«На волнах мечты»

Роулд Дейл НА ВОЛНАХ МЕЧТЫ

На утро третьего дня море успокоилось, самые чувствительные пассажиры — те, кого не было видно на судне с момента отплытия, — вылезли из своих кают и поднялись на верхнюю палубу, где палубный стюард предложил им кресла, укутал ноги пледами и оставил лежать рядами, с поднятыми к бледному, почти не греющему январскому солнцу лицами.

Первые два дня умеренно штормило, и эта внезапная тишь и ощущение комфорта, которое она принесла, создали более уютную обстановку на всем судне.

К вечеру, когда хорошая погода держалась уже двенадцать часов, пассажиры обрели уверенность, и в восемь часов главный обеденный салон был заполнен людьми, которые ели и пили с самоуверенным и благодушным видом бывалых моряков.

Обед еще и наполовину не был закончен, когда пассажиры почувствовали по легкому отклонению сидений стульев под собой, что большое судно опять начало раскачиваться. Сначала это было очень мягкое движение, всего лишь медленный, ленивый крен в одну сторону, потом в другую, но его оказалось достаточно, чтобы вызвать едва заметное мгновенное изменение настроения во всем салоне. Несколько пассажиров подняли глаза от своих тарелок, в неуверенности, в ожидании, пытаясь уловить следующий крен, нервно улыбаясь, с легким выражением предчувствия в глазах. Некоторые оставались совершенно невозмутимыми, другие откровенно бравировали, были и такие, которые отпускали шутки по поводу еды и погоды, чтобы поиздеваться над теми, кого уже начало мутить. Затем качка стала быстро нарастать, и всего пять или шесть минут спустя после того, как был замечен первый толчок, судно уже тяжело перекатывалось с борта на борт, и пассажиры пытались укрепиться на стульях, держась за поручни, как в автомобиле в момент крутого поворота.

Наконец последовал действительно сильный толчок, и мистер Уильям Ботибол, сидевший за столиком судового интенданта, увидел, как его тарелка с отварной рыбой под голландским соусом внезапно выскользнула из-под вилки. Возник возбужденный шумок, все хватали свои тарелки и бокалы. Миссис Реншоу, сидевшая справа от интенданта, слабо вскрикнула и вцепилась в руку этого господина.

— Предстоит ненастная ночь, — заметил интендант, глядя на миссис Реншоу. — Думаю, к ночи разыграется буря. — В его голосе ощущалось едва заметное удовольствие.

Торопливо вошел стюард и побрызгал водой на скатерть между тарелками. Возбуждение улеглось. Большинство пассажиров продолжали есть.

Несколько человек, среди них миссис Реншоу, осторожно поднялись и, скрывая поспешность, стали пробираться между столиками на выход.

— Так, — сказал интендант, — она уже пошла. — Он с одобрением оглядел своих оставшихся подопечных, которые продолжали спокойно и благодушно сидеть, на их лицах открыто сияла невероятная гордость, которую обычно испытывают пассажиры, зарекомендовавшие себя «хорошими моряками».

Когда еда была закончена и принесли кофе, мистер Ботибол, который с момента первого толчка был необычайно серьезен и задумчив, неожиданно встал и перенес свою чашку на освобожденное миссис Реншоу место рядом с интендантом. Он сел на ее стул, наклонился и начал что-то возбужденно шептать на ухо интенданту.

— Извините меня, — говорил он, — но, будьте добры, не могли бы вы мне кое-что сказать?

Интендант, маленький, толстый и с красным лицом, наклонился вперед.

— В чем дело, мистер Ботибол?

— Вот что я хотел бы знать. — Он был чем-то обеспокоен, и интендант внимательно вглядывался в его лицо. — Мне хотелось бы знать, сделал ли уже капитан оценку суточного пробега — ну, вы понимаете, для аукционных ставок? Я имею в виду, до того как сейчас начало штормить?

Интендант, приготовившийся услышать конфиденциальное сообщение, улыбнулся и откинулся на стуле, выставив свой солидный живот.

— Я бы сказал… пожалуй, да, — ответил он. Он не стал говорить это шепотом, хотя автоматически понизил голос, как это обычно бывает, когда собеседник шепчет.

— Когда приблизительно, вы думаете, он это сделал?

— Где-то днем. Обычно он это делает в середине дня.

— Примерно в какое время?

— Ну, я не знаю. Около четырех, я думаю.

— Тогда скажите мне еще одну вещь. Каким образом капитан решает, сколько составит пробег? Делает ли он тщательные расчеты?

Интендант взглянул на взволнованное, напряженное лицо мистера Ботибола и улыбнулся, хорошо понимая, куда тот клонит.

— Ну, понимаете, капитан проводит небольшое совещание со штурманом, они изучают погоду и много других вещей и делают оценку.

Мистер Ботибол кивнул, обдумывая ответ. Потом сказал:

— Как вы думаете, капитан знал, что погода сегодня испортится?

— Не могу вам сказать, — ответил интендант. Он смотрел в маленькие черные глаза собеседника и видел пляшущие в их зрачках огоньки возбуждения. — Я действительно не могу вам этого сказать, мистер Ботибол. Я не знаю.

— Если погода ухудшится, наверное, стоит поставить на низкие номера. Как вы думаете? — Теперь шепот стал более настойчивым, более обеспокоенным.

— Может быть, так, — ответил интендант. — Я сомневаюсь, чтобы старик мог предполагать действительно бурную ночь. Днем, когда он делал оценку, было довольно спокойно.

Другие пассажиры, сидевшие за этим столом, замолчали и вслушивались, глядя на интенданта тем пристальным, настороженным взглядом, который называется «ушки на макушке» и который можно увидеть на скачках, где пытаются подслушать тренера, рассуждающего о своих шансах: слегка приоткрытые губы, приподнятые брови, голова наклонена вперед и чуть вбок — тот отчаянно-напряженный, полузагипнотизированный, вслушивающийся взгляд, когда ловишь информацию прямо из уст лошади.

— Ну, предположим, вам было бы позволено поставить на какой-то номер, что бы вы выбрали сегодня? — шептал мистер Ботибол.

— Я еще не знаю серию, — терпеливо отвечал интендант. — Они не объявляют серию до начала аукциона после обеда. Да я и не очень в этом разбираюсь. Я ведь всего лишь интендант, знаете ли.

Тут мистер Ботибол встал.

— Прошу всех извинить меня, — сказал он и осторожно пошел прочь по качающемуся полу между другими столиками, и дважды ему пришлось ухватиться за спинку стула, чтобы удержать равновесие при наклоне судна.

— Пожалуйста, на верхнюю палубу, — сказал он лифтеру.

Ветер ударил ему в лицо, когда он вышел на открытую палубу. Он споткнулся, ухватился руками за перила и стоял там, глядя на темнеющее море, по которому перекатывались высоко вздымавшиеся волны и белые барашки неслись навстречу ветру, оставляя позади себя шлейф брызг.

— Мало приятного там, да? — спросил лифтер, когда они спускались.

Мистер Ботибол приглаживал волосы маленькой красной расческой.

— Вы думаете, мы сколько-нибудь снизили скорость из-за погоды? — спросил он.

— О, конечно, сэр. Мы сбросили значительно с момента, когда это началось. В такую погоду скорость нужно обязательно снижать, иначе расшвыряешь пассажиров по всему судну.

Внизу в курительном салоне люди уже собирались на аукцион. Они произвольно группировались вокруг столиков, учтиво рассаживались, мужчины, немного чопорные в своих смокингах, с розоватыми, слишком тщательно выбритыми лицами, рядом со своими сдержанными, с оголенной белизной рук, женами. Мистер Ботибол сел на стул поближе к столу аукциониста. Он положил ногу на ногу, скрестил руки на груди и уселся на стуле с отчаянным видом человека, который принял грандиозное решение и не даст себя запугать.

Пул, говорил он себе, будет, вероятно, около семи тысяч долларов. Почти столько достигала сумма предыдущие два дня при размере ставок где-то между тремя- и четырьмястами каждая. Так как это было британское судно, они считали в фунтах, но он предпочитал делать свои расчеты в уме в собственной валюте. Семь тысяч долларов — это большие деньги. Боже, это сумма! И что он сделает, так это попросит выплатить ему в стодолларовых купюрах и сойдет на берег, положив их во внутренний карман пиджака. Никаких проблем. И сразу, да, сразу же он купит линкольн с откидным верхом. Он купит его по дороге с судна и приедет на нем домой исключительно ради удовольствия посмотреть на лицо Этель, когда она выйдет на порог и увидит машину. Это будет грандиозно — увидеть лицо Этель, когда он мягко подкатит к двери в новом бледно-зеленом линкольне! «Привет, Этель, лапочка, — скажет он небрежно. — Я тут подумал сделать тебе небольшой подарок. Увидел его в витрине, проходя мимо, и подумал о тебе и о том, как тебе всегда хотелось такую машину. Тебе она нравится, милая? И цвет?» И при этом он будет смотреть на ее лицо.

* * *

Аукционист теперь стоял за своим столом.

— Леди и джентльмены! — провозгласил он. — Капитан оценил суточный, кончая серединой завтрашнего дня, пробег в пятьсот пятнадцать миль. Как обычно, мы добавляем по десять с каждой стороны, образуя таким образом серию. Итак, она получается от пятисот пяти до пятисот двадцати пяти. И конечно, для тех, кто считает, что истинная цифра будет вне этих пределов, существует также «нижний филд» и «верхний филд», которые продаются отдельно. Теперь мы вынимаем первый номер из шляпы… вот он… пятьсот двенадцать?

В салоне наступила тишина. Люди сидёли молча в креслах, не отрывая взгляда от аукциониста. В воздухе ощущалось определенное напряжение, и по мере того, как ставки становились выше, напряжение возрастало. Это не было забавой или шуткой; в этом можно было убедиться, видя взгляд, который бросал один из участников на другого, поднявшего свою ставку, — может быть, и с улыбкой, но только на губах, глаза же оставались сосредоточенными и совершенно холодными.

Номер пятьсот двенадцать пошел за сто десять фунтов. Следующие три или четыре номера были проданы примерно за ту же сумму.

Судно тяжело ворочалось, и каждый раз, когда оно накренялось, деревянные панели стен скрипели, как будто вот-вот разойдутся. Пассажиры держались за ручки кресел, сосредоточенно следя за ходом аукциона.

— Нижний филд! — выкрикнул аукционист. — Следующий номер — нижний филд.

Мистер Ботибол выпрямился на стуле и напрягся. Он решил, что подождет, пока другие кончат делать ставки, потом вступит и назовет последнюю цену. Он полагал, что дома на его счету в банке должно быть по крайней мере пятьсот долларов, вероятно, около шестисот. Это составляет около двухсот фунтов — больше двухсот. Больше такой суммы этот номер не потянет.

— Как все вы знаете, — говорил аукционист, — нижний филд охватывает все номера ниже меньшего номера в серии, в данном случае любой номер меньше пятисот пяти. Значит, если вы считаете, что это судно за двадцать четыре часа, кончая завтрашним полуднем, покроет менее пятисот пяти миль, вам имеет смысл вступить и сделать ставку. Итак, какие предложения?

Ставки достигли ста тридцати фунтов. Очевидно, что и другие, помимо мистера Ботибола, заметили, что погода плохая. Сто сорок… пятьдесят… Здесь остановка. Аукционист поднял свой молоток.

— Сто пятьдесят — раз…

— Шестьдесят! — крикнул мистер Ботибол, и все лица в салоне повернулась к нему.

— Семьдесят!

— Восемьдесят! — выкрикнул мистер Ботибол.

— Девяносто!

— Двести! — выкрикнул мистер Ботибол. Теперь он не остановится — ни за что!

Наступила пауза.

— Кто больше двухсот фунтов?

«Сиди спокойно, — сказал он себе. — Сиди абсолютно спокойно и не поднимай глаз. Это к неудаче, поднять глаза. Не дыши. Никто не перебьет твою ставку, пока ты затаил дыхание».

— Двести фунтов — раз… — У аукциониста была розовая лысая голова, на макушке блестели мелкие капли пота.

— Два… — Мистер Ботибол не дышал.

— Три… Продано! — Аукционист ударил молотком по столу. Мистер Ботибол подписал чек и передал его помощнику аукциониста, потом уселся на стул ждать окончания. Он не хотел идти спать, пока не узнает, каков пул.

Они подсчитали пул после того, как был продан последний номер, и сумма составила две тысячи с чем-то фунтов. Девяносто процентов отходят выигравшему, десять — на благотворительность в пользу моряков. Девяносто процентов от шести тысяч — это пять тысяч четыреста. Что ж, этого достаточно. Он сможет купить линкольн, и еще кое-что останется. С этой приятной мыслью он ушел, счастливый и возбужденный, в свою каюту.

* * *

Когда мистер Ботибол проснулся на следующее утро, он несколько минут лежал совершенно неподвижно с закрытыми глазами, ожидая услышать шум ветра, ощутить крен судна. Никакого шума ветра не было, и судно не качалось. Он вскочил и выглянул в иллюминатор. Море — о боже! — было гладким как зеркало, большое судно двигалось быстро, очевидно, наверстывая время, потерянное за ночь.

Мистер Ботибол отвернулся от иллюминатора и медленно опустился на край койки.

Под кожей живота забегали тонкие электрические иголки страха. Теперь у него нет надежды. Наверняка выиграет один из верхних номеров.

— О мой бог! — проговорил он вслух. — Что мне делать?

Что, например, скажет Этель? Просто невозможно сказать ей, что он истратил почти все их двухлетние сбережения на судовом аукционе. Но и скрыть это тоже невозможно. Для этого пришлось бы сказать ей, чтобы она прекратила расплачиваться чеками. А что делать с ежемесячными взносами за телевизор и Британскую Энциклопедию? Он уже видел гнев и презрение в глазах жены, из голубых они превращаются в серые и сужаются, как это всегда бывает, когда они становятся злыми.

— О боже! Что мне делать?

Было бессмысленно притворяться, что теперь у него оставался хоть малейший шанс. Если только проклятый корабль не начнет двигаться назад. Чтобы сейчас появился хоть какой-то шанс выиграть, нужно развернуть судно, идти полным ходом назад и так продолжать. А что, может, ему попросить капитана именно это и сделать? Предложить десять процентов прибыли. Предложить больше, если он этого захочет. Мистер Ботибол начал хихикать. Потом вдруг, остановился, глаза и рот широко раскрылись, ибо поразительная идея осенила его именно в этот момент. Она овладела им сразу и полностью, и он вскочил с постели невероятно возбужденный, подбежал к иллюминатору и опять выглянул. А что, подумал он, почему бы и нет? Почему в самом деле нет? Море было спокойно, и он без всяких трудностей мог бы продержаться на воде, пока его не подберут. У него мелькнуло смутное ощущение, что кто-то когда-то это уже делал, но его это не остановило. Судно должно будет остановиться и спустить шлюпку, шлюпка должна отплыть назад, может быть, на полмили, чтобы забрать его, и потом она должна вернуться на судно и быть поднятой на борт. Это все займет по крайней мере час. Час — это 30 миль. Суточный пробег снизится на тридцать миль. И этого будет достаточно. Тогда наверняка выиграет нижний филд. Конечно, если он сделает так, чтобы кто-то наверняка видел его падающим за борт; но это будет нетрудно устроить. И лучше надеть легкую одежду, что-нибудь, в чем легко плавать. Спортивную, вот что. Он оденется, как будто собирается поиграть в теннис на палубе — только рубашку, шорты и теннисные тапочки. И оставить часы в каюте. Сколько времени? Пятнадцать минут десятого. Чем скорее, тем лучше. Сразу же за дело и покончить с этим. Да и необходимо провернуть все поскорее, потому что полдень — контрольное время.

Когда мистер Ботибол вышел на верхнюю палубу, одетый по-спортивному, он испытывал страх и возбуждение. Его маленькая фигурка была широкой в бедрах и сужалась кверху, переходя в крайне узкие покатые плечи, так что напоминала, по форме, во всяком случае; кеглю; бледные худые ноги были покрыты темными волосами.

Он вышел на палубу настороженно, мягко ступая в теннисных тапочках, и нервно огляделся. В поле зрения был только один человек, пожилая женщина с толстыми лодыжками и неимоверных размеров ягодицами, которая, облокотись о перила, смотрела на море. На ней было каракулевое пальто с поднятым воротником, так что мистеру Ботиболу не было видно ее лица.

Он постоял, внимательно рассматривая ее издали. Да, сказал он себе, она вполне подойдет. Вероятно, поднимет тревогу так же быстро, как и любой другой. Но подожди минуту, Уильям Ботибол, не торопись. Помнишь, что ты себе говорил несколько минут назад в каюте, когда переодевался? Помнишь это?

Мысль о прыжке с судна в океан за тысячу миль от ближайшего берега сделала мистера Ботибола — довольно осторожного человека — необыкновенно предусмотрительным. Пока что он совсем не был убежден, что эта женщина, которую он сейчас разглядывал, абсолютно точно поднимет тревогу, когда он прыгнет. По его мнению, существовали две возможные причины, по которым она могла бы подвести его. Во-первых, она может оказаться слепой или глухой. Это маловероятно, но, с другой стороны, не исключено, и зачем рисковать? Все, что ему нужно сделать, — это проверить, предварительно поговорив с ней. Во-вторых — и это показывает, каким подозрительным может стать человеческий ум, когда он подстегивается инстинктом, самосохранения и страхом, — во-вторых, ему пришло в голову, что эта женщина сама может оказаться обладателем одного из верхних номеров в пуле и как таковая может иметь вескую финансовую причину быть незаинтересованной в остановке судна. Мистер Ботибол вспомнил, что люди убивали себе подобных за значительно меньшие суммы, чем шесть тысяч долларов. В газетах это описывается каждый день. Так что зачем рисковать и в этом случае? Проверь прежде. Удостоверься во всем. Выясни это в легкой вежливой беседе. И тогда, если женщина к тому же окажется приятным, добрым человеком, дело решено и он может прыгнуть за борт с легким сердцем.

Мистер Ботибол — небрежно двинулся в сторону женщины и остановился рядом с ней, облокотившись о поручни.

— Хэлло! — сказал он приветливо.

Она повернулась и улыбнулась ему неожиданно милой, почти прекрасной улыбкой, хотя само лицо было совсем некрасивым.

— Хэлло! — ответила она ему.

«По первому вопросу галочка, — сказал он себе. — Она не слепа и не глуха».

— Скажите мне, — сказал он, сразу переходя к делу, — как вам понравился вчерашний аукцион?

— Аукцион? — спросила она, нахмурившись. — Какой аукцион?

— Ну, знаете, эта распространенная забава, которая вчера после обеда проводилась в салоне, продажа номеров по суточному пробегу судна. Просто подумал, интересно, как вам это показалось.

Она покачала головой и опять улыбнулась своей мягкой и приятной улыбкой, может быть, чуть виноватой.

— Я очень ленива, — сказала она. — И всегда рано ложусь. Я обедала в постели. Это так умиротворяет, обед в постели.

Мистер Ботибол улыбнулся ей и бочком начал отходить.

— Нужно идти зарядку делать, — сказал он. — Никогда не пропускаю свою утреннюю разминку. Приятно было поговорить с вами, весьма приятно. — И он отошел шагов на десять, женщина отпустила его, не проводив взглядом.

Теперь все было в порядке. Море спокойно, он легко одет для плавания, в этой части Атлантики определенно нет акул-людоедов, и есть эта приятная добрая женщина, чтобы поднять тревогу. Теперь остается только вопрос, достаточно ли длительна будет задержка судна, чтобы перевесить баланс в его пользу. Почти наверняка да. Во всяком случае, он и сам может кое-что сделать, чтобы тому поспособствовать. Он может создать некоторые трудности, когда его будут поднимать на спасательную лодку. Поплавать вокруг немного, незаметно отплывать от них, когда они будут пытаться подойти поближе, чтобы вытащить его. Каждая выигранная минута, секунда помогла бы ему. Он опять пошел вперед, к поручням, но теперь новый страх охватил его. Вдруг он попадет в винт? Он слышал, что такое случалось с людьми, которые падали за борт с больших судов. Но ведь он не собирается падать, он будет прыгать, а это совсем другое дело. Если он прыгнет достаточно далеко, то наверняка минует винт.

Мистер Ботибол медленно приблизился к поручням и остановился ярдах в двадцати он женщины. Она на него сейчас не смотрела. Тем лучше. Он не хотел, чтобы она видела, как он прыгнет.

Если его никто не увидит, то потом он сможет сказать, что поскользнулся и случайно упал. Он посмотрел за борт. Долго, ох долго лететь. Кстати, он может сильно изувечиться, если упадет на воду плашмя. Кажется, был такой случай, когда кто-то распорол себе живот, упав плашмя в воду с большой высоты. Ему нужно прыгнуть солдатиком и войти в воду ногами вперед. Как ножом разрезать. Да, сэр. Вода казалась холодной, глубокой и серой, и вид ее вызвал у него содрогание. Но теперь или никогда. Будь мужчиной, Уильям Ботибол, будь мужчиной. Так… сейчас… пошел…

Он влез на широкую площадку деревянных перил, три кошмарные секунды постоял, балансируя, и потом прыгнул — вверх и вперед, насколько мог дальше — и одновременно закричал: «Помогите».

— Помогите, помогите! — кричал он, падая. Потом достиг воды и скрылся под нею.

Когда раздался первый крик о помощи, женщина, стоявшая у перил, выпрямилась и слегка вздрогнула от удивления. Она быстро посмотрела по сторонам и увидела, что мимо нее, распластавшись в воздухе, пролетает и одновременно кричит тот маленький человек в белых шортах и теннисных тапочках. На какой-то момент она казалась растерявшейся, не уверенной, что ей следует делать: бросить спасательный пояс, побежать и поднять тревогу или просто повернуться и закричать. Она сделала шаг в сторону от перил, полуобернулась, обратившись лицом к мостику, и на короткий момент оставалась неподвижной, оцепеневшей в нерешительности. Потом почти сразу же как будто расслабилась и перегнулась через перила, пристально всматриваясь в воду, туда, где она бурлила в кильватере судна. Вскоре среди пены появилась малюсенькая круглая черная голова, над ней была поднята рука, раз, другой неистово взмахнувшая, и был слышен слабый, отдаленный голос, кричащий что-то, что было трудно разобрать. Женщина еще дальше перегнулась через перила, стараясь удержать в поле зрения маленькое, то появляющееся, то исчезающее черное пятнышко, но скоро, очень скоро оно было уже так далеко, что она не была даже уверена, что оно вообще там было.

Спустя некоторое время на палубу вышла другая женщина. Эта была костлявой и угловатой, в очках в роговой оправе. Она заметила первую женщину и пошла к ней, вышагивая по палубе размеренной, военной походкой старой девы.

— Так вот вы где, — сказала она.

Женщина с толстыми лодыжками повернулась и посмотрела на нее, но ничего не сказала.

— Я ищу вас, — продолжала костлявая, — везде ищу.

— Так странно, — сказала женщина с толстыми лодыжками, — только что мужчина прыгнул за борт, не раздеваясь.

— Чепуха!

— Правда! Он сказал, что хочет немного размяться, и нырнул, и даже не потрудился раздеться.

— Давайте-ка лучше идите вниз, — сказала костлявая женщина. Рот ее вдруг стал твердым, лицо резким и напряженным, голос менее мягким, чем раньше. — И никогда не ходите гулять на палубу одна. Вы прекрасно знаете, что должны ждать меня.

— Да, Магги, — ответила женщина с толстыми лодыжками и опять улыбнулась мягкой, доверчивой улыбкой, взялась за руку другой женщины и позволила увести себя с палубы.

— Такой приятный мужчина, — сказала она. — Он мне помахал.