарашенной.

– Я этого не делала, правда. Он просто хотел поговорить с тобой. Невелика проблема.

Я отвожу взгляд. К этому моменту она уже должна была понимать, что это большая проблема. Не должно было быть проблемой, но так уж сложилось.

Она хлопает меня по руке.

– Я тебе это компенсирую, ладно? Позже, когда у нас будет эта дурацкая встреча, я буду болтать так много, что до тебя очередь так и не дойдет. Тогда мы будем в расчете, верно?

– Думаю, да.

Я не спрашиваю, почему она считает, что должна что-то мне компенсировать, если не науськивала Шейна на меня.

Когда мы возвращаемся в главный павильон, я замечаю, что доктор Стернфилд о чем-то говорит с Розой, которая кивает, прикусив губу. Она берет Розу для участия в своем новейшем исследовании? Зависть молнией пронзает меня. Я торопливо иду к ним.

Но Сэмми преграждает мне путь. Он улыбается, и к нему присоединяется доктор Гордон (папа доктора Стернфилд и директор «Nova Genetics»). Он почти в два раза выше ростом, чем Сэмми, а руки у него такие, что кажется, он мог бы разбивать ими бетон. Но из-за рыжеватых волосами и круглых темных очков он напоминает огромную коалу.

Он тепло приветствует нас, обращаясь к нам по именам.

– Как ваши раскопки, девочки?

– Великолепно, – врет Хлоя. – Но не для моллюсков. Но я уверена, что они уже в раю для гуидаков.

Он фыркает.

– Чарли когда-то тоже любила собирать своих моллюсков. Она присоединилась к вам?

Я представить не могу, как доктор Стернфилд разгребала бы песок, одетая в один из своих безупречных костюмов.

– Не сегодня.

– Моя девочка. Трудоголик. – Он гордо качает головой.

Сэмми внезапно одолевает приступ кашля, и мы, отведя глаза, ждем, пока он пройдет. Но он не проходит. Я хлопаю Сэмми по спине и чувствую тепло сквозь его футболку. Его лицо вспотело от напряжения. Сэмми вытаскивает из кармана платок.

Я говорю:

– Давай присядем, а? Похоже, у тебя жар.

Он с трудом выдавливает:

– Я в порядке.

Мама уже заметила это и спешит к нам. Я вздыхаю. Сэмми ненавидит, когда из-за него начинается суета. Через несколько минут мама и доктор Гордон уводят его для осмотра к одному из врачей «Nova Genetics». Его ведут прочь, он продолжает кашлять, и у него такие несчастные глаза. Если бы я могла взять на себя часть этих страданий вместо него.

Не дав остальным погрузиться в угрюмое настроение, Салли Симс врезается в толпу в своих изящных туфлях на плоской подошве.

– Для всех готов первоклассный обед!

Я пировала здесь достаточно часто, чтобы догадаться, что в меню будут свежие крабы и ризотто с трюфелями. Надеюсь, врач скоро отпустит Сэмми. Я осматриваюсь в поисках Хлои, но она увлечена разговором с Шейном. Вероятно, она объясняет ему, что со мной не так, и убеждает, что не стоит принимать это на свой счет. Отлично, мне придется есть в одиночестве. Впрочем, у меня все равно нет аппетита. Ссутулившись, я иду в общей толпе.

Когда я подхожу к двери, откуда-то сзади вдруг доносится запах жасминового одеколона. Я резко оборачиваюсь и обнаруживаю, что рядом со мной стоит доктор Стернфилд. Она вся в белом – от шелковой ленты в волосах до легких лаковых туфель. В этот момент луч солнца прорывается через огромное окно под потолком, и в его свете она выглядит как современное воплощение феи-крестной.

И да, у меня есть желания.

Генный допинг – конец соревновательного спорта?

Или начало совершенно новой игры?

Лэнс Старкман, «Спорт и досуг в США»

Благодаря быстрому росту мышц студент старших курсов Уилл Уильямс, начинающий полузащитник команды «Warriors», встречает противников во всеоружии. Уильямс настаивает, что ему удалось прибавить пятьдесят фунтов за прошлый год благодаря интенсивным силовым тренировкам, диете с большим количеством протеина и «старому доброму скачку роста». Но некоторые намекают на новое достижение науки – генный допинг, при применении которого измененная ДНК вводится в тело спортсмена, чтобы увеличить его достижения, снизить чувствительность к боли, стимулировать рост мышц и увеличить выносливость.

Международный совет по вопросам спортивного поведения разрабатывает анализ крови, который сможет выявить измененные гены. Доктор Сэмпсон Воглер утверждает: «В ДНК, внедренных искусственным путем, отсутствуют определенные последовательности, которые есть в ДНК естественного происхождения. Уже до конца года этот анализ будет в числе наших инструментов».

Возможно, до сих пор науке удавалось противостоять обманщикам. Но некоторые считают, что это только вопрос времени – рано или поздно те, кто пытаются обойти процедуру тестирования, разработают трансгенные препараты, не содержащие явных признаков манипуляции. Как и на идеальных фальшивых купюрах, на генных модификациях, которые нельзя обнаружить, скоро можно будет нажить состояние.

Пять

В отличие от других сотрудников, которые сегодня сменили обычную рабочую одежду на джинсы и вязаные кофты, доктор Стернфилд надела простое льняное платье и накинула поверх лабораторный халат. В то же время, впервые, насколько я могу вспомнить, ее золотисто-каштановые волосы свободно свисают до плеч, выбившись из-под ленты. Она наклоняется ко мне:

– Привет, Эйслин. Ты сильно проголодалась?

– Ммм, не очень.

– Не против визита к нашим длинноруким друзьям?

Как будто я хоть раз отказывалась поиграть с шимпанзе.

– Конечно.

Она идет вниз по тихому коридору, удаляющемуся от столовой.

– Какое облегчение – на один день отвлечься от бумажной работы.

Я знаю, что нужно проявить дружелюбие, прежде чем перейти к делу, но я не могу удержаться и спрашиваю прямо:

– Так что, Сэмми, ну, подходящая кандидатура?

Она подмигивает мне.

– Что ж, я еще не могу сообщить тебе никаких деталей, но инструкции оставляют нам достаточно свободы действий.

– Спасибо вам за все, что вы делаете. Для нас нет ничего важнее.

Я ожидаю, что мы направимся наружу, к куполам вольеров, где обычно играют шимпанзе, но доктор Стернфилд останавливается у лифта. На нем нет никаких надписей, а чтобы им воспользоваться нужен ключ. Мы спускаемся на два этажа, а потом идем по извилистому коридору к зоне, которую я еще не посещала. Кондиционеры здесь работают на полную. Когда мы подходим к тяжелой двери, доктор Стернфилд поворачивается глазом к сканеру сетчатки и вводит код на клавиатуре. Я еще ни разу не видела лабораторию, защищенную настолько хорошо.

За дверью оказывается комната, залитая светом полного спектра, но меня пробирает дрожь от страха замкнутого пространства. Здесь даже холоднее, чем в коридоре, а пахнет будто дезинфицирующим спиртовым раствором.

Мы проходим вдоль клеток и приближаемся к одной, на которой написано «Руби». Она – мой любимчик, и Штеффи, присматривавшая за ней, давала мне покормить обезьяну, когда та была еще детенышем. Хотя Руби должна была привыкнуть к людям, она все еще прячется, если голоса вокруг становятся слишком громкими. Могу ее понять.

Мы останавливаемся у ее клетки. Руби торопливо подходит к решетке и высовывает свою узловатую руку, будто хочет, чтобы мы пожали ее. Впервые такое вижу. Доктор Стернфилд усмехается и похлопывает ее по длинным пальцам. Руби крутится перед нами, будто позируя для фото, и я готова поклясться, что она улыбается.

Доктор Стернфилд наклоняется ко мне и шепотом, хотя рядом больше никого нет, произносит:

– Харизма.

– Она ей определенно присуща. Но как вы выдрессировали ее?

Она чешет макушку Руби.

– Выдрессировала? Думаю, ты не понимаешь. Я дала ей средство, о котором тебе говорила – для коммуникабельности. «Харизма», или CZ88, если ты предпочитаешь официальное наименование.

Кровь приливает к голове так быстро, что я едва удерживаюсь на ногах.

– Что? У вас уже есть метод лечения? Я думала, вы только ведете исследования.

Её глаза блестят.

– Ну, мне нужно быть осторожной насчет того, что и кому я говорю. Но интуиция подсказывает, что тебе, Эйслин, можно доверять. Как бы там ни было, я начала работать над этим еще студенткой, когда изучала медицину. Шимпанзе – второе тестирование на млекопитающих. В первой группе были крысы, очаровательнее которых ты вряд ли встретишь.

Сердце все громче колотится в моей груди.

– Ух ты. Ух ты.

Я позволяю Руби взять меня за руку, просунутую между прутьями решетки.

– Она такая дружелюбная. На скольких шимпанзе вы уже это проверили?

– На пяти. Иногда тут целая компания приматов собирается.

– Держу пари, Штеффи это нравится.

Глаза доктора Стернфилд на мгновение вспыхивают, а потом она улыбается:

– Ага, она этим наслаждается.

Я наблюдаю за Руби, которая, кажется, танцует.

– Кажется, она действительно счастлива. Вы можете это измерить?

Доктор Стернфилд поджимает губы.

– У людей это измеряется лишь субъективно, а о животных и говорить нечего. Но мы можем измерить стресс. А уровень норэпинефрина, кортизола и адреналина у Руби значительно снизился.

Чтобы определить, что на вечеринке мои гормоны стресса зашкаливали, несмотря на пиво, не понадобилось бы анализа крови. Каков мой нормальный уровень счастья? Когда я переписываюсь с Джеком в Интернете, мои показатели, несомненно, поднимаются. Но сейчас? Низкие, несопоставимо низкие.

Доктор Стернфилд продолжает.

– Неважно, насколько счастливы шимпанзе, все равно между тестированием на животных и клиническими испытаниями с участием людей есть огромная пропасть. Знаешь, как называют эту пропасть те, кто занимаются исследованиями и разработкой новых лекарств? Долина смерти. Где прекрасные, совершенные проекты встречают безвременный конец.

Она упоминала «долину смерти» и раньше, но никогда эти слова не вызывали у меня такого острого приступа разочарования.

– Вы не можете позволить этому проекту умереть. Он может оказаться просто потрясающим.

Она печально улыбается.

– Я знаю. Поверь мне. Но быть «просто потрясающим» недостаточно, чтобы в обозримом будущем получить одобрение по официальным каналам. Мой папа упорно настаивает на том, что «Nova Genetics» борется только с болезнями, и чем опаснее они – тем лучше.

Я тихо говорю:

– Иногда я думаю, что чувствовать себя так – хуже болезни.

Она вздыхает.

– Эйслин, я понимаю. К моменту, когда мир наверстает упущенное в части улучшения генов, я уже, наверное, без ходунков передвигаться не смогу.

У меня перехватывает дыхание.

– Так вы не собираетесь испытывать его на людях в ближайшее время?

Свежая порция слез собирается за моими веками, хотя я уверена, что выполнила норму прошлым вечером.

Ее взгляд становится холодным и стальным, и она словно пытается продырявить белую плитку пола носком туфли.

– Это совершенно нелепо! Представь только, сколько людей сломались под натиском стеснительности и социальных фобий – а я могла им помочь!

– Это открытие может подарить им новую жизнь.

Она оценивающе смотрит на меня.

– Я видела опросники, которые ты заполняла для исследования динамики отношений в вашей семье. Как мучительно ты стремишься высказывать свою точку зрения, быть услышанной – и в то же время боишься этого. Когда я поступила в колледж в четырнадцать лет, я была самой маленькой в классе, и у меня был самый писклявый голос, и я была неспособна поднять руку, даже если знала ответ.

О неспособности поднять руку я знаю все. О том, на что это похоже – будто что-то постоянно держит тебя на привязи, не давая оторваться от земли.

– Сложно поверить, что генная терапия может сделать кого-то смелее.

Она поджимает губы.

– Знаешь, личность действительно ужасно сложная. Харизма, или CZ88, воздействует на множество генов, работающих согласованно, на участки ДНК, которые другие исследователи могли пропустить. Но что для одного ученого – мусор, для другого – сокровище.

Я не могу представить гены как маленькие емкости, наполненные мусором или сокровищами, но доктор Стернфилд никогда не стесняется ярких метафор. Одно из первых объяснений принципа действия генной терапии, которое она мне дала, было таким: она предложила представить вирусный вектор как посылочный ящик, который адресован определенным тканям тела. Внутри ящика – измененная ДНК, которая сможет занять место дефектных генов или дать им команду действовать иначе. Вирус может вместить определенное количество ДНК, но если вы используете слишком мало, понадобится добавить ДНК-заполнитель – вы делаете то же самое, когда пакуете в посылку мелкие вещи.

Я пинаю пол, подражая доктору Стернфилд.

– Если бы вы смогли получить одобрение, сколько пройдет времени, пока вы не получите что-то, что можно испытать на людях?

Она наклоняет голову набок и смотрит на меня долгим взглядом.

– Оно готово сейчас.

Мое зрение затуманивается.

– Сейчас – то есть сегодня?

– Сегодня и сейчас, – говорит она и позволяет себе улыбнуться.

Я вздрагиваю.

– И это безопасно?

Она недовольна.

– Я тестировала лекарства годами, и их безопасность всегда была безупречна.

Она шумно выдыхает.

– Но неважно, что я знаю о безопасности «Харизмы», FDA все равно не допустит её до клинических испытаний. Вот почему мои дни в «Nova Genetics» сочтены.

Волна паники накатывает на меня. Я вскрикиваю:

– Что?

– Я должна отправиться туда, где моей помощью смогут воспользоваться как можно больше людей. Прямо сейчас, и это место не в США.

Нет, этого не может быть. Я подобралась так близко к своей мечте, и она ускользает от меня, прежде чем я успела ее схватить.

– А что, если вы проведете предварительное испытание, прежде чем уехать? На ком-то, кому это действительно нужно?

Она хмурит брови.

– Ты предлагаешь мне то, о чем я сейчас думаю?

Я не знаю. Я и правда это предложила?

Она говорит:

– Нет ничего страшного в том, чтобы сказать нет. Не каждый готов к глобальным изменениям в своей жизни.

Она действительно предлагает мне это. Да и правда, разве найдется подопытная свинка лучше, чем человек, вся жизнь которого – чудовищна катастрофа.

– Когда я должна принять решение и оформить нужные бумаги?

Она качает головой.

– Боюсь, мы не располагаем такой роскошью, как время на размышления. Или оформление бумаг. Но если ты серьезно намерена улучшить свою жизнь, я могла бы помочь тебе сегодня. То есть – именно сегодня.

У меня внутри все холодеет.

– Вам не нужно следить за всякими показателями, чтобы потом опубликовать результаты исследования?

Она протягивает руку к клетке Руби и гладит обезьяну по голове.

– Думаю, мы здесь в одинаковом положении, черт бы побрал эти официальные процедуры. Когда ты придешь на следующую семейную встречу, меня здесь уже не будет.

Мне кажется, будто стены вокруг меня мелодично гудят, а может, это бьются мои вены. Я тру лоб рукой.

– Простите. Я еще не вполне осознала все это. Но если вы сделаете это втайне, у вас могут быть большие неприятности, верно?

– Только если кто-то узнает. Но я доверяю тебе, Эйслин. И я хочу помочь тебе и другим людям сейчас. Точно так же, как я хочу помочь Сэмми попасть в клинические испытания AV719, несмотря на то, что у него больше инфекций и меньше жизненная емкость легких, чем у среднего одиннадцатилетнего подростка с муковисцидозом. Коммерческие интересы, которые стоят за этим исследованием, требуют, чтобы в него попадали люди, у которых шансы на улучшение выше – чтобы в итоге получить наивысший процент успеха.

Паника, которую я ощутила минуту назад из-за того, что могу упустить чудесное средство, удваивается, когда речь заходит о том, что Сэмми тоже может оказаться в проигрыше.

– Это так несправедливо. Они должны помогать тем, кому это больше всего нужно.

Она кладет руки мне на плечи – впервые, раньше ее прикосновения ограничивались рукопожатиями. Сквозь одежду я чувствую ее ногти.

– Я хочу поддержать его, даже если это означает, что я буду не так уж строго следовать писаным правилам. Ты со мной, Эйслин?

Все вокруг я вижу как в тумане, кроме ее глаз, которые светятся как хрусталь. Я говорю:

– Если я соглашусь, как мне нужно принять лекарство?

– Это инъекция, все чисто и просто. Вероятно, только одна доза, но нет никаких гарантий. Мы не знаем, как быстро будет распространяться вирусный вектор, который доставляет лекарство, и насколько сильно он затронет твою ДНК. Конечно, только ты будешь решать, принимать ли дополнительные дозы.

Рядом с нами Руби раскачивается, сидя на полу, и выглядит такой довольной, какой я ее никогда не видела. Я сосредоточенно размышляю.

– Можно рассказать маме? Она сохранит тайну, потому что дети для нее важнее любых правил.

Доктор Стернфилд резко убирает руки с моих плеч.

– Ух, я думала, что с твоим IQ… Слушай, давай забудем это все, ладно?

Она потирает руки, будто стряхивая грязь, и направляется к двери.

Подождите. Что? Мое тело холодеет. Моя жизнь и жизнь Сэмми могут полностью измениться благодаря «Nova Genetics» и доктору Стернфилд. Если я преодолею свою стеснительность, я смогу лучше защищать его. Как я могу упускать такой шанс? Мама, да и кто угодно другой, поймет.

Я вдыхаю так глубоко, что у меня начинает кружиться голова, и говорю:

– Нет, послушайте. Я полностью понимаю, почему вам нужно сохранить тайну, особенно учитывая этих ненормальных протестующих, которые толкутся снаружи. Я согласна. Я согласна.

Она рассматривает меня, кажется, целую минуту, а потом, наконец, кивает.

– Хорошо, Эйслин. При условии, что ты согласна.

– Полностью согласна.

Да, это эксперимент, настолько секретный, что я не смогу рассказать даже маме. Да, жесткий, пассивно-агрессивный подход доктора Стернфилд выводит из равновесия. Но я чувствую, что мы на пороге чего-то невероятного.

Она достает из кармана заколку и собирает волосы в узел на затылке.

– Поскольку у нас сохранился старый образец твоей крови, я уже знакома с разными антителами, которые могли бы нам помешать. Некоторые из них довольно странные, ты сама знаешь. Может, из-за твоей поездки в Азию несколько лет назад. Но, слава богу, никаких неустранимых проблем.

Слава богу – это верно сказано. Я со страхом осознаю, что семья Эви, взяв меня с собой на каникулы в Индонезию после того, как мы закончили среднюю школу, могла лишить меня всех шансов на это чудо.

Я говорю:

– Лучше могло быть, только если бы «харизма» была в капсулах вместо инъекций.

Она проводит по своей нижней губе наманикюренным ногтем.

– Ну, однажды, я мечтаю, появится версия для массового производства, которую будут продавать без рецепта – может, это будет порошок, который можно просто вдохнуть, чтобы обойти гематоэнцефалический барьер. Может, его будут продавать в светло-желтых пакетиках, на которых напечатаны розовые сердечки. Как ты думаешь?

Она подмигивает мне, и я задумываюсь – может, ее последние слова – просто шутка, чтобы я расслабилась.

Но все-таки мне не удается заставить себя рассмеяться. Следом за доктором Стернфилд я вхожу в дверь, которая отпирается еще одним кодом, и оказываюсь в маленькой комнатке. Доктор Стернфилд велит мне сесть, пока она моет руки и надевает перчатки. Из маленького стального шкафчика она достает большой шприц.

– Я знаю, что это пугает, но тебе от этого станет лучше. Я делала себе инъекции и более толстыми иглами. Две секунды боли, а потом можно всю жизнь радоваться.

Она протирает мою руку вышел локтя спиртовым тампоном и вводит лекарство – за обещанные две секунды. Ловкими движениями она перевязывает руку узким бинтом. Готова поклясться, что чувствую, как содержимое шприца проникает в мою руку. Хотя мне не терпится перестать быть застенчивой, глухая паника наполняет мою грудь. Ох, ничего себе, я действительно это сделала.

Она стягивает перчатки.

– Если начнешь паниковать, глубоко дыши. А на случай, если тебе захочется с кем-то поговорить об этом, я дам тебе то, что получают от меня лишь немногие – мой номер телефона. Воспользуйся им, ладно? Мы изменим мир, ты и я.

Я рассматриваю узкую повязку, которая скрывает так много.

– Я просто хочу изменить себя.

– Этого достаточно. А теперь как насчет того, чтобы подняться наверх и посмотреть, осталось ли у них еще что-нибудь с трюфелями?

Покидая эту комнату, мы больше не произносим ни слова. Я потираю руку, размышляя о веществе, которое разгорается под кожей и неудержимо растекается по артериям. Удалось бы мне сорвать повязку и высосать его, как змеиный яд? Сколько пройдет прежде чем оно начнет на меня влиять? День? Неделя? Стоило бы задать эти вопросы доктору Стернфилд, но теперь, когда дело уже сделано, я не могу заставить себя заговорить с ней, когда она стоит в лифте в футе от меня с довольным выражением лица.

Прежде чем поспешить прочь, она шепчет мне:

– Помни, никому ни слова о «харизме» и клинических испытаниях для Сэмми, ладно?

Я невнятно бормочу что-то в знак согласия, и она уходит. У меня в голове неотвязно крутится мысль о том, что мне следовало потребовать больше деталей. Ладно, я надеюсь, что в скором времени я уже никогда не побоюсь заговорить. Теперь перспективы кажутся мне намного шире, я могу наполнить свое будущее новыми возможностями, свободой, а может быть даже отношениями с Джеком, если я смогу исправить тот ущерб, который был нанесен прошлым вечером. Легким прогулочным шагом я направляюсь к кафетерию. Но мне по-прежнему недостает смелости, чтобы присоединиться к Хлое, Шейну и остальным, когда они смеются, сидя за круглым столом.

Я украдкой пробираюсь в угол и ем одна – надеюсь, в последний раз.

С наслаждением поедая лосося и спаржу (спасибо, что в моей порции нет гуидаков), я обнаруживаю, что мой телефон снова поймал Сеть. Эви прислала еще одно сообщение и рассказывает новые детали. Они с Рэйфом целовались «как безумные» после вечеринки. Конечно, я ужасно волнуюсь за нее, но меня еще сильнее интригует другая часть сообщения – Джек не мог понять, почему я ушла так рано. Как только она сказала ему, что я ушла, он ушел тоже.

Правда? Вот если бы я не сделала тогда поспешных выводов и не устроила истерику из-за Александры. А теперь он будет думать, что я совершенно неадекватная. Ну, на самом деле он думал так уже после того эпизода с пивом. Я собираюсь позвонить Эви, чтобы узнать больше, но тут Салли Симс объявляет, что до следующего мероприятия осталось две минуты. Отвратительно. Если бы я знала секретные коды от лаборатории внизу, я бы спряталась там вместе с Руби.

Я запихиваю в себя остатки обеда, иду к конференц-залу имени Уотсона и Крика и усаживаюсь там на один из стульев, расставленных по кругу. Роза вбегает в зал на последней минуте, ее лицо кажется бледным. Как странно. Я видела ее какой угодно, но только не подавленной. Подозрение вспыхивает в моем сознании. Я пытаюсь разглядеть, нет ли у нее повязки на руке, но рукава ее рубашки скрывают любые улики – как и у меня.

Джо призывает всех к порядку.

– Отличная работа на пляже, ребята! Что вам больше всего понравилось?

Руки тянутся вверх; называют воду, охоту, солнечный свет и все такое прочее. Покончив с запланированным снятием напряжения, Джо переходит к психотерапии.

– Есть желающие поделиться чем-то новым со времени нашей прошлой встречи?

Мы переглядываемся в неуютной тишине, и наконец берет слово девочка по имени Киэра. У нее рыжие волосы, но перед этой встречей она покрасила их в золотистый у корней, и теперь кажется, будто у нее голова горит. Она жалуется, что ее родители посвящают почти все время ее брату Якобу, в генах которого обнаружена болезнь Хантингтона.

Зацепившись за эту тему, Джо спрашивает остальных, завидуем ли мы вниманию, которое наши родители изливают на наших братьев и сестер. Для меня не проблема, что мать зацикливается на Сэмми. Ведь и я сама так делаю.

От предстоящей необходимости говорить о чем-то перед группой мои внутренности стискивает знакомое ощущение. Похоже, «харизма» еще не заработала. Пусть лучше Хлоя говорит. Один за другим все болтают о том, как ужасно, когда все тебя игнорируют, если рядом твои братья и сестры. Вот же детский сад.

Кода наступает очередь Шейна, он вытягивает вперед свои длинные ноги и говорит:

– А я не против, когда моей сестре уделяют внимание.

Джо поднимает свои густые брови.

– Правда? Будь честным. Ты среди друзей.

Шейн ухмыляется.

– Да? Знаете, когда люди замечают ее, они замечают и то, как я помогаю ей. Знаете, как это впечатляет девиц, которые думают, что я святой?

Парень, сидящий рядом с Шейном, «дает ему пять».

Джо хмурится.

– Так ты используешь болезнь своей сестры, чтобы цеплять девушек?

– А почему нет? Мы оба в выигрыше.

Без тени улыбки он смотрит в мою сторону. Я поднимаю взгляд к потолку.

Джо трет подбородок.

– Ладно, я думаю, что ты вполне имеешь право поискать светлые стороны в своей ситуации. До тех пор, пока ты никого не эксплуатируешь.

Шейн усмехается.

– И как стратегия отхода тоже отлично срабатывает. Когда мне становится скучно, я могу сделать вид, что настолько обеспокоен состоянием моей сестры, что не могу выделить время на отношения.

Несколько парней давятся от смеха вместе с ним. Остальные сидят с отвисшими челюстями.

Джо окидывает взглядом группу.

– Что остальные думают по этому поводу?

Его взгляд останавливается на мне.

– Эйслин, скажи нам первое, что придет в голову.

И я выпаливаю:

– Уродец.

Господи, я и правда сказала это?

Вся группа смеется – кроме Шейна. Джо хлопает в ладоши, пока мы не утихнем.

Потом он говорит:

– Хорошо, Эйслин и Шейн, спасибо вам за откровенность. Кто-то еще хочет высказаться?

Хлоя поднимает руку. И, верная своему слову, она пускается в растянутое повествование о том, как сильно она любит Бейли, но чувствует, что ее не ценят по достоинству, ведь их родители посвящают ей так много энергии. Хотя я знаю, что она вешает ему лапшу на уши, ее рассказ оказывается увлекательным. Взгляды всех присутствующих прикованы к ней. Она продолжает трепать языком, пока не наступает время перейти в танцевальный зал для следующего мероприятия.

Когда все толпой пробираются к выходу, Хлоя дожидается меня и говорит:

– Сработало довольно неплохо, правда?

– Ага, великолепно.

Но все, о чем я могу думать – это лекарство, которое распространяется по моему организму, атакуя невинные клетки и творя неизвестно что. Было ли оскорбительное высказывание в адрес Шейна первой весточкой изменений в моем характере? Что, если в будущем я не смогу контролировать порывы эмоций? Может, быть экстравертом – это и значит не уметь контролировать свои импульсы. Никогда не думала об этом в таком духе. Но если из-за «харизмы» я уже начала действовать настолько наперекор собственному характеру, на что еще я окажусь способна?

Шесть

В танцевальном зале я снова встречаю Сэмми. Он сонно щурится, но выглядит не таким раскрасневшимся, как раньше.

– Врач дал мне ингалятор. Ничего серьезного.

Мама обнимает его за плечи.

– Нам нужно идти.

Сэмми не спорит, и одного этого мне достаточно, чтобы понять, как ему нехорошо.

На прощание мы машем руками сотрудникам «Nova Genetics» и другим семьям. Я осматриваюсь в поисках доктора Стернфилд. Ни малейшего намека на ее присутствие. Наверное, ищет, кого еще привлечь к своему секретному мини-исследованию. Я знаю достаточно о научно-исследовательских испытаниях, хоть подпольных, хоть нет, чтобы понимать, что выборки из одного человека не хватит.

Прогулочным шагом мы выходим навстречу солнечному дню – и протестующим. Они размахивают своими плакатами, крича: «С природой шутки плохи!»

Усиленная охрана следит за тем, чтобы мы могли добраться до нашей машины. Но меня бесит, что «Nova Genetics» не предложила нам воспользоваться их VIP-парковкой, находящейся внутри ограждения. Она почти пуста, на ней виднеется только темный седан, из которого как раз выходят мужчина и женщина, оба в военной форме.

Заметив военных, демонстранты разражаются бредовыми воплями, обвиняя генетиков в создании «суперсолдат». Сэмми выглядит напуганным, и мама крепко обнимает его, когда мы спешим прочь. Я с отвращением разглядываю протестующих. В мире столько нерешенных проблем, а они тратят свою энергию на борьбу с медицинскими исследованиями, которые помогут огромному числу людей.

Внезапно из толпы выступает женщина с безумными глазами и показывает на меня.

– Я ее знаю. Она была здесь в пятницу.

В одно мгновение все взгляды обращаются на меня. Я дергаю плечами от омерзения. Я узнаю ту женщину с прической Клеопатры и луковым дыханием. Она направляет на меня телефон.

Я поеживаюсь от страха и отвращения.

– Что ты делаешь?

Она разражается гогочущим смехом и направляет камеру телефона на меня:

– Даю тебе попробовать на вкус твое собственное лекарство.

Я опускаю голову в растерянности, и тут вспоминаю, как доктор Стернфилд записала протестующих на видео. Кому они будут показывать мое видео? Со мной, человеком, который уже был генетически изменен – ну, я надеюсь, что был.

Мы в спешке забираемся в машину и уезжаем прочь. На первом светофоре мама вставляет в плеер один из своих дисков с «Pearl Jam»[5] и пытается поднять настроение, предлагая Сэмми подпевать песне о слетевшем с катушек подростке. И то ли я сама немного схожу с ума, то ли генная терапия уже понемногу ослабляет барьеры в моей голове, но я, даже не задумываясь, присоединяюсь к ним.

Глаза Сэмми расширяются от удивления, а мама бросает на меня потрясенные взгляды. Ей приходится резко вывернуть руль, чтобы не налететь на оленя.

Не переставая петь, я пишу сообщение Эви, чтобы выудить из нее что-нибудь еще о Джеке. Он что, и правда скучал по мне на вечеринке? А как насчет того, что он смеялся вместе с Александрой? Эви пишет. ОН ТОБОЙ ИНТЕРЕСУЕТСЯ, УЛАВЛИВАЕШЬ? НЕКОТОРЫЕ НАХОДЯТ СТРАННЫХ СТЕСНИТЕЛЬНЫХ ДЕВОЧЕК ВЕСЬМА ЗАБАВНЫМИ!

Не то что бы она, или кто-то еще, продемонстрировал такое отношение вчера вечером. Я умираю от желания рассказать ей об эксперименте доктора Стернфилд, но это приведет ее в ужас, хотя пугаться, собственно, уже поздно. К тому же, я поклялась хранить тайну. Желание довериться кому-то все же лежит тяжелым грузом на моем сердце. Прямо-таки невыносимое побуждение с кем-то пообщаться кажется новым. Хотя обычно я рассказываю Эви все, я делаю это, потому что хочу, а не потому, что должна.

Мы возвращаемся домой, уставшие, но довольные. Я на цыпочках поднимаюсь в свою комнату, воображая, будто «харизма» течет по моему телу: как запах гардении разносится по тропическому острову, лаская все, что встречает на пути. Все мои маленькие гены наконец получают перенастройку, в которой так нуждались. Аххх. Этой ночью мне впервые, насколько я помню, удается уснуть с волнующей мыслью о том, что принесет завтрашний день. Может, это лекарство лучше было назвать «оптимизм».

Следующим утром, как только я поднимаюсь на ноги, мой висок пронзает острая боль. Я опираюсь на стол, потирая висок. Слава богу, боль исчезает так же быстро, как и появилась. Доктор Стернфилд не упоминала побочные эффекты, так что это, наверное, из-за вчерашнего возбуждения.

Выйдя в Сеть, я кликаю на выложенное Хлоей видео – с вечеринки, на которой она была прошлой ночью, после того, как вернулась из «Nova Genetics». Я моргаю, потом моргаю еще раз, я точно правильно прочитала? Где она берет столько энергии? В воскресенье вечером?

Камера нетвердо следит за тем, как Хлоя выходит на сцену перед толпой ребят из колледжа. Грохочущее техно замолкает, когда она произносит короткую речь о том, что Пьюджет-Саунду для нормальной жизни нужно еще больше велодорожек. Камера снимает панораму зала, запечатлевая восхищенные возгласы и вопли одобрения. Вот как? Хлоя всегда была звездой сцены, но я никогда не догадывалась, что у нее есть такой талант к публичным выступлениям.

Сэмми вваливается в мою комнату и прыгает к столу:

– Ух ты, Хлоя стала настоящей кинозвездой.

– Точно подмечено.

Я добавляю «Круто!» к шестидесяти другим комментариям под ее видео, хотя я не садилась на велосипед уже год.

Напевая себе под нос, я ем овсянку вместе с Сэмми, собираюсь на работу и еду к бассейну. Может, «харизма» сделает мой день терпимым или даже веселым? Я отрабатываю свою смену, ожидая внезапного побуждения совершить какую-нибудь крайность, например прилюдно запеть, но часы проходят один за другим, и меня вовсе не тянет на демонстративные выходки. А дети на уроке плавания, когда мы во что-нибудь играем, постоянно просятся в команду другого учителя. Мой рабочий день проходит как более уравновешенная версия субботней смены. О да, если эффект от «харизмы» сведется к тому, что со мной будет происходить поменьше плохого, это уже достижение. Я ухожу с работы, испытывая в основном чувство облегчения.

После работы я решаю начать читать «Цветы для Элджернона» из списка литературы на лето. Спустя пятьдесят страниц я откладываю книгу в сторону и подхожу к зеркалу, чтобы рассмотреть свое лицо. Если я стану экстравертом, я ведь и выглядеть начну иначе, верно? Но на меня в ответ смотрят все те же настороженные серые глаза. Я пробую изобразить несколько улыбок, чтобы проверить, не стали ли они более дружелюбными, но я выгляжу скорее ненормальной, чем притягательной.

От продолжения осмотра меня отвлекает внезапный дверной звонок.

Спускаюсь вниз. Эви врывается в дом и многозначительно смотрит в сторону моей комнаты.

Мы взбегаем по лестнице – туда, где мама нас не услышит. Усевшись на мою кровать, Эви хмуро осматривает меня.

– Ну что, как у тебя дела?

На мгновение мне кажется, что она в курсе про «харизму», но потом до меня доходит, что последний раз она меня видела, когда я насквозь промокла, сбежав из дома Дрю, будто помешанная. Я отмахиваюсь от ее критического взгляда.

– Забудь. Это пиво во всем виновато. А теперь расскажи мне про Рэйфа.

Она рассматривает меня еще мгновение, а потом, видимо, удовлетворенная тем, что не находит никаких признаков давешней истерики, она, задыхаясь от восторга, описывает, как они с Рэйфом встретились после вечеринки, а потом еще раз – прошлым вечером, и как они проведут время вместе завтра.

Я хлопаю в ладоши совершенно искренне.

– Фантастика!

Она наклоняется назад, закинув руки за голову, и свешивается с кровати.

– Кажется, будто это заняло бесконечно долго, а теперь бум! бум! бум! три раза за пять дней. Что, если он устанет от меня?

Я пинаю ее ногу.

– Ой, не говори так. Чем больше он будет узнавать тебя, тем сильнее он захочет быть с тобой.

Дрожа, она вытягивает руки и обхватывает себя.

– Последний школьный год может быть таким восхитительным. – Тут она запинается. – Если бы только вы с Джеком…

– Ага, я знаю.

– Все еще есть шанс, Эйз. Ты ему очень, очень нравишься. Я же вижу. Но ты должна дать ему понять, что чувствуешь то же самое. Больше нельзя убегать. Я знаю, что это нелегко.

Она стискивает кулаки и несколько раз пихает одеяло.

– Мы обе можем устроить себе выпускной год, о котором могли только мечтать.

Сказав это, она смотрит на меня с печалью, будто предвидит, что меня ждет не такой уж восхитительный выпускной год. Год, когда она будет двигаться все дальше к новому опыту, а я останусь позади. Но этого может и не случиться после тех перемен, которые произошли вчера. Как я могу не поделиться такими невероятными новостями? Не думаю, что Эви побежит доносить на меня в FDA[6].

Но я молчу.

Она издает громкий и долгий вздох.

– А я была так уверена, что экспозиционная терапия – подходящее решение. У некоторых пациентов после нее и правда результаты сканирования мозга менялись.

– Эй, ты что, поставила на мне крест? Я-то ведь не сдаюсь.

Она поворачивается набок и опирается на локоть.

– Я никогда не поставлю на тебе крест. Я просто не знаю, что еще попробовать.

Ее голос срывается.

Я сажусь на кровать рядом с ней.

– Ты же такая изобретательная. Я уверена, что ты придумаешь какой-нибудь другой способ терапии, который не потребует от меня снова идти на вечеринку. Пока я не буду готова, по крайней мере. Но может я могу попробовать что-то масштабом поменьше. Совсем-совсем крошечное.

– Уверена? Есть множество вещей попроще вечеринок, ты ведь знаешь.

– Например?

Она осматривает комнату и ее взгляд останавливается на моем телефоне.

– Как насчет того, что бы написать сообщение Джеку? Вы же болтали в Интернете раньше.

– О материалах для «Всякой мороси». И он всегда писал первым.

– Именно. – Она приподнимается и хватает мой телефон. – В этот единственный раз пусть первой будешь ты. Вернись в седло прежде чем решишь, что на земле лучше.

Она вертит телефон в руках.

Она и понятия не имеет, что я оседлала совершенно новое животное, хотя и еще не вполне поняла, как на нем ездить.

– Я не знаю. Что я ему скажу?

– Как насчет «Привет»?

Мой пульс ускоряется.

– Так просто? Привет? Типа «Привет, Джек, это Эйслин, которая от тебя никак не отстанет»?

Она хлопается обратно на кровать и цокает языком.

– Не стоит мыслить так негативно. Он с ума сойдет, когда получит твое сообщение.

Она театрально вздыхает.

– Придя на вечеринку, он сразу начал искать тебя, а потом ушел, когда обнаружил, что тебя нет.

– Ну и?

– Похоже, отличники не такие уж умные. Лови намек.

Она хватает меня за руку и впихивает в нее телефон.

В ее словах есть резон, но от этого мысль о том, чтобы написать Джеку, не становится легче. Но и совершенно невозможной она не кажется. Просто сообщение, верно? Одно маленькое сообщение.

Я нервно сглатываю слюну и пишу: «ПРИВЕТ». Мой палец замирает над кнопкой «ОТПРАВИТЬ».

Эви наклоняется поближе.

– На старт, внимание, марш!

Я делаю глубокий вдох и ударяю по кнопке. Эви выпучивает глаза от удивления. Волна тревоги тут же поднимается в моей груди. Вот черт, что я только что наделала? Джек решит, что я в отчаянии. Он решит, что я странная. Он решит…

«И ТЕБЕ ПРИВЕТ!»

Я едва не роняю телефон.

– О боже, он ответил через десять секунд!

Она подпрыгивает на кровати.

– Скорее, через пять. Так что ты собираешься писать в ответ?

– Писать в ответ?

Она говорит очень медленно и четко.

– Да, настал подходящий момент, чтобы спросить у него что-нибудь посложнее. Например, какие у него планы. Давай, ты отлично справляешься.

Ладно, я официально признаю, что когда мне приходится выслушивать советы по поводу легкой беседы в чате – это выглядит жалко. Не размышляя, чтобы не успеть передумать, я пишу ему.

Пару секунд спустя:

«ЖДУ ЗИКА ЧТОБЫ ПОЙТИ В СКЕЙТПАРК. КАК ТЫ ПРОВЕЛА ВЫХОДНЫЕ?»

«ВЧЕРА ВЫКАПЫВАЛА ГУИДАКОВ». Хммм, это не похоже на желание продолжить разговор – скорее, как желание сознательно лишить себя любых шансов на личную жизнь. Гуидаки? Серьезно?

«НЯМ-НЯМ. ЗАВИДУЮ. А СЕЙЧАС?»

«БОЛТАЮ С ЭВИ. МЕЧТАЮ О ПИАЛЕ С МОРОЖЕНЫМ». Ладно, сказано неубедительно и наобум, но лучше, чем предыдущее сообщение.

«КАК НАСЧЕТ ЗАВТРА?»

Уй. Я чувствую тяжесть в груди, а мое сознание кричит: «Беги!» Но я продолжаю писать:

«Я МОГУ ЕСТЬ МОРОЖЕНОЕ В ЛЮБОЙ ДЕНЬ.»

«СО МНОЙ?»

С ним, на нем, как ему будет угодно. АГА.

«ОТЛИЧНО!»

Поверить не могу. Мы действительно собираемся встретиться. Эви не удается прогнать с лица самодовольное выражение, впрочем, она и не пытается. Но я ее прощаю. Как и она, я уверена, простит меня за то, что я воспользовалась «харизмой». Когда я ей скажу. Когда-нибудь.

Договорившись встретиться с Джеком после работы, я откладываю телефон и пронзительно визжу.

Эви спрыгивает с кровати.

– Это же вообще невероятно! – Она потирает руки. – Ладно, время выбрать идеальный наряд. – Она открывает мой шкаф.

Я сижу на кровати, ошеломленная случившимся. Тем, что может случиться завтра вечером. А вдруг то, что сделало меня достаточно смелой, чтобы написать сообщение, не так уж помогает при встречах лицом к лицу?

Эви вытаскивает из шкафа черные короткие штаны.

– Время очищения. Не против, если я отложу это к тем вещам, которые мы отдадим на благотворительность?

– Конечно.

Ладно, просто дыши. Попытайся вычислить, в какие мысли погрузилась бы перед свиданием нормальная девушка. Ага, макияж, вот что. Я тихонько подхожу к зеркалу, чтобы поэкспериментировать с тенями для глаз, которыми пользуюсь нечасто, а Эви тем временем переворачивает вверх дном мой гардероб.

Отложив на мою кровать несколько подходящих комплектов одежды и собрав куда большую кучу того, что лучше отдать, она подходит ко мне, так что мы обе рассматриваем наши отражения.

– В тебе явно что-то изменилось.

– Может, отблеск страсти. Или вот эти дымчато-синие тени.

Она косится на меня.

– Это нечто большее. Ты кажешься, ну, будто бы более живой, так и искришься. Даже твой голос звучит иначе, как-то хрипло.

Я громко ворчу на два тона ниже обычного:

– Я из-за тебя смущаюсь.

Она окунает кончик пальца в тени и втирает немного в каждое веко.

– Может, уверенность, которую ты приобретаешь в результате экспозиционной терапии, проявляется и в том, как ты выглядишь.

А может, дело в генной терапии. Я глубоко вдыхаю, чтобы желудок прекратил трепыхаться.

Мы продолжаем сортировать одежду, а я тем временем размышляю о переписке с Джеком. Может, это не имеет никакого отношения к «харизме». Все это можно объяснить и тем, что я действительно к нему неравнодушна. Точно так же светилась Хлоя из-за своего нового парня. Влюбившись в кого-то, человек может радикально измениться. Именно об этом поют во всех песнях.

Нам уже пора ложиться спать, когда мы с Эви наконец достигаем согласия по каждому сочетанию предметов одежды, подходящему для «новой меня». Мы как раз обсуждаем вопрос о лаке для ногтей, когда мой телефон вибрирует. Это оказывается рассылка от Хлои: СМОТРИТЕ ТРАНСЛЯЦИЮ НОВОСТЕЙ КАНАЛА KBLB! БУДЕТ ДАЖЕ ПОЛУЧШЕ ТОЙ ВЕЧЕРИНКИ!

Я показываю сообщение Эви. Она хмурится.

– И всё? Ни намека, о чем речь?

Я закатываю глаза.

– Она считает, что если она скажет другим посмотреть, все посмотрят.

Эви открывает флакончик лака для ногтей «Scarlett Secrets» и начинает подкрашивать им ноготь на мизинце.

– Не хочешь попробовать?

– Не-а, – я показываю на лак. – Хм, даже я знаю, что этот оттенок красного подходит только для пальцев на ногах, если только ты не живешь в Джерси.

Прежде чем она успевает возразить, мой телефон жужжит снова. Это Хлоя. ВЫ НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ.

Рассмеявшись, я включаю компьютер.

– Ну ладно, теперь у меня проснулось любопытство.

Эви красит ногти, а я тем временем нахожу сайт. На первом плане видео с Хлоей. Я усаживаюсь на кровать с ноутбуком так, чтобы и Эви все было видно. Хлоя оказалась в числе случайных прохожих, у которых брали интервью насчет местного музыкального фестиваля. На одном дыхании она дает подробнейший отчет. После чего репортер просит ее прийти завтра.

Эви дует на ногти.

– Почему ты никогда не говорила мне, что Хлоя такая фотогеничная?

Я рассматриваю стоп-кадр.

– Раньше я никогда об этом не думала.

Но теперь задумалась. Если я начала слегка искриться, то Хлоя стала совершенно ослепительной. И вчера вечером ее окружал какой-то необычный ореол. Может, дело в том, что отношения с тем ее полузащитником оказались чем-то большим, чем она рассчитывала. Что ж, как бы то ни было, это для нее сработало. И у меня все тоже складывается. У меня есть планы насчет Джека. Планы!

Так что пусть Хлоя завоевывает планету, наслаждаясь популярностью своих видео. Все к лучшему. На самом деле, мне не на что жаловаться, разве что половина моего гардероба оказалась в куче вещей, которые предстоит отдать в качестве пожертвования. И еще мне придется ждать до завтра, чтобы увидеться с Джеком. Но необходимость немного выждать не конец света. Совсем не конец света.

Всеми любимый научный сотрудник местного зоопарка проигрывает в сражении с неизвестной болезнью

Дженна Доусон, «Вестник Гиг-Харбор»

Долгое время проживавшая в нашем городе Штефани «Штеффи» Вонг, которая присматривала за приматами в лабораториях «Nova Genetics», умерла в субботу после непродолжительной болезни. В свое свободное время она в качестве волонтера работала в местных зоопарках, рассказывая детям о естественной среде обитания животных и сохранению исчезающих видов. Она была известна как эксперт мирового уровня по поведению приматов и она работала в «Nova Genetics», тестируя передовые разработки в генной терапии настолько этично, насколько это возможно. Она сама часто напоминала нам во время занятий: «У нас с шимпанзе общие 99 % ДНК. Обращаться с другими приматами «гуманно» означает обращаться с ними сострадательно и с достоинством, так, как они обращаются друг с другом». Поэтому она всегда активно выступала за то, чтобы в первую очередь всегда использовались методы тестирования, которые не требуют использования животных.

По Штефани скорбят ее родители и сестра. Поминальная служба состоится позже на этой неделе. Семья просит не покупать цветы и вместо этого пожертвовать средства в пользу заповедника для шимпанзе в Сьерра-Леоне.

Семь

На следующее утро я приветствую у бассейна свой класс, состоящий из пятилетних детей, среди которых и Молли, пухлощекая темноволосая девочка с длинной челкой. Вчера она провела весь день, вцепившись в край бассейна. Ее мама кричит со скамейки: «Погрузись в воду целиком, милая!» Молли отрицательно мотает головой.

Вместе с напарником по имени Патрик я учу детей плавать. Мы показываем им, как выдыхать под водой и отталкиваться от дна, а Молли сердито наблюдает за остальными. Когда я приглашаю ее присоединиться, она словно коченеет.

– Может, в следующий раз, – говорю я.

Собравшись с духом, я предлагаю поиграть в «Акул против рыбешки», напоминая себе, что нет причин чувствовать себя отвергнутой, когда дети будут снова спорить за места в команде Патрика, как это было вчера. Но происходит нечто странное. Один за другим дети заявляют, что хотят играть в команде Эйслин. Как же так? Даже Патрик вынужден скрывать удивление.

Мы играем пять минут, а потом, вместе с двумя детьми, которые смеются, повиснув на моих руках, я подплываю к Молли, стараясь смягчить взгляд.

– Хочешь прокатиться на гигантской черепахе?

Прикусив губу, она соглашается. Когда я убеждаю Молли отлепиться от сцены и забраться мне на спину, меня держит на поверхности не только вода. Кажется, будто девочка вот-вот задушит меня своей смертельной хваткой.

Я охаю.

– Не так крепко, милая.

Она ослабляет хватку, но внезапно я чувствую головокружение, и стрела боли вспыхивает где-то за глазами. Лучше мне немного притормозить. Продвигаясь медленно и осторожно, я держусь на мелководье у края бассейна на случай, если мне придется быстро высадить Молли. Но к концу заплыва на лице Молли красуется улыбка, а с моей головой все в порядке.

Второй урок проходит так же непринужденно, как и первый. И снова все дети хотят быть в моей команде. Я в шутку говорю Патрику, что он, должно быть, поел чеснока на завтрак. Но он утверждает: причина моей новообретенной популярности в том, что мои преподавательские навыки улучшились за ночь. Он не может объяснить, что именно изменилось, но говорит, что сегодня я более непосредственная.

Более непосредственная. Могут ли гены как-то на это повлиять?

Когда уроки заканчиваются и начинается моя смена на пункте наблюдения, я чувствую, что все мое тело пульсирует от какой-то странной энергии. Может, это и есть харизма, а может все дело в моем воображении.

Через пять минут после начала моей смены Хит, который обычно ходит то за одной чирлидершей, то за другой, ленивым шагом подходит ко мне.

– Привет, Эйслин, готова к выпускному году?

Я поправляю свой козырек.

– Думаю да. Но сначала хочу насладиться летом.

Он медленно рассматривает меня.

– Ты не такая, как я думал.

Я пожимаю плечами.

– Не такая немая или не такая отчаявшаяся? Собираешься выложить еще пару фото где кого-нибудь публично унижают?

Он запинается, а потом нервно смеется.

– Я постоянно выкладываю подобную хрень. Никто из моих друзей не принимает это всерьез.

– А как насчет твоих врагов?

Он несколько раз моргает.

– Ух ты. А ты не пытаешься смягчить удар, девочка.

Он опускает глаза и прочищает горло.

– Ну так что, у тебя кто-то есть?

Моя пятая точка соскальзывает к краю сидения.

– А?

– Ну ты поняла. У тебя парень есть?

В его обычной улыбке я замечаю проблеск тревоги, которой раньше никогда не видела.

Я несколько раз перевожу взгляд с него на бассейн и обратно.

– А… вообще-то нет.

Но мои шансы выше, чем когда-либо.

Хит поднимает на меня взгляд, острый, как самурайский меч.

– Тогда, может, хочешь провести время вместе сегодня вечером? Кино глянуть?

Я чуть не падаю со стула. Он хочет посмотреть кино со мной? С кем-то, кого он причисляет к «отбросам»?

Я рассматриваю бассейн.

– У меня другие планы.

– Может, завтра?

В этот момент я замечаю, что один мальчишка собирается скатиться с водной горки, держа другого на плечах. Я дую в свисток и объявляю им предупреждение в мегафон. Вместо того, чтобы проигнорировать меня, один из них приветственно машет рукой, а другой кричит: «Извините!» – а потом они съезжают с горки по одному. Ух ты, даже моих указаний теперь лучше слушаются.

Хит хлопает меня по щиколотке.

– Эйслин? Завтра?

– А, нет, спасибо.

Это очень приятно, хотя мне кажется, что так быть не должно.

С разочарованным выражением лица он напыщенной походкой направляется прочь.

Я рассматриваю свое тело, как будто могу найти какое-то объяснение его внезапному интересу. Но оранжевая жилетка работника бассейна не входила в обновленный гардероб, который составили мы с Хлоей. Я дотрагиваюсь до своих волос, собранных в длинный хвост. Ничего особенного сегодня, даже нет макияжа, если не считать привлекательной полоски крема с оксидом цинка на носу. Может, я его чем-то завлекла? Нет, я едва ли смотрела в его сторону. Может, я заблаговременно испускаю феромоны в предвкушении сегодняшнего вечера.

После смены в бассейне наступает время работы в снэк-баре. Я растираю голову, потому что у виска появляется пульсирующая боль, и делаю вдох, чтобы успокоиться, прежде чем осторожно подойти к Камилле, моей коллеге. Через несколько мгновений головная боль утихает.

Обычно столь многочисленного и шумного скопления народа мне хватает, чтобы начать задыхаться, но вместо этого я здороваюсь с мальчиком с одного из уроков плавания, который спросил, не русалка ли я. Я улыбаюсь, будто продавать «суперострые сэндвичи» и «грильяжные горки» – мечта всей моей жизни. Он улыбается в ответ. Вскоре я уже обмениваюсь шутками с ним и с его сестрой, а потом и с остальными детьми. Непринужденный смех захватывает всю очередь, создавая приятный ритм, как будто обмен репликами с толпой питает энергией что-то внутри меня.

Широко улыбаясь, я говорю «привет» парню по имени Алекс с дополнительных занятий по математике. От удивления у него отвисает челюсть, на которой едва начинает пробиваться борода, и для разнообразия краснею не только я.

Передавая мне деньги, он шепчет:

– Тебе еще никто не говорил, что не прочь посчитать площадь, очерченную твоими кривыми?

Я отшатываюсь назад. Это он что, флиртует с помощью математических шуток?

– Что, серьезно? Если ты уйдешь прямо сейчас, я никому не расскажу, что ты только что ляпнул. Вот тебе твое «превосходное полосатое парфе».

Он отваливает, плотоядно оглядываясь через плечо. Похоже, сегодня я бужу в людях и самое лучшее, и самое худшее. В любом случае, оно того стоит, особенно если остальные покупатели не будут такими эксцентричными.

В четыре часа я беспечно иду к машине, молясь о том, чтобы удача этого дня распространилась и на вечер. Сложно не торопиться домой.

Когда я возвращаюсь, мама объявляет, что они с Сэмми едут за покупками, и она возьмет его в магазин-склад. Для Сэмми непременная часть таких поездок – возможность набить живот жирной едой и пиццей. Мама надеется, что это его хоть немного укрепит. Я делаю себе бутерброд и просматриваю новости с телефона. Хлоя выложила еще один клип. Ух ты, значит, их уже три. Но она не ограничивается личными новостями. По всей видимости, парень по имени Себастьян, с которым она познакомилась в «Nova Genetics», сегодня успешно выступил на прослушивании для местного танцевального ансамбля и прошел на следующий этап отбора. Я смотрю видео, которое выложила Хлоя.

Кадры очень зернистые, но прыжки и пируэты все равно восхитительны. Под видео даже есть одобрительный комментарий от того отвратительного парня по имени Шейн. Ребята, не так уж много времени ему понадобилось, чтобы стать частью мира Хлои.

Мне становится любопытно – может, Шейн изображал из себя плохого мальчика, просто чтобы произвести впечатление на группу тинейджеров, в особенности на меня – поэтому я захожу на его страницу. На меня обрушивается лавина фотографий Шейна, а под ними – надпись на всю страницу: «Знаете что, дамы? Я доступен и принимаю заявки от желающих стать моей следующей девушкой. Удовлетворение гарантировано. Жду ваши фото и номера телефонов».

Я недоверчиво смотрю на все это. Что за черт?

Еще сильнее удивляет количество фото, присланных на его страницу в ходе процесса «отбора», который начался вчера. Он получил больше десятка ответов от девушек, которые не выглядят ни ненормальными, ни отчаявшимися, и они отправляют ему свои фото и в вечерних платьях, и в бикини, и в разнообразных промежуточных вариантах. Это похоже на реалити-шоу, в котором множество женщин состязаются за одного мужчину, а победительница в итоге вступает в бесперспективные отношения.

Я удивленно качаю головой и готовлюсь к тому, чтобы провести время с парнем, который намного лучше Шейна и любого плейбоя с телеэкрана.

Джек достаточно старомоден, чтобы зайти за мной, и его серебристый «форд» прибывает ровно в шесть тридцать. Стараюсь глубоко дышать. Возможно, благодаря «харизме», я могу пойти на свидание, но это не значит, что это дастся мне легко. С дрожащими коленями я открываю входную дверь.

Когда мы оказываемся лицом к лицу, я опираюсь на раму двери. Еще один глубокий вдох.

– О, заходи.

Я отступаю на шаг назад. Ладно, пока все идет неплохо. Я ничего на него не пролила и не упала в обморок.

Он входит в прихожую и заглядывает в дом.

– Твоя мама не хочет со мной познакомиться или что?

Ух ты, он действительно старомоден. Как мило. Я сгребаю свою сумку с журнального столика и говорю:

– Она повезла моего брата по магазинам. Но я оставила ей записку с твоим описанием, номером социального страхования и проверке на криминальное прошлое.

Это что, и правда я, говорю полными предложениями, да еще и отпускаю шутки?

На секунду его глаза расширяются, а потом он расплывается в улыбке.

– Ладно, надеюсь, что случай с нарколабораторией не помешает ей еще раз отпустить тебя со мной на прогулку.

Я улыбаюсь, и мое лицо вспыхивает, когда я слышу слово «еще раз».

Пока мы едем на машине к моему любимому кафе, мне удается поддерживать разговор, не сбиваясь с дыхания. Джек говорит медленнее и мягче, чем обычно, как говорил бы с котенком, как я сегодня говорила с Молли. Может, скоро он предложит мне прокатиться на гигантской черепахе. Какая аппетитная мысль.

Купив себе по сахарной трубочке, мы находим кованую скамейку рядом с маленьким фонтаном. Вокруг него бегают дети, пытаясь увернуться от струй воды, вылетающих из ртов бронзовых фей.

Джек облизывает мороженое медленно, смакуя его. Наблюдая за ним, я понимаю, почему в некоторых странах запрещено есть мороженое в общественных местах.

Он говорит:

– Мне нравится, что ты, в отличие от других, не делаешь вид, будто сидишь на диете.

– Хммм. Ты на что-то намекаешь или нет?

Он выглядит перепуганным.

– Что ты, конечно нет! Ты, ох, ты совершенна. В любом случае, я никогда не намекаю на что бы то ни было, если могу просто сказать то, что думаю.

Это похоже на правду. Его прямолинейная честность всегда казалась мне занятной, даже если он критиковал какой-нибудь материал, подготовленный мной для «Всякой мороси».

Мы усаживаемся на скамейку, болтая и наслаждаясь нашим мороженым. Когда оно кончается, мы прогуливаемся среди торговых рядов под открытым небом, пользуясь хорошей погодой. Под ярким полосатым тентом я замечаю манекен, одетый в пиджак, который держится на одних булавках.

– Да ладно, в этом нет никакого смысла, сколько бы журналов «Vogue» Эви мне ни всучила.

В глазах Джека вспыхивает огонек.

– Девушка, которая любит десерты и ненавидит, когда кто-то из кожи вон лезет, чтобы быть модным. Где ты пропадала раньше?

Дыхание замирает у меня в груди. Прямо сейчас я хочу ответить: была занята тем, что воображала нас вместе – именно так. Хотя и была уверена, что это невозможно.

В конце аллеи парк, а в нем какая-то группа устроила бесплатный концерт. Звучит мелодия, по-летнему веселая и энергичная. Мы раскачиваемся в такт музыке и аплодируем нескольким малышам, которые от всей души пустились в пляс.

Счастливо вздохнув, я позволяю музыке заполнить мое тело, вплоть до моей измененной ДНК. Аххх. Мое дыхание и сердцебиение достигают полной гармонии с этой песней. А потом, на короткое мгновение, у меня возникает до невозможности странное ощущение, будто я каким-то образом слилась с толпой, окружающей меня. Это теплое, мощное чувство предельного единства с миром. Я резко открываю глаза. Что происходит? Я думала, «харизма» научит меня зажигать и быть уверенной в себе, а не погружаться в смутное тепло.

Резко вдохнув, я мысленно возвращаюсь к своей обычной настороженности, когда мое сознание существует отдельно от всех остальных. Но даже теперь люди вокруг нас не кажутся такими «другими», как обычно. Впрочем, не исключено, что на меня действует присутствие Джека, а не генная терапия.

На краю скопления людей оператор из местной новостной станции, должно быть, проспоривший кому-то, снимает видео толпы. Его камера было повернулась в мою сторону, а потом будто замерла. Мне сразу же захотелось спрятаться за женщиной с пышной прической, но по какой-то причине я отбросила свою стеснительность и посмотрела прямо в объектив. Через несколько секунд камера будто кивнула, прежде чем возобновить съемку слушателей.

Джек наклонился ко мне.

– Ты явно впечатлила этого новостника.

– Не болтай чушь.

– Да нет, это совершенно логично.

Я почувствовала, как расширились капилляры на моих щеках. Доктор Стернфилд заработала бы состояние, если бы сумела исправить ген, из-за которого люди краснеют. Что ж, одно лекарство за раз.

Когда садится солнце, мы направляемся к машине Джека, у нас за спиной по-прежнему звучит музыка, а воздух еще теплый. Джек смотрит в мою сторону и небрежно берет меня за руку. Каждый нерв под кожей, которой он коснулся, безумно вспыхивает. Ладонь в ладони, соприкасаясь локтями, мы шагаем в такт. Я и Джек. О господи. Это восхитительно.

Поездка домой кажется слишком короткой и, прежде чем я успеваю это осознать, мы уже стоим у моего крыльца, наши руки сцеплены и связывают нас, будто подвесной мост. Обычно я ненавижу прощаться, но упиваюсь этим моментом. Мои колени трясутся, и я слегка раскачиваюсь, стоя перед Джеком и чувствуя, как сердце трепещет в груди, будто птица.

Он смахивает прядь волос с моей щеки.

– Это был невероятно прекрасный вечер.

– Самый лучший.

– Похоже на то эссе, которое ты написала для «Всякой мороси» в девятом классе. Об идеальном утре, которое ты помнишь, как ты провела его с мамой, папой и братом на пляже. Как все сложилось, именно так как надо, и ты погрузилась в настроение, которое было лучше, чем сладкий сон.

– Ты помнишь это?

– Конечно. Твое эссе напомнило мне, как мы отправились в поход в тропический лес всей семьей, прежде чем мои родители развелись.

Я киваю, понимая, каково это, когда почти все твои лучшие воспоминания относятся к периоду времени «до» какой-то ужасной черты, за которой в твоей жизни началось «после». Но сегодня я стала частью сверкающего «сейчас», одной из тех чудесных жемчужин, которую я нанижу на нить несравненных впечатлений.

Джек пристально смотрит на меня и качает головой, будто не может во что-то поверить.

– Я всегда думал, что ты великолепна, но никогда не понимал, как восхитительна ты на самом деле – до сегодняшнего вечера. Будто ты светишься или что-то вроде того.

– Ладно, я знаю, что я не загорелая, но…

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Знаю ли я? Мое нутро, кажется, точно знает. Я теплая, живая и до невозможности, до невозможности счастливая…

Он делает шаг. В ответ на это движение я тоже подхожу ближе. И еще ближе. Мои глаза закрываются, и я облизываю губы… Наконец-то, наконец-то…

На крыльце вспыхивает свет, и мы оба отпрыгиваем назад. Со скрипом открывается дверь, и из нее выглядывает мама.

Ее глаза расширяются от удивления, когда она замечает Джека.

– О, эй, я слышала что-то…

Я жду, что мама сообразит, что происходит, и уберется обратно, пока атмосфера из неловкой не превратилась в невыносимую. Но она не улавливает мои мысленные сообщения, в которых я кричу: «Уходи!» Хмыкая и что-то бормоча, она нависает над нами, пока Джек не решает протянуть ей руку и представиться.

Похоже, она впечатлена этим жестом, но и после рукопожатия не хочет возвращаться в дом. Она это специально делает? Если она ни разу не ходила на свидание с тех пор, как папы не стало, это не дает ей права испортить мои отношения с Джеком!

Между нами троими повисает долгое неуютное молчание. А потом Джек достает ключи от машины и сообщает, что ему пора. Мое тело сдувается, словно футбольный мяч, который пнули слишком сильно.

– Может, мы сможем пойти на вечеринку у Эрин завтра вечером? – бросает Джек через плечо, идя к обочине.

– Несомненно, – говорю я и замечаю, как нахмурилась мама.

По крайней мере, есть надежда, что у нас будет еще один шанс. Вслед за мамой я захожу в дом, борясь с желанием кинуть в нее одной из своих тщательно подобранных золотистых сандалий. Это странно. Тяга к насилию – явно не моя характерная черта. Может, она приходит вместе с сиянием.

Кто бы мог подумать, что гены окажутся настолько непредсказуемы?

Восемь

Первое, что я делаю на следующее утро – звоню Эви, чтобы рассказать ей о вчерашнем вечере, идеальном до последней минуты.

Она глубоко вздыхает.

– Хорошо, но в следующий раз тебе нужно действовать быстрее; если ждать до самого конца, возникает слишком большое напряжение. Серьезно, найдите возможность уединиться в первый час. Понимаешь, что я имею в виду? Тогда остальное время после этого вы проведете просто замечательно.

Забавно слушать, как она дает мне советы о мальчиках, хотя на ее счету только на два свидания больше, чем у меня. Мы – прилежные ученики, и мы провели много времени за обсуждением потенциальных парней и просмотром MTV. Но теперь у нас наконец появился шанс испытать что-то на собственном опыте, и это, конечно, не идет ни в какое сравнение.

Она смеется.

– У Эйслин есть парень, у Эйслин есть…

Я кладу трубку и, пританцовывая, спускаюсь по лестнице. Внизу Сэмми глотает капсулы с энзимами (он должен съедать их с каждым приемом пищи), а мама следит за кофе на плите. Она говорит:

– Печальные новости из семейной рассылки «Nova Genetics». Штеффи, та милая смотрительница, умерла. – она качает головой. – Пишут, что у нее были проблемы со здоровьем, в том числе астма.

Я опускаюсь в кресло, и у меня уже не такой хороший аппетит, как был минуту назад.

– Ничего себе, а я подумала, что у нее только простуда. Она всегда была так добра к нашей подростковой группе.

Держу пари, генная терапия в итоге могла бы избавить Штеффи от астмы и других проблем со здоровьем, которые у нее были. Это ужасно несправедливо – работать в компании, которая разрабатывает новейшие лекарства, но самой не получить своевременную помощь. Надеюсь, мое участие в испытаниях генной терапии, хотя и неофициальное, продвинет эту науку вперед.

После унылого завтрака я отправляюсь на работу. Моя подавленность из-за смерти Штеффи развеивается, когда я прихожу на урок плавания. Молли прыгает в бассейн и обнимает меня. Мы с Патриком обмениваемся удивленными взглядами.

Сегодня все удается мне с той же легкостью, что и вчера. Нет, даже больше, это не легкость, а освобождение, как будто меня многие годы держали на цепи в наморднике, а теперь отпустили. Новообретенная смелость вызывает у меня любопытство, и я специально проверяю, как работает «харизма». Я прохаживаюсь в толпе, улыбаюсь одному парню, игриво подмигиваю другому. Первый выглядит довольным, второй – заинтересованным. Любопытно. Остаток дня я провожу, играя со своей новой личностью как с новым смартфоном. Даже едва заметные выражения лица оказываются такими же действенными, как корица в горячем шоколаде. Мне следует научиться осторожности в обращении с ними.

Когда моя смена заканчивается, мне не хочется уходить от пульсирующей энергии толпы. Поэтому я нахожу теплый шезлонг и расслабляюсь в нем, слушая счастливый гомон пловцов. Я достаю свой телефон и смотрюсь в камеру как в зеркало. Кажется, что светловолосая девушка с серыми глазами ничуть не изменилась. Но у нее было свидание и она собирается на вечеринку, поэтому как я вообще могу быть хоть в чем-то уверена?

Я знакомлюсь с новостями виртуальной жизни. На странице Хлои немало сообщений с пожеланиями скорейшего выздоровления. Ужасное невезение – заболеть, когда она явно почувствовала себя в своей стихии с этими новостными видео. Я тоже хочу добавить комментарий, но я еще не успеваю его закончить, когда Хлоя публикует новый статус – ложная тревога, она чувствует себя отлично. Я успокоенно выдыхаю. Эта новость вызывает у меня большее облегчение, чем следовало бы.

Затем Хлоя публикует видео с «Веггифеста», а под ним – ссылку для зрителей, которые захотят высказаться против ГМО. Хм. Она часто высказывалась по разным поводам, но я никогда не замечала, чтобы у этого были какие-то результаты – до настоящего момента. Единственный способ описать это – сказать, что она стала более харизматичной. Неотвязное подозрение грызет мои мысли. Мое любопытство слишком сильно, чтобы оставить его без внимания, и я пишу сообщение: МНЕ НРАВИТСЯ ТО, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ. МОЯ ЖИЗНЬ ТОЖЕ ИЗМЕНИЛАСЬ К ЛУЧШЕМУ. ДАВАЙ ПОБОЛТАЕМ.

Ведь так я не разглашаю никаких секретов, верно?

Я просматриваю комментарии под видео Хлои. В одном из них Шейн пишет: «Я иду по твоим следам!»

Что? Я перехожу на его сайт. И вижу еще больше фотографий с ним самим – и еще больше фотографий девушек, которые «подают заявки», чтобы присоединиться к его гарему. Над ними прокручивается таинственная надпись: «Ждите новостей!»

Я потираю щеку. Это ужасно странное стечение обстоятельств, что и Хлоя, и Шейн так энергично продвигают себя в Сети на этой неделе. Но ведь вряд ли у доктора Стернфилд были основаняи давать им «харизму», им же явно не нужно было становиться более экстравертными.

Озадаченная своими подозрениями, я открываю все страницы моих «братьев и сестер», которые могу найти. Большинство из них кажутся мне совершенно обычными, кроме, быть может, страницы Розы. В ее постах на английском звучат заявления вроде «У меня САМЫЙ ЛУЧШИЙ день!», а записи на испанском полны восклицательных знаков.

Острая боль снова вспыхивает в районе лба. Если кто-то еще получил такую же генную терапию, есть ли у них побочные эффекты? Даже если я не буду спрашивать их прямо, кое-с-кем я все-таки могу связаться. Следовало сделать это раньше. Я набираю номер доктора Стернфилд.

Она отвечает на втором гудке.

– Что ж, здравствуй, Эйслин. Как жизнь?

– По большей части великолепно, если честно.

Она смеется.

– Как я и ожидала.

– Только одно, у меня случаются эти странные головные боли, и иногда у меня немного кружится голова.

После едва заменой паузы она отвечает:

– Это совершенно нормально. Твой мозг вырабатывает новые протеины, создает новые нейронные связи. Как только все устоится, головные боли пройдут.

– У других людей, которым вы дали «харизму», появляются те же побочные эффекты? Я слышала, что Хлоя недавно болела.

На этот раз пауза длиннее.

– Если бы я и разрешила другим подвергнуться генной терапии, было бы неосмотрительно что-то говорить. Я не хочу, чтобы отрывочные сведения о других влияли на то, как ты воспринимаешь изменения в собственной жизни. Ты знаешь, как проводятся исследования. – Она понижает голос. – Эйслин, ты же сохранила все в секрете? Не разболтала?

– Конечно, нет, – отвечаю я, думая о том, что до невозможности хочу рассказать все это Эви.

– Хорошая девочка. Поскольку я верю в твое благоразумие, я сообщу тебе некоторые новости: Сэмми попал в испытания AV719. Меня совершенно не удивит, если его, кхм, выберут случайным образом.

– Ух ты. Это невероятно. Огромное вам спасибо.

– Помни, никому не слова, пока не объявят официально, ладно? Мы не хотим ничем рисковать.

Я машу рукой паре спасателей, неспешно проходящих мимо. – Конечно.

– Ну а теперь расскажи мне все самое важное о твоей новой жизни.

Я делюсь с ней несколькими деталями, в том числе рассказываю и о вчерашней встрече с Джеком. И пока я об этом говорю, мои щеки краснеют.

– Похоже, будто я стала человеком, которым всегда мечтала стать, понимаете?

– Ты даже не представляешь, как это восхищает меня, Эйслин.

Да и головные боли, на самом деле, так мимолетны, что они вообще не проблема.

Я немного успокаиваюсь, и мы заканчиваем разговор. Мне повезло, что я стала частью ее секретного исследования, будто выиграла в лотерею. Я, девочка, которой выпало несчастье вырасти без отца и жить с расстройством личности, которое разрушает жизнь.

Довольная, как кот, пригревшийся у окна, я собираю свои вещи и направляюсь на выход. По пути к машине я обмениваюсь приветствиями с полудюжиной людей.

В этот вечер Джек снова появляется точно вовремя. Выходя из дома, я говорю:

– Удачно, что ты прошел полицейский контроль.

Он подмигивает.

– В этом штате, по крайней мере. Но если ты хочешь, чтобы я разбил кому-нибудь челюсть, просто попроси.

– Хмм. Я подумаю, кому.

Мы неспешно едем навстречу мягкому закату.

Джек качает головой.

– Я с трудом могу поверить, что я с той же самой девушкой.

От этих слов я на мгновение замираю. Он с той же самой девушкой, верно? В смысле, это все еще я, но теперь я хочу, чтобы и другие увидели меня настоящую. Я прикасаюсь пальцами ко лбу, хотя сейчас ничего не болит. По моей коже пробегают мурашки, как будто мое тело пытается что-то понять. Привыкать к новой личности – наверное, я чувствую себя как улитка, которая поселилась в новой раковине и извивается, пытаясь приспособиться к ее внутренностям, пока все не окажется ей впору.

К счастью, мое замешательство вскоре развеивается, пока мы едем по улицам в тени деревьев. Когда Джек паркует машину, я обнаруживаю, что мои ноги уже не так дрожат, как в прошлый раз, и что музыка, которая доносится из дома Эрин, скорее приятная, чем резкая.

Эви и Рэйф уже заняли местечко в углу. Они поднимают красные пластиковые стаканы, приветствуя нас с Джеком. Рэйф уткнулся носом в шею Эви, а она смотрит на меня с озорной улыбкой. Так, похоже, они, уже нашли достаточно времени, чтобы побыть наедине, так что теперь уже не смущаются любезничать прилюдно. Ну, надеюсь, мы с Джеком скоро их догоним. Когда окажемся наедине, во всяком случае.

Мы присоединяемся к разговору о том, как чей-то папа записался на ботокс, а сестра какой-то девочки получила увеличение груди в подарок на восемнадцатый день рождения.

Зоуи, чрезмерно накрашенная девушка, которая дружит больше с Эви, чем со мной, качает головой.

– Я никогда не захочу быть настолько искусственной.

Парень рядом с ней смотрит на ее солидную грудь.

– Легко тебе говорить.

Она хлопает его по руке.

– Мы должны принимать себя такими, какие мы есть. Все остальное – подделка.

Остальные кивают.

Я расправляю плечи.

– Люди должны сами делать выбор. Если только они не сумасшедшие, которые делают себе кучу операций, они вправе решать. Это все равно что покрасить волосы или сесть на диету. Кто мы такие, чтобы судить.

Все смотрят на меня в молчании. Эви яростно косится на меня.

Зоуи дергает себя за мочку уха, в которой болтаются несколько сережек.

– Из-за всех этих приукрашенных рекламных фото люди чувствуют себя ужасно, если не соответствуют идеалу. Я отказываюсь этому поддаваться.

Я отвечаю:

– Мы не должны стремиться соответствовать нереалистичным голливудским идеалам. Но большинство из нас каждый день изменяют себя, чтобы быть более привлекательными. Если бы ты хотела быть на сто процентов естественной, ты бы не стала использовать дезодорант или укладывать волосы.

Потрясенное выражение лица Джека выглядит почти смешно, но он все-таки способен пролепетать:

– Ага, я не желаю, чтобы кто-то говорил мне, что делать, а что нет. Я сам могу отказаться от того, что считаю глупым.

Эви не перестает пялиться на меня.

Джек поворачивается в сторону кухни.

– Хочешь чего-нибудь выпить?

Я внезапно вспоминаю о вечеринке у Дрю.

– Может, содовую?

Джек улыбается и уходит. Остальные переходят от слухов о пластической хирургии к обсуждению клуба для всех возрастов, который недавно открылся в деловом центре.

Парень рядом с Зоуи говорит:

– Слыхал, что там был отвратный «Э» на той неделе. Тори Симмонсу пришлось желудок промывать.

Зоуи деланно вздыхает.

– Проклятье, если люди не переделывают себя физически, то они начинают менять свое сознание.

Я показываю на ее стакан.

– Например, с помощью пива?

Все смеются, даже Зоуи, которая достаточно умна, чтобы не оспаривать этот аргумент. Добиваться, чтобы другие принимали мою точку зрению – невероятно приятно, это наполняет меня энергией и кружит голову.

Эви дергает меня за локоть.

– Есть секунда?

– Безусловно.

Она отводит меня в пустой гараж, пропахший скипидаром. Едва закрыв дверь, она резко поворачивается ко мне.

– Что, черт возьми, происходит?

– Ты о чем?

Она загибает пальцы.

– Ты написала сообщение Джеку. Ты пошла гулять с ним. Ты пошла на вечеринку, причем мне не пришлось тебя упрашивать, а тебя не стошнило. А теперь ты в центре внимания. Прямо-таки наслаждаешься им. После того, что происходило в конце прошлой недели, я не думала, что такое вообще возможно.

Я пытаюсь сдержать улыбку.

– Ведь именно ты убеждала меня, что экспозиционная терапия помогает всегда и всем. Может, она наконец-то подействовала.

– Из-за экспозиционной терапии у тебя истерика на той вечеринке у Дрю случилась.

– Ну а что еще может все это объяснить? – должна признать, меня все это веселит.

Скрестив руки на груди, она возражает.

– Я не знаю. Может, я просто сейчас напугана, потому что ты не похожа на ту Эйслин, к которой я привыкла.

Она крепко стискивает зубы.

Мне кажется, не сообщать лучшей подруге такую новость – крайне жестоко. Кроме того, она уже знает, что что-то происходит, а я взорвусь, если попытаюсь сохранять все в тайне и дальше.

Глубоко вдохнув, я наклоняюсь к ней.

– Если я скажу тебе кое-что, ты пообещаешь никогда никому это не рассказывать?

Она покачивается на носках.

– Ты в порядке, верно? Ты не собираешься сообщить что-то ужасное?

Я улыбаюсь.

– Ни капли. Пообещаешь, что никому ни слова?

– Конечно. А теперь расскажи мне.

Я обхватываю себя за плечи и сглатываю слюну.

– Ладно. В «Nova Genetics» есть врач, она работает над генной терапией, которая поможет людям стать более коммуникабельными. И в воскресенье у меня появилась единственная в жизни возможность попробовать это лекарство.

О господи, поделиться секретом – это такой невероятный кайф.

Эви наклоняет голову.

– Как? Как прозак? Или скорее как кокаин?

Я смеюсь, потому что у меня голова идет кругом от облегчения, потому что я смогла ей все рассказать. Потом я посвящаю ее в детали.

Она бледнеет и качает головой.

– Ох, Эйз. Это звучит настолько радикально… А что, если это не сработает?

– Ты уже видела, что оно работает. Восхитительно. На встрече «братьев и сестер» я даже назвала парня «уродцем».

Она сжимает губы и смотрит на меня горящими черными глазами.

– Не знаю, хочу ли я гордиться тобой или тебя стукнуть.

Я делаю вид, что вздрагиваю.

– Может, нам стоит вернуться на вечеринку и насладиться обществом моей новой личности, прежде чем ты решишь?

Эви демонстративно вздыхает, и мы выходим из гаража. На этот раз она идет следом за мной.

Джек поднимает брови, когда мы с Эви снова присоединяемся к остальным. Я шепчу:

– Девичьи разговоры.

Я отпиваю содовую, которую он мне принес, и возвращаю стакан ему. Он касается его губами точно в том месте, откуда пила я, и делает большой глоток. На его загорелом подбородке отчетливо видна золотистая щетина, того же цвета, что и волосы. Я мучительно хочу провести по ней пальцем, медленно-медленно.

Внезапно, комната вокруг меня начинает качаться, а голова – кружиться. Оу. В поисках поддержки я хватаю Джека за руку.

– Ты в порядке? – Он вытирает пролитую содовую со своей щеки и облизывает пальцы.

Рэйф смеется.

– Ого, похоже кто-то не умеет пить.

Я восстанавливаю равновесие.

– Я в порядке.

Джек подталкивает меня к дивану.

– Давай, лучше присядем.

Хотя я чувствую себя нормально, я позволяю ему отвести меня туда. Мы устраиваемся в подушках, наши тела прижаты друг к другу. Он пахнет кедром и весенним дождем. Может, надо было, чтобы у меня пораньше голова закружилась?

Он ставит стакан на журнальный столик.

– Если тебе нужно уйти домой, просто скажи.

Я прикусываю губу.

– Я могу всю ночь провести здесь, на этом самом месте.

Он шепчет мне в ухо:

– Я тебя понял.

– Так, ну-ка прекратите, вы оба, – внезапно вопит Джонни Сонома, парень, который играет во всех наших спортивных командах. Он плюхается рядом с нами и усаживает Эбби О’Кифи себе на колени.

Прежде чем мы успеваем это осознать, к нам присоединяется еще полдюжины человек. Кто-то сидит на полу рядом с диваном, кто-то устраивается на подлокотниках. Мы с Джеком вскоре погружаемся во всеобщий невнятный разговор людей, которых я едва знаю, то и дело прерывающийся смехом. Почему я раньше никогда не замечала, какие они дружелюбные? Притягивать всеобщее внимание на вечеринке – оказывается, это так воодушевляет. К нам присоединяются другие ребята, они наблюдают со стороны и пытаются вставить слово. Но мы – в центре этого безумия. В какой-то момент я замечаю, что Эви смотрит на меня с другого конца комнаты. Она удивленно качает головой.

Нам с ней нужно многое обсудить. Мне нужно, чтобы моя лучшая подруга помогла мне свыкнуться со всем этим.

Но в настоящий момент я наслаждаюсь тем, что узнаю много нового о своих одноклассниках, уютно устроившись рядом с Джеком. У него очаровательно мягкая кожа. В какой-то момент в комнате приглушают свет, а музыка ускоряется. Джонни и Эбби поднимаются, чтобы пуститься в пляс. К ним присоединяются еще несколько. Джек лукаво смотрит на меня.

– Несомненно, – говорю я, и мы встаем. Мой ум безупречно чист и несокрушим, как алмаз.

Вскоре танцуют уже все. У меня появляется то же чувство, что и прошлой ночью – будто я едина с этой массой людей, которая пульсирует и течет. На этот раз вместо того, чтобы вырваться из этого ощущения, я позволяю себе погрузиться в него. Мое сознание скользит сквозь эту толпу в совершенной гармонии с моим телом, которое Джек держит так крепко, что я чувствую каждую пуговицу на его рубашке.

Проникнувшись атмосферой музыки и всеобщего смеха, мы с Джеком не отрываем взглядов друг от друга. Наши лица сближаются, медленно-медленно, и вот наши губы наконец соприкасаются. Смеясь, мы отстраняемся друг от друга, а затем снова сближаемся, уже по-настоящему, и соединяемся в теплом трепетном поцелуе. Боже мой, если держаться за руки – словно обжигающее пламя, то поцелуй – это огонь преисподней. В кои-то веки мое тело лучше, чем разум, понимает что делать. Так что я просто позволяю ему действовать. Мы сливаемся в поцелуе на несколько долгих, прекрасных минут.

Кто-то кричит нам:

– Этим занимайтесь снаружи!

Я выхожу из оцепенения и обнаруживаю, что не только мы с Джеком были зачарованы этим мгновением. Мы откидываем головы назад, поднимаем руки и танцуем, не думая ни о чем, кроме музыки. Только много песен спустя я замечаю, что мое платье липнет к спине и я тяжело дышу.

Джек берет меня за локоть и ведет к коридору. Он смотрит на экран телефона.

– Проклятье, ты должна была быть дома двадцать пять минут назад.

Я прижимаюсь к его груди.

– Не беспокойся. Моя мама, наверное, уже заснула.

Зоуи вместе с еще одной девочкой подкрадываются к нам, включив камеры на смартфонах.

– Что вы хотели бы поведать миру? Может, сделаете публичное заявление насчет пластической хирургии?

Я прочищаю горло.

Что я хочу «сказать миру»? Первое, что приходит на ум: «Получайте удовольствие от жизни! А если получаете от жизни слишком много удовольствия – завещайте ваши органы для трансплантации».

Все смеются. Я же только делаю вид, хотя знаю, что настоящая причина моего странного высказывания – пугающая перспектива, что Сэмми однажды понадобится пересадка легкого.

Несколько минут спустя, когда я прощаюсь с Эви, она толкает меня локтем и говорит:

– Ладно, я тоже запишусь на сама-знаешь-что.

Я бросаю взгляд на Рэйфа, который не отлипал от нее всю ночь.

– Ты отлично справляешься.

Джек торопится домой, паркуется, и мы наслаждаемся последними минутами вместе. Каждый раз, когда я касаюсь его кожи, меня пробирает дрожь. Я не стану вести его на крыльцо, где мама может нам помешать. В 11.15 я целую его в последний раз и бегу к двери, с улыбкой на лице, от которой болят щеки.

Тихо открыв дверь, я глубоко вздыхаю, обнаружив, что гостиная пуста. Но когда я на цыпочках поднимаюсь наверх, я слышу дребезжащий кашель Сэмми. Заглянув в комнату, я вижу, как мама подает ему платки и пластиковую миску.

Оба оборачиваются и обиженно смотрят на меня.

Я говорю:

– Простите, что опоздала.

Мама похлопывает Сэмми по спине.

– Позвонить не могла?

Сэмми разражается еще одним приступом разрывающего грудь кашля и опускает лицо к миске.

– Я совершенно потеряла счет времени. Мне очень жаль, правда.

Сэмми вытирает рот.

– Дай ей развеяться, мама. У нее никогда раньше не было парня.

Суровое выражение маминого лица обещает скорее переломать кости, чем дать развеяться, но она лишь говорит:

– Лучше иди поспи, если хочешь завтра хорошо справиться с работой.

Я киваю и закрываю дверь.

Но у меня внутри все звенит от напряжения, и я не могу спать. Я наслаждаюсь сногсшибательным воспоминанием о моем первом настоящем поцелуе, а также о втором, десятом и двадцатом. Как будто после этого можно уснуть спокойно.

Я усаживаюсь за компьютер и, не успев осознать, что я делаю, выкладываю несколько случайных мыслей о вечеринке. Пара других ребят, которые тоже в Сети, отвечают и добавляют собственные комментарии. Вскоре на меня обрушивается лавина уведомлений и запросов в друзья. Кто-то выкладывает видео, как мы с Джеком танцуем. Пытаясь разобраться в уведомлениях, я обнаруживаю, что Хлоя ответила на личное сообщение, которое я отправила ей раньше:

У ТЕБЯ ПОТРЯСНАЯ ЖИЗНЬ. МОЖЕТ, ВСЕ ЭТИ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПОЗНАНИЯ О ПАРНЯХ ПРЕВРАТЯТСЯ В ПРАКТИЧЕСКИЕ. ХАХА! ВИДЕЛА СТРАНИЦУ ШЕЙНА СЕГОДНЯ?

Я сердито вздыхаю, но все-таки захожу на его страницу. Похоже, он перевел процесс рассмотрения заявок от девушек «на следующий уровень». Уже подозревая, что под этим он имеет в виду оргии, я выясняю, что на этом «следующем уровне» он предложит местным студентам, изучающим кино, повсюду следовать за ним, чтобы снять «Шоу Шейна» для городского кабельного канала.

Да что вы говорите… Какая девушка вообще согласится в таком участвовать? Я вздыхаю. Никакое количество «харизмы» не заставит меня в этом участвовать.

Если только…

Я ухмыляюсь, потому что мне в голову приходит безумная идея, и я заполняю форму заявки на его сайте. У меня под рукой нет фото в бикини, так что я добавляю ссылку на видео, где я танцую на вечеринке. Кто-то должен поставить этого парня на место.

Я отправляю заявку, и у меня возникает легкое чувство вины из-за того, что я не нашла лучшего применения для своей обновленной личности, кроме как попытаться уязвить эго Шейна. Пока я забираюсь под одеяло, мне не приходит в голову никакой идеи насчет того, какой может быть настоящая благая цель, но все-таки я засыпаю с надеждой, что я, быть может, смогу что-то изменить в мире. Мой собственный мир уже изменился к лучшему. Чудесным образом. В этом я ни капли не сомневаюсь.

На следующее утро я просыпаюсь, проспав лишь шесть часов, и мне не терпится выйти из дома. В течение уже почти шестнадцати лет каждое утро всегда было окрашено страхом перед грядущим днем. Настало время покончить с этим.

Я хватаю телефон и обнаруживаю десятки сообщений о том, что Хлоя потеряла сознание в клубе прошлой ночью. Стены комнаты качаются вокруг меня. Хлоя настаивает, что это случилось просто из-за того, что вокруг была безумная суматоха. Но ведь у нее хватило времени и на то, чтобы пригласить всех знакомых на масштабную вечеринку по случаю солнцестояния – сегодня на пляже, и она обещает, что это будет невероятно.

Я проверяю, не болит ли мой собственный лоб. Все нормально. Но я пишу сообщение доктору Стернфилд, чтобы сообщить ей новости о Хлое. Просто на всякий случай. Мой телефон вибрирует. Я надеюсь, что это доктор Стернфилд прислала какой-то успокаивающий ответ, но это Эви: ТВОЕ ВИДЕО ПОПАЛО НА САЙТ «О ЧЕМ ГОВОРЯТ ПОДРОСТКИ».

Какое видео? Я захожу на сайт. Та дурацкая запись с вечеринки у Эрин набрала уже более двух тысяч просмотров и немало комментариев от людей, которые зашли и на сайт о донорстве органов. Что, правда? Я кружусь, сидя в кресле. Так вот каково это – когда твои слова становятся вирусными. В хорошем смысле слова.

Вернувшись на свою страницу, я просматриваю еще десятки поздравлений и множество запросов в друзья. Большинство сообщений доброжелательны, но то и дело я натыкаюсь на анонимные записи вроде:

И КАКОВО ЭТО, ПРЕВРАТИТЬСЯ ИЗ НЕУДАЧНИЦЫ В ДИВУ? или

А КОГДА ТЫ ПРОДЕЛАЕШЬ ОБРАТНЫЙ ПУТЬ?

Я набираю номер Эви. На секунду мое зрение затуманивается, и комната начинает медленно вращаться вокруг меня. Я закрываю глаза. Боже, лучше бы мои синапсы или что там еще трещит у меня в голове вели себя как следует.

Когда Эви отвечает, я говорю:

– Мне уже шлют оскорбления.

– Придурки.

– Но я все-таки хочу записать больше видео. Множество людей решили стать донорами органов. Это великолепно.

Она на мгновение замолкает.

– Это да. Но может ты получше спланируешь свое следующее видео? Я могла бы помочь тебе уложить волосы и подобрать платье, которое будет еще более впечатляющим.

Кажется, в ее голосе слышна обида. Я отвечаю:

– Конечно, ты могла бы мне помочь. Но это видео все равно отличное, правда? А сейчас тебе не придется силой затаскивать меня на вечеринки. Я стану подругой, о которой ты всегда мечтала.

Она вздыхает.

– Ты уже была подругой, о которой я всегда мечтала.

Если это так, то зачем было вытаскивать меня на вечеринки? Но моя интуиция говорит, что на такие темы лучше общаться лично. Забавно, три дня назад я бы предпочла вести сложный разговор, обмениваясь сообщениями. А сейчас я хочу быть с человеком лицом к лицу, чтобы не было места непониманию.

Эви нарушает тишину.

– Так какой следующий пункт в твоем плане завоевания мира?

– Каким бы он ни был, ты первой узнаешь.

– Так-то лучше.

Пожалуй, мы все-таки сможем понять друг друга.

Я вприпрыжку спускаюсь вниз, в полной уверенности, что и этот день пройдет точно как надо. Сэмми, повернувшись ко мне, трясет пачкой картофельных чипсов, мама разливает по стаканам апельсиновый сок. Я подхожу к ним с решимостью в каждом шаге, мечтая, чтобы каждый мог чувствовать себя также оптимистично, как я, и не обращаю внимания на странную легкость в голове.

Но когда я открываю рот, чтобы что-то сказать, мир вокруг меня внезапно гаснет.

Вспышка необъяснимого заболевания

среди героиновых наркоманов

Стефан Мотт, «Планета Портлэнд»

Сотрудники системы здравоохранения города Портлэнд сообщают о странном и вызывающем беспокойство явлении среди тех, кто принимает героин. В течение последних трех недель больше дюжины человек погрузились в кому после вспышки маниакального поведения, которое резко контрастирует с обычным успокаивающим воздействием опиатов. Представители правоохранительных органов предполагают, что на улицах мог получить распространение новый наркотик. Они опрашивают инъекционных наркоманов, рассчитывая выявить его источник. Мы настоятельно просим всех, кто считает, что мог подвергнуться действию этого наркотика, немедленно обратиться к своему лечащему врачу или в бесплатную клинику «Хэзелвуд».

Девять

Открыв глаза, я обнаруживаю, что лежу на кухонном полу.

– Что случилось?

Мама стоит на коленях рядом со мной, прижимая к уху телефон.

– Она только что очнулась.

Я пытаюсь подняться. Комната кружится.

Мама говорит:

– Расслабься. Не пытайся поднять голову.

Превосходная идея, учитывая вспышки света перед глазами.

– Надолго я отключилась?

– На минуту примерно.

Она дотрагивается до моего лба и говорит в трубку:

– Может быть, легкий жар.

Она поворачивается ко мне.

– Когда ты последний раз ела?

– Вчера ужинала.

Она слушает, что ей говорят по телефону, и ее лицо становится все более напряженным. Она прикрывает рот рукой.

– Эйслин, ты ела или вдыхала на вечеринке что-нибудь необычное?

Ела? Вдыхала? Ох.

– Если ты имеешь в виду героин или крэк, то нет.

Стоит ли мне упомянуть генную терапию? Еще нет, еще нет. Сначала мне нужно поговорить с доктором Стернфилд.

Задав еще пару вопросов, мама вешает трубку.

– Я отвезу тебя в пункт неотложной помощи.

Мне удается встать.

– Но все нормально.

Мама берет меня за локоть и направляет, чтобы заставить сесть на стул.

– Падать в обморок – не нормально. Даже на несколько секунд. Давай поешь немного и поедем.

Пока мама впихивает в меня яйцо и тост, я прошу Сэмми подняться наверх и принести мой телефон. Похоже, он рад, что для разнообразия теперь он помогает тому, кто болен.

Поклонившись, он протягивает мне телефон:

– Что еще я могу для вас сделать?

– Ну я не знаю, помыть машину?

Я в спешке проглатываю завтрак, чувствуя, что мама смотрит мне в спину и, несомненно, гадает о том, какой «стартовый наркотик» я попробовала.

– Я чувствуя себя намного лучше. К тому же, ни тебе, ни мне нельзя пропускать работу.

– Я перенесу клиента на другое время. Ты можешь позвонить в бассейн по дороге. А теперь, давай, – говорит она голосом, не предполагающим возражений.

Я тащусь к машине. Погода изменилась – над нами серое небо и немного прохладно. Типичный июнь. По дороге к детской больнице «Флоренс Бишоп», я звоню в бассейн, чтобы сказать, что заболела, и пишу сообщение доктору Стернфилд.

Мама пристально рассматривает меня на каждом светофоре.

– У тебя глаза блестят.

Я изображаю улыбку.

– Я в порядке, может, просто переутомилась на этой неделе.

Мне ужасно хочется рассказать ей о генной терапии. Учитывая, что Хлоя тоже потеряла сознание, сомневаюсь, что это случайность. Но она настаивала, что просто слишком много на себя взвалила – как и я. Не исключено. Слишком много хорошего происходило. А у идеи рассказать все маме есть свои минусы: она может потребовать, чтобы доктор Стернфилд дала мне что-то, что снимет этот позитивный эффект. Меня пробирает дрожь от мысли, что я могу снова стать девушкой, которая с трудом может связать два слова в присутствии Джека, девушкой, которую не замечает никто, кроме пары друзей, за исключением случаев, когда она попадает в унизительные ситуации на научных конкурсах и вечеринках. «Харизма» – это чудо. Просто нужно, чтобы мой мозг к ней привык.

Мама прочищает горло.

– Уверена, что не хочешь мне ничего рассказать?

Когда это она стала такой подозрительной?

– Это, например, о чем?

А когда я стала такой изворотливой?

Она хмурится, глядя вперед, в лобовое стекло, обрамляющее мир моросящего дождя.

– В последнее время ты ужасно неуравновешенна, утром в воскресенье – хмурая, а день спустя – в полном воодушевлении от встречи с Джеком.

– Возможно, это для тебя новость, но я подросток. Мы и должны быть непредсказуемыми.

Она вздыхает.

– Но ты никогда такой не была.

В этом-то и была проблема.

Остаток пути мы едем молча, только один раз тишину нарушает мой телефон. Я ожидаю, что это ответ от доктора Стернфилд, но это Джек, который предлагает сходить куда-нибудь сегодня вечером. У меня снова кружится голова. Что бы ни происходило, лучше бы оно не помешало мне встречаться с Джеком.

Мама не перестает бросать на меня настороженные взгляды, а я тем временем отвечаю Джеку «да». Еще я пишу Хлое и рассказываю ей, что тоже падала в обморок. Может, это убедит ее выйти на контакт. Наконец, я пишу доктору Стернфилд, на случай, если мое предыдущее сообщение не дошло. Потом я откладываю телефон.

В отделении неотложной помощи медсестра сжимает губы:

– Поскольку острых симптомов нет, вам придется немного подождать.

Видишь, даже она не беспокоится.

Мы усаживаемся на пластмассовые стулья, с которых удобно вытирать рвоту, а вот сидеть на них – не очень. Мы здесь постоянные посетители – благодаря Сэмми. Поэтому я знаю, что в большинстве помещений этого здания мой телефон бесполезен. Я стараюсь игнорировать ролик о преимуществах липосакции, который орет у меня над головой. Сэмми усаживается на специальную подушку, которую принес с собой, и достает свой блокнот. Почему я не догадалась взять с собой самое необходимое, как я всегда делала раньше, собираясь сюда?

Спустя еще один ролик и два мультфильма санитар с сутулыми плечами и отвисшим пирсингом в ушах предлагает мне следовать за ним. Мама останется в приемном покое с Сэмми, пока ее присутствие не понадобится.

Мы минуем тележки с оборудованием и проходим в кабинет, где санитар взвешивает меня, а затем меряет температуру и давление. Он заносит данные в свой планшет.

– Ну что же, сейчас ваше состояние выглядит стабильным. Но с обмороками мы тут не шутим.

– Ага, и моя мама тоже.

Он пожимает плечами.

– Родителям это свойственно. Наслаждайся этим, пока можешь.

Он оставляет меня одну.

Я переодеваюсь в неудобный и хлипкий халат и усаживаюсь на смотровой стол. Стены разрисованы изображениями виноградных лоз и обезьян. Они должны помогать детям забыть, что они вынуждены находиться в больнице. Не работает. Им стоит нанять Сэмми, чтобы тот расписал им стены.

Долговязая женщина с короткими седеющими волосами и впечатляющими синими глазами заходит в комнату несколько минут спустя.

– Привет, Эйслин. Я доктор Сандра Калдикотт.

Ее морщинистое лицо выглядит так, будто она давным-давно не улыбалась. Не похожа на большинство работающих здесь врачей – бойких и жизнерадостных.

Она быстро осматривает меня, одновременно засыпая вопросами. Единственное, о чем я умалчиваю – «харизма». Которая, конечно, и является единственным возможным объяснением моего обморока.

Она сверяется со своим планшетом.

– Поскольку ты не выглядишь обезвоженной, я не буду давать тебе солевой раствор. Но я запишу тебя на базовое исследование обмена веществ, которое тебе нужно будет пройти в лаборатории. Также мы сделаем анализ мочи и ЭКГ. Если все будет выглядеть нормально, мы отпустим тебя домой, а потом тебе нужно будет обратиться к своему лечащему врачу в течение нескольких дней. Но если ты упадешь в обморок еще раз – приходи немедленно.

В какую сумму все это обойдется маме? Чувство вины накрывает меня. Но если я расскажу о генной терапии, кто знает, сколько еще дополнительных анализов придется заказать? Маму по уши завалит счетами, а я останусь здесь на весь день – или даже дольше.

Полчаса спустя электрокардиограф выплевывает ленту с результатами, а лаборант берет у меня необходимые анализы, чтобы убедиться, что я не умираю. Меня отпускают. Мы выходим на улицу под моросящий дождь.

Я посматриваю на свой телефон.

– Если мы поторопимся, я успею на последние два часа моей смены.

Мама резко останавливается, будто кто-то накинул на нее лассо.

– А что, если ты потеряешь сознание, когда будешь в воде? Нет уж, ты остаешься дома. И отдыхаешь.

Сэмми понимающе смотрит на меня и пожимает плечами, будто извиняясь.

Дома мама неизвестно зачем еще раз меряет мне температуру, а затем отвозит Сэмми к соседям, чтобы у меня не было никаких оправданий и я не могла отказаться прилечь, пока она на работе. Ну конечно, теперь солнце светит ярко и тепло, обещая потрясающий конец дня.

Не чувствуя ни капли усталости, я снова проверяю обновления. Хлоя не ответила на мое сообщение. Ну то есть на самом деле ответила, но только чтобы еще раз пригласить меня на свою вечеринку-вскладчину-вокруг-костра-которую-ты-не-должна-пропустить-сегодня-вечером. Звучит как отличная возможность пойти на веселое мероприятие с Джеком, к тому же, я смогу посмотреть на Хлою вблизи и выяснить, использовала ли она «харизму».

Я пишу Джеку о своих планах, и теперь дело за ним. Поэтому у меня появляется время прилечь и подремать, чтобы выполнить свои дочерние обязанности. В конце концов, мама же велела мне прилечь отдохнуть сегодня. А насчет вечера она ничего не говорила.

Когда Джек приезжает пару часов спустя, мы целуемся при встрече. Поцелуй кажется скромным, но тут же сменяется еще одним – долгим.

– Готова? – спрашивает Джек.

– Ко всему.

Его глаза расширяются, и это мне до крайности приятно.

Мы едем в сторону Балларда, примерно тридцать миль на северо-запад, через центр Сиэтла, который всегда кажется мне «большим городом», хотя и Такому задворками не назовешь. По пути мы покупаем несколько кукурузных початков для пикника, а Джек, подмигнув мне, присоединяет к нашим приобретениям бутылку сока маракуйи[7]. Потом мы берем себе большую порцию чайно-молочного коктейля – молочный сладковатый отвар с запахом лаванды, с шариками со вкусом тапиоки на дне стакана.

Мы едем дальше, нас обдувает теплый ветер, а из колонок гремит «Mumford & Sons»[8], поездка наполняет нас восхитительным чувством предвкушения, и мы передаем друг другу чайный коктейль. Нам приходится перекрикивать шум ветра и двигателя, но мы в основном смеемся, пока шарик тапиоки едва не попадает мне не в то горло.

Джек снижает скорость.

– Осторожнее, ты же не хочешь попасть в больницу.

– Брр. Я сегодня там уже была, для одного дня достаточно.

– Что? Ты в порядке?

Его плечи напрягаются, будто он готов сейчас же развернуться и поехать домой.

– В полном порядке. Мы туда ездили, ну, из-за моего брата. Ему приходится через многое проходить из-за его муковисцидоза. Но он в порядке.

Я чувствую, будто пролила немного кислоты в море блаженства. Я торжественно клянусь себе – больше никакой лжи.

Вскоре Джек снова смешит меня, и мы смеемся всю дорогу до парка «Золотые сады». Утренние дожди дочиста вымыли все небо, синий купол, который простирается над водой вплоть до зубцов хребта Олимпик, которые высятся вдалеке.

Мы неспешно идем к каменистому пляжу, туда, где слышится бой барабанов и грохот прибоя. Несколько женщин в цветастой одежде сидят, скрестив ноги. Перед ними расстелены скатерти, а на них разложены хрустальные украшения и огромные хула-хупы, украшенные разноцветной клейкой лентой.

– Счастливого солнцестояния! – говорит женщина с длинными косами, в свободном платье. – Хотите узнать свою судьбу?

Джек, кажется, хочет, но я отговариваю его. Мне не нужно, чтобы экстрасенс-шарлатан рассказывал мне о том, как мое будущее изменится к лучшему. Вокруг Хлои словно водоворот из десятков людей, от подростков до тех, кому уже за двадцать. Я узнаю плечистого афроамериканца с ямочками на щеках – её бойфренда по имени Джесси. Если она последнее время так блистает не из-за «харизмы», то явно из-за парня, который сейчас обвивает рукой ее талию.

Мы с Джеком выкладываем принесенную еду на общий стол и наливаем себе по кружке сока маракуйи. Неподалеку шипит гриль, и куски курицы и ананаса, насаженные на шомполы, наполняют воздух сладковатым дымом. Я вдыхаю этот вечер, в полной уверенности, что незнакомцы, радостно болтающие друг с другом вокруг, – это возможности, которые можно исследовать, а не угрозы, которых следует избегать.

Мы с Джеком не успеваем смешаться с дружелюбной толпой, когда кто-то набрасывается на меня сзади с криком:

– Эйслин!

Я не сразу понимаю, кто это – Роза из группы «братьев и сестер» по «Nova Genetics». Ее сердцевидное лицо раскраснелось, а большие карие глаза слишком сильно блестят.

Она встречает меня с распростертыми объятиями. В буквальном смысле. Это и правда Роза? Когда она последний раз обнимала кого-то? Когда последний раз я обнимала кого-то в ответ? У меня внутри словно затягивается тугой узел, когда я понимаю, что изменения в ее характере не так уж необъяснимы.

Ее смех звенит, как «музыка ветра».

– Так Хлоя и тебя убедила прийти. Превосходно. Восхитительная ночь. Я чувствую себя такой энергичной, такой живой. Я только что прошла отбор и в следующем году буду выступать в нашей группе поддержки. Разве не восхитительно?

Я отступаю на шаг назад. Я была совершенно не права, когда считала, что Роза стесняется говорить по-английски.

К ней подсаживается парень с короткими темными волосами и густыми бровями. Она берет его за руку и представляет его нам как Джонатана. В ее голосе слышна гордость. Что бы между ними ни происходило, для нее это явно что-то новое. Не сомневаюсь, что мой голос звучит так же, когда я представляю Джека.

Я стараюсь не смотреть на Розу слишком пристально.

– Странно встретить тебя за пределами «Nova Genetics». Ты выглядишь иначе.

Должно быть, дело в «харизме», но признается ли она?

Она отмахивается от моих слов.

– Это на тех унылых встречах я выгляжу иначе. Разве они не ужасны?

Как выяснить у нее то, что я хочу, так, чтобы мальчики ничего не поняли? Я говорю:

– Ну, тот день не совсем впустую пропал, не так ли? Доктор Стернфилд и тебя отвела посмотреть на шимпанзе?

Она моргает, глядя на меня, а потом на ее лице вспыхивает улыбка.

– Только на Руби. Она была невероятно дружелюбна.

Что это, если не признание?

– Так и лучилась харизмой, да?

Роза бросает взгляд на Джонатана и нервно отвечает:

– Думаю, да.

Потом показывает на парня, играющего на гитаре, и говорит:

– Он великолепен, не правда ли?

Так что наш обет молчания все еще действует.

Я решаю пока не пытаться вытащить из Розы еще какую-то информацию и плыву по течению музыки, толпы, идеального вечера. Тот парень играет на гитаре действительно великолепно. Может, он тоже для этого какое-нибудь лекарство принимает. Ха.

Мы с Джеком, ни на секунду не переставая касаться друг друга, знакомимся с друзьями и подписчиками Хлои: студентами, музыкантами, художниками и людьми, которые, кажется, видят цель всей жизни в поиске самых лучших вечеринок. Я протягиваю руку одной девушке, и она разрисовывает ее удивительным рисунком из спиралей и цветов, который напоминает мне океан. Рядом настоящий океан с плеском ударяется о берег пляжа. Хлоя с важным видом прохаживается как раз за темной границей песка, которая отмечает, докуда достает прибой. Я тащу Джека к ней.

Она приветствует меня, поднимая кружку с каким-то напитком.

– Рада, что ты пришла, Эйслин.

Она смотрит на Джека.

– Держу пари, я знаю, кто ты.

Покраснев от смущения, я подтверждаю ее догадку.

Она демонстративно кривит губы.

– Шейн будет разочарован.

Джек выглядит озадаченным, но по-прежнему улыбается.

– Шейн?

Я недовольно вздыхаю.

– Нелепый парень, который пришел на нашу семейную встречу.

Хлоя ухмыляется и возражает:

– А сегодня привел с собой свою собственную съемочную группу.

Метрах в двадцати от нас Шейн, смеясь, разговаривает с двумя девушками, одетыми в топы, совсем не скрывающие немаленькие татуировки у них на спинах. Парень с камерой на плече и девушка с микрофоном на штативе следуют за каждым их движением.

Хлоя окликает Шейна несколько раз, пока наконец не привлекает его внимание. Он машет ей рукой и лениво идет к нам.

Он говорит мне:

– Моя самая новая кандидатка!

Джек и Хлоя одновременно восклицают:

– Кандидатка?

О да, я сделала это, не так ли? Время приступить к моему маленькому плану. Я бросаю приглашающие взгляды на камеру, пока ее не переводят на нас, а потом говорю Шейну:

– Так я прошла отбор?

Он бросает взгляд на Джека.

– Если ты этому своему красавчику подходишь, то и мне подойдешь.

Джек выглядит смущенным, несмотря на то, что я ободряюще целую его в щеку. Я пристально смотрю в объектив.

– На самом деле, все это совершенно не круто. Любая девушка, которая считает, что должна состязаться за право проводить время с парнем, который заигрывает одновременно с десятком других девушек, должна дважды обдумать свое решение.

Я поворачиваюсь к Хлое.

– Стала бы ты связываться с парнем, который тебе изменяет?

Она смеется.

– Черта с два, даже ради такого симпатяги, как Шейн.

Шейн прижимает руку к груди, изображая испуг. Татуированные девушки лебезят перед ним, презрительно посматривая на меня. Та, которая ниже ростом, говорит:

– Ты не знаешь, что теряешь.

Все трое начинают кружиться в такт бою барабанов. Оператор тоже виляет бедрами. Ну, я попыталась.

Мы с Джеком занимаем места рядом с ревущим костром. Он смеется, когда я объясняю всю затею с Шейном. Уф. Наши лица сближаются, и он говорит:

– Но больше никаких заявок, ладно?

Я дарю ему долгий поцелуй.

– Я полностью, совершенно занята.

В воздухе плывут крошечные янтарные искры, и мы наслаждаемся разговором, едой и музыкой. Роза и Джонатан снова присоединяются к нам. Кто бы мог подумать, что я буду проводить время с ребятами из подростковой группы «Nova Genetics», и как минимум двое из нас окажутся намного общительнее, чем обычно? И намного счастливее.

Спасибо, «харизма».

Хотя Шейн остается главной мишенью камеры, я замечаю, что она поворачивается ко мне, Хлое и Розе чаще, чем к кому-либо еще. Либо Шейн подсказал это оператору, либо мы действительно выглядим ярче других.

В какой-то момент Хлоя убеждает меня и Розу станцевать вместе с ней гавайский танец хула, который, как она утверждает, имеет возбуждающий эффект. Джек не против, и я на время оставляю его. Мы с Хлоей и Розой истерически смеемся и кривляемся на камеру.

До нас доносится аромат марихуаны и еще чего-то цветочного, будто мы на тропическом острове. Я закрываю глаза и вкушаю радостный шум вокруг. Потом я чувствую теплые губы Джека на моих и вдыхаю его.

Мы раскачиваемся и плывем рядом друг с другом, а солнце скрывается за горизонтом. Я купаюсь в тепле, свете и любви. Держу пари, в другой жизни я могла бы стать хиппи. Эта ночь принадлежит нам, и я не хочу никуда уходить. Я даже не хочу открывать глаза.

Но чей-то крик вырывает меня из этого сладкого тумана.

Все головы поворачиваются к груде светло-розовых кружев, лежащей на земле. Роза.

Десять

Пятьдесят рук тут же выхватывают телефоны, то ли чтобы вызвать скорую, то ли чтобы запечатлеть все на видео – понятия не имею.

Джонатан опускается на колени рядом с ней, крича:

– Роза, очнись!

Внезапно Хлоя хватает меня за руку и хрипло шепчет мне на ухо:

– Она скоро очнётся. Я отключилась только на несколько минут. Это нормально.

– Нормально для чего?

– Сама знаешь для чего. И мы не должны никому рассказывать.

– Даже если мы можем помочь.

– Как? – ее голос становится еще более резким. – Все, что мы можем – вызвать совершенно необязательную панику, которая не поможет никому.

К счастью, среди пришедших на пляж оказывается медсестра, которая склоняется над Розой. И еще до того, как мы слышим звук сирены «скорой», Роза уже шевелится. Я вынуждена признать, что Хлоя права. Ничего, выходящего за пределы «обычных» симптомов «харизмы».

Обычных или нет, но врачи настаивают, что Розу нужно отвести в больницу, хотя она умоляет их этого не делать. Прежде чем они сажают ее в «скорую», она кричит, обращаясь к толпе:

– Я безумно разозлюсь, если вы остановите вечеринку!

Мы машем ей вслед, желая выздоровления, и перешептываемся, стараясь ободрить друг друга. Снова раздается гипнотический ритм барабанов.

Я смотрю на часы и говорю Джеку:

– Нам пора идти.

По дороге в Такому мы устало молчим. Тишину нарушает только писк моего телефона – входящее сообщение от доктора Стернфилд.

ПОТЕРЯ СОЗНАНИЯ СВЯЗАНА С ТЕМ, ЧТО ТВОЕ ТЕЛО РАБОТАЕТ НА СВЕРХСКОРОСТЯХ. У ТЕБЯ ТАК МНОГО ПОВОДОВ ДЛЯ ВОСТОРГА! БОЛЬШЕ ЕШЬ, БОЛЬШЕ ПЕЙ, БОЛЬШЕ СПИ. И ТВОИ МЕЧТЫ БУДУТ ВОПЛОЩАТЬСЯ В РЕАЛЬНОСТЬ, ЕСЛИ ТЫ СОХРАНИШЬ СПОКОЙСТВИЕ И НАШУ ТАЙНУ.

Я испускаю долгий вздох.

– Думаю, с Розой все будет порядке. Просто слишком много всего происходило вокруг.

– Звучит знакомо.

Он отбивает пальцами на руле тот же ритм, что играли барабанщики на пляже.

– Странно, как все так быстро изменилось для нас с тобой.

– С большим опозданием.

Он проводит пальцами по моей руке.

– И не говори.

Жаркая атмосфера приправлена предвкушением. Добравшись до дома, мы с упоением желаем друг другу спокойной ночи и обещаем друг другу встретиться завтра. Мое тело покрывается мурашками от макушки до пяток, когда я плавно иду к дому.

А там мама сидит на диване и смотрит на меня пронзительным взглядом.

Я говорю:

– Ты нашла мою записку?

Ее голос звучит жестко.

– Ты должна была отдыхать.

– Я отдохнула. Но у нас с Джеком были кое-какие планы. Я нормально себя чувствую и завтра пойду на работу.

Она кутается в плед, стараясь получше укрыть плечи.

– Я не знаю, что в тебя вселилось в последнее время.

Да, честно говоря, она и правда не знает. Я должна помнить о том, каким странным мое поведение должно казаться со стороны.

– Мама, я никогда не была так счастлива. Я надеюсь, ты порадуешься за меня.

Она вздыхает.

– Конечно, я хочу, чтобы ты была счастлива. Но и у Сэмми сегодня вечером был повод для радости, и он хотел отпраздновать его вместе с нами. Его приняли в программу испытаний AV719.

– О боже, это великолепно! – я бросаюсь к маме и крепко обнимаю ее. Мы настолько многим обязаны доктору Стернфилд и компании «Nova Genetics». Однажды я смогу рассказать маме, насколько многим.

Наши внезапные объятия разряжают обстановку. Мы всегда едины в том, что хотим лучшего для Сэмми.

Мама поправляет мне волосы, убирая за ухо выбившуюся прядь.

– А теперь иди и немного поспи.

Прыгая через ступеньки, я поднимаюсь наверх. И правда, случилось так много хорошего, что это определенно перевешивает небольшие побочные эффекты. Наверняка AV719 чем-то поможет Сэмми. Нам просто нужно адаптироваться.

Следующим утром мне приходит сообщение от какого-то сотрудника «Красного Креста». Он увидел мой призыв к донорству органов и теперь спрашивает, могу ли я сделать публичное заявление, чтобы поощрить людей сдавать кровь. Я обдумываю ответ, мысли бешено крутятся у меня в голове. «Харизма» – это нечто большее, чем возможность проводить время с Джеком. Мои новые способности и правда могут что-то изменить.

Я сосредоточенно изучаю запросы от рекламных компаний. Одна предлагает мне заплатить за каждое заявление, которое я сделаю по их просьбе, другая предлагает мне разместить рекламу на своей странице, обещая, что со своей «звездной энергией» я в момент заработаю достаточно для оплаты колледжа. Ничего себе. Возможность оплатить колледж снимет такой тяжелый груз с маминых плеч. Я поступила очень разумно, согласившись на предложение доктора Стернфилд.

В восхищении от новых возможностей, открывшихся передо мной в Сети, я захожу на страницу «Шоу Шейна». Она заполнена фотографиями и видео, снятыми прошлой ночью. На видео есть и я, и я выгляжу цветущей, иначе не скажешь. Несколько сообщений намекают, что программа Шейна будет выходить на канале TrueNufTV. Традиционные медиа тоже не теряют времени даром.

В приподнятом настроении я спускаюсь по лестнице, чтобы поздравить Сэмми с участием в клинических испытаниях. Но спустившись на кухню, я замираю на месте. Мама сидит за столом со страдальческим выражением лица. Почему мы все время встречаемся вот так вот?

– Что на этот раз? – спрашиваю я.

– Это ты мне скажи.

Ох. Сохраняй спокойствие и зафиксируй ущерб.

– Что?

Она крутит туда-сюда стоящую на столе кружку.

– Мне позвонила мама Хлои. Роза и Хлоя тоже теряли сознание на этой неделе. Ты об этом знала?

– Я слышала, что Хлоя болела, но ей уже стало лучше.

– Так вот, на всякий случай я позвонила доктору Гордону. Он назначил встречу для всей подростковой группы братьев и сестер, которые приходили в «Nova Genetics» в прошлое воскресенье, чтобы мы могли разобраться в происходящем.

Я чувствую грызущую боль внутри. Смогут ли все сохранить тайну, пока побочные эффекты не исчезнут?

– Мама, скорее всего, ничего страшного не происходит.

– Мы встречаемся через час во «Флоренс Бишоп». Эта больница ближе всего к «Nova Genetics».

Мама и доктор Гордон, удвоенная эффективность.

Я говорю:

– Но мне нужно на работу. Я уже пропустила ее вчера. Они меня уволят.

– Я позвонила твоему начальству. Здоровье важнее.

С ее любимой мантрой не поспоришь. Только мне удалось стать настоящим спасателем, и вот я могу потерять работу из-за частых пропусков. Великолепно. Я раздраженно жарю себе яичницу, демонстрируя маме, как прекрасно я себя чувствую. Потому что это правда. Мне только тревожно из-за того, что кто-то может выдать секрет, и тогда самое восхитительное, что когда-либо случалось в моей жизни, пойдет прахом.

Я в спешке ем и поднимаюсь к себе, чтобы позвонить Эви и рассказать ей последние новости.

Она присвистывает.

– Так ты собираешься во всем признаться?

Я отвечаю шепотом, хотя дверь моей спальни плотно закрыта.

– Не вижу в этом ничего хорошего.

– Ну же, Эйз, после потери сознания?

– Я же сказала тебе, что этому есть объяснение.

– Тогда почему доктор Стернфилд не предупредила тебя заранее?

Поежившись, я крепче сжимаю телефон.

– Может, она сама поняла это уже потом.

– Звучит неубедительно.

Я вздыхаю.

– Но ты все еще на моей стороне, да?

Слишком долгая пауза.

– Конечно. Просто дело в том, что если я не могу рассчитывать на твое благоразумие, проблемы будут у нас обеих.

Она вешает трубку.

Она рассчитывает на мое благоразумие. Я рассчитываю, что она поддержит меня, когда я в панике. Похоже, мы обе не соответствуем ожиданиям друг друга.

По пути к деловому центру Такомы мы с мамой отвозим Сэмми к соседям. Он тащит с собой рюкзак, набитый принадлежностями для рисования и комиксами. Сэмми шагает к двери их дома как солдат на битву. Я мысленно молюсь, чтобы соседские сыновья для разнообразия взяли его в игру.

В больнице «Флоренс Бишоп» нас с мамой отправляют в большую комнату с отдельным буфетом, где уже стоят, стараясь держаться поближе друг к другу, Роза и ее родители, с угрюмыми лицами, скрестив руки на груди.

Я спешу к ним и обнимаю Розу:

– Все в порядке?

– Намного лучше. Слишком много всего происходит. У меня даже в ушах звенит. Мое тело работает на сверхскоростях, знаешь ли.

На сверхскоростях. Так что она тоже переписывается с доктором Стернфилд.

Мы накладываем себе мясной рулет и кукурузу, а потом садимся за стол вместе с Хлоей и ее родителями. Я спрашиваю Хлою, как у нее дела.

Она ковыряется вилкой в комковатом картофельном пюре.

– Немного голова кружится. Ничего серьезного.

Ее отец, нескладный мужчина с седеющими каштановыми волосами, взмахивает ножом в воздухе.

– Ничего страшного? Дети не должны падать в обморок! Я за всю жизнь ни разу сознания не терял!

Он показывает ножом на нас с Розой.

– Твои родители тоже думают, что ничего страшного?

Я смотрю на свою тарелку, радуясь, что мама сидит за другим столом.

– Сейчас я нормально себя чувствую.

– Я тоже, – говорит Роза, потирая ухо.

Отец Хлои качает головой.

– Дети.

Пока мы едим, я осматриваю комнату. Мама присоединилась к другим родителям и они, несомненно, обмениваются информацией. Шейн перешучивается с близнецами, и они разражаются смехом каждые несколько секунд. К счастью, съемочной группы «Шоу Шейна» тут нет.

Все замолкают, когда доктор Гордон входит в комнату, а с ним – две женщины в белых халатах. Одна из них – та высокая дама с короткой стрижкой, которая осматривала меня вчера, а другая намного моложе, у нее светлые волосы, стянутые в хвост, и очки в роговой оправе.

Доктор Гордон обменивается несколькими рукопожатиями с присутствующими и прочищает горло.

– Благодарю вас, что вы пришли на встречу, хотя узнали о ней только недавно.

Он кивает врачам.

– И спасибо вам, доктор Калдикотт и доктор Фиск, что присоединились к нам.

Он продолжает:

– Итак, нам известно, что трое подростков теряли сознание после недавней семейной встречи. Поэтому мы выясняем, могли ли все они заразиться чем-то. Чем больше мы знаем, тем лучше мы сможем вам помочь.

Киэра, девушка с огненными волосами, выкрикивает:

– Не могли сообщение написать?

Доктор Гордон стискивает ладони.

– Намного эффективнее поговорить с каждым лично и поискать физические симптомы. Кроме того, очень важно не паниковать и не распространять слухи, пока мы не поймем, что происходит.

Киэра охает.

– А каковы в точности симптомы?

Доктор Гордон отвечает, загибая пальцы:

– Головные боли, легкий жар, короткие приступы потери сознания. Также мы слышали об изменениях личности.

Розовощекий мальчик восклицает:

– Как доктор Джекил и мистер Хайд?

Он покачивает головой взад-вперед, выпучив глаза.

Мясистый лоб доктора Гордона прорезают морщины.

– Ничего настолько зловещего. Сообщается, что люди ведут себя более общительно и активно, чем обычно.

– Как Хлоя! – кричит один из близнецов.

Просияв, Хлоя говорит:

– Зайдите сегодня вечером на сайт KBLB.

Я все еще не понимаю, почему она согласилась принять «харизму», но ее живость, по крайней мере, придает мне уверенности.

Голос мамы прорывается сквозь шум.

– А у тех симптомов, которые вы наблюдали, есть что-то общее с болезнью вашей сотрудницы, Штеффи Вонг?

Все в комнате словно каменеют. Зачем мама всех так пугает? Мы только теряли сознание, а не умирали.

Доктор Гордон поднимает руки, чтобы успокоить нас.

– Мы глубоко скорбим о потере Штеффи. Но ничто не говорит о возможной связи.

Кивки и перешептывания расходятся по толпе как круги по воде. Потом звучат еще несколько вопросов, но мы не узнаем ничего принципиально нового. Время переходить к делу. Доктор Гордон вместе с другими врачами называют каждого по имени, и трое выходят к ним для опроса.

Хлоя пихает локтем Розу и меня.

– Мы все будем вести себя по-умному, да?

Мы с Розой отвечаем:

– Конечно.

– Хорошо. Тогда пойдем к остальным.

Мы подтаскиваем наши стулья к столу, где больше всего детей.

Шейн поднимает на меня пристальный сердитый взгляд.

Я смахиваю с лица прядь волос.

– Что?

Он отклоняется назад, скрестив руки на груди.

– Просто наслаждаюсь тем, как изменилась личность девочки, которую раньше называли ледяной принцессой.

Я тоже скрещиваю руки.

– А почему это волнует парня, которого теперь называют жиголо?

Он облизывает губы и улыбается.

– Ну так что, сколько раз ты теряла сознание?

Роза кладет руку мне на плечо.

– Прибережем медицинские разговоры для врачей.

Прищурившись, я смотрю на Шейна.

– А как ты сам? Жара нет?

– А я всегда довольно горяч.

Я закатываю глаза.

Вскоре врачи вызывают еще троих, в том числе Хлою и кого-то из близнецов. Они уходят с таким видом, будто с трудом заставляют себя терпеть все эти глупости.

Киэра вздыхает.

– Пустая трата времени. Просто из-за того, что несколько детей заболели.

Десять минут спустя врачи отпускают вторую группу и вызывают меня, Розу и другую близняшку. Эй, может я вскоре все-таки выберусь отсюда. И вечером встречусь с Джеком.

Роза берет меня за руку и шепчет:

– Не беспокойся. Мы в порядке. Я никогда не чувствовала себя более живой, тесно связанной с другими. Теперь я и правда вижу каждого намного яснее, понимаю, что они чувствуют, что их восхищает. Это потрясающе. Я хочу всегда чувствовать себя так. А ты?

Конечно, я тоже. А это означает, что наш секрет по-прежнему в безопасности.

Я сажусь рядом с доктором Калдикотт. Она просит меня описать мои перемещения по территории «Nova Genetics» на прошлых выходных. Что я и делаю, не упоминая «харизму».

Когда я рассказываю, как мы пошли посмотреть на шимпанзе, врач поднимает брови:

– Ты не упомянула это на первом осмотре.

– Неужели? – я украдкой смотрю на Розу, которая разговаривает с доктором Гордоном, энергично жестикулируя. Несмотря на включенный кондиционер, у нее под мышками видны пятна пота, и кажется, что она неустойчиво покачивается на стуле.

Мое внимание так сосредоточено на Розе, что я пропускаю очередной вопрос доктора Калдикотт.

– Простите?

– Я спросила, дотрагивалась ли ты до шимпанзе.

– А, да, я пожала Руби руку.

– А потом вы пошли обедать? Ты помыла руки перед этим?

Я чувствую себя как непослушный дошколёнок.

– Ой, нет.

– Ага!

Она записывает это, с таким видом, будто обнаружила свитки Мертвого моря.

Я отвлекаюсь на Розу, которая закрывает уши руками. Осмотревшись вокруг, я замечаю, что остальные тоже смотрят на нее. Ой.

Внезапно она, застонав, падает на доктора Гордона. Доктор Калдикотт бросается к ним и опускает Розу на пол. Молодой врач в очках вызывает помощь.

И в комнате воцаряется тишина.

Роза слабо пытается отмахнуться от врача.

– Я в порядке, – хрипло произносит она. И замолкает.

У меня перехватывает дыхание, и мне кажется, будто моя голова сейчас взорвется изнутри. Вставай, Роза, вставай.

На лицах окружающих написана тревога, но в то же время и любопытство, и даже предвкушение чего-то необычного. Неуклюжий рыжебородый санитар везет каталку и кричит, чтобы мы освободили дорогу. Толпа расступается, и их волнение и дурные предчувствия становятся еще более ощутимыми, когда доктор Калдикотт поднимает безвольное тело Розы. С помощью санитара она укладывает ее на каталку и выкатывает из комнаты. Следом за ними уходит и доктор Фиск.

Опустошенная тишина длится лишь несколько секунд. Ксавьер, интерн доктора Стернфилд, врывается в комнату, уронив стул. Подождите-ка. Его не было на семейной встрече. Его не должно быть здесь.

Хотя почти всегда, когда мы виделись в «Nova Genetics», он разговаривал мягко и негромко, сейчас его голос напоминает скорее ведущего новостей.

– Довольно, – говорит он. – Я знаю, из-за чего они заболевают.

Одиннадцать

Все присутствующие поворачиваются к нему. Я начинаю осторожно пробираться к двери.

Папа Хлои хлопает ладонью по столу.

– Ну так скажи нам.

Чья-то мать, с лицом, пошедшим красными пятнами, дергает Ксавьера за рукав.

– Пока другие дети не начали терять сознание.

Остальные родители недовольно ворчат и что-то бормочут, окружая Ксавьера тесным кольцом.

Ксавьер расправляет плечи.

– Я думаю, детей, которые падали в обморок, подвергли генной терапии.

Вот оно. Истина оседает на толпу, как вулканический пепел после извержения.

Доктор Гордон удивленно открывает рот – как и все остальные. Потом он грозит Ксавьеру пальцем.

– Так, подождите минутку, подождите минутку.

Но никто ничего не ждет. Папа Хлои орет:

– Генной терапии? Да ради какого дьявола?

Хлоя, стоящая рядом со мной, возмущенно ругается. Из-за того, что в комнате столпилось столько людей, становится жарко и душно. Но я не могу заставить свои окаменевшие колени пошевелиться, и давно знакомое ощущение, будто я тону, снова сжимает мои легкие.

Ксавьер прочищает горло.

– Чтобы они стали более общительными и менее стеснительными.

Комната снова взрывается. Доктор Гордон мечется среди обезумевших родителей и кричит:

– Пожалуйста, успокойтесь. Я гарантирую, что «Nova Genetics» не занимается распространением незаконной генной терапии и точно не разрабатывает лекарство против стеснительности, что бы ни утверждал этот молодой человек.

Он поворачивается к Ксавьеру.

– Тебе должно быть стыдно, что ты поднял панику без всякой на то необходимости.

Ксавьер не отступает.

– У вас есть лучшее объяснение? Может, все из-за протухших гуидаков?

Лицо доктора Гордона густо краснеет.

– Остальные, пожалуйста, потерпите, пока я не разберусь с этим молодым человеком.

Он уводит Ксавьера в боковую дверь.

Некоторое время все молчат, пытаясь переварить происходящее, а потом комната взрывается возгласами недоверия. Папа Хлои хватает ее за плечи.

– А ты что? – кричит он ей в лицо. Тут я замечаю, что мама ринулась ко мне, и ее взгляд обжигает. Я прячусь за стулом, будто это может чему-то помочь.

Ее лицо излучает страх и ярость с такой силой, какой я никогда не видела.

– Ты что-нибудь знаешь об этом? – Она хватает меня за руку. – Врать больше нельзя. Это опасно.

Сдавшись, я поднимаю руки.

– Мы можем поговорить об этом позже?

Боковая дверь приоткрывается, и из-за нее высовывается голова доктора Гордона.

– Хлоя и Эйслин, вы мне тоже нужны.

Киэра хнычет.

– Почему мне не дали никакой генной терапии? Нечестно.

Все остальные смотрят на нас волками, когда мама тащит меня к двери, ведущей в коридор. Хлоя и ее родители пробираются следом за нами.

Доктор Гордон пристально смотрит на Ксавьера.

– Расскажи им то же, что и мне.

Ксавьер рассказывает:

– Три недели назад, некий исследователь предложил мне экспериментальную генную терапию под названием «харизма», или CZ88. Этот человек не показал мне, на какую конкретно комбинацию генов она воздействует, но я достаточно доверял исследованиям, чтобы согласиться. На следующий день я почувствовал себя по-настоящему сильным, я не боялся спросить у родителей, могу ли я записаться на курс искусства (который они считают пустой тратой времени для человека, который готовится поступать в медицинский вуз). И к тому же я перестал запинаться, когда говорил с людьми, пришедшими на секвенирование генома.

Он глотает слюну, и блеск в его глазах гаснет.

– А потом у меня начала болеть и кружиться голова. Я упал в обморок неделю назад, а потом еще раз – прошлой ночью.

Доктор Гордон потирает бровь.

– Так, а теперь я хочу спросить тебя еще раз. Кто тебе это предложил?

На секунду Ксавьер теряет уверенность.

– Я бы предпочел говорить об этом в более официальной обстановке.

Папа Хлои с потемневшим лицом приближается к Ксавьеру. Его голос сочится ядом.

– В присутствии адвоката например? Почему? Ты сам что ли сделал это с моей дочерью?

Ксавьер сжимает кулак.

– Нет.

Папа Хлои тычет Ксавьера в грудь своим коротким пальцем.

– Тогда перестань бродить вокруг да около. Кто за этим стоит?

Ксавьер смотрит на Хлою, а потом на меня. Я киваю ему. Тайну уже не сохранить. Нет смысла терпеть нападки от отца Хлои.

Ксавьер глубоко вдыхает.

– Доктор Стернфилд.

Доктор Гордон гневно восклицает:

– Лотта? Невозможно!

Ксавьер по-прежнему стоит прямо, как солдат, хотя я чувствую, как внутри у него все рушится из-за того, что ему пришлось предать своего руководителя и кумира.

– Я сам бы хотел, чтобы это оказалось неправдой.

Доктор Гордон поворачивается ко мне.

– А ты, Эйслин? Лотта давала что-то тебе?

Я нервно сглатываю.

– Хм…

Мама свирепо смотрит на меня.

– Правду. Немедленно.

Я вспоминаю безвольное тело Розы и говорю:

– Ага.

Раздается целый хор изумленных возгласов. Доктор Гордон обращается к Хлое:

– И тебе?

Хлоя скрещивает руки на груди.

– Доктор Стернфилд – чёртов гений. Ее лекарство подняло мою личность на новый уровень.

Ее отец рявкает:

– Этот гений должен сидеть в тюрьме.

Доктор Гордон ослабляет свой галстук.

– Пожалуйста, давайте установим факты, прежде чем кого-то обвинять.

Соседняя дверь открывается, и в коридор врывается волна шума. Вместе с Шейном и его отцом. Неудивительно, что это лекарство – причина выходок Шейна, того как он «собирал» девушек, но о чем вообще думала доктор Стернфилд?

Шейн пожимает плечами.

– Правда сделает нас свободными, верно?

Его история не отличается от нашей. На прошлых выходных доктор Стернфилд дала CZ88 ему, Розе и мне. Хлоя и Себастьян получили лекарство неделей раньше, а Ксавьер – еще за неделю до этого. Никто из нас не знал, что есть и другие.

Мама нервно дергает свое ожерелье.

– Нам нужно рассказать все врачам, теперь, когда мы знаем правду, – на последнем слове она смотрит в мою сторону таким взглядом, от которого птицы попадали бы с неба.

Доктор Гордон вертит в руках телефон.

– Сначала я должен позвонить Чарли и узнать ее версию событий.

Он уходит прочь.

Мама тянет меня в сторону от остальных. Ее горло пульсирует, а кожа густо покраснела.

– И ты позволила использовать себя как подопытного кролика для лекарства от стеснительности?

Вся тяжесть ее гнева обрушивается на меня.

– Доктор Стернфилд обещала, что оно безопасно. Она на нашей стороне. Ведь это благодаря ей Сэмми участвует в клинических испытаниях AV719.

Мама начинает шумно дышать.

– Поверить не могу. Эта женщина испытывала непроверенное лекарство? На детях? – Она раздраженно выдыхает. – Ты ведь всегда была такой благоразумной. А это все просто сумасшествие.

– А что, это и правда безумно – хотеть стать нормальной?

Хлоя и Шейн обмениваются теми же аргументами со своими родителями. Ксавьер, весь вспотевший, стоит, прислонившись к стене. Он выглядит жалко. Надеюсь, что он не упадет сейчас в обморок. Но он, как и остальные, встает по стойке «смирно», как только доктор Калдикотт подходит к нам по коридору.

Доктор Гордон обращается к ней:

– Как там Роза?

Я благодарна ему, что он в первую очередь спросил о Розе. Если только он не сделал это ради показухи.

Доктор Калдикотт выглядит мрачно.

– По-прежнему без сознания.

Она показывает назад, в комнату.

– Удалось узнать от них что-нибудь о генной терапии?

Доктор Гордон трет ладони друг о друга.

– Я пытаюсь осмыслить то, что они рассказали.

Она резко поворачивается ко мне и рявкает:

– Что случилось?

Я прочищаю горло и рассказываю ей о «харизме».

Хлоя стоит, уперев одну руку в бок.

– Обмороки и головные боли совершенно нормальны, просто спросите сами у доктора Стернфилд.

Доктор Калдикотт спрашивает:

– У кого?

Теперь очередь доктора Гордона.

– У моей дочери, которая руководит лабораторией в «Nova Genetics». Однако я в высшей степени сомневаюсь, что она могла принимать участие в чем-то подобном.

Доктор Калдикотт на мгновение замолкает, а потом прислоняется спиной к двери.

– После того, как я отпущу всех, кто не связан с этим лекарством, я поговорю со всеми вами. И на этот раз вы выложите мне всю правду.

Она пробирается в другую комнату.

Мама Хлои дергает ее за пиджак.

– Доктор Стернфилд никогда не говорила с вами о CZ88? Сама идея совершенно безумна, верно?

Уже второй раз за последние пять минут доктор Калдикотт снимает очки и протирает их носовым платком.

– Верно. Моя компания разрабатывает лекарства против болезней, а не против черт личности, которые все равно не могут быть описаны каким-то одним геном. Должно быть, произошло какое-то огромное недоразумение.

Мама наступает ей на ногу.

– Ох, ладно вам, нет тут никакого недоразумения. Мы должны сообщить властям.

Она вытаскивает телефон, хотя здесь он, скорее всего, бесполезен.

Доктор Гордон осторожно касается ее руки.

– Похоже, здесь нет Сети. К тому же, каким именно властям вы собрались звонить, Даниэлла? Я сделаю все возможное, чтобы узнать, подверглись ли дети какому-то воздействию, и если да, то как его снять. Чрезвычайно важно сохранять все это под контролем, чтобы мы могли сконцентрироваться на решении проблемы, а не на истерии, которая неизбежно разразится, если об этом узнает общественность.

Мама в ярости смотрит на него, ее ноздри раздуваются.

– Давайте послушаем, что нам расскажет доктор Калдикотт.

Отчаянно мечтая найти хоть какое-то спокойное место, я крадусь прочь по коридору. Если высоко поднять телефон, можно поймать слабый сигнал. Так что я пишу сообщение для доктора Стернфилд, поднимаю телефон над головой и нажимаю «ОТПРАВИТЬ». Потом я пишу Эви – рассказываю ей, что тайны больше нет. Это должно ее порадовать.

Через пятнадцать минут дверь открывается снова. Доктор Калдикотт говорит:

– У меня ошеломительные новости. Во-первых, Роза впала в кому.

Мы все замираем, забыв выдохнуть.

У доктора Калдикотт желтоватые круги под глазами, будто она проработала слишком много смен подряд.

– Во-вторых, молодой человек по имени Джесси, который недавно поступил в отделение неотложной помощи, жалуется на обмороки. Он говорит, что он…

Запинаясь, Хлоя продолжает:

– Мой парень?

Доктор Калдикотт кивает.

– И он настаивает, что никогда не был в «Nova Genetics» и никогда не подвергался никакой генной терапии.

Мы переглядываемся, пытаясь понять, что на самом деле значат эти новости.

Доктор Калдикотт испускает долгий вздох.

– Что бы ни было в этом генном лекарстве, оно может оказаться заразным.

Я нервно сглатываю слюну.

– Заразным? Как это возможно?

Доктор Калдикотт спрашивает:

– Есть предположения, доктор Гордон?

Внезапно вступает Ксавьер:

– Измененную ДНК переносит вирус. Доктор Стернфилд пробовала использовать разные вирусные векторы в поисках того, который сможет пройти гематоэнцефалический барьер и при этом транспортировать дозу, которой будет достаточно для воздействия на несколько генов. Должно быть, она просчиталась и вирус не дезактивировался.

Мама спрашивает:

– И насколько заразен этот вирус, который переносит воздействующее на гены лекарство?

Доктор Гордон сердито смотрит на нее:

– Подождите, подождите. Давайте не забегать вперед.

Доктор Калдикотт переводит взгляд с одного человека на другого, будто пытаясь удостовериться, что все это правда, хотя и звучит совершенно безумно. Я сама едва могу поверить в происходящее. У меня кровь леденеет от мысли, что я, возможно, заразила CZ88 всю свою семью. О господи, и Джека тоже.

Врачи собираются вместе и выходят, чтобы проконсультироваться с другими сотрудниками. Остальные ожидают в конференц-зале. Родители обсуждают перспективы судебных процессов, а дети особо не разговаривают друг с другом, что удивительно, учитывая, какими общительными мы должны быть. Только Шейн и Хлоя по очереди подходят к настенному телефону.

Час спустя возвращается доктор Гордон.

– Сейчас я оставлю вас, чтобы заняться поиском информации о предполагаемой генной терапии. Тем временем я предложил доктору Калдикотт, чтобы вы все до завтра остались здесь под наблюдением. «Nova Genetics» покроет все расходы.

Я поворачиваюсь к маме.

– Нет никакой необходимости здесь оставаться. У меня весь день голова не болела.

Мама строго смотрит на меня.

– Ты будешь делать то, что скажут врачи.

Врачи говорят, чтобы мы поднялись на лифте на третий этаж и прошли через запертую дверь, над которой установлена камера. Доктор Калдикотт машет рукой, глядя в нее, и только тогда дверь открывается, и мы шумной толпой заходим внутрь. Я иду вместе со всеми, испытывая прежде всего раздражение. Только когда дверь со щелчком закрывается за мной, я вдруг жалею о том, что у меня не было времени еще хоть раз вдохнуть свежего воздуха и прогуляться по саду.

Должно быть, «харизма» делает меня слишком подозрительной.

В лентах новостей…

КомандаШоуШейна оставила сообщение:

Посылаем лучи здоровья нашему приятелю Шейну, который застрял в детской больнице «Флоренс Бишоп» (в которую, отметим, поступают пациенты в возрасте до двадцати одного года). Если вы – горячая медсестра, которая там работает, напишите нам!

ФарраС оставил сообщение: Хлоя и Джесси! Эй вы, оба!! Что там творится?? Целую-обнимаю, ребята! Когда следующая вечеринка?

Миа Сантьяго оставила сообщение: Объявили состав команды поддержки для наших «Воронов»! Поздравляю мою дорогую Розу!

РыжаяКиэра оставила сообщение: Чертова куча детей посетили «Nova Genetics» на прошлой неделе, и им дали лекарство, которое сделало их привлекательными. Убого до невозможности!

ДжекТомпсон оставил сообщение: Эйслин? Почему ты не отвечаешь на звонки?

Двенадцать

Доктор Фиск уводит мальчиков дальше по коридору, а доктор Калдикотт отводит меня и Хлою в большую комнату с тремя кроватями и выцветшими розовыми занавесками. Она говорит:

– Возможно, лаборант зайдет попозже, чтобы взять у вас еще один анализ крови, теперь, когда мы уже знаем, в чем дело.

Окинув нас критическим взглядом, она удаляется.

Хлоя занимает кровать у окна, а я – ту, что у двери. Надеюсь, Роза вскоре поправится и сможет занять место, как будто мы собрались на пижамной вечеринке. Наскоро переговорив с нами, родители уходят, чтобы принести необходимые вещи.

Как только они скрываются за дверью, мы с Хлоей бросаемся к проводным телефонам, которые стоят на полках рядом с нашими кроватями. Конечно, Эви я звоню первой.

Она отвечает, жуя что-то хрустящее:

– Эйслин! Что происходит? Я миллион сообщений тебе написала.

Стараясь сохранять спокойный тон, я рассказываю ей все.

– Я только не понимаю, как парень Хлои заразился. Это самое странное. Генная терапия не должна быть заразной. Но создание вируса, который атакует определенные клетки и внедряет фрагменты ДНК как раз в нужное место… наука начала изучать это лишь недавно.

– Джек уже знает?

Меня пробирает неудержимая дрожь.

– Я не знаю, что ему сказать.

Она отвечает без обычной веселости в голосе:

– Я бы сказала правду.

Рука, на которую я рассеянно накрутила провод телефона, краснеет.

– Я должна тщательно все обдумать.

Раздается стук в дверь.

– Мне пора. Не могла бы ты, пожалуйста, очень тебя прошу, убедиться, что Джек не падал в обморок или что-то еще?

– Это серьезно так…

– Ты лучшая.

Дрожащими пальцами я вешаю трубку на место.

В палату входит медсестра, а следом за ней – Ксавьер, Шейн, Джесси и смуглый парень с коротко подстриженными волосами. Ленивой походкой он напоминает кота. Он представляется Себастьяном. Хлоя и Ксавьер познакомились с ним в «Nova Genetics». Похоже, он прирожденный танцор, и не нужно секвенировать его геном, для того чтобы это понять.

Строгим и не допускающим возражений голосом медсестра говорит, что мальчикам придется вернуться в свою комнату, если они будут слишком сильно шуметь и хулиганить. Прежде чем уйти, она добавляет:

– Никаких глупостей!

Несколько парней берут стулья и усаживаются полукругом у той стены, где нет кроватей. Хлоя и Джесси уютно устраиваются рядом на кровати, где могла бы лежать Роза. Они поглядывают на кровать Хлои, как будто у них в планах действительно есть «кое-какие глупости». Слава богу, у нас есть занавески.

Я говорю Себастьяну:

– Видела твое видео на странице Хлои. Как прошло твое прослушивание?

Себастьян скрещивает ноги и изящно наклоняется.

– Нормально прошло.

Ксавьер, который, кажется, не может отвести от него глаз, говорит:

– Держу пари, ты был в ударе.

– Мне помогло, что в последнее время я куда меньше стеснялся.

Шейн наклоняет голову:

– Так как ты оказался здесь, если ты не входишь в ту группу «братьев и сестер»?

– Мы с Ксавьером продолжали общаться и после того, как он секвенировал мой геном. – Он усмехается. – Звучит немного странно, когда об этом вот так говоришь, да? Ну, так или иначе, я упомянул в посте, что у меня голова кружится, и он сказал мне, чтобы я тащил свою задницу сюда.

Ксавьер громко вздыхает.

– Все еще не могу поверить, что доктор Стернфилд как-то заманила тебя. Если бы я только догадался…

– Эй, она и до тебя добралась.

– Но мне это и правда было нужно. А ты лучший танцор из всех, кого я видел.

Себастьян потягивается, подтянув ногу к груди.

– На прослушивании я должен был до предела раскрыть свои возможности. И доктор Стернфилд знала это.

Я говорю:

– Она всех нас знала.

Я хмуро смотрю на Шейна.

– Но мне кажется, что тебе стоило бы стать подопытной свинкой для лекарства, которое сделает тебя менее общительным.

Он ухмыляется.

– Доктор Шарлотта пообещала мне кое-что другое.

– Правда? Лекарство от несносности?

Он прикрывает глаза.

– Она сказала, что перед моим очарованием никто не сможет устоять.

Боже правый. Я делаю вид, что изучающе рассматриваю его.

– Не работает.

Он проводит рукой по своим отросшим кудрям и медленно осматривает меня с головы до ног.

– Знаешь ли, я думал, что на тебя подействует, если я буду изображать холодного красавца. Никогда бы не подумал, что ты согласишься на большой страшный укол. Не перестаешь меня удивлять, блондиночка.

Я мысленно обращаюсь к своей внутренней Эви, чтобы бросить на него ленивый протяжный взгляд. Но почему-то сегодня он не раздражает меня так уж сильно. Может, у меня вырабатывается иммунитет.

Шейн осматривается по сторонам.

– А что насчет вас, ребята? Что И-К-Я-Т пообещала вам?

– Икят? – переспрашиваю я.

– Исследовательница, которую я бы…

– Проехали.

Хлоя рассказывает всем о своих политических амбициях. Я припоминаю свой провал на научном конкурсе. Ксавьер, когда наступает его очередь, так старательно пытается увильнуть от ответа, что я начинаю сомневаться, действительно ли CZ88 подействовало на него так сильно, как я думаю. Наконец он признается:

– Я хотел научиться самовыражению, особенно в общении с семьей. Они приехали с Филиппин. Если я пропускаю воскресную мессу, они читают специальные молитвы за мою душу.

Себастьян шумно выдыхает.

– Должно быть, это сильно давит на тебя.

Ксавьер благодарно улыбается ему. Некоторое время мы молчим.

Ксавьер обводит всех взглядом.

– Ребята, не хочу вас пугать, но никто больше не чувствует слабость или жар?

Все заявляют, что чувствуют себя нормально. Шейн даже ни разу в обморок не падал.

Я потираю лоб.

– Доктор Стернфилд не отвечает на мои звонки. Может, вы знаете больше о лекарстве, которое она нам дала?

Ксавьер берет блокнот с высокого стола, стоящего за нашими кроватями.

– Она изучала так много генов и фенотипов. Может, если я устрою мозговой штурм, мне что-то придет в голову.

Он неистово черкает в блокноте.

Шейн добирается до пульта управления от телевизора. Он переключается с канала на канал и вдруг замирает в ошеломлении. Я смотрю на экран, косясь на остальных.

Себастьян указывает на телевизор вытянутой ногой.

– Вроде это Киэра?

Шейн включает звук. Определенно, это Киэра, вся раскрасневшаяся, и она говорит в камеру не переводя дыхание.

– Несколько подростков приняли секретное лекарство, чтобы стать популярными.

Репортер с залитыми лаком волосами переспрашивает:

– Секретное лекарство?

Киэра отбрасывает с лица прядь, выбившуюся из копны ее двуцветных волос, и приглаживает ее.

– «Nova Genetics» всегда работала над лекарствами от редких болезней. Но кто откажется стать популярнее, верно? Уверена, что вы видели ту девушку, Хлою. Я имею в виду, она уже в каком-то роде звезда, но она попала в новости так далее.

Киэра хихикает, как будто смущается из-за того, что тоже попала в новости. Потом она пытается прикинуться недовольной.

– Конечно, им это все аукнулось. Они стали падать в обморок направо и налево.

Большое спасибо, что сохранила все в тайне.

Репортер поворачивается к камере.

– Мы еще не владеем подробной информацией о том, кто распространял это лекарство и как много людей получили его. «Nova Genetics» отказывается от комментариев. Мы продолжим расследование и будем держать вас в курсе состояния жертв.

Шейн взмахивает пультом, словно разрубая воздух.

– Жертвы?

Хлоя раздраженно сопит.

– Я тут единственная жертва. Эта дрянь рассказала всему миру, что я приняла нелегальное лекарство.

Себастьян встает и начинает ходить из стороны в сторону, и каждый его шаг текуч, как вода. Не прилагая видимых усилий он изящно разворачивается и в итоге оказывается у окна. Нахмурившись, он говорит:

– Вы не поверите.

Мы присоединяемся к нему, и глаза у всех становятся огромными как покерные фишки. Куча телефургонов, окруженных журналистами, скопилась на краю парковки. Все хотят знать, что мы сделали. Даже Джек.

Шейн хлопает Ксавьера по спине.

– Это хорошие новости, парень. Если об этом заговорит пресса, у Шарлотты будет мотивация побыстрее все исправить.

Хлоя хмыкает.

– Или она перепугается так сильно, что сбежит за границу. Вот отстой, я сейчас должна была работать с KBLB и делать материал о «харизме».

Я кашляю.

– Я думала, ты в бешенстве из-за того, что Киэра разболтала твою тайну по ТВ.

Хлоя расправляет рубашку.

– Я хочу сама решать, что о себе рассказывать, а что нет. Эта история может нас далеко завести.

Ксавьер тихо говорит:

– Если только мы не впадем в кому.

Себастьян пододвигается ближе к Ксавьеру.

– Наверное, Роза – исключение. Давайте сосредоточимся на хороших новостях. Потому что пока что я получил намного больше, чем потерял. Головные боли уже едва заметные. И я вижу людей совершенно иначе. Яснее.

Я пристально смотрю на него. Вроде бы Роза говорила что-то похожее?

Громогласный голос раздается в коридоре:

– Где эти дети?

С порывом свежего воздуха в палату входит доктор Гордон, приветствует каждого из нас, а затем на мгновение замолкает и шумно выдыхает, привлекая всеобщее внимание.

– Я рад, что вы все выглядите так жизнерадостно.

– Что обо всем этом говорит доктор Стернфилд? – спрашиваю я.

У него дергается щека.

– У меня совершенно вылетело из головы, что как раз на этих выходных она уехала в поход, вне зоны действия Сети. Тем временем, мы будем делать все, что нужно, чтобы и Роза, и вы все, вернули свои прежние личности.

Доктор Стернфилд отправилась в поход? Мне всегда казалось, что она не из тех, кто проводит время на природе.

Шейн, прищурившись, смотрит на него:

– А что, если мы не хотим возвращаться к своим прежним личностям? Предполагается, что побочные эффекты – временные.

Ксавьер резко вдыхает.

– Временная кома? Если доктор Стернфилд настолько сильно просчиталась, оценивая побочные эффекты, то мы хотим, чтобы воздействие CZ88 убрали как можно скорее.

Джесси ударяет по ладони кулаком.

– Мне нужно избавить свой организм от любой чертовой фигни до начала футбольного сезона. Если я из-за этого провалю тест на наркотики…

Доктор Гордон поднимает руки.

– Не спешите. Расслабьтесь и отдохните сегодня ночью. И избегайте прессы. Я попросил нашего оператора отслеживать все звонки.

Хлоя угрюмо спрашивает:

– Почему? Пресса уже в курсе.

Он отрицательно мотает головой, так что его щеки колышутся.

– Пресса отчасти в курсе. Пока что им не удалось узнать, кто вы.

Его лицо становится тревожным, а голос – тихим.

– Как вы, возможно, знаете, есть люди, которые не поддерживают генную терапию, и они могут захотеть выместить свое разочарование на тех, кого они воспринимают как угрозу.

Хлоя вцепляется в руку Джесси.

– Что вы имеете в виду?

Доктор Гордон нервно трет глаз, не снимая очков.

– И это не просто агрессивные демонстранты. Есть и бизнесмены, которые не хотят, чтобы наука развивалась. Если, корректируя гены, мы сможем вылечить болезнь за одну-две инъекции, что станет с производителями лекарств, которые пациенты принимают в течение многих лет? Когда люди могут потерять деньги, они становятся опасны. Думаю, вам нужно оставаться в тени. Ладно?

Мы беспомощно киваем. Поблагодарив нас, он уходит.

Как только за ним захлопывается дверь, Хлоя говорит:

– Вы в это верите? По-моему он просто хочет прикрыть свою задницу.

Я кручу в руках вылезшую из одеяла нитку.

– Ты хоть раз сталкивалась с этими двинутыми демонстрантами вблизи?

Она недовольно вздыхает.

– Это просто кучка неудачников с плакатами. Да ну же, доктор Гордон и правда вбил это вам в голову. Он просто пытается запугать нас, чтобы защитить свою паршивую дочку.

Шейн хлопает себя по лбу.

– Ох блин! Мы совершенно упустили возможность шантажировать его и потребовать награду за молчание.

Я вздыхаю.

– Серьезно? И чего бы ты у него попросил?

– Каких-нибудь развлечений, для начала. Не похоже, что тут часто бывают вечеринки.

Себастьян встает и поворачивается на месте.

– Мы можем сами себя развлечь. У кого есть музыка?

Ксавьер переключает телевизор на музыкальный канал. Себастьян убеждает нас оторвать наши унылые тушки от дивана, чтобы он мог показать нам кое-какие движения из хип-хопа. Как он и обещал, вскоре мы уже танцуем и смеемся. Его руки на моих плечах, он ведет меня в танце под музыку «Scooby», и тут входит моя мама.

Она держит в руках маленький пакет с вещами.

– Может, пора немного успокоиться?

Следом за ней в комнату входит доктор Фиск.

– Миссис Холлингс совершенно права. Мальчики, почему бы вам не вернуться в вашу комнату? А я быстро всех осмотрю.

Вздыхая, они прощаются с нами и выходят из комнаты. Доктор Фиск начинает осмотр с меня, засыпая меня вопросами. Она торопливо печатает на своем планшете.

– Похоже, дела идут неплохо.

Коротко кивнув, она подходит к кровати Хлои.

Мама сидит на стуле рядом со мной.

– Ты выглядишь нервозной.

На самом деле это она обгрызает лак со своих ногтей. Страх расходится от нее волнами.

Я выбираю пару конфет из тех трех, что она принесла.

– Я беспокоюсь только о том, что подумают мои друзья.

– А что насчет того, что я подумаю?

Она наклоняется вперед.

– Я никогда и не предполагала, что тебе настолько тяжело, и это заставит тебя пойти на радикальные меры, чтобы хоть что-то изменить.

Я смотрю в пол.

– А как насчет того, что я не смогла выиграть стипендию на научном конкурсе? Или преодолеть свой страх, работая в бассейне? Я даже вечеринку не могу пережить. Мама, мне всегда приходится с чем-то бороться, каждый день. Я перепробовала все, что могла, чтобы все обстояло не так, как обычно, а так, как в последние дни. Оно стоит нескольких обмороков и приступов головной боли.

Она протяжно вздыхает.

– Не стоит беспокоиться насчет стипендии. Если я буду делать больше холодных звонков или возьму на себя продажу свободных домов, работая на других агентов, я смогу…

– Мама, ты и так взвалила на себя чудовищное количество работы. И каждый лишний доллар нужен для Сэмми. Настал момент, когда я должна взять на себя часть этой ноши.

С другого конца комнаты раздается громкий возглас Хлои:

– Да говорю я вам, я хорошо себя чувствую!

Доктор Фиск говорит по-прежнему спокойно:

– У тебя уже почти тридцать девять градусов.

– Обещаю, что сообщу вам, если почувствую себя нехорошо.

Доктор Фиск встает.

– Я еще вернусь.

Мама спрашивает доктора Фиск, можно ли переговорить с ней в коридоре. Потом она торопливо обнимает меня на прощание. Что-то подсказывает мне, что следовало бы обнять ее исхудавшее тело дольше и крепче. Но вместо этого я просто говорю ей:

– Увидимся утром.

Мама и доктор Фиск уходят, а вскоре после этого нам приносят ужин. Пресная курица, приготовленные на пару овощи и консервированные фрукты. Мы снова включаем телевизор и видим, что новости распространяются быстрее, чем наши вирусные векторы. На одном из каналов рекламируют круглый стол о перспективах и угрозах генной терапии, который должен состояться уже завтра.

Потом к нам заглядывают родители Хлои, которые принесли ей все, что нужно для ночевки, и дюжину раз спросили, как мы себя чувствуем. Наконец мы готовимся ко сну. Я уютно устраиваюсь под одеялами и выключаю свет.

В темноте Хлоя вдруг говорит:

– Какая бы зараза в нас ни сидела, я передала ее Джесси. Можешь себе представить, как это отвратительно?

Если CZ88 так легко передается, разве от нас не заразились бы намного больше людей? Учитывая, что заразился только Джесси, я могу сделать обоснованное предположение о механизме передачи заболевания. Но можно ли заразиться им через поцелуй? Волна дурноты скручивает мои внутренности. Слава богу, Эви проверит, как там Джек.

Завтра, когда я буду дома, я сама ему позвоню. К тому моменту у меня будет больше информации. У всех нас. Иначе и быть не может.

Продолжаются поиски людей,

пострадавших от генной терапии

Сондра Чевез,

Центральное новостное агентство Северо-Запада

В свете последних сообщений о непроверенной генной терапии, под воздействием которой находятся семеро подростков из Такомы, а также сообщений о других пострадавших в нескольких городах Северо-Запада, власти прочесывают местные больницы в поисках необъясненных случаев потери сознания и комы. Родственники и знакомые пациентов, которые сталкивались с такими симптомами, утверждают, что их близкие, прежде чем заболеть, вели себя более эмоционально и активно, чем обычно. Представители городской службы здравоохранения организовали штаб в Сиэтле, и наши источники сообщают, что скоро они проведут пресс-конференцию.

Как сильно распространилось заболевание и кого в этом винить – вот некоторые из вопросов, ответы на которые мы пытаемся выяснить. Важнее всего – установить, насколько лекарство CZ88, также известное как «харизма», опасно для населения.

Тринадцать

На следующее утро под окнами больницы журналисты воюют за место на тротуаре с демонстрантами. Когда мальчики заглядывают к нам после завтрака, мы мечтаем только о том, чтобы как-нибудь замаскироваться и проскользнуть мимо этих ненормальных. Кроме Хлои, которая ждет не дождется возможности попасть в кадр.

Себастьян настаивает, что мы будем меньше волноваться, если как следует разгоним кровь. Все, что угодно, только бы не трястись от страха. Даже Ксавьер откладывает свой неизменный блокнот и присоединяется к нам. Он хохочет и размахивает руками, но вскоре решает, что ему нужен перерыв. Его лоб блестит от пота, а лицо кажется сероватым. Мы с Себастьяном обмениваемся многозначительными взглядами.

К моменту, когда приходят родители Ксавьера, ему становится еще хуже. Его папа, с такой же короткой стрижкой, как и у сына, угрюмо смотрит на нас. С раздраженным видом он вместе с женой бросается к Ксавьеру, и они берут его под руки с двух сторон. Ноги Ксавьера волочатся по полу, когда они покидают комнату под подавленными взглядами остальных.

Пару минут спустя пожилой доктор приглашает остальных мальчиков вернуться в свою палату для осмотра. Доктор Калдикотт приходит, чтобы осмотреть Хлою и меня. Когда она достает стетоскоп, моя новая, общительная личность спрашивает:

– А вы обычно работаете в неотложной помощи или тут наверху?

Она приподнимает бровь.

– Здесь наверху, но до того я двадцать лет была врачом в армии, так что мне всегда рады и в неотложке.

Теперь понятно, почему при взгляде на нее сразу кажется, что она пленных не берет.

Я спрашиваю:

– А как Роза?

Она выслушивает мою спину стетоскопом.

– Боюсь, все так же.

Я стараюсь не думать о том, как чужеродные ДНК вгрызаются в мой организм. Доктор Калдикотт осматривает мои лимфатические узлы. Ее лицо ничего не выражает.

Я говорю:

– Доктор Стернфилд упомянула, что у меня появились какие-то странные антитела, вероятно, после того, как я побывала в Индонезии. Может, именно поэтому я не в коме и больше не теряю сознание.

– Может быть. Было бы проще ответить, если бы мы узнали, где доктор Стернфилд.

Я прочищаю горло.

– Могло ли случиться, что я передала это кому-то в своей семье или своему парню?

В первый раз по-настоящему назвать кого-то парнем так сладостно и горько одновременно.

– Слишком рано судить. У вас была интимная близость?

Мои щеки вспыхивают.

– Мы только целовались.

– Тогда скажи ему, чтобы был начеку и следил, не появятся ли симптомы. Мы даем такую инструкцию всем членам семьи и прочим, кто контактировал с вами.

Я чувствую себя переносчиком тифа.

Доктор Калдикотт направляется к Хлое, у которой по-прежнему жар. Потом она уходит, не ответив на вопрос, когда мы сможем выписаться.

Несколько минут спустя возвращаются мальчики. Кроме Ксавьера, которого забрали для дополнительного осмотра. Мы разбредаемся по комнате, не слишком искренне пытаясь убедить друг друга, что все оставшиеся чувствуют себя неплохо. Даже Хлоя – которой определенно нехорошо. Теперь мы уже не смеемся, и тишину нарушают лишь выкрики протестующих и гудки машин, которые доносятся снаружи.

Шейн прячет руки в карманы.

– Похоже на старый фильм ужасов, когда все заперты на острове, а какой-то сумасшедший убивает их одного за другим.

Глаза Хлои расширяются от ужаса. Если бы Джесси ее не успокаивал, думаю, Шейн бы оказался следующим, кого убьют на том острове.

Я резко спрашиваю:

– А разве не ты говорил, что готов потерпеть головную боль, чтобы получить поклонниц?

Теперь он уже не кажется таким дерзким.

– Ксав выглядит не так уж привлекательно. И думаю, дело не в том, что они с Себастьяном полночи не спали и перешептывались.

На случай, если его это действительно волнует, я говорю:

– Думаю, Ксавьеру скоро станет лучше. Чем бы мы ни заболели, вряд ли это передается слишком уж легко, так что если мы будем осторожными, они должны нас отпустить.

Когда Шейн слышит эти слова, на его лице снова вспыхивает ухмылка.

– Осторожными? Кто бы говорил.

Я не утруждаю себя ответом. Себастьян переключает телевизор на местный новостной канал.

В третьем по счету репортаже мы видим Доктора Гордона, окруженного людьми в белых пиджаках, в актовом зале «Nova Genetics». Он заявляет:

– Мы проводим интенсивное расследование в связи с сообщениями о несанкционированном лекарстве, в распространении которого, предположительно, повинен наш исследователь. Я хочу подчеркнуть, что подобное поведение – грубое нарушение наших непреложных правил. Мои подчиненные оказывают содействие властям, ведущим расследование, а я направляю все наши усилия на смягчение последствий произошедшего.

Он заканчивает пресс-конференцию и выходит из помещения, не ответив ни на один вопрос.

Хлоя закрывает лицо руками и стонет:

– Почему у меня так громко звенит в ушах? Почему я не могу… – Она заваливается вперед.

Джесси хватает ее за плечи.

– Хлоя!

Я нажимаю на кнопку экстренного вызова. Через несколько секунд в комнату врывается медсестра. Быстро осмотрев Хлою, она рявкает что-то в гарнитуру.

В палату вбегает доктор Калдикотт, а следом за ней – двое санитаров с каталкой. Пока они перекладывают Хлою с кровати, Джесси держит ее за руку.

Доктор Калдикотт подходит к каталке с мрачным и решительным выражением лица.

– Тебе следует остаться здесь.

Джесси не хочет отпускать руку Хлои.

– Ей нужно, чтобы рядом был кто-то, кто ее любит.

Доктор Калдикотт отвечает с той интонацией, которой она явно когда-то отдавала приказы:

– Отпусти ее. Быстро.

Джесси отпускает руку Хлои, и на несколько секунд его протянутая рука так и повисает в воздухе. Потом он, застонав, плюхается с краю на мою кровать.

Я тут же пододвигаюсь к нему.

– Когда она в прошлый раз потеряла сознание, ей вскоре стало лучше, так что это может произойти снова.

Мы сидим молча, погрузившись в раздумья. Все это кажется попросту абсурдным.

Почему доктор Стернфилд выбрала именно нас? Просто потому, что мы были легким уловом, или у нее были какие-то научно обоснованные причины, чтобы включить нас в свой извращенный эксперимент? Не знаю, что хуже – быть выбранной случайно или намеренно.

Себастьян качается на стуле, ероша рукой волосы.

– А вы знали, что Ксавьер год назад поступил в колледж и получил полную стипендию на оплату обучения? Его семья так гордится им. Но они ждут, что он будет работать врачом вместе с отцом. И женится на филиппинке.

Я передаю Себастьяну носовой платок.

– А он чего хочет?

Себастьян печально улыбается.

– Заниматься медицинскими исследованиями. И влюбляться в кого захочет.

Он хлюпает носом.

– Как жаль, что нам не довелось познакомиться раньше.

Я вскакиваю с кровати.

– Я сейчас позвоню доктору Гордону. Он должен выяснить, где его дочь, даже если придется прочесывать леса.

Джесси бьет по ладони кулаком.

– Эту двинутую исследовательскую компанию нужно сжечь до основания.

Его лицо лоснится от пота – и я от всей души надеюсь, дело не в том, что у него жар.

Шейн говорит:

– Что нам на самом деле нужно…

Из коридора раздается голос, будто кто-то говорит в мегафон:

– Всем немедленно одеть маски! Они на прикроватных столиках!

– Что происходит? – кричит Джесси.

– Мы сообщим, как только вы подчинитесь.

Поскольку единственный способ получить информацию, это «подчиниться», мы хватаем маски и сообщаем нашему невидимому собеседнику, что теперь наши носы и рты закрыты.

Входит доктор Калдикотт в костюме, напоминающем космический скафандр. За прозрачным лицевым щитком видны ее настороженные глаза.

– Мы собираемся ввести более строгие меры контроля за распространением инфекции, поэтому вас переведут в палату с отрицательным давлением.

В комнату входит еще один человек в маске и начинает возиться с настройками вентиляции. А может, он вообще отключает подачу воздуха? Внезапно я замечаю, что мне трудно дышать.

Шейн усаживается в кресло, вытянув ноги, точно так же, как он сидел на групповой встрече в «Nova Genetics».

– Что бы нам ни дала доктор Шарлотта, мы свою дозу уже получили. Зачем переходить на военное положение?

Несмотря на непринужденный тон Шейна, мои мышцы напрягаются все сильнее. Доктор Калдикотт печально скрещивает руки. Сейчас будет что-то плохое. По-настоящему плохое.

Наконец она со вздохом произносит:

– Мне очень жаль, но я должна сообщить вам, что ваша подруга Роза умерла.

Четырнадцать

Я застываю в неподвижности. Поверить не могу, что Роза покинула нас. Навсегда. И ради чего? Просто потому, что она хотела поговорить с парнем, который ей нравился, и отчаялась настолько, что поддалась на уговоры доктора Стернфилд, которая теперь виновна в убийстве.

Взгляд доктора Калдликотт на мгновение устремляется куда-то в окно, поверх наших голов, но потом она снова собирается и прочищает горло:

– Мы провели ПЦР-анализ и он показал, что у вас всех в крови присутствует один и тот же вирус – вероятно, вирусный вектор, который использовала доктор Стернфилд, чтобы доставить измененную ДНК. Обычно врачи, разрабатывающие генную терапию, делают вирусные векторы не заразными, но из-за ее горячности что-то могло пойти не так.

Себастьян спрашивает:

– Но вы можете вылечить его?

– Первый шаг к этому – идентифицировать его. Все вы будете регулярно получать интерферон, который помогает против многих других вирусов. Но даже если мы обезвредим вектор, использованный в CZ88, вполне вероятно, что ваши симптомы – результат воздействия измененной ДНК, которую он переносил. А она может остаться в ваших клетках даже после того, как вирус перестанет распространяться. Все сложно.

Конечно. Сложно. А это означает, что они никогда не успеют разобраться в этом вовремя. Я не чувствую жара – наоборот, мне холодно, очень холодно.

Кажется, даже с Шейна слетело его нахальство. Он качается на стуле – отклоняется назад, замирает, опираясь на две ножки, а потом приземляется обратно с громким глухим стуком – снова и снова.

Доктор Калдикотт сообщает:

– Мы сообщили об этом вашим родителям, и пока что им нельзя будет посещать вас.

Она глубоко вздыхает.

– Я очень сожалею о том, что случилось с Розой. Всегда чертовски досадно, когда кто-то умирает таким молодым.

Она просит мальчиков забрать вещи из своей палаты. Джесси задерживается, чтобы собрать вещи Хлои, а я собираю свое и прихватываю маленький блокнот, который оставил Ксавьер. Я перелистываю страницы, на которых перечислены десятки разных генов вперемешку с неразборчивыми заметками. Вплоть до последней страницы я надеюсь найти что-то ценное, но в конце я обнаруживаю лишь надпись МУСОР, накарябанную огромными буквами, как будто он решил, что все его предположения ничего не стоят.

Сестра в медицинской маске сопровождает нас к воздушному шлюзу, из которого нас будто засасывает в палату. Испуганные глаза мальчиков блестят над масками. Мы безразлично решаем, где будет чья кровать.

В помещении, где мы оказались, нет окон. Оно ярко освещено и отделано пластиком от пола до потолка. Слышится монотонный гул – потенциально заразный воздух, который мы выдыхаем, проталкивается через систему фильтров. Медсестра задерживается лишь на несколько минут, а потом извиняется и уходит. Как только закрывается дверь, мы срываем маски. К черту их. CZ88 уже и так пронизывает нас насквозь.

На ресницах Себастьяна блестят слезы, и на мгновение он замирает неподвижно.

– Бедная Роза. Как вы думаете, она успела получить хоть какое-то удовольствие от «харизмы», не знаете?

Я комкаю платок.

– Она прыгала от восторга, потому что она наконец смогла встречаться с парнем, в которого влюбилась.

Я делюсь с ними тем немногим, что мне известно о Розе, словно отдавая дань ее жизни. Ведь предполагалось, что именно это стремление прежде всего и побудит нас принять «харизму»? Чтобы тебя замечали, чтобы тебя узнавали, стремление быть среди людей. Как посмела доктор Стернфилд использовать нас таким образом?

Шейн вздыхает.

– Думаю нужно потребовать, чтобы доктор Гордон придумал для нас способ увидеться с нашими семьями или хотя бы записать для них прощальные видео, так, на всякий случай.

Я ожидаю, что Себастьян отругает его за такие мрачные слова, но вместо этого он спрыгивает с кровати.

– Каждая секунда бесценна! Снимай меня. В честь Розы.

Я хватаю телефон и направляю камеру на Себастьяна, который уже начал кружиться, растягиваться и прыгать, как безумный. Хотя с его шеи падают капли пота, он продолжает делать пируэт за пируэтом, один, два, пять подряд. Он не останавливается, пока ему не отказывают ноги. Он всхлипывает, опустившись на колени на полу.

Мы с Шейном подбегаем к нему и хватаем за плечи. Мне так не хочется произносить это, но я вынуждена спросить:

– Себастьян, тебе плохо? Мы вызовем врача.

Себастьян встает.

– Нет! Да и вряд ли они смогут что-то сделать. Безнадежность и безысходность застыли на их лицах.

Он окидывает взглядом меня и Шейна.

– Как и на ваших. Вы не можете скрыть от меня своих чувств – с тех пор, как я получил свою дозу «харизмы».

Мы с Шейном обмениваемся недоуменными взглядами. Может, он начал бредить из-за того, что его гены изменились?

Покачнувшись, Себастьян едва удерживается на ногах.

– Мне нужно прилечь.

Шейн поддерживает его за локоть.

– Восхитительная идея.

Скрестив руки, я расхаживаю взад и вперед, проклиная собственную легковерность. Если я встречусь с доктором Стернфилд снова, у меня будет преимущество – мой голос, который я больше не боюсь использовать. А может, и кулаки. Я говорю Джесси:

– Ты здесь – единственный, кто действительно ни в чем не виноват.

Он стоит рядом с дверью, подбрасывает кружку в воздух, ловит ее одной рукой, затем другой.

– Понятия не имею, как вы могли быть такими бестолковыми.

Я сосредоточенно смотрю в пол.

– Наверное, кому-то вроде тебя тяжело понять, почему кто-то может настолько отчаянно стремиться что-то изменить.

Со звонким хлопком он ловит кружку еще раз.

– Что ты имеешь в виду – кому-то вроде меня?

– Кому-то, у кого все есть – приятная внешность, уверенность в себе, хорошая форма. Держу пари, ты получаешь много внимания, ты же звезда футбола.

Его лицо кривится.

– Я не звезда. И не сказал бы, что я готов идти на крайности, чтобы ей стать.

– Стероиды?

– Да, настоящие звезды нашей команды именно ими и пользуются. И все это знают. Иногда я так близок к тому, чтобы к ним присоединиться, просто чтобы показать все, на что способен. Но это буду уже не я. Это будет обман.

– Думаешь, для нас CZ88 – такой же способ обмануть всех?

Его взгляд замирает.

– А разве нет?

Звонит телефон у моей кровати. Мы переглядываемся. Он звонит снова. Шейн будто прилип к Себастьяну, а Джесси никак не оставит в покое эту дурацкую кружку. Я хватаю трубку.

– Эйслин?

Мое сердце сбивается с ритма.

– Джек? Как ты меня нашел?

– Знаешь, твоя мама вела себя странно, когда я позвонил тебе домой, а Эви засыпала меня сообщениями со всевозможными странными вопросами о здоровье. Так что, когда я увидел те репортажи в новостях… не нужно иметь пять по математике, чтобы сложить два и два.

Я прочищаю горло.

– Я собиралась позвонить тебе, но я была в ужасном замешательстве.

– Это лекарство, «харизма»… Это из-за него ты перестала убегать от меня?

Я прикусываю губу.

– Я никогда не хотела убегать, но говорить с тобой всегда было так сложно.

– Почему? Ты всегда мне нравилась. Ты самая замечательная, симпатичная, умная девушка, которую я встречал.

– Я все это иначе вижу. Вспомни, как я нервничала, когда я была на вечеринке у Дрю. И, о господи, на научном конкурсе.

– В конечном итоге ты бы все равно стала теплее относиться ко мне, без всяких лекарств.

– Ну, теперь мы никогда этого не узнаем.

Между нами повисает тишина, достаточно долгая, чтобы у меня начали дрожать ноги. Наконец он говорит:

– Если ты нормально себя чувствуешь и вскоре выберешься оттуда, то остальное не важно.

Я поворачиваюсь спиной к остальным и прикрываю рот рукой.

– Возможно после того, что я сейчас скажу, ты изменишь свое мнение. Одна девушка приняла «харизму» и заразила своего парня. Думаю, дело в том, что у них был, ну, очень близкий контакт, но в итоге врачи перевели нас всех в палату с пониженным давлением – после того, как один из нас умер.

Я слышу его срывающийся голос:

– Один из вас умер?

Я рассказываю ему о Розе.

Он часто и шумно дышит.

– Мне тоже нужно провериться?

– Позвони доктору Калдикотт, она работает здесь, в больнице. Может, ты начал чувствовать себя иначе? Более общительным? Случались ли у тебя головные боли? Или головокружения?

– Ничего такого.

Еще одна пауза.

– Я позвоню этому врачу. Эйслин, это безумие.

– Мне так жаль, так жаль. Расскажи мне потом, что тебе скажет врач. Пожалуйста.

– Конечно.

И он расскажет, в отличие от меня, у которой не хватило духа позвонить ему первой. Повесив трубку, я чувствую головную боль. Признак надвигающейся комы? Я забираюсь под одеяло и накрываюсь им с головой. Я закрываю глаза, но это мне совсем не помогает. Даже когда я засыпаю. Мои сны темны и полны безумия.

Среди ночи воздушный шлюз открывается, и две санитарки увозят потерявшего сознание Себастьяна в отделение интенсивной терапии. Из моего горла вырываются рыдания, и я чувствую себя ужасно, ужасно подавленной. В полусонном состоянии я обещаю себе, что как только смогу, выложу в Сеть видео с его танцем. Пусть мир узнает его, как нам уже никогда не удастся узнать Розу.

На следующее утро новый врач сообщает нам, что все остальные подростки, которые принимали CZ88, впали в кому. Кроме того, в главной больнице Сиэтла находится еще несколько пациентов с похожими симптомами.

Мое дыхание учащается.

– Так почему мы до сих пор не заболели?

Врач отвечает:

– Во времена, когда эпидемии убивали миллионы, были и те, кто выживал. Может, вам просто повезло.

Я падаю навзничь на свою кровать.

Джесси недовольно ворчит:

– Отлично. У нас эпидемия. Мне и правда так повезло!

Врач нервно переминается с ноги на ногу, и его защитная одежда шуршит.

– Все люди разные, и иммунитет у всех разный.

Джесси в очередной раз подбрасывает в воздух кружку, и она пролетает в нескольких сантиметрах от лица доктора.

– А может, вирус просто проявляется со временем, как СПИД.

– В настоящий момент вы трое стабильны.

Джесси смеется.

– В настоящий момент. После того, как Хлоя перестала терять сознание, она чувствовала себя будто бы нормально. А потом, бах!

Кружка приземляется на пол и со звоном разбивается.

Врач глубоко вздыхает.

– Я понимаю, что это может подавлять вас.

Джесси рычит и вцепляется руками в покрывало. В его покрасневших глазах стоят слезы.

– Прошло уже больше дня с того момента, как я последний раз терял сознание. Затишье перед бурей, верно? Как думаете, сколько мне осталось?

Врач пытается успокоить его. Но что он может сказать? А у меня не было никаких симптомов еще дольше, чем у Джесси, так что если надвигается шторм, меня он сметет первой.

Я встаю, чтобы закрыть ширмой свою кровать.

– Можете осмотреть меня.

Не говоря почти ни слова, врач, неуклюже переваливаясь, подходит по очереди к каждой кровати и осматривает нас. У Джесси немного звенит в ушах, а в остальном наше состояние стабильно. Пока.

Врач вразвалку выходит из комнаты.

Шейн снимает трубку своего прикроватного телефона и кому-то звонит:

– Здравствуйте, доктор Гордон. Это снова Шейн. Нам нужно что-то получше этих древних телефонов, чтобы общаться с семьей и друзьями, пока это еще возможно. Если вы об этом не позаботитесь, думаю, нам помогут новостные агентства – в обмен на интервью о вашей дочери.

Он резко вешает трубку.

Джесси настолько воодушевлен, что изображает, будто «дает пять» Шейну.

– Так с этим гадом и надо.

Мой телефон звонит. Я вскакиваю, чтобы поднять трубку.

Мама говорит:

– О, дорогуша! Как ты?

– Нормально. Только сильно грущу из-за Розы и беспокоюсь об остальных.

И о себе.

– Милая… – она тихонько всхлипывает, и от этого звука у меня холодеет внутри. Мама никогда не плачет. Она всегда так сильно, очень сильно занята, работая на наше благо.

Каким-то образом ей удается вернуть присутствие духа и сказать:

– Доктор Гордон уверен, что они скоро в этом разберутся. Они копаются в ДНК вируса, который они нашли у вас. Вам просто нужно не сдаваться, и я знаю, что вы сможете. Ладно?

Я нервно сглатываю.

– Я попытаюсь.

По другой трубке к разговору присоединяется Сэмми. Он говорит скрипучим голосом:

– Возвращайся домой поскорее, Эйслин.

Потом он кашляет.

Мой голос прерывается.

– Мне так жаль, что все так получилось, вы бы знали.

Когда мы наконец заканчиваем разговор, я едва могу дышать. Шейн, который тоже только что повесил трубку, позеленел – вероятно, он чувствует себя, как и я.

Он бьет кулаком по кровати.

– Врачи расспросили тебя об этом, ну, о контактах.

– Думаю, да. – Внезапно меня озаряет понимание. – Одна из твоих подружек заболела?

Он трет глаза.

– Две девушки, с которыми я проводил время на своем шоу, говорят всякое. Я имею в виду, мы немного целовались на камеру, но кое-что мы берегли для следующих эпизодов, понимаешь? Как бы то ни было, семья одной из них угрожает мне совершенно неправомерным иском.

Я скрещиваю руки на груди.

– Ты хочешь сказать, что великий игрок Шейн ни с кем не замутил с тех пор, как получил «харизму»?

Он неловко ежится.

– Я просто встречался с ними. Не такой уж я и кобель.

Джесси, лежа на своей кровати, шумно фыркает.

Я касаюсь рукой губ, вспоминая мягкое прикосновение Джека. О господи, я надеюсь, что ему не передался мой вирус. Начинаю жалеть, что мама не помешала нашим свиданиям.

Разочарование, как разрастающийся пузырь, копится в моем горле. Я не хочу впасть в истерику на виду у других, поэтому я поспешно пробираюсь в ванную комнату. Под горячим душем я позволяю себе расплакаться и поколотить по кафельным стенам. Когда мои руки покрываются ссадинами, а кожа становится красной от горячей воды, я возвращаюсь в комнату.

Человек в костюме биологической защиты что-то делает с розеткой. Он оглядывается на меня и говорит:

– Вы должны сейчас же надеть маску.

Я быстро беру себе одну. В ногах моей кровати стоит ноутбук. Шейн погрузился в изучение каких-то интернет-страниц на другом ноутбуке, поставив его на свой откидной столик. Двадцать минут спустя монтажник поднимается и собирает свои вещи.

– Не знаю, кого вы подкупили, но теперь у вас есть собственное подключение к Интернету.

Он мгновенно исчезает за дверью.

Я захожу на свою страницу. Она разрывается от чужих постов. Многие поздравляют меня с тем, что я изменила себя к лучшему, еще больше тех, кто надеется, что в процессе я не свалюсь замертво. Киэра, наверное, рассказала про всех нас. К моему удивлению, несколько человек спрашивают, как можно получить немного «харизмы». А еще пришло сообщение от какой-то женщины из Лос-Анджелеса, которая спрашивает, как бороться с «распутными» побочными эффектами. Ладно, будем считать что это шутка.

Я прочесываю сайт «Nova Genetics» в поисках портрета доктора Стернфилд, который мы могли бы использовать, чтобы собрать в Сети поисковую группу. Ушла в поход, как же. Прищурившись, я просматриваю страницу со списком сотрудников один раз, затем другой.

– Выглядит так, будто ее никогда не существовало, – говорю я и чувствую, как меня пробирает скользкий холод.

– А? – спрашивает Шейн.

– Доктор Стернфилд не упоминается нигде на сайте «Nova Genetics». Я хотела выложить для всех ее портрет. Чтобы выследить ее.

Он что-то печатает.

– Она не сможет скрыться от всех поисковых систем.

Он несколько раз кликает мышью.

– Хммм, ничего после медицинского вуза. Будто она знала, что однажды ей придется скрываться.

И все равно она смогла завлечь нас. Холод внутри меня превращается в жар.

Кипя от возмущения, я выкладываю ее фотографию, сделанную во время обучения в вузе, сопроводив ее просьбой ко всем, у кого есть о ней какая-то информация, сообщить в больницу. Я беспокойно болтаю ногами. Активные действия, попытка выследить доктора Стернфилд, дают мне неожиданный прилив энергии.

Но в течение дня я получаю лишь кучку комментариев от разных людей, которые становятся все более неуравновешенными. Я ложусь спать, не дождавшись хоть каких-нибудь полезных результатов.

На следующее утро я просыпаюсь от голоса Шейна, который громко повторяет:

– Джесси, ты в порядке?

Джесси лежит на кровати с ошалелым выражением лица, прижав руки к ушам.

– Я в порядке, – мямлит он, хотя по его виду не скажешь.

– Если что-то не так, лучше расскажи нам, парень.

Шейн берет пульт от телевизора.

С экрана на нас обрушивается целая лавина мнений – эксперты выдвигают предположения о масштабах эпидемии и о том, какова ее причина – это дело рук террористов или безумного ученого? Я прошу Шейна выключить это, но внезапно кукольные черты телеведущей оживают, и она объявляет, что появились экстренные новости.

У меня внутри все сжимается от ужаса, потому что я боюсь услышать о новых жертвах, но я наклоняюсь к телевизору. На экране появляется портрет доктора Стернфилд. Немного мутный, но более свежий, чем тот, который выложила я. Ведущая говорит:

– По странному стечению обстоятельств, сотрудницу «Nova Genetics», которая, предположительно, дала непроверенное и смертельно опасное средство коррекции генов минимум двум десяткам людей на северо-западе, обнаружили на пугающем видео, которое сегодня прислали на нашу станцию. Мы предупреждаем, что видео, которое вы сейчас увидите, не предназначено для детей.

Какого черта? Неужели кто-то ее выследил?

Доктор Стернфилд серьезно и мрачно смотрит в камеру. Ее глаза и губы подведены четкими линиями. Ветер треплет ее золотисто-каштановые волосы на фоне серого-серого неба.

Дрожащим голосом она говорит:

– Простите. За всё.

Камера отъезжает на несколько метров и оказывается, что доктор Стернфилд стоит на перилах моста.

Мое сердце или то, что от него осталось, уходит в пятки. Я хочу, чтобы она слезла с этих перил, вернулась к нам, где бы она ни находилась, и создала лекарство для нас.

На соседней кровати Шейн рычит:

– Не делай этого. Не делай этого.

Камера дрожит, и кажется, будто время остановилось. Доктор Стернфилд смотрит в небо, будто ища ответ. Потом она расправляет плечи и кивает.

Я натягиваю одеяло до подбородка, молясь, чтобы она образумилась.

Доктор Стернфилд глубоко вдыхает. Потом, послав нам воздушный поцелуй, она отворачивается и прыгает.

Пятнадцать

Нет.

Нет.

Нет.

Я наклоняюсь вперед, будто хочу нырнуть в телеэкран следом за ней. Камера следит, как доктор Стернфилд падает в воду далеко внизу, ударяется об нее с беззвучным всплеском и погружается с головой. Некоторое время камера снимает ровную поверхность воды. Потом видео обрывается.

Мы с Шейном поворачиваемся друг к другу. На его лице застыло выражение потрясения.

Снова появляется ведущая.

– Пока наши источники пытаются определить, где находится этот мост, но видео выглядит подлинным. Мы работаем над тем, чтобы выяснить, кто его послал.

Шейн не выдерживает:

– Это полная чушь!

Я прижимаю руки к животу.

– Почему она так поступила? Это же совершенно бессмысленно.

Шейн поднимает пульт, несколько раз переключает каналы, а потом швыряет его на кровать.

– Если она не умерла, я сам убью эту суку.

Я бессмысленно смотрю на телевизор. Смерть Розы убила во мне радость. Смерть доктора Стернфилд убила во мне надежду.

Я окидываю палату взглядом. Джесси лежит пугающе неподвижно. Я бросаюсь к нему и трясу за плечо. Он дышит часто и поверхностно и никак не реагирует, когда я тяну его за руку.

– Проснись!

Шейн вызывает медсестру и надевает маску. Через несколько минут в палату, столпившись вокруг каталки, вбегают еще несколько медиков. Две крепко сложенных женщины перекладывают Джесси на нее и выкатывают из палаты. Вот и все.

И теперь мы остались вдвоем. И больше нет ученого, который мог бы ворваться в комнату и объявить, что найдено противоядие.

Шейн побледнел.

– Черт побери. Это страшно.

Я зажмуриваю глаза, отчаянно пытаясь сдержать слезы. Мне даже семнадцати еще нет. Все не должно так закончиться. Я должна быть дома, с мамой и Сэмми, заниматься обычными делами, работать в бассейне, гулять с Эви, говорить своим близким, как я их люблю. Я не могу умереть, не сказав им об этом.

Я вытираю слезы.

– Может, нам нужно записать прощальные видео, как ты предлагал.

Шейн глубоко вздыхает.

– Хочешь, я уйду в ванную, чтобы тебе не мешать?

Господи, если Шейн начал уважать личные границы, наши часы действительно сочтены.

Я дышу глубоко, пытаясь прогнать панику.

– Я не знаю, что говорить.

Он сидит рядом со мной на кровати. А ведь у меня дома ни разу парень одного со мной возраста не заходил в мою комнату. Когда Шейн берет меня за руку, это успокаивает и вовсе не выглядит, будто он ко мне пристает.

– Расскажи им, как много они для тебя значат. Может, стоит вспомнить о лучших моментах, которые вы провели вместе. И скажи, чего ты желаешь им в будущем.

Это определенно звучит как последние слова. И, черт побери, они действительно могут оказаться последними.

Запинаясь на каждом слове, я выговариваю:

– Я не хочу, чтобы мама и Сэмми видели, как я плачу.

Его голос звучит мягко:

– Тогда нажмешь на паузу, вымоешь лицо и попробуешь снова.

Я киваю.

– Сейчас я выйду, но если захочешь, чтобы я вернулся, только крикни.

Он забирает свой ноутбук и уходит в ванную, а я смотрю на свой, продумывая, что я хочу сказать маме. Я глубоко вздыхаю. А потом еще раз.

Всхлипнув, я нажимаю на кнопку «ЗАПИСЬ». И рассказываю маме, какой виноватой я себя чувствую, и что она – лучшая мама в мире. Я люблю ее за то, что рядом с ней мы с Сэмми чувствуем себя особенными. Несколько раз мне приходится начинать все заново, но в итоге мне удается записать все, что хочу, с начала и до конца.

Потом я записываю видео для Эви. Что бы вы сказали лучшей в мире подруге? Я стараюсь изо всех сил, и из-за этого плачу снова, но не останавливаю запись. Я вспоминаю, как в начале каждого школьного года мы рисовали карту, чтобы как можно чаще встречаться друг с другом на переменах. И каждый раз, когда мы виделись, я испытывала момент спокойствия посреди хаотичного учебного дня. Она всегда была моей опорой. Я заканчиваю видео, напевая «Капитан Кранч, Капитан Кранч, Капитан Кранч».

Если бы выпутаться из всего этого было и правда так просто.

Я сморкаюсь и делаю несколько глубоких вдохов, прежде чем записать видео для Джека. Оно по большей части о том, что мы могли бы и должны были бы сделать. Когда я заканчиваю видео, меня переполняет ощущение, будто меня обманом лишили чего-то, что толком даже не стало моим.

Остается самое сложное видео. Но что мне сказать Сэмми?

Я нажимаю на кнопку «ЗАПИСЬ» и прочищаю горло. «Привет, приятель. Вот и я оказалась в скучнющей больнице. Придумала послать тебе небольшое видео, просто на случай…» На случай чего? Нет, я не могу этого произнести.

Я стираю записанное и начинаю снова.

И снова.

Адски сложно пытаться сказать своему младшему брату, что все будет в порядке, если знаешь, что он будет опустошен произошедшим. Нет, я не хочу, чтобы последним, что Сэмми от меня услышит, была ложь.

Наконец, я говорю от всего сердца:

– Привет, Сэмми. Если ты смотришь это, дела пошли не слишком хорошо. Я знаю, что тебе грустно. Я хочу, чтобы ты знал – это было прекрасно, быть твоей сестрой. Ты – самый сильный человек из всех, кого я знаю. И даже если они не успели найти лекарство для меня, я уверена, что для тебя – успеют. Не могут не успеть.

Я останавливаю запись, чтобы вытереть слезы, а потом продолжаю:

– Как бы то ни было, теперь ты должен позаботиться о том, чтобы мама не влипла в неприятности. Не давай ей слишком громко слушать гранж. А когда она придет с работы по-настоящему уставшей, дай ей возможность прилечь. Пока она отдыхает, ты сможешь создать целую команду персонажей в стиле манга или придумать новый плакат. Я люблю тебя, Сэмми.

Щелчок мыши.

Только теперь я понимаю что-то важное о брате. Все эти годы я считала, что его страсть к рисованию – способ приятно провести время, может даже бегство от его повседневных проблем. Но теперь я понимаю, что это еще не все. Сэмми хочет оставить след, создать что-то, что продолжит существовать, вне зависимости от того, сколько проживет он сам. Как я могла не понимать этого раньше?

Часто моргая, я сохраняю видео в папку с названием «НА СЛУЧАЙ КРАЙНИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ».

Потом я сворачиваюсь в клубок под одеялом и смотрю по телевизору передачу о глобальном потеплении, пока Шейн не возвращается из ванной. У него опухшие глаза. Ничего не спрашивая, он швыряет свой ноутбук на кровать и плюхается рядом со мной. Мы сидим плечом к плечу, уставившись в телевизор. Мы не двигаемся с места, пока не приходит доктор Калдикотт, по-прежнему одетая в скафандр. Ее взгляд выдает полную растерянность.

Шейн крепко сжимает мою руку.

– Не тяните.

Она скрещивает руки на груди и глубоко вздыхает.

– По всему западному побережью, возможно, более сотни жертв. Похоже, доктор Стернфилд вышла на контакт с сообществами людей, которые зарабатывают на жизнь, добровольно участвуя в клинических испытаниях. Более того, состояние Ксавьера стало очень нестабильным. Нам пришлось его реанимировать дважды за последние несколько часов.

Из моей груди вырывается всхлип. Этот милый парень, который заслуживает намного больше времени. Вместе с Себастьяном.

Шейн говорит:

– Похоже, у нас довольно фиговые шансы, да?

Доктор Калдикотт качает головой.

– Как только мы что-нибудь узнаем, мы вам сообщим. Тем временем…

Я чувствую, как ускоряется пульс Шейна.

– Мы уже записали прощальные видео.

Доктор Калдикотт резко дергает головой. Но вместо того, чтобы отругать нас за то, что сдались, она кивает.

– Парни, которые служат в Афганистане, сделали бы так же.

Следующие несколько дней погружены в мутный лихорадочный туман. Я провожу как можно больше времени в видеочатах, говоря другим то, что должна сказать, даже если при этом приходится плакать. Врачи вводят нам интерферон, но концентрация вируса в нашей крови остается прежней.

Через неделю нашего пребывания здесь, 4 июля, в День независимости, я разговариваю с Сэмми в видеочате. Он размахивает флажком.

– Мама возьмет меня посмотреть фейерверки и…

Жестокий приступ грудного кашля прерывает его рассказ.

Я по привычке тянусь за коробкой с платками.

– Твое участие в программе AV719 как нельзя кстати. На следующей неделе, да?

Глаза Сэмми наполняются слезами, и он с трудом выговаривает:

– Никаких клинических испытаний.

– Они не будут их проводить?

Но ведь «Nova Genetics» даже не является главным организатором этих исследований.

Сэмми качает головой.

– Они будут проводить испытания, но я в них не участвую.

Я едва могу дышать. Они вышвырнули его оттуда из-за меня?

– Сэмми, я смогу это исправить. Давай я позвоню доктору Гордону, а он сможет позвонить в университет.

Сэмми пристально смотрит в камеру, тяжело дыша.

– Это не их решение. Мама не хочет рисковать. Только не после того, что случилось с тобой.

Я вскрикиваю, ужасно перепугав Сэмми, и Шейна, который тут же подбегает ко мне. Я отмахиваюсь от него и кричу в экран:

– Это безумие. Дай поговорить с мамой.

Сэмми качает головой.

– Генная терапия – не панацея. Ты-то должна это понимать.

– Это совершенно другое. Поверить не могу, что вы мне не сказали. Дай поговорить с мамой сейчас же!

Когда она появляется в кадре, я кричу:

– Как ты могла забрать Сэмми из исследовательской программы?

– Успокойся. Ты его пугаешь.

Мой голос звучит еще пронзительнее:

– Пугаю его? А как насчет того, чтобы вылечить его? Ты же видела данные по AV719. Ему нужно это лечение.

– Не теперь, Эйслин. Когда мы встретимся, мы сможем обсудить это как взрослые люди.

Она закрывает чат.

О боже, что я наделала? Теперь от последствий моего решения принять CZ88 зависит не только моя жизнь, но и жизнь Сэмми. Рыдая, я ворочаюсь на кровати.

Шейн хлопает меня по спине и пытается успокоить, но я прошу его оставить меня в покое. Я сама должна все исправить, чтобы у Сэмми был шанс. Я вскакиваю с кровати и хватаю телефон.

Когда доктор Гордон берет трубку, я пытаюсь взять себя в руки, но мой голос все равно звучит пронзительно, как сирена.

– Как вы позволили моей маме забрать Сэмми из испытаний AV719?

Его голос звучит подавленно, и я вспоминаю, что он по-прежнему скорбит о дочери.

– Поверь мне, я пытался переубедить ее. Дай ей время.

Мне хочется кинуть телефоном в стену.

– Время? Если мы будем ждать слишком долго, у Сэмми снизится жизненная емкость легких, и его не возьмут ни в какое исследование – только на трансплантацию.

– Она ужасно перепугана, Эйслин.

– Тогда вы должны побыстрее найти лекарство для меня, чтобы она успокоилась.

Он вздыхает, и это вздох человека, который пережил немало темных часов.

– Я пытаюсь.

– Недостаточно. Люди умирают.

Теперь его голос срывается.

– Я знаю, Эйслин. Я знаю.

После звонка я кругами хожу по палате, не в силах остановиться. Если бы я не застряла тут, я бы могла переубедить маму, поговорив с ней лицом к лицу. Когда в палату заходит доктор Калдикотт, я тут же бросаюсь к ней.

– Когда моего брата кладут в больницу, ему всегда сообщают список критериев, которым он должен соответствовать, чтобы его выписали. Есть ли такой список для меня и Шейна? Вы же не можете вечно держать нас здесь.

Она быстро моргает, пытаясь успокоить дыхание.

– В настоящий момент ваша изоляция связана по большей части не с вашими симптомами, а с тем, что вы можете заразить других.

Симптомы-то они все равно не могут вылечить.

– Но факты говорят, что оно не передается по воздуху; передать его можно только намеренно.

Она качает головой.

– Мы еще так много не знаем о генной терапии. И немало людей против того, чтобы вас выпускали.

Я стараюсь успокоиться, чтобы выглядеть рассудительной.

– А если симптомы не будут проявляться у нас в течение определенного числа дней? И Шейн поклянется не вступать в контакты с девочками?

Кажется, будто защитную маску доктора Калдикотт посередине рассекает морщина – как и ее лоб.

– Это скорее вопрос политики, чем вашего здоровья. Нужно согласие губернатора.

Я говорю:

– Каждый день, который мы вынуждены проводить здесь – это день, который мы проводим вдали от наших семей.

Она вздыхает.

– Я обсужу это с эпидемиологами.

Когда она выходит из комнаты, я кричу ей вслед:

– С Днем независимости!

Этой ночью, когда фейерверки уже давно отгремели, я просыпаюсь в темноте, слышу, как ворочается Шейн в полутора метрах от меня, а где-то наверху раздаются шаги ночной смены. Меня пожирает нарастающий ужас. Я представляю, как закрываю глаза и погружаюсь в пустоту, которая никогда не даст мне проснуться. Или, еще хуже, проснувшись, я окажусь в коме, и мое тело станет могилой, заточившей мое сознание.

Я прокручиваю в голове все недавние разговоры. Я должна была убедить маму посвящать больше времени себе. Я должна была убедить Эви, что она обладает смелостью, о которой я могу только мечтать. Сэмми должен понять, что он уже оставил в мире неизгладимый след, и это не только его рисунки. А понял ли Джек, как я ценю, что он закрывал глаза на то, какой странной и неловкой я была, и все равно хотел со мной встречаться? Я мысленно перечисляю все, что скажу завтра, ведь это может быть последний раз, когда я говорю с людьми, которых люблю – если CZ88 ждет своего часа. Какой выматывающий и пугающий способ жить. Или умирать.

Но на следующее утро я просыпаюсь. Доктор Калдикотт не соглашается установить срок, который мы должны продержаться без новых симптомов. Но и не отвергает эту идею. Я болтаю с Сэмми и мамой, которая обрывает меня всякий раз, когда я упоминаю испытания AV719. В третий раз, кода я поднимаю эту тему, Сэмми просит меня дать поговорить с Шейном. Ну и ладно. Главное чтобы Шейн не начал поучать его, как вести себя на свидании.

Да, и кстати о свиданиях. Это мой шанс по крайней мере на иллюзию личного пространства. Я открываю видеочат с Джеком.

У него покрасневшие глаза после того, как он плавал утром в бассейне. Я почти что чувствую, как от него пахнет хлоркой. Боже, как безнадежно желание оказаться от него на таком расстоянии, чтобы чувствовать запах, и точка. И прикоснуться к нему. Моя кожа горит от надежды когда-нибудь снова почувствовать, как он проводит по ней пальцами.

Сообщая ему новости, я машинально кручу в руках одеяло, превращая его в подобие веревки:

– Ни у кого, на кого мы чихали, вирус в крови не нашли. Пока мы не начали колоться одной иглой или вроде того, никто больше не заразится.

Произнося эти слова, я задумываюсь, подумал ли он о словах «или вроде того» то же, что и я.

Он наклоняется ближе к камере, словно угадав мое желание.

– Юрист из ACLU[9] говорил о вас вчера в каком-то интервью по радио. Законы на вашей стороне. И похоже, что этот вирус передается примерно как ВИЧ.

Я задерживаю дыхание.

– Это тебя пугает?

Он глотает слюну, отводит взгляд, а потом снова смотрит на меня.

– Я просто хочу быть с тобой, Эйслин. Мы можем подождать с… ох… со всем таким, пока тебя не вылечат.

Я провожу пальцем по краю экрана.

– Доктор Гордон продолжает убеждать нас, что здесь мы в большей безопасности, чем снаружи.

Я вздыхаю.

– У тебя есть контакты того юриста из ACLU?

Он пересылает их мне после того, как мы заканчиваем чат, и мы с Шейном немедленно звоним юристу, чтобы рассказать о нашей ситуации. Она тут же решает взяться за наше дело, и совершенно бесплатно.

Затем мы с Шейном устраиваемся рядом посередине кровати, ставшей нашим пристанищем, и он берет в руки пульт от телевизора. Мы ограничили просмотр новостей, чтобы хоть как-то спать по ночам, но нас прямо-таки бомбардируют новыми данными о погибших и впавших в кому из-за CZ88, и скрыться от этого невозможно.

Он переключает канал за каналом, но все-таки останавливается, наткнувшись на очередной репортаж о «Nova Genetics». На этот раз в нем появляется женщина средних лет, которая очень похожа на доктора Стернфилд. Это ее мать, Шейла Стернфилд. Похоже, доктор Стернфилд получила фамилию матери или сама решила взять ее.

Шейла Стернфилд смотрит в камеру жестким, ясным взглядом.

– Моя дочь никогда бы не пошла на такой отчаянный поступок, как тот, за который ее преследуют. Я надеюсь, что вы хотя бы дадите ей упокоиться с миром.

Что-то в ее поведении кажется мне странным, будто выбивается из общего впечатления. Может, я ожидала увидеть больше проявлений скорби. Я чуть не плачу, когда думаю о том, что моей маме, быть может, придется оплакивать меня.

– Хочешь, я переключу канал? – спрашивает Шейн.

– Нет. В ее выражении лица что-то не так.

Он кивает.

– Ага, я тоже определенно что-то заметил. Боже, если мы когда-нибудь выберемся отсюда, только представь, какие приколы мы сможем устраивать на вечеринках.

Нет, мы не можем читать мысли; скорее дело в том, что мы стали очень, очень восприимчивыми к выражениям лиц – вероятно из-за того, что мы стали более общительными. Спасибо вам, безвременно ушедшая доктор Стернфилд.

Я говорю:

– Думаешь, это холодность матери превратила доктора Стернфилд в безумного ученого?

Он хмыкает.

– Одного этого недостаточно. Кроме того, доктор Гордон выглядит хорошим человеком. А ведь отпечаток на ребенке оставляют оба родителя.

Я покусываю нижнюю губу, не зная, что ответить.

Внезапно его глаза озаряет понимание:

– Ох, прости.

Он ровно складывает руки на коленях.

– Не хочу выглядеть излишне любопытным, но все-таки, что случилось с твоим папой.

– Все просто, несчастный случай, когда он нырял, – я смотрю на него.

Шейн сжимает мои пальцы.

– Мне очень жаль.

Я киваю и глубоко дышу, но мне кажется, что воздуха все равно недостаточно.

На следующее утро доктор Калдикотт рассказывает нам, что в ее переговорах с представителями власти (на которые, без сомнения, повлиял некий юрист из ACLU), был выработан список критериев, при выполнении которых нас отпустят.

– Каких, например? – спрашивает Шейн.

Она загибает пальцы.

– Конечно, ваши жизненные показатели должны оставаться стабильными. И никаких проявлений типичных симптомов, вроде потери сознания или звона в ушах. Неплохо, если нам удастся разработать надежный тест на наличие CZ88, более дешевый, чем тот, который мы пока используем. Кроме того, психологи оценят ваше состояние, чтобы убедиться, что вы будете вести себя ответственно, оказавшись на свободе.

Мы киваем. Надеюсь, Шейн не решит все испортить.

– И тогда, может быть, я подчеркиваю, может быть, мы убедим губернатора отменить приказ о вашей изоляции.

Прежде чем покинуть нас, доктор Калдикотт спрашивает:

– Кстати, а вы общались с другими пациентами с CZ88? Мы пытаемся найти юную леди по имени София Вашингтон, которая исчезла из главной больницы Сиэтла.

Я говорю:

– Она не стала дожидаться, пока с нас снимут карантин?

Может, мне лучше сбежать отсюда, найти маму и орать на нее, пока она не передумает насчет участия Сэмми в клинических испытаниях?

Сквозь неизменный пластиковый щиток, закрывающий лицо доктора Калдикотт, я вижу, как она хмурится.

– Либо так, либо кто-то вынудил ее уйти. Вокруг больниц, где находятся пациенты с CZ88, шатались подозрительные личности.

По моей спине пробегает холодок беспокойства.

– Ага, мы читали о тех странных ребятах, которые хотели провести обряд экзорцизма для пациентов в Лос-Анджелесе. Думаете, они добрались до Сиэтла?

– Именно это мы пытаемся выяснить. Но для беспокойства нет причин; мы держим все под контролем. Без разрешения никто не войдет и не выйдет.

Ну все, конец моим планам побега.

На следующее утро я слышу как Шейн разговаривает сам с собой в ванной, и передразниваю его, когда он выходит.

– Просто тренируюсь перед интервью. Надо быть убедительным.

Я откладываю вилку, которой завтракала.

– У тебя же нет никаких симптомов, правда?

– Нет. Но они могут решить, что мы врем, чтобы выбраться отсюда.

– Хммм. Если мы сможем убедить в нашей правдивости друг друга, мы выдержим любую проверку.

Мы усаживаемся на мою кровать, скрестив ноги, соприкасаясь коленями, и смотрим друг другу в глаза.

Шейн ухмыляется.

– Ты первая.

– Отлично.

Я на мгновение закрываю глаза, чтобы придать лицу нейтральное выражение. Подготовившись, я говорю:

– Сегодня у меня не было совершенно никаких симптомов CZ88.

Он пристально смотрит на меня.

– Ты говоришь правду. А теперь соври что-нибудь, чтобы я мог сравнить.

– Если я не буду говорить тебе, вру я или нет, может это будет проверка получше?

– Хорошо.

Я снова глубоко вдыхаю, чтобы придать лицу нейтральное выражение, и говорю:

– Когда я впервые встретила тебя, я решила, что ты редкостный осёл.

Он кивает.

– Легко. Правда.

– Теперь ты наполовину порядочный человек.

Он щурится.

– Я замечаю слабое-слабое отклонение. Ты не думаешь, что я наполовину порядочный?

Я опускаю глаза, уклоняясь от его взгляда.

– Ладно, никаких тайн. Я думаю, что ты больше чем наполовину порядочный.

Когда он улыбается, у него появляются ямочки на щеках.

– Ах, вот оно что. Очень правдиво.

– Твоя очередь.

Он вытирает лицо рукой.

– Когда я впервые встретил тебя, я подумал, что у тебя не все дома.

– Я и без наших новых способностей тебе это скажу. Ты и правда так подумал, и у меня и правда были не все дома.

– А теперь ты, я вижу, слишком зазнаешься.

Я хлопаю его по руке.

– Ха! Ложь, ложь, ложь.

– Ладно, а как насчет этого? Я думаю, ты очень привлекательная и милая. И если бы твоего красавчика Джека тут не было, я был бы не прочь занять его место.

У меня перехватывает дыхание. Все черты его лица свидетельствуют, что он говорит правду, но я отвечаю:

– По большей части вранье.

Теперь на его лице написано смущение, и он отводит взгляд.

– Раскусила.

На какое-то время повисает неловкая тишина, а потом мы продолжаем репетировать, пока не чувствуем, что готовы к самому строгому перекрестному допросу.

Его проводят на следующий день, и в нем участвуют врачи-терапевты, ученые и психологи. Когда все заканчивается, Шейн жалуется мне:

– Мы должны подать на них иск. Пациентов со СПИДом не заставляют проходить через такую хрень перед тем, как их выпишут.

– Как передается СПИД они в точности понимают. А для нас все еще недостаточно данных.

Он поднимает брови.

– Мы могли бы предоставить им немного.

– Ох, но не друг с другом, потому что у нас обоих вирус и так уже есть.

Он проводит рукой по своим кудрям.

– Отвратительно. В итоге эта генная терапия дала результат, совершенно противоположный обещаниям доктора Шарлотты.

– Ну, по крайней мере ты стал любезнее.

– Ну хоть что-то хорошее.

Он хлопает себя по бедру.

– Слушай, я понимаю, что ты вся в мыслях о своем красавце. Но настанет момент, когда вы оба будете в отчаянии, потому что ничего не можете с этим сделать.

Он улыбается.

– А знаешь, что говорят о том, каково оказаться единственным парнем на Земле?

Я кладу руки на колени и вздыхаю.

– Обычно это просто предположение, примерно такое: «Я бы не стала встречаться с тобой, даже если бы ты остался единственным парнем на Земле».

– Ага, ну да, в реальности все может быть не так, просто имей это в виду. Я и наполовину не такой плохой, как ты думала. Ты сама так сказала.

Я пожимаю плечами.

– Может, перед лицом смерти мы просто склонны закрывать глаза на предосудительное поведение?

Он наклоняется еще ближе ко мне и понижает голос:

– А что, если это наш последний шанс?

Я рассматриваю его резко очерченный подбородок, его блестящие глаза, белые-белые зубы. Все его поведение выдает, что это искренность, а не насмешка. Если бы мне не нравился Джек, стала бы я встречаться с Шейном теперь, когда я знаю его с лучшей стороны?

Я выдыхаю.

– Лучше понадеемся, что вскоре найдут лекарство, ладно? Мы прожили в одной комнате двенадцать суток, так что теперь встречаться со мной для тебя будет все равно что встречаться с сестрой.

Он стукает меня подушкой.

– Обязательно надо было это говорить?

Разговор кончается двести третьим по счету боем на подушках.

Появляется доктор Калдикотт. Как обычно, она напоминает сержанта-инструктора – плечи назад, подбородок вперед. Однако впервые со смерти Розы она приходит к нам без защитной маски и скафандра. Странно видеть чье-то еще лицо, кроме Шейна, не скрытое маской. Она не улыбается в точном смысле слова, но и не хмурится, как обычно.

Она прочищает горло.

– Мы вас выпускаем.

О господи, если я поспешу изо всех сил, я смогу отвезти Сэмми туда, где проводятся клинические испытания AV719, где бы это ни было. Они начинаются сегодня.

Она продолжает:

– Завтра.

Вся моя радость лопается как мыльный пузырь.

– Ну пожалуйста, пусть это будет сегодня. Моему брату нужно попасть на клинические испытания, и только я готова бороться за это. Пожалуйста, доктор Калдикотт.

– Прости, Эйслин. Департаменты здравоохранения во многих штатах совместно готовят пресс-релиз, который поможет избежать шумихи, которую, несомненно, поднимут определенные группировки. Ускорить процесс невозможно.

– Вы не можете сделать исключение?

– Никто из нас не может. Завтра. Кроме того, если бы твоя мама хотела, чтобы твой брат попал в исследовательскую программу, он был бы здесь.

Ее взгляд безжалостен.

После ее ухода, я чувствую себя пришибленной, как будто нас решили вовсе не выпускать. Мое настроение становится еще мрачнее, когда вечером звонит мама и пытается выглядеть доброжелательной.

– Даже если бы ты не приняла CZ88, другие бы это сделали, и в итоге я все равно бы пришла к такому решению. Я не собираюсь записывать своего ребенка на лечение, в котором так много неизвестных факторов.

– Но у предварительного исследования были восхитительные результаты. Ты с ума сошла, если не попытаешься ухватиться за это.

– Нет. Безумным было бы… Слушай, мы должны праздновать твое возвращение, а не ссориться.

– Я просто не понимаю, почему ты сдалась и не пытаешься помочь Сэмми.

Она пронзительно вскрикивает.

– Сдалась? Как ты можешь так говорить? Как?

– Ты знаешь, о чем я.

– Нет, не знаю. Понятия не имею, что у тебя на уме, а может и никогда не понимала.

Я вздыхаю.

– Увидимся завтра, мама.

Совершенно вымотанная, я вешаю трубку.

Шейн подсаживается ко мне.

– Она многое пережила.

– Мы тоже.

Я кладу голову ему на плечо, и мы сидим так довольно долго.

Потом я встаю, чтобы позвонить доктору Гордону и попытаться убедить его сообщить мне, где именно проходят клинические испытания. Но он такой же упертый, как и мама.

На следующий день доктор Калдикотт на прощание обращается ко мне и Шейну со следующими словами:

– Если вы почувствуете головокружение или жар, звон в ушах или другие симптомы CZ88, вам следует немедленно вернуться сюда.

Мы с Шейном перемигиваемся. Это и правда случилось. С опозданием на день, но случилось. Может быть, когда я вернусь домой и мама увидит, как хорошо я себя чувствую, она изменит свое мнение насчет Сэмми. Тогда мы сможем убедить исследователей разрешить Сэмми присоединиться к программе с опозданием. Выбраться отсюда – значит вернуться в мир, где я могу бороться за то, что для меня важно.

Доктор Калдикотт пожимает нам руки.

– Ваши семьи скоро будут здесь. Настало время вернуться к нормальной жизни.

К нормальной. Я вздыхаю. Никогда еще эти слова не звучали так удивительно.

И наконец они на воле!

Лулу Лэйкс, для «В курсе»

Несмотря на громкие протесты перепуганных граждан, шесть больниц в штатах Вашингтон и Калифорния выписали одиннадцать пациентов, которые были заражены вирусом CZ88 либо непосредственно, вследствие нелегальной генной терапии, либо в результате контакта с кем-то зараженным. Их выписали, несмотря на то, что другие семнадцать пациентов умерли, а 112 остаются в коме. Департаменты здравоохранения трех других штатов пока что продолжают держать пациентов с CZ88 в изоляции.

Доктор Дин Пресли из Медицинского центра в Калифорнии заявляет:

«В тех случаях нам удалось идентифицировать путь передачи вируса, она происходила при использовании общей иглы или при незащищенном сексуальном контакте. Нет никакой причины для паники, если избегать поведения, которое создает риск заражения».

На нашем сайте (NowYouKnowToo.com – теперь вы тоже в курсе!) мы будем постоянно обновлять информацию о состоянии здоровья этих пациентов и публиковать карты с обозначением зон, затронутых CZ88.

Шестнадцать

Конечно, мою жизнь можно назвать нормальной лишь относительно. Как можно вернуться к прежней жизни, если Роза и еще шестнадцать человек погибли, а мое собственное здоровье может вылететь в трубу в любой момент, спасибо доктору Стернфилд, надеюсь, злодейка корчится в муках в загробном мире.

Поэтому нормальность остается чем-то из области фантастики.

Мама и Сэмми бегут ко мне и заключают меня в крепкие объятия. Какое-то время мы так и стоим.

Наконец мы расцепляем объятия. Мама шепчет мне в ухо:

– Мы не будем обсуждать испытания AV719. Точка.

Сэмми подпрыгивает на месте и болтает с таким восторгом, что я соглашаюсь на это условие. Временно.

Мы пробираемся мимо толпящихся журналистов и уезжаем прочь. Дома, куда журналисты еще не добрались, мама отчаянно цепляется за иллюзию обычной жизни. Она преподносит нам свежевыпеченное печенье, а вечером обещает устроить ужин на свежем воздухе. На улице погода невероятно солнечная, насколько это вообще возможно в Такоме, как будто специально по маминому заказу.

Я останавливаюсь рядом с открытым окном в гостиной – почему-то все еще не хочется идти к себе – и откидываюсь на подушки, которые издают легкий запах маминого марокканского масла. Каждый предмет обстановки, каждая безделушка, каждый запах, который я годами не замечала, теперь ободряет меня, возвращает к жизни, к реальности, которую я едва не потеряла. И по-прежнему могу потерять.

Хотя мне ужасно не хочется портить момент, я говорю:

– Мама, нам нужно поговорить об испытаниях AV719, пока не стало слишком поздно.

Ее глаза сверкают, когда она встает между мной и Сэмми.

– Ты не заставишь меня записать сына на лечение препаратом, который не был тщательно протестирован. Так что прекрати это, Эйслин. Просто прекрати.

Она дрожит всем телом, а ее глаза покраснели.

Сэмми подходит к ней сзади и обнимает ее.

– Все нормально, мама. Я не собираюсь в этом участвовать.

Я чувствую себя непрошеным гостем. Хотя я знаю, что права, очевидно, что мама держится из последних сил. Но каждый раз, когда смотрю на нее, я с трудом сдерживаю желание снова выкрикнуть что-нибудь об AV719.

Я говорю:

– Думаю, я схожу поплавать перед ужином.

Мама вздыхает.

– Эйслин, не спеши. Дай себе время снова ко всему привыкнуть.

Она что, не понимает, что ожидание – роскошь для меня? Пытаясь подавить разочарование, я говорю:

– Мне нужно поговорить с Джени насчет возвращения на работу. Я хочу снова помогать тебе.

Прежде чем она успеет что-то возразить, я взбегаю по лестнице в свою комнату, беру купальник и убеждаю Сэмми пойти со мной.

Спустя несколько минут мы спускаемся вниз. Мама стоит там, озадаченная и немного сердитая. Ого, да эти способности к чтению лиц при личной встрече еще эффективнее. Я говорю:

– Хочешь пойти с нами?

Это немного смягчает ее.

– Нет, спасибо. Просто не задерживайтесь надолго.

– Мы только окунемся по-быстрому, а потом поможем тебе приготовить ужин. Увидимся через час.

Уверена, что ее настроение улучшится, когда я начну приносить домой зарплату. Учитывая, что теперь мне легче ладить с людьми, может, Джени даст мне дополнительные смены.

Я веду машину, и ветер треплет волосы мне и Сэмми. Брат просит меня остановиться.

– Приятель, я даже на пять миль не превысила.

– Не все из нас любят риск, я думаю.

Его голос звучит напряженно.

Я нажимаю на тормоз.

– Извини.

Я пытаюсь прочесть, что он чувствует, но брат отворачивается к окну.

– Знаешь, я спорила с мамой по телефону насчет твоего участия в испытаниях AV719. И я не собираюсь сдаваться. Мы должны атаковать вместе.

– Слишком поздно. Программа уже стартовала. Как бы то ни было, мама сказала «нет», помнишь?

– Но…

– Умолкни, Эйслин. Серьезно.

Я замираю. Раньше он никогда так со мной не говорил.

– Если ты этого хочешь.

Может, это и так. Похоже, мама неслабо напугала его.

В молчании мы доезжаем до бассейна, и я торопливо бегу к воротам, но уже через минуту слышу, что Сэмми запыхался. Я притормаживаю и говорю:

– Знаешь, если хочешь, мы можем вернуться домой сразу после того, как я поговорю с Джени.

Он распрямляет плечи.

– Шутишь? Я с начала лета не бывал в бассейне.

Бедняга просидел взаперти столько же, сколько и я. Нужно это исправить.

Я махаю рукой Хиту, который дежурит у ворот. Его глаза расширяются. Что это – потрясение или страх?

– Джени тут? – спрашиваю я.

Он отшатывается.

– Ох, ага. Вон там.

Его голос звучит странно, будто он сдерживает дыхание. Должно быть, он читал слишком много идиотских блогов, в которых жертв CZ88 изображают как нечто среднее между зомби и вампирами.

Я замечаю Джени – она стоит рядом со столами для пикника и отчитывает какого-то мальчишку за то, что он кормил ворон. Увидев меня, она замирает. И она тоже? Мне начинает казаться, что лучше быть невидимой, чем пугать всех вокруг.

Она ведет меня к свободному участку газона.

– Приятно видеть, что ты уже встала на ноги.

– Прекрасно себя чувствую. Как только ты снова поставишь меня в расписание, я вернусь к работе.

Кажется, она не знает, что сказать, и это совершенно на нее не похоже.

– Ох, Эйслин, мы уже наняли другого человека.

Конечно, жизнь продолжалась без меня.

– Ну ладно, я могу замещать, когда кто-то заболеет, точно так же, как кто-то замещал меня.

Она качает головой.

– Знаешь, как много родителей позвонили нам в слезах, когда узнали, что ты работала у нас перед тем как попасть в больницу? Нет, мы просто не можем рисковать.

– Ты серьезно? Если бы то, чем я больна, передавалось так вот просто, кто-то еще уже заболел бы.

Не стоит говорить ей, что я целовала Джека, и он в порядке.

Ее шея заметно напрягается.

– Люди проявляют осторожность, особенно когда речь идет об их детях. Так что, пока ничего не изменится, ни ты, ни твоя семья не можете приходить в бассейн.

– Погоди, всей моей семье запрещено?

Она бросает взгляд на Сэмми и скрещивает руки на груди.

– Мне жаль, но так тому и быть, если только врач не убедит нас, что он на сто процентов не заразен, и подпишет отказ от претензий.

Скорее всего, ни один врач на это не пойдет. Я вспоминаю маленькую Молли, которая так боялась воды. А теперь еще сильнее боится меня, неприкасаемой. Я беру Сэмми за локоть.

– Прости, приятель. Ты ее слышал.

Мы топаем прочь. По дороге домой Сэмми пытается сделать вид, что не так уж и огорчен, но его лицо выдает обиду и недовольство.

Когда мы объясняем ситуацию маме, она вздыхает.

– Просто дай им возможность привыкнуть ко всему этому.

Она коротко обнимает меня, благородно делая вид, что не боится заразиться.

Я нервно глотаю слюну.

– Но ведь я могу помочь тебе, должен же быть какой-то способ. Знаешь, прежде чем я попала в больницу, несколько рекламных агентств предлагали мне заплатить за место на моей странице. Не уверена, что они все еще этого хотят, и получать выгоду от CZ88 не очень хорошо, но…

Она резко качает головой, хотя ее лицо выдает отчаяние. Мое возвращение домой не должно было причинить ей такую боль. Я подавляю возглас разочарования.

Звонит домашний телефон. Сэмми хватает трубку.

– Она не говорит с журналистами.

Он вешает трубку и выключает телефон из розетки.

– Время снова сменить номер.

Превосходно, еще больше беспокойства для моей семьи. В тысячный раз я говорю:

– Я так виновата.

– Не стоит. Кстати, это напомнило мне кое о чем.

Мама удаляется в кухню, а потом возвращается с моим телефоном в руках.

– Только что заряженный.

Я пишу сообщения Джеку и Эви, сообщаю им, что я дома, хотя какая-то часть меня боится того, что я могу увидеть на их лицах, если предположить, что они приедут сюда.

Джек отвечает:

ЕДУ К ТЕБЕ.

У меня перехватывает дыхание. Он по-прежнему хочет встретиться со мной лицом к лицу. Да, да, да. Я вполне могла рассчитывать, что он окажется слишком умным, чтобы верить всем этим паникерам.

У меня мурашки идут по коже от мысли, что я так скоро увижусь с ним. Я поднимаюсь наверх, чтобы привести себя в порядок. Почти две недели я проходила в спортивном костюме, так что я перерываю весь свой гардероб в поисках подходящей рубашки и шорт.

Когда он звонит в дверь, я сбегаю вниз и кричу:

– Я открою!

Глубоко вдохнув, я распахиваю дверь.

И за ней стоит Джек, мой милый золотой мальчик.

У меня голова идет кругом.

– Привет.

Все-таки он немного медлит, прежде чем обнять меня. Я стараюсь убедить себя, что этого и следовало ожидать. У меня щиплет глаза, и я вдыхаю его запах – запах пляжа и солнечного света. О боже, он кажется таким теплым и живым. Я могла бы стоять так, пока у меня внутренности не расплавятся.

А потом раздаются щелчки.

Заглянув Джеку через плечо, я замечаю двух парней с фотоаппаратами. Я втаскиваю Джека в дом и захлопываю дверь.

Мама смотрит, нахмурившись, как я задвигаю дверной засов, недовольно прошипев:

– Репортеры.

Она бросается к окну и выглядывает сквозь жалюзи.

– Они не на нашей территории, так что мы мало что можем сделать.

Мама мечется от одного окна к другому, закрывая жалюзи. Мы с Джеком помогаем ей.

Мне отчаянно хочется не попадаться никому на глаза, но я не могу позволить этим уродам запереть меня в доме.

– Мы снова выйдем.

Мама кривится.

– Они будут ходить следом и снимать вас, заглядывая через забор.

Я направляюсь в кухню, чтобы налить нам пару стаканов виноградного сока.

– Надеюсь, что не прямо сейчас.

Мы с Джеком выходим на улицу, наклонив головы так, чтобы ни одна камера не могла увидеть нас за живой изгородью. На горизонте чисто, и мы устраиваемся на качелях.

Он ставит свой стакан на землю.

– Постарайся ничего не пролить на меня, ладно?

Прошло всего лишь три недели с момента, когда мы сидели в другом дворике на той кошмарной вечеринке в честь окончания учебного года.

Я смеюсь.

– Я уже не та Эйслин, которая это сделала.

Мы оба осекаемся. В каком-то смысле это правда. Я не могу быть прежней. Не со всеми этими странными ДНК, внедрившимися в мой организм.

Он берет меня за руку.

– Ты осталась прежней – с той точки зрения, которая действительно важна.

Многое бы отдала, чтобы узнать, что это за точка зрения. Но я просто благодарю его и отталкиваюсь ногами от земли, чтобы раскачаться.

Мы сидим лицом друг к другу. Хотя это кажется мне небольшим жульничеством, я пытаюсь прочитать его выражение лица, используя свои новые способности. Одновременно с этим я оцениваю его выразительные скулы и челюсть, и золотисто-коричневую загорелую кожу. Только потом я замечаю тревогу и беспокойство в этих бесконечно голубых глазах.

Он кладет руку на спинку сиденья. Воспользовавшись этой возможностью, я кладу свою рядом, наши теплые руки соприкасаются. Он вздрагивает – но почти незаметно. Почти. Но он не убирает руку.

– По-прежнему никаких подвижек насчет противоядия? – спрашивает он.

– Они почти на сто процентов поняли, что это за вирус – тот самый, на который проверяли тебя. И какие измененные гены он переносил. Но теперь им предстоит выяснить, как прекратить действие вируса и убрать генетические модификации.

Он мягко спрашивает:

– Ты уверена, что все еще заразна?

– Я пообещала куче людей, что не буду рисковать.

Он берет меня за руку и наклоняется ко мне так близко, что я могу ощутить жар, исходящий от него. А потом он притягивает меня к себе и прижимает мое лицо к своей груди. Мне хочется расплакаться от ощущения, что именно так все и должно быть. Я прижимаюсь к его гостеприимному телу, будто специально для этого созданному. Он целует мои волосы, и по всему телу пробегают мурашки. Когда он кладет руку на мое обнаженное бедро, мои внутренности словно не могут решить – расплавиться или вспыхнуть. Ох, если меня не убьет CZ88, это точно случится из-за того, что нам можно быть «только друзьями». Но мысль о том, что если мы зайдем дальше, это может оказаться для него опасным, заставляет меня резко отодвинуться.

– Мы не должны даже искушать друг друга.

Его глаза блестят.

– Хочешь, чтобы я ушел?

Я тереблю воротник рубашки.

– Конечно, нет. Просто попытайся не быть таким, ну, не таким неотразимым.

Он смеется.

– Тогда оставь в покое свою рубашку.

Так я и делаю, а потом останавливаю качели, опустив ногу на землю.

– Все это просто безумно.

В ответ он лишь прикусывает губу. Он слишком восхитителен, не поспоришь. Конечно, это безумие, и виновата во всем я.

Из-за забора раздаются щелчки фотоаппаратов. Черт. Репортеры нас все-таки нашли.

Один кричит:

– Эйслин! Твой парень тоже болен? Ты его заразила?

Мы с Джеком вбегаем внутрь, забыв прихватить наши стаканы с соком.

На кухне мама моет овощи. Она оставила телевизор включенным, и сейчас идет программа о том, как хороший ученый пошел по кривой дорожке – о докторе Шарлотте Стернфилд.

Мама берет полотенце.

– Извини. Я переключу.

Я придерживаю ее руку.

– Нет, я хочу на это посмотреть.

В кадре одно за другим появляются фото маленькой девочки, которая смущенно улыбается. Мы видим школьные фото со щербатой улыбкой и слышим высказывания школьных учителей и профессоров, и все они были потрясены ее многообещающими научными талантами. Восхваляющие видеозаписи сменяются обвинительными – протестующие утверждают, что она ставит себя наравне с Богом или, что еще хуже, с Сатаной. Может, именно под давлением этих так называемых преследователей она и была вынуждена пойти на немыслимый поступок.

Затем мы слышим интервью с матерью доктора Стернфилд. Что это, попытка на что-то повлиять уже после ее смерти? Я смотрю в холодные, невыразительные глаза Шейлы Стернфилд и пытаюсь понять – может быть, это ее воспитание оставило в психике дочери неизгладимые следы, побуждавшие ее добиваться своих целей любыми средствами?

Миссис Стернфилд снова обрушивает свое возмущение на СМИ, утверждая, что ее Шарлотта всегда была «хорошей девочкой». Я внимательно изучаю ее выражение лица и еще раз обращаю внимание на то, какое же оно странное. Только потом я понимаю, что она покачивает головой и будто не знает, куда деть руки, не из-за рассеянности или безразличия. Дело вообще не в этом. Дело в том, что она произносит тщательно отрепетированные фразы, которые звучат абсолютно фальшиво.

Завороженная этим зрелищем, я делаю шаг вперед. О боже. Пол будто качается у меня под ногами.

Мое сердце бешено стучит.

– Она врет.

Джек щурится.

– Врет? О чем?

Превосходный вопрос.

– Я не знаю. Но явно о чем-то важном.

О чем-то, что мне необходимо знать. Я нутром это чую.

Я говорю:

– Видишь, как она постоянно дотрагивается до носа и рта? Она говорит неправду, и держу пари, что это как-то связано с причиной смерти доктора Стернфилд.

Мама откладывает полотенце.

– Дорогая, я понимаю, что ее смерть тебя очень расстроила. Но не надо зацикливаться на этом. К тому же, никто не вправе судить о словах скорбящей матери.

Ладно, я-то вправе. Потому что я знаю, что эти слова – чушь собачья. Но я не могу заявить об этом, потому что я не рассказывала о своих новообретенных способностях читать лица никому, кроме Шейна. Зачем еще сильнее пугать людей, которых любишь, или, что еще хуже, заставлять их смущаться, когда ты рядом? Я крепко стискиваю руки.

– Просто хотела убедиться, что мы не пропустили ничего важного.

Мама говорит:

– Мы все хотели бы, дорогая. В «Nova Genetics» и в CDC[10] исследователи неустанно работают над лекарством. И на них мы должны возложить все надежды.

Я отчетливо улавливаю мамины эмоции. Она отчаянно пытается поверить в науку, которая может подарить мне исцеление. И ей приходится справляться с гневом, обращенным на доктора Стернфилд.

Только ради нее я говорю:

– Ладно.

Но мой собственный гнев только разгорается с новой силой. Нарезая болгарский перец, я все сильнее утверждаюсь в мысли, что мне надо обязательно поговорить с мамой доктора Стернфилд и выяснить, что же она скрывает. Не исключено, что доктор Стернфилд оставила важные данные, а ее мать скрывает их, чтобы не дать другим еще сильнее очернить память ее дочери? А может, эти данные продадут на секретном аукционе тому, кто больше заплатит, например новостному агентству или фармацевтической компании? Ладно, это уж слишком натянуто, но, чтобы разгадать эту тайну, я должна узнать все, что смогу, о женщине, которая разрушила так много жизней.

Но заниматься этим сейчас нет времени. Мама призналась, что она попросила Эви позвать «гостей». Джек, Сэмми и я заняты расстановкой тарелок, кружек и салфеток, когда звенит дверной звонок.

Мама впускает в комнату Эбби и нескольких девочек из команды по плаванию. Эви входит сразу следом за ними, вместе с Рэйфом. Их намного меньше, чем было приглашено, но намного больше, чем я ожидала. Мои гости принесли цветы и еду, но их лица искажены тревогой.

Я не хочу испытывать дружбу, предлагая им объятия. Эви становится исключением и обнимает меня первой, а остальные смотрят на нас, вытаращив глаза. Слава богу, что на свете есть Эви.

Мы собираемся в моей гостиной, и вскоре уже болтаем и шутим, как будто я вовсе не больна, и возможно, смертельно. На самом деле у них миллион вопросов о моем пребывании в больнице и о других детях, чьи имена появлялись в новостях, в особенности о Шейне. Конечно, все держатся от меня дальше расстояния вытянутой руки, но их притягивает то, что я могу рассказать. Это странно. Пожалуй, странно – это подходящее слово для описания моей жизни в последнее время.

Я восседаю на диване, как королева, и рассказываю свою историю. Они прислушиваются к каждому моему слову. И это хотя бы доставляет мне удовольствие.

Мама все время занята чем-то на кухне и отмахивается от всех, кто пытается ей помочь.

– Просто развлекайтесь, ребята.

Каждый раз, когда я смотрю в ее сторону, она широко улыбается. С грустью я понимаю, что именно такое мероприятие она мечтала для меня устроить – в совершенно других обстоятельствах. И напряжение, которое я замечаю в ее взгляде, говорит мне, что ее страх за мое здоровье ни на секунду не покидает ее мысли.

Снова звенит дверной звонок. Я тут же вскакиваю и успеваю к двери раньше мамы. На крыльце топчется худой паренек в черной толстовке с изображением скелета на рукаве. Он криво улыбается:

– Мы слышали, тут все веселье собралось.

В отличие от моих друзей, он наклоняется вперед, будто хочет личного и близкого общения.

Я высовываюсь из двери:

– Вообще-то, только для своих.

Он ухмыляется – так, что мне хочется принять душ – и достает пачку пива, шесть банок.

– Мы не с пустыми руками.

– Может, как-нибудь в другой раз?

Как-нибудь в другой жизни.

Он подмигивает.

– Ловлю тебя на слове, красавица.

Я захлопываю дверь и запираю ее. Бррр, странно.

– Эй, давай выйдем на задний двор, – зовет Эбби.

Свежий воздух – это прекрасно, даже если там водятся репортеры. Пожалуй, если мы покажем им, что жизнь идет своим чередом, им станет скучно и они оставят меня в покое. Может быть.

Мы собираемся во дворе и пытаемся не обращать внимания на камеры и лица, которые тут же высовываются из-за живой изгороди. Поскольку я живу на углу, у них хороший обзор.

Эви совершенно невозмутима. Она снимает футболку, демонстрируя вишнево-красный верх своего бикини.

– Все взяли с собой купальники, как я просила, да? Время устроить супергорку для Сэмми.

Сэмми, который так и остался в плавках после нашей неудачной поездки в бассейн, радостно вскрикивает, раскатывая огромный пластиковый мат и подсоединяя его к водопроводному шлангу. Что ж, если нас не пускают в бассейн, это не значит, что мы не сможем повеселиться в воде. Еще один способ продемонстрировать репортерам, что Эйслин живет нормальной жизнью.

Через несколько минут все уже готовы съезжать с горки, но они ждут, что я сделаю это первой. Я разбегаюсь с дальнего конца двора и, молясь богам водных развлечений, плюхаюсь на мат. Проскользив до конца, я со смехом встаю.

Я стою там, ожидая, кто прокатится следующим, но никто не двигается с места. Они что, боятся, что теперь горка стала заразной? Мои внутренности сжимаются в тяжелый ком.

Сэмми кричит:

– Курицы-трусихи! Он нырком бросается на горку и проносится по ней.

Кажется, после этого все расслабляются. Эми и Джек следуют за ним, а потом подключаются и остальные. Мы катаемся по очереди, пробуя каждую позу и каждый боевой клич, который только можем придумать. Да, завтра мои ушибы будут болеть, но это далеко не худший способ их приобрести.

Я чувствую, как волна тепла охватывает меня, и я рада, что снова могу наслаждаться лучами солнца. Если бы только Хлоя и остальные, оставшиеся в госпитале, могли проснуться и присоединиться к нам.

Мы катаемся, пока не обнаруживаем, что с нас стерся весь солнцезащитный крем, а потом катаемся еще немного. Каждый раз, когда Джек оказывается достаточно близко, чтобы проскользнуть мимо меня, я чувствую, какая у него теплая и гладкая кожа. Господи.

Как раз в тот момент, когда я начинаю бояться, что потеряю сознание от избытка феромонов, мама кричит нам, что бургеры готовы. Мы вытираемся насухо и разбираем тарелки с едой. Мама превзошла себя. Я стараюсь не слишком задумываться о том, сколько все это стоило и сколько удачных заказов она пропустила, пока я была в больнице.

Когда солнце скрывается за горизонтом, друзья начинают расходиться, как будто это был самый обычный пикник в самый обычный день с самой обычной девушкой. За исключением репортеров, которые допрашивают каждого гостя на выходе из моего дома. Все улыбаются и что-то болтают в микрофон – надеюсь, что заступаются за меня перед камерой.

Эви обнимает меня по пути к двери. Взглянув в сторону Джека, она поднимает бровь:

– Не заставляй его задерживаться слишком долго.

Я хлопаю ее по руке.

– Если бы.

Хихикая, она уходит вместе с Рэйфом.

Мы с Джеком помогаем маме навести порядок, а потом желаем спокойной ночи Сэмми, который кашляет, когда мама торопливо ведет его наверх. Наконец мы устраиваемся на диване. Мне отчаянно хочется быть с Джеком, но в тоже время это невыносимо – видеть его губы, видеть, как он улыбается, и знать, что мне нельзя целовать его. Я скрещиваю ноги то так, то эдак, пока мне не начинает казаться, что я их натерла.

Я стараюсь придумать неромантичную тему для разговора, чтобы разочарование было не таким сильным.

– Слышал то интервью с матерью доктора Стернфилд, в котором она постоянно врала?

Он толкает мое колено своим.

– Ты имеешь в виду, где она, как тебе кажется, врала?

– Нет, я знаю, что она врала. Ее эмоции были совершенно ясны.

– Правда?

Он откидывается назад и скрещивает руки за головой.

– А можешь сказать, что у меня сейчас на уме?

– Возможно, те же унылые мысли, что и у меня в последние пару часов.

Все, чего я хочу – броситься в его объятия.

– Ладно, слишком просто. Но даже если та женщина врала, что с того?

– Тогда мне нужно узнать почему. Это может быть важно.

Он берет меня за руку.

– Тебя только что выписали. Давай просто проведем время вместе, наслаждаясь счастьем, а не гоняясь за женщиной, которая все равно не сможет тебе помочь.

– Этого ты не знаешь. Может, мы сможем найти ее адрес и нанести ей визит, если она живет неподалеку?

Он смотрит на меня озадаченно и с некоторой жалостью.

– У меня есть идея получше. После того, как я закончу работу, завтра, давай проведем время вместе, может, посмотрим кино или еще что-то сделаем, чтобы отвлечь тебя от всего этого безумия.

Я глотаю слюну.

– Я просто хочу сделать что-то полезное, чтобы не чувствовать себя такой беспомощной.

– Ты делаешь кое-что важное каждый день, просто оставаясь здоровой. Просто продолжай в том же духе, ладно?

Он обнимает меня.

– Я постараюсь.

…И шепчет мне в ухо:

– Я хочу, чтобы…

…И вздыхает.

– Да ты знаешь, конечно, чего я хочу.

– Ага, я тоже.

И это бесит, бесит, бесит.

Несколько минут спустя мама спускается в комнату под предлогом того, что ей нужно взять стакан воды, что выглядит трагикомично, потому что CZ88 намного лучше препятствует близости, чем она. И все же, Джек поднимается, собираясь уходить.

Когда мы обнимаемся, его кожа кажется холодной и сухой. Мы договариваемся встретиться завтра вечером. Я закрываю за ним дверь и глубоко вдыхаю. Дотронувшись рукой до лба, я убеждаю себя, что я в порядке. Я в порядке.

Но все может измениться в одно мгновение. Я бегом поднимаюсь в свою комнату, чтобы заняться чем-нибудь. С помощью приложения «НайдутсяВсе», я выясняю адрес и телефонный номер Шейлы Стернфилд. Она живет в сельском городке Кле-Элум, расположенном в районе Каскадных гор, в паре часов езды на восток от нас. Хмм, мама определенно не разрешит мне съездить туда так скоро после моего возвращения домой.

И все-таки миссис Стернфилд может оказаться единственной, кто даст мне хоть какие-то ответы. Ответы, которые докажут всем, что я была права. Кроме того, сесть за руль и куда-нибудь съездить вряд ли опаснее, чем сидеть на месте и ждать, пока проявятся побочные эффекты генной терапии. В долгосрочной перспективе беседа с миссис Стернфилд принесет больше пользы, чем вреда. Я в этом уверена.

Если бы только Джеку не нужно было завтра на работу. Мы бы поехали туда вместе, как детективы-напарники. Я бы доказала ему, что моя интуиция не врала насчет миссис Стернфилд. Но я не могу ждать, пока у него появится выходной – а это в лучшем случае конец недели, если допустить, что я вообще смогу его уговорить.

Расстилая кровать, я так и эдак кручу в голове эту проблему. Устроившись на кровати с телефоном, я набираю номер Шейна.

– Привет, блондиночка. Наслаждаешься новообретенной свободой со своим красавчиком?

Я так и вижу его самодовольную ухмылку.

– Говорил же тебе, что от этого будет одно расстройство.

– Как ты с этим справляешься?

Он заходится смехом.

– Ты точно хочешь это узнать?

– М-м, нет, спасибо.

Я быстро перевожу разговор на другую тему и рассказываю, что мама мисс Стернфилд определенно о чем-то лжет. В отличие от всех остальных Шейн тут же мне верит.

Я спрашиваю:

– Так что, поедешь завтра со мной, чтобы кое о чем ее расспросить?

– Ой, а я-то думал ты мне позвонила, потому что уже так сильно по мне соскучилась.

Я вздыхаю.

– Поможешь или нет?

– Считай, что я в деле.

Да. Я на свободе. И у меня есть план. Если бы удалось сохранить еще и здоровье.

Пациентка с CZ88, пропавшая из местной больницы,

найдена в состоянии комы

Рути Мэнсфилд, «Объективный наблюдатель»

София Вашингтон, которая была заражена нелегальным генным лекарством и пропала неделю назад из главной больницы Сиэтла, была обнаружена вчера поздним вечером, живой, но в состоянии комы, на пляже в парке Каркик. Мисс Вашингтон и сто тридцать девять других пациентов заразились опасным вирусом во время тайного испытания метода лечения, воздействующего на их ДНК. В большинстве случаев применение этого метода приводило к коме, а двадцать пять жертв к настоящему моменту уже скончались.

Мисс Вашингтон, по-видимому, не имеет серьезных травм, но она потеряла много крови, а на ее руках заметно множество кровоподтеков. В связи с этим правоохранительные органы рассматривают версию умышленного преступления. Если бы ее не нашли до прилива, она скорее всего утонула бы. Всех, у кого есть какая-либо информация о ее исчезновении, просим немедленно обратиться в полицейское управление Сиэтла.

Семнадцать

Наутро я делаю глубокий вдох и спускаюсь вниз. Мама смотрит на меня настороженной и усталой, и я понимаю, что мы по-прежнему не сможем разумно поговорить об участии Сэмми в испытаниях, так что я задействую другой план.

– Сегодня я собираюсь встретиться с Эви.

Лгать маме – все равно что выпить кислоту, но в глубине души я уверена, что должна выяснить все про мать доктора Стернфилд.

Мама хмурит лоб.

– Мне показалось, Эви сказала, что на этой неделе работает в магазине своих родителей.

– Она изменила планы, чтобы мы могли встретиться.

Еще одна ложь, еще один глоток желчи.

Мама медленно пьет кофе и, похоже, просчитывает варианты.

– Думаю, Сэмми может поехать на работу со мной или провести день у тети Эмили.

Семья тети Эмили живет в часе езды от нас. Но поскольку теперь наши соседи отказываются брать к себе Сэмми из-за меня, выбор у нас невелик. Этого почти достаточно, чтобы я отказалась от своего плана.

Сомневаясь в каждом своем действии, я крадусь наверх, чтобы договориться с Шейном о встрече. Потом я пишу сообщение Эви, чтобы она прикрыла мою ложь.

Она отвечает:

ТВОЯ МАМА ЗАСЛУЖИВАЕТ ЧЕРТОВСКИ БОЛЬШЕГО.

Сама понимаю. Но это нечестно со стороны Эви – упрекать меня, когда у нее по-прежнему есть нормальная жизнь и парень, которого она может поцеловать. Я пишу:

Я ДОЛЖНА УЗНАТЬ ПРАВДУ. НАДЕЮСЬ ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ПОЙМЕШЬ.

ДА УЖ, Я ТОЖЕ.

Я просто обязана показать ей, что права – как и всем остальным. Через несколько минут после того, как уходят мама и Сэмми, я тоже выхожу из дома.

Какой-то репортер кричит:

– Эйслин! Вам разрешают посещать публичные места? Куда вы идете?

Конечно, я не отвечаю ни слова.

Другой репортер подсовывает мне микрофон, когда я торопливо прохожу мимо него:

– Что вы думаете о жертвах «харизмы» в Лос-Анджелесе, которых побили, когда они прошлым вечером пришли в клуб?

Я останавливаюсь как вкопанная.

– Что?

– Говорят, что это преступление на почве ненависти. Вы уверены, что хотите пойти куда-то в одиночку, без защиты?

Отпирая машину, я верчу ключи в руке.

– Здесь не Лос-Анджелес. Но спасибо за предупреждение.

Забравшись в машину, я сижу, прикусив губу. Я была бы не прочь немного поразмыслить, но репортеры крутятся за окном. К счастью, никто не следует за мной, когда я выезжаю со двора.

Шейн живет на западной окраине Такомы, на берегу океана. Светит солнце, так что местные высыпали на улицы, а на дороге пробка. Но сегодня подходящий день, чтобы ехать с открытыми окнами и громкой музыкой, так что я стараюсь наслаждаться всем этим. Я подъезжаю к желтому коттеджу, напоминающему бунгало, вокруг которого слоняется лишь пара репортеров. Я улыбаюсь, не обращая внимания на вопросы о нехватке любви в моей личной жизни.

Шейн открывает дверь и машет рукой репортерам у меня за спиной.

– Устроить тебе экскурсию?

Я точно знаю, где она закончится.

– Нам еще долго ехать, а вечером я договорилась встретиться с Джеком, так что мне нужно быть дома к пяти.

У него дергается глаз.

– Ах, наши голубки решили умереть от несбыточных желаний.

Он показывает на черный «компакт», стоящий на улице.

– Вон моя машина.

Я хочу убедиться, что все идет по плану – по моему плану. Поэтому говорю:

– Поедем на моей.

Он опускает ключи в свой карман.

– Люблю девушек, которые берут ситуацию в свои руки.

Господи боже, его выпустили на свободу и это ни капли его не изменило. Но ладно, может быть, это значит, что он здоров. Не обращая внимания на журналистов, выкрикивающих наши имена, мы выходим из дома. К несчастью, на этот раз один из них прыгает в свою машину и садится нам на хвост.

Сжав зубы, я прибавляю скорость и проскакиваю на желтый свет, но журналист едет следом за нами несмотря на то, что светофор уже переключился. Мы играем в догонялки на забитых улицах, а Шейн глядит в заднее окно. В горячке погони я случайно выезжаю на двухполосную улицу, и нам обоим приходится сбавить ход. Как будто этого мало, приближается мусоровоз, который почти полностью занимает обе полосы. Великолепно. Но потом я понимаю: то, что выглядит как задержка, на самом деле – новая возможность.

– Держись крепче, – говорю я.

Надавив на педаль газа, я объезжаю грузовик. Он недовольно сигналит, но зато нам удается оторваться от спорткара, в котором едет тот репортер.

Шейн смеется.

– Вот черт.

Хоть кто-то одобряет, что я иду на риск. Я веду машину на восток. Зелень Такомы становится все ярче по мере того, как мы приближаемся к горам. Всю дорогу мы непринужденно разговариваем, проезжая мимо деревьев и холмов, самой жизни, которая никогда не казалась мне такой восхитительной. Я готова отдать все, чтобы Хлоя, Себастьян и остальные получили еще один шанс насладиться ей. Наверняка миссис Стернфилд что-то знает. После смерти ее дочери должен был остаться целый клад, сокровищница исследований, а может, она посвятила свою мать в то, чем занималась. Все может быть. Я должна выяснить, что стоит за ложью, которую выдало лицо миссис Стернфилд.

Два часа спустя мы въезжаем в глухой переулок, где живет миссис Стернфилд. Недалеко от базы отдыха, которая рекламирует свои поля для гольфа и бег на лыжах.

Я хлопаю себя по лбу.

– Вот блин. А что, если она сюда только в отпуск приезжает?

Оттопырив указательный палец, Шейн делает вид, будто сдувает дымок с дула пистолета и подчеркнуто медлительно произносит:

– Мы можем узнать это, только позвонив в дверь, напарник.

Я паркуюсь на засыпанной гравием дорожке на краю двора, густо заросшего цветами. Они окружают аккуратный белый домик с вычурными бледно-лиловыми занавесками. Не то, чего я ожидала, учитывая впечатление суровости, которое на меня произвела миссис Стернфилд. Может, я и ее эмоции тогда прочитала неправильно?

Сделав несколько глубоких вдохов, я выхожу из машины и вместе с Шейном иду к двери. Он ухмыляется и нажимает на кнопку звонка. Ни слышно ни лая собаки, ни торопливых шагов. Я заглядываю в большое окно справа от нас. Ни малейшего шороха.

Я поднимаю руку, чтобы позвонить еще раз, но тут дверь резко распахивается. Женщина, чье чопорное лицо не сходило с экрана моего телевизора, стоит перед нами собственной персоной. Вместо жилетки для игры в гольф или стильных вещей, сочетающих оттенки розового и зеленого, на ней джинсы и походные ботинки. Она говорит:

– Вы проделали немалый путь, не так ли, мисс Холлингс и мистер Эллиот.

Голос звучит грозно, но в ее глазах видны отблески страха.

На мгновение я застываю.

– Вы знаете, кто мы?

– Как бы я ни старалась, от новостей не скрыться. Ну так что я могу для вас сделать?

Она хмурит лоб, и от нее веет любопытством, но сильнее всего я ощущаю исходящий от нее страх.

Шейн стоит расслабленно, расправив грудь и уперев руку в бок, как шериф.

– Для начала, мы очень сожалеем о том, что случилось с вашей дочерью.

И когда это он стал таким дипломатом.

Мисс Стернфилд часто моргает.

– Спасибо.

Стараясь говорить как можно мягче, я спрашиваю:

– Ваша дочь в некотором роде связывает всех нас, вам не кажется?

Она поднимает бровь.

Шейн наклоняется вперед и прижимает руку к сердцу.

– Мы знаем, что выбрали не лучший момент, но это, быть может, наш единственный шанс поговорить с человеком, который был ближе всех к доктору Стернфилд. Не могли бы вы рассказать нам немного о ней? Может, что-нибудь поможет нам понять, что именно она дала нам и почему?

Плечи миссис Стернфилд напрягаются, и она заметно щурится. Я ожидала, что она почувствует грусть, когда мы упомянем ее дочь. Но я вижу только настороженность. Как странно. Чего ей теперь бояться? Оставшегося от дочери наследства? Слишком поздно.

С видимым усилием она принимает более расслабленную позу и смотрит на нас уже не так напряженно.

– Шарлотта могла зацикливаться на том, что делает. Я знаю, что она не собиралась причинять вред вам или кому-то еще. Осознав, какой ущерб нанесло ее исследование и как пресса будет пожизненно преследовать ее, она не смогла это вынести. Она вытирает щеку – на которой нет ни слезинки – и опускает взгляд, чтобы не смотреть нам в глаза.

– Остальное вы знаете. А теперь я надеюсь, что вы оставите меня в покое наедине с моей скорбью.

Я внимательно рассматриваю ее. Все в ее словах кажется слишком хорошо подготовленным. Читая ее эмоции, я вижу тревогу и нечестность. И почему она не пригласила нас войти, как сделал бы нормальный человек в подобных обстоятельствах?

Хотя это выглядит как чрезмерная назойливость, я подхожу ближе.

– Может, вы могли бы облегчить свою скорбь, если бы помогли исправить последствия того, что она сделала.

Она скрещивает руки на груди.

– Я не генетик. Я преподавала литературу.

– Мы просто хотим знать, может остались какие-то заметки или ее компьютер, где могла сохраниться информация о противоядии.

Миссис Стернфилд качает головой.

– Я уже все отдала своему бывшему мужу. Извините.

Извините, ну и дела. И черты ее лица стали более напряженными, когда она упомянула доктора Гордона.

Мы с Шейном используем все обаяние, которым мы теоретически обладаем, чтобы вытянуть из нее больше, но она настаивает, что у нее есть другие дела. Когда она закрывает дверь, я топчусь рядом с Шейном, не зная, что делать дальше.

Я шепотом спрашиваю:

– Видел ее выражение, когда она заговорила о докторе Стернфилд? Мне же не показалось, что тут что-то не то, да?

Он подталкивает меня к машине.

– Нет, она и правда ведет себя как-то странно.

– Она что-то скрывает. Что, если доктор Стернфилд оставила после себя лабораторию, вместе с шимпанзе?

– Я как-то сомневаюсь, что ее мама станет заботиться об обезьянах. Может, то, что она скрывает, совершенно не имеет к этому отношения, например у нее есть самогонный аппарат. Она была одета подходяще для похода.

Я рывком открываю свою дверь.

– Самогон? Серьезно?

Шейн пожимает плечами.

– Почему нет? Люди постоянно делают что-то неожиданное. Никто не ожидал, что ты согласишься принять CZ88. Или проведешь день со мной.

Мы забираемся в машину, но вместо того чтобы завести двигатель, я неотрывно смотрю на домик с островерхой крышей.

– Как ты думаешь, она заметит, если мы быстро пробежимся вокруг дома и заглянем в окно.

Шейн восклицает:

– Ох да, однозначно заметит. А что ты ожидаешь найти?

– Понятия не имею, я просто не хочу так легко сдаваться.

– Это я понял, чудо-девочка, но нам пора уезжать, пока она не вызвала полицию.

Я неохотно завожу двигатель, и мы выезжаем из тупика. Но мы уезжаем не слишком далеко. В полумиле дальше по дороге я сворачиваю на неасфальтированную дорогу, которая ведет к началу пешего маршрута. За поворотом обнаруживается небольшая парковка, скрытая от дороги стеной деревьев. На ней стоит несколько машин – в основном «субару» с креплениями для велосипедов, которые прямо-таки кричат: «Турист с северо-запада». Я паркуюсь и глушу двигатель.

Шейн усмехается.

– Хорошо, детектив Холлингс, а каков ваш следующий шаг? Или вы привезли меня сюда с порочными целями?

Он слегка отклоняет свое сиденье назад.

– Мы должны подождать, пока она не уйдет, а потом как-нибудь забраться в ее дом.

Он поворачивается ко мне с неожиданно серьезным видом.

– Блондиночка. Я поехал, чтобы составить тебе компанию, но я сомневаюсь, что доктор Шарлотта оставила какое-то противоядие. Если бы она это сделала, у ее мамы не было бы никаких оснований его скрывать, ведь она могла поделиться им и выставить свою дочь героем.

– Тогда о чем она лжет?

– Я не знаю. Но я не думаю, что на это стоит тратить больше времени. Не сейчас, когда у нас его, возможно, не так уж и много.

Несколько мгновений мы безрадостно смотрим друг на друга.

Я обхватываю себя руками.

– Так, а на что мы должны тратить свое время? Записывать еще больше видео «посмотрите если я умру»? Я хочу помочь с поиском противоядия.

– И я тоже. А это значит, что мы должны передать «Nova Genetics» всю информацию, которая у нас есть. Возможно, это значит, что мы должны передать информацию и другим исследователям, которые могли бы нам помочь.

– Кому, например?

Он потягивается, высунув руку из окна. На нее садится крошечный мотылек.

– Со мной связался кое-кто из «VidaLexor».

– «VidaLexor»? Но они против генной терапии.

– Они против безответственного использования генной терапии. Они хотят поработать с нами, чтобы снять последствия CZ88. Все на условиях полной открытости.

– Почему?

Он крутит рукой, но мотылек не улетает.

– Чтобы показать, какие они хорошие. Отличный PR, если они спасут положение.

– Мне не интересно делать их героями.

– Ага. Ты сама хочешь быть героем.

Я откидываюсь назад.

– Это нечестно.

Ладно, может быть, какая-то часть меня хочет что-то доказать людям типа Хита Робертса или тем судьям с научного конкурса, которые унижали меня, но моя основная задача – выживание.

– По крайней мере, поговори с этим парнем. Я встречаюсь с ним в пять.

– Но я в это время встречаюсь с Джеком.

Он закатывает глаза.

– Серьезно? Разве возможность найти противоядие не более важна, чем обнимашки с красавцем?

Я смотрю в щель между деревьями – в направлении улицы, где живет миссис Стернфилд. Насколько сложно будет проникнуть к ней в дом? Все это похоже на детективный сериал, но моя жизнь в последнее время превратилась в нечто странное.

Шейн поглаживает то место на руке, откуда наконец улетел мотылек.

– Блондиночка, мы не собираемся вламываться к ней дом. До тех пор, пока ты не сделаешь кое-что более умное. Пойдем со мной сегодня. Мы сможем использовать наши сверхчувства, чтобы понять, насколько тот человек честен. Тебе придется признать, что хотя бы попробовать стоит.

С его логикой сложно спорить, особенно когда я представляю себе Хлою, которая неподвижно лежит, опутанная всеми этими трубками, или, что еще хуже, Розу.

– Ладно.

Мой живот бурчит, напоминая, что уже прошло время обеда. Мы заезжаем в ближайший маленький городок и паркуемся перед кафе, где завтрак подают весь день. Склонившись над полной тарелкой гренок с беконом в кленовом сиропе, я пишу Джеку, что приеду сегодня немного позже, потому что мне нужно посетить врача.

Шейн предлагает отвезти нас в «VidaLexor». Я чувствую себя сонной из-за того, что съела слишком много углеводов, так что я соглашаюсь на его приглашение. Я откидываю свое сиденье как можно дальше назад, игнорируя комментарии Шейна по этому поводу, сворачиваюсь клубком и засыпаю, как только мы выезжаем на скоростное шоссе.

Проснувшись, я чувствую, что машина стоит на месте. Шейн прислонился к окну с водительской стороны и едва слышно сопит. Я смотрю на свой телефон. Пять десять.

Я ударяю его по руке.

– Мы опаздываем на твою встречу.

Он что-то бормочет и протирает глаза.

– Черт, этот обед меня вырубил.

Порывшись в своем кошельке, я нахожу мятные конфеты и выдаю ему пару. Мы остановились в районе, состоящем по большей части из жилых зданий, припарковавшись перед четырехэтажной бежевой постройкой, украшенной символами различных медицинских профессий. Я говорю:

– Я думала, у «VidaLexor» причудливое здание где-нибудь в Сиэтле.

Шейн проводит рукой по своим кудрям.

– Не хочу, чтобы какой-нибудь заблудший репортер сделал из наших фотографий рекламный плакат «VidaLexor», пока они этого не заслужили.

Не свойственная ему раньше рассудительность покоряет меня. Я иду вслед за ним, и мы поднимаемся по лестнице к двери с надписью «VL, INC». Звон «музыки ветра» извещает всех о нашем появлении, когда мы входим в маленькую приемную, в которой пахнет освежителем воздуха. Высокий человек с серебристо-черными волосами, загорелый как лодочник, торопливо подходит к нам.

Он протягивает нам руку.

– Я доктор Пит Далсет. Я так рад, что вы оба смогли приехать. Почему бы нам не пойти в переговорную, где нам будет намного удобнее.

Я смотрю вглубь полутемного коридора.

– Нам и тут нормально.

Я сажусь на один из стульев с мягкой пастельной обивкой.

Шейн смотрит на меня так, будто его взгляд может сшибить меня с ног, но тоже садится.

Доктор Далсет занимает место рядом с нами.

– Как вы себя чувствуете, ребята? Вам пришлось пережить чертовски много.

– И мы еще не пережили это до конца, – говорю я.

Доктор Далсет кладет руки на колени.

– Да, да. Ладно, думаю лучше перейти прямо к делу, верно?

Он хлопает в ладоши.

– У «VidaLexor» хорошие технические возможности. Пожалуйста, позвольте помочь вам.

Я изучаю выражение лица доктора Далсета. Пока что оно выглядит искренним, но осмотрительным и настороженным.

– Вы не похожи на сторонников генной терапии.

Его глаза расширяются от удивления, и он выпрямляется.

– Напротив. Уже много лет мы проводим исследования и сейчас стоим на пороге нескольких прорывных открытий в этой сфере. Мы конкурируем с «Nova Genetics», только когда у нас появляются более безопасные, более эффективные методы. Если вы будете мыслить открыто, думаю, мы сможем вам помочь.

Ничто в его манерах не выдает нечестность, он решителен и верит в то, что говорит.

Шейн произносит:

– Почему бы вам не объединиться с вашими коллегами из «Nova Genetics» или из больницы?

Доктор Далсет громко вздыхает.

– Мы пытались. Но больница не станет делиться данными пациентов, поскольку соблюдает конфиденциальность, а «Nova Genetics» не станет делиться информацией, потому что хранит коммерческую тайну. В их случае это просто бизнес – если они смогут остаться на плаву после всего этого. Сейчас их не закрыли только потому, что правительство надеется, что они найдут противоядие от средства, которое состряпала доктор Стернфилд.

Шейн спрашивает:

– Так что вам нужно, чтобы начать работу над собственным противоядием?

Доктор Далсет не скрывает энтузиазма.

– Ваше согласие и образец крови, который мы отсеквенируем. У нас есть кое-какие идеи насчет того, где искать.

Я скрещиваю ноги.

– «Nova» уже не одну неделю ищет и так ничего и не обнаружила.

– У нас выдающиеся исследователи.

Я фыркаю.

– У них тоже. Один, по крайней мере. Была.

– Да. Она была великолепна. Может, даже слишком – к своему несчастью. Но теперь нам нужно позаботиться о вашем собственном благополучии. Что вам терять – разве только немного крови?

Хочу ли я снова стать подопытной свинкой? Для какого-то типа с подозрительным кабинетом? Не собираюсь позволить во что-то себя втянуть.

Я говорю:

– Мне еще нет семнадцати, так что мама должна подписать согласие, прежде чем я приму какое-либо решение.

Если бы только подобные формальности беспокоили меня, когда мне предложили CZ88.

– И это не значит, что я соглашаюсь. Мне нужно об этом подумать.

Шейн сгибает и разгибает руку.

– О чем тут думать? Мне восемнадцать и я могу сам решать.

Я кладу ладонь на его свободную руку.

– Может, нужно сначала обсудить это с доктором Калдикотт?

– Это просто анализ крови. И чем раньше они его сделают, тем раньше они возьмутся за работу. Не ты одна устала от безнадежности.

Он поворачивается в доктору Далсету.

– Готов, как только скажете.

Доктор Далсет кивает.

– Следуй за мной.

Шейн бросает через плечо:

– Потом еще спасибо мне скажешь.

Вместе с доктором Далсетом он идет по коридору. Развалившись на стуле, я достаю телефон. От Джека никаких сообщений, так что я звоню.

– Привет, – отвечает он. – Где ты?

– М… у врача. Слушай, на самом деле этот врач работает на «VidaLexor». Они думают, что смогут помочь.

– Правда? Это великолепно.

Я накручиваю на палец прядь волос.

– Не знаю. Кажется, что тут что-то нечисто. Что, если они просто хотят продемонстрировать всем, что «Nova Genetics» – воплощение зла?

Он смеется.

– Звучит как очередная бредовая теория, такое Шейн мог бы придумать.

– На самом деле именно он прямо сейчас разрешил им взять анализ крови.

Джек со свистом выдыхает.

– Вы туда оба вместе поехали?

– Ну, да, а почему бы и нет? Но я надеюсь, что мы скоро отсюда уберемся.

– Почему бы тебе просто сейчас не уйти?

– Мне нужно забросить Шейна домой.

Он на какое-то время замолкает.

– Его дом был по пути?

– Нууу, на самом деле, перед этим он помог мне с другим проектом, так что это просто было удобнее.

– С каким проектом?

Шейн появляется в коридоре. На его лице довольная ухмылка. Я тихо говорю в трубку:

– Я тебе позже скажу. Они только что закончили.

– Нам определенно нужно поговорить.

Мы заканчиваем разговор на этой неловкой ноте.

Доктор Далсет протягивает мне визитку.

– Если вы передумаете, после того, как обсудите все с родителями и врачами, пожалуйста, сообщите.

Ладно, по крайней мере он играет в открытую. Я беру его визитку и отвечаю, что сообщу.

Пока мы едем к дому Шейна, он включает радио и раскачивается под тяжелый металл.

– Посмотри только. Если у «Nova Genetics» появится конкурент, это подпалит им хвост. Игра началась.

– Это не игра. А если ты разозлишь доктора Гордона и он попросту сдастся? Тогда мы все сдохнем. В буквальном смысле.

Он перестает барабанить пальцами по приборной панели.

– Не думай об этом.

Я крепче сжимаю руль.

– Ты прав. Позитивное мышление. Так что, когда мы попробуем забраться в дом миссис Стернфилд?

Он смеется.

– Ах, мой пылкий соучастник не сдается, да?

– Просто скажи, что еще подумаешь об этом.

– Просто скажи, что еще подумаешь о сотрудничестве с «VidaLexor».

Я паркую машину перед его домом и протягиваю руку Шейну.

– Договорились.

Мы пожимаем друг другу руки. Он выбирается из машины, все еще раскачиваясь в такт какому-то воображаемому ритму. Я мысленно улыбаюсь, благодаря судьбу за то, что «харизма» по крайней мере подарила мне этого нового друга, чье вызывающее поведение переродилось во что-то очаровательное. Нет-нет, Джеку не о чем беспокоиться.

По дороге домой я выключаю тяжелую музыку, которую слушал Шейн. На мгновение мне кажется, что я слышу эхо последней песни, отдающееся в салоне. Но эхо не прекращается. Потом меня пронзает осознание, что это вовсе не эхо.

У меня звенит в ушах.

Вирус CZ88 продолжает распространяться

Джозефина Бэйли, «Америка сегодня»

Вопреки уверениям медицинского сообщества, что вирус CZ88, также известный как «харизма», передается только через сексуальные контакты и уколы, число жертв продолжает расти. Многие впали в кому еще до того, как им был поставлен точный диагноз, и по этой причине сложно узнать, как именно они заразились. Группы горожан требуют, чтобы пациентов, которых недавно выпустили из больниц, снова немедленно изолировали.

Жертвы вируса «харизма»

По информации с сайта NowYouKnowToo.com

Всего пациентов: 169

В сознании: 17

В коме: 123

Умерли: 29

Восемнадцать

Я съезжаю на обочину и в ужасе обхватываю голову руками. Свистящий шум в ушах из-за этого только становится еще заметнее. У меня пересыхает во рту. Именно на звон в ушах жаловались Хлоя и Джесси перед тем как впасть в кому, и они обхватывали голову руками в точности, как я сейчас. Кажется, когда я видела Розу последний раз, она тоже обхватывала голову руками? Я не хочу поддаваться этому, не хочу. Не сейчас, когда я наконец-то выбралась из больницы. Не сейчас, когда в моей жизни снова есть Джек. Нет.

Я откидываю зеркальце на солнцезащитном щитке и всматриваюсь в свое лицо в поисках признаков приближения комы, как будто она известит о себе отметиной на моем челе. Мое лицо выглядит совершенно нормально, если сделать скидку на панику. Дышу глубоко. Я нормально себя чувствую. Нормально. И звон, на самом деле, уже не такой сильный, как минуту назад. Может, это просто ложная тревога, и во всем виновата музыка Шейна.

Проходит еще минут десять, прежде чем я успокаиваюсь достаточно, чтобы сесть за руль. Какая-то часть меня хочет на полной скорости примчаться домой и запереться в комнате. Но пока я в сознании, я не согласна, чтобы жизнь проходила мимо меня. Не знаю, сколько мне осталось, но все это время я буду жить полной жизнью.

На автопилоте я паркуюсь, дрожащим голосом здороваюсь с мамой и Сэмми и поднимаюсь к себе. Я пробую попрыгать и встать на голову у стены, чтобы проверить, не растрясу ли я то, что повредилось в моей голове. Ничего не помогает, и мне приходится глубоко дышать, чтобы не разрыдаться. Свист в ушах становится то громче, то тише, пока я собираюсь. Когда звучит дверной звонок, мне все же удается налепить на лицо улыбку и спуститься вниз, крепко держась за перила.

Я ожидаю, что Джек будет все еще расстроен из-за того, что я провела день с Шейном, но, входя в дом, он прямо-таки светится.

– Чем ты в настроении заняться?

Я глотаю слюну. Слишком много вариантов ответа на этот вопрос. Я в настроении насладиться вечером, не впадая в панику от шума в ушах. Я хочу поцеловать своего парня. Я хочу, чтобы мои друзья вышли из комы. Я хочу, чтобы нашлось лекарство для Сэмми и чтобы моя мама разрешила ему им воспользоваться.

И я говорю только:

– Хм…

Он показывает мне экран своего смартфона – на нем список фильмов. Я просматриваю его, сразу отбрасывая историю о вирусе, который убил полчеловечества, а также любые фильмы, где есть хоть намек на романтические отношения.

– Инопланетное вторжение?

Джек улыбается.

– Отлично.

Я стараюсь не пересекаться взглядом с мамой и Сэмми. Мы уходим. Они надеялись, что сегодня вечером я останусь дома, но я просто не могу сидеть на месте. И не хочу спорить с мамой. Снаружи из-за забора высовывается парочка папарацци. Они направляют на нас камеры и выкрикивают вопросы о наших отношениях. Я шепчу Джеку:

– Уверен, что ты хочешь иметь с этим дело?

Он обнимает меня за плечи.

– Смотри на них как на пчел. Если их не трогать, они тебя тоже не тронут.

Я не говорю ему, что иногда люди умирают от пчелиных укусов.

Мы едем по улице. Это был бы идеальный летний вечер – если бы не свист у меня в ушах. Я включаю грохочущую музыку, чтобы его заглушить.

Джек берет меня за руку и перебирает мне пальцы, будто все нормально. Мне из-за этого хочется плакать.

– Так расскажи мне, что вы с Шейном задумали.

Выражение его лица выдает настороженность и отблеск гнева.

– Просто мысли открыто, ладно?

Моргая, чтобы прогнать слезы, я кратко рассказываю ему, как мы съездили к миссис Стернфилд. Пока я говорю, он отпускает мою руку.

Покачав головой, Джек шумно выдыхает.

– Поверить не могу, что я соглашаюсь с Шейном в чем бы то ни было, но твой план вломиться к ней в дом совершенно безумен.

Я вздрагиваю от напряженности в его голосе. Я ожидала, что он будет на моей стороне.

– Возможно, это единственный шанс выяснить, что поняла доктор Стернфилд перед смертью.

Наш автомобиль набирает скорость.

– А что ты вообще собираешься там найти? Доктор Стернфилд серьезно запуталась во всем этом. Даже если после нее и осталась какая-то информация, там тоже все перепутано.

Ремень безопасности туго впивается в мою грудь.

– Я хочу пытаться, действовать. Не просто ждать, пока что-то случится.

Его голос смягчается.

– А может, ты пойдешь стажером в «Nova Genetics», или что-нибудь в этом духе? Может, это вдохновит исследователей?

– Если их не вдохновили двадцать девять смертей, не знаю, что тут я еще могу сделать. Убедить доктора Гордона сотрудничать с «VidaLexor» – вот чего я вправду хотела бы.

– Думаю, сейчас ты можешь убедить кого угодно и в чем угодно.

Он раздувает ноздри.

Я испускаю глубокий вздох.

– Кого угодно, кроме миссис Стернфилд.

На мгновение досада искажает лицо Джека. Он паркует машину, и мы идем через стоянку. Музыка больше не маскирует едва заметный звон в ушах, и он снова напоминает о себе. У меня внутри все сжимается, и Джек обеспокоенно смотрит на меня, пока я не успокаиваю его широкой улыбкой. Слава богу, он не умеет читать лица так, как я.

Я иду, опустив голову, и не встречаюсь взглядами с прохожими, хотя часть меня тоскует по ощущению единства с ними. Хотя я пытаюсь оставаться неузнанной, несколько человек нерешительно подходят, чтобы спросить о «моем состоянии». Сначала Джек кивает им, будто извиняясь. Но его подбородок напрягается каждый раз, когда кто-то отталкивает его в сторону, чтобы добраться до меня. Я отвечаю на приветствия и возвращаюсь к Джеку, который постоянно оказывается слишком далеко. Когда мы входим в кинотеатр, на экране уже крутят трейлеры.

Он наклоняется ко мне.

– Наверное, это тебя с ума сводит.

– Большинство из них не хотят ничего дурного. Лучше, чем если бы они в страхе от меня разбегались.

Он откидывается назад и рассматривает меня. Его лицо освещает мерцающий экран.

– Ничего себе, ты действительно изменилась.

Почему-то его слова задевают меня.

– Только мое поведение, но не то, кем я являюсь на самом деле, – говорю я.

Он прикусывает губу.

– А в чем тут разница?

Женщина, сидящая сзади, шикает на нас.

Я оборачиваюсь.

– Извините.

Она вздрагивает от испуга.

– Ох, так это ты та девочка.

Джек бросает на меня понимающий взгляд, но ничего не добавляет ни в тот момент, ни потом, когда женщина и ее спутник отсаживаются на пару рядов назад. Сначала я благодарна им, что они освободили для нас больше места, но потом понимаю, что на самом деле они, наверное, побоялись дышать одним воздухом со мной.

Наши уши атакует один громогласный трейлер за другим, и вот наконец начинается фильм. Я пытаюсь забыться, погрузившись в историю о космических кораблях и героическом противостоянии, но это невозможно. Я могу думать только о том, что я – та девочка — что бы это ни значило. И большинство людей боятся ее.

После фильма мы покупаем мороженое, но возникает ощущение, будто мы действуем по сценарию. С минимумом диалогов. К тому же звон в ушах становится все более заметным, из-за чего мое сердце колотится как бешеное, а мое внимание полностью поглощено наблюдением за собственными ощущениями. Джек мне тоже ничем не помогает – он рассматривает меня, слегка наклонив голову, будто решает сложное уравнение. У меня самой в голове полнейший хаос. Каждый раз, когда я открываю рот, я задумываюсь, исходят ли слова от «настоящей» меня или от «поддельной». И я ли это – реальная или поддельная – та, что может в любой момент потерять сознание.

Хотя мне отчаянно хочется открыться Джеку и вернуть ту близость, которой я только начала наслаждаться, я понимаю, что его только расстроит, если он узнает, что у меня появились симптомы. Правда же, лучше просто разойтись по домам, учитывая, что посетители за соседним столиком начали перешептываться и показывать на меня. Когда я предлагаю отправиться домой, Джек не спорит.

На крыльце мы прощаемся, коротко обнявшись. Джек выглядит скорее недоуменным, чем растерянным, будто он пытается понять, кто я на самом деле. А я-то думала он знает.

Когда я отпираю входную дверь, у него звонит телефон. Он смотрит на экран, и я замечаю, что это пришло сообщение от Александры. Мне тут же хочется потребовать объяснений, но вечер и без этого можно счесть достаточно неудачным. Кроме того, учитывая, как обстоят дела, я не могу в полной мере обвинять его за то, что он рассматривает «план Б».

Я торопливо вхожу в дом, ссутулившись, с тяжестью на сердце. Мама выглядывает из-за компьютера, подняв брови.

Я говорю:

– Завтра ему нужно раньше на работу.

Ну вот я и вернулась к своей лжи, снова.

– Наверное, тебе тоже не повредит немного отдохнуть. Вы весь день гуляли.

– Завтра я буду здесь, с Сэмми. Обещаю. Я уже сказала ему, что отвезу его, куда он захочет.

Я раскачиваюсь, перекатываясь с носков на пятки.

– Слушай, если ты не занята, может, мы пообедаем все вместе?

Она излучает благодарность так сильно, что это ощущение едва не сбивает меня с ног.

– Я все устрою.

Воодушевленная, я говорю:

– Сегодня со мной и Шейном говорил доктор Далсет из «VidaLexor». Он хочет найти лекарство.

Она прищуривается.

– Он напрямую обратился к тебе, несовершеннолетней, вместо того чтобы позвонить в больницу или мне?

– Ну, он позвонил Шейну. Я сказала ему, что мне нужно посоветоваться с тобой и с доктором Калдикотт, прежде чем участвовать в его исследовании. Я дам тебе его визитку.

Еще одна вспышка благодарности.

– Я так рада, что ты не принимаешь поспешных решений.

Ее признательность подкупает меня настолько, что я почти готова рассказать, как виделась с миссис Стернфилд, но я уверена, что она не поймет, и, хуже того, постарается не дать мне съездить в Кле-Элум еще раз. Нет, быть откровенной и делать глупости – не одно и то же.

Я топаю наверх и выхожу в Сеть.

Большая ошибка.

Я вижу только хейтеров, которые утверждают, что я сделала все необходимое, чтобы заполучить в свои руки «дизайнерский» наркотик. Все происходящее – моя вина, так что я не заслуживаю ни грамма симпатии. Кто-то даже разместил на моей странице счетчик с количеством погибших и надписью: «Кого ты заразишь следующим?»

Я кусаю кулак, мои глаза наполняются слезами. Мы с Шейном боролись изо всех сил, чтобы нас отпустили из больницы – в мир, который нас презирает. Терпеть меня рядом готовы только те, чьи сообщения отталкивают меня еще сильнее, чем вопли хейтеров. В личном сообщении пользователь под ником StarBound пишет: «Ты знаешь, каково это, так бояться, что ты штаны готов обмочить когда тебе приходиться говорить с незнакомцем? Избавь меня от этого ничтожного состояния. Я готов встретиться с тобой где и когда угодно, только бы получить то же, что и ты».

Ни фига себе. Меня окатывает волна омерзения. Задыхаясь, я захлопываю ноутбук.

Борясь с желанием расплакаться, я бросаюсь на кровать. Так, сначала это жужжание в голове, потом Джек, который смотрит на меня уничижительно, и может даже изменяет с Александрой, а теперь еще хейтеры и психи. Я накрываю голову подушкой и реву в нее.

Черт, черт, черт. И от этого визгливый звон в ушах только нарастает.

Я отбрасываю подушку и хожу взад и вперед по комнате, то и дело дергая себя за мочки ушей. Доктор Калдикотт сказала, что я должна вернуться в больницу, как только появятся какие-нибудь симптомы. Но ради чего? Они запрут меня в изоляции и будут ждать худшего. Если мне осталось жить считаные часы, я не хочу провести их в одиночестве.

Я крадусь вниз и обнаруживаю, что мама задремала на диване с ноутбуком. Ни за что не стану ее будить. В доме царит тишина, и на ее фоне звон в ушах превращается в рев. Мне отчанно хочется распахнуть дверь и, рыдая, побежать по улице, но вместо этого я тащусь обратно в спальню.

И снова я брожу по комнате взад и вперед, уже не сдерживая слез. Какой идиотский способ провести последние часы в сознании. Если бы только можно было сделать еще что-нибудь, восхитительное прекрасное свершение.

– Сделай так, чтобы тебя запомнили, – сказала бы Эви. Но у меня ничего нет. Прямо как у прежней Эйслин.

Я надеваю пижаму, беру подушку и пробираюсь в комнату Сэмми. Он спит беспокойно, но на его губах едва заметная улыбка. В кои-то веки, он не кашляет. Господи, спасибо тебе за это. Я беру запасное одеяло, сложенное на его кресле-качалке, расстилаю его на полу рядом с кроватью и сворачиваюсь там, успокоенная звуком его дыхания и знакомыми рисунками на стенах. Как будто почувствовав мое присутствие, Сэмми свешивает руку с кровати. Я дотягиваюсь до нее и беру его за руку. Теперь наши руки опираются на край кровати, сбоку от матраса – так я всегда делала, когда у него выдавалась тяжелая ночь. Сколько часов я провела тут на полу?

Держа брата за руку, чтобы успокоиться – так, как он всегда держался за меня, я с трепетом ощущаю, как ночь сгущается вокруг нас. Я смотрю на потолок – долго, может не один час, иногда я перестаю замечать звон в ушах, но как только думаю об этом, тут же обнаруживаю, что он вернулся. Кажется, мне уже никогда не придется по-настоящему ощущать тишину и покой.

Но все-таки я засыпаю.

Проснувшись поутру, я чувствую себя так, будто меня огрели по голове. Но я в сознании. Восхитительно. Учитывая туман в голове, звон в ушах уже не кажется таким громким. Я затыкаю уши пальцами, просто чтобы убедиться. Он и правда стал тише. Может, я проживу еще один день. Поборюсь еще один день.

Сэмми выбирается из кровати, вероятно, удивленный тем, что я оказалась тут. Потирая спину, которая теперь побаливает, я плетусь в свою комнату и падаю на собственную кровать.

Но через минуту меня поднимает с нее стук дверь. Когда я откликаюсь, Сэмми заглядывает внутрь:

– Ты в порядке?

– Ага, просто стало страшно ночью, понимаешь?

Он кивает и снова начинает кашлять. Конечно, понимает.

Я сажусь на кровати.

– Ну так что, куда мы пойдем сначала?

Произнося эти слова, я снова чувствую глубокую благодарность за то, что у нас есть день, и мы можем строить на него планы. Это чувство наполняет мою грудь теплом и энергией, и на какое-то мгновение счастье ощущается настолько остро, что у меня щиплет глаза.

– Подземелье комиксов.

Его кашель становится отрывистым.

Я тут же подаю ему платки, пока он прочищает легкие.

– Ох, Сэмми, нам обязательно нужно добиться, чтобы ты принял участие в испытаниях AV719. Если ты как следует попросишь маму, она не сможет отказаться.

Он сердито смотрит на меня, а когда ему наконец удается восстановить дыхание, говорит:

– Не выйдет. Мама чуть с ума не сошла, пока ты была в больнице. Я не собираюсь участвовать в эксперименте, если она настолько против. Похоже, у нее больше нет запасных детей.

Эти слова будто вышибают из меня дух.

– Так вот как ты думал обо мне все эти годы? Как о мамином запасном ребенке?

– Нет, как о страховке. А теперь ее больше нет.

Я вынуждена признать его правоту. Мы нужны маме. Мы оба. И совершенно неправильно, если Сэмми придется прождать хоть один лишний день, прежде чем он сможет нормально дышать, чтобы надеяться на будущее, в котором нет места болезни.

Он выворачивается из моих объятий и скрывается у себя. Я брожу по своей комнате, пиная кровать и стены. Я не хочу быть виноватой в том, что разрушила жизнь моего брата или чью бы то ни было еще. Сэмми и мама должны понять, что генная терапия по-прежнему имеет многообещающие перспективы. Мир должен услышать эти слова, произнесенные громко и четко. Что я могу сделать? Что я могу сделать?

У меня возникает идея.

Одевшись и причесавшись, я готовлюсь предстать перед публикой. Спустившись вниз по лестнице, я выхожу на улицу. Типичное утро в Такоме – пасмурно, но тепло. Журналистка с коротко подстриженными черными волосами и в дорогом костюме подбегает на высоких каблуках к главному выходу, а другие толпой следуют за ней. Я топчусь на крыльце, а они собираются вокруг, но никто не подходит ближе, чем на полтора метра. В конце концов, в том, чтобы быть заразным, есть свои преимущества.

Дрожа, я говорю:

– Когда вы будете готовы, я сделаю заявление.

Оглянувшись, я вижу, как Сэмми настороженно выглядывает из дверей.

Как только камеры расставлены по местам, я прочищаю горло:

– Я абсолютно уверена, что доктор Стернфилд действовала в одиночку. Одна. Я уверена, что другие исследователи из «Nova Genetics» обладают достаточной квалификацией, чтобы найти противоядие против того, что она сделала.

Я делаю паузу, чтобы вдохнуть.

– Но они – не единственные, кто на это способен. Я надеюсь, что многие генетики сейчас бьются над решением этой проблемы, и они смогут спасти множество жизней. Поэтому я разрешаю любой исследовательской организации, которую мои лечащие врачи в больнице «Флоренс Бишоп» сочтут достаточно квалифицированной, получить полную информацию о моем геноме.

Репортеры, даже самые бывалые, вскрикивают от удивления. Но самая важная часть моего заявления еще впереди.

Я киваю в сторону Сэмми и продолжаю.

– У моего брата муковисцидоз, и однажды его, быть может, удастся вылечить с помощью генной терапии. Я в восторге от того, что клинические испытания продолжают развиваются, и я убеждена, что они проводятся ответственно и безопасно. Было бы трагично лишать детей перспективных лекарств из-за дурного поступка одного исследователя.

Вот так. Возможно, это подействует на маму, и она примет правильное решение насчет AV719, и может, исследователи разрешат ему присоединиться к программе с опозданием. Я поднимаю руки с открытыми ладонями.

– Если у вас есть вопросы, я попробую ответить на них. Просто имейте в виду, что я старшеклассница, а не ученый.

Они деланно смеются этим словам, а потом обрушивают на меня свои вопросы.

Дама с короткой стрижкой тычет микрофоном в мою сторону.

– Вы осознаете, что, публикуя данные о своем геноме, вы нанесете заметный ущерб своей приватности? Исследователи не только смогут искать, какие гены подверглись воздействию «харизмы», но и увидят, к каким еще состояниям вы предрасположены.

– Именно поэтому больница поможет решить, какие организации достойны доверия. А что касается других заболеваний, если никто не догадается, как прекратить действие «харизмы», вполне вероятно, я не протяну достаточно долго, чтобы это стало проблемой.

Рыжий мужчина, закрыв рот носовым платком, выкрикивает:

– Вы уверены, что не заразны? Сообщают о случаях заболевания в тысячах километров отсюда.

Я поднимаю брови.

– И что, хоть раз болезнь передавалась при обычном общении?

Сэмми делает шаг вперед и берет меня за руку.

– Врачи проверяли маму и меня много раз. Ничего.

Тот репортер прищуривается.

– А что насчет свиданий, Эйслин? Мы видели, как ты тут ходишь туда-сюда со своим парнем.

Я говорю:

– Пока что никаких серьезных отношений.

Дама с короткой стрижкой поджимает губы:

– Серьезных – это каких?

Я пристально смотрю на нее.

– Думаю, вы сами догадаетесь.

Она быстро моргает.

– Должно быть, это сокрушительно для девочки-подростка. А что об этом думает вторая жертва, Шейн?

Я подавляю вопль недовольства.

– Спросите его. А что касается «сокрушительного», я бы приберегла это слово для тех, кто в коме или умер.

– К настоящему моменту, – бормочет самый заросший репортер из этой толпы.

Я глотаю слюну.

Я отбиваю один вопрос за другим, пока обросший щетиной журналист не спрашивает Сэмми о его собственных перспективах. Сэмми тяжело дышит. Пора все это прекратить.

Я подталкиваю Сэмми к двери.

– Простите, ему всего одиннадцать.

Когда мы возвращаемся в дом, я, не теряя времени даром, поднимаюсь в свою комнату и звоню доктору Гордону. Если Шейн прав, то, что я только что сделала, заставит «Nova Genetics» потрудиться усерднее. После того, как я рассказываю доктору Гордону, что учинила, он говорит: «Думаю, я не могу тебя за это винить».

– Кроме того, мне нужно кое-что узнать о вашей бывшей жене.

– О Шейле? Ради бога, что ты о ней хочешь узнать?

– Слушайте, я знаю, что это прозвучит безумно, но с тех пор как я получила CZ88, я стала намного лучше понимать выражения лиц и социальные сигналы.

– Это выглядит логично.

Так значит, я не обманываю себя.

– И мне очевидно, что ваша бывшая врет о чем-то, связанном с вашей дочерью. Мне очень жаль, если это болезненная для вас тема, но я думаю, может, доктор Стернфилд рассказала матери о том, что сделала или почему она, кхм, сделала то, что сделала на мосту.

На несколько долгих секунд повисает тишина, но наконец я слышу, как он прочищает горло.

– Ах, Эйслин, я понимаю, как отчаянно ты пытаешься найти ответы, но никакой полезной информации Шейла не может сообщить. Они с Лоттой были близки, но я очень сомневаюсь, что они обсуждали технические вопросы.

– Вы уверены?

Голос доктора Гордона звучит по-стариковски, когда он произносит:

– Иногда невозможно найти точный ответ, почему человек решил сделать то, что сделал. Я принимаю на себя часть вины за то, что всегда подталкивал Лотту расширять границы знания.

Он издает глубокий вздох, кажется, смешанный со всхлипом.

– Я уверена, мы что-то упускаем, есть что-то еще, что я могу сделать.

Он говорит:

– Конечно, ты расстроена. И я тоже. Но думаю, ты действительно можешь помочь. Сегодня вечером мы проводим встречу с потенциальными инвесторами, которые могут выделить средства на поиск противоядия для CZ88. Может, ты сможешь прийти и вдохновить их поддержать нас в этой борьбе?

– Так что, вас не закрывают?

– Только потому, что мы можем предоставить тебе и остальным наилучшее лечение. Но правительство держит нас на коротком поводке.

Значит, доктор Далсет сказал мне правду. Я сжимаю телефон так, что у меня белеют пальцы.

– Хорошо, я попытаюсь «вдохновить» ваших инвесторов, а вы поговорите с доктором Далсетом из «VidaLexor» насчет совместной работы.

– Сотрудничество такого рода часто приводит к промедлениям, а не к эффективности.

– Сотрудничество такого рода может спасти мою жизнь.

– Я учту это, Эйслин. Мы все в одной лодке.

Надеюсь, он именно так и думает.

– Машина заберет тебя в семь. Будь готова дать несколько комментариев нашей группе.

Он вешает трубку.

Я молча смотрю на свой телефон. На что я согласилась? Произнести речь? Перед огромной толпой незнакомцев? Почему-то это кажется мне более пугающим, чем отбивать вопросы кучки репортеров, стоя на крыльце. Может, лучше пока сосредоточиться на организационных вопросах, например решить, что надеть? Я кажусь себе смешной. Трудно поверить, что были времена, когда этот вопрос был действительно важным.

А вот что важно сейчас – сдержать обещание, которое я дала Сэмми. Все обещания. Я нахожу его в кухне. Его лицо покраснело от недавнего приступа кашля.

– Итак, братишка, готов поехать в Подземелье комиксов?

Внезапно мы оба испуганно подскакиваем, услышав громкий стук со стороны двери. Боже, это что, один из репортеров пытается вломиться? Я бросаюсь к двери.

Но это просто сегодняшняя почта, которая рассыпалась по полу под щелью для писем. Я собираю все письма и кладу на столик у двери. Одно из писем адресовано «Родителям Эйслин Холлингс», и оно было отправлено с адреса колледжа. Я разрываю конверт.

По мере того, как я читаю письмо, мои внутренности словно собираются в тугой узел. Я тешила себя мыслью, что жизнь за пределами больницы будет прекрасной. Но реальность может быть последней сволочью.

Девушка из Такомы находит время для утех

несмотря на смертельную болезнь

Серена Вагнер, «Такома Таймс»

Эйслин Холлингс (16 лет), которая ранее приняла участие в нелегальном испытании генной терапии и стала одной из немногих пострадавших по всей стране, избежавших тяжелых последствий, торжественно вернулась домой на этой неделе. В полном соответствии с тем фактом, что эта генная терапия должна была повышать общительность, первое, что сделала Эйслин, – устроила вечеринку. И это несмотря на то, что есть свидетельства, что генетические модификации, которые она получила, заразны, обычно вызывают кому, а иногда и смерть. Один из наших источников, побывавший на ее вечеринке, сообщил: «Эйслин вела себя так, будто собирается сниматься на видео в бикини. Она была со своим парнем, Джеком, и они были поглощены друг другом».

Жители Северной Такомы подали несколько заявлений в полицию и в администрацию, требуя, чтобы пациентов снова изолировали. Однако Лиам Гатри, представитель Вашингтонского департамента здравоохранения, заявил:

«Мы не планируем накладывать никаких дополнительных ограничительных мер на мисс Холлингс и мистера Эллиота, пока они не демонстрируют намерений заразить других посредством известного механизма передачи вируса».

Девятнадцать

Письмо из школьного округа гласит: «В подробностях обсудив детали сложившейся ситуации с представителями системы здравоохранения, мы решили, что в интересах других учеников и сотрудников нашей школы Эйслин не следует посещать школу этой осенью».

Они «уверены», что моя мама поймет.

Между прочим, я уже закончила читать рекомендованную литературу для последнего года обучения, включая дурацкий роман «Цветы для Элджернона», из-за которого я чуть не расплакалась. Бросив письмо на край стола, я тут же звоню Шейну.

– И тебя тоже, да? – тут же отвечает он.

Я хожу по гостиной взад и вперед.

– Они там с ума посходили?

– Не больше чем ты, когда решила вломиться в кое-чей дом.

– Кстати об этом, сегодня я сижу с Сэмми, а как насчет завтра?

– Не собираюсь помогать тебе попасть под арест. Но я слышал, что сегодня ты будешь тусоваться с большими шишками. Салли Симс только что позвонила и сказала, что ты будешь там вместе со мной.

– Правда? Наверное, она имела в виду, что это ты будешь меня сопровождать.

– Зови это как хочешь, блондиночка. Увидимся там.

Я включаю компьютер, чтобы подобрать какие-нибудь материалы для сегодняшней речи. Первое, что я вижу – сообщение от девушки по имени Мерседес. На аватарке у нее розовые щечки и напомаженные губы, но ее слова остры как бритва: «Оглядывайся по сторонам! Уроды вроде тебя – извращение природы, и с вами нужно поступать как с паразитами».

Мое сердце бешено стучит. Поступать как с паразитами? То есть избегать и уничтожать?

Лучше сосредоточиться на речи. Я нахожу кучу статей о гражданских свободах и изучаю материал о Райане Уайте[11] – больном СПИДом подростке, который жил еще до моего рождения. Историю о том, как в школе его заставили пользоваться отдельным туалетом и одноразовой посудой, а после его смерти даже надругались над могилой, я читаю, стиснув зубы. Но он переносил оскорбления с достоинством, и ему не нужна была «харизма», чтобы вдохновлять других.

Я распечатываю страницу с заметками для речи, и тут мне пишет Эви, предлагая встретиться сегодня. Ах да, предполагалось, что я отвезу Сэмми куда-нибудь. Я паршивая сестра.

Мы с Эви составляем план, как все успеть по-быстрому, и полчаса спустя мы с Сэмми проскальзываем мимо репортеров. К счастью, никто не следует за нами, когда мы отъезжаем от дома, разве что тайно.

Мы удаляемся от центра Такомы и направляемся к парку, который находится в захудалом районе, переполненном многоквартирными домами и пекарнями, где все стоит слишком дорого. У большинства магазинов над окнами навесы, а под ними толкутся ребята с избытком пирсинга на лицах.

Хотя я надела солнечные очки и матросскую шапку, несколько раз люди останавливают меня, когда мы идем от машины к Подземелью комиксов. Почему-то я чувствую себя обязанной отвечать на все их вопросы, на какие смогу, может, чтобы доказать, что я – вовсе не заразное чудовище. На то, чтобы добраться до тускло освещенного магазина, где пахнет пылью и старой бумагой, уходит пятнадцать минут.

Сэмми, таща за собой свой вечный рюкзак, тут же бросается к продавцу, чтобы спросить о новых выпусках. Эви предлагает посидеть в ближайшей кофейне, пока Сэмми обсуждает тонкости визуального повествования. Мы неспешно идем туда, берем себе по латте со льдом и занимаем столик в углу кафе, смахнув с него крошки.

Она отбрасывает с лица прядь блестящих черных волос.

– В сети полно фото с тобой и Шейном. Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Кофе попадает мне не в то горло, и я кашляю.

– Ничего.

Глубоко вдохнув, я рассказываю ей, как мы с Шейном отправились на разведку (никаких преступных действий!) и о нашем свидании с Джеком (никаких физиологических жидкостей!), и о сообщении от Александры.

Когда она отпивает из стакана латте со льдом, на соломинке остается отпечаток ее губ, накрашенных помадой цвета спелых ягод.

– Уверена, у Джека с Александрой ничего нет. Пока что. Но для тебя настало время смотреть на вещи прагматично. Если ты не можешь быть вместе с Джеком, почему такой красавчик, как Шейн, должен прохлаждаться без дела? Или ты сама?

– Хм, может потому, что я влюблена в Джека навсегда? И, если он согласен подождать – предположим, что это так – то и я согласна.

Она громко и протяжно вздыхает. Нет нужды пристально всматриваться в выражение ее лица.

– Но ты так много пропускаешь, Эйз.

Только в этот момент я понимаю, что в последнее время она почти не делилась деталями своей собственной жизни, а это на нее совсем не похоже. Она отводит глаза, и я убеждаюсь, что она что-то скрывает.

Я вожу пальцем по стенке своего стакана, вверх-вниз, оставляя след на запотевшем пластике.

– Между тобой и Рэйфом произошло что-то… ну, что-то значительное? Ты бы мне сказала, верно? Не скрывай что-то просто из-за того, что тебе кажется, будто меня огорчит рассказ о том, что нам с Джеком недоступно.

Ее щеки загораются нежнейшим оттенком розового.

У меня замирает дыхание.

– О господи. Когда? Как ты могла мне не рассказать?

Она морщится.

– Два дня назад. Просто ты оказалась в такой ситуации, и мне казалось, тебе будет неприятно слышать…

– Эви!

Я понижаю голос, заметив, что люди начали оглядываться на нас. – Я надеялась, что ты будешь делиться со мной всем, что важно для тебя. Вне зависимости от обстоятельств.

– Я… ох, да меня с ума сводило, что я не могу тебе рассказать.

Я крепко сжимаю в руках пустую чашку.

– Давай не дадим всей этой заварушке с генами в дополнение ко всему отнять у меня еще и лучшую подругу, ладно?

– Я так виновата… Если случится что-то еще важное, ты будешь первой, кто узнает, обещаю.

У меня щиплет глаза, но я киваю, задумавшись о том, окажусь ли я рядом, когда случится следующее важное событие в ее жизни. Стараясь не выдать, что у меня першит в горле, я произношу:

– Нам пора идти.

Мы возвращаемся в магазин комиксов. Резкий переход от яркого солнца к царящей в этом помещении темноте на мгновение ослепляет меня. Но когда мое зрение восстанавливается, я нигде не вижу Сэмми.

Я проталкиваюсь мимо теснящихся по всему помещению стоек с журналами.

– Сэмми?

Несколько мальчишек оглядываются на меня, будто я нарушила какие-то неписаные правила поведения. Я ускоряю шаг и зову все громче. Эви ищет с другой стороны магазина, и мы встречаемся посередине. Сэмми нигде нет.

Я бросаюсь к стойке продавца и спрашиваю:

– Вы не видели худого светловолосого мальчика, примерно вот такого роста?

Он отвечает, держа что-то за щекой.

– Ага, он купил последний выпуск «Алаказомба» и показал мне свои работы. Этот парень невероятно крут.

– Я знаю. Но куда он ушел?

Продавец пожимает плечами.

– Наверное, читать или рисовать.

Тут его лицо оживляется.

– Эй, я тебя узнал. Ты видела последний выпуск «Слухов недели»? Там было о том, как генетики создали любовный напиток…

Мы с Эви хмуро переглядываемся и выбегаем на улицу. У меня душа уходит в пятки, когда я кручу головой по сторонам – и понимаю, что Сэмми нигде нет.

Эви говорит:

– Не беспокойся раньше времени. Наверное, он пошел нас поискать.

Мы идем по улице в сторону, противоположную той, где было кафе. Я заглядываю в тату-салон, в книжный магазин и в секонд-хенд, крича:

– Сэмми!

Когда мы достигаем перекрестка, я замечаю светловолосого мальчишку, который идет по дороге немного дальше, и на нем такая же светло-желтая футболка, как у Сэмми. Он смеется, разговаривая с женщиной с фиолетовыми волосами. Я бегу к нему и с облегчением убеждаюсь, что это действительно мой брат.

Я хватаю его за плечи.

– Сэмми, что за дела?

Он испуганно замирает.

– Я думал, вы пошли в эту сторону. Прости.

Женщина наклоняется ко мне, балансируя на пятнадцатисантиметровых шпильках.

– Эйслин Холлингс? Я тебя искала.

Я отступаю на шаг.

– В самом деле? Как вы узнали, что я здесь?

Она скептически усмехается.

– Ах, дорогая, тебя легче отследить, чем сигнал GPS.

Из скрытого тенью подъезда выступает парень с бицепсами, огромными как канталупы. Он держится в метре от нас, но приветствует женщину медленным кивком, от которого у меня по спине бегут мурашки.

Женщина хлопает ресницами.

– Я хотела лично пригласить тебя на эксклюзивную вечеринку. Зик Такахаси, человек, который, как и ты, получил дозу «харизмы», но не пострадал от побочных эффектов, будет там, и мы будем очень рады, если ты тоже проведешь с нами завтрашний вечер.

Я скрещиваю руки на груди.

– Сомневаюсь, что существует разновидность CZ88 без побочных эффектов. И почему ничего об этом Зике не всплыло раньше?

Она достает из своей сумочки толстый конверт и обмахивается им.

– Может, никто не сделал ему правильного предложения? Десять штук, легко.

– Десять тысяч? За то, что я приду на вечеринку?

– Множество людей хотят встретиться с тобой. Лицом к лицу.

Мой пульс ускоряется.

– Где же подвох?

В глубине души я уже знаю. Только одна кучка ненормальных готова общаться со мной, не надевая респиратора.

Тот крупный парень подбирается ближе, держа руки в карманах.

Женщина с фиолетовыми волосами отвечает:

– Никакого подвоха.

Она облизывает губы.

– Ты сможешь отлично повеселиться и заработаешь – может, даже еще больше. У меня есть пара приятелей, у которых карманы глубже, чем ты можешь себе представить.

Она улыбается, и ее пристальный взгляд навевает мысли о шакалах.

Я тяну Сэмми и Эви за руки.

– Домой. Сейчас же.

Никто из них не спорит. Мы спешим прочь, но я оглядываюсь назад и вижу, как эта женщина и ее приятель смотрят нам вслед. В выражениях их лиц нет ни капли сочувствия или доброты. Внутри у меня все сжимается, оттого что они остаются на месте, удовлетворенные тем, что меня так легко выследить.

Тот парень посылает мне воздушный поцелуй.

Настоящие или нет?

Лулу Лейкс, «В курсе»

Странное дело, но вопрос, который в последнее время обсуждают любители покопаться в делах знаменитостей, – вовсе не про ботокс или пластические операции. Вместо этого мы пытаемся выяснить, кто поднялся на вершину рейтинга знаменитостей благодаря усердной работе над своей репутацией, а кто добился этого, сходив к врачу-генетику. Если вам кажется, что таким историям место на страницах научно-фантастических книжек, не спешите с выводами. После того, как двести тридцать семь человек получили в виде лекарства или заразились нелицензированным генетическим препаратом под названием «харизма», они превратились в фантастически притягательных, хотя ничего из себя не представляли. Этот препарат может иметь летальные последствия – и сорок один человек уже умер, – но ходят слухи о новой, улучшенной версии «харизмы», которая была создана подпольно. Чем мы готовы заплатить за известность? Что ж, уважаемые читатели, похоже, что некоторые согласны на все, даже если речь идет об изменении собственной ДНК.

Двадцать

По дороге домой я постоянно поглядываю в зеркала. Когда я сообщаю Сэмми, что сегодня мы обойдемся без других магазинов, он лишь пожимает плечами, будто уже привык, что я его подвожу.

Я еду кружным путем, чтобы убедиться, что нас не преследуют, и паркуюсь перед нашим домом сорок минут спустя. Мы тщательно рассматриваем окрестности, прежде чем выйти из машины и начать проталкиваться через столпившихся репортеров. Хотя к этому моменту я уже должна была бы к ним привыкнуть, вопросы, которые они выкрикивают, ранят меня будто выстрелы.

– Без комментариев, – отвечаю я, подталкивая Сэмми вперед.

В дверях Эви обнимает меня особенно крепко.

– Не позволяй психам и хейтерам выбить тебя из колеи. Они в меньшинстве. Нас больше – считая и меня.

– Прости за то, что было. Ты самая лучшая, Эви.

– Уж какая есть. Просто не лезь на рожон, ладно?

Изящной походкой она идет прочь, но в ее позитивном настрое чувствуется наигранность.

Дома мама сидит одна за обеденным столом.

– Мы собирались пообедать вместе, разве нет?

Я хлопаю себя по лбу.

– Ах да, конечно. Извини. Мы выехали поздно.

Скоро она узнает, что я открыла свой геном для всех желающих.

Она приносит куриный суп с кокосом и карри, с терпким и вяжущим привкусом лемонграсса. Мы с Сэмми садимся за стол вместе с ней.

Я внимательно рассматриваю ее, пытаясь различить признаки неустойчивого настроения и обнаруживаю, что она спокойна – такой я еще не видела ее с момента возвращения.

– Мам, а не могли бы мы еще раз поговорить об участии Сэмми в испытаниях AV719?

Она стукает поварешкой по краю кастрюли. Ее лицо выражает смесь страха, вины и гнева.

– Больше никто и никогда не будет давать моим детям что-то, что может им навредить. Не обсуждается.

– Но предварительные…

– Эйслин, прекрати. Может, ты и способна использовать свои новые таланты, чтобы убеждать остальных в чем угодно, но я не буду рисковать жизнями моих детей.

– Суть жизни в том и заключается, чтобы рисковать и делать ставки.

– Вовсе нет. Я думала, ты-то усвоила этот урок.

Теперь ее лицо излучает всеохватный ужас и ярость. Готова поклясться, что у нее стало больше седых волос, чем месяц назад.

Ладно, время попробовать другой подход. Я мимоходом упоминаю предстоящую встречу в «Nova Genetics». Может, если сегодня я выступлю по-настоящему блестяще, я докажу ей, что многие люди по-прежнему доверяют генной терапии.

В ее взгляде по-прежнему видна настороженность – но и облегчение, что я сменила тему.

– Уверена, что хочешь в этом участвовать?

– Это мой долг. К тому же, эти люди могут инвестировать средства в исследования, которые помогут вылечить не только CZ88, но и другие генетические нарушения, такие как муковисцидоз. Так или иначе, я не хочу, чтобы моя жизнь свелась к участию в незаконном эксперименте.

Мама роняет несколько капель супа на стол и берет салфетку, чтобы вытереть их.

– Твоя жизнь значит очень много, в особенности для тех, кто любит тебя. Вместе мы сможем все это пережить.

Это больше похоже на ту жизнерадостную маму, к которой я привыкла. Я стараюсь выглядеть той ответственной дочкой, к которой привыкла она – мою посуду после обеда, чтобы она могла поспешить к очередному клиенту, встречу с которым она перенесла.

Может, я могу сделать еще что-нибудь полезное – отвезти Сэмми в другие магазины. Но я выглядываю из окна и вижу огромную толпу журналистов – это заставляет меня передумать. К тому же, пока мы обедали, Сэмми не переставал кашлять.

Мой телефон вибрирует. Сообщение от Джека.

ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ВИНОВАТЫМ ИЗ-ЗА ВЧЕРАШНЕГО.

Я пишу:

Я ТОЖЕ.

МОЖЕМ ВСТРЕТИТЬСЯ СЕГОДНЯ?

На долю секунды мое настроение улучшается, но я тут же понимаю, что мы не сможем увидеться:

СЕГОДНЯ МНЕ НУЖНО ПОЙТИ НА ОДНО МЕРОПРИЯТИЕ В NOVA GENETICS. ЗАВТРА?

КОНЕЧНО. А ЧТО ЗА МЕРОПРИЯТИЕ?

ОНИ ПЫТАЮТСЯ НАЙТИ ИНВЕСТОРОВ, КОТОРЫЕ ПОДДЕРЖАТ ПОИСК ПРОТИВОЯДИЯ. А Я – ГЛАВНЫЙ АРГУМЕНТ.

ШЕЙН ТАМ БУДЕТ?

Ох, я только подумала, что все снова будет в порядке.

ДА. ЧЕМ БОЛЬШЕ АРГУМЕНТОВ, ТЕМ ЛУЧШЕ.

ЯСНО.

Не медля ни секунды, я печатаю:

ОН НЕ В МОЕМ ВКУСЕ.

ЯСНО. НУ ЛАДНО, ПОВЕСЕЛИСЬ ТАМ. МНЕ ПОРА ДАЛЬШЕ РАБОТАТЬ.

ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ, ВЕРНО? ЭТО ВСЕ ТОЛЬКО, ЧТОБЫ СОБРАТЬ ДЕНЬГИ, И ВСЕ.

КОНЕЧНО. ЗАВТРА ПОГОВОРИМ.

Вот проклятье. Он не может поверить, что между мной и Шейном ничего нет. Мы провели двенадцать дней вместе в больнице, и между нами ничего не было. Так с чего же что-то должно начаться сейчас?

Сэмми растянулся на диване перед телевизором. Он смотрит вестерн со стрельбой, то и дело откашливаясь в платок. Я устраиваюсь рядом с ним.

– Как-нибудь, так или иначе я добьюсь того, что ты все-таки получишь AV719.

Он не отводит взгляд от экрана.

– А почему ты думаешь, что я так уж этого хочу? Из-за прошлого лекарства я блевал постоянно.

– Я понимаю, приятель, но мы не должны сдаваться, верно?

Он смотрит на меня долгим безрадостным взглядом, а потом снова сосредотачивается на телеэкране.

Моя голова полнится мыслями. Как вытянуть правду из миссис Стернфилд? Удастся ли привлечь больше исследователей к борьбе с эффектами CZ88? Если меня вылечат, мама согласится, чтобы и Сэмми помогли.

Фильм, который смотрит Сэмми, увлекает и меня, и я совершенно теряю счет времени. Из-за этого мне приходится поспешно подняться в свою комнату, чтобы привести себя в порядок. Мое платье до колен не смотрится так гармонично, как если бы мой гардероб подбирала Эви, но я думаю, оно все же подойдет. К тому же я делаю ставку не на внешность, а на свою новую личность. Я распускаю волосы и надеваю пару серебряных сережек в виде простых колец.

Двадцать девять минут спустя я походкой модели спускаюсь вниз.

У мамы отвисает челюсть.

– Ох, дорогая, ты так мило выглядишь, и такая, такая…

– Элегантная? – спрашиваю я.

– Я хотела сказать – «взрослая».

Должна признать, мне приятно видеть восхищенные взгляды мамы и Сэмми. Если бы только я могла сегодня встретиться с Джеком, и чтобы он снова смотрел на меня также, как всегда. Как смотрел раньше.

Но следующим, кто от удивления открывает рот, становится Шейн. Войдя в дом, он смотрит на меня с таким видом, будто потерял дар речи. Он в состоянии сказать только: «Ух ты!»

Шейн вышел из больницы лишь несколько дней назад, но уже успел загореть, и голубой воротник рубашки подчеркивает золотистый цвет его кожи. Его черные кудри коротко подстрижены, и он побрился, подчеркнув линию подбородка. Вот почему все эти девушки по-прежнему подают заявки в «Шоу Шейна». Тот парень, которого они все хотят, здесь, во плоти.

Он оттягивает воротник и вытирает пот со лба.

– Этот костюм меня убивает.

Слава богу, мама не настаивает, чтобы мы сфотографировались на фоне рододендронов, будто перед выпускным балом. Забавно, я никогда не думала, что пойду на выпускной бал, потому что была слишком застенчивой. Теперь я, возможно никогда не попаду туда, потому что… вот потому. Головные боли то и дело возвращаются, а звон в ушах стал тихим, но постоянным, и это не дает мне забыть о том, что меня, вероятно, ожидает.

Но пока что я жива. Снаружи ясный и теплый вечер. Шейн ведет меня к длинному лимузину, который прислала за нами «Nova Genetics», и камеры репортеров поворачиваются нам вслед.

Женщина с короткой стрижкой, которую я видела пару дней назад, ерошит волосы.

– Вы – такая милая пара. А что случилось с Джеком?

Я тут же отдергиваю руку, за которую меня держал Шейн.

– Ничего. Мы с Шейном просто направляемся на деловую встречу, потому что нам удобнее ехать вместе. А теперь, пожалуйста, пропустите нас.

Игнорируя вспышки камер, светловолосый водитель в темных очках-авиаторах с зеленой оправой, представившись Бакстером, открывает перед нами дверь автомобиля. Еще не отойдя от встречи с той дамой с фиолетовыми волосами, я отказываюсь садиться в машину, пока он не покажет мне удостоверение личности – что он с ухмылкой проделывает.

Шейн шепчет:

– Параноик.

Прежде чем устроиться на сиденье рядом со мной, он снимает пиджак. Как только машина трогается с места, нас начинает обдувать поток воздуха из кондиционера.

Шейн расслаблено откидывается на сиденье.

– Так что, я просто удобнее?

Я разглаживаю платье на бедрах, чтобы оно не помялось.

– Все достаточно сложно и без слухов о несуществующих отношениях.

Он осматривает барьер между задними и передними сиденьями.

– Ну и как тебе целомудренная жизнь? Еще не готова воспользоваться мной?

– Мечтать не вредно, мистер Последний-парень-на-Земле.

У меня в голове всплывает дурацкое высказывание Эви насчет того, что ни он, ни я не должны пропадать впустую.

Он произносит:

– Однажды, и уже скоро, ты уже не сможешь устоять перед этими ямочками на щеках.

Конечно, он шутит, но в его глазах светится искренняя надежда.

Я вздрагиваю и протягиваю руку к панели управления кондиционером.

– Не против, если я немного уменьшу мощность?

Он одергивает свою рубашку, расправляя ее на груди.

– Не слишком сильно, ладно? Здесь жарковато.

Я замечаю, что его лоб блестит от пота.

– Ты нормально себя чувствуешь?

– Просто голова немного болит, и еще эта жара.

У меня перехватывает горло.

– Голова болит? У тебя нет температуры? Или головокружения?

– Полегче, блондиночка. Просто я слишком усердно изображал из себя рок-звезду и чертовски устал от этого. Какая досада, а?

Несмотря на его беззаботность, по моей спине пробегает холодок.

– Ты в обморок не падал? В ушах не звенит?

– Думаешь, я поехал бы убеждать инвесторов для доктора Гордона, если бы чувствовал, что вот-вот упаду? Просто слишком часто веселился ночь напролет. Может, пиво и «харизма» плохо сочетаются.

Он умолкает.

Я вцепляюсь рукой в ремень безопасности.

– Продолжишь вечеринки после того, как нас вылечат, ладно?

– Звучит так, будто тебе действительно не все равно. Я тронут.

Я стукаю его по руке.

Но мне действительно не все равно. Настолько, что я делаю вид, будто смотрю в окно на окружающий пейзаж, чтобы Шейн не мог прочитать мое лицо. Бакстер аккуратно вписывается в повороты, и мы едем так плавно, будто сидим в гостиной, просто очень узкой.

Шейн негромко произносит:

– Сегодня сделал классное видео для нового выпуска «Шоу Шейна». Двинутая дамочка предлагала мне пять тысяч, чтобы я пошел на вечеринку на этих выходных.

– Фиолетовые волосы? И пугающий парень при ней? Она предложила мне в два раза больше.

Машина слегка виляет. Может, стенка между нами и передним сиденьем вовсе не звуконепроницаемая.

Шейн хмурится.

– Дьявол. Меня ограбили.

– Ты согласился пойти?

Он вздрагивает от удивления.

– А ты отказалась?

– Поверить не могу, – говорим мы оба одновременно.

Остаток поездки мы спорим о плюсах и минусах хождения на вечеринки с ненормальными, и так и не приходим к согласию, когда мы въезжаем в кампус «Nova Genetics». Но наш спор меркнет перед толпами протестующих, марширующих рядом с воротами. Большинство носят хирургические маски.

Бакстер опускает стенку.

– Не беспокойтесь. Сегодня я отвезу вас на VIP-стоянку.

Так-то лучше. Мы проезжаем вслед за «мерседесом» и BMW. Протестующие бросаются следом за нами, выкрикивая свои лозунги и разражаясь воплями ненависти. Жилистый паренек с бесцветными глазами замечает меня и Шейна. Его глаза расширяются, и он показывает на нас своим друзьям. Они плотно обступают нашу машину, бросаются на нее, тычутся лицами в окна и вопят:

– Уроды! Уроды!

Я проверяю, надежно ли закрыта дверь с моей стороны. Шейн взмахивает рукой и говорит:

– Приятель, я прямо жалею, что моего оператора тут нет.

Он наводит телефон на толпу, но от этого они начинают вопить еще громче.

Охранники разгоняют протестующих, выкрикивая угрозы в мегафон, а Бакстер тем временем сообщает наши имена женщине с кобурой на поясе. Она пропускает нас.

Мы паркуемся на оазисе VIP-парковки. Два мускулистых типа в черных костюмах торопят нас к главной двери, где гостей приветствует Салли Симс, одетая в потрясающее черное вечернее платье.

Она крепко обнимает нас (а фотограф тут же это снимает).

– Я очень рада, что вы оба прекрасно справляетесь, ведь вам выпало такое испытание. Если я могу что-то сделать для вас, только скажите.

Я жду, что Шейн попросит привести врача, но он только спрашивает, где напитки. Салли ведет нас в главный обеденный зал, украшенный драпировкой из легкой ткани и огромными вазами с пионами, источающими сладкий аромат. Мы неспешно идем через толпу шелковых костюмов и элегантных платьев.

Я пихаю Шейна локтем.

– Почему ты не сказал Салли, что у тебя температура?

Я не слишком лицемерю, задавая этот вопрос, потому что неизменный звон в ушах заглушают лишь звучащие вокруг разговоры.

– И чем это поможет? К тому же, я прекрасно себя чувствую.

– Может, у них есть какие-то предварительные разработки, которые они могли бы проверить на нас. Нужно спросить доктора Гордона.

Произнося это, я прислушиваюсь в поисках любых посторонних звуков в своих ушах, но в окружающем шуме ничего не могу толком разобрать.

Официанты заполоняют комнату, разнося подносы с бутербродами с икрой, куриным сотэ в ананасном соусе и другими деликатесами. Мне так и хочется взять себе бокал шампанского, но я отказываюсь от этой мысли, заметив еще одного фотографа. Если кто-то запечатлеет на фото, как я пью алкоголь до достижения совершеннолетия, это нам ничем не поможет. К тому же, мне не нужны костыли, чтобы чувствовать себя смелой. Больше не нужны.

Доктор Гордон подзывает нас кивком головы и знакомит с полковником Коллинзом, военным ученым, который даже не улыбается, и мистером Чонгом, владельцем фармацевтической компании из Южной Кореи. Оба задают нам накопившиеся вопросы, обращаясь в основном к Шейну.

Я поворачиваюсь к полковнику.

– Почему военные интересуются генной терапией?

По его каменному лицу пробегает беспокойство.

– Ради наших ветеранов, мисс. Если есть какой-то способ предсказать, кто генетически предрасположен к ПТСР, может, мы сможем подобрать подходящие психотропные средства или тренинги, чтобы предотвратить его.

Его лицо выглядит так, будто он действительно верит в то, что говорит. Но я слишком часто брала у Сэмми комиксы почитать и знаю, что почти каждый супергерой появился в результате улучшения генома или мутации. Прежде чем я успеваю спросить про суперсолдат, вице-президент «Nova Genetics» уводит этих двоих, чтобы провести для них экскурсию по лабораториям.

Доктор Гордон говорит мне:

– Выглядишь очень мило, дорогая.

В его голосе слышна печаль, будто он вспоминает времена, когда его дочь наряжалась перед мероприятиями. Или, может, наше с Шейном присутствие напоминает ему о вреде, который она причинила.

Шейн передает свой пиджак слуге, который появляется будто из ниоткуда. Потом он расстегивает верхнюю пуговицу рубашки.

Доктор Гордон внимательно рассматривает его.

– Вы нормально себя чувствуете?

Шейн усмехается.

– Просто жарко.

Он останавливает взмахом руки проходящего мимо официанта, утаскивает с подноса креветку, обмакивает ее в соус чили и отправляет себе в рот.

Доктор Гордон смотрит на меня:

– Присмотришь за ним?

– Конечно.

Я удивлена, что доктор Гордон не отправил Шейна прямо домой, но, может, драматический эпизод с падением в обморок тоже добавит мотивации инвесторам.

Шейн смеется.

– А теперь нам нужно идти и сеять вдохновение, да?

Доктор Гордон проводит нас по комнате, представляя то доктору такому-то, то директору сякому-то, у них у всех ухоженные руки и тщательно уложенные волосы, и они не носят синтетику. Когда доктор Гордон наконец отпускает нас с Шейном, мы нагружаем наши тарелки морепродуктами и отыскиваем предназначенные для нас места за столом на террасе с видом на Худ-Канал. Едва слышная мелодия плывет в душном летнем воздухе. Хорошо одетая пара занимает места напротив нас.

Шейн будто подпрыгивает на пять сантиметров на своем сиденье.

– Вы – Карлос Зан, верно?

Его собеседник улыбается, представляет нам себя и свою жену. Шейн сообщает мне, что это один из лучших футболистов Сиэтла.

Карлос смотрит на нас сочувственно.

– Мне так жаль, что на вас свалилось все это безумие.

Я пожимаю плечами, мысленно благодаря его, что он не стал нам напоминать о том, как мы сами навлекли на себя это безумие.

– Вы, наверное, уже привыкли иметь дело с репортерами и психами. Как вам удается вести нормальную жизнь?

Он смотрит на свою жену, Анну.

– Помогает, что кто-то всегда на моей стороне.

Анна вздергивает подбородок.

– Больше обращайте внимания на положительные моменты. Чем больше хорошего вы сможете предложить, тем больше вы получите. Мы очень заинтересованы в перспективах, которые обещает генная терапия, особенно для таких детей, как наш сын – у него муковисцидоз.

Наверное, Салли Симс специально посадила нас вместе. Мы с Анной углубляемся в обсуждение AV719. Она рассказывает, что ее сын участвует в клинических испытаниях. Я выясняю, где они проводятся – и что меры безопасности необычайно высоки. Пока я добываю из нее информацию, к нам присоединяется доктор Гордон. Он тревожно смотрит на Шейна, лицо которого покраснело, а потом поворачивается ко мне.

– Готовы сказать пару слов гостям, Эйслин?

У меня пересыхает горло. Но Шейн явно не в состоянии произносить речь перед толпой. Вслед за доктором я иду к трибуне. Мои колени слегка дрожат, когда я выхожу на маленькую сцену. Вокруг меня – около двух сотен инвесторов. Большинство из них выжидательно улыбаются, когда доктор Гордон рассказывает, как люди, такие как я, отчаянно стремясь воспользоваться преимуществами генной терапии, рискнули принять участие в «незрелом» эксперименте. Ни слова об участии во всем этом его дочери – что неудивительно; для людей, облеченных властью, действуют другие правила.

Когда одобрительные аплодисменты стихают, я прочищаю горло и всматриваюсь в их лица. Парень двадцати с лишним лет с бледной кожей и темными волосами стоит чуть в стороне от остальных, недовольно скривившись. От его тяжелого взгляда у меня в груди все сжимается, но я все же заставляю себя заговорить:

– Приветствую всех. Я – девушка, которую раньше вы никогда бы не заметили. Быть невидимкой – не то, чего я вам пожелала бы. Но вот что было действительно невыносимо – не иметь голоса, не потому, что меня не станут слушать, а потому, что я не могу заставить себя говорить.

Несколько человек кивают; другие только наклоняют голову, ожидая, что будет дальше. Тот хмурый парень делает шаг вперед, теперь он стоит метрах в трех от меня, держа руки в карманах. Поймав мой полный беспокойства взгляд, он делает еще шажок вперед. В его взгляде отчетливо различима угроза. Кто же он? Я осматриваюсь по сторонам, но не замечаю среди шелков и драгоценностей ни одного здоровяка-охранника.

Я делаю вдох.

– Я не могла бороться за себя, но меня по-настоящему подкосило, что я не могла бороться за своего брата, Сэмми. У него муковисцидоз, а это значит, что он всегда чувствует себя так, будто тонет. Вы можете допускать или не допускать изменение черт характера с помощью генной терапии, но для тех, чья жизнь под угрозой – как жизнь Сэмми, – она кардинально изменит положение дел. Ученые уже тестируют генные лекарства против СПИДа, рака и огромного количества других болезней.

Я задерживаю взгляд на Анне и Карлосе Зан, и они улыбаются мне в ответ.

Я продолжаю рассказывать истории надежды, но происходящее перед сценой начинает меня беспокоить. Женщина в синей блузке теперь крутится рядом с парнем с недовольным лицом и перешептывается с ним. Они действуют вместе, или у меня окончательно разыгралась паранойя? Хмурый парень что-то резко отвечает женщине, и на секунду мне кажется, что они сейчас подерутся. Но потом они оба направляются к дверям, и кажется, будто женщина постоянно толкает парня. Мне становится легче дышать. Видимо именно так выглядит служба безопасности на крутых вечеринках.

Нацепив на лицо улыбку, я завершаю речь и срываю бурные аплодисменты. Тем не менее, пробираясь через толпу, обмениваясь рукопожатиями и перебрасываясь короткими фразами с потенциальными спонсорами, я не перестаю высматривать жутковатых наблюдателей.

Меня затягивает в водоворот знакомств с политиками, отставными военными и медийными знаменитостями. Сверкают вспышки фотоаппаратов и блестят белозубые улыбки. Гости с горящими вдохновением глазами поднимают тосты за перспективы генной терапии. Зажигается маленькая искорка надежды – может быть, кто-то сможет найти лечение, которое не отнимет у меня все хорошее, что «харизма» дала мне. Вскоре я уже качаюсь на волнах восторга.

Пока не встречаю Шейна.

Его кожа стала пепельно-серой, и он постоянно вытирает пот со лба. Он смеется, разговаривая с женщиной в платье с глубоким вырезом, но при этом постоянно переминается с ноги на ногу, будто пытаясь удержать равновесие.

Я здороваюсь с этой женщиной и говорю Шейну:

– Нам уже скоро уходить.

Он тяжело опирается на меня, обняв за плечи горячей рукой.

– Но вечеринка в самом разгаре.

– Думаю, доктор Гордон хочет побеседовать с нами о последних исследованиях.

Я извиняюсь перед женщиной и увожу Шейна из обеденного зала. Я сердито шепчу ему:

– Мне без разницы, что ты считаешь, будто твои симптомы – от вечеринки. Сейчас тебе нужно рассказать о них кое-кому.

В фойе, где людей заметно меньше, я обнимаю Шейна. Его тело горит.

Я отшатываюсь.

– Ты такой горячий.

Он подмигивает.

– Наконец-то ты заметила.

Я щиплю его за руку.

Он смеется.

– Правда же, все, что мне нужно – немного свежего воздуха. Если это не сработает, сообщим доктору Гордону, договорились?

– Ладно.

Я возвращаюсь в обеденный зал и замечаю, что тот страшный парень что-то пишет в телефоне, поглядывая на нас. Ладно допустим, что финансирование для исследований приходится просить у самых разных людей, обращаться к совершенно разным людям. Я поспешно веду Шейна к боковой двери.

Под небом, которое только начинает темнеть, Шейн тут же оживает. Может, свежий воздух действительно все, что ему было нужно. Я иду к воде, зачарованная ритмичным шумом волн.

Мы прогуливаемся вдоль берега. Солнце уже почти коснулось горизонта, но воздух еще теплый, напоминающий скорее тропики, чем Сиэтл.

Шейн вдруг говорит мне:

– Знаешь, куда я хочу пойти? На отмель с моллюсками. Мы с тобой стали бы крутой командой по сбору моллюсков.

Я снимаю туфли и несу их за ремешки.

– Мы стали бы ужасной командой. Я думала, это Хлоя подбила тебя приставать ко мне.

Произнеся имя Хлои, я чувствую тяжесть на сердце.

Он берет меня за руку.

– Хлоя сильная. Они все сильные. Прошла уже не одна неделя, но они по-прежнему стабильны. И либо «Nova», либо «Vida» скоро найдут лекарство.

Он останавливается и обнимает меня – по-братски, – хотя если судить по его бестактным комментариям, можно было ожидать иного. Я утыкаюсь головой в его грудь, такую успокаивающую и теплую. Слишком теплую.

– У тебя и правда температура, Шейн. Мы должны вернуться внутрь.

– Здесь я чувствую себя намного лучше. Еще пару минут, ладно?

Мы отступаем на шаг друг от друга и идем дальше вдоль берега. Шейн по-прежнему держит меня за руку. Это успокаивает меня и напоминает, как мне повезло, что во всей этой истории он оказался на моей стороне.

Охранник стоит у ограды там, где кончается территория института. К счастью, протестующие сюда не добрались. Мы отмечаемся у охранника и обещаем вернуться через несколько минут.

На отмели моллюсков нет никого, кроме пары отдыхающих, усевшихся на большое бревно, принесенное прибоем. Шейн закатывает штаны, чтобы мы могли пройтись по полосе прибоя. Волны сердито ругаются на нас – шлеп, шлеп, шлеп. А может, я просто думаю, что именно ругательств и заслуживаю.

Я говорю:

– Ладно, ты не пугайся, но у меня уже пару дней звенит в ушах.

Он потрясенно вздрагивает.

– Почему ты ничего не сказала?

– А ты как думаешь?

Он качает головой и глядит в небо. Я тяну его обратно к пляжу. Двое, сидящие на бревне, смотрят в нашу сторону, один из них что-то пишет в телефон. Когда я оглядываюсь назад, они поворачиваются друг к другу.

– Солнце скоро сядет, – говорю я.

– Дай насладиться этим немного дольше.

Ему не нужно пояснять, что, раз уж у нас обоих проявились симптомы, нам нужно наслаждаться всем, чем можем.

Мы выискиваем плоские камни и запускаем их по волнам. Те двое поднимаются со своего бревна и направляются к растущему неподалеку лесу. Один из них взволнованно показывает на что-то, скрывающееся в зелени. Я вытягиваю шею, пытаясь разглядеть, что там.

Как будто читая мои мысли, тот из них, что ниже ростом, оборачивается к нам и кричит тонким голосом:

– Тут орлы в гнезде!

Шейн, ускоряя шаг, направляется в их сторону.

– В прошлый раз я тут видел орла. Давай посмотрим.

Конечно, он радостно бросится в любое приключение, даже такое маленькое, как возможность увидеть орла в глуши. Каждое мгновение так невыносимо ценно. Тихо смеясь, мы следуем за теми двоими через лес, в который едва проникает вечернее солнце. В зарослях раздаются еще голоса.

– Надеюсь, они не спугнут птиц, – шепчу я.

Мы босиком крадемся по тропинке. Нам придется помыть ноги, прежде чем снова надеть обувь. Но, право слово, кого волнуют грязные ноги?

Шейн продирается через заросли папоротников, уже готовый поделиться с остальными несколькими интересными фактами о наблюдении за орлами. Но пройдя метров двадцать, он почему-то внезапно останавливается.

– Какого..?

Одним прыжком оказываюсь рядом с ним, чтобы увидеть, что его испугало. И я не верю своим глазам. Под темнеющим небом нам виднеется небольшая поляна, на которой столпилась группа людей. Все они одеты в толстовки с капюшонами, а их лица скрывают маски. Их хищные взгляды сходятся на нас.

Мои внутренности холодеют. Это не собрание любителей птиц. Больше похоже на секту. На тех, кто не наблюдает за орлами, а приносят их в жертву.

Самый высокий человек в группе выступает вперед и разводит руки в стороны, будто собирается взлететь.

– Прекрасно, что вы смогли присоединиться к нам, Эйслин и Шейн.

Двадцать один

Я тяну Шейна за руку.

– Бежим!

Мы продираемся через кустарник, но у нас нет шансов. Двое громил выскакивают из-за деревьев и преграждают нам путь. Прежде чем я успеваю закричать, нас связывают, затыкают нам рты и завязывают глаза. Кто-то грубо заламывает мне руки и толкает меня вперед. Я пытаюсь сопротивляться, и тогда двое хватают меня за ноги и под мышки. Меня несут через колючий кустарник, а потом бросают на покрытый ковром пол, который дрожит, потому что где-то рядом работает двигатель. Рядом лежит еще кто-то – от него исходит такой сильный жар, что это определенно Шейн.

Дверь фургона захлопывается, и мы пускаемся в путь по ухабистой дороге. Нас с Шейном то и дело бросает друг на друга. Я извиваюсь, безуспешно пытаясь ослабить веревки на запястьях. Когда я пинаю дверь, кто-то хватает меня за ноги и связывает лодыжки колючей веревкой, которая впивается в кожу. Господи, может, это те протестующие, которые выжидали, пока им не предоставится возможность уничтожить «выродков»? Я мечусь, как связанный бык, но никак не могу ослабить свои путы.

Кажется, будто мы едем не один час, неизвестно куда. Связанная и лишенная возможности видеть, я проваливаюсь во всепожирающий ужас, и он намного хуже любой панической атаки.

Я пытаюсь закричать сквозь кляп, но начинаю задыхаться. Может, если я успокоюсь, те, кто похитил нас, кто бы они ни были, что-то расскажут. Фургон едет и едет по тряской дороге, и нет никакой возможности понять, где мы. Или чего хотят эти люди. Меня охватывает еще одна вспышка ужаса, когда я вспоминаю сообщения, которые я получала – о том, что мне следует «поделиться тем, что имею» или о том, что со мной нужно обращаться «как с паразитами». О боже, боже, боже.

Меня бросает то в жар, то в холод. Все силы уходят на то, чтобы контролировать каждый вдох, пытаясь не задохнуться из-за кляпа.

Наконец машина замедляется, еле-еле ползет и останавливается. Пронзительный крик, поглотивший мое сознание, превращается в глубокое, как темная пропасть, ощущение безнадежности. Вот так вот для нас все и кончится? Где-то в глуши, в безвестной канаве?

Каждая мышца моего тела до боли напрягается, когда меня хватают за руки и разрезают веревки. Я пытаюсь вырваться, но две мощных волосатых руки сжимают меня со спины, как клещи. От пропахшего пивом дыхания меня передергивает. Его обладатель говорит:

– Чем больше ты дергаешься, тем мне приятнее.

Я замираю, выжидая, мое сердце стучит как молот.

Неподалеку раздаются кряхтенье и звуки пинков, и наконец после нескольких трескучих ударов на другой стороне фургона воцаряется тишина. Я всем сердцем стремлюсь узнать, что они сделали с Шейном.

Пол вздрагивает, будто в фургон забирается кто-то еще. Высокий худой парень, которого мы видели в лесу, говорит вкрадчивым голосом:

– Надеюсь, наша встреча будет короткой. Но это, конечно, зависит от вас.

Короткой, то есть они нас скоро убьют? Я цепенею, словно мои кости превратились в студень.

Теперь он обращается ко мне, словно говоря с маленьким ребенком:

– Итак, Эйслин, как бы ты хотела поделиться с нами тем, что имеешь – скучным способом или веселым?

Яростно мотая головой, я пытаюсь высвободиться из хватки силача, который меня держит.

Голос говорит:

– Ах, я надеялся, что вы будете посговорчивее. Ну ладно.

Раздается резкий звук, будто лопается воздушный шарик. Потом руки в резиновых перчатках хватают меня за левую руку, заставляют разогнуть ее и разглаживают кожу. Я пытаюсь сопротивляться, и мне достается неслабая пощечина, от которой искры сыпятся из глаз. Я жалобно хнычу сквозь кляп.

Внутреннюю сторону локтя протирают чем-то холодным. Запах спирта смешивается с мускусным запахом громилы, который меня держит.

Что-то острое пронзает внутреннюю сторону локтя. Я вздрагиваю. Иглу выдергивают, а затем вонзают снова. И снова.

Голос рычит:

– Будет намного проще, если ты перестанешь дергаться.

У меня нет особого выбора, потому что мои руки стискивает кто-то огромный и потный, а еще один садится мне на ноги. Но даже когда мое тело полностью зафиксировано, игла вонзается в мою руку еще пару раз. Наконец она остается внутри. Голос произносит:

– Мммм. Похоже, я нашел то самое место, красавица моя.

Красавица? Кто еще недавно меня так называл? Воспоминание маячит на краю сознания. Пока у меня берут кровь – это длится долгие минуты, – у меня начинает кружиться голова и мысли путаются.

Голос шепчет:

– Твоя кровь течет так чудесно. Еще несколько колб…

Как много они уже взяли? Они выкачивают мою жизнь. Жизнь, которая совершила столько непредсказуемых поворотов. И все из-за одного глупого решения. Горячие слезы текут по моим щекам, когда я думаю о Джеке, о моих друзьях, о маме и Сэмми. Если бы только я понимала последствия своего поступка, когда разрешила доктору Стернфилд сделать то, что она сделала. Если бы хоть кто-то из нас понимал.

Если бы, если бы, если бы.

Звуки словно затихают вдали. За закрытыми веками вспыхивают пятна света. Я изо всех сил пытаюсь остаться в сознании, но мои мысли одна за другой растворяются в пустоте. И в конце остается только вздох.

Двадцать два

Придя в себя, я обнаруживаю, что лежу, распластавшись на шершавой холодной земле. Вокруг темно – светят только луна и звезды. У меня по-прежнему кружится голова, а сгиб левого локтя, покрытый засохшей кровью, горит от безумной пульсирующей боли.

Мое зрение постепенно приспосабливается к темноте. В нескольких десятках сантиметров от меня на боку лежит человек – совершенно неподвижно. Царапая колени о ветки и камни, я подбираюсь к нему и трясу его за плечо.

– Шейн!

Он тоскливо стонет и хватается за живот. Слава богу, он в сознании. Но дотронувшись до его лба, я чувствую обжигающий жар.

Его бьет дрожь.

– Где мы, черт побери?

Я оглядываюсь по сторонам.

– На поляне рядом с дорогой. Думаю, где-то далеко от города. Плохо видно.

Хрипло дыша, Шейн пытается сесть. Как только ему это удается, он подтягивает колени к груди и со стоном опускает на них голову.

Я глажу его по руке.

– Я пойду посмотрю, что там дальше по дороге.

Я встаю на ноги, отряхиваю свое изорванное платье и босиком, на цыпочках пробираюсь через заросли бурьяна. В свете звезд я вижу, что в одну сторону дорога растворяется в темноте. В другой стороне, возможно, есть слабый отсвет человеческого жилья, но я не знаю, насколько далеко.

Я возвращаюсь к Шейну и рассказываю, что увидела. Он прижимает руки к ушам и трясет головой.

Это напоминает мне свист, который слышала я сама.

– У тебя в ушах звенит?

– Скорее, жужжит, – говорит он. – Но это не значит, что я в любую секунду могу впасть в кому. С тобой же этого не случилось.

Слабое утешение. Ночной воздух холодит мою кожу, легко забираясь под платье на тонких бретельках. Когда Шейн замечает, что я дрожу, он обнимает меня своими горячечными руками.

– По крайней мере, они нас не убили, – говорю я. – И у тебя тоже взяли кровь?

Он распрямляет руку.

– Думаю, да, но я не помню. У меня голова раскалывается.

Я крепче обнимаю его.

– Как думаешь, сможешь идти? Если мы пойдем туда где вроде бы горит свет, у нас больше шансов найти помощь.

Хотя перспектива просить незнакомца на пустынной дороге подвезти нас кажется не такой уж заманчивой.

Шейн пытается подняться на ноги, но даже с моей поддержкой он тут же оседает на землю.

– Прости, блондиночка. Похоже, я никуда не пойду. Утром машин больше будет.

В лунном свете я вижу, что его лоб блестит от пота; Шейн дрожит, прижавшись ко мне. Возможно, утром будет уже слишком поздно.

Я держу Шейна за плечо, пока он не перестает дрожать.

– Я пройдусь немного дальше по дороге, может, замечу что-нибудь еще.

– Нет, останься со мной. Все равно сейчас на самом деле никто не может нам помочь.

Я по-прежнему вижу все как в тумане и с трудом преодолеваю дурноту, сжимающую мой желудок.

– Может, они ничего не могут сделать против CZ88, но кто знает, сколько крови взяли у нас эти ненормальные. И капельница тебе заметно помогла бы.

– Сомневаюсь.

Он будто пытается встать, но вместо этого скрючивается в позе эмбриона рядом со мной. Я сижу, прижавшись к его животу, так, чтобы видеть его лицо.

– Как думаешь, полночь уже прошла? – спрашивает он.

Этот вопрос звучит так внезапно, что мне кажется, будто он начал бредить. Я мягко говорю:

– Я уверена, что полночь давно прошла. Так что тебе нужно продержаться еще немного, и скоро уже взойдет солнце и кто-нибудь проедет мимо.

Он улыбается.

– С днем рождения, блондиночка.

У меня перехватывает дыхание. Мне что, и правда исполнилось семнадцать?

– О господи. Как ты догадался?

– Твой красавчик планировал устроить большую пирушку. Даже меня пригласил. А одна девушка по имени Александра – моя большая поклонница.

– Что? – я думала, Джек был настолько рассержен, что не хотел даже говорить со мной. Возможно, это и правда так, и все же он собирался устроить вечеринку. Вроде бы я должна превосходно читать поведение людей, но его я совершенно недооценила.

Шейн кривится.

– Думаю, я в каком-то смысле понимаю, почему ты так привязалась к этому парню, а не ко мне. Я вел себя как придурок, когда мы встретились.

Я хватаю его за руку и сжимаю ее все сильнее, пока он не издает возмущенный стон.

– На самом деле, думаю, правильное слово – «уродец».

Несколько секунд мы оба смеемся. Я чувствую, что мои глаза щиплет от слез.

Я говорю:

– Когда мы встретились, я была уверена, что выглядела как воображала или вроде того.

– Не-а. Я знал, что ты стеснительная. Просто доставать других – это мой способ получить свою долю внимания. Я был дураком. Прости.

Я провожу ладонью по его руке.

– Ты далеко не такой плохой, как думаешь. На самом деле даже очень хороший. И ты и так всегда достоин внимания, поверь мне.

– О черт, похоже, CZ88 вот-вот убьет меня, если ты поешь мне дифирамбы.

– Заткнись.

– Так-то лучше.

Я закатываю изорванные рукава его рубашки.

– Может, у тебя температура вовсе не из-за CZ88. С нами столько всего случилось за эту неделю. У тебя наверняка ослабленный иммунитет. Может, это грипп. Или просто сильная простуда. Или…

– Нет, Эйслин. Это слишком паршиво для гриппа.

Я подавляю всхлип, глядя на этого парня, который так много пережил вместе со мной. Который завоевал мое доверие против своей воли. Если я потеряю и его… Нет, этого не может случиться.

Я вцепляюсь рукой в его футболку.

– Слушай, Шейн, мы оба – счастливчики. Наши тела могут сопротивляться CZ88 по какой-то странной генетической причине. Поверь мне.

– Я верю, что ты крутая.

– А у кого я этому научилась, как ты думаешь?

С довольной усмешкой он напевает:

– С днем рождения, мисс Крутая…

Я жду, что он продолжит, но его голова склоняется к земле.

– Шейн?

Нет ответа.

Я еще десяток раз зову его по имени. В моем горле растет огромный ком. Тряся его за плечо, я кричу: «Проснись!». Я бью кулаками по плотной грязной земле.

– Ты, отвратительный, ненормальный паршивец!

Но он не шевелится. Как будто знает, что нам уже не на что надеяться. А может, надежды никогда и не было.

Мне нужно найти помощь. Может, кто-то еще сможет все исправить. Мы с Шейном отличаемся от остальных. Иначе и быть не может. Мне просто нужно доставить его в больницу. Сейчас же.

Я целую его в щеку.

– Мы выживем. Ты еще увидишь.

Если бы он был в сознании, он тут же раскритиковал бы меня за сомнение в моем голосе.

Я поднимаюсь, едва держась на ногах. Потом я нахожу большую ветку и вытаскиваю ее на середину дороги, чтобы отметить, где лежит Шейн. Я не надеюсь, что я смогу опознать это место или что он будет звать на помощь.

Я борюсь с дурнотой, из-за которой меня тянет просто лечь и ждать. Улечься спать рядом с Шейном, пока все не вернется в норму. Но я знаю, что на чудесное спасение лучше не рассчитывать.

Идти по дороге босиком больно. Я пытаюсь бежать, но спотыкаюсь через несколько шагов. Ладно, буду просто идти.

Я плетусь вперед, царапая ноги об асфальт. Понятия не имею, сколько времени и куда я иду. Надо было учить астрономию. Шагая вперед, я молюсь за Шейна, за Себастьяна, за Хлою, Джесси, Ксавьера и всех остальных, рискнувших жизнью ради шанса изменить себя или заразившихся от них.

Я так сосредоточена на дороге и на попытках определить, действительно ли я вижу впереди отсветы огней, что замечаю шум, раздающийся сзади, только когда он почти настигает меня. Испугавшись, что это снова те же похитители, я бросаюсь в сторону от дороги как раз когда лучи фар достигают меня. Я прячусь, скорчившись за кустами ежевики, которые царапают мои руки и ноги.

Машина со скрипом останавливается. К счастью, это не фургон. Может, это обычный человек, добрый самаритянин, который нам поможет? Я уже готова выйти из своего укрытия, но что-то останавливает меня – может, паранойя из-за всего, что я только что пережила.

Мужской голос кричит:

– Мисс? Вы в порядке?

Его голос звучит совершенно обычно, мило, насколько можно судить по четырем словам. Но, хоть и нужно найти кого-то, кто поможет Шейну и мне самой, я медлю.

Он кричит еще раз:

– Я видел, что вы убежали за деревья. Здесь небезопасно одной. Вы одна?

На последнем слове его голос становится пронзительным, отзываясь напряжением у меня в животе. Мне так хочется ему доверять, позволить ему помочь мне. Прежняя я нетерпеливо бросилась бы ему навстречу, чтобы позволить кому-то другому все исправить. Но новая я решает подождать еще немного.

Дверь машины открывается и свет фар освещает лицо мужчины. Ему лет тридцать, у него короткие волосы и мягкие щеки. Когда он выходит из машины, его лицо скрывает темнота, но перед этим я замечаю что-то странное в его глазах. Какую-то жесткость, которая настораживает меня и не дает мне воспользоваться этим шансом выбраться в безопасное место с этой Богом забытой дороги – возможно, единственным.

Он окликает меня еще несколько раз, а потом бормочет ругательство себе под нос, возвращается в машину и уезжает прочь. Слезы катятся по моим щекам, когда я вижу, как огни машины исчезают вдали.

Выждав еще несколько минут, я возвращаюсь на дорогу. На этот раз я держусь на обочине дороги, вместо того, чтобы идти посередине. И я постоянно прислушиваюсь, чтобы вовремя заметить шум двигателя.

Мои глаза постепенно приспосабливаются к темноте. Если бы только я могла видеть, как ночные животные. Однажды, с помощью генной инженерии, это станет реальным. Потому что, как бы люди не противились развитию технологий, всегда найдутся такие, как доктор Стернфилд – те, кто не могут устоять перед искушением улучшить человека. И однажды они сделают это, а кто-то пойдет даже дальше и модифицирует половые клетки, так что изменения передадутся последующим поколениям. И тогда, быть может, случится именно то, чего боятся протестующие – мы разделимся на несколько видов. Я вздыхаю. Но решение не в том, чтобы вообще не использовать генетические модификации. Слишком много людей, которым они могут помочь.

Проходит не то час, не то три часа, и отблески света, к которым я стремилась, наконец оказываются достаточно близкими, чтобы различить, что свет исходит от фонарей, выстроившихся вдоль дороги. Под ближайшим стоит маленькое прямоугольное сооружение, в котором я узнаю почтовый ящик. Я готова расплакаться. Покрытая гравием дорога ведет к дому, скрытому за деревьями. Но проволочная изгородь и надпись «Осторожно, злая собака» не дают мне просто броситься к его дверям.

А потом я с ужасом осознаю, что тот мужчина с жестким взглядом, который остановился, заметив меня на дороге, тоже может жить здесь. Или еще кто похуже. Как я могу решить, стоит ли доверять здесь кому бы то ни было, если не могу различить лица этих людей?

Я смотрю вдоль дороги. Через каждые несколько сотен метров у дороги стоит очередной почтовый ящик – и, видимо, очередной дом. Ладно, если я не могу оценить вероятность того, скрывается ли монстр в конкретном доме, мне придется предположить, что монстры не во всех домах.

Так что я становлюсь между двух домов, глубоко вдыхаю и начинаю кричать. И я кричу и кричу, будто не смогу замолчать никогда, будто прорвало плотину, и все мое тело захлестнула бурная волна бесконечных рыданий.

Где-то раздается лай и, наконец, зажигается свет на крыльце. Я продолжаю кричать. Через несколько секунд из дома выходит женщина с винтовкой.

Двадцать три

Сквозь вскрики и слезы я рассказываю женщине, что меня похитили и что мой друг остался у дороги, без сознания. Потом я опускаюсь на землю. Либо она застрелит меня, либо приведет помощь.

К счастью, она бежит обратно в дом, и вскоре вдалеке раздается вой сирены. Я шепчу благодарственную молитву. Собака продолжает лаять.

Врачи вносят меня в машину «скорой помощи», хотя я настаиваю, что могу идти.

– Я должна быть с Шейном.

Мое горло пылает от криков.

Один из врачей прикладывает что-то холодное к моей пострадавшей руке.

– Мы позаботимся об этом, мисс Крепкий орешек.

Нет, я мисс Крутая. Просто спросите Шейна.

Еще одна сирена удаляется в поисках ветки, которую я оставила на дороге. Когда двери «скорой», где лежу я, закрываются, меня пробирает дрожь, а когда врач вводит мне в руку иглу для внутривенных инъекций, меня бросает в холодный пот.

Мое сознание мутится, и мне мерещатся толпы врагов, которые яростно преследуют меня. Их лица корчатся от ярости и желания, и они подбираются все ближе и ближе. Но я не могу ни спрятаться, ни убежать.

Кажется, проходит много времени, когда я пробуждаюсь от этого кошмара и понимаю, что я все еще в «скорой». Врач говорит, что меня нашли в тридцати километрах от Олимпии, а Шейна – еще в десяти километрах дальше. Услышав это, я плачу от облегчения.

Хотя вблизи есть больница, по указанию департамента здравоохранения и CDC и, насколько я поняла, службы национальной безопасности, нас отвозят в детскую больницу «Флоренс Бишоп», мой второй дом.

Они везут меня на каталке в отделение «скорой помощи», чтобы зашить рану на колене и перебинтовать ноги. Меня совершенно не удивляет, что доктор Калдикотт появляется меньше чем через час.

Она берет мою историю болезни.

– Обмороки или другие симптомы были?

– Нет. Как Шейн?

– Очень слаб. Он то приходит в себя, то снова теряет сознание.

Она неотрывно смотрит в планшет.

По выражению ее лица я отчетливо понимаю, каков диагноз Шейна.

– Могу я поговорить с ним? Хоть минуту?

Мне отчаянно хочется сказать ему, как для меня важно, чтобы ему стало лучше. Как сильно я… я не знаю, что. Но я просто обязана поговорить с ним.

– Посмотрим.

– Может, в «Nova Genetics» уже есть какие-то разработки, какое-то средство, которое может помочь ему, прежде чем станет слишком поздно.

Звон у меня в ушах становится тоньше.

– И я его тоже приму.

Она вздыхает.

– Доктор Гордон держит нас в курсе исследований.

Испустив еще один долгий вздох, она продолжает:

– К несчастью, одна из шимпанзе, на которых мы тестировали новое лекарство, умерла позавчера.

Это вышибает из меня дух. Доктор Гордон должен был нам рассказать.

– Которая? Руби?

– Извини, я не знаю.

У меня сжимается сердце от мысли, что мы потеряли кого-то из этих милых животных.

– Но если лекарство, над которым работает «Nova Genetics», не работает на обезьянах, это еще не значит, что оно не сработает на людях, правда?

Она пристально смотрит на меня.

– Эйслин, мы делаем все, что можем.

В комнату врывается мама, едва не сбив доктора Калдикотт с ног. За последние несколько дней ее лицо исхудало еще сильнее. Боже, через что ей из-за меня пришлось пройти.

Она обнимает меня, стискивая так сильно, что я боюсь, как бы игла капельницы не выскочила из моей вены.

– Ох, дорогая моя. Что случилось?

С чего начать?

Высокий полицейский подходит к нам и спрашивает, готова ли я ответить на его вопросы. Разумеется. Чем раньше они найдут этих вампиров, тем лучше, не то они будут воровать кровь у кого-нибудь еще, или, что еще хуже, используют кровь, отнятую у меня и Шейна, чтобы заразить СZ88 еще больше жертв.

Я описываю все как можно подробнее, а мама стоит рядом и бледнеет все сильнее с каждой новой деталью моей истории. Когда я описываю, как эти жуткие типы силой брали у меня кровь, мне становится страшно, что она упадет в обморок.

– Я в порядке, правда.

Капельница творит чудеса. Я больше не чувствую сухость во рту, и у меня появляется все больше энергии.

Полицейский наконец удаляется, и я снова обнимаю маму. Доктор Калдикотт возвращается и сообщает мне, что состояние Шейна слишком серьезно, и посещать его могут только ближайшие родственники. Я думаю, что меня уже тоже можно причислить к их числу, но врачи смотрят на это иначе.

Еще доктор Калдикотт говорит, что она оставит меня под наблюдением до утра. Возражения не принимаются.

Медсестра отвозит меня в палату несколькими этажами выше, где мне наконец предоставляется возможность избавиться от своего изорванного платья и обтереться губкой, прежде чем одеться в больничную пижаму, которая кажется мне роскошью.

Я говорю маме:

– Мне и правда нужно увидеть Шейна.

Она глубоко вздыхает и обнимает меня.

– Извини, дорогая. Пока ты была в ванной, доктор Калдикотт зашла и сказала, что он впал в кому.

Мне кажется, что моя грудная клетка сейчас взорвется. Поверить не могу, что генная терапия так стремительно изменила состояние Шейна. В конце концов, я почти убедила себя, что нам досталась не такая смертельная версия «харизмы». Может, его здоровье подкосила травма, которую нанесли ему эти козлы, укравшие его кровь. Если их когда-нибудь поймают, я буду их душить, пока их главарь не лишится своего вкрадчивого голоса.

Мама пытается успокоить меня, но все, чего мне хочется – забраться под одеяло. Через некоторое время она оставляет меня, я отключаюсь на несколько часов, и мне снятся сны, в которых меня крепко держат и тыкают иголками.

Утром мама передает мне сменную одежду, которую она подобрала для меня. Я осторожно принимаю душ, позволяя горячему пару проникнуть в каждую пору моего тела, и лишь потом вытираю раскрасневшуюся кожу.

После того как я привожу себя в порядок, возвращается полицейский вместе с целым набором фотографий с мероприятия. Он просит меня указать тех, кто выглядит подозрительно, и я тут же обращаю внимание на парня, который стрелял в меня злобными взглядами. Полисмен благодарит меня и уходит.

Когда мы заканчиваем с этим, доктор Калдикотт выпускает меня из больницы, повторив те же предупреждения. Разумеется, я не говорю ни слова про свой свист в ушах. И после того как я еще раз упрашиваю ее дать мне встретиться с Шейном, она разрешает мне зайти к нему на минуту.

В отделении интенсивной терапии вокруг него стоят любящие родственники с опухшими от слез глазами. Шейн, который всегда выглядел так внушительно, кажется маленьким из-за груды оборудования, подсоединенного к нему.

Глотая слезы, я беру его за руку.

– Лучше бы тебе встать. Ты нужен «Шоу Шейна» и глупым девочкам. И мне.

Его лицо, которое я успела узнать так хорошо, не выражает ничего. Наверное, это самое ужасное – видеть черты лица, которые всегда были такими живыми, а теперь стали невыносимо неподвижны. Я убивать готова ради того, чтобы он хоть раз ухмыльнулся.

Медсестра говорит, что мне пора уходить.

Я говорю ей, что хочу увидеть остальных друзей. После торопливых переговоров с членами семьи, мне разрешают зайти ко всем, кроме Ксавьера, но только на пару секунд к каждому. Этих мгновений достаточно, чтобы болезненно напомнить мне о том, что все они по-прежнему блуждают где-то далеко отсюда.

Мама ведет нас по извилистым коридорам больницы на первый этаж, к парковке. Мы проезжаем мимо как минимум десятка новостных камер. Я скрючиваюсь на сиденье, чтобы меня не было видно в окно, и распрямляюсь только когда мы удаляемся от больницы.

По дороге мы заезжаем за Сэмми. Но когда мы приближаемся к дому, я думаю, что лучше бы мы подольше задержались у дяди и тети. Толпа репортеров в ожидании слоняется по нашему двору. Мама сигналит, чтобы они дали машине проехать. Они расступаются, но их камеры неотрывно смотрят в окна машины, когда мы проезжаем мимо.

Я сжимаюсь в смятении, и меня охватывает приступ паники. А точно ли все эти люди – настоящие репортеры? Что, если кто-то из них пришел сюда, чтобы снова украсть меня и выкачать остаток моей крови?

Темноволосый худой парень, телосложением похожий на того, что мы видели в лесу, кричит:

– Привет, Эйслин! Они поймали тех, кто вас похитил? А противоядие врачи нашли?

Я закрываю лицо руками и скрючиваюсь на сиденье. Заезжая в гараж, мама ведет машину рывками, отчего меня начинает мутить. Только когда дверь гаража с грохотом закрывается за нами, я осознаю, что все это время задерживала дыхание.

На кухне меня ожидают несколько подарков в красивой упаковке, лежащие на обеденном столе. Мама кладет руки мне на плечи:

– Понимаю, что это не очень подходящий момент, но с днем рождения, дорогая, – хоть и на день позже.

Я в сотый раз обнимаю ее.

– Ох, мам.

Сэмми тоже обнимает меня.

– Жаль, что в семнадцать тебе не разрешают ничего нового.

Недавно это меня все равно не остановило.

Мама снова прижимает меня к себе. Наконец я отстраняюсь и говорю:

– Извините. Не думаю, что я смогу открыть подарки. Не сегодня.

– Я понимаю.

Она смотрит на меня беспомощным взглядом.

Я извиняюсь, спотыкаясь, поднимаюсь к себе и падаю в кровать. В комнате тихо, и в ушах почти не звенит. А может, тоска в моей душе заглушает все остальное. Я зарываюсь в постель и проваливаюсь в глубокий сон.

Когда я резко прихожу в себя, день уже клонится к вечеру. Инстинктивно я хватаюсь за запястье, ожидая, что меня снова связали или бросили у дороги. У меня уходит не меньше минуты, чтобы успокоится и осознать, что я дома, в безопасности. Ну, настолько в безопасности, насколько это возможно, учитывая, что CZ88 по-прежнему таится в моих клетках.

Мой телефон украли те чокнутые, которые решили приготовить коктейль из моей крови, или что там они с ней сделали. Поэтому я поспешно бегу к домашнему телефону в коридоре и оставляю голосовые сообщения для Джека и Эви, сообщая им, что я в порядке.

Внизу мама накрывает на стол. На обед она приготовила курицу карри и рис. Подарков ко дню рождения больше не видно, но Сэмми то и дело косится в сторону серванта.

Пряный запах нашего обеда возвращает меня к воспоминаниям о том, как мы уютно сидели за столом – я, мама, папа и Сэмми, и несчастный случай с папой был еще в невообразимом будущем, вместе со смертоносной ДНК и похитителями крови. Даже Сэмми в те дни кашлял реже, потому что его легкие оставались относительно неповрежденными. Я резко трясу головой. Когда погружаешься в прошлое, настоящее причиняет еще больше боли.

После обеда звонит телефон. Это Эви. Не успевая перевести дыхание, она задает сразу тысячу вопросов. Я рявкаю: «Тащи свою задницу сюда, и я дам тебе полный отчет». То же самое я говорю и Джеку, когда он звонит минуту спустя.

Эми и Джек приезжают вместе еще через час. Мы молча обнимаемся, прежде чем забраться в мою комнату, где мы садимся на мою кровать, прижавшись друг к другу. Они постоянно переглядываются, и я понимаю, что они определенно обсуждали свою безумную подругу, но Джек старается смягчить разговор и спрашивает меня о двух деревянных силуэтах щенков, висящих на стене.

– Купили, когда ездили в Индонезию, – в тысячный раз я задумываюсь, действительно ли микробы, которых я подхватила в той поездке, спасли мою жизнь.

Эви грозит мне пальцем.

– Так, теперь ты долго никуда не пойдешь и не будешь говорить с незнакомцами. Слышишь меня?

Джек берет меня за запястье – как раз там, где видны свежие ссадины от веревок.

– Держись рядом с нами.

И это он называет мягкостью.

Я будто съеживаюсь.

– Я не планирую никаких заграничных поездок, если вы об этом, ребята. Но я надеюсь, что кто-то из вас съездит со мной в Кле-Элум.

Эви морщит нос.

– Где это? И почему ты говоришь шепотом?

– Это на востоке, в паре часов езды. Там живет мать доктора Стернфилд.

Джек сжимает мою руку так сильно, что мне становится неприятно.

– Ты не отказалась от этой идеи? Эйслин, посмотри, что случилось после того, как вы с Шейном решились на предыдущее приключение.

– Это было не приключение. Мы собирали деньги на поиск противоядия.

Эви смотрит на меня скептически.

– Да ну. Я видела тебя на фото, разодетую как Золушка, в толпе шикарных людей.

Я отцепляю руку Джека от своего запястья и потираю больное место.

– А ведь было время, когда ты готова была заплатить, чтобы я пошла на вечеринку.

Она говорит:

– Это было до того, как кто-то попытался украсть твою кровь.

Джек добавляет:

– Тебе нужно сидеть дома и приходить в себя, а не гоняться за кем-то, кто, как тебе кажется, врет о ком-то еще, кто уже умер.

Я отвожу взгляд от его лица, не желая читать его выражение. Тихим голосом я говорю:

– Но что еще я могу сделать, чтобы все исправить?

Эви, одарив Джека молниеносным взглядом, говорит:

– Почему бы не позвонить исследователям и не узнать, нет ли у них каких-нибудь более разумных идей? Держу пари, ты можешь им сильно помочь, держась в тени, не привлекая внимания.

Я резко произношу:

– Завидуешь моей популярности, а?

Эви будто становится на голову выше. Ее взгляд обжигает:

– Вряд ли я стану завидовать кому-то, кто с дьявольским упорством разрушает себя.

Я поворачиваюсь к Джеку.

– Ты думаешь, что я стремлюсь к саморазрушению?

Он нервно глотает слюну.

– Думаю, что ты не полагаешься на тех, на кого должна бы.

Поверить не могу, что они вот так на меня накинулись. До всей этой истории с CZ88 друзья никогда не были так враждебны ко мне. Борясь с дурнотой из-за жара, бросившегося в лицо, я говорю:

– И чего хотят от меня люди, на которых я должна полагаться? Сидеть здесь, за задернутыми шторами, и болтать о том, кто что должен делать и какая дурацкая группа дала интервью на радио?

У Джека раздуваются ноздри.

– Наши жизни может и не такие захватывающие, как у вас с Шейном, но они важны.

Эви говорит:

– И ты считала так еще до того, как стала притчей во языцех, человеком, который каждый вечер появляется в новостях.

– А вы, ребята, думаете, что это все гламур да слава?

Во взгляде Джека не осталось ни следа той нежности, к которой я успела привыкнуть.

– А ты думаешь, мы все унылые и скучные?

– Конечно, нет. У нас просто разные приоритеты.

Он вскакивает с кровати.

– Разные приоритеты, да? На нас с Эви вылили тонну дерьма просто из-за того, что мы виделись с тобой. А ты в качестве благодарности пытаешься втянуть нас в свои самоубийственные замыслы. Да уж, я бы сказал, что у нас и правда разные приоритеты.

Эви тоже встает.

– Может, мы лучше найдем себе какие-нибудь другие приоритеты, пока ты красуешься перед репортерами. Надеюсь, ты поймешь, как отвратительно ты себя ведешь, прежде чем станет слишком поздно.

Они с топотом спускаются вниз. На мгновение у меня возникает искушение догнать их, но это ничем не поможет. Пытаясь успокоиться, я заставляю себя глубоко дышать. Я не могу углубляться в размышления о том, почему у них возникло такое впечатление – это помешает мне сделать то, что я должна. Потому что, кто бы что ни говорил, я знаю лучший путь. Даже если он бесит всех вокруг.

Чтобы подготовиться, я выхожу в Интернет и быстро собираю нужную информацию. Изучив ее, я собираю все, что нужно, в рюкзак и ложусь спать. Если бы только мои мысли перестали крутиться вокруг обвинений, которые бросали мне Джек и Эви.

Несколько часов спустя мои внутренние часы будят меня за пять минут до звонка будильника. Я тихо одеваюсь и крадусь вниз, где натыкаюсь на маму. Проклятье.

Она стоит у стола с чашкой кофе.

– Ты рано встала.

– Не спится.

Вмешательство мамы в мои планы не входило. Я беру маффин и быстро съедаю его, на ходу придумывая, как спасти мою миссию.

– Чем бы ты хотела заняться в этот прекрасный день? – спрашивает она.

– Может, просто останусь дома после всех этих безумств.

Я потягиваюсь и широко зеваю.

– Боже, еда – это все, что мне было нужно. Могу поспорить, теперь я могу проспать до обеда.

Она кивает.

– Хорошо. Тебе нужно отдохнуть.

Превосходно. Как можно незаметнее я достаю из кухонного шкафа пару зерновых батончиков.

– Можешь попросить Сэмми не будить меня? Я серьезно планирую поспать минимум до полудня. А может и больше. Я даже не хочу отвечать на телефон.

Я снова потягиваюсь и тру глаза.

Ее смягчившееся лицо выражает облегчение.

– Это отличная идея. Приятных снов.

Громко зевая, я тяжело поднимаюсь наверх. Ладно, если я собираюсь сделать следующий ход, я должна успеть до того, как появятся репортеры.

Выходить через главную дверь – не вариант. Хммм. В моей спальне есть окна, которые выходят на стену дома. В своих детских мечтах о побеге я думала, что слезть вниз вполне реально. Теоретически. Теперь мне нужно проверить эту теорию на практике.

Я упаковываю в рюкзак батончики, бутылку воды и вещи, которые собрала прошлым вечером. Хотя я уверена, что мама попросит Сэмми не будить меня, я запираю дверь. Потом я пишу записку, в которой объясняю, как жизненно важно для меня расспросить миссис Стернфилд. Я приклеиваю записку на ноутбук на случай, если мама отопрет дверь в мою комнату, когда поднимется паника. Надеюсь, что я вернусь до того, как это случится.

Я оставляю радио тихо включенным и растираю руки. Надев кроссовки и сделав глубокий вдох, я выбираюсь из окна. Ух ты, второй этаж кажется намного выше, когда балансируешь снаружи на выступе шириной в пару сантиметров. Намного выше.

Мои ноги дрожат и я взываю к генам храбрости, которые могли достаться мне от отца. Я дотягиваюсь до водосточной трубы. Выдержит ли она мой вес? Качается, но держится. Вцепившись в неё, я нащупываю ногами выступающие кирпичи и медленно спускаюсь вниз. Внезапно в нескольких метрах от дома дятел начинает долбить земляничное дерево, перепугав меня. Водосточная труба дрожит от моей крепкой хватки. Глубоко вдохнув, я делаю еще один шаг вниз, а потом еще один. В полутора метрах от земли мои пальцы разжимаются и я падаю, крепко ударившись пятой точкой.

Уф, надо остановиться и передохнуть. Отряхнув грязь со своих шорт, я осматриваюсь по сторонам, чтобы убедиться, что меня никто не видит, а потом перебегаю от дерева к дереву, пока не добираюсь до края двора. Потом я тихонько открываю машину и перевожу ее на нейтральную передачу, чтобы дотолкать до соседнего дома, прежде чем запустить двигатель. Надеюсь, никто не заметит, что моей машины нет на обычном месте.

Сев в машину, я трогаюсь с места. Только отъехав на десять кварталов, я обретаю способность нормально дышать. Убедившись, что за мной не следят, я включаю колонки и врубаю свой любимый плейлист. Нет, это не избавляет меня от тревоги или чувства вины. Джек, Эви и моя семья страдают из-за меня. Сэмми не попал в испытания AV719. Мама в полном расстройстве из-за стресса.

Этот список подавляет меня. Я хочу исправить весь тот хаос, который возник из-за меня.

Два часа спустя, в восемь утра, я въезжаю в переулок перед домом миссис Стернфилд. Ни в ее доме, ни в соседних не заметно никакого движения. И что теперь? Я вовсе не собираюсь ломиться в ее дом, пока она внутри. Надо было учесть в своих планах, что это будет раннее утро выходного дня. Может, в недавних словах Джека и Эви насчет моих импульсов, опережающих здравый смысл, была доля правды.

Я выезжаю на главную дорогу и паркуюсь на стоянке, где в прошлый раз останавливались мы с Шейном. О боже, Шейн, лучше бы ты поправился. Пустота в душе и острое чувство одиночества, боль от того, как мне его не хватает, грозят выбить меня из колеи.

Задыхаясь, я обхватываю себя руками и раскачиваюсь на сиденье. Я видела слишком много жертв CZ88, как они уходили, одна за другой, кто-то кричал, а кто-то хныкал. Все – пока я беспомощно стояла рядом. А теперь я осталась одна, наедине с моей печалью, страхом и виной. В конце концов, доктор Стернфилд не вонзала в мою руку иглу насильно, в отличие от тех похитителей крови. Я приняла решение без капли сомнения. А теперь моя семья и друзья страдают вместе со мной, в любой момент я могу пополнить список жертв CZ88, запертая в коме, в ожидании спасения, которое может никогда не прийти.

И вот поэтому, как бы больно мне ни было, я никогда не смогу сдаться.

Эксперты опасаются, что «харизму» можно использовать как биологическое оружие

Джон Расмуссон, «Новости Хилтона»

Недавнее похищение двоих подростков, во время которого неизвестные взяли у них значительное количество крови, вызвало у граждан страх перед потенциальной террористической угрозой. Как сообщают наши источники, Эйслин Холлингс и Шейн Эллиот, которые месяц назад приняли опасное средство генной терапии, известное как «харизма», были похищены группой нападающих в масках. Неизвестные взяли у подростков кровь и бросили их на пустынной дороге. Хотя состояние мисс Холлингс выглядит стабильным, мистер Эллиот впал в кому.

Цель упомянутого «похищения крови» остается неизвестной, но существует множество версий, включая перспективу использования крови, содержащей «харизму», в качестве террористического оружия. Сара Дансворт, представитель организации «Выживание Америки», заявила: «Когда речь заходит о безопасности нашей страны и о тех, кто может использовать миллионы способов нанести удар, включая биологическое оружие, бдительности не бывает слишком много».

Двадцать четыре

Я достаю зерновой батончик и всматриваюсь в дорогу. Каждой клеткой своего тела я чувствую, что забраться к миссис Стернфилд – лучший шанс добыть информацию, которой не владеет больше никто. Так что я остаюсь настороже и выжидаю удобного момента, какими бы ни были последствия.

Час спустя из переулка выезжает белая «акура». Похоже на машину, которую бы стала водить миссис Стернфилд. Я щурюсь, пытаясь разглядеть, кто за рулем. Силуэт маленький, возможно, женский, но машина проезжает слишком быстро, чтобы различить с уверенностью. Впрочем, миссис Стернфилд, кажется, из тех, кто встает рано, не важно, в будний день или в выходной.

Я снова подъезжаю к ее жилищу и паркуюсь в двух домах от него. Если в «акуре» была не миссис Стернфилд, и меня арестуют, скажу, что мне стало хуже и под воздействием «харизмы» я начала вести себя неадекватно. У меня хватит способностей, чтобы пытаться вызвать симпатию или изображать сумасшедшую.

Я неспешно обхожу дом, сунув большие пальцы в петли пояса, делая вид, будто пришла посмотреть показания счетчиков, несмотря на то, что сегодня воскресенье. К несчастью, все двери заперты, а заглядывая в окна, я вижу только мебель, стоящую в совершенном порядке. Ни секретной лаборатории, ни клеток с шимпанзе.

Я резко поворачиваю голову в сторону соседних домов, чтобы проверить, не смотрит ли на меня кто-нибудь. Вроде занавеска дрогнула? Я выжидаю, но больше ничто не движется. Сделав глубокий вдох, я раздумываю, что делать дальше.

Ладно, время действовать всерьез. На мгновение мои мысли туманятся – то ли из-за того, что я собираюсь совершить безумный поступок, то ли из-за недавней потери крови, не знаю.

Я сажусь на корточки рядом с задней дверью, достаю маленькую плоскую отвертку из кармана и, следуя видеоурокам, которые нашла в Сети, вставляю ее в замок, толкаю вперед и кручу. К моему изумлению, дверь открывается.

На цыпочках я вхожу в дом, надеясь, что у миссис Стернфилд нет сигнализации. Я делаю пару шагов в сторону сине-лиловой кухни, пахнущей круассанами. Не слышно ни звука. Осмотрев помещение, я не замечаю ни стоящей в беспорядке посуды, ни чего-либо еще, что можно счесть проявлением неудачной генной терапии – разве что протеиновые батончики, лежащие на столе, оказались бы модифицированными.

Тихо ступая, я прохожу по первому этажу, начав с изысканно обставленной лимонной столовой. На столе аккуратно разложены две подкладки под столовые приборы, салфетки из ткани и чайный поднос. Должно быть, она ожидает гостей. Поторапливаясь, я осматриваю аккуратную гостиную, ванную и комнату, которая похожа на гостевую спальню, которой сейчас не пользуются.

Взяв себя в руки, я поднимаюсь на второй этаж, вздрагивая каждый раз, когда под моей ногой скрипит доска, и восстанавливая дыхание, прежде чем двигаться дальше. На втором этаже я прохожусь по спальне, отделанной серо-белой атласной тканью, а затем направляюсь во вторую комнату – кабинет.

Я включаю ее компьютер и начинаю рыться в коробке для бумаг. В основном это счета, но находится и папка, набитая вырезками из журналов. Пробегая их взглядом, я замечаю громкие заголовки о «харизме» и смерти доктора Стернфилд. Болезненный способ хранить память о дочери. В статьях я нахожу только то, что и так уже знаю.

Издав тихий аккорд, компьютер пробуждается к жизни, и, к счастью, мне не приходится подбирать пароль. Я откладываю бумаги и начинаю копаться в файлах. Вскоре я обнаруживаю папку под названием «Шарлотта». Бинго.

Открыть ее я не успеваю – звук открывающейся входной двери заставляет меня замереть. О нет. Уже? Как можно тише я выключаю компьютер и крадусь в коридор.

Каблуки стучат по дереву, а затем гулко цокают по кафельным плиткам. Потом раздается шум открываемых шкафов и стук стаканов о стол. Я осматриваюсь, надеясь найти на втором этаже балкон, с которого я смогу слезть вниз. Как бы не так. Подавляя страх, я гляжу на ступени, ведущие через фойе к передней двери, может, в метрах двадцати от места, где я стою. Смогу ли я сбежать вниз и выбраться наружу так, чтобы меня не заметили из кухни? Похоже, это мой лучший шанс. Хотя и рискованный.

Мой взгляд снова обращается к кабинету. Если бы только я успела просмотреть папку под названием «Шарлотта» и изучить данные, которые миссис Стернфилд сочла нужным сохранить. Держу пари, там не только семейные фото.

Снизу доносится звяканье. Она неизбежно поднимется наверх – это вопрос времени. Услышав журчанье воды, я решаю, что это подходящий момент.

Сняв кроссовки, я легкими шагами сбегаю по ступенькам к двери, мимо коробок с фруктами. К несчастью, дверь скрипит, когда я открываю ее, и из кухни доносится голос, спрашивающий: «Кто здесь?» Я прикрываю за собой дверь, надеясь, что она решит, будто оставила ее открытой, и бегу по двору и дальше по улице, пока не добираюсь до машины. Трясущимися руками я открываю дверь и, задыхаясь, запрыгиваю внутрь. Только заведя двигатель, я позволяю себе посмотреть в зеркала. Я вижу, что миссис Стернфилд вышла к дороге и осматривается по сторонам, уперев руки в бока.

Двигатель рычит, когда я трогаюсь с места. Вопреки всему, я надеюсь, что миссис Стернфилд не заметила меня и не узнала мою машину. Еще раз взглянув в зеркала, я вижу, что она развернулась и возвращается домой. Но все-таки я низко пригибаюсь, проезжая мимо ее соседа, который выгуливает своего питбуля.

На выезде из переулка я притормаживаю, чтобы повернуть на главную дорогу. Маленький пикап, который едет навстречу мне, притормаживает на том же перекрестке. Я смотрю на его водителя и вздрагиваю, узнав знакомое лицо. Доктор Далсет.

Какого черта? Я еще сильнее пригибаюсь к сиденью. Когда я трогаюсь с места, мое сердце бешено стучит.

Изо всех сил пытаясь осмыслить происходящее, я снова поворачиваю на стоянку и паркуюсь там. Пикап уже скрылся из вида, и он, несомненно, направлялся к миссис Стернфилд. Наверное, он часто заезжает к ней на чай. Но я уверена, что вряд ли это просто визит вежливости. Должно быть, он тоже хочет выведать у нее информацию. Но выдаст ли она что-то? Эх, вот бы я была настоящим шпионом, с кучей устройств для подслушивания и слежки.

Минуты, кажется, тянутся бесконечно, одна за другой. Я наблюдаю за улицей, ведущей к дому миссис Стернфилд, мечтая, чтобы мой взгляд мог как лазер проникнуть через все, что отделяет меня от ее двери. Я раскачиваюсь и ерзаю, пытаясь устроиться поудобнее, но безуспешно.

Прямо сейчас они, возможно, обсуждают инсайдерскую информацию насчет поисков противоядия. Какую цену она назовет? Как будто шанса спасти чью-то жизнь недостаточно.

Час спустя пикап выезжает из переулка и доктор Далсет, ускоряясь, проезжает мимо стоянки, где прячусь я. Что теперь? Вернуться к миссис Стернфилд и потребовать, чтобы она рассказала мне то же, что и ему? Инструкций по допросу враждебно настроенных свидетелей в Интернете не нашлось. Ну, никаких онлайн-уроков мне не попадалось. Пока что.

У доктора Далсета больше мотивации найти лекарство, так что именно у него я должна требовать ответы, и посмотрим, правда ли он такой искренний, как утверждает. Я завожу двигатель и еду следом за пикапом.

Мы кружим по извилистым дорогам, углубляясь все дальше в горы, деревья смыкаются над дорогой, погружая нас в постоянную тень. Я следую за ним сквозь полумрак. У меня начинает колоть в затылке. Я боюсь снова оказаться на пустынной дороге, но сейчас я не могу повернуть назад.

На перекрестке без каких-либо указателей он сворачивает на грунтовую дорогу, ведущую в густой лес. У меня заходится сердце, когда я представляю, как поеду вслед за ним по дороге, которой почти что не существует. Она такая узкая, что он меня точно заметит. Ладно, посмотрим на это с другой стороны. Маловероятно, что эта лесная дорога выходит на другое шоссе, так что подождать его возвращения – неплохой вариант.

Вернувшись немного назад, я паркуюсь за поворотом. Похоже, я неплохо освоила искусство слежки. Но я бы предпочла, чтобы те похитители крови не крали у меня телефон.

Прежде чем замереть в ожидании, я нахожу широкополую шляпу и надеваю ее, скрыв лицо. Очередная машина проезжает мимо только через десять минут, так что у меня предостаточно времени, чтобы пережевывать все те же мысли о проклятом звоне в ушах. Способны ли Шейн и остальные видеть сны, или шум в голове сводит их с ума?

Сорок минут спустя пикап выезжает с грунтовой дороги и, ускоряясь, проезжает мимо меня. Очевидно, он провел там не так много времени, чтобы предположить, что он занимался спортом на свежем воздухе. Но что он тогда там делал? Это определенно связано с лживостью выражения лица миссис Стернфилд и тем, что неделю спустя она была одета как для похода.

Учитывая, что у меня нет сообщника, возможность проследовать за доктором Далсетом, держась на безопасном расстоянии, кажется ужасно соблазнительной. Но если в лесу таится какой-то секрет, не исключено, что он пробудет там недолго. И вряд ли мне удастся вернуться сюда с Джеком или Эви. Глубоко вдохнув, я завожу машину и еду вперед по дороге, ведущей неизвестно куда.

Дорога становится все более ухабистой, и я начинаю бояться, что мне не удастся выбраться. Я останавливаю машину. Стоит ли пойти дальше пешком? Что, если я встречу еще одних похитителей крови? Или кого похуже?

Я чувствую внезапную вспышку боли где-то во лбу. Если я не выясню, что здесь происходит, я, скорее всего, все равно умру. Это заставляет меня выйти из машины.

Я тщательно запираю двери и подбираю с земли палку толщиной с мое запястье в качестве оружия. Вооружившись, я тяжелым шагом иду в тени через влажный, холодный лес. На мне только футболка и шорты. Похоже, мне все-таки стоит побольше узнать о том, как вести слежку.

Ветерок пробирается между деревьями, шелестя листьями и ветками. Каждый раз, когда резко хрустит ветка или кричит птица, я пригибаюсь, чтобы спрятаться, с колотящимся сердцем, и жду, пока не уверюсь, что рядом никого нет. Когда напугавший меня звук стихает, я ударяю по ладони палкой, делая вид, что ничего не боюсь, но мой запал постепенно иссякает. Похитители украли что-то более ценное, чем кровь или телефон.

После очередного поворота я чувствую какой-то запах. Дым? Я выглядываю между деревьями, чтобы понять, откуда он идет, и замечаю небольшую хижину. Красивое здание из широких досок напоминает мне постройки, увиденные в телепередаче о туристических поездках. Но зачем здесь болтался доктор Далсет?

Я подбираюсь ближе, прячась за кустами.

Я вздыхаю. Перспектива ждать неизвестно чего здесь, в сырости, и, возможно, не один час, кажется слишком глупой, чтобы даже ее обдумывать. Но так же глупо было бы расспрашивать обитателя хижины о том, что затеял доктор Далсет.

Расстроенная, я бросаю камнем в дверь. Я промахиваюсь, но он громко стукается об стену. Уже неплохо. Посмотрим, что будет дальше. Я прячусь за густым папоротником.

Секунду спустя окно рядом с дверью открывается, и из него показывается чья-то голова. Потом она высовывается еще дальше. Я узнаю ее. Этого не может быть.

Меня наполняют ярость и потрясение, и одновременно – нелепая надежда. Потому что доктор Стернфилд жива.

Двадцать пять

Нахмурившись, она осматривается по сторонам. Я выхожу из зарослей.

– Выглядите неплохо для мертвеца, – говорю я, с трудом сдерживая желание броситься к ней, схватить за волосы и оттащить обратно в Такому.

Взгляд доктора Стернфилд становится холодным, как сталь, и она нервно осматривается по сторонам.

– Ты одна?

Я похлопываю по карману, будто в нем телефон.

– Ненадолго.

Она качает головой, словно извиняясь.

– Боюсь, здесь нет Сети.

Она исчезает в окне, несколько секунд спустя открывает дверь и выходит из хижины.

Холод пробегает по моей спине, когда я думаю о том, как глупо было приходить сюда одной. Здесь нет никого кроме меня и доктора Стернфилд, которая дала ничего не подозревающим людям убийственное средство генной терапии. И это в лучшем случае. А ведь здесь могут быть и ее друзья.

Я крепко сжимаю палку, пряча ее за спиной, и стараюсь держаться на расстоянии.

– Слушайте, я не стремлюсь выдать вас или доставить кому-то неприятности. Я просто хочу, чтобы я и мои друзья выжили. Пожалуйста, помогите нам.

– А ты думаешь, я этого не хочу?

– Тогда зачем вы инсценировали свою смерть? Вы должны быть во главе группы исследователей.

– Ты и правда веришь, что мне разрешили бы вести какое-то исследование? Может, если бы все сохранили в тайне и не устроили весь этот цирк в новостях, я бы и помогла.

Она с отвращением качает головой.

– Раньше журналисты вас никогда не волновали. И потом, чего вы ждали, если ваши подопытные начали впадать в кому и умирать? Как вы могли испытать на нас что-то настолько опасное?

Она вздыхает и делает несколько шагов вперед.

– Предварительное тестирование в Портленде прошло отлично. То, что случилось потом, было совершенно непредсказуемо. Я действительно хотела сделать вашу жизнь лучше. И ведь на какое-то время это и правда сработало. Разве ты наконец не стала девушкой, которой мечтала быть?

– Я стала девушкой, которая может в любой момент впасть в кому. Что это за жизнь?

Она переминается с ноги на ногу метрах в трех от меня. Достаточно близко, чтобы я заметила блеск пота на ее лбу. Она следит взглядом за орлом, парящим над деревьями, а потом снова бросает на меня быстрый взгляд.

– Разве риск не был оправдан? Ведь ты получила возможность до предела насладиться несколькими днями жизни, а не влачить долгую посредственную жизнь?

Посредственность. Конечно, вот что она видела во мне.

– Такое решение никто не имеет права принимать за других. Я уважала вас, я видела в вас ученого, каким и сама хотела когда-нибудь стать. А вы просто мошенница.

Она вытирает свой трехсотдолларовый замшевый сапог о поросшую клевером поляну.

– Прости, Эйслин. Я правда не мошенница. И исследования, которые легли в основу «харизмы», остаются невероятно многообещающими.

Я пытаюсь прочитать ее лицо, но бесконечное множество эмоций, сменяющихся на нем каждую секунду, не складываются в осмысленное целое. Я немного отступаю назад.

– Если «харизма» настолько великолепна, почему вы сами ее не приняли?

Мне мерещится, что ее глаза вобрали в себя тени деревьев.

– Если бы мне нужно было улучшить себя подобным образом, я бы это сделала.

Она глубоко вдыхает.

– Каждый великий научный прорыв приносит и свои проблемы. Ты это знаешь. И есть люди, в распоряжении которых немалые ресурсы, и они по-прежнему поддерживают то, что я делаю. Ты можешь работать с нами. Я всегда ценила твои идеи, и сейчас я весьма близка к открытию противоядия. Такого, которое позволит тебе сохранить общительность.

Меня манит проблеск надежды, такой же реальной, как ворон, который глядит на нас, усевшись на сосне. Человек, который скорее всего сможет все исправить, здесь и предлагает мне шанс, который, как я думала, упущен навсегда. Сохранить те части CZ88, которые изменили мою жизнь, но убрать те, которые убивают. Беспроигрышный вариант.

Если бы только я могла ей доверять.

Я смотрю на ее лицо – такое самодовольное, такое уверенное. В чем? В том, что она снова сможет убедить меня? Держу пари, с ее умом манипулировать людьми совсем не сложно. Лучшая среди себе подобных, самый блестящий ум «Nova Genetics», их звезда. Никогда не ограниченная посредственностью. Каково это – быть настолько пугающе умной? Конечно, я всегда чувствовала себя умной, но она работает на совершенно ином уровне, будто… Внезапно меня озаряет догадка – безумная, но объясняющая все.

Я непроизвольно открываю рот.

– О боже. Вас и правда улучшили. Но не с помощью CZ88.

Она щурится, и краска заливает ее лицо. Наконец-то оно выражает отчетливые эмоции – удивление и стыд, причем последний намного заметнее. Раньше я никогда не видела у неё такого выражения, и оно выглядит таким неподходящим для нее.

Я говорю:

– Вот почему вы особенная. Вот почему ваш IQ настолько выше нормы.

Она немного приседает, будто собираясь прыгнуть. Только тогда я понимаю, что она тоже прятала руку за спиной. Я прыгаю в сторону, взмахнув палкой, как раз в тот момент, когда она бросается вперед, нацелившись в меня шприцем, держа его как нож для колки льда.

Черт подери! Разве она еще недостаточно людей убила своими проклятыми иглами? Взмахнув веткой, я ударяю ее в бедро, но она успевает оцарапать иглой мое предплечье.

Доктор Стернфилд переминается с ноги на ногу, как игрок в теннис в ожидании подачи.

– Ты же не станешь бить меня по голове. Для этого понадобилось бы больше генов воина, чем Бог или наука дали тебе.

Тяжело дыша, я держусь на расстоянии. У меня перед глазами все расплывается.

– Что в шприце?

– Просто немного успокоительного. Для лошадей. Лучшие друзья девочки в этих местах. Успокоительные, а не лошади.

Она бросает взгляд на мою руку. Я рассматриваю крошечную ссадину, на которой выступают капельки крови. Поверхностная царапина, я надеюсь. Но я чувствую слабость.

Воркующим голосом она произносит:

– Расслабься, Эйслин. Как только ты отдохнешь, мы сможем обсудить все более благоразумно.

Я отступаю на шаг назад.

– Так когда вы приняли то средство, которое сделало вас умной?

Она наклоняется вперед, помахивая шприцем.

– Генетическая модификация только придала мне дополнительное ускорение. Я всегда была умной.

Напряжение вокруг ее глаз и резкий голос выдают сильную боль.

– Но, возможно, недостаточно умной, да?

Пошатнувшись, я отступаю еще на шаг назад, держа ветку перед собой.

– Это твой папа заставил тебя стать своей подопытной свинкой?

Это бы объяснило, почему она сбежала из его фирмы, сейчас, когда нужна ему, чтобы понести ответственность за все, что учинила. И вот почему она работает с «VidaLexor» над противоядием, если действительно занимается здесь именно этим.

Неподалеку каркает ворона, и в ту же секунду доктор Стернфилд бросается вперед, целясь шприцем мне в грудь. Я ударяю веткой по ее руке. Раздается неприятный хруст. Она отшатывается в сторону, но я роняю ветку.

В следующее мгновение она снова набрасывается на меня, и на этот раз у меня нет оружия. Я не осмеливаюсь повернуться и бежать, опасаясь, что игла воткнется мне в спину. Поэтому я пинаю ее, целясь в живот и надеясь, что увернусь от шприца. Доктор Стернфилд отступает назад, но все же ухитряется вонзить иглу мне в лодыжку примерно на сантиметр. Она нажимает на поршень, но я хватаю ее за предплечье и толкаю на землю.

У меня темнеет в глазах так же, как было, когда меня чем-то накачали похитители крови. Сколько мне осталось? Пара секунд?

Собрав остатки сил, я вцепляюсь в ее руку и выдергиваю иглу. Теряя сознание, я вонзаю шприц ей в бедро, вопреки всему надеясь, что она получит большую дозу, чем я.

Когда я просыпаюсь, оказывается, что уже стемнело и воцарились темно-синие сумерки. Вот черт, мама и Сэмми, наверное, с ума сходят.

Я лежу на ее теле, неподвижном, но теплом. Опасливо оглядываюсь в поисках шприца – он по-прежнему торчит из бедра доктора Стернфилд. Я выдергиваю и выбрасываю дьявольскую штуку куда-то в кусты.

Едва держась на ногах, я в сгущающейся темноте бреду к хижине, по пути остановившись, чтобы стошнить в кусты. Я нажимаю на выключатель на стене, и свет озаряет убежище доктора. Телефон здесь, может, и не принимает, но электричество есть. Внутри тянется ряд столов, на которых разложены лабораторные журналы, стоит компьютер, лабораторное оборудование, упаковки с едой, такие же, как я видела в доме ее матери, и холодильник, набитый рядами колб на подставках.

Я в спешке открываю шкафчик с припасами и роюсь в нем, пока не нахожу веревку.

Я тащусь наружу, чтобы связать доктора Стернфилд, прежде чем она снова бросится на меня, но поляна, куда мы упали, пуста. Справа я вижу просвет между деревьями. Если она позовет кого-то на помощь, чтобы заставить меня замолчать… о боже, только не это.

Я гонюсь за ней по хрустящим под ногами веткам и догоняю ее, как раз когда она выходит на небольшую поляну, где припаркован джип. Сжав кулак, я изо всех сил опускаю его ей на спину, и снова мы боремся, катаясь по земле. Она скрежещет зубами, и отчаяние определенно придает ей сил.

Может, у меня и нет генов воина, но у меня тело человека, который провел годы, оттачивая умение плавать баттерфляем. И, что еще важнее, на кону моя жизнь.

– Ты, сука. – Я обрушиваю град ударов на ее голову. Потом я переворачиваю доктора Стернфилд и усевшись на ее ногах, обматываю веревкой ее запястья. – Ты меня совсем не знаешь.

Она кричит и извивается, пока я не втыкаю локоть ей в почку. Это надолго выбивает из нее дух, так что я успеваю связать и ее лодыжки. Сделав больше узлов, чем на самом деле необходимо, я связываю ее так же туго, как позапрошлой ночью связывали меня.

Она хрипит:

– А теперь что?

Я переворачиваю ее на бок и обыскиваю карманы.

– Я не сумею втащить вас в джип и совершенно не доверяю вам, так что развязывать вас я не стану.

Я достаю из ее кармана ключи.

– Так что устраивайтесь поудобнее.

Она дергается взад и вперед, в ее глазах паника.

– Нет, Эйслин. Я на полном серьезе предлагала тебе работать вместе. И мне на самом деле осталось совсем чуть-чуть до открытия противоядия. Именно за это мне платил доктор Далсет. Никто, кроме меня, не имеет и малейшего представления о том, какие гены модифицировать. Если полиция арестует меня, все мои исследования будут остановлены. Ты просто должна мне довериться.

Мне не нужен супер-IQ, как у нее, чтобы понять, что это плохой план.

– Если хотите, чтобы я вам поверила, назовите гены, на которые воздействовали.

Она выплевывает названия трех генов.

Я вздыхаю.

– Их исследователи уже идентифицировали.

– Что ж, я не дам тебе полную формулу, пока ты меня не отпустишь. Но я могу гарантировать, что другие исследователи ее не вычислят.

– Почему нет? Они взяли у нас множество генетических тестов и идентифицировали вирусный вектор, который вы использовали, чтобы доставить вашу проклятую комбинацию модифицированных генов. Кроме вас полно умных ученых, даже если они не изменены генетически.

Она кривится:

– У них был почти месяц. И они нашли только очевидные версии. Вы никогда не найдете то, что ищете.

– Почему вы так уверены?

В этот момент я вспоминаю, как однажды она сказала: «То, что для одного ученого – мусор, для другого – сокровище». Ведь Ксавьер написал «МУСОР» в своих заметках? Может, это не потому, что он решил, будто его заметки бесполезны? Что, если он понял, что слишком узко ограничивает зону поиска? Рассматривает только гены. Но как насчет пятидесяти процентов нашей ДНК, которую считают «мусорной», потому что в ней не закодированы последовательности, запускающие выработку белков?

Мое дыхание учащается.

– Вы изменили и нашу мусорную ДНК, чтобы как-то повлиять на наши гены.

Ее самодовольство сменяется ощутимой, неудержимой тревогой.

– Не будь такой глупой.

– Нет, вот что глупо, так это то, как легко я могу читать ваше лицо, спасибо «харизме». Иронично, да?

Я бегу обратно к хижине и беру ее ноутбук вместе с ящиками, в которые я запихиваю колбы из холодильника. Она даром времени не теряла. Чтобы содержимое колб не нагрелось, я запихиваю между ними пакеты с морожеными ягодами из холодильника.

Слушая, как доктор Стернфилд выкрикивает ругательства вперемежку с привлекательными предложениями, я пять раз бегаю от хижины к машине и обратно, чтобы забрать отсюда все, что хоть как-то напоминает материалы исследования. В последний раз осмотрев ее секретную лабораторию, я замечаю зачитанную копию «Цветов для Элджернона». Подумать только. Оставлю это ей.

Погрузив последнюю порцию материалов в джип, я бросаю доктору Стернфилд одеяло и, не обращая внимания на ее мольбы, уезжаю в сгущающуюся темноту.

В ближайшем городе я борюсь с искушением заехать в полицейский участок, но стремление поехать прямо в Такому оказывается сильнее. Уступив себе, я все-таки останавливаюсь на попутной заправке, чтобы совершить анонимный звонок в полицию и сообщить им, что ученая-преступница, которую показывали в новостях, связана и ждет их в хижине неподалеку. Конечно, мне придется ответить на много вопросов, но сейчас главное – передать это исследование в руки кого-то, кому я могу доверять. Доктор Калдикотт, может, и не самый добродушный ученый на планете, но сейчас мне нужна именно она.

Меньше чем через два часа я паркуюсь у больницы «Флоренс Бишоп». Меня трясет, когда я вбегаю в отделение «скорой помощи». Я объясняю дежурной, что мне нужно срочно поговорить с доктором Калдикотт. Она кивает, будто уже слышала все это раньше, и убеждает меня посидеть в комнате ожидания. Все по-старому, все по-старому.

Десять минут спустя в двери врывается доктор Калдикотт, и, как только я рассказываю ей свою историю, вызывает медсестру, чтобы она помогла выгрузить все записки, колбы и ноутбук из джипа на тележку и отвезти в ее собственный офис.

У меня бурчит в животе и болит голова. Стараясь не обращать внимания ни на то, ни на другое, я говорю:

– Передайте исследователям, что они должны искать изменения и в мусорной ДНК тоже.

Она кивает, а потом делает еще несколько звонков, в том числе звонит маме и вызывает полицию. Не знаю, кого из них я больше боюсь. Впрочем ладно, знаю, и она врывается в комнату первой.

– Эйслин, о чем ты вообще думала? Ты так безрассудно стремишься быть убитой?

Я поднимаю ладони, признавая поражение.

– Но мам, я была права! И я нашла доктора Стернфилд. Она жива, и она проводила исследования. Возможно, я даже нашла противоядие, над которым она работала.

Мама делает несколько судорожных вдохов, будто задыхаясь, а потом хрипло произносит:

– Противоядие?

Она опускает голову и раскачивает ею из стороны в сторону, будто не веря. Потом она начинает плакать.

Я обнимаю ее дрожащие плечи.

– Со мной все будет в порядке, мам. Пойми, я хотела помочь всем, доказать… прости, что я напугала тебя.

Она все еще всхлипывает, а я все еще обнимаю ее, когда в комнату вместе с доктором Калдикотт входит полицейский – женщина с волосами, заплетенными в тугие косички.

Она представляется и открывает блокнот.

– Люди шерифа нашли хижину и вашу машину, но там никого нет, а дом, похоже, обчистили.

Эти слова словно оглушают меня.

– Она не могла уйти. Я, ох, после того, как она попыталась усыпить меня, я ее связала.

Офицер полиции поднимает брови.

– Нам нужно услышать версию и другой стороны.

Доктор Калдикотт, которая, нахмурившись, наблюдала все это, говорит:

– У нас есть основания полагать, что доктор Стернфилд скрывала важнейшие материалы для поиска противоядия, которое могло бы спасти жизнь двух сотен людей.

Офицер говорит мне:

– Так ты признаешь, что вломилась в хижину доктора после того, как обездвижила ее?

– Нет, дверь была открыта, и я…

Мама встает между мной и ней.

– Она будет говорить только в присутствии адвоката. Вы должны лучше знать правила допроса несовершеннолетних. В особенности тех, кто пережил травматический опыт.

Доктор Калдикотт открывает дверь и включает свой командный голос:

– Мисс Холлингс права. Как ее врач, я настаиваю, чтобы Эйслин дали отдохнуть. Если понадобится, я буду рада дать показания, что в ее организм были введены опасные успокоительные, и у нее есть травмы, типичные для нападения.

Офицер полиции поняла, что осталась в меньшинстве, и уходит, пообещав быть на связи. После того как за ней закрывается дверь, мама и доктор Калдикотт радостно «дают пять» друг другу.

Мне не настолько радостно. Если и был шанс вылечить меня от CZ88 так, как я этого хотела, он исчез вместе с доктором Стернфилд. Разве что в ее компьютере и колбах найдется настоящее сокровище.

После этого мне разрешают покинуть больницу. Хотя мне ужасно сильно хочется убежать отсюда, я настаиваю, чтобы мне дали увидеть Шейна и остальных, хотя уже за полночь; к черту официальные часы посещений. Останавливаясь рядом с каждым, я говорю:

– Держись, держись.

По пути домой, сквозь вздохи и слезы, мама сообщает, что в ближайшем будущем я вообще не выйду из дома. На это я могу только рассмеяться. Моя комната – единственное место, где я сейчас хочу оказаться. Думаю, мама заколотила бы двери и окна, если бы могла. Но ей не стоит беспокоиться. Мне больше не нужно убегать.

Пять стран запретили въезд с территории США

Йона Уолтерс,

главное информационное агентство США

Из-за опасений, связанных с заразным средством генной терапии СZ88, следующие страны запретили въезд туристов из США до дальнейших распоряжений: Египет, Ирак, Катар, Сингапур, острова Теркс и Кайсос. Это те же страны, которые отказывают в получении виз людям с ВИЧ. К настоящему времени CZ88 заразились 273 человека, 49 из них погибли и более 200 остаются в коме.

Двадцать шесть

Чтобы избавиться от дурноты, оставшейся после снотворного, мне приходится проспать целый день. Тихий звон в ушах никуда не исчезает, будто неустанно преследующий меня комар. Он не дает мне забывать о том, что пропитало все мое тело.

Как только я прихожу в себя, мама рассказывает, что Джек и Эви звонили уже по десять раз, умоляя разрешить зайти. Я решаю, что это хороший знак.

Джек добирается до моего дома первым. Он медлит несколько секунд, стоя передо мной, а потом мы падаем друг к другу в объятья. Тепло наполняет мое тело.

С полными слез глазами я говорю:

– Мне так жаль, что я заставила тебя беспокоиться и переживать, что я не считаюсь с тобой.

Мы соприкасаемся лбами.

– Мне нужно было поехать с тобой в Кле-Элум, как бы безумно это ни звучало. Шейн ведь поехал.

– Как бы то ни было, ты ведь знаешь, что я сделала выбор уже давно.

Я вожу пальцем по его ключице, заметив, что от него немного пахнет хлоркой, как от меня, когда я еще ходила в бассейн. Что ж, если материалы исследований, ради которых я рисковала своей жизнью, оправдают ожидания, однажды мы сможем наслаждаться вечерними совместными заплывами.

Эви врывается в дом, сбив меня с этой приятнейшей мысли.

– Про тебя уже говорят в новостях!

– Вот черт, – говорю я. – Я не специально. И если они попросят взять интервью, надеюсь, ты будешь рядом, чтобы подготовить меня.

Она дергает меня за волосы.

– Что тебе нужно, так это чтобы кто-то тебя владеть оружием научил. Поверить не могу, что ты выследила эту ненормальную. Слава богу, что ты в порядке.

Я хлюпаю носом.

– Слушайте, вам больше не нужно беспокоиться об оружии и безумных погонях. Я больше никуда не собираюсь.

Эви и Джек одновременно восклицают:

– Обещаешь?

Несколько часов спустя мама объявляет, что доктора Стернфилд по-прежнему не нашли, но миссис Стернфилд и доктора Далсета привели в полицию для допроса. Есть и более полезная новость: исследователи извлекли тонны полезной информации из ноутбука и колб, с которыми доктор Стернфилд работала, прежде чем исчезнуть.

На следующий день доктор Калдикотт звонит мне и маме, и по громкой связи генетик объясняет нам, что CZ88 содержит два вирусных вектора – второй из них был обнаружен в колбах, которые я стащила. Доктору Стернфилд понадобилось два вектора, чтобы упаковать все генетические модификации, которые она хотела внедрить. Она задействовала одновременно несколько методов, например использовала фрагменты РНК, чтобы модифицировать существующие гены, а не внедрять совершенно новые. Даже материал, который использовался в качестве наполнителя для вирусов, «набивки», которую большинство исследователей считают «мусором», содержал внедренные в него генетические инструкции.

Его дальнейшие объяснения оказываются по большей части выше моего понимания, но очевидно, что он в восторге.

– Итак, каков итог? – спрашивает мама, когда он останавливается, чтобы перевести дыхание.

Он прочищает горло.

– Ничего не обещаем. Но доктор Стернфилд наметила несколько возможных способов обратить процесс, и даже начала разработку. Из ее материалов видно, что она планировала продать лекарство тому, кто больше всего заплатит…

Мама наклоняется к телефону.

– Сколько понадобится, чтобы получить и протестировать его?

– Месяцы, скорее всего. Мы будем держать вас в курсе нашего прогресса.

Мы с мамой обмениваемся равнодушными взглядами. Есть ли у меня столько времени? Есть ли столько времени у Шейна, Хлои и остальных? Но я заставляю себя улыбнуться – ради мамы – и говорю:

– Хорошие люди знают, что делают. И их больше, чем таких, как доктор Стернфилд. Иногда пойти на риск – менее рискованно, чем не пойти.

Мама напряженно стискивает челюсти. Мы обе знаем, что я отложила на потом разговор с Сэмми. Но она не отвергает то, что я высказала, не сдержавшись. Нам обеим остается надеяться, что я дала ученым достаточно материалов для работы. Потому что больше у нас ничего нет.

Весь июль и август звон в ушах неизменно продолжает меня раздражать. В самые темные ночи крошечная часть меня испытывает безумное желание впасть уже наконец в кому, чтобы перестать терзаться бесконечными «а что если». Но приходит утро, и я стряхиваю с себя мысли о безнадежности и благодарю судьбу за еще один день.

Пока я пытаюсь игнорировать свои симптомы, исследователи то и дело делятся информацией посредством электронной почты и телефонных конференций. Даже доктор Далсет предлагает свою помощь, утверждая, что он только подталкивал доктора Стернфилд тоже включиться в разработку лекарства. Чтобы доказать, что он делал что-то противозаконное, не хватает улик, так что правительственная оперативная группа разрешает ему принять участие в исследовании – под строжайшим контролем. Миссис Стернфилд, с другой стороны, обвиняют в пособничестве и подстрекательстве к совершению преступления, поскольку полиции удается доказать, что она послала телеканалам поддельное видео со сценой самоубийства и арендовала хижину, где скрывалась ее дочь.

Тем временем я живу жизнью, в которой боюсь на что-то надеяться. И боюсь потерять надежду. Но я знаю, как хочу провести оставшиеся мне дни – сколько бы их ни было – с семьей, Джеком и Эви. Теперь, когда я покончила с безумными погонями за беглыми учеными, людям, которых я люблю, не приходится постоянно беспокоиться за меня. Но «нормальная жизнь» все же дается мне непросто. Часто я ловлю себя на том, что от расстройства кусаю изнутри собственные щеки. Хуже всего мне приходится, когда Эви и Рэйф настойчиво предлагают устроить двойное свидание – они и мы с Джеком. Я бы не сказала, что они не отлипают друг от друга, но я не могу не замечать поцелуи тайком, даже когда они думают, что их никто не видит. Но я же не могу попросить ее ради меня испортить себе удовольствие. Если бы Шейн был в сознании, уверена, он бы предложил мне кое-какой выбор и дал пару непристойных советов. Видеть его лицо, которое становилось все более осунувшимся каждый раз, когда я посещала его и остальных в больнице – становилось все невыносимее. Но я все равно ходила туда каждую неделю, чтобы не дать ни себе, ни другим людям, забыть про них.

Несмотря на постоянное ожидание рокового дня, моя собственная жизнь складывается странным образом неплохо. Новостные каналы приглашали в эфир меня и еще нескольких человек, которые тоже заразились CZ88, но остались в сознании, так что мы слетали в Нью-Йорк и Лос-Анджелес, чтобы дать несколько торопливых интервью. Они называли нас «чудесными» пациентами. Я использовала свой статус «чуда», чтобы выступать в защиту генной терапии, в особенности ее использования для лечения муковисцидоза.

Моя жизнь, такая как она есть, все-таки может что-то изменить.

В конце августа мне приходит сообщение от отца Хлои:

ВИДЕЛА ЭТО?

Он прикрепляет к сообщению ссылку на статью об испытании генного лекарства, которое использует модифицированную форму вируса ВИЧ, чтобы атаковать раковые клетки.

Я пишу ему:

УДИВИТЕЛЬНО! ВСЕГДА ЕСТЬ НАДЕЖДА!

Он отвечает:

ЧЕРТ ПОБЕРИ, ДА!

Да, мы с ним стали друзьями.

Потом он пишет:

СЛЫШАЛ, ЧТО КТО-ТО ИЗ ТЕХ ЖУТКИХ ТИПОВ, КОТОРЫЕ ВАС ПОХИТИЛИ, УМЕР.

Мне действительно жаль женщину, которая была за рулем увозившего нас фургона. Тюрьма была бы для нее достаточным наказанием. Выясняется, что одним из похитителей был тот страшноватый парень с мероприятия по сбору денег, а их лидер, тот человек с мягким голосом, раньше пытался вломиться на вечеринку по случаю моего возвращения домой с упаковкой пива. Введя себе зараженную кровь, все участники банды впали в кому. Учитывая, насколько легко болезнь передается через кровь, я задумываюсь о том, не заразилась ли и доктор Стернфилд после того, как я уколола ее шприцем, который она перед этим вонзила в меня. Даже если полиция никогда до нее не доберется, может, это сделает CZ88.

А может CZ88 доберется и до меня. Я прохожу бесчисленное количество обследований, чтобы выяснить, то ли у меня какой-то странный иммунитет, то ли те гены, которые сложились против меня и сделали меня такой стеснительной, потом спасли мне жизнь. Возможно, я стартовала с более низкого исходного уровня, и поэтому изменения в моей биохимии должны были проделать больший путь, прежде чем наступит момент, когда я впаду в кому. И это только возвращает меня к вопросу:

«Сколько мне осталось?»

Двадцать семь

В сентябре, после того как наделавший шуму сбор подписей в Сети выливается в протесты на улицах и несколько выступлений Американского союза защиты гражданских свобод, школа решает, что я могу завершить свой последний год обучения – по крайней мере, пока я остаюсь в сознании. Это решение придает новый импульс письмам с угрозами и протестам у «Nova Genetics». Но генная терапия никуда не денется.

За неделю до Хэллоуина (на который я собираюсь одеться, как Мария Кюри) очередное утро радует меня бодрящим воздухом. Когда мы едем в школу, Джек держит меня за руку.

Сэмми кричит с заднего сиденья:

– Сколько специалистов по генной терапии нужно, чтобы сменить лампочку?

Я говорю:

– Понятия не имею.

– Ни одного. Они пошлют вирусы, чтобы те сделали за них всю работу.

Мы с Джеком тяжело вздыхаем. Но эти вирусы помогают Сэмми. Случаются дни, когда он ни разу не кашляет за всю поездку И его жизненная емкость легких повысилась на двадцать процентов с того момента, когда мама разрешила ему участвовать в расширенных испытаниях AV719. Она сделала это только после того, как у пациентов из предыдущих испытаний были отмечены радикальные улучшения. И никаких побочных эффектов.

Волосы Джека развеваются на ветру, который врывается в широко открытые окна. Осень уже пришла, но мне как никогда страстно хочется свежего воздуха. А у прогулок на свежем воздухе по-прежнему есть своя цена. Хотя похитителей арестовали, и министерство национальной безопасности ликвидировало угрозу биотерроризма, я постоянно поглядываю в зеркало заднего вида и настороженно смотрю на окружающих, в особенности на незнакомцев, которые подходят слишком близко ко мне.

Джек барабанит пальцами по рулю.

– Так что, пойдешь собирать яблоки на следующей неделе?

У меня щеки онемели от холодного воздуха, но я по-прежнему сижу лицом к окну.

– Эви и Рэйф тоже хотят пойти.

Джек тихонько вздыхает.

– Думаю, там же есть сеновал?

Я пожимаю плечами.

Мы останавливаемся перед школой Сэмми и прощаемся с ним, прежде чем ехать дальше. Когда до моей школы остается пять кварталов, звонит телефон. Наверное, Эви хочет, чтобы я в последний момент помогла ей с алгеброй. Я рада, что некоторые вещи в моей жизни не меняются. Мы даже как обычно нарисовали карту школы, чтобы рассчитать, как нам встречаться как можно чаще, и в этом году мы добавили в уравнение наших парней.

Но сообщение в моем телефоне – от мамы. Сообщение, о котором я молилась, хотя и боялась позволить себе надеяться.

Должно быть, мое лицо выдает потрясение.

Джек съезжает на обочину.

– Что?

Я сижу, уставившись в ветровое стекло, не видя ничего перед собой.

– Лекарство готово.

Он крепко обнимает меня, от его дыхания у меня бегут мурашки по затылку.

– Это чудесно.

Мое тело немеет в его крепких объятиях.

– Ага. Было бы здорово не беспокоиться о том, что я впаду в кому или кого-нибудь заражу, но…

– Но что?

Я крепко зажмуриваю глаза, прижавшись лицом к его груди.

– Я не хочу снова стать стеснительной. Или не знать, что делать, когда я рядом с тобой. Или лишиться возможности выступать в защиту таких детей, как Сэмми.

Конечно, я пыталась убедить исследователей разработать лекарство с двойным эффектом, которое позволило бы мне сохранить полезное воздействие CZ88, но даже моя блестящая личность не смогла предоставить им достаточно аргументов в пользу этого варианта.

Джек крепко держит меня.

– Если лекарство лишит тебя всех этих социальных преимуществ, мы все равно будем знакомы друг с другом. Этого не отменить. Ты ведь никогда не стесняешься общаться с Эви или с другими близкими друзьями, верно? И настоящая ты смогла познакомиться с теми из нас, кто уделял тебе внимание. Поверь мне, я всегда смотрел на тебя.

Я отвожу голову назад и киваю, в миллионный раз задумавшись о том, в какой степени наша личность задана нашими генами, а в какой это выученное поведение. В последние месяцы в моем мозгу были активны те связи между синапсами, которые создавали уверенность. Может, они останутся при мне и после того, как меня вылечат. А может быть и нет.

Он берет меня за руки и крепко сжимает их.

– Эй, если все будет совсем плохо, ты всегда можешь вернуться к общению со мной по переписке, пока что-нибудь не изменится, ладно?

Он целует меня в щеку.

– К тому же, я думаю, ты забываешь о плюсах того, что тебя вылечат.

Его брови поднимаются вместе с углами соблазнительных губ, которые мне так невыносимо хочется поцеловать.

Ах, да. Трепет рождается в моей груди и опускается в живот. Я способна только улыбнуться и не сомневаюсь, что я ужасно покраснела, как раньше.

Он говорит:

– Будет о чем подумать, пока ты будешь сегодня вечером одна в больнице.

Внезапно я обнаруживаю, что мне трудно говорить.

– Ох, надо же, – мой голос срывается – после CZ88 такого ни разу не случалось. Какое там лекарство? Одна только мысль о том, что я смогу быть с Джеком, уже меняет меня.

– Так что, отвести тебя прямо туда? – спрашивает он.

– Давай я сначала позвоню маме.

Они собираются дать всем лекарство сегодня вечером, так что мама заберет меня в обед. До этого времени я погружаюсь в рутину школьного дня, хотя Эви постоянно приходится напоминать мне, куда идти.

Она прикладывает палец к губам.

– Может, тебе стоит сделать одну последнюю звездную вещь, прежде чем тебе дадут лекарство?

– Да ладно, я никогда не была звездой.

Она закатывает глаза на десять баллов.

– Если верить новостям по ТВ…

Я не собираюсь спорить. Не сегодня.

– Есть идеи?

– Хм…

– Забудь. Я знаю, что я собираюсь сделать.

Я иду в кабинет естествознания доктора Лина, где большая часть класса уже толпится вокруг своих лабораторных столов.

– Доктор Лин, – говорю я, стараясь, чтобы меня было слышно во всем классе.

Разговоры замолкают.

Доктор Лин поднимает взгляд на меня, но не отрывается от сортировки магнитов.

– Доброе утро, Эйслин.

– На научном конкурсе вы спросили меня о значении моего проекта и о том, где бы я провела границу.

Он поднимает брови.

– Да, спрашивал.

– Так вот, я не могла ответить тогда, и, возможно, не смогу завтра, но я хочу попробовать сейчас.

Он смотрит на меня, сощурившись, будто вот-вот нажмет тревожную кнопку под письменным столом.

– Урок начинается через две минуты.

– Я рискну немного задержаться. Итак, начнем.

Я поворачиваюсь лицом к классу.

– Значение моего проекта заключалось в необходимости пролить свет на невероятные возможности генной терапии. Как только мы по-настоящему научимся манипулировать нашими ДНК, мы сможем радикально изменить качество нашей жизни и ее продолжительность. Что может быть важнее этого?

Девушка с задней парты выкрикивает:

– Пресс моего парня!

Доктор Лин хочет что-то добавить, но я перебиваю его.

– А насчет того, где бы я провела границу – какие улучшения делать, а какие запретить – я не знаю. Мы не должны разрешать радикальные эксперименты, такие как тот, в который я оказалась вовлечена, но ответ на вопрос о том, в какой степени мы позволим людям изменять себя, будет постоянно меняться. Совершенно нормально признать, что пока у нас нет ответов. Но как только мы увидим будущее, игнорировать его уже невозможно.

Доктор Лин говорит:

– Поскольку ты так решительно говоришь об этом, не могла бы ты провести обсуждение на эту тему во второй половине дня, когда придешь на урок?

– На самом деле после обеда мне нужно уйти, я еду в больницу.

Несколько секунд он смотрит на меня неподвижно, потом моргает, будто собирается записать свои впечатления обо мне в лабораторный журнал.

– Если это имеет для тебя какое-то значение, я голосовал за твой проект на уровне штата.

– Правда? Что ж, спасибо. Ну, я лучше пойду на урок.

– Удачи, Эйслин.

В оставшееся время я стараюсь поговорить с как можно большим числом друзей, поднимаю руку при каждой возможности и обнимаюсь с Джеком после каждого урока. Если школа сможет быть хотя бы вполовину такой хорошей, когда я вернусь, я буду счастлива. Когда приезжает мама, меня провожает целая толпа.

Пока мы едем в больницу, у меня не перестают дрожать ноги. Я напоминаю себе – нет никакой гарантии, что их средство сработает. В самом деле, у «противоядия» могут быть неожиданные побочные эффекты, или окажется опаснее, чем «харизма». Не в первый раз я размышляю о том, что «долина смерти» между тестированием на животных и клиническими испытаниями устлана не проектами, которые не получили финансирования, а людьми, которые подверглись экспериментальному лечению, потерпевшему полный провал. Нет, от таких мыслей никакого толку, только пульс ускоряется.

Когда мы въезжаем на парковку, я в последний раз смотрю на телефон. Джек прислал мне десять сообщений, и в каждом из них один и тот же текст: «ДЛЯ МЕНЯ ТЫ НАВСЕГДА ОСТАНЕШЬСЯ «ТОЙ САМОЙ ДЕВУШКОЙ».

Ох, как я надеюсь, что это правда.

Мама держится рядом со мной, пока мы оформляем бумаги в больнице. Как только меня помещают в небольшую палату, появляются доктор Калдикотт и специалист по генной терапии, доктор Чо. С нашего согласия небольшая съемочная группа записывает все на камеру. Если это последние секунды, когда я могу быть смелой, я хочу, чтобы они вдохновляли других людей. Мои руки покрываются гусиной кожей.

– Другие уже получили противоядие?

Доктор Чо натянуто улыбается:

– Средство, которое, как мы надеемся, является противоядием, Эйслин. Ты – последняя, кто получит его в этой больнице.

– Могу я увидеть их?

Я посещала ребят регулярно, в основном, чтобы посидеть рядом с Шейном и подержать его за руку, чтобы рассказать ему о всех тех людях, которых он сможет доставать, когда ему станет лучше. Планирую быть рядом, когда это случится.

Доктор Калдикотт говорит:

– Конечно.

Доктор Чо моет руки и надевает перчатки.

– Готова?

Готова? Боже, сложно представить, как сильно я хотела получить CZ88 тогда, в июне. Сейчас мне кажется, что с того момента прошла целая жизнь. Я чувствую ком в горле и бессильно обмякаю, сидя на кровати. Слишком много других людей, для которых на самом деле прошла жизнь.

Я вцепляюсь руками в одеяло, на котором сижу, и заставляю себя сесть прямо.

– Готова.

Он вытирает мне руку. В отличие от средства, которое дала нам доктор Стернфилд, противоядие нужно дважды вводить сегодня, а потом, возможно, понадобится еще. Я дергаюсь от каждого укола иглы. Возможно, я теперь всю жизнь буду так на уколы реагировать. Закончив, доктор советует мне расслабиться. Ага, конечно.

Доктор Чо и доктор Калдикотт уходят, пообещав зайти позже. Съемочная группа остается, чтобы взять интервью у меня и у мамы. Они немало заплатили нам, чтобы запечатлеть на пленке мое потенциальное превращение обратно в стеснительную девочку. Ну ладно, это лучше, чем заставлять маму работать сверхурочно, чтобы собрать деньги на мое обучение. К счастью, семьи других подростков тоже согласились сняться в документальном фильме, так что вскоре съемочная группа уходит, чтобы заняться ими.

Внезапно в моей палате становится слишком тихо. Здесь не очень много развлечений. Видимо, у доктора Гордона не было времени позаботиться об этом, пока он сотрудничал с оперативной группой, чтобы найти противоядие, и убеждал полицию найти его дочь. Так или иначе, в эти дни мне было сложно смотреть ему в глаза. С одной стороны, он кажется искренне стремился сделать свою работу как можно лучше, но с другой стороны, какие бы генетические средства он ни дал доктору Стернфилд, именно они сделали ее такой, какая она есть.

Мама пододвигает кресло. Она выглядит слишком жизнерадостно, безуспешно пытаясь замаскировать свое беспокойство. Останется ли у меня способность читать лица, когда лекарство подействует? Надеюсь, что нет. Видеть все эмоции других людей невероятно утомительно.

Я беру ее за руки и чувствую, как они дрожат. Я изо всех сил пытаюсь изобразить жизнерадостную дочку.

– Я нормально себя чувствую. На самом деле, у меня с собой отличная книга, так что тебе не нужно ждать тут все время.

Она смахивает с кровати какую-то ниточку.

– А может я останусь ненадолго? Может сходим в кафетерий, устроим праздничный ужин.

Я улыбаюсь.

– Отлично, если ты именно так хочешь провести пятничный вечер.

Мы пробуем разваренные макароны, салат, который явно слишком долго пролежал в холодильнике, и лимонное желе в небольших пиалах, которое оказываются как раз кстати. Я откидываюсь на спинку стула и обдумываю, что сказать теперь.

– Знаешь, мама, чем бы все это ни кончилось, у тебя должна быть своя жизнь.

Она кашляет.

– Что ты имеешь в виду? С тобой и Сэмми у меня есть все, что мне нужно.

– Ты заслуживаешь большего. Папа умер уже давно, очень давно. Настал момент, когда тебе стоит подумать о свиданиях.

Она закашливается, подавившись.

– Ох, дорогая, давай решать по одной проблеме за раз.

Я передаю ей свою салфетку.

– Я просто хотела высказать эту идею, пока я еще не стала такой заторможенной, как обычно.

Кивнув, она вытирает губы.

– Я подумаю об этом.

Я планирую как можно скорее заняться оформлением ее онлайн-страницы. Будет забавно выпустить на волю мою внутреннюю Эви, чтобы обновить мамин гардероб.

Когда мы возвращаемся в палату, приходит незнакомый врач, чтобы осмотреть меня. Пока никаких изменений. Но не исключено, что изменения могут появиться через несколько дней или даже недель. Когда он уходит, мама говорит, что пойдет проведать Сэмми, раз я пока что в порядке. Я уверяю ее, что все нормально.

Как только она уходит, я плетусь к лифту в тапочках, сделанных из того же материала, что и одноразовые подгузники, и отправляюсь в отделение, где лежат Себастьян, Ксавьер, Джесси и Шейн. Когда они впали в кому, их снова перевели в палату, предназначенную только для мальчиков.

Я хлопаю в ладоши:

– И вы называете это вечеринкой?

Они лежат на спинах, как обычно. Вдоль противоположной стены палаты их родственники расставили стулья, чтобы записать интервью для документального фильма. Мама Шейна машет мне рукой и прикладывает палец к губам, потому что камера сейчас снимает.

Я подхожу к кровати Себастьяна и провожу пальцами по одеялу. Когда я вспоминаю, каким гибким и подвижным было его тело, как он мог создать нечто прекрасное даже в серых стенах больничной палаты, у меня перехватывает горло. Вот бы снова увидеть, как он исполняет пируэты на сцене. Хоть раз. Переходя от его кровати к той, где лежит Джесси, я шепчу им: «Проснись».

Подойдя к кровати Шейна, я сажусь рядом и беру его за руку.

– Когда ты выберешься отсюда, лучше бы ты сохранил ту часть ДНК, которая делает тебя симпатичным парнем. Или я тебя поколочу как следует. – Я хлопаю его по колену. – И не жди, что я тебя познакомлю с кем-нибудь из своих подруг, даже если ты будешь незаразным.

Я встаю и целую его в щеку.

Камера по-прежнему включена, и родственники больных спрашивают, как я себя теперь чувствую. Я пока не заметила каких-то особенных изменений, ни в самочувствии, ни в характере. Пока что, по крайней мере. Они угрюмо кивают, и я направляюсь к следующей двери, ведущей в комнату Хлои. Ее мама и младшая сестра сидят за столиком и играют в карты – в «Иди поймай рыбку!» К счастью, съемочная группа документального фильма уже пообщалась с ними, так что нас на некоторое время оставляют в покое.

Бэйли широко улыбается мне – прямо как Сэмми.

– Сыграешь?

Мы играем пять раз, а потом Бэйли просит нас сделать перерыв.

– А долго еще ждать, пока Хлоя проснется? – спрашивает она, ковыляя к кровати своей сестры.

Ее мама отвечает:

– Дорогая, мы не знаем. Может пройти немало времени.

Бэйли наклоняется к лицу Хлои.

– Но ее глаза будто двигаются.

– Я знаю, дорогая. Уверена, что они двигаются.

Она подходит к Бэйли и стоит рядом с ней, вертя в руках ее косу.

– Еще одну партию в карты, прежде чем я отвезу тебя домой спать?

Бэйли надувает губы.

– Нет. Хочу поговорить с Хлоей и Эйслин!

Мы ставим стулья вокруг кровати Хлои и рассказываем ей, что у нас нового, как будто она участвует в разговоре. Как могла эта безумно жизнерадостная девушка провести в неподвижности четыре долгих месяца? Я беру ее за руку, которая так сильно исхудала. Может, врачи разрешат мне раскрасить ее ногти в лимонный светло-зеленый? Ей бы понравилось.

Хлоя сжимает мою руку в ответ.

– О господи, – говорю я. – Кажется, она шевельнула рукой.

Бэйли вскакивает.

– Посмотрите на ее глаза. Я же говорила, что они двигались!

Несомненно, Хлоя пытается разлепить веки и даже на мгновение открывает глаза, но тут же снова крепко зажмуривает их, как будто свет причиняет ей боль.

Мама Хлои наклоняется над ней.

– Моя дорогая девочка, дитя мое, ты проснулась?

Лицо Хлои напрягается, и на этот раз ее глаза открываются и остаются открытыми. Ее рот тоже.

– Угу, – говорит она.

Мама Хлои зовет кого-нибудь на помощь, выглянув в коридор, одновременно изо всех сил нажимая на кнопку вызова медсестры.

– Кто-нибудь, сюда! Моя дочь просыпается! Моя дочь просыпается!

Я пристально смотрю на свою подругу, и мое сердце колотится как безумное. Это и правда случилось?

Взгляд Хлои мечется по комнате, и ей удается выговорить одно слово:

– Джесси!

Мы раздражаемся радостными возгласами. Врачи, доктора, родители и телеоператоры врываются в палату. Я отступаю к стене, чтобы дать им побольше места.

Противоядие действительно работает.

Родителям мальчиков, должно быть, приходит в голову та же мысль, потому что все бегут обратно к ним в палату, чтобы посмотреть, не проснулся ли кто-то из них. Пока что нет. Но теперь мы обнимаем друг друга с надеждой.

Протиснувшись к телефону в палате, я звоню маме, чтобы поделиться с ней новостью. Радостно вскрикнув, она говорит, что тут же приедет.

Остаток вечера наполнен смехом и радостью. Хлоя наслаждается всеобщим вниманием и спрашивает, когда она сможет записать выпуск новостей для «своего» телеканала. Мы продолжаем праздновать, даже когда официальные часы для посещений уже истекли, пока наконец медсестры не заставляют всех разойтись, чтобы Хлоя немного поспала.

Хотя мы упрашиваем, чтобы нас снова перевели в одну палату, врачи настаивают, чтобы Хлоя осталась у себя, поскольку там ее состояние лучше контролируется. Я решаю, что в этом и правда есть смысл. Поэтому всю ночь я по-прежнему чувствую себя ужасно одиноко.

На следующее утро я просыпаюсь как раз перед рассветом, с восторгом ожидая, что принесет мне следующий день. Несколько минут я пытаюсь обнаружить пугающий шум в моей голове. Тишина. Звон в ушах исчез без следа. О господи. У меня перехватывает дыхание, и слезы катятся по щекам. В первый раз с июля у меня есть настоящая, бесценная надежда на будущее.

Я быстро принимаю душ и бегу наверх, в палаты, из которых доносятся радостные возгласы. Себастьян, Ксавьер и Джесси ночью пришли в себя. Я мечусь между их палатой и палатой Хлои, пока вчерашний праздник разрастается и становится все громче. Наша съемочная группа возвращается с подкреплением, что как будто ускоряет восстановление Хлои после комы. Не хватает только Шейна, который по-прежнему лежит без сознания. Должно быть, это только вопрос времени, но каждый час без него оказывается все мучительнее.

Доктор Чо и группа исследователей многократно обследуют нас, берут кровь и мазки для анализа ДНК. К вечеру они с уверенностью сообщают нам, что вирусная нагрузка в нашей крови существенно снизилась. Единственный способ проверить, изменились ли гены клеток нашего мозга – взять образец его ткани. Но лучшее доказательство – то, что мои друзья вышли из комы. А что до изменений личности – нам остается только ждать и наблюдать.

Стала ли я вести себя иначе? Трудно сказать. Эти люди так хорошо знакомы мне, как же я могу их стесняться? Может, настоящее испытание ждет меня, когда я окажусь среди незнакомцев или рядом с Джеком. Но сейчас меня просто разрывает от счастья. За исключением того момента, когда мне на глаза попадаются родители Шейна, которые сидят рядом с его кроватью, и ждут с такой надеждой, что мне приходится отвести взгляд.

Учитывая перемены, которые произошли с другими, а также с пациентами, разбросанными по другим больницам, в которые противоядие передали сегодня днем, исследователи просят меня остаться еще на одну ночь, чтобы они смогли в деталях задокументировать все изменения. Хотя ведь со мной не происходит таких сильных изменений, как с другими, которые стоило бы описывать. Но моя физиология представляет для них огромный интерес, потому что я вхожу в число тех пяти процентов, которые не впали в кому.

Поэтому мы болтаем и перешучиваемся до десяти вечера, когда персонал больницы просит всех, кроме пациентов, разойтись по домам. Час спустя родственники наконец соглашаются. Я знаю, что они вернутся намного раньше восьми утра, когда больницу официально открывают для посетителей.

Когда в палате для мальчиков остаются только «жертвы», мы по очереди просим Шейна проснуться и присоединиться к нам. Но его тело остается таким неподвижным.

Хлоя просит меня перекатить ее кровать поближе к нему и кладет руку ему на лоб.

– Температура у него вроде нормальная. И кожа нормального цвета.

Я прочищаю горло.

– У вас у всех кожа была вполне нормальная все время, только загар сошел.

Все взгляды сходятся на мне. Хлоя качает головой.

– Как случилось, что ты не впала в кому?

Я прикусывая губу, чувствуя вину за то, в чем вообще не виновата.

– Я много думала об этом, и я могу только сказать, что мне повезло, может из-за каких-то странных антител. Но у меня тоже были симптомы, и без противоядия я бы в итоге тоже заболела, как Шейн.

Мы все смотрим в его сторону. Вот бы он приоткрыл рот или моргнул. Но вместо этого монитор рядом с ним начинает пищать, сначала тихо, а потом все громче и громче. В комнату вбегает медсестра и проверяет его. Ее губы сжимаются в тонкую линию и она уносится прочь, игнорируя доносящиеся ей вслед наши крики:

– Что случилось?

Через несколько секунд она возвращается с незнакомым мне врачом, который осматривает Шейна, а писк монитора тем временем превращается в непрерывное завывание. К ним присоединяется еще один врач. А один из исследователей, который сегодня праздновал вместе с нами, стоит рядом, скрестив руки на груди.

Медсестра заставляет нас отойти от кровати Шейна.

– Дети, дайте нам больше места.

Мы дрожим и переглядываемся друг с другом. В течение нескольких минут первый врач лихорадочно выкрикивает команды, а потом Шейна увозят на каталке. Как это могло случиться? На смену праздничному настроению приходит страх, от которого крутит животы. Мы с Хлоей отказываемся уходить из палаты мальчиков, хотя медсестра настаивает.

Хлоя так крепко обнимает Джесси, что тот морщится.

– Ему должно стать лучше, обязательно должно стать лучше.

Я сажусь рядом с Себастьяном. Я держу его за одну руку, а Ксавьер – за другую. В оцепенении мы ждем, ведь то, что есть в нашей крови, есть и в крови Шейна.

Наконец, несколько часов спустя, возвращается доктор Калдикотт. На лице закаленного в боях человека я вижу то, от чего на меня обрушивается водоворот боли. Слезы.

Меня охватывает чувство безнадежности. Этого не может быть. Этого. Не. Может. Быть.

– Нет! – кричу я.

Доктор Калдикотт вытирает щеки.

– Мне очень, очень жаль.

Двадцать восемь

После смерти Шейна мир вокруг будто становится темнее и наваливается на меня всей тяжестью. На следующее утро небо словно спускается ниже и над нами нависают дождевые облака. Хотя несколько раз мне кажется, что больше уже не смогу плакать, я не могу остановиться. Шейн, ох, Шейн.

На следующий день меня выпускают из больницы, а вскоре после этого ее стены покидают и остальные. Утром в день похорон Шейна небо становится синим, как его глаза. Это то кобальтово-синее октябрьское небо, которое так и зовет пробежаться по лабиринтам кукурузного поля и выпить свежего сидра.

Родители Шейна попросили меня подготовить надгробную речь. В первый раз за несколько месяцев меня мутит от мысли о выступлении перед публикой. Но я напоминаю себе, что я уже выступала перед целыми залами, а онлайн – даже перед тысячами, и не упала в обморок. Нет никаких оснований возвращаться в те дни, когда меня одолевала паника из-за того, что я никогда не смогу быть услышанной. А если мне предстоит говорить о своем дорогом друге, я хочу, чтобы меня услышали.

И все-таки я чувствую острый укол боли, идя к возвышению перед церковными скамьями. Но я не убегаю.

Сжав кулаки, я набираю полную грудь воздуха и начинаю говорить, обращаясь к огромной толпе передо мной.

– Я познакомилась с Шейном почти пять месяцев назад и была совершенно уверена, что мы никогда не станем друзьями. Но мы подружились.

По толпе пробегают шепотки.

Я продолжаю:

– Мне довелось узнать, каким Шейн был в глубине души. Человек, который умел превращать любой испуг в смех, и помогал понять, что сделать с самыми ужасными страхами. Когда мы вместе оказались в больнице, это он предложил записать видео и отправить их тем, кого мы любим, чтобы мы могли попрощаться так, как решим сами. И именно так Шейн вел себя всегда.

– Неизбежно узнаешь другого человека по-настоящему хорошо и по-настоящему быстро, если слышишь, что он рассказывает близким в сообщениях, которые считает предсмертными.

В моей памяти одна за другой всплывают картины – Шейн держит меня за руку, когда я лежу на больничной кровати, перешучивается с Сэмми в чате, бредет по воде на побережье полуострова. Мне приходится собрать все силы, чтобы продолжать:

– Сейчас я жалею, что не записала такое видео для него, чтобы сказать, как мне в итоге понравилось «Шоу Шейна». То настоящее, что было скрыто за всей этой шумихой. Оно было веселым, милым, верным себе и никогда не становилось предсказуемым. Другого такого не будет.

Скорбь может поглотить меня в любой момент, и я заканчиваю словами:

– Шейн решил принять «харизму», чтобы стать неотразимым, и знаете что? Он таким и был.

Я поднимаю глаза на толпу, лишь смутно различая людей сквозь слезы. Среди пришедших на похороны много девочек-подростков. Я представляю, как дух Шейна смотрит на все это сверху и бормочет себе под нос: «Какая досада». Внутренне улыбнувшись этой мысли, я возвращаюсь на свое место, где мой «красавчик» заключает меня в объятия.

В следующие несколько недель я провожу много времени в своей комнате, либо делая домашнюю работу, либо переписываясь с Джеком и Эви. Дело не в том, что я вернулась к своему прежнему затворничеству, дело в том, что мне нужно пережить это горе в одиночестве. Эви не дергает меня насчет вечеринок, которые я пропускаю, Джек не настаивает, чтобы мы проводили время наедине.

Но есть кое-что хорошее: анализы крови показывают, что оба вируса, входившие в состав CZ88, полностью исчезли у всех пациентов. Так что мы больше не заразны. Предположительно, наши измененные ДНК в клеточной ткани тоже полностью вернулись в норму. Об этом свидетельствует улучшение нашего физического состояния и личностные изменения – о которых, впрочем, можно поспорить.

В ходе поисков противоядия оперативная группа поделилась сведениями о моем геноме с семью авторитетными исследовательскими организациями, и все они предложили мне детальные отчеты о том, как мое тело будет меняться с возрастом. Часть меня испытывает искушение узнать, рано ли я поседею и чем я рискую заболеть. Но более мудрая часть меня откладывает эти отчеты в сторону. Гораздо важнее по-настоящему наслаждаться тем, что мне семнадцать.

В последнее время у меня было не так уж много возможностей радоваться. Конечно, Джек и Эви заходят ко мне все чаще, но в основном эти встречи оканчиваются безуспешными попытками меня ободрить.

В конце концов, общаясь с Джеком во время этих встреч я обнаруживаю, что он был прав – моя способность «понимать его» не изменилась после того, как я приняла противоядие. Наша дружба оставила достаточно следов в моей душе, чтобы мне всегда было хорошо рядом с ним. Это подтверждают и слова врача, который консультировал нас: я совершенно не обязательно вернусь к исходному уровню, когда пройдет воздействие «харизмы». В последние месяцы мое поведение определялось моей улучшенной ДНК, но ведя себя иначе, я изменила связи в своем мозгу – точно так же экспозиционная терапия может вызывать изменения, которые заметны на снимках мозга. Все дело в том, чтобы продолжать практиковаться.

В леденящую кровь ночь перед Днем благодарения Джек приглашает меня пойти вместе с ним на вечеринку к Дрю Коллеру. Эви тоже будет там, и хотя она больше не достает меня нормами минимально необходимого мне общения, она все же убеждает меня пойти. Практика, практика, практика.

И я иду.

Когда мы неспешно прогуливаемся по тротуару, Джек берет меня за руку.

– Все будет в порядке, а если нет, я помню, что ты любишь определенный сорт готовых завтраков.

Я улыбаюсь.

– Только не флиртуй с Александрой.

Он поднимает брови.

– Я никогда…

Я шутя пихаю его кулаком.

– Я знаю.

Когда мы входим в дом, включается свет и десятки голосов кричат:

– Сюрприз!

Джек подталкивает меня вперед.

– Мы так и не отметили твое семнадцатилетие как положено.

Все хором разражаются буйными криками «С днем рождения». Я глотаю слезы, вспоминая версию Шейна: «С днем рождения, мисс Крутая».

Но мне нужно сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас. И на том факте, что я достаточно крута, чтобы не избегать внимания. Потому что у меня всегда была сила не убегать. Ладно, почти всегда, но я простила себя за тот единственный раз, когда сбежала.

Я вытираю слезу, надеясь, что все решат, будто это слезы счастья, и, по правде говоря, так и происходит.

– Спасибо, ребята. Похоже, быть семнадцатилетней довольно интересно. Но слышала, что настоящее веселье начинается в восемнадцать.

Теперь эта мысль меня пугает.

Мы с Джеком уютно устраиваемся рядом с парнями, которые заходили ко мне в тот вечер, когда мы устроили горку. Похоже, что сегодня они искренне веселятся. Но я никогда не смогу узнать наверняка. С тех пор, как я получила противоядие, я все еще чувствую связь с другими людьми, но это похоже скорее на что-то, чему я научилась, а не на интуитивное ощущение. А моя застенчивость остается, как шепот в глубине души – благодаря ей мне приятно оставаться одной, но она не становится удушающей.

Пожалуй, с новой Эйслин я смогу смириться.

Я отворачиваюсь от остальных и пристально смотрю на Джека. Он обнимает меня. Не задумываясь о том, что на нас смотрят, я приближаюсь к его лицу и крепко целую его в губы. А потом еще крепче. Он теплый, сладкий и мой. Это стоило каждой секунды ожидания. Мое сердце бешено колотится, я чувствую слабость, а кожа покрывается мурашками.

Когда мы, задыхаясь, отстраняемся друг от друга, один из парней, сидевших рядом кричит:

– Может, лучше уединитесь?

Эви, таща за собой Рэйфа, поспешно подходит к нам:

– А вы прямо так мило смотритесь.

Я прижимаюсь щекой к щеке Джека.

– И мне даже не понадобилось выпить три пива для смелости.

Эви закатывает глаза.

– Кстати, а какие напитки у них есть?

Мы поднимаемся, чтобы разведать обстановку на кухне. По бокам огромного праздничного торта стоят вечные атрибуты праздника – бочонок пива и куча красных стаканчиков. Группа парней топчется рядом с дверью на задний двор, смеясь и передавая друг другу маленькие пакетики с чем-то.

Эви поднимает брови и с напыщенным видом подходит к ним:

– Что это тут происходит?

Девочка, которая обычно сидит на заднем ряду на уроках мировой истории поворачивается ко мне. На ее лице светится радостная улыбка. Никогда не видела ее такой задорной. Наверное, перебрала пива.

Она трет пальцем под носом, будто у нее насморк.

– Дэйв притащил с гулянки в центре несколько подарков для гостей.

Словно подчеркивая сказанное, входит Дэйв. Он широко улыбается.

– Хочешь попробовать немного «Ха»? – спрашивает он. – Бесплатные образцы. Начинаешь чувствовать себя ну прямо такой дружелюбной.

Джек отмахивается от него.

– М-м, нет, спасибо.

Мы поворачиваемся, чтобы вернуться в гостиную. Я никогда не бывала на таких тусовках, хотя слышала, что там нюхают наркотики, которые «помогают заводить друзей». Но что-то пробуждает мое любопытство.

Я оборачиваюсь.

– Эй, а могу я посмотреть, на что этот «Ха» похож?

Он подмигивает мне.

– Конечно, ты можешь посмотреть, на что оно похоже. Но если хочешь попробовать, пойди в ванную, ладно?

Я протягиваю руку, и он кладет на нее дозу. Дрожащими руками я открываю желтый бумажный конвертик, в котором оказывается белый порошок. Мое сердце гулко колотится, когда я разворачиваю его и рассматриваю обратную сторону, уже зная, что я найду – маленькое розовое сердечко, напечатанное в центре.

У меня дрожат колени, когда я понимаю, что скорее всего этот новый наркотик – дело рук доктора Стернфилд. Несмотря на все происшедшее, еще больше меня пугает внезапное желание попробовать его, чтобы хотя бы на одну ночь оказаться кем-то большим, чем я. В конце концов, это не полномасштабная генная терапия; я могу расцвести во всей красе, не рискуя впасть в кому.

Несколько долгих секунд я, задумавшись, смотрю на этот конвертик, и мое сердце бьется все быстрее и быстрее. Но нет. Я возвращаю его Дэйву.

Подняв голову и закрыв глаза, я делаю вдох. И еще один. Сама.

От автора

Генная терапия и вирусы.

Хотя «харизма» – это история об одном преступном ученом, который совершает множество ошибочных и опрометчивых решений, в реальном мире генная терапия открывает захватывающие перспективы. С того момента, когда ученые начали устанавливать связи между мутациями конкретных генов и определенными заболеваниями, они ищут возможность исправить эти генетические ошибки. И этот поиск наконец начинает приносить плоды.

Огромная проблема заключается в том, чтобы доставить «исправленную» версию гена к нужным клеткам. Ученые уже испробовали несколько способов их транспортировки, но самый восхитительный из них и наиболее распространенный на момент написания этой книги – это использование вирусов. Все мы знаем, как хорошо они умеют распространяться, когда мы этого не хотим, так почему бы не обратить их силу себе на пользу и не использовать ее для переноски чего-то полезного?

Чтобы воплотить это в жизнь, ученые сохраняют способность вируса инфицировать клетки, но заменяют в нем фрагмент ДНК, который вызывает заболевание, на полезную ДНК, которая должна «починить» генетические проблемы (например, заменив или деактивировав мутировавший ген, либо добавив новый ген, который поможет бороться с болезнью).

«Вирусные векторы», содержащие полезные компоненты, могут быть введены в тело различными путями: посредством инъекции, внутривенно, прямо в ткани с дефектными клетками, либо можно взять клетки тела, ввести в них вирус в лабораторных условиях, а затем вернуть их в тело.

Один из самых восхитительных фактов, на который я наткнулась, когда собирала материалы для этой книги, это то, что модифицированная форма вируса ВИЧ использовалась, чтобы доставлять лекарство против определенных типов рака и даже против самого ВИЧ. В этой идее есть некая поэтичная справедливость: одну из самых страшных болезней, угрожающих человечеству, можно использовать, чтобы бороться с ней самой и с другой смертельной болезнью.

Как и многие другие перспективные лекарства, генная терапия по-прежнему встречает много препятствий. Среди них проблема, которая заключается в том, что вирусы самопроизвольно активируют реакцию иммунной системы организма; кроме того, генная терапия дорого стоит – по сравнению с количеством пациентов, которым сейчас нужно это лечение. Кроме того, очень сложно доставить нужные гены в нужное место в достаточном количестве, а потом активировать их, не повредив полезные гены.

Тем не менее я верю, что у генной терапии великое будущее. Если ты захочешь узнать больше, в твоем распоряжении множество чудесных онлайн-ресурсов (некоторые из них интерактивные) и книг. Проведя не один час за изучением этих материалов, я не раз пожалела, что не выбрала курс биохимии в колледже.

Благодарности

Работа над этой книгой заняла намного больше времени, чем я ожидала. Но мой неутомимый редактор, Хизер Александер, поддерживала меня во всем. Конечный результат был бы без нее невозможен.

Как всегда, спасибо Эмми-Жоан Пакетт за ее блестящую работу. Спасибо Даниэлле Калотта за притягательный дизайн обложки, Майе Тацукава за верстку содержимого книги и Регине Кастильо за то, что уберегла меня от грамматических и иных ошибок. Громкие благодарности Драге Малесевич, Ким Райан и Донне Форрест из отдела субсидиарных авторских прав, которые помогли моим книгам найти дорогу к читателям по всему миру.

Спасибо огромному количеству критиков, которые давали мне свои бесценные комментарии, когда этот проект существовал только в виде начальных набросков нескольких глав и краткого содержания. В их числе:

Джей Робин Браун, Хэмилтон Ваксмэн, Пэм Викерс, Тара Гроган-Стиверс, Анника де Гроот, Келли Дикстерхаус, Джоанна Линден, Кристин Патнам, Мишель Рей, Лесли Рис, Мэри Луиза Сандерс, Мерадет Хастон Сноу (также в числе первых читателей), Лаура Дани Фаррелл, Ли Харрис, Кристи Хельвиг, Ники Шёнфельд.

Спасибо Райану Тйоа, первому читателю этой книги, и Рашель Чемберлен, которая откладывает все, чтобы внимательно прочитать каждую рукопись, которую я посылаю ей.

Спасибо доктору Рики Льюису за ответы на мои вопросы о генной терапии, и доктору Паулене Куигли за то, что выделила время на встречу со мной и ответила на многие вопросы о генной терапии, и доктору Энтони Фиоре за помощь в понимании того, что происходит при эпидемии. Если в книге встретятся ошибки, связанные с этими темами, в них виновата только я.

Спасибо моим терпеливым и чудесным детям. Надеюсь, я всегда с таким же энтузиазмом отношусь к вашим мечтам, как и вы к моим. И наконец, спасибо Джеймсу, который делает все возможное, даря мне советы, поддержку и любовь.

Примечания

1

Футуристическая башня, одна из главных достопримечательностей Сиэтла.

(обратно)

2

Экспозиционная терапия, или терапия подвергания – способ лечения фобий, при котором человек в контролируемой обстановке взаимодействует с тем, что вызывает у него страх.

(обратно)

3

Предпоследний год обучения в американских школах.

(обратно)

4

Популярная в США марка кукурузных хлопьев.

(обратно)

5

Американская рок-группа, популярная в начале девяностых; играла музыку в стиле гранж.

(обратно)

6

Управление по надзору за качеством лекарств и пищевых продуктов в США. В числе его обязанностей – допуск новых лекарств к продаже.

(обратно)

7

По-английски маракуйя называется passion fruit – плод страсти.

(обратно)

8

Британская музыкальнаая группа, играет в основном фолк-рок.

(обратно)

9

Американский союз защиты гражданских свобод

(обратно)

10

Центр предотвращения и контроля заболеваний

(обратно)

11

1971–1990, американский подросток, ставший национальным символом в борьбе против ВИЧ/СПИД и связанных с ним предрассудков в Соединённых Штатах Америки.

(обратно)

Оглавление

Один

Два

Три

Четыре

Пять

Шесть

Семь

Восемь

Девять

Десять

Одиннадцать

Двенадцать

Тринадцать

Четырнадцать

Пятнадцать

Шестнадцать

Семнадцать

Восемнадцать

Девятнадцать

Двадцать

Двадцать один

Двадцать два

Двадцать три

Двадцать четыре

Двадцать пять

Двадцать шесть

Двадцать семь

Двадцать восемь

От автора

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg