«Сделано в Швеции»

Сделано в Швеции (fb2) - Сделано в Швеции [litres][Made in Sweden / Björndansen-ru] (пер. Нина Николаевна Федорова) (Сделано в Швеции - 1) 2022K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андерс Рослунд - Стефан Тунберг

Андерс Рослунд, Стефан Тунберг Сделано в Швеции

Если тогда – это сейчас

Если сейчас – это тогда.

Пролог

Он сидит в желтом “фольксвагене”-фургоне, пропахшем потом, краской и чем-то еще, что он толком не может определить. Может, кофе с автозаправки, в стакане на приборной доске. Может, табачными крошками на пассажирском сиденье. Может, пачкой шпаклевки и малярными кистями на заднем сиденье, только что купленными в магазине на Фолькунгагатан. Или инструментами и обойным столом, лежащими в заднем отсеке, он достал их из этого треклятого складского контейнера, который арендовала она, – четыре года все это валялось рядом с его одеждой и его кроватью, некогда половиной их общей. Вот что это за запах.

Подвал. Склад. Время.

Солнце бьет в стекло машины, в пленку пыли и дохлых мошек. Загадочный зной, являющийся из ниоткуда. Он открывает окно, чтобы остыть, и впускает еще больше зноя, а воспоминание о телефонном звонке все жужжит и жужжит в голове.

“Это я”.

“Знаю”.

“Как поживаешь, мой мальчик? Все в порядке? Все хорошо?”

Три часа от Стокгольма. Городишко, окруженный фабриками и еловым лесом. Он медленно кружил там, начиная с полудня, по дороге в район с кооперативным продуктовым магазином, сосисочным киоском и посыпанным песком полем для мини-футбола, – к жилому дому в центре, три этажа из красного кирпича, где он раньше никогда не бывал.

“Все хорошо”.

“Чем занимаешься?”

“Да так… ужинать собираемся. Мама готовит”.

Когда он выехал из столицы, дороги стали уже и неторопливее, прорезая ту часть Швеции, которую он давненько не видел. На окраине городка он остановился у заправки, свернул сигарету, закрылся в телефонной будке и набрал заученный наизусть номер. Ответила она, замолчала, услышав его голос, и передала трубку старшему сыну.

“А твои братья, Лео? Как у них дела?”

“Все по-старому… как всегда”.

“Все дома?”

“Все тут”.

Последние километры он ехал медленно, мимо церкви, и старой школы, и площади Стура-торг, где народ наслаждался солнцем, которое скоро обернется тучами и громом – такая жарища чревата грозой.

“Может, передашь трубку Феликсу?”

“Ты же знаешь, он не хочет с тобой разговаривать”.

Он припарковался напротив дома, неотрывно глядя на дверь, которая словно бы тоже глядела на него.

“Ладно… А Винсента можешь позвать?”

“Он играет”.

“В «Лего»?”

“Нет, он…”

“В солдатиков? Скажи, что он делает”.

“Читает что-то… Папа, солдатики были давным-давно”.

Окно наверху справа, подумал он, наверно, та самая квартира, старший сын столько раз ее ему описывал, что он прямо воочию видит: кухня сразу налево от входа, коричневый круглый стол и четыре стула, не пять; прямо напротив входа – гостиная, дверь с матовым стеклом, сквозь которое ничего не разглядишь; направо – ее спальня и вторая половина кровати, оставшаяся у нее, потом детские комнаты, такие же, как раньше, когда они жили все вместе.

“А ты?”

“Я…”

“Что делаешь ты, папа?”

“Еду домой”.

* * *

Пятикомнатная квартира – целый мир собственных, особых звуков. Когда мама открывает на кухне кран над мойкой, глухой шум воды смешивается с дребезжанием столовых приборов в лотке и хрупким звоном тарелок в серванте. Сообща они изо всех сил стараются перекрыть телевизор в гостиной, Феликс, сидя на угловом диване, смотрит мультики, чьи персонажи пищат фальцетом, из двух огромных колонок Лео доносится музыка, вдобавок из наушников плеера, надетых набекрень на голову Винсента, сочится негромкий голос, рассказывающий сказку, – все эти звуки перемешаны, переплетены и сплавлены воедино.

Спагетти готовы, мясной соус пышет жаром.

Мама снимает с Винсента наушники, шепчет: “Пора за стол”, и Винсент мчится по коридору, выкрикивая: пора, пора за стол\

Телевизор выключают. Музыка смолкает.

Почти в полной тишине все они идут к кухонному столу, а затем вторгается новый звук, звук-нарушитель – дверной звонок.

* * *

Винсент уже на обратном пути в коридор.

– Я открою.

Феликс мимо телевизора бежит к входной двери.

– Нет, я!

Оба мчатся к двери, Винсент подбегает первым, дотягивается до замка, но повернуть ручку не может. Феликс, отставший всего на шаг, снимает руку Винсента с замка, смотрит в глазок. Лео видит, как Винсент опять тянется к замку и опять не может с ним справиться, а Феликс, отпрянув назад, оборачивается, и на лице у него страх, какого давно не бывало.

– Что случилось?

Феликс кивает на дверь.

– Там.

– Что – там?

Новый звонок. Долгий, и Лео идет к входной двери. Винсент подпрыгивает, хочет открыть, но Феликс не отпускает ручку.

– Феликс, Винсент… давайте отсюда. Я сам открою.

* * *

Позднее она даже не сумеет вспомнить, обернулась ли на самом деле, успела ли удивиться, почему мальчики замерли без движения. В памяти останется только одно: его курчавые волосы отросли, а дыхание перестало пахнуть красным вином.

И он ударил ее, но не как раньше.

Слишком сильно бить нельзя, она упадет, а он хочет, чтобы она смотрела ему в глаза, пока он уничтожает ее, уничтожает за то, что она пренебрегла им, отдала телефонную трубку старшему сыну. Пусть смотрит ему в глаза, теперь, когда они встретились, в первый раз за четыре года.

Первый удар – правым кулаком в левую щеку, затем рука впивается ей в шею, поворачивает голову так, что они смотрят друг на друга. Второй, третий, четвертый удар – с другой стороны, левым кулаком в правую щеку (смотри на меня!), быстро, с силой; она, защищаясь, прикрывает голову, выставив костлявые локти, точно каску.

Одна рука у нее на шее, другая в волосах, он заставляет ее стоять, хотя она тяжелеет, хочет упасть, лечь на пол, защититься, а он уже жмет на затылок, вынуждает опустить голову, пинает коленом (получай!), еще и еще раз (получай!).

* * *

Лео не понимает жуткой тишины.

Потому-то и действует не сразу. Папа бьет маму по лицу, бьет методично и молча, хотя обычно они слышали, когда папа бил. Сейчас он вроде и папа, и кто-то еще, совсем чужой. Мама не кричит. Винсент прячется за спиной у брата, а Феликс так и стоит у входной двери.

Они пока не сравнялись с ним ростом. Если б сравнялись, Лео не пришлось бы прыгать ему на спину. А именно так он и поступает, когда папа начинает пинать ее, когда Лео понимает, что на сей раз он не остановится, пока не убьет маму. Лео висит у него на спине, руками сдавливает ему шею, и в конце концов папа сдергивает его со спины и отшвыривает на пол.

Но, по крайней мере, он выпускает ее голову.

Не устояв на ногах, Лео падает, а мама, в полном смятении, отступает на несколько шагов, заслоняя локтями лицо, залитое кровью из глубокой раны на скуле, оставленной папиными кулаками. Папа не дает ей уйти, снова хватает, как раньше, – пусть смотрит на него, – и опять бьет.

Новый удар. Кулаком в нос и рот.

И еще один, больше он не успевает – Лео вскакивает, протискивается между ними, вскидывает руки, пытается защитить ее.

Нет, папа.

Он стоит в пустоте. Между мамой, которая обливается кровью, и отцом, который хочет ударить снова, но не может, потому что мешает другое лицо.

Лео вцепляется в него.

Не в шею, для этого папа слишком высокий, не в плечи. Лео до них не дотянуться, он хватает отца за талию и за грудь.

Нет, папа.

Мальчик пытается устоять на ногах, носки скользят, он вынужден упереться в ножки стола, отчаянно отталкивая отца. Толком не выходит, но, по крайней мере, отец выпускает из рук ее волосы.

Мама выбегает из кухни в коридор, к входной двери, распахнутой настежь. Поскальзывается на гладких плитках лестничной площадки, кровь течет на пол, при каждом шаге она всхлипывает и стонет.

Они остались наедине.

Лео не разжимает рук, крепко держит отца за талию, словно обнимает.

– Настал твой черед, Леонард.

Запах еды, спагетти под мясным соусом, и мамина кровь. Они смотрят друг на друга.

– Ты ведь понимаешь, да? Меня с вами больше не будет. С этой минуты вся ответственность на тебе.

Теперь у папы совсем другие глаза – они не прячутся, смотрят в упор, и хотя папа молчит, глаза говорят.

На всякий случай:

этот роман основан на реальной истории.

Сейчас Часть первая

1

Лео затаил дыхание. Яркий белый луч фонарика скользнул по нему, и он уткнулся лицом во влажный мох и веточки черничника, еще сильнее припал всем телом к земле. Лежа здесь, в нескольких шагах от опушки леса, было несложно следить за обычными действиями проверяющего.

Сперва тот посветил на замок бронированной двери – нет ли следов взлома.

Потом обошел вокруг кубической постройки, осматривая бетонные стены.

А под конец повернулся спиной к постройке и закурил, видимо отдыхая, прежде чем удостовериться, что все выглядит так же, как минувшей ночью.

Лео перевел дух. В этот час он уже семь ночей кряду лежал здесь, возле большой квадратной площадки, засыпанной гравием, окруженной лесом, с маленьким серым бетонным кубом посредине – складом оружия. В ночи ни движения. Только ветер, неумолчное уханье сов да изредка какое-нибудь насекомое.

Странное чувство – лежать всего в нескольких метрах и видеть каждое движение человека в форме, который курит, уверенный, что он совершенно один, наблюдать за этим человеком, отвечающим за все армейские склады Стокгольмского, или сорок четвертого, военного округа.

Лео поправил микрофон на воротнике, поднял голову над черничным кустарничком и прошептал:

– Курильщик покидает позицию.

* * *

Канава между лесом и гравийной площадкой была полна воды, и рифленые подметки ботинок Лео заскользили по траве, когда он с разбегу прыгнул через нее, с тяжелой сумкой в одной руке и мейсонитовой пластиной в другой.

Навстречу вышел Яспер, с мхом и сосновой хвоей в волосах и такой же тяжелой сумкой в руках.

Оба не сказали ни слова. Не было необходимости.

Пластину мейсонита – шестьдесят на шестьдесят сантиметров – Лео положил на землю перед дверью склада.

Он уйму времени потратил, простукивая эти стены. Если их взорвать, проверяющий сразу заметит, да и шума слишком много.

Потом он обследовал крышу. Можно без труда снять металлический лист, защищающий от дождя, проникнуть сверху через пятнадцатисантиметровый слой бетона, а затем вернуть металлический лист на место. Взорванную крышу с фонариком не разглядишь. Но шум, опять-таки многовато шума.

Оставался один вариант – пол. Встретив сопротивление грунта, взрыв направится вверх; взрывчатки в таком случае потребуется меньше, а стало быть, грохнет потише.

Лео достал из сумки пластид, примерно полкило.

Присел на корточки, размял его и при свете фонариков на шапках вылепил двенадцать шариков.

– Маловато, – сказал Яспер.

Один за другим он разложил их на мейсоните, как циферблат – 40 граммов пластида на каждый час.

– Хватит.

– Но по таблице…

– Армия всегда использует чересчур много. В бою они стараются убивать людей. Я беру половину. Нам нужно попасть внутрь, а не уничтожать то, что внутри.

Лео смотрел, как Яспер мигом извлек из сумки складную лопатку и начал копать. С каждым его движением яма под бронированной дверью увеличивалась.

По шарику на каждый час. Все соединены запальным шнуром. Временное кольцо.

Глупо, конечно, но Лео жил с часами внутри – всегда знал, сколько времени, даже когда не имел при себе часов. Время тикало у него внутри, и так было всегда.

– Готово.

Яспер вспотел, стоя на коленях и наклонясь вперед, он зарылся лопатой глубоко в дыру под дверью – под пол склада. Лео подполз ближе, их руки то и дело сталкивались, когда он горстями выгребал землю, которую не могла вычерпать лопата.

– Давай.

Они взялись за мейсонит и осторожно опустили его в яму, тщательно следя, чтобы ни один из шариков пластида ничего не задел, а конец запального шнура оставался свободным. Когда удостоверились, что пластина легла под дверь маленького строения, они доверху засыпали дыру гравием.

– Доволен?

– Доволен.

Часы расчетов. Дни, потраченные на добывание материалов. Недели в резиновых сапогах, обход лесов, одного за другим, с грибным лукошком на руке, наблюдение за шведскими армейскими складами, и когда нашел этот, в районе под названием Гетрюгген, километрах в ста южнее Стокгольма, он понял, что поиски завершены.

Теперь оставалось лишь несколько минут.

Скотчем он приклеил торчащий из ямы хвостик запального шнура к детонатору, затем подсоединил детонатор к плюсу и минусу электрокабеля, после чего отошел как можно дальше, через площадку и канаву в глубь леса, где подсоединил другой конец кабеля к мотоциклетному аккумулятору.

– Феликс? Винсент? – сказал Лео в микрофон.

– Да? – отозвался Феликс.

– У вас все чисто?

– Все чисто.

Он замер.

– Десять секунд…

Феликс и Винсент лежали рядом под брезентом, присыпанным листьями, мхом и травой, поблизости от красно-желтого шлагбаума с металлической табличкой “ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН“.

– …и я взрываю.

Винсент крепко сжимал в руках почти полутораметровые болторезные ножницы.

Феликс приподнялся на локтях, глянул на часы, протер пальцем запотевший циферблат.

– Девять.

Он продолжал тереть, пока не разглядел секундную стрелку, потом кивнул Винсенту, братишка нервничал, дышал учащенно, шумно.

– Восемь.

– Ты в порядке?

– Семь.

Винсент не ответил. Даже не посмотрел на брата.

– Шесть.

Тяжелый брезент у них на спинах и тот дрожал.

– Пять.

– Никого здесь нет, Винсент. Мы одни.

– Четыре.

Он провел рукой от дрожащих плеч к ладоням, сжимающим ножницы.

– Три.

– Винсент?

– Два.

– Там Лео. У него все по плану. И пройдет хорошо. Ведь так лучше, а?

– Один.

– Винсент! Лучше участвовать, чем сидеть дома на диване и изнывать от неизвестности.

* * *

Взрыв прогремел громче, чем ожидал Лео. Склад сработал как гитарный резонатор, усилив грохот от 480 граммов пластида. А когда в полу постройки выбило дыру, резонатор усилил и следующий звук – удары бетонных обломков в потолок.

Они договаривались выждать еще пять минут.

Но не вышло.

Лео пополз по мокрому гравию, со складной лопаткой в руке. Он громко рассмеялся, даже не сразу понял, что смеется, и смеялся как никогда, стоя на коленях и запустив правую руку под бронированную дверь склада… Пусто. Там действительно была дыра! Он разложил лопатку, раскидал гравий, включил фонарик на лбу, посветил.

– Яспер! – Он повернулся к лесу и позвал, пожалуй чересчур громко: – Иди сюда! Смотри!

Фонарик осветил безоконное помещение. И там… Заглянув внутрь, он отчетливо увидел ее, самую первую букву.

К.

О Господи. О Господи!

Он протиснул голову дальше в дыру – медленно возникла вторая буква.

S.

О божебожемой.

Еще чуть дальше. Белые буквы на зеленом фоне.

KSP-58

Толщина, размещение, арматура – все в точности, как он себе представлял.

– Феликс? Винсент?

– А?

– Замок?

– Как раз работаем.

– Хорошо. Как закончите, подъезжайте сюда.

Плечом к плечу они с Яспером прокапывались

сквозь дыру в полу, словно рыли подкоп для побега. Копали, пока Лео не просунул внутрь голову, плечи и руки и тяжелыми кусачками не перерезал арматуру, образующую решетчатый каркас бетона. Раздвинув железные прутья, он лег на спину и, опершись ладонями о края ямы, подтянулся вверх и внутрь.

Поправил фонарик на лбу, который по вспотевшим вискам немного съехал вниз, и огляделся. Помещение достаточно маленькое, чтобы, стоя посередине, дотянуться до стен и до потолка, два на два метра. По стенам штабеля зеленых деревянных ящиков.

– Сколько? – донесся из туннеля голос Яспера.

– Много.

– А точнее?

Лео громко сосчитал:

– Один взвод. Два. Три. Четыре…

В общей сложности 24 зеленых армейских ящика.

– … блин, на две роты хватит!

Теперь настал черед Яспера протиснуть свое долговязое тело сквозь грязный туннель, что он смеясь и проделал. Как и Лео, не мог совладать со смехом.

Они стояли рядом в кубическом помещении, бетонная пыль колыхалась в лучах фонариков.

– Откроем сейчас? Или попозже?

– Конечно, сейчас.

Осторожная рука на крышке деревянного ящика. Шершавая, нешлифованная поверхность.

Выдернуть гвозди и откинуть крышку проще простого.

Пулемет. Лео вытащил его, передал Ясперу, который слегка согнул ноги в коленях и наклонился вперед, чтобы погасить воображаемую отдачу, повторяя движения, заученные на армейской службе. Они смотрели друг на друга, как двое людей в конце долгого путешествия, старающиеся осознать, что наконец-то добрались до цели.

– Как думаешь, сколько их тут? Ну, навскидку!

Лео как раз открывал следующий ящик. Но остановился. Прямо за плечом Яспера, отчасти прикрытый белой пылью, висел ответ.

– Можно и не навскидку.

Листок бумаги в пластиковом конверте висел на стенном крючке слева от запертой двери, рядом на шнурке – шариковая ручка.

– Первый ряд: 124 пистолета-пулемета m/45. Второй ряд: 92 САМОЗАРЯДНЫХ КАРАБИНА АК-4. Третий ряд: 5 KSP-58.

Они открывали ящик за ящиком, проверяли содержимое. Металлические корпуса, один подле другого. Хорошо смазанные и тщательно упакованные.

– Черт, ты можешь в это поверить, Яспер?

В самом низу листка, под печатным текстом с подробными инструкциями по эксплуатации, надпись от руки.

– Этот склад инспектировали…

Он нагнулся поближе, направив фонарик на белую бумагу – несколько слов шариковой ручкой. И неразборчивая подпись.

– Пятница, четвертое октября.

– Чего?

– Меньше двух недель назад!

– И что?

Лео высоко поднял листок, так что тот задел потолок.

– Проверяющий отпирает бронированную дверь и контролирует внутренность склада лишь раз в полгода. Сечешь? Стало быть, они узнают, что тут произошло, не раньше чем через пять с лишним месяцев! – Феликс вызывает Лео! – Сквозь треск рации послышался голос Феликса. – Повторяю! Феликс вызывает Лео! Прием!

– Да?

– Я насчет… замка. У нас проблемы.

Лео протиснулся сквозь дыру в полу, выбрался на площадку. Такого он не учитывал. Если не удастся открыть шлагбаум, то все зря. Ухабистой лесной дорогой он помчался вниз по холму навстречу младшим братьям, которые сидели по сторонам шлагбаума, запертого на стальную цепь толщиной в полтора сантиметра.

– Мне чертовски жаль.

Нынешним жарким, солнечным летом он и Винсент сравнялись ростом. Правда, с виду семнадцатилетний парень по-прежнему казался подростком, не в пример брату, взрослому двадцатичетырехлетнему мужчине.

– Лео… никак не выходит. Не получается.

Винсент пожал хрупкими плечами и развел руками, слишком длинными по сравнению со всей фигурой.

Они посмотрели друг на друга, и Винсент шагнул в сторону.

– Феликс… ну-ка, мы с тобой.

Он сел на место Винсента, раздвинул длиннущие ножницы. Обеими руками он взялся за одну рукоять, а Феликс, по другую сторону шлагбаума, – за вторую.

– Давай, братишка.

Лезвия ножниц впились в замок, как только оба всем телом навалились на рукояти, точно два гребца, изо всех сил прижимающие весла к груди, и в тот миг, когда пальцы, ладони, плечи дрожали от судорожного напряжения, чуть ли не кричали, – ножницы перерезали толстую сталь.

* * *

Первая сеть была закреплена между двумя одинокими березами, вторая – в густых ветвях молодых елей. Они много практиковались вечерами в скугосском гараже, а последний раз на берегу Древвикена, в темноте, так что теперь без труда сняли камуфляжные сети, под которыми прятались машины, свернули их и забросили в пустой кузов. Два красных пикапа “мицубиси”, на каких вполне могут разъезжать владельцы той или иной подрядной фирмы.

Лео бегом вернулся на склад, а его братья завели пикапы и по мху и черничнику направились к открытому шлагбауму.

* * *

Яспер сидел на корточках внутри склада, через туннель передавал оружие Лео, который стоял на коленках снаружи и в свою очередь передавал его Феликсу, а тот – Винсенту, в кузов пикапа. Цепочка, где каждая передача из рук в руки занимала полторы секунды.

– Двести двадцать одна единица автоматического оружия.

Каждый объект, покидавший бетонный куб, через шесть секунд оказывался в кузове.

– Восемьсот шестьдесят четыре обоймы.

Лео взглянул на красные стрелки своих часов. Еще полчаса – и они закончат.

* * *

Они убрали следы взрыва, заполнили гравием подкоп снаружи и под дверью, утрамбовали, утоптали, добавили гравия и утрамбовали снова. Переоделись в синие комбинезоны и рабочие рубахи, надели черные куртки с логотипом строительной фирмы на рукаве. Подняли шлагбаум, выехали за территорию, остановились, не заглушая движков, и Феликс побежал обратно, к шлагбауму, с замком в руке, точь-в-точь таким, как тот, какой они перекусили, – главное, чтобы ключ входил гладко, хотя повернуть его будет невозможно. Завтра, когда проверяющий около девяти вечера приедет на своем грязном “вольво” послушать сову, выкурить сигарету и прогуляться вокруг армейского склада на вершине холма, все будет выглядеть совершенно целым и невредимым. Ведь тщательно составленная инвентарная опись подтверждала, что до нового контроля матчасти пройдет почти полгода, а вот внутри все выглядит отнюдь не невредимым.

2

Лео не сообразил, что поет. Ехал под дождем по Хурнсгатан через мост Лильехольм на автостраде Е-4, направляясь из Старого города на юг, когда вдруг услышал в пикапе собственный голос.

В кафе он взял кофе и сандвич, затем перешел через улицу к мастерской, где изготовляли парики для Народной оперы. В тот день он был первым клиентом и с любопытством наблюдал, как проворные пальцы завивали сразу по нескольку прядей каштановых волос на затылке пластмассовой головы, а молодая мастерица объясняла, что использует натуральные волосы, закупленные оптом в Азии, осветленные и покрашенные. Потом он побывал в Глазном центре на Дроттнинггатан, забрал заказанные контактные линзы, оба комплекта оптической силой +/-о.

Взгляд в зеркало заднего вида. Голубые глаза, светлые волосы. Лео всегда больше братьев походил на мать. Ее светлая кожа, белокурые волосы. И нос ее – небольшой, резко очерченный, хрящ твердый, как гранит. Его бы никогда не приняли за иностранца, даже во втором поколении. Маленький, острый шведский нос означал минимум внимания – и случись изготовительнице париков или оптику, которых он навестил нынче утром, дать словесный портрет утреннего клиента, заплатившего наличными, они бы описали человека, ничем не отличавшегося от других.

У Альбю, где три полосы сузились до двух, он съехал с Е-4, миновал заправку “Шелл” и красивую церковь XII века; высокие дома и асфальт уступили место лугам и лесам.

Он сбросил скорость.

Вот здесь.

Шлагбаум, на котором Феликс семь часов назад заменил замок и возле которого через десять часов мужчина лет шестидесяти припаркует свой “вольво”, достанет сигарету и не спеша зашагает на территорию.

Дождь, начавшийся поздно ночью, усиливался, дворники отбрасывали капли, соединявшиеся в ручейки. Этот дождь льет и на их военный туннель под бетоном. Курильщик пройдет туда, наступит резиновыми сапогами на гравий, прикрывающий дыру. Они, конечно, засыпали ее, утоптали и пригладили, но если пролитье не прекратится, гравий мало-помалу просядет, и при свете фонарика проверяющий наверняка заметит дыру.

Мне нужно время.

Нельзя, чтобы ты обнаружил это сейчас, оттого что мы плохо выполнили свою работу, ты должен обнаружить это через пять месяцев, когда отопрешь дверь.

Мне нужно время, чтобы продумать новый подход, максимизировать прибыль, не увеличивая риск. Надо бы выйти из машины под дождь и удостовериться, что дыры не видно.

Нет, как раз этого ему делать не следует.

Только дурак месяцами разрабатывает план, благополучно уносит добычу, а наутро возвращается на место преступления.

Он нажал на газ.

* * *

Соседи и прохожие называли эту стройплощадку Синий Дом – огромный металлический куб, где некогда располагалась деревообрабатывающая фабрика “Гамла Тумба”. Лео припарковался на том же месте, что и ночью, поодаль от широкой магистрали, рядом с запертым контейнером, выкрашенным черной краской.

Они без помех выгрузили оружие, ящик за ящиком, невидимые ни с шоссе, ни из ближайших домов.

Он опустил стекло, прислушался к доносящимся с большой стройки знакомым звукам – громкой музыке из перепачканного краской радиоприемника и коротким очередям компрессора строительного пистолета. Застегнул верхнюю пуговку синей рубашки, надел на плечи синие лямки комбинезона, потянулся и вышел из машины.

Синий Дом долго пустовал, и не одна неделя ушла на вывоз старого оборудования. Затем они установили перекрытия для двух этажей, заизолировали, настелили пол, возвели перегородки. Мало-помалу здание превратилось в комплекс небольших коммерческих помещений, который группа маркетологов намеревалась открыть под названием Сульбу-центр.

– Ты все сделал?

До сих пор он никогда не задумывался над тем, какая у Феликса походка. Тремя годами младший брат шел навстречу через импровизированную парковку и с каждым шагом все больше напоминал отца. Шагал широко, резко вывернув стопы наружу, плечи широкие, мускулистые предплечья равномерно взмахивают, будто Феликс на ходу потягивается; вид беззаботный, как у него.

Я похож на маму. А ты – на отца.

– Ну как, Феликс? Ты все сделал?

– По-моему, Габбе норовит надуть нас с последним платежом.

Непонятно почему Феликс внушал ему спокойствие. Казалось бы, должно быть наоборот, при таком-то сходстве, оно бы должно внушать ему тревогу, страх.

– Сидит там, пересчитывает каждый паршивый гвоздь.

– Ты… все сделал?

Младший брат принялся отстегивать пластиковую покрышку на кузове второго пикапа.

– Габбе, блин, и его чертово брюзжанье. Будто он вправе не платить просто потому, что мы выбились из графика. Будто в контракте про это написано.

– Я им займусь. Но свое-то дело ты сделал?

– Отделение восемьдесят три. Ортопедия, по-моему, – сказал Феликс, снимая белое пластиковое полотнище. – Я его выкатил, и у Винсента вдруг по-страшному разболелись ноги.

Посередине кузова – большой деревянный ящик с блестящими металлическими ручками. А рядом с ним, под кучкой желтых одеял с больничным логотипом, стояло сложенное инвалидное кресло.

Они подогнали пикапы поближе друг к другу и отперли замок черного контейнера – любая строительная компания ставит такие на стройках, для хранения инструментов и оборудования. Когда двери пикапов открылись, обзор со всех сторон был заблокирован, можно перетащить пустой ящик в контейнер.

Средь бела дня в жилом районе, всего в нескольких метрах от шумной магистрали, а перед ними – штабеля автоматического оружия.

– Где тебя носило, Лео?

Пронзительный голос Габбе вспорол октябрьский день. Мужчина за пятьдесят, в синем комбинезоне, который когда-то сидел хорошо, теперь же плотно обтягивал растущее брюшко, в руках чашка кофе и пакет коричных булочек.

– Как вы, черт побери, рассчитываете нынче все это закончить?

Прораб уже направлялся к контейнеру.

– Вы тут хоть раз были на минувшей неделе?

Лео спокойно вздохнул и шепнул Феликсу:

– Прикрой тут все, а я займусь им.

Он вышел из контейнера и зашагал навстречу краснолицему, пыхтящему прорабу.

– Лео! Вчера вас здесь не было! Я звонил несколько раз! Может, вы еще где работаете, не знаю, только здесь вас не было!

Лео быстро бросил взгляд через плечо – Феликс запирал тяжелые двери контейнера. Затем глухо лязгнул тяжелый замок.

– Но сейчас-то мы здесь. Верно? И все сделаем. Как договаривались.

Габбе стоял совсем близко, у самой стенки контейнера. Лео обнял его за плечи и подтолкнул в направлении Синего Дома, не настолько сильно, чтобы вызвать недовольство, но достаточно настойчиво, и оба зашагали прочь, подальше от того, что никто другой видеть не должен.

– Ни гроша не заплачу, если вы беретесь за другую работу! Понятно тебе, Лео? У вас контракт со мной!

Габбе шумно дышал, когда они вошли в здание. На втором этаже здесь будет индийский ресторан, а рядом – цветочный магазин и солярий. На нижнем этаже разместятся шиномонтаж, небольшая типография, маникюрный салон, вот там-то, возле внутренних стен, обрамляющих пиццерию Роббана, Яспер и Винсент собирали пластиковую перегородку.

– Видишь? Ни черта не сделано!

До чего же противный голос. Пронзительный, одышливый, старый и такой же разгоряченный, как сам прораб.

– Успеем.

– Завтра утром въезжает первый арендатор!

– Сказал успеем, значит, успеем.

– Если нет, я расплачиваться не стану.

Лео с удовольствием вмазал бы этому коротышке-прорабу – один разок. Прямо в нос. Но вместо этого снова обнял его за плечи.

– Габбе, дорогой мой, я когда-нибудь тебя подводил? Когда-нибудь халтурил? Когда-нибудь нарушал сроки?

Разъяренный Габбе высвободился из слишком крепких объятий Лео и побежал в угол металлической постройки.

– Эта вот стена! Салон-парикмахерская! Недостает гипсолитовой перегородки! Что, старушенции будут делать перманент без огнеупорных стен вокруг?

Он выбежал на парковку, опять начал сеяться дождь.

– И… этот поганый контейнер – ты же сказал, что уберешь его. Через несколько недель здесь будет парковка для клиентов!

Габбе несколько раз хлопнул ладонью по контейнеру, который загромождал клиентскую парковку. Звук был глухой, потому что хранилище заполнено до упора.

– Успокойся… инфаркт тебе ни к чему, так? – сказал Лео.

От беготни лицо прораба раскраснелось еще больше, но теперь злость и взвинченность понемногу уходили, утекали с дождем.

– К полуночи закончим, – сказал Лео. – Мне нужна эта фирма, Габбе, думаю, ты вообще не понимаешь, насколько нужна. Моя строительная фирма, наше сотрудничество, они мне крайне необходимы, чтобы… расшириться.

– Расшириться?

– Максимизировать прибыль. Без увеличения риска.

– Вообще не понимаю, о чем ты.

– Ты что-то тяжело дышишь. Я тревожусь о тебе. Пошел бы домой и отдохнул. К полуночи мы закончим. Можешь на меня положиться. – Лео протянул руку. – Идет?

Рука Габбе, пожавшая его руку, была маленькая и влажная. Лео кивнул.

– Ладно. Работа будет закончена сегодня, раз я так сказал. А потом мой черед угощать коричными булочками. О’кей?

Лео стоял между контейнером и машиной, когда Габбе ушел. Этот тип стучал грязными лапами по контейнеру, набитому автоматическим оружием, и даже не подозревал, что там. В следующий раз ему, чего доброго, приспичит открыть его.

Окончательно уверившись, что горластый прораб уже далеко, Лео направился через дорогу к жилому району, к решению своей проблемы с хранением – маленькому двухэтажному дому с огороженным двором, без лужайки, рядышком с магистральным шоссе. Он видел, как владельцы вывозили мебель. Сейчас на задворках выставили табличку “ПРОДАЕТСЯ”. Он прошагал вдоль высокого сетчатого забора, толкнул незапертую калитку, по асфальту прошел к дому, заглянул в окно слева от крыльца – пустая кухня. В окно справа виднелась пустая передняя. За углом еще окно – пристройка, тоже пустая. Следующий угол, следующее окно – лестница на второй этаж.

Два этажа, но подвала нет. Весь район выстроен на дне высохшего озера. Каждый дом стоял на озерном иле и мог расти вверх, но не вниз.

За последнюю неделю он несколько раз бросал заколачивать гвозди и сверлить, шел посмотреть на неказистый каменный домишко у самого шоссе. И каждый раз представлял себе фантомовскую Пещеру Черепа. Понимал, что мысль ребячливая. И тем не менее это было решение.

Дом, который никто толком не замечает, для людей без больших денег.

На входной двери еще одна табличка “ПРОДАЕТСЯ”. Лео посмотрел на фото улыбающегося риелтора с развевающимся чубом, в костюме, разыскал во внутреннем кармане авторучку и на обороте квитанции из театральной мастерской записал номер телефона.

Большой гараж рядом – вообще мечта. Он влез на стопку старых шин, протер грязное окно и заглянул внутрь – высокий потолок, помещение просторное, на четыре, а то и на пять автомобилей. Превосходно подходит для группы, которую предстоит создать и натренировать.

Открылась и закрылась дверь.

Он повернулся к соседнему участку, дом куда больше этого, с лужайками, устланными влажной листвой, и вереницей яблонь, похожих на узловатые скелеты. На гравийной дорожке стояла женщина с маленьким ребенком, смотрела на него, любопытного возможного покупателя, и он кивнул.

Стук молотков и грохот через дорогу – вот что увидит наблюдатель. Этот дом с гаражом – штаб и место для тренировок. А в лесу всего в нескольких километрах отсюда – самая замечательная ночь его жизни.

И все оказалось легче легкого.

Трое братьев и друг их детских лет – все примерно двадцати лет от роду, все необразованные сопляки – смогли решиться на крупнейшее в истории похищение оружия, располагая лишь общими знаниями по строительству и пластичным взрывчатым веществом, а вдобавок имея старшего брата, который знал силу доверия.

3

Звездное небо, ночь светлее, чем накануне. Лео и Феликс сели в пикап и поехали в предместье многоэтажек, прочь от полностью законченного теперь Синего Дома и довольного Габбе, прочь от запертого контейнера, мимо которого сонные пассажиры пройдут по дороге к автобусной остановке.

Братья вышли из пикапа, каждый схватился за одну из латунных ручек облезлого деревянного ящика в кузове.

– Одиннадцать пятьдесят, – сказал Лео.

Ящик был такой же тяжелый, как раньше, с инструментами, несмотря на новое содержимое – новая жизнь, другая их жизнь, которая сейчас начинается.

– Еще восемнадцать часов.

Они миновали низкий кустарник и убогую клумбу, направляясь в жилой дом. Лео открыл дверь. Пока ждали лифта, они слышали, как в подвале смеются Яспер и Винсент.

Четвертый этаж.

Его дверь. Их дверь. ДУВНЯК/ЭРИКССОН. Они поставили ящик на пол, пока Лео искал ключи, потом выдернул из почтовой щели пачку рекламных листовок и швырнул в мусоропровод.

В квартире горел свет.

Аннели сидела в кухне на простом деревянном стуле, стрекотала швейная машинка, подарок ее матери, стрекот смешивался с музыкой кассетника: группа “Юритмикс” – она часто слушала музыку восьмидесятых.

– Привет, – сказал Лео.

Какая же она красивая, а он иногда забывал об этом. Поцелуй и легкое прикосновение к щеке. Черная ткань закручивалась, захваченная, простроченная иглой швейной машинки. Лео повернулся к мойке и шкафчику под ней. Они по-прежнему там, где он их спрятал, в глубине, за бутылками средств для мытья посуды и полов. Три коричневые коробки. Не особенно большие, но вместительные.

– Погоди.

Он уже шагнул к выходу.

– Лео, я несколько дней тебя не видела.

Минувшей ночью он, не задержавшись ни в ванной, ни у холодильника, прошел прямо в спальню и лег в постель, пахнущую ею, не ее духами и не свежевымытыми волосами, просто ею, лежал совсем близко, прижимался к ее спящему телу, а в груди по-прежнему бился взрыв арсенала.

Часы радиоприемника на ночном столике показывали 4:42, она повернулась, зевнула, обнаженное тело теснее прижалось к нему.

– А сегодня утром, когда я проснулась, тебя уже не было. Я соскучилась.

– Не сейчас, Аннели.

– Не хочешь посмотреть, что я сшила? Водолазки? Ты же сам…

– После, Аннели.

Он как раз собирался пройти по коридору в гостиную, где остальные уже распаковывали и снова упаковывали сумки, когда увидел около мойки пустую винную бутылку, а в раковине мокрую пробку.

– Ты пила? Тебе же вести машину.

– Немножко. Вчера ночью… Лео, ты был в лесах, а я знать не знала, что там происходит, вернешься ли ты, вдруг кто-нибудь вас заметил и… Я не могла заснуть! А сейчас… чем ты занимался?

– Строил. Мы не успевали закончить. Но теперь все в порядке.

Лео вышел в коридор.

Аннели остановила швейную машинку.

Почему у нее дрожат руки? Она же сама захотела участвовать. Сшить жилеты. И надеть маски на Лео и Яспера и отвезти их на место.

* * *

Лео опустил жалюзи на окне, выходящем на торговый центр Скугоса. Гостиная самая обыкновенная, как множество других, – диван, мягкое кресло, телевизор, книжный шкаф, но все это вот-вот изменится.

Четверо мужчин сосредоточенно трудились – открыли инструментальный ящик, адидасовскую сумку и бумажные пакеты, которые Яспер с Винсентом принесли из подвала, а также три коричневые коробки, запрятанные под мойкой, после чего разложили все вещи в ряд на деревянном полу, будто проверяли снаряжение перед атакой.

Складное инвалидное кресло, найденное в коридорах больницы Худдинге, из тех, какие можно сложить в два приема, и два желтых одеяла с названием больницы, позаимствованные в палате у спящих пациентов.

Сумка с двумя париками из натуральных волос, изготовленными в мастерской Народной оперы, две пары карих контактных линз от оптика с Дроттнинггатан.

Два АК-4 и два пистолета-пулемета из черного контейнера на стройке. Ботинки, брюки, рубашки, куртки, шапки, перчатки. Фонарики – тот, что поменьше, Винсент положит в карман, а Феликс подаст сигнал тем, что побольше. Две пятилитровые канистры с бензином. И четыре спортивные сумки плюс хоккейные клюшки.

Лео сел в инвалидное кресло, прокатился по блестящему полу до стены ванной, повернул, покатил обратно. Несколько раз объехал комнату, откинулся назад, стараясь опрокинуть кресло.

Вполне устойчивое.

Он встал, прошел на кухню к Аннели, снова погладил ее по щеке.

– Как дела?

– Все готово.

Черный воротник водолазки надставлен тканью. Аннели резко потянула, шов выдержал, остался невидим. Она сама придумала.

– Каждый воротник снабжен маской. Хорошо получилось.

Затем она кивнула на два зеленых жилета.

– Вот. В точности как ты хотел. Прочные, из хлопка и нейлона. Карманы для обойм.

Лео примерил жилет, который наденет под ветровку. Сидит как влитой. Она знала его фигуру.

Он наклонился, поцеловал ее.

– Барахло, что на полу в гостиной, любой может достать. Но не это. И не это. – Он показал на жилет и поднял одну из водолазок с надставленным воротником. – Детали. Вот в чем разница. В том, что позволит нам подобраться достаточно близко и быстро преобразиться.

Еще один поцелуй – и он вернулся к инвалидному креслу. Откатил его от двери, опустил подножку, поставил на нее правую ногу, стараясь сидеть так, как сидел бы человек с поврежденной ногой. Перед ним на корточках сидел Яспер, в тонких, прозрачных пластиковых перчатках, он открыл первую из трех коричневых коробок – калибр 7,62, свинцовые, со стальным сердечником; потом вторую – калибр 9, со стальной оболочкой; наконец, третью – пули с фосфорным трассером, который обеспечит светящийся красный след в несколько сот метров длиной. Затем заполнил обоймы и попарно склеил их скотчем. Четыре пары для новых карманов в его жилете, три пары для Лео и по одной для Феликса и Винсента, которые спрячут их в подсумках на поясе.

– Никто не смотрит в упор на людей, которые кажутся непохожими на других. И мы этим воспользуемся. Их предрассудками, их страхом. – Лео опять прокатился по комнате. – А если и будут смотреть, то недолго.

Он катил кресло таким же образом, каким, помнится, катили свои кресла паралитики, с которыми работала мать. Она носила белый сестринский халат и иногда, чтобы сыновья не оставались дома одни, разрешала всем троим приходить в лечебницу. Тогда-то они и видели – как взрослые от неуверенности отводят взгляд.

– Верно? Не смотрите на тех, кто выглядит не как все.

Яспер подал ему АК-4, и Лео попробовал держать его в правой руке под желтым одеялом, рядом с ногой на подножке.

– Ты переигрываешь.

– Нет, вовсе нет.

– А вот и да. Верно?

Яспер взглянул на Феликса и Винсента, те кивнули.

– Ты переигрываешь, Лео, – сказал Феликс. – Так можно все испортить.

– Они именно так катали свои кресла. Ты не помнишь. Маленький был чересчур.

Лео встал, обвел взглядом комнату. Их самый первый раз. До сих пор ни один из них не осуществлял крупных грабежей. Но роли распределены, каждый знал, что ему делать. А на полу перед ним – все необходимое.

Меньше чем через сутки они преобразятся.

4

ВОСЕМНАДЦАТЬ ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ. Осталось пятнадцать минут.

Поездка в молчании.

Все четверо внутренне сосредоточены.

Аннели поправила зеркало заднего вида; по сравнению со своими немногочисленными подругами, она была рослой, но все равно значительно ниже Лео, сидевшего рядом, и Яспера у правой дверцы. Красный сигнал светофора, последнего перед Фарстой. Он как бы потихоньку засасывал ее – чем дольше она смотрела, тем больше он завладевал ею, уносил прочь.

Она не помнила той минуты, когда решила участвовать, когда кто-то словно бы втолкнул все это в ее жизнь, Господи, ведь скажи ей кто-нибудь год-другой назад, что она способна на такое, что будет участвовать в ограблении инкассаторской машины… А может, такой минуты и не было. Может, просто краткие мгновения сплавились воедино, незаметно для нее. Наверно, в один прекрасный день кто-то роняет, что в лесу есть арсенал, а другой говорит, что его можно вскрыть и обчистить, а третий добавляет, что если обчистить арсенал, то оружие можно использовать для грабежа, – наверно, оказавшись в окружении подобных минут, мало-помалу становишься их частью. Ведь на самом деле никто не спрашивал ее так, чтобы она встала и сказала “да”. Ненормальное становится нормальным, чужие замыслы стали ее собственными, и внезапно женщина по имени Аннели – мать – ведет машину навстречу тому, чего никогда себе даже не представляла. Вероятно, по этой причине она слишком быстро рванула с места, когда светофор переключился на зеленый, и вела машину нервозно, что вообще-то не в ее привычках.

Ее трясло. Не очень сильно, Лео не заметит, вдобавок он давно ушел в себя. Ее трясло от страха, такого же, какого она натерпелась, когда рожала Себастиана. Тогда ощущение было точь-в-точь как сейчас – переступаешь границу, зная, что прежняя жизнь кончилась.

– Здесь.

Лео кивнул на тротуар с каймой фонарных столбов, они находились метрах в двухстах от центра Фарсты.

– Остановись прямо между этими двумя фонарями… где темнее всего.

* * *

Лео закрыл глаза, внутренне он был совершенно спокоен.

Ведь только я знаю. Ведь там никто понятия не имеет, что произойдет. Ведь один я знаю каждый новый шаг.

Они ждали его сигнала, Аннели слева, чуть ли не затаив дыхание, Яспер справа, дышит медленно, ровно, словно стараясь расслабиться.

Движок фургона заглушили, и стало заметно, какие в октябре темные вечера. Четыре пятницы кряду Лео в одиночку торчал здесь, в машине на парковке, глядящей на задний фасад валютного обменника, неподалеку от автобусной остановки и входа в метро. Хронометрировал действия двух инкассаторов в бронированном автомобиле, каждый их шаг, схему передвижений, способы общения.

– Шестьдесят секунд.

У Аннели опять задрожали руки, он перехватил их и смотрел на нее, пока дрожь не утихла. Ей предстояла последняя, очень быстрая проверка.

Сперва парики из натуральных человеческих волос. Если позднее обнаружат следы, то оставит их человек с густой темной шевелюрой. Она убедилась, что парики надеты правильно и полностью скрывают их белокурые волосы, и взъерошила челки Лео и Яспера, чтобы прически не выглядели слишком уж идеально.

Дальше – грим. Водостойкая тушь на ресницах и на бровях, зачесанных щеточкой кверху, отчего они казались кустистее. Еще дома, в ванной, лоб, щеки, нос, подбородок, шея у обоих были тщательно отмыты от грязи и отмерших чешуек кожи, покрыты лосьоном, а сверху – молочком для автозагара.

– Тридцать секунд.

Она велела им поморгать – карие контактные линзы на месте, как надо.

Обвела взглядом джинсы, куртки и ботинки, ветровку Лео и штормовку Яспера; одежду они выбрали сообща, решив, что двое молодых арабов, недавно иммигрировавших в страну, вполне могут выглядеть именно так.

И, наконец, воротники.

– Наклонитесь.

Ее идея, ее дизайн.

– Оба.

Она опустила воротники, подняла, снова опустила.

– Вы их подняли слишком высоко. Чтобы все сработало, надо быстро их подцепить и натянуть на лицо так, чтобы не съезжали.

– Пятнадцать секунд.

Лео одернул жилет, запасные обоймы слегка натирали грудь.

– Десять секунд.

Тонкие кожаные перчатки.

– Пять секунд.

Он наклонился поцеловать ее, и она чуть вздрогнула, когда его усы – тоже из натуральных волос – мазнули ее по верхней губе; усы немного покосились, она улыбнулась и двумя пальцами вернула их на место.

– Пора.

Аннели шагнула на тротуар, открыла заднюю дверцу белого фургона, вытащила инвалидное кресло и два одеяла. Правая подножка поднята – АК-4 с новым укороченным прикладом можно полностью спрятать под одеялом. Яспер помог Лео сесть на мягкое пластиковое сиденье и кивком проводил фургон, когда Аннели отъехала.

По темному тротуару. Вниз по отлогому склону, который очень скоро станет намного круче – подъездная рампа одного из самых больших стокгольмских обменников.

Лео детально спланировал весь маршрут.

– Лео? – Яспер остановил кресло, нагнулся, развязал шнурки и снова стал завязывать, так что мог шептать совершенно незаметно для других. – Ты все еще переигрываешь. Я видел, как твоя мама работала с людьми, которые… ну, не такие. Они двигаются иначе.

Яспер выпрямился и не торопясь покатил кресло через пригородный торговый квартал, где толпы народу спешили по своим делам. И вот тут-то Лео увидел мальчика. Лет пяти-шести. Всего в нескольких метрах, среди кучки людей, ожидающих автобуса.

Никто не смотрит на тех, кто выглядит не как все.

Мальчик показывал пальцем, дергая мать за руку.

Никто по-настоящему не запомнит внешность человека, когда старается решить, отвести ему взгляд или нет.

Мальчик показывает на него… на инвалидное кресло.

Но ребенок. Ребенок видит мир не так, как взрослый.

Теперь мальчик громко кричал.

Ребенок удивлен, открыт, не успел напугаться.

Оружие под одеялом. Склеенные скотчем обоймы в жилете. Мальчик показывал не на них и кричал не об этом, но ощущение-то как раз такое.

Еще один крик – и ближайший взрослый, который не смел смотреть, возможно, вдруг посмотрит, а чего доброго, и запомнит обоих. Яспер резко развернул кресло и поспешил прочь от остановки, туда, где потемнее.

17:48.

Они ждали, поглядывая на вход. Автомобили, велосипеды, пешеходы. Подъезжают, отъезжают. Входят, выходят.

17:49.

Осталось всего несколько минут.

17:50.

Может, чуть больше.

17:51.

Скоро.

17:52.

– Где он, черт побери?

– Сейчас приедет.

– Да ведь уже…

– Сейчас приедет.

17:53.

Они медленно начали приближаться; до стены, прикрывающей рампу обменника, оставалось меньше десятка шагов. Белому бронированному автомобилю потребуется время, чтобы проехать весь путь до дверей, не заметив в толпе инвалида и его сопровождающего.

17:54.

Яспер, не в силах спокойно стоять, снова присел на корточки. Развязал шнурки и принялся их завязывать.

– Эй, как тебя зовут? – крикнул мальчик. – И почему ты сидишь в этой штуке? Ты болеешь?

Мальчик вырвался из рук матери и побежал к людям с креслом на колесах, они же такие удивительные.

– You go back[1], – сказал Яспер по-английски, с сильным акцентом.

– Э-эй! Как тебя зовут? И что случилось с твоими ногами? – ответил мальчик по-шведски.

Яспер просунул руку сквозь отверстие в кармане штормовки, вцепился в автомат, висящий на шее.

– Go back.

– Гобек?

– Go back!

– Его так зовут? Гобек? Классное имя.

Яспер снял автомат с предохранителя, опять поставил на предохранитель, снял, поставил. Назойливый щелкающий звук. Лео локтем ткнул его в бок.

Вот он, подъехал – бронированный автомобиль, который они собирались ограбить.

– То your mama! You go back[2].

Мальчик не испугался, но, видимо, ему не доставило удовольствия, когда Яспер наклонился и зашипел ему прямо в ухо. Он перестал глазеть, перестал задавать вопросы и сделал, как велено, метнулся обратно к матери, на остановку.

17:54:30.

Пятница, вечер. Еще два часа. Внутри бронированного автомобиля Самуэльсон искоса глянул на Линдёна, которого, по сути, так и не знал, хотя тот сидел рядом уже почти семь лет. Вне работы они никогда не пили вместе ни кофе, ни пиво – иной раз так бывает, двое коллег остаются коллегами, и только. Они даже о детях не говорили. Самуэльсон знал, что у Линдена, как и у него самого, двое детей, но теперь дети Линдена проводили у отца лишь каждую вторую неделю, а говорить с людьми о том, что они потеряли, обычно ни к чему хорошему не приводит.

Когда бронированный автомобиль огибал парковку, фары высветили цепочку уличных фонарей. Они ехали мимо людей, ожидающих автобуса или спускающихся на эскалаторах в подземку. Инкассаторы смотрели по сторонам, по обыкновению внимательно изучая окрестности: сосисочный киоск возле стоянки для велосипедов, на скамейке три женщины с переполненными продуктовыми сумками, мужчина в инвалидном кресле и его спутник, разговаривающий с мальчонкой, сверстником Линденова сынишки, которого у него отобрала жена, чуть поодаль большая группа тинейджеров, подзадоривающих друг друга и пытающихся решить, куда пойти, – обычная ежевечерняя толпа.

Крутой поворот на автобусной площадке, затем еще один, совсем небольшой, и монотонный сигнал, когда бронированная машина задним ходом съезжала по рампе к запертой задней двери.

Линден вырубил движок, они переглянулись, быстро кивнули друг другу; оба оценивали обстановку одинаково – все тихо-спокойно, несмотря на час пик в столичном городе. Самуэльсон открыл свою дверцу и шагнул к задней двери обменника. То, что нужно забрать, всегда находилось двумя коридорами дальше, в конторе шефа инкассации: две матерчатые сумки на пустой крышке стола – банкноты и монеты, а также заполненная от руки красными чернилами квитанция: 1 324 573 кроны.

* * *

Пятница – самый прибыльный день недели для шведских обменников, а Фарста – последний пункт конкретного маршрута конкретно этого инкассаторского автомобиля. Пункт, где денег в нем больше всего.

17:56.

Лео выбрал цель, время и место налета. Учел, что инвалидное кресло позволит приблизиться лишь к верхней части рампы. Учел, что спрятаться там негде, придется одолеть инкассатора на этих двух шагах от задней двери здания к пассажирской дверце машины. И сделать все надо, не привлекая ничьего внимания.

17:57.

Они ждали. То и дело поглядывая на стальную дверь внизу.

Пора.

Короткий жужжащий сигнал – замок открывается.

Пора. Пора.

Лео и Яспер схватились за длинные воротники, натянули их на голову, оставив открытыми глаза и лоб.

Вытащили АК-4 из-под желтого одеяла и автомат из-под длинной штормовки Яспера.

Одновременно энергично вскочили на стену и спрыгнули вниз, к автомобилю на рампе.

* * *

Самуэльсон прислонился к металлической двери, с зеленой инкассаторской сумкой в руке.

Потом из рации послышалось “бип-бип”. Можно выходить.

Он открыл дверцу, вышел на рампу, и, как всегда, из машины донесся щелчок – Линден открыл дверь в сейфовый отсек.

Линден сидел на водительском месте, когда Самуэльсон вышел с инкассаторской сумкой. Он нажал на кнопку, открывающую внутренний замок, и уже хотел повернуться к коллеге, когда увидел что-то еще. Не то чтобы отчетливо, скорее фрагментарно, нечто такое, что пытаешься сложить в картинку, но толком не понимаешь. Сначала он увидел в ветровое стекло инвалидное кресло, которое раньше заметил в толпе, но теперь оно валялось на мостовой, перевернутое и пустое. Затем в одном из боковых зеркал мелькнуло движение – кто-то словно падал сверху, со стены ограждения, и лицо у этого кого-то было совершенно, прямо-таки нечеловечески черное. И наконец, Самуэльсон распахнул боковую дверцу, вскочил внутрь: Гони! Гони, черт побери! – и прокатился по полу, ища укрытия.

– Open door![3]

Секунда – и он понял…

Успел набрать первый код – стальная дверь сейфа опустилась, блокируя доступ к деньгам. Еще две секунды, чтобы ввести второй код – четыре знака на приборной доске, тогда он сумеет включить зажигание.

– Jalia jalia, open door! [4]

Слишком поздно. Кто-то приземлился на крышу. Черная маска, широко открытые глаза и направленное на него дуло автомата.

Линден руки не поднял, к дверце не повернулся.

Не сделал ничего.

А массивный металлический ствол все ближе.

Он представлял себе это каждый день в течение семи лет, всякий раз, когда сверлил взглядом толпу, но происходило все совершенно не так, как он воображал. Началось в груди, в самой середине, а затем захватило горло. И он не мог от этого избавиться, хотя и закричал.

– You open fucking door![5]

Тут он понял. Он не мог от этого избавиться, потому что кричал не он. Кричал другой. Рядом с ним. За окном. Еще одно лицо в маске, черная ткань закрывала подбородок, нос, щеки – до самых глаз. Но голос другой. Отчаянный. Не злее, не громче, но отчаяннее.

Кто-то умрет. Вот что он чувствовал в груди. Смерть.

Окно разлетелось вдребезги, а у него в голове билась одна-единственная мысль: до чего же резкий звук, когда в тебя стреляют почти в упор. Он получил две пули и, отброшенный назад, прижался спиной и затылком к креслу. Третья пуля ударила в подбородок и в гортань, четвертая угодила в приборную доску, а пятая – в пассажирскую дверь, меж тем как он инстинктивно передал на центральный пульт сигнал тревоги.

* * *

– You open door!

Всего трех секунд достаточно, чтобы отстрелять автоматный магазин на тридцать патронов. Пять выстрелов в окно бронированной машины заняли полсекунды, хотя Ясперу казалось, что гораздо больше.

– You open or you die![6]

Лео стоял на крыше автомобиля, целясь в инкассатора на водительском сиденье, а Яспер бил стволом автомата по частично разбитому бронестеклу. Пока второй инкассатор, лежавший на полу, не поднял руки над головой.

* * *

Самуэльсон смотрел на Линдена, на его затылок, на кровь – он никогда не задумывался, какой яркий красный цвет у свежей крови. Встал, держа руки над головой, открыл пассажирскую дверцу, впустил человека в маске, который был на крыше, а теперь стоял в машине, целясь ему в висок и на ломаном английском приказывая отпереть сейф. Он попытался объяснить. Но не мог подобрать слова. По-английски. Хотел объяснить, что дверь сейфа заперта и теперь открыть ее можно только кодом, переданным с центрального пульта. Искал слова, но не находил, а человек в маске слушал и ждал, спокойный, сдержанный, не то что второй с отчаянным голосом, стрелявший в окно. Решения принимал сдержанный, без сомнения, хотя дуло чуть сильнее прижалось к его виску.

* * *

Линден обмяк на водительском сиденье, кровь стекала по его шее.

Рука сдержанного обшаривала карманы брюк Самуэльсона, куртки, рубашки, искала и наконец нашла его ключи.

А отчаянный, приставив автомат к его груди, завопил:

– Start engine![7]

Дуло передвинулось ко рту. В рот.

– You start/ Or I shoot![8]

Ствол между губами уперся в язык, когда он наклонился к кодовой панели, четыре знака, необходимые, чтобы включить зажигание.

– I kill! I kill I kill![9]

Рука Самуэльсона совершенно потеряла чувствительность, пальцы не слушались, когда он вводил код, поворачивал ключ и вновь включал зажигание.

* * *

Яспер медленно проехал вверх по крутой рампе, через тротуар к развороту и выезду с парковки. Никто не слышал пяти выстрелов, стены, окружающие рампу, погасили звук, а его отголоски смешались с шумом большого города.

В нескольких метрах от рампы жизнь шла своим чередом, будто ничего не случилось.

* * *

Если ехать с нормальной скоростью, если не привлекать к себе внимания, у них будет достаточно времени, чтобы обчистить сейф и скрыться.

– Open inner door[10], – сказал Лео, подняв цепочку с ключами и протягивая их инкассатору. Где-то здесь ключ от сейфового отсека, а там еще семь ключей от семи контейнеров с семью сумками наличных, в каждой по миллиону с лишним.

– Please, the door is locked. With code. Special code! Can only be opened from headquarter… please, please… [11]

– You open. Or I shoot.

Он быстро глянул в окно. Снаружи суета стокгольмского предместья. Внутри один инкассатор лежал, погружаясь в собственный мир, а второй, окровавленный, еще говорил:

– Understand? Please! Only… only open at headquarter[12].

Осталось несколько минут, не больше.

Нюнесвеген, Эрбюледен, Шёндальсвеген. Жилые дома, футбольное поле, школа. И вершина крутого холма – если их преследуют, то лишь до этого места, не дальше.

* * *

Феликс медленно дышал.

Вдох. Выдох.

Последние двадцать четыре минуты он лежал в высокой мокрой траве на вершине холма, куда они в детстве взбирались и кубарем скатывались вниз, прямо у въезда в Шёндаль, неподалеку от того места, где когда-то стоял белый домик деда и бабушки.

Автомат подрагивал, вдох, выдох, с каждым вздохом он терял ритм и поневоле начинал сначала, вдох, выдох, одна рука на прикладе, указательный палец на спуске, другая – посередине ствола, один глаз устремлен в визир.

Внизу – шоссе Нюнесвеген. Кажется, совсем рядом, впору дотронуться, хотя на самом деле оно далеко, расплывчатая полоска слившегося воедино света фар, машины на одной из самых загруженных магистралей Стокгольма, спешат домой. Позади – Фарста, здания, сияющие неоном; именно в этом направлении он и целился, оттуда поедет Лео.

Вот он. Белый фургон.

Нет.

Это не он. Белый, конечно, большой, но не инкассаторский.

18:06. Две минуты опоздания. Две с половиной.

Автомат скользит в руках, вибрирует.

Три минуты. Три с половиной.

Вот. Вот!

Феликс углядел белую крышу – фургон уже на мосту, миновал крутой левый поворот, – в оптический прицел увидел на водительском сиденье лицо в черной маске, точно такой, как и у него, затем пространство за двумя сиденьями, Лео на корточках возле двух лежащих на полу людей, один из которых держит руки над головой.

Потом он увидел их. За инкассаторским автомобилем. Легковушка, на переднем сиденье двое.

Они будут преследовать нас либо на патрульной машине, либо на обычной легковушке, но непременно черной, “сааб 9–5” или “вольво V70”. Эта была черная. Он разглядел, подвинув ствол автомата. Но не мог различить, какой она марки. Смотри на правую сторону, там должно быть добавочное боковое зеркало, так ты узнаешь полицейских в штатском, и не жми слишком резко на спуск, полегче.

Он снова всмотрелся через прицел.

Феликс, слушай меня, я сам пристрелял это оружие, промазать ты не можешь, и никто не пострадает, по крайней мере, не должен пострадать. Пальнешь и остановишь их машину

Он не был уверен насчет добавочного зеркала заднего вида, не мог быть уверен.

И крепче стиснул ствол, дуло метило в капот черного автомобиля.

* * *

Лео посмотрел на инкассаторов, на Яспера за рулем, потом в окно, когда они миновали холм. С вершины до моста – свободный сектор обстрела. Особенно для АК-4 с оптическим прицелом, который он заказал специально, поскольку, используя такой прицел, любой попадет в цель с трехсот метров.

Если их преследуют, одного выстрела будет достаточно.

* * *

Феликс дрожал. Черная машина по-прежнему близко. Слишком близко.

Потом жди, не уходи и не опускай оружие, пока мы не проедем мимо и ты не удостоверишься, что погони нет.

На перекрестке белый инкассаторский фургон миновал путепровод и свернул влево. Легковушка по-прежнему следовала за ним, в тридцати метрах.

Вдох, выдох.

Он направил прицел на капот, поверх костяшек пальцев, палец на спуске…

Внезапно черная машина свернула направо, в противоположную сторону. Прибавила скорость и исчезла из виду.

Феликс уже не просто дрожал, его бил озноб, дыхание участилось.

Двое людей на переднем сиденье ехали домой и были на волосок от смерти, потому что очутились не на той дороге и не в то время.

Он встал из мокрой травы, спрятал оружие в сумку, сдвинул маску с лица, превратил в воротник. И побежал. Вниз по холму, через лес и коллективные сады. Упал, налетев в потемках на низкий заборчик, уронил сумку, вскочил и побежал дальше, к машине, запаркованной у подножия холма.

* * *

Они миновали холм. Феликс не выстрелил.

Погони нет.

Лео взглянул на запертую дверь. В сейфе было еще семь сумок с наличными – восемь, девять, а то и десять миллионов крон.

У них было всего несколько секунд. И не помешала бы еще одна.

Инкассатор успел ввести код, и стальная стена скользнула вниз, защищая сейф. Они рассчитывали открыть и обчистить сумки до прибытия к месту встречи. Теперь это невозможно. Но пока что есть немного времени отклониться от плана.

– Where… please, please… do you take us?[13]

Можно расстрелять замок на месте встречи и открыть сейф, но тогда будет слишком много шума.

– What… please, I beg you… will you do with us?[14]

Возможно, им удастся заставить кого-нибудь на

центральном пульте открыть сейф дистанционно, хотя это займет чересчур много времени.

– I have… please please please please… I have children[15].

Лежащий на полу раненый инкассатор потянулся рукой к внутреннему карману форменной куртки, и Лео резко ударил его прикладом по плечу.

– You stay put![16]

Рука замерла, но ненадолго, инкассатор все-таки сунул ее в карман, что-то вытащил.

– My children! Look! Pictures. Please. Please![17]

Два фото в бумажнике.

– My oldest. Не is eleven. Look![18]

Мальчик на гравийной футбольной площадке. Худенький, бледный. Под мышкой мяч. Волосы потные, застенчиво улыбается, бело-голубые футбольные гетры сползли.

– And this… please please look… this is… he is seven. Seven![19]

Столовая или гостиная, видимо, праздник дня рождения; масса детей, все нарядные, сидят за столом, на белой скатерти – большой торт. Мальчик наклоняется задуть свечи, два передних зуба у него отсутствуют.

– My hoys, please, two sons, look, look, brothers… [20]

– Turn around[21].

Лео выхватил поблекшие фотографии, бросил на пол.

– Two boys, my boys… please!

– Turn around! On stomach! And stay![22]

* * *

Винсент вел резиновую лодку по спокойной глади озера Древвикен. Еще один широкий разворот, рука на руле двухтактного мотора, слева он видел свет за опушкой леса – это Фарста, а темнота впереди – Шёндальский пляж. Он заглушил мотор, лодка по инерции скользила к мосткам. Выпрыгнув на сушу, он толкнул лодку в камыши. На последних километрах ему казалось, он опаздывает.

Только сейчас он понял, почему Лео выбрал это место. Бухточка защищенная, с купальней, давно закрытой на зиму, когда-то их мать работала там с детьми-инвалидами его возраста, одни передвигались в креслах на колесах, другие без.

Медленно покачиваясь, он стоял на длинных дощатых мостках. Поблизости были вторые мостки, короче и куда старше, и ему вспомнилось лето, когда Лео учил его плавать. Здесь, у Пристани, как они говорили. Лео обещал братишке особый значок (существовавший в единственном экземпляре), если он сумеет проплыть десять метров, разделяющие старые и новые мостки. Винсент колотил по воде руками и ногами и однажды вечером, когда остальные разошлись по домам, сумел одолеть всю дистанцию, ни разу не коснувшись ногой дна. Лео наградил его аплодисментами и вручил значок – большой, деревянный, с резной надписью.

Его покачивало вверх-вниз, одна доска прогибалась чуть слишком, новые мостки тоже старели. В эту самую доску он вцепился после самого последнего гребка, точно так же, как раньше хватался за руку Лео, чтобы не погрузиться в холод. Голос Лео все время был рядом, велел ему сосредоточиться на очередном гребке, не на том, что он видел и чувствовал, только на очередном гребке.

Им пора уже быть здесь. Жаль, что он не с ними. Неизвестность – вот что хуже всего.

Как плохо от него пахнет. Винсент чувствовал, как изо всех пор сочится запах, какого он никогда прежде не чуял, сильный, едкий, удушливый, – запах страха, не умещающегося внутри.

Он стал на коленки, наклонился к стеклянной глади ледяной воды, ополоснул лицо.

Автомат давил на спину, он поправил его. Лео дал ему оружие в коридоре, перед уходом, и, показывая, как снять с предохранителя и поставить на предохранитель, несколько раз повторил: если нет необходимости применить оружие, всегда держи его дулом вниз, – а потом крепко взял его за плечи: помни, Винсент, решаешь ты, а не оружие.

18:11.

Им пора быть на месте.

* * *

Феликс мчался вниз по холму, через лес и коллективные сады, к машине. По узкой гравийной дорожке, затем по асфальтовой, немного пошире, пока не очутился у путепровода. Сердце у него только-только успокоилось, дыхание выравнивалось – и тут он услышал сирены.

Увидел синий огонь проблескового маячка.

– Винсент, ты где?

– Тут, у мостков. Жду.

Сотовый, который предполагалось задействовать лишь в чрезвычайных обстоятельствах.

– Их еще нет, – тихо сказал Винсент.

Вот они, чрезвычайные обстоятельства.

– Черт… Черт!

– Феликс?

– Черт!

– Феликс, в чем…

– Только что мимо меня проехала гребаная полиция! Через несколько минут они будут там, где ты!

* * *

Винсент держал в руке сотовый с голосом Феликса. Страх нахлынул с еще большей силой, и запах тоже.

В этот миг он увидел и услышал.

Машина остановилась, лучи фар залили окна пляжных раздевалок.

И голоса. Громкие. Крикливые.

* * *

Лео посмотрел на часы.

18:12.

У контрольной точки погони не было. Все еще оставалось время, чтобы вскрыть запертую дверь, отделявшую их от еще девяти миллионов крон. Он собирался выйти из машины, когда Яспер выволок инкассатора. Оба на пределе.

– Open! Or I shoot!

– I… can’t. I can’t![23]

Яспер впихнул дуло автомата инкассатору в рот.

– I shoot!

Инкассатор рухнул на колени, из глаз у него катились слезы.

– Please! Please please please please!

Яспер выдернул дуло у него изо рта, снял оружие с предохранителя, прицелился. Черный ботинок утонул в траве, когда он наклонился и крепко прижал приклад к плечу. Палец на спуске, глаза недостижимы.

* * *

Винсент услышал выстрелы.

Не один. Не пять. Двадцать, а то и тридцать.

Он знал, что ему появляться нельзя. Грабителей должно быть только двое. Те, кого инкассаторы видели и о ком позднее сообщат.

Но Феликс позвонил. Полиция совсем близко. Выбора нет.

* * *

Правое плечо отозвалось приятной болью. Дыхание вырывалось из груди судорожными толчками. Яспер выпустил в запертую дверь весь магазин, а на ней ни царапины. Он достал из жилета новый.

Потом услыхал во мраке шаги, все ближе.

Обернулся в ту сторону, автомат на изготовку, готовый пальнуть.

* * *

Выхода нет – надо их предупредить. Винсент во весь дух мчался по мелкому песку, по траве, где они, бывало, стелили полотенца, мчался, пока не увидел очертания фургона, а рядом – Лео и Яспера.

* * *

Яспер направил оружие в сторону приближающихся шагов.

Там лицо. Он уверен. Проступает из темноты. Он выстрелил.

* * *

Лео тоже услышал шаги. Увидел, как Яспер целится в ту сторону, как жмет на спуск, и тут распознал что-то знакомое – манеру ставить ноги, движения торса. И просто понял.

Бросился вперед, обхватил рукой ствол Ясперова автомата, с силой рванул вверх.

* * *

– Феликс позвонил, сказал… – шептал тот, кого Лео узнал, кто сейчас не должен быть здесь, кто мог сию минуту умереть, шептал, прижимаясь губами к уху Лео: —…полиция уже едет – они миновали контрольную точку!

Лео крепче обнял младшего брата.

Ты должен был остаться у мостков.

– Уходи.

Я мог тебя потерять.

– И готовь лодку.

Лео взглянул на Яспера и на по-прежнему запертую стальную дверь. Винсент никогда бы не нарушил приказ, если б не чрезвычайные обстоятельства.

– Leave, now[24], – приказал Лео.

Они израсходовали свои девять минут от Фарсты до Древвикена. Он позволил еще четыре. Больше времени не осталось.

– Now[25].

Сквозь ветви деревьев Яспер увидел голубоватый свет, все ближе. Магазин почти полон, тридцать пять патронов. Лео придется подождать. Он не уйдет, встретится с этими гадами лицом к лицу.

– Now! – крикнул Лео.

Яспер побежал, но не к лодке, сначала к инкассаторам, по очереди.

– We know your names, sharmuta [26].

Он сорвал бейджики с их курток. Имена, служебные номера.

– If you ever talk…[27]

* * *

Трехметровая резиновая лодка скользила сквозь камыши. Лео на носу, Яспер в середине, Винсент на корме, держа в одной руке стартер мотора.

Дернул стартер. Ничего. Дернул второй раз. Опять безрезультатно.

– Ну давай, черт побери!

Скользкие пальцы никак не могли как следует ухватить шнур, а когда все же ухватили, он дернул шнур еще несколько раз – и опять безрезультатно.

– Блин, Винсент, дроссель! – рявкнул Лео.

Винсент до отказа вытащил квадратную кнопку, затем резко дернул стартер.

И мотор заработал.

Лео взглянул на младшего брата. Он всегда был такой маленький, но только что сам принял решение, не подчинился приказу, оставил свой пост, чтобы предупредить их. На скалистом берегу за спиной виднелись голубые проблески света, прямо-таки красивые на фоне темноты, скоро они отступят вдаль, лодка выйдет на открытую воду и исчезнет во мраке.

5

Джон Бронкс прислонился головой к большому окну. Стекло приятно холодило лоб. Листва тощих, недавно высаженных в ряд деревьев во внутреннем дворе Полицейского управления успела из желтой стать красной, а теперь и вовсе побурела и сыпалась наземь.

Без десяти семь, вечер пятницы.

За окном не очень-то оживленно, да и здесь тоже.

Надо бы пойти домой.

Может, он и пойдет, попозже.

Джон прошел на кухоньку, расположенную посредине коридора, поставил на конфорку кастрюльку, а затем вылил кипяток в одну из больших фарфоровых кружек, купленных кем-то и оставленных здесь, приготовил “серебряный чаек”. Он всегда так делал. Лишь в нескольких офисах еще горел свет: у Карлстрёма, через четыре двери отсюда, и в конце коридора, у комиссара уголовной полиции, который собирался вскоре уйти на пенсию, слушал музыку шестидесятых и спал на коричневом вельветовом диване. Бронкс вовсе не хотел кончить таким манером, ночевать на работе, избегая черной дыры одиночества, которая неудержимо тебя затягивала; он находился здесь по совершенно другой причине. Ему прятаться незачем. Просто он любил уходить домой, когда чувствовал, что заслужил, когда давал себе увольнительную.

Горячая кружка в руке, вода не больно-то вкусная, но в горло льется мягко. Стол у Бронкса выглядел как у всех. Стопки дел, параллельные дознания. Иные коллеги тонули в них, а его охватывало как бы ощущение осени, когда дышится легче.

ДОЗНАВАТЕЛЬ ДЖОН БРОНКС (Д.Б.). Она лежала?

УЛА ЭРИКСОН (У. Э.). Да.

Д. Б. И тогда… вы ее ударили?

У. Э. Да.

Д. Б. Как?

У. Э. Я сидел на ней, на ее груди, верхом сидел. Ударил правой рукой. Снова.

Д. Б. Опять? Не первый раз?

У. Э. Она вечно прикидывается.

Д. Б. Прикидывается?

У. Э. Ну да, иной раз… вечно притворяется, будто потеряла сознание.

Каждый вечер, примерно в то время, когда полагалось бы ехать домой, они наседали упорнее – дознания, не позволявшие уйти, влиться в жизнь за окном.

ТУМАС СЁРЕНСЕН (Т. С.). Я отвел его к нему в комнату и спросил, все ли там как полагается.

ДОЗНАВАТЕЛЬ ДЖОН БРОНКС (Д. Б.). Как полагается?

Т. С. Лампа эта, черт ее дери, была включена. Целый день горела. Вот и пришлось поучить его.

Д. Б. Что вы имеете в виду?

Т. С. Книгу. Треснул его книгой по затылку. Должен же понимать, что это стоит денег! Ведь не первый раз уже.

Д. Б. В смысле вы не первый раз его ударили?

Т. С. Лампу он не выключал не первый раз.

Д. Б. Вашему сыну всего восемь лет.

(Молчание.)

Д. Б. Восемь.

(Молчание.)

Д. Б. Вы продолжали? Бить мальчика? Книгой… толстой книгой в твердом переплете?

Т. С. М-м-м…

Д. Б. А дальше?.. Взгляните на эти фото – по спине, по телу, по шее?

Т. С. Неужто непонятно, что он заслужил?

Вечер за вечером он просматривал протоколы, в большинстве вот такие. Но не из-за тех, кто наносил побои. И не из-за тех, кто их получал. Не ради них. Он никогда раньше не встречал и не знал этих людей. И не поэтому подолгу сидел в пустом управлении. Дело в самих побоях. Папка за папкой, документ за документом.

ЭРИК ЛИНДЕР (Э. Л.). Она не сделала того, что я ей велел.

ДОЗНАВАТЕЛЬ ДЖОН БРОНКС (Д. Б.). Уточните, что вы имеете в виду.

Э. Л. То и имею, что сказал.

Д. Б. И тогда… что вы сделали?

(Молчание.)

Д. Б. Посмотрите на снимок – по словам доктора, вы, во-первых, сломали продавщице челюсть.

(Молчание.)

Д. Б. А вот здесь – вы сломали ей скулу.

(Молчание.)

Д. Б. Это снимок ее грудной клетки, по которой вы нанесли несколько ударов.

(Молчание.)

Д. Б. Вам нечего сказать?

Э. Л. Послушайте…

Д. Б. Да?

Э. Л. Если б я хотел убить ее… то убил бы.

И все же. Хотя эти чужие люди и были ему безразличны. Всякий раз, когда он вел дознание по поводу насилия, его чутье и заинтересованность как бы обострялись – какая-то сила захватывала его и не отпускала. Пока преступник не оказывался в тюремной камере четырьмя этажами выше.

– Джон?

В дверь постучали. Кто-то стоял на пороге. Вошел.

– Ты еще здесь, Джон.

Карлстрём. Его начальник. Босс. В зимнем пальто, с несколькими битком набитыми бумажными сумками в руках.

– Ты знал, что в среднем за год только через меня одного проходит пять десятков дел о серьезном насилии, Карлстрём?

– Ты по-прежнему здесь, как всегда, каждый вечер.

Две страницы с фотографиями женского тела, Бронкс поднял их вверх.

– Вот, послушай: “Если б я хотел убить ее, то убил бы”.

– А в этот уик-энд, Джон? Тоже будешь торчать здесь?

Еще фотографии, из другой папки. Он и их поднял повыше.

– Или вот, Карлстрём: “Неужто непонятно, что он заслужил?”

– Если да, будь добр, отложи все это.

Новые фотографии, не особенно четкие, вероятно сделанные тем же криминалистом при том же больничном освещении.

– Погоди, это вот лучше всего: “Она вечно притворяется, будто потеряла сознание”.

Карлстрём взял документы и не глядя сложил стопкой на краю стола.

– Джон, ты слышал, что я сказал? – Он кивнул на стенные часы за спиной Джона Бронкса. – Час и семь минут назад в Фарсте напали на инкассаторский автомобиль. Похищено более миллиона крон. Грабители вооружены автоматами, стреляли. Автомобиль умыкнули на пляж в Шёндале, там тоже стреляли, когда двое грабителей в масках пытались вскрыть сейф. – Карлстрём взял пачку снимков, помахал ими. – Забудь об этом. Дела закрыты. Поезжай туда и займись ограблением. Прямо сейчас. – Он улыбнулся. – Вечер пятницы, Джон. И вся суббота. А может, и воскресенье тоже – если тебе повезет.

Карлстрём хотел было подхватить свои сумки и уйти, но передумал, достал живого, испещренного черными пятнышками омара с клешнями, перехваченными резинкой.

– Мой вечер, Джон. Домашние равиоли. Листик базилика на каждый кружок пасты. Поверх кладешь свежего омара, тертые трюфели, солишь, сбрызгиваешь оливковым маслом. Сворачиваешь каждый кружок полумесяцем, крепко сдавливаешь края, запечатываешь. Дети в восторге.

Джон улыбнулся боссу, который каждую пятницу под вечер ходил на эстермальмский рынок попробовать кусочек сырого антрекота, а после сидел в кафе, сокрушаясь, что цыплята на свободном выгуле, откормленные кукурузным зерном, попали под запрет ЕС.

Один человек с омарами, клешни у которых стянуты резинкой. И второй, которому предстоит разбираться с вооруженным нападением на инкассаторскую машину.

У тебя выходные, каких ты хотел. А у меня – каких хотел я.

* * *

Феликс не мерз, хоть и был голышом. По той же причине, по какой не выстрелил в черный автомобиль, прежде чем тот развернулся.

Все дело в спокойствии, его спокойствии.

Если бы Лео, на три года старше его, принявший главный удар на себя, – если бы Лео лежал вместо него на холме, он бы наверняка выстрелил, просто на всякий случай. А будь здесь Винсент, четырьмя годами моложе его, Винсент, которого все оберегали, которому позволяли быть ребенком, он пальнул бы из-за паники. А Яспер, которому ужасно хотелось быть четвертым братом, пальнул бы оттуда просто потому, что имел возможность.

Феликс обвел взглядом темный лес и темную воду.

Стоя босыми ногами на влажной скале, надел облегающий гидрокостюм, тонкий, с короткими рукавами и штанинами, чтобы уменьшить плавучесть, – скоро придется нырнуть.

С незажженным фонариком в руке он всматривался в поверхность озера, но видел лишь длинные волны с пенными барашками, плещущие на ветру.

Тихо. Даже чересчур тихо.

Может, ветер гасит шум резиновой лодки с мотором?

Он послал фонариком три зеленые вспышки.

Сигнал.

* * *

Сначала возникла плавная дуга бухты, затем выступ мыса и линии электропередачи, соединяющие берега, точно бельевые веревки над головой, затем отвесные скалы – и вон там, впереди.

Там.

Все еще далеко, за прибрежными деревьями, но Лео сумел разглядеть, зеленый свет, три вспышки.

– Винсент?

– А?

– Меняемся местами.

Лео заранее тренировался в навигации среди такой темноты. Напоследок они будут идти близко к берегу, маневрируя между невидимыми во мраке острыми камнями. Он сбросил скорость, повернул раз и другой.

– Черт, дело сделано! – воскликнул Яспер, обняв Винсента за плечи. – Никто еще так ловко не угонял инкассаторский броневик! Ты чего, Винсент? Плохо себя чувствуешь?

– Я? Ты же чуть меня не пристрелил.

– Тебе было велено остаться при лодке. Почем я знал, что ты прибежишь?

– Если б я вас не предупредил, если б я…

– Уймитесь. Оба, – сказал Лео. – А ты, Яспер, сними парик, спрячь его в сумку и умойся.

Лео еще немного замедлил ход. Винт медленно вращался в черной воде, когда он заложил широкий вираж вокруг скалы, а затем обогнул небольшой взгорок. Три вспышки. Зеленый сигнал стал ярче. Лео направил лодку прямо на него. Цель – скала с двумя тощими соснами. Там стоял Феликс, босой, в гидрокостюме.

Они на месте.

Все выпрыгнули на берег, с тремя автоматами и инкассаторским мешком, а Феликс извлек из высокой травы четыре одинаковые адидасовские сумки, где лежали джинсы, рубашки, куртки и хоккейные клюшки. Он надел ласты и маску, и все принялись заполнять резиновую лодку большими камнями, которые он подкатил к берегу, а затем обвязал каждый длинной веревкой и присоединил к мотору.

Лео, Винсент и Яспер вытолкнули лодку в холодную воду навстречу Феликсу, который поплыл рядом. На середине бухты он подтянулся на борт и большим ножом стал кромсать резину. Воздух с шипением рвался наружу, лодка начала тонуть.

Медленно уходила под воду.

Обзор у Феликса был невелик, ограничен расстоянием вытянутой руки, но он знал, что, согласно карте, глубина озера здесь десять метров, и проводил лодку на глубину трех-четырех метров, после чего поднялся на поверхность. Они столько раз плавали здесь в детстве, плавали, ныряли, высматривали несуществующие клады, даже не приближаясь к озерному дну из голубой глины – как по заказу, чтобы лодка увязла.

* * *

Прихватив рапорт об ограблении инкассаторской машины, Джон Бронкс поспешил в гараж полицейского управления, к своему автомобилю, затем проехал через мост Вестербру, остановился и съел сосиску в “Севен-илевен” – четыре сотни калорий, на поглощение которых ушло ровно столько же времени, как на зачитывание рецепта равиоли с омаром. Когда он миновал Сканстулль, народ направлялся навстречу пятничному вечеру – переход из одной жизни в другую, система коллективного вознаграждения.

Час семь минут назад он получил рапорт. Двадцать две минуты в машине. Конечно, двое грабителей в масках, угнавшие автомобиль с инкассаторами, уже далеко.

Бронкс прибавил скорость, но мысли по-прежнему были заняты делами на столе. Муж до смерти забил жену, а потом сидел, дожидаясь полиции, он не мог совладать с ужасом одиночества, и когда бил ее, одиночество только росло. Отец привел сына к врачу и заставил ребенка врать, что травмы, нанесенные книгой в твердом переплете, якобы получены из-за того, что скейтборд не захотел скатиться по перилам, как он надеялся. А третий молчал при виде фотографий избитой им продавщицы, ведь он свято верил, что держал себя под контролем и при желании мог остановиться в любую минуту. Бронкс допрашивал их всех на этой неделе. И все они признались.

Со скоростной автострады, где пятничный ажиотаж мало-помалу стихал, он свернул на шоссе поуже, ведущее в стокгольмское предместье Шёндаль, миновал многоэтажные жилые постройки, потом небольшие дома и выехал на безлюдный берег бухты. Вернее, на обычно безлюдный берег. Сейчас там стояли три полицейские машины, скорая и открытый инкассаторский автомобиль.

У тебя выходные, каких ты хотел. А у меня – каких хотел я.

Над головой урчал вертолет, поодаль лаяли собаки. С ними он встретится позже. Сперва белый бронированный автомобиль. Он прошел туда, увидел пять пулевых отверстий в боковом стекле и запекшуюся кровь на подбородке и на шее лежащего инкассатора, врачи скорой стояли рядом – телесные повреждения невелики, но психические раны не залечить никогда.

– Пока нельзя.

Молодая женщина в зеленой форме с красным именным бейджиком на груди сперва кивнула Бронксу, потом кивком показала на лежащего инкассатора, который невидящим взглядом смотрел по сторонам, его мозг отключился, чтобы не отказать совсем.

– Ладно. А когда?

– У него шок.

– Когда?

– Пока с ним говорить нельзя. Ясно?

Бронкс направился к второму инкассатору, который широкими кругами ходил вокруг бронированного автомобиля.

– Здравствуйте. Я Джон Бронкс, мне хотелось бы…

– Это все я. Я их впустил. – Шаги чуть быстрее, круг чуть шире. – Иначе они бы нас убили. Понимаете? Уже ведь стреляли в окно. И потом, стальная дверь, Линден успел ее запереть, а они, они требовали открыть… и снова стреляли…

– Стальная дверь?

– От сейфа. Где остальные деньги.

Бронкс заглянул в машину. На сиденьях и на полу кровь и стреляные гильзы. На приборной доске под тонким слоем стеклянных осколков – квитанция с надписью “Центральный пункт обмена валюты – 3001”.

– Они знали, что денег больше. И он начал стрелять. Отчаянный, он кричал на нас… хотел внутрь.

Инкассатор стоял у Бронкса за спиной, собирался продолжить свое хождение по кругу.

– Один из арабов.

– Арабов?

– Да. Ялла ялла. Шармута. Вроде того. Остальное по-английски. С акцентом.

Между водительским и пассажирским сиденьями лежал пластиковый мешок. Джон видел такие раньше, при других ограблениях.

– Сколько?

Инкассатор уже шагал прочь.

– Простите… сколько там осталось?

Голос тусклый, но отчетливый, спиной к Бронксу:

– Восемь мешков из восьми обменников. Около миллиона в каждом. Им достался один.

Инкассатор по фамилии Самуэльсон так и ходил вокруг машины. Бронкс проводил взглядом этого человека, который не знает, куда идет. И тут его окликнули медики из скорой:

– Все в порядке. Пять минут.

Бронкс вернулся к второму инкассатору, лежавшему на носилках, поздоровался с ним за руку. Рука у инкассатора была влажная, холодная, безвольная.

– Джон Бронкс. Стокгольмская полиция.

– Ян Линдён.

Линден попытался встать, но не устоял на ногах и потерял равновесие, Бронкс подхватил его, помог снова лечь.

– Как вы? Может, я…

– Грабитель… он… наклонился вперед.

– Вперед?

– Ну тот, который сунул эту хрень… мне в рот.

– Наклонился вперед – как?

– Он… перенес центр тяжести вниз, понимаете? Когда целился. В меня. – Инкассатор вытянул ноги, согнул в коленях, показал. – Вот так… он как бы держал оружие над собой. Согнув ноги. Солдатский ботинок прямо утонул в траве.

– Солдатский?

Линден опять поднялся с носилок. На сей раз удачнее.

– Вы сказали: “Солдатский ботинок утонул в траве”.

И этот тоже зашагал.

– Мне домой надо.

Врач и Бронкс догнали его, подхватили под руки.

– Они забрали мое удостоверение. Знают, где я живу. – Инкассатор попытался вырваться, но сил не хватило. – Мои дети, неужели непонятно, я должен быть с ними!

Он заплакал. Врач тихонько отвела его к носилкам.

Бронкс остался один. Допрос придется отложить до завтра.

Машина перед ним была освещена, как открытая сцена, и эксперт-криминалист ползал там туда-сюда. Тусклый свет виднелся и на берегу за его спиной, где криминалисты переходили от мостков к мосткам.

Он видел страх. Знал, как он выглядит, как звучит. И хорошо понимал, что от такого страха уже не скроешься.

Насилие.

Кто намеренно пугает людей? Кто использует страх таким образом?

Тот, кто раньше сам его испытывал.

Тот, кто знает, как он действует, знает, что он вправду действует.

Бронкс направился к воде и подвижным огням. Они разработали четкий план – место, время. Были вооружены до зубов. Прибегли к предельному насилию. Во время похищения ни на секунду не теряли хладнокровия. Выбрали отдаленную цель. Это не дебютанты, не начинающие грабители, а группа, вероятно уже осуществлявшая подобные грабежи.

Он подошел к длинным мосткам, окруженным густым камышом.

А там – очередной криминалист с фонариком.

Иной раз просто знаешь.

Темно, только один этот фонарик, но лишь один человек на всем свете двигается именно так. Он шагнул ближе. Теперь ее видно отчетливее.

– Бензин.

Она по-прежнему выглядит молодо. Не то что он.

– А вот здесь, на первых нескольких досках, трава и грязь. – Она присела на корточки, показывая фонариком на воду, на капли, блестящие, сливающиеся друг с другом. – Они выбрали этот путь.

И все. Больше ни слова, отвернулась и ушла к инкассаторской машине, чтобы, ползая на коленках, осмотреть пол в инфракрасном свете.

На него она смотрела так, будто они незнакомы.

Первые пять лет он думал о ней каждый день, по нескольку раз. Думал о новой встрече. Тревожился, надеялся. Мечтал. Позднее не каждый день, но почти. А теперь… вот это. Ни привета, ни улыбки.

Странное чувство. Будто тебя нет.

Джон Бронкс ступил на мостки, скользкие от росы. Прямо за деревьями на том берегу – Фарста. А в противоположном направлении – вереница южных предместий. Тысячи возможностей причалить маленькую лодку.

Она права.

Они скрылись именно этой дорогой. Группа преступников, которые использовали насилие как инструмент, профессионалы, которые пошли на дело не впервые.

И пойдут снова.

6

Аннели мерзла, но с балкона уходить не хотела. С него хорошо видно тускло освещенный туннель – и именно оттуда появится Лео. Кстати, сигареты – “Минден”, зеленые пачки, с уютным ментоловым вкусом, – немножко согревали ее, когда она курила их одну за другой.

Она запарковала машину, бегом взбежала вверх по лестнице, отперла дверь квартиры. Не снимая пальто, прошла по коридору, через гостиную прямо на балкон и – услышала сирены.

Она понятия не имела, что происходит. Может, полиция сейчас уже там, стреляет по ним, Лео ранен и в эту минуту умирает, без нее.

Месяцами она слушала их разговоры насчет того, как подорвать оружейный склад, как обчистить инкассаторский автомобиль, слушала, но только со стороны, а те считаные разы, когда она что-то говорила, они ее не слушали. Лео не слушал. Все четверо составляли тесную группу, в которую ей никогда не войти. В ее обществе Лео казался рассеянным, не то что в обществе своих двух братьев и третьего, вроде как брата.

Они даже есть вместе перестали. Она похудела на три килограмма, а это слишком много, если ты и раньше была худая. Но он даже не заметил.

Еще одна сигарета. Она затянулась, глубоко, чувствуя внутри пустоту.

Сирен все больше. Звуки все громче. Они гудели у нее в голове, даже когда она заткнула уши. Вошла в комнату, закрыла балконную дверь, отсекла их, допила бутылку вина, включила телевизор. Семь тридцать: выпуск новостей. Она никогда не любила новости. Они ничего для нее не значили, здесь, в скугосской квартире. А музыкальное вступление и обзор сюжетов, которым полагалось звучать весомо, многозначительно, были для нее как полицейские сирены за окном. Кадры, где люди с раздутыми животами лежат на сухой, растрескавшейся земле, где люди в костюмах стоят перед табло с курсами акций, где люди перед объективами камер бросаются в гущу боя и стреляют в других людей.

Улыбающаяся телеведущая. Женщина, которую она узнала.

Полтора часа назад двое вооруженных мужчин угнали в южном Стокгольме инкассаторский автомобиль с более чем миллионом крон.

Рот. Единственное, что она видела. Медленно шевелящиеся губы.

Инкассаторов похитили под дулом автомата, один из них ранен.

Ранен.

Кто?

Аннели шагнула ближе к телевизору и женщине, шевелящей губами. Я не расслышала, неужели непонятно? Кто? Повторите! Кто ранен? Она схватила с журнального столика пульт.

Обширная территория перекрыта, но у полиции до сих пор нет зацепок касательно того, кто эти грабители и их возможные сообщники.

Потом она услышала. Более миллиона. Впервые в жизни речь в новостях фактически шла о ней. До сих пор нет зацепок. Показали они только одно – брошенный инкассаторский автомобиль. За бело-синей пластиковой лентой, ограждавшей место преступления и колышущейся на ветру. А рядом люди в форме, высматривающие улики, разговаривающие, ищущие. И все.

Кадры из риксдага сменились кадрами из штаб-квартиры ООН в Нью-Йорке.

Аннели не представляла себе, как долго это продолжалось. Тридцать, а может, сорок пять секунд. Но речь шла о том автомобиле, о них, о ней.

Она вернулась на балкон покурить, перегнулась через перила, чтобы лучше видеть виадук и туннель, стояла на цыпочках, едва касаясь ногами холодного пола.

Сирены умолкли. Теперь лишь ветер да музыка, долетающая из открытого окна ниже этажом.

Аннели чувствовала себя легкой, как перышко, и еще больше перегнулась через перила. А вдруг она упадет? Будет ужасно больно.

Это она сказала Лео, где заказать парики, она сказала, что сумеет превратить их в двух иммигрантов. Она причесывала их и гримировала, и первые несколько раз оба просто помирали со смеху. Она придумала и сшила воротники, которые масками закрывали лица, и Лео сказал, что они замечательные, впору продавать их другим грабителям.

Вон они, наконец-то.

Она стояла на балконе, смотрела, как они выходят из туннеля, освещенные короткими уличными фонарями. У каждого на плече сумка, из которой торчит хоккейная клюшка, а внутри автоматы и больше миллиона крон.

Вон они, идут.

Ее захлестнул жар, какой она ощущала, когда они занимались любовью, а еще когда она впервые увидела Себастиана, липкого, только что родившегося, у себя на животе.

Она хотела броситься к двери, но не стала – Лео незачем видеть, как она волновалась. Ему это не понравится.

Первым вошел Яспер. С таким видом, будто вот-вот взорвется, будто непременно должен что-то ей говорить, снова и снова, в разных вариантах. Он прошагал в гостиную, поставил сумку на пол, включил телевизор (давай быстрей, Лео, черт побери, иди смотреть!) и то ли рассмеялся, то ли запел, в нем все еще гуляли остатки (We!) адреналина (Made!) оттого, что он сунул (The!) автомат в рот другого человека, он сбросил куртку (Front!), рубаху и футболку, все это крепко пропахло по́том (Page![28]), расшнуровал ботинки, снял брюки, и под нижним бельем стала заметна эрекция.

За ним явились Феликс и Винсент. Победоносно вскинув руки над головой, широко улыбаясь и радостно восклицая, они по очереди заключили ее в объятия, и, как от Яспера, от них разило потом, затем оба упали в кресла, с облегчением и гордостью. Наконец послышались и его шаги. Лео.

Целуя его, Аннели прошептала:

– У них нет ни одной зацепки, я только что слышала, в новостях.

– Они успели запереть сейф.

Он прошел мимо нее на кухню, с пластиковым пакетом, полным мобильных телефонов, и принялся открывать их один за другим.

– Сейф?

Лео вытаскивал сим-карты, резал их кусачками.

– С деньгами.

Плеснув в мисочку ацетона, он побросал туда обрезки сим-карт, чтобы растворились.

– Но по телевизору только что сказали… сказали, что вы взяли миллион.

– И не взяли девять.

– Не взяли?

– Девять миллионов крон в запертом сейфовом отсеке. По моей вине. Ведь я… больше такое не повторится.

Он переложил мобильники без симок в матерчатый мешочек.

– А как остальное?

– Что “ о стальное”?

Туго перетянул мешочек шпагатом, чтобы не развязался.

– Мои воротники?

– Лучше не бывает.

– А грим? Он…

– Сработал.

Из ящика под мойкой Лео достал молоток, положил матерчатый мешочек на разделочный стол и несколько раз ударил по нему молотком, пока вдребезги не разбил все четыре мобильника.

– Ты отлично поработала, милая… и вообще будто была с нами. Верно?

Его ладонь у нее на щеке. И она поняла: он думал, что будет испытывать совсем другие чувства. Гордость, радость. Но был опустошен и уже не с нею, она знала. Едва вернувшись домой, уже взвешивал следующий шанс.

На лице у него то же выражение, какое бывало, когда он прикидывался счастливым, сидя на диване между нею и Яспером, Феликс и Винсент – в креслах; оно не изменилось и когда Феликс опрокинул воображаемое инвалидное кресло и перескочил через стену, и когда все засмеялись, глядя, как Винсент подхватил большой пустой аквариум и до краев наполнил его деньгами, и когда Яспер обнял его, желая привлечь внимание (Лео, когда был на крыше, видал, как он посмотрел сперва на тебя, а потом на меня, видал его глаза), потом повысил голос и снова изобразил араба (we know your names), изобразил, как срывает их бейджики (sharmuta I will come for you).

В эту минуту она и сообразила, что все это ей напоминает: они словно обсуждали кино. Словно съездили в город, посмотрели новый фильм, а теперь сидели в баре, пили пиво, сравнивали полюбившиеся сцены и норовили превзойти один другого, изображая их. Она этот фильм не видела. Потому и сидела молчком, сжимая руку Лео, пока он не заметил, что она чувствует себя лишней, встал, отошел к аквариуму, подождал, пока все замолчат. А когда стало тихо, начал горстями доставать купюры, 20-, 100-, 500-кроновые, пересчитал и вручил каждому по десять тысяч.

– Ты смеешься надо мной?

Феликс уже не сидел в баре, не вспоминал кино. Он встал с кресла в обшарпанной квартире обшарпанного бетонного предместья и тоже принялся доставать из аквариума купюры.

– Эй! Феликс, какого черта ты делаешь? – рявкнул Лео. – Десять тысяч каждому.

– А я говорю: ты что, смеешься?

– Десять тысяч.

– На хрена, здесь же больше миллиона. А я сегодня отдыхаю. Спущу тысчонок пять, потому что заслужил. А завтра мне платить за квартиру. И…

– Об этом мы еще поговорим. Завтра.

– Черт побери, десять тысяч крон, столько восемнадцатилетний зарабатывает в “Макдоналдсе”!

– Завтра.

С пачкой купюр в руке Феликс огляделся по сторонам, помедлил в нерешительности, потом демонстративно, купюра за купюрой, начал совать деньги обратно в аквариум.

– Закончил? – спросил Лео.

Купюра за купюрой.

– Ну?

Пока все они не очутились в аквариуме, все до единой.

Лео принес из кухни листок бумаги и принялся что-то писать, остальные молча наблюдали за ним.

– Да, здесь миллион. Но мы-то рассчитывали на десять. Ясный перец, отпраздновать стоит. Только ведь нам надо прожить до следующего раза. За это отвечаю я. И мы должны быть способны совершить следующий налет. И за это тоже отвечаю я.

Листок лежал посредине журнального столика, рядом с аквариумом, и ручкой он показывал на колонки цифр.

– На парковке у нас две машины, принадлежащие строительной компании. Все должны видеть, что мы каждый день ходим на работу. Машины, робы, инструмент. Далее, текущие расходы, а их было немало: одежда, которую придется сжечь, аренда контейнера для оружия, лодка, которую мы затопили. И это лишь на сей раз. Следующая операция обойдется еще дороже. Знаете, как работает бизнес? Чтобы делать деньги, надо вкладывать деньги, пока этих чертовых денег не наберется столько, что больше уже не понадобится.

Феликс и Лео переглянулись. Они снова были детьми – один бросал вызов, а другой принимал его и каждый раз одерживал верх, как и положено лидеру.

Но такого никогда не случалось возле аквариума, набитого деньгами.

– Договорились?

Ответа нет.

– Договорились?

Феликс поджал губы и хмыкнул.

Лео подтянул его поближе, обнял за плечи.

– Пронырливый ты засранец.

Аннели сидела совсем рядом и все же очень далеко. Она никогда толком не понимала, что братья-сестры могут быть настолько близки. Со своей старшей сестрой и младшим братом она никогда не ощущала подобной связи, теперь они даже разговаривали редко. А эти братья доверяли друг другу. Нуждались друг в друге. И ее это не устраивало; ведь другим трудно попасть в такую тесную компанию, стать одним из них.

7

Лео сидел на краю кровати, весь в поту, лицо мокрое, спина тоже. Ночь, пять минут четвертого. Нудный дождь барабанил по подоконнику. Ложась в постель, он мерз, а теперь изнывал от жара.

Аннели крепко спала на своей половине кровати, похрапывала, изредка что-то бормотала. Когда он пришел домой, она была взвинчена до предела. Но едва он обнял ее, сразу обмякла, будто не хотела объяснять, что чувствовала на самом деле.

Да ему и не требовалось объяснений.

Он знал, что время, какое он потратил на свой новый проект, создавало трещину между ними. Но он непременно все исправит. Когда любишь, всегда возвращаешь то, что отнял.

Лео легонько поцеловал ее в кончик носа. И замер, чувствуя на лице ее спокойное теплое дыхание; возбуждение отхлынуло, Аннели в конце концов уснула, и теперь ему открылось то, чего он не сумел понять ни прошлой, ни позапрошлой ночью.

Хотя я люблю тебя, Лео, я могу покинуть тебя.

Как ни крути, ничего хорошего тут нет.

Хотя я люблю тебя, Аннели, ты можешь меня покинуть.

Звучит так просто. И так пугающе.

Новый поцелуй, в щеку, но не такой мимолетный, он будто хотел разбудить ее, что-то ей шепнуть.

Когда вместе грабишь банк, покинуть друг друга никак нельзя.

Он быстро сел на край кровати. Что я, черт побери, делаю? Неудача не должна рождать сомнения, не должна оборачиваться против семьи.

Девять миллионов крон за стальной дверью – вот почему он не мог спать. Аннели совершенно ни при чем, они вместе и никогда друг друга не предадут. Уж кто-кто, а он знал, что бывает, когда гонят прочь любимого человека.

Он прошел к окну, постоял там, глядя на предместье, где провел детство.

Все те же многоквартирные башни. Тот же асфальт.

Только он теперь выбрал иную жизнь. Грабить банки. И делать это лучше, чем кто-либо другой. Потому что обязан делать это лучше, чем кто-либо другой. Ему нельзя потерпеть неудачу, нельзя попасться – ведь его братья тоже участвуют, и все они, все вместе, станут финансово независимы.

Виноват я.

Вот почему он не мог спать – сегодня вечером надо было работать лучше.

Больше такое не повторится.

Из комода, стоявшего между диваном и угловым шкафчиком, Лео достал пластиковую папку, положил на стол, открыл.

План помещений банка.

Четыре маршрута отхода, ведущие к четырем круговым развязкам, каждая с четырьмя новыми ответвлениями, так что территория поисков включала в целом шестьдесят четыре возможных маршрута отхода.

В дверь позвонили.

Лео набросил на аквариум одеяло, закрыл крышку инструментального ящика с четырьмя автоматами.

Звонок повторился.

Он встал, бросил взгляд на парковку и на шоссе из центра Скугоса. Пусто. На подъездной дорожке тоже пусто. Он тихонько вышел из спальни, закрыл дверь, отрезав тяжелое дыхание Аннели, прошагал к входной двери, наклонился к глазку.

Феликс. Только сейчас Лео ощутил свое внутреннее напряжение, свою готовность.

– Вы вроде в город собирались? Спустить тысчонок пять, потому что заслужили?

– Мы так и не добрались до “Бешеной лошади”. Яспер двинул в какой-то подпольный клуб, а Винсент подцепил девчонку. Переночевать пустите?

Лео открыл дверь и, приложив палец к губам, кивнул на дверь спальни, потом снял одеяло с аквариума и бросил Феликсу, который, не раздеваясь, сел на диван.

– Что это за хрень? – спросил Феликс, взяв со стола чертеж.

– Следующее дело.

– Где?

– Коммерческий банк. Сведмюра. А теперь спать.

– Спать? Давай выпьем, братишка! За финансовую независимость!

– Дело не в деньгах.

– А как насчет аквариума? Он же полон до краев!

– Главное, чтоб ни одна сволочь никогда больше не могла нами командовать. После этого дела тебе, мне и Винсенту уже не придется от кого-то зависеть.

Феликс смотрел на старшего брата, который, стараясь избежать дальнейших вопросов, отошел к окну, приподнял жалюзи и глянул наружу.

– Лео?

– Что?

– Не пойму я, как ты, блин, можешь тут жить.

По голосу Лео слышал, что брат пьян. Но вопрос был искренний.

– Иной раз знаешь каждый куст, каждую лестницу.

– Я о том и толкую!

– Мы здесь выросли.

– Да, выросли – ты добровольно сюда вернулся!

Какой-то автомобиль на парковке дал задний ход

и развернулся. Велосипедист проехал по туннелю. В остальном вокруг царил покой, как бывает лишь в часы между последним выпуском новостей и доставкой утренней газеты.

– Мы съедем отсюда.

– Все-таки не пойму, зачем ты вернулся.

– Иногда так надо.

– Но сюда!

– А потом мы сможем переехать. Еще раз. По-настоящему. Аннели хочет дом. И я… Я уже подсмотрел один.

– Дом?

– Угу.

– Будешь стричь лужайку? Ты?

– Нет там лужайки. И подвала нет. В том-то и штука.

Первое ограбление, совершенное четверкой новичков. Код сейфовой двери, которую он не принял в расчет, и вместо десяти миллионов в итоге всего один.

Но в следующий раз все пройдет без сучка и задоринки.

Лео помедлил у окна гостиной, усеянного каплями дождя, – за окном раскинулся Скугос, южное предместье Стокгольма, с одинаковыми многоквартирными башнями, какие в шестидесятые и семидесятые годы строили повсюду в Швеции.

Этот асфальт был всем его миром.

Тогда Часть первая

8

Мрак позднего зимнего вечера и большие пятна белого, бурого и серого снега на асфальте, пар, вылетающий изо рта, когда он считает собственные глубокие вздохи.

Он без пальто. И все-таки не мерзнет. Они уже некоторое время носились по лестницам, вверх-вниз, вверх-вниз, и лоб и щеки у него блестят от пота. Он проводит руками по лицу, потом вытирает влажные ладони о штаны.

Трехэтажное здание, такое же, как остальные. Лофтвеген, 15. Пять ступенек до двери. Он поворачивает голову, смотрит на соседний подъезд, Лофтвеген, 17, и на своего соперника, который стоит там и смотрит на него.

Феликс. Младший брат, семилетний, первоклашка.

Лео приподнимает руку, бросает взгляд на запястье. Светло-коричневый кожаный ремешок и циферблат с красными стрелками, короткими, некрасивыми. Ничего, когда у него будет много денег, он купит себе новые часы, да такие, что все обзавидуются.

Он ждет. Секундная стрелка минует девять. Десять. Одиннадцать. Он взмахивает рукой.

– Старт!

Ровно на двенадцати он срывается с места, бежит. Распахивает подъезд под номером пятнадцать, меж тем как Феликс открывает семнадцатый.

Перепрыгивая через две ступеньки, от двери к двери, с рекламными листовками в руке, Лео доставляет жильцам пачки из семи разных листовок семи разных компаний, укомплектованные дома, на полу гостиной.

Он открывает первую почтовую щель, бросает взгляд на красную стрелку часов. Двадцать четыре секунды, чтобы взбежать по лестнице на самый верх и доставить первую пачку. На каждом этаже четыре почтовые щели, которые надо открыть пошире, чтобы листовки не застряли. По одной пачке за раз и как можно быстрее. Крышки захлопываются, едва он убирает руку и мчится к следующей щели, черные шнурованные башмаки топают по полу.

Он прожил здесь всю жизнь. Десять лет. Южное предместье Стокгольма под названием Скугос, тысячи одинаковых многоквартирных башен.

Подъезды почти одинаковые, но не совсем. Имена, запахи, звуки – разные. Нередко в квартире кто-то есть, смотрит телевизор. Иногда там слушают музыку, басы и верхние частоты летят в открытую щель.

Временами кто-то сверлит стены, а зачастую жильцы кричат друг на друга. Хуже всего собаки. В этом подъезде одна караулит на втором этаже. Напрыгивает на почтовую щель, не дает как следует просунуть листовки, а ведь их не должно быть видно снаружи – на случай, если заказчики, которые ему платят, явятся с выборочной проверкой.

Почуяв его приближение, собака начинает брехать, прижимается тяжелым телом к двери. Лео открывает щель, совсем чуть-чуть, видит длинный язык и острые зубы и теряет шесть секунд, потому что слюнявые челюсти вынуждают его бросать листовки по одной.

Вдобавок почтовая щель в самом низу, на нее всегда уходит лишних двенадцать секунд – в подъезде семнадцать такой квартиры нет.

Интересно, как там Феликс.

Он перепрыгивает через три ступеньки, но знает, что из-за этой поганой собаки и лишней двери потратит на весь подъезд полторы минуты. Феликс, опередивший его на пятнадцать секунд, будет, слегка важничая, с улыбкой стоять снаружи.

Так и есть. Младший брат победил, только вот не улыбается.

Он не один. Неподалеку виднеется несуразный синий пуховик. Хассе. Семиклассник, из тех ребят, что и после звонка стоят в курилке на школьном дворе. Обычно при нем отирается еще один парень, пониже ростом, в джинсовой куртке даже зимой, – Кекконен, финн, который никогда не мерзнет.

Но сейчас Хассе один. Стоит, вытянув руки. Взял Феликса в кольцо, не дает ему двинуться с места.

– Какого черта ты делаешь? – кричит Лео, это же его младший брат! – А ну, пусти его!

Хассе победоносно улыбается, хотя вообще-то улыбаться положено Феликсу.

– Ага, еще один педик явился.

– Пусти его, гад!

– Педик еще и кричит! Педик не понимает! Я же тебя прошлый раз предупредил, верно? Сказал: “еще раз”. Если еще раз увижу тут тебя и твоего педика-брата, убью обоих.

Лео дышит тяжело, но не потому, что бежал через три ступеньки. Он испуган. Он зол. Страх и злость сжимают грудь.

– Не мы решаем, куда разносить эти паршивые листовки!

Злость и страх толкают его к Хассе, который по-прежнему держит Феликса в капкане, и чем ближе Лео подходит, тем шире ухмыляется эта гнида. Лео чуть замедляет шаг. Что-то здесь не так. Хассе не должен бы ухмыляться, он долговязый, но не сильный, ему бы следовало испугаться и разозлиться, как Лео. И держаться начеку.

А он ухмыляется, глядя на что-то… у Лео за спиной.

Слишком поздно.

Лео чует застарелый тошный запашок. От грязной джинсовой куртки, которую снимают только по требованию учителя. Он узнает этот запашок, но не видит кулак, который обрушивается ему на шею, задевает щеку. И медленно падает. Асфальт в пятнах снега приближается к другой щеке и ко лбу. Он на земле, перед глазами туман. Кто-то стоит возле его лица, ростом пониже Хассе, почти квадратный. Кекконен, финн, который никогда не мерзнет, прятался за высоким кустом и напал на Лео сзади, пока Хассе стоял и лыбился.

Земля холодная. Он успевает подумать об этом. Но не встать.

Первый пинок – по щеке. Второй – ниже, в подбородок. Последнее, что он помнит: как странно, когда свет фонаря всасывает вечернюю тьму, она исчезает, оборачивается белизной и тотчас чернеет.

9

Больше всего болит левый бок, возле ребер. Когда он, задрав тонкую фуфайку, ощупывает пальцами это место, там чувствуется припухлость.

Лео лежит в своей узкой, слишком короткой кровати, ноги упираются в прутья. За окном еще темно, хотя посветлее, чем когда он ложился.

Голова отзывается резкой болью, когда он, вцепившись в одеяло и матрас, поднимает себя в сидячее положение. Над письменным столом висит зеркало. Избитая половина лица сейчас не такая красная, скорее синяя с желтым и опухшая, как и ребра. Он дотрагивается до щеки. Боль усиливается.

Босиком он на цыпочках идет по комнате. Феликс вообще не шевелится, лежит в кровати на животе, засунув руки под подушку, что-то бормочет во сне. Лео выходит в коридор, тихонько, как вчера прокрался домой.

И когда отец в конце концов заглянул в комнату, Лео лежал лицом к стене, притворялся спящим.

Лео закрывает дверь в комнату Винсента, где стоит кроватка, в которой когда-то спал он, а сейчас спит его трехлетний братишка, ногами на подушке. Идет дальше мимо спальни родителей, закрывает и эту дверь. Как обычно, на миг замирает среди запахов. Красное вино отцовского дыхания, материн ментол, а главным образом запах огромных рабочих брюк отца, висящих на железном крючке у входной двери, в их длинных карманах спрятаны финский нож и складная линейка. Этот запах был здесь всегда, как сохнущая краска или запах солнца на коже, – теперь он напоминает Лео о джинсовой куртке Кекконена. Он осторожно протягивает руку к брюкам. Плотницкие штаны висят вот так уже почти две недели. Обычное дело зимой, когда простои от одной работы до другой становятся длиннее.

Какие-то звуки.

За закрытой дверью.

Лео спокойно ждет, закрывает глаза, надеется, что все стихнет. Прижимает ухо к крашеной поверхности. Вновь тишина. Наверняка это мама. Обычно она ворочается и что-то бормочет, когда по возвращении домой ей удается немножко поспать после нескольких ночных дежурств в лечебнице. Он изучил утренние звуки. Хорошо, когда отец дышит глубоко и шумно, но будь начеку, если эти звуки смолкают. Лео ждет еще секунду-другую, потом идет на кухню и достает белый хлеб, на вкус отдающий патокой, сыр с большими дырками и апельсиновый джем. Тостер включать не стоит, он слишком тарахтит. Берет три стакана, наливает в каждый апельсинового соку, примерно на сантиметр, и разбавляет его водой из-под крана. Возле мойки он каждый раз старается не задеть кастрюльку с засохшим вином – темный, жесткий слой, который никак не отмоешь. На рабочем столе – кучки билетов лото, сплошь в крестиках, образующих разные узоры, согласно системе, какой издавна пользуется отец. Он пересчитывает окурки в пепельнице. Отец засиделся до глубокой ночи и сейчас не встанет. Мальчик возвращается в комнату, трясет за плечо Феликса, потом Винсента, приложив палец к губам, – и они, как всегда, кивают.

За едой никто не говорит ни слова. Паточный хлеб, апельсиновый джем поверх сыра, полный стакан соку. Он слегка подвигает свой стул, прислушивается к родительской спальне. Тяжелого дыхания не слышно. Может, папа просто повернулся? А вдруг они слишком громко чавкали и разбудили его? Лео вытряхивает из пластиковой обертки последний ломтик хлеба, намазывает и передает Винсенту, у которого пальцы, и щеки, и волосы перепачканы джемом.

Дверь. Он уверен. Эта паршивая, сволочная дверь.

А теперь шаги отца, который медленно идет из спальни в туалет, – даже сквозь закрытую дверь ему слышно журчание мочи.

Еще полбутерброда. Два глотка сока. Вот и он. Длинный бледный торс, толстые предплечья, джинсы, расстегнутые на поясе, босые ноги, которым, кажется, нет конца. Он стоит на пороге, оглядывает кухню, заполняет собой весь дверной проем.

Проводит рукой по волосам, откидывает их назад; папа всегда так выглядит.

– Доброе утро.

Лео жует. Когда жуешь, отвечать невозможно. А поскольку жуешь и не можешь ответить, есть время повернуться лицом к Феликсу, подставив голосу одну только правую щеку.

– Я сказал доброе утро, ребятки.

– Доброе утро.

Лео слышит, как они торопливо отвечают хором, словно хотят, чтобы все поскорее кончилось. Папа проходит у него за спиной, открывает шкаф, достает стакан, наливает себе воды. Судя по звуку, выпивает половину, потом оборачивается к столу.

– Что-то случилось?

Лео не смотрит на него, только косится здоровым глазом.

– Лео, ты не смотришь на меня.

Теперь он чуть поворачивает голову, стараясь по возможности не обнаруживать чересчур много.

– Покажи-ка мне лицо.

Он не успевает ничего сказать. Феликс опережает его. Кладет бутерброд на стол и громко говорит:

– Их было двое против одного, папа. Они…

Отец уже не возле мойки, а рядом с Лео.

– Что это такое?

Лео отворачивается в сторону.

– Ничего.

Папа хватает его за подбородок. Не очень сильно, но все-таки поднимает его лицо. Опухшая щека Лео отливает синим и желтым, глаз заплыл.

– Черт побери, что это такое?

– Лео… отбивался. Правда. Папа! Он…

Ответил опять Феликс, Лео не сумел вымолвить ни

слова. Обычно слов у него хоть отбавляй, полон рот. Но сейчас их нет. А когда они появились, он их проглотил.

– Ты отбивался?

Отец посмотрел на Лео, потом на Феликса, потом опять на Лео, стараясь перехватить его взгляд, все смотрел, смотрел.

– Лео?

– Папа, он отбивался, я видел, много раз, он…

– Я спрашиваю у Лео.

Глаза, сверлящие глаза. И рот, без конца задающий вопросы.

– Нет. Я не отбивался.

– Их было двое, папа… и они большие, тринадцати и четырнадцати лет, и…

– О’кей. Достаточно.

Большие руки приподняли избитое лицо Лео повыше, осторожно ощупали.

– Мне все ясно. Ступай в школу, Лео. А когда вернешься… решим, как нам быть.

10

Отсюда, сверху, они большими не кажутся. Один повыше, светловолосый, с рюкзаком, второй пониже, темноволосый, со спортивной сумкой на плече.

Пожалуй, он никогда не видел, как они вместе идут в школу Первую неделю провожал первоклассника Лео до школы, шел рядом, объяснял, предостерегал, направлял (тут, черт побери, как в саванне, ты охотник или добыча, сам выбери себе место и садись, ты Дувняк, и ни один гад не будет сидеть там, где хочешь сесть ты), а на второй неделе Лео попросил его держаться в нескольких метрах позади, а еще через неделю попросил вообще его не провожать. С Феликсом у него и мысли о провожании не возникло. У Феликса есть Лео, и хватит.

Но, оказывается, не хватит.

Старший сын даже себя защитить не может.

Иван подвигает горшки с растениями, обеими руками опирается на подоконник. Кухонька, конечно, тесновата. Узкий проход, обеденный уголок да окно на седьмом этаже, откуда и Скугос, и две головы внизу выглядят такими маленькими. Но это его квартира. Пятикомнатная квартира в стокгольмском предместье, которое возникло не так давно, когда чиновники черкнули на бумаге несколько строк, пытаясь разрешить острый жилищный кризис постройкой миллиона одинаковых квартир.

Иван разбивает первое яйцо, второе, третье, четвертое, как всегда, прожаривает до хруста, как всегда, тщательно солит. Стоит у плиты, вилкой помешивает яйца на сковородке, но видит перед собой лицо. Опухшее. Синее. Желтое. Лицо, которое не хочет исчезать.

Он старается сосредоточить внимание на высоком стульчике, где сидит Винсент и машет рукой папе, пока тот готовит. Наливает себе большой стакан воды, пьет. Кипятит воду в пыхтящем чайнике, заваривает растворимый кофе, для крепости насыпав в чашку несколько ложек.

Без толку. Перед глазами все та же картина.

Опухшая щека, заплывший глаз, лицо в синяках.

– Ой-й!

Тарелка на столе, чашка с кофе в руке, и тут Винсент наклоняется, хватает шариковую ручку, пачку билетов лото и начинает чертить крестики на уже заполненных листках.

– Не на этих, они… они папины. Не карябай на них.

– У тебя их много.

– Нельзя. Прекрати!

Он смотрит на непослушного сынишку. Маленькие ручки куда сильнее, чем кажется. Трехлетний малыш, но у него лицо десятилетнего брата, оно не оставляет Ивана, он отворачивается, зажмуривает глаза, потом опять поворачивается, однако опухоль все растет. Лео побит, падает наземь, ползет, сдается, не отвечает на удары.

Пятое яйцо, еще одна чашка растворимого черного кофе. Иван по-прежнему сидит здесь, хотя давно закончил завтрак, смотрит в кухонное окно, на тротуар, на белую кирпичную школу, где двое его сыновей проводят свои дни. Одноэтажное здание, там располагаются начальная и средняя школа, там сидит за партой опухшее лицо, отвечает на вопросы и беспокойно глядит в окно, высматривая того, кто его избил и, возможно, поджидает снаружи, чтобы поколотить снова.

Внезапно его охватывает спешка.

Он ставит Винсента на пол, велит ему идти в детскую, ждать там и не будить маму. Сует босые ноги в первую попавшуюся обувь, коричневые полуботинки, когда-то красивые, а теперь стоптанные и без шнурков, спускается на лифте в подвал, спешит по неосвещенному коридору мимо складских ячеек.

Матрас в синем чехле, набитый конским волосом, простеганный, жесткий, теперь таких не найдешь, теперь всем подавай надувные да пуховые. На этом матрасе они спали первые несколько лет, что жили в городе.

Тяжеленный, почти весь лифт занял. Иван тащит его на кухню, сбивая со стен в коридоре картинки и одежду с вешалки. Матрас из конского волоса, возрастом двадцать один год, закрывает весь пол между холодильником и обеденным столом. Коленом он прижимает его к доскам, скатывает в плотный рулон, перевязывает с обоих концов веревкой, потом относит из кухни в свою рабочую комнату и прислоняет к стене, а на середину выдвигает стул. Снимает большую лампу из рисовой бумаги, поднимает свернутый матрас к потолку и подвешивает на крюк.

– Что это? – слышится голосок Винсента.

Иван и не заметил зрителя. Улыбается, вздыхает, подхватывает младшего сынишку на руки.

– Новая лампа.

Любопытные глазки долго смотрят на него.

– Нет, папа, это не лампа.

– Верно. Не лампа.

– А что же, папа?

– Секрет.

– Секрет?

– Наш с Лео секрет.

Иван идет на кухню, Винсент за ним. Смахнув с кухонного стола обрезки веревки, он сажает мальчика на высокий детский стул, достает новую бутылку красного из подставки под мойкой, где помещаются девять бутылок, – “Вранац”, с этикеткой, которая очень ему нравится, черный жеребец, непокорный, ставший на дыбы. Выливает пол бутылки в кастрюльку, сыплет туда несколько столовых ложек сахару, ставит на плиту, помешивает, пока сахар не растает, и выливает в пивной стакан.

– Громовой мед, Винсент.

Он поднимает стакан – мол, твое здоровье, Винсент! – мальчик улыбается и тычет в стакан пальчиком, оставив маленький, четкий отпечаток.

– Громовой мед, папа.

Иван подносит стакан ко рту, закрывает глаза. Глотает – и видит перед собой лицо, опухшее, синежелтое.

11

День был долгий, но все же не очень. Лео сидел на низкой скамейке во дворе начальной школы, ждал младшего брата, у которого сегодня больше уроков, чем у него. Потом они сидели вместе, разговаривали, ждали, опять разговаривали. Ни о чем. Оба знали, что просто тянут время. Если просидят здесь достаточно долго, папа, наверно, к их возвращению уснет от вина.

Шаг за шагом, вверх по лестнице на седьмой этаж.

Медленно одолеть последнюю ступеньку.

Медленно.

Их дверь выглядит точно так же, как все остальные. Крышка почтовой щели, которая открывается легко, прямо-таки взлетает от малейшего прикосновения кончиков пальцев. Черный дверной звонок, издающий протяжный глуховатый звон. Над ним металлическая табличка с надписью “Не беспокоить”, на которую папа всегда раздраженно указывает каждому постороннему, звонящему в дверь.

Лео и Феликс переглядываются.

Он не хочет входить, но наклоняется поближе к двери, стараясь расслышать папины шаги, но не смея приложить ухо к двери.

Оба смотрят на табличку с фамилией. ДУБНЯК. Три глубоких вздоха. Они открывают дверь, входят.

– Лео!

Один шаг, а голос уже здесь. Ноги отказываются шагать по узкому коридору, замирают на месте.

– Лео, иди сюда!

Папа сидит на кухне. По-прежнему в джинсах и без рубашки. Рядом со стопкой билетов лото – пустой стакан, кастрюлька на плите тоже пуста. Куда легче смотреть в пол, сосредоточиться на желтом линолеуме далеко от пристальных глаз.

– Поди сюда.

Лео шагает вперед, и Феликс шагает рядом, пока Лео не останавливает его (иди к Винсенту), подталкивает, поскольку брат мешкает (иди к Винсенту и закрой дверь). Еще один шаг. Взгляд прилип к полу.

– Да?

– Лицо.

Он чуть приподнимает голову, смотрит не совсем в пол, больше на ноги отца.

– Я хочу видеть все лицо.

Ноги отца превращаются в живот, грудь, глаза. Трудно сказать, о чем он думает.

– Болит?

– Нет.

Рука прикасается к тугой, болезненной коже.

– Не ври.

– Немножко.

– Немножко?

– Ну, болит. Не очень сильно.

– Они учатся в одной школе с тобой?

– Да.

– И ты знаешь их имена?

– Да.

– И ты не отбивался?

– Я…

– Ты учишься в той же школе? Знаешь их имена? Но не собираешься… ничего делать? – Отец нависает над ним, словно гора. – Ты боишься. Мой сын… боится? Дувняк? Ладно, все боятся! Даже я. Только удирает не каждый. Не сдавай позиций. Контролируй свой страх. И станешь большим. – Он дрожит всем телом. Потом показывает в коридор, в сторону рабочей комнаты. – Идем-ка туда.

– Туда?

– Прямо сейчас.

Опять. Точь-в-точь как в коридоре, ноги не слушаются.

– Прямо сейчас.

Лео идет, хотя и медленно, и в этот миг открывается дверь спальни. Мама. Волосы взъерошены, желтая ночная рубашка не очень-то по размеру.

– Что тут за крик..

Папа шепчет, но все равно получается громко:

– Ступай в постель.

– Что происходит, Иван? Что ты задумал?

– Не встревай.

– Что ты… о господи, Лео, что у тебя с лицом…

– У нас с Лео есть одно дельце. Под мою ответственность. – Он обнимает Лео за плечи, подталкивает, несильно, но твердо, в направлении рабочей комнаты. – Пошли.

12

Феликс стоит у закрытой двери, напрягает слух. Придвигается ближе и слышит, как мама спрашивает папу, что происходит, а папа отвечает, что это не ее ума дело.

Голоса Лео вообще не слышно, как ни навостряй уши, и ему это не нравится. Он знает, дело плохо. И чувствует себя так, будто этот гад Хассе держит его в капкане своих рук, не дает двинуться ни вперед, ни назад. Или еще хуже, как вчера, когда он не успел предупредить Лео, что Кекконен сейчас угостит его кулаком.

Он открывает дверь, выходит в коридор. Иначе нельзя. Больше он не выдерживает.

И натыкается на маму.

Она слышит его, но не видит. Ее глаза буравят закрытую дверь рабочей комнаты. Феликс стоит рядом, слушает вместе с ней.

Вроде как… глухой стук. И еще один. Или, может… удар кулака. Кто-то вроде как бьет кулаком. Снова. И снова. И снова.

В точности как вчера. Когда он не мог ничего сделать. Когда плакал и кричал в лапах у Хассе.

Он распахивает дверь, прежде чем мама успевает его остановить. Зрелище загадочное.

Папа на коленях, на полу, таким он никогда его не видел. Наклоняется к большому, синему свернутому матрасу. Вроде как обнимает. А он никогда никого не обнимает. Лео тоже без рубашки. Голая грудь и джинсы.

Он выглядит как папа.

– Вложи весь свой вес, вот так, – говорит папа. – Весь свой вес.

Тогда только Феликс понимает, что синий матрас свисает с потолка, вместо лампы из рисовой бумаги.

– Бей всем корпусом, не руками, надо вложить в удар весь свой вес.

И Лео бьет, по матрасу, который обнимает папа. Снова. И снова. И снова. И снова.

– Если кто вздумает тебя обижать, бей в нос. Один разок. Сперва врежь тому, который больше. Попадешь в нос – у него из глаз брызнут слезы.

Папа встает, слегка подпрыгивает на месте, невысокими, быстрыми прыжками, потом бьет по висящему матрасу, со всей силы.

Останавливается и кивает Лео, который трет костяшки на правой руке, уже ободранные и красные.

– Когда вмажешь ему в нос, он наклонится вперед. Эти идиоты всегда наклоняются вперед, когда из слезных каналов брызжут слезы. Вот что произойдет, если ты врежешь точно в нос: каналы откроются, и тогда он будет стоять вот так – смотри на меня, Лео, – подставляя тебе лоб.

Папа наклоняется вперед, к груди Лео, словно баран, собирающийся боднуть рогами другого барана. И тут замечает их. Смотрит на маму, которая хочет ответов, но не получит их, и переводит взгляд на Феликса.

– Принеси воды. Большой стакан. Твой брат хочет пить. – Тут он слегка бодает Лео головой в грудь. – Бей еще раз. Но ни в коем случае не прямо. Иначе попадешь по лбу, по самой крепкой кости скелета, а тебе надо беречь руки. Целься вот сюда. – Папа показывает на свой подбородок и нижнюю часть щеки. – В челюсть. Согни руку, целься по диагонали сбоку и снизу. – Он сжимает кулак и бьет себя в челюсть и скулу. – Целься сюда, скуловая кость хрупкая. Бей всем корпусом, короткий хук справа и снизу.

Лео бьет. Снова и снова. Старается согнуть руку, бить так, как хочет папа.

– Где вода? Феликс, я послал тебя за водой. Разве нет? А ну, бегом!

Феликс бежит на кухню, к крану, вода в котором вечно теплая, нужно долго ждать, пока пойдет холодная, наполняет большой стакан и медленно возвращается, держа его в обеих руках.

– Хорошо. Отныне это твоя задача. Каждые полчаса будешь приносить брату воду. А теперь… закрой дверь.

Папа поворачивается к ним голой спиной. И берет Лео за плечи.

– Ты врезал ему в нос. Он наклонился вперед. И ты продолжаешь бить. Пока он не рухнет на землю. А если он не один, остальные драться не станут. Неважно, сколько их. Один, двое, трое. Это вроде как… танцевать с медведем, Лео. Начинаешь с самого большого, бьешь ему в нос, тогда остальные разбегутся. Танцуй и бей, танцуй и бей! Изматывай его, а когда он вконец одуреет и перепугается, бей снова. Медведя можно победить, когда знаешь, как танцевать и бить!

Феликс ждет, что мама закроет дверь, но вместо этого она входит в теплое, затхлое помещение.

– Иван… ты что задумал?

– Я велел тебе уйти.

– Я вижу его лицо. Да-да, вижу. Но это…

– Он должен уметь драться.

Голос у мамы не такой, как у папы, думает Феликс. От ее крика режет уши.

– Но так нельзя! Лео не ты. Кто-кто, а ты-то отлично знаешь, к чему это приводит!

– Черт подери! Ему необходимо уметь защищаться!

– Пойдем в спальню! Ты и я! Ну, Иван! И поговорим об этом!

На миг папа умолкает. Хотя кажется, он сейчас закричит в ответ.

Он подходит к маме, выпроваживает ее из комнаты.

– О чем нам говорить, Бритт-Мария? Как ему лечь наземь, когда его будут бить в следующий раз? Какой бок подставить, чтоб они били еще сильней? Он должен уметь защищаться! Или ему стать паршивым… Аксельссоном?

Мама не отвечает.

А когда папа закрывает дверь, Феликс сжимает ее руку.

13

Нога у Феликса слегка дрожит, когда он тянется к шкафу и зеленой маминой аптечке на нем. Он садится на крышку унитаза, открывает аптечку, достает эластичный бинт и хирургический пластырь. Держа то и другое в руках, Феликс бежит по застланному коричневой дорожкой коридору, а затем по холодному паркету гостиной, который всегда скрипит, когда по нему ступает папа.

Чертов финн в идиотской джинсовой куртке.

Он слыхал, как Хассе и Кекконен издевались над своими пленниками, как карябали острыми камнями у них под мышками, до крови, а потом сыпали в рану соль. И что они сделали с Буддой, парнишкой с третьего этажа, – Будда до смерти боялся пауков и во время дворовой войны попал в плен. Они связали его, а после наловили в подвале пауков-косиножек, посадили их в картонную коробку, и Хассе нахлобучил ее Будде на голову, а Кекконен скотчем заклеил щелки вокруг шеи бедолаги. Косиножки ползали по Буддину лицу, по волосам, залезали в уши, в нос, в рот. Феликс потом видел Будду, тот медленно брел домой, военнопленный, который не знал ни где он, ни кто он.

Им с Лео еще повезло.

Феликс выходит на балкон, холодный воздух студит лицо. Передает эластичные бинты и хирургический пластырь папе, перегибается через перила, смотрит на скугосский асфальт. Лео сидит на полосатом походном стуле, щеки у него слегка раскраснелись.

– Костяшки со временем огрубеют, но пока что сделаем вот так, защитим их. Тебе надо тренироваться почаще и подольше.

Папа берет руки Лео, распрямляет пальцы, обматывает эластичным бинтом.

– Когда костяшки достигают цели, продолжай движение всем корпусом, и вот тогда, именно тогда, ты его прошибешь, насквозь.

Бинт обернут вокруг костяшек, пропущен вниз между большим и указательным пальцами, а затем по диагонали выведен на запястье и обмотан вокруг него.

– Сожми кулак.

Лео сжимает забинтованную правую руку и ждет, папа на пробу ударяет по ней ладонью.

– Как ощущение?

– Нормально.

То же самое проделывается с левой рукой, потом Лео делает несколько выпадов перед Феликсом, прыгает и бегает по гостиной и коридору, снова и снова бьет по воздуху. Папа ведет его назад, в рабочую комнату, снова опускается на колени и снова бьет по матрасу, так что тот гудит и качается.

– Как их зовут?

– Хассе.

– И?

– Кекконен.

Папа лупит по матрасу, потом по своему плечу.

– Вот так орудуют эти сволочи, Хассе и Кекконен. Их удары попадают… сюда. В плечо! Все их движения останавливаются здесь.

Он поднимает правую руку к матрасу, поворачивает правую сторону торса и продолжает движение дальше, как бы сквозь матрас.

– А ты должен бить вот так. Пробивать их как бы насквозь. Насквозь, ясно?

Папа двигается маленькими шажками, пока не оказывается прямо за спиной Лео. Феликсу видны только их спины, но пройти дальше в комнату он не смеет. Тянется, встает на цыпочки, оставаясь на пороге. Кажется, папа держит Лео за плечо.

– Ты метишь в нос, и он лопается, как здоровенный мяч! Мозги у них плавают в жиже, как рыбка в аквариуме! И когда ты сперва врежешь в нос, а потом в челюсть… то мозги будут биться об стенки аквариума. Паршивые мозги Хассе и Кекконена будут биться об стенки.

Лео снова наносит удар.

– Нос! Челюсть!

Еще раз.

– Нос! Челюсть!

И еще раз.

– Нос! Всем корпусом! Челюсть! Всем корпусом! Нос! По мозгам! Челюсть! Вышибай!

Через некоторое время пальцы ног у Феликса начинают болеть, он ложится на пол и наблюдает, как рука Лео снизу лупит по матрасу, выглядит довольно забавно, будто не по-настоящему.

Он все еще лежит на полу, когда папа, перешагнув через него, идет на кухню, к плите и кастрюльке, сварганить еще стаканчик громового меда, а потом надеть робу, которая слишком долго висела в коридоре, – предлагают работенку, надо разузнать поподробнее, и, глядишь, через день-другой она станет папиной. Феликс следит, как папины ноги шагают к входной двери, слышит два быстрых хлопка, когда открывается и закрывается лифт, а потом в квартире воцаряется покой, как всегда после папина ухода, даже вроде бы просторнее становится.

14

Лео лупит и лупит по синему матрасу. Сам бинтует себе руки, точь-в-точь как их бинтовал папа, пока не ушел красить кухню в каком-то пригородном доме. Лео знает, что научился бить сильнее, чаще и без надоедливой боли. Каждое утро тренируется до завтрака и школы, прибегает домой на большой перемене и вместо обеда лупит по матрасу, лупит и после уроков до самого вечера, лупит, если, проснувшись среди ночи, не может уснуть.

Сегодня после школы он уже второй раз слышит пылесос.

И прекращает тренировку.

Мама вошла. Она много раз проходила мимо, заглядывала сюда, со знакомым выражением на лице – его тренировки ей не по душе.

Он снова бьет. Нос и челюсть. Хассе и этот гаденыш финн. Они могут подкараулить его в любое время и в любом месте, поэтому он их избегает, даже прячется от них, пока не подготовится как следует. Нос и челюсть, Хассе и финская гнида. Теперь он действует почти автоматически. Весь корпус следует за ударом. Плечи разворачиваются, устремляются за кулаком, бьют насквозь.

– Пора его снять. – Мама выключила пылесос. – Это крюк для лампы. Там должна висеть лампа.

Она берет трехногую табуретку, влезает на нее, тянется вверх, к крюку, меж тем как сын, не глядя на нее, продолжает лупить по матрасу.

– Ты можешь прекратить?

Резкие удары, куда более сильные, чем она думала, матрас ходит ходуном.

– Ты слышал, что я сказала? Прекрати.

Еще сильнее.

– Лео!

– Нос и челюсть, мама.

Он поворачивается и одновременно говорит, один удар – один слог, а она хватает матрас, держит его.

– Послушай меня, Лео! Кто тебя так отделал? Как их звать?

Она обнимает матрас, стоит у Лео на пути, так что он вынужден оборвать тренировку.

– Хассе и Кекконен.

– Назови мне полные имена.

– Зачем?

– Хочу позвонить их родителям.

– Нет! Ни за что! Если ты позвонишь… знаешь, что будет?

Он садится на табурет, возле маминых тапок с помпончиками.

– Лео… я все улажу.

– Ты только хуже сделаешь! Неужели непонятно?

Она обнимает уже не матрас, а его.

– Полные имена.

Он мотает головой, трется лбом о ее грудь.

– Ну что ж.

Она опять влезает на табуретку, снимает матрас, бросает на пол.

– Я сам разберусь! Не вмешивайся!

– Сперва можешь снять эти дурацкие бинты.

– Мне надо тренироваться!

– Сию минуту, Лео.

– Папа сказал, мне надо тренироваться!

– А я говорю, пора прекратить.

Он больше ничего не говорит. Ни слова. Молчит, пока она пылесосит, и когда приходит Феликс и они полдничают на кухне, и когда она велит им надеть куртки, потому что они поедут встречать папу, как обычно, а потом в магазин, тоже как обычно.

В машине он тоже молчит.

Он сидит на пассажирском месте, Феликс с Винсентом – на длинном среднем, а папины малярные принадлежности сложены сзади. Мама за рулем, ей не привыкать, она часто подвозит и забирает. Они куда-то едут, и обычно ему нравится сидеть со всеми в машине – что может быть лучше!

От их района до кварталов всего несколько минут езды. Они останавливаются перед одноквартирным домом и загружают в машину все, что папа оставил за калиткой, – кисти, тщательно очищенные и резко пахнущие растворителем, валики в аккуратно завязанных пластиковых пакетах, банки с краской и обойный клей; папа тем временем заканчивает разговор с пожилой хозяйкой и получает от нее конверт.

Лео молчит и когда перебирается назад, а папа садится рядом с мамой, целует ее в щеку. Папа такой веселый, смеется точно так же, как только что смеялся вместе с клиенткой, когда она сказала, что в мае будет еще работа, им надо перекрасить весь дом. Сообщая об этом, папа смотрел на Лео, и Лео знает почему: для большой работы требуется больше рук и ног.

– Твои руки, сынок? Как они?

Лео ощупывает ладонью разбинтованные костяшки.

– Лео! Я задал тебе вопрос.

– Они…

Мама перебивает его:

– Я его сняла.

Папа поворачивается к ней, лицо его пока что не

изменилось.

– Что?

– Я его сняла. Старый матрас, на котором мы спали, когда встречались.

Вот сейчас. Лицо меняется. Щеки напрягаются, губы становятся тоньше. Но главное – глаза. Так и рыщут.

– Что ты сказала?

– Думаю, не стоит обсуждать это в машине, Иван.

– Что именно нам не стоит обсуждать в машине? Что у нашего сына все лицо в синяках и что ему необходимо уметь защищаться?

– Иван, прошу тебя, давай поговорим об этом позднее. Заедем в магазин, вернемся домой, сегодня пятница, отдохнем вечерком, ладно? А утром потолкуем.

Папа молчит, и мальчики на заднем сиденье жмутся поближе друг к другу. А от него уже пахнет темным вином, которое он начал пить в последний час работы.

– Я тренировался достаточно, папа, ты же знаешь…

– Покажи руку.

Лео показывает правую руку.

– Мягкая. – Папа мнет ее, стискивает. – Слишком мягкая.

На папу Лео не смотрит, он смотрит в зеркало, на маму, ее взгляд устремлен вперед, на машины, выезжающие с парковки возле скугосского торгового центра, куда они как раз заруливают.

– Но я же готов, папа? Нос и челюсть, всем корпусом и…

– Мне решать, когда ты будешь готов.

Все выходят из машины. С недобрыми предчувствиями. Лео слышит громкие голоса у входа в торговый центр, косится на папу. Знает, что папа терпеть не может такие голоса. И потому мешкает.

Они сидят там же, что и в прошлый раз. Самые горластые на скамейках, а те, что потише, на низкой железной ограде. Сидят рядком, зажав в руках зеленые банки с пивом; взрослые, но помоложе мамы и папы. Иногда папа останавливается прямо перед ними, спрашивает, почему они торчат тут, почему не работают, как все, а немного погодя обзывает их паразитами и сверлит взглядом, особенно одного парня с курчавыми светлыми волосами, в черной стеганой куртке с капюшоном, и его соседа, с длинными каштановыми волосами, в блестящих сапогах-луноходах. Но сейчас папа не говорит ни слова. Вот и хорошо. Парень с курчавыми волосами что-то кричит им, когда папа сворачивает налево, к винному магазину, а Лео, Феликс и Винсент следом за мамой идут в продуктовый. Мама набирает семь полных пакетов и частью оплачивает покупки деньгами из папиного конверта, мальчики помогают ей отнести все это в машину. Винсент и тот тащит большую упаковку туалетной бумаги.

Они укладывают покупки рядом и поверх папиного малярного инструмента. Папа уже сидит в машине, с полупустой бутылкой, на этикетке которой черная лошадь, смотрит в боковое окно на семерых парней на скамейках и ограде, на паразитов.

Мама как раз собирается задним ходом выехать с парковки, когда папа хватает ключ зажигания и вырубает движок.

– Лео, выходи из машины. Пойдешь со мной.

Мама снова поворачивает ключ.

– Мы едем домой.

– Не спорь со мной! – Папа поворачивает ключ в обратную сторону. – Ты поедешь домой. С Феликсом и Винсентом.

Он открывает дверцу, вылезает, ждет, когда выйдет Лео, потом наклоняется к боковому окну, опершись локтями на металлическую раму:

– Делай, как я сказал. Езжай домой. С малышами.

Папа идет, оба идут. Обратно, к магазинам. Лео

бросает последний взгляд на маму, но она на него не смотрит. Запускает мотор и выезжает со стоянки.

– Видишь вон того, посредине? Видишь? Это главарь. Главарь паразитов.

Папа показывает на парня с курчавыми светлыми волосами, в черной стеганой куртке, самого горластого из всех, которому явно незачем корячиться на жесткой ограде.

– Пожалуй, я немножко с ним потолкую. Как считаешь, Лео?

Они останавливаются прямо перед курчавым. Перед ними всеми.

– Парни. Послушайте-ка меня.

Если б они сейчас просто прошли к магазинам. Или бы эти скамейки с людьми вдруг расступились. Или бы упала атомная бомба. Тогда бы ему не пришлось тут стоять. Лео съеживается, закрывает глаза. Атомной бомбы нет как нет.

– Видите пиццерию вон там? Я пойду туда перекусить. С сыном. Это займет… минут сорок пять. А когда я выйду, вас тут не будет.

– Шутишь, что ли?

– Слышать больше не хочу ваши дерьмовые голоса. И видеть вас не желаю.

Курчавый блондин взмахивает банкой с пивом.

– Насмехаешься? Слыхали, парни? Этот итальяшка не иначе как шутит. А что мы делаем, когда кто-нибудь выставляет себя дураком? Мы его обсмеиваем.

Блондин размахивает руками, словно дирижируя громким хохотом всей компашки.

– Ты серьезно? Думаешь, я шучу? Мелкий паразит, паршивый бездельник, решил, что можешь тут командовать? Ну, это вряд ли. Я тебе вот что скажу, сосунок. Если ты и твои паразиты-дружки не уберетесь отсюда, когда я выйду из пиццерии, я сгребу вас за патлы и швырну в кусты задницей вперед.

Лео немножко подвигается, чтобы стать за папой, лицом к пиццерии; тогда его вообще не увидят. Их семеро. Одни в стеганых куртках, другие в джинсовых. Вполне годятся в старшие братья Хассе и Кекконену и орут наперебой, особенно курчавый (сволочь турецкая!), а парень в луноходах растопыривает пальцы веером, сплевывает и кричит (сам нарываешься, да, погань греческая, мы тебя мигом отметелим, прямо перед сыном!), подбирает с цветочной клумбы ком земли и бросает в них.

– Папа не турок. – Лео делает шаг вперед, он не целиком на виду, но все-таки. Очень важно что-нибудь сказать. – И не грек. Он наполовину серб, наполовину хорват, а мама – шведка. Поэтому я… я швед на треть.

Тот, что плевал и бросался грязью, ставит пиво на скамейку и принимается хохотать, на сей раз по-настоящему.

– Погань греческая, на треть? Забирай своего недоумка и вали отсюда!

Ресторанчик невелик. Девять столиков. В помещении темновато, круглые маленькие лампочки, похожие на свечки в снегу, висят над скатертями в красно-белую клетку. За тремя столиками одинокие посетители пьют пиво, а еще за двумя молодые парочки едят громадную пиццу. Папа идет к стойке, к бармену Махмуду, заказывает пиво, рюмку финской водки и большой стакан фанты, потом садится за столик у окна.

Они уже бывали здесь несколько раз. Обычно ему нравится в сумраке – вместе с папой – пить фанту. Но не сейчас. Горло пересохло, фанту никак не проглотишь, словно где-то между грудью и желудком стоит барьер.

– Ты чего не пьешь? Не хочешь? Глотни маленько.

Лео мотает головой.

– Невкусно?

Глоток. Застревает там же, где все остальные. Возле сердца.

– Знаешь, сколько тут, Лео?

Папин конверт и толстая пачка денег внутри.

– Восемь тысяч крон. Мне приходится работать. И маме тоже. Каждому нужны деньги. А когда я работаю, Лео… я не могу тебя защитить, ты должен сам за себя постоять. И братишек защитить.

Папа выпил половину пива и всю водку.

– Мама не понимает… что ты должен защищаться. А эти паразиты на улице не понимают, что человек должен работать.

Отец показывает в окно – парни, похоже, разозлились, один встает, длинноволосый, тот, что обозвал папу греческой поганью.

– Ошиваются тут на ограде и орут, потому что заняться им больше нечем. Думают, они кореша, потому что пьют пиво из одной банки. Братья, Лео! Семья. Это намного больше! Намного важнее! Это значит быть неразрывно связанными. Защищать друг друга. Что бы ни случилось, держаться заодно. Вот так-то. А эти? Черт подери! Вмажь одному в нос – и остальные повалятся в кучу.

По ту сторону стекла длинноволосый парень перестал орать и решительно шагает к двери пиццерии. И они тоже там, замечает Лео, носятся между домами через улицу: Яспер, турки, мальчишки с Кулльстиген. Всякий раз они тут как тут. Яспер нюхом чует, когда назревает драка, и всегда первым прибегает поглазеть. Вроде как глаза не сыты. Хотя… у него нет отца, который подвешивает к потолку матрас.

Но папа не видит мальчишек. Он видит только длинноволосого. Выпячивает подбородок и нижнюю губу, набычивается и глядит исподлобья, как обычно, когда принял решение, а в таком случае может случиться что угодно.

– Посмотри на меня, Лео. Папа разберется. Мы – семья. Мы защищаем друг друга.

Дверь открывается.

Парень в луноходах. Какой здоровенный! Пока сидел, было незаметно, что он выше папы, сильнее.

Длинные волосы колышутся, когда он идет к ним. Мотаются по спине. Но вот он останавливается и смотрит на папу, который поставил пиво на стол.

– Огоньку не найдется?

Он стоит возле стола. Во рту сигарета. Папа сидит, совершенно спокойно.

– Эй, итальяшка, огоньку дашь?

Длинные волосы почти вровень с папиным стаканом, а наклонившись, парень окунает их в пиво, поворачивает голову, волосы плавают в пиве. Потом все происходит с быстротой молнии. Позднее, когда Лео вспоминает об этом, он даже не уверен, что все случилось на самом деле.

Волосы в стакане.

Папа достает из кармана комбинезона финский нож с красной рукояткой, сгребает волосы в кулак и вмиг срезает.

– Ах ты, сво…

Длинноволосый пятится назад, хватаясь рукой за то место, где были волосы.

– Ах ты, гад…

Снова эта чертова дверь. Входят еще трое, курчавый блондин и двое парней, сидевших с ним рядом. Папа бросает волосы на пол, и они падают возле стула, как опавшие розовые лепестки. Потом встает и делает то, что при Лео не раз делал с теми, с кем разговаривал таким же образом, только раньше Лео этого не понимал. А теперь понимает. Правый кулак бьет в нос, а левый – в челюсть, плечи разворачиваются, весь корпус следует за ударом. Переносица трещит, и Лео опять удивляется, с каким грохотом взрослый мужик во весь рост падает на пол.

Второй раз все происходит с такой же быстротой. Тот, что сидел на ограде, получает один удар в нос и валится на столик возле туалета, обычно пустующий.

Третий, курчавый блондин, пока что стоит. Будто ждет. А когда папа делает шаг к нему, отворачивает лицо и поднимает руки.

– Не надо! – Он просто стоит. – Мы не будем… никогда больше не будем там сидеть, мы…

– Сядь. Сюда.

Папа выдвигает стул, на котором только что сидел сам. Остальные парни, что стояли на улице, собираясь войти, улепетывают.

– Сюда. Только на пол. Возле моего сына. Стань на колени.

Блондин медлит.

– Ну!!

Тот опускается на колени. Справа у него за спиной – бармен, Махмуд, похоже, очень спешит.

– Иван!

– Сейчас закончу.

Махмуд опускает руку папе на плечо.

– Иван, ради бога, не надо…

– За ущерб я заплачу. Не волнуйся. Деньги есть. О’кей?

Папа показывает ему конверт, секунду они смотрят друг на друга, Махмуд кивает, отпускает папино плечо, и папа поворачивается к стоящему на коленях парню.

– Ты не вожак.

Финский нож. Папа держит его прямо перед физиономией вожака.

– Настоящий вожак не посылает недотепу-приспешника окунать волосы в мое пиво.

Он придвигает нож ближе.

– Настоящий вожак не посылает холуев. Идет сам. Идет первым.

Нож прикасается ко рту и носу парня, блондин начинает скулить. Негромко, но внятно.

– Ты слышал, Лео?

Папа держит нож у физиономии блондина, но смотрит на сына.

– Что?

– Надо слушать!

– Что, папа?

– Настоящий вожак идет первым.

Блондин чуть отстраняется от ножа, на лезвии которого видны пятна белой краски.

– Не двигайся! Стой рядом с моим сыном! – Папина рука хватает курчавые волосы, обнажая потный загривок. – Лео!

– Да?

– Видишь? Первый удар всегда прямо в нос. Причем бьешь всем корпусом.

– Я видел.

Папа с силой тянет за курчавые волосы, даже костяшки пальцев белеют.

– Хороший вожак бьет крепко. И по-честному. Никогда не допустит, чтобы братьев побили. Он за них в ответе, он вожак. А этот паразит-неудачник послал других! Не понимает он, что вожак всегда идет первым.

Пивной стакан все еще на столе, полупустой. Папа кивает на второй стакан, оранжевый, почти нетронутый.

– Пей. Мы уходим.

Лео мотает головой, место между грудью и желудком словно затянутый узел, словно кто-то порвал ему горло, а потом кое-как зашил.

– Ты останешься здесь!

Когда они встали из-за стола, блондин тоже попытался подняться.

– Ты останешься там, где я велел! До тех пор, пока мы с сыном не выйдем и ты не потеряешь нас из виду!

На улице теплее. По крайней мере, так кажется.

Вход в торговый центр Скугоса по-прежнему на месте. Но скамейки и ограда опустели, только зеленые пивные банки катаются по земле от ветра да несколько сигарет еще догорают.

Лео делает вдох, потом выдох, ему стало легче…

15

Они идут по асфальтовой дорожке среди многоквартирных башен, мимо закрытой школы и пустой парковки. Еще один холм, и они дома, но тут папа останавливается, оборачивается.

– Ты слышишь, Лео?

Ветер. Только ветер.

– Что?

– Неужели не слышишь?

– Нет.

– Тишина. – Папа кивает в сторону торгового центра. – Скамейки, Лео. Ограда. Всего полчаса назад там околачивались эти паразиты. А теперь их нет. Потому что я так решил.

Они стоят на площадке вроде той, где несколько дней назад лежал Лео. Кусты, фонарные столбы, асфальтовая дорожка к подъезду. Интересно, знает ли об этом папа или остановился здесь случайно.

– Сила воли, Лео, понимаешь? Вот что главное. Если у тебя достаточно силы воли, ты можешь изменить все что угодно. Решение только за тобой. И ни за кем другим! Ты решаешь и действуешь.

Лео взбегает по семи лестничным маршам, наперегонки с папой, который поднимается на лифте. Если бежать через две ступеньки, он успеет открыть их коричневую дверь чуть раньше, чем папа выйдет из лифта. Он минует кухню, где мама спиной к нему стоит у алюминиевого стола, погрузив руки в миску из нержавейки – фрикадельки или стейк. Минует комнату Винсента, где младшие братья сидят на ковре, но сейчас это не ковер, а город, перед ними ровно семьдесят семь солдатиков, и оба старательно расставляют британских десантников против американских морпехов, Лео на ходу шепчет, что это неправильно, они же не воевали друг с другом, а Феликс шепчет в ответ, что он знает, но так хочет Винсент.

Потом он чувствует, что за спиной появляется отец, быстро шагает прямо в рабочую комнату, где у стены прислонен матрас. Вскакивает на стул с матрасом в одной руке и поднимает его, меж тем как другой рукой снимает лампу.

– Иван!

В дверях стоит мама.

– Я же сказала. Я не хочу, чтобы здесь висел матрас.

– Это, черт возьми, не матрас, а боксерская груша. И он уже висит. И будет висеть, пока наш сын не будет готов.

Она проводит ладонью по лбу, не замечает, что там остается след от гамбургера.

– Ханс Окерберг, Яри Кекконен. Так их зовут. Оба из седьмого класса скугосской средней школы. Мы поговорим с их родителями. Поговорим, Иван. И решим проблему.

– Поговорим? Не станем мы говорить ни с какими родителями.

– Почему?

– Потому что разговоры им как мертвому припарки! Эти гаденыши не остановятся, пока не накостыляешь им по первое число. Только так, но ты этого не понимаешь, Бритт-Мария.

Мама опять проводит ладонью по лбу. Новые следы. Лео видит, она их чувствует, но не обращает внимания.

– Ты понятия не имеешь, что я знаю про детские разборки, Иван. Тебя же это вообще не интересовало. Ты никогда не хотел знакомиться с людьми, которые мне близки. С моими родителями. С Эриком и Анитой. С моими друзьями. У тебя один интерес – затевать конфликты! Чтобы мы сидели в изоляции, как сычи. Семья. Да пропади она пропадом!

– Они напали на моего сына.

– Мы одни. Против всего мира.

– Напали со спины, сбили с ног, а ты хочешь, чтобы я поговорил с его отцом! Может, еще и на обед его пригласим? – Папа бьет по матрасу, который начинает приплясывать между ними. – Пусть лучше они сами с этим покончат. Без нашего вмешательства.

Лео ждет, когда будет можно войти. Косится на комнату Винсента, на семьдесят семь солдатиков, которые вообще-то на одной стороне, но стреляют друг в друга и падают, пока все не полягут, после чего их можно расставить снова.

Папа так и стоит возле матраса. Мама ушла на кухню.

Лео идет к боксерской груше, снимает рубашку, становится в позицию с опорой на левую ногу, наносит первый удар.

– Правая рука прикрывает правую щеку.

Он держит правую руку низковато, и папа по-кошачьи мягко делает шаг вперед и легонько шлепает его ладонью по лицу.

– Правая рука прикрывает правую щеку, Лео.

Лео смотрит на папу, сжимает в кулак правую руку и бьет левой, а папа опять награждает его шлепком, на сей раз побольнее, – он все еще держит правую руку слишком низко.

И опять встает в позицию.

16

Лео в легкой пижаме сидит на краю кровати, зевает, голые ноги стоят на холодном полу. За спиной у него полка с замечательными вещицами: Феликсов красный “фольксваген-жучок” в оригинальной упаковке, серебряный приз школьного чемпионата и громкий будильник с символикой “Нью-Йорк Рейнджере”, чьи стрелки в форме хоккейных клюшек показывают без четверти пять. За тонкими жалюзи еще совсем темно.

Каждый день на этой неделе он по нескольку раз практиковался самостоятельно и один раз, вечером, с папой, а утром вставал пораньше.

Сегодня самый последний раз.

Лео идет в рабочую комнату, бьет в нос и в челюсть. Сегодня. Он это чувствует – в руке, в груди и животе, во всем теле.

Потом он немного отдыхает на балконе, глядя на крышу школы вдали, умывается над мойкой и собирает завтрак. Встает Феликс, будит Винсента.

– Лео, что случилось?

– Ничего.

– Не-ет, что-то случилось.

– Ничего.

– Ты какой-то странный. Не как обычно. Даже говоришь и то не как обычно. – Феликс втыкает ложку в йогурт. – Вроде как… сидишь здесь, но не со мной. Вроде как сам с собой.

– Сегодня я с ними разберусь.

– Разберешься? С ними?

– С Хассе. И с Кекконеном.

Феликс все размешивает этот чертов йогурт, не глядя, есть ему неохота.

– Лео?

Он выходит в коридор, Лео стоит перед зеркалом, перенеся весь свой вес на левую ногу, и правой рукой бьет воображаемого противника.

– Лео?

Лео поворачивается к вешалке, осторожно берется за отцовскую робу. Ту самую, какую папа обычно надевает, они почти никогда и не видали его в другой одежде, кроме тех случаев, когда навещали в тюрьме, после того как он врезал кому-то чересчур сильно.

– Лео?

Оба знают, где нож. В продолговатом кармане на штанине. Его-то Лео как раз и расстегивает.

– Ты что делаешь?

Старший брат слишком ушел в себя, до него не достать.

– Я же сказал. Сегодня. Я с ними разберусь.

Потом они идут рядом по той же дорожке, по которой один ходит уже почти четыре года, а второй – без малого год. До школьного двора всего несколько сотен метров, если срезать через парковку, пролезть сквозь кусты и пересечь улицу.

Они вообще не разговаривают между собой. Просто стоят во дворе и ждут. Даже после звонка. В конце концов Феликсу становится невмоготу.

– Лео. Нож. Ты…

– Звонок.

– … ведь не…

– Ровно через сорок минут он зазвонит опять. С урока. Тогда ты побежишь домой. Позовешь папу и выйдешь с ним на балкон.

– Не понимаю.

– Домой. Папа. Балкон. Когда снова прозвенит звонок. О’кей? – Лео смотрит на младшего брата, который не хочет уходить. – О’кей?

Феликс нехотя кивает.

– Когда прозвенит звонок. С урока.

Долгий, противный, назойливый звонок. Лео оглядывается по сторонам. Двор начальной и средней школы, только что оживленный, опустел. Дети, что бегали, прыгали, кричали, толкались, смеялись и снова бегали, теперь исчезли. Шесть дверей шести классов засосали их внутрь, словно пылесос, чтобы через сорок минут снова выплюнуть.

Он отходит к кирпичной стене, смотрит вниз, во двор средней школы, расположенный у подножия холма. Там еще не безлюдно, пока что. Старшеклассники в классы не торопятся. Двум самым медлительным надо в седьмой класс, один из них в джинсовой куртке, второй в синем пуховике: Хассе и Кекконен. Лео охватывает дрожь, до того сильная, что он поминутно трется спиной о кирпичную стену. Хассе и Кекконен стоят в центре двора, среди белых линеек, прочерченных у флагштока, курят, громко задирают других ребят, которые идут на урок, пихают в спину проходящих мимо. Здоровенные парни, даже на расстоянии. Но на сей раз Лео точно знает, что делать. На сей раз он их караулит.

Он остается поблизости от средней школы, жмется к стене, пока эта парочка не направляется к школе.

Рассчитывает время. Сейчас они, наверно, уже в классе. Часы ему не требуются, он знает, когда пройдут пять минут. А потом бежит вниз с холма, через двор, в здание средней школы, где уже бывал несколько раз.

Лео идет вдоль ряда ученических шкафчиков, сжимая финку в кармане куртки. Нож отлично лежит в ладони, деревянная рукоятка гладкая, как бы отполированная папиной рукой, день за днем.

Первый коридор. Закрытые двери и развешенные куртки, из одного класса доносятся звуки какого-то музыкального инструмента, из второго – восторженный свист. Следующий коридор, опять двери. В пятом коридоре он наконец видит то, что искал. Дверь кабинета физики. Куртки на крючках возле двери. Он останавливается перед пуховиком, у которого на груди масляное пятно, а рукав прожжен сигаретой, и джинсовой курткой с нашивкой в виде высунутого языка.

Дрожь утихла. Он совершенно спокоен.

Нож в руке такой гладкий, когда он вспарывает спины обеих курток, несколько раз, почти по прямой.

Затем отходит на двадцать шагов. Достаточно. Садится и ждет.

Урок продолжается сорок минут. Осталось минут двадцать пять. Лео начинает считать. Секунду за секундой. До шестидесяти. И опять сначала. Он успевает проделать это почти двадцать пять раз, когда по всему коридору разносится долгий, противный, назойливый звонок. Встает, широко расставив ноги, глядя на изрезанные куртки.

Скоро. Скоро.

Дверь открывается.

Выходят первые ученики. Ноги у него дрожат. Один за другим они проходят мимо. Он слегка наклоняется вперед.

Эти двое выходят последними. Оба разом протискиваются в узкую дверь. Хассе. Кекконен.

И видят свои куртки.

Видят изрезанные спины.

Видят его.

Лео поднимает руку, машет им. Они срываются с места, бегут. Он тоже бежит. Коридор, ученические шкафчики, выход, школьный двор.

Он оглядывается. Они догоняют.

Вверх по холму. Двор средней школы. Двор начальной. Через дорогу, через камни, сквозь кусты, через парковку.

Он слышит, как они кричат за спиной.

Феликс и не догадывался, что способен бегать так быстро. Вверх по лестнице, все семь маршей, вместо того чтобы подняться на лифте, которого не дождешься.

Когда звонок зазвонит опять.

В квартиру, по коридору на кухню, где за столом сидит папа.

Ровно через сорок минут.

Папа выглядит усталым, в руке у него кофейник, он наливает кофе в фарфоровую чашку.

Ты побежишь домой. Позовешь папу. И выйдешь с ним на балкон.

– Что… ты здесь делаешь, сынок? Сейчас?

Феликс не отвечает. Не слышит вопроса. Бежит к балконной двери, которая никак не открывается, дергает ручку, дергает, черт… наконец дверь распахивается, и он, став на цыпочки, выглядывает через перила.

* * *

Они все кричат за спиной.

Но топот ног глушит крики.

Дыхание у Лео начинается глубоко в животе, наполняет легкие, растет. Он и не знал, что это и есть полет. Через парковку и асфальтовую дорожку к подъезду.

Он останавливается, смотрит вверх.

Точно, из-за балконных перил выглядывает голова Феликса.

Он поворачивается, ждет своих преследователей. Колени подкашиваются, слегка проседают.

Он поднимает руки, правая прикрывает правую щеку.

* * *

Феликс видит, как подбегает Лео. Видит, как он останавливается у подъезда. Видит, как он поворачивается. А потом.

Видит двух парней, которые за ним гонятся. На сей раз оба без курток. Но он знает. Знает, кто они.

– Папа!

Феликс бежит на кухню, к отцу, сидящему за столом, с фарфоровой чашкой в руке.

– Иди сюда! Скорее, папа! Сюда! На балкон! Большой глоток горячего кофе.

– Ну, папа же!

Но папа по-прежнему сидит с чашкой в руке, а Хассе и Кекконен там, внизу, с Лео.

– Папа! – Он с силой хватает папу за плечо, тянет за собой. – Папа! Папа!

Тот наконец встает, босиком выходит на балкон, по обыкновению облокачивается на перила.

И видит. То, что видит Феликс.

– Папа! Там Лео!

– Угу. Там Лео.

– И они тоже! Они, папа! Мы должны…

– Ничего мы не должны.

– Да как же, папа! Хассе! И…

– Лео должен все сделать сам. И сделает, в одиночку.

17

Лео выбрал место, где его будет хорошо видно с балкона, рядом с кустами и фонарными столбами. Хассе подбегает туда первым, дышит тяжело, как и Лео. Они смотрят друг на друга. Хассе без куртки. Рослый Хассе глядит на Лео сверху вниз.

Расставить ноги. Руки повыше.

Последний взгляд на балкон седьмого этажа. Феликс подпрыгивает, хватается, подтягивается, пока не повисает на перилах, рядом с папой.

Один-единственный удар. Правой. Прямо в нос.

Хассе не успевает понять, что произошло. Просто падает на колени, из глаз брызжут слезы, кровь течет по губам, подбородку, шее. Вот так же лежал Лео.

Подбегает Кекконен, он запыхался, дышит шумно и часто.

Ростом он намного меньше Хассе, но сильнее, крепче. Первый его удар – промах, едва не задевает щеку Лео, но коленки у Лео мягкие, пружинистые, а ноги быстрые, и второй и третий удары Кекконена не достигают цели.

А вот первый удар Лео – попадание. Не совсем в нос, больше по щеке и подбородку. Приземистая фигура удерживается на ногах.

И бьет в ответ.

Продолжая пританцовывать, мягко и быстро, Лео достает Кекконена в висок, потом в плечо, потом по другой щеке, и тот, пошатнувшись, падает, причем даже взгляд меняется – въедливые, злые глаза стали растерянными и испуганными.

Лео уже поворачивается к балкону, к папе и Феликсу, и тут ситуация опять меняется. Он не видит, как и почему, но папа вдруг начинает кричать и показывать рукой, словно предостерегая его.

Кто-то хватает его сзади. Лео вырывается. Изо всех сил. Он должен освободиться! И почти вырвался из хватки…

… когда она выпадает из кармана.

Папина финка.

Он не успевает. Наклоняется поднять, а ножа нет. Кекконен оказался шустрее, размахивает финкой.

Когда у тебя перед глазами мелькает нож, обычно видишь только лезвие.

Особенно если оно в тебя вонзается.

– Мочи его, блин! – кричит Кекконену Хассе, лежа на грязном асфальте и прижимая обе руки к носу, словно чтобы удержать его на месте.

Первый удар – нож глубоко протыкает левое плечо Лео. Точнее, левое плечо его толстой стеганой куртки. Из большой дыры вылезает пушистый белый синтепон.

Когда Кекконен бьет второй раз, Лео слегка наклоняет корпус, поворачивает вбок, и нож пронзает воздух. Тотчас же третий удар, быстрый, резкий, снова вспарывает куртку, рукав, но прореха поменьше.

– Мочи его! Мочи! – орет Хассе, и Кекконен сверлит Лео злобным взглядом, который глумливо ухмыляется всякий раз, как он выбрасывает лезвие вперед. Он метит в лицо Лео и еще дважды царапает его, прежде чем у них за спиной распахивается дверь.

Лео не оборачивается, лезвие слишком близко, обернись он – и ему нипочем не увернуться от очередного удара.

Потом он слышит. И понимает.

Шаги по асфальту, шаги босых ног.

Папины шаги.

И папино дыхание.

И папин голос:

– Бросай нож, гаденыш!

Кекконен подчиняется. Нож со стуком падает на землю. И они удирают. Хассе, зажимающий руками нос, и Кекконен, ссутуливший квадратные плечи, мчатся через парковку, сквозь кусты и через дорогу, к школе, меж тем как звонок вызванивает начало следующего урока.

18

Они стоят рядом, смотрят в разрисованное граффити зеркало.

Один ростом метр девяносто три, темные волосы зачесаны назад, второй – метр пятьдесят два, волосы светлые, взъерошенные.

– Нож. – Папа протягивает руку ладонью вверх, на ней лежит финский нож, в пятнах краски. – Нож, Леонард!

Лифт ползет наверх – второй этаж, третий, Лео пытается разглядеть в зеркале отражение отца. Оно дрожит. Обычно с папой так бывает, прежде чем он начинает пить вино с растопленным сахаром или когда ему осточертели лодыри и паразиты. Но только внешне. Не как сейчас. Изнутри.

– Я учил тебя, как надо драться. Руками! А ты… ты берешь мой нож!

– Не для драки.

– Тебе нож не нужен!

– Чтобы заставить их драться. Заманить сюда. Чтобы ты видел.

Папа сжимает нож. Он зол. И напуган. Зол от испуга и испуган от злости.

– Неужто тебе, черт подери, непонятно, что ты… ты…

– Но ты сам его использовал. Обрезал…

– Я прежде всего дерусь руками!

Шестой этаж. Седьмой. Приехали. Но оба остаются в тесной кабинке лифта. Пока не откроют дверцу, пока не перестанут смотреть друг на друга в размалеванное зеркало… останутся в этом тесном мирке…

– Ну, ты сорвиголова…

Голос у папы тоже дрожит, Лео видит отца в зеркале, почти на самом верху, где слой краски прозрачнее.

– Но я врезал ему, папа. Прямо в нос. Так?

И папа улыбается. Он смеется, когда получает конверты с деньгами, а иной раз – когда пьет черное вино, но улыбается редко. Сейчас он улыбается.

Сейчас Часть вторая

19

Каждый день дождь, несколько недель кряду. Капли долбили заполненную дыру перед серым бетонным кубом. Лео решил не думать об этом, но тревога не уходила ни на миг.

Он ждал возле скугосского торгового центра, на переднем сиденье машины, когда ветровое стекло покрылось пленкой воды, затрудняя обзор. Некогда открытое пространство между торговыми точками превратилось в крытую галерею. Продуктовый магазин располагался рядом с винным, а Махмудова пиццерия – по левую руку от входа, на клетчатых красно-белых скатертях, наверно, еще больше пятен, а на полке за стойкой еще больше сортов пива, чем помнилось Лео, однако хозяин тот же и всегда дружелюбно кивает: мол, я тебя узнал. Небо стало стеклянным потолком, грубую каменную брусчатку заменили пластиковой плиткой, а на месте скамеек и ограды, где раньше сидели лузеры, теперь были двери, которые автоматически открывались, когда к ним кто-нибудь приближался, вот как сейчас Аннели.

Уже через несколько шагов она остановилась, содрала целлофан с пачки сигарет, закурила под козырьком входа и глубоко затянулась, как обычно, когда волновалась. Какая она красивая. Постарше его, и все-таки из них двоих именно ей вечно приходилось разыскивать в сумочке удостоверение, чтобы предъявить на фейсконтроле. Она не шла, а выступала. Они прекрасно смотрятся рядом, часто думал он.

– На юге? – спросила она, забираясь в машину.

– Сама увидишь, там полно домов на продажу.

Сперва он направился в сторону Фарсты, на север, и Аннели с надеждой смотрела в боковое окно, потом в сторону Худдинге, на запад, и она порой показывала на некоторые из больших домов, потом в сторону Тумбы, на юг, и она, по-прежнему с надеждой, положила руку поверх его, на рычаг переключения скоростей. Машина медленно ехала по очень знакомому району маленьких особнячков, высоток, фабрик и опять особнячков. Город мастеров. Рабочий класс и мелкие предприниматели. Мир стокгольмских окраин.

Он сам был такой же, как здешние обитатели, а они не подходили к идеальному дому, какой воображала себе Аннели, когда, плавая на лодке вдоль берегов Древвикена, смотрела на крыши, выглядывающие из-за прибрежных деревьев, – и сейчас она явно надеялась увидеть свою мечту.

Лео притормозил перед красивым домом постройки рубежа веков, с большой лужайкой, с яблоневыми и грушевыми деревьями, и Аннели крепко сжала его руку. Но он не остановился. Проехал к соседнему участку: подъездная дорожка с высокими железными воротами, большой гараж автомобилей на пять и малюсенький домишко с обшарпанным фасадом из серого камня.

– Здесь?

Ее взгляд скользил по участку, стараясь избегать луж на неровном асфальте двора, втиснутого между двумя шоссе с интенсивным движением.

Выходит, они променяли квартиру в третьем этаже большого дома на это приземистое бомбоубежище.

– Ограды нет, – разочарованно прошептала она.

– Почему? Есть.

Лео вышел из машины, зашагал по асфальтированному двору. Аннели следом за ним обходила глубокие лужи, а он направился к трехметровому забору с колючей проволокой наверху.

– Здесь торговали автомобилями. Сюда никто не проникнет, понятно?

– Ты хочешь сказать, что мы… мы переедем сюда? Будем жить в этом доме?

– Аннели…

– В этом огромном вонючем гараже? С ужасным асфальтированным двором? С ужасным забором с колючей проволокой? Я не хочу так жить! Я хочу белый штакетник. Настоящие деревья, и клумбы с цветами, и траву, и листья ревеня, и… Лео! Такой дом, как вон тот! Деревянный, с гравийными дорожками и красивой плиткой.

Она показывала на большой и красивый соседний дом, когда из домишки у них за спиной вышел мужчина в сером полосатом костюме, белой рубашке и галстуке в крапинку.

– Ты назначил встречу с риелтором?

– Успокойся.

Она стояла совершенно неподвижно, с волос капала вода, пальто, брюки и туфли промокли.

– Несколько недель ты позволял мне мечтать о переезде в настоящий дом? А теперь притаскиваешь меня… сюда?

Лео взял ее за руку.

– Мы ведь все равно уже здесь.

– Не хочу я так жить. Ты что, не понимаешь?

Он взял и другую руку.

– Аннели, нам это подходит. Именно сейчас.

– Я так жить не хочу. Я хочу…

– Мы созванивались, верно? – спросил риелтор.

Костюм, галстук, заученная улыбка. Из тех людей, что слишком крепко жмут руку, думая, что это внушает доверие. Лео улыбнулся, Аннели посмотрела на него (ты, значит, решил встретиться с риелтором, не поговорив со мной), а он посмотрел на нее (раз уж мы здесь, давай глянем) и взял у риелтора яркую глянцевую брошюру, а тот, казалось, смекнул, откуда идет сопротивление, и повернулся к Аннели.

– Это, может, и не загородный особнячок. И не вилла рубежа веков. – Риелтор кивнул на их машину, а затем на логотип строительной компании на куртке

Лео. – Но он идеален, если вам хочется жить рядом с работой, и цена вполне приемлемая.

Лео показал на большое синее здание через дорогу.

– Мы перестраивали Сульбу-центр – Синий Дом.

В углу шиномонтаж, индийский ресторан, цветочный магазин, солярий, пиццерия Роббана. А рядом – запертый контейнер с армейским снаряжением на две пехотные роты. Риелтор мог его видеть. Каждый, кто проезжал мимо, мог его видеть.

Знать не зная, что там внутри.

– Итак, друзья мои, добро пожаловать. – Промокший риелтор жестом обвел асфальтированный двор. – Участок площадью тысяча сто квадратных метров плюс дополнительные площади в триста квадратных метров и девяносто квадратных метров жилой площади.

Они оставили лужи и забор с колючей проволокой, вошли в кухню на нижнем этаже, слушая, как риелтор рассуждает о почти новом оборудовании и сантехнике, о потенциале, о прекрасной планировке и экономичном отоплении. Они слышали его, но не слушали. Аннели не слушала, потому что не хотела жить здесь. Лео не слушал, потому что уже все решил.

Из пустой кухни в пустой коридор – лестница на пустой верхний этаж, а по левую руку закрытая комната.

Риелтор распахнул дверь настежь:

– Пристройка. Еще одна комната.

Обшарпанные стены и пол, примерно десять квадратных метров.

– Использовалась как офис.

Лео постучал в разных местах по штукатурке, потопал по релину, покрывающему пол, но слышал только каблуки Аннели, которая уходила прочь. Он извинился и поспешил за ней. Она стояла на улице под моросящим дождем, с сигаретой в руке, делая быстрые глубокие затяжки, так она обычно курила, когда была разочарована.

– Аннели!

Она не смотрела на него.

– Слушай, Аннели, я вот о чем подумал. Твой сын… я имею в виду… Себастиану не придется спать на диване, когда он будет сюда приезжать, не как в квартире.

– Но здесь нет места.

– Нет, есть. Я тебе покажу. А там, на асфальте, отличное футбольное поле. А на гаражной двери я повешу баскетбольную корзину. Будь мне пять лет, я был бы в восторге.

– Шесть. Себастиану исполнилось шесть.

– Ты хотела, чтобы он приезжал чаще – так теперь сможет.

Лео обнял ее за плечи.

– Через год у тебя будет дом, о каком ты мечтаешь, Аннели. Где угодно. За любую цену.

Он погладил ее по щеке.

– Но сейчас нам нужен этот. Понимаешь? Чтобы перебраться туда, в дом твоей мечты. Этот прекрасно подходит для строительной фирмы. Контора, и место для тренировок, и склад. Здесь, в жилом районе, построенном на давнем дне озера, в доме без подвала. Здесь будет Пещера Фантома.

Челка, лоб, щеки – все мокрое, он бережно промокнул их рукавом.

Еще одна сигарета.

– Треклятая спортивная база. – Затяжки, более продолжительные, более медленные. – Еще больше похоже на базу, чем наша теперешняя квартира. Твои братцы все время будут торчать тут.

Он по-прежнему обнимал ее за плечи, оба могли заглянуть в немногочисленные комнаты дома. Потом мягко повернул ее к себе.

– Я понимаю, это не совсем то, чего ты ожидала. Дай мне год, Аннели.

– Год?

– Да, год.

– И где угодно? Вообще где угодно?

– И за любую цену.

Он взял ее руку, и они по коридору вернулись в пристройку.

– Здесь будет жить Себастиан, когда станет приезжать.

– Значит, он сможет чаще бывать у нас?

– Комната Себастиана наверху. А моя внизу.

Лестница наверх, где в ожидании стоял риелтор.

Они прошли мимо него на пути в будущую спальню, к окну, глядящему на соседний дом.

– Один год?

Он посмотрел на нее, крепко обнял.

– Один год, обещаю. К тому времени мы закончим.

20

Лео высадил Аннели у вокзала в Тумбе, а сам двинул дальше и примерно полчаса ехал проселками на юг через леса и поля. Обычно он не лгал. Ни ей, ни другим. В детстве ему часто приходилось лгать, поскольку говорить правду было чревато еще более скверными последствиями. Но на сей раз он ей солгал. Обнимал ее возле дома, который они только что согласились купить, и сказал, что не может поехать в город, так как должен повидать Габбе. Солгал, потому что и сам не понимал правды – ведь он собирался отдать долг тому, кому совершенно ничего не должен.

Четыре с половиной года назад, когда они с отцом работали в одной строительной фирме, он бросил пояс с инструментом и ушел. Лео, ты же, блин, получил тридцать пять тысяч аванса. И должен их отработать, прежде чем уходить. Речь шла вовсе не о деньгах. Ты в долгу у меня, Лео, ты не можешь уйти! Он делал это не для него и не для себя. Речь шла о том, чтобы вырваться на свободу.

Он медленно ехал среди поблекшего ландшафта. Озеро по левую руку называлось Мальмшё, над его спокойной гладью висела тонкая пелена тумана, дальше луга с черно-белыми коровами, потом четыре лошади, гоняющиеся друг за другом; потом второе озеро, под названием Аксарен, такое же спокойное.

Понадобятся деньги – мигом обратно приползешь! Без меня ты ничто, Лео, ты ничего не добьешься!

Оставалось всего несколько километров, когда он остановил машину у заброшенной автозаправки – ржавая вывеска “Колтекс”, болтающаяся на ветру, а посреди двора насос со счетчиком, где механически выскакивали цифры, застрявшие теперь на 76 кронах 40 эре.

Лео опустил стекло, вдохнул влажный воздух.

Он и раньше уходил, но всегда возвращался. Хотя ему и не нравилось ощущение быть орудием, реквизитом в отцовской картине семьи. Но в тот день он ушел по-настоящему. На следующий год с ним начал работать Феликс. А еще через год Винсент бросил школу, и три брата стали работать вместе.

Семья. Вместе. Ты пытался. Я сумел.

Последний отрезок пути, снова поля, снова вода, узкие дороги. Несколько сараев, дома, школа, несколько магазинов. Площадь Эсму-Центр. Всего полчаса езды от сердца Стокгольма, но совершенно другой мир.

Лео медленно подъехал к цели.

Большой кирпичный дом, ухоженный сад, аккуратные кучки вчерашних листьев. Он припарковался у почтового ящика – окна на первом этаже освещены, в это время отец обычно сидел дома.

* * *

В одной руке последний ломтик лука, в другой – последний кусок копченой свинины, он проглотил, запил. На журнальном столике стопки заполненных билетов лото. Тираж каждый день, в 18:55.

Иван потянулся к телевизионному пульту, прибавил громкость.

Первый желтый шар – 30. Второй – 40. Третий – 39. Комбинация. Неплохо. Четвертый – 61, в нижнем левом углу. Пятый – 51, в клеточке над ним. Не на той стороне. Неправильная комбинация.

Он убавил звук, откинулся на спинку стула. Не стал дожидаться конца розыгрыша. Все уже закончилось – номер 61 в систему не вписывался, по его расчетам, эта цифра выпадала очень редко.

В подавляющем большинстве люди не понимали, что главное – именно система, рисунок. Случайных совпадений не бывает. Рисунок всегда повторяется. Все подчинено цикличности и взаимосвязано.

Иван держал в руке четыре десятка билетов, которые только что обесценились. Карта его будущего. И одиннадцать крестиков указывают путь туда. Он смял билеты, швырнул на пол.

Следующий тираж завтра, в 18:55.

Он отключил звук и хотел было встать, когда услышал кое-что еще. За окном. Там остановилась машина, открылась дверца. Он отдернул занавеску.

Возле дома стоял большой пикап с логотипом строительной фирмы. В калитку вошел молодой мужчина. Весьма высокий.

Только когда тот, энергично шагая, оказался на полпути к крыльцу и входной двери, Иван разглядел, кто это. Короткая стрижка. Резко очерченный подбородок. Широкие плечи. Парень уже расстался с детством.

Лео.

Иван оглядел кухню, переходящую в коридор. Первым делом отправил пустую винную бутылку со стола в мусорный мешок под мойкой, потом швырнул туда же смятые билеты лото.

Звякнул дверной колокольчик.

Он поспешно сунул босые ноги в коричневые полуботинки, набросил на малярную рубашку серый пиджак. Прибирать все равно некогда, привычки-то не изменились.

Открыл дверь, и они замерли друг против друга, Иван – глядя вниз, Лео – вверх, между ними семь ступенек и четыре с половиной года.

– Новая машина?

– Угу.

– Ишь как блестит… трудности с работой, Лео?

– Не в пример тебе я забочусь о своих вещах.

– У строителя машина должна быть пыльная, Лео. Много работы – много пыли. Машина не ахти, вообще-то… Нет места, лишнего работника посадить негде. Два человека, работающие сообща. Ты небось поэтому приехал? Или гномов нанимать собираешься, а, Лео?

– У меня есть еще два таких же автомобиля. Вернее… у нас. У нашей фирмы.

Реакция едва заметна. Моргнувший глаз, чуть дернувшаяся щека, слегка выпятившаяся нижняя губа. Но Лео заметил.

– Стало быть, сынок., у тебя есть… работники?

– Трое.

– Трое? Ну что ж… держи ухо востро с профсоюзом. С профсоюзом строительных рабочих. Они во все встревают. Как гестапо. И знаешь, Лео, работники, от них только неприятности.

– Да нет, папа, не думаю. Знаешь, я только что закончил большой строительный подряд, в Тумбе, Сульбу-центр. Семьсот квадратных метров. Коммерческие площади, хорошие деньги. Мы только что все завершили.

– Мы?

– И приехал я сюда не нанимать… как ты выразился? Лишних работников. А передать тебе вот это. – Лео достал из нагрудного кармана конверт, который по дороге не раз проверял, на месте ли. Протянул отцу. – Сорок три тысячи.

Иван взял конверт, белый, слегка помятый, открыл. Пятисоткроновые купюры. Не новые. Вроде тех, какие бывают в инкассаторских мешках.

– Тридцать пять кусков, которые, как ты считал, я тебе задолжал. И пять тысяч – проценты.

Пальцы, пахнущие луком, Иван вытаскивал купюры по одной, пересчитывая.

– А сверх того еще три, – продолжал Лео.

– За что?

– По одной за каждое ребро.

Четыре года назад Лео бросил пояс с инструментом и пошел прочь, меж тем как отец кричал ему вдогонку. Лео не запомнил, что они кричали друг другу, когда отец сгреб его, но хорошо помнил, что повернулся и ударил, по всем правилам, только не в нос, а по корпусу.

– Я могу себе позволить, папа. – Он смотрел отцу в глаза, словно бил всей своей массой, кулаком, от плеча. – Так что бери. Пригодятся тебе.

И сразу почувствовал тогда, как там, внутри, что-то треснуло. Потом они стояли молча. Отец – наклонясь, занеся правую руку, не понимая, что сын ударил первым.

– У меня, блин, работы хватает. Ты сломал мне три ребра, но не сломал меня.

В одной руке Иван держал конверт, другой упирался в закрытую дверь, он озяб, в тонком пиджаке и летней рубашке с коротким рукавом, на улице-то всего плюс два.

– Но если я правильно тебя понял… Ты считаешь, что поступил правильно, когда взял и ушел? Те деньги, Лео, мои деньги, были задатком, который ты так и не отработал.

– Я на тебя четыре года вкалывал, а получал каждую неделю жалкие гроши.

– Сколько заслуживал, столько и получал. Не больше и не меньше.

– Я приехал не затем, чтобы спорить с тобой. Просто чтобы отдать твои хреновые деньги. Теперь мы квиты.

Лео направился к машине.

– А как… как твои братья?

Лео обернулся.

– В порядке.

Вот они. Вопросы.

– Значит… вы встречаетесь?

Да.

– И они по-прежнему живут с ней… в этом… в Фалуне?

– Они живут здесь. В Стокгольме.

– Здесь?

Да.

– Как., ну… они учатся?

– Работают.

– Где?

– Со мной.

– С тобой?

– Да, со мной.

– И Винсент тоже?

Этот мужчина, пятидесяти одного года, в полуботинках на босу ногу, вдруг резко постарел. Подбородок и нижняя губа выпятились еще больше, лицо бледное, он вправду мерз.

– Угу. Винсент тоже.

Он крепко цеплялся за мокрые железные перила, словно едва стоял на ногах.

– Но ведь ему всего шестнадцать-семнадцать, верно?

– Столько же было мне, когда я начал работать на тебя.

– Я думал, он живет там____С ней. – Конверт нелов

ко лежал в ладони, и Иван сунул его в нагрудный карман. – Он высокий?

– Примерно как ты. И я.

– Хорошие гены.

– А через год-другой станет еще выше.

– Очень хорошие гены.

Замерзшее тело больше не мерзло, Иван нашел в себе силы спуститься с крыльца, к Лео.

– А Феликс?

– Лучше не бывает.

– Столько времени прошло.

Лео знал, что теперь будет.

– Лео, сынок, почему ты с ними не поговоришь?

– Вряд ли Феликс…

– Мы бы могли встретиться. Все вместе. Вчетвером!

– … захочет тебя видеть. Вообще. Когда-нибудь.

Иван был совсем рядом, всего в нескольких метрах,

и Лео учуял перегар от вчерашнего “Вранаца”.

– Но ты же наверняка…

– Ты же знаешь, какой он. Если Феликс что-то решил, его не сдвинешь.

– Какого черта, это же было четырнадцать лет назад!

– И ты до сих пор не попросил прощения.

– Откуда такое упрямство! Неужели так трудно забыть?

– Вроде как плевок в лицо. Верно, отец?

– Ты ведь можешь с ним поговорить. И мы встретимся. Идет?

Эти глаза. Уверенность.

– Кстати, у меня сейчас тоже полно работы. Большой заказ. Гостиница, оклеить обоями пятьдесят пять комнат, покрасить деревянные поверхности, потом все окна, знаешь ли, минимум тринадцать кусков за номер, чертовски хороший заказ. Я много думал насчет тебя. Нам бы стоило поработать вместе. Мне и тебе. А теперь… и твоим братьям.

Черт бы побрал эти черные глаза, они пугали его, с ними он вырос, от них сбежал.

– Послушай… папа.

– Да?

– Я тебе больше не мальчик на побегушках.

На сей раз эти глаза его не достанут.

– Ты думаешь только о себе! Понимаешь?

Лео смотрел на отца, с годами он вроде как съежился, уменьшился. Брови торчат буйными кустами, как антенны, одежда грязная, и с такого близкого расстояния он чуял свежий пот, который оживил и старый.

– Ты всегда был такой. Думал только о себе. О своей шкуре.

Лео не ответил.

– Как все стукачи.

– Что, черт побери, ты сказал?

– Приезжаешь сюда. Важный, как индюк. Годами ни слова. Конечно, я ж ни хрена не заслужил. Так какого черта ты приперся теперь, с сорока тремя тыщами? Сорок три тыщи! Ты откуда их достал? Из своей задницы? Так я и поверил! Нашел дурака. Каким манером ты огреб этакие деньжищи? Без меня? За какую такую работу столько отваливают? – Иван достал из нагрудного кармана самокрутку, закурил. – Явился сюда рассказать мне про своих братьев, которые отца видеть не желают. Затолкать все мне в глотку, как гусю на откорме? Корчишь из себя важную персону, получше меня? Да уж, стукач он и есть стукач! Доносчик\

– Я, блин, тогда ни слова не сказал, и ты это знаешь!

– Ты меня выдал.

Каждый раз. И не имеет значения, кричать ли дальше или сломать ему еще три ребра. Все равно так и будет продолжаться. Лео медленно вздохнул, протянул руку и кончиками пальцев постучал по нагрудному карману дешевой отцовской рубахи.

– Мы квиты.

На полной скорости он гнал по жилому району. Стукач. Гнал мимо школы, мимо общедоступного бассейна, мимо библиотеки. Стукач. Потом резко притормозил. Отцовское “стукачГ застряло в голове, хотя раньше такого не бывало.

Пустые парковочные места возле невысоких красных построек Эсму-Центра, он ненадолго остановился, глядя на продуктовые магазины, банки, кафе, обувную мастерскую, химчистку, цветочный магазин.

Я ни слова не сказал. Мне было десять лет, и я сидел перед этим паршивым жирнюгой полицейским.

Если глянуть чуть дальше, мимо магазинчика на углу, можно увидеть кирпичную трубу дома, где сейчас сидит отец, где они вместе жили и работали, раньше, когда это еще было возможно, а через десять лет после того, как мальчонка сдержал слово и не проболтался, Лео бросил там пояс с инструментами, встретил мать-одиночку пятью годами старше и решил переехать к ней, в двухкомнатную квартирку в Хагсетре.

Ни один стукач не сумел бы ограбить инкассаторский автомобиль.

Три месяца спустя они с Аннели сообща сняли четырехкомнатную квартиру в Скугосе, который некогда был для него всем миром. Но не теперь.

Ты когда-нибудь грабил инкассаторский автомобиль, а, папаша?

Лео открыл дверцу машины, пошел к угловому магазинчику. Положил на прилавок пачку “Кэмела”, стараясь не встречаться взглядом с хозяином, Йонссоном, который ничуть не изменился: все та же плешь в обрамлении остатков седых волос.

– Что-нибудь еще?

– Нет, это все.

– Что-нибудь для отца? Пакет табаку и папиросная бумага, так?

– Не сегодня.

Перепачкав руки в гипсовой пыли, он выгреб из кармана рабочих брюк несколько купюр, помятые 50-кроновые купюры из добычи, протянул Йонссону, а тот сунул деньги в приоткрытый ящик кассы – раз ящик открыт, можно обойтись без чека.

– Давненько тебя не видно, парень.

Лео уже был у двери, возле газет.

– Да, давненько.

– Слышь, – улыбнулся Йонссон, – передай привет папаше.

Ты всегда оставлял им следы. А я? Есть у полиции мои следы?

Лео не ответил, сжимая в руке пачку сигарет и сдачу, кивнул и вышел.

Нет. Нету у них ничего. Ни малейшей зацепки.

Лео нервно выкурил сигарету, нервно прошелся по площади. Старый черт все ж таки его достал.

Внезапно он замер как вкопанный.

Он бывал здесь раньше, но сейчас будто увидел все впервые.

Два банка. Рядышком. Как влюбленная парочка.

Стоят стена к стене между продуктовым и цветочным магазином, и к ним можно подъехать, держа в поле зрения всю площадь.

Две цели. Одно место. Одно время. Один и тот же риск.

Лео курил уже не спеша – его, как иной раз бывало, охватило спокойствие, и это спокойствие даже его отец нарушить не в состоянии.

21

Джон Бронкс попробовал считать дождевые капли. Сперва получалось. Но в конце концов они все слились, и мир за окном помутнел, утратил четкость. Коллеги, бежавшие по двору полицейского управления, казались толстыми и неуклюжими. На столе за спиной Бронкса лежали восемнадцать параллельных дел в разноцветных папках. Он не мог припомнить ни одного дня без дождя с тех пор, как дело, что лежало сверху, заслонило все прочее – словно дождевые капли на окне.

МАКС ВАККИЛА (М. В.). Он говорил, как тот дяденька в магазинчике.

ДОЗНАВАТЕЛЬ ДЖОН БРОНКС (Д. Б.). Что ты имеешь в виду?

М. В. Как Али. Но это был не Али. Только говорил, как Али.

Показания единственного свидетеля – не считая двух инкассаторов, – который видел их вблизи. Шестилетний мальчик.

Д. Б. А как выглядел тот, что сидел в кресле?

М. В. Слюнявый.

Д. Б. Ты хочешь сказать…

М. В. У того, которого звали Гобек, весь подбородок был мокрый,

Д. Б. Гобек?

М. В. Ну да, так его звали.

Ребенок видел то, чего не видели взрослые.

Д. Б. А остальное лицо?

М. В. Загорелое.

Д. Б. Немножко… красное?

М. В. Загорелое. Как летом.

Д. Б. Хорошо. Молодец. А еще что-нибудь запомнил?

М. В. Ногу.

Д. Б. Да?

М. В. Отрезанную. Или… оторванную. Под одеялом.

Д. Б. Ты видел?

М. В. Угу. А внизу ботинок.

Иногда ребенок видит выдумку, сказку.

Д. Б. А тот, что стоял?

М. В. Его я не очень разглядел,

Д. Б. Но все же немножко?

М. В. Он сердился.

Д. Б. Сердился?

М. В. Говорил быстро.

Д. Б. А еще что?

М. В. Его глаза. Опасные.

Д. Б. В каком смысле?

М. В. Темные. Очень темные. Как у Джафара в “Аладдине”.

Двое вооруженных грабителей, с виду похожие на арабов, говорившие по-английски, как арабы. Потому что вправду арабы? Или просто хотели, чтобы в них видели и слышали арабов? Сильный акцент. Выбор арабских восклицаний – ялла, ялла, шармута, Аллах акбар, он бы и сам выбрал эти слова, если б подделывался под араба.

Бронкс посидел перед кипами своих документов, зевнул, встал и прошел в коридор, к кофеварке, налить кипяточку. А затем к торговому автомату, где всегда брал номер 17: белая булочка с маслом, ломтиком сыра и помидором, от которого хлеб размокал и который он немедля принялся выковыривать.

Вы используете насилие, чтобы заставить людей подчиниться.

Грозите убийством.

Такое преднамеренное насилие – средство для достижения цели, ему ли не знать, он как сейчас чувствовал руку взрослого мужчины, которая снова и снова наносила удары по телу, не желающему покоряться. И ваше насилие действует, обеспечивает вам то, чего вы хотите.

Джон Бронкс оставил торговый автомат, швырнул и булку, и помидор в мусор, прошел мимо четырех дверей к кабинету начальника и, как обычно, постучал по косяку.

– Найдется минутка?

Карлстрём закрыл книгу, по крайней мере то, что выглядело как книга, и отодвинул в сторону. Джон вошел, сел в кресло и попробовал прочесть название, но видел только корешок, какой-то французский автор, Бокюз.

– Да?

– Ограбление инкассаторской машины. – Бронкс положил на стол Карлстрёма отчет криминалистов. – Я хочу поставить его на первое место.

– Каким же образом?

– Хотя бы несколько недель буду заниматься только этим делом.

Карлстрём вытащил с полки папку, полистал, пододвинул ее к Бронксу.

– У тебя восемнадцать параллельных дел. Других дел. Других подозреваемых.

– Да.

– ТЯЖКИЕ ТЕЛЕСНЫЕ ПОВРЕЖДЕНИЯ и ПРОТИВОПРАВНЫЕ УГРОЗЫ в гардеробе кафе “Опера”. ГРАБЕЖ С ОТЯГЧАЮЩИМИ в ювелирном магазине на Уденгатан. ПОДЖОГ в “Саду Мин” на Медборгарплатс.

– И что?

– ПОПЫТКА ИЗНАСИЛОВАНИЯ в Витабергспарке. СБЫТ НАРКОТИКОВ, Регерингсгатан. СВОДНИЧЕСТВО ПРИ ОТЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ, Карлаплан. СГОВОР С ЦЕЛЬЮ СОВЕРШЕНИЯ УБИЙСТВА, Лилла-Нюгатан… – Карлстрём захлопнул папку. – Продолжить? Как по-твоему, кому я должен передать остальные твои дела?

– Это опытные преступники. Они и раньше занимались грабежами.

– Которому из твоих коллег, Джон, у них ведь у всех тоже по восемнадцать параллельных дел?

– И они снова пойдут грабить.

– Я…

– Да, снова пойдут грабить, причем насилия будет больше, чем в Фарсте. А потом еще, и еще больше насилия.

Этот кабинет не выглядел казенным, как у Джона; здешний хозяин гордился своей жизнью, она придавала ему уверенности. На стене за спиной Карлстрёма были отражены все этапы его профессиональной карьеры – диплом юридического института, сертификат полицейского стрелкового клуба и приказ о его назначении начальником отдела уголовных расследований городской полиции. На столе же у него были выставлены свидетельства достижений его личной жизни: три знакомые Джону фотографии (сейчас он видел их оборотную сторону) – двух его девочек, удочеренных сестричек из Колумбии, лет пяти-шести, и жены, о которой босс никогда дурного слова не сказал. Рядом с фотографиями лежал эргономичный пластиковый дельфин (каждые двадцать минут босс массировал им плечи), нож для бумаги из Полицейского союза и книга Поля Бокюза, которая, как Джон теперь разглядел, называлась “Французская кухня”.

– Грабители были вооружены АК-4 и пистолетом-пулеметом. Армейским оружием. Я просмотрел все дела по кражам из арсеналов войск гражданской обороны, со стрельбищ, военных объектов. Проверил каждого с подобной судимостью, тех, кто на свободе, и осужденных условно. Постарался исключить вероятность, что ограбление совершили “свои”.

Он не был уверен, слушает ли его начальник. Карлстрём видел насилие только по долгу службы, а Джон с насилием вырос, жил в нем и позднее решил стать полицейским, чтобы снова встретиться с ним лицом к лицу.

– У нас двое грабителей, действующих целенаправленно, по четкому плану. Они захватили инкассаторский автомобиль, без превышения скорости перегнали его из Фарсты на берег Древвикена, а поскольку остальные деньги были за запертой дверью, без колебаний выпустили в нее целый магазин. Дисциплинированные, предельно целеустремленные, ни разу не вышли из роли за все время ограбления, которое заняло двадцать минут.

– Из роли?

– Меня они не убедили. Я не так уверен, как инкассаторы, что грабители были арабами. Как не верю и тому, что один из них вправду инвалид и сидел в инвалидном кресле. Это вполне могут быть местные, ловко разыгравшие спектакль в экстремальных условиях, они пользовались оружием как инструментом, будто насилие – их ремесло, будто они обучены избыточному насилию.

Фотографии жены и детей рядком стояли между ними, и Джону казалось, он хорошо с ними знаком. Карлстрём с удовольствием рассказывал о своей семье. Джон о своей не рассказывал никогда. Никому.

– И не думаю, что их было только двое. Наверняка больше. А в таком случае речь идет о банде, которая будет развиваться. За стальной дверью осталось девять миллионов. Серьезная неудача. Ведь они не получили то, за чем пришли. На этот раз.

– Ты сказал… обучены насилию.

– Нет, я сказал не так. Обучены избыточному насилию.

– Что ты имеешь в виду?

– Что они выросли с насилием.

* * *

Джон Бронкс спешил по коридору. Дело переведено в разряд приоритетных. Теперь можно целый месяц заниматься им одним. По лестнице он спустился на три этажа и направился в криминалистическую лабораторию, где сперва заглянул в темную комнату, потом в фанерный отсек для одежды преступников и наконец в такой же отсек для одежды жертв. Санны нигде не было.

Санны, которая ушла с места происшествия, словно вовсе его не узнала. Санны, которая вернулась в столичную полицию так же неожиданно, как некогда уволилась. Санны, которую он якобы не заметил несколько лет назад, встретив ее на Кунгсгатан, – на самом деле он увидел ее издалека, но слишком долго не решался перейти на другую сторону, так что просто прошел мимо отвернувшись.

Ее черный кейс лежал на одном из столов просторной лаборатории, рядом с рулоном желатиновой пленки, коробкой ватных палочек, пластиковыми контейнерами, пробирками, пинцетами и микроскопом. Сама она стояла с блокнотом возле вакуумной камеры с пара́ми цианоакрилата, где обрабатывались отпечатки пальцев.

– Привет, – сказал он.

Она обернулась, посмотрела на него с совершенно равнодушным видом.

– Привет.

– Я прочитал твой отчет, Санна. Несколько раз.

Невыносимо – стоять здесь и видеть ее непроницаемое лицо.

– Я пока что топчусь на месте. Но поговорил с Карлстрёмом. И он дал мне время.

Она продолжала писать, потом сунула блокнот в карман халата и, открыв дверцу камеры, выпустила оттуда остатки паров.

– Джон, как тебе известно, мне добавить нечего.

– Я хочу просмотреть отчет еще раз. Вместе с тобой.

* * *

По лестнице они спустились в гараж, расположенный под всем комплексом полицейского управления.

Интересно, видела ли она его тогда, на Кунгсгатан, заметила ли, что он отвел взгляд. Она могла узнать его, даже не глядя в лицо, – оба они работали в защите свидетелей и знали, что для формирования новой идентичности необходимо прежде всего изменить индивидуальную манеру движения. Первое, что человек, от которого ты прячешься, распознает в толпе, – это движения, придающие цельность образу.

В одном из углов гаража была маленькая квадратная постройка на четыре парковочных места – гараж в гараже для автомобилей, конфискованных криминалистами. Санна отперла дверь, в центре стоял тот самый автомобиль. Белый фургон. Бронкс прошел к нему, влез внутрь. Сиденья закрыты пластиком. Осколки стекла, документы и инкассаторские сумки уже убраны. Он изучил и исключил каждое заявление о каждом автомобиле и каждой лодке, украденных в районе Фарсты и Шёндаля незадолго до грабежа, – и пришел к выводу, что двоих грабителей, вероятно, привез к первому месту преступления кто-то еще, на их собственном автомобиле, а со второго места преступления увез кто-то на их собственной лодке.

Он перелез в задний отсек, к открытой сейфовой двери. В отчете криминалистов указан четвертый уровень – следы крови, волокна, отпечатки пальцев принадлежат двум жертвам и другим инкассаторам, пользовавшимся этим автомобилем. Больше ничего. Никаких следов подозреваемых.

Санна открыла черный кейс, который всегда носила с собой, и разложила на сиденье пять гильз.

– Угол поражения девяносто градусов.

Она показала ему дыры в окне водителя и траектории в направлении дверцы на пассажирской стороне.

– А вот здесь, рядом с гильзами, пять деформированных пуль – со сплошной оболочкой, девять миллиметров; они застряли в дверце. Выпущены из того же оружия. Из шведского пистолета-пулемета m/45.

Механически. Джон искал именно это слово. Именно так она говорила о своей работе. Интересно, она всегда так докладывала о результатах или просто старалась сейчас выказать ему безразличие.

Позади машины стояло инвалидное кресло. В нем сидел один из подозреваемых, с одеялом на коленях. Кресло украдено из больницы в Худдинге, и, согласно отчету криминалиста, на нем обнаружены семь видов отпечатков пальцев, которые сравнили со 120 000 отпечатков в полицейской базе данных. Идентифицировать не удалось.

Рубашки у инкассаторов оказались зелеными. На фотографиях этого не видно. Санна осторожно просунула палец в перчатке в отверстие справа на воротнике.

– Ему повезло. Наклонись он чуть дальше вперед, пуля прошла бы прямиком сквозь скулу.

– Они не получили что хотели, – сказал Бронкс.

– Они?

– Джафар из “Аладдина”. И некто по имени Гобек.

– Джафар? Го… бек?

– Так сообщил наш лучший свидетель. Шести лет от роду. Словом, мы ищем тех, кого не существует. Тех, кого видел маленький мальчик и еще несколько человек, потому что так хотели преступники. Я на это не поведусь. Не поведусь на Джафара и Гобека.

Бронкс знал ее походку, знал, какой запах будет искать в комнате, даже не отдавая себе в этом отчета, знал, как приятно видеть ее улыбку, пусть даже она стоит вот как сейчас, далеко от него.

– Джон… я работаю с волокнами, пятнами крови, отпечатками пальцев. С фактами. Которые существуют и могут быть проверены. А Джафар и Гобек, как ты говоришь, не существуют. На самом деле не существуют. Точно так же, как больше не существуем мы с тобой. Понимаешь?

Она ушла, а Джон Бронкс остался в гараже, холодном, пропахшем бензином и пылью. Снова и снова ходил вокруг инкассаторской машины, продолжая мысленно допрашивать двух инкассаторов, которые говорили о грабителе, который слушал и ждал, спокойный, выдержанный, в маске, и без колебаний приставил оружие к их головам.

Оружие как инструмент. Насилие как ремесло.

Джафар не существовал. Гобек не существовал.

Научились избыточному насилию.

Но ты-то существуешь.

22

Лео немножко полежал на спине; проснувшись, он часто так делал – лежал и слушал тяжелое дыхание Аннели, которая всегда спала, широко раскинув руки. Сам же он спал чутко и легко просыпался, всю жизнь.

До сих пор он вставал раньше всех и готовил завтрак.

Стукач.

Это слово проникло сквозь его защиту, с острыми, отточенными словами такое порой случается. Но теперь оно впивалось не очень-то глубоко.

Картонные коробки, запакованные для переезда, стояли возле кровати. Он насчитал семь штук, еще столько же в гостиной и в коридоре, скоро они поедут к невзрачному домишке с огромным гаражом, к Пещере Фантома и разрешению проблем с хранением. Уж им-то не придется снимать нижний этаж, заваленный смятыми билетами лото.

Ночью дождя не было, но теперь он зарядил снова. Час за часом капли долбили засыпанную яму перед бронированной дверью – сырой гравий может просесть, а курильщик-проверяющий может заметить.

Аннели вытянулась, пробормотала что-то неразборчивое, повернулась на спину и опять начала похрапывать. Надо поговорить с ней. Проинструктировать. Пусть сходит туда, она единственная, кого можно послать.

Лео был в коридоре, когда на лестничной площадке послышались голоса, потом все смолкло, а через секунду-другую в дверь позвонили. Младший брат не любил поспешности.

– Вы чего так вырядились? – спросил Лео, открыв дверь.

Феликс был в красной клетчатой фланелевой рубашке, в потрепанных, несколько великоватых джинсах и бежевых тимберлендах; за ним стоял Яспер в кожаной куртке за 5000 крон, новых джинсах и кроссовках “Рибок”.

– По будням вам положено являться сюда в синих рабочих комбинезонах, синих рубахах и старых рабочих башмаках!

Лео закрыл дверь спальни, а Феликс и Яспер прошли на кухню, отведать свежесваренного кофейку.

– Прикрытие, черт побери! То, что должны видеть другие. Яспер, ты что, секретный агент-телохранитель?! А ты, Феликс, сможешь попутешествовать, но не сейчас, обещаю… купишь в Сиднее подержанный “мустанг”, займешься виндсерфингом, попьешь холодного пивка.

Шли дни, недели, и мало-помалу они расслабились, почувствовали себя в безопасности, а как раз это недопустимо.

Лео достал хлеб, масло, сыр, сок, йогурт, тарелки, кофейные чашки.

– Мы строительные рабочие. И выглядеть должны как рабочие. Чтоб ни одна сволочь даже не подумала: что-то многовато они зашибают, наверняка не строят. Нам теперь нет необходимости забивать гвозди, но мы все равно будем их забивать! Будем ремонтировать кухни, перестилать кровли. Фирма нужна нам как прикрытие.

Снова звонок в дверь. Короткий, осторожный. Потом дверь открылась.

– Это я! – крикнул Винсент.

– Мы на кухне. Завтракать собираемся.

Винсент остановился на пороге. Синие рабочие штаны, синяя рубаха, старые строительные башмаки. Все молча смотрели на него.

– Что случилось?

– Хоть кто-то соображает, – сказал Лео.

– Что соображает?

Лео вынул фильтр, разлил по чашкам черный кофе, потом обернулся к Ясперу и Феликсу.

– После завтрака возьмете пикап и сгоняете домой. Переоденетесь в точно такие же робы, как у него – самого сообразительного. А потом отправитесь на склад пиломатериалов, заберете сто пятьдесят квадратных метров восьмимиллиметрового дубового паркета и отвезете в Чисту, на Грёнландсгонген, тридцать два, где Габбе ремонтирует компьютерный офис. Там будете ждать меня и Винсента.

Яспер поставил чашку, которую только что взял в руки.

– Ты серьезно? Мы вправду будем… строить?

– С сегодняшнего дня будем брать такие заказы. О’кей? Сто пятьдесят метров паркета – работа на два дня. И всегда…

– Блин, да ведь мы…

– …по фиксированным расценкам. Тогда можно растянуть работу минимум на неделю. В общем, трудоемкие, но простые заказы, которые четверо плотников могут сделать быстро, но спешить не станут, при фиксированных расценках. Приезжаем, работаем, причем постараемся, чтобы видели нас там достаточно часто.

* * *

Скугос. Лео и Винсент миновали школу и дом, где прошло их детство, большую квартиру, которая почему-то всегда вызывала клаустрофобию.

Лео припарковал машину, и они спустились вниз по склону, по высокой траве между футбольным полем и школьным гимнастическим залом, где после грабежа шли с одинаковыми спортивными сумками, выставив на всеобщее обозрение хоккейные клюшки.

В лес по тропинке, огибая холм, по ней он за последние недели ходил несколько раз, проверял, не всплыла ли затопленная резиновая лодка. Они вышли на мыс, раньше это был целый полуостров, так что подростком Лео мог доплыть отсюда до противоположного берега. Мимо больших валунов, мимо низких колючих кустов, мимо жухлых полегших папоротников, и вон там, прямо за соснами, несколько метров прекрасного песчаного пляжа, место, где они высадились. Оба пристально всмотрелись в воду.

– Угу. Она по-прежнему там, на дне.

Лео положил руку Винсенту на плечо.

– Ты ведь должен был стоять здесь и ждать.

Винсент передернул плечами, стряхнул руку брата.

– Блин, я… полиция совсем рядом, надо было вас предупредить, поэтому…

Лео улыбнулся.

– Ты все правильно сделал, братишка. Стоял тут один в темноте и принял решение. Ради нас. Я тебе доверился – и ты доказал, что я прав. Но в следующий раз будет иначе. Второй объект не инкассаторский автомобиль, а банк, и вокруг будет много народу.

– Знаю.

– И… мне нужна полная уверенность, что ты понимаешь, вправду понимаешь: если не хочешь участвовать, то можешь выйти из игры. Прямо сейчас. Я слова не скажу. Феликс и Яспер тоже. У тебя есть чертово право так поступить. А у меня есть чертова обязанность тебе это сказать.

Винсент усмехнулся.

– Я хочу участвовать.

– Я твой старший брат. И в ответе за тебя. Я возглавляю операцию, и пути назад не будет. Но сейчас он есть.

– Знаю. Но из дела не выйду.

Легкий ветерок, белые гуси покачиваются на мелких волнах, словно плывут куда-то.

Лео обнял младшего брата. Они вместе. У них одна дорога.

– Ладно.

И они бок о бок зашагали обратно по извилистой лесной тропинке, в ту же сторону, куда шли тогда, в потемках.

– Наденешь бронежилет. Из кевлара. Получше, чем у полицейских. И получишь заряженный автомат. Черные ботинки, синий комбинезон, маска на лице, ты будешь выглядеть крупнее, выше, и тощих костлявых ног видно не будет. Но вот походка.

Лео остановился, подождал, пока Винсент тоже остановится.

– У тебя походка семнадцатилетнего мальчишки. Ты об этом знаешь? И когда ты бежал к инкассаторам и машине, когда возник в темноте у нас за спиной, когда Яспер обернулся и навел на тебя автомат… Я его остановил. Я узнал по движениям.

Лео опять пошел по лесной тропинке, медленно, более широким шагом.

– Чтобы все сработало, тебя должны принять за взрослого мужика. Кассиры должны быть абсолютно уверены, что двери открыли трое взрослых мужчин. И на считаных секундах пленки, которые им достанутся, легавые должны увидеть троих взрослых мужчин. Движения узнаваемы и запоминаются. Легавые должны видеть банду, профессионалов, грабящих банки так, будто ничем другим никогда не занимались. Пусть поломают себе голову, откуда они, черт подери, взялись, кто они, на что способны, и… здорово переполошатся. А ведь и не подумают, если ты будешь двигаться как тинейджер.

Места на тропинке маловато.

– Давай за мной.

Лео пошел по траве, прямо через луг.

– Ступай твердо. На всю ногу. Не косолапь, из стороны в сторону не мечись, весь тротуар не занимай.

Обернувшись, Лео увидел, как брат старается шагать по-взрослому.

– Хорошо. Хорошо, Винсент! Теперь представь себе, что весу в тебе побольше и что ты знаешь, куда идешь. Тинейджеры обычно об этом понятия не имеют.

Он остановился. Один широкий шаг, и Винсент замер тоже.

– Совсем другое дело, когда знаешь, куда идешь, и стараешься расчистить себе дорогу.

– Понял.

– И центр тяжести пониже. Вот так.

Лео чуть обмяк, расслабив колени. Винсент всмотрелся и пробовал повторить. Лео, держа брата за талию, придавил его чуточку книзу.

– Не так. Не тяни шею, как стервятник. Давай бедра поближе к земле. Теперь твой член – центр тяжести, Винсент. Торс пониже. Чувствуешь?

Они стояли рядом в открытом поле, слегка пружиня вверх-вниз, вверх-вниз.

– Чувствую.

– Уверен?

– Да.

Лео резко толкнул Винсента в грудь. Младший брат едва пошатнулся.

– Чувствуешь? Ты устойчив. Верно?

– Да.

– Ладно. И еще одно. Твой голос.

– Голос?

– Нельзя, чтобы он звучал ломко, как у подростка. Нужно басистей. “Ключи”. Ну-ка, скажи.

– Какого черта… ты о чем?

– Просто скажи, Винсент. “Ключи”.

– Ключи.

– Не так. Сделай голос ниже. Говори из груди, из живота. Ну, как будто ты… отдаешь мне приказ. Повтори еще разок. Давай ключи.

– Давай ключи.

– Еще раз! Голос ниже. И громче.

– Давай ключи.

– Еще раз!

– Давай ключи! Давай ключи! Давай…

– Напористей. У тебя хороший голосовой диапазон, вот и используй его! О’кей?

Они пошли к машине через луг, вверх по холму, и Винсент слегка пружинил на мягких коленях, повторяя “давай ключи” каждый раз, когда наступал на правую ногу.

* * *

Компьютерный офис в Чисте. Лео припарковался возле такого же фургона с таким же логотипом по бокам: “Строительство К°”, открыл дверцу и вышел. Винсент всю дорогу спокойно сидел на пассажирском месте и сейчас не пошевелился.

– Выходи, – сказал Лео.

– Значит, мы продолжим?

– Продолжим?

– Грабить банки.

Лео держал дверцу открытой, смотрел на Винсента, который пока не собирался выходить. Поэтому он снова сел в машину.

– Винсент!

– Да?

– Объект возле круговой развязки – всего лишь один банк. Это тренировка. В следующий раз… мы возьмем два. Одновременно.

– Два? Это невозможно, нас повяжут!

– Хочешь победить – танцуй с медведем, Винсент. Не подходи слишком близко. Иначе тебе каюк. Он ведь куда больше тебя. Может порвать в клочья. А ты можешь танцевать вокруг него. И ждать. Потом бьешь, один раз; если попал куда надо, можешь продолжать танец и готовиться к второму. И ограбить банк., примерно то же самое. Маленькая группа, несколько грабителей, может одержать верх над всем полицейским управлением. Каждый удар злит медведя, приводит в замешательство. Нельзя давать ему время опомниться, надо бить снова и снова, пока он не обезумеет. Медвежий танец, Винсент. Бей, приводи в замешательство, исчезай. А потом опять, банк за банком.

Лео сунул руку под сиденье, достал драный, туго набитый полиэтиленовый пакет, вручил брату.

– Вот. Необходимая литература.

Винсент взял пакет, принялся по одной вытаскивать книжки.

“Boobytraps – Department of the Army Field Manual”. Раньше он их не читал. “Explosives А – Kitchen Improvised Blasting Caps”. Даже не слыхал о них. “The Anarchist Cookbook”. В основном тонкие брошюры. “Homemade С-4 – An Recipe for Survival”. Но есть и потолще. “How to Build Silencers – An Illustrated Manual”. Все по-английски. “Explosives В – Kitchen Improvised Fertilizer Explosives”[29].

Он полистал наугад – текст изобиловал непонятными терминами, картинками, показывающими, как делать небольшие бомбы. Лео тем временем открыл дверцу машины.

– Твое домашнее задание на эту неделю.

Винсент смотрел, как Лео подошел к штабелям паркета и остановился, словно собираясь вскрыть одну из упаковок, но вместо этого цапнул Яспера за загривок, затевая шуточную схватку, как бывало, когда он хотел разрядить обстановку и все наладить. Феликс выпустил из рук охапку паркета, кинулся на обоих, трудно сказать, с кем он собирался бороться – с Лео или с Яспером, – наверно, он и сам не знал.

Два старших брата и друг их детства.

Винсент сложил книжки в рваный пакет. И улыбнулся.

Он не выйдет из игры. Он хочет быть с ними. Вместе.

23

Джон Бронкс стоял на последней доске мостков – еще шаг, и угодишь в озеро. Он думал о других мостках в далекие лета на островке озера Меларен – он почти слышал топот ног по доскам и голос матери, зовущей его обратно. Сэм на полшага впереди, под проливным дождем мчится из летнего домика к берегу, потом лежит на спине в солоноватой воде, глядя, как капли падают на лицо.

Он присел на корточки, ребром ладони разбил темную ноябрьскую гладь озера, куда более холодную, чем ему помнилось, должно быть чуть выше нуля. Через месяц-два здесь будет хрупкий лед.

– Джон? Ты там? – окликнула Санна.

За спиной послышались шаги по мосткам, доски зашатались.

– Да.

– И мы… что именно мы будем делать?

Она кивнула на простенькую алюминиевую лодку с мотором на десять лошадиных сил, зачаленную у мостков.

– Попробуем вычислить, куда они направились. Где высадились. За каким столом сейчас сидят, планируя следующее ограбление. В таком вот духе.

Опять это бесстрастное лицо. И голос по-прежнему механический.

– И чтобы все это вычислить, надо сидеть в утлой лодке под дождем посреди Древвикена? Ты ведь уже несколько раз это проделывал!

– Мне нужна твоя помощь, чтобы понять ход их мыслей.

Одной ногой он стоял на мостках, другой – в лодке, она тоже шагнула в лодку, с двумя непромокаемыми накидками в руках. Подала ему одну:

– Пригодится, ожидается ухудшение погоды.

Бронкс дважды дернул стартер, чтобы запустить винт. Оттолкнулся от мостков, дальше путь лежал через усталые камыши, которые знали, что лето миновало, и безропотно склонялись вперед, к открытой воде.

На коленях у него лежала разложенная пластиковая карта, лодка медленно шла мимо островков под названиями вроде Кроличий и Муравьиный, судя по почти неразборчивым надписям. Бронкс чуть придерживал румпель, держа курс мимо берегов, поросших елями и соснами, иногда над деревьями виднелись верхние этажи серых высоток, а не то черепичная крыша особняка, построенного в прибрежной полосе, когда это еще разрешалось. Потом Древвикен сузился, стал протокой, и по левому борту потянулся буйно заросший дикий берег – нетронутый, где располагался безмятежный природный заказник Флатен, с хвойным лиственным лесом и мелкими коллективными садами, а по правому борту – плотная жилая застройка, беспокойный муравейник дорог, маленьких домишек и бетонных зданий. Для лодки, плывущей в безопасной темноте, протока была достаточно узкой, чтобы причалить к любому берегу, несильно меняя курс.

– Какой берег выбрала бы ты?

Санна сначала посмотрела на карту, потом кивнула на берег с домами.

– Вот этот.

– Я тоже.

Джон направил суденышко ближе к берегу – убегающий преступник стал бы менять курс как можно чаще и где-то здесь выбрал бы место, чтобы исчезнуть.

– Я проверил, заявлений о краже лодок из этого района не поступало.

– А если лодка была их собственная? – Санна глянула на карту. – Тут… пять, восемь, одиннадцать… пятнадцать лодочных пристаней. Если у них есть своя лодка, они могли уплыть куда угодно.

– Эти парни не оставили бы лодку у причала… не такие они люди, они все за собой подчищают.

Подлетают любопытные чайки, на миг нарушают тишину истошными криками.

– Такие грабители всегда избавляются от транспорта, на котором бежали. И если это лодка, ее топят. Бухточки, заливы, мостки, купальни: каждый метр побережья – место высадки. Кто-то их ждал, с другой машиной.

– А может, и нет.

Джон улыбнулся. Они по-прежнему думали одинаково. По крайней мере, как полицейские.

– А может, и нет. Если не было нужды бежать дальше. Если это была последняя остановка. Если они живут где-то неподалеку.

Он кивнул на узкую полоску берега за раскидистым деревом, чьи ветви свисали в воду.

– Было часов семь-полвосьмого. Берег уже скрылся в темноте, и где бы они ни причалили, кто-то наверняка направлял их световым сигналом.

Два зайца метнулись по скалам, до смерти перепуганные приближающейся лодкой.

– Та-ак… и что же произошло, как ты думаешь? – спросил Бронкс.

– Как думаю?

– Нуда.

– Ты знаешь, Джон, я никогда домыслов не строю… я зануда, фиксирую только то, что могу твердо подкрепить данными криминологического исследования.

– Но что ты видишь? Что думаешь? Если б тебе пришлось… предположить?

– Это ты можешь предполагать. И даже должен, такая у тебя работа. А я не предполагаю. Я выявляю улики и факты, такая у меня работа.

– А если я хочу знать, что думает Санна, а не что выявил криминалист?

– Не люблю спекуляций, – сказала она, помолчав и тряхнув головой.

– Мы посреди озера, кроме меня, никто не услышит.

– Санна думает, что двое мужчин – поскольку нам известно лишь о двух преступниках, – совершившие нападение и ограбившие инкассаторский автомобиль, уже делали что-то подобное раньше и понесли наказание. Абсолютно все их действия говорят об этом: стрельба, жестокость, целеустремленность, готовность идти на риск.

Они дрейфовали к берегу, вокруг торчали камни, и Бронкс снова вывел лодку на открытую воду.

– И… Санна знает, о таких вещах всегда идут разговоры. За стенами. – Впервые она по-настоящему смотрела на него. Знала, что он знает, о чем она говорит. – Людям, сидящим под замком, делать в общем-то нечего. Верно, Джон?

Она принадлежала к числу тех немногих, с кем он был достаточно близок, чтобы рассказать.

– Тебе надо поговорить не со мной. И ты это знаешь. Тебе надо съездить туда, поговорить с ним.

– Нет.

– Почему нет?

– Это ничего не даст.

– И все-таки надо…

– Нет.

Они как раз миновали лесную тропинку, что вела вдоль берега Скугоса с его высотками, и контраст проступил со всей очевидностью – тишина, красота, хрупкость рядом с чем-то тревожным, уродливым, жестоким.

– Ты не изменился, Джон.

– Ты тоже.

Каждый день. Она жила в его голове, в груди, упорно жила там, как он ни старался от нее избавиться. Не мог он выбросить ее из мыслей. Десять лет. Встречались они лишь два года, прожили вместе год, но оба в ту пору были молоды, и год длился дольше.

– Я обрадовался. Когда оставил потрясенного инкассатора, прошел к мосткам и увидел тебя.

Он пытался завести новые отношения, особенно в первые годы после расставания, но она все время становилась преградой, и женщины, с которыми он встречался, замечали, что соперничают с кем-то, кого уже нет, но его тень упрямо не желает уйти.

– Ты правда не изменился, Джон. Черт побери… ты поэтому потащил меня под дождь, в эту паршивую лодку?

– Я думаю о тебе… каждый день.

– Я о тебе не думаю никогда.

Тогда ушел он. А она горевала. Но когда отгоревала – выбросила его из своей жизни.

– Это все, Джон?

Он молчал, снова мальчонка, понятия не имеющий, как люди разговаривают друг с другом, – куда делся детектив, понаторевший в общении и аналитических приемах.

– Может, станем опять полицейскими? Даже сделаем вид, что эту поездку на лодке ты предложил, чтобы продвинуться с расследованием?

Он вяло кивнул.

– В таком случае… – Она опять взяла в руки карту. – …мы знаем, что нет ни одного свидетеля, видевшего, как они отплыли. Кроме того, мы знаем, что, хотя были задействованы криминалисты, собаки, вертолеты и перекрыты дороги, ни малейших следов не найдено. Это место наверняка хорошо им знакомо – вот единственное преимущество, каким они точно располагали.

Протока расширилась, они вернулись на открытую воду. А через сорок пять минут снова причалили к мосткам. Бронкс смотрел мимо нее, впервые за всю поездку.

– Тебе надо вернуться туда, Джон, и продолжить поиски.

24

Аннели припарковала прокатную машину прямо у шлагбаума с большим висячим замком, неподалеку от шоссе. Прокатный “вольво 240”. Красный. Самый обычный в Швеции автомобиль.

Она упаковала все содержимое кухонных шкафов и прошлась по комнатам, между штабелями картонных коробок. Они переезжают, но не так, как она надеялась. Правда, он обещал. Один только год. И тайком от него она несколько раз съездила в престижный район Сальтшёбаден, прогулялась в одиночестве среди огромных домов с огромными садами, там столько же комнат, сколько у них картонных коробок, и она не сомневалась, что, как только они заживут вот так же, Себастиан предпочтет жить с нею. Аннели достала мобильник, набрала номер.

– Здравствуй, дорогой, что ты сегодня делал?

– Катался на велике.

– Под дождем?

– Дождь был несильный. Здесь, у нас.

Порой, когда нервничала, она звонила Себастиану, и это всегда ее успокаивало.

– А здесь поливает.

– Угу.

– Я в лесу… грибы собираю. И думаю о тебе, мой дорогой. Знаешь, в следующий раз, когда приедешь к нам, у тебя будет собственная комната.

– О’кей.

– И Лео повесит для тебя во дворе баскетбольную корзину.

– О’кей. Ну, мне пора идти.

– Но…

– Папа уже надел ботинки. Пока-пока.

– Обнимаю и целую, скоро… – Он уже отключился. Электронная тишина. Вот это хуже всего. – … увидимся.

Она была все так же одинока, а лес все так же мрачен, бесконечный деревянный гроб, пахнущий гнилыми плодами и землей.

Аннели застегнула плащ, заправила брюки в резиновые сапоги и зашагала по мху и мокрым листьям, с корзинкой для грибов в правой руке. Раньше она никогда не собирала грибы. Вон один, коричневый; наверно, боровик, подумала она, срывая его. А вот еще один, желтый, лисичка – этот она узнала.

Внезапно послышался лай.

Собака. А может, и две или три. Причем рядом. Она не одна.

Аннели сорвала еще несколько грибов, белых и почти черных, – дно корзинки надо покрыть, если она хочет выглядеть грибником, так не раз повторил Лео. Он инструктировал ее точно так же, как обычно инструктировал братьев, и ей очень нравилось внимательно слушать и делать, как он хотел.

Снова лай. На сей раз еще ближе. Большая собака, вероятно немецкая овчарка, причем не одна. Лаем предупреждают кого-то.

Сама того не заметив, она вышла к большой открытой площадке, посыпанной гравием. Лес поредел, воздуха и света прибавилось. Оружейный склад. Но там что-то двигалось. Среди деревьев и высоких кустов она заметила людей в зеленом, ветер донес голоса.

Значит, обнаружили.

Страх, который по ночам не давал Лео уснуть, вгонял в пот и в бессонницу, когда он думал, что она спит. Вот оно и случилось.

Аннели поспешила отойти подальше в ту сторону, откуда только что пришла, надо сообщить ему, он должен знать. Тут она остановилась, так же внезапно, – ведь ей ничего не известно. Она знала, там кто-то есть, несколько человек с собаками, и все. Задание пока не выполнено.

Она повернулась и снова медленно пошла к складу.

Собаки скалили острые зубы, лаяли, пускали слюни. Ей вспомнилось, как на нее, пятилетнюю, прыгнул боксер и укусил в левую щеку, а хозяин заявил, что собака просто играла. С тех пор, завидев большую собаку, она переходила на другую сторону улицы. Ведь собаки сразу чуяли, как она их боится.

И вот сейчас она их увидит.

Деревья с каждым шагом редеют… две собаки, а может, три. И пять… шесть… семь человек в зеленом. Если она пойдет дальше, ступит на гравий, собаки почуют ее страх. Но выбора нет. Если они обнаружили дыру, подкоп, пустой арсенал, Лео должен узнать.

Укрывшись за пушистой елью на краю гравийной площадки, она отчетливо видела бетонную постройку.

Дверь-то закрыта.

По-прежнему закрыта!

Она уже хотела уйти, осторожно, как и пришла, но тут ноги заскользили. Медленно. По грязной кромке в канаву, отделявшую мох от гравия, лес от военного объекта. Пронзительный визгливый звук – резиновые подошвы проехали по камешкам.

Собаки рвались с поводков.

Услыхали ее.

Аннели выбралась из канавы, почти выбралась, но опять поскользнулась.

– Вам помочь?

Их было не семеро, а восьмеро, все в зеленой форме. Собаки – немецкие овчарки, она правильно догадалась, и все глаз с нее не спускают.

– Вы… держите их на коротком поводке?

– Здесь военная территория.

– Я немного боюсь собак, я…

Высокий военный с закрученными седыми усами, по-видимому главный, повернулся к передней собаке, которая сверлила ее маленькими колючими глазками.

– Ко мне, Калибр. Сидеть. – На коричневом кожаном ремне, переброшенном через плечо, у него был автомат, но выглядел этот человек вполне дружелюбно. – Думаю, вы можете… с ним поздороваться.

Аннели, ты должна подойти к арсеналу.

– Поднесите руку к его носу. Дайте ему понюхать.

Я должна знать, не просела ли яма.

– Вот видите, вы спокойны, и он тоже спокоен.

Военный улыбнулся, впервые. Аннели взглянула на его каску. “ВП”. Военная полиция. Потом на собаку рядом с его черными ботинками. И подумала, различает ли овчарка разные виды страха – бессознательный инстинктивный страх и ее теперешний страх, вполне осознанный.

– Я… ничего, если я срежу угол? Пройду через площадку?

– Вообще-то не положено. Это ведь военная территория.

– A-а. Ну да, конечно.

– Мы – военная полиция. Проводим здесь учения. Поэтому прошу вас уйти.

– Я не знала…

– Там есть табличка “Вход воспрещен”.

– Я… я не заметила. Шла через лес, припарковала машину…

– А что вы здесь делаете?

– Я…

Он заметил. Все восьмеро заметили, что она растерялась.

Корзинка стояла на земле, она подняла ее, показала ему.

– Грибы.

– Не много набрали.

– Ну, я…

– А вот этот… вороночник. Редкий гриб. Где вы его нашли?

Она рассмеялась, нервно, неестественно, но надеялась, что смех звучит хотя бы чуточку облегченно.

– Говорят, нельзя рассказывать про грибные места. Верно? А сейчас грибов мало, из-за дождей.

– Здесь вам задерживаться нельзя.

Она улыбнулась, легонько склонила голову набок.

– Можно я пройду через площадку? А? Тогда я быстрее уберусь отсюда.

Он взглянул на нее. Она по-прежнему улыбалась, именно такой улыбкой, которая, как ей казалось, должна подействовать.

– Ладно. Идите.

Они наблюдали за ней, когда она обернулась, приостановившись возле бетонной постройки.

– А что это? Что за домик? Для собак?

Она шагнула ближе, словно хотела рассмотреть.

– Нет.

– Нет? Тогда, наверно…

– Военный склад.

До двери несколько метров. Здесь. Во всяком случае, Аннели так думала. Она стояла на том месте, где не так давно была дыра. Могла почти дотронуться до серых стен, за которыми теперь пустота; “скорлупа”, так сказал Лео, пустая бетонная скорлупа.

– Военный склад?

Правой ногой она посильнее нажала на гравий.

– На случай войны. Если понадобится оснастить подразделение.

Грунт не рыхлый, не мягкий. Подкоп, который они прорыли и снова засыпали, не виден и не чувствуется.

Аннели пошла дальше. Они наблюдали за ней. Колючие, острые глаза за спиной.

Задание выполнено. Несмотря на слюнявые собачьи пасти, несмотря на боль в груди и пот, градом текущий по спине под плащом.

– Постойте!

Она была так близко. И теперь этот голос догнал ее, громче прежнего.

– Постойте!

Она помедлила. Остановилась. Закрыла глаза.

Да?

– Вы сказали, что собираете грибы, да?

– Да. Вернее, ищу.

Повернуть голову. Взглянуть в его серьезное лицо.

Он знает.

– Вы… вы уверены, что они не ядовитые?

Они знают.

– Ядовитые?

Они все время знали.

– Тот, желто-коричневый, кожистый, посередине. Может, лучше его выбросить?

– Э-э… вы имеете в виду…

– С желтой ножкой. Вдруг это поганка. Многие путают их с лисичками. – Он улыбнулся. – Будьте осторожны.

Он улыбнулся, по-настоящему. Не приказал ей вернуться. Не спросил ни о дыре, ни об ограбленном складе.

Чуть помедлив, она кивнула, помахала рукой и все время, пока шла через площадку, хотела обернуться и увидеть, как они отдаляются, но не обернулась.

По лесу она бежала со всех ног, перепрыгивая через корни и камни, села в машину и помчалась в сторону Тумбы куда быстрее, чем от себя ожидала.

25

Аннели громко рассмеялась. Как здорово! Ее так долго мучил страх неизвестности, ведь она не знала, что будет с любимым мужчиной, а унять такой страх можно, только непосредственно участвуя во всем. И она теперь участвовала. Ей было дано поручение, которое никто другой выполнить не мог, и она справилась как нельзя лучше.

У входа в их новое жилище стоял фургон, задняя дверь открыта, внутри пусто. Все коробки уже занесли в дом. Она надеялась, что Феликс, Винсент и Яспер, как всегда, еще здесь и услышат все, что она расскажет Лео.

Нажимая ручку незапертой входной двери, она увидела, как он выходит из огромного гаража, и чуть не бегом устремилась навстречу.

– Лео, я вернулась!

Хорошо бы, они услышали. Феликс, Винсент, Яспер. Услышали ее.

– Отныне я ваша королева-разбойница! – Она обняла его, поцеловала в щеку и в губы. И шепотом добавила: – Там были люди.

– Люди?

– Военная полиция. Восемь человек. С собаками. Учения проводили. А я действовала в точности, как ты велел.

Он изменился в лице.

– Что ты… сделала?

– Подошла и проверила гравий у двери. Попробовала ногой. Они ничего не заподозрили!

Лео не просто изменился в лице, с ним произошла внутренняя перемена, так бывало, когда он уходил в себя, погружался в размышления, к которым она доступа не имела.

– Ты что же, стояла в метре от арсенала и топала ногой, прямо на глазах у восьмерых военных полицейских с дрессированными собаками?

– Да, и они…

Лео посмотрел на соседний дом, на шоссе, где на одной из полос застрял автомобиль и за ним уже скопилась пробка.

– Идем в дом.

Он ухватил ее за локоть, не грубо, но крепче обычного, достаточно крепко, чтобы она пошла с ним, и закрыл дверь. В коридоре было темновато. С потолка свисала на проводе единственная голая лампочка, раскачивалась из стороны в сторону, потому что Лео задел ее.

– Военная полиция. Обученная замечать то, чего другие не замечают. А ты стоишь перед ними и… скребешь ногой, как кошка, закапывающая дерьмо!

Неприятный, яркий свет.

– Лео, я же только…

– Они знают твое имя? Ты назвала им свое имя?

– Нет, я…

– Они видели машину?

– Я…

– Если видели, то сумеют отыскать!

Обыкновенно он старался обуздывать злость,

не терять самообладания, держать себя под контролем. Таким она видела его только в столкновении с другими мужчинами, когда ему бросали вызов. Ей даже нравилось, она чувствовала себя защищенной. Но до сих пор его злость никогда не оборачивалась ни против нее, ни против братьев, ни вообще против близких.

– Говорю же, они ничего не заподозрили.

– Ничего?

– Клянусь, Лео.

– Если они обнаружат, что арсенал совершенно пуст, и выследят тебя, то будут допрашивать. Это ты понимаешь, а? Какая-нибудь жирная полицейская сволочь, сидя перед тобой, будет поворачивать каждое твое слово против тебя же, будет сыпать вопросами, пока не вытянет то, что ему нужно. С этим ты справишься? Справишься… моя королева-разбойница?

– Какая муха тебя укусила? Прекрати!

– Если сейчас не справишься со мной, то с допросом и подавно.

– Я никогда тебя не выдам, – сказала она, взяв его за руку. – Лео, посмотри на меня… ты же знаешь, верно? Я никогда тебя не предам.

– Ты вообще не попадешь на допрос, если правильно будешь себя вести.

Лео передвинул два ящика и кофеварку, освободил узкий проход на кухню, к морозилке. Открыл верхний ящик, достал контейнер со льдом.

– Теперь у тебя двойная жизнь, Аннели. Внешняя и внутренняя. Полтора месяца назад я владел строительной фирмой. Феликс, Винсент и Яспер работали на меня. А ты, женщина, которую я люблю, была моей невестой, подругой.

Из одной коробки на плите он достал ведерко для льда, а из соседней – полотенце.

– Потом мы украли оружие.

Он стукнул по контейнеру, высыпал ледяные кубики в ведерко.

– Потом ограбили инкассаторский автомобиль.

Он открыл холодильник, вытащил с верхней полки единственное, что там было, – бутылку.

– Мы в розыске, Аннели. Все изменилось, понимаешь? Полиция ищет нас.

Он обернул красивую бутылку белым махровым полотенцем, опустил в ведерко.

– Никогда не оставляй следов. Исключи всякий риск быть замеченной. Они ничего не знают, и ничего на нас у них нет. Я сам выбираю и буду выбирать, какие именно следы нужно оставить. Нас пятеро преступников, не имеющих судимостей и работающих сообща, – такого они еще не встречали. Закоренелые преступники, совершающие серьезные преступления, но отсутствующие в полицейских базах данных. Мы для них самый страшный кошмар – нас не существует!

Он опять схватил ее за локоть, но куда мягче, привлек к себе.

– Две жизни, Аннели. Одна напоказ, для наших соседей, и вторая, настоящая, – грабители банков, о которых будут писать газеты.

В одном из пустых кухонных шкафов стояли два бокала для шампанского, совершенно новые. Лео поставил их рядом на мойку, откупорил бутылку. Хлопок, как в кино, и пена через край, когда он наполнил хрупкие бокалы.

– За наш новый дом, Аннели.

Он отослал братьев домой, потому что знает, я не хочу, чтобы они были здесь.

И припас в морозилке дорогущую бутылку “Дом Периньон“ потому что думает, я нахожу это романтичным.

– Твое здоровье! – сказал Лео.

Аннели подняла бокал, посмотрела на него, отпила. Теперь она понимала, что ее мучило все время, – страх быть в стороне. Участие – вот что она вынесла из леса, а он только что у нее отобрал. И оно не вернется, сколько бы она ни улыбалась.

26

Санна любила ходить нагишом, по гладкому деревянному полу. И его приучила спать нагишом, чистить зубы нагишом, не стесняться своего бледного костлявого тела. За этим кухонным столом они сидели друг против друга в то первое утро, когда застенчивость обернулась молчанием. Молчали, чтобы не смотреть друг на друга, как вдруг ее нога коснулась его. И этого оказалось достаточно, чтобы вернулись близость и доверие минувшей ночи. А ведь он так долго пребывал в уверенности, что ни перед кем не сможет появиться нагишом.

Ты знаешь, что я не хочу говорить об этом. Для меня это в прошлом… Джон? Ты ведь знаешь.

Бронкс оделся и вышел из своей двухкомнатной квартиры в западной части стокгольмского Сёдермальма. Стоял ноябрь, но утро выдалось теплое, казалось, осень и зима уснули и на время вернулось лето. Он пересек двор, зашагал на Хёгалидсгатан, к старинному дому и огромной церкви с двумя колокольнями в вечном карауле у входа. Четыре раза в час церковный колокол отбивал глухой удар, первые годы этот звук действовал ему на нервы, а теперь он даже не был уверен, звонит ли колокол по-прежнему. Дальше, мимо постоянно открытого окна, откуда долетала трескотня Стокгольмского радио – местные новости да сообщения о ситуации на дорогах, – ив кафе, вернее в булочную, с двумя столиками, ароматом хлеба и хозяином, который подавал итальянский хлеб, напевая итальянские оперные арии, и знал, какой хлеб Джону по вкусу: зерновой, без помидоров.

Однажды, через год после ее переезда к нему, он вынул из шкафа ее вещи, забрал из ванной неароматизированный гель для душа и зубную пасту, взял “Второй пол” и “Пурпурный дождь”, в общем, собрал все, что люди приносят с собой, мало-помалу тесня другого. Выставил большую желтую икейскую сумку на ковер в коридоре и попросил Санну уйти, а она изо всех сил старалась понять. Когда она уходила, он сидел здесь, в кафе через квартал, убивал время за фруктовым чаем, пока не был на сто процентов уверен, что она ушла.

Бронкс взял стакан апельсинового соку и одно из маленьких печеньиц, на вид немного суховатых, лежавших на противне.

Я думаю о тебе каждый день.

Он попросил ее уйти. Решил, что она подобралась к нему чересчур близко, и в тот миг сила была целиком на его стороне. Но он не догадывался, что десять лет спустя, в алюминиевой лодке, лишится этой силы, Санна унесет ее с собой, а в нем останется только пустота.

Я о тебе не думаю никогда.

* * *

Три чертежа лежали кучкой поверх очередного штабеля картонных коробок. Лео взял верхний, пробежал глазами. Ленточный транспортер. Дренажный насос. Цементные трубы. Он сам спроектировал свою Пещеру Фантома, продумал каждый этап строительства и сделал чертежи.

С чертежом в руке он прошел в единственное помещение, свободное от коробок, слева от входа, – пристройка, где у предыдущих владельцев была контора.

Мальчишкой он на переменках зарисовывал новые парковочные счетчики, мимо которых проходил по дороге в школу, прикидывая, как с помощью зубила и молотка сбить головки двух заклепок на их задней поверхности, а потом ежедневно сдвигать крышку и доставать монетки. Или на последнем уроке делал вид, будто старательно чинит карандаш, на самом же деле осторожно отпирал окно, а после школы мчался домой и заводил будильник, чтобы ночью вернуться к школе вместе с заспанным Феликсом, который караулил на улице с черным мусорным мешком, а Лео влезал в незапертое окно и выбрасывал заказанные учителем сборные модели – точные копии самолетов времен Второй мировой и ревелловские машинки, как из фильма “Американские граффити”.

Лишь много позже Лео понял, что, если делать то, чего другие не ожидают, если установить собственные правила, можно держать окружающий мир под контролем.

Он твердо решил действовать не так, как отец, тот вечно поднимал шум, привлекал к себе внимание и – попадался. Разумеется, как и отец, он выработает свои правила, но не станет о них распространяться, другим о них знать не надо.

* * *

Этот кабинет Джон Бронкс занимал с того дня, когда сменил мундир на гражданский костюм, перестал быть одним из полицейских, которым надлежало первыми явиться на место преступления, с оружием в руках, был дознавателем, который подъезжал позднее и собирал мозаику случившегося из оставшихся фрагментов – эха угрожающих голосов, жара тела, готового к бегству, – медленно выстраивая географию насилия.

Он открыл папку, перелистал протоколы допросов свидетелей, разыскные отчеты, экспертные заключения – увеличенные фотографии осколков стекла на сиденье машины, пулевых отверстий в дверцах. Некоторое время вертел фотографии так и этак, но в конце концов сдвинул их с компьютерной клавиатуры и открыл базу под названием “Рациональный порядок регистрации” (РПР). Надо вернуться обратно, как предложила Санна, туда, где последний раз видели Джафара и Гобека, искать человека, связанного с заброшенным пляжем в Шёндале, человека, который постарался замести все физические следы, но тем не менее оставил четкий поведенческий след – применение избыточного насилия.

Большая карта лежала во втором ящике стола. Он развернул ее и красным маркером прочертил линию вдоль берега Древвикена, затем по черной линии одной улицы и другой, а в итоге опять к берегу, откуда начал, где закончился след. Территория площадью три квадратных километра.

Внутри этой зоны он задерживал палец у каждой новой улицы, вводил в компьютер адреса для первичного поиска – людей, проживающих в пределах зоны и осужденных в прошлом за преступления, связанные с насилием.

– Привет.

Второй поиск – люди, которые там не жили, но были осуждены за насильственные преступления, совершенные в этом районе.

– Джон?! Привет!

Он оторвал взгляд от экрана. Даже не слышал, как она вошла.

– Я тебя разбудила?

Санна слегка прислонилась к дверному косяку, с пачкой бумаг в руках.

– Все гильзы помечены цифрами восемь-ноль-семь-ноль-ноль, что подтверждает уже установленный факт – шведское производство, армейский заказ.

Она с любопытством огляделась и протянула ему бумаги. Казенное помещение. Картонные ящики у стен и на полу. Он словно никогда и не собирался обживать этот кабинет.

– Давно у тебя этот офис?

– С тех пор как начал здесь работать.

– Почти десять лет. И ни единого твоего следа. Ни одного личного предмета. Ни фотографии, ни… вообще ничего.

– Угу.

– Джон… здесь даже не пахнет тобой.

– Это мне и нравится. – Не поднимая глаз, он перелистал бумаги. – Итак, мы закончили, Санна?

Он не видел, как она повернулась и пошла прочь.

– Да, закончили, Джон.

Только слышал, как ее шаги, такие знакомые, удаляются по коридору.

Смотрел на экран компьютера, на РПР и результаты двух первых поисков.

В общей сложности семнадцать вариантов.

* * *

Все еще сжимая в руке первый чертеж – фантомовской Пещеры Черепа, которая решала проблему хранения, – Лео глянул в единственное окно комнаты, выходящее на фасад, и увидел, как они подъехали, все трое на переднем сиденье.

Остановились у входной двери, рядом с невысокой лесенкой и утлым крыльцом над ней. Не опоздали. И одеты как положено. Феликс снял с кузова брезент, и Яспер с Винсентом сгрузили тридцатикилограммовый перфоратор, четыре заступа, четыре совковые лопаты, деревянный сундучок с инструментом, пакет хирургических масок и перчаток и ящик кока-колы.

Они занесли все это в комнату, и Лео сказал:

– Мы сдвинули границы, изменили правила. Но лишь до того дня, когда они откроют арсенал.

Он достал из сундучка длинную монтировку, отдал Феликсу, а ту, что покороче, оставил для себя. Первым делом они оторвали тонкий плинтус, потом сняли желтое пластиковое покрытие и, наконец, слой мейсонита и ДСП. Яспер и Винсент выносили обломки и складывали их возле грузовика.

– Сейчас мы передвинем границу еще немного дальше. Опять пересмотрим правила, чтобы к тому времени, когда они обнаружат кражу, у нас был собственный арсенал.

Он стал на колени и с помощью складного метра и карандаша разметил в середине комнаты прямоугольник, 202x160 см.

– Мы их опережаем. И воспользуемся своим преимуществом – нанесем быстрый удар. Возьмем банк у круговой развязки через тринадцать дней. – Лео вооружился тяжелым перфоратором и продолжил: – А если поблизости объявится патруль, дадим понять, что любое количество насилия – для нас не проблема.

27

Джон Бронкс сомневался, что бывал здесь раньше. Церковь, станция пригородной электрички, крытый бассейн, библиотека. Заурядное предместье, где большинство автомобилистов не задерживается. Он опустил боковое стекло; потеплело, дождь обернулся туманом, ничего толком не разглядишь.

Низкие здания, окруженные парковками, Эсму-Центр, а прямо за ними двухэтажный кирпичный дом. Туда-то ему и надо.

Семнадцать вариантов на мониторе – семнадцать преступлений с насилием против личности, занесенные в подвальные архивы Крунуберга, давным-давно закрытые дела. Джон принес их оттуда, рассортировал, сложил пачками на полу кабинета.

Двое преступников уже скончались. Трое жили за пределами Стокгольма – в Гётеборге, Берлине и на испанской Коста-дель-Соль, – их алиби удостоверены тамошней полицией. Четверо в тюрьме, на момент ограбления за решеткой. Пятеро получили сроки за изнасилование при отягчающих обстоятельствах и за тяжкие сексуальные домогательства в отношении детей, что в общем-то не вписывается в профиль данного преступления.

Он притормозил у почтового ящика, который владелец явно красил сам, и припарковал машину. В доме кто-то стоял у окна, наблюдая за ним.

Оставалось трое. С этими надо было встретиться лично, и, направляясь на встречу с бывшими арестантами из Шёндаля, которые могли бы совершить означенное ограбление, он прихватил с собой материалы расследований.

Первая встреча состоялась всего в двух кварталах от полицейского управления, на Санкт-Эриксгатан, объект отсидел за серьезное преступление, связанное с наркотиками. Сорокалетний мужчина, а выглядел лет на восемьдесят, сгорбленный, волосы жиденькие, щеки впалые, глаза подернуты мутной пленкой, – Бронкс только посмотрел на него и сразу же вычеркнул из числа подозреваемых в ограблении, продолжавшемся около двадцати минут. Он спешно покинул городскую квартиру у Карлбергсканала и лишь задним числом сообразил, что они примерно одного возраста и, в сущности, могли бы поменяться местами. Н-да, время измерялось не только часами и секундами.

Кирпичный дом с большим садом. Судя по веранде и окнам, построен, скорее всего, в 1920-е. И за одним из окон действительно сидит мужчина.

С Санкт-Эриксгатан он поехал в Якобсберг, по второму адресу в зоне поисков. Этого подозреваемого Бронкс тоже вычеркнул. Сорокасемилетний мужчина получил срок за убийство – в ту пору, когда еще мог передвигаться. Сейчас он страдает ожирением, давно на пенсии, лысый, говорит спокойно, почти шепотом, пьет кофе на кухне таунхауса. Ходит на протезах, лишился обеих ног до колен в результате нападения, квалифицированного как акт мести; следствие прекратили, поскольку все свидетели отказались от своих показании.

Остался один. Тот, что сидит за грязными занавесками.

Бронкс открыл папку, пятнадцать лет пролежавшую в полицейских архивах. Пятидесятиоднолетний мужчина, в 1960-е годы эмигрировал из Югославии, несколько раз сидел, последний раз за тяжкие телесные повреждения провел 18 месяцев в тюрьме в Норртелье. В материалах дела были фотографии: женщина стоит на фоне голубой стены, словно позируя для школьного снимка, белокурые волосы собраны в конский хвост, так что видны травмы. Вокруг глаза большая опухоль, согласно диагнозу – явный перелом лобной кости, криминалист смыл кровь, и была видна глубокая рана. Тем не менее остальное лицо выглядело еще ужаснее – сплошная гематома, сине-желтые разорванные капилляры. Последние снимки – тело, правый бок, бледная кожа вокруг белого бюстгальтера, пересекающего громадный кровоподтек от подмышки до бедра. Он действовал методично.

Бронкс убрал фотографии. Но слишком поздно. Внезапно, как часто бывало, на него нахлынули образы собственной матери, наверно, она бы вот так же стояла перед объективом криминалиста – темный хвост волос, опухоли и ссадины, – если б хоть раз заявила в полицию.

Снова пошел дождь, несильный, так, изморось, но дом перед ним как бы утратил четкие очертания. Он хотел было включить дворники, но раздумал – если ему ничего не видно, то и человеку на первом этаже дома тоже.

Новые дела, новые судимости. Всегда за избиения или за избиения при отягчающих обстоятельствах. Сидел в Эстерокере, в Асптуне и Евле. Избиение строительного подрядчика, занимавшегося проектом реконструкции в Худдинге, избиение с тяжкими телесными повреждениями билетного контролера на пароме, курсирующем между Шлюзом и Юргорденом, избиение с тяжкими телесными повреждениями двух мужчин в клубе на Регерингсгатан, приведшее к драке с двумя полицейскими, прибывшими на место происшествия, чтобы его арестовать. Несмотря на жуткие фотографии избитого женского тела, это не просто послужной список домашнего насильника – этот человек нападал на всех, без разбору.

В папке остался один документ. Дело, по которому компьютер сигнализировал сходство.

СУД ОКРУГА ХАНДЕН.

ДЕЛО № 301-1

ПОДСУДИМЫЙ: Дувняк Иван

ПРЕСТУПЛЕНИЕ: злоумышленный поджог

УК, ст. 8, гл. 6

ПРИГОВОР: четыре (4) года тюремного заключения

Бронкс листал густо исписанные страницы, сообщающие о преступлении совершенно иного характера. О маленьком домике в Шёндале, всего в нескольких сотнях метров от пляжа, мостков и конца следа; с отсидкой в исправительном учреждении Эстерокер.

Заключенный, который обычно прибегал к нападению и имел касательство к району поисков, мог быть Джафаром или Гобеком.

Бронкс вышел из машины и открыл калитку.

Человек за шторой не двигался.

* * *

Они укрепили устье колодца и настелили вокруг новый плиточный пол. Выложили земляные стены шлакобетонными плитами, от пола до потолка, и зацементировали их. Установили на дне колодца дренажный насос и снабдили его поплавковым выключателем, который срабатывал, как только уровень воды поднимался слишком высоко.

Первый чертеж, сооружение пола и стен Пещеры Черепа, был реализован.

Лео сложил его, убрал в ящик с инструментом, достал следующий. Петли. Черный бархат. Хадак. Его дизайн входа через совершенно обыкновенный сейф в полу, входа, который никто другой отыскать не сумеет. Он вышел из комнаты, посреди которой теперь находился двухметровой глубины колодец, и прошагал через двор к гаражу.

Оттуда сразу донесся визг металлического лезвия, а когда Лео открыл дверь, навстречу ударил сноп искр. На длинном верстаке лежал тяжелый сейф, а над ним, в черной маске из жаростойкого полиамида на потном лице, склонялся Феликс.

– Феликс… я назначил дату, час и место.

Последние искры – и задняя стенка сейфа отвалилась.

– Банк в Сведмюре, одиннадцатого декабря, в среду.

Лео повернул кодовый замок, открыл сейф и сквозь отсутствующую теперь заднюю стенку посмотрел на Феликса.

– А затем два банка одновременно – второго января, в четверг.

На свободной половине верстака Лео развернул кусок черного бархата, отмерил и разметил по изнанке белым мелком. Вооружившись острыми ножницами, раскроил ткань.

– Я нашел это место. Два банка с общей стеной. Городишко с маленькой площадью посредине, можно буквально подъехать к входной двери.

– Пути отхода?

– Выбирать тебе. Большая магистраль – шоссе номер семьдесят три. Или сотни малых дорог – и все они ведут сюда.

Тюбик слегка подсох, Лео отколупнул затвердевший сгусток, а затем маленьким валиком нанес молочный тканевый клей на внутренние стенки сейфа.

– Где?

– Эсму.

– Эсму?

– Угу.

– В таком случае… поедем мелкими дорогами. Через Веггарё и Суннербю. Или через Сурунду. Малые дороги, ведущие в Тумбу.

Бархатные квадраты легли на смазанные клеем внутренние стенки.

– Эсму, Лео? И… какого черта ты там делал?

Они сидели по обе стороны большого сейфа без задней стенки, так что глаза не очень-то и спрячешь.

– На разведку ездил.

– Ты был там. – Феликс сверлил брата взглядом. – Лео?

А брат старался смотреть в сторону.

– Ты был у него. У этого старого мерзавца!

– Да. Был.

– Зачем?

– Деньги. Я ему задолжал. Ты же знаешь, верно? Я вернул долг. Чтоб больше об этом не слышать.

– Ни хрена мы ему не задолжали, Лео, пойми наконец! Да и заплатить можно было когда угодно!

Остался последний лоскут бархата. Лео приклеил его на место задней стенки сейфа.

– Так вышло.

– Черта лысого так вышло\ Ты хотел ему рассказать!

– С какой стати?

– С какой стати? С какой стати?! Я знаю тебя, Лео. Знаю, как у вас заведено. Он впихивает тебе в голову кучу всякого дерьма, так оно и идет.

– Ты чего разошелся? Забудь об этом, Феликс.

– Отлично. Забуду. Все забуду. Забуду Сведмюру, братишка. Забуду этот хренов Эсму. Всё, выхожу из игры. Прямо сейчас.

Феликс был на полпути к выходу из гаража, когда Лео схватил его за плечо.

– Черт подери, Феликс, остынь.

– Лео, неужели непонятно, почему я так себя чувствую? Ты же знаешь… ничего бы не случилось, если б я не открыл дверь.

– Какую еще дверь?

– Я открыл ее. Тогда. Когда наш сволочной папаша едва не убил маму. Я открыл дверь. Я впустил его.

– Ты не открывал.

– Я открыл и…

– Дверь открыл я.

– Лео, мне, блин, не до шуток.

– Мне тоже. С какой стати тебе открывать дверь… ему?

– Может, я не знал, что это он.

– Ты бы никогда не открыл дверь. Ты всегда ужасно боялся того, что может случиться. Память тебя подвела. Дверь открыла.

– Ты? Ты прыгнул ему на спину, как мартышка. Ты стал между ними. А я… Я открыл дверь и впустил его! Тогда я и решил, Лео! Никогда больше! Слышишь? Обещай мне…

– Что обещать?

– Обещай, что не будешь видаться с ним, пока я за рулем обеспечиваю отход!

– Я…

– Обещай мне. Обещай!

Они долго стояли, глядя друг на друга. Лео положил и другую руку на плечо Феликса.

– О’кей. Обещаю. Доволен? Обещаю никогда больше не контачить со стариканом. – С легкой улыбкой на губах Лео чуть встряхнул брата за плечи, которые были пошире его собственных. – О’кей, Феликс? Доволен? Больше никогда.

– Если мы опять с ним свяжемся, Лео, он сломает все, все, что мы построили.

Бронкс позвонил в дверь. Забавный звонок, в форме цветка. Он решил действовать так же, как с Жиртрестом из Якобсберга и Наркошей с Санкт-Эриксгатан, – задать вопросы, особо не связанные с его конкретной целью, но так он получит нужные ответы: что за человек ты теперь? На что способен? Где находился 19 октября между 17:54 и 18:14?

Грузные шаги. Тень на рифленом дверном стекле. Поворот замка.

– Здравствуйте, я…

– Стива нет дома.

Мужчина был куда крупнее, чем Джон ожидал. Не выше, не сильнее, просто крупнее, как иные люди, когда стоишь близко. Темные волосы, зачесанные назад, немытые, вдобавок пышные баки – этакий патлатый Элвис Пресли.

– Он здесь хозяин. А я всего лишь квартиросъемщик, так что приходите попозже.

Корявая рука легла на латунную ручку, собираясь закрыть дверь, две костяшки заметно впалые, как бывает у отъявленных драчунов.

– Мне нужен не Стив. Я ищу Ивана Дувняка.

Бронкс предъявил полицейский значок, дюжий мужик бросил на него беглый взгляд.

– Джон Бронкс, городская полиция. – Он посмотрел на мужчину, потом кивнул на соседние дома слева и справа, тоже окруженные большими садами. – За последние недели к нам поступило несколько заявлений о взломах в этом районе. Вы не заметили ничего необычного?

– Поэтому полиция ходит по домам?

Тот же тон, что у Наркоши и у Жиртреста. Эти люди привыкли открывать дверь полицейским, иметь дело с правоохранительной системой в судах, садиться в тюрьму. Вечно подозрительные, вечно предчувствующие, что их заранее обвиняют. Иной реакции Бронкс и не ожидал.

– Да, можно и так сказать.

– И какого черта вам надо от меня?

– Я показал вам значок. И теперь хочу увидеть ваши документы.

– Нет у меня документов.

– Даже загранпаспорта нет? Ничего?

– А на что он мне? Разве это обязательно? Я что, должен стоять тут и предъявлять документы каждому легавому, который стучит в дверь?

Они стояли на узком крылечке почти вплотную друг к другу. Примерно на этом этапе разговора Наркоша и Жиртрест начали отвечать на вопросы, нашли документы – они тоже чувствовали себя обвиняемыми, но хотели, чтобы их вычеркнули из списка подозреваемых.

– Возможно, чтоб быть частью общества?

– Я снимаю здесь этаж. Но я не часть никакого вонючего общества.

– А автомобиль вон там?

Бронкс показал рукой на подъездную дорожку и ржавый старый “сааб”, из заднего окна которого торчали малярный валик и складная стремянка.

– Ваш? В таком случае у вас наверняка есть права.

Мужчина провел рукой по элвисовской шевелюре.

– Думаете, я домушник? Так?

– Я бы хотел знать, где вы были девятнадцатого октября с семнадцати тридцати до восемнадцати тридцати.

Короткий смешок.

– Какой же домушник орудует с пяти до семи? – Здоровяк, занимавший столько места, сделал полшага вперед. – Что было, то было. Случалось, я терял контроль. Но чтоб воровать… за каким чертом, по-вашему, мне вламываться в чужие дома и тырить ихнее барахло? Я взломами не занимаюсь. Я дерусь. В ваших бумажках наверняка так и написано.

Джон Бронкс с места не сдвинулся. Сперва пусть предъявит документы.

Ты избивал жену. Использовал насилие, чтобы подчинять людей. Мне в твое дело заглядывать незачем, я и так все знаю.

– Ладно. Хрен с вами. Но после этого вы уберетесь в свою хренову полицейскую тачку.

Оставив дверь открытой, мужчина пошел по коридору, видимо на кухню, где на столе виднелась стопка билетов лото и две бутылки вина, а на спинке стула висел серый пиджак, из внутреннего кармана которого торчал потрепанный бумажник.

– Спасибо.

Бронкс взял пластиковую карточку. Водительские права. ИВАН ЗОРАН ДУБНЯК. Выданы семь лет назад, действительны еще три года. Он вернул карточку владельцу.

– Могли бы сразу показать.

– Ас какой стати? Вы являетесь сюда, в мой дом, с предвзятым мнением. Хотя прекрасно знаете, что последние десять лет за мной ничего нет. И я не какая-нибудь поганая крыса, чтобы лазить по чужим домам.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

Они стояли почти вплотную друг к другу. Но то-то и оно, что почти. Иван Дувняк придвинулся еще ближе, тряхнул головой, выпятил подбородок, глаза как буравы. Давненько Бронксу не доводилось играть на службе в подобные силовые игры.

– Вы норовите вывести меня из равновесия. Может, так и случится. Если станете продолжать.

– Вы мне угрожаете?

– Думайте как хотите, черт побери.

– Кто-нибудь может подтвердить, где вы находились вечером девятнадцатого октября?

– Стив может.

– Стив?

– Домохозяин мой. Он живет на втором этаже. И может подтвердить. Позвоните ему. Он работает… звоните на готландский паром.

Вниз по ступенькам, по плитам дорожки к калитке и машине. Можно не оборачиваться. Бронкс спиной чувствовал взгляд за занавеской.

У него было семнадцать вариантов, осужденных и вышедших на свободу, преступников и бывших преступников. Он составил список и вычеркнул их одного за другим. Этот был последним. И он ему поверил. Иван Дувняк дрался, но не воровал.

Джафар и Гобек были где-то еще.

* * *

Ступеньки неизменно скрипели, когда он поднимался наверх, но когда шел вниз, почему-то молчали. В кухне у Стива на табуретке возле плиты лежали газеты двух-трехдневной давности, Иван забрал их, достал из шкафа под мойкой несколько еще более старых, приготовленных в макулатуру.

Этот гад стоял у его двери. В джинсах и черной кожаной куртке. Идиот-сыщик, рассуждавший о мелких преступниках, крысятничавших по чужим домам.

Он спустился к себе, отодвинул билеты лото и бутылки и начал просматривать газеты, центральные и местные. Всего-навсего одна заметка о взломах в этом районе.

Он бы с удовольствием двинул этому шибздику-полицейскому в челюсть, если б не дал зарок никогда больше не пускать в ход кулаки. Вдобавок обнаружил, что есть другие способы нагнать страху и не попасть в тюрьму. Как только он повышал голос и неотрывно смотрел людям в глаза, народ в этой паршивой стране немедля шел на попятный. Просто стоишь и смотришь, а вроде как двинул в морду. Они отводили взгляд, сдавались.

Ни единой драки за десять лет.

И все равно этот паршивый полицейский обращается с ним вот так, обвиняет почем зря, будто и время не прошло, будто человек не может измениться.

Склон, ведущий к Эсму-Центру, раскис от дождя, стоптанные полуботинки то и дело скользили по грязи. Он миновал продуктовые магазины, банки, кафе.

Колокольчик над дверью табачной лавки резко звякнул. Как Ионссон терпит этот противный звук каждый раз, когда покупатель приходит за куревом?

Иван огляделся: полки с табаком, рядом – полки с конфетами, возле них – стенд с газетами. За прилавком никого. Немного погодя донесся звук слива из туалета, где прошлым летом случилась протечка, которую он помог устранить, а взамен получил от хозяина большой запас табаку.

– Иван.

Ионссон отодвинул занавеску, провел руками по жидким волосам, словно используя их вместо полотенца.

– Вечерние газеты. Обе.

– Сегодня тиража нет, Иван. Ты же знаешь, он бывает только по вторникам.

– Вечерние газеты. – Из нагрудного кармана рубашки он вытащил свернутый мятый конверт. Пересчитал 500-кроновые купюры, положил одну на прилавок. – Мельче нету.

Хозяин протер очки, которые надевал лишь изредка, взял купюру, глянул на просвет.

– Черт меня побери!

– Работы нынче много.

– Ты заработал все это маляр кой и столяркой? Эх, не тем я занимаюсь. У тебя вон полный конверт деньжищ, а я едва наскребу на сдачу с одной купюры. Кому ж это нынче по карману этак раскошелиться?

– Иной раз я и сам диву даюсь. А ты пораскинь мозгами.

Йонссон положил сдачу на облезлый прилавок, сотни, пятидесяти- и двадцатикроновые купюры. Иван пересчитал их, отошел к столику, полистал газеты.

– Ни слова.

– О чем?

– О взломах.

– Взломах?

– В нашем районе. Вроде было несколько. В частных домах.

– Не слыхал. А ведь все приходят сюда поговорить. Я бы знал.

Иван свернул газеты трубкой, сунул в карманы пиджака.

Этот гад сыщик не ходил по соседям перед тем, как позвонил в дверь, и был один. Если б вправду ходил по домам, он бы оставил машину на площади, а не парковался у него под окнами. И вообще, с бывшим заключенным, на счету которого драки с полицейскими, разговаривали бы тогда как минимум двое, они ведь всегда ходят парами, как гиены. Нет, этот явился с какой-то другой целью.

– Прочел?

– Там читать нечего.

– Тогда положи на место. И платить не надо. Возьми лучше пачку табаку для самокруток.

Иван развернул газеты, постарался хорошенько их разгладить, взял пачку с нижней полки. И повернулся к выходу.

– Твой сын заезжал.

Иван замер.

– Здоровый парень. Похож на тебя, Иван, только что блондин. Вы опять вместе работаете?

Ионссон ждал ответа. А он отвечать не собирался. Потому что у старшего сына теперь свой бизнес, вместе с братьями.

Иван едва не усмехнулся.

По крайней мере, он научил сыновей держаться заодно против всех – даже против него самого.

* * *

Аннели лежала на животе поперек двуспальной кровати, уснула не раздеваясь. В последнее время она много спала. Чтобы разбудить, Лео легонько погладил ее по щеке тыльной стороной руки.

– Который… час?

Глаза у нее были маленькие и жмурились от света.

– Шесть тридцать.

– Так рано? Тогда я еще посплю.

– Вечера. – Он взял ее за руку, тихонько потянул. – Вставай.

Она посмотрела на него, но не шевельнулась.

– Вставай. Пойдем на встречу с Фантомом.

Аннели встала, руки еще вялые, ноги толком не

слушаются, пошла за ним, не понимая, в чем дело, спустилась по лестнице в комнату напротив кухни, где они проводили так много времени.

– Представь себе, Аннели, что кто-то в бегах и прячется здесь, в доме, а полицейские приходят его искать.

Обычная комната. Пол, стены, потолок. У Аннели запершило в горле от резкого запаха свежей краски.

Они все здесь, Лео, Феликс, Винсент и Яспер, смотрят на нее, довольные собой.

– Ничего не понимаю. Ты о чем?

Пол выстлан черными и белыми виниловыми квадратами, а сверху брошен толстый лоскутный ковер, на котором они и стояли. Квадраты новенькие, блестящие. Лео отпустил ее руку, присел на корточки.

– Это ваша комната, Аннели, – твоя и Себастиана.

Она позволила себе чуть-чуть улыбнуться. Он взглянул на нее, по-прежнему довольный собой, отвернул ковер, указал на четыре квадрата, а затем извлек два железных кольца.

– Итак, полиция здесь, ищет. И, черт его знает почему, обнаруживает, что несколько напольных плиток немножко разболтаны. Вдобавок эти вот железные кольца, за которые можно взяться и вынуть их.

Он взялся за кольца, потянул вверх и вместе с плитками вытащил блок цемента.

– Они поступают точно так же. И видят – сейф. Накрепко вделанный в пол. К их полному восторгу. Прищучили нас!

Он осторожно тронул кодовый замок.

– Затем, при чертовском везении, они вычисляют кодовую комбинацию. Допустим, что вычисляют.

Покрутив ручку, он открыл стальную дверцу – сейф, сплошь обклеенный черным бархатом, без просветов и швов. Там лежал маленький пластиковый пакет с пятисоткроновыми купюрами. Фотоаппарат. Несколько разрозненных патронов. Пачка бумаг, похожих на сертификаты и контракты. Лео вынул все это, сложил на полу рядом с отверстием.

– Потом они видят вот это. То есть ничего. Конец. И идут в другую комнату, радуясь, что нашли припрятанные деньжата, и вроде как важные документы, и винтовочные патроны, чтобы проделать бесполезные экспертизы.

Лео подошел к единственному в комнате окну и к соединительной коробке над ним. Вывернул шурупы, снял крышку. Электрические провода, красный и синий. Он посмотрел на Аннели, опять улыбнулся, соединил концы проводов и замкнул цепь.

– Подойди к сейфу и глянь вниз.

Гудение. А затем… задняя стенка сейфа медленно исчезла, открыв проход… вниз.

– Полицейские ушли. Несолоно хлебавши. Все было под сейфом.

Он чмокнул Аннели в щеку, шагнул к отверстию, присел, поставил ноги на алюминиевую лесенку, спустился и включил свет. Внезапно там, где раньше ничего такого не было, появилось помещение. Два ряда деревянных полок по стенам. Оружие: пистолеты-пулеметы на верхних полках, АК-4 – на нижних.

– Фантом и его Пещера Черепа.

И пять пулеметов прямо на полу, за лестницей.

– Видишь? Фантомов сейф. Где он оставляет донесения патрульным джунглей.

Босыми ногами она спустилась по узким ступенькам лесенки, оступилась, но устояла, шагнула на холодный пол.

– Помнишь, сейф в полицейском участке, у Фантома вел туда секретный туннель, он мог снизу открыть сейф и оставить внутри свои донесения для штаба патрульных. И каждый раз Фантома или Шефа ожидала там новая депеша, так они поддерживали связь.

Помещение с автоматическим оружием, почти такое же большое, как армейский арсенал, откуда его похитили. Аннели взглянула на лестницу, по которой только что спустилась.

– Потрогай.

Лео взял ее руку, приложил к бетонной стене.

– Сухая, верно? Никакой сырости, никакой воды.

Он опустился на колени, открыл люк в полу – большая цементная труба, колодец с насосом.

– Дом стоит на озерном дне. Так что подвал не вырыть. Но таким вот образом мы можем контролировать уровень грунтовых вод. Когда они поднимутся досюда, до максимальной отметки, включится насос.

Лео и Аннели стояли, держась за руки, в тайной подземной комнате с холодным полом и отверстием в потолке. Вокруг – 221 единица автоматического оружия. Все необходимое для очередного ограбления и для последующих.

28

Когда он пробует смотреть сквозь черную лыжную маску, возникает ощущение, будто смотришь в бинокль, как в старом кино, – темные каемки, окружающие поле зрения, сгущают реальность, делают краски ярче.

– Осталось шестьдесят секунд, – сказал он.

Первое, что он видит, – синие рукава комбинезона и руки, сжимающие длинный, аспидно-серый, тяжелый пистолет-пулемет.

– Пятьдесят секунд.

Как и остальные, Синий № 1 сидит на корточках на полу подержанного “доджа”, большого фургона, который они перебрали и сейчас в нем недоставало сидений. Все они вооружены автоматами, у всех за спиной пустые ранцы, все в синих комбинезонах, в армейских ботинках и в масках. Он прямо-таки видит тишину.

– Сорок секунд.

Синий № 2 – за рулем, он совершенно спокоен и знает, что делать, как бы ни сложилась ситуация.

– Тридцать секунд.

Синий № 3, сидящий напротив, расстреляет заднюю видеокамеру – сгорая от нетерпения, он уже несколько дней не спал.

– Двадцать секунд.

Синий № 4, рядом с ним, прыгнет на стойку, протиснется в окошко операционистки и схватит ключи – он дрожит и старается скрыть дрожь, не уверенный, сумеет ли идти как взрослый мужчина.

– Десять секунд.

Он смотрит на них сквозь прорези в маске; все они с оружием, как и он, все думают о том, умрет ли кто-нибудь в банке – если их вынудят стрелять, это лишь вопрос последствий. Люди в банке сами решат свою судьбу.

– Пять секунд. Четыре, три, две, одна… Пора.

Боковая дверца открывается. До банка восемь шагов. Внутрь, наискось над ним – первая камера видеонаблюдения, он поворачивается и стреляет. Звука нет. И он кричит: бум! бум! бум!

Синий № з следом за ним вскидывает оружие, всем корпусом налегает на приклад, когда наклоняется вперед и целится во вторую камеру. Его выстрелы тоже беззвучны, и он тоже во все горло кричит: БУМ! БУМ! БУМ!

Синий № 4, прямо за ним, перешагивает через двух женщин, лежащих на полу, бежит к прилавку, как запланировано.

– Кассирша заперла окошко.

Синий № 4 резко останавливается. Синий № i продолжает кричать в микрофон:

– Синий номер четыре, действуй! Давай! Окошко заперто!

Синий № 4 бросает взгляд на окошко кассы, медлит.

– Баз окошко заперто, стреляй в стекло!

Синий № 4, обливаясь потом, в конце концов целится в опущенное окошко и в кассиршу за стеклом, кричит бум – бум – бум, но тише, чем другие, и без особого энтузиазма.

– Ладно. Перерыв. Несколько минут.

Синий № 1 – Лео – сдвинул маску на лоб. Уже четыре часа кряду они тренировались в большом гараже у Лео, врывались в воображаемый банк и выбегали оттуда, делая все меньше ошибок. Он положил автомат и кожаные перчатки на верстак, отцепил от воротника микрофон, сунул в карман.

– Винсент, что я велел тебе делать, если они запрут окошко?

Синий № 4 снял маску.

– Выстрелить в стекло.

– А потом?

– Прыгнуть внутрь.

– Мы ни на секунду не должны останавливаться. О’кей? Иначе потеряем время. И все полетит к чертовой матери. Мы должны держать время под контролем – мы, а не они.

На грязном полу серебристой клейкой лентой размечены огромные прямоугольники, изображающие в натуральную величину отделение Коммерческого банка в Седмюре: пленка изображала наружные стены, а деревянная планка – входную дверь. Кассы сколочены из фанеры. Пять манекенов (клиенты) то стояли, то лежали по одну сторону кассового прилавка, а еще три сидели на стульях по другую сторону – операционисты-кассиры.

Имитация помещения, где никто из них не бывал. Хотя Лео заходил в продуктовый магазин через площадь и несколько раз обедал в пиццерии по соседству, порог банка он не переступил ни разу. О том, чтобы кто-то из них сунулся туда, даже речи не было. Видеокамеры ни в коем случае не должны зафиксировать их рост, комплекцию, манеры. Только Аннели наведалась за зеркальные стекла банковского офиса, засветилась перед видеокамерами и банковскими кассирами под видом клиентки. Во время каждого краткого визита она делала набросок очередной части помещения на обороте неиспользованного депозитного бланка, а Лео свел все ее чертежи воедино, превратил их в законченный план.

Тренировки напоминали Лео давнишнюю игру в ковбоев и индейцев на полу детской комнаты.

Феликс покинул водительское сиденье машины, припаркованной за пределами импровизированного банка из пластиковой ленты и обрезков фанеры.

– Винсент, что происходит?

– Я же сказал тебе!

– Он не может! – сказал Яспер, не снимая маски. – Надо было пальнуть в плексиглас!

Феликс передвинул одного из клиентов на полу, поместил его возле некрашеных кусков фанеры, изображавших кассу.

– Наверно, окошко было открыто, а?

– Лео сказал ему, что кассирша закрыла окошко! – крикнул Яспер.

Феликс только усмехнулся, он не любил кричать и потому щелкнул по фанерке, на которой стояло: Окно

– А вот это что? Глянь, по-моему, окошко открыто.

– Мы проводим тренировку, черт побери!

– А ты, черт побери, тупица, видишь то, чего нет. Так что кончай цепляться к Винсенту.

– Ни к кому я не цепляюсъ\ Просто он должен действовать автоматически. Без промедления! Медлишь – значит, не доверяешь своему оружию. Верно, Лео?

Яспер чуть не бегом метнулся к двум мейсонитовым пластинам, подвешенным на веревках к потолку и снабженным рукописными надписями – камера наблюдения 1 и камера наблюдения 2, – и ткнул в них автоматом.

– Здесь и здесь – камеры, которые были расстреляны. Знаешь почему?

– Я вижу только два куска мейсонита, где ты что-то накарябал.

Яспер толкнул пластины стволом, они закачались, а он тряхнул головой.

– Когда стреляешь на улице, народ пугается, автомат палит оглушительно. Но внутри звук другой. Резкий. Как нож, который метнули в стену, он гулко вибрирует, буравит уши, пока не лопнут барабанные перепонки, мало того, пронзительный звон в ушах дезориентирует людей. Когда стреляешь в помещении, их обуревает больше чем страх. Они бросаются на пол не только затем, чтобы защитить себя, ориентация чертовски важна для выживания.

Яспер взглянул на Феликса и Винсента, те молчали. Лео слегка кивнул.

– И, наконец, самое важное, – продолжал Яспер. – Легавые должны знать: приближаться к тому месту, где мы работаем, опасно. И если они все-таки решатся подойти, значит, сами и будут в ответе за то, что произойдет.

– Яспер прав, – сказал Лео. – Если они возьмут нас на прицел, мы ответим тем же. Если станут стрелять на поражение, мы тоже. Если на карту будет поставлена их жизнь или… понимаешь?

Он посмотрел братьям в глаза и понял, что они ему доверяют. Теперь он должен решить, доверяет ли им. Семнадцатилетнему, который даже в армии еще не служил, двадцатиоднолетнему, который не прошел медкомиссию, и двадцатидвухлетнему, который действовал так, будто тренировал морпехов. Его задача – сделать из них слаженную группу.

– В машину. Все. Еще раз. Давайте! Начинаю обратный отсчет, через три минуты…

Сорок шесть часов – и они все сделают по-настоящему.

29

Они сидели в “додже”, которому вернули первоначальный вид. По автостраде Е-4 машина направлялась на север, светало. Двадцать восемь раз они отработали нападение на воображаемый банк, передвигаясь от фургона к кассам, к хранилищу и обратно. Модель впечаталась им в сознание. Но подготовка пока не завершена.

Асфальтовая дорога сузилась, превратилась в проселок… теперь уже недалеко.

Звонок. Мобильный в наружном кармане куртки Лео.

– Алло?

– Лео… конверт.

Этот голос.

– Сейчас у меня нет времени.

– Твой хренов долг, Лео. Деньги в конверте. Ты же сказал, что ничего мне не должен, так?

– Я не могу сейчас говорить.

– Раз ты пришел сюда после стольких лет с такой прорвой наличных и даже не считаешь, что должен мне… то у тебя их наверняка куда больше. Ты бы никогда не отдал мне последние гроши. Так откуда, черт побери, эти бабки?

Лео отключил телефон.

– Кто это был? – спросил Феликс.

– Неважно.

– А мне показалось, важно.

– Следи за дорогой.

Феликс, как обычно, сидел за рулем; теперь он знал эту машину, знал, как она набирает скорость, каков тормозной путь, как слушается руля. После дела они пересядут в другую такую же. Феликс досконально изучил и ее устройство. Именно ему предстояло угнать накануне ограбления две машины, и он часами тренировался, отжимая замок, пока не убедился, что способен открыть дверь “доджа” меньше чем за двадцать секунд.

Старое стрельбище располагалось в конце щебенки. Они припарковались и услышали вдали выстрелы.

– Там кто-то есть, – сказал Винсент.

С сумкой боеприпасов, четырьмя походными матами и оружием они зашагали по щебенке. Дорога сменилась тропой. Двое мужчин лежали на площадке в трехстах метрах от мишеней, установленных на песчаной насыпи.

Лео замер, прислушиваясь.

– Пистолеты-пулеметы. Эм-пе-пять. Должно быть, полицейский спецназ.

– Лео, пошли обратно, нас же ищут, черт подери! – сказал Винсент, дергая старшего брата за плечо. – Надо уходить.

– Нет. Привыкай.

– Лео, черт побери, мы…

– Слушай, полицейские ищут двух арабов.

Винсент замедлил шаг, отстал от остальных. Он уже видел Лео таким, когда с ним нельзя разговаривать, когда он норовил бросить тебе вызов, победить, хотя в этом и не было нужды, просто доказывал, что он может. И как раз в эту минуту двое мужчин в темной форме встали, собрали свои вещи и пошли по тропинке.

Им навстречу.

По мере приближения они выглядели все крупнее – широкие плечи, широкие затылки, взрослые мужчины. Даже Лео не мог с ними сравниться.

– Пострелять пришли, ребята?

Щебенка захрустела, когда они подошли рассмотреть оружие.

– Сейчас угадаю… гражданская оборона?

Неожиданно Яспер выбежал на траву, мимо Лео,

чтобы гордо продемонстрировать их оружие.

– Точно. Батальон гражданской обороны. Район Ерва.

Подняв вверх АК-4, он замер, точно мраморная статуя, довольная улыбка меж курносым носом и острым подбородком открывала дырку в передних зубах. Винсент сделал еще шаг назад, ссутулился. Если Лео нужно соревноваться и побеждать, то Ясперу нужно понравиться, быть частью группы.

– Эм-пе-пять? – спросил спецназовец.

Оба они тоже остановились глянуть на оружие, хотя только что собирались двинуть дальше.

– А вы из спецназа? – в свою очередь спросил Яспер.

Винсент закрыл глаза. Мало ему, рискуя всем, выставлять напоказ краденое оружие. Надо еще и их оружие потрогать. Ишь, стоит там, пожиная восхищенные взгляды, восхищаясь. В полном восторге. Братство.

– Угу. Мы из спецназа. Ладно, удачи! Ветра нет, хороший день для стрелковой тренировки.

Они кивнули, как все, на прощание. Винсент смотрел себе под ноги и, когда они проходили мимо, старался дышать легко и спокойно.

– Слышь, парень. – Разговорчивый спецназовец, который показывал свое оружие, остановился перед Винсентом. – Ты не слишком ли молод для этого?

– Я…

Винсент попытался поднять глаза, но не смог.

– МГО, – сказал Лео. – Молодежь гражданской обороны.

Спецназовец по-прежнему смотрел на Винсента.

– В твои годы я за девчонками ухлестывал, а не на стрельбище торчал.

Винсент выдавил неловкую улыбку, все так же затаив дыхание. И улыбался, пока они не подхватили свои МР-5 и не зашагали дальше. Яспер уже развернул маты, а Лео принес из бараков кипу мишеней, и хотя Феликс уже открыл коробки с патронами и распределял обоймы, он не мог расслабиться, пока полицейские не завели свою машину и не поехали прочь.

– Они даже на серийные номера не взглянули, – сказал Лео.

Улыбка у него была самая настоящая – радостная и гордая. Он встретил их с уверенностью в победе и победил. Сейчас он заполнил магазин, стоя обернул ремень вокруг предплечья, снял автомат с предохранителя, прицелился в одну из картонных мишеней и выпустил очередь. Картонное лицо разлетелось на куски.

– Чтобы стрелять из а-ка-четыре, нужно освоить стойку, – сказал Лео.

Перезарядив оружие, он протянул его Винсенту, но из рук не выпустил.

– Если не встретишь отдачу всем корпусом, если не самортизируешь плечом и левой рукой, оружие рванется вверх и третья пуля пройдет в полуметре над мишенью.

На сей раз он отдал Винсенту оружие.

Дышать нормально трудно, ладони в поту. Винсент прижался к прикладу, как показывал Лео, перенес вес на левую ногу, как Лео, положил левую руку поверх ствола, как Лео. И выстрелил. Приклад ударил в плечо. А ствол рванулся вверх, словно на незримой веревке.

Два десятка выстрелов в песчаную насыпь. А картонная фигура равнодушно смотрела на него.

Яспер чуть ли не бегом бросился вперед, как при встрече с полицейскими, и легонько пнул левую ногу Винсента.

– Винсент! Фокус! Ноги врозь! И жми левой рукой, как сказал Лео. Дави на ствол, черт подери!

– Заткнись. – Феликс быстро подбежал, стал между Винсентом и Яспером. – Когда говоришь с моим братом, обойдись без криков и тычков. Понятно?

– Уйдите. Оба, – сказал Лео. Подождал, пока они перестанут смотреть друг на друга и отойдут. – Дыхание, Винсент. – Он легонько повернул младшего брата лицом к себе. – Вдох, выдох. Вдох, выдох. А потом… стреляй.

Приклад крепко прижат к плечу. Левая рука замком на стволе.

Винсент выстрелил. И… попал! В голову, в грудь, в шею картонной фигуры.

Новая обойма. Новые выстрелы. Пока сраженные враги один за другим не упали наземь. Иногда, вот как вчера в гараже, Лео держался поодаль, наблюдая за младшим братом, которого когда-то брал из кроватки, с которым строил из конструктора “Лето” красно-голубые города, которому делал бутерброды с джемом. По возрасту ты не можешь участвовать в выборах. Не можешь купить спиртное. Он гордо улыбнулся. Но умеешь стрелять из автоматического оружия и через тридцать три часа ограбишь банк.

30

Был уже поздний вечер, когда они зарулили во двор. Лео с продуктовыми пакетами пошел в дом к Аннели, а Феликс, Винсент и Яспер отнесли в гараж экипировку и оружие. Винсент поставил на пол сумку с обоймами и оставшимися боеприпасами, чувствуя, как правое плечо непроизвольно дергается – мышечная память об отдаче.

– Чистка оружия, – сказал Яспер.

Винсент знал, о чем шла речь на самом деле. Так было всегда. Неважно с кем и где, для Яспера главное – участвовать.

– Феликс, Винсент, пошли, черт подери!

Яспер положил свой автомат на верстак. Быстро разобрал на части.

– Теперь вы. Разберите и почистите свое оружие. А я посмотрю.

Феликс положил на верстак АК-4, из которого палил по картонным мишеням, наклонился к Ясперу и прошептал:

– Яспер!

– Чего?

– Почему ты ведешь себя так, будто у тебя шило в заднице?

– Чего-о?

– Снуешь вокруг, будто командир какой. Нам с Винсентом это не очень-то… нравится.

– Это же учения!

– И?

– На всех боевых учениях требуется командир. Только вы никак не поймете! Потому что не служили в армии!

– Я повторять не буду. Кончай.

– Что – кончай?

– Просто кончай.

– Если угодим в переделку, ты мне еще спасибо скажешь.

– В переделку?

– Тот, кто медлит в бою, погибает. Все чертовски просто.

– Слышь… если перестрелка и начнется, то по твоей вине.

Яспер шагнул ближе, буравя его взглядом. Знакомый взгляд, подумал Винсент, как раньше, когда Яспер купил себе резиновую дубинку и разгуливал по округе, высматривая, не посмеивается ли кто над ним. В конце концов он заподозрил в насмешках Большого Стеффе и дважды огрел его дубинкой по запястью. Вот такой же взгляд был у него, когда кость треснула, так легко, видал? – как сухая ветка. Позднее вечером он сожалел об этом, жутко сожалел, что заработает неприятности и тогда прощай, армия. А теперь стоит и буравит Феликса точно таким же взглядом. В эту минуту открылась дверь, и в гараж вошел Лео с большим картонным ящиком в руках.

– Что здесь происходит?

Феликс и Яспер молча попятились друг от друга.

– Ничего, – ответил Винсент.

– Я вижу: что-то происходит.

Яспер опять бросил автомат на верстак.

– Они сомневаются в моей компетенции, и я от этого устал!

– Не в компетенции, а в твоем отношении! – сказал Феликс.

– Отношении? Я никогда не ставил под сомнение вашу компетентность на стройке, когда вы говорили мне, что я держу молоток слишком высоко или кладу его не в тот ящик… я вас слушал и уважал! Так что и вам, черт побери, не мешает послушать меня, когда я учу вас тому, в чем хорошо разбираюсь!

Лео стоял прямо между ними, мягко отталкивая их в разные стороны.

– Яспер! Всё, заткнись.

– Ты сказал, я должен научить их всему, что знаю.

– Помолчи и чисти оружие. А ты, Феликс, должен слушать Яспера, когда речь идет об этих вещах… он знает, о чем говорит. Знает, как вам себя защитить. Точно так же, как он защищал вас! Когда эти паршивые идиоты из круглого дома валтузили вас, он не ушел, хоть и получил по голове бейсбольной битой, не ушел, отбивался до тех пор, пока не подошел я. Ты что, забыл?

Они устали, он знал. И нервничали.

– О’кей?

Он думал, что один из них продолжит перепалку, как обычно. Но на сей раз все молчали, просто молчали.

– Ладно. Репетируем последний раз. В жилетах. С полной выкладкой.

Лео открыл ящик и раздал бронежилеты. Никогда не заказывай спецэкипировку в шведской компании. Если полиция начнет расследование и потребует от компаний раскрыть информацию, именно это и станет для них зацепкой. Куда надежнее “Американ боди армор”, поставщик армии США.

– Если не выпендриваться, будет чертовски трудно составить хорошее описание.

Последний раз.

Репетиция в костюмах. С полной выкладкой. Н,ель – захват.

Из “доджа” в псевдобанк и обратно.

Ровно 180 секунд.

После этого операционные кассы снова станут деревянными планками и фанерой, а стены, окна и хранилище банка – липким комком смятой пленки.

– Бери канистру и мусорный мешок и пошли со мной, – сказал Лео, кивнув Ясперу.

Они прошли на задворки гаража, где никто их не увидит – ни с соседского участка, ни с шоссе. Там стояла ржавая нефтяная бочка, Лео высыпал в нее мусор, а Яспер полил все это бензином.

– Семнадцать пятьдесят. Десять минут до закрытия. Каждый спешит вовремя закончить свои дела.

Две спички. Чертежи, эскизы, карты – все вспыхнуло.

– И вот еще что, Яспер… Держи себя под контролем.

– Я, черт побери, знаю, что делаю.

Огонь пожирал планы и маршруты отхода.

– Как когда ты сунул ствол в рот инкассатору?

Главное – не терять контроль. Ни в коем случае не становиться частью насилия, но управлять им. Много лет назад он прочел это в глазах отца, а теперь читал в глазах Яспера – глазах, которые контролировались, но сами не контролировали.

– Или когда ты стрелял по инкассаторской машине, хотя мы уже видели вдалеке фары полицейского автомобиля?

Большая разница – одним ударом сломать переносицу или сжечь дом дотла.

– Смотри на меня, Яспер. Мне нужна полная уверенность. Я могу на тебя положиться?

Осталось девятнадцать часов двенадцать минут.

– Да. Можешь.

31

Лео смотрел, как младший брат расстегнул до талии бронежилет и затянул ремень на одну дырочку потуже. Они сидели на корточках в кузове одного из двух фургонов, которые Феликс угнал накануне ночью. Наружу не выглянешь, но Лео все равно точно знал, где они сейчас, точно знал, как далеко они отъехали.

– А вдруг я застряну? – спросил Винсент.

– Застрянешь?

– Ну да, застряну в окошке.

– В каком еще окошке?

– В кассовом. Когда полезу внутрь.

Через четыре минуты двенадцать секунд он ограбит свой первый банк.

– Ты не застрянешь.

– Ну а вдруг?

– Винсент, посмотри на меня. Ты не застрянешь.

Они искали фургон с логотипом какой-нибудь

мастерской по бокам и нашли самый что ни на есть подходящий. Огромные буквы “Ремонт труб”, такую машину можно подогнать к банку, не вызывая мгновенной тревоги, – причем каждый, кто ее видел, сумеет дать четкое описание.

Чтобы сохранить равновесие, Лео ухватился за ручку задней дверцы, фургон накренился – последняя круговая развязка. Еще двадцать метров – заметный подскок, когда они съехали с Хандельсвеген, пересекли тротуар и очутились на площади Сведмюраторг.

Последний отрезок, шины, всхлипнув, тормозят на мокром асфальте.

Лео поправил наушники, убедился, что микрофон прочно прицеплен к воротнику комбинезона; Винсент, Яспер и Феликс проверили свои наушники. Затем все надели маски – вблизи казалось, будто кто-то вырезал из журнала и приклеил прямо на ткань бумажные глаза, бумажные рты.

– Микки-Маус! – Яспер ухмыльнулся, поднеся руки к наушникам, которые выпирали из-под черной ткани, как большие круглые шары. – Микки-Маус, блин!

– Яспер, хватит! – прицыкнул Лео.

– Микки-Маус, Микки-Маус, Микки…

– Хватит.

Вот только что Лео успокоил Винсента; нервозность Яспера вынести труднее, мужчина готовится к взрослому насилию и оттого ведет себя как ребенок. Первое настоящее ограбление банка. У каждого свой способ справиться с собой.

– Проверка связи. – Передатчик лежал в правом кармане комбинезона, указательный палец на маленькой угловатой кнопке, Лео тихо сказал: – Один-два. Один-два.

Его голос у них в ушах. Голос, который скоро поведет их за собой.

– Феликс, полицейский сканер?

Феликс припарковал фургон так, что в боковое зеркало мог видеть весь банк, а в зеркало заднего вида – трех грабителей, готовых выскочить наружу.

– Настроен на нужную частоту. Закодирован. Мы будем точно знать, где полиция.

– Хорошо. Винсент?

Да?

– Мы пройдем прямо сквозь них.

– Прямо сквозь них.

Звук четырех одновременно заряжаемых автоматов пробежал по стенам и полу.

– Пять секунд…

На часах семнадцать пятьдесят.

– Четыре…

Лео мягко положил ладонь на ручку задней двери.

– Три, две…

– Погоди!

Феликс повернул зеркало заднего вида.

– Из банка выходит старик с ходунком. А за ним старая дама.

Лео опустил оружие. Он почти закончил обратный отсчет. Винсент был спокоен, Яспер сосредоточен. Время вышло.

– Феликс, черт подери…

– У нас есть время. Пусть они уйдут.

– Нет там никакого старика с ходунком! И никакой старухи! С этой минуты… они просто не существуют. Проходим прямо сквозь них. Там существуют только наши денежки!

– Всё?

– Феликс, мы…

– Старик с ходунком. И старушенция. – Феликс чуть повернул зеркало. – Они вышли.

32

Восемь шагов до стеклянной двери Коммерческого банка. Лео впереди. Винсент в шаге за ним. Яспер в двух шагах.

Накрапывал дождик, запах поздней осенней листвы сквозь ткань маски, влажные, скользкие бурые листья, прилипшие к уличной брусчатке. И повсюду – глаза. Люди, сидящие в ряд, пьют пиво за окном пиццерии, флорист с женой, тепло одетые, в цветочной палатке, двое клиентов у одного из кассовых окошек банка, как раз обернувшиеся.

Настоящие листья и настоящие глаза. Настоящий дождь. Настоящие люди. Настоящее небо и настоящий ветер.

Настоящая дверь банка.

Тренировки закончены. Возврата нет.

Винсент полностью сосредоточился на затылке Лео. Если смотреть только туда и идти следом, он сумеет дойти до банка и войти внутрь.

Если это сработает, они увидят взрослого мужчину. Понимаешь, братишка?

Осталось шесть шагов. Пять. Четыре.

Внутри за окошками будут сидеть кассиры, и они должны быть уверены, что в дверь вошли трое взрослых мужчин.

Бронежилет занимал так много места, распирал комбинезон, затрудняя естественные движения.

Ты должен держаться прямо, когда идешь. Ступай на всю ногу.

И автомат, наискось висящий через плечо, по-прежнему трет.

Представь себе, что весишь больше, что ты тяжелый и точно знаешь, /судя идешь.

Но как он ни всматривался в затылок Лео, ему казалось, что, стараясь ступать на всю ногу, он все равно не приближается к банку.

Не приближа…

Не прибли…

– Винсент?

Лео остановился в шаге от двери. Обернулся, положил руку Винсенту на плечо и сказал в микрофон то, что все они услышали в наушники:

– Идешь прямо насквозь.

Идешь прямо насквозь.

Голос старшего брата в голове у младшего, он всегда был там. Теперь Лео поднес руку к воротнику, прикрыл микрофон, потом наклонился, другой рукой отодвинул Винсентов наушник.

– Винсент?

И прошептал:

– Ты же знаешь, я тебя люблю.

И снова повернулся к банку.

Лео открыл стеклянную дверь банка, Винсент вошел следом. Я тебя люблю. Так только мама говорила. Они прошли через узкий тамбур, сверху задувал горячий воздух, а он гадал, что Лео имел в виду на самом деле. Старался успокоить младшего брата, чтобы тот шагал, как взрослый. Или, может, они вправду умрут, Лео знал, только не знал, как об этом сказать.

Ни звука кругом.

Тишина, когда Лео обернулся и всадил восемнадцать пуль в камеру наблюдения, которая вывернулась наизнанку, как цветок, длинные лепестки покачивались вокруг линзы; тишина, когда Яспер выпустил пятнадцать пуль по второй камере, обломки которой попадали на пол.

– Синий четыре!

Лео что-то кричал ему, губы двигались за черной тканью, но он ничего не слышал.

– Синий четыре!

Винсент смотрел на тела, скорчившиеся у его ног, прикрывшие голову руками.

– Синий четыре… окошко кассира!

И он начал двигаться.

К окошку кассира. Женщину в желтой стеганой куртке он заметил слишком поздно, наступил ей на руку, меж тем как операционистка захлопнула и заперла окошко, а сама бросилась на пол.

Если окошко закрыто…

Если он не сможет запрыгнуть на стойку и пролезть в него.

Если застрянет…

– Шестьдесят секунд!

Лео пробежал рядом с ним, что-то крича, потом опять вскинул оружие, мягко опустился на колено, левой рукой прижимая деревянный приклад. Десять, двадцать, тридцать, сорок выстрелов.

– Синий четыре… давай!

Винсент вдруг снова стал слышать. Все было кристально ясно.

Секунду стекло висело в воздухе, словно тысячи осколков пока не поняли, что сейчас упадут, а он метнулся к теперь уже пустому проему, в жилете, который уже не мешал, с ремнем, который больше не тер. Он слышал, как подметка левого ботинка давила осколки, резкий, свистящий звук, когда он очутился на стойке, правой подметкой вминая стекла в деревянную панель, словно круша кубики льда, потом оба ботинка очутились на полу с той стороны, осколки врезались в ковер. Когда же он метнулся к внутренней дверце, чтобы впустить Синего номер три, а потом назад, к операционистке, выкрикивая: ключи от хранилища! – голос звучал как надо, все сработало, пальцы с красным маникюром протянулись к нему со связкой ключей.

– Девяносто секунд!

Он стоял посреди банка, шестеро людей у его ног: молодая женщина в желтой стеганой куртке, которая не издала ни звука, когда Винсент наступил ей на руку; мужчина в пальто и коричневых мокасинах, который отказывался лечь на пол, пока Лео не заставил его прикладом автомата; пожилая женщина, прижавшаяся к стойке и не сводившая с него глаз, не умоляющих, не испуганных, она просто как бы следила за происходящим; два парня не старше Винсента, за большой пальмой возле фасадного окна, позднее они будут рассказывать, как лежали там, в средоточии ограбления; женщина с продуктовой сумкой, из которой вывалились кукурузные хлопья, хлеб и красная банка с детским питанием.

– Сто двадцать секунд! – крикнул Лео.

Со своей позиции в центре банка он мог видеть, как Синий три открыл дверь хранилища, сгреб в сумку пачки денег с трех полок, затем выстрелом открыл сейф и очистил его от 500-кроновых банкнотов. Тем временем Синий четыре методично передвигался от кассы к кассе, отшвыривая стулья, открывая ящики и выгружая наличные к себе в сумку.

Яспер действовал по нотам. Винсент тоже.

Остался только Феликс.

– Синий один Синему два.

Он подтянул микрофон на воротнике поближе ко рту, глянул в окно на фургон, который с включенным мотором стоял на площади.

– Ты что-нибудь видишь?

– Кое-что вижу. Знаешь заведение рядом с банком?

– Я имею в виду…

– Пиццерия “Муравей”. Идиотское название.

– Синий два… ты что-нибудь видишь?

– Там у окна мужики. У каждого пиво. Пялятся на меня, пьют и…

– Черт побери, Синий два! Сирены, полиция, ты что-нибудь видишь или слышишь?

– …временами поглядывают на банк. Похоже, хорошо сидят.

Феликс говорил о вещах, не имеющих отношения к обратному отсчету, контролю, адреналину. Он часто ворчал и задавал много вопросов, но на него всегда можно положиться. Потому-то он и успокаивал старшего брата в банке, окруженного перепуганными людьми, отсчитывающего время.

– Сто пятьдесят секунд!

Ясперу пора выходить из хранилища. А Винсенту – закругляться с кассами. Феликсу пора подъехать в ту самую минуту, когда они покинут банк. Лео продолжит отсчет, выйдет последним и будет охранять дорогу от банка к фургону.

– Сто шестьдесят секунд!

Винсент перескочил через стойку, зигзагом пробежал меж телами на полу и стал у него за спиной. Феликс за окном нажал на акселератор. А Лео, конечно, не двигался, наблюдая, считая. Затем грохнул еще один выстрел. Яспер. Ему полагалось выбежать сразу после Винсента, но он мешкал в хранилище, отстреливал замок очередного сейфа, открывал очередное отделение с 500-кроновыми купюрами и пихал их в сумку.

– Сто семьдесят секунд!

И новый сейф.

– Сто семьдесят пять секунд!

Новый сейф.

– Сто восемьдесят секунд!

Они уговорились действовать сообща по методу максимизации дохода без увеличения риска, а Яспер нарушил уговор. Опять.

– Уходим!

Лео прицелился в потолок.

– Уходим!

И выстрелил.

– Уходим! Уходим!

Два выстрела в потолок прямо над хранилищем. Пыль сухой штукатурки и осколки пластика посыпались на людей, уткнувшихся лицом в пол. И Яспер, кажется, вдруг понял – бросил коробку, которую только что опустошил, застегнул сумку и рванул к выходу, на площадь и к фургону.

33

На кладбище всегда было холодно. Но усыпанное листьями, оно почему-то казалось теплее, уютнее, ухоженнее и защищеннее.

Джон Бронкс смахнул воду с шаткой скамейки и сел.

Одно из тридцати тысяч мест упокоения на одном из крупнейших шведских кладбищ. Долгое время он избегал ходить сюда. Надгробие очень красивое. Черный полированный гранит, установлено без малого двадцать лет назад. Он наклонился и поправил разлапистое буроватое растение, похожее на вереск, немного полил. Временами он находил на могиле цветы. Интересно, кто их приносил. Точно не он. Мать? Но зачем ей класть цветы на могилу отца?

Он провел ладонью по верхушке надгробия. РОДИЛСЯ. УМЕР. ДЖОРДЖ БРОНКС. Ему было шестнадцать, когда гроб опустили в могилу. И он помнил тяжесть этого гроба, который едва не уронили, помнил, как мать стояла рядом, плакала. Все остальные слились в памяти в безликую черную массу – родные, друзья, коллеги, люди, которых Джон знал по именам, но никогда не видел. Белый галстук впивался в шею, и он потом снял его и сжег, дав себе слово никогда больше галстуки не надевать.

Мама на другой же день снова пошла туда.

И он пошел с ней, думал, она поступила так оттого, что на похоронах лицемерила и боялась, что черная масса разглядит, что она думала о муже на самом деле. Но оказалось, дело не в этом. До нее еще не дошло, что случилось, по-настоящему случилось, – она примирилась с вечными побоями, с вечным его контролем. Те считаные разы, когда Джон пытался поговорить с ней о том, каково это было, она даже вспомнить ничего не могла (что ты имеешь в виду?), как будто все это отодвинулось далеко-далеко (ты знаешь, о чем я) и мать больше не могла туда дотянуться (Джон, мне не нравится, когда ты так говоришь).

Они положили на могилу венки, сказали то, что принято говорить.

Джон стоял рядом с нею, а она безучастно смотрела на могильный холмик, и он понял истинную причину ее слез: она плакала не по отцу, но по Сэму, который, не в пример ей, не сдался, и, наверно, именно в эту минуту решила не вспоминать.

Еще несколько капель воды.

Машина ждала у входа, и он медленно покинул тишину, поехал по Сульна-Чюркувеген в сторону центра. А на полпути к полицейскому управлению услышал первое тревожное сообщение.

Ограбление банка. Сведмюра.

На другом конце города, слишком далеко, поэтому он продолжил путь в направлении Крунуберга, когда рация включилась снова.

Ограбление вооруженное.

Что-то знакомое.

Армейское оружие.

Джафар. И Гобек. Слушая сообщения, он развернулся и поехал на юг.

Машина отхода обнаружена в ста пятидесяти метрах от места преступления.

А вот это странно:

На парковке рядом со станцией метро Сведмюра.

Грабители отъезжают на 150 метров, паркуют автомобиль, покупают билеты и садятся на метро.

Преступники машину не покидали.

Джон Бронкс схватил рацию и сказал в микрофон: – Бронкс. Городская полиция. Повторите.

Преступники машину НЕ покидали.

Смысла не прибавилось, даже наоборот. Всего через несколько секунд они припарковались у ближайшей станции метро. И остались в машине.

Остались в машине.

* * *

У самого перекрестка полицейский в зеленом жилете жестом велел съехать на обочину. За перекрестком, неподалеку от места преступления, виднелись синие мигалки двух патрульных машин, перекрывших проезжую часть.

– Извините, дорога перекрыта. Прошу вас либо развернуться, либо свернуть направо или налево.

Бронкс рылся во внутреннем кармане, ища черный кожаный значок, удостоверение с желто-сине-красным щитом.

– Джон Бронкс, отдел уголовных расследований.

В скользящих лучах мигалок молодой парень изучил его значок и кивнул. Бронкс привык, каждый раз, когда он проходил паспортный контроль, пограничник долго сравнивал фотографию с живым лицом, в котором не было за что зацепиться.

– Видимо, они все еще здесь.

– Я слышал.

– Вооружены до зубов.

– Я и это слышал.

Полицейский посторонился и крикнул коллегам на той стороне: один из наших, пропустите! – меж тем как Бронкс поднял стекло, оставил позади озабоченного молодого полицейского, зигзагом проехал между патрульными машинами и дальше, по совершенно пустой дороге. Рельсы метро, по которым в эту пору дня обычно каждые две минуты громыхали поезда, тоже были пустынны. Именно это он только что прочитал в глазах молодого коллеги – все нормальное, обыденное исчезло, унеся с собой ощущение безопасности.

На круговой развязке он замедлил скорость. Вечерний бриз колыхал сине-белую пластиковую ленту перед банком на Сведмюраторг.

Поставив машину на велодорожке, Бронкс поспешил бегом по мокрой траве.

– Сколько людей на позиции?

Первые полицейские в форме ждали на краю непритязательной парковки, под прикрытием мощных опор эстакады. Бронкс повернулся к одному из них, примерно своему ровеснику, долговязому сержанту из сёдертёрнского участка, лицо знакомое, но фамилию он вспомнить не мог.

– Одна группа – на платформе. Вторая – за киоском, вон там. Третья – на пешеходной дорожке, возле больницы. Четвертая – на большой площадке у вон того дома, где горит свет.

Безымянный сержант жестикулировал в разных направлениях, а Джон Бронкс сгорал от смущения. Не мешало бы помнить его фамилию.

– А перед нами – группа спецназа, готовится к штурму.

Парковка совсем маленькая. Десять мест, втиснутые между бетонными опорами. В обычной ситуации он бы проехал мимо и не заметил. Площадка кое-как освещена уличными фонарями. Две припаркованные машины. Довольно старый коричневый “форд”, чей корпус наверняка дребезжит на каждой кочке. И фургон “додж”, желтый, по крайней мере ему так показалось, темнота смазывала цвет, единственное, что он четко различал, это огромные буквы с обеих сторон – “Ремонт труб”.

– Какого черта грабить банк и остаться в двух шагах от него?

Безымянный полицейский смотрел на машину преступников. Примерно так же он стоял, когда Бронкс подошел, – его словно засасывало туда.

– Джон? Вам это понятно? Чертовски вызывающе! Ограбить банк, сесть в машину, проехать полторы сотни метров, припарковаться. А потом… ждать.

Джон. Он назвал его по имени. Черт, опоздал. Теперь настал черед Бронкса назвать его по имени, показать, что узнал, подтвердить, что они встречались.

– Нет…

Чувство вины. Черт. В разгар поисков четырех вооруженных грабителей? Теперь он словно преуменьшал человека, который помнил его и его имя.

– … я тоже не понимаю.

Все по местам.

Рация у безымянного была справа на воротнике, отчетливый, громкий голос, которому не мешало бы быть поспокойнее, чтобы в фургоне не услышали.

Пять, четыре, три, два, один… Штурм.

Из темноты один за другим вынырнули люди в черном, в касках, бронежилетах, с оружием на изготовку – восемь человек в едином движении. Джон Бронкс видел такое раньше, несколько раз. И несколько раз чувствовал сам. Выйти навстречу, чтобы силой обуздать насилие. Он никогда не видел своими глазами, как происходит ограбление, но много раз изучал записи камер наблюдения, и было ясно, что полицейские в форме, окружающие машину, руководствовались теми же мотивами, что и люди в лыжных масках внутри нее, – впереди враг, сейчас увидим, на что я способен, смогу ли выполнить то, для чего натренирован, и остаться невредим.

Восемь теней двигаются вперед.

Одна остановилась у бетонных опор, взяла на мушку водительское сиденье. Две стали на колено и прицелились в длинный безоконный бок фургона. Еще две приблизились к машине с другой стороны, взяли на прицел заднюю дверцу.

Он уже не чувствовал дыхания у себя на затылке. Безымянный полицейский не дышал, замер.

Двое из трех остальных спецназовцев продолжали движение к машине, остановились в одном парковочном месте от нее, заглянули в кабину. Пусто. Кто бы ни прятался внутри, сидел не иначе как в глубине кузова, и все оружие целилось туда.

Третий спецназовец подкрался к боковой дверце, направил на нее фонарик.

Машина не заперта.

Он осторожно взялся за ручку, рванул дверь в сторону, а сам бросился наземь.

Ни вспышек дульного пламени.

Ни выстрелов, гулко отдающихся от бетона.

Ни криков, ни ненависти, только голос по радио.

Машина пуста.

34

Лео встряхнул красивую бутылку, и пробка выстрелила. Шампанское “Поль Роже” вспенилось через край узких бокалов, когда они пили за свое первое ограбление банка, распевая песни и обнимаясь. Аннели выпила и налила себе еще. Винсент, не проронивший ни слова с тех пор, как они вышли из банка, поднял бокал и завопил, в точности как Феликс, отбросив самоконтроль, который их всех объединял, к которому они при необходимости могли вернуться и черпать в нем силу. Яспер без умолку болтал о том, как расстрелял и открыл все сейфы в хранилище, и произносил тосты голосом, бурлящим от шампанского.

Все по местам.

Они замолчали, наклонились к полицейскому сканеру, стоявшему посредине журнального столика среди недопитых стаканов с пивом и только что откупоренных бутылок виски.

Пять…

Скрипучий голос производил обратный отсчет, а восемь вооруженных спецназовцев начали продвигаться к фургону.

… четыре, три, два, один…

Голос умолк, так же как умолкли голоса в этой комнате, послышались новые звуки, не слова, но тем не менее вполне красноречивые:

шорох шагов

тяжелое дыхание

скрип автомобильной дверцы

А дальше…

… самый мощный и ясный звук:

тишина

Тишина, возникающая, когда люди стоят плотной кучкой, прислушиваясь к побежденному противнику.

Машина пуста.

А дальше – они хохочут, снова поднимают бокалы, произносят торжественные тосты, приносят новые бутылки, чтобы открыть их и осушить. Лео огляделся вокруг, обвел взглядом лица, одно за другим. Ему смеяться незачем; он в клочья разнес превосходство полиции, эти гады стоят теперь возле первого фургона, не имея ни малейшей зацепки, теряясь в догадках насчет того, как четверка грабителей сумела удрать.

Дай медведю в нос и танцуй, жди, когда противник испугается, целься прямиком туда, где он сильнее всего, а значит, и уязвимее, – используй насилие, чтобы лишить его ощущения безопасности, заменить ее растерянностью.

И тогда действуй, бей в эту брешь.

Люди считают ощущение безопасности совершенно естественным, но это не более чем иллюзия. Хаос и порядок, как две змеи, плотно переплетены и меняются местами, стоит пересечь границу, о существовании которой никто даже не подозревает. Насилие создает брешь. Время, которое он остановил для тех, кто лежал в банке на полу, для тех, кто кричал по рации, что преступники палят без разбору, – время – вещь непостижимая, поскольку лишена логики. Потому-то растерянное недоумение нарастало, и он выигрывал трехминутную свободу действий.

– Винсент?

Среди поздравлений и шампанского Лео наблюдал за Винсентом, который никогда не позволял себе так шумно выражать свои мысли и чувства.

– Да?

– Идем со мной, Винсент.

– Куда?

– Идем.

Они оставили веселье, сдобренное теперь смесью дорогого спиртного и густого табачного дыма, ушли на кухню, где стояли бутылка виски и два стакана, каждый налил себе щедрую порцию. На улице было темно, и кухня соседского дома казалась освещенной сценой, где молодая женщина поставила на круглый стол стеклянную миску, молодой мужчина усадил младенца в высокий стульчик, пристегнул ремешком, надел на него нагрудник, дал в руки ложку – мол, ешь сам.

– Помнишь? Ты всегда выплевывал банановое пюре.

– И сейчас выплюну.

– Зато любил консервированные персики. Если я нарезал их кубиками.

Тебе был всего год. А мне только сравнялось восемь. Целую жизнь назад.

– Сегодня ты хорошо поработал.

– Нет. Я медлил.

– Но позднее. Ни единой ошибки. Вскочил на стойку, забрал ключи от хранилища, открыл дверь Ясперу, обчистил кассы. Все четко по плану.

– Я сомневался. Медлил. Все могло пойти к чертовой матери.

– Ты выполнил задачу. Верно? Три минуты мы держали там все под контролем. Вот так ты должен на это смотреть, Винсент: мы были в безопасности, а все остальные нет. Потому-то у нас было время исправить ошибку, которую не принимали в расчет.

Семья в соседнем доме приступила к жаркому и салату. Лео поднял стакан, подождал, пока Винсент поднимет свой. Оба выпили до дна.

– А теперь забудь об этом. Слышишь? Ты не медлил. Отныне ты должен помнить только об одном: ты все сделал как надо. И эту мысль ты возьмешь с собой в следующий раз.

Из кухни они прошли в комнату над Пещерой Черепа, к сумкам, которые всего часом раньше висели на животе у Винсента и Яспера, когда те сгребали туда толстые пачки купюр.

– Больше миллиона. Может, полтора. Ну… как тебе это?

Винсент запустил руку в сумку с сотнями тысяч крон.

– Просто не верится.

Лео повернулся к окну и кухонному столу в соседнем доме. Годовалый младенец ел уже не сам, рядом сидел отец, вытер ему рубашонку и волосы, а потом взял ложку и принялся кормить.

– Да, знаю. Мы ограбили банк и смылись. Но они, блин, представления не имеют, как мы это сделали. Есть лишь один момент, который ни под каким видом не должен сорваться, – первая замена машин. Трансформация.

35

В прямых лучах осколки разбитого стекла выглядели иначе. Свет прожектора, который криминалисты установили на маленькой площади и направили снаружи в окно банка, растекался по тысячам осколков, создавая искристое марево.

Уходя, Бронкс не оглядывался. Только оглянись, мигом налетят журналисты с микрофонами, камерами и кучей вопросов. По дороге в банк он сумел увернуться от семи новостных групп, уже прибывших на место, и намеревался продолжать в таком же духе.

Посредине клиентского зала пыль и штукатурка, летевшие с потолка, засыпали красную банку детского питания. Продуктовая сумка женщины, которая лежала там, уткнувшись лицом в холодный каменный пол, опрокинулась возле ботинка одного из преступников. Теперь женщина сидела на скамейке в углу, слушала вопросы Бронкса, но отвечать была не в состоянии. Он не впервые видел такое смятение в глазах, от громовых раскатов стрельбы у нее лопнули барабанные перепонки, и в ушах стоял непрерывный пронзительный писк.

Двое операторов ринулись за ним, что-то кричали вдогонку, когда он пересек тротуар, где проехал автомобиль преступников. Когда же он ступил на круговую развязку, по-прежнему следуя курсом их автомобиля, операторы махнули рукой и побежали обратно к банку и потенциальным объектам интервью.

Пыльную банку с детским питанием он поднял, отдал хозяйке, у которой лопнули барабанные перепонки. Очевидцев всего девять. Три сотрудницы банка и шестеро клиентов, три минуты все они лежали на полу – три минуты длиною в жизнь. Двое были в шоке и вообще не могли вспомнить случившееся. А те шестеро, что могли говорить, давали разумные, но несовпадающие показания, даже двое юнцов, стоявшие рядом у окна, не пришли к единому мнению насчет внешности преступников…

РИКАРД ТУРЕССОН (Р. Т.). По-моему… синие комбинезоны, как у автомехаников.

ЛУКАС БЕРГ (Л. Б.). Нет, не комбинезоны, больше похоже на куртки и штаны с карманами на боку.

…и того, кто расстрелял защитное стекло, и того, кто обчистил хранилище, и того, что вел отсчет…

Р. Т. Они были в масках, закрывающих все лицо, кроме глаз.

Л. Б. Не у всех были маски, во всяком случае, мне так кажется. Я точно видел по меньшей мере один рот.

…ведь, столкнувшись с предельным насилием, всякое сознание интерпретирует события по-разному – страх искажает внешность, размеры, ход времени.

Р. Т. Я был у него под ногами. Ростом он минимум метра два. Я уверен. Они все были высоченные.

Л. Б. Я был у него под ногами, и он был не больно-то высокий, не выше меня, и вроде как с избыточным весом.

Лишь один очевидец оказался способен спокойно и достоверно описать увиденное – женщина лет пятидесяти, находившаяся за третьей кассой, когда мужчина в маске прицелился из автомата и выпустил около сорока пуль в ее закрытое окошко. Глаза у нее были маленькие, печальные, и она показала, как протянула руку с красным маникюром навстречу голосу, приказывающему выдать ключи от хранилища, а все это время с ее одежды, волос, кожи сыпались на пол осколки стекла.

ИНГА-ЛЕНА ХЕРМАНССОН (И. Х.). Швед. Говорил без следа диалекта. Без акцента. Низкий, слегка напряженный голос, как бы чересчур низкий. И глаза – он как бы смотрел поверх меня, сквозь меня, но не на меня. Второй ждал чуть дальше и был в жилете, какие носят солдаты. И у всех оттопыренные уши, у всех.

Один потребовал ключи, другой открыл хранилище. И оба, она уверена, несколько раз глянули на того, что оставался по другую сторону стойки.

И. Х. Он вел отсчет. Не повышая голоса. До самого конца.

Оттопыренные уши – наушники. Спокойный голос – микрофон.

Главарь.

Тот, кто руководил, а остальные подчинялись ему.

Посреди круговой развязки Бронкс задержался, посмотрел по сторонам, убедился, что следом никто не идет, пересек дорогу и опять направился к парковке, где стоял пустой фургон преступников. По эстакаде над головой ритмично прогремел поезд, метро опять заработало.

Снаряжение связи. Бронежилеты. Автоматическое оружие.

Военная операция.

По данным сантехнической компании, которой принадлежал желтый “додж” с флуоресцентными логотипами по бокам, ночью автомобиль был угнан. По расчетам Бронкса, преступники использовали фургон примерно тринадцатью – восемнадцатью часами позже.

Безымянный полицейский из Худдинге кружил среди бетонных опор.

– Вход в метро. Кругом оживленные улицы. Велосипедные стойки, одна за другой. Мы стоим в самом центре транспортного узла, черт бы его побрал! – воскликнул он. – Здесь народ пересаживается с метро на автобус, с автобуса на метро, приезжают, уезжают, приходят, уходят, пешком или на велике, все постоянно в движении. И никто не видел, как они покинули фургон!

Бронкс не ответил, глядя на банк, на площадь, на развязку. Четыре дороги на выбор. И каждая через несколько километров приводила к новой круговой развязке с новыми четырьмя дорогами. Четырежды четыре, помноженные еще на четыре. Шестьдесят четыре варианта. Столько же дорог, сколько клеток на шахматной доске, и столько же путей отхода.

– Джон?

Безымянный опять обратился к нему по имени. И Бронкс не мог – и на этот раз – не ответить, делая вид, что тоже знает, как зовут коллегу.

– Первую их машину мы открыли сорок минут назад, – сказал Бронкс.

Может, удастся поддержать разговор, обходясь без имени – вдруг само вспомнится.

– Отличное место для ограбления.

Нет. Не вспоминается.

– Зона поисков уже слишком велика.

Этот коллега, с которым он не раз работал, после каждой реплики пытался перехватить его взгляд.

– Ты не помнишь, верно?

– Что?

– Эрик.

– Извини?

– Так меня зовут. – Эрик оставил эти слова без дальнейших комментариев, повернулся к месту преступления, широким жестом обвел окрестности. – Что, если они разделились? Один за другим покинули машину и смылись? К примеру, один уехал подземкой, прежде чем мы перекрыли движение, а через несколько остановок вышел и был таков? Ну, а второй сел на сто шестьдесят третий автобус в ту или иную сторону? Третий сел на велик и по велодорожке добрался до жилого района вон там, дальше, а четвертый просто ушел пешком, скажем туда?

Метро. Автобус. Велосипед. Пешком. Или шестьдесят четыре разных маршрута на автомобиле.

Бронкс заглянул в фургон.

– Эрик?

Коллеге, похоже, было приятно, на самом деле приятно. Но как-то неловко употреблять имя, которое только что узнал.

– Они явились сюда, готовые к войне, и никак не смогли бы незаметно уйти отсюда с автоматами, в бронежилетах, со средствами связи. – Бронкс легонько стукнул по боковой дверце гулкого, пустого фургона. – Кто-то наверняка видел подъехавшую машину. Кто-то видел, как они вышли из нее. Четверо взрослых мужчин в черных масках не могут исчезнуть без следа.

* * *

Маленькая грязная забегаловка с гамбургерами, втиснутая между опорами эстакады. Вообще-то Бронкс никогда не любил прогорклый запах фритюра, проникавший повсюду, въедавшийся в столы, стулья, кухонные стойки. Он старался дышать ртом, глядя в окно на фургон. Хозяину забегаловки, Яркко Колкке, была хорошо видна вся эта убогая парковка – только он один мог что-то заметить. Сухопарый мужчина неопределенного возраста, лицо из тех, у кого в винном магазине непременно спрашивают удостоверение, даже если у него четверо детей, ходит в фартуке, некогда белом, но теперь отнюдь нет. Вероятно, поэтому запах последовал за ними в крохотный обеденный зальчик, где у стойки стояло три высоких табурета.

– Они приезжают утром и уезжают вечером, – сказал Колкка, кивая на парковку. – Но вот этот, “форд”, коричневый, посередине, приехал в обед. А большой желтый “додж”… появился примерно час назад.

– А этот желтый – вы не видели, из него кто-нибудь выходил?

– Никто.

Бронкс прикинул: от двери забегаловки до “доджа” не больше пятнадцати метров.

– Но это не так уж и странно. – Колкка пожал плечами. – Иной раз они просто сидят в машине. Ждут. Кого-нибудь приезжающего автобусом или на метро. А потом уезжают.

– А сегодня? Вы видели кого-нибудь, кто приехал и уехал?

– Я всех каждый день вижу, – Колкка вроде как оправдывался. – Тут всего десять мест. А я торчу здесь… постоянно.

Бронкс взял из металлического стакана на стойке две салфетки, достал ручку из внутреннего кармана куртки. Начертил десять прямоугольников и написал коричневый на том, где стоял старый “форд”, и желтый там, где находился автомобиль преступников.

– Эти сейчас здесь. Может, помните еще какие-нибудь?

– Еще?

– Машины, которые побывали здесь в течение последних нескольких часов.

– Угу. – Колкка кивнул на окно: – Вон там, к примеру..

– Пометьте квадрат на чертеже.

– Вот… на этом месте… стоял универсал. Я напишу. Универсал. Цвет не помню.

– Ладно.

– А вот тут… темно-синий “додж”. Точно такой же, как желтый, который сейчас стоит тут, только рядом. Сейчас отмечу. Темно-синий фургон “додж”.

– А в других местах?

– Они пустовали. По крайней мере под конец. Колкка подвинул салфетку через стойку, собираясь уходить.

– Мы пока не закончили, – сказал Бронкс. – Я хочу знать, какие машины уехали после того, как припарковался желтый “додж”.

– После?

– После того как прибыла машина преступников.

– Да не помню я!

– Постарайтесь вспомнить.

С ручкой в руке хозяин глянул на парковку, потом на салфетку, потом на Бронкса, а потом обвел большим кружком центральный прямоугольник, универсал.

– Вот этот.

– Когда?

– Не помню… может, минут через десять.

– Только он один?

Колкка рассеянно постукивал ручкой по стойке, производя назойливый шум.

– Еще другой “додж”. Ну, темно-синий.

Он обвел чернилами прямоугольник с надписью темно-синий фургон “додж”, обвел несколько раз, пока не получился кособокий жирный круг.

– Пожалуй… ну да, он уехал минуты через две. Или через пять. Ну… вроде того.

– Этот?

– Угу. Прямоугольник рядом с желтым. Аккурат рядышком.

Бронкс внимательно изучал салфетку. Рядом с желтым фургоном. Перевел взгляд с салфетки на парковку. Скудный свет уличных фонарей падал на асфальт.

– Вы уверены? Он уехал сразу после?

– Уверен. И задний ход не давал.

– Как это?

– Все, кто здесь паркуется, заезжают передом, а выезжают задним ходом. А этот поступил наоборот.

Две машины на соседних парковочных местах. Две машины одного типа. Один капотом внутрь парковки, второй – наружу.

Бронкс скомкал салфетку, швырнул в мусорное ведро. И попал.

Все чертовски просто, как когда двое людей спят валетом. Две одинаковые машины паркуются бок в бок, стоя в противоположных направлениях, а потому их правые раздвижные двери всего лишь в полуметре одна от другой.

Бронкс кивнул хозяину забегаловки, сокрушенно вздохнул и вернулся в темноту расширяющейся зоны поисков.

* * *

Лео протянул руки вверх, к люку Пещеры Черепа, принял спортивную сумку, набитую 500-кроновыми купюрами, и поставил ее на одну из полок дальней стены.

Следующую сумку, с купюрами разного достоинства, поместил возле коробок с боеприпасами.

Они стояли на парковке в разгар часа пик, среди множества приезжающих и уезжающих людей, с заряженным оружием, в лыжных масках. Совершенно беззвучно. Совершенно спокойно. Над головой громыхали поезда подземки. Остановился автобус, выплюнул пассажиров. Голоса двух молодых парней, которые прошли мимо, даже не догадываясь, что лишь тонкий корпус фургона отделяет их от четверых грабителей, уходящих с места преступления.

– Жилеты, Винсент, передай их мне.

Винсент стоял на коленках возле люка, расстегивая молнию одного из кофров – автоматы, обоймы, боеприпасы и армейские жилеты.

– Не этот, другой.

Следующую молнию заклинило, пришлось ему немного попотеть. Бронежилеты, большие круглые наушники, тоненький микрофон. По одной он передал все вещи через сейф в руки Лео, а тот отправил их на полку над сумками с деньгами.

Они оставались там шестьдесят секунд. За это время Феликс открыл боковую дверь, дотянулся до второго фургона, припаркованного в противоположном направлении, нажал ручку и открыл его боковую дверь. Два одинаковых фургона превратились в одно целое, две открытые двери, одна против другой, скрытые от посторонних глаз. Короткий прыжок из одной машины в другую. Феликс на водительское место, Яспер и Винсент с сумками и, наконец, Лео, закрывший дверцы обоих фургонов, которые снова разделились. Те же движения, что и пятью минутами тридцатью секундами раньше, когда они были на пути в банк. Но в обратном порядке.

– Винсент? Комбинезоны и лыжные маски сложи отдельно – мы их сожжем.

Первая важная смена автомобилей. Всего в нескольких сотнях метров от банка, который они только что ограбили. Трансформация. Никто не видел, как они покинули желтый фургон, никто не знал, что приехали они на таком же, только синем. И круг расширился. Математическая формула, какой полиция пользовалась в любой разыскной операции, – время, прошедшее с момента преступления, умножалось на расстояние до места, где стоял последний автомобиль, на котором уходили преступники, – этот круг становился для полиции зоной поисков и свидетельством их шансов на поимку.

Два километра до следующей перемены машины, еще одна парковка в другом месте, втиснутая между трехэтажным домом и купой деревьев. Тридцать секунд на переодевание из комбинезонов и масок в рабочие штаны и рубахи, тридцать секунд на перенос сумок и кофров через рощицу, двадцать пять секунд, чтобы загрузиться в последнюю машину – один из их собственных пикапов с надписью “Строительство К°”, который вскоре смешается с автомобилями других работяг, едущих с работы домой, Феликс и Лео на переднем сиденье, Яспер и Винсент под брезентом в кузове. Через двадцать минут они сидели у себя в гостиной, слушали по радио, как спецназ подкрадывается к пустой машине.

– Теперь давай все, что во втором кофре.

Через люк Лео принял оба пистолета-пулемета и АК-4, обернул один из стволов красной лентой и положил оружие на нижнюю полку.

– Лео?

– Что?

Винсенту тоже хотелось ему сказать. Но ощущение было такое странное. Он никогда такого не говорил.

– Просто чтоб ты знал…

Лео взял последний автомат, который был намного больше и тяжелее, пометил его ствол красной лентой, положил рядом с остальными, из которых больше стрелять не будут. Потом огляделся. Осталось двести восемнадцать единиц автоматического оружия.

– Что?

Произнести было так трудно, слова могли прозвучать фальшиво или искусственно, хотя и были искренними.

– … я тоже тебя люблю.

36

Джон Бронкс включил компьютер и кликнул файл под названием СВЕДМЮРА. Там было два документа. Он подвел курсор к первому – КАМЕРА 1, камера наблюдения над входом. Кликнул еще раз и перевел время на 17:51, когда трое грабителей в масках вошли в здание банка.

Всего пять секунд фильма. Без звука, без цвета. Кадры дергаются, как всегда при движении камер наблюдения.

Чей-то затылок. Вот что камера видит в первую очередь. Черная голова с наростами на ушах, в следующем кадре уже черная шея.

Бронкс просматривал кадры один за другим. Черная голова поворачивает корпус вполоборота, высматривает камеру, поднимает оружие, целится.

Кадр за кадром. Ты меня видишь. Секунда за секундой. Я тебя вижу.

И в глазах – ни злобы, ни страха, ни стресса.

ПИА ЛИНДЕ (П. Л.). От них пахло. От ботинок. Вроде как ваксой. Знаете, бензин и ириска, так обувь пахнет сразу после чистки.

Женщина, которая как раз подошла к стойке, с пластиковой сумкой в правой руке и номерком в левой. Затем пальба.

П. Л. Такие блестящие. Когда смотрела на них, я… видела свое отражение.

Казалось, она лишилась всех костей и суставов. Это падение. Надо как можно быстрее распластаться на полу. И хотя до того напугана, что не в силах понять происходящее, она снова поднимает голову, смотрит на лицо в маске, потому что хочет знать.

Джон Бронкс кликает регистратор времени, изображение застывает.

Во время допроса она сидела перед ним, прислонясь к окну банка, из одного уха текла кровь, одна барабанная перепонка точно лопнула. Потом нервы не выдержали, последние ресурсы были исчерпаны, из глаз текли слезы – они явились как расстрельная команда, производящая казнь, не раздумывая о том, кто стоит перед ними с завязанными глазами, наводили ужас и вынуждали каждого к покорности.

– Джон?

Санна, в дверях его кабинета, как и последний раз. Несмотря на поздний час, она все еще находилась в управлении.

– Я закончила анализ. В банке произведен в общей сложности восемьдесят один выстрел, что, по имеющейся статистике, означает, что мы имеем дело с одним из самых жестоких ограблений в Европе.

Она прислонилась к дверному косяку. Видимо, так и будет стоять там.

– Калибр семь шестьдесят два. Оболочечные. Изготовлены в Швеции. Карлсборг, восьмидесятый год.

– Вот как?

– Я не могу определить, то ли оружие и те ли преступники, что совершили ограбление инкассаторов.

– Но это не исключено?

– Следователь, вероятно, видит сходство, некую модель, Джон. Но подтверждающих фактов нет.

– Ты имеешь в виду, что мы можем иметь дело с двумя группами, вооруженными шведским армейским оружием, совершающими грабежи в одном и том же районе, одной и той же осенью?

– Нет, я имею в виду не это. Просто говорю, что криминалистические улики не исключают такой вывод.

– В Фарсте почти сорок выстрелов. А теперь… восемьдесят один? Сперва они расстреляли инкассаторский автомобиль, а затем банк. Наверняка хотя бы несколько выстрелов из того же оружия!

– Нет.

– Нет?

– Ни одно оружие не использовалось дважды. Я установила все, что могла.

– Но модель есть. Их поведение.

– Да. Но нет фактов.

Он посмотрел на нее.

– А если бы я опять захотел послушать, что думает Санна, а не то, что установил криминалист?

– Есть… модели движения, которые повторяются. Вторая камера. Прямо перед тем, как ее расстреляли.

Пока она говорила, он повернул к ней монитор компьютера.

– Согнутые ноги. Низкий центр тяжести. В точности так говорил инкассатор, когда его допрашивали возле автомобиля. И здесь – видишь? Стрелок стоит точно так же.

Безмолвная картинка дергается. Но все видно четко.

– Кроме того, его палец, увеличь немного вот этот кадр… отчетливо видно, он лежит на предохранителе, совершенно прямой, параллельно стволу, словно показывает на нас.

Еще несколько кадров, потом Бронкс снова остановил время, увеличил руку в перчатке. Санна наклонилась, всматриваясь.

– Дисциплина, Джон. Никогда не подставляй своих людей, каждый выстрел должен быть точным. Этот грабитель кладет палец на спуск только перед самым выстрелом – он помнит о безопасности оружия, он не самоучка. Он прошел подготовку. Тысячи раз занимал огневую позицию. Да, его вымуштровали.

Всего четыре километра от одного места преступления до другого. Всего семь недель от одного преступления до другого.

И все же… криминалистическая экспертиза рисовала другую картину.

Возможно, преступления совершены разными людьми.

* * *

Десять минут шестого. До рассвета еще далеко. При желании можно услышать, как наверху тихонько посапывает Аннели, он знал, она проспит еще несколько часов; он же, наоборот, избегал сна, чтобы полностью осознать случившееся вчера и подготовиться к заключительной фазе грабежа.

С тридцатикилограммовым кофром на плече Лео пересек двор по первому снегу в этом сезоне. Всего несколько сантиметров пушистых хлопьев, ботинки побелели, но не намокли. Приятное ощущение в груди. Глубокое дыхание вылетало изо рта клубами пара. За ночь он несколько раз вставал с постели почитать телетекст и послушать по радио новости – у полиции по-прежнему никаких зацепок. Идеальный план, идеальное исполнение.

Он отпер гараж, включил свет. Внутри было так же холодно, как на улице, он придвинул поближе обогреватели, затем взял циркулярную пилу, чтобы распилить на равные части большой кусок фанеры, лежащий на верстаке.

Снаружи остановилась машина. Дверь гаража скользнула вверх, и один из автомобилей компании с опущенными стеклами заехал внутрь.

– Каждый год одно и то же! – воскликнул Феликс. – Эти идиоты не меняют шины! На дороге сущий хаос!

Феликс, в рабочей одежде, с растрепанными волосами, усталые глаза избегают яркого света, вылез из машины и прошел прямиком к компрессору и строительному пистолету, чтобы сколотить из пяти одинаковых кусков фанеры квадратные ящики.

– Феликс?

Лео давно научился распознавать его раздражение и театральные жесты. Самое милое дело – выждать, поэтому он открыл кофр, достал три автомата, помеченных красной лентой, – два из Сведмюры и один из Фарсты – и приступил к разборке, в общей сложности получилось сорок восемь отдельных деталей.

– Да ладно тебе, Феликс! Мы же вчера ограбили банк, а?

Феликс на треть наполнил мешалку водой и подхватил тяжелый мешок цемента, туча пыли поднялась в воздух, когда он высыпал его в воду.

– Феликс? Я, черт возьми, прекрасно вижу, что-то не так.

– Ему пора прекратить.

– Кому?

– Просто прекратить!

– Кому?

– Ясперу.

Феликс схватил ведро и залил раствор в только что сколоченные ящики.

– Ему просто пора прекратить цепляться к Винсенту. Все время ведь цепляется! К любому крошечному недосмотру! То Винсент стоит на стрельбище не так, то медлит секунду-другую перед банком. А когда мы практикуемся здесь, начинает орать, прямо как Иван.

Ящики до половины наполнены, а Лео тем временем расплющивал кувалдой деталь за деталью и бросал в раствор вместе с обломками стволов и прикладов.

– Мы команда. И я стараюсь держать нас вместе.

– К тому же язык слишком распускает. Вырядится в кожаную куртку, за которую пять кусков отвалил, и в эти чертовы башмаки, которые таскает не снимая, “флай-хай” или как их там, и…

– “Хай-тек магнум”.

– Да мне начхать, как они называются! Шастает в этой сыщицкой амуниции и знай распинается о том, что он, мол, из госбезопасности или…

– Как ты сказал? Что он делает?

– Закажет в баре стакан пива и уже после двух глотков начинает всем подряд рассказывать, что работает в неком спецподразделении и…

– В тех же ботинках?

Последний ящик – детали оружия утонули в растворе.

– Феликс! В тех же ботинках, что и в банке… и в инкассаторской машине?

– В тех же.

Лео отнес тяжелые ящики в кузов пикапа, накрыл брезентом, застегнул. Потом сквозь потолочный люк глянул в утреннюю темноту. Мало тщательно все спланировать – секунды, маскировку, передвижения, голоса, машины для отхода. Позднее, когда вернулась обычная реальность, без инструкций и правил, он перестал их контролировать. Существуют и вправе существовать лишь те следы, какие решил оставить я сам. Ему надлежало быть дальновиднее, требовать еще большей преданности.

Легкий бодрящий воздух, редкие взблески снежинок.

Приятное ощущение ушло, надо его вернуть.

* * *

Джон Бронкс торопливо вышел из дома, где жил очень давно и знал всех в лицо, но не по именам, из двухкомнатной квартиры на первом этаже в западной части Сёдермальма. Холодный, влажный утренний воздух. Он миновал итальянское кафе, как всегда кивнув в запотевшее окно хозяину, который молол за стойкой кофейные зерна.

Семь недель между ограблениями. Четыре километра от одного места преступления до другого.

И армейское снаряжение.

Он еще раз пересмотрел все незакрытые дела, связанные с кражами на военных объектах. На сей раз включив в поиски более мощное оружие, KSP-58, скорострельный карабин, чрезвычайно редкий на черном рынке, – похищение такого оружия всегда привлекало внимание полиции.

Ни единой зацепки. Ни в одном из протоколов.

Пешеходный переход на Лонгхольмсгатан. Тридцать тысяч автомобилей в день. Обычно Бронкс старался задержать дыхание, когда перебегал через улицу, чтобы добраться до заснеженного склона на той стороне.

Три часа сна, но спать совершенно не хотелось.

Домой он вернулся ночью, примерно в половине четвертого, сразу же лег, но ночник не выключил, сопоставляя пяти- и двадцатисекундные цикличные видео с банковских камер наблюдения с теми двадцатью минутами, которые потребовались на угон инкассаторской машины. Семь недель назад – предположительно выходцы с Ближнего Востока. Вчера – дисциплинированная группа армейского вида. Только выключив ночник, он сообразил, что лишь один свидетель может сказать, те же преступники или нет, и этот свидетель жил всего в десяти минутах ходьбы от его квартиры.

Он спустился с холма, мимо вечно красного сигнала светофора и через мост к Реймерсхольму, сонному и забытому уголку Стокгольма, где вдоль канала стояли дома постройки 1940-х годов. Лебеди плавали кругами перед двумя пожилыми дамами с пластиковыми пакетами сухарей. Бронксу нравилась многоликость этого города – здесь, в трехстах метрах от шоссе, где пришлось задержать дыхание, чтобы не отравиться удушливыми выхлопами, по-прежнему царствовала природа.

За мостом притулился маленький киоск, владелец – молодой человек, уроженец Кувейта – открывал рано утром и всегда был приветлив. Бронкс остановился, купил себе завтрак – кока-колу, шоколадный батончик и утренние газеты.

Сразу за киоском он свернул и на ходу быстро просмотрел заголовки – “САМОЕ ЖЕСТОКОЕ ОГРАБЛЕНИЕ В ЕВРОПЕ”, – факты, которые он сообщил сотруднику для пресс-релиза, – “81 ВЫСТРЕЛ”, – приходится кое-что выложить, но большую часть оставить при себе, – “СКОРОСТРЕЛЬНОЕ АРМЕЙСКОЕ ОРУЖИЕ”, – баланс между секретностью, какой требовали определенные аспекты полицейской работы, ведь иначе вперед не продвинешься, и прозрачностью, какой требовала общественность, оплачивавшая работу полиции. Помимо заголовков, на страницах 8, 9, ю и и обеих газет опубликованы версии, отсылающие к важным источникам, близким к расследованию, хотя он знал, что нередко репортеры просто печатают собственные домыслы, – четверо грабителей, согласно этим “источникам”, были наемниками, или бывшими ооновскими миротворцами, или безработными солдатами бывшего Восточного блока.

Дом располагался в самом конце улицы, рядом с леском и началом прогулочной зоны. Ряды каноэ лежали под белым покровом первого снега, как и мостки для купальщиков и лодочные пристани, тянувшиеся в солоноватую воду.

Бронкс вошел в подъезд. Многоквартирный дом постройки 1940-х годов, с перилами и лифтом тех времен. Пятый этаж. Четыре двери с одной стороны, но искомой фамилии на них нет; четыре двери с другой стороны, и на третьей то самое имя – ЛИНДЕН.

Он позвонил, подождал.

Над почтовой щелью – наклейка, детский рисунок восковыми карандашами и зеленой краской. Два больших круга, два маленьких. Мама, папа, дети. Семья. Он позвонил еще раз.

– Да?

Дверь открыл пожилой мужчина лет семидесяти. Не с рисунка.

– Я ищу Яна Линдена. – Бронкс предъявил свой значок. – Джон Бронкс. Городская полиция. В связи с…

– Я знаю, в связи с чем. Но сын плохо себя чувствует. Лучше вам прийти в другое время.

Этот человек вполне бы мог быть его отцом. Дружелюбный голос, дружелюбное лицо. Нет, отцом Джона он быть никак не мог.

– Мне нужно всего десять минут. Обещаю, после этого я сразу уйду.

Пожилой мужчина помедлил:

– Я посмотрю, сможет ли он говорить.

Он ушел, видимо в гостиную, где Бронкс заметил телевизор и стеклянный журнальный столик. Дверь в соседнюю комнату открыта, там находилась детская, на пластиковой табуретке серебристый робот-часовой, на стенах рисунки, сосновая кровать, простыня и наволочки с узором из больших рыб. Судя по протоколу, во время угона Ян Линден доставал из бумажника две фотографии. На поблекшем цветном снимке мальчуган в спущенных гетрах улыбался в объектив. На другом – второй мальчуган, без двух передних зубов, задувал свечки на деньрожденном пироге.

– Входите. Но только на десять минут.

Джон Бронкс разулся и уже хотел переступить порог гостиной, когда пожилой мужчина остановил его.

– Будьте добры, повторите.

– Через десять минут я уйду.

– Хорошо. Посидите пока здесь.

Диван оказался слишком низким, чтобы сидеть прямо, искусственная кожа раздражала спину. Стены были полной противоположностью стенам его квартиры. Оранжевые даларнские лошадки рядом с подлинными африканскими масками, сделанными в Китае. Немного погодя он встал, сидеть как-то неловко – на диване сидят только приглашенные, желанные гости.

Шаркающие, медленные шаги по деревянному полу.

– Здравствуйте. Джон Бронкс. Мы встречались в Шёндале. Сразу… после.

– После?

Человек, который спустя два месяца по-прежнему бродил как в тумане, плача, крича, принимая лекарства. Бронксу доводилось встречать таких, как он. Некоторые приходили в себя. Другие уже никогда не жили полной жизнью.

– Возле скорой. Мы тогда разговаривали.

Бездонные глаза смотрели на него, не узнавая.

– И сейчас мне бы хотелось поговорить с вами еще раз.

Отец-пенсионер поддерживал сорокалетнего сына. Тот был в вытянутых серых шерстяных носках, теплый спортивный костюм пузырится на коленях, подбородок оброс щетиной, редкие немытые волосы свисают на испуганные глаза – он словно растерян, не хочет, чтобы его видели таким, травмированным инкассатором.

– Он… он так говорил. – Линден опустился на то место дивана, где только что сидел Бронкс. – Все время, когда совал мне в рот ствол.

– Что… он говорил?

– Shoot… Shoot him.

Тьма обернулась страхом, страх – бессонницей, а бессонница – еще большей тьмой. Джону Бронксу казалось, он способен это понять. Было время, когда он жил примерно так же.

– Вот, посмотрите.

Конверт с двумя черно-белыми фотографиями, кадрами видеозаписи, Бронкс выложил их на стеклянный столик. Одна слева – КАМЕРА 1. Вид сверху, увеличение глаз и рта. Вторая справа – КАМЕРА 2. Общий вид, четко показывающий их в положении для стрельбы.

– Те, кого вы видели, похожи на кого-нибудь из этих двоих?

Дрожащей рукой Линден придвинул черно-белые снимки ближе к себе.

– Что… это?

– Вчера. Семнадцать часов пятьдесят одна минута. Ограбление банка в Сведмюре. Если сравнить этих двоих с теми двумя, с кем вы столкнулись в Фарсте, вы замечаете сходство?

Линден пытался взять снимки в руки, но не мог, фотобумага проскальзывала сквозь влажные пальцы.

– Вчера?

Придвинуть фотографии поближе ему тоже не удалось, они прилипли к стеклу стола, так что он оставил попытки и скрестил руки на животе, как бы защищаясь.

– Когда они закончили, один оглянулся. Не тот, что забрал наши бейджики. Другой, спокойный. Он вообще не спешил, прошел к переднему сиденью и…

– Ян…

– …шевельнул рукой. Я услышал, как осколки стекла посыпались на пол. Чтобы вы не порезались. Так он сказал. So you not cut yourself.

– Ян, если тебе это тяжело, то не нужно.

– Он смахнул их, чтобы мы не порезались. Видите? Сперва он говорит: shoot him. А потом…

– Ян, полицейский пробыл здесь уже десять минут. Больше мы не обещали.

– … смахнул осколки? Я не понимаю. Не понимаю.

Отец Яна Линдена не мог достучаться до сына, тот его даже не слышал, поэтому он перегнулся через стол и сбросил снимки на пол.

– Забирайте и уходите.

– Еще один вопрос. Грабитель, который смахнул осколки… если сравнить его со снимками, это один из тех?..

– Довольно! – сказал отец, защищая сына. – Эти снимки не кадры из кино! Вы, офицер полиции, разве не видите? Это, черт побери, не видеофильм, который вы берете напрокат, а потом возвращаете, платите полсотни крон и… все опять в полном ажуре. Это же по-настоящему!

– Я знаю, что по-настоящему. И живу с этим круглые сутки. Но ваш сын – единственный, кто способен помочь мне сдвинуться с мертвой точки и остановить этих мерзавцев, чтобы никому больше не пришлось испытать то, что выпало ему.

Фотографии лежали возле ножки низкого журнального столика – лицом вверх.

Отец Яна Линдена сел рядом с сыном на диван.

– Пожалуйста, поднимите ваши фотографии.

– Еще один вопрос.

– Поднимите.

Бронкс нагнулся, поднял снимки, которые теперь прилипли к ковру.

– Спасибо. – Пожилой мужчина протянул руку. – Позвольте мне? – Он взял их, поднес к глазам сына. – Ян!

На секунду Ян Линден закрыл глаза, отключился. Потом глянул на снимки в руке отца.

– Посмотри на них, Ян, посмотри. Они тебя больше не достанут.

Линден посмотрел. Долго смотрел.

– Это один из них, Ян, да?

Линден поднял дрожащий палец, медленно провел по одной из фотографий.

– Это он.

– Вы его узнаете?

– Тот, что целился в меня. Я знаю. На берегу, у машины.

– Вы уверены?

– Он стоял вот так же. Согнув колени. И оружие держал так же. И глаза те же.

Инкассатор, шаркая ногами, ушел так же, как и появился.

Джон Бронкс молча кивком поблагодарил отца, а затем покинул квартиру и человека, который, возможно, никогда больше не сможет жить без лекарств и после многих лет нетрудоспособности выйдет на пенсию по инвалидности и как жертва преступления получит маленькую компенсацию в 29 200 крон. Вот так работает система. Грабитель забрал не только наличные из банковского хранилища, он забрал то, что ты принимаешь как должное, забрал твое ощущение безопасности, – вот это и есть самое настоящее злодейство, за которое, собственно, и надо судить, обвинять следует не в грабеже с отягчающими обстоятельствами, а в краже безопасности.

* * *

По-прежнему шел снег. Лео ехал на юг по Рингвеген, и каждый раз, когда он притормаживал, на каждой неровности асфальта пять деревянных ящиков с деталями оружия громыхали о борта кузова. Все утро он пытался дозвониться до Яспера, но безуспешно, поэтому решил завернуть к нему на квартиру. Только сперва съездит в Сведмюру. Десятиминутный крюк, но он не удержался. А добравшись туда, дважды проехал по круговой развязке.

Днем все выглядело совершенно иначе.

Оцепление на парковке снято, “додж” увезли. Полицейская лента развевалась на ветру вокруг площади и банка, несколько человек зашли в соседнюю пиццерию, в остальном пусто. Словно ничего и не случилось.

Домишки на Соккенвеген, а дальше Багармоссен, старые многоквартирные здания на краю большого природного заказника.

Второй этаж Ясперова дома. Звонок едва слышен, словно металлический колокол сняли. Он постучал, хлопнул крышкой почтовой щели, наклонился, прислушался.

Лишь через несколько минут растрепанный и заспанный Яспер в белых подштанниках впустил Лео в квартиру, радостный и гордый, как обычно в те считаные разы, когда Лео к нему заходил.

Узкий коридор. Тяжелые ботинки стояли на полках, но не те, что были на нем во время ограбления банка – и хождений по барам. Яспер прошел на кухню, приготовил кофе.

– С капелькой молока. Как ты любишь, – сказал он, протягивая дымящуюся чашку Лео.

Съемная двушка. Черные драпировки, отделяющие гостиную, диван, стол, телевизор. И алтарь.

“Suppl Vol One Ruger MK 1 and Standard Model Auto Pistol”[30].

“Suppl Vol Two Ruger 10/22”[31].

Они стояли аккуратными рядами – тонкие книжки, руководства и брошюры.

“Suppl Vol Three AR-7 Survival Rifle” рядом с “Suppl

Vol Four UZI Semi Auto & SMG”, “Hayduke Silencer Book”, “Home Workshop Silencers” и “American Body Armor”[32].

Вторая половина спецлитературы, которую Винсент еще не получал. Рядом с книгами лежали штык и зеленый берет с золотой кокардой, как у Лео, – потому-то Яспер через два года и попросился в тот же полк. И фотография в золотой рамке, Яспер в белоснежном комбинезоне, с заряженным автоматом.

Ясперов алтарь. Мир, который до сих пор имел для него огромное значение, хотя сам он для этого мира едва ли что значил. Вся его жизнь сосредоточивалась на том, чтобы однажды стать офицером. Но его сочли непригодным к службе, он получил слишком низкий балл, чтобы его зачислили в кадры.

Порой эта его жажда служить доходила до абсурда.

Этим утром на кухонном столе лежал выпуск “Дагенс нюхетер”. Целый разворот, посвященный ограблению банка в Сведмюре, – довольно крупные фотографии площади, полной перепуганных свидетелей. Слева от газеты – черные ботинки. Справа – банки с ваксой и бархотки.

– Я всю ночь прождал. Но ни одного кадра с той камеры, которую я расстрелял, – сказал Яспер.

Лео посмотрел на него. Надо объяснить ему подоходчивее.

– Яспер, ты можешь добиться успеха, только если будешь постоянно помнить о своей работе. Самые лучшие актеры не перестают быть актерами, когда идут

домой обедать. Самые важные брокеры не перестают быть брокерами в пять часов вечера. Ты теперь грабитель. И должен быть последовательным. И за пределами блокпостов ты остаешься грабителем. Они ищут нас все время.

Он перевернул ботинки подошвами вверх, изнутри выпали два силиконовых супинатора.

– Ты все время обязан думать и дышать как грабитель.

– Супинаторы, осторожней, черт побери!

– Вот почему носить эти ботинки нельзя, Яспер. О’кей? Больше ты их не наденешь. Их надо сжечь. Купишь себе новые.

– Ты это о чем, черт подери?

– Ты был в них в Фарсте. И вчера тоже. И ходил в них по барам. Едрена вошь, Яспер! Все, чем мы пользовались, подлежит уничтожению. Тебе это известно.

Яспер присел на корточки, подобрал супинаторы, отлетевшие под стол.

– Ты знаешь, что я… что эти… я их разносил!

Человек, который жаждет быть тем, кем ему никогда не стать. И как за берет на алтаре, изо всех сил цепляется за все, чего другие не хотят ему дать.

– Знаю, они тебе нравятся. Понимаю. Но если они сделают слепок, а потом найдут твои ботинки, тогда каюк. – Лео, все еще держа ботинки в руках, начал выдвигать кухонный ящик. – Я заберу их с собой. И сожгу. Тогда тебе не придется делать это самому. Пластиковый пакет найдется?

– Я сам сожгу.

– Нет, это сделаю я.

Яспер стиснул в кулаках супинаторы, открыл ящик, набитый старыми пластиковыми пакетами, схватил ботинки, швырнул их в пакет, связал ручки и отдал пакет Лео.

– Ты хорошо работаешь, Яспер. Правда чертовски хорошо.

– Что?

– На ограблении. Никогда не медлишь. Без тебя ничего бы не вышло.

Улыбка, с какой Яспер открыл дверь, встретил Лео, а потом угощал его кофе с “капелькой” молока, снова вернулась.

– И еще одно.

Гордая улыбка потеряла уверенность.

– Что, Лео, что я должен сделать? Я же все делаю, черт побери, ты прекрасно знаешь.

– Если я сказал: “Прекрати”, ты должен прекратить.

Яспер не контролировал ярость, позволял ярости контролировать себя. Носился с мечтами о военной карьере и, хотя его сочли негодным, до сих пор старался доказать, что это ошибка.

У Яспера не было выключателя, и если бы не Лео, он бы стрелял не по сейфам и камерам наблюдения. А кому-то в голову.

– Лео, блин, я же обчистил для нас все эти сейфы! Благодаря мне мы таки забрали все, за чем пришли, а могли бы остаться ни с чем, потому что Винсент стоял перед дверью как дурак и задерживал меня!

Яспер выдвинул кухонный стул и сел.

– Я только и думаю, как действовать лучше, эффективнее, как сорвать куш покрупнее.

В глазах печаль и досада.

– Такая у меня теперь жизнь. Ты, Феликс и Винсент. Я все с вами делю!

Лео сел напротив.

– И ты нам нужен. Я тебе уже говорил. Без тебя мы бы не справились. Ты же знаешь.

Оба помолчали. Потом Лео встал с ботинками в пакете. И Яспер снова улыбнулся.

– Слышь… Я тут кое о чем думал.

– Да?

– Следующий раз. Эсму. По дороге домой, после двойного… можно, черт подери, взять еще один.

– Еще один?

– Сурунда.

Сурунда. Лео точно знал, где расположен этот банк. Ровно в девяти километрах от двух банков в Эсму. Это место он тоже разведывал, прежде чем остановил выбор на Сведмюре. Но тогда он думал о нем как о единственной мишени, не как о третьей по дороге домой после первого в Швеции двойного ограбления банков.

– Это круто, Лео. Но возможно. – Яспер видел, что Лео слушает его, и повысил голос: – Я знаю, что возможно! Если сделать так, чтобы легавые были в другом месте. Если отправить их туда.

37

Сколько же красивых домов. Эппельвикен. Яблоневый залив. Название и то красивое. Всю жизнь Джон Бронкс жил в Стокгольме, но в этом районе никогда раньше не бывал. Всего несколько минут езды – и ты в другой реальности, словно отгороженной незримой оградой.

Сначала вниз по узким трамвайным путям до школы, потом переулками и вниз, к воде. Бронкс сверил на почтовых ящиках фамилию и номер дома и остановился перед особняком, выстроенным прямо на берегу озера Меларен. Тонкий слой снега присыпал лужайку, Бронкс кивнул садовому гному, как бы стоящему на страже. Вокруг него виднелись следы двух детишек и взрослого мужчины – возможно, после церемониальной установки пластмассового гнома с его застывшей улыбкой.

Он позвонил в дверь, над звонком надпись – “добро пожаловать”. Судя по запаху, в доме готовили обед.

– Здрасьте.

Маленькая девчушка, наверно старшая из дочек, шести лет. В белом платьице, с короной из свечей на голове – по случаю праздника Дня святой Люсии, как множество ее ровесниц по всей Скандинавии.

– Здравствуй. Папа дома?

Она поправила поясок из глянцевой бумаги.

– Я – Люсия. А ты кто?

– Э-э… я… Рождественский эльф. Так папа дома?

Она смерила его взглядом с головы до ног.

– Ты не рождественский эльф. Это я Эльф.

Это подбежала младшая девочка. Четырех лет. В блестящей пижамке.

– Ты вовсе не похож на Эльфа, – сказала она.

Обе исчезли, и он услышал, как младшая громко и взволнованно сообщает:

– Папа, там какой-то дядя пришел, и он врет.

Затем послышались шаги потяжелее.

– Джон?

Его начальник Карлстрём, один из высоких чинов стокгольмской полиции, в клетчатом фартуке, с кухонным полотенцем, заткнутым за пояс.

– Мы можем поговорить? Десять минут. И я сразу уйду, обещаю.

Прихожая, где на плечиках и крючках висела взрослая и детская одежда. На полу – большие и маленькие ботинки. Люсия и Эльф сидели в гостиной возле жестянки с имбирным печеньем, и Карлстрём повел его к лестнице.

– Там поспокойнее.

Они поднялись на второй этаж, в кабинет Карлстрёма – старый письменный стол, переполненные книжные шкафы и гостевое кресло, в котором Бронкс немедля утонул.

– Восемь недель назад было похищено больше миллиона крон и произведено сорок выстрелов.

Красивый вид из окна – покрытое льдом озеро, а за ним Стокгольм.

– Двадцать два часа назад украдено почти два миллиона крон и расстрелян восемьдесят один патрон. Примерно в том же географическом районе и таким же оружием. Та же группа внезапно появляется и исчезает, не оставив следов.

Он вдруг осознал, что снизу доносится музыка, рождественские песни.

– И предположительно, им не понадобится много времени на подготовку третьего ограбления. Неделя-другая? Может, около месяца? Стало быть, за этот период мы должны установить, кто они. Чтобы арестовать их дома, или по дороге на работу, или в гимнастическом зале, или когда они выходят из магазина с сумками в руках. А не когда они допустят ошибку при очередном грабеже. Ведь, учитывая их модель поведения, они не замедлят повернуть оружие против нас.

– Папа?

Маленькая ручка открыла дверь, и в комнату вошла девчушка в костюме Люсии.

– Да?

– Что ты делаешь?

– Работаю.

– С чем работаешь?

– Ну… кое-кто… совершил очень плохой поступок.

– А что они натворили?

– По-взрослому плохой.

– А что это?

– Ступай-ка вниз. К маме. Я скоро приду.

Дети. Семья. Другой мир. Бронкс не был уверен, но Люсия вроде как помахала ему, уходя.

– Сегодня утром я навестил человека, у которого отняли человеческий облик. И не хочу видеть такое еще раз. – Он посмотрел на Карлстрёма. – Сорок лет.

А он даже на ногах толком стоять не может. Отцу приходится его поддерживать.

За окном пластиковые гномы в рождественских гирляндах.

– Та же группа?

– Та же.

– И каким образом…

– Я уже был уверен. А теперь свидетель их опознал.

Карлстрём никогда не вздыхал, он не из таких.

– С завтрашнего дня, Джон. Отложи в сторону все остальные дела. Занимайся только этими, пока они не ограбили очередной банк.

Бронкс кивнул и пошел к двери и к лестнице, готовый приступить к работе.

– Я сказал завтра.

Босс знал его. Джон Бронкс немедля отправится в Крунуберг, в отдел, и проведет там весь вечер.

– Я тебя выслушал, и ты будешь заниматься только этим делом. При одном условии. Сделаешь кое-что для меня.

– Да?

– Останешься на обед. Чуешь, какой аромат, а, Джон? Тимьян. Сельдерей. Лук-шалот. И крепкое красное вино.

Немного погодя Бронкс сидел за обеденным столом вместе с боссом, Эльфом, Люсией и женой босса, с которой прежде не встречался, хотя она была общительна, из тех, кто на вечеринке уже через пять минут знает всех по именам, причем каждый чувствует себя важной персоной. С ним это не сработало. Он чертовски неловко себя чувствовал, сидя здесь и делая вид, будто он часть семьи, настолько неловко, что трудно было и есть, и выслушать историю о празднике Люсии в детском саду, и даже ответить, как долго он знаком с отцом девчушек. От предложенного Карлстрёмом бренди он отказался и испытал большое облегчение, когда поблагодарил, попрощался и открыл входную дверь.

– Джон?

Карлстрём положил руку на плечо Бронкса. И Бронксу это не понравилось.

– Ты каждый вечер засиживаешься допоздна.

– Верно.

– Ищешь, ищешь.

– Да.

– И все твои поиски сосредоточены вокруг избыточного насилия.

– Так устроен мир.

– Когда я заканчиваю свой день, я закрываю папки со всеми делами, над которыми работаю, и убираю их в ящик стола, а на следующий день решаю, хочу ли достать их снова. А ты открываешь их как раз, когда пора идти домой, выкладываешь на стол снимки переломанных костей и синяков. И читаешь. Часами.

– Так устроен мир.

Рука на плече словно бы придавливала его, пришпиливала к месту.

– Ты читаешь дела не затем, чтобы их раскрыть. Верно?

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты хочешь подобраться ближе. К нему.

– Спасибо за обед. Было просто замечательно.

Бронкс повернул дверную ручку, на которой так и лежала его ладонь, открыл дверь. Но рука осталась на плече.

– Я не закончил.

Хватка у Карлстрёма крепкая.

– Джон, тебя не заботят люди из этих папок. Их имена, их цели. Ты просто стараешься… понять.

Открытая дверь между теплом и холодом. Тем холодом, что забирается под куртку и в семейное тепло.

– Но тебе это не удастся. Ты не сумеешь понять. Если не повидаешь его. Когда-нибудь. Верно, Джон? Пожалуй, надо сделать это сейчас, времени-то у тебя в обрез. Съезди туда.

Он стряхнул с плеча руку Карлстрёма. Зря, наверно. Карлстрём его босс, а не какой-нибудь там приятель.

– Вот теперь всё.

Бронкс открыл дверь и вышел на улицу. Снегопад усилился.

Съезди туда.

Он знал, что босс прав.

38

Наст хрустел под колесами, когда Лео заехал в глубь мрачного леса, то бишь национального парка Накка, и остановился в нескольких километрах от опушки, где широкая колея сузилась до тропинки. Расстегнул брезент в кузове и отнес пять тяжелых ящиков на скалистый холм, круто обрывавшийся вниз, к пустынному морю.

В тусклом свете фар он один за другим сбросил ящики на лед. И они исчезли в полыньях, которые скоро опять замерзнут – залечат ледяной покров над распиленным оружием, спрятанным в цементе. Весной поверхность ящиков обрастет водорослями, и они станут неотличимы от морского дна. Позеленеют, как стекло аквариума, который стоял между его и Феликсовой кроватями и который они никогда не чистили.

Потом он выкопал яму в глубоком снегу, складной лопатой разрыл землю и мох, сунул туда Ясперовы башмаки. Облил их горючей жидкостью и поджег. Блестящая кожа и толстые резиновые подметки плавились, черные струйки дыма били в нос и в глаза.

Даже Феликс и Винсент не знали, куда он денет эти вещи. Братьям не грозит риск, что их обзовут стукачами. Не то что ему, когда он сидел перед жирным полицейским, который снова и снова требовал ответа на свои вопросы.

Я тебя не выдал. И спасал не себя. Я спасал тебя.

Через парк и снова в город, окутанный морозной дымкой, вот и они, ждут посреди двора, меж тем как он въезжает в ворота. Он позвонил Феликсу и велел им приехать: надо поговорить.

– Черт побери, что за важное дело?

В голосе Феликса слышался алкоголь; Лео всегда знал, сколько выпито.

– Давай обсудим это в гараже.

Чуть поодаль стояло такси с работающим мотором.

– Ты платишь, братишка. И будет дороже, если мы зайдем внутрь. Мы собираемся вернуться в бар.

– Зайди внутрь.

Лео постучал в стекло водителя, дал ему две 500-кроновые купюры. Шофер даже стекло не поднял, включил сигнал “свободно” и уехал.

– Вызовешь другую машину, когда закончим.

В гараже было темно и холодно. Лео включил свет и обогреватель. Винсент вошел следом за ним, а Феликс нарочно остался на улице. Лео успел развернуть подробную карту Стокгольма и его южных предместий, и только тогда Феликс соблаговолил войти. Красным маркером Лео обвел участок в одном конце карты, неподалеку от шоссе и от моря.

– Здесь.

– Что – здесь?

– Эсму, примерно через двадцать дней.

– Ты серьезно?

– Никто до сих пор не грабил сразу два банка.

– Черт побери, это мы уже знаем! Из-за этого нам пришлось оставить столик у окна и сорок пять минут трястись в такси?

– Феликс, послушай меня.

– Это ты послушай меня! Нынче Люсия, мы сидели в баре, обедали, пили пиво… а теперь я тут, в холодном гараже? Блин, ведь Рождество на носу! Нам необходимо несколько дней отдыха!

– Отпразднуешь в будущем году. – Лео расправил карту. – Никто пока что не грабил разом два банка. А мы ограбим три.

Он провел красную линию от городка Эсму на запад по магистральному шоссе 225 и очертил кружком еще меньший городок под названием Сурунда.

– По пути домой. Мы будем там мимоездом. Маленький банк, совершенно без защиты.

Феликс сперва взглянул на улыбающегося старшего брата, потом на карту, помеченную красным.

– Кто из нас пил – я или ты?

Он выхватил маркер из рук Лео и нарисовал новый, больший круг.

– Отсюда, блин, нет путей отхода. Верно? По-твоему, мы должны выдать им свое местоположение, опять? Позволить им нас окружить?

Лео отобрал у Феликса маркер, начертил крестик за пределами карты – прямо на деревянной поверхности верстака.

– Отнюдь, если у них не будет людей, чтобы взять нас в кольцо. – Он посмотрел на них и указал на крест за пределами карты. – Это… Центральный вокзал. В Стокгольме. В сорока девяти километрах. У них там будет полно работы… придется обезвреживать бомбу.

39

Плоский ландшафт. Белый как мел. Из Стокгольма он выехал затемно – до исправительного учреждения Кумла предстояло проехать двести тридцать километров, – а теперь было уже светло, солнце искрилось на снегу, слепило глаза.

Он до сих пор чувствовал на плече руку босса. Знал, что едет туда не из-за Карлстрёма, и все-таки ничуть не сомневался в его правоте.

Как и в правоте Санны.

Они использовали все свои контакты с криминальным миром. Безрезультатно. Остался один-единственный – его личный.

Вдали за полями виднелась серая стена, семь метров бетона и колючей проволоки. Последний раз он побывал здесь несколько лет назад, но, подъезжая, испытывал то же чувство, как тогда: вправду ли там внутри ходят люди, думают, спят, едят, коротая в тоске огромные куски своей жизни?

Оставив машину неподалеку от ворот, он вышел и позвонил.

– Джон Бронкс, городская полиция, Стокгольм.

Скрипучий динамик на двери не работал.

– Джон Бронкс, город…

– Я слышал вас с первого раза.

– Посетитель к Сэму Ларсену.

– Вы не подавали заявку на свидание.

– Подаю прямо сейчас.

– Шесть часов. В том числе и для офицеров полиции.

– Это не свидание. Я здесь в связи с уголовным расследованием.

Щелчок – дверь открылась, несколько шагов до караульного помещения, где охранник в форме сидел в окружении казенного рождественского декора – пластиковой звезды на окне и уродливого соломенного козла на одном из мониторов, транслировавших картинку с 58 камер наблюдения.

Бронкс предъявил удостоверение и получил бейджик посетителя, который надлежало прицепить на грудь, но он сунул его в карман. Охранник проводил его в комнату для свиданий и оставил одного в помещении с кроватью, накрытой защитным пластиком, простеньким столом и двумя столь же непритязательными стульями, раковиной с подтекающим краном и видом на стену сквозь зарешеченное окно. Здесь не было Рождества, не было времен года, ведь для здешних обитателей считать время – непозволительная роскошь.

Через пятнадцать минут дверь открылась, двое надзирателей ввели заключенного и опять вышли, закрыв за собой дверь. Заключенный остался. Он был на два года три месяца и пять дней старше Джона Бронкса. И на три сантиметра выше. А теперь еще и килограммов на тридцать тяжелее. Раньше они были примерно одной комплекции, но восемнадцать лет ежедневных силовых тренировок – при отсутствии иных занятий – изменили ситуацию.

– Привет, – сказал Бронкс.

Они посмотрели друг на друга. Один в джинсах, пиджаке и зимних ботинках. Второй в мешковатых штанах из грубой, но рыхлой ткани, в поношенной футболке с тюремным логотипом на груди и в шлепанцах на босу ногу.

– Я сказал… привет.

Бронкс сел возле шаткого стола. Сэм подошел к зарешеченному окну, выглянул наружу.

– Как ты? – еще раз попробовал Бронкс.

Поначалу он навещал его, в первые годы пожизненной отсидки, сперва в исправительном учреждении в Халле, потом в Тидахольме. Позднее он понял, что неспособность думать в терминах времени равнозначна неспособности надеяться, отсутствию будущего. А когда в конце концов понял, что такая жизнь изменяет личность, стал приезжать все реже, фактически совсем прекратил визиты. И в этой комнате для свиданий, пожалуй, не был ни разу.

– Слышь… в следующий раз сделай заявку заранее, – сказал Сэм. – Как все. Как обычные люди, не из полиции. Неохота мне в следующий раз, как вернусь в отделение, отвечать на вопросы насчет того, где я был. Ты бы должен лучше других знать, что здесь нет ничего хуже, чем необъяснимый визит полицейского!

Сэм по-прежнему стоял у зарешеченного окна, спиной к Бронксу.

– Я спросил, как твои дела.

– Мои дела?

– Да.

– С каких пор, черт побери, тебя это интересует? – Он повернулся, посмотрел на Бронкса. – А раз тебе нечего ответить, то какого черта ты вообще здесь делаешь?

Джон Бронкс отодвинул от стола второй стул. Все не так скверно, как он думал. Они разговаривают.

– Два крупных ограбления. Сведмюра. Фарста. Одни и те же парни.

Но старший брат предпочел остаться на ногах.

– Мама приходила на прошлой неделе.

– Вооруженные до зубов. Тщательно спланировано.

– Я угощал ее мраморным пирогом. Помнишь его вкус, Джон?

– Как по-твоему, это может быть кто-то из тех, с кем ты сидел? Наверняка ведь…

– А до того… маффинами.

– … здесь обсуждают такие вещи, верно?

Сэм рассвирепел:

– Ты не был здесь целых три года! А теперь явился и воображаешь, что я дам тебе информацию! Рассчитываешь использовать меня в своем хреновом дознании! – Дрожа от ярости, он прошел к металлическому диску возле двери и потянулся к красной кнопке. – Катись ты к чертовой матери, Джон!

– Сэм, ты же знаешь, я хотел повидаться с тобой. Ты мой брат.

– Даже если б я что-то знал, черта с два бы рассказал! Но я не знаю. И никто не знает! Никто здесь про них слыхом не слыхал! Догоняешь, братишка? Эти парни совершенно неизвестны. Никогда не мотали срок. И тем не менее отлично знают, что делают.

Сэм смотрел на Джона невидящим взглядом, палец его опять лег на красную кнопку. Он нажал на нее и наклонился к микрофону:

– Свидание окончено.

– У тебя еще больше получаса.

– Неужели непонятно? Я хочу назад в отделение.

Они избегали смотреть друг на друга, как бывало в детстве, когда после драки старались как можно дольше не смотреть один на другого.

– Значит, мама приезжала?

Мраморный пирог. Маффины. Заключенные, приговоренные к длительным срокам, особо опасные, перед свиданием всегда что-нибудь пекли. Бронкс тускло улыбнулся.

– Знаешь, Сэм, у тебя с ней больше контактов, чем у меня.

Шаги за дверью, вошли надзиратели, те же. Сэм пошел было к выходу – один надзиратель впереди, второй позади, – потом вдруг обернулся:

– Ты должен повидать ее. Она стареет.

Бронкс смотрел, как старший брат удаляется по тюремному коридору, широкая спина между тощими фигурами в форме, потом вернул бейджик, миновал караульное помещение, вышел через калитку в стене, сел в машину, но не двинулся с места.

Стена высотой в семь метров. Четыреста шестьдесят три самых опасных шведских преступника отсиживают здесь длительные сроки. Один избран представителем их всех, один из немногих, с кем говорили все.

Его родной брат.

И даже Сэм ничего не слыхал. Люди, которых разыскивал Бронкс, и в этих стенах оставались анонимами.

Он включил движок и тронул с места. Солнечный свет по-прежнему искрился на снегу.

40

Дороги, белые и чистые за стенами тюрьмы, стали грязными и слякотными, когда через 230 километров скоростное шоссе Е-4 превратилось в стокгольмскую улицу Эссингеледен, которая вывела его на Кунгсхольм, а там и к воротам подземного гаража под Главным полицейским управлением возле Крунубергс-парка.

Бронкс направлялся к лифту, когда услышал какой-то звук из гаража в гараже, где криминалисты держали машины, с которыми работали. Прошел туда, заглянул внутрь – Санна, как и прошлый раз. С инфракрасной лампой в руке она до половины влезла в фургон с надписями “Ремонт труб” по бокам.

– Первая машина отхода. Фургон “додж”.

Санна выбралась наружу, перешла к другой машине, взяла ультрафиолетовую лампу.

– Вторая машина отхода. Фургон “додж”.

Все тот же механический голос. Интересно, она это сознает или говорит таким голосом только с ним?

– Довольно старая модель. Угнан ночью накануне ограбления.

Она вооружилась продолговатым инструментом, металлической штуковиной на деревянной рукояти, поднесла его к маленькому черному квадратному стикеру на дверце фургона, прямо под боковым окном.

– Так же быстро, как ключом.

Санна закончила свои манипуляции. Бронкс узнал ее манеру поворачиваться спиной, когда ей не хотелось разговаривать. Она открыла компьютер, стоявший на капоте автомобиля. Даже “до свидания” не сказала. Он-то попрощался, хотя она не слышала, зашагал прочь и был уже на полдороге к лифту, когда она окликнула его:

– Джон! Погоди. Я не закончила.

Он остановился, обернулся.

– Вот как?

– Есть кое-что еще.

Она повернула экран к нему, подождала, пока он подойдет ближе.

– Вот этот кадр. Взгляни-ка еще раз.

КАМЕРА 2. Двенадцать секунд. Сверху. Грабители в синих комбинезонах, черных ботинках, черных масках.

– Его микрофон. Я пыталась определить марку. Увеличила и сфокусировалась на воротнике, несколько секунд перед тем, как они вошли внутрь.

Она перемотала запись, остановила кадр.

– Четыре секунды – пятнадцать кадров в секунду. Я хочу, чтобы ты рассмотрел каждый.

Голос уже не был таким механическим. Она стояла ближе к нему. И он отчетливо чуял ее запах. Как странно. Словно время совсем другое. Словно они могли бы уйти отсюда вместе в общую квартиру. Будто этих десяти лет вообще не было.

– Вот.

Первый грабитель находился в шаге от двери.

И остановился.

– Его рука.

Она увеличила изображение.

– Видишь?

Джон кивнул. Он видел, совершенно отчетливо.

Тот, что шел впереди, остановился, оборачивается, опускает оружие и левой ладонью прикрывает воротник, вернее микрофон. Наклоняется, правой рукой сдвигает наушники второго грабителя.

– Это движение… вот оно.

Рука поверх микрофона. Рука на наушниках. А потом, Бронкс был совершенно уверен, он… что-то прошептал.

– Бессмыслица какая-то, – сказала Санна.

Она увеличила рот и тонкие губы, две светлые полоски в темной ткани, они формировали слова.

– Рука. Шепот. Что-то здесь не так.

Санна, стоя совсем рядом, смотрела на Джона – точь-в-точь как главарь на замершем кадре, совсем рядом с сообщником.

– Близость. Он кладет руку на микрофон и прямо-таки ласково берется за наушники. Видишь? А в следующий миг начнет стрелять.

После двух месяцев круглосуточного полицейского расследования у него так и не было зацепок, он ничего о них не знал. Но это. Джон Бронкс видел и чувствовал: теперь он кое-что знает. Не вполне знает, что именно, но за все время охоты за тенями он впервые увидел реальных людей. И стояли они вплотную друг к другу, причем так, как двое жестоких грабителей стоять не должны.

Пожалуй, он почти догадывался.

– Можешь вернуть кадр к нормальному размеру? И прокрутить всю последовательность еще раз? Первые четыре секунды?

Она выполнила просьбу.

– Стоп… та-ак. И увеличь… та-ак. Его лицо. Только лицо.

Трое грабителей цепью, на пути в банк, и указательный палец Бронкса на экране. Показывающий на того, что в середине.

– Видишь? Он закрывает глаза.

Курсор на хронометраже, Санна прокручивала кадры вручную, один за другим.

– Он медлит. Беспокоится.

Глаза в маске все еще закрыты.

– Он испуган, и все это похоже на… черт побери, на объятие! Главарь, прикрывающий микрофон, как бы защищает… они близкие люди.

41

Джон Бронкс на лифте не поехал, иной раз необходимо подвигаться, заставить сердце биться чаще, прогнать каждый вздох через грудь и в горло.

Он взбежал вверх по лестнице.

В кабинете настежь распахнул окно, пусть сырой холод со двора вытеснит сухую жару.

Они выглядели такими близкими. Грабители. Так не бывает. Главарь должен командовать, только вот промедление второго оказалось важнее.

Бронкс чувствовал здесь что-то знакомое.

Один повыше, другой чуть пониже. Один пошире в плечах, второй еще не вырос до конца. Один старше, другой моложе.

Близость. Доверие.

Вот что было Бронксу знакомо. Связь между ними. Тот, что всегда был рядом, вечером обнимал его, говорил, что все будет хорошо, а позднее той же ночью прокрался в спальню родителей и воткнул нож отцу под ребра. Старший брат, который шепотом успокаивал его, унимал, прямо перед актом насилия.

Несколько глубоких вдохов у открытого окна. Теперь Джон Бронкс знал.

Впервые с начала расследования он действительно кое-что знал, грабители уже не были совершенно безликими, появился контур.

Близость. Доверие.

Они братья.

42

Лео стоял у окна, старательно украшенного к Рождеству, и глядел на серый, туманный рассвет. За последние недели погода переменилась. В сочельник снег таял, а рождественским утром зарядил унылый дождь, земля превратилась в противную смесь льда, снега, гравия и грязи. Лео на это и надеялся, на серое Рождество и свободные от снега дороги. Надеялся, что так и будет, сухая поверхность упростит отход с места ограбления.

Два цветка на подоконнике, а между ними фарфоровый ангел – с одной стороны белая краска почти полностью осыпалась, глаз только один, но когда-то этот ангел стоял в доме у родителей Аннели и теперь каждый год на несколько недель водворялся у нее на кухне, рядом с пуансетией. Эти вещицы выскакивали повсюду. Непомерно большой пластмассовый гном возле морозилки, еще один, почти такой же большой, на шляпной полке в коридоре, несколько штук поменьше на лестнице на второй этаж и один под елкой в гостиной. Вещицы, которые она принесла в его жизнь, которые что-то для нее значили. Он видел ее радостное ожидание, когда она выбирала, куда их определить, переставляла, пока не находила нужное место.

Фарфоровый ангел с облезлыми крыльями и чертова уйма пластмассовых гномов, думал Лео. Ведь это всего-навсего дата. Такая же, как 25 ноября или 25 октября. Может, ей просто нужна какая-то опора, чтобы держаться за нее в потоке времени: канун Нового года, Пасха, Праздник середины лета и прочие даты. Кто-то принял такое решение, использовал календарь как инструмент, контролирующий человеческие жизни. На самом деле значение имело только то, что ты решал сам и выполнял. Создать собственный календарь – г января, когда состоится первое в истории Швеции тройное ограбление банка, или 17 февраля, и марта, 16 апреля, другие даты, выбранные им для грабежей и по этой причине имевшие значение.

Он взял в руки фарфорового ангела, перевернул, пытаясь прочитать штамп на донышке, снова поставил.

Ожидания.

Такие же хрупкие. Пришлось найти способ помягче, чтобы умерить ее ожидания, объяснить, что нынешнее Рождество по-настоящему не Рождество, по-настоящему они отпразднуют на будущий год, когда все это закончится, отпразднуют точно так же, как соседи за забором, за которыми она любила наблюдать в кухонное окно, присоединяясь к ним на расстоянии. В сочельник она несколько раз подходила к окну. Они ели запеченный окорок с красной капустой, и фрикадельки, и “искушение Янссона”, и он вручил ей рождественский подарок для ее сына, которого она собиралась навестить сразу после Рождества, они даже свечи зажгли и немного посмотрели “Утенка Дональда” и праздничную программу Карла-Бертиля Юнссона, как и все в Швеции, пока он не выдержал и не спустился в Пещеру Черепа продолжить работу над собственным календарем.

С пластиковой сумкой в руке и подносом еды Лео вышел в сырую утреннюю темноту. Тонкие ботинки промокли от снежно-дождевой слякоти на асфальте. В гараже, напротив, было сухо, тепло от приятно гудящего обогревателя и светло от ярких ламп. Винсент, Феликс и Яспер уже поджидали его на деревянных табуретках вокруг стола, сооруженного из мейсонитовой пластины и двух козел. Там была разложена карта.

– Кофе и бутерброды, – сказал Лео, пустив по кругу чашки и бутерброды с сыром.

Прямо посередине карты тянулась почти прямая красная линия. Начинавшаяся в районе Крунуберг в центре Стокгольма, в сердце шведской полиции, и кончавшаяся в сорока девяти километрах на площади Эсму-Центр, где находились два примыкавших друг к другу банка. Эта линия, перерезавшая Стокгольм и городки Худдинге, Ханинге и Нюнесхамн, была ключом, позволявшим отвлечь полицию и исчезнуть с места преступления.

– Цель номер один.

Десятикроновая монета в ладони Лео. Он поместил ее в конце красной линии на один из серых квадратов, отмечавших густонаселенные районы.

– Цель номер два.

Еще одна десятикроновая монета. Поверх первой.

– А вот здесь… прямо под окнами двух целей. Машина для отхода.

Игрушечный автомобильчик, красный, как и линия.

– Это ты, Феликс.

В сумке, откуда он все это доставал, было много всякой всячины. Картонная коробка, хорошо им знакомая. Три пластмассовых оливково-зеленых солдатика, которые обычно стояли на полу детской в Скугосе. Американцы, высотой сантиметров семь и пахнут в точности, как тогда.

– Это Винсент. И Яспер. А это… я.

Он отделил монеты друг от друга, на одну поставил последнюю пластмассовую фигурку.

– Цель номер один – дверь открывает Лео. Цель номер два – дверь открывают Яспер и Винсент. В четырнадцать пятьдесят.

Теперь игрушечная машинка. Красный “фольксваген 1300”, “жучок”, который до сих пор хранился в оригинальной коробочке, им так и не хватило духу ее выбросить, Лео стащил эту машинку для Феликса в магазине “Игрушки и хобби” в скугосском торговом центре.

– Феликс обеспечивает автомобиль. Как в Сведмюре.

Вторая коробка пластмассовых фигурок, но эти коричневые, в касках покруглее американских и с другим оружием.

– Русские солдаты.

Он высыпал горсть пластмассовых солдатиков на красную линию, расставил на ней, а еще несколько штук разместил в трех местах подальше.

– Полицейские. Все до одного. Большинство работает здесь… в городской полиции. Потом еще несколько вот здесь, в участке Худдинге, и здесь, в участке Хайдена. А меньше всего здесь… В Накке.

Он удостоверился, что все коричневые фигурки стоят где надо. Потом начал брать их одну за другой, медленно передвигая в сторону пункта, где встречались шоссе, железнодорожные пути и метро, – к прекрасно структурированному серому участку, обозначающему центр Стокгольма.

– Они все переместятся туда, в полном составе, на Центральный вокзал.

Лео взглянул на Яспера, кивнул.

– Потому что мы установим там бомбу – настоящую бомбу в ячейке камеры хранения Центрального вокзала.

До сих пор Винсент, как обычно, молчал. Сейчас он со стуком поставил кофейную чашку на мейсонитовый стол, и солдатики, которые еще стояли, попадали.

– Винсент, какого черта…

– Мы что, теперь террористы?

– Она не взорвется. Но они должны знать, что она настоящая.

Лео собрал кучу солдатиков вокруг стокгольмского Центрального вокзала.

– Наш первый отвлекающий маневр – заблокировать Центральный вокзал. А пока полиция сосредоточит там крупные силы и займется обезвреживанием настоящей бомбы, мы ограбим два банка в сорока девяти километрах оттуда.

Без толку. Винсент отодвинул половину солдатиков к Старому городу, а другую половину – к Крунубергу.

– И что потом? Что мы пригрозим взорвать в следующий раз? Дворец? Полицейское управление? Или что-нибудь еще поважнее?

Со смесью легкого раздражения и гордости Лео улыбнулся Винсенту, терпеливо расставляя солдатиков на прежних позициях вокруг Центрального вокзала.

– Второй отвлекающий маневр – два красных автомобиля.

“Фольксваген-жучок”, одиноко стоявший на полке над Феликсовой кроватью. Лео взял его двумя пальцами и прокатил по карте – от банков к второстепенным провинциальным дорогам.

– Мы используем машину, которую узнает каждый. И любой из полицейских, находящихся к югу от города, найдет ее… вот здесь.

Он передвинул игрушечную машинку с дороги, по которой они фактически поедут, на шоссе по другую сторону от банков, на стокгольмскую автостраду, по которой они не поедут.

– Машина будет стоять здесь. И легавые, понятно, перекроют шоссе. Подумают, что мы ехали этой дорогой.

– Не понимаю, – сказал Винсент.

– Винсент, это…

– Не понимаю, как ты мог, сидя в этой машине, дать мне пачку книг и сказать, что мы будем грабить банки.

– И что?

– Сделать бомбу – это не грабить банки.

– Если мы сделаем бомбу и если используем ее, она не взорвется. О’кей?

На сей раз Винсент не стал трогать солдатиков. Но и глаза не отвел.

– Я не понимаю.

– Винсент, ты не мог бы…

– Не понимаю, зачем нам делать эту чертову бомбу. А потом загонять себя в угол – бросая первую машину для отхода, которую узнает каждый, на шоссе, где она у всех на виду!

– Именно так они и подумают. Но мы-то будем вот здесь, Винсент, на одной из небольших дорог, где ограбим третий банк.

Третья десятикроновая монета на карте, по заштатным дорогам к совсем уж захудалому городишке – к Сурунде.

– Все равно не понимаю.

Испытывая легкую гордость, Лео достал из сумки еще один автомобильчик.

– Знал бы ты, сколько времени я потратил, пока нашел ее! Все магазины игрушек в городе обошел и в конце концов обнаружил ее в витрине антиквара на Рингвеген.

Точная копия автомобиля для отхода – красный “фольксваген-жучок 1300”, который он поставил рядом с новой десятикроновой монетой.

– Мы будем в этой машине на второстепенных дорогах. – Он кивнул на другую сторону карты. – Одновременно та же машина будет заблокирована здесь, на магистрали.

Лео взглянул на Винсента, тот больше не возражал, по крайней мере нынче утром.

– Волшебство, парни. Осталось четыре дня.

* * *

Плечо Феликса ударялось о дверцу всякий раз, когда он поворачивал руль “жучка”. И хотя он отодвинул сиденье подальше назад, колени бились о приборную доску всякий раз, как он переключал передачи.

По мощности машина не ахти и в управлении трудновата. Но и выбрали они ее только потому, что каждый, кто ее увидит, непременно запомнит и впоследствии с легкостью ее опознает.

Он подождал, пока дверь гаража поднимется, потом заехал внутрь, фары осветили верстак и карту. Яспер, Винсент и Лео сидели в глубине у другого верстака, вскрывали четыре картонные коробки и четыре мягких свертка, упакованных в тонкий пластик.

Яспер встал, подошел к машине.

– Ба! На паршивом “жучке”? Феликс, это же были просто игрушечные машинки, разве Лео говорил всерьез?

– Молодец, Яспер, – сказал Феликс.

– Как мы, черт побери…

– Ты ни хрена не понимаешь в машинах, но эту узнал и даже назвал марку. Как и любой на площади Эсму-Центр.

Лео, с коробкой в одной руке и куском пластиковой обертки в другой, отошел от верстака и стал между Яспером и Феликсом, в щель, которая возникла несколько недель назад и ни в коем случае не должна расширяться.

– Но я сижу впереди. Верно?

Лео легонько стукнул по красной металлической крыше.

– Нам нужны две совершенно одинаковые. Марка, модель, цвет. Начнем вот здесь, на юге, и разделимся. Если не найдем здесь, поступим как в прошлый раз, прочешем северную половину города. Осталось три дня.

* * *

В принципе устройство простенькое. Чисто механическое. Длинная, узкая металлическая коробка, до половины набитая гайками и шурупами, и пластиковая взрывчатка т/46. Запальный шнур соединен с взрывателем ударного действия, расположенным на короткой стороне коробки. Когда короткую сторону открывают, взрыватель воспламеняет запальный шнур и содержимое коробки взрывается, убивая в непосредственной близости все живое. Простая последовательность.

Лео, сидя на гаражном верстаке, отрезал ровно десять сантиметров красного металлического провода. Феликс заменил сверло по дереву сверлом по металлу, чтобы проделать отверстие посредине крышки, под которой прятались гвозди и шурупы.

В дверь гаража постучали.

Лео впустил Винсента, холодный чистый воздух и глухой грохот вдали.

– Без двадцати двенадцать. Ты опоздал.

– Насилу поймал такси.

Лео закрыл и запер дверь, обнял младшего брата, отступил назад и громко присвистнул – Винсент был в темном костюме и белой рубашке с расстегнутым воротом.

– Черт, прямо совсем взрослый.

– Две тысячи крон. Сегодня купил.

В руке у Винсента была пластиковая сумка, он отдал ее Лео и прошел в глубь гаража.

– Это и есть… бомба?

Лео опорожнил и сложил пакет. Две бутылки “Боллинжера”. Как раз поместятся на верстаке рядом с тремя бокалами для шампанского.

– Да.

– Так-так. Стало быть, вот мы кто. Террористы.

Винсент смотрел на серо-черную коробку, слышал, как Феликс с треском отматывает от рулона клейкую ленту.

– Черт, ведь наша мама вполне может поставить в соседнюю ячейку свою сумку!

– Мне казалось, мы закончили с такими разговорами.

– Ты закончил, Лео. Но не я.

– Мы положим ее туда не затем, чтобы кого-то убивать. А затем, чтобы они приняли это всерьез. Если мы сунем туда муляж, они сразу все смекнут.

– А вдруг… она взорвется самопроизвольно?

Лео наклонился ближе, почуял в дыхании брата алкоголь.

– Винсент! Ты вовсе не ловил такси. – Он понюхал несколько раз, для проверки. – Ты пил.

Лео старался перехватить взгляд младшего брата, но не мог, Винсент неотрывно смотрел на коробку с красным проводом, торчащим из отверстия в крышке.

– Винсент! Если хочешь что-то мне сказать, говори. Мы же братья! Тебе незачем напиваться перед разговором со мной.

– Я уже все сказал. По-моему, это неправильно.

– Что значит – неправильно?

– Нехорошо. И если хоть еще раз… Я участвовать не буду.

– Винсент, послушай меня.

Лео поднял крышку, открыв несколько слоев гвоздей, шурупов и пластида.

– Если все на предохранителе… – Указательный палец на черном трубчатом взрывателе. – … взрыва не будет. – Палец переместился в петлю из красного провода на другом конце взрывателя. – Но если я чуть-чуть потяну за нее… – Он потянул, глядя на Винсента, который не сводил глаз с провода. – … тогда достаточно сдвинуть коробку на волосок – и нам каюк. Но только если я сдерну предохранитель. – Он осторожно вытащил палец из петли. – Никто не пострадает, Винсент. Никто не умрет. В том числе и дама, которая положит сумку в соседнюю ячейку.

Феликс накрепко заклеил крышку клейкой лентой, потом отмотал новый кусок и заклеил еще раз, на всякий случай. Он стоял между своими братьями, слушал, не принимая ничью сторону. Ситуация знакомая, хотя раньше такого не случалось. Винсент впервые запротестовал таким же образом, каким обычно протестовал он сам. И кончилось все тоже как обычно. Старшего брата не переубедишь, он сам мог убедить любого своей энергией. Так что если кто и менял курс, то непременно младшие братья.

– Ну что, договорились?

Винсент легонько кивнул.

– Хорошо. Ведь уже без десяти двенадцать. Пора их открыть.

Он застегнул куртку, взял бокалы и бутылки и зашагал к гаражной двери.

– Еще одно, – сказал Феликс, наклонясь через верстак к Винсенту. – Поскольку наш младший братишка сейчас тоже здесь. Кто открыл дверь?

Винсент не понял.

– Ну, в тот раз… когда явился отец.

– Блин, Феликс… ты опять? – сказал Лео. – Без восьми двенадцать. Пора идти.

Феликс тряхнул головой.

– Нет. Мы обсудим это. Винсент, кто открыл дверь в тот раз, когда старикан заявился к нам и чуть не убил маму?

– Вы о чем?

– Когда отец вышел из тюрьмы. После того как мы переехали в Фалун. И он явился туда.

– Феликс, черт побери… ему же было… всего шесть лет. Какой из него свидетель?

Винсент спокойно смотрел на них:

– Семь. Мне было семь. Когда он пытался убить маму.

Феликс поступил как Лео, положил руки Винсенту на плечи.

– Забудь, что мы твои старшие братья. Скажи, что ты видел. Кто открыл дверь – я или Лео?

Лео помахал бутылкой шампанского, указывая на часы.

– Точно. Скажи нам, что помнишь. Тогда Феликс угомонится, и мы уйдем отсюда.

Он стоял там. Феликс рядом, положив руку на дверную ручку. Лео бежит к двери.

– Ну, Винсент, говори, что ты видел? Я или Лео?

Он подпрыгнул. И не достал. Но почти.

– Дверь открыл я.

А потом достал, повернул.

– Я открыл.

Лео рассмеялся, негромко, невесело.

– Дипломатичный ответ.

Феликс даже не улыбнулся.

– Дверь открыл я, – повторил Винсент. – Я помню. Я повернул замок, нажал на ручку и открыл дверь.

Кровь бросилась Феликсу в лицо. Он старался понять, как они все трое могли стоять у двери, а потом каждый верил, что открыл именно он.

– Блин, а я? Меня там не было? Лео прыгнул ему на спину, ты открыл дверь, а я… Может, я сидел на стуле в кухне? В туалете? Может, меня вообще не существовало… может, это вы плюнули маме в лицо? Вы? Кто из вас в таком случае?

– Да какая разница? – сказал Лео.

– Большая. Для меня.

Просторный гараж, полная тишина. Грохот петард и шутих снаружи усиливался. Лео кивнул Феликсу.

– Это в самом деле уже ничего не значит.

Три бокала для шампанского в руке Лео, тридцать секунд до полуночи. Он поднял гаражную дверь к звездному ночному небу, испещренному вспышками фейерверков. Сорвал с горлышка бутылки золотую фольгу, выбил пробку, которая взвилась вверх и где-то упала.

– Будем!

Пенящееся вино в трех бокалах.

– За Гетрюгген, Фарсту, Сведмюру!

Он поднял бокал к небу, брызжущему красками, фейерверки расцветали и гасли.

– И за новый год – Эсму. Через два дня.

43

Гвозди, шурупы, гайки, пластид оттягивали плечо, ладонь сжимала ручку сумки. Он спокойно шел мимо людей, жующих сосиски, читающих вечерние газеты, пьющих кофе из бумажных стаканчиков, то и дело поглядывающих на огромное электронное табло напротив главного входа. Нейлоновая сумка весила килограммов десять, и он нес ее, подняв повыше, чтобы с виду она казалась легче, будто в ней одежда да туалетные принадлежности – словом, то, с чем пассажиры обычно проходят по мраморному полу Центрального вокзала.

Столичный вокзал – особая зона со своим особым языком, место, разлучающее и соединяющее людей. Его задача – смешаться с толпой, выглядеть так, словно он либо приехал в Стокгольм, либо уезжает. Пассажир в черной вязаной шапке и зимней куртке, похожей на все остальные зимние куртки.

Но он не такой, как все. Тень с одной-единственной целью.

Найти и открыть ячейку камеры хранения. Положить туда сумку. Запереть ячейку. Уйти.

* * *

Краткосрочная парковка под мостом, напротив отеля “Шератон”, единственное место вблизи Центрального вокзала, которое, Лео точно знал, находится вне досягаемости установленных на крыше камер наблюдения. Он видел, как несколько минут назад Яспер прошел через главный подъезд и исчез среди людского моря. Сам он сидел на водительском сиденье строительного фургона, не заглушая мотор. Когда Яспер выйдет, они подберут Феликса и Винсента на заброшенной автозаправке, после чего направятся в Эсму.

Зазвонил мобильник. Как такое возможно? Номер его незарегистрированного сотового известен только шестерым. Ясперу, который находился в здании вокзала и отлично знал, что звонить нельзя. Феликсу и Винсенту, которые ждали его и тоже знали, что звонить нельзя. Аннели дома, в Тумбе, которая тоже знала, что звонить нельзя, и маме, которая в это время дня всегда спала после ночного дежурства.

– На сей раз не вешай трубку.

И… отцу.

– Мне необходимо поговорить с тобой.

– Я же сказал, у меня нет времени. Не было тогда и нет сейчас.

Лео слышал, как отец пыхтит носом, будто сам воздух блокировал важные слова.

– Конверт. Я не собираюсь ссориться из-за этих чертовых денег, но начинаю думать…

Густой поток машин на Васагатан. Стая голубей на крыше Центрального вокзала. Группа японских туристов возле “Шератона”, с фото- и видеокамерами и именными бейджиками. Но Яспера пока не видно.

– Раз ты можешь дать мне такую кучу денег, хотя я, по-твоему, их не заслужил, то у тебя, стало быть, денег куда больше. Откуда они взялись? Я тоже работаю в строительстве, притом вчерную, но мне столько не платят. Раз у тебя так много денег, Лео… значит, ты добыл их каким-то другим способом.

– Ты ни хрена не знаешь о моей работе.

– Верно. Не знаю.

– Не меня хватит. Нам тут нечего обсуждать.

– У тебя компания, ты работаешь с братьями… с остальными моими сыновьями, Лео! Иначе говоря, твои братья тоже в этом участвуют. И ты за них в ответе. Если вы занимаетесь чем-то противозаконным, в ответе опять же ты, Лео!

Снова это паршивое пыхтение, прямо в трубку, словно старикан озирается по сторонам, чтобы удостовериться в отсутствии чужих ушей.

– Если у тебя проблемы, Лео…

– В ответе?

– Если у тебя проблемы, Лео… ты знаешь, что всегда можешь поговорить со мной, я раньше вам помогал.

– У меня нет проблем.

– Между прочим, я живу на свете на двадцать семь лет дольше, чем ты, Лео.

– Ты слышал, что я сказал?

– Так что опыта у меня побольше, Лео. Я вижу то, чего ты не замечаешь.

– Ты?

– Угу.

– Ты… папа?

Вдох через нос – отец ждал.

– Я беру на себя ответственность, – сказал Лео. – Они полагаются на меня. Вот так оно работает: берешь на себя ответственность, и люди тебе доверяют. Двадцать семь лет? Что это, черт побери? Время! Но если ничего с ним не делать, оно так и остается… просто временем. Кончай беспокоиться о Винсенте и Феликсе. Им очень хорошо со стукачом.

Он всмотрелся в толпу у главного входа в Центральный вокзал.

– И, черт подери, помощи у тебя я никогда не попрошу.

* * *

Ячейка камеры хранения должна располагаться на высоте груди, причем в центре зала прибытий, тогда полиции непременно придется эвакуировать весь вокзал, а их бомба будет легко достижима. Женщина справа от Яспера закрыла дверцу своей ячейки, повернула ключ, и на металлический поднос упала монета. Она уже уходила, но, отпирая ячейку № 326, Яспер на всякий случай отвернулся. Ее каблуки постукивали по мрамору, и в тот миг, когда он осторожно задвинул сумку внутрь, она была уже далеко. Он посмотрел на людей вокруг, никто из них не обращал на него внимания. Даже парни в форме, в темно-зеленых беретах, с вещмешками за спиной, прошагавшие всего в метре-другом от него. Неожиданно он почувствовал, что не в состоянии закрыть дверцу, рука онемела, сердце учащенно забилось. Перед ним блеснули три золотых шеврона – Храбрость, Энергия, Сила. Морпехи. Пятеро бритых наголо парней на пути к поезду северного направления.

Они идут мимо меня. Бритые головы, глаза, чертовски самоуверенные. Они меня не видят. Зато я их вижу.

Я был одним из вас.

Сумка в ячейке, но молния закрыта не до конца, осталась щелка сантиметра в три. Яспер взялся за цепочку, собираясь затянуть молнию, и тут заметил красный проводок, петлю, блестевшую в нейлоновых стенках, предохранитель.

Береты были как раз у него за спиной. Красиво, набекрень сидели на головах.

И тут он его и почувствовал. Отвращение.

Отвращение к тем, кто понятия не имел, что есть другие группы, к которым можно примкнуть и тоже планировать, атаковать, взрывать и стрелять, а вдобавок они были верными друзьями, братьями. Отвращение к тем, кто понятия не имел, зачем он здесь.

Я больше не один из вас.

Палец в отверстие сумки и в проволочную петлю. Предохранитель.

Если за него потянуть. А потом на волосок сдвинуть металлическую коробку в сумке.

Бритоголовые парни уже смешались с толпой, обыкновенные пассажиры на пути к месту назначения. Я значу теперь куда больше вас.

* * *

Семь минут. Ясперу пора возвращаться.

Лео по-прежнему держал в руке мобильник. Сколько лет он вообще не звонил. А теперь дважды за несколько недель. Голос, долбящий по черепу, жующий мозги, норовящий пробраться внутрь с помощью ключа, которого давным-давно не существует.

Напрасно я к нему ездил.

Напрасно отдал эти сорок три тысячи, напрасно показал машину и рассказал про компанию.

Напрасно открыл ему двери в нашу жизнь.

Наконец-то. Вон он. В зеркале заднего вида. Черная вязаная шапка, широкий уверенный шаг, выходит из подъезда Центрального вокзала – Яспер без сумки. Улыбается, такую улыбку Лео видел у него редко, только в ситуациях вроде той, с дубинкой и сломанным запястьем.

– Ты не спешил, – сказал Лео, когда Яспер сел в машину.

– Хотел удостовериться, что… никто меня не видел.

Лео выехал с парковки, и когда они катили по Васагатан к мосту, люди у вокзала обернулись в зеркале заднего вида массой крошечных серых точек.

– Лео?

– Да?

– Спасибо. За доверие.

Через мост, по левую руку здание риксдага, потом Старый город, дальше к Шлюзу, в туннель под Сёдермальмом.

– Три минуты. О’кей? – сказал Лео.

– Три минуты.

– Феликс на улице в машине. Я один к цели номер один. Ты и Винсент – к цели номер два.

Такси прямо перед ними внезапно резко замедлило ход, словно не зная, куда направляется. Лео, слишком сокративший дистанцию, нажал на тормоза и съехал на внешнюю полосу у моста Сканстулльсбру.

– С моим младшим братом ничего не должно случиться. Ты понял? Ничего.

44

Яспер стоял в телефонной будке на площади Гулльмарсплан, прижимая к уху холодную трубку.

– Полиция.

– Вы слушаете?

– Слу…

– В зале прибытия Центрального вокзала, в ячейке номер триста двадцать шесть… заложена бомба.

Яспер слышал голоса в центре чрезвычайных ситуаций.

– Повторяю: в зале прибытия Центрального вокзала. В ячейке камеры хранения. Номер…

Он изменил голос, который тем не менее звучал естественно, серьезно, с чуть пугающей медлительностью. Этот голос ему нравился. Напоминал голос Лео, сдержанный и ясный, – крик пугает куда меньше. Лео редко повышал голос, а когда повышал, все мигом замечали, поскольку не знали, что за этим последует.

– … три… два… шесть. Триста двадцать шесть. Бомба взорвется в пятнадцать ноль-ноль. Переговоров не будет.

Он повесил трубку и вышел из будки.

Слегка ссутулясь, глубоко засунув руки в карманы куртки, прошел через площадь к дому с магазином “Севен-илевен” и ожидающему автомобилю. Мотор работал, на коленях у Лео сканер, настроенный на полицейскую волну.

– Дежурный объявил тревогу несколько раз. Угроза взрыва на Центральном вокзале. Полиция уже в пути.

* * *

Они ехали на юг, не слишком быстро, но и не слишком медленно. Вскоре навстречу попался первый полицейский автомобиль. Потом второй, за ним еще три, все на полной скорости, врубив синие мигалки, мчались на север, в направлении центра Стокгольма. Они сидели молча, окруженные миром голосов. Новости по радио на приборной доске и из сканера на коленях у Яспера, голос командира – взрывчатка, подтверждено, – меж тем как прибывающие патрули помогали эвакуировать пассажиров и выставить оцепление, временно отключая участки метро и останавливая все региональное и национальное железнодорожное сообщение.

Все прошло точно по плану, только голос отца, черт бы его побрал, по-прежнему сверлил в голове, буравил мозги.

Если у тебя проблемы, Лео… я раньше вам помогал.

Он увеличил скорость – не слыша просьб Яспера сбавить скорость, не слыша полицейской волны, которая сообщала, что отряд саперов открывает ячейку.

Скоро нужный съезд. Он оставался на внешней полосе, шел на скорости семьдесят километров в час.

Мне двадцать четыре, а не десять!

Сто десять километров в час.

У тебя нет других сыновей! Но у меня есть два брата!

Сто сорок километров в час.

Ты потерпел поражение! Я добился успеха!

Только когда Яспер резко тряхнул его за плечо и громко закричал, Лео резко сбросил скорость и снова взял контроль над машиной.

Они ехали по узкой извилистой дороге через леса и луга, порой мимо озер. Поля за окном из белых стали в основном бурыми, грязь да трава, и немудрено – после целой недели оттепели. Автозаправка стояла на единственном коротком прямом участке этой дороги. Ее закрыли, когда поблизости провели скоростную автостраду. Лео притормозил, зарулил на скрытую от глаз площадку за павильоном, припарковался рядом с краденым “мерседесом”, на котором приехали Феликс и Винсент.

Болторезными ножницами они вскрыли навесной замок на ржавой металлической двери, заменили его новым и сложили все свое снаряжение на облезлом прилавке возле полуоткрытой кассы. В тишине – слышался только скрип выцветших вымпелов с надписью “Колтекс”, раскачивающихся на ветру, – все четверо переоделись. Лео помог Винсенту застегнуть бронежилет на его тощей голой груди.

Ничего не изменится, думал Лео, сколько бы банков они ни ограбили, – тело, на котором он застегивал бронежилет, было то же самое, на котором некогда был зеленый зимний комбинезончик, до подбородка застегнутый на молнию, чтобы снег не попал за воротник. И только когда Феликс в третий раз спросил: в чем дело, черт побери, а он в третий раз ответил: ни в чем, Лео перестал затягивать ремешки.

* * *

Двое наручных часов на правом запястье Лео сидели туговато, но так надо, чтобы рукав комбинезона не вылез из-под ремешков. Одни часы были старые, с уродливыми красными стрелками, только ремешок он поменял на новый, из светло-коричневой кожи. Вторые часы он купил уже взрослым: “Ролекс” с корпусом из матовой стали, со светящимися стрелками и механизмом, который звонко отсчитывал секунды.

Согласно рукописной схеме, Лео нужно было отследить шесть разных временных отрезков.

Этап 1. 12 минут. Переодевание.

Смена автомобилей, дважды. Подъезд к банку 1 и банку 2.

Этот этап сопряжен с минимальным риском. Из строительных роб в грабительское снаряжение на заброшенной заправке и смена первой машины на “мерседес”. Девять с половиной километров до второго автомобиля, пересадка в угнанный “фольксваген-жук”. Два километра до Эсму-Центра.

Этап 2. 3 минуты. Двойное ограбление.

Этап 3. 7 минут. Переезд к банку 3.

Эта часть самая рискованная. Они уже ограбят два банка. Потом заштатными дорогами, где движение слабое, доберутся из Эсму до Сурунды, сперва на угнанном “фольксвагене-жуке”, который увидят свидетели и полиция сможет опознать, а затем на угнанном “мерседесе”. Но бомба отвлечет большие силы полиции на стокгольмский Центральный вокзал в сорока девяти километрах оттуда.

Этап 4. 3 минуты. Банк 3.

Этап 5. 6 минут. Отъезд. Переодевание. Смена автомобилей.

Эти этапы связаны с повышенным, но допустимым уровнем риска. Из третьего банка они вернутся в исходную точку, на заброшенную заправку, где переоденутся в строительные робы, пересядут из краденого “мерседеса” в машину компании. А старые часы нужны, чтобы следить за совокупным временем – 31 минута, – в течение которого их могут схватить.

* * *

На обоих часах у Лео – 14:51. Одна минута до начала этапа 1. Они прибыли на Эсму-Центр по улицам с виллами, таунхаусами, жилыми многоэтажками. На некотором расстоянии отсюда видна крыша, под которой одинокий старикан ел лук и копченую свинину.

“Жук” взял последний поворот за библиотекой и крытым бассейном, зарулил на парковку перед торговым центром, выстроенным в виде буквы “П”.

– Пора, пригнитесь, – сказал Лео. – Осталось двадцать секунд.

В комбинезоне, бронежилете, с тяжелым оружием на бедре, Лео натянул на голову лыжную маску, поправил прорези на глазах.

– Десять секунд.

Медленное дыхание.

– Пять секунд.

Мягкий рывок – машина съехала с шоссе и через площадь направилась к большим витринам магазина и двум банкам, разделенным общей стеной.

– Ровно три минуты. Два банка, одновременно. Потом встречаемся здесь.

* * *

* * *

Лео выбежал на бесснежный зимний холод через 170 секунд, имея десять секунд в запасе, крики женщины преследовали его, полные страха, ужаса и паники. Точно так же должна бы тогда кричать их мама.

Почему же она не кричала?

Лео поправил ремень на плече, закинул сумку в багажник и кивнул Феликсу, который ждал у машины.

Он расстрелял в каждую камеру шесть патронов. Осталось восемь.

И вот тут все застопорилось.

Сначала он заметил перепуганные, но завороженные взгляды людей за витриной продуктового магазина. Потом услышал неистовый лай немецкой овчарки, привязанной к фонарному столбу в центре площади, собака рвалась с поводка и щерила пасть. Эти взгляды и звуки, как и глаза и крики женщины, сковывали его, даже дышать стало трудно.

Ей только и нужно было лечь на пол, затихнуть и не шевелиться.

Он был готов к тому, что какой-нибудь идиот клиент или сотрудник станет изображать героя, или к стычке с местной полицией, был готов прицелиться и выстрелить, показывая, что намерен применить силу. Иногда он воображал себе ситуации на грани жизни и смерти, включающие вмешательство вооруженной до зубов полиции. Но никак не принимал в расчет сломленную, плачущую женщину, которая просто хотела уйти.

Женщину, защищающую себя от мужчины, применяющего силу.

– Две минуты пятьдесят пять секунд! Пятьдесят шесть! – гаркнул Феликс рядом с “жуком”. – Пятьдесят восемь! Пятьдесят девять! И уходим… уходим… уходим!

Яспер и Винсент выбежали из второго банка, зашвырнули полные сумки в багажник, сами сели на заднее сиденье. Феликс прыгнул за руль, выжал сцепление, включил мотор, готовый начать движение.

А Лео все стоял, совершенно неподвижно. На площади. Рядом с машиной. Не слышал окриков Феликса.

– Черный один – три минуты истекли!

Его взяли в кольцо. Все разом навалилось на него. Оружие на шее. Крики внутри банка, ее крики вместо тех, каких он не слышал ребенком, потому что их не было.

Беглый взгляд на далекую крышу.

Он пошел обратно.

Феликс газанул, не отпуская сцепление, закричал ему вслед:

– Черный один, пора, черт побери!

Но Лео продолжал идти.

Черная фигура исчезла в банке.

* * *

Автомат твердо зажат в руках, Лео прицелился.

И выстрелил.

Восемь раз.

Поразил все цели с поразительной точностью.

Когда патронов в магазине не осталось, Лео опустил оружие, повернулся к двери и вышел на улицу.

Тишина. Как ему запомнилось в то далекое время.

Ничего вокруг, ничто не давит.

Никто не кричит, не кричит, не кричит.

Он не слышал ни испуганного ребенка, выбежавшего из табачного киоска за площадью, ни собаки у фонаря, захлебывающейся лаем, ни птиц, садящихся на крышу, ни даже хруста собственных ботинок по гравию и асфальту.

Он двигался в безмолвии.

И теперь чувствовал то же, что и раньше, – спокойное, умиротворенное дыхание из самой глубины.

45

Джон Бронкс мчался по сонным коридорам и темным лестницам Полицейского управления, по желтым пластиковым дорожкам и серому цементному полу к светло-зеленым металлическим дверям гаража.

В 14:52:15 гражданский оператор в одном из передних рядов огромного зала столичного центра чрезвычайных ситуаций получил оповещение, что грабят Коммерческий банк на площади Эсму-Центр.

В 14:52:32 второй оператор, сидящий неподалеку от него, принял оповещение, что ограблен второй банк, Скандинависка Эншильда банк, расположенный там же.

В 14:53:17 Карлстрём без стука вошел в кабинет Бронкса и сообщил, что предположения, высказанные у него дома, сейчас сбываются. Четверо грабителей в черных масках. Стрельба. Шведское армейское оружие. Ровно три минуты.

Это вы.

Бронкс мчался через подземный гараж. За последние месяцы в Стокгольме произошло три ограбления банков, и он выезжал на каждое. Сберегательный банк в Уппландс-Весбю – трое грабителей на “опеле”, с ружьем и топором, арестованы тем же вечером в подпольном клубе. Кооперативный банк на площади Норрмальмсторг – вооруженный мужчина средних лет, арестован часом позже в комнате своего детства в доме родителей, с добычей и переделанным стартовым пистолетом под кроватью. Инкассаторская машина на пути к почтовому терминалу – двое мужчин, вооруженные ружьями, пока что на свободе.

Но никто из них не внушал ему такого ощущения.

Это вы.

Он завел машину, проехал мимо отсека криминалистов, где всего несколько недель назад увидел на мониторе компьютера кое-что словно бы бессмысленное – грабителя, шепчущего, защищающего, берущего на себя ответственность за секунду до одного из самых жестоких ограблений в Европе. Дверь гаража автоматически открылась, и Бронкс вырулил по пандусу к опущенному шлагбауму и дневному свету.

Два брата.

И вот теперь они нанесли новый удар. На сей раз одновременно по двум банкам. Пошли на больший риск и пойдут на еще больший.

Каждый раз, когда вы грабите банк, я подбираюсь чуть ближе.

* * *

Жар четырех мужских тел, запертых в холодной металлической оболочке, превратился в молочную пелену, затянувшую изнутри стекла машины, ведь все вокруг Феликса дышали учащенно и тяжело, по-прежнему в лыжных масках.

– Что, черт побери, это было? – спросил Феликс у Лео, не отрывая глаз от дороги, крепко сжимая ладонями руль. Ровная скорость в восемьдесят километров в час.

– Ты сам видел.

– Нет, не видел! Какого хрена ты натворил?

Лео тоже смотрел прямо вперед. На деревья, которых становилось все больше по мере того, как домов становилось меньше.

– Ты, с твоими двумя часами на руке и шестью разными хронометражами! Ты постоянно твердил про время, время, время!

Лео ударился плечом в плечо Феликса, когда машина выехала с малой дороги на еще меньшую – грязную ухабистую тракторную колею. Колени на каждом ухабе бились о приборную панель. К тому времени, когда они остановились у кучи камней в конце бесснежной дороги, его комбинезон насквозь промок от пота.

– У меня было время.

Все знали, что надо делать. Выйти из “жука”. Открыть багажник. Достать три сумки, набитые деньгами.

– Ты вернулся!

И к следующей машине, к “мерседесу”.

– Ты вернулся в банк и принялся стрелять, как полный идиот. Поставил нас всех под удар!

Открыть багажник. Бросить туда сумки. Прыгнуть в машину. По тракторной колее обратно, на сельский проселок.

– Мы сидим здесь. Верно, Феликс? Если охота поскулить, подожди до дома. – Лео обернулся назад. – А теперь маски долой.

Маски сдернуты – четверо молодых парней с влажными волосами, облепившими влажные лбы. Женщина с младенцем, сидевшая во встречном автомобиле, проехала мимо, никакой реакции.

Яспер наклонился вперед с заднего сиденья, легонько хлопнул Лео по плечу и прошептал:

– Первая полоса в газете.

Феликс рывком обернулся, машина вылетела на встречку. Он не шептал: – Заткнись ты наконец!

Лео по-прежнему смотрел прямо перед собой, автомат на коленях, маска наготове.

Пять километров до следующего банка.

* * *

Машина перед Джоном Бронксом стояла совершенно неподвижно, как и та, что впереди ее. Он вырулил на тротуар, стараясь получить больший обзор, и увидел, что все движение замерло и каждый метр асфальта от Ратуши до Центрального вокзала запружен автомобилями.

Он опустил стекло, пошарил под сиденьем, достал круглую мигалку – магнит прилип к крыше машины, синяя мигалка закружилась, вой сирены гулко отбился от стен домов. Он прокладывал себе дорогу, царапая бампер за бампером, пересек осевую, лавируя между машинами в поисках пространства, которого не было.

Весь центр Стокгольма вышел из-под контроля.

Улицы вокруг Центрального вокзала либо перекрыты, либо перегружены перенаправленным транспортом. Как сообщало радио, кто-то заложил бомбу в сердце Стокгольма – вначале подозревали муляж, но только что выяснилось, что бомба настоящая, и на место прибыли саперы, собаки-ищейки и телеуправляемые роботы-взрывники. Сжимая одной рукой микрофон, а другой – руль, Бронкс, резко маневрируя, миновал Ратушу и выехал на забитый машинами мост Сентральбру.

– Еду на место преступления в Эсму. Сколько там сотрудников?

– Один.

– Один?

– Второй направляется туда из Нюнесхамна.

– Двое. Дее патрульные машины?

Движение на коротком мосту было многополосное, но встречные полосы разделял бетонный отбойник, поэтому, невзирая на синюю мигалку и сирену, пришлось сбросить скорость, пока машины одна за другой пытались посторониться.

– Да, других у нас нет. Пока что.

– Этого недостаточно. Нам нужен спецназ, собаки, вертолеты… речь-то идет о двух банках, ограбленных одновременно!

Старый город, Шлюз, а затем, ближе к Сёдерледстуннелю, движение наконец-то стало приходить в норму.

– Вы слышали, что я сказал?

Дежурный офицер нюнесхамнского участка ответил:

– Я вас слышал. Но кто – как вы сами выразились – вы, черт побери, такой? И почему, собственно, вы сюда направляетесь?

– Джон Бронкс. Городская полиция.

– Это ничего не говорит о том, кто вы и почему направляетесь на участок, к которому не имеете отношения.

– Банк в Сведмюре, инкассаторский автомобиль в Фарсте… преступники те же. Я ими занимаюсь уже почти три месяца.

В туннеле движение уже намного поредело. Он слегка увеличил скорость – скорее на дневной свет, к длинному мосту вдалеке.

– Они вооружены до зубов и готовы использовать оружие. Две патрульные машины? Вам необходимо прикрытие!

– Больше ничего нет. Остальные полицейские силы страны собраны там, откуда вы едете. И вам хорошо известно, почему их туда затребовали. Стягивают сотрудников и из других округов.

Дневной свет. Мост Юханнесховсбру. И странное зрелище. Вода, покрытая искристым голубым льдом, далеко внизу, и поезда, остановленные на параллельном мосту. А между рельсами и шоссе сотни, наверно, даже тысячи пешеходов, шагающие в обоих направлениях, пальто, куртки, ноги, сливающиеся в одно, двигающиеся, как насекомые, люди, потерявшие надежду, что придет поезд.

На другом конце моста – Гулльмарсплан: платформы, лестницы, и опять-таки замершие поезда, и беспорядочная толчея людей, пытающихся попасть на спешно вызванные вспомогательные автобусы. Бронкс как раз добрался до стадиона и хотел было еще прибавить скорость на довольно свободной автостраде, когда радиомолчание нарушил новый голос:

– Она взорвалась! Все разнесло к чертовой матери! Робот в клочья, металлолом!

Порой, когда случалось что-нибудь неожиданное, когда угроза и опасность соединялись в одно и потому были ощутимы, эти голоса звучали искренне, реально.

– Один из наших… падает!

Голос из сканера резанул, как нож, распоровший куртку Лео, когда Винсент был еще слишком мал, чтобы запомнить.

– Один из наших… падаетI

Испуганный, загнанный, яростный голос на полицейской волне подтвердил, что бомба взорвалась, что сотрудник, управлявший роботом, ранен железной начинкой, разлетевшейся со взрывной волной.

Потом настала тишина. Никакой информации о том, выжил полицейский или нет.

– Она же не должна была взорваться! – сказал Винсент, наклоняясь к Лео. – Ты же, блин, обещал!

Лео убавил громкость, и монотонный писк смолк. Прямо впереди синий указатель на обочине: СУРУНДА, 3 км, – они почти у цели.

– Теперь уже ничего не поделаешь.

– А вдруг он умер!

– Мы не знаем, что произошло. Не знаем, почему она взорвалась. Но я выясню. Позднее. Когда покончим со следующим банком.

Поодаль трактор с прицепом возле заснеженного сарая. Несколько обитаемых ферм, детские велосипеды и лыжи у стен. Фура возле площадки отдыха, водитель мочится за деревом.

Феликс поправил зеркало заднего вида, пристально посмотрел на Яспера на заднем сиденье, тот спрятал глаза.

– Ты что, вытащил предохранитель? Да?

– О чем ты, черт побери?

– Посмотри на меня, Яспер! Черт тебя возьми, ты взвел взрыватель?

Яспер глянул Феликсу в глаза.

– Чтоб я сдох, ничего подобного.

Он не сводил с Феликса глаз, пока тот не почувствовал неловкость.

– Человек ранен. Может умереть! – сказал Феликс.

– Блин, а я-то при чем?

Феликс по-прежнему вел машину на ровной скорости, хотя частенько поглядывал назад.

– Ты врешь, Яспер! Я вижу!

Лео молчал. До сих пор.

– Прекратите!

– Я помогал собирать эту хрень, – сказал Феликс, – и знаю, она не могла…

– Черт, следи за дорогой!

В сумерках все сливалось воедино, но в зеркале заднего вида Винсент заметил выражение в глазах Феликса. Лео редко повышал голос, все они об этом знали, но еще реже случалось, чтобы Феликс обвинял кого-то и не был совершенно уверен.

Съезд на Сурунду, предместье с одним-единственным банком, их третьей мишенью. И Феликс его проскочил.

– Какого черта…

– Как ты сказал, Лео. Едем домой. Будем “выяснять”.

– Дорога не та… ты проскочил съезд!

Шоссе было такое узкое, что встречным машинам приходилось замедлять ход, чтобы избежать столкновения. Но Феликс знай нажимал на газ, гнал на скорости больше ста километров в час.

– Разворачивайся!

– Хотите продолжать, давайте. Без меня!

Шея у Феликса налилась кровью, щеки и виски тоже покраснели, Винсент знал, что это означает – Феликс изо всех сил сдерживал ярость. Винсенту не мешало бы встревожиться, но он чувствовал только жар в груди. Если так будет в следующий раз, то я не участвую. Так он сказал, совершенно серьезно. И все же очень спокоен. Ведь если все они погибнут в аварии на следующем повороте, если полицейский на Центральном вокзале умер, если бомба взорвалась оттого, что кто-то этого хотел… Да какая разница. В самом-то деле. Впервые в жизни Винсент понял, куда погружался Лео, уходя в себя. В спокойствие, где не было времени. Не было ни будущего, ни прошлого, а потому не было и тревог. Существовало только настоящее. Настоящее. И единственное, с чем он что-то мог сделать, происходило сейчас, сию минуту, в этой машине, с его братьями.

* * *

Стрельба в двух банках.

В сердце Стокгольма взорвана бомба.

Джон Бронкс проехал тридцать километров по автостраде, осталось еще двадцать, за окном промелькнули последние южные предместья, потом ландшафт выровнялся, превратился в огромные луга с редкими купами деревьев.

Как сообщил командир операции на Центральном вокзале, саперы выяснили, что предохранительное кольцо было установлено так, что, если вытащить его из коробки, бомба взорвется, с единственной целью – искалечить и убить.

Два отдельных события с интервалом в девять минут, каким-то образом связанные между собой.

С каждым километром сумерки густели; к тому времени, когда он доберется до места, совсем стемнеет.

– Бронкс?

Двустороняя радиосвязь – дежурный из Нюхамна, теперь более дружелюбный.

– Где вы находитесь?

– В восьми километрах.

– Мы нашли машину, на которой они смылись. Красный “фольксваген”. Номерной знак GZP-784. На той же дороге, по которой вы сейчас едете, прямо у съезда. Буквально через минуту-другую вы увидите его и один из наших автомобилей.

Один из двух наличных автомобилей.

– Вы нашли ее… в котором часу?

– В пятнадцать ноль девять.

Зона поисков расширялась с каждой минутой. В Фарсте и в Сведмюре она выросла стремительно, стала непомерно велика.

– Дороги перекрыты?

– Два патруля из Хайдена перекрыли шоссе в северном направлении, патруль из Нюнесхамна – в южном… мы полностью блокируем главное береговое шоссе. Сюда направляются патрули из Худдинге и Сёдертелье, они перекроют внутренние дороги – запад и север.

Бронкс быстро подсчитал.

14:56 – “фольксваген” с четырьмя людьми в масках покидает место преступления.

14:58 – та же машина паркуется на расстоянии трех километров.

14:59 – они продолжают путь на другой машине.

Зона поисков уже не расширялась – впервые они находились близко друг от друга.

Съезд на Эсму. В нескольких сотнях метров редкая полоска деревьев – рощица и красный лак, просвечивающий сквозь голые ветви. Воздух холоднее и колючее, чем в городе, морозец, что кусает щеки и шею, цепенит пальцы, если ты без перчаток.

Бронкс зашагал по снегу к брошенной машине, обходя следы, которые там уже были. Красный “фольксваген-жук”, припаркованный передним бампером к сосне, почти уткнувшийся в ствол.

– Свидетели?

Молодой парень с пушком на верхней губе, претендующим на звание усов. Он был в форме и пожал руку Бронкса такой же холодной рукой.

– Никто не видел, чтобы кто-либо приехал на место преступления или уехал оттуда.

– А… машина?

– Мы уверены, машина их – та же модель, тот же номер, какой несколько свидетелей видели возле банков.

Номерной знак под багажником.

GZP-784.

Бронкс обошел вокруг “фольксвагена”, заглянул в боковое пассажирское окно. На полу пивная банка и обертка от гамбургера, в пепельнице три-четыре окурка. Чтобы закончить обход, ему пришлось протиснуться между частыми стволами и толстыми сучьями. Здесь было еще холоднее, тонкая корочка наста проваливалась, и снег попал в ботинки.

Он увидел это сразу, едва добрался до капота, несмотря на кору, которая прикрывала половину номера.

BGY-397.

Другой номерной знак.

Впереди один, сзади другой.

* * *

Машина резко тормознула на асфальте за заброшенной автозаправкой, правая фара разбилась о ржавые железные перила у входа, а правое зеркало ударилось о кран, торчащий из боковой стены постройки.

Феликс, что с ним бывало редко, побежал, освещая фонариком металлическую дверь и навесной замок.

– Феликс!

Лео догнал его и принялся трясти за плечо.

– У нас все еще есть время!

Двумя километрами раньше. Съезд. А Феликс проехал мимо, прервал ограбление прежде, чем оно стало тройным.

– У нас было время. А теперь уже нет. Потому что время истекло.

Лео сильнее тряхнул Феликса за плечо.

– Сейчас мы поедем к банку в Сурунде.

– На сей раз без меня.

Фонарик под мышкой. Свет на металлической двери и ключ почти в замке. Облезлый вымпел с логотипом “Колтекс” на бензоколонке скрипел, как и раньше. Здесь всегда дул ветер.

– Феликс, какого черта?

Лео перехватил руку с ключом.

– Отпусти руку. Я собираюсь войти. Собираюсь переодеться, а потом – домой.

– Вернись в машину! Остался еще один банк!

– Все, больше не будет. Ты попусту истратил двадцать секунд, когда вернулся и начал стрелять, – мы взяли два банка, в багажнике три кило наличных, на сегодня хватит.

Две тени на металлической двери в свете одной фары обернулись тремя, когда Яспер стал между ними.

– Мы не одну неделю планировали это хреново ограбление!

Он держал в руке черную лыжную маску. Надел ее, натянул на лицо.

– Вот что мы теперь сделаем, Феликс: возьмем еще килограммчика три наличных!

Феликс отыскал на связке ключи от машины, протянул ему.

– Так садись за руль.

– Ты серьезно? Выходишь из игры? Но мы же договаривались? Договаривались!

– Мы и бомбу не взрывать договаривались. – Феликс направил луч фонарика в прорези маски. – Я знаю, это ты.

Яспер поднял руку, заслоняя глаза, отвел взгляд.

– Ни хрена ты не знаешь.

– Знаю, это ты.

Яспер выбил фонарик из рук Феликса, фонарик упал наземь и погас.

– Я больше не намерен это терпеть, Лео! Я…

– Вертолет!

Сначала никто из них не услышал Винсента. Ни когда он открыл дверцу, ни когда бежал к ним с полицейским сканером в руках.

– У них вертолет!

* * *

– Бронкс?

– Да?

– К вам выслали вертолет.

Ветер. Джон Бронкс крепче прижал рацию к щеке, прикрыл микрофон ладонью, меж тем как высокие сосны раскачивались туда-сюда. Ботинки и тонкие носки начали промокать от снега.

– Одиннадцатая вертолетная дивизия добровольно вызвалась помочь. Они направляются к вам.

Дежурный в Нюнесхамне говорил с надеждой, какую почувствовал и Бронкс.

– Вы услышите его через несколько минут, вертолет взял курс на вас и сосредоточится на районе вокруг магистрального шоссе.

– Отлично! Я…

– Бронкс, погодите минутку, идет сообщение от коллеги.

Посреди рощицы, в отдалении тусклое сияние уличных фонарей. В наушнике тишина, но, прислушавшись, Бронкс различил спокойный разговор, потом шаги, потом кто-то тронул микрофон.

– Возможно, это звучит странно, однако найдена машина отхода. Снова.

– Снова?

– Тя же модель, wow же номерной знак. Только… на другом конце города… возле проселка…

– Не уверен, что понял.

– “Фольксваген 1300”. Красный. GZP-784. В конце тракторной колеи неподалеку от груды камней. К западу от города, на таком же расстоянии. Как вы к востоку.

Бронкс проверил номерной знак на багажнике. GZP-784. Потом еще раз проковылял по глубокому снегу, протиснулся между сучьями и проверил передний знак. BGY-397.

– Там есть кто-нибудь из ваших?

– Да.

– Попросите его обойти вокруг машины.

В наушнике тихие голоса коллег. Он подождал, пока не послышался треск и голос коллеги:

– Впереди другой номерной знак.

– BGY-397?

– Да.

Они украли две одинаковые машины. Поменяли номерные знаки. И получились две тождественные машины с одинаковыми номерами спереди и сзади, как по заказу для свидетелей, чтобы сообщить.

Одна поисковая зона внезапно превратилась в две.

Теперь придется удвоить количество блокировок, и смежных районов, и окружающих полицейских участков.

Ветер внизу крепчал, хотя верхушки деревьев раскачивались меньше. Джон Бронкс огляделся в сумерках. А потом увидел. Это не ветер, это вертолетные роторы. – Вертолет!

– Да?

– Ему надо изменить задачу! Уйти от побережья и магистрального шоссе, держать курс на запад, обыскивать второстепенные дороги!

46

Лопасти вертолета. Сперва едва слышно, потом громче, ближе. Лео посмотрел в небо, которому полагалось быть черным, но тут темноту под деревьями прорезал луч прожектора-искателя.

– Феликс! Винсент!

Они стояли перед запертой дверью автозаправки, в одежде, в которой только что ограбили два банка. С тремя килограммами наличных. Стокгольмская полиция имела два вертолета, задействованных в районе бомбовой угрозы. Но этот вертолет военный, его он в расчет не принимал.

– Брезент! На обе машины!

Если их заметят с воздуха, если обнаружат их нынешнее местоположение, то выход вправду всего один. Открыть огонь. Но у военного вертолета есть баллистическая защита, пуленепробиваемые пластины, прикрывающие жизненно важные агрегаты и людей, – фактически почти нет шансов сбить его прежде, чем экипаж сообщит о них.

Феликс уже добежал до строительной машины, отодвигал переднее сиденье, вытаскивал сложенный брезент, а сам Лео помчался к другой машине, подхватил с сидений и с полу четыре автомата, протянул один Ясперу.

– Следи за вертолетом!

Яспер прислонился плечом к стене заправки, стал на колено, занял стрелковую позицию, прицелился в прожектор.

– Брезент на обе машины!

Громкий шорох – они развернули мятый оливково-зеленый пластик. В складках застряли сухие и ломкие бурые листья из леса, окружающего арсенал.

– Вертолет на подлете! – крикнул Яспер, но рев мотора заглушил его голос.

Резкий рывок – и полотнище накрыло машины.

– Все внутрь заправки! – крикнул Лео на бегу к запертой двери. – Все внутрь!

Ключ от висячего замка – Феликс обыскал карманы комбинезона, нагрудные, задние, брючные. Ключа нет.

Он обыскал карманы еще раз. Чертов грохот над головой все громче и громче.

Он держал ключ в руке, собираясь отпирать замок, когда Лео перехватил его запястье, а Яспер выбил у него фонарик.

– Не могу найти ключ!

– Феликс, черт побери!

– Не могу найти! Но болторез в машине, под пассажирским сиденьем, я…

– Времени нет!

Этот треклятый, страшный грохот. Окаянный свет.

– Лео, может, я?..

Яспер. На колене рядом с ними, автомат целится в прожектор, луч которого шарит по земле, местами покрытой снегом, приклад прижат к плечу.

– Лео, я жду! Командуй, и я выстрелю!

Лео ждал. Серебряный глаз прожектора всего в нескольких сотнях метров. Если скомандовать “огонь!”, Яспер выстрелит. И если промажет, им конец.

– Под машины!

Он бросился к брезенту, отвернул угол, как отверстие пещеры.

– Вперед!

Винсент нырнул под брезент. За ним Феликс.

– Ты тоже!

Яспер вскочил, пробежал два шага с автоматом на изготовку, бросился наземь, закатился под машину. Лео последовал за ним, меж тем как поисковый луч вертолета приближался к автозаправке, асфальтированному двору, брезенту.

Живот прижат к земле, спина – к выхлопу и поддону картера.

Вот он. Над ними.

Вращающиеся лопасти ротора обрушили на брезент воздушную волну, он затрепетал, заплясал в неровном ритме. Свет прожектора сквозь брезент казался ярко-зеленым.

Потом они лежали молча, тяжело дыша. Плечом Лео упирался в Феликса. И знал, о чем думает младший брат.

Если б Феликс не остановил его… если б они поехали грабить третий банк..

Вертолет очутился бы там раньше, обнаружил бы их.

* * *

Глаз, глаз, нос.

Чуть пониже еще пять отверстий, полукругом.

Рот.

Улыбающийся.

Джон Бронкс считал. Восемь выстрелов. В ударопрочное стекло над стойкой кассы.

Он стоял посредине пустого банка – клиентов и сотрудников отвели в библиотечную читальню, в покой и тепло, там их опрашивала местная полиция. Одну молодую женщину увезли в больницу, она молчала, хотя, по словам свидетелей, все время кричала, вдобавок у нее было вывихнуто плечо и имелось несколько наружных повреждений, но физические травмы быстро заживут. А вот крик вернется.

Камеры наблюдения на полу. Осколки стекла. То же самое и в другом банке, за пуленепробиваемой стеной.

Три минуты, двойное ограбление, а затем исчезновение на автомобиле, который найдут в двух местах.

Блокирование дорог результатов не принесло. Военный вертолет тоже.

А вы – вы за пределами зоны поисков.

В противоударном стекле одного из кассовых окошек имеются пулевые отверстия в форме лица, по-видимому проделанные вполне намеренно.

Бронкс подошел ближе, посмотрел на это лицо, которое в свою очередь смотрело на него.

Ты закончил. Покинул место преступления. Потом вернулся и нарисовал смайлик, выстрел за выстрелом.

Знак.

Какого черта он означает? Почему ты улыбаешься? Потому что снова исчез без следа? Потому что совершил первое в Швеции двойное ограбление? Потому что в следующий раз намерен совершить кое-что еще покруче?

Он смотрел на лицо, а оно на него.

* * *

Еще не вечер, но уже стемнело. Со двора было хорошо видно, как Винсент и Феликс прошли из кухни наверх, в освещенную гостиную, к голубоватому экрану телевизора.

Лео и Яспер стояли возле гаража.

Ветер холодил горячие щеки, напряженные тела мало-помалу расслаблялись. Они сняли грабительское снаряжение, комбинезоны, и пот теперь испарялся.

После того как рев роторов поутих и свет прожектора потускнел, они вылезли из-под машин и убрали брезент. Замок пришлось перекусить второй раз, они переоделись и уехали на машине строительной компании, Феликс сел за руль, а Лео, Винсент и Яспер устроились в кузове под брезентом, за рулонами утеплителя. Никто не говорил ни слова. Восемь выстрелов по ударопрочному стеклу и взорвавшаяся бомба барьером стояли между ними.

– Клянусь.

Яспер беспокойно переминался с ноги на ногу.

– Когда я закрывал дверцу, предохранительное кольцо было на месте. Лео! Жизнью клянусь!

За забором – час пик, густой поток машин, народ на пути с работы домой.

– Яспер, ее собрал я.

Лео взглянул на дом. Феликс как раз встал, с пультом в руке.

– Я сконструировал ее и собрал. Вместе с Феликсом. И он прав. Она не могла взорваться самопроизвольно.

– Чтоб я сдох, Лео… знаешь, каково это? – Яспер тряхнул головой и стукнул себя кулаком в грудь, несколько раз. – Знаешь? Когда ты стоишь передо мной и не веришь мне? Это чертовски… больно. Больно!

Теперь Феликс сел на диван. А Винсент вроде бы сидит рядом.

– Тогда объясни. Как это случилось? Как она могла взорваться?

Новый удар в грудь, но не такой сильный.

– Да хрен ее знает. Я ее не строил. Лео… клянусь! Я все сделал, как ты велел.

Час пик с его бешеным движением продолжится, возможно, станет даже хуже – еще много времени пройдет, пока большинство людей доберется нынче до дома. Они вошли в дом, и Яспер скрылся на кухне.

Лео поднялся на второй этаж. Феликс и Винсент сидели на диване возле круглого столика, где в окружении стаканов и бутылок стоял полицейский сканер. Сидели точно так же, как после ограбления в Сведмюре, но на сей раз никто не смеялся, не говорил взахлеб, только виски в больших стаканах да безмолвные прихлебывания вместо шампанского и пенных пузырьков.

– Включи сканер, – сказал Лео.

– Нет.

– Феликс, я хочу послушать, что они говорят.

– Скоро по телевизору будут последние известия.

Лео сел в кресло, налил себе виски.

– Кончай дуться – у нас в сумках больше двух миллионов крон.

Феликс не ответил, направил пульт на телевизор и увеличил громкость.

– Хватит, черт побери.

– Хватит? – Феликс осушил полстакана виски. – Ты вернулся в банк… такой у тебя был план или просто хренова блажь?

– Нет, не хренова блажь. Просто я подумал, это… будет кайфово.

– А мне, блин, было не до кайфа! Ты шел к машине. Пора было смываться.

Звук телевизора изменился, когда начался вступительный обзор новостей.

– Можешь сделать погромче?

Из кухни пришел Яспер с четырьмя бутылками пива в каждой руке.

Бомба, заложенная в ячейку камеры хранения на стокгольмском Центральном вокзале, взорвалась в самом начале четвертого, когда робот-сапер пытался ее обезвредить.

Винсент, сидевший на диване дальше всех, наклонился вперед, чтобы лучше видеть. В кадре – столичный вокзал. Затем глухой грохот.

И торопливое увеличение – черные клубы дыма, рвущиеся из вестибюля, поднимающиеся вверх, тающие.

Но ему хотелось увидеть и услышать другое, это он и так знал. Ему хотелось увидеть пострадавшего. Может быть, кровь на белой простыне или на черном асфальте. Может быть, человека на носилках, может быть, парамедика. Но нет. В новостях показали только обломки на лестнице, в зале прибытия и в зонах ожидания, ограждения, пассажиров в длиннущих очередях.

Полицейский сапер получил ранение средней тяжести и был отправлен в больницу Саббатсберг.

Вот. Наконец-то. В кадре скорая помощь.

Можно расслабиться. Полицейский не умер. Винсент даже тихонько засмеялся. Все это ужасно странно. Всё-всё, последние несколько месяцев казались нереальными. Больше похоже на кино, которое они обсуждали задним числом. Но сейчас он понял, что это было реально.

Феликс снова до половины наполнил стакан, снова выпил.

– Гордишься, Яспер? Бомба. В сердце столицы. Ощущение… приятное?

– Я, блин, не виноват, что вы неправильно ее собрали.

– Я знаю, это ты!

Феликс вскочил с дивана, сгреб Яспера за рубашку, поставил на ноги.

– Пусти!

Оторванная пуговица со стуком упала на пол. Тяжелое дыхание. Яспер вцепился в руки Феликса, а тот стиснул его еще сильнее.

– А ну сядьте, черт бы вас побрал! – сказал Лео, растаскивая их. – Какого дьявола вы завелись? Сядъте\

– Я знаю, он врет!

– Сядь!

– Не стану я сидеть в одной комнате с этим говнюком!

Феликс выпустил Ясперов ворот, Яспер тоже разжал пальцы и принялся застегивать уцелевшие пуговицы.

– Феликс, успокойся. – Лео смотрел на младшего брата: шея красная, челюсти сжаты. – Я верю Ясперу. Он поклялся, глядя мне в глаза.

– Ты ему веришь?

– Верю.

– Да ведь он абсолютно ненадежный. Совал ствол в рот инкассатору, замешкался в Шёндале и в Сведмюре, стрелял почем зря и… черт побери… сегодня… это прямо как зараза, и становится все хуже, Лео… Я ему больше не верю, а нам, черт подери, необходимо доверять друг другу!

– Но я верю Ясперу, раз он говорит, что не делал этого.

– Ну и катитесь оба к чертовой матери!

Опрокинув кресло, Феликс зашагал к двери.

– Послушайте меня, вы все: это не имеет ни малейшего значения! – воскликнул Винсент.

Три дня назад, увидев бомбу, Винсент впервые возразил человеку, который учил его ходить. И, пожалуй, все началось именно с него.

– Это уже не имеет значения, Феликс. Никто не погиб.

Все началось с него. Вероятно, он-то и способен все закончить.

– Забудем об этом. Больше не вспоминаем. А вы двое… кончайте ссориться.

Он обвел взглядом остальных: Феликс стоял в дверях, Лео поднимал опрокинутое кресло, Яспер, которому надоело застегивать отсутствующие пуговицы, снимал рубашку.

– Винсент прав, – сказал Лео.

Ненароком задев столик – бутылки, стаканы и сканер задребезжали, – он показал на телевизор, где сцены неразберихи на Центральном вокзале сменились кадрами из городишки в сорока девяти километрах к югу от Стокгольма – полицейское ограждение и любопытные зеваки возле двух банков, где все внутри изрешечено пулями, а двери хранилищ распахнуты настежь.

– Это не имеет значения. Значение имеет только одно: мы здесь, все вместе. А они там по-прежнему знать не знают, кто мы и что собираемся предпринять дальше.

* * *

Черный конь. С пышной развевающейся гривой. Стал на дыбы и смотрит на него. “Вранац”.

Вот что видят другие. Но этот конь свободен, его не укротить. Он это видит. А другие меж тем думают, что просто пьют недорогое красное вино, на вкус отдающее сливами и землей.

Иван сидел на лавке возле кухонного стола. Сидел почти весь день, иной раз так уж получалось, в холода. Вытащить пробку, вылить половину в кастрюльку, поверх трех-четырех столовых ложек сахару, который медленно расплавится, а потом в кофейную кружку, более-менее чистую. После первого десятка билетов лото, первой бутылки и первой сигареты он позвонил старшему сыну. Второй раз за несколько лет, он вообще не был уверен, что номер правильный. Но оказалось, номер правильный. Только голос не тот. Раздраженный, резкий и это его “У меня нет времени”. Потом подробный выпуск новостей по радио насчет бомбы в камере хранения в Стокгольме, которая взорвалась, когда ее пытались обезвредить. Бомба в центре столицы. Он прожил в Швеции три десятка лет; бомбы взрывались в других краях, там, откуда он уехал. Потом еще два десятка билетов лото, пожалуй, еще полбутылки, и парочка сигарет, и сообщение Стокгольмского радио – об ограблении банка, о двух ограблениях, прямо здесь, в Эсму, всего в пятистах метрах от его окна.

Черный конь, ставший на дыбы. Ему вспомнилась белая лошадка, которую он получил в подарок от восьмилетнего Лео на свой тридцать пятый день рождения. Белая фарфоровая лошадка, которая лежала, отдыхая. Его сын столько раз видел этикетку на бутылке, вот и решил, что Иван любит лошадей.

Еще несколько глотков. Земля и слива. И тепло из горла в грудь.

Окно было открыто, но пальбы он не слышал, ему ли не знать, как звучат выстрелы – их легко отличить от петарды, ружейный выстрел смолкает намного быстрее. Он бы услыхал, если б стреляли.

На узком радиаторе в ванной висели две пары носков, выстиранные вручную. Вино унимало боль в колене и теперь, когда он сунул ноги в старые, изношенные полуботинки, помогало забыть о сырости носков.

Две куртки на вешалке. Он помедлил, выбирая – светло-серая или темно-серая. Остановился на светло-серой.

Засунув руки поглубже в карманы, так что куртка на спине натянулась, он вышел из дома, спустился с крыльца, прошагал за калитку. Конверт с деньгами по-прежнему мешал застегнуть нагрудный карман рубашки, хотя и стал потоньше. Карманные деньги. От сорока трех тысяч осталось двадцать девять пятьсот. “Роллинг”, “Ризла”, “Вранац” и масса билетов лото.

Вниз по сонной улице мимо вилл и таунхаусов, вниз по холму, вокруг автобусной остановки у библиотеки – там он увидел первый полицейский автомобиль. Дальше оцепленная площадь, где расхаживали полицейские в форме и дурацких шапках, разговаривая со всеми желающими под рождественскими фонариками в виде снежинок, гномов и елочек. Чертово Рождество. Обжорство. Люди, откармливающие сами себя, – мертвые свиньи, скормленные живым свиньям. Фальшивая радость, все смеются, пока дети не завопят. Но на сей раз эти рождественские лампочки хотя бы служат для дела, освещают место преступления. Ярче всех горел самый большой гном, его свет заливал самодовольные физиономии; сейчас им было что рассказать, и на минуту-другую они могли почувствовать себя уникальными.

Иван вытянул голову над толпой. Теперь он видел их отчетливее, фасады банков и людей, толпящихся внутри.

Ищейка.

Вон он. Один из них. Иван не сомневался.

Паршивый ищейка, который совал ему под нос свой значок да намекал, что, мол, Иван Дувняк – паршивый крысеныш, лазящий по чужим домам.

Он растолкал зевак и стал смотреть, как ищейка расхаживает в помещении банка, глядя на разбитые камеры наблюдения, опрокинутые стулья и перевернутые контейнеры для наличных. Рядом с ним женщина в плотном белом пластиковом комбинезоне и в пластиковых перчатках, сидя на корточках, собирает гильзы. Иван стоял там, пока ищейка не повернулся и не посмотрел на зевак, глазевших на него.

Не мешало бы тебе меня узнать. Ты меня разыскал, ты меня провоцировал. А теперь глядишь как на пустое место. Потому что разыскивал меня не затем, чтобы спросить о каких-то хреновых взломах.

Потом ищейка зашел за стойку, должно быть, двинул в хранилище. И тогда Иван разглядел, на что смотрел полицейский, смотрел и не понимал.

Восемь пулевых отверстий в ударопрочном стекле.

В совокупности они изображали… лицо. Два глаза, нос и рот с кривой ухмылкой.

Хреновая ухмылка. Адресованная ищейке и его коллегам.

Стоя в вечерних потемках возле банка, Иван видел лицо среди гильз и осколков стекла и старался не слышать окружающих, которые все талдычили об увиденном, а оно уже начало меняться, расти. Он думал о комбинациях. О событиях, вроде как не связанных друг с другом, однако на самом деле связанных, в точности как числовые последовательности на билетах лото. Думал об ищейке, и о конверте в нагрудном кармане, и о двух ограбленных банках всего в пятистах метрах от его дома, и о смайлике, который был ухмылкой, ухмылкой по адресу полиции, а заодно и по адресу публики, что стоит здесь и смотрит, по его адресу.

Он выбрался из толпы, и с каждым шагом ощущение, что за ним наблюдают, усиливалось, два пустых немигающих глаза буравили ему спину.

Тогда Часть вторая

47

Они все еще стоят в тесном лифте, не шевелясь, в свете, от которого больно глазам. Все еще смотрят на свои отражения в узкой полоске на самом верху зеркала, где слой распыленной краски немного потоньше. И украдкой, чтобы папа не заметил, Лео нет-нет поглядывает на финский нож в его руке, по-прежнему видимый, хотя папа так крепко сжимает его в кулаке, что костяшки побелели.

– Чтоб я сдох. Ты действительно справился.

Папин голос дрожит изнутри. Папа проглатывает дрожь, как обычно поступает и Лео.

– Я мог тебя потерять.

– Папа, все будет хорошо. Я же все продумал. Они погнались за мной досюда. И ты все видел. Видел, как я врезал им в нос, вот так, прямо посередке.

– Открывай дверь.

– Не хочешь посмотреть? Вот так, прямо посередке…

– Ты когда-нибудь откроешь эту чертову дверь?

Папин голос звучит почти нормально. Уже не так дрожит изнутри.

Лео открывает дверцу лифта, потом дверь квартиры.

Он знает, квартира все та же, пятикомнатная, на седьмом этаже в центре Скугоса, – та же, которую он покинул не так давно. Конечно, знает. И все-таки комнаты словно уменьшились.

Съежились. Стали тесными.

Он невольно пригибается, чтобы не задеть головой потолок, когда папа велит ему снять куртку и свитер. Он все-таки зябнет, потому что покрывается гусиной кожей, пока папа осматривает прореху в рукаве куртки, а потом дыру на плече. Потом настает черед царапины на ключице Лео, она уже не кровоточит. Папа проводит пальцами по сухой неровной поверхности.

– Мне совсем не больно, папа, ведь задело совсем чуточку..

Папа уже на кухне. Включает конфорку, подогревает свое вино с сахаром. Садится за кухонный стол, наливает себе полстакана.

Лео разглядывает его спину; ему хочется сесть рядом, снова показать папе царапину, побуревшую, запекшуюся кровь. Он идет по коридору, который обычно казался намного длиннее, останавливается у открытой двери – Винсент, расставивший всех своих солдатиков на полу одной большой группой, залезает под кровать, достает оттуда новый теннисный мяч, весь в клочьях пыли, потом с улыбкой оборачивается к Лео:

– Смотри, Лео, это бомба. Всех разом свалит.

Винсент снова и снова бросает мяч на свою армию, подбирает и опять бросает, пока все солдатики не падают.

– Давай снимем ее, Лео, – шепчет Феликс у него за спиной. – Боксерскую грушу. Пойдем туда и закроем дверь.

Феликс выдвигает на середину рабочей комнаты трехногую табуретку, забирается на нее, тянется к потолочному крюку, но не достает.

– Здесь должна висеть лампа. Та, которую папа отнес в подвал. Останься она здесь, Кекконен никогда бы не ранил тебя папиным ножом… ты же чуть не умер.

– Да ведь ничего не случилось, Феликс. Я их побил. Обоих.

– Хорошо уже никогда не будет. Никогда! Слышишь?

Феликс пробует еще раз, стоит посредине табуретки, на цыпочках, руки трясутся, на сей раз пальцы дотягиваются чуть выше, касаются крюка, только вот снять грушу он не может. Садится на табуретку, кусает губы, как обычно, когда плачет и не хочет, чтобы кто-нибудь заметил.

– Ты расстроен?

Ему семь лет. Когда тебе всего-навсего семь, ты никак не можешь снять этот чертов матрас с потолочного крюка.

– Нет…

Решительное, хоть и сдавленное “нет”.

– Я же слышу.

– Дело не во мне. А в этом дурацком матрасе. И дурацком крюке.

Феликс встает, дергает матрас, снова и снова, пока не обессиливает. А потом смотрит, как Лео приподнимает матрас вверх, к потолку, в конце концов петля соскальзывает с крюка, и матрас падает на пол. Потом Феликс подает ему лампу, и Лео с первой попытки подвешивает ее.

Они выходят из комнаты, и так-то самой маленькой в квартире, а теперь и вовсе крошечной, слишком крошечной, чтобы снова туда заходить.

У Винсента комната побольше. Они усаживаются по углам ковра, изображающего город, смотрят, как младший братишка расставляет солдатиков, а затем бросает из каждой руки по теннисному мячу, две бомбы одновременно.

Так они сидят довольно долго и вдруг слышат звуки, которые, как им известно, доносятся с улицы, сквозь стены, – ту-ту-ту-ту-ту, потом опять – туту-ту-ту-ту и опять – ту-ту-ту-ту-ту.

– Идите сюда! – Винсент бросает шеренги своих солдатиков и, забыв о бомбежке, бежит к окну, взбирается на ящик “Лего”. – Лео! Феликс! Идите сюда!

Они стоят по обе стороны от младшего братишки, смотрят в окно. Голубой фургончик с мороженым, так громко гудящий, останавливается у второго подъезда, где живет Яспер (это его папаша кидает с балкона презервативы, и они, зацепившись за дерево, болтаются на ветках, как белые листья), потом у четвертого, где живет Мари, которую Лео однажды чуть не поцеловал, потом у шестого, где живет турецкая семья, Фарук, Эмре и Бекир, потом опять гудит и направляется к их подъезду, где и будет стоять, пока собираются покупатели.

– Мальчишки!

Идиотское гудение. Потому они и не слыхали тяжелых шагов в коридоре.

– Сынки!

Не поймешь, сердится папа или нет. Судя по голосу, вроде бы нет. Но вот глаза.

– Мороженое! Ах ты черт! Мои сынки получат мороженое. Надевайте куртки!

Винсент снова бежит, от окна в коридор и к входной двери. Феликс не спешит, но идет следом. Лео не двигается с места, солдатики расставлены у его ног, в руках он держит теннисные мячи. В конце концов он их роняет, солдатики падают.

Потом идет помочь Винсенту надеть ботинки, когда-то принадлежавшие ему, и комбинезон, который так любил Феликс, застегивает его снизу доверху и надевает шапку, только эта шапка и была личной собственностью Винсента, а папа тем временем переливает остатки вина в две бутылки от лимонада, с черной смородиной на этикетках.

Без малого час назад, когда Лео ехал с папой на лифте, было по-зимнему холодно. А сейчас, когда они открывают входную дверь, на дворе весна – птички, деревья, солнце. И фургончик с мороженым, на том самом месте, куда упал нож.

– Ну, сынки, выбирайте любое!

В руке у папы стокроновая купюра. И выглядит он по-другому. Он пил свое черное вино, но дело не в этом. Он опять дрожит. Хотя и улыбается. Хотя и пьет из бутылки с черной смородиной на этикетке. Папа дрожит. Внутри.

– Вот это.

Они выбирают.

– Пожалуй… вот это.

Вернее, выбирает Винсент.

– Нет. Это.

Зеленое с грушевым вкусом, целая коробка.

– А теперь, сынки, давайте прогуляемся. Поедим мороженого и прогуляемся!

Папа высокий, даже по сравнению с другими отцами. И когда он сажает Винсента на закорки, тот далеко-далеко от земли. Лео идет рядом, Феликс отстает на шаг-другой. У каждого в руках зеленое мороженое на палочке, а папа пьет уже из второй черносмородиновой бутылки. Они пересекают большую парковку, идут к лужайке и футбольному полю с новыми воротами, потом к лесу на берегу бухты, где слышно, как с треском вскрывается лед.

48

Они на полуостровке, на большом участке суши, выдающемся в воду и слегка нарушающем ровную береговую линию. Огромные глыбы громоздятся одна на другую, этакий пазл, который невозможно собрать. На всем полуостровке только два дерева, сосны, не очень высокие, с ветвями, внизу более темными от влаги быстро тающего снега.

Озеро Древвикен в поперечнике достигает почти трехсот метров. Следующим летом Лео его переплывет. В прошлом году он пробовал. Однажды вечером, когда поверхность воды была гладкой, доплыл до середины. И наверняка бы добрался до противоположного берега. Наверняка. Но пришлось повернуть обратно, потому что Феликс и Винсент, сидя на верхушке валуна, так кричали, что все вокруг гудело эхом, кричали, чтобы он скорее возвращался, ведь он только что поел и пойдет ко дну, как кирпич, если вздумает плыть дальше. Иногда он прикидывает, вправду ли такое случается, но там вправду глубоко.

На лодке отсюда до пляжей Шёндаля, где живут дедушка с бабушкой, доберешься за полчаса. Может, когда подрастет, он сумеет когда-нибудь доплыть до их дома, если будет держаться ближе к берегу, где волны пониже, не станет заранее наедаться и привяжет сухую одежду на спину, в пластиковом мешке.

Папа сидит под одной из сосен, пьет, в горле у него громко булькает. Когда папа издает шум, по крайней мере ясно, где он и чем занят. А вот когда затихает, все тело у тебя напрягается.

Вторая черносмородиновая бутылка почти пуста, еще несколько капель, и всё, папа ставит ее на землю. Она катится по склону ко льду и тонкой полоске талой воды, возникшей возле берега.

– Соберите палочки от мороженого.

Лео разыскивает палочки, брошенные в жухлую траву и бурые листья. Они съели столько мороженого, что живот до сих пор как барабан.

– Все до одной! А потом идите сюда. С палочками.

Они находят одиннадцать штук, потом идут к соснам, папа протягивает ладонь.

– Дайте-ка их мне.

Все трое усаживаются вокруг него, как индейцы вокруг вождя.

– Хорошо. А теперь пусть каждый возьмет одну.

– Каждый одну?

– Каждый по одной.

Они берут палочки и садятся как раньше, с палочками в руках, ждут.

– А теперь сломайте их.

Все трое слышали папины слова, но ничего не поняли.

– Посередке. Ломайте.

Сломать. Располовинить. Дурацкую палочку от мороженого?

– Лео?

В голосе папы сквозит нетерпение, досада, тут может случиться что угодно.

Вдох. Выдох.

Палочка мостиком соединяет ладони Лео, он ломает ее. Без труда.

Феликс делает то же самое, держит ее за кончики. Крепко-крепко, до боли. Еще раз. И еще.

– Феликс?

Феликс опять жмет, не обращая внимания на боль, когда палочка врезается в кожу. И тут она ломается.

Тонкие щепочки антеннами торчат с обломанных концов.

– Винсент?

Трехгодовалый малыш на трехгодовалых ножках идет к воде, ветер раздувает тонкие волосики, он становится на коленки, подбирает что-то на берегу и возвращается – с камушком величиной в свою ладошку. Кладет палочку на шершавую поверхность скалы. Вскидывает трехгодовалые ручки высоко над головой и с силой швыряет камень на палочку. Так повторяется несколько раз.

Палочка надламывается, по крайней мере с одного конца.

– Ну как?

Они сидят кружком, Лео и Феликс предъявляют свои половинки.

– Сломались?

– Да.

– Совсем?

– Да.

– Хорошо. А теперь, Лео, ты. Как самый сильный. Возьми эти пять палочек. Сломай-ка их пополам. Все сразу.

– Руками?

– Да, как раньше.

Он смотрит на папу, который наконец перестал дрожать изнутри. Он куда-то клонит, но не говорит куда.

Пять палочек от мороженого. Мостик в руках куда толще. Лео напрягает плечи, ладони, пальцы.

И не может их сломать. Руки болят от натуги, но пять палочек упорно сопротивляются.

Не может он их сломать.

– Я…

Он боится взглянуть на папу. Не может посмотреть в эти глаза, точно такие же, какими папа смотрел на курчавого белобрысого паразита и его патлатого кореша возле торгового центра.

– … не могу.

Пять тонких палочек. Лео роняет их, и они падают с камня. Он закрывает глаза. Папина рука прикасается к нему, совсем не сердито, легонько лежит на плече.

– Это, сынки, наша семья. Наш клан. – Папа подбирает пять палочек, медленно по одной подносит к их лицам. – Это Винсент. Это Феликс. А это Лео. И… мама. И… папа. – Он собирает их в пучок. – Клан всегда держится заодно.

Теперь палочки лежат в его огромных ладонях.

Винсент. Феликс. Лео. Мама. Папа.

– Мы – клан. Вы – мой клан.

Он пробует сломать их, несколько раз, безуспешно. Даже он не может.

– Если клан держится заодно, его никогда не сломать. Мама иной раз этого не понимает. Не понимает, что такое настоящая солидарность.

Они сидят совсем близко друг от друга. Папино дыхание пахнет вином из лимонадных бутылок.

– Клан маленький, но его не разрушить. У клана есть вожак, который руководит и передаст ответственность следующему вожаку. Понятно?

Они все кивают папе, а он пристально смотрит на них. Особенно пристально на Лео.

– Тебе понятно, Лео?

Глаза у папы такие же, как в лифте. Только теперь между ним и папой нет зеркала.

– Большие армии пытались сокрушить маленькие кланы, но потерпели неудачу, ведь клан – это семья, где все поддерживают друг друга.

Он смотрит на них, и они понимают, что он сказал нечто важное.

И стараются ответить.

– Как., индейцы? – говорит Феликс.

– Нет! Нет и нет! Индейские племена… они просто обыкновенные сообщества, а я говорю о кланах, о семейных узах, которые… как Чингисхан. Или как казаки.

Папа встает, его слегка шатает.

– У казаков нет страны… у них есть только семья и друзья. Они кочевники, не имеющие собственной страны, они могут отправиться куда угодно, потому что семья всегда при них.

Он скрещивает руки на груди, положив ладони себе на плечи, опускается на корточки, как лягушка, и начинает подскакивать, выбрасывая вверх то одну ногу, то другую, он уже не лягушка, скорее похож на кузнечика и поет что-то вроде “Калинки”. Подскакивает, пока не спотыкается, он уже никакой не казак, огромное тело падает навзничь, на камень, он ударяется головой, но смеется, причем как никогда громко.

– В клане, в настоящем клане, мы никогда друг друга не обижаем.

Немного погодя он опять садится.

– В настоящем клане мы никогда друг друга не выдаем.

Запах вина в его дыхании смешивается с запахом пота от тесной рабочей рубахи.

– В настоящем клане мы всегда защищаем друг друга.

Лео знает, что, пожалуй, это не так, но ему все равно кажется, будто папа обращается к нему одному.

– Иначе… мы все потеряем.

49

На полуострове они пробыли долго, папа то сидел, то лежал на скале. Лео всегда находил странным, что папа мог плясать и петь “Калинку”, а уже через секунду полностью уйти в себя. Когда же уходил в себя, он говорил вещи, которых Лео не понимал, про свое детство, про то, как вырос и приехал в Швецию.

Гуськом, один за другим, они идут по узкой лесной тропинке. После полудня немного похолодало, и Лео плотнее запахивает стеганую куртку. Идут они не очень быстро, но Винсент все равно вдруг останавливается, умоляюще поднимает голову, и Лео берет его на руки. Папа шагает позади, что-то напевает без слов. Он опять выбрался из себя, и молчание не вернулось ни разу на обратном пути от Древвикена, через лес, мимо футбольного поля и лужайки, мимо школы до самого подъезда.

Новая бутылка всегда найдется.

Винная стойка под мойкой пуста, но за нею есть еще одна, всегда полная, так что вино есть всегда. Папа достает бутылку, идет в спальню, ложится на незастланную постель, а Лео ждет, когда он заснет, и закрывает дверь. Важно, чтобы папа заснул, чтобы вернулся покой и не было нужды все время держаться начеку.

Они вешают куртки на крючки в коридоре, и Феликс рассматривает большие прорехи на куртке Лео. Проводит двумя пальцами по волокнистым краям, обнажающим белый, вылезший наружу синтепон. Старается затолкать его внутрь, но тот опять немедля вылезает.

Если повернуть прореху на плече к стенке, видна дырка на рукаве. Если повернуть к стенке дырку на рукаве, видна прореха на плече.

А ведь с минуты на минуту придет мама.

Мама не должна их видеть.

Мимо прерывистого папина храпа за закрытой дверью спальни Лео крадется на кухню, достает из верхнего ящика рабочего стола ролик скотча, отрывает короткие куски, чтобы соединить края разрезов, но почему-то дыры становятся даже больше. Феликс приносит иголки, но ниток под цвет не находит, хоть и обыскивает множество банок и коробок, высыпав их содержимое на пол в коридоре. Потом они обнаруживают на письменном столе засохший тюбик клея, но сколько ни давят до боли в кончиках пальцев, не могут добыть оттуда ни капли.

– Ох, Лео, плохо дело.

– Мы повернем дырки… вот так… к стене.

– Она все равно увидит!

– Ну… тогда мы скажем, что куртка порвалась о колючки на кустах.

– Так ведь глупо же…

– А что, если Фарук загнал футбольный мяч в колючие кусты. И когда я полез туда за мячом, колючки зацепились за куртку и порвали рукав в двух местах. Сработает?

* * *

Приходит мама.

Они тихо сидят на кухне, слушают. Слышат, как она ставит сумочку на стул, а продуктовый пакет на пол, слышат, как она вешает в коридоре пальто.

И спешит мимо. Не глядя. Не видит прорех от ножа.

Идет на кухню и, слыша из спальни папин храп, спрашивает, что они ели на обед и на ужин. Прежде чем Лео успевает ответить, Винсент кричит из своей комнаты: “Мороженое!”, и Лео добавляет, что потом они пекли оладьи. На минуту кажется, что она ему верит.

– Оладьи?

Ее глаза ищут сковородку, которой нет ни на плите, ни на сушилке, или тарелки с остатками клубничного джема.

На сей раз отвечает Лео. Опередив Винсента.

– Да.

– Да?

– Да.

Мама сердится не очень часто. Но как раз сейчас сердится. Всякий раз, как резкие, судорожные, пьяные всхрапывания вылетают из спальни и наполняют квартиру, Лео видит это по ее лицу.

– Я помыл тарелки. И все убрал. Все-все. Сковородку. И тарелки.

Она открывает дверцу шкафчика. Но не ту, где тарелки или сковородки. А дверцу под мойкой. Вытаскивает мусорное ведро, и они оба одновременно видят их. Пустые бутылки. И стойку для вина, тоже пустую. Она вправду сердится. Но не на него и его вранье.

– Ладно. Чего вам хочется на ужин?

Она гладит Лео ладонью по щеке. Кожа у нее всегда такая мягкая.

– Что скажешь? Оладьи?

– Оладьи.

Он помогает ей достать муку, яйца, молоко и соль. И немножко папиной копченой свинины, которую он длинным кухонным ножом нарезает толстыми ломтями и ест с луком.

Особенные оладьи, которые пекут в духовке.

– Когда папа ушел в спальню?

– Когда мы вернулись домой.

– Вернулись?

– Да.

– Откуда?

От фургона с мороженым. От двух черносмородиновых бутылок. От палочек от мороженого, которые невозможно сломать, как невозможно сломать и семью.

– Откуда?

– Из школы.

Нежная рука по-прежнему у него на щеке.

– Откуда?

Слова не желают сходить с языка, потому-то, когда звонят в дверь, он со всех ног бежит в коридор. Под любым предлогом сбежать из кухни, сбежать от необходимости снова врать маме.

– Мама или папа дома?

Он никогда не видел дяденьку, стоящего на площадке.

– А вы кто?

Высокий. Почти как папа. Но с короткой стрижкой. И добрыми глазами.

– Они дома? Твоя мама? Или папа?

Не похоже, чтобы он чем-то торговал. И не домоуправитель, который пришел жаловаться, что они устроили беготню в подвале или разбили лампочки на парковке. Может, из тех, кто талдычит про Христа и показывает тоненькие брошюрки с яркими картинками, где нарисованы дети, играющие со львами. Но это не комиксы.

– Мама. Мама дома.

Нет, он здесь не затем, чтобы толковать про Иисуса, и брошюрок у него нет. Вдобавок такие обычно ходят по двое.

У Лео чуть сосет под ложечкой. Глубоко, под ребрами. Хорошо, что папа спит, ведь это наверняка один из тех, что приходят к маме или папе, поскольку Лео, Феликс или папа что-то натворили. И папе лучше с ними не встречаться.

– Спасибо.

Лео идет на кухню, прислушивается: папа храпит по-прежнему. И нарочно становится спиной к спальне, когда обращается к маме, которая взбивалкой размешивает в пластмассовой миске тесто для оладий.

– Там тебя спрашивают.

– Кто?

Он пожимает плечами.

– Не знаю.

Она моет руки под краном с горячей водой, вытирает их полотенцем, висящим на дверце плиты, и идет по коридору к входной двери.

– Здравствуйте.

Мужчина протягивает костлявую руку.

– Здравствуйте. Я отец Хассе.

Хассе? Хассе и Кекконен? Те, что избили моего сына?

– А я мать Лео, – говорит она, пожимая ему руку. – Хорошо, что вы зашли. Я собиралась связаться с вами.

Высокий мужчина кивает со вздохом:

– Понимаю. И ценю. Потому что… это недопустимо. Мама кивает и вздыхает, открывает дверь пошире:

– Входите. Не говорить же на лестнице.

Отец Хассе входит, но останавливается на коврике в коридоре. И она видит все его глазами: коридоров как бы два. Ее стена. И Иванова. Ее сторона с берестяными корзинками и рисунками, которые нарисовал для нее Феликс. Иванова сторона с длинными рядами старых инструментов и саблей, которой полагалось висеть в совершенно определенном положении и точно посередине.

– Поймите… я ни в чем вас не виню, – обращаясь к ней, он наклоняется, старается сделаться пониже. —

Я пришел, чтобы убедить вас поговорить с вашим сыном.

Мама меняет позу, опирается уже не на правую ногу, стоит на обеих, как бы готовится. Больше никто этого не видит. Один только Лео, он ее знает. Знает: стоя вот так, она проверяет свои силы.

– А мне бы хотелось, чтобы вы поговорили с вашим сыном.

– Уже поговорил. Сегодня… у нас было полно времени. Четыре часа в неотложной помощи.

– В неотложке?

– Да, они…

– Сегодня?

– Оскольчатый перелом. Результат “очень сильного удара”, так они сказали.

Мама оборачивается к Лео, смотрит на его лицо, которое из сильно опухшего с черными синяками успело превратиться в слегка опухшее с желто-коричневыми пятнами. Выражение ее лица меняется, когда она понимает, что речь идет не о случившемся неделю назад, а о случившемся сегодня и ситуация переменилась. Ваш сын и мой поменялись местами.

Лео смотрит в пол, слушает и вдруг осознает, что храп прекратился.

– Перелом носа.

– Понимаю. Я медсестра.

Дверь спальни открывается, Лео слышит.

– Не будь я сегодня дома. И не отвези его сразу же в больницу. Метина осталась бы на всю жизнь.

Тяжелые шаги приближаются.

– Они собрали ему нос. И выпрямили носовую перегородку.

Мама опять смотрит на Лео. И только в этот миг замечает папу, с растрепанными волосами.

– В таком случае… Мне очень жаль. Я серьезно поговорю с Лео. И мы во всем разберемся… А потом можем прийти к вам. И все обсудить сообща. Вы и ваш сын, я и мой сын.

Тяжелые шаги.

– Разберемся?

Папа.

– Блин, мы точно разберемся! – Папа проходит мимо Лео, идет дальше, встает между мамой и посетителем. – Верно, Бритт-Мария?

Посетитель хочет уйти, ладонь на ручке, дверь полуоткрыта, но папа делает еще шаг.

– Эй, ты куда? Проходи. Проходи! Сейчас мы во всем разберемся. – Он кивает маме. – Или, может, ты предпочитаешь, чтобы мы пригласили тебя на ужин? Бритт-Мария? У нас гость. Отец Хассе! Ужин!

Высокий посетитель вроде как смешался, он ведь хотел уйти.

– Нет… ну что вы, я ведь только хотел поговорить…

Мама тускло улыбается ему. Но не папе.

– Иван… Мы с отцом Хассе уже все обсудили. Я расскажу тебе попозже. Когда отец Хассе уйдет.

Папа усмехается.

– Обсудили? А вот я не обсудил. Лео и мой сын тоже. Так что… заходи. Присоединяйся, отец Хассе.

Он хватает дверную ручку и захлопывает входную дверь, отец Хассе так и стоит на коврике. Одной рукой папа указывает на кухню и одновременно не дает маме двинуться с места.

– Ты же хотел разобраться.

Они сидят за кухонным столом. Папа на своем месте возле пепельницы и билетов лото, отец Хассе – на мамином стуле.

– Да.

– А в чем именно разобраться? В том, что наши сыновья подрались? Что мой десятилетний сын на сей раз поколотил твоего четырнадцатилетнего? Что теперь они квиты?

Отец Хассе смотрит по сторонам, ищет маму, но ее здесь нет.

– Квиты? Ладно, если ты так это называешь. Сегодня утром мой сын пришел домой с серьезными травмами. Нос сломан, и…

– Погоди.

Папа протягивает руку, прямо перед отцом Хассе. И кивает в коридор, на кого-то, прячущегося за дверью.

– Лео?

Лео переступает через порог.

– Подойди сюда.

К столу он не подходит, останавливается возле холодильника.

– Лео, сынок, это отец Хассе. Говорит, ты ударил Хассе в нос. Это верно?

Кажется, холодильник никогда не гудел так громко.

– Да.

– Один раз?

– Да.

Он стоит на кухне, которая превратилась в зал суда, и судьи смотрят на него, один с полуулыбкой, второй с легким серьезным кивком. Потом улыбающаяся половина достает из кармана брюк несколько купюр.

– Держи. – Папа вручает Лео пятьдесят крон. – В следующий раз, когда поквитаешься, бей дважды. Получишь сотню.

Пятьдесят крон папиных денег. Лео берет купюру, пробегает по ней пальцами, она мятая, и он ее разглаживает.

– Можешь идти. Ступай к братьям, Лео.

Потом папа подмигивает отцу Хассе, как обычно подмигивает маме.

– Стало быть, они квиты. Твой сын первый избил моего. Потом мой сын избил твоего. Теперь они квиты.

С ручкой в руке он подвигает ближе билеты лото.

– А вот мы друг с другом еще не закончили, – продолжает он, расставляя крестики на билетах. – Потому что ты явился сюда, в мой дом, и во всем обвинил моего сына. Хотя начал-то твой сопливый хулиган! Поэтому, как тебе наверняка известно, заканчивать придется нам с тобой. За этим кухонным столом. Обещаю тебе, гарантирую… что отныне каждый раз, когда твой сопливый хулиган побьет кого-нибудь, все равно кого, я найду тебя и поколочу. Каждый раз.

Отец Хассе быстро встает со стула.

– Ты мне угрожаешь?

– А то! Ясное дело, угрожаю.

– Я думал, мы спокойно поговорим.

– А мы и говорим. Пока что.

Отец Хассе молчит. Лицо у него залилось краской.

– Ты мне угрожаешь. А знаешь, я ведь могу на тебя заявить. Понятно?

Папа смеется, спокойно, во всяком случае так кажется.

– Отлично. Заявляй. – Смех становится громче, настоящий хохот. – Эти хреновы полицейские скажут мне спасибо. Поблагодарят! Потому что отныне будут знать, каков твой сопливый хулиган.

Дальше все происходит так быстро, как тогда, за столиком в ресторане, со стаканом фанты. Папа встает, сгребает отца Хассе за ворот и прижимает к стене между гудящим холодильником и дверью.

– Запомни. Каждый раз, когда твой сопливый хулиган кого-нибудь изобьет, я изобью тебя. Каждый раз!

Папа повышает голос, и дверь комнаты Винсента открывается. Феликс и Винсент выглядывают в коридор, когда папа толкает отца Хассе лицом в стену, а потом по коридору к входной двери.

– Покеда, отец Хассе. Привет Хассе от меня. Береги его нос, сожми покрепче да подергай маленько и передай привет от Лео. От сына Ивана.

Бритт-Мария так и стоит в коридоре, когда дверь закрывается и шаги удаляются по лестнице. Ноги у нее подкашиваются, тело норовит упасть на пол, будто пьяная агрессия им не по силам. Но мама стоит. Потому что так решила.

– Лео. Феликс. Винсент. Ступайте в свою комнату.

– Это еще почему?

– Потому что мне надо поговорить с тобой, Иван. Наедине.

– Тебе? Ты знаешь, что твой сын сегодня сделал?

Теперь она видит куртку, висящую одним плечом к стене и укрытую широким шарфом, – когда папа поднимает ее повыше. Дырка еще увеличилась. Теперь даже папины пальцы туда пролезут.

– Он защитил себя. Нас. Нашу честь. Лео выстоял, а ему грозил нож! Выстоял ради нас. Можешь говорить, Бритт-Мария. Валяй! Но говори с нами. Со всеми нами. Мы – семья. Если, по-твоему, наш сын сегодня поступил неправильно, так ему и скажи. Перед всеми нами.

– Лео ничего неправильного не сделал, Иван. – Ноги у нее не подкашиваются, потому что она так решила. – Это ты действовал неправильно.

– Я? – Папа роняет куртку. Но руки не опускает. – Я научил нашего сына защищаться!

– А если отец Хассе заявит в полицию?

Он придвигается ближе.

– На что заявит?

– Ты ему угрожал, Иван.

– Свидетелей-то нет. Верно? – Он смотрит на нее, на сыновей. – Кто-нибудь слышал, как я угрожал отцу Хассе? Кто-нибудь из вас? Или моя жена тут единственный полицейский? – Он задерживает взгляд на старшем сыне. – Лео, ты слышал? Слышал?

И ждет, пока не получает ответ:

– Нет, папа. Я ничего не слышал.

– Но я слышала, Иван.

Мама стоит вплотную рядом с папой. Вплотную с его рукой. Но ей все равно.

– Я слышала, как ты ему угрожал. И могу в точности повторить, что ты сказал.

– Ты что же… собираешься на меня донести? – Он придвигает руку ближе, почти касается ее лица. – Настучать собираешься? Да?

– Папа, не надо!

Феликс бежит к папе и маме, к руке, которая дрожит перед ее лицом.

– Папа! Не надо! Папа…

Он кричит, дергает отца за карманы брюк, пока тот не опускает руку.

– Ты никогда больше не станешь выступать против моей семьи.

Затем все разом приходит в движение.

Лео видит, как папа проходит через кухню на балкон, перегибается через перила. Мама трет руками глаза, идет в ванную, закрывает дверь и включает воду. Феликс идет за ней, старается догнать, стучит в дверь, хочет войти. А Винсент бежит к себе в комнату, к мячикам-бомбам и громко рыдает, бросая их.

Все в движении, ничто не стоит на месте.

Кроме Лео.

Только он один стоит, не поднимает руки, не кричит, не плачет.

Теперь он знает.

Что папа дрожит в квартире, которая стала меньше. Но на сей раз и изнутри, и снаружи.

50

Вообще-то темнота ей по душе. Долгие ночи в лечебнице, тишина, чей-то кашель в палате для пациентов, требующих особого ухода, тех, кого нужно переворачивать в постели, или тех, кто просыпается от кошмара и кого нужно успокоить – подложить под голову подушку, обнять, дать стакан воды. Темнота за окнами спальни совсем другая – преследует ее. Она долго ворочалась и в конце концов легла на правый бок, глядя, как он храпит на расстоянии ласки или пощечины, волосы и наволочка мокрые от пота. Через несколько часов он проснется, полный раскаяния, будет смотреть на нее, безмолвно просить прощения.

За дверью спальни слышны шаги, через секунду-другую входная дверь открывается и закрывается. Она садится на край постели, ищет под кроватью шлепанцы с помпончиками, выходит в коридор.

Там никого.

Кухня, гостиная, мастерская, комната Винсента. Все как обычно. Пока она не входит в комнату Лео и Феликса и не обнаруживает, что одна из кроватей пуста.

Она бросается на кухню, выбегает на балкон. Знает, что если кто-то спустился по лестнице, то выйдет через парадную.

Весь Скугос, кажется, спит. И дверь по-прежнему закрыта, никаких теней под уличными фонарями.

Она возвращается в комнату, садится на покинутую постель. Одеяло на полу, три подушки одна на другой.

Феликс.

Он кричал, требовал, чтобы отец убрал руку от ее лица, в панике стучал в дверь ванной и исчезал, прежде чем слова оборачивались угрозами. Но никогда не поступал так, как сегодня ночью. Может, поэтому она мерзнет, хотя на самом деле вовсе не так уж холодно. И не чувствует руки на правом плече, хотя она там уже довольно давно.

– Мама?

Она вздрагивает. Лео. Проснулся.

– Ты спи, спи, дорогой.

– Я его найду.

Она обнимает его. Мальчик взрослеет. Десятилетнее тело едва умещается в руках.

– Тебе надо поспать, мы с папой…

– Я знаю, где он.

– Он не выходил из подъезда.

– Знаю, он вышел через черный ход.

Старший сын одевается, выхватывая вещи из беспорядочной кучи на стуле – джинсы, свитер, пиджачок, ботинки, – и входная дверь хлопает второй раз за ночь.

Она стоит в кухне, одна. Круглые часы на стене тикают ужасно громко – где бы в квартире она ни находилась, они отсчитывают секунды. Она отодвигает полную пепельницу и билеты лото, смотрит на стены, которые некогда были ее домом.

Кровать, где храпит мужчина, весь в поту, с раскаянием.

Еще одна кровать, пустая, потому что кое-кто сбежал.

И еще одна, пустая, потому что он ищет того, кто сбежал.

А еще одна пуста, потому что она тяжело опирается локтями на кухонный стол и размышляет, не сбежал ли он потому, что около полуночи подслушал ее телефонный разговор с матерью, шепотом, но отчетливый и ясный, поскольку решение принято.

51

Сегодня ночью луна почти полная, и ее свет растекается по чистому небу и льется вниз, на задворки семиэтажного дома в стокгольмском предместье.

Вдох, выдох. Перед Лео крутой горный склон, где они любят играть, он отделяет жилые кварталы от леса, который год от года становится чуть меньше.

Он привычно готовится к пробежке, прижимается спиной к шершавой стене дома, а потом во весь дух мчится к скале и вверх по склону, чувствует под ногами трещины и выступы, которые помогают взбираться наверх. Сердце колотит по ребрам и в горле. Вдох, выдох. Трещина, ямка, выступ – и он на вершине. Здешние скалы вскоре превращаются в настоящий оборонительный вал, сооруженный для какой-то войны. Они часто играют среди этих отвесных ребристых стен с углублениями, похожими на пещеры. Лео быстро продвигается вперед, змейка, ловко ползущая по темному лесу с пятнами снега на земле.

Он знает, что миновал очередную сотню метров, когда в стене попадается очередная пещерка, квадратное углубление, пробитое кем-то в годы войны; Лео, Феликс, Яспер и Будда обычно прячутся здесь, когда сами воюют, вооружившись игрушечными автоматами. Яспер всегда побеждает – он лучше всех умеет маскироваться. Однажды даже обрезал волосы и скотчем приклеил к голове сухую, желтую траву.

Через четыреста метров расположена пещера, которая выходит в рощу – кривые деревья, где повесился Грегеров отец. Через шестьсот метров он минует скалу, с которой прошлым летом упал малыш Билли – его мать держала в десятом подъезде парикмахерскую; после случившегося она закрыла ее и бродила по Скугосу, а потом просто пропала. Лео до сих пор помнит, как выглядел труп, но решил никогда про это не думать.

– Феликс?

Вон там. Возле скалы, у обрыва. Лео подходит ближе, останавливается, прислушивается.

– Братишка? Где ты?

Младший брат сидит на самом краю.

– Феликс! Я тебя вижу.

Еще шаг. Надо подойти как можно ближе. В лунном свете Феликс как бы подрос.

– Я хочу побыть один.

– Тебе нельзя оставаться здесь, Феликс. Ночь на дворе. Надо идти домой.

– Нет.

– Мама не спит. И очень беспокоится.

– Я не пойду домой.

Лео подбирается ближе, мелкими шажками, чтобы Феликс не заметил. Ну вот, добрался.

– Почему?

Всего один шаг, короткий шаг – и он упадет на скалы внизу, как малыш Билли.

– Потому что будет паршиво.

– Паршиво?

– Я слышал маму.

– И что?

– Она сказала, что уходит.

Лео садится. Не очень близко. Но почти.

– Она не уходит.

– Я слышал.

Темнота. Безмолвие. И что-то трещит, хрустит, как лед нынче днем. Это ветер цепляется за голые ветки и мокрые листья.

– Что ты… слышал?

– Она звонила по телефону. Когда мы легли спать. Когда она думала, что мы уже спим.

– Ну?

– Бабушке. Голос у нее был такой.

Серый камень холодный, Лео только сейчас замечает, как холод снизу пронизывает все тело, ползет вверх, выходит в прореху на плече куртки.

– Она сказала: “Больше не могу”. Несколько раз.

– Она и раньше так говорила. Но всегда возвращалась.

– Я слышал! Она не вернется! В этот раз не вернется!

Треск. Теперь громче и все чаще, по мере того как крепчает ветер. Но слышится и другой звук. Машины, проезжающие по старой дороге за лесом. Он никогда не задумывался, сколько людей ночью в дороге.

– Холодно, Феликс.

– Нет.

– У тебя ни шапки, ни варежек.

– Потому что не холодно.

Лео обшаривает свои карманы, находит полосатую красно-белую вязаную шапку. Достает, надевает Феликсу на голову.

– Через голову теряется восемьдесят процентов тепла.

– Чего?

– Это правда.

Феликс поправляет полосатую шапку, которая слишком съехала на лоб. Потом они сидят рядом, глядя на круглую яркую луну.

– Лео?

– Да?

– Я думаю о папе.

– Ну?

– Он не знает.

– И что?

Ноги Феликса свешиваются над краем пропасти, и так было все это время.

– Надо сказать ему? Что мама уходит?

Сейчас Часть третья

52

Ему всегда нравился апрель. Жизнь. Весь мир вокруг пробуждается. Впору сесть среди черничных кустиков, на замшелые камни, и подставить лоб и щеки солнечному теплу, струящемуся сквозь верхушки деревьев узкими, яркими полосами света.

Он прислонился к машине, которая столько лет возила его сюда, к старому “вольво”, насквозь проржавевшему, того гляди развалится. Наверно, эта весна для машины последняя. Ну, может, еще и лето продержится, если повезет. А потом придется отогнать ее на свалку и попрощаться.

Короткий участок проселочной дороги от крутого поворота до опущенного шлагбаума. Здесь он парковался каждую ночь, закуривал сигарету и, как положено по инструкции, ждал пять минут.

Полугодовая инспекция.

Вон они. Зеленый автофургон с двумя агентами службы безопасности сорок четвертого военного округа, оба в форме, они обменялись с ним крепким рукопожатием, которое всегда продолжалось чуть слишком долго. Один кивком показал на его левую руку – сигарета вот-вот догорит до фильтра.

– Я думал, вы бросили?

– Вам мешает?

– Нет… но, помнится, ваша жена…

– Слушайте, я буду курить, черт побери, когда хочу.

Глубокая затяжка, до самого дна легких, потом он затоптал сигарету на том же месте, где вчера ночью и вообще каждую ночь, – под первым “В” на прямоугольной табличке на шлагбауме: “ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН”.

– Ладно, ладно. Я понял, – сказал спецагент с улыбкой, а улыбался он нечасто. – Кстати… где вы теперь живете?

– Вероятно, в том же паршивом районе с однокомнатными квартирами, где и вы.

Второй агент подошел к большущему замку на шлагбауме, такому же, как на всех подъездах к оружейным хранилищам.

Ключ не поворачивался.

Спецагент попробовал второй. И третий.

– Они… не подходят. Ни один.

Они осмотрели ключи и замок. Никаких повреждений. Никаких странностей. Он попробовал все по очереди, шестнадцать штук.

– Думаю, придется идти пешком.

– Я так и делаю каждую ночь, сто пятьдесят метров туда, сто пятьдесят обратно. Десять хранилищ. В общей сложности вполне приличный моцион, – сказал проверяющий, похлопывая себя по животу – шестьдесят лет, а все еще стройный, – и зашагал вперед.

Остальные двое пыхтели следом, на двадцать лет моложе, но совершенно выдохлись уже через несколько минут ходьбы по лесу. На вершине холма он пошел более широким шагом, в самый раз, чтобы они не отстали, но вконец запыхались.

Подойдя к кубической постройке со стенами толщиной метра два с половиной, проверяющий остановился у двери, бронированной, как у сейфа. Агент отыскал на связке нужный ключ, повернул его.

– Что ж, хоть один подошел.

Дверь открылась. Спецагент вошел внутрь – и резко остановился.

– Какого черта!

Его товарищ вошел следом, но не сказал ни слова. Просто замер как вкопанный.

– В чем дело? – Проверяющий наклонялся то в одну сторону, то в другую, их широкие спины не позволяли ему разглядеть, что они там увидели.

В конце концов он все-таки тоже протиснулся в дверь.

И тоже увидел.

Сразу за порогом в полу зияла большущая дыра. Больше полутора метров в поперечнике. Арматура, некогда скрытая в бетоне, разрезана и торчала вверх, как переломанные ребра.

Один из агентов подхватил деревянный ящик, самый верхний в штабеле возле двери, с печатью KSP-58 по бокам, поднял крышку. Пусто. Открыл следующий. Пусто. Следующий – пусто. Его коллега взялся за ящики у дальней стены, открывая один за другим.

В общей сложности двадцать четыре пустых ящика.

– Все… все похищено!

Тут они посмотрели на проверяющего.

– Вы же бывали здесь каждую ночь после последней проверки.

Внезапно ему захотелось закурить.

– Я…

– Каждую ночь!

Проверяющий редко пугался. В его годы мало что могло его напугать. Но сейчас он испугался, потому что не понимал, а непонятное всегда пугает.

– Снаружи… снаружи здание целехонько. Вы же сами видите! И вчера, все было…

– Черт, вы должны были что-нибудь заметить!

– Вы шли вместе со мной. Видели то же самое. Вы…

– Кто-то здесь побывал, и они забрали все оружие! Оружие на две роты… пропало!

Проверяющий сел на пустой ящик, обвел взглядом помещение.

– Наверно, это случилось прошлой ночью. Я не…

Агент с непроницаемым лицом стал на колени и наклонился над дырой, выгребая пористые куски бетона и щебень. Схватился за сломанную арматуру, провел большим пальцем по срезу, смахнув изрядный слой ржавчины.

– Резали давно.

53

С самого начала года все шло по плану.

Февраль: ремонт квартиры в Старом городе, полторы недели, 37 000 крон минус расходы на материал; затем ограбление в городишке под названием Римбу, километрах в шестидесяти к северу от Стокгольма, в другой экипировке: джинсы, дешевые яркие куртки, теннисные туфли на липучках, черные чулки на голове, старые пугачи, и в банк зашли только Лео и Винсент. Это был эксперимент по смене идентичности и ломке моделей, на случай если понадобится варьировать поведение и действия. Добыча – 556 000 крон.

Март: нагревательные спирали и паркет в подвальном этаже в Эльвшё, неделя, ю 000 крон, затем ограбление банка в Кунгсёре, небольшом городке километрах в ста сорока к западу от Стокгольма. Через тридцать пять минут после их ухода полиция обнаружила машину, на которой они уехали, на проселочной дороге в лесном массиве, но здесь все ниточки оборвались. Дальше они пошли пешком в темноте, по компасу и карте, к заранее вырытой яме, куда они сложили еду и спальники, яму накрыли листом мейсонита, уложенным на подпорки, стенки выстлали пленкой, а сверху замаскировали все это землей и мхом под стать окружению, что вдобавок защищало от холода и вертолетов с инфракрасными камерами. На следующий день они пешком дошли до автозаправки, взяли напрокат машину, а когда дороги разблокировали, привезли домой 812 000 крон минус затраты на материал.

Последний заказ – дом постройки 1930-х годов – находился в двух с половиной километрах от дома Лео в Тумбе. Он предложил выполнить работы за плату, которая для любой другой фирмы была заведомо неприемлема. Габбе наверняка удивлялся почему, однако ничего не говорил; прибыли немного, но речь не об этом – с каждым новым ограблением прикрытие становилось для них все более важным.

Два банка принесли им 1 368 000 крон, что позволит профинансировать следующее ограбление – до поры до времени самое крупное.

Сегодня 4 апреля: день инспекции. День, о котором Лео ни на минуту не забывал с той темной ночи, проведенной во мху и чернике. Ночи, изменившей все.

Полиция обнаружит отсутствующее звено пазла, связывающее серию грабежей, банду, чей арсенал больше, чем у всех банд Швеции, вместе взятых.

Лео медленно ехал среди полей, уже подсохших после зимы. Свежая трава пробивалась в придорожных канавах, неделя-другая, и она вытеснит все желтое и безжизненное.

Длинный плавный поворот – вот и армейская зона с запертым шлагбаумом.

Лео чуть сбросил скорость. И увидел машину, за которой наблюдал ночь за ночью, задрипанный “вольво”, принадлежащий пожилому проверяющему, который обычно стоял в темноте и выкуривал несколько сигарет. Но увидел и еще одну машину – автофургон с армейскими номерными знаками.

Да. Теперь он знал.

Они там. Откроют дверь, а может, уже открыли, обнаружат, что произошло, и испугаются.

Начало одиннадцатого, времени еще полно. Поезд из Фалуна прибывает в 10:37.

54

Тридцать шесть вооруженных грабежей за три месяца по всей Швеции. Двадцать два банка, одиннадцать инкассаторских машин, два обменника и один ломбард. Беспрецедентно резкий рост – и банда, которую он пытается поймать, конечно же, отвечает не за все.

Джон Бронкс стоял в ярко освещенном коридоре, выуживая из правого заднего кармана монеты. Их всегда было больше, чем он думал.

Двенадцать ограбленных банков за месяц в маленькой стране создали непривычную атмосферу постоянного болезненного возбуждения и страха, и пока все останется по-прежнему, пока не найдется лекарства, люди будут все глубже погружаться в эту болезнь – пандемию ограблений. В середине февраля полиция стала сопровождать инкассаторские машины, но банки, слишком многочисленные и слишком разбросанные, защитить от заразы было невозможно. Работа полиции свелась к ожиданию очередной тревоги и очередного расследования.

Бронкс бросал монету за монетой в торговый автомат.

У пандемии есть источник, очаг. В данном случае – восемь пулевых отверстий, образующих смайлик на ударопрочном стекле. А у него по-прежнему нет зацепок, кроме массы гильз, которые невозможно связать с конкретным оружием, и травмированной психики, которую никогда до конца не излечишь.

Улыбаешься, сволочь.

Время перемен обернулось временем сумятицы. Так бывало всякий раз, когда внедряли новую концепцию, когда одна система распадалась, уступая место новой, и этим немедля пользовались люди, готовые идти на риск, люди, которым терять нечего. Четверка грабителей в масках не просто изменила способы полицейской защиты мишеней, она изменила поведение всего криминального мира – другие преступники с уважением глядели на этот чертов смайлик, читали газеты, смотрели новости по телевизору, и все это побуждало их к подражанию, к совершению новых преступлений, к применению еще большего насилия как инструмента захватить добычу покрупнее. Эскалация и у нас, и у них. Насилие сломало моральный компас уголовной среды. Раз мы вооружены, то и вам надо вооружаться, а в таком случае, чтобы вас остановить, нам нужно еще больше оружия. Бронкс был уверен, лет через десять-двадцать о нынешнем времени будут говорить как о периоде, когда банковской системе пришлось менять управление движением ликвидности и когда излюбленным инструментом стала жестокость.

Нажав на квадратные кнопки, он подождал, пока механизм выдаст первый шоколадный батончик с марципаном. Потом еще один. Сласти и кипяток днем, пицца с доставкой вечером. Так он жил с начала расследования, которое по-прежнему вело в никуда. Долгие бесцельные прогулки по Стокгольму рано утром и поздно ночью, чтобы выпустить хоть малую толику беспокойства и энергии, а среди ночи посещения гимнастического зала полицейского управления. В три часа ночи, совершенно один в большом зале, он сражался с гирями, штангами, бегущими дорожками, боксерскими грушами, чтобы не сражаться с людьми. Бронкс разорвал пластик, откусил зеленого марципана в шоколаде, проглотил, с отвращением к приторной каше во рту, но выбора нет, надо чем-то заполнить зияющую пустоту внутри, чтобы не дать сухому, бледному, жилистому телу наделать глупостей.

Однородная, сплоченная группа. Никак не связанная с уголовным миром, а стало быть, и с сетью информаторов, с которыми работали Бронкс и его коллеги. Группа из четырех человек без судимостей, не зафиксированная в базах данных, останется безликой, пока не совершит ошибку, а они ошибок не делали.

Недавно натертый линолеум блестел в ярком свете, струившемся в окна. Бронкс не находил покоя, а от усталости даже спать не хотел, потому и направился к выходу, чтобы второй раз за день прогуляться, хотя до полудня еще далеко. Он застегнул молнию кожаной куртки с подстежкой, слишком теплой для весеннего солнца, но пока что не выбрал времени достать с антресолей куртку полегче.

Последние две недели его донимала другая злость, какой он раньше не испытывал. Почти каждый день он рассматривал его, по нескольку секунд на дерганых черно-белых кадрах записей камер наблюдения. Главарь. Тот, кто вел отсчет, тот, кто выстрелами в ударопрочное стекло изображал смайлики, кто чрезмерным насилием получал что хотел. Наверно, это и вызывало злость. Не просто насилие. Но насилие, соединенное с азартом игры, – вот что не укладывалось у Бронкса в голове. Человек на этих кадрах решал свои проблемы, как ребенок в мире взрослых, и успеха добивался потому, что думал не так, как взрослые, обходил их заслоны, прибегая к трюкам, какие впору найти в подарочной коробке под елкой. Полиция привыкла иметь дело со взрослыми преступниками, но не с такой вот изобретательностью, завораживающей и одновременно пугающей.

Ему хотелось проникнуть в эти мозги, поговорить с ними, понять.

Бронкс спустился по лестнице, прошел через четыре запертые двери, открыв их пластиковой карточкой, а калитку – ключом. На улице было куда светлее, чем он ожидал, и он зажмурился, вдыхая мягкий весенний воздух, а потом зашагал на восток, к центру.

После двойного ограбления в Эсму случилось тридцать шесть наглых ограблений, разбросанных по всей Швеции, он тщательно проанализировал все. И взял на заметку два. Одно полностью повторяющее модель поведения этой группы и второе в корне отличное.

Первое в Кунгсёре, сонном городишке в часе езды от Стокгольма, ограбление банка, осуществленное в точности по их сценарию. Главарь – Бронкс начал звать его Старшим Братом – всегда шел первым и расстреливал камеру над дверью. За ним шел Младший Брат, всегда вооруженный пистолетом-пулеметом, он либо прыгал через стойку, либо обегал ее, опустошая кассы. Затем третий, Солдат. Этот занимал стрелковую позицию, будто ограбление было военной операцией, боем в городе, тактической операцией, в которой ему поручили определенное задание. Солдат всегда был вооружен автоматическим карабином и, прежде чем уходил в хранилище, расстреливал вторую камеру. Четвертого Бронкс назвал Водитель, он привозил их и увозил, осуществлял наружное наблюдение за обстановкой и, судя по показаниям свидетелей, машину вел сдержанно, не слишком быстро, без лихачества.

Впервые прочитав свидетельские показания и отчеты криминалистов о втором ограблении – в Римбу, к северу от Стокгольма, – Бронкс отложил было все в папку, как не имеющее касательства к его расследованию. Грабителей в банке всего двое. Джинсы и куртки. Чулки на лице. И камеры они не расстреляли – так что он мог видеть весь ход грабежа, каждое движение, от появления преступников до их ухода. Они держались очень спокойно, с персоналом были вежливы, голос не повышали. Вошли, показали оружие, забрали деньги и покинули место преступления на краденом “опеле-кадете”. Ни малейшего сходства с прежними ограблениями его группы. Только когда Санна, как и прошлый раз, показала ему короткий фрагмент, отснятый наружной камерой банка, он снова открыл эту папку. Перед тем как войти внутрь, первый грабитель обернулся, словно проверяя, как там коллега, положил руку ему на плечо и что-то сказал, обменявшись с ним долгим взглядом. Один защищал и руководил.

Старший Брат. Второй был под защитой и подчинялся. Младший Брат.

– Джон!

Щурясь от яркого солнечного света, Бронкс был уже недалеко от Шелегатан, когда услыхал за спиной торопливые шаги.

– Подожди!

Он никогда не видел, чтобы его начальник бегал. Тем более здесь. Они встречались каждый день, но только в коридорах или иной раз на местах происшествия, единственное исключение – тот вечер, когда он посетил замечательный дом Карлстрёма в Эппельвикене.

– Сто двадцать четыре пистолета-пулемета эм-сорок пять! – сказал Карлстрём, запыхавшись, но победоносно. – Девяносто две автоматические винтовки а-ка-четыре! И пять пулеметов модели пятьдесят восемь!

– Что?

– Немало, а?

– Смотря с кем воевать.

– А если грабить банки и инкассаторские машины?

Бронкс только что начал бесцельную прогулку, чтобы выпустить нервную энергию. Теперь эта необходимость отпала.

55

Лесная дорога круто поднималась на несколько сотен метров вверх, заканчиваясь на вершине холма гравийной площадкой, где толпились люди – полицейские в форме, солдаты в зеленых мундирах, несколько штатских и криминалист в белом комбинезоне, блестящем на солнце. А вот и оно. Небольшое кубическое строение. Возле него и толпился народ.

Бронкс поздоровался с коллегами из столичной полиции и участка Худдинге, с агентами армейской службы безопасности и пожилым мужчиной, от которого пахло табаком и который представился как проверяющий, его тревожный взгляд следил за Бронксом, когда тот направился к кубическому строению.

Белый комбинезон. На корточках у закрытой двери из толстого металла. Она услыхала скрип его шагов по гравию и обернулась.

– Привет, – сказал Бронкс.

– Ты видел замок? На шлагбауме? – сказала Санна, обернувшись.

– Видел.

– Целый. По крайней мере с виду. Первоначальный замок снят и заменен точной копией. Даже серийные номера те же. Ключ вставляется, но повернуть его невозможно.

В земле у ног Санны виднелась большая яма.

– Так и здесь. С виду все в порядке.

Санна кивнула на штатского с тревожными глазами.

– Он проверял арсенал каждый вечер и ничего не заметил. Снаружи.

Она налегла плечом на тяжелую дверь, открыла. Чуть посторонилась, чтобы Бронкс мог глянуть внутрь.

– Вот так преступники проникли в арсенал. Через подкоп. Он был полностью засыпан, мы только что его откопали.

Санна вошла в тесное безоконное помещение, Бронкс последовал за ней. Думал он о своем старшем брате.

– Они здорово потрудились.

Оливково-зеленые ящики вдоль стен, все открытые, уложенные штабелями. На том участке пола, который остался неповрежденным, высокой стопкой громоздились крышки. АК-4, пистолеты-пулеметы m/45, KSP-58 – черный, угловатый шрифт.

– Они очень старались скрыть все следы и успешно это сделали.

– Вот, значит, где все началось, – отозвался он. – Вот она, неизвестная переменная.

– Что за переменная?

Он присел на коленки, испачкав брюки цементной пылью.

– Фарста. Сведмюра и Эсму. Римбу и Кунгсёр.

– Что за переменная, Джон?

Он провел ладонью по краям и дну ямы. Все началось здесь. Поздние ночи, ранние утра, долгие выходные – и ощущение, что все время отстаешь, прибываешь на место с опозданием. Засунув руку в глубь пустоты среди сырого гравия, он испытывал злость и вместе с тем уважение.

– Если ты никогда не сидел в тюрьме, если у тебя нет оружия, нет контактов с преступным миром, чтобы достать оружие, но ты намерен заняться преступной деятельностью – как ты поступишь? Просто добудешь его из оружейного хранилища.

– Не сидел в тюрьме? Джон, ты навестил его?

Джон Бронкс не ответил. В этом нет нужды. Они слишком хорошо знали друг друга, так что утаивать бесполезно. И быстро улыбнулись друг другу, затем он отвернулся и вышел.

Согласно заключению криминалистов, проанализировавших в общей сложности пять грабежей, эта группа никогда не стреляла дважды из одного и того же оружия. Бронкс предполагал, что после каждого ограбления оружие превращали в лом и заменяли новым, так что совершённые преступления было невозможно технически связать друг с другом, а если преступники будут арестованы, обвинить их удастся лишь в последнем ограблении.

Но теперь у него в руках недостающая переменная: 221. Если при каждом новом налете они продолжат использовать в среднем две единицы автоматического оружия, запасов хватит на 110 ограблений.

Если, конечно, не попадутся.

* * *

Красивый сводчатый потолок. Бесконечность. Под такими высокими каменными сводами, как на Центральном вокзале, у Лео неизменно возникало одно и то же ощущение – что все будет длиться вечно.

Он направился к платформе № 7, куда прибывали поезда с севера, зашел под навес. Вспомнил самый первый раз, когда побывал с мамой в Соборе. Мама хотела, чтобы он увидел статую святого Георгия и змия, но он увидал сводчатый потолок и стал на цыпочки, пытаясь дотянуться до него, хотя мама показывала на большой пьедестал, где святой Георгий в сверкающих доспехах заносил над головой меч, а под копытами его коня рычал змий. Застывшее, остановленное мгновение. Перед тем как все кончилось. Когда змий еще мог извернуться и в клочья разорвать всадника в доспехах.

Он тоже остановил мгновение.

Остановил время, прямо здесь, на Центральном вокзале. Пассажиры ждали за ограждением, большая часть полиции стокгольмского региона стояла в оцеплении, охраняла роботов-саперов. Это мгновение растянулось на несколько часов, когда система замерла – до и после взрыва, который не должен был произойти. А теперь казалось, будто его и не было.

Он сомневался, что Яспер вправду не выдергивал предохранительное кольцо, но решил пока не спрашивать. Не хотел идти на риск получить лживый ответ. Не хотел, чтобы трещина между Феликсом и Яспером, уже превратившаяся в брешь, увеличилась еще больше. Он так и стоял между ними, вынуждая их относиться друг к другу профессионально и одновременно минимизируя возможности совместной работы.

Лео видел, как поезд подошел к платформе и остановился, все двери открылись, из них высыпали пассажиры с чемоданами и детскими колясками. Видел и ее, женщину лет пятидесяти, со светлыми рыжеватыми волосами, которые уже слегка поседели, и с походкой, в которой уже не было прежней легкости. Стоял и наблюдал за ней, а она озиралась по сторонам и через секунду-другую тоже посмотрела на него. Но не пошла дальше. Достала мобильник, и его телефон зазвонил.

– Где ты? – спросила она.

Он улыбнулся.

– Здесь. Прямо перед тобой.

– Я тебя не вижу.

Между нами люди. Но я здесь, я вижу тебя. И ты видишь меня.

– Я машу тебе рукой.

Он поднял руку, и в конце концов она ее увидела, опустила телефон и пошла навстречу. Они обнялись. Потом она шагнула назад, окинула его взглядом.

– Господи, как странно! Я тебя не узнала.

– Всего лишь год не виделись.

– Вернее, узнала, только не сразу увидела. Я будто… будто высматривала кого-то другого.

– Мама.

Он опять обнял ее, а она опять внимательно его оглядела.

– Ты стал старше.

– Так и есть.

– Это неплохо. Я имею в виду другое. Просто… Не знаю, просто время.

Он хотел взять у нее сумку, но она сама подхватила ее, как бы показывая, что сил хватает, и пошла по платформе, через здание вокзала к его машине – и вдруг остановилась.

– Это случилось здесь?

Посредине зала прибытия. Перед длинным рядом ячеек камеры хранения.

– Я видела по телевизору, полицейская лента через весь зал, люди, ожидающие поездов.

Она смотрела на него, вспоминая другую полицейскую ленту, развевающуюся на ветру вокруг куда меньшего дома, после взрыва совсем другой бомбы.

Подвал и ее отец, мечущийся туда-сюда, а пожар разгорается, и посреди этого хаоса ее перепуганный десятилетний сын, смотрит на нее в окно.

– Чтоб они пропали, идиоты!

Она взяла Лео под руку. А он не мог смотреть на нее, схватился за сумку и не отпускал, пока она не позволила ему нести ее.

– Идиотам повезло, мама. Никто не погиб.

Машина компании стояла неподалеку от выхода, под дворником штрафная квитанция. Он разорвал ее, бросил на асфальт, а мама обошла вокруг машины и вокруг него, гордо кивнув на логотип на дверце: “СТРОИТЕЛЬСТВО К°”.

– Это создал ты, Лео. Ты один. Обеспечил себя работой. И Феликса с Винсентом тоже.

Она опять обняла его.

Путь лежал через Стокгольм на юг. Секунду он помедлил у съезда на Халлунду, хотя мама сидела рядом, но потом вырулил в правый ряд и съехал с Е-4 на старое шоссе – ему хотелось проехать мимо, чуть замедлить скорость прямо перед шлагбаумом.

Обшарпанный синий “вольво” и армейский автофургон до сих пор там. А рядом четыре полицейские машины. Три патрульные и одна гражданская. Сине-белая лента висела, словно второй шлагбаум, и перед ней стояли на часах двое вооруженных полицейских.

– Что-то стряслось. – Мама заметила, что он смотрит в ту сторону, щелкнула по боковому стеклу и кивнула. – Лео, видишь? Пластиковая лента… значит, что-то случилось.

Он снова прибавил скорость, и автомобили, мундиры и полицейская лента исчезли в зеркале заднего вида.

Теперь все знают.

* * *

Бронкс глянул на растущую толпу, по-прежнему состоявшую большей частью из полицейских и солдат.

– Вон тот мужик, Санна, в штатском… как ты сказала, кто он?

– Проверяющий. Он следил за каждым моим шагом. Как будто здесь… что-то личное.

Лавируя среди людей в форме, Бронкс подошел к нему, протянул руку.

– Джон Бронкс. Городская полиция. Мы виделись мельком.

– Юаким Нильсен. Сорок четвертый военный округ. И я знаю, что вы думаете.

Они стояли рядом, и запах табака усилился.

– И что же я думаю?

– Что я должен был заметить.

– В самом деле?

– Я действовал точно по инструкции. Полностью соблюдал все, что предписано по должности.

Он осекся. Из леса прямо у них за спиной вышли двое. Женщина и мужчина с камерой в руке. Женщину Бронкс узнал. Журналистка. И весьма хорошая. Видимо, им пришлось сделать большой крюк в объезд заблокированного участка дороги. Но ей здесь нечего делать, еще слишком рано.

– Вот вам и секретность.

– Простите?

– Всегда найдется желающий дать наводку СМИ, плохо ли разом срубить десять тысчонок.

Они подождали, пока журналистку и фоторепортера шуганут прочь, не грубо, но решительно.

– Кто это был? В чьи руки попало оружие?

Бронкс легонько тряхнул головой.

– Кто – не знаю. Но знаю, для чего они его использовали.

Толпа увеличилась. Еще четверо мужчин выбрались по крутому склону на гравийную площадку. Двое в костюмах, двое в форме. Из уголовной полиции и из службы безопасности ВО. Они кивнули проверяющему, а тот казался теперь куда менее встревоженным, будто именно этого и ждал.

Бронкс за руку попрощался с проверяющим, которого, вероятно, в ближайшем будущем заменят, потом вернулся к пустому арсеналу. Теперь он знал. Они проникли сюда между четвертым и девятнадцатым октября, между предыдущей проверкой и угоном инкассаторской машины в Фарсте.

Почти шесть месяцев назад.

Где, черт побери, можно так долго прятать чертову уйму оружия?

* * *

Предполуденный свет заливал просторный гараж. Пол в пятнах масла и краски, большой верстак, где они разрезали сейф и делали бомбу, теперь заставлен картонными ящиками с гвоздями, кучкой инструментов и несколькими погонными метрами узкого дубового профиля. Лео пропустил мать вперед, и она прошла по полоске света в помещение, кажущееся бесконечным.

– Мы тут часто практикуемся, – сказал он.

– Практикуетесь?

– Строительные приемы, модели и все такое.

Вид у нее гордый.

– Я так рада, что дела у тебя идут хорошо. И что ты заботишься о Феликсе и Винсенте. Это все ваше?

– Наше. Нам требуется много места, мама. Фирма расширяется.

Она отодвинула в сторону дубовые профили, взяла в руки молоток, повертела так и сяк, потом отвертку, гаечный ключ и наконец извлекла то, что лежало в самом низу, – пачку сигарет.

– Это что такое?

– Ты же видишь.

– Ты куришь?

– Иногда.

– Но не Винсент?

Он улыбнулся, погладил ее по щеке.

– Как приятно видеть тебя, мама.

Они услышали, как по асфальтированному двору подъехала машина, и посторонились, когда Феликс загнал ее в гараж и припарковался рядом ними, с тюком утеплителя и несколькими десятилитровыми ведрами краски в кузове.

– Это тоже ваша машина?

– Я же говорил тебе, мама. Мы расширяемся.

Феликс прямо-таки выскочил из пикапа, с распростертыми объятиями.

– Мамуля!

Он подхватил ее и закружил, а с его робы тучей поднялась пыль от желтой краски для наружных работ.

– Хватит, Феликс!

Она рассмеялась, и Лео подумал, как хорошо, когда мама смеется, так и хочется посмеяться вместе с нею.

Феликс отпустил ее, и дверцу пикапа открыл самый младший сынишка.

– Винсент!

Его она держала в объятиях дольше, чем их, и ему было слегка неловко, но он спрятал неловкость под улыбкой.

– Ты стал… такой большой!

– Ну, мне уже восемнадцать.

– Семнадцать.

– Скоро будет восемнадцать.

Она отступила на полшага, не отпуская его.

– Винсент… от тебя пахнет табаком.

– Мама, это я курю, – сказал Феликс.

– А сейчас оба прекращаете, – сказала она, с улыбкой глядя на Лео, только вот не понять, искренна улыбка или нет. Феликс решил, что искренна.

– Иногда мамам лучше знать не все. Верно?

Теплое весеннее солнце освещало двор, и по дороге к дому она озиралась по сторонам, возможно высматривая лужайку, хотя не сказала ни слова. Шла под руку с Феликсом.

– Ты надолго к нам? – спросил он.

– Завтра рано утром уеду. Повидать бабушку. Но вы ведь можете поехать со мной? Вы все? В Шёндаль. Лео, это далеко отсюда?

Место, где они побывали не так давно. Один брат проехал мимо домика деда и бабушки на угнанной машине, другой лежал в засаде на холме, готовый стрелять, а третий привел к мосткам лодку.

– Мы не можем, мама. У нас много… ну, ты знаешь.

– Знаю. Вы расширяетесь. Зайдем в дом?

Аннели видела их в кухонное окно, всех четверых

в открытом гараже. Они обнимались и смеялись. Близость, в которой больше никому не было места.

Она видела, как Лео впереди всех шагал к дому, этакий эрзац-отец, на котором лежит ответственность. За ним Феликс, который при матери всегда казался на несколько лет моложе, чем был, превращался в мальчишку, смешил ее, но эта роль, похоже, была нужна обоим. А позади Винсент, всегдашний малыш, как бы он ни старался быть взрослым.

Знала бы она.

Входная дверь открылась, и Аннели поздоровалась с этой женщиной, которую по-настоящему никогда не понимала. Они, конечно, разговаривали, но не обо всем. Мать Лео, в сущности, никогда не говорила, что думает на самом деле, и уж точно никогда не говорила напрямик. Заставляла искать ответы, расспрашивая ее, и каждый раз Аннели при этом казалось, будто мать Лео видит ее насквозь, будто она что-то сделала не так. Лео иной раз вел себя так же; оба они тщательно взвешивали вопросы, стараясь докопаться до их подоплеки и защититься от обиды, будто здесь было нечто большее, чем просто вопрос.

– Поручаю маму тебе. Можешь все ей показать?

Лео слышал телевизор в гостиной – передавали

сообщение о пустом арсенале.

– Мне бы хотелось, чтобы в этот первый раз ты был с нами.

Он не стал возражать, лишь бы поскорее, но обход занял намного больше времени, чем он надеялся, потому что мама останавливалась в каждой комнате, задавала вопросы, а Аннели при всяком удобном случае подчеркивала, что все это лишь временно (я знаю, Бритт-Мария, двор у нас не ахти, но через год все будет лучше), объясняла, что, когда фирма расширится, они купят дом намного просторнее. Второй этаж и последняя комната, их спальня, и наконец-то он может оставить их у окна, выходящего на соседские яблони и лужайку (что-нибудь в этом духе, Бритт-Мария, вот такой дом мне по душе).

Феликс и Винсент сидели в гостиной в разных концах дивана, ожидая экстренного выпуска новостей, который вот-вот начнется.

– Они знают? – спросил Феликс.

– Угу. Я проезжал мимо, – ответил Лео. – Там тучи народу.

Телеведущий все тот же, что и в детстве, голос у него спокойный, лицо нейтральное, о чем бы он ни говорил – о биржевых курсах или о смерти.

“Самая крупная кража оружия в шведской истории обнаружена сегодня утром на армейском складе в Бутчюрке, менее чем в двадцати километрах от Стокгольма”.

Короткие кадры – гравийная площадка в лесу, с маленьким серым строением посредине. Камера заглянула в открытую дверь ярко освещенного замкнутого пространства. Неровное движение, иногда расфокусированное, когда камера искала большую дыру, а затем словно метнулась вперед и рухнула в черную бездну.

“По данным полиции, зафиксированы следы преступников, которые весьма сведущи в военной тактике и умеют обращаться с взрывчаткой”.

Лео снова ощутил спокойствие, чуть ли не радость.

– Гляди, Лео… мы же там проезжали по дороге сюда! Мама. Он и не заметил, как она вошла в комнату.

– Я так тебе и сказал. Если полиция протянула эту ленту, значит, что-то случилось!

Она села на диван между младшими сыновьями. Феликс чувствовал ее плечо, но ничего не говорил. Обычно именно он смешил маму, а сейчас понятия не имел, что сказать. Она, конечно, ничего не знала, но смотрела на него так, будто ей все известно, ее взгляд прощал все, даже его ужасное предательство много лет назад. Он взял пульт и убавил громкость, полностью отключил. Может быть, сейчас? Может быть, посмотреть на нее и сказать: Мама, именно мы похитили это оружие, о котором говорят по телевизору, а потом с его помощью ограбили пять банков. И, может быть, она наклонится и обнимет его.

– Феликс? Что с тобой? Что случилось?

Еще кадры из пустого арсенала. И все, кроме мамы, знали, что его содержимое лежит сейчас у них под ногами.

– Я думаю уйти… из строительной фирмы.

С той минуты, как мать вошла в комнату, Лео сидел спокойно. А сейчас даже подскочил.

– Ты собираешься… шо?

Феликс не смотрел на него. Он смотрел на мать.

– Потому что мне кажется… знаешь, я не уверен, что хочу заниматься строительством.

– Вот как?

– Мама, пожалуй, я пойду учиться дальше.

Феликс читал вопросы в глазах Лео, но делал вид, будто не замечает, смотрел на маму, а она улыбалась.

– Замечательно, Феликс, конечно, тебе стоит учиться дальше. – Она обняла его, потом обернулась к Лео. – Верно, Лео? Разве нет?

* * *

Гараж в гараже. Джон Бронкс постучал, подождал, пока Санна предложит ему войти.

– Джон, тебе незачем стучаться. Ты и раньше никогда не стучал, заходи.

– Военная Банда. Так мы их теперь зовем.

Когда у преступника или группы преступников вырисовывалась определенная модель преступлений, им давали название, ярлык. Армейское оружие, бронежилеты, армейские ботинки, точность, связь. Название напрашивалось само собой, после первых же снимков опустошенного арсенала, опубликованных несколько часов назад.

На рабочем столе криминалистов лежали фрагменты пластика и мейсонита, образующие какой-то закопченный пазл.

– Сейчас, – сказала Санна, – перед тобой пластина, на которой они смонтировали бомбу.

Пластиковая взрывчатка была разделена на двенадцать частей, соединенных запальным шнуром. Чтобы проделать дыру диаметром шестьдесят сантиметров, взрывчатки понадобилось около пятисот граммов.

– Громыхнуло-то, наверно, ой-ой-ой как.

– Пластина с взрывчаткой находилась под землей. Постройка погасила звук. К тому же… они находились глубоко в лесу.

Санна посмотрела на него, усталая после долгого рабочего дня, все те же глаза, в которые он когда-то влюбился. Она потянулась к куртке, висящей на спинке стула.

– Идем со мной. По дороге поговорим.

По коридорам полицейского управления, на улицу. Плечом к плечу в безлюдном квартале, не говоря ни слова. Через час-другой пробьет полночь, похолодало.

– Старший Брат. Так я его зову. Главарь. Он пристрастился к грабежам. И чтобы словить кайф, ему с каждым разом будет нужно все больше. Когда планировал нападение на инкассаторов в Фарсте, он поджидал их в инвалидном кресле… тогда этого было достаточно. В Сведмюре он сидел в фургоне возле банка… тогда этого было достаточно. Но дальше… доза увеличивается. Он планирует взять два банка одновременно, один берет сам, второй – его подельники.

Хантверкаргатан кончилась, и Бронкс кивнул в сторону моста возле Риддарфьерден, Санна тоже кивнула и последовала за ним.

– Так оно и пойдет. Ему потребуется еще больше. Возможно, ограбить больше банков, возможно, больше стрелять, возможно… чтобы словить кайф, придется увеличивать риск. И у таких одержимых этому нет конца – пока смерть не поставит точку.

Вода по правую руку была спокойна, паромы, что ходят в шхерах, до завтра на приколе, железнодорожные рельсы слева выглядят мирно и безмятежно.

– Старший Брат? – многозначительно повторила она.

Он остановился у скамейки посредине моста, прислонился к ней, глядя на Санну. Она знала его, как мало кто другой. Или думала, что знает.

– Я знаю, о чем ты думаешь. Но все не так просто. Если ты думаешь, что я примеряю кому-то лицо своего брата, то ошибаешься. Они не… у них разная мотивация.

– Откуда ты знаешь? Два старших брата, прибегающих к насилию.

– Но… этот поступает так ради личной выгоды.

– Выходит, твой брат убил ради кого-то другого, ты это хочешь сказать?

Он холодно посмотрел на нее.

– Санна?

– Да?

– Иногда я совершенно не понимаю, о чем ты толкуешь.

Они спокойно прошли мимо Риддархольма, острова с красивыми зданиями, где никто не живет, потом направились к Шлюзу и очертаниям Сёдермальма, который словно вставал им навстречу. Возле гостиницы поднялись по ступенькам к площадке, обнесенной перилами, оттуда открывалась великолепная панорама спящего города. Стояли рядом и смотрели поверх крыш и улиц, и ее голос уже не был механическим, весь день не был таким.

– Мы… как-то раз прошли мимо друг друга, – сказала она. – Ты знаешь об этом, Джон? На Кунгсгатан. – Она посмотрела на него так, как он надеялся, что она однажды посмотрит. – Я видела тебя. Издалека заметила.

Я видела тебя.

– Было лето. Кажется, несколько лет назад. Субботний день. На улице толпы народу. Я старалась перехватить твой взгляд, когда мы поравнялись, а ты, Джон, ты смотрел в сторону.

Ты меня видела. А я предпочел смотреть в сторону.

Десять лет он изо дня в день воображал себе этот разговор. По нескольку раз на дню. Она была с ним все время. Когда он просыпался. Когда ложился спать. И ему хотелось объяснить ей, почему в тот давний четверг он попросил ее уйти, почему сказал, что к его возвращению ее не должно быть там. Хотелось сказать ей о приступе паники, который охватил его, когда он возвращался домой, чем ближе он подходил, тем сильнее страшила его мысль, что ее больше нет в квартире, как он отчаянно боролся за каждый вздох. Потом этот жуткий обход комнат с голыми стенами, а после он лежал на полу в передней, сердце билось как безумное и замирало от страха, в результате два дня в больнице и несколько кардиограмм.

А теперь она стояла перед ним, почти касаясь его. И если он шевельнется, все разрушится. Она наклонилась ближе, поцеловала его, а он ответил на поцелуй, только когда уверился, что это всерьез.

Он заплакал.

Обнимал ее, плакал и не мог остановиться. Хотя не плакал даже на похоронах отца, потому что, если не простил, плакать нельзя.

– Я тоже тебя видел.

– Что?

– В тот день. На Кунгсгатан. Я видел тебя, только…

– Видел? И не подал виду?

Он подумал, что, наверно, надо бы спросить, как ей живется теперь.

– Как не подавал виду, когда мы жили вместе?

Надо бы спросить о ее сестре. И купила ли она дом, как собиралась. Спросить, почему она подала заявление на должность в городской полиции. И кто еще был ей близок.

– Джон, ты помнишь… помнишь последнее время?

Она кричит.

– Нет. Не помню.

Она кричит: “Ты чертовски жесток”. Кричит: “Ты чертовски жесток”, кричит еще раз, потом закрывает дверь и исчезает.

– Не помнишь, почему собрал мои вещи в эту чертову икейскую сумку? Ты… не изменился! Ты все такой же, Джон, как в ту пору, которой не помнишь. До тебя по-прежнему не достучаться.

Санна не плакала, плакал он. Но она пошла к автобусной остановке и очереди на такси, и на сей раз он не обернулся; не хотел видеть, как она уходит.

* * *

Лео стоял у окна, смотрел на дворовые выбоины, в которых собиралась дождевая вода. Мать сидела у него за спиной в комнате, на краешке дивана-кровати, в ночной рубашке, совсем не похожей на те, какие носила Аннели, собирала декоративные подушки и складывала кучкой на клетчатом полу.

Он опустил жалюзи и обернулся, мягко отстраняя ее от постели.

– Я сам, тут требуется хитрость.

Он опустил один угол, схватился за петлю – и дернул. Матрас уступил. Развернулся во всю длину. Разложенный диван занимал в ширину четыре плитки, две белые и две черные, которые в свою очередь закрывали сейф и вход в оружейное хранилище. Потом Лео расстегнул ремни, удерживавшие одеяло, и несколько раз провел по простыне ладонями, разглаживая.

– Честно говоря, Лео, я этого ожидала.

– Ожидала… чего?

– Когда Винсент пришел ко мне и сказал, что хочет переехать в Стокгольм, к тебе… я ожидала, что ты о нем позаботишься.

Она поглаживала его руку, и он вздрогнул, хотя было приятно. Как утром, когда они шли через Центральный вокзал.

– Винсент сам о себе заботится.

– Уверена, что нет. Во всяком случае, не вполне. Ты всегда за ним присматривал. И за Феликсом. И даже за мной и вашим отцом.

Он покачал головой, словно не желая больше ничего слышать.

– Мама…

– Лео, если б ты тогда не вмешался, я бы умерла. Он бы не перестал бить меня.

Она видела вину в его глазах, но не обращала внимания.

– Я очень тобой горжусь. Ты берешь на себя ответственность. Всегда.

– Мама, перестань, пожалуйста.

Она схватила другую его руку, взяла в ладони.

– Ты добился успеха там, где он не сумел. Ты открыл фирму, которая расширяется, а не бросил бизнес, ты обеспечил работу своим братьям. Ты для них больше отец, чем он. Вернее… он был похож на тебя. Вначале. Заботливый. Любящий. – Она замолчала. Потом заговорила снова, но голос стал жестче. – Ты больше похож на меня. Тебе это известно? Мы много чего можем, ты и я, Лео. Снаружи этого, может, и не видно, но оно внутри нас.

Скоро она наверняка его раскусит, поймет, что то, что показалось ей виной, на самом деле стыд. Поэтому он улыбнулся и обнял ее:

– Спокойной ночи, мама.

Уходя, он выключил верхний свет, но не обернулся, прошел на кухню.

Она думала, что спит на прочном полу, выложенном ее младшими сыновьями. Она думала, что старший сын руководит строительной фирмой, которая дает работу всем сыновьям. Думала именно так, как он хотел, чтобы думали все. Даже она видела то, что, как он хотел, видели все.

И тем не менее – ему было не по себе.

Он глянул в окно, на отражение человека, который, как ей казалось, похож на нее, который берет на себя ответственность.

Медленно выдохнул, пока стекло не запотело и отражение не исчезло.

Еще один раз. Только один раз. И это будет самое крупное дело. Тройное ограбление. Пятнадцать миллионов крон. Потом он продаст оружие, и Феликс сможет начать учебу. А он опять станет похож на нее. Если они после этого остановятся, никто ничего не узнает.

56

К началу программы журнальный стол должен быть чист, только новенький блокнот, каждая страница белая и пустая. Он купил его вместе с газетами в киоске у Ионссона, новости он читал редко, но всю последнюю неделю около четырех ходил через площадь, покупал утренние и вечерние выпуски, которые теперь стопкой лежали на диване. Разделочная доска, нож, пепельница, луковица и вино, даже остатки табака и тонкие красные кольца, оставленные бокалами с вином, начисто отмыты и стерты.

Он придвинулся поближе к стопке газет, нервно перебрал ее, сам не зная почему: ведь каждая заметка прочитана уже не один раз. Но в телепередаче, которую он ждал, всегда показывали новые кадры текущих преступлений, к каким газеты еще не получили доступа, информацию, которую полиция считала нужной представить; эти гады вроде как воображали, что делают что-то важное, хотя представляли собой всего-навсего часть программы.

Он не тревожился. Его снедало нетерпение. Настолько сильное, что он не мог усидеть на месте. Достал из кармана очки для чтения, а они зацепились за конверт, где теперь осталось девятнадцать тысяч крон в пятисоткроновых купюрах. Не такой толстый, как осенью, когда Лео впервые за четыре с половиной года пришел сюда и вручил ему сорок три тысячи в уплату долга, который сам долгом не считал, будто это деньги из игры в “Монополию”.

Иван вытащил из-под верхней газеты другую, с фотографией грабителя в черном, целящегося из оружия. Он стоял тогда в очереди в продуктовом магазине на площади, а очередь двигалась так медленно, что он удивлялся, почему они не откроют еще одну кассу. Пока он ждал, взгляд упал на газетный стенд, и издалека он разглядел два слова: ВОЕННАЯ БАНДА. А когда подошла его очередь, увидел остальное – в газете писали, что те, кто спер прорву оружия из армейского арсенала, воспользовались им для ограбления в Шёндале, неподалеку от летнего лагеря для детей-инвалидов, где несколько лет работала Бритт-Мария, и для двух ограблений буквально метрах в пятистах от его собственного дома.

Шёндаль. Ее территория. По словам газетчика, полиция считала это место настолько непримечательным, что выбрать его может только человек, которому оно хорошо известно.

Эсму. Его территория. И газета подчеркивала наглость восьми выстрелов, образующих смайлик.

Мало-помалу он перестал обращать внимание на их писанину и сосредоточился на фотографиях, в особенности на двух черно-белых, напечатанных во всех газетах, – фотографиях главаря. Снимки слегка расплывчатые, и все же. Широкие плечи. Глаза под маской, будто глядящие на него. И рот с тонкими, вытянутыми в ниточку губами, как у него.

Иван поправил блокнот, взял карандаш.

Сейчас начнется.

САМЫЕ РАЗЫСКИВАЕМЫЕ В ШВЕЦИИ ПРЕСТУПНИКИ. Судя по газетам, сегодняшняя программа будет целиком посвящена Военной Банде. Спецвыпуск, который высветит все аспекты, все детали, в надежде получить отклик от публики.

Он разгладил страницы блокнота и устремил взгляд на ведущего: стоя перед полицейскими, тот рассуждал о самой крупной краже оружия в истории Швеции и о шести серьезнейших ограблениях, с которыми, по-видимому, связана эта группа.

Шесть ограблений.

Он записал. Газеты писали только о четырех.

Быстрая смена кадров – внутренность изрешеченных пулями банков. Осколки стекла на полу, открытые двери пустых банковских хранилищ. Инкассаторский автомобиль в Фарсте. Коммерческий банк в Сведмюре. Коммерческий банк и Скандинависка Эншильда банк в Эсму. Сберегательный банк в Римбу и Скандинависка Эншильда банк в Кунгсёре.

Он опять начал писать. Новая информация.

Римбу. Кунгсёр.

Затем несколько секунд панорамной съемки в здании стокгольмского Центрального вокзала. Где взорвалась бомба. Перепуганные люди, расталкивающие друг друга за высоким ограждением.

Бомба?

Он записал все это, но по-настоящему понять не мог. Понимал насчет оружия. И насчет ограблений. Но не бомбу. Слово “бомба” не вязалось со всем остальным. Не вписывалось в картину.

Теперь ведущий говорил о членах группы. Об их военных познаниях. О том, что они атлетически сложены, хорошо говорят по-шведски и, вероятно, не имеют судимостей.

Хор. швед.

Нет судимостей.

А вот дальше. Совсем новые кадры. Видеозапись.

До сих пор они ничего подобного не показывали. Разные камеры, перед тем как их расстреляли. Кадры, снятые сверху, зачастую продолжительностью всего несколько секунд, изображающие явного лидера, ростом от ста восьмидесяти пяти до ста девяноста сантиметров, весом от восьмидесяти до восьмидесяти пяти килограммов.

Он выронил ручку, услышал, как она скатилась по столу на пол. Несмотря на тот факт, что именно это ему бы и надо записать. Рост. Вес. Все то, чего он не знал. Всю новую информацию. Блокнот для того и куплен.

Но записывать незачем.

Хотя кадры промелькнули всего за несколько секунд, он отчетливо увидел модель, повторявшуюся во всем, в мельчайших деталях, в движении рук и ног, энергию внутри миллионов клеток, присутствующую даже в уникальных зигзагах и петельках мелких складочек на ладонях и подушечках пальцев.

Иван потянулся за вином, бутылка стояла у его ног, нетронутая. Он откупорил ее и пил, пока не остановился передохнуть.

Теперь он знал.

57

Шесть часов езды через Швецию, чтобы добраться до начального пункта их самого последнего ограбления, разбить лагерь в нескольких километрах от городишки под названием Улларед. Население всего несколько тысяч человек, однако там располагался самый большой в Швеции универсальный магазин, куда съезжался народ с разных концов страны. Особенно в недели вроде вот этой – на Пасху. Свободное время, которое надо убить, один из коммерческих пиков в году. А кроме этого магазина по одну сторону центральной площади городка, три банка по другую ее сторону как раз сейчас хорошенько наполнят свои хранилища.

Лесной лагерь – походные койки и спальники, замороженные продукты и вода, а также походная плитка. Сперва они окончательно оборудовали автомобиль, на котором приехали, поставили в этом маленьком прокатном фургончике секретную перегородку. Он был взят напрокат неделей раньше, потому что должен быть легальным, ведь позднее, возможно, придется ехать через контрольные посты. А когда совсем стемнело, они отправились в Варберг, ближайший город, чтобы угнать машину, которую используют во время ограбления.

По возвращении они по очереди дежурили, пока остальные спали. Но Феликс вообще не спал, смотрел на звезды, белые точки на иссиня-черном небе, словно выступившие из почвы капельки влаги. Его одолевали дурные предчувствия.

Всю ночь в лесу царил полный покой. Единственный звук – редкий собачий лай. Вероятно, какая-то псарня.

Проснулись они в пять утра. Завтрак – кофе из термоса и прихваченные из Стокгольма бутерброды.

День начали с того, что залили в бензобак горючее из четырех канистр, привезенных из Стокгольма, – вряд ли можно рассчитывать, что в краденой машине будет достаточно горючего. Потом сели на походные койки, разложили подробные карты, составленные по аэроснимкам и похожие на художественные гравюры, и еще раз прошли все три параллельных ограбления.

Лео в одиночку ограбит банк № 1, Винсент и Яспер возьмут банк № 2, а затем уже втроем они возьмут банк № 3.

Все это время Феликс через люк в крыше автомобиля будет вести наблюдение за въездом и выездом из города. Прорезать люк – последняя подготовительная задача, и он как раз ее завершал, доставочный фургон лишился большого круглого участка крыши. Пот градом лил со лба в глаза, их уже щипало.

– Винсент? Не поможешь?

Младший брат открыл скрипучую боковую дверцу и стал на сиденье, отжимая вверх почти отрезанный кусок металла. Вместе они оторвали его и выбросили в канаву.

– Феликс?

– Чего?

– Это плохо кончится.

Винсента обуревала та же тревога, что держала Феликса всю ночь без сна.

– До сих пор у меня никогда не было такого предчувствия.

– Я за рулем. И пока я здесь, все будет хорошо. Верно?

Он хотел в это верить. Но не получалось.

Последний раз.

Именно к этому они и стремились. Три банка разом в надлежащее время. Десять миллионов, пятнадцать, а то и двадцать. Тогда им хватит денег. Вот о чем шла речь. Добыть достаточно бабла. И совершить то, чего никто еще не совершал.

– Последний раз, Винсент. И мы исчезнем. И никто никогда больше не услышит о Военной Банде.

* * *

Свет совсем другой. В лесу он был тусклее, зеленее, но здесь, в машине, припаркованной наискосок от трех банков, свет, струящийся в кабину через люк в крыше, казался Феликсу другим: более резким, делающим все вокруг намного отчетливее. Он и пулемет увидел как бы впервые. Хотя тот пролежал у них в арсенале больше полугода, Феликс никогда не видел его так близко. Одиннадцатикилограммовое оружие в руках, металлические патронные ленты, свисающие с обеих сторон. Автоматическая винтовка, которая раньше лежала у него на коленях во время ограблений, в машине отхода, была маленькой, невидимой, а это – зверюга, огромная белая акула, а не щучка. Он установил треногу, согнулся в тесном пространстве, стараясь поудобнее ухватить неуклюжую штуковину, поднял пулемет над головой и через люк выдвинул на крышу. Ленты с боеприпасом загремели, лязгнули, как кольчуга, и он прижал их рукой, чтобы утихомирить.

Зона военных действий – вот на что все это похоже. Как в иных теленовостях, гражданская война, партизан лежит на холме, обстреливает деревню. Теперь он сам партизан, высовывает голову из импровизированного люка, смотрит поверх пулеметного ствола на людей на площади типичного шведского городка.

Три банка в примыкающих друг к другу зданиях чуть в стороне от центральной площади. Яспер и Винсент уже входили в Скандинависка Эншильда банк, и Феликс слышал, как Яспер кричал персоналу и клиентам: Все на пол, черт побери! В Коммерческом банке операционистка услышала по соседству выстрелы, а глянув в окно, увидела Феликса, вооруженного пулеметом и наблюдавшего за дорогами, ведущими на площадь и с площади. Потом она заметила еще одного человека в черном и в маске. Но он не остановился у ее банка, прошел дальше, к следующему, поэтому она заперла входную дверь и спряталась за прилавком.

* * *

Мимоходом Лео слышал, как операционистка запирала дверь банка, который они втроем ограбят ровно через сто восемьдесят секунд. Но вот этот, Сберегательный банк, он возьмет в одиночку.

– Слушайте меня внимательно, – крикнул Лео, открыв дверь. – Это ограбление. Поэтому всем придется лечь на пол. Лицом вниз, вытянув руки перед собой. Будете со мной вежливы, как я с вами, и через пять минут встанете и пойдете домой к семьям.

Он огляделся и сообразил, что, отрабатывая в гараже ограбление одного банка, все равно что отрабатываешь грабеж всех банков – они не слишком отличались друг от друга, кассовый прилавок впереди, чуть дальше кредитная стойка, а хранилище в том же отсеке, где сидит персонал.

Невозможно предусмотреть только количество людей внутри и их реакцию.

Клиентов оказалось трое – две молодые женщины, примерно ровесницы Аннели, и мужчина постарше в сером пальто вроде того, какое весной всегда носил его дед. Кроме того, четыре банковские сотрудницы – три за прилавком и одна только что вошедшая с чашкой кофе.

Все они выполнили его требование.

Легли на пол, лицом в блестящий плиточный пол.

– Вы, с кофе.

Кассир аккуратно поставила чашку с горячим кофе на стол, потом легла на пол.

– Возьмите сумку и сложите туда все деньги из касс. Живо. Но не нервничайте. Я пришел только за деньгами. Затем мы с вами пройдем в хранилище, и когда сумка будет полна, вы меня больше не увидите.

Второй раз он грабил банк в одиночку. Все шло так спокойно. Он даже не слышал их дыхания. Слышал только вентилятор над головой. Не как в Эсму – когда та женщина все кричала, кричала, – здесь все было отлично: он контролировал каждую секунду.

Даже выбрал подходящую кассиршу. Она спокойно и уверенно опустошала кассу за кассой. И смотрела на него без малейшего осуждения – он был спокоен, потому и она была спокойна. Вот так все просто.

– Молодчина. Вы не подвергаете людей ненужной опасности. Очень вам благодарен.

Бок о бок они направились в хранилище. Бейджик у нее на груди сообщал, что ее зовут Петра. И пока она отпирала хранилище, он проверил часы, глянул, сколько прошло времени.

– Петра?

Она посмотрела на него и толкнула дверь.

– Все хорошо, все идет как надо. У вас масса времени.

Два с половиной, а может, и три миллиона крон на полках. Чуть меньше, чем он рассчитывал. Но впереди еще два банка. Петра методично складывала в сумку аккуратно упакованные пачки.

Последний взгляд в операционный зал.

Все лежат на полу, вытянув руки вперед.

* * *

Телеэкраны – вот так Феликс всегда видел ограбления со стороны, так видел их и сейчас, поворачивая пулемет от банка к банку. Военная телесводка, на трех телевизорах, настроенных на разные каналы. Три квадратных окна, освещенных изнутри мягким желтым светом. Три помещения, где разыгрывались три параллельные сцены.

В телевизоре слева, Сберегательном банке, мужчина в черном и в маске, Лео, шел за операционисткой, складывающей в сумку деньги из касс. На экране справа, в Скандинависка Эншильда банк, двое в масках, Винсент и Яспер, один следит за кассами, второй держит на мушке спину служащего, направляясь с ним в хранилище. И наконец, в среднем телевизоре, Коммерческом банке, который они ограбят напоследок все вместе, операционистка запирает дверь и отбегает подальше.

В Сведмюре, в Римбу и в Кунгсёре экран был только один. В Эсму – два. Здесь же три телевизора показывали шоу, которым дирижировал его брат. Как всегда, нереальное.

А потом, вдруг, впервые все стало реальным.

Параллельные фильмы разом обрели новое содержание, которое он не принимал в расчет: новые реплики, новые сцены, новые персонажи, действующие не по сценарию. Три случайных обрыва разбили иллюзию. Стало невозможно видеть в происходящем драму на телеэкране. Эти люди существовали. Сходили с картинки. А если они реальны, то, значит, и уязвимы. И он сам стоял здесь с настоящим пулеметом, который давал восемьсот смертельных выстрелов в минуту.

Сначала из машины вышел старый охотник, оставив жену на пассажирском сиденье. Он был в камуфляже и в кепке с катафотами, открыл багажник, вытащил футляр с охотничьим ружьем. И решительно направился прямо к пулемету, нацеленному прямо на него. Прямо на него.

– Какого черта вы тут делаете?

Феликс целился прямо в него.

– Уходите сейчас же!

Но старик стоял как вкопанный, смело глядел в дуло, снимая с предохранителя собственное ружье.

Или он, или старик. Выбора нет.

Они целились друг в друга, и Феликс знал, что сейчас выстрелит. И в эту минуту жена вышла из машины и закричала на мужа, дергая его за куртку:

– Бенгт, пожалуйста, перестань! Идем, идем со мной, сию минуту!

Еще бы чуть-чуть. И совершенно реально.

Потом Лео вышел из банка, бодрой походкой, как обычно, когда чувствовал себя на седьмом небе… и вдруг замер, похолодев от ужаса.

В сумке у Лео послышался хлопок. Густое красное облако вырвалось сквозь молнию, пятная его тонкие кожаные перчатки, проникая в рот, ноздри, глаза.

Ампула с краской, черт бы ее побрал!

Два миллиона, а может и больше, уничтожены.

Все было под контролем. Я контролировал весь банк. Мы договорились. А она все испортила.

Он пинком распахнул стеклянную дверь, держа перед собой дымящуюся сумку, точно бомбу с часовым механизмом, перешагнул через клиентов, по-прежнему распластанных на полу.

– Я же вам сказал! Каждый вернется домой, к семье, если вы сделаете все, как я сказал!

Он точно знал, где она – под столом второй кассы.

– Петра!

Еще не остывшая чашка кофе так там и стояла.

– Петра, встаньте!

Она встала, посмотрела на него – и глаза у нее были вовсе не такие, как раньше, теперь в них читалось презрение.

– Блин, вы подсунули ампулу с краской! Я вам доверял, а вы обманули мое доверие!

– Я сделала свою работу.

Голос выдавал страх, но говорила она без тени сомнения.

– Вы в ответе за их жизнь! Вы виноваты!

И он начал стрелять. Не целясь. Просто жал на спуск, пока магазин не опустел. Стрелял по ударопрочному стеклу, по спинкам стульев, столам, стенам, потолку. И все это время она стояла, глядя на него. Сквозь слезы. Уверенная, что сейчас умрет.

– Вы, черт побери, виноваты!

Затем он вышел с сумкой в руках, из которой по-прежнему сочился красный дым. Остался еще один банк.

* * *

Феликс никогда не видел Лео таким, тем более когда ему было важно сохранять спокойствие, – а он потерял самообладание, палил почем зря просто от злости, полностью потеряв контроль. Как Иван, думал Феликс, Лео потерял контроль, когда женщина обманула его и он вернулся, чтобы ее наказать. С крыши автомобиля не разглядеть, задел ли он кого. Хотя вряд ли. Но реальность, явившаяся вместе со стариком и его охотничьим ружьем, подступила теперь еще ближе: он видел мельчайшие ее детали, чувствовал реальность всеми фибрами.

Теперь вот младший брат.

Винсент первым подошел к третьему банку, к запертой двери, поэтому ему пришлось прикладом и стволом автомата вышибить окно, разбить телеэкран, затем он вбежал внутрь. Приказал всем лечь на пол, как было велено, все подчинились.

Кроме одной пожилой женщины.

Она шла к нему, протягивая руку, словно просила о чем-то, может, просила выпустить ее. Протянутую руку Винсент истолковал превратно. Феликс видел, как младший брат обернулся и одним движением снял оружие с предохранителя, не сразу сообразив, что пожилая женщина не представляет угрозы. Увидев направленное на нее оружие, она взмолилась о пощаде, да так громко, что даже в машине было слышно:

– Не стреляйте! Пожалуйста, не стреляйте!

Доля секунды – и Винсент нажал бы на спуск. Младший братишка едва не убил человека. И в тот миг, когда Винсент застыл без движения, направив винтовку в пол и пытаясь осмыслить, что едва не совершил, Феликс, как никогда, ярко и живо ощутил реальность происходящего.

Затем, почти так же внезапно, три параллельных фильма вернулись в предусмотренное русло.

Грабители покинули третий банк через ощетинившуюся острыми осколками дыру в разбитом телеэкране, бегом метнулись к машине, побросали в багажник сумки и открыли боковую дверцу, а Феликс тем временем убрал пулемет и сел на водительское сиденье.

Секунды спустя они уже лавировали между автомобилями, замершими от ужаса на дороге.

* * *

Винсент прикинул, что они мчатся по очень узкой дороге на скорости километров сто двадцать в час. Холодный воздух задувал в дыру, крыша дребезжала. Впереди Лео яростно рылся в сумке, полной красных купюр. – Черт! Черт-черт-черт! Два миллиона! И все красное!

Винсент до сих пор чувствовал, как напрягся палец на спуске, когда он смотрел на морщинистое лицо и седые волосы и слышал крики о пощаде.

Смелая тетка, думал он. И операционистка тоже смелая, ведь, несмотря на испуг, сделала то, что полагалось по инструкции, подсунула краску в пачки денег, которых требовал грабитель.

– Вот стерва, все красное! – снова выкрикнул Лео.

Винсент смотрел в дыру на верхушки деревьев. Лес

стал гуще. Они уже за городом, осталось всего несколько километров до лесной дороги, на которую свернет Феликс.

– А вы двое? Сколько взяли?

– Не знаю, – ответил Яспер.

– А ты прикинь, блин!

– Максимум… четыреста тысяч. Всего. Хранилище в первом банке было совершенно пустое.

Ответ неправильный.

Сумка отрикошетила от стенки, когда Лео швырнул ее назад.

– Паршивых четыреста тысяч!

Верхушки деревьев уже не сливались в единую массу, Винсент различал отдельные деревья. Они сбросили скорость, съехали с шоссе, а когда Феликс снова прибавил ходу, неровная поверхность застучала по днищу.

Немного дальше влево – к защитительной темноте за стеной. Лесная дорога распрямилась и пошла в гору. Они добрались до середины холма, когда раздался первый глухой хлопок. Винсент услышал его и ощутил. Отчетливый удар. Следующий удар был еще сильнее, будто от деревянной кувалды. Вот тут-то они и начали терять скорость. И он мгновенно понял, в чем дело.

Совершенно особенное ощущение, когда мотор отказывает.

Фургон остановился на крутом склоне, Феликс врубил ручник и выпрыгнул наружу.

– Бобик сдох! Не заведется!

С фонариком в руке Феликс нырнул под машину.

– Бензопровод, Лео. Полный каюк!

– Ты уверен?

– Да.

– Сперва эта поганая краска, а теперь это… Черт\.. черт, черт!., придется толкать машину наверх, а потом откатить ее по возможности подальше. Остаток пути пешком. Мы опоздаем по меньшей мере минут на двадцать!

Восемь молодых рук толкали тяжелый фургон вверх по холму, и каждый метр отнимал чуточку оставшегося времени. Когда они оказались на гребне, Феликс прыгнул за руль и, пока колеса не стали окончательно, проехал сотню-другую метров и свернул прямо в лес. До цели еще километра два. Они побежали.

Грузовичок стоял там, где они припарковали его около часа назад, на обочине у разворота, окруженный деревьями, валунами и небольшой грудой бревен. Если бы какой-нибудь прохожий мимоходом из любопытства заглянул внутрь, он бы увидел именно то, что сейчас увидели Винсент, Лео и Яспер, когда распахнули заднюю дверцу. Тюки колючего, грубого, ворсистого утеплителя. Они запрыгнули в кузов, пролезли между тюками к стенке, отделявшей кузов от кабины, и убрали ее. Иллюзия. Съемная стенка, за которой открывалось секретное помещение, которое они соорудили на прошлой неделе в Тумбе, у себя в гараже. Здесь они останутся всю дорогу до Гётеборга и следующей смены транспорта.

– Опоздали на двадцать семь минут, – сказал Лео.

У полицейских было достаточно времени, чтобы перекрыть дороги.

Феликс почти закончил, переоделся из грабительской в рабочую робу, поскольку он будет за рулем.

– Дважды постучишь в стенку, если нам надо будет снять оружие с предохранителя. О’кей?

Феликс кивнул и поправил фальшивую стенку.

В тесном секрете царила кромешная тьма.

* * *

Теснота, Винсент сидел впритирку к Лео, чуть ли не на нем, когда машина вперевалку выехала с проселка на асфальт. По другую сторону, тоже впритирку к Лео, сидел Яспер. Кругом непроглядная чернота, живая, органичная, вещественная, прорастающая из стенки в кабину, где сидел Феликс. Всякий раз, как Лео коротко и глубоко вздыхал, Винсент чувствовал на щеке теплое дуновение.

И всякий раз, как машина чуть замедляла ход, темнота словно бы затягивала их, движения машины отдавались в груди.

Но не сейчас.

Феликс вправду остановился.

Они услышали первый стук. Потом второй.

Винсент почувствовал, как Лео повернулся, снимая с предохранителя свой автомат, и Яспер последовал его примеру, щелкающий звук прокатился от стены к стене. Винсент понял, что именно этого ждал всю ночь и весь день.

Все полетит к чертовой матери.

Он знал, как выглядит пост заграждения. Два патрульных автомобиля с включенными синими мигалками. Четверо полицейских – один поднимает знак с надписью “ПОЛИЦИЯ”, останавливает машины.

Ночью Феликс тоже не спал. Ничего не говорил, но Винсент видел по глазам. Тридцать часов без сна.

Он опустил стекло; сквозь тонкую стенку они все услышат.

– Будьте добры, ваши права.

Голос нестарый. Чуть постарше Лео. Потом тишина. Феликс держал бумажник в нагрудном кармане и сейчас, наверно, достает.

– Куда направляетесь и откуда?

– Откуда?

– Где вы были?

– Что-то случилось?

Опять тихо. Винсент представил себе, как полицейский изучает Феликсовы права, а его коллега ждет неподалеку.

– Я спросил, откуда и куда вы направляетесь.

– В летний коттедж в Тюлёсанде. На побережье, белые песчаные пляжи, красотища. Я его сдаю. Первые арендаторы приедут через месяц. Из Стокгольма. Платят очень неплохо. Мне надо утеплить для них одну комнату. Материалы в фургоне.

– Будьте добры, выйдите из машины.

Дверца открылась, глухой стук – Феликс спрыгнул на обочину.

– И откройте, пожалуйста, задние двери.

Шаги вдоль боковой стенки. Феликсовы. У полицейского шаги полегче – наверно, парень не очень-то крупный. Потом дверцы открылись. Теперь полицейский мог заглянуть внутрь.

В щелку наверху, где секретная стенка доходила до потолка, сочился свет. Можно было разглядеть тень полицейского, который осматривал фургон.

Винсент затаил дыхание. Зажмурил глаза. Старался сосредоточиться на Феликсе, который, вероятно, разговаривал со вторым полицейским.

Мысленно он опять видел седые волосы, морщины, похожие на годичные кольца дерева, заставившие его подумать, что, должно быть, она мудрая, умоляюще протянутую руку.

Тюки утеплителя в кузове отодвинули в сторону. Пластиковая упаковка зашуршала по полу. Полицейский совсем близко. Куртка его зашелестела, когда он, обернувшись, задел за стенку.

Случиться могло что угодно. В любую минуту. Яспер выстрелит, если полицейский их обнаружит. Лео тоже. Но Винсент пока не снял автомат с предохранителя. Пока нет.

Кто-то прислонился к секретной стенке. Щелка поверху стала чуть шире, впустила больше света. Стенку ставили Лео и Феликс, а они обычно работали на совесть. Но что, если… Что, если стенка уступит под тяжестью тела?

– Что вы ищете?

– Произошло ограбление.

– Ограбление?

Выходи ты оттуда, выходи.

– Банк ограбили. И не один. Три.

Отойди от стенки. Ну, давай.

– Утомительное занятие, – сказал Феликс.

Винсент открыл глаза. Увидел, как брат качает головой.

– В смысле… почему эти кретины не хотят работать, как все мы?

Полицейский уже не прислонялся к стенке. Судя по звуку, уходил, форма отиралась о пластик тюков с утеплителем.

Полицейский спрыгнул наземь. Дверцы закрылись.

Их опять объяла темнота, живая, как и раньше. Снаружи слышались шаги, Винсент отчетливо их различал, как и голос Феликса, который вроде бы хвалил полицейских за работу. На несколько минут реальность пошатнулась, миллионы осколков, словно разбитые стекла, сыпались под веками. Теперь он возвращал их на место, один за другим. Но безуспешно, они не подходили друг к другу.

Феликс врубил мотор.

На прежние места осколки не вернешь.

Он уверен. По-настоящему уверен только в этом. И чувствовал, как нарастает скорость, возвращается ему в грудь.

58

Винсент пил так медленно, что содержимое стакана согрелось и выдохлось. Он не хотел напиваться. Здесь совсем не место. Несколько раз его едва не сморил сон, ночью он глаз не сомкнул, стоит ли удивляться, что от обостренного внимания и настороженности уцелели всего-навсего жалкие остатки. Ничего, скоро они поедут домой, перестук колес укачает его, и образы тройного ограбления поблекнут – та секунда, когда он из грабителя едва не стал убийцей. Одна-единственная секунда, которая расколола реальность надвое.

Он глянул в окно пивной на гётеборгский Центральный вокзал.

Яспер.

Выходит из “Севен-илевен” напротив бара, чуть ли не печатая шаг, хотя тоже не спал, в руках газеты с крикливыми шапками “ТРОЙНОЕ ОГРАБЛЕНИЕ, ВОЕННАЯ БАНДА”, с фото Яспера в черной маске, снятым камерой наблюдения прямо перед тем, как он ее расстрелял. Лицо у Яспера разгоряченное, он бросил газеты на стол, прошел к бару за третьей порцией пива и третьей рюмкой “Егермайстера”, которую осушил прямо у стойки.

– Видал? Последний выпуск!

– Десять минут до отхода поезда.

– Три паршивых банка, Винсент, представляешь, во психи!

Он снова взял в руки газеты. И говорил чересчур громко. И озирался по сторонам, чтобы удостовериться, что народ обращает на него внимание.

– Яспер, кончай, – тихонько прошептал Винсент.

Яспер рассмеялся, хрипло и неуместно, поскольку многовато выпил за короткое время, ткнул пальцем в большое фото.

– Видал этого парня?

– На улице полиция! Я видел. Несколько человек! На вокзале! И они… кончай, черт подери!

Винсенту не хотелось сидеть тут с Яспером. Он бы предпочел поговорить с братьями, с Лео, который вел машину где-то на автостраде Е-4, или с Феликсом, который вот-вот вылетит из аэропорта Ландветтер и через 45 минут приземлится в Стокгольме. Они нужны ему, здесь, сейчас.

Разделиться после ограбления – хороший способ не привлекать внимания, однако же Яспер именно так и делал, выплескивал свою агрессию, провоцировал, будто ограбление не отпускало его, стремилось любым способом выйти наружу.

– Слышь… все только об этом и говорят. Как по-твоему, про что читает бабуля вон там? И вот этот парень, подливающий в кофе “Смирновскую”, думаешь, он не смотрел новости по телику? Неудивительно, что и мы говорим. Было бы странно, если бы мы не говорили. Расслабься, братишка.

Братишка.

– Ты видал глаза Лео? Когда он понял, что больше половины перепачкано красным? Я видал. И точно знаю, каково ему было. Мы с Лео… мы вместе планировали операцию. А эта стерва кассирша сует ему в сумку ампулу с краской! Все красное и не стоит ни гроша, придется сжечь.

– Яспер… заткнись.

– Но мы бы взяли куда больше денег, братишка, если б ты не тратил время на разговоры с персоналом, как последний трус! Грабителю незачем нянчиться с персоналом! Мы вполне бы могли сорвать еще миллиончик-другой!

Нянчиться.

Это слово как нож.

Надо уходить, Винсент встал, вытащил из-под стола сумку, закинул на плечо, почувствовал контур автомата на бедре. Зашагал к платформе и стокгольмскому поезду, Яспер побежал следом.

– Братишка… нянчится с персоналом.

– Эй, ключи-то я получил. Верно?

– Получил? Ключи надо отбирать. Прижать дуло им ко лбу, пока ключи не окажутся у тебя в руке.

Он был не в силах возражать. Пускай этот паршивый идиот мелет языком, он просто ляжет и заснет. Не станет, не может отвечать Ясперу.

– Нет, ты послушай. Лео твердил, что мы настоящая компания. И в этом плане Лео… он хозяин, главный начальник, а я… я вроде как мастер, ну а ты, Винсент, всего-навсего сопливый практикантишка, стажер, вот и нянчишься с персоналом. Лео об этом знает. Потому и посылает меня. С персоналом надо держаться жестко. И я так и делаю. Жестко. Не то что ты, братишка.

Винсент поднялся в вагон, зашагал по узкому проходу, отведя руку назад и придерживая сумку на одной линии с корпусом – не хотел мимоходом толкнуть автоматом кого-нибудь из пассажиров. Купе в каждом вагоне только одно, в дальнем конце. Он задвинул шторы, закрыл дверь, положил сумку на багажную полку и лег сразу на три сиденья, прикрыв голову курткой.

Но пролежал он так не больше десяти минут, глухой перестук колес на стыках рельсов только-только успел проникнуть в тело, пульсирующая колыбельная в том же ритме, что краски и мерцающие вспышки света, мягко пробегающие под веками. Сперва явился кондуктор, проверил билеты, потом Яспер влез на сиденье, снял с полки сумку, угостив Винсента под ребра тяжелым кованым ботинком.

– Будешь?

Яспер поставил сумку на пол, достал пиво, открыл банку, дернув за металлическое колечко, брызги осыпали лицо Винсента.

– Будь добр, не открывай банки у меня перед носом.

Яспер опять глянул в сумку, где отчетливо виднелся деревянный приклад сложенного автомата и пластиковые пакеты с купюрами в пятнах краски, выудил еще одну банку, протянул Винсенту, но тот покачал головой.

– За что ты так меня ненавидишь? Что я такого сделал? А? Братишка?

– Мы не братья.

Он все-таки опять ответил. И увидел, что Яспер доволен. Но голова такая тяжелая…

– Я буду звать тебя братишкой, когда захочу. Ты самый младший, так? Поэтому ни хрена не знаешь о том, чем занимались мы с Лео, ты ведь был совсем сопливым щенком.

Винсенту хотелось мыслить ясно, но сухие глаза чесались, волосы на затылке как наэлектризованные.

– При каждом ограблении, братишка… Лео идет первым, я – последним, а ты в серединке, в самом надежном месте. Мы тебя защищаем – такой у нас с Лео уговор.

Яспер принялся мять пустую банку, жесть противно хлюпала, то вминаясь, то выпирая наружу.

– Мы расстреливаем кучу патронов, но всегда оставляем кое-что про запас, на случай, если какой-нибудь хренов полицейский вздумает переться за нами следом. Ты никогда не задумывался, братишка, откуда все эти боеприпасы?

Вмятины. Противный жестяной звук. Движущаяся секундная стрелка. Яспер подвинул банку к уху Винсента.

– Знал бы ты, Винсент, сколько я для тебя делал. Каждый день целых шесть лет. А ты лежишь тут со своей паршивой неприязнью. Черт бы тебя побрал!

Его провоцируют. Он знал, он чувствовал.

– Шесть лет… черт побери, ты это о чем?

– О чем? Как по-твоему, где мы достали пластид и запальный шнур, чтобы подорвать пол арсенала?

У Винсента болело все тело. Ему хотелось только одного – спать.

– Армейская служба. Сперва Лео позаимствовал то, что нам нужно. Потом я.

Но теперь он слушал, и силы словно бы мало-помалу возвращались.

– Учения. Они начинаются с того, что на грузовиках привозят массу опломбированных ящиков и выгружают их возле дороги, прямо в снег. Оружие. Взрывчатка. Боеприпасы. И через некоторое время они уже не в состоянии контролировать количество, а Лео знал, и я знал, что инвентаризацию проведут, только когда учения закончатся, перед отправкой на склад.

Чем громче этот болван рассуждал, тем тверже становилась у Винсента уверенность, что они никогда больше не будут вместе грабить банки.

– А потом, братишка, ночью, когда стояли в карауле, мы приносили с собой черные мусорные мешки. Три часа в снегу, чтобы снять пломбы, забрать патроны, или запальный шнур, или ручные гранаты и поставить пломбы на место. Черные мешки мы закапывали, а потом возвращались в расположение части.

Теперь существовал один только Ясперов рот, который все болтал и болтал о Лео, будто Лео – это Яспер, а Яспер – Лео.

– Мы знали, что после учений будет полный шмон, весь полк вверх дном перевернут.

Будто Лео – это Яспер, а Яспер – Лео.

– Буквально вверх дном, как при домашнем обыске, все прошерстят. Только ничего они не нашли. Ничего, братишка.

Ты мне не брат.

– Понимаешь? Мы целых шесть лет все это планировали, братишка, я и Лео… Странное дело… хотя ты ему младший брат, я знаю его лучше, чем ты. Когда мы входим в банк, между мной и Лео существует связь, которая тебе и не снилась. Мы точно знаем, как каждый из нас будет действовать.

Винсент внезапно встал, посреди раскачивающегося железнодорожного купе. Ему хотелось врезать по этим шевелящимся губам, выплеснуть энергию, которая еще оставалась в его измученном теле.

– Я и Лео. Мы всё можем. Мы все полицейские силы парализовали одной паршивенькой бомбочкой. Представь, что мы сделаем в следующий раз!

– Бомбочкой, из которой ты выдернул предохранительное кольцо, Яспер!

Он чувствовал, как пальцы впились в ладонь.

– Я знаю, это твоя работа! И Феликс знает! И я все время знал!

Яспер по обыкновению тряхнул головой. Но потом вроде как передумал. И усмехнулся.

– Я знал, полиция пошлет робота-сапера.

– Значит, все-таки ты?

– Я знаю, что делаю, братишка, ничего серьезного случиться не могло.

– Ты выдернул предохранительное кольцо! И отпирался!

– Никто не умер. Верно?

– Ты врал! Врал в глаза Лео! Он тебе доверял! Но ты не понимаешь, потому что ты… один, нет у тебя никаких братьев!

Винсент сел, выпрямил пальцы, побелевшие на кончиках, и в купе наконец-то воцарилась тишина. И на душе полегчало.

– Значит, я… один?

– Да.

Яспер, все еще тупо глядя на него, открыл сумку, чтобы достать еще одну банку пива. Но достал не пиво. А автомат.

– И у меня нет… братьев?

– Нет.

Яспер развернул приклад автомата, провел рукой по стволу.

– Братишка? Знаешь, что бы я мог сделать прямо сейчас? Причем в одиночку. Без братьев.

Он так быстро вскочил, что Винсент даже не успел понять, что происходит, пока Яспер не опустился на колено, приставив дуло к его голове. К виску. И Винсент отпрянул назад, пока не уперся затылком в подголовник.

– Тогда я тебе объясню, братишка. Слушай. Вот с этой штуковиной я могу делать все, что мне, черт побери, заблагорассудится.

Никогда Винсент не был так близок к смерти.

Он осознал, что стал инкассатором в той машине или операционисткой за прилавком, поменялся с ними ролями.

– Яспер, ты должен…

Яспер надавил сильнее, и там, где дуло врезалось в кожу, потекла кровь.

– Я не врал Лео, понял?

Он не опустил оружия, когда кто-то прошел мимо их двери. А еще кто-то смеялся и громко говорил за тонкой перегородкой.

– Понял? Братишка!

Винсент не был уверен, что голова слушается, тело не откликалось, но он вправду постарался кивнуть.

Яспер опустил автомат так же спокойно, как вскинул, сложил, убрал в сумку и застегнул молнию.

Опять шаги в коридоре. Опять голоса.

Винсент сидел не шевелясь.

Девять грабежей. И он не понимал, что все так просто: можно взять что угодно, если у тебя в руках оружие.

59

Группа заключенных сидела на лавочке на щебенчатой площадке двора, покуривая сигареты на холодном апрельском ветру, короткий перерыв в работе на конвейере в тюремных мастерских, где они за одиннадцать крон в час выпиливали и собирали квадратные деревянные коробочки. Все как один в неуклюжих мешковатых ватниках, напомнивших Джону Бронксу старые фильмы про узников ГУЛАГа.

Вот где вы будете сидеть, когда я вас поймаю.

Он огляделся по сторонам. Хоть и жил один, он нигде не чувствовал себя одиноким, только здесь. И не было на свете ничего более бессмысленного, чем ожидание в комнате для свиданий. В изоляции. Свидания в тюрьме не радость, здесь главное – контроль и безопасность.

Он услышал звонок, назойливый, металлический, как на входной двери той квартиры, где они делили одну комнату, пока Джону не сравнялось четырнадцать, кровати стояли впритирку, и это не казалось странным, хотя никому из его друзей не приходилось жить в одной комнате с братом. Потом лязг ключей, два механических щелчка и крючья, выскальзывающие из укрепленной рамы.

Шлепанцы и синие шорты. Белая футболка с тюремным логотипом на груди. И тюремщик на полшага позади него.

Сэм раздался вширь. Еще больше ярости превращено в мускулы. Лицо без всякого выражения, без жизни. Труднее всего жить в настоящем, не имея возможности его прочувствовать.

Вот здесь вы будете сидеть. Вот такими станете.

А вот это ждет тебя, Старший Брат.

– Ты заранее подал заявку, – сказал Сэм.

– Да, я…

– Но я и на сей раз не пек пирогов. Ты пришел не повидаться.

Каждый прислонился к стене. Дальше отодвинуться невозможно.

– Я перекусил по дороге. – Джон выдвинул стул, сел. – Прошлый раз, когда я был здесь, они ограбили только инкассаторскую машину и банк. Теперь на их счету инкассаторская машина и восемь банков, а еще они взорвали бомбу на Центральном вокзале и держат в тайнике более двух сотен единиц автоматического оружия.

Сэм слегка усмехнулся.

– Черт, лихо работают ребята… как ты их назвал?.. Военная Банда?

Джон облокотился на стол. Такой же шаткий, как и стул.

– Здесь четыреста шестьдесят три заключенных на длительные сроки. И после восемнадцати лет, Сэм, ты всех их знаешь. И они всех знают.

– Слушай… мы уже говорили об этом. Верно? Если б я что-то и знал, черта с два сказал бы полицейской ищейке.

– Но сейчас обстоятельства в корне изменились. Сэм, забудь про банки. Прежде чем эта банда принялась палить почем зря, в уголовном мире было ровно тринадцать единиц краденого автоматического оружия. Теперь его хватит, чтобы вооружить все шведские преступные группировки, с которыми ты тут каждый день обедаешь. Любой метящий в гангстеры скоро может получить в руки боевое оружие. И тогда речь пойдет уже не о расстрелянных видеокамерах – под пули может угодить множество невинных людей, и даже тот, кто не желает говорить с полицейской ищейкой, вряд ли сочтет это хорошей перспективой.

Ироническая улыбка погасла, выражение лица Сэма как будто немного смягчилось.

– Я с этим не примирюсь, Сэм. С тем, что пострадают невинные.

Всего лишь на мгновение.

– Не пойму, какого черта ты на них зациклился.

– Я тебе сказал почему. Я никогда не примирюсь с тем, что кое-кто решает свои проблемы с помощью насилия. Когда инкассатор показывает им фотографии своих детей, а они суют ему в рот ствол, лишь бы получить то, что хотят.

– Но ведь он инкассатор. Если человек решил стать инкассатором, он должен принять и риск. Инкассаторские машины грабят.

– А как насчет банковской операционистки, которую они уложили на пол? Лежать лицом вниз с рваной раной на щеке! Ей никогда уже не заснуть без снотворного. Ее глаза, видел бы ты ее глаза… как у нашей мамы, тогда.

Сэм наконец отлепился от стены, подошел к столу, где сидел Джон. Вены на его предплечьях походили на дорожную карту, он вцепился в спинку стула, будто хотел ее раздавить.

– Она работала в банке. Сама выбрала эту работу. И знала, что банки грабят.

Сэм не был уголовником, когда получил пожизненный срок. Он стал им в этих стенах.

– Значит… по-твоему, они правильно делают?

– Я провел здесь восемнадцать лет… ты-то как думаешь?

Сэм чуть разжал пальцы на спинке стула, руки приобрели обычный цвет.

– Ты вот сидишь тут на этом паршивом посетительском стуле. А я сижу здесь. Ты предпочел держать его за руку. Я предпочел ударить в ответ.

Сэм посмотрел на Джона, давним знакомым взглядом, без иронии, без презрения, без ненависти, без вины.

– Раз в неделю меня посылали к психологу. Чтобы какой-то идиот объяснял мне, что я зарезал отца из-за несчастливого детства. Что это… не моя вина.

Он сел напротив Бронкса, положил на стол руки с набухшими венами.

– Пропади все пропадом. Я свой выбор сделал. И сижу здесь. Говорить о том, что тогда произошло, все равно что гонять одну и ту же кассету… Он по-прежнему здесь, каков бы ни был наш выбор. Что бы мы ни делали. Никакой психолог этого не изменит. Прими это.

Джону вдруг захотелось прикоснуться к этим рукам, положить на них свою ладонь, но физический контакт между ними прекратился много лет назад.

– Я пришел поговорить, но не о нем.

– Конечно, ты пришел, потому что хочешь сделать меня своим стукачом.

Он вспомнил последний раз, когда легонько тронул Сэма за плечо, а тот сбросил его руку, будто получил удар.

– Я слыхал, ты сидел при нем.

– А ты сидишь здесь, Сэм.

– Ты держал его за руку.

– Тебе наверняка известно, кто все это творит.

– Мама мне рассказала. Ты сидел возле больничной каталки и держал его за руку. За ту самую руку, которая… тебя избивала.

– Сэм, ты же наверняка что-нибудь слыхал. Имя. Тайник с оружием. Кто-нибудь всегда проболтается. Ты мой брат, все останется между нами, понятно?

– Ты держал его за руку. Но приходишь сюда, братишка, и воображаешь, что ради тебя я побегу всех расспрашивать?

Сэм нажал на кнопку в стене, вызвал охрану.

– Свидание окончено.

– Уже?

– Уже.

В точности как прошлый раз. Шестьдесят минут, после нескольких месяцев, слишком много времени. Какая тишина. Они избегали смотреть друг на друга, и в конце концов Джон не выдержал:

– Они братья. По крайней мере, двое из них.

Два охранника вывели Сэма из комнаты для свиданий, один впереди, второй позади. И когда они были уже у лестницы вниз, Сэм обернулся:

– Джон! Я больше не желаю тебя видеть.

60

Лео осторожно вытащил из миски пять мокрых пятисоткроновых купюр, сложил каждую пополам и повесил на веревку, протянутую в гараже от стены до стены. Мокрая бумага тяжелая, и когда они высохнут, придется их по одной распрямить и разгладить утюгом.

Веревка зигзагами тянулась через весь гараж, вторая крыша из развешенных купюр различного достоинства – уже не никчемных.

Пластиковая сумка, которую он принес сюда пятнадцатью часами раньше, ничего не стоила, наполненная бумагой, потерявшей всякую ценность. Так он и относился к ее содержимому, когда закрывал дверь гаража.

Второй раз они свою ценность потерять не должны.

Если б видел в них то, чем они были на самом деле, – два с лишним миллиона крон в купюрах, перемазанных красной краской, деньги, которые невозможно использовать, – он бы никогда не нашел решения. Злость, ярость на операционистку, испортившую добычу, подсунувшую в сумку с деньгами ампулу краски, помешали бы изобретательности, и испачканные деньги так бы и остались не более чем никчемной бумагой.

Начал Лео с пятисоткроновой купюры, расправил ее в руках, красная краска пересекала лицо покойного короля. Он потер купюру пальцем, краска с бумаги не сошла. Да, наверно, всю сумку придется сжечь.

Потом он посмотрел на свой большой палец. Тот выглядел не так, как раньше. Тонкий слой красной краски покрывал кожу.

Однокомпонентная краска.

Как всякий строитель, он знал, что однокомпонентные вещества не подвергались воздействию других реагентов, а потому нестойки.

По-прежнему не смея думать про два миллиона, он открыл железный шкаф с горючими жидкостями, достал пластиковую бутылку с бензолом и капнул немного на стокроновую купюру. Красная краска растворилась мгновенно. Правда, через несколько секунд растворилась и оригинальная печать. Итак, можно. Красную краску можно удалить. Теперь надо только подобрать правильный растворитель.

Ренол. Метанол. Денатурированные спирты. Он даже поэкспериментировал с уксусной кислотой, прежде чем обнаружил, что лучше всего действует самый доступный растворитель – химически чистый ацетон. Как и бензол, он растворял оригинальную краску и ультрафиолетовую защиту. Но не настолько быстро и не целиком. Время. Главное – определить точное число секунд. И он пробовал на купюрах низкого достоинства – двадцатикроновых, а иногда пятидесятикроновых.

Правильное время. И правильная пропорция ацетона и воды в мисках.

Ацетон! Его можно купить в любом магазине по соседству. Он проинструктировал Аннели, велел взять машину и закупить пятьдесят литров в разных местах, а сам продолжал смешивать, отмерять, взвешивать.

В итоге усилия увенчались успехом.

Уничтожив 114 400 крон, он наконец-то достиг идеального результата. Ацетон, вода и время – и перепачканные краской два миллиона будут отмыты.

Он развешивал на веревке очередную порцию 500-кроновых банкнотов, когда в дверь постучали.

– Вонища, как на лакокрасочной фабрике, – сказал Винсент.

– Тебе нужна вентиляция, Лео, это вредно для здоровья, – согласился Феликс, входя следом.

Лео был в липких пластиковых перчатках, рукава и грудь мокрые, так что с привычными объятиями придется повременить.

– Я ее растворил. Представляете? Растворил!

На верстаке огромная куча красных денег. Перед нею в ряд – три большие металлические миски, до половины наполненные прозрачной жидкостью.

– Сперва их нужно искупать в чистом ацетоне. – Желтые перчатки схватили пачку купюр. – Пятисоткроновые банкноты. Двадцать штук за раз.

Красная краска сходила, Лео смотрел на часы. Пять секунд – и он быстро перенес деньги в следующую миску.

– Ацетон и вода, фифти-фифти. Здесь они останутся на десять секунд.

Жидкость приобрела светло-розовый оттенок, когда остатки красной краски растворились, а мокрая бумага перекочевала в третью и последнюю ванну.

– Чистая вода стабилизирует. Три минуты.

Они ждали, не говоря ни слова, глядя на текст под водой: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК ШВЕЦИИ. Кажется, все сохранилось. Лео выудил одну купюру, положил на ладонь в перчатке.

– Видите?

По окончании процесса он развесил купюры на веревке.

– Яспер здесь? – спросил Винсент, почему-то с беспокойством.

– Нет.

– Он придет?

– Ас какой стати? – Лео всмотрелся в лицо младшего брата. – Что случилось?

– Ничего.

– Ничего?

Не-ет, здесь что-то большее, чем ничего. Ладно, расспросим попозже.

Шаг назад. Помещение, полное денег, ласкало глаз: он добился успеха. И он один скажет, когда все закончится. Конечно, на решение проблемы ушло 114 400 крон, но слегка розовые из тех, что в ведре, все-таки можно использовать.

– Они испорчены в ходе экспериментов, однако вполне сойдут на автоматических автозаправках. Я пробовал. Надо просто соблюдать осторожность и заправляться в разных местах.

Феликс копнул рукой в ведре с обесцвеченной бумагой.

– Глупо пускать их в ход, они же обязательно попадут в руки полиции.

– Напротив, пускай видят, что, как бы ни пытались нас остановить, ничего у них не получится. Даже ампулы с краской не помогут.

Он фыркнул, ацетоновые пары дурманили мозг.

– Этот гад Яспер даже не заходит сюда? – спросил Феликс, взглянув на Винсента.

Лео снял перчатки.

– Почему вы спрашиваете про него? В чем дело? Его здесь нет. И он не придет. Довольны?

– Нет, я недоволен. И Винсент тоже. Хотя понятно. Зачем этому болвану сюда приходить? Спорим, он сегодня чертовски мучится похмельем, здорово хватанул в поезде.

– Напился?

– Угу.

Лео повернулся к Винсенту.

– Винсент, он напился?

– Да.

– При других пассажирах?

– Да.

– Ах ты черт… мы пьем здесь! После всего. Не при посторонних. Нам незачем привлекать к себе внимание.

– Он привлек внимание. Верно, Винсент?

Все ясно. В словах Феликса звучало напряжение, рвалось наружу.

– Верно, Винсент?

Винсент не смотрел ни на Лео, ни на Феликса. Смотрел прямо перед собой.

– Не пойму, о чем ты. Кончай.

Лео ждал, но Феликс ничего больше не говорил. Ладно, наверняка скажет позднее.

Он вылил содержимое мисок в раковину, промыл их и опять наполнил, как раньше.

– Я тут думал о следующем ограблении, – сказал он.

– О следующем? Мы же вроде собирались закончить. Тройное ограбление. И всё, конец, – сказал Феликс.

Желтые перчатки снова на руках. И новая горсть красных купюр выхвачена из кучи.

– Да, собирались. Но добыча-то оказалась не такой, как мы рассчитывали. Отмытых денег и тех, что в оружейной, при наших расходах хватит максимум на несколько лет.

– Ну, тогда пойдем работать, как все.

Феликс умел быть язвительным, умел затеять перепалку.

– Это ни к чему. Потому что мы все исправим.

– Исправим?..

– Улларед. Возьмем те же банки еще раз, все три. По новой. Мы наделали ошибок. И больше их не повторим. От десяти до пятнадцати миллионов!

Первый этап. Десяток пятисоткроновых и десяток стокроновых купюр.

– Я серьезно. План готов. Через несколько месяцев. Ни один полицейский в Швеции такого не ожидает. Те же хреновы банки!

Пять секунд. Купюры пора переправить в следующую миску.

– Нас остановили на контрольном посту, – возразил Феликс.

– И ты превосходно справился!

– А что, если бы они вытащили утеплитель и смекнули, что стенка фальшивая?

– Так ведь не вытащили.

– Ну а вдруг?

– Я бы пальнул им по ногам.

– А если бы промазал, если бы…

– Феликс, черт тебя подери, мы грабим банки, мы вооружены, у нас боевые патроны… если они возьмутся за оружие, кто-нибудь может умереть, и я позабочусь, чтобы не мы.

– А вдруг с нами что-то случится, Лео, вдруг что-то случится с тобой, или со мной, или с Винсентом?

– Тогда захватим больницу. Возьмем под контроль отделение. Или заберем с собой врача.

Третий этап. У него опять полно времени.

– Лео, блин, ты что, кайфуешь от ацетона?

– Перед каждым ограблением я всегда выясняю адреса хирургов, живущих поблизости, и впредь буду действовать так же.

– Хирургов?

– Если кого из нас подстрелят, мы же не пойдем в отделение скорой помощи, так? Значит, привезем врача к себе. Заедем к нему домой, посадим в багажник, прихватим инструменты и все прочее, что найдется у него дома. Вдобавок у нас в машине всегда есть иголка с ниткой и антисептик, чтоб промыть раны.

Бумага стабилизирована. Отлично. Продолжим. Он протянул миску Феликсу, который стоял ближе всех.

– Я тут не затем, чтобы развешивать деньги. И Винсент тоже. Потому что мы больше не участвуем.

Лео протянул миску Винсенту, но и тот покачал головой, как Феликс.

– Как не участвуете?

– Не участвуем. Вообще, – сказал Феликс.

– О чем ты толкуешь?

– Когда мы грабили первый раз, я был на холме. И фактически чуть ли не впервые держал в руках оружие. Лежал там, когда вы проехали в инкассаторской машине, и целился в автомобиль, который шел за вами. Чуть не выстрелил в двух мужиков, которые случайно ехали не в том направлении.

– Но ведь не выстрелил.

– А последний раз… стоял, высунувшись из люка с этим чертовым пулеметом в руках! Средь бела дня! Каждый мог меня видеть. Я был готов пристрелить каждого на моем пути.

– Но не пристрелил.

– А Винсент? Наш младший брат. Он ведь едва не застрелил пожилую женщину, которой просто требовалась помощь! Наш младший брат!

– Он не стрелял.

– Я. Винсент. Мы оба на пределе. А когда ты на пределе, следующий шаг… и ты его преступишь. Если б полицейским вздумалось как следует глянуть за тюки и они нашли там вас… ты понимаешь?

– Феликс, посмотри на меня. Повторяй за мной. Они не заглянули.

– Нашей удаче пришел конец. В следующий раз, черт… пуля долго ждала своего часа. И теперь достанет, Лео. Их. Или нас.

Лео все еще держал в руке четыре мокрые купюры, но Винсент заступил ему дорогу.

– Лео, мы… то есть Феликс и я… мы уезжаем в Гётеборг.

Очень редко Винсент смотрел на него вот так.

– Мы сняли квартиру.

Он ждал продолжения, но заговорил Феликс.

– Ты поехал в Стокгольм на машине. Винсент – поездом, с этим болваном, о котором мы с тобой потолкуем позднее, что бы ты ни говорил, Винсент. Я летел самолетом из Ландветтера. Только я поменял билет. В “Гётеборге постен” было несколько объявлений насчет жилья. Чертовски дорого и предоплата за три месяца, зато в центре. Трехкомнатная квартира. Каждому по комнате.

На ботинках Лео образовалась лужа, стекала на пол. Он подвесил последние четыре купюры.

– Плевать я хотел, сколько там комнат. – Подвешивая банкноты, он мог повернуться к ним спиной. – И какого черта вы намерены делать в Гётеборге?

– Учиться. Я пойду в Чалмерс. А Винсент закончит гимназию.

– Да ладно тебе…

– В эти выходные. Мы уезжаем.

– Да? Оба? Всерьез? Не-ет, вы шутите!

– Отнюдь. Так что теперь можешь сделать то, что собирался.

– А что я собирался?

– Продать оружие. Ты говорил, что продашь его, когда мы поставим точку. Так что отделайся от этого барахла, и у тебя будут деньжата, то есть все в шоколаде.

– Но мы же хотели сделать все сообща! Как последний штрих!

– Теперь уже нет.

– За спиной у меня… орудуете? Так, да? Мы же доверяем друг другу. Всегда все друг другу говорим? А вы обстряпываете все втихаря, молчком, тихой сапой. И потом ставите меня перед фактом! Когда я не могу… когда у меня вообще нет ни шанса.

Винсент смотрел в пол.

– Ты бы… нам помешал. Переубедил нас.

– Помешал?

– Да.

– Помешал? Что ж, раз так., давайте, вперед. Втихаря, у меня за спиной! Чего стоите? Небось много чего надо собрать, верно? А мне еще миллион отмывать.

Новые пачки денег. Пятидесяти- и двадцатикроновые купюры. Он не слышал, как братья ушли.

61

В левой руке у Аннели был телефон, в правой – сигарета. Так приятно стоять на улице и разговаривать, лицо согрето солнцем, а если прислониться к стене, то и ветер не достанет. Только вот потом гулкая, гложущая пустота. Каждый раз, когда он вешал трубку.

Ей ужасно его не хватало.

Она глубоко затянулась и задержала дым, заполняя пустоту, тогда хотя бы отчасти возвращалось спокойствие, она понимала, все будет хорошо, надо лишь подождать. Как в самый первый день. Хрупкая кислородная трубка на больничной стене рассыпалась, когда акушерка потянула за нее, после чего этой чужой женщине пришлось мчаться по больничному коридору с ее сыном на руках – он не дышал, в легких еще была вода, – и несколько кошмарных минут Аннели думала, что мальчик умер. Она и тогда курила, на больничном балконе, у гигантской пепельницы, забитой сотнями окурков.

Поэтому акушерка разыскала ее на балконе. Себастиан впервые закричал, сделал первый вдох, вода вышла из легких. Вечером он лежал рядом с ней в пластиковом кувезе с кислородом, а она смотрела на него, уверенная, что и он смотрит на нее.

Себастиан был для нее всем. А она оставила его. Теперь они трижды в неделю разговаривали по телефону и раз в две недели встречались по выходным.

Она познакомилась с парнем намного моложе, двадцатиоднолетним, в котором нашла все, чем не обладал Себастианов отец, – кипучую энергию, страсти, силу, нашла человека, который делал явью мечты других людей.

Она влюбилась. И влюблена до сих пор. И все наладится, как раньше, через год они с Себастианом снова будут вместе. Когда это закончится. Они станут семьей, настоящей семьей. Ей лишь надо вытерпеть ожидание.

– Привет.

Аннели слепило весеннее солнце. Женщина из соседнего дома стояла у сетчатого забора, глядя на нее. Чуть поодаль в траве играл ребенок. До сих пор они никогда не разговаривали, но она часто видела соседку в окно: та сгребала листья или бросала малышу большой желтый мяч.

Как Аннели и Себастиан. Раньше.

– Привет.

Она затоптала сигарету, потом подошла к соседке, которая подхватила ребенка на руки. Аннели могла бы погладить его по щечке, ее рука вполне бы прошла сквозь ячейку забора.

– Меня зовут Стина.

– Аннели.

– Я уже довольно давно вижу вас здесь, за забором, и подумала… ну, раз вы наши ближайшие соседи, так, может быть, придете к нам поужинать?

Иногда нужна самая малость, чтобы все вдруг переменилось. И сейчас именно так и случилось. Асфальт и сетчатый забор с колючей проволокой поверху уже не омрачал обзор. Женщина, стоявшая перед нею, жила обычной жизнью и хотела поделиться с Аннели. Может, они подружатся, станут говорить друг с дружкой о том, о чем говорят подруги. Дым в легких и тот не понадобился – спокойствие все равно пришло. И тогда, уже через секунду-другую, она ощутила танцующую легкость. Никто ведь не запирал ее здесь. Нет, конечно. Она сама решила торчать в этом уродливом домишке, решила находиться здесь, рядом с ним, и была готова ждать их обычной жизни. А между тем вот оно! Она и мысли не допускала, что такое возможно! Привет, чем занимается ваш муж, о, он учитель, а мой грабит банки. И все-таки возможно. Никто же не знал. Лео работал в строительстве. А она… Ну, скажем, художница. Или безработная. Или на бюллетене из-за больной спины. Они поужинают. А потом будут время от времени пить кофе. Может, она когда-никогда присмотрит за ее детишками. Обычная жизнь.

Аннели поспешила в дом. Распахнула входную дверь, бегом на кухню, бросилась на шею Лео, из-за чего он пролил на стол кофе, но она не обратила внимания, только крепче обняла его.

– Нас пригласили на ужин!

Он посмотрел на нее, думая о другом.

– Вон туда! Видишь женщину на лужайке, она пригласила нас на ужин. В пятницу!

– На ужин?

Да.

– Аннели… Мне совершенно неинтересны соседи с прогулочными колясками и собачонками. Я здесь по другим причинам и… ты хоть знаешь, как их зовут?

– Ее зовут Стина, а сына – Лукас, а мужа…

– Меня не интересуют их имена.

Он понимал, что обижает ее. Но хотел закончить дела, а не начинать.

– Они нас пригласили. Ты постоянно торчишь в гараже! Мне нужно встречаться с людьми!

– Аннели! Посмотри на меня. Стина поймет. Когда я все закончу, когда сделаю все необходимое, вот тогда мы начнем думать, идти ли на ужин к людям, которые меня совершенно не интересуют.

Аннели опустила руки.

Посмотрела на мужчину, сидящего в кухне к ней спиной, ей очень хотелось, чтобы сейчас он сидел с нею в машине по дороге в Фарсту и чтобы никаких ограблений не было, и тут она поняла, что в тот миг пересекла черту и навсегда осталась по другую сторону.

– Значит, по-твоему, мне надо сейчас пойти туда? И что сказать? Что мы не можем прийти в следующую пятницу, поскольку моему мужу необходимо решить небольшую проблему, ведь его братья больше не желают грабить с ним банки? Твои братья… твои чертовы братья, вечно все из-за них!

Она пересекла черту, решив, что лучше участвовать, быть рядом и знать. Но страх не ослабел, нет, только усилился – каждый раз, когда они шли на риск и добивались успеха, она знала, что они снова пойдут на риск.

– Ты не понимаешь? У меня больше нет друзей. Я ни с кем не общаюсь.

– И что, виноват я?

– Я никого не могу сюда пригласить. Не могу… черт, даже моего родного сына.

Он не понимал страха, не носил его в себе, как все остальные. Лео никогда не боялся. Или никогда не позволял себе бояться. Как в тот единственный раз, когда она потеряла Себастиана из виду посреди площади Сергельсторг, самой большой в Стокгольме. Только что сынишка был рядом – и вдруг пропал. Исчез буквально в мгновение ока. Вот так быстро теряешь контроль над временем и пространством. Она дрожала, металась вокруг, кричала, представляя себе, как Себастиан, один-одинешенек, выходит на проезжую часть или какой-то незнакомец держит его за руку и уводит прочь – картина, означавшая, что она никогда больше не увидит сына.

– Я все ради тебя делаю, Лео! Все время! Каждый день! Даже то, чего не хочу. Но делаю, ради тебя!

Лео реагировал иначе. В тот раз он остановил ее посредине толпы и сказал: ты иди в ту сторону, а я пойду в другую, через пять минут встретимся здесь и опять разделимся. Он преобразовал страх в действие – немедля взялся за поиски, не позволил страху захватывать время и пространство, как было с ней. И так он поступал всегда. Потому-то, наверно, и не видел необходимости ужинать с соседями; для него обычная жизнь была всего лишь фасадом. Он видел пользу будничной жизни, но не необходимость, поскольку просто решил, что для нее нет места, точно так же как решил, что нет места для страха.

– Я никогда и ни к чему тебя не принуждал.

– Я хочу, чтобы ты согласился, ради меня!

– Если не хочешь что-то делать, Аннели, так мне и скажи. Не подходит тебе – не делай. Вот как я не соглашусь.

– Ты спрашивал меня, хочу ли я жить в этом доме? Да я его ненавижу! Уродливый каменный домишко и этот поганый гараж, где вы целыми днями тренируетесь в грабежах и…

Аннели плакала редко. Но сейчас расплакалась. Злость обернулась слезами.

– Ты тогда уже решил жить здесь, потому что тебе так удобно, тебе, а не нам! Пещера в гостевой комнате, провонявшая ружейным маслом, и эта поганая кухня, где у тебя куда больше совещаний, чем у нас ужинов! Единственное светлое пятно в этом доме, в этом поганом доме, – забор, потому что за ним живет нормальная семья, приглашающая нас на ужин, потому что хочет познакомиться со мной. С нами! Неужели не понимаешь?

Она стояла перед ним в слезах, надо ее утешить, но он не мог. Сейчас не мог. Феликс уехал в Гётеборг. Винсент вот-вот уедет. А Яспер может в любую минуту войти в калитку. Он утешит ее попозже.

Он поцеловал ее в лоб и вышел. Соседка по-прежнему была во дворе. Лео поднял голову, и их взгляды встретились, он кивнул, как и полагается соседу.

Потом медленно направился к гаражу. Хотел встретиться с Яспером там, где можно запереть дверь.

Если я еще раз увижу этого болвана…

Так перед уходом сказал Феликс, словно передавая свою ярость старшему брату. Они стояли во дворе, Винсент ушел в дом попрощаться с Аннели, и Феликс шепотом рассказал Лео то, что Винсент запретил ему говорить, насчет поездки в поезде.

Если я еще раз увижу этого болвана, я его убью.

Феликс передал Лео свою ярость и ушел. Теперь Лео нес ее в одиночку. Скоро и он передаст ее дальше.

Он достал ящик с инструментом, где среди молотков и отверток лежал обрезок утеплителя в оболочке из алюминиевой фольги, оторванный от походной подстилки, на которой он спал в лесу ночью накануне Уллареда. Он сделал и опробовал десять разных образцов, проверил каждый и пришел к выводу, что лучше всего гасит звук именно этот. И сейчас просто обернул им ствол. Сойдет – за пределами гаража никто не услышит.

Глушитель.

Он положил оружие на верстак и стал ждать.

Стук. Поначалу неуверенный, потом довольно решительный.

Лео поднял дверь гаража.

Яспер выглядел усталым. Измученным. Потом улыбнулся, как бы извиняясь, но толком не зная за что.

– Ты хотел… поговорить со мной?

– Заходи.

Неуверенная, виноватая улыбка так и осталась на лице, когда он вошел, и Лео, не говоря ни слова, опустил за ним гаражную дверь.

– Мать честная! Лео, ты свел краску.

Яспер вошел в гараж и замер под веревками, натянутыми поперек гаража. Провел ладонями по висящим 500-кроновым купюрам, хихикнул, как от щекотки, и виноватая улыбка обернулась лестью:

– Лео, ну, ты просто гений, вот это да…

– Ты взял десять тысяч. Из чистых денег.

– Да. Но…

– Скажи-ка мне. Как можно профукать десять тысяч за четыре дня?

Яспер вроде бы вздохнул, с облегчением. Теперь он знал, зачем вызван сюда – из-за денег.

– Как? Лео, блин, ты что, забыл? Ну, приглашаешь в бар герлу, выпиваешь стакашек до, вот тебе уже три

сотни, потом аперитивчик и закусон, как положено, и бутылка вина и… тыща долой… потом ночной клуб. Такси. А потом…

– Ладно. Тогда можешь взять еще чуток. – Он протянул Ясперу пустой пластиковый пакет. – Бери, черт этакий! Они твои.

Яспер вскинул руки, ему стало не до шуток.

– Это твоя доля. Если поделить, что осталось, на четверых.

– Но… как же следующий раз? Расходы… Надомного чего спланировать и…

На сей раз его не перебивали, но он осекся, глядя на то, что теперь держал в руках Лео.

АК-4. И больше всего он испугался не оружия. А обмотки вокруг ствола.

– Черт… ты продолжил пробы?

– Это работает. Если я выстрелю здесь, никто ни хрена не услышит, даже соседи. – Лео кивнул на деревянную панель под веревками. – Могу показать. Один выстрел. Чтоб ты знал, как оно звучит.

Он взвел курок, прицелился, выстрелил. И самодельный глушитель поглотил звук, от которого они могли бы оглохнуть.

– Я знаю, что ты выдернул предохранительное кольцо.

– Предохранительное кольцо?

– Бомба, Яспер!

Бессмысленная виноватая улыбка.

– Нет… Лео, нет…

– Бомбу собирал я. И… ты ведь сам сказал, я придумал, как очистить деньги от краски, я придумал глушитель. И оружейное хранилище. И секретную комнату. Думаешь, я бы стал собирать ненадежную бомбу, которая могла взорваться в любую минуту, а потом послал товарища на Центральный вокзал с нею в сумке! Сперва ты лгал. Теперь ты меня оскорбляешь.

Лео чуть приподнял оружие, вниз стволом.

– Лео, послушай, я думал… я думал… блин, Лео, ты должен понять…

Яспер осекся. Но Лео кивнул: дескать, продолжай, блин, я хочу послушать.

– …я думал, что… можно создать больше кутерьмы и паники, если по-настоящему использовать то, что мы имеем. Верно? Чрезмерное насилие, Лео! Ты же всегда…

– Добавить ничего не хочешь?

Яспер смотрел на оружие и глушитель.

– Добавить?

– Да. Насчет того, что случилось в поезде по дороге из Гётеборга домой.

– Ничего особенного там не случилось.

Ладонь Лео с силой хлопнула его по лицу, оплеуха, не столько болезненная, сколько унизительная. Яспер отлетел назад, замахал руками, так бывает, когда не понимаешь, что происходит, когда человек, которому доверяешь, наносит тебе удар.

Упираясь в стену локтями и плечами, он встал. Но даже не успел утвердиться на ногах – ладонь Лео хлестнула по другой щеке, и он опять упал, сильно ударившись затылком об пол.

– Унижение, Яспер? Думаешь, это круто? А?

Яспер лежал, стараясь перехватить взгляд Лео, а в собственных его глазах читалось всё разом. Недоумение. Разочарование. Ненависть. Обида. Животное, готовое драться, но не прикрывшее горло.

Лео дождался, пока Яспер снова встанет. Тогда-то и поднял оружие. Повернул его. Протянул Ясперу. Тот машинально взял, толком ничего не понимая. Даже когда Лео схватился за ствол и приставил дуло к собственному лбу, прижал к медленно пульсирующей там злости.

– Ты унизил Винсента! Моего младшего брата!

Яспер пытался опустить оружие, но Лео схватил

его правую руку, разогнул пальцы и положил указательный на спуск.

– Перестань, Лео. Перестань!

Новый удар по щеке, на которой уже проступили широкие красные полосы.

– Угрожая моему брату, ты угрожаешь мне! Прижимая ствол себе ко лбу, Лео шагнул вперед,

и Яспер попятился.

– Унижая Винсента, ты унижаешь меня!

Спина Яспера уперлась в стену, банкноты, развешенные на веревке, болтались между их лицами.

– Если ты решил убить его, сперва убей меня! Разочарование, ненависть, недоумение во взгляде

сменились чем-то иным, пришедшим изнутри, чем-то, чего Лео никогда раньше не видел. Ужасом.

– Прости. Лео… прости.

Они долго стояли вот так, лицом к лицу.

Лео выпустил оружие.

– Теперь забирай свои деньги. И уходи.

Он забрал автомат из судорожной хватки Яспера, поставил на предохранитель.

– Лео… Лео… Прости! Больше такое не повторится! Клянусь! Не повторится, никогда…

Последний удар, уже не ладонью. И Яспер не упал, просто сполз вниз по стене.

– Клянусь… черт…

Струйка слюны и крови на губах.

– Все, что ты знаешь обо мне и что я знаю о тебе, после твоего ухода останется в этих стенах, – сказал Лео. – И мы с тобой никогда больше не увидимся.

Он подождал, пока дверь гаража закроется. Снова один. Наверно, теперь все и правда кончено.

Но нет.

Пока нет. Не для него. Пока нет.

Он против них, против всех этих вонючих легавых, он бросит вызов всему полицейскому корпусу и одержит над ними верх, – настал его черед ставить требования, а они будут слушать и дадут те ответы, какие ему нужны.

62

Джон Бронкс никогда ни перед чем не пасовал. Не мог. Ни перед людьми, ни перед расследованиями. Вообще ни перед чем. Возможно, это сила – никогда не сдаваться и не отступать, ходить с мотором в груди, который никогда не отключается. А возможно, это ад – собирать и носить в себе, никогда не освобождаясь от этого груза.

Сейчас он был близок к тому, чтобы именно так и сделать. Ведь недели шли за неделями, месяц за месяцем. И он по-прежнему ничего не знал.

Их не существовало.

Сколько раз он намеревался сказать Карлстрёму, что не может больше заниматься этим делом. И всякий раз поворачивал в коридоре назад. Они все-таки где-то здесь.

Однако сейчас решение принято: это дело не должно быть первоочередным, ему надо заняться другими расследованиями, чтобы восстановить энергию.

– Привет, – сказала Санна.

Она теперь не останавливалась на пороге, не стояла в дверях, не смотрела на него равнодушно, хотя никогда не заговаривала о том единственном, о чем он мог думать при встрече с нею, – о долгой прогулке и поцелуе, который мог бы стать новым началом.

– Найдется минутка?

Он кивнул, и она села напротив него, на один из картонных ящиков, как в последнее время бывало раз в неделю, всегда с новыми страничками в добавление к отчету криминалистов. Сейчас у нее были с собой два прозрачных уголка и коричневый конверт, все это она положила ему на стол.

– Письмо лежало в твоей почте. А вот это – четырнадцать тысяч четыреста крон.

Она отодвинула конверт в сторону и сосредоточилась на верхнем пластиковом уголке. Внутри были купюры достоинством 500 и юо крон. Все светло-розовые.

– Они поступили к нам с автозаправок. В магазине ими не расплатишься, но автомат разницы не замечает.

Бронкс часто видел банкноты, перепачканные спецкраской, и всегда они были ярко-красные.

– Я вполне уверена, они были в сумке у грабителя, когда он выходил из Сберегательного банка в Уллареде, – продолжала Санна. – Мы сделали анализ краски, она такая же, как в ампулах, оставшихся в банковской конторе, которые мы активировали и испытали на списанных купюрах, с благословения Госбанка Швеции. Краска, Джон, от того же производителя и из той же поставки.

Стопочка из трех-четырех документов. Все обозримо и аккуратно, как всегда, когда Санна представляла анализы и заключения.

– И вот тут-то становится вправду интересно. На каждой купюре я нашла следы ацетона. Никогда не слыхала ни о чем подобном. Обыкновенный ацетон! Как только они додумались? Я сама попробовала, и при надлежащей пропорции ацетона и воды… Джон, ее вообще не видно, красная краска полностью растворяется!

Бронкс открыл второй прозрачный уголок, вытащил купюры, внимательно рассмотрел, ощупал. Настоящие. И с виду нормальные.

– Те, что у тебя в руках, испачканы краской всего несколько дней назад, из ампулы, которую запустила я сама. Сейчас они выглядят как совершенно нормальные деньги. Если грабители тоже сумели найти правильную смесь… тогда у них в руках почти весь последний куш, и банковской системе придется менять методы. Опять.

Она закончила и пошла прочь, как всегда. Будто ничего не произошло.

– Санна!

Она остановилась у двери.

– Да?

– Может… прогуляемся? Пива выпьем?

– Нет.

– Нет? Но… прошлый раз?

– Прошлый раз?

– Ты знаешь, о чем я.

– Это был просто поцелуй.

– И кое-что еще, кроме поцелуя.

– Нет, Джон, больше ничего.

Санна вернулась в его кабинет, все сильнее заливаясь румянцем, как всегда, когда черпала силу в глубине своего существа.

– Джон?

Вот так она выглядела, когда сказала, что любит его.

Вот так выглядела, когда он сказал ей “уходи”.

– Да?

– Знаешь, я тоже думала о тебе. Думала о тебе все эти годы. Но теперь, когда мы опять встретились, работали вместе… как бы тебе объяснить… это просто воспоминания. Теперь мне кажется, будто я никогда тебя не знала, будто между нами ничего не было, я ничего не помню! Разве мы жили вместе? Разве прикасались друг к другу, завтракали, подбирали мебель… смеялись и плакали? Ты вроде как… фотография, Джон. Иногда, когда вижу свое фото, сделанное много лет назад, мне кажется, это кто-то другой. И каждый раз, когда вижу тебя, это ощущение усиливается. Ты как бы не существуешь.

Он заметил, что она слегка дрожит, из нее словно высосали все силы.

– Тот поцелуй… я его не планировала, просто… так вышло. Ты понимаешь, что мы не поставили точку? Если б ты рискнул остаться до тех пор, когда все придет к концу, ты бы не тосковал по мне. Рано или поздно сумел бы меня отпустить.

Бронкс больше не мог это слушать, ее голос стал громче, когда она шагнула к картонным ящикам, словно собираясь пнуть их как следует.

– Поставь точку, Джон! Тут ведь как с этими чертовыми ящиками, ты и с ними не можешь расстаться. Пожалуйста, Джон, пожалуйста, расстанься! Со всем сразу! Я не одна. И собираюсь домой, к нему. К человеку, который существует, сейчас.

После ее ухода он еще долго пробыл в кабинете. Посреди стола – бледно-розовые купюры возле совершенно чистых. Справа – сорок одна страница рапортов об украденном оружии, слева – три тысячи сто девять страниц протоколов предварительного расследования. И коричневый почтовый конверт, который принесла Санна.

Джон Бронкс рухнул в кресло, оттолкнулся ногами от ножек стола и прокатился назад, до самой стены.

Плевать он хотел на чистые купюры, на расследование, на письмо. Даже на то, что она живет с кем-то, кто существует, сейчас. Впервые с тех пор, как он переступил порог полицейского управления, ему захотелось уйти отсюда до наступления ночи, до того, как даст себе разрешение. Он выключил настольную лампу, сделал шаг прочь от стола – и замер. ЛИЧНО – стояло на конверте. Ниже его имя: инспектору уголовной полиции Джону Бронксу.

Лично.

Нет в этом чертовом здании ничего личного.

Он просунул палец в щелку, где клей толком не схватился, и торопливо вскрыл конверт.

Начал читать.

Дорогой г-н Бронкс!

Связавшись с двадцатью самыми опасными криминальными организациями в стране (по Вашей классификации) и выяснив, что наш ассортимент весьма их интересует, мы решили предложить и Вашей организации приобрести наш товар.

Таким образом, имеем удовольствие предложить Вам следующее:

пистолеты-пулеметы m/45 – 124 единицы,

АК-4 – 92 единицы,

пулеметы KSP-58 – 5 единиц.

Бронкс порылся в ящике стола. Пара пластиковых перчаток. Он надел их, надо было сделать это с самого начала. И продолжил читать письмо, какое менее всего ожидал получить.

Для справок сообщаю некоторые детали наших адресных рекламных акций, известных только нам и Вам.

Сведмюра, 11.12: KSP-58 произвел у выстрелов снизу по угловой камере. Крышку отдельно стоящего сейфа заклинило, была опустошена только верхняя полка.

Эсму, 2.01: чтобы запутать следы, для отхода были использованы два одинаковых автомобиля. Одна из касс Коммерческого банка осталась нетронутой, по причине замков с таймерами.

Шесть месяцев он искал, гонялся за ними, жил ими, не находя ни единого следа. А теперь вот это. Прямой контакт с дознавателем.

Образцы мы оставили для Вас в нижеуказанном месте:

Старое шоссе на Сёдертелье.

Остановитесь у шлагбаума. Станьте к нему лицом.

Пройдите 7 метров вправо. Следуйте далее по тропинке метров до вершины.

На вершине холма увидите стопку из пяти камней и молодую елку.

Под елкой найдете наши образцы.

Искренне Ваша, Анна-Карин

Бронкс быстро переписал ориентиры в блокнот и осторожно спрятал письмо и конверт в пластиковый пакет.

Всего минуту назад он думал, что все кончено. Но они с ним связались, и он по-прежнему будет отдавать им все свое время.

Они где-то здесь.

И он не отступит, пока не остановит их.

63

Юаким Нильсен. Так звали проверяющего, который сейчас курил, стоя у красно-желтого шлагбаума. Он выглядел спокойнее, даже излучал некоторую силу. Дайте время – и все налаживается.

– Хуже всего, что они наверняка неделями следили за мной.

Новая затяжка.

– Проводите меня туда, – сказал Бронкс, протягивая ему блокнот с поспешно записанными ориентирами.

– Зачем?

– Придется малость покопать.

Проверяющий пожал плечами и зашагал в лес – первые семь метров. Остановился на тропинке, читая инструкции.

– Тридцать пять метров. Тогда я знаю, куда мы идем. Там небольшой холм.

Мягкая тропинка уводила в глубь темного леса.

– Они знали, как я передвигаюсь, когда и где. Постарались, чтобы я ничего не заметил.

Боязнь исчезла, подумал Бронкс, но он по-прежнему постоянно об этом думает. И хотя сам не подвергался прямому насилию, так будет продолжаться до конца его дней.

Они перепрыгнули через поваленное дерево, услышали уханье совы.

– Это здесь.

Пять камней и молодая елка. Бронкс вооружился складной лопаткой, снял слой мха. Почва рыхлая. Недавно кто-то здесь копал. Он с силой воткнул лопату – она стукнула по металлу. Бронкс достал из кармана пластиковые перчатки, присел на корточки, сунул руку в рыхлую землю, нащупал черный пластиковый мешок.

– Они все делали как надо. До сих пор, – сказал Бронкс.

В другом кармане куртки лежал нож, им он разрезал мешок, открыв содержимое.

– Решили вступить в переговоры, значит, что-то произошло. Группа изменилась. Как меняется всё.

Он подал инспектору автомат, достал второй.

– Они решили закончить с грабежами банков.

* * *

Он думал, что народу будет больше, что Бронкс приедет с другими полицейскими, а может, и с криминалистами.

Лео подстроил бинокль, подвинулся чуть в сторону, чтобы лучше видеть, толстые сосны загораживали обзор, когда они там начали копать. Он удобно лежал на мягком мху в самой высокой точке леса, под прикрытием кустарника и двух больших валунов. Он тщательно выбрал оба места – то, где закопал оружие, и то, где без риска для себя сможет вести наблюдение.

Бронкс, по-видимому, старше его лет на десять— пятнадцать. То есть ему лет тридцать пять, а может, сорок. Походка энергичная, наверно, в прошлом спортсмен, но не сейчас. Одет почти как он сам, джинсы, кожаная куртка, полуботинки; обыкновенный полицейский в штатском, одетый совсем неподходяще и для прогулки по лесу, и для рытья.

Лео понимал, что приходить сюда рискованно, но чувствовал себя спокойно. Наблюдал, оставаясь невидим. И планировал в секрете от всех. Ну, а вот это – полицейский, который откапывает оружие, а вскоре прочтет новые инструкции, – просто очередной этап продажи.

Три АК-4 и два пистолета-пулемета. Все хорошо смазаны и завернуты в пластик.

Бронкс все еще не понимал, всерьез ли все это, или он жертва изощренной шутки.

– Там что-то есть.

Проверяющий распаковал последний пистолет-пулемет и перевернул его. К стволу привязана нитка, а к ней – конверт, точно такой, как первый, только на сей раз лицевая сторона разрисована цветами и сердечками, а адрес обведен красным кружком.

Бронкс вскрыл конверт. И прочел:

Дорогой г-н Бронкс,

мы очень рады, что Вы ознакомились с нашими образцами.

Учитывая, чем для Вас чревата продажа нашего товара другим потенциальным покупателям, мы просим за весь товар 25 миллионов шведских крон.

Пожалуйста, сообщите о Вашем согласии на наше предложение, поместив 4 мая в “Дагенс нюхетер” под рубрикой “Сообщения. Личное” следующее сообщение:

Я скучаю по тебе, Анна-Карин.

– Анна-Карин, – проворчал Бронкс себе под нос. – У них есть чувство юмора.

– Юмора?

– Вчера я потерял старинную подругу. А теперь, похоже, завел новую.

– Ой, погодите! Анна-Карин! – Проверяющий вдруг улыбнулся. – Изобретательно!

– Простите?

– В некоторых шведских полках его так и прозвали. Вы же знаете, да? А-ка-четыре. Анна-Карин.

Джон Бронкс огляделся по сторонам. Его не оставляло ощущение, что за ним наблюдают. Он еще раз оглянулся, но кругом только деревья да уханье совы.

64

Ни души кругом. Лео стоял на небольшой прогалине среди чудесного леса в ста сорока километрах северо-западнее Стокгольма, между двумя выбранными по карте небольшими городками – Салой и Альвестой. Последнее жилье, несколько ветхих летних домиков, он миновал получасом раньше, когда на резиновой лодочке пересекал озеро. Вот здесь-то полиция и выплатит ему 25 миллионов крон.

Лео загонял гвозди в кору. Это оказалось легче, чем он думал; дерево как бы всасывало их. Он отступил на шаг в мягкий мох, глянул на металлическую емкость с шурупами и пластидом, обмотанную коричневой малярной лентой, снизу торчал короткий кусок запального шнура.

Самодельный фугас. Примерно полкило наполнителя и взрывчатки. Он соорудил в гараже пятнадцать штук и сложил в Пещере Фантома.

Лео снова огляделся. Деревья должны стоять не слишком близко и не слишком далеко. Из вертолета они должны увидеть его сигнальную ракету, а затем, медленно опускаясь, ее свет выведет пилота к четырем наземным огням – там они и сбросят сумку с деньгами.

Полицейским придется ждать последнего письма с инструкциями, а потому они не смогут спланировать ответный ход. Только когда двадцать пять миллионов окажутся у него в руках, они получат доступ к оружию.

Вертолет будет кружить, согласно указанным координатам, по кольцевому двухсоткилометровому маршруту. Его он тоже вычертил на карте. Круг включал пять разных аэродромов, где можно дозаправить вертолет. Он назначит время взлета и крейсерскую скорость и таким образом вычислит, когда вертолет пройдет над этой точкой.

Они не будут знать, где и когда нужно сбросить деньги, но он предполагал, что поголовно все полицейские Центральной Швеции будут на связи и на позициях вблизи означенного маршрута. И в тот миг, когда он запустит красную ракету и укажет вертолету направление, всю эту орду поднимут по тревоге.

Солнце струилось сквозь кроны деревьев, и прозрачная леска поблескивала, когда он осторожно накручивал ее на взрыватель. Фугас готов к применению. Он пошел обратно, мало-помалу стравливая леску, через десять метров остановился и натянул ее. Он вправду был один. Но с оружием, которое могло убить десять, двадцать, а то и тридцать человек.

Три дня в одиночестве, ночевки под открытым небом. Не с кем ни поговорить, ни посмеяться. Нет братьев, чтобы разделить напряженное волнение.

Он легонько потянул леску, взрыватель сопротивлялся, как рыба, хватающая наживку.

Завтра выйдет газета. Ответ. Враг с непримечательным лицом и именем, Джон Бронкс, в нескольких строчках выразит свою тоску по Анне-Карин.

Он был уверен, что они согласятся. И не просто из боязни, что оружие попадет к другим преступникам. Была еще одна приманка – он сам.

Они сделают все возможное, чтобы арестовать его. И он готовился ко всему.

Полиция пошлет свои лучшие силы. Элитарное антитеррористическое подразделение.

Двадцать обученных ясперов.

А он сокрушит их всех сетью из рыболовной лески.

Лео надел наушники и легонько дернул леску, присоединенную к пробному фугасу на сосне в десяти метрах отсюда. Вот это да – взрыв разнес все живое на уровне человеческого роста, даже береза в дальнем конце прогалины с треском рухнула.

Эффект оказался посерьезнее, чем он рассчитывал.

Теперь выбор за тобой, Бронкс. Спокойствие или хаос.

Лео последний раз оглянулся на бескрайний лес, который уже поглотил один взрыв. Вокруг птичий щебет да легкий ветерок. Пора домой, скинуть камуфляж, надеть джинсы, куртку и рубашку со светло-коричневыми пятнами кофе, он посадил их нарочно, как бы случайные пятна, вполне ожидаемые на белых рубашках ночных таксистов.

Он пересек прогалину, пора присоединиться к тем, кто никогда не спит, пора дождаться ответа на личное объявление.

65

В четыре утра почти весь Стокгольм спит – последние посетители баров разошлись по домам, а утренние пассажиры еще в постели. Но не здесь. В круглосуточной забегаловке на углу Гулльмарсплан собираются только таксисты. Громкие разговоры, кофе в пластиковых кружках, перепачканные типографской краской пальцы, листающие только что вышедшие утренние газеты.

Лео сидел на диванчике за одним из угловых столиков, развернув на сосновой столешнице “Дагенс нюхетер”. Новости, культура, спорт его не интересовали. Только объявления. Он торопливо пролистал разделы о продаже и покупке домов, автомобилей, детских колясок, потом наклонился, почуял запах свежей газеты. Вот. СООБЩЕНИЯ. И чуть ниже: ЛИЧНОЕ. Ингер и ее детям Фанни и Мие. Пожалуйста, немедля свяжитесь с нами. Анита. Сегодня сообщений всего два. Жду тебя на пароме. Б. Некто по имени Анита. И некто, ожидающий встречи на пароме.

Это все. Все!

Он порвал газету.

Ни братьев. Ни группы. Ни новых ограблений. Дом, который Аннели ненавидела и в котором больше двух сотен единиц оружия.

А эта сволочь не ответила!

Он промчался мимо одетых в синюю форму водителей “Стокгольмского такси” и “Таксокурьера”, выбежал из закусочной в знобкие рассветные сумерки. На площади стоял телефон-автомат, с которого они звонили насчет бомбы и который, как он надеялся, больше использовать не придется. Зашел в стеклянную будку, набрал номер сотового. Шесть гудков. Затем включился автоответчик. Он позвонил второй раз. Снова шесть гудков. И еще шесть.

– Алло…

– Образцы.

– Что?

– Вы недовольны?

– Кто… у телефона?

Голос, едва внятный, заспанный.

– Женщина вашей мечты.

Джон Бронкс сел на кровати, спустил ноги на холодный пол, прошел к окну. Хотел удостовериться, что никто за ним не следит.

– Кто?

– Ваша малютка Анна-Карин.

Голос мужской. Не старый, но трудно сказать, насколько молодой. Не высокий и не низкий, более-менее в среднем регистре.

– И чего же вы хотите… Анна-Карин)

– Утренняя газета. Вы не ответили.

– Не в моих привычках искать женщин через объявления.

Бронкс отошел от окна, поспешил в коридор, достал из внутреннего кармана куртки диктофон, подключил к телефону.

– Если вы его не купите. Если не изымете его с рынка… найдутся другие желающие.

– Я выкопал ваши образцы. Проверил их. Они действительно похищены из арсенала, расположенного в Гетрюггене, в нескольких десятках километров южнее Стокгольма. Но это не доказывает, что похититель именно вы.

– Если вы не купите наш товар, он попадет в другие руки. В руки других преступников. А они вряд ли будут столь… дисциплинированны, как моя маленькая группа. Знаете ли, организованная преступность, о которой вы все время толкуете. Отряды “Ангелов ада”, вооруженные до зубов.

– Образцы не доказывают, что все остальное тоже у вас.

– Они свидетельствуют, что я заменил замок на шлагбауме точной копией с тем же серийным номером. И что я видел опись, датированную четвертым октября, и знал, что замок провисит там полгода, поскольку я превосходно замел следы и шестидесятилетний проверяющий со своим полуразвалившимся “вольво” ничего не заметил. Хотите еще подробностей, которые известны только тому, кто похитил оружие?

Бронкс потянулся, чтобы глянуть на кухонные часы. Десять минут пятого. Ложиться он больше не станет.

– В таком случае, Анна-Карин, я хочу знать одну вещь.

– Двадцать четыре часа.

– Я хочу знать… зачем вы это делаете?

– У вас ровно сутки на размышление.

– Вы правда решили, что это оружие вам больше не понадобится?

– Двадцать пять миллионов.

– Анна-Карин, дорогая… вы совершили огромную ошибку. Вам не следовало вступать со мной в контакт. Надо было закопать оружие где-нибудь в поле, бросить его в озеро, но ни в коем случае не вступать со мной в контакт. Не сделай вы этого, вы могли бы сохранить все, что успели награбить, могли бы даже скрыться с добычей.

Кран над раковиной, как всегда, поворачивался туго, вода была тепловатая. Бронкс оставил его открытым, пусть пойдет холодная.

– И кстати, если ваше имя Анна-Карин…

– Какого черта вы там делаете?

– Наливаю себе воды. Если ваше имя Анна-Карин, то как вы зовете своего брата?

Он осушил стакан, наполнил снова, выпил половину.

– Вашего брата. Ну вы знаете, того, с кем грабите банки.

– Ответ ровно через двадцать четыре часа. Личное объявление. Там же. Начать с “Дорогая Анна-Карин”.

– У меня тоже есть брат. Так что я знаю, как братья глядят друг на друга, касаются друг друга. Даже когда вижу это на черно-белой пленке банковской видеокамеры. И вы… вы старший. Поэтому шепчете что-то на ухо младшему прямо перед тем, как он впервые направит оружие на толпу людей.

– А дальше напишете: “Я тоскую по тебе и хочу снова тебя увидеть”.

Серая толстовка висела на стуле в прихожей. Весна, утро прохладное, и Бронкс надел ее на голое тело.

– Послушайте, Анна-Карин. Я не люблю насилия.

– Если вы ответите, Анна-Карин тоже ответит новым объявлением, которое точно сообщит вам, что делать дальше, чтобы продолжить добрые отношения, – как передать оплату и как мы доставим остальной товар.

– А знаете, почему я его не люблю? Я с ним вырос. Знаю, как оно действует, – хочешь не хочешь, делай выбор: либо ты его ненавидишь, либо повторяешь. Верно?

– Двадцать четыре часа.

– Одного дня маловато.

– Ни часом больше.

– Тогда вы ничего от нас не получите. Мне нужно время, чтобы обсудить все с начальством.

Джон Бронкс прошелся по маленькой квартире, вслушиваясь в молчание. Ни тот ни другой не повесили трубку, молчание было иное, он отчетливо слышал звуки улицы и дыхание – на том конце линии обдумывали ситуацию, возможно, оценивали заново.

– Ладно. – Голос в трубке стал ниже, отчетливее. – Через неделю. Одиннадцатого мая. “Дагенс нюхетер”. Если не захотите назначить свидание Анне-Карин… добро пожаловать в ад.

Затем стало по-настоящему тихо, звонивший отключился.

66

Джон Бронкс зевнул. Ложиться он и правда не стал. Выпил на кухне чаю, стоя босыми ногами на холодном деревянном полу, потом прогулялся по набережной Сёдер-Меларстранд и вокруг острова Лонгхольм.

Он правильно поступил, не послал Анне-Карин сообщения, что скучает по ней, обошелся с нею, как некогда с Санной. И сработало. Лучше, чем он надеялся. Он заставил его заговорить – впервые состоялся прямой контакт.

Теперь у него семь дней, чтобы принять следующее решение.

Потому-то он и находился сейчас в огромном сыром гараже полицейского управления, караулил Карлстрёма. Не хотел снова тревожить его дома или дожидаться, когда тот зайдет к себе в кабинет, он ведь знал привычки босса. По будним дням Карлстрём отвозил младшую дочку в детский сад, старшую – в школу, а жену – на работу, постепенно расставался с семьей, к которой вернется через несколько часов. На свое парковочное место он приезжал обычно не ранее восьми пятнадцати и не позднее восьми сорока пяти.

Бронкс не прятался, просто стоял возле шершавой колонны, но Карлстрём не заметил его и вздрогнул от неожиданности, когда остановил машину, а инспектор открыл заднюю дверцу и влез внутрь.

– У меня состоялся контакт со Старшим Братом. Он позвонил мне сегодня рано утром.

Бронксу потребовалось десять минут, чтобы рассказать боссу всю историю, и еще минута прошла, прежде чем Карлстрём заговорил:

– Когда именно ты откопал пять единиц оружия?

– Восемь дней назад.

– И только теперь решаешь все рассказать и прыгаешь ко мне в машину?

– Мне хотелось полной уверенности насчет его реакции. Расскажи я раньше, ты бы привлек еще кучу народу, возникла бы куча мнений, куча всяких вариантов. Мы бы не достигли этой точки. Понимаешь? А теперь он связался со мной лично. Нас двое – я и он.

Комиссар Карлстрём смотрел на серую стену, на именную табличку.

– Ладно. Тогда почему ты решил, что я нужен тебе сейчас? Что такого я могу сделать для тебя, чего ты не можешь сделать сам?

Двадцать пять миллионов крон.

– Джон, ты слышал, что я сказал?

Заплати. Оставь Старшего Брата без оружия. Гарантируй, что самый беспощадный шведский грабитель банков никогда больше грабить не будет. И в то же время будь полицейским, который после многомесячной погони даст им возможность уйти, исчезнуть навсегда, стать анонимной главой в хронике скандинавских преступлений.

– Джон. Чего ты хочешь от меня?

Или не плати. Вынуди Старшего Брата продолжить, грабить дальше, искалечить еще больше людей. Но сохрани возможность когда-нибудь его схватить.

– Мне нужно кое-что, к чему имеют доступ только люди с персональными парковочными местами.

– Не понял.

– Двадцать пять миллионов крон наличными.

67

– Ты не мой папа.

На грани меж сном и явью Лео сперва ощутил недоверие, которое быстро обернулось самым знакомым чувством – страхом. Слова нырнули внутрь, захватили контроль, как пронзительный свисток поезда, у которого отказали тормоза, или сирена воздушной тревоги.

Но в глубине своего существа он слышал не свисток. И не сирену. Это был голос, доносящийся из далей времени, хотя по-прежнему отчетливый.

– Ты не мой папа.

Нельзя так говорить. Это неправильно. Однако слова явились вновь, на сей раз как бы заполнили его собственный рот, вызывая тошноту под ложечкой, выталкивая его в настоящее, чтобы осознать: все это давным-давно миновало.

Ивана здесь нет, и слова не его.

Волосы у этой фигуры не темные, как у Ивана, а светлые и растрепанные, сущий ангелок, и голос скорее веселый, чем обвиняющий.

– Ты не мой папа!

Себастиан.

Отвращение и страх тотчас сменяются досадой. Он провел пять дней в лесах, намечая пути отхода и размещая свои самодельные фугасы, – всю неделю спал по три часа за ночь, а теперь вот проснулся от дразнилки.

– Ты не мой папа.

– Верно… но могу стать тебе спецпапой, – сказал Лео поднимаясь, с туманом в голове.

– Не-а!

– Да! Так называют того, кого видят раз в полгода, мелкий ты паршивец!

Лео подхватил мальчугана на руки, закинул на плечо, а Себастиан тряс головой и хохотал, пока кудряшки не спутались.

– Разве мама не говорила, что ты получишь только овсянку, если без разрешения разбудишь Короля Льва!

– Ненавижу овсянку!

Вниз по лестнице и на кухню, Себастиан смеялся и кричал, что не хочет, не хочет, не хочет овсянки, пока Лео не поставил его на пол; выбежав в коридор, мальчик спрятался в куртке Лео, делая вид, будто боится, что его накормят овсянкой.

– Себастиан!

Аннели уже сидела за кухонным столом, с чашкой кофе и сигаретой.

– Теперь послушай-ка маму, малыш: тебе пора одеться. Одевайся, тогда скоро выйдем, – крикнул Лео вслед мальчику.

Она затушила сигарету в почти полной пепельнице, закурила другую, посмотрела на Лео.

– Что случилось?

– Ничего, – ответил он.

– Лео… я вижу, что-то не так.

– Мне просто нужна чашка кофе, и все будет в полном порядке.

Ровно столько кофе и осталось в кофейнике. Последние капли перелились через край чашки.

– Надо спешить, одевайся.

– Ты поэтому отправила маленького хулигана разбудить меня?

– Мне не нравится, когда ты так его называешь.

– А мне не нравится, когда ты куришь в доме. – Лео вынул сигарету у нее изо рта, прошел к открытому окну и выбросил ее на улицу. – Особенно сейчас, ведь Себастиан так редко гостит у нас! – Он настежь распахнул и второе окно. – Пожалуй, я не смогу сегодня пойти с вами.

Аннели была разочарована, как он и предполагал, глянула в сторону коридора, прошептала:

– Мы же договаривались. И он побежал одеваться.

– Извини.

– Что-то случилось? Ты вчера поздно вернулся. Опять. Где ты был? Что затеваешь?

– Я работал.

– А почему не можешь сейчас пойти со мной?

– Потому что должен работать.

– Работать? Ты понимаешь, как он будет разочарован?

– Черт… он твой сын, на меня ему начхать.

Лео пошарил в кармане, достал тысячекроновую купюру – из Сберегательного банка в Уллареде, который взял в одиночку.

– Я не могу пойти с вами.

Себастиан стоял у входной двери, полностью одетый, глаза горят ожиданием. Лео вложил деньги ему в ладошку.

– Повеселитесь хорошенько.

Аннели выглядела совсем не веселой. И не пыталась это скрыть. Поступок Лео граничил с оскорблением, а ведь он редко вызывал у нее такие чувства.

– Хватит на любую карусель, малыш!

Лео взъерошил светлые кудри, Себастиан взглянул на купюру в своей ладошке.

– Можно покататься… на всех?

– Здорово, да? Весь день можешь делать, что хочешь, и ни один зануда взрослый тебя не остановит.

Взгляд Аннели обжег Лео затылок, а Себастиан кивнул, толком не понимая, и она снова шепнула:

– Мы же решили.

– У меня возникли сложности. Работа.

– Какая “работа”? – сказала она, жестом изобразив кавычки.

Она прекрасно знала, что Лео терпеть не мог такой жест, к которому прибегали всякие болваны, когда не были уверены, что хотят сказать, и подчеркивали это несколько театральным манером.

– “Работа”, которая оплатит “дом твоей мечты”. – Он тоже изобразил кавычки. Но не избавился от досады, одолевавшей его и прошлой ночью, и каждый день после того телефонного разговора.

“Если ваше имя Анна-Карин… ”

Этот гад знал. Знал то, чего знать не должен.

“…то как вы зовете своего брата?”

И хотя Лео вообще-то не сказал ни единого лишнего слова, Бронкс заставил его проговориться. Насчет братьев. Подтвердить то, чего этой поганой ищейке знать не полагалось, и если они возьмут его, то сцапают и братьев.

Лео слышал, как Аннели, не попрощавшись, закрыла дверь, переоделся в рабочую робу, важно, чтобы все было как обычно.

Еще одна чашка кофе, и он почувствовал, как раздражение мало-помалу отступает. Черт бы побрал этого инспектора, он же ничем не отличается от жиртреста, что сидел когда-то за кухонным столом. Еще бы не воткнуть карандаш в руку этакому фрукту, так ему и надо – нечего заставлять ребенка покорно сидеть и говорить то, что хочет услышать чужой дядька.

Раз тебе чего-то не дали, возьми сам.

Отними.

И больше не выпускай из рук.

68

В столовой полицейского управления было довольно многолюдно. Народ собирался там в свободное время, и разговоры шли преимущественно о том, что их всех объединяло, – о работе. Джон Бронкс редко здесь обедал, разговоры, естественные на деловых совещаниях, за длинными одинаковыми столами становились какими-то вымученными. Он налил из титана кружку кипятку, “серебряный чаек”, бесплатно.

Карлстрём сидел за столиком у окна, выходящего во двор. В правой руке вилка, левой он листал пачку документов. Раньше Бронкс такого не видел. Обыкновенно босс все свое внимание посвящал еде.

– Привет.

Тарелка пережаренного картофеля фри и кусок жесткого мяса. Опять-таки не в духе Карлстрёма. Но он поднял взгляд от бумаг, отхлебнул глоток холодной воды и проглотил – хотя бы это в его привычках: он никогда не разговаривал с полным ртом.

– Джон. Рад, что ты сумел прийти.

Бронкс сел, Карлстрём вытер руки бумажной салфеткой.

– Дело сделано. На полу за моим письменным столом – черная сумка. Двадцать пять миллионов. Наличные. В старых купюрах.

Несколькими столиками дальше послышался смех. Народ из центра чрезвычайных ситуаций. Небось радуются, что не надо отвечать на звонки.

– Теперь у тебя есть все, чтобы произвести обмен. Оружие на деньги. Но этого недостаточно.

– Вот как?

– Мне пришлось переговорить и с непосредственным начальством, и с министром юстиции. Просто изъять оружие им недостаточно. Им нужен арест.

– А какого черта, по их мнению, нужно мне?

– Оружие. И арест. Понятно? А мне необходимо постоянно быть в курсе всего.

– Конечно. В курсе всего.

– Поэтому я хочу знать, когда, где и как состоится обмен.

– До этого мы пока не добрались. Ведем переговоры.

– И когда они выставят свои требования и сообщат, каких действий ждут от тебя, ты должен выставить свои требования. Чтобы мы могли спланировать ответный ход.

– Не уверен, что получится.

Бронкс пристально посмотрел на Карлстрёма. За десять лет совместной работы они хорошо узнали друг друга, по крайней мере здесь, в стенах управления. И он видел: Карлстрём понимает, что их могут направить не туда.

– Получится, Джон. Если спланировать как следует.

– У этих парней есть бомбы и стрелковое оружие. Они не останавливаются перед насилием. Их действия всегда хорошо продуманы. Любая ошибка во время обмена, и… могут погибнуть люди.

– Именно поэтому их надо схватить.

– Если они перебьют наших, а потом смоются, мы так и не узнаем, кто они такие, никто не узнает, кто они! Невидимки. И любой ценой хотят ими остаться.

Теперь уже Карлстрём пристально смотрел на Бронкса. И изменился в лице. Непосредственный начальник Бронкса редко сердился, характер у него не тот. Но сейчас он терял самоконтроль, который тщательно культивировал и в конце концов сделал частью своей личности.

– Джон!

– Да?

– Ты отлично знаешь, как все работает. Доверие возникает только со временем. То доверие, что позволяет просить об услугах. Однако они наперечет. Поэтому нужно выбирать, когда стоит ими воспользоваться. Я воспользовался сейчас. Выдать двадцать пять миллионов без гарантий получить что-либо взамен, пойти на риск, что паршивые уголовники начнут шантажировать правительство и это станет достоянием общественности… высшие официальные лица нашей страны согласились на это, потому что попросил я. Потому что я использовал одну из немногих своих возможностей и попросил об этом. Джон, черт побери, постарайся, чтобы это не пропало даром!

Бронкс наклонился над столом, над тарелкой.

– Карлстрём, у них нет контактов. Я знаю. У них нет судимостей, и если они попытаются предложить оружие кому-либо из уголовного мира… наши осведомители об этом узнают. Так что предлагать они не будут. Не потому, что боятся, а потому, что большие хитрованы.

– Ты совершенно уверен?

– Уверен я только в одном: если мы вынудим их продолжить грабежи, вероятность, что мы их сцапаем, возрастет. Так что если мы не выйдем на контакт, промолчим, не станем торговаться… Карлстрём, они придут в отчаяние. И поневоле опять возьмутся за грабежи. А в отчаянии люди становятся уязвимы.

Карлстрём поправил прибор на тарелке. Сперва скверная еда. Теперь вот это.

– И долго ли… черт побери, Джон, долго ли ты… шел в этом направлении? К такому решению? К такому варианту? Не платить?

– С первого письма.

– И заставил меня просто так выклянчивать деньги!

– Не просто так. Мне нужно знать, что они вправду есть. Не хочу врать – у Старшего Брата не должно быть ни малейших сомнений, он должен слышать по моему голосу, что у меня на столе двадцать пять миллионов, видеть их на фото, если угодно. – Бронкс резко отодвинул стул, собираясь встать. – А если… я ошибаюсь. Если. Тогда я их использую. Если другого выхода не будет. Если это единственное, что предотвратит ад.

Бронкс встал, но Карлстрём – как и во время последнего обеда – положил руку ему на плечо.

– Джон! Тебе интересно, что я думаю?

Бронкс подавил желание вырваться, кивнул.

– Я верю, что сделка состоится, и арест тоже. У нас больше ресурсов, чем у них. Но самое главное – положить конец этому безумию. Показать всем, что мы взяли их, как только появилась возможность, а не случайно. А дальше… меньше ограблений, меньше жертв. – Карлстрём не отпускал его. Как прошлый раз. – И еще одно.

И Бронкс чувствовал себя так же неловко, как тогда.

– Когда все кончится… Я хочу, чтобы ты взял отпуск. Понятно?

– Конечно.

– Ты слышал, Джон? Никаких дел. Отпуск.

– Попозже. Когда все кончится. Но прежде мне надо кое-что сделать. Например, впервые в жизни опубликовать личное объявление.

69

Шестилетний мальчуган пробыл у них целую неделю, но Лео его почти не видел. Он знал, что Аннели разочарована, ведь ее сынок так редко навещал свой второй дом, но она поймет. Это он тоже знал.

Когда все кончится.

Аннели спала. И Себастиан спал.

Лео слышал, как открылась и закрылась щель почтового ящика, металлический лязг на рассвете погожего теплого майского дня, – пришла газета, а с ней начало конца. Он налил себе кофе в большую фарфоровую кружку, поставил ее на кухонный стол.

Все его планы вели к этой минуте. Он прошел несколько шагов до калитки и почтового ящика. Сегодня же он отошлет последнее письмо, инструкции, необходимые полицейским для осуществления обмена.

И тогда все кончится.

Все планирование, все приготовления свелись к этому ответу. Он открыл газету ближе к середине, торопливо перелистал.

Тридцать седьмая страница.

Лео оцепенел. Ярость острой сосулькой резанула в груди.

Он не вернется в дом, не вернется к горячей кружке кофе на столе, сядет в машину и уедет прочь, пока день только-только просыпается.

Поганая ищейка!

* * *

Джон Бронкс не спал. Даже не пытался. Постель не разбирал, дверь спальни закрыта.

Три кофейные чашки на столе, а ведь он никогда кофе не пил. Однако чернота и горечь казались вполне под стать ночи ожидания.

Телефон, лежавший рядом с утренней газетой, открытой на странице тридцать семь, с объявлениями, зазвонил в первый раз. Немного погодя, когда он читал, – во второй. И в третий.

Личное.

Анна-Карин,

совершенно по тебе не тоскую

и видеть тебя больше не желаю.

Он перевел взгляд на телефон – четвертый звонок, пятый. Потом звонки смолкли, а Бронкс считал про себя секунды, как ребенок считает секунды от яркой вспышки молнии до глухого раската грома.

Семь секунд. Телефон зазвонил снова.

На сей раз он пропустил три звонка и взял трубку: – Привет… Анна-Карин.

– Вы совершили огромную ошибку!

Вот, значит, какой у него голос, когда он загнан в угол. Не энергичный, не писклявый, однако без малейшего акцента, без диалектной окраски. Вполне подходит человеку в черной маске, которого он видел столько раз.

– Это вы так думаете.

– Теперь слушай меня, сукин ты…

– Много народу? Вокруг, на Гулльмарсплан? Да, я и звонок твой локализовал. Могу выслать туда патрульный автомобиль, если хочешь.

– Мы говорили пятнадцать секунд. Через тридцать секунд я повешу трубку, и ты меня уже не выследишь. Но прежде пойми одно: ты, черт побери, только что начал войну. Отдал государственное оружие в руки уголовников.

Бронкс пытался расслышать фоновые шумы. Ничего, полная тишина. Либо он прикрывал трубку, когда не говорил, либо вблизи телефонной будки в эту минуту не было уличного движения.

– Старший Брат… ты не хуже меня знаешь, что это неправда. Верно? У тебя нет судимостей. Хотя более опасного грабителя банков я, пожалуй, не встречал. Как, черт побери, такое возможно? Как стыкуется? Все дело в том, что ты умеешь работать головой. А потому не будешь вступать в контакт с другими преступниками.

– Заткнись и слушай внимательно, сукин сын! Мне не нужны контакты, чтобы мое оружие перешло в другие руки! Я просто закопаю несколько ящиков и отправлю письмишко с красными сердечками и инструкциями. Знакомо, а? Сорок единиц автоматического оружия в каждом ящике: один – “Ангелам ада”, один – югославской мафии, один – придуркам из предместья____ И все это, блин, твоя ошибка, твоя, поскольку ты не выкупил то, что я похитил!

– Знаешь что? Прямо сейчас на моем столе в управлении стоит черная сумка с двадцатью пятью миллионами. Твои деньжата. Которые я должен был заплатить. Если б не решил послать все к чертовой матери.

Молчание.

– Ведь грабить банки – единственное, что ты вправду хорошо умеешь, Старший Брат. И будешь грабить снова. И снова! Слышишь, Анна-Карин? Ты будешь снова грабить банки, едрена вошь!

– Бронкс… Джон… ты забыл одну маленькую деталь. Ты не знаешь, кто я и как я выгляжу. А вот я знаю, кто ты и как ты выглядишь.

Молчание изменилось. Стало беззвучным. Старший Брат повесил трубку. Положив телефон на стол, Бронкс сообразил, что, сам того не замечая, все это время стоял.

Теперь остается только ждать следующего хода Старшего Брата.

* * *

Было уже восемь, когда Лео заехал на свой участок и припарковался. Чашка кофе в одном из немногих открытых кафе и несколько часов бесцельной езды по южным предместьям, чтобы успокоиться, не помогли. Ощущение огромной, жирной ошибки не проходило.

Он вышел из машины, пошел к гаражу. Стук мяча только усилил упорное раздражение. Себастиан уже встал и, изображая профессионального футболиста, бил мячом в гаражную дверь, сопровождая каждый удар комментариями, якобы по-английски.

– Привет, спецпапа. Ты куда идешь?

– Почему ты не спишь?

– Хочешь поиграть? Мне нужен хороший вратарь.

Лео открыл дверцу возле ворот.

– Себастиан, иди к маме.

Шестилеток неожиданно мощно ударил ногой по мячу – гаражная дверь задрожала.

– Она все время спит. Спит и спит.

Лео поднял плохо надутый мяч и послал его через большущий бетонный двор к дому.

– Поиграй там.

Разочарованный взгляд Себастиана, бегущего за мячом, а спецпапа вошел в гараж, зажег свет и закрыл за собой дверь.

Пишмашинка так и стояла под верстаком. Лео поставил ее на стол.

Пишмашинка.

Дальше все произошло быстро. Несколько стремительных шагов к стене, к кувалде. Он занес ее высоко над головой и с размаху саданул по машинке, в клочья разбивая тяжелый стальной корпус и хрупкие клавиши, удар за ударом, и при каждом ударе из горла у него вырывался громкий крик.

– Что ты делаешь?

Чертов мальчишка открыл дверь, заглянул внутрь.

– Проваливай!

– Такой шум!

– Живо!

Лео не остановился, бил и бил, когда Себастиан закрыл за собой дверь, бил, пока машинка не превратилась в обломки металла и пластика. Ею никогда больше не воспользуются! Ни один поганый сыщик не сможет связать ее с теми вымогательскими письмами! Решение принял Джон Бронкс, а Лео желал только одного: усложнить ему жизнь, снова одурачить его и исчезнуть.

70

Семь месяцев назад конверт был совершенно белый и содержал восемьдесят шесть пятисоткроновых купюр. Теперь он потемнел от частого открывания и закрывания, а купюр осталось всего четыре. После многих лет молчания Лео пришел тогда к нему домой, помахивая толстым конвертом.

Я только что закончил большую работу по строительству в Тумбе, Сульбу-центр. Семьсот квадратных метров. Коммерческие помещения, хорошие деньги.

Как только старший сын уехал в своем паршивом чистеньком пикапе, Иван бросился в дом, разыскал под кучей лотерейных билетов ручку и быстро записал все, что надо запомнить. Он уже тогда знал – сорок три тысячи, отданные, будто паршивые игрушечные бумажки.

Это тридцать пять тысяч, которые, как ты считал, я тебе задолжал. И пять тысяч в счет процентов. И еще три сверху… По одной за каждое ребро.

Иван прислонил конверт к пивному стакану на столе из желтого пластика, как и стул, на котором он сидел, меж тем как из большой печки с пиццей струился жар. Отхлебнул чуток пива из стакана, но не слишком много, скоро уходить, так что голова должна остаться трезвой.

Он повернулся к окну. Начало лета, оживленное шоссе за окном дрожало от зноя – со всех сторон жарища.

Он дважды звонил и дважды пытался спросить сына, не занят ли тот чем-то недозволенным, но ответа не получил. Так что до недавних пор еще существовала некоторая вероятность, что он ошибается. В смысле до той минуты, когда вспыльчивый толстяк – прораб по фамилии Габбе – допил пиво и вышел из пиццерии. Как Иван установил после ряда телефонных звонков, именно Габбе возглавлял работы в Сульбу-центре. Иван представился плотником с собственным бизнесом, он, мол, получил предложение поработать со строителем по имени Лео Дувняк и потому наводит справки.

Разговор начался хорошо.

Крикливый прораб подтвердил, что действительно нанимал Лео как субподрядчика, а значит, деньги в конверте могли быть заработаны на строительстве.

Однако, выпив полстакана пива, прораб наклонился к Ивану и дал ему совет: Будьте осторожны. Скажу вам честно. Он вам не подходит. Он занижает цены. Меня это устраивает, ведь я покупаю его работу, а вам с ним строить… они настолько занижают цену, что я вообще не понимаю, как им удается выжить.

Теперь он знал. Подозрения оказались оправданны. Прораб Габбе, сам того не зная, подтвердил Ивановы подозрения – грабитель в маске на телеэкране действительно его старший сын.

По другую сторону автомагистрали стоял домишко с большим гаражом.

Тот самый, о котором говорил прораб.

Дом Лео.

Иван допил пиво, положил на столик пятьдесят крон. Все будет так, как он представлял себе долгими бессонными ночами, когда вино становилось противным на вкус. Сначала он и Лео – ядро – объединятся в маленькую семейную фирму, которая мало-помалу станет расти. Затем он решит проблемы с Феликсом, познакомится с Винсентом, и вечерами они будут сидеть вчетвером, вести разговоры.

Все вчетвером. Работая и выстраивая семейный бизнес. Клан.

Он зашагал через дорогу. К странному домишке, окруженному забором с колючей проволокой поверху, больше похожему на крепость, чем на жилище.

Положив руку на нагрудный карман, он ничего не нащупал – наверняка забыл конверт в пиццерии. Хотя нет, тут он, у груди, постоянное напоминание о последней встрече со старшим сыном. Конверт у сердца, месяц за месяцем.

Ему не терпелось увидеть Лео, и никогда в жизни он так не боялся встречи.

Через оживленную магистраль, на дорогу поуже, в обход спесивой деревянной виллы. Ну и жарища. Пот градом катился по спине между лопатками, пропитывал ткань рубашки. Иван медленно прошел мимо виллы, шагнул в проем забора, напомнивший узкую тюремную калитку и приведший его в пустой двор, почти целиком заасфальтированный.

Вошел во двор. Никудышная работа – асфальт неровный, хрустит под ногами.

Направляясь мимо гаража к дому, он увидел, что двери поднимаются. Кто-то стоял в гараже у вертящейся бетономешалки. Знакомая спина. Он видел ее по телевизору, в черном комбинезоне.

– Лео?

Иван смотрел в темный гараж, пока мешалку не отключили и фигура не повернулась.

Одна-единственная встреча за четыре с половиной года. И не здесь. Тем не менее сын, казалось, не удивился, вроде как ждал его.

– Привет, папа.

– Лео… нам надо поговорить.

Сын выглядел намного старше, чем последний раз. Хотя прошло меньше полугода. Но ведь он осуществил девять серьезных грабежей.

– Конечно. Поговорить.

– Может, зайдем в дом?

Иван кивнул на дом, где ни разу не бывал, а Лео нажал на кнопку в стене, и дверь гаража заскользила вниз. Поспешный шаг внутрь, и она закрылась за ним.

– Лео?

– Да?

– Ты и я – мы ведь одно целое. – Иван похлопал себя по нагрудному карману, в ритме, слышном ему одному. – Потому что между нами нет секретов.

Он подождал ответа, но его не последовало. И продолжил:

– Понимаешь… я знаю, это ты.

– Знаешь? Что?

– Это ты. И твои братья.

– Что ты знаешь обо мне и моих братьях?

Так странно – подыскивать слова. Он даже не предполагал. Что будет так трудно, глядя на родного сына, выложить все напрямик, а потом ждать его реакции.

– Что тебя и твоих братьев ищет полиция… что вы и есть Военная Банда.

Никакой реакции. Лицо Лео не выражало ничего.

– Мне без разницы, есть на вас маски или нет. Я вижу насквозь. Вижу тебя. Я узнаю твои движения, Лео, я же, черт побери, твой отец.

– Ничего ты обо мне не знаешь, а о моих братьях еще меньше.

– Думаешь, тебе удастся меня обмануть? Ты можешь обмануть полицейских ищеек, но не меня!

Безучастное лицо. Все такое же.

– Папа, раз ты веришь, что это я, Феликс и Винсент… раз ты в это веришь, ступай настучи на нас.

Вот тут вся его нервозность угомонилась.

– Что-о?

Даже держать ладонь на груди незачем.

– Ступай в полицию, папа, донеси на нас, скажи им, что, мол, твои сыновья и есть Военная Банда.

На верстаке стоял самодельный деревянный ящик размером с коробку от бананов. Лео поднял пластмассовое ведерко и высыпал в ящик его содержимое. Сперва какой-то черный цилиндр. Потом длинные металлические рычажки с буквами на концах – пишмашинка. Разбитая.

– Давай… настучи на меня! Как, по-твоему, я настучал на тебя.

Колеса у мешалки маленькие, скрипучие. Лео подвинул ее к верстаку и перевернул вверх дном – серая жижа мало-помалу полностью скрыла детали.

– Говоришь, мы одно целое, у нас нет секретов друг от друга, таким же манером ты объяснял мне, сколько бензина надо залить в бутылку. Верно, папа?

Лео поднял гаражную дверь, вышел наружу, и дверь во второй раз закрылась за потной спиной Ивана.

– Я никогда не пойду в полицию. Ты же знаешь.

Лео зашагал к дому, Иван за ним, стараясь не отставать.

– Лео, послушай меня, Лео.

Лео шел, не замедляя шаг.

– Не делай этого больше.

Даже не оглядываясь на человека, шедшего рядом.

– Если понадобится моя помощь, Лео, дай знать. Мы можем работать вместе. Снова строить вместе. Забудем о прошлом и продолжим.

Лео обернулся, презрительно посмотрел на отца.

– Ты собираешься помочь мне)

Он шагнул на крыльцо и, не оглядываясь, открыл дверь маленького каменного дома.

– Раз ты нашел дорогу сюда, то найдешь и дорогу обратно.

Тогда Часть третья

71

Она лежит с ним рядом. Запах его волос и безмятежное дыхание, она смотрит на голенькое тельце, оно шевелится, переворачивается. Она гладит его по щечке, целует.

Щечка Винсента. Всего три года на ветру, на морозе и солнце, до сих пор гладкая, мягкая.

Сперва Бритт-Мария прилегла на пустую кровать Феликса, сына, который кричал на занесенную руку отца и стучал в запертую дверь ванной, чтобы его услышали сквозь шум воды из крана, а потом прокрался мимо двери спальни и выбежал в темноту. Потом она перебралась на пустую кровать Лео, десятилетнего мальчишки, который внезапно стал взрослым и выбежал следом за братом в темноту.

Кровать Винсента дарит ей некоторый покой. Она не спит, не может, но сердце бьется чуть медленнее.

Она лежит, уткнувшись в его тонкие волосики, когда входная дверь открывается.

Это они.

А затем ее охватывает то чувство, какое она неизменно испытывает, когда возвращается что-то большее, чем она сама, что-то, что она рисковала утратить. Она летит. Поет. Смеется.

Она осторожно отводит лицо от Винсентова затылка, тихонько отодвигается, встает, закрывает дверь, потом проверяет соседнюю, ту, что ведет в спальню, где продолжается неумолчный храп.

Лео и Феликс, ее любимые сыновья. Она крепко обнимает их в узком коридоре, губы Феликса касаются ее уха, когда он жмется к ней и шепчет:

– Я знаю, ты хочешь сбежать.

Лео слышит его слова, как слышит и она, но он не шепчет:

– А я знаю, что нет. Правда, мама?

Она ласково обнимает обоих разом.

– Все будет хорошо.

– Но… Я же знаю, ты говорила бабушке. Я слышал. Когда, мама? Когда ты уйдешь?

Она смотрит на них, в глаза, так похожие на ее собственные.

– Я пока что здесь, Феликс. Верно? Иди-ка умойся. А я приготовлю завтрак. Вам скоро в школу.

Мальчики уже спускаются на лифте вниз, когда она открывает шкаф в коридоре. Бежевый кожаный чемодан стоит в глубине, там лежат ее чулки, трусики, платья, брюки, блузки, с прошлого раза, когда она решила уйти и не ушла, – частицы ее жизни, – потом она идет в комнату Винсента, собирает в чемодан его вещи. И тут слышит, что на кухне течет вода. Иван проснулся. И она замирает.

Стук стакана, поставленного в мойку. Он идет назад, в спальню. Дверь со скрипом закрывается.

Бритт-Мария ждет, прислушивается. Тишина.

С чемоданом в руке она тихонько идет в коридор, ставит чемодан рядом с обувной полкой, возвращается в комнату Винсента, берет на руки спящего мальчика и тихонько выходит.

Сует руку в карман куртки. Ключи от машины. Их нет…

На кухне, они там, на столе.

С Винсентом на руках она спешит за ключами, туфли чуть-чуть поскрипывают; ключи лежат возле пепельницы, она хватает их, оборачивается.

– Это что такое?

Иван. Стоит в дверях, в руках бежевый чемодан.

– Что это, черт побери? – шепчет он, переворачивая чемодан вверх дном, содержимое сыплется на пол. Белые трусики на самом верху кучи, на пороге кухни. Он нагибается, двумя пальцами берет их, поднимает вверх, будто они грязные, швыряет себе за спину, неотрывно глядя на вещи.

– Куда ты собралась с моим сыном?

Красная футболочка. На трехлетнего.

– Отнеси моего сына в его комнату и положи в постель, не разбудив. Сию минуту. Тебе понятно, что я сказал, Бритт-Мария?

Он стоит на пороге, говорит по-прежнему шепотом, огромная фигура закрывает весь проем. Она идет прямо к нему, он немного отодвигается, и она протискивается мимо, идет в комнату Винсента, к кровати. Укутывает сынишку одеялом, он неловко шевелится, когда она поправляет подушку.

Она идет обратно, в коридор, опускается на корточки.

Трусики и зеленое платье с желтыми полосками на рукавах – последнее, что она кладет в чемодан, и, крепко сжимая его в руках, направляется к входной двери.

– Куда собралась?

Иван спешит следом, становится на коврик между нею и дверью.

– Дорогая?

Он раскидывает руки, объятия пошире, чем у нее, они хватают тебя и убивают.

– Давай-ка вернемся на кухню, к столу, сядем. На стулья, которые мы покупали вместе.

И убивают.

– Поговорим. Немножко.

– Нам не о чем говорить.

– Не-ет, поговорить необходимо, Бритт-Мария. Нам с тобой.

– Ты не слышишь, Иван? Не понимаешь, что я говорю? Нам больше говорить не о чем.

Он поднимает руку, как вчера вечером, машет у нее перед глазами.

– У нас три сына. Верно? Три замечательных сына! И у меня хорошая работа. И у тебя тоже хорошая работа. И мы… Бритт-Мария, у нас есть вот это, мы живем… здесь.

Шершавая ладонь гладит ее по щеке.

– Это ты не понимаешь, что говорю я. Бритт-Мария! Любимая! Для меня, для нас важно, чтобы наши сыновья умели себя защитить.

Теперь он гладит ее по щеке тыльной стороной руки, не такой шершавой.

– Чего тебе недостает? Я не понимаю. Милая! Что я должен сделать? Что тебе хочется изменить? Почему ты хочешь… разрушить все это?

– Разрушаю не я, Иван.

Он медленно отводит ее длинные волосы за ухо.

– Возможно, вчера я… зашел слишком далеко. Но ты же понимаешь почему. Так? Знаешь, о чем шла речь. Я люблю наших сыновей. Люблю Лео. Люблю… нашего сына.

Голос меняется, он уже не шепчет, а шипит:

– Я чертовски разозлился! Папаша этого Хассе стоял у нашей двери… требования выставлял. Мы должны извиниться! Ты же прекрасно понимаешь, дорогая, почему меня это разозлило. Бритт-Мария?

Он проводит пальцем по ее губам.

– В следующий раз. Я не дам себе воли. Буду держать себя под контролем. Правда. Обещаю.

Она смотрит ему в глаза.

– Я… – Она крепче сжимает бежевый чемодан. – Я ухожу.

– Что значит – “ухожу”?

Она отпирает входную дверь.

– И что будет дальше? Если ты уйдешь? Что будет с моей семьей? С моими мальчиками?

– Слишком поздно.

– Милая, я…

– Я ухожу, Иван. Пойми, наконец.

Тут меняется все. Он хватает ее за плечо, отрывает ее ладонь от двери, хлещет словами:

– По-твоему, ты сможешь уйти? Да? И что, черт побери, возьмешь с собой? Да ничего! Ничего! Ничего ты не возьмешь!

Он прижимает ее к стене коридора, одной рукой держит ее, а другой шарит по карманам куртки. Вытаскивает ключи от машины, они взблескивают у нее перед глазами.

– Машину ты, черт побери, не возьмешь. Понятно тебе? Не возьмешь! Потому что ничего твоего здесь нет. Ничего!

Другой карман, кошелек, он высыпает оттуда все купюры и всю мелочь.

– Ничего! Это не твои деньги!

– Половина моя.

– Нет тут ничего твоего!

– Половина машины моя. И половина денег.

Иван отпускает ее, она слегка съеживается, а он подбегает к своей стене – увешанной инструментом и, как заметно любому, совершенно не похожей на ее сторону, с плетеными корзинками для варежек и двумя рисунками, подаренными Феликсом, – и срывает оттуда саблю, висящую на почетном месте. Выхватывает из ножен блестящий клинок.

– Половина?

Клинок блестит, как блестели ключи от машины, а он делает выпад – вперед, потом вверх, вниз и снова вверх.

– Половина, говоришь?

Плетеная корзинка на ее стене. Взмахом клинка он вспарывает корзинку, две пары перчаток и шапка падают на пол.

– Давай так и сделаем. Раз ты уходишь… мы все поделим пополам.

Он держит саблю перед собой, бежит по коридору, босой, мимо спальни, в комнату Винсента.

– Пополам.

Она еще не понимает, но чувствует: что-то не так. И бежит следом.

– Поделим. Все.

Он откидывает Винсентово одеяло, бросает на пол. Голенькое трехлетнее тело перекатывается на бок, Винсент слегка съеживается, чешет щеку и нос, зевает.

– Все.

Кривой клинок. Над трехлетним мальчуганом. Над ее Винсентом.

– Уходи, Бритт-Мария, – и я все тут порублю.

Она слышит его дыхание, тяжелое, неровное, полное страха и агрессии.

– Половина тебе. Половина мне.

– Что ты там шепчешь?

– Все располовиним, Бритт-Мария, как ты хочешь, как ты решила.

– Ты шепчешь, Иван. Почему? Потому что не хочешь его разбудить. Если б ты вправду хотел разрубить его, ты бы не шептал.

Он весь в поту, дрожит, острие сабли на обнаженной коже Винсента.

– Ты, Иван, босиком ринулся вниз по лестнице, увидев нож, ты боялся потерять одного из наших сыновей.

Она уже не смотрит на Винсента, который зевает и поворачивается на другой бок; она смотрит на того, кто еще меньше.

– Ты этого не сделаешь, Иван, ведь я знаю, ты любишь его.

Он еще сильнее дрожит и потеет, рука, сжимающая саблю, немного разжимается.

Она не глядит на него, когда выходит из комнаты, из квартиры, из дома, не слышит, как он медленно опускается на пол, роняет саблю на пол и рыдает, как рыдают люди, которые никогда не плачут.

72

Лео сидит на длинной лавке возле кирпичной стены в той части школьного двора, где на переменах тусуются четвероклассники, сосет фруктовую карамельку. Заглядывает в пакетик, ищет желтую, такую, что сперва кисленькая на вкус, потом сладкая, а потом соленая.

Он глядит по сторонам, все так же, как глядел последние несколько недель, словно индеец, который с вершины горы обозревает долину внизу. Двор средней школы, посередине – флагшток и место для курения. Там толпятся ребята, без пальто, несмотря на холодный мартовский ветер, семиклассники, три девчонки и столько же парней. Он никого из них не знает. Те, кого он высматривает, уже некоторое время там не появляются.

Хассе и Кекконен.

Интересно, папашу Хассе до сих пор трясет? Папа дрожал изнутри, а когда явился папаша Хассе, дрожь прекратилась. Вот так и надо – передать трясучку кому-нибудь другому.

Наконец-то.

Противный, назойливый звонок, которому нет конца.

Лео смахивает с куртки кирпичную пыль и, хотя идет быстро, едва успевает.

Дверь первого класса распахивается чуть не настежь, и его младший братишка выбегает, ничего не видя и не слыша.

– Феликс! Подожди!

Секунду-другую они смотрят друг на друга, потом Феликс бежит дальше, через школьный двор, на улицу, через дорогу. Феликс шустрый, но Лео шустрее, он успевает перехватить брата, когда тот останавливается в дальнем конце парковки.

– Она еще здесь.

Феликс подходит к красно-белому родительскому “доджу”, скидывает с плеча спортивную сумку и раз-другой подпрыгивает, заглядывая в окно на водительской стороне.

– Она бы взяла его, да?

Он впервые смотрит на старшего брата, ожидая кивка, который означает: ты прав, она бы взяла машину.

– На, бери любую. – Лео протягивает ему пакетик с конфетами. Жевательные мармеладки, фруктовые карамельки, кислые леденцы, малиновые подушечки, зефирки. Но он не кивает.

Феликс пинает ногой свою дурацкую сумку и бежит дальше, сквозь терновник, по тротуару, в лифт, Лео догоняет его, когда дверца уже вот-вот закроется.

– Бери. Любую. Я купил их на те полсотни, что папа дал мне, когда я врезал им в нос.

Лео улыбается, притворно бьет Феликса по носу, потом сует ему в руки пакет.

– Феликс!

Полный пакет сластей, но брат на них даже не смотрит.

Скорей из лифта, в квартиру, Феликс останавливается у вешалки, как недавно у машины, смотрит, подпрыгивает, снова и снова. Маминых черных туфель на месте нет. Нет ни пальто, ни перчаток, ни тонкого шарфика, который она купила, когда они ездили на Аландские острова, и часто повязывала на голову.

– Мама!

На кухне полно грязных тарелок, открытых пакетов с сахаром и пустых бутылок на плите. Постели в спальне не убраны, жалюзи опущены.

– Мама!

В рабочей комнате с потолка свисает лампа из рисовой бумаги, в комнате у Лео и Феликса все как обычно.

– Мама!

Комната Винсента. Винсент и папа на ковре, в окружении солдатиков и кубиков “Лего”. Что-то строят. В одной руке у папы сигарета, другой рукой он подает Винсенту детальки “Лето”, а Винсент одну за другой закрепляет их на квадратном основании.

– Ребята?

Длинная папина рука взрезает густой сигаретный дым, создает пространство, свежий воздух, где можно дышать, но скоро все опять тонет в дыму.

– Заходите, ребята. Садитесь. Тут, рядом со мной.

– Где мама?

– Садитесь.

– Я хочу знать.

– Сначала сядь, Феликс.

Папа взмахивает другой рукой, сметает солдатиков, которые еще не упали, и часть недостроенного дома из кубиков.

– Ее здесь нет.

– Где она?

– Дома ее больше нет.

– Где она, папа?

– Не знаю.

– Где мама?

– Она прячется.

Он обнимает их обеими руками, большими мускулистыми руками, обнимает за шею того и другого, так он делает, только когда пьет красное вино с сахаром.

– Я не знаю где. Вы-то как думаете, где она прячется? Она ничего не говорила перед тем, как вы ушли в школу? Не говорила? Вам?

Феликс отворачивается, смотрит на ковер под ногами.

– Феликс? Ты что-нибудь знаешь?

Феликс, который кричал: “Нет, папа!” и стучал в дверь ванной, рвался внутрь.

– Только не ври. Феликс? Ты ведь знаешь, а? Отцу врать не стоит. Я ведь вижу, что ты знаешь.

Первые слезинки.

– Не реви. Не реви, Феликс, не надо.

Плач усиливается.

– Посмотри на меня, Феликс. Она меня предала. Мама меня предала!

Слезы все текут. Хотя и не должны.

– Она нас бросила. Понимаешь? Поэтому нам плакать нельзя. Это ей надо плакать. А теперь скажи мне. И мы сходим за ней, приведем ее домой. Ты, я, Лео и Винсент. Все вместе.

Лео и сам не ожидал, что заговорит, но когда Феликс вот так сидел, он просто не смог выдержать.

– Она уехала к деду и бабушке.

73

Папа неуверенно, неловко садится на водительское сиденье и трогает с места, оставив Винсента на парковке в полном одиночестве, и приходит в полное замешательство, когда наконец через секунду соображает, почему старшие сыновья кричат: Папа, стой!

По дороге все молчат – любое слово означает риск вылететь на встречную полосу либо на обочину. Они молчат и когда папа паркуется на площади в районе под названием Фарста и идет в винный магазин, молчат и когда папа возвращается и открывает бутылку с черным конем, молчат и всю оставшуюся дорогу, по эстакаде над Нюнесвеген, мимо высокого холма, весьма подходящего для индейского наблюдательного поста, дальше под гору и опять в гору до знака на железных столбах, где обозначено название этого района – Стура-Шёндаль.

Наконец машина останавливается.

Папа опускает стекло, подставляет лицо ветру, допивает бутылку и швыряет ее за окно, она со звоном ударяется о знак. Лео открывает глаза, поездка закончилась. Папа рядом с ним, смотрит в окно на пустую бутылку среди высокой травы; Феликс и Винсент на заднем сиденье глаз пока не разжмурили, а метрах в двадцати пяти от них виднеется ряд небольших домов – садики и маленькие окошки с кружевными занавесками и цветами в горшках.

Дом деда и бабушки расположен примерно посередине, за живой изгородью из малины, высаженной тремя короткими рядами, и очень нравится Лео. Там на него никогда не кричат, радио передает только новости или классическую музыку, комнаты пахнут свечами, а крошки застревают в флизелиновой скатерти.

На полу под ногами у папы, рядом с педалью газа, стоит пластиковый мешок. Еще одна бутылка. Папа открывает ее, делает пять-шесть глотков.

– Если она с нами не поедет, ты знаешь, что делать. – Он поворачивает зеркало заднего вида, пристально смотрит на Феликса, сидящего позади. – Потому что… Лео этого делать не может. Понятно? Он слишком большой. И Винсент не может. Он слишком маленький. Значит, придется тебе.

Феликс смотрит ему в глаза сколько может, потом опускает голову.

– Смотри на меня.

Если будет смотреть вниз, на коврик, он не услышит, что ему говорят.

– Феликс!

Папа оборачивается и ждет – коврик сменяется спинкой сиденья, потом подголовником и, наконец, папой.

– Ты посмотришь на нее. Точно так же, как я сейчас смотрю на тебя. И снова задашь тот же вопрос. Так надо поступать всегда. Давать человеку последний шанс. А потом, Феликс… подойдешь к ней вплотную. И сделаешь это.

Папа щелкает пальцами, большим и средним, никто не щелкает громче него.

– Если ты этого не сделаешь, Феликс, не сделаешь в точности как я велел, она не поймет, что мы все – одно целое.

Он поворачивается к пассажирскому сиденью.

– Верно, Лео?

Лео не двигается, не отвечает.

– Верно, Лео?

Неуступчивые глаза. Не отпускают. И Лео в конце концов кивает.

Десять, одиннадцать, двенадцать глотков – папа открывает дверцу, выходит из машины.

На нем рабочая рубашка и рабочие штаны, финский нож с красной рукояткой торчит из одного кармана, складной метр – из другого. Коричневые башмаки оскальзываются, когда он ковыляет через дорогу, жестом приказывает сыновьям идти следом, не отставать, потом шагает через канаву в сад, мимо высокой, пышной вишни, на которую Лео любил залезать, потом между двумя безлистными рядами малиновых кустов.

– Я останусь здесь.

Папа хватается за хрупкие ветки малины, и они ломаются каждый раз, когда он норовит упасть.

– Ступайте.

Винсент сжимает руку Лео. Феликс идет слегка сутулясь.

– Лео! Феликс! Винсент! Вперед. И делайте, как договорено.

Белый домик. Пять ступенек на крыльцо, к деревянной двери с окошечком из волнистого матового стекла, а прямо под ним, впритык к рамке, тонкая металлическая пластинка, прямо как золотая, ее прикрутил дедушка, и на ней написано “АКСЕЛЬССОН” – раньше так звали маму. Звонок приятнее, чем в других местах, две ноты, не как у них дома и не как в школе, где звон буравит уши.

Дверь никто не открывает. Винсент так и держится за руку Лео. Ее здесь нет. Феликс тяжело дышит брату в затылок. Ее здесь нет!

Они сбегают по ступенькам, а папа отрывает руки от малины и делает знак: вернитесь, позвоните еще раз.

Дверь не открывают. Звонок. Никто не открывает.. Две ноты, снова и снова. Никто…

Открывают. Дедушка. Глаза у него невеселые, не как обычно.

– Мама… здесь?

Дедушка внимательно смотрит поверх их голов.

– Где ваш папа?

Выходит на крыльцо.

– Он в машине, дедушка.

Закрывает за собой дверь.

– В машине?

– Мы хотим поговорить с мамой.

Дедушка снова глядит по сторонам, шепчет:

– Заходите.

– Здесь, на улице. Мы хотим здесь. Пожалуйста, дедушка.

Дед толком не понимает. Как и они сами. Смотрит на Лео, старшего, который пытается сказать то, что велел папа. На Винсента, который держит старшего брата за руку и кажется совсем маленьким, когда подвигается еще ближе. На Феликса, стоящего чуть позади, не поднимающего глаз, руки в карманы.

– Пожалуйста!

– Здесь. Ну ладно. Подождите секундочку.

Он входит в дом, тщательно закрыв за собой дверь. Время течет медленно. Час. Еще час.

Лео смотрит на уродливые стрелки своих часов.

Два часа. Такое впечатление. Две минуты.

Потом он слышит.

Кто-то медленно поднимается по лестнице, из комнаты в полуподвале, где стоит запасная кровать, такая огромная, что обычно они спят на ней все втроем, ступеньки скользкие, и когда идешь по ним, каждый шаг отдается гулким эхом.

Мама. И она улыбается, радостной и одновременно испуганной улыбкой. Как и дедушка, оглядывается по сторонам, выходит на крыльцо.

– Его здесь нет, мама.

Она обнимает их, по очереди.

– Мама?

Лео сосредоточивается на том, что велел сказать папа. Если он это сделает, никто не услышит, что застряло в горле.

– Да?

– Поедем домой.

Она качает головой, белокурые волосы падают на лоб и на глаза.

– Я не могу.

– Пожалуйста.

– Не сейчас. Все уладится. Позднее.

– Пожалуйста, мама, пожалуйста.

– Лео! Послушай меня. Псе уладится. И вы будете жить со мной. Через несколько дней. Вам понятно?

Она садится на корточки, долго обнимает Лео и Винсента. Но не Феликса, он отступает назад, и она не может до него дотянуться. Он единственный может это сделать, потому что Лео слишком большой, а Винсент слишком маленький.

Он подбегает к маме, которая раскидывает руки, он прочищает горло, смотрит на нее…

И плюет.

Плачет и опять плюет. Теплая слюна, которую он долго копил, стекает по ее лбу и щекам на шею.

Феликс стоит перед ней, зажмуривает глаза, дрожит и плачет. А она обнимает и его, обеими руками. Он дважды плюнул ей в лицо, а она все равно обнимает его, и в конце концов он вырывается, бежит прочь от плевков на ее лице и подбородке, слышит, как Лео и Винсент тоже бегут прочь, Винсентовы сабо громко топочут, когда он бежит через дорогу к машине, где за окном виднеется папино лицо.

74

Ночь, по крайней мере, так думает Феликс. Каждый раз, когда он просыпается, время словно далеко-далеко. На окне ни занавесок, ни жалюзи. У них это обычное дело, все равно ведь никто не заглянет, окно-то на верхнем этаже семиэтажного здания. Зимой или, как сейчас, когда зима на исходе, небо чернее и звезды и полная луна по контрасту кажутся ярче; лежа в постели, ты будто ближе к ним, будто можно открыть окно и дотянуться до них рукой.

Феликсу нравится смотреть на небо. Но сам себе он не нравится.

Не нравится ему лежать без сна. Не нравится вот так потеть или вот так дышать, судорожно хватая воздух. И уж совсем не нравится, что он до сих пор чувствует, как мамины руки обнимают его. Она его обнимала, а должна была ударить! Он заслуживал тумака! Феликс с силой бьет сам себя, бьет руки, словно бы и сейчас обнимающие его. Но ничего не чувствует и царапает предплечья острыми ногтями больших пальцев. Он в западне меж явью и сном, однако слышит голоса из кухни: папа говорит невнятно, почти неразборчиво, а Лео изредка отвечает, короткими репликами.

Он вылезает из постели, идет по коридору к порогу кухни, заглядывает в дверь.

Папа сидит к нему спиной, Лео – левым боком. Все лампы включены, даже самая яркая над плитой и мойкой, которая слепит глаза, если на нее посмотришь.

На кухонном столе – канистра с бензином, ядовито-зеленая, с закрытой крышкой. Рядом две пустые винные бутылки. А еще пластмассовая воронка и зажигалка.

Раньше он никогда не видел эти вещи на кухонном столе, в смысле все разом, и тихонько подползает ближе, ставит локти на порог, стараясь разглядеть все получше.

В этот миг папа встает и направляется в его сторону.

Феликс ныряет в темный коридор, прижимается к стене, задерживает дыхание. Папа проходит мимо, не заметив его.

– Лео? – мимоходом окликает папа через плечо.

Феликс вытягивает корпус и шею. В родительской спальне, у маминого края кровати, папа берет в руки ее подушку и стаскивает наволочку.

– Лео, воронка! Ты слышал?

Папа подносит наволочку к носу, тот уголок, где вышиты мамины инициалы. Сует в наволочку голову, нюхает, глубоко вдыхает запах, не подозревая, что кое-кто затаился в потемках и наблюдает за ним.

– Ее надо засунуть в горлышко бутылки. До упора.

Папа едва не наступает на Феликса, когда идет обратно на кухню, берет бутылку и характерными плавными движениями показывает Лео, как надо действовать.

– Мы так делали, когда я был маленький, только не с бутылками, а с гусями. Мы с братьями проталкивали еду в горло этим поганым птицам, и они вырастали большими, жирными и вкусными.

Феликс ударяется локтем о порог, звук удара гулко разносится по квартире. Он опять замирает, зажмуривает глаза. Сейчас папа обернется. Но нет, он не оборачивается. Несмотря на гулкое эхо.

– Ты этого не знаешь, Лео. Не знаешь. А вот я знаю и рассказываю тебе, чтоб и ты знал. Первыми гусей начали откармливать евреи, четыре тысячи лет назад. Они были рабами. Работали на какого-то египетского фараона, который любил гусиную печенку. Постоянно ее требовал… и пришлось им кумекать, как побыстрее откармливать этих паршивых гусей. Понятно? И в конце концов начали силком заталкивать еду им в горло. Длинными палками. Фараон-то требовал все больше печенки… А еще не то был, не то есть один испанец, он любит своих гусей… разговаривает с ними, фруктами из сада кормит. Сущий рай для гусей-то! Но каждую осень, когда другие гуси улетают в Африку или куда уж их там черт несет, его гуси принимаются гоготать, ходят по траве да гогочут. Га-га-га! И гуси высоко в небе останавливаются – правда-правда, Лео, – садятся на землю и остаются там, в гусином раю.

Папа неловко тянется рукой к крышке канистры с бензином, неловко отвинчивает ее и подносит канистру к пластмассовой воронке.

– Он их любит. Как и я. Создает клан. И тогда… они остаются.

Запах бензина мгновенно становится чуть ли не осязаемым.

– Держи вот здесь, Лео… вот так… крепко держи бутылку. Обеими руками.

Лео держит бутылку в руках, черный конь на этикетке поднялся на дыбы, а папа льет бензин, время от времени проверяя, достаточно или нет.

– Не больше половины. Это важно.

Ну вот, достаточно, папа ставит канистру на стол. Снова нюхает мамину наволочку – дыхание слышно на всю кухню, – потом берется за нее обеими руками и рвет на узкие полоски, которые складывает в кучку.

– Полоски такого размера.

Он сворачивает одну из полосок в квадратик, с мамиными инициалами посередине, смачивает бензином из канистры.

– Теперь сюда, в птичье горло, черт бы его побрал. Поднажмем. В гусином аду не протестуют.

Папа проталкивает ткань в бутылку, понемногу, и прекращает, прежде чем она касается бензина.

– Видишь, да? Ни в коем случае не до самого низу. Иначе, если поднесешь огонь… – Руками и голосом он изображает взрыв. – … рванет, причем раньше времени. Держи крепко и, когда ткань горит, не наклоняй бутылку. Бросай всем корпусом, точно так же, как наносишь удар.

Папа дважды обходит вокруг кухонного стола, держа бутылку на вытянутой руке, выпятив подбородок и нижнюю губу, и бурчит, как всегда, когда пьян и думает о другом:

– Мы ведь не Аксельссоны.

Он моет под краном пропахшие бензином руки, закуривает сигарету без фильтра и откупоривает новую бутылку. Эту он выпьет.

– Понятно? Ты никогда не станешь паршивым Аксельссоном!

Пьет он еще быстрее обычного.

– Дело… дело было так. Когда стал встречаться с вашей матерью, я вообще-то не любил ее. Она была красивая, что правда, то правда, но я сказал ей: “Я тебя не люблю, любовь – это предательство”.

В одной руке у папы откупоренная бутылка, в другой – бензин, он проходит в коридор, совсем рядом с Феликсом, останавливается у вешалки.

– Знаешь, что она сказала, Лео? Она сказала, слово в слово: “Я никогда тебя не предам, Иван”.

Куртка висит на крючке, ботинки стоят на коврике.

– Слово в слово! Именно так. И тогда я сказал: “А как я могу быть в этом уверен?” Знаешь, что она ответила, Лео? Догадайся!

Куртка Лео на соседнем крючке, папа бросает ее на кухонный стол, где по-прежнему сидит на стуле Лео.

– Она сказала: “Если я тебя предам, Иван”, – слово в слово! – “можешь меня убить”.

75

Лео считает секунды. Шесть секунд от внезапного торможения до сбоя в коробке передач, двенадцать секунд от папиного рыка на замешкавшегося автомобилиста до поворота, более крутого, чем запомнилось папе, девять секунд между сигналами машины, идущей за ними, и ее резким выруливанием из левого ряда.

Они останавливаются. На том же месте, что и сегодня после обеда. И даже в темноте он различает широкую трубу бабушкиного дома, который кажется таким маленьким под сенью вишни, отчасти укрытый разросшейся малиновой изгородью. Они молча сидят рядом, осматривая окрестности, будто взобрались на холм и смотрят вниз.

Пластиковый пакет стоит у него на коленях.

Не очень тяжелый, но он поневоле сидит неподвижно, как истукан, потому что бутылку нельзя наклонять.

Запах – вот что хуже всего. Бензиновые испарения заползают в нос, в мозги. До сих пор он знать не знал, что такое “коктейль Молотова”.

Теперь дрожит он. Папа передал ему дрожь, как тогда отцу Хассе.

– Что бы ни случилось, Лео, знай: я тебя люблю.

Дрожь, которой он так боится.

– Папа?

– Да?

– Так надо?

Он даже не моргает. От этого глаза прямо-таки болят.

– Да.

– Но…

– Сперва мы с ней поговорим.

– А вдруг она не захочет говорить?

– Тогда то, что произойдет, – ее выбор.

Папа открывает дверцу, выходит. Первый шаг неловкий, он пошатывается, но, схватившись за боковое зеркало, восстанавливает равновесие. Ждет, когда Лео тоже выйдет из машины.

Но Лео не выходит.

Смотрит на часы с уродливыми стрелками. Час ночи шестнадцать минут и двадцать четыре секунды. Он знает: если следить за временем, смотреть на часы, чувства отступают. Он всегда так делает, когда они с Феликсом наперегонки носятся вверх-вниз по лестнице с рекламными листовками в руке, – счет секунд держит усталость на расстоянии.

Папа ничего не говорит, да и незачем, он просто протягивает руку, пока Лео не встает, прижимая пластиковый пакет к груди. Он не помнит, что рука у папы такая шершавая, много лет к ней не прикасался.

Путь к дому кажется очень долгим. Папа двигается как бы рывками, то и дело спотыкаясь. Тем не менее они выбираются к заднему двору. Впотьмах, по тропинке между кустами малины, которыми дедушка так гордится, ягоды на этих кустах крупнее, чем на других, теплого красного цвета, какой-то старый сорт, сладкий на вкус.

– Бритт-Мария.

Папа сжимает его руку, прогоняет безмолвие. Но не темноту.

– Бритт-Мария!

Лео тянет левую руку к свету на крыльце, смотрит на часы, на уродливые стрелки. Час девятнадцать минут пятьдесят две секунды. Проверяет еще раз, когда в доме загорается первая лампа. В спальне деда и бабушки. И еще раз, когда зажигают одну из ламп в гостиной, торшер под цветастым абажуром.

– Уходи! – кричит дед. Он открыл окно, и они глядят друг на друга. – Ночь на дворе, Иван, уходи!

Потом друг на друга смотрят Лео и дедушка, пока Лео не отводит глаза.

– Бритт-Мария! Выходи, Бритт-Мария! Твое место не здесь!

– Я вызову полицию, Иван!

– Ты? Паршивый Аксельссон?

– Если ты не уберешься!

– Бритт-Мария уедет со мной. Домой. К семье.

– Все, я закрываю окно. И если ты не уйдешь… вызову полицию. Слышишь, Иван? Вызову полицию.

Дедушка закрывает окно, гасит свет. Папа впервые отпускает руку Лео и грозит кулаком дому, дедушке.

– Бритт-Мария! Нечего сидеть там, как паршивый Аксельссон! Выходи! К своей семье! К своим детям! Ко мне!

Окно по-прежнему закрыто, в доме темно. Папа выхватывает у Лео пластиковый пакет, который тот прижимал к груди, достает бутылку.

– Выходи! Или я вас сожгу! Все спалю к чертовой матери!

Папа протягивает бутылку Лео. Руки Лео безвольно висят.

– Лео, целься в окно полуподвала.

Руки по-прежнему не двигаются. Лео не берет бутылку. И не смотрит на папу, смотрит в землю, в траву.

– Мы выгоним ее оттуда огнем. Понял?

Он достает из нагрудного кармана зажигалку, подносит огонек к горлышку бутылки, к тряпке, которую пропитали бензином и протолкнули внутрь, как корм в гусиное горло.

Тряпичные лепестки становятся желтыми и оранжевыми.

– Бритт-Мария! Это твое решение! Твой выбор!

Папины движения медлительны, так бывает, когда знаешь, что запомнишь их навсегда, хотя они и сливаются с голыми подвижными ветвями вишни. Он бросает бутылку в окно полуподвала, в комнату, где они обычно ночуют, когда гостят в этом доме, откуда не хочется уезжать. Стекло разбивается, и без малого через минуту – Лео уверен, потому что считает секунды, одну за другой, – огонь разгорается по-настоящему. Глухой звук. Слабые язычки пламени растут, пожар ширится, захватывает все внутри.

Папа больше не кричит. И не уходит. И даже не дрожит.

Комната ярко освещена. Но свет не такой, как от ламп, желтее. Огонь пожирает кресла и кровать.

Потом дверь в полуподвале распахивается.

Дедушка набрасывает на огонь большой половик, потом еще один, бабушка и мама тащат зеленые и синие пластиковые ведра, заливают огонь.

– Идем, Лео.

В доме по-прежнему беготня. Они снуют с ведрами в прачечную и обратно.

– Пора.

Две уродливые стрелки. Прошло четыре минуты сорок четыре секунды с тех пор, как Лео шагнул из машины в малиновые кусты, куда папа сейчас аккурат падает, и с тех пор, как они первый раз миновали бельевую веревку, о которую папа сейчас оцарапал щеку и подбородок. Совсем немного времени.

На обратном пути Лео закрывает глаза и не открывает их всю дорогу, которая кажется очень долгой, словно едут они на другой конец Швеции.

76

Он видит полицейскую машину, как только папа тормозит, как только он сам открывает глаза.

Возле их подъезда. Черно-белая машина. Запаркованная наискосок перед высоткой, отчетливо различимая в свете уличного фонаря.

Никогда раньше он не видел полицейскую машину так близко от своего дома.

Обычно они паркуются подальше или на стоянке и идут оттуда пешком. Но чтобы так, прямо у подъезда, как бы блокируя дверь…

– Все будет хорошо.

Лео еще больше съеживается на заднем сиденье.

– Мы – семья. Верно? И если будем держаться заодно, как положено семье, все будет хорошо.

Передние дверцы полицейской машины открываются одновременно. Полицейских двое. Немолодой мужчина, даже постарше папы, и женщина, а ему нечасто доводилось видеть полицейских-женщин. Направляются прямо к их машине, прямо к папе.

– Иван Дувняк?

Их хорошо слышно, хотя все стекла подняты, и они стучат по стеклу, пока папа его не опускает.

– Да?

– Вы поедете с нами.

– Какого черта?!

– Вы прекрасно понимаете, почему мы здесь.

Папа мотает головой, старается говорить разборчиво, не бормочет себе под нос, шевелит губами.

– Нет. Понятия не имею. – Он оборачивается назад. – Сынок, ты понимаешь, о чем они толкуют?

Папа наклоняется ближе, от него разит перегаром, так же сильно, как бензином и дымом, въевшимися в рукав куртки.

И они видят его.

– Нет, папа, я не понимаю, о чем они толкуют.

Старший полицейский кивает на Лео:

– Иван… здесь дети.

Женщина обходит машину, в руках у нее наручники.

– Идемте с нами. Добровольно.

Она ждет, а папа – проходит целая вечность – пожимает плечами.

– Лео?

– Да?

– Ступай домой, присмотри за братьями.

– Папа, я…

– Ступай домой! Присмотри за братьями.

Полицейская с наручниками открывает дверцу,

и папа протягивает ей руки, ладонями вверх. Двое в форме по сторонам – он шагает к полицейской машине, садится на заднее сиденье. Потом черно-белая машина отъезжает, папа оглядывается, и они смотрят друг на друга, недолго, но все-таки.

77

Лео осторожно поворачивает дверную ручку, разувается и крадется в комнату, не включая свет. Винсент, как порой бывает, лежит в постели вверх ногами, что-то невнятно бормочет во сне. Но Феликс просыпается. А может, он и не спал.

Как же трудно объяснить – по крайней мере, среди ночи, – что мама не вернется. А объяснив это, трудно объяснить, что и папа домой не придет. Но Лео кое-как объясняет, и Феликс слушает, а когда Лео заканчивает, звонит телефон. Мама. Спрашивает, все ли дома, а когда он отвечает, что все, она говорит, что передумала и сейчас приедет. Прямо сейчас.

Он бежит на кухню, открывает шкафчик под рабочим столом, достает две бумажные сумки.

Сейчас приедет мама, и когда она приедет, кухонный стол должен выглядеть как полагается.

Канистра с бензином. Остатки наволочки. Две бутылки.

Сигаретные окурки, билеты лото, пакеты из-под сахара.

Он складывает все это в сумки, запихивает их под мойку.

Без канистры, наволочки и бутылок стол будет обыкновенным кухонным столом, и им не понадобится говорить об этом.

Он снова протирает стол губкой, моет кастрюльку, нюхает, моет снова, пока запах вина не пропадает. Перед самым маминым приходом. И внутри у него так хорошо. Он спешит ей навстречу и неожиданно видит еще двоих.

– Лео, это… полиция.

Это не вопрос. И он не отвечает.

– Ты понимаешь? Они осмотрят нашу квартиру. А потом… хотят немного поговорить. С тобой.

В нашей квартире только мы.

– Я устал.

Здесь живем мы – Винсент, Феликс, мама, папа и я.

– Я понимаю, дорогой. Но это не займет много времени.

Эти двое… им здесь не место.

– Потом они уйдут. Лео, ты согласен?

Они везде: в коридоре, на кухне, в комнате Винсента, в его и Феликсовой комнате, в спальне мамы и папы, в мастерской, в гостиной, даже в ванной и на балконе. Открывают и закрывают шкафы, ящики, чуланы, двигают обувь, солдатиков, рисунки и цветочные горшки. Рассматривают самодельную боксерскую грушу и золотую рукоять сабли, небрежно сунутой в синие бархатные ножны над большим набором старых инструментов. Все это время Лео стоит на пороге кухни. Даже когда они открывают шкафчик под мойкой и вытаскивают две бумажные сумки и обрывки наволочки, от которой по-прежнему пахнет мамой.

– Привет, Лео, – говорит тот полицейский, что покрупнее, и пытается улыбнуться ему. – Твоя мама все правильно сказала. Я работаю в полиции. И хочу с тобой поговорить. Совсем недолго.

Лео никогда еще не встречал полицейских, которые не носят форму, этот мужчина одет в длинное пальто, вроде папиного, только светлое, и показывает на недавно отмытый кухонный стол.

– Это… неопасно. И ты ни в чем не виноват. Все случившееся не твоя вина, Лео. Я просто задам тебе несколько вопросов. Мне нужно знать, что произошло, когда вы с папой разъезжали по округе.

Он выдвигает кухонный стул, папин стул, садится, кладет на стол блокнотик на пружине и карандаш.

– Расскажи мне, Лео. Ты сидел в машине. А папа был за рулем. Куда он поехал?

– Я не хочу рассказывать.

– Почему не хочешь?

– Не хочу, и все.

– Попробуй.

– Не хочу.

– Лео! Я с тобой говорю.

– Не хочу.

Лео смотрит в пол, а чертов полицейский уходит в коридор, возвращается с его зимней курткой, кладет ее на блестящий кухонный стол. Ну и ручищи у него, но Лео знает, какими бы сильными они ни казались, им нипочем не сломать разом пять палочек от мороженого.

– Куртка пахнет дымом. Ты чуешь?

Это наше.

– В бумажной сумке канистра с бензином. В другой сумке пустые винные бутылки и рваные тряпки.

А не твое.

– Ты знаешь, что это означает? Все вместе?

Здесь живем мы.

– Ты знаешь, что здесь делал твой папа?

А не ты.

– Коктейль Молотова. Так это называется. Бутылка с бензином. Если ее бросить, бензин вспыхивает, поджигает, разрушает, убивает. Такие зажигательные бутылки применяли в войну.

Мы клан.

– Твой дедушка видел тебя и твоего папу возле дома, когда начался пожар. И бабушка тоже видела. И твоя мама. И пятеро соседей. Все видели тебя, и все видели твоего отца.

Клан всегда держится заодно.

– Дедушка видел у тебя в руках пакет. А что было потом? Ты его бросил? Или бросал твой отец?

Клан невозможно сломать.

– Лео?

Что бы ни случилось.

– Послушай-ка меня.

В клане, в настоящем клане, мы никогда не обижаем друг друга.

– Твоя мама могла умереть. И бабушка. И дедушка. Они все могли умереть.

В настоящем клане мы никогда не доносим друг на друга.

– Посмотри на меня, Лео. Ты понимаешь, что сделал твой отец, причем нарочно?

В клане, в настоящем клане, мы всегда защищаем друг друга, всегда, всегда.

– Тебе незачем выгораживать отца – это он поступил неправильно. А ведь должен был оберегать тебя.

– Я не палочка от мороженого!

Эти слова вырываются так неожиданно, что он сам к этому не готов.

– Слышите? Я не палочка от мороженого!

– Расскажи мне в точности, что делал твой отец. Расскажи ради твоей матери, ради братьев. Лео, расскажи!

Он только сейчас заметил, что мама плачет. Хотя, может быть, она только сейчас заплакала? Она где-то у него за спиной, он не видит ее глаз, но слышит ее – она плачет не от страха, не из-за того, что случилось или могло случиться, плачет для него, для сына, стоящего перед полицейским в штатском, отвечающего на вопросы, к которым никто другой отношения не имеет.

– Я вам не паршивая палочка, которую можно сломать пополам!

Карандаш так и лежит на блокноте, когда Лео хватает его, со всем ужасом и злостью, накопившимися в его десятилетней руке, и втыкает серое острие в ручищу полицейского.

Потом он убегает прочь, слыша за спиной вскрик полицейского, мама пытается задержать его, а второй полицейский едва не сталкивается с ним в коридоре. Лео запирает изнутри дверь комнаты, где по-прежнему ногами на подушке спит Винсент, а Феликс сидит на полу возле кучи кубиков “Лего”.

– Леонард!

Мама стучит в дверь.

– Выходи! Слышишь? Ты должен поговорить с ними!

Не поймешь, как Винсент может спать в таком шуме.

– Открой дверь!

А Феликс может сидеть на полу в окружении сотен деталек “Лего”.

– Лео! Послушай маму. Поверни ключ и открой дверь, – говорит высокий полицейский.

– Это он? – шепчет Феликс, кивая на дверь. – Он? Он что…

– Орал он. Руку ему больно, – отвечает Лео.

Новые голоса. Новый шум. Он не слышит. Раз решил не слышать, то и не слышишь. Иногда он так и делает, уходит туда, где никого больше нет, где один только он, и запирается там, все существует внутри, снаружи нет ничего.

– Лео! Ты же знаешь, мы вполне можем открыть дверь, верно? Лео! Но твоя мама не хочет. Так что открывай сам!

Младший братишка просыпается. Растрепанные волосы, усталые глаза.

Лео берет его на руки, расхаживает взад-вперед, от двери до окна.

– Винсент, их не существует.

Он останавливается неподалеку от двери и от стука, приказывающего ему открыть, выйти.

– Их не существует.

Усталые глаза уже не усталые, всматриваются в него, вслушиваются.

– Ты слышишь, братишка?

– Слышу.

– Их не существует. И мы… пройдем прямо сквозь них.

Трехлетний малыш старается понять. Потом улыбается:

– Прямо сквозь?

– Прямо сквозь.

Мама и двое полицейских притихли. Папа с двумя другими полицейскими едет где-то по другой улице.

Он долго расхаживает по комнате, старший брат с младшим братишкой на руках за запертой дверью.

И, пожалуй, никогда он не был так спокоен, как сейчас. С Феликсом и Винсентом. Когда он сам решает, кто существует, а кто нет.

Сейчас Часть четвертая

78

Декабрь успел переодеться, пока Лео ехал через провинцию, разукрашенную к Рождеству; пятьсот километров на запад, и вместо замерзшего Меларена и столицы, где люди спешили по улицам, глядя себе под ноги, уже Гётеборг, город пешеходов в осенних куртках. Лео последовал их примеру – расстегнул куртку и пошел пешком.

В одном ларьке он купил бутылку воды, а в другом, напротив Валандовской школы живописи, – жареную сосиску, там надо было свернуть с Авеню и по трамвайным рельсам дойти до Васа-парка. Оттуда рукой подать до Эрик-Дальбергсгатан. До них. До братьев. Он не видел их с тех пор, как они переехали сюда. Осенью особо ничего не чувствовал, потому что так решил. Но сейчас, когда очутился поблизости, нахлынуло ожидание.

Он сам предпочел оставить братьев в покое, но почему-то казалось, будто они держали его на расстоянии. А ведь раньше все трое постоянно находились в контакте. Никогда не читали друг другу мораль, не чинили препятствий, даже просить друг у друга помощи было незачем. Теперь же перезванивались раза два-три в месяц, вели пустопорожние разговоры о погоде, о расценках на такси, о новых фильмах, какие думают посмотреть. Ни единого слова о несостоявшейся продаже оружия. Ему это было невмоготу. Они ведут себя точь-в-точь как мама и ее братья-сестры, как люди, не имеющие друг с другом ничего общего.

Младшие братья жили в красивом доме постройки 1920-х годов. На табличке со списком жильцов в подъезде полоска с их именами закрывала еще чью-то фамилию. Третий этаж. Он нажал кнопку звонка и постучал, просто на всякий случай. И уже по звуку шагов определил, что откроет Феликс.

Волосы отросли – Феликс всегда стригся коротко, – хотя выглядит красиво. Они обнялись прямо на пороге, будто все в полном порядке.

– Есть хочешь?

Пахло едой. По узкому коридору он прошел за Феликсом на кухню, где у холодильника стоял Винсент. Братишка повзрослел. За минувшие несколько месяцев стал старше. И физически окреп – совсем мужчина. Глаза, по-прежнему внимательные, сделались пронзительнее, яснее. Новое объятие. Трудно сказать, возможно, дистанция и холодность существовали только в голове у Лео, в его воображении.

– Та-ак… ничего вашего здесь нет?

– He-а.

Он никогда не видел этот стол. Не видел эти стулья. Микроволновка, тостер, радио – все чужое. И постер Сальвадора Дали на стене. Интересно, они хоть знают, кто это.

– Совсем как в детстве, когда вы донашивали мои шмотки, – сказал Лео.

– Подержанное. Все. Мебель, кухонная посуда. Они даже шампунь нам оставили. Но маме понравилось.

– Она говорила, что была у вас.

На плите мясной соус; Феликс готовил ужин.

– Сказала, что у вас все хорошо. В университете, на курсах. И так гордилась тобой, Винсент, что ты уже сдал за первый год гимназии.

Лео разволновался. И не мог этого скрыть, а Феликс определенно заметил.

– Видел бы ты его оценки. Все экзамены на отлично. А ему ведь только восемнадцать, Лео, наш младший братишка может стать кем захочет.

Феликс кивнул Винсенту, тот застенчиво улыбнулся – хотя бы это осталось как раньше – и достал тарелки, бокалы и бутылку вина.

– Надолго в наши края?

– Поезд через четыре часа.

– Четыре часа? Я думал, ты приехал пообщаться.

Лео промолчал. Чертов младший брат, задавака и упрямец. Он приехал заделать брешь, а не расширять ее.

– Скромное ограбление для финансирования. Все готово. Маленький банк в Хебю. Накануне сочельника. Несколько миллионов.

Соус почти готов. Вода на другой конфорке закипела.

– Тогда у нас хватит денег для дела покрупнее. А после… можете учиться сколько заблагорассудится.

– Мы уже учимся, – сказал Феликс, отправляя в кипяток целую пачку спагетти. – Я думал, ты знаешь. Что мы уже учимся чему хотим.

– Вы мне нужны.

– Мы с этим покончили, Лео.

Он решил сохранять спокойствие, наперекор всему. Но хватило его ненадолго. Он хлопнул ладонью по столу, приборы и тарелки задребезжали.

– Думаешь, с тобой все в норме, раз ты теперь учишься? Раз сидишь на стуле за паршивой деревянной стойкой?

Феликс наполнил бокалы вином. До краев.

– Я учусь не затем, чтоб быть в норме, а затем, чтоб получить образование.

Лео отхлебнул глоточек – дешевое вино.

– А как насчет тебя, Винсент?

Младший братишка отвел глаза.

– Винсент, черт побери!

– Легче было участвовать, чем не участвовать, – ответил Винсент. – На случай, если все полетит к чертовой матери.

Лео засмеялся, не по-доброму. Отпил еще глоточек вина.

– К чертовой матери? Винсент, ничего к чертовой матери не полетит. Ни в коем случае. Иди-ка сюда, сядь.

Винсент подошел, сел на стул против Лео.

– А вдруг полетит?

– Не полетит.

– Вдруг мы опять нарвемся на полицейский кордон, вдруг они вычислят? Что это ты? То есть мы?

Новый глоточек. Вино дешевое не только с виду, но и на вкус.

– Ты только этим и занимаешься? Прикидываешь, если бы да кабы?

– Ты слушай, что он говорит! – крикнул Феликс.

Спагетти утонули в кипящей воде, размякли. Феликс помешивал их пластмассовой вилкой, пожалуй не в меру энергично.

– Лео… да пойми ты наконец, что он пытается тебе сказать!

– Он? Или ты?

– Ладно. Ладно, Лео. Зачем ты это делаешь?

– Что “это”?

– Грабишь банки.

– Чтобы мы стали финансово независимыми.

– У тебя есть оружие. Продай его. Ты же собирался.

– И почти продал. Все шло по плану – я связался с полицией, договорился о месте передачи, собрал пятнадцать фугасов. Все было готово. Двадцать пять миллионов в сумке на столе у полицейского.

Он осекся.

– И что?

– Поганый сыщик начал меня провоцировать. Вполне сознательно. Норовил вывести меня из равновесия, хотел, чтобы я наделал ошибок. Я написал девять писем. Полицейский ответил пятью частными объявлениями. Тогда только я смекнул, что они водят меня за нос. Что никогда не заплатят ни эре, просто стараются выманить меня. Вот я и оборвал контакт, полностью.

Феликс слушал, но на лице его было все то же выражение.

– Ладно. Тогда спрошу еще раз. Зачем? Зачем ты грабишь банки?

– Я? Вообще-то ты тоже грабил, а? Или я ошибаюсь, Феликс? Ты там не был? А если был, зачем ты это делал?

– Именно это Винсент и пытается тебе объяснить! Легче участвовать, чем не участвовать, – по крайней мере будешь знать, если все полетит к чертовой матери. Тревога, тебе она непонятна, но я ее чувствую, и Винсент чувствует. Один только ты думаешь иначе. По-твоему… неудачи быть не может.

Феликс сливал воду из кастрюли в раковину, пар мягко окутывал его напряженное лицо.

– Да, не может.

– Ты сказал, что никогда больше не пойдешь к отцу. И я тогда успокоился, поверил тебе. А ты все-та-ки был у него! Я вижу. Ты становишься таким же… как он! Для тебя не существует ничего, кроме следующего ограбления. И следующего. Ничего, кроме этого. Ты обращаешься со мной и с Винсентом, как Иван обращался с тобой, когда ты с ним порвал.

– О чем ты говоришь?

– Ты стал таким же, как он. И я точно знаю, когда это случилось. Когда он… когда он чуть не убил маму. Когда ты прыгнул ему на спину и она убежала… я увидел, как вы смотрели друг на друга. Ты просто… взял контроль на себя.

– Остынь.

– А потом? Помнишь, что случилось дальше? Не помнишь, да? Ты подождал, пока он уйдет и сядет в машину, а потом, черт побери, отмыл всю кровь на лестнице. А когда закончил, вернулся, посмотрел на меня и на Винсента, и с тех пор все всегда было по-твоему.

– Ты закончил?

– Нет! Нет, пока ты не поймешь. Ты и тогда говорил про независимость. Стоял у окна, смотрел на Скугос и рассуждал о том, что ни одна сволочь не будет нами командовать. Но вышло-то наоборот. Все эти грабежи только усиливают нашу зависимость друг от друга. И для тебя это так же важно, как в свое время для старого негодяя. Держаться заодно. Держаться заодно! Может, еще и палочки от мороженого ломать будем?

– Закончил?

Лео смотрел на две дымящиеся кастрюльки на столе. С виду такие же, как вино. Дешевые. Плохонькие.

– На Ивана похож не я. А ты, Феликс. Только и знай твердишь, как ты его ненавидишь. Зациклился. Увяз в чепухе, как он. Да ему бы никогда пороху не хватило сделать то, что сделал я!

Он разложил спагетти по тарелкам – себе, Феликсу, Винсенту, – полил густым коричневым соусом.

– Еще один раз, Винсент. И если дело обстоит так, как говорит Феликс… – Лео кладет руку на плечо Феликса. – …ты должен участвовать! Если так… легче. Не сидеть тут в сочельник, изнывая от тревоги.

– Хватит, Лео, разве ты не видишь, он не хочет идти с тобой!

– Почем ты знаешь? Я разговариваю с Винсентом.

– Я чувствую, он не хочет!

– Правда? Феликс? Ты чувствуешь?

Кастрюлька с мясным соусом стояла между ними.

Неожиданно Феликс схватил ее и швырнул в стену. Соус брызнул по всей кухне.

– Я плюнул в лицо родной матери! И больше не желаю ничего делать против своей воли, по чьему-то приказу, никогда!

Горячий мясной соус стекал по белым стенам, по белой рубашке Лео.

– Ты говоришь о себе, Феликс. А я – о Винсенте.

Винсент смотрел в свою тарелку, но теперь поднял глаза:

– Может, прекратим? – Теперь уже он положил руку на плечо Лео. – Ты можешь прекратить?

В маленькой деревянной подставке на кухонном столе нашлись салфетки. Лео вытащил все разом, слегка смял и стер ручеек соуса с рубашки.

– И что прикажешь делать? Сидеть на паршивом стуле за паршивым столом, делая вид, будто у нас все в норме?

Они никогда ни о чем не просили друг друга. Но сейчас Лео попросил:

– Пожалуйста, прошу вас. Я когда-нибудь просил вас? Просил? А сейчас прошу. Да, прошу. Вы мне нужны. Еще один раз. Последний.

Он смотрел на младшего брата, который отрастил волосы, и на самого младшего, который быстро взрослел.

– Пожалуйста!

Смотрел на них. И не узнавал.

– Феликс?

Ответа нет.

– Винсент?

Ответа нет.

– Я прошу вас.

Феликс глаз не прятал. Винсент смотрел на стол, в тарелку.

Молчание.

– Ладно. Тогда я все сделаю один. Раз у меня нет семьи, сделаю все один.

79

Порой ночи тянутся бесконечно. Порой потеешь, мерзнешь и потеешь, просыпаешься каждые десять минут и снова погружаешься в бессвязный сон, уводящий в никуда.

Нынешняя ночь была из таких. Опять. Целую неделю с тех пор, как двое самых близких людей ответили ему отказом. Шесть ночей наедине с одиночеством, которое устроилось в постели прямо между ним и Аннели. Не будь братьев в живых, он бы чувствовал себя не так скверно, ведь тогда бы понимал, почему они не вместе. Скажи они, что ненавидят его, ему бы тоже было легче. Но они живы. И по-прежнему любят его, как и он их. И тем не менее продолжать не желают. Двое братьев, таких близких раньше и таких далеких теперь.

Лео отбросил потную простыню, спустился на кухню и настежь распахнул окно, хотя на улице было восемь градусов мороза, в лицо пахнуло холодом, а он стоял, глубоко дыша.

Последние несколько дней он снова и снова анализировал три элемента, общих для всех ограблений. Планирование. Налет. И самое важное – отход, трансформацию из грабителя в штатского.

Один элемент всегда был одинаков – сам налет. Ни разу они не ушли с ожидаемой добычей. Десять миллионов крон в инкассаторской машине в итоге стали всего лишь одним. Большая часть денег неизменно оставалась в хранилищах и сейфах. При двойном ограблении он был уверен, что куш составит по меньшей мере восемь миллионов, в итоге же оказалось три, а при тройном вместо пятнадцати миллионов, на которые он рассчитывал, им в руки попало только два, да и те почти сплошь в красной краске.

Он провел ладонью по подоконнику, сжал в комок свежий снег – приятно холодный, тающий в руке.

Закрыл окно, вытер руки кухонным полотенцем, прошел в коридор и в гостевую комнату. Девять ограблений, а эта паршивая ищейка Бронкс понятия не имеет, кто они, так что, правильно выбирая даты, разрабатывая планы и успешно уходя, он рано или поздно осуществит удачный налет и возьмет максимальный куш.

Десятое ограбление.

Маленький городок под Стокгольмом.

Канун сочельника – день платежей.

И осуществит его не Военная Банда.

Военной Банды больше не существует; никто больше не напишет ни строчки об этой группировке.

Фантомы исчезают и принимают новый облик. Именно это он отрабатывал в Римбу: ограбление, отличное от других, – обычная одежда, черные чулки на голове и никакой стрельбы. Оно было подготовкой к смене идентичности и ломке модели – на случай, если вдруг понадобится. И вот теперь понадобилось.

Он поднял плитки пола и крышку сейфа, глядя, как черный бархат уходит во тьму. Спустился вниз, зажег лампу над рядами автоматического оружия.

Рядом с бронежилетами лежала черная спортивная сумка.

Тройное ограбление принесло два миллиона сто тридцать семь тысяч крон. Двести двадцать семь тысяч ушли на покрытие разных расходов. Сто девяносто пять тысяч не удалось отмыть от краски. Остальное они поделили на четыре части, по четыреста двадцать восемь тысяч семьсот пятьдесят крон каждому. Его доля с тех пор значительно уменьшилась, осталось семьдесят пять тысяч. Купюры едва покрывали дно сумки.

Он расстегнул молнию, отсчитал десять тысяч купюрами разного достоинства – для Аннели, на рождественские подарки, праздничный стол, елку и рождественские гирлянды, которые она присмотрела, такие же, как на яблонях у соседей. Потом отсчитал десять тысяч для себя – осталось пятьдесят пять. Запер сумку и сел на бетонный выступ, утопая в ядовитом свете лампы, слушая ровный гул насоса под ногами.

Если выйти отсюда, запереть сейф и никогда больше не открывать, никто и знать ничего не узнает.

Звук шагов по холодному черно-белому винилу. Ее шаги. Она стояла сейчас там, наверху, он видел только ее освещенные коленки.

– Лео?

– Да?

– Что ты делаешь?

Аннели присела на корточки. Зябко съежившись в тонкой ночной рубашке.

– Выходи. Пойдем в постель. Попробуем поспать.

– Пятнадцать миллионов. Вот сколько мы рассчитывали взять на тройном ограблении. А в итоге почти ничего.

Она нагнулась, начала спускаться вниз, босые ноги балансировали на тонких ступеньках, потом она погладила его по щеке, рука была теплая, хоть она и замерзла.

– Лео?

Их окружали аккуратные ряды оружия, разложенного по стенам, как огромные ископаемые. Он грозил отдать эту коллекцию шведской уголовной элите, но не отдал. Они интересовали его не больше, чем сыщик, которому он пригрозил.

– Лео, я тебя люблю. Я единственная, кто знает все о тебе, об этом.

Она села к нему на колени, ей вправду было холодно, босые ноги терлись друг о друга, старались не касаться пола.

– Я знаю, как много значат для тебя Феликс и Винсент. Знаю. Но я оставила ради нас с тобой моего сына. А тебе придется оставить братьев. Ради нас.

Аннели смотрела на него, глаза в глаза. Когда-то она повстречала человека, в котором был свет, и полюбила его. Теперь этот свет погас.

– Я знаю, ты заботился о них. Но брат не должен быть отцом своим братьям.

Она поцеловала его, и он посмотрел на нее. И, пожалуй, в нем был свет, да-да, она уверена, малая толика того давнего света.

– Что случилось?

– Аннели?

– Что?

– Как по-твоему, ты сможешь вести машину, на которой мы будем уходить?

Сперва ей показалось, она ослышалась.

– Сможешь?

– Я?

– Ты.

Однажды она помогла им сменить внешность и отвезла на ограбление. Позднее всегда предполагалось, что она будет ждать дома, но не участвовать.

Теперь он хочет, чтобы она участвовала, по-настоящему.

Она сядет за руль, как Феликс.

Аннели поцеловала его.

– Я?

– Да. Ты. Я серьезно. Ты же чертовски хороший водитель.

Она теснее прижалась к нему, засмеялась, поцеловала его.

80

Раннее утро, еще темно, уличные фонари освещали тротуар, тянувшийся меж трехэтажными жилыми домами Багармоссена, построенными в 1950-х годах. Проспав три часа в объятиях Аннели, Лео чувствовал себя вполне бодрым и отдохнувшим. Он нарочно припарковался поодаль и теперь, выйдя через безлистные кусты на пустынную игровую площадку, направился на задворки. Не хотел, чтобы Яспер увидел его, ведь всякий раз, когда перед домом паркуется автомобиль, тот пялится в кухонное окно, готовый удрать, если заявятся полицейские.

Лео набрал на кодовом замке черного хода четырехзначный код, надеясь, что его не поменяли. Глухой щелчок, и он вошел в дом, придержав закрывающуюся дверь.

Яспер детально спланировал свой отход, Лео знал. Напротив дома, за парковкой, начинался заказник Накка, один из крупнейших национальных парков Стокгольма, там, неподалеку от опушки, между двумя большими скалами, Яспер закопал пластиковый контейнер с одеждой, ножом, наличными, паспортом и пистолетом – береттой, купленной в Штатах тремя годами раньше и по частям переправленной на родину. Но сейчас он не сбежит, не вооружится, не спрячется. Оба помнили мощный удар, от которого Яспер рухнул на пол, с ненавистью, разочарованием, недоумением и печалью глядя на Лео.

Стены лестничной клетки выкрашены мерзкой зеленой краской. Лео осторожно подошел к двери, позвонил.

Он ничего не слышал, но не сомневался, что глазок в двери потемнел.

Постучал. Несколько раз подряд. Почтовая щель открылась.

– Что тебе надо?

– Поговорить.

– О чем?

– Открой дверь, черт побери!

Долгое время было тихо. В конце концов дверь открылась на всю длину цепочки.

– Покажи руки.

В щели между дверью и косяком мелькнули Ясперовы глаза, не испуганные, скорее неуверенные. Лео показал открытые ладони. Цепочка звякнула, дверь полностью открылась.

Коричневые брюки со стрелками. Бежевая рубашка. Свежевыбрит, волосы аккуратно подстрижены. Шесть тридцать утра, в такую рань Яспер обычно выглядел как неубранная кровать, Лео именно этого и ожидал, более того, ожидал увидеть человека сломленного и потерянного, а вовсе не лицо с легким румянцем на щеках.

Но неуверенность осталась. И правую руку он держал за спиной, словно показывая, что в ней кое-что есть.

Готов подставить горло. Готов нанести удар.

Лео вошел, и Яспер одновременно отступил назад, старательно сохраняя дистанцию – достаточно близко, чтобы иметь возможность атаковать, и достаточно далеко, чтобы избежать атаки противника.

– Тебе незачем бояться меня.

В ответ Яспер только мотнул головой.

– Яспер, положи эту хрень, которую держишь за спиной.

– Положить? Лео, ты и я… – Яспер сглотнул, чтобы смочить пересохшее горло, – …многовато знаем друг о друге.

– Но тебе незачем меня бояться.

– Да? Арсенал? Девять ограбленных банков? Центральный вокзал?

Шаг вперед. И опять Яспер сделал такой же шаг назад.

– Вдруг ты пришел… маленько подчистить? Может, вы с братьями решили окончательно прикрыть лавочку. Думаешь, я не понимаю, что в таком разе могу просто… сыграть в ящик? Сгореть, как пара башмаков.

Лео хотел было сделать еще шаг, но Яспер выставил вперед левую руку.

– Ни шагу дальше.

– На фига тебе нож? Брось его.

– Сними куртку.

Они стояли, оба соблюдая дистанцию. Лео снял кожаную куртку, поднял повыше, показал со всех сторон – мол, ничего там нет, ничего не спрятано.

– И ботинки.

Лео наклонился, расшнуровал их, поднял, поставил на полку для обуви рядом с надраенными черными ботинками, с виду новенькими. Армейские ботинки. Точь-в-точь как те, что он сжег, – только модель нынешнего года.

– Угостишь теперь чашкой кофе?

– Сперва закатай брюки.

Лео закатал и широко раскинул руки в стороны.

– Гляди: только носки да волосатые икры. Так как насчет кофе? А?

Неуверенность осталась. Яспер молча смотрел на него, словно не мог решить, что ему делать.

– Блин, Яспер… если б я хотел от тебя избавиться, наверняка бы не стал делать это у тебя в квартире. Верно?

Короткая пауза. Наконец Яспер кивнул, вытащил из-за спины руку, в которой оказался длинный, острый кухонный нож.

По короткому коридору они прошли на кухню, мимоходом Лео бросил взгляд в гостиную – алтарь исчез. Зеленый берет. Фото Яспера в форме на заключительных маневрах Норрландского полка морской пехоты. Брошюры. Штык. Все, что было так важно, исчезло. Только стол по-прежнему на месте, но теперь на нем ваза без цветов и подсвечник без свечей.

На кухне Яспер засыпал в фильтр кофе, Лео сел.

– Ладно. Зачем ты пришел?

– Просто хотел посмотреть, как у тебя дела.

– Ну и как?

Яспер улыбнулся, вернее самодовольно ухмыльнулся. Вот тут-то Лео и увидел. По другую сторону стола. На спинке стула. Тот же коричневый материал, что и на брюках. С эмблемой на правом рукаве, которая выглядывала из-под складки.

– Что это на тебе? И что за хрень висит на стуле? Лео кивнул на спинку стула, на френч, где прочел первые три буквы названия фирмы. “СЕК”. Он уже догадался, что они означают, что прячется под складкой, но не понимал, почему этот френч висит на кухонном стуле Яспера.

– Это мой.

Лео глянул сперва на френч, потом на Яспера.

– Твой?

– Да. Меня же выгнали с последней работы, верно?

– О’кей… ну, в таком случае… что ты там делаешь?

– О’кей… ну, в таком случае… что ты делаешь здесь) Яспер отвернулся к кофеварке, которая шипела и булькала. Неуверенность отступила.

– Я здесь потому, что ты мне нужен, – сказал Лео. Яспер обернулся, чуть слишком поспешно.

– Нужен?

– Да. Мы ограбим десятый банк.

Яспер полностью расслабился. Угроза, существовавшая ранее, ушла. А с нею исчезли враждебность и подозрительность.

Семь месяцев тоски. И вот. Снова вместе.

– Десятый?

– Десятый.

– Я думал, ты никогда не попросишь. – Яспер широко улыбнулся. Налил две чашки кофе.

Лео расправил форменный френч. Теперь можно прочитать: “СЕКУРИТАС”. Самая крупная в Швеции охранная компания.

– Какого черта ты там делаешь? – спросил он.

– Отключаю сигнализацию, когда она срабатывает, выявляю разбитые окна в школах или взломанные склады, объезжаю промышленные районы… и все такое.

Яспер открыл холодильник, достал пакет молока, плеснул немного в чашку Лео.

– В конторе все время говорят о нас, – сказал Яспер, в улыбке по-прежнему сквозила тоска. – Военная Банда. Что они возьмут в следующий раз? Банк? Инкассаторский автомобиль? Оружейный склад? А я сижу, слушаю.

Вид у него был гордый. Легко представить себе, как он сидит там, в комнате отдыха, и как его распирает все то, чем ни с кем нельзя поделиться.

– Через несколько месяцев сяду за руль инкассаторского автомобиля. Я прикидывал, что стану делать, если грабить будут меня. – Он провел пальцами по форменному френчу на стуле. – Вариантов два. Первый: поступлю так, как мне предписано действовать, если я увижу, что грабители знают, что делают. Второй: если они любители… я их скручу. Лео, я сумел бы скрутить парочку грабителей, стать героем в газетах, и никто бы не узнал, что под маской мог быть я!

– Есть и третий вариант.

– Да?

– Как бы ты поступил, если б понял, что это я?

– Ты?

– Если б я грабил инкассаторскую машину?

– Я бы… черт, я бы скинул форму. Лег на пол. А ты мог бы делать что угодно. Я бы все сделал, как ты сказал.

Смех. И вполне искренний.

– Но пока что рановато, мне надо заслужить доверие, подняться повыше, войти в систему. Тогда я и сяду за руль инкассаторской машины.

Лео осушил свою чашку; он почти никогда не пил кофе у Яспера.

– Ладно. Сперва десятое ограбление. Составим план. Ты и я.

Еще несколько часов назад он в одиночестве сидел в своем арсенале. Теперь у него были водитель и тот, кто войдет в банк следом за ним.

– А твои братья? Они-то что говорят по этому поводу?

– Ничего они не говорят. Они в этом не участвуют.

– Значит… только ты и я?

– Нет. Еще водитель.

– Кто?

– Об этом позже.

– Только втроем?

– Есть еще один.

81

Они расстались как друзья, у которых общая цель. Сперва небольшое ограбление на праздники, чтобы финансировать новый год и спланировать куда более крупное ограбление на следующее Рождество. Цель – главное отделение Государственного банка. Добыча – сорок – пятьдесят миллионов, которые поступали туда после каждого дня предрождественской торговли, а затем снова рассылались по банкоматам и снова шли в торговлю. Живое сердце мира торговли поразит инфаркт. Яспер в деле – и все невозможное внезапно стало возможным. Поскольку речь идет о суммах такого порядка и о завершении дел, то, глядишь, удастся убедить братьев участвовать в последний раз.

Крупнейшее ограбление в истории Швеции. После чего они исчезнут навсегда.

Лео остановил машину у калитки. Прошлый раз в саду было полно листьев, а теперь от них и следа не осталось. Замерзшая трава хрустела под ногами, снежная крупа хлестала по щекам, кружилась вокруг, искрясь на утреннем солнце. Он кивнул мужчине с газетой под мышкой, который сидел на корточках возле забора, вроде как что-то там разглядывая.

– Мой отец дома?

– Лео?

Мужчина, Стив, поднялся, снял очки.

– Лео… давненько тебя не видал. Ты нечасто проведываешь отца.

Стив, хозяин дома, жил в чуть большей квартире наверху. Они поздоровались, и теперь он увидел, что рассматривал Стив. Несколько реек штакетника были сломаны пополам.

– Он дома?

– Думаю, да. Машина стоит вон там.

Тот же желтый “сааб-универсал”, правда, в еще более скверном состоянии. Там же, что и прошлый раз, только припаркован как-то косо. Стив покачал головой, поскреб затылок.

– Въехал прямиком в забор.

Стив многозначительно глянул на Иванов автомобиль, вздохнул, посмотрел на забор и опять вздохнул, показывая на следы колес в траве возле сломанных реек.

– Прямиком в забор.

– Но сейчас-то он дома?

– Там он, только не открывает, сколько я ни стучу.

– Ладно, теперь я сам постучу.

Стив не слушал, дергал одну из реек, будто расшатанный зуб.

– С твоим отцом иной раз… трудновато. Правда, обычно не до такой степени. Обычно он просто сидит запершись. И за квартиру платит регулярно. А теперь даже этого не делает.

Он еще раз дернул рейку, и она с треском оторвалась.

– Кстати, он брал у меня взаймы.

Лео неотрывно смотрел на нижний этаж дома – все окна изнутри завешены пледами и одеялами, переброшенными через карнизы. Прямо как военное затемнение.

– Когда ты видел его последний раз?

– Вчера, когда он вернулся из винного магазина. Я пробовал с ним поговорить, а он захлопнул дверь у меня перед носом. Ведь сел за руль пьяный… я правда хотел с ним поговорить.

– А он не говорил ничего… э-э… странного?

– Странного?

– Чего-нибудь важного… может, его что-то тяготит. Обычно-то вы разговариваете друг с другом?

Стив пожал плечами.

– Да нет. Ничего такого. Он вообще молчал. Ну, разве только сказал: он, мол, советует мне… повторяю слово в слово… “трахнуть кактус”, а если я этого не сделаю, опять же повторяю его слова, “сунет мне в задницу ножовку”. У меня есть запасной ключ, но я боюсь туда соваться. Не пойми меня превратно, Иван мне нравится, с ним бывает нелегко, и вспыльчивый он, как черт, но ведь ловкий, и сообразительный, и веселый, и… Лео, сейчас я просто его не узнаю. Честно, я беспокоюсь и малость обижен. Он меня пугает, раныне-то не был таким, во всяком случае по отношению ко мне. Не пойму я, что стряслось.

Лео кивнул. Отец решал свои проблемы по-старому. Дрался и пил, но не разговаривал. И тревога, которая захлестнула его, опять отхлынула.

– Ладно, я все улажу. Сколько он тебе задолжал?

Стив наконец слегка расслабился.

– Квартплата. Плюс долг. Всего восемь тысяч.

Лео достал из заднего кармана бумажник и отсчитал шесть тысяч пятисоткроновыми купюрами.

– Оставшиеся две получишь к концу недели. И забор я починю. О’кей?

Стив протянул руку за деньгами, но Лео отдернул свою.

– Сперва дай-ка мне запасной ключ.

Лео сунул ключ в замок, повернул. Темнота. Потом тяжелый дух долгой изоляции, а в его недрах – запах отца. Он включил свет. На полу кучи изрезанных газет. Стол усыпан смятыми билетами лото, скомканными пакетами из-под еды и луковицами (только начни чистить, и их запах мгновенно заполонит все вокруг), еще там валялись ножницы, газетные вырезки, клеящий карандаш и множество винных бутылок, пустых. А на диване черное в черноте – толстый черный регистратор, утонувший в потертой коже. Он сел, начал листать. Страница за страницей, вырезка за вырезкой – заметки о Военной Банде. Фотографии разбитых стекол, и его собственное лицо в маске, и восемь пулевых отверстий над окошком кассы.

Паршивый альбом вырезок.

Отец провел свое расследование. И не догадывался, знал. Отец собирал и перечитывал все, что писали о его сыновьях. Вроде как… гордился.

Вряд ли отец раньше испытывал гордость. Внутри, под ложечкой, возникло неприятное ощущение. Лео захлопнул регистратор и шагнул к одной из двух закрытых дверей.

Иван Дувняк лежал в темноте совершенно неподвижно. Лео быстро шагнул к кровати, поднес палец к его губам, почувствовал в конце концов слабое дыхание и провел по носу и лицу всей ладонью. Едва слышное сипение сменилось сердитым всхрапом. Отец что-то пробормотал и замахал рукой, будто кувалдой.

– Папа.

Лео схватил его за плечо, легонько встряхнул.

– Папа!

Большое тело медленно повернулось, не открывая глаз.

– Посмотри на меня! Папа!

Иван открыл глаза, вернее приоткрыл.

– Лео?..

Опершись о протянутую руку Лео, он с трудом сел, спустил босые ноги на пол.

– Как, черт побери, ты сюда вошел?

– Ты что творишь, отец? Ругаешься с домохозяином, спьяну въезжаешь в его забор, угрожаешь ему. А вдруг бы он полицию вызвал? Вдруг бы легавые приперлись сюда? Ты валяешься тут, как морж в нокауте, а Стив дает им запасной ключ, они входят, обшаривают твой свинюшник и находят… вот это.

Он бросил Ивану на колени черный регистратор.

– Тропинка от тебя до меня не больно-то длинная, верно? Если б они это нашли, неужто тебе непонятно… здесь, в доме отца троих сыновей! “Давайте-ка их проверим”.

Иван взглянул на папку с вырезками, но не бросил ее, бережно переложил на кровать.

– Ты бы сдал собственных сыновей! Твое чертово пьянство все пустит прахом, опять!

Он сорвал одеяла, раздвинул занавески. Больше света. Иван ссутулил плечи, словно пытаясь спрятаться.

– Посмотри на меня, отец, и послушай. Потому что я пришел предложить тебе работу.

– У меня есть работа.

– Чепуха. Я только что отсчитал Стиву шесть тысяч крон. И он говорит, ты задолжал ему еще больше.

Он дождался, чтобы усталые глаза привыкли к свету.

– Предлагаю работу. Потому что мне нужен еще один человек.

Иван, по-прежнему жмурясь, с усилием встал и молча вышел из комнаты.

– Значит, ты трус. Гайка слаба.

Лео пошел следом.

– Тебе пришлось напиться, чтобы хватило духу пойти к бабушкиному дому и бросить в окно коктейль Молотова.

– Да. Может, и так. Но я не стукач.

– Я на тебя не стучал!

– Ты…

– Мне было десять. И это… уже не действует. Так что кончай.

Рваные газеты на полу. Кучи объедков на столе. Портрет отца. Иван пригладил рукой растрепанные волосы, посмотрел на сына.

– Если ты не прекратишь, Лео, они затравят тебя, как дикого зверя. Не допустят, чтобы так продолжалось до бесконечности! Конечно, иные легавые знай себе сидят в машинах, но есть и другие, у которых такое же оружие, как у тебя. Они ждут, чтобы ты сделал ошибку, а тогда… тогда пуля тебе обеспечена. Ты их не победишь… не сможешь.

– Я пойду на дело, с тобой или без тебя.

Отец сел на обшарпанный диван. И выглядел даже каким-то маленьким.

– Я тебе нужен?

– Так ты участвуешь?

– Я тебе нужен или нет?

– Ты нужен нам.

Ты нужен нам. Так сказал Лео. Он нужен трем своим сыновьям.

– Я согласен.

Лео кивнул и сорвал с кухонного окна толстое одеяло – пыль так и заплясала в ярком свете.

– С этой минуты ни капли.

82

Он не мог припомнить, когда последний раз упаковывал подарок, да и бывало ли такое вообще. Рождественские подарки всегда паковала она, поздно ночью, когда трое ожидающих сыновей уже спали.

Иван поднял объемистый сверток, взвесил на руке. Красная глянцевая бумага, золотая ленточка. Он взял со стола ножницы, провел острым лезвием по жесткому пластику – так обычно делала Бритт-Мария, ленточка завивалась колечками, а она собирала эти колечки, подсовывала под узел, и получался красивый цветок. Ему такое не под силу. Как он ни старался, выходили какие-то кособокие пучки.

Ярлычку полагается быть сверху, посередине, рядом с золотыми пучками. Он присобачил его покрепче, потом вооружился синей шариковой ручкой, но она писать отказалась, и он взял черную, с этой дело пошло.

СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА. ИВАН.

Он отнес подарок с кухонного стола в тесную переднюю, поставил рядом с другими, у входной двери.

Пустой рождественский подарок рядом с другими, тоже пустыми.

Он пошел было на кухню, чтобы заняться новым подарком, но остановился. Его опять затрясло. Дрожь пробивалась наружу сквозь сухую кожу. Надо постоять, пусть маленько уймется, они не должны заметить.

К вечеру станет хуже. А завтра еще хуже. Освобождать организм от алкоголя все равно что вытуривать за дверь другого человека, который поселился у тебя внутри, расположился там по-хозяйски и ни за какие коврижки не желал уходить.

Нынче утром его трясло меньше. Он стоял тогда у себя в ванной, ощупывая ладонью щеки, тугую, свежевыбритую кожу. Глаза казались водянистыми, маленькими, будто норовили спрятаться, видеть не желали курчавые седые волосы по бокам и нос, который вроде как стал крупнее с тех пор, как он приехал в Швецию.

Где-то внизу живота колющая боль. Безостановочная. Резкие уколы в желудке и сбоку, где, как он думал, расположена печень, в глубине, за почками. С утра до вечера он пил вино, сам не знал, как долго, знал только, что пройдет как минимум три дня, пока нервы вернутся более-менее в нормальное состояние. С этим паршивым колотьем жить можно. Но грабить банк, когда отрава еще выходит из организма, когда нервы проступают сквозь сухую кожу, – вот этого он опасался.

Выход есть. Пить. Небольшими порциями, в самый раз, чтобы дьявол выходил помедленнее, не поднимая столько шума. Придавить боязнь. Стакан вина каждые два часа. Никто и не заметит.

Но ведь он обещал старшему сыну не брать в рот ни капли. И потому оставил бритву и вышел из ванной, не задерживаясь у початой бутылки на столе. С колотьем в боку прошел прямиком в спальню, к обшарпанной дорожной сумке из коричневой кожи, с такими же обшарпанными ручками, уложил туда две пары джинсов, две пары новых трусов, две пары носков, две рубашки и светло-серый костюм. Он тогда не знал, позволят ли ему потом остаться здесь, в доме Лео. Может, они справят здесь Рождество. Иван, Лео, Феликс, Винсент. Сперва вместе ограбят банк. А потом справят Рождество.

Он вытянул руки – надо удостовериться, что они перестали дрожать. Поправил пустой подарок, лежавший поверх остальных, и вернулся на кухню, к столу с упаковочной бумагой, ленточками, скотчем и подарочными ярлычками.

– А вот этот, отец, знаешь для кого? – спросил Лео, сидевший напротив Аннели. Перед каждым стоял упакованный подарок.

– С-Ч-А-С-Т-Л-И-В-О-Г-О-Р-О-Ж-Д-Е-С-Т-В-А-П-А-П-А… – по буквам прочитал он, – … Т-В-О-И-С-Ы-Н-Л-Е-О.

Пустой подарок – куда меньше того, какой Иван отнес в переднюю, – Лео бросил в бурый дерюжный мешок с прочими коробками.

– Счастливая семья, отец, – сказал Лео. – Делает все, что положено счастливым семьям, готовит подарки и празднует Рождество с родней. Не ожидал, а?

Ивановы руки на столе дрожали, но никто не обращал внимания. Он взял ближайший стакан холодной воды и выпил, не пролив ни капли. У стола два пустых стула – они еще не приехали.

Он покинул свое жилье в Эсму, отправился в этот дом в Тумбе, постучал в дверь, на которой висели колокольчики, звеневшие красивым хрустальным звоном.

Открыл Лео, Иван поставил кожаную сумку на пол в передней, повесил на крючок черное пальто. Ощутил на плече руку Лео, этакое “добро пожаловать”, хотел было обнять сына, но раздумал. Подпевая рождественской песенке, которая доносилась из радиоприемника на стене, к нему направилась незнакомая женщина. Он и не знал, что старший сын живет не один. Протянул руку, поздоровался с этой Аннели, она сказала, что они очень ему рады, а потом провела по всему дому, разукрашенному к Рождеству. Только когда они очутились в гостевой комнате, он сообразил, что она тоже участвует. Лео ждал их возле дивана, и вдвоем они открыли подпол. Он спустился вниз, к похищенному оружию, которое видел только по телевизору, однако поразило его, в общем-то, не оружие, а хитроумная конструкция тайника, и он принялся расспрашивать Лео как строитель строителя. На мгновение скованность исчезла. Они снова вместе. Отец и сын. И он едва не спросил: Когда приедут Феликс и Винсент?

Когда они начали паковать, на улице за кухонным окном уже стемнело, но на шоссе еще мелькали огни, час пик близился к концу, а теперь шум проезжающих машин лишь изредка нарушал тишину.

Наконец коробки и бумагу убрали, Лео опустил жалюзи и развернул карту, такую большую, что она свисала со стола, как скатерть. Иван пытался разобраться, прикинуть, где они завтра устроят налет: в местечке посередине под названием Хебю и левее, под названием Сала. Городишки, о которых он слыхал, но бывать там не бывал. Пожалуй, километров сто – сто двадцать к северо-западу от Стокгольма.

В дверь постучали.

Внезапно Иван весь напрягся, почувствовал, как перехватило дыхание и сердце забилось учащенно, словно после стольких лет он передумал и не хотел их видеть.

Он сидел, покачиваясь на стуле, Лео пошел открывать. Было слышно, как повернулась дверная ручка и нежно звякнули колокольчики, как несколько часов назад, когда пришел он сам. Потом донесся смех, хлопки ладоней по спине.

Обнимаются. Мои сыновья.

Ух, черт побери, мне позарез надо выпить.

Голос парня лет двадцати, правда более высокий, чем он ожидал, – и он, и Лео говорили иначе. Иван напрягся, прислушиваясь. Может, это Феликс? Или Винсент? Он теперь тоже совсем взрослый.

Иван пошел в переднюю. Феликс вряд ли так выглядит, а? Он ведь был смуглее и вообще весь в отца, а этот парень ничем не походил на Ивана. Винсент?.. Иван вроде как смутно узнавал его.

– Привет… Я – Яспер.

И руки совсем не такие. У его ребят руки наверняка потолще, а эти, узкокостные, утонули в его ладонях.

– Иван.

– Знаю. Я вырос в Скугосе, часто бывал у вас дома, помните?

Иван покачал головой.

– Ну а я помню вас. Черт, классно вы тогда обкорнали волосы чуваку в пиццерии, а потом вышвырнули их всех, одного за другим.

Парень, чьи руки не годились никому из его сыновей, прошагал на кухню, совершенно ясно, он здесь не впервые, а как весело поздоровался: Привет, Аппели, смотри, кто пришел. Она засмеялась, хотя и ненатурально, он слышал, – засмеялась, поскольку решила, что так надо.

Иван остался в прихожей. Не хотел уходить, пока что. Может, еще кто придет? Он бросил последний взгляд за дверь, когда Лео ее закрывал, и стал смотреть в узкое окошко.

Нет. Больше никто не идет.

– Значит, этот малый тоже участвует?

– Он участвовал с самого начала.

Карта по-прежнему на кухонном столе. Лео достал из кармана две десятикроновые монеты, положил на городок Хебю.

– Здесь находится банк. А вот здесь, примерно в километре, полицейский участок, где дежурят один-два легавых, и то не всю неделю. Накануне сочельника они примерно в эту пору двинут по домам.

Лео постучал монетой по карте и по столу.

– Папа? Слушай внимательно! Ты станешь вот здесь, возле банка, на виду. Каждый, кто приблизится, должен знать, что мы вооружены.

Он передвинул золотую монетку, обозначающую полицейский участок, к банку.

– Легавых тут быть не должно. Но если им вдруг взбредет в голову вмешаться, твоя задача, папа, заставить их передумать. Один выстрел в воздух. Если этого окажется недостаточно – пальни над их головами, а если и тогда не уймутся, стреляй сколько надо по капоту их машины. Ну а если и это их не остановит, ты должен защищать себя и Аннели, она будет в машине. Папа, посмотри на меня! Если придется стрелять – не целься в голову.

Теперь к двум монетам прибавилась еще одна, чуть побольше, серебряные пять крон, Лео поместил ее на карте в нескольких километрах дальше к северу, рядом с шоссе, прорезающим один из лесных массивов.

– Мы выйдем из банка и на первой машине рванем вот сюда.

Иван смотрел на карту и на руки Лео, указывающие, передвигающие монеты. Но слушал невнимательно. Два пустых стула. Они не приехали.

– Ты слушаешь, папа? Мы спрячем машину и пойдем через лес… вот сюда. Две сотни метров… к парковке и второй машине, полной рождественских подарков и праздничной еды. Из краденой машины в прокатную. Там мы переоденемся в рождественские костюмы – счастливая семья едет домой справлять Рождество.

– Только мы?.. Вчетвером?

– Банк всего один. Больше никто не нужен.

– А Феликс? И Винсент? Где они?

Он смотрел то на пустые стулья, то на безмолвного Лео, потом обратился с тем же вопросом к Ясперу и к Аннели. Ответа не последовало.

– Смотри сюда, отец.

Винтовка была в сумке на полу, завернутая в банное полотенце. Не такая, как во времена его армейской службы три десятка лет назад, но принцип тот же. Лео разобрал ее на четыре части.

– Приклад. Рукоятка. А это… отец, механизм, а внутри механизма… вот здесь, болт. Поворачиваешь его на четверть оборота и вынимаешь. Теперь ты. Собери. Затем я покажу, как пользоваться.

Четыре части перед ним на столе. Он не хотел к ним прикасаться, не хотел собирать, ведь если соберешь, получится смертельное оружие. Он знал, чем занимаются его сыновья, но не вполне понимал, чем это чревато. Калечить-то людей будет он.

– Папа! Ты должен все это знать, знать с закрытыми глазами. Ну, как в свое время учил меня бить всем корпусом, помнишь?

Он крепко прижимал руки к джинсам, если отпустить, станет ясно, что он не может унять дрожь. Смотрел на детали, немного погодя взял болт, вставил в механизм, повернул, но не как надо, не до щелчка. Чувствовал, как они все стоят вокруг стола, наблюдают за ним. Снова вставил болт, снова повернул, осмотрел детали, которые должны с ним скрепиться, и вдруг засомневался, по-другому, чем они, сомнение шло изнутри и требовало бросить оружие и сказать им, что это безумие.

– Папа, всё по очереди, – сказал Лео, накрыв его руку своей. Они не прикасались так друг к другу с… он забыл, с каких пор.

Иван повернул болт. Один раз. Два. Три… болт со щелчком встал на место! Руки у него явно дрожали, но он сумел это скрыть.

– Хорошо. А теперь остальное.

Механизм. Рукоятка. Болт. Всё по очереди, и вот оружие собрано.

– Потренируйся, папа. Важно, чтобы завтра ты сумел все это проделать. Я не хочу, чтобы ты выстрелил случайно или по ошибке ранил кого-нибудь.

Лео взял оружие у Ивана из рук.

– Вот это – предохранитель, и фиксатор всегда должен находиться в положении “S”. Пока не появятся легавые – тогда ты переключишь на “Р”. Но не на “А”, иначе автоматически двадцать выстрелов за две секунды, а ты понятия не имеешь, куда они угодят.

Яспер стоял чуть поодаль, ждал. Теперь он шагнул вперед, забрал у Лео оружие, занял положение для стрельбы между кухонным столом и плитой, прицелился в опущенные жалюзи.

– Слушай меня, Иван! Смотри сюда. Целишься и выдыхаешь, делая выстрел, – и не забудь прижать весь корпус к прикладу, чтобы погасить отдачу. Нам же ни к чему, чтобы ты повредил плечо, верно?

Яспер поставил оружие на предохранитель, слегка наклонил голову набок.

– Можешь сделать, как я? Покажи.

Автомат лежал на коленях Ивана, как весло, потому что положил его туда какой-то чужой сопляк, а не его сыновья. А теперь этот сопляк еще и командует, велит ему встать и прицелиться, будто он дурак дураком.

– Как, ты сказал, тебя кличут?

– Яспер. Ия…

– Ты был в пиццерии, когда я вздул очередного неудачника, который слишком много болтал?

– Да, я все видел в окно, когда ты…

– Тот парень вообразил, будто может командовать мной, приказывать, как мне себя вести…

Лео понял, что будет, едва только Яспер начал свои инструкции. Но не был уверен, что Иван вполне осознает масштаб завтрашнего предприятия.

– Папа?

– Да.

– Надень пальто. Я хочу, чтобы ты пошел со мной.

– А зачем?

– Угоним машину.

Иван опять стоял в передней, возле мешка с подарками. И никак не мог решить, что раздражает его больше всего. Нервы, которые трясут его изнутри, или безостановочная рождественская музыка.

Он ждал с минуту, в пальто без подстежки и тонковатых ботинках, когда Аннели сделала ему знак и окликнула:

– Можешь подняться сюда?

Она стояла наверху, возле елки, с гирляндой из лампочек в руке, аккуратно пропуская зеленую проволоку между ветвей, она прикрепляла лампочку за лампочкой.

– Я в ботинках.

– Неважно.

Иван последовал приглашению и стал рядом с нею, а она оценивающе смотрела на елку. Они явно видели не одно и то же. Она казалась довольной, опять замурлыкала, принялась перевешивать серебряные шары. Он же видел несчастное деревце, лишенное естественного места в лесу.

– Вот эти настоящие, – сказала она, поднимая подарки, разложенные на полу вокруг елки. – В большинстве для Себастиана. Это мой сын. Он приедет сюда на сочельник. Чтобы отпраздновать вместе с нами.

На подоконнике лежала рождественская звезда. Аннели протянула ее Ивану:

– Мне не достать, может, ты ее прицепишь?

Рождественские песни душили его. Он взял звезду, прикрутил проволочный хвост к верхушке дерева.

– Отлично. Замечательно!

Она была просто счастлива, что деревце украшено, а ему казалось, что оно вконец перегружено.

– Спасибо, Иван. Поможешь мне отнести их вниз? – попросила она, кивнув на мешки с пустыми подарочными упаковками.

С легкими дерюжными мешками в каждой руке они прошли к прокатной машине. Аннели открыла багажник.

– Половина должна быть здесь, чтобы любой увидел их, когда завтра откроем. Часика в три, в это время еще довольно светло, и если они будут лежать здесь, и на заднем сиденье, и у заднего окна, сверху сразу увидишь. Моя идея.

Вид у нее сейчас был такой же гордый, как возле елки. На улице холодно, она мерзла, но никак не могла решить, какой подарок – синий или зеленый – положить рядом с золотым. Перекладывала их с сиденья на окно и с окна в багажник.

– Что ты делаешь? – спросил Иван.

– Выглядеть должно красиво.

– И так красиво.

Лео прошел у них за спиной, с сумкой на плече.

– Поедем на твоей тачке, папа, а когда возьмем другую, бросим ее.

Следом за Лео Иван направился к воротам и к запаркованной на улице машине, в которой валялось множество инструментов и кистей.

– Этот Яспер… – начал Иван.

– Да?

– Кто он такой, черт побери?

– Один из моих старых друзей. Ты его не узнаёшь?

Во внутреннем кармане черного пальто Иван отыскал ключи от машины.

– Ты ему доверяешь?

– Прости?

– Ты доверяешь этому якобы солдату?

Он отпер машину, и они сели на свои места, ключ торчал в зажигании.

– Послушай… Яспер из тех, кто никогда не колеблется, – сказал Лео. – Он делает то, что я велю. Если завтра случится что-то непредвиденное, если они нас остановят, если приблизятся… он не отступит.

* * *

В кухонное окно Аннели видела спины Лео и Ивана, ждала, что Лео обернется и они встретятся взглядами именно так, как ей хотелось, но он не обернулся – в последние дни перед ограблением он всегда уходил в себя, в тот мир, куда никому нет доступа. И она видела кое-что еще: отца и сына. Раньше она никогда не видела их вместе, и сейчас, когда они стояли плечом к плечу, их близость стала очевидной, хотя они сами не отдавали себе в этом отчета.

В гостиной было слишком темно. Аннели воткнула шнур в розетку на стене – загорелся венок. Она присела на корточки у елки, поправила два подарка под самой широкой лапой. Интересно, обрадуется ли Себастиан – он всегда открывал подарки ужасно сосредоточенно, полный ожидания. Давно они не праздновали сочельник вместе, но в этом году у нее будет время заехать за ним, после того как они спрячут машину и деньги и уничтожат оружие. Наверно, найдется и время зажарить окорок, замариновать селедку в соусе из лайма, свежего кориандра, сахара, петрушки и уксуса и на ночь поставить в холодильник. У них будет настоящее Рождество, семейное, только Лео, Себастиан и она.

Она купила ему клаксон для велосипеда и хоккейный шлем с огоньками, как он просил. И сейчас заворачивала их на низком журнальном столике.

– А что ты хочешь на Рождество?

Яспер. Она не слышала, как он подошел. Любитель подкрадываться.

– Ты о чем?

– Я думал… У меня есть время съездить в универмаг “Олене”. Ведь в эти дни у них открыто до девяти? Я не могу остаться здесь на Рождество и ничего тебе не подарить.

– Что ты сказал?

– Раз я буду здесь, то должен…

– Тебя здесь не будет. Мы вместе ограбим банк. А потом отпразднуем Рождество, но по отдельности.

– Лео меня пригласил, и я сказал “да”. Вот и получается “мы”. Семья растет.

Он сидел в кресле Феликса и слегка покачивался, как обычно делал Феликс.

– Нет. Нет. Тебя здесь не будет.

– Я думал, это вроде как новый старт. Верно?

– Ты слышал, что я сказала? Тебя здесь не будет.

– Думаю, если расчеты правильны, мы, пожалуй, возьмем больше миллиона. А затем… продолжим.

Она не ответила.

– Что скажешь, Аннели?

Она не смотрела на него, заклеивала упаковку, но ровно никак не получалось.

– Что скажу? Что ты ничегошеньки не понял. Ты не будешь праздновать с нами Рождество, потому что не принадлежишь к нашей семье. Неужели… неужели не понимаешь, что ты всего-навсего паршивый солдатик? Собака, бегущая за палкой по первому приказу хозяина.

Она сорвала бумагу, начала снова.

– Неужели не понимаешь, что ты ему не брат? Сидишь тут в Феликсовом кресле, но ты ненастоящий брат!

Она с вызовом посмотрела на человека, который, как она знала, готов калечить людей, лишь бы получить то, что хочет. Но он просто опять покачался.

– Аннели, я знаю Лео куда дольше, чем ты. Он никогда не позволял и не позволит никому вроде тебя становиться у него на дороге. У Лео есть братья. И ты прекрасно это знаешь.

Он приложил руку к груди, сжал в кулак, несколько раз стукнул.

– У Лео есть братья.

Встал, пошел к лестнице, но на полпути остановился.

– Да, я солдат. Чертовски хороший солдат. А хороший солдат точно знает, что делать… вот и я точно знаю, что сделаю завтра. Понятно?

Он козырнул.

– Я не слабое звено. Ты поведешь машину… а сколько банков ты грабила? Вдруг полицейские остановят нас и тебе придется опустить стекло? Придется сказать: “О, ребята, тест на алкоголь?” Если именно ты… черт побери.

Он прошел к лестнице, потом спустился в оружейную, за которую отвечал.

* * *

Яспер протер патрон, сунул в обойму, потом еще один, и еще, и еще, пока обойма не заполнилась, протер ее и положил рядом с другими. Шестнадцать обойм без отпечатков пальцев; восемь ему, шесть Лео, а Ивану хватит двух.

Сидя здесь и размышляя о следующем грабеже – большом, на пятьдесят миллионов, – он немного успокоился, но досада мельтешила перед глазами, кричала на него, не уходила. Паршивый солдатик. Аннели ни хрена не знает о том, что они планируют через год! Ни хрена! Ненастоящий брат. Она – тикающая бомба с часовым механизмом, он это чувствовал и хотел крикнуть вслух. Предостеречь Лео. Но не мог, ведь его поймут неправильно. В идеале он бы с удовольствием приставил ствол ей ко лбу и объяснил, что, если она хотя бы подумает вякнуть, ей не жить. Но он не совершит второй раз ту же ошибку, что с Винсентом. Того, кто не желает учиться, научить невозможно. И все равно он тогда был прав. Потому и в оружейной, стирая пальчики, сидел сейчас он, а не Винсент. И насчет Аннели наверняка тоже не ошибается.

Он посмотрел на часы. Скоро они дадут о себе знать.

Ряды автоматического оружия. И кое-что еще, в серо-зеленом деревянном ящике на верхней полке, ни разу не использованное. Он поднял крышку. Ручные гранаты. Тоже добытые на последних учениях. Завтра он возьмет с собой три штуки. На всякий случай. Ничего не говоря Лео.

* * *

Лео и Иван молча ехали сквозь зимнюю тьму в “форде-скорпионе”, только что угнанном с пустынной стоянки в Сёдертелье. Миновали Стренгнес и свернули на съезд к автостраде № 55.

– Справляешься? – спросил Лео, искоса глянув на отца.

– С чем?

– С выпивкой.

Лео хотелось видеть силу, неукротимую мощь, с которой он вырос. Теперь он не так хорошо понимал этого человека. Теперь в нем уже с ходу не разберешься. Необходимо знать, здесь ли еще тот, кто учил его бить всем корпусом.

– Если явятся легавые, ты встретишь их первым. Справишься?

– Если надо, буду стрелять.

– Целиться и стрелять?

– Думаю, я знаю, как действует эта чертова винтовка!

Они молча ехали через старинную шведскую провинцию, где чуть не у каждого перекрестка рунические камни и курганы бронзового века. Мимо дороги на Арнё, островок, где они обычно снимали летом коттедж в те годы, когда еще были семьей, через мост Юльстабру, а дальше по круговой развязке, отделявшей Энчёпинг от E-18, и последние несколько десятков километров по магистральному шоссе № 70. Отец повысил голос, это хорошо, но недостаточно, надо завести его посильнее.

– Стало быть, сегодня вечером выпивку прятать не надо?

Иван стиснул кулаки, Лео заметил. Стиснул и положил на колени.

– Лео, черт подери… ты что, пытаешься мне приказывать? Так, что ли? Как настоящий главарь?

– Ты не ответил. Бутылка, отец. Бутылка! Я должен знать. Ты намерен пить?

– Раз ты настоящий главарь, то где, черт подери, твои братья?

Вот она, та агрессия, какую он хотел видеть, она по-прежнему здесь и вырывается инстинктивно. И отец способен ее контролировать, научился держать себя в узде.

– Так поэтому ты здесь? Думал, пойдем на дело все вместе, как большая семья… черт, неужели тебе непонятно? Да будь со мной Феликс и Винсент, мне бы наверняка не понадобился такой, как ты, отец.

Глаза, только что прятавшиеся под мрачными мыслями, теперь стали ясными, черными – взгляд в любую минуту мог вылиться в рукоприкладство. И руки Ивана вовсе не дрожали.

– Так почему же они не здесь? Не с главарем?

– Они не хотят. Просто не хотят, папа.

– Вы враги? Мои сыновья? Я учил вас держаться заодно.

Агрессия все еще тут. И он способен ее контролировать. А если он умеет себя контролировать, то и Лео сможет контролировать его.

– Нет. Просто они не хотят. А когда человек не хочет, его не заставишь. Я давно это усвоил. И тебя тоже не заставляю. Если не хочешь, папа, скажи сейчас.

Последний съезд. Дорога сузилась, повороты ограничивали обзор. Поля за окном обернулись бесформенным мраком.

– Лео, ты вправду собираешься это сделать?

Впереди первые огоньки невысоких зданий и съемных домишек на одну семью, из которых состоял городок Хебю.

– Я имею в виду… с ними? С этим якобы солдатом? С шутом, который воображает, будто мы нападем на Россию? И с женщиной, которая перекладывает фальшивые подарки, чтобы они выглядели красиво? Она машину-то водить умеет? Послушай, Лео. Ты действительно все продумал?

– Да, я все учел. Проблема одна – ты. Ты – единственный риск.

– Это безумие, Лео!

– Девять ограблений. Я, черт побери, знаю, что делаю.

Теперь Ивану все стало ясно. Раньше всегда командовал он. Но в этой чертовой машине, которая даже не принадлежала им, на ледяном ветру, который врывался в опущенные окна, командовал его старший сын.

Хебю был еще меньше, чем городишко, где он жил. И в эту пору ночи там царила тьма, если не считать киоска возле крошечной автобусной станции, ресторана напротив, этакого гибрида пиццерии и кебабной, да видеосалона. А вот и он, ярко освещенный, в невысоком оштукатуренном здании, втиснутом между табачной лавкой и зубоврачебным кабинетом. Банк.

– Вот здесь ты будешь стоять завтра, рядом с коричневыми деревянными столбами у входа, – сказал Лео.

Они медленно проехали мимо.

– Или, по-твоему, это безумие?

Городок кончился. В самом деле всего одна улица, красивая белая церковь на холме и опять шоссе.

Еще несколько километров на север – они очутились в густом лесу, затем крутой поворот и еще с километр на запад. Справа тянулся забор с двойным рядом почтовых ящиков, относящихся к горстке летних домиков. Лео сбросил скорость, свернул с мощеной дороги на щебенку, миновал два больших сарая и трактор. Здесь они остановятся завтра, естественная парковка среди густых деревьев. Он вылез из “форда”, ушел в лес, немного погодя вернулся с охапкой пихтовых веток, заблаговременно связанных в пучки, и они быстро укрыли машину, а затем пешком зашагали обратно через черный лес.

– Завтра пойдем этой же дорогой. Примерно через две сотни метров – следующая машина.

Ни огонька, лишь высоко над головой среди ветвей белые крапинки звезд, окружающие яркий полумесяц. Лео пробовал глянуть на отца, но слышал только его тяжелое дыхание, когда грузное тело нагибалось под упрямые ветки.

– Отец! Скажи прямо сейчас.

– Что я должен сказать?

Они остановились в темноте, которая смыкалась вокруг уже на расстоянии вытянутой руки.

– Чтобы я мог скорректировать план. Скажи сейчас. Здесь. С глазу на глаз. Скажи, что не можешь. Я пойму, но хочу знать сейчас, а не утром за завтраком.

Ответить Иван не успел – по щебенке зашуршали колеса. Лучи фар прорезали мрак между деревьями. Прокатный автомобиль, тот самый, что был припаркован возле дома в Тумбе и набит разноцветными пустыми подарочными упаковками, за рулем Яспер. Лео направился к машине.

– Лео?

Он отводил в сторону ветки, когда Иван остановил его.

– Лео, посмотри на меня.

Тяжелая колючая лапа между их лицами.

– Посмотри на меня.

Иван согнул ветку, сломал.

– Я твой отец, и я могу это сделать.

83

Легкий стук во входную дверь. Почти неслышный, но почему-то разносится по всему дому.

Аннели стояла на кухне у рабочего стола, нарезая толстыми ломтями хлеб для сандвичей, рядом с ней Иван резал огурцы и помидоры для салата, – полуночный перекус, горючее для грабителей банков. Люк оружейной был открыт, Яспер смазывал там завтрашнее оружие, а Лео сидел в гостиной, расстелив на столе карту и изучая альтернативные возможности отхода.

И сейчас все насторожились, приготовились. Кого нелегкая принесла сюда накануне операции? Они никого не ждали.

Лео подкрался к окну спальни, приподнял жалюзи, но под крышу крыльца заглянуть не мог, а потому спустился по лестнице к входной двери. Глазок закрывала чья-то рука.

Новый стук.

Яспер выбрался из оружейной с двумя винтовками, подал одну Лео, который положил ее на шляпную полку и прикрыл курткой, а сам со второй винтовкой уполз на кухню.

– Иди наверх. И Аннели уведи, – шепнул Лео отцу. Подождал, пока они исчезнут на верхнем этаже, и открыл дверь.

– Хорошо ли вы себя вели, детишки?

Они. Оба. Здесь. Лео расслабился, улыбнулся:

– Заходите.

Обнял Феликса и Винсента. Братья вернулись.

– Заходите, чертушки!

Из кухни вышел Яспер с винтовкой в руке.

– Похоже, вся семья в сборе!

– Ты не часть этой семьи, – сказал Винсент, бегло глянув на Яспера.

Сверху спустилась Аннели. А за ней Иван, который замер посреди лестницы. Феликс мгновенно вспылил:

– Какого черта он здесь делает?

– Совершенно ясно, что он здесь делает, – ответил Лео.

– Нет, черт побери, не ясно!

– Вы уехали. Кто-то должен был занять ваше место.

Иван продолжил спуск по ступенькам.

– Мальчики мои, – сказал он, с каждым шагом улыбка на лице становилась шире. – Винсент, какой ты большой. А Феликс… видишь, Лео, они здесь!

В маленькой прихожей стало до невозможности тесно. Лео чувствовал тычки со всех сторон. За спиной нетерпеливый отец хотел подойти поближе, поздороваться, а два младших брата впереди вовсе не собирались этого делать.

– Мы хотим поговорить с тобой. Я и Винсент. Без свидетелей, – сказал ему Феликс.

Лео кивнул на комнату с сейфом в полу, трое братьев вошли туда и закрыли дверь.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал Феликс, как только они остались одни. – Но мы не передумали. Мы приехали не затем, чтобы грабить банк.

Феликс достал конверт из внутреннего кармана куртки.

– Вот. Семьдесят тысяч. Все, что у нас осталось. Если тебе нужны деньги, если причина в этом, возьми их, Лео. И забудь про этот чертов грабеж!

Сначала Лео недоуменно смотрел на конверт с деньгами. И наконец понял.

– Ты явился сюда, сюда, Феликс, как этакий паршивый рождественский гном с подарками. И что дальше? Семьдесят тысяч – их хватит на месяц-другой.

– Тогда мы вернемся, если хочешь. Фирма по-прежнему существует, так? Настоящая строительная фирма? Можем заняться тем, чем занимались раньше. Вместе строить дома.

Конверт все еще висел в воздухе между ними.

– Винсент, ты по-прежнему с ним согласен?

– Не знаю.

– Не знаешь?

– Не знаю!

Лео чуть склонил голову набок, улыбнулся.

– Но ты хорошо знаешь, Винсент, что не в силах сидеть дома и изнывать от тревоги. Так что решай. Завтра мы идем на дело.

Феликс уронил никому не нужный конверт.

– Значит, вы собираетесь вместе ограбить банк? Серьезно? Вы… вчетвером?

– Да.

– Лео, конверт твой. Я ухожу. Я приехал сюда не грабить банк, я приехал остановить тебя. И ты никогда больше не спросишь нас об этом. Ни меня, ни Винсента.

Он пошел к двери, открыл ее, обернулся.

– Винсент? Завтра утром я еду домой. Билеты уже заказаны. У тебя есть мой телефон, если надумаешь ехать со мной.

Иван встал с кухонного стула, словно только того и ждал.

– Погоди!

Феликс не остановился.

– Погоди, я хочу поговорить с тобой!

Он успел взять Феликса за плечо.

– Пусти, черт побери!

– Послушай, мы не виделись…

– Послушать? Тебя? Ты собрался грабить банк с родным сыном?

Иван разжал руку.

– Феликс. Мальчик мой. Я здесь, чтобы повидать вас. Тебя. Лео. Винсента. Думал, мы… будем работать вместе. Мы все.

– Прости?

Их разделяло не больше метра, достаточно близко, чтобы почувствовать: дыхание у него другое, не пахнет спиртным.

– Думаешь, я пошел бы грабить банк., с тобой? Думаешь, я вообще хочу находиться с тобой в одной комнате? После того, что ты заставил меня сделать с мамой? Ты вправду так думаешь? Пошел ты к черту!

– Когда-нибудь тебе надо забыть об этом, Феликс, ты злишься не на меня… ты злишься на него, на человека, которого знал, когда был маленьким, который был ненамного старше, чем Лео сейчас. Забудь. И посмотри на меня сейчас, я не тот, забудь.

– Я должен… забыть? Ответь мне на один вопрос: кто открыл дверь, когда ты явился и избил маму? Я? Винсент? Лео? Ты помнишь? Или мне и об этом тоже забыть?

Он шагнул к отцу. Кашлянул, накапливая слюну.

А потом плюнул.

На сей раз плевок попал выше, не на щеку и шею, как у матери, но точно так же потек по лицу старика.

– Вы что творите?

Лео выбежал из соседней комнаты и прижал одну руку к груди отца, а другую – к груди брата, отодвинул их друг от друга.

– Уходи, Феликс.

Винсент стоял чуть поодаль. Один. Смотрел, как отец рукавом стер плевок, а Феликс открыл входную дверь.

– Подожди! – Он бросился в переднюю, мимо отца и Лео. – Я с тобой.

* * *

Иван пролежал час, а может, два, когда вдруг сообразил, в чем дело. Запах – вот что его раздражало. Он сел, поднес к носу подушку. Точно. В этом все дело. Назойливый запах, такой знакомый – наволочка пахла Бритт-Марией.

Она тоже здесь спала?

Он вернулся вспять. В то время. Стукачка. Достала она его своим зуденьем, он сидел на краю совершенно другой кровати – в КПЗ, на следующий день после коктейля Молотова, брошенного в дом и в предательницу. В стукачку. И полицейский с забинтованной правой рукой открыл дверь камеры и вошел без приглашения: поговорить ему надо.

Иван говорить не хотел.

Но чертов легавый не уходил, требовал ответов.

– Как… вы могли притащить с собой родного сына?

– О чем вы?

– О том, что вашему сыну всего десять лет, а вы притащили его с собой, чтобы сжечь вашу жену. Его мать.

– Не хочу я с вами разговаривать.

– Послушайте, ваш сын Лео вроде хороший мальчишка, он…

– Я не хочу с вами разговаривать. Не обязан. Я сижу в КПЗ, но сам решаю, когда мне говорить. Уходите. Вон!

– Вам и нет нужды говорить. Потому что я уже говорил с вашим сыном. Лео все нам рассказал. Как вы делали бомбу. Как посадили его в машину, припарковали ее на дороге, как прошли через малиновые кусты, как стояли там и глазели, а потом швырнули бутылку в окно полуподвала.

– Ничего я не швырял. И мой сын рассказывать не станет.

– По он рассказал, причем без принуждения, по своей воле, в присутствии матери. Я час с лишним просидел у вас за кухонным столом, с вашим сыном.

– Значит, паршивый легаш заставил моего сына целый час стучать на меня?

– А то.

– В таком случае что у вас с рукой? Мой сын говорить не станет. В нашей семье доносчиков нету.

– Он говорил, потому что ему нужно было высказаться, неужели непонятно? Вы – его отец, Иван. Ради него расскажите мне, что произошло. Тогда ему не придется нести это одному.

– Убирайтесь отсюда! Сию минуту!

Чертов запах, Иван не мог от него отделаться, хотя порвал наволочку в клочья и выбросил в окно. Вышел в коридор, холодный и темный. Тайком, как ребенок, бродил здесь, в доме сына, а она все зудела, пока у него голова не пошла кругом, он поскользнулся и ушиб бедро о мойку, а ногу о кухонный стол. Ему не хотелось возвращаться в прошлое. Ты – единственный риск. Он шел рядом с Лео, они вскрыли машину и отогнали ее на то место, где состоится замена, и сын смотрел на него и обвинял, хотя они даже и начать не успели. Риск? Зудеть в голове – чертовский риск. Стучать на кого-то – чертовский риск. Ни капли за сорок восемь часов, руки дрожали, и несколько раз его едва не вывернуло, но он сдержался, а ведь знал, что в угловом шкафчике стоит бутылка виски, потом горячка усилила дрожь, хотя в доме было уже не холодно, он сел на кухонный диван и теперь мерз еще и изнутри… может быть, рядом с бутылкой виски была и бутылка вина, он лег и лупил рукой по воздуху, потому что зудение не прекращалось.

84

Яспер сел. Раздосадованный. Всему виной неудобные диванные подушки. Или слишком толстое одеяло. Или свет, сочившийся в щелястые жалюзи. Она не давала ему заснуть. Аннели. Слабое звено. И он единственный это видел. Слабость становится заметна, только когда подвергается нажиму, а под нажимом она сломается, как фарфоровое яйцо. Расколется. Десять минут в допросной, и она заскулит, как младенец. Ему было жаль Лео. Присосалась она к нему и никогда не отвяжется. Так и будет держать его мертвой хваткой. Пойдет в полицию. Или просто сболтнет лишнее, подружке или кому-нибудь еще, в баре к примеру, и легавые мигом постучат в дверь. А если так, он знает, чего ждать. Пожизненный срок. Бомба. Прокурор потребует приговора за общественную угрозу, и приговор будет очень суровым.

Если она заговорит, пожизненный срок обеспечен.

Первым делом Аннели укажет на него, потому что он никогда ей не нравился, он с самого начала чувствовал ее антипатию. Еще в том подпольном клубе в Хайдене. Она сидела одна, пила розовую каву; классная штучка, подумал он тогда, красивая и естественная. Они разговорились в баре, он, Аннели и Лео. Он видел, как она смеялась и с каждым выпитым стаканом ее губы все больше приближались к уху Лео. А его самого словно и не было.

85

Уже несколько часов Лео ощущал ее неспящее безмолвие, обнаженное тело вплотную к его собственному, она ворочалась, беспокойные руки теребили одеяло. Он знал почему, она пыталась представить себе ход событий, в каких никогда раньше не участвовала. Она не Феликс, у нее нет такого самообладания, которое позволяет выждать за рулем те три минуты, пока опустошается хранилище, а затем покинуть место преступления достаточно быстро, чтобы никто ничего не заметил и не погнался за ними, но в то же время достаточно медленно, чтобы никто не обратил внимания, даже вовсе не заметил. Без Феликса на сей раз за пределами банка понадобятся двое. Его подружка сядет за руль, а отец встретит любого потенциального противника. Внутри он и Яспер поменяются ролями. Лео зайдет за бронированное стекло, обчистит кассы и хранилище, Яспер будет держать под контролем посетителей и кассиров, лежащих на полу.

Он чувствовал острый локоть то между ребрами, то на спине, рука Аннели металась в пространстве между сном и явью. Он осторожно перехватил ее, погладил кончиками пальцев нежную кожу.

– Аннели? Слышишь? Не думай об этом.

Она повернулась, глаза отчетливо блеснули в темноте. Он поцеловал ее в лоб и в щеку.

– Я не нервничаю, если ты об этом.

– А по-моему, нервничаешь. Постарайся заснуть.

– “Лео никогда не позволит никому вроде тебя стать у него на пути. У него есть братья”. Так сказал Яспер. И он думает, что останется с нами, потом. Терпеть его не могу.

– Дело не в нем, Аннели. Верно? Ты не поэтому лежишь тут и ворочаешься. Дело в завтрашнем дне. И я понимаю, почему тебе страшно.

Она приподнялась на локтях.

– Ты что, не понял, Лео? Мне не страшно. Я даже рада, что буду участвовать, что не придется сидеть тут и слушать радио, чтобы узнать, живы вы или нет. А потом… хорошо, если потом здесь не будет ни твоих братьев, ни его!

Она опять подтолкнула его локтем, в то же место между ребрами, не очень сильно, но на сей раз нарочно.

– Не нравится мне только одно: что ты доверяешь этому психопату, который сейчас там, на диване.

– Аннели, так уж получилось. Завтра мы будем действовать сообща. Поэтому я решил доверять Ясперу. Как решил доверять тебе и отцу. У меня нет другого выхода. О’кей? А теперь спи.

Лео отодвинулся на край кровати, спустил ноги на холодный пол. Ему нужно хоть немного покоя. Он подождал, пока она заснет, потом осторожно встал, закрыл дверь спальни и спустился по лестнице, перепрыгнув через среднюю ступеньку, которая всегда скрипела.

Яспер сидел на диване. Не спал. На журнальном столике перед ним четыре автоматические винтовки.

– Яспер! Какого черта ты делаешь?

– Чищу оружие.

– Ты уже его вычистил. Оно готово. А тебе нужно выспаться.

– Завтра будет снегопад. Большой.

– Я видел. Но во второй половине дня, к тому времени мы будем на пути домой. Спи.

Яспер положил оружие, которое только что опять

смазал.

– Вдруг нас остановят, Лео? Вдруг напоремся на легавых? Ты подумал об этом? Она справится?

– Справится?

– Я ей не доверяю. Если…

– Яспер. Завтра мы будем действовать сообща. Поэтому претил ей доверять. Как решил доверять тебе и отцу. У меня нет другого выхода. О’кей? А теперь спи.

Именно он держал все в своих руках. Так же было и при Феликсе и Винсенте, но теперь стало заметнее. В гостевой комнате тихо, и он закрыл дверь, на всякий случай. Прошел на кухню. Полстакана воды из-под крана, который вечно кашлял, прежде чем выпустить воду.

Аннели, Яспер и он сам. Не спят. Спал только отец, о котором он больше всего тревожился.

Он выпил еще полстакана воды, опять вышел в переднюю и уже шагнул на лестницу, когда услышал за спиной голос отца:

– Лео? Можешь подойти сюда на минутку?

Голос отца звучал иначе, не потому, что он шептал, и не потому, что был тихим и хриплым, а потому, что был… умоляющим. Отец, который никогда и никого ни о чем не просил, всегда диктовал, чего хочет, а потом ждал, что все так и будет, – отец просил Феликса у входной двери, а кончилось все плевком в лицо, и теперь вот опять просил. Ему стало не по себе.

– Папа, что ты здесь делаешь? Тебе спать надо.

В темноте он его не заметил. Отец лежал на кухонном диване, в подштанниках. Лео остановился в дверях и видел оттуда, что отец дрожит.

– Сядь вот здесь, рядом со мной, на минутку. Я хочу тебе кое-что сказать.

Он подошел к дивану, сел на краешек, Иван тоже сел. Рядом. Две бледные фигуры, Лео, чуть старше двадцати, который только что начал свой путь, и Иван, в два с лишним раза старше, который уже никуда не шел.

– Я… возможно, я не всегда правильно обращался с вами, когда ты и твои братья были маленькими.

– Что сделано, то сделано, отец. Ни больше ни меньше.

– Но, Лео… это было неправильно.

– Перестань.

– Я бы мог…

– Сейчас мне на это начхать. Не хочу ничего больше слушать.

– Лео, для меня важно это сказать. Ты был ребенком.

– Ребенком?

– Да, Лео, ребенком. И я знаю, ты не хотел.

– Чего не хотел?

– Доносить.

– Доносить? Опять та же песня?

– Нет, но…

– Послушай меня! Раз и навсегда! Я на тебя не доносил! Мы не такие. Мы поступаем наоборот! Даже когда ты пытался убить маму, мы все взяли вину на себя. И, наверно, поэтому я думаю, что дверь открыл я, и Феликс думает, что он, и Винсент тоже. Вот как мы далеки от доносительства!

– Лео… я… я больше тебя не виню, нет, ты правильно предвидел, насчет Феликса… а я ничего не сделал. Феликс плюнул мне в лицо, а я не поднял руки. Плевок в лицо – это ведь самое страшное оскорбление! Если бы кто-нибудь другой так поступил, я бы… я бы измолотил мерзавца! Но не сына. Я не сделал этого.

Сам того не замечая, он, когда говорил все это, потирал расплющенные костяшки правой руки.

Такое бывает после многих драк.

– Кончай! Больше ни слова о моем детстве!

– Но, Лео, почему ты не хочешь… я…

Лео пошел к двери, у него не было сил продолжать.

– Она была открыта!

В доме царила полная тишина. Вроде как умиротворение. Шагая к лестнице, Лео наконец осознал, что только что сказал отец.

– Когда я… и ваша мать… там, в Фалуне. Дверь была не заперта. Я сумел нажать на ручку и войти. Мимо Феликса, Винсента и тебя.

Лео сел на ступеньку. Она скрипнула. Как всегда.

– Ты слышишь, Лео? Никто из вас дверь не открывал.

86

Он сторожил дверь с большой стеклянной панелью посередине и коричневыми деревянными столбами по бокам. Дверь банка, который в эту самую минуту грабили. И он был одним из грабителей.

Иван не боялся. Не боялся, потому что не позволял себе этого, не мог позволить – ведь там, внутри, его сын в черной маске, с автоматом. Но кое-что он чувствовал. Стыд. Жгучий стыд, вцепившийся в него, как тот ребенок, что некогда вцепился ему в спину, детские пальцы вонзались между лопатками, не давая ему снова ударить ее по лицу. Жгучий стыд, когда это другое, детское лицо стояло у него на пути, заставляя отпустить ее, дать ей убежать по скользкому, окровавленному полу. Весь день эти пальцы карябали ему спину, а время не двигалось, и скоро весь мир поймет, что они грабили банк и что его сын там, у него за спиной.

Без десяти три. Земля усыпана снежной пудрой, которая гасила звуки по ту сторону маски. Всего полчаса назад асфальт был сухой, а ландшафт серый. Теперь он видел их следы на снегу, тройные следы от машины к банку – следы Лео, его собственные и Ясперовы. В их распоряжении было три минуты. Осталось две с половиной. Если снегопад не ослабеет, к тому времени, когда они вернутся к машине, следы почти исчезнут.

Он держал оружие наперевес, не выпуская из поля зрения улицу и несколько тамошних магазинов, потом, быстро глянув через плечо, увидел Яспера, стоявшего посреди банка, и Лео, который мимо большого зеленого растения прошел за кассовый прилавок. А впереди, за рулем машины, тоже в маске, сидела Аннели.

Он опять посмотрел на часы. Сорок пять секунд. Время вдруг замерло, и стыд со скоростью света ринулся наружу… и желание убраться отсюда, хватить большой глоток красного вина, никогда больше не смотреть в глаза сыновьям сделалось нестерпимым.

* * *

Лео быстро оглянулся. Папа по-прежнему на месте, у дверей, с винтовкой на изготовку. Держится как надо. Он правильно сделал, решив ему доверять.

Шестьдесят секунд.

Лео ждал у запертого хранилища, меж тем как управляющий дрожащими руками пытался вставить ключ в замок. Примерно ровесник отцу, только сухощавее, пальцы острые, как приборные стрелки. Он уже хотел сказать: “Успокойтесь!”, но тут услышал шумный вздох кодового замка – поршни оставили гнезда укрепленной рамы, и дверь открылась.

Он почти забыл, каково это.

Войти в банк. Уложить на пол посетителей и персонал. На сто восемьдесят секунд стать хозяином положения. Спланировать и рассчитать, а затем стоять у открытого хранилища и следить, чтобы все было сделано правильно.

Вот так же он чувствовал себя, когда они с папой практиковались и успешно реализовали свой план, – избить Хассе, когда папа стоит на балконе, было так же легко, как ограбить банк, когда папа стоит сейчас на стреме.

Пачки наличных на полках хранилища, их даже больше, чем он рассчитывал. Сотенные в пачках по десять тысяч, пятисотенные в пачках по пятьдесят тысяч и тысячные в пачках по сто тысяч.

Всё здесь. В ночном хранилище пусто.

Приказывая банкиру войти внутрь, сесть и прислониться спиной к стене, Лео услышал в собственном голосе лихорадочное волнение. Он поверить не мог, что на полках такого маленького банка окажется столько денег.

Он поправил сумку на плече, открыл ее – зияющая пасть заглатывала пачки одну за другой. Ампул с краской нет. Он быстро подсчитал. По меньшей мере три с половиной миллиона! Больше, чем при двойном ограблении, больше, чем при тройном. В паршивом маленьком банке, в паршивом городишке, с папой на стреме и Аннели за рулем.

* * *

Полицейская волна женским голосом оповестила об ограблении банка в Хебю, другой женский голос ответил, что из полицейского участка Сала в Хебю направлен полицейский патруль. Ни то ни другое для Аннели значения не имело: она поедет обратно затверженным маршрутом, как практиковалась всю минувшую неделю, с Лео на пассажирском сиденье. Даже снег, укрывший дорогу, тающий на ветровом стекле и сметаемый дворниками, и тот не имел значения. И люди вокруг, что прятались и наблюдали, а позднее будут давать показания, даже не подозревая, что за рулем была женщина, для нее не существовали. Существовало только одно, впечатанное в схему, которую они с Лео разработали сообща. Только они двое, и больше никто.

Вероятно, поэтому первым она увидела Лео, хотя от банка шли все трое, Лео нес на плече сумку, с виду тяжелую.

И когда дверцы машины захлопнулись, она сделала то, что нужно: включила вторую передачу, съехала с широкого тротуара на мостовую и рванула в сторону церкви с ее черной колокольней. Потом направо и почти сразу же опять прямо, вокруг города и на магистраль. Спокойный снегопад буквально в считаные минуты обернулся метелью, пушистые хлопья снега стали колючей крупой. Но она не обращала внимания – знала каждый поворот и когда на какой скорости двигаться.

– Три миллиона!

Он выкрикнул это несколько раз.

– Больше трех миллионов!

Никогда Аннели не слыхала у Лео такого голоса, срывающегося, едва не охрипшего от счастья. Даже смешок Яспера на заднем сиденье не вызывал досады. Ее не тревожило, что видимость ухудшалась, она по-прежнему уверенно вела машину. Скоро поворот налево, вон там, у почтовых ящиков. Она даже включила поворотники и тихонько хихикнула – машина краденая, только что использована при ограблении банка, а она… включила поворотники. И засмеялась еще громче, когда свернула налево, на заснеженную щебенку. А потом, просто потому, что все было хорошо и Лео так счастлив, опять включила поворотники, когда съехала на лесную дорожку, где, наверно, ходят олени или зайцы, и когда заруливала на естественную парковку, окруженную густым ельником.

Они вылезли из краденой машины в яростную снежную бурю. Переоделись, сменили грабительские робы на рождественские наряды. Дело сделано. Она справилась. И скоро сменит отвертку в краденой машине на ключи зажигания в прокатном авто, полном красивых подарочных упаковок. Аннели нащупала руку Лео и крепко сжимала ее, когда они припустили бегом.

87

Коридор отдела уголовных расследований полнился запахами глинтвейна, кофе и рождественской выпечки, между кофеваркой и торговым автоматом даже стояла страшненькая пластмассовая елочка.

Джон Бронкс сидел в кабинете. Не участвовал в празднике. Вообще-то он никогда не участвовал, не праздновал сочельник, как принято в семьях. Да и раньше редко его отмечал. Помнится, несколько раз – правда, очень давно – в заранее условленное время сидел в комнате для свиданий, с горячим пирогом на шатком столике. Перед свиданием Сэм, как все пожизненно осужденные, пек пирог и варил кофе, и оба они, не говоря об этом ни слова, жевали мягкий пирог, как в любой будний день.

Он смотрел на монитор компьютера. Тревога. Всего несколько минут назад, в маленьком городке в ста десяти километрах отсюда. Сальская полиция выехала туда. Упсальская тоже. У них есть реальная причина не пить глинтвейн.

Бронкс вздохнул.

Стопки текущих дел громоздились на столе.

Легкие снежинки гонялись друг за дружкой по двору Крунуберга.

Всегда найдется кто-нибудь, готовый ради своей выгоды прибегнуть к насилию, и как раз в такие дни вполне резонно задержаться на работе, хотя бы чуть подольше.

Он позвонил Карлстрёму, и когда тот ответил, в трубке слышался шорох шипованных шин по асфальту.

– Ты видел?

Босс был уже на полдороге к дому. Но тем не менее ответил.

– Джон?

– Да?

– Завтра сочельник.

Протяжный, раздраженный звук клаксона. Наверно, водитель позади Карлстрёма.

– И… Хебю? Джон, я даже не знаю, где это. Кажется, в Упсальском округе. Но я знаю, к чему ты клонишь. Это не повод сидеть в управлении. Не наша забота.

Гудков прибавилось; как и Карлстрём, все спешили домой к вечернему джину с тоником.

– Джон? Слушай! Если серьезно. Кто грабит банк накануне сочельника? Тот, кто не уважает традиции.

Треск в трубке. Телефон переложили в другую руку или на другое место.

– Погоди. Надену очки.

Новый треск. Интересно, подумал Бронкс, шеф остановился или медленно едет, отпустив руль и читая текст на мониторе автомобильного компьютера.

Гудки еще громче – наверно, он все-таки едет.

– Два. Два патруля уже на месте. Третий в пути. Можешь посмотреть на своем компе. Сто десять километров, Джон. Пусть они сами решают свои проблемы.

88

Декабрьская темнота превратилась в нечто яростное, неистовое, в сплошную белую снежную стену, которая окружила их, не давая ничего разглядеть. Резинки дворников тщетно скребли по стеклу, и Аннели опять сбросила скорость – они планировали делать девяносто, но пришлось замедлить до семидесяти, а теперь и до пятидесяти.

По расчетам Лео, они одолели километров десять. Оставалось проехать еще несколько километров по дороге, где не видать ни разметки, ни обочин – один только снег кругом.

Аннели еще притормозила – впереди ползли другие машины.

Две, а может, и больше. Обогнать невозможно. Она попробовала раз-другой, но пришлось остановиться, вернуться в свой ряд. Видимость всего несколько метров, встречных автомобилей не разглядишь, пока не проедут мимо бокового окна.

Но она как будто вполне себя контролирует, пока что. Уверенно держит машину в равновесии, слегка поворачивая руль, обеспечивая сыгранность тормозов, газа, сцепления, едва только шины начинали скользить. Лео коснулся ладонью ее щеки, погладил, она улыбнулась.

Он поправил зеркало заднего вида. Яспер наклонился над ружейным кофром, пересчитывал обоймы и патроны. Иван, за спиной у Аннели, крепко сжимал левую руку в правой, костяшки пальцев побелели, по бледному лбу градом катился пот. Он утирал его грязным носовым платком, который всегда лежал в кармане.

Воздержание.

Раньше отец с ним справлялся – всякий раз, когда по той или иной причине решал не пить. Но не в такой ситуации. Не по дороге с места преступления, из ограбленного банка.

– Если поспишь, папа, будет легче. Откинься назад. Поездка затягивается, но примерно через полчаса будем дома.

И вот тут им встретилась эта машина.

Вообще-то он заметил ее некоторое время назад, яркие лучи фар, пробившие метель. Но только когда автомобили поравнялись, сообразил, кто это.

За рулем человек в форме, один, смотрит прямо перед собой.

А сбоку на машине крупная надпись, сейчас почти неразличимая.

ПОЛИЦИЯ.

Легавые уже здесь.

– Яспер?

– Я видел.

– Держи оружие наготове. И в случае чего оба спрячьтесь под подарками.

Машина проехала мимо. Похоже, на них не обратили внимания.

А под ногами у Лео сумка, набитая деньгами.

– Улыбайся, – сказал он Аннели. – Улыбайся и рули. Мы счастливая семья.

Полицейский был один. Бородка, короткая стрижка. Лет пятьдесят. И смотрел он прямо перед собой, ехал в направлении Хебю и уже исчез в снежной круговерти.

Яспер и Иван снова выпрямились, рождественские подарки на коленях, на полу и у заднего окна. Иван закрыл глаза. Яспер рядом с ним на узком сиденье, открыл кофр, положил туда оружие. И вдруг замер.

– Иван? Спишь? – спросил Яспер.

– Да.

– Где, черт побери, твои обоймы?

– Они нам больше не нужны.

– Где обоймы? Я просто хочу знать, что все там, где должно быть! Это моя работа.

Ивану не нравился человек, сидевший рядом. Но он обливался потом и дрожал изнутри. А потому выполнил приказ, начал искать маленькую сумку, которой полагалось висеть у него на животе.

Но ее не было.

– Их… нету.

– Что значит “нету”?

– Они в… другой машине. Наверняка там.

– В той машине?

– Да.

Лео слушал вполуха. Теперь он обернулся.

– Отец! Черт тебя побери!

– Да?

– Ты брал их в руки?

– Да.

– Без перчаток?

– Кажется… да. Когда складывал вещи. Когда мы переодевались.

– Поворачивай обратно, Аннели!

Яспер наклонился вперед, понизил голос, словно Иван и Аннели не должны слышать.

– Лео. Мы не можем сейчас повернуть. Ты же понимаешь? Не можем возвращаться. Легавые уже там!

– Так мне поворачивать или нет? – спросила Аннели с отчаянием. Она пока что владела собой, но движения становились все более дергаными.

– Лео, послушай меня, – прошептал Яспер. – Я понимаю, ты не хочешь оставлять следы. Но поворачивать не стоит. Нас же нет в полицейских базах данных.

– Да, Аннели, – ответил ей Лео.

– Никого из нас там нет. Поэтому…

– Мой отец, – оборвал Лео. – Там есть его отпечатки. Он имеет судимости.

89

Лео ринулся в снежную стену, помчался через лес, по глубоким сугробам к машине, которую они недавно оставили здесь, прикрыв лапником. Сорвал лапник, открыл заднюю дверцу, влез внутрь и обыскал сиденье, дверные карманы, полку у заднего окна. Ничего. Он ощупал сиденье водителя, пассажирское сиденье, приборную доску. Пол. Пальцы в тонких кожаных перчатках шарили в темноте по резиновым коврикам, безрезультатно, сантиметр за сантиметром.

Осталось только одно место. Под сиденьями. Он вытянул руку.

Вот она. Под передним сиденьем, посередине. Вот. Сумка. Он вытащил ее, открыл. Две обоймы. С задокументированными, зарегистрированными отпечатками отцовских пальцев.

Он побежал обратно, глубоко дыша, сердце качало кровь, а грудь разрывалась от боли.

В машине они сидели молча. Знали, конечно, что полицейские патрули уже в этом районе. Назад по лесной дороге. Мимо сараев, на местное шоссе.

Они снова только-только начинали обратный путь. Пожалуй, ветер стал чуть потише. Поэтому, наверно, он и увидел ее, глянув в зеркало заднего вида.

Та же полицейская машина. Тот же полицейский, который скоро смекнет, что совсем недавно разминулся с этим автомобилем, который выбрал очень странный маршрут в гуще неистовой метели, сразу после ограбления банка всего в нескольких километрах отсюда.

Лео положил руку на плечо Аннели.

– Он прямо за нами. Езжай дальше, спокойно.

Он снова глянул в зеркало заднего вида – разрыв между ними невелик, максимум метров двадцать пять.

– Та же скорость, та же дистанция. Он не должен приближаться.

Он заметил, что она тоже смотрит в зеркало.

– Смотри на дорогу, Аннели. А ты, Яспер, дай мне винтовку.

Яспер достал оружие, передал ему, просунув между передними сиденьями. С той минуты, как Яспер обнаружил нехватку двух обойм, Иван сидел совершенно спокойно. Теперь он ухватился за подголовник и всем корпусом устремился вперед, пока почти не уткнулся губами в ухо Лео.

– Лео, сынок, что ты задумал?

– Хочу вытащить нас из передряги, которую начал ты.

Винтовка лежала у Лео на коленях, он снял ее с предохранителя.

– Аннели, примерно через две сотни метров есть дорога, сворачивающая направо. Довольно большая, мощеная. Сверни туда. Если эта сволочь последует за нами, остановись, когда скажу.

– Какого черта… ты… – начал Иван.

– Ничего не случится, если он проедет дальше.

Она включила поворотник, сбросила скорость, вырулила направо.

Лео дышал медленно, глубоко – готовился. Пять метров от съезда, десять, пятнадцать. Полицейская машина тоже повернула, почти невидимая в густом снегопаде, хищник, идущий по пятам.

– Стоп.

Аннели затормозила, колеса заскользили по льду; она выжала сцепление, легкими движениями руля выровняла машину. Они остановились.

Лео открыл дверцу и вышел с винтовкой в руках.

* * *

Джон Бронкс еще сидел в кабинете, отслеживал на компьютере и по рации информацию об ограблении банка в ста десяти километрах от столицы. Последние из коллег, проходившие мимо его открытой двери, навеселе от выпитого глинтвейна, пожелали ему счастливого Рождества, а он улыбнулся в ответ и сделал вид, что очень занят, хотя на самом деле ничего подобного.

Сейчас на месте уже находились три патруля. Четвертый был на пути из Упсалы. Как показали свидетели, трое или четверо грабителей скрылись на легковом автомобиле, который вроде бы видели к северо-востоку от места преступления, на шоссе в районе летних домиков, расположенном между Хебю и Салой.

Он помассировал ноющую поясницу, прошелся по кругу между окном и письменным столом, зевнул.

Кружка кипятку всегда взбадривала его. Праздничная вечеринка кончилась, кухонька свободна, он взял кружку и пошел к двери, но замер на пороге. От резкого сигнала рации. Потом послышался торопливый голос:

– Я их вижу. Машина с несколькими пассажирами.

Патрульный из Упсалы. Он один.

– Следую за ними.

Джон Бронкс вернулся к столу и рации. Машина преступников в нескольких метрах от патрульного, но в шести десятках километров от него.

– Она сворачивает. Останавливается… Я тоже.

Слышно, как его машина остановилась.

– Кто-то… с пассажирского сиденья… выходит. У него что-то в руках. Винтовка! И он целится в… меня!

Снежная круговерть. Но Лео ясно видел полицейскую форму. Поднял оружие и ждал. Дверца с водительской стороны открылась.

Палец на спуске.

Он ждал, но никто не вышел. Так и сидел в машине.

И он выстрелил.

Первый выстрел по движку. Второй. Третий.

Полицейский выскочил из машины, бросился наземь и откатился в наполненный снегом кювет.

Еще четыре выстрела – все по движку. Эта машина больше не будет их преследовать. Не спуская глаз с кювета, он снова сел рядом с Аннели.

– Езжай.

Ситуация изменилась. Дать задний ход, проехать мимо полицейского автомобиля и вернуться на изначальный маршрут более невозможно.

– Куда?

– Прямо вперед.

Лео знал, где они находятся – посреди района необитаемых летних домов, – но не знал, как из него выбираться. Впрочем, выбраться можно всегда.

* * *

Голос одинокого полицейского умолк. Но даже по рации легко было понять, что произошло.

Открылась дверца машины: он вышел. Шаги по снегу: он пытался убежать. Глухой удар: он бросился в укрытие.

Затем еще четыре выстрела. Один за другим. Очередь.

И – только ветер.

– Уехали. Прямо вперед.

Жив. Судя по голосу, даже не ранен. Но пока что лежит, вероятно, на обочине и, похоже, начал понимать, что на самом деле произошло.

– Он… просто вышел из машины. Целеустремленно. Решительно. Я был уверен, что сейчас умру.

Могло быть и так.

– Он стрелял по машине и по двигателю. АК-4. Я видел.

Это они. Та самая сила, энергия, даже радость. Они! Бронкс выбежал в коридор, помчался к лестнице, гаражу и машине. Больше полугода ни единого признака жизни. Последний вечерний звонок по телефону, чтобы их выманить. Безрезультатно. Еще несколько писем и несколько газетных объявлений, после чего контакт внезапно оборвался и Бронкса начали одолевать сомнения. Вероятно, он принял неверное решение, недооценил Старшего Брата. Хотя от общественности по-прежнему поступали конфиденциальные подсказки, а к расследованию подключились профайлеры и еще несколько оперативников, прорыва так и не случилось. Когда же весна сменилась летом, а лето – осенью, он все чаще чувствовал на себе взгляд Карлстрёма: десять лет доверия дали трещину.

Накануне сочельника весь Стокгольм, казалось, разбежался по домам. В каждой квартире зажжена елка. Через несколько минут он на полной скорости миновал кассовые будки у моста Альвиксбру, направляясь на запад, к магистрали Е-18.

– Это Бронкс.

Я не ошибся. Правильно оценил Старшего Брата.

– Я велел тебе идти домой, – сказал Карлстрём, в трубке слышались рождественские песни и детские голоса. Джон Бронкс вспомнил последнее Рождество, свой визит в этот красивый дом в красивом районе. Год назад. И до сих пор расследование не завершено.

– Я в машине, направляюсь в Хебю, сейчас проезжаю Ринкебю.

– Джон, черт побери…

– Это они.

На перекрестке Рутебру – красный сигнал светофора, и он проехал прямо на красный. Карлстрём молча ждал. Потом повернул трубку в комнату, рождественские песни стали громче.

– Слышишь, Джон?

Старомодный патефон. Иголка царапает по винилу. “I’m Dreaming of a White Christmas”[33].

– Рождественские песни, Джон. Ветчина. Глинтвейн.

– Мне нужна группа спецназа по борьбе с терроризмом.

– Джон?

– Я знаю, это они.

– По словам одного из свидетелей, человек, стоявший на стреме возле банка, значительно старше остальных, медлительнее и неповоротливее тех, что находились внутри.

– Это они.

– Раньше среди них не было пожилых мужчин. Так?

– Леннарт?

Впервые за десять лет он назвал Карлстрёма по имени.

– Да?

– Мы никогда еще не были настолько близко. Но коллегам в Хебю нужно подкрепление. Они уже обстреляли одну из патрульных машин.

“White Christmas” наконец-то кончился. Теперь веселый детский хор радостно затянул “Frosty the Snowman”[34].

– Джон, сегодня вечером я никак не могу связаться с начальником полиции и просить ее насчет спецназа, накануне сочельника это исключено. Да и вообще, раз округ не наш и ничто пока не говорит о том, что это они.

* * *

– Быстрее, Аннели!

– Раньше я здесь не ездила. Мы не тренировались…

– Быстрее! Надо убраться отсюда, прежде чем они перекроют дороги!

Снег плясал в лучах фар посреди темного леса.

Поверх винтовки Лео развернул на коленях карту и вел пальцем вдоль дороги, по которой они сейчас ехали, когда машина вдруг резко подпрыгнула и он ударился головой и плечом в боковое окно.

– Я не знаю, где мы, Лео, я…

– Только не останавливайся!

Она не остановилась, но как бы отключилась от реальности, была там, в том мгновении, когда семь пуль ударили в полицейскую машину. Они стреляли. А те, кто стрелял, могли сами стать мишенью.

– За этими домиками будет съезд на шоссе. Четыре километра. Езжай дальше, как я говорю!

Она знала, что оружие можно использовать по-настоящему, но никогда не позволяла себе думать об этом.

– Аннели!

Теперь не думать нельзя. Оружие уже использовано.

– Аннели, стой!

Оружие, которое может убить.

– Стой! Я сяду за руль!

Теперь она услыхала его крик. Остановиться здесь? В лесу? Зачем? И пока она смотрела в зеркало заднего вида, выискивая расстрелянную полицейскую машину, поворот приблизился и руль заскользил у нее в руках.

– Сворачивай! – одновременно закричали трое мужчин.

Слишком поздно. Она всем телом навалилась на педаль тормоза, но машина пошла юзом, все четыре колеса беспомощно съехали в канаву, резко уткнулись в склон и, взвихрив снег, с упрямым вздохом утонули в сугробе. Машина замерла. Внутри удар почти не ощутили.

Тишина, чуть ли не осязаемая, подтвердившая: то, чего не должно было случиться, случилось. Они остались без машины, на которой можно скрыться.

Лео открыл дверцу, но она тотчас спружинила о сугроб и опять закрылась. Он повернулся, уперся спиной в приборную доску, собрался с силами и начал толкать дверцу, каждый раз открывая ее чуть шире. Выбрался наружу и выше колен утонул в снегу.

– Яспер, бери оружие. Папа, понесешь деньги. Все выходите!

Один за другим они вышли в снежную метель. Яспер закинул кофр с оружием себе на спину, как рюкзак, Иван тащил в спортивной сумке три с половиной миллиона. У Аннели из носа текла кровь.

– Вот, возьми, – сказал Иван, протягивая носовой платок. Она промокнула кровь и умыла лицо снегом.

– Себастиан? Лео…

– Успокойся.

– Что он скажет? Что… он же приедет завтра, к нам домой.

– Аннели, посмотри на меня. Мы сейчас пойдем домой.

– Он приедет завтра. Будем праздновать Рождество. А мы… мы стреляли в человека.

Она плотнее запахнула тонкое пальтецо, вылезла из канавы на дорогу и остановилась. Лео открыл багажник, выбросил в снег все аккуратно запакованные подарки и достал сумку с куртками и брюками, в которых происходило ограбление.

– Будет холодно.

Куртка для Аннели, которая даже не пробовала подхватить ее, куртка для Яспера, который надел ее прямо поверх той, что уже была на нем, и куртка для Ивана, который взял ее, но тотчас опять уронил в снег. Он не мерз.

– Три километра до шоссе в любую сторону. Если сумеем пройти через лес, ни один местный легавый не рискнет с нами связываться, а подкрепление явится минимум через полтора часа. Надо держать такую дистанцию.

По-прежнему валил снег, но уже не стеной, а скорее медленно колышущейся мягкой завесой. Видеть легче. Но легче и быть увиденным. Они зашагали через поле к лесной опушке, как вдруг Аннели остановилась и рухнула на колени в глубокий снег.

– Я не пойду, – сказала она.

– Черт побери, Аннели!

– Не хочу. И никогда не хотела. Я хочу… домой.

– Вставай, сию минуту!

Она сидела в снегу. И плакала.

– Я сказала “да”. На вопрос, который ты даже не задал! И теперь вот… я здесь.

Он взял ее за руку, пытаясь поднять, но она сопротивлялась, и он оставил попытки.

– Аннели!

– Я не хочу.

– Мы не можем торчать тут!

Решение принято. Она останется здесь. И будет ждать.

Яспер вернулся к ним.

– Я тебе говорил, Лео! – прошипел он. – Говорил, что она слабое звено! Она проболтается! Мы не можем оставить ее здесь, Лео, не можем оставить живой!

Лео сгреб его за куртку, притянул к себе.

– Какого черта ты надумал?

– Они подберут ее, и она сдаст всех, одного за другим! Всех! И твоих братьев тоже!

Яспер прав. За считаные минуты метель отняла у Аннели все силы, сейчас жили только ее отрешенные глаза, не желавшие смотреть на Лео и на реальность, которая настигнет ее, как только она окажется в теплом полицейском автомобиле.

– Ты хочешь… ее застрелить? Да? Ты об этом говоришь?

– Да.

Яспер схватил винтовку, висящую на плече, снял с предохранителя. Но Лео думал только об одном: долго ли Аннели продержится на допросе – час, два, три, – как далеко он сможет уйти, если оставит ее в живых, и что будет, если Яспер ее застрелит.

Внезапно голова прояснилась, и Лео бросился между взведенным Ясперовым оружием и женщиной, которую выбрал себе в подруги.

– Аннели!

Он присел на корточки рядом, так, чтобы его спина все время находилась между нею и стволом.

– Послушай меня! – крикнул он. Она едва взглянула на него. – Когда сообща грабят банк, друг друга не бросают, никогда!

Он снял перчатки, стер с ее щек холодные слезы, взял в ладони худенькое лицо, стараясь перехватить ее взгляд.

– Ну, вставай, ради бога, у тебя хватит сил! Вставай!

Но она не шевелилась, все глубже проваливаясь

в сугроб. Женщина перед ним была совсем чужая, не его Аннели, на которую он всегда мог положиться.

– Она нас сдаст!

Теперь кричал Яспер, просовывая левую руку в кожаную лямку, чтобы стабилизировать ствол.

– Лео, я жду! Приказывай – и я выстрелю!

Лео видел, как Яспер медленно двигается вокруг него по дуге, чтобы занять позицию для стрельбы, потом обходит его отца, который все это время так и стоял не шевелясь, не делая ничего, чтобы хоть как-то помочь Лео. Не говоря ни слова. Огромная неподвижная фигура, вокруг которой плясали тысячи снежинок.

– Нет!

Он планировал ограбление. Он – главарь, он принимает решения.

– Поставь оружие на предохранитель, Яспер!

Лео схватился за ствол, отвел его в сторону.

– Ты что, не понимаешь, Лео? Она тебя сдаст!

– Она не умрет.

Так уж получилось. Они оказались здесь, потому что он одинаково доверился отцу и Аннели.

– Если тут кто и умрет, так это я и Иван, потому что мы друг с другом не закончили.

Потому что на месте преступления опять оставлен след.

– Мы уходим, слышишь? Она останется здесь, а мы уходим.

Он поцеловал ее, но она не ответила. На холодном ветру он отчетливо ощутил ее теплое дыхание.

Странно, но порой просто знаешь, когда настает последний раз.

90

Феликс отодвинул десертную тарелку, недопитый стакан пива и одну из скучных книг по математике, которые Винсент разбросал по всей квартире, и поставил пластиковую рождественскую елочку, очень маленькую, она вполне могла стоять на кухонном столе как комнатное растение. Искусственный дух Рождества, иллюзия, что все тут как везде, что так было всегда, сколько он себя помнит, – всегда нарочито, фальшиво, вымученно, ведь отец вечно все портил своими окриками, требованиями, безрассудством. Пластиковая елочка на кухонном столе в точности соответствовала Рождеству – оно всегда было маленьким.

Ему бы следовало быть спокойным: это же вечер новой жизни – без прошлого. Младший брат сидел рядом, в кресле перед телевизором, с пультами в руках, переключая каналы.

Но как раз спокойствия он и не чувствовал.

– Выключи. Совсем.

– Я хочу посмотреть.

– А я нет. Выключи, черт побери!

Винсент сидел у телевизора уже шесть часов, смотрел новости, сгорая от тревоги.

Преступники, с применением оружия ограбившие Сберегательный банк в Хебю, все еще на свободе.

– Выключи!

– Нет.

– Я не хочу знать. Мне и тут хорошо. В Гётеборге! Я не там!

Как сообщают, полиция выследила преступников и окружила лесной массив, где они предположительно находятся.

Феликс сел перед пластиковой елочкой, допил пиво. Теплое. Он прямо чувствовал тревогу, сочащуюся у Винсента изо всех пор, изо рта, из носа, и вспомнил тот единственный раз, когда учуял смерть – сосед долго пролежал один за запертыми дверьми, – запах был такой же.

Полиция рекомендует населению района не покидать своих домов.

Нет, это невыносимо, он ринулся в гостиную, выхватил у Винсента пульт и выключил телевизор. Винсент посмотрел на него с удивлением, взял с журнального столика сотовый и набрал один из немногих номеров записной книжки.

– Не звони!

Поздно. Звонок уже прошел. Феликс видел ее на лице у Винсента. Надежду. Может, это другие. Другие, тоже выбравшие Хебю и этот вот день. Они не знали, не могли быть уверены на сто процентов, и, возможно… Алло, вы позвонили Лео и Аннели, сейчас мы не можем подойти к телефону, но… долгий “бип”, и Винсент нажал на отбой.

Теперь они знали.

Феликс схватил телефон, швырнул в стену. Аппарат рассыпался на куски.

– Не мог он отказаться от своей затеи! Ему приспичило продолжать, хотя мы уехали сюда и… пропади все пропадом, Винсент!

Он пнул обломки телефона, принялся молотить руками по стенам и дверным косякам, вдобавок от Винсента воняет все хуже. Побежал на кухню, туда, где в углу под табуреткой лежали четыре подарка, по два каждому, и вскрыл один из них – продолговатый, прямоугольный, упакованный не очень аккуратно, потому что заворачивал его он сам.

– Это тебе.

Он вручил Винсенту подарок, тот развернул его, бумага и ленточки кучкой упали на пол. Коробка. А внутри – бутылка. Single malt[35]. Феликс достал два чистых стакана и наполнил их до краев. Оба выпили до дна.

– Он никогда не остановится, – сказал Винсент, налил еще.

Они снова выпили.

– Ты понимаешь, Феликс? Я должен был быть там! – Он заплакал, сперва тихо, потом навзрыд. – Я должен был быть там, Феликс… черт, черт…

От него больше не пахло, слезы, которые не желали униматься, промыли его дочиста.

– Ты понимаешь, а? Он никогда не остановится – пока жив.

Лео шел по колено в снегу. Мороз забирался в ботинки, под куртки, под кожу. Ветер опять стал бурей, хлестал в лицо, подстегивал, бросал вызов.

Я пройду насквозь.

Эти сволочи нипочем близко не подойдут, не потребуют ответов.

Насквозь.

Лео впереди, Яспер сзади, Иван между ними, идет по следам Лео, дыхание тяжелое, руки в карманах крепко стиснуты, на седые волосы нахлобучена лыжная маска. Двадцать минут. Полпути одолели. В лесу открылась большая прогалина, там идти легче, и они двинули по ней, выигрывая время, отрываясь от погони.

Лео, шедший первым, начал проваливаться. Быстро. До пояса, по грудь. Это не прогалина. Это болото, затянутое тонким льдом. Ледяная вода хлынула под одежду, ботинки увязли в иле.

– Лео!

Мелкими шагами Иван подобрался как можно ближе, протянул Лео руку. Сын застрял. Иван присел на корточки, уперся ногами в скользкую поверхность и потянул изо всех сил. Лед треснул. Одна его нога оказалась в черной воде, другая все еще на краю льда, он изо всех оставшихся сил тащил Лео. В конце концов ил, так же внезапно, как схватил, решил расслабить хватку.

Они выбрались из болота, откатились на твердую почву и лежали рядом, пока кашель, возникший где-то глубоко в легких Ивана, мало-помалу не унялся.

– Лео, ты не можешь идти дальше. В таком виде нельзя. Ты до смерти замерзнешь.

Температура ниже нуля, ветер воет вовсю. Лео по грудь промок и в грязи, скоро все это заледенеет.

– Они идут за нами! Надо держать дистанцию!

Не глядя ни на отца, ни на Яспера, стуча зубами, он зашагал вперед. Иван догнал его, схватил за куртку.

– Ты слышал, что я сказал, Лео? Неужели не понимаешь? Тебе надо обсохнуть! Иначе без разницы, как далеко ты уйдешь!

Лео высвободился, зашагал дальше.

Насквозь.

Иван опять схватил его за куртку.

– Летние домики! Там, неподалеку… по ту сторону прогалины, видишь?

Домишко небольшой. Красная обшивка, белые косяки. Под защитой елей. Обычный шведский летний домик.

– Отвали ты, чертова болячка! – сказал Лео, оттолкнув его.

– Зайдем внутрь, ты обсохнешь. – Иван кивнул на лес. – А потом двинем дальше. Если ты не обсохнешь, Лео, посмотри на меня… в такую погоду ты можешь умереть.

* * *

Джон Бронкс припарковался возле маленькой площади, где, кроме банка, был только продовольственный магазин. Городишко вроде Эсму, Уллареда, Римбу и Кунгсёра: несколько тысяч жителей, в центре магазины, банк, библиотека, все сосредоточено на крохотном пространстве – они весьма методично выбирали места преступления, всегда в районах с ограниченными полицейскими ресурсами и удобным расположением, легко приехать и легко скрыться.

Остальное тоже как всегда.

Развевающаяся лента вокруг огороженной зоны, квадратом вокруг двух окон банка, чтобы не подпускать любопытных. Чем ближе он подходил, тем больше там толпилось перепуганных, растерянных и плачущих людей. Внутри банка расстрелянные камеры наблюдения и распахнутая дверь пустого хранилища. Полицейский в форме, только что закончивший допрос, встретил его и указал на выход:

– Вынужден попросить вас…

– Джон Бронкс, городская полиция, Стокгольм.

Полицейский внимательно изучил значок, точь-в-точь такой же, как у него самого.

– Бронкс?

– Совершенно верно.

– Рюдён, полиция Хебю. Далековато вы заехали.

– Знаю.

– К нам уже подтянулись патрули из Хебю, Салы и Упсалы.

– Я и это знаю. И полагаю, мне известно, кого вы преследуете.

Пятнадцать минут Бронкс беседовал с посетителями и операционистами, которые находились в банке, когда двое мужчин в масках велели им лечь на пол. Подобрал гильзы, изготовленные для автоматического оружия шведской армии, просмотрел восьмисекундную запись, где увидел главаря и стрелка, которых он называл Старший Брат и Солдат.

Это они. Без черных комбинезонов и в банке только вдвоем. Но это они.

Больше года он шел по следу и никогда еще не подбирался так близко.

Местный полицейский участок располагался на окраине городка, по дороге в банк Бронкс проехал мимо него и даже не заметил: скромное здание, этакий кирпичный особняк, который, как и куда большее Главное управление в Стокгольме, был украшен гномами и венками, вдобавок там нашлись те же полпирога и недопитые чашки кофе. Рождественская вечеринка, прерванная ограблением банка.

Рюден провел его внутрь, они прошли мимо допросной, где какая-то женщина с безучастными глазами – лет тридцати, блондинка, на плечи наброшено одеяло, в руках чашка с чем-то горячим – слушала вопросы полицейской. Слушала, но отвечала не сразу, притом туманно, растерянно, словно в шоке.

– Как они выглядели?

– Не знаю.

– Не знаете?

– Они были… в масках.

– Кто она? – спросил Бронкс у Рюдена.

– Мы подобрали ее на проселке в районе летних домиков, по направлению к Сале, – ответил тот, повернувшись спиной к допросной и понизив голос. – Грабители угнали ее машину. Она металась в полном замешательстве среди снежной бури, мы чуть не задавили ее.

Угнали ее машину? Эта группа всегда использовала для отхода заранее приготовленные машины. Тщательно их выбирали и оставляли там, где преследователи даже не подумают искать. Надо бы зайти в допросную и лично потолковать с ней. Скоро он так и сделает.

Почти всю стену занимала карта Хебю и окрестностей. Рюден, не снимая перчатки, провел рукой на север вдоль дороги, которая вела от серых квадратов, изображающих центр и банк, через несколько километров повернул на перекрестке, а затем кончиками пальцев указал небольшую дорогу на запад.

– Вот здесь, на опушке леса, она и бродила. Они заставили ее остановить машину, впустить их и ехать дальше. Она испугалась, дорога скользкая. Машину мы нашли в канаве, вместе с кучей рождественских подарков. И отчетливые следы на снегу уходили оттуда в лес. Три пары. Прямиком в лес. Легко отследить.

– А первая машина, на которой они уходили?

– Ищем.

Бронксу по-прежнему хотелось пойти и прервать допрос.

– Они заставили ее вести машину?

– Да.

– Прокатную машину? Полную рождественских подарков?

– Она ехала повидать свою семью.

– На чье имя арендована машина? И что было внутри подарочных коробок?

Рюден открыл дверь соседнего кабинета. Его коллега разговаривал с пожилой четой, которая везла через площадь тележку с продуктами, когда машина грабителей подъехала к банку. Он вошел, прервал допрос и вернулся к Бронксу.

– Через десять минут мы все узнаем.

Джон Бронкс вернулся в допросную, где сидела та женщина.

– Не возражаете, если я послушаю?

* * *

Ружейным прикладом выбить хлипкое окошко на двери. Просунуть руку между острыми обломками стекла, повернуть замок. Ветер грохнул дверью об стену, когда Лео отпер ее.

Холодный коридор. Но без ветра. И без снега.

На стене под вешалкой выключатель. Но лампа под потолком не зажглась.

– Отец? Общий рубильник.

Простенькая кухня. Диван, обеденный стол, два стула. Тесно, хотя на четверых места хватает. Чугунная дровяная плита, рядом берестяной короб со старыми газетами, поленьями и коробками спичек.

– Яспер, я видел снаружи телефонные провода. Найди розетку и аппарат.

Две комнатушки возле кухни – гостиная, спальня. Яспер обшаривал шкафы, комод и корзинки на полу, а Лео открыл черную дверцу плиты, побросал в топку обрывки газет и тонкие лучинки, а поверх сунул два полена.

Из прихожей донесся глухой щелчок. Отец отыскал распределительный щит и рубильник. Ток потек по старым проводам, зажегся верхний свет.

Газеты вспыхнули, лучинки затрещали.

Отец подал Лео пару рабочих штанов и теплый спортивный комбинезон, которые нашел в передней, сел к старому сосновому столу, подвинул тарелку с засохшими осенними грушами и положил на ее место пачку папиросной бумаги и остатки табаку. На две самокрутки, не больше. Обычно он выкуривал за день два десятка. И теперь нуждался в них, как никогда, если не откупорит то, что стоит на кафельной полке между плитой и мойкой. Четыре бутылки. Шведская водка и канадский виски, южноафриканское вино и какое-то греческое, темное, сладкое, он его пробовал.

– Лео, сними ботинки. Пусть подсохнут пока.

– У нас было полтора часа. В совокупности. Здесь мы можем задержаться только на сорок пять минут.

– Вот пусть и подсохнут. Иначе ты обморозишься! Гангрена. Ампутации не миновать. Я видел, когда жил… там. Сперва пальцы, потом вся стопа чернеет, начинает гнить, а потом… смерть распространится вверх, если не отрезать, Лео.

Он послушался, расшнуровал ботинки, поставил на черный чугун, который уже начал накаляться, потом переоделся в принесенные отцом штаны, слишком короткие и тесные.

Иван поставил свои ботинки по обе стороны ботинок Лео, закурил самокрутку, глубоко затянулся, выпустил клубящуюся тучу дыма и схватил одну из неоткупоренных бутылок…

– Отец, черт тебя возьми! По-твоему, это хорошая идея?

… и протянул ее Лео.

– Водка. Глотни, тебе нужно, разогреет кровь.

Лео хлебнул прямо из горлышка, чувствуя на себе неотрывный взгляд отца. Иван наблюдал за ним так весь вечер, странное ощущение, он словно оценивал, словно Лео все еще был ребенком и взрослый оценивал его, одобрял.

– Ты что задумал? – спросил Лео.

– Ничего.

– Какого черта ты на меня так уставился?

– Как?

– А вот так.

Иван отвел взгляд в сторону, словно не желая мешать сыну.

– Лео, нам… тебе… может, стоит пересмотреть план.

– Пересмотреть?

– Иногда надо примириться.

Лео как раз закручивал крышку на бутылке. Но теперь снова открутил ее и поставил бутылку на стол между табаком и дрожащими руками отца.

– Ты это о чем? Я никогда не сдамся! Не в пример тебе, отец! Что именно ты задумал? Потому и настаивал зайти в этот хренов дом? Тогда пей, черт подери! Пей!

В дверях появился Яспер с телефоном под мышкой.

– Нашел, – перебил он. – На полке в ванной. А розетка в углу возле радио.

Ботинки на плите не высохли, но уже подсохли. Бутылка стояла перед отцом, открытая, пока неуклюжие дрожащие руки не завинтили крышку.

Лео прошел в гостиную, к телефонной розетке.

* * *

Бронкс сидел в допросной, слушая, как женщина с одеялом на плечах старается отвечать на вопросы. Уже через несколько минут стало ясно, что она вовсе не растеряна, но притворяется. Причем не слишком удачно.

– У меня есть несколько вопросов, – сказал он. – Не возражаете, если я вмешаюсь?

Молодая коллега пожала плечами, и Бронкс решил, что это означает: делайте, что хотите, я хочу домой, отведать рождественского жаркого. Он сел на единственный свободный стул и представился:

– Бронкс, городская полиция Стокгольма.

Рука у нее холодная, тонкая.

– Аннели.

– Я тут немного послушал. Вы говорите, что ехали к родственникам и что всегда ездите этой дорогой. Потом вдруг появились они. Грабители в масках, прямо посреди дороги. Потребовали у вас машину. Верно?

– Верно.

– И они вам угрожали?

Они не используют для отхода незнакомые машины.

– Да.

– Оружием?

Они тщательно их выбирают и размещают там, где надо.

– Да.

– И потребовали, чтобы вы остались за рулем?

И они бы никогда не допустили, чтобы такое хрупкое, перепуганное и измученное существо стало ключевой фигурой в плане отхода. Разве только… если я добился успеха. В конце концов довел Старшего Брата до отчаяния, до рискованных поступков, до ошибок.

– Да.

Джон Бронкс еще раз пожал ее холодную безжизненную руку, повернулся, вышел из допросной и отправился на поиски свободного закутка. Однако полицейский участок, и снаружи-то маленький, внутри оказался еще меньше. Обе допросные были заняты свидетелями, а в немногих кабинетах сидел мобилизованный персонал, так что свободной осталась лишь кухонька. Бронкс закрыл дверь, чтобы разговор остался конфиденциальным; набрав номер, он взял с тарелки на праздничном столе парочку крекеров.

Прежде чем босс поднес телефон к губам, он опять услыхал веселые песенки.

– Джон?

– Да.

– Завтра все еще сочельник.

– Я в Хебю.

– Ты знаешь, как приготовить настоящую рождественскую мумму, Джон? Классическую рождественскую мумму. Знаешь?

– Три минуты. Перед закрытием. Армейское оружие. Стреляли.

– Берешь немного холодного корневого пива и…

– Вот все, что я знал, когда ехал сюда.

– … две бутылки обычного пива…

– Здесь я обнаружил две расстрелянные камеры наблюдения, осмотрел гильзы от армейского оружия, поговорил со свидетелями.

– …и бутылку портера. Затем все это перемешиваешь.

– И… я их видел. На пленке. Двоих в банке. Старшего Брата. И Солдата.

– Думаю, тебе надо поехать домой, Джон, и попробовать сделать эту штуку. Если тебе некуда пойти и нужен повод, чтобы почувствовать себя частью чего-то, то я ничего поделать не могу. Могу только приказать не использовать для этой цели полицейскую службу.

Бронкс не припоминал, чтобы они с Карлстрёмом хоть раз повышали голос друг на друга, не было у них такой привычки. И когда в тесноте закрытой кухоньки сорвался на крик, оба одинаково изумились.

– Мы с тобой сидели рядом, просматривая пленки камер наблюдения с девяти других ограблений! Я, что называется, жил ими больше года! Я знаю, это они! И теперь, Карлстрём, они впервые стреляли в нас, в полицию, они под стрессом, мы совсем близко… и эти люди, повторяю, они используют оружие как инструмент своего поганого ремесла… если мы подойдем еще ближе… без прикрытия… это нам обойдется чертовски дорого!

Он кричал до боли в горле. Последние слова хрипом оцарапали голосовые связки, он и забыл, что так бывает.

– Подожди секундочку.

Бронкс слышал, как Карлстрём отложил телефон, прошел по ковру, музыка стала громче, а потом совсем умолкла, затем он прошел по лестнице в кабинет, откуда открывался вид на Стокгольмскую гавань.

– Ты уверен?

– Уверен. Это они. Вооруженные автоматическим оружием, которое будут использовать, уже использовали. Я не хочу, чтобы полицейские из Хебю и Салы нарвались на него. Не хочу, чтобы коллеги погибли. Мне нужен спецназ.

Тишина. Чертова музыка молчит. Слышно только дыхание Карлстрёма.

– Я доложу твою просьбу начальнику полиции.

– Я уже доложил.

– Как., доложил?

– Когда ехал сюда. Потому что с каждой минутой дистанция между жизнью и смертью уменьшается. Спецназовцы уже на подходе. Я просто хотел, чтобы ты пришел к такому же выводу. Не очень-то хорошо выглядит, когда инспектор выступает с подобной инициативой без разрешения начальства. А я сказал, что оно у меня есть.

* * *

Винсентов рождественский подарок был почти выпит. Несколько жутких минут обернулись жутким получасом.

Грабители, которые сегодня открыли огонь в хебюском банке в Западном Упланде, по-прежнему на свободе.

Винсент совсем сник, рухнул на диван с пультами в руках, переключаясь с теленовостей на последние известия по радио. А Феликс расхаживал взад-вперед меж зашторенными окнами в квартире, которая словно бы съежилась, стала тюремной камерой площадью семь квадратных метров.

В ходе преследования полицейские подверглись обстрелу из автоматического оружия, после чего была вызвана группа спецназа, уже прибывшая на место.

Обстрел полицейских. Спецназ.

Феликс вылил в стакан остатки виски, выпил. Камера без окон. Так ему казалось.

Есть еще одна бутылка. Второй подарок Винсенту. На сей раз Феликс ему даже не налил.

Потом зазвонил стационарный телефон.

– Алло?

Его голос. Ты жив. Все живы?

– Феликс, как дела?

За вами гонятся.

– Я просто хотел поговорить с вами.

– Он с тобой?

– Кто?

– Иван.

– Да.

Слышно, как кто-то что-то передвигает. Может, Иван. Или Яспер.

– Если все полетит к чертям, Феликс…

– Они уже на месте.

– … я хочу, чтобы вы с Винсентом исчезли.

– Спецназовцы. Они уже на месте. В новостях сообщили.

– Нет.

– Но они так и сказали! Группа спецназа по борьбе с терроризмом.

– Не может быть. Так быстро им сюда не добраться.

– Не наделай глупостей!

– Повторяю. Если все полетит к чертям, Феликс. Вы покинете свою квартиру. Исчезнете. Куда угодно.

– С какой стати?

– Вам незачем расплачиваться за мои поступки.

– Нет.

– Что ты имеешь в виду?

– Я смываться не собираюсь.

Винсент убавил громкость радио и телевизора.

– Какого черта ты упираешься, Феликс! Один-единственный раз… сделай, как я говорю, и не спорь!

– Я больше не граблю банки. И не смываюсь после ограблений. Я останусь здесь. Мы останемся здесь.

Винсент стоял теперь рядом, наклонясь к узкой щелке, отделявшей телефон от Феликсова уха.

– Хочешь поговорить с Винсентом?

Он не успел договорить, не успел выслушать ответ – Винсент выхватил у него трубку.

– Лео?

– Да?

Младший брат осекся, прижимая трубку к губам, пытаясь сказать то, что столько раз говорили ему.

– Лео… ты… мы пройдем прямо сквозь них.

На расстоянии пятисот километров.

– Верно, Лео?

И в той же комнате.

– Да. Прямо сквозь них, Винсент.

За дверью, которую они сами закрыли.

– И еще, Винсент… Феликс не слушает. Тогда послушай ты. Если все кончится плохо… вы должны сами о себе позаботиться. Понятно? Вам нужно закончить это по-своему. По-своему. Что бы вы ни сделали, Винсент, вы поступите правильно. Слышишь? Что бы ни случилось… вы поступите правильно, что бы ни сделали.

На столе маленькая рождественская елочка.

Он только сейчас заметил. Наверно, Феликс купил.

А ведь брат вовсе не любит Рождество.

– Лео?

Да?

– Я должен был быть там.

– Нет, братишка… не должен.

* * *

Бронкс стоял у стены перед огромной картой. Большой черный крест отмечал место, где в канаве лежала машина – он уже знал, что она арендована на имя Аннели Эрикссон и перевозила пустые рождественские подарки. Грабители ушли оттуда пешком через огромный лесной массив, засыпанный полуметровым слоем снега, так что делали они три-четыре километра в час, не больше. Он посмотрел на часы, прикинул в уме и начертил круг с крестом в центре – радиусом шесть километров. Зона поисков, причем не очень обширная. А с прибытием подкрепления она еще сузится.

– Я в допросную, – сказал он Рюдену. – А когда закончу, свяжись с прокурором. Ее надо взять под арест и препроводить в КПЗ. Не знаю, какова ее роль, но она точно соучастница.

Он вернулся в допросную, к женщине, которая по-прежнему изображала растерянность.

– Аннели!

Она смотрела на стол, на пол.

– Аннели, смотрите на меня, когда я с вами говорю. Я хочу, чтобы вы рассказали все, что знаете. В противном случае дело может кончиться плохо.

– Что значит – все?

– Все, что знаете. О людях в машине. Тех, что ограбили банк. Я хочу знать их имена. Можете ли вы с ними связаться. Как они вооружены. Думаю, это важно. Если вы хотите снова их увидеть.

Впервые она посмотрела на него по-настоящему, без притворства.

– Аннели… каково их вооружение?

Недолго, но все же. Она знала, о чем он говорит. Знала, на что способны люди, скрывающиеся в лесу.

– Чтобы их защитить, мы должны понимать, с чем столкнемся.

Она испугалась.

– Вы понимаете, Аннели? Мы должны знать. Чтобы взять их живыми.

* * *

– Обувайся.

– Лео, черт побери…

– Заткнись, папа! У нас есть преимущество, и необходимо его сохранить! Яспер, бери все, что найдешь, – воду, продукты.

– Но спецназ, Лео, сынок, послушай, ты должен…

– Нет, это ты послушай! Ни одна сволочь ко мне больше не приблизится! Ни одна!

Ветер утих, метель улеглась. Тусклый свет звезд над деревьями. Ночь будет спокойная. И идти по их следу будет легче. Но легче и продвигаться вперед, уходить от погони.

Лео надел ботинки, куртку, бронежилет, схватил оружие и тут что-то заметил. Нечетко, скорее как фрагмент, который отмечаешь, не понимая.

В ту пору, когда все началось, темнота была прикрытием для него самого. Теперь же во мраке затаился, наблюдая за ним, кто-то другой.

Сперва тень слева от кухонного окна вроде как ожила, переместилась к дереву. Потом скользнула вправо, к другому дереву, тень в маске. И наконец, когда он лег на пол и подполз к окну, чтобы всмотреться получше, уже несколько теней с оружием, как у него, двигались широкой дугой вокруг дома. И если он вправду видел все это, все эти странно знакомые события, казалось, будто они происходили одновременно.

– Они здесь!

Он обернулся к Ивану, который сидел в кресле в гостиной, и к Ясперу, который обшаривал кухонные шкафы в поисках съестного.

– Они уже здесь!

Иван сидел как парализованный, откинувшись на спинку кресла, а Яспер сперва метнулся к окну глянуть на то, что уже увидел Лео, потом к куртке, брошенной на подлокотник дивана. Он принес ее на кухню, достал из кармана ручную гранату, положил на стол. Потом вторую. И третью.

– Эта группа… то, что мы совершили… так просто не закончится, – сказал Яспер. – Мы так просто не закончим.

Три гранаты. Рядом он выложил из сумки обоймы, аккуратно, как по линейке.

– Яспер, ты совсем свихнулся – гранаты?

– Гранаты, Лео. Завтра, когда попадем на первые полосы газет, мы будем в масках! Они, блин, не смогут показать пальцем и сказать: “Вот так они выглядят!” Говори, что мне делать, Лео. Я все выполню. Ты знаешь – все! Мы не можем умереть как неудачливые грабители и кончить в поганой тюряге! А раз так, пусть никакой группы не останется!

Он снял оружие с предохранителя, прицелился в ночь, готовый стрелять по теням.

– Да успокойся ты, черт побери! – Иван встал, подошел к разложенному арсеналу. – Если тебе охота помереть, то нынче еще успеешь, я тебе гарантирую. Но ты здесь не один, идиот хренов! Кончай размахивать пушкой!

– Яспер. Меня зовут Яспер! Давай, мели языком, по этой части ты у нас большой мастак. И по морде можешь съездить. Но ни хрена не умеешь следить за своим оружием! Из-за тебя мы тут и застряли!

Он сел возле гранат, такой же одинокий, как в оружейной, когда решил взять их с собой. Знал, что у этих двух шпаков кишка тонка.

– Они рассредоточиваются! Неужели непонятно, действуют именно так, как мы год назад без тебя, старый хрен! Рассредоточиваются! Чтобы нанести удар!

И я буду размахивать пушкой, сколько захочу, – они и без того уже меня засекли! Я чувствую. Чувствую!

Лео подполз, сел между ними.

– Лео? Неужели ты позволишь этому доморощенному спецназовцу… Что же нам делать?

Снова этот просительный тон в голосе отца. Лео не ответил. Повернулся к плите, согрел лицо. Сумка так и стояла на полу. Он открыл ее, выхватил две пачки.

– Они… почти на тридцать процентов из хлопка. Из хлопка. Ты знал, отец?

Пачка сотенных и пачка пятисотенных.

– От этого бумага прочнее. Ее труднее порвать. Знаешь, откуда мне это известно? Я их мыл. В ацетоне и воде. И много, вообще-то. Они были в краске, оттого что взорвалась химическая ампула. А потом надо было их просушить.

Он открыл дверцу топки.

– В сушилке чертов хлопок дал усадку; купюры стали слишком маленькими, даже на автоматической заправке не годятся. Я раньше понятия не имел, что у бумажных денег тканевая основа. Тысячи крон испортил, пока сообразил, что сушить надо на веревке.

Лео сунул в огонь первую пачку, стокроновые купюры.

– Ты что делаешь! – выкрикнул Яспер, но не в ярости, а в удивлении. – Мы что, сдадимся? Лео, сдаваться нельзя!

– Тогда ложись на пол. Ты сам сказал, что они тебя засекли.

Он сунул в топку вторую пачку, пятисоткроновые купюры, они тоже вспыхнули.

– Хорошо, что ты сжигаешь эти хреновы деньги, – сказал Иван, сидя на полу рядом с сыном и глядя в топку. – Ведь иной раз, Лео, надо просто примириться.

Резкий сильный жар на лице, словно тонкая скорлупа.

– Примириться? Черта с два они получат эти хреновы бабки!

Лео опять запустил руку в сумку, обе руки, глубоко. Осталось шесть пачек. Только пятисотки.

– Не видать им ни денег, ни меня.

Он продолжал уничтожать содержимое сумки, затолкал в топку оставшиеся деньги и закрыл ее.

– Меня они не возьмут. Понятно, отец? Не возьмут. Так что либо бери пушку, либо ползи на улицу. Там они о тебе позаботятся, ты ведь знаешь, да? Как обычно. Отныне, папа… поступай как хочешь.

Жар от сотен тысяч крон был таким же, как от поленьев, только прогорели они быстрее.

Полная тишина. Иван сел возле углового столика в гостиной, защищенный двумя стенами, руки у него дрожали, когда он свернул последнюю самокрутку из последних крупиц табаку. Лео помешивал кочергой деньги, пока они не превратились в угольки и пепел. Яспер ползал по полу, стараясь следить за всеми окнами, прослеживая движения теней, оружие он снял с предохранителя и переключил на автоматический огонь.

С этой минуты каждый мог делать все что угодно.

* * *

Джон Бронкс и раньше видел такие глаза.

Ты. Или я.

Но эти окаймленные черной маской глаза, в которые Бронкс смотрел сейчас, были на его стороне.

Отряд спецназа. Шестнадцать сотрудников элитарного полицейского подразделения, вооруженные автоматическими и снайперскими винтовками, рассредоточились в снегу и укрылись за толстыми стволами елей.

Зона поисков наконец-то сузилась.

По запросу Бронкса четыре тяжелых спецавтомо-биля, похожих на маленькие танки, покинули место дислокации в Сульне и спустя пятьдесят семь минут выехали на дорогу в нескольких километрах к северо-западу от городка. Тем временем кинологическое подразделение вышло от кювета с брошенной машиной к дому и только что окружило его. Следы ведут к входной двери. Три пары следов, и теперь Бронкс знал, что принадлежат они отцу, сыну и другу детства сына, что вооружены эти трое шведскими АК-4 и боеприпасов у них полным-полно. В конце концов она все рассказала, женщина, изображавшая растерянность, рассказала все, вплоть до точного числа обойм у каждого в самодельных жилетах.

– Как долго еще… по-вашему? – спросил Бронкс у командира подразделения.

– Мы не спешим, – ответил тот.

– Кинолог считает, они пробыли здесь примерно полчаса.

– Мы ждем удобной минуты.

Снег перестал. Мороз ослабел. Пейзаж как на красивой рождественской открытке. В самом деле. Мирная картина. Освещенный домик, пушистый снег, словно вата, на водосточных желобах и фруктовых деревьях, дым над трубой.

Но это не рождественская открытка.

Свет, вероятно на кухне, зажгли вооруженные грабители, которые не остановятся перед перестрелкой с полицией. Совершив десять грабежей, они выпустили в гуще людей больше пуль, чем любая другая шведская банда до них.

Спецназовцы уже пытались вступить с ними в телефонные переговоры.

Теперь и Бронкс набрал номер стационарного телефона. Сквозь щели и окна они слышали, как внутри раздался звонок. Новая попытка убедить людей в доме добровольно выйти с поднятыми руками. Телефон все звонил, но трубку не сняли.

Им дали другой ответ. Весь свет в доме разом погас.

Они не сдадутся.

91

Три с половиной миллиона крон по объему куда меньше, чем кажется. Даже не заполняют спортивную сумку. А когда суешь пачку за пачкой в трескучее оранжевое пламя, оборачиваются пеплом, который вообще не занимает места.

Иван лег на пол в гостиной.

– Лео?

Сын прополз к окну, настолько близко, что он бы мог схватить его ботинок. Все тело сжалось и напряглось, когда он осторожно отпер оконную раму и толкнул ее наружу, спихнув сугроб с подоконника.

Щель в несколько сантиметров. Путь наружу.

– Я знаю, что ты надумал. – Иван привстал на коленях рядом с сыном. – Лео, не делай этого.

Снаружи тусклый свет в холодной прозрачности. Россыпь звезд, убывающий месяц. В оконном стекле отражение четырех глаз, как когда-то, когда они смотрели друг на друга в испещренное граффити зеркало в тесном лифте. Он тогда босиком сбежал по лестнице с седьмого этажа, уверенный, что потерял сына.

– Не делай этого.

Отражение четырех глаз в стекле. Лео тоже их видел. И знал, что́ видит в двух из них.

Сомнение.

– Они пустят слезогонку, отец. Всегда с этого начинают. Рассчитывают застать нас врасплох. А мы выберемся наружу. Здесь. Через окно.

Этот человек старше и слабее мужчины, на котором он тогда повис, оттого что тот продолжал бить, единственный раз, когда он обхватил его и понял, сколько силы в этом теле.

– Тут-то у нас и появится лазейка, несколько секунд, как после первых выстрелов при ограблении банка, когда одни только мы знаем и можем действовать. Эти сволочи небось вообразили, что им известно, какое у нас оружие, только вот про гранаты они знать не знают. Так мы и ударим. Атакуем их.

Когда-то он висел на этой шее, пытался оттащить его. Не делай этого. Теперь тело другое, усталое, сила ушла.

– Если не воспользоваться этой лазейкой, нам конец. Мы отсюда не уйдем.

Сомнение. Вот что он видел. А сомневается только бессильный.

– Когда слезогонка просочится сюда, мы швырнем две гранаты, прямо на улицу. Они такого не учитывают. Ты и я выберемся первыми, а Яспер задержит их, боеприпасов у него сколько угодно. Мы найдем укрытие и сделаем то же самое, пока Яспер не выберется наружу. Боеприпасов хватит. Ты можешь это сделать, отец, танцуй и бей, танцуй вокруг медведя. Он больше, но мы победим, если станем танцевать и бить. Верно?

Иван встал. Ему хотелось взять сына за плечи, крепко-крепко, встряхнуть его и кричать, пока он не услышит.

– Если станем танцевать вокруг них, мы можем победить. Если ударим, когда они решат, что одержали верх. Надень маску, отец, и приготовься!

– Победить?

Иван не удерживал его, это бы кончилось катастрофой. И не кричал. Но заговорил:

– Зачем ты сжег деньги, если думал, что сможешь уйти? Если мы начнем стрелять, все пойдет к чертовой матери. Почернеет. Сгниет. Смерть поползет вверх.

Слушая его, Лео не приготовится. А если не приготовится, то не бросится наружу, к людям, окружившим их и готовым стрелять.

– Этот малый, воображающий себя солдатом, шныряет тут, рассуждая насчет масок и первых полос! Лео! Какого черта ты слушаешь этот бред? Феликс и Винсент, ты хочешь, чтобы они увидели тебя мертвым на этой дерьмовой первой полосе, да?

– С каких это пор ты ими интересуешься? Надевай маску!

Черная маска на лице Лео. Лицо без черт.

– Я тебе сказал. Я больше не желаю! Не желаю сидеть напротив какого-нибудь поганого легавого! Никогда! Надевай маску, отец! Или я брошу тебя здесь!

Сын решил по-своему. Уходить. Прочь отсюда. Он уже ничего не слушал.

Сила, то немногое, что осталось, эхо другого времени, другого человека, – эта сила теперь совсем иссякла, и он сделал то единственное, что еще мог:

– Лео, я знаю, ты на меня не стучал.

Стукач.

– Я всегда это знал.

Стукач.

– Я говорю правду, Лео. Ты на меня не стучал. Знаю, полицейский солгал. Ты молчал. Я видел бинт у него на руке.

Черная маска на лице. Взведенное оружие в руках.

Это не имеет значения.

Подействовало! Лео больше не готовится к войне. Заставляя его слушать, Иван сохраняет ему жизнь.

– Почему же ты так говорил, черт тебя побери?

– Думал, так лучше.

– Ну и как… было лучше?

– Да.

– Какого дьявола… сперва ты все разнес, потом сдался и ждал полицию. А потом обвинил меня!

Отец смотрел на него снизу вверх.

– Ты с этим твоим дерьмом был как заноза в заднице, – продолжал Лео. – Заноза в заднице! Стукач. Годами твердил, без конца! И считал… что так лучше?

Противники в темноте приготовились к штурму.

А Яспер прополз у них за спиной к другому окну гостиной, с гранатой в руке, полный решимости выдернуть чеку.

– Лео, если мы не уйдем сейчас, нам хана! – сказал он.

– Да погоди ты, – прошипел Лео.

Он видел, как Яспер раздвинул занавески и приподнялся, выглядывая наружу.

– Я их вижу! Пора уходить! Они нас укокошат!

– Заткнись!

– Давай, Лео! Пока не поздно!

– Яспер! Заткнись! Я разговариваю с отцом, ты что, не видишь? – Он уже снял оружие с предохранителя. – Так… лучше? Да, отец? Лучше? – Он поднял ствол. – Мне бы надо укокошить тебя! Не их! А тебя!

Лео набрал в грудь воздуху, оружие в его руках не дрожало, он чувствовал огромное спокойствие. Ни малейшей дрожи. Ни в нем, ни в отце.

92

В этот миг вдребезги разлетелось первое окно.

Они выбрали кухню.

На полу волчком вертелась газовая граната, белое облако слезогонки поползло из теплой кухни в гостиную. Тогда все трое бегом устремились в спальню, но там в окно влетела вторая граната и тоже закружилась на полу. Газовые тучи встретились, обернулись лавиной.

– Ложись!

Лео бросился на пол, Иван упал с ним рядом, Яспер так и стоял в своей черной маске.

– Черт побери, ложись! Яспер…

Дальше он не расслышал, слова утонули в грохоте трех выстрелов, произведенных из белой тучи. Он успел подумать, что на фоне белизны кровь Яспера кажется краснее, чем он думал, когда она брызнула на него.

В ту же секунду глаза защипало, веки судорожно захлопали и слезы хлынули ручьем – канальцы и слизистые мембраны перестали функционировать.

– Бросайте оружие!

Приглушенные голоса из-под противогазов над головой, в гуще газовой лавины:

– На пол! Лицом вниз! И бросайте оружие!

Лео ослеп. Язык горел, грудная клетка словно вот-вот лопнет, его вырвало, из самого нутра. Кто-то повалил его, закричал, прижал к полу. Кто-то еще связал ему ноги, несколько раз пнул в бок. Еще кто-то схватил за руки. Он не мог дышать, не мог думать, но рука, державшая его, казалась знакомой, большой, со знакомыми мозолями.

Отец все говорил, говорил, нарочно все затягивая, выбивая его из колеи, не оставив ему времени выбежать наружу.

И вдруг все, что не могло случиться, стало реальностью. Он даже мысли об аресте никогда не допускал.

Но теперь арест состоялся.

93

Утро сочельника. Или рассветные сумерки. Или глубокая ночь. Джон Бронкс понятия не имел, который час.

Знал, что на улице темно и весь город еще спит. А сам он, инспектор уголовной полиции, сидел один в своем кабинете, открыв дверь в безмолвный коридор, глядя на заклеенную скотчем картонную коробку. И чувствовал себя не так, как следовало бы. Хотя четырнадцатимесячное расследование – версии, разочарования, розыски, безнадежность, злость, а иной раз и ненависть – пришло к концу. Хотя Старший Брат сидел теперь всего в нескольких сотнях метров отсюда, в КПЗ в другой части полицейского управления, а Солдата отправили в интенсивную терапию Каролинской больницы. Хотя Младший Брат и Водитель обнаружены на съемной квартире в центре Гётеборга, полиция уже там и спецназ готов войти внутрь. И хотя двое из них никогда раньше не фигурировали в расследовании – пожилой мужчина, отправленный в местную упсальскую тюрьму, и женщина в женском отделении крунубергского КПЗ, этажом ниже Старшего Брата.

Хотя теперь он знал, что речь шла о семье.

Три брата. Друг детства. Подружка. И отец.

Целая семья.

Ему бы следовало отпраздновать успех, смеяться, ликовать. Но он не мог. Четырнадцать месяцев – и ничего такого.

Наверно, зря он позвонил ей. Наверно, причина в этом.

Но он думал, так будет правильно.

… Он вышел из полицейского участка Хебю к припаркованной машине, которую полностью занесло снегом. Принес лопату, стоявшую у входа в участок, перекидал занос с проезжей части на тротуар, потом рукавом смел снег с крыши, с окон и капота, соскреб упрямую ледяную корку с ветрового стекла. Медленный обратный путь среди хаоса, вызванного снегопадом. Он добрался до Энчёпинга и оттуда позвонил первый раз. Они давно не разговаривали. Последние несколько месяцев виделись только на совещаниях, в компании других коллег по разные стороны квадратного стола, или мимоходом здоровались, направляясь по коридору в разные стороны. Он набрал номер, но после первого же гудка отключил соединение. Минут через десять – двадцать позвонил еще раз. И отключился, когда она ответила. Проехал еще несколько десятков километров, неподалеку от Якобсберга опять позвонил, она ответила только после четырех гудков, и голос был резкий, а он молча сидел с телефоном в руке.

– Джон, я знаю, это ты.

Бронкс поднес телефон к левой щеке и уху.

– Джон, что ты там делаешь?

Он крепко стиснул телефон.

– Джон, послушай…

– Все закончилось.

– Закончилось? – Голос Санны изменился, стал не таким резким. – Я давно пытаюсь тебе растолковать! Очень рада слышать, хорошо, что ты понял, Джон, я…

– Нет, я имею в виду, с ними все закончилось.

– Прости?

– Мы их взяли. Сегодня вечером. В Хебю. Это они. Три брата и их друг детства. Младшему только что исполнилось восемнадцать. Все без судимостей. Мы гонялись за кучкой сопляков, которые всю Швецию на уши поставили. Четырнадцать месяцев – и вот все кончилось, Санна.

Некоторое время было тихо, ни один толком не знал, что сказать. И можно было слышать две жизни. Она слышала человека в машине, едущего куда-то. Он слышал голоса в доме, слышал человека, окруженного людьми.

Детские голоса. Один хнычущий, другой зовет маму.

– Джон?

– У тебя… там дети?

– Ты нас разбудил.

– У тебя есть дети?

– Двое. Девочка, четырех лет. И мальчик, ему почти два.

– Ты никогда не говорила.

– А зачем?

Голоса стали отчетливее, словно она повернула трубку, чтобы он лучше слышал разбуженных детей.

– Джон?

Она говорила, что хочет поставить точку, что ей это необходимо. А он не понял, что речь шла о таком окончании.

– Сегодня сочельник. Вечер. Через несколько часов… Я должна…

– Счастливого Рождества.

– Знаешь, Джон…

– Это все. Счастливого Рождества.

Он поехал дальше, в столицу. И сделал крюк сквозь продолжающийся густой снегопад. Мимо Северного кладбища и засыпанной снегом могилы.

Мимо того, о ком он чаще думал после его смерти, нежели при жизни.

Затем по городу, который скоро проснется и останется по домам в семейном тепле, среди рождественских подарков. В полицейское управление, безлюдное и сейчас, и часом раньше, когда он приехал сюда.

Целая семья. И ее конец.

Часом раньше он прошел в кабинет, сдвинул в сторону груды папок. Скоро материалы расследования покинут его стол, станут материалом прокуратуры в будущем процессе – четыре тысячи страниц предварительного расследования девяти ограблений банков и одного инкассаторского автомобиля, кражи 221 единицы автоматического оружия, попытки шантажировать полицию и взрыва бомбы на стокгольмском Центральном вокзале. А он начал готовиться к новому предварительному расследованию. К тому, что лежало в заклеенной коробке, которая так долго стояла здесь, служа посетительским стулом.

Он разрезал скотч, несколько раз обернутый вокруг коробки, открыл крышку и вышел из кабинета. В пустынный коридор, на кухню, к остаткам глинтвейна и имбирному печенью в корзинке.

Вернулся в кабинет.

Озабоченно прошелся несколько раз вокруг открытой коробки.

Семья. Точка.

Он словно воочию увидел Сэма между двумя охранниками, выходящего из комнаты для свиданий в тюрьме, расположенной в двухстах с лишним километрах отсюда, увидел, как Сэм обернулся к нему и прошептал: Я больше не желаю тебя видеть.

Решение Джон Бронкс принял еще тогда. Подошел к коробке, ждущей, чтобы ее открыли. Толстая пачка документов под пустыми папками и старыми календарями, которые он зачем-то положил сверху. Еще одно расследование. Восемнадцать лет назад оно стало основой другого судебного процесса и пожизненного приговора.

Санне он уже позвонил, и оказалось, у нее двое детей. Где теперь живет мать, он даже и не знал. Звонить Сэму бесполезно, ведь речь идет о нем.

Он вытащил хрупкую верхнюю страницу.

ОКРУГ: Стокгольм

ОТДЕЛ: Насильственные преступления

ПРЕСТУПЛЕНИЕ: Убийство

Все долгие годы, от подростка до вполне зрелого мужчины, он ни разу не прикасался к этому делу.

Первые страницы такие же, как в любом предварительном расследовании, над которым ему доводилось работать. Первичный отчет. Затем список государственных защитников. Второй отчет. Затем краткие сведения о личности. Распечатка срочного звонка отчаявшейся и перепуганной женщины в 2:32 утра.

А вот и они, двадцать три страницы первичного допроса, где кончалось всякое сходство. Допроса шестнадцатилетнего Джона Бронкса.

Он даже не помнил, что кто-то говорил с ним.

ДОПРАШИВАЮЩИЙ. Ты знал? О том, что задумал твой брат?

Д. Б. Знал?

ДОПР. Он тебе сказал, что намерен убить отца?

Странно. Он совершенно ничего не помнил. Не помнил собственных ответов, пока не прочитал. Сам бы вполне мог быть тем полицейским, который вел допрос. Ведь и был им в каждом расследовании. И наверно, опять станет им, завтра, когда начнутся допросы отца, старшего брата, среднего брата, младшего брата.

ДОПР. Нож, Джон?

Он точно знал, каков будет следующий вопрос. Еще не прочитав его. Задача полицейского – отыскать правду, внести порядок в ход событий.

Он знал вопрос, но не знал ответа. Иногда… она вечно притворяется, будто потеряла сознание. Ответы у каждого свои. Неужто непонятно, что он заслужил? Собственные объяснения своего насилия. Если б я хотел ее убить… то убил бы. Он знал вопрос, но никогда не знал ответа – ни тогда, ни сейчас.

ДОПР. Я вот думаю, Джон, может, и ты тоже держал нож?

Попозже, когда вернется, он будет читать дальше. Допрос матери. Допрос Сэма. Отчет криминалистов, с фотографиями кровати, и окровавленных простынь, и ножа с мелкими зубчиками для чистки рыбы. И отчет о вскрытии человека с тремя ранами в груди возле сердца. Но прежде надо навестить того, кого он знал и все же не знал.

94

Это недалеко, даже на улицу выходить не нужно. Три запертые двери, через отдел уголовного розыска стокгольмской городской полиции, через Интерпол, защиту свидетелей и отдел криминалистики в здание повыше, выходящее на запад, – Государственная служба безопасности, Национальный полицейский совет, отдел прослушки и крунубергский КПЗ. Он не бывал здесь с минувшей весны, когда ему помогли проанализировать два долгих ночных разговора; чем больше рассуждали о необходимости сотрудничества между отделами, тем меньше оно имело места на деле.

На сей раз Бронкс лифтом поднялся на восьмой этаж. Вышел из лифта и постучал в дверь тюремной охраны. Глубокая ночь, и пришел он без предупреждения. Однако же дружелюбный молодой человек по ту сторону стекла открыл свое окошко и сказал, что если инспектор Бронкс подождет минуту-другую, то скоро сможет посетить подозреваемого, которого доставили несколько часов назад и поместили в западном крыле.

Он сел и стал ждать.

От расследования восемнадцатилетней давности – в КПЗ.

От одной семьи к другой.

Что такое семья? Совершенно непонятно.

Вероятно, семья – нечто крепкое, сильное, с неотъемлемой солидарностью, и оттого насилие там ярче, ощутимее, страшнее, оборачивается внутрь, против своих, против тех, кого сплоченность должна защитить.

– Бронкс?

Поговорить не с кем. Не с кем поделиться, пока не станет слишком поздно. Иногда все кончается на кладбище. Иногда – здесь.

– Бронкс? Алло?

– Да?

– Входите.

Из первой камеры донесся крик – кошмарный сон или страх, они звучат одинаково. Дальше три безмолвные камеры. Потом шумы из двух камер, но не крики, один вроде как отжимался, а второй говорил сам с собой – когда дни превращаются в недели, а недели в месяцы, легко перепутать время суток.

Приблизительно в середине коридора. Камера предварительного заключения № 7.

– Вы точно хотите поговорить с ним наедине?

– Да.

– Если хотите, могу дать вам оповещающее устройство. Оно маленькое, уместится в кармане. На всякий случай.

– Спасибо. Не нужно. Я ненадолго.

Ключи охранника звякнули по двери, когда их дважды повернули в замке.

Джон Бронкс открыл тяжелую стальную дверь. На нарах, глядя в стену, сидел высокий, атлетического сложения блондин, куда моложе, чем он думал.

– Я Джон Бронкс. Тот, кто вел расследование.

Блондин не сводил глаз с серого бетона.

– Какое расследование?

– По ряду ограблений банков. Весьма значительной краже оружия. И взрыву бомбы, который квалифицируется как терроризм.

– Не знаю, о чем вы говорите.

– Думаю, знаете… Анна-Карин. И об этом мы побеседуем завтра.

– Никаких бесед завтра не будет.

– Раньше вы со мной говорили. Люди вроде вас иногда так делают. Говорят. Чтобы для их младших братьев дело не кончилось плохо.

Заключенный был в белой фуфайке и коричневых брюках с логотипом исправительного учреждения. Точно так же одет и парень, сидящий перед ним в эту минуту.

Парень обернулся. Голубые глаза. Тонкие губы.

Вот он какой.

– Я не стучу. Мы не стучим. Нет у нас такой привычки.

Он опять отвернулся, уставился в бетонную стену.

– Можете уходить. Я не хочу и не вижу необходимости говорить с вами.

Джон Бронкс помедлил в душной камере. Вдыхая казенную пыль.

– Я тоже не собираюсь с вами говорить. Я приходил не за этим.

Он шагнул в коридор, придержал дверь, дожидаясь охранника с ключами.

– Просто хотел увидеть тебя без маски, Старший Брат.

95

Время.

Он всегда точно знал, сколько у него времени.

На руке уже нет часов с красными стрелками и светло-коричневым кожаным ремешком. Папиных часов. Впрочем, они ему не нужны, по-настоящему он никогда в них не нуждался; когда он считал оставшееся время, часы всегда тикали у него внутри.

Тик. Жизни чуть меньше. Так. Жизни чуть меньше. Тик. Жизни чуть меньше.

Решетка прочных железных прутьев на окнах КПЗ. Отныне он не может и не должен делать то, что всегда, – думать временем. Он взаперти. И тот внутри, кто точно знает, сколько минуло секунд, сколько вдохов и выдохов, вообще потеряет способность дышать.

Без дней и сезонов ни одна сволочь до него не доберется.

Однажды он уже пробовал. И успешно. Если он не будет участвовать, откажется существовать с другими, запертая дверь станет просто дверью и он просто пройдет сквозь нее.

Люди в форме и тогда стояли снаружи. Дома. В квартире. Папа бросил бомбу, начался пожар, а мама и полиция ждали за дверью, которую он запер.

Феликс рядом с ним на кровати, Винсент у него на руках.

Мы пройдем прямо сквозь них. Прямо сквозь них.

Он и сквозь это пройдет. Сквозь дверь. Полицию. Допросы. Ничего не скажет, если не пожелает. Он взаперти, но сам решит, открывать рот или нет.

Каждый из них сидит за своей запертой дверью. Они не вместе. Но будут вместе, позднее. Так бывало всегда.

Если не думать временем и не считать его.

Если сейчас – это тогда, а тогда – сейчас.

Примечания

1

Уходи (англ.).

(обратно)

2

К маме! Уходи (англ).

(обратно)

3

Открой дверь! (лом. англ.)

(обратно)

4

Ялла, ялла, открой дверь! (лом. англ.)

(обратно)

5

Открывай эту хренову дверь! (лом. англ.)

(обратно)

6

Открывай или умрешь! (англ.)

(обратно)

7

Заводи мотор! (англ.)

(обратно)

8

Заводи! Или я стреляю! (англ.)

(обратно)

9

Убью! Убью убью! (англ.)

(обратно)

10

Открой внутреннюю дверь (англ.).

(обратно)

11

Послушайте, дверь заперта. Кодом. Специальным кодом! Открыть можно только с центрального пульта… пожалуйста, пожалуйста… (англ.)

(обратно)

12

Понимаете? Ну пожалуйста! Открыть только с центрального пульта (англ^.

(обратно)

13

Куда… прошу вас, прошу… куда вы нас везете? (англ.)

(обратно)

14

Что… пожалуйста, прошу вас… что вы с нами сделаете? (англ.)

(обратно)

15

У меня… пожалуйста, пожалуйста… у меня дети! (англ.)

(обратно)

16

Не двигайся! (лом. англ.)

(обратно)

17

Мои дети! Смотри! Фотографии. Пожалуйста. Пожалуйста! (англ.)

(обратно)

18

Мой старший. Ему одиннадцать. Посмотри! (англ.)

(обратно)

19

А это… пожалуйста, пожалуйста, посмотрите… это… ему семь. Семь! (англ.)

(обратно)

20

Мои мальчики, пожалуйста, два сына, посмотри, посмотри, братья… (англ.)

(обратно)

21

Повернись (англ.).

(обратно)

22

Повернись! На живот! И лежи так! (англ.)

(обратно)

23

Я… не могу. Не могу! (англ.)

(обратно)

24

Уходим (англ.).

(обратно)

25

Сейчас же (англ.).

(обратно)

26

Мы знаем ваши имена, шармута (англ.).

(обратно)

27

Если заговорите… (англ.)

(обратно)

28

Мы попали на первую полосу! (англ.).

(обратно)

29

“Мины-ловушки. Отдел армейских полевых справочников”… “Взрывчатые вещества группы А. Самодельные детонаторы”… “Поваренная книга анархиста”… “С-4 домашнего изготовления. Рецепт выживания”.. “Как делать глушители. Иллюстрированное пособие”…

“Взрывчатые вещества группы Б. Самодельные взрывчатые вещества из удобрений” (англ.).

(обратно)

30

“Доп. вып. 1. Рутер MK-1 и стандартная модель автоматического пистолета” (англ.).

(обратно)

31

“Доп. вып. 2. Рутер 10/22” (англ.)

(обратно)

32

“Доп. вып. 3. Автомат АР-7”… “Доп. вып. 4. УЗИ-полуавтомат и пистолет-пулемет”… “Хайдук. Пособие по глушителям”… “Самодельные глушители”… “Американское защитное снаряжение” (англ.).

(обратно)

33

“Мне снится Рождество в снегу” (англ.).

(обратно)

34

“Фрости, снежный человечек” (англ.).

(обратно)

35

Солодовый виски (англ.).

(обратно)

Оглавление

Пролог

Сейчас Часть первая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Тогда Часть первая

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

Сейчас Часть вторая

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

  42

  43

  44

  45

  46

Тогда Часть вторая

  47

  48

  49

  50

  51

Сейчас Часть третья

  52

  53

  54

  55

  56

  57

  58

  59

  60

  61

  62

  63

  64

  65

  66

  67

  68

  69

  70

Тогда Часть третья

  71

  72

  73

  74

  75

  76

  77

Сейчас Часть четвертая

  78

  79

  80

  81

  82

  83

  84

  85

  86

  87

  88

  89

  90

  91

  92

  93

  94

  95 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg