«Поместье Вэйдов»

Флоренс Хёрд Поместье Вэйдов

Глава первая

Сейчас мне трудно представить, что было время, когда в жизни моей не существовало зловещих теней дома Вейдов. Хотя и теперь случайный крик горлицы, свившей гнездо среди угрюмых ветвей вяза, напоминает мне о смерти, притаившейся за ржавой оградой ворот.

В те далекие дни мне было двадцать лет, и я беззаботно скакала по мощенным красным кирпичом дорожкам, обсаженным с обеих сторон старыми вязами, в почерневших ветвях которых так любят устраивать свои гнезда голуби.

Я родилась и выросла в Колтоне — маленьком университетском городке, затерявшемся среди бескрайних прерий Среднего Запада. Именно там, в Колтоне, все и началось.

Жизнь городка вращалась вокруг Национального университета, основанного еще в прошлом веке одним разбогатевшим фермером. Моя мачеха содержала небольшой пансион для девушек-студенток, живших по двое в четырех спальных комнатах на втором этаже. Они появлялись в городке с началом каждого нового семестра, чтобы в конце его исчезнуть, точно листва на ветвях вязов, уступив место новым постоялицам. Я никогда не сближалась с ними, и даже после того, как сама поступила в университет, оставалась для всех все той же Нэнси, падчерицей Би Дэйвенпорт, — невзрачненькой и замкнутой девочкой.

Моя мачеха всегда была чрезвычайно энергичной женщиной. Как сейчас помню ее ладную сухощавую фигуру, пышную копну золотисто-рыжих волос, ее живые зеленые глаза и заразительный смех. С «нашими девочками», как мы называли живших у нас студенток, она была гораздо ближе, чем я, деля с ними их повседневные хлопоты, маленькие радости, их первые любовные тайны. Глядя на нее, трудно было поверить, что этой женщине недавно исполнилось сорок, что она вынуждена в одиночку содержать пансион, взрослую падчерицу и инвалида-мужа. Большую часть своей жизни она провела в домашних хлопотах: стояла у пышущей жаром плиты, бегала по продуктовым лавкам, постоянно что-то мыла, чистила, скребла, — одним словом, вертелась как белка в колесе.

Но ничто не могло погасить ее жизнерадостность; соседи души в ней не чаяли и называли не иначе как «непоседа Би». Такова она была, когда познакомилась с моим отцом, такой остается и по сей день.

Они принимала живое участие в жизни буквально всех обитательниц пансиона, и ее очень сердило, что я сторонилась «наших девочек».

— Почему бы тебе не отложить свои книжки и не сходить в Уэллер-Холл на танцевальный вечер? — бывало, говорила она мне. — Бетти (или Сисси, или Алиса) как раз собирается туда и с удовольствием возьмет тебя с собой. Можешь надеть красное платье, которое мы купили на прошлой неделе. Оно тебе очень к лицу.

Или:

— Сегодня вечером я приглашаю на ужин сыновей миссис Гарднер. Ничего не случится, если ты тоже там будешь.

Но столь дипломатичной она бывала далеко не всегда.

— Твоя нелюдимость приводит меня в отчаянье! — восклицала она, застав меня за чтением очередного романа у окна моей комнаты. — В городе столько молодых людей, что ты могла бы менять кавалеров, по крайней мере, раз в неделю!

Но ни уговоры, ни упреки не помогали: я лишь отмалчивалась и еще больше замыкалась в раковине своего одиночества.

Нельзя сказать, чтобы я была совершенно равнодушной к веселью. По субботам я с завистью следила за обычной суетой приготовлений к танцам или свиданиям, когда девушки, одалживая друг у друга туфли, кофточки, ссорятся из-за очереди в ванную и помогают одна другой уложить прическу. Меня не раз тянуло окунуться в безумный вихрь жизни, но я знала, что не была красавицей, что буду чувствовать себя на людях скованно, и, страшась неминуемого, как мне казалось, позора, предпочитала оставаться дома, отгородившись от мира стеной учебников и романов.

Как-то субботним вечером Сисси — одна из самых красивых девушек — нашла меня на кухне в одиночестве, поглощенной «Унесенными ветром». В тот момент я как раз кружилась в вальсе в паре с Реттом Батлером.

— Нэнси, ты должна мне помочь! — с порога проговорила Сисси.

— М-м-м? — я с трудом вернулась к реальности из сияющего бального зала. — Что ты сказала?

— Я в отчаянье! — рыдающим голосом воскликнула Сисси. — Тэд требует подружку для своего приятеля, иначе он отказывается идти на танцы.

Тэд был очередной безумной страстью Сисси, и она готовилась к сегодняшнему вечеру чуть ли не целый месяц.

— А разве у его товарища нет девушки? — спросила я.

— Она дала ему от ворот поворот, — без обиняков заявила Сисси. — А сейчас уже не найти никого, кроме тебя.

Последнее было чистой правдой. Сисси ни за что не обратилась бы ко мне с такой просьбой, если бы нашла в доме еще хоть кого-нибудь.

— Ну… ты же знаешь, я не люблю танцы, — солгала я, стараясь скрыть охватившее меня волнение.

— О, Нэнси, пожалуйста, пойдем со мной! Я прошу тебя, всего только раз сделай мне одолжение!

— Мне надо подумать. — Гордость не позволяла мне соглашаться сразу.

— У тебя нет никаких дел на сегодня, ведь так? — Это тоже было правдой, и Сисси хорошо это знала. — Тебе совсем не повредит немного свежего воздуха. Ну же, соглашайся! Я помогу тебе одеться.

Схватив за руку, Сисси потащила меня из кухни в мою комнату и там, усадив на аккуратно застеленную кровать, принялась быстро перерывать мой гардероб. Наконец она извлекла из шкафа красное платье.

— Это, пожалуй, подойдет, — заявила она, перебрасывая его через руку. — Идем ко мне в комнату, я сделаю тебе прическу. Поторопись, за нами зайдут через пятнадцать минут.

Я сидела за письменным столом Сисси, который, впрочем, чаще использовался в качестве туалетного столика, и следила в потемневшем зеркале за тем, как подкручивает, подкрашивает и пудрит меня Сисси. Через десять минут все было кончено. Критически оглядев себя, я была вынуждена признать, что хотя и не обернулась, подобно Золушке, сказочной принцессой, однако стала выглядеть гораздо привлекательнее. Волосы, обычно стянутые в бесформенный пучок на затылке, теперь спадали на плечи пушистыми волнами; всегда бледное лицо оживлял легкий румянец; глаза, подведенные умелой рукой Сисси, приобрели загадочность и глубину.

— Почаще улыбайся, — наставляла меня Сисси, — тогда все пройдет чудесно. Главное — не забывай улыбаться.

— Кто будет моим кавалером? — спросила я, все еще изучая свое отражение.

— Разве я не сказала? Его зовут Джеффри Вейд, он богат и очень недурен собой. Поверь, о таком парне мечтает любая девушка.

— Он учится в университете?

— Теперь нет. Год назад он ушел с предпоследнего курса. Джеф и Тэд вдвоем снимали комнату, потом Джеф решил стать летчиком. Сейчас он окончил начальную летную школу и перед стажировкой на авиабазе заглянул в Колтон повидать старых друзей. Завтра он должен уезжать, и Тэд сказал, что если на сегодняшний вечер для его друга не найдется девушки, то они оба остаются дома.

Внизу звякнул дверной колокольчик, и звонкий юношеский голос прокричал:

— Эй, Сисси, мы пришли! Твоя подружка уже готова?

Улыбка, которую я старательно репетировала все это время, примерзла к моим губам. Мне живо представился предстоящий вечер, теперь казавшийся бесконечно долгим. Я отчетливо видела, как неуклюже топчусь посреди зала под насмешливыми взглядами окружающих, наступая партнеру на ноги; как затем сижу в уголке вместе с другими дурнушками, забытая своим кавалером после первого же круга, и с кислой улыбкой смотрю, как танцуют более счастливые подруги.

— Бога ради, не сиди точно приговоренная к смерти! — услышала я шепот Сисси. — Быть может, ты видишь Вейда первый и последний раз в жизни, так чего же ты волнуешься? Ладно, сейчас… — Порывшись в ящике письменного стола, она извлекла из-под груды всякой всячины початую бутылку кукурузного виски. — Вот, это тебя немного взбодрит.

Она плеснула немного желтоватой жидкости в стаканчик для зубных щеток и протянула его мне.

— Пей все до дна.

Я послушно проглотила содержимое, точно больная — горькое лекарство. Виски обожгло горло, на глазах выступили слезы, но вскоре по телу разлилось приятное тепло, и я, вдруг ощутив прилив отчаянной отваги, храбро двинулась к лестнице, подталкиваемая сзади Сисси.

Однако, когда я вышла на лестницу и увидела стоящего внизу Джефа Вейда, всю мою решимость как ветром сдуло. Если бы не Сисси, крепко сжавшая мой локоть, я непременно убежала бы обратно в комнату. Джеф показался мне умопомрачительно красивым. Высокий, статный, с густыми темными волосами и смуглой бархатистой кожей, он сразу притягивал взгляд уверенными манерами и волевым выражением лица.

— Что я вижу! — воскликнул он, с улыбкой наблюдая, как я, стараясь унять нервную дрожь, спускаюсь по лестнице. — Какое чудесное красное платье!

— Красный — цвет храбрости, — заявила я и добавила про себя, что она мне сегодня не помешает.

— Но это также и цвет страсти. — Его смеющиеся глаза, казалось, прожигали меня насквозь. — Мне кажется, из вас получился бы прелестный тореадор!

С этими словами он принялся кружить вокруг меня, нагнув голову и приставив к ней указательные пальцы наподобие рогов воображаемого быка. При этом он так потешно мычал и фыркал, что я прыснула. Остальные тоже не смогли удержаться от смеха. И спустя минуту вся компания, смеясь и перешучиваясь, двинулась к выходу.

Вечер прошел восхитительно. В памяти остались шутки, взрывы хохота, возбужденные голоса, раскрасневшиеся лица. Все смеялись и говорили разом, почти не слушая друг друга. Мое неумение танцевать едва ли кто-нибудь заметил — в зале негде было яблоку упасть от молодежи. Джеф вел себя ужасно галантно, беспрерывно шутил и говорил комплименты. Я завороженно слушала его низкий бархатистый голос и только смеялась в ответ, когда он шептал, как ему нравится моя прическа, мое платье, мой смех.

Будь я повнимательнее, то наверняка заметила бы, что Джеф то и дело куда-то исчезал — якобы чтобы пропустить стаканчик пунша — и делался рассеянным всякий раз, когда поблизости оказывалась некая юная особа. (Ее звали Терри. Сисси сообщила мне по секрету, что она-то и дала отставку Джефу.)

Но в тот момент я плохо отдавала себе отчет в происходящем. От одного сознания, что я пришла на вечер в сопровождении красавца кавалера и сейчас мне тайком завидуют многие девушки, у меня слабели колени, и упоительно кружилась голова.

Мне никогда не забыть, как блестели в свете уличных фонарей мокрые ветви вязов, когда мы возвращались домой под моросящим осенним дождем. Джеф держал меня под руку, а вокруг смутно темнели силуэты старых университетских коттеджей. Мы молчали — слова были излишни. Холодные капли стекали по моим щекам, но я их совсем не чувствовала; еще не вполне придя в себя после пьянящей атмосферы вечера, я двигалась точно в полусне.

У крыльца Джеф обнял меня за плечи, и в следующее мгновение я ощутила его горячие губы на своих губах. Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди.

Он целовал меня долго и умело. Я как могла отвечала ему, трепеща от благодарности и счастья.

— Я напишу тебе, — шепнул он на прощание и исчез в темноте.

Этот день, 7 декабря 1941 года,[1] был самым счастливым днем в моей жизни.

Сообщение о бомбардировке Пирл-Харбора прозвучало как гром среди ясного неба. Повсюду только и разговоров было что о японцах, о мобилизации, о том, где чей парень будет служить. Я не принимала участия в пересудах, но все мои мысли были обращены к Джефу. Ничего не зная о его судьбе, я очень беспокоилась, не попал ли он на фронт, и с нетерпением ждала его писем. Но проходили дни, а он все молчал. Каждый раз, завидя в окне серую фуражку почтальона, я с бьющимся от волнения сердцем спешила к воротам, чтобы успеть первой просмотреть почту. Нетерпеливыми пальцами я отбрасывала в сторону любовные записки для Сисси, Мэри, Эстер, письма и денежные счета матушки, перебирала снова и снова рекламные проспекты, сводки дешевых распродаж, приглашения на выставки одежды, но тщетно — Джеф не присылал ни строчки.

Я изобретала для него тысячи объяснений: он забыл мой адрес, у него уйма неотложных дел, он терпеть не может писем… Но, может быть, завтра, или через день, или через неделю он выкроит немного времени и черкнет мне пару слов… Он напишет, что просит прощения за длительное молчание, что непрестанно думает обо мне с самого дня нашей встречи…

С юга подул теплый влажный ветер, и под бледными лучами апрельского солнца на вязах показались первые почки. С другого конца планеты до нашего городка докатилась весть о взятии японцами полуострова Батаан.[2] Писем от Джефа по-прежнему не было. В мае деревья покрылись клейкими зелеными листочками, а на далеких Филиппинах наши войска оставили Коррехидор.[3] Почту приносили почти каждый день, но на мое имя посланий не приходило.

Однажды, когда ждать больше стало невмоготу, я набралась смелости и постучалась в дверь к Сисси, чтобы попросить ее узнать у Тэда теперешний адрес его друга. Едва я упомянула имя Вейда, как Сисси принялась рассказывать, что Джеф буквально засыпает Терри своими письмами.

— Терри жалуется, что он способен говорить по телефону часами напролет, совершенно не думая, во сколько обойдется разговор, — щебетала Сисси, зажавв зубах шпильки и накручивая на папильотки пряди своих чудесных волос.

Мне показалось, что в сердце мне вонзили и несколько раз повернули острый как бритва кинжал. Едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, я окаменело сидела на смятой постели Сисси и слушала ее беззаботную болтовню.

— Джеф без ума от Терри, — продолжала Сисси, не замечая моего состояния, — она же его в грош не ставит. Они с Франклином вот-вот должны обручиться, но Джеф об этом ничегошеньки не знает. Думаю, что по отношению к нему это не совсем честно. Как ты считаешь?

— Да, — проговорила я еле слышно и больше ничего не смогла добавить. Тем не менее, последние слова Сисси меня немного приободрили. Джеф не нравится Терри, он ей не нужен. Это было пусть слабое, но утешение.

Наступил июнь. В суматохе летних экзаменов я почти забыла о Джефе Вейде, как вдруг — о чудо! — от него пришла открытка! Это была обычная почтовая карточка с изображением голубя, держащего в клюве синий конверт со словами «Весточка от любимого». На обороте имелась коротенькая записка:

«Наконец-то я начал летать! Это потрясающе! Как поживает наш прелестный тореадор? Привет красному платью.

Джеф»

Вот и все. Я читала и снова перечитывала эти несколько ни к чему не обязывающих слов, написанных небрежным размашистым почерком. Во мне все ликовало. Он не забыл! Он помнит тот вечер, помнит мое красное платье!

В ответ я отправила три длиннющих письма. Каждое из них я переписывала по многу раз, пытаясь придать им беззаботность и легкость. Я писала про наш городок, про университет, подшучивала над подругами и преподавателями, расспрашивала Джефа о его полетах, о товарищах, деликатно интересовалась дальнейшими планами. Ответа я так и не дождалась.

Лето в тот год выдалось жарким. Душные дни тянулись нескончаемо долго; пить, есть, спать и просто передвигаться по улицам стало сущим мучением. Из-за сильной духоты я почти ничего не ела и очень похудела за летние месяцы. Чтобы скоротать время, я на все каникулы записалась на дополнительные занятия, и их посещение отнимало у меня последние силы. На лекциях я едва понимала, о чем рассказывает преподаватель, а открыв учебник, заставляла себя по нескольку раз перечитывать каждое предложение, прежде чем до меня доходил его смысл.

В то лето я много гуляла, совершая дальние прогулки без особой цели, лишь затем, чтобы не сидеть дома сложа руки и не слышать вечного ворчания матушки. Она считала крайней глупостью сохнуть по парню, когда вокруг столько чудесных молодых людей.

— Давно бы уже подцепила кого-нибудь, — говорила она. — Ребят в Колтоне пруд пруди!

«Только другого такого, как Джеф, не найти», — отвечала я про себя.

Но вот пришла осень, под ногами зашуршали буро-желтые листья вязов. Я вдруг ощутила страстное желание вырваться из сонного Колтона, умчаться куда-нибудь далеко-далеко, где меня никто не знает… но вместо этого поступила на следующий курс университета и продолжала прилежно посещать занятия. Меня охватило полное безразличие к себе и к окружающему миру.

Но однажды, когда я вернулась домой в начинавших сгущаться сумерках и переступила порог гостиной, я увидела того, о ком уж и не смела мечтать: там сидел улыбающийся Джеф! Рядом суетилась матушка, подливая ему в чашку очередную порцию кофе и подкладывая в блюдце домашнее печенье. На Джефе была новенькая летная форма, которая очень ему шла, и мне он показался еще красивее, чем год назад. Добрых полминуты я стояла столбом, не в силах вымолвить ни слова, затем на меня нахлынула волна безумной радости. Это был не сон! Джеф не забыл меня, он вернулся!

— Привет, Нэнси! — весело крикнул Джеф, и, услышав его низкий бархатистый голос, я едва удержалась, чтобы не броситься ему на шею.

Матушка, сославшись на дела, заторопилась на кухню, бросив многозначительный взгляд в мою сторону. Первое, о чем сообщил Джеф, когда мы остались наедине, — Терри вышла замуж за Франклина, но ему, Джефу, на это совершенно наплевать. Я не нашлась что ответить и только молча кивнула головой, с сочувствием глядя на его осунувшееся смуглое лицо. Джеф продолжал говорить о коварстве Терри и вероломстве Франклина, но я слышала лишь, как стучит молоточками кровь в висках, и не могла разобрать его слов. Вдруг он умолк и пристально посмотрел мне в глаза.

— Ты не сердишься на меня за то, что я так редко писал? — спросил он, придвигаясь ко мне.

— О нет, Джеф! Конечно, нет! — горячо запротестовала я. Даже под пыткой я не призналась бы, какие мучения причиняло мне его долгое молчание.

— Молодчина! — Он наклонился ко мне и по-отечески поцеловал в лоб, и за этот шутливый поцелуй я готова была простить ему все мои прошлые страдания.

Джеф пробыл в Колтоне неделю, которая показалась мне волшебной: мы встречались каждый день. Мы подолгу бродили за городом, устраивали небольшие пикники на жухлой траве на берегу реки; по вечерам отправлялись в кино или сидели на скрипучих ступеньках дома, поеживаясь от холодного осеннего ветра. В такие минуты Джеф осторожно брал мои руки и держал в своих больших теплых ладонях, стараясь немного их согреть. Я почти всегда молчала, а он вечно что-нибудь рассказывал. Первое время Джеф говорил почти исключительно о Терри, но постепенно, к моей тайной радости, он упоминал ее имя все реже и все больше рассказывал о своей учебе в летной школе. Из Колтона ему предстояло ехать на военно-воздушную базу в Вест-Коусте для завершения обучения. Известно ли мне, спрашивал Джеф, что поблизости от Вест-Коуста находится его родной дом? И говорил ли он, что по достижении двадцати пяти лет должен вступить во владение многомиллионным состоянием?

Я, разумеется, ахнула от удивления, но, если говорить откровенно, его слова в тот момент меня не слишком взволновали. С меня было вполне достаточно, что Джеф был рядом, что я могу каждый день видеть его и говорить с ним.

В последний вечер перед своим отъездом Джеф пригласил меня поужинать в придорожный ресторанчик. Когда-то заведение знавало лучшие времена, но теперь пол выглядел так, будто его не мели неделю, скатерти были покрыты пятнами, а светильниками служили свечи в заляпанных воском бутылках из-под кьянти. Их мерцающий свет не мог скрыть облупившейся штукатурки потолка, обшарпанных стен и рваной обивки на креслах. Но, окажись мы в тот момент в самом роскошном ресторане с хрустальными люстрами, серебряной посудой, вкрадчивой музыкой и вышколенной прислугой, я не смогла бы чувствовать себя счастливее, чем сейчас. Джеф был сама предупредительность — веселый, самоуверенный и очень красивый. Мне казалось, что я способна часами любоваться его мужественным профилем и ни чуточки при этом не устать.

Хмурая толстая официантка с грязными венчиками под ногтями подала захватанное пальцами меню. Джеф выбрал бифштекс и три виски с содовой, я же ограничилась легким салатом и бокалом шерри-бренди.

За ужином Джеф болтал без умолку, много шутил, я же только улыбалась, стараясь вовремя кивнуть головой и где нужно засмеяться. От сознания того, что это наш последний вечер вместе, на душе было тоскливо. Под конец Джеф тоже помрачнел.

— Ты знаешь, я могу не вернуться с фронта, — вдруг проговорил он, глядя в чашку и мешая ложечкой кофе.

— О Джеф, прошу, не говори так! — воскликнула я с испугом. Мысль о том, что он может погибнуть, показалась мне невыносимой. Это было ужаснее, чем если бы он уехал и никогда больше не вернулся.

— Тебе будет меня не хватать? — спросил он, поднимая глаза.

— О да! Очень! — горячо ответила я.

— Я всегда чувствовал, что ты — единственная девушка, которая меня действительно понимает, — произнес он с грустной улыбкой.

Банальные, затертые, ничего не означающие слова! Их слышали тысячи девушек до меня и столько же будут слышать после, но — ах, как забилось от них мое сердце! Не стоит ждать мудрости от двадцатилетней девчонки, по уши влюбленной в молодого красавца летчика.

— Все мои приятели уже подыскали себе невест, — снова заговорил Джеф. — Тому, кто рискует жизнью, необходим кто-нибудь, кто ждет его возвращения, — тогда ему легче переносить опасность. Поверь, верная жена очень много значит для солдата.

Я усердно теребила край скатерти, боясь встретиться с ним взглядом.

— В последнее время я о многом думал, — продолжал Джеф. — Нэнси, мне нужна такая девушка, как ты, — спокойная и надежная, которая не бросится на шею первому встречному, лишь только я выйду за порог.

Тут я наконец решилась поднять глаза и посмотреть на Джефа. Взгляд его темных блестящих зрачков проникал прямо в душу.

— Я говорю серьезно. Ты безропотно сносишь все мои фокусы, слушаешь мою болтовню, смеешься шуткам, даже если они не слишком остроумны. Нэнси, я пришел к выводу, что из тебя выйдет идеальная жена.

— Лестно слышать, — выдавила я.

— Ты пойдешь за меня замуж? — вдруг спросил он.

Я принужденно рассмеялась. Конечно же, это только очередная шутка Джефа — должно быть, он сегодня выпил больше обычного.

— Поверь, я не шучу, — сказал Джеф, будто читал мои мысли. Он взял мою руку, не отрывая от меня пытливого взгляда. — Нэнси, я прошу тебя стать моей женой.

Женой! Я наконец уверилась, что он не шутит. Но услышанное никак не укладывалось в голове. Неужели я стану миссис Вейд? Нет, он определенно меня разыгрывает!

— Ну, так как же? — он легонько сжал мою руку, его взгляд оставался серьезным. — Я жду ответа.

Стать женой Джефа! Никогда больше с ним не разлучаться! Не бояться потерять его, не мучиться в напрасном ожидании писем! Если даже его отправят воевать, он будет часто писать мне — ведь я его жена!

— Разве ты не любишь меня? — В его голосе появились нотки нетерпения.

— О Джеф, я очень тебя люблю! — пылко воскликнула я. — Я согласна!

Ах, до чего же я была наивна! Я даже не спросила, любит ли он меня, я вообще ни о чем его не спрашивала! Меня смущала поспешность Джефа, но я страшилась, что он передумает и заберет свои слова назад. Я старалась убедить себя, что в смутное время обычные церемонии излишни. Какое могут иметь значения условности, говорила я себе, когда Джеф просит моей руки?! Для меня только это последнее и было по-настоящему важным.

Вот так случилось, что час спустя мы стояли перед мировым судьей, которого мы подняли с постели. Свидетелем стала его жена. Пока шли приготовления, она, подбоченясь, смотрела на нас с презрением, смешанным с жалостью. Судья, маленький лысый человек в круглых очках с золотой оправой, принялся, ужасно шепелявя, читать клятву супружеской верности.

— Хранить любовь и преданность… в болезни и в здравии… в нужде и в достатке…

Я жадно ловила каждое слово древнего ритуала, будто впервые постигала их глубинный смысл. Джеф надел на мой палец кольцо, поцеловал меня, и я стала миссис Вейд.

Из старого деревенского отеля в Пеннингтоне, где мы с Джефом остановились в ту ночь, я позвонила матушке, заранее предвкушая, как она, должно быть, обрадуется моему замужеству. Еще бы: невзрачная, застенчивая Нэнси вдруг всем на удивление выскакивает замуж за богатого красавца! Ай да скромница, ай да книжный червь!

Однако матушка, услышав новость, ужасно рассердилась.

— Неужто нельзя было подождать хотя бы несколько дней?! — накинулась она на меня. — Я бы устроила настоящую свадьбу, все честь по чести!

— Джеф должен завтра уезжать в Вест-Коуст, — оправдывалась я.

— По такому случаю он мог бы попросить отпуск! — не унималась матушка. — Что теперь прикажешь говорить моим друзьям? Что подумают соседи?..

— Пусть думают, что хотят! — холодно сказала я.

— Быть может, мы все же успеем справить торжество? У Лонгтона я видела чудесное свадебное платье. Вверху бежевое, с кружевом, а внизу…

— Матушка! — прервала я ее. — Мы уже все решили. Свадьбы не будет.

— Нэнси, послушай, — она понизила голос. — Ведь вы не потому поторопились с женитьбой, что хотели скрыть… Я имею в виду…

— Уверяю вас, матушка, вы ошибаетесь, — устало сказала я.

Ее намек не оскорбил меня. Никому на свете сейчас не удалось бы меня обидеть.

— Мне очень жаль, — произнесла я твердо, — но свадьбы не будет. Утром я заеду за вещами.

— Но, Нэнси…

— Прощайте, матушка.

На следующий день после обеда мы с Джефом уже садились в калифорнийский поезд. В каждом вагоне ехало много военных, и Джеф сразу же встретил приятелей по летной школе. Спустя полчаса после отхода поезда он уже играл в покер, пил пиво и дымил сигарой в купе для курящих. Я не возражала. Мне требовалось побыть одной, чтобы немного прийти в себя, чтобы насладиться своим счастьем, полюбоваться им втайне от всех, как скупец, запершись на ключ, любуется своими сокровищами. Я сидела у окна пульмановского вагона с книгой на коленях, которую я так ни разу и не раскрыла — кажется, это были поэмы Эдны Сент-Винсет Миллер, и смотрела, как проплывают мимо городки и деревеньки Среднего Запада.

За все путешествие я видела Джефа только три или четыре раза. Он целыми днями пропадал в купе для курящих.

— Эти разбойники нагрели меня на две сотни долларов, — бормотал он, когда появлялся в нашем купе. — И разрази меня гром, если я не намерен заполучить их обратно!

Я несколько раз пыталась расспросить Джефа о его семье и о доме, в котором мне скоро предстояло жить, но мало что сумела узнать.

— Обычный старый дом, — неохотно отвечал он на мои вопросы. — Обещаю, тебе в нем понравится. С мамой, я уверен, вы сразу поладите. Она немного не в себе, но очень хорошая, как и миссис Кингсли.

— Кто такая миссис Кингсли?

— Наша экономка. Белла живет в поместье с самого моего рождения, она просто душка!

Мама немного не в себе, миссис Кингсли — душка… Я постаралась вообразить их себе, однако у меня это плохо получалось.

— А кто еще есть из домашних?

— Иногда у нас подолгу гостит дядя Сьюард, они с мамой почти одного возраста.

— А твой отец?

— Он умер, когда мне было три года.

— У тебя есть братья или сестры?

— Только Тони, он на восемь лет старше меня. Признаться, я не видел его целую вечность. Да, у меня еще была сестра, но она умерла до моего рождения.

Мне рисовалась мама Джефа в широкополой соломенной шляпе, с большой корзиной в руке, склонившаяся над цветущим розовым кустом; пухлая, как пончик, миссис Кингсли вытирала полные белые руки о передник; дядя Сьюард попыхивал трубкой в седые усы… Мне хотелось разузнать о них поподробнее, но больше из Джефа вытянуть ничего не удалось. То ли он был слишком поглощен картами и торопился к приятелям, чтобы продолжить игру, то ли он нарочно о чем-то умалчивал, — как бы то ни было, мое безмятежное настроение омрачило первое облачко беспокойства. Но тут развеселая ватага моряков за стенкой грянула марш «В сердце Техаса», поезд, оставив позади перевал Сан-Бернардино, с ревом ворвался в просторную долину и очутился в самой гуще большой апельсиновой рощи. Я с изумлением смотрела на огромные оранжевые плоды, висевшие на низеньких желтовато-зеленых деревцах, точно рождественские игрушки на елке.

Мы въехали в Калифорнию.

Глава вторая

Мы прибыли к крытому красной черепицей вокзалу в Сан-Диего только к вечеру. Едва продравшись с чемоданами сквозь ораву штурмующих багажное отделение морских пехотинцев, Джеф крикнул такси. В машине он назвал шоферу адрес на Мэйвуд-авеню в пригороде Пойнт-Лобос.

Улицы были запружены автомобилями и людьми. Толпы рабочих, точно лемминги во время степного пожара, спешили к автостоянкам и к поджидавшим их автобусам, длинной линией выстроившимся вдоль тротуаров.

— Похоже на то, что мы угодили в самый час пик, — с досадой пробормотал таксист, пока мы еле плелись в общем уличном потоке. — Как раз в это время на авиазаводах кончает работу дневная смена.

Наконец промышленный район остался позади, и мы въехали в зажиточные кварталы города. Я смотрела по сторонам, затаив дыхание от восхищения. Вокруг стен оштукатуренных в разные цвета уютных домиков пламенели лиловые огоньки вьюна; тут и там на аккуратно подстриженных лужайках росли приземистые мохнатые пальмы с широкими желтоватыми листьями; другие пальмы, высокие, точно фонарные столбы, с гладкими ровными стволами и пышными султанами изумрудно-зеленых листьев на макушках тянулись бесконечным рядом вдоль шоссе. Справа в бухте белели на солнце тонкие как спички мачты прогулочных яхт, а далеко впереди, за рыжим обрывом каньона, появлялась и снова исчезала широкая голубая полоса Тихого океана.

Я засыпала Джефа тысячей вопросов: умеет ли он плавать? есть ли у него яхта? как называют вон то диковинное растение? Но Джеф пребывал в мрачном расположении духа и отвечал односложно или отделывался невразумительным мычанием. Он сильно проигрался в поезде, к тому же недостаток сна и избыток алкоголя вконец его измотали.

Скоро автомобиль свернул на посыпанную гравием дорогу между двумя каменными пилонами.

— Вот мы и приехали, — сказал Джеф, несколько оживляясь.

Из-за густых крон деревьев мне не удавалось увидеть дом — даже солнечные лучи едва пробивались сквозь листву. Автомобиль остановился возле массивных чугунных ворот, за которыми начиналась мощенная белым камнем дорожка, ведущая прямо к парадному крыльцу дома. Мы выбрались из машины, и я наконец смогла рассмотреть жилище семьи Вейдов.

Дом был огромный — гораздо больше, чем я ожидала. Угрюмый трехэтажный особняк со множеством башенок, ниш и балкончиков вытянулся вдоль давно не стриженной лужайки. Большие и маленькие окна неприветливо взирали с грязно-коричневого фасада; одни имели прямоугольную форму, другие плавно закруглялись кверху, а третьи, высокие и узкие, напоминали бойницы крепости. Все окна наглухо занавешивали шторы. Унылость фасада немного скрашивали покрытые белой краской карнизы, но они не могли развеять гнетущее ощущение запустения и ветхости, исходившее от особняка.

Преодолев три истертые каменные ступеньки, мы прошли через чугунные ворота и очутились в саду. Здесь все говорило о небрежении и заброшенности. Между могучими эвкалиптами и причудливо изогнувшимися перечными деревьями вились многочисленные побеги плюща и журавельника; желтые ростки горчицы мелькали на лохматых клумбах вперемешку с тощими кустиками ноготков. Когда-то белые, теперь же совершенно скрывшиеся под слоем коричневатого мха дорожки убегали в глубь сада и быстро терялись в густой траве. Тут и там виднелись чахлые желтые и красные бутоны одичавших розовых кустов, безуспешно пытавшихся противостоять натиску вербены и бегонии.

Из черного проема двери вышла женщина и, приложив ладонь к глазам, стала наблюдать за нашим приближением.

— Это ты, Джеф? — крикнула она.

Джеф взбежал по ступенькам крыльца, оставив меня в нерешительности стоять внизу.

— Да, это я, мама. — Он равнодушно чмокнул еев щеку. Поверх его плеча она смотрела на меня выцветшими голубыми глазами с лишенными ресниц розовыми веками, придававшими ее взгляду нечто кроличье. От всего ее облика веяло той же неухоженностью, что и от сада. Некогда белокурые волосы были кое-как собраны в неопрятный белесый узел; одна прядь растрепалась и торчала в сторону. На бледном лице застыло странное болезненное выражение — с равным успехом его можно было принять за раздражение и за смущенность. На ней были надеты длинная темно-синяя юбка и несвежая голубая блуза с несколькими недостающими пуговицами. У меня даже мелькнула мысль, не преувеличил ли Джеф состояние своей семьи. Или, может быть, миссис Вейд принадлежала к тому типу богатых пожилых женщин, которые из эксцентричности позволяют себе пренебрегать своим внешним видом?

— Мама, это Нэнси, — сказал Джеф, отступая в сторону. — Новая миссис Вейд.

Розовые веки миссис Вейд беспомощно замигали.

— Кто? — переспросила она слабо.

— Нэнси! Ее зовут Нэнси! — громко и с нетерпением проговорил Джеф, как говорят с недоумками или тугими на ухо стариками. — Она твоя невестка!

Миссис Вейд протянула мне чуть вздрагивающую руку. Я осторожно пожала ее, поразившись, до чего она была хрупкая, сухая и горячая, точно птичья лапка.

— Очень рада познакомиться… — промямлила я, еще не решив, как к ней обращаться. «Миссис Вейд» — звучало бы чересчур официально, а сказать ей «мама» я не могла.

— Джеф не говорил мне… Он ничего не писал… — Ее голос дрожал от волнения.

— Мы не успели, — объяснила я. — Мы хотели написать, но все случилось так быстро, что у нас совсем не осталось времени. Потом мы решили, что приедем и сами все расскажем.

— Я знала, что Джеф должен вот-вот приехать, но он не предупредил…

— Нэнси ведь тебе объяснила, что у нас не было времени, — произнес Джеф, не скрывая досады. — Сколько раз еще нужно повторять!

Входная дверь распахнулась, и на пороге появилась невысокая плотная женщина. Секунду она неподвижно стояла, глядя на нас.

— Белла! — вскричал Джеф и бросился в ее распростертые объятия. Они тепло обнялись. Белла покрыла поцелуями его лицо, а я стояла рядом, не зная, куда деваться от смущения. Затем она отстранилась, говоря:

— Дай же мне на тебя посмотреть. О, ты просто великолепен! Настоящий военный летчик.

На вид Белле было лет сорок — сорок пять. Ее когда-то стройная фигура теперь слегка расплылась в талии, но по-прежнему ее нельзя было назвать грузной. Сочность — вот наиболее подходящее слово для ее внешности. Округлые загорелые руки были обнажены до плеч, пышную грудь подчеркивал вызывающе низкий вырез простой деревенской сорочки. Резкие черты смуглого лица дышали страстью и силой, выдавая властный и необузданный нрав. Большие миндалевидные глаза и угольно-черные волосы наводили на мысль о примеси индейской или испанской крови в ее жилах. Единственным украшением служили серьги в виде продетых в мочки ушей больших золотых колец, какие носят старые цыганки.

Несколько минут она оживленно болтала с Джефом, не обращая внимания на меня и на миссис Вейд. Наконец Джеф сказал:

— Белла, позволь представить тебе Нэнси. — С этими словами он обнял меня за плечи и легонько притянул к себе.

Густые брови миссис Кингсли недоуменно полетели вверх, в глазах сверкнул холод.

— Нэнси, я хочу тебя познакомить с несравненной миссис Беллой Кингсли, — продолжал тем временем Джеф, — единственной и неповторимой…

— Кто это? — неприязненно спросила миссис Кингсли.

Джеф расхохотался.

— Это моя жена, Белла. Как она тебе нравится?

Говоря откровенно, мне была не слишком по душе фамильярность Джефа. В данную минуту я бы предпочла более церемонное обращение, чтобы увереннее чувствовать себя под колючим взглядом миссис Кингсли.

— Твоя… кто? — переспросила она, глядя на Джефа широко открытыми глазами. Кровь отхлынула от ее щек, остались лишь два красных пятна на широких скулах.

— Я успел жениться по пути в Вест-Коуст, — небрежно бросил Джеф.

— Ты? Жениться? — последнее слово она произнесла так, словно речь шла о чем-то неприличном. — Где же ты ее подцепил?

От стыда я готова была провалиться сквозь землю. Ужасно вот так стоять и слушать, как о тебе говорят, точно о неудачной покупке в супермаркете.

— Я познакомился с ней в Колтонском университете, — сказал Джеф. — Правда ведь, она премиленькая?

Миссис Кингсли не ответила, продолжая испытующе смотреть на него.

— Ты мог бы, по крайней мере, предупредить меня, — проговорила она наконец.

— Полно, Белла! Стоит ли сердиться из-за пустяков! — В этот момент Джеф походил на напроказившего мальчишку, старающегося избежать взбучки.

Миссис Кингсли поджала губы и промолчала. Она окинула меня с ног до головы холодным оценивающим взглядом, заставив покраснеть до корней волос. Я мгновенно вспомнила о своей измятой в дороге юбке, забрызганных грязью туфлях, немытых несколько дней волосах.

С какой стати я должна стесняться ее, спрашивала я себя сердито. Ведь она здесь всего лишь экономка! Но было ясно с первой же минуты, что всем в доме заправляет именно миссис Кингсли, а вовсе не бедняжка миссис Вейд.

— Будет тебе дуться, Белла! — прервал тягостное молчание Джеф. — Сколько можно препираться, стоя на пороге? Лучше расскажи-ка, что у нас сегодня на ужин, — мы умираем от голода!

Не говоря ни слова, Белла повернулась и удалилась в дом. Джеф, взяв меня за руку, повел через стеклянную дверь вслед за ней.

До конца дней мне, наверное, не забыть впечатления, которое в тот первый раз произвел на меня дом Вейдов. Внутри огромной пустой прихожей царили холод и сумрак; дневной свет едва проникал в окна через пыльные тяжелые шторы. В нос ударил запах плесени, столь характерный для старых особняков, — запах разложения и смерти. По моей коже прошел озноб — то ли от затхлого сырого воздуха, то ли от жутковатой атмосферы дома. Посредине начиналась широкая лестница с низкими выщербленными ступеньками, ведущая на верхние этажи дома. Выше она раздваивалась, расходясь в стороны двумя изогнутыми ветвями. По обеим сторонам основания лестницы на низких квадратных постаментах два мраморных купидона с крылышками за спиной держали в воздетых к небу пухлых ручках громоздкие золоченые светильники.

Джеф сразу же направился в столовую, где нас уже дожидался накрытый стол. Ужин явился для меня тяжким испытанием — чего не скажешь о Джефе. Он говорил и говорил с Беллой, словно стараясь наверстать упущенное за год своего отсутствия в доме. Ни его, ни ее ничуть не заботило то, что я и миссис Вейд пребываем в совершенном забвении. Я попыталась было завести разговор со своей новоприобретенной свекровью, но миссис Вейд только слабо улыбнулась в ответ, и слова сами собой замерли на моих губах.

Комната, в которой мы сидели, казалась мрачной, несмотря на высокий потолок и большие окна в просторных полукруглых нишах. Мебель была тяжеловесная и очень старая. В центре стоял массивный круглый стол на ножках в виде изогнутых когтистых лап некоего диковинного зверя. Сбоку возвышался огромный буфет из темного полированного дерева с резными створками и мутными, от времени растрескавшимися стеклами. Стены покрывали выгоревшие обои ядовито-зеленого цвета, испещренные замысловатым, напоминающим некие загадочные письмена орнаментом.

— В наше время так трудно найти хорошую прислугу, — жаловалась миссис Кингсли. — Любой индеец, едва научившись писать свое имя, спешит устроиться на оборонный завод. Раз в неделю только и приходит одна мексиканка помогать мне прибираться. Спесива ужасно, но я вынуждена ее терпеть. От Сьюарда помощи не дождешься, он вечно торчит в саду, да все без толку — сам видел, какой там ералаш.

— Кстати, — спросил Джеф, — где сейчас старина Сьюард?

— Отправился на собрание командиров дружин противовоздушной обороны. На военную службу его не берут по возрасту, да потом еще эта его хромота… Вот он и отводит душу, муштруя дюжину таких же, как он сам, отставников. Обычно он приходит поздно, мы никогда не ждем его к ужину.

— Сьюард все такой же ужасно милый, — подала голос миссис Вейд. — Он настоящий джентльмен, и его очень ценит начальство…

— Ты так говоришь, Эрнестина, потому что он твой давний поклонник, — с иронией произнесла миссис Кингсли. — Послушать тебя, так он прямо-таки ангел воплоти!

Она собрала со стола пустые тарелки и понесла их на кухню. Миссис Вейд моргнула несколько раз розовыми веками, затем, наклонившись к сыну, заговорщицки произнесла:

— Я забыла сообщить тебе нечто важное.

— Что именно, мама? — Джеф лениво захрустел стебельком сельдерея.

— Тони вернулся! — ее водянистые глаза заблестели.

— Тони? Откуда же он явился?

— Он теперь служит во флоте. Стал морским летчиком и носит такую же красивую форму, как твоя, — она дотронулась дрожащими пальцами до его плеча.

— Я чуть было не подумал, что он вернулся домой.

— Но я это и имела в виду…

Возвратилась миссис Кингсли со стопкой чистых тарелок в одной руке и большим блюдом с пирогом в другой.

— Мама мне что-то говорила про Тони. Уверяет, что он будто бы служит во флоте, — обратился к ней Джеф.

— Я разве не рассказывала? Он совсем недалеко от нас, на военной базе, и частенько ночует дома. — Она принялась разрезать пирог быстрыми точными движениями.

— Тони что, тоже летчик, как и я? Мне казалось, что он уже староват для полетов.

— Нет, он не летает, — ответила миссис Кингсли. — Кажется, он занимает какой-то пост в штабе. Точно сказать не могу — Тони не очень-то разговорчив. Ты же знаешь, он всегда был очень скрытным.

Миссис Вейд вскинула голову:

— Я так рада, что снова вижу его дома! Он теперь вырос и превратился в солидного мужчину… Его отец мог бы им гордиться.

— Мама, он уже десять лет как вырос, — проговорил Джеф.

— Да-да, ты прав… Но я его очень давно не видела. — Руки миссис Вейд дрогнули. — Когда он уехал, ты был еще совсем крошка и не помнишь его…

— Почему же, — криво усмехнулся Джеф, — кое-что помню. В особенности его приезды на каникулы.

Похоже было, что Джеф не слишком ладил со своим братом.

— Он был такой милый мальчик, такой воспитанный — всегда пододвинет мне стул, когда садимся за стол. Принесет, если нужно, чистую салфетку… — Ее голос прерывался от волнения. — Тони был такой маленький, а все уже понимал. Мы много с ним говорили, я ему рассказывала про Лотти…

— Эрнестина! — резко прервала ее миссис Кингсли. — Нечего волновать себя пустыми разговорами! Ешь пирог, — она поставила перед миссис Вейд тарелку. — Твой любимый, с яблоками.

— Но Белла… — слабо запротестовала миссис Вейд.

— Хватит, я же тебе сказала! Не то…

Что хотела сказать миссис Кингсли, так и осталось неизвестным, однако бледное лицо миссис Вейд побледнело еще больше. Спрятав под стол трясущиеся руки, она попыталась улыбнуться, но в ее слезящихся глазах ясно читался страх.

В полном молчании мы пили кофе, когда из прихожей донесся звук хлопнувшей двери. Через минуту в столовую вошел мужчина лет шестидесяти с коротко подстриженными седыми волосами и аккуратной щеточкой седых усов. При виде нас он удивленно остановился, затем сказал, обращаясь к Джефу:

— Здравствуй, мой мальчик! Признаться, никак не ожидал сегодня тебя здесь встретить.

Слегка прихрамывая, он пересек комнату и пожал Джефу руку.

— Для своих лет ты выглядишь отлично! — проговорил с улыбкой Джеф, отвечая на его рукопожатие. — И все благодаря твоей гимнастике, верно?

Вошедший коротко кивнул. Глядя на его моложавое, с легким загаром лицо, я отметила про себя, что он, несмотря на возраст и хромоту, в самом деле, оставлял впечатление здоровья и силы.

Джеф повернулся ко мне:

— Это дядя Сьюард, Сьюард Таунсенд. Дядюшка, хочу познакомить тебя с моей женой. Ее зовут Нэнси.

Если дядя Сьюард и удивился, услышав, что у Джефа появилась жена, то он ничем этого не показал. Взглянув на меня густо-синими глазами, он вежливо улыбнулся и проговорил тоном, каким обращаются к случайно попавшему на семейный ужин постороннему:

— Рад знакомству.

— Ах, Сьюард, не ездил ли ты нынче в город? — обратилась к нему миссис Вейд.

— Да, Эрнестина, — с неожиданной мягкостью в голосе ответил он. — И кое-что оттуда для тебя привез.

Миссис Вейд всплеснула руками, на ее бледных щеках проступил слабый румянец.

— Ах, благодарю!.. Что же это?

Таунсенд сунул руку в карман куртки и извлек небольшой сверток, перетянутый золотистой ленточкой.

— Ты сама желаешь развязать его, Эрнестина, или это сделать мне?

— Развяжи лучше ты, Сьюард. Мои руки теперь плохо меня слушаются.

Таунсенд развязал ленточку, сорвал хрустящую обертку и с легким поклоном протянул ей маленькую черную коробочку. После нескольких неудачных попыток миссис Вейд сумела-таки справиться с защелкой и открыть бархатистую крышку. Трепещущими пальцами она достала с ватной подстилки на донце серебряный браслет, один из тех, что были столь популярны в годы войны. На них обычно гравировалось имя владельца, адрес, возраст и группа его крови.

— Ах… ах… — Глаза миссис Вейд наполнились слезами. — Это ужасно любезно с твоей стороны! Ты просто чудо, Сьюард!

Миссис Кингсли, молча наблюдавшая за сценой, поджала губы, затем проговорила:

— Милая вещица. Советую сразу надеть ее, пока ты ее не потеряла.

Миссис Вейд в замешательстве глянула на Беллу, затем перевела глаза на Сьюарда.

— Давай-ка я его тебе надену, — сказал он.

— Нацепи его ей на щиколотку, — со смешком произнес Джеф. — Сейчас многие так носят.

Вид браслета странным образом напомнил мне об обручальном кольце, которое Джеф надел мне на палец в день женитьбы. Я опустила глаза и украдкой глянула на свою руку. Это было студенческое кольцо Джефа с овальной эмблемой Колтонского университета. Для меня оно оказалось чересчур велико, и, чтобы кольцо не соскальзывало, я обвязала эмблему кусочком ленты. Но и после этого кольцо плохо держалось на руке, и, кроме того, чтобы спрятать узелок, мне приходилось носить его, повернув эмблемой к ладони, а это было не так уж удобно. Я надеялась, что Джеф купит мне настоящее обручальное кольцо, которое придется мне впору, — пусть даже это будет простое золотое колечко, а не бриллиантовый перстень, — но стеснялась попросить его об этом.

Я постаралась отогнать от себя печальные мысли. Разве эти мелкие огорчения не пустяки в сравнении с тем, что я теперь жена Джефа?

Пирог давным-давно был съеден, а мы все сидели и сидели за столом. Мне казалось, что ужин не кончится никогда. После столь насыщенного событиями дня я чувствовала смертельную усталость и ужасно хотела спать. Еле сдерживая зевоту, я прислушивалась к тому, как миссис Кингсли обсуждает с Джефом, куда нас лучше поселить.

— Почему бы тебе не переночевать сегодня в своей комнате? — спрашивала она его. — Нэнси же может устроиться в маленькой спальне в конце коридора.

— Нет! — услышала я собственный голос — Я не согласна.

Все взгляды устремились на меня, и я почувствовала, как мое лицо заливает краска, словно я сказала какую-то непристойность.

— «Да не отлучите жену от мужа ее, ибо соединил их сам Господь!» — смеясь, проговорил Джеф. Сьюард и миссис Вейд присоединились к его смеху, от чего мое смущение возросло еще больше.

Не смеялась только миссис Кингсли. С минуту она сидела, нахмурив брови, затем с неохотой сказала, что в таком случае нам лучше всего занять старую спальню миссис Вейд.

— Только предупреждаю: там довольно пыльно, — добавила она. — Твоя мать, Джеф, уже давно спит на первом этаже в бывшей привратницкой.

Миссис Кингсли нисколько не преувеличивала насчет пыли. Толстый серый ее слой лежал повсюду: на полу, на подоконниках, даже на дверных ручках. Но хуже пыли был тяжелый прелый запах, пропитавший буквально все предметы в спальне. Его не мог уничтожить даже свежий ночной ветер, ворвавшийся в распахнутые мной настежь окна.

Справа от двери стояла широченная кровать со спинками из резного ореха; слева располагался допотопный комод; у окна — туалетный столик с треснувшей мраморной столешницей, на котором стояла старомодная лампа с двумя абажурами, кувшин, несколько безделушек из китайского фарфора и аляповатый ржаво-красный поднос.

Ничего, утешала я себя, завтра же начну наводить здесь порядок. Я сниму линялые плисовые портьеры и повешу веселые ситцевые занавески. Я раздобуду удобные стулья с новой яркой обивкой, уберу неуклюжий мраморный столик, избавлюсь от уродливой настольной лампы, заменю…

Мои размышления прервала миссис Кингсли, быстро и ловко стелившая на кровать свежие простыни. Покончив с постелью, она выпрямилась и произнесла:

— В этой спальне все сохраняется в точности так, как это было в день свадьбы миссис Вейд с отцом Джефа. С тех пор здесь никогда ничего не меняли. Миссис Вейд будет очень расстроена, если обнаружит в комнате перестановку.

Белла пристально посмотрела на меня, и я почувствовала, что совершенно теряюсь под пронзительным взглядом ее пасленово-черных, чуть раскосых глаз.

Неужели она сумела прочесть мои мысли? Если да, то нанесенный ею удар оказался точен — огорчать миссис Вейд я никогда бы не решилась.

Я обескураженно молчала, стоя посреди пыльной спальни. Видимо, мои чувства легко читались по моему лицу, так как Белла, прежде чем выйти из комнаты, окинула меня долгим насмешливым взглядом.

Едва за ней закрылась дверь, я бросилась к Джефу и обвила его руками. Нагнувшись, он поцеловал меня, и я сразу же позабыла о неуютной комнате, о миссис Кингсли, о гнетущем чувстве одиночества, не покидавшем меня весь вечер. В крепких объятиях Джефа я ощущала себя в полной безопасности.

Джеф снова поцеловал меня, затем сказал:

— Ты не будешь возражать, если я немного прогуляюсь? Хочу проведать нескольких старых друзей. Я знаю, ты очень утомлена и вряд ли согласишься пойти вместе со мной.

Конечно же, я не возражала. Я вовсе не желала, чтобы Джеф считал меня вздорной и эгоистичной женой, чтобы в угоду мне он, женившись, забросил своих приятелей. Но в глубине души мне очень хотелось первую ночь в его доме провести вместе с ним. Ведь, кроме него, все мне было здесь чужим, а родной тихий Колтон с милым сердцу пансионом матушки Би — так далек…

Несмотря на страшную усталость, мне долго не удавалось заснуть. Я беспокойно ворочалась с боку на бок и никак не могла отыскать удобное положение. Каждый раз, заслышав скрип или шорох, которые в изобилии наполняют ночью любой старый особняк, я замирала в надежде, что это поднимается по лестнице Джеф.

Но Джеф вернулся лишь под утро. Я неподвижно лежала с закрытыми глазами и делала вид, что сплю, когда он, обдав меня запахом виски, улегся наконец рядом. Спустя минуту он уже крепко спал.

Так прошла моя первая ночь в поместье Вейдов.

Глава третья

На следующее утро, когда я проснулась, Джефа уже не было. Я стала торопливо одеваться, надеясь застать его за завтраком, но, спустившись в столовую, я обнаружила, что там пусто. Дверь на кухню была приоткрыта, и я поспешила туда.

За небольшим столиком у окна сидела миссис Кингсли с сигаретой в руке и читала журнал. Оторвавшись от чтения, она недовольно посмотрела на меня.

— Я… я подумала, нет ли здесь Джефа, — запинаясь, проговорила я.

— Джеф уехал в штаб военной базы докладывать начальству о своем прибытии. Разве он тебя не предупредил?

— Нет… то есть да, он действительно что-то говорил мне, только я уже засыпала и не разобрала, что именно, — солгала я, — А он, наверное, не захотел меня будить.

— Обычно молодожены ведут себя по-другому, не так ли? — Она и не думала скрывать насмешки.

— Кажется, Джеф пришел довольно поздно, — пробормотала я, не сумев подыскать более достойного ответа. — Он не сказал, когда вернется?

— Нет! — Она затушила сигарету. — Он вернется, когда посчитает нужным. Так уж он привык.

Я стояла, неловко переминаясь с ноги на ногу и теребя кольцо на пальце. Я никак не могла взять в толк, за что Белла так невзлюбила меня.

— Миссис Кингсли, — робко начала я, — мне очень хочется, чтобы мы с вами подружились. Я люблю Джефа и желаю ему счастья. Я хочу, чтобы его семья стала моей семьей, его друзья — моими друзьями. Догадываюсь, что никто здесь не ожидал от Джефа, что он ни с того ни с сего возьмет да и женится. Такой поворот событий, по всей видимости, явился для всех вас сюрпризом. Однако я надеюсь, — решительно закончила я, сама удивляясь собственной смелости, — что вы во мне не разочаруетесь.

— Да, ваша женитьба стала большим сюрпризом, уж это точно. Можешь в этом не сомневаться, дорогая.

— Я понимаю, что это известие не слишком вас обрадовало…

— Обрадовало?! — Белла усмехнулась. — Да понимаешь ли ты, что другого такого, как Джеф, — поискать?! Я знаю его с самого рождения. Он умный, красивый мальчик — чего ради ему было торопиться с выбором невесты? Он вполне мог позволить себе подождать.

— Да, конечно, он именно такой, как вы говорите. Не думайте, что я не понимаю, как мне повезло.

Она пожала плечами и отвернулась, показывая своим видом, что не желает продолжать разговор. Но мне необходимо было ей понравиться во что бы то ни стало, поэтому, собравшись с духом, я заговорила снова:

— Я… я слышала, что у вас много хлопот по дому. Если хотите, я с радостью вам помогу. Моя мачеха держит пансион в Колтоне, так что мне часто приходилось заниматься хозяйством. Я умею готовить, стирать, гладить…

— У твоей мачехи в Колтоне пансион? — переспросила она с ироничной усмешкой, точно речь шла о доме терпимости.

— Да, на восемь девушек-студенток. Пансион принадлежит нам, — сделала я неуклюжую попытку придать своей семье побольше веса.

— А твой отец?

Он служит в фирме по оптовой продаже радиоприемников. — У меня не повернулся язык признаться, что мой отец — простой коммивояжер, притом не слишком удачливый.

— Ясно.

После небольшой паузы она спросила:

— Джеф рассказывал тебе, что до того, как повстречать тебя, он дружил с одной девушкой?

— Да, я знаю. Ее зовут Терри.

— Терри? — Белла нахмурилась. — Нет, ты ошибаешься. Ее имя Сьюзен Гиллеспи. Семья Гиллеспи — старейшая в Сан-Франциско и едва ли не самая богатая в штате. У них вилла недалеко отсюда, и каждое лето они проводят в Пойнт-Лобосе.

Я лишь растерянно кивнула.

— Она очень симпатичная девушка, — продолжала миссис Кингсли, — живая, энергичная, неглупая. Увлекается спортом. У ее родителей множество влиятельных знакомств и связей. Ты сама понимаешь, как это важно в наше время.

Что мне было ответить? Я не обладала и сотой долей перечисленных достоинств.

— Ты, наверное, хорошая девочка, Нэнси, — последние слова Белла бросила, как подаяние нищему, — да только вы с Джефом слишком уж разные. Мне неприятно это тебе говорить, однако сдается мне, что из вашего брака ничего путного не выйдет.

— Я… я надеюсь, что вы ошибаетесь, миссис Кингсли, — дрожащим голосом возразила я.

— Как бы то ни было, сделанного не воротишь, — снова пожав плечами, проговорила Белла. — Что толку горевать об ошибке, которую нельзя исправить! — Я с тоской поняла, что под ошибкой подразумевалась женитьба Джефа. — Кофе и яичница на плите, — сказала она, давая понять, что разговор окончен.

— Спасибо, я не голодна, — ответила я и, чувствуя, что больше ни одной минуты не могу оставаться с ней наедине, почти бегом кинулась к выходу.

Солнце ярко светило сквозь листву деревьев, где-то заливался пересмешник, но я едва слышала его веселую песню. Меня душили слезы обиды. Что за дело миссис Кингсли до того, что Джеф выбрал в жены неприметную Нэнси Дэйвенпорт, а не знатную и богатую Сьюзен Гиллеспи? Разве Белла ему родная мать? Ну и что из того, что она знает его с самого рождения? Это еще не дает ей право попрекать меня скромным происхождением!

Я спустилась с крыльца и, миновав лужайку, побрела наугад по одной из замшелых тропинок, во множестве петлявших среди деревьев. Неожиданно я вышла к пересохшему пруду. Должно быть, когда-то он был полон прозрачной чистой воды, и серебристые рыбки весело резвились между широкими листьями водяных лилий. Теперь же его берега неряшливо заросли травой, дно покрывала опавшая листва, и лишь изъеденная дождями гипсовая статуя Меркурия в крылатых сандалиях, возвышавшаяся посредине, напоминала о былом великолепии парка.

Обогнув старый пруд, я пошла дальше и скоро различила среди зелени черную решетку. Подойдя ближе, я увидела железные ворота, запертые на проржавевший навесной замок. За ними начиналась лестница из ветхих деревянных ступеней, круто спускавшаяся вниз, к желтой полоске пляжа у маленькой тихой лагуны. Дальше до самого горизонта простирался темно-голубой океан.

Взявшись за замок, я с удивлением обнаружила, что он не заперт. Я отвела рукой в сторону створку ворот и начала осторожно спускаться к лагуне по крошащимся под ногами ступеням лестницы. Стоял отлив, и в воздухе остро пахло гниющими на солнце водорослями.

Оказавшись внизу, я сняла туфли и пошлепала босиком по оставленным отливом лужицам, переполошив тысячи обитавших в них мельчайших рачков. Поверхность океана мерно вздымалась и опускалась бесконечной чередой покатых валов, но здесь, в лагуне, защищенной от ветра неровной дугой скалистого мыса, вода была спокойной и ласковой. Солнце приветливо пригревало с неба, терпкий йодистый запах водорослей приятно щекотал ноздри, и скоро я позабыла о миссис Кингсли и ее придирках.

Я сидела на горячем песке, обхватив колени руками, и смотрела на белые гребешки волн, плещущих с разбега в каменистый берег мыса. Как было бы чудесно устроить здесь с Джефом пикник! Мы бы взяли с собой вареного цыпленка, сэндвичи, картофельный салат, холодное пиво… Потом мы бы отправились бродить между скал, выискивая разноцветные камешки и диковинные раковины, а летом плавали бы наперегонки в прозрачной воде лагуны.

Вдруг я почувствовала, что за мной наблюдают. Это было неприятное ощущение, похожее на легчайшее дуновение холодного ветра за спиной. Я обернулась, но лишь затем, чтобы убедиться, что на пляже я совершенно одна. Я уже хотела было отогнать нелепые мысли, но тут в шуме прибоя мне послышался странный звук, будто кто-то звал меня по имени:

— Нэнси-и! Нэнси-и-и!

Не совсем уверенная, что это мне не чудится, я все-таки подняла голову и посмотрела вверх. Порыв ветра разметал листву над обрывом, и я увидела, как у железных ворот мелькнула знакомая синяя юбка.

Вскочив на ноги, я бросилась к лестнице. По ней уже спускалась, отчаянно маша мне рукой, миссис Вейд. Я стала поспешно подниматься ей навстречу, боясь, что она оступится на крутых ступеньках и разобьется насмерть.

Когда я, запыхавшись от быстрого подъема, добралась наконец до миссис Вейд, она не успела одолеть и четверти всех ступеней. Судорожно схватив мою руку, она с неожиданной силой потянула меня вверх.

— Нэнси! — взволнованно зашептала она. — Туда нельзя! — Она посмотрела вниз расширенными от ужаса глазами.

— Нельзя куда? — удивленно спросила я.

— Нельзя спускаться в лагуну! Там очень опасно! — Она опять потянула меня за руку.

— Но почему? Я не вижу никакой опасности.

— Нет, нет, ты не понимаешь! Пожалуйста, уйдем скорее отсюда! — В ее голосе слышалась мольба.

Уступив ее настойчивым просьбам, я покорно последовала за ней вверх по лестнице.

— Никогда больше не приближайся к лагуне, — сказала она, все еще сжимая мою руку, когда мы снова оказались за черной решеткой ограды.

— Но там так уютно! — попыталась возразить я. Я никак не могла уразуметь, что так напугало миссис Вейд. Не боялась же она, что меня унесет в море начинающимся приливом?

— Там страшно! Ты не можешь знать… — Она задрожала.

Мы двинулись обратно по тропинке, но едва сделали несколько шагов, как увидели спешащего к нам навстречу Сьюарда.

— Эрнестина, где ты была? Я повсюду тебя ищу — разве ты забыла, что обещала мне партию в шашки?

— Ах, Сьюард, я ходила за Нэнси. Она была внизу, в том ужасном месте, где… — Миссис Вейд испуганно умолкла, прижав к губам ладошку.

Сьюард обнял ее рукой за плечи.

— Успокойся, Эрнестина, все уже позади. Пойдем, я провожу тебя в твою комнату, — голос его был мягким, почти нежным.

— Но Нэнси была внизу!..

— Она больше не станет туда ходить. Не упрямься, тебе необходимо полежать в постели. Ты немного отдохнешь, а после мы поедем, кататься на машине. Ты ведь любишь быструю езду, верно?

— Очень! Это всегда так весело, Сьюард, словно опять становишься молоденькой девушкой!

Весь обратный путь Сьюард говорил с ней ласковым успокаивающим тоном, каким говорят с испуганным ребенком, и к тому времени, когда мы достигли дверей дома, миссис Вейд заметно успокоилась и перестала дрожать. Сьюард ушел с ней в дом, я же осталась сидеть на ступеньках крыльца, ожидая, что он вернется и объяснит странное поведение миссис Вейд. Прошло минут десять, но он все не возвращался. Подождав еще немного, я отправилась его искать.

Скоро я нашла его в одной из комнат — судя по обстановке, это был рабочий кабинет — сидящим в глубоком кресле с печальным взглядом, устремленным в пустой камин.

— Как себя чувствует миссис Вейд? — спросила я.

— Я уложил ее в кровать, и теперь она спит. Скоро она придет в себя.

— Почему миссис Вейд так испугалась, увидев меня на пляже? Я просто сидела на песке, глядя на океан, и даже не пыталась приблизиться к воде.

Он медленно перевел на меня затуманенный взгляд. В его густо-синих глазах пряталась затаенная боль.

— Однажды в этой лагуне утонула ее двухлетняя дочь. Эрнестина так никогда и не оправилась от перенесенного удара.

— Как же это случилось?

Сьюард помолчал, словно решая, стоит ли посвящать меня в семейные секреты.

— Лотти играла на берегу и ненадолго осталась без присмотра… Эрнестина во всем винит себя.

Я вспомнила ржавый замок на воротах.

— С тех пор ворота на пляж запираются?

Сьюард исподлобья посмотрел на меня.

— Нет, замок висел и раньше. В тот день Эрнестина с няней и Лотти отправились искупаться в лагуну. Няне вскоре понадобилось вернуться за чем-то в дом — кажется, за полотенцем и купальной шапочкой. Эрнестина в тот момент собирала ракушки. Когда она осмотрелась, Лотти исчезла.

Ужасно! — сказала я.

Вы правы. Ее тельце так и не смогли найти, должно быть, его унесло течением в океан.

— Бедная миссис Вейд. Нет ничего удивительного…

— В чем же? — резко спросил он.

Я почувствовала, что сую нос не в свое дело.

— В том, что… ее так пугает лагуна.

Сьюард не ответил. Он снова уставился неподвижным взглядом в темный камин, тем самым давая понять, что лучше оставить эту печальную тему.

На следующее утро после ухода Джефа я, чтобы скоротать время до вечера, решила осмотреть дом.

Комнат оказалось великое множество. Я бродила по пустым спальням и сумрачным гостиным с плотно закрытыми шторами на окнах и с интересом разглядывала древнюю мебель, бархатные портьеры, украшенные шелковыми кисточками, старинные люстры с большими шарообразными плафонами, расшитые цветами парчовые покрывала на кроватях, забавные статуэтки на полках. Все укрывал густой слой пыли, там и сям с потолков свешивались клочья старой паутины. Непонятно было, чем же занималась мексиканка, которая, по словам миссис Кингсли, приходила убираться в доме.

На первом этаже я наткнулась на огромную полупустую комнату, судя по всему, служившую когда-то главной гостиной. Пыль здесь лежала таким толстым слоем, что приходилось догадываться, что из себя представлял тот или иной предмет мебели. Я обошла вокруг фортепьяно, низкой софы, больших неудобных кресел и остановилась перед почерневшим от многолетней копоти камином. Над ним висел портрет мужчины с прямым узким носом, выступающим подбородком, смуглой, почти оливковой кожей. Он сидел за письменным столом в деловом костюме старого покроя вполоборота к зрителю. Где я могла видеть эту открытую улыбку и веселые, с бесовскими огоньками, глаза? Я подошла ближе и обнаружила под рамкой золоченую табличку: «Александр Вейд. 1888–1921».

Сомнений не оставалось, это был отец Джефа. Он умер очень молодым, всего тридцати трех лет от роду, и мне вдруг подумалось, что будь он сейчас жив, то не позволил бы поместью прийти в такое плачевное состояние. Не потерпел бы пыльных полов, немытых окон и заросших паутиной потолков. Быть может, в отсутствии его улыбки и лукавого взгляда черных глаз как раз и кроется причина ужасного упадка поместья Вейдов?

Скоро мне прискучило бродить по полумертвому дому, хранящему память о давно ушедших временах, о когда-то бурной, теперь почти угасшей жизни. После обеда я с книгой в руках расположилась в саду на плетеном стуле, найденном мною во время прогулки в одном из дальних чуланов.

Душистый запах мимозы, смешанный с густым, настоявшимся ароматом розы и лимонника, наполнял осенний воздух. Над ковром маргариток, разросшихся на месте некогда аккуратной клумбы, хлопотливо кружили запоздалые пчелы. Под их мерное гудение мои веки стали закрываться, книга выпала из рук на колени, и через минуту я сладко дремала, подставив лицо косым лучам уже начинавшего клониться к горизонту солнца.

Меня разбудил порыв холодного ветра, с тревожным шелестом пронесшийся по саду со стороны океана. Я открыла глаза и увидела, что входные ворота открывает молодой человек в табачно-зеленой военной форме.

— Джеф! — радостно крикнула я, но тут же запнулась.

Это был не Джеф. Незнакомец был таким же смуглым и черноволосым, но выше и тоньше Джефа. Прикрыв за собой чугунную створку ворот, он не спеша направился в мою сторону. Не могу сказать почему, но я ощутила смутное беспокойство — быть может, его причина крылась в том, что к тому моменту я чрезвычайно устала от новых лиц — ведь от природы я более склонна к уединению, нежели к обществу, и каждый незнакомый человек непроизвольно вызывал у меня чувство страха. А может быть, виной тому было внезапное предчувствие своей судьбы, на мгновение пробудившееся во мне при виде его самоуверенной походки и надменного взгляда.

Когда он подошел вплотную и с удивлением наклонился ко мне, я увидела, что лицом он еще меньше походил на Джефа, чем сложением. Его черты были тоньше и суше, глаза холоднее, взгляд жестче, и лишь выступающий вперед подбородок — фамильная черта Вейдов — указывал на их несомненное родство. Еще до того, как он заговорил, я поняла, что это был Тони, старший брат Джефа.

— Кто вы? — недоуменно спросил он.

— Нэнси, — простодушно ответила я.

— Нэнси? Что еще за Нэнси?

Во мне вдруг заговорило самолюбие. С какой стати он говорит со мной так, будто я в чем-то перед ним виновата? Довольно оправдываться перед всем светом за то, что меня зовут Нэнси Дэйвенпорт, а не как-нибудь иначе! Вскинув голову, я с достоинством произнесла:

— Я — новая миссис Вейд!

Несколько секунд он оторопело смотрел на меня.

— Джеф женился?! — наконец произнес он обескураженно.

Не понимаю, почему все приходят в такое волнение, услыхав о женитьбе Джефа? Не век же ему ходить в холостяках, в самом деле!

— Вы догадливы, — холодно ответила я.

— Примите мои поздравления, — он отвесил шутовской поклон.

— Благодарю вас.

Его темно-карие глаза беззастенчиво оглядывали меня. Насмешливый взгляд скользнул по моей студенческой блузке и простенькой юбке, белым носочкам и босоножкам с цветными ремешками. Увидев у меня на коленях книгу, он быстрым движением схватил ее.

— Что я вижу! — вскричал он восхищенно. — Эдна Сент-Винсент Миллер! Сборник любовной поэзии: «…И лета песнь звучит в душе моей!» — продекламировал он с пафосом.

Я в негодовании вскочила на ноги и выхватила книгу из его рук.

— Не вижу в этом ничего предосудительного! — вспыхнув, проговорила я.

— Я тоже, уверяю вас. И где же, скажите на милость, Джеф вас откопал?

Я не знала, расценивать ли мне его слова как оскорбление или как комплимент.

— Мы познакомились в университете, — сказала я, опустив глаза.

— Я было подумал, что в начальной школе…

— Если вы намекаете на мой возраст, то будьте уверены — я достаточно взрослая, чтобы выйти замуж, ни у кого не спросясь. — Заметив сомнение в его глазах, я добавила: — Через два месяца мне исполнится двадцать один.

— Весьма солидный возраст, — с иронией проговорил он.

Уже потом, оставшись одна, я поразилась тому, как легко мне было беседовать с Тони, несмотря на всю его бесцеремонность и насмешки, и как трудно бывало говорить с холодной и презрительной миссис Кингсли.

— Вот не думал, что Джеф может питать интерес к девушкам, читающим стихи о любви, — снова заговорил Тони.

— Какие же девушки, по-вашему, его интересуют?

— По большей части раскрашенные жеманные дуры с голыми коленками, не вылезающие из дешевых баров.

— Вы слишком низкого мнения о своем брате.

— О, вы уже успели определять, что Джеф — мой брат!

— Это не так сложно, как кажется, — ведь вы очень на него похожи.

— Гм, не могу сказать, что чрезвычайно рад это слышать.

Несколько мгновений он изучающе смотрел на меня.

— Объясните мне, — проговорил он серьезно, — зачем вы вышли за этого оболтуса?

Его бестактность перешла уже все границы.

— А вот это не вашего ума дело! — крикнула я запальчиво.

— И все же, — не отступал он. — Может быть, из-за денег?

— Каких-таких денег?

— Ладно вам притворяться, что не понимаете, о чем идет речь. Джеф еще ни разу не упускал случая похвастать своим будущим богатством. Неужто он не говорил вам о том, что, когда ему стукнет двадцать пять, он станет владельцем миллионов Вейдов?

— Миллионов Вейдов? Я и не догадывалась, что вы так богаты, — я выразительно обвела взглядом запущенный сад.

— Я вовсе не говорю, что каждый из нас богат. Все состояние наследует Джеф, мне же уготована роль бедного родственника. Вы сделали верный выбор, дорогуша.

— Как я понимаю, бессмысленно пытаться убедить вас в том, что я вышла за Джефа, потому что люблю его. Вы ведь все равно не поверите.

Его губы скривились в иронической усмешке.

— Насколько я знаю Джефа — надо сказать, я давненько его не видел, но навряд ли он изменился за эти годы, — его невозможно любить.

— А вот я другого мнения! Миссис Кингсли, между прочим, тоже.

— Белла? О да! Для нее всю жизнь только и света было в окошке, что ее обожаемый Джеффи. Избаловала его ужасно. Всегда поражался ее безрассудной любви — иногда даже грешным делом подумывал, не питает ли она к нему нечто большее, нежели просто платоническую привязанность.

При этих словах сердце мое болезненно сжалось, и острые коготки ревности царапнули где-то внутри. Я вспомнила, как страстно миссис Кингсли обнимала Джефа на крыльце в день нашего приезда, как неотступно следовала взглядом за каждым его движением, как ухаживала за ним во время ужина и говорила только с ним, не желая замечать никого другого. Я вспомнила, как в конце ужина она попыталась устроить нас в разных комнатах.

Я. тряхнула головой. Нельзя так думать — это дурные мысли. В конце концов, она годится ему в матери.

Глава четвертая

Три дня спустя Джеф объявил, что мы идем на вечеринку. Его пригласили на встречу сослуживцев авиаполка, и по традиции туда надлежало приходить с женами и подругами.

Я постаралась одеться с особенной тщательностью, не забыв, как меня учила Сисси, распустить волосы и подкрасить губы. Мне хотелось, чтобы Джеф гордился мной, чтобы окружающие говорили ему: «Какая очаровательная у вас супруга, мистер Вейд!» Но еще больше мне хотелось пустить пыль в глаза надменной миссис Кингсли и насмешливому Тони Вейду.

— Ты не могла бы надеть что-нибудь более приличное? — недовольно спросил Джеф, увидев на мне красное платье — то самое, в котором я была, когда мы с ним встретились в первый раз.

— Но… у меня ничего другого нет! — Я чуть не плакала от обиды. Неужели ему не дороги воспоминания о нашем первом вечере? — Чем же плохо это платье?

— Оно очень старомодное, и кроме того — совсем простое. Ты выглядишь в нем как монашенка. Попроси Сьюарда, пусть он отвезет тебя в город. Пройдешься по магазинам и подберешь себе что-нибудь пошикарнее. Это тебе не Колтон с его деревенскими нравами. На вечере будут присутствовать несколько высших чинов полка, в том числе командир моей эскадрильи. Его жена была первой на конкурсе «Мисс Калифорния 1940»!

— Я ничего этого не знала… — По словам Джефа выходило, что нам предстоит чуть ли не светский раут при дворе английской королевы. — Почему ты не предупредил меня заранее? — О вечеринке я услышала лишь за ужином, буквально за час до выхода. Последние дни, к слову сказать, Джеф почти не бывал дома.

— Ладно, сойдет и так, — хмуро бросил Джеф, взявшись за ручку двери. — Едем, не то мы опоздаем.

Два дня назад Джеф где-то умудрился раздобыть за полцены подержанный «бьюик» — огромный роскошный когда-то кабриолет с откидным верхом и сиденьями из черной кожи. Мы забрались, в это чудовище, и Джеф помчался по вечерним улицам, оглашая окрестности ревом могучего двигателя. Несмотря на холодный осенний ветер, Джеф и не думал поднимать верх, так что, когда мы прибыли к месту назначения, моя прическа превратилась в нечто кошмарное. Глаза у меня покраснели и слезились, но причиной тому был не столько ветер, сколько с трудом сдерживаемые рыдания — за всю дорогу Джеф не проронил ни слова.

— Ты жалеешь, что женился на мне? — дрожащим голосом спросила я, когда автомобиль остановился у подозрительного вида строения с глухими шторами на окнах.

Он поморщился.

— Прошу тебя, не начинай сейчас этот разговор, — он выбрался из машины и с силой захлопнул дверцу.

Вечеринка проходила в небольшом ночном клубе, нанятом администрацией полка специально для этого случая. «Хула-хауз»[4] — так, кажется, он назывался. Вход украшали худосочные пальмы, уныло торчавшие из двух деревянных кадок по бокам двери. Вывеска над дверью с погашенной по причине военного времени иллюминацией изображала извивающуюся в танце молодую папуаску с гирляндой цветов вокруг шеи.

Едва мы, открыв дверь, прошли через крошечное, отделанное малиновым бархатом фойе и ступили внутрь обширной залы, как на нас обрушился шквал из завываний джазового оркестра, возбужденных голосов и громкого смеха, сдобренных винными парами и сигарным дымом. Нам пришлось буквально продираться сквозь плотную толпу раскрасневшихся дам и разомлевших от виски военных с расстегнутыми воротничками. Признаться, я ожидала несколько другой обстановки.

— Ну же, Нэнси, не отставай! — нетерпеливо приговаривал Джеф, пробираясь вперед и энергично работая локтями. — Нам необходимо добраться до бара и что-нибудь выпить.

Я из последних сил цеплялась за его руку, но тут на нас налетела хохочущая парочка, и, чтобы не упасть, мне пришлось отпустить руку Джефа.

— Джеф! — крикнула я, стараясь не упускать из видуего черноволосую голову. — Джеф, подожди!

Но тщетно: его смуглое лицо мелькнуло несколько раз в толчее, затем исчезло в людском водовороте.

Я осталась стоять в одиночестве, затравленно озираясь по сторонам. Отовсюду меня пихали и толкали танцующие пары, подвыпившие парни ненароком задевали меня плечом, огибая, точно бакен посреди океана, и, подмигнув, нетвердой походкой продолжали свой путь дальше.

До меня решительно никому не было дела. Я опять почувствовала себя недотепой Нэнси, случайно оказавшейся на чужой вечеринке. Поборов приступ отчаяния, я сказала себе: «Немедленно перестань хныкать! Не забывай, что ты уже не та Нэнси Дэйвенпорт, что дрожит как осиновый лист, попав на университетские танцы. Теперь ты — миссис Вейд, жена молодого офицера из почтенной и обеспеченной семьи, и будь любезна, веди себя соответственно. Тебе совершенно не о чем беспокоиться: быть может, в эту самую минуту Джеф уже ищет тебя и озабоченно спрашивает каждого встречного: „Вы не видели мою жену? Такую симпатичную худощавую девушку в очаровательном красном платье“?»

Кто-то сунул в мою руку бокал, доверху наполненный виски с содовой и льдом. Обернувшись, я увидела перед собой маленького рыжего лейтенанта с тонкими усиками и лихорадочно блестевшими глазами. Его фуражка съехала на ухо, лоб покрывала испарина.

— Хватит грустить, крошка! Ну-ка, выпей это и развеселись! — скороговоркой выпалил он. — Ты разве забыла, что идет война? Завтра добрая половина из нас отправится на корм рыбам! — С этим словами он нырнул в толпу и смешался с танцующими.

С ледяным бокалом в руке, от которого сводило пальцы, я начала потихоньку продвигаться в сторону стены. Чудом не пролив ни капли, я добралась наконец до одного из стоявших вдоль стен столов с закусками и с облегчением опустилась на свободный стул.

Стены клуба были сверху донизу разрисованы аляповатыми сценами из жизни южных морей. Но ни кровавых битв, ни тонущих кораблей, ни убитых американских парней, что гибли сейчас в филиппинских болотах, тут отыскать, конечно, было нельзя. Вместо этого бесчисленные шоколадно-коричневые полинезийцы и полинезийки с коровьими глазами и белозубыми улыбками беспечно плескались в лазурных лагунах, ловили рыбу среди пенящихся волн, танцевали свои чувственные, чересчур откровенные танцы на белом песке под сенью раскидистых пальм.

Я отпила из бокала и, постаравшись изобразить на лице скуку, стала оглядываться вокруг в надежде увидеть Джефа.

— Потанцуем, крошка? — Передо мной опять возник щуплый рыжий лейтенант. Прежде чем я успела ответить, он ухватил меня за руку, и в следующее мгновение мы уже топтались в самой гуще танцующих. В те дни только-только появился свинг, и мой партнер отнюдь не собирался отставать от моды. Нимало не смущаясь тем, что мелодия оркестра не совсем для этого подходит, он минуты три немилосердно швырял меня из стороны в сторону, после чего едва живую отвел на прежнее место и, отрывисто выдохнув что-то вроде: «Премного благодарен!», умчался на поиски более поворотливой напарницы.

Я выпила коктейль до дна, но виски не помогло рассеять грызущее чувство одиночества. Мой взгляд нервно перебегал с одного лица на другое в поисках знакомых черных глаз и упрямо выступающего подбородка Джефа. Наконец мне удалось заметить его. Он вел под руку какую-то томную блондинку и что-то нашептывал ей на ухо. Вскочив со стула, я открыла было рот, чтобы его окликнуть, — но с моих губ не слетело ни звука. Гордость запрещала мне это. Я не могла, просто не желала оказаться в роли ревнивой женушки вертопраха-мужа. Он сам должен найти меня, и скоро, несомненно, он так и поступит…

— Веселитесь? — раздался надо мной знакомый глуховатый голос. Подняв глаза, я увидела Тони, как всегда, с ироничной улыбкой на губах.

— Да, почему бы и нет? — ответила я кисло. Меньше всего на свете мне хотелось встретить сейчас Тони. — Каким ветром вас сюда занесло? Или вы служите в одном полку с Джефом?

— Нет, я забрел сюда случайно. Иногда, знаете ли, тянет немного развеяться. А где Джеф?

— Тут, неподалеку, — беззаботно проговорила я.

— Небось опять увивается около своей блондинки?

Я пожала плечами.

— Если Джеф женат, это не означает, что он обязан весь вечер танцевать исключительно со мной.

— Так-то оно так. Только поговаривают, что он волочится за женой командира своей эскадрильи.

— Она была «мисс Калифорнией 1940», — произнесла я так, словно это что-нибудь объясняло.

— Вот так! — Тони с интересом посмотрел на меня. В ответ я постаралась улыбнуться как можно безмятежнее, хотя на душе у меня кошки скребли.

— Все-таки лучше бы вам отыскать его, пока командир не отправил его на гауптвахту. Скорее всего он околачивается в баре неподалеку от оркестра. Всего наилучшего!

Когда Тони ушел, я, отставив в сторону гордость, отправилась на поиски Джефа. Как и предсказывал Тони, я нашла его в баре сидящим в кресле под пальмой, с томной блондинкой на коленях.

При виде этой идиллической картины в истинно полинезийском духе в глазах у меня потемнело от гнева. Начисто позабыв о том, что негоже уподобляться ревнивой женушке, я крикнула, перекрывая грохот оркестра:

— Джеф, я хочу домой! Прямо сейчас!

Блондинка без интереса взглянула на меня.

— Кто это? — лениво осведомилась она.

— Моя жена, — хмуро отозвался Джеф.

Секунду блондинка размышляла, переваривая услышанное. Затем медленно сползла с его колен.

— Ну, так и катись к ней, — проговорила она скучающе и неспешно удалилась, покачивая бедрами.

— Чего это ты вдруг взбеленилась? — прошипел Джеф мне в ухо. Взгляд его налился кровью, он был уже изрядно пьян. — Теперь она не захочет со мной разговаривать.

— Если я не ошибаюсь, — проговорила я срываю щимся голосом, — я не видела тебя весь вечер. Может, объяснишь мне, где ты пропадал?

— Развлекался. Что же тут плохого?

— Абсолютно ничего, если не считать того, что я тоже люблю развлекаться.

— Так что тебе мешает это делать? Вокруг полным-полно молодых офицеров.

— Но я пришла сюда с тобой, Джеф! Ты мог хотя бы раз за весь вечер вспомнить о моем существовании, а не вести себя так, словно мы незнакомы! Ты мог бы… — Я была уязвлена до глубины души и не слишком выбирала слова.

— О, ради всего святого, не устраивай семейную сцену на людях! Так и быть, едем домой!

На обратном пути я уже не сдерживала слез. Это была наша первая ссора. Ах, зачем я не промолчала! — корила я себя. Что, в конце концов, такого ужасного совершил Джеф? Он лишь поддался царившему на вечере безумному настроению. Кто знает, может быть, блондинка была сильно навеселе и сама плюхнулась к нему на колени? Не мог же он силой прогнать ее! Это было бы невежливо, а Джеф такой галантный!..

Джеф с каменным лицом гнал машину вперед. За весь обратный путь он ни разу не взглянул в мою сторону.

Когда мы подъехали к дому и поднялись на крыльцо, там уже стояла миссис Кингсли. Я догадалась, что она с нетерпением дожидается нашего возвращения.

— Как отдохнули? — спросила она, внимательно оглядывая нас. От нее, конечно, не укрылись ни мои опухшие от слез глаза, ни сердитое выражение лица Джефа.

— Хорошо… — еле слышно пробормотала я, тщетно стараясь избежать ее испытующего взгляда.

Джеф, не отвечая, прошагал через холл и стал быстро подниматься по лестнице. Я поспешила за ним, но все-таки успела заметить торжество в черных глазах Беллы и злорадную усмешку на ее полных губах. Боль острым ножом полоснула мое сердце, в ушах снова зазвучали слова: «Из вашего брака ничего путного не выйдет!» Она догадалась о том, что мы поссорились, и ее это обрадовало.

В спальне Джеф сел на кровать и принялся расшнуровывать туфли. Опустившись перед ним на колени, я взяла его руки в свои.

— Умоляю, не сердись на меня! — проговорила я, — Я знаю, что вела себя ужасно глупо. Больше это не повторится!

Джеф зевнул, затем наклонился и поцеловал меня в щеку.

— Пустяки, — сказал он.

И мы помирились. Он обнял меня и превратился в того страстного и нежного Джефа, которого я помнила по нашей первой ночи.

Я лежала в темноте с открытыми глазами и думала о Джефе и о себе. Джеф мирно спал рядом. Я осторожно поцеловала его — так, чтобы он не проснулся, и дала себе слово впредь быть хорошей женой и не поддаваться унизительному для нас обоих чувству ревности. Все дело в том, объясняла я себе, что Джеф заразился царившим на вечере истерическим духом военного времени, духом вседозволенности, когда люди стараются прожить каждую минуту так, словно она окажется их последней минутой. Когда война кончится, Джеф обязательно изменится, и у нас все пойдет по-другому. Мы заживем обычной семейной жизнью, никогда не будем разлучаться. У нас появятся дети, мальчик и девочка — нет, лучше два мальчика и две девочки. Мы уедем из дома Вейдов, некоторое время поживем в квартире с тремя-четырьмя комнатами с кремово-белыми стенами, мягким диваном, обитом тканью с голубыми цветами, и непременно с большим удобным креслом для Джефа. Потом подберем уютный домик с маленьким садом и переберемся туда.

Будущее представилось мне счастливым и ясным, словно прямая светлая дорога.

Следующие две недели меня не оставляло приподнятое настроение. Я даже улыбалась при встречах с миссис Кингсли, хотя, увидев меня на следующее утро после вечеринки, она не преминула как бы между прочим поинтересоваться, что это мы вчера так рано вернулись домой…

Часто я заставала миссис Вейд и Сьюарда в кабинете за игрой в шашки. Маленькое личико миссис Вейд сосредоточенно хмурилось, когда она обдумывала очередной ход. При этом Сьюард отчаянно жульничал, стараясь дать ей возможность победить.

В солнечные дни я выходила прогуляться в сад и не спеша бродила по замшелым тропинкам, иногда останавливаясь и, затаив дыхание, наблюдая, как колибри с жужжанием вьется вокруг розового куста, глубоко погружая тонкий трепетный клювик в сердцевину увядшего бутона. Я собирала фиолетовые гроздья герани или листочки одичавшей мяты, рвала сочные сладкие плоды с персиковых деревьев, обнаруженных мной в глухом уголке сада.

Как-то во время одной из прогулок я присела отдохнуть на маленькой, поросшей клевером прогалине. Сняв туфли, я с наслаждением вытянулась на душистом зеленом ковре. Здесь и отыскал меня Тони.

— Привет! — сказал он, опускаясь на траву рядом со мной.

— Здравствуйте, — отозвалась я без особенной радости. В тот момент мне хотелось побыть одной, отдохнуть от вечных колкостей миссис Кингсли, от постоянной настороженности и необходимости вести вежливую беседу с домочадцами. Потом мне пришло в голову, что было бы смешно держаться настороже с Тони.

— Чудесный день, не правда ли? — проговорила я, пытаясь как-то загладить свой холодный прием.

— Недурной, — согласился он, затем спросил: — Как вам понравился дом Вейдов? У вас уже было некоторое время, чтобы присмотреться к нему.

— Он чересчур велик, — уклончиво ответила я. Не могла же я сказать, что нахожу особняк уродливым, холодным и мрачным! — Я осмотрела кое-какие комнаты, но боюсь, что успела побывать далеко не везде.

— Разве Джеф не знакомил вас с домом?

— Нет. В последнее время он был очень занят.

— В таком случае как-нибудь на днях я сделаю это за него, — он слегка улыбнулся. Его нескромный взгляд скользнул по моим голым ногам, и я непроизвольно подобрала их под себя.

— Это поместье всегда принадлежало вашей семье? — спросила я.

— Дом построил наш дед. Он приехал сюда из Делавэра и скоро сколотил себе состояние на морских перевозках. Но местные богатеи не пожелали принять его в свой круг. До последних своих дней он ждал приглашения вступить в местный клуб крупных бизнесменов, но так и не дождался, — Тони сорвал травинку и задумчиво пожевал ее. — Старый смешной чудак. Я хорошо его помню: огромного роста, видный, с крупными чертами и густой черной шевелюрой. Волосы у него не седели до восьмидесяти. Хотя вполне возможно, что он их красил — он был страшно тщеславен. Это родовые черты Вейдов — красота и тщеславие.

— Не потому ли он выстроил такой непомерно большой дом? Кажется, целых двадцать две комнаты? Джеф называл точную цифру, но я не запомнила. Причиной было его тщеславие?

— Скорее всего, так. В его время (впрочем, и в наше тоже) положение человека в обществе определялось размерами его жилища. Роскошный викторианский дворец являлся символом процветания и престижа. К несчастью, бедный старикан сделал несколько неудачных вкладов и под конец жизни потерял почти все свои деньги.

— Но вы говорили…

— Что Джеф наследует многомиллионное состояние? Я не обманывал вас. Наш отец оказался достаточно ловок, чтобы жениться на девушке из весьма обеспеченной семьи. Он занял у своих новых родственников порядочную сумму и вложил ее в чрезвычайно прибыльные нефтяные промыслы в Мексике. На свое счастье, он успел их продать за полгода до того, как мексиканское правительство национализировало нефтедобычу, — Тони отшвырнул травинку в сторону. — Большие деньги, знаете ли, довольно прихотливая штука, — проговорил он туманно и умолк.

Некоторое время он молча наблюдал, как в небе ссорятся две ласточки..

— Почему вы так рано ушли с вечеринки в «Хула-хаузе»? — неожиданно спросил Тони.

— У меня вдруг ужасно разболелась голова, — ответила я, отводя глаза. Наклонившись, я сорвала цветок лесного колокольчика и поднесла его к лицу. Мне совсем не хотелось обсуждать события того вечера.

— Признайтесь, вы нашли Джефа там, где я вам указал, ведь так?

— Ну и что из того? — я бессознательно теребила цветок между пальцами, пока от него не остались одни клочки.

— Он был с блондинкой?

Я не ответила. Какое, в конце концов, ему до всего этого дело?

— Думаю, вы понимаете, что Джеф и раньше встречался с «мисс Калифорнией 1940»?

— Ничего странного, — как можно небрежнее сказала я. — Она ведь жена командира его эскадрильи.

— Это еще не все, — неумолимо проговорил Тони.

Я сказала себе, что больше ничего не желаю слушать, что сейчас встану и уйду в дом. Однако словно какая-то неведомая сила пригвоздила меня к месту, не давая шелохнуться.

— В штабе только о них и судачат, — продолжал Тони. — Говорят, что они встречаются каждый день. Я сам наткнулся на них в «Голубой лагуне»; они сидели в углу за столиком и премило ворковали, точно два голубка.

Я бросила истерзанный колокольчик и вскочила на ноги.

— Вы лжете! — гневно крикнула я, — Я не верю ни одному вашему слову! Вы пытаетесь поссорить меня с Джефом!

Он сардонически усмехнулся и пожал плечами.

— До чего же вы все-таки наивны! — сказал он.

Я резко повернулась и пошла к дому. Стремительно взбежав по лестнице на второй этаж, я влетела в свою комнату и, захлопнув дверь, ничком бросилась на кровать.

Зачем Тони рассказал мне все это? Разумеется, я ему не верю. Джеф — мой муж, я люблю его и не позволю себе усомниться в его честности.

Но любит ли он тебя, ехидно спросил внутри чей-то тоненький голосок? Конечно же, любит, решительно ответила я! Разве он не говорил, что я нужна ему? Что я единственная девушка на свете, которая его понимает? Однако он ни разу не употребил слова «люблю», — продолжал все тот же ехидный голосок.

Я в отчаянье стукнула сжатыми кулачками по постели. Нет, нет, он любит, я знаю! Просто мужчины иной раз стесняются выражать свои чувства вслух, боясь показаться сентиментальными.

Поднявшись с кровати, я нервно зашагала по комнате. Мои мысли разбегались. Надо что-то предпринять, чтобы рассеять эту мучительную неопределенность. Я не желаю играть роль доверчивой дурочки!

И тогда я сделала то, чего никак от себя не ожидала: я принялась обыскивать висевший в шкафу мундир Джефа. Шаря в его карманах, я испытывала к себе презрение, однако не прекращала свое занятие.

Скоро я нашла то, что искала.

Письмо начиналось словами: «Милый Джеф!» Бледно-лиловый клочок надушенной бумаги поплыл у меня перед глазами, но, сделав над собой усилие, я дочитала его до конца.

«Милый Джеф!

Прошлый вечер был просто чудесен! Когда я увижу тебя снова? В этот вторник Стью будет в отъезде. Что ты скажешь насчет восьми вечера в „Голубой лагуне“?

Целую, твоя киска».

Я скомкала письмо и сжала его в кулачке. Так вот, значит, где он был вчера вечером! «Сегодня я дежурю в штабе, — заявил он мне после завтрака. — Не жди меня слишком рано».

И все эти вечера, когда я без сна лежала в постели, изучая узоры на обоях и дожидаясь, когда же под окном заурчит мотор «бьюика», а он будто бы «дежурил в штабе» или возвращался «после пары бокалов пива в кругу друзей» в два, в три, в четыре часа утра, — выходит, все эти вечера он проводил с ней! Нет, я не могла этому поверить. Мой разум отвергал возможность такого чудовищного обмана.

Но маленький бумажный комочек, который точно тлеющий уголек жег мою ладонь, упрямо говорил о том, что все это мне не снится.

Глава пятая

О письме Джефу я ничего не сказала. При одной мысли о холодной ярости, которая, несомненно, охватит его, узнай он, что я рылась в его карманах, меня бросало в дрожь. Я держала свое открытие при себе, хранила его в тайниках души, где оно саднило, как незаживающая рана. И, боже мой, какой мукой теперь было для меня трижды в день сидеть за круглым обеденным столом, вымученно улыбаясь, вести пустые разговоры, непрестанно ощущать на себе враждебный взгляд цыганских глаз миссис Кингсли. Вечером становилось еще хуже: возвращался Тони и молча смотрел на меня, но уже не насмешливо, как прежде, а задумчиво и даже грустно.

Джеф почти перестал бывать дома. С каждым днем я все больше убеждалась, что стала ему безразлична. Быть может, раньше он и питал ко мне какой-то интерес, но теперь он совершенно угас.

Одним серым туманным днем, после припадка горьких рыданий, я сказала себе, что больше не могу выносить своего ужасного одиночества. Я должна вырваться из мрачного окружения, оказаться среди новых людей, избавиться от преследующей меня хандры и скуки. Оборонная промышленность остро нуждалась в рабочей силе; я могла бы попробовать подыскать себе работу. В университете я обучилась печатать на машинке, но готова была заниматься чем угодно, даже стать к конвейеру, лишь бы не сидеть дома.

Когда я поделилась своей идеей с Джефом, он неожиданно ее поддержал. Это был один из немногих вечеров, когда Джеф остался дома. Он лежал, растянувшись на кровати, с журналом в руках; рядом на туалетном столике стоял бокал виски.

— Отличная мысль, — сказал он. — Не то чтобы мы нуждались в деньгах, но я считаю, что работа поможет тебе развеяться. В последнее время ты что-то неважно выглядишь.

— Вот не думала, что ты обращаешь внимание на мой внешний вид, — бросила я с сарказмом, уязвленная его последним замечанием.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что мудрено что-то заметить, когда почти не бываешь дома, — я не удержалась от маленького удовольствия слегка его уколоть.

— Что поделаешь, родина нуждается во мне. Не забывай, сейчас идет война.

«Где? В „Голубой лагуне“?» — хотела спросить я, но прикусила язык.

На следующее утро после завтрака я спросила Сьюарда, не согласится ли он подвезти меня к ближайшей остановке автобуса.

— Вам нужно в Сан-Диего? — спросил он напрямик.

Я объяснила ему, что хочу поискать работу.

— Ну что же, я как раз собирался съездить сегодня в город. С удовольствием захвачу вас с собой.

Я уселась на переднее сиденье старого «кадиллака», который Сьюард содержал в идеальной чистоте.

— Чертовски много требует бензина, — посетовал он. — Сейчас, когда ввели нормированную раздачу топлива, на нем много не попутешествуешь.

— Восхитительная машина! — я провела рукой по сверкающей поверхности кузова.

Он польщенно улыбнулся, по его загорелому лицу побежали морщинки.

— Недурная лошадка, верно? Потратил на нее последние сбережения. Мне сказочно повезло: бывший владелец завербовался в морскую пехоту и перед отплытием на Филиппины срочно продавал ее за бесценок.

Выходит, Сьюард, так же беден, как и Тони? Мы мягко катились по шоссе. Сьюард вел машину мастерски.

— Вы — брат миссис Вейд? — спросила я после некоторого молчания.

— Двоюродный. С Эрнестиной мы вместе росли. В юности она была исключительно красивой девушкой. Как сейчас вижу ее шелковистые пшеничные волосы и бархатистую белую кожу, — в его голосе звучало благоговение и вместе с тем грусть. — Она имела великолепную фигуру с длинными стройными ногами и осиной талией. Она обожала ездить верхом и держалась в седле не хуже ковбоя. Не поверите, она стала неплохим охотником после того, как я обучил ее обращаться с ружьем. Я непременно женился бы на ней, не будь мы близкими родственниками. Только Алекс все равно отбил бы ее у меня.

Я попробовала вообразить блеклую миссис Вейд юной и привлекательной. Трудно было представить ее живой, энергичной, «с осиной талией», верхом на норовистом скакуне.

— Годы обошлись с ней безжалостно, — Сьюард печально покачал головой. — С детства она была такой… такой…

— Нервной? — подсказала я.

Он бросил на меня острый взгляд.

— Скорее очень впечатлительной. Ей нужны были постоянный присмотр и деликатное обращение, как породистой кобылице, если позволите так выразиться.

— Да, — произнесла я задумчиво, — миссис Вейд и в самом деле порой не находит себе места от волнения. Особенно в присутствии миссис Кингсли…

— Что вы имеете в виду? — резко спросил он.

— О, не знаю… Но она как будто боится миссис Кингсли.

Секунду помедлив, Сьюард проговорил:

— Чепуха! Почему Эрнестина должна бояться Беллы?

— Не знаю, — повторила я. Передо мной снова отчетливо встали испуганно бегающие выцветшие глаза миссис Вейд.

— Миссис Кингсли обладает сильным характером, при желании она способна нагнать страху на кого угодно. Но с Эрнестиной ей нечего делить. Они знают друг друга с давних пор и пережили вместе множество невзгод. По-своему Белла привязана к Эрнестине.

Мне нелегко было поверить в справедливость слов Сьюарда. На мой взгляд, обращение Беллы с миссис Вейд было просто возмутительным, даже жестоким. Но я не стала настаивать на своем, а вместо этого спросила:

— Вы неравнодушны к миссис Вейд, не так ли?

— Не то слово! — серьезно ответил Сьюард. Помолчав, он продолжил:

— Я всю жизнь любил ее. Некогда она была дивной девушкой: гибкой, подвижной, совсем не той, что сейчас. Но Эрнестина не стала бы такой беспомощной, если бы не я…

— Я не совсем вас понимаю.

— Произошел несчастный случай, и виноват в нем был я.

— Вы говорите о смерти Лотти?

— Нет, беда случилась гораздо раньше, когда Эрнестине было пятнадцать. Ее отец держал ранчо в Мэриленде, а моя семья жила в миле них. В те дни мы с Эрнестиной были неразлучны и оба сходили с ума по лошадям. Лишь только выдавалась свободная минута, мы тотчас вскакивали на коней и мчались в поля. Однажды Эрнестина и я скакали по каменистой низине. Надвигалась гроза, и мы пришпорили коней. В пылу скачки волосы у нее растрепались и развевались по ветру золотым шлейфом, щеки раскраснелись, глаза сияли от возбуждения, и она показалась мне такой прекрасной, что мне захотелось коснуться ее. Я протянул к ней руку. Лошадь Эрнестины испугалась, шарахнулась вбок и сбросила ее на землю. Бедняжка ударилась затылком о камень.

Костяшки пальцев на руках Сьюарда побелели, — с такой силой он стиснул рулевое колесо.

— Несколько дней она пролежала без сознания. Когда же она наконец пришла в себя, доктор, осмотрев ее, сказал, что она уже никогда не станет такой, как прежде… в смысле разума. Отец объездил с ней уйму докторов, даже возил ее в Европу к тамошним светилам, только все понапрасну, — закончил он с горечью.

— Вы не должны себя винить, — проговорила я. — Это была роковая случайность.

Он покачал головой:

— Но ее причиной послужила моя мальчишеская выходка, значит, вина лежит на мне.

Мне нечего было на это ответить. Остаток пути мы провели в молчании.

Сьюард высадил меня у ворот концерна «Консолидейтед эйркрафт». За высоким решетчатым забором вытянулись длинные заводские корпуса с раскинутой над ними камуфляжной сеткой на случай налета японской авиации.

Мы условились, что Сьюард будет ждать меня в час пополудни — к тому времени я надеялась обойти несколько мест, где могли требоваться рабочие руки, — и Сьюард уехал по своим делам.

Бюро по найму я отыскала без труда по выползавшему из дверей на улицу длинному людскому хвосту. Здесь были почти исключительно одни женщины. Очередь продвигалась довольно быстро, и скоро я подошла к небольшому окошечку, где мне вручили несколько стандартных бланков, которые предстояло заполнить. Еще десять минут мне пришлось дожидаться, когда освободится место за одним из стоявших вдоль стен грубо сколоченных письменных столов. В переполненном людьми помещении было очень душно, и скоро я почувствовала, что ноги мои стали ватными, перед глазами поплыли радужные пятна.

Отстояв еще одну очередь, которая показалась мне бесконечной, я предстала перед очами неприветливой пожилой дамы в очках. Она пробежала взглядом мои бумаги, потом сообщила низким прокуренным голосом, что может предложить мне место секретарши в одном из отделов управления.

— Вам это подходит? — она сурово взглянула на меня поверх очков.

— О, конечно! — заверила я ее.

— В таком случае вам надлежит прибыть сюда завтра в семь тридцать утра, — она шлепнула печатью по карточке и сунула ее мне в руки.

Когда я очутилась на улице, из моей груди вырвался глубокий вздох облегчения. До встречи со Сьюардом оставался еще час с четвертью, и я решила, что не помешает немного перекусить — мой завтрак состоял лишь из чашки кофе с крекером.

Я отыскала остановку и села в автобус, который направлялся в центр города. Хотя до обеденного перерыва оставалось еще много времени, салон был переполнен. Вокруг толкались военные, матросы, рабочие, державшие в руках свертки с бутербродами. Протиснувшись к окошку, я стала смотреть на спешащую по улицам разношерстную толпу. Бары и кинотеатры, мимо которых мы ехали, были открыты; из их дверей выходили солдаты под руку с ярко накрашенными девицами, клерки, у которых, видимо, был выходной день, и прочая праздная публика.

Я сошла у отеля «Паттерсон» и направилась в примыкавший к нему небольшой кафетерий. Устроившись за свободным столиком, я заказала порцию хрустящего картофеля, сэндвич с тунцом и кофе. Когда официантка поставила заказ передо мной, я с досадой поняла, что уже не чувствую голода.

Сидя за своим столиком, я без аппетита отщипывала кусочки от черствого сэндвича и от нечего делать следила за теми, кто проходил через стеклянные двери, соединявшие кафетерий с фойе отеля. Мысли мои были заняты будущей работой. Новое дело несомненно пойдет мне на пользу. Я встречу новых людей, заведу приятельниц, с которыми можно будет поболтать за чашкой кофе; мой распорядок дня станет более регулярным; меньше останется ненужного мне свободного времени. Правда, возникнут некоторые сложности с транспортом, но я надеялась, что по утрам Джеф будет брать меня с собой в город, а Сьюард, быть может, согласится вечером встречать на автобусной остановке.

Я со вздохом принялась за хрустящий картофель. Вкусом он напоминал карандашные очинки, но я заставила себя проглотить несколько ломтиков — путь домой предстоял неблизкий. Случайно бросив взгляд в фойе отеля, я неожиданно увидела невысокую плотную женскую фигуру, которая показалась мне знакомой. Присмотревшись, я узнала миссис Кингсли. Она стояла у стойки администратора, держась за руку здоровенного рыжего моряка, который что-то писал, склонившись над стойкой. Белла смеялась и кокетливо толкала его рукой в бок. Я отчетливо видела ее крупные белые зубы и раскачивавшиеся золотые серьги. Служитель вручил моряку ключи, и он вместе с Беллой направился к дверям лифта.

Хрустящий картофель, сама не знаю почему, застрял у меня в горле. Мне не было дела до личной жизни и вкусов миссис Кингсли, но все же было что-то отталкивающее в только что увиденной сцене. Нетрудно было догадаться, что за ней последовало. Мне сразу же вспомнились страстные объятия и поцелуи Беллы и Джефа в первый день приезда, и я вновь ощутила, как горячая краска стыда приливает к моему лицу.

На обратном пути я не стала говорить Сьюарду о том, что видела миссис Кингсли. Однако я не удержалась от искушения попытаться разузнать о ней у дяди Джефа побольше.

— Давно ли миссис Кингсли живет в поместье? — спросила я невзначай.

— С самого рождения Джефа, — ответил Сьюард.

— Наверное, в то время она была молода и весьма привлекательна?

— Да, кажется. Признаться, я тогда редко встречал ее. У Вейдов я живу постоянно лишь последние десять лет. Перебрался к ним после того, как вышел в отставку.

— А что случилось с мужем миссис Кингсли? — продолжала я расспросы.

— Не имею понятия, — с неохотой ответил Сьюард.

Чувствовалось, что предмет разговора ему неприятен.

— Мне кажется, что я ей пришлась не по душе.

Минуту Сьюард вел машину молча.

— Думаю, что ей не пришлась бы по душе ни одна девушка, — он еле заметно улыбнулся, — Я хочу сказать, ни одна, которая стала бы женой Джефа. Ревность, понятное дело.

Первый раз в жизни мне говорили, что меня ревнует к мужчине другая женщина. Раньше мне казалось, что услышать такое чрезвычайно лестно, однако сейчас я не чувствовала ничего, кроме испуга.

На следующее утро я встала вместе с Джефом в шесть, когда прозвенел звонок будильника. В голове была тяжесть, к горлу подступала противная тошнота.

Я с трудом оделась и спустилась в столовую, надеясь, что после завтрака мое самочувствие улучшится. Однако, когда миссис Кингсли поставила передо мной блюдо с яичницей, от вида желтой, с белыми прожилками массы и от исходящего от нее густого запаха меня едва не вырвало.

Извинившись, я поспешно выбежала из столовой, провожаемая удивленным взглядом Джефа и подозрительным — миссис Кингсли.

Я чувствовала себя совершенно больной. У меня едва хватило сил добраться до постели и залезть, не раздеваясь, под одеяло. Немного погодя зашел Джеф.

— Что с тобой стряслось? — спросил он меня.

— Всего лишь легкое расстройство желудка, — ответила я, через силу улыбаясь. — Вчера я съела сэндвич с тунцом, видимо, он оказался не первой свежести.

— Будем надеяться, что так оно и есть, — Джеф взял со стула свою офицерскую фуражку и вышел.

Что он имел в виду? Не думает же он, что я… В дверь постучали.

— Кто там? — спросила я.

— Это миссис Кингсли. Открой, мне нужно с тобой поговорить.

— Подождите минутку!

Поднявшись с кровати, я поспешно начала оправлять платье и приглаживать волосы: мне не хотелось, чтобы Белла увидела меня в постели — она могла расценить это как слабость и как еще одно доказательство моей непригодности к супружеству с Джефом. Кое-как приведя себя в порядок, я отворила дверь.

Миссис Кингсли стремительно вошла в комнату.

— В чем дело, дорогая? На тебе лица нет.

— Ничего серьезного, уверяю вас. Вчера в городе я пообедала в кафетерии, и это, по всей видимости, не пошло мне на пользу. У меня немного кружится голова, вот и все.

Она скользнула взглядом по моей фигуре.

— И давно у тебя началось недомогание?

— Нет, что вы! Только сегодня.

Мне совсем не нравился ее тон.

— Уж не забеременела ли ты, моя милая? — спросила она, нахмурившись.

— Нет, это невозможно! — ответила я торопливо.

— Почему же? — в ее глазах появилось нечто похожее на любопытство.

— Потому что… — я почувствовала, как краснею под ее взглядом.

— Что же? — не отставала Белла.

— Потому что мы с Джефом женаты совсем недавно, — пробормотала я упавшим голосом, сама чувствуя, как неубедительны мои слова. Гораздо честнее было бы сказать: «Потому что я этого ужасно боюсь!»

Миссис Кингсли сухо рассмеялась.

— Для выпускницы университета ты, надо заметить, не слишком умна. Вот что я тебе скажу: чтобы рассеять всякие сомнения, тебе необходимо показаться врачу. Я позвоню доктору Дэвису, пусть он примет тебя и хорошенько осмотрит.

Я чуть было не подумала, что Белла, видя мое самочувствие, на секунду сжалилась надо мной. Однако уходя, она смерила меня холодным взглядом и сказала:

— Только не надейся, что ребенок поможет тебе опутать Джефа. Твоя хитрость не удастся!

И вышла.

Доктор Дэвис, крупный, еще нестарый мужчина, казался совершенно измотанным. Говорил он со мной резким нетерпеливым тоном, и все же я чувствовала, что в глубине души он был добрый человек. В мирное время наверняка лечил пять-шесть семей, знал в лицо своих пациентов и помнил наизусть все их хвори. И конечно же, он быстро сумел бы ободрить попавшую в его кабинет оробевшую двадцатилетнюю девчонку. Но сейчас, когда его более молодые коллеги оказались на фронте, приемная была до отказа забита людьми, а рабочий день длился двенадцать часов, взгляд его воспаленных глаз выражал одну только бесконечную усталость пополам с желанием поскорее покончить с очередным посетителем.

Бегло меня осмотрев, он сказал, что пока не может с уверенностью судить о моем состоянии.

— Приходите через шесть недель, тогда все станет ясно.

Шесть недель! Сорок дней неопределенности, возрастающего отчуждения со стороны Джефа, инквизиторских взоров миссис Кингсли! Нет, это показалось мне слишком.

— Но я не могу ждать так долго! — в отчаянии воскликнула я. — Мне нужно знать сейчас!

Будет ли мне прок от того, что я получу ответ немедленно, я не задумывалась.

В первый раз за время приема доктор Дэвис поднял на меня глаза.

— Почему такая срочность?

— Мой муж отплывает к Филиппинам через несколько дней, — сдавленно пробормотала я.

— Ну что же… Так и быть, я направлю вас в лабораторию, — он что-то написал на листке бумаги и протянул его мне. — Обработка результатов анализов займет двадцать четыре часа. Завтра вечером вы получите ответ.

— Благодарю вас доктор, — дрожащими пальцами я взяла заветный листок.

— Не огорчайтесь, — сказал мне напоследок доктор Дэвис, и в его голосе послышалось нечто похожее на участие. — Если у вас и вправду будет ребенок, отнеситесь к этому спокойно. Это не такая уж большая трагедия, поверьте. Подумайте, что станет с миром, если женщины перестанут рожать детей.

Конечно же, миссис Кингсли оказалась права: я была беременна. Мне пришлось позвонить в «Консолидейтед эйркрафт» и отказаться от места. Так развеялись мои мечты о работе, о новой обстановке, о подружках, с которыми можно посудачить про наряды или просто перекинуться шуткой. Я чувствовала себя так же, как заключенный, который слышит, как защелкнулся замок его тюремной камеры. Отныне мне суждено навсегда стать пленницей угрюмого дома Вейдов.

Джеф, узнав новость, повел себя совсем не так, как молодые мужья в кинофильмах, которые, прослышав, что скоро станут отцами, вне себя от счастья душат в объятиях жен и тут же принимаются придумывать имя будущему первенцу.

— Зачем тебе это понадобилось? — с раздражением спросил он, как будто я нарочно прижила ребенка с какой-то неблаговидной целью на стороне.

— Я сделала это не без твоей помощи, — сердито заметила я. — И что плохого в том, что у нас будет ребенок?

— Ты прекрасно понимаешь, что этим все осложняется.

— Что осложняется?

Вместо ответа он схватил свою фуражку и, хлопнув дверью, выскочил из комнаты, оставив меня сидеть на кровати, готовую вот-вот разреветься от обиды и унижения. Джеф вернется, Джеф непременно одумается, глотая слезы, твердила я себе. Он вспылил потому, что известие оказалось для него слишком неожиданным. Через некоторое время он свыкнется с мыслью о нашем будущем малыше и поймет, что без детей не может быть настоящей семьи.

Однако знакомый ехидный голосок внутри меня спросил: а что, если он не захочет этого понять? Что ты будешь делать тогда?

С миссис Кингсли я встречалась только во время еды. Ее недобрые черные глаза цепким взглядом ощупывали мою фигуру каждый раз, когда я входила в столовую. Я избегала оставаться с ней наедине, боясь еще раз услышать оскорбительные слова о том, что ребенок не поможет мне удержать — «опутать», как она выразилась, — Джефа.

Тони ограничился лишь коротким замечанием:

— Честно говоря, я думал, что ты будешь умнее.

Мне следовало бы обидеться на него за эти слова, но он произнес их без всякой злости, как бы констатируя печальный факт. Я чувствовала, что по-своему Тони жалеет меня.

Благородный Сьюард остался верен себе. Он был со мной неизменно вежлив, открывал передо мной двери, пропускал вперед и всякий день учтиво справлялся — впрочем, довольно равнодушно — о моем самочувствии.

И только одна миссис Вейд пришла в совершенный восторг, когда миссис Кингсли за ужином объявила о том, что я жду ребенка.

— Ребенок! — миссис Вейд с детской непосредственностью всплеснула руками, глаза ее оживились. — Не могу в это поверить! Как же давно в нашем доме не было маленьких детей! Чудесно, когда на свет вдруг появляется крошечное существо! — на ее бледных щеках проступил слабый румянец. — Когда-то у меня тоже был ребенок — малютка дочка по имени Лотти. Она была прелесть какая хорошенькая! О, мне так хочется, чтобы у Нэнси родилась дочка и чтобы она походила на Лотти!..

— Эрнестина! — возвысила голос миссис Кингсли, и ее золотые серьги угрожающе качнулись.

Миссис Вейд сразу умолкла, втянув голову в плечи. Она бросила на Беллу перепуганный взгляд, затем, вымученно улыбнувшись, покорно опустила глаза.

Над столом повисло неловкое молчание. За этим молчанием, за вечными недомолвками, когда разговор случайно касался дочери Эрнестины, чувствовалась некая тайна. Смерть Лотти была запретной темой в семье. Двадцать с лишним лет тому назад маленькая двухлетняя девочка, почти младенец, случайно утонула в лагуне за садом — большего мне знать не полагалось. Но я почти физически ощущала, что, вопреки общему дружному молчанию, тень малышки Лотти незримо присутствует в доме Вейдов.

Глава шестая

Ноябрь выдался холодным и ненастным. Нескончаемой чередой тянулись пасмурные дни, похожие один на другой, как две капли дождя. Сквозь сплошную пелену серых облаков изредка проглядывало солнце, но его лучи не достигали истосковавшейся по свету земли. Морской ветер, хозяин здешних мест, ревниво охранял сумрак, нагоняя выше самых высоких деревьев густой, как кисель, грязно-белый туман.

Я часто бродила по окрестностям. Скоро у меня выработался привычный маршрут: сначала я добредала до ограды военной базы и смотрела на аккуратные ряды маленьких домиков, которые охраняли морские пехотинцы. Потом шла к одинокой каменной скамейке у самой кромки воды. Там я могла сидеть часами, наблюдая за ревущими волнами, иногда грозившими смыть меня с пустынного берега. Но я не испытывала страха, а наслаждалась свежестью морского воздуха и бодрящими уколами соленых брызг. Мне было хорошо, гораздо лучше, чем в удушливой атмосфере дома Вейдов. Отсюда можно было видеть военные корабли, бросившие якоря в маленькой бухте. Пронзительные крики чаек вполне соответствовали моему настроению.

Обычно через некоторое время я забывалась, отрешаясь от земных забот, и погружалась в бездумное оцепенение. Но, сколько бы оно ни длилось, наступал момент, когда приходилось возвращаться назад и идти знакомой мрачной дорогой под нависшими деревьями, через серые железные ворота в невеселый дом, заслонявший мне весь белый свет.

Мне хотелось вырваться из заточения, и я подумывала о возвращении в Колтон, о чем деликатно намекнула в письме к мачехе. Я написала, что жду ребенка, что скоро Джеф уедет и мне будет одиноко. В ответе содержались упреки в несвоевременном замужестве и слишком ранней беременности. «Мы, конечно, будем очень рады, Нэнси, — писала мачеха, — но я не знаю, где тебя разместить. Наш дом — время ведь военное — полон молодыми лейтенантами с военно-воздушной базы. С ними полно хлопот, хоть они довольно милы…» Я сразу же представила себе улыбающуюся мачеху, как она с удовольствием готовит для летчиков своих фирменных цыплят и дотошно входит во все их проблемы. «Джеф тебя ведь не бросил? — спрашивала она. — Его семья, я думаю, будет против твоей поездки. Будущий наследник должен родиться в своем поместье, не так ли?»

Говорить правду было бесполезно. Я заранее знала, что меня не поймут, будут жалеть. Мачеха скажет: «Ты что, не могла удержать мужчину?» По ее представлениям, почерпнутым из романов, женщины должны «удерживать» мужей. Подруги тайно позлорадствуют, прикрываясь деланным сочувствием: «Бедняга Нэнси! Я сразу решила, что она ему не пара. Он ведь такой красавец. Удивительно, как он вообще женился на ней».

Кроме того, в глубине души я надеялась, что он вернется. В самом деле, почему бы и нет? Депрессии бывают у всех, но у него, у неисправимого жизнелюба, это не могло продолжаться долго. В конце концов, он одумается и, конечно же, вернется — не сможет не вернуться — к своей жене и ребенку.

Вскоре я впала в сумеречное состояние. Обычная утренняя слабость постепенно растянулась на весь день. Отвращение к еде сказалось на моей фигуре: я превратилась в ходячий скелет. Вернее не ходячий, а лежачий, потому что стала проводить дни в нескончаемом чтении, поглощенная переживаниями литературных героев, терпевших бедствия на протяжении всего романа, чтобы в конце обязательно получить счастье в награду. Любое возвращение из мира грез вызывало у меня досаду.

По ночам Джо почти не появлялся. А когда приходил, демонстрировал полное пренебрежение ко мне. Вместе с миссис Кингсли он сидел на кухне и часами разговаривал с ней, как будто между ними могло быть что-то общее. Сквозь закрытую дверь я слышала голоса и смех, часто собиралась нарушить их уединение под благовидным предлогом («мне хочется чашечку кофе…»), но всякий раз гордость удерживала меня.

Однажды вечером мы все, кроме Сьюарда, уехавшего на встречу ветеранов, сидели за ужином. Тони, Эрнестина Вейд, миссис Кингсли, Джеф и я расположились за одним столом. Миссис Кингсли рассказывала о новых соседях.

— Сброд, — так она их охарактеризовала. — Приехали в надежде получить работу на вновь открывшихся предприятиях. Вот такие, как они, разбойничают потом на дорогах.

Тони возразил:

— Такие непоседы и рисковые люди сделали Калифорнию такой, как она есть. Вспомните золотую лихорадку сороковых годов прошлого века, положившую начало расцвета здешних мест. Думаете, тогда приехалисюда солидные, положительные буржуа?

Но миссис Кингсли уже оседлала своего любимого конька и не собиралась просто так слезать с него.

— Подождите, — не слушая оппонента, прервала она его возражения. — Отложите рассказ об ужасах тех лет до следующего раза, — и заговорила о случае, о котором сообщила вечерняя газета.

В те дни пресса не акцентировала внимание общества на театре военных действий, предпочитая умалчивать о наших временных неудачах, и заполняла страницы дешевыми сенсациями. Миссис Кингсли смаковала подробности зверского преступления, случившегося, как оказалось, совсем рядом с нами. Какой-то маньяк будто бы ограбил и задушил старушку, а ее привлекательную дочь связал и надругался над ней. Этот рассказ так подействовал на мое воображение, что у меня затряслись губы. Джеф засмеялся и сказал:

— Нэнси, если кто-нибудь к тебе вломится, достань револьвер из ящика стола и застрели его. — При этом он сделал вид, что у него в руках револьвер, и наставил воображаемое оружие прямо на меня.

Тони сказал:

— Ты хочешь ее убить, Джеф?

Я видела, как сверкнули глаза мужа. Он ответил с усмешкой:

— Ты сегодня много смеешься, Тони. Смотри, как бы не пришлось скоро заплакать.

Они всегда так. Тони подначивал брата, а тот не понимал его шуток. Но обижаться друг на друга они давно перестали.

За десертом Джеф неожиданно первым поднялся из-за стола.

— Я зайду побриться, — сказал он. — Перед ночным полетом мне всегда хочется зайти в парикмахерскую. — Его манера носить шляпу походила на детскую шалость: так мал был промежуток между носом и краем головного убора. — Не дожидайся меня, Нэнси. Я не знаю, когда вернусь. Может, придется задержаться.

— Да. Хорошо, — тихо ответила я, уставившись в свою тарелку с шоколадным пудингом. Краем глаза я ловила осуждающий взгляд миссис Кингсли. Не нужно было особо напрягаться, чтобы понять, что именно она думала: «Твой муж не хочет возвращаться к тебе!» Голова моя опустилась еще ниже. Я готова была провалиться сквозь землю.

— Подожди, — остановил Тони повернувшегося выходить Джефа. — Я с тобой.

После ухода мужчин миссис Кингсли стала собирать со стола грязную посуду. Я не помогала, потому что не простила ей обиды и старалась избегать ее.

— Мне нужно идти, — поднялась я, густо покраснев от неловкости.

Эрнестина тоже встала.

— Как только я вымою посуду, я тоже уйду, — сказала миссис Кингсли, обращаясь к нам обеим.

— Куда вы уйдете? — удивилась Эрнестина.

— Меня пригласил один друг. Мы поедем с ним на выходные в Лос-Анджелес. Врач посоветовал мне переменить обстановку.

Мне хотелось спросить, кто пригласил ее: не тот ли широкоплечий моряк, с которым они были в отеле?

— Вы оставите нас на все выходные? — удрученно произнесла Эрнестина.

Миссис Кингсли пренебрежительно усмехнулась:

— Вы уже взрослые люди, я вам не нянька и не могу сидеть на одном месте как привязанная. Ничего с вами не случится.

— Но… — начала было Эрнестина, но я ее перебила:

— Вы совершенно правы, миссис Кингсли. Конечно, ничего с нами не случится.

Целых два дня я буду хозяйничать на кухне! Я ведь еще ни разу ничего не приготовила Джефу! Теперь у меня появится возможность блеснуть кулинарным искусством. Я приготовлю фирменное блюдо мачехи: жареных цыплят! А потом…

— Еда на два дня лежит в холодильнике, — прервала мои мечтания миссис Кингсли.

Когда мы остались одни, я спросила Эрнестину:

— Вы не хотите сыграть партию в шашки?

— Нет, — ответила она. — У меня голова разболелась.

— Хотите, я принесу аспирин?

— Ты очень любезна, Нэнси. Лучше я пойду прилягу. Мне не оставалось ничего другого, как последовать ее примеру.

Ночью меня разбудили громко хлопнувшие ставни. Я встала и пошла их закрывать. Мельком выглянув в окно, я замерла, любуясь красотой ночного пейзажа. Пока ветер занимался нашими ставнями, он выпустил из виду небо, и оно, вопреки суровому запрету, очистилось от грязных облаков — впервые, наверное, за этот месяц. Полная луна светила ярче самого сильного фонаря. Деревья отбрасывали причудливые тени, пляшущие по земле от порывов сердитого ветра. Золоченые бронзовые часы в гостиной пробили половину двенадцатого.

Вдруг хлопнула наружная дверь, кто-то вошел в дом. Неужели Джеф? Я не поверила. Муж никогда не приходил раньше часа ночи. Может быть, Тони? Но он говорил, что приедет только утром. Нет, скорее это все-таки Джеф вернулся домой раньше обычного. Некоторое время я напрасно ждала звука его шагов, потом накинула халат и, не думая об осторожности, спустилась вниз.

— Джеф? — спросила я, сама удивившись, как слабо и глухо звучит мой голос.

Мне никто не ответил. Вместо ответа послышался неясный шум в столовой. Вдруг мне на память пришли мерзкие подробности ужасного преступления, о котором шла речь за ужином. В этот момент, очевидно, сломанная ветка дерева, подхваченная ветром, с шумом упала на крышу. Я вскрикнула, зажав рот ладонью. У меня затряслись руки. В доме не было ни одного мужчины, только две беззащитные женщины, причем одна из них — беременная, а вторая — сумасшедшая старуха. У меня пересохло во рту. Я едва дышала. Перед моим мысленным взором предстал не знающий жалости вор в черной шляпе по самые глаза, шарящий в поисках добычи руками в черных кожаных перчатках. В столовой он найдет серебро. Удовлетворится ли этой находкой его алчность? Или он будет искать хозяев, чтобы они под пыткой выдали ему домашние тайники? Я ему ничего не скажу, потому что действительно не знаю, где Джеф хранит свои сбережения. Знает ли это миссис Вейд?..

Тут мне на ум пришел совет Джефа воспользоваться его револьвером. Я вернулась, разыскала оружие, с опаской взяла, подивившись его тяжести и холодному блеску. До сих пор мне ни разу не попадались на глаза вещи подобного рода, я держалась от них подальше. Мне стоило больших усилий не бросить револьвер на пол, как ядовитую змею. Я взяла его обеими руками и, еще сильнее задрожав, пошла вперед.

За время, пока я готовилась к отпору, вор не оставил своих поисков. Он почему-то совсем не опасался разбудить обитателей дома, с шумом выдвигал и задвигал ящики столов, громко топал, даже разбил что-то стеклянное. Стакан? Или лампу? Я шла на звук, стараясь ступать осторожно, чтобы застать его врасплох.

Но тут вор стал ругаться, и у меня подкосились ноги. Это был знакомый голос, произносивший знакомые слова! Это был голос Джефа! Вне всякого сомнения! Я подошла к выключателю и зажгла свет. Джеф тут же появился в дверях столовой, немного покачиваясь и держа в руке бутылку виски.

— Почему ты не спишь? — произнес он недовольно. — Иди к себе и ложись в постель!

— Почему ты дома? Разве у тебя сегодня нет полета?

— Все правильно, я сейчас в полете! — сказал он и засмеялся удивленному выражению моего лица. — Вместе с Симмоном. Я ему разрешил поуправлять сегодня самолетом и даже выходить в пике столько раз, сколько его душа пожелает. Кроме меня, больше никто ему этого не позволяет.

Я знала о Симмоне — Джеф мне рассказывал про этого фанатично преданного самолетам механика. Его страшно тянуло летать, и он не упускал ни единой возможности. При этом всегда клянчил у пилотов, чтобы они ему дали вывести самолет из пике — очень опасного виража, применявшегося только в самом начале войны для особо точного бомбометания.

— Думаешь, никто не узнает? Тебе не попадет за это?

Джеф пожал плечами и отпил глоток прямо из горлышка.

— Плевать. Мне нужно было забрать отсюда свой бумажник — он похлопал себя по карману. — Вот он. Больше меня ничего здесь не держит. Пока, Нэнси. Я пошел.

— Джеф? Подожди! — взмолилась я. — Куда ты идешь?

Я почувствовала что-то неладное.

— Какая тебе разница? — обернулся он из дверей. Все свое равнодушие, все сдерживаемое, накопленное и невысказанное пренебрежение прозвучало в этом вопросе.

«Какая тебе разница?» — как горько это слышать!

— Я твоя жена, — тихо сказала я, опустив голову.

Джеф улыбнулся, потом резко расхохотался.

— О господи! Жена! Забудь это слово, ладно? Я женился на тебе случайно, понимаешь? Когда был немного не в себе, ясно тебе это или нет?

Его слова били наотмашь, пронзали насквозь, лишали последней надежды.

— Я устал от твоей постной физиономии. Я нашел другую, которая повеселей. С ней у нас не будет ни детей, ни семьи. Я холостяк по натуре, неужели непонятно? — он опять припал губами к бутылке.

— Но Джеф… — бессильно опустила я руки.

— «Но Джеф», — передразнил он противным голосом. Это было так непохоже на него! Его ли это голос, его ли это манеры, способен ли он на такой чудовищный поступок? Да вообще, он ли это? Или вместо него пришел демон, принявший облик дорогого мне человека, чтобы испоганить душу?

— Давно собирался тебе сказать, все удобного случая не было… Так вот: уезжай отсюда. Хватит. Кончено. Это не должно было даже начинаться. Билет я тебе куплю, собирайся прямо сейчас. От ребенка я отказываюсь.

— Джеф!.. — почти закричала я. — Не говори так!

— Уже сказал, — усмехнулся он, опять прикладываясь к бутылке.

— Я… Вспомни, Джеф!.. Помнишь, когда мы поженились… Мы гуляли, да?.. Ведь ты любил меня, правда?!

— Что из того? Зачем ты, глупая, вышла за меня замуж?

— А зачем ты сам на мне женился?

— Ошибся.

— Нет! — крикнула я еще громче. — Не говори так! Почему ты не хочешь попробовать все наладить?

— Я пробовал. Мне не понравилось.

— А что тебе нравится? — закипела я от возмущения. — Пьянствовать? Развлекаться с девочками в «Голубой лагуне»?

— Что? Кто это тебе наплел про меня?

— Какая разница! Разве я не права?

— Заткнись! Это не твоего ума дело!

— Нет, моего! — я уже кричала изо всех сил.

Он подскочил и отвесил мне мощную пощечину, от которой зазвенело в ушах.

Мое возмущение перешло в бешенство. Я замахнулась, чтобы ударить его, но он схватил меня за руки и не выпускал.

— Ты… Ты… — задыхалась я, стараясь высвободиться. В одной руке я все еще сжимала пистолет. До сих пор не могу понять, как это произошло. Много раз — и в снах, и в воображении — переживала я заново наше столкновение, но ни разу так и не смогла ясно зафиксировать страшный момент нажатия курка. Как это у меня получилось? Не знаю. Но, тем не менее, грянул выстрел и Джеф упал. Не в силах вымолвить слово или двинуться с места, я закрыла глаза и осталась стоять в неподвижности. Мне хотелось умереть и навсегда исчезнуть из памяти людской. Я проклинала тот день и час, когда родилась. Зачем я дожила до этого позора?

Когда, через какое-то время, я открыла все-таки глаза, Джеф лежал лицом вниз. Вокруг витал слабый запах пороха и виски.

— Джеф… — прошептала я и шагнула к нему по осколкам разбитой бутылки. — Джеф!..

Меня охватила страшная слабость и едва не вырвало. Но тут потянуло холодом. Оказалось, что это вошел Тони.

Несколько непередаваемых минут мы молча смотрели друг на друга.

— Что… — начал он, но потом повернулся захлопнуть дверь. — Что случилось?

Оружие выпало из моих ослабевших пальцев.

— Я его… — спазм мешал мне говорить, колени задрожали сильнее.

Тони нагнулся и перевернул тело на спину. Пуля обезобразила лицо убитого.

— Идем на кухню, — сказал Тони и повел меня заруку.

Я не сопротивлялась.

На кухне он зажег свет и дал мне полный стакан бренди.

— Это встряхнет тебя. Пей. Потом расскажешь.

Он сел напротив, налил себе во второй стакан и стал ждать. Но у меня не было сил ни на что.

— Пей, пей. До дна… Вот так. А теперь скажи, что случилось.

— Я застрелила Джефа… Я думала, это грабитель, и взяла пистолет… Меня разбудил шум, понимаешь? — язык стал наконец повиноваться мне. — Он сказал, что я ему не нужна, что он нашел кого-то получше. У меня, по его мнению, постная физиономия. Он ударил меня. А потом… Пистолет выстрелил!

У Тони отвисла челюсть от изумления.

— Чего-чего? — прервал он меня. — Джеф погиб в авиационной катастрофе час назад! Именно поэтому я и приехал сюда. Сообщить. Его самолет упал в море и затонул. Он вошел в крутое пике, но не смог выйти из него вовремя. Спасатели не успели… Вот что произошло!

— Симмон…

— Да, Симмон был, говорят, вместе с ним.

— Джеф, по его словам, разрешил Симмону полетать вместо себя.

— А! Черт возьми, не может быть!.. То-то я смотрю — машина Джефа у ворот…

— Но он все равно мертв… — я посмотрела на свои руки, на обручальное кольцо. Теперь мне нужно будет вдовье украшение.

— Нэнси… — он видимо пытался собраться с мыслями. — Наверное, нужно вызвать полицию.

— Да, — отозвалась я устало. — Конечно.

Тони встал и направился к телефону.

Через минуту я услышала, как он говорит в трубку:

— Приезжайте. Произошло несчастье.

Несчастье! Я убила Джефа! Нечаянно. Я выстрелила в него, и он умер.

— Сейчас приедут, — сказал вернувшийся Тони.

Ветер за окном усилился. Теперь он выл в трубе и трепал ставни. Они хлопали, как выстрелы. Как выстрел. Мой.

— Твоя мама ничего не знает, — сказала я. — У нее болела голова, и она приняла аспирин. Узнает потом, когда проснется. Я…

— Ей-то что… Она никогда особенно… не пеклась о Джефе.

— Но он же ее сын.

Да, сын. Вернее, был сыном. Надо привыкать говорить о Джефе в прошедшем времени, привыкать, что его больше нет. Не верится как-то. Непривычно. Мне вспомнился день, когда я впервые его увидела, красивого, стройного, подтянутого, с жизнерадостной улыбкой… И вот его не стало. Слезы навернулись мне на глаза.

— Нэнси, когда приедет полиция, ты молчи. Скажи только, что без адвоката не будешь давать показания, и больше не говори ни слова, хорошо?

— Тони, я убила его. Зачем это скрывать? Понимаешь — я у-би-ла Дже-фа!!!

— Это — всего лишь несчастный случай, так? Револьвер выстрелил сам.

— Да, конечно… Но… Тони, Как тебе сказать… Он наговорил мне такого, что я действительно была готова его убить…

— Ты уверена?

— Я… Я… Трудно сказать. Он такого наговорил! Сказал, чтобы я собирала вещи… Он был пьян!

— Ладно, давай не будем об этом. Только не перебивай меня, когда я начну говорить с полицией, не лезь вперед, договорились?

Я кивнула. Мы помолчали. Начался дождь. С шумом включился холодильник. Ставни стали хлопали еще сильнее, теперь они били не по нервам, а по ушам.

— Я не могу, пойду закрою ставни, — сказала я.

Тони согласился. Ему этот стук тоже не нравился.

Он вдруг поднялся, снял с вешалки старый плащ, слишком ему короткий.

— Пойду загоню в гараж «бьюик». Что ему мокнуть под дождем? — пробормотал он.

Оставшись одна, я испугалась. При каждом новом порыве ветра мне чудилось, что дом кряхтит от натуги, готовый вот-вот разрушиться. Я старалась не думать о лежащем рядом человеке с пустыми незрячими глазами. Чтобы отвлечься, я стала пересчитывать утят на узоре скатерти.

Тони долго не было.

Минуты тянулись невыносимо медленно. В конце концов я решила идти под дождь искать Тони. Лучше промокнуть и замерзнуть, чем сойти с ума в тепле. Но только я встала на ноги, как он вернулся, мокрый с головы до ног.

— Там нужна лестница, — невнятно пробормотал он. — Иначе не добраться. — И стал снимать плащ.

Но тут зазвенел звонок.

— Сиди здесь, — Тони снова стал одеваться. — Это, наверное, полиция. Я сам открою.

— Нет, — сказала я. — Я тоже пойду.

И мы пошли вдвоем.

На месте преступления свет все еще горел, хрустели под ногами осколки разбитой бутылки. Но тела не было! Так же как и пистолета!

Они исчезли без всякого следа.

Глава седьмая

Голова у меня закружилась, ноги подкосились, и я упала бы, если бы Тони вовремя не поддержал меня. Глаза мои сами собой закрылись.

Как будто издалека донесся мужской голос, утешающий и подбадривающий. Кто-то стал энергично трясти меня за плечи.

— Ради бога, не падай в обморок! — попросил голос — Я должен впустить полицию, а то они черт знает что подумают.

— Хорошо, — ответила я, лишь бы от меня отвязались. Мне хотелось лечь на пол, закрыть глаза, заткнуть уши и и ни о чем не думать.

Меня посадили в кресло. Скоро я услышала шум открываемой двери и звук шагов нескольких человек. Потом послышался низкий, хриплый мужской голос:

— Мы получили вызов.

Я открыла глаза. Передо мной стояли два полицейских. Говорил, по-видимому, старший по званию: пожилой человек, коротко стриженный, с русыми волосами, слегка тронутыми сединой.

— Это вы звонили? Лейтенант Вейд, если не ошибаюсь?

— Да, — ответил Тони. — А это миссис Вейд, жена моего брата, Джеффри Вейда, недавно застреленного здесь при странных обстоятельствах.

Глаза у полицейского были колючие, подозрительные, какого-то неопределенного, почти белого цвета. Взгляд его вызывал озноб.

— Разрешите представиться: капитан Кэлдвел из отдела убийств. А это лейтенант Парсон.

Полицейский помоложе стоял, широко расставив ноги, держа руки в карманах, не сняв фуражки. Его лицо ничего не выражало, кроме угрюмого недоверия ко всему на свете.

— Где труп? — спросил капитан Кэлдвел.

Тони в затруднении наморщил нос.

— Понимаете…

— Я спросил, где убитый? Покажите мне тело.

— Э-э-э… Видите ли…

— В чем дело?

Полицейские уставились в недоумении на Тони.

— Дело в том, что тело исчезло…

— Что? — спросил озадаченный страж порядка. — Надеюсь, вы тут нам не шутки шутите?

— Э-э-э… Видите ли, я сам в затруднении. Час назад тело моего брата лежало вот здесь, на ковре. Дело было так: его жена очень испугалась ночного шума и решила, что в дом забрался грабитель. Она взяла из ящика револьвер, о котором как раз накануне говорил Джеф, и пришла сюда. Они поссорились, револьвер непроизвольно выстрелил…

— Где это произошло?

— Здесь.

— Вы не трогали тело?

— Нет.

Молодой полицейский, снисходительно кивавший в продолжение сбивчивого рассказа, под конец криво усмехнулся. Его глаза-щелки успели рассмотреть предполагаемое место преступления до мельчайших подробностей.

— А где кровь? — произнес он свои первые в течение разговора слова.

— Она была, честное слово, — сказала я. — У него… на лице… — слезы душили меня, я не смогла закончить фразы.

— Где хотя бы следы крови? — упорствовал настырный молодой человек. — Здесь сухо.

— Что вы на это скажете? — поддержал своего подчиненного капитан.

— Не знаю, — потерянно пожал плечами Тони. — Брат лежал здесь, — клянусь, чем хотите. Потом мы пошли на кухню и оставили его одного.

— Вы не выходили из дома?

— Нет.

Я вспомнила, что он все-таки выходил, но не придала этому значения. Так ли это важно?

— Откуда на полу битое стекло? Похоже, кто-то разбил бутылку?

— Да, — сказала я. — Это Джеф… пил из бутылки, когда мы… Когда… — рыдания опять прервали меня.

— Когда вы застрелили его?

— Я…

На этот раз Тони не дал мне договорить.

— Нэнси! Помолчи! — резко приказал он, а потом повернулся к капитану Кэлдвелу. — Понимаете, они поссорились, он стал вырывать у нее револьвер, произошел случайный выстрел.

— И он упал прямо здесь, на ковер?

— Да.

— Хорошо, а где же оружие?

На мгновение повисла тягостная пауза.

— Оно тоже исчезло, — выдавил из себя наконец Тони.

Опять воцарилась тишина. Полицейские обменивались взглядами и едва заметными жестами, понимая, видимо, друг друга без слов. Капитан чуть слышно потянул носом воздух.

— Вы сегодня употребляли алкоголь? — с небольшой долей иронии осведомился он.

— Нет… — запальчиво начал было Тони, но потом густо покраснел. — То есть… да… Но уже после того, как пошли на кухню! Понимаете, нам надо было прийти в себя. Нас трясло. Без стакана бренди мы не могли даже разговаривать!

— Стакан бренди?! Вы уверены, что больше ничего не пили?

Тони покраснел еще больше.

— Послушайте, бросьте ваши штучки! Мы не были пьяны, это точно! Зачем нам обманывать? Говорят вам, что брат лежал здесь мертвым час назад! Брат! Лежал! Здесь! Мертвый! Час! Тому! Назад! Вам ясно?!!

— Хорошо, — капитан опять шмыгнул носом. — Не волнуйтесь. Разберемся. Будем думать. Кстати, у вас нет каких-нибудь предположений?

Тони отрицательно помотал головой.

— Может быть, ваш брат был ранен, а не убит? Тогда он мог встать или уползти куда-нибудь.

— Нет. Я совершенно ясно видел, что он мертв.

Кэлдвел повернулся к своему молчаливому спутнику.

— Парсон, посмотрите вокруг на всякий случай.

Парсон, не говоря ни слова, вышел под проливной дождь. Кэлдвел достал из кармана пачку сигарет и протянул Тони.

— Спасибо, не хочу, — отказался Тони.

— Давайте спокойно все обсудим, — ровным голосом предложил капитан полиции.

— Пойдемте в кабинет, — сухо сказал Тони.

Он помог мне взобраться по лестнице. Я едва переставляла ноги. Меня трясло, все плыло перед глазами. В кабинете стоял стол, за которым иногда Эрнестина и Сьюард играли в шашки, и два дивана, не считая нескольких стульев. Мужчины сели друг напротив друга.

— Есть ли еще кто-нибудь в доме? — начал капитан.

— Только моя мама, — ответил Тони. — Она спит.

— Ее не разбудил выстрел?

— Она спит в дальней комнате.

— На первом этаже? — уточнил полицейский и закурил.

— Да.

— И она ничего не слышала? — повторил он вопрос — Думаете, в это легко поверить?

— Она спала, я же вам сказал. Это, по-моему, естественно!

В этот момент на пороге появился Парсон, отряхивавшийся после дождя, как мокрый пес.

— Один мужчина выходил из дома, — отрапортовал он старшему.

— Что именно ты усмотрел?

— Ни черта! — проворчал Парсон. — Без лодки здесь никуда не добраться, — добавил он и тоже зажег сигарету.

— Ну ладно, давайте вернемся к самому началу.

— Подождите! — прервал его Тони. — Миссис Вейд хочет…

— Пусть она сама скажет, если хочет, — парировал Кэлдвел. — Или ей нужен переводчик?

— Разве вы не видите, в каком она состоянии? Говорить буду я!

— Если мы захотим вас слушать, не так ли?

— Знаете что?! — возмутился Тони, собираясь вскочить с дивана.

— Не надо, Тони, — сказала я, положив ему руку на колено. — Капитан прав. Я… Я уже чувствую себя получше.

— Прекрасно, миссис Вейд, — сказал Кэлдвел и скорчил гримасу, которая, наверное, означала у него улыбку.

Я попыталась как могла связно рассказать обо всем случившемся, начиная со своего ночного пробуждения и до приезда Тони. Трудно было не отвлекаться, не пойти на поводу скачущих мыслей. Капитан не торопил меня, не задавал много вопросов, иногда пережидал, пока я успокоюсь.

— По какой причине вы стали… драться? — спросил он и внимательно посмотрел на меня, как будто искал следы пощечины Джефа.

Не могла ж я ему все рассказать! Как признаться, что тебя выгонял из дома собственный муж? Сказать такое труднее, чем даже выстрелить из пистолета!

— Это семейное дело, — пролепетала я.

Парсон резко выпрямился и положил ногу на ногу. Мне показалось, что он хочет что-то сказать, но полицейский молчал, щурясь на меня сквозь сигаретный дым.

— Так, — повернулся капитан к Тони. — Теперь вашао чередь. Что вы можете добавить?

Тони рассказал, что был на военно-воздушной базе вместе с братом, потом зашел к друзьям поболтать, но тут его настигла трагическая весть об аварии самолета, в котором его брат совершал учебно-тренировочный полет.

— Никто не знал, что на самом деле вместо летчика самолетом управляет механик Симмон, — покачал он головой и продолжал рассказ о своей поездке в дом, в котором обнаружил тело уже оплаканного им брата.

— Значит, убитый каким-то образом исчез… — задумчиво проговорил капитан Кэлдвел уже без прежнего скепсиса.

Внезапно раздался какой-то шум в дверях. Мы все обернулись и увидели Эрнестину Вейд в ночной рубашке.

— О, я и не знала, что у нас гости, — жеманно произнесла она. — Тони, кто эти люди?

Тони вскочил и подбежал к матери.

— Это так… Это друзья, мама. Почему ты не спишь? Иди, ложись, прошу тебя! Уже поздно.

— Ну как же я оставлю гостей? — спросила она полусонно.

— Не беспокойся, мама. — Тони легонько подталкивал ее вон из комнаты.

— Одну минутку, — произнес вдруг капитан Кэлдвел.

— Оставьте, прошу вас, — приглушенно сказал Тони. — Вы же видите, мама спала. Незачем сейчас беспокоить ее.

— Позвольте мне решать, — огрызнулся полицейский.

— Что он хочет решать? — поинтересовалась старая леди, побледнев вдруг как полотно и осматривая всех нас поочередно. — Что он хочет здесь решать, Тони? Что случилось? Я хочу знать!

— Вы крепко спали, миссис Вейд?

— О да. Я даже теперь не могу проснуться как следует, — заговорила она по-детски капризным голосом. — Нэнси дала мне две таблетки аспирина. Я чувствую себя совершенно разбитой от этих пилюль.

— Я тебе принесу воды, мама. Хорошо? А сейчас пойдем.

И они ушли. На этот раз представители закона не стали вмешиваться. Они сидели и молчали до возвращения Тони.

Капитан отметил его возвращение сногсшибательным вопросом:

— Убей меня бог, не пойму, зачем мы вам понадобились? Ну, спрятали тело, так и радовались бы, что ушли от наказания! А то ведь мы можем найти труп, и тогда вам не поздоровится!

— Обыщите хоть все Соединенные Штаты! Я не прятал труп, чтоб вы провалились!

— Послушай, малый! — Бесцветные, какие-то водянистые глаза капитана вдруг превратились в горячие уголья. — Не возникай сильно, понял? Ты сам нас вызвал, теперь терпи, понял? Мы к тебе не напрашивались, а вот ты можешь напроситься, понял?

— А вы не держите меня за болвана или пьяного, договорились?

— Где тут телефон? — меняя тон, спокойно спросил Кэлдвел.

Тони молча показал в сторону прихожей.

— Как позвонить на военно-воздушную базу?

Тони молча написал на листке ряд цифр и подал капитану.

Мы не последовали за Кэлдвелом, но могли слышать каждое его слово, сказанное в телефонном разговоре с базой. После представлений и объяснений он задал вопрос:

— Меня интересует вот что: летал ли сегодня ночью некий Джеффри Вейд?

Потом после паузы…

— Вы уверены? Ошибки быть не может? Ага. Спасибо.

Тут же полицейский возник в дверях.

— Так вот. Два с половиной часа назад самолет, ведомый вашим братом, упал в океан. С ним в кабине действительно находился механик Симмон. Но! Совершенно точно утверждается, что в самолете находятся останки двух людей, а не одного.

— Какая чепуха! — возмутился Тони, — Посмотрите хоть на его машину! Она стоит у ворот. Кто бы мог без самого хозяина приехать в его дом на его машине?

— В чем вы хотите меня убедить? В том, что ваш брат дважды погиб и дважды исчез? Зачем мне его машина? Мне нужен он сам! А не его машина!

Тони раскрыл рот, чтобы возразить, но не нашел слов и понуро опустил голову.

Капитан Кэлдвел встал со стула. Его спутник надел шляпу.

— Лейтенант! — начал Кэлдвел. — Я не знаю, зачем вы это все затеяли. Может, когда вы проспитесь…

— Сколько раз вам повторять, что я не пьян! — яростно закричал Тони, вскочив со стула, тяжело дыша, сжимая и разжимая кулаки.

Я боялась, как бы он не потерял контроль над собой и не наделал глупостей.

— Мне наплевать, пьян ты или нет. По закону, пока не найдено тело, мы не можем начинать расследование, понял, сопляк? Corpus delicti называется, по-латыни. Понял? Так-то.

Тони молчал.

— Из всех фактов у меня складывается такая версия: миссис Вейд — или вы оба — крепко выпили. Миссис Вейд стала буянить, разбила бутылку. Вы были не в силах ее утихомирить и сказали, что вызовете сейчас полицию…

В следующее мгновение Тони двинулся на полицейского с кулаками…

— Тони! — закричала я.

Он зацепился ногой за ножку стула и с грохотом упал на пол. Полицейский не сдвинулся с места ни на дюйм.

— Иди сюда, мальчик, — с издевкой процедил он. — Попробуй, ударь дядю. Тогда я упеку тебя за оскорбление властей. А то, что получается? Зря я сюда ехал, что ли? Хоть что-то полезное сделаю.

— Тони! — кричала я, — Пожалуйста, не надо, Тони!

— Вали отсюда, дядя, — тихо произнес Тони, взяв себя в руки, — пока я тебя самого не упек, за оскорбление.

После их ухода Тони метался по дому, как молодой тигр в клетке. Он не говорил мне ни слова. Я сидела, чувствуя себя слабой и беззащитной. Мне хотелось проснуться и чтобы все вернулось назад. Но это было невозможно. Передо мной, как символ реальности, стояли расставленные на столе шашки, отбрасывавшие от лунного света слабые тени.

— Тони!.. Как ты думаешь?.. Тони… Может, мы спим?..

— Я не знаю, что я думаю! Я знаю, что я вижу!

Внезапно острая боль пронзила меня. Потом отпустила, и снова приступ повторился. Это ребенок — поняла я. Как бы не было выкидыша! Боже мой, малыш, твоя мама убила твоего отца! Зачем тебе такая мама? Зачем тебе рождаться? Ужасная мысль закралась мне в душу.

Но потом я преодолела минутную слабость. Мне хотелось ребенка, несмотря ни на что. Я выдержу, вот увидишь, мой малыш! Диван слегка скрипнул, когда я с головой укрывалась пледом. Пот щипал мне глаза, его холодные струйки сбегали по спине. Из груди вырывались стоны, как у дикого зверя, попавшего в ловушку. Я громко кричала:

— Тони, Тони! Позови доктора! Доктора! Доктора Дэвиса!

И больше уже ничего не помню.

Глава восьмая

Позднее Тони рассказал мне, что доктор Дэвис не смог из-за урагана вовремя прибыть к нам. Но выкидыша, тем не менее, у меня не случилось. Когда доктор все-таки на следующее утро добрался до нас, у него от удивления поднялись вверх брови.

— Вы сами не знаете, насколько крепкое у вас здоровье, — сдерживая дыхание, проговорил он.

— Знаю, — ответила я.

Мне было совершенно очевидно, что я не выдержала бы страшного ночного испытания, если бы не поддержка другого существа, еще только приобретающего человеческий облик. Это существо — мой будущий ребенок. Без его желания жить на свете, которое я ясно чувствовала, мне бы не вынести ночных треволнений. Он уже участвовал в моей жизни, а я даже не знала, мальчик во мне или девочка. Пока он просто ребенок. Мой и Джефа. Тут я застонала и заметалась на своем ложе. Еще предстояло научиться спокойно вспоминать жестокие слова мужа: «Видеть его не желаю!» Ну что ж, как Джеф захотел, так и вышло. Он теперь никогда не увидит собственного ребенка. Эта мысль поразила меня. Я откинула одеяло, как будто собираясь куда-то срочно уйти. На самом деле мне просто хотелось убежать от собственных мыслей. Едва я встала на ноги, как пол зашатался, закружился и опрокинул меня назад, на смятую постель. Попытка вернуться к чтению не удалась. Поверх страниц любимых книг возникал образ пьяного и нечеловечески жестокого Джефа. Этот образ стоял перед глазами, временами полностью заслоняя собой сюжет и фабулу, совершенно не давал сосредоточиться на тревогах выдуманных персонажей. Навязчивые воспоминания заполняли меня всю без остатка, в мозгу постоянно мельтешил один-и тот же вопрос: куда девалось его тело? Сомнения стали одолевать меня: уж не повредилась ли я в рассудке?

Сон приходил только после лекарств, выписанных врачом.

Тони так и не обнаружил ни малейшего следа Джефа.

— Единственное правдоподобное, по-моему, объяснение, — рассуждал он впоследствии, — состоит в том, что, во-первых, Джеф был не убит, а только ранен. А во-вторых, выйдя в бессознательном состоянии на улицу в такую погоду, упал в воду, захлебнулся и был снесен в океан. Иначе он оставил бы хоть какой-нибудь след.

Когда я увидела своего деверя в первый раз после той страшной ночи, он выглядел как лунатик, мучимый бессонницей в течение, по крайней мере, нескольких недель. Его тоже терзали неразрешимые вопросы.

— Как ты думаешь, Тони, мы могли не услышать, что дверь открывается? Может быть, Джеф действительно вышел, когда мы сидели на кухне?

— Может быть. Шум ветра вполне мог заглушить скрип двери.

— Но зачем он тогда взял оружие?

— Откуда я знаю? Он был не в себе! Он, наверное… А-а-а, к черту! Не хочу больше об этом думать! Я схожу с ума! Не могу больше! Знаешь, давай прекратим это. Предлагаю довериться профессиональному чутью полиции. Тебе известно мнение капитана Кэлдвела.

— А что думает семья? Эрнестина, Сьюард…

— Они считают, что Джеф погиб в катастрофе. Подумай, стоит ли их переубеждать? Давай остановимся на этом и не будем больше тратить время и нервы.

— Как его мама?..

— Поплакала немного. Как всегда, когда она чего-то не понимает. Единственным человеком, кто принял смерть брата близко к сердцу, оказалась миссис Кингсли! Никогда бы не подумал! С ней даже случилась истерика — по-моему, впервые в жизни. Доктор давал ей успокоительное.

Миссис Кингсли пришла ко мне утром на второй день и принесла завтрак на подносе. Вид у нее был ужасный. Она оказалась обыкновенной женщиной, прятавшей доселе свое естество под мужеподобной маской. Лицо ее пожелтело, под глазами появились чернильные круги, волосы цвета воронова крыла посеребрились на висках.

— По-моему, вам нужно отдохнуть, — сказала я.

— Нет, от этого только хуже, — ответила она. — Наоборот, за работой отдыхаешь от тяжелых мыслей. — Поставив поднос на столик, она продолжала: — Конечно, неловко и говорить… — Глаза у нее наполнились слезами, голос прервался. — Он был такой молодой… Я чувствовала, что с ним может случиться несчастье, но все равно, это произошло так неожиданно… Я любила его…

Мне стало не по себе. Я опустила глаза. На подносе лежал завтрак: кофе, хлеб, мармелад и вареные яйца. Мне хотелось есть, но неудобно было начинать жевать перед лицом скорби пожилой женщины. А она продолжала свой взволнованный монолог:

— Он с детства был красавцем. Еще мальчиком кружил головы соседским девчонкам. Красивый, сильный, уверенный, он пускал в ход кулаки там, где любой бы на его месте поостерегся. Эрнестина говорила, что он — дикий. Дикий? Нет! Полный жизни, говорю я! Настоящий мужчина, всегда знающий, чего он хочет, и всегда достигающий своей цели! Мы понимали друг друга! — Миссис Кингсли пристально посмотрела на меня так, что я покраснела. — Да… А теперь вы — вдова. — В ее голосе прозвучала нотка сочувствия.

— Миссис Кингсли… Я тоже очень страдаю…

Только одна она могла отдаленно представить себе мое состояние.

— Сейчас вы должны думать о ребенке, — сказала миссис Кингсли, предварительно утерев глаза и высморкавшись. — Ешьте за двоих!

Мне стало неуютно. Я не поверила в ее искренность. Неужели она может так резко менять свое отношение к человеку?

— Ваш будущий ребенок — это все, что осталось на земле от Джефа, — добавила она, уловив, видимо, мои сомнения и желая их рассеять или уверить саму себя в искренности последних слов. — Ведь это ребенок Джефа, правда?

— Правда…

— Я тоже так думаю. Такие, как вы, не глупят на стороне.

Это прозвучало как намек на мою внешность, а вовсе не как похвала моей добродетели, но я не стала обижаться.

— Я должна сейчас уйти. Без меня они не смогут позавтракать. Потом вернусь забрать посуду. Ешьте. Ешьте за двоих.

В эту ночь меня впервые посетил кошмар, оставшийся затем со мной на долгие годы. Он неотвратимо повторялся в мельчайших подробностях, и не было спасения от негр. Каждую ночь Джеф как будто бы сидел в ресторане с блондинкой на коленях. Каждый раз я подходила к нему и говорила: «Идем домой». Он целовал девку и отвечал: «Иди. Я тебя не держу. Я тебя ненавижу. Оставь меня в покое». Тогда я наставляла на него пистолет и стреляла. Блондинка с диким визгом убегала, а убитый Джеф сидел в прежнем положении. Стараясь скрыть следы преступления, я с нечеловеческой силой, возможной только во сне, с корнями выдергивала из кадки стоявшую рядом небольшую пальму и клала вместо нее мертвого Джефа, поставив затем пальму на место, чтобы сверху прикрыть тело. Закончив работу, я оглядывалась и замечала, что посетители ресторана — толпа людей с неразличимыми лицами — стоят и смотрят на меня. В этот момент блондинка выходит вперед и говорит: «Убийца! Мы все видели!» «Нет-нет! — кричу я, — У вас нет тела. По-латыни это называется corpus delicti! Вы не можете привлечь меня к ответственности!» Но толпа угрожающе надвигается на меня. В руках у каждого из них — огромный кухонный нож. Вот они уже близко! Я чувствую их дыхание, уколы ножей, но… Тут я просыпаюсь и слушаю бешеный стук сердца, утираю пот со лба, оправляю постель и ночную сорочку, думая про себя: «Да, Джеф! Это не несчастный случай. Я убила тебя. Эх, Джеф, Джеф…» Через какое-то время мне обычно удавалось заснуть, но лишь для того, чтобы увидеть кошмар еще раз и проснуться от собственного крика. И так каждую ночь.

Итак, я овдовела. Меня больше ничего не удерживало, в доме Вэйдов. Так я и написала мачехе. «Дорогая моя, — писала она в ответ, — мы с отцом, конечно, были бы очень рады твоему возвращению, но понимаешь, это означало бы выселение одного из наших офицериков! Но мы ведь не можем пойти наперекор своему патриотическому долгу, ты согласна?» Патриотизм мачехи был замешан на крутом эгоизме — это я понимала, изучив ее достаточно хорошо. Она хотела быть в центре внимания, причем ни с кем его не делить. Путь домой мне был закрыт. Из гордости я не могла явиться без приглашения. Отец бы принял меня и так, но он не играет первых ролей в доме, во всем подчиняясь жене.

И потянулась пустая, однообразная жизнь. Никто в доме Вейдов даже не пытался хоть чем-нибудь скрасить мое существование. По-человечески можно было поговорить только с миссис Кингсли, да и то лишь на кухне, во время приготовления еды. Я вызвалась помочь ей после того разговора, и она не отвергла моей помощи. Но антипатию к ней мне не удалось преодолеть. Она постоянно наблюдала за мной со странным, непонятным выражением лица. Это тяготило меня.

Эрнестина тоже не добавляла мне спокойствия. Она ходила за мной как привязанная и надоедала вечными заботами и мечтаниями о будущем младенце. «Как ты его назовешь»? — постоянно вопрошала она. Или: «Наверное, будет девочка, как ты думаешь?» И так каждый день. Когда же я что-нибудь начинала делать — помогать Сьюарду в саду, например, — она запрещала мне работать, чтобы не навредить ребенку. Она постоянно искала моего общества, а мне тяжело было ее видеть: я ведь стреляла в ее сына!

Тони избегал меня. Я не сразу поняла это — он редко бывал дома. Но потом я заметила, что он всегда, когда приезжает, старается не выходить из своей комнаты. А если мы случайно встречались, отделывался несколькими пустыми замечаниями и скорей спешил прочь от меня. Он, конечно, не хотел оставаться со мной наедине, чтобы не обсуждать событий той ночи, в которую я застрелила Джефа. Только однажды Тони завел разговор.

— Нэнси, скажи, пожалуйста, он не вырывал у тебя из рук револьвер?

— О Тони! Ты знаешь, все произошло так быстро, что я просто не успела сообразить, что к чему. Не успела заметить ничего. Не запомнила.

Он с сомнением посмотрел на меня. «Уж не подозревает ли он меня во лжи?» — подумала я. Мне не удалось выведать у него сокровенные мысли. Он перевел разговор на другое и больше не возвращался к щекотливой теме.

Декабрь выдался ясным и солнечным. Иногда я просыпалась от озорных солнечных зайчиков, гулявших по моему лицу. В саду неожиданно появились птицы. Некоторых, например снегирей, я узнала, но были и совсем незнакомые, маленькие такие, серые, с желтыми крыльями и белыми головками. Погостив пару дней, они улетали дальше, в теплые края. Наш сад служил им временным убежищем по пути из родных мест.

Благодаря заботам Тони у нас выросли нарциссы. «Китайские лилии» — называл из Сьюард. В том году была очень популярна песня «Белая метель». Вся страна распевала ее, помня, наверное, что тысячи соотечественников судьба забросила в жаркие страны, в края вечного лета.

Мне было неуютно. Я находилась в постоянном напряженном ожидании. Чудилось мне, что скоро случится что-то ужасное.

Рождество прошло почти не замеченным. Сьюард срубил небольшую елочку, остальные нарядили ее и положили под нижние ветки несколько подарков друг для друга. Но никто, кроме Эрнестины, не вложил души в подготовку праздника. Он прошел вяло, неинтересно, едва нарушив повседневный ритм. Тони слонялся без дела, с минуты на минуту ожидая вызова на новое место службы, на какой-то крейсер. Он походил на памятник унынию, отвечал только на прямые вопросы и только на одной ноте, не повышая и не понижая голоса; демонстрировал внимание и предупредительность только по отношению к своей матери, совершенно не замечая остальных. Поэтому я была удивлена, когда однажды в саду он остановился около меня, занятой чтением нового романа. С минуту мы смотрели друг на друга.

— Ты чего, Тони? — спросила я, прервав молчание. — Что-нибудь случилось?

— Его нашли, — без всякого предисловия сказал он. — Вчера.

Я, конечно, сразу поняла, о ком идет речь. Измученная, я почти радовалась, что смерть Джефа не привиделась мне.

— Его тело нашли на пляже на Сильвер-Стренд.

— Да?.. Тогда… можно будет узнать… как он умер…

Я представила себе, как Кэлдвел и Парсон стоят, расставив ноги, над телом Джефа и рассматривают след от пули на его лице. От пули, которую я послала в него. И когда они убедятся в правдивости наших свидетельских показаний, тогда они придут и арестуют меня. И я отдохну от изматывающего душу ожидания, от сомнений в своем психическом здоровье, от может быть, ночных кошмаров.

— Ничего узнать не удалось, — вывел меня из задумчивости голос Тони. — Он слишком долго пробыл в воде. Рыбы объели ему лицо, так что опознали его только по кошельку в кармане.

— Но, может быть, это все-таки не Джеф?

— У кого мог оказаться его кошелек?

— Ни у кого. Он возвращался именно за кошельком в ту ночь.

Тони молчал. Где-то вдали зазвенел колокол. Протяжный и печальный.

— Тони, это был несчастный случай, — вторглась я в поток его раздумий. — Ты мне веришь?

— Какая тебе разница?

— Но это же был несчастный случай! Я не такая! Я бы не смогла!

— Чем ты можешь это доказать? — равнодушно спросил он.

Совсем не такой реакции ожидала я! Почему бы ему не сказать честно, что он на самом деле думает?

— И вообще, доставай свое траурное платье. Скоро мы поедем на похороны.

— Похороны?.. Тони, я не смогу… Разве нет кого-нибудь, кто бы без меня…

— Разумеется, есть похоронные службы. Ведь люди иногда умирают, представь себе, — сказал он ледяным тоном, в котором не осталось ничего человеческого, никакого сочувствия, которое я помнила по той ужасной ночи. — У тебя есть какие-то возражения, Нэнси?

— Нет, — ответила я кратко. Стоило ли пытаться переубедить Тони? Но я все-таки постаралась. — Тони, я бы все на свете отдала, клянусь тебе, чтобы вернуть назад время, чтобы не спускаться в ту ночь на первый этаж, не брать пистолет…

— Что сейчас-то об этом говорить? Прошлого не воротишь. «Жизнь невозможно повернуть назад! И время ни на миг не остановишь!» — как поется в песне, — слабо улыбнулся Тони. — Послушай, на твоем месте я бы забрал свою долю наследства и бежал бы отсюда без оглядки.

С этими словами он стремительно повернулся и быстрым шагом пошел к дому.

Наследства! Я и забыла, что Джеф был богатым человеком! Но неужели Тони считает, что я вышла замуж из-за денег? А может быть, он решил, что я убила мужа из-за наследства? Нет, это невозможно!

Через день после похорон мне позвонил человек по фамилии Андерсен, адвокат из фирмы, ведущей фамильные дела семьи Вейдов со времен дедушки Джефа. «Миссис Вейд, не могли бы вы срочно приехать ко мне по чрезвычайно важному делу? — спросил он. — Я должен посвятить вас в некоторые финансовые обстоятельства, связанные с кончиной вашего мужа».

Мистер Андерсен оказался высоким, элегантным мужчиной около семидесяти лет. Корректный, профессионально вежливый, он располагал к себе. Вот только, пожалуй, его манера клацать зубами несколько смущала меня. Отдав дань приличию и выразив соболезнования, порассуждав немного о «молодых патриотах», он плавно перешел к делу.

— Александр Вейд, отец вашего покойного мужа, назначил своему сыну денежное содержание, когда тот был еще мальчиком, сроком до 12 апреля 1944 года, то есть до совершеннолетия, то есть по достижении Джеффри Вейдом двадцати пяти лет. — В этот момент мистер Андерсен перестал говорить и, надев очки в тонкой золотой оправе, стал смотреть в какую-то папку. Потом посмотрел на меня поверх очков и поднял указательный палец вверх. — Вы, как вдова покойного Джеффри Вейда, имеете право получать это денежное содержание, составляющее 250 долларов в неделю, не считая расходов на лечение. Но при двух условиях! — Он значительно помолчал.

— При каких же? — спросила я довольно равнодушно. Мне стало понятно, что я не получаю никаких особенных денег. И слава богу! Не нужно мне ничего!

— При двух условиях. Во-первых, вы должны жить в поместье Вейдов, а во-вторых, не выходить замуж до вышеупомянутого срока, то есть до 12 апреля 1944 года…

— Понятно, — кивнула я. Чтоб не разрушать семейный очаг. Унылый Тони, впавшая в детство Эрнестина, миссис Кингсли… Неплохая семейка.

— Ваш муж обсуждал с вами когда-нибудь денежные дела?

— Нет, никогда. Я знала только, что он станет богатым, когда ему исполнится двадцать пять лет, и больше ничего.

— Вы представляете себе, о какой сумме идет речь?

— Нет.

— Более пяти миллионов долларов! — слегка напыщенно произнес он и выдержал эффектную паузу.

Ну и что же? Хоть сто миллиардов! Брать деньги в обмен за убитого, пусть даже случайно, мужа? Эта мысль угнетала меня и вызывала глубокое отвращение.

— Если вы внезапно скончаетесь, что весьма маловероятно, — продолжил мистер Андерсен, слегка улыбнувшись, — наследство отойдет старшему брату Джеффри — мистеру Энтони Вейду, поскольку у вашего покойного мужа нет прямых наследников.

— Скоро будет, — вмешалась я.

Адвокат удивленно поднял брови.

— У меня скоро будет ребенок. От Джефа.

— О, я не знал. Примите мои искренние поздравления, — сказал он. — В этом случае, разумеется, наследство перейдет к вашему ребенку.

— Я хочу спросить: если я покину поместье Вейдов раньше срока, мой ребенок теряет денежное содержание?

— Да, — ответил юрист. — Теряет. Но вы ведь не собираетесь уезжать, не правда ли?

— Я как раз собиралась уехать после родов к себе домой, к родителям.

— Это было бы неразумно. Вы же потеряете пять миллионов долларов!

— Да, вы правы, — пробормотала я, но потом не выдержала и произнесла то, о чем думала. — На этих деньгах кровь Джефа, мистер. Андерсен. Я не имею права на них. Если бы вы знали то, что знаю я, вы бы, наверное, поняли меня.

Он удивленно-страдальчески наморщил лоб и горестно покачал головой.

— Понимаете, у меня ничего не было, когда я выходила замуж… Деньги для меня мало значат…

Что я могла еще сказать ему в ответ на его недоуменный взгляд. Он не понимал, как это деньги для кого-то мало значат. Тысячи людей прошли через его контору, и все, конечно, придавали первостепенное значение своему финансовому положению. В моей душе шевельнулось, что-то, похожее на сочувствие.

— Я подумаю… — выдохнула я, отчаявшись что-либо объяснить.

— Вас обижают Вейды?

— Нет, что вы!

— Так что же?

Несколько секунд я раздумывала. Мистер Андерсен — первый человек, принявший во мне такое участие. Может быть, он станет мне другом и советчиком? Но потом я внимательно посмотрела на адвоката и увидела просто старого, прожженного дельца, высушенного тысячами историй о человеческой подлости, каждодневно сталкивающегося с самыми низкими человеческими страстями. Не могла я ему довериться!

— Видите ли… — промямлила я, — удобно ли новому человеку, без году неделя в семье, получать фамильные капиталы? Есть ведь родные Джефа… Им больше подошло бы…

— Дорогая миссис Вейд, ну что ж поделаешь! На все воля божья! Кто бы мог подумать, что ваш муж найдет упокоение так рано. Но он ведь женился на вас, значит — любил. Даже если бы он жил, вы бы все равно получили свою долю наследства! Поверьте, ему бы не понравилось, что вы хотите отказаться от его денег.

Эх, если бы мистер Андерсен знал, какой болью отозвались во мне его слова! Я посмотрела в окно на залитые солнцем дома.

— Хорошо, — с трудом разлепила я губы. — Мне надо подумать.

— Конечно-конечно, это — ваше право. Только сообщите мне, пожалуйста, побыстрее о результатах своих раздумий, договорились?

— Хорошо. Дайте мне времени до завтра, — попросила я и уехала в дом Вейдов.

Встречали меня на пороге.

— Ну как, были у Андерсена? — сразу же спросила миссис Кингсли.

— Да, была, — ответила я и подумала, что она, должно быть, слышала мой телефонный разговор с адвокатом.

— Ну и как, пересчитали уже денежки Вейдов?

Острая обида полоснула ножом по сердцу.

— Зачем мне считать чужие деньги? Вы не приняли меня в семью, я — чужая! — крикнула я и осеклась. Впервые у меня вырвались искренние слова в присутствии миссис Кингсли.

— Не мелите чепухи! — бесцеремонно сказала миссис Кингсли. — В этой семье просто не лезут друг другу в душу, вот и все! А вы думайте больше о ребенке, а не о себе.

Да, может, она тоже искренна. Может быть, она хочет, чтобы ребенок ненаглядного Джефа получил богатство Вейдов?

Это обстоятельство оказало сильное влияние на мое решение. Я поняла, что обязана учитывать интересы моего еще не родившегося сына или дочери. Кроме того, свое слово добавили и меркантильные интересы. У меня не было ни гроша за душой. Мачеха, несомненно, тоже сидит без денег. Работать я в таком положении не могу. Единственное, что остается, — сидеть на месте и выполнять условия завещания.

Утром я позвонила Андерсену и сообщила свое решение.

Глава девятая

С течением времени Тони стал относиться ко мне все хуже и хуже. Иногда он мог быть очень предупредителен и любезен со мной, но с каждым днем это случалось все реже и реже. Речь его стала отрывистой, почти грубой. Он в основном бродил по ночному саду или мерил шагами свою комнату. Вид его свидетельствовал о душевном разладе, что-то постоянно грызло его изнутри, что-то неотрывно преследовало его. Это не касалось войны: Тони довольно равнодушно встречал вести с фронтов. Свое собственное положение тоже, по моим наблюдениям, не слишком тяготило его. Мне казалось, что я понимала причину странного поведения Тони. Он, как и я, бился над решением загадки пистолета, исчезнувшего в ту памятную ночь. По ночам в саду он светил фонариком в самые укромные уголки сада, чтобы найти следы, ранее ускользнувшие от его внимания. Это могли быть, например, пуговица Джефа или лоскут с его костюма. Или, может быть, он надеялся найти само оружие? Я никогда не разговаривала с ним о его ночных прогулках.

По отношению к миссис Кингсли он проявлял открытую враждебность. Причиной раздоров служила его мать. Однажды они чуть не подрались! В тот раз началось с того, что Эрнестина заговорила о колыбельке, которую она хотела подарить мне для моего будущего малыша.

— Какой колыбельке? — гневно спросила миссис Кингсли.

— Той, старенькой, от Лотти… — потерянно ответила Эрнестина.

— Я давно выкинула этот хлам!

— Но она… такая милая, — глаза Эрнестины наполнились слезами. — Я сделаю для нее новый матрасик. Розовый. Потому что будет, кажется, девочка…

— Но колыбель же вся поломана!

— Бэлла! — взмолилась старая женщина. — Сьюард обещал починить ее.

— Забудем об этом, — непреклонно сказала Бэлла. — Нэнси купит новую. Зачем ей рухлядь?

— Послушайте! — вмешался Тони. — Раз мама хочет подарить Нэнси старую колыбель, пусть так и будет. Кто ей может помешать это сделать?

— Я, — ответила миссис Кингсли.

— А кто вы, собственно говоря, такая?

— Как я сказала, так и будет.

— Не ссорьтесь, прошу вас! — заплакала Эрнестина. — Тони, умоляю тебя! Я вовсе не так уж и хотела! Правда, это я просто так сказала.

— Почему ты терпишь такое обращение, мама? Я начинаю подозревать, что тут дело нечисто! Уж не гипнотизирует ли она тебя?

За столом повисла напряженная тишина. Эрнестина побледнела до синевы. Рот миссис Кингсли сжался в узкую полосу. Сьюард уткнулся в свою тарелку. Почему он не защищал Эрнестину вместе с Тони?

— Слишком много баб у нас в доме, — бросил Тони и вышел из-за стола.

Однажды в начале марта Тони появился в дверях кабинета, когда Эрнестина и Сьюард играли в шашки, а я пыталась постигнуть премудрости крокета по старому рваному учебнику. Безнадежность сквозила в каждом его движении. Уныло сутулясь, он подошел к игравшим и немного понаблюдал. Затем передвинул какие-то шашки и сказал: «Вот как надо, мама». Эрнестина благодарно улыбнулась ему и погладила его по руке. Он поцеловал ее в макушку. Это было странно. Тони никогда не афишировал своего нежного отношения к матери. Я почувствовала, что это неспроста, и не ошиблась.

— Мама, я уезжаю.

— Правда? Но ты пообедаешь, наверно?

— Нет, мама. Мой корабль отходит через несколько часов. Я уезжаю немедленно.

С минуту бедная женщина сидела неподвижно.

— Нет, Тони, прошу тебя, — прошептала она, закрыв рот рукой. От ее резкого движения шашки посыпались на пол.

— Я не могу, мама. Я должен.

— Я… Я думала, тебя забудут, и ты останешься!

К сожалению, нет, — улыбнулся он и взял трясущиеся руки матери в свои ладони.

— Но, Тони! Ты ведь уже уходил от меня, помнишь? А побыл дома так недолго! И вот опять уходишь!

— Все уходят, мама.

Она зарыдала. Сердце мое разрывалось от жалости. Я не ожидала, что Эрнестина поймет суть печального известия, но она материнским чутьем угадала, что ее сыну грозит опасность, и как могла выражала свое горе.

Тони нежно поцеловал мать в заплаканные глаза.

— Ты не вернешься, — сквозь рыдания произнесла она.

— Ну что такое ты говоришь! Так не провожают на войну. Не хорони меня заживо, — улыбнулся он, вытирая ей нос.

Сьюард подошел к молодому офицеру и потряс ему руку.

— До свидания, Тони. Желаю тебе удачи. Да хранит тебя Бог.

— Спасибо, Сьюард! Побереги маму.

— Обязательно, Тони.

Затем Тони повернулся ко мне.

— До свидания, Нэнси.

Я уронила книгу на пол, вскочила на ноги и подала ему руку.

— Буду рад тебя видеть, Нэнси, — сказал он, но я не могла осознать смысл его слов.

— Желаю тебе удачи, Тони.

— В самом деле? — промолвил он довольно холодно. — А я тебе хотел сказать, что… — В этом месте он запнулся и посмотрел на меня долгим, печальным взглядом.

— Что? — спросила я, не отводя своего взора, жадно всматриваясь в его глаза, стараясь прочесть в них сокровенные мысли Тони.

— Да так, ничего.

Не могла я требовать от него откровенности на людях: Эрнестина и Сьюард смотрели на нас.

— Ненавижу прощаться, — сказал Тони. — Это довольно тягостно. Так что…

Но мы проводили его до самых ворот, где стояла присланная за ним машина с невзрачным шофером. У самой дверцы Тони еще раз поцеловал маму, пожал руку Сьюарду и мне, сел, помахал всем и уехал. Миссис Кингсли так и не появилась.

Впрочем, мне было всё равно.

Дни тянулись с удручающим однообразием. Я все время сидела дома, никуда не выходя, кроме как на рынок, в библиотеку и к доктору. Дважды меня отвозили в Сан-Диего за покупками для младенца. Старая колыбелька больше ни разу в доме не упоминалась, я купила новую. Монотонная жизнь не слишком тяготила меня. У будущей матери достаточно забот, чтобы сосредоточиться на себе, не обращая внимания на окружающий мир.

Однажды плавное течение нашей жизни было прервано внешними обстоятельствами. Военный комендант обязал нас предоставить жилье нескольким офицерам военно-морских сил. Комендатура не справлялась с возросшими потоками подкрепления, требующими множества квартир. Военные действия в зоне Тихого океана слишком бурно расширялись. Поэтому миссис Кингсли вместе с нанятой немногословной мексиканкой по имени Пакита пришлось привести в порядок несколько комнат на третьем этаже, имеющих отдельный от основного вход.

Я тоже немного поучаствовала в этой патриотической деятельности. Миссис Кингсли внимательно следила, чтобы я не перетрудилась, чтобы не навредила маленькому. Ее забота и внимание к моему здоровью каждый раз удивляли меня. Она как будто выполняла какой-то долг, какую-то священную обязанность. Она относилась ко мне, как жрец к будущей жертве ритуального убийства. Я понимала, что это чепуха, но никак не могла отделаться от мысли, что она готова меня в скором времени съесть и поэтому тщательно откармливает и оберегает от болезней.

Я не могла отделаться от ощущения, что она постоянно следит за мной. Везде меня преследовал ее внимательный взгляд. Даже когда я сидела с книгой в саду, мне казалось, что она смотрит на меня из-за какой-нибудь занавески. А однажды случилось вот что. В тот день светило яркое солнце, я долго гуляла и забрела в дальний уголок сада, к старому могучему дубу. Там я обнаружила маленький заброшенный колодец, прикрытый сверху деревянной крышкой. Ничего интересного в нем не было, но я стала зачем-то его рассматривать. И тут что-то заставило меня обернуться. Это была миссис Кингсли.

— Я бы на вашем месте не отлучалась далеко от дома, — без всякого участия, холодно сказала она.

— Почему? Вы боитесь, что я упаду в колодец?

— Это вполне возможно.

— Я ведь не слепая.

— И все же не стоит рисковать, верно? — сузив глаза, с какой-то угрозой в голосе произнесла она. — Подумайте о ребенке.

Мне очень не понравился ее тон.

— Мне не нужна нянька. Я вам не Эрнестина.

У нее перехватило дыхание. Судорожно вздохнув, она покраснела и потупилась.

— Вы считаете, я неправильно веду себя с Эрнестиной?

— Да.

— Но она же совсем как ребенок! За ней нужно следить, чтобы она не навредила сама себе, все время напоминать, предостерегать, разве вы не знаете?

— Знаю. Но это не оправдывает вашей грубости.

— Грубости! Боже мой! Да если бы вы знали, что… — Тут она резко замолчала, будто наткнувшись на невидимую преграду.

— Что? — жадно спросила я, чувствуя, что, может быть, сейчас мне раскроется какая-то семейная тайна.

Но миссис Кингсли повернулась и исчезла за деревьями.

— Когда-нибудь вам будет стыдно за свои слова, — донесся ее приглушенный расстоянием голос.

Глава десятая

Ребенок родился в июле, восемнадцатого числа. В больницу меня отвез Сьюард. Был довольно прохладный, облачный день. Сьюард кусал губы, тряс головой и поминутно справлялся о моем самочувствии. Всегдашняя выдержка изменяла ему, и выглядел он забавно. Я бы посмеялась над ним, если бы не мои собственные страхи и волнения.

Родилась девочка. Я назвала ее Марианна Джоан. Эрнестина прорвалась ко мне в палату на второй день. На ней было обычное платье для работы в саду. Только широкая нарядная шляпа показывала ее желание как-то приодеться. На ее бледных щеках на этот раз играл неяркий румянец.

— Нэнси, у тебя девочка! — закричала она. — Так я и думала! — Откинув розовое одеяло, новоиспеченная бабушка стала с умилением рассматривать внучку, лежавшую рядом со мной. — Какая красивая! Милая! Вылитый Джеф, — сюсюкала она.

По-моему, ничего особенного в младенце не было: сморщенное красное тельце, как у тысяч других.

— Нэнси! Можно мне подержать ее? — стала умолять Эрнестина. — Я тихонечко!

Мне не хотелось давать ей дочь, но было стыдно обижать так обрадовавшегося человека. Она взяла на руки завернутую в одеяло девочку, как самую хрупкую вазу, и стала покачивать ее, напевая:

— Лотти, милая Лотти.

Я испугалась.

— Ее зовут Марианна, — с тревогой произнесла я, но она меня не услышала, мысленно возвратившись в прошлое и не желая уходить из него.

— Мы с тобой заживем, Лотти! Милая Лотти, вдвоем!

Мои тревога и страх возросли.

— Эрнестина! — сказала я резко, совсем как миссис Кингсли. — Это не Лотти! Это Марианна! Не путайте!

Она жалобно посмотрела на меня, и мне стало стыдно. Что мне, жалко, что ли? Старая женщина, ослабевшая от невзгод, потерявшая когда-то своего ребенка, хочет пофантазировать, вернуться хоть на мгновение в свой самый счастливый миг жизни. Что стало бы со мной, потеряй я свою дочь? Не могу даже представить! И больше я не упрекала Эрнестину, когда она называла мою девочку «Лотти».

Чтобы прийти в себя после родов, я на время наняла няню. В будущем я собиралась, конечно, сама ухаживать за своим ребенком. Но пока препоручила свои заботы миссис Фоулер. Это была полноватая, живая, краснощекая, пышущая здоровьем дама средних лет, олицетворение идеальной няни. Если бы не постоянное словоизвержение, она была бы вполне сносной женщиной. Ее язык умножал число ее врагов. Тараторила она без умолку обо всем на свете: о погоде, о войне, о своих семейных неурядицах, о последних «мыльных операх» по радио, закрывая рот только во сне. Только ночью я отдыхала от нее. Но, несмотря на этот недостаток, она была очень умелой и ласковой в обращении с детьми.

Эрнестина возненавидела миссис Фоулер. Она просто не переносила ее, избегая даже находиться рядом. Она как бы играла с няней в прятки. Однажды я спросила ее, чем она так обижена, что такого ей сделала милейшая миссис Фостер.

— Мне она не нравится, — ответила Эрнестина. — Она похожа на Тесси Блаунт.

— А кто такая Тесси Блаунт?

— Весьма вредная персона, — сказала Эрнестина с отвращением. — Тебе бы она тоже не понравилась. И, знаешь, я не верю ей. — Она кивнула в сторону детской. — Она может оставить Лотти одну, и Лотти упадет в воду!

Тут в комнату вошла миссис Фоулер, и Эрнестина, нервно кривя губы и подрагивая подбородком, выскочила вон.

Я так и не узнала, кто такая Тесси Блаунт. Может быть, думала я, это была няня Лотти? Откуда столь сильное недоверие к миссис Фоулер? Почему такой непроницаемой тайной окутана смерть Лотти? Связано ли это с Тесси Блаунт?

Улучив минуту, я спросила об этом миссис Кингсли. Она сильно рассердилась.

— У Эрнестины длинный язык! Тесси Блаунт была няней Лотти. Прекрасной няней! Но Эрнестина невзлюбила ее. Она всех ненавидела, кого любила Лотти. Наверное, она теперь ненавидит миссис Фоулер?

— Нет-нет, что вы!

— Если Эрнестина вобьет себе что-нибудь в голову, она не отступит. Берегитесь, предупреждаю вас!

— Что вы имеете в виду?

— Она не остановится даже перед похищением вашей дочери!

— Ну что вы!

— Ответьте, она называет вашу малышку Лотти?

— Ну и что же?

— А то! Хотите добрый совет? Не оставляйте их надолго вдвоем!

— Не могу себе представить, чтобы Эрнестина могла сделать что-нибудь плохое…

— Ну, так знайте, что с ней иногда случаются припадки.

— Какие?

— Она впадает в бешенство и начинает метаться, как тигр в клетке.

— Лотти утонула во время припадка?

— Не знаю, — окончательно рассердилась миссис Кингсли. — Я не видела.

— А вы когда-нибудь расскажете мне обо всем, что знаете?

— О чем? — Вопрос прозвучал почти грубо.

Я не стала настаивать на откровенном разговоре, давно убедившись в наличии заговора молчания, окружавшем смерть Лотти. Стена глухого непонимания всякий раз вырастала между мной и моим собеседником, едва я затрагивала эту тему.

Но все-таки я не могла не думать о тайне семьи Вейдов. Верна ли моя догадка о смерти Лотти в момент припадка Эрнестины? Зачем Эрнестина называет Марианну Лотти? Может быть, в ее слабом мозгу произошла подмена? Или просто она, как многие другие, хочет взять себе чужого младенца взамен своего, погибшего? Но куда она унесет похищенного ребенка? Нет, это совершенно невозможно представить! Но, лишенная спокойствия, я тем не менее последовала совету миссис Кингсли и никогда не оставляла дочь без присмотра.

Миссис Кингсли продолжала меня удивлять. Ее внимание ко мне совершенно исчезло после родов и перешло на Марианну. «Вылитый Джеф», — постоянно повторяла она, слоняясь вокруг детской кроватки. Теперь уже маленькая девочка стала предметом ее религиозных забот. Опять мне чудилось, что миссис Кингсли, как шаман, готовит человеческое жертвоприношение, потому что ничего материнского не проглядывало в ней.

Положение ухудшилось после отъезда миссис Фоулер. Я уговаривала ее остаться еще ненадолго, но она не согласилась. «Меня уверили, что помогут вам», — сказала она. И мне нечего было возразить. Могла ли я доверить кому-нибудь свои страхи, сомнения и подозрения? Могла ли я запретить Эрнестине и миссис Кингсли ухаживать за Марианной? Теперь, когда моя дочь лишилась постоянного стража, я осталась одна перед лицом едва угадывающихся опасностей.

Тяжелая атмосфера дома Вейдов угнетала меня. Не помогло и присутствие морских офицеров. Мы жили отдельно от них, почти не встречаясь друг с другом. Иногда до меня доносились звуки их шагов по лестнице черного хода, смех и разговоры. Редко попадали они в нашу половину, разве что за какой-нибудь мелочью, типа спичек или одеяла. Я стала нервной и подозрительной, вздрагивала от малейшего шороха или мелькнувшей тени. Кошмары мучили меня с удесятеренной силой, меняли сюжет и расцвечивались подробностями. Джеф выкрадывал у меня ребенка, а я, вся в поту и отчаянии, остро сожалела, что не убила его.

Я показалась врачу. Доктор Дэвис убеждал меня не нервничать, прописал успокоительное.

— Ваше положение мне знакомо по другим молодым мамам. Успокойтесь, здесь нет ничего нового. Такое часто случается, Особенно в семьях, где есть много бездетных женщин. Постарайтесь отвлечься и не думать о плохом, а то ваше состояние может вредно сказаться на маленькой.

Я постаралась. Лекарство мало помогало мне. Моя борьба с самой собой не прерывалась ни днем, ни ночью. Днем я воевала со своими зубами, приглушая их скрип всякий раз, как Эрнестина приближалась к внучке, а ночью старалась уйти от кошмаров, постоянно просыпаясь и ненадолго проваливаясь в дрему. Но в глубине души я чувствовала, что все эти жалкие потуги не остановят надвигавшейся катастрофы.

Однажды летним погожим днем я подкатила коляску с малышкой к подъезду и решила оставить ее на свежем воздухе, пока сама немного перекушу на кухне. С тех пор как у миссис Кингсли появились обязанности, связанные с новыми жильцами, еда перестала быть для нас священным ритуалом, опустившись до уровня простого приема пищи. На пустующей кухне, в простой, мирной обстановке нашлись стакан молока и кусочек хлеба. Тишина нарушалась только ровным гулом холодильника и мерным тиканьем настенных часов. Мне стало уютно, я расслабилась. Рядом обнаружилась газета, я стала ее просматривать, налив себе дополнительный стакан молока. Так прошло, наверное, с полчаса. Внезапно мне послышался какой-то странный звук. Я вздрогнула, сорвалась с места и с замеревшим сердцем помчалась к коляске.

Коляска была пуста!

Я не могла сразу осознать случившегося и с минуту рассматривала скомканные белые пеленки и розовое одеяло, надеясь, что это наваждение, которое скоро рассеется, и я снова увижу свою девочку. Но увы, как ни напрягались мои глаза, я не могла силой взгляда вернуть пропавшую дочь. Паника охватила меня. Я стала кричать как сумасшедшая:

— Марианна, Марианна! — На крик выбежал Сьюард. — Марианна исчезла! — продолжала кричать я. — Надо ее скорее найти! Где моя девочка?

— Подождите убиваться, — стал успокаивать меня Сьюард. — Может быть, миссис Кингсли или Эрнестина…

— Да, — подхватила я в отчаянии. — Это Эрнестина. Где Эрнестина? Это она украла!

Могла ли я не впасть в отчаяние? Разве не понятно мое состояние любому человеку, даже никогда не имевшему детей? В моем мозгу возникла картина: Эрнестина подкрадывается к спящей Марианне и хватает ее, приговаривая: «Лотти, Лотти».

— Где Эрнестина? — закричала я совершенно вне себя от горя.

— Только что была здесь.

— Помогите мне найти ее! — твердо произнесла я, беря Сьюарда за руку. — Разве вы не знаете ее? Разве вы не знаете, на что она способна?

— Пойдемте в ее комнату, она, наверное, там.

Я видела, что он не верит мне, но это меня не беспокоило. Главное — чтобы он помог. Вместе мы пошли через весь дом в комнату Эрнестины. Комната оказалась маленькой каморкой, едва вмещавшей кровать, зеркало и комод. На осмотр этого убранства хватило одного беглого взгляда. Каморка была пуста.

— Она куда-то унесла мою дочь!

— Нэнси, будьте благоразумны. Откуда у вас такая уверенность? Может быть, это и не Эрнестина вовсе, а миссис Кингсли…

— Нет. Это Эрнестина!

— Не могу поверить. Она без меня никуда не выходит.

— Она все может! Она, наверное, вышла за ворота и села в автобус!

Сьюард взял меня за руку, стараясь хоть как-то успокоить.

— Это невозможно, Нэнси!

Но меня ничто уже не могло успокоить, я вся тряслась. Вдруг страшная мысль пронзила меня.

— Конечно! Как я сразу не догадалась! Эрнестина понесла Марианну к морю, к бухте, к тому месту, где в последний раз видела Лотти! К бухте!

— Не может быть, Нэнси! Это нелепица!

— Я уверена!

В меня как будто вселилась неземная сила. Оттолкнув Сьюарда, я птицей полетела к воротам, отодвинула створку и побежала дальше. Не помню, чтобы я переставляла ноги, меня несло как на крыльях, а когда я увидела нелепую фигуру Эрнестины, последние остатки самообладания покинули меня.

А Эрнестина спокойно сидела на берегу. Ее лицо излучало счастье. Морщины разгладились, выражение печали исчезло, она выглядела лет на десять — двадцать моложе и с умилением смотрела на Марианну, лежавшую у нее на коленях.

— Посмотри! — сказала она мне, едва я приблизилась. — Как Лотти довольна! Она не хотела играть на песке — боялась замочить ножки. Она проснулась, но не плачет! Ей хорошо со мной.

Марианна серьезно посмотрела на меня, продолжая сосредоточенно сосать соску. Я протянула руки.

— Ты ведь не хочешь забрать ее у меня, — со страхом спросила Эрнестина и сильнее прижала девочку к себе.

— Эрнестина, запомните хорошенько: это не Лотти, а Марианна! Это моя дочь, а не ваша, — твердо произнесла я и опять протянула руки к Марианне, но Эрнестина все еще не решалась отдать свое сокровище. — Отдайте! — повторила я.

— Будь хорошей девочкой, Эрнестина! — подоспел на помощь запыхавшийся Сьюард. — Отдай!

Несчастная старая женщина переводила взгляд с меня на Сьюарда и обратно, не понимая, почему она должна отдать столь дорогое ей существо. Но, видимо, ее воля не выдержала натиска посторонней воли. Она дрожащими руками протянула девочку мне. Я торопливо схватила маленькое тельце и невольно причинила девочке боль своими крепкими объятиями. Доченька расплакалась, но я не могла заставить себя разжать руки. Она была со мной! Цела и невредима! Это было огромное счастье!

— Не ругайте слишком уж Эрнестину, — донесся до меня как будто издалека голос Сьюарда. — Она не хотела ничего дурного.

Но я не ответила — мне было все равно. Какое все это имеет значение? Пусть все провалится в тартарары! Моя дочь — со мной! И я больше ни на секунду не спущу с нее глаз!

глава одиннадцатая

Выходка Эрнестины заставила меня еще раз тщательно взвесить все за и против переезда из дома Вейдов. Этот случай может повториться! При большом желании меня можно еще не раз подловить, у меня ведь не сто глаз! Напрасно Сьюард уверял, что я драматизирую события, что ничего плохого произойти не могло. Разве не собственными ушами слышала я предупреждения миссис Кингсли? Разве сами они не считали Эрнестину опасной для ребенка?

И что мне прикажете делать в такой ситуации? Возвращение в Колтон стало еще более невозможным после ответа мачехи на мое последнее письмо. Я приглашала ее к себе посмотреть, полюбоваться на внучку, морально поддержать меня добрым словом и взглядом. Она же мне написала: «Нэнси, дорогая! У меня нет совершенно никакой возможности приехать, пойми меня! Представь, нас еще больше уплотнили, мы теперь живем как сельди в бочке, и без моей твердой руки все тут же развалится!» В ее послании не было и намека на сочувствие, на сожаление о невозможности приехать. Ее нисколько не волновало мое положение, она не понимала моего состояния. Я была безразлична ей, глубоко обижена этим равнодушием и зареклась на всю жизнь просить ее о чем-либо.

Ко всему прочему у меня не было денег. Я скопила всего двести долларов. Марианне требовалось множество всяких необходимых мелочей. Жалованье няни составляло изрядную долю моих расходов. Зарабатывать я не могла, лишаться последнего денежного дохода — тоже. Завещание отца Джефа связывало меня по рукам и ногам.

Мне оставалось прожить в положении наследницы всего шесть с половиной месяцев, но я еще ясно не определила своего отношения к своим будущим миллионам. С одной стороны, имею ли я на них право? Но, с другой стороны, можно ли решать за Марианну? Если я, убийца Джефа, откажусь от денег, не получит их и Марианна! Чем она виновата? Имею ли я право лишать дочь наследства?

Так проводила я дни в сомнениях, страхах и размышлениях, не в силах остановиться на чем-то определенном. Однажды случилось нечто, заставившее меня по-иному посмотреть на все случившееся. В тот день я готовила Марианне молоко. Девочка спала рядом со мной, на кухне, потому что я боялась оставлять ее в одиночестве. Один из офицеров, по имени, кажется, Бэрри, войдя в комнату, попросил меня помочь ему найти какой-нибудь плащ. «Свой я забыл на базе», — горько посетовал он.

Тут я вспомнила про старый дождевик, пылящийся в кладовке с той самой ночи, в которую был убит Джеф. Последний раз его надевал Тони, когда искал загадочно исчезнувшее тело.

— Подождите, пожалуйста, — сказала я и пошлатв кладовку.

И действительно, там, под толстым слоем пыли, обнаружилась нужная офицеру вещь.

— Большое спасибо! — горячо поблагодарил менямолодой человек. — Вы очень любезны. Что бы я без вас делал!

Его круглое, по-детски румяное лицо светилось от радости.

— Ох уж этот дождь! Из-за него ваш дом скоро превратится в Ноев ковчег, — пошутил он, надевая плащи по-мальчишески засовывая руки в карманы.

Но тут его улыбка резко погасла, сменившись выражением недоумения и испуга. Из правого кармана он медленно вынул пистолет и растерянно уставился на него. Мы молча постояли, не в силах отвести взгляда от оружия. Оно было похоже на то памятное, которое я единственный раз в жизни держала в руках.

— Револьвер, — нарушил молчание Бэрри, тупо оглядывая его со всех сторон. — Смотрите, револьвер. — Он сунул черное дуло прямо мне под нос, как будто я слепая и не видела, что у него в руках.

А я все видела и уже даже успела понять, что, раз оружие найдено, есть вещественное доказательство и основание для возбуждения против меня уголовного дела.

— Откуда оно здесь? — изумленно продолжал Бэрри.

— Не знаю. Плащ очень старый. Давно висит. Неизвестно чей. — Что-то мешало мне назвать вслух имя хозяина плаща: Тони.

Пока я размышляла, в Бэрри тем временем проснулся военный, его движения стали четче и осмысленней.

— Та-а-ак, — протянул он. — Двадцать пятый калибр. Автоматический. Заряжен! Однако холостыми…

— Как холостыми? — поразилась я.

Может быть, это не то оружие? Очень похожее, но все-таки не то?

— Да, холостыми. Точно. Из него теперь и клопа не убьешь! Боевое оружие превратили в хлопушку. Шуму много — толку мало.

В этот момент я резко вздрогнула и обернулась, услышав шорох за спиной. Нервы мои сильно расшатались. Между тем это просто молоко убежало. Итак, думала я, пули — холостые! Это значит — я не убивала Джефа! От огромного облегчения я чуть не потеряла сознание. Меня охватила страшная слабость, прошиб обильный пот.

— Ну, так я пойду? — раздался за спиной голос Бэрри.

— Да-да, конечно.

— С вами все в порядке?

— Да, просто немного жарковато здесь, правда?

— Да, действительно. Револьвер вы возьмете?

— Положите на стол.

Мне хотелось и плакать, и смеяться, и прыгать от радости. Я — не убийца! Убийца — не я! Я не убивала Джефа! Больших усилий стоило мне стоять и молчать. Дрожавшие руки я прятала от подозрительно смотревшего на меня офицера.

— Ну ладно, я пошел. Плащ вам завтра верну.

— Можете не торопиться.

— Ну ладно, раз с вами все в порядке… В порядке ведь, да? Ну, тогда я пошел… Спокойной ночи!

Спокойной ночи.

Едва закрылась дверь, ноги мои подкосились, я без сил рухнула на стул. Как странно. Я же видела, как лежал Джеф. У него во лбу был след от пули. Или это мне показалось? Но кровь, по крайней мере, точно была… А если кровь не от пули? А от чего же?

Впервые с той роковой ночи я стала мучительно вспоминать все подробности: как я спускалась по ступенькам, как боролась с Джефом, как он упал… Но как он выглядел, когда упал?.. Несмотря на все усилия, мне не удалось восстановить в памяти полную картину происшедшего.

Может быть, Джеф упал лицом вниз и поранился об осколки? Потом, как предположил Тони, очнулся, вышел из дому и сгинул, смытый в открытое море? Но ведь он был синий весь! Как покойник! Это было хорошо видно на фоне светлого ковра.

Теоретически, кто-то мог выстрелить одновременно со мной из другого пистолета. Но кто? И где он прятался?

Тут я вспомнила, что Тони вошел почти сразу после выстрела. Было ли его удивление искренним? А может быть, он вошел чуть раньше и был свидетелем нашей с Джефом ссоры?

Тони не любил Джефа, это было мне ясно с первого же дня. Тони и не скрывал никогда неприязни к брату. Может быть, он решил устранить преграду между собой и деньгами отца? Но ведь есть и еще препятствия: мы с Марианной!

Я отчаянно затрясла головой, отгоняя ужасные мысли, как надоедливых мух. Но помимо воли в памяти восстанавливались сцены той ужасной ночи: как Тони вел меня на кухню, насильно поил бренди. От него исходила волна сочувствия! Мы сидели с ним вдвоем и ждали полицию…

То есть, нет, какое-то время я сидела одна! А он, надев плащ, вышел на улицу! Якобы для того, чтобы загнать в гараж машину Джефа.

Сколько он отсутствовал? Мог ли он зайти в дом незаметно для меня и вынести тело Джефа? И спрятать оружие… Странное оружие, заряженное холостыми… Да, мог! Он знал, что его брат уже внесен в списки погибших, и мог предполагать, что полиция не заинтересуется делом дважды погибшего летчика.

Если он убил, то мой револьвер — это улика против него!

Я не могла убить мужа холостыми патронами! И, значит, убийца — не я, а кто-то другой!

Он, например.

Я встала и принялась механически очищать плиту от подгоревшего молока. Марианна проснется примерно через полчаса. Времени достаточно, чтобы приготовить ей новую порцию.

Мой мозг лихорадочно работал, стараясь составить из известных фактов непротиворечивую картину преступлен ния. Но вопросов было больше, чем ответов.

Почему Тони не выбросил улику из кармана? Забыл? Невероятно! Он не склеротик.

А зачем он ходил по саду, как будто что-то искал? Забыл, куда положил оружие, что ли? Какая чепуха!

Неверной рукой я чуть не разбила бутылочку Марианны и застыла на время в неподвижности, решая главный вопрос: обращаться мне в полицию или нет? Если убила не я, значит — кто-то другой. Кто?

Мне представился разговор в полиции с тем хрипатым капитаном.

«Миссис Вейд! — скажет он. — Дело закрыто. Труп погибшего в авиакатастрофе мы нашли. Ваши показания о пулевом отверстии в его голове не подтвердились».

А я скажу: «Но он был обезображен рыбами. Можете ли вы утверждать, что не пуля убила его?»

И тогда он мне ответит: «Мы ничего не утверждаем. У нас просто нет доказательств, что его убили. А у вас они есть? Хотя бы орудие убийства?»

Да, так он и спросит.

И будет прав.

Мне вдруг пришло в голову, что лучше всего — забыть о новой улике как о страшном сне. По счастливой случайности убийство можно списать на катастрофу — и слава богу!

Нечего ворошить прошлое. Кому будет лучше, если я укажу на Тони: «Вот он, убийца. Ловите его»? Кто-нибудь получит от этого хоть крупицу счастья? Если бы Тони хоть кому-нибудь мешал! Хороший парень. Меня даже тянуло к нему, несмотря на всю его угрюмость. Он похож на своего брата. От него тоже исходило ощущение какой-то притягательной силы, пугающей и успокаивающей одновременно.

Спустя неделю Тони появился в доме. Его корабль торпедировали, но команду спасли.

Тони не получил ни одной царапины, но этот случай сказался на его душевном состоянии. Он стал еще менее разговорчив, совершенно замкнулся в себе. Почти перестал есть, высох весь. У него появилось много новых морщинок, особенно у глаз и рта.

Я застала его одного на второй день по прибытии в библиотеке. Он сидел, уставившись в одну точку, делая вид, что читает газету.

— Тони! — обратилась я к нему. — Нам нужно поговорить.

Он взглянул на меня, и мне показалось, что в глубине его глаз мелькнула затаенная боль.

— О чем? — вяло произнес он без всякого интереса.

— Видишь ли… Сейчас, наверное, не время… Но…

— Не мямли, ради бога. Говори сразу. В чем дело?

— Я… нашла оружие, которым стреляла в Джефа! В кармане старого плаща.

Он помолчал, внимательно разглядывая меня, как будто стараясь прочесть что-то на моем лице.

— Ты уверена, что это именно оно?

Честно говоря, я ожидала какой-нибудь другой реакции. Например: «Да, это я положил его». Или: «Как оно туда попало?»

— Да, я уверена, что это именно тот пистолет.

— Где он?

Я достала из сумочки завернутый в тряпицу револьвер.

— Посмотри, он заряжен холостыми!

Тони осмотрел оружие и молча кивнул.

— Ну! — закричала я. — Что же ты молчишь? Видишь, я не убивала его!

— А кто же убил?

— Может быть, никто? Может, он просто расшибся при падении?

— По-твоему, я не отличу живого от мертвого?

— Ну а тогда, действительно, кто же убил?

— Патроны в револьвере холостые, — медленно произнес Тони, покачивая револьвер на руке. — Но кто может поручиться, что первая пуля была такая же, как все, а не боевая?

Это мне раньше не приходило в голову, не помещалось в нее и сейчас. Я отталкивала эту мысль, не желая признавать ее очевидности, не желая возвращаться в неопределенное положение то ли виновности, то ли невиновности.

— Нет! — сказала я. — Это невозможно! Это совершенно невероятно!

— Правильно, — слегка кивнул Тони. — Это невероятно. Вся эта история невероятна.

Он протянул мне револьвер, но я отшатнулась от него, как от ядовитой змеи.

— Он тебе не нужен? — спросил Тони.

— Нет, — со страхом отодвинулась я еще дальше.

— Даже как память о Джефе? — нервно усмехнулся он и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Так что же, выбросим?

— Э-э-э… Да!.. То есть… Не знаю! — вконец смешалась я.

Наша семейная жизнь с Джефом была очень непродолжительной и, за исключением самых первых недель, не очень счастливой. Мне не нужна была память о нем. Я бы, наверное, уже забыла о своем муже, если бы не мучившая меня загадка его смерти. Мне не хотелось говорить об этом с Тони. Он мог обидеться за брата.

— Зачем ты вышла за него замуж?

— Как зачем? Я любила его. Ты же знаешь!

— Ах да, припоминаю, что-то в этом роде я уже действительно слышал от тебя.

Последняя фраза прозвучала у него насмешливо и горько. Он засунул оружие в карман и положил руку на спинку дивана, почти касаясь моей спины. Его глаза заблестели.

— Что ты знаешь о любви, Нэнси? Ты, любительница широких свитеров, узких юбок и романтической поэзии? А? Что ты понимаешь в жизни? В людях?

Я почувствовала, что неудержимо краснею. Его рука за моей спиной мешала мне, отвлекала, не давала сосредоточиться. От нее исходило тепло, она притягивала к себе… Если он дотронется до меня, решила я, то надо будет встать и уйти. Но в глубине души мне очень захотелось, чтобы он придвинулся поближе и обнял меня.

— Не учи меня жить, — сердито сказала я, надув губы.

Это прозвучало смешно, по-детски, но на большее меня не хватило. Сердце лихорадочно стучало, готовое выскочить из груди. Он ничего не делал, просто сидел и улыбался.

— Ладно, не будем об этом. Это все не так важно. Понимаешь, я видел много смертей. Гибли хорошие люди: честные, сильные, добрые — не чета Джефу! Им бы жить да жить, делать мир лучше, чище, светлее… А Джеф? Если бы ты на него повнимательней посмотрела, то увидела бы совершенное ничтожество, самовлюбленного болвана — и больше ничего!

Пораженная этими словами, я вскочила и уставилась на него во все глаза! Оказывается, он не просто не любил брата, он отказывал ему в элементарном уважении! Я так растерялась, что встала и, механически переставляя ноги, заковыляла к выходу.

— Нэнси! — окликнул он меня, когда я была уже в дверях.

— Да?

— Ты, надеюсь, не проболталась никому о находке?

— Нет.

— Правильно, — холодно одобрил он. — И впредь не говори никому. Это в твоих же интересах.

Глава двенадцатая

После разговора с Тони я почувствовала себя не в своей тарелке. Ощущение неловкости, чего-то недосказанного осталось и причиняло беспокойство. Впервые в жизни заболели глаза, ломило суставы рук и ног. В голове звенело, как после сильного удара по лбу. Спать в таком состоянии не удавалось. Лишь на несколько часов я забылась, но потом до самого утра не смыкала глаз. Но нет худа без добра: Марианна получила от меня дополнительные ласки и заботы.

Жизнь моя становилась все труднее и труднее, силы постепенно иссякали. Очень много нервной энергии тратилось на тактичное отстранение Эрнестины и миссис Кингсли от активной деятельности по отношению к Марианне. Я испытывала страшное напряжение, когда эти две женщины приближались к моей девочке. Особенно много хлопот доставляла Эрнестина. Она желала влезать во все дела: ее интересовало купание, кормление, прогулки, одевание — везде ей хотелось приложить руки. Когда-то давно, еще в детстве, я, помню, все удивлялась, почему кошки так громко мяукают, если взять на руки их котят. И вот теперь, через много лет, поняла. Я сама вела себя, как кошка.

Однажды я на минутку оставила Марианну в коляске на лужайке и пошла надеть свитер, так как похолодало. По возвращении ужас сковал меня: Эрнестина взяла малышку на руки! Отбросив в сторону все церемонии, я закричала: «Отдайте!» Но Эрнестина отказалась. Я стала вырывать дочь из ее цепких рук. Марианна проснулась и заплакала. Я кричала: «Это мой ребенок! Я никому его не отдам! Никто не смеет его трогать!»

Лицо Эрнестины исказилось, глаза налились кровью и заполнились слезами. С душераздирающим стоном, как будто кто-то мучил ее, она ответила мне жутким криком: «Я хочу! Дай мне ее! Дай!»

— Нет, — сказала я тоном строгой мамы, разговаривающей с капризным ребенком, и Эрнестина отдала мне Марианну, но тут же устроила истерику.

Эта уже немолодая женщина стала вести себя совершенно по-детски, как полный несмышленыш. Она упала вниз лицом и стала кричать: «Дай! Дай! А то я умру! Я повешусь! Ну, пожалуйста! Дай!» Иногда она поднимала голову, чтобы проверить результат своих стараний, но я была неумолима, как сама Судьба.

На крики рыдающей женщины вышел Сьюард. Он бросил на меня укоризненный взгляд и поднял Эрнестину с травы.

— Что случилось? — спросил он. Я объяснила. — Ну зачем ты? — сказал он. — Эрнестина любит Марианну и не причинит ей зла.

— Да? Вы уверены? А я — нет.

— Ну почему вы решили, что она хотела утопить девочку? Да, Эрнестина впала в детство, но осталась доброй и любящей!

— А что случилось с Лотти?

Его веки почти сомкнулись, закрывая зеркало души — глаза. Теперь в них ничего нельзя было прочитать.

— Что «Лотти»?

— Как она умерла? — сердито спросила я. Долгое время сдерживаемая досада и обида на всех обитателей дома прорвала плотину молчания и вылилась наружу.

— Как вам пришло в голову спрашивать такое? Откуда вы вообще знаете о Лотти?

— Знаю.

— Я не верю ни единому слову ни одной женщины на свете! Вы вот что! Оставьте это! Эрнестина не обидит ни одной живой твари божьей! Вам понятно? Она и мухи не обидит!

Сьюард обнял внезапно притихшую Эрнестину и потихоньку повел ее в дом.

«Конечно, Сьюард будет ее защищать, — сказала я самой, себе. — Ведь он — ее брат. Но, может быть, в его словах есть доля истины? Эрнестина — такая хрупкая, нежная, беззащитная, никогда никому не делала вреда, всегда добра к Марианне. Не слишком ли я к ней сурова?»

Но сомнения недолго одолевали меня. Я взяла себя в руки. Мне нельзя рисковать, доверяя свое единственное сокровище сумасшедшей. Мне не нужны эксперименты, я хочу быть абсолютно уверенной, что с моим ребенком ничего не случится.

В ту ночь сон не шел ко мне. Я заснула ненадолго, а потом ворочалась в тяжкой полудреме до пяти часов утра, когда надо было вставать и идти на кухню, строго по расписанию готовить Марианне завтрак. Я включила ночник, от которого появлялись слишком длинные, на мой взгляд, тени. Мне они очень не нравились, пугали. Это был очень страшный, самый страшный для меня час суток. В то утро я поднималась по лестнице, как всегда, медленно и на полдороге вспомнила, что забыла взять бутылочку. Повернувшись, я задела своей ночной сорочкой нечто, лежавшее на ступеньках. Приглядевшись, в неверном свете ночника я увидела натянутую на небольшой высоте веревку, концы которой были завязаны на противоположных балясинах лестницы. Если бы я сделала хотя бы еще один шаг, то непременно споткнулась бы и покатилась по крутой лестнице до самого пола. Это могло кончиться чем угодно: от ушибов и переломов до сотрясения мозга или даже смерти. В растерянности, я оглядывалась по сторонам, направляя бессмысленный взгляд то на веревку, то на пол, то вверх. Меня сегодня чуть не убили! Я чудом избежала смерти!

Ноги сами отнесли меня назад. Как лунатик я возвратилась в свою комнату и, услышав голодный крик дочери, боясь идти на кухню, в странном оцепенении стала укачивать маленькое проголодавшееся существо, плохо соображая, что именно я делаю.

Кто же хотел меня убить? Кто же натянул коварную нить? Тот, кто хорошо знает мой распорядок дня! Накануне за ужином я пожаловалась на темноту. Все слышали, что в пять утра я хожу на кухню, пробираясь в полутьме. Все сидели за столом: и Эрнестина, и миссис Кингсли, и Сьюард, и Тони. Кто же из них желал моей смерти? Никого я не могла исключить из списка подозреваемых! Выходит так, что никому я не могу доверять: я окружена врагами!

Пока я механически качала Марианну, она уснула. Постепенно страх уступил место гневу против дома Вейдов и его обитателей. Миссис Кингсли ненавидит меня. Эрнестина хочет отнять у меня ребенка. Сьюард обижен за Эрнестину. Тони молчит, он слишком скрытен, но все-таки я чувствую, что в глубине души он считает меня аферисткой, вышедшей замуж из-за денег и убившей из-за наследства своего собственного мужа.

Что меня держит здесь? Невиданная прежде злость закипела во мне. Они меня еще не знают! Они думают, что я — бедная овечка? Не на ту напали. Мы еще посмотрим — кто кого! Неужели это из-за денег? Не получат они их! Пусть это не мои доллары, но они по праву принадлежат моей дочери! Я их никому больше не отдам!

Немного поразмыслив, я пришла к выводу, что мне надо промолчать, ничего не рассказывать о натянутой веревке. Пусть убийца выдаст себя неосторожным словом или жестом, я уж не пропущу их. В такой линии поведения, конечно, содержался определенный риск. Кроме того, предстояло жить двойной жизнью, все время быть начеку, оглядываться по сторонам во время прогулок, внимательно смотреть под ноги, следить за всеми, прислушиваться ко всем разговорам.

После этого случая два дня прошли без происшествий. Я пристально рассматривала всех домочадцев, взвешивала их поступки на внутренних весах. Тони показался мне очень подозрительным. Он окажется в наибольшем выигрыше, если мы с Марианной вдруг исчезнем. Я стала с ним предельно осторожной.

Постоянное напряжение сказывалось на здоровье. Иногда по утрам мне приходилось напрягать все силы, чтобы просто встать с постели.

— Ты стала плохо выглядеть, — сказал однажды вечером Тони. — По-моему, тебе надо показаться доктору.

Мы сидели с ним за столом и пили ликер марки «Каалау», доставшийся нам от одного из офицеров-постояльцев, не захотевшего тащить лишнюю тяжесть к себе в каюту на отплывающий в поход крейсер. Моряк угостил ликером миссис Кингсли, а она отдала эти несколько бутылок нам, потому что сама его не любила.

— А что случилось с Нэнси? — спросила Эрнестина. — Почему ей надо к врачу? — Она совершенно забыла свое безобразное поведение по отношению ко мне и опять набивалась в няньки к Марианне.

— Я плохо сплю, — сказала я.

Миссис Кингсли осуждающе посмотрела на меня.

— Вы мало двигаетесь, вот что я вам скажу. Если бы вы убирались в комнатах, мели лестницы, готовили на кухне, вы бы спали прекрасно. Я, например, сплю как убитая.

— Вы не правы. Я двигаюсь достаточно. У меня много других забот: я прохожу по нескольку миль в день вместе с коляской, чтобы Марианна поспала на свежем воздухе. На кухне я тоже кручусь, готовя ей детское питание. Нет, все не так просто.

— Но что тогда? — спросила экономка, размешивая сахар в чашке.

— Нервы.

— Нервы? В таком возрасте? Мне бы вернуть ваши годы! В мое времечко меня ничто не могло заставить о чем-то печалиться.

— А сейчас? — спросила я, пристально глядя на нее.

— И сейчас тоже. Мне не о чем жалеть.

Я вглядывалась в смуглое цыганское лицо миссис Кингсли, но ничего не могла на нем прочесть.

Вскоре, следуя совету Тони, я поехала навестить доктора. Сам советчик сопровождал меня в качестве шофера и телохранителя. Мы поехали вместе с Марианной, хотя Эрнестина со слезами уговаривала меня оставить девочку на ее попечение, обещая «хорошо-хорошо» о ней позаботиться. Но я не вняла ее мольбам. Так что мы поехали втроем. Доктора на месте не оказалось, но любезная медсестра дала нам его другой адрес, по которому он принимал посетителей в соседнем городке. Это стоило нам еще часа пути. В новом для меня приемном покое толпилось много ожидавших приема больных. Я устала ждать и готова была уже уйти, когда меня пригласили в кабинет.

Доктор Дэвис плохо выглядел, может быть, еще хуже, чем я. Он сидел за столом, опустив плечи и склонив голову набок. Голос у него был слабый, безжизненный, усталый. Я ему пожаловалась на здоровье, и, пока медсестра возилась с Марианной, он прослушал и осмотрел меня. Особенно его заинтересовал мой рот — он даже достал для его осмотра специальный фонарик, короткий и узкий, похожий на палец.

— Вы мазью пользуетесь какой-нибудь? — вяло спросил он.

— Нет.

— А глазными каплями?

— Тоже нет.

— Странно… очень странно. Полоскаете чем-нибудь рот?

— Да, несколько раз в день. У меня во рту постоянный неприятный привкус.

— Хм-м. Чем именно полоскаете?

Я назвала популярное патентованное средство.

— Не пьете его?

— Нет, что вы, оно невкусное.

Он с минуту помолчал, грызя в замешательстве кончик карандаша.

— Не знаю, что и думать.

— Что со мной, доктор?

— Э-э-э… На фоне обычных послеродовых изменений у вас есть признаки хронического ртутного отравления.

— Ртутного? — вздрогнула я как от электрического разряда.

— Да, ртутного отравления. Вот почему я вас спрашивал о полоскании. Патентованные средства иногда содержат ртутные соединения. В очень маленьких дозах, конечно. Но вы говорите, что не пьете его?

— Нет, что вы, никогда! Но вы уверены, что это именно ртутное отравление?

— Стопроцентной гарантии, разумеется, дать не могу, но первый признак — небольшое посинение оснований зубов — у вас просматривается довольно ясно.

Я непроизвольно закрыла рот ладонью. «Посинение оснований зубов»? Так, значит. Сначала — натянутая веревка, теперь — ртутное отравление.

— Это серьезно? — спросила я с дрожью в голосе, а самой хотелось закричать: «Это смертельно?»

— Нет, не очень. Вы пришли вовремя, не успели еще сильно пострадать. Вот если бы вы пришли попозже, тогда было бы, возможно, хуже.

— У вас уже встречалось такое в практике?

— Время от времени бывает. Особенно у детей. Они ведь любопытные, часто пьют всякую дрянь. Глазные капли, например.

— Глазные капли?

Я тут же вспомнила красные глаза Эрнестины. У нее конъюнктивит?

— Какой у них вкус, у глазных капель?

Доктор устало посмотрел на меня долгим изучающим взглядом, каким иногда занятые люди награждают глупых и взбалмошных.

— Часто они безвкусны, но детей привлекают маленькие бутылочки, оставленные без присмотра.

Нет, не о детях думала я, а о себе! Кто-то каждый день капал мне в еду безвкусную отраву. Но ведь в доме едят за общим столом! Только ликер я пью отдельно! Мне очень захотелось рассказать все доктору Дэвису, но потом я удержалась. Что бы я ему поведала? Бездоказательные подозрения? Я уже вызвала его удивленный взгляд, а теперь рискую получить неблагоприятный диагноз о своем психическом состоянии.

— Советую вам, — тихо бубнил тем временем доктор, — оставить полоскание, пить теплую воду, побольше отдыхать. Я выпишу вам снотворное и витамины. Это обязательно поможет. И ради бога, не тряситесь так! Не бойтесь, ничего с вами не случится!

Мне хотелось рассмеяться ему в лицо. Меня хотят убить! А он советует мне не бояться!

По дороге домой я рассказала Тони о диагнозе доктора. Он не среагировал, как будто не поверил или отмахнулся, как от чего-то совершенно неважного. Но потом всю дорогу молчал, не проронив ни слова.

С тех пор я перестала пить ликер. Но перестать есть я не могла. Всяческими стараниями я ухитрилась выторговать себе право есть отдельно по утрам и днем, но трудно было объяснить желание нарушить традицию общего вечернего сбора за столом. Я решила это затруднение, вызвавшись помогать миссис Кингсли на кухне. Мне не верилось, что экономка ненавидит меня до такой степени, что готова отравить, но я не могла сбрасывать со счетов малейшую возможность, ведь речь шла о моей жизни.

Постепенно я почувствовала улучшение. Выздоровление тела благоприятно отразилось на ясности ума. Простой вопрос пришел мне в голову: кому выгодна моя смерть? И получилось, что никому! Ведь, если я умру, наследство все равно не достанется никому из обитателей дома! Меня просто хотят запугать, чтобы я, как заяц, убежала от опасности вместе с дочерью, оставив миллионы долларов Тони. Веревка — не смертельна, ртуть — тоже слишком ненадежное средство, действие которого сильно растянуто во времени.

Ну что ж, я вас раскусила, вам не удастся меня запугать! Исчезли последние сомнения — им не удастся выжить меня из дома!

Глава тринадцатая

В последнюю неделю отпуска Тони решил поехать на рыбалку в Колорадо. Именно тогда у меня состоялся серьезный разговор с миссис Кингсли. Вот как это было: я металась по кухне, готовя питание для дочери, и из-за спешки выронила стеклянную бутылочку на пол. Она разбилась вдребезги и привлекла внимание экономки, которая грызла горох в соседней комнате.

— Нервы? — спросила она, появляясь в дверях.

— Не то чтобы нервы, — ответила я, стряхивая остатки разбитого стекла в мусорное ведро. Миссис Кингсли обычно тихо радовалась моим неудачам и в таких ситуациях не заводила разговор без особой на то причины. Я напряглась и стала ждать продолжения.

— Вам нужно отдохнуть.

— Разве?

— Да. В последнее время, правда, вы лучше выглядите, но все равно, нервы у вас неважные. Кстати, что сказал доктор?

— Ртутное отравление, — сказала я, внимательно наблюдая за реакцией собеседницы.

Ее узкие черные брови высоко взметнулись вверх.

— Вы шутите?

— Нисколько.

— Ох уж эти доктора, ничего они не знают, шарлатаны!

— Доктор Дэвис не похож на шарлатана.

— Он наверняка не знал, что сказать, и ляпнул просто так, что ему в голову взбрело, лишь бы поскорее отделаться! Я же вижу, вы просто устали, вот и все! Вам надо съездить куда-нибудь отдохнуть, развеяться.

— Трудно отдыхать, когда ребенок на руках.

— А вы ее оставьте, — спокойно произнесла миссис Кингсли, продолжая лущить горох.

— Как просто у вас выходит!

— Да, очень просто. Я умею обращаться с детьми.

— Надо же, как легко и просто! Раз-два — и готово!

— Нэнси, я серьезно говорю.

Я посмотрела на нее и убедилась, что она действительно не шутит. Ее осенила новая идея, и она приступила к ее реализации. Это становилось опасным.

— Вы хотите избавиться от меня? — резко сказала я.

— Я? Зачем? Зачем мне это нужно?

Действительно, зачем ей это нужно? Она не любит меня, но любит Марианну как продолжение обожаемого Джефа. Может, поэтому?

Миссис Кингсли бросила в рот последние горошины.

— Я пойду — мне нужно заказать мяснику цыплят на ужин. А вы подумайте, Нэнси, насчет отдыха, подумайте хорошенько.

Рассеянно я подошла к кухонной полке за стеклянной бутылочкой взамен только что разбитой. Но тут что-то царапнуло взгляд, что-то невольно привлекло внимание. Маленький пузырек. Я взяла его и посмотрела на этикетку. На ней, под черепом со скрещенными костями, было написано: «Глазные капли. Применять три раза в день по две капли. Внимание: беречь от детей. Только для наружного применения». Да-да. Беречь от детей. От детей и от отравителей!

Как пузырек оказался на кухне? Кто его принес сюда и зачем? Миссис Кингсли? Какие странные разговоры вела она со мной. Неужели она серьезно рассчитывала выпроводить меня вон, а Марианну оставить себе? Она не похожа на ненормальную, но, может быть, так оно и есть?

Одна сумасшедшая в доме — это уже много, но если их две… Скорей бы прошли эти несколько недель, я вступлю в права наследства и уеду, куда захочу, потому что стану независимой! Как это прекрасно — независимость, свобода! Можно делать что хочется, жить, где пожелаешь! Не надо никого просить о помощи, думать о куске хлеба, бояться болезней. С каждым прошедшим днем, решив уже получить деньги, все труднее было сдерживать нетерпение.

Пока же время не пришло, надо опасаться за свою жизнь. Пузырек с глазными каплями подтверждает наличие заговора против меня. Миссис Кингсли, как самая волевая, вполне может состоять в нем, а может быть, даже возглавлять его. Я же ничего не знаю о ней. Мои сведения почерпнуты исключительно из непродолжительного разговора со Сьюардом. Мне необходимо собрать о ней как можно больше информации. Надо поговорить с Тони.

Я стала ждать Тони. Он приехал солнечным весенним днем, когда я отдыхала в постели, спрятавшись от света за занавесками. Едва заслышав его шаги и позвякивание рыболовной амуниции, я вскочила с кровати и быстро оделась. Потом последовала за ним в кладовую комнату, где он хранил свои снасти. В кладовой было жарко и душно. Солнце проникало в комнату через три узких окна, каждое высотой во всю стену, с пола до потолка. Тони поднял тучи пыли. Каждая пылинка была заметна в ярком солнечном свете. Вместе они составляли причудливый, все время меняющийся узор. На полу лежали, сваленные в беспорядке, старые вещи: сломанные стулья и столы, вышедшая из моды верхняя и нижняя одежда, большие чемоданы и узлы, грибовидные настольные лампы.

— Как это ты меня нашла? — спросил Тони.

— Я шла за тобой. Мне очень нужно поговорить.

— Да? — сказал он странным тоном, который я не смогла понять, а выражение его лица было трудно уловить, поскольку свет из окна бил мне прямо в глаза.

— Да. Расскажи мне о миссис Кингсли.

— Что именно ты хочешь знать?

— Помнишь о диагнозе доктора Дэвиса?

— Ртутное отравление? Это чепуха.

— Ты не прав, это вполне возможно. Я нашла на кухне глазные капли. Доктор Дэвис сказал мне, что глазные капли часто содержат ртутные соединения.

— Ну и что? Мама закапывает иногда себе в глаза. По рассеянности, вполне для нее простительной, она могла забыть пузырек на кухне. При чем здесь миссис Кингсли?

— Я ей не нравлюсь. Она меня не любит. И, по-моему, подозревает, что я имею отношение к смерти Джефа.

— Чепуха. Она не станет носить камня за пазухой. Если она что-нибудь заподозрила, то тут же выскажет вслух. Открытая натура.

— Открытая натура? Она, наверное, каждый день открывает пузырек с каплями и стряхивает немного в мою тарелку.

— Возможно, — отозвался Тони ленивым голосом, в котором чувствовалось сдерживаемое напряжение.

Я не ожидала такого быстрого согласия. Мне казалось, Тони будет успокаивать меня, отговаривать от поспешных выводов, а он? У меюианыло в груди.

— Миссис Кингсли была бы рада выжить меня из дома. Одну, без дочки, — продолжала я.

— С чего ты взяла? — удивился Тони, высоко подняв брови.

— Она сама сказала. Вчера. Предложила мне уехать отдохнуть куда-нибудь одной.

— А ты?

— Отказалась. Но мне стало не по себе. Я далека от мысли, что ее заботит мое здоровье.

С минуту он молчал. Потом сел на самый большой сундук и вынул сигарету.

— Присядь рядом, Нэнси. Мне кажется, я тоже должен кое-что тебе рассказать.

Я села справа от него. Теперь у меня заныло не только в груди, но и в сердце.

— Я думаю, — начал он, зажигая сигарету, — сейчас будет уместно рассказать тебе, как миссис Кингсли появилась в нашем доме и заняла в нем нынешнее положение. В эту неделю мне удалось узнать нечто такое, что проливает свет на эту историю. Хотя, как теперь мне кажется, я всегда чувствовал неладное.

— Что ты узнал?

— Не торопись, послушай с самого начала. Миссис Кингсли пришла в наш дом, когда я был еще младенцем. Она была молода, красива — особой, дикой цыганской красотой. О ее муже никто ничего не знал, а она сама молчала о нем. В то время у нас был большой штат прислуги во главе с другой экономкой, не с миссис Кингсли. Ту экономку я совсем не помню. Только запах розовой воды и зеленый цвет длинного шелкового платья. Однажды ее не стало, она бесследно исчезла из моей жизни. Позднее я краем уха слышал, что миссис Кингсли поймала ее за руку, когда та что-то своровала. Не помню точно, что именно: то ли деньги, то ли масло. Не знаю, честно ли играла сама миссис Кингсли, но с тех пор она занимает освободившееся место. Работает хорошо, ничего не могу сказать против. Все у нас в порядке. Когда был жив отец, они вдвоем допоздна проверяли все счета. Даже ребенком я, помню, все удивлялся: неужели проверка счетов занимает столько времени? Теперь-то я знаю, что их отношения представляли собой нечто большее, чем отношения между служанкой и хозяином.

Лотти я помню. Мне было восемь лет, когда она утонула. У нее были длинные светлые волосы, бледное лицо — она походила на мать. Ее смерть сильно подействовала на меня. Несколько лет я просыпался по ночам с криками, мучимый кошмарами. До сих пор мне иногда снится, как она под водой, с разметавшимися волосами, хочет вдохнуть воздуха и не может, задыхается. Тело ее так нигде и не нашли. Причина смерти никогда не обсуждалась, но из намеков и полунамеков взрослых я сделал вывод, что мама каким-то образом причастна к гибели Лотти.

— Каким именно?

— Не знаю точно. Похоже, что сестра погибла из-за маминой небрежности. Мама всегда была несколько рассеянной.

Тони стряхнул пепел прямо на пыльный пол и продолжал.

— Через шесть месяцев после смерти Лотти родился Джеф, и все изменилось для меня. До этого момента отец отличал меня, делал подарки, играл со мной. Но потом весь дом сделал Джефа предметом своих забот и внимания, а я остался в тени младшего брата. Это было горько и обидно, я не заслуживал подобного забвения. Теперь-то я понимаю, что случилась обычная вещь: новый ребенок всегда становится центром семьи. Но тогда мне казалось, что он забирает мою долю в сердце родных и близких, особенно у папы и миссис Кингсли. Когда умер папа, я очень переживал. Это был еще один тяжелый удар для меня. А потом, когда прочитали завещание, я окончательно, бесповоротно, болезненно ясно понял, что отец не любил меня. Или, по крайней мере, любил гораздо меньше Джефа, потому что оставил ему все свое состояние. Я тогда был в переходном возрасте, очень опасном для психики. И каково было мое окружение? Мама ушла в мир грез. Миссис Кингсли не замечала меня. И любимый отец — и тот, даже после смерти, обидел первенца. Дважды я сбегал из дому, чувствуя себя ненужным, нелюбимым. Потом с помощью дяди Сьюарда меня по моему желанию устроили в частную школу-интернат. Да-да, конечно, я приезжал на летние каникулы, но, повзрослев, нашел другие, более подходящие для отдыха места. Я не любил свой дом, меня раздражал Джеф, капризный и своенравный, привыкший, что каждый носится с ним как курица с яйцом. Я не прощал пренебрежения ни маме, ни миссис Кингсли. С течением времени — год назад, если сказать правду, — я понял, что зря недолюбливал маму. Я решил жить в нашем доме и вернуть маме свою любовь, которую задолжал ей за все эти годы. Теперь я взглянул на все новыми глазами, и многие вещи, казавшиеся мне ранее естественными, стали удивлять и раздражать меня. Всевластие миссис Кингсли, например. Почему никто не может ей слово поперек сказать? Почему мама терпит ее своеволие? Даже дядя Сьюард никогда не заступается за маму!

— Да, я тоже удивляюсь.

— Чему?

— Тому, что Сьюард не заступается за дорогую ему Эрнестину, даже если миссис Кингсли доводит ее до слез.

— Да-да. И еще одно меня удивляло: отношение миссис Кингсли к Джефу. Я понимаю, что она привязалась к мальчику, пока растила его с самых пеленок. Но ее любовь, по-моему, переходила всякие границы. И вот теперь я понял почему. Однажды мне на глаза случайно попалось свидетельство о рождении Джефа. Я, конечно, и раньше знал, что брат родился в Колорадо, хотя и я, и сестра родились в Сан-Диего, но в тот раз ко мне пришло озарение. Я почувствовал, что в этом кроется какая-то тайна. Не буду останавливаться на всех подробностях своих рассуждений, приведших меня на прошлой неделе в один из родильных домов Колорадо.

— Так ты не ловил рыбу?

— Ловил, но не рыбу. Ловил свидетелей. Одна из старых медсестер, к моему счастью, обладает завидной памятью. Она запомнила миссис Вейд и, когда я попросил описать ее, сказала: «Черноволосая, похожая на цыганку».

— Это миссис Кингсли! — закричала я.

— Да. Я тоже так думаю. Миссис Кингсли — родная мать Джефа, — криво усмехнулся Тони. — Удивительно, как я не догадался за все эти годы. Это же просто как дважды два. До меня ведь доходили слухи о лихой молодости моего отца.

— Ты рассказал это ей? Я имею в виду миссис Кингсли. Рассказал, что ты знаешь?

Да. Она сначала все отрицала, но потом призналась, когда я рассказал о своей поездке в Колорадо. Не только призналась, но в ответ порассказала много чего интересного. Оказывается, отец не разводился с моей мамой только из-за денег.

— Из-за денег? Но он же был богач!

— До женитьбы он был не богач, а бедняк. У мамы было большое приданое: полмиллиона долларов, которые послужили трамплином для отца. Эти деньги в случае развода отходили к маме, и отец не хотел терять такой куш даже ради прелестей Беллы Кингсли.

— Но он оставил все деньги сыну миссис Кингсли.

— Она, должно быть, шантажировала его. Они договорились между собой. Он обещал, наверное, оставить все деньги Джефу и растить его как законного сына, а она обещала молчать.

— А твоя мама?

— Она никогда не была сильной личностью, способной постоять за себя, а после смерти сестры с ней вообще можно было не считаться. Брат же родился, как тебе известно, через полгода после гибели Лотти.

Постепенно ужас положения стал доходить до меня.

— Выходит, Марианна — внучка миссис Кингсли? И если что-нибудь случится со мной… — Голос мой прервался. Я помнила заботливость экономки. Но она стала хорошо ко мне относиться только после смерти Джефа. До этого она ненавидела меня! А теперь она хочет разлучить меня с дочерью. Лишь только я уеду, она живо сочинит историю о том, что я бросила Марианну. И завладеет внучкой.

Не удалось отравить, не получилось сломать шею с помощью натянутой веревки, так она решила просто прогнать меня?

— Ничего с тобой не случится, — прервал вдруг молчание Тони, как будто прочитав мои мысли.

— Откуда ты знаешь?

— Я припугнул миссис Кингсли.

— Что ей твои угрозы! Знаешь, я еще никому не рассказывала, я тебе скажу: я чуть не споткнулась о веревку, натянутую на середине лестницы, когда ранним утром шла на кухню. Если бы я упала, то наверняка сломала бы себе шею!

— Веревка? Старая глупая шутка? Странно. Ты думаешь, миссис Кингсли могла пойти на такое?

— После того, что ты разузнал, я не исключаю такой возможности.

— Все равно, даже если это сделала она, теперь ей будет не до шуток. Я предупредил миссис Кингсли, что отослал Андерсену письмо со сведениями о родителях Джефа, чтобы адвокат вскрыл мое послание в случае твоей смерти. И подозрение сразу падет на нее.

— И как она отреагировала?

— Рассмеялась. Заявила, что мое письмо только поможет ей убрать все препятствия с ее дороги.

— Но ведь моя смерть ничего не решит. Все равно настоящая наследница — это Марианна.

— Да, я ей сказал то же самое. Но она опять засмеялась: «Убить младенца — это дело проще пареной репы. Подушку на голову — и все. Среди младенцев очень много смертей от удушья».

Я затрясла головой. Слишком реальной получилась в описании картина преступления.

— Замолчи! Не хочу слушать!

Тони подсел ко мне поближе.

— Ты не думаешь, надеюсь, что я это все выдумал, да? Ты не доверяешь миссис Кингсли, правда ведь?

Я промолчала. Или мне надо было признаться, что стала уже подозревать и его тоже? Какое участие он принял в загадочной смерти Джефа? Преодолел ли он подростковую озлобленность на весь белый свет? Тони — старший сын. Деньги по праву должны были принадлежать ему. Пять миллионов могут любого добрейшего человека превратить в дикого зверя.

— Мне кажется, я тебе верю, — с трудом произнесла я лживые слова.

Мы сидели рядышком на огромном сундуке. Он обнял меня одной рукой.

— Тебе, по-моему, нужна опора, крепкое мужское плечо, — с улыбкой сказал он.

Я замерла как истукан. Только сердце бешено колотилось в груди.

— Я прав? Как тебе кажется? — продолжал Тони, прижимая меня к себе. — Выходи за меня замуж, тогда ты будешь верить мне, правда? У меня не будет причин желать тебе смерти.

— Оставь меня! — прохрипела я страшным голосом, который едва узнала.

— Не можешь забыть Джефа? — замерев, спросил Тони.

Я отрицательно помотала головой.

— Хочешь, я помогу тебе забыть? — произнес он и стал целовать меня.

Но он был не прав, я вовсе не думала о Джефе. У меня и мысли не было о нем. Я чувствовала себя одиноким, оторванным от дерева листиком, который захвачен ветром и несется неведомо куда в холодном, враждебном мире.

И Тони тоже мог быть врагом! Я с силой оттолкнула его и вскочила на ноги.

— Не делай больше так, Тони! Никогда!

— Почему? Экая ты недотрога. Не удивлюсь, если Джеф женился на тебе, потому что не было другого способа сломить твое сопротивление.

Я дала ему пощечину. Это вышло совершенно автоматически. Послышался звонкий шлепок. Уже через секунду я пожалела о содеянном. Это был бессмысленный и глупый поступок.

Но Тони не обиделся. Он засмеялся, насмешливо и горько.

Я выбежала из комнаты, но его смех преследовал меня сквозь все стены.

Глава четырнадцатая

Я стремительно вбежала в свою комнату и, добравшись до кровати, без сил рухнула на нее, закрыв глаза. Но образ Тони не оставлял меня. Лгал ли он? Его история про миссис Кингсли — выдумка это или нет?

Очень правдоподобная версия. Сначала она ненавидела меня, змею, соблазнившую ее дорогого мальчика. Потом заботилась обо мне, будущей матери ее внучки. А теперь дает мне отпуск. Вернее, отставку. Хочет, чтобы я ушла, оставив Марианну бабушке. Как все хорошо объясняется!

Но, если это правда, если Марианна связана с миссис Кингсли кровными узами, то мне грозит еще большая опасность!

Я со стоном перевернулась на спину. Мне стало страшно. Я боялась миссис Кингсли, волевую и умную женщину. Наверное, очень поднаторевшую в искусстве интриги. Кто я против нее? Она выслужилась из простых служанок до главной экономки. Такая карьера потребовала от нее, скорее всего, большой изворотливости, знания людей, их слабостей и достоинств. Она взяла всю власть и распоряжается теперь в доме Вейдов, как в своем собственном.

Слабохарактерная Эрнестина — полностью под влиянием экономки, это можно еще понять, но — Сьюард! Почему он не перечит какой-то, в сущности, служанке? Это — загадка. И решение ее, похоже, связано с таинственными обстоятельствами гибели Лотти. Так мне подсказывала интуиция. Две загадки в одном доме должны быть связаны между собой! Каким образом Эрнестина причастна к смерти собственной дочери? Почему эта тема окружена такой плотной стеной молчания? Что там в действительности случилось? Может быть, Лотти вовсе не утонула? Кто это видел? В тот день в доме было три человека: миссис Кингсли, Эрнестина и няня Лотти по имени миссис Тесси Блаунт, исчезнувшая, кстати говоря, из дома сразу же после трагедии. С чего бы это? Наверное, была веская причина. Интересно, какая? Интуиция подсказывала мне, что для разгадки тайны необходимо поговорить с миссис Блаунт.

Я решила выведать про бывшую няню у Сьюарда. До сих пор он прятался от моих расспросов, как улитка в раковину. Придется идти очень не любимыми мной окольными путями, хитрить и обманывать.

На следующий день я застала Сьюарда за работой в саду. Стоя на четвереньках, он копался руками в земле, высаживая маргаритки. Заслышав мои шаги, он поднялся, отряхнул колени и вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб. Я улыбалась ему, несмотря на то, что чувствовала себя не в своей тарелке.

— Знаете, рвать цветы гораздо легче, чем их сажать, — доброжелательно сказал он после приветствий.

— Вам никто не помогает?

— Некому.

— Если бы не моя лень, я бы с удовольствием помогла.

— Бросьте. У вас есть работа на все двадцать четыре часа в сутки и даже больше. Растите ребенка и ни о чем не думайте.

— Да, хлопот мне хватает, а няня ушла. Я приглашала миссис Фоулер вернуться, но у нее столько контрактов, что хватит на полгода вперед.

— Попробуйте пригласить кого-нибудь еще. Вот я, например, прочитал вчера в газете объявление: «Предлагаю свои услуги няни».

— Нет-нет, я не хочу рисковать, мало ли кто может дать такое объявление… Миссис Фоулер рекомендовал мне доктор Дэвис, поэтому я ей верила. Скажите, а вы мне можете кого-нибудь порекомендовать?

— Нет, — покачал головой Сьюард.

— Вы знаете, о чем я подумала? Мне вспомнилось, что миссис Кингсли говорила про некую миссис Блаунт, работавшую когда-то в доме Вейдов. — Я почувствовала, как окаменело его лицо, но продолжала: — Как вы думаете, она…

— Она уже слишком стара, — нетерпеливо прервал он меня.

— Но… может быть, она кого-нибудь порекомендует?

— Едва ли. И вообще, я слышал, что она вот уже несколько лет, как умерла, — сказал Сьюард, отвернувшись в сторону. Разговор не нравился ему. Не хотел ворошить прошлое? Или какая-то другая причина?

Отчаявшись получить нужные сведения у людей, я заглянула в телефонную книгу. Там оказалось три миссис Блаунт, но только одну из них звали Тесси. Звонить ей мне не хотелось — я опасалась подслушивания. Сьюард скрыл от меня адрес няни, значит, он чего-то боится и постарается не допустить нашего знакомства. Я решила нанести миссис Блаунт личный визит, несмотря на возможные преграды, любой ценой встретиться с ней.

Я достала карту Сан-Диего и нашла на ней дом бывшей няни Лотти. Район оказался далеко не фешенебельный. Добраться туда можно было только автобусом. Долгая дорога вместе с Марианной не сулила большого комфорта, но моя решимость от этого не уменьшилась.

Спускаясь по ступенькам, готовая сбежать, я неожиданно наткнулась на Сьюарда.

— Мне нужно съездить в город… за ботинками, — смутившись, сказала я.

— Я вас отвезу на машине.

— Не беспокойтесь, пожалуйста.

— Что вы, это нисколько меня не затруднит.

— Э-э-э… Сьюард, вы знаете, Марианна еще ни разу не каталась на настоящем автобусе, — пролепетала я, мучительно краснея. — Это будет для нее большим приключением. Кроме того, я ведь знаю, что вы хотите постричь газоны. Стоит ли отвлекать вас от работы? — Приходилось валить все в кучу, плести несуразицы, но что еще оставалось? Не выкладывать же ему истинную причину моей поездки!

— Не буду настаивать, — улыбнулся Сьюард. — Но на автобусную остановку все же довезу, тут уж вы не отвертитесь.

Он настоял на своем и отвез нас куда захотел. Дальше наш путь проходил без особых удобств: духота, давка, пересадки с маршрута на маршрут. Время тянулось бесконечно медленно. В сутолоке потерялся свитер Марианны. Я бы потерялась сама в этом запутанном лабиринте улиц, если бы не постоянная помощь любезных прохожих. Толпа рассеялась, когда автобус выехал из центра города, а после остановки «Парк Бальбоа» во всем салоне осталось трое пассажиров: мы с Марианной и старушка с полной хозяйственной сумкой.

Я очень устала, Марианна оттягивала руки, как пудовая гиря. Дом миссис Блаунт был довольно мил: маленький, одноэтажный, почти невидимый в зарослях розового олеандра. Мне пришлось долго стучаться в дверь. Присевший рядом огромный рыжий кот смотрел на меня и ждал результатов моих усилий. В конце концов дверь заскрипела и приоткрылась. В образовавшуюся щель смотрели два невыразительных глаза.

— Чего надо? — спросил недоверчивый хрипловатый голос.

— Вы миссис Тесси Блаунт?

— Я. Ну и что из того?

— Вы — опытная няня, — начала я. — Мне бы…

— Я давно на пенсии.

Да, это была Тесси Блаунт, работавшая когда-то няней. Значит, она — та, кого я ищу. Вряд ли такое возможно: две полные тезки с одинаковыми профессиями.

— Миссис Блаунт, — жалобно протянула я, стараясь побудить ее впустить меня в дом, — я проделала дальнюю дорогу, чтобы поговорить с вами.

Я действительно очень устала и надеялась, что мой голос звучит не очень фальшиво.

— Кто вас послал? — Ее глаза сузились.

— Никто меня не посылал. Я слышала про вас много хорошего.

— От кого?

— От миссис Вейд.

Дверь тут же изо всех сил захлопнулась, и я бы уехала ни с чем, если бы не помощь того самого гигантского рыжего кота. Его прищемило дверью, и он заорал дурным голосом. Тут же послышалось легкое оханье, и миссис Блаунт с причитаниями взяла слегка помятого зверя на руки и стала ласкать его.

— Я жена Джеффри Вейда, — крикнула я в отчаянии.

— Какого Джеффри? — спросила рассеянно миссис Блаунт, гладя пострадавшего по рыжей шерсти.

— Младшего брата Лотти.

— А-а. Да, я слышала, что у них родился еще один мальчик.

— Мне нужно поговорить с вами.

— О чем?

— Может быть, вы порекомендуете мне какую-нибудь другую няню? Прошу вас, пустите меня в дом, — взмолилась я. — Я не отниму у вас много времени.

Я чувствовала себя торговцем тухлым товаром, который навязывает вопреки воле покупателя ненужную ему вещь. Но мне необходимо было поговорить с ней. Иначе зря я мучилась по такой дороге, что ли?

— Э-э-э… Ну ладно, вы все-таки — член семьи, да?

Она наконец открыла дверь и впустила меня. Сразу в нос ударил кошачий запах. Дом был очень маленький, плохо обставленный, всего с двумя ветхими стульями. На стенах висели матерчатые плакаты: «Добро пожаловать в Сан-Диего», «Привет из Лос-Анджелеса», «В гостях хорошо, а дома лучше». На подоконнике, между цветочными горшками, спали два кота, свернувшиеся клубочком.

— Садитесь, — сказала миссис Блаунт.

Я сняла кота с одного из стульев и воспользовалась приглашением. Няня едва разместилась на диване напротив меня. Она была чудовищно мясистая. Не полноватая, не толстая и даже не тучная, а именно мясистая, вся состоящая сплошь из могучих складок: на подбородке, на боках, на ногах. Похожее на мешок платье не могло придать форму человеческого тела такой уродливой комплекции.

— Вот так, значит, время бежит, — сказала туша. — Младенец вырос и родил нового младенца.

— Он погиб в авиакатастрофе.

— Это плохо. Не успел, наверное, понянчить ребенка.

Кот, сидевший у нее на руках, улучил мгновение и спрыгнул на диван. Тут же толстая рука хозяйки ухватила его за загривок.

— Ах, какой быстрый, — сказала она.

— Муж погиб до рождения дочери.

— Это еще хуже. Такая судьба, наверное, у семьи Вейдов.

— Да, наверное, — напряглась я. — И смерть Лотти тоже была трагической.

Она цокнула языком, но ничего не сказала, гладя заурчавшего кота, и перевела разговор на другое.

— Как зовут вашу дочь?

— Марианна.

— Хорошее имя. Дайте мне подержать ее.

Все хотят подержать, как с цепи сорвались. Я с тревогой передала дочь чужой женщине, к тому же, как мне показалось, не очень опрятной. Марианна не очень испугалась, с интересом разглядывая необъятные телеса новой знакомой.

— Сколько ей?

— Восемь месяцев.

— О-о, какая большая. А я думала, ей девять месяцев. Ты хорошо растешь, правда, бэби? — стала гладить она девочку совершенно так же, как кота. Отвергнутый кот внимательно рассматривал соперницу, хлеща себя хвостом по бокам.

— Как вы умеете ладить с детьми, миссис Блаунт, — польстила я ей. — Может быть, вы согласились бы прервать свое уединение и посидеть немного с моей малышкой? — жалобно спросила я, изо всех сил надеясь, что она не примет предложение.

— Нет, — сказала няня, к моему большому облегчению. — Слишком стара стала. Мне не надо зарабатывать на кусок хлеба, я получаю пособие. Бедный мистер Блаунт после своей смерти не оставил мне ни гроша. Если бы не Вейды, помереть бы мне в старости с голоду.

— Вейды?

— Да. Они назначили мне пенсию.

— Вы, наверное, долго работали в их доме?

— Я была няней Лотти.

Значит, работала два-три года! Всего два-три года. И с тех пор прошло уже двадцать пять лет! Двадцать пять лет платить пенсию за два года работы?! Не плата ли это за молчание?

Марианна во все глазенки смотрела на добрую бабушку, которая старалась вовсю: и качала девочку, и пела ей, и щелкала пальцами, и строила смешные рожицы.

— Нет, все-таки вы умеете обращаться с детьми, — сказала я на этот раз без всякой натуги, потому что это была очевидная правда. Стоило бросить один только взгляд на Марианну, чтобы убедиться в справедливости сказанных слов.

— Я знаю один секрет, — ответила няня, показывая в улыбке рот, в котором недоставало нескольких желтых зубов.

— Скажите, вы вспоминаете Лотти?

— Да, часто. Она была очень мила. Совсем как ваша.

— На кого она была похожа: на мать или на отца?

— На мать. У нее были светлые волосы, бледная кожа, хрупкая фигурка. — Какой-то огонек зажегся в глазах старой няни при этих словах.

— Миссис Вейд немного повредилась в рассудке, но, раньше, наверное, она была очень разумной и достойной женщиной, не так ли?

— Наверное, так. Но на вашем месте я бы не поручала дочь ее заботам.

— Почему? — Я постаралась как можно шире открыть глаза от удивления.

— Потому что… — Она запнулась. — Потому что, поверьте мне на слово.

— Это связано со смертью Лотти? — полезла я напролом.

— Э-э-э… Я не хочу трепать языком. Иначе я лишусь пенсии.

Вот так. Значит, она получает деньги за молчание. Кто же ей посылает? Миссис Вейд? Миссис Кингсли?

— Но, миссис Блаунт, мне совершенно необходимо знать правду. Иначе как мне защитить свое дитя от опасности, если я не представляю себе, что это за опасность?

— Просто не спускайте с нее глаз. И никому не верьте. Это все, что я могу сказать.

Я доставала из сумочки платочек и лихорадочно соображала, пока няня цокала языком и по-всякому изощрялась, забавляя Марианну. Чем ее можно пронять? Деньгами? Если она взяла одну взятку, почему бы ей не взять и другую?

— Миссис Блаунт, я по достоинству оцениваю вашу преданность семье Вейдов. Но я тоже Вейд. И даю вам слово, что все сказанное останется строго между нами. Кроме того, я могу вам предложить определенную сумму за беспокойство.

— Э-э-э. Не знаю, что и сказать.

Я видела, как бегают ее глаза.

— Я не хочу, чтобы вы подумали, что я… подкупаю вас. Это будет просто подарок от… благодарной матери.

Миссис Блаунт стала качать Марианну на желеобразном мягком колене. Девочка зашлась от восторга.

— Это нехорошо… Я ведь обещала не трепаться…

Внезапно кот спрыгнул с дивана, подошел к двери и заорал.

— Я никому не скажу, даю вам честное слово.

Она молчала, уставившись в пол. Я пододвинула свой стул поближе к ней. От нее сильно пахло кошками.

— Сто долларов, — стараясь сдержать дрожь в голосе, предложила я.

— Прямо даже не знаю…

— Двести, — подняла я ставку, как на аукционе.

Она покачала головой. Сидя рядом, я почувствовала флюиды страха, отходящие от нее.

— Я должна подумать, — с трудом ворочая языком, ответила миссис Блаунт.

Видимо, страх в ней боролся с алчностью. Ей все-таки хотелось полечить деньги.

— Я приеду завтра, — настаивала я. — И принесу деньги.

— Да, завтра, — сказала она с видимым облегчением. — Давайте отложим до завтра. Почему бы не отложить все до завтра? Я подумаю и решу. А вы приезжайте. Только не забудьте малышку — мы с ней подружились.

Всю дорогу мысли одолевали меня, и я в конце концов решила, что миссис Блаунт не обманывала. Она, как мне показалось, действительно что-то знает и боится признаться даже мне, члену семьи Вейдов.

На следующий день я выехала ранним утром, когда все спали, чтобы избежать ненужных расспросов. На кухне осталась моя записка с объяснениями. Я написала, что ушла на прогулку вместе с Марианной.

Дорога до автобусной остановки показалась мне очень длинной и нудной. Марианна становилась тяжелее с каждым пройденным шагом. День начинался плохой погодой, но потом просветлело, и, когда я подъезжала к цели своего путешествия, солнце светило вовсю.

Подходя к дому, я заметила небольшую толпу прямо напротив дома миссис Блаунт. Сердце у меня екнуло в недобром предчувствии. Подойдя еще ближе, я обратила внимание на полицейскую машину, стоявшую у крыльца. Марианна завозилась у меня на руках, потому что я сжала ее сильнее, перейдя на скорый шаг. Не дай бог, что-то случилось с миссис Блаунт!

Я прокладывала себе дорогу через толпу зевак, которая всегда собирается вокруг места, где произошло какое-нибудь несчастье. У дверей нужного мне дома стоял полицейский. Я обратилась к нему:

— Что произошло?

— Несчастье, миссис, — коротко ответил молодой до неприличия полисмен.

— Что-нибудь случилось с миссис Блаунт?

— Вы ее знали? — цепко спросил он. В нем чувствовалась профессиональная хватка. Из молодых да ранних.

— Да… То есть… Ну да. Я вчера приходила к ней. — Правда вырвалась из моих уст совершенно непроизвольно. Я даже не успела подумать, стоит ли мне ввязываться в это дело.

— Вы живете поблизости, мадам?

— Нет… То есть… Нет.

— Значит, вы утверждаете, что видели миссис Блаунт именно вчера, так?

— Видите ли, я, собственно, пришла, чтобы…

— Одну минутку, мадам. Пройдите, пожалуйста, внутрь. — Он открыл дверь. — Шеф хочет поговорить со всеми, кто видел миссис Блаунт.

Тут из дома вышли двое дюжих молодцев и проводили меня к шефу. Мы вошли в знакомую комнату. Теперь обстановка здесь изменилась. Все, что можно, было сломано. Обивка стульев вспорота. А в углу находилась бесформенная масса, прикрытая серым ковром. Рядом лежал, уставив неподвижный взгляд в потолок, рыжий красавец кот. Значит, его тоже убили. Я старалась не смотреть в ту сторону.

Высокий человек в сером костюме отдавал быстрые распоряжения. «Отпечатки пальцев сняли? Фотографии проявлены? Как получите, принесите сразу мне». Рядом стояли квадратные крепыши, ожидая, видимо, своей порции приказов. Но высокий человек, по всей видимости, начальник, повернулся к маленькой женщине, постоянно снимавшей и надевавшей очки.

— Спасибо, миссис Ярвис. Мы вас вызовем, если нам понадобится. Выйдите, пожалуйста, через эту дверь.

— Да, — нервничая, сказала миссис Ярвис. — Как я уже говорила, я — соседка миссис Блаунт. Она не зналась с соседями, понимаете? Она все время отдавала свои кошкам. Они были для нее совершенно как дети. Она их укачивала и даже разговаривала с ними, ну точно как с маленькими детками…

— Да-да, мадам, это я уже слышал. Пройдемте, пожалуйста! — он увлек за собой женщину в другую комнату.

Молодой полицейский занялся мной.

— Как вас зовут, мадам?

— Миссис Вейд, — ответила я, подавив желание назваться чужим именем.

— Капитан! — крикнул он. — Здесь миссис Вейд, которая вчера разговаривала с жертвой.

— В котором часу? — спросил тут же вернувшийся капитан.

У него были холодные серые глаза и пронизывающий насквозь взгляд. Марианна стала хныкать и вертеться у меня на руках.

— Присядьте, пожалуйста. Итак, в котором часу вы виделись с миссис Блаунт?

— Около одиннадцати. То есть между одиннадцатью и двенадцатью.

— Так, — произнес симпатичный, как я теперь разглядела, капитан. У него были мягкие, волнистые волосы, густые брови и «боксерский», слегка сломанный нос.

— Как давно вы знакомы с миссис Блаунт? — спросил он и элегантным движением тонких пальцев достал сигарету.

— Я видела ее впервые.

Марианна завозилась сильнее. Я стала ее укачивать. Это мешало сосредоточиться на разговоре.

— По какому поводу? — продолжал допрос полицейский, закуривая сигарету от изящной серебряной зажигалки.

— Она была когда-то очень хорошей няней. Я хотела предложить ей работу.

Не могла же я рассказать правду! Зачем она им?

— А что с ней произошло? — вырвался у меня вопрос.

— Ее застрелили. Судя по всему, преступники получили сигнал, что у старой женщины где-то спрятаны деньги.

Он показал рукой в сторону спальни. Я посмотрела туда и увидела вспоротый и выпотрошенный матрас.

— Мы не знаем, действительно ли были деньги, или произошла ошибка. Мы уже подозреваем нескольких уголовников и надеемся вскоре найти убийц.

Он в задумчивости выпустил изо рта кольцо из дыма.

— Кстати, а зачем вы сегодня-то пришли, миссис Вейд?

Я немного помолчала, делая вид, что поправляю одежду Марианны, а потом спокойно ответила:

— Она сказала, что подумает над моим предложением и чтобы я приехала за ответом.

Это не была полная ложь — тем легче мне было ее произнести.

— Вы не заметили никого подозрительного, когда выходили из дома?

— Нет. Но я особенно не смотрела по сторонам.

— Понятно, — протянул он, холодно рассматривая Марианну. — Ну ладно, оставьте свой адрес Гиббсону; если вы нам понадобитесь, мы вас вызовем.

Я, снова борясь с искушением обмануть, продиктовала адрес Гиббсону — так звали того очень молодого полисмена — и вышла на улицу. Моя спина взмокла от пережитого напряжения. Меня охватила слабость, ноги подгибались в коленях, взгляд застилал туман. Просто не понимаю, как я добралась до дома Вейдов без посторонней помощи.

Глава пятнадцатая

Всю дорогу у меня перед глазами стояла оскаленная пасть мертвого кота, лежащего рядом с серым ковром, который укрывал бесформенное тело миссис Блаунт. Она была застрелена, если элегантный капитан не скрыл от меня правду. Кто-то дал на нее наводку, сказал он. Вполне возможно. Одинокая неработающая женщина, конечно, могла привлечь внимание грабителей, задавшихся вопросом: на какие средства она живет?

Я не сомневалась, что поступила правильно, не открыв всю правду про свой визит к миссис Блаунт. Зачем полиции знать о семейных делах Вейдов? Очевидно, что история с Лотти, Эрнестиной, миссис Кингсли не имеет никакого отношения к убийству бедной Тесси Блаунт.

Хотя в глубине души меня грыз червячок сомнения: так ли уж это несомненно? Бывшая няня Лотти знала что-то ужасное про одного из Вейдов, собиралась рассказать это мне, несмотря на сильную боязнь чьей-то кары. Может быть, ее убили за неосторожное намерение? Но кто мог узнать о моем визите к старой женщине? Я даже не звонила ей! Кто мог незаметно для меня проследить мой путь до ее дверей?

Добравшись до дому около полудня, я в изнеможении села около кроватки уснувшей Марианны, не в силах подняться, чтобы дойти до кровати. Оставалось всего три недели до вступления в силу завещания отца Джефа. Доживу ли я до этого счастливого часа? Тяжелые предчувствия не давали мне расслабляться. Интуиция подсказывала мне, что я подвергаюсь страшной опасности. Нервы мои были на пределе. Очень хотелось забрать Марианну и бежать, куда глаза глядят, чтобы не видеть больше постылые физиономии семейства Вейдов: ни слабоумной Эрнестины, ни своенравной миссис Кингсли, ни Тони.

Тони. Его долгий поцелуй помнили мои губы. Впрочем, его брат тоже умел целоваться. Я уже была однажды настолько глупа, что придала объятиям слишком большое значение, приняв их за любовь. Этого не повторится! Объятия — это не только не любовь, это возможное притворство. Мне вспомнилось лицо Тони в тот момент: откинутые со лба темные волосы, горящие глаза, полуоткрытые тонкие губы. Я затрясла головой, стараясь прогнать наваждение. Да, я проявила слабость, дала себя обнять, даже была уже готова полюбить его!

В этот момент в дверь постучали. Вошла миссис Кингсли.

— Отдыхаете? — спросила она дружелюбным тоном, который всегда заставлял меня подозревать какой-нибудь подвох с ее стороны.

— Да, устала.

— Далеко ходили с Марианной? — продолжала задавать вопросы экономка, силясь придать своим словам легкость и естественность. Но глаза ее щурились от напряжения.

— Я ездила за свитером, который приглядела накануне. Вчера вечером я решила его купить и сегодня поехала за ним.

Как легко мне далась эта ложь! Наверное, страх помогает людям лгать. Неправда всегда соседствует со страхом.

— Хороший свитер? — спросила миссис Кингсли, оглядывая комнату как бы в его поисках.

— Я потом решила не покупать. Цвет у него… какой-то не такой.

— В самом деле? — произнесла она, недоверчиво морщась. — Таскаться по магазинам с ребенком — это не сахар. Знаете что, оставляйте девочку в следующий раз со мной, я люблю возиться с ней.

Я не верила ни единому ее слову, произнесенному таким фальшивым тоном. Она набивалась в подруги. С чего бы это?

— Больше у вас ничего нет ко мне?

— Нет-нет, я забежала только на одну секундочку. Шла мимо, дай, думаю, зайду, проведаю. Я как раз наводила порядок после моряков — намусорили они, как поросята.

— Они куда-то уехали?

— Да, я написала письмо на базу, что нам не под силу держать офицеров у себя. Эрнестина стала чувствовать себя хуже. Ее беспокоили топот и хохот военных, вот я и выпроводила их.

— Эрнестина никогда не жаловалась!

Мы даже не узнали бы в лицо наших постояльцев, встретив их на улице! Они были незаметны для нас, как мыши. Опять миссис Кингсли показывает свою власть?!

— Эрнестина жаловалась на шум, — отчеканила она. — Очень часто жаловалась, я говорю.

Может быть, миссис Кингсли отослала офицеров как нежелательных свидетелей и гипотетических моих защитников? Теперь я лишилась возможности позвать их на помощь в случае чего. Снова возникло ощущение оторванности от остального мира. И миссис Кингсли, судя по всему, понимает это.

— Как у нас поживает Марианночка? Как давно я не видела нашу маленькую, — засюсюкала экономка.

Она на цыпочках подошла к кроватке и склонилась над ней, жутко улыбаясь. Дрожь охватила меня. Я чуть не крикнула ей, чтобы она убиралась вон. Мне хотелось выгнать ее в шею, но пришлось благоразумно промолчать, скрывая свой страх под маской равнодушия.

— О, как она выросла! Кроватка ей уже мала! — зашептала миссис Кингсли. — Скоро Марианне будет нужна своя комната и большая кровать! Место Джефа свободно, можно будет устроить там детскую.

Забрать у меня дочь?! Вот она что задумала! Отобрать у меня мою девочку?!

— Всему свое время, — едва сдерживаясь, проговорила я.

После сна мы с Марианной вышли на прогулку. Коляска уже стесняла ребенка, она чуть не вываливалась из нее, поминутно подпрыгивая в восторге бытия. Красота Марианны, ее живость и веселый нрав рождали у меня законную гордость матери, оттесняя на задний план все другие эмоции. Я во все глаза смотрела на маленькое гибкое тельце, круглую головенку, вертевшуюся без устали во все стороны, раскидывая жиденькие пряди свернувшихся кольцами волос, обещавших со временем вырасти в мягкие, густые волны.

Стояла прекрасная погода. Недавно прошел ливень, освеживший воздух и вымывший до блеска траву и деревья. Закрывшиеся перед грозой цветы распустились во всей своей красе. Марианна смотрела и радовалась, вереща от избытка чувств.

Мы углубились в лес уже на порядочное расстояние, когда я услышала другие звуки, более тревожные и неприятные. Как будто собака выла от боли. Вой шел со стороны заброшенного колодца в дубовой роще. Я повернула туда и вскоре действительно увидела собаку — черно-белую помесь гончей и терьера. Ее передние лапы царапали землю, а задние скрылись из виду, провалившись в щель между досками крышки, прикрывавшей колодец, — видимо, только от людей, но не от собак. Я получше уложила Марианну и пошла помогать попавшему в беду живому существу. Собака перестала скулить, затихла, наблюдая за мной слезящимися глазами. Я взяла ее за передние лапы и попыталась вытащить, но не смогла: мешала доска, зажавшая собаку в щели. Тогда я решила отодвинуть мешавшую доску сначала руками, потом валявшейся поблизости палкой, а потом стволом сухого деревца.

Последнее средство помогло, собака вылезла из ловушки, отряхнулась и кинулась прочь. Марианна смеялась от всей души, глядя на потешную собачку, высоко поднимавшую при беге свой толстый зад.

Проводив взглядом беглянку, я обратила свое внимание на крышку колодца. Она прогнила в нескольких местах, образуя широкие щели, сквозь которые был едва виден разнообразный лесной сор. Я решила рассказать все Сьюарду. Пусть сделает что-нибудь. Ведь в следующий раз провалиться сюда может и какой-нибудь малыш, вздумавший прогуляться в лесу.

Кто меня дернул заглянуть в глубину колодца? Солнце как раз начало садиться и освещало колодец до самого дна.

Я сама жалею, что посмотрела, — так ужасно было то, что предстало моему взору. Сначала мне показалось, что это — затейливая игра солнечного света и моего воображения, настроенного на мрачный лад. Но зрение не обманывало меня. На каменистом дне лежал наполовину засыпанный маленький человеческий череп. Да, именно человеческий, с круглым затылком, как рисуют его в учебниках по анатомии. И маленький, будто детский. Наверное, так оно и было: ребенок упал в колодец, звал на помощь изо всех своих силенок, а потом крик его ослабел, затих, и он умер от голода. А пока он проговаривал свое последнее «мамочка, спаси», какая-то женщина рвала на себе волосы, ища повсюду своего ненаглядного. Что было бы со мной, окажись я на ее месте!

Нет, не хотела я об этом думать. С трясущимися коленями во весь дух помчалась я к дому, увозя Марианну от страшной западни. Сьюард возился с кустами около крыльца.

— Сьюард! В колодце — скелет!

Он повернулся ко мне, полуоткрыв рот и приложив ладонь ко лбу, защищая глаза от солнца.

— Что? Где?

— Череп! В колодце! Человеческий череп! Маленький! — прокричала я, а потом взахлеб поведала ему всю историю: про собаку, про гнилую крышку и про ужасные кости.

— Какой-то ребенок упал туда, — закончила я свой рассказ.

— Почему ребенок? А не собака или кот?

— Нет-нет, точно говорю! Для собаки он слишком большой.

— Но колодцем не пользуются уже лет этак тридцать — сорок.

— Какая разница, сколько лет им не пользуются? Пойдемте, посмотрим вместе, если не верите.

— Хорошо. Пойдемте. Если вы так желаете. Хотя я совершенно не понимаю, зачем.

Я сама не понимала, зачем нам нужно идти. Наверное, я надеялась, что мне все-таки это померещилось. Мне очень не нравится, когда умирают люди, особенно дети и особенно такой страшной смертью.

— Подождите! — задержал меня Сьюард. — Я схожу за лестницей.

Я остановилась и стала ждать. Вокруг стояла такая тишина, что слышно было жужжание пчелы, собиравшей нектар на клумбе у крыльца. Легкий ветерок слегка шевелил траву и листья деревьев. Не думалось о смерти в такой прекрасный день!

Сьюард скоро вернулся, держа в руках фонарик и длинную деревянную лестницу.

— Сейчас посмотрим, что вы там нашли такого особенного.

Я последовала за Сьюардом, толкая перед собой коляску с Марианной.

— В колодце осталось еще хоть немного воды? — спросила я.

— Не знаю. По-моему, он пересох еще при дедушке.

Мы добрались до страшного места, когда солнце уже коснулось верхушек самых высоких деревьев. Их длинные тени пересекали колодец. Сьюард убрал крышку. Преодолевая тошноту, я заглянула вниз. Свет теперь не доходил до дна, но мне казалось, что я различаю в темноте что-то белое. Сьюард достал из кармана фонарик и попытался осветить дно. Тогда я убедилась, что была права. Это был череп, и даже как будто можно было, присмотревшись, увидеть, что рядом с черепом лежат еще какие-то кости. Страшная находка лежала не на дне, а на широком выступе, выделявшемся из стены. До дна свет фонаря не доставал.

— Да-а-а, — протянул Сьюард. — Вырыли они колодец с выступом. Наверное, лень им было начинать новый, когда обнаружили, что мешает большая глыба.

Он осторожно опустил лестницу на край выступа. Другой конец лестницы приходился как раз вровень с землей. Сьюард ступил на первую ступеньку и сказал:

— Подержи, пожалуйста, лестницу, Нэнси.

Я схватила лестницу обеими руками и стала изо всех сил держать. Сьюард полез дальше. Когда его голова оказалась на уровне моей, он вдруг застонал от боли.

— Что случилось?

— Колено заболело. Подождать надо, пока пройдет.

— Давайте, я полезу. Мне совсем уже не страшно, честное слово! — убеждала я скорее сама себя, чем Сьюарда. В самом деле, это все равно как на кладбище. Там ведь тоже лежат скелеты совсем рядом с пришедшими живыми людьми.

— А зачем?

— Не знаю. Если это человеческие останки, надо их захоронить, я думаю.

Он пожал плечами и вылез.

Для удобства я сняла туфли. Сьюард взялся одной рукой держать лестницу. Другая рука была у него занята фонариком. При слабом, неверном свете спускалась я в подземелье, ступая осторожно, как по тонкому льду, за один шаг одолевая только одну ступеньку, стараясь не думать о черной бездне под ногами. Наконец я добралась до выступа в стене колодца.

Да, это был скелет. Скелет ребенка, лежавший на спине. Теперь, с близкого расстояния, было видно, что на черепе зияет рана. Он, очевидно, ударился при падении.

— Сьюард, у него проломлен череп! — крикнула я.

— Что ты сказала? — крикнул Сьюард, потому что из-за гулкого эха каждый возглас заглушался сотней своих отражений.

— Это, наверное… Он упал на спину и проломил себе череп, — закричала я. — Посветите еще!

Я стала осматривать другие кости в поисках переломов. И тут ужасная мысль заставила меня замереть. А что если это убийство? Что если бедный ребенок получил удар по голове, а потом был сброшен в колодец? Меня прошиб холодный пот.

— Сьюард, по-моему, его убили! Я вылезаю!

Но в этот момент тьма окутала меня. Сьюард выключил фонарик. Я смотрела вверх, на его печальное лицо, ясно видимое на светлом фоне.

— Это кто, Сьюард?

— А ты не догадываешься?

Я не хотела догадываться! Я не хотела знать! Я не хотела думать о девочке, игравшей когда-то на пляже и утонувшей. Тело которой нигде не нашли.

— Это… Лотти? — в ужасе прошептала я.

Сьюард печально смотрел на меня сверху вниз, не двигаясь и не отвечая на вопрос.

— Ответьте! — закричала я сорвавшимся голосом.

— Лотти, — наконец произнес он.

До последнего момента я надеялась, что это не так, сама зная, что обманываю себя.

В довершение полного ужаса Сьюард стал убирать лестницу. Я схватила ее, издавая пронзительные вопли, но он толкнул меня лестницей так, что я едва не упала на дно колодца.

— Мне очень жаль, Нэнси… Поверь, очень жаль, что так получилось. У меня нет другого выхода, пойми. Зачем ты нашла Лотти?

— Кто убил Лотти? Эрнестина?

— Нет. Я.

Глава шестнадцатая

Остолбенев от ужаса, завороженно следила я за постепенно исчезавшей лестницей. Но в глубине души как-то не верилось, что Сьюард всерьез собрался заточить меня в эту каменную темницу. Я надеялась, что он одумается, что он просто хочет немного попугать, нагнать побольше страху, но до конца не пойдет.

— Сьюард! Ты ведь не оставишь меня здесь, правда?

— Оставлю. У меня нет другого выхода.

— Сьюард, я никому не скажу, клянусь богом!

— Ах, Нэнси! Посуди сама — могу ли я тебе верить? Если ты выйдешь, я окажусь полностью в твоих руках. Ты пожалеешь о своем обещании и выдашь меня. Но даже если ты сдержишь слово, все равно нет гарантий, что не проболтаешься лучшей подруге, не выкрикнешь во сне, не скажешь сгоряча что-нибудь лишнее. Больная совесть быстро расшатает тебе нервы.

— Больная совесть? Но я не считаю тебя убийцей! Ты, по-моему, не способен на хладнокровное убийство! Ты, наверное, случайно как-то…

— Да, ты права. На Лотти скатился валун, когда она одна играла на пляже. Один шанс из миллиарда! Я случайно ступил на большой, неустойчиво лежавший камень, и он свалился с обрыва. Что мне оставалось делать? Я бросил мертвую девочку в колодец и незаметно уехал. В тот день меня не ждали, я должен был приехать позже.

— Ну, вот видишь, это был несчастный случай! Суд тебя оправдает!

— Плевать мне на суд! Никто мне не указ, кроме Эрнестины, моей единственной в целом мире женщины! Она не простит мне смерти дочери! А я люблю ее! И она меня! Ты хочешь нас разлучить? Ты хочешь поссорить нас? Это тебе не удастся! Это никому не удастся! Даже Господу Богу!

Голос его звучал все громче и громче, заполняя до краев глубокий колодец, отдаваясь болью в ушах, создавая атмосферу безумия и гнева.

— Сьюард, я тебя не виню. Я разделю с тобой твою тайну. Клянусь, буду молчать до конца своих дней!

— Нет, Нэнси. Ты останешься здесь. Я давно уже решил избавиться от тебя — ты опасна своим несносным любопытством, невоздержанным языком, беспокойным нравом. Ты — чужая, не нашего круга, от тебя одни неприятности. Я хотел обойтись без крови. Ртуть в ликере, веревка на ступеньках — это моя работа, но она пропала даром. Мне не удалось тебя испугать. Почему ты не уехала? Вместо этого ты стала расспрашивать о миссис Блаунт, совать свой нос, куда тебя не просили!

— Миссис Блаунт что-то знала?

— Она встретила меня, когда я возвращался от колодца.

— А еще кто-нибудь догадывался?

— Миссис Кингсли, наверное. Она тогда уже ходила беременная Джефом. Алекс думал, что он — отец ребенка, но я мог поколебать его уверенность. Совершенно случайно я застал Бэллу с одним моряком… Так что она молчала о своих подозрениях, а я не выдавал ее.

Вот почему Сьюард боялся перечить экономке! Она могла бы разоблачить его в глазах Эрнестины!

— Миссис Блаунт тоже молчала, потому что я платил ей деньги, — печально продолжал Сьюард.

— Так, значит, это ты платил ей деньги?

Комок в горле помешал мне говорить. Перед глазами встала ужасная картина: мертвый кот с оскаленной пастью, лежащий на ковре, который прикрывает большое тело миссис Блаунт. Что она знала? О чем догадывалась? Почему не предупредила меня, что бояться надо Сьюарда, а не Эрнестину? Теперь никто уже не сможет ответить на эти вопросы.

— Давно надо было убрать ее. Но я все медлил, не хотел рисковать. Вот и дождался на свою голову.

Он убивал, чтобы не упасть в глазах любимой женщины! Какая дикость!

— Зачем ты лезла не в свое дело, Нэнси? Когда ты стала расспрашивать про миссис Блаунт, я сразу понял, что у тебя на уме. Нельзя было позволить тебе разговаривать с ней.

Он говорил холодно, спокойно, как будто рассуждал о шахматной партии или об алгебраической задачке.

Мороз пробежал у меня по коже; я осознала, что со мной не шутят, что меня действительно обрекают на мучительную смерть от голода и жажды. Я стояла у него на пути, он уже пробовал пугать меня и увидел, что я не боюсь угроз. Теперь же, когда мне стало известно, кто убил миссис Блаунт, я превратилась для него в смертельно опасного свидетеля. Если раньше он был жертвой обстоятельств, то теперь его положение изменилось. После нового преступления, умышленного убийства, он становился заурядным уголовником, достойным электрического стула. Никакой суд — ни людской, ни Божий — уже не оправдает его. И сейчас для него сожжены все мосты, сейчас ему нечего терять, и нет совершенно никакой разницы, сколько новых убитых людей отягчит послушную совесть негодяя.

Я задрожала.

— Меня будут искать!

А как же Марианна? Что будет с ней, с моей маленькой, хорошенькой доченькой?

— Что будет с Марианной?!

— Я только отвезу ее на берег. Прилив начнется через… — он посмотрел на часы, — через полчаса. Искать вас не будут. Вы обе будете смыты приливом. У меня есть твои туфли — я положу их на берегу для пущей убедительности.

Лотти тоже, как считалось, была смыта в море. Теперь найдут тело Марианны.

— Не-е-ет! Сьюард! Ты не сделаешь этого! — закричала я. У меня закружилась голова. — Я буду молчать, клянусь тебе!

Вдруг, как из тумана, выплыла ослепительно-ясная мысль, обещавшая спасение.

— Подожди, Сьюард! Послушай! У меня тоже есть тайна! Я застрелила Джефа! Ты сможешь посадить меня в тюрьму, если я проболтаюсь!

В темноте я плохо различала лицо Сьюарда, но готова поклясться, что в тот момент он улыбнулся.

— Дорогая Нэнси, ты ошибаешься! Успокойся и не переживай, ты не убивала Джефа. Это сделал я.

Мне казалось, что после стольких потрясений ничто меня больше не сможет удивить, но я ошибалась.

— Твое оружие было заряжено холостыми, Нэнси.

— Откуда ты знаешь?

— Я сам его перезаряжал. Из соображений безопасности. Нельзя же позволять такому хлыщу, как Джеф, играть с огнем! Мало ли что могло прийти ему в голову.

— Но тебя же не было в ту ночь, когда…

— Был.

— Зачем?

— Я незаметно вернулся, чтобы потолковать по душам с Джефом. Он стал груб с Эрнестиной и вымогал у нее деньги, чтобы расплатиться с долгами. Мне не хотелось убивать его, но я был готов ко всему. Этот пижон совершенно обнаглел! С каждый днем он надоедал мне все больше и больше! Какое он имел право на деньги Эрнестины?! Короче говоря, я хотел хорошенько его проучить. Здесь опять произошла целая цепь случайностей. Я не знал, что в ту ночь у него был запланирован полет. Но мне очень повезло, что вы с ним поссорились. Я был рядом и выстрелил почти одновременно с тобой. Оставалось только подменить револьвер и свалить убийство на тебя, но приход Тони спутал все карты. Я испугался, но тут услышал рассказ Тони о том, что Джефа считают погибшим в авиакатастрофе, и решил, чтоб не было лишнего шума, сбросить его тело в море, пока вы сидели на кухне. А потом поехал к друзьям. Вот как все было.

— А зачем ты подкинул нам пистолет с холостыми пулями?

— С холостыми? — Он помолчал немного. — Надо же, ошибся! Я думал, что кладу револьвер с боевыми патронами — они так похожи! Это я сделал на случай, если все-таки найдут тело Джефа и докажут, что он застрелен, а не утонул. Перестраховался.

Какие мы с Тони были глупые, подозревая друг друга! Вот все и выяснилось, хотя, конечно, слишком поздно. Я, как безмозглая курица, дала себя заманить в ловушку, из которой, похоже, вряд ли выберусь.

Клочок неба, на фоне которого темнела голова Сьюарда, исчез. Этот безжалостный убийца закрыл деревянной крышкой мой холодный каменный гроб. Я стала искать путь наверх, но, хотя стена была довольно грубо сработана и испещрена многочисленными неглубокими впадинами и выступами, ни малейшей трещинки, за которую можно было бы уцепиться, мне не удалось обнаружить.

— Сьюард! — позвала я, борясь с нараставшей истерикой. — Вернись! Тебя будет мучить совесть! Ты пожалеешь…

Никто не отзывался. Он ушел.

— Сьюард! — закричала я изо всех сил. — Сьюард! Сьюард! — повторяла я снова и снова.

— Не трудись, — послышались последние прощальные слова. — Никто тебя не услышит.

— Не трогай Марианну! — завыла я. — Если веришь в бога, не трогай ее!

Я стала карабкаться вверх по совершенно вертикальной стене. Абсолютная темнота давила на глаза, как тугая черная повязка.

Запах сырой земли и скелет под ногами создавали иллюзию погребения заживо. Да, собственно, почему иллюзию? Так оно и было на самом деле! Я была погребена заживо!

Ужас заставлял меня в буквальном смысле лезть на стену. Мои пальцы впивались в неровности камня в поисках малейшей зацепки и скоро стали липкими от крови, но я не чувствовала ни боли, ни усталости.

Не знаю, сколько времени прошло, пока руки и ноги перестали повиноваться мне. Я упала. Полубредовое состояние охватило меня, сознание прояснялось на короткие мгновения, в течение которых я утешала себя, как могла, стараясь приободриться и не терять надежды. Кто-нибудь обязательно помешает Сьюарду! Достаточно просто кому-то встретить его, гуляющего с коляской, — и он не осмелится губить Марианну! А потом и меня найдут!

Но слабый огонек надежды загорался ненадолго, уступая место тьме отчаяния. Кто может встретиться Сьюарду? Миссис Кингсли и Эрнестина — в доме, Тони уехал.

Когда стемнеет, они начнут меня искать, но будет слишком поздно! «Прилив начнется через полчаса», — сказал убийца.

Он оставит коляску на пустынном берегу, вернется домой, будет фальшиво беспокоиться по нашему с Марианной поводу. Потом будет больше всех усердствовать в поисках. И приведет их к моим туфлям. Не сразу, конечно, приведет, а попетляв немного для правдоподобия.

Я уткнулась лицом в грязные ладони и отчаянно заплакала.

— Марианна-Марианна! Не уберегла я тебя! Не защитила! Сама попалась и тебя погубила! Почему я не уехала из этого проклятого дома! Побоялась! Побоялась трудностей! Струсила, что не смогу прокормить тебя! Бежала от ответственности за тебя! И просить прощения теперь поздно! Не исправить ошибок, не спасти тебя! Господи, дай мне еще один шанс, я буду жить по-другому, обещаю тебе! Умоляю, Господи, что тебе стоит, ну, пожалуйста! — ревела я в полный голос.

Вскоре я, охрипнув, замолчала, в бессилии прислонившись спиной к холодной стене. Слезами горю не поможешь.

Ничем уже не поможешь.

Даже если меня найдут, как я смогу жить без Марианны? Не лучше ли сразу покончить все счеты с жизнью, не мучаясь долго ни совестью, ни голодом, ни жаждой? Стоит только шагнуть вниз — не останется ни боли, ни волнений. Я буду абсолютно свободна от всего и даже от этого могильного холода, который заставляет меня дрожать как в лихорадке.

Когда послышались невнятные голоса, я решила, что начался бред, и продолжала безучастно сидеть в неподвижности. Но когда кто-то с шумом отодвинул крышку колодца, я подняла голову и увидела звезды. Они светили далеко-далеко и ободряюще подмигивали. На фоне звезд возник темный силуэт, и чей-то голос ясно произнес:

— Нэнси.

Я узнала говорившего! Это был он! Тони!

— Тони! — прохрипела я.

— Нэнси! Сейчас мы тебя вытащим! Сейчас! Держись!

Я была вне себя от восторга. Дальнейшее помню как в тумане. Кажется, я плакала и молилась. Слабый свет фонарика ослепил мои уже привыкшие к темноте глаза. Тони взял меня на руки, я обняла его за шею и прикрыла веки.

— Марианна? — вырвался у меня хриплый шепот.

— Не волнуйся! С ней все в порядке. Не разговаривай много.

Когда в следующий раз я очнулась, Тони нес меня на руках к дому, а рядом шли Эрнестина, миссис Кингсли и высокий человек с очень густыми бровями. На руках миссис Кингсли лежал ребенок.

— Марианна! — закричала я и, ничего больше не замечая, устремилась к доченьке. — Марианна! — ласково успокаивала я свою девочку, прижимая ее к себе.

Я баюкала, укачивала, пела и смеялась: моя Марианна — со мной! Целая и невредимая! Я ведь уже простилась с ней, с моей милой! А она — вот, у меня на руках! Любимая моя!

Я смеялась и смеялась, не в силах успокоиться. Смех перешел в истерику.

Кто-то взял у меня девочку, и я не стала противиться, потому что силы изменили мне. Истерический смех сменился судорожными рыданиями, деревья вдруг угрожающе нависли надо мной и вместе со звездами закружились в бешеном хороводе.

Кто-то тряс меня за плечи.

— Ну все, все! Хватит. Перестань. Ну, что ты? Все ведь в порядке, успокойся.

Это был Тони. Он обнял меня, и все вернулось на свои места. Я ощутила землю под ногами и крепкую опору.

— Пойдем домой, моя девочка. Там будет удобней. Там ты наплачешься всласть.

Глава семнадцатая

Я очнулась, лежа на софе, укрытая одеялом.

Тони сидел рядом.

Преодолевая слабость, стуча зубами, я еле вымолвила: «Марианна!.. Где Марианна?» — и тут же увидела ее на руках у миссис Кингсли. Знаками я попросила передать дочь мне.

Милая Марианна! Я едва не потеряла тебя!

Девочка завозилась и заплакала.

— Она хочет есть, — отрешенно произнесла я.

— Не волнуйся, я дам ей молочную смесь, — ответила миссис Кингсли и взяла ребенка к себе.

Я не протестовала.

Усталость навалилась на меня тяжелым грузом. Безразличие овладело мною.

Но едва Марианна завертелась на руках и обернулась ко мне, я приподнялась, готовая бежать к ней и защищать ее от всех опасностей.

— Не волнуйся, прошу тебя! Успокойся! Отдохни немного! Доверь мне свое сокровище, я умею ладить с детьми. Или ты думаешь, я ее съем? — горячо заговорила миссис Кингсли. — Признайся, ты ведь думала, что я хочу разлучить вас с Марианной? Какая нелепица, посуди сама! Я, конечно, не ангел и даже не праведница, но мне хорошо известно, что значит отобрать ребенка у матери. Я не претендую на Марианну, хотя все-таки в ней течет и моя кровь. Я — ее бабушка!

Я опустила глаза, не в силах смотреть на миссис Кингсли. Мне было стыдно признаться даже себе самой, но я не верила в ее искренность, несмотря на все ее заверения. Я никогда не смогу полностью доверять ей, но, слава богу, с этого дня ее можно было не бояться.

— Идите за мной, Эрнестина! — своим прежним холодным и властным тоном произнесла экономка. — Хотите помочь мне с ребенком?

Из глубины комнаты поднялась бледная и заплаканная Эрнестина. Она вся съежилась, руки у нее дрожали.

— А где Сьюард? — жалобно сказала она. — Куда его увели?

— Забудьте о нем, — сурово оборвала ее миссис Кингсли. — Вы идете со мной или нет?

Эрнестина покорно поплелась вслед за приемной внучкой, сидевшей на руках у своей настоящей бабушки.

Только теперь я обнаружила, что в комнате есть чужой. Это был тот самый элегантный полицейский в сером костюме, который допрашивал меня накануне.

Тебе, наверное, интересно, как мы нашли тебя, а? Рассказать? — обратился ко мне Тони. — Должен признаться, — продолжил он, — ты нашла не очень удачное время для игры в прятки. Если бы не капитан Холкомб (Тони поклонился в сторону полицейского), все могло закончиться гораздо хуже. Я вернулся домой в полшестого и уже застал капитана здесь. Он ждал тебя, чтобы допросить по делу об убийстве миссис Блаунт. Мы пошли тебя искать. Если бы не профессиональные навыки опытного сыщика (Тони вторично наклонил голову в сторону мистера Холкомба), мы бы ни за что не обнаружили на траве следы коляски. Но, обнаружив, мы побежали по следу и настигли Сьюарда на пути к пляжу. Он сказал, что ты уехала в Сан-Диего, скоро вернешься, а Марианну доверила ему. Но я-то знал, что это невозможно! Я не сомневался, что ты не могла отдать Марианну никому на свете!

— И куда вы ее везете в такой час? — спросил я его. — На пляж во время прилива?

Он стал лгать и изворачиваться. Капитан полиции в такой ситуации пришелся как нельзя кстати. Капитан живо взял этого молодчика в оборот, и он быстро во всем сознался.

— Значит, — прервала я его рассказ, — вы знаете, что…

— Да, все знаем. Он убил миссис Блаунт и… Джефа.

— Я рад, — вмешался молчавший доселе капитан Холкомб, — что вы не пострадали. Но, должен сказать, я приехал сюда совершенно случайно. Я вполне мог отложить свой визит и на завтра, и на послезавтра. Вам очень повезло.

Я повернула голову к Тони.

— А как Эрнестина перенесет такой удар? Ее верный рыцарь оказался маньяком-убийцей!

— Давай вместе позаботимся о ней, ты не против? — сказал Тони и улыбнулся широкой, счастливой улыбкой.

— Что ты имеешь в виду? — растерянно спросила я.

— А разве… Разве не понятно? — улыбнулся он еще шире.

Я откинула одеяло, поднялась, подошла к нему и положила свои руки на его сильные плечи.

Бог услышал меня, дал мне возможность начать новую жизнь.

И я не упущу своего шанса!

перевод с англ. А. Братского (Главы I–V) и В. Максимова (Главы VI–XVII)

1

7 декабря 1941 года японские авианосцы нанесли бомбовый удар по американской военно-морской базе Пирл-Харбор, положив тем самым начало войне между США и Японией.

(обратно)

2

Место ожесточенных боев американской армии с японскими частями.

(обратно)

3

Крепость Коррехидор — последний очаг сопротивления американцев на Филиппинах. Пала 7 мая 1942 г.

(обратно)

4

Хула — гавайский народный танец.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?