Под стук колес Дорожные истории Виталий Полищук
© Виталий Полищук, 2016
ISBN 978-5-4483-2437-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Почти все, написанное в этой книге – плод авторского вымысла писателя.
Любые совпадения имен, времени и места действия могут быть только случайными.
Вагон на стрелке путей резко качнуло влево, и меня, инерцией придавив к стенке коридора, «повело» к вагонному окну, возле которого я стоял с момента отправления поезда из родного города Барнаула в дальний путь – на Москву.
Стоял октябрь и за окном было темно.
Итак, путешествие началось – впереди была почти трехсуточная дорога, тесное купе с тремя попутчиками, с которыми я еще не успел познакомиться, и обязательные дорожные разговоры.
А что делать еще во время железнодорожного путешествия, кроме как спать, есть и каким-то образом коротать время? Естественно, за разговорами, в особенности если попадутся интересные попутчики.
Я ехал в Москву в «Издательский дом ЭксЛибРис» с целью попытаться пристроить для издания свой последний роман.
Роман получился так себе, не очень, и мне самому не особо понравился по завершении работы над ним, но пара-тройка моих товарищей, любивших почитать мои опусы в рукописном варианте, то есть – первыми, с целью покритиковать (реже – похвалить) результат моего писательского труда, к моему искреннему удивлению роман дружно хвалили, а не ругали. Им понравился и сюжет, и то, как я развернул действие.
Только благодаря этому обстоятельству я, по получении отказа от своего постоянного издателя принять роман и включить его в тематический план «ЭксЛибРиса», читай – просто-напросто не желают издавать роман, решил съездить в Москву и, лично переговорив с издателями, попытаться переубедить их и этот мой роман все-таки принять.
Постояв у окна еще некоторое время и дождавшись, пока в темноте за стеклом улетят назад последние строения моего города, сменившись соснами ленточного бора, среди которого вольно раскинулся Барнаул, я отодвинул дверь купе и вошел внутрь.
На меня сразу же уставились три пары мужских глаз.
Повезло – на этот раз все попутчики – мужчины, и если едут, как я – до Москвы, считай, повезло вдвойне. Обживемся, перезнакомимся и, глядишь, очень даже неплохо проведем время.
Со знакомства я и начал, протянув руку первому соседу и одновременно представившись:
– Виктор Васильевич, еду до Москвы. А вы?
В ходе нашего знакомства выяснилось следующее – во-первых, до Москвы ехали все. Во-вторых, все прихватили с собой «кое-что», (как и я сам, кстати), надеясь именно на такой вот вариант – «целиком мужицкое купе», когда можно будет не просто ехать по своим делам, но и с приятностью провести в пути время.
Теперь о попутчиках подробнее.
На второй полке ехал молодой (лет тридцати пяти) оперативный работник милиции Барнаула Сережа. Он называл и фамилию, но так как она для настоящего повествования значения не имеет, то я ее опущу. Ну, Сережа – и Сережа. Среднего роста, крепкий, как и подобает офицеру милиции из угрозыска (он имел звание майора), с симпатичным лицом мужчины, не чурающегося женского пола, но вообще-то по виду – не бабник. Он-то первый и спросил «как насчет того, чтобы после получения постелей поужинать всем вместе и слегка принять «за благополучный отъезд?»
Один из пассажиров, ехавший внизу, Русин Алексей Петрович, был настолько словоохотлив, что уже при знакомстве кое-что о себе рассказал – и то, что ему до пенсии – остался год, но он попал под сокращение, согласно закону имел право на получение пенсии по возрасту досрочно, и вот теперь, сдав все документы в райуправление пенсионного фонда, едет в Москву к младшему брату – «везет рукопись деда», как он выразился.
Я упоминаю об этом, потому что это важно для дальнейшего повествования.
Но – чтобы закончить о Алексее Петровиче. Так вот, он идею тесного общения за «совместными ужинами» (он так и сказал во множественном числе – «совместные ужины») с «некоторым потреблением горячительного – что же мы, не русские мужики, что ли?», поддержал. Ну, а каким он был внешне – пожалуй, тут подойдет слово «обыкновенный»: круглое лицо, слегка лишь редеющие на голове русые волосы с проседью, нос типичного «русака» – картошкой, светлые глаза. Ну, что словоохотлив – я уже упоминал.
Напротив Алексея Петровича, на второй нижней полке, ехал мужчина лет пятидесяти – пятидесяти двух.
О том, что он не так давно перенес операцию и последствия ее иногда давали о себе знать, мы узнали позднее, а в первый вечер никто не обратил внимания, что он иногда морщится. Высокий, сразу видно, что в молодости, наверное, был красивым парнем, причем красота эта была не яркой, как у блондина Ланового или брюнета Макарского (я говорю об киноактерах: Василий Лановой – кумир кино 20-го века, а Антон Макарский – кумир нынешнего уже, века 21-го!), нет!
Внешность Игоря Сергеевича Онищука, который ехал через Москву, возможно, аж в Азербайджан, была сродни внешности актера Тихонова-«Штирлица» – правильные черты лица, печать «породы», но именно о таком лице говорят – холодноватое…
Ну, а о себе я говорить не стану – зачем? Мое фото – на обложках моих книг!
Итак, поезд отправился около одиннадцати часов вечера, и затем один час ушел на следующее: во-первых, проводница собрала билеты и разнесла нам постели, во-вторых, мы сняли матрацы и застелили каждый свою полку… Ну, а последнее, что мы сделали, это переоделись в дорожные одежды по очереди, чтобы не толкаться в узком проходе купе, мешая друг другу.
Сережа в течение этого первого часа успел еще и сходить в тамбур перекурить, затем заказать проводнице чай на всех и уже через час мы приготовились ужинать.
Не взирая на то, что каждый дома перед отъездом уже ужинал, примерно часиков в 6—7-мь вечера.
Но это – поезд, и стучащие на стыках рельс колеса, это приятная мужская компания – и наличие под боком горячительных напитков. Так что – ужинать и ужинать, господа!
Причем по предложению Сережи решили, что кормиться будем вскладчину – а вот спиртным постараемся не злоупотреблять и пить лишь запасы одного из нас (как выяснилось, Игорь Сергеевич, по состоянию здоровья спиртных напитков с собой не захватил, но против «по чуть-чуть» не возражал). Так как поезд шел до столицы почти трое суток, то еды на три ужина нам должно было хватить. Ну, и на завтрак перед прибытием в Москву.
Так мы и решили, и хотя нас было четверо, все сложилось просто идеально!
Поскольку ужинать с горячительным была идея Сережи – по крайней мере, именно он ее первым предложил, то на приоконном столике мы разложили мясо, колбасу, вареные яйца, помидоры – и раскупорили бутылку коньяка из Сережиной сумки.
Уютно позвякивали ложечки в чашках чая (теперь, увы, не было в поездах стаканов с подстаканниками), мы с аппетитом кушали, а также наливали и наливали в четыре выпрошенные Сережей у проводницы дополнительные чашки коньячок. И постепенно приходили в состояние умиротворения, когда дорожные хлопоты уже забыты, а до приезда к месту назначения – ехать несколько суток, так что можно расслабиться, ни о чем серьезном пока не думая.
Четыре приведенных ниже рассказа моих попутчиков и один – мой, явились как раз результатом нашего расслабленного (в хорошем смысле) состояния.
Мы ведь – русские, и нам, выпив по сто граммов, обязательно нужно поговорить.
И конечно, узнав, где работает наш попутчик Сергей, мы тут же принялись уговаривать его рассказать нам какой-нибудь случай из его наверняка богатой практики.
Никто из нас совершенно не хотел спать – сказывалось предотъездное возбуждение, усиленное принятым пусть и не в большом количестве, однако не случайно ведь именуемым горячительным…
Сережа оказался парнем компанейским, упираться не стал, и под легкое колыхание вагона, рассказал нам следующее.
А все-таки осталось непонятно…
– Хотите верьте, хотите нет, но расследование, о котором я расскажу, как бы завершено. Но фокус в том, что все так и осталось непонятным.
А началось все сразу после наступления Миллениума – начала Нового 2000 года…
Старший оперуполномоченный угрозыска Уткин С. Н.
Сразу после Нового года меня перевели из краевого управления внутренних дел в Железнодорожный райотдел милиции Барнаула, и «посадили» на розыск пропавших без вести.
Здесь придется сделать отступление и пояснить, что к чему, иначе не будет понятно кое-что из дальнейшего.
Я был уже старшим лейтенантом, служил в управление угрозыска края, занимался насильственными преступлениями против личности.
Это нанесение телесных повреждений, вообще любое причинение умышленного вреда человеку. Кроме – убийств, отдел убийств – структура самостоятельная. Кстати, почему-то в сериалах этот отдел называют «Убойным». Чепуха какая-то – убойщики работают на бойнях скота, ну, правда правильно называются «забойщиками».
Но я отвлекся.
Я-то как раз занимался причинением тяжких телесных повреждений, повлекших смерть потерпевшего. По незнанию люди считают, что это – убийство. Но уголовный кодекс убийством называет умышленное лишение жизни, а если человек жил после причинения повреждения какое-то время – хотя бы до момента, когда приехала «Скорая помощь» или милиция – это уже тяжкие телесные повреждения. И, естественно, преступник будет отвечать по другой статье Уголовного кодекса.
Я это подробно рассказываю потому, что из краевого управления меня вышибли как раз за работу над раскрытием такого вот преступления.
Но еще несколько предварительных слов.
Чем отличаются обязанности оперуполномоченного краевого управления от работы обычного «опера на земле», то есть – офицера милиции районного отдела?
Да тем, что мы чаще всего сами не осуществляем первичное раскрытие преступления – это делают в райотделах. А нас бросают на усиление работы, для помощи работникам «на местах».
Нет, иногда при совершение особо опасного преступления его сразу отдают для работы нам – но все равно опера из райотдела несут основную нагрузку.
Короче, сынок одного из городских руководителей напился в ночном клубе и избил одного из своих сверстников так, что тот умер, не приходя в сознание, в больнице. Через три часа после того, как его доставила «Скорая помощь».
Обычная история… И начали работу по раскрытию местные оперативники.
Но когда вышли на преступника – тут же связались с нами. И учитывая личность преступника, меня «бросили на усиление».
И ведь все знали, что крайним, скорее всего, сделают меня. Я не буду вам называть фамилии папы преступника – скажем, один из руководителей тогдашней партии власти «Наш дом – Россия». Алтайского отделения этой партии.
И оказался я между двумя жерновами.
Папа и его друзья давят с одной стороны – требуют, чтобы я нашел смягчающие обстоятельства.
Родители потерпевшего пишут жалобы в прокуратуру, и оттуда мне звонят и требуют, чтобы я действовал «по всей строгости закона».
В итоге – преступника осудили и дали ему условно два года.
Тогда отец потерпевшего съездил в Москву в Генеральную прокуратуру, и оттуда приехали проверяющие.
И меня, как «не обеспечившего должного руководства при работе над раскрытием особо тяжкого преступления» понизили в должности.
Да нет, я, конечно, ничего «не подтасовывал», все я сделал правильно. Но в суде сейчас все решают адвокаты и судья – а любые доказательства можно рассматривать так или эдак. А можно вообще во внимание не принимать.
Короче – меня из краевого управления «ушли».
И поставили на самую скверную должность – розыск пропавших без вести.
Вы вообще представляете, что это такое в наше время? Десяток лет назад генерал Гуров озвучивал в Госдуме данные о пропавших – до 30 тысяч человек в год выходят из дома и больше их никогда не находят.
А как вы думаете, кого за это бьют? Кто крайний? Милиция и непосредственно работники, которые «сидят» на розыске пропавших.
Так что меня два раза наказали. Первый раз – понизили в должности: был старший опер крайуправления угрозыска, стал простым опером райотдела. А второй раз – не просто опером угрозыска, а оперуполномоченным по розыску пропавших.
Ну, а теперь перехожу, собственно, к рассказу.
Первый розысканный мною был пропавший предприниматель Сергеев.
Сразу предупреждаю – фамилии беру «с потолка», первое, что на ум придет. Ну, а обстоятельства постараюсь сохранять без изменения.
Так вот, Сергеев этот исчез два года назад. Позвонил ему кто-то, он вышел из дома, жена в окно видела – сел в подъехавшую серебристого цвета автомашину.
И уехал. Насовсем.
В деле розыска было несколько бумаг, протоколов. И все.
Ну, опыт не пропьешь, как говорится, и я начал с поиска людей – «кому выгодно»?
Не буду вас утомлять сильно, скажу сразу – через несколько дней подозреваемый был. Конкурент по бизнесу, бывший товарищ Сергеева – когда-то учились в одной школе.
Но ведь нет тела – нет факта убийства. А мне было ясно, что Сергеев убит – не было у него другой причины вот так вот исчезать из дома. Хорошая семья, понятливая жена, дочь.
И дела у него шли неплохо, в общем – только насильственное преступление, убили его.
Но раз нет тела – нет убийства!
И я стал искать круг лиц, через которых можно было надежно спрятать тело. И быстро вышел на двоюродного брата подозреваемого оператора одной из котелен города. Проще говоря – истопника.
Вот его я на допросе и «расколол» – когда я заявил истопнику, что мы нашли кольцо сожженного им в топке Сергеева, он закричал: «Врете, кольцо я снял, дома у меня оно!»
Остальное – это детали.
Вот так началась моя работа оперуполномоченного по розыску пропавших без вести…
Инженер Курочкин Олег Семенович
Нужно отметить, что все мои необычные способности – результат увлечения в 80-е годы 20-го, естественно, столетия, такими специфическими занятиями, как каратэ и йога.
Считается, что если вы начали заниматься йогой, и регулярно делаете дыхательные упражнения и медитируете, то вас начинает насыщать особая энергия – прана.
Именно она и дает возможность человеку развивать биоэнергетические способности.
И хотя я занимался всего пару лет, эти занятия сказались-таки позднее – лет пять назад открылись у меня трансцендентальные возможности. Так себе, слабенькие, но боль я снимать могу до сих пор и пассами ладоней, и наложением рук. Себя пролечиваю постоянно – то кровеносные сосуды ног, то зубы…
Но это так, вступление. Для того, чтобы было понятно дальнейшее.
Работал я тогда инженером по технадзору городского управления по благоустройству и озеленению.
Знаете, должностенка так себе – низшая ступень чиновничьей иерархии. Но это – так сказать, в обыденности, каждодневно.
А вот один раз в месяц… Да, один раз в месяц, в конце, числа так начиная с 25-го, я становился важным лицом.
Именно в конце каждого месяца наши подрядчики сдавали мне фронт работ. И если я не подпишу акты приема работы, рабочие и служащие подрядных организаций не получат зарплату.
Потому что объем их месячных работ принимал я.
Это и есть – осуществление «технического надзора». Например:
А как заасфальтирован Ленинский (или Комсомольский) проспект? Сколько погонных метров залито асфальтом?
Правильно ли уложена подстилающая подушка проезжей части? Не «гуляет» ли асфальтовое покрытие?
И так далее.
Вот после моей подписи актов руководители подрядчиков утверждали их у нашего начальника управления благоустройства, ну, а далее работали бухгалтерско-финансовые службы.
И подрядчики получали зарплату. И премии.
Да, я же не сказал ничего о себе. Ну что, мне до пенсии оставалось несколько лет, то есть приближался потихоньку шестидесятилетний рубеж. Жил я один в однокомнатной квартире, с супругой как-то не заладилось, и некоторое время назад мы тихо развелись.
Благо дети давно уже взрослые, у них – свои семьи, жилье, работа.
Так что жизнь моя текла неспешно. С 9-ти до 18-ти ежедневно – работа, а вечера я проводил перед телевизором.
Ну, конечно, как все люди моего поколения я любил книги. Читал я перед сном, час-другой, но последнее время все меньше – не стало, знаете ли, хороших книг.
И начала у меня развиваться желчность. Это – не болезнь, это такое качество характера. Сейчас это слово употребляют редко, а вот раньше – раньше слово «желчность» знали все.
Означало это – постоянное недовольство всем и всеми окружающими.
Дальше – больше. Телевизионная реклама, прерывающая любимые кинофильмы или другие передачи – КВН, например, способствовали развитию недовольства. И если раньше я видя, например, в окно человека, которого не любил, мог просто подумать о нем что-то, вроде: «Вот ведь паразит! Ходит себе, смеется, доволен жизнью!», то теперь я часто говорил это вслух.
Причем со злостью в голосе.
Это и есть желчность. И сыграла она со мной нехорошую шутку.
Старший оперуполномоченный угрозыска Уткин С. Н.
Хочу сказать, что не смотря на такое удачное начало работы в ОУР Железнодорожного района (ОУР – так называли мы отделение угрозыска) особо успешной службу здесь я бы не назвал.
Нет, ребята работали здесь хорошие. И чувство локтя, и взаимопомощь – все это было, конечно. Но «на земле» никогда не любили пришельцев из УВД – сверху. Так что мои отношения с ребятами долгое время были прохладными.
Не способствовало улучшению их и следующее обстоятельство.
В конце 90-х годов коррумпированность стала настолько всеобщей, органы правопорядка были затронуты настолько сильно, что мои коллеги не стеснялись и взятки брать, и предлагать их.
Нет-нет, много было и честных офицеров. Но они старались держаться в тени, не высовываться. А вот те, кто был куплен…
Я это ощутил на себе.
Итак, после раскрытия убийства бизнесмена Сергеева, я наметил еще два перспективных дела по розыску пропавших.
Первое дело – об исчезновении рабочего мясокомбината Петрова.
Второе – исчезновение без вести бухгалтера частной фирмы Ивановой.
Да, конечно, дел у меня розыскных в производстве было более десятка, и заявителей приходило ежедневно по нескольку человек, но тут особенность следующая.
Подавляющее число исчезнувших находится через день-два. Поэтому крайне важно для оперативника, работающего по розыску пропавших, не забывать взять все номера телефона заявителей и членов семьи. Если вы не хотите бегать по городу, причем – совершенно напрасно.
Ведь у нас народ поступает как? Когда кто-то исчезает – бегут к нам, умоляют «принять все меры», суют фото пропавших вам в руки – в общем, зудят под ухом и мешают работать. Но это – сразу после исчезновения человека.
Однако подавляющее большинство исчезнувших возвращается домой через несколько дней. Поэтому, во-первых, мы берем заявление о пропаже человека лишь через три дня после его исчезновения. Во-вторых, просим, как только (и если) человек найдется – сразу же сообщить нам. Ну, чтобы мы могли прекратить работу по розыску пропавшего.
Однако почему-то счастливые родственники это сделать забывают! Сплошь и рядом!
И посему каждое утро мы начинаем с обзванивания заявителей – нет ли новостей о пропавших? Не вернулся ли человек? Ну, и в этом роде далее. Так что знать нужные телефоны – часто уже полдела.
У меня был случай – закрутился я, человечка выслушал, дал бумагу – «Пишите заявление!», и вышел. Вернулся – заявление на столе, фотография, причем заявитель успел сходить и заявление зарегистрировать – секретарь была новая и…
В общем, заявление есть, штамп о регистрации – есть, а номера телефонов заявитель не указал.
Трижды я ездил по адресу, а последний раз поехал поздно вечером. Ну, нет никого дома, и не мог я узнать, нашлась пропавшая-не нашлась, а сердцем чувствую – дома! И вот в четвертый раз приезжаю, мне открывают дверь, начинаю расспрашивать, а мне говорят – так она на другой день после того, как отец написал заявление, домой пришла – ездила в Искитим в соседнюю область на свадьбу подружки!
Я говорю: «Ну вы же должны были позвонить, или прийти – вы же заявление написали!»
В ответ мне пожимают плечами: «Ах, извините, ой, а мы и не подумали…»
Да, вот такая работа.
Короче, дела по розыску Петрова и Ивановой. Вы, наверное, уже догадались, что фамилии я беру «с потолка». Живые, точнее – настоящие, уж извините, я все-таки называть не буду.
И вот как только я начал по-настоящему «копать» эти два дела, вникать в обстоятельства исчезновения людей, сразу почувствовал – опять убийства! И в том, и в другом случае.
Рабочий Петров. Казалось бы, кто мог убить рядового рабочего мясокомбината?
Ну, кому он мог помешать?
Действительно, никому. Но фокус в том, что Петров этот пил, а напившись, буквально терроризировал семью: жену, малолетнего сына, дочь-старшеклассницу. Жена у него – сволочь последняя, дочь – проститутка, и вот в таком ключе скандалы чуть не каждый день. Я с соседями поговорил, те мне обстановку в семье Петровых и обрисовали.
Так что жена вполне могла… поспособствовать исчезновению. Да что там, мне ее соседка так и сказала: «Они вот уже два месяца как люди, живут. Тихо у них, спокойно… Посмотришь, как дочка братика из садика ведет – на душе хорошо… Любят они друг-друга. Сестра-то и брат… А пьянь эта – Петров, дочь иначе как проституткой и не называл… Сволочь такая…»
И вот так все соседи примерно характеризовали…
А вот исчезновение бухгалтера Ивановой…
Здесь я сразу же начал проверять ее по финансовым делам. Если и убили – то только из-за рабочих моментов. Бухгалтера нынче из частных фирм – зачастую люди, занимающиеся делами повышенного риска. Где ошибиться нельзя – ну, прям саперы какие-то. Много ведь знают они. А бизнес у нас был, есть и будет, наверное, еще долго полукриминальным.
И вот как только я начал делать конкретные шаги по обоим делам, ко мне тут же пришли коллеги. Нет, не все, не вместе, а сначала один, потом другой. И предлагают мне немного ослабить усилия в работе по этим двум направлениям, а напрячься по делам каким-нибудь другим. Я ведь уже говорил – у меня в производстве дел по розыску было десяток-два одновременно. Так что…
Было, словом, над чем работать. А по Петрову и Ивановой – тут я все угадал «в цвет». Мужа-пьяницу жена убила. Банально, пошло – сковородой по голове во время скандала. Ее муж уже бить начал по пьяному делу. Раньше-то только оскорблял да грозился, а тут…
Кто ей помогал избавиться от тела, я не узнал, а где тело – думаю, знаю. По соседству с ее домом стройка многоэтажного дома была, как раз бетонные работы производились. Так что упокоился пьяница Петров где-нибудь в бетонном фундаменте.
Про само убийство мне коллега коротенько рассказал, и предложил две тысячи долларов. Ну, а сколько ему жена убиенного заплатила – я не знаю.
Посидел я, подумал – и согласился дело прекратить. Позже, со временем, а сейчас просто отложить его в сторону.
Никто не разрешил бы мне сносить здание, чтобы затем можно было раздолбить его бетонное основание. Исчез Петров более двух месяцев назад – дело мне досталось от предшественника. За это время на месте стройки уже стояло двенадцатиэтажное здание, вовсю шли внутренние отделочные работы.
А ведь трупа нет – нет и факта убийства! Догадки мои к делу не пришьешь.
Это – с одной стороны.
А с другой – побывал я в семье Петровых, посмотрел на членов семьи, обстановку, атмосферу поизучал. И знаете, подумал – а туда ему и дорога! Петрову этому.
Нет, ну что вы – денег я не взял!
А вот с делом по розыску исчезнувшей бухгалтера Ивановой все произошло по-другому.
Как только я вышел на владельца фирмы, занимающейся поставками по Сибири металлоизделий, производимых у нас в Барнауле, ко мне тут же пришел другой мой коллега.
Ставки, конечно, были здесь гораздо выше, поэтому мне предложили сразу пятнадцать тысяч, и намекнули, что можно запросить и больше.
Я отказался, коллега похмыкал, похлопал меня по плечу:
– Ну, гляди, – говорит. – Успехов тебе в работе, дорогой товарищ, раз ты решил так…
Я не понял, что он имеет в виду, а потом, когда столкнулся с жестким продуманным сопротивлением по месту работы Ивановой, когда, изучая варианты сокрытия тела убитой, понял, что платформы и вагоны, которые еженедельно растаскивали тепловозы и электровозы по всей Сибири – эта прекрасная возможность увезти тело и закопать, скажем, где-нибудь в тайге в Иркутской области – тогда мне стало ясно, что дела этого мне «не поднять». Физически невозможно.
Вы не подумайте, что у меня во всем были обломы. Это я для примера привел два случая. А успешных дел у меня было гораздо больше.
А вообще… Сильно мешали нормальной работе тогда житейские дела, неустроенный быт.
Жил я в то время в комнате коммунальной квартиры на четырех хозяев. Моя комната была площадью 14 квадратных метров, соседи – пьющие и шумящие по ночам, в коридоре – вечная грязь, в кухне – тоже. Так что я приходил домой только спать.
И старался делать это попозже – часа в два прийти, поспать часов пять-шесть, и на работу! А по пути – позавтракать в кафе.
Да что вы – денег нам платили тогда очень мало! Но у меня родственники хорошие, помогали. Нет, просто занимались предпринимательством, успешно работали, ну, и ежемесячно тысяч семь-десять мне подбрасывали. Так что на питание мне хватало.
Ну, и подружки выручали. Парень я был симпатичный, молодой, холостой, с девушками обращался уважительно. Это, знаете ли в наши скотские и потому – грубые, времена очень ценилось.
Так что я пользовался успехом, все старались меня женить на себе, и я мог пожить месяц-другой то там, то здесь, причем – в комфорте, при опять-таки уважительном обращении со мной.
Нет, так и не женил никто! А расставался я всегда с подругами мирно, и теперь, встречаясь то с одной, то с другой через много лет, мы обнимаемся, а то и целуемся, вполне дружески болтаем.
Вот так и жил.
Вы понимаете теперь, что взятки мне брать и нужды-то не было. Ну, коль я совестливый такой.
Но нельзя жить в болоте – и оставаться чистеньким. Не позволят вам!
И мне тоже не позволили. На меня «капнули» в УСБ – управление собственной безопасности, и те взяли меня в разработку. Ну, это дела не для посторонних, это – наша внутренняя кухня, поэтому скажу только лишь – отбился я через месяц, устоял, и после этого от меня отстали все – и свои, и чужие.
Я ведь о предложениях, которые мне делали, заявлять никуда не стал. Так что можно сказать, что меня даже зауважали.
И вот вскоре-то и началось это неприятное дельце.
Инженер Курочкин Олег Семенович
Приближение Миллениума я ощутил специфически, значимым лишь для меня обстоятельством. Меня неожиданно разыскал адвокат, которые и сообщил мне, что некоторое время назад в одной из алтайских деревень умер одинокий старик – мой дальний родственник. Имущество от него осталось кое-никакое: дом, сбережения – по современным представлениям не очень-то и много: тысяч на двести пятьдесят. Рублей, естественно.
В общем, адвокат мне сообщил, что других наследников нет, родственников разыскать более не удалось.
Я этого деда Петра не помнил. То ли троюродный, то ли четвероюродный дедушка, я его и не видел ни разу.
Но я к чему веду? К тому, что получив наследство, я решил себя побаловать и купил одним из первых жидкокристаллический телевизор с большим экраном. За двести тридцать тысяч.
Вызвал мастера, тот установил на крыше персональную антенну и я стал наслаждаться великолепным качественным телеизображением. И теперь вечерами все чаще занимался не чтением книг, а просмотром телепрограмм.
Ну, а старый телевизор вынес на кухню – я полагал, что эти ЖКТ (новые телевизоры) – могут ломаться, а старый надежный телевизор с кинескопом – пригодится в этом случае. Так сказать – на временную замену основного агрегата.
Но это – приятные дела, прости, конечно, дед Петр, я имею в виду не твою смерть.
Гораздо больше было плохого в это время – объявили о грядущем сокращении штатов у меня на работе.
Правда, пока неясно было, попаду ли под сокращение я. Но если попаду – куда идти? До пенсии – далеко, и насколько мне было известно, после пятидесяти лет только сторожем можно устроиться на работу.
Это все не могло не способствовать дальнейшему развитию моей желчности. А тут…
Соседи сбоку постоянно стучат, сверлят и пилят – все время, как я поселился здесь, у них перманентный ремонт. Сил не было терпеть.
Вдобавок все чаще стали отказывать сантехнические коммуникации – то побегут трубы в ванной комнате под самой ванной, то в туалете ломается унитаз, то нужно менять в кухне под раковиной вентили…
Сантехник же наш – полный идиот. И редкостный гад!
Представьте себе, я вызываю его, потому что капает соединение труб прямо под ванной, а мне неудобно лежать на полу – и чинить поломку. Да и в конце-концов, для чего в доме сантехник? Получающий, между прочим, зарплату?
Так вот, пришел сантехник, посмотрел и говорит:
– Ты (обратите внимание, он именно на «ты» ко мне и обращался) купи клей «БФ», а лучше – эпоксидный клей, потом пропитай им бинт и забинтуй все аккуратно. Пару дней воду в ванную не лей, и будет полный порядок!
И ушел! Представляете? Я что – не знаю, как течи устранять? Знаю! Но вызывал я его, чтобы он ремонтировал, а не для того, чтобы инструктировал меня, к а к самому ремонтировать…
И ведь зарплату в числе других плачу ему я – живу в кооперативном доме, поэтому и электрик, и дворник, и, конечно, сантехник находятся напрямую на нашем содержании…
А уж когда на очередном собрании жильцов, после того, как я попытался выступить и обозначить эту проблему – обрисовать качество работы наших рабочих, меня обматерили (именно обматерили нецензурным сочным русским матом), я разозлился очень сильно.
На соседей, обслугу дома, на всех!
И желчности моей, как оказалось, не было предела…
Последствиям ее проявления – так же. И связано это было, как мне кажется, с моими особыми способностями.
Старший оперуполномоченный угрозыска Уткин С. Н.
Началось все с очередного заявления об исчезнувшем без следа человеке.
Исчез сантехник Мухин, который жил по адресу Саженная, 3 квартира 25 и работавший в соседнем кооперативном доме, что по адресу Мичуринская, 5.
Заявление принесла жена Мухина. Было это, как сейчас помню, где-то в середине августа. Она рассказала на словах, что три дня назад ее муж вышел поздно вечером вместе с приятелями за сигаретами. Киоск располагается на улице прямо за пятым домом – тем самым, в котором по совместительству трудился сантехником Мухин. Мухина стояла на балконе, выходившем на пятый дом и видела, как муж с друзьями прошел через двор: у дома три по Саженной двор общий с домом пять, расположенным по улице Мичуринской. Я рассказываю все это так подробно не случайно – позже вы сами это поймете.
Собственно, обстоятельства исчезновения были следующими.
Мухин работал сантехником еще и в какой-то организации на железной дороге – то ли в депо, то ли в НГЧ (как расшифровывается – не помню). Но в тот день он с приятелями по месту работы получил зарплату и они отмечали до ночи это на квартире у Мухина.
Как водится у нас, выпили как следует, и как водится опять-таки в наших подобных компаниях, у них к концу мероприятия закончились сигареты и они курили окурки из пепельницы. Ну, а когда мухинские друзья пошли домой, Мухин вышел с ними вместе, чтобы дойти до киоска и купить пачку сигарет.
Жена стояла на балконе, благо ночь была по-летнему теплой, и видела, как пьяная компания, гарланя песни, прошла наискосок через двор к углу пятого дома и свернула за угол.
Там, по всей видимости, все собутыльники пошли каждый в свою сторону, по домам.
А Мухин – в киоск. Но вот после этого, сколько жена не ожидала на балконе, ее муж домой так и не пришел.
С полчаса она подождала, думая, что Мухин стоит около киоска – никак не может расстаться с приятелями. Но скоро забеспокоилась.
Естественно, она выскочила во двор и побежала к киоску. Нигде по пути Мухин ей не попался и вообще вокруг никого не было – поздно, далеко заполночь, двор и улица были пустыми. Не спросишь никого.
Тогда она догадалась расспросить продавщицу киоска. На вопрос – покупал ли у нее в киоске сигареты не так давно такой-то и такой-то (внешность у Мухина была характерной и запоминающейся), та ответила, что да, помнит. Был такой минут тридцать назад, купил сигареты и пошел направо – а дальше ей уже ничего видно не была – киоск стоит торцом к третьему дому.
Наутро женщина, так и не дождавшись мужа, пошла в райотдел милиции. Там ей объяснили, как подается заявление о пропаже человека и посоветовали обязательно обзвонить и посетить всех тех людей (а также те места), куда или к кому ее муж мог забрести по пьянке.
И вот через три дня она пришла ко мне. С заявлением и фотографией пропавшего Мухина. И с сообщением, что она проверила всех родственников, друзей Мухина, все места, куда мог ее непутевый муж забраться, не отдавая себе отчета из-за большого количества выпитого. И нигде и ни у кого Мухина не было и нет.
Ну, я мог приняться за разбирательство с этой пропажей сразу же – других перспективных дел у меня на тот момент не было, так что…
Для начала я внимательно опросил жену пропавшего. Не было ли раньше подобных случаев, не исчезал ли на несколько дней ее муж, не было ли у него любовных увлечений на стороне.
Женщина твердо заверила меня: да, Мухин пьет, и делает это часто, но домой ночевать приходит всегда. Она не припомнит случая, чтобы ее муж провел ночь где-нибудь вне дома.
На вопрос о возможных любовных связях, женщина улыбнулась и сказала:
– Да вы что! Вы посмотрите на него – какие там связи!
Действительно, на принесенном мне фото было изображено длинное, со впалыми щеками, словно бы истощенное лицо мужчины, на вид страдающего всеми хворями мира и словно бы доживающего последние свои дни.
Как-то не вязалось такое лицо с возможным женским вниманием, как-то не состыковывалось…
Значит, нужно брать ноги в руки – и вперед!
От Мухиной я знал фамилии друзей ее мужа, с которыми он выпивал в свой последний вечер и потому направился прямо в железнодорожное депо.
Все трое дали идентичные показания. Да, выпивали вместе постоянно. Чаще – у Мухина дома, так как он живет ближе всех к железнодорожной станции, и они почти всегда, когда замышляли мероприятие, шли именно к нему.
Нет, женщин «на стороне» у Мухина не было, в этом они были уверены, так как если бы кто-то и завелся, Мухин бы обязательно приятелям рассказал. Похвастался бы.
Да, помнят, как закончился третьего дня их вечер у Мухина: они все вместе вышли на улицу, точного времени, естественно, они не помнили, но было уже темно. Пели песню (кажется, «Ой, мороз, мороз!)», вместе подошли к киоску.
Нет, как Мухин покупал сигареты – они не видели. Попрощавшись с Мухиным, двое из них пошли по улице дальше, а третий свернул от киоска направо.
Я отпросил у начальства на работе их всех и они отвели меня к киоску, потом мы прошли по пути, которым они шли от Мухина, на этот раз в обратном направлении и подошли к подъезду, из которого эта пьяная гоп-компания вышла ночью три дня назад вчетвером. А теперь вот осталось их трое…
Нет, впечатления людей, способных убить приятеля, даже по пьяному делу, они не производили. Да и зачем? По какой такой причине?
Жена твердо уверила меня – во время распития ссоры не было. Шумели, перебивали друг друга – это да, было! Но и только! Так происходили их дружеские встречи постоянно. Напомню, что пила эта компания у Мухина еженедельно, если не чаще. Так что…
Затрудняло расследование то обстоятельство, что торцевая часть пятого дома, мимо которой прошла пьяная компания и обязательно должен был идти от киоска домой Мухин, не имела окон. Здесь была глухая стена.
Вот и я оказался перед глухой стеной в расследовании, когда опрос жителей дома номер семь ничего не дал. Дом располагался прямо напротив киоска, окна также выходили в эту сторону. И из-за жаркого времени года у многих были открыты окна или даже приоткрыты двери балконов.
Да, пьяную песню горланили, это слышали многие. Нет, никто не встал и не подошел к окну посмотреть, кто там поет, заливается?
Я занимался этим делом еще чуть ли неделю – и ничего мои поиски не дали. Никто ничего не знал, сообщить мне ничего не мог.
Так что – тупик, товарищи!
Через несколько дней я положил дело о пропаже Мухина в ящик стола. Это нормальная практика – раз по горячим следам ничего выяснить не удалось, нужно просто ждать.
Либо Мухин сам объявится – не он первый, не он последний (это происходит чуть ли не в половине случаев исчезновений), либо…
Вот об этом думать не хотелось. Потому что подразумевает э т о «висяк». То есть исчезновение без следов.
Правда, иногда вдруг вскрываются новые обстоятельства. Родственники пропавших ведь не сидят на месте – по сути дела, они почти всегда как бы ведут параллельный поиск. И иногда здорово помогают нам, оперработникам. Находят новых свидетелей, выявляют неожиданные факты. Что и помогает окончательно решить вопрос с поиском того или другого лица.
Так что я решил подождать.
А пока – заняться другим делом. Но не успел – чуть ли не на следующий день ко мне пришла новая заявительница. На этот раз это была взрослая дочь пропавшей.
Обстоятельства дела были такими.
Бухгалтер правления кооперативного дома номер пять по улице Мичуринской Козина, по всей видимости, исчезла ночью прямо из собственной постели. Ни было ни шума, ни посторонних людей в квартире.
Просто три дня назад дочь пришла утром будить маму – Козина работала бухгалтером еще и в частной фирме, и по утрам мама с дочерью расставались до вечера – дочь ехала на учебу в университет, а мама – на работу в фирму, где она была единственным бухгалтером. Так вот, зайдя в спальню Козиной, дочь увидела разобранную постель, а вот маму – не увидела. Обошла квартиру – нет никого! А одежда Козиной вся на месте, так что никуда выйти она не могла.
Ну, не в ночной же рубашке женщина вышла из дома?
Версия о том, что ночью к маме мог прийти близкий друг, они поссорились, и… Дочка же спала, так как была глубокая ночь, спала крепко и ничего могла не услышать…
Эта версия была сразу же отведена в сторону: у мамы не было, как твердо уверила меня дочь, близкого друга. По крайней мере, домой она никого не приводила.
А что до глубокого сна… Близилось начало занятий в университете, а у Козиной-младшей был «хвост» – она никак не могла сдать психологию, и поэтому почти до утра сидела над учебником. Спать легла уже чуть ли не в пять часов утра, поспала всего пару часов – и встала. Ей предстоял экзамен, и она быстренько повторила кое-какие экзаменационные вопросы.
И все это время в комнате у мамы было тихо.
Как вы понимаете, в данном случае искать было вообще негде. Версия могла быть лишь одна: дочь из-за неприязненных отношений организовала устранение матери, а затем сочинила такую вот сказочку.
Но… Во-первых, все опрошенные соседи в один голос говорили, что мать и дочь любили друг друга, ссорились, конечно, но по чисто обычным поводам: то дочь поздно придет домой из ночного клуба, то экзамен не сдаст… А вообще жили дружно.
Во-вторых, против моей версии о причастности дочери было следующее обстоятельство. Училась дочь в педуниверситете на коммерческой основе, и вот мама ее поэтому и работала в двух местах – зарабатывала деньги дочке на учебу.
Так что мама была как бы жизненно необходима…
Ну, и в третьих, сами обстоятельства исчезновения были слишком странными. Если бы дочь придумывала, то гораздо проще было сказать, что мама утром на работу ушла, а вечером – не вернулась. А так…
Согласитесь – дикая ведь какая-то история!
Я сидел над делом, ломал голову, и думал, что какая-то полоса невезения пошла – два дела подряд, и оба о каких-то невероятных исчезновениях людей… Сначала Мухин, теперь вот Козина… И вдруг меня осенило: как же я не обратил внимания сразу – и Козина, и Мухин работали в одном кооперативном доме! И жили в домах напротив друг друга – помните, я обращал внимание, что у дома пять по Мичуринской и дома три по Саженной был общий двор?
Что же получается? Два немотивированных, крайне странных исчезновения, и произошли рядом, буквально в десятке метров друг от друга? Я имею в виду, что если Мухин исчез в момент, когда шел мимо торца дома пять, то по прямой от угла дома до подъезда с квартирой, где жили Козины, от силы метров пятнадцать?
Я взял два листа бумаги, на одном написал «Мухин», на другом – «Козина», и принялся записывать на этих листах обстоятельства, связывающие оба исчезновения.
Скоро я мог прочитать и на том, и на другом листе следующее.
И там, и там не прослеживалось явного мотива. Ни для убийства, ни для исчезновения по желанию пропавших. И в первом, и во втором случае обстоятельства исчезновения были слишком уж необычными.
Положим, Козина могла мешать – она ведь бухгалтер. Но как можно осуществить устранение человека ночью, при бодрствующем свидетеле, прямо из постели, в которой пропавшая спала?
А вот Мухина можно было устранить! Теоретически у глухой стены могли быть люди, которые возвращающегося домой Мухина оглушили, оттащили и уложили, ну, скажем, в багажник машины. И потом… Да мало ли какой вариант можно придумать – ведь пропал-то сантехник на безлюдной улице, поздно ночью!
Но в том-то и дело, что безлюдной… Ведь компания прошла здесь всего от силы пять минут назад, и никого троица друзей пропавшего не видела.
Второе обстоятельство, связывающее оба исчезновения, причем – железно связывающее: время и место.
И в первом, и во втором случае – глубокая ночь. И в первом и в во втором случае – все крутится у дома номер пять.
Но к а к осуществилось само исчезновение – было не просто неясно – не было вариантов, о б щ и х для обоих случаев.
Да что там – общих! Варианта второго исчезновения не было вообще. Никакого!
Эти два дела почему-то крепко зацепили меня. И я не хотел откладывать их в сторону. Ну, не хотел – и все!
Я, наоборот, решил копать, и копать как можно глубже. И пригласил к себе участкового уполномоченного старшего лейтенанта Толю Голдобина. Это на его участке располагались оба дома, фигурирующие в моем расследовании.
Инженер Курочкин Олег Семенович
Да, причин для развития крайней степени желчности, как видите, у меня было достаточно.
Но дальнейшие события имеют начало как раз в том, что я отношу к обстоятельствам приятным.
А именно. Все началось с моего нового жидкокристаллического телевизора. Точнее даже, не с него, а с красного огонька.
Все телевизоры имеют блок питания, который инструкция рекомендует держать в режиме ожидания. Проще говоря, телевизор рекомендуется не выключать из сети кнопкой на корпусе аппарата, или выдергивая штеккер электропитания из розетки, а выключать при помощи пульта управления.
При этом электроэнергия подается телевизору, но только лишь на блок питания. А внутренние блоки обесточены.
И вот о таком режиме ожидания свидетельствует красный огонек, горящий на корпусе телеагрегата.
У меня он горел ярко, и когда я ложился спать на диван, огонек оказывался прямо напротив моего лица: телевизор располагался у противоположной стены, и нас отделяло друг от друга всего метра три.
Слева от дивана было окно и дверь на балкон, а справа – шифоньер с антресолями. Ну, а телевизор у меня был как бы встроен в густоту настенных полок с книгами и видеокассетами. Здесь же стоял сервант с посудой.
Однажды ночью я проснулся и увидел, как на моих глазах алый огонек сначала как бы раздвоился, а потом один остался на месте (на телевизионной панели), а второй сначала медленно, а потом все убыстряясь двинулся прямо ко мне.
И остановился в полуметре от дивана, на расстоянии примерно вытянутой руки.
Я почему-то не испугался, а по-прежнему лежа в постели, протянул руку к огоньку, стараясь коснуться его. Но огонек словно бы не желая даться мне, отплыл назад.
Я убрал руку – огонек приблизился. Я протянул руку – он отдалился.
Тогда я просто повернулся на другой бок и как-то сразу заснул.
На следующую ночь я опять проснулся. Огонек вновь приблизился, но тут мне в глаза бросилась некая несообразность в комнате. Заключалась она в том, что с антресолей шифоньера, с многочисленных книжных полок свисали вниз как бы гирлянды какого-то растения с жирными темно-зелеными листьями. Словно все стены моей комнаты были покрыты плющем, только рос он не снизу, а словно бы из стен, спускаясь плетями вниз. От всего, что могло дать растению опору: картин на стенах, оконной гардины.
Почему-то я не испугался, не удивился, отметил про себя эту странность и вновь, повернувшись на другой бок, уснул.
Утром я все хорошо помнил. И меня поразило следующее обстоятельство. Ведь в комнате темно, откуда я знаю о цвете листьев растений и о том, что листья эти – «жирные и темнозеленые»?
И именно это совершенно успокоило меня. Я подумал, что это действие моего подсознания – или, говоря по-простому, привиделось мне все это – вот и все! Я был просто убежден в этом.
То, что произошло следующей ночью, поколебало меня в убеждении.
Снова глубокая ночь, снова я проснулся. Вновь рядом висел алый огонек, а стены покрывали вьющиеся темнозеленые стебли.
Но теперь и пол был покрыт странными жирными на вид и крупными листьями, причем среди них копошились какие-то существа, похожие на муравьев, но каждое размером с мой большой палец. И они что-то делали – то ли строили, то ли кушали…
Этой ночью под моим балконом горел уличный фонарь, и комната была наполнены рассеянным сумеречным светом, так что я ясно видел все, что теперь описываю.
И я впервые подумал, что попал в какой-то другой мир. Это не наваждение. И мне на этот раз почему-то вовсе не хотелось потрогать что-нибудь из этого мира пальцами.
Но я по-прежнему ничего этого не боялся. Так что опять полюбовался на иную жизнь, повернулся на противоположный бок и крепко уснул.
Ничего не забыв поутру.
Наверное, самое поразительное зрелище ожидало меня на следующую ночь. Я проснулся как бы в толще воды.
Но кожей не ощущал ее. А с другой стороны, вот она, точнее я в ней. И вода эта освещена слабым светом, и в ней, медленно шевеля полупрозрачными плавниками, плавали крупные, в человеческую ладонь, ярко-алые рыбы.
Я видел их во всех подробностях – спинка каждой густо красная, с боков они алые, а внизу брюшка имели как бы желтоватый оттенок, с которым контрастировали опять же алые плавники.
Я пытался, протянув к ним руку, коснуться хотя бы одной пальцами, но рыбы медленно, как бы с достоинством, отплывали в сторону.
Вода была неподвижна, снизу от пола моей комнаты вверх тянулись водоросли.
И я опять ничего этого не боялся и ничему не удивлялся…
Следующей ночью я, проснувшись, вновь оказался в комнате с растениями, копошащимися среди растений «муравьями». Но на этот раз они были не одни.
На углу длинной тумбочки с телевизором, прямо возле красного огонька, возился человечек.
Я как бы видел, что он что-то делает, что смотрит на меня и хихикает при этом, но вот лица его я рассмотреть не смог. Вот ощущение хихиканья и гримасничанья у меня было, а какое у него лицо – не знаю. Но я явственно видел, что он в костюме сродни камуфляжному – если нарядить в камуфляжку существо размером с раскрытую ладонь взрослого человека, то вот это и будет т о, что я видел.
Странно, но и тут я не удивился, а повернулся на бок и спокойно уснул.
Как раз в эти дни я взял за привычку после ужина стоять у окна кухни и наблюдать за жизнью во дворе и в доме номер три, что прямо напротив моих окон.
Сумерки сгущались, сначала зажигались огни в окнах третьего дома, позже – уличные фонари.
Но это уже – в наступившей полной темноте. После этого я шел в комнату и либо смотрел телепередачи, либо читал очередную книгу.
Как-то раз, когда уже перед сном я лежал на диване и читал книжку, во дворе раздалось громкое пение – какие-то пьяницы летом упрашивали «мороз не морозить их»…
Я вышел на кухню, подошел к окну и увидел прожигающего жизнь нашего сантехника Мухина. Длинный, нескладный, словно жердь из плетня, он вместе с несколькими собутыльниками шел наискосок через двор от своего дома. Эта компания как раз и пела пьяными голосами, и я, вспомнив, как этот живущий в пошлой безмятежности человек делал мне ремонт трубы в ванной, желчно сказал вслух:
– Ну, сволочь! Что б ты издох, гад!
Но Мухин не издох, а продолжал движение по своим делам вместе с дружками, а я символически сплюнул на пол и пошел в комнату, где меня ожидал, ярко светя красным огоньком, телевизор.
Примерно через неделю, а может быть – и поболее, когда я стоял у кухонного окна, а заметил идущую, наверное, с работы нашу бухгалтершу Любовь Петровну Козину.
Одетая в красивое платье и алую курточку, она несла в руках полные пакеты и спешила домой.
Я же, вспомнив, как эта на вид вполне интеллигентная дама крепким матом обкладывала меня на собрании жителей нашего дома, сплюнув, со злостью сказал:
– Вот зараза! Пропади ты пропадом!
И сплюнул еще раз. И пошел к приветливому красному огоньку.
Рассказываю об этом, потому что через несколько дней ко мне вечером пожаловал наш участковый старший лейтенант Голдобин. И принялся расспрашивать, не видел ли я такого-то и такого-то дня что-нибудь подозрительного во дворе.
Я честно рассказал обо всем увиденном мною вечерами у окна за последние дни в нашем дворе. Кто проходил, когда, с кем…
Со злорадством упомянул и о пьяной компании нашего сантехника, кажется – и о бухгалтерше Любе.
И вовсе не придал этому визиту никакого значения. Даже не поинтересовался, в связи с чем меня расспрашивает работник милиции.
Но его ведь интересовало что-то особенное, что бросилось мне в глаза?
А ничего особенного я ведь и не видел!
Старший оперуполномоченный угрозыска Уткин С. Н.
Толя Голдобин, участковый, обслуживающий участок с улицами Саженной и Мичуринской, был человеком добросовестным. Он работал здесь уже не один год и потому неплохо знал жителей своего микрорайона.
Когда я спросил его в частности, каков здесь контингент, он принялся назубок сыпать цифрами: столько-то ранее судимых, столько-то – наркоманов, столько-то неблагополучных семей, а также…
– Погоди, – перебил я его. – Я не об этом. Ты мне скажи – ты в домах третьем и пятом давно был?
– Это по Саженной и Мичуринской которые? – ответил мне Толя. – Да нет, недавно, вот третьего дня по одному запросу работал, был в третьем доме в квартире 18… Тебя что интересует конкретно?
– Конкретно, Толь, интересует, что, например, говорят жильцы об исчезающих у них во дворе бесследно людях. А также – по ночам из квартир! И говорят ли вообще?
Толя усмехнулся и закурил.
– Ну, что говорят… – Он выпустил кольца дыма и нахмурился. – Знаешь, особенного ничего и не говорят. Я к тебе, между прочим, сам хотел зайти. Потому, что узнал об исчезновениях именно, что от людей. А ты меня до сих пор не то, что не привлек к розыскным работам, а даже и в известность не поставил…
– А ты ежедневные сводки происшествий не читаешь? – ответил я. – Я ведь все сведения от себя в сводки аккуратно подаю. А что тебя не привлек – так не было необходимости, Толя. До сегодняшнего дня я думал, что сам справлюсь. Исчезновения какие-то тупые… Понимаешь, два случая в этих домах. И какие-то скользкие случаи.
– Ты чего имеешь в виду? – насторожился Голдобин.
– А то, что как только начинаешь искать общее между ними, оно вроде и есть, а вроде, как и нет! Один – мужчина, вторая – женщина. Один – сантехник и пьянчуга, вторая – бухгалтер с высшим образованием и чуть ли не образцовая мать.
Первый исчез во дворе, то есть на улице, вторая – чуть ли не из своей постели, то есть – в квартире.
– Ну, и что между ними общего?
– Да ты понимаешь ли, чутье мне подсказывает – связаны эти исчезновения друг с другом.
– Да чем, Серега? Чем они связаны?
– Необъяснимостью, Толя! И местом – дома стоят на расстоянии трех десятков метров друг от друга, и двор у них общий! Это первое. Нет никаких причин для исчезновения ни у Мухина, ни у Козиной! Это второе! Нет врагов, нет… ну, не понимаю я, кому мог помешать тот же Мухин! Так что говорят соседи?
– Да я ведь специально не расспрашивал, ты же меня не нацеливал на поиски. А говорят, как и положено говорить после всей чернухи, что народ видит по телевизору. Мухин, говорят, по пьянке упал в какой-нибудь колодец теплотрассы и загнулся там. А Козина – бухгалтер, причем на двух работах, так что людям с ней все понятно – проворовалась и ее грохнули…
Так что особого интереса у людей их исчезновение не вызвало. Хотя по-человечески жалеют, конечно…
– Значит так, Толя! Ты обойди всех жильцов обоих домов. Поговори – может быть, они что-то видели странное, что вызвало их недоумение, что ли… Ну, не знаю я! Спрашивай, не слышали ли от пропавших чего-нибудь – угрожал им кто-то, не было ли у них проблем на работе, ну, придумай сам!
– Придумай, придумай! Тогда давай мне розыскные дела, я посмотрю, у кого ты уже побывал и о чем говорил. И сориентируюсь.
Я же говорил, что Толя Голдобин – человек добросовестный.
Сам я решил проверить версию – а что, если не было никакого злоумышления против обоих, а просто они сами имитировали исчезновение? В частности, исчезли вместе, предварительно сговорившись? Ведь оба работали в правлении кооператива дома номер три? Козина начисляла заплату Мухину, он деньги получал у нее же… Мало ли, какие их могли связывать отношения?
Но сначала я решил проверить финансовые дела на фирме, где работала Козина.
Фирма называлась «Попутного ветра» и занималась организацией туристического отдыха в нашем регионе. Это санатории края, дома отдыха и турбазы Горного Алтая. Учреждение было небольшим, штат не достигал и десятка человек, Козина была единственным бухгалтером.
Прежде, чем идти в этот самый «Попутный ветер», я зашел в районную налоговую инспекцию и взял с собой их представителя. Налоговики – народ занятой, но как только я ознакомил их вкратце со своей проблемой, стоило им лишь узнать об обстоятельствах исчезновения, как они заинтересовались. Я, как вы понимаете, специально нагнал жути и интереса, рассказывая примерно в таком ключе: «Стояла ночь, тишина, из комнаты пропавшей не доносилась ни звука. Дочь заглянула, подошла к постели матери, посмотрела – мама крепко спала. Когда же через полчаса дочь во второй раз зашла к маме в комнату – постель оказалась пустой. Все! Исчезла!!!»
Любопытство – великая вещь. Сразу же нашелся налоговый инспектор для проверки фирмы «Попутного ветра» и финансовых дел жилтоварищества дома номер три. Я попросил осуществить проверку с единственной целью – не было ли каких-нибудь оснований для исчезновения Козиной? И, в частности – не пересекались ли интересы Козиной и Мухина?
Нет, вполне могли пересекаться! Затеял кто-то какую-то аферу в кооперативе, привлек Козину и Мухина для этого, а они… Да я понимаю, что все эти версии высосаны из пальца, но я хватался за соломинку, пытаясь найти хотя бы какую-то зацепку… Не получалось ведь ничего!
Не буду утомлять вас, скажу в общем, что ничего и на этот раз мне не удалось накопать, ничего…
Налоговая инспектор проверила всю финансовую документацию и туристической фирмы «Попутного ветра», и жилищного товарищества, и ничего интересного не нашла. Ничего, что дало бы основание для меня задавать вопросы руководителям этих структур, сотрудникам.
Я, тем не менее, встретился еще раз с директором фирмы и председателем жилтоварищества – один раз я уже разговаривал с ними, сразу после исчезновения Мухина и Козиной. И вновь убедился в двух вещах.
Во-первых, не было оснований исчезать ни первому, ни второй, если рассматривать версию о связи их трудовой деятельности – и возникновения желания взять и исчезнуть. Оба были на хорошем счету, и ни один из них не имел отношения к каким-либо финансовым аферам.
Руководители меня просто высмеяли!
– У нас – туристический бизнес в Алтайском крае, – говорил мне директор турфирмы «Попутного ветра». – Ну подумайте сами, какие у нас могут быть финансовые аферы! Какие непонятки, в которых могла бы запутаться наша бухгалтер! У нас небольшая прибыль, очень узкий специфический охват туристический сферы – дома отдыха и санатории Алтайского края! И турбазы Горного Алтая! И все! А что касается этого, как его – сантехника Мухина, то я проверял – не привлекали мы к работе никакого Мухина! Нас обслуживает ближайшее ЖЭУ – у нас ними договор!
И далее в том же духе – нет, не было, это просто невозможно!
Тот же результат и в правлении жилтоварищества дома три. Нет, нет и нет! И не было! И просто даже быть не могло!
Толя Голдобин обходил квартиры двух домов три дня. И когда пришел ко мне, вид у него был растерянный.
– Слушай, ты прав! – сказал он мне. – Какие-то тупые исчезновения. И никто ничего не видел, не слышал, не знает и не предполагает. Ну, несколько человек видели, как Мухин с дружками пели во дворе, видели, как в последний раз с работы шла домой Козина. Но это – все! Почему и как исчезли сантехник и бухгалтер – никто представления не имеет! У всех на уме одно – сантехник по пьяни загремел в колодец теплосети, а бухгалтер проворовалась и сбежала.
Последнее, что я сделал, это установил всех родственников и знакомых Мухина и Козиной и потратил несколько дней, чтобы встретиться с каждым из них и побеседовать – знаете, не спеша, дотошно…
Бесполезно! Не смог я найти ни точек пересечения Мухина и Козиной, кроме ежемесячных встреч, во время которых бухгалтер выдавала сантехнику зарплату, ни каких-то общих интересов пропавших. На предположение о любовной связи Козиной и Мухина меня в правлении жилтоварищества подняли на смех:
– Да вы что, шутите так? – говорил мне председатель жилтоварищества. – Козина – и этот Мухин? Да он за зарплатой приходил только в своем рабочем комбинезоне, в котором работал в подвале с канализацией! Представляете его?
Особенно тщательно я опрашивал родственников, тех в частности, с кем пропавшие поддерживали хорошие родственные отношения. Братьев, сестер, родителей…
Ничего! Не было ни одного факта, даже – малюсенького фактика в пользу версии о том, что исчезновение – результат совместных усилий и предварительного сговора Мухина и Козиной.
Я опрашивал всех, попутно проверяя версию, что исчезли оба из-за того, что оказались случайно не в том месте и не в то время. Проще говоря – что-то увидели или узнали такое, что заставило неких людей избавиться от опасных свидетелей.
Но эта версия не выдерживала критики, слишком разные люди были Мухин и Козина и слишком на разных орбитах протекала их жизнь.
Но… но даже найди я точки их соприкосновения, опасные точки, которые явились причиной исчезновения, то есть получи я ответ на вопрос: Почему?», я никак не мог ответить на вопрос: «Как?» Как они исчезли? В особенности – бухгалтер Козина?
То есть после многих дней бесплодных расспросов людей и поисков пропавших я как-то утром сидел в кабинете, обхватив руками голову и совершенно ничего не соображал.
И в этот момент ко мне в дверь постучали и вошла заявительница с заявлением об еще одном пропавшем.
Три дня назад бесследно исчез Антонов Игорь Дмитриевич, 50 лет, проживающий в квартире 23 дома номер три, что по улице Мичуринской.
Антонов три дня назад пришел с работы – работал он разнорабочим в продовольственном магазине и по обыкновению принялся за ремонт в квартире.
Он сверлил, пилил, прибивал… Как я понял, побеседовав с женой, которая и принесла мне заявление, у Антонова в жизни, кроме работы, было три постоянных дела.
Летом – сад, который он посещал регулярно, обихаживал, пристраивал то баню, то сарай, через какое-то время – перестраивал их.
А остальные три времени года он, кроме работы в магазине, либо пил спиртные напитки в огромных количествах и почти ежедневно, либо в очередной раз кодировался от пьянства и тогда делал ремонт в квартире.
Не спеша, скрупулезно, тщательно и ежедневно…
И так – до следующего раза. Срыв в штопор алкоголизма, пьянство и – очередная кодировка.
Ремонт квартиры – и так до следующего раза.
С соседями он не скандалил, никого не обижал ни словом, ни действием. Безобидный человек.
А пропал странно – стучал себе вечером, потом пошел в туалет: посидеть, покурить, подумать…
И больше из туалета не вышел. Исчез бесследно!
Инженер Курочкин Олег Семенович
Ночью я проснулся в обычное время – я не упоминал, но это всегда происходило примерно в два часа ночи. И вновь оказался в почти привычном для меня ином мире.
Как и раньше, меня окружали все те же растения, на полу среди листьев копошились «муравьи», а возле красного огонька на телевизоре что-то делал «гномик в камуфляже».
Не различая по-прежнему его лица, я был уверен, что он гримасничает мне, а сегодня также показалось, что он хочет что-то мне сказать.
Но я во время этих ночных встреч с неведомым почему-то всегда молчал. Вот я сейчас думаю, и припоминаю – ведь действительно, пальцами я пытался потрогать что-то, и протянуть руку к чему-то, а вот ни звука ведь ни разу не издал!
Словно бы терял дар речи на время…
Так что я некоторое время смотрел на человечка на тумбочке, пытался рассмотреть его лицо, но очертания все время ускользали от меня, не мог сфокусировать взгляд на нем.
Поэтому, как и прежде, повернулся лицом к стене и уснул.
Через несколько дней у меня на работе произошло событие, которое не могло не привлечь моего внимания.
Я уже упоминал, что мог попасть под сокращение. При этом мои обязанности и обязанности архивариуса планировали объединить, причем почему-то отдавали предпочтение работнику архива.
Его собирались оставить, передав мои обязанности. А мою должность, соответственно, сократить.
В принципе, в таком объединении обязанностей ничего невозможного не было. Действительно, я работал активно лишь в конце каждого месяца, а архивариус работал постоянно.
И у меня, и у него работы было не очень много, так что один человек, при ответственном отношении к делу мог исполнять обязанности и инженера по технадзору, и архивариуса.
Но оставлять-то хотели не меня, а его! И это меня злило, потому что решение такое было насквозь пристрастным.
Мой коллега был подхалимом и угождал нашему начальству.
А я – нет.
Так что его вот оставляли, а мне грозило сокращение.
Конечно, я и материл его: на работе – про себя, дома – вслух, но поделать-то ничего не мог.
И вот узнаю, что уже несколько дней мой соперник не выходит на работу. По учреждению нашему гуляют разные слухи, народ шепчется. Но ничего определенного никто не знает – куда делся архивариус, почему… Известно точно лишь одно: дома его нет, на работу не выходит.
Я, признаться, обрадовался. Исчезновение соперника делало неизбежным простое перераспределение обязанностей внутри нашей конторы, и в результате скорее всего, мне просто передадут архив. Дополнительно к моим нынешним обязанностям.
Вечером у меня было хорошее настроение. По дороге с работы я зашел в магазин и купил все для праздничного ужина. Мясо, вино, овощи и фрукты.
Этим вечером я решил устроить себе настоящий праздник.
Я нарезал свинину кусками, и замариновал мясо для шашлыка. У меня есть электрическая шашлычница, на которой прямо в квартире можно готовить шашлыки.
Затем я приготовил праздничный стол – нарезал овощи, разложил в тарелках зелень, помыл фрукты и красиво уложил их в вазу.
Откупорил бутылку вина. И занялся шашлыками.
Мясо запекалось минут тридцать-сорок, я включил тем временем видеомагнитофон, поставил кассету с любимыми песнями. Включил телевизор.
На огромном экране запели и затанцевали.
Потом я сидел у экрана телевизора за накрытым столом, ел, пил и слушал музыку. Позднее, когда я уже убрал со стола, выключил телевизор и стоял на кухне у окна с чашкой горячего чая в руке, сбоку загремело, застучало и завизжало. Мой сосед Игорь Антонов принялся за ремонт.
Знаете, что бесило меня больше всего? Ровно в одиннадцать часов он прекратит все работы. Как и положено по закону: с 23-х часов до 7-ми часов утра – все обязаны соблюдать тишину.
Так что ни прикопаешься.
Настроение мое было бесповоротно испорчено, казалось, что стучал сосед не молотком по полу, а молотом по моей голове, и я буквально рявкнул:
– Что б ты издох! Что бы ты исчез из моей жизни нахрен!! Ты уже задолбал меня!!!
Старший оперуполномоченный угрозыска Уткин С. Н.
Таким было предпоследнее исчезновение. Да-да, вовсе не последнее. Да у меня уже после этого голова кругом пошла.
Потому что это было самое невероятное исчезновение. Судите сами.
Случилось все где-то около 21 часа.
Квартира номер 23 располагается на четвертом этаже. На площадке еще три квартиры. Забегая вперед, скажу, что соседи были дома, смотрели телевизор, ели-пили, читали газеты и ничего, понимаете, н и ч е г о подозрительного не заметили. Ни шумов, ни появления на площадке и вообще в подъезде кого-то постороннего…
Нет, ни в какой дверной глазок ни один из них не смотрел. Просто так уж случилось, что примерно в это время женщина из соседней, кажется, 24-ой квартиры пришла домой, а молодой человек из квартиры этажом выше, наоборот, спустился по лестнице вниз, вышел из подъезда и встретил здесь свою девушку.
И они стояли минут двадцать-тридцать, болтали, смеялись. Оба уверены, что за это время никто не заходил и никто не проходил мимо них, выходя из подъезда.
И никаких автомашин, стоявших в это время рядом, словом – все, как обычно!
Само исчезновение не давало никаких поводов для подозрений об инсценировке, о том, что все это придумано, словом, судите сами.
После позднего ужина, когда семья из шести человек все вместе сидели за столом, Игорь Антонов принялся за обычное свое досуговое занятие – делать квартирный ремонт. Его жена стала мыть посуду и занялась готовкой обеда на завтра, отец Игоря, который жил с ними, ушел в спальню и сидел на диване с газетой с руках, старшая дочь пошла в ванную комнату и занялась стиркой, а потом купалась в ванной, а младшие дети – братья-близнецы десятилетние Коля и Вова сидели в комнате и несмотря на то, что их отец рядом сверлил и долбил стены, то есть шумел, смотрели мультфильмы по телевизору.
Вот такая внутрисемейная картина-идиллия: все при деле, и главное – папа трезв!
Так была еще примерно около девяти вечера. А потом произошло следующее.
Антонов закурил и пошел в туалет. Поскольку дома были все свои, он за собой в туалете дверь на защелку не закрыл. И сколько прошло после этого времени – точно установить не удалось. Ну, посудите сами – жена гремит кастрюлями на кухне, дочь занята (и при этом напевает что-то) в ванной, в спальне шуршит газетой старик-отец, в гостиной комнате орет телевизор.
Прошло, может быть, полчаса, а может быть – десять минут. В общем, Коля захотел в туалет, напевая, подбежал к нему и открыл дверь. Зашел, пописал и выскочил бы, ничего не заподозрив, но обратил внимание на валяющуюся на полу дымящуюся сигарету. Он чуть не наступил на нее.
Со словами: «Пап, ты чего сигареты на пол кидаешь?» он с зажженной сигаретой заскочил в комнату, где у экрана телевизора по-прежнему сидел его брат и вот тут-то и обратил внимание, что отца как-то нигде нет.
Он зашел на кухню: «Мама, а где папа?»
Мама не знала, тогда он пошел к деду. Отца и там не было. Мультфильм тем временем продолжал идти, был интересным, и Коля выбросил сигарету в помойное ведро и пошел к брату. И сколько они сидели и смотрели телевизор после этого, мы так точно и не узнали.
По настоящему подняла тревогу вышедшая из ванной и захотевшая спросить о чем-то отца старшая дочь Лена. Она искупалась, принялась искать в квартире отца, не нашла… В общем, через пять-десять минут жена Антонова и дочь поняли, что Игорь исчез.
Нет, выйти из квартиры незаметно он никак не мог. Для этого он должен был пройти мимо двери кухни, где возилась его жена, и главное – миновать наваленные прямо у входной двери доски, кучу инструмента и прочее. Жена Антонова сказала, что пробраться к двери без шума через весь этот хлам он бы не смог – она бы обязательно услышала. Да это подтвердил и старший наряда нашего отдела, который по вызову приезжал к ним и заходил в квартиру. «С трудом перелез», – сказал он мне на другой день.
Нет, выезд произвели случайно, обычно если человек пропадает, то дежурный райотдела на звонок о таком сообщении разъяснял, что необходимо подождать, обзвонить друзей и знакомых, и только через три дня прийти с заявлением об исчезновении и с фотографией пропавшего человека в кабинет 17 к уполномоченному старшему лейтенанту Уткину, то есть – ко мне.
Ну тут звонок-то был необычный! Жена позвонила в дежурную часть и кричит: «Мужа убили! Пропал куда-то. Срочно приезжайте!»
Сказала адрес и трубку бросила. Ну, на всякий случай толком ничего не понявший дежурный направил ближайший патрульный наряд на квартиру. И старший наряда констатировал факт исчезновения. И объяснил жене Антонова, что необходимо сделать и каков порядок подачи заявления в милицию по факту пропажи человека.
Вот на четвертый день жена Антонова и пришла в милицию с заявлением.
Ну, вечером этого же дня я внимательно опросил всех жильцов дома, кто мог что-то знать. Результаты опроса соседей по площадке вы уже знаете. Кроме того, я опросил тех, кто жил в квартирах, расположенных ниже и выше квартиры 23. Меня интересовало – не мог ли кто-нибудь спуститься с крыши или подняться по балконам снизу в квартиру Антоновых. Не заметили никто ничего подобного, да и молодые люди, стоявшие полчаса у подъезда также ничего т а к о г о не видели.
И так – все опрошенные: ничего подозрительного не было, никто посторонний не входил, не проходил, не выходил… У меня голова пошла кругом от всех этих «не-»…
На следующий день я сидел за столом в кабинете и внимательно читал документы из всех трех розыскных дел. Я в который раз пытался найти что-то общее, такое, что позволило бы мне хотя бы что-то понять, что-то нащупать, найти хоть какой-то след.
И вот здесь мне бросилась в глаза одна деталь.
Когда участковый уполномоченный Голдобин проводил опрос жителей дома номер три, жилец из квартиры 22 Курочкин сказал, что видел проходившего по двору с приятелями Мухина, и он же видел возвращающуюся с работы бухгалтера Козину.
Я нашел отчет Толи Голдобина и внимательно перечитал его. Действительно, получается, что именно Курочкин видел последним и первого пропавшего Мухина, и вторую – Козину. По времени, на которое ссылался Курочкин, выходило именно так.
Получается, что Курочкин увидел Мухина – и тот через несколько минут пропал!
А потом он же увидел через оконное стекло Козину – и той же ночью Козина исчезла! Прямо из своей квартиры!
А что он мне говорил вчера по поводу исчезновения соседа Антонова? Я нашел свой записи и, прочитав, вспомнил разговор с ним ну, буквально до единого слова.
Что он имел в виду? Говоря о проклятии?
Инженер Курочкин Олег Семенович
Наверное, не стоило говорить т а к о е этому оперуполномоченному Уткину. Но я просто не сдержался. Ляпнул, не подумав…
А ведь мне стоило насторожиться еще после визита нашего участкового. Когда я узнал об исчезновении этого паразита Мухина и грубиянки Козиной.
Но я ведь ничего особенного не заподозрил! Ну, совпадение такое, я даже позлорадствовал про себя.
Хочу восстановить весь ход разговора со старшим лейтенантом Уткиным.
Позвонил он мне в дверь вчера вечером, где-то часов в восемь. Сказал, что он совершает поквартирный обход в связи с тем, что несколько дней назад пропал мой сосед Антонов.
Я спросил его:
– А когда это случилось?
Он ответил:
– Четыре дня назад. Около девяти часов вечера.
Я добросовестно попытался припомнить, а что было четыре дня назад?
Я, конечно обратил внимание, что вот уже четвертый день как перестали раздаваться из квартиры соседа звуки ремонта. Это помогло мне легко припомнить и свой досуг четвертого дня после работы – я праздновал по поводу исчезновения угрозы увольнения!
Я и рассказал это Уткину. И про тот самый вечер, и что отношения у меня были с Антоновым нормальными, мог попросить у него в случае нужды электродрель или еще какой инструмент.
И именно в ходе рассказа припомнил все до деталей, что было тогда, в том числе – мое пожелание, высказанное в сердцах Антонову, когда он испортил мне вечер своими стуками.
И я спросил Уткина:
– Скажите, а вы верите в силу проклятия?
И тут же прикусил язык. Что-то забрезжило у меня в мыслях, что-то связанное с исчезновением Антонова и мною.
А Уткин тут же как клещ, вцепился в меня и попытался вытянуть, что именно я имел в виду, говоря о проклятии.
Я крутился, как мог. И в конце концов был вынужден сказать следующее:
– Послушайте, ну ведь все говорят, что у нас во дворе исчезают люди, и как-то странно исчезают. Вот был участковый у меня, он так и сказал: «Как-то странно все это». Вот я и подумал – может быть, это проклятие? Ну, знаете, как в кино! Проклянут кого-то – и он тут же как бы растворяется в воздухе!
Интерес Уткина тут же пропал, он как-то весь сник, а потом говорит:
– Кто же шутит по такому поводу? Человек ведь пропал!
– Ну, извините! – сказал я. – Просто Антонов всех достал своими ремонтами. Ну, неудачно я пошутил…
Он и ушел.
А я зашел в комнату и задумался. Я думал весь вечер, потом лег спать, так и не включив телевизор, даже наоборот – выключил питание от сети. И красный огонек погас. А то он почему-то раздражал меня и даже как-то мешал уснуть.
И на работе на другой день я тоже думал. О всех этих исчезновениях.
Что же получается? Идет по улице пьяница с дружками, я вижу их всех через окно, и говорю желчно: «Что б ты сдох!». Говорю только о сантехнике, и что же? Он пропадает, а остальные трое нет…
Теперь бухгалтерша… Я ее вижу через окно, она идет по двору, я говорю что-то вроде: «Зараза! Пропади ты пропадом!», и она той же ночью действительно пропадает!
А сосед мой, Игореша? Что там я пожелал ему? Что-то вроде, чтобы он исчез из моей жизни? Но ведь было это именно около девяти вечера, и он как раз вовсю стучал… А после того, как я выразился о нем… Он перестал стучать! Получается, сработало мое пожелание!
Но тогда…
Старший оперуполномоченный угрозыска Уткин С. Н.
На следующий день я от уголовного розыска дежурил по райотделу. Мы говорим о таком дежурстве: «Я сегодня на сутках». День ты работаешь, как обычно, а после того, как все расходятся по домам – до утра дремлешь в кабинете. Это если нет происшествий по линии уголовного розыска.
А если что-то т а к о е случается – я вместе с нарядом выезжаю на место происшествия и осуществляю первоначальные розыскные действия.
Часов в восемь я зашел в дежурную часть и поболтал с дежурным по райотделу – капитаном Самойловым. Тот еще спросил меня – как твои поиски «бесследно исчезающих» проходят, успешно?
Он так и выразился – «бесследно исчезающих», и захохотал.
Весь райотдел к тому времени знал о происшествиях в домах номер пять по улице Саженной и номере три по Мичуринской.
Я ему в ответ скорчил рожу, сказал: «Ы-ы-ы!!!», и пошел к себе в кабинет.
Какое-то время поработал с бумагами, а ближе к полуночи задремал, сев на диван. У меня в кабинете стоял диван, а перед ним столик – на нем писали заявления посетители.
Но спал я недолго – зазвонил телефон, и дежурный попросил меня срочно спуститься в дежурную часть.
Именно так и сказал:
– Спустись в дежурку! – И положил трубку. А я понял, что произошло нечто касающееся меня лично.
И действительно.
– Звонили с Мичуринской, дом три. В квартире номер 22 только что вдруг раздался сильный шум, крики, какой-то вопль… Погоди-ка!
Он снял трубку зазвонившего телефона, переговорил и сказал, кладя трубку на аппарат:
– Ну вот! Оттуда же звонят, квартира 40. Это ведь соседний подъезд! И как это нужно орать, чтобы услышали аж в соседнем подъезде? Езжай, Серега, чувствую – это с твоим делом связано!
Я выехал вместе помощником дежурного на нашем УАЗике, и скоро стоял у знакомой двери квартиры 22. Курочкин!
Так как в понятых недостатка не было (на площадке толпилось человек пять жильцов, слышавших шум из квартиры соседа), и на звонки Олег Семенович не отвечал, я принял решение взломать дверь.
Мигом нашлись и топор, и и гвоздодер, и деревянная дверь квартиры номер 22 подалась нашим усилиям и распахнулась.
Я рукой придержал рванувшихся было внутрь темного помещения людей, достал «Макарова», передернул затвор.
Прислушался. Внутри стояла тишина. Как и за моей спиной – люди на площадке как-то разом все сразу замолчали.
– Сержант, за мной! – скомандовал я помощнику дежурного. – И двое понятых тоже!
Вчетвером мы почему-то на цыпочках вошли в прихожую.
– Ничего не трогать! – сказал я. – Ни выключатели, ни дверные ручки!
Сержант включил электрофонарь и протиснулся вперед. Так, вдвоем с ним разом, мы и вошли в комнату.
Луч фонаря пробежался по помещению, замер на время на не разобранной постели, на паре мужских домашних тапочек на полу посреди комнаты.
Никого. Ни следа хозяина, ни кого-либо еще.
Дулом пистолета я нащупал кнопку выключателя и включил свет в комнате.
Ничего не изменилось. На диване была неразобранная постель, огромный очень дорогой телевизор был обесточен, и единственным наводящим на размышления обстоятельством были как-то сразу бросающиеся в глаза прямо посреди комнаты валяющиеся на ковре мужские тапочки. Причем один тапок – перевернут.
Почему именно «валяющиеся»? Ну, во-первых, они были далеко друг от друга, причем перевернутый – носком к нам, а второй – наоборот, носком к телевизору. А во-вторых, лежали они так, как если бы кто-то взял – и швырнул на середину комнаты сначала один, потом второй тапок.
– Смотри, Сергей! – почему-то шепотом сказал мне сержант, показывая рукой в сторону стоявшего придвинутым к столу стула.
На его спинке аккуратно были развешаны брюки, пиджак и рубашка, а на сидение брошен домашний мужской халат, наполовину свисающий на пол.
Я сразу понял, что он имел в виду – получается, недавно здесь был человек максимум в трусах и майке. Я ведь помнил встречу с Курочкиным у него в этой вот квартире, и на нем был именно этот халат.
Черный, шелковый, с вышитым на спине китайским драконом.
Потом я опросил всех, кто не спал и слышал шум в квартире инженера Курочкина. Меня интересовал характер шума, вопля, в какой последовательности все это слышали соседи.
Они рассказали следующее.
Примерно около двенадцати ночи раздался какой-то шум, потом громкие крики. Это слышали пока только соседи Курочкина по подъезду.
Ну, это понятно – ночь, тишина, уже почти нигде не работают телевизоры, и поэтому слышимость через стены очень хорошая.
И вот после криков наступила на несколько секунд тишина, а потом раздался жуткий длинный вопль «А-а-а!!!» – примерно так описывали его все.
Вопль был такой сильный, что его ясно услышала жительница соседнего подъезда (из квартиры 40). И, подумав, позвонила в милицию.
Было уже около трех часов ночи. Когда я опечатал квартиру и решил вернуться сюда утром вместе с группой экспертов – ну, а что можно было предпринять поздней ночью? Да ведь и не факт, что с Курочкиным случилось что-то плохое…
Но это я, конечно, успокаивал так себя. Ясно было, что налицо еще одно бесследное исчезновение.
Инженер Курочкин Олег Семенович
Тогда получается, что исчезновение всех этих людей связано со мной. Но каким образом?
Привычка «обкладывать» таким вот образом (желая кому-то издохнуть, или что б кто-то пропал) – у меня давно. Так что если бы это было связано со мной, у-у-у, сколько бы людей исчезло! Но ведь не исчезали раньше!
Раньше! Р а н ь ш е, вот именно! Но насколько раньше? Или, точнее, как давно все изменилось, и мои пожелания стали осуществляться с роковой неизбежностью?
Я стал размышлять более целенаправленно, рационально, т о ч н о. Итак, кто вообще-то исчез? Действительно ли таким уж роковым является мое проклятие?
Ну, бытовые недруги (соседи, работники правления жилтоварищества) – эти часто дают повод для недовольства, в результате проявляется моя желчность, озлобленность, и я позволяю себе выразиться…
А еще кто?
Тут я вспомнил исчезнувшего архивариуса нашей конторы.
А если исходить не из объектов пожелания, а результата претворения пожеланий в жизнь? То что тогда?
Тогда получается, что все скверное, происходящее с людьми, которые не угодили мне, это как бы мне на пользу!
Ну действительно, ведь это выполнение моих желаний? Ну и что, что сказал в сердцах, сгоряча – выразил-то я таким образом свое пожелание человеку? Со стороны это выглядит именно так!
Но кто именно «со стороны» видит и слушает мои пожелания? И потом их выполняет?
Нет, все-таки нужно понять, когда именно начались все эти события и что именно в тот момент изменилось вокруг меня? Что-то ведь появилось новое – чего не было раньше? Иначе и раньше люди бы исчезали… Коли такие гнусные мои проклятия исполняются с завидной точностью!
Итак, я стоял у окна, увидел пьяного Мухина, в сердцах обложил его, и он вскоре исчез. Все началась именно с этого.
А немного раньше… Нет, ну этого не может быть!
Примерно в это время ко мне по ночам стала являться в гости частичка другого мира. Все эти растения, муравьи, человечки…
Но ведь любой образованный человек, читающий книги, знает знаменитое логическое построение: «После этого (события) не означает – вследствие этого».
Здесь имеется в виду, что далеко не всегда очевидно связанные вещи являются причиной и следствием. Например, человека задерживают возле трупа с ножом с руке. Нож – орудие убийства, отпечатки на рукоятке – именно этого человека. Означает ли это, что именно данный человек убил ножом другого человека?
Нет! А если подозреваемый просто оказался, что называется, не в том месте и не в то время? Подбежал, человек умирает, он хочет помочь и чисто автоматически выдергивает нож из раны?
Но… но в этот момент уже подъезжает милиция, а человек – умирает.
Работники милиции видят труп и возле него – человека с ножом в руке. Как будто все ясно.
Но ведь нож в руке после убийства в данном случае вовсе не означал, что человек с ножом – убийца?
Если все-таки предположить, что этот неведомый мир, который открывается мне по ночам, способен влиять на наш мир, если этот «гномик» может легко уничтожать людей, просто-напросто «выдергивая» их отсюда и перенося… ну, бог его знает, куда! Главное, з д е с ь человек исчезает.
Но как-то не складывалось у меня. Во-первых, пусть гномик может действовать в каком-то значительном пространстве вокруг моего телевизора. Но архивариус живет черт знает где – на другом конце города!
Как туда мог попадать этот человечек в камуфляжке?
И появляется он только по ночам… В ночной темноте.
Но только по ночам ли? Если я вижу другой мир по ночам, значит ли это, что именно лишь по ночам он и существует вокруг нас? А если нет?
Я решил проверить это предположение.
Тем же днем, придя с работы, я дождался вечера, когда за окнами еще не наступила темнота, и задернув шторы в комнате, сел на диване. Красный огонек с панели телевизора приветливо смотрел мне в лицо.
Я зажмурил глаза, посчитал про себя до пятидесяти, и открыл их. Огонек сразу же раздвоился, подплыл ко мне. Но я смотрел не на него. Я смотрел на стены, на которых стали проявляться, словно бы на пластинке фотобумаги, помещенной в проявитель, плети вьющихся растений с темно-зелеными листьями…
Я вскочил и включил свет. Все тут же стало обычным, как и должно быть: вокруг – стены, на них – картины, зеркало, пришпиленный кнопками календарь.
Я пишу все это, потому что теперь уже убежден – это не какой-то другой мир является ко мне по ночам, это я получаю способность ночью у в и д е т ь этот мир. А он существует всегда в нашем же пространстве и не вокруг нас, а просто является какой-то недоступной нашим органам чувств частью пространства-времени…
И поэтому в любом месте другой мир может найти дверцу и открыться – так что архивариус оказался обречен, как только я дома, сидя перед телевизором, однажды вспомнил, что он представляет угрозу для меня и высказался с пожеланием по его адресу…
Но почему тот, неведомый мир решил вдруг помогать именно мне?
А вот этого я не знаю. Но намерен узнать. Для чего сейчас пойду, выключу свет, получу доступ к этому гномику возле огонька и попробую с ним поговорить. То, что я до сих пор не попытался сделать этого, не означает, что мне э т о вообще не удастся.
Нужно все узнать от него и прекратить и х вмешательство.
По крайней мере, в такой вот форме…
Старший оперуполномоченный угрозыска Уткин С. Н.
Собственно, это и все. На кухне на сидении табурета лежали записи инженера Курочкина – что-то вроде дневника. Мы поэтому ночью его и не увидели – кухню осматривали бегло, здесь было все убрано, посуда перемыта, столы начисто вытерты.
Ну, а если бы мы прошли к окну – может быть, и обратили бы внимание на перевернутую обложкой кверху лежащую на сидении табурета раскрытую тетрадь. А так…
А так я только на другой день, вернувшись с тщательного осмотра места происшествия, который мы вместе с экспертами техотдела осуществили в квартире 22, смог ознакомиться с записями Курочкина, которые он сделал прямо накануне своего трагического исчезновения.
Почему трагического? Ну, если и не он вопил, так кричал перед этим воплем он – кому же еще-то?
Читал я дома, так как мне после суточного дежурства полагался отгул. Вот сразу после осмотра места происшествия я и забрал с собой записи и поехал отдыхать.
Да, забыл! Вот что интересно – наш технический эксперт Борис заинтересовался телевизором Курочкина. Ну, а что вы хотите – тогда такие телевизоры в квартирах были редкостью, да и стоил такой телеагрегат – не каждый бизнесмен мог себе позволить приобрести!
Боря попробовал включить телевизор – не включается! Проверил подключение к сети – все в порядке. Тут мы уже удивились – подобный телевизор просто не мог стоять сломанным. Совпадение?
Боря открыл заднюю панель и ахнул. Мы все, конечно, подошли. Ну, и хотя мы и не специалисты, но смогли понять, что внутри телевизора ничего нет – черная спекшаяся масса, из которой то здесь, то там торчат какие-то проводочки…
Борис потом делал экспертизу, написал в экспертном заключении кучу научных терминов и фраз, а на словах сказал, что если бы не знал, что это «начинка» телевизора, он никогда бы не догадался.
«Серега, там все спеклось так, как будто внутренние блоки телевизора внезапно испытали воздействие температуры в сотню тысяч градусов, – сказал он мне по телефону. – Все не просто спеклось – все растворилось в какой-то субстанции черного цвета. Химический анализ ничего не показывает, радиологический – тоже, вообще ничего я сделать не смог!»
Так что с тех пор прошло почти десять лет, а все люди как исчезли бесследно тогда, так никто о них никогда больше ничего и не слышал.
Ясно, что виноват Курочкин, но виноват ли? То есть ответ на вопрос «Почему исчезли?» я получил.
Но ответа на вопрос «Каким образом исчезли?» я так и не знаю.
В общем, до сих пор все это так и осталось непонятным!
– х-х-х-х-х-х-х-х-х-х-
Мы все помолчали, обдумывая услышанное. Сергей тем временем вышел из купе, отправившись в тамбур на перекур.
Из нас четверых лишь он один был курящим.
– Значит, и этого Курочкина они утащили в собой… – сказал Алексей Петрович Русин.
Игорь Сергеевич, по обыкновению полулежащий на полке, движением бровей изобразил то ли согласие, то ли, наоборот, несогласие с ним.
– Этого мы не узнаем никогда… – как бы поставил точку на этой теме я. – Давайте-ка спать!
За окном была темнота, давно наступила глубокая ночь.
Поезд между тем шел себе дальше. Приближая нас с каждой минутой к Москве.
Утром мы проснулись поздно, по очереди сходили в туалет и умылись. Потом решили позавтракать.
Идти в вагон-ресторан никому из нас не захотелось – дружно постановили – в ресторан идем обедать!
А сейчас – легкий завтрак.
Позавтракали тем, что было у нас с собой. Ну, и конечно, заказали проводнице кто чай, кто – кофе.
До обеда простояли в коридоре у окна. Смотрели на степь, проносящуюся мимо, на небольшие поселки, на облака, которые наплывали на наш состав с запада.
А вот после обеда все получилось как-то само собой.
Мы начали говорить о цели поездки каждого, и Алексей Петрович упомянул о рукописи, которая осталась от его деда – Героя Советского Союза, генерал-лейтенанта в отставке, Русина Алексея Петровича.
– Он сына в честь своего отца назвал Петром, – рассказывал оживленно Алексей Петрович. Ну, а мой папа назвал меня в честь деда Алексеем.
Мы сидели втроем – Сергей отправился покурить.
– Так вот! – продолжал рассказывать историю семьи Алексей Петрович, – дед у меня – героический был. Он умер в 1956 году. Съездил перед смертью в Прикарпатье, на Западную Украину, и вскоре умер.
А эту рукопись он написал еще в начале 30-х годов. Он ведь – воевал еще в первую мировую, закончил войну штабс-капитаном… А после 1917-го года пошел с большевиками – он сам не дворянин, из рабочей семьи был. Ну, и перед войной уже полком командовал. Он говорил – ему повезло, что его полк был на Урале, и в войну он вступил в декабре 1941-го года, под Москвой. Тем, кто первыми войну встретил – в июне 41-го, пришлось туго – да вы все ведь это знаете… Ну, а закончил войну в Германии, генерал-лейтенантом и командиром отдельного механизированного корпуса.
А Героя ему присвоили за форсирование Днепра – тогда по приказу Сталина всем, кто переплыл Днепр и сумел закрепиться на противоположном берегу, присвоили звание Героя.
Дед – сумел, переплыл сам, руководил переправой других – и остался живым!
Так вот, рукопись деда – наша семейная реликвия. И я везу ее в Москву младшему брату – у нас с супругой детей нет, ну, а у Ивана… Трое у него, да и живет в Москве, может быть, решится опубликовать.
Хотя – вряд ли! Дед не велел. Рассказывать – пожалуйста, а публиковать нет! Слишком невероятные и жуткие события он описал…
Вы, конечно, понимаете, что мы тут же принялись упрашивать его нам рукопись прочитать. Весь день был впереди, вагон уютно покачивало, на Русина смотрели три пары умоляющих глаз, и он не устоял – согласился. Мы закрыли дверь в купе, договорились слушать тихонько – вагон вкушал послеобеденный сон, так что…
Я с его согласия записал содержание рукописи на диктофон, и выпросил разрешение попробовать опубликовать – нет, не полностью, просто использовать ее в своей работе. Проще говоря – напечатать в переделанном измененном виде. Обязательно заменив фамилии и имена действующих лиц на другие.
Так что ехал я, как вы понимаете, на самом деле не с Алексеем Петровичем Русиным, ну, и дедушку его звали совсем не так.
Когда позднее я работал над этим романом, я столкнулся еще с одной проблемой. Тогда, в вагоне, все мы заметили, что рукопись была местами от долгого времени выцветшей, истертой на сгибах, и поэтому язык ее текста кое-где мне пришлось додумывать и просто-напросто – выдумывать. Ну, не знаю я особенностей русского языка конца прошлого века. Алексей Петрович в местах, где в рукописи текст был утрачен, рассказывал от себя, своими словами и современным языком. Он-то хорошо был знаком с содержанием написанного – и дед и отец, знавший текст рукописи чуть ли не наизусть, не раз читали его Алексею Петровичу в молодости.
А мне очень хотелось сохранить колорит языка того времени – я говорю о начале 20-го века. И что мог для этого – я сделал.
Но хочу предупредить читателя – язык нижеописанного события получился как бы смешанным… Ну, не ругайте меня за это – хотелось, как лучше, а получилось… Впрочем, если вы будете читать мой роман – сами увидите, что я имею в виду, говоря о придуманном мною языке.
А вот название предложил Алексей Петрович, и я с ним согласился.
Итак, мы подождали Сережу, чтобы он не перебивал Алексея Петровича, а слушал все вместе с нами, сначала, и…
Мертвая лощина Повесть
1
Начать придется с напоминания, что в 1915 году, во время первой мировой войны, Россия приняла на себя главный удар германских, но в основном – австровенгерских, армий. И поскольку наши солдаты, ведомые в атаку храбрыми офицерами, почти всегда в штыковой схватке били супостата (так называли общим объединенным наименованием в народе в то время немцев и австрияков), Генштаб армии Германии, а затем и Генштаб Австро-Венгрии разослали по войскам наисекретнейшую директиву – выбивать всеми силами в первую очередь русских офицеров.
Дабы максимально ослабить русскую армию – ведь рядовыми в ней были призванные в армию русские крестьяне – сплошь даже неграмотные.
Так что, если лишить такую армию офицерского состава…
Это и было сделано. Обучили снайперов, и результат оказался налицо – уже в 1915 году чуть ли ни 2/3 офицерского состава русской армии были убиты либо ранены, а наступление нашей армии захлебнулось.
Зачем нам эта общеизвестная историческая справка? Да затем, что герой наш, который сейчас появится на сцене, подпоручик Алексей Русин – выходец из семьи промышленных рабочих. Причем – высокопрофессиональных, потомственных рабочих, тех, что не просто грамоте были обучены, но и книги читали, и спектакли рабочего театра посещали чаще, чем церковь.
А Алеша Русин вообще закончил реальное училище и готовился поступать учиться куда-нибудь еще, но началась война, и оказался Алеша сначала в армии, потом на краткосрочных офицерских курсах, ну, а к лету 1915-го года – на австро-венгерском фронте.
Просто до первой мировой войны офицером стать выходцу из рабочей семьи, да и вообще не-дворянину, было невозможно.
Но где же напастись столько дворян, когда за русскими офицерами на Восточном фронте немцы и австрийцы буквально вели охоту?
Вот и пришлось начать подготовку офицеров российской армии из разночинцев – а уж такие, как Алеша Русин – грамотные, законопослушные – представляли из себя прекрасных кандидатов в офицерские чины.
К моменту, с которого начнем мы описание жутких событий, что случились с подпоручиком Алексеем Русиным, командиром одной из рот Таганрогского им. Великого князя Константина, полка, 20-летний Алеша успел и повоевать и, вот ведь повезло парню! – хоть не раз и поднимал он своих солдат в атаку – ни разу не оказаться раненым.
Как-то обходили пули его стороной.
Стояло начало сентября 1915 года. В Прикарпатье, где проходили боевые позиции, занимаемые в то время воинами Таганрогского полка, природа находилась в том состоянии, которое мы называем бабьим летом – днем было солнечно и тепло, ночью – прохладно, но не холодно. Горы в этой местности были невысокими, скорее это были поросшие густым лиственным лесом холмы. Правда, повыше, ближе к вершинам каменистых выступов гор, лиственный лес сменяли хвойные породы, здесь было поэтому в лесах и темнее, и прохладнее. Да, пожалуй, и почва была здесь сырой – по крайней мере, местами даже чавкала под лошадиным копытом или ногой человека – это смотря кто как передвигался – конным либо пешим порядком.
Ни это – на верхотуре. А в низинах и на склонах холмов лиственные леса стояли почти сплошь зеленые еще, лишь местами кроны деревьев чуть коснулись краски увядания – желтая да оранжевая. А вот до багряных оттенков еще не дошло – деревья багрянцем возьмутся попозже, в октябре.
Алексей в сопровождении двух своих солдат, рядовых Ивана Перепелкина и Данилы Сырцова – воинов опытных, попавших на фронт еще в августе 1914-го года, то есть сразу по началу войны, ехал по описанным выше местам в командировку во Львов, где находился в это время штаб фронта.
При себе у него был пакет с планом и картой боевых действий.
Вечерело, но было еще светло – время заката лишь близилось пока, и о ночевке никто еще не помышлял.
О чем думали ехавшие на лошадях неспешным шагом чуть позади своего командира рядовые Перепелкин и Сырцов – неизвестно. А вот Алексей все время прокручивал свой разговор с командиром батальона штабс-капитаном Ельцовым Федором Кузьмичем.
Казалось бы – разговор как разговор. Но Алексея нервировало, что за его спиной сидел, покуривая, какой-то поручик. И хотя он поначалу молчал все время, лишь пускал, выдыхая, дым в сторону, чтобы не обкуривать спину стоявшего перед ним подпоручика, все равно Алексей чувствовал за спиной его присутствие и волну какого-то тягостного недовольства, что исходила от одетого в новенькую, с иголочки, форму незнакомого ему офицера.
– Алексей Петрович, – начал Ельцов, когда вошедший в блиндаж Русин по всем правилам доложился о прибытии, – хочу послать вас с порученьицем во Львов.
Тут он усмехнулся:
– Пусть уж немчура и астрияки называют Львов Лембергом, а для нас это – древний град Львов, основанный еще великим князем Даниилом Галицким…
Он продолжил далее:
– Нужно доставить пакет в разведотдел фронта – здесь вот написано, кому именно. Если не будет адресата – передадите через адъютанта командующего пакет представителю Генштаба – только обязательно скажите, чтобы в собственные руки адъютант передал.
Здесь карта, донесение и план наших действий. Пакет секретный, поэтому посылать приходится не с обычной фельдъегерской почтой, о офицерским порученцем… вы уж извините, что выбор пал на вас, но у нас в батальоне вы единственный, кто ни разу с начала нынешней кампании не был ранен – слава о вас идет, что везучий вы. А сведения в пакете – наиважнейшие, и должны попасть в штаб фронта в обязательном порядке.
Думаю, за два-три дня вы управитесь…
И вот тут-то подал голос сидевший позади лощеный поручик.
– Молодой человек, – сказал он, вставая, подойдя к столу и растирая окурок в пепельнице. – Позвольте представиться – поручик Осинский, военная разведка. Позвольте-ка вашу карту из планшетки…
Русин достал из планшета карту, которую получил с началом летней кампании, как и все командиры рот Таганрогского полка.
– Мы находимся вот тут, – Осинский пальцем ткнул почти в середину карты. – Двигаться будете на лошадях, в сопровождении двух-трех солдат – выберите сами из числа своих, поопытнее и понадежнее. В известность их поставите только о цели командировки, ну, и необходимости доставить пакет любой ценой. Любой ценой, слышите, подпоручик? В штаб фронта. Адресатов вам ваш командир назвал.
После недавних боев железная дорога приведена в негодность, телеграф тоже только начали восстанавливать. Так что… Алексей Петрович, сведения здесь, как уже упомянул Федор Кузьмич – наиважнейшие.
Пойдете следующим маршрутом – дорогой на город Густов, обойдете город справа, затем выйдете к Черному ущелью и перейдете его по мосту – вот тут! Далее лесом в юго-западном направлении проследуете к дороге Львов – Огуй, и затем – по шоссе во Львов, в штаб… Торопиться не нужно, главное доставить пакет…
Все это время палец поручика двигался по поверхности карты, и Алексей обратил внимание на никак не вяжущиеся с остальным внешним видом поручика пальцы руки – ногти были словно бы обломаны, под ними виднелась черная грязь.
Или копоть.
Наверное, сам Осинский заметил это обстоятельство и торопливо убрал ладонь с карты.
– Подпоручик, запомните главное. Придерживайтесь маршрута, строго, неуклонно двигайтесь тем путем, что я вам сейчас назвал. Главное – не уклоняйтесь к северу от Черного ущелья, вглубь леса. Помните – ваш путь лежит строго на юго-запад, к дороге на Львов.
Алексей наклонился над картой.
– Но позвольте, господа! – сказал он. – Это же такой крюк к югу…
– Так надо! – коротко ответствовал поручик.
– Да уж, Алексей, ты, пожалуйста, строго выполняй инструктаж, – добавил штабс-капитан Ельцов. – Ну, конечно, если вдруг особые обстоятельства…
– О чем вы, Федор Кузьмич? – недовольно перебил командира батальона Осинский. – Ну, какие такие обстоятельства? Получил пакет, сел на лошадь, через два дня доставил пакет…
– А такие, Аркадий Викторович! – крепнувшим голосом продолжил Ельцов. – На руки на свои посмотрите! Я вот их сейчас увидел и вспомнил, что вы давеча после возвращения рассказывали…
Офицер-разведчик, словно бы впервые увидев, посмотрел на свои руки – кисти их были ободраны, ногти на пальцах обломаны, кожа покрыта то ли копотью, то ли жирной какой-то грязью…
– Ладно, Федор Кузьмич… – подумав немного, сказал поручик и, закурив новую папиросу, сказал:
– Вот что, юноша… – Алексей мгновенно подобрался и насторожился – из уст поручика, который был на глазок старше его лет на пять-семь, такое обращение можно было воспринять и как оскорбление.
– Да вы успокойтесь! – Осинский заметил свою оговорку и поправил себя: – Мы приказываем вам – в случае о с о б ы х непредвиденных обстоятельств вы можете вскрыть пакет и ознакомиться с донесением.
Теперь Алексей пришел в состояние недоумения – он ведь прослужил (да что там – и воевал!) почти год, все происходящее совершенно выбивалось из привычных рамок армейских отношений.
Он привык получать четкие приказы, сам отдавал такие же, а здесь…
И он осторожно поинтересовал – что, вообще-то еще больше выходило за рамки армейских уставных правил:
– Федор Кузьмич, что значит – особых обстоятельств?
И, поскольку штабс-капитан в ответ лишь пожал плечами, Русин повернулся к Осинскому.
– Соблаговолите объяснить, господин поручик, что я должен буду все-таки понимать под особыми обстоятельствами?
– Успокойтесь, подпоручик, – как-то устало ответил ему разведчик. – Строго придерживайтесь маршрута – и не будет никаких обстоятельств и неожиданностей. А коли появятся – вы сами поймете безошибочно, что пришла пора вскрыть конверт. Вы ведь – не зеленый новобранец, вы летнюю кампанию нынешнюю все прошли, так что догадаетесь, не беспокойтесь. Вот только боюсь – не очень-то помогут вам полученные из пакета сведения.
– Да уж, Алексей, это и есть, опасаюсь, тот случай, что в Библии объясняется фразой «Многия знания умножают многия печали…»
И вот тут Алексей решил проявить твердость.
– Вы можете объясняться яснее? К чему я должен быть готов?
Командир батальона и разведчик переглянулись, а потом Осинский сказал:
– Главное – что могут появиться не просто особые, а непредвиденные обстоятельства. А коли они непредвиденные – ну, что мы вам можем сказать яснее того, что уже сказали?
– Ты, Алексей, главное – строго придерживайся маршрута, – добавил штабс-капитан уже в который раз.
Когда Алексей вышел из блиндажа и пошел к себе в роту, его догнал вскоре Осинский и придержал за руку.
– Есть у вас в роте ручные гранаты? – спросил он.
– Есть, – ответил Алексей.
– А ручного пулемета, случайно, нет?
– Есть один, «льюис», английский…
– Вы хотели определенности? Определенности описать не в силах, но совет вам дать могу – на всякий случай возьмите с собой заводную лошадь и как следует нагрузите ее. Пулемет, ручные гранаты, побольше патронов… Скорее всего, это вам не пригодится, но, на всякий случай… И не забудьте взять с собой солдат опытных, обстрелянных…
Вот поэтому за рядовым Сырцовым на поводу неспешно шла груженая четвертая лошадь. Поверх укутанной в брезент поклажи на спине у нее был крепко привязан «льюис» с толстым стволом и прищелкнутым к затворному устройству снаряженным круглым диском.
Так что пулемет был готов к стрельбе – снимай с лошади и поливая пулями все вокруг.
Разговор состоялся вчера вечером. А сегодня рано утром Алексей с двумя видавшими виды солдатами уже неспешно двигался на выполнение задания.
Именно неспешно – время для выполнения поручения ему почему-то определено не было – он только утром сообразил про это обстоятельство, но было поздно – они уже отъехали километров пятнадцать – не возвращаться же было назад?
Раз не сказали, к какому сроку доставить – значит, нечего и спешить.
А расстояние в километрах – это сейчас меряют, тогда в ходу была мера длины – версты.
Но нам теперь, в нынешнее время, сподручнее будет в нашем рассказе использовать километры, а не версты.
Тем временем наступил уже вечер, солнце пало за находящуюся за их спинами горку, и, пока не начало смеркаться, решили начать оборудовать ночлег – нашли место у крутого склона холма, заросшего карпатскими елями, с ручьем, журчащим неподалеку. Под могучим дубом, где почва была сухой, а трава – еще не начала жухнуть, вскоре горел костер, над которым был подвешен котелок с начавшей отдавать приятным ароматом пшеничной крупы кашей.
Расседланные лошади были привязаны к низко опущенной к земле толстой дубовой ветке длинными поводами, и щипали траву, неспешно двигаясь тут же, возле дерева.
Седельные сумки лошадей и поклажа заводной лошади были аккуратно сложены рядом с толстым дубовым стволом.
– Щас, вашбродь, кашка допреет, мы ее шинелкой укутаем и она дойдет – пальцы оближите!
– А мы ее сейчас улучшим! – весело сказал Алексей. – Ну-ка, Перепелкин, неси кашу сюда!
Он достал из висевших на поясе ножен австрийский штык-нож, потом подошел к горе поклажи и достал из своей сидельной сумки банку мясных консервов из офицерского доппайка, Консервы были получены его денщиком вчера вечером и заботливо затем упакованы вместе с другим имуществом, предназначенным в дорогу.
Ловко вскрыв жестяную банку, Алексей вывалил содержимое в котелок.
К запаху пшеничной крупы прибавился острый аромат тушеного мяса.
– Ай, славно, Алексей Петрович! – сказал подошедший Данила Сырцов.
Он достал из-за голенища ложку, из фляжки ополоснул ее ключевой водой, и принялся размешивать содержимое котелка.
А над костром уже закипал котелок с водой для чая.
Пока оба котелка, укутанные шинелями, «доходили», рядовые сноровисто поднялись по склону и наломали еловых лап, из которых вокруг костра соорудили три мягких ложа. Накрытые брезентом, они должны были послужить постелями.
Тем временем наступил поздний вечер – с гор спускался туман и затягивал низины, которые лежали впереди – завтра всем троим предстоял путь именно туда. Где-то там находилось Черное ущелье и единственный на много километров влево и вправо (если верить карте) мост, перекинутый через него.
Алексей лежал на лапнике, зубами пережевывая травинку, и смотрел на вершины гор слева от них, которые пока еще были освещены уже сильно покрасневшим светом вечернего солнца.
Стояла тишина, цикады уже молчали – уснули до следующей весны. Наступил момент ночного н а ч а л а – его возвестил застрекотавший свою песнь первый лесной сверчок. Вскоре к нему присоединился второй, третий, четвертый…
«Странно, думал Алексей, глядя, как солдаты сноровисто раскладывают кашу по металлическим походным мискам, а в кружки разливают ароматно пахнувший травами и листьями чай – зачем чайная заварка, когда в лесу в изобилии растут и смородина, и малина? Странно, но почему-то совсем не было слышно птиц – вроде по пути воронки из-под снарядов не попадались, так что боев здесь не было – куда же живность лесная подевалась»?
Впрочем, «журчание» сверчков полностью заменяло все остальные возможные шумы ночного леса.
2
После еды, которую все неустанно нахваливали, и неспешного чаепития все закурили, причем Алексей угостил солдат папиросами, которые также входили в офицерский паек.
Сначала молчали, потом, как водится, начали звучать различные солдатские истории, которые случились либо с ними самими, либо с тем, кого солдаты знали.
Истории, конечно, были о разных разностях, которых, вообще-то, стараются к ночи не поминать, но на самом деле в жизни постоянно только это и делают – ну, как русским людям не начать с наступлением сумерек пугать друг друга, если, к примеру, случается собраться на посиделки? Или, скажем, в ночном, во время выпаса лошадей?
Солдаты были из крестьян, а значит – знали множество историй про ведьм, колдунов и прочую чертовщицу.
Алексей, улыбаясь, помалкивал, – слушал. Сам он был из потомственных рабочих, а посему не очень-то религиозен, да и в «страшилки», коими пугают ночами в деревнях, не очень-то верил.
Правда, оба солдата не случайно воевали в Таганрогском имени Великого князя Константина, полку. Полк формировался в Херсонской губернии, крестьяне там были переселенцами, причем – из самых различных губерний Российской империи.
Родители Ивана Перепелкина как раз и были родом из этих мест, и рядовой Перепелкин хорошо знал фольклор Западной Украины и Прикарпатья.
– Слышали про вурдалака Драгулу? – начал он очередной рассказ. – Так он из этьих мест был…
– Не Драгула, а Дракула, и он не из этим мест – это дальше, в Румынии, – поправил Перепелкина Алексей.
– Э-э, нет, вашбродь, Алексей Петрович, то другой был, ранешний! А здешний был князем, Драгомиров, кажись, вот его Драгулом и назвали.
– Ну-ну! – заинтересовался Русин. То, что в рассказе будет присутствовать историческая конкретика, фигурировать реально жившие здесь люди, привлекло внимание Алексея.
Частенько в таких историях отражалась действительность, правда – искаженная позднее из-за крестьянских вымыслов, но тем не менее – не придуманная вообще, а, возможно, имеющая корнями нечто, происходившее когда-то на самом деле.
– Они, то есть князь здешний, раскопали какую-то старинную могилу, – начал рассказ Перепелкин. – А могила не простая была – старики говорили, что вурдалачья. Упырь в ней был когда-то давно закопан…
– Это как? – покуривая мелкими затяжками папироску, чтобы продлить удовольствием, спросил Данила Сырцов. Он был по возрасту старше, и хотя воевали они с Перепелкиным вместе с первого дня, как был сформирован Таганрогский полк, отличался от более молодого товарища практичностью и свойственной крестьянам основательностью. Ну, и также – скептицизмом. – Откуда вдруг взялась вурдалачья могила и зачем ее раскапывать?
– Да подожди ты! – начал волноваться Перепелкин. Так всегда волнуется рассказчик, который припас что-то необычное за пазухой и готовится это необычное достать – а тут ему мешали. – Ну, какая разница – откуда взялась могила? А раскапывал князь Драгомиров все подряд – он этой увлекался, как ее… арге… нет, архоло…
– Археологией, – подсказал начитанный Алексей, улыбаясь.
– Точно, ей самой! – подтвердил Перепелкин. – Эти, как вы сказали, вашбродь? Архе…
– Археологи!
– Ну, да, они всегда все старое раскопывают. Ну, вот он, князь то есть, и раскапывал. А могила эта была на горке замаскирована, и он на нее случайно наткнулся…
– Это как? – Сырцов приподнялся и бросил окурок в костер.
– Ну, не знаю. Данила, ты не перебивай!
– Действительно, вы, Сырцов, никак не даете закончить Ивану его историю.
Алексей по большому счету к рассказу Перепелкина уже потерял интерес – сколько таких баек в детстве он наслушался от соседских ребят? Когда вечерами собирались на чьем-нибудь крыльце и начинали пугать друг друга… И непременно про упыря или вурдалака кто-нибудь вспомнит. И тогда обязательно – один и тот же набор – кто-то раскапывал старую могилу, там оказался вурдалак, он укусил, и на свет появился новый вурдалак… И конец всегда один и тот же – кто-нибудь осиновым колом пробьет сердце вурдалаку, и его душа успокоится. И обязательно заканчиваются истории так: «А только старый вурдалака по-прежнему в той могилке лежит и ждет, когда кто-нибудь могилу опять раскопает…
Ну вот, так и есть! Алексей вернулся мыслями к происходящему рядом, и стал вновь слушать рассказ Перепелкина.
– И князь, как стал вурдалаком, всю свою семью убил, а потом стал крестьянок в деревнях ночами кусать – кровь пил. А потом, когда все окна деревенских домов уже были с наклеенными крестами на стекле, над дверями вязанки чеснока, и в каждом доме по ночам кто-нибудь не спал, а сидел посередь комнаты со святой водой наготове…
«Ну, конец князю-вурдалаку!», – с ленцой подумал Алексей.
И как в воду глядел.
– Князь трое суток летал в деревню и стучался в двери, – со страхом и таинственностью в голосе говорил тем временем Перепелкин. – А крови-то новой напиться так и не нашел! Ну, и умер! Старики говорят – улетел в ту старую могилу, что раскопал, и там залег с хозяином.
– Пока кто-нибудь снова их не раскопает, – закончил за него историю Алексей. – Иван Иванович, это же все неправда! Ну, вот скажите – князь прилетел, лег в старую могилу, умер, так?
– Точно так, вашбродь Алексей Петрович, – подтвердил Перепелкин.
– Ну, а кто же могилу закопал? – спросил Алексей.
На какое-то время наступила тишина – и Русин, и Сырцов ждали ответа.
– А-а-а! – махнул рукой Перепелкин. – Ну, откуда мне знать?
– А ты подумай, Иван, подумай! – сказал рассудительный Сырцов. И, обращаясь к подпоручику, спросил:
– Алексей Петрович, я что хотел спросить… А чего это вам этот поручик говорил давеча? Ну, когда вы от командира нашего, их брагородия Федора Кузьмича, шли?
Алексей повернул голову к солдату – вопрос такой был сродни панибратству. Алексей Русин, как выходец из рабочих, с подчиненными, да и вообще с солдатами, старался говорить уважительно – называл по имени, или имени-отчеству даже, это – смотря по возрасту солдата. Но спрашивать офицера, о чем он разговаривал с другим офицером – граничило с панибратством, а можно сказать – что было просто хамством.
Сырцов это понял, и стал объяснять:
– Вашбродь, вы не подумайте чего… Просто поручик этот как раз возвращался с высотки, когда я был в передовом карауле. Я в секрете, в окопчике лежал, вместе с Кузьмой Сыроежкиным, а их благородие, весь чумазый, оборванный оттуда, с высотки, значит, ползли… И за собой какую-то железяку тащили. На веревке…
– Погоди-ка, Данила Ионыч, погоди! – перебил его Алексей, вмиг забывший и о возможном панибратстве, и о князе-упыре, и вообще обо всем. Необычный поручик с поврежденными кистями рук нет-нет – да и вспоминался ему всю дорогу. – Давайте-ка по-порядку – когда это было? С какой именно высотки полз поручик? Что за железяку тащил? Не торопись, пожалуйста, Данила Ионыч, не спеши!
– Ну, тогда так, Алексей Петрович, – начал, не спеша, рассказ рядовой Сырцов. Но перед этим насыпал на клочок бумаги щепоть махры, ловко свернул ее и кончиком языка провел по краю бумаги, заклеив после этого самокрутку.
– Значит, когда третьего дня мы высотку хотели взять, но поначалу ничего не получалось, пока из пушек ее всю не исковыряли – вот, почитай, все однако и началось. Я-то сам, как на духу говорю, этого не видел, но когда мы давеча с Кузьмой лежали в секрете и мимо поручик прополз, Кузьма опосля мне все и рассказал.
Он закурил и со вкусом затянулся.
– Хороший у вас табачок, Алексей Петрович, а слабоват… Ну, вот. Когда, значит, мы в штыковую пошли, наши пушки еще били по высотке, и ничего слышно не было. Я-то шел в линии слева, и ничего видеть не мог, а вот Кузьма – справа. Он, говорит, все видел – и как на соседней высотке рвануло – вроде как наши пушкари случайно не туда попали, куда целили, и как оттуда что-то на нашу высотку перелетело. Он так и сказал – перелетело, говорит, быстро, как вроде птица, только еще быстрее. И там опять рвануло, но ведь не поймешь – что. Вашбродь, я его пытал – а что, говорю, рвануло, как это? Но ему ведь не до того было – атака ведь шла, мы в аккурат с австрияками сошлись, ну, и…
Кузьма поэтому ничего больше и не видел – взрыв, говорит был, как взрыв… Наши снаряды так взрываются… А после атаки их благородие прапорщик Благоев всех выспрашивал – кто видел, как с соседней высотки что-то летело?
– И что кто видел? – с жадным любопытством спросил Алексей.
– Да не знаю я, вашбродь. Только к вечеру этот поручик у нас в расположении, значит, и объявился – его, видать их благородие прапорщик и вызвали. Штабной он… Это я видел – как он со стороны дороги шел, весь чистенький… А мужики говорили, что на автомобиле он приехал, да только до нас не доехал – сломался автомобиль! Дороги-то разбитые все! Ну, вот…
Он замолчал, в раздумьи затягиваясь и выпуская едучий дым. Редкие уже в это время года комары, попав в струю дыма, падали замертво.
– Данила Ионович, – чуть ли не взмолился Алексей, буквально умирая от любопытства. – Что дальше-то было? Как поручик этот на высотку попал, откуда он полз, почему, говорите вы, оборванный да чумазый? И что за железяка эта, которую он на веревке тащил?
– Вашбродь, ну не знаю я, как штабной поручик на высотку попал… Мы ведь супостатов из окопов выбили, заняли линию траншей, потом вы сами распорядились впереди секреты выставить… Я вот с Кузьмой Сыроежкиным и попал в секрет ночной… Позавчерашней ночью, значит… А вершину высотки мы ведь не занимали – она же скалистая, никак невозможно укрепиться, да и что там делать-то… Ну, и уже заполночь слышу я – шорох, присмотрелись с Кузьмой… Вот тут в соседний пустой окопчик их благородие и плюхнулся. Ну, видно было плохо – только и разглядели, что весь он оборванный, а лица не видно – черное, чумазый, значит.
Смотрим – он веревку тянет какую-то, подтянул, и что-то упало в его окопчик, и звякнуло так, как железяка какая…
А что там было – мы не видели – темно сильно было…
– А вы почему не окликнули его, как положено?
– Окликнули, как же! Кузьма шепотом спросил: «Стой, кто идет?» А этот поручик отвечает: «Свои, свои!» И рукой по плечу похлопал – ну, звездочки, значит, блестят даже в темноте, видно – наш офицер…
– Но ты говорил – весь чумазый…
– Так он рукой когда на погон показывал – видно было… Рука черная и ободранная…
– Ну, а дальше как что было?
– Ну, а чего дальше-то? Он веревку отвязал, что-то взял подмышку и уполз к нашим окопам. А больше мы ничего не видели… Поутру сменились мы, а вечером вижу я – вы из штаба, значит, идете, а вас этот поручик – опять из себя весь чистенький, нагнал и что-то говорит… Я из любопытства и спросить вас себе позволил…
Алексей задумался. В свете того, что он узнал только-то, пожалуй, следует посвятить солдат в цель их путешествия.
– Так вот, Сырцов, именно по поручению этого поручика нас и отправили в штаб фронта. С донесением. И в случае…
Тут он замолчал, сказав сам себе, что, пожалуй, про особые неожиданности солдатам знать не следует.
По крайней мере – пока ничего неожиданного и не произошло.
Хотя… На всякий случай следует на ночь караул выставить…
– Слушать команду, – негромко сказал он. – Выставляем ночной пост. Задача – поддерживать костер и смотреть в оба. И не спать на посту! Часы у кого-нибудь есть?
К концу летней кампании 1915 года многие солдаты обзавелись трофейными часами – изделием дрянным, но в принципе, караульное время по ним отслеживать можно было – на это они годились.
Солдаты переглянулись.
– Нет у нас часов, вашбродь, – в один голос ответили они.
– Возьмите мои! – доставая из кармана часы-луковицу, сказал подпоручик. – Будете менять друг друга. Смена – два часа! Первым заступает Сырцов. Подъем – с рассветом.
Ночь, в принципе, прошла спокойно. Правда, сквозь сон Алексей слышал как-будто переговаривались его рядовые, но подумал, что это во время пересмены они что-то друг другу говорят – неважно, что – в общем, просыпаться себе подпоручик не дозволил.
А с рассветом его разбудил Сырцов.
– Чего ночью бубнили? – спросил Алексей, возвращаясь от ручья, куда он ходил умываться. – Воды вскипятить никто не догадался?
– Это для бритья-то? А как же! – ответил ему Перепелкин.
Вскоре все трое, разделив кипяток, брились опасными бритвами – привычка, которую даже рядовые позаимствовали от аккуратных австрийцев и немцев.
– Так о чем ночью-то говорили? – спросил Алексей у Сырцова, вытирая лицо полотенцем. Перепелкин уже налаживал разогреваться остатки вчерашней каши, примащивая котелок на палке над костром.
– Да во-он в той стороне, – Сырцов пахнул рукой в направлении левее того, куда лежал их путь, – часов около четырех вроде как полоска зарева виднелась… Я через полчаса, когда Ивана будил, ему и рассказал. И велел поглядывать в ту сторону.
– Ну, и что-нибудь было еще в той стороне интересного?
– А не знаю, вашбродь! Иван, Алексей Петрович интересуются, видал ты что-нибудь там, за лесом?
– Никак нет, тихо было до рассвета, и не видно ничего! Темно – хочь глаза выколи!
Позавтракали быстро. Подпоручик Русин и сам не знал, что заставляло его поторапливать солдат – вчерашнее благостное настроение и спокойствие сменились нетерпением. Хотелось поскорее добраться до Львова, сдать пакет адресату и, не торопясь, вернуться назад в батальон. Если повезет, и железную дорогу успеют отремонтировать, то вернуться можно будет и поездом, отправив животных попутным лошадиным спецвагоном.
Однако до моста через Черное ущелье они по-прежнему двигались шагом – лошадей следовало поберечь. Лес по-прежнему был красив той красотой, что свойственна здешней местности в сентябре – кипения летних красок только начинало сменяться успокоительными осенними оттенками.
Было тихо. Поскольку ехали по узкой лестной тропинке, то приходилось теперь двигаться гуськом – друг за другом. Последней оказалась заводная лошадь – та, что несла на себе пулемет.
Именно она вдруг и нарушила тишину, до этого изредка прерываемую лишь хрустом сухих веточек под копытами да шумными вздохами животных. Заводная вдруг как-то громко фыркнула, все вздрогнули и Алексей, двигающийся первым, движением узды остановил своего коня.
Вслед за ним остановились остальные. Все застыли, прислушиваясь.
Алексею вдруг стало понятно обстоятельство, насторожившее его – абсолютная тишина. Не пели птицы, словно бы затаившись, на лужайках, что они миновали ранее, молчали кузнечики. Лес словно вымер.
– А что, братцы, кто из вас знаком вообще-то с лесами? – спросил Русин застывших и словно превратившихся в статуи солдат. – Что бы это могло значить?
– Вы о чем, ваше благородие? – негромко спросил его Сырцов.
– Да вот тревожно что-то… – ответил ему подпоручик.
– Я – степняк, – сказал, сворачивая самокрутку и раскуривая ее, Иван Перепелкин. – На Херсонщине лесов, почитай, и нет.
– Тихо как-то, вашбродь, – негромко сказал Сырцов. – Птицы-то куда подевались? Положено с восходом солнца птицам голос-то подавать…
Они застыли, некоторое время прислушиваясь.
– Точно! – поплевав на самокрутку и бросая ее под ноги лошадям, проговорил Перепелкин. – И ночью ведь хотя бы одна голос подала! У нас на что степь – а в ночном, помню, отойдешь от табуна – и совы летают, и мыши-полевки пищат… А тут всю ночь…
Русина, таким образом, солдаты не успокоили, а заставили лишь еще сильнее насторожиться.
Он достал карту из планшетки, сверился по ней, затем засунул ее на место.
– Ладно, мужики, – загоняя беспокойство вглубь себя, сказал он. – Давайте-ка поприбавим шагу!
К Черному ущелью они, двигаясь обозначившейся меж деревьями тропинкой, вереницей вышли около полудня – именно к ущелью, а не к мосту. Лес закончился внезапно – перед ущельем было открытое пространство, лишь кое-где на нем росли могучие дубы.
Что ж, ущелье было на месте, как и указано на карте. И тропинка вела к мосту, вот только моста не было – были видны прямо перед ними лишь его остатки.
К ним они и направились. Приблизившись к выступу из обломанных бревен, из которых еще недавно составлен был переход на противоположную сторону, они смогли увидеть на той стороне такой же кусок моста, заканчивающийся торчащими раскрошенными концами бревен.
Ощущение было, что по мосту, прямо по его середине, с размаху ударили гигантской кувалдой. Причем очень сильно.
Алексей, поставив блестевший глянцем сапог правой ноги на каменистый край, наклонился и посмотрел вниз. Ущелье было не очень глубоким, метров тридцать – не более, и внизу как будто что-то виднелось.
Однако сейчас в глубине было темно, и рассмотреть что-либо было невозможно.
– Давайте-ка, братцы, пообедаем и передохнем.
Алексей решил дождаться, пока солнце не окажется прямо над ущельем – тогда дно его будет освещено и можно будет разглядеть внизу и остатки моста, и то, что явилось причиной его уничтожения. Слово «разрушения» здесь не подходило.
Пообедали хлебом, салом, съели честно разделенное на троих содержимое еще одной банки мясных консервов из пайка Русина.
Костер разводить не стали – послали Перепелкина поискать ручей с родниковой водой – в Карпатах таких ручьев множество.
Скоро солдат вернулся и принес котелок с водой – все напились вволю и теперь лежали на мягкой траве в тени близлежащего дерева, покуривая и поглядывая на пасущихся рядом лошадей.
Между тем солнце было уже у них над головами, и можно было бы идти рассматривать дно ущелья. Но что-то мешало Алексею, какое-то подсознательное чувство тревоги. Он как бы боялся увидеть то, что лежало на дне.
Но идти-то было надо! Хочешь не хочешь…
Предчувствие не обмануло молодого офицера. Внизу под яркими светом солнца он явствено смог увидеть среди обломков бревен какой-то металлический, ярко блестевший под лучами солнца, предмет, представляющий из себя некий сложный механизм – яснее понять было невозможно из-за глубины, на которой теперь покоился этот предмет.
Вопрос – что вообще это могло быть?
Первым следовало наиболее логическое объяснение – внизу лежали обломки автомобиля. Однако автомобили ездят ведь по дорогам и шоссе, а к разрушенному мосту вели с обеих сторон лишь лошадиные тропы…
А тогда – что? Что лежало там, в глубине ущелья?
Ответа не было…
3
Алексей, покачиваясь в седле, внимательно рассматривал карту.
Их маленький отряд двигался вереницей между редкими деревьями параллельно ущелью на север. Если верить карте, именно на севере оно постепенно должно было исчезнуть – сойти «на нет».
Солнце между тем медленно клонилось к западу. Однако пока до вечера еще было далеко.
Сказать, чтобы Алексей Русин вовсе уж не думал о металлических обломках, что остались позади них вместе с обломками моста, сказать, пожалуй что, было нельзя. А почему он не особо удивился увиденному – так ведь на дворе ХХ век уже, чего только не напридумывали люди… Танки, например, англичане уже изобрели, и хотя вживую этих металлических монстров Алексею (да и никому, пожалуй) видеть не пришлось, в журналах рисунки он видел.
А скорее всего – там, внизу, был аэроплан. Военные аэропланы имелись уже в российской армии. Вот только… не похоже, аэропланы в основном были из древесины, а внизу лежал, похоже, целиком металлический предмет. Да и конфигурация… все-таки, крылья должны были уцелеть, ну, или хотя бы одно, а уж его-то Алексей точно бы узнал.
С такими вот мыслями маленький отряд подпоручика Русина продвигался поверху вдоль ущелья, и пока что конца-края ему не было видно.
Алексей закрыл было планшетку с картой, но вдруг еще одна мысль пришла ему в голову и он поспешно достал карту вновь. Ну, точно! Они двигались сейчас именно в том направлении, от которого категорически предостерегал его поручик Осинский – к северу!
Алексей поднял руку и маленький отряд остановился. Лошади тут же опустили головы и принялись выщипывать траву под ногами. Что делать? Возвращаться назад и затем двигаться в обратном направлении, пока не наткнутся на другую переправу через Черное ущелье? Но если верить карте, другого моста через это ущелье нет, а южнее ущелье смыкалось с горной цепью, тянувшейся с запада на восток, и неизвестно, где находятся горные тропы…
К нему подъехал Сырцов и спросил негромко:
– Случилось что, ваше благородие?
Ох, как захотелось подпоручику Русину рассказать все солдатам, но пересилили он себя – все-таки, пока светло, при сложившихся обстоятельствах следовало как можно скорее обогнуть ущелье и, вернувшись по противоположной стороне его назад, к разбитому мосту, двигать дальше, согласно указанного маршрута.
Поэтому он сказал лишь:
– По сторонам поглядывайте, не спать, братцы!
И, тронув поводьями коня, заставил его двигаться дальше.
По-прежнему вокруг было тихо, даже – слишком, не видно и не слышно было ни птиц, ни иной лесной живности. Однако более никаких тревожных обстоятельств не было.
Между тем склоны ущелья, наконец, начали потихоньку снижаться, сглаживаться, и лес все более вплотную подступал к ним. Отряду пришлось вновь перестроиться и двигаться гуськом.
Незаметно они повернули к западу и падающее за кромку леса солнце теперь светило не сбоку, а прямо им в спину, тени их ложились вперед, как и тени деревьев, и тут меж деревьев словно бы посветлело – просека, что ли, находилась у них впереди?
Однако это была не просека. Алексей увидел сразу за выходом почти сошедшего «на нет» ущелья широкую полосу поваленых деревьев.
Отряд вышел к ней и остановился.
То, что предстало их взору было странным. Все деревья лежали вершинами в одну сторону – от ущелья, корни их остались в земле, а стволы… Торчащие из земли остатки стволов были похожи внешним видом своим не на обрубки, а на обломки – как будто кто-то громадный ломал деревья, как спички, и укладывал их верхушками строго в одну сторону. А еще это было похоже, как если бы вырвалась из ущелья громадная гусеница и проползла, ломая стволы, как травинки, куда-то по своим делам…
Как бы то ни было, миновать лежащие густо на земле стволы, растопыривающиеся в стороны толстыми ветвями, и пешим порядком-то было бы трудно, а уж оконь…
– Назад! – скомандовал подпоручик, резким движением уздечки заставляя захрипевшего от негодования коня резко пятясь, развернуться на узком пространстве меж двух деревьев. – Отъедем назад!
Алексей понукал, потом пришпоривал животное, пока кавалькада не оказалась на небольшой лужайке.
Между тем солнце все более садилось, оно касалось верхушек деревьев, и тени их затемняли все вокруг. Вот-вот необходимо было бы становиться на ночевку, но рядом со странной просекой делать этого ему не хотелось. Лес между тем перед ними становился все гуще и гуще.
– Вот что! – сказал он, слезая с коня. – Давайте-ка спешимся, мужики! До темна время еще есть, пойдем вдоль лесоповала, и если он закончится – попробуем перебраться на ту сторону. А если нет – поищем укрытие. На карте здесь указана деревня – Дубовье, кажется. Если успеем дойти – заночуем там!
Двигаясь пешим порядком и ведя лошадей на поводу, пошли далее. Вскоре лесоповал по правую сторону их стал перемежаться с уцелевшими деревьями, но перейти через него пока возможности не было – стволов, лежащих на земле было значительно больше, чем уцелевших. А тут впереди меж деревьев завиднелися крыши домов, и лошади, почуяв жилье, ободрились, да и люди – тоже. Обломков уже почти и не оставалось, однако Алексей твердо решил – переночуют они в деревне, местное население – гуцулы, к русским относились как будто бы неплохо, так что до темна они смогут разместиться по избам.
Как бы не так! С деревней тоже что-то случилось, как с мостом и лесными деревьями, вот только на вид деревенька была словно бы нетронутой.
Но – безлюдной.
Пренебрегая этим безлюдьем, Алексей и солдаты проехали к центральной площади и, привязав лошадей к коновязи возле трактира, все трое одной тесной группой пошли по домам – сам трактир был пуст.
И тут они обратили внимание – бревенчатые стены домов-то были словно бы обожжены! Но видно это было только вблизи, и запаха пожарища не было…
– Вашбродь, – почему-то шепотом сказал Алексею Сырцов, – по всему, зарево-то, что ночью видно было, тут и полыхало…
– Тут ничего полыхать не могло, – ответил ему Алексей, – посмотри, нет ни головешки хотя б одной обугленной, ни дыма… Да ведь и пепла нигде нет! Если бы пожар был прошлой ночью, до сих пор бы или дымом курилось, или хотя бы запах паленого был. А тут если и горело что – то месяц назад. А то и год…
Он обошел избу вокруг, подергал запертую изнутри дверь, и скомандовал:
– Давайте-ка назад, к коновязи!
И обернувшись к стучавшему в запертую дверь избы руками и ногами Перепелкину, добавил:
– Прекратить! Не видишь, что ли – нет здесь никого! Прислушайся!
Действительно, с самого начала было ясно, что деревня – мертва, потому что не слышно было ни кудахтанья кур, ни блеяния овец, ни мычания коров… Да и лая собак не было, а уж без собак ни одна деревня обойтись не могла. Особенно – лесная.
Идя к площади сквозь наступившие сумерки, Русин твердо решил до утра – подождать, а если случится еще что-то непонятное – вскрыть пакет.
Конечно, все случившееся с ними было странным, но отнести это к особым непредвиденным обстоятельствам Алексей поостерегся. Вскрывать секретный пакет следовало, по его мнению, когда обстоятельства станут по-настоящему особыми. А если точнее – по мнению Алексея, о п а с н ы м и.
А пока – что?.. Ну, мост провалился – бывает! Внизу что-то лежит под мостом – да мало ли что! Война идет, здесь, правда, боев не было, но ведь аэропланы вполне могли пролетать – может, один какой и рухнул с высоты.
Деревья повалены? Необычно, конечно, и неожиданно все это, но ведь не особо странно… Опасности для них все это не представляет.
Алексей понимал, что занимается самоуспокоением. Почему ему ни в коем случае не рекомендовалось менять маршрут, причем предостерегали его именно от движения в направлении на север?
Словно бы знал поручик-разведчик, что в этом районе что-то неладно…
Как бы то ни было, Алексей твердо решил подождать до утра. А чтобы обезопасить себя и солдат досконально, решил разместиться на ночь в одной из пустых изб.
Все равно следовало осмотреть их изнутри. Алексей, впрочем, не ожидал найти внутри мертвецов – он достаточно повоевал, чтобы знать, как пахнут трупы животных и людей.
Даже через месяц после смерти.
Нет-нет, он был уверен, что избы внутри – именно пусты. Так и оказалось после того, как они взломали дверь одной из изб, стоящей рядом с трактиром. Сам трактир был пуст, в этом они убедились сразу же по приезде в деревню, но размешаться в нем Алексей поостерегся – внутри могло найтись спиртное, а русский человек слаб перед искусом испить крепкого. Да еще и на дармовщину.
Кроме того, помещение трактира было слишком большим. И не было конюшни – только коновязь у входа.
Так что разместились в совершенно пустой, как и предполагал Алексей, избе. Перед этим напоили лошадей, набрав воды из колодца, который был рядом с домом, потом солдаты завели всех четырех лошадей в сарай – здесь оказалось сено, поэтому уставшим животным, предварительно крепко их привязав, положили каждой щедрые охапки свежескошенной пряно пахнувшей травы, а сами после этого зашли в избу.
Впечатление изба изнутри производила странное.
Все здесь было на месте: на полатях – матрацы и лоскутные одеяла, на стенах на крюках висела одежда…
А из зева огромной печи пахло жжеными дровами – словно бы топили ее на днях…
– А ну, ребята! – приказал Алексей, и дружно, все трое, выскочили на воздух и пошли к соседней избе. Взломали дверь топором, вошли – и увидели внутри то же самое – все на месте, только людей вот – нет. В этой избе на столе стояла посуда, словно бы вот только что сидели за столом люди – и словно бы испарились.
И еще одну избу осмотрели – все то же самое. Обувка, посуда – да все говорило за то, что из деревени исчезло лишь все живое – люди, животные, домашняя птица…
Причем люди запирались от чего-то внутри изб. Только это никому так и не помогло.
Настораживала и даже теперь уже пугала абсолютная тишина. Лишь хрумкали сеном лошади в сарае да иногда они же позвякивали упряжью.
Между тем наступила темнота, выбирать не приходилось – нужно ночевать здесь! Единогласно решили ночевать снаружи, на воле – как-то неприятно было внутри изб…
Быстро развели костер – поленница была тут же, у забора, вынесли из избы чугун и в нем на углях заварили кашу.
Пока Перепелкин колдовал у костра, Данила Сырцов сноровисто притащил из избы три матраца, одеяла, а из сарая – сено.
Так что постели получились мягкими.
Поели, попили чая, покурили… Говорить что-то не хотелось – тревогу навевало мертвое село…
– Вашбродь, может, пулемет расчехлить? – спросил Алексея Сырцов. – Чего-то тут не того…
– А пулемет чем поможет? – резонно ответил ему Алексей. – Ну, сам посуди – пулемет, он против живых сделан, а вы, Сырцов, в кого стрелять собираетесь?
– И то правда… – солдат почесал затылок. – Но как-то поспокойней будет, с пулеметом-то.
– Ну, тогда расчехли! – велел ему Алексей.
Легли спать, оставив в карауле Перепелкина, однако не успели заснуть, как услышали ч т о – т о.
Со стороны выхода из ущелья, оттуда, где позади них оставались лежавшие вповалку деревья, доносился словно бы шорох.
Все трое моментально оказались на ногах, чутко прислушиваясь. Потом Алексей выразительными жестами, показывая в сторону лежавшего рядом снаряженного пулемета, велел Сырцову взять его, и они, двигаясь по возможности бесшумно, вышли со двора и пошли, осторожно ставя ноги, по улице в сторону близкого леса.
Небо над ними было ясным – светили звезды и луна. Как известно, небесные ночные светила в горах особенно ярки, поэтому все впереди видно было, как на ладони.
Там между деревьями что-то двигалось. Пока еще – далеко от них, в лесоповале, среди стволов поваленных и кое-где оставшихся стоявшими деревьев. Однако в этом ярком лунном свете, как ни старались они, рассмотреть ничего не могли – да, был еле слышимый шорох, да, казалось им, что-то двигается, но пусто было впереди, пусто – как не щерили они глаза!
И тут за их спиной, то ли почувствовав также что-то, то ли просто так, сама по себе, громко заржала в сарае одна из лошадей. И от этого, непроизвольно, Данила Сырцов, нажав на спуск, выпустил перед собой, прямо в сторону недалекого лесоповала, длинную пулеметную очередь. Потом вторую и третью.
Было ли что-то там, или им почудилось, но сколько они после этого не прислушивались – впереди было пусто. Исчез и шорох – а возможно, был это даже и не шорох, а о щ у – н и е лишь шороха.
Тем не менее, вернувшись обратно к костру, все трое, не сговариваясь, засобирались внутрь избы.
В ней и разместились. Огонь разводить не стали – от лунного света внутри было хотя и сумеречно, но вполне все видно. Так что постелили на полатях, выставили у дверей часовым Перепелкина, и легли спать.
В избе было уже совершенно светло, когда подпоручик проснулся из-за того, что его тряс за плечо Сырцов.
– Вставайте, вашбордь, вставайте! Беда!
Мигом соскочивший с палатей Алексей, спавший совершенно одетым, вслед за Сырцовым выскочил из избы.
Солнце стояло высоко, давно наступил день. «Почему же они спали до сих пор?», подумал Русин, и тут вдруг осознал, что их – двое.
– Пропал Иван, Алексей Петрович! – Они, словно бы по команде, шли к сараю, где на ночь оставили лошадей. – Он во вторую смену пропал…
Тут они открыли со скрипом распахнувшуюся воротину сарая и увидели, что внутри было пусто.
Исчезли лошади, исчезли поводья, которыми животные были привязаны к коновязи. Что-то виднелось темное на земле, но Алексею было не до рассматривания – важно, что лошадей в сарае не было.
Бесследно так же исчез рядовой Иван Перепелкин – на громкие их крики: «Перепелкин!», «Иван!» никто не откликнулся.
Алексей повернулся и бегом устремился назад к избе. За ним поспешал Сырцов.
– Я его сменил, и все было тихо. И пока я караулил, тоже ничего подозрительного не было, Алексей Петрович… Я даже на крыльцо выходил – лошади, значит, шумнули в сарае… Ну, я вышел, к сараю сходил, заглянул – ничего такого не приметил. А когда Ивана поднял на смену, значит, все ему обсказал, а он мне говорит – до ветру хочется… Но меня сразу сморило – а проснулся, гляжу – мама родная! За окнами день, Ивана где-то нет, винтовка вона стоит у дверей.
Алексей слушал вполуха – он тем временем вывалил все из своей седельной сумки и искал пакет. Нашел его, взял и решил – надо вскрывать! Теперь он был уверен, что ничего они не поймут, пока он не прочитает донесение из пакета.
– Я подумал, вашбродь, что Иван, значит, во дворе – кашеварит… – продолжал частить Сырцов. – А потом меня как обухом по голове – а чего же он меня на смену не поднимал? Ночью-то? Вышел во двор – пусто, я, значит, в сарай – а у коновязи только это…
«Стоп! – вдруг полыхнула мысль в голове Алексея. – А что это там осталось, в сарае у коновязи»?
Чтобы было видно ясно внутри сарая, Сырцов, по приказу Алексея, открыл и вторую воротину, и теперь ясно можно было увидеть, что в том месте, где должны были быть животные, осталось лишь четыре какие-то черные неопределенной формы кучи. Подойдя к ним, Русин присел на корточки возле ближайшей к нему и палкой ткнул в маслянисто-черную поверхность – ничего не произошло. Тогда он рукой в перчатке осмелился надавить пальцами – и тут случилось неожиданное – рука его провалилась внутрь, а когда Алексей ее моментально выдернул наружу, кисть его оказалась покрытой как бы ссадинами, и вся черная, словно бы в копоти.
А перчатка исчезла.
На память тут же пришла ранее виденная им кисть руки поручика Осинского… Ссадины, следы чего-то черного…
Он принялся платком вытирать руку – чернота плохо поддавалась, но все-таки постепенно удалось стереть ее с кисти – боли никакой при этом подпоручик не почувствовал.
Несколькими минутами позже он, сидя на ступени крыльца, вскрывал пакет. Бдительный Сырцов, держа в руках пулемет, стоял неподалеку.
Когда Алексею удалось разорвать плотно зашитый полотняный четырехугольник, изнутри выпали карта и несколько листов исписанной убористым почерком бумаги.
Отложив пока карту, Алексей взял в руки пачку бумажных листов и принялся читать…
4
Это было обстоятельное донесение на имя одного из начальников армейской разведки генерала-майора Панчука.
Их превосходительству И.К.Панчуку,
генерал-майору от инфантерии.
Ваше превосходительство!
Докладывает начальник группы по надзору за научными исследованиями поручик Осинский А. В.
Хочу напомнить суть дела.
Две недели назад астрономы В/Балтийской обсерватории, проводя ежесуточные ночные наблюдения, обратили внимание свое на необычные небесные тела, со значительной скоростью перемещающиеся очень низко над поверхностью, причем примерно над территорией, где осуществляется нынешняя летняя военная кампания. Так как фотографическая съемка в ту ночь не велась, фотографических изображений и внятных описаний предметов получить не удалось.
Напомню Вам, ваше превосходительство, что еще в 1914 году, с началом военных действий в среду ученых и техников В/Балтийской обсерватории, как и во все коллективы ученых, инженеров и механиков, был внедрен внештатный агент охранного отделения.
Означенный агент немедля сообщил по начальству о результатах ночных наблюдений астрономов, после чего донесение его поступило ко мне.
Ближайшей же ночью 25 августа с.г. я принял участие в наблюдениях астрономов, но ничего на этот раз необычного увидеть не удалось.
Согласно моего приказа астрономы рассчитали примерный район неба, в коем ранее они наблюдали необычные небесные тела. Район этот оказался примерно над линией фронта, ныне проходящей в Карпатах.
Я не медля отбыл в данный район с целью опроса наших офицеров, а также нижних чинов, не наблюдали ли они чего необычного.
Путем трехдневных расспросов удалось установить, что какие-то странные небесные тела в конце августа с.г. видели некоторые офицеры и нижние чины в небе примерно в месте дислокации Таганрогского им. Великого князя Константина полка.
Здесь я хочу отметить, что помогло мне невероятное везение – 3 сентября я только собирался отправиться в расположение вышеозначенного полка, как оттуда поступило сразу несколько донесений.
Во-первых, от корректировщика артиллерийской батареи рядового Бурлакина. Означенный рядовой Бурлакин накануне, во время боевых действий Таганрогского полка находился на высоте 2107 и, корректируя огонь своей батареи, который велся по позициям австрийцев на соседней высоте 2103, наблюдал в бинокль необычное явление.
Согласно его слов: «В биноклю кусок неба попал случайно, когда я выискивал точки на местности, чтобы применить их как координаты при корректировке наведения».
В результате этой случайности удалось наблюдать означенному нижнему чину следующее.
Некий предмет с металлическим блеском быстро летел над высотой 2107, за ним как бы гнался другой предмет.
Бурлакин не рассмотрел, были ли оба они одинаковыми либо различными, уверен лишь, что оба были круглые и плоские «как поднос полового из трактира».
Единственное, в чем уверен сей нижний чин – это в округлой форме и металлическом блеске поверхности предметов. Что касается размеров, то, по выражению Бурлакина, были «оне огромадные».
На вопрос: «Что значит – быстро летел?» точного ответа получить не удалось, Бурлакин лишь вновь применил слово «огромадная», и добавил, что он «еле глазом уловить смог».
Далее, согласно его слов, второй предмет столкнулся с первым «аккурат над высотой 2107, апосля чего первый упал на высоту 2103, а второй птицей улетел назад».
Мне пришлось долго уточнять, на какую именно высоту упал один предмет и в каком направлении улетел второй. Бурлакин упорно твердил, что первый предмет упал именно на высоту 2103.
Бурлакин не знает, взлетел ли упавший предмет вновь, так как означенная высота подвергалась постоянному артобстрелу, «земля летала там по небу», как выразился сей нижний чин.
К донесению мною прилагается карта с предполагаемым местом падения металлического инженерного сооружения, наблюдаемого н. ч. Бурлакиным, и примерным направлением, по которому в небе улетал второй предмет. Бурлакин считает, что это направление северо-северо-восток.
Вторым фактом везения в этом необычном деле я не могу не считать то обстоятельство, что именно в расположении Таганрогского полка несколько дней производил фотографические съемки корреспондент журнала «Нива» Петр Евграфович Рогожкин.
В тот день, ведя съемку боя, он также заметил в небе над соседствующей высотой необычные предметы в небе и успел произвести один фотоснимок.
Мною снимок изъят, прилагается к донесению. Рогожкин предупрежден о необходимости молчания о сем деле, как о крайнем секрете.
Хочу отметить большую помощь, оказанную мне прапорщиком Таганрогского полка Благоевым. Именно он дознался, что корреспондент Рогожкин вел съемку в тот день, а также выявил еще одного нижнего чина – Кузьму Сыроежкина, который наблюдал вышеописанное явление.
Н. ч. Сыроежкин подтвердил все вышесказанное н. ч. Бурлакиным и корреспондентом Рогожкиным, однако ничего дополнительно значимого не сказал.
Ваше превосходительство! Поскольку наблюдаемые предметы – явно построены человеческими руками, а не являются природным феноменом – это видно на фотографическом снимке, хотя он и получился невысокого качества, я посчитал необходимым этой же ночью обследование высоты 2103, дабы убедиться в наличие там обломков упавшего днем предмета.
Скрыто пробравшись меж караульными секретами, я пробирался среди камней и воронок от снаряда, и натолкнулся вскоре на странные, затрудняюсь в четких формулировках, предметы. Так как ночь была лунной, ясно было видно – это были как бы кучи чего-то черного цвета с маслянистой поверхностью. Находились эти предметы в окопах, накануне занимаемых австрийскими войсками.
Когда я попробовал тыкануть сначала палкой, а затем стволом револьвера, поверхность спружинила, подалась, но оставалась недоступной. Тогда я рукой ткнул указанный черный предмет, и рука моя легко провалилась внутрь, так, что я не удержался на ногах и чтобы не упасть прямо на эту субстанцию, уперся в нее второй рукой. Она также провалилась внутрь, но я сам удержался, осторожно встал на ноги и вытащил руки наружу.
Я ничего при этом не почувствовал. Только кисти моих рук были черными.
Из-за полной неясности в деле я решил продолжить обследование. Передвигался я, стоя на ногах и низко пригибаясь, и вскоре миновал небольшой родниковый ручей, и тут же, обогнув высокий валун, я увидел нечто совершенно непонятное.
Сначала я вдруг почувствовал слабость, ноги стали мне отказывать, я с трудом сделал несколько шагов вперед и только после этого увидел э т о.
Ваше превосходительство, Иван Карлович!
Затрудняюсь в определении словами увиденного. Э т о напоминало густую слизь темно-зеленого цвета с яркими прожилками и как бы искорками, которые все время пробегали внутри. Размеры можно определить словами – если примерно ведро киселя либо студня разлить по земле.
Эта субстанция вдруг начала как бы двигаться в мою сторону, словно бы поплыла по камням и земле. Я же совершенно потерял волю, с трудом дышал и не мог сделать ни малейшего движения.
Спасло меня обстоятельство, иначе как еще одно чудо сейчас мною не определяемое. Сзади этого зеленого пятна пробегал какой-то зверек. Субстанция быстро схватила его, обволокла сверху, и вскоре сползла, а на месте зверька осталась маленькая кучка чего-то черного.
И вот пока зверек пропадал, я получил возможность двигаться и попытался убежать. Но лишь смог передвигаться замедленно, спотыкаясь, иногда – только лишь на четвереньках.
Миновав ручей, я почувствовал вновь влияние этой субстанции, упал и лежал наблюдая, как зеленый студень ползет ко мне.
Но, добравшись до ручья, субстанция остановилась. Она касалась своими частями воды – и отдергивалась, как отдергиваем мы палец, коснувшись чего-то горячего.
Ко мне вдруг вернулись силы, я понял, что зеленый студень занят, он не может никак перебраться через воду.
Тогда я снял с пояса фляжку с водой и вылил воду прямо на край субстанции. И тогда она быстро поползла назад и скрылась вскоре за валуном. А маленький кусочек оказался внутри лужицы воды, он шевелился, но выбраться не мог.
Иван Карлович! Нет у меня уверенности, что я поступил правильно, но я вытряхнул воду из фляжки, кончиком ножа подхватил этот зеленый кусочек и стряхнул его во фляжку.
Плотно закрутив крышку, я привязал к фляжке конец веревки, которую имел при себе, и возвращаясь в расположение наших войск, тащил фляжку на веревке за собой, так как опасался держать ее в руках, не зная, является ли металлическая поверхность препятствием для этого вещества.
Вскоре меня остановил один из наших секретов, далее я попал обратно в расположение Таганрогского полка.
В заключение доклада могу добавить лишь, что с трудом оттер от какой-то копоти себе руки. Осмелюсь предположить, что руками я попал внутрь останков австрийского нижнего чина либо офицера, съеденного этим студнем. Наверное, зеленый студень, попавший в расположение австрийских войск из упавшего с небес предмета, таким образом либо питается, либо защищается, но только забирает не все себе, а только нужное, а черное вещество – остатки тел.
Ваше превосходительство!
Решать, с чем я имел встречу – с новым оружием германских ученых либо с чем-то иным, должны наши химики. Поэтому я, приняв все меры предосторожности, поместил кусочек зеленого вещества из фляжки в патрон от пулемета «максим», а означенный патрон собираюсь зашить тайно в седельную сумку офицера, которого намереваюсь отправить к вашему превосходительству с этим донесением, картой и фотографическим снимком.
Каких-либо иных следов летательного предмета мною обнаружить не удалось. Он скорее всего незамеченным среди разрывов снарядов сумел улететь в неизвестном направлении.
Но я попытаюсь продолжить поиски, отчего и посылаю пакет с нарочным, а не являюсь к вам сам лично.
К сему:
С нижайшим почтением
поручик разведовательного
отдела Генерального штаба
Осинский.
2 сентября год 1915
Алексей медленно сложил листы донесения и взяв в руки карту, изучил ее. На карте были отмечены высота 2103, соседствующая с ней высота 2107. От нее пунктирной линией было показано, очевидно, предполагаемое направление движения по небу второго летательного предмета.
Линия эта проходили как раз над лощиной, где на карте была обозначена мертвая теперь деревня.
«Да не только деревня, думал Алексей. Вся лощина, наверняка, теперь мертвая. То-то не слышно ни птиц, ни даже кузнечиков. Кто не пропал – тот отсюда убрался сразу же – ясно, что за предмет упал невдалеке в ущелье, разрушив по чистой случайности во время падения мост».
– Сырцов! – позвал он.
– Слушаю, вашбродь!
Судя по виду его, Сырцов уже полностью оправился от испуга.
– Поищи во дворе такую же черную кучу, как те, что в сарае остались вместо наших лошадей. И принеси мне мои седельные сумки!
– Слушаюсь, Алексей Петрович!
Пока Сырцов ходил за сумками, Алексей внимательно рассмотрел фотографический снимок.
Фотография была нечеткой, серого общего фона, с трудом можно было разобрать на ней нечто округлое и плоское. Так что, если не знать содержания донесения, нипочем не догадаться, что это – летающий предмет, и сфотографирован он в небе.
«А ведь точно, припоминая содержание донесения, думал Алексей».
Вчера ночью они тоже почувствовали что-то в атмосфере – конечно, ничто не успело парализовать их, как Осинского, но… Определенно, это они не шорох скорее всего услышали, а это вот воздействие слизи ощутили. Которая, наверное, днем прячется в ущелье, а ночью оживает лишь, и ищет себе пищу.
«Но пулеметные пули ей не по нраву, это точно», думал подпоручик.
– Вот, вашбродь! – Сырцов поставил к ногам подпоручика обе седельные сумки, а сам отправился выполнять приказание – искать черную кучу.
Алексей вывалил на доски крыльца сначала содержимое одной сумки, тщательно прощупал ее, но ничего не нашел. Тогда он освободил вторую сумку и быстро нашел место, куда поручик Осинский зашил патрон с непонятным содержимым – это был нижний шов сумки.
Кончиком ножа он вспорол шов и взял в руки выпавший патрон.
Машинально он, держа патрон пальцами правой руки, взялся пальцами левой за кончик пули и качнул ее, желая проверить плотность закупорки патрона.
Именно в этот момент все и случилось.
– Нашел, вашбродь! Нашел! – крикнул выскочивший из-за угла избы Сырцов, и от этого его крика Алексей вздрогнул.
Пальцы его выдернули пулю, гильза наклонилась и прямо на левую руку из нее выпал кусочек чего-то зеленого.
Мотанув сильно рукой, Алексей сбросил слизь, не успевшую вцепиться ему в кожу, на крыльцо, прыгнул, минуя ступени, вниз, во двор и, отбегая, крикнул:
– Сырцов! Быстро ведро воды тащи из колодца! Мигом!
Сырцов сноровисто поднес офицеру ведро, и Алексей, подбежав к крыльцу, вылил на пол из него воду, залив и доски, и кусочек зеленой слизи, что ползла в его сторону, но оказалась недостаточно быстрой.
– Давай еще воды! – скомандовал Алексей, видя, как сморщивается в луже кусочек, как двигается судорожно, но…
Теперь Алексей, видя бессилие противника, подошел поближе и тонкой струйкой лил воду прямо на шевелящийся все медленнее и медленнее кусочек зеленого вещества.
Впрочем, оно вскоре потеряло цвет, и было каким-то серым, неопределенным, когда Алексей кончиком ножа вновь поместил его в патрон, который не только плотно заткнул пулей, но и сверху обвязал тряпочкой, туго стянув ее концы – чтобы при движении пуля случайно не выпала.
После чего поместил патрон в нагрудный карман френча.
– Сырцов – сказал он. – Нашел кучу?
– Так точно, вашбродь.
– Пойдем, – сказал Алексей. – Захороним – это то, что осталось от Перепелкина. – Сходил до ветру Иван!
Пока они шли к сараю, Алексею вдруг пришла в голову мысль: «А где следы остальных жителей села? Раз остались черные кучи от лошадей и Перепелкина, то должны остаться также и следы исчезнувших жителей села?»
Подпоручик Русин был прав – следы были. И если бы у Алексея было время, если бы обследовали они лес вокруг села, то скоро натолкнулись бы на множество знакомых им теперь уже черных, маслянисто поблескивающих куч…
Но Русину и Сырцову было не до поисков. И размышлений – чего это кучи эти оказались в лесу, а не прямо в избах.
Взяв в сарае лопаты, они прямо здесь же, у стенки избы, выкопали неглубокую яму и лопатами же, не прикасаясь руками, столкнули черную массу на дно.
Потом забросали землей, Сырцов – мастер на все руки, как и почти любой российский крестьянин либо мастеровой, быстро сколотил дощатый крест, который они вместе и воткнули глубоко в землю, обозначая, где закончил свой жизненный путь нижний чин, рядовой российской армии Иван Перепелкин.
Еще в процессе работы с лопатой Алексей вдруг почувствовал себя как-то необычно. Словно бы поплыло вдруг все перед глазами на мгновение, потом ощущение это исчезло. Но в момент, когда они с Сырцовым, сняв фуражки, стояли возле креста у свежей могилы, на подпоручика разом н а к а т и л о.
Он вдруг ощутил одновременно себя – и в себе еще кого-то.
«Коснулась меня ведь гадость эта…» – успел подумать он, и вдруг оказался как бы вовсе в другом месте.
А не у свежей могилы рядом с Сырцовым…
5
Планета эта была с низким красным небом, создающим ощущение постоянного полумрака. Но зрение Алексея быстро привыкло – да и было ли оно теперь у него, зрение, вообще?
Раз не было у него привычного тела – о двух ногах, с двумя руками, туловищем и головой, на которой у всех людей и имеются глаза…
Но он не был теперь человеком – он был многоклеточным, не имеющим определенной формы, существом. И каждая клетка его – сама по себе уже была независимым организмом – имела все необходимые жизненно-важные органы, включая мозг. И – органы чувств, но они были совершенно иными, нежели когда-то на другой планете имел человек по имени Алексей Русин.
Он воспринимал свет, он чувствовал запах, температуру окружающего его сухого воздуха. Он знал, что если почувствует голод и захочет утолить его – нужно будет выползти и, заняв место в засаде – ждать, когда мимо проползет существо, способное стать его добычей, потому что оно и представляет из себя то, что Алексей всегда называл пищей. А чтобы пища не убегала, он испустит биоволны, парализующе действующие на нервные и мозговые клетки любого существа, которое представляет из себя органическую структуру.
Правда, во время быстрого передвижения он почти лишался этой своей способности, поэтому и охотился, неподвижно поджидая добычу в засаде и парализуя жертву при ее приближении.
А далее нужно подползти к обездвиженной «пище», обволочь ее всю своими клетками и высосать все вещества, которые необходимы клеточкам нового организма Алексея…
А если нужна была пища впрок – существо могло перемещать, и даже на довольно большие расстояния, парализованную добычу, сохраняя затем ее в таком состоянии про запас…
Потому что сейчас Алексей был многоклеточным Существом – не просто многоклеточным, а как бы объединенным в единый организм множеством независимых клеток. Который управлялся общим мозгом – соединенными в единый мозг мозговыми частицами многочисленных клеток, объединившихся в такой вот единый организм, чтобы комфортнее существовать – так было легче выжить.
А когда придет время размножаться – этот организм разделится на два, причем не все число клеток поделится на две группы, а каждая клетка в процессе деления разделится надвое… Алексей не знал, к а к происходит такое именно размножение, но знал, что именно так размножается каждый организм, из которых состоит его народ.
Он также знал клеточной памятью, что так его народ жил миллионы лет, причем не имел технических сооружений, не строил жилищ, и каких-либо еще приспособлений, потому что не нуждался ни в чем том, что вынуждены были делать своими руками ежедневно л ю д и…
Алексей также знал, что из-за условий его планеты с сухим воздухом и почти неотличимыми друг от друга временами суток – ночью было разве что чуть более сумрачно вокруг, да немного прохладнее, он очень боится воды (H/два/O) и яркого света – и то и другое одинаково смертельно для клеток существ его расы.
Из-за слабого освещения на планете живые существа светились сами – каждый вид имел свой цвет.
Сородичи Алексея мерцали (светились) темно-зеленым слабым светом…
Он вдруг испытал неудобство – нахлынули неприятные воспоминания. На планету откуда-то с неба опустились какие-то предметы из твердого материала, из них вышли совершенно невообразимые на взгляд нынешнего Алексея разумные существа – они имели постоянное, формой напоминающее людей, тело, и они почему-то проявили враждебность к коренным обитателям планеты – убивали их какими-то лучами…
Воспоминания Алексея стали быстро сменять друг друга – вот некоторые сородичи Алексея учатся не поедать врагов, а лишь прикосновением части своих клеток овладевать на время мозгом пришельцев… Вот таким образом удается получить з н а н и е – о величии Вселенной и космическом пространстве, о родине пришельцев – далекой отсюда звезде и ее планете, наконец – о способе путешествия врагов, устройстве их кораблей и способе управления ими…
А вот гораздо более позднее воспоминание – выжившие сородичи в укромном месте объединяются в одно единое огромное существо – на время, потому что такое существо не может выжить – оно не найдет столько пищи, а следовательно, и существовать может лишь недолго… Но зато образовавшийся гигантский организм имеет и огромный мозг, который находит решение – нужно похитить часть кораблей врагов и улетев в космос, заставить остальных погнаться за собой… И увести врагов в глубины пространства…
Так далеко, что они не смогут вернуться на планету, которую почти завоевали… И домой – также.
Рассматривался вариант захвата тел пришельцев, но был отвергнут – захватчики поняли эту опасность для себя, и теперь были настороже – окружали себя водой, которую могли получать каким-то образом в огромном количестве.
Да, такое именно решение приняла раса Существ, в теле которого в данный момент был Алексей – подавляющая часть их должна была улететь в космос, уводя за собой врага, и погибнуть в глубинах его, потому что на родной планете почти не осталось пищи – пришельцы уничтожили ее. И нужно было много времени, чтобы бывшие неразумные существа, ранее во множестве водившиеся здесь, восстановились в прежнем количестве, потому что только тогда раса темно-зеленых разумных обитателей сможет начать размножаться и, вновь заселив всю поверхность родной планеты, существовать, как прежде…
Это был грандиозный план, и даже теперь, по прошествии времени, находившийся в чужом теле Алексей осознавал его величие. Подавляющая часть сородичей должна пожертвовать собой ради сохранения своей расы и цивилизации…
Да, именно так – почти все должны были погибнуть. Ради будущего своего вида.
Воспоминания замелькали все быстрее: вот две армады космических кораблей в форме круглых дисков несутся в космосе, вот они распадаются на части и разлетаются в разные стороны, чтобы периодически сражаясь друг с другом, взаимно уничтожать себя…
Вот два корабля, поврежденные в процессе длительных схваток в космосе и путешествия, по человеческим меркам – векового, совершенно случайно попадают в атмосферу Земли и привлеченные взрывами на линии фронта, кружат над полем боевых действий, пока случайный снаряд не попадает в один из кораблей…
И второй врезается в корабль сородича, и один из кораблей падает тут же, а второй – отлетев недалеко от линии фронта, причем попадает в Черное ущелье, разрушив при падении совершенно случайно мост…
Обитатели же кораблей выброшены в спасательных капсулах, которые падают неподалеку от места крушения космолетов.
И еще Алексей испытал тоску – жуткую, всепоглощающую тоску существа, вынужденного умереть на чужбине в одиночестве…
Потому что здесь слишком много света и воды.
Вздрогнув, подпоручик Русин очнулся и почувствовал, как кто-то трясет его за плечи.
И услышал голос Сырцова:
– Вашбродь, вашбродь! Да что это с вами, Алексей Петрович?
Подпоручик осознал, что он вновь – человек, зовут его Алексей Русин, он офицер и находится на задании.
– Подождите, Сырцов! – он оттолкнул руки солдата. – Мне нужно подумать!
«Итак, я только что был тем самым Существом, которое видел за валуном поручик Осинский, чуть было не ставший пищей зеленоватого студня… – думал он. И думал о нем именно так – как о Существе с большой буквы. – А сейчас частица его – во мне»… Тут его чуть не охватил ужас, Алексей принялся внимательно рассматривать кожу руки в том месте, где коснулась его зеленая разумная слизь, но ничего не обнаружил – на первый взгляд, кожа была абсолютно здоровой – ни ранки, ни даже простого покраснения… «Значит, возможно только частичка мозга одной из клеток Существа, которое ныне находилось в заточении в патроне, лежавшем в его кармане, что-то сообщило мне о себе».
«Тогда, – думал Алексей далее, – не все так плохо. Да что там – все даже хорошо – я знаю, как уйти от того ужаса, что прячется в сумеречном свете глубокого Черного ущелья… И выходит на охоту ночью, потому что смертельно боится солнечного света».
«Так, что еще? Существу неприятно, если его будут разрывать на части – значит, гранаты очень даже пригодятся. А вот пули – ну конечно же! Одна или две пули, попав в тело Существа – неприятны ему, но остановить неспособны. А вот пулеметные очереди, десятки пуль, каждая, попав в цель, уничтожает десятки, а то и сотни клеток тела Существа… Это и неприятно ему, и должно быть, опасно для жизни.
А что касается гранат, то разрывая Существо на части, взрыв каждой гранаты во столько же раз ослабляет Существо, на сколько частей его разрывает. Ведь когда нужна была большая мощь, все они объединились в одно тело – Алексей припомнил недавние воспоминания. Так что сила и опасность их с Данилой противника прямо пропорциональна его величине.
Но откуда все это мог знать и предвидеть поручик Осинский? Ведь он посоветовал Алексею взять именно что пулемет и побольше патронов, а также ручные гранаты…
Да, еще дневной свет и вода… Вот их спасение!
Но почему существо обязательно погонится за ними? Да потому, что вся живность из леса на много километров вокруг ушла. Животные и птицы чувствуют опасность. И убегают от нее – как во время приближающегося землетрясения – люди еще ни о чем не подозревают, а животные убегают подальше. Да те же привязанные собаки – начинают выть и рваться с привязи.
Так что единственно доступная пища для Существа – это он и Сырцов. Правда, пока длится день – можно не бояться».
С этого момента действия Алексея приобрели и четкость, и полную осмысленность.
По его приказу сначала Сырцов развел огонь, приготовил еду и они поели. Потом не спеша – покурили, и Алексей во время перекура попытался все объяснить Даниле Сырцову.
Конечно, лишу ту часть, которую должен знать нижний чин – то есть, без подробностей.
А когда Данила попытался начать расспросы – пресек их, коротко сказав лишь, что сам знает только то, что содержится в донесении, которое они должны доставить в штаб фронта во Львов.
– Так что, Сырцов, вы уж, если что-то случится со мной, пакет и вот этот патрон, – Алексей достал из нагрудного кармана и показал Сырцову обвязанный тряпочкой патрон, – обязаны доставить в штаб и вручить тому, кто указан на пакете.
И Алексей, достав из внутреннего кармана пакет, показал его Сырцову и спрятал обратно.
– Теперь, Данила Ионович, слушайте далее. Сейчас подготовьте пулемет, вещмешок с консервами и крупой, и положите в него все гранаты и патроны.
Все остальное – долой! Что не поместится в вещмешок – пакуйте в мои седельные сумки, я понесу их на плече. Вы – несете вещмешок, пулемет в руках держать все время наготове!
– Так а винтовки, вашбродь?
– Оставляем здесь! А вот наши фляжки… Пробежитесь, кстати, по деревне, может, в какой избе найдете еще фляги… Должны они здесь быть, это ж лесная деревня, тут охотники жили! В общем, все фляжки наполните водой, их мы возьмем с собой обязательно! Смотрите!
Алексей достал карту из планшетки, оба они наклонили над ней головы.
– Идем в направлении на восток, потом свернем на юг. До темна мы должны дойти до вот этой речки… – Он пальцем показал на карте тонюсенькую голубую извилистую линию – такую невзрачную на вид, но такую важную для них обоих. – Именно в ней мы и заночуем.
– Это как, ваше благородие? – Сырцов смотрел на офицера с крайней степенью недоумения. Как это – в речке?
– Поймете все, Сырцов, позже все поймете. А пока – выполняйте приказ!
Через час примерно они, тяжело нагруженные поклажей, состоящей из тяжеленного вещмешка Сырцова, пары седельных сумок, перекинутых через плечо Алексеем, и двух связок фляг с водой, которые также нес подпоручик, шли от мертвой деревни на восток.
Впереди шел подпоручик Русин, за ним, с изготовленным к стрельбе пулеметом в руках, шел, постоянно оглядывающийся назад, Данила Сырцов.
– Не тратьте зря силы, Сырцов, – сказал, заметивший опаску солдата, Алексей, – до темна опасности для нас нет совершенно. А вот с началом сумерек – тогда нужно будет держаться настороже и смотреть по сторонам!
Так они шли весь остаток дня. Сначала – лиственным лесом, между стволами дубов и буков, и идти было легко, потому что под тенью крон этих могучих деревьев почти не было подлеска – росла лишь мягкая трава, ступать по которой было одно удовольствие.
Постепенно они миновали низину и стали подниматься по пологому и длинному склону лощины вверх. Теперь им все чаще встречались темные ели, причем чем выше они поднимались, тем чаще лиственные деревья сменялись хвойными. На вершине гребня они сделали короткий привал – открыли банку консервов и съели мясо, запивая водой из фляжек. Потом закурили.
Алексей, опираясь на локоть, лежал на траве и думал, глядя вниз: «Мертвая лощина… Какая красота – море зелени, а живых существ нет»!
Вид сверху и впрямь был просто великолепен – под лучами яркого, лишь начавшего клониться к горизонту солнца, внизу перед взором его предстало буйство яркой зелени, лишь кое-где усыпанное темными пятнами – это над кронами дубов, буков и грабов высились верхушки елей.
Теперь им пришлось тяжко. Хотя путь их и лежал вниз, по противоположному склону гребня, однако предстояло идти им еловым лесом – густым, зачастую просто-таки проламываясь через нижние высохшие ветви густо растущих елей. Вдобавок склон здесь делал поворот, и они вынуждены были, держа путь на юг, спускаться не прямо вниз, а идти наискосок. Солнце оставалось теперь у них справа.
Им приходилось поспешать. Где-то внизу этой, новой, лощины протекала речка, к которой лежал их путь. И до темна нужно было успеть к воде выйти.
Они и успели. Потому, что чем ниже они опускались, тем чаще еловый лес начал вновь сменяться лиственным. Правда, здесь больше росли грабы и почти не было буковых рощ. По-прежнему часто встречались могучие дубы с неохватными стволами.
Неожиданно среди деревьев стали появляться сосны. Алексей обрадовался – это было признаком приближающейся реки – речные долины часто были песчаными, а на песчаной почве любят расти именно сосны.
Так и оказалось. Скоро между светлокорыми стволами высоких деревьев с шумевшей где-то над головами пробирающихся меж стволов людей завиднелась нечто голубое.
Они вышли к реке. Точнее, это была лишь неглубокая лесная речка: прозрачная вода текла по камням, глубина ее была лишь несколько сантиметров, а местами камни выступали из воды. Ширина ее, тем не менее, была метров пятьдесят, а кое-где – и все сто.
Посмотрев налево, потом направо Алексей заметил нечто, наполнившее радостью его сердце. Посреди воды вдалеке он увидел небольшой, поросший кустарником и несколькими соснами, островок.
– Ну, Данила, бог за нас! – радостно сказал Алексей. – Вон там и заночуем.
И вдруг замер, услышав то, что так давно они не слышали – стрекот лесной сороки! Он поднял голову и увидел возмущенную присутствием людей в ее царстве бело-черную птицу, скачущую по ветвям в кроне сосны и выкрикивающую что-то на своем птичьем языке.
И чуть не прослезился от умиления.
«Да, – подумал он. – Бог за нас!»
6
Но не успели они приготовиться к ночевке на островке, омываемом со всех сторон проточной ледяной водой (Алексей обошел остров со всех сторон и тщательно проверил это), как и сорочья трескотня, и пение других, более мелких птиц вдруг сначала как по волшебству прекратились, а затем раздался шорох крыльев, и Алексей понял – Существо приближается! Птицы это почувствовали и улетели. А вслед за этим раздалось частое хлюпанье по воде – в сумерках они сумели разглядеть семейство оленей, переходящих реку, за ними по неглубокой воде пробежало небольшое стадо диких свиней. А потом в воду бросились еще какие-то небольшие животные, бог знает, кто – в уже наступившей почти сплошной темноте разглядеть их не удалось. Но все животные уходили из леса, которым недавно шли Русин и Сырцов.
«Студень вышел на охоту…» – подумал Алексей, и обращаясь к Сырцову, спросил того недовольно:
– Что там вы копаетесь, Сырцов? Побыстрее разжигайте костер!
Ночь впервые с того времени, как они выехали из расположения батальона, выдалась темной – уже поздним вечером вдруг набежали облака, и теперь небо было непроницаемым для света ночных светил.
– Сырое здесь все, вашбродь! – пожаловался Сырцов. – Щас хвои сухой под деревом нагребу…
Костер, хотя и с трудом, все-таки разжечь им удалось, и скоро, как будто ничего с ними не происходило последние два дня, в котелке, подвешенном над костром, булькала, развариваясь, пшенная крупа, а пока каша варилась, при колеблющемся свете пламени подпоручик вместе с нижним чином, не чураясь, ползали вокруг и собирали более-менее сухой валежник. Они стаскивали его к костру и укладывали вокруг огня – пусть просохнут дрова!
Алексей Русин и Данила Сырцов все же успели до появления хищника (Алексей теперь мысленно так и называл иногда Существо – хищником!) поесть, попить чаю, покурить, но спать не ложились.
Оба понимали, что противник появится с минуты на минуту – не зря ведь лесная живность уже давно исчезла на противоположном берегу в глубине леса…
Они ждали, лежа на расстеленных шинелях. Сытин приник к установленному на сошках «льюису», а Алексей разложил перед собой гранаты.
До берега, откуда следовало ждать хищника, их отделяла полоса воды примерно метров в двадцать.
Их враг дал знать о своем приближении, когда еще был невидим для укрывшихся на острове. Легкое оцепенение начало охватывать обоих, хотя пока и не лишая их полностью возможности передвигаться. По крайней мере, оба они могли дышать и хоть с трудом, но двигаться.
Тем временем на берег, переливая себя по земле, ловко продвигаясь среди прибрежных сосен, выползло Существо. В почти полной темноте (костер остался сзади лежавших на земле людей) хищник светился темно-зеленым светом – скорее, даже не светился, а как бы мерцал. Но мерцание это почти не давало света, и люди могли разглядеть на берегу возле воды лишь что-то бесформенное и большое, постоянно меняющее форму.
Приблизившись к потоку воды, Существо замерло.
Вот теперь Русин и Сырцов полностью обездвижели – оба с трудом дышали и даже не пытались шевельнуть рукой либо ногой. Только могли наблюдать, как сначала Существо растеклось вдоль берега в одну сторону, потом – в другую. Но застывшим в оцепенении людям было уже понятно, что водный поток – непреодолимое препятствие для хищника.
Наверное, это поняло и само Существо. Может быть, поэтому оно перестало посылать парализующие волны, и получившие возможность двигаться люди тут же воспользовались этим. Лесную тишину разорвал грохот стреляющего длинной очередью пулемета, а к нему вскоре добавились громкие звуки разрывов двух гранат, которые метнул подпоручик.
Хищник довольно быстро исчез между деревьями. Вот только что он был – и уже на противоположном берегу перед собой Алексей не смог разглядеть ничего.
Они неподвижно лежали и ждали. Долго лежали, потом, шевеля онемевшими ногами, изменили позу и оба закурили. И лежали так некоторое время на спинах, пуская дым изо рта и носа и наслаждаясь… да просто тем, что живы, могут вот так лежать и курить, и, возможно, смогут выжить и далее.
Спали недолго, карауля по очереди и все время подбрасывая в костер валежник. С рассветом доели кашу из котелка, напились воды прямо из реки, собрались и перешли речку, хлюпая сапогами по воде. Путь их лежал теперь на юг, прямо вдоль берега реки.
К восходу солнца они уже отошли от места своего ночевья на пару километров, и их обрадовало пение утренних птиц. Правда, идти было тяжело – вдоль берега почва оставалась песчаной, ноги вязли, хотя и не очень, однако скорость их движения сильно отличалось от той, которую они выдерживали накануне.
Однако от потока воды удаляться не хотелось.
Так вот и шли они до полудня. Сопровождаемые пением птиц, стрекотом кузнечиков в траве все реже встречающихся лесных лужаек. Характер местности постепенно менялся – все чаще приходилось взбираться вверх по склону холмов, окружающий их ландшафт приобретал постепенно гористый характер. Русло реки сужалось, берега ее становились все выше. Характер растительности также менялся – сосны сменялись елями, а идти по еловому лесу стало еще труднее.
Хоть песчаная почва и сменилась постепенно лесной.
Алексею все более становилось ясно – до шоссе сегодня не добраться. Предстояла еще одна ночевка в лесу. Речка теперь шумела где-то внизу, так что о новом острове ничего было и мечтать.
Поэтому уже ближе к вечеру он скомандовал привал. Они поели всухомятку, попили воды из фляжки. И, уже собираясь идти дальше, вдруг обратили внимание, что вокруг царит вновь тишина. Как давеча, когда они лесом шли от мертвой лощины.
Причина стала понятна скоро – через реку был перекинут с берега на берег бревенчатый широкий мост. С перилами, с дощатой поверхностью, то есть – под переезд через реку гужевого транспорта. Но дороги ни здесь, ни на другой стороне не было – лишь из леса спускалась к мосту тропинка.
Кто и зачем возвел здесь подобное сооружение – не известно. Бог его знает!
Как бы то ни было, Алексею стала понятна тишина в лесу – Существо не теряло прошлой ночью времени зря, оно добралось до моста и затемно еще перебралось на их сторону.
И затаилось до наступления ночи где-то рядом.
«Что делать? – думал Алексей. – Перейти на ту сторону и вновь двигаться там на юг? Но карта ясно говорит – впереди на той стороне – горная цепь. А шоссе на Львов проходит именно на этой стороне реки, и до него уже недалеко.
Но это – когда смотришь на карте. Совсем по иному это представляется, если предстоит идти по густому лесу. Да еще – ночью, потому что спать сегодня не придется».
– Вот что, Данила Ионович, – сказал Алексей. – Облегчай поклажу – долой крупу, консервы, патроны.
– Да как же так, Алексей Петрович? – хозяйственный Сырцов был прижимист, что вообще-то свойственно почти любому крестьянину, и не мог представить себе, как можно выбросить т а к о е?
– Сырцов, или до рассвета мы, двигаясь налегке, сумеем остаться живыми, или нам все равно все это не понадобится. Пулемет, кстати, тоже бросай – возьми с собой только гранаты и фляжки с водой.
– Фляжки-то зачем?
Нужно сказать, что при ходьбе обоим вязанки фляжек изрядно натерли шеи, так как несли их, повесив на шею – у одного был вещмешок и пулемет, а у второго – пара седельных сумок на плече, которые приходилось периодически перевешивать с одной сторону на другую. Так что свободной у них оставалась лишь шея, на ней и были приспособлены вязанки наполненных водой фляжек.
– А это главное наше оружие, Сырцов! Почище гранат!
И Алексей принялся готовиться к последнему маршброску – он рассовал по карманам и подвесил, сколько мог, на пояс, гранаты, проверил, достав из ножен, кинжал. Глядя на него принялся готовиться и Сырцов – у него тоже был при себе нож, он также приспособил на себе оставшиеся гранаты.
– Мешок брать, вашбродь? – вздыхая, спросил он. – Хоть одну консерву давайте возьмем!
Алексей бросил на него взгляд.
– Черт с тобой, бери консерву. Э-э-ей, а фляжки понесем на шее, как и несли! Куда это ты их в мешок суешь?
– Так ведь всю шею проклятая вязка натерла! А коли вещмешок берем, так ведь сподручнее фляжки в мешке нести!
Алексей засмеялся. Он чуть позже сам поразился тому обстоятельству, что в минуту смертельной опасности способен смеяться.
Но это было потом, а сейчас он лишь сказал Сырцову:
– Нести фляжки в мешке, конечно, сподручнее, но вот использовать их – совсем несподручно. Смотрите, Данила Ионович!
И он сорвал одну из фляжек со своей вязки, движением правой руки достал из ножен кинжал.
– Теперь нужно пробить фляжку в нескольких местах и бросить ее, как гранату, в нашего врага!
Попадете прямо в него – отлично! Для него вода – яд, кислота, вы же видели, как оно воды остерегается! А не попадете – фляжка упадет рядом, из нее все равно будет течь вода и это, глядишь, отвлечет его от нас…
– А как же мы бросать-то будем, коль э т о т нас обездвижет, а, вашбродь? – задал вопрос хитроумный нижний чин.
Алексей-то, еще недавно побывавший сам э т и м существом, просто з н а л, но не рассказывать же Сырцову об этом?
– Много вопросов задаете, Сырцов! – отрезал он. – Этот хищник, когда двигается, почти что не может на расстоянии воздействовать на добычу! Да и мы будем бежать, так что трудно ему будет нас достать!
– Как это – бежать, вашбродь?
– А так! Бегом дальше будем двигаться!
Сырцов принялся, пыхтя, перематывать портянки. И скоро они быстрым шагом уже удалялись от реки, оставляя за спиной речку, мост и скрывшееся где-то от дневного света существо.
У Алексея мелькнула было мысль поджечь мост, но что толку? Раз на этом берегу вся живность ушла вглубь леса, значит, прошедшей ночью хищник успел перебраться на эту сторону и теперь затаился где-нибудь в темном месте.
Перед началам последнего марш-броска Алексей еще раз внимательно изучил карту – все верно, до шоссе они должны добраться на рассвете. В крайнем случае – утром завтрешнего дня, ну, а пока…
Пока они шли дотемна насколько могли быстрым шагом, а с наступлением сумерек побежали.
Утешением им служило лишь одно – ночь обещала на этот раз быть светлой – по крайней мере, небо пока было безоблачным.
Но сейчас задачей было успеть удалиться как можно дальше на восток, вглубь леса, а затем, с наступлением ночи, можно будет повернуть на юг. И идти в этом направлении до пересечения их пути с шоссе, ведушем на Львов.
Судя по карте, густой лес, которым поросли берега реки, на юго-востоке сменялся редколесьем, и поэтому Алексей надеялся, что Существо не будет гнаться за ними слишком уж долго – ведь в редколесье ему будет негде найти темное место при наступлении дня.
Алексей даже попытался вернуть себя в «чужую шкуру» – но по собственному желанию это оказалось сделать невозможно – по крайней мере, из его попытки ничего не получилось. Как он ни представлял себя мысленно Существом, как ни пытался вновь перенести себя (пусть мысленно всего лишь) под чужое далекое темно-красное небо, ничего не получалось.
В конце концов он споткнулся и чуть не упал – нога зацепила торчащий из земли корень. Наступало время, когда хуже всего человек видел предметы – поздние сумерки. Время, когда дневной свет исчезал совершенно, а света ночных светил еще пока не было.
7
Они бежали, экономя силы, стараясь не спотыкаться и не наткнуться в темноте на ствол дерева. Скоро стало легче – на небе, наконец, высыпали яркие в горах звезды и стало несколько светлее. Луна пока, правда, еще не взошла.
Лес начал постепенно редеть, но стали чаще попадаться торчащие их лесной почвы валуны, иногда вообще подковки их обуви цокали по голому камню.
Все-таки наверное, некая частица Существа оставалась в Русине – задолго до появления хищника Алексей, так сказать, спинным мозгом почувствовал опасность сзади себя. Он бежал вторым, потому что более чем 40-летний Данила Сырцов бежал тяжело и мог либо отстать, либо сбить темп движения их обоих – а так Алексей мог то подгонять, то подбадривать солдата. Кроме того, в сумеречном свете звезд Алексей почему-то прекрасно видел. Он пользовался этим, предостерегая Сытина то от торчащего перед ними из земли корня, а то – камня.
И все-таки хищник нагонял их. Алексей чувствовал его за спиной – враг пытался достать их невидимым своим влиянием, но ему это не удавалось – излучение было слишком слабым, ведь Существо должно было двигаться, причем – быстро.
Алексей тем не менее понимал, что подходит момент схватки: он на бегу проверил рукой бьющие его по груди фляжки с водой, потом нащупал висевшие на поясе гранаты. И, сделав еще несколько шагов, крикнул Сырцову: «Беги, не останавливайся! Я догоню!»
Замедляя шаг и оборачиваясь назад, он срывал уже с ремня гранату.
Существо было как раз на расстоянии хорошего броска рукой – метрах в двадцати-двадцати пяти.
Несколько секунд Алексей оценивал обстановку – деревья здесь росли редко, Существо же представляло из себя теперь большую каплю, огибая препятствия резво катившуюся прямо на него.
Рядом с подпоручиком (вот уж, что называется, кстати!) оказалось толстостволое дерево – сорвав чеку, Алексей размахнулся и бросил гранату, тут же укрываясь от способных долететь до него осколков.
Когда прогремел взрыв, Алексей тут же выскочил из-за ствола, долей секунды нашел взглядом врага (тот остановился в опаске), с силой размахнулся и метнул вторую гранату.
В момент прогремевшего взрыва подпоручик, пренебрегая опасностью от разлетающих металлических осколков, сидел на четвереньках и, срывая одну за другой с груди фляги с водой, сильными ударами кинжала пробивал каждую из них в нескольких местах.
Держа в руках по фляжке, из которых в стороны струйками била жидкость (фляжки были залиты водой по горловину) Алексей выступил вперед – существо было уже значительно ближе к нему. Как видно, либо Русин не попал в него ни одной из гранат, либо разрывные устройства были Существу нипочем.
Так что теперь он целился. Спешил, потому что хищник испустил парализующую волну, пока, правда, слабую. Прицеливался он, что ли, как нижний чин прежде, чем выстрелить из винтовки, целится обычно несколько секунд… Пошатываясь, Алексей приблизился и бросил обе фляжки прямо в хищника, целясь так, чтобы мокрые фляжки у п а л и сверху на того. Судя по всему, он попал – излучение, обездвиживающее людей, на время исчезло. Алексей вернулся к дереву, взял третью фляжку, открыл ее, и, держа в руке, сделал водой длинную линию прямо от дерева поперек пути Существа. И, швырнув в того пустой мокрой фляжкой, побежал за Сытиным, спина которого виднелась впереди.
Данила Ионович за это время успел убежать далеко. Наверное, он оглянулся и видя, что офицер его вступил в схватку с чудовищем, наподдал-таки ходу.
Алексей на бегу оглянулся и увидел, что сумел все же задержать противника. Тут он споткнулся о камень, выругался про себя и стал внимательнее смотреть под ноги.
Почва между тем сменилась россыпями мелких камешков, а там и вообще превратилась в выступающий из почвы наверх базальт (или гранит?). Как бы то ни было, двигаться бегом по его неровной поверхности стало гораздо тяжелее.
Вскоре он нагнал Сырцова и они теперь бежали рядом. Не было нужды подгонять солдата – то, что было позади них, было лучше любых понуканий.
Между тем впереди них что-то затемнело – нет, все-таки бог был на их стороне! Так подумалось Алексею, когда он увидел впереди выступающий из земли каменистый высокий гребень, а прямо перед собой – проход в нем, словно специально сделанный руками человека. Но это, конечно, был естественного происхождения пролом в гребне, только без осыпавшихся внизу камней.
Алексею пришла в голову одна мысль, но, оглянувшись и увидев догоняющего их врага, бойко катившего себя среди камней, он крикнул, не останавливаясь, Сырцову:
– Данила! Задержи его гранатами. Бросай все, не жалей.
И, замедляя бег, добавит:
– Вязку с флягами! Брось мне воду!
Сырцов, останавливаясь, сорвал с шеи вязку с фляжками, бросил ее в сторону подпоручика. И снимая с пояса гранату, пошел в сторону хищника.
Далее все происходило как бы замедленно.
Сырцов, что-то хрипло выкрикивая, швырял одну за другой гранаты, и разобрать, что он там кричал – было непонятно. Грохот разрывающихся гранат заглушал все остальные звуки, но Алексей, внимательно рассматривая каменистое дно пролома, краем зрения все же смог увидеть, что Данила Ионович оказался более метким, чем он. По крайней мере один раз он попал удачно – хорошо было видно в свете взошедшей наконец луны, как полетели вверх и в стороны темно-зеленые ошметки слизи ли, студня ли. Существа, одним словом.
Русин тем временем нашел то, что искал – поперек прохода внизу была-таки извилистая неглубокая ложбина. Ее он и принялся заполнять водой их фляжек.
К тому времени, как к проходу подбежал на сгибающихся ногах, по всему – двигающийся из последних сил Сырцов, между ним и Алексеем уже была перегораживающая проход неширокая полоска воды.
Как надеялся Алексей, непреодолимая для хищника.
Он не обольщался тем благоприятным для людей обстоятельством, что Существо было разорвано на части – уж он-то, Алексей, знал, что сейчас все эти его частицы сливаются вновь в одно целое.
И скоро Существо восстановится. Но преодолеть спасительную для людей полоску воды не сможет…
– Не останавливайтесь, Сырцов, бежим, бежим. – Алексей отбросил в сторону последнюю пустую флягу и они из последних сил побежали прочь от защищающего их теперь прохода.
Защищающего от хищника, но не от его излучения… Так что нужно было удалиться насколько возможно дальше.
Это они и сделали. Отбежали метров на пятьдесят и залегли под деревом, наблюдая, как едва видимое им светящееся пятно в проломе застыло перед водной преградой. Потом куда-то исчезло.
И тогда оба, не сговариваясь, одновременно закурили, дрожащими пальцами держа в руках папироски, извлеченные из кармана Алексеем.
Следовало осмотреться, оценить обстановку, наконец – просто передохнуть. Ярко светившая уже луна помогала их защите – вряд ли избегающее света Существо полезет напрямую через верхушку каменистого гребня – и двигаться трудно по острым камням и отвесному склону, и света много.
– Данила Ионович, – сказал Алексей, с трудом двигая шершавым языком, – а ведь мы воды себе не оставили… Эх, напиться бы!
– Что вы, Алексей Петрович, вашбродь! – С этими словами хозяйственный Сытин порылся в пустом почти вещмешке и достал свою собственную полную воды флягу. – Вот, пожалте!
Алексей жадно пил, одновременно осматриваясь и оценивая обстановку.
Итак, они миновали каменистый гребень, далеко уходящий в стороны. Слева от них гребень делал вдали поворот в юго-восточном направлении, то есть – как раз примерно в сторону где-то там находящегося львовского шоссе. Идти следовало именно в этом направлении.
Отдышавшись и недолго отдохнув, они повернулись спиной к спасшей их гряде и двинулись быстрым шагом вперед, забирая все время направо. Каменистая поверхность постепенно вновь сменилась почвой, а там и деревья стали появляться. По мягкой земле идти стало не в пример легче, и они прибавили шагу. Алексей был уверен, что примерно к рассвету они должны выйти на оживленное шоссе Львов – Огуй.
А хищник, скорее всего, сейчас вовсю спешит к своему укрытию – ему бы к утру поспеть оказаться в темноте Черного ущелья…
Слева от них стал все ближе слышаться шум, и скоро они подошли к глубокому и широкому проему.
С противоположного склона его далеко вниз падал поток воды, внизу же бурлила поверхность образованного ею как бы озерца. Судя по тому, что вода не заполняла проем доверху, на дне его был проток в глубины горной подошвы – где-то там, скорее всего, текла подземная река, которая и вбирала в себя воду из озера.
Постояв недолго и глядя вниз на беспокойную поверхность воды, Алексей сказал:
– Вот бы где встретить нашего противника…
Сырцов в ответ махнул рукой:
– Что вы, вашбродь! Он, поди, уже далеко отсюда – ищет еще кого, кто подурнее нас будет!
Но он ошибался.
Они отошли от водоема недалеко – метров сто, может быть – двести. И тут увидели, как из-за далекого края, наверное, заканчивающегося там гористого гребня появилась темная точка.
А может быть, там, вдали, был еще один проем в каменистой стене…
Словно уткнувшись в стеклянную стену, подпоручик Русин и Сырцов замерли, остановившись мгновенно. А потом, не тратя времени на рассматривание – кто это там движется им навстречу, изо всех сил припустили назад к водоему.
– Данила, забирай вправо, вправо! – кричал на бегу Русин. – Не напрямую, по дуге беги, по дуге! Заманить его надо к воде!
Они бежали по пологой линии и в конце пути должны были пробежать мимо глубокого проема с водой. Алексей надеялся, что в пылу погони хищник увлечется и окажется в опасной близости от поверхности воды.
Они чуть не опоздали. И если бы Существо могло во время быстрого движения образовывать опасное для них излучение – они бы погибли.
Но все получилось. Существо находилось в нескольких метрах от края проема, в котором бурлила вода, а они перед ним. Но, увы почти безоружные. У Алексея не было ни гранат, ни фляг с водой – только кинжал и бесполезный почти что револьвер в кобуре, а у Сырцова на поясе висели одна граната и полупустая фляга с водой.
– Назад, вашбродь! – отодвигая назад рукой офицера, сказал Сырцов и, сорвав флягу с ремня, мигом свинтил крышку с нее и отбросил в сторону. Он пошел на врага, брызгая перед собой водой из флижки и крича:
– Назад! Назад, твою мать!
Существо попятилось, оказавшись при этом на краю проема с водой, и, чтобы не упасть вниз, стало разворачиваться во вздымающийся вверх и в стороны, вроде полотнища брезента, полог в форме капюшона. И прямо внутрь шел во весь голос ругающийся матом Сырцов.
Алексей, оставшийся сзади него, мог лишь беспомощно наблюдать за происходящим.
Сырцов споткнулся о толстую валяющуюся под его ногами засохшую ветвь и, сорвав с ремня последнюю гранату, вырвал чеку и бросил ее прямо на вытянувшееся вверх и в стороны Существо.
И упал наземь, ожидая взрыва. Но секунды шли, а граната не взрывалась.
И тогда произошло то, что долго стояла после перед глазами подпоручика Русина.
Нашарив рукой толстую ветку, Сырцов поднялся и громко матерясь, двинулся прямо к хищнику.
– Не надо! – закричал Русин, выхватывая из кобуры револьвер и побежал, стреляя на бегу. – Не надо, Данила!
Ему вдруг стало отчего-то ясно, что сейчас произойдет. Что задумал нижний чин, спасая своего офицера.
Сырцов, держа ветвь поперек перед собой обеими руками, разогнался и влетел прямо внутрь Существа – темнозеленый капюшон, всхлопнув, полностью накрыл человеческую фигуру, обвалакивая ее.
Однако скорость и масса тела человека оказались настолько велики, что сорвавшаяся фигура Сырцова, облепленная веществом хищника, полетела вниз, увлекая собою Существо.
Раздался громкий всплеск, перекрывая звуком своим даже шум льющейся сверху в проем воды.
Подбежавший Алексей увидел внизу лишь бурлящую и ходящую ходуном воду.
– Я сейчас! – бормотал Алексей, хватаясь за выступающий рядом толстый корень. – Я сейчас, Данила!
Он начал опускаться вниз, ставя ноги на каменистые выступы и цепляясь руками за выступающие из расщелин камня то здесь, то там толстые и тонкие свисающие вниз древесные корни.
Спускаться было трудно, он почти ничего перед собой не видел, так как слезы текли по его лицу, но он в голос матерясь (что никогда не делал, считая себя человеком культурным) упорно лез вниз.
Однако когда добрался до поверхности воды, все уже исчезло.
Пропали Сырцов и Существо – лишь на поверхности воды колыхалась теперь какая-то темно-серая пена…
Подниматься было гораздо тяжелее – силы словно разом оставили тело подпоручика. Но, обламывая ногти на пальцах, Алексей лез наверх.
Он был обязан вылезти. И доставить пакет и патрон с кусочком хищника – иначе ради чего погибли Иван Перепелкин и Данила Сырцов?
Когда он вылез, когда лежал тут же на спине, тяжело дыша и глядя в начинающее светлеть на востоке небо, у него была лишь одна мысль: «Нужно идти! Идти на юг!»
И он побрел вперед, стараясь, чтобы начавшая светлеть полоска неба оставалась всегда слева от него.
8
Алексей брел так до утра.
Он шел по какой-то лесной тропинке, ступая грязными, исцарапанными сапогами по мягкой непожухлой еще траве, оторванный ворот гимнастерки болтался где-то сзади, но он не замечал этого. Он не замечал ни тихого прохладного утра, ни щебетанья птиц, во множестве вдруг объявившихся в кронах дубов, буков и грабов, тесно обступивших лесную тропу, по которой он шел. Шел размеренным шагом, словно автоматический человек, которого демонстрировали на технической выставке в Петрограде весной 1914-го года.
Тогда никто из россиян, кроме самых просвещенных по долгу службы, не ведали еще, что принесет Российской империи август того года…
Если бы со стороны кто-нибудь сейчас увидел подпоручика, он никогда не распознал бы в нем подтянутого и опрятного всегда командира роты Таганрогского им. Вел. князя Константина полка, да что там командира роты – в нем невозможно было сейчас признать просто офицера – фуражки нет (Алексей потерял ее, когда спускался в проем с водой), ворот полуоторван, в дырах также френч и галифе.
Руки его были ободраны и грязны, лицо также в разводах серого цвета грязи.
А глаза – широко открыты и как бы незрячи, он словно бы смотрел не вокруг, а в внутрь себя самого, как смотрят весталки и другие предсказатели…
Даже пустая кобура револьвера, с откинутым незастегнутом верхом, не наводила на мысль о военнослужащем регулярной армии – скорее, об оборванце каком-то…
Или погорельце, пережившем только что пожар собственного дома.
Вот таким манером двигаясь среди леса, он рано утром и вышел, наконец, на шоссе Львов – Огуй. По которому, не смотря на раннее всего лишь утреннее время двигались уже в ту и обратную стороны повозки, идущие пешком небольшие подразделения солдат, иногда проезжали, бибикая сигналом, редкие тогда еще в Европе вообще авто.
На секунду задержавшись, подпоручик определился с направлением дальнейшего своего движения, и повернул на Львов. Впрочем, возможно, ему подсказал правильное направление придорожный указатель-стрелка, стоящий невдалеке? А впрочем, вряд ли, на нем значилось «Lemberg», он не был пока еще заменен на русский «Львов»…
Как бы то ни было, Алексей, все еще находясь в некоем психическом ступоре, шел размеренным шагом вперед, не замечая ничего и никого вокруг. Между тем у встречных он вызывал неподдельный интерес, сидящие на повозках толкали друг друга локтями, показывая мановением головы на странного человека в замызганной и изодранной форме офицера.
Нужно отметить, что оба погона на плечах Алексея с одним просветом и тремя звездочками на каждом сохранились в целости, и это удерживало все же встречных от расспросов.
Как уже упоминалось, иногда по шоссе проезжали также автомобили. Один из них, посигналив и обогнав Русина, поехал было, чихая мотором, в сторону Львова, но, отъехав с десяток метров, затормозил.
Открыв дверцу, из открытого авто вышел офицер в форме капитана с адъютантскими аксельбантами и, дождавшись, когда Алексей поравняется с ним, окликнул подпоручика. А так как Алексей не отреагировал, с целенаправленностью автомата попытавшись, обойдя капитана, продолжать движение, капитан попридержал Русина за локоть, а когда это не удалось – скомандовал двум сидящим на заднем сидение нижним чинам, и те, сноровисто покинув сидение, ухватили за руки Алексей и остановили его.
Вырываться Алексей не пытался, он просто как-то вдруг пришел в себя и осознал все происходящее вокруг.
– Не сметь! – полушепотом сказал он, и получилось все так, что оба солдата сразу же отпустили его руки. – Я подпоручик Русин, направляюсь в штаб армии с секретнейшим поручением!
– Капитан Добровольских, адъютант начальника разведки армии, – представился, в свою очередь, капитан. – Позвольте ваши документы, господин подпоручик!
И, ознакомившись с документами, сказал, улыбаясь:
– Так ведь мы вас и разыскиваем! Вчера вечером, наконец, наладили связь с фронтом, и поручик Осинский телеграфировал в штаб, что вы командированы третьего дня во Львов с материалами огромной важности. И, узнав, что вы до сих пор не прибыли, попросил незамедлительно организовать ваши поиски по маршруту следования. Мы всю ночь встречали вас на шоссе, а сейчас я уже собрался в штаб, чтобы посылать отряд вам навстречу в лес по линии вашего маршрута… Но что такое с вами? И почему вы один, ведь вас отправили конно, в сопровождении двух нижних чинов…
– Господин капитан! – Алексей полностью оправился уже и речь его была членораздельной и четкой, а голос – твердым. – Немедленно доставьте меня к господину генерал-майору Панчуку! У меня действительно материалы и сообщение чрезвычайной важности!
Несколькими часами позже подпоручик Русин, при форменной фуражке, которую для него нашли в штабе, в приведенной в порядок, насколько это было возможно, форме, докладывал обо всем генерал-майору Панчуку. Генерал – моложавый мужчина с гладко выбритым лицом, глубоко сидящими острыми, как буравчики, темного цвета глазами, густыми волосами с проседью, не смотря на невысокий рост, сразу же производил впечатление человека з н ач и т е л ь н о г о, осведомленного и весьма компетентного.
Офицерская форма на нем сидела, как влитая, причем орденов он не носил, что свидетельствовало (также как и обычная полевая офицерская форма), что генерал много разъезжает по фронтовым частям, причем не хочет привлекать к себе внимания.
Кабинет его, как и хозяин, был строго ф у н к ц и о н ал е н: лишь стол генерала с приставным столом и стульями округ него – для совещаний. Был в углу сейф, напротив – платяной шкаф, на окнах – плотные шторы, на столе – несколько телефонных аппаратов.
По настоятельному приказанию подпоручику Русину было велено сесть за приставной стол, причем сам генерал-майор Панчук расположился напротив, поставил меж ними на стол пепельницу, закурил сам и предложил папиросу Русину.
На вежливый отказ того, Иван Карлович Панчук (генерал настоятельно попросил провести доклад доверительно и именовать его по имени и отчеству) сказал:
– Курите, курите, подпоручик, я ведь знаю, что вы курите. И еще раз настоятельно прошу вас – не нужно официоза, просто расскажите все по-порядку.
Начнем с материалов, которые вы доставили. Соблаговолите вручить их мне!
Читал донесение и рассматривал карту генерал Панчук внимательно и долго. Затем взял в руку по-прежнему обвязанный теперь уже серой от грязи и пота тряпкой патрон и, словно бы взвесив его в руке, нажал кнопку сигнального звонка.
Вошедшему в кабинет капитану Добровольских он сказал:
– Юрий Адамович, вот это все – немедленно со спецкурьером отправить в нашу лабораторию в столицу. И обязательно – под надежной охраной, во главе группы – наш офицер! Ну, хотя бы прапорщика Дитца командируйте!
И обязательно пускай из лаборатории телефонируют или телеграфируют мне о получении!
Когда капитан, козырнув, вышел с пакетом и патроном, Панчук вновь обратил внимание на подпоручика.
– Ну, вот, а теперь мы попьем чаю и не спеша обо всем, что с вами приключилось, поговорим…
Он вновь нажал звонок и отдал распоряжение принести два стакана чая с лимоном и печенье.
Алексей попробовал возразить. Он сказал, пытаясь встать:
– Ваше… Иван Карлович, господин генерал! Нельзя медлить, это существо там, на наших позициях, оно крайне опасно, нужно его уничтожить!
Генерал улыбнулся, встал, и, обогнув стол, подошел к Алексею. Форма столь ладно сидела на нем, что он теперь даже казался выше ростом.
Ласково положив руки на плечи подпоручика, он усадил его обратно на стул и сказал:
– Алексей Петрович, сейчас ведь всего лишь обеденное время, ясный день на дворе… А существо ведь до ночи совершенно безопасно, не так ли?
Русин от неожиданности даже привстал вновь со стула:
– Откуда вы знаете, Иван Карлович, что оно боится света?
Панчук вновь улыбнулся и сказал, закуривая новую папироску:
– Поручик Осинский которую ночь наблюдает за этим нашим гостем. А высоту 2103 со стороны наших позиций сначала обнесли глубоким рвом, солдатики натаскали в нее воды, так что каждую ночь этот ваш студень ползает, наверное, по высотке – ан нет, к нам добраться никак не может. Из-за воды. Но я прошу вас – пейте чай и рассказывайте. И пожалуйста – не спешите, расскажите мне все наиподробнейшим образом, не упуская ни единой детали…
Рассказ занял около получаса, причем Русин умолчал о том, что почувствовал он, когда стоял у могилы Перепелкина в мертвой деревне и вдруг оказался в облике Существа.
Он вообще умолчал, что вскрывал патрон. И о том, что именно, они видели на дне Черного ущелья.
Вот-вот должны были пройти проливные дожди, по дну ущелья пройдет поток воды, так что все следы будут уничтожены.
Что-то внутри него предостерегало от возможности использования людьми остатков технического сооружения, что лежало сейчас в Черном ущелье.
Однако генерал-майор не зря возглавлял разведку армии. По окончании рассказа офицера он уточнил:
– Вы вскрывали пакет, не так ли?
– Точно так, Иван Карлович, в деревне. Когда утром мы потеряли нижнего чина Ивана Перепелкина.
– Понятно… – как бы себе под нос негромко сказал Панчук. – То-то патрон у вас в кармане оказался.
– Если бы я не переложил его из сумки – не смог бы доставить, – счел нужным пояснить Алексей. – Вместе с сумками прошлой ночью в лесу бы бросил. Поручик Осинский меня не предупредил, что зашил в седельную сумку патрон с кусочком э т о г о…
– Да-да, я не виню вас! Но я слушаю ваши предложения – как нам уничтожить этого гостя? Вы ведь с ним сталкивались непосредственно!
– Да все просто, ваше превосходительство, – сказал подпоручик. – Собрать все ближлежащие прожекторные команды, пожарные бочки на носилки установить, подсоединить насосы и брандсбойты – тоже переносные. С вечера вокруг высотки – прожекторные команды держать наготове, и с наступлением темноты осветить все так, чтобы мышь не проскочила – не то что э т о т…
Прижать его светом к проему валуна, или где он там прячется, зажать там – а потом бочки с водой и насосы использовать. Он воды не выносит – для него она – как кислота. Вот и поливать его из брандсбойтов… Держась, по возможности, на расстоянии, подальше от него.
– Толково!.. – раздумчиво сказал генерал Панчук. – Толково… И главное – поручик Осинский предлагает то же самое…
Он подошел к своему столу, сел за него и начал что-то быстро писать на листке бумаги. Затем звонком вызвал капитана Добровольских, отдал ему исписанный лист и приказал:
– Телеграфируйте немедля Осинскому в Таганрогский полк – пусть готовит к завтрешней ночи прожекторные команды. А к утру с потребным количеством конных повозок и нижних чинов встречает у шоссе подпоручика Русина и груз при нем – здесь все написано. Соберите в городе ручные водяные насосы, брандсбойты, пожарные шланги подлинее – подпоручик все объяснит.
Да, и на ночь устройте его!
Он подошел к вставшему с места Алексею и, пожимая ему руку, сказал:
– Что ж, спасибо за службу! Доводите уж дело теперь до конца, голубчик! Поручик Осинский, впрочем, все уже подготовил, ну, да на месте вы сами увидите. Давеча австрийцев потеснили еще больше, так что дорога от наших позиций к львовскому шоссе теперь наша, вот ее и используйте! Вот капитан вам будет помогать! Понятно вам, Юрий Адамович?
– Точно так, Иван Карлович!
И, провожая к двери капитана и подпоручика, генерал сказал в заключение Русину:
– И с любыми вопросами – ко мне! Без стеснения!
С тем он и закрыл за ними дверь кабинета.
9
Утром следующего дня на 200-м километре Львовского шоссе (в направлении на Огуй) было оживленно – то и дело подходили конные повозки, изредка – грузовики, с них сгружали ручные пожарные насосы, пожарные шланги с брандсбойтами. Все это имущество тут же грузилось на подходившие со стороны русских позиций конные повозки, которые затем неспешно ехали назад по дороге, ведущей на север как раз мимо установившейся линии фронта. Ехать им предстояло долго – почти сутки.
Подпоручик Алексей Русин, покачиваясь на телеге, возвращался в расположение родного полка. Он сопровождал последний караван из пяти телег, который вез оборудование, потребное для уничтожения хищника.
Не было ли жаль ему Существа, которое он собирался уничтожить? Вопрос интересный – как бы то ни было, мизерная часть Существа ведь находилась в нем – недостаточная, чтобы овладеть сознанием подпоручика, но тем не менее, способная иногда напоминать о себе. Вызываемыми образами, формирующими как бы воспоминания…
Но в том-то и дело, что часть эта была мизерно малой. Алексей оставался человеком, с присущими таковому нормами поведения и человеческим же восприятием мира.
И тем не менее, то, что успел он получить от Существа при прикосновении того к руке подпоручика, нет-нет, да и давала о себе напоминание.
И еще вопрос – почему он, дисциплинированный офицер умолчал об этом обстоятельстве при докладе генералу Панчуку? А вот этого с полной определенностью не знал и сам подпоручик – его интуиция просто заставила его умолчать о контакте.
А может быть, он просто-напросто опасался порицания за то, что открывал патрон? Ведь Осинский разрешил ему вскрыть при необходимости лишь пакет, а патрон в тайне от поручика зашил ему собственноручно в седельную сумку в расчете, что вскроется это все лишь после прочтения донесения в штабе – тогда и прикажут Русину принести седельные сумки, чтобы достать спрятанный в них патрон…
Так почему он все-таки промолчал?
Сие так и осталось непонятным Алексею и тогда, и после – всю оставшуюся жизнь.
Впрочем, он не мучился сейчас этими мыслями – он думал, сидя в повозке, мягко катившейся по лесной широкой конной дороге, что была бы эта местность освобождена от австрияков тогда, неделю назад – не пришлось бы ему с солдатами везти пакет лесом через Черное ущелье. Может быть, сейчас были бы все живы…
Но тут ему пришла в голову мысль, что тогда второе Существо могло добраться беспрепятственно до густонаселенных мест, и…
Вот об этом думать не хотелось.
Так что, не нами сказано, но сказано верно: все, что ни делается, делается к лучшему.
Только вот Сырцову и Перепелкину этого не скажешь…
Тут еще одна мысль внезапно охватила Алексея – ведь рядовые ему рассказывали, что Осинский-то приехал на фронт на автомобиле! Который сломался неподалеку!
Это каким же образом?
Он не спеша достал карту и, рассмотрев ее, обнаружил, что круговая дорога от Львова в их сторону на карте обозначена. Правда, конно по ней его отряд добирался бы до Львова суток пять, но зато – по безопасным и населенным местностям. А может быть…
Ох, не хотелось думать подпоручику, что Осинский вполне сознательно направил их по маршруту, примерно по которому улетело второе космическое устройство. Ох, не хотелось!
Как бы то ни было, к утру они добрались уже до расположения русских войск. Высота 2103 оставалась теперь в тылу, позади линии фронта километрах эдак в 10—15-ти.
Подпоручик Русин и поручик Осинский, расположившись вольготно на склоне возвышенности, именуемой на военном языке «высота 2107», наблюдали через окуляры полевых биноклей происходящее напротив, на высотке 2103.
Возвышенность эта представляла из себя каменистый, лишь местами покрытый почвой высокий холм с пологими склонами, с одной стороны изрытыми брошенными ныне из-за ненадобности австрийскими и русскими траншеями. Вершину холма венчали каменистые зубчатые выходы пород – там где-то находилось укрытие хищника.
На подножии высоты 2103 был выкопан вокруг неглубокий ров, наполненный водой. Ночью на высоте никого не оставалось – никто не заходил на холм далее рва с водой, но теперь, днем, на холме кипела работа – на ручных носилках подтаскивались и устанавливались бочки с водой, разматывались пожарные шланги, которые подсоединялись к бочкам. Тут и там стояли уже прожекторные установки и ручные динамомашины, подающие электричество прожекторным лампам.
В общем, все готовилось к нынешней ночи, которой предстояло стать решаюшей.
– Господин поручик, а где все-таки укрытие хищника? – спросил приникший к биноклю Алексей.
– Да вон, вы не туда смотрите, левее… Там, где черные кучи, – ответил ему поручик Осинский.
Он был, как всегда, щеголеват – в новой форме, начищенных до блеска сапогах. И это, не смотря на то, что они только что взбирались среди камней повыше на склон, чтобы лучше видеть соседнюю высоту,
Алексей ошарашенно оторвался от окуляров бинокля и повернул голову к Осинскому.
– А откуда кучи-то, Аркадий Викторович? Вы что – кормите его?
Поручик усмехнулся.
– А вы подумайте хорошенько, Алексей Петрович! Казалось бы – зачем кормить? Гость наш без еды, возможно, ослабеет.
Но с другой стороны – а если из-за голода он измыслит способ преодолеть как-то наш ров с водой и вырвется за пределы высоты на волю? Что тогда?
– Но как он преодолеет? Он же не просто боится воды – она для него – яд!
– Так ведь это в ы теперь знаете, поскольку пришлось вам схватиться с ним непосредственно, и использовать воду. Теперь, конечно, и мы это знаем. А раньше-то…
Но есть и третье обстоятельство, Алексей Петрович! Мы приучили его к тому, что с наступлением темноты мимо его укрытия проходит корова – мы коров ему скармливаем! И на мычание ее он реагирует – выползает из укрытия и набрасывается! Кушает, одним словом!
Так что сегодня, когда коровка-то пойдет, он, ничего не заподозрив, вылезет из укрытия и, как только начнет кушать и отвлечется совершенно – мы этим и воспользуемся!
Включив все прожектора, осветим его светом, а несколькими водяными струями перекроем ему возможность вернуться назад – отрежем его от лаза! Ну, а затем будем поливать его водой, до полной нашей победы, подпоручик!
Алексей нашел окулярами бинокля возвышающиеся на площадке темные кучи – прямо перед каменистым выступом с темным зевом прохода внутрь под землю.
Темная дыра размером эдак в полметра диаметром находилась чуть выше земли – примерно в четверть метра.
– А нельзя было просто качать внутрь воду? Заполнить пространство, сделать все днем, при ярком солнечном свете? Чтобы оно утонула там, в глубине, в воде?
Поручик Осинский засмеялся.
– Недооцениваете разведчиков, Алексей Петрович! Я сразу после того, как вас отправил с пакетом, начал подготовку к его уничтожению.
Тут мне подвезло – австрийские войска отошли назад, выравнивая линию фронта, и высота 2103 оказалась у нас в тылу. Так что сначала я приказал обнести ее рвом, весь день нижние чины ведрами и бочками подносили воду и залили-таки ров водой.
Вот только после этого можно было думать, как с ним справиться окончательно.
Знаете, с чего я начал? Разыскал всех местных жителей, охотников, в общем – тех, кто мог хорошо знать эти вот возвышенности. Потом привел их сюда, на эту вот высотку, и мы быстро пользуясь биноклями и подсказками местных отыскали единственную пещеру, где мог укрыться этот зеленый враг…
Поручик достал портсигар, предложил Алексею, они закурили и, неторопливо пуская дым, продолжили свою беседу.
– Я тоже сразу так решил и сделать – залить внутрь пещеры воду – и дело с концом. Но догадался расспросить подробно про лаз и внутренее строение полости, где мог прятаться хищник.
С легкой руки Алексея так стали называть Существо все.
– И тут, – продолжал Осинский, отбрасывая в сторону окурок, – мне и разъяснили, что лаз идет не вниз под землю, а вверх. Так что сколько воду не лей внутрь – она сразу же будет выливаться наружу.
Вот и пришлось придумывать весь этот громоздкий, но, думаю, надежный план. Рад, что и вы решили так же!
Ну, а с коровами – это идея была одного из нижних чинов. Он родом из Приморья, с Дальнего Востока. Охотник, они так на тигра охотятся в Уссурийской чаще. На дереве помост оборудуют, а внизу привязывают приманку. Козу, барана… Животные ночью от страха блеют, тигр приходит, начинает драть добычу, ну, а охотники сверху из ружей его и бьют.
Мне идея понравилась. Вот так мы и стали прикармливать еженощно хищника. Приучать его выходить ночами на кормежку.
Описывать саму операцию по уничтожению подробно, пожалуй что, необходимости-то и нет. Потому что все так и прошло, как и планировалось.
Существо, услышав мычание коровы, шустро выкатилось из пещеры, обволокло собой бедное животное, и тут включились прожектора. Одновременно несколько солдат с брандсбойтами в руках, до этого укрывавшиеся за валунами неподалеку, перекрыли струями подаваемой из бочек, расположенных неподалеку, воды, возможность Существу вернуться в свое укрытие назад.
И лишь теперь врага, находившегося в центре ярко освещенного пространства, со всех сторон принялись поливать из брандсбойтов струями уже другие солдаты. Все это время со всех сторон раздавались крики нижних чинов, качающих ручки насосов и сноровисто работающих с брандсбойтами: «Веселей, братцы!», «Давай, давай, давай, шибче давай!», и тому подобное.
Все пространство вскоре было залито водой, по поверхности которой плыла серая пена, огибая возвышающуюся тушу полусъеденной Существом коровы.
А когда вода вся стекла вниз по склону – кроме коровы ничего и не осталось. То, из чего состоял хищник, исчезло бесследно.
Алексей и Осинский все это время находились поодаль – не стоило мешать солдатам делать то, что было обговорено, да и отрепетировано несколько раз.
Но стояли они в пределах окрика, и могли вмешаться при необходимости.
Таковая вдруг возникла, когда последние ручейки воды исчезали внизу – солдаты уже начали сматываться пожарные шланги, когда спохватился поручик Осинский.
– Черт возьми! – пробормотал он и бросился к пещере. Ноги его разъезжались в жидкой грязи, но он, размахивая руками, сноровисто подбежал к корове, наклонился, посмотрел и, выпрямившись, горестно лишь махнул рукой.
– Ну, что произошло не так? – спросил его приблизившийся Алексей. Ступал он осторожно, глядя себе под ноги. – Что с вами, Аркадий Викторович?
Он видел мрачное лицо поручика и ничего не мог понять.
– Да образцы для анализа надо было взять! – сказал Осинский. – Все ведь водой унесло! Как же я не подумал-то раньше, не предусмотрел, не подготовился…
– Да ведь изучают уже его кусочки, – сказал Алексей. – Те, что что вы в патроне зашили мне в сумку…
И подумав, что лучшего случая не предоставится, спросил:
– Аркадий Викторович! А вы маршрут для нас определили прямо по линии примерного движения второго космического аппарата случайно? Или как? Когда отправляли меня с донесением в штаб армии?
Секундное замешательство Осинского не осталось им незамеченным. И поэтому он не сильно-то поверил поручику, который ответил ему:
– Алексей Петрович, я ведь не ясновидящий, откуда мне было знать, что мост через ущелье разрушен? Я ведь вас строго предупреждал о необходимости следовать маршруту, не отклоняясь от него. Так что в мертвой лощине вы оказались по воле случая. Я мог лишь подозревать, что где-то в том районе нечисто – ведь туда улетела вторая штука из космоса. И не более того…
У Алексея было сильное желание спросить еще кое о чем поручика. А может быть – и не спрашивая просто заехать кулаком Аркадию Викторовичу по физиономии, но тут Осинский, в свою очередь задал вопрос ему:
– А кстати, Алексей Петрович, что именно разрушило мост? Дожди осенние впереди, военных действий в том районе не было. Неужели вы не поинтересовались, не заглянули внутрь ущелья?
И Алексей, лишь пожав плечами, молча отошел от него.
В заключение отметим, что широкомасштабные поиски остатков упавшего, по мнению Осинского, где-то рядом космического аппарата успехом не увенчались.
Но это все Алексей узнал позже, в штабе армии, куда был вызван для получения офицерского Георгиевского креста, которым он был награжден за все, описанное выше.
Посмертно награждены были солдатским «Георгием» и Сырцов с Перепелкиным.
10
Алексей Русин никому более за многие годы так и не рассказал всех деталей случившегося с ним невероятного события.
Однако с а м о событие нет-нет – да и напоминало о себе. Частенько снились ему сны, в которых он вновь и вновь становился Существом, жил на своей родной планете под темным багровым небом… А иные сны были о другом – как пришли Чужие, как уничтожали не понравившиеся им формы жизни и как сумели справиться с этой напастью сородичи Существа.
Коротко говоря, Алексей Русин долгие годы жил как бы двойной жизнью – словно бы в двух ипостасях.
Нужно отметить, что иногда, просыпаясь, он даже жалел Существа, как бы сочувствовал им. Но потом вспоминал Перепелкина и Сырцова – и жалость преобразовывалась в нем в неприязнь.
Уж воздействовала ли на его жизнь частица Чужого, что, наверное, так и жила в нем до конца жизни – неизвестно. Сам Алексей Петрович считал – да, причем – даже помогала каким-то образом. Ведь он благополучно пережил многочисленные чистки и репрессии, и во время революции, и после нее. Все они прошли мимо.
Алексей, вернувшись с фронта в 1918 году, сразу примкнул к большевикам и непосредственно участвовал в формировании Красной Армии, Хотя, конечно, прошел проверку. Но он был из рабочей семьи, так что…
Гражданскую войну он закончил кавалером ордена Боевого Красного знамени.
На этом, собственно, и заканчивается рукопись, которую написал Алексей Русин в 30-х годах прошлого века.
О дальнейшей его жизни поведал нам, сидя в купе покачивающегося вагона, его внук, тоже Алексей Петрович Русин.
Вот, что он нам рассказал далее.
После войны дед еще некоторое время служил в армии, но сразу по достижении 60-ти лет получил право уйти в отставку и сразу же воспользовался этим правом.
Он всегда говорил своему сыну, что у него осталось одно важное дело, которое необходимо довести до конца.
В первых числах сентября 1955 года, уйдя в отставку, Алексей Петрович Русин приехал в знакомые места на Западную Украину.
Здесь многое изменилось – появились новые населенные пункты, были проложены новые дороги. Русин ведь не был здесь сорок лет – так получилось, что дивизия его во время войны прошла стороной эти места. Так что то, что он хотел сделать очень давно, он смог сделать только теперь.
В сопровождении нескольких ветеранов войны он побывал во всех памятных ему местах.
Высоты 2103 и 2107 сохранились на военных картах. Ну, а в реальности никаких следов тех давних событий здесь не сохранилось – ни рва, которым когда-то обнесли солдаты высоту 2103, ни пещеры, в которой пряталось Существо.
Ров сгладили потоки дождевой воды, стекающей вниз, а вход в пещеру взорвали немцы – здесь велась активная борьба с партизанами.
Черное ущелье, конечно, сохранилось. Но и следа от разрушенного моста через него не было – Алексей даже не сумел найти место, где этот мост когда-то был. Склоны ущелья сильно изменились.
Да, многое изменилось с той далекой поры.
На месте когда-то мертвой деревни вырос лес. Но Мертвая Лощина не была теперь мертвой – здесь раскинулся крупный рабочий поселок. А асфальтированное шоссе прошло как раз через проем в каменистой гряде, в котором когда-то водой Русину и Сырцову удалось остановить чудовище.
Теперь пролом расширили, стороны его укрепили, и многорядное асфальтированное шоссе прошло сквозь него направлением на Львов.
Через речку Берестянку, в водах которой, на острове, ночевали когда-то Алексей с Сырцовым, во время дорожных работ был построен мост.
А вот водоем, образованный падающим потоком воды вглубь пролома в скальном основании, так и волновался поверхностью. Как в ту роковую ночь, когда в нее падал Сырцов, увлекая за собой инопланетное Существо.
7 сентября 1955 года прямо на краю этого водоема, рядом с шоссе, проезжающие мимо шофера автомобилей могли видеть следующее.
Несколько человек возились, вертикально устанавливая гранитную полированную плиту – ее основание вкапывали глубоко в землю.
На плите были выбиты: сверху – изображение Георгиевского креста.
Ниже крупными буквами значилось – СЫРЦОВ ДАНИЛА ИОНОВИЧ, ниже – мелкими: «Погиб геройски 7 сентября 1915 года».
А в самом низу было выбито: «В память о погибших – от оставшихся в живых».
Часом позже, когда ушли рабочие, ветераны войны, помогавшие устанавливать памятник, когда возле гранитной плиты остались только Алексей Петрович Русин и его сын, молодой еще Петр Алексеевич, проезжающие мимо водители могли увидеть следующую картину.
Пожилой мужчина в генеральской парадной форме, со Звездой Героя Советского Союза на груди и второй, одетый в черный костюм, сначала налили по стакану водки и, не чокаясь, выпили. Генерал что-то сказал.
Те, кто смог бы разобрать, что именно сказал генерал, услышали бы примерно следующее: «Спасибо тебе, Данила!»
И после этого генерал, выпрямившись, взял под козырек форменной фуражки, отдавая тем самым честь Сырцову, Перепелкину и многим-многим солдатам, воевавших и умерших за тех, кто оставался жить…
Проезжающий в это время мимо большой грузовик международных перевозок притормозил, шофер потянул за шнур экстренного сигнала, и гудок автомобиля заревел, присоединяясь к генералу, молча стоящему у плиты.
А вслед за ним и все следующие автомашины, идущие в обеих направлениях, притормаживали и медленно проезжали мимо, сигналя клаксонами и присоединяясь тем самым к скорбящим о героях давних и близких времен…
Отдавая тем самым дань и своего уважения.
Вот примерно так и закончил свой рассказ Алексей Русин-младший.
– х-х-х-х-х-х-х-х-х-х-
Некоторое время в купе царило молчание, а потом Сергей спросил:
– Алексей Петрович, а родные были у этих солдат? Сырцова и Перепелкина?
Русин, складывая листы рукописи в папку, пожал плечами:
– Неизвестно. Дед смог начать поиски только в тридцатых годах, когда написал рукопись. А до этого то мировая война была, потом – гражданская, дед на Дальнем Востоке воевал, и вернулся в Москву только году в 27-м.
Пока обустроился, пока на новом месте притерся, в общем – описал все это уже в начале тридцатых. Вот только после этого и поехал в Херсонскую губернию – он ведь тогда еще, в 1915-м, в штабе полка данные о мобилизации Перепелкина и Сырцова себе записал.
Ну, а выбрался на родину погибших только почти вот через двадцать лет.
Деревня Перепелкина была цела – но куда в гражданскую войну делась его семья – никто не знал. А деревня, из которой родом был Сырцов – сгорела. Сожгли бандиты вместе с жителями во время гражданской войны – там были банды и зеленых, и розовых и черт еще знает, каких – один батька Махно чего стоил. Но, правда, махновцы орудовали не на Херсонщине.
В общем, не смог найти. Попытался позже запросы организовать – искать через милицию, но начались репрессии, и привлекать к себе внимание было опасно. Дед ведь не мог сказать, что ищет родственников солдат, которые геройски пали в борьбе с инопланетянами – тогда ведь инопланетян мигом переделали бы в японцев – и вот вам, враг народа! Связанный с японской разведкой!
– А почему именно с японской? – спросил я.
– Так ведь дед воевал в гражданскую с японцами!
– Действительно… – сказал Сережа. И, отодвинув дверь купе, отправился в тамбур покурить.
А мы засобирались в вагон-ресторан на обед
В заключение хочу обратить внимание на следующее.
Географические названия мною изменены – кроме города Львова. И, конечно, названия собственно места действия – Прикарпатья.
Все расстояния – произвольны, я потому и использовал не «версты», как значится в рукописи, а более привычные нам километры и метры.
Время действия также изменено. А так как в течение Первой мировой войны этот район не менее, чем дважды менял своих хозяев – то русская армия наступает, выбивая отсюда австрийцев, то она отступает, и вновь австрийцы возвращаются сюда… А через год – вновь наступает русская армия… Так что, не стоит пытаться определить точнее время происходящих событий, а также – их точный географический район.
После обеда мы некоторое время постояли второем у окна (Сережа ушел покурить в тамбур, да там и застрял надолго – видно нашел себе компанию поинтересней нашей).
Мы почти не разговаривали. Наверное, мы каждый думали о многом. О судьбе российских офицеров после революции, да и во время первой мировой – тоже.
Я думал – вот ведь подпоручик Русин… Пережил многое, но жизнь прожил – достойно. Героем стал, генералом. И закончил жизнь п р а в и л ь н о – поставив памятник тем, кто, как он считал, отдал жизнь за других. Не геройствуя при этом – просто честно служа Отечеству.
И ведь что важно – не себе памятник поставил, как нынешние. Другим – простым русским солдатам.
Наверное, и остальные думали примерно о том же. Как бы то ни было, но молчали мы с одинаковыми и н т о н а ц и я м и.
Между тем незаметно наступил вечер. Время было ужинать и немного расслабиться. Как мы и договорились в начале пути.
Угощал нас всех Игорь Сергеевич. Он достал странные трубки из поджаренного пресного теста, внутри их был соленый сыр брынза.
– Это лаваши, – пояснил нам он, доставая чайничек. Онищук насыпал в него заварки и попросил Сережу сходить к титану и если он кипит – залить заварку крутым кипятком. Он так и сказал: «крутым».
А когда Сережа принес полный кипятка чайничек, он положил его под подушку.
А через полчаса мы, откусывая лаваши с сыром, запивали их крепким вкусным чаем с сахаром. И похваливали.
Вот в процессе того, как Игорь Сергеевич доставал из-под полки продукты и накрывал на столик, кто-то и обратил внимание, что он нет-нет, да и поморщится при резких движениях. Ну, слово за слово, и мы вытянули из него признание, что перенес он не так давно хирургическую операцию, и в результате грудь болит до сих пор.
Естественно, кто-то спросил – «а какую именно операцию?», пришлось в двух словах рассказать ему, к а к у ю, ну и затем в ходе дальнейшего разговора мы сумели вырвать у него обещание рассказать нам все подробно. И об операции, и обо всем, что явилось причиной ее.
Потому что операцию ему делали по поводу проникающего ножевого ранения в грудную полость рядом с сердцем.
Поезд между тем шел и шел по бескрайним сибирским степям.
– Ну, чья очередь сейчас нас развлекать? – спросил Игорь Сергеевич.
Сережа в это время уже вновь перекуривал в тамбуре, а мы трое стояли в коридоре у окна. Пейзаж за стеклом был унылым-преунылым – а что вы хотите – степи! Кое-где на поросшей редкой, даже на вид – жесткой травой, темной почве мелькали, проносясь назад, белесые разводы выступившей соли – у нас в Сибири такие почвы называют солонцами.
Потому только трава – жесткая, какого-то зеленосерого оттенка, только и может расти здесь.
– А давайте попросим Сережу, – предложил я. – У него наверняка имеются еще не одна интересная история в запасе.
– Может быть, все-таки вы, Игорь Сергеевич? – спросил Онищука Алексей Петрович.
– Да нет, – ответил Игорь Сергеевич. Правильные черты его лица скрасила легкая улыбка. – Я уж под занавес – завтра на ночь! А вот ваша когда очередь, господин писатель? – неожиданно обратился Онищук ко мне.
Признаться, я не был готов к ответу на его вопрос – я как-то привык в дороге с л у ш а т ь чужие рассказы, а не рассказывать самому. Хотя, конечно, мог и рассказать – что же, у писателя, да чтобы не было всегда про запас какой-нибудь занятной истории?
Тем более что сегодня, когда мы частью читали текст рукописи, частью слушали Алексея Петровича, на словах поясняющего нам истертые и выцветшие от времени места в тексте, у меня вдруг проявилось пресловутое дежа вю – впечатление, что я слышал уже когда-то о чем-то похожем…
Я напряг память – и внезапно вспомнил! Потому, что это касалось также история, которую я услышал в поезде. Правда, давно!
– Давайте так! – ответил я. – Я, так и быть, рассказываю сейчас, а вы, Игорь Сергеевич – завтра, после ужина, на ночь перед Москвой. А днем попросим Сергея – он наверняка знает что-нибудь этакое! При его-то работе!
А за мной сейчас…
Тут я многозначительную сделал паузу, припоминая услышанную когда-то историю… И закончил словами:
– …За мной история про заколдованную деревню!
Мои попутчики при слове «заколдованную» сразу же насторожились. Кто же из нас, современных цивилизованных людей не любит, да что там – не просто не любит! Не обожает всяческую мистику и колдовство!
Вот так и порешили, на этом и остановились. И когда довольный Сергей подошел к нам после перекура, мы принялись уговаривать его взять на себя обязанность скрасить наш завтрешний день еще каким-нибудь рассказом. Майор ломаться не стал, и, улыбаясь, поведал нам, что и сам хотел предложить нам рассказать об одном уникальном человеке. Он узнал о нем давно, еще в те времена, когда сразу после окончания милицейского института начал работать в уголовном розыске.
– Вы ахнете! – уверял он нас, потирая руки. Наверное, предвкушал, как сумеет поразить нас.
И, честно признаюсь – поразил-таки!
Но – позже. Сейчас же была моя очередь.
– Знаете, – начал я, – Мне кажется, что события, о которых я вам хочу рассказать, в какой-то степени могут быть связаны с рассказом Алексея Петровича. Помните, он читал нам, как во время первой ночевки солдат, кажется – фамилия его была Перепелкин, после ужина у костра рассказывал о князе-вурдалаке?
Все лишь пару секунд вспоминали, потом загомонили, что да, помним, мол! Конечно!
– Вурдалак этот, как говорил Перепелкин, лег, мол, в могилу и до сих пор там лежит!
– И непонятно, – добавил Сергей, – кто же его закопал-то? Ну, и что? Да не томите вы нас, Виктор Васильевич!
– В общем, мне рассказал эту историю когда-то тоже один попутчик. Давно, еще в начале восьмидесятых. Я тогда ехал в отпуск, и вот как сейчас, повезло нам оказаться в купе тоже одним мужчинам. Вот только ехать тогда мне предстояло всего одни сутки, а так сколько интересного я бы, наверное, узнал!
Ну так вот! Эту историю тогда и рассказал нам попутчик, Родион Востоков, который в конце Отечественной войны был «сыном полка», и пригрели его, тогда двенадцатилетнего парнишку, разведчики.
Дело происходило в 1944 году, на Западной Украине, где-то на границе Львовской и Волынской областей. Не напоминает ничего?
– Примерно район, который описывал мой дед, – сказал Алексей Петрович.
– Вот я и говорю, – продолжал я, – может быть, и есть связь?
– Да вы рассказывайте! – предложил Сергей. – А потом мы определимся!
Заколдованная деревня Повесть
1
Итак, Родику Востокову было тогда около двенадцати лет, как воспитанник армии он наравне с остальными солдатами носил военную форму, и жизнь его протекала в разведвзоде пехотного механизированного полка. Какого – теперь уже не помню, тогда Родион Востоков называл номер, но столько лет прошло…
В общем, все это произошло вскоре после Корсунь-Шевченковского окружения. Ну, точнее – через несколько месяцев. Это – 1944 год, тогда наши войска прорвали блокаду Ленинграда и вскоре освободили «северную столицу». А освобождение Правобережной Украины как раз напрямую и связано с Корсунь-Шевченковским «котлом». Именно в ходе тех боев погиб Ватутин – командующий 1-м Украинским фронтом. Ну, начинаете припоминать недавнюю историю нашей страны?
– Да как-то… – Сергей пошевелил в воздухе пальцами.
– Я помню! – сказал Алексей Петрович. – Мой дед ведь звание Героя Советского Союза получил за форсирование Днепра. А именно тогда и начиналась операция по освобождению Правобережной Украины.
Ну, а Корсунь-Шевченковский котел, в который попали немцы…
Здесь я перебил его.
– Вот с этого и начался наш разговор с Родионом Востоковым! С нами в купе ехал выпускник летного училища – он получил назначение в морскую авиацию на Дальний Восток и теперь ехал домой в отпуск. Ну, перед тем, как отбыть к месту службы.
А форма у него была очень красивая, черного цвета, золотые петлицы, просвет на золотых погонах голубой.
Начали разговор с формы, перешли к военным делам, а там и войну вспомнили. Сталинград, Курская дуга… Вот в это время в разговор вступил наш пятидесятилетний попутчик. Внешне – самый обычный русак – голубоглазый, нос картошкой, волосы неопределенного цвета…
Он дополнил список побед этим «котлом» на Украине, потом задал вопрос: «Хотите, расскажу интересную вещь про Карасунь-Шевченковскую операцию»? «Конечно!» – ответили мы. Вот он и принялся вспоминать те времена…
Итак, в чем, собственно, суть?
Когда немцы на короткое время прорвали наше окружение под Корсунь-Шевченковым, на прорыв наши отцы-командиры бросили все, что можно. И впереди шли разведчики, как раз из разветвзвода, где в это время обретался Родик Востоков.
Ну, как он попал к разведчикам – я чуть позже расскажу, а сейчас об одном интересном факте, о котором почему-то не рассказывают. Дело в том, что попытку прорыва немцами окружения предотвратили не войсковые соединения, которыми наше командование хотело «залатать» «дыру» в линии окружения, а фактически – один человек! Артиллерист, между прочим – родом из Славгородского района нашего Алтайского края!
А дело было так.
Впереди прорвавшихся немцев шли отборные эсэсовские части. Дрались они – жуть! Поэтому и прорвали окружение, а как иначе? Ведь наши воины в 44-ом уже во всем переигрывали и превосходили немцев!
Так вот, наших разведчиков немцы ухитрились просто-напросто вырезать – уцелел лишь один – старшина Гусов. Он, раненый, лежал в воронке и видел, как навстречу эсэсовцам из леса выкатила и, моментально сориентировавшись в обстановке, развернулась батарея полковой артиллерии.
И эти орудия начали стрелять прямой наводкой.
Немцев сопровождали несколько танков – они расстреляли три артиллерийских расчета из четверых.
И вот этот последний расчет бил и бил прямой наводкой. А Гусов лежал метрах в тридцати всего впереди, снаряды и пули проносились над ним. И раненый старшина прекрасно видел, что последние десятки минут огонь вел л и ш ь о д и н артиллерист. Израненный, он, словно какая-то машина, на одной силе воли, хватал снаряд, вбрасывал его в казенник, закрывал его, наводил и производил выстрел – а потом опять: снаряд, заряжание, залп…
Дело происходило в лощине, немцы не могли развернуться, сзади их подпирали другие части, рвавшиеся из окружения. Представляете, какая мясорубка там была?
И наш артиллерист продержался! Пока не подошли кубанские пластуны.
Трупов на дороге было столько, что буквально не пройти, не проехать по дороге! Артиллерист, как только понял, что подошли свои, свалился от ранений, его отправили в госпиталь. Нашли в воронке и раненого Гусова. Он-то и рассказал, как и кто сдержал вырывающихся из котла гитлеровцев.
Так что наш земляк в одиночку обеспечил осуществление гигантской войсковой операции. Можно сказать, крупнейшей за всю кампанию 1944 года…
А вскоре остатки полка (ну, и оставшихся в живых троих разведчиков – старшину роты Васильева, Родика и присоединившегося вскоре к ним вернувшегося из госпиталя Равиля Гусова) отправили на отдых и доукомплектование в Тернополь. Здесь они стояли до весны, а в конце апреля своим ходом полк направился в Ковель.
На Западной Украине в это время года уже тепло, растения покрыты молодой листвой, цветут плодовые деревья.
Вот с этого походного марша все и началось.
Но сначала – несколько слов о том, как Родик стал сыном полка.
До войны он был в одном из крымских детских домов, и в 1941-м году должен был в сентябре идти в школу. Но летом началась война, скоро немцы заняли Крым, и Родик бродяжничал почти три года, пока не оказался в 1943 году на территории, вскоре освобожденной нашими войсками. Ну, в конце 43-го года советская армия уже только наступала, превосходила почти по всем параметрам противника, и ее подразделения могли позволить себе брать на воспитание бездомных ребят. Детей-«сынов полка» было ведь много!
Вот так и Родика пригрели наши разведчики.
Конечно, за линию фронта он с ними не ходил, оставался в расположении вместе со старшиной взвода, который, собрав перед рейдом документы и награды разведчиков, принимался ждать возвращения ребят, и это было мучительное ожидание. Родион так и выразился.
Он ведь вместе со старшиной ждал своих опекунов. И одновременно – друзей.
Вот в ходе прорыва немцев под Корсунь-Шевченковым все разведчики погибли. Кроме – Гусова, раны которого оказались не опасными для жизни, и он через пару месяцев уже вернулся к себе, к месту служба.
К этому времени разведвзвод доукомплектовали, прислали нового командира, капитана Дороганова Александра Ильича. Пополнили также личный состав – пришли новые бойцы, начались учебные будни. Дороганов и Гусов обучали новичков, Родион посильно также участвовал в учебе и тренировках.
Пока не пришел приказ: заканчивать комплектование и отдых, полку своим ходом двигать по маршруту Тернополь – Броды, затем выйти к железной дороге Львов – Ковель, осуществить погрузку и далее следовать к новому месту дислокации по железной дороге.
И вот – весна, солнце светит, деревья зеленеют, а по разбитым дорогам на грузовиках двигается полк. Ну, а впереди, на трех «виллисах», следуют разведчики. И так – с утра до вечера.
Ночевали в населенных пунктах, разведчики частенько – впереди, в какой-нибудь деревушке, вне, так сказать, основных сил.
Вот как раз после того, как они вырвались вперед, однажды все и произошло.
«Виллисы» двигались по дороге в предгорьях, что означало, что по обеим сторонам стеной стояли деревья. Это были карпатские ели, поэтому на дороге царили тишина и прохлада. Нет, конечно, обычные лесные звуки имели место: чирикали птахи, наверное, были и другие шумы, но грохот моторов «виллисов» заглушал все, и эхо усиливало этот грохот.
Странно, но здесь совершенно не было следов войны – дорога была гладкой, словно и не проходили по ней неоднократно и техника немцев, и вот сейчас – наших войск. Не было воронок – следствия авиабомбежек, не видно было и поврежденных снарядами или бомбами деревьев. Словно перенеслись вдруг они в прежние времена, когда до войны, перекорежевшей жизни миллионов людей, и столько же этих жизней унесшей, было далеко-далеко…
И вот когда разведчики все это почувствовали и осознали, капитан Дороганов, ехавший на первой машине, поднял вверх руку.
«Виллисы» встали, из них принялись выпрыгивать разведчики, они потягивались, разводили руки в стороны. Кто-то уже заскочив за ближайшее дерево, справил малую нужду, кто-то, наоборот, принялся настороженно осматриваться, поводя дулом автомата ППШ из стороны в сторону.
– Держать минимальную дистанцию и всем быть внимательными! – отдал распоряжение Дороганов. Капитан воевал уже не первый год, в разведке тоже не был новичком. Ну, а каким он был разведчиком, говорили награды на груди. Были здесь и два ордена Боевого Красного знамени и Красная Звезда, и даже орден Ленина. А целых три медали «За отвагу» – это тоже о чем-то говорило. По крайней мере, опыта Дороганову было не занимать, и сейчас он внутренним чутьем разведчика чувствовал опасность.
Да и другим не нравилось это благолепие и безмятежность в природе. Как-то отвыкли они за три военных года от всего этого.
Поэтому все приняли приказ командира как нужно, оружие переложили поближе к себе, водители двинули автомашины неспешно, и далее движение осуществлялось без прежнего веселья и бесшабашности.
Моторы теперь не ревели, лишь тихонько урчали.
Вскоре впереди дорогу стеной перегородили деревья, «виллисы» пошли на поворот, а за поворотом дорогу им перегородили лежавшие поперек дороги толстенные ели.
Когда разведчики, остановившись, обследовали внимательно преграду, они обратили внимание, что деревья не повалены ветром, не спилены рукою человека, а словно бы перегрызены кем-то или чем-то.
Именно так и выразился сержант Градов: «Их что – отгрыз кто-то?», и засмеялся.
Родиона, который сунулся было тоже посмотреть, Дороганов повелительным жестом руки отослал назад, к машинам.
– Отгрызено – не отгрызено, а как свалили эти деревья – непонятно! – сказал он.
– Товарищ капитан! – окликнул его один из разведчиков. – Вот тут влево вроде как объезд! Колея идет в лес!
Они посмотрели и действительно обнаружили колею, ушлубляющуюся в лес, а когда прошли немного под кроны деревьев – увидели, что две полосы в траве как-то постепенно превращаются далее в лесную вполне проезжую дорогу.
Посовещавшись, решили продвинуться по ней несколько километров, а там уж определиться окончательно – вернуться назад и затем двигать навстречу полку, предупредив о препятствии на дороге, или идти вперед.
На всякий случай перед завалом деревьев оставили табличку со стрелкой и надписью «Объезд влево!»
И внизу мелом написали «ДОРОГАНОВ».
А по рации на связь пока выходить не стали – оставили «на потом», когда разведают и утвердятся в том, что путь объезда найден.
Или – не разведают.
Через лес двигались по-прежнему сторожко, держа автоматы в руках.
Между тем ели постепенно сменялись лиственными деревьями. Чаще всего это были карпатские дубы – огромные, с густой кроной уже по-летнему жестких листьев, с неохватными толстыми стволами.
А через несколько километров лес стал редеть, потом разведчики вдруг оказались перед развилкой. Одна дорога поворачивала еще левее, а другая – шла вправо, прямо к внезапно открывавшейся взорам небольшой горной деревушке, располагавшейся в низинке.
Капитан вновь поднял руку, «виллисы» затормозили, и из машин принялись выскакивать разведчики. Дело шло к вечеру, и открывшийся им вид, радующий глаз, навевал мысли о ночлеге и возможности расспросить местных жителей. Обо всем: о завале на основной дороге, о том, есть ли здесь объезд, да и вообще – наконец, узнать – куда ведет дорога далее?
На карте Дороганова ее не было – наверное, в силу малозначимости.
Но только разведчики принялись в бинокли изучать окрестности, как из-за ближайшего к ним дуба вышли трое.
Это были свои: лейтенант-артиллерист и два солдата.
– Товарищ капитан, – щегольски козырнув легким броском ладони к виску, обратился к Дороганову лейтенант. – И вы заблудились?
– Вы кто? – спросил его подозрительно Дороганов, складывая карту.
– Командир самоходной артиллерийской установки лейтенант Зубарев! – ответил лейтенант.
– Документы, пожалуйста! – к троице как-то вроде невзначай, приблизились со всех сторон разведчики.
При этом расположились они так, чтобы ни один не оказался на линии огня, вспыхни вдруг внезапный скоротечный бой.
Когда вдруг приходится стрелять почти в упор, когда видишь огоньки из стволов, и кажется, летящие в тебя пули, также.
И когда все зависит именно от правильно занятой боевой позиции.
Но все оказалось в порядке. Документы у артиллеристов были в наличии, Дороганов внимательно посмотрел их, а потом по требованию лейтенанта предъявил свои.
– А где же ваша САУ? – спросил он.
– Да вон там, за деревьями стоит. Мы ее замакировали. У нас солярка на исходе, думали в деревне разжиться, а когда наткнулись на барьер, решили подождать кого-нибудь.
– Подождите! Как вы оказались здесь? И какой такой барьер?
Лейтенант помолчал, глядя на раскинувшуюся внизу деревню. Белые домики, старинный замок на холме… Абсолютно мирный вид.
– Дюмин! – скомандовал капитан радисту. У того за спиной была рация, а над головой торчала связанная загнутой петлей длинная антенна. – Давай-ка обеспечь нам связь со штабом!
– Бесполезно! – сказал лейтенант. – Мы пробовали из самоходки связаться со своими – мертвая зона здесь! По всему – не проходят радиоволны!
– А что за барьер, вы говорите? – спросил его Дороганов. Он внимательно рассматривал в бинокль деревню внизу. – Вы имеете ввиду радиобарьер? Отсутствие связи?
– Да нет, барьер, не позволяющий спуститься вниз. Сами попробуйте! Пройдите по дороге метров тридцать вперед, и наткнетесь!
Капитан Дороганов, между тем, не спешил. Словам лейтенанта он значения как-то не придал – ну, какой еще барьер?
Он рассматривал в бинокль окрестности, домики и замок, и откладывал увиденное в памяти.
Прямо перед ним дорога вела вниз, в деревню, которая представляла из себя всего несколько десятков домов, расположившихся по обе стороны единственной улицы. Далее впереди улица переходила в площадь, на которой рос огромный дуб. Даже отсюда, издали, было видно, насколько он старый, высокий и могучий.
Своей кроной и толстым стволом он закрывал видимость, и было неясно, что находится по улице дальше, за деревом.
Зато хорошо был виден слева от площади невысокий холм, на вершине которого стоял старинный замок. Странно, но он производил впечатление жилого: на шпиле главной башни был ясно виден поникший от безветрия разноцветный вымпел.
От деревенской площади вела к воротам замка хорошо различимая в бинокль тропинка. Даже не тропинка, а хорошо утоптанная широкая дорожка.
– Ладно! – сказал капитан. – С диспозицией все ясно, пойдемте смотреть этот ваш барьер!
И вместе с лейтенантом и несколькими разведчиками неторопливо пошел по дороге вниз, по направлению к деревне.
Остальные двое артиллеристов смешались с разведчиками, закурили, и скоро над их головам вверх потянулись такие мирные на вид сизые полоски дыма самокруток.
Словно не было вокруг войны…
Между тем Дороганов, артиллерист и разведчики шли вперед. Чуть сзади, надеясь, что его не заметят, двигался Родик.
Внезапно капитан и все остальные сначала замедлили шаг, а потом и вовсе остановились. Что-то препятствовало движению, что-то упругое и невидимое, как тонкая, но очень прочная резина сначала мешала движению, как бы натягиваясь, а потом и вовсе не давала двигаться вперед.
При отступлении напор ее ослабевал, а затем и исчезал вовсе.
Дороганов попробовал раз, второй… Все повторялось в точности.
– Бесполезно! – сказал лейтенант. – Мы несколько раз пробовали. Даже на самоходке не смогли прорваться.
Действительно, Дороганов увидел впереди содранную буксующими гусеницами артиллерийской установки почву.
– А почему вы не вернулись на основную дорогу? – спросил Дороганов лейтенанта.
– Да вот решили заночевать! Наши войска ведь все сейчас двигаются на запад, так что кто-нибудь – да подъедет сюда. А потом – чего опасаться? Ну, барьер! Так и хорошо – оттуда никто не проберется к нам!
– Да там и нет никого, – ответил капитан, вновь рассматривая в бинокль деревню. – Ни движения, ни собачьего лая, вообще ничего! Как так может быть? Ведь нет никаких разрушений?
Лейтенант лишь пожал плечами.
– Ладно, пошли назад! – скомандовал капитан.
По-хорошему, нужно было бы вернуться. Но не хотелось оставлять своих одних – артиллеристы не могли бросить свою САУ. А «виллисы» работали на бензине, канистрами разведчики запаслись и могли поделиться, но бензин не подходил для самоходки…
Возможно, из штаба отдадут приказ?
– Как связь? – спросил он, подходя, радиста Дюмина.
– Нет связи, товарищ капитан! – ответил радист, вращая варньерами рации и беспрерывно бубня в микрофон: – Казань, Казань, ответьте Пятому! Казань, Казань…
– Бесполезно! – повторил лейтенант-артиллерист. – Мы пробовали – нет прохождения радиосигнала.
Посовещавшись, решили заночевать. И если не подойдут свои – уже утром решать, что делать. Вот-вот их должна была догнать основная часть полка.
– Готовиться к ночевке! – распорядился Дороганов.
Сам он продолжал изучать в бинокль деревню и замок. Что-то не давало ему покоя, какая-то общая несообразность того, что он видел…
2
Ужинали тем, что приготовили на кострах. Нужно сказать, в 1944 году и снабжение нашей армии было не в пример лучшим, и следствием успешных операций наших воинов были многочисленные трофеи. Так что в «виллисах» полно было и немецких деликатесных консервов, и иных продуктов. И, конечно, была канистра с булькающим содержимым, из которой каждому наливались перед ужином пресловутые «сто фронтовых граммов».
Однако Дороганов категорически запретил сегодня спиртное.
– Всем быть начеку! – сказал он старшине взвода Добродину, который подошел за разрешением разлить горячительное по кружкам. – И пошли кого-нибудь к артиллеристам – пусть тоже воздержатся!
Так что ужин проходил без обычных шуток-прибауток – не было почему-то настроения ни шутить, ни вообще каким-то другим образом расслабляться. Словно атмосфера вокруг не просто навевала тревогу, а каждый обостренным за годы войны чувством опасности ощущал нечто непонятное и ничего хорошего не сулящее в окружающем их воздухе, лесе, и главное – расположенной рядом чуть ниже их деревни и замка.
Они все-таки были фронтовыми разведчиками. И развитая интуиция, особенно – предвидение возможной опасности были их неотъемлемым качеством…
Внизу тем временем робко засветились тусклые огоньки то ли свечек, то ли лучин. Но на ламповый свет они похожи не были.
По всему получалось, население в деревне все-таки было. А следовательно, нельзя было быть беспечными.
Посовещавшись со старшиной, Дороганов определился с караулом на ночь.
Спать всем предстояло в палатках. Поэтому решили выставить караул полного состава: начальник караула (он же разводящий), и три полные смены – по три человека на два поста. И выделили караулу отдельную палатку.
Артиллеристы разместились внутри своей самоходки – места там было достаточно, а сверху их прикрывал брезентовый тент.
Пока еще было светло, подогнали поближе самоходную установку, а потом все вместе запаслись в лесу достаточным количеством дров и веток потолще. Топоры у разведчиков были с собой.
Одному часовому предстояло поддерживать огонь в костре до утра. А вот второму определили место чуть в стороне, под густым кустом. Здесь оборудовали «секрет» – тайный пост наблюдения. Часовому, несущему караул в «секрете», предстояло не только наблюдать, но и слушать происходящее вокруг, контролируя обстановку и прикрывая лагерный бивак со стороны.
Смена караула должна была осуществляться через два часа.
Осмотрев место секрета, проверив, как разместились и разведчики, и артиллеристы, Дороганов немного расслабился и, глядя на недоступную им деревню, некоторое время курил и думал – что же делать завтра с утра? Если не подойдут основные силы полка?
Может быть, разделиться – послать один «виллис» назад, к завалу на дороге – пусть ребята там ждут подхода остальных подразделений полка, а самому с основной частью взвода ждать здесь? Ведь нужно было разбираться как-то с этим барьером, делать что-то?
Или… Махнув рукой, он решил, что утро вечера мудренее, и полез в палатку. Караул нес службу, разводящим был старшина Добродин – человек немолодой, а поэтому опытный, да и по складу характера добросовестный. Так что можно было не беспокоиться.
Может быть, дальнейшие события и развернулись бы по иному. Коррективы внес двенадцатилетний Родик.
Примерно через час, когда все уснули, мальчик захотел выйти по малой нужде.
Вылезши из палатки, Родик махнул рукой часовому, который подкладывал дрова и ветки в костер, и пошел, расстегиваясь, за ближайшие кусты.
Так уж получилось, что оказался при этом он как раз в той стороне, где сегодня невидимый глазу барьер помешал капитану спуститься вниз, к деревне.
Облегчившись, мальчик посмотрел вниз, на деревенские домики, в окнах которых приветливо помигивали огоньки. И тут ему пришла в голову мысль подойти и самому пощупать преграду. Какая она?
Днем Родику это не удалось – он шел позади офицеров и группы солдат, пытавшихся пройти через невидимое препятствие. И ему, конечно, не позволили самому ощутить, каково это – столкнуться с чем-то невидимым, эластичным и непреодолимым, словно резина?
Сказано – сделано! Родик, оглядываясь назад и стараясь не оказаться в поле зрения караульных, на цыпочках двинул вперед.
Незаметно для себя (скорее всего, потому, что смотрел чаще назад, на костер и гораздо реже – перед собой) он в какой-то миг вдруг понял, что давно миновал линию барьера.
Тут он остановился и сориентировался. Действительно, по тому, как далеко колыхалось пламя костра, получалось, что он невидимое днем препятствие миновал, даже ничего не почувствовав!
Родик Востоков все таки был воспитанником фронтовых разведчиков, а потому первой его мыслью было вернуться, разбудить капитана и все рассказать ему. Однако он сразу же отказался от этого своего намерения – в этому случае ему гарантировано будет «заказан» путь в деревню. А ему очень хотелось посмотреть, что там, внизу?
Почему, например, в окнах домов огни светятся, а замок стоит темный и словно бы неживой?
И он решил все разведать, а лишь потом вернуться – и ошарашить своих друзей, старших товарищей. Поразить их!
Тут, как по заказу, на небе высыпали звезды, под ногами стало видно дорогу, ведущую к деревне. Нет, на самом деле звезды были на небе и раньше, но словно бы до этого момента не светили, а в и д н е л и с ь сверху, а теперь вот свет их хоть и слегка всего лишь, но путь под ногами освещал.
Какой-то момент Родик Востоков колебался. Может быть, следует вернуться и взять фонарик и оружие, подумал он, но тут же прогнал эти трусливые мысли прочь.
Чудо, что его не заметил лежащий в «секрете» часовой. И второй раз такого чуда не произойдет, Родик это знал. Слишком опытными были разведчики.
Его и на этот раз просто не приняли во внимание – ну вышел за кустик мальчик – и вышел, сделает свое дело, и вернется.
Не был Родик фактором возможной опасности, вот его часовые и не проконтролировали, и не отреагировали, как положено.
Во второй раз так не будет! И Родик решительно зашагал вперед.
Ему не потребовалось много времени, чтобы дойти до первых домов, и тут он вдруг столкнулся с первой странностью.
Днем, от леса с пригорка, деревенские дома казались ухоженными, и главное – ц е л ы м и. А сейчас уже первый дом оказался не домом вовсе, а какими-то развалинами.
Нет, стены были на месте, крыша из дранки – также, но вместо окон с рамами и стеклами были оконные проемы с осыпавшимися от времени краями. Но огонек свечи как будто светил изнутри, и Родик, пригибаясь, двинул к дому.
Ограды в том смысле, как его понимают везде, не было – стоял полусгнивший плетень, кое-где поваленный, кое-где испещренный дырами и проломами. А вот ворота – были целыми, причем воротины раскрыты и напоминали широко разведенные руки человека, приглашающего гостей заходить в дом! На огонек…
Родик осторожно вошел во двор. И не пошел к полуоткрытой, свисающей на одной петле, двери, ведущей внутрь, в темноту сенок. Он решил обойти дом сбоку, и посмотреть в оконный проем.
А там уже определиться, входить внутрь или нет.
Сказано – сделано, Родик на цыпочках, глядя под ноги, чтобы не хрустнула ветка, пошел вокруг дома. Он оказался в саду, точнее – когда-то это был сад.
Плодовые деревья, выглядевшие при дневном свете зелеными, а некоторые цветущими, оказались сейчас, в сумеречном ночном свете, старыми, трухлявыми, а на их ветках вовсе не было листвы.
Родик настороженно смотрел по сторонам, пробираясь вдоль стены.
Скоро он приблизился к оконному проему и медленно, украдкой высовывая голову из-за нижнего его края, заглянул внутрь.
Земляной пол внутри дома был изрыт ямами, сбоку каждой лежал холмик земли. Это очень напоминало кладбищенский вид, но здесь…
Не было никаких свечек и лучинок. А были летающие огоньки. То и дело из одной ямы медленно выплывал зеленоватого оттенка трепещущий огонек, проплывал по воздуху и опускался вниз, в другую яму. А через короткое время он вновь поднимался, теперь уже красноватого цвета и плыл к третьей яме. А из первой уже выплывал новый зеленоватый огонек.
Пока первый плыл к третьей яме, второй огонек двигался к яме второй. Затем первый огонек исчезал в третьей яме бесследно, второй плыл сюда же, а следом двигался уже третий огонек.
И так – все время.
Это движение светившейся цепочки завораживало, и Родик на какое-то время попал под воздействие этого наваждения, но потом спохватился, тряхнул головой и встал на ноги в полный рост.
Он решил заглянуть внутрь и посмотреть, что же там находится внутри, в ямах? Откуда берутся эти странные разноцветные огоньки?
Он перелез через нижний край осыпающегося под тяжестью его тела оконного проема и тихонько двинулся к ближайшей яме. Огоньки не прервали своего движения, никак не изменили его. Они словно бы не обращали на мальчика никакого внимания.
Родик тихонько ступая по земляному полу, подошел к краю ближайшей ямы и заглянул вниз.
То, что он увидел на дне, заставило его отшатнуться и щучкой выпрыгнуть в окно. Приземлившись на руки, он, как учили разведчики, перекатился через голову и, оказавшись на ногах, напрямик бросился в сторону улицы, несколькими прыжками преодолев пространства бывшего сада. Он проломил ветхий плетень, вывалился на улицу и резко свернув в сторону, броском бросил тело вниз. Откатившись к краю плетня, он оказался в густой тени, и замер, ожидая возможную погоню.
Родик не зря изучал вместе с остальными умения разведчика – сейчас эти умения пригодились ему. И если бы его старшие товарищи видели Родика сейчас, они, наверное, гордились бы им.
Чего же так испугался мальчик?
То, что он увидел на дне ямы, действительно оказавшейся разрытой могилой, было просто невероятным. Там лежал полусгнивший труп, по которому ползали могильные черви, и труп этот светился фосфорным светом.
Но самым страшным было другое. Глаза на черепе, покрытом местами сползшей лоскутами кожей, были живыми. И они уставились прямо в лицо мальчика. И, как показалось Родику, мертвец при виде его шевельнулся.
Это и зставило мальчика выскочить в окно и теперь лежать неподвижно и выжидать.
Но время шло, а ничего не происходило; тишина стояла вокруг, окна полуразвалившихся домов то там, то здесь освещал трепещущий свет могильных огней. Родик был убежден, что и во всех других домах, где светились окна, свет этот порождали разлагающиеся на дне могил мертвецы, выделяющие фосфор.
И вот эти здравые мысли, которые пришли в голову Родика Востокова, воспитанника разведчиков и самого, по мнению мальчика, настоящего фронтового разведчика, охладили его голову и как-то успокоили. К нему вернулась способность рассуждать.
Ну, покойники, но что он, мало повидал покойников? Он ведь ни один месяц находился в разведвзводе, и кое-что успел повидать. А уж покойников-то…
Ну, огоньки, но ведь фосфор выделяется при гниении почти всегда. Отсюда – огоньки, ему не раз рассказывали поздними вечерами солдаты, что такие огоньки на кладбище видят по ночам многие. Они называются «огни Святого Эльма».
Что двигаются огоньки, как будто разумные? Да мало ли! Ну, двигаются, меняют цвет, и что?
А то, что покойник задвигался при виде Родика, так это и вообще могло показаться. Вот он сколько уже времени лежит, и где он – покойник?
Тут вдруг как по заказу неспешно выплыла полная луна, и ярко осветила своим светом все вокруг. Это успокоило Родика окончательно, и он решил – негоже возвращаться из разведки, не закончив дела.
И решил обследовать деревню до конца.
Он встал, вышел на середину улицы и тихонько направился в сторону центральной площади.
Туда, где возвышался огромный старый дуб.
3
По улице Родик шел осторожно, внимательно оглядываясь по сторонам и прислушиваясь. Как будто пока ничего ему не угрожало – было тихо, огоньки так же, как и раньше, с наступлением ночи, подрагивали светом в темных полуразрушенных оконных проемах. А на небе как-то неправдоподобно ярко светила огромная Луна.
Вот так, стараясь не издать ни звука при движении, не наступить невзначай на ветку или щепу от плетня, Родик и двигался вперед, к площади.
Слева от него теперь уже совсем рядом возвышался замок. Впрочем, теперь, при ночном свете, хорошо было видно, что и замок фактически представлял из себя полуруины. Родик отложил себе зарубку на память – после площади обязательно подняться к замку и рассмотреть все подробнее – разведка должны быть полной, а для этого нужно осмотреть все, не оставляя что-то необследованным.
Если бы много лет спустя его спросили, почему он ничего не боялся, он не смог бы ответить на этот вопрос. Но словно что-то толкало его на все эти безумства – согласитесь, что по другому не назовешь такое вот безрассудное и бесстрашное путешествие двенадцатилетнего мальчика по жуткой деревне.
Родик тем временем уже вышел на площадь.
Она представляла из себя запущенное обширное пространство, все в колдобинах. По краям площади стояли дома. Угадывались некоторые из них.
Вон то, слева, явно было когда-то каким-то присутственным местом – может быть, деревенским правлением, в котором местный староста решал общественные дела, а то, напротив – шинком, где «обмывались» удачные продажи и не менее удачные траты денег покупателями. Наверное, здесь когда-то кипела жизнь, рекой лилась горилка, звучали громкие пьяные голоса. О сделках купли-продажи говорили полуразбитые прилавки деревенского базара возле дуба, когда-то, наверное, принимавшие одинаково охотно и молодиц с кринками молока и сметаны, и бабулек с корзинками, в которых гоготали утки и гуси, и серьезных молодцов с мануфактурным товаром – ситцами и иным тканьем…
Но сейчас все было в прошлом. Укатанная и утоптанная когда-то площадь ныне была изрыта, избита, всхолмлена и местами превратилась в болото из-за дождевой воды, скапливающейся в ложбинах и из-за глинистый почвы так и стоящей месяцами здесь, постепенно загнивая и подергиваясь ряской.
А под дубом вообще образовалось настоящее болото – зеленая вода, торчащие какие-то будылья засохших растений, а поодаль, возле ствола… Родик подошел ближе, так как не поверил глазам – но точно! Там росли несколько кувшинок, и венчики цветов их чуть покачивались на воде…
И как бы повторяя их движения, вторила чуть слышно им шелестящая листва дуба.
Хотя…
Родик присмотрелся к дубу и был очень удивлен, обнаружив, что, собственно, это растение не было дубом. Точнее, ствол-то был от дуба, только как-то необычно густо кора его была покрыта зеленоватым мхом, да и крона…
А ветви? Было хорошо видно, что вперемешку с отходящими в стороны от ствола толстыми ветвями местами были какие-то наросты, и от них вверх в глубину веток с листвой тянулись гладкие на вид и маслянисто блестевшие то ли трубки, то ли шланги – в общем, они не производили впечатления частей живого растения…
Да и листья какие-то необычные, не похожие на дубовые… А среди них в глубине густой кроны то здесь, то там виднелись какие-то странные светлые пятна – при мертвенном голубом свете Луны разобрать издалека было трудно, что это такое?
Но как только Родик попытался подойти поближе, крона дуба вдруг зашумела, словно бы начала клониться в сторону мальчика из ее густоты высунулся и потянулся к Родику огромный розового цвета цветок с широкими лепестками и дрожащими волосками в центре соцветия. Родик отшатнулся и отбежал в сторону: цветок, двигаясь на толстом и длинном стебле из стороны стороны, поискал мальчика, не нашел и втянулся обратно в крону. Гигантское растение выпрямилось, крона его успокоилась, и вновь лишь легкий шелест листвы напоминал о том, что здесь была жизнь.
В отличие от разбитых прилавков, немых домов с проемами вместо оконных рам.
Продолжая пятиться, Родик неожиданно споткнулся обо что-то ногой и чуть не упал на спину, но удержался. Он оглянулся посмотреть, что там такое у него под ногами, и увидел, что это ручка тачки. Точнее – ручной тележки, но опять-таки тележки не обычной, а трехколесной.
Обычно тележка всегда либо о двух, либо о четырех колесах, а здесь было три колеса: одно впереди и два сзади. И именно от задней оси тянулись две ручки. Тачка лежала на боку, и Родик увидел, что поодаль лежит вторая, третья, четвертая – да их было здесь множество! То тут, то там на площади стояли и лежали эти тачки.
Для чего? Они не производили впечатления старых, брошенных здесь за ненадобностью давным-давно…
Родик решил не ломать голову понапрасну, так как прекрасно понимал, что сам ответа на этот вопрос не найдет, а спросить – да у кого? У мертвецов, что лежали по домам в могильных ямах?
Так думал Родик, направляясь по широкой утоптанной дорожке, что извиваясь, вела по склону не очень высокого холма вверх, к развалинам замка. Двигаясь неспешно по дорожке, мальчик обратил внимание на то, что нельзя было разглядеть с пригорка, с которого рассматривали замок в бинокли разведчики: холм не был правильном формы возвышенностью, а напоминал вытянутую вдоль деревни возвышающуюся метров на десять вверх гряду. Причем – не каменистую, что было бы естественным для предгорий Карпат, а как бы насыпанную из земли.
Вот только кто и зачем мог насыпать такую громадину?
Между тем он приблизился в замковым воротам.
Стен у замка не было, просто возвышались обветшалые стены замкового строения, в котором, возможно, когда-то жили люди. Но если и так – то очень давно.
Деревенские домишки, выложенные когда-то из сырого кирпича, сырьем которому послужила глина, тем не менее стояли, разве что оконные проемы начали разрушаться. Да сгнили двери и плетни.
А тут… Стены замка были выложены из каменных блоков, крыша – черепичная, но даже такие стены от времени стали разрушаться. Кое-где блоки вылезли из стен, некоторые даже – выпали, и теперь валялись тут же, рядом. Крыша перекосилась, черепичная кровля была местами просевшей, местами – просто провалившейся внутрь. Воротин в дверном проеме не было вовсе.
В общем, сооружение давно должно было рухнуть, но каким-то образом держалось. Словно выполняло какую-то свою задачу, и пока не выполнит – завалиться не может!
Откуда-то до Родика вдруг потянуло жутким запахом гнили, знакомой любому воевавшему вонью гниющей человеческой плоти. Родик повертел по сторонам головой и увидел невдалеке от строения большую яму. Правильнее сказать – дыру в холме, диаметром метра два.
Вот к ней мальчик не пошел. Внутреннее чувство опасности буквально взревело сиреной, и Родик, который только что был почти спокоен, вдруг попятился тихонько назад, и почувствовал, как отчего-то волосы на его голове встали дыбом.
Самое жуткое из всего, что он уже увидел, было там, в дыре под землей, в глубине. И мальчику категорически не хотелось узнавать, что именно находится там.
Отходя таким вот манером, то есть – спиной вперед, Родик ухитрился ни разу не споткнуться, а когда оказался далеко и от ямы, и от стен замка, он повернулся и бегом побежал обратно вниз, то есть к площади с дубом. Запыхавшись, скоро он перешел на шаг. Площадь была уже рядом.
Между тем Луна понялась вверх, светила прямо над головой мальчика, и тени, которые отбрасывал дуб, дома, да и вообще все, укоротились и ясно видно было теперь, что в серебристой от света небесного ночного светила кроне дуба (Родик называл его по-прежнему «дубом», хотя ясно было, что это вовсе не дуб) виднелось множество казавшихся белыми сейчас гигантских цветков – не менее десятка!
Родик, не приближаясь к хищному растению, попытался припомнить, что это ему напоминает: зеленая лужа, кувшинки, и среди них… ну конечно же! Дуб навевал на мысль о р о с я нк е – хищном растении болот. Он во время своих странствий както попал в болотистую местность и видел, как охотятся эти цветы… Но вот только настоящие росянки – маленькие, и ловят они комаров, мошку, ну, может быть, поймают и удержат муху… А эти цветы, диаметром в метр каждый – кого ловят они?
И тут случай помог ему понять, кто же был объектом охоты «дубовой росянки», если позволительно будет так назвать этот чудовищный гибрид благородного представителя широколиственных деревьев – и маленького хищного болотного растения…
По дороге, ведущей с противоположной от пригорка с биваком разведчиков стороны, ярко светя фарами, спускался мощный «студебеккер» – трехосный американский грузовик с тентированным кузовом.
Водитель подвел машину к дубу так, что передними колесами «студер» вляпался в болотистую жижу, затормозил и заглушил мотор.
Родик Востоков замер. Из кабины грузовика, из кузова стали вылезать и спрыгивать на землю солдаты. Вслед за этим они все собрались вокруг офицера и вот тут-то все и произошло.
Крона «модифицированного» дерева наклонилась над ними, из нее вывалились вниз громадные цветки и каждый как-то очень ловко схватил свою добычу.
Родик в этот момент уже бежал к дереву, крича и желая предостеречь, но кого?
С хрустом сомкнулись огромные лепестки, сжимая человеческие тела, раздавливая кости и плоть. И тут же разжались, бросая то, что только что было живыми телами, на землю.
Родик споткнулся об одну из тачек и упал. Какое-то время он лежал, плача и колотя кулаками по земле, но изменения, произошедшие вокруг него, моментально привели его в сознание.
А потом и вовсе заставили вскочить на ноги и бежать в единственную свободную пока еще сторону – в сторону замка.
Здесь он и укрылся от опасности – забежав в чернеющий проем в стене внутрь и затаившись.
Потому что к ярко светившему невыключенными фарами грузовику со всех сторон собирались светящиеся зеленым фосфорным светом мертвецы.
Они выходили из домов, ковыляя, заваливаясь то и дело то вправо, то влево, шли к площади и брались за работу.
4
Родик, придя в себя и осмелев, подкрался к дверному проему и залег за выбитым и выщербленным каменным порогом, наблюдая за происходящим внизу.
Луна светила по-прежнему ярко, хотя и начала уже клониться к горизонту. Утро здесь, в предгорьях, наступало в это время года рано и как-то внезапно, сразу.
Но пока до утра было еще далеко.
И при свете ночного светила было отчетливо видно все, что происходило внизу, на площади перед дубом. Кроме того, все рассмотреть очень помогал свет фар автомобиля, по-прежнему ярко освещающих дуб и дающий отраженный от воды и кроны дерева рассеянный свет.
Родик видел, как мертвецы, приседая на подламывающихся ногах, с трудом загружали в тележки тела солдат. По одному на тачку. И затем, ухватив тележки за ручки, (а точнее, учитывая способ транспортировки – за оглобли), они, вытянувшись в цепочку, потащили скрипящие колесами тягловые агрегаты по дорожке вверх по склону холма, к замку.
Давалось это им с огромным трудом. Но они, как могли, помогали друг другу. Один «впрягался» спереди и тянул тележку, таща ее за ручки, а второй помогал ему, подталкивая сзади.
Влекомые таким тандемом, каждая тележка-тачка начала свой путь наверх.
При этом скрип ржавых колес разносился далеко окрест, а вот тягловая сила молчала: не издавали ни звука покойники – ни стонов, ни кряхтенья, ни сопенья… Словно это были механизмы, а не пусть и мертвые, но люди. И этот контраст между пронзительным звуком скрипяще двигающихся тележек и абсолютной ночной тишиной вокруг создавали столь устрашающий контраст, что Родик сжался в комок и невольно бросил взгляд в сторону пригорка, где все это время приветливо мерцающее пламя костра ночевья разведчиков теперь то и дело затенялось и заслонялось неясными силуэтами. В лагере советских солдат, судя по всему, также слышали все: и шум двигателя въеззавшего в деревню «студебеккера» и теперешний пронзительный звук несмазанных колес. И теперь «играли тревогу».
Родик Востоков, пусть и юный, но разведчик, не потерял способности рассуждать здраво. И он понимал, что пройдет какое-то время, пока капитан Дороганов захочет проверить – на месте ли невидимый барьер.
И вот тогда разведчики осторожно двинутся вниз по дороге к деревне. И хорошо бы их к этому времени предупредить обо всем, что происходит здесь по ночам.
Но это с одной стороны. А вот с другой – Родиком, не смотря на страх, овладело любопытство. Он почему-то совершенно не боялся всех этих мертвецов – вот дуб, например, был гораздо опаснее. А что могли ему сделать с трудом передвигающиеся покойники, пусть и страшные на вид своими полуразложившимися, кишащими могильной червью телами?
Ему, умеющему бегать так, как бегают все тренированные мальчишки его возраста?
И он решил досмотреть все до конца.
Тем временем кортеж тележек поравнялся с темным проемом, за порогом которого притаился Родик.
Одна за другой тележки проползали мимо. Тягловая работа давалась покойникам с большим трудом: Родин видел, как толкающий сзади одну из тележек мертвец упал – у него подломилась нога.
Караван не остановился: двигающаяся следом тележка переехала упавшее тело, и оно, беззвучно лопнув, вдруг исчезло.
Родик кулаком протер глаза. Ничего подобного, тело действительно исчезло. Не оставив после себя ничего – ни червей, ни кусков плоти, ни даже следов фосфора на земле и траве.
Это настолько поразило мальчика, что он потерял осторожность, встал на ноги и на цыпочках тихонько пошел следом за последней тележкой.
Тем временем происходило следующее. Тележки подкатывали к яме, из которой по-прежнему несло гнилостным духом, и объезжали ее, по пути сбрасывая в темную огромную дыру свою поклажу.
Когда был опорожнен короб последней тележки, мертвецы, побросав тачки, окружили яму, из которой вдруг стали раздаваться странные звуки. Это было похоже на сопенье, хрипенье, а потом снизу явственно донеслось чавканье.
Что-то там, в глубине ямы, к у ш а л о.
И вдруг звуки прервались, земля задрожала, и из ямы высунулась и впились в ее край острыми кривыми когтями громадная лапа.
Если это и была кисть руки человека, то трудно было представить его размеры: каждый палец был толщиной с руку Родика, а ногти-когти – длиной чуть ли не в полметра.
Мертвецы, увидев пальцы, задвигались и наконец-то зашумели. Они пытались, казалось, танцевать: неуклюже подпрыгивали, медленно поднимали руки вверх и пытались изображать ими ликующие движения. При этом каждый из них глухо ухал и охал, что, по-видимому, также означало крайнюю степень радости.
Остолбеневший от изумления, потерявший всякий страх Родик увидел, как один из танцующих, оступившись, упал вниз, в яму, и тут же вылетел оттуда, по дуге пронесся над головами своих мертвых собратьев и, упав прямо к ногам мальчика, тут же лопнул и исчез.
Это и привело Родика Востокова в чувство. А может быть, не это, а рев вдали заработавшего дизеля САУ, которая развернулась на пригорке и выдвинулась словно бы для стрельбы прямой наводкой.
Через секунду, громко вопя от ужаса, выкрикивая что-то вроде: «Товарищ капитан!» и «Ребята, ребята!!!», мальчик несся сначала вниз, прямо по траве склона холма, оказавшегося вовсе не обычным холмом, а могилой некоего громадного мертвеца.
А навстречу ему уже бежали по дороге разведчики.
Они встретились на середине пути, возле крайних домиков.
Родик, схватив капитана за руку, тащил его прочь от деревни, назад вверх по пригорку, взахлеб рассказывая о том, что происходит сейчас у замка.
– Подожди, толком расскажи! – приказал ему капитан, жестом руки останавливая солдат, уже намерившихся было двинуть по улице в направлении площади и дуба.
Рассказ Родика занял немного времени, однако то, что он рассказал, заставило капитана задуматься, а потом принять решение.
– А ну, все назад! – скомандовал он. Вокруг тем временем темноту разбавил свет приближающегося рассвета: Луна исчезла, звезды на небе поблекли, а на востоке чуть зарозовело небо.
– Това-арищ капитан… – жалобно протянул кто-то из разведчиков. Судя по всему, солдаты были намерены прочесать деревню и раз и навсегда разобраться с нечистью, которая гнездилась в ней.
– Назад, я сказал! – повторил Дороганов. – Через десять минут рассветет и барьер наверняка установится снова! Быстро назад, бегом марш!!!
Через несколько минут запыхавшиеся разведчики подходили к самоходке, возле которой стояли артиллеристы, напряженно вглядываясь вниз, туда, где находилась все еще окутанная темнотой деревня.
– Зубарев, – сказал, подходя к ним, командир разведчиков. – Снаряды в наличии есть?
– Полный боекомплект, товарищ капитан!
– Ну, тогда слушай мою команду! Сначала три залпа шрапнелью, цель – деревня и замок слева. Огонь, лейтенант!
– Есть, – козырнул артиллерист и скомандовал: – К орудию! Заряжай! Цель – деревня и замок, расстояние…
Глядя перед собой в бинокль, лейтенант определил и озвучил подчиненным координаты цели.
Дуло огромного орудия задвигалось, хищно нащупывая цель перед собой.
– Торопись, лейтенант! Светает, как бы барьер опять не восстановился!
И Дороганов присел, заживая ладонями рук уши. Это сделали и все остальные.
Выстрелы прогремели столь громко, что над головами солдат мигом взлетели с веток деревьев спавшие до этого птицы, и взмывая в светлеющее на глазах небо, принялись кружить в нем и что-то встревоженно сообщать друг другу на своем птичьем языке.
Пометавшееся эхо тем временем утихло, рассвет неумолимо вступал в свои права, и были уже хорошо видны даже без бинокля и деревенские домики, и замок на холме слева от них.
Какое-то время никаких изменений внизу не происходило. И капитан скомандовал:
– Дайте-ка пару залпов бронебойными прямо по замку!
Вновь прогремели залпы, и стены замка с грохотом обрушились вниз, шпиль с развивающимся в утреннем ветерке вымпелом отлетел далеко в сторону и воткнулся в землю. И тогда холм вдруг зашевелился.
Дрожь земли докатилась и до пригорка, на котором стояли разведчики. Все они вынуждены были расставить ноги пошире и балансировать, чтобы не упасть. Но думали они не об этом. Не могли они думать ни о чем, при виде раздвинувшего края свой могилы и встающего медленно на ноги огромного мертвеца.
Его рост, наверное, был около тридцати метров. Лучи утреннего солнца, еще толком не способные озарить лес, деревню и холм, тем не менее осветили голову великана и позволили всем людям увидеть заросшее диким волосом, черное лицо со светящимися алым глазами.
Мертвец взревел, и все увидели громадные, в полметра, белоснежные клыки кровососа и людоеда.
На какое-то время при виде такого зрелища все оторопели. Не растерялся лишь лейтенант.
– Прямой наводкой! Шрапнель, беглый огонь!!!
Несколько секунд ничего не происходило, потом пушка самоходки ударила раз, второй, третий… Промежуток между выстрелами не превышал десяток секунд, можно было только представить, с какой скоростью двигались под тентом САУ артиллеристы.
И стоящие снаружи могли наблюдать, как разрывающиеся внутри великана снаряды буквально рвали его на куски, с каждым взрывом во все стороны разлетались ошметки плоти – наверное, даже не плоти, но чего-то темного, что не долетая до земли, истаивало еще в воздухе…
Похоже, что лишь собранная в одно тело плоть мертвеца была в е щ е с т в е н н о й. Отрываясь же, куски ее просто напросто превращались в дым.
А может быть, это было следствием наконец-то появившегося над горизонтом солнца.
Кончилось все сразу. Был великан – и не было его больше. Да и ничего внизу не было, кроме деревьев, да выглядевшего совершенно инородным телом среди стволов елей «студебеккера».
Капитан тем временем подошел к лейтенанту и пожал ему руку. Зубарев, стирая пот со лба, закурил и направился к своей самоходке.
5
– На сборы – полчаса! – скомандовал разведчикам Дороганов и тоже закурил. Он стоял на пригорке, смотрел вниз на ложбину, где совсем недавно была призрачная деревня, да вот была – и сплыла!
– Родион! – позвал он воспитанника разведчиков. – Иди-ка сюда!
Родик подошел к нему, и капитан принялся выспрашивать у мальчика подробности его ночных приключений. Он слушал спокойный теперь рассказ мальчика, кивал и, покуривая, смотрел вниз. И думал… О чем? Да кто же его знает!
Через полчаса «виллисы», а следом то и дело взревывающая мощным дизелем САУ двигались между деревьев в сторону перегороженного лесным завалом шоссе. Дорога через лес, которой еще вчера они ехали, пытаясь обогнуть как-то завал, исчезла вместе с призрачной деревней. Но лес, на их счастье, был не очень густым и их средства передвижения без помех через час выехали к шоссе.
На подъезде у самоходки закончилось-таки горючее, но теперь артиллеристы, ничего не опасаясь, остались дожидаться его подвоза – разведчики твердо пообещали, что не двинутся никуда, пока не пришлют заправщик своим товарищам.
Удивление, которое они испытали, выехав на дорогу, было большим и неподдельным. Еще бы! Вчера они ехали по гладкому полотну покрытия, и удивлялись, как это война миновала эти места. Но она и не миновала, теперь они это видели отчетливо. Дорога была вся в колдобинах, местами колея была столь глубокой, что им предстояло, объезжая эти ямы, выруливать на обочину и двигаться сбоку дорожного полотна, прижимаясь к стволам деревьев. Да и сами деревья пострадали – некоторые были расщеплены разрывами снарядов. Воронки от снарядов и авиабомб были и на дорожном полотне, но кто-то уже успел засыпать почти все их землей и лесным дерном.
Посмотрев по сторонам, слева вдали капитан увидел загораживающий дорогу лес, и понял, что это был поворот, за которым они столкнулись с завалом. И скомандовал поворачивать влево.
Они доехали до поворота и – не увидели за ним ничего! Исчезли деревья, отгрызенные от основания кем-то… только почему же кем-то? Теперь ясно было, кем.
Тем, кто перегородил здесь шоссе и заставлял тем самым всех проезжающих сворачивать к деревне. Которая ночами оживала и ждала своих жертв.
Наверняка вчера был еще один завал где-то впереди – ведь почему-то «студер» с солдатами подъехал к противоположной стороне деревни!
Тем временем сзади них послышался шум, и скоро передовые машины с личным составом их полка подъехали к «виллисам» разведчиков. И капитану Дороганову пришлось выслушать от вылезшего из следующего во главе колонны трофейного «хорьха» начштаба полка полковника товарища Тишкина гневную отповедь:
– Ты это называешь прекрасной дорогой? Капитан, вы вчера трезвые ехали? Какого черта? Мы же полуоси все побьем!
– Когда это я говорил о дороге? – Дороганов был не просто изумлен, а совершенно ошарашен.
– Вчера, по рации! Я же с тобой лично на связь выходил! Хорошо, что мы с утра двинулись, а не пошли ночным маршем…
Разведчик сориентировался в ситуации сразу же: конечно, он помнит, что на связь выйти не смог, но ведь это он – не смог! А вот товарищ Тишкин – смог. Так что…
В общем, лучше согласиться! И он ответил, покаянно опустив голову:
– Да вчера что-то… Виноват, товарищ полковник.. Ну, расслабились малость, Григорий Вениаминович!
– Ладно, чего уж!.. – полковник, снимая фуражку, махнул рукой.
Товарищи, ведь стояло уже почти что лето! Лето 1944 года! И хотя воевать предстояло еще год, каждый из них понимал – теперь сражение идет уже только на победу, окончательную и бесповоротную!
Так что – можно и простить разведку, чего уж там…
И полковник сказал, вытирая платком пыль с лица:
– Ладно! Где хоть ночевали?
– Да здесь, рядом, в лесу. Тут наша САУ без соляры оказалась, ну, мы с артиллеристами за фронтовое братство и – по чуть-чуть…
– Понятно! – и Тишкин понимающе улыбнулся.
А Дороганов сказал вслед за этим лишь ему понятную фразу:
– Они ведь так нас выручили!
Тишкин понимающе кивнул:
– Ну, так ведь «бог войны»! Артиллерия-то!
– А мы – «царица полей»! Пехота-матушка! – поддакнул ему Дороганов. – Надо бы им заправщик подогнать…
– Подгоним! – твердо заявил Тишкин. – Петя! – позвал он ординарца. – Добеги до заправщика и передай мое распоряжение – пусть заправят САУ солярой полные баки!
И, доставая карту, сказал Дороганову:
– Придется вернуться! Давай-ка наметим новый маршрут, эта дорога не годится!
Уже через полчаса разведчики вновь катили далеко впереди основной колонны на «виллисах». А за колонной, замыкая ее, бойко двигалась самоходная артиллерийская установка с сидящим на вершине ее лейтенантом Зубаревым…
– х-х-х-х-х-х-х-х-х-х-
– Так это что – правда? – нарушил молчание в купе Русин. – Или вы все придумали нам на потеху, господин писатель?
Я усмехнулся.
– Да нет, – ответил ему я. – Это все мне рассказал Родион Востоков, бывший сын полка военной поры.
– А вот интересно, – сказал Онищук, двигаясь на полке и меняя положение тела. – Вы говорили, что это все связано с тем, что рассказывал солдат в 1915 году, ну, в рукописи подпоручика Русина…
Я в ответ пожал плечами:
– Я просто подумал, что странное совпадение. В рукописи рассказывается к князе-вурдалаке Драгомирове. От которого деревня смогла защититься, и он, оставшись без пищи, вынужден был впасть как бы в спячку – ну, помните, лег в могилу и уснул.
А теперь смотрите сами: дело происходило в этих же местах. Это первое. Раз Драгомиров был князем, то в 18—19 веках он жил в замке. А как же иначе? Почитайте историю того времени, в Закарпатье, как и в Венгрии и Румынии поместные князья жили в замках! Тут же были постоянные нашествия турок! Это – второе обстоятельство. А теперь последнее – вспомните Гоголя и «Вечера на хуторе близ Диканьки» – помните колдуна, который рос под землей сотни лет и вырос в гиганта? А что было в 44-ом году в тех же лесах? С кем столкнулись разведчики? С гигантским вампирам, который лежал под землей.
Не слишком ли много совпадений?
А если предположить, что тогда, в 1915-м году, солдат Перепелкин рассказывал правду? И этот князь полежал-полежал – да и нашел способ отомстить загнавшей его в могилу деревне! И в наказание сумел как-то превратить всех жителей в мертвецов, не обретших после смерти покоя, в вынужденных кормить вечно князя телами жертв, попадающих в силки гигантского растения…
– Ну, а чего же вы не расспросили подробнее своего попутчика? Этого – Родика? – задал вопрос Русин.
– Так ведь я тогда, Алексей Петрович, содержание мемуаров вашего деда не знал! Так что сравнивать рассказ Востокова мне было не с чем, и расспрашивать его поэтому мне было незачем!
– Значит, барьер был только днем, пока светило солнце… – сказал Игорь Сергеевич.
– Ну, конечно! Ведь нечисть оживает только с наступлением темноты! – подтвердил его мысль Русин. И добавил: – А днем привлекательный вид деревня принимала, чтобы у барьера приезжие заночевали, а ночью…
– Наверное, так и есть, – сказал я. – Или на ночь все преграды вокруг деревни снимались, чтобы заманивать ночных проезжих к дубу. Не зря ведь он так бросался в глаза! И стоял на площади, в центре…
– Все-таки верится, как говорится, с трудом, – проронил Онищук.
Вернувшийся в купе после очередного свидания с прокуренным тамбуром Сергей сразу же включился в дискуссию.
– Нет, мужики, а я – верю! После того случая с телевизором, огоньком и пропавшими бесследно людьми я на многое стал смотреть по-другому, шире, что ли…
На этой философской нотке наш разговор закончился: мы по очереди умылись и легли каждый на свою полку спать.
На другой день наши беседы мы возобновили сразу после обеда.
Обедать ходили в вагон-ресторан все, кроме Онищука – он сказал, что полежит, и перекусит «своим». Так что далее все мы сначала обедали в ресторане, потом стояли у окна в коридоре, а потом как-то сам собой возник спор о том, кто является символом российской поэзии. Доспоривали в купе, причем вскоре позиции определились – ярым сторонником Пушкина выступал Русин, я же озвучивал свое мнение. А оно таково – символ российской поэзии – Есенин.
Доказательством своей правоты я считал очевидный факт, что Россия целые тысячелетия была крестьянской страной, и вплоть до середины прошлого 20-го века более половины нашей страны составляли крестьяне.
– У нас нет ни одного человека, в чьих жилах не было бы хоть капли крестьянской крови! – горячился я. – А посмотрите на сериалы – наиболее удачные наши сериалы, снятые последние два десятилетия – это о сельской жизни. И смотрят их охотнее всего, и нравятся они почти всем нашим гражданам. Думаете, это случайность?
– Поддерживаю! – громко сказал Сергей. Он стоял в коридоре у окна, но внимательно слушал наш спор. – Я так скажу – Есенин и понятнее, и теплее, нежели Пушкин. А кроме того – он мой тезка!
– А вы нам зубы не заговаривайте, – чтобы не потерпеть окончательного поражения, шутливо поддел его Русин. – Вы нам рассказ обещали!
– А я готов! И вы приготовьтесь. Удивляться!
Быстренько сообразили «по чайку» на каждого, и приготовились мы – слушать, а Сережа – рассказывать.
– Я тогда только-только закончил школу милиции, и начал службу. Так вот эту историю рассказал инспектор угрозыска Скрибан. Если кто не помнит, в 70—80-е годы должности наши назывались не «оперуполномоченные», а инспектора…
Виктору Дмитриевичу было тогда около 40 лет…
С разрешения Сергея я записал рассказ на диктофон и получил согласие на литературную обработку его при подготовке публикации.
Я также еще раз обязался изменить все имена героев и не называть точных дат.
Что мною и сделано. Поэтому рассказ будет вестись сразу от имени нарицательного героя, так сказать от первого лица. Ну, а позже – от лица инспектора угрозыска.
Об удачливом мошеннике Повесть
Сказать, Виктор Дмитриевич, что я изначально рос преступником – было бы неправильным. Дело в том, что я ведь – из весьма благополучной семьи. Мама у меня – учительница, папа – инженер. Но вот со временем рождения… Не то, чтобы вовсе уж не повезло, а лучше бы родиться мне вот как вы – после войны.
Да, я ведь не назвался! Зовут меня Вадим, а фамилия… ну, пусть будет в соответствии с паспортом – Денежкин. Люблю я эти радужные бумажки – дензнаки.
Впрочем, если бы не любил их чрезмерно – не сидел бы вот здесь, перед вами.
Но – по порядку.
Родился я в 1941 году, перед войной. Отец, слава богу, отвоевал и вернулся, не то, чтобы абсолютно здоровым, но и жаловаться грех: да, был ранен несколько раз, но все не опасно для жизни. Ему даже отпуск ни разу не дали – после госпиталя. А он и в госпитале-то один раз лежал всего, а то все больше по фронтовым санбатам – подлечится, и обратно к своим, на фронт.
Вернулся он к нам с мамой в 1945-м, сразу же устроился обратно на свой завод инженером, и так они и проработали всю жизнь каждый – на своем постоянном месте. Сейчас вот дорабатывают – скоро на пенсию.
Войну, как вы понимаете, я прожил, будучи в нежном возрасте, и тягот военных лет поэтому не осознавал. Ну, просто не помню – война закончилась, когда мне пять лет исполнилось, что в этом возрасте запоминают дети? Только – хорошее, а оно и запомнилось – папа с фронта вернулся, квартиру нам дали, когда я в школу пошел. А вот дальше…
Вот дальше был период, который я хорошо помню. Мы тогда жили скромно, впрочем, как тогда начали, так и всегда жили скромно. И деньги родители постоянно вынуждены были считать.
Но когда я говорю, что мне со временем рождения не повезло, я имею в виду, что как раз после смерти Сталина началось заметное расслоение на тех, кто победнее, и тех, кто побогаче. Заметьте, я не говорю – на бедных и богатых. В социалистической стране если и есть богатые, так они прячутся! А в общем все живут п р и м е р н о одинаково.
Но в том-то и дело, что вот этой небольшой разницы между материальным положением вполне хватает, чтобы чувствовать себя неполноценным. Если вы из тех, кто победнее, и если вам еще раз не повезет, и вы окажетесь в школе рядом с теми, кто побогаче. А в моем классе так и было – нас, умных и бедных, было примерно треть, а вот богатеньких дураков…
Словом, развился во мне постепенно комплекс неполноценности. Но я ведь был умным!
И в конце 11-го класса, когда большинство думали, куда пойти учиться после школы, размышлял над тем, как и где добыть много денег?
Причем, я понимал, что много и сразу з а р а б о т а т ь их невозможно. Можно лишь добыть, получить, в ы р в а т ь буквально…
Но таким способом можно обогащаться только, нарушая при этом закон. Честным путем много денег не заработать.
И вот первое, что я понял в том рубежном возрасте, который считается по нашим законам совершеннолетием, это необходимость хорошо законы з н а т ь.
А значит – необходимо поступать учиться на юридический факультет. Вот я и поступил на юрфак Новосибирского университета. Было это в 1959 году.
Нет-нет, Виктор Дмитриевич, что вы! Тогда я еще не знал, что буду мошенником, я знал лишь твердо, что законы нарушать б у д у. Впрочем, уже после первого беглого знакомства с содержанием нашего Уголовного Кодекса я пришел к мысли, что заниматься нужно только мошенничеством, причем объектом внимания иметь личное имущество граждан.
Наше государство ведь жестко ограждает свою собственность. Сравните статьи 89 и 144 УК РСФСР: максимальные санкции по первой за кражу госимущества вполне могут быть 15, а вот за те же действия против личного имущества (ст.144) – лишь 10 лет.
С мошенничеством – то же самое соотношение наказания.
Вы, конечно, можете сказать, что на взгляд обычного человека что 10, что 15 лет – одинаково много. Какая разница? А вот вы спросите у тех, кто находится за проволокой, отбывая сроки, они вам на пальцах разъяснят, что в колонии, если тебе отбывать 15, а рядом – человек со сроком на треть меньше, это… В общем – не дай бог!
Но вернемся к предмету разговора. О том, почему я выбрал своим занятием именно мошенничество.
Не будем забывать, что я не только умный, но и учился профессии юриста, поэтому грех мне было промышлять чем-то иным помимо мошенничества.
Так что примерно с началом второго курса обучения я твердо уже знал, чем буду заниматься, а как будущий юрист – понимал, что встреча с внутренними органами произойдет неминуемо. Рано или поздно.
Нет, я надеялся, что поздно! И – по минимальному количеству эпизодов. Я, кстати, специально изучал этот вопрос – как, если я попадусь, свести количество эпизодов преступления к минимуму. И наука мне эта пригодилась один раз, я чуть позже расскажу. И очень помогла.
В общем, я стал углубленно знакомиться со всем тем, что могло мне пригодиться. В процессе скрупулезного изучения со статьей 147 Уголовного Кодекса и всех комментариев к ней.
Но знакомился здраво и весьма осознанно, без флера романтики, чтобы не получилось, как с одним знаменитым фальшивомонетчиком, нам на лекции по уголовному праву преподаватель рассказывал. В качестве анекдота. Но гримаса жизни в том, что подобный случай был в действительности.
Рассказать?
Итак, году эдак в 50-м, один выпускник средней школы решил посоревноваться с государственным Монетным Двором и научиться самостоятельно изготавливать денежные знаки, в которых он остро нуждался и которые наши госорганы не смогло бы заклеймить, как фальшивые.
Он подошел к делу, примерно как и я – творчески и с научной точки зрения.
Что необходимо знать, чтобы печатать деньги?
Во-первых, химию – чтобы изготовить красители, которые будут идентичны тем, что используются при печатании денег.
Во-вторых, технологию изготовления бумаги.
В-третьих, полиграфические технологии.
И молодой человек поочередно закончил три вуза. И в результате этолго смог вскоре после денежной реформы 61-го года, то есть лет через двенадцать-пятнадцать примерно после того, как замыслил свое дело, изготовить миниатюрный печатный станок. Он был встроен в толстую плиту древесины, которая служила ему дверью, соединяющей кухню с комнатой.
Он жил в однокомнатной квартире. Причем, пока учился, отказывал себе во всем – он скрупулезно собирал все необходимые ему материалы и химикалии. Когда за ним пришли, то в комнате, кроме стола, стула, старенького шифоньера и пружинной кровати ничего не было.
Наверное, именно аскетизм его и сгубил. С одной стороны, обстановка его квартиры у любого вызывала жалость к ее владельцу. А вот с другой…
А другая сторона заключалась в следующем.
Закончив свой аппарат, он решил его опробовать. Щелкнул утопленным в верхнюю часть косяка двери рычажком, и принялся печатать. Для этого теперь ему нужно было лишь открывать – и закрывать дверь.
При открывании срабатывал механизм запуска процесса. Секунды требовались, чтобы разрезать бумагу, смазать два клише красками, поместить бумажку между клише.
Закрыв дверь, этот изобретатель приводил в действие клише – осуществлялось собственно печатание денег. Открыв ее во второй раз, он получил выпавшую из двери новенькую десятирублевку и тут же запустил повторный цикл процесса.
Он стоял, открывал и закрывал дверь, а пол рядом с ним постепенно покрывался пахнувшими свежей краской радужными красными бумажками.
Наверное, он плакал от счастья… Впрочем, это лишь мое предположение.
Да, так вот, о другой стороне. Его погубил слишком сильный контраст. Вот о чем, собственно, я: взяв несколько десятков новеньких купюр, он пошел в магазин и накупил деликатесов. Колбасы, икра, балык севрюги. Дорогой коньяк, ну, и все прочее – вы, наверное, не помните в силу возраста, что такое середина 60-х годов (20-го века) – тогда ведь в продмагах было все! Это сейчас, в семидесятых, с прилавков все исчезло. А тогда…
Ну, так вот, придя домой он, который питался все эти годы дешевой колбасой, хлебом и молочными продуктами, для начала наелся «от пуза». А потом он захотел женщину.
Ну, ему ведь было под сорок, а он отказывал себе и в этом деле.
В Новосибирске коренные жители знали, где можно «снять девочку», и он пошел – и снял. И пригласил ее к себе.
А перед этим все деньги спрятал под матрац. Ему просто больше некуда было их спрятать.
Привел он, значит, девочку, сделал все, и с непривычки уснул. Коньяк, хорошая жрачка, в общем – отрубился.
А девочке – заплатил. Но она не ушла. Потому что ее поразил контраст – беднота беспросветная, а на столе такие продукты… И такая щедрая плата!
И она решила осмотреться. И вспомнила, что пока лежала на спине, значит, то все время чувствовала, как под матрацем все время что-то похрустывает. Она приподнял край матраца, а там… И девочка тут же побежала в отделение милиции.
И вот представьте себе его состояние – он просыпается, а возле постели – представители органов.
И он, потратив два десятка лет на осуществление своей мечты, не смог потратить и тысячи рублей…
Правда, суд учел, что вреда нанести преступник почти не смог, и не вменил ему совершение преступления по части второй 88-й статьи – это спасло его от высшей меры. Так что получил он по части 1-й всего лишь «десятку»! Но – один нюанс – он ведь скрупулезно изучил все, что помогло ему качественно нарушить закон, а вот как избегать наказания, как вести себя, случись, не дай бог, попасть «на зону», в местах перевоспитания, он ведь не знал.
Так что ему, наверное, в колонии было трудно.
Я решил его ошибок не повторять.
Учился я только на отлично. И параллельно особое внимание уделял судебной медицине, а особо тщательно изучал судебную психиатрию. У нас был такой факультатив, посещали его студенты по желанию. Наверное, я был самый аккуратный и внимательный слушатель.
Чуть позже я познакомился с ребятами из театрального училища, подружился с ними, через них не только запасся нужным мне в будущем реквизитом, но и записался в кружок сценического мастерства, где ознакомился с основами предмета, а также научился гримироваться.
Кстати, единственный спектакль нашего кружка, в котором я принял участие, был шекспировский «Гамлет». Как вы думаете, Виктор Дмитриевич, кто играл Галета? Точно, я!
И по некоторым отзывам, у меня были хорошие актерские данные.
Да, как раз тогда я запасся всем необходимым для гримирования и изменения внешности. Ну, борода там, усы, парики, грим.
Но время шло, я перешел уже на пятый курс, и ночами разгружал на железнодорожной станции вагоны. Я собирал деньги на аммуницию.
Я решил так: на дело выходить только в специальной одежде, которую больше никуда не надевать. Поэтому я постепенно купил летний, весенне-осенний комплект и, наконец, зимний.
Вся одежда была только тех моделей и фасонов, которые носили большинство новосибирцев. Я это отмечаю особо, потому что по натуре – щеголь. Если бы не эта моя натура – дура!
Я ведь, Виктор Дмитриевич, сгорел сейчас только потому, что нарушил это свое правило. Работал у вас в Барнауле в своей повседневной одежде, вот пальто меня и подвело…
Ну, да ладно! Дурак совершает одни и те же ошибки, а умный на них учится и не повторяет. Будем надеяться, что и я больше не попадусь так глупо…
Нет-нет, Виктор Дмитриевич, у родителей денег я никогда не просил. Зачем привлекать к себе лишний раз внимание? Я был хорошим сыном, студентом-отличником, разгружающим ночами вагоны, то есть в представлении родителей – настоящим советским молодым человеком…
И вот к концу пятого курса я был готов. К тому, чтобы стать преступником, но – преступником, по-первых, не пойманным, а во-вторых – богатым.
Погрузочно-разгрузочные работы на станции окончательно укрепили меня во мнении, что физический труд – не для меня. А умственный у нас в СССР оплачивался слабо: и отец мой, и мать получали в лучшем случае 150 рублей в месяц каждый.
Ну, что это за деньги?
Итак, я начал усиленно ходить по различным общественным местам, чтобы найти способ мошенничать. Причем так, чтобы не зарываться и по возможности не вызывать у обманутых людей желания заявлять на меня в органы.
Вы скажете, Виктор Дмитриевич, это как так? А вот так!
И вот, скоро я такой способ нашел! И знаете где? На центральном главпочтамте!
Эпизод первый
Дело было так.
Мне нужно было дать телеграмму, не помню теперь – кажется, в Киев тете. И я это сделал так же, как делают это всегда все советские граждане: пошел на почту, взял бланк телеграммы, сел за за столик (там же, в помещении почты), и плохой ручкой с пером «рондо», обмакивая его в чернильницу, принялся писать адрес и текст телеграммы.
При этом, как всегда, и как, добавлю – все люди, я то и дело глазел по сторонам, а также смотрел, что пишут в телеграммах другие.
Вам ведь все это знакомо, верно, Виктор Дмитриевич? Ну, вот видите!..
И чисто механически мне запомнился текст телеграммы соседа: «ДОЕХАЛ НОРМАЛЬНО ПОСЕЛИЛСЯ ГОСТИНИЦЕ СРОК КОМАНДИРОВКИ ПЯТЬ ДНЕЙ НИКОЛАЙ».
Я еще подумал, что он – поехал в командировку и не знал, на сколько дней? А потом догадался – сплошь и рядом ведь сроки командировки определяют на месте, по прибытии. Ну, скажем едет инженер или техник-наладчик монтировать оборудование – он только приехав на место, может определить, сколько дней ему нужно для работы… Естественно, сообщает домой либо по телефону, а проще всего – дать телеграмму. Мол, так и так, домой вернусь через столько-то дней. Домашние телефоны и сейчас далеко не у всех есть, а тогда…
А-а-а, почему я сам оказался именно на главпочтамте? Да случайно, был в центре города по делам, проходил мимо почты и вспомнил о телеграмме.
Но в то время, я, как уже говорил, постоянно раздумывал и искал какой-нибудь оригинальный способ мошенничества. Во-первых, сравнительно безопасный, во-вторых, не приносящий потерпевшим значительного ущерба, и в-третьих – протяженный во времени.
Но пока на ум ничего не приходило. Кстати, и первые дни после посещения почтамта – тоже.
И вот через пару дней ночью, во сне, мне приснился способ, как можно сравнительно безопасно и долго зарабатывать – и при этом почти не подвергаться риску быть пойманным за руку.
Я проснулся, лежал на постели и вспоминал увиденный сон. И чем больше я размышлял, тем тверже становилась мысль – есть, способ найден!
Главное – не нужно торопиться, я всегда себе это повторял. Не торопись, тщательно все обдумай и подготовься, как следует!
Итак, что мне было необходимо? Во-первых, мне нужен был чей-нибудь паспорт с иногородней пропиской. Во-вторых, перечень всех почтовых отделений города, которые работают с корреспонденцией и почтовыми переводами «до востребования».
Я начал с почтовых отделений. Я разбил город на четыре части, прикинул, где можно было бы жить в каждой из четырех частей, и начал обход.
Я пришел в приемную к начальнику почтовой службы города и спросил секретаря, не поможет ли она мне – я живу в таком-то районе, и мне необходимо получать корреспонденцию до востребования. Какое ближайшее почтовое отделение работает с корреспонденцией такого рода? Ага, спасибо, записываю…
После этого я вышел в коридор, прошел десяток метров и зашел в первый же попавшийся кабинет. Извинился, очень вежливо попросил мне помочь и задал тот же вопрос, но – с адресом проживания из следующей части города.
Мне, конечно, в просьбе не отказали, куда-то позвонили и сообщили номер второго почтового отделения.
Тем же макаром я узнал еще одну почту, а последнюю, четвертую – узнал на главпочтамте, в окошке корреспонденции «До востребования». Сказал, что сюда ездить далеко, а не подскажете ли, где можно было бы получать такую вот корреспонденцию у меня рядом с домом – и назвал адрес в последней части города.
И – вышел, имея в кармане четыре местоположения и адреса четырех отделений связи. Плюс – сам Главпочтамт. Итого – пять.
Теперь мне нужен был паспорт.
Уже на другой день я, при усах, бороде и прочем гриме, в фуфаечке, в которой я ездил каждую осень в деревню на уборочные работы – помогать колхозникам убирать картофель и сахарную свеклу, сидел недалеко от железнодорожного вокзала, за гаражами, в компании местных бродяг.
Мы уютно расположились в старой будке от грузовика Газ-66, сидя на пустых ящиках, а перед нами стояла бутылка водки и была разложена закуска – хлеб, колбаса, огурцы, плавленые сырки.
После третьей бутылки «Московской» я уже знал, у кого документы есть, а у кого – нет. Вообще-то профессиональные бродяги документов никогда не имеют, их ведь называют иногда «бомжами», а бомж – сокращение от «без постоянного места жительства». Так что нужный мне паспорт с пропиской в Красноярском крае я достал без труда. Просто выкрал его – вытащил из кармана одного из бродяг. Когда все перепились.
Нет, я сначала хотел купить, рублей за десять. Но ведь бродяга мог заподозрить что-то неладное. Начал бы болтать во время выпивок с коллегами, продал, мол, паспорт, там и до милиции бы весточка докатилась. И возник бы вопрос – зачем некто покупал себе паспорт?
Я, Виктор Дмитриевич, рассудил здраво – когда еще тот бродяга хватится паспорта! Да он никогда не подумает, что его у него украли – потерял, и все! Как все они рано или поздно документы теряют…
Теперь начиналось самое трудное. Необходимо было подделать паспорт так, чтобы на почте он не вызывал сомнений.
Сфотографировался я в бороде, с усами, но – другими. Аккуратно подстриженными, и без парика. Я подстраховывался на случай моего розыска в будущем в а ш и м и, Виктор Дмитриевич. Начнут ведь составлять фоторобот, вот работники почт и будут в сомнении – кого описывать? Того, чью физиономию они будут видеть время от времени в окне получения корреспонденции, или лицо, изображенное на фото из паспорта?
Изображения угла печати я резал на резине от каблука ботинка четырежды, пока оттиск не показался мне более-менее приемлемым. Нет, под лупой, конечно, сразу было видно, что это – подделка, но когда это почтари смотрят в паспорта граждан через лупу?
Ну, и год рождения я подчистил лезвием очень аккуратно – как сейчас помню, две последние цифры года рождения подчищал чуть ли не час, но все получилось, как надо.
Потренировался, конечно, писать черной тушью, но потом очень аккуратно вписал подходящий год рождения. Увеличил свой на два года.
Посмотрел глазом, через лупу – подходяще получилось! И сразу же пошел на Главпочтамт. Нет, без грима, только одежду поменял.
Взял бланк, приготовил свою ручку, сел за стол и вроде как задумался. Рядом меняются граждане, а я все думаю. И при этом каждому заглядываю в бланк телеграммы. Жду подходящего клиента.
Дождался, записал на своем бланке адрес и фамилию того, кому очередной командированный сообщал, что задерживается на неделю. Меньший срок мне не подходил – могла накладка произойти. Да вы сейчас все поймете!
Через день я отправил с Главпочтамта следующую телеграмму:
«ЛИЗА У МЕНЯ УКРАЛИ ДЕНЬГИ ДОКУМЕНТЫ. СРОЧНО ВЫШЛИ ТЕЛЕГРАФОМ ПЯТНАДЦАТЬ РУБЛЕЙ НА ДОРОГУ ГЛАВПОЧТАМТ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ ПАСПОРТ СЕРИЯ 1Х-ТО НОМЕР 500953 ХАРЮЗОВУ ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ.
ЕГОР».
Вы же понимаете, Виктор Дмитриевич, что такой текст не мог вызвать каких-либо сомнений у этой самой Лизы. Ситуация насквозь обыденная, весьма вероятная, так что такая телеграмма и сама просьба подозрений вызвать не могли.
Я из телеграммы, посланной настоящим Егором знал, что живет он в гостинице, а значит – очень вероятно, что вечерами поддает с соседями, коллегами из местной конторы, в общем – обокрасть его вполне м о г у т.
А если не поверят дома, не пошлют денег – ну, и что? Вернется Егор домой, покажут ему телеграмму, он удивится, начнет ломать голову – кто же это послал телеграмму вместо него? Как узнал адрес? Ну, и далее в таком же роде.
И что? Какой идиот подумает, что это его хотели так «наколоть» на деньги? Это на пятнадцать-то рублей?
Так что решит Егор, что над ним пошутили, а если бы жена деньги отправила – ему бы вернули в Новосибирске, а после все вместе эти деньги они там бы и пропили. Ах, она отправила? Это что же, его обманули? Какой паразит…
Я был уверен – деньги будут посылать. Во-первых, я всегда звонил в справочную, узнавал стоимость проезда до дома из командировки моего клиента, добавлял какую-то сумму на питание, проживание в гостинице – в общем, деньги запрашивал реально необходимые, ну, если бы и в самом деле человека в командировке обобрали.
Во-вторых, я всегда старался просить выслать сумму небольшую. Ну, чтобы дома у командированного после получения моей телеграммы решали, что лучше послать эти небольшие деньги, чем ломать голову, звонить в Новосибирск, и тому подобное.
Я ведь решил зарабатывать за счет «вала» – то есть количества обманутых клиентов, а не величины «снимаемой» с каждого суммы.
На другой день, выбрав пиковое время на Главпочтамте, когда народу к окошкам стоит – тьма, и служащие только успевают заглянуть в документ, чтобы, записав в бумажку данные паспортов, дать нам расписаться, потом выдают деньги – и адью!
Так что я получил 15 рублей и пошел домой, поздравляя себя с почином.
А на другой день сразу после занятий в университете, я уже снова сидел на Главпочтамте, вроде как заполнял бланк телеграммы и подыскивал нового подходящего клиента.
Да конечно, Виктор Дмитриевич, в почтовых бумагах данные паспорта Харюзова оставались, и если скрупулезно искать – можно найти и вытащить на свет божий десятки документов… Но фокус в том, что мне ведь высылали деньги не в одно, а в пять разных отделений связи! Я их чередовал, используя чаще всего, естественно, Главпочтамт.
Да и – риск быть пойманным был минимальным. Ну, даже «выйдут» на Харюзова по номеру паспорта, и что? Это же бродяга! Во-первых, поймай его! Во-вторых, найдут, спросят – где паспорт? Ответит: «Потерял!» Предъявят его для опознания почтарям, и что? Ему 53 года, и выглядит соответственно плюс изменения внешности, связанные с беспорядочным образом жизни бродяги. А мне – двадцать два, и даже приклеенные борода и усы меня старят максимум лет на пять! Так что мошенника в Харюзове никто не опознает. А главное – суммы! Размер ущерба граждан!
Я об этом старался помнить, и тщательно каждый раз размер суммы денег обдумывал и обосновывал.
И суммы эти, естественно, никогда не были большими: максимум – 25—30 рублей. Иногда – 50, но это было уже на грани, и я это понимал, и когда однажды… Но об этом чуть позже.
Трудился я таким образом на ниве обмана граждан не напрягаясь – старался не чаще раза в неделю получать по переводу, ну, а в месяц набегала сотня, иногда – чуть больше. Вместе со стипендией получалась средняя зарплата молодого специалиста: 120—140 рублей.
Я ведь понимал, что нужно обязательно закончить университет. Мало ли, для чего может пригодиться диплом.
Но – университет мне закончить не пришлось. Сгорел я случайно, причем из-за того, что нарушил свой главный принцип работы – не проси больших сумм денег. Не проси!
Не удержался я. Да и не повезло мне!
Дело было так. На Главпочтамте мне попалась на глаза такая примерно телеграмма, отправляемая в Москву:
«ЗАДЕРЖИВАЮСЬ ДВЕ НЕДЕЛИ ИЗ-ЗА СЛОЖНОСТИ ДЕЛА. О ВРЕМЕНИ ВОЗВРАЩЕНИЯ СООБЩУ ПО ТЕЛЕФОНУ.
ВЛАДИСЛАВ»
Я ведь – без пяти минут юрист, как я не обратил внимание на такой специфический оборот, как «из-за сложности дела»? Это ведь оборот речи, употребляемый в а ш и м и, товарищами из органов…
В общем, Виктор Дмитриевич, это оказался следак из Генпрокуратуры, который был в командировке у нас в связи с расследуемым делом. А я ему домой телеграмму со словами «Обокрали меня, вышли 150 рублей»…
Нет, почему он не позвонил, а послал телеграмму – я не знаю. Ну, может дома у него редко кто появлялся… По телефону – не дозвонишься, а телеграмму все равно кому-нибудь вручат.
А вот его жена в тот же день вечером ему позвонила в гостиницу, и, скорее всего, давясь от хохота, спросила: «Как же так? Тебя, старшего советника юстиции, обокрали? Это где случилось – прямо в кабинете областной прокуратуры? А 150 рублей – не жирно будет?»
Следак ее поспрашивал, текст моей телеграммы записал и велел запрошенную сумму непременно отправить. И на другой день меня взяли с поличным прямо при получении денег.
Чтобы не вызвать повышенного интереса к себе, я признал безоговорочно факт мошенничества, сказал, что это такая шутка.
А так как, Виктор Дмитриевич, я понимал, что мне все равно постараются дать по максимуму, ведь потерпевший – следователь Генеральной прокуратуры СССР, то на вопрос: «И сколько раз вы так шутили?» я, конечно, признался следователю, что было еще три случая. И назвал трех человек, кому по месту жительства я посылал телеграммы, с просьбой прислать по 10—15 рублей. Причем адреса проживания двух из них я «вспомнил», а вот третьего – забыл. И все получилось вполне правдоподобно – студент-выпускник, без малого – юрист, отличник, признается, судя по всему – во всем, искренне раскаивается…
Кроме того, – ранее не судим, в противоправных деяниях не замечен, органами внутренних дел не задерживался…
На суде чуть все не испортил потерпевший-следак из Москвы. Все-таки у ваших, Виктор Дмитриевич, нюх – как у псов лягавых, мигом чувствуете подвох! И вот этот следователь обратил внимание суда на тщательность моей подготовки.
Какая, говорит, шутка? Преступник готовился долго и тщательно, вы сами посмотрите! Обдумал и осуществил операцию – и в результате обзавелся чужим паспортом и тщательно подделал его. Достал грим и постоянно пользовался им, применял накладные бороду, усы и парик на голове. Это, говорил он, очень похоже на занятие мошенничеством в виде промысла, то есть получения постоянного дохода…
Но я ведь не зря учился на юрфаке, все я учитывал, в том числе и то, что нет в качестве отягчающего признака в преступлении под названием «мошенничества» такого, как «занятие в виде промысла». Так что его судья поправила, указала на это, и при определении мне наказания с обвинением не согласилась, а дала мне полтора года лишения свободы.
Вместо максимальных двух лет, которые просил для меня прокурор…
Вот так, Виктор Дмитриевич, и получил я свой первый срок в 1964 году!
Эпизод второй
Ну, в колонии общего режима, которую мне определили согласно решения суда, было не так уж плохо. Да, спальные места в бараках в два яруса, но это были не нары, а пружинные кровати, у каждого – тумбочка, в которой частенько могли находиться белый хлеб и молоко. Правда, бывалые люди нам говорили, что десять лет назад, мол, такой хлеб и молочко были у всех возле кровати, то есть под рукой, постоянно. Но в середине 60-х, при Никите Сергеевиче, все чаще у нас в стране все шла наперекосяк, жизнь становилась непредсказуемый, и это не могло не отразиться «на зонах».
Нет, магазинчик для заключенных работал, все самое необходимое – сигареты, чай, сахар, ну и все такое прочее здесь было постоянно. А деньги… заключенные работали на мебельной фабрике, мебель делали для учреждений, ну, письменные столы там, шкафы для деловых бумаг и все такое прочее. И наша мебель пользовалась спросом. Так что зарплата у нас была всегда, и часть ее выдавали нам на руки.
Вообще находилась колония в Красноярской тайге, и все вокруг было из дерева. Бараки, клуб, контора, где сидели начальник колонии, «кум» и все прочие.
Меня определили в отряд, где в основном были «мужики», то есть работяги. Народ все больше простой и искренний – бывшие шофера, которые совершили дорожное происшествие с последствиями, торгаши за некрупную недостачу, ну, и прочий подобный народ. Все работали, старались добиться условно-досрочного освобождения, и мне сразу же разъяснили, что если я собираюсь «давить сачка» – они не потерпят.
А я, Виктор Дмитриевич, физический труд не воспринимал, как необходимость. Мне разгруженных вагонов университетских времен хватило. А только – как непосильную для меня ношу. Кроме того, надо было попробовать на практике то, что я изучал теоретически, готовясь к такой вот неприятности. Я говорю об изоляции меня от общества. Посредством приговора суда…
И я начал поэтапно приводить в действие свой план. Цель его была проста – закосить под психа.
Меня, между прочим, почему-то использовали не на фабрике: определили на самую грязную работу – подсобным рабочим на склад ГСМ и на заправку – шланг подносить и вставлять его в бензобаки машин и тракторов…
Так что я постоянно вонял салярой и мазутом.
В общем, решил я сваливать из зоны.
Но вы не подумайте, что это просто – закосить под психического. Здесь не столько важно верно просимулировать признаки болезни, сколько правильно все рассчитать. Администрация колонии должна захотеть со страшной силой избавиться от вас немедленно, используя любую возможность, и если в этот момент у вас очень кстати будут признаки психбольного, – непременно отправят в «дурку».
Не догадываетесь, что я решил использовать? Ну тогда слушайте!
Буквально через неделю после прибытия вместе с очередным этапом на зону, я начал проявлять некие странности. Сначала я как-бы плохо стал реагировать на окружающих, неадекватно, так сказать. Ко мне обращаются – а я будто бы ничего не слышу, и реагирую только после того, как меня окликнут несколько раз. Во всем остальном я был, как все. А вот это… В общем, я вел себя так до тех пор, пока меня не послали «на больничку», где проверили слух.
Слух мой, естественно, оказался в полном порядке.
Тогда я добавил к невнимательности вот что – я начал по вечерам в бараке жечь спички.
Я тогда курил, и вот закурю я вечером сигарету, а после этого сижу с сигаретой в губах и так задумчиво, глядя в пространство, улыбаюсь слегка и – чирк спичкой! И смотрю на нее, как она горит. Спичка догорела, я ее бросаю и чирк вторую! И опять любуюсь огоньком. И так – пока кто-нибудь не заметит всего этого. А тут главное – именно привлечь внимание…
Да… Жег я спички каждый вечер, пока кто-нибудь не говорил: «Ты чо делаешь, дурак? Мужики, он нас когда-нибудь спалит на хер!»
Я вроде как очнусь, заулыбаюсь виновато, и спички торопливо так в карман спрячу…
А на следующий вечер – снова…
И так я вел себя до момента, когда нужно было выходить на стадию быстрого реагирования и действий – то есть, буквально в несколько дней провести все основные завершающие этапы плана. Я имею в виду приступы эпилепсии и поджег бараков. Говоря проще – симулирования заболевания под названием «пиромания» – непреодолимое желание поджигать вокруг все, что можно.
Сделал я это так.
На следующий же день я осмотрел вокруг склад ГСМ. И нашел, что искал – на заднем дворе огороженной зоны, где хранились бочки с горючим и маслами, я нашел закуток, где были складированы штабелями пустые бочки. Причем одна пустая бочка лежала сверху боком, а не стояла на торце, как остальные. Я ее осмотрел – вполне могла свалиться вниз…
Тогда я приготовил все необходимое и в течение дня изготовил, принес к своему бараку и спрятал у его стенки большой факел с навернутой тряпкой, пропитанной мазутом. Мазут горит не так ярко и быстро, как, скажем, соляра, но зато его много удерживается в тряпке, а мне это было важно.
На другой день в нашей колонии произошло «ЧП» – на складе ГСМ упавшая бочка ударила по голове заключенного номер 36542 Денежкина. Ну, на самом деле бочку я сбросил, а себя аккуратно стуканул по голове камнем – раскроил голову так, чтобы крови было много, и вид раны был жутким, а на самом деле… Ну, вы понимаете.
«На больничке» меня обследовали, рану зашили, голову перебинтовали, и на следующий день я был в бараке, где вечером у меня случился приступ эпилепсии.
Нет, Виктор Дмитриевич, к а к я это проделал – я не расскажу. Но поверьте, добиться, чтобы изо рта у вас шла пена, способов много.
Меня опять отправили к фельдшеру, ну, полежал я, а среди ночи выбрался, дошел до своего барака и достал свой факел.
И давай бегать и факелом поджигать бараки… Дерево было сухим, а я факелком чиркну по углу, мазут на древесину попадет – и запылало! А чтобы потушить успели, чтобы никто не пострадал – я принялся орать: «Я Гитлер! Я этот е… ый лагерь весь спалю! Германия – для арийцев!»
Пока в бараках спохватились, пока выскочили, скрутили меня, а я бьюсь, вырываюсь, пена идет изо рта, в факел так вцепился, что не могут у меня его вырвать… А я вроде невзначай себя по фуфайке – чирк! Фуфайка промасленная, загорелась…
Да нет, Виктор Дмитриевич, никакого риска! Ну, бросили бы меня, не стали бы фуфайку с меня срывать – ну, и что? Сбросил бы сам, правда, план бы мой сорвался, конечно… Ну, а так…
Суматоха, с меня фуфайку сорвали, тушат… Три барака занялись, народ бегает, тушит строения… Я опять в приступе эпилепсии на земле колочусь… В общем – любо-дорого посмотреть.
Меня скрутили – и в карцер. Наутро «кум» проверку провел, опросил всех зэков, кого можно, и тут-то все вспомнили и про мою «глухоту» и про любовь к спичкам…
Понимаете теперь, что я имел в виду, когда говорил про огромное желание администрации колонии избавиться от меня? Ведь все вокруг из сухого дерева, все – пожароопасное… И тут же – психбольной с манией под названием пиромания…
Да нет, Виктор Дмитриевич, причем тут ГСМ? Да оттуда меня просто бы перевели на какую-нибудь работу на фабрике – и все! Я ведь сознательно не пытался поджечь заправку, а запалил именно бараки.
Так что расчет мой был точным и сработал – меня перевели в спецмедлабораторию, там исследовали и дали заключение о невменяемости. Нет, как я добился этого – это пусть останется в секрете – мне еще пригодится это умение, знаете ли…
В общем, через полгода я вышел на свободу. Нет, к родителям я не поехал, я по дороге в поезде немного денег заработал, развел одного золотоискателя – он ехал с деньгами домой в Псков после сезона золотодобычи на Севере… В Красноярском крае тогда артелей золотодобытчиков было много.
Ну, как я его обманул – не расскажу. Это тоже секрет моего мастерства. И мне пригодится.
А вот как я обвел вокруг пальца Сибирского патриарха – как говорится – с нашим удовольствием!
Было это более 10 лет назад, так что срок давности уже прошел, и об этом своем деле можно рассказывать, не боясь последствий.
После психбольницы я получил паспорт, и стал раздумывать, чем заняться.
Какое-то время я повторял трюк с командировочными, но делал это в соседнем городе. И тем временем подыскивал себе что-нибудь интересненькое.
И вот в «Вечернем Новосибирске» попалась мне на глаза заметка, что дочь патриарха всея Сибири отца Иоанна Елена Проскурина отправилась в туристическую поездку в Швейцарию.
Ну, отправилась – и отправилась! Но мне сразу пришла в голову мысль, что неплохо бы батюшку облегчить тысяч так на десять рублей…
Поразмыслив, я понял, что все зависело от одного обстоятельства – смогу ли я соорудить необходимую мне офицерскую форму…
На другой же день я уже был в универмаге Военторга Сибирского военного округа. Внимательно рассматривая витрины, я увидел, что военные офицерские формы продаются, можно было купить знаки отличия, орденские планки, и все прочее.
Я и купил – комплект офицерской формы (рубашку, галстук, брюки и китель), темно-коричневые туфли, темно-синие петлицы и погоны с двумя просветами того же цвета, а вот сукно для темно-синего канта на брюки я купил в другом магазине.
Теперь мне необходимы были нагрудные знаки: «Почетный чекист» и университетский «ромбик». Все это я приобрел в клубе железнодорожников, где собирались нумизматы, собиратели орденов и прочей народ, занимающийся коллекционированием.
Нет, удостоверение изготовить было нетрудно – красные корочки, золотое тиснение, внутри – фотография. Вот фотография была важна. Причем – в форме!
Итак, я занялся пошивом мундира. Я выпорол красный кант из брюк и очень аккуратно вшил вместо него темно-синюю полоску. Да, сам, простой иголкой, но мне ведь всего два раза предстояло надеть форму! Так что мой ручной шов выдержал.
Затем я спорол с кителя армейские погоны и пришил на их место погоны майора КГБ. На края лацканов кителя вместо ярко-красных прикрепил темно-синие петлицы, на груди слева – ромбик об университетском образовании, рядом – знак «Почетный чекист». Выше их – знак о классности.
Вообще-то я не уверен, что у чекистов есть нагрудные знаки о классности. За что они классность могут получать – кто сколько человек посадил? Но мне понравился этот знак в витрине универмага, и я решил, что «маслом кашу не испортишь».
А на правой стороне груди я прикрепил орденские планки.
Надел форму и посмотрел на себя в зеркало. Ну, вылитый майор КГБ, представляете, Виктор Дмитриевич?
На следующий день я поехал на окраину города и погуляв там, нашел «Фотографию». Заглянул внутрь, посмотрел, кто работает, какие делают фото… Увидел, что фотографирует молоденькая девушка, спросил, работает ли она завтра.
И на следующий день надел форму, а поверх нее – плащ. Так что фуражка мне была не нужна. А вот папку из кожи я себе под мышку сунул.
Доехал я до «Фотографии», сфотографировался на маленькое фото «3х4», и на следующий день получил фотографии себя в форме. Ну, девочка вопросы не задавала – чекист есть чекист, мало ли зачем ему фотография…
Дело в том, что в удостоверении главное было – не текст, не правильное оформление – главное фото! В форме, печать неразборчива…
Такое удостоверение нужно правильно держать при предъявлении. Дайте мне ваше, Виктор Дмитриевич! И смотрите – я достаю «корочки» левой рукой, открываю, тремя пальцами закрываю текст на левой стороне, указательный палец при этом перекрывает текст на правой стороне, а вот ваше фото и печать прекрасно видны. Попробуйте сами! Вот видите?
А если у вас удостоверение майора КГБ, и вы стоите перед «клиентом» в форме – кому же придет в голову внимательно изучать ваше удостоверение! Здесь действует магия формы плюс удостоверение, дополняющее форму. Это важно, всего лишь – дополняющее!
Так что удостоверение я изготовил быстро – «бронзовкой» написал на красном бланке не помню уж, какого, удостоверения разные буковки, внутри наклеил фото и имитировал на нем печать, а вот черной тушью фамилию, имя и отчество, а также звание – «майор государственной безопасности», написал тщательно и разборчиво. Пускай себе читает, майор имел фамилию Петров, а имя-отчество – Михаил Сергеевич.
Что должен увидеть мой клиент при двухсекундном ознакомлении с удостоверением? Фото в форме, фамилию, имя и отчество, а если ему повезет – также звание!
Нет, Виктор Дмитриевич, нельзя просто махнуть открытым удостоверением. Доверие к вам вызовет только, если человек будет верить, что он о з н а к о м и л с я с удостоверением. И он должен иметь время ознакомиться, но время, достаточное для того, чтобы ознакомиться лишь, а не убедиться в подлинности документа! В этом и есть фокус магии человека в форме и всего лишь дополняющего ее документа!
Виктор Дмитриевич! Да какой риск? Я надел форму еще всего один раз, причем поверх нее на мне был новенький светлый плащ. А на голове – красивая и дорогая шляпа.
На что смотрят люди на улице в таком случае? Правильно, на плащ и шляпу, и никого не интересует, что на человеке форменные брюки…
Ну, откуда рядовые граждане знают, что т а к работники КГБ не ходят? Это вы знаете! А обычный человек…
Итак, нужно было спешить… Турпоездка Лены Проскуриной, дочери отца Иоанна, должна была завершиться дней через пять, так что времени у меня не было.
Уже на следующее утро в помещении Сибирской патриархии раздался звонок. Трубку, естественно, снял не сам патриарх, а его секретарь, и сказал:
– Патриархия. Я слушаю вас.
– Майор комитета государственной безопасности Петров. Мне необходимо поговорить патриархом Иоанном по очень важному вопросу. Он на месте?
В голосе секретаря уважение сменилось испугом. Он ответил:
– Отец Иоанн будет у себя в кабинете часа через два…
– Найдите его, и скажите, что ровно через два часа, так… это будет 11 часов 15 минут, так вот, в одиннадцать-пятнадцать я буду у вас, в патриархии. Повторяю – дело важное!
И я, не дожидаясь ответа, повесил трубку телефона-автомата.
Ровно в 11 часов 15 минут я входил в приемную отца Иоанна, снял шляпу и плащ и оказался в форме с темно-синими, определяющими принадлежность к КГБ, цветами петлиц и кантов.
С папкой в руках я зашел к отцу Иоанну в кабинет. Представительный был мужик, с такой аккуратной и даже, я бы сказал – холеной, бородой и усами, в атласной рясе, какие-то ордена с крестами на груди. В общем, доверие он внушал.
Ну, я представился, открытое удостоверение к его глазам поднес, пару секунд его подержал, а потом сразу отвлек его от мысли удостоверение мое взять – и рассмотреть.
– Неприятное дело, Арсений Григорьевич, что ж вас так дочь подвела…
И тут я сделал паузу.
Откуда имя-отчество патриарха узнал? Господи, Виктор Дмитриевич, да просто задал вопрос секретарю, пока снимал плащ:
– У нас в миру-то как величают отца Иоанна? Забыл… – и я даже пощелкал пальцами, якобы вспоминая…
– Арсений Григорьевич они… – услужливо ответил мне секретарь.
Да, так вот, как только Арсений Григорьевич услышал о дочери, а она у него – единственный ребенок, об этом было упомянуто в газете, он сразу сменился с лица. Побледнел, руки уронил, и в кресло сел. Как будто то, что я собирался ему сказать, было на самом деле.
А я недовольно так папку открыл, бумаги перебираю, и говорю:
– Пришлось мне из Москвы срочно к вам вылетать! Уважают вас в патриархии! Как же вы дочь-то проглядели?
И вот это сочетание как бы лести и недовольства окончательно Арсения Григорьевича выбило из колеи, и невооруженным, как говорится, глазом было видно, что никаких сомнений относительно меня у него нет, он мне безоговорочно верит, и можно приступать к делу.
Но я жду его реакции.
– Что с Еленой? – спрашивает он.
– Плохо с Еленой… Ну-ну, что это вы? Жива она и здорова, но пришлось арестовать ее!
– К-как?
Тут я приступаю к основной части. Говорю весомо, и вместе с тем к нему как бы сочувственно.
– Арсений Григорьевич! Лена перед отъездом ничего не говорила такого, ну, что плохо, мол, ей здесь, у нас, что обижают ее, словом – всем была довольна? Или нет?
Отец Иоанн воздух хватает губами, ну словно рыба на берегу!
– Да вы успокойтесь! Жива, жива она, просто собралась попросить в Швейцарии политического убежища! Как вы думаете, что ее заставило так поступить? Вы ведь – фигура не только религиозная, но можно сказать – политическая? И вдруг ваша дочь вот так вот дискредитирует нашу страну…
Тут у него в глазах появилось изумление. Вместе с ужасом. Не ожидал он такого!
А мне важно было, чтобы он не просто боялся меня, а доверял мне, верил всему.
– Нет, – говорит, – я представления не имею, что ее заставило. А ошибки быть не может?
– Да в том-то и дело, наши товарищи ее перехватили прямо у здания министерства внутренних дел Швейцарии!
Нет, ну, а какая разница, где она хотела попросить убежища? Ну, не знал я тогда, как это делается, да и какая разница? Не в этом был риск! Дочь ведь могла в любой момент позвонить отцу! И вот тогда меня бы взяли, и доказывать подготовку к мошенничеству не нужно бы было – все налицо!
А куда там она пошла в Швейцарии за убежищем – это ерунда!
Ну, вот. Я ему говорю – на днях Лену этапируют в СССР, и до суда она будет находиться в нашем изоляторе… Жалко, конечно, девчонку вашу, но что поделаешь…
Это я ему как бы палочку протягивал. И он за нее ухватился.
– А нельзя что-нибудь сделать, ну, чтобы не в тюрьме Лена была до суда?
Я, естественно, изображаю сомнение, пожимаю плечами, делаю невыразительное лицо, и только после этого говорю:
– Такой вопрос может решить только местное начальство управления госбезопасности.
И стал собирать бумаги в папку.
Отец Иоанн, конечно, отпускать меня не хочет, а наоборот, хочет до конца выяснить все его интересующее, как облегчить дочке участь.
– А вы не могли бы узнать? А я с вами свяжусь…
Я, конечно, пожимаю плечами и говорю:
– Из уважения к вам, конечно! Только связаться со мной непросто – я ведь в командировке, своего кабинета у меня нет. Я то в одном сижу кабинете, то в другом.
Давайте сделаем так! Завтра подъезжайте к половине двенадцатого в областное управление, вы, конечно, адрес знаете.
– Знаю!
Еще бы! Кто из священников не знает, где КГБ располагается…
– У дежурного прапорщика спросите майора Петрова Михаила Сергеевича, из Москвы. Он будет знать, как меня найти, позвонит, я спущусь к вам и мы сможем побеседовать. Договорились? Только не опаздывайте, а то я буду ждать вас ровно в половине двенадцатого и постараюсь телефон в это время не занимать!
– Конечно! – Он из-за стола вышел и руку мне жмет.
Я выхожу и уже в дверях оборачиваюсь и говорю:
– Возможно, чтобы вас успокоить, дочери дадут возможность вам позвонить. Только, чтобы вас успокоить, Арсений Григорьевич! Так что Лена будет вести себя, словно ничего не произошло. И вы пожалуйста, подыграйте ей, сделайте вид, что ничего не знаете! Не нужно, чтобы за рубежом узнали обо всем раньше времени, а там сплошь и рядом разговоры советских граждан спецслужбы прослушивают! Вы меня поняли?
– Конечно, конечно! – говорит отец Иоанн.
– А я постараюсь как-то помочь вам. Договорились? До свидания!
И я вышел. Быстренько из патриархии удалился, дома переоделся – я тогда комнату на Ленинском проспекте снимал, недалеко от железнодорожного вокзала. Форму, удостоверение, все до тряпочки в сумку собрал и тщательно комнату проверил, чтобы ничего лишнего не осталось.. И поехал на электричке за город.
В лесу развел костер и и все сжег. Так что вещественные свидетельства существования майора Петрова исчезли бесследно!
На следующий день с утра я развил бурную деятельность.
Мне нужно было найти доступ к пишущей машинке.
Купив коробку дорогих конфет, я двинулся прямо по центральной улице города. Я заходил во все крупные учреждения – всякие проектные институты, управления по озеленению, даже – многочисленные ЖЭУ и РЭУ. Если коридор учреждения был пустым, я толкал двери кабинетов, извинялся, если там сидели чиновники, и закрывал за собой дверь. И шел дальше.
Я искал пустующий кабинет с пишущей машинкой на столе.
Нет, Виктор Дмитриевич, не собирался я украдкой печатать нужные бумаги – для этого я недостаточно хорошо владею машинкой! В университете я научился печатать, но двумя пальцами. Все проще – найдя такой кабинет, я тут же направился в приемную начальника учреждения, поболтал с секретаршей, угостил ее коробкой конфет и попросил разрешения напечатать пару бумаг – вот, мол ходил по кабинета, есть у вас пустой кабинет с машинкой, так не договорится ли она…
Конечно, она договорилась. И я, сидя один за машинкой, напечатал нужные мне бумаги.
А после этого в ближайшей сберкассе я взял со стола для вкладчиков из стопки несколько расходно-приходных ордеров Сбербанка.
Заехал домой, собрал вещи, сложил их в сумку, приготовился к отъезду.
Комната у меня была съемной, и оплачена до конца месяца.
Ровно в 11 часов 20 минут я уже не спеша с папкой под мышкой прогуливался по тротуару перед зданием областного управления КГБ. На мне был обычный штатский костюм, плащ и моя роскошная шляпа, Ну и папка в руках.
Автомашину патриарха и ее номер я знал – вчера, выходя из здания патриархии, я видел машину у входа – черная новенькая «Волга». С желтыми противотуманными фарами на переднем бампере. А вообще мимо меня машины почти не проезжали, так что я поглядывал на улицу – и ждал.
Важно было во-время увидеть нужную мне «Волгу», сейчас все решали секунды.
Потому что я должен был как бы выйти из дверей управления именно в тот момент, когда машина отца Иоанна затормозит внизу у начала ступеней.
В тот момент, когда вдали показалась знакомая машина с желтыми противотуманными фарами, я быстро поднялся по ступеням, открыл огромную наружную, сплошь из стекла дверь, затем – вторую, и вошел в вестюбиль.
Дежурный прапорщик начал поворачивать голову в мою сторону, но я уже сам повернулся боком к нему, открыв папку и что-то шепча, стал перебирать бумаги. Одним глазам сквозь стекло дверей я косил наружу. В тот момент, когда «Волга» затормозила, я сказал негромко, но так, чтобы дежурный услышал: «Ну елы-палы! Сведения-то о переброске груза забыл!» И не поворачивая лицо в сторону прапорщика, махнул как бы в сильном огорчении рукой и, закрывая папку, вышел через обе двери. Любой мог увидеть, как, застегивая папку, я быстро сбегаю прямо к выходившему из машины отцу Иоанну.
– Михаил Сергеевич, куда же вы? – окликнул меня он.
Я остановился, посмотрел на него, как бы вспоминая, а потом подошел ближе, делая виноватое лицо и глядя на часы.
– Извините, Арсений Григорьевич, с утра день не задался! То из Москвы звонили, начальство, потом жена. Дочка приболела, спрашивала – когда я вернусь домой из командировки. А теперь вот срочно вызвали в обком партии, к секретарю по идеологии. По делу вашей Лены…
Отец Иоанн с лица изменился, но я его успокоил:
– Ничего страшного, Арсений Григорьевич, не беспокойтесь! Кстати, по вашему вопросы я проконсультировался. Может быть, подбросите меня до обкома партии? По дороге и поговорим!
Конечно, меня приглашают в машину, мы садимся на заднее сидение, и беседуем. Я периодически заглядываю в папку.
– В общем, есть возможность вашу дочь передать вам на поруки, под подписку о невыезде, но – под вашу ответственность! Арсений Григорьевич, местные товарищи были против, но я звонил в Центр, и там разрешили такую форму содержания до суда. Но – под денежный залог. Двадцать пять тысяч рублей.
Я делаю паузу. Он, конечно, расстраивается:
– Ох, ну где же я такую сумму найду…
– Мы это учитываем, Арсений Григорьевич! Давайте так: я после встречи с третьим секретарем заеду в управление и оформлю все бумаги, приходные ордера, а вы к вечеру найдите 10 тысяч рублей. Сможете?
– Конечно! Десять тысяч достану. Но вы ведь сказали двадцать пять тысяч?
– Ну, мы понимаем, что это очень большие деньги. Поэтому мы поступим таким образом. Я приеду к вам часиков в пять, и оформлю первую часть залога. А после приезда дочери вам позвонят и вы внесете остальную сумму. Так лучше?
Он облегченно вздыхает, соглашается со мной, а тем временем машина тормозит у входа в областной комитет партии, и я выхожу. Быстрым шагом, не оглядываясь, поднимаюсь по ступеням, захожу в вестибюль, спрашиваю у дежурного милиционера, нужен ли паспорт, чтобы пройти внутрь и записаться на прием, и получаю ответ: «Нужен обязательно!»
Я благодарю и выхожу из здания. И еду на железнодорожный вокзал – купить билет на вечерний поезд, следующий куда-нибудь подальше.
В семнадцать часов я был уже в кабинете отца Иоанна. И сидел перед ним, разложив бумаги на приставном столике.
– Вот, это решение о передачи вам на поруки дочери, Проскуриной Елены Арсеньевны… А это – обязательство о явке вашей дочери по первому требованию в органы дознания или суд… Это – обязательство внести оставшуюся сумму залога – впишите сами, пятнадцать тысяч рублей ноль-ноль копеек…
Арсений Григорьевич подписывал напечатанные мною сегодня утром обязательства, подписки и прочие бумаги.
– Печати и подписи руководства – это сделаем в управлении… Теперь – денежные вопросы!
И я достаю приходный ордер Сбербанка, заполняю его, бормоча себе под нос дату, вид платежа и номер счета, периодически сверяясь с записями в блокноте.
Напоследок я пересчитываю пачки с деньгами, складываю их в папку, даю расписаться в ордере отцу Иоанну, и, предупредив, чтобы он ждал звонка из нашего управления, попрощался и удалился…
Уже через несколько часов, поздно вечером я ехал в поезде, чтобы не появляться в этом городе какое-то время…
Вот и все! Ну, а чем все закончилось – не трудно догадаться! Через несколько дней, когда вернулась дочь из турпоездки, папа ей: «Что же ты натворила!», она, наверное, в ответ: «Ты, папа, о чем?»
Он ей: «Зачем ты решила убежать из страны?», она в ответ: «Папа, ты чего? О чем ты?»
Ну, и все быстренько вскроется! И скорее всего, заявлять они не будут – да разве признается патриарх Сибири, что его «кинули» на десять тысяч, а могли – и на большую сумму? Да нет, вряд ли Арсений Григорьевич пошел в КГБ с заявлением – ему проще лишиться денег и избежать позора.
Да и связываться с КГБ лишний раз ему не с руки, так что…
Рассказать, чем занимался потом? Э-э-э, нет, Виктор Дмитриевич! Если вы меня уличите в совершении любого преступления до истечения срока давности этого дела с патриархом, то по закону действие статьи 48-й прерывается, и давность исчисляется от времени совершения последнего преступления. Что же вы думаете, я вам, как дурак, рассказал о деле, которое может автматически определить мне «десятку»? Не-ет, вам на меня ничего не найти! Кроме ваших барнаульских дел, на которых я, как дурак, попался! Из-за страсти к форсу!
Вот так-то, Виктор Дмитриевич!
Эпизод третий (рассказывается от лица инспектора угрозыска В. Д. Скрибуна)
Меня случай свел с Денежкиным после того, как начиная с первых чисел мая 1978 года на меня буквально посыпался град заявлений о случаях мошенничества и присвоения путем обмана граждан их денег.
Впрочем, Денежкин – это ведь фамилия выдуманная. Проверка по информационному центру (ИЦ) в Москве ничего на человека с такой фамилией не дала, а ИЦ МВД имеет информацию обо всех ранее судимых. С мошенниками всегда так – они каждый раз идут в суд под новой фамилией, и таким образом повторность совершения преступления им не вменишь.
Но – по порядку.
6 и 7 мая ко мне пришли гражданки Курепова, Дуськина и Гамова. Все три написали заявления о том, что вечером 1 мая 1978 года в дверь их квартиры позвонил неизвестный гражданин.
Он сказал каждой женщине, что находится вместе с ее мужем в командировке, назвал район Алтайского края, куда незадолго перед этим действительно были командированы граждане Курепов, Дуськин и Гамов.
Мужчина (он представился Ивановым) во всех трех случаях говорил, что муж просил зайти к нему домой и спросить, не нужен ли ковер 2 х 1,5 метра стоимостью 87 рублей. Если нужен – передать с ним эту сумму, так как он, то есть командированный муж, нашел возможность купить в местном магазине такой ковер.
Здесь нужно напомнить, что в условиях тогдашнего дефицита ковры в продаже были большой редкостью. А именно в то время ковер в квартире на стене являлся необходимой частью интерьера.
Все три потерпевшие дали «гонцу» для передачи мужу по 85—90 рублей на приобретение ковра, а когда после первомайских праздников их мужья вернулись из командировки домой, оказалось, что никого они «от себя» не присылали, денег не просили, и ни о каких коврах слыхом не слыхивали.
Сначала я отнесся к этим заявлениям, как к курьезу, потому что после 1 мая на инспекторов угрозыска наваливается куча дел: за праздники много происшествий, связанных с ножевыми ранениями по пьяному делу, так называемых – бытовых преступлений, уличных драк и прочего подобного. И если по горячим следам не разобраться, не оформить документально и быстро не передать нашим следователям либо в прокуратуру, потом на вас до конца года будут висеть нераскрытые преступления. И начальство будет «жучить» постоянно и требовать повысить процент раскрываемости.
Поэтому я отложил эти три случая мошенничества «на потом» – не раскрываются такие преступления «по горячим следам». Мошенники такого масштаба – обычно гастролеры, и обманув людей, тут же уезжают. Куда-нибудь в другой крупный город. Поэтому два-три дня роли не играют.
Но… Но 12 мая, то есть после второго майского праздника – Дня Победы, одновременно ко мне пришли уже сразу четыре человека. Это были Васина, Дурбанов, Иншаков и Дранова – как вы понимаете, супруги следующей группы обманутых командированных.
На этом раз каждый из них вечером 9 мая вручил «гонцу из райцентра», в котором находился в тот момент в командировке член семьи, по 70—80 рублей на приобретение «очень красивой хрустальной салатницы». И конечно, никто и никого в Барнаул не посылал и денег ни на какие салатницы не просил.
Для сведения: хрустальная посуда в то время пользовалась таким же спросом, как ковры, и была столь же редким дефицитом в торговой сети.
Вот после этого я отложил все дела в сторону и вплотную занялся этими преступлениями.
Мне было ясно, что в городе появился гастролер, опытный и неординарный преступник. Описание, которое дали все потерпевшие, совпадало до главной общей детали – на преступнике было модное пальто цвета кофе с молоком с хлястиком в форме бабочки сзади.
Что касается внешности, то она в каждом случае слегка отличалась. Это мог быть грим, а могло быть просто разное восприятие. Ведь все люди как бы видят по-разному: одному кажется, что у человека крупный нос, другому – что нос нормальной величины. Одни видят цвет глаз как серый, другие – голубой, а третьи – зеленый, и так далее. Совпадают всегда такие признаки человека, как рост, цвет волос, ну, и конечно – одежда.
Почему я заранее определил Денежкина, как опытного мошенника? Потому, что он абсолютно точно рассчитал все. Во-первых, размер суммы. Она в каждом случае была немаленькой, но и не слишком большой. Именно такую сумму рискнет почти любой гражданин передать незнакомому человеку.
Во-вторых, предмет купли-продажи. Именно ковры и хрусталь почти каждый «купит впрок», появись такая возможность. Именно такие вещи дарили в то время родственникам на свадьбу, дни рождения, и такой подарок был всегда желанным.
В третьих, время посещения. Праздничный день, велика вероятность того, что в квартире во время визита мошенника гуляет компания, а значит – степень доверия будет подкреплена некоей долей принятого внутрь спиртного. А осторожность – в той же степени уменьшена. Так, кстати, и было в двух случаях из семи. И выскочившие в прихожую на звонок гости, услышав предложение, все дружно кричали: «Маша (Коля, Галя)!» И не думай, соглашайся! А нельзя еще одну (один)? Я деньги дам!»
Кстати, такие предложения «И я дам деньги!» преступник вежливо и твердо отклонял. Мол, он не в курсе, а деньги у чужих людей брать не в его правилах.
Почему я заранее определил мошенника, как неординарного? А вы сами подумайте – часто слышали о таких преступлениях? Вот и все обманутые ни о чем подобном не слыхали. И в результате – попались на удочку.
Конечно, наверняка были люди, которые при посещении их Денежкиным деньги ему не дали, но я о таких не узнавал, а сами, как вы понимаете, они в милицию не обращались – а, собственно, с какой стати? Они же не пострадали!
Ну, а что это – гастролер, то есть приезжий, свидетельствовал район совершения преступлений. Я тогда обслуживал участок, прилегающий к железнодорожному вокзалу. И «работал» мошенник в домах, расположенных в одном – полутора километрах от железной дороги.
Это были мои первоначальные выводы. Самые общие. Далее я принялся изучать детали, и сразу же наткнулся на любопытную особенность.
Первая группа потерпевших (я говорю о тех, кто находился о командировке) работали в одном учреждении – институте «НИИАлтайгипродор». Их супругов обманули, предлагая ковер.
Вторая группа – работала в проектном институте «Алтайгражданпроект». Всем здесь было предложено отвезти деньги на приобретение хрусталя.
Оба института находились на моем участке, недалеко от вокзала.
Все потерпевшие жили в центральной части города, то есть недалеко друг от друга.
Все это свидетельствовало именно о гастролере – человеке, не знающем нашего города, а потому работавшего в районе железнодорожного вокзала – можно быстро сделать дело и уехать.
Как я говорил – такие преступления либо не раскрываются, либо раскрываются только случайно.
Именно в расчете на такой вот случай я составил подробную ориентировку, где сделал упор на указание возраста, описание внешности, и главное – пальто мошенника. Хлястик в виде бабочки – редкая особенность. А то, что он во всех семи случаях действовал в этом пальто свидетельствовало, что другой одежды у него нет.
Подписав ориентировку у начальника майора Кулака, я передал ее во все райотделы города, а также линейному отделению милиции. И позвонил знакомому мне начальнику угрозыска жележнодорожной милиции с просьбой обратить особое внимание на мою ориентировку.
Далее я направился в организации, где работали потерпевшие. Меня интересовало – каким образом преступник узнал время, место командировки потерпевших, их домашние адреса и отсутствие домашних телефонов. Потому что Денежкин говорил всем при посещении, что «ваш муж (жена) не могли позвонить, поэтому воспользовались оказией – моим приездом на один день домой и попросили…» – далее известный вам общий для всех текст.
Все эти сведения мошенник мог получить только по месту работы. Но каким образом?
Все выяснилось необычайно быстро. Сразу же после того, как я зашел к сначала к директору «НИИАлтайгипродора», а затем – в приемную института «Алтайгражданпроект». Здесь мне директор института уже не требовался.
Потому что выяснилось следующее.
Незадолго до 1 мая в приемную сначала одного, потом – второго института пришел хорошо одетый мужчина, который вежливо спросил, где он может узнать данные о планируемых участниках первомайской демонстрации и парада (9 мая) в честь Дня Победы.
Мемориал Памяти погибших во время Великой Отечественной войны в нашем городе находится прямо у вокзала. И если нужно было задействовать граждан в мероприятиях возле Мемориала 9 мая, обычно привлекали именно работников близлежащих учрежедений.
Ну, а участие всех в демонстрации 1 мая – дело святое и обязательное для всех работающих.
Посетитель показал секретарше удостоверение работника краевого управления милиции, сказал, что именно им краевой комитет партии поручил собрать предварительные данные об участниках первомайских мероприятий, а затем уже в крайкоме партии соберут парторгов учреждений и будут утверждать примерное количество демонстрантов от каждой организации.
Излишне говорить, что никто тщательно удостоверение мужчины не рассматривал.
В общем, Денежкин сумел убедить сначала одну секретаршу, потом – вторую, и те дали списки командированных от институтов на май месяц. Именно в этих списках были указаны не только основные сведения о планируемых командированных, но и их домашние адреса, домашние телефону (у кого они есть), естественно – районы края, куда планировалось направить проектировщиков.
Со слов девушек из приемной того и другого института, представитель милиции работал со списками недолго – минут десять. При этом он хмыкал, что-то выписывал, потом спросил общее количество работников учреждения, что-то подсчитал в блокноте и сказал, что процент отсутствующих – небольшой, главное – чтобы «ваш институт обеспечил явку хотя бы 85 процентов работников института, и этого будет достаточно…»
Таким образом, Денежкин обзавелся необходимой ему информацией и не вызвав никаких подозрений, отправился по адресам нужных ему граждан. Днем он прошелся, сориентировался, а затем в праздничные дни 1-го и 9-го мая «обработал» по несколько человек, причем в один день – только работников одного института, а в другой – второго. И в этом чувствовался тонкий расчет – если вдруг после 1-го мая афера раскроется, то предупредят всех работников э т о г о института. Пока еще кто-то додумается проверить и другие учреждения, догадается, что опасности подвергаются также работники соседнего учреждения…
Он ничем не рисковал – между праздниками 1-го и 9-го мая было всего лишь четыре рабочих дня. Лишь ч е т ы р е!
Так что Денежкин мог смело иди по адресам следующего института. Помешать ему могла лишь невероятная случайность, потому что лишь случайно за эти четыре дня могли насторожиться работники любой другой организации, тем более – именно института «Алтайгражданпроект». Ни у милиции, ни у кого-либо еще просто не было времени в промежуток между 1-м и 9-м мая обзвонить и предупредить соседей института «НИИАлтайгипродор».
Я сидел в кабинете, листал «Справочник учреждений Барнаула» и был уверен – лишь две организации были объектом интереса мошенника, и обе организации уже были им обработаны.
Но на всякий случай я обзвонил все близлежащие к обоим институтам учреждения. Я звонил в приемную и задавал один и тот же вопрос: «Не интересовался ли перед праздниками кто-нибудь…» – но никто ничем т а к и м нигде более не интересовался.
Так что у Денежкина были все шансы оказаться безнаказанным и исчезнуть с деньгами, а у меня – получать до конца текущего года по голове от начальства за «крайне низкий процент раскрываемости преступлений» на моем участке…
Вы наверное догадываетесь, что Денежкина подвело его фасонистое пальто.
Дело было так. Наряд линейной милиции сопровождал контролеров, проверяющих билеты пассажиров на электричке, следующей из Новосибирской области. Именно этой электричкой всегда ездили в Барнаул новосибирцы. Ну, точнее двумя электричками, с пересадкой на станции Черепаново.
Все это не суть важно. А важно, что куривший в тамбуре вагона гражданин полностью отвечал приметам ориентировки, которую особо выделял на инструктажах нарядов и постовых начальник угрозыска железнодорожной милиции.
Пальто! Это пальто с хлястиком в виде бабочки сразу бросилось в глаза милиционерам, и они «задержали для выяснения личности» гражданина Денежкина, жителя города Новосибирска.
И хотя дело было в выходной день, линейщики по своим каналам быстро связались с коллегами со станции Новосибирск-пассажирская, те – сделали проверку по адресному бюро Новосибирской области и выяснили, что Денежкин в Новосибирске не прописан, да и паспорта с такими номером и серией в Новосибирской области не выдавали.
Вот так Денежкин вскоре и оказался в моем кабинете. А именно – в понедельник. Его привезли из «предвариловки» вокзальной милиции, где содержали двое суток вместе в вокзальными бродягами.
Когда его завели ко мне в кабинет – я мысленно ахнул. Чумазый, небритый, с кепкой на голове и в какой-то старой задрипанной ф у ф а й к е.
Через два часа должны были прийти все потерпевшие для проведения опознания. И у меня не было сомнений, что т а к о- г о вот его никогда и никто не опознает…
Денежкин между тем говорит мне:
– Начальник, да ты просто покажи мне потерпевших – я тебя скажу, у кого я был, а кто ни при делах…
Здесь необходимо пояснение. Видите ли, если объект опознания каким-то образом увидит до самого опознания потерпевшего, а тот – опознаваемого, следственное действие под названием «опознание» законом признается, как не являющееся доказательством. И на суде не имеют права на основании такого опознания человека признать виновным в преступлении.
Денежкин, глянув на меня и увидев, что я – молодой, а значит – возможно, «зеленый», решил попробовать обвести меня вокруг пальца.
Позже, во время наших многочасовых бесед, когда он, покуривая, рассказывал мне о кое-каких своих приключениях, он рассказал, как во время гастролей однажды ему удалось вот так «навешать лапшы зеленому следаку» и откреститься от нескольких эпизодов мошенничества. Его адвокат на суде, доказав неправомерность опознания, отвел эти эпизоды. И Денежкин получил минимальный срок наказания.
Но это все было потом. А в данный момент, глядя на ухмыляющегося Денежкина, я в уме восстановил механизм его преображения.
Он поменялся одеждой к камере с каким-нибудь бродягой, которого готовились выпускать на волю, и тот унес на себе главное доказательство. И даже если попробовать поискать этого бродягу, то пока он найдется, ничего от того пальто не останется – хлястик оторвут, светлую ткань превратят в нечто неопределенное, так что…
У меня оставалась внешность.
Я демонстративно достал из сейфа его дело, внимательно прочитал описание внешности мошенника, которое дали все потерпевшие, и сказал Денежкину:
– Пошли со мной!
И повел его в парикмахерскую. Его побрили, помыли голову и подстригли в соответствии с моими пожеланиями, а перед опознанием я велел ему снять ободранную фуфайку и надеть мой плащ.
Денежкин хмыкал и посмеивался. Но как-то грустно. Он ведь понимал, чем все закончится.
И не ошибся – его уверенно опознали все семеро потерпевших. И на суде он получил по максимуму – четыре года.
А что вы хотите? Мошенники не бывают особо опасными рецидивистами – они каждый раз работают под чужими именами и меняют паспорта. Я ведь знал, что Денежкин – вовсе не Денежкин, а кто он? Он мог быть родом из какой-нибудь Карелии, носить фамилию Томмимяги – но каким образом можно реально выйти на истинные паспортные данные мошенника? Он ведь – не военный преступник, и никто не будет искать информацию о нем по всей стране десять и более лет… Конечно, все понимают, что он – судим неоднократно, что по всей стране им совершены десятки мошенничеств, так и не раскрытых до сих пор… А какой смысл всем этим заниматься, и кто это будет делать?
Нет, я, конечно, послал ориентировку в МВД, те, возможно – по стране, и если когда-нибудь вскроется что-то о Денежкине, его дело будет доследовано, наказание изменено, вот только… никто не будет тратить столь титанические силы. Из-за мошенника, который обманывал людей на 80 рублей каждого.
И не стоит говорить о причиненном значительном ущербе. Знаете, что говорит закон о существенности ущерба применительно к мошенникам? Что преступник должен осознавать, что причиняет существенный ущерб, обманывая граждан.
Я во время одного из допросов только упомянул о существенном ущербе, и Денежкин меня перебил и сказал:
– Виктор Дмитриевич, не надо об этом, ладно? Причинение существенного ущерба – это часть третья статьи, со сроком наказания до десяти лет, и я во время «работы» всегда об этом помню… И поэтому больше сотни рублей никогда не беру. И нипочем вам не доказать, что я «осознавал, что причиняю потерпевшим существенный ущерб». Вот если бы я брал деньги на приобретение цветного телевизора – ну, тогда, конечно.
Я первую судимость получил именно потому, что попытался «снять» 150 рублей. Хотите, расскажу?
Вот так он постепенно и рассказал мне кое-что о себе. В том числе – и о его встрече с патриархом Сибири.
Но он никогда не называл никаких фактических сведений. Я ведь проверял в Новосибирске – не было ни мошенничеств с получением в 1964—65 годах денег на почтах «До востребования», ни обмана Новосибирского патриарха.
Все это было где-то не там, и не тогда, а СССР – страна громадная…
Так что получил Денежкин четыре года, и я уверен – отсидел в лучшем случае десяток месяцев.
Ну, а что он мог придумать, чтобы оказаться «на воле» – догадаться трудно. Какой он был талантливый и незаурядный человек – вы уже поняли.
А нас судьба больше так и не сталкивала.
Вот так вот…
– х-х-х-х-х-х-х-
Предвкушая рассказ Игоря Сергеевича, мы поужинали пораньше. И на этот раз не просто выпили обязательные чарки «для аппетита», а многознательно переглядывались, при этом изрекая: «Ну, посмотрим!», «Угу-у…».
И тому подобное.
Наутро мы приезжали в Москву, так что мы съели и выпили все подчистую. Можно сказать – посидели на этот раз основательно.
Ну, а пока мы втроем в купе убирали со столика остатки трапезы, Сергей перекуривал в тамбуре (и набирался сил за всех нас).
А когда вернулся, сел на полку, мы сразу же все уставилась на Онищука, и Игорь Сергеевич мог любоваться тремя парами любопытных глаз, обладатели которых были готовы «внимать, удивляться и, возможно, даже ахать от изумления»…
– Не знаю даже, стоит ли рассказывать… – начал он, и тут же услышал в ответ, что не просто стоит, а обязательно надо, что он ведь обещал…
– Ну, хорошо, – сказал Игорь Сергеевич. – Может, оно и к лучшему, хочется, знаете, выговориться…
И мы смогли услышать самую невероятную из уже услышанного, такое, что, как я всегда думал, встречается лишь в душещипательных романах.
Ну, или в кинофильмах новейших времен.
«Не отрекаются, любя…» Повесть
«Начинать придется издалека, иначе не все будет понятно, – рассказывал Игорь Сергеевич. – Особенно в наше время, когда такие страны, как Азербайджан, стали независимыми государствами, причем, если вам доведется попасть в тот же Азербайджан, вы обнаружите, что теперь дети и молодежь совершенно не знают русского языка. Вот так-то…»
Далее по просьбе Игоря Сергеевича рассказ будет вестись от первого лица, а самого его мы будем называть просто – Игорь.
1
Я родился в Азербайджане, жил с родителями в Баку до десятилетнего возраста, а после этого мой отец закончил университет и получил распределение на Алтай. Так семья попала в Барнаул, здесь до сих пор и проживают мои родители. Да и я – тоже.
Но до семилетнего возраста я жил у дедушки с бабушкой в городке Ялама, который находится почти на границе с Россией. Сейчас Ялама захирел, а в то время это был развивающийся городок, с несколькими фабриками пищевой отрасли, крупным железнодорожным депо.
У дедов я жил по следующей причине.
Родители мои, проживающие в Баку, работали и учились. На вечернем, в университете АзГУ. Ну, а я категорически не принимал детского сада – меня пробовали в трехлетнем возрасте забрать в Баку и там отдать в садик, а я на третий день сбежал, и что характерно – будучи таким вот малышом – пришел к отцу на работу!
Вот меня и отвезли на постоянное место жительства в Яламу. Нет, ну а что – это же влажные субтропики! В саду у дедов – абрикосы, персики, да самые различные фрукты! Как начнет поспевать в первых числах июня черешня, и пошло одно за другим: яблоки, сливы, вишня, абрикосы, потом персики, алыча…
А ягоды: тутовник, клубника, кизил?
А орехи – фундук, грецкие?
И так до глубокой осени, когда вызревали мушмула, поздние персики…
А виноград – с середины лета – и чуть ли не до зимы, в зависимости от сорта? Инжир, гранаты – да всего теперь и не упомню…
Нет, в Яламе цитрусовые не растут. Это южнее – в Ленкорани.
А какие цветы там, ребята! У моих весь двор был в розах разных сортов, не таких – на кустах, как научились выращивать у нас на Алтае, а кустарниковых, вьющихся по стенам.
Знаете, это ведь уникальный район и уникальный климат – я помню, как несколько лет утром в конце ноября встаем, выходим во двор и видим: ночью выпал снег, а сквозь снежный покров стоят зеленые густолистые цветущие белые хризантемы. И снег обычно стаивал через день-два, а хризантемы так и стояли – с плотными зелеными листьями и яркими цветами…
Вот в таких условиях я и рос. Добавьте к этому речку Яламинку, в которой, не смотря на мутную воду, мы купались…
Нет, вода прекрасная, мутная она не из-за заражения человеческими отходами и микроводорослями – река стекала с гор, течение всегда было настолько сильным, что вода в речке несла с собой песок и донную взвесь. И была, естественно, ледяной буквально, мы в нее входили, быстро окунались раза два-три и выскакивали из нее, как пробка из бутылки с шампанским…
Плавать? Да что вы, такие речки ведь неглубокие, нам, пацанам, было по пояс, кое-где – по грудь… Да и ширина ее не превышала пяти – семи метров.
Ну, и конечно – друзья. По соседству жили несколько мальчишек – азербайджанцев, лезгинов. Алик, Руслан, Курбан, Махмуд…
Знаете, что интересно? Постоянно общаясь со мной с раннего детства, они, хотя и жили в семьях, где в основном говорили на азербайджанском языке, от меня научились русскому, причем так, что впоследствии закончили русскоязычные школы и ВУЗы.
Сам же я, кроме нескольких слов, так и не выучил местного языка… Нет, я понимал их, но сам говорить не мог.
Так я и рос. С 1958 года – до 1968-го, когда мы переехали на Алтай.
Здесь, в Сибири, я закончил политехнический институт – экономический факультет, и работал до последнего времени в Барнауле на одном из заводов. Да, по специальности.
Впрочем, это к моей истории совершенно не относится. А вот упомянуть, что с 1969 по 1975 год я уезжал с Алтая на родину, в Азербайджан, постоянно на все лето – нужно. К дедам, которые как раз перед окончанием мною школы состарились, ухаживать за огромным садом уже не могли, и продав все, переехали осенью 1975-го года к нам в Барнаул.
А до 75-го года мы жили в Сибири, а они – в Азербайджане.
Чтобы закончить эту тему, только упомяну, что после переезда к нам, в Барнаул, дедушка умер лет через десять, а бабушка – через пять лет после него.
Ну, а тогда, в семидесятых годах, я весь учебный год ждал начала лета. Меня сажали на поезд (да-да, с двенадцати лет я ездил самостоятельно!), я ехал до Москвы, где меня встречал брат отца. На следующий день он сажал меня на поезд Москва-Баку, и я ехал, причем в Яламе сам сходил с поезда и шел к моим любимым бабуле и дедуле – любил приезжать сюрпризом!
Моего приезда, конечно, поджидали, и деды, и друзья! Иногда друзья меня встречали – один бакинский поезд приходил утром, второй – ночью. И если я приезжал утром – на перроне по выходе из вагона я видел лица друзей.
Нет-нет, не было никакой опасности в дороге – в Барнауле родители, провожая меня, просили проводников вагона присмотреть за мной до Москвы, в Москве то же делал мой дядя. И, кстати, бакинский поезд шел тогда по северному Кавказу – в частности через Гудермес, Грозный, Махачкалу. И если вы думаете, что в Барнауле и в Москве проводникам платили хотя бы рубль за присмотр за мной, то вы ошибаетесь. Время было не нынешнее, люди были в подавляющем большинстве и добрыми, и бескорыстными.
А я в поезде ездить любил, продуктами запасался на весь путь, на остановках из вагона не выходил – не нравилось мне!
Кстати, и до сих пор могу ехать в поезда двое-трое суток – и никогда не выхожу из вагона.
Вот так вот!
Ну, что еще нужно предварительно рассказать, прежде, чем я перейду к самой истории? В результате которой я – такой вот, какой есть?
Как мы проводили летнее время в Яламе? Купались, рыбачили, начиная года с 72-го частенько ездили купаться и загорать на море.
И вот тут нужно опять отвлечься. Иначе станет непонятно многое из дальнейшего.
На любой карте того времени вы увидите, что Ялама вроде как рядом с берегом Каспия, но на самом деле – железная дорога Баку-Ростов проходит по берегу моря, но на расстоянии собственно от воды километров семи, десяти, местами – пятнадцати.
Так вот. Ялама – крупная железнодорожная станция, от моря до города километров десять. А на берегу моря, как раз в месте впадения речки Яламинки находится поселок под названием «Рыбсовхоз».
Здесь были пруды, где разводили малька осетра, было, кажется, отделение Академии Наук Азербайджана, они там и занимались размножением рыб. Да-да, в Каспийском море ведь водились тогда осетр, севрюга и залом. Вы не представляете, что это такое – залом! Это особый вид очень крупных сельдевых, я с детства помню, что мой дед солил и вялил их летом на солнце – представьте себе рыбин размером с крупного леща, разрезанные по линии брюшины и расправленные… Они были такими жирными, что просвечивали на солнце, когда висели на проволоке и вялились. А жир при этом стекал каплями вниз, на землю.
Да, я не оговорился – именно в о д и л и с ь в Каспии. Залом давно в Красной книге, его просто нет! А отлов осетровых запрещен – тоже исчезающие виды рыб!
Но я опять отвлекся.
Рыбсовхоз – это большой поселок на берегу моря, там занимались в те времена отловом рыбы, ну и был тут же совхоз животноводческий. В общем-то это был крупный поселок – я думаю, население больше тысячи человек – это точно. Средняя школа у них была большая. Да, в основном в Рыбсовхозе жили русские – азербайджанцев здесь было немного.
Почему? Не знаю! Не интересовался я…
Яламу и Рыбсовхоз соединяли кроме автотрассы еще и узкоколейка – такая, знаете, как в советское время, обычно, соединяла у нас в Сибири в тайге лесхозы с местами лесозаготовок: узкая железнодорожная колея, по которой ходили рабочие поезда. Вот такая узкоколейка соединяла Яламу и Рыбсовхоз – летом мотовозы ходили весь день каждый час – возили в основном отдыхающих на море, и обратно. А зимой ходили только рабочие поезда – утром и вечером.
Так вот, лет с четырнадцати мы все лето ездили на море – каждую неделю один-два раза. Почему так редко? Так все мы помогали ухаживать за садом. А это – еженедельные поливы, причем вода подавалась из арыков (в Азербайджане они назывались канавами). Вода от буровой шла нам по-очереди, и ее нельзя было пропускать – там же жара, поливаются и грядки, и деревья… Да и виноградник раз в десять дней нужно было и полить, и опрыскивать жидкими химикалиями, а сразу после этого – посыпать сухими, причем использовалась для этого молотая сера и ДДТ. Мы называли ДДТ – дустом.
Нет, тогда никто не знал, какой это страшный препарат – разлагается то ли сто, то ли двести лет – не помню! И кажется – вызывает рак. А мы регулярно, потряхивая марлевыми мешочками со смесью серы и ДДТ, посыпали каждый лист виноградных кустов…
И себя одновременно – так же.
Так что времени на поездки к морю было не так уж много. Старались, конечно, ездить к морю почаще. Но вот получалось лишь так – не чаще пары раз в неделю.
Но знаете, как я всегда рвался с началом лета туда, в Яламу, к друзьям! Я готовил им подарки – обычно, покупал что-нибудь в Москве, во время пересадки я как минимум один день гостил у дяди, так что мог пробежаться по магазинам. Ведь тогда игральные карты, например, можно было купить лишь в Москве! Нет, хорошие книги в те годы я покупал в книжных магазинах в Барнауле, это позднее, с конца семидесятых их вообще не стало. Конечно, тоже были дефицитом, но если вы каждый день по дороге на работу, скажем, заходите в книжный магазин – нет-нет, да и попадется что-то!
Ну, и перед отъездом обычно друзья тоже дарили мне что-нибудь – скажем, электрокомплект на велосипед – помните, «динамка», крепящаяся на колесо – и фара.
Те же книги, изданные в Баку…
Вот так я и жил, как бы на два дома – три времени года – в Сибири, а один, летний – на Кавказе.
Ну, а история это началась в мой последний приезд, в 1975 году. Когда нам исполнилось по семнадцать лет, но мои друзья были чуть старше и как раз закончили школу и собирались учиться дальше – в ВУЗах. А я пошел в школу с восьми лет почти, и поэтому закончил лишь девять классов.
Так что то лето получилось несколько скомканным. Но на море мы ездили по-прежнему и этим летом, и вот именно в Рыбсовхозе и произошла тогда моя встреча с Милой-японкой.
Почему японкой по имени Мила и откуда вообще в Азербайджане японцы? Честно говоря, я этим не интересовался.
Давайте не будем торопиться, и я расскажу все по-порядку.
Встреча эта случилась во второй половине июля. Наверное, числа 25—27-го. Помню, что это был воскресный день, потому что мотовозы ходили переполненными.
Мы подошли на остановку мотовоза поздним утром, примерно в 10 часов. Мотовоз ходил от железнодорожного вокзала – не собственно от него, ведь узкоколейка не могла быть соединена с обычной, ширококолейной железной дорогой. Нет, конечная мотовоза была чуть в стороне от вокзала, в парке. В общем, подошли и увидели, что народу много, поэтому решили ехать следующим мотовозом, часов в 11-ть. Ну, всегда в воскресный день мотовозы ходили переполненными, а мы об этом в тот день забыли.
Но – не расстроились, решили, что так даже лучше – приедем почти в обед, поедим в рабочей столовой Рыбсовхоза – и на море! До вечера.
А пока пошли в парк выпить пива.
Нет, мы тогда практически не пили, хотя спиртное в Азербайджане в магазинах на каждом шагу. Но – хотите, верьте, хотите, нет – пьяных на улице я там ни разу не видел! Ну, это же мусульманская страна…
А мы, юноши, вино домашнее (у всех ребят осенью родители делали виноградное вино) пили, закусывали маринованным чесноком. Но это – изредка, дома. А вот пиво мы любили. Там же жарко!
Ну, выпили, не спеша, по кружке, и пошли на мотовозную станцию. Было нас в тот день четверо. Я, Алик, Курбан и Руслан. Все – примерно одного возраста, причем внешне… Ну, вы знаете, я самый блеклый среди них был… Не нужно смеяться – они ведь яркие, брюнеты, широкоплечие и мускулистые – в общем, очень красивые ребята… А я – русоволосый блондинчик. Да и худой тогда был – до невозможности!
В общем, сели мы на платформу мотовоза – именно открытую платформу с крышей, а не в вагон! Держимся за поручни, едем.
А поезд идет сквозь лес, руку можно протянуть – и по ней будут скользить веточки и листья. Нет-нет, именно скользить, скорость мотовоза небольшая, не больше сорока километров в час.
И проплывает перед вашими глазами красота необыкновенная. Там ведь не просто леса тогда были – лиановые леса!
Вот о них стоит рассказать подробнее.
Представьте себе дубы, белолистые тополя (мы называли их белолиственницами, потому что с внутренней стороны у этих тополей лист покрывал серебристый мягкий пушок) … Были и другие широколиственные породы, но я их не помню, главное – дубы!
И вот ствол каждого дерева, вокруг, в радиусе метров десяти непролазной чащей закрывают толстые, в руку толщиной лианы. Они тянутся от почвы снизу и заплетают вверху всю крону дерева. Лианы – это дикий виноград и какое-то растение с ягодами, мы называли его «бронзой» за цвет ягод, Кстати. ягоды съедобные.
И вот такой лес – буквально непроходимая чаща! Пробираться в лесу приходится не между деревьями – между лианами, просто-напросто продираться сквозь них, а они растут густо.
Леса эти – реликтовые, они уже тогда были занесены в Красную книгу СССР и не могли были быть уничтожеными, потому что являлись уникальными.
Понимаете, когда-то тысячи лет назад возникли особые условия, и одновременно с ростком каждого дерева вокруг него торчали росточки лиановых растений. И они сотни лет росли вместе, и в процессе этого лианы обвивали кроны дерева (именно кроны, а не стволы!), причем симбиоз этот создавал благоприятные условия для жизни как лианам, так и их соседу и носителю – дереву!
Постепенно возникла также и уникальная фауна, способная существовать лишь только в лиановых лесах.
Там водились тогда из животных – дикие кабаны, из птиц – фазаны, из пресмыкающихся – множество видов змей и черепах. В том числе – водяные, а кавказского лианового удава я видел один раз своими глазами! На расстоянии, как вижу теперь вот всех вас!
Да-да, жили в этих лесах удавы. Небольшие, метра два длиной, но – водились!
А какие были бабочки! И дневные, и ночные. А жуки! Размером с мизинец, без преувеличения!
Конечно, я имею в виду свой тогдашний мизинец…
А лесные лужайки в глубине лесов – они были покрыты алыми маками. Нет, ромашки тоже росли, но мало, в основном – маки!
Выйдешь из-под кроны деревьев на такую лужайку – и дух захватывает! Под легким ветерком волнами качают алыми головами маки… Алое море просто!
И еще одно. Хотите верьте, хотите нет, но идешь бывало в безветренный жаркий день по лесной дороге – а каждый листок белолистых тополей трепещет… Вы представьте себе только – огромные высотой в несколько десятков метров деревья с трепещущей кроной!
Остановишься, бывало, нагнешь ветку, придержишь лист пальцами… А потом отпустишь его – а он вновь начинает шевелиться!
Вот сейчас рассказываю – а у меня все это стоит перед глазами. И просто мороз по коже, мужики…
Понимаете, я ведь рассказываю так подробно, потому что сейчас уже нет их, этих лесов!
Когда социализм рухнул, а СССР распался, в Азербайджане приватизировали землю и раздали ее в частные руки. Сплошь и рядом эемля в тех местах – фактически это либо сами лесные лужайки, либо примыкающие к лесным массивам земли. Поэтому сразу же началась рубка лесов.
Дуб ведь – особо ценная древесина. И началась промышленная заготовка дубовой древесины. А тут крестьяне, чтобы расширить земельные угодья, стали, в свою очередь вырубать и выжигать лесную флору… В общем, когда я последний раз был в Яламе, лиановых лесов уже не застал – так, небольшие островки вместо сплошного массива…
Можно, конечно, всячески ругать советское время, но в данном случае факт есть факт: тогда леса эти охранялись, а после отказа от социализма уничтожили их за одно десятилетие… Кстати, восстановить их невозможно.
Вот сквозь это зеленое кипение и ездил ежедневно мотовоз. Из Яламы в Рыбсовхоз – и обратно.
И каждый раз я молча смотрел на проплывающие мимо увитые лианами деревья и восхищался. И не понятно – почему, ведь я вырос, можно сказать, здесь, и все это было мне насквозь привычно! Наверное, я словно бы чувствовал, что пройдет несколько десятилетий – и мы своими руками уничтожим это великолепие.
В общем, приехали мы. На конечной вышли, и почти все приехавшие направились по широкой дорожке к берегу моря. А мы свернули на скрытую высоким кустарником извилистую узенькую тропинку, которая вела прямо к рабочей столовой, находящейся в нескольких десятках метров и укрытую от глаз людей, не знающих о ее существовании, высокими деревьями акаций.
Но мы-то были не приехавшие издалека на отдых, а местные! И знали, что в этой столовой за 50—70 копеек можно пообедать. Первое, второе, компот…
Вот мы и приспособились – приедем в Рыбсовхоз, покушаем, не спеша, в столовой, причем мы знали, что часов в двенадцать по воскресеньям в ней почти никого не бывает…
И – на море до вечера!
Вот в этой-то столовой все и началось. Тогда, в то июльское воскресенье 1975 года.
2
В столовой было пусто. Лишь за столиком у окна сидели двое – девушка нашего примерно возраста с сестренкой лет пяти-шести.
Я на них и внимания бы не обратил, если бы она не была то ли китаянкой, то ли – вьетнамкой. Ну, и сестренка ее – тоже.
Все-таки, согласитесь, в то время представители стран Юго-Восточной Азии если и появлялись у нас на глазах, я имею в виду рядовых граждан, то как делегации, ну, или просто группами в сопровождении переводчиков.
Нет, ну, в Москве, Ленинграде – там конечно… А я вот, пока жил в Баку в шестидесятых годах, не припомню, чтобы встречал представителей этих народов. Вот так вот, запросто.
Нет, ну, и представьте – в Азербайджане, в глубинке, в обычной совхозной столовой – и вдруг китаянка. Тогда ведь отношения с Китаем были весьма прохладными.
В том, что я сделал далее, виновато, наверное, пиво.
И то, что мы выпили в парке, еще в Яламе, и… В столовой в буфете продавалось польское пиво, в таких бутылочках, как сейчас продают кока-колу, пепси, фанту…
А я до этого таких бутылочек не встречал. Это позже уже я с семьей буду отдыхать в Крыму и там пить пепси-колу именно из таких вот посудин.
Ну, а в этот раз мы взяли по такой маленькой бутылочке пива, и обедая, запивали им.
В общем, были мы все слегка возбуждены, что ли… Нет-нет, совершенно трезвы – в нашем возрасте кружка пива плюс трехсотграммовая бутылочка того же пива… Ну, подумайте сами!
Итак, мы сидим, разговариваем, едим-пьем. Вокруг – столы с составленными на них перевернутыми стульями – столовая только-только открылась – воскресенье же! Ну, и у окна обедают двое.
Поскольку они пришли раньше, они и закончили первыми. Девешка составила посуду на разнос и, держа его в руках, понесла к окну мойки. И шла прямо в нашу сторону – мимо нас должна была пройти.
Когда она приблизилась, я одним движением, как сидел на стуле – так и выдвинулся, перегородив слегка проход. И повернув в ее сторону голову, весело уставился ей в лицо.
Мои друзья затихли. Понимаете, т а м в то время (сейчас тем более), с девушками не знакомятся так, как у нас в России. Там все гораздо строже и моральнее, что ли… Ну, вспомните фильм «Мимино» – помните, что говорит Фрунзик Мкртчан Вахтангу Кикабидзе? «Правильно твоя девушка не пришла. Если бы кто-то захотел пригласить куда-нибудь мою дочь, он должен прийти ко мне и сказать – уважаемый… (не помню имя героя фильма). позвольте мне пригласить вашу дочь…», и так далее.
Понимаете? Это – Кавказ, и то, что у нас запросто, там весьма запутано и усложнено. Поэтому, вообще-то, то, что я сделал, была по местным понятиям из ряда вон!
Я ведь все это знал – вырос там! А вот как будто черт под локоть ткнул.
Сижу я, нахально улыбаюсь ей в лицо, а она… Спокойно подошла, протиснулась лицом к нам мимо спинки моего стула и столом сзади и пошла к раздаче. Оставила у окошка мойки разнос с посудой и, возвращаясь, прошла тем же путем – протискиваясь в узком пространстве за моей спиной.
Потом, поглядывая на меня, она вытерла платком руки сестренке, взяла ее за руку и они ушли. Вот только после всего этого подали голос, загомонив, мои друзья.
– Ты что делаешь? – сказал Руслан. – Знаешь, кто это? Мила-японка, она всех в Рыбсовхозе держит вот так! – И он показал мне сжатый кулак.
Мне придется отвлечься опять. Разговаривали мы на своем, как сейчас бы сказали – «молодежном слэнге». Это не нынешний молодежный, я бы сказал – исковерканный и переполненный американизмами, русский язык и жестикуляция. Нет, просто значения некоторых слов и оборотов в русском языке тогда у молодежи здесь были другими. И «держит всех» означало всего лишь – является лидером, авторитетом своих ровесников. Причем обоего пола.
Собственно, на этом все и закончилось. Я лишь пожал плечами в ответ – ну, а чего что-то говорить? Что я, в сущности, такого особого сделал?
Нет-нет, я так никогда и не узнал, откуда японцы взялись в Рыбсовхозе на берегу Каспия. Ну, не узнавал, не интересно мне было!
Когда после обеда мы спустились на пляж (Каспийское море ощутимо высыхало после строительства каскада ГЭС на Волге) по тропинке с высокого откоса – лет тридцать назад именно о него плескались соленые морские волны – песок у воды был заполнен смуглыми и белыми телами загорающих.
Как обычно, кто-то играл в мяч, некоторые закусывали тут же, у воды. Отличие от, скажем, крымского пляжа в том, что нигде не было видно бутылок со спиртным. Я не заметил даже пива.
Хотя народу было очень много. Ну, к нам приезжали в выходные дни отдыхать на море даже из Баку. Возле Баку вода грязная – результат добычи нефти на шельфе.
Купаемся мы, загораем. И вот кто-то, кажется – Руслан, вставая, сказал:
– Ара, эта Мила-японка совсем надоела, туда-сюда ходит, ходит…
(Ара – еще одно жаргонное словечко, добавляемое тогда в начале чуть ли не каждой фразы).
Я сел на песке и увидел проходившую мимо по кромке прямо возле воды Милу.
Мне было семнадцать, но я уже был юношей не глупым. То, что эти дефилирования заметил Руслан, парень местный, означало, что такие хождения туда-сюда для Милы-японки не характерны. Ну, раз они бросались в глаза.
Я сидел на песке, закутав голову майкой – была самая жара, часа три пополудни.
Мила прошла еще раз, и вот тут я рассмотрел ее внимательно. Была в ней какая-то необычность, была… Правда, трудно уловимая взглядом…. Она была чуть выше обычных японок, может быть, метр-шестьдесят, или даже еще больше. Лицо – обычное, без ярко выраженных черт, свойственных многим японкам – выступающих скул, узкого разреза глаз.
Нет, глаза у нее были черные, и волосы прямые, но не цвета вороньего крыла, а вроде как у наших европейских брюнеток, только не вьющиеся.
Фигурка у нее была красивая – тоненькая, с прямыми длинными ногами, и развернутыми чуть более, чем обычно, несколько широковатыми плечами. И походка балерины.
Привлекала к себе она внимание, что там говорить… Чувствовалось в ней что-то этакое… Наверное, характер.
Однако ни один из нас и теперь не проявил внимания, и я тоже сразу же просто забыл о ней. Мы купались, загорали. Пока кто-то из нас не захотел прогуляться по берегу и, вернувшись, не сказал нам возбужденно:
– Ара, пойдемте! Столько красивых девушек в одном месте в купальниках я ни разу не видал!
Мы вскочили с полотенец и побежали за ним.
Пришлось пройти метров пятьдесят. Пляж здесь кончался, и вот тут на берегу лежал, накренившись, старый рыбацкий баркас: полуразвалившийся, утонувший в песке. А возле него расселись девчонки лет пятнадцати-двадцати, в купальниках, числом примерно двадцать-двадцать пять, все русские, а перед ними, расхаживая и при этом жестикулируя, что-то говорила Мила-японка.
Нет, что именно – я не знаю. Мы ведь близко не подходили.
Интересно, что через полчаса я мог наблюдать уже недалеко от нашего места такое же «совещание», которое проводила местный молодежный лидер уже с парнями численностью примерно той же.
Ну, а вскоре мы спохватились, что через пятнадцать минут отходит очередной мотовоз на Яламу, быстро собрались и пошли на остановку. Мы успели на мотовоз, и, вернувшись домой, даже и не вспомнили больше ни о Миле-японке, ни об описанной поездке на море.
Другие проблемы занимали моих друзей – они выбирали институты, куда хотели бы поступать, собирали вещи, учебники – им предстояла разъехаться по большим городам. Впоследствии двое из них закончат Махачкалинский университет, а один – Бакинский.
Но это – впоследствии. А пока они разъехались – им предстояли с 1-го августа вступительные экзамены. А я остался впервые за все годы один. Все последующие дни.
И это были грустные дни. Впервые за все годы, проведенные здесь летом, я остался один, без привычной компании друзей. Но даже не это было главным.
Главное было то, что деды мои объявили, что предстоящей осенью они продают все и переезжают жить к нам на Алтай. Здоровье не позволяло им жить во влажном жарком климате, у них болели легкие.
Говоря проще, возможность моего еще одного приезда в Яламу, становилась не просто проблематичной. Да нет, я просто понимал, что вряд ли когда-нибудь еще приеду сюда.
Да не стоит говорить, что можно ведь приезжать в гости к друзьям! Хотя мне и было тогда всего семнадцать, но я был уже достаточно умным. И знал, что жизнь – штука сложная, что между нами слишком большое расстояние – 5 тысяч километров. Да-да, если ехать через Москву, а именно так только я и ездил. Сюда, в Азербайджан. И что закрутит каждого из нас в колесе жизненных коллизий и разметает друг от друга, возможно, еще дальше.
Ну, а тогда я засобирался домой. А так как Каспия я мог больше не увидеть, я в последние дни решил выбраться два-три раза на море. Билет был куплен, кажется, на седьмое или десятое августа, и я оставшиеся дни мог свободно располагать собой.
Был будний день, мотовоз ходил почти пустым, и я поехал часов в двенадцать в Рыбсовхоз.
Я не заходил в столовую, сразу пошел на пляж, который оказался почти пустым. Лишь кое-где, то здесь, то там на песке лежали одинокие парочки, кое-где – семьи.
Но, повторяю, пляж был почти пуст.
Я отошел от последних загорающих метров на тридцать и расположился на песке в полном одиночестве. Расстелил полотенце, разделся. И пошел к воде.
Вообще, если вы не были на Каспии, то не знаете, что вода в нем сильно отличается от черноморской. Здесь песок – мелкий, не ракушечный, как в Крыму. И поэтому морской прибой, двигая постоянно воду, поднимает песок со дна, и вода кажется не синей, а сероватой, белесой, я бы сказал.
Но взвесь состоит из настолько мелких частиц и ее столь ничтожно мало, что когда вы купаетесь – вы купаетесь в обычной воде. Только, повторяю, белесого оттенка.
Нет, ну стоит пройти или проплыть подальше – вода станет синей. Это ведь только у берега она замутнена.
Ну, короче говоря, я искупался и решал позагорать. Завернул голову в майку – и сделал непростительную глупость! Я не заметил, как уснул!
И, конечно, когда проснулся через час – сильно обгорел.
А проснулся я из-за негромких голосов, раздававшихся рядом со мной.
Сняв с глаз майку, я увидел Милу, ее сестренку и взрослого мужчину с ними. Наверное, это был ее отец.
Вообще-то я хотел одиночества. Я и место-то выбрал подальше от всех. Я подумал, вставая на ноги, что пока спал, народу прибавилось, и поэтому семья Милы случайно оказалась рядом. Но ничего подобного! От нашей группы – меня и семьи Милы – до ближайших отдыхающих было по-прежнему далеко.
Честно говоря, я рассердился. Я ведь приехал грустить и прощаться с морем, и хотел одиночества.
И я пошел охладиться в воду.
Слегка поплескавшись, я, когда вернулся, увидел, что возле Милы сидят на корточках двое местных ребят. Они были в плавках, и все трое о чем-то оживленно говорили. Потом пошли в воду.
Купались они долго, что-то выкрикивали, брызгались. И вот когда они выходили из воды, я решил проверить, имеет ли какое-то отношение все происходящее ко мне, или нет.
Нет-нет, мы с друзьями были достаточно взрослыми и на девочек поглядывали. Но мои российские замашки не годились для Азербайджана – когда я в Яламе «положил глаз» на одну красивенькую лезгинку, Алик, заметив это, сказал мне:
– Ара, бесполезно! Чтобы у нас обладать девушкой, нужно полгода ухаживать, дарить цветы, смотреть, вздыхать… Тогда, может быть (Он подчеркнул интонацией это «может быть!»), ты чего-нибудь добьешься. Это – Кавказ, друг!
Поймите, решив проверить Милу, я ничего такого не думал. Просто мне стало интересно. Ну, и конечно, лестно было бы убедиться, что я обратил внимание на себя такой необычной девушки!
И вот когда она выходила из воды, я встал и пошел к морю. Вошел в воду, окунулся и поплыл. И здесь нужно упомянуть еще об одной особенности Каспия.
С берега, чтобы добраться до настоящей глубины, нужно пройти метров шестьдесят по перекатам. Это – донные повышения состоящие из плотного песка. В море там так: идешь вглубь, воды – по пояс, затем подъем, и воды по колено. Далее – глубина больше, дна ногами уже не достать, а на перекате впереди – по грудь.
И так далее – пока глубина не станет такой, что ногами донные перекаты уже не достаешь. Но это – метров в пятидесяти от берега.
Вот на одном из перекатов я оглянулся – Мила плыла сзади, рядом со мной. Потом поравнялась и встала на перекате на ноги.
Я обратил внимание, как она легко держалась на воде. А я и тогда плавал плохо, и сейчас толком плавать не умею. И поэтому, когда мы поплыли дальше и я почувствовал внизу под собой холодную воду, то понял, что начались глубины. И повернул назад.
Понимаете, я вдруг представил, что начну тонуть и Мила меня спасет. Это же было бы таким позорищем!
Так вот, я вернулся, а Мила поплыла дальше. Когда я выходил из воды, то миновал совхозных ребят, стоявших на берегу и наблюдавших все это время за нами. И услышал, когда шел мимо них, разговор:
– Ты плаваешь? – на местном языке это означало «Ты занимаешься спортивным плаванием?»
– Да!
– Она – тоже. Она – мастер спорта!
Вот так-то. Хорош бы я был, если бы решил поплавать наперегонки с Милой-японкой…
Она ушла в море так далеко, что лишь голубая резиновая шапочка точкой отсвечивала на солнце. И плавала там около часа.
А я… Ну, а что – я? Когда она вернулась, стала что-то тихонько говорить отцу, вытираясь полотенцем.
А я тем временем собрался и пошел на остановку мотовоза. И уехал.
А так как я обгорел с одного бока, и очень сильно, то на море смог съездить еще лишь один раз, накануне отъезда. Дня через три-четыре.
Я очень хотел попрощаться с Каспийским морем.
3
Да, знаете ли… Именно – попрощаться. Как прощаются с людьми.
Ну, приехал я, как и раньше, часов в 12-ть, купаться и загорать я ведь не собирался. Честно говоря, я думал уже о доме. Есть у меня такая особенность характера – и тогда уже была она: я никогда не жалею о том, что прошло. О том, что потеряно. О потраченных деньгах, например.
В тот момент, когда я некую сумму потрачу, я в уме её как бы списываю, и начинаю рассматривать свою финансовую состоятельность с этого момента. А потраченных денег как бы и не было вовсе…
Это очень удобно. Я ведь всю жизнь прожил скромно, все свои сознательные годы… Знаете, как едят себя многие, кто не умеет вот так обращаться с деньгами?
Нет-нет, это умение именно так вести денежный учет пришло со временем. А тогда я умел просто смиряться с неизбежным и не жалея о том, что все равно прошло (или пройдет), думал о предстоящем.
А с деньгами меня жизнь научила, это мне тогда еще предстояло освоить… Да и какие деньги могли быть у семнадцатилетнего пацана?
Ну, я спустился с откоса к морю, походил по берегу. Знаете, не спеша прошелся в обе стороны.
Людей в этот раз почти и не было. Был сильный прибой, волна поднимала песок, и купаться в такую погоду местные избегали.
Ну, а мне-то выбирать не приходилось! Тем более, что небо было ясным, так что пекло, как и все предыдущие дни – вовсю.
Поэтому я разделся, быстренько обкупнулся, и вышел на берег. Постоял, обсох, и пошел на остановку мотовоза.
Знаете, вот сейчас я вспоминаю – почему-то ведь и не интересовало меня никогда ничего здесь, кроме моря. Я имею в виду, что если бы меня попросили тогда нарисовать примерный план поселка Рыбсовхоза – ну, где находится поссовет, в конце концов – магазины, школа и больница, так ведь я бы не смог!
Могу представить себе остановку, столовую, линия домов, подступающих к морю на высоком обрыве песчаного откоса, и все!
Я теперь вот думаю – почему? Кроме моря, меня там ничего не интересовало! Да и в Яламе самой – тоже. Ну, где клуб – знал, каждый вечер ходили в кино. Парк, рынок, магазины. И все. Я даже не знаю, как выглядит горсовет и где он находится!
И у меня ощущение, что такой вот утилитарный подход – результат своеобразного предвидения – все равно ничего из этого я никогда в перспективе не увижу, мне оно – просто не может пригодиться. Ни в коем случае!
Ну, понятно, коли еще несовершеннолетним я уеду и никогда больше туда не вернусь…
Но я отвлекся.
Так вот, вышел я на остановку, а мотовоз с полчаса как ушел. И, поскольку день был будним, на остановке не было ни души.
Я отошел в тень высокой акации и приготовился ждать.
И внезапно появилась о н а.
Я пытаюсь теперь вспомнить, откуда и как она появилась на площадке – и не могу. Наверное, я просто отвлекся – засмотрелся на что-то, и она неслышно вышла на остановку.
По одной из тропинок, которые вели среди густо растущего кустарника и высоких акаций с разных сторон из поселка на укрытую в густой зелени остановку.
А вот Милу саму – я помню хорошо.
На ней было красное, в мелкий цветочек легкое платьице то ли из ситца, то ли из какой-то подобной ему ткани. На ногах легкие босоножки, по-моему – белые… Или тоже красные.
Ну, что еще я запомнил?
Да ведь особенно нечего и вспоминать-то… Она тихонько прохаживалась по кромке утоптанного песка вдоль рельсов, изредка ковыряла носком босоножки песок и поглядывала на меня.
А я, как дурак, стоял и, в свою очередь, смотрел на нее.
Нет, ну а чего я мог сделать? Вы поймите, семидесятые годы – конечно, не шестидесятые, но вовсе и не восьмидесятые! Да, в восьмидесятых с приходом Горбачева наши моральные устои стали истаивать на глазах. Ведь это сознательно делалось – сначала был изъеден нравственный стержень, а когда в сознании людей все смешалось – то, что считалось хорошим, с тем, что считалось плохим – тогда легко было произвести переворот… Силами столичных интеллигентов и сочувствующих им…
Стоп! Вот только не надо о патриотах! Которые ложились под танки! Буквально на днях в каком-то очередном фильме «о плохих коммунистах» демонстрировались кадры любительской съемки о том, как ложились под танки в августе 1991 года молодые люди, чтобы остановить наступление на Москву. Ага, ложились, а как только очень медленно двигающийся танк приближался – ловко так выкатывались из-под гусениц…
Да все, что делалось тогда и говорится через средства масса-медия сейчас о тех событиях – густо-прегусто замешано на лжи!
Ну хорошо, коммунисты – врали! Пусть так!
Но зачем в борьбе со всем коммунистическим не менее вдохновенно лгать сейчас? Что, «клин клином вышибают»?
Так ведь это – клинья!
Вот вам пример. Коли заговорили мы о разрушенных тогдашних нравственных устоях.
Я собственными ушами слышал в одной из передач признание Владимира Познера, который сказал, что фактически на вопрос американского зрителя в популярнейшей тогда телепередаче «Телемост между Америкой и СССР» (который, кстати, он же и вел вместе со Стивом Донахью): «Как у вас обстоит дело с сексом?» наша женщина ответила не «У нас секса вообще нет», как услышал весь Советский Союз, и что вызвало всеобщий хохот и повсеместные реплики в этот момент по всей нашей стране в среде зрителей, вроде: «Какие же мы идиоты!» и «Нет, ну из нас дураков сделали!»
Так вот, фактически та женщина в студии совершенно верно и честно ответила на вопрос. Она сказала следующее: «У нас секса вообще нет в кино и на телевидении». То есть – н а э к р а н а х.
Да нет, именно Познер признался в одной из нынешних своих несколько лет назад, я сам слышал! А он ведь и вел с советской стороны этот телемост. Эти два слова сознательно были вырезаны.
Вот так нам и внушили то, что хотели внушить.
Но я совсем уж отвлекся. Знаете, я ненавижу ложь в любых формах и из любых уст. А также – необязательность. А сам… Я ведь из-за этого всего сейчас вот и морщусь здесь на полке…
Ну, да это вы сами сейчас поймете. Что именно я имею в виду.
Итак, я стою столбом, Мила-японка ходит рядышком (да даже не ходит – вышагивает так, очень не спеша!) по кромке песка вдоль рельса узкоколейки, поглядывает на меня. И оба мы, как два дурака, понимаем, что н у ж н о же что-то делать: подойти кому-то первому, сказать что-то…
Нет, это теперь я понимаю – девочка, которая была несомненным авторитетом для молодежи крупного поселка, девчонка, лет в 17—18 имеющая спортивную степень «Мастера спорта СССР», говоря современным языком, «в вопросах взаимоотношения полов» была столь же неопытной и чистой, как и я сам.
Да-да-да! Сам я в отношениях с девочками был тогда совершеннейшим болваном. Вот у меня был друг, он с четырнадцати лет уже вовсю спал с девчонками. Причем как-то у него получалось это проделывать летом, то есть тогда, когда я уезжал на Кавказ.
А вот разгребать последствия приходилось мне.
Начинался учебный год, и примерно в начале сентября он прибегал ко мне о очередным письмом от своей летней пассии (а гулял он почему-то с приезжими), в котором ему сообщалось, что, возможно, он станет папой.
И я садился и сочинял ответ. Ну, не помню, что я писал от его имени – что-то о том, что он слишком молод, школьник, материально семью обеспечивать не сможет, и тому подобное…
И знаете, папой он так и не стал! То есть письма мои срабатывали!
Да, так вот, он не раз мне, конечно же, рассказывал, как знакомился, как целовал первый раз очередную свою любовь, ну, и так далее – весь процесс обольщения до конца!
Да и сам я знакомился уже не раз с девчонками – гулял с ними, за ручку держал. А вот ведь даже не целовался ни разу.
Да, такое было тогда время. И такими были мы…
Так что, скорее всего Мила тоже была такой же – чистой, неопытной, интуитивно чувствующей, что вот он, тот, кто так нравится, так хочется обнять его – и он уезжает!
Но как бы то ни было, она была пусть волевой, пусть натура у нее была сильной, но она же – женщина! И это – Кавказ! Она никогда не подошла бы первой.
Да нет, эти все рефлексии результат моих нынешних раздумий. А тогда… Наверное, тогда я сделал глупость.
Мотовоз пришел чуть позже расписания, на платформу сели несколько человек. И мне нужно было садиться…
Я посмотрел на Милу – она стояла, смотрела на меня, безвольно опустив руки.
И я решился. Я подошел к ней и очень осторожно обнял ее за плечи и прижал к себе.
Знаете, я помню как сейчас – она была, как натянутая струна.
На несколько мгновений мы застыли. Я запомнил горьковатый запах ее волос, твердые маленькие груди, которые я чувствовал кожей тела. Ее маленькое ушко оказалась возле моих губ.
Не нужно мне было говорить того, что я прошептал в это ушко. Я легонько коснулся его губами:
– Я приеду! Ты жди…
Вот и все! Всего лишь эти четыре слова… Дурацкие четыре слова!
Для меня они не значили ничего. Ну, не знаю, что меня заставило сказать это!
А что потом? Да ничего не было потом! Я легким движением прикоснулся губами к ее губам, и побежал к тронувшемуся мотовозу. Вскочил на ступеньку. Это не было поцелуем в том смысле, в котором мы понимаем обычно это слово. Именно, что просто прикоснулись мы друг к другу – и все!
Мила смотрела мне вслед. Я поднял руку – нет, не помахал – только пошевелил пальцами…
И уехал. Чтобы больше никогда не приехать сюда вновь.
А она – осталась. И принялась ждать.
Нет-нет, именно п р и н я л а с ь ждать. Это ведь – девочка необычная, чрезвычайно сильная и целеустремленная, умеюшая ставить цели и добиваться их достижения.
Если бы я понял это тогда… Ну, теперь что говорить!
А тогда я на следующий день уехал. Чтобы, вернувшись в Барнаул, жить себе поживать, ни о чем не думая.
Я закончил школу, потом поступил в институт. Какое-то время я переписывался с ребятами. И забыл постепенно и о Миле-японке, и о своем обещании.
Звоночек прозвенел, когда через полтора года я получил письмо от Руслана. Руслан учился в Махачкале, но регулярно ездил на каникулы домой в Яламу. Так вот, он писал, что был дома, встречал Новый год в Яламе и там во время праздников кто-то сказал ему, что осенью рыбсовхозовские парни «перевернули Яламу» – они искали какого-то русского парня, который должен был приехать летом, но так и не появился.
Руслан не знал о моем прощании с Милой, никто из моих друзей этого не знал. Он просто шутя спрашивал в письме – не я ли это?
Тут я вспомнил, конечно, свое прощание с Милой. На остановке мотовоза. Но вот о своем обещании припомнил лишь мельком, так, вспомнил – и сразу забыл.
Не прислушался я, одним словом, к звоночку…
Я был влюблен тогда. Но – не в Милу. Это было в Барнауле – моя первая любовь. Настоящая, когда ночами не спишь, страдаешь…
Нет-нет, я не женился на ней. Вообще ничего у нас не было – это ведь была первая любовь образца семидесятых!
Женился я позже, и брак оказался недолговечным. Да и вообще в дальнейшем вся моя жизнь сложилась как-то неудачно…
4
Нет-нет, друзья, сказать, что я был несчастлив в жизни – нельзя.
Но все у меня было как-то не так. Причем – во всем.
Вот я сейчас задумался, готовясь рассказывать о жизни, и опять все промелькнуло перед глазами – вся жизнь снова пронеслась, и я могу ответственно сказать – профукал я свою жизнь! И по большому счету – не так уж часто был счастлив.
Да нет, я имею ввиду – не в обычном, бытовом, смысле. Ну, всю жизнь денег там не хватает, или все время болел кто-то. Нет, такие обстоятельства, конечно, тоже б ы л и. Сопровождали меня, как и любого из нас, всю жизнь, особенно – нехватка денег. Но я уже говорил – то, как я научился относиться к деньгам и денежным тратам, здорово помогало мне и как бы компенсировало малое количество денежных знаков.
Ну, и что, раз экономист по образованию? Я ведь работал на заводе долгое время. Но никогда побочных доходов не имел. А жить на зарплату…
Нет, и во время приватизации – тоже. Ничего себе не захапал, ничего в собственность себе не обратил…
Ну, дурак, конечно, только это ведь от человека не зависит, помните: «Если человек дурак, то это надолго».
Вообще, говоря о том, что все у меня шло не так, я имел в виду другое.
Понимаете, столько перспективных предложений, сколько получил я за свою жизнь – мало кто получает. А я их все отклонял. По разным причинам.
В институте прямо во время защиты диплома мне предложили аспирантуру ЛГУ. Да-да, тот самый ЛГУ – ленинградский университет. Целевую аспирантуру, внеконкурсную, с формальной сдачей вступительных экзаменов.
Да нет, не хочу я говорить – как это так, кто предложил, да почему именно мне… Потому, что к моему рассказу это отношения вообще не имеет. Я лишь в качестве примера привожу – предложили, а я прямо перед членами дипломной комиссии заявил: «Заниматься нужно любимым делом. А я ни экономическими проблемами, ни вопросами бухучета не интересуюсь. Не люблю, говорю я, это дело…»
Профессура была в шоке…
Но я ведь честно сказал – это вовсе не бравада была.
Глупо? Ну, сейчас-то я это понимаю, что глупо, а тогда… Вы же все помните, вот разве что Сережа в сознательном возрасте не застал того времени, как воспитывали тогда? Все делать честно, по совести!
А меня экономика действительно не интересовала никогда. Да родители уговорили поступить в институт. И что интересно – проработал почти все время экономистом в плановом отделе. Сейчас, правда, ушел в машиностроительный лицей, математику преподаю.
Или вот такое было предложение. Это чуть позже, уже после окончания института. Когда я пришел на завод, в плановый отдел.
У нашего секретаря завкома ВЛКСМ друг был – первый секретарь одного из сельских райкомов комсомола. И вот этот его друг приискал себе о-очень теплое местечко в Барнауле, но нужно было место занять срочно, а у него не было кандидатуры там, в районе, на свое место. Ну вот так все сложилось – район захолустный, и не оказалось под рукой никого подходящего по образованию, партийности, возрасту и деловым качествам.
Они принялись обрабатывать меня. Перспективы обрисовали, все выгоды нового места работы – а я уперся! И ведь правы они были, правы! Мне было тогда 23 года, у меня – красный диплом, и был я кандидатом в члены коммунистической партии.
А вот здесь – не дурак, не надо так, мужики! Я же сказал – жить нас учили по совести, я так и жил. Сам, перед окончанием института, вступил кандидатом в члены партии.
В общем, вы понимаете, что я был идеальным кандидатом на пост секретаря райкома комсомола. Даже образование – экономическое, вполне устраивало партийные органы.
Я отказался. Не хочу, говорю.
Конечно, разговаривали не раз и за бутылочкой винца. И я честно сказал, что не верю в возможность построения коммунизма. А как в этом случае я буду вести воспитательную работу среди молодежи?
Были и другие предложения.
Вы, конечно, скажете, а причем тут «несчастлив в жизни»? А я и не сказал, что несчастлив, я сказал – все у меня шло не так.
Знаете, чего мне не хватало все время? Авторитетного для меня человека рядом с собой. Друга, родственника…
Который, выслушав бы после того, как мне сделали очередное подобное предложение, сказал бы мне примерно так:
– Слушай, дорогой мой, ты что же, считаешь, что по жизни можно пройти легко и без усилий? Не-ет, так не бывает! Если хочешь добиться жизненного успеха – нужно все время перешагивать через себя, ломать себя. Не нравятся вопросы экономики? А лет через десять-пятнадцать доктором экономических наук ты стать не хочешь? И жить при этом в Москве? Раз именно тебе предложила внеконкурсное место – твои профессора разглядели твой потенциал, и все они не могли ошибаться! Предлагают – значит, верят в тебя, а ты обязан поехать. Хотя бы – из уважения к ним! И сначала учиться, потом двигать науку вперед. А однажды приехать доктором наук, может быть – академиком, и сказать всем им, твоим преподавателям, спасибо!
Или после предложения пойти на партийную работу:
– Ах, ты не веришь в возможность построения коммунизма? А ты кто такой? И что толку в том, что ты не веришь в догмы, которые внушают тебе партийные руководители? Нет, тебе предоставили возможность стать одним из них, так ты стань, учись в высшей партшколе, поднимись на высоту и докажи всем, что коммунизм построить невозможно. Или сделай для государство что-то такое, чтобы можно было его построить.
Да нет, были, конечно, люди, и убеждали меня, и дураком называли. Но не были они для меня авторитетом… Вот ведь беда. А сам думать правильно я еще не мог…
Что значит – никто не может в таком возрасте? Вспомните строки из Есенина:
«Я задумался с утра В спину дышат тридцать лет… Мне б успеть вздохнуть Мне б успеть взлететь Только бы не умереть!»А я… В общем-то, прожил бесполезно… Говоря словами того же Сергея Есенина: «Как чердак забитый бесполезным хламом, жизнь течет по шпалам, тупо, безыдейно».
Или взять личную жизнь. Я четыре раза женился. И все мои жены были хорошими женщинами.
И любили меня. И я вроде любил – а вот, как-то счастья почти и не ощущал – не было его, счастья…
Да нет, тут я с вами не соглашусь. В этом деле себя ломать нельзя – если нет лада и взаимной любви, ломай себя – не ломай…
Метался я. Все чего-то не хватало, все как-то… Не могу объяснить, но все было не так, как хотелось бы…
Дети? Ну что – дети, выросли дети, разъехались, устроились в жизни, с ними все в порядке.
Но у них уже давно – собственная жизнь. Свои проблемы, свои радости и печали.
Вот уже несколько лет я один. Развелись с женой, без скандалов, без претензий, и она и я – остались с жильем, а это сейчас самое главное. Денег заработать на жизнь можно, а вы попробуйте накопить их хотя бы на комнату в коммуналке. Не говоря о квартире…
И вот стал я задумываться последние годы, и знаете – вспомнил после долгих лет Милу-японку.
Почему вдруг вспомнил – и сам не знаю. Нет, четверть века не вспоминал, а тут… И знаете, все чаще стало мне снится детство – далекое теперь уже, когда проводил я лето в Азербайджане. Представляете – Ялама снится, дом дедов, друзья…
И мысли в голову стали лезть какие-то дурацкие…
Существует ведь такая философская теория, что все во Вселенной взаимосвязано, и каждый человек – всего лишь кирпичик в этом гигантском мироздании. И рядом с ним, а также – над ним и под ним – тоже определенные кирпичики. Спереди и сзади него – тоже. Коротко говоря – со всех сторон.
И вот если человек живет в соответствии этому всеобщему окружению, в гармонии с ним – он полностью счастлив. Все у него получается, всем он доволен…
И я вдруг предположил: а если я тогда, на Каспии, возле рельсов мотовоза в Рыбсовхозе, обнимая Милу-японку (я ведь так и не знал ни фамилии ее, ни настоящего имени – не исключено, что Мила – это просто более привычное для русских звучания какой-нибудь Мио), так вот, если именно тогда я прикоснулся к своему кирпичику? Нужному мне позарез? Чтобы жить по-настоящему счастливо?
Но тогда… Тогда, пообещав Миле, что приеду, я совершил большую подлость – а что, если она поверила и ждала? И тем самым ее жизнь тоже пошла не так, а шиворот-навыворот? Коли все мы взаимосвязаны и расставлены по определенным места в этом мире?
Нет-нет, сама Мила ночью ни разу мне не приснилась. Но в памяти стала всплывать все чаще.
А снилась мне Ялама, Азербайджан, дом, где я родился.
И так – все последние годы…
И я начал готовиться к переменам. Я поменял работу – ну, уже говорил, что теперь работаю преподавателем. И знаете, хорошо получается.
Тянутся учащиеся ко мне, постоянно звонят и вечерами, и по выходным.
Некоторые – приходят в гости. С пирожными, тортами, конфетами.
Нет, с бутылками не приходят. И я расцениваю это – как особое уважение. Тем более, что они часто советуются со мной не по вопросам учебы, а по жизненным проблемам…
Я ведь не случайно говорил о том, что рядом со мной в нужное время не оказалось нужного человека. Авторитетного для меня.
Вот я и стараюсь теперь быть для других таким человеком.
Нет, я ничего не решаю за этих пацанов. Я пытаюсь учить их, прежде, чем принять решение, тщательно анализировать проблему, рассматривать ее со всех сторон. Учу самим искать ответы на вопросы, которые на первый взгляд кажутся непонятными. И самое главное – никогда на останавливаться на одном варианте решения проблемы – только рассмотрев все варианты, выбирать один из них.
Я не учу их жизни, да современных молодых это делать бесполезно. Я учу их пониманию жизни.
Всего лишь!
Однако тем временем тоска моя по родине сохранялась. Нет-нет, да и приснится яркий цветной сон об Азербайджане!
И я понял, что нужно ехать. Потому что ситуация очень напоминает тоску об умершем близком человеке. Знаете, что только и можно сделать, если покойник приходит к тебе, стоит рядом?.. Причем не снится, а это все происходит днем – смотрит человек в угол комнаты – а там тот, кого похоронили недавно…
Да нет, не в церкви заказать заупокойную молитву. Это – если умерший постоянно снится.
В данном случае есть лишь один способ – нужно посмотреть на покойника. Да-да, разрыть могилу, вскрыть гроб – и посмотреть.
Ну, естественно, неприятное зрелище.
Мне было лет пять, когда умер брат моего деда Георгий – да-да, того самого, который жил с бабушкой в Яламе, а потом переехал к нам в Сибирь. И жена Георгия стала постоянно видеть его в комнате, спальне. Проснется утром – он стоит возле кровати! Попытайтесь представить ее ощущения!
Да конечно, ходила в церковь! Не помогло.
И тогда, естественно, пошла по экстрасенсам. Только тогда так не называли людей с биоэнергетическими способностями. А называли ворожеями, предсказателями, знахарками…
И одна гадалка ей сказала – хочешь избавиться, вскройте могилу и посмотри на покойника. Иначе, мол, никак!
А что вы думаете – вскрывали! Глянула она мельком на дядю Жору (он, конечно, уже зеленый был, весь мхом подернулся) – и как бабка отшептала! Ни разу больше умершего жена его не видела.
Да нет, Сережа, не знаю я, как они добились разрешение на вскрытие могилы! Мало ли… Важные документы, например, в кармане пиджака, в котором похоронили покойника, случайно остались… Завещание там, документы на недвижимость…
Наверное, что-то придумали – я не помню, мне родители рассказывали уже много позже обо всем этом, а я не поинтересовался предлогом, которым пришлось воспользоваться для раскапывания могилы…
Ну, не интересно мне было это!
Я ведь к чему веду? К тому, что раз снится родина – нужно на ней побывать!
Но это ведь не шутка – съездить в Азербайджан. Пять тысяч километров, если ехать через Москву.
Но все больше мучили меня воспоминания. И, в частности, о судьбе Милы-японки.
И вот два года назад я начал копить деньги на дорогу.
5
Вот с этого момента у меня начался жизненный период, когда «все получается».
Наверное, каждый из вас знает, что это такое. Да-да, это когда у вас получается все, за что бы вы не взялись.
Рискну привлечь для объяснения этого мистику, потому что… Да нет, я же говорю – для объяснения!
Понимаете, мне ведь пятьдесят… Ну, плюс-минус год – я не кокетничаю – что я, женщина, что ли, чтобы точный возраст свой скрывать? Но я ведь сейчас не возраст свой характеризую, а временные рубежи, которые приходится преодолевать каждому из нас. Ведь говоря о вещах, свойственных тридцатилетним, вы же не будете говорить о себе: «Как все тридцатидвухлетние», потому только лишь, что вам самому – тридцать два? Нет, используя категорию «Жизненные периоды» вы скажете о себе, если вам, к примеру, 39 или 43 года: «Как свойственно это сорокалетним, что вполне относится ко мне…» так ведь?
Нет, говоря о мистике я не имею в виду мистицизм цифр. Просто за полвека жизни мне пришлось пристальнее обычного раздумывать над некоторыми вещами, касающимися меня, над которыми другие люди просто-напросто не задумываются. Нет у них для этого нужды! А вот у меня – была.
Не буду приводить конкретные примеры – это уже совершенно не относится к теме моего рассказа.
Понимаете, я обратил внимание, что то, что мы называем Вселенной, как бы пристально отслеживает все мои действия. И если представить, что такое возможно, получается, что есть вещи, которые она одобряет, а есть – которые она не приемлет.
Вот если я занимался тем, что ей, Вселенной, не нравится, у меня ничего не получалось. Либо на раннем этапе, либо в конечном счете, но я понимал – не получается и не получится. Словно кто-то мешает…
А в других случаях все у меня происходило наоборот – все, что не делаю, как говорится, «все в цвет». Причем иногда получается настолько легко, что думаешь – ты смотри, получилось как бы само собой!
Я иногда всерьез думаю, что все, что с нами происходит – не от нас с вами зависит. Весь мир, вся Вселенная – едина, она нас ведет и она нами руководит. Помните, я только что говорил вам о теории единства, по которой мы – кирпичики в едином здании Мира?
Но возвращаюсь к теме рассказа.
Так вот, когда я начал готовиться к поездке в Азербайджан, я, во-первых, узнал, что мне необходим загранпаспорт – въезд в Азербайджан хотя и безвизовый, но только по заграничному паспорту.
Я думал, что это несложно – получить такой паспорт. И поэтому занялся непосредственно этим делом этой весной. Где-то после майских праздников.
Когда я начал узнавать, как и где получают такие паспорта, я узнал, что эта процедура потребует у меня много времени. А я уже к тому времени наводил справки о ценах на билеты, о расписании поездов и тому подобном. То есть, готовился непосредственно ехать.
А тут получается – несколько месяцев нужно ждать. И вопрос о поездке летом повис в воздухе.
Однако когда я пришел в учреждение (точное название не припомню), где выдают паспорта, я разговорился как-то так невзначай с охранником. Он меня расспросил и говорит – место рождения в паспорте Азербайджан? Я говорю: «Да!»
Он мне советует пойти на прием к начальнику отдела, объяснить, что хочу посетить родину, что меня пригласили и уже ждут там родственники, и нельзя ли как исключение мне получить паспорт побыстрее. Далее он вывел меня на улицу и показал на дверь здания напротив: там, оказывается, находится частная фирма, которая за небольшие деньги мне поможет оформить документы для получения паспорта.
– Вы работаете? – спросил на прощание меня охранник.
Я ответил, что да, работаю.
– Тогда не забудьте взять справку с места работы и попросите трудовую книжку – без них паспорт не выдадут.
Я тут же отправился на прием к начальнику отдела. Это была молодая женщина, она посмотрела мой внутригосударственный паспорт – да, место рождения Ялама, Азербайджанской ССР. Молча что-то черкнула на одной бумажке, потом написала на второй перечень документов для получения загранпаспорта и сказала:
– Сдавайте документы и вот это (она имела в виду первую бумажку) – в течение месяца получите паспорт.
Мне потребовался всего один день. Чтобы взять на работе справку, трудовую книжку и сфотографироваться. В частной фирме за 150 рублей мне моментально отпечатали на компьютере заявление, еще что-то, проверили все подготовленные мною бумаги и уже через час я, сдав документы на получение паспорта, ехал домой.
А через три недели позвонил, поехал и получил паспорт. А мистицизм вот в чем.
Когда я сдавал документы на получение паспорта, а потом получал паспорт – картина была такая.
Я приезжаю, у окошка, где принимают и выдают документы – ни человека. Но пока со мной работают паспортисты и я стою у окошка, за моей спиной быстро образуется очередь. И оба раза, когда я уходил, к окошку стояла уже человек пять-семь.
А мне как по заказу удалось все легко!
И деньги я легко скопил, туда ведь только на проезд в оба конца нужно было больше тридцати тысяч…
А вот одно мероприятие у меня не получилось.
Почти за год до поездки я решил попробовать разыскать друзей.
Но как это сделать?
Мне посоветовали поискать в интернетовской сети. Но я сам компьютер толком не знаю, пользоваться им почти не умею, и я попросил своего друга, профессионала, поискать в сети таких-то и таких-то… дал ему фамилии и имена Алика, Руслана и Курбана.
Всемирная сеть о данных людях сведениями не располагала.
После этого через знакомых я попытался организовать запрос из органов милиции.
Однако Азербайджан – не Россия, это независимое государство, запрос нужно было оформлять через Министерство иностранных дел, а для этого, как мне объяснили в милиции, необходимы серьезные основания…
В общем, и здесь ничего не вышло.
Тогда я пошел другим путем. Я вспомнил, что двое из них – из многодетных семей. И я написал по старым адресам своих друзей – а вдруг откликнуться их родственники!
В своих письмах я писал о том, что разыскиваю таких-то и таких-то, что это мои бывшие друзья, ну и тому подобное.
Письма ушли. Ни ответа, ни возвращенных за отсутствием адресатов писем я не получил. И понял, что Вселенная не хочет, чтобы моя поездка прошла легко. А посему никаких старых друзей!
Вообще-то, поразмыслив, я подумал, что это и к лучшему. Прошло тридцать лет, мы фактически чужие люди. Ну, о чем говорить?
Нет, можно посидеть один раз за столом всем вместе, выпить, расчувствоваться, повспоминать… Но это – один раз!
Вопрос: раз не получилось с р а з у, стоит ли биться в поисках и далее?
Правильно – не стоит! Взрослый мужик может посетить родину и сам, без поводыря.
И я все усилия бросил на накопительство – в моем случае нужно было иметь при себе достаточно серьезную сумму, способную помочь в случаях форс-мажора.
Вот это мне удалось. Как по волшебству вдруг подвернулось пара случаев неплохо подзаработать, не в ушерб основной работе, так что к лету нынешнего года я был готов.
И заранее взял билеты на начало июля – в июне мы в лицее принимаем экзамены. А после них – все расходимся в отпуска.
На два месяца, как в любом учебном заведении.
6
Итак, в середине июля я уже ехал в поезде. Мне предстояло добираться около трех суток до Москвы и двое с половиной – до Баку.
Я решил сначала посетить Баку. Походить по улицам, которыми бегал в школу первые три года обучения, я начальную школу закончил ведь в Баку. Да просто подышать воздухом столицы Азербайджана.
Кроме того, нужно было купить обратные билеты. Ведь Ялама – городок маленький, скорые поезда вообще там не останавливались. Так что лучше это сделать в Баку, а затем уже съездить в Яламу.
Баку встретил меня жарой, шумом, и пылью.
Я не узнавал когда-то любимый мною город. Да-да, когда-то я очень любил Баку. Вы, наверное, не помните слова из популярнейшей в 60-е годы прошлого века «Песни о Баку»:
«В этом городе ясных огней, В этом городе радостных дней, Я учился жить и дружить. Как же мне Баку не любить!»Певец Бюль Бюль-оглы – министр культуры нового, независимого, Азербайджана, конечно, имел в виду прожитую жизнь.
А я… ну, ребенком еще уехал оттуда, однако на всю жизнь сохранил воспоминание о Баку как о чем-то красочном, шумном – и одновременно ласковом и родном.
Знаете, чем отличается наша холодная Сибирь от субтропического Азербайджана?
Если передать ощущения в размерах и оттенках, то наша Сибирь – огромная и блеклая, а Азербайджан – компактный и яркий.
Но тот, прежний Баку, остался, увы, в прошлом. Как, скорее всего, и окруженный акациями перрон с маленькой стройной японкой Милой…
Новый Баку поразил меня обилием постоянно сигналящих блестевших лаком огромных автомобилей. Их было столь много, что двигались они медленно, стараясь не задеть друг друга – и поэтому постоянно сигналили.
На улицах можно было встретить на каждом шагу женщин в национальных одеждах, причем к каким народам они принадлежат – я понять не мог. Одни были в белоснежных бурнусах, другие, наоборот – в черных.
На головах у одних были черной же ткани повязки, у других – какие-то сложные, вышитые бисером или золотой тесьмой белые тюрбаны.
В прежнем, советском, Баку я не помнил такого.
Вообще на улицах, не смотря на будний день, народу было множество.
Шум стоял – несусветный! И еще – пыль в воздухе.
Баку перестраивался. Повсеместно сносились пятиэтажные «хрущевки», на их местах возводились современные многоэтажные здания.
Поэтому к обычному шуму добавлялись глухие удары забиваемых в землю свай.
Нет, к русским отношение нормальное. Да, русского языка дети и молодежь не знают. Но на все мои вопросы, обращенные к людям среднего возраста, я получал вежливые ответы на русском, и, если необходимо – помощь. Хотя…
В прежнем Баку одной из достопримечательностей был огромный. сверкающий никелевым блеском памятник С. М. Кирову, который стоял на горе с фуникулером, южнее города.
Памятник был виден отовсюду, и на восходе и закате сверкал, как я уже упоминал, белым ярким светом.
Теперь его не было. Очевидно, снесли.
В новом Азербайджане этот памятник, наверное, воспринимался как символ засилья русских.
Не знаю, почему, но это расстроило меня. И я передумал заселяться в гостиницу, как планировал ранее.
Я долго стоял на привокзальной площади, наблюдая новый Баку.
Потом вернулся внутрь вокзала, посмотрел расписание движения поездов, электропоездов и купил себе обратный билет от Яламы на поезд до Махачкалы. Отправлением через несколько дней.
Я собирался назад домой лететь из Махачкалы самолетом.
Потом я приступил к расспросам. Меня интересовал поселок имени Крупской, именно там мы жили, а я ходил три года в школу.
Чтобы было понятно, вспомните поселок Южный на горе, в Барнауле. Вот примерно таким пригородом по отношению к Баку был поселок Крупской. Он стоял на каменистом откосе, возвышаясь над городом. А слева, невдалеке, было видно море.
Итак, после расспросов я вскоре уже выходил из машины в пос. Крупской.
Но не было уже поселка – одноэтажные дома сменили многоэтажные, целые улицы коттеджей. Школа, правда, сохранилась, но что из того? Я не помнил даже, где находится мой класс, в котором когда-то я проучился три года.
А искать кого-то из учителей вообще было бесполезно. Более сорока лет прошло.
Так что не было ни знакомого дома, ни магазинчика, в который меня посылали родители за продуктами, ни улиц, по которым я ходил. Родной город остался, прежних родных мест не было…
Я поел в кафе, вернулся в город к вокзалу автобусом, и, дождавшись электрички на Яламу, купил билет и вскоре ехал по знакомым – да нет, как оказалось, вовсе не знакомым мне местам!
Дело в том, что выезжая из Баку, железная дорога идет по песчаный нефтяным полям, а потом раньше начинались лиановые леса.
И тянулись они до реки Самур, то есть – до границы с Дагестаном.
Но лесов не было. Кое-где остались небольшие островки деревьев, лесные заросли сменили теперь какие-то кустарники, а чаще – вообще голая каменистая почва.
Признаться, я так расстроился, что в Яламе даже не пошел в этот день искать дом моих дедов. Спросил, где гостиница, заселился и, поужинав в шашлычной рядом, вскоре лег спать.
И перед тем, как заснуть, вспомнились мне слова из песни (не помню, чьей):
К несчастью (или к счастью), истина – проста. Никогда не возвращайся в прежние места. Даже если пепелище выглядит вполне, Не найти того, что ищем ни тебе, ни – мне.Воистину, так!
Спал я плохо – ворочался почти до утра, но под утро крепко уснул.
Встал я поздно, поэтому голова у меня болела, вообще я чувствовал себя не только разочарованным, но и разбитым.
Поэтому не огорчился, когда увидел, что ни дома моих дедов, ни их сада уже нет. На этом месте стоял совсем другой дом!
Эта часть Яламы, когда-то представлявшая собой сугубо деревенский анклав: окруженные чапаром участки, дома из глиняных саманных кирпичей с камышовыми крышами, ныне преобразилась.
Теперь вместо чапаров были высокие бетонные либо силикатного кирпича ограждения с металлическими воротами.
Что такое – чапары? Это ограждения садовых участков и просто частных домов, которые раньше выполняли функции наших заборов.
На Кавказе в предгорьях на склонах холмов растет колючий кустарник. Куст имеет форму шара.
Эти кусты вырубают и затем укладывают вокруг дома, или сада сплошной полосой, впритык друг к другу.
Получается непреодолимое препятствие примерно метровой высоты.
Причем сухие кусты не гниют десятилетиями.
Так вот, чапаров нигде не было. А были выложенные из кирпича или из бетонных плит высокие ограждения.
А за ними виднелись кирпичные же дома, крытые железом либо черепицей.
А сама улица была залита асфальтом.
Так что ни дедовского саманного домика, ни беседки, увитой виноградником, ни тутового дерева – ничего этого во дворе не было.
Постояв возле места, где я когда-то рос, я медленно побрел прочь.
Я вышел за город. Здесь тоже не было привычного когда-то глазу лесного ландшафта – зеленели поля, разделенные колючкой на участки.
Ничего привычного! Ничего из того, что снилось по ночам!
Я набрал в полиэтиленовый мешочек земли у родника, текущего из-под валуна. Родник тек тогда, сорок лет назад, тек и теперь. Вот возле него я и взял несколько горстей земли – согласитесь, земля с родины – наверное, должна быть той почвой, по которой когда-то ступала твоя нога…
В целом, Ялама, конечно, изменилась, и наверное – к лучшему. Современные постройки, везде – асфальтированные улицы. Если говорить коротко – я помнил Яламу патриархальной, а теперь она была современной, урбанизированной на каждом углу.
Поиски моих друзей тоже ничего не дали – на месте их прежних домов жили в новых современной архитектуры домах их родственники, а мои друзья разъехались, кто куда.
Оставался Рыбсовхоз. Что-то гнало меня туда, хотя, направляясь к остановке мотовоза, я внутренне был готов к тому, что увижу.
Предчувствия меня не обманули.
Не было остановки мотовоза, не было узкоколейки, даже следов от рельсов не осталось.
Это и понятно – этот допотопный вид транспорта нисколько не вязался с современной Яламой.
Но поселок Рыбсовхоза никуда деться не мог. Как и берег моря, на котором он располагался.
Шоссе, которым лишь изредка, но и в те времена я с друзьями пользовался, когда мы ездили в Рыбсовхоз не мотовозом, а автобусом, сохранилось, но тоже изменилось.
Вместо мощеного камнем, лишь сверху прикрытого слегка битумом дорожного покрытия теперь был гладкий асфальт. А само шоссе было гораздо шире прежнего.
Вот поселок на каспийском берегу изменился мало. Все те же белые домики, сады и дворы.
Но меня ведь интересовали не они.
Подсознательно я оттягивал минуту встречи с тем местом, к которому стремился. И поэтому я сначала спустился к морю, походил по берегу.
Конечно, вода отступила за эти годы еще дальше. Каспийское море высыхало, площадь его уменьшалась.
Но как и прежде, на берегу загорали, играли в мяч и в бадминтон, закусывали…
Я шел по кромке берега возле воды и пытался примерно найти то место, где загорал последний раз. Когда рядом расположилась Мила-японка.
Но эта было глупое желание – невозможно найти то, чего просто-напросто нет.
Везде один и тот же совершенно одинаковый желтый песок, сквозь который кое-где проросла жесткая трава.
Все – как было тогда, прежде…
Я поднялся по откосу наверх и спросил у одного из местных русских мужчин, который возился с лопатой возле калитки дома – сохранилась ли совхозовская рабочая столовая, которая когда-то была возле остановки мотовоза.
И получил странный ответ: не только столовая – остановка мотовоза тоже сохранилась.
Я спросил, как пройти к столовой. И, пока шел по указаному мне пути, думал: «Как же так! Мотовоз давно не ходит – в Яламе даже следы рельсовых шпал от времени затянуло землей, а здесь… Зачем вообще остановка, если не ходит мотовоз?»
Столовая была значительно перестроена – и здание было больше прежнего, и окна другие.
Раньше окна были обычными, двухстворчатыми – вроде тех, что у нас в жилым домах.
Именно у такого окна и сидела Мила с младшей сестрой тогда, когда мы обедали, пили пиво, а потом я загородил ей стулом проход к мойке.
Теперь же я стоял у темных зеркальных окон-витрин, отражающих площадку с киосками.
И внутри столовой тоже все было по-другому.
Поэтому я не стал обедать – я пошел по тропинке, которая сквозь заросли вела в нужную мне сторону. И неожиданно миновав высокие деревья, которые, как и прежде, росли примерно в этом месте, я вышел…
Я стоял и смотрел. И словно перенесся на много-много лет назад.
Те же рельсы, та же утоптанная песчаная площадка остановки мотовоза.
Вон там, возле рельса, по площадке ходила, ковыряя носком босоножки песок, Мила. А вон там стоял я, дурак этакий.
А вот этой выкрашенной в светло-голубой цвет деревянной лавочки тогда не было. Это точно, потому что тогда, в 75-ом, увидев, что я опоздал на четырехчасовый мотовоз, я поискал глазами, где бы посидеть в ожидании следующего. И ничего не нашел.
Так что скамейка появилась позднее.
Я посмотрел на кроны акаций – деревья были старыми, кое-где в кронах виднелись сухие ветки. Оно ведь и понятно – им было как минимум полвека.
Странно… Деревья давно нужно было бы спилить и засадить все вокруг новыми насаждениями. Все вокруг изменилось, а этот кусочек прошлого – он остался словно бы законсервированным.
Я подошел к скамейке, рассмотрел ее – действительно, ей было не более чем несколько лет.
– Да, скамейки этой не было, – услышал я голос сзади. – Тогда, в 1975 году.
Я обернулся.
В легком платье сзади меня стояла… Мила-японка.
Но так мне показалось лишь в первый момент.
Нет, это, конечно, была не Мила. Слишком молода для этого, но…
Очень похожа, очень! Хотя, конечно, для меня, как, впрочем, и для большинства европейцев, японцы все на одно лицо.
Как и японки!
Но это же была не просто японка. Это была…
Это была ее дочь, Акико. Впрочем, она попросила называть ее Аллой.
Я смотрел на нее во все глаза. Я ведь не совсем хорошо помнил лицо Милы. А теперь я смотрел на Аллу и вспоминал ее маму – такой, какой она была в возрасте 16—17 лет.
И в памяти моментально восстановился тот, далекий образ. Ну, конечно, та же чистая, чуть смуглая, кожа, миндалевидные черные глаза и тот же красивый четкий изгиб черных бровей.
И – волосы. Не прямые, черные, как воронье крыло, волосы, которые являются одним из характернейших признаков представителей народов Юго-Восточной Азии.
Нет, у нее были похожие на мамины темные, слегка волнистые. мягкие на вид волосы, падающие на плечи.
Все, что случилось со мной позже – результат неожиданности нашей встречи. Подсознательно я ожидал чего-то – но внезапно сохранившаяся, словно не пролетело чуть ли не 35 лет, остановка и такая встреча… Это все словно бы моментально вернуло меня назад, в те далекие времена.
И вот с этой минуты я стал совершать ошибку за ошибкой. А результат – вот он, видите, лежу на полке и морщусь от того, что саднит в груди…
Сначала мы сидели на голубой лавочке и разговаривали. Кроны старых акаций, закрывая нас от лучей солнца, создавали прохладный полумрак. Легкий ветерок, дующий со стороны моря, слегка шевелил листву и приятно овевал наши лица.
– Тогда, в 1976 году, вы не приехали, – рассказывала мне Алла. – Мама выходила сюда на остановку каждый день c середины июля, встречала четырехчасовый мотовоз.
Она была уверена, что приедете, и ждала вас.
Она почти никогда не была одна – наши девочки и ребята приходили сюда к ней. Скоро они сделали несколько таких вот скамеек, и часто сидели здесь с гитарами – песни пели и просто болтали.
Они знали, конечно, зачем сюда приходила Сумико – да-да, Мила – это маму так называли здесь. А вообще по паспорту она – Сумико. Сумико Дзери.
Да и как они могли не знать – все ведь наши ребята прошедшей осенью помогали маме искали в Яламе русского парня, который в августе прошлого года приезжал в Яламу.
Но – не нашли.
Ребята из 11 класса яламинской школы такого не знали. Они, конечно, поспрашивали у тех, у кого могли. Но ваших следов, Игорь, они не нашли.
Вот с тех пор так и повелось. Мама ждала вас с конца июля каждый год. Наши ребята – вместе с нею. Потом мама училась в Баку, закончила факультет журналистики, работала в журналах и газетах. Позже родилась я.
Нет, мама не выходила замуж. Наверное, Игорь, ей было трудно жить одной одиннадцать месяцев, потом конец каждого лета проводить здесь, причем годы шли – а вы так и не появлялись.
Но она верила, что вы приедете. Рано или поздно. И именно в конце лета. И каждый год ждала вас здесь.
Когда мотовоз сюда перестал ходить, пути размонтировали, и встал вопрос о ликвидации этой остановки. Но главой поселковой администрации был уже один из сверстников и друзей мамы.
Вообще целое поколение жителей нашего поселка выросло как бы под влиянием мамы. Она ведь была лидером молодежи, и ее любили.
Так что остановка сохранилась. Не тронули даже постаревшие деревья, которыми в 1975 году была обсажена площадка.
Ну, а те лавочки убрали. Позже, когда все стали взрослеть, обзаводиться семьями. Теперь мама приходит сюда одна. Вот для нее и сделали эту скамейку.
Вы не подумайте, Игорь, она и теперь помогает своим друзьям. Правда, три года назад мы получили наследство в Японии – крупный женский журнал. Так что здесь осталась жить ее сестра. А я приезжаю сюда в июле последние два года – по просьбе мамы. Вот, прихожу и жду вас.
А мама для наших поселковых нашла в Японии несколько бизнесменов, и теперь здесь в море у них – донные плантации водорослей, а местные получили работу – разводят и собирают урожаи водорослей.
7
Я был ошеломлен. Я с трудом понимал то, что говорила мне Алла.
– Мама ждет вас по-прежнему, – продолжала рассказывать Алла чуть позже, когда мы шли по берегу моря. – Она и купаться любила в том месте, где вы вместе с ней заходили в море. Помните, в тот раз? Мы сейчас подойдем к этому месту.
Тут уж я и вовсе очумел. Я словно бы чувствовал что-то чуть раньше, ведь и я искал это место. Но я – не нашел.
Как же Акико его находит-то?
И вот тут я стал потихоньку приходить в себя. Вернулась способность здраво рассуждать. Естественно, если бы я каждый год приходил на одно и то же место, я его находил бы легко и безошибочно, будь то остановка транспорта или место на песчаном пляже.
– Ну, а где вы жили все это время? – спросил я.
– После университета мама жила и работала в Баку. Но на выходные всегда приезжала сюда. Здесь ведь жили ее родители, но они давно умерли. Ну, и, конечно, отпуск брала во второй половине лета – и тоже проводила его здесь. Теперь здесь живёт ее сестра, моя тетя – с семьей. Они сейчас в Токио, гостят у мамы.
– А твой папа? – спросил я. Алла бросила на меня взгляд и ответила, как отрезала:
– У меня нет папы! И не было. Только мама!
Я понял, что это – запретная тема, ее не стоит касаться. Поэтому перевел разговор.
– Алла, а мы можем сейчас позвонить твоей маме?
Ее ответ меня удивил.
– Завтра! Там сейчас ночь – разница часовых поясов…
Помнится, в тот момент я подумал: «Если, как рассказывает Алла, Мила столько лет ждала меня, то ночь ли, день ли – да какая разница! Она будет только рада узнать о моем, наконец, появлении на остановке мотовоза в Рыбсовхозе. И именно тогда, когда ежегодно она ожидала меня…»
Вы понимаете? Нет, совсем не рада была мне Акико! Уж не знаю, как ее мама, а она сама…
И тогда я вновь перевел разговор. И стал расспрашивать Аллу:
– Так мама владелица крупного японского журнала для женщин?
– Нет, что вы! Уже трех журналов!
То, как Алла заговорила, свидетельствовало, что эта тема приятна ей.
– Сначала маме достался один журнал – журнал для деловой женщины. Это было три года назад. А сейчас маме принадлежит уже целых три женских журнала. Два новых мама купила в прошлом году, они были на грани разорения. Один – для домохозяек. А другой – журнал японской моды. А сейчас и эти два журнала тоже очень популярны в Японии, а журнал мод даже выпускается в Корее и Индонезии. Сейчас маме предложили открыть филиал в Китае, но мама пока думает…
– А ты, Алла, чем занимаешься?
– Я поступила в университет Токио на факультет искусств – сейчас осваиваю профессию дизайнера, а потом хочу пройти специализацию графика.
А вы, Игорь? Как жили вы после 1975 года? Вы учились после школы?
Возможно, я излишне расслабился. Как бы то ни было, не следовало ей говорить того, что сказал я. Не подумав, я рассказал, что после школы поступил в институт, в конце первого курса женился первый раз. Брак оказался неудачным. Потом я женился еще…
– А дети? У вас есть дети?
– Да, но они взрослые.
И тут я прикусил язык. Я уже понял, что из рассказанного мною получается, что пока ее мама искала меня, ждала меня за год за годом, причем ей в этом помогала местная молодежь, которая в отличие от меня оценила самопожертвование своего лидера, помогала, чем могла, так вот я все это время менял жен, нарожал детей, в общем – жил полнокровной жизнью в свое удовольствие.
И кто же тогда я, по-вашему?
Алла как-то по особенному остро глянула на меня и спросила:
– Но вы же обещали маме… Она ведь до сих пор ждет вас! Вы даже не представляете, как она вас любит!
Я молчал. Мы стояли у полуразвалившегося баркаса (нет, конечно же, не того, что примерно на этом месте был тогда, в 75-ом). Похожего, тот наверняка давно сгнил, исчез.
Солнце скрылось за высоким откосом, на котором стояли крайние дома поселка. От островерхих крыш протянулись к воде длинные темные тени.
Спасибо им! Они хотя бы как-то прикрыли мое лицо.
Ну, что я мог сказать ей?
– Ладно, – подумав и, по всей видимости – приняв решение, сказала она мне. – А сейчас? Вы женаты? Хотя… Нет, конечно, иначе вы бы не приехали. А кстати, почему вы, Игорь, все-таки приехали?
– Ну, как… – промямлил я, не зная, что сказать. – Родина все-таки, хотелось посмотреть…
– Я так и думала! – сказала она.
Она шла впереди, я – следом за ней. Не знаю, зачем я шел следом. Может быть, мне хотелось все-таки хоть как-то сказать ей, что я понял – осталось когда-то мое счастье здесь, на этом берегу, что жизнь моя прошла каким-то комом, зигзагом обогнув то, что только и называется настоящим с ч а с т ь е м.
Но ей было лет восемнадцать-девятнадцать, а мне – пятьдесят. И я видел ее первый раз в жизни.
Как говорить все это девчонке? Я, конечно, искренне и без стеснения сказал бы это Миле, но ее дочери… Я не решился.
И вот это оказалось главной моей ошибкой.
Именно ее возраст и следовало учитывать прежде всего. Но – совсем по другой причине.
Между тем мы уже шли по одной из улиц поселка и скоро приблизились к калитке, ведущей к дому с большим двором, за которым виднелся большой сад.
– Ну, вот мы и пришли… – сказала Алла. – Это дом тети, но сегодня мы с вами будем одни, и сейчас я буду вас кормить.
Часом позже мы ужинали в летней кухне. Блюда были незнакомые, но мне понравилось и тушеное с овощами мясо, и как-то по особому приготовленная рыба.
Я был благодарен Алле за то, что она не поставила на стол спиртное – не хватало еще пить за что-нибудь вроде нашего общего счастья!
Признаться, я по-прежнему был не в себе. Только этим можно объяснить, что когда у меня в кармане зазвонил мобильник, я просто не отключил его, не глядя, а ответил на вызов дочери.
– Как ты, папа?
– Все хорошо. А ты как? Как там мои внуки?
– Да все у нас в порядке. А ты когда возвращаться думаешь?
– Не знаю. Билеты у меня на послезавтра…
– Мама вот здесь. Передает привет тебе!
– Ну, и ты маме привет передавай.
Наверное, то, что Алла услышала, и подтолкнуло ее к тому, что случилось чуть позже.
Потому что после телефонного звонка мы как-то сразу оба замкнулись. Глядя на ее лицо, я понял – не следовало сегодня в ее присутствии делать ничего, что свидетельствовало о моей благополучной жизни. И замолчал.
Молча поел, молча пошел вслед за девушкой в комнату, которую она определила для меня, молча разделся и лег на прохладные простыни.
А Алла… она тоже молчала. Только, когда я уже лежал в постели, сказала:
– Подождите меня!
Я, признаться, не совсем понял – что она имела в виду. И конечно, я не ожидал того, что произошло через несколько минут.
Акико быстро вошла в комнату, подошла ко мне и ударила в грудь кухонным ножом.
Все, что происходило дальше, я помню плохо – нож прошел рядом с сердцем, правда, не задев при этом саму сердечную сумку.
Боли я как-то не почувствовал – просто на короткое время отключился.
– х-х-х-х-х-х-
Здесь Сергей затейливо выругался. Поезд тем временем стучал вовсю колесами по стрелкам, замедляя ход. Приближалась крупная станция, и мы решили прерваться.
Игорю мы принесли стакан свежего чая, и велев набираться сил для продолжения рассказа, сами пошли в тамбур – решили освежиться и погулять по перрону во время остановки.
Что интересно, мы ничего не обсуждали – переглядывались и хмыкали, произнося нечто вроде: «Да-а-а…», «Надо же!…» и «Вот это да!»
А Сергей вообще, нахмурясь, курил и что-то думал про себя.
Когда поезд тронулся, мы уже сидели в купе и слушали продолжение рассказа.
8
«А вот все то, что было дальше – я долгое время сначала вообще не осознавал. Позже для понимания происшедшего мне опять-таки понадобилось время.
Но попробую все же попытаться передать все, как было, максимально точно.
Я помнил, как брел куда-то, держась за заборы и постоянно при этом падал. Особой боли не было – просто сильно ныло в груди. Впрочем, иногда боль то стремительно нарастала, то также внезапно затихала, о т х о д и л а куда-то на время.
Врачи потом говорили – боль отпускала. Действительно, она то как бы хватала меня изнутри, то отпускала, и тогда мне становилось легче.
И так, как мне кажется, продолжалось вечно. Повторяю, я не понимал, куда бреду, что со мной. Все мысли были заняты этой болью.
Позже мне рассказали, что нашли меня прямо на откосе, ведущем к берегу моря. Зачем я стремился к воде – это ведь просто чудо, что меня нашли. Ночью берег моря пуст, воздух наполнен запахом соли и шумом от прибоя. Я почему-то запомнил именно этот запах и этот шум – до начала выздоровления они как будто преследовали меня.
А наткнулась на меня влюбленная парочка, которая ходила на берег полюбоваться на море под луной. И, возвращаясь по тропинке домой, молодые люди чуть не споткнулись о мое тело.
Парень остался возле меня, а девушка побежала в поселковую больницу. Оттуда прислали машину, и меня привезли прямо на операционный стол.
Больница в поселке Рыбсовхоза неплохая, и там даже хирург есть – вот он и дежурил в ту ночь. На мое счастье.
Хотя честно говоря, как потом мне этот врач говорил, случай был у меня не особо сложный. Проникающее ранение, нож был узким, глубина раны – не более пяти сантиметров. Единственная опасность – могли быть задеты сосуда сердца, но, по словам доктора: «Более удачного для вас проникающего ранения ну просто не могло получиться».
Да, сразу после реанимации ко мне приходили из милиции, и я подписал какую-то бумагу. Заявление, скорее всего.
Нет, Аллу я больше не видел. Ко мне приходил следователь где-то через неделю и сказал, что Акико Дзери задержана, но молчит. А я к тому времени уже все вспомнил и меня охватил ужас – мало того, что я искалечил жизнь матери, я теперь уничтожаю ее дочь – я просто не мог и не желал представить себе эту тоненькую, на вид чуть ли не подростка, девочку где-нибудь в тюремной камере.
И поэтому при последующей беседе со следователем у меня хватило ума либо отмалчиваться, либо отвечать на все его вопросы «Не знаю», «Никак не могу вспомнить» – и все примерно в том же духе.
От него я узнал, что нож был весь в крови, отпечатков пальцев на нем не нашли. И поэтому прямых доказательств вины девушки нет…
Почему Алла сделала это? Молоденькая девушка…
Но это, как раз, понять можно. Виноват я сам. А она просто защищала свою маму. Давайте попробуем рассмотреть ситуацию со всех сторон.
И начнем издалека.
Припомним, какой была Мила в 1975 году? Вы только представьте – девчонка ее возраста, которая стала лидером и безоговорочным авторитетом для сверстников, причем – и парней тоже? И где – на Кавказе, где знаете ли, всегда господствовала психология полнейшей подчиненности женщины воле мужчины? Какой сильной натурой нужно обладать, какой волей!
Так что – сами понимаете!
А теперь представьте себе, что такая вот девочка неожиданно даже для себя самой влюбляется. Сразу, возможно – единомоментно, как влюбиться могут именно такие необыкновенные натуры.
Причем это – первая любовь!
Они же – не как мы, они совершенно другие. Представим себе две крайности эмоциональной сферы – сильную и слабую. Мы, обыкновенные люди, с нашими обычными страстями находимся где-то посередине.
Но здесь речь идет ведь не только о силе эмоций, но и о критериях их оценки. Думаю, наши обычные мерки к таким людям, как Мила, просто неприемлемы.
Наверное, только так такие, как Мила-Сумико и могут влюбиться – без памяти, даже в человека, которого совершенно не знают. Но которому – заранее, как все влюбленные, доверяют безоговорочно во всем. И, конечно, они готовы для него и ради него на все…
И, естественно, они ждут такого же отношения к себе.
В такие моменты влюбленная женщина верит всему, что говорит ей о н…
Ведь черт знает как давно сказано кем-то: «Любят не за что-то, а вопреки чему-то».
Наверное, что-то в этом выражении есть. Любить, например, вопреки обстоятельствам…
И она любит. Любит и ждет год за годом, как умеет ждать может быть, только восточная женщина.
А дочь… если она такая же сильная и необыкновенная натура… Она, наверное, очень тяжело переживала за маму. Нет, конечно, на нее влияло и то обстоятельство, что, как ей казалось, мама кого-то любит гораздо сильнее, чем ее. И это при том, что она готова на все для мамы, да что там – все делает для мамы.
А мама год за годом ждет кого-то другого…
Возможно, она просто хотела освободить маму от наваждения. Но думаю, что все дело во мне. Скорее всего, желание причинить мне боль пришло к ней внезапно.
После того, как она узнала, что человек, из-за которого жизнь мамы, как она, наверное, считала, прошла впустую, оказывается, прожил все эти годы вполне нормально, как говорится – полнокровно…
И это после того, как он когда-то пообещал маме приехать к ней.
Вы ощущаете, какой раздрай происходил в голове Аллы? Человек, сломавший жизнь маме, просто обманул ее когда-то! Походя, несколькими словами внушил надежду, а сам и не собирался возвращаться!
Так что то, что сделала девочка, было неосознанным, спонтанным, причем жертва заслуживала того, что получила.
А я…
В какой-то момент лишь теперь я в полной мере осознал, что упустил свою птицу счастья. И какого счастья! Попытайтесь представить себе. Просто попытайтесь представить, к а к может любить такой человек, как Мила! Как она будет заботиться о вас, беречь вас, беречь семью, делать все, чтобы вам было хорошо…
По лицам вижу – с трудом идет процесс… Не удается представить? Потому что ни сами мы такого не пережили, ни из знакомых – никто…
Но это был лишь короткий миг – миг сожаления о потере. Все моментально отошло на второй план при мысли об Алле.
Девочку нужно было спасать.
И как только я окреп в достаточной степени, чтобы более-менее безопасно передвигаться, я взял свой загранпаспорт, который лежал в прикроватной тумбочке – следователь забрал его у врачей и после допроса отдал его мне. Потом уговорил санитарку открыть мне камеру хранения. Я взял из своих вещей лишь куртку, брюки и деньги на дорогу, оставив все остальное на месте.
Ну, чтобы не сразу догадались о моем бегстве.
А я – именно сбежал! Было это около недели назад. Понимаете, мне нужен был совет профессионала, а здесь я никому доверять не мог. И связаться с Милой я не мог – ни номера телефона, ни даже названия журналов, принадлежащих Сумико Дзери, я не знал. Да и что я мог сказать ей? После того, что произошло?
И я решил – сделаю все сам! Но для этого мне нужно было оказаться дома, в Барнауле.
Нет, Мила конечно, скорее всего сама узнала обо всем быстро – не забудьте, кто она, откуда родом, и как к ней относятся в поселке Рыбсовхоза…
А может быть – и не сразу, наверняка ведь дочь должна была отзвониться, е с л и я все-таки приеду. Хотя бы через столько лет.
Почему не связалась со мной? Ну, откуда я знаю! Может быть, поздно узнала обо всем, а может быть, и пыталась, но я же после операции был сначала в реанимации, а потом… А потом она связалась.
Нет-нет, что она говорила, и к а к – об этом после. Все по-порядку!
Пограничный пункт перехода находился невдалеке от Яламы, я доехал на такси до границы, пешком прошел таможню и скоро ехал на попутной машине в Махачкалу.
Мне повезло – были билеты на авиарейс до Новосибирска и уже через полсуток после побега я летел в самолете.
Перевязку мне сменили в фельдшерском пункте в Новосибирске, на железнодорожном вокзале. Здесь везение мое закончилось, и пришлось до утра ждать поезда на Барнаул.
Уже на следующий день я связался по телефону с Сережей Мокроступовым, бывшим следователем милиции, а теперь – адвокатом по уголовным делам.
Он подробно расспросил меня об обстоятельствах дела, а когда узнал, что свидетелей нет, отпечатков на рукоятке ножа – тоже, он сказал, что сам он развалил бы обвинение запросто. Кроме того, что я, раненый, шел из дома Аллы, и что нож – из кухонного набора ее родственников, у обвинения вообще ничего нет.
Кроме бумаги, которую я подписал. Сразу после операции.
Эту бумагу необходимо из дела изъять. Или дезавуировать то, что в ней написано».
– х-х-х-х-х-х-х-
Здесь рассказ прервал Сережа, который объяснил, что сделать это просто. Нужно подать в прокуратуру повторное заявление, в котором пояснить, во-первых, что первое заявление подписано в полубессознательном состоянии – скажем, плохо перенес наркоз. И вообще не знает, что там написано в подписанной им бумаге.
Во-вторых, разъяснить, что Игорь приехал в гости именно к Алле, точнее – к ее маме, что день они провели вместе, гуляя по берегу моря и поселку, и при этом – мирно беседовали (наверняка множество жителей поселка видели это и смогут подтвердить), так что мотива для убийства у Акико Дзери нет и быть не может.
А далее можно опровергнуть и причастность Акико к событию преступления – ночью Игорь лежал с закрытыми глазами, и кто вошел в комнату и ударил его в грудь ножом – не видел.
– Ну, и если еще Игорь припомнит, что днем он поссорился с кем-то, ну, например, когда расспрашивал, где живет Мила, а ему грубо ответили… тогда подозревать именно Аллу и содержать ее под арестом – просто глупо.
Короче – развалить это дело так же легко, как раз плюнуть!
Тут Сережа подмигнул нам и добавил:
– А если при этом не жалеть денег и всех подряд, так сказать, б л а г о д а р и т ь… В общем, девочка будет на свободе в тот же день. И даже, может быть, без подписки о невыезде.
Между тем Игорь продолжал рассказывать. Но скоро он начал мяться, рассказ его потерял былую стройность и живописность, особенно, когда он дошел до звонка Милы в Барнаул.
Так что я, когда обрабатывал диктофонные записи, решил окончание этой истории передать самостоятельно, ведя рассказ не от первого, а от третьего лица.
Не скрою, с некоторыми моими домысливаниями и добавлениями.
9
Как узнал Игорь позднее, Мила прилетела в Баку через два дня после его встречи с Акико, имевший такие последствия.
Ей позвонили на другой день, сразу же, как по поселку Рыбсовхоза пронеслась весть о события прошедшей ночи.
Оставив в Токио сестру с семьей, Мила заказала себе билет на ближайший авиарейс в Баку, и скоро уже летела в самолете.
В Баку Сумико Дзери, лишь несколько лет назад работавшая в бакинских средствах масса-медиа, сразу же связалась с многочисленными знакомыми, ей в тот же день нашли лучшего адвоката по уголовным делам Баку, и вечером Мила вместе с ним на машине приехала в Яламу. Первое, что она сделала – это попросила отвезти ее в больницу к Игорю.
Игорь в это время после сделанной ему операции все еще лежал в реанимации и к нему никого не пускали. Но это была Мила-японка, которую знали в Рыбсовхозе, наверное, все.
Она сидела возле кровати, держала Игоря за руку и смотрела на его бледное лицо.
Нет, Сумико не плакала. И ничего не говорила.
Она не была русской бабой, причитающей и льющей слезы по любому поводу. Она молчала, смотрела и думала. Наверное, о том, что встреча, которую она ждала столько лет, наконец, состоялась, но вовсе не там и не так, как мечталось не одной тысячей таких длинных, часто – бессонных, ночей.
А также о том, что именно от него, Игоря, зависела теперь уже не одна, а две судьбы. Ее, Сумико Дзери, и ее дочери…
Наутро она уже была в кабинете начальника милиции – младшего брата одного из ее друзей-сверстников.
И, естественно, хорошо Милу-японку знающего.
Хотя с подозреваемыми, кроме адвокатов, никто встречаться не мог, Сумико скоро уже беседовала с дочерью.
– Что же ты сделала, моя маленькая? – сказала Мила, обнимая бросившуюся к ней Аллу. – Зачем, доченька, ну, зачем?
– Мама, он все время жил себе, ни о чем не думая. Он несколько раз женился, у него дети, и вчера ему звонила дочь, а он привет жене передавал… А ты, мама…
– Ну, успокойся, Акико, милая… Успокойся, родная моя…
Уже через полчаса Мила, поговорив и ободрив, как могла, Аллу, вместе с адвокатом в кабинете следователя изучала уголовное дело по факту нанесения тяжкого телесного повреждения гражданину России Онищуку Игорю Сергеевичу, 1958 года рождения, русского, уроженца г. Ялама Азербайджанской ССР, разведенного…
Здесь Мила прервалась и спросила адвоката:
– Есть у вас связи в России, через которые можно узнать все о пострадавшем?
(Она именно так и выразилась – «пострадавшем», а не потерпевшем).
Адвокат ответил утвердительно.
– Пожалуйста, наведите подробные справки. Родился, женился, развелся, дети… Где работает, живет. Адрес, номер телефона…
Далее, изучив дело и поговорив с начальником милиции, вместе с адвокатом они еще раз встретились с Аллой. Мила передала дочери продукты, фрукты.
Обнявшей ее на прощание дочери она шепнула на ухо:
– Успокойся и потерпи, все будет хорошо.
Через несколько дней и она, и адвокат вернулись в Баку. В Рыбсовхозе было кому и навещать Аллу, и обеспечивать ее всем необходимым.
К Игорю, который пришел в себя, она перед отъездом попасть не смогла – позвонили из Баку из прокуратуры и ей нужно было срочно ехать в столицу Азербайджана на встречу с Генеральным прокурором республики.
Именно поэтому вновь разошлись пути ее и Игоря.
Игорь перед тем, как спешно уехать домой, также попытался попасть к Алле, но он не был Сумико Дзери, он не мог даже назвать себя дежурному следственного изолятора, так как сбежал из больницы.
Так что к Алле его не пустили.
И он уехал, так и не узнав о приезде Милы и о том, что она находится в Баку.
Игорь сидел вечером накануне дня отъезда за столом и еще раз перечитывал написанное им заявление на имя прокурора города Яламы. Здесь же на столе лежали билеты на поезд, а рядом на полу были разбросаны вещи и предметы туалета, которые предстояло уложить в дорожную сумку.
В этот-то момент и зазвонил телефон, стоящий тут же, на столе.
– Алло, – сказал Игорь, – слушаю.
– Ну, здравствуй, милый Игорь, – услышал он незнакомый женский грудной голос с мягкими интонациями. – Когда-то ты сказал мне всего четыре слова… Теперь, наконец, и я могу сказать тебе что-то в ответ…
Мороз прошелся по коже Игоря – он сразу догадался, что звонит Сумико.
Мила-японка…
– Здравствуй, – лишь сказал он в ответ. – Здравствуй, Мила.
И замолчал.
– Игорь, – продолжала Мила, – я узнала о тебе все. И знаю, что ты разведен, и что не очень-то счастлив.
Игорь молчал. Ну, что он на это мог сказать?
– Я последние дни в хлопотах – ты знаешь, почему. Поэтому не буду говорить тебе все, что я надеюсь сказать немного позже. О себе, о тебе… Пока давай поговорим о главном.
Игорь, у меня были в жизни две важные вещи – ожидание нашей встречи, а чуть позже – еще и дочь. Она скрасила ожидание, и я люблю ее больше всего на свете. Ты – второй человек, которого я любила и люблю. И именно от тебя зависит судьба Акико.
– Мила, – Игорь поперхнулся, но, прикрыв микрофон трубки ладонью, справился с собой и продолжил: – Что я должен сделать?
– Нужно написать заявление в прокуратуру, на имя Генерального прокурора Азербайджана. В нем указать, что ты не представляешь, кто мог ударить тебя ножом, что это никак не может быть…
– Мила, послушай! – перебил ее Игорь. – Я как раз перечитываю заявление, вот оно, лежит передо мной. Давай я просто прочитаю, что я написал…
– Не нужно, Игорь. Ты можешь немедленно вылететь в Москву?
– У меня билеты на поезд, завтра я туда выезжаю.
– А ты не можешь вылететь самолетом? Ты ведь понимаешь – Алла в следственном изоляторе, дорог буквально каждый день…
– Мила, я бы с радостью. Но у нас перебои в аэропорту, из-за кризиса нет керосина. Самолеты летают нерегулярно. И еще, Мила! Сейчас ведь осень, если вдобавок что-то случится с погодой, вообще непонятно, когда я смогу попасть в Москву…
Игорь уже справился с собой, говорил свободно. Его охватило предчувствие удачи, он вдруг поверил, что скоро все плохое останется позади, и он (да нет – они!), еще будут счастливы.
– Милый мой, тогда лучше, конечно, поездом… Скажи мне время отправления, номер поезда и твоего вагона!
Игорь взял в руки билет и прочитал все, что хотела знать Мила.
– Игорь! – продолжала Мила. – Тебя прямо у вагона встретит адвокат Аллы. Он проверит содержание заявления, поможет правильно его оформить, заверить у нотариуса. Не следует тебе появляться в Азербайджане. Это и возможная нервотрепка и ненужные встречи. Твои вещи из больницы я забрала и передам их тебе. Как ты себя чувствуешь? В больнице мне сказали, что ты должен уже почти выздороветь – и операция прошла удачно, и послеоперационное лечение…
Ты, кстати, оказался должен за лечение некоторую сумму – не беспокойся, я все оплатила.
Игорь ответил, что все в порядке, чувствует себя неплохо.
– А теперь, Игорь, послушай меня внимательно и пожалуйста, сделай все в точности так, как я скажу.
Закончив с адвокатом, тебе нужно будет поехать в подмосковный пансионат «Березовые чащи». На твое имя заказан домик, все оплачено, включая питание. Адвокат расскажет, где находится пансионат и посадит тебя на машину – он все знает, что нужно делать.
Я прошу тебя – на этот раз дождись нашей встречи. Как только освободят Акико и я посажу ее на самолет до Токио, я прилечу к тебе.
– А как же Алла, одна после…
Мила улыбнулась, это чувствовалось даже на расстоянии.
– Но ведь она не могла не сказать тебе, что ее тетя с семьей гостят у меня в Токио. Они ее встретят и побудут с ней. До нашего приезда.
Ты обещаешь, что дождешься меня в пансионате?
– Обещаю…
– Дождись, Игорь. Я рада, что опять услышала твой голос. Знаешь, трудно ждать 33 года и 53 дня, но я боюсь, что последние несколько дней ожидания будут самыми длинными и тяжелыми.
Я обнимаю тебя…
В последних словах было столько тепла, что волна морозца вновь пробежала по коже Игоря.
И он сказал:
– Я тоже обнимаю тебя, дорогая Мила-японка. Я так крепко обнимаю тебя!
В купе на некоторое время повисло молчание. Все четверо находились под впечатлением услышанного.
История, конечно, невероятная. Поражало не само с о б ы- т и е, поражала сила эмоций и чувств участников, а также невероятное переплетение обстоятельств.
Встретить через столько лет вместо любящей тебя столь сильно и преданно женщины ее дочь, которая через несколько часов тебя, счастливого от этой встречи, наградит ударом ножа…
Это, знаете ли…
Завершение истории наступит через два дня, когда рано утром поезд «Барнаул-Москва» прибудет на Казанский вокзал Москвы.
Игорь выходил последним, ему было нужно, чтобы схлынул поток приехавших и встречающих. Ему предстояло узнать и встретиться с адвокатом. Поэтому он постоял у окна несколько минут, дожидаясь, пока поток людей внизу, на перроне под окном вагона, не начнет редеть.
Когда он спустился по ступенькам на асфальт перрона и направился к зданию вокзала, он не сразу увидел спешивших ему навстречу двух мужчин.
Черноволосый и черноглазый мужчина в светлом плаще явно был азербайджанцем.
Он и оказался адвокатом из Баку – Азимом Багировым. Второй – московским нотариусом Георгием Петраковым.
Уже через полчаса они ехали в автомобиле, который должен была увезти Игоря в пансионат. А пока прямо здесь же, сидя в машине, Багиров внимательно изучал написанное Игорем еще в Барнауле заявление.
Они заехали в нотариальную контору, где под диктовку адвоката Игорь вынужден был переписать заявление, с него тут же сняли несколько копий, все их заверил Петраков.
Из здания, где на втором этаже находилась нотариальная конторы, Игорь и Азим Багиров вышли вместе.
Потом адвокат о чем-то говорил с шофером машины. После этого подошел к Игорю и сказал:
– Игорь Сергеевич, здесь мы попрощаемся. Вечером у меня самолет на Баку, а до вечера – дела в городе. Хочу заехать в посольство Японии, переговорить и там с советником по правовым вопросам. Заручимся и их поддержкой, знаете – на всякий случай.
Но уверен – кроме вот этой бумаги (он похлопал ладонью по папке, в которой находилось заявлением Игоря) ничего больше не потребуется. Так что вопрос с освобождением Акико уже решен!
Ну, а вас… водитель отвезет вас не просто в пансионат, а подвезет прямо к домику номер три. Заходите, располагайтесь, дверь открыта, ключ рядом с дверью внутри, на крючке вешалки.
И он крепко пожал Игорю руку.
– И приезжайте к нам в Азербайджан, – сказал он, доставая визитную карточку из нагрудного кармана пиджака и вручая ее Игорю. – И – прямо ко мне! Без стеснения! Здесь не только телефоны, но и мой домашний адрес в Баку.
Сумико рассказала мне эту вашу историю… ну, знаете!.. – Он покачал головой. – В общем, жду вас в гости! Вместе с Сумико!
До пансионата пришлось ехать чуть больше двух часов. Но зато располагался он в красивейшем месте, прямо на берегу лесного озера. Вокруг было белым-бело от стволов, верхушки же берез еще пестрели желтыми осенними листьями.
Территория пансионата была огорожена металлической сеткой высотой в два с лишним метра, у закрытых ворот находилась будочка охранника.
Сам охранник, издали завидев подъезжающую машину, уже ждал их, и при приближении поднял шлагбаум.
Основное трехэтажное здание пансионата располагалось в глубине березовой рощи. К нему вела широкая асфальтовая дорожка.
По бокам ее стояли одноэтажные домики-коттеджи.
У третьего от ворот коттеджа справа и остановилась машина.
– Ну, вот, ваш коттедж номер три, – сказал водитель.
Игорь вышел, водитель достал из багажника сумку и подал ее Игорю со словами:
– Счастливо отдохнуть!
Войдя в коттедж, Игорь поставил на пол сумку, снял куртку и прошел внутрь. В просторной гостиной стояли стол, стулья, у стен – мягкая мебель, в углу – телевизор с большим экраном.
Из гостиной три двери вели, по всей видимости, в кухню и комнаты.
Игорь подошел к окну, потянув за шнур, раскрыл задвинутые шторы.
Он стоял и смотрел сквозь стекло на водную гладь озера, берег которого был рядом. Там, у лодок, возился какой-то мужчина.
В голове у него была пустота – слишком быстро развивались события.
Он подумал, что надо бы найти ванную, искупаться с дороги и немного поспать.
И вдруг сзади раздался шорох, и его окатила волна тонкого аромата дорогих духов.
Он обернулся.
На этот раз перед ним стояла не Алла, это была Мила. Он почему-то мигом вспомнил ее ту, Милу-японку из далекого прошлого. И узнал.
«Как странно…, – мелькнула мысль. – А она почти не изменилась».
Если бы его попутчики могли видеть сейчас эту сцену, они увидели, наверное бы, следующее.
Стройная, невысокого роста женщина, коротко остриженная, с редкими серебристыми нитями в волосах, в стареньком выцветшем ситцевом платьице, красном с мелкими цветочками, на несколько секунд застыв перед Игорем, шагнула затем к нему и крепко обняла за шею их попутчика.
Если бы они видели ее лицо… но они не могли его видеть, потому что видели лицо Игоря – окаменевшее, с закрытыми глазами.
И видели его руки, крепко обнимавшие за плечи женщину.
И может быть – даже услышали, как Сумико Дзери негромко сказала: «Ну, здравствуй, мой дорогой!»
И тогда бы поняли, что Мила-японка все же дождалась встречи с любимым.
Через 33 года и 57 дней…
– х-х-х-х-х-х-х-х-
Вот такие дорожные истории можно услышать во время поездок в вагоне поезда. И это – не самые невероятные истории. Возможно, когда-нибудь, я напишу еще одну книгу, в которой познакомлю читателей с ними, и уверен – они понравятся вам, дорогие мои, так же, как, надеюсь, понравились эти…
К О Н Е Ц
г. Барнаул,январь-февраль 2009 года
Комментарии к книге «Под стук колес. Дорожные истории», Виталий Васильевич Полищук
Всего 0 комментариев